Пророк [Дмитрий Шидловский] (fb2) читать онлайн

- Пророк (и.с. Альтернативная фантастика) 600 Кб, 306с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Дмитрий Шидловский

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дмитрий Шидловский Пророк

Открылся лик. Я встал к нему лицом.

И он поведал мне светло и грустно:

«Пророков нет в отечестве твоем,

Но и в других отечествах не густо».

В. Высоцкий

Пролог

Тот день начался весьма удачно. Я, как обычно, встал около двух часов дня и, перекусив, укатил к Ягужинскому. С отцом мне увидеться не удалось. Дворецкий сказал, что рано утром князь уехал по делам и собирался вернуться только к вечеру. Меня это устраивало. Неделю назад, изрядно напившись, я разбил свою «Феррари», подарок родителей на восемнадцатилетие, и при этом здорово помял чей-то «Ситроен». Прибывшая полиция составила акт, и спасибо нашему адвокату Морозову, что я не остался без прав на год или даже больше. Отец устроил мне тогда страшную головомойку. Да и сейчас все еще сердился. Лишний раз выслушивать его нотации у меня не было никакого желания. Впрочем, я знал, что старик отходчив, и рассчитывал уже через пару недель подкатить к нему насчет деньжат на новую тачку. На «Феррари» рассчитывать не приходилось, но получить спортивный «Мерседес-купе» я надеялся.

До Сержа Ягужинского добирался на такси. Водителем был флегматичный негр, ехавший весьма неспешно и строго по правилам. Как я ни подбивал его поддать газу, пойти на обгон или проскочить на желтый, он не реагировал. Терпеть не могу неспешную езду. Пока мы доехали до Литейного, где квартировал Ягужинский, я весь извелся.

Сержа я застал с дикой головной болью. Мне-то хорошо. Когда перепью, меня просто рвет, и потом я как стеклышко. А Серж, бедолага, каждый день головой мучается. Мы тут же заказали пива в близлежащем магазине, и Ягужинский с ходу высосал две бутылки. Когда ему полегчало, мы пошли в ресторан «Палкин» пообедать, а после обеда пора уже было ехать на стадион «Петровский», где в этот вечер выступали «Ролинг Стоунз».

Концерт был великолепен. Мы с Сержем отрывались по полной: орали во всю глотку, танцевали (если танцами можно назвать безумную тряску, в которую мы ударились), сосали «Совиньен» из горлышек прихваченных с собой бутылок. Ближе к концу высмотрели в беснующейся у сцены толпе двух классных девчонок. Обе высокие, стройные, длинноногие, в мини-юбках, просвечивающих блузках и туфлях на высоких каблуках. Одна длинноволосая блондинка, другая брюнетка с короткой стрижкой.

Мы подошли и представились. Услышав наши фамилии, девушки просияли, и мы поняли, что нас ожидает бурный вечер и не менее бурная ночь. Я сразу нацелился на блондиночку, а Серж принялся клеить брюнетку.

После концерта мы поехали в «Метрополь», заказали ужин, вино дамам и водку себе. Вечер сулил множество приятных развлечений. Девчонки обворожительно улыбались нам, громко смеялись. Я приобнял блондинку и украдкой ощупал ее пониже спины. Серж тоже начал украдкой лапать брюнетку.

Внезапно мы обнаружили, что рядом с нашим столом стоит какой-то мужчина во фрачной паре, лакированных туфлях и белых перчатках и зудит, что мы-де непристойно себя ведем, слишком громко разговариваем и мешаем отдыхать господам за соседними столиками. Мы послали его подальше, но он пригрозил полицией. Это стало последней каплей. Серж оторвался от брюнетки, поднялся из-за стола и с размаху залепил зануде кулаком в челюсть.

Девушки завизжали. Сообразив, что из «Метрополя» пора сматывать, я бросил на стол две сторублевки, поднялся и дал знак девчонкам следовать за нами. Кто-то схватил меня за левый рукав. Повернувшись, я увидел армейского полковника: вцепившись в меня как клещ, он орал что-то о нашей наглости. Я со всей силы двинул ему в глаз и, схватив за руку почему-то упиравшуюся блондинку, рванул к выходу. За мной устремился Серж со своей девицей.

На лестнице нас перехватила полиция. Почувствовав, как защелкнулись наручники на запястьях, я закричал, что я Александр Юсупов, что полицейские будут иметь дело с моим отцом и что им лучше уже сейчас отпустить меня. Когда нас вытащили на улицу, я предложил офицеру взятку. Ротмистр лишь брезгливо поморщился и не сильно, но умело ударил меня в солнечное сплетение.

Уже в полицейской машине я понял, что с надеждами на феерическую ночь придется расстаться, да и спортивного «Мерседес-купе» мне, пожалуй, еще месяца два не видать как своих ушей.

Выпустили меня только после полудня. В участок за мной, как обычно, заехал наш адвокат Морозов. Когда железная решетчатая дверь, отделявшая меня от Морозова, открылась и полицейские вернули мне часы, деньги и студенческий билет, я спросил адвоката:

— Залог или штраф?

— В этот раз при задержании полиция допустила несколько серьезных процессуальных нарушений, — сухо ответил Морозов. — Ваше освобождение стоило дешевле, чем обычно.

Вместе мы вышли на Гороховую, где прямо на отгороженной стоянке для полицейских автомобилей стоял «Мерседес» Морозова с включенной аварийной сигнализацией. Адвокат сел за руль, я плюхнулся на пассажирское сиденье рядом с ним.

— Батюшка сильно сердится? — осторожно поинтересовался я, когда машина свернула на Большую Морскую.

— А как вы думаете? — вопросом ответил Морозов.

— Может, мне лучше уехать на лето в какое-нибудь имение? — предположил я.

— Я думаю, так было бы лучше для всех, — согласился со мной адвокат.

Через несколько минут мы подъехали к нашему дворцу на Мойке. Распрощавшись с Морозовым, я прошел через тройные двери парадного подъезда и нос к носу столкнулся с дворецким.

— Петр Феликсович просили вас переодеться и быть к столу сей же час, — официальным тоном сообщил мне старик. — У их сиятельства важный гость.

Я кивнул и пошел на свою половину. Быстро скинув кроссовки и джинсовый костюм, пропахшие вонью «обезьянника», я принял душ, надел белую рубашку, костюм, туфли и завязал галстук. Наскоро расчесав непослушную шевелюру, я критически осмотрел себя в зеркале и направился в столовую.

Когда я вошел, отец с гостем уже обедали. Старший брат Виктор, сидевший возле отца, неодобрительно покачал головой, сестра Ирина даже не взглянула на меня, а лишь брезгливо поджала губы. Два лакея — один с подносом с гигантской супницей из голландского сервиза, другой с бутылкой мозельского — молча поклонились. Поздоровавшись, я сел за стол и оказался прямо напротив гостя. Это был пожилой седовласый китаец, маленький, как и все азиатское племя, одетый в строгий деловой костюм. Я подумал, что он один из партнеров отца: в последние годы наша семья все активнее вкладывала деньги в Азию. Но этот китаец не был похож на обыкновенного дельца. По тому достоинству, с которым он держался, я заключил, что гость принадлежит знатному роду. Вежливо кивнув мне в знак приветствия, китаец продолжил трапезу.

Один из лакеев поставил передо мной тарелку ухи и отошел к стене, покрытой затейливой резьбой.

— Познакомьтесь, господин Ли, — произнес мой отец, обращаясь к гостю, — мой сын Александр.

— Очень приятно, — китаец снова легко поклонился.

Он говорил по-русски весьма четко, с еле заметным акцентом.

— Александр, — в голосе обратившегося ко мне отца звучало легкое раздражение, — перед тобой господин Ли Ван Лунг, личный советник Императора Поднебесной. Он прибыл в Петербург на три дня по делам и хотел встретиться со всеми членами нашей семьи... хотя я не видел необходимости, чтобы ты присутствовал при этом.

— Очень приятно, — я привстал, приветствуя Ли Ван Лунга.

В комнате снова воцарилась тишина.

— Князь, — прервал затянувшуюся паузу гость, — мне показалось, что вы гневаетесь на сына.

— Да, — подтвердил отец, — он, увы, позор моего рода. Бездельник и гуляка, вечно доставляющий мне неприятности. К сожалению, прежде я уделял недостаточно внимания его воспитанию, а сейчас, боюсь, уже поздно. Время упущено.

Китаец пронизал меня внимательным взглядом, из-за которого я непроизвольно потупился в тарелку.

— Мне кажется, вы излишне строги к своему сыну, — заметил господин Ли после непродолжительной паузы. — Он сильный и неглупый человек. Просто не знает, как правильно использовать свою энергию. Я думаю, что он еще сможет найти свой путь в жизни.

Я с удивлением посмотрел на гостя.

— Видит бог, я бы ничего не пожалел, если бы кто-то сумел наставить его на путь истинный, — проворчал отец.

— Ловлю вас на слове, — мягко улыбнулся господин Ли. — Думаю, я знаю, как помочь молодому человеку найти себя.

— Сделайте такое одолжение, расскажите, — отец с интересом подался вперед.

— Ему нужен опытный и мудрый наставник.

— Еще пять лет назад ему был нужен ремень, — проворчал отец, — но сейчас уже поздно. Ему нужны ежовые рукавицы, и я, право, не знаю, где их можно найти для отпрыска знатного рода в нашем гуманном обществе. Такого оболтуса из любого военного училища выгонят с треском в первый же месяц. Да и я не хотел бы краснеть за его проделки перед военным министром.

Я почувствовал, что кончики ушей у меня краснеют.

— Дисциплина — залог хорошего обучения, — наставительно сказал китаец. — Но главное — это мудрый наставник. Полагаю, в Китае юноша сможет обрести и то и другое.

— Что вы предлагаете? — с явным интересом спросил отец.

— Я мог бы устроить вашего сына в обучение к одному очень большому мастеру ушу, — улыбнулся Ли. — Его зовут Ма Ханьцин. Мастер Ма родился в крестьянской семье и с раннего детства воспитывался в монастыре Шаолинь. Сейчас он известен по всему Китаю как великий мастер боевых искусств, знаток традиционной китайской медицины и мастер чань. Чань, — сказал Ли, обращаясь ко мне, — это одно из направлений буддизма, о чем вам, возможно, известно. Мастер Ма уважаем в Поднебесной настолько, что его даже неоднократно принимал император. В доме мастера царит поистине монастырская дисциплина. Она, безусловно, благотворно скажется на вашем сыне. Я думаю, что смогу уговорить господина Ма не только принять вашего сына в ученики, но и поселить его в своем доме. Один из моих сыновей сейчас живет и обучается у него. Разумеется, обучение у мастера Ма не будет похоже на обучение в вашей военной академии. Ученики, живущие в доме мастера, выполняют роль прислуги: занимаются домашними работами, ухаживают за учителем.

Я похолодел. Меня, потомка князей Юсуповых, хотели сделать слугой какого-то китайского крестьянина! Это было уже слишком.

— Неужели вы позволяете, чтобы ваш сын был слугой? — удивленно спросил отец.

— Как вы справедливо заметили, Петр Феликсович, молодому поколению нужна дисциплина, — степенно ответил господин Ли. — И она должна быть тем строже, чем выше положение и достаток семьи молодого человека, ведь представители высших сословий избавлены от многих тягот и невзгод, на которые обречены бедняки. Только тому, кто познал тяжкий труд и научился подчиняться, могут быть вверены большие капиталы и руководство людьми.

— Извините, что вмешиваюсь, — подал голос Виктор. — Как я понял, мастер Ма буддист. Не потребуется ли от моего брата выполнять чужие ритуалы?

— Веру менять не требуется, — заверил господин Ли. — Необходимо лишь с уважением относиться к учению Будды.

— А университет? — предпринял я отчаянную попытку избежать страшной участи.

— Закончите Пекинский, — повернулся ко мне китаец. — Одно другому не мешает.

— Папа, а это хорошая идея, — заметил Виктор. — Ведь если Шурка получит образование в Китае, нам будет проще вести дела в Азии.

— Да, я видела фильм про буддийских монахов, — добавила Ирина. — Дисциплина у них дай бог. Думаю, Александру она пойдет впрок.

Отец задумался, а потом наконец проговорил:

— Я полагаю, в ваших словах, господин Ли, есть здравое зерно. Когда мы сможем отправить Александра к мастеру?

— Когда угодно. Рейс на Пекин отправляется через четыре с половиной часа. Вы еще можете успеть. Пока юноша будет в пути, я свяжусь с наставником Ма. Я уверен, что он согласится, но даже если и откажет, то непременно порекомендует другого учителя. Я думаю, не имеет смысла подписывать контракт менее чем на пять лет. Я бы порекомендовал семь. Для вас это не будет слишком дорого.

— Деньги не имеют значения, — отмахнулся отец. — Решено: семь лет.

— Минутку, — воскликнул я, — а мое мнение вы узнать не хотите?

— Нет, — отрезал отец.

Он нажал кнопку вызова дворецкого и, когда тот появился в дверях, объявил:

— Соберите чемодан Александра Петровича и отрядите «Руссобалт» в Пулково к сегодняшнему рейсу на Пекин. Мой сын покидает нас.

Так, двадцать пятого июня тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, моя жизнь сделала крутой поворот.

Часть 1 Крадущийся тигр

Глава 1 ПРОСЬБЫ

За окном кабинета продолжал моросить мелкий питерский дождь. Начало мая в этом году выдалось холодным и дождливым. Вдоволь насмотревшись на мокрую молодую листву деревьев и пасмурное небо, я вернулся за рабочий стол и снова взял в руки отчет аналитического отдела. Решение надо было принимать быстро. Заключение экспертов не оставляло сомнений: Николаевские верфи в ближайшее десятилетие прибылей не принесут, а скорее всего, затребуют дополнительных вложений. Есть покупатель, готовый заплатить за них хорошие деньги и обеспечить выход из инвестиций с солидной прибылью. Логика требовала заключить сделку... а интуиция советовала не продавать верфи.

Я еще раз пробежал глазами отчет, стремясь найти в нем хоть какую-то зацепку, которая позволила бы мне отказаться от продажи, но тщетно. Приговор аналитиков был окончательный: продажа — оптимальное решение.

На столе запел телефон. Я взял трубку.

— Ваша светлость, звонок из Китая, от господина Ма, — доложил секретарь.

— Соединяй, — приказал я.

Через секунду в трубке раздался надтреснутый голос наставника.

— Здравствуй, маленький дракон, — произнес он по-китайски. — Как дела?

— Все хорошо, сифу, — ответил я на том же языке. — Чему обязан честью...

— Это для меня честь говорить с одним из самых богатых и влиятельных людей самой богатой и влиятельной страны, — прервал он меня.

— Умоляю вас, сифу, не надо. Чем я могу вам помочь?

— Мне? Если только порадуешь старика и наведаешься в Пекин.

— Увы, сифу, в ближайшие месяцы буду страшно занят. Но, как только освобожусь, непременно приеду.

— Я понимаю, дела. Но я бы хотел, чтобы ты помог одному молодому человеку. Он мой ученик и живет в Москве. Его имя И Манхо, хотя в России он представляется Иваном Хо.

— Ради вас сделаю все, что смогу, сифу.

— Он приехал в Москву из Поднебесной в надежде обрести славу киноактера, но никак не может пробиться в сложном мире кино. Как всегда, нужны деньги. Уверяю тебя, он отдаст.

— Еще одному не дают покоя лавры покойного Брюса Ли, — вздохнул я. — Конечно, помогу, сифу. Тем более если вы считаете, что он заслуживает поддержки.

— Заслуживает. Он умный и сильный молодой человек, но не знает, куда себя приложить. Думаю, в кино он найдет себе место.

— Разумеется, я помогу ему. Не обещаю вложить деньги семьи: мы избегаем вложений в предприятия, связанные с развлечениями. Но необходимую протекцию я ему организую, не сомневайтесь.

— Спасибо, я в тебе не ошибся. Что ж, не смею тебя дольше отрывать. Звони, а лучше приезжай.

— Что вы, сифу, ваш звонок — всегда радость для меня.

— Конечно. Но, с твоего позволения, я должен вернуться к ученикам.

— Разумеется, сифу. Всего вам доброго.

В трубке послышались длинные гудки. Я вернул ее на аппарат и, нажав кнопку селектора, распорядился:

— Анатолий, в ближайшие дни может позвонить некий Иван Хо. Он может представиться еще как И Ман Хо. Запишите на прием безотлагательно.

— Слушаюсь, — ответил секретарь.

Я откинулся в кресле. Звонок наставника навеял воспоминания о годах, проведенных в Китае. Сердце заныло от тоски. «Уж не старею ли? — подумал я. — Рановато для сорока пяти лет».

Снова зазвонил телефон.

— Слушаю.

— Ваша светлость, вас спрашивают из Царского Села, — доложил секретарь.

— Соединяй, — велел я, прикидывая, с чем может быть связан звонок из царской резиденции.

Пока секретарь переводил звонок, я пришел к выводу, что министр двора хочет узнать, прибуду ли я сегодня на прием в Екатерининский дворец, куда получил приглашение пару недель назад. На прием я не собирался и приготовился придумать убедительную версию о своей занятости.

— Ваша светлость, — услышал я в трубке незнакомый и очень торжественный голос, — с вами желает говорить Его Величество Император Всероссийский Павел Второй.

— Я слушаю, — произнес я, немало обескураженный.

— Здравствуйте, Александр Петрович, — услышал я вскоре голос государя. — Рад вас приветствовать.

— Здравия желаю, ваше величество.

— Как здоровье? Как дела?

— Благодарю вас, ваше величество. Все превосходно.

— Я вот, князь, звоню, чтобы справиться, не намерены ли вы сегодня прибыть на прием в Царское, — светским тоном осведомился государь.

От изумления я чуть не потерял дар речи. Личный звонок императора подданному империи, даже такому, как князь Юсупов, — вещь вообще неординарная, а уж с таким вопросом...

— Вообще-то, я не планировал, — пробормотал я. — Много дел, знаете ли.

— Вы совершенно напрасно сторонитесь общества, — августейший голос был серьезен. — При дворе вас даже называют затворником.

— Уж таков я есть, государь.

— И все же сегодня я бы просил прибыть вас на прием, — в тоне императора зазвучали нотки приказа, — мне совершенно необходимо с вами поговорить. Я могу на это рассчитывать?

— Разумеется, — сказал я.

— Тогда всего доброго и до встречи, — государь повесил трубку.

Я немедленно вызвал секретаря.

— Анатолий, — сказал я ему, — сегодня к восьми вечера мне надо быть на приеме в Царском Селе. Распорядись, чтобы приготовили фрак, и позвони в гараж. Поеду на «Руссобалте». За рулем пусть будет Федор.

— Хорошо, ваша светлость. С вашего позволения, хотел бы напомнить, что совет директоров Николаевских верфей ждет вашего решения о продаже предприятия.

— Продавать Николаевские верфи не будем. Передайте им мое поручение подготовить бизнес-план развития предприятия. Я думаю, что буду готов вложить в них до трех миллиардов рублей и привлечь кредитную линию Имперского Сберегательного банка.

Глава 2 ПРИЕМ

Прием был самым обычным. Его организовали в честь визита наследницы датского престола принцессы Биатрикс, прибывшей в Петербург, кажется, на конференцию по экологии Балтийского моря. Император появился в самом начале, произнес несколько дежурных фраз о российско-датской дружбе и удалился со своей высокой гостьей, предоставив остальным приглашенным танцевать и осаждать праздничный стол.

Больше двух часов я слонялся по залам Екатерининского дворца, то и дело останавливаясь, чтобы с кем-нибудь поболтать. Изредка поглядывая на часы, я прикидывал, сколько времени мне еще вот так надлежит без толку болтаться среди великолепных интерьеров восемнадцатого века и выслушивать светские сплетни. Наконец передо мной предстал гигантского роста поручик лейб-гвардии, облаченный в парадную форму, и, церемонно отдав честь, произнес:

— Вас ожидает его императорское величество.

Я кивнул и последовал за гвардейцем.

Кабинет государя был оформлен в полном соответствии со вкусами восемнадцатого века. Я сел в кресло времен Людовика Шестнадцатого, мельком подумав, что, может, когда-то в нем сиживал Григорий Потемкин, Александр Первый, а то и вовсе сама Екатерина Великая, и принялся рассматривать изящную позолоту и картины, украшавшие комнату. Через пару минут двери, ведущие в личные покои государя, распахнулись, и в кабинет вошел государь. Его величеству было уже под шестьдесят. Высокий и грузный, осанистый и моложавый, он напоминал Александра Третьего. На нем был мундир полковника Семеновского полка, чрезвычайно шедший к его фигуре. Я встал и поклонился.

— Рад вас видеть у себя, князь, — произнес государь, протягивая мне руку.

— Ваше приглашение — большая честь для меня, — ответил я на рукопожатие.

Император жестом пригласил меня садиться и сам опустился в соседнее кресло, закинув ногу на ногу.

— Как вам сегодняшний прием? — осведомился он.

— Великолепен, как всегда.

— В вашей фразе, как я понимаю, ключевыми являются слова: «как всегда», — усмехнулся император.

Я сдержанно улыбнулся.

— Простите, государь, я не любитель светской жизни.

— Это свойственно философам.

— Вы мне льстите.

— Нисколько. Все, кто имел удовольствие общаться с вами достаточно близко, характеризуют вас как человека с философским складом ума, весьма глубокомысленного и проницательного.

— Не смею опровергать мнение света, — ответил я, усиленно соображая, куда клонит император.

— Вы в последнее время слишком редко бываете при дворе, и я, увы, не могу сказать, что хорошо знаком с вашими воззрениями, — сокрушенно покачал головой император. — Впрочем, когда вы вернулись из Поднебесной, как я помню, вы высказали несколько дельных соображений относительно политики империи на Дальнем Востоке и в Северной Америке. Не многие знают, какое влияние они оказали на дальнейшие события и насколько были полезны для нас.

— Я всегда к услугам вашего величества. Как только вам снова будут необходима моя помощь...

— Уже необходима, — неожиданно прервал меня император. — А именно, ваше знание Востока. В данном случае восточной философии и религии.

— К вашим услугам, — повторил я. Ситуация, кажется, начала проясняться.

— Скажите, что вы знаете о так называемом учении «Небесного предела»? — осведомился государь.

— Чрезвычайно мало, — развел я руками. — Читал, не то в «Коммерсанте», не то на одной из страниц Интернета. Кажется, это учение некоего китайца, переехавшего в Калифорнию и объявившего себя пророком. Писали, будто он создал не то философскую школу, не то религию, тут же обросшую большим количеством последователей. Вот, собственно, и все.

— Но, возможно, даже по этим обрывочным сообщениям вы сумели составить определенное мнение?

— Да как сказать... Судя по всему, это смесь буддизма и даосизма с доброй примесью восточной мистики.

— Вам не показалось, что речь идет о новой тоталитарной секте?

— Вряд ли, государь. Отсутствуют основные признаки: безоговорочное подчинение лидеру и предсказание скорого конца света. Впрочем, однозначно отвергать такое предположение я бы не стал.

— А сам этот новоявленный пророк, кто он? Жулик, помешанный... или святой?

— Боюсь, что не готов ответить, ваше величество. Но, может быть, я попытался бы сделать предположение, если бы знал подробности, известные вашему величеству.

— В Северной Америке учение «Небесного предела» имеет уже более полутора миллионов последователей, в Китае — более тридцати миллионов, во Франции — сто семьдесят тысяч. Это только люди, вступившие в секту официально. А сколько сочувствующих? В границах Евразийского союза «школы небесного сознания» — так они это называют — растут как грибы. Одна такая есть уже и в Петербурге. Их влияние ширится.

— Вот как? — удивился я. — Должен признаться, в последнее время я следил только за новостями, связанными с деловой жизнью. Влияние новейших философов на современность мне казалось преувеличенным.

— И совершенно напрасно. Познакомьтесь с его учением поближе, — не то попросил, не то приказал государь. — Виктор Гюго сказал: «Можно сопротивляться вторжению армий, но вторжению идей сопротивляться невозможно». На Земле нет сейчас такой силы, которая могла бы бросить вызов военной мощи Российской империи, однако армии не в состоянии сопротивляться вторжению идеологий. Мы с вами знаем, к чему привела эту страну восемьдесят восемь лет назад коммунистическая доктрина. Революция семнадцатого года стала следствием не плохой работы полиции и не просчетов армии, а закоснелости империи, ее привязанности к устаревшим догмам. Николай Второй так и не понял, что с идеологией должна бороться идеология, а не жандармерия и казаки. За это он и получил свою пулю в Екатеринбурге. Когда я восходил на престол, то поклялся, что не допущу повторения ошибок прошлого. Мои возможности вмешиваться в политическую жизнь страны ограничены конституцией, но обязанности заботиться о процветании империи с меня никто не снимал. Впрочем, мировое положение обязывает нас думать и о спокойствии и процветании всего мира. После развала США мы — единственная сверхдержава и оплот стабильности. Кризис у нас будет означать общемировой кризис. И если я увижу, что где-то на земле снова зреет идеология, грозящая ввергнуть Россию и мир в пучину бед, я сделаю все, чтобы воспрепятствовать ее распространению.

— А вы уверены, ваше величество, что здесь мы имеем дело именно с опасной деструктивной идеологией?

— Нет, — покачал головой император. — Является учение «Небесного предела» опасным и деструктивным или это просто новое философское течение, я хочу узнать от вас. Но я не могу оставить без внимания столь стремительно набирающую популярность философию.

— Хорошо, ваше величество, я выясню это.

— Благодарю. Я попрошу директора Имперского Комитета Государственной Безопасности навестить вас завтра же и предоставить вам всю необходимую информацию.

— Умоляю, не надо. Пусть ко мне приедет тот сотрудник аналитического управления, который занимался этим делом.

— Почему? — император был заметно удивлен. — Ведь генерал Шебаршин весьма информированная личность.

— Безусловно, но все же он администратор и глава спецслужбы, а значит, так или иначе вовлечен в политику. Я хотел бы поговорить с экспертом, который рассматривал проблему, не заостряясь на вопросах внешней или внутренней политики.

— Хорошо, — согласился государь. — Не смею вас более задерживать.

— Благодарю вас, ваше величество, за аудиенцию. Всего доброго, — я встал из кресла.

— До свидания, князь.

Я поклонился и направился к выходу, но император окликнул меня:

— Князь, а все-таки, почему вы так легко согласились? Ведь вы чрезвычайно занятой человек. На вас одна из крупнейших в мире корпораций, на государственной службе вы не состоите. Зачем вам это?

— Меня попросил сам император. Это ли не причина?

— Для вас, полагаю, нет, — государь внимательно посмотрел мне в глаза. — Предыдущие мои просьбы, включая и предложение занять пост министра иностранных дел, вы неизменно отклоняли под разными предлогами.

— Но я неоднократно выполнял отдельные поручения, которые имели значение для империи и Евразийского союза. Сейчас, по просьбе господина Вольского, я участвую в переговорах с правителями германских государств по вопросам торговых отношений в Европе.

— Согласитесь, это непосредственно касается деятельности вашей корпорации.

— Пожалуй. Но в случае с сектой «Небесного предела» речь идет о безопасности моей страны. Как русский дворянин я обязан сделать все, что в моих силах.

— Хорошо, — император тепло улыбнулся, — я не ошибся в вас. — Неожиданно улыбка слетела с его лица. Император подошел ко мне поближе и заглянул в глаза. — В декабре тысяча девятьсот шестнадцатого года, накануне великой смуты, ваш дед, Феликс Юсупов, и мой дед, великий князь Дмитрий Павлович, убили человека, назвавшегося пророком и ведшего страну к катастрофе. Увы, они опоздали, и революцию в тот момент это уже остановить не могло. Мы с вами не должны опоздать.

Я молча поклонился и покинул кабинет.

Глава 3 ЗНАКОМСТВА

— Ваша светлость, — голос секретаря заставил меня оторваться от монитора ноутбука, — там, в приемной, вас ожидает полковник Мамин. Осмелюсь напомнить, что через четверть часа к вам на прием назначен Иван Хо.

— Ах, да, — я схватился за голову, — я и забыл про Хо. Когда он придет, проводи его в Мавританскую гостиную, предложи чай или кофе. Извинись от моего имени. А полковника зови.

— Слушаюсь, — Анатолий распахнул дверь кабинета и пропустил в него невысокого полноватого человека лет сорока пяти, в гражданском костюме и мягких кожаных туфлях. Под мышкой он держал папку.

— Здравия желаю, ваша светлость, — поприветствовал он меня.

— Здравствуйте полковник, садитесь, — указал я ему на стул. — Вот, второй день собираю материалы на этого вашего пророка.

— Какой он мой? — полковник скривился, но тут же опомнился и изобразил на лице. — Нашли ли что-нибудь интересное?

— Данных много, — сказал я, складывая ноутбук. — Кстати, менее всего информативен их сайт. Опубликованные речи самого «пророка» весьма безлики. Нейтральные какие-то. Ничего нового, хотя, вроде как, и спорить не с чем. Весьма известные и достаточно банальные истины. А вот статьи о секте очень показательны. Кажется, на всех произвело большое впечатление, когда он предсказал землетрясение в Турции. Забавно и то, что нет ни одной нейтральной публикации: «Небесный предел» либо яростно ругают, либо расхваливают на все лады. Я уже успел выяснить, что это и исчадье ада, чуждое духу православия, и тоталитарная секта, и школа аутотренинга и релаксации, и великое учение, объясняющее все события в этом мире. По фотографиям и видеороликам тоже ничего особенного не могу сказать. Обычный китаец средних лет. Похоже, не страдает никакими серьезными заболеваниями. Двигается плавно. Полагаю, серьезно занимался тайчи. Вот, собственно, и все. А что у вас есть для меня?

— Материалов море, ваша светлость, но, если после ознакомления с ними вы сможете сформировать окончательное мнение... я сниму перед вами шляпу.

— Что же, — улыбнулся я, — давайте начнем с биографии основателя.

— Извольте, — Мамин ловким движением извлек из папки листок бумаги. — Ди Гоюн. Родился четырнадцатого августа тысяча девятьсот пятьдесят третьего года в Нанкине, в семье мелкого торговца. Окончил среднюю школу и Пекинский университет по специальности «теоретическая физика».

— Ого, однокашники, — вставил я. — Только я учился на юридическом.

— С семьдесят восьмого года работал в одном из научно-исследовательских институтов, — продолжил полковник, — откуда уволился в восемьдесят шестом. В этом же году открыл свою школу ушу. Этим боевым искусством он начал заниматься в шестьдесят пятом году под руководством мастера Ма Ханьцина...

— Что?! — я чуть не вскочил от изумления. — Ма Ханьцин из Пекина?

— Так точно, — полковник внимательно посмотрел на меня. — Не знал, что вы занимались у Ма.

— Я не люблю об этом широко распространяться, — я несколько смутился, что выдал свои чувства постороннему. — В конце концов, я достаточно известный человек, и мне бы не хотелось, чтобы имя учителя трепали в связи с теми или иными моими поступками.

— Возможно, по тем же причинам об этом предпочитает молчать и Гоюн. С Ма он расстался в семьдесят восьмом году. В восемьдесят девятом объявил о создании философской школы «Небесного предела». Учение быстро набрало популярность. Надо отметить, что Гоюн очень удачно использовал средства массовой информации: оружие, которое в Поднебесной империи не привыкли применять для популяризации философских течений. Число его последователей за год достигло полумиллиона. Это вызывало беспокойство императорских властей.

— Что именно обеспокоило власти? Он критиковал государство?

— Никогда, — покачал головой полковник. — В то время его учение ограничивалось только вопросами духовного самосовершенствования, практиковал дыхательные упражнения и медитацию.

— Продолжайте, — кивнул я.

— В конце девяностого года Ди Гоюн, под давлением китайских властей, переезжает в Калифорнию.

— Простите, я читал, что он поехал туда сам, — уточнил я.

— Он уехал туда под страхом смерти на родине, — твердо сказал Мамин. — Министр внутренних дел пригласил его на обед и велел подать к столу пельмени. В Китае такие намеки понимают быстро.

Я удивленно вскинул бровь. О том, что в Китае пельменями потчуют в знак прощания и пожелания счастливого пути, я знал, но мне было неясно другое.

— Он был уже настолько влиятелен, что его удостоил аудиенции сам министр? — спросил я. — Странно, я совсем не помню каких-либо упоминаний об этой секте, а я ведь жил в Поднебесной как раз в то время.

— Для Китая численность его последователей на тот момент была небольшой. Недовольство императорского двора вызвало то, что адептами школы «Небесного предела» становилось все больше высших сановников и влиятельных бизнесменов. Полагаю, в том и заключалась проблема.

— Но даосская и буддийская философия, а тем более дыхательные оздоровительные системы традиционны для Китая. Что такого криминального нашли китайцы в школе «Небесного предела»?

— Я полагаю, что Гоюн постепенно начал вмешиваться в политические процессы и придворную жизнь, хотя прямых доказательств этого у меня нет. Вы знаете, как хорошо хранит свои тайны Запретный город. Впрочем, если моя версия верна, не удивительно, что его предпочли выслать.

— Резонно, продолжайте.

— В Калифорнии он создал так называемый «Институт гармонии». Занимался антистрессовыми программами, обучал медитации, читал лекции по восточной философии.

— Да уж, американцам в начале девяностых антистрессовая поддержка была очень нужна, — усмехнулся я. — Секты получали там большое распространение.

— Именно так, ваша светлость, — подтвердил Мамин. — Дело Гоюна оказалось настолько успешным, что, несмотря на страшный экономический кризис в Северной Америке, он сколотил приличное состояние. Хотя, может быть, это произошло именно благодаря кризису. Когда страна на подъеме, ее жители более прижимисты и не любят раскошеливаться на проповедников. А вот во времена потрясений они ищут душевного покоя и готовы щедро платить за слова утешения. Сейчас Ди Гоюн мультимиллионер. Школа «Небесного предела» имеет филиалы почти во всех странах мира. Сам Ди Гоюн, взявший в Америке имя Гарри Гоюн, владеет акциями нескольких крупных судоходных компаний...

— Извините, — остановил я его, — об этом данных не встречал.

— Номинально акциями владеют подставные люди. Но сейчас уже Гарри Гоюн почти полностью контролирует производство растительного масла и сахара в Северной Америке. Он также активно скупает предприятия транспорта и связи, а через подставных лиц пытается купить ряд крупных сельскохозяйственных предприятий и в России. Насколько я знаю, его агенты прицениваются даже к акциям «Балтийского морского пароходства». Эти данные, ваша ветлость, предоставлены департаментом экономической разведки и абсолютно достоверны.

— Гм, непонятно откуда такие деньги? Я, конечно, понимаю, что успешный проповедник может сколотить капитал в несколько десятков миллионов. Пожертвования оболваненных толстосумов, коммерческая деятельность, дешевый труд сектантов... Но для тех операций, о которых говорите вы, нужны едва ли не миллиарды. Откуда они у сына мелкого торговца из Нанкина?

— Мы выясняем, ваша светлость. Полной определенности пока нет, хотя известно, что задействованы все перечисленные вами источники. В эти операции вкладывается вся прибыль от деятельности школ. Большие деньги Гоюну жертвуют состоятельные и высокопоставленные ученики. Действительно, существуют трудовые коммуны, приносящие прибыль секте. В Северной Америке их десятки, в Поднебесной сотни. Есть несколько в Европе и даже Африке. Но это лишь толика средств. Есть одна версия...

Он запнулся.

— Продолжайте, — с нетерпением потребовал я.

— В последние годы зарегистрированы встречи Гарри Гоюна с лидерами китайских триад, японских якудза, американских преступных группировок и итальянской мафии. Эти могли бы дать нужный капитал и обеспечить секретность сделок.

— Что-то очень напоминает волка, козла и капусту в одной лодке, — усмехнулся я. — Продолжайте.

— Да мне, собственно и сказать-то больше нечего, ваша светлость. Живет Гоюн на пятидесяти гектарах, в поместье под Санта-Барбарой. Владеет целым парком дорогих машин, пятью яхтами и множеством недвижимости на западном побережье и в Новой Англии. Только в Южную Конфедерацию, по понятным причинам, пока не суется. Официально, по крайней мере.

— Женщины?

— Ловелас он отменный, — спокойно пояснил Мамин. — Ни одной юбки не пропускает. Но и надолго ни с одной не остается. Официально женат никогда не был.

— Пристрастие к алкоголю?

— Выпивает, но не более.

— Наркотики?

— Данных нет.

— Что еще вы находите в этом деле существенным?

— Его огромное влияние на политиков и ведущих бизнесменов. Среди его последователей множество чрезвычайно влиятельных персон из разных стран.

— Он ищет контактов с ними?

— Не сказал бы. Как ни странно, они сами слетаются к нему, как мухи на мед. Сейчас это уже не вызывает удивления, подобная публика любит модные салоны: подтверждение статуса, так сказать. А собрания высокопоставленных и состоятельных учеников Гоюна давно уже стали именно такими салонами. Интересно, как Гоюн сумел выйти на этот уровень. Впрочем, данных об этом у нас нет.

— У вас?! Вы хотите сказать, что ИКГБ не обладает этими сведениями? Или не пытался получить их?

— Мы пытались, ваша светлость и, поверьте, приложили все силы. Но, увы, ничего существенного не нашли. Гоюн просто вдруг оказывался вхож в самые высокие кабинеты. Так было в Поднебесной, и так произошло в Калифорнии. Как так получается, выяснить не удалось.

— Понятно. Когда он впервые назвал себя пророком?

— Никогда.

— Что вы имеете в виду? — удивился я.

— Он никогда не называл себя пророком. Это мнение некоторых его последователей. Он их не опровергает, но и не подтверждает.

— Насколько я понимаю, он сумел предсказать несколько природных катаклизмов и катастроф на транспорте.

— Так точно, ваша светлость. Еще рассказывают об исцелении нескольких тяжело больных людей. Некоторые из них не являются и никогда не были адептами секты «Небесного предела». Мы проверяли эту информацию. Фактов мошенничества выявить не удалось. Даже самые скептически настроенные люди, лечившиеся у него, считают, что Гоюн маг.

— У вас есть версии, как ему это удалось?

— Допускаю, что он достаточно сильный экстрасенс.

— Хорошее объяснение. Сейчас он лечит?

— Никак нет. С девяносто пятого года случаев не зарегистрировано.

— Когда его впервые назвали пророком?

— В девяносто третьем.

— Какие у вас еще материалы?

— Тексты его лекций, книги. Журнал, издаваемый главным офисом «Небесного предела». Методические материалы по дыхательным упражнениям, выпускаемые школой.

— Понятно. А почему им вообще заинтересовалась ваша служба?

— Мы интересуемся всеми значимыми общественными течениями.

— А все же? Должна же быть причина, по которой это дело поручено вам, полковнику госбезопасности. Ведь почему-то сам император взял его под контроль. Сколько их было, новоявленных пророков и мессий! Аскеты и кутилы, тихие проповедники и ораторы, собиравшие стадионы... Многие из них имели влияние на политиков, некоторым удавалось сколотить огромные капиталы. Но еще ни одним не занимался император лично. В конце концов, если перед вами жулик, разоблачить его не столь сложно даже усилиями калифорнийской резидентуры. Можно даже и использовать в своих интересах. А вдруг это просто мудрец, который понял мир и решил хорошо в нем устроиться. Такой возможности вы не допускаете?

— Совершенно справедливо, ваша светлость, причины есть. Я уже давно работаю в отделе нетрадиционных религиозных течений, при моем участии было разгромлено Белое братство. Так вот, я чувствую, он опасен. Еще никому не удавалось примирить непримиримых врагов. Еще никто не действовал так целенаправленно.

— Но если человек поставил себе цель, мало кто может его остановить, — улыбнулся я. — В конце концов, наш подопечный не призывает к свержению правительств, не требует безоговорочного подчинения себе. Ну а то, что он так активно скупает целые отрасли... Монополизация — закон рынка. В свое время моя семья действовала так же, и даже старинная игра «Монополия» основана на этом принципе. Что вы видите в нем предосудительного?

— Ничего, ваша светлость, — улыбнулся Мамин. — Есть только одна интересная закономерность. Любой человек, который выступал против Гоюна в последние семь лет, терял свое положение, состояние, а часто и жизнь при весьма загадочных обстоятельствах. А недавно в страну предков отправился Пи Сан, тот самый министр внутренних дел Китая, который кормил пельмешками Гоюна. Скажу просто, он был отравлен. Это мы установили точно, хотя китайские спецслужбы и засекретили эту информацию. Занял же вакантное место, как ни странно, один из учеников нашего пророка. Вот это мне особенно не нравится, ваша светлость.

— Вы считаете, что Гоюн рвется к власти?

— Думаю, да. Притом, как умный человек, действует скрытно. Но вот через месяц в Великой Калифорнии парламентские выборы, и наибольшие шансы на них, по оценкам экспертов, у партии Американского возрождения. Финансируют партию предприятия, принадлежащие Гоюну. Если партия одержит победу, то может оказаться, что Великая Калифорния станет первым государством, где Гоюн явным образом одержит политическую победу.

— А какова программа этой партии, умеренная или радикальная? После развала США там очень сильны великодержавные настроения. Как водится, плачут об утраченном и мечтают вернуть Америке былую силу, но при этом совершенно не хотят замечать объективных причин, которые привели США к кризису. Все кричат о коварных заговорщиках из Петербурга, разваливших великую Америку. Не из таких ли этот Гоюн?

— Я бы сказал, что партия радикально-умеренная, — ответил Мамин. — Она активно использует имперскую фразеологию, но во главу угла при этом ставит экономическое благополучие восточных штатов. Идеологи партии говорят, что для того чтобы создать сильную империю, вначале нужно добиться оздоровления метрополии экономического и духовного.

— Что ж, неглупо. Пожалуй, стоит присмотреться к ним повнимательнее, это не простые крикуны. Благодарю вас за содержательную беседу. С вашего позволения, если у меня возникнут новые вопросы, я снова обращусь к вам.

— Разумеется, ваша светлость, в любое время. Буду рад оказаться вам полезен. Номер моего мобильного записан на папке.

Когда полковник ушел, секретарь напомнил мне, что в Мавританской гостиной меня ожидает Иван Хо, и я тут же направился туда. Хо даже не заметил, как я вошел: разинув рот, он восхищенно разглядывал богатое убранство гостиной. Одет он был в дешевый европейский костюм, явно не по размеру. На вид Хо было лет двадцать шесть — двадцать восемь. В первый момент мне показалось, что парень глуповат.

Я сказал по-китайски:

— Здравствуйте, уважаемый господин Хо.

Он вздрогнул, повернулся ко мне и смущенно ответил традиционным китайским приветствием, вставив кулак в раскрытую ладонь.

— Здравствуйте, господин Юсупов. Простите, я не заметил, как вы вошли.

«Нет, парень не так прост и совсем не глуп, — подумал я, разглядывая его. — И двигается как опытный боец. С ним имеет смысл пообщаться подольше».

— Ничего страшного. Присаживайтесь, — я указал на кресло, стоящее рядом с инкрустированным кофейным столиком. —Желаете чай, кофе?

— Чай. Зеленый, если можно.

Я взял трубку внутреннего телефона и приказал подать две чашки зеленого чая.

— Наставник говорил мне о вас, — сказал я, обращаясь к Хо. — Он сказал, что вы хотите снять здесь фильм.

— Да. Я бы хотел снять фильм о боевых искусствах.

— Зачем? По-моему, со времен Брюса Ли было снято очень много подобных фильмов.

— Это все не то. Они не дают понимания сути боевых искусств. Практически все они пропагандируют культ насилия. «Круши направо и налево, не уважай никого — и будешь победителем» — вот их идеология. Помните фильм, с которого начинал Ван Дам? Он появляется в маленькой деревушке и видит, как девушка, хозяйка лавки, платит местным бандитам за охрану ее магазинчика. Герой Ван Дама бьет бандитов, разрушая при этом лавку девушки, а потом гордо удаляется, оставляя ее на милость разгневанных молодчиков. И это подается как добродетель воина! Человеку даже не приходит в голову понять местный уклад. Он вмешивается в чужие дела, всюду встревает со своими порядками и насаждает их силой. Но мы-то с вами знаем, чем это чревато для него и тех, кто ему дорог. А месть! Большая часть сюжетов о боевых искусствах замешана на мести. Кинокомпании и слышать не хотят о том, что знает любой идущий по пути воина: если хочешь мстить, вырой сразу две могилы, для врага и для себя. Они говорят, что зрители хотят видеть крутых парней, которые устанавливают справедливость кулаками. Подумайте, ведь даже фильм Брюса Ли «Остров Дракона» был искромсан. В изначальной версии фильма герой Брюса едет участвовать в соревнованиях по просьбе настоятеля Шаолиня, чтобы восстановить поруганную честь храма. Его беседа с наставником — это суть фильма. А в Голливуде ее вырезали, и получилось, что мастер едет на остров по заданию американских спецслужб и чтобы отомстить за свою сестру. Это полное извращение...

— Хорошо, — остановил я излияния молодого Хо, чувствуя, что если не вмешаюсь, то буду вынужден выслушивать их еще долго. — Вы-то чего хотите?

— Я хочу снять фильм, который расскажет правду о боевых искусствах.

— Вы уверены, что это необходимо?

Хо запнулся. Похоже, мысль о том, что его идея может показаться мне неинтересной, просто не приходила ему в голову.

— Но как же можно терпеть постоянное извращение и неправильное понимание? — выдавил он наконец из себя.

— Более девяноста девяти процентов людей в этом мире живут, ничего не зная о боевых искусствах или имея о них очень смутное представление, и совершенно не чувствует себя от этого ущербными. Из тех, кто практикует боевые искусства, девяносто девять процентов питаются иллюзиями, которые придумали себе сами. Они не позволят вам разрушить свои воздушные замки.

— Я полагал, что мой долг рассказать миру правду, — сник Хо.

— Наш с вами долг — не увеличивать количество зла в этом мире, — возразил я. — Со всем остальным люди должны разобраться сами. Ладно, я так полагаю, что вами написан сценарий.

— Конечно, — Хо снова оживился. — Его главный герой — молодой человек, китаец, семья которого переехала в Российскую империю во время гражданской войны в Поднебесной. Он с детства занимается ушу.

— Эту роль, как я понимаю, намереваетесь исполнить вы?

— Да, — почему-то смутился Хо.

— А вы профессиональный актер?

— Я из семьи актера Пекинской оперы. Окончил московскую школу киноискусств.

— Вы уже снимались?

— Да. В трех фильмах об ушу в Гонконге и в одном сериале в России. Правда, везде были роли второго плана.

— Привезете копии съемок?

— Конечно, они со мной. Только боевые сцены, которые туда вошли, мне не нравятся. Настоящее ушу другое...

— Хорошо, продолжайте про сценарий. Я просто хотел узнать, имеете ли вы актерский опыт. Сегодня вечером покажете мне свое ушу.

— Главный герой сумел сделать в России хорошую карьеру в одной из финансово-промышленных групп: стал менеджером на ее предприятии. И вот боссы вынуждают его заключить нечистоплотную сделку, чтобы поглотить одно предприятие в Китае. Главный герой понимает, что совершает неблаговидный поступок, но слишком привязан к своему положению и высоким доходам. Он помнит свое детство, когда его семья бедно жила в эмиграции. Он едет в Китай и вступает в борьбу за предприятие. Но здесь выясняется, что его хозяева не просто грязные дельцы, но и настоящие мерзавцы: в борьбе за наживу они не останавливаются перед похищениями и убийствами. Молодой человек в какой-то момент отказывается переступить черту и организовать убийство. Тогда боссы решают убить его. Герой оказывается между двух огней: его преследуют и собственные хозяева, и китайские триады, которые защищают предприятие. Благодаря счастливому стечению обстоятельств во время одного из покушений ему удается инсценировать собственную гибель и бежать. Он скрывается с девушкой, которую полюбил, тоже китаянкой. Но он теряет все: свое положение и деньги, даже имя. Все, чем дорожил. Он снова нищий. Но он отказывается от мести. Он приходит к выводу, что все произошедшее с ним стало следствием неправильно сделанного им самим выбора. Его жизнь как бы начинается с нуля. Он вспоминает то, чему учил его наставник ушу, и понимает, что судьба просто дала ему шанс вернуться к практике боевых искусств, как к Дао. Теперь он живет, следуя исключительно интуиции, творя добро и не привязываясь ни к чему. И неожиданно обстоятельства сами начинают складываться очень благоприятно для него: он возвращается в бизнес и совершенно бескровно оказывается хозяином предприятия, которое прежде хотел захватить. Судьба сама карает его недругов. В конце фильма происходит финальный бой с его бывшим хозяином, который во всех своих неудачах винит главного героя. Но этот бой демонстрирует не столько техническое превосходство главного героя, сколько преимущество того, кто следует великому Дао.

— Неплохо, — одобрил я. — А где находится предприятие? Ну, вот то, о котором говорится в сценарии?

— В Шанхае.

— Перенесите в Порт-Артур. Это обеспечит больший интерес русской аудитории. Кроме того, надо ввести еще одного героя, русского по национальности. Он должен где-нибудь по ходу помочь главному герою. Раз уж решили снимать фильм в России, надо учитывать определенные условия.

— Хорошо.

— Каков бюджет фильма?

— Четыре миллиона рублей.

— Негусто.

— Я старался экономить.

— Напрасно. Качественный продукт требует серьезных вложений. Мои специалисты пересмотрят бюджет; думаю, он не должен быть меньше шести миллионов. Какой размер гонорара вы предусмотрели для себя?

— Четыреста тысяч, — Хо явно смутился.

— Что же, как начинающий актер вы себя явно переоценили, а как мастер ушу недооценили. Но я, право слово, не готов покупать неизвестный сценарий. Да и кино не моя стихия. Я не вкладываю капитал семьи в зрелища.

— Почему?

— Как сказал один русский поэт: «Я не люблю манежи и арены, на них мильон меняют по рублю». Кстати, вы уверены в коммерческом успехе вашего фильма?

— Абсолютно. Он, без сомнения, соберет кассу и в России, и в Китае. В российском кинематографе по-настоящему хороших фильмов о боевых искусствах еще не было...

— Я знаю, — прервал я его. — Я должен увидеть ваши актерские работы и ваш уровень ушу. После этого я приму решение, кому из киношников рекомендовать вас. За вас ручался мой наставник, поэтому я не оставлю вас без помощи, но вкладывать деньги в столь рискованное предприятие сам я пока не готов. Вернемся к этому разговору вечером.

— Хорошо.

— Вы сегодня уже обедали?

— Нет.

— Не составите мне компанию? Я как раз собирался пообедать. Я угощаю.

— Благодарю вас. С большим удовольствием.

Я взял трубку внутреннего телефона.

— Анатолий, закажите отдельный кабинет в «Максиме». Пусть накроют на две персоны. И пусть подадут «Роллс-ройс». Мы с господином Хо едем обедать.

— Вы не обедаете у себя дома? — удивился Хо.

— Рестораны «Максим» в Париже, Петербурге и Нью-Йорке принадлежат мне, — улыбнулся я. — Так что можно сказать, ем у себя. Кроме того, надо же хоть изредка инспектировать свою собственность.

Глава 4 ЮЛЕЧКА

Мы вместе вышли на улицу и сели в автомобиль.

— У вас хорошая машина, — заметил Хо, любовно поглаживая мягкую и гладкую кожу сиденья.

— Статус обязывает, — буркнул я. — Скажите лучше, Хо, вы слышали что-либо о Ди Гоюне?

— Слышал, конечно. Он глава школы «Небесного предела». Некогда обучался у нашего наставника.

— Что скажете о нем?

— Он большой мастер.

— А еще?

— А разве нужна другая характеристика?

— Не помешала бы. Что вы скажете о его школе «Небесного предела»?

— О школе или об учении?

— И о том, и о другом.

— Его учение отражает его понимание. А школа... Когда человек достиг мастерства, он может позволить себе играть в игры.

— В его игры вовлечены миллионы людей и огромные капиталы.

— Если Гоюн сумел привлечь их, то это лишь доказывает, что Гоюн большой мастер.

— Если он большой мастер, то зачем ему взваливать на себя такую ношу?

— Но ведь вы, господин Юсупов, насколько я понимаю, тоже управляете немалым капиталом и на вас работают тысячи людей.

— Мне это досталось по наследству, после гибели старшего брата. Может, вы мне и не поверите, но иногда я не понимаю, зачем тащу эту обузу. Для безбедной жизни лично мне достаточно нескольких тысяч рублей в месяц. Оборачивать для этого миллиарды вовсе не обязательно.

— Так бросьте предпринимательство, господин Юсупов.

— Может быть, и бросил бы. Но на предприятиях, принадлежащих Юсуповым, работают тысячи людей. Я отвечаю за них. Если я передам семейные дела в руки недобросовестных людей, то предам своих работников. Кроме того, я отвечаю перед семьей за ее имущество.

— Вы странный человек, господин Юсупов.

— Почему вы так считаете?

— Вы обладаете всем, о чем мечтает большинство людей, и тяготитесь этим.

— Может быть, я и странный. А может, просто хорошо знаю, с чем имею дело. Как бы то ни было, создавать подобную империю самостоятельно мне не пришло бы в голову.

— Но я только недавно видел сообщение о том, что вы купили новое предприятие.

— Это другое дело. Система, которая не развивается, — гибнет. Раз уж начал игру, будь любезен соблюдать ее правила. Но, ей-богу, когда я покидал дом досточтимого Ма, у меня были совсем иные планы.

— А чего вы хотели?

— Того, что, увы, не сбылось. А вот зачем Гоюн добровольно взвалил на себя огромную ответственность, если он мастер?

— Он из бедной семьи. Возможно, богатство и влияние тешат его самолюбие.

— Тогда я начинаю сомневаться, что он мастер.

Хо на минуту задумался.

— Нет, Гоюн мастер, — произнес он наконец. Автомобиль мягко притормозил у ресторана.

— Опять пикет, — фыркнул я, разглядывая молодых людей неряшливого вида с плакатами на тротуаре.

— Чего они хотят? — спросил Хо.

— Чтобы у всех всего было поровну, — ответил я. — Чтобы все одинаково жили.

— Но это же невозможно! — искренне удивился Хо.

— Я тоже так думаю, — усмехнулся я.

— Может, заедем с черного хода, ваша светлость? — спросил водитель.

— С какой стати князь Юсупов будет входить в собственный ресторан с черного хода? — отмахнулся я.

— Как скажете, ваша светлость.

Я сам открыл дверцу и вышел на тротуар. За мной последовал Хо.

— Смотрите, это же сам Юсупов! — пикетчики обступили нас. — Эй, князь, вы не находите аморальным, что обед в вашем ресторане стоит больше, чем месячная стипендия петербургского студента?

Я даже не смог разобрать, кто задал мне вопрос, юноша или девушка. Все они выглядели на одно лицо: молодые, длинноволосые, крикливые, в неопрятной джинсовой одежде. Сплошной унисекс и в тряпках, и в манерах. Никто из них не выдерживал моего прямого взгляда, но стоило мне отвернуться от какой-нибудь группы, в ней сразу поднимался безумный гвалт.

— Не нахожу, — холодно ответил я. — Высокое качество должно быть оплачено соответствующим образом.

— Князь, это социальная несправедливость — предлагать товар, недоступный большинству людей! — выкрикнул другой пикетчик. — Вы думали о простых людях, когда открывали этот ресторан?

— Думал. В этом ресторане работает много простых людей: официанты, повара, посудомойки, швейцары. Если я снижу класс заведения, многие из них потеряют работу, а остальным урежут зарплату. Вы этого хотите?

— С вашими капиталами вы могли бы обеспечить им достойные доходы.

— Милостивые государи, каждый работоспособный человек должен обеспечивать себя сам. Я создаю лишь рабочие места. Я действительно даю деньги на благотворительность: финансирую несколько вузов и школ и выплачиваю персональные стипендии наиболее одаренным студентам. Но, на мой взгляд, вы не относитесь к тем, кто нуждается во вспомоществовании. Если вам требуются средства, обратитесь в кадровое агентство моей корпорации. Я уверен, что вам подберут работу в соответствии с вашей квалификацией.

— Вы готовы платить нам столько, чтобы мы каждый день могли обедать в «Максиме», как вы?

— Я не обедаю в «Максиме» каждый день. Кроме того, ни один предприниматель не в состоянии платить своим сотрудникам больше тех сумм, которые те зарабатывают своим трудом. Впрочем, если ваши способности высоки, я уверен, что вы заработаете достаточно.

— А может, стоит поделиться награбленным, князь?

— Если вы имеете основания утверждать, что я повинен в хищениях и грабежах, вы можете подать на меня в суд. Если у вас таких оснований нет, прошу вас быть аккуратнее в выражениях, чтобы вас не привлекли к ответственности за клевету.

— Капитализм — это система ограбления бедных богатыми, не так ли, князь?

— Приношу извинения, но я не готов вести сейчас общественно-политические дискуссии. Милостивые государи и государыни, позвольте нам пройти в ресторан.

Я двинулся ко входу, и собравшиеся расступились.

— А вы подонок, князь! — крикнул кто-то.

Я не обратил внимания. Подобные эпизоды случались неоднократно, хотя еще ни разу пикетчики не были настроены столь агрессивно.

Внезапно возникшее чувство опасности заставило меня пригнуться, и тут же мимо моей головы со свистом пролетела полупустая пивная бутылка.

— Бей! — взвизгнул кто-то сбоку.

Я повернулся к надвигающемуся на меня противнику, но Хо опередил меня, свалив нападающего мощным ударом. Я почувствовал, что сзади ко мне кто-то приближается, и встретил его боковым ударом ноги. Что-то мелькнуло слева от меня, и я не глядя ударил туда локтем. Остальные пикетчики, испугавшись такого отпора, побросали плакаты и бросились врассыпную.

Я огляделся. Один из оставшихся лежать на мостовой был весьма здоровым парнем. И откуда такой только взялся среди этих хлюпиков-социалистов? А вот тот, которого я достал локтем, похоже, был совсем молодой парнишка. Тонкие, почти женские черты лица... Женские? Я нагнулся и снял с него бейсболку.

Да, это была девушка. Весьма симпатичная стройная блондинка с короткой стрижкой. Я даже залюбовался ею.

— Ваша светлость, с вами все в порядке? — подскочил ко мне растерянный водитель.

— Разумеется, — я не отрывал взгляда от девушки.

— Вам надо уходить, — подлетел ко мне начальник службы безопасности ресторана, — а то сейчас журналисты набегут. Я уже вызвал полицию.

— Хорошо. И позвоните Морозову. Пусть уладит дело без скандала.

— Слушаюсь.

— И еще «скорую» этим трем дуракам.

— Вы хотели сказать четырем?

— Я сказал то, что я сказал. Неужели вы думаете, что я оставлю ее дожидаться врача на тротуаре? — Я поднял девушку на руки. Она показалась мне легкой как пушинка. — Я сам окажу ей первую помощь.

— Разумеется, ваша светлость, — безопасник отвел глаза.

— Мне отвезти вас домой? — спросил водитель.

— С какой стати? Я приехал сюда обедать, и я пообедаю. Приедет полиция — проведешь старшего в мой кабинет. Газетчиков не пускай, заявление для них сделает Морозов.

Я вошел в ресторан. По дороге меня нагнал Хо.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, господин Юсупов? — спросил он по-китайски.

— Ты уже помог. Спасибо тебе.

— Не за что. Вы дрались великолепно.

— Ты тоже ничего. Кстати, давай перейдем на ты. А еще ты хороший актер. Я оценил это, когда мы ехали в машине. Пожалуй, я вложу в тебя деньги. Зарегистрируешь фирму для съемок фильма. Твой взнос в уставный фонд — твой сценарий. Потом я выкуплю у тебя долю в семьдесят пять процентов за три миллиона рублей.

— Но вы же говорили, что не вкладываете деньги семьи в кино!

— И не вложу. Я говорю о моих личных деньгах. Если денег будет не хватать, получишь заем под коммерческий процент от одного из моих банков под мое личное поручительство. Но главный бухгалтер в твоем предприятии, уж извини, будет моим человеком.

— О, благодарю вас! Я и мечтать о таком не мог.

— Не за что благодарить. Я просто вкладываю деньги в коммерческое предприятие и надеюсь вернуть их с прибылью.

Мы вошли в вип-кабинет, и я положил девушку на диван у стены. Вокруг суетились официанты и метрдотель.

— Хо, голубчик, — обратился я к своему спутнику по-русски, — закажи себе обед. Скажешь, что мне как обычно. Они знают, что приготовить. И пусть выйдут все лишние.

Поняв намек, метрдотель движением руки отослал всех официантов, а сам вместе с Хо отошел в дальний угол и принялся вполголоса рассказывать ему о достоинствах фирменных блюд. Я тем временем занялся девушкой. Похоже, мой удар пришелся ей в подбородок и не нанес ощутимых повреждений. Я быстро нашел нужную точку на ее голове и принялся массировать. Вскоре на щеках девушки появился румянец, она глубоко вздохнула и открыла глаза.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Голова кружится, — выдавила она через несколько секунд. — Где я?

— В вип-кабинете, в ресторане «Максим».

— Ничего себе, — девушка приподнялась на локтях и осмотрела обстановку. Ее взгляд остановился на массивных канделябрах.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Да ничего, вроде. Голова только немного гудит, — голосок у девушки был очень нежный, журчащий. Но теперь, окончательно придя в себя, она старалась сделать его как можно более грубым. — А как я здесь оказалась?

— Вы попали под раздачу, дорогая. Простите, но ваши спутники вели себя несколько неадекватно, и вам немного досталось за их грехи.

— Ну, это-то я помню. А дальше что?

— А потом я решил перенести вас в помещение и оказать вам первую помощь.

— Ясно. А ребят, что, полиция замела?

— Большинство разбежалось. Ну, а которых арестуют, те, я думаю, легко отделаются. Обещаю не возбуждать против них дело.

— Здорово! Так что, и я могу идти?

— Как вам будет угодно, сударыня. Впрочем, если желаете, можете отобедать с нами. Я слегка в долгу перед вами и хотел бы искупить свою вину.

Девушка снова обвела взглядом роскошный интерьер кабинета.

— Обед в «Максиме» с Юсуповым?!

— Ну, пока еще этот ресторан, слава богу, «Максим», а я князь Александр Юсупов.

— Круто. И мне ничего за это не надо будет делать? И платить не надо?

— Не надо, — улыбнулся я.

— Круто. Так я пообедаю.

Я подал ей руку. Она встала с кушетки и подошла к столу. Я пододвинул стул, и она села, явно испытывая неловкость среди окружавшего ее великолепия.

— Что будете заказывать? — осведомился я.

— Не знаю, — девушка рассеянно открыла положенное перед ней меню в толстом кожаном переплете.

— Рекомендую фирменное блюдо из осетрины вот с этим грузинским белым вином, — подсказал я, понимая, что девушка неизбежно запутается среди мудреных названий блюд.

— Да, конечно, с удовольствием, — ухватилась она за спасительную соломинку.

Жестом руки я отослал метрдотеля и занял свое место за столом рядом с Хо. В кабинет вошли два официанта, разлили по бокалам вина и выставили перед нами холодные закуски.

— Я вам уже представился, — проговорил я. — Мой спутник — Иван Хо, начинающий актер из Китая.

— А я думала, он ваш телохранитель.

— У меня нет телохранителей, — ответил я.

— Странно, с вашими-то деньжищами.

— Россия — спокойная страна. Слава богу, не Америка. Последнее заказное убийство на почве коммерции здесь случилось четверть века назад, а инцидентов вроде того, что произошел сегодня, я и вовсе припомнить не берусь.

— Извините, — смутилась девушка. — Честно говоря, это было какое-то помешательство.

— Допускаю. Однако, как вас зовут, позвольте узнать.

— Юля.

— Вы работаете или учитесь?

— Я... Э-э-э. Работаю на ткацкой фабрике. И учусь на вечернем на технолога.

— Что ж, достойное занятие. Работаете и учитесь. Кроме того, вы так молоды и привлекательны. Ухажеры, развлечения... Мне кажется, вы должны быть заняты. Что же заставило вас потратить драгоценное время и выйти в пикет к моему ресторану, да еще броситься на меня с кулаками?

— Мы боремся за социальную справедливость, — почему-то потупилась Юля.

— Простите, вы — это кто?

— Молодежная организация «За справедливую жизнь».

— А я, с вашей точки зрения, нарушаю социальную справедливость?

— Э-э-э... Ну, в общем, да.

— Каким же образом, позвольте узнать?

— Вы пользуетесь благами, недоступными простым людям.

— Жилье большей площадью, машина более высокого класса, отдых в лучших отелях? Так ли это много? Зато те, кого вы называете простыми людьми, отвечают только за себя, максимум — за свою семью. Я же отвечаю за тысячи людей, которые работают на меня, и миллиарды рублей, вложенных в мои предприятия инвесторами. Притом, заметьте, и тем и другим я обеспечиваю стабильный рост благосостояния. Я думаю, что имею право на небольшую премию, не находите?

— Вы владеете капиталами, которыми не владеет большинство.

— А вы считаете, что общественные блага должны быть розданы всем поровну?

— Да.

— Предположим, это возможно. Но, согласитесь, равенство просуществует всего несколько часов, потом оно будет неизбежно нарушено. Кто-то станет добросовестно работать, кто-то — лентяйничать, кто-то — копить, кто-то — транжирить. Или вы предлагаете ежедневно проводить перераспределение? Но тогда у людей совершенно не останется стимула работать лучше. Зачем, если заработанное дополнительным усилием все равно отнимут? А у лентяев, которым все время будут даром доставаться материальные блага, разовьется иждивенчество. Стоит ли работать, если тебя все равно обеспечат всем необходимым? В итоге общество в целом начнет производить меньше, и общий уровень жизни снизится. Увы, это простейшая аксиома: слишком много социализма ведет к снижению производительности труда и уровня жизни.

— Но вы-то получили свое состояние в наследство, а не за усердную работу или какие-то изобретения, — возразила она.

— Желание обеспечить своих детей — это такой же стимул к усердной работе, как и желание обеспечить себя. Подумайте, если человек не сможет оставить накопленного потомкам, его мотивация к усердному труду снизится. Уравнительное перераспределение материальных благ никогда не способствовало ни росту, ни повышению эффективности экономики. Кроме того, вы же понимаете, что подобные меры уже сами по себе вызовут огромное напряжение в обществе. В свое время партия большевиков попробовала воплотить похожие идеи в жизнь, и это привело к страшной и кровопролитной гражданской войне, отзвуки которой не смолкали десятки лет после ее окончания. Стоит ли желаемая вами справедливость подобных жертв?

— Мы планировали бороться мирными методами, — Юля выглядела не выучившей уроки школьницей, которая оправдывается за свою нерадивость.

— Сегодня вы их уже опробовали, — усмехнулся я.

Юля покраснела.

— Это была случайность.

— Лиха беда начало. Впрочем, оставим это. Все мы были молоды. Кто не был революционером в молодости, не имеет сердца. Кто не стал консерватором к старости, не имеет разума.

— А вы были революционером?! — засмеялась она.

— Можете мне не поверить, но был. Правда, протестовал я своеобразно. Но, положим, я и сейчас не такой уж старик и хочу что-то поменять в этом мире. Возможности, как вы понимаете, у меня есть. Что бы вы мне предложили?

Она удивленно взглянула на меня.

— Вам бы следовало раздать все свои капиталы бедным.

— Простите, но в России нет бедных, — улыбнулся я. — Я, конечно, не имею в виду тех, кто испытывает финансовые трудности из-за пристрастия к алкоголю, транжирства или нежелания работать. Тот, кто работает, получает достойную зарплату. Действует система участия работников в прибыли предприятия. Пенсии по старости и нетрудоспособности обеспечивают все жизненные потребности и позволяют нашим старикам и инвалидам даже путешествовать по всему миру. Пособие сиротам дает возможность при наличии способностей получить высшее образование даже в самых престижных столичных вузах. Если же вы считаете, что я должен давать деньги всяким бездельникам, то увольте. Я не любитель плодить нахлебников. Более того, «Российский союз предпринимателей», сопредседателем которого я являюсь, последовательно выступает за сокращение пособий работоспособным гражданам, отказывающимся работать. И я считаю, что это правильно. В стране острая нехватка рабочих рук.

— Многие из тех, кого вы называете бездельниками, идут по пути духовного самосовершенствования, — возразила Юля.

— А почему я должен оплачивать их духовный поиск?

— Они могут сделать мир лучше.

— Интересно, как может улучшить мир тот, кто не способен обеспечить себя?

— А если их выбор — чистая бедность?

— Тогда зачем им мои деньги?

Юля ненадолго замолчала.

— Хорошо, но в мире еще очень много бедных и даже голодных, — нашлась наконец она. — Африка, Ближний Восток, Индия, Латинская Америка.

— Я и мои коллеги активно вкладываем деньги в эти районы, — ответил я. — Создаем рабочие места, финансируем обучение наиболее способной молодежи. Более того, население этих регионов само обеспечивает себя. Это важно. Я предпочитаю давать удочку, а не рыбу на пропитание. Безвозмездная помощь очень быстро порождает иждивенчество и отбивает желание работать самому. Поверьте, я знаю это не понаслышке. Кроме того, мои средства не на банковском счете лежат, а инвестированы в разные проекты, и чтобы их получить, я должен буду закрыть целый ряд предприятий. Множество людей потеряет высокооплачиваемую работу, страна лишится целого ряда высокотехнологичных производств. Пойдет ли это на пользу России, да и всему миру?

— Все у вас складно получается, — усмехнулась Юля, после небольшой паузы. — Но все же, я думаю, вы не правы. Неужели вас не беспокоит, что целые народы живут в совершенно несопоставимых условиях? Неужели вы считаете справедливым расслоение человечества на бедных и богатых?

— Каждый человек, как и каждый народ, сам создает те условия, в которых живет. Долг тех, кто более успешен, — дать шанс остальным подняться. Но тянуть кого-то за уши против его воли — бессмысленно.

— Виноват, ваша светлость, — в комнату заглянул метрдотель. — Полицейский ротмистр просит разрешения поговорить с вами по поводу инцидента на улице.

— Зовите, — распорядился я.

— Здравия желаю, — полицейский вошел в кабинет чуть ли не строевым шагом. В руках он держал папку для бумаг. — Ротмистр Антипов, следственное управление Адмиралтейского района.

— Здравствуйте, ротмистр, — приветствовал я его. — Присаживайтесь за стол. Вам заказать что-нибудь?

— Виноват, ваша светлость, я на службе.

— Но ведь на службе люди тоже едят и пьют, не так ли?

— Виноват, устав не позволяет, — ротмистр опустился на стул рядом со мной.

— Что ж, я вас слушаю.

— С вашего позволения, ваша светлость, я уже составил определенное представление о происшедшем, со слов начальника службы безопасности ресторана. Но обязан, к сожалению, так же допросить вас. Что вы можете сообщить об инциденте?

— Не было никакого инцидента, ротмистр, — улыбнулся я. — Молодые люди у входа в ресторан оказались не очень вежливы, и мне с приятелем пришлось их урезонить. Однако я не думаю, что это может стать поводом для преследования.

— Я правильно понял, что вы не намерены возбуждать против них дела? — осведомился ротмистр.

— Совершенно не намерен.

— Могу я узнать имя вашего спутника?

— Иван Хо. Актер из Китая.

— Могу я увидеть ваши документы? — обратился Антипов к Хо.

Тот молча достал зеленую книжечку жителя Российской империи и вручил полицейскому.

— Вы гражданин Китая? — Антипов раскрыл папку и начал быстро записывать в протокол данные из документов Хо. — Паспорт при вас?

— Да, я подданный Поднебесной империи, — с достоинством ответил Хо. — Паспорт я оставил в гостинице и готов представить в течение часа.

— Хорошо. Вы подтверждаете слова князя?

— Да.

Ротмистр как-то странно посмотрел на Юлю и снова повернулся ко мне.

— Я должен вас уведомить, ваше сиятельство, что... — полицейский замялся, — что пострадавшие сделали заявление, будто вы набросились на них без какой-либо причины и избили.

— Что?! — я не верил собственным ушам. — Я на них набросился?

— Точно так, ваше сиятельство. Сейчас они пишут соответствующие заявления на имя начальника Адмиралтейского УВД. Как вы понимаете, мы вынуждены будем пройти полную процедуру рассмотрения дела. Вы уверены, что не будете подавать заявления о покушении на вас?

— Нет, — отмахнулся я. — Прошу вас только сообщить об этом Морозову. Он разберется.

— Но ведь это все неправда! — воскликнула неожиданно Юля. — Мы сами напали на него.

— Простите, сударыня, — повернулся к ней ротмистр. — Вы что-то хотели сообщить?

— Да, конечно, — Юля заметно волновалась. — Мы сами напали на князя. Команду дал Косой. То есть, простите, Андрей. Я не знаю его фамилию. Он крикнул: «Бей его!» — и мы бросились на князя. Князь и его друг только защищались.

— Вы готовы подтвердить эти показания в участке и подписать соответствующий протокол? — спросил ротмистр.

— Конечно. Хоть сейчас.

— У вас имеются какие-либо документы?

— Нет.

— Тогда я могу записать ваше имя и адрес?

— Конечно. Юлия Тимофеевна Грибова. Живу на улице Генерала Юденича, дом восемь, квартира девяносто три.

— Благодарю вас, более вопросов не имею, — ротмистр закончил писать и захлопнул папку. — В ближайшее время вас вызовут в участок для дачи показаний. Вас тоже, господин Хо. А сейчас позвольте откланяться.

— Всего доброго, ротмистр, — улыбнулся я ему. Как только ротмистр вышел, к столу подошел метрдотель.

— Не прикажете ли подавать горячее, ваша светлость?

Я кивнул и добавил:

— И позвоните во дворец. Пусть сюда приедет еще «Руссобалт».

Официанты быстро заменили тарелки и удалились. Когда дверь за ними закрылась, я повернулся к Юле.

— Спасибо вам, Юлечка, но вы, право, напрасно утруждаетесь. Для моих адвокатов это дело не стоит и выеденного яйца. Свидетелей происшествия более чем достаточно, а теперь еще и вас по участкам затаскают, показаний будут требовать.

— Но ведь это же неправда! — воскликнула Юля. — Вас оклеветали.

— Не в первый раз, — пожал я плечами. — И все же спасибо. Я вам обязан.

— Да ладно вам, — Юля смутилась. — Я сама перед вами виновата за сегодняшнее. Извините.

— Будем считать, что ничего не было. Расскажите нам лучше о себе. Вы из Питера?

— Нет, из Пскова. Я приехала сюда учиться.

— Странно. Во Пскове, вроде, есть какие-то вузы.

— Да, но мне хотелось пожить в столице, — улыбнулась девушка.

— Что же, достойное желание для молодой красивой девушки. А у вас есть увлечения? Что-то, чем вы занимаетесь, когда не работаете, не учитесь и не стоите в пикетах у дорогих ресторанов.

— Я цветы люблю, — Юля снова смутилась.

— Но ведь это прекрасно! — воскликнул я. — У вас их много?

— Вся комната уставлена. И кухня. Ирка сердится, а мне нравится.

— Ирка — это, простите, кто?

— Моя соседка. Мы вместе снимаем квартиру, чтобы дешевле.

— Понятно. А какие цветы вам нравятся больше всего?

— Да любые. Они, между прочим, это чувствуют. Недавно купила новые фиалки. Они подмерзли, и продавщица отдала мне их по цене горшка, где они росли: думала, не выживут. Но у меня ожили очень быстро и даже зацвели...

Весь дальнейший обед проходил под щебетание Юли о различных цветах, их особенностях и красоте. Когда наконец тарелки опустели, я взглянул на часы и обнаружил, что до собрания по вопросам финансового оздоровления «Юсупов Блазил Кофе» осталось всего полчаса.

— Что ж, Юлечка, благодарю вас за содержательную беседу, — я положил вилку и нож в тарелку. — Ваше общество было нам исключительно приятно. Мой водитель отвезет вас домой или в любое место, которое вы укажете.

— Как, это все? — вырвалось у девушки.

— Извините, дела. К вашим услугам мой представительский «Руссобалт». Всего доброго. Еще раз спасибо.

Я поднялся, поцеловал Юле руку и вышел из кабинета. За мной последовал Хо. Я на ходу дал распоряжение метрдотелю проводить Юлю к «Руссобалту» и передать водителю, чтобы отвез ее, и быстро набрал домашний телефон.

— Анатолий, созвонитесь с полковником Маминым, — распорядился я, когда секретарь поднял трубку. — Пусть выяснит, не связана ли каким-то образом молодежная организация «За справедливую жизнь» с сектой Гоюна. Да, отмените все встречи на следующую субботу и запросите разрешение на посадку моего самолета в аэропорту Пекина.

— Вы летите в Поднебесную? — спросил меня Хо, когда я убрал трубку.

— Да. Надо повидать учителя. Он давно меня зовет, — бросил я, садясь в «Роллс-ройс».

— Завидую вам. Я в последнее время только говорил с ним по телефону, — Хо опустился на сиденье рядом со мной.

— Я тоже.

— А откуда такое предположение, что эта молодежная организация связана с Гоюном? — спросил меня Хо после небольшой паузы.

— Сочетание социалистических идей с духовным поиском и просветлением слишком необычно, чтобы быть случайным. Обычно эта публика — закоренелые материалисты.

Глава 5 НАСТАВНИК

Огромный «Линкольн» подкатил к воротам поместья. Наставник уже ожидал меня. Он был одет в парадный, расшитый золотом халат с изображением драконов и эмблемы инь-ян.

«Постарел, — печально подумал я, разглядывая лицо учителя через окно лимузина. — Не удивительно, ему уже за восемьдесят. Он и так очень хорошо выглядит для своих лет».

Водитель распахнул передо мной дверцу. Я вышел и сразу склонился перед наставником в традиционном поклоне.

— Приветствую вас, учитель.

— Здравствуй, Маленький Дракон, — поклонился Ма мне в ответ. — Рад снова тебя видеть. Проходи.

Следом за наставником я прошел в ворота и замер, пораженный красотой раскинувшегося передо мной сада. Он был невелик, чуть больше гектара, но, бог свидетель, являл собой совершенство ландшафтного дизайна. Среди искусно высаженных кустов и деревьев с невероятным изяществом извивались дорожки, а по лужайкам расхаживали павлины, исполненные королевского достоинства. В отдалении, за прудом с кристально чистой водой виднелась небольшая бамбуковая рощица. Несколько павильонов, разбросанных по саду, напоминали древние храмы в миниатюре. В отдалении виднелся дом, построенный наподобие императорских дворцов династии Мин.

— Вот чем я занимался последние десять лет, — улыбнулся Ма. — Возможно, это лучшее мое творение.

— Вы сами разбивали этот сад, учитель?

— Да. Фасад и планировка дома тоже выполнены по моим рисункам. Разве ты не знаешь, что я вице-президент Пекинской Академии фен-шуй?

— Да, конечно, мастер. Простите.

— Тебе не в чем извиняться. Пойдем, поговорим. Мне кажется, что больше всего подойдет вон тот павильон у пруда.

Мы медленно двинулись по дорожке вглубь сада.

— Почему вы мне не показывали это поместье, когда я приезжал в Поднебесную раньше? — спросил я.

— Оно было не готово. А последние два года ты здесь не появлялся.

— Простите, было слишком много дел.

— А теперь, похоже, твои неотложные дела привели тебя в Пекин, — хитро посмотрел на меня наставник. — Ведь еще две недели назад ты сюда не собирался и вдруг бросил все и прилетел. Для такого человека, как ты, нужны весьма веские причины, чтобы нарушить свой график.

— Увы, учитель.

— Печально, что дела ведут тебя, а не ты ведешь дела.

— Я стараюсь исправить это, учитель.

— Однако дела, которые привели тебя в Пекин, по-видимому, очень срочные.

— Формально это плановая проверка моих предприятий в Поднебесной. Я действительно давно собирался.

— Остальное, как я понимаю, касается высокой политики. Что ж, боюсь, это не для моих старых ушей, оставим это. Поговорим о тебе.

— Нет, учитель. Я прилетел именно затем, чтобы увидеть вас. Тому были причины. Да, кстати, я выделил финансирование Хо. Скоро он начнет съемки своего фильма.

— Это было мудрое решение.

— Вообще-то я стараюсь не вкладывать деньги в подобные предприятия.

— В данном случае речь идет об искусстве и о поддержке молодого мастера. Кстати, я рассчитываю на тебя и в дальнейшем. Речь не о деньгах. Я уверен, что после первой же картины он больше не будет испытывать недостатка в средствах. Но Хо слишком молод и потому горяч. Когда он подойдет к опасной черте, предупреди его. Я прошу только об этом. Нельзя мешать человеку следовать выбранному им пути, но выбор каждый должен делать с открытыми глазами.

— Хо желает рассказать людям правду о боевых искусствах. На мой взгляд, это бесполезная затея. Большинство его просто не поймет. А те, кто знает, о чем речь, просто лишний раз услышат банальные для себя вещи. Я сказал ему об этом.

— Боюсь, здесь ты был не прав. Ты забываешь об ищущих, тех, чей разум открыт. Им нужны истинные ориентиры.

— Таких единицы.

— Если наставишь на верный путь одного, то уже прожил жизнь не зря. Или ты хочешь открыть массовое производство просветленных людей? Если так, то боюсь, что годы руководства корпорацией затуманили твой взгляд.

— Как бы то ни было, кино — это капиталоемкий бизнес, который живет по своим законам, — ответил я, немного подумав. — Если фильм не будет достаточно популярен у широкой публики, то просто не вернет вложенных в него денег.

— Что ж, Хо талантливый и энергичный молодой человек. Я надеюсь, он справится. Сделать зрелищное кино все же проще, чем постичь путь Будды.

— Дай-то бог. Пусть это будет его забота. Я никогда не умел угождать вкусам толпы.

— Зато ты умеешь заставить других угождать тебе. Это не всегда лучше.

Мы вошли в павильон. Он был поставлен на сваях у берега пруда, однако, когда я сел за стол рядом с перилами, у меня неожиданно возникло ощущение, будто мы плывем на корабле по реке с живописными берегами.

Рядом с нами раздался всплеск, и я успел разглядеть небольшую рыбу, на мгновение появившуюся на поверхности и тут же вновь ушедшую на глубину.

— Зеркальные карпы, — пояснил Ма. — Здесь они не боятся людей. Ты сможешь кормить их буквально с рук.

— Ваше поместье прекрасно, — улыбнулся я.

— Да, оно скрасит мои дни после ухода на покой.

Пожилой слуга подал нам зеленый чай и с поклоном удалился.

— Вам больше не прислуживают младшие ученики? — спросил я.

— Я закрыл свой зал полтора года назад. Теперь я принимаю только изредка тех, кто достиг высшего мастерства.

— А Ди Гоюн бывает у вас?

Лицо мастера посуровело. Он долго молчал.

— В жизни каждый человек одерживает одну главную победу, которая венчает его текущее воплощение, и терпит одно величайшее поражение, которое определяет его дальнейшие инкарнации, — ответил он наконец. — Так устроен мир. Гоюн — это мое великое поражение.

В павильоне воцарилась тишина. Некоторое время мы молча пили чай и вслушивались в шелест листьев и плеск воды.

— Ты приехал в Поднебесную, чтобы узнать про Гоюна? — спросил наконец Ма.

— Да, мастер.

— Ты заинтересовался этим сам?

— Нет. Меня просил об этом император.

— Ваш император мудр, как истинный Сын Неба. Гоюн действительно опасен, даже для России.

— Почему даже?

— Россия — одна из немногих стран мира, которая смогла объединить в себе западный рационализм и восточную мудрость. Это всегда губило вас, когда вы стремились стать западной или восточной страной, и это же всегда спасало вас от внешней опасности и с Запада и с Востока. Но Гоюн знает и Запад и Восток. Он знает людей. Он великий шахматный игрок и не останавливается перед тем, чтобы обращаться с людьми как шахматными фигурами. И, в конце концов, небо сделало его провидцем. Вам нечего ему противопоставить.

— Так ли уж нечего?

— Слепой уступает зрячему. Охваченный страстью проигрывает беспристрастному. Пребывание на вершине затмевает разум и порождает ненужные привязанности. Вам нечего противопоставить Гоюну, Маленький Дракон. Даже если вы убьете его, тигр вышел из пещеры, рыбак раскинул сеть, игрок сделал ходы. Вы уже упустили время. Когда будешь противостоять ему, не забывай, что борешься не с человеком, а с идеей.

— Вы уверены, что мы сойдемся в схватке?

Ма медленно допил свой чай и отставил в сторону пиалу.

— Боюсь, что вы обречены. Ты — единственный, кто сможет противостоять ему. Но пока ты не готов. В поединке надо противопоставить слабости силу, но силе слабость. Система давит человека, но человек разрушает систему. Ты забыл об этом, а Гоюн помнит. Подумай о том, что я сказал. На закате я буду ждать тебя в павильоне «Изначальной чистоты». Слуга проводит тебя туда и подберет тебе тренировочную одежду. Я хочу увидеть, как изменилось твое кун-фу за последние годы.

Произнеся эти слова, мастер поднялся из-за стола, поклонился мне и вышел из павильона.


Я закончил выполнение тао и застыл в финальной стойке. Энергия все еще с огромной силой циркулировала во мне. Я сбросил ее, глубоко вздохнул и повернулся к наставнику. Прочитать что-либо на лице старого Ма, как всегда, было невозможно.

— Что ж, я думал, будет хуже, — произнес он после продолжительной паузы. — Ты сумел сохранить в себе стержень, хотя твои страсти все еще владеют тобой. Твоя техника безупречна, разум спокоен, но ты не обрел полной свободы духа, а значит, уязвим. Впрочем, я боюсь, что при той жизни, которую ты ведешь, быстро избавиться от этого недостатка тебе не удастся. Но в целом я доволен. Твое мастерство растет, и это главное. Ты должен уехать в Пекин завтра?

— Да, учитель.

— Хорошо. Завтра утром я проведу с тобой занятие. Тебе пришла пора взглянуть на старые вещи по-новому. Но сейчас я хочу, чтобы ты встретился с одним моим гостем. Он приехал сюда специально, чтобы увидеть тебя.

Ма поднялся и вышел из павильона. Я последовал за ним. На улице уже стемнело, но я заметил, что в одном из близлежащих павильонов горит свет. Ма направился именно туда. Когда мы вошли в помещение, нам навстречу поднялся китаец лет сорока пяти, облаченный в богато расшитую одежду придворного. Только в Китае при дворе еще носят средневековые одежды!

— Ли Ю! — воскликнул я.

— Здравствуй, Маленький Дракон, — поклонился он мне.

Я ответил ему на поклон, но не удержался, шагнул навстречу и крепко, по-русски обнял.

— Ты меня задушишь, русский медведь, — пошутил Ли.

Мы сели за стол.

— Судя по одежде, у тебя высокий чин при дворе, — заметил я.

— После кончины отца я занял его место, — ответил Ли.

— Пусть земля будет пухом благородному Ли Ванлунгу, — проговорил я. — Я его должник. Ведь именно благодаря ему я имел честь учиться удосточтимого Ма.

— Отец всегда гордился тем, что представил тебя наставнику, — ответил Ли.

Мы недолго помолчали из уважения к почившему.

— Я приехал к тебе по делу, — произнес Ли. — Учитель сказал, что ты интересуешься Гоюном.

— Его влияние в Поднебесной велико?

— Больше, чем ты думаешь.

— Я так понимаю, что секта «Небесного предела» нашла себе много адептов в Поднебесной.

— Так много, что это уже угрожает стабильности в государстве.

— Так за чем же дело стало? Насколько я понимаю, ваша тайная служба никогда не останавливалась перед чрезвычайными мерами, когда ставки были высоки.

— Ты прав, — печально вздохнул Ли. — но есть одно важное обстоятельство. Год назад Ди Гоюн стал одним из ближайших советников императора. Сын Неба совершенно очарован мудростью Гоюна и строжайше запретил предпринимать против него какие-либо действия. Единственно, чего нам удалось добиться, это уговорить императора не поддерживать секту «Небесного предела» официально. Все-таки Гоюн хуацао, живет за границей. А значит, его приближение к престолу может бросить тень на Сына Неба.

— Но если секта «Небесного предела» все более популярна в стране...

— Александр, — мягко улыбнулся Ли, — популярно учение, но не его создатель. Гоюн живет за границей, а значит, китайцы не могут относиться к нему так же, как к соотечественникам.

— Интересный дуализм, — усмехнулся я. — Но, насколько я понимаю, Гоюн оказывает огромное влияние на внутреннюю и внешнюю политику Поднебесной.

— Огромное, да. Мы с печалью наблюдаем, как император все более и более превращается в марионетку в руках Гоюна.

— Но пойти против императора не смеете? — чуть помедлив, спросил я.

— Александр, ты не хуже меня знаешь историю, — печально посмотрел на меня Ли.

Я отвел взгляд: мне не следовало задавать этот вопрос. Сто лет назад в Китае свергли императорскую власть, и с тех пор дела Поднебесной только ухудшались. Бюрократия практически полностью парализовала державу, коррупция достигла чудовищных размеров, а предприниматели принялись расхищать страну. Итогом разрухи стал ряд жесточайших поражений, которые Поднебесная потерпела от Японии, и только вторжение русских войск помогло вернуть Китаю утраченные территории. Потом Российская империя поддержала генералиссимуса Чан Кайши, и вместе они разгромили армию Мао Цзедуна, но и это была лишь военная победа. Она уничтожила внутреннего врага, но не смогла решить всех проблем страны. Множество внутренних конфликтов сотрясало великую некогда державу. И со временем Чан Кайши понял, что не удержит власть и не сможет привести страну к процветанию без осознания народом священности власти. Возможно, пример Корнилова вдохновил его. После десяти лет диктаторского правления он вернул престол императорскому дому, и только после этого в Поднебесную вернулась гармония. Отними теперь у народа эту веру — и завтра империя окажется ввергнута в еще более страшную смуту, в этом был убежден весь Запретный город.

— Что подрывает основы государства более, чем монарх, не следующий воле Неба? — спросил я.

— В этом великая ответственность, лежащая на плечах императора, — ответил Ли. — Но если подданные утратят веру в монарха, то даже если он будет следовать Путем Неба, это не спасет страну.

— Следование Пути Неба не может не вести к спасению, — возразил я.

— Только единство народа и монарха может предотвратить хаос, — твердо сказал Ли, предупреждая мой вопрос.

Я посмотрел на наставника.

— Как видишь, при нефритовом престоле нет сил, которые могли бы сопротивляться Гоюну, — сказал мне Ма по-немецки, на языке, которого не знал Ли.

— Чего ты хочешь от меня? — снова повернулся я к Ли.

— Гоюн — это мировая эпидемия, — ответил он. — Нечто вроде коммунизма в двадцатом веке. Коммунизм победила Россия. Мы надеемся, что и нашествие Гоюна остановит белый царь.

— Белый царь был убит коммунистами, — ответил я. — Красные армии разбил генерал Корнилов, крестьянский сын.

— Коммунизм остановил русский народ, — возразил Ли.

— Да, но у белых был достойный лидер. Можно отрицать роль личности в истории, но я иногда думаю, что могло бы случиться, если бы генерал Корнилов погиб. Вы знаете, за день до штурма Екатеринодара артиллерийский снаряд попал в дом, где находился его штаб. Слава богу, генерал в этот момент вышел на улицу и был лишь легко ранен. Случай, но он мог повернуть всю историю России.

— Ну вот, ты и нашел себе применение, — сказал Ма по-китайски. — Корнилову, для победы над красными, потребовалось полтора года. Вряд ли в твоем распоряжении больше. Гоюн усиливается с каждым днем.

— Мне кажется, что только в России он еще прочно не обосновался, — заметил Ли.

— Ошибаешься, — усмехнулся я. — Семь дней назад на меня напали активисты одной социалистической молодежной организации.

— Да, я читал в газетах, — подтвердил Ли.

— Так вот, лидер и создатель этой организации — бывший член секты «Небесного предела». А финансирование идет через подставные фирмы в Венгрии из Калифорнии.

— Ого! — Ли даже присвистнул, совершенно утратив благообразный образ степенного китайского придворного. — Не думал, что Гоюн зашел так далеко.

— Ну, хорошо, а чем этот Гоюн так прельстил вашего императора? — поинтересовался я. — Почему он так популярен в народе?

— Вообще его учение чрезвычайно сложное, — ответил Ли.

— Да уж, читал, — усмехнулся я. — Тут тебе и духовное развитие, и физическое самосовершенствование, и социальная справедливость во всем мире, — и все описано такими скользкими фразами, что разобраться невозможно. Религиозный фанатик и атеист, бедный и богатый, лентяй и трудяга, либерал и сторонник диктатуры — все при желании найдут там поддержку своих идей. Но когда в учении все так туманно, то понимаешь, что в основе лежит некая очень простая идея. Но вот ее-то я как раз пока и не нащупал. Впрочем, мне не кажется, что с философской точки зрения там содержится нечто принципиально новое.

— Император пленен экономическими воззрениями Гоюна, — произнес Ли.

— Что?! — я не верил своим ушам. — Он еще и экономист?

— Ну... Китай же отставал от передовых держав весь двадцатый век, — со вздохом пояснил Ли, — когда вернулся Сын Неба. В такой стране, как Поднебесная, быстрые перемены могут привести лишь к смуте. Сын Неба добился экономического роста — такого же медленного, сколь неспешными были реформы.

— После реставрации монархии вы могли себе позволить и более масштабные реформы, — заметил я. — Власть Сына Неба была тогда непререкаемой.

— Нефритовый престол существует тысячелетия, и правление Сына Неба не терпит суеты, — ответил Ли, молитвенно сложив руки. — Мы опираемся на опыт тысячелетий.

— Опираясь на прошлый опыт, не надо забывать реалии сегодняшнего дня. Вам не кажется, что в двадцатом веке нельзя править как в десятом? В нашей стране государь Дмитрий Второй после восшествия на престол не стал реставрировать абсолютную монархию, хотя имел такие возможности. Напротив, подобно Александру Второму, даровал стране многие либеральные свободы. Более того, он пошел много дальше своего предка, окончательно сформировав законодательство развитого демократического государства. Многие говорили тогда, что это означает гибель России, но это привело ее на вершину могущества.

— Возможно, в России народ и был готов к этому и поэтому вы получили десятилетия стабильности и процветания, — с сомнением покачал головой Ли. — В Поднебесной все было иначе.

— А может, это вам так казалось?

— Не будем спорить, Александр, примирительно улыбнулся Ли. — Факт остается фактом. Пока остальные страны мчались в скоростном поезде, Поднебесная была вынуждена ехать в деревянной повозке, запряженной волами, и сегодняшний Китай — это экзотическая страна, куда зеваки приезжают поглядеть на пагоды и изваяния Будд. Китай — основной мировой поставщик натурального шелка и сырья, страна, куда приезжают лечиться у врачей традиционной медицины, заниматься ушу, цигун и тайчи. Китай — это страна, куда корпорации всего мира выводят самые трудоемкие производства, потому что у нас очень дешевая рабочая сила и политическая стабильность. Все! Среднедушевой доход в Поднебесной в разы меньше, чем даже в Юго-Западной Конфедерации, я уж не говорю о Российской империи, и разрыв увеличивается. Ты думаешь, мы довольны этим положением? И вот тут появляется Гоюн со своей идеологией великого скачка. Он говорит, что Поднебесная способна в считанные годы догнать передовые страны. Его рецепты просты и эффективны. Он не требует отрываться от корней, ломать страну. Он знает, как резко ускорить развитие, и при этом опирается на народные традиции и народное сознание. Не удивительно, что император и многие из его окружения прельстились такими возможностями.

— Надо же, я никогда не сталкивался с экономическими выкладками в учении «Небесного предела», — пробормотал я.

— Они и не афишируются широко, они касаются лишь Поднебесной, — ответил Ли. — Но те миллионы, которые пришли в секту за последние годы, прельстились именно учением о великом процветающем Китае, а вовсе не духовностью или практикой тайчи. Как ты знаешь, недостатка в религиозных и философских школах, а равно нехватки мастеров ушу у нас никогда не было.

Я покачал головой.

— У вас ничего не получится. Вспомни историю России: наша социальная структура не выдержала быстрого роста экономики, произошел взрыв. Вам, чтобы избежать подобного взрыва, придется проводить «революцию сверху».

— Так думает и император, и часть его окружения. Уже сейчас в Запретном городе подготовлена программа широкомасштабных реформ, которые начнутся в ближайшие месяцы... Теперь уже, пожалуй, в ближайшие дни. Сегодня вечером будет объявлено о назначении главы реформаторской партии И Чана премьер-министром.

— И Чан... Он, кажется, был министром финансов?

— Именно так. Это катастрофа.

— Почему?

— Реформаторы не понимают, что резкие перемены в любом случае приведут к великим потрясениям.

— Но ведь ты мастер ушу, старший брат. Ты знаешь, что энергия не всегда течет плавно. Иногда ее накопление приводит к взрывному эффекту. И это необходимо не только для того чтобы победить, но и чтобы сохранить здоровье организма. В этом нет нарушения принципа естественности. Не думаешь ли ты, что Поднебесная созрела для подобного взрыва?

— Наша сила в стабильности. Если Китай пойдет по пути, предложенному Гоюном, это неизбежно затронет и интересы России. Вы потеряете поставщика дешевого сырья и дешевую рабочую силу для своих предприятий. Вот почему я хотел встретиться с тобой. Я прошу тебя помочь нам. Россия должна вмешаться, иначе всем будет плохо. Ты знаешь, недавно был отравлен Пи Сан, мой ближайший друг, министр внутренних дел.

— Его отравили люди Гоюна?

— Нет, что ты. Гоюн стоит над схваткой. Он дает самые общие советы императору, не более. Даже в Запретном городе появляется не чаще, чем раз в три месяца. Ты прекрасно знаешь, что для человека, участвующего в придворных интригах, длительное отсутствие у престола смерти подобно. Пи Сана устранил новый министр финансов И Чан. Он лидер придворной партии реформаторов и любимец императора. Борьба при дворе обостряется, и реформаторы одерживают верх.

— Понятно, — протянул я. — Сколько у тебя дворцов в Пекине, старший брат?

— Три, а что? — изумленно воззрился на меня Ли.

— А загородных поместий в Поднебесной?

— Пятнадцать. Какое это имеет...

— А наложниц сколько у тебя в гареме, старший брат?

— Около двухсот. К чему это ты?

— Не хочется терять? — насмешливо спросил я. — Ты ведь понимаешь, что грядущие перемены могут ослабить твое влияние, и поэтому сопротивляешься реформам. Судьба Поднебесной и всего мира для тебя безразлична. А вот возможная потеря трех из пятнадцати поместий и уменьшение гарема кажется тебе концом света. Ты даже согласен смириться с ослаблением собственной страны и новым усилением России, предприниматели из которой уже почти хозяйничают в Поднебесной.

— Но ведь в предстоящем хаосе и ты можешь потерять! — воскликнул Ли.

— Путь Неба ведет нас от потерь к приобретениям, а от них к новым потерям, — ответил я. — Сопротивляться ему бессмысленно, ибо воля Неба превыше наших мелких интересов. Для Поднебесной настало время проснуться от спячки. Любой, кто помешает этому, будет сметен.

Пылая от гнева, Ли вскочил со стула, хотел что-то сказать, но сдержался. Сделав глубокий вдох, он успокоился, склонился в церемонном поклоне и произнес:

— Я был рад видеть вас, князь. А теперь позвольте мне откланяться. В Пекине меня ждут неотложные дела.

— Я тоже бы рад видеть вас, господин министр, — ответил я, поднимаясь и отвечая на его поклон. — Всего вам доброго.

Когда Ли вышел, Ма печально посмотрел на меня.

— Сегодня я предупредил тебя, что Гоюн — твой враг. Однако ты отверг такого сильного союзника, как Ли. Разумно ли это?

— Мне не нужна любая помощь, учитель, — ответил я после продолжительной паузы. — Ли просил меня не о борьбе с Гоюном. Он хотел вовлечь меня в интриги Запретного города, причем на стороне тех, кто действует не в интересах Китая. На это я не пойду никогда, даже если тактически это будет невыгодно.

— Что ж, похоже, ты не отступил от своего пути. Это очень радует меня, Маленький Дракон. Кроме того, это означает, что в битве с Гоюном у тебя есть шансы на победу. Насколько я сумел понять, в Поднебесную ты приехал, чтобы узнать, какова роль Гоюна в происходящих здесь событиях. Нашел ли ты ответы на свои вопросы?

— Да, учитель, теперь я понял многое.

— У тебя еще много дел в Пекине?

— Совещание завтра утром — и все.

— После этого сразу уезжай, — жестко сказал Ма. — Мне бы не хотелось, чтобы твоя пуля нашла тебя.

— Но ведь я не поддержал противников Гоюна.

— Гоюн не простой политикан. Он видит многое. И когда он поймет, что ваше с ним столкновение неизбежно, то не замедлит нанести удар. Да и партия Ли теперь вряд ли будет твоим союзником.

— Положим, если Гоюн задастся целью меня убрать, он сможет сделать это и в России, — возразил я. — А Ли вряд ли будет заинтересован в моей гибели.

— А ты думаешь, тот снаряд по Корнилову выпустили лично Ленин с Троцким? — усмехнулся Ма. — Здесь, в Пекине, живет И Чан. Не забывай об этом.

Глава 6 ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ

Я повесил трубку на рычаг. Разговор с президентом Евразийского Союза промышленников и финансистов был продолжительным и сложным. Кроме того, теперь я должен был выполнить поручение, которое могло сильно изменить расстановку сил в Европе и придать новый импульс развитию Евразийского союза. Нужно было снова менять рабочий график, лететь за границу, организовывать тайные переговоры, да еще и выдумывать правдоподобную легенду о причине моей поездки, чтобы наши противники не разгадали задуманную комбинацию. И почему прекрасно выверенные планы всегда нарушаются непредвиденными обстоятельствами?

«Бог с ним, — я отмахнулся от роящихся в голове мыслей. — У меня сегодня выходной. По ходу придумаем, как совместить приятное с полезным и исполнить долг благородного мужа перед отечеством».

Я нажал кнопку вызова секретаря.

— Ваша светлость, цветы доставлены, — Анатолий торжественно внес букет в мой кабинет.

Я придирчиво осмотрел композицию. Да, все как я и заказывал. Паскаль Колеман, лучший флорист Петербурга, просто превзошел себя.

— Отлично, — похвалил я. — Отнеси его в мой спортивный «Мерседес». И скажи механику, пусть заправит полный бак. Я выезжаю через пятнадцать минут.

— Слушаюсь, ваша светлость. С вашего позволения, в приемной вас ожидает адвокат Морозов. Говорит, что дело срочное и не терпит отлагательства.

— Да, он предупреждал меня. Зови.

— Здравствуйте, ваша светлость, — вошел в кабинет грузный Морозов. — Рад вас видеть в добром здравии.

— Я вас тоже. Вы, как я погляжу, все в трудах, даже в воскресенье. В вашем-то возрасте пора бы себя поберечь.

— Таков уж я, ваша светлость.

— Я удивлен вашей энергии, Григорий Васильевич. Скоро будем отмечать ваш семидесятилетней юбилей, да еще сорок пять лет безупречной работы на семью Юсуповых. Не устали?

— Что вы, ваша светлость. Работа мне в радость.

— Завидую. А я вот в последнее время все больше стал тяготиться своим бременем. То и дело подумываю, не бросить ли все и не перебраться ли куда-нибудь на Таити. Правда, и там мне без вашей помощи будет не обойтись. Люди нашего круга, увы, не могут вести жизнь простых людей.

— Я никогда не понимал вас, ваша светлость. Ни когда вы в молодые годы куролесили по всему Петербургу, ни когда возглавили семью. Вы с рождения обладаете тем, о чем простые люди могут только мечтать, и всегда чем-то недовольны.

— Может, потому и недоволен, что знаю иллюзорность мечтаний большинства людей. Но оставим это. Что привело вас ко мне в выходной день? Уж не тот ли дурацкий инцидент у «Максима»?

— Что вы, ваша светлость, этих сопляков я и без вас съем с потрохами и не поперхнусь. Кстати, вы уверены, что не будете возбуждать против них дело о клевете? Приговорят к крупным штрафам или исправительным работам, в следующий раз неповадно будет.

— Бросьте, — отмахнулся я. — Слону не пристало бояться мышей.

— Между прочим, слоны боятся мышей, — усмехнулся Морозов. — Факт.

— Да? Не знал. Значит, я неправильный слон. Хотя все же не пристало. Так с чем вы ко мне?

— Ваша бывшая супруга возбудила против вас иск. Ее адвокаты утверждают, что вы неправильно управляете имуществом корпорации, и это, как следствие, приводит к ухудшению жизни рабочих. Требуют перевода семейных активов под управление Елены Сергеевны до совершеннолетия вашего сына.

— Вот как? И что же послужило поводом для возбуждения иска?

— Ваш отказ продать Николаевские верфи. Адвокаты Елены Сергеевны представили расчет, согласно которым ваша программа инвестирования приведет к снижению прибылей в ближайшие пять лет и, соответственно, снизит доходы работников по программе участия в прибылях.

— Но тот же расчет должен показать, что по истечении пяти лет их доходы возрастут.

— Возможно. Но по нормам нашего законодательства действия собственника ни в коем случае не должны приводить к понижению уровня жизни работников. Так что иск не столь уж безоснователен.

— Что ж, я думаю, что экономисты Николаевских верфей без труда предоставят расчет, по которому в случае отказа от инвестирования доходы работников снизились бы куда значительнее.

— Хорошо бы. Это не будет натяжкой?

— Будет, конечно. Если бы я не трогал верфи, ближайшие три года все было бы прекрасно. Потом начался бы кризис. Опытный предприниматель должен видеть на три шага вперед.

— Толпам этого не объяснишь. Им подавай все и сразу. А суды последнее время слишком часто становятся на сторону профсоюзов. Да и закон тому способствует.

— Увы, диктатура толпы бывает хуже диктатуры единоличного правителя. Вот поэтому мы и подсунем им немного передернутый расчет, чтобы массы успокоились. Хороший экономист, как и адвокат, всегда может сделать из мухи слона, и наоборот.

— Совершенно справедливо, ваша светлость. С таким расчетом я сумею выиграть дело. С вашего позволения, завтра утром я вылетаю в Николаев.

— Да, конечно. Надеюсь, успех будет сопутствовать вам и в этом деле.

— Не сомневаюсь. Не зря же вы мне ежемесячно выплачиваете целое состояние. Но я все же просил бы вас быть предельно осмотрительным. В последнее время Елена Сергеевна проявляет нешуточную активность.

— Что может быть хуже характера брошенной женщины? — пожал я плечами.

— Возможно. Но достаточно долго было тихо.

— Наверное, накапливала желчь. Ладно, благодарю вас за заботу о нашей семье. А сейчас простите, мне надо ехать.

— Конечно, ваша светлость. Всего доброго.

Я припарковал свой «Мерседес» на улице Генерала Юденича. Мимо, к станции метро «Белогвардейская» шли празднично одетые люди. Ничего не поделаешь, рабочая окраина. Вся культурная жизнь вертится вокруг районной филармонии, галереи изящных искусств, напичканной творениями второсортных художников девятнадцатого—двадцатого веков, да пары-тройки театриков. Если хочешь чего-то большего, изволь отправляться в центр, где крупнейшие музеи и императорские театры. Вот и получается, что по выходным с рабочих окраин множество народа едет на Невский, Васильевский и Петербургскую сторону, а вечером возвращается обратно.

«Может, построить где-нибудь здесь культурный центр? — подумал я. — Такой, чтобы с летним садом и оранжереями, с выставочным залом, где в экспонатах были бы лучшие произведения искусств прошлого и настоящего. Ну и с концертным залом. А что, лиха беда начало. Попрошу Володю Спивакова и Пласидо Доминго с концертами выступить, а там, глядишь, и от остальных звезд отбою не будет».

Я подхватил с заднего сиденья букет и зашагал к дому. Консьержка, судя по виду из Афганистана или Пакистана, жалобно пискнула:

— Вы куда, господина?

— Квартира девяносто три, — бросил я, проходя мимо нее.

Юлина квартира оказалась на пятом этаже. Не больно-то роскошно, для пятиэтажного дома. Выйдя из лифта, я шагнул к нужной мне двери и нажал кнопку звонка. Вскоре за дверью послышались шаги.

— Кто там? — услышал я незнакомый девичий голос.

— Мне нужна Юля, — ответил я.

— Юля, к тебе, — прокричала невидимая мне девушка.

Вскоре я снова услышал за дверью шаги и раздраженный Юлин голос:

— Кто там?

— Князь Юсупов, — ответил я.

Немедленно послышался звук отпираемого замка, дверь открылась, и на пороге возникла Юля. Она была в простеньком халатике и тапках-шлепанцах.

— Господи, ваше сиятельство! — выпалила она, явно волнуясь. — Как вы здесь оказались?

— Я же сказал, что за мной долг, — улыбнулся я, протягивая ей цветы. — Позвольте пригласить вас на обед в ресторан «Тифлис»?

— Ой, какой красивый букет, — она приняла букет.

— Главное, что они абсолютно свежие. Только сегодня утром были срезаны в Эквадоре.

— Что же вы стоите? — Юля изящным жестом поправила прическу. — Проходите. Господи, да я же не причесана, не накрашена! Подождите меня.

Она метнулась в квартиру и скрылась в одной из боковых комнат.

Окинув взглядом квартиру, я прошел в центральную комнату, которая, очевидно, служила девушкам гостиной. Небольшая стандартная трехкомнатная коморка общей площадью меньше ста квадратных метров. Гостиная, явно самая большая комната, метра четыре на пять с простенькой мебелью, видеодвойкой и аудиоцентром.

Юлина подружка зашла следом за мной.

— Вы правда князь Юсупов? — спросила она.

— Правда, — заверил я ее.

— Тот самый, с которым Юля в «Максиме» обедала?

— Тот самый. А вы, как я понимаю, Ира?

— Да. Чаю хотите?

— С удовольствием.

Девушка вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся на подносе фаянсовую чашку с чаем и розетку с вареньем. Поставив поднос на стол, она села на диван, закинув ногу на ногу. При этом ее короткий халатик задрался, полностью продемонстрировав длинные красивые ноги девушки.

— А вы своеобразный мужчина, — произнесла она вкрадчивым голосом.

Я усмехнулся. Кажется, Ира всерьез собиралась стать соперницей подруги.

— А себе вы не принесли? — я сел за стол.

— Спасибо, я не хочу.

Я взял чашку и стал пить чай с вареньем.

— Что-нибудь не так? — поинтересовалась Ира.

— Все хорошо, — улыбнулся я в ответ. — Вы знаете, я много раз участвовал в чаепитиях: и в закрытых английских чайных клубах, и в восточных чайных церемониях. Но вдруг подумал, что впервые в жизни пью чай вот так, с вареньем. То есть так, как его пьет большинство моих соотечественников.

— Вы участвовали в чайных церемониях? — Ира подалась вперед, халатик на ее груди немного распахнулся, демонстрируя крепкие груди. — Как интересно! Расскажите.

— Долгая история, — ответил я и добавил про себя:

«Что же это Юля там так долго копается?».

— Вы, наверное, были во многих странах, — состроила глазки Ира.

Следующие минут десять Ира пыталась кокетничать со мной, а я развлекал ее светской беседой о дальних странах и с каждой минутой чувствовал себя все более неуютно.

В комнату буквально влетела Юля. На ней было голубое платье и туфли на высоком каблуке. В ушах висели недорогие сережки, а на шее — нитка искусственного жемчуга. Ни единого намека на ту пацанку, с которой я обедал в «Максиме»!

— Я готова, ваше сиятельство, — произнесла она.

— Прошу вас называть меня Александр, — поднялся я. — Что ж, едем. Всего доброго, сударыня. Ваше общество было исключительно приятным, — я повернулся к Ирине и поцеловал ей руку.

Краем глаза я заметил, что Юля украдкой показала подруге кулачок, а та состроила невинную мордочку.

Мы с Юлей спустились на улицу, и я распахнул перед нею дверцу «Мерседеса».

— Благодарю, — она села в автомобиль, старательно разыгрывая светскую даму.

Я занял свое место, запустил двигатель и поехал по улице.

— У вас, как я посмотрю, в основном иностранные машины, — заметила Юля. — Сейчас в моде российские.

— Я никогда не следовал моде, — ответил я. — Машины я покупаю такие, чтобы ими было удобно пользоваться. Вот этот «Мерседес», например, и быстр, и удобен, не в пример отечественным машинам. «Руссобалты» помпезны, как царские дворцы, но очень медлительны и неповоротливы. «Питера» мощные и агрессивные, но в них неуютно. Была бы российская машина вроде «Мерседеса», я бы купил ее.

— А у меня вот «Запорожец», — печально усмехнулась Юля. — Я его выбрала, потому что он дешевый. Хотя в нем всего девяносто лошадиных сил, а когда едешь больше сотни, в салоне такой гул, будто самолет взлетает.

— Дешевизна — это тоже преимущество, — улыбнулся я. — А насчет хороших машин не беспокойтесь. Они у вас еще непременно будут.

— Свежо предание... — снова усмехнулась она.

Я свернул на проспект Корнилова и поехал к центру.

— Ваше сиятельство, — произнесла Юля после непродолжительной паузы, — я бы не хотела, чтобы вы думали, что чем-то обязаны мне. Напротив, я сама в долгу перед вами. Я участвовала в этом дурацком нападении...

— Пустое, — отмахнулся я. — Я уже забыл об этом. Я встретил красивую девушку и решил пригласить ее в ресторан, и она согласилась сделать мне одолжение. Я получаю удовольствие от вашего общества, а вы дарите мне его. Я уже не говорю о том, что вы согласились свидетельствовать в мою пользу в полиции. Как видите, я кругом в долгу перед вами.

— Я все-таки хотела объяснить, — вздохнула она после непродолжительной паузы. — Этот Андрей, которого вы оглушили, он был моим парнем. Он мне нравился. Из-за него я и пошла в эту дурацкую организацию. Я бросилась на вас, потому что вы ударили его.

— Что ж, вы хотели помочь своему сердечному другу, Это благородный поступок.

— Он больше не мой, — решительно произнесла Юля. — Я рассталось с ним после того... случая. Он оклеветал вас — а я ему не простила. Ведь это он сам на вас напал, а полиции заявил, что вы на него набросились, еще и меня уговаривал сказать то же самое. Мы расстались.

— Вот как? И с организацией расстались?

— Да. Я сама хотела уйти. Но они, оказывается, исключили меня за то, что я не оклеветала вас. Не подчинилась партийной дисциплине, как они сказали.

— Строго у вас, — заметил я.

— Не у нас, а у них, — чуточку раздраженно фыркнула она. — Дура была, что с ними связалась.

— Я извиняюсь, у нас есть запас времени? — спросил я. — Вы никуда не спешите?

— Нет. Мы с Ирой сегодня хотели сделать генеральную уборку, но сделаем в следующие выходные. А что?

Я резко свернул на дорогу, ведущую к торговому центру «Элит».

— Как сказал мне Фаберже, великолепный брильянт должен иметь достойную оправу. Вы не возражаете, если мы купим вам платье для сегодняшнего выхода?

— В «Элите»?! Вы шутите?! — Юля явно смутилась. — Там же все очень дорого.

— Не обольщайтесь, милая, — усмехнулся я. — Я это делаю не для вас, а для себя. Я большой сноб, видите ли, и не могу себе позволить, чтобы одежда моей спутницы была небезупречна.

Автомобиль взлетел на пандус и замер у центрального входа. Я вышел из машины и распахнул дверцу перед Юлей.

— Прошу вас, сударыня.

Служитель магазина немедленно занял водительское место в моем «Мерседесе» и отогнал его на подземную стоянку.

В просторном холле торгового центра нас встретил распорядитель во фрачной паре, лакированных туфлях и белых перчатках. Он украдкой скользнул взглядом по простенькому Юлиному платью и дешевым украшениям, но ни тоном, ни взглядом не выказал презрения.

— Доброго дня, сударыня. Здравствуйте, ваша светлость. Чем можем услужить?

— Госпоже моей спутнице необходимо платье для обеда в ресторане, — ответил я. — Распорядитесь подобрать.

— Слушаюсь. Позвольте узнать, ресторан европейский, восточный или иной?

— Грузинский.

— Ясно, — распорядитель махнул вставшему за его спиной продавцу, и тот сделал пометку в блокноте. — Что-нибудь еще?

— Ну, разумеется. Подберете соответствующие туфли и украшения. Сразу выберите вечернее платье, платье для коктейлей, пару костюмов для прогулок на яхте, костюм для сафари. Если госпоже моей спутнице потребуется, загляните в отдел дамского белья, косметики и аксессуаров. Нужны еще несколько купальников — пять или, может быть, шесть, — потом отведите госпожу в косметический салон, пусть госпоже сделают прическу, макияж и маникюр. Оплату произведите с этой карты, — я протянул пластиковую карточку Евроазиатского банка распорядителю.

Повинуясь его знаку, две продавщицы подхватили совершенно ошарашенную Юлю под руки и повели вглубь торгового центра. За ними последовал продавец, который перед этим тщательно записывал все мои указания, а потом бережно принял от распорядителя мою пластиковую карточку.

— Покупки вашей дамы прикажете положить в багажник или направить по адресу?

— Платье для ресторана пусть наденет сразу, остальное в багажник.

— Слушаюсь. Какие будут еще распоряжения, ваша светлость?

— Свяжитесь со службой домашних услуг. Пусть пошлют бригаду по адресу улица Генерала Юденича, дом восемь, квартира девяносто три. Там надо произвести генеральную уборку. В квартире бригаду встретит девушка Ирина, которая объяснит, что делать.

— Слушаюсь. Не желает ли ваша светлость что-нибудь еще?

— Отведите меня в вип-кабинет с компьютером, подключенным к Интернету, и спутниковой связью и подайте кофе по-турецки.

Часа четыре в моем распоряжении было наверняка. За это время я собирался посмотреть последние биржевые котировки и кое с кем переговорить.

Из окна вип-кабинета открывался красивый вид на Неву и стоявшую на противоположном берегу Александро-Невскую Лавру. От вод реки и вознесшихся над ней церковных куполов веяло покоем и умиротворением.

Я снова повернулся к монитору. Здесь не было покоя. Напротив, Интернет кричал об очередной морской катастрофе: панамский танкер потерпел крушение у берегов Флориды, и нефть вылилась в море. Великолепные пляжи оказались загажены в разгаре купального сезона, и власти Южной Конфедерации предъявили многомиллиардный иск крупнейшему пароходству и арестовали все его суда в своих территориальных водах. Дело грозило обернуться большим скандалом, который неизбежно должен был повлиять на весь рынок морских перевозок. Да был бы этот инцидент первым! Третья уже в этом году морская катастрофа. Первая в Малаккском проливе, вторая у берегов Испании — и вот теперь Флорида. И все с человеческими жертвами и огромным ущербом для экологии. Судовладельцы несли огромные потери, рынок рушился. Даже греки, обычно закупавшие суда при каждом спаде цен, отказывались размещать новые заказы на верфях. Я поднял трубку аппарата спутниковой связи и набрал нужный номер. Лора Онасис ответила почти сразу.

— Здравствуй, красавица, — приветствовал я ее. — Как у тебя дела?

— Ах, Александр. Давно не слышала тебя. Как говорят русские, сколько лет, сколько зим.

Она говорила по-русски с еле заметным акцентом.

— Много, Лора. Три года... или три с половиной?

— Точно, три с половиной.

Возникла короткая пауза, после которой Лора сразу перешла на деловой тон:

— Ты, наверное, звонишь по поводу Николаевских верфей?

— А вы отказались размещать там контракт на постройку танкера?

— Да. Извини. Судоходство сегодня — сплошные убытки. Нам просто не потянуть новый танкер, даже по бросовым ценам. Я понимаю, что это лишает твои предприятия...

— Не извиняйся. Бизнес есть бизнес. Я про другое. Тебе не кажется странным то, что происходит в судоходстве?

— Кажется, Александр. Такого кризиса не было со Второй мировой. Катастрофы, иски государств, повышение портовых сборов в Америке и Европе...

— Ты не думаешь, что это может быть организовано?

— Вряд ли, — ответила она после короткой паузы. — Я не представляю, кто может все это организовать и скоординировать. Мне кажется, это просто цепь несчастных совпадений.

— Возможно. Я надеюсь, твоя империя устоит.

— Я тоже. Но приобретать новые корабли мы сейчас просто не в состоянии.

— Понятно. А тебе никто не предлагал их продать?

— Ты знаешь, как ни странно, предлагали!

— И кто этот безумец?

— Китайская государственная судоходная компания. Они были готовы скупить большую половину моего флота. У них якобы большие планы по развитию экспорта. Со мной встречался сам министр финансов Поднебесной. Как его там, забыла имя.

— И Чан?

— Точно, он.

— Странно... Покупать суда в то время, когда дешевле зафрахтовать? У Китая не так много денег, чтобы разбрасываться ими.

— Возможно, они формируют флот, пользуясь благоприятной конъюнктурой. Дедушка делал так же.

— Пожалуй. Но ты отказала?

— Конечно. За спадом последует значительный подъем, я и не сомневаюсь в этом.

— Надеюсь. Что же, успехов тебе... красавица Лора.

— До встречи, Александр.

Я повесил трубку и сразу достал мобильный телефон. Мамин долго не отвечал.

— Здравствуйте, полковник, — сказал я, когда он все-таки отозвался. — Юсупов беспокоит. Я вас, кажется, оторвал от важных дел?

— Ничего страшного, ваша светлость. Я на даче, грядку копал, звонок не сразу услышал.

— Вы цветовод?

— Да. Люблю, знаете ли, повозиться с землей.

— Что ж, это ничем не хуже игры на скрипке, господин сыщик. У меня к вам просьба. Пару месяцев назад одна компания сделала мне предложение о продаже Николаевских верфей. Покупатели входили в состав Екатеринбургской группы «Уральский металл». Нужно выяснить, нет ли у ее хозяев каких-либо дел с дочерними фирмами Гоюна или китайскими государственными компаниями.

— Выясню, ваша светлость.

— Заранее благодарен. Извините, что побеспокоил.

— Всего доброго, ваша светлость.

Я убрал мобильник в карман и, вернувшись к ленте новостей, прочитал:

«По заявлению бразильского генетика Риккардо Эстрадо, в ближайшее время урожайность зерновых и соевых культур по всему миру может быть повышена в несколько раз».

«Что за бред?» — подумал я.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул я.

В кабинет вошел распорядитель торгового центра.

— Виноват, ваша светлость, но ваша дама, кажется, заканчивает покупки.

— Да неужели? — я выразительно посмотрел на часы.

— С вашего позволения, мне показалось, что она просто проголодалась.

— Хорошо, идемте.

Вместе мы спустились в холл отеля, и почти одновременно из боковых дверей туда вышла Юля в сопровождении двух продавщиц. Девушка преобразилась неузнаваемо. На ней было элегантное платье, искусно сочетавшее в себе восточные элементы и новейшие веяния моды. В ушах поблескивали золотые сережки с брильянтами, а на шее красовалось изящное колье. Юлины волосы были уложены в невиданную прическу, а на лицо был нанесен изысканный макияж. Юля ступала по мраморному полу, словно королева, выходящая в тронный зал к своим подданным.

Распорядитель благоговейно вернул мне пластиковую карточку, сделал знак продавщицам следовать за ним и удалился.

— Благодарю вас, ваша светлость, — присела в неумелом реверансе Юля.

— Мы же договорились обращаться друг к другу по именам, — ответил я. — Мне было бы проще, если бы мы перешли на «ты».

Впрочем, про себя я отметил, что девушка впервые назвала меня «светлостью», а не «сиятельством», то есть перестала принижать мой титул как минимум на ступень. Похоже, она быстро училась.

— Да, конечно, — она почему-то печально улыбнулась.

Я подал ей руку, и мы вместе пошли к выходу.

— А что если я сейчас попрошу отвезти меня домой? — вдруг спросила Юля.

— Отвезу, помогу занести в дом покупки и поцелую на прощание, — ответил я.

— И не...

Я посмотрел ей в глаза, и она осеклась. Выруливший из подземного гаража «Мерседес» застыл напротив нас. Швейцар распахнул перед Юлей дверцу, я занял водительское место.

— Так в ресторан или домой? — осведомился я. — Честно говоря, я голоден как волк, и был бы благодарен, если бы ты составила мне компанию.

— В ресторан, — ответила она после непродолжительного колебания.

Всю дорогу до ресторана Юля упорно молчала, и мне никак не удавалось разговорить ее. В конце концов я включил приемник, и остаток пути мы проделали под чарующую музыку Моцарта. Когда мы подъехали к «Тифлису», к машине выскочил совершенно растрепанный метрдотель и затараторил в окно:

— Ах, ваша светлость, такая неприятность! Два часа назад в ресторан приехал князь Давид Кипиани с товарищами. Кутят так, что все посетители разбежались! Приносим свои извинения, но как бы они не помешали вашему досугу.

— Мне ли бояться князя Кипиани? — усмехнулся я, выходя из машины.

Швейцар распахнул дверцу, выпуская Юлю, а я подал ей руку.

Еще когда мы поднимались по лестнице, нас почти оглушила громкая грузинская музыка и крики пирующих. Войдя в зал, мы увидели, что все столы в нем составлены вместе, по грузинскому обычаю. Гостей было не меньше сотни: большинство грузины, хотя я заметил и русских, в основном девушек. Сам князь, в грузинской одежде, как раз поднял рог, чтобы произнести какой-то тост. Музыка смолкла, и тут Кипиани увидел нас.

— Вах, Саша! — князь отдал рог ближайшему собутыльнику и двинулся к нам навстречу. — Сто лет тебя не видел, дорогой! Заходи, гостем будешь.

Не дойдя до нас десятка шагов, Кипиани выразительно посмотрел на Юлю, схватился за сердце и рухнул на пол, явно изображая обморок.

— Какая красавица! — возопил он, поднимаясь на колени. — Я сражен вами, сударыня. Прошу, назовите ваше имя.

— Юлия, — заметно смутившись, ответила девушка.

— Прошу к нашему столу, — князь все еще стоял на коленях и простирал к ней руки. — Ваша красота затмила сегодня петербургское солнце. Но, клянусь честью, если бы мы были в Грузии, вы затмили бы и ее солнце! Осветите своим присутствием наше застолье. И если вы не подарите мне сегодня танец, я умру от тоски!

Юля растерянно посмотрела на меня.

— Прошу к столу, — улыбнулся я в ответ. — Отклонить такое приглашение — значит нанести кровную обиду.

— Почетное место нашим дорогим гостям! — вскричал Кипиани, вскакивая на ноги.

За столом возникла суета. Два места рядом со стулом князя освободились почти мгновенно. Повинуясь знаку Кипиани, музыканты заиграли медленную мелодию. Я отступил чуть в сторону, и Юля поплыла к столу, рдея и смущаясь под множеством взглядов.

Князь ненадолго задержался около меня.

— Стол пополам? — спросил я его.

— Обижаешь, ты мой гость!

Мы медленно двинулись к столу.

— Обставил, кобеляка, — шепнул мне Кипиани на ухо, указывая глазами на вышагивающую впереди Юлю.

— Клинья будешь подбивать — зарежу, — тихо пообещал я.

— Что ты, дорогой! Пошли, сейчас тосты говорить будем.

Грузинское застолье увлекло нас. Кипиани непрерывно произносил тосты, выполняя роль тамады, веселье перехлестывало через край, и даже Юля, в начале сидевшая с отстраненным видом, быстро увлеклась, весело смеялась и одаривала благосклонными взглядами тех, кто отпускал ей комплименты. Уступив настойчивым просьбам Давида, она станцевала с ним грузинский танец, прилежно изображая из себя полную достоинства грузинку, в то время как лысеющий и заметно обрюзгший Давид выделывал вокруг нее затейливые коленца под заводной ритм оркестра.

— Ты давно знаешь Кипиани? — спросила она меня, после того как князь произнес напыщенный тост в честь «своего давнего друга Александра Юсупова».

— С юности, — ответил я. — Когда нам было по семнадцать-восемнадцать лет, мы облазили почти все петербургские рестораны и злачные места. Да и в Тифлис как-то ездили кутить, на целых две недели. Сколько же мы тогда вина выпили и танцев перетанцевали! — О количестве покоренных мной вместе с Давидом женщин я предпочел умолчать. — Так, как гуляют грузины, не гуляет никто. У них совершенно особое отношение к жизни. Я многому научился у Давида.

— Гулять и пить?

— Нет, легко относиться к жизни.

— А что было потом? — в глазах Юли горел неподдельный интерес.

— Потом я уехал в Китай и продолжил учиться там.

— А Кипиани?

— Он по-прежнему гуляет и пьет.

Застолье неслось своим путем: грузинские блюда, приготовленные в полном соответствии с традициями, тончайшее вино, музыка и песни грузинского хора...

Ближе к полуночи Кипиани сам поднялся с рогом в руке и затянул песню.

— Мне кажется, нам пора, — склонился я к Юлиному уху. — Они здесь будут гулять еще до утра.

— Да, пожалуй, — согласилась Юля. — Я так много сегодня съела... и выпила. Пойдем, пожалуй.

Впрочем, само прощание с Давидом заняло едва ли не час. Кипиани решительно не хотел отпускать нас, буквально заставил меня выпить еще несколько бокалов вина и спеть с ним на пару «Я могилу милой искал...». Когда же, наконец, удалось получить милостивое разрешение покинуть застолье, я громогласно пригласил князя Кипиани к себе в гости, подал руку не очень твердо стоявшей на ногах Юле и двинулся к выходу.

На пороге ресторана мы остановились. Юля в изумлении уставилась на ожидавший нас с открытой пассажирской дверцей «Роллс-ройс».

— Мы приехали не на этой машине, — решительно заявила она, немного подумав.

— Да, — согласился я. — Но отсюда поедем на этой. Я выпил слишком много, чтобы сесть за руль.

— А где твой «Мерседес»?

— Его отогнали в гараж.

— Там же мои покупки!

— Не волнуйся, они никуда не денутся.

— А когда ты успел вызвать эту машину?

— Когда ты танцевала с Кипиани.

— А я думала, ты обо всем забыл и совсем захмелел. Да и вечеринка была такая, что обо всем можно забыть. Ты что, никогда не расслабляешься?

Я сдержано улыбнулся.

— И что теперь? — она пристально посмотрела мне в глаза.

— Если хочешь, можем поехать ко мне. Я покажу тебе свою оранжерею. Ты ведь любишь цветы?

Юля долго молчала.

— Да, твою оранжерею я бы посмотрела с удовольствием, — произнесла она наконец.

Ее руки обвили меня. Я склонился к ней, и мы слились в поцелуе.

Глава 7 ДАРМШТАДТ

Когда я проснулся, то не сразу понял, который час. Было пасмурно и, глядя в окно, нельзя было тотчас разобрать, стоит ли на улице петербургская белая ночь или наступило утро. Взглянув на каминные часы, я увидел, что уже девять. Осторожно, чтобы не разбудить спящуюЮлю, я вылез из-под одеяла, накинул бухарский халат и вышел из спальни. В приемной меня встретил секретарь.

— Доброго утра, ваша светлость. Вам хорошо спалось?

— Замечательно, — усмехнулся я. — Что с распоряжениями, которые я передал вчера днем?

— Все исполнено, ваша светлость. У меня только вопрос. На среду было назначено совещание с председателями советов директоров и управляющими вашими предприятиями. Его прикажете тоже провести без вас?

— Нет, перенесите на неделю. Я хочу провести его сам. Принесите извинения участникам от моего имени. Скажите, что я выполняю личную просьбу императора и патриотический долг.

— Слушаюсь, — на лице у Анатолия промелькнула насмешливая улыбка.

Я холодно посмотрел на него. Анатолий заметно смутился, занервничал, выронил блокнот, который держал в руках, поднял его и потупился.

— Анатолий, вы действительно считаете, что я могу врать в тех случаях, когда речь идет о патриотическом долге и императорской фамилии? — строго спросил я.

— Нет, что вы, ваша светлость.

— Вот и хорошо. Созвонитесь с Франкфуртом, пусть подгонят новую «БМВ» седьмой серии. Поведу сам.

— Слушаюсь. Прикажете отправить ваш багаж и багаж госпожи Грибовой в аэропорт?

— Отправляйте.

Я повернулся и пошел назад в спальню. Когда я вошел, Юля проснулась, сладко потянулась в постели и вдруг испуганно встрепенулась. Бросила взгляд на часы, потом посмотрела на меня.

— Доброе утро, ваша светлость, — произнесла она наигранно-официальным тоном. — Вчера все было замечательно. Но мне, увы, пора домой. Я сегодня работаю во вторую смену, и к четырем мне надо быть на фабрике.

— Тебе не надо быть на фабрике, — ответил я. — Мой секретарь созвонился с ее управляющим. Эту неделю ты в отпуске.

— Что?! — она резко села на кровати и тут же подтянула одеяло, чтобы прикрыть грудь.

— Мы едем в Висбаден на неделю. Я давно мечтал отдохнуть, а раз уж нашлась такая замечательная спутница, то грех упускать такой замечательный случай. Я все свои дела отложил. Надеюсь, что это же сделаешь и ты. Сессия у тебя закончилась, так что лично я препятствий не вижу.

— Ты, похоже, считаешь себя вправе решать за всех, кто тебя окружает, — усмехнулась она.

— Извини, привычка. Ну, так что? Каков будет твой положительный ответ?

Она задумалась.

— Когда ты это решил?

— Вчера, пока ты делала покупки в «Элите».

— И не счел нужным спросить меня?

— Нет.

Она снова замолчала.

— Я бы съездила в Висбаден, раз уж так вышло. Только мне надо домой заехать.

— Зачем? Твой паспорт уже здесь. За ним заехали еще вчера. Твои вчерашние покупки уже направлены в аэропорт. Все что надо еще, купим.

— Я хочу забрать своего плюшевого мишку, — с вызовом ответила она. — Не люблю без него путешествовать.

Я усмехнулся. Юле явно хотелось хоть в чем-то «победить» меня, чтобы подчеркнуть свою независимость.

— Хорошо, — ответил я, — заедем за твоим мишкой. Собирайся.

— А когда у нас самолет? — спросила она.

— Когда приедем в аэропорт. Полетим на моем «Сикоре». Но я не вижу смысла задерживаться.

Она отбросила одеяло и начала одеваться. Я молча любовался ее молодым стройным телом.

— Ты думаешь, я переспала с тобой ради денег? — неожиданно спросила она.

— Нет, — ответил я.

Она пристально посмотрела на меня.

— Правда, не ради денег. И не за покупки. Хотя ты мне, наверное, не веришь. Ты мне действительно очень нравишься... как мужчина.

Я подошел к ней, поцеловал в губы и вышел из комнаты.


«Сикор» мягко коснулся взлетной полосы и понесся по бетонке, снижая скорость. Юля прилипла к окну, разглядывая всевозможные самолеты из разных стран.

— Ты впервые в Дармштадте? — спросил я.

— Я впервые выезжаю за пределы Союза, — ответила она.

— А где ты в Евразийском союзе была?

— В Финляндии и Чехии.

— Тоже красивые страны.

— Да, но очень разные.

— Мир прекрасен своим разнообразием.

— Может быть. А почему ты выбрал именно Дармштадт?

— Мне просто очень нравятся эти места.

— Ира сказала, что в Висбадене собирается вся мировая элита.

— Не совсем вся. Но, если хочешь увидеть сливки русского общества, надо ехать именно в Висбаден. Он популярен у русских аристократов еще с конца девятнадцатого века.

— Да? Странно. Вроде, и в России, и в Союзе немало хороших курортов.

— Наверное, это свойство русской натуры — искать счастья на стороне. Впрочем, Висбаден действительно милое местечко, а Дармштадт очень спокойная страна.

Самолет замедлил свой бег и начал медленно выруливать к месту стоянки. В салон вошел стюард и, склонившись к моему уху, прошептал:

— Ваша светлость...

— Что ты шепчешь? — огрызнулся я. — Здесь чужих нет.

— Виноват, — стюард выпрямился. — По радио передали, что герцог Дармштадтский, узнав о вашем визите, приветствует вас. Вы приглашены на обед в его дворец в Вейсбурге завтра, в четырнадцать ноль-ноль. Встреча «блэктай».

— Передайте его светлости, что мы с моей спутницей благодарны за приглашение и непременно будем в назначенное время, — ответил я.

— Слушаюсь, — стюард поклонился и вышел.

— Ты собираешься взять меня на обед к герцогу?! — в глазах у Юли застыл неподдельный ужас.

— Герцог будет с супругой, так что по протоколу и мне желательно быть с дамой.

— Но я же тебе никто!

— Ты моя спутница, этого достаточно. Вот если бы встреча была в формате «уайт тай», тогда, конечно. Только с законной супругой. Но «блэк тай» мероприятие куда менее официальное.

— Но я же понятия не имею, как вести себя на таких обедах.

— Ерунда. На гулянке у князя Кипиани ты разобралась достаточно быстро — не пропадешь и здесь. Если что, я подскажу. Вот только брильянтов тебе придется подкупить. Явиться к герцогу в тех скромных сережках, которые я купил тебе вчера, будет неправильно.

Юля снова отвернулась к окну.

Самолет занял свое место на стоянке. Я поднялся и подал Юле руку. Вместе мы спустились по трапу и прошли к зданию аэровокзала. Я протянул наши паспорта офицеру пограничной стражи, и тот тщательно просмотрел их и сличил вклеенные фотографии.

— Ох уж эта мне немецкая педантичность, — вздохнул я. — Ясно же, что нелегал вряд ли прилетит из России на личном самолете князя Юсупова.

Офицер поставил штампы в наших паспортах и отдал честь. Мы вышли из зоны пограничного контроля в зал, где нас встретил полноватый мужчина средних лет, одетый в элегантный костюм.

— Добрый день, ваша светлость, — произнес он по-русски с заметным акцентом. — Клаус Ришенгер, директор компании по прокату автомобилей. Заказанный вами БМВ доставлен.

— Здравствуйте господин Ришенгер, — ответил я ему по-немецки. — С вашего позволения, давайте говорить по-немецки. Кажется, я лучше владею вашим языком, чем вы моим.

— Мой бог, вы говорите по-немецки совсем без акцента! — всплеснул руками Ришенгер. — Сейчас хохдойч такая редкость среди иностранцев!

— Я надеюсь, вы не путаете меня с нуворишами? — усмехнулся я.

— Разумеется, нет, ваша светлость. Прошу следовать за мной.

Вместе мы спустились в гараж, где прямо у въезда стояла новенькая темно-синяя БМВ седьмой серии.

— Какая красивая! — воскликнула Юля.

— Это новая модель, — с достоинством пояснил Ришенгер по-русски. — Ее продажи начались только неделю назад. Когда нам сообщили, что господин Юсупов желает протестировать эту машину, мы немедленно купили этот экземпляр в Баварии и доставили сюда.

— Благодарю вас, господин Ришенгер, — я принял у него ключи. — Машину я верну в аэропорт через неделю.

Я сел на место водителя, Юля разместилась рядом.

— Оказывается, князь Юсупов тоже играет в машинки, — усмехнулась она, когда я запустил двигатель и медленно поехал по стоянке. — Все мужчины любят возиться с автомобилями.

— Ничто человеческое мне не чуждо, — ответил я.

— Погоди, а багаж? — встрепенулась она, когда я повернул к автобану.

— Доставят в отель без нас.

— В отель? Ира сказала, что в Висбадене у всех самых богатых людей есть дома.

— У меня нет. Здесь я в последний раз был года три назад. А держать недвижимость просто ради того, чтобы поучаствовать в ярмарке тщеславия, — не для меня. Я смотрю, за тот час, что ты забирала дома плюшевого мишку, вы с Ирой многое успели обсудить.

Юля смутилась.

Машина выскочила на автобан, и я вдавил педаль газа в пол. БМВ плавно ускорилась, и через несколько секунд стрелка спидометра перевалила за отметку в двести километров в час.

— Ничего себе, как в ракете! — воскликнула Юля.

— Да, хорошая машина, — подтвердил я.

— А дороги здесь неплохие, — заметила Юля после непродолжительной паузы. — Не хуже, чем в России.

— Их начал строить Гитлер в тридцатых годах, — ответил я, — когда Германия была еще единой. Кстати, в России подобные автострады появились только в начале пятидесятых. А германские дороги не везде одинаковы. Скажем, в Дармштадте и Баварии все дороги в идеальном состоянии, в Пруссии — только стратегические магистрали... их курирует военное министерство. А вот в Шлезвиг-Гольштейне дороги хуже, чем в Румынии.

— Ну, Пруссия вообще член Евразийского союза, — фыркнула Юля. — Как говорит Ира, «курица не птица, Пруссия не заграница».

— Сейчас почти все германские государства в ЕАС просятся, — ответил я. — После того, как распались США, им надо встать под чье-то покровительство.

— Тебе виднее, — усмехнулась Юля. — Это ты с Дармштадтским герцогом дружишь.

— Да какая там дружба, — засмеялся я. — Виделись несколько раз. Когда забираешься наверх, знаешь многих, но вот с дружбой всегда проблемы.

— Почему?

— Интересы убивают чувства.

— А чего может хотеть от тебя герцог Дармштадтский?

— Я думаю, он попросит, чтобы я помог вступить герцогству в ЕАС.

— Но ты ведь не министр, чтобы принимать такие решения.

— Такие решения принимает Совет Ассамблеи ЕАС. А я сопредседатель Евразийского союза промышленников и финансистов. Если наш союз выскажется за предоставление режима благоприятствования, то Ассамблея примет решение почти автоматически.

— Господи, как все сложно.

— Политика примитивна. Весь внешний антураж создан лишь для того, чтобы прикрыть истинные интересы и грязные ходы.

— Ну а ты заинтересован, чтобы Дармштадт получил этот режим благоприятствования?

— Лично я заинтересован раз в три года отдыхать в Висбадене. Но России, конечно, выгодно, чтобы германские государства стояли в очередь в ЕАС.

— Почему?

— Потому что если мы откажемся брать их в ЕАС, то они могут воссоздать единую Германию и наберут большой потенциал. Если мы не будем их контролировать, они ослабят наше влияние в Европе.

— Но ведь в свое время немцы разделились.

— Их разделили. После Второй мировой войны Черчилль предложил план раздела Германии по границам тысяча восемьсот шестьдесят девятого года. Союзники приняли этот план. В зону влияния России вошла Пруссия. В зону влияния Англии и Франции — северо-западные и западные земли. Американцы отхватили Баварию. С тех пор мы знаем Германию как сеть раздробленных государств, обитель покоя, порядка и стабильности.

— Разве Германия может быть другой?

— Ох, может. Восемьдесят лет назад она была основным инициатором войн. У этого народа в крови желание доминировать, очень сильная воля к победе и потрясающая способность к самоорганизации. Слава богу, сейчас все это направлено только на чистоту улиц и качество сборки автомобилей. Если немцам снова придет в голову покорять мир, то мало никому не покажется.

— Думаешь, покорят? — с улыбкой спросила Юля.

— Нет, конечно. Мир не может покорить никто, так уж он устроен. Но всякий раз чья-либо попытка покорить мир всегда очень дорого обходилась человечеству.

Автомобиль на огромной скорости несся по дармштадтскому автобану. Я включил радио, и из динамиков потекла чарующая музыка Бетховена.

— А ты хотел бы властвовать над всем миром? — вдруг спросила Юля.

— Зачем? — я засмеялся. — Мне семейной корпорации за глаза хватает.

— А вот Андрей хотел, — заметила Юля.

— Сдуру, — ответил я.

— Наверное, — согласилась она. — Но ты знаешь, я в свое время была очень увлечена им.

— Я это еще в «Максиме» заметил, — усмехнулся я. — Твоя лексика настолько не соответствовала твоему внутреннему миру, что я сразу понял, что здесь не обошлось без внешнего влияния.

— А ты сумел увидеть весь мой внутренний мир?

— Нет, конечно. Но несоответствие сразу бросилось в глаза.

— Значит, ты все же что-то увидел. Как?

— Интуиция. До сих пор она меня не подводила.

— Интересно, и что же ты увидел во мне?

— Что ты добрый и честный человек и ищешь истину.

— Да, ты прав. В свое время я подумала то же и про Андрея.

— Но ведь он хотел управлять миром.

— Ты думаешь, это несовместимо?

— Конечно. Управлять миром мечтают три типа людей: те, кто никогда не отвечал за других, властолюбцы и те, кто считает, что уже познали истину. Все это несовместимо с духовным поиском.

— А может тот, кто познал истину, захотеть править миром?

— Сомневаюсь. Есть китайская поговорка: «Утром познав истину, вечером можно умереть». Я думаю, что тому, кому открылись тайны бытия, уже нечего делать в нашем не лучшем из миров.

— Интересно, такие же вещи я читала у Гарри Гоюна, — сказала она. — Ты не слышал о нем?

— Слышал, — безразлично бросил я, — но очень мало.

— Это китайский святой. Говорят, еще и пророк. Он живет сейчас в Калифорнии, где создал учение «Небесного предела». Кстати, Андрей тоже один из его почитателей. Мы и познакомились-то на студенческом вечере по изучению трудов Гоюна.

— И обращение к учению святого не помешало Андрею желать власти над миром? Оно не противоречило деятельности его «красной бригады»?

— Как ни странно, нет. Он даже находил подтверждения своим мыслям в учении Гоюна.

— Что ж, с духовными учениями такое бывает. А что напророчил этот пророк?

— Многие беды для мира.

— Он не оригинален, — усмехнулся я. — Если хочешь привлечь к себе внимание, надо обещать либо катастрофы, либо всеобщее процветание... либо и то, и другое одновременно.

— Но его критика современного мира очень точна, — возразила Юля.

— Критиковать несложно. Сложно изменить что-то в жизни.

— Вот Гоюн и говорит о том, что для того чтобы изменить мир, надо изменить свое отношение к жизни. Если люди начнут мыслить иначе, обратятся к добру, то мир станет лучше.

— Справедливо. Только не пойму, как господин Андрей сумел из этого сделать вывод, что нападение на князя Юсупова улучшит мир.

— Он говорил, что есть люди, которые никогда не начнут работать во имя всего человечества.

— Это он тоже прочитал у Гоюна?

— Не знаю.

— Как это не знаешь? Разве ты не читала его трудов?

— В учении «Небесного предела» существуют разные ступени посвящения. Андрей был допущен на более высокую, чем я.

— Вот как?! О таком я не слышал. Что-то очень напоминает секту.

— Может быть. Но в школе «Небесного предела» говорят, что некоторые знания могут быть доверены только подготовленным людям.

— Логично, — я снова усмехнулся. — Старине Гоюну не откажешь в здравомыслии.

— Разве это не типично восточный подход к обучению? Ведь ты учился в Китае.

— Ты изучила мою биографию?

— Да, немного. Я смотрела публикации о тебе в Интернете.

— Давно?

— Нет. После того случая в «Максиме».

— И что там интересного?

— Много сплетен. Про твою бывшую жену немного. Почему вы расстались?

— Разве этого не было в биографии?

— Было, но я не поверила.

— И правильно сделала. Истинные причины всегда не на поверхности.

— Но все-таки, почему вы расстались?

— Не стоит ворошить прошлое, Юля. Это уже пройденный этап.

— Но может быть, о нем стоит знать, чтобы не обжечься в будущем, — Юля хитро посмотрела на меня.

— Чтобы не обжечься в будущем, лучше не приближаться к моей бывшей жене. Человек, полный злобы и жажды мести, опасен для всех.

— Твоя бывшая жена во всех интервью рисует тебя просто дьяволом во плоти, а ты вообще не отвечаешь на вопросы о своем разводе.

— Это ты верно заметила. Неужели во всей моей биографии тебя заинтересовал лишь мой скоротечный брак и громкий развод?

— Если честно, самое интересное — это твоя жизнь в Китае. Но о ней почти нет сведений. Сказано только, что ты в восемьдесят третьем году закончил Пекинский императорский университет и вернулся в Петербург после гибели брата в девяностом. Все. Даже непонятно, что ты делал семь лет после окончания университета.

— Я работал в представительстве нашей корпорации в Азии, потом возглавлял его.

— И все?

— Нет, конечно. Жизнь богата и удивительна, всего и не расскажешь.

— Но о тебе не сказано вообще ничего.

— Тем лучше. Не придется оправдываться за былые поступки и слова. Человек постоянно меняется. И тем противнее, когда какой-то журналюшка ради красного словца постоянно тычет тебе под нос то, что ты говорил или делал десять лет назад.

— Ты считаешь, что человек не отвечает за свои прошлые слова и поступки?

— Отвечает, но только перед собой и теми, кого это касается непосредственно. Постоянно оправдываться и каяться перед всем миром не нужно.

Она помолчала.

— Я понимаю, о чем ты хотела спросить, — сказал я. — Имею ли я какое-то отношение к Гоюну?

— Если честно, да, — оживилась она.

— Мы с ним не встречались, — ответил я. — Хотя он жил в Пекине, когда я учился там. Более того, мы занимались у одного наставника ушу. Но он покинул эту школу раньше, чем я пришел в нее.

— Вы занимались ушу у одного учителя?! — воскликнула она.

— Ушу, то есть боевым искусством.

— Но ведь в Китае оно неотделимо от духовных практик.

— Возможно. Но в духовных делах каждый идет своим путем. То, что мы в разное время занимались у почтенного Ма Ханьцина, означает только, что наша техника боя внешне похожа.

Я резко скинул скорость и вывел машину на съезд с автобана.

— Что-нибудь — случилось? — встревоженно спросила Юля.

— Ничего, кроме того, что мы приехали в Висбаден, — я кивнул в сторону дорожного указателя.

«Мы прерываем нашу трансляцию для экстренного сообщения, — прозвучал из динамиков голос диктора. Я увеличил громкость. — Сегодня ночью скончалась известная судовладелица, одна из богатейших женщин планеты Лора Онасис. По заявлению личного врача Лоры Онасис, смерть наступила из-за передозировки снотворного. Тело Лоры Онасис было обнаружено сегодня утром в спальне ее дома...»

Я скрипнул зубами.

— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросила Юля, которая явно не знала немецкого, языка.

— Лора Онасис умерла. Говорят, передозировка снотворного.

— Ты ее знал?

— Да. Она была хорошим человеком.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже жаль.

«А еще мне очень странно, что она умерла именно сейчас», — добавил я про себя. Очень не хотелось верить в свою страшную догадку, но факты упрямо твердили свое.

Глава 8 СЫЩИК

Когда я проснулся, Юля еще крепко спала. Я вышел из спальни на цыпочках, быстро побрился и умылся, после чего, накинув свежий халат, спустился в гостиную. Усевшись за компьютер, я быстро составил меню завтрака и отправил его портье с распоряжением подать в апартаменты. Как только я кликнул мышкой, выходя в сеть, на экране появилось два сообщения. Первое гласило:

«Ваша светлость, из резиденции герцога Дармштадтского сообщили, что машину за вами пришлют сегодня в 13.00 к парадному входу в отель».

Второе озадачило меня куда больше.

«Ваша светлость, в фойе вас ожидает старший инспектор Интерпола Джон Лоуренс. Он настаивает на немедленной встрече».

Я снял трубку телефона, набрал номер портье и распорядился проводить ко мне сыщика. Через несколько минут в дверь номера постучали. Вошедший оказался высоким суховатым мужчиной средних лет.

— Доброе утро, милорд, — приветствовал он меня по-английски. — Я старший инспектор Интерпола Джон Лоуренс. Я являюсь помощником начальника следственной группы по расследованию причин смерти леди Лоры Онасис.

— Разве это дело расследуется не греческой полицией? — я указал посетителю на кресло и сам опустился в соседнее.

— Нет, милорд. Интернациональный характер бизнеса усопшей и ее обширные...

— Это был не несчастный случай, не так ли? — я пристально посмотрел в глаза следователю. — Иначе вы бы этим не занимались.

Лоуренс не выдержал прямого взгляда, как-то сжался в кресле, занервничал, заерзал.

— Вы совершенно правы, милорд. Отравление.

— Как это произошло?

— Простите, милорд, на такие вопросы...

— Вы англичанин? — прервал я его.

— Да, милорд.

— Тогда давайте заключим честную сделку, как это принято в Туманном Альбионе. Вы ведь прекрасно понимаете, что я тоже могу не отвечать на ваши вопросы. Пока вы получите все согласования по дипломатическим каналам, уйдет много столь драгоценного для вас времени. Я же готов дать показания немедленно, если вы ответите на мои вопросы.

— Да, милорд, конечно, — сдался после непродолжительной паузы сыщик.

— Так как погибла Лора?

— Яд, милорд. Неизвестного состава, на основе растительных ферментов. Проводится экспертиза.

— Есть хоть какие-то результаты?

— Нет, милорд. Яд неизвестен. Мы надеемся, что разгадка его происхождения прольет свет на это дело, но пока результатов никаких.

— Как он попал к Лоре?

— Он находился в воде, в графине на прикроватном столике леди Онасис. Горничная, которая его ставила, этой же ночью разбилась на машине.

— Исполнители вряд ли смогли бы что-нибудь сказать. Надо искать заказчиков.

— Совершенно справедливо, милорд. Именно поэтому я должен задать вам несколько вопросов. Насколько я знаю, вы звонили леди Онасис за несколько часов до ее кончины. Можете ли вы сообщить, о чем шел разговор?

— Разумеется. Лора объяснила мне, почему отменен заказ на постройку танкера на моих верфях.

— Ив чем была причина?

— Глобальный кризис в коммерческом судоходстве.

— Какие темы еще обсуждались?

— Общее положение дел в судоходстве. Лора сообщила мне, что Китайская государственная судоходная компания сделала ей предложение о покупке части флота семейства Онасис.

— Леди Онасис намеревалась отклонить это предложение?

— Совершенно верно. Вы уже нашли подтверждения тому?

— Да, милорд. Проект письма с отказом лежал на ее рабочем столе. Скажите, когда вы в последний раз лично встречались с леди Онасис?

— Три с половиной года назад в Кейптауне, на конференции по судоходству.

— А когда в последний раз до позавчерашнего разговора общались по телефону?

— Около года назад. Мы обсуждали вопросы поставок судов с моих верфей для ее торгового флота.

— Мог ли кто-нибудь хотеть смерти леди Онасис?

— У богатых и знаменитых людей всегда много недоброжелателей.

— Если можно, расскажите поконкретнее.

— Увы, не могу удовлетворить ваше любопытство, мистер Лоуренс. Смерти могли желать многие. Предположить, что кто-то организовал подобное покушение... Для этого нужны очень веские основания. Текущая конъюнктура добивала бизнес Онасисов лучше любого снайпера. В политику Онасисы никогда не вмешивались.

— Могли ли быть заинтересованы в смерти леди Онансис иные судоходные компании?

— Могли, разумеется.

— Леди Онасис ничего не говорила об угрозах, поступавших в ее адрес?

— Нет, ничего. Я так понимаю, что и вам не удалось обнаружить подобных фактов.

— Не удалось, милорд. Можете ли вы сообщить следствию что-либо еще касательно этого дела.

— Только то, что Лора Онасис была замечательным человеком, и я очень сожалею о ее кончине.

— Вы ведь тоже судовладелец? Тогда последний вопрос. Бизнес семейства Онасис наносил ущерб вашим интересам?

— Ни в коей мере. Мы не были конкурентами. Мой нефтеналивной флот обслуживает исключительно нефтяные компании семейства Юсуповых. Мои рыболовецкие суда ведут промысел в Балтийском, Северном, Белом морях, на севере Атлантики и в Тихом океане. Там суда семейства Онасис не промышляют.

— А отказ разместить заказ на постройку танкера нанес ущерб вашим интересам?

— Разумеется, это несколько осложнило финансовое положение Николаевских верфей.

— Благодарю вас, больше вопросов не имею. До свидания, милорд.

Лоуренс поднялся из кресла.

— Всего доброго, сэр, — я тоже поднялся на ноги. Лоуренс направился к выходу, но когда рука сыщика уже коснулась двери, я окликнул его.

— Инспектор, что касается яда. Проверьте яды, которыми пользовались в Китае. Возможно даже, в древнем Китае.

Лоуренс застыл на месте.

— Вы полагаете, что к этому делу может быть причастна Китайская судоходная компания?

— Я полагаю, что к этому делу могут быть причастны те, кто знаком с этими ядами.

— Благодарю вас, милорд, — инспектор поклонился и вышел.

Когда дверь за сыщиком закрылась, я обернулся и увидел, что из спальни на меня смотрит Юля.

— Мы разбудили тебя? — извиняющимся тоном спросил я.

— Нет, я сама проснулась, — она подошла ко мне и обняла. — Я смотрю, тебе даже на курорте не дают покоя.

— Увы, когда ты наверху, то просто не можешь скрыться из виду. Ты поняла, о чем мы говорили?

— Да. В школе у меня были хороши учителя по языкам. Но даже если бы я не знала ни слова по-английски, я бы и тогда поняла, что он тебе... — она запнулась, — роет яму.

— Почему?! — я не верил своим ушам.

— Он ненавидит тебя.

— Кто?!

— Этот человек, который был сейчас здесь. У него был такой тон...

— Инспектор? Что мне с того, что какой-то мелкий чиновник Интерпола не любит меня?

— Ты не понимаешь. Ты независим и ты никого не боишься. Этого не прощают те, кто слабее.

— Мне плевать на то, что они думают.

— Да, ты сильнее их. Но стая шакалов всегда победит одинокого льва... Я просто боюсь за тебя. У меня плохое предчувствие.

Я расхохотался.

— Брось, мне не страшна эта стая! Собирайся. Сейчас привезут завтрак, а потом сразу пойдем гулять по Висбадену. Здесь есть на что посмотреть.

На водяном фуникулере позапрошлого века мы поднялись в центральный парк. Отсюда, с высоты, город выглядел еще красивее. Небольшие домики утопали в зелени садов, в отдалении, насколько хватало глаз, простирались живописные холмы, покрытые лесами.

— Как здесь красиво! — воскликнула Юля, оказавшись на верхней площадке фуникулера. — Здорово живут немцы.

— Здорово живет элита, ты хотела сказать, — поправил я ее. — Этот город уже более ста лет — пансионат для богатейших людей мира. Как говорится, чужие здесь не ходят. А что, центр Европы, замечательное курортное место, целебные воды, чистейший воздух, тишина, покой и порядок. Что еще надо состоятельному человеку? Кстати, более трети домов здесь принадлежат русским.

— Неудивительно, — усмехнулась Юля. — Полмира скупили.

— Вообще-то, русское засилье здесь началось еще до Первой мировой войны. Уже к четырнадцатому году здесь образовалась приличная русская колония. Тогда это было в моде — покидать свою страну в случае успеха. У нас, русских, более чем у кого-либо развито представление, что ни счастья, ни пророков в своем отечестве не бывает.

Мы медленно двинулись по дорожке, идущей вдоль склона, с которого великолепно просматривалась вся панорама города и его окрестностей. Многие встречные раскланивались со мной, не без любопытства разглядывали Юлю. Впрочем, девушка, кажется, не замечала этих взглядов.

— Но ведь Юсуповы тоже долго жили за границей, — заметила Юля.

— Во время правления большевиков. Это логично. Я думаю, что, если бы мой дед остался тогда в Петрограде, он подписал бы себе смертный приговор.

— А потом он разве сразу вернулся?

— Почти сразу. Корнилов взял Москву в сентябре девятнадцатого, Петроград пал в октябре. А мой дед вернулся на родину в июне двадцатого.

— Больше полугода ждал.

— Нельзя смотреть на поступки предков глазами человека нашего времени. Это нам сейчас ясно, что победа Белых армий означала возрождение России. А тогда все выглядело иначе. Сейчас учебники более чем скупо описывают те годы. Говорят кое-что об авторитарном правлении военного правительства Корнилова, но не более. Что творилось на самом деле, уже никто не помнит. По всей стране действовали подпольные организации революционеров. Они устраивали покушения не только на представителей новых властей. Жертвой теракта мог стать любой офицер, священник, дворянин, предприниматель... все, кого красные считали представителями буржуазных классов. Во время одного из таких терактов в двадцатом погиб поэт Николай Гумилев, но о Гумилеве знают все, а неизвестных, погибших подобно ему, были тысячи. Все опасались нового красного переворота, да и новая власть особым либерализмом не отличалась. Белый террор был, конечно, не столь кровавый, как красный, но все же это был террор. Даже Петроград снова в Санкт-Петербург переименовали, только чтобы вытравить воспоминания о большевистском перевороте. А уж людям-то как досталось! За сочувствие коммунистам, даже за забастовки, людей ссылали в концлагеря. Первый год не успевших скрыться членов РКП(б) расстреливали без всякого суда и следствия. Очень часто опознанных большевиков патрули закалывали штыками прямо на улицах. Еще меньше везло тем, кого брали живьем: они проходили через такую разработку в контрразведке, после которой мало кто оставался в живых. Впрочем, выживших все равно ожидали расстрел или виселица. Досталось даже офицерам и чиновникам, которые состояли на службе у большевиков просто чтобы не умереть с голоду. Как минимум им было запрещено поступать на государственную службу, как максимум они получали до десяти лет ссылок, тюремного заключения или каторжных работ. Даже возвращавшиеся из эмиграции должны были рассказывать военно-следственной комиссии, почему они не принимали участия в активной борьбе с большевиками. Это уже потом генералов убедили провести публичные процессы по преступлениям большевиков, да и тогда Корнилов действовал совсем не либеральными методами. В двадцать втором отряд ОСВАГа... Слышала, наверное, о таком?

Юля кивнула.

— Нам в школе что-то рассказывали.

— Так называлась служба военной разведки и контрразведки у белых. Так вот, отряд ОСВАГа тайно выкрал из Швейцарии Ленина и Бухарина. Их судили и повесили. Это привело к временному разрыву дипломатических отношений со Швейцарией, но Корнилова не остановило. Большевиков, впрочем, тоже. В двадцать четвертом был убит генерал Краснов — а через месяц в Париже уничтожили подпольную типографию газеты «Правда»... вместе со всеми сотрудниками и с главным редактором. Спустя полгода из Рио выкрали и привезли в Петербург Каменева и Рыкова. Привезли и повесили. А в двадцать седьмом в Мехико застрелили Троцкого.

Юля изумленно посмотрела на меня.

— Больше похоже на рассказ о войне, вернее кровавой бойне. Не могу поверить, что такое было возможно.

— Но это было, Юля, — ответил я. — Впрочем, это недолго продолжалось, могло быть и хуже. После убийства Троцкого террор пошел на спад. К тому же незадолго до смерти Корнилов согласился на ряд либеральных реформ: созвал думу, ввел гражданскую администрацию и суды, дал поблажки предпринимателям. Заводы понемногу восстановились, крестьянство в рост пошло. Наверное, это было куда большим ударом по большевикам, чем ОСВАГовские пули. Коммунисты всегда имеют успех только там, где царят нищета и несправедливость. Впрочем, это вопрос для историков и философов. Как бы там ни было, до Двадцать седьмого года наш дом в Петербурге и все имения напоминали осажденную крепость. У нас даже сохранились фотографии тех лет: мешки с песком, пулеметы на чердаках, вооруженная охрана.

Большевики вели настоящую охоту на представителей самых богатых и родовитых семей. На деда было пять покушений. Его постоянно охраняло около сотни специально подобранных бойцов. Да и Корнилов недолюбливал Юсуповых. Он считал, что в Гражданскую войну они должны были активнее помогать Белой армии. Часть земель и заводов Юсуповых была конфискована за «отказ от участия в освободительной борьбе». Дед небезосновательно опасался ареста, у него было немало неприятных эксцессов с властями. Так что возвращение в Россию в те годы было чуть ли не подвигом.

— Многого из этого я не знала, — вздохнула Юля. — Моя семья всегда больше симпатизировала социалистам и недолюбливала белых. Мой прадед несколько лет провел в ссылке за то, что укрывал брата, который служил в Красной армии. А сам брат умер в концлагере на Белом море, хотя был всего лишь командиром взвода в армии Фрунзе.

— Слава богу, что сейчас это не мешает нам, — улыбнулся я. — На самом деле гражданская война заканчивается, только когда бывшие враги перестают ненавидеть друг друга.

— Но после того как Корнилов отошел от власти, ваша семья, кажется, снова вернула себе влияние?

— Еще до того. Мы просто работали, а это лучший способ укрепить свое положение. В наших руках осталось еще очень много земли и предприятий. Когда началось возрождение экономики и промышленный бум, мы очень удачно поймали конъюнктуру и к двадцать девятому году снова вернули не только богатство, но и влияние. Когда же Корнилов передал власть великому князю Дмитрию Павловичу, наше положение стало более чем завидным. Ведь моего деда и покойного императора связывала давняя дружба.

— Не потому ли, что они убили Распутина? — после небольшой паузы спросила Юля.

— Убийство Распутина — лишь эпизод, — ответил я. — Кроме того, непосредственно в убийстве Дмитрий Павлович не участвовал. Он отсутствовал в доме.

— А я читала...

Я жестко посмотрел на Юлю, и она осеклась.

— Дмитрий Павлович в убийстве не участвовал. Все это домыслы досужих газетчиков. Да и не может людей сблизить убийство. Сближает только совместная работа. Какое-то время мой дед был одним из ближайших советников императора. Он никогда не рассказывал много об этом периоде, но, насколько я знаю, в реформах тех лет он принял самое деятельное участие. Законы, дававшие обществу либеральные свободы, но сохранявшие устои монархии; реформа землеустройства, которая проложила дорогу крупным крестьянским хозяйствам, но позволила выжить помещикам, приспособившимся к рыночной экономике; гражданский кодекс, который освободил промышленников и создал условия для индустриального бума тридцатых, но и обеспечил значительные социальные гарантии для рабочих; проект устава Евразийского союза, который удовлетворил амбиции жителей окраин на национальное самоопределение, но сохранил их в сфере нашего влияния — все это обсуждалось, а иногда и создавалось в нашем дворце на Мойке. Дед был мастером компромиссных решений, и слава богу, что в тот момент на российском престоле сидел император, готовый оценить их по достоинству. Если бы не эти знаменитые реформы тридцатых, возможно, Вторая мировая война была бы для империи значительно тяжелее и кровопролитнее. Эта работа значила для страны куда больше, чем заговор против Распутина.

Мы несколько минут шагали молча.

— А как ты считаешь, — спросила она, — Распутина надо было убивать?

— Опасность, грозящая государству и народу, всегда должна быть устранена, — я отвел глаза. — А опасность, которую несет лжепророк, может быть больше, чем опасность внешнего вторжения. Здесь враг не очевиден, а зло рядится в одежды добра и святости.

Мы приблизились к ротонде на холме, и тут от большой группы людей, стоявших там и о чем-то оживленно споривших, отделилась пожилая пара.

«На ловца и зверь бежит», — обреченно подумал я.

— Сейчас тебе доведется познакомиться с самыми большими сплетниками Российской империи, а возможно и всего мира, — шепнул я на ухо Юле.

— С кем? — нахмурилась девушка.

— С графом и графиней Сперанскими.

Я приветствовал приблизившуюся к нам пару:

— Господин граф, — улыбнулся я мужчине, — Мария Сергеевна, — я поцеловал руку даме. — Позвольте представить вам мою спутницу — Юлию Тимофеевну Грибову.

— Здравствуйте, князь. К вашим услугам, сударыня, — Сперанский галантно поцеловал руку Юлии. — Вы впервые в Дармштадте?

— Честно говоря, да, — Юля заметно смутилась.

— А вы еще не были у Римского фонтана?

— Нет, мы только вчера приехали.

— Обязательно сходите. Очень занятное место. Вы знаете, с ним связана одна прелюбопытнейшая история, относящаяся еще ко временам цезарей. Если позволите, я вам расскажу ее.

Юля растерянно посмотрела на меня. Я кивнул.

— Василий Алексеевич — прекрасный рассказчик, — заметил я.

— Вот как? — Юля одарила графа очаровательной улыбкой. — Тогда расскажите, я буду вам очень признательна.

— Это произошло, когда здесь был римский курорт, — Сперанский подал Юле руку, и они вместе двинулись вглубь парка. — О необычности этих мест говорит уже тот факт, что курорт основали здесь римляне, а жители Апеннинского полуострова, поверьте, знают толк в курортах...

Я подал руку графине, и мы вместе зашагали вслед графу и Юле.

— Как необычно видеть вас, князь, в Висбадене, где собирается высший свет, — сказала графиня.

— Что ж, решил развеяться, отдохнуть от насущных дел.

— Наверняка такой затворник, как вы, имел веские причины появиться в обществе, — графиня скользнула цепким взглядом по ладной фигурке Юли.

— Да как вам сказать, я затворник, но не монах. Обетов не покидать свой монастырь не давал. Вот и стало интересно, чем дышит свет. В своем доме на Мойке я совершенно оторвался от моды, да и подлечиться не мешает.

— Ну, раз вы оторвались от моды, надеюсь, мне удастся заинтриговать вас. Скажите, слышали вы что-нибудь об учении «Небесного предела» Гарри Гоюна?

— Слышал что-то краем уха.

— А вы действительно затворник, весь свет об этом только и говорит, — кокетливо улыбнулась графиня. — Гоюн чрезвычайно популярен. Некоторые даже считают его пророком.

— Вот как?! И что же он напророчил?

— О, вы не слышали его последнего пророчества?! — глаза графини заблестели от восторга, что она может поделиться с кем-то своими обширными познаниями, и я понял, что мне предстоит узнать многое о модах высшего света и учении «Небесного предела».

Глава 9 ГЕРЦОГ

Представительский «Мерседес» прибыл к отелю ровно в час. Машина быстро домчала нас до замка герцога Фридриха Третьего Дармштадтского. Сам Фридрих встретил нас в парадном мундире полковника дармштадтской гвардии. Его супруга, очаровательная дочь тайского короля, одетая в длинное платье, стояла рядом, широко нам улыбаясь.

— Здравствуйте, Александр, — приветствовал он меня по-русски. — Рад снова видеть вас в Дармштадте.

— Здравствуйте, Фридрих, здравствуйте, Ти, — я пожал руку герцогу и поцеловал его жене. — Я тоже рад снова оказаться в вашей гостеприимной стране. Познакомьтесь с моей спутницей. Юлия Тимофеевна Грибова.

— Рад приветствовать вас в Дармштадте, — герцог поцеловал руку Юле. — Доставит ли вам неудобство, сударыня, если мы перейдем на другой язык? Моя супруга, к великому сожалению, не очень хорошо владеет русским.

— Мы можем говорить по-английски или по-французски, — Юля слегка смутилась. — Я одинаково владею этими языками.

— Прекрасно, — герцог перешел на язык Вольтера. — Прошу в замок. Обед уже ждет нас.

Застолье протекало спокойно и весьма буднично. Герцог расспрашивал Юлю о том впечатлении, которое произвел на нее Висбаден. Юля, вначале заметно смутившаяся, очень быстро оттаяла и в самых лестных выражениях описала, как она восхищена красотами Дармштадта. Ти рассказала, как непривычно было для нее переселиться из тропиков в Европу и как долго она не могла привыкнуть к прохладному климату своей новой родины. Как водится, разговор очень быстро перешел на превратности погоды в Германии и целебные свойства вод Висбадена и Бад-Эймса. Слуги споро меняли блюда, и я не без интереса наблюдал, как Юля, украдкой поглядывая на Ти, усваивает сложный этикет придворного застолья.

Наконец герцог произнес сакраментальную фразу, которая должна была означать переход от формальностей к сути дела:

— Между прочим, Александр, вам, наверное, было бы интересно посмотреть новую коллекцию исторического оружия, которую я приобрел в прошлом году на Сотби.

— Да, это было бы чрезвычайно любопытно, — поддержал его я.

— Но, Фридрих, госпоже Грибовой наверняка безразлично ваше оружие, — заметила Ти, поняв, что супруг хочет остаться со мной наедине. — Если ты не возражаешь, я покажу ей оранжерею.

— Конечно, дорогая, если госпожа Грибова не возражает.

— Я с огромным удовольствием посмотрю оранжерею, — Юля тоже поняла, что мне надо поговорить с герцогом тет-а-тет.

Когда мы вошли в оружейный зал, герцог сразу перешел на русский язык:

— Вы, кажется, давно здесь не были?

— Лет пять. Хотя, честно говоря, не вижу больших изменений.

— Их немного, но, надеюсь, кое-что вас заинтересует. Посмотрите, в той витрине самурайский меч эпохи феодальных войн. Говорят, им владел сам Такеда Синген.

— Ах, шестнадцатый век! Синген был великий полководец, но я сомневаюсь, что он часто пользовался этой вещью, если даже меч и принадлежал ему, — ответил я, бережно принимая в руки богато отделанное оружие.

— Почему вы так считаете?

— Слишком много украшений. Такая роскошь больше подошла бы придворному вельможе, которому надо произвести впечатление. А Такеда Синген был воином и предпочитал простые и надежные вещи, — я обнажил клинок и бегло осмотрел его. — Боюсь, что огорчу вас, Фридрих. Это клинок эпохи Токугава. Похоже, он был выкован двумя столетиями позже, чем предполагали устроители Сотби. Хотя, безусловно, меч сделан для какой-то очень важной персоны, да и отделка представляет большую художественную ценность... пожалуй, ваши деньги все же потрачены не зря.

— Как безразлично вы взираете на богатство отделки! — усмехнулся герцог. — Помнится, в прошлый раз вы никак не могли расстаться со значительно более простым клинком. Вот этим.

Я отложил в сторону разукрашенный меч и принял другой, с более простой отделкой.

— Шутите, — усмехнулся я. — Ему нет цены. Это оружие работы самого Масамунэ, мастера из мастеров.

Я извлек клинок из ножен. Мне казалось, что оружие задышало, ожило в моих руках.

— Этот меч ваш, — сделал широкий жест герцог.

— О, ваша светлость!.. Благодарю, это великолепный подарок! — я не мог скрыть восторга. — Прошу вас принять в качестве ответного дара мои охотничьи угодья Велейка в Белоруссии.

— Князь... Это невозможно! — герцог смутился. — Я не могу принять столь щедрого подарка.

— В таком случае и я не могу принять этот меч, — я решительно вернул клинок в ножны.

— Что ж, вы не оставляете мне выбора, князь. С благодарностью принимаю ваш щедрый подарок. Но надеюсь, что в ближайшее время мы поохотимся в этих угодьях вместе.

— Я думаю, мы отметим там вступление Дармштадта в ЕАС.

Герцог встрепенулся.

— Вы считаете, что это решение может быть принято так скоро?

— Надеюсь. По крайней мере, в ближайшие дни Евразийский союз промышленников и финансистов даст необходимую рекомендацию.

— Это официальная информация или ваше предположение?

— Нет, это решение, которое на следующей неделе будет оформлено официальным протоколом. Одной из целей моего приезда в Дармштадт было уведомить вас об этом. Официальная декларация Ассамблеи последует втечение месяца. После этого начнется трехлетний срок, в ходе которого вы должны будете привести законодательство, финансовую и налоговую систему в соответствие с требованиями ЕАС. Впрочем, как я понимаю, вы уже обсуждали это во время своего визита в Россию с президентом Евразийского союза промышленников и финансистов.

— Вы сейчас представляете его?

— Да.

— Я думал, что господин Вольский снова вызовет меня для предварительных консультаций в Петербург.

— Это обеспокоило бы Баварского короля и могло бы создать ненужную напряженность. Мы поставим всех перед фактом.

— Вы даже не представляете, насколько оказались дальновидны.

Я удивленно посмотрел на герцога.

— Видите этот доспех? — герцог указал на стоявший в отдалении доспех средневекового европейского рыцаря. — Я купил его на аукционе во Пскове два года назад.

Мы подошли к доспеху, который издали мог показаться живым человеком, застывшим у стены. На металлическом нагруднике был выгравирован орел, хищно распахнувший клюв.

— Я не очень разбираюсь в европейском оружии, — сказал я, — но, кажется, этот доспех не представляет большой исторической ценности.

— Вы совершенно правы, — ответил герцог. — Типичный доспех тевтонского рыцаря тринадцатого века. Стоил он недорого. Для меня интересна его история. Он принадлежал одному из рыцарей, участвовавших в осаде Пскова в тысяча двести сорок втором году. Рыцарь был пленен, а доспех достался русским в качестве трофея. Для меня это символ. Символ длившегося многие столетия немецкого давления на восток.

— Ничего удивительного. Как и любая развивающаяся система, германская нация расширяла свой ареал.

— Да, расширяться на восток было проще, — усмехнулся герцог. — Сейчас уже мало кто помнит, что пруссы — это славянское племя, Пруссия — земля славян, Берлин — одна из славянских столиц, а Бранденбург некогда именовался Бранный Бор... Наши предки прошли всю Прибалтику и так и не сумели покорить Русь.

Я терпеливо выслушивал излияния герцога, зная его пристрастие к историческим экскурсам.

— Пожалуй, последней попыткой сделать это было нападение Гитлера на Российскую империю. Так и не понимаю, почему сумасшедший Адольф решился начать войну на два фронта. Ведь он знал, чем это кончилось для Германии в Первую мировую войну.

— Он знал, что Россия просто не может остаться в стороне от общеевропейского конфликта, — ответил я.

— Однако в войну вы вступать не спешили.

— В обществе еще было сильно воспоминание о революции, к которой привела Первая мировая война.

— Однако, насколько я знаю, после падения Парижа Россия приготовилась напасть на Германию, в случае немецкого десанта через Ла-Манш.

— И уже стянула войска к западной границе, — подтвердил я. — Это и погубило. Когда Вермахт скрытно перебросил свои части на восток и напал, он встретил части, готовые не к обороне, а к нападению. Генштаб так и не поверил, что Гитлер отважится на войну на два фронта. В итоге разразилась катастрофа сорок первого года. Мы потеряли Минск и с трудом удержали Киев. Да и сама война была необычайно кровавой. Погибло пять миллионов подданных империи.

— Вас спас профессионализм русского офицерства, — поддержал меня герцог. — После столь тяжких поражений удалось наладить оборону и перейти в контрнаступление. Впрочем, хочу заметить, что Россия приобрела в войне больше чем кто-либо. До этого в Евразийский союз, который фактически является завуалированной формой большой Российской империи, входили только Туркестан, Азербайджан, Грузия и Армения. А с сорок пятого по пятьдесят первый год вы включили в него всю Прибалтику, Польшу, Пруссию, Финляндию, Чехословакию, Венгрию, Румынию, Грецию и Болгарию.

— Заметьте, они добровольно попросились в Союз, — заметил я.

— Конечно, — усмехнулся герцог, — при той разрухе, которая царила в Европе, страны, участвовавшие в конфликте, могли избежать голода только за счет американской либо русской помощи. А стало быть, у них была альтернатива: либо вступать в НАТО, либо в ЕАС. Ведь именно это, так или иначе, было условием экономической поддержки.

— Что делать, — вздохнул я, — странам, которые не могут себя защитить, приходится вставать под крыло более сильных соседей. Ведь когда мы остановили Гитлера под Смоленском и Киевом, он попробовал пробиться к Петербургу по Балтийскому берегу. Чтобы оккупировать Литву, Латвию и Эстонию, Манштейну хватило трех недель, а вот у нас дальше Изборска и Ивангорода те же части пройти не смогли. А потом еще генерал Радищев положил десятки тысяч русских жизней за освобождение Прибалтики. И, заметьте, никто из вступивших в ЕАС не жалеет об этом. Уровень жизни, скажем, в Чехословакии значительно выше, чем во Франции.

— А Эстония опережает по среднедушевому доходу Дармштадт, — поддержал меня герцог. — Да, экономическое соревнование с Западом вы выиграли. Впрочем, если бы не изобретение атомной бомбы, я не сомневаюсь, что соперничество между Россией и США переместилось бы в военную плоскость. Когда в мире остается только два могущественных центра, жесточайшее соперничество неизбежно.

— Что же, сейчас Америка не конкурент России, — я выжидающе посмотрел на герцога. Отвлеченные разговоры пора было заканчивать.

— Но сейчас... Сейчас может возродиться вот он, — Фридрих гулко постучал по металлическому нагруднику стоящего перед нами доспеха.

— О чем вы? В настоящее время союз немецких государств не в состоянии противостоять Российской империи.

— Когда в лесу дерутся два льва, мелкие звери могут вставать на сторону одного или другого. Они выбирают того, победа которого более выгодна для них. Самостоятельную игру они вести не могут. Но когда в лесу царит один лев, все слабейшие ненавидят его за силу. И если они объединятся, то одинокому, хоть и сильному льву может не поздоровиться.

— То, о чем вы говорите, это теоретические размышления или... — я сделал многозначительную паузу.

— Или. Сейчас Америка не конкурент России, и среди глав немецких государств идут интенсивные переговоры. Речь о том, чтобы все их участники отказались от планов вступления в ЕАС и приступили к формированию единого Германского государства.

— То, что Альберт, король Баварский, давно метит во всегерманские кайзеры, мы хорошо знаем. Но что это даст другим германским государствам? Членство в ЕАС — это газ, нефть и прочее сырье по выгодным ценам. Это беспошлинная торговля на всем Евразийском пространстве, это неизбежный и скорый рост уровня жизни и социальной защищенности населения. Стоит ли отказываться от всех этих благ ради призрачной идеи великой Германии? Да и одна западная Германия, без Пруссии, не сможет стать по-настоящему серьезным игроком на мировой арене.

— Вы недооцениваете энергию разделенной нации, стремящейся к объединению, — покачал головой герцог. — Более полувека назад нас разделили насильно, но к тому времени мы уже стали единой германской нацией. Может быть, под сенью русского двуглавого орла нас ждет богатая жизнь, но не счастье. Ни одна уважающая себя нация не будет довольна, если ее жизнью управляют чужаки. Даже чехи и поляки, которым вы принесли покой и благополучие, которых освободили от фашизма, ропщут на вас. Простой логикой этого не объяснить. Есть еще национальный гонор. Что же говорить о нас, немцах, которые еще недавно претендовали на мировое господство? Не унижает ли нас, что мы поодиночке выпрашиваем милости у восточного соседа? Уверяю, если западные немцы объединятся, даже Пруссия не устоит перед тем, чтобы примкнуть к нам. Сыграет фактор национальной солидарности. Через месяц главы немецких государств прибудут в Мюнхен на ежегодную общегерманскую конференцию. Там и будет подписана декларация о создании единого западногерманского государства. Притом, заметьте, в конференции примут участие наблюдатели от Пруссии.

— Что ж, объединенная Германия тоже может вступить в ЕАС, — заметил я после непродолжительной паузы.

Герцог долго и выжидающе смотрел на меня, а потом решительно ткнул пальцем в стоявший перед нами доспех.

— Он не даст. Как только единая Германия возродится, в ней сразу возобладает дух воинственности. Уж поверьте мне, князь. И не последнюю роль здесь сыграет то национальное унижение, через которое мы прошли в двадцатом веке. Произойдет то же, что и в тридцатые годы прошлого века. Наиболее воинственные режимы появляются там, где народ потерпел жесточайшее поражение.

— Франция и Англия могут выступить против, — заметил я. — Для них возрождение единой Германии — новая угроза.

— Для них это новый противовес всевластию России в мире, — возразил герцог. — Помните, когда в лес приходит лев, остальные звери могут объединиться против него. Для Лондона и Парижа единая Германия грезится как мощнейший инструмент воссоздания мирового равновесия. Насколько я знаю, Альберт уже проводил тайные переговоры и с англичанами, и с французами. В перспективе обсуждается формирование единого Европейского Союза, который станет альтернативой ЕАС. — Герцог ненадолго замялся. — Но игра куда крупнее, чем вы можете себе представить.

— Куда уж крупнее, если решается судьба всей Европы! — засмеялся я.

— Решается судьба всего мира, будущего Российской империи и ЕАС.

— Ох, бедная старушка Европа, — вздохнул я. — Хоть и канули в Лету времена колониальных завоевателей, она по-прежнему пребывает в уверенности, что вся мировая политика делается в пространстве между Гибралтаром и Невой.

— Нет, интрига гораздо сложнее. Альберта поддерживают китайцы.

— Что?!

— Для Китая очень выгодно создать в Европе такой очаг сопротивления России, как ЕС. Это позволит ему свободнее проводить свою политику, направленную на усиление влияния в Азии. Конечная же цель — поражение России. Как говорит их идеолог Гарри Гоюн: «Орел и Дракон, объединившись, разорвут Медведя». Орел для него — это объединенная Европа. Дракон — Китай. Ну а Медведь — сами догадайтесь кто.

— Что-то я слышал о Гарри Гоюне, — наморщил я лоб. — Кажется, это глава какой-то секты в Калифорнии?

— Да, он создал учение «Небесного предела». Но это только надводная часть айсберга. На самом деле этот человек является духовным отцом приходящей сейчас ко власти в Китае новой генерации политиков. Он идеолог грядущих реформ, и основа этой идеологии — усиление Китая и подрыв могущества России.

— Вы так хорошо осведомлены о деятельности Гоюна?

— Да. Ведь это он подготовил конференцию, на которой будет провозглашено объединение Германии.

— Вот как?!

— Именно поэтому ваша разведка и не засекла тайных переговоров между германскими государствами. Они осуществлялись через посредничество центров «Небесного предела» и самого Гоюна. Вот так-то, князь. На самом деле против вас играет сама Поднебесная империя. Притом, заметьте, она усилилась настолько, что уже способна влиять на события в Западной Европе.

— Хорошо, — я ненадолго задумался. — Но почему вы мне рассказываете об этом? Ведь, по логике, вы должны быть на стороне тех, кто стремится воссоединить Германию.

— Из-за него, — герцог снова показал на доспех. — Любая система должна развиваться. Единая Европа неизбежно пойдет на восток. Конфронтация с Русью всегда приносила моему народу одни беды. Лучше уж мой маленький Дармштадт войдет в ЕАС и познает тихое мирное процветание, чем станет частью возрождающейся агрессивной империи.

Я молча смотрел на герцога. Конечно, он многого недоговаривал. Как любой политик, он не мог принимать решений, исходя из собственных пристрастий, и должен был руководствоваться интересами своего государства и волей народа. Но сейчас его страна действительно стояла на распутье. Если бы мы отказали Дармштадту в ускоренном приеме в ЕАС, то неизбежно толкнули бы в объятия Альберта Баварского с его безумным проектом великой Германии. Потому Фридрих и не оповещал нас раньше — ждал, пока не придем к нему сами. Маленький, беззащитный курортный Дармштадт со своей межгерманской биржей во Франкфурте никому не нужен как самостоятельное государство. Без поддержки России союз немецких государств поглотил бы его в два счета. Нет уж, лучше герцогу Фридриху Дармштадтскому добровольно подписать Мюнхенскую декларацию, чем лишиться престола и окончить свои дни в изгнании где-нибудь в Братиславе. Я мысленно восславил те усилия, которые приложил, чтобы убедить союз промышленников и императора в необходимости принять Дармштадт в ЕАС. Теперь Фридрих смог выбирать, и предпочел он, конечно же, быть главой одного из государств ЕАС, чем рядовым членом сената объединенного германского королевства. Ничего не поделаешь, такова политика. А Россию можно было поздравить с победой в очередном из раундов бесконечного поединка на мировой политической арене.

— Информация, которую вы мне сообщили, очень ценна, — произнес я. — С вашего позволения, я немедленно свяжусь с Зимним дворцом, чтобы передать ее непосредственно императору. Я очень рад, что этому тевтонскому доспеху вы предпочли костюм дипломата.

— Скорее уж одеяние купца, — усмехнулся герцог. — А доспех можете взять себе. Мне он действительно не нужен. Делайте с ним что хотите.

— Что хочу? Что ж, воля ваша.

Я выхватил из ножен меч Масамунэ и одним ударом рассек нагрудник с выгравированным на нем орлом. Разрубленный доспех с грохотом обрушился на каменный пол.

— Пусть этот экспонат останется в вашем музее, — предложил я, — как напоминание о том, что ни один агрессор не может чувствовать себя в безопасности даже за самой крепкой броней.

Герцог цокнул языком.

— Превосходный удар, князь. Скорее, это будет символ победы восточной мудрости над западным рационализмом.

— Особенно если считать мудростью прием Дармштадта в ЕАС, — рассмеялся я, возвращая клинок в ножны. — А теперь не позволите ли вы мне воспользоваться спутниковой связью? Я должен немедленно проинформировать Петербург.


Автомобиль с огромной скоростью несся по автобану. По бокам мелькали зеленые поля и леса Дармштадта.

— Тебе понравилось у герцога? — спросил я, чтобы как-то расшевелить молчавшую всю дорогу Юлю.

— Красиво, — ответила она, глядя в окно. — Почему ты это делаешь со мной?

— Что? — не понял я.

— Прием у герцога Дармштадтского, знакомство с русской знатью, апартаменты в лучшем Висбаденском отеле. Ты ведь знаешь, что все это не для простой девочки из Пскова.

— Ну почему же? Чем простая девчонка из Пскова хуже их всех?

— Шутишь? Может быть, я и не хуже, но я из другого мира. Мы живем по-разному, думаем по-разному. Нам никогда не понять друг друга. И ты для меня — человек из другого мира. У нас нет общего будущего.

— Происхождение, достаток — все это чушь, — возразил я. — Если люди хотят идти навстречу друг другу, они обязательно встретятся.

— Хорошо, сегодня мы были у герцога. Что дальше?

— Завтра съездим в Бад-Эймс. Прокатимся на конях по долине Лана. Потом съездим на Рейн...

— Я не про то. Эта неделя закончится, и я вернусь в свою маленькую квартирку на улице Юденича, а ты в свой дворец на Мойке. Нам не быть вместе.

— Ты всегда будешь желанной гостьей в моем доме.

— Да, конечно, — она повернулась ко мне и печально улыбнулась. — Есть пропасти, которые простому человеку никогда не перепрыгнуть.

Кажется, она понимала, что после нашего возвращения мы расстанемся навсегда.

Глава 10 ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я вошел в свой кабинет.

— Надеюсь, вы хорошо отдохнули? — улыбнулся мне Анатолий.

— И вечный бой, покой нам только снится, — отшутился я. — Что у нас самое существенное?

— Самые важные документы на вашем столе. Прочая переписка в той кожаной папке.

— Хорошо. Оставь меня и пока не соединяй ни с кем. Я поработаю с бумагами.

Я уже заканчивал просмотр неотложных документов, когда на столе зазвонил телефон.

— Прошу прощения, ваша светлость, — услышал я в трубке голос Анатолия, — но звонит Елена Сергеевна. Соединять?

— Соединяй, — буркнул я.

— Здравствуй Александр, — услышал я в трубке знакомый голос.

— Здравствуй, Лена.

— Вот, звоню поздравить тебя с тем, что у тебя хорошие адвокаты. Не думала, что тебе удастся выкрутиться на этот раз.

— Спасибо. Адвокатов я подбираю очень тщательно.

— Но ведь расчет, который они предоставили, был подлогом.

— Что ты?! Вполне реальный расчет из утвержденного советом директоров технико-экономического обоснования проекта.

— Рассказывай!

— А что ты вообще ожидала услышать?

— Ну да, ты опытный игрок. Лишнего не сболтнешь.

— Слушай, давно хочу тебя спросить, зачем тебе все это надо? Ведь после развода ты получила огромное состояние. Зачем тебе мои предприятия? Ты же все равно не справишься с управлением и погубишь дело.

— Потому что я ненавижу тебя и не остановлюсь, пока не разорю.

— Понятно. Это надолго.

— Не надейся. В следующий раз я добьюсь своего. Так что наслаждайся жизнью напоследок. Тем более у тебя, говорят, новая пассия. И что ты в ней нашел? Судя по фотографиям, которые любезно предоставили папарацци всего мира, в ней ни рожи ни кожи. Неужели так хороша в постели?

— Возможно. Что с того?

— Я просто удивляюсь, как низко ты пал. Ты всегда был бабником, но есть же какие-то пределы. Подумать только, князь Юсупов гоняется за низкопробными потаскухами! Она же дочь какого-то пролетария. Хочу тебе сообщить, если ты еще не в курсе, что список ее любовников весьма внушительный. И что интересно, ни одного человека нашего круга, все шушера какая-то.

— Был я как-то на выставке собак. Ты знаешь, многие породистые псы ничуть не умнее и даже не красивее дворняг. Родословная только пышная, ну так это бумага. Потеряется — никто и не вспомнит. А я смотрю, у тебя обширная агентура.

— Какая агентура, дорогой? О твоей новой даме уже неделю шумят и пресса, и Интернет. Всю подноготную твоей дворняжки выкопали, включая список ее кобелей. Не желаешь полюбопытствовать?

— Я не копаюсь в журналистских помоях. У тебя есть что-нибудь ко мне по делу?

— Ничего больше. Я лишь позвонила, чтобы предупредить тебя, что вскоре ты потеряешь все.

— Если ты имеешь в виду имущество, то я не держусь за него.

— Вот и прекрасно, — она бросила трубку.

Я надавил на рычаг аппарата и тут же набрал телефон Морозова.

— Здравствуйте, Григорий Васильевич, — приветствовал я его. — Мне стало известно, что ряд журналистов в печатных изданиях, на телевидении и в Интернете оказались чрезмерно ретивы, исследуя подробности жизни некоей Юлии Тимофеевны Грибовой. Не сочтите за труд, изучите все публикации на предмет нарушения законодательства об охране частной жизни. Поручите это кому-нибудь потолковее из вашей конторы. Если найдете хоть какие-то зацепки, немедленно предъявляйте иски на полную катушку. Десять процентов полученных компенсаций составят вашу премию, остальное перечислите на счет госпожи Грибовой. И еще. За каждый год тюремного заключения, на который будут осуждены эти писаки, получите от меня премию в пять тысяч рублей. Условное осуждение — две тысячи за год. Принудительные работы — триста рублей за месяц.

— Я не узнаю вас, ваше сиятельство, — отозвался Морозов. — Вы всегда были так безразличны к мнению прессы.

— Я и сейчас безразличен к тому, что пишут обо мне. Но люди, которые пострадали из-за близости к князю Юсупову, всегда могут рассчитывать на защиту с моей стороны.

— Это благородно, ваше сиятельство. Мы их порвем.

— Я рад, что для вас сошлись материальный интерес и моральное удовлетворение.

Я повесил трубку и вернулся к изучению бумаг. Закончив разбирать неотложные документы, я подтянул к себе кожаную папку. В основном там находились приглашения на всевозможные приемы, выставки, презентации и рауты. Большинство из них немедленно отправилось в мусорную корзину. Некоторые я отложил в сторону, чтобы Анатолий составил вежливый отказ. Я уже подумал, что превращаюсь в сортировочный автомат, когда мой взгляд упал на большой конверт с изображением пагоды. Я пробежал глазами лежавшую там открытку, потом перечитал медленно и откинулся в кресле. Такого поворота событий я не ожидал. Телефон на моем столе зазвонил.

— Ваше сиятельство, только что звонили из Зимнего дворца, — доложил Анатолий. — Кортеж его императорского величества прибудет к нам через пять минут.

— Что?! — я не поверил собственным ушам.

— Император по дороге из Царского Села выразил желание заехать к вам.

— Ясно, — я бросил трубку, сунул открытку в карман и заспешил к главному входу.

Когда я вышел к центральной лестнице, император уже входил во дворец.

— Здравствуйте, князь, — приветствовал он меня. — Вот, решил навестить. Не обременю?

— Что вы, ваше величество. Вы всегда желанный гость в моем доме, — я пожал ему руку.

— Наслышан о красотах вашего дворца. Да и вы меня, помнится, приглашали. Извольте же провести экскурсию, ваша светлость, — с дружеской улыбкой произнес император.

Мы поднялись на несколько ступеней, и император жестом приказал сопровождающим оставаться внизу.

— С чего прикажете начать? — поинтересовался я.

— Покажите мне ту комнату, — тихо попросил император.

Я понял, о какой комнате он говорил. Мы двинулись длинными коридорами первого этажа. Проходя через шестигранный зал, я указал на одну из комнат:

— Здесь они ожидали.

Император понимающе кивнул.

Мы спустились по старой узкой деревянной лестнице. Грузный император с трудом протиснулся в дверной проем, выходя к ней. И вот мы вошли в ту комнату. Государь обвел помещение сумрачным взглядом и неспешно произнес:

— Похоже, здесь ничего не меняли с той ночи.

— Все сохранено, — подтвердил я. Император перекрестился на богато инкрустированное каминное распятие.

— Именно этот крест и рассматривал Распутин, когда дед выстрелил в него, — сказал я.

— И после этого Гришка еще сумел выскочить во Двор и чуть не спасся, — заметил государь.

— Мой дед отвратительно стрелял, — пожал я плечами.

— Зато мой бил без промаха.

Я отвел глаза в сторону.

— Ведь это Дмитрий Павлович уложил «старца», — усмехнулся император. — Не Пуришкевич же, у которого револьвер в руках трясся.

— Для любого подданного империи такое заявление было бы святотатством, — заметил я.

— Но мы-то с вами можем говорить начистоту. Для обывателя власть должна быть священна. Но если те, кто на вершине, уверуют в свою непогрешимость и богоизбранность, то обрекут себя на неминуемую гибель. Вы понимаете, почему я к вам приехал сегодня? Я правильно выбрал место для беседы? — государь обвел рукой комнату.

— Здесь менее всего возможна установка прослушивающих устройств, — я сделал вид, что не понял намека.

— Хватит ходить кругами, — государь тяжело опустился на венецианский стул.

Я подошел к стоявшему в стороне сервировочному столику, выставил на стол два бокала и разлил в них вино.

— Ого, Мадера, — заметил государь.

— Так хотел мой дед, чтобы здесь всегда была бутылка с Мадерой, — ответил я.

— А вы, Юсуповы, оказывается, сентиментальные люди.

— Так повелось, государь. Внешне жесткое должно иметь мягкий сердечник. Внешне мягкое должно таить в себе жесткость. Иначе не выжить в этом мире.

Император выжидающе посмотрел на меня.

— Вы правы, государь, — произнес я, — все признаки секты налицо. Да, учение Гоюна привлекает все больше последователей, притом секта «Небесного предела» целенаправленно вербует сторонников в разных странах и на всех социальных уровнях. Да, Гоюн старается завладеть экономическими рычагами. Да, он пытается приобрести политическое влияние.

— Пытается приобрести?! Он сумел заварить кашу с объединением немецких государств, чем чуть было не спутал нашу политику в Европе. Он привел к власти в Китае свою группировку чиновников. Да он уже весьма влиятельная фигура!

— Я бы не переоценивал роль Гоюна в этих событиях, ваше величество. Сложно было бы представить, что такая мощная держава, как Китай, не попытается возвыситься, а такой значимый регион, как Западная Европа, безропотно подчинится русскому влиянию и не даст адекватного ответа. Россия сейчас гегемон в мире. Естественно, что любые значимые международные события затрагивают ее интересы. Вот и получается, что и Пекин, и Мюнхен выступают против Петербурга. С кем им еще бороться? Америка не игрок. Гоюн просто оказался в нужном месте в нужное время: он дал китайским реформаторам идеологию и оказался посредником при тайных переговорах немецких государств. Но не он так другой. У истории свои законы, и эти события все равно бы произошли.

— Вы считаете, что Гоюн здесь ни при чем?

— Я говорю о причинах событий. Гоюн умело воспользовался ими и взлетел на самую вершину — это говорит о недюжинном уме. К тому же он активный политик, так что сбрасывать его со счетов нельзя.

— Так он опасен или нет? — нахмурился государь.

— Опасен, но не тем, о чем вы говорите. Он сумел создать учение, которое завладело умами миллионов. Бедные и богатые, знатные и худородные, стяжатели и бессребреники видят в нем пророка и мессию, а быть пророком и мессией может только очень сильная личность. Народы не пойдут за слабым вождем, им нужен тот, кто затронет в их умах и душах самые чувствительные струны. И, похоже, Гоюн умеет это делать.

— Так в чем же его учение?

— Банальности. Не убий, ни укради, следуй мировому Дао, ищи просветления. Все, что есть во всех мировых религиях. Мудрые вещи вообще до обидного банальны. Что бы ни открыл, все уже многократно сказано и растиражировано.

— Так чем же он берет?

— Тем, что понимает, о чем говорит и с кем говорит.

— А может быть, он и есть пророк и мессия? Или лжепророк и антихрист? И будет говорить гордо и богохульно, и дана ему будет власть? — государь испытующе посмотрел на меня, но я выдержал этот взгляд.

— Я не готов еще ответить на этот вопрос, ваше величество. Но я обязательно узнаю это.

— Каким образом?

— На ловца и зверь бежит, — я достал из кармана открытку и протянул императору.

— Что это? — государь рассеянно скользнул взглядом по иероглифам.

— Приглашение от Ди Гоюна посетить его поместье в Калифорнии в любое удобное для меня время.

В комнате повисло молчание.

— Вообще-то, по правилам этикета, прилично было бы направить приглашение на русском, английском или французском языке, — заметил наконец император.

— Он дал мне понять, кого видит во мне, — ответил я. — Князь Юсупов ему не интересен. Ему нужен Сяо Лунг, Маленький Дракон, ученик Ма Ханьцина. Поэтому приглашение на китайском. И он видит во мне мастера, равного себе. Поэтому оно написано лично им, от руки, каллиграфически.

— Сложно у вас, — покачал головой государь.

— Европейский этикет не менее затейлив.

— И зачем он приглашает вас, как вы считаете?

— Не знаю. Но в любом случае это будет поединок.

— Почему вы так решили?

— Интуиция.

— Когда поедете? — спросил после небольшой паузы император.

— Не раньше чем через три недели. Мне нужно завершить еще кое-какие дела и должным образом подготовиться к встрече.

Император снова испытующе посмотрел на меня.

— Хорошо, желаю вам успеха. Но при любом исходе вы должны мне сказать, кто он.

— Можете в этом не сомневаться, ваше величество.

Государь одним махом допил вино из своего бокала и поднялся.

— Ну а дворец свой вы мне все-таки покажите. Какие тут у вас чудеса? Галерея, театр, библиотека, оранжерея...

— Мавританская гостиная, — подсказал я.

— Ведите, — улыбнулся император.

На втором этаже, в картинной галерее, император прервал экскурсию неожиданным вопросом:

— Слушайте, князь, что это за скандал приключился с вами в Висбадене?

— Скандал? — удивленно посмотрел я на него.

— Говорят, вы заявились туда с какой-то чрезвычайно юной особой.

— Вполне совершеннолетняя девица, ваше величество.

— Из простых?

— А разве это запрещено?

— Нет, конечно. Тем более что, судя по фотографиям, которые мне подсунули, дама более чем соблазнительная. Но есть же определенные нормы поведения. Я, конечно, по себе знаю: седина в бороду — бес в ребро. Человек нашего круга может позволить себе определенные вольности, но тащить любовницу на светский курорт было вовсе не обязательно.

— Но я же не отдыхать туда ехал. У меня было две задачи: провести переговоры с герцогом Дармштадтским и узнать, что думает высшее общество о секте Гоюна. И та, и другая задача требовали не привлекать к себе лишнего внимания.

— И для этого вы потащили за собой барышню?

— Разумеется. Все знают, что я сторонюсь мест, где собирается высший свет, и не лечусь на европейских курортах. Если бы я приехал один или в сопровождении светской львицы, в Мюнхене и Париже поняли бы, что я приехал на переговоры, а высшее общество забеспокоилось бы. А так всем все ясно: старый князь подцепил молодую любовницу, распушил хвост и поехал показывать ей свет.

— Гм, непростой вы человек, — покачал головой император.

— Это театр, — ответил я.

— Что? — нахмурился государь.

— Я говорю, что мы подошли к дворцовому театру, — улыбнулся я. — Сейчас таких осталось мало...

Глава 11 УЧЕНИК

Я поднялся по грязной лестнице на четвертый этаж. Какие-то неуютные были эти дома на окраине Невской стороны. Жили здесь формально безработные, которые никак не могли трудоустроиться, а на самом деле бездельники, упорно не желавшие работать. В Петербурге еще с шестидесятых годов остро не хватало рабочих рук. Люди приезжали сюда на работу с самых дальних окраин империи, а потом и из других стран ЕАС и даже из отсталых государств Африки и Азии. Впрочем, любой крупный город притягивает к себе толпы паразитов, и чем богаче мегаполис, тем многочисленнее и прожорливее проживающие в нем бездельники. В Петербурге они заселили целый район — тот, из которого уехали когда-то неквалифицированные рабочие, посчитавшие зазорным жить в низкокачественных блочных домах. Трудовые люди переселялись на Московскую сторону, в кварталы, построенные по проектам ле Корбюзье, а их старое жилье муниципалитет стал бесплатно сдавать «социально незащищенным группам». Эти люди перебивались случайными заработками, раз в год на недельку устраивались на «постоянную» работу, чтобы сохранить статус безработного и не утратить пособие и право на льготы. Остальное же время они в основном пили, играли в азартные игры или смотрели низкопробные фильмы, снятые в Порт-Артуре.

Очень быстро к «социальному» райончику подтянулись мелкие воришки, уличные торговцы наркотиками и дешевым алкоголем подпольного производства — и вот из-за них-то да из-за люмпенской молодежи, вечно отиравшейся где-то поблизости от «паленой» водки и конопли, «нищие кварталы» приобрели славу опасных. Эта слава отталкивала отсюда всех, за исключением лишь «андеграундной» богемы, не мыслившей жизни без марихуаны и проституток. Она-то и стала стремительно заселять район. Составляли эту богему преимущественно выходцы из среднего класса, так же, как и люмпены, не желавшие работать, но, благодаря лучшему образованию, сумевшие подвести красивые теории под свое ничегонеделание и убогое материальное положение. Подавляющее большинство этих «художников» считало себя живописцами, писателями, музыкантами или философами, презревшими буржуазные ценности. Время от времени они и вправду что-то рисовали и писали, где-то как-то музицировали и почитывали какие-то философские или эзотерические книжечки. Всевозможные «творческие артели», «школы нового сознания», «ашрамы» и даже «ячейки боевых групп революционной молодежи» — все это расцветало здесь пышным цветом. Правда, в силу общего для их участников нежелания работать и совершенствоваться, ни один из этих «духовных центров» ничего путного создать не удосужился. Даже теракты, спланированные здесь, были какими-то убогими, а вся философия обитателей Невской стороны работала на одну задачу — обосновать стиль жизни, которую они вели. Иногда их «трактаты» оказывались не лишены остроумия, и благодаря им Невская сторона очень быстро приобрела славу острова свободы и анклава альтернативной культуры в блистательной столице Российской империи и Евразийского союза.

Справедливости ради надо сказать, что несколько известных деятелей искусств действительно вышли из Невской стороны, а вернее, прошли через нее. Впрочем, как ни странно, познав первый успех, все они очень быстро приняли «буржуазные ценности», переехали в престижные районы и порвали с взрастившим их андеграундом.

Я никогда не разделял восторгов высокообразованной публики по поводу «богемы андеграунда» и всегда считал, что моральное право заниматься высоким искусством, углубленно изучать философию и обустраивать мир имеет только тот, кто способен прокормить себя и обеспечить достойные условия существования своей семье. Чтобы высоко взлететь, надо вначале научиться прочно стоять на ногах. Вот и сейчас, поднимаясь по вонючей лестнице и обходя встречающийся на моем пути мусор, я лишний раз ворчал себе под нос «ласковые» слова тому господину, который произвел на свет формулу «бытие определяет сознание». Мне очень хотелось, чтобы его дух мог материализоваться сейчас здесь, увидеть всю эту грязь и ощутить все это зловоние. Интересно, как он начал бы выкручиваться, если бы узнал, что люди, гадящие у порога собственного дома, вполне могут позволить себе совсем иную жизнь.

Я остановился у нужной мне двери и нажал кнопку звонка, однако никаких звуков не услышал. Очевидно, звонок был неисправен. Внезапно дверь с грохотом отворилась, из нее выскочил молодой парнишка в «косухе», потертых рваных джинсах и армейских ботинках и опрометью бросился вниз по лестнице. Дверь при этом осталась открытой. Я прошел в коридор, и мне бросились в глаза старая обшарпанная мебель и ободранные обои. Из дальней комнаты слышались голоса. Войдя туда, я увидел шестерых молодых людей, с виду похожих на того, который выскочил из квартиры. Все они сидели за столом и изумленно оглянулись на звук моих шагов. Я скользнул взглядом по стенам, на которых висели портреты Че Гевары, Ленина, Ди Гоюна, Гитлера и Карла Маркса, и обратился к собравшимся:

— Здравствуйте, господа. Я ищу Андрея Изотова.

Из-за стола поднялся здоровенный детина — тот самый, который напал на меня у «Максима».

— Вы же князь Юсупов, — выдавил он.

— Совершенно верно. А вы, если не ошибаюсь, и есть господин Изотов? Вы так упорно не отвечаете на мои приглашения, что мне самому пришлось приехать к вам. Господи, как у вас здесь воняет! Надо заметить, что это место значительно менее презентабельно, чем ваша квартира. Там у вас хоть какой-то порядок.

— Да как вы сюда попали?! — взорвался Андрей. — Это же...

— Тайная явочная квартира боевой группы, — закончил я его фразу. — Вы такие замечательные конспираторы, господа, что данные о вашей явке я получил в справочном городского управления ИКГБ. Просто не было времени дожидаться вас в квартире, Андрей.

— Да он же нас видел! — взвизгнул паренек, сидевший ко мне ближе всех.

Он вскочил на ноги, в его руке появился нож. Я холодно посмотрел ему в глаза, и он отшатнулся, спотнулся о собственный стул и с грохотом повалился на пол.

Все присутствующие вскочили. Я подошел к столу вплотную и обвел их спокойным взглядом. Они подались назад. Через минуту все участники «боевой группы», кроме Андрея, опасливо жались к стенам. Я перевел взгляд на их предводителя:

— Послушайте, Андрей, у нас с вами две возможности. Либо ваши ребята сейчас пойдут прогуляться по улицам, либо гулять пойдем мы с вами. Так или иначе, я хочу поговорить с вами наедине.

— А если я не захочу говорить с вами? — неуверенно спросил Изотов.

— Это будет глупо. Во-первых, я хочу сделать вам заманчивое предложение. Во-вторых, вы уже имели возможность убедиться, что я добиваюсь того, чего хочу.

Андрей судорожно сглотнул, потом махнул своим товарищам:

— Выйдите пока. И без глупостей. Трупа нам здесь еще не хватало.

Когда они вышли, Андрей выжидающе уставился на меня. Я сел на стул.

— Скажите, Андрей, зачем вы напали на меня у «Максима»?

— Не знаю, — тот заметно смутился. — Бес попутал. Мгновенное помутнение разума.

— Вот как? А писать заявления о том, что я напал на вас, тоже бес попутал, или разум так надолго помутился?

— Вы сюда мстить пришли? — спросил Андрей после продолжительной паузы.

— Если бы я хотел вам отомстить, этим бы занялись мои адвокаты или служба безопасности. Вы не та фигура, чтобы я боролся с вами лично. Я просто хочу понять, почему вы меня ненавидите. Ведь ненавидите?

— Да, — ответ снова последовал не сразу. — Вы кровопийца и эксплуататор.

— А это, стало быть, подвижники и страдальцы за простой народ? — я указал на висевшие на стене портреты.

— Они хотели изменить мир, — пробурчал Андрей, мельком бросив взгляд на портреты.

— Что же, с этим не поспоришь. Впрочем, почему «хотели»? Господин Гарри Гоюн, положим, здравствует поныне и весьма активен. Вы, кажется, его последователь?

— Это мое личное дело, — глаза Андрея забегали.

— Жаль, а я хотел поговорить с вами как раз о Гоюне.

— Вы?! Зачем вам?

— А вы считаете, что я не мог заинтересоваться его учением? Кроме того, недавно я получил приглашение от господина Гоюна посетить его поместье в Калифорнии. Естественно, я решил изучить его учение поближе.

— Мастер пригласил вас к себе?! — удивлению Андрея не было предела.

— А почему нет? Ведь мы оба учились у Ма Ханьцина. Вам известен этот факт биографии вашего кумира?

— Да, но я не знал...

— Теперь знаете. Я хочу узнать побольше об учении «Небесного предела» и выбрал для этой цели вас.

— Почему меня? Ведь в Петербурге действует представительство...

— Достаточно заглянуть на их сайт, чтобы понять: то, что они рассказывают, это для толпы. Но мы-то с вами понимаем, что все совсем не так, как кажется. Тем более что вы допущены на более высокий уровень в иерархии школы, чем обычные последователи.

— Это Юля вам сказала? — взглянул на меня исподлобья Андрей.

— Какая разница?

— Юля предала нас.

— Но ведь она не входила в число избранных.

— Это правда.

— Тогда какой может быть спрос с существа, блуждающего в темноте?

— Вы это тоже понимаете?! — воскликнул Андрей.

— Я же говорил вам, у нас был один учитель.

— Но если так, то зачем вам нужен я?

— Учение Ма Ханьцина — это не учение «Небесного предела». Школа Гоюна — это школа Гоюна. Я хочу понять именно то, что понял и проповедует сам Гоюн. Давайте перейдем к делу. Времени у нас мало. Через неделю я должен быть у господина Гоюна. Мое предложение следующее. Сейчас вы едете со мной. Неделю вы живете в моем доме, и мы с вами вместе постигаем учение «Небесного предела». Через неделю, в качестве награды, я беру вас с собой в Калифорнию и представляю мастеру Гоюну в качестве своего секретаря.

— Я смогу увидеть мастера? — Андрей весь задрожал.

— Не только увидеть, но и поговорить с ним. Ну что, согласны?

Прежде чем Андрей ответил, я прочитал ответ в его глазах.

Глава 12 ПРОРОК

Самолет приземлился и покатился по бетону, сбрасывая скорость. Андрей прилип к иллюминатору.

— Ты впервые в Калифорнии? — спросил я.

— Да. А вы?

— Доводилось бывать.

— И как вам, понравилось?

— Места здесь красивые, климат хороший.

— Мне кажется, что вы недолюбливаете Америку?

— Не Америку, а американский образ жизни. Я не люблю легковесность и поверхностность.

— Однако сорок с лишним лет Штаты были ведущей державой наравне с нами.

— Если бы Европа не ослабила себя в ходе двух мировых войн, это было бы им не под силу. Я никогда не верил, что люди, которые считают гамбургер нормальной едой, способны удержать мировое господство.

— Вам так не нравятся гамбургеры?

— Мне не нравятся суррогаты.

— Однако мастер переехал из Китая именно сюда.

— Наверное, у него были на то причины.

— Как вы думаете, какие?

— Теряюсь в догадках. А что думаешь об этом ты?

— Я думаю, что здесь он мог чувствовать себя спокойнее всего, после того как его изгнали из Китая. В Евразийском союзе власти могли помешать ему проповедовать свое учение. В Западной Европе люди скептически относятся к нехристианским духовным практикам. В третьем мире бедность и нестабильность, там нельзя чувствовать себя в безопасности. Американцы же очень восприимчивы к новым знаниям, ну а кризис, развал страны... Может, они и восстановят экономику. Может, даже восстановят США. В конце концов, для духовного учения это не так важно.

— Может быть, — согласился я.

В салон вошел стюард и доложил:

— Ваша светлость, самолет прибывает на место стоянки. Лимузин господина Гоюна уже ждет вас.

Вместе с Андреем мы подошли к выходу из самолета. Прямо перед спуском с трапа застыл невероятных размеров белый лимузин. Водитель в униформе стоял рядом с распахнутой задней дверцей.

— Ух ты, — Андрей присвистнул, — шикарно.

Мы спустились по трапу и сели в лимузин. Водитель закрыл дверь, сел за руль, и мы поехали.

— Прекрасная машина, — Андрей любовно погладил кожу сиденья.

— Мне всегда казалось, что любовь к таким большим машинам происходит от неудовлетворенного либидо, — проворчал я, настраивая кондиционер.

До поместья Гоюна мы ехали часа два. Тонированные стекла защищали нас от яркого калифорнийского солнца. Андрей увлеченно смотрел в окно, а я откинулся на сиденье, прикрыл глаза и расслабился.

Лимузин все несся и несся вперед. Вот он скинул скорость и, кажется, свернул с шоссе, вот стал плутать по улицам какого-то городка, вот снова разогнался по прямой, опять снизил скорость, почти остановился, повернул направо и теперь ехал не быстрее пешехода. Вот мощный мотор снова прибавил обороты, и роскошное творение американских автомобилестроителей поднялось на пандус и замерло на месте.

Я открыл глаза. Машина стояла у входа во дворец, выстроенный в китайском стиле.

Водитель распахнул дверцу, и мы с Андреем вышли из лимузина. Андрея, кажется, била мелкая дрожь. Что ж, похоже, все шло как я и задумывал.

Двери распахнулись, и мы вошли в просторный зал, отделанный розовым мрамором. Здесь царили полумрак и прохлада. Свет пробивался сквозь небольшие застекленные окошечки в крыше.

— Рад приветствовать вас в своем доме, — Гоюн появился в нескольких шагах перед нами, словно из ниоткуда.

Судя по всему, здесь существовала некая система зеркал, которая позволяла хозяину дома внезапно появляться посреди зала. Гоюн был одет в длиннополый, расшитый золотом, шелковый халат. Ухоженные руки мастера тонули в широких рукавах халата, а усы и бородка были аккуратно расчесаны и уложены по обычаю китайских придворных. Говорил Гоюн по-английски с заметным акцентом, но достаточно четко. Внешне могло показаться, что передо мной рядовой чиновник Запретного города, но что-то в его манере двигаться, в осанке, во взгляде узких прищуренных глаз заставило меня подумать, что Гоюн похож на крадущегося тигра.

— Мастер, целую ваши ноги!

Андрей не выдержал, одним прыжком оказался около Гоюна и бросился ему в ноги. На мгновение мне почудилось на лице китайцабрезгливое выражение, но в следующую секунду Гоюн совладал с собой и тепло улыбнулся Андрею.

— Встань, прошу тебя, — ласково произнес он. — Не стоит простираться у моих ног.

— Для меня это счастье! — воскликнул Андрей.

— Поднимись, — голос Гоюна уже звучал строже. — Будь взрослее. При освоении любого учения есть стадия поклонения. Но чем быстрее ты перейдешь от нее к следованию и пониманию, тем лучше для тебя самого.

Андрей медленно поднялся на ноги и восторженно уставился на Гоюна.

— Как вы мудры, мастер!

— Не делай из меня кумира, — мягко улыбнулся Гоюн. — Я лишь ищущий, такой же, как и ты. Учение «Небесного предела» — это только знак, указывающий путь к истине. Мудрые не поклоняются дорожным знакам.

— Спасибо, мастер, — пролепетал Андрей.

— Простите бестактность моего секретаря, — я подошел к Гоюну и коротко поклонился, вставив кулак в раскрытую ладонь. — Он ваш давний поклонник, давно мечтал о встрече и, видимо, не удержался. Рад приветствовать вас, мастер Ди Гоюн.

— Здравствуйте, князь, — Гоюн ответил мне тем же приветствием. — Ничего страшного. Можно ли осуждать юношу, который усерден в поиске истины? Я обязательно уделю тебе время, — он снова повернулся к Андрею. — Ты сможешь задать все свои вопросы, и я постараюсь на них ответить. Но сейчас позволь мне поговорить наедине с моим братом, князем Юсуповым. Мои ученики позаботятся о тебе.

Гоюн махнул рукой. Из боковой двери вышел человек в китайской одежде. Он застыл у стены, ожидая моего спутника.

— Вы так добры, мастер, — Андрей попятился к двери.

Когда он вышел, Гоюн насмешливо посмотрел на меня.

— У вас тонкий юмор, князь, — перешел он на китайский.

— Я просто хотел побольше узнать о вашем учении.

Гоюн жестом пригласил меня следовать за ним.

— О чем может рассказать дурак?

— Вы излишне суровы к своему адепту.

— Суров, но справедлив.

— Если не ошибаюсь, он дошел до второго уровня посвящения. Кстати, сколько их всего в вашей школе?

Мы вышли из зала и двинулись по широкому коридору, стены которого были обиты красным шелком.

— Девять. Но вы же не думаете, что прохождение по ним помогает поумнеть?

— Нет, конечно, и тем не менее мне действительно было интересно, чему учат в вашей школе продвинутых учеников?

— Не думаю, что открою вам какой-то секрет, князь, но каждого учат тому, что он готов воспринять. Все эти уровни нужны, чтобы люди не чувствовали себя обделенными. Ограниченному сознанию обязательно нужен быстрый видимый результат. Они его и получают. Кстати, где вы нашли этого парня?

— Он напал на меня у моего ресторана.

— Так он экстремист? Надеюсь, вы не думаете, что я создаю боевые отряды?

— Мне об этом трудно судить.

— Полноте, князь. Не сложно привести лошадь к водопою, но и сто человек не заставят ее пить против воли.

Мы вышли в огромный сад, разбитый по всем правилам фен-шуй. Вдаль, насколько хватало глаз, убегали дорожки, извивавшиеся между искусственных холмов, перекидываясь через ручейки и речушки изогнутыми мостиками. Искусно высаженные растения чередовались друг с другом, образуя очень гармоничное сочетание. Среди посадок и на небольших полянках притаилось несколько красивых павильонов. Границ поместья было не разглядеть, и создавалось впечатление, что здесь даже не большой сад, а иное измерение, прекрасный и бесконечный мир.

— У вас роскошная усадьба, — заметил я.

— Думаю, она уступает поместьям Юсуповых.

— По размеру, возможно, но по изысканности, увы, нет.

— Благодарю вас, — сдержанно улыбнулся Гоюн. — Я полагаю, вы устали и проголодались в дороге. Не откажетесь от обеда в моем обществе?

— Почту за честь.

Мы двинулись по одной из дорожек.

— Вы давно не были в Калифорнии? — спросил Гоюн.

— Я бываю здесь постоянно.

— Жаль, что вы ни разу не нашли времени заехать ко мне.

— Русская пословица гласит: «Незваный гость хуже татарина».

— Оставьте. Какие церемонии могут быть между учениками одного учителя! Впрочем, я, конечно, понимаю, при вашем плотном рабочем графике выкроить свободное время очень сложно. Тем приятнее, что вы нашли возможность принять мое приглашение.

— Ваше приглашение было честью для меня. Чрезвычайно интересно увидеть человека, в столь короткое время овладевшего умами и сердцами миллионов людей.

— Вы мне льстите. Впрочем, истина в ваших словах есть. Учение «Небесного предела» все более популярно, а между тем убеждать людей в своей правоте я научился у вас.

— У меня?! — изумился я.

— У русских, я имею в виду, — поправился Гоюн. — Ваша победа над американцами на идеологическом фронте очень поучительна. Если вдуматься, американская идея демократии и равных возможностей ничуть не хуже русской политики социальной справедливости и сбережения народа. Шансы у вас были равны, но склонить на свою сторону большинство народов мира смогли именно русские, а вот Вашингтон потерял даже поддержку собственного народа. В итоге Россия сейчас распространила свое влияние на все пять континентов, а вместо США мы видим три конфликтующие друг с другом страны, которые никак не могут выбраться из кризиса.

— Вы забываете об экономических причинах, — заметил я.

— Экономика — всегда следствие, а не причина, — отмахнулся Гоюн. — Вначале события рождаются в сознании народа. Выиграв идеологическую войну, вы стали обречены на победу в войне экономической. Да и армия бы ваша без труда разгромила янки, если бы начался вооруженный конфликт. Это понимают многие, но никто еще не объяснил, почему вы, русские, победили.

— И почему же мы победили, позвольте полюбопытствовать?

— Ваши лидеры сами верили в то, что пропагандировали, — улыбнулся Гоюн. — Они сами жили по тем законам, которые давали народу. В Америке же политики и олигархи выдумали для себя совершенно особые правила. Великий российский князь, превысивший скорость, подвергается штрафу, как простой гражданин, а в США сын крупного чиновника, нарушивший правила дорожного движения и насмерть сбивший женщину, был немедленно оправдан. У вас возможность получить высшее образование в престижном университете зависит только от способностей абитуриента, а в Америке все упирается в сумму на банковском счете его родителей. Да что я вам рассказываю? Вы же сами все прекрасно знаете. Можно долго обманывать одного человека. Можно некоторое время обманывать целый народ. До бесконечности обманывать народ не получалось еще ни у кого. Вашей элите хватило ума не врать своему народу. Вернее, скажем так, самой играть по придуманным ею правилам. Только и всего.

— И вы сделали из этого выводы?

— О да. Я всего лишь не вру ученикам, — Гоюн засмеялся мелким смешком. — Это самая верная стратегия успеха.

— Несомненно, — кивнул я, — если при этом, конечно, не говорить всю правду.

— Услышать правду готовы не все, и многие об этом знают, — развел руками Гоюн. — Но мало кто хочет понять, что надо самому верить в свое учение.

— Это касается тех, кто превратил учение в бизнес, — добавил я.

— Те, кто чурается бизнеса и политики, никогда не обретут материального благополучия и влияния.

— Возможно. Но каждый сам выбирает свой путь.

— Бывает и так. Но иногда путь выбирает нас. Вот, например, вы. Ведь ваше влияние и капитал достались вам по наследству.

— Выбор есть всегда, почтенный Гоюн, — ответил я. — Никто не запрещал мне отказаться от наследства или хотя бы от поста главы корпорации. Тот путь, которым я иду, я избрал осознанно.

— Тем лучше для вас, — Гоюн снова улыбнулся.

Мы подошли к огромному пруду с живописными берегами, посредине которого на небольшом островке располагался павильон, к которому вели перекинутые с берега мостки. Перегнувшись через них, когда мы проходили к павильону, я увидел множество разноцветных, больших и маленьких рыб.

— Ваше поместье очень напоминает мне поместье нашего учителя, — заметил я.

— Я многому от него научился, — ответил Гоюн.

— Но, по крайней мере, в размерах поместья превзошли.

— Если бы достопочтенный Ма Ханьцин пожелал, он бы имел значительно большую усадьбу в любой точке мира. Но, как вы справедливо заметили, каждый выбирает свой путь самостоятельно.

Мы вошли в павильон. Задняя стена отсутствовала, и перед нами открывался великолепный вид на парк и пруд. Посредине помещения стоял богато накрытый стол. Четыре миловидные служанки в китайских платьях встретили нас поклоном, подвели к висевшим на одной из стен бронзовым умывальникам, потом подали нам полотенца и отошли в сторону.

— У вас вышколенная прислуга, — заметил я. — И весьма симпатичная. Вы, похоже, набираете себе в служанки самых красивых девушек Калифорнии.

— Они мои ученицы, — сдержанно улыбнулся Гоюн. — И приехали они сюда со всего мира. Цуй из Пекина, Ни из Сайгона, Кристина из Нью-Йорка, Елена из Праги.

Девушки при упоминании их имен улыбались и кланялись мне.

— Я вижу, ваша школа подобна школе достопочтенного Ма Ханьцина не только обустройством, но и порядками?

— Да, младшие ученики прислуживают учителю, — с многозначительной улыбкой ответил Гоюн. — Мастер должен перенимать все лучшее и соединять в одном.

Я бегло посмотрел на девушек и невольно подумал, что их услуги учителю могут быть несколько более разнообразны, чем те, которые мы оказывали старому Ма. Впрочем, и я бы вряд ли удержался от того, чтобы затащить в постель блондиночку Кристину.

Гоюн повелительно махнул рукой, и девушки, поклонившись, покинули павильон.

— Я полагаю, вы уже в достаточной мере ознакомились с моей деятельностью за последние годы, — проговорил Гоюн после непродолжительной паузы.

— Сложно судить о ней в полной мере по рассказам Андрея и материалам в открытой печати, — заметил я.

— По рассказам Андрея вообще ни о чем судить нельзя, — усмехнулся Гоюн. — Ученик моего ученика не мой ученик, а между мной и Андреем пять или шесть уровней адептов учения «Небесного предела». И вы совершенно зря решили с его помощью «проверить меня на вшивость» — кажется так вы, русские, это называете? Я не упиваюсь ни иерархией, ни властью. Для меня существуют только понимающие и непонимающие.

— А как насчет девяти уровней постижения? Разве у вас нет строгой иерархии?

Гоюн брезгливо отмахнулся и насмешливо посмотрел на меня.

— В вопросах понимания существует только «да» и «нет». Для того, кто достиг понимания, все уровни, которые предшествуют пониманию, ничтожны.

— Исчерпывающий ответ, — кивнул я. — Я хочу заметить, что вы очень откровенны в беседе со мной.

— Я ведь пригласил в свой дом мастера. Зачем же время попусту терять?

— Логично, — согласился я.

— Учитель всегда поступал так же в отношении своих учеников.

— Это правда. Кстати, об учениках. Я слышал, что новый премьер-министр Поднебесной И Чан — ваш ученик.

— Это громко сказано. Впрочем, он учился у меня.

— Многому, я полагаю.

— Он постигал учение «Небесного предела».

— Похоже, сейчас он воплощает его в жизнь.

— Учение «Небесного предела» не является политической доктриной. Оно не содержит ни конкретных рекомендаций по международной политике, ни экономических программ.

— Но философское учение, которое нельзя применить в жизни, является пустым умствованием. Философия диктует основные жизненные принципы, и если судить по действиям нового правительства Поднебесной...

— Вы серьезно считаете, что в злодеяниях немецких фашистов виноват Ницше, а в кровавой бойне, которую устроили в России большевики, — Карл Маркс?

— Я никогда не считал нацистов учениками Ницше. Что же касается Маркса, то я полагаю, он несет свою долю ответственности за действия своих адептов. Каждое слово имеет свой вес и находит свой отзвук, и они тем более весомы и звучны, чем глубже видит тот, кто их произнес. Человек, который берется за создание собственного философского учения, не может не нести ответственности за то, что сделало его имя.

— Не ожидал, что вы такой моралист, — усмехнулся Гоюн. — Мне всегда казалось, что вы человек очень практичный и по-европейски рациональный.

— Если вдуматься, то мораль практична и рациональна. Так что, полагаю, ваше представление обо мне не столь уж неверно.

— Возможно. Но все же у И Чана свой путь. Он многому научился у меня. Но его поступки продиктованы не моим учением и даже не его собственными воззрениями. Он видный чиновник в великой империи. Государственные деятели и крупные предприниматели не властны над собой. Они оседлали слишком мощные силы, чтобы быть абсолютно свободными в своих действиях. Их ведет мировая политика, их лепит международный бизнес, а не наоборот. Я думаю, вам это известно не хуже меня.

— Возможно. Но все же, насколько я понимаю, вы тоже не ведете жизнь отшельника. Ваши финансовые интересы простираются далеко за пределы Калифорнии и совсем не ограничиваются Поднебесной. Странно было бы, если бы вы при этом не воспользовались знакомством с таким влиятельным человеком, как И Чан.

— Разумеется. Каждый, кто встал на путь познания, делает выбор: стать отшельником и посвятить себя миру духовному либо оставаться в миру земном. Первый путь быстрее, второй... — Гоюн обвел рукой открывавшийся перед нами пейзаж. — Второй позволяет наслаждаться многими радостями жизни. И вы, и я выбрали путь наслаждения, а это само по себе предполагает стремление к власти и приумножение капиталов. Так что, видите ли, я не мог не играть по правилам, которые существуют в нашем мире.

— Конечно, — я неспешно ковырял палочками в поставленном передо мной блюде. — Правда, наслаждаясь миром, я получаю опыт, которого никогда не смог бы обрести, став отшельником. А за все удовольствия, которые получаю посредством своих капиталов и данной мне власти, я плачу тяжелой и нервной работой. Так что путь мирянина не легче и не приятнее. Он, возможно, всего лишь основательнее.

— Согласен с вами, — улыбнулся Гоюн. — Жизнь в миру непроста, а забравшийся на самый верх и вовсе обрекает себя на одиночество. Но разве это мешает наслаждаться? И не наслаждение ли, находясь на вершине, встретить понимающего человека?

— Людей, которые способны понять нас с вами, не так уж и мало, — заметил я.

— Да, но лишь единицы среди них столь же влиятельны. В большинстве случаев на вершине стоят индюки, которые даже не понимают всю красоту и сложность проблем, с которыми имеют дело. Они-то постоянно и ввергают человечество в кризисы и мировые войны.

— Но вы ведь сами говорили, что взобравшиеся на вершину скорее сами подвластны мировым процессам, чем управляют ими, — возразил я.

— Но они единственные, кто может как-то повлиять на эти процессы. Непосредственно управлять огромными массами людей элита действительно не в силах, но ей под силу сотворить идеалы, которые заставят человечество перейти от агрессии и безудержного потребления к созиданию. В конечном счете это обеспечит и благополучие элиты.

— Однажды мы убедили народы в необходимости активно потреблять и свято чтить демократию, — заметил я. — Это обеспечило нам стабильность. Но, в конечном счете, мы получили то общество, которое вы сейчас критикуете. Какие же ценности собираетесь предложить людям вы? Неужели те, что проповедуете в школе «Небесного предела»?

— Наставить всех на путь просветления невозможно, да и не нужно. Когда чернь начинает ценить молитвенник выше хлеба, человечество ввергается в пучину религиозных войн. Мы должны исходить из насущных потребностей людей, а люди сегодня жаждут свободы и достатка лишь для себя, в лучшем случае для своих прямых потомков. Следовательно, нам нужно научить их заботится о тех, кто родится через сто и даже двести лет — только это обеспечит непрерывное развитие, только это поможет избежать экологических катастроф и социальных катаклизмов. Я думаю, и вы, так же как я, были бы счастливы подарить землянам мир и покой, а с ними развитие и процветание.

— Мечты, мечты, — вздохнул я. — А вам не кажется, что, если обеспечить людям покой и достаток, они перестанут учиться, а значит и развиваться.

— Мудрый правитель держит головы своих подданных пустыми, а желудки полными, — процитировал Гоюн Лао-цзы.

— Но мы-то с вами не правители, — улыбнулся я. — У нас другие заботы.

— Это как сказать. Капиталы, которые вы контролируете, позволяют вам влиять на экономику России, да и всего мира. Количество моих последователей все время растет. Уже сегодня, если пожелаете, я только ради забавы могу сменить правительство в Колумбии или устроить революцию в Аргентине. А завтра мои возможности возрастут многократно. Мы с вами можем изменить мир. Стоит ли упускать такую возможность?

Я испытующе посмотрел на Гоюна. Он выдержал взгляд.

— А зачем что-то менять? — медленно выговаривая слова, спросил я.

— Хотя бы потому, что этот мир катится в пропасть, — Гоюн ответил так, словно речь шла о чем-то обыденном.

— Я не люблю футуристические прогнозы, — поморщился я.

— Я тоже. Но в данном случае мы говорим не о россказнях досужих публицистов. Вы понимающий человек, поэтому я не буду долго разжевывать очевидные вещи. Общество, ставящее во главу угла потребление, неизбежно сожрет само себя. Однополярный мир обязательно закончит восстанием отсталых окраин и гибелью лидера. Империя, не имеющая соперников, вскоре ожиреет, деградирует и потащит за собой весь мир. Я не революционер, чтобы предлагать низвергнуть существующий порядок вещей. Он изживет себя сам. Я просто знаю, к чему придет человечество, и хочу отвести его от опасной черты. Вам я предлагаю участие в этой работе. Кому как не нам, мастерам, возглавить новую цивилизацию, которая возникнет на обломках старого мира?

Теперь уже Гоюн испытующе смотрел на меня. Я неспешно пил чай, чувствуя себя неуютно под его тяжелым взглядом.

— Почтенный Гоюн, критиковать существующий порядок вещей не очень сложно, — ответил я наконец. — Мир всегда был несовершенен и никогда не будет идеальным. Ни одна общественная система не может быть лучше, чем люди, ее составляющие. Предлагаем ли мы противоборство идей или зовем работать на собственное благополучие, человек все равно оскверняет мир своими недостатками. Даже в монастырях находится место властолюбию, тщеславию, корысти и похоти. В конечном счете эти пороки и приводят в наш мир беды раз от раза. Как же вы хотите очистить весь мир от греха?

— Так или иначе, этот мир должен существовать с теми людьми, которые его населяют. Но не только людская стихия толкает лидеров к тем или иным поступкам. Бывает, что сильный лидер сам задает направления людским исканиям, находит приложение человеческим страстям. Согласитесь, что от того, какой императив будет задан человечеству, в значительной степени зависит, будет оно существовать без войн и потрясений или ввергнет себя в пучину кризисов. Соответственно, от этого зависит и то, каких лидеров оно изберет себе. Будут это тираны, агрессоры или мудрецы, пасущие народы подобно рачительным пастухам.

— Пастухи — это, наверное, мы с вами? — усмехнулся я.

— Это те, кто может взвалить на себя эту миссию.

Я вперил жесткий взгляд в собеседника, но он снова выдержал его.

— И главное, — после непродолжительной паузы спросил я, — зачем его очищать? Предположим на секунду, что у нас есть возможность изменить мир. Зачем это надо мне? Зачем это надо вам?

— Неужели у вас нет никакого желания удержать мир от падения в пропасть?

Я покачал головой, глядя в глаза Гоюну.

— Я не берусь за непосильные задачи, дорогой Гоюн. У меня свои цели.

Гоюн хлопнул себя по колену и громко расхохотался.

— Ну, конечно же, князь! Вы все прекрасно понимаете, и я не должен был говорить напыщенные глупости. Пусть это будет игра, одна из тех, которые ведем вы и я! Ведь мы с вами уже отказались от пещеры отшельника, уже ввязались в войны сильных мира сего — и здесь свои правила. Если вы не идете наверх, то летите вниз, проигрываете, теряете все. Сяо Лунг мог бы отказаться, но князю Юсупову, владельцу крупнейшего в мире состояния, не к лицу оставаться в стороне. Ведь не отказались же вы сыграть на шахматной доске Германии. Две небольшие встречи в Вейсбурге — и Дармштадт перехватывает у Баварии пальму первенства в процессе объединения германских земель. При том начинает формировать пророссийский, а не антироссийский союз, как планировали в Мюнхене. И Пруссия неожиданно делает разворот и снова начинает плясать под дудку Петербурга. Только не говорите, что вы ко всему этому непричастны: человек в вашем положении просто не может не участвовать в подобных процессах. И сейчас у вас только два выхода: выступить либо в поддержку моих начинаний, либо против них. Может быть, мои идеи вам не слишком симпатичны, может быть, они в чем-то задевают ваши интересы или интересы вашей страны. Но вы ведь знаете, что тот мир, который вы хотите защищать, обречен. Вам хватило мудрости не поддержать Ли против И Чана, так сделайте следующий шаг. Если вы встанете на мою сторону, ваши личные интересы не пострадают. А Россия... Ее мировая гегемония обречена. Она должна стать вровень с остальными странами или погибнуть. Давайте вместе найдем способ сохранить ее.

— Чего вы от меня хотите? — сухо спросил я. Гоюн устремил на меня жесткий взгляд, и на меня как будто навалилась бетонная стена: всесокрушающая, подавляющая любое сопротивление. Несколько мгновений я противился напору энергии, исходившей от Гоюна, а потом отвел глаза.

— Мы должны с вами создать новый мир на осколках старого, — заявил Гоюн. — Мир, в котором не будет несправедливости. Мир, в котором положение человека в обществе будет определяться не знатностью рода и состоянием родителей, а исключительно уровнем интеллекта и духовным развитием. Это возможно. Более того, это единственный путь к спасению мира, к его процветанию. Мы пришли к новой смене эпох. Монархия давно изжила себя. Ни мудрость, ни сила не передаются по наследству, а правящие семьи со временем вырождаются. Поэтому человечество отвергло абсолютную власть наследных правителей. Теперь пришла пора распрощаться и с демократией. Толпа не может управлять судьбами мира. Ее интеллект равен интеллекту глупейшего из составляющих ее индивидов. Они всегда хотят все и сразу, вечно попадаются на посулы легкого богатства и иллюзорной безопасности. В итоге демократия оказывается лучшим способом для того, чтобы диктаторы набирали себе армии сторонников, а воротилы от бизнеса заставляли людей работать на себя за пустые обещания. Но эти обманщики не менее слепы, чем те, кого они обманывают. Они забывают, что тот, кто сеет ветер, обязательно пожнет бурю. Любой обман всегда вскрывается, и нет страшнее дурака, который осознал, что его оставили в дураках. И вот мы имеем то, что имеем: мир, стремительно идущий к пропасти. И вы знаете это. А еще вы знаете, что его можно двинуть совсем в другом направлении. Народы должны вести мудрейшие. Те, кто видят на много шагов вперед. Их предвидения всегда непонятны обычным людям. Их решения кажутся плебеям странными и нелогичными. Но только тот правитель, что пронзает взглядом грядущие десятилетия и века, способен вести народ к благоденствию. Только тот правитель, который действует исходя из нужд завтрашнего дня, способен возглавить государства и содружество наций. Будущее за мировым правительством мастеров и пророков. Таких, как мы с вами.

— Увольте, дорогой Гоюн, — натянуто улыбнулся я. — Говорить о том, что я мастер, способный управлять народами, это уж слишком большое преувеличение. А уж в пророки мне и совсем не по чину.

— Оставьте, — Гоюн поморщился так, словно я сморозил несусветную глупость. — Вы мастер боевых искусств. Вы мастерски управляетесь с корпорацией. Тот, кто обрел мудрость в малом, тот способен проявить ее в великом. А пророчества... Только для дураков это мистика. Вы должны понимать, что пророчества — это всего лишь плод развитой интуиции, большого опыта и сильного интеллекта. Тот, кто понимает, куда течет река, тот сможет предсказать, и как пройдет ее русло. Не принижайте себя. Вы один из тех мастеров, которые могли бы взвалить на себя груз ответственности за Землю.

— Вместе с вами, я полагаю? — устало спросил я. Гоюн ничего не ответил и лишь насмешливо скривил губы.

— Зачем вы позвали меня? Зачем я вам нужен? — я с трудом скрывал раздражение за показной усталостью.

— Вы знаете, какое влияние я приобрел в мировой экономике, — вместо ответа сказал Гоюн.

— Откуда мне это знать?

— Из результатов расследования, которое вы проводите вместе с полковником Маминым, по личному заданию вашего императора.

Я прикрыл глаза и сделал вид, что не расслышал его слов.

— Я приобрел блокирующий пакет в корпорации «Земля», — спокойно продолжил Гоюн. — Если объединить его с вашим, он станет контрольным. Вместе мы сможем так встряхнуть мир, что он падет к нашим ногам. Пришла пора действовать. Если бы вы были простым толстосумом или обычным отпрыском древнего знатного рода, я бы не стал вести с вами эту беседу, а обвел бы вас вокруг пальца, как обвел десятки других.

— Или убили? — перешел я в контратаку. — Лора Онасис умерла при весьма загадочных обстоятельствах...

— Я лишь следую воле мирового Дао, — Гоюн молитвенно сложил руки. — А всякий, кто идет против мирового Дао, так или иначе уничтожает себя.

— Хватит, — я изо всех сил вцепился руками в края стола. — Чего вы от меня хотите?

— Да вы ведь поняли уже все, — усмехнулся Гоюн. — Я лишь хочу добавить, что мне было бы очень печально вступать в единоборство с таким мастером, как вы. Я бы предпочел сотрудничество с вами. Подумайте, стоит ли защищать мир чванливых индюков и эксплуататоров только потому, что он дает видимость стабильности? Давайте вместе создадим новую реальность, более прекрасную и счастливую. Я не требую от вас немедленного ответа, — добавил он, выдержав многозначительную паузу. — Поживите у меня в поместье. Кристина проводит вас в вашу комнату. Я верю, что мы найдем общий язык.

Я медленно сделал несколько глотков чая, вытер губы салфеткой и поднялся.

— Благодарю вас за приятную беседу и роскошный обед. Был чрезвычайно польщен возможностью познакомиться с вами и взглянуть на ваше поместье. Оно великолепно. Но меня, к сожалению, ждут неотложные дела.

Глаза Гоюна, внезапно ставшие хищными, с новой силой впились в меня. Кажется, он уже решил, что сумел подавить мою волю и может манипулировать мной, как делает это со своими последователями. Не тут-то было. Я умел играть в гляделки и ответил ему таким кинжальным взглядом, что Гоюн от неожиданности сморгнул и отвел глаза.

— Жаль, — произнес Гоюн, растягивая слова. — Очень жаль, что вы так быстро покидаете нас. Я надеюсь, что вы в скором будущем найдете время снова посетить меня или хотя бы связаться со мной по телефону. Люди нашего уровня обязательно должны поддерживать тесный контакт. И помните: тот, кто идет против мирового Дао, теряет все и гибнет.

Я молча поклонился собеседнику, вставив правый кулак в левую ладонь. Он ответил мне тем же.

— Не утруждайте себя проводами, — сказал я. — Я найду выход.

— Надеюсь, что вы так же легко найдете и обратную дорогу в этот дом, — сдержанно улыбнулся Гоюн.

Когда я проходил через центральный холл, из боковой двери ко мне вылетел Андрей.

— Ваша светлость! — вскричал он. — Вы уже уезжаете? Позвольте мне остаться здесь. Меня согласился наставлять учитель девятой степени!

— Оставайся, — бросил я ему, не оборачиваясь. — Расчет получишь по почте.


По дороге в аэропорт я медленно выполнял дыхательные упражнения. Мысли снова обретали ясность и стройность. Я привык спокойно принимать удары и стойко переносить поражения, но удар, нанесенный Гоюном, был слишком силен, а сражение, которое я проиграл сегодня, могло привести к полному разгрому в войне. Конечно, осведомленность Гоюна оказалась полной неожиданностью для меня. Если в самом окружении императора завелся предатель, то на кого можно положиться?

Но не это ошеломило меня больше всего. Я был в растерянности оттого, что не знал, как возражать Гоюну, ведь в глубине души был согласен с большинством сказанного. Воистину, этот человек знал, кому и что говорить!

Я мысленно обратился к прошлому, ко времени ученичества у Ма. В ту пору, проиграв бой более сильному сопернику, я уединялся, собирался с силами, анализировал причины былых неудач, готовился и вновь бросал вызов. Я поступал так до тех пор, пока не превзошел всех живших в доме мастера учеников...

Я печально улыбнулся. Если бы все было так просто! Воистину, прав был наставник, когда говорил: «Ушу — это упрощенная модель жизни». — «Слишком упрощенная», — добавил я про себя.

Как сражаться с противником, который видит тебя насквозь, читает самые сокровенные твои мысли, даже те, которые ты гнал от себя сам? Да и враг ли он? А что если он, напротив, верный союзник? Что если будущее действительно принадлежит таким, как мы?

Мне вдруг захотелось опереться на что-то твердое, прикоснуться к чему-то правдивому, чистому. Но куда пойти, кому доверять? Власть имущим не с кем поговорить по душам, даже браки мы заключаем не по любви, а по расчету. Чувства убиваются в угоду интересам, а я уже и забыл, когда в последний раз разговаривал с кем-то не ради выгоды, а просто потому, что меня интересовал собеседник. Мне было некуда идти.

Некуда?

Неожиданно для себя самого я поднял трубку спутникового телефона, быстро нашел нужный номер в электронном ежедневнике (слава богу, не стер!) и торопливо набрал его. Юля ответила почти сразу.

— Здравствуй, это я, — сказал я почему-то охрипшим голосом.

Последовала длинная пауза.

— Решил вспомнить бедную девушку из провинции? — насмешливо спросила она наконец.

— Юля, ты нужна мне.

Наверное, мой голос звучал как-то странно, потому что она сразу изменила тон.

— С тобой что-нибудь случилось?

— И да, и нет. Ты нужна мне. Пожалуйста, ты можешь приехать?

— Куда? — тут же спросила она.

— У меня есть имение под Москвой. Извини, не хочу называть его. Я говорю по открытой линии. Через двенадцать часов я буду там. За тобой приедет мой шофер.

— Хорошо, — согласилась она.

— Может, у тебя есть какие-то неотложные дела? Я могу...

— Не надо. Присылай своего шофера. Я останусь сколько нужно.

Часть 2 Притаившийся дракон

Глава 13 В ДЕРЕВНЕ

Я сидел на постели и разглядывал спящую Юлю. За окнами, над деревьями с пожелтевшей листвой, хмурое небо готовилось пролиться мелким осенним дождем. Очередное утро выдалось хмурым и прохладным, но плохая погода не портила мне настроения. Впервые за долгое время я вырвался из привычной суеты, из душного города, и теперь упивался тишиной и царившим вокруг покоем, впитывая в себя живительную силу полей, лугов, лесов. Такое со мной бывало и раньше, но я давно не уезжал из Петербурга так далеко и так надолго.

И было в этой моей добровольной ссылке нечто новое... а может быть, древнее, но такое давно забытое? Я довольно рано превратился из романтика в закоснелого циника, мне давно уже стало казаться, что само слово «любовь» сделалось достоянием легенд и мифов. Своих женщин я привык называть про себя половыми партнерами, а привязанность к ним считал странным анахронизмом. Я никогда не сдерживал своих инстинктов и думал, что чем больше обворожительных дам мне удастся затащить в постель, тем будет лучше; длить отношения с моими любовницами я не стремился. Даже семью я создавал, следуя не привязанности, а политическим интересам рода и обычаю людей своего круга. Неудивительно, что эта попытка закончилась полным провалом: не то чтобы я или моя супруга оказались не созданными для семейной жизни, а просто случилось так, как, наверное, и случается в большинстве семей. Лена попыталась сделать меня таким, каким представляла себе супруга — отпрыска знатного рода, входящего в тридцатку богатейших людей планеты, влиятельнейшего вельможу империи. А я оказался слишком несговорчив, слишком привязан к своему образу жизни.

Сколько женщин прошло с тех пор через мою постель? Они были разные, происходили из самых разных сословий, но ни разу я не позволял нашим отношениям продлиться сколько-нибудь долго и никогда больше не искал себе постоянную спутницу жизни. Я всего лишь воплощал свои фантазии, отдавая взамен то, чего хотели женщины: страсть, деньги, дорогие подарки... Только завладеть собой я не позволял ни одной из них и никогда не стремился проникнуть в их души. Кажется, моих дам это устраивало.

Я и не предполагал, что с Юлей все сложится иначе. Обеспечив ей небольшое состояние, я вежливо, но твердо дал понять, что наши отношения подошли к финалу. Она приняла мое решение без слез и истерик, без длинных объяснений, и мне казалось, я вычеркнул ее из своей жизни...

Я снова посмотрел на спящую Юлю. Что в ней было такое, что заставило меня вспомнить о ней в трудную минуту? Что произошло между нами в ту неделю в Висбадене? Внешне этот роман ничем не отличался от обычного моего романа с красивой девушкой: флирт, поездки в дорогие рестораны, осмотр окрестных замков, разговоры ни о чем... Почему именно она осталась в моей памяти?

Я всегда считал, что умею видеть людей. Нашел ли я в ней особенно острый ум? Нет. Она неглупа, но не более. Какие-то тонкие душевные свойства? Вроде нет. Она обычная добрая, неглупая девушка, которая всего лишь ищет свое место в жизни и мечтает о большой любви, как я мечтал когда-то. Она не желает окружающим зла, не завистлива. У нее есть свои принципы, и она старается им следовать. Вроде, ничего особенного. Для человека это норма, точнее... должно быть нормой.

Я поправил на ней одеяло. Много ли я видел нормальных людей в последнее время? Кто не подточен злобой, завистью, кто ради корысти не готов переступить через провозглашаемую им же самим мораль? Я увидел в ней то, что уже не чаял увидеть ни в ком: нормального человека, неискалеченную, неиспорченную, стремящуюся к свету душу. Она была искренна, когда вместе с Андреем постигала учение «Небесного предела». Она искренне разочаровалась в секте, когда увидела обман со стороны своих бывших товарищей. Она и со мной была искренна каждую минуту.

«Почему же я расстался с ней?» — спросил я себя и тут же нашел ответ: мне хотелось сохранить веру в нормальных людей. Сколько раз прежде мне казалось, что я встретил такого человека, — и что потом? Предательство или склока по пустяковому поводу, разочарование и разрыв. Может быть, я уже давно разуверился бы в роде людском, если бы не помнил слова старого Ма: «Лучше тысячу раз разочароваться в отдельных людях, чем один раз — во всем человечестве». Я не разочаровался в человечестве, но ограничил круг общения: лучше в одиночестве верить, что где-то есть что-то здоровое и чистое, чем видеть вокруг лишь грязь и гниль.

Что же тогда заставило меня позвонить ей, когда я вдруг понял, что потерпел поражение? Я вспомнил, как когда-то, незадолго перед отъездом из Китая, я спросил Ма, что такое чань. «Чань, это когда висишь в воздухе и тебе не на что опереться», — ответил мастер. Что ж, возможно, произошедшее со мной в Калифорнии и имело отношение к чань. Но я привык прочно стоять на ногах, и когда земля подо мной зашаталась, рад был ухватиться за что угодно, лишь бы не упасть. Эта девушка, за время общения с которой я не почувствовал ни толики фальши, стала моей спасительной соломинкой.

«Интересно, что будет дальше»? — подумал я. «За деньги ручайся, за людей никогда», — так обычно говорил учитель, и только со временем я понял, насколько он прав. Порвать с ней отношения? Логика требует именно этого. Сознание подсказывает, что никаких обязательств перед Юлей у меня нет. В конце концов, я ни единым намеком не давал ей возможности подумать, что наши отношения могут вылиться во что-то большее, чем обычный мимолетный роман. Иски адвокатской конторы Морозова против журналистов, позволивших себе лишнее в описании наших с Юлей отношений, уже сделали ее весьма обеспеченной женщиной. Казалось бы, самое простое — это сказать сейчас: «Извини, дорогая, нам было хорошо с тобой, но наши пути расходятся», подарить коттедж в Ливадии или Новом Афоне и проститься навсегда. Она бы поняла, а я был бы избавлен от опасения, что подпустил кого-то слишком близко к себе, слишком привязался к кому-то. Когда живешь на огромной скорости, даже незначительное препятствие может привести к катастрофе. Я не мог позволить ей остаться около себя. Этому противились и логика, и опыт... но этого требовало мое сердце.

Я резко встал, наверное, слишком резко, потому что Юля зашевелилась, открыла глаза и потянулась.

— Ты уже встал? — спросила она. — Сколько времени?

— Спи, еще только шесть.

— А ты работать?

— Да, есть кое-какие дела.

— Господи, чем ты только занимаешься?

— Имениями. Они запущены, и я хочу кое-что поменять. Сегодня в час пополудни должен приехать архитектор. Я решил перестроить левое крыло...

— И ты это называешь отдыхом? — лукаво улыбнулась она. — Я тут подсчитала, что у тебя здесь десятичасовой рабочий день, без выходных.

— Так это отдых для меня, — рассмеялся я. — Обычно я работаю четырнадцать, а то и шестнадцать часов в сутки.

— Трудяга! — она притворно нахмурилась. — А мы-то, простые смертные, думаем, что у вас вся жизнь: вернисажи, «скачки, рауты, вояжи».

— Самая работа, — с шутливой важностью согласился я. — Особенно если вернисаж в посольстве Поднебесной империи, на скачках присутствует цесаревич, раут проходит с членами правления союза предпринимателей, а вояж предстоит на императорской яхте. А ты думаешь, основные решения принимаются на официальных переговорах и конференциях?

— Ты хоть когда-нибудь отдыхаешь? — спросила она уже серьезно.

— С тобой, — ответил я неожиданно для себя.

Ее лицо вдруг стало необычайно серьезным.

— Ты уничтожишь себя. Сожжешь — и сам не заметишь. В твоем ритме ни один нормальный человек и месяца не выдержит.

— Может, и не выдержит, — я пожал плечами. — Я выдержал уже пятнадцать лет. В конце концов, это мой выбор. Я могу и отказаться от него.

— Правда?! — она снова хитро прищурилась. — А слабо сегодня все бросить и поехать вместе кататься?

— Я пригласил архитектора на час. Заставить его ждать было бы невежливо. А в остальном нет проблем. Давай после завтрака поедем верхом в Горелово. Как раз к часу обернемся.

— Горелово? Где это?

— Одно село на окраине имения. Никогда там не был. Говорят, самое бедное в уезде.

— Горелово, — повторила она. — Прямо как у Некрасова.

— «Горелово, Неелово, Неурожайка тож», — припомнил я. — Вот и посмотрим, кому не живется «весело, вольготно на Руси».

Лошади рысили по лесной дороге. Небо по-прежнему хмурилось, но, кажется, дождем уже не набухало. Я иногда с опаской поглядывал на Юлю, которая еще не очень уверенно держалась в седле, но всякий раз весело улыбалась мне, давая понять, что чувствует себя прекрасно и никакой опасности нет. От свежего ветра, напоенного лесными запахами, лицо ее раскраснелось и светилось счастьем.

«Интересно, что ее привело в такой восторг? — подумал я рассеянно. — Понравилось ездить верхом или почуяла свою женскую власть? Если второе, то, пожалуй, она несколько переоценивает свои силы».

Лес закончился. Мы въехали на вершину холма, и я осадил лошадь. Рядом со мной остановилась Юля. Перед нами открылся восхитительный пасторальный пейзаж. Небольшая речка петляла среди лугов и полей, раскинувшихся на пологих холмах, и убегала к темневшему на горизонте лесу. В ее излучине, у холма, увенчанного маленькой церковкой, притулилась небольшая деревенька. Ни церковь, ни деревенские дома не блистали богатством отделки, но лучи солнца, неожиданно выглянувшего из-за туч, так ударили в золоченый купол церкви, так ярко заставили его засиять, что мы невольно зажмурились.

— Как красиво! — воскликнула Юля.

Я прикрыл ладонью глаза от слепящего сияния купола. Было что-то особенное, неземное в гармонии собравшихся на горизонте грозовых туч и отважном блеске церковной позолоты.

— Жаль, не дал мне бог таланта живописца! Вот бы такую картину написать!

— Мне кажется, что люди, которые живут среди такой красоты, просто не могут быть злыми, — чуть помолчав, заметила Юля.

— А вот мы сейчас спустимся вниз и посмотрим, — усмехнулся я.

— Только не быстро, — попросила Юля с опаской.

— Хорошо, — я тронул поводья, и лошадь медленно зашагала вниз по склону.

Некоторое время Юля молча ехала рядом.

— Ты так изменился за то время, пока мы не встречались, — проговорила вдруг она.

— Что это ты сегодня заинтересовалась? — повернулся я к ней.

— Да так, — она отвела глаза.

«Все еще боится меня», — с грустью подумал я.

— Передо мной поставили вопрос, на который я не сразу нашел ответ.

— Честно говоря, ты не производишь впечатление человека, который долго думает над вопросом.

— Это только кажется.

— Вот как?! И что же повергло в такое замешательство самого князя Юсупова?

— Небольшая логическая задача. Представь, мы живем в стабильном мире. Он несправедлив: люди рождаются в неравных условиях и не могут раскрыть себя в полной мере, одни страны и классы подавляют другие. Происходит целая куча несуразностей и несправедливостей, но мы к ним привыкли и научились устраиваться в этом несовершенном мире. И тут появляется человек, который говорит о том, что может изменить существующий порядок вещей. Он хочет предоставить всем по-настоящему равные возможности, хочет вывести творцов из-под власти капитала, ограничить алчность и притязания тех, кто получил доходные места не по заслугам. Он, словом, хочет создать идеальный миропорядок, в котором конфликты не будут кровавы и каждый сможет проявить себя согласно своим наклонностям и талантам.

— Но ведь это невозможно, — усмехнулась Юля.

— Что невозможно? — переспросил я.

— Изменить существующий порядок вещей.

— Это-то как раз проще всего. Он, собственно, все время меняется.

— Но чтобы так сильно...

— Можно и кардинально. Как сказал бы Архимед, «дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Антагонизм бушующих страстей позволяет сохранить стабильность мира, но если кто-то нарушит баланс, мир перевернется мгновенно.

— И неужели его можно сделать таким, как ты описал?

— Теоретически, да.

— Ну, тогда, это был бы прекрасный мир, — подумав, заметила Юля и вдруг лукаво усмехнулась, — но неуютный для князей Юсуповых.

— Почему же? — удивился я.

— Им пришлось бы поделиться с неимущими состоянием, доставшимся по наследству от предков.

— Ради сохранения общественного спокойствия я мог бы на это пойти. Семнадцатый год научил нас многому.

— Властьимущим пришлось бы нести крупные расходы на социальное обеспечение.

— Вряд ли превышающие те, что мы несем сейчас. У нас ведь социальная рыночная экономика, а наша семья никогда не уклонялась от налогов.

— Они должны были бы поступиться влиянием и властью.

— Те, кто не обладал ни умом, ни талантами, никогда не смогут играть серьезной роли, к какой бы семье они ни принадлежали. Другой вопрос, куда направлять таланты и как использовать ум. Но достойным людям в такойсистеме всегда нашлось бы место. Более того, им было бы много легче утвердиться во власти.

— И влияние князя Александра Юсупова выросло бы? — она внимательно посмотрела на меня.

— Он мог бы занять очень высокое положение в новой иерархии, — ответил я, чуть подумав.

— Но тогда ему стоило бы всеми силами поддержать подобные перемены.

— Возможно, но есть одна загвоздка. Нарушение баланса ведет к быстрым переменам... слишком быстрым для общественного сознания. Можно перевернуть мир, но создать при этом такой хаос, что путь к желанному благоденствию растянется на века.

— Но ведь это будут перемены к лучшему. Неужели люди не поймут своей выгоды?

— Резкое изменение образа жизни выбьет у них почву из-под ног, лишит чувства защищенности. Крушение старых, проверенных ценностей аукнется анархией, а анархия — это биржевой коллапс, резкий рост цен на товары первой необходимости, локальные войны с множеством жертв... Может, сейчас наш мир и несправедлив, но мы, по крайней мере, давно уже отвыкли от столь серьезных потрясений. Взрыв может быть ужасающим и кровавым. Не зря говорят, благими намерениями мостится дорога в ад.

— Тогда надо бороться против этого.

— То есть встать на сторону тех, кто пытается сохранить существующий порядок вещей, — усмехнулся я. — Тех, кто несет бред о таинстве власти и тем укрепляет власть олигархии, кто разговорами о священной собственности защищает права грабителей на награбленное, заменяет духовный путь церковными догмами и ритуалами, скрывает эксплуатацию за красивыми россказнями о содружестве труда и капитала, — короче, защищать несправедливость этого мира.

— Я не понимаю тебя! — отчаянно замотала головой Юля. — Ты только что говорил о том, что надо предотвратить взрыв...

— В том-то и беда, что ко взрыву мы идем под флагом борьбы за справедливость, а стабильность защищают обманщики и воры.

— И что же ты выбрал? Кого поддержишь?

— Никого. Разрушать существующий порядок вещей — неприемлемо для князя Юсупова. Поддерживать подлецов — невозможно для Сяо Лунга.

— Значит, ты будешь ждать, кто кого победит?

— Я знаю исход.

— Чем же все закончится?

— Ничем. Все останется как есть.

— Тогда и беспокоиться нечего, — передернула плечами Юля.

«Может быть, если не знать, на какую бурю способен Гоюн, — подумал я. — Тигр явно готов к прыжку, и какая разница, будет ли эта атака губительна для него самого, если пострадают невинные люди?»

Некоторое время мы ехали молча.

— Ты говорил с Гоюном? — спросила вдруг Юля.

Я резко повернулся к ней.

— С чего ты взяла?

— Так, показалось.

— С Гоюном.

Я почему-то пришпорил лошадь, но Юля быстро нагнала меня.

— Ты боишься его? Наверное, он действительно опасный человек. Я ведь долго верила ему.

— Он действительно опасен, очень опасен... но я боюсь себя.

— Он предлагал тебе встать на его сторону?

— Да.

— Ты отказал?

— Да.

— Ты не боишься, что он захочет убить тебя?

— Нет. Он, как и я, сам не совершает гадостей. Мы с ним оставляем неблагодарную работу другим и пользуемся плодами их ошибок.

Мы выехали к асфальтированной дороге, ведущей в деревню, и поехали по обочине. Вскоре я уже украдкой наблюдал за крестьянскими избами. Старые, примерно шестидесятых годов постройки, типовые дома выглядели убого. Я вспомнил роскошные коттеджи в Архангельском, самом большом имении Юсуповых. Там еще лет пятнадцать-двадцать назад самые последние крестьянские семьи перебрались в просторные дома, не похожие один на другой и напичканные самым лучшим оборудованием. А здесь люди все еще ютились в сборных домиках, наподобие тех, что распространены в странах Северной Америки.

Я аккуратно объехал большую выбоину на дороге — судя по всему, давнюю, еще с лета оставшуюся. Неужто никому из жителей деревни за все время так и не пришло в голову вызвать дорожную службу? Если так, то в этой деревне действительно было немало проблем.

Несколько удивляло отсутствие людей на улицах и во дворах. Хотя автомобили: старые ржавые пикапы и малолитражки — стояли за воротами, самих жителей я нигде не увидел. Мы проехали чуть дальше и услышали шум и крики, доносившиеся с «пятака». Очевидно, мы поспели к разгару какого-то местного праздника.

Мы свернули за угол и оказались у магазина. Весь «пятак» был заполнен народом. Под гиканье и одобрительные возгласы зрителей в центре круга, образованного толпой, нещадно молотили друг друга десятка два молодых людей, и их яростные вопли, мат, стоны и глухие звуки ударов сливались с улюлюканьем толпы. Две женщины, громко причитая, тащили к обочине какого-то парня с разбитым в кровь лицом.

— Что это? — изумленно спросила Юля.

— Кулачные бои, — ответил я.

— Какая дикость, — фыркнула она.

— Традиция.

Нас заметили. Постепенно мы привлекли внимание всех зрителей, и драка в центре площади тоже начала затихать. Лишь один парень, лет двадцати пяти на вид, все никак не мог успокоиться, ругался и кидался на противников. Его отталкивали, пытались утихомирить, а он все не унимался.

— Охолонь, Федор, — подошел к буяну невысокий осанистый старичок. — Князь к нам пожаловал, а ты бузишь.

Федор застыл на месте и растерянно посмотрел на нас с Юлей. Кажется, он был изрядно пьян.

— Добро пожаловать, ваша светлость, — старик, подойдя к нам, поклонился.

— Здравствуйте, — я спрыгнул с лошади, передал поводья подскочившему ко мне мужику и помог спешиться Юле.

— А у нас тут праздник, ваша светлость, — сообщил подошедший старик. — Рождество пресвятой богородицы празднуем.

Кажется, это был староста, но я никак не мог вспомнить его имени.

— Вижу, — улыбнулся я. — Традиции бережете.

Вокруг нас уже стал образовываться плотный круг деревенских жителей.

— Точно так, ваша светлость, — приосанился старик. — Кулачным боем молодежь тешится. А сейчас, коль оказали честь в деревеньку нашу пожаловать, не откажите и за праздничный стол с нами сесть.

— Спасибо, — ответил я. — Надолго у вас задергаться, увы, не сможем, но от приглашения не откажемся.

Старик степенно поклонился.

— Столы сейчас накроют. Все готово уж, только ждали, когда молодежь натешится. А пока извольте, ваша светлость и вы, сударыня, в моей избе полчаса обождать.

Вместе со стариком мы отправились к одному из ближайших домов, но дорогу нам неожиданно преградил нетвердо державшийся на ногах Федор.

— Опять князья за счет мужика пировать будут? — воскликнул он. — Опять нам дармоедов кормить?!

Окружающие зашипели на смутьяна, но я жестом дал понять, что хочу поговорить с обидчиком. Когда ропот утих, я смерил взглядом Федора: рослый, примерно на голову выше меня, плечистый, лицо грубое, в глазах неподдельная злость.

— Объясните, Федор, — холодно спросил я, — откуда родилось предположение, будто я живу за ваш счет?

— А как же? — Федор явно играл на публику. — Мужик горбатится, хлеб растит, животину разводит, а князья у него все забирают да еще и ренту за землицу дерут. А землица-то самая лучшая как раз князьям осталась.

— Если я не ошибаюсь, вашу продукцию у вас не забирают, а выкупают, — возразил я. — Притом вы можете продавать ее любому закупщику. Общий сход деревни, насколько я знаю, решил, что Горелово будет поставлять всю свою продукцию на основе долгосрочного договора, но любой крестьянин имеет право единолично выбрать стороннего закупщика.

— Все так, ваша светлость, — суетливо начал кланяться староста. — А ты, Федор, уймись, не позорь деревню перед высоким гостем.

— Уймись?! — зло выкрикнул Федор. — Да какой он высокий гость? Кровопивец он! А еще про стороннего закупщика тень на плетень навел. Можно бы стороннего нанять, да за то, чтобы ко мне одному за молоком ездить, закупщик три шкуры с меня сдерет!

— А что ж вы деревенскому сходу не предложили другого закупщика, если у него цены выше? — спросил я.

— Так ведь ваши-то закупщики вперед платят, — смутился Федор, — остальные-то по поставке. А сеять на какие деньги? В банк сунешься — там землю и дом заложить велят, а случись неурожай, так что же мне, по миру идти?

— Так чем вы недовольны, Федор? Моя закупочная компания кредитует вас без залогов, соглашается на погашение долга в счет урожаев будущих лет, платит проценты банку, несет риски, а вы не теряете имущество. Вот поэтому ее закупочная цена и ниже, чем у конкурентов. Так ведь зато и вы можете спокойно работать и не печалиться о будущем. К тому же вам не возбраняется взять у меня землю в аренду, увеличить оборот и свою прибыль.

— А почему ты, князь Юсупов, владеешь землями, которых взглядом не окинешь, а у меня, Федьки Кузнецова, надел такой, что семья с него едва кормится? — глаза Федора налились кровью, и он двинулся на меня. Тщедушный староста попытался преградить парню дорогу, но тот его как будто и не заметил. — Почему ты миллионами ворочаешь, а я тысчонку сберегаю, чтоб на Рождество семью в Москву свозить? Почему ты на «Руссобалтах» разъезжаешь, а я старый «Опель» починяю? Чем ты лучше меня? Отчего у тебя с рождения все, а у меня шиш с маслом?

Я холодно посмотрел в глаза собеседнику, и тот застыл на месте.

— Ты гражданин самой богатой и самой сильной страны мира, — тихо произнес я в нависшей тишине. — Это не шиш с маслом. За это поколения твоих предков кровь и пот лили. Твой месячный доход равен доходу целой деревни в какой-нибудь Бразилии или на Сицилии. А те же сицилийцы куда как богаче эфиопов, но знать об этом не хотят, а завидуют Федьке Кузнецову из Горелово. Так и будем друг друга достатком попрекать? Всегда есть те, кто живут хуже и лучше тебя. А то, что люди в неравенстве рождаются, так от века заведено, и не нам с тобой это менять. Мои предки за свои поместья службу служили, на благо отечества работали. Не только ради себя, а и чтобы детям своим добро передать. И ты своим детям хороший надел и богатый дом передать хочешь. Так не сетуй на судьбу, а работай, учись, детей в люди выводи. Сможешь на деревне богатейшим стать — кто тебя попрекать начнет? Чего ты хочешь от меня? Чтобы я раздал свое имущество таким, как ты? Могу. А что проку? Не ценит человек того, что даром получает, как ты не ценишь то, что от рождения имеешь. Богатство, которое без труда досталось, не вверх человека поднимает, а вниз тянет. Дам я тебе миллион, так ты и вовсе работать бросишь. Вижу, что бросишь. Вот сегодня праздник церковный, так почему ты не в церкви и не с семьей? А нет праздника, так почему не учишься, как со своего клочка земли большой урожай получить? Я же когда через деревню ехал, видел, что за трактора и сеялки в ангарах стоят. Прошлый век: топливо жрут, зерно разбазаривают. Почему не взял у меня в имении новую технику? Учиться надо, Федор, работать, любить свою семью и уважать соседей — а ты вместо этого кровь свою и чужую льешь в пустой потехе. Да будь ты хоть и сам князем, с такой жизнью все одно бедняком помрешь.

— Ох, хитры вы, баре, — набычился Федор. — И складно ты, князь, говоришь, а все не так получается. Я одно знаю: барин завсегда мужика облапошит. Не ровня мы вам. А вот ты, коль такой умный, встал бы в стенку с мужиками али против меня одного. Вот бы и посмотрели, кому что от бога дано.

— Да что ж ты, Федор, деревню нашу позоришь! — жалобно пискнул староста.

— Ну, если у человека кулаки чешутся, то словами его не успокоишь, — усмехнулся я. — Изволь, Федор. Только я ведь тебе и впрямь не ровня, сам за целую стенку постоять могу. Отчего б тебе не собрать таких, как ты, да и не выйти на меня разом? А я, чтоб интересней было, тому, кто меня положит, завтра же миллион рублей уплачу — но с условием! — предостерегающе поднял я руку, упреждая гомон толпы. — Те, кого я положу, учиться поедут, в сельскохозяйственный институт. Стипендию назначу, семьи ваши в обиду не дам, но кто диплом получить не захочет или не сможет, тот мне миллион уплатить должен будет. Согласны?

По толпе пробежал ропот.

— Ох, Сашенька... — Юля вцепилась мне в локоть.

— Я же тебе говорю, что если у человека кулаки чешутся, его не остановить, — тихо ответил ей я, высвобождая руку.

— Но если ты откажешься, крестьяне сами не пустят Федора в драку.

— А кто говорил про Федора?

Меж тем вокруг Федора собралась компания из десятка парней, и между ними завязался оживленный спор. Толпа гудела.

— Ваша светлость, — подскочил ко мне староста, — не погубите! Что же это содеется, если прознают, что в Горелово на вас напали?

— Ничего, — буркнул я, — скажут, что князь в кулачных боях решил поучаствовать. Имею я на это право или нет?

Староста сник, компания, собравшаяся вокруг Федора, развернулась в стенку.

— А что, князь, давай попробуем! — задорно крикнул Федор. — Только не говори потом, что тебя принудили!

Я отступил на два шага назад и развел руки, как бы приглашая противников нападать. Толпа подалась в стороны, только Юля осталась стоять рядом. Я строго посмотрел на нее, и она нехотя отошла к зрителям.

— Эхма! — Федор замахнулся правой рукой и побежал на меня.

«А ведь он не хочет учиться», — рассеянно подумал я, глядя на этого здоровяка.

Толпа ахнула. Очевидно, зрителям показалось, что я упустил возможность увернуться от удара. Однако, скользнув чуть в сторону, я присел, пропуская над головой огромный кулак, и, поднимаясь, легко ткнул противника пальцами под ребра. По инерции Федор сделал еще пару шагов и тяжело рухнул на землю, а на меня налетели новые кандидаты в миллионеры. Зная, что в кулачном бою удары ногами запрещены, я действовал только руками: заблокировал удар второго атакующего и тут же кулаком отправил его в нокаут, сместился к третьему и свалил его с ног упреждающим ударом по корпусу, уклонился от четвертого и врезал ему локтем в грудину. Пятый мертвой хваткой вцепился мне в правую руку — и тут же получил левой по почкам. Шестой постарался воспользоваться моим временным замешательством, но достал лишь на излете, зато схлопотал от меня контрудар в грудину аккурат на вдохе.

Я стоял в боевой стойке посредине «пятака». Вокруг меня, на почтенном расстоянии, мялись оставшиеся четверо Фединых друзей.

— Кто еще хочет стать миллионером? — громко спросил я.

Нарушить молчание никто не решился.

— Ладно, бог с вами, — я быстро сосчитал лежавшие на земле тела. — Шесть студентов сельхозинституту я уже обеспечил. Остальные тоже могут поступать на тех же условиях. Мне, уж извините, недосуг. Дела дома ждут. Подайте нам коней.

— Да как же так, ваша светлость?! — подскочил ко мне староста. — Вы уж простите их, дурных! Они не со зла. Может, все же на застолье останетесь?

— Да нет, считайте попировал, — ответил я. — И вправду дела, не обижайтесь.

Мне подвели лошадь, но когда я забрался в седло, староста ухватился за стремя и забормотал:

— Не серчайте, ваше сиятельство, только земелька у нас и вправду худая, не чета орлинской. Как ее обработать? Работаешь, работаешь — а толку чуть, еще и цены на зерно упали дальше некуда. Оттого и техника старая, оттого мы и соседей беднее. А делать-то что? Может, и впрямь цену закупочную поднимете?

— Подниму цену — буду себе в убыток работать, — ответил я. — Я бы и рад вам помочь, но даром обеспечивать вас из года в год не готов.

— Что же, значит, так тому и быть, — староста обреченно выпустил стремя и отступил в сторону. — Судьба, значит, наша такая, гореловская.

Я обвел взглядом собравшихся. Все они смотрели на меня с укором и печалью.

— А велика ли выручка от молочного скотоводства? — спросил я старосту.

В глазах у мужика мелькнул интерес, и в следующую секунду передо мной стоял уже не понурый лапотник, а деловитый середняк.

— Да вроде как треть от всех доходов, — почесал тот в затылке. — Да, пожалуй, около трети.

— Завтра приедешь в усадьбу к управляющему. Обсудите с ним приобретение маслобойки. Рассрочку дам на десять лет. Цех построите сами. Рентабельность там хорошая, через три года орлинские завидовать вам будут, — отрубил я и пришпорил коня.

Юля нагнала меня только минут через десять скачки. Поймав ее умоляющий взгляд, я осадил лошадь. Мы поехали шагом стремя в стремя.

— Почему ты так разозлился? — спросила она.

— Сам не знаю, — буркнул я.

— Федор...

— Федор тут ни при чем, — перебил я Юлю. — Я разозлился на себя.

— Почему? — в голосе Юли звучало неподдельное женское любопытство.

— Не люблю, когда мне задают вопросы, на которые у меня нет ответов.

— Но ты ведь так уверенно ему отвечал.

— Я нес обычную околесицу, которую всегда говорят власть предержащие, чтобы успокоить плебс. Отрабатывал свой хлеб манипулятора.

— Значит, ты сам не веришь в то, что говорил?

— Верю... Заставляю себя верить. Но подумай сама, что я могу ответить крестьянину, который спрашивает, почему я родился богатым, а он нет.

— Если задуматься, этот крестьянин не так уж беден. Ты сам ему об этом сказал. По-моему, правильно.

— Какая разница? Они видят только то, что видят, а видят они, что их соседи из Орлино куда как богаче их самих, а уж когда к ним приезжает князь Юсупов, то точно знают, кто на свете самый несчастный. Да и предки... Наивно же думать, будто мои предки заслужили свои привилегии только трудом, службой и талантом. Была кровавая грызня за власть, были многократные переделы собственности — а теперь потомки самых удачливых ходят в белых костюмах от Армани и выдумывают красивые теории. Но самая большая проблема в том, что сколько бы мы ни делились заработанным или награбленным, все равно кто-то будет беднее, кто-то богаче.

— Пожалуй, да, — задумалась Юля.

— Пожалуй, нет, — усмехнулся я. — Зачем нужен был визит князя Юсупова? Чтобы понять нерентабельность зернового производства на их землях и перспективность маслобойки? Это же азбука сельского хозяйства! Кто, как не они, должны это знать?! Вместо этого они сидят и ждут, пока кто-нибудь не устыдится своего богатства и не поможет им задаром, — и это в начале двадцать первого века! Неужели так сложно было самим собрать артель и купить в рассрочку маслобойку?

— Ты многого от них хочешь. У них ведь и образования никакого, кроме средней школы и сельского Училища.

— Образование — дело наживное. Они вполне могли за счет общины послать учиться пару способных ребят на экономиста и сельскохозяйственного управленца. А у них вместо этого головы забиты столетней дурью: мой дед рожь растил, отец растил, и я растить буду, хоть весь мир в тартарары полетит.

— Да, ты прав. Пожалуй, они сами виноваты в своем бедственном положении.

— Я опять не прав. Плохая земля никогда не позволит им сравняться с соседями из Орлино, сколько бы они ни старались. А уж с Юсуповыми они и подавно не сравняются. Так что и Федора я понимаю.

— Но ведь так повелось... от бога.

— Мы всегда валим на бога то, что не можем объяснить сами.

— Это естественно.

— Это глупо. Мы верим в совершенного всеблагого бога, но считаем, что мир, созданный им, несправедлив. Это же невозможно! Если Господь помещает нас в неравные условия, значит, он чего-то хочет от нас, а мы упорно не хотим понять, чего.

— А разве возможно понять промысел божий?

— В отношении к себе — необходимо. Иначе ты не выполнишь задуманное им.

Я заметил впереди машину и остановил лошадь. Юля проследила за моим взглядом и воскликнула:

— Это же внедорожник с усадьбы!

— Да, — кивнул я, — наверное, меня ищут. Возможно, что-то очень срочное.

— А почему они на мобильник тебе не позвонили?

— Я его в поместье оставил. Мы же договорились, что забудем о делах. Для меня это возможно, только если выключить телефон.

— Тогда поедем скорей, вдруг что-то случилось, — засуетилась Юля.

— Поедем, — я пустил коня рысью. — Кстати, может, тебе придется ненадолго вернуться к себе.

— Почему?

— Не хочу подставлять тебя под удар. Похоже, настает время драки.

Чутьем я уже угадал, с какой вестью разыскивает меня этот несущийся по полю красный внедорожник. Я почувствовал, что тигр прыгнул.

Глава 14 МОРОЗОВ

Я припарковал машину прямо у адвокатской конторы Морозова и вошел внутрь. На втором этаже дорогу мне преградил секретарь.

— Баша светлость, Григорий Васильевич в отъезде.

Я холодно посмотрел на него, и он попятился.

— Я уполномочен звать полицию, — жалобно пискнул он.

Не вступая в дальнейшие переговоры с секретарем, я отодвинул его в сторону и вошел в кабинет Морозова. Когда адвокат увидел меня, его глаза округлились, а руки судорожно вцепились в крышку стола.

— Ваша светлость! — воскликнул он. — Вы же...

— Я пришел поговорить с вами, Морозов, — я сел в кресло для посетителей.

— Но вы лишены всех прав управления коммерческими предприятиями...

— На основании ваших показаний, Морозов.

— На основании закона об ущемлении прав трудящихся!

— Да, на основании дурацкой нормы, что любые действия предпринимателей не должны снижать уровень жизни наемных работников.

— Именно так. — Самообладание начало возвращаться к Морозову. Он ухмыльнулся, но тут же улыбка слетела с его лица. — Почему вы так на меня смотрите?

— Я хочу знать, Морозов, почему вы предали меня.

— Я выполнил свой гражданской долг.

— Несколько десятилетий вы покрывали в судах любые действия моей семьи. В частности те, которые касались данной статьи закона. Вы прекрасно знаете, что она была принята под давлением профсоюзов. Вы знаете, что под эту статью можно подогнать любую серьезную реорганизацию, любой инвестиционный проект. Но вы также знаете, что любая компания, которая хочет выжить, должна периодически проходить через реорганизации и инвестировать деньги. Вы знаете, что в империи нет ни одной компании, которая не обходит этот закон. И вам известно, что закрывать глаза на нарушение этого закона за мзду — основной бизнес профсоюзных лидеров. Не изображайте борца за социальную справедливость и права трудящихся. Вы всегда защищали интересы нашей семьи, прекрасно зная, что в конечном счете они являются и интересами всех наших наемных работников. И вы никогда не отказывались принять гонорар за то, что выступали в суде с откровенно недостоверными данными. Почему сейчас вы дали показания против нас?

— Это был мой гражданский долг, — Морозов ослабил узел галстука. Кажется, он задыхался. — Да не смотрите же на меня так!

— Я вам помогу, Морозов, — холодно сказал я. — Я знаю, как пробуждается «чувство гражданского Долга» у таких, как вы. Меня вот что интересует: почему вы предали меня?

Морозов несколько мгновений сидел неподвижно, а потом вдруг вскочил и неистово зашептал:

— Хотите знать, ваша светлость? Так я вам скажу. Я был рожден в бедной мещанской семье в Калуге и рос без отца. Моя бедная мать вывела меня в люди, но знали бы вы, чего ей это стоило! О, вам никогда этого не понять! Ваш отец, наверное, думал, что облагодетельствовал меня, дав мне, нищему студенту, персональную стипендию, а потом заставив горбатиться на него от зари до зари. Как это похоже на всех Юсуповых — бросить кость, словно собаке, посадить на цепь и считать себя этаким меценатом! Да, я добился многого, да, формально работа, которую сунул мне ваш отец, была для молодого специалиста синекурой. Но вы, вы, ваша нынешняя светлость, от рождения имели значительно больше. Вы бездельничали, бражничали и хулиганили, а я отмазывал вас и спасал от полиции. Потом, когда ваш батюшка вправил вам мозги и вы занялись делом, я защищал ваши предприятия от профсоюзов и конкурентов. Благодаря мне вы заработали миллиарды — и что я получил взамен? Гонорары, которые утонут в вашем состоянии и не всхлипнут? А все почему? Потому что ваши предки несколько веков назад сумели превратить моих в холопов, обобрали их и заставили пахать на себя, как заставил меня ваш отец. И как ваши деды обряжали в сапоги холопа, который оказал им услугу, так и теперь я ношу кафтаны с барского плеча. Ваша бывшая жена захотела отобрать у вас часть собственности — а мне-то что до этого?! Чем я вам обязан? Я отработал многократно все, все, что вы мне дали, и все равно остался вашим холопом. Я, один из лучших адвокатов России, — холоп Юсуповых! Как просто актер крепостной!

Он резко сорвал с себя галстук и так дернул за воротник рубашки, что верхняя пуговица оторвалась и отлетела в сторону. Это, по-видимому, остудило его, и он продолжил уже спокойнее:

— У меня появилась возможность стать не просто состоятельным, а богатым, да, богатым человеком. Барином. А почему бы и нет? Назовите хоть одну причину, почему я должен поддерживать вас, а не вашу жену?

Он вызывающе вздернул подбородок и умолк.

— Вы маленькое дерьмо, Морозов, — тихо сказал я, — даром что хороший юрист. Проку в вашем краснобайстве нет, потому что честь и порядочность для вас не более чем товар, который надо продать подороже. И вы действительно вонючий холоп. Думаете, теперь, убив в себе все человеческое, станете барином? Вы никогда им не станете. Вы останетесь холопом, даже если получите все богатства мира. Вы сами выбрали такую жизнь. Вы раб своей зависти, а не семьи Юсуповых. Не знаю, стоит ли вам жить дальше. Думаю, это не имеет смысла. Вы так и будете предавать, пока не предадут вас самих. А этого ждать не долго.

— Вы ничего мне не сделаете, — презрительно скривился Морозов. — Суд освободил меня от ответственности за чистосердечное признание и раскаяние.

— А я и делать ничего не буду, — усмехнулся я. — Кто ты такой, чтобы я, аристократ, тебе, холопу, мстил? Сам сдохнешь. Я только в глаза тебе хотел посмотреть, чтобы понять. Теперь понял. Ты мне неинтересен. Прощай.

Я поднялся и вышел из кабинета. Еще когда я спускался по лестнице, до моих ушей долетел истерический крик из приемной: «Врача! Григорию Васильевичу плохо». Я вышел на улицу, сунул в карман квитанцию о штрафе за неправильную парковку, сел в «Мерседес» и только здесь обнаружил, что на моем мобильном телефоне висит отметка о пяти не принятых звонках и текстовое сообщение.

Сообщение гласило, что государь срочно требует меня в Царское Село. Я запустил двигатель и быстро вписался в поток машин.

У въезда в Александровский парк меня уже встречали. Рослый поручик-гренадер из дворцовой стражи сел на пассажирское сиденье моего «Мерседеса», показал дорогу к стоянке, а потом проводил вглубь парка, где у небольшого фонтана, среди вековых кленов меня ожидал император.

— Здравия желаю, ваше величество, — поприветствовал я его.

— Здравствуйте, князь, — легко приобнял он меня. — Знаю уже про ваши беды. Вот же незадача! Действительно, этот закон не дает никакой свободы предпринимателям. Я давно пытаюсь добиться его отмены, но, увы...

— Таковы правила игры, ваше величество, — пожал я плечами. — Я знал, на что иду, когда принимал управление корпорацией.

— Мне очень жаль, князь, что вы попали под действие этого закона.

— Ничего страшного и не стоит сожаления. Если к человеку в подворотне подходит хулиган и избивает, то пострадавшего можно пожалеть. Но никто ведь не жалеет боксера, который вышел на ринг и потерпел поражение. Я тот боксер, которого побили. Бывает.

— Рад, что вы не пали духом, и сожалею, что я не могу поддержать вас ничем, кроме сочувствия. Закон, как бы он ни был плох, превыше воли монарха.

— Ваше участие, ваше величество, многого стоит.

— Как и ваша воля к победе, — улыбнулся император. — Впрочем, я постараюсь сделать все, чтобы одна из ведущих корпораций империи не пострадала. Все же у нас не только народовластие, но и монархия. Поэтому есть шанс не только на справедливость и законность, но и на разумные решения. Как вы знаете, вопрос о передаче в управление коммерческих предприятий имперского значения, изъятых по «Закону о защите прав трудящихся», решается общественным советом. В него входят представители профсоюзов, союза предпринимателей, правительства, а председательствует цесаревич. По моей просьбе сегодня он выдвинул предложение передать корпорацию в управление не вашей бывшей супруге, как ходатайствовал суд, а вашей сестре Ирине. Совет согласился с этим предложением. Все сошлись на том, что неразумно передавать корпорацию межнациональной значимости человеку, обуреваемому ненавистью, даже если он имеет на это больше прав по гражданскому законодательству.

Я вновь низко поклонился.

— Теперь что касается вас, князь. Может быть, вернемся к разговору о должности министра иностранных дел? Я бы с удовольствием внес вашу кандидатуру в Думу. Во время Германского кризиса князь Васильчиков оказался совсем не на высоте. Мы чуть не потеряли контроль над ситуацией в немецких государствах.

— Но ведь он неплохо действовал на Дармштадтской конференции, ваше величество.

— Всего лишь реализуя ваш план.

— Бог с вами, ваше величество, я лишь подкинул несколько очевидных идей о том, как можно было бы выстроить политику в Западной Европе. Собственно план действий принадлежит именно Васильчикову. Князь не только разработал его, но и блестяще реализовал.

— То есть вы отказываетесь?

— Не сочтите за пренебрежение долгом, но мне не хотелось бы менять образ жизни. Только так я смогу и дальше быть полезным вашему величеству в качестве стороннего наблюдателя.

— Жаль. Чем же, однако, вы намерены заняться?

— Не беспокойтесь, ваше величество, я не чувствую себя обделенным. Напротив, у меня такое ощущение, что с плеч свалился тяжелый груз. Наверное, мне давно следовало отойти от дел. Мысли об этом приходили давно, но мешала гордыня.

— Гордыня? — удивленно поднял брови государь.

— Мне все время казалось, что лучше меня с делами никто не справится. Что это, как не грех гордыни? Но господь мудрее нас и, очевидно, решил подтолкнуть меня к необходимому решению. И вот теперь, освободившись от бремени ответственности, я для начала попутешествую. Займусь поисками смысла жизни.

— Вот как вы теперь заговорили, — покачал головой государь. — Что же, наверное, тем легче вам будет выполнить одну мою просьбу.

— Сделаю все, что в моих силах, ваше величество.

— Митрополит Московский и Коломенский Филарет, известный борец с сектантством, серьезно озаботился ростом популярности учения «Небесного предела». Я бы хотел, чтобы вы поговорили с ним...

Внезапно государь раскатисто расхохотался.

— Извините, ваше величество, — я удивленно посмотрел на него.

Император платком вытер выступившие от смеха слезы.

— Вот именно такое выражение лица, которое было у вас сейчас, было и у Филарета, когда я посоветовал ему поговорить с вами. Я знаю, что между вами и митрополитом давняя и взаимная антипатия, но все же просил бы вас поговорить с ним. Мы не можем недооценивать опасность, которую несет в себе эта секта, и любой ее противник — наш союзник.

— Конечно, ваше величество, я поговорю с Филаретом. Впрочем, как я вам уже говорил, мне кажется, что опасность секты переоценена. Собственно, она не является тоталитарной, наподобие «Белого братства» или «Аум сенрикё». Она популярна именно потому, что не устанавливает адептам жестких идеологических и социальных рамок и не стремится превратить их в фанатиков. Хочу заметить, что в этих вопросах она даже куда более терпима, чем русская православная церковь. Каждый из последователей видит в «Небесном пределе» духовное учение и путь реализации именно своих мечтаний, и, таким образом, все вместе они не представляют собою единой силы. По-настоящему опасен только сам Гоюн — человек, способный превращать влиятельных политиков в марионеток.

Государь внимательно посмотрел на меня.

— Так может, нам стоит нейтрализовать Гоюна?

— А вот этого делать нельзя ни в коем случае. Не дай бог «Небесный предел» получит своего мученика и обретет «святые мощи». Тогда он действительно станет влиятельной силой и сплотит множество сторонников. Раньше или позже Гоюна нейтрализует сам Гоюн, главное, не давать его секте врага, который заставит адептов объединиться.

— Возможно, — задумчиво произнес государь. — Но с Филаретом вы все же поговорите.

— Поговорю непременно, государь.

— Спасибо. Что же, не смею вас больше задерживать.

Я поклонился и зашагал по дорожке к стоянке.


Наш старый дом показался мне непривычно пустым. Только старый швейцар встретил меня в прихожей и принял плащ.

— Ваша светлость, Ирина Петровна ожидает вас в Мавританской гостиной, — в глазах старика читалось искреннее сочувствие.

«А ведь он очень болен, — вдруг подумал я, разглядывая большие мешки у него под глазами. — Как же я забыл об этом?! И почему мы вспоминаем о тех, кто предан нам, только когда нас самих ударит?»

— Спасибо, Антон Кириллович, — ответил я. — А почему вы здесь? Вы же на операцию должны были ложиться.

— Да какая уж там операция, ваше сиятельство, когда такие дела творятся? — смущенно прогудел старик.

— Ничего особенного не происходит, — улыбнулся я. — Земная ось не перевернулась, трубный зов не прозвучал. Вам обязательно надо позаботиться о своем здоровье. Я как раз собираюсь попутешествовать, а вы за это время подлечитесь. Знаете, как я рад буду увидеть вас в добром здравии? Ложитесь на операцию, а потом обязательно возьмите отпуск на пару — тройку месяцев. Можете отдохнуть в Александровне, можете в любом другом имении на полном пансионе.

— Да куда мне, — снова смутился швейцар. — Мне бы на родину, в Прохоровку съездить.

— Вот и отлично, поезжайте обязательно. И не забудьте получить у бухгалтера отпускные, — улыбнулся я и заспешил вверх по лестнице.

Ирина нервно мерила шагами гостиную. Увидев меня, она воскликнула:

— Шура, ну наконец-то! Я тебя уже два часа жду, сама не своя. Ты знаешь, что Анатолий сбежал к Елене? Только представь, какой подонок!

— Обычный холуй, стандартная реакция. Ничего особенного.

— И как ты держал такого!

— Исполнительный... и не брезгливый. Не каждую работу можно поручить честным и гордым. Специфика нашей жизни.

— Но какую гадость сотворила эта мерзавка!

— Она тут ни при чем, — отмахнулся я. — Ее использовали.

— Использовали?

— Это не важно. Я только что был у государя. Общественный совет решил передать корпорацию в управление тебе, а не Елене.

— Мне?! Но я не справлюсь, — всплеснула руками Ира.

— Справишься, — отмахнулся я. — Главное, не ломай систему управления, которую я выстроил... Ключевые посты заняты профессионалами, поэтому не затевай кадровых перемен — и система будет великолепно работать еще лет двадцать.

— Ах, Шура, оставь. Тебя все равно никто не заменит.

— Но без меня корпорация и не умрет. А мне сейчас надо уехать.

— Куда?

— В Порт-Артур. Там один мой «крестник» снимает фильм на мои личные деньги. Хочу посмотреть, как дела. Этого права меня суд не лишал. Имей в виду, скоро тебе предложат продать Николаевские верфи и наиболее плодородные земли. Либо предложат эксклюзивный контракт на поставку. Выглядеть это будет привлекательно, но не соглашайся. Это ловушка. Отказывать тоже нельзя. Если откажешь, тебя уберут, а во главе корпорации снова постараются поставить Елену. Сделай вид, что торгуешься, выдвини встречные, заведомо неприемлемые условия. Надо потянуть три-четыре месяца.

— А потом?

— А потом все кончится.

— Это те, кто использовал Елену?

— Да. Извини, подробнее не могу. Если я раскрою тебе больше, то подставлю под удар.

— Какой удар?

— Не знаю.

— Знаешь. Ты боишься, что со мной произойдет то же, что с Лорой Онасис. Она ведь тоже не хотела продавать корабли?

Я внимательно посмотрел на сестру.

— Возможно, все и не так плохо. Меня убрали значительно мягче.

— Они считали тебя менее опасным?

— Нет, они нашли мое слабое место — Елену. Туда и ударили. Наш с тобой противник — человек очень рациональный. Лишних сил он не тратит, кровь без нужды не льет.

— Мне становится все интереснее, кто этот неведомый враг, — горько усмехнулась Ира.

— Со временем узнаешь, — я приобнял ее за плечи. — Кстати, о Лоре. Я еще летом дал приказ тайно скупать акции ее компании. Продолжай это делать, только постарайся без огласки. Это важно. Почему, скажу позже. Извини, я немного устал сегодня, хочу отдохнуть часок. Давай подробнее поговорим после обеда? Мне нужно кое-что рассказать тебе о работе корпорации.

Она кивнула.

— Кстати, забыла сказать. Звонили из полиции. Такой вежливый ротмистр... Морозов умер. Они хотят взять у тебя показания. Извиняются, говорят, такая процедура.

— Как умер? — удивился я — Я же был у него утром.

— Скончался через десять минут после твоего ухода. Сердечный приступ.

— Вот как? Ладно, я поговорю со следователем.

— Шура, ты его не... — она подозрительно посмотрела на меня. — Ведь у вас там в ушу есть всякие удары... отсроченной смерти или как-то так?

— Нет, ударов отсроченной смерти не было, — покачал я головой. — Хотя в какой-то момент мне не хотелось, чтобы он жил дальше.

— Ты никогда не был мстительным.

— Я и сейчас не стремлюсь отомстить, я просто забочусь о будущем.

Глава 15 МОНАХ

Я вышел из дворца митрополита. На душе было мерзко. Да что там говорить, я был откровенно зол на себя. Филарет, как я и предполагал, оказался исключительным занудой. Конечно, я встречался с ним раньше, но только на официальных приемах, в присутствии огромного количества народа, где всегда имел возможность отвязаться от не в меру энергичного митрополита с помощью нескольких вежливых и ничего не значащих фраз. Теперь, связанный обязательством перед государем, я был вынужден больше часа выслушивать монолог его высокопреосвященства. Именно монолог, потому что, вопреки ожиданию, Филарет вовсе не пытался о чем-то со мной посоветоваться, а лишь обкатывал на мне тезисы своих грядущих выступлений: перед лицом грозной опасности запретить распространение всех неправославных учений в «традиционно православных землях» и пропаганду «новых богомерзких учений» по всему миру, призвать всех православных бороться против бесовства и утверждать свет истинного христианства. Все это в разных интерпретациях я слышал уже не однажды, и мне стоило немалого труда переварить новую порцию этой каши. В конце концов, наскучив пустой болтовней, я прервал излияния Филарета:

— Все, что вы говорите, ваше высокопреосвященство, чрезвычайно интересно. Безусловно, ваша паства оценит все сказанное вами по достоинству. Но я не советовал бы вам вступать в противоборство с Гоюном.

— Вы считаете, князь, — Филарет пристально уставился на меня, — что бороться против бесовства не есть долг каждого христианина?

— Бороться против бесовства — долг каждого честного человека, — ответил я. — Просто каждый должен выбирать задачу по силам. Мудрый воин не выходит на бой, который не сможет выиграть.

— Так вы считаете, что святая церковь не в состоянии справиться с Гоюном? — спросил Филарет.

— Конечно, нет, — продолжал хамить я. — Между вами разница, которая и определит ход соперничества. Гоюн умеет слушать оппонента, а вот вы, к примеру, Владыко, слушаете только себя. Гоюн сражается с реальным противником, а вы себе противников выдумываете. И пока вы гоняетесь за призраками, Гоюн имеет все шансы нанести вам смертельный удар в самое уязвимое место.

— Но государь вас рекомендовал как, гм, эксперта по китайским верованиям. Значит ли это, что его величество ошибся в вас и вы не в состоянии найти слабые места в учении Гоюна?

— Отчего же? Я-то могу найти слабые места, но вы не в состоянии в них ударить. Ваше вмешательство только усилит Гоюна. Он мастер. Неумелая атака на него опасна для самого атакующего, ибо он всегда найдет возможность извлечь выгоды из суеты своего врага.

— Например?

— Ну, например, ваша нетерпимость может испугать неправославное население и сорвать экуменическую работу патриарха. В результате русская православная церковь утратит часть своего влияния в России, а Россия — часть своей популярности в мире. Вы оттолкнете тех, кто мог бы стать нашим союзником, а уже Гоюн постарается утешить этих отвергнутых.

— Но, ваша светлость, — на лице Филарета появилась глумливая улыбка, — число православных неуклонно растет даже среди традиционно неправославных народов. В Америке ежегодно тысячи католиков и протестантов переходят в нашу веру. В буддийских странах — сотни тысяч. Даже Европа становится все более православной.

— Американцы и жители бедных азиатских стран переходят в православие только потому, что главная православная держава, Российская Империя, — это еще и самая богатая и развитая страна в мире. Они хотят быть причастными к ее успеху и процветанию, и религия помогает им в этом. Духовные же вопросы волнуют меньшинство из новообращенных. Уверяю, что если бы процветала Америка, многие нестойкие в православии бежали бы по той же причине в протестантизм или католицизм.

— Пусть так. Но ныне, слава богу, — Филарет истово перекрестился, — православный крест воссиял над миром. Не время ли сейчас утвердить православный порядок на всей земле?

— Может быть, — пожал я плечами. — Никогда не размышлял над этим вопросом. Я, как вам известно, частное лицо.

— Но государь указал вам помочь мне одолеть врага православия Ди Гоюна.

— Я согласился поговорить с вами, так как считаю, что Гоюн действительно представляет опасность для нашего мира. Но сейчас я вижу, что вы совершенно не годитесь в противники Гоюну.

— Вот как? — Филарет явно злился.

— Да, ведь вы живете в мире, который придумали сами. Видеть мир таким, какой он есть, вы отказываетесь. А Гоюн — нет.

— Тогда в чем его слабость?

— Его слабость в том, что он пошел в политику и пытается играть роль в экономике. Но вы на этом поле еще слабее.

Кой черт дернул меня так общаться с митрополитом? Мы расстались врагами, но сейчас меня это не особенно заботило. Я злился на себя, потому что не сумел держать язык за зубами. Куражился, как мальчишка...

Подходя к привратной церкви, я заметил, что на меня пристально смотрит какой-то монах. Несколько секунд мы рассматривали друг друга, а потом я узнал:

— Серж?

— Зосима, — поправил он меня.

— Ах да, я слышал. Ты, кажется, уже десять лет как принял постриг.

— Девять.

— Извини, запамятовал.

— Ты как здесь?

— Бог привел, — усмехнулся я. — Государь просил с Филаретом поговорить.

— Верно, испытание для тебя.

Я криво усмехнулся:

— Не сдержался.

— Да я тебя спокойным и не помню.

— Так ведь сколько не виделись! Я-то думал, что успокоился.

— Видать, нет.

Мы медленно двинулись по монастырской дорожке.

— Может, со стороны и видней. А ты как живешь? Смотрю, при самом митрополите обитаешь?

— Да, в том-то и беда, — тяжело вздохнул Серж. — Тяжко мне здесь. Я уж сколько прошу в монастырь меня отпустить. Суета здесь.

— Оно и понятно, — усмехнулся я. — Связи Ягужинских митрополиту нужны.

— Я Зосима, — с напором сказал Серж.

— И для митрополита?

Серж вздохнул и потупился.

— Ну а тебя что сюда привело?

— Долг. Государь попросил с Филаретом поговорить. Он, видишь ли, с учением «Небесного предела» сразиться решил, а я вроде как эксперт по восточным делам.

— Ясно. Филарет вояка известный.

— Вояка, вояка... борец с двадцать первым веком, — буркнул я.

— Ну вот, ты опять неспокоен.

— Мне-то что! Я в мире живу. Страшно видеть, как человек пытается время вспять повернуть, а ведь Филарет не один такой....

— На все божья воля.

— Может, итак. Господь велик. Только зачем-то он посылает нам все это?

— Чтобы испытать, а то и на верную дорогу вывести. Может, он тебя для того с митрополитом и свел, чтобы ты себя иначе увидел? Ты ведь за делами, небось, уже и себя видеть перестал.

— Да нет у меня сейчас особых дел, Се... отец Зосима. Отстранили меня от управления. «Закон о защите прав трудящихся» — не забыл еще такой?

— Вот оно как!

— Что, думаешь, и это испытание?

— Конечно. Если Господь всемогущ, то зачем ему безобразия допускать, как не затем, чтобы людей испытать?

— Ему надо испытывать? Неужели он чего-то о нас не знает?

— Человек свободен в своем пути: вверх или вниз, к богу или к дьяволу. Промысел божий в том, чтобы люди сами выбирали свой путь.

— Может, ты и прав, — согласился я, думая уже о своем. — Тогда, может, ты и правильно сделал, что от мира ушел. Может, и не надо в мирские дела вмешиваться: у меня свой путь, у других свой.

— Может, оно и так, — развел руками Зосима. — А может, и нет. Пути-то Господни неисповедимы, а заступничество за других — тоже путь. Твой-то, в миру, потяжелее моего будет.

— Вряд ли. Меня государь призывает, тебя митрополит держит — велика ли разница? А велика ли разница между тобой и старцами? Можно схимником и посреди царского двора быть, а можно и в монастыре распутствовать. Живи, как жил бы в монастыре.

— А ведь и верно... Не иначе, бог мне тебя послал, Александр. Ты сейчас на мой старый вопрос ответил.

— Знаю, — улыбнулся я. — Только ты ведь и сам мои сомнения разрешил.

— Вот как? Неисповедимы пути Господни, — шепотом повторил Зосима. — Что же, ступай с богом, Александр. — он перекрестил меня.

— Прощай, — слегка обнял я былого товарища.

Глава 16 ПОРТ-АРТУР

Самолет приземлился в международном аэропорту города Дальний. Пассажиров бизнес-класса выпустили через отдельный рукав, и мы сразу попали в отделанный мрамором общий зал. Хо ждал меня у выхода. Он был одет в деловой костюм и, кажется, заметно волновался. Мы вначале поприветствовали друг друга по китайской традиции, потом обменялись рукопожатием.

— Ты теперь выглядишь как настоящий предприниматель, — сказал я ему по-русски.

— Благодаря вам, — ответил он.

— Что же, поехали на вашу киностудию, сударь.

— А ваш багаж, старший брат?

— Его доставит аэропортовая служба. Я уже дал распоряжение.

Вместе мы вышли на стоянку автомобилей. Я украдкой окинул ее взглядом и удивился множеству огромных легковых монстров — от «Руссобалта» до «Тойоты». Даже в Петербурге и Москве я никогда не видел их в таком количестве одновременно. Подумав хорошенько, я понял, что в чем-то это даже логично. Порт-Артур — один из самых богатых городов Дальнего Востока, стоял на небольшом полуострове, который принадлежал Китаю, но после разгрома Японии достался России в аренду на девяносто девять лет и уже к пятидесятому году превратился в настоящий Эльдорадо. Здесь проходили огромные объемы грузов, сюда стекался финансовый капитал из сотрясаемой народными волнениями Поднебесной, отсюда инвестировали свои средства в Азию крупнейшие корпорации России. Здесь работали самые трудолюбивые китайцы, японцы и корейцы и самые предприимчивые русские. На русских деньгах и китайском трудолюбии здесь расцвели наиболее высокотехнологичные производства. Здесь продавались ценные бумаги всех крупнейших дальневосточных компаний, а котировки Порт-Артурской фондовой биржи служили одним из основных индикаторов мировой экономики, наравне с Петербургской, Лондонской и Нью-Йоркской. Подарив этому маленькому анклаву политическую устойчивость и обеспечив ему статус свободной экономической зоны, Российская империя в короткие сроки сотворила экономическое чудо: за считанные годы захолустный кусок китайской земли, разоренный японской армией, превратился в финансовый и промышленный центр всего Дальневосточного региона. Нигде в Азии квадратный метр площади не стоил столько, сколько в Порт-Артуре. Нигде не было таких высоких зарплат и такой высокой плотности населения.

И все же этот колосс, возникший буквально из ниоткуда, напоминал мещанина во дворянстве. Он был богат, но ему не хватало блеска и породы. Все здесь было непомерным, раздутым, приукрашенным. Как бедный провинциал кичится своей духовностью и добротой, якобы недоступной столичным жителям, так и этот нувориш кичился дорогими игрушками. Здесь строились дома по самым сумасшедшим и амбициозным проектам, здесь появлялись самые новые аттракционы и шоу, здесь земство спускало огромные деньги на украшение улиц и всевозможные карнавалы и шествия. И именно здесь дети некогда разбогатевших русских переселенцев и китайских аборигенов покупали самые дорогие машины, чтобы хоть как-то утереть нос «заносчивым» столичным жителям.

Меня всегда смешила эта показная напыщенность. Любую попытку пустить пыль в глаза, обозначить и утвердить свой статус за счет внешних проявлений я расценивал как признак слабости.

Хо подвел меня к огромной «Тойоте Авенсис».

— Это моя служебная машина, — смущенно произнес он. — Вы, наверное, не одобряете, что она такая дорогая. Конечно, я мог купить и подешевле...

— Нет, ты все правильно сделал, — одобрил я. — Здесь большинство ездит на таких машинах, а значит, покупать более дешевую — обрекать себя на неуважение окружающих.

«Да и сложно ожидать, что молодой парень, дорвавшись до денег, не прельстится дорогими игрушками», — добавил я про себя.

Хо сел за руль, а я на переднее пассажирское сиденье. Мы выехали со стоянки и вскоре уже катили по автостраде к сияющим небоскребам Порт-Артура. Из радиоприемника неслась тихая музыка. Невидимый певец исполнял романс «Выхожу один я на дорогу» на китайском языке. Я еле удержался от улыбки, когда вместо «Пустыня внемлет Богу», он спел: «Долина слушает Небо».

— Я слышал, что вас отстранили от управления делами, — сказал Хо. — Такая неприятность. Мне очень жаль.

— Пустяки, — отмахнулся я. — Давно искал возможности отдохнуть, вот мне она и представилась. Долина слушает Небо.

Хо понимающе кивнул.

— Вы, наверное, хотите посмотреть отснятый материал и побывать на съемочной площадке?

— Конечно. А много материала?

— Порядочно. Считайте, треть сцен уже сняли.

— Однако у вас и темпы, — присвистнул я.

— Коммерция, старший брат. Знаете, сколько стоит съемочный день? Я хочу получить максимальную отдачу от каждого вложенного вами рубля. Здесь все так снимают, поэтому Порт-Артур и выпускает почти столько же фильмов, сколько Москва.

— Похвально, — одобрил я. — Но качество страдать не должно. Фильмы из Порт-Артура, по сравнению с московскими и питерскими, не зря считаются дешевкой. Ты все же собрался снимать не только коммерческий фильм. Когда мы с тобой говорили в Петербурге, у тебя было много замечательных мыслей, как показать боевые искусства, потому я и профинансировал твой проект. Не хотелось бы ради коммерции терять смысл.

— Конечно, старший брат. Кстати, о финансах. Вы, наверное, захотите проверить расходы?

— Хватит и отчета главного бухгалтера. Мне будет куда интереснее узнать, какие изменения ты внес в сценарий.

— Вы так уверены, что я изменил сценарий?

— Конечно. Ты парень умный, работаешь, а значит, корректируешь свои взгляды, переоцениваешь сделанное. Так что без изменений не обошлось.

— Точно, — Хо снова слегка смутился. — Я и правда сильно изменил сценарий. Некоторые сцены оказалось сложно снять технически, а другие потребовал убрать коммерческий директор, сказав, что они не кассовые, но дело не в этом. Сейчас я действительно многое узнал, и многое переоценил, и, конечно, сценарий подправил. Знаете, меня это даже немного пугает. Сейчас я еще могу вмешиваться в сюжет, а потом? Ведь я буду развиваться дальше, на многие вещи стану смотреть иначе, от чего-то даже откажусь. А фильм таким и останется... Не будет ли мне потом стыдно за него?

— Не бери в голову. Ты снимаешь коммерческий фильм. Коммерческий директор считает, что фильм будет кассовым. А девятьсот девяносто девять зрителей из тысячи вообще не поймут, что ты хотел сказать. Кто-то увидит боевик с большим количеством драк, кто-то — детектив из жизни бизнесменов. Им другого и не надо. Вот увидишь, будут обсуждать постановку боевых сцен и сюжетные выверты, но не философию, которую ты стремился заложить туда.

— Но ведь будет тот один на тысячу, кто поймет. Учитывая, сколько народа посмотрит фильм, это не так уж и мало.

— Что ж, они порадуются, узнав в тебе ищущего.

— Боюсь, что не все так добры, как вы предполагаете, ваша светлость. Даже по боевым искусствам я могу судить, что большинство людей склонны подмечать чужие ошибки, а не успехи.

— А что тебе до них? Их ты все равно не переубедишь. Используй тех, кто поумнее: они помогут тебе понять твои ошибки. А остальные пусть куражатся.

— Эх, мне бы так относиться к жизни. Будет обидно, если мой фильм начнут критиковать.

— Начнут в любом случае. Чем лучше ты создашь фильм, тем жестче к нему отнесутся коллеги и критики. Никто не уделяет много внимания откровенной халтуре, зато если сделаешь что-то действительно стоящее, тогда держись. Кому-то не понравятся твои взгляды на жизнь, кто-то позавидует твоим успехам в ушу, кто-то — доходам, но все они будут критиковать именно фильм, потому что это проще всего. Терпи. Мир не переделаешь. Решай свои задачи. Вот ты снимешь картину и многое поймешь в коммерции, в кинематографии, получишь новый опыт, переоценишь взгляды. Это уже польза. А ты к тому же на этом еще и денег заработаешь, в то время как большинство людей за обучение платят. Видишь как замечательно! А критику дели на две части. Ту, что по делу, принимай к сведению. Опять же наука и, кстати, тоже бесплатная. Может, оно и стоило под огонь критики встать, чтобы много нового для себя узнать. А та, что со злобы, считай что комплимент. На бездарей не злятся по-настоящему. Люди злятся, когда их за живое задевают, а чтобы задеть за живое, уже нужна кое-какая сила.

— Кстати, — встрепенулся Хо, — я и в ушу кое-что новое открыл.

— Обязательно покажи, — улыбнулся я.


В ресторане отеля тихо играла музыка. Я неторопливо расправлялся со свиной отбивной. Хо ерзал на стуле и мало обращал внимание на свою тарелку.

— Старший брат, что же вы все молчите, — наконец не вытерпел он. — Вам не понравилось то, что вы увидели?

— Нет, тренировка была великолепной, — ответил я. — Ты очень многого добился за это время. Ты стал лучше двигаться. Молодец.

— Но мне кажется, вы чем-то расстроены? Или вас огорчили рабочие материалы фильма? Вам не понравились изменения, которые я внес в сценарий?

— Нет, фильм получается хороший.

— Тогда почему же?

— Скажи, зачем ты вообще затеял его снимать?

— Как зачем? Я же вам говорил. Я хочу рассказать правду о боевых искусствах.

— А она нужна? В кино?

— Конечно! Как же люди узнают правду?

— А как ее узнал ты?

— От учителя. И еще потому что практиковался.

— Они тоже могут найти учителя и практиковаться.

— Но так поступают только единицы.

— Значит, остальным это не надо: ни боевые искусства, ни правда о них.

— Как... не надо?

— А вот так. Зачем им это, если они все равно не занимаются ушу?

— Но может быть, они начнут заниматься, когда посмотрят фильм?

— Когда они посмотрят фильм, у них появится еще одна иллюзия. Кто-то решит, что ушу — это религия, кто-то, наоборот, отринет и учителей, и традиции. Мало ты видел недоучек, которые заявляли о создании собственных стилей? Адекватное восприятие ложится только на подготовленную почву. Ты ничего не объяснишь людям, только запутаешь их. Хочешь, чтобы шли заниматься ушу, — сними обычный боевик, и дело с концом. Люди на драки клюют. Зачем ты туда еще философию приплел? Или хочешь новую секту создать?

Хо потупился. Я с трудом стряхнул внезапно навалившуюся на меня сонливость и посмотрел на парня уже теплее.

— Ладно, не принимай близко к сердцу. Кажется, я слишком устал после перелета. Что-то не в своей тарелке.

— Конечно, старший брат. Вы так долго летели, потом сразу поехали на студию, потом тренировка...

— Не в том дело, — я с трудом поднял внезапно потяжелевшие веки. — Просто я боюсь за тебя.

— Боитесь? — Хо остолбенел.

— Не туда ты идешь, определенно не туда. Нельзя одновременно идти и внутрь и вовне. Ты снимешь хороший фильм, он сделает тебя звездой, ты будешь богат. Но ты еще привязан к деньгам, к дорогим машинам, к статусу. Ты хочешь быть богатым и знаменитым. Тебе нельзя туда, потому что ты еще в пути. Нам этого не прощают. Когда тебе будет плевать на все, тогда можешь быть кем угодно, а сейчас иди... Если свернешь, тебе этого не простят, уберут...

Я вдруг встрепенулся, словно очнулся ото сна. Что я здесь нес? Хо смотрел на меня ошарашенно, даже немного испуганно.

— Кто уберет, старший брат?

— Извини, я, похоже, и вправду очень устал. Сам не понимаю, что болтаю, — я с трудом боролся с накатывающей слабостью. — Пойду в номер, мне надо отдохнуть.

— Я помогу вам, — с готовностью поднялся Хо.

Глава 17 НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ

Я открыл глаза и оторопел. Я лежал в совершенно незнакомом помещении. Что со мной стряслось? Хо проводил меня в апартаменты, и... Я, кажется, уснул, даже не дойдя до кровати. Из-под полуприкрытых век я осмотрел помещение: комната метров пять на пять, драпированная шелком и обставленная мебелью из красного дерева с инкрустацией в китайском стиле. Куда же меня перенесли?

Я прислушался, но расслышать что-нибудь особенное так и не смог. Полежав несколько минут без движения, я осторожно поднялся и подошел к окну, скрытому за тяжелой занавеской. Окно было зарешечено. За ним я увидел сад, разбитый в китайском стиле. Я подошел к двери и потянул за ручку. Дверь оказалась заперта.

Никаких видеокамер я в комнате не обнаружил, но почему-то меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают. Побродив из угла в угол, я сел на кровать и задумался. Произошедшее со мной казалось невероятным, Похищения в современном мире — это вообще редкость. Похищение гражданина Российской империи — вещь немыслимая. В последний раз подобный инцидент произошел в семьдесят восьмом году, когда в Нигерии группировка повстанцев захватила корреспондента «Биржевых ведомостей». Уже через сутки на рейде Лагоса встал линкор «Императрица Мария», а еще через три часа группа спецназа Балтийского флота проникла на базу повстанцев, уничтожила всю охрану, освободила корреспондента и захватила в плен все руководство повстанческой армии. С тех пор никто ни в одной части мира не решался и пальцем тронуть гражданина империи. Если даже какой-нибудь наркоман по ошибке грабил русского туриста, полиция любой страны тут же со всех ног бросалась искать обидчика, чтобы поскорее отчитаться перед русским посольством и не подставлять свое государство под санкции Евразийского союза. Но похищение такого человека, как я, было не просто немыслимым, оно было невозможным... до сегодняшнего дня, очевидно.

Впрочем, и нападение на князя Юсупова у ресторана «Максим» показалось бы мне невероятным еще несколько месяцев назад. Да, кое-что менялось в этом мире, и я знал, кто является причиной этих перемен.

Время текло чертовски медленно. По моим прикидкам, прошло уже не меньше часа с того момента, как я очнулся. В конце концов, ожидание мне опостылело. Отдавать инициативу Гоюну было глупо, и я решил посмотреть, что он предпримет, если начну действовать я сам. Подойдя к двери, я с силой ударил ногой по замку. К моему удивлению, дверь распахнулась. Я пересек небольшую комнатку с диваном и двумя креслами и прошел в следующую дверь. Передо мной открылся Длинный коридор, а по коридору от меня со всех ног улепетывал какой-то человек. Я рванул следом.

Мы слетели в сад, и здесь я подсек беглеца. Он оказался китайцем, весьма крупным для азиатского племени.

— Кто ты? — рявкнул я на него по-русски и тут же повторил свой вопрос по-китайски.

Он испуганно таращился на меня и молчал.

— Где мы? — снова спросил я по-китайски. Он еще больше вжался в землю, продолжая ошалело пялиться на меня.

— А с вами значительно интереснее, чем я ожидал, — Гоюн вышел из-за поворота дорожки. На этот раз он был одет в синюю куртку и штаны, которые носит большинство китайцев, а на ногах у него я увидел мягкие тапки для занятий ушу.

— С вами тоже, — усмехнулся я. — Вы явно сторонник нестандартных решений. Похищение подданного Российской империи — это, знаете ли...

— Какое похищение?! — деланно удивился Гоюн. — Вы мой гость.

— Что-то я не припомню, какими авиалиниями летел в Калифорнию.

— Мне разонравилось в Калифорнии. Теперь я живу под Пекином, добро пожаловать.

— Как это мило — поселиться рядом с учителем!

— Не так чтобы рядом: его поместье на юге, а мое на севере.

— Жаль. Но все же две сотни верст не крюк. Если уж судьба занесла меня в Поднебесную, я с удовольствием навещу учителя.

— К сожалению, он нездоров и никого не принимает.

— В таком случае мне тем более надо немедленно повидать его.

— Я же сказал вам, что он никого не принимает.

— Что ж, тогда я дождусь его выздоровления у него дома. Мне было очень приятно посетить ваше поместье, но, увы, неотложные дела требуют, чтобы я покинул вас.

— К сожалению, я не могу вам этого позволить из опасения за ваши жизнь и здоровье.

— Польщен заботой, но что же угрожает моей жизни и здоровью?

— Увы, Поднебесная не столь спокойная страна, как Россия. Мало ли какой стрелок встретится вам по дороге.

— Резонно. Но вы вполне можете одолжить мне один из ваших бронированных автомобилей.

— Боюсь, это не даст стопроцентной гарантии, здесь всюду мины.

— Я найму сапера и поеду немедленно. Не могу же я сидеть на месте, когда учитель болен!

Я сделал шаг по дорожке, но Гоюн преградил мне путь.

— Я не могу позволить гостю подвергать свою жизнь опасности.

— Гость имеет право принимать самостоятельные решения.

— Я несу за вас ответственность.

— Я снимаю ее с вас.

— Ах, нет, простите, я несу ответственность перед самим собой, и поэтому вы не можете ее снять.

— Тогда не обессудьте.

Я нанес удар, стремясь попасть ему в грудь, но мой кулак провалился в пустоту. Гоюн очень легко уклонился от атаки и тут же контратаковал. Не в силах заблокировать удар, я перекатом ушел в сторону и оказался рядом с поверженным мной китайцем. Он попытался захватить меня, но я свалил его коротким ударом в голову.

Гоюн все еще стоял там, где я напал на его.

— Я бы мог достать вас, пока вы занимались Ченом, — с улыбкой произнес он. — Я мог бы также вызвать вооруженную охрану. Но тогда у вас появился бы повод обвинить меня в нечистоплотности. Я все же постараюсь уговорить вас остаться один на один.

— Извольте.

Мы начали медленно сближаться, и, глядя на скользящего по дорожке Гоюна, я не мог отделаться от чувства, будто вижу крадущегося тигра.

Когда между нами осталось метра два, мы остановились и некоторое время просто смотрели друг другу в глаза. Внезапно я понял, что если и дальше останусь неподвижен, взгляд Гоюна подчинит меня и лишит меня силы. Я сместился. Гоюн тоже передвинулся, и его взгляд на мгновение потерял свою властность. Не тратя времени даром, я шагнул вперед, сделал ложный выпад и тут же атаковал противника в голову. Тот легко ушел от удара и контратаковал. Я защитился и провел серию атак на разных уровнях: ноги — грудь — голова — ноги — грудь. Гоюн отступал, легко парируя мои выпады. Внезапно он словно растворился. Я интуитивно выбросил руку вправо, защитившись от его удара, и одним прыжком увеличил дистанцию. Гоюн замер. Он выглядел озадаченным. Похоже, он применил один из своих любимых приемов и не ожидал от меня такой прыти.

— Вы определенно очень интересный собеседник, — тихо промолвил он.

— Вы тоже. Мне будет интересно принять вас в своем доме на Мойке.

— Зачем же так далеко ехать? Оставайтесь здесь.

— Увы, не могу. Дела.

— Какие же у вас теперь дела? Корпорация вас больше не беспокоит.

— Да, вы отлично справились. Чувствуется опытная рука и тонкий психолог.

— Спасибо на добром слове.

— Пожалуйста.

Мы несколько секунд молча смотрели друг на друга.

— Выпустите меня, Гоюн, — потребовал я.

Он отрицательно покачал головой.

— Вы даже не представляете, с чем играете, — предупредил я. — Вас уничтожат. Бросить вызов империи...

— Ах, оставьте. Это только плоское европейское мышление может полагать, что сильного противника уничтожают только силой. Мы-то с вами знаем, что противники сами уничтожают себя.

— Ваш противник — Россия?

— Нет, ханжеский мир. Просто волею судеб правила игры в нем сейчас диктует Россия.

— Вы не построите другой мир ни в Китае, ни в Америке. Пока ханжество устраивает людей, люди будут до бесконечности возводить один и тот же бордель по разным проектам. Россия здесь ни при чем.

— Я знаю. Но Карфаген должен быть разрушен. Обсудим это? Давайте выпьем чаю, сыграем в шахматы.

— Давайте. У меня, в Петербурге.

Глаза Гоюна стали жесткими.

— Петербург — это слишком далеко.

— Как знаете.

Я снова двинулся на него. Он заскользил мне навстречу по касательной. Когда мы сблизились, я свернул в сторону, а Гоюн начал мягко наседать на меня. Я отступил на несколько шагов и уперся спиной в огромный куст жасмина. Гоюн приближался. Я сделал ложный выпад в голову и атаковал его в ноги. Он ушел, впрочем, кажется, не так легко, как прежде. Ободренный этим успехом, я перешел в наступление и провел целую серию атак. Гоюн отступал и защищался, явно с большим трудом, чем в прошлый раз. Загнанный к краю площадки, он отчаянно зарычал и сделал несколько яростных ударов, заставив меня перейти к обороне. Теперь мы кружили друг напротив друга, изредка обмениваясь атаками. Внезапно Гоюн оступился и на долю секунды потерял равновесие. Я поспешил воспользоваться этим и сделал глубокий выпад. Мой кулак не достиг цели, зато по всему телу начала растекаться адская боль.

— Вот я и нашел аргументы, чтобы вы остались, ваша светлость, — разобрал я слова Гоюна, теряя сознание.

Я очнулся в той же комнате, что и в прошлый раз. Рядом со мной стояла высокая и очень красивая негритянка. Ее наряд: полупрозрачное короткое платье, под которым виднелся купальник бикини, и босоножки на высоком каблуке — был ей очень к лицу.

— Кто ты? — спросил я ее по-английски.

— Арчимби, ваша служанка, — она лучезарно улыбнулась и легко поклонилась. — Хозяин уехал в Пекин по делам и поручил мне заботиться о вас. Кроме меня, в вашем распоряжении все слуги. Еду вам подадут, как только вы пожелаете. И вы можете гулять по всему поместью.

— А выходить за его пределы?

— Хозяин сказал, что вам это запрещено.

— А если я все же попробую?

— Хозяин сказал, что в этом случае не сможет ручаться за вашу жизнь. Он сказал, что вы сами понимаете, почему.

— Пожалуй.

Я сел на кровати. Боли не было, я чувствовал себя здоровым.

— Может быть, вам вначале пообедать? Или у вас есть еще какие-нибудь желания? Я буду рада вам услужить.

— Спасибо, дорогая, для начала я пройдусь по поместью, — ответил я. — Нагуляю аппетит на свежем воздухе.

— Вас проводить?

— Спасибо, не надо. Я люблю гулять в одиночестве.

Выйдя из дома, я двинулся по самой широкой грунтовой дорожке, ведущей вглубь поместья. По следам шин я определил, что здесь изредка проезжают машины, следовательно, дорожка должна вывести меня к воротам.

Уже через несколько десятков шагов я насторожился: слишком много архитектурных несовершенств портило впечатление от этой усадьбы. Кое-где, вместо того чтобы плавно следовать изгибу линии, мой взгляд упирался в стену из кустов или в высаженное у поворота большое дерево, а в иных случаях, напротив, устремлялся по прямой, не задерживаясь на окружающих предметах. С точки зрения китайца, такие ошибки были непростительны даже для новичка в парковом искусстве, а уж предположить, что Гоюн для собственного поместья нанял профана и не заметил его оплошности, я не мог.

Этот казус заинтересовал меня. Я знал, что Гоюн не только мастер ушу, но и весьма сведущ в области фен-шуй, и поэтому мне необходимо было найти какую-то причину, которая заставила бы Гоюна согласиться на столь вопиющее уродство поместья.

Ответ пришел за очередным аляповатым кустом сам собой и был настолько неожиданным, что я даже рассмеялся. Оборона — вот о чем думали Гоюн и неведомый мне архитектор! Если, положим, посадить вот за теми кустами стрелка, то он получит прекрасный обзор и, соответственно, возможность обстрела всей той площадки, на которой я сейчас стою. А если группа штурмующих все же прорвется мимо него, то неизбежно будет вынуждена остановиться и собраться у того поворота, мимо которого я только что проходил. Там она окажется великолепной мишенью для огневой точки, установленной в павильоне возле пруда... Очевидно, у охраны здесь существовали достаточно четкие инструкции на случай нападения, да и штат охранников, наверное, был не маленьким. Сколько «сюрпризов» ждало нападающих за пределами поместья и в самом доме, оставалось только гадать, и в ту минуту, когда я понял это, меньше всего мне хотелось бы быть командиром подразделения, которому поручено штурмовать поместье Гоюна.

Дорога сделала небольшой поворот, и передо мной выросла каменная стена высотой метра четыре. Как мне показалось, планировавший ее архитектор старался создать Великую китайскую стену в миниатюре. Дорога пролегала через ворота, прорубленные между двумя башнями.

Я шагнул к ним, и из башни тут же вышел автоматчик в камуфлированной форме без знаков отличия — весьма рослый китаец. Я двинулся к нему, и он вскинул оружие, но помешать мне не успел: я поднырнул, уходя с линии огня, перехватил оружие и ударом локтя отправил стражника в нокаут.

Немедленно все вокруг загрохотало. По меньшей мере пять стрелков из башен открыли предупреждающий огонь. Инстинктивно я сделал шаг назад — и тут же все смолкло.

Я сделал шаг к воротам — и короткая очередь очертила перед моими ногами линию, которую я, очевидно, не должен был переходить. Я повернулся и пошел назад в поместье. Из прилегающих кустов, преграждая мне дорогу, вышли шестеро автоматчиков. Я бросил оружие на землю, и они расступились.

Над моей головой по направлению к дворцу пролетел небольшой пассажирский вертолет. «Гоюн вернулся», — подумал я.

Гоюн действительно встретил меня во дворце.

— Как вам понравилось поместье? — спросил он, поприветствовав меня.

— Неплохо спланировано, — ответил я.

— Рад, что вам понравилось. Не желаете ли пообедать со мной?

— Почту за честь.

Мы вместе прошли в столовую, где уже был накрыт стол на двоих. Слуги подали зеленый чай и еду.

— Вина? — осведомился Гоюн.

— Нет, спасибо.

— Вы, наверное, все еще сердитесь на меня за те доводы, которые я привел в нашей последней дискуссии.

— Отнюдь. Поединок был честным, а я к тому же надеюсь взять реванш.

— Ну а я надеюсь отговорить вас от реванша.

— И на чем же зиждется ваша надежда?

— На вас. Знаете, кого вы мне напоминаете? Притаившегося дракона. Можно сказать, спящего. Ваши возможности огромны, но вы загнали себя в спячку, решив, что ничего не должны менять в этом мире.

— Возможно. И что с того?

— У меня планы на вас.

— Какие?

— Обсудим это позже... после боя с охраной вам надо немного остыть. Кстати, я не советовал бы вам повторять подобные эксперименты. У охраны действительно есть приказ не выпускать вас живым. Мне было бы жалко потерять вас.

— Вам следовало бы убить меня сразу. Наши взгляды на мир слишком расходятся.

— Постараемся их сблизить. Времени у нас достаточно. Кстати, не желаете сыграть в шахматы после обеда? Заодно обсудим наше видение насущных мировых проблем.

— Я не против, — пожал я плечами, и добавил про себя:

«Если поединок, то во всем».

Глава 18 ШАХМАТНАЯ ПАРТИЯ

За неделю я обследовал большую часть территории и неизменно натыкался на стену, а стоило мне подойти к ней ближе, чем на пятнадцать метров, как укрытый за оградой стрелок делал над моей головой предупредительный выстрел. Даже моя ночная попытка приблизиться к ограде была пресечена.

Других выездов из поместья, кроме того, который я нашел в первый день, мне обнаружить не удалось. Повторять же попытку прорыва я не решился.

Перегнувшись через перила павильона, я наблюдал за зеркальными карпами, игравшими в воде пруда. «Интересно, а по ручью, вытекающему из пруда, можно отсюда выбраться? — подумал я. — Надо пройти по нему сегодня вечером. Вряд ли мне удастся найти лазейку, и все-таки...»

Шаги Гоюна раздались за моей спиной, но я не обернулся.

— Вы уже пообедали, ваша светлость? — спросил он меня.

— Да, — я оторвался от созерцания рыб и повернулся к собеседнику.

Сегодня Гоюн снова был одет в длиннополый костюм китайского придворного. «Павлин расфранченный», — подумал я раздраженно.

— Вы хорошо отдохнули? Как самочувствие?

— Превосходно. Даже жара не помеха. Вам не кажется, что октябрь в этом году выдался на удивление теплым?

— В последнее время природные аномалии встречаются слишком часто. Вы довольны прислугой?

— Совершенно. Искусство вашего повара выше всяких похвал.

— Благодарю. Может, вы желаете, чтобы для вас приготовили какие-то европейские блюда или что-нибудь из кухни других стран?

— Нет, спасибо, меня вполне устраивает китайская кухня. Она напоминает мне о годах, проведенных в Поднебесной... Впрочем, от хорошего сашимия бы не отказался.

— Все будет сделано. Завтра же я выпишу из Японии повара, а составить ему заказ вы можете уже сегодня.

— Спасибо, непременно составлю. Вас не испугает, если заказ будет слишком экзотичен?

— Что вы, буду рад его исполнить. Сегодня в поместье прибывают новые служанки. Не хотите ли выбрать горничную? Будут не только китаянки, но и тайские, и нумибийские девушки, а также шведки, итальянки, кубинки. Все прелестны, а некоторые просто жемчужины. Я думаю, вам, тонкому ценителю прекрасного, будет интересно их увидеть. Ведь всем известно, какой вы тонкий ценитель прекрасного, князь. А хотите, я вызову сюда любую из тех, которых вы видели в моем поместье в Калифорнии?

— Спасибо, я удовлетворюсь теми, которых вы пришлете мне.

— И опять ограничитесь тем, что позволите им убирать вашу комнату, — в голосе Гоюна зазвучало сочувствие. — Милый князь, мастер не должен ограничивать себя в желаниях.

— Но, может, почтенный мастер Гоюн позволит мне самому принимать решения о том, какие из желаний на данный момент для меня наиболее насущны?

— О, простите мне мою бестактность. Просто мне хотелось бы сделать как можно более приятными ваши дни вынужденного затворничества. Кроме того, я беспокоюсь о вас и вашем здоровье. Добровольная схима, может, и хороша для поиска духовного просветления, но заставляет нас терять силы в борьбе с собственными естественными потребностями.

— Красивые девушки заставляют замолкнуть голос разума, а красивые юноши вынуждают не слушать мудрых советников, — процитировал я текст одной из древних стратагем. — Если это знали древние, то не стоит забывать и нам.

— Что ж, тогда, может, еще одну партию в шахматы?

— С удовольствием.

Мы подошли к шахматному столику из черного дерева, на котором уже были расставлены фигурки из слоновой кости.

— Сегодня, если не ошибаюсь, ваша очередь играть черными, князь.

Я кивнул и занял свое место.

— Счет три два в вашу пользу, Гоюн, и я намерен отыграться.

— Желаю успеха.

Гоюн сделал первый ход. Я тоже передвинул пешку. Гоюн ответил. Некоторое время мы играли молча. Я, желая реванша, внимательно следил за стратегией, которую Гоюн выстраивал на шахматной доске, и был не слишком расположен к разговорам. Гоюн тоже молчал, давая мне возможность собраться с мыслями, — похоже, он был сегодня в ударе и прямо-таки сочился благородством. Наконец я взял белую ладью, отдав в обмен коня, и, почувствовав себя более уверенно, сказал:

— Однако вы заинтриговали меня, — задумчиво произнес я. — Туманно намекнули, что должно прийти время, когда потребуются моя мудрость и прозорливый ум. Что же вы имели в виду?

— Безусловно, наше плодотворное сотрудничество.

— В чем?

— В построении нового мира.

— Это и есть та совместная работа, о которой вы говорили в первый день? Вы так уверены, что я окажусь на вашей стороне?

— Да, это она. У вас не останется выбора.

— Вот как?!

— Возрождение порядка из хаоса — путь благороднейших. Дракон, который не смог предотвратить беспорядок, проснется, чтобы навести новый порядок, лучший.

— То есть в ближайшее время на земле должен возникнуть хаос?

— Это неизбежно, после длительного периода стабильности. Сейчас человечество вошло в пору золотой осени. Но за этим непременно наступит зима. Наша задача, чтобы она не была слишком длинной. Мы — те, кто принесет весну.

— Нам, русским, не привыкать к длинным зимам, — я передвинул коня. — И мы, как никто, знаем, насколько лютыми они бывают. Но мы также знаем, что они бывают и на удивление мягкими. Да, Министерство экономики уже давно сделало прогноз предстоящего кризиса в две тысячи восьмом году. Оно предложило программу структурных изменений для его преодоления. Евразийский институт стратегических исследований спрогнозировал социальные последствия кризиса и разработал свои предложения. Мы знаем о возможном кризисе и готовимся к нему. Почему вы думаете, что грядущий кризис станет хаосом, а не просто очередной встряской, каких было много?

— Вопрос, сколько факторов сложатся в один момент времени, — Гоюн сделал ход слоном и перекрыл возможности для дальнейшего продвижения моей атаки. — Впрочем, и усиленный резонансом кризис будет встряской, не более. Но для изнеженных землян это будет хаос. Для человека средних веков набег из соседнего государства и утрата всего имущества были простой неприятностью. Для людей первой половины двадцатого века мировая война была трагедией. А для человека начала двадцать первого века подорожание бензина на десять процентов — это катастрофа. Скажите мне, что будет, если бензин подорожает на пятнадцать процентов? Россия сделала современный мир очень удобным и спокойным. Но это настолько изнежило людей, что они стали считать покой и достаток нормой. Не так важно, насколько силен удар. Важно, как воспринимает его тот, по кому он нанесен. Во время кризиса девяносто первого года в Нью-Йорке начался хаос, когда там на неделю из магазинов исчез кофе. Собственно, этот кофейный кризис и был последней каплей, которая привела к развалу США. Смешно! Впрочем, я оценил тогда игру вашей разведки.

— О чем вы?

— Но ведь уход с политической арены США, как мощного игрока, были в интересах России.

— В интересах стабильности в мире, — поправил я его. — Противостояние двух держав, претендентов на мировое господство, — это очень плохая почва для прогресса.

— По-вашему, однополярный мир лучше?

— В зависимости от того императива, который задает лидер, — я спешно выстраивал оборону против перешедших в наступление фигур Гоюна. — Если речь идет о выравнивании уровня жизни, техническом прогрессе, сохранении экологии, то да. А именно такое направление придало мировой цивилизации доминирование России.

— Оно не дало справедливости. Оно не дало подлинного равенства.

— Мир не может быть чище, чем люди, его населяющие.

— По сути, последними двумя репликами мы с вами вернулись к философскому спору, который вели все эти дни. Но вы так и не ответили мне, могут ли быть справедливыми люди, рожденные в несправедливом мире?

— Я вам уже говорил, что абсолютная справедливость, как и совершенство, достигнуты быть не могут. Мы можем делать мир лучше, но не в состоянии сделать его идеальным.

— И чтобы сделать его лучше, вы решили разделить США? Только не рассказывайте мне, что ваша разведка не участвовала в раздувании сепаратистских настроений в Северной Америке.

— Не буду. Я никогда не служил в разведке и не могу говорить о ее действиях достаточно квалифицированно.

— Возможно. Но в том, как была проведена операция, чувствуется опытная рука и тонкий психолог. Возможно, операцию проводило ИКГБ. Но идею подал кто-то, кто видел вперед на десятилетия. Кто-то, кто знал великие принципы китайской стратегии, — Гоюн внимательно посмотрел на меня.

Я ничего не ответил и сосредоточил свое внимание на доске, на которой фигуры Гоюна рвали мою оборону.

— Тогда Россия лишь перестраивала мировое политическое здание, — продолжил Гоюн. — Увы, несмотря на все усилия, оно осталось убогим. Но если сломать его до основания...

— А затем, мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем, — закончил я его фразу. Мне наконец удалось заблокировать белую ладью и избежать полного разрушения своих позиций.

— Зачем же ничем? Как раз проблема современного мира в том, что те, кто ничего из себя не представляют, выходит наверх. Не знатность, не богатство, не связи должны приводить в правящую элиту. Да и знания сами по себе ничего не дают. Править должны мастера. Но к власти они могут прийти только после большого потрясения, масштабного кризиса.

— Вы рассчитываете, что испуганные люди перестанут слушать продажных политиков и бросятся на поклон к мастерам вроде вас?

— Я не так наивен, — усмехнулся Гоюн. — Как всегда, запасутся тушенкой, забьются в норы и будут ждать спасителя. Другой вопрос в том, кто сможет убедить их, что только он — единственный спаситель и пророк для всей земли.

Гоюн вперил в меня испытующий взгляд.

— Значит, вы собираетесь поднять мировые цены на бензин? — спросил я.

— Учитывая нефтяные запасы России и жесткий контроль государства над ценами, это невозможно. Да и не в этом суть. Вы наверняка поняли, о чем я вам говорю.

— Итак, вы планируете использовать меня в качестве советника при своем восхождении? — я взял белого коня, оставшегося без защиты.

— Соратника, — поправил меня Гоюн, явно растерянный потерей коня.

— Возможно. Но тогда зачем вам потребовалось похищать меня?

— Возможно, мне хотелось иметь достаточно времени, чтобы убедить вас играть на моей стороне.

— Ограничение свободы не лучший способ искать союзника.

— К сожалению, мы всегда ограничены во времени.

— Как вы знаете, сейчас нет. Приехали бы в Порт-Артур, пожили бы недельку, как живете здесь. Или пригласили бы меня в свое имение. Почему вы решили, что я не приехал бы сам?

Гоюн молча передвигал фигуры на доске, стремясь остановить мое наступление.

— У меня возникло опасение, что вы будете слишком привязаны к старому миру, — произнес он наконец.

— Вы побоялись, что я выступлю против вас? Но помилуйте, я же не занимаю никаких государственных постов. От руководства корпорацией вы меня отстранили. Что я мог вам сделать?

— Вы могли увидеть надвигающийся хаос и оценить его масштабы. Вы могли разгадать мои комбинации и спутать их. Это дано не многим.

— Шах, — я передвинул ферзя. — И поэтому вы решили изолировать меня? Я для вас все еще опасен.

Гоюн быстро защитился конем, которого я тут же взял слоном.

— Мастер всегда нестандартен, а значит непредсказуем, — Гоюн закрылся пешкой и тонко улыбнулся. — Кто знает, что может прийти вам в голову теперь, когда вы свободны не только от государственных постов, но и от корпорации?

— Видимо, я должен считать это комплиментом, — я снова передвинул ферзя. — Шах.

— Разумеется. Но сделать вам комплимент было второй задачей. Первая — это убедить вас выступить на моей стороне. — Он переставил короля. — Я так понимаю, что пат и ничья.

Я быстро оценил обстановку на доске.

— Пожалуй, вы правы. Выходит, четыре три в вашу пользу.

— Выходит, так. Спасибо вам за интересную игру.

— И вам спасибо.

— Не желаете ли прогуляться по парку?

— Нет, благодарю. Я бы предпочел уединенно попрактиковать тайчи в павильоне «Небесного покоя».

— Желаю успеха. Не будет ли у вас каких-то пожеланий, которые я мог бы передать слугам?

— Нет. А впрочем... По поводу японской кухни. Я тут подумал, черт с ним, с сашими. Привезите лучше мастера чайной церемонии. Я с удовольствием повторил бы этот ритуал.

— Если угодно, я распоряжусь доставить необходимый инвентарь и построить специально для вас японский чайный домик. В северо-западной части парка чудесно смотрелся бы настоящий японский садик с садом камней. Пожалуй, мы сделаем это.

— Будет очень любезно с вашей стороны, но мне бы хотелось увидеть не столько японский сад, сколько мастера чайной церемонии.

— Я слышал, что вы сами большой специалист в японской чайной церемонии, — улыбнулся Гоюн. — Компанию вам может составить японская прислуга. Например Мичико. Милая девушка, не находите?

— Я ценю ваш дипломатический талант, дорогой Гоюн. Безусловно, как хороший переговорщик, вы знаете, что слово «нет» произносить нельзя. Но я все же заставлю дать мне определенный ответ: пригласите ли вы мастера чайной церемонии?

— Поскольку вы просите встречи именно с мастером, я откажу вам, — Гоюн легко поклонился. — Мастер всегда нестандартен, а значит непредсказуем. А вот японский сад с домиком для чайной церемонии я вам обязательно сделаю в самое ближайшее время. И... прошу вас, будьте благосклонны к Мичико. Обидно, что такой прекрасный цветок не приносит истинным ценителям радости. Если хотите, я пришлю ее вам. Да, и еще, совсем забыл сказать. Вы зря потратили время вчера вечером, когда искали проход в южной части поместья. Там такая же охрана, как и по всему периметру. Вам отсюда не уйти без моего ведома. Не пытайтесь. И, пожалуйста, не приближайтесь к ограде. Как я уже говорил, после предупредительного выстрела охранники обязаны стрелять на поражение. Мне будет очень обидно потерять такого умного и начитанного собеседника, как вы.

Гоюн выжидающе посмотрел на меня.

— Хорошо, — сказал я, — пришлите мне вечером Мичико и Арчимби.

— Эта рослая кенийка?

— Да. И пусть прилетит Кристина из Калифорнии.

Глава 19 ШТУРМ

Я открыл глаза. За окном едва-едва брезжил рассвет. Накинув халат, я подошел к балконной двери и приоткрыл ее, потом прислушался, но ничего необычного не услышал. Где-то вдали кричала ночная птица, под слабым ветром шелестела листва. На моей кровати мирно посапывали Кристина и Мичико. Все было спокойно, одно лишь чутье толкало меня из дворца. Я быстро вернулся к кровати и надел костюм для занятий тайчи. Мичико зашевелилась под одеялом.

— Что-то произошло? — тихо спросила она по-английски.

— Спи, — ответил я ей. — Хочу позаниматься.

Она пробормотала что-то неопределенное и перевернулась на другой бок. Я выскользнул из комнаты, спустился по лестнице, вышел в сад.

«Что-то больно теплый конец ноября для окрестностей Пекина, — подумал я, разглядывая листву на кустах. — Соврал Гоюн, как пить дать соврал. В лучшем случае вьетнамская граница. Жаль, не удалось поймать его на этом».

Гоюн исчез, как раз когда я начал догадываться, что мы значительно южнее Пекина. Он исчез и не появлялся последние три недели, а шахматный матч остался не доигранным при счете семь—семь. В моем распоряжении остался огромныйштат слуг и служанок, и я по-прежнему не мог приблизится к ограде, не услышав предупредительного выстрела. О том, чтобы завербовать кого-то из слуг, нечего было и думать: наверняка Гоюн допускал ко мне только проверенных людей, ведь даже Арчимби убрали из поместья, стоило мне лишь почувствовать ее искреннюю симпатию.

Я сделал несколько шагов по дорожке и остановился в раздумье. «Зачем я сюда вышел? Спал бы еще и спал».

Меня не покидало чувство тревоги. Чтобы как-то справиться с ним, я решил все же выполнить комплекс дыхательных упражнений.

Подойдя к пруду, я встал в исходную позицию и начал выполнять комплекс. Вначале все шло как обычно, а потом вдруг непонятно откуда взявшаяся дрожь пробежала по всему моему телу. Я инстинктивно сделал глубокий вдох и застыл на месте. В лицо ударил яркий свет. Я зажмурился, а когда открыл глаза, увидел невероятной красоты водопад — чистейший из всех, какие я когда-либо видел. Над его берегами, поросшими густым, аккуратно подстриженным крыжовником, парили красивые белые птицы. Воздух плавился от аромата цветов, и, вдохнув этот аромат, я вдруг почувствовал удивительный покой и умиротворение.

Неожиданно я почувствовал, что лечу! Ощущение собственной невесомости, свободы и восторга свободного полета охватило меня. Я упивался, совершая невероятные кульбиты в воздухе, а потом, наигравшись этим новым ощущением, понесся над открывшимся мне миром. Насколько хватало глаз, до горизонта простирался дивный лес. Я полетел над ним и вскоре увидел вдали словно слепленный из чистейшего алебастра город на взморье. Дворцы и храмы утопали в зелени пальм, кипарисов и акаций, и над всем возвышался огромный дворец. Это строение, размещенное подковой среди садов, с огромным фонтаном перед главным входом, не было похоже ни на один из известных мне на Земле дворцов и вместе с тем, казалось, объединяло в себе все их лучшие архитектурные находки. Крыша дворца с загнутыми краями напоминала китайские строения, сводчатые окна были подобны тем, которые украшали венецианские палаццо, а в нишах вдоль стен стояли статуи каких-то людей в самых разных одеждах. Впрочем, лишь взглянув на эти изваяния, я бы мог поклясться, что созданы они мастерами Древней Греции. Несмотря на всю эту безумную эклектику, дворец был невероятно красив и гармоничен.

Бог весть, откуда пришло это знание, но я сразу и безоговорочно понял: вот мир, где правят счастье и гармония, где нет ни бед, ни страданий, и этот мир — мой дом. Я почувствовал безудержную радость, я ринулся к городу, к дворцу, туда, где передо мной должно было открыться нечто новое, великолепное, величественное, совершенное, мудрое...

Я вздрогнул и очнулся. Я по-прежнему находился на той же поляне, куда несколько минут назад пришел делать дыхательные упражнения, и меня окружала предрассветная мгла. Что за видение было мне: сон, бред, наваждение?

Внезапно я услышал короткую автоматную очередь. Потом вторую. Потом грохнул взрыв. Через несколько секунд от ворот донеслись звуки яростной перестрелки.

Я укрылся под ближайшим кустом — и вовремя! Как раз в эту секунду весь сад озарился светом множества ламп и прожекторов. Теперь стреляли сразу с нескольких сторон. Грохнуло еще два взрыва. С крыши дворца начали лупить из пулемета, и я не сразу сообразил, что цель пулеметчика — вертолет. С вертолета выпустили две ракеты, и пулемет замолк. «Черная акула» — я узнал ее сразу — зависла над дворцом, и из нее на крышу посыпались вооруженные люди. Подоспевшие защитники открыли по ним огонь, и на крыше завязался бой. С порожнего уже, поднявшегося в небо вертолета полился пулеметный огонь.

Я услышал шаги: несколько человек бежали по дорожке. Двое автоматчиков в форме охранников поместья, с масками на лицах, остановились рядом со мной и застыли, держа оружие наизготовку. Я затаил дыхание.

— Куда он пошел? — спросил один из них по-китайски.

— Мичико сказала, заниматься тайчи, — ответил другой. — Наверное, к павильону «Небесного покоя».

— А если его предупредили?

— У выхода перехватит Лай. Надо прочесать территорию от павильона «Небесного покоя» до пруда. Если увидишь, сразу стреляй.

— А если взять его и вывести через подземный ход? Хозяин тогда озолотит. Он князя ценит.

— Хозяин сказал, если будет угроза, убить немедленно. И не вздумай с князем врукопашную — он тебя вмиг...

Окончания разговора я слушать не стал. Выскочив из засады, я выхватил у одного из них автомат и свалил его ударом локтя в висок. Короткая очередь оборвала жизнь другого. Прихватив его сумку с запасными магазинами, я скрылся в кустах напротив. Теперь у меня было оружие. Я знал, что меня ищут и хотят убить. Судя по всему, моя отлучка из дома спасла мне жизнь. Возвращаться сейчас во дворец было равносильно самоубийству, ждать на месте тоже казалось не лучшим выходом. Наверняка меня искало несколько групп, и, зная Гоюна, я не был уверен в исходе сражения. К тому же я не до конца понимал, кто эти штурмовики. Понимал я только, что другого способа выжить, кроме как пойти навстречу десанту, у меня нет.

Скрываясь за кустами, я начал продвигаться к воротам, где разгорался уже нешуточный бой. Памятуя о неведомом Лае, который должен был меня перехватить по дороге к выезду, я заложил солидный крюк вокруг пруда и чуть не наткнулся на засаду из трех стрелков. Меня спасло то, что стрелки ожидали нападения с другой стороны и не заметили, как я ушел в тень одного из деревьев. Лишь когда я откатился в укрытие, один из троицы вскинул оружие и обернулся. Прикинув, что отойти незамеченным мне не дадут, я приготовился к стрельбе.

Прошло несколько минут, показавшихся мне часами, как вдруг «мои» стрелки открыли огонь в противоположном направлении. Оттуда тоже ответили автоматными очередями. Теперь двое стрелков были для меня как на ладони, а третьего скрывал павильон, и я видел лишь кончик его ствола, изрыгавший пламя.

Я нажал на спусковой крючок. Две очереди — и двое охранников уткнулись лицами в землю. Одновременно замолчал автомат третьего. Очевидно, его достали пули нападавших.

На несколько мгновений мне показалось, что мир замер. Где-то в отдалении все еще раздавались выстрелы и ухали взрывы, но весь мир собрался для меня сейчас на небольшом пятачке, где был я и засевшие в нескольких десятках метров десантники.

— С вами говорит штабс-капитан Анисимов, императорская морская пехота, — услышал я хорошо поставленный мужской голос, говоривший по-русски. — Вы находитесь в зоне боевых действий армии Российской империи. Положите оружие и выходите с поднятыми руками. В случае отказа от сопротивления мы гарантируем вам жизнь.

Он принялся было повторять фразу по-английски, но я прервал его:

— Штабс-капитан, скажите своим людям, чтобы не стреляли. Я князь Александр Юсупов.

Возникла секундная пауза, после чего я услышал заметно повеселевший голос собеседника:

— Князь, мы прибыли, чтобы освободить вас. Выходите из укрытия и ничего не бойтесь. Мои ребята уже оцепили площадку.

Немного помедлив, я поднялся во весь рост и сделал несколько шагов вперед. Автомат я держал в левой руке, к земле стволом. Мне навстречу кинулись несколько человек в камуфлированной форме, касках и бронежилетах. Быстро взяв меня в кольцо, они выставили наружу автоматы Калашникова. Впрочем, двое все же держали меня на прицеле. Через мгновение передо мной предстал десантник с еле заметными офицерскими нашивками на рукаве. Он пристально посмотрел мне в лицо и, похоже, узнал.

— Вы не ранены?

Я покачал головой.

— Объект обнаружен, цел, — доложил штабс-капитан в висящее на шее переговорное устройство и, выслушав неведомый мне приказ, коротко добавил: — Слушаюсь.

Он сделал знак своим людям:

— Отходим. Следуйте за мной, князь.

Мы вместе рванули к выезду. Я заметил, что бойцы сгрудились, прикрывая меня от пуль возможных стрелков. Некоторые несли своих товарищей. Мне показалось, что один из них был убит. Мы быстро пересекли поместье и выскочили через закрытые для меня прежде ворота. Сейчас они были сорваны взрывом, а на дороге и у обочины лежало несколько трупов. Наших я среди них не увидел, но по количеству стреляных гильз понял, что взятие этого рубежа далось ребятам дорого и, возможно, кровью.

Мы бежали еще несколько минут, и наконец за очередным поворотом я увидел вертолет, зависший прямо над дорогой. Мне навстречу, пригибаясь от ветра, поднятого вертолетными лопастями, шагнул рослый широкоплечий офицер морской пехоты — без бронежилета и в лихо заломленном черном берете. Он внимательно присмотрелся ко мне, потом отдал честь и отрапортовал:

— Полковник императорской морской пехоты Штерн. Прошу в вертолет.

Я быстро забрался в вертолет. Полковник сел рядом со мной.

— Благодарю вас, полковник...

— Внимание всем отрядам, — не слушая меня, скомандовал Штерн в переговорное устройство, — объект взят. Отходим.

Вертолет затарахтел еще громче и начал подниматься.

— Вы прекращаете операцию? — спросил я.

— Да, сопротивление чудовищное, — ответил он. — Все поместье нашпиговано ловушками и секретами. У нас и так потери больше пяти процентов личного состава. Это не считая двух вертолетов. Там даже собственная система ПВО.

— Ничего себе!

— Во-во. И со спутника ничего не разглядели. На кой черт тогда вообще все эти спутники!

Я увидел внизу освещенное прожекторами поместье. С противоположной от нас стороны валили клубы дыма, и, приглядевшись, я увидел там горящие обломки «Черной акулы».

Наш вертолет по большой дуге начал облетать поместье. Я увидел, как еще одна «Акула» отлетает от дворца Гоюна: видимо, только что забрала десант. Судя по огонькам, из сада вертолет обстреливали защитники.

— Сволочи, — выругался Штерн. — Князь, есть в поместье еще пленные — наши или евразийские?

— Нет, но...

Не успел я договорить, как из подвала дворца полыхнуло, грохнул взрыв — и вертолет, только что подобравший десантников, осыпался черными осколками в парк.

Полковник зло выматерился. Я отвернулся, чтобы не видеть его лица.

— Перун, я Ястреб, — услышал я хриплый голос Штерна. — Поляна свободна.

Я повернулся к полковнику.

— Там есть какой-то подземный ход. Я слышал, как о нем говорили слуги.

— Мы так и думали. Вряд ли он длиннее пяти километров — значит, все, кто попытается сбежать, попадут в наше оцепление.

— Я имел в виду, проникновение в поместье.

— Это уже не имеет значения, — отмахнулся Штерн.

Он указал мне куда-то вдаль. Проследив за взглядом полковника, я увидел два штурмовика Сикорского, заходивших на поместье. Они стремительно приближались, и вскоре от них отделились ракеты. Несколько мгновений спустя все поместье утонуло в огненном вихре. Дворец окутал дым, но я успел увидеть, как валятся его крыша и стены. А потом до нас долетел рев самолетных турбин и грохот взрывов.

— Вряд ли там, внизу, кто-то выжил, — печально заметил я.

— Надеюсь, — ответил Штерн.

— Там были не только боевики, — заметил я.

— Смотреть надо, кого в хозяева выбираешь, — отрубил полковник.

Вертолет стремительно удалялся от поместья, набирая высоту.

Глава 20 ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Гатчинский дворец, когда мы увидели его, выскочив из-за очередного поворота, показался мне монолитной скалой. Удивительно, насколько этот «тевтонский замок» контрастировал с легкими, я бы сказал игривыми дворцами Царского Села и Петергофа. Здесь невозможно было представить себе легкомысленный бал, зато именно здесь был как нельзя кстати военный совет.

Я быстро осмотрел себя. Зимняя полевая форма офицера морской пехоты, в которую меня обрядили на авианосце, пожалуй, более всего соответствовала предстоящему разговору.

Гвардейский поручик отдал мне честь и распахнул дверь. Я поднялся по парадной лестнице и прошел в рабочий кабинет государя. Тот встал мне навстречу:

— С возращением вас, князь.

— Благодарю вас, ваше величество.

Мы сели в кресла.

— У вас боевой вид, — улыбнулся государь.

— Это лишь одежда, — ответил я.

— Что же, вы ее скоро смените. Вам доставят любую, которую вы прикажете.

— Простите, разве я не могу вернуться к себе домой?

— Можете, конечно. Но я бы вам не рекомендовал. У нас есть основания предполагать, что Гоюн продолжит на вас охоту.

— Пожалуй. Ваше величество, а как отреагировал Китай на операцию нашего флота? Насколько я понял, она проводилась без предварительного согласования с властями Поднебесной...

— Об этом позже. Отдохните, отоспитесь, а совещание по поводу инцидента я назначил завтра на девять утра. Соберемся здесь: я, Шебаршин, Нессельроде, Васильчиков, Вольский и вы.

— Интересный состав, — заметил я.

— Обстановка обязывает.

— А в каком качестве прикажете заседать мне?

— В качестве главного эксперта.

— Боюсь, что в последнее время я несколько утратил контроль над ситуацией.

— Не сомневаюсь, вы быстро его восстановите. Можете считать, что вы мобилизованы в связи с чрезвычайным положением. Нам нужны ваши знания и опыт.

— В стране чрезвычайное положение?

— Слава богу, нет. Но в армии и на флоте объявлена готовность. Отдыхайте пока. Обсудим позже.

— Благодарю вас. Могу я узнать подробности операции по моему освобождению?

— Разумеется. А, понимаю, вы хотите как-то наградить участвовавших в операции? К вашему сведению, отличившиеся представлены к государственным наградам.

— Я, конечно, хочу поблагодарить спасших меня лично. Но в первую очередь я собирался помочь семьям погибших и раненых.

— Это благородно. Но все же не забудьте, что своим спасением вы обязаны в первую очередь своей пассии, Юлии Грибовой, и этому китайскому актеру, Хо.

— Вот как?!

— Еще как! Если бы не они, вы бы до сих пор прохлаждались у Гоюна. Он ведь от вашего имени письма разослал: и родственникам вашим, и знакомым, и адвокатам... даже придворную канцелярию не обошел. В письмах говорилось, что вы решили уединиться на несколько месяцев на отдаленном острове в Тихом океане и просите не беспокоить вас. Подделка удалась на славу, да и поступок, согласитесь, в вашем духе, особенно если учесть эту историю с корпорацией. В общем, все поверили. Все, кроме вашей Юлечки. Она сразу бросилась обивать пороги ИКГБ и полиции, утверждая, что вас похитили, а когда ей указали на дверь, помчалась в Порт-Артур и нашла Хо. Хо не только поверил ей, но даже нашел повара, который подсыпал вам снотворное в еду. Вы тогда, вроде, вместе с Хо обедали?

— Совершенно верно.

— Повар признался, что в ночь перед похищением какие-то люди предложили ему очень крупную сумму за то, чтобы он подмешал вам снотворное. Сказал, что грозили расправой, если откажется.

— Представляю какими методами Хо выбивал из него признания.

— Да, бедному повару врачи потом долго собирали кости обратно в скелет. Но, учитывая обстоятельства, я просил местную полицию спустить дело на тормозах. Уже после этих признаний ИКГБ принялся за поиски. Вскоре спутник слежения обнаружил вас гуляющим в парке поместья под Гуанчжоу — и я немедленно отдал приказ об операции.

— А где?..

— Завтра, князь, — улыбнулся государь. — Все завтра.


Когда на следующее утро я вошел в кабинет государя, там уже сидели председатель ИКГБ Шебаршин и министр обороны Нессельроде. Шебаршин, как и я, был в строгом деловом костюме, а Нессельроде щеголял парадным мундиром со всеми наградами. Мы поздоровались, и я сел рядом с ними за стол.

— Рад вас видеть в добром здравии после возвращения из плена, князь, — произнес Шебаршин.

— Спасибо, — ответил я. — Государь сказал, что своим спасением я во многом обязан вам.

— Государь великодушен. Мы всего лишь выполняли свою работу, — Шебаршин выразительно посмотрел на Нессельроде.

— Конечно, — важно подтвердил генерал Нессельроде. — Надеюсь, князь, вы не имеете претензий к тому, как наши морпехи провели операцию?

— Какие претензии? Они мне свободу вернули.

Двери раскрылись, и в кабинет вошел председатель союза промышленников и финансистов Вольский.

— Здравствуйте господа, — пророкотал он. — Здравствуйте, князь. Рад вас видеть в добром здравии.

— Здравствуйте, Аркадий Иванович, — приветствовал я его. — Я тоже очень рад вас видеть. Какие новости на биржах?

— Новостей много, и все плохие, — Вольский уселся за стол для совещаний. — Во-первых, резко поднялись цены на зерно.

— После летнего спада и высокого урожая?

— Высокий урожай оказался фикцией. Газеты трубили о том, что он превысит все ожидания, но откуда эти ожидания взялись, мы так и не поняли. Специалисты эту информацию опровергали, но кто их слушает, этих специалистов! Пресса как с цепи сорвалась, а масла в огонь подлили сообщения из Южно-Американской Конфедерации: там якобы разработали метод, который позволит значительно увеличить урожаи зерновых. Это тоже была журналистская утка, но прежде чем ее подстрелили, она залетела на биржу и сбила цены до исторического минимума.

— И тут появился игрок, который стал скупать урожай на корню по более высоким ценам, но только большими партиями, — предположил я.

— Совершенно верно, и контракты заключались на очень жестких условиях. Строго говоря, игрок был не один, формально на рынке выступало несколько...

— И кто был координатором?

— Сорос.

— У него были на это деньги? Он вывел капиталы с валютного рынка?

— Частично. Остальные средства дал Чейз Манхеттен Банк.

— Который еще прошлой зимой был приобретен через подставных лиц Ху Меем? — я выразительно посмотрел на Шебаршина.

— Который является учеником Гоюна, — глухо сообщил тот.

— Понятно, — усмехнулся я. — Сверхприбыли гарантированы.

— Не только, — проворчал Вольский. — Вы знаете, что наши мелкие хозяева обычно продают большую часть урожая, а потом закупают значительную часть посевного фонда. Это позволяет погасить банковские ссуды и не тратиться на хранение. Так вот, цены на семенной фонд взлетели до небес, и если мы ничего не сделаем, чтобы сбить их к весне, то получим большие проблемы в сельском хозяйстве.

— Получим крестьянские бунты, — добавил Шебаршин.

— Есть еще «во-вторых», — напомнил Вольский. — Резко подорожали морские перевозки.

— А это с чего? — опешил я. — Летом был такой спад, что сама рентабельность судоходства оказалась под сомнением.

— Картельный сговор, — сухо ответил Вольский. — Крупнейшие судоходные компании в одностороннем порядке подняли цены. Мы заявили протест в экономической комиссии ООН, но пока он будет рассмотрен и пока по нему вынесут решение, мы успеем пойти по миру. Наши экспортеры уже несут гигантские убытки.

— А наши судоходные компании?

Вольский отвел глаза.

— Как выяснилось, большинство из них через подставных лиц контролируют китайцы, — сообщил Шебаршин.

Я ошарашенно посмотрел на него, и он тоже спрятал взгляд.

— Его Величество, Император Всероссийский, — объявил распахнувший двери гвардеец. Мы встали.

— Садитесь, господа, — государь занял свое место во главе стола. — Князь Васильчиков извиняется за задержку, его просил о срочной встрече посол Поднебесной империи. Начнем без него. Вы уже ввели князя в курс дела?

— Вкратце, ваше величество, — ответил Шебаршин.

— Хорошо. На сегодня у нас два вопроса, господа. Поиск международного преступника Ди Гоюна и борьба с кризисными явлениями, вызванными резким ростом цен на зерновые культуры и морские перевозки. К сожалению, князь, оба эти явления взаимосвязаны, — повернулся он ко мне.

— Да, ваше величество, мне уже сообщили, — кивнул я.

— Хорошо. Какие у нас новости о Гоюне, генерал? — обратился император к председателю ИКГБ.

— Появились данные, что он скрывается где-то в джунглях Индонезии, — доложил Шебаршин. — Мы проверяем информацию.

— Ваше высокопревосходительство, вы когда-нибудь жили в джунглях? — задал я наводящий вопрос.

— О чем вы, князь? Нет, конечно.

— Я расскажу вам вкратце. Джунгли — это непрерывная жара и влажность. Вокруг туча кровососов, иногда смертельно опасных. Ядовитых тварей там больше, чем в России картошки, и уже через неделю жизни в джунглях вы обзаводитесь целым зоопарком самых разнообразных паразитов. Там очень хорошо умирать. А вот жить, наоборот, очень плохо.

— Но он сам себя туда загнал, — усмехнулся Нессельроде. — Похищение подданного Российской империи, да еще такого как вы...

— Да кто вам сказал, что Гоюн в джунглях? — перебил я его.

— У нас есть оперативная информация, — повторил Шебаршин.

— Которую, как я подозреваю, подкинул вам Гоюн. Он опытный игрок и знает, как пустить погоню по ложному следу. На то, чтобы укрыться, у него был фактически месяц — гигантский срок при его возможностях.

Государь испытующе посмотрел на Шебаршина, потом на меня.

— Князь, а почему вы уверены, что Гоюн стал укрываться месяц назад?

— Потому что примерно в это время он исчез из своего поместья.

Император снова перевел взгляд на Шебаршина.

— Гоюн исчез из вашего поля зрения три недели назад, не так ли, генерал?

Шебаршин молча кивнул.

— А не провести ли серьезную проверку ваших людей, Шебаршин? — не без тени ехидства заметил Нессельроде.

— А заодно и ваших, — огрызнулся председатель ИКГБ.

— Не ссорьтесь, господа, — прервал их государь. — Значит, вы полагаете, князь, что Индонезия — ложный след. Где же нам искать Гоюна?

— Где угодно, — усмехнулся я. — Хоть на афгано-пакистанской границе.

Присутствующие за столом от неожиданности крякнули и переглянулись.

— Однако, князь, — государь разгладил усы, — такое место укрытия для Гоюна кажется мне наименее вероятным.

— Это правда, князь, — добавил Нессельроде. — Афганистан независимое государство только формально. Он целиком следует в русле нашей политики. Там размещено несколько наших баз. Пакистан — после развала США и НАТО — формально нейтральное государство. Но он давно уже действует только с оглядкой на Петербург. Позволить себе укрывать врага Российской империи в Исламабаде вряд ли решатся. Вы бы еще сказали, что он укрывается в Туркестане или Астрахани.

— Там есть много мелких исламистских групп, не симпатизирующих России, — заметил я. — А местность очень способствует тому, чтобы укрыть хоть пару полков, не говоря уж об одном пророке.

— Нами не зарегистрированы контакты Гоюна или его людей с исламистами, — неодобрительно покосился на меня Шебаршин.

— Тем более вероятно, что он прячется именно у них, — ответил я. — Поймите, оценивать поступки Гоюна, опираясь на обычную логику, невозможно. У него другая логика.

— Какая, позвольте спросить? — нахмурился государь.

— Делать то, что считают нелогичным его враги. Поверьте, это очень сильная стратегия. Так что если хотите сузить область поиска, выберите места, где наиболее вероятно появление Гоюна, и исключите их. Гоюн там не появится.

— Но, однако, если действовать просто вопреки логике, здравому смыслу, так сказать, это ничем хорошим не кончится, — проворчал Нессельроде.

— А кто сказал, что он действует вопреки здравому смыслу? — усмехнулся я. — Уверяю, во всех его поступках очень много здравого смысла и логики. Просто они лежат всегда в иной плоскости. Он не играет по правилам противника, не сражается на выбранном им поле. В этом его сила. Если у вас сильная армия, он не пойдет против вас на открытый бой, он будет разлагать ее изнутри. Если ваша армия сильна духом, он расколет общество и противопоставит обывателей и буржуа вооруженным силам. В этом его стратегия. Так что не пытайтесь найти его уязвимые места. Он не даст вам туда ударить, потому что знает их лучше вас. Ищите свои слабые места и готовьтесь встретить там врага. Именно туда он ударит.

— Однако не демонизируете ли вы Гоюна? — заметил Шебаршин.

— Я демонизирую?! — я изобразил усмешку на лице. — Господь с вами, генерал. Посмотрите на нас. Государь мощнейшей в мире державы, два его силовых министра, ведущий промышленник и знатнейший вельможа империи собрались на совещание о том, что делать с сыном бедного китайского лавочника! Притом этот несчастный Гоюн не премьер-министр Поднебесной, не командующий армией. Он всего лишь глава религиозной секты. Но он уже сумел похитить меня, удержать в плену больше трех месяцев и уйти безнаказанным. Это ли не признание его силы?

Собравшиеся снова переглянулись. Император нервно постучал пальцами по крышке стола.

— Вы действительно убеждены, что Гоюн скрывается на афгано-пакистанской границе? — спросил он меня.

— Вовсе нет, — пожал я плечами. — Я назвал это место навскидку. Он может быть где угодно.

Государь недовольно хмыкнул и повернулся к Нессельроде:

— Проверьте эту версию. Дайте поручение вашей резидентуре в Кабуле, отрядите авиа- и вертолетные патрули.

— Будет исполнено, ваше величество, — ответил генерал.

— У вас есть еще какие-либо идеи? — обратился ко мне государь.

— Есть, ваше величество. Но для начала я бы предложил оставить поиски.

Из уст собравшихся вырвался вздох удивления.

— Мы не можем себе этого позволить, — произнес государь. — Как великая держава, мы не можем позволить кому-либо покушаться на наших граждан и оставаться безнаказанными. На этих принципах наша держава стоит уже более восьмидесяти лет. Благодаря им мы стали ведущей страной мира. В этом наша сила.

— И эту нашу силу как слабость использует Гоюн, — улыбнулся я.

— Поясните, князь, — кажется, государь начинал сердиться.

— Все просто, ваше величество. Это не сила, это принцип, который мы возвели в закон: Российская империя всегда и везде защищает интересы своих граждан и карает покусившихся на них. Одно время это давало нам сильные позиции, но теперь ослабляет. Подлинная сила в свободе действий. А у нас нет маневра, нет свободы. Мы не можем не действовать так-то и так-то, а следовательно слабы. Гоюн этим и пользуется.

— Но что будет плохого в том, что мы будем преследовать преступника? — спросил государь.

— Вопрос в том, где и как мы его будем преследовать, — ответил я.

— Где угодно, — заявил государь.

— Любыми средствами, — добавил Шебаршин.

— Не считаясь с государственными границами, — объявил Нессельроде.

— Так было всегда, со времени свержения большевиков, — заключил Вольский.

— Но сейчас не тысяча девятьсот двадцать пятый год, — возразил я.

— Что вы имеете в виду? — пристально посмотрел на меня император.

— Извольте. Когда Корнилов объявил об отсутствии срока давности по преступлениям, совершенным большевиками, весь мир отнесся к этому с пониманием. Опубликованные в прессе материалы открытого судебного процесса о большевистских зверствах убедили мир в том, что большевики повинны в преступлениях против человечности. Да и что говорить, большевистская революция сильно напугала власть предержащих во всех уголках мира. Тогда мы пользовались широчайшей международной поддержкой, разыскивая большевистских преступников. И когда ваш царственный дед, ваше величество, провозгласил в качестве приоритетов государственной политики сбережение народа и законность, это вызвало широкое одобрение во всем мире. Наша страна впервые провозгласила, что высшей ценностью для нее является жизнь ее граждан. Она впервые признала, что закон выше воли отдельных людей. Для России это стало допуском в клуб цивилизованных держав. Прошло время, и народы третьего мира увидели в ней ту силу, которая поможет им избавиться от колониального гнета. Тогда мы тоже пользовались поддержкой мирового сообщества и на уровне властей, и среди обывателей. Наконец, настал период холодной войны с США, и законность наравне с соблюдением прав личности стала нашим идеологическим оружием. Мы верили в свои идеалы — и победили. Но наша святая приверженность своим принципам была видна не только нам. Это видели и другие народы, и именно поэтому даже после кризисов в Нигерии и Пакистане действия российской армии не были осуждены на мировом уровне, хотя формально являлись нарушением суверенитета независимых государств.

— И что же изменилось сейчас? — нетерпеливо спросил император. — Сейчас мы действуем исходя из тех же принципов, только возможностей у нас прибавилось. В политике двойных стандартов нас обвинить по-прежнему нельзя. Что не так?

— Тогда мы были одной из ведущих мировых держав, теперь мы единственная мировая держава, — ответил я.

— И что с того? — фыркнул Вольский. — Если остальные сошли с дистанции, мы, естественно, стали единственными лидерами. Вы же не будете отрицать, князь, что мировое доминирование России принесло планете стабильность и прогресс.

— Не буду. Но, надеюсь, и вы не будете отрицать, что надсмотрщик, как бы он ни стремился к идеалу, раздражает любого нормального человека. Я уж не говорю про целые нации.

— Но наш порядок справедлив, — возразил Нессельроде.

— С нашей точки зрения. А вот французы жалуются, что наша киноиндустрия губит их кинематограф. В парижских кинотеатрах идут сплошь русские фильмы, французских днем с огнем не найти. Когда же французское правительство вознамерилось ввести квоты на показ и субсидировать своих кинематографистов, Евразийский союз пригрозил санкциями за недобросовестную конкуренцию.

— Но ведь это справедливо, — пожал плечами Вольский.

— Представьте, что у вас нет возможности смотреть отечественные фильмы, — ответил я.

— Законы рынка есть законы рынка, — не унимался Вольский.

— А национальное самосознание есть национальное самосознание. Пусть французы проиграли экономическую войну, но им обидно, что гибнет их собственная культура. Японцев унижает мысль о том, что основу их экономики составляют русские сборочные предприятия. А каково голландцам, у которых шестьдесят процентов продаваемого в стране сыра импортируется из России? Они просто не хотят с этим мириться. Доминирование России может быть сколько угодно экономически обосновано и исторически обусловлено, но проигравшим от этого не легче. Их сердца протестуют. Это естественная психология любого бедняка, который видит богача-соседа. Бедняк не желает видеть объективную реальность, его воображение всегда рисует иную картину мира, а в конфликте разума и воображения обычно побеждает воображение. Посмотрите, как популярна на Западе, и особенно в Америке, альтернативная история и альтернативная фантастика. Побежденные стремятся победить хотя бы в мечтах, но лишь единицы признают, что причиной их поражения являются их собственные ошибки. Большинство склонны искать козла отпущения, а кто может лучше подойти на эту роль, как не успешный сосед? И если раньше в операциях наших вооруженных сил они видели восстановление справедливости, то теперь увидят агрессию империализма.

В кабинете воцарилась тишина.

— Вы хотите сказать, князь, что если мы начнем сейчас преследование Гоюна теми средствами, которыми действовали до сих пор, то вызовем остро негативную реакцию во всем мире? — спросил государь после непродолжительной паузы.

— Да пусть хоть все разом завопят, — криво усмехнулся Нессельроде. — Нам-то что? Мы сильнее их всех вместе взятых, не так ли, Аркадий Иванович?

— Так-то оно так, — недовольно хмыкнул Вольский. — Но вот только торговой войны нам сейчас не хватало. Вы забыли, что у нас зерновой кризис и проблемы с перевозкой экспортируемых товаров по морю?

— Минутку, господа, — государь поднял вверх руку. — Прежде чем перейти ко второму вопросу, давайте покончим с первым. Вы считаете, князь, что нам не следует искать Гоюна?

— Нет, искать его можно и нужно, — ответил я. — Но только полицейскими мерами и на основе сотрудничества с властями независимых стран. Я считаю, что возможность военных операций против «Небесного предела» может оказаться очередной ловушкой Гоюна.

— А смысл? — прозвучал голос императора.

— Ослабить Россию и сколотить антирусскую коалицию на международной арене. Это позволит ему занять почетное место среди наших врагов.

— То есть вы полагаете, что история с вашим похищением придумана лишь для того, чтобы спровоцировать нас на военные операции? — спросил Шебаршин.

— Нет, конечно, — ответил я. — Просто вилка — это один из его любимых приемов в шахматах. Он всегда ставит противника в условия, когда при любом развитии событий тот несет потери. Если бы Россия не отреагировала, он бы спокойно сколачивал антирусскую коалицию. Среагировала. Получите международный кризис.

— Положим, — поморщился Шебаршин. — Но мне то тогда не понятен смысл вашего похищения. Простите, князь, но при всем уважении к вам лично...

— Оставим это, — сказал император. — Давайте лучше обсудим последствия возможного международного кризиса с учетом намечающегося кризиса в экономике.

— А будет этот международный кризис? — выпятил губу Нессельроде. — Кто позволит себе бросить вызов Российской империи?

Двери кабинета распахнулись, и в него ворвался князь Васильчиков.

— Здравия желаю, ваше величество, — выпалил он. — Приношу свои извинения, господа, но у меня экстренное известие. Поднебесная отзывает своего посла. Мне вручили совершенно невозможную, я бы сказал хамскую ноту протеста, по поводу нашей операции в южном Китае. От нас требуют извинений и невиданной компенсации в десять миллиардов рублей. В противном случае Поднебесная грозит блокадой Порт-Артура.

— Что?! — вскричал Нессельроде. — Да мы через две недели весь Пекин танками перепашем!

— Куда они свой текстиль денут, если мы границы Евразийского союза закроем? — фыркнул Вольский.

— Да уж, много им в этом конфликте не светит, — процедил Шебаршин.

Государь посмотрел на меня, и я еле заметно покачал головой.

— Спокойствие, господа, — прогудел император. — Давайте спокойно обсудим ситуацию. Объявляю перерыв на час. Князь Васильчиков, останьтесь. Вас, господа, прошу обождать.

Мы встали и поклонились.

— Пойдемте, Аркадий Иванович, посмотрим биржевые котировки за последние месяцы, — подошел я к Вольскому, как только мы оказались за дверью. — Был бы признателен вам, если бы вы согласились прокомментировать их.

— В такой момент интересоваться котировками? — изумленно воззрился на меня промышленник.

— Именно в такой момент, — ответил я.

Часть 3 Схватка

Глава 21 ГАТЧИНСКИЙ ПАРК

Гатчинский парк всегда казался мне самым закрытым из всех дворцовых парков Петербургской округи. Дело было даже не в том, что вход сюда был закрыт для большинства подданных империи. Сам ландшафт создавал ощущение закрытости. Парк располагался таким образом, что фактически вся его территория была спрятана от посторонних глаз. Павловск, Нижний парк Петергофа или Верхний парк Ораниенбаума тоже не позволяли посторонним наблюдателям видеть гуляющих по парку, но только Гатчинский парк создавал такое ощущение уединенности и — благодаря похожему на тевтонский замок дворцу, который возвышался над прудом, — защищенности. Наверное, именно поэтому почти все свое правление Александр Третий, над которым всегда висел дамоклов меч террора, прожил именно здесь. И наверное, именно поэтому государь Дмитрий Павлович, помазанный в тысяча девятьсот тридцать втором году, сделал Царское Село местом официальных приемов, Павловск резиденцией для семьи, но наиболее важные и секретные совещания проводил в Гатчине. Роскошный Петергоф с его Самсоном, романтичный Ораниенбаум и строгая Стрельна стали общедоступными музеями, но три оставшихся в распоряжении царской семьи поместья словно символизировали собой три части жизни монарха: Павловск — царствующая фамилия, Царское Село — церемониал и публичная политика и Гатчина — политика тайная. В разное время мне удалось побывать во всех трех резиденциях, но вот оставаться так долго в Гатчине еще не доводилось.

Свежий снег хрустел у меня под ногами. Я неспешно шагал по дорожке вдоль покрытого тонким льдом пруда. Можно было подумать, что я один среди всего этого белого безмолвия, хотя я точно знал, что каждый квадратный метр парка просвечивается и контролируется дворцовой стражей. Еще во времена Александра Третьего здесь была очень хитрая система охраны. В парке было установлено два-три поста, в самых видных местах. Стоявшие там гвардейцы должны были как демонстрировать всем гостям императорской резиденции свою немногочисленность (читай: русскому царю бояться некого), так и символизировать мощь русской армии своей выправкой и статью. Но за кустами, в укромных местах парка таилось немалое количество охраны, готовой по первому же зову явиться на защиту государя. Да и внешняя охрана, расставленная вокруг парка, не дремала. За все время царствования Александра здесь, в Гатчине, не было осуществлено ни одной попытки покушения на государя, хотя множество революционеров охотилось за ним денно и нощно. Нынче времена были другие. Политический терроризм канул в лету с реставрацией монархии. Сложно сказать, что произошло тогда. Ведь на Корнилова было совершено более двадцати покушений за время его диктаторства. И это только те случаи, когда террористам удавалось произвести выстрел или заложить адскую машину. Сколько попыток было пресечено службой охраны с помощью агентурной работы, один Бог ведает да начальник архива ИКГБ. Диктатор жил, словно обложенный зверь, в московском Кремле и на дальней даче в Завидово, выезжал только в сопровождении двух броневиков и полусотни казаков, готовых разорвать любого, кто покусится на жизнь и здоровье «спасителя отечества». А желающих покуситься было немало. Большевики, эсеры ненавидели его за свержение советской власти и установление контрреволюционного режима. Студенты, увлеченные идеями конституции, — за недемократичные методы правления. Черносотенцы — за либерализм в политике с инородцами. Инородцы — за отказ от права наций на самоопределение. Монархисты — за отказ немедленно вернуть престол династии Романовых. Охранка работала не покладая рук, но всевозможные боевые экстремистские организации множились как грибы после дождя. «Боевая группа левых эсеров за социализм». Террористическая организация анархистов «Террор и воля». «Армия возмездия» молодых большевиков. «Боевое крыло молодых кадетов». «Ополчение русских патриотов за спасение отечества». «Латышские стрелки». «Грузинские мстители». Украинская «Державна воля». Даже «Офицерский императорский союз». Все они стремились уничтожить диктатора. В ответ на репрессии следовали новые теракты. Кровь министров и чиновников новой администрации текла рекой, несмотря на то, что все новые и новые заговорщики отправлялись в концлагеря, становились к стенке и поднимались на виселицу.

Как при этом выжила главная мишень террористов — диктатор России Лавр Георгиевич Корнилов, остается загадкой по сей день. Говорят, у него была великолепная охрана, укомплектованная наиболее преданными офицерами, казаками и калмыками. Говорят, он был очень популярен в войсках. Большинство кадровых офицеров боготворили своего полководца за сохранение престижа русской армии и победу над коммунистами. Говорят, он создал одну из лучших по тому времени служб безопасности — ИКГБ, укомплектовав ее лучшими офицерами из царской полиции и военной разведки и контрразведки. Все это так. Но, наверное, было нечто особенное в том, что Лавр Георгиевич выжил в том кровавом кошмаре, который начался в России в тысяча девятьсот семнадцатом году и так и не закончился со вступлением белых армий в Москву и Петербург. Словно некая потусторонняя сила решила сжалиться над Россией и послала ей пусть жесткого, пусть временами жестокого диктатора, но человека, который смог железной рукой прекратить смуту. Да, он выиграл Гражданскую войну, он установил в стране военный порядок, он создал условия для возрождения экономики. Возможно, для этого судьба и сберегла его. Но прекратить саму смуту он был не в силах. Как и за триста лет до этого, подлинный демон русской смуты таился не в дворцах правителей, не на явках заговорщиков, не на площадях, где бунтовал народ, а в умах людей. За полтора десятилетия кровопролития население бывшей империи озлобилось, привыкло делить всех на своих и чужих, воспринимать любое действие властей как попытку возвышения и обогащения одной политической группировки над другой. Порвалась связь, державшая народ как единое целое. Люди стали чураться друг друга, видеть врага в каждом встречном. В этой ситуации такой человек, как Корнилов, вполне мог удержать власть, но никогда не сплотил бы нацию, потому что для людей он был один из... Один из «белых генералов, задушивших русскую революцию». Один из «военных, узурпировавших власть». Даже один из «наших», с помощью кого «мы пришли к власти и обставили тех и тех».

И тогда Лавр Георгиевич сделал совершенно неожиданный шаг. Незадолго до смерти и, видимо, предчувствуя ее, он восстановил монархию и ввел конституцию, дававшую императору очень ограниченные возможности в управлении государством, а сам ушел на покой. При том сделал это стремительно и неожиданно. Так же внезапно, как атаковал красные части в Гражданскую. На престол взошел бывший великий князь Дмитрий Павлович, а с этого момента Император Всероссийский Дмитрий Второй. Так открылась новая страница в истории моего отечества.

Я вспомнил, как сегодня утром, спускаясь в парк, я остановился перед парадным портретом императора Дмитрия Павловича. Его напряженный, чуть нервный облик, в котором еще угадывалось волнение (первые эскизы к портрету были сделаны почти сразу после коронации), отчего-то навел меня на мысли о превратностях истории. Возможно, к этим раздумьям подтолкнули каблуки туфель его величества. Я вспомнил рассказы старших о том, что именно Дмитрий Павлович ввел в моду такие длинные каблуки, почти полностью сливающиеся с подошвой. Кто знает, какую обувь довелось бы носить нам нынче, если бы в октябре тысяча девятьсот тридцать второго года тысячеликая толпа не засвидетельствовала помазание нового императора. Уже подходя к пруду, я подумал, что у истории отменное чувство юмора, ведь многие и в то время, и после оспаривали право Дмитрия Павловича на российский престол. Придворные историографы быстро обосновали законность притязаний Дмитрия Павловича, но мне всегда казалось, что выбор на него пал совсем не по династическим соображениям. Этого была всего лишь компромиссная фигура, единственный член правящего дома, непричастный к семейным склокам, не запятнанный связью с революционерами, но и не призывавший к репрессиям против сторонников советской власти. Все знали, что он был в составе заговорщиков, убивших Распутина, но тогда это убийство расценивалось как попытка спасти страну от надвигавшейся катастрофы. Поговаривали о его гомосексуальных наклонностях, но по сравнению с грехами остальных великих князей и княжон этот грех казался совсем не страшным.

В конечном счете, все баталии вокруг личности нового монарха свелись к спору о том, должен ли государь именоваться Дмитрием Третьим и следует ли, таким образом, признать законность прав Лжедмитрия, который в смутное время венчался на царство под именем ДмитрияВторого. Полемика была закрыта заключением Императорской геральдической комиссии о том, что коронацию Григория Отрепьева следует считать недействительной, и после этого обсуждение заглохло.

Словно в насмешку над новым помазанником, именно к моменту реставрации сама монархическая идея потеряла свою популярность. Интеллигенция спорила о демократии и диктатуре, конституционном правлении или полномочиях правителя; финансисты ломали копья, доказывая друг другу, может или не может государство вмешиваться в экономику, и если да, то где границы его возможностей; рабочие мечтали о восьмичасовом рабочем дне и четырехнедельном отпуске; жителей национальных окраин интересовали вопросы автономии, — все при этом страшно устали от бесконечной неразберихи, неустроенности и войны каждого с каждым. Времена самодержавия уже казались чем-то далеким и пусть заманчивым, но безвозвратно ушедшим. Никто не считал реставрацию панацеей — может быть, именно поэтому реставрация прошла так спокойно.

Дмитрий Павлович устраивал всех, и от него не ждали сюрпризов. Тем более неожиданным оказалось его правление. Монарх, который, по замыслу авторов новой конституции, должен был царствовать, но не править, вдруг приобрел самый большой авторитет во всей российской политике. К его слову прислушивались, его предложения почти сразу принимали форму законов, его вердиктов ждали, как окончательных решений... Но самое удивительно, что все эти перемены произошли под влиянием не столько личности Дмитрия Павловича, сколько всего российского общества, внезапно увидевшего в новом государе тот символ объединения, которого так долго не хватало стране.

Дмитрий Павлович оказался, что называется, «царем народным»: еще не успев венчаться на царство, он вышел к толпе без охраны и беседовал с простыми людьми больше часа. Впоследствии такие его «купания в толпе», встречи с общественностью, участия в народных празднествах вошли в привычку, но тогда Россия пережила настоящий шок. Впервые за много лет правитель разговаривал с народом не через ощетинившееся штыками каре личной гвардии, не языком прокламаций и указов, а как первый гражданин среди равных.

Ни в тот, первый раз, ни позже никто даже не пытался покушаться на жизнь государя императора. Церковь утверждала, что это чудо и свидетельство заступничества высших сил, мне же всегда казалось, что неожиданная открытость власти и готовность говорить с народом обезоружили даже самых отчаянных экстремистов.

На девятый месяц своего правления государь добился возврата столицы в Санкт-Петербург, и этот, казалось бы, сугубо формальный акт впоследствии был воспринят как важнейший шаг к изменению государственной политики. Оккультисты потом несли околесицу о каком-то мистическом акте перехода от холопской, закрытой, зараженной ксенофобией и враждебной всему миру Московии, замкнувшейся в своих «кольцах», к блистательной Российской империи, стране, ориентированной на западные культурные ценности, и участнице «мирового концерта», со столицей на реке, устремленной в море, часть Мирового океана; политические обозреватели верещали о ловкости Дмитрия Второго, с которой он отсек коррумпированную и неэффективную бюрократию, расплодившуюся во время диктатуры, от нового правительства; экономисты увидели в этом добрый знак для бизнеса, а международники — примету сближения с западными державами. Так или иначе, но именно со дня переноса столицы большинство аналитиков начинали впоследствии отсчет того пути, который в конце концов позволил России играть первую скрипку на мировой сцене.

Слава Богу, у Дмитрия Второго хватило ума не повторять ошибки предшественников и не поддерживать ни одного из отечественных политиканов. Может быть, именно поэтому к концу тридцатых годов он сумел изрядно расширить свои полномочия. Всегда оставаясь над схваткой, он был арбитром, советчиком, рефери — словом, тем, кто в пылу любого конфликта мог сказать: «Сограждане, давайте найдем компромисс во благо России». И компромисс всегда находился, потому что все видели в государе лишь воплощенную волю своего государства, а в словах его — лишь призыв к работе на всеобщее благо.

И огонь смуты погас, как снег под весенним солнцем, растаяли экстремистские группки. Политические партии сели за стол переговоров и перестали организовывать многолюдные манифестации и митинги. Дума, в которую вошли политические партии, десять лет враждовавшие друг с другом, избрала коалиционное правительство и одобрило предложенную им программу реформ, а реформы на удивление удачно подтолкнули Россию к мощному экономическому росту. Даже производительность труда на предприятиях неожиданно повысилась без всяких видимых причин: объединенный народ забыл распри и взялся за работу. Вот это и было главное. Страна снова объединилась в единое целое, выстояла в страшной Второй мировой войне и продолжила развиваться уже под скипетром сына безвременно ушедшего Дмитрия Павловича, императора Александра Четвертого, а потом его сына, Павла Второго.

И вот уже с середины тридцатых годов Россия не знала, что такое покушение на государя. В первое время после реставрации монархии охрана резиденций государя была если не символической, то достаточно формальной и могла защитить скорее от нападений психопатов-одиночек, чем от хорошо организованного теракта. Но постепенно Россия играла все большую роль на мировой арене, фигура государя становилась все значимее в мировой политике, и охрана императорских резиденций усиливалась. Наиболее серьезно охранялась персона государя во время Второй мировой войны. Тогда, как говорили, нацисты даже готовили покушение на царя после разгрома на Минской дуге, когда судьба Рейха висела на волоске. Да и после, в период холодной войны, приходилось серьезно опасаться если не за жизнь государя, то за утечку конфиденциальной информации. Так что охрана царских резиденций становилась все более сложной и изощренной, использовала самые передовые разработки и научные достижения. И, естественно, одним из самых охраняемых объектов был Гатчинский дворец с прилегающим к нему парком.

Дивясь причудливости мыслей, приведших меня от созерцания туфель покойного государя императора и рассуждений об охране императорской резиденции к осознанию чудес, творимых единством народной воли, я подошел к берегу и остановился. Прямо передо мной, на другой стороне пруда, возвышался дворец, так похожий на немецкий замок. Он словно сошел с картинки учебника по истории средних веков, и мне вдруг представилось, как из этого замка выезжают закованные в латы рыцари. Едут в крестовый поход, или на войну с соседом, или за оброком с вассальных земель. А может быть, местный барон решил воспользоваться своим правом первой брачной ночи и поехал приглядеть себе местную красавицу, собравшуюся замуж.

«Интересно, — подумал я, — я бы смог так? Обдирать до нитки крестьян, облагать непосильным налогом города, грабить соседей? Наверняка ведь нет. Сидел бы в своем замке отшельником и что есть мочи избегал бы почетной обязанности повоевать и пограбить. А был бы крестьянином или ремесленником — что тогда? Грабительский налог еще стерпел бы... может быть. А если бы местный барон приехал насиловать мою любимую, мою невесту? Э, нет, шалишь. Этого бы я не стерпел. А если бы нашлось еще хоть полста, таких как я, которым честь дороже...»

Я представил толпу вооруженных вилами да косами ремесленников и крестьян. Мне привиделось, как озверевшая толпа врывается в баронский замок, крушит мебель, режет гобелены, грабит казну, насилует служанок и дочерей барона...

«Да будь проклята эта справедливость! Почему отмщение всегда еще более гнусно, чем само преступление?! Люди не готовы быть добрее друг к другу? Воистину мрачное средневековье!»

Мое воображение, как бойкий купец, выкладывающий на витрины товар, вдруг нарисовало мне несколько новых картин. Я увидел на аллеях этого парка Александра Третьего, обсуждающего с Победоносцевым закон об отлучении от образования «кухаркиных детей». Потом перед Гатчинским дворцом колыхнулся строй революционных солдат, митингующих против самодержавия. Я почувствовал сострадание к этим людям, восставшим против мира, в котором их преследовали бедность и невежество, — и тут же увидел стоящих у «расстрельной» стены офицеров и тех же солдат, только теперь уже готовых привести в исполнение приговор революционного трибунала. Мгновенно и солдат, и стену заслонила панорама вступления в Гатчину войск Юденича, и я испытал небольшое облегчение, подумав, что это знаменует собой установление порядка. Но тут же мне пригрезились офицеры контрразведки, здесь же зверски убивающие красных комиссаров и насиловавшие какую-то санитарку. Я почувствовал, как во мне зарождается отвращение к этим людям, уничтожавшим себе подобных во имя «покоя, незыблемости и стабильности», но когда неприязнь моя уже почти превратилась в ненависть, мой бойкий купец вдруг раскинул передо мной новый ряд образов.

Я испугался. Внезапно я понял, что переживаю то же состояние, какое пережил тогда, в ночь штурма. Только сейчас, в отличие от той ночи, я видел не прекрасные — страшные вещи. Моя фантазия больше не подчинялась мне. Она с настойчивостью шлюхи совала в мое сознание все новые и новые картины, давно уже не имевшие отношения к Гатчинскому дворцу и его прекрасному парку. Я увидел мир как будто с изнанки, и в этом мире генерал Лавр Георгиевич Корнилов был убит шальным снарядом перед наступлением на Екатеринодар. Я увидел разгром белых армий и эмиграцию многих соотечественников из России. Я содрогнулся при мысли о том, какая участь ожидала их вдали от родины, — но оказалось, что судьба оставшихся куда страшнее. Я был свидетелем террора, перед моими глазами прошли горы трупов и толпы несчастных, обреченных на лагеря, и армии простых мещан, вздрагивавших от каждого ночного стука. Я смотрел и не верил своим глазам: кровавый большевистский диктатор сидел под лозунгом: «Мы не рабы, рабы не мы» и прихлопывал в такт лезгинке, которую плясали и на костях и друг на друге миллионы маленьких человечков!

А потом передо мной завертелась такая ужасающая карусель, что я уже готов был верить даже в тирана, танцующего на костях! Я снова видел горы трупов и огромные колонны пленных, бредущих на запад, в Германию. Им не было числа! Такого позора Россия никогда еще не знала, но только в тот миг, когда я увидел русских, одетых в мундиры врага и готовых сражаться против собственных братьев, до меня дошло, что такое настоящий позор. Я видел развевающийся над Рейхстагом красный флаг, там, где в реальности развевался российский, трехцветный, но я не радовался победе. Откуда-то я знал, сколько моих братьев и сестер заплатили за эту победу жизнями, и разум отказывался принимать эту цену как данность. Красное полотнище флага, реющего над Рейхстагом, вдруг развернулось в полнеба — и я увидел на фоне этого кровавого неба танки, уродующие мостовые Праги, кровь на песчаных пляжах Гаваны, вывернутые нутром наружу афганские кяризы и почему-то рыдающую взахлеб армянку.

И вдруг — о чудо! — я увидел трехцветный российский флаг! Он трепетал на ветру, над морем митингующих — и я разом, всем сердцем своим принял эту толпу, не потому что мне был дорог флаг из трех цветов, а потому что сердца их были едины, потому что они выступали против того кровавого кошмара, который только что прошел перед моими глазами, потому что они стояли за великую и свободную Россию.

Радость моя была недолгой. Трехцветный флаг колыхнулся, и я понял, что смотрю на бритоголового уродца в малиновом пиджаке. Уродец открыл дверь помпезного «Мерседеса» — и в лицо ему плюнуло огнем из взорванного бензобака. В ту же секунду передо мной возникли сначала грузный мужчина с испитым лицом и свинячьими глазками, потом неприметный чиновник, постный, как рафинированное масло, — и я почему-то снова вспомнил тирана, прихлопывающего в такт лезгинке. Я...

Меня словно ударило током, но облегчению моему не было предела, когда я понял, что вернулся от своих страшных видений к действительности. Насколько же мой мир был прекраснее, справедливее, чище, чем тот, который пригрезился мне! Я перевел дух, покачал головой и вернулся на тропинку. «Счастье, что мне достался не тот мир, а этот!» — подумал я и вдруг вспомнил, как договаривался с Раулем Риверой о концессиях на разработку месторождений в Бразилии. Нет, конечно, это не была взятка... Но ведь я знал, что размещаю подряд на строительство дорог к месторождениям в компании, принадлежащей Ривере, бразильскому министру экономики. И ведь я знал, что в той же Бразилии можно найти фирму, которая будет готова проложить такие же дороги вдвое дешевле. А еще я знал, что если не размещу заказ на строительство у фирм Риверы, то концессия уйдет к американцам. Ну и чем же был тот контракт, как не взяткой? А сколько еще подобных заказов в разных странах света я разместил? Сколько денег перечислил в «благотворительные фонды» проходимцев, подобных Ривере? Князь Юсупов давал взятки, то есть потворствовал коррумпированным режимам других стран, да и своей родины тоже. Ну и что, бизнес есть бизнес. Это правила игры.

Я подошел к своей любимой скамейке у пруда (сейчас она вся была запорошена снегом). С нее открывался дивный вид на дворец, подобный тевтонскому замку, и я снова невольно залюбовался им. «А ведь он тоже считал, что играет по правилам своего мира, — подумал я, вспомнив рыцаря, выезжавшего из дворцовых ворот. — Грабить соседей, насиловать крепостных женщин — для него это было естественным. Так делали все». Я сжал кулаки и поспешил к спасительной тропинке, чтобы «тевтонский замок» не мозолил больше глаза. Получалось, что я был ничем не лучше того рыцаря, который ездил насиловать крестьянских девчонок и грабить чужие города. Мне повезло лишь в том, что я родился позже и мой мир был человечней. А родись я рыцарем — и ехал бы, бряцая оружием, по разоренным городам, и лапал бы чужих дочерей и жен, и отбирал бы у крестьян последний мешок зерна, ведь рыцарь, который поступает иначе, будет осмеян вассалом и раздавлен равным. Вот и вертится он, как заколдованный, в этом круге грабежей и насилия, противясь собственной смерти и....

Я остановился посреди дорожки, как вкопанный. «Да, — машинально повторил я вослед самому себе, — противясь собственной смерти — и приближая ее. Ведь ничто не проходит бесследно, все возвращается. Ни человек, ни народ, ни государство, совершившие зло, не остаются безнаказанными. И тот рыцарь, который грабил и насиловал, готовил революцию, в которой его далекого потомка гильотинировали. Тот генерал интендантской службы, который за взятки принимал на вооружение негодные боеприпасы, готовил приход большевиков, которые убили его. Тот чекист, который расстреливал ни в чем не повинных людей, уже возводил эшафот, на котором его повесили лихие корниловские контрразведчики. И по-другому быть не могло. Ведь и в том мире, который я видел в своем видении, этот чекист не должен был уйти от расплаты и был бы расстрелян во время очередной «чистки». Не бывает ошибки без расплаты. Германия, избрав Гитлера, уже приговорила себя к разорению, разделу и позору. Так и Россия из моего видения, поддержав большевиков, сама приговорила себя к национальному позору. И не важно, борешься ты за «стабильность и покой» или за «справедливость и всеобщее благоденствие». Допуская зло и несправедливость, ты своими руками создаешь того, кто придет уничтожить тебя.

Я улыбнулся. Вот теперь все встало на свои места. Теперь мне было ясно, кто породил Гоюна. Его породили мы. Теперь я знал, почему Гоюн был силен. На самом деле это мы были слабы, примирившись со злом в себе. Теперь я знал, почему появление Гоюна было для нас неожиданностью. Мы забыли, что участвовали во зле. И теперь я знал наконец, что представляет собой битва между «старым миром» и Гоюном: это сражение между старым злом и новым, стремлением власть предержащих сохранить свой капитал и влияние и желанием новых лидеров отнять у них все это. То, что революция не может принести с собой добра, я знал уже давно. Но теперь я знал точно, что тот, кто мечтает о революции, о потрясениях, несет в этот мир только зло. Человек, решивший бороться со злом, в первую очередь борется с ним в себе. И это не бывает революцией, это всегда эволюция, тяжелая работа, а не лихой кавалерийский набег. Потому и изменения, производимые такими людьми, всегда эволюционны, постепенны. Они знают цену по-настоящему кардинальным преобразованиям. Но и консерваторами они не бывают.

«К черту, — подумал вдруг я. — Старый мир, новый мир... Не хочу подыгрывать — ни генералам, ни Гоюну. Не хочу играть по правилам. Возьму Юльку, рванем на Таити — и гори оно огнем...»

Не успел я закончить мысль, как вдруг на меня обрушилась новая череда видений. Я увидел, что будет, если я останусь в Гатчине и если я немедленно ее покину. Мне открылось то, что некогда, очевидно, открылось Гоюну: князь Александр Юсупов и российский император Павел Второй были ключевыми фигурами разворачивавшейся драмы мирового масштаба. От нас двоих зависело будущее целой планеты. Я скрипнул зубами в бессильной злости: эта ответственность тоже была расплатой за грехи наших дедов.

Мысленно я послал несколько ласковых слов тому, кто устроил мне это, но тут же понял, что должен пройти свой путь до конца. За годы, проведенные во главе одной из крупнейших в мире корпораций, за все советы, которые я давал когда-либо власть предержащим, я должен был ответить сейчас. Я должен был предотвратить мировые потрясения, революции, диктатуры и грядущую мировую войну. И только после этого меня готовы были отпустить. Я мог уйти и без того, но тогда бы я знал, что вина за все, что произойдет в дальнейшем, будет лежать на моих плечах. Я увидел улицы, наполненные людьми, спешащими по своим делам и не подозревающими о том, что весь мир, который они считают таким прочным и незыблемым, может рассыпаться в одну минуту. Я увидел детей, играющих в школьном дворе, и понял, что обязан дать им еще один шанс.

Я уже готов был бежать из парка, проклиная всех рыцарей со всеми их замками, и вдруг увидел, что навстречу мне по дорожке спешит Юля. Я бросился к ней и обнял ее так, как никогда еще не обнимал.

— Как ты? — спросила она, когда я наконец позволил ей отстраниться. — Я так боялась за тебя.

— Все хорошо, — ответил я. — Теперь все хорошо. Спасибо тебе, Юленька, без тебя бы я погиб.

— Они мне не верили, — Юля прижалась ко мне. — Я им говорила, а они только смеялись надо мной. Слава богу, Хо поверил.

— Он умница, — улыбнулся я. — И ты умница, что нашла его.

— Я так боялась.

— За меня?

— Да. — она посмотрела на меня глазами, полными слез. — Я тебя больше никуда не отпущу.

— Я тебя тоже, — улыбнулся я. — Сейчас ты мне нужна как никогда.

— Только сейчас? — растерялась Юля и даже, кажется, немного сникла.

Я улыбнулся. Женщина всегда остается женщиной.

— Нет, я хочу, чтобы ты осталась со мной навсегда.

Юля вдруг остановилась, и мне пришлось встать лицом к ней. К ней — и еще к «тевтонскому замку», охранявшему пруд. Запрокинув голову, Юля серьезно посмотрела мне в глаза и, глубоко вдохнув, спросила:

— Да? И кем же я буду, если останусь с тобой?

Я только на секунду отвел от нее взгляд, чтобы посмотреть в глаза тевтонскому рыцарю, и ответил:

— Если захочешь, будешь княгиней Юсуповой.

Глава 22 РЕШЕНИЕ

На государе был костюм джигита, а сопровождали его два охранника-вайнаха, вооруженные саблями и кинжалами. «Что это за маскарад?» — подумал я и тут же спохватился. Ну, конечно же! Сегодня День воссоединения России и Кавказа. Ровно восемьдесят пять лет назад социалистическое правительство Грузии объявило о прекращении сопротивления и капитулировало перед Российской армией. К этому моменту Азербайджан и Армения уже вернулись в состав России, и с тех пор этот день, пятое декабря, считался днем воссоединения России и Кавказа. Нельзя сказать, что с капитуляцией Тифлиса, или Тбилиси, как теперь назывался этот город, кавказская война окончилась совершенно. Что же до чеченцев и других народностей Северного Кавказа, то ни права особых экономических зон, ни заигрывания со старейшинами, ни масштабные карательные операции долго не давали там необходимого эффекта. Боевые столкновения казаков и регулярных частей с горцами продолжались до сорок восьмого года и потом неожиданно сошли на нет. Очевидно, почувствовав все возрастающую мощь империи, вайнахи просто сочли дальнейшее сопротивление бессмысленным. Как ни странно, после этого они стали одними из самых преданных подданных империи и дружно отказались от статуса автономной территории на референдуме пятьдесят первого года. Меня всегда удивляла эта особенность местного менталитета, когда уважается лишь сила, а любое желание договариваться и искать компромисс воспринималось как признак слабости. Но, так или иначе, пока империя пребывала в стабильности и была на вершине могущества, за лояльность народов Северного Кавказа можно было не опасаться. Дошло до того, что джигиты из Чечни участвовали в эскортировании особы императора и некоторых официальных лиц империи во время официальных церемоний, особенно таких, как День воссоединения с Кавказом.

Повинуясь жесту государя, джигиты застыли у двери, а сам император направился ко мне.

— Князь, к сожалению, у меня мало времени, — обратился он ко мне. — Сейчас уезжаю в Зимний, но вначале хочу лично поговорить с вами. На завтрашнее утро назначено совещание по волнующей нас проблеме. Все участники выступят со своими предложениями, и я рассчитываю, что свои соображения выскажете и вы.

— Разумеется, ваше величество, — ответил я.

— У вас уже есть идеи? Поймите меня правильно, мне важна именно ваша точка зрения.

— Как специалиста по Востоку?

— Не совсем. Буду откровенен с вами, князь, у меня много советников. Но все они видят только часть проблемы: Шебаршин — угрозу безопасности государства, Вольский — экономический кризис, Нессельроде — угрозу военного конфликта, а вот увязывать все нити в единый узел получается только у вас. Я жду от вас того же, что вы дали мне пятнадцать лет назад: четких и адекватных рекомендаций. Вы можете предложить что-то конкретное?

— Скорее идеология, которая ляжет в ее основу.

— Вот как? Что же, идеология — это тоже неплохо. Мне казалось, что ситуация зашла так далеко, что нам, скорее, нужны практические действия, чем просто декларации. Вы же знаете, к экономическим проблемам добавился политический кризис. Китай ведет себя более чем агрессивно.

— Вы правы, ваше величество, ситуация зашла очень далеко. В этих условиях недостаточно отдельных мероприятий. Надо действовать исходя из единого плана, иначе нас ждет провал. А каждый план должен базироваться на четком понимании идеологии.

— Согласен. Но мне важна также программа практических действий. Вы уже поняли, как победить Гоюна?

— Я понял, где его слабости. Победа или поражение — это всегда вопрос случая.

— Возможно. Но все же я предпочитаю не полагаться на случай. Вы давно поняли, что Гоюн опасен для нас?

— Сразу.

— И вы знали, как с ним справиться?

— Нет, вначале я растерялся.

— Почему?

— Потому что я понял, что он сильнее.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Идеологически он прав, абсолютно прав... критикуя наш мир. Он говорит о том, что высшие классы манипулируют низшими и со временем неизбежно поплатятся за это. Россия по своей прихоти распоряжается судьбами остальных стран, и только их временная слабость и наша мощь сохраняет этот порядок вещей. Разве это не правда?

— Господь с вами, князь, уж не революционер ли вы и не ненавистник ли России?

— В том-то и дело, что консерватор и патриот.

— Приятно слышать, — усмехнулся государь. — Итак, вы решили выступить против Гоюна.

— Да.

— Вы разработали программу мер, которые должны были помочь нам справиться с ним.

— Да.

— Давно?

— Достаточно давно.

— До того как вас похитили?

— Да.

— Почему же не сказали, как с ним справиться?

— В бою с мастером очень важен не только сам удар, но и момент удара. Поспешить или опоздать равносильно поражению. Раньше Гоюн был готов к защите. Месяца через три он нанесет чрезвычайно опасный для нас удар, который окажется если не смертельным, то весьма болезненным. Именно сейчас наступил момент, когда все сознание Гоюна поглощено предстоящей атакой, и поэтому он не готов к обороне.

— Что же, пример убедительный, — заметил государь после непродолжительной паузы. — Однако не кажется ли вам, князь, неразумным, что вы подвергали свою жизнь опасности, никого не посвятив в разработанный вами план борьбы с Гоюном?

— Я опасался, что это знание вынудит некоторых сановников ввести его в действие раньше времени.

— Но что было бы, если бы с вами что-то случилось? Или опять полагались на случай?

— Полагался, ваше величество. Но все же в сейфе моего кабинета во дворце на Мойке хранится запечатанное письмо на ваше имя, государь. Если бы со мной что-то случилось, вы бы получили его. Там содержится документ, который я написал во время затворничества в своем подмосковном имении, после возвращения из Калифорнии этим летом.

— Там содержится программа борьбы с Гоюном?

— Скорее, есть соображения идеологического порядка.

— Уж не хотите ли вы замахнуться на государственную идеологию?

— На нее, ваше величество.

— Вы считаете, что Гоюн так опасен для России?

— Нет, я хочу сказать, что условия изменились, и Россия больше не может вести себя как раньше. Это не имеет отношения ни к Гоюну, ни к секте «Небесного предела». Не они так другие. Страна столкнулась с естественной проблемой роста. Мы должны измениться или будем получать удар за ударом, пока не начнем реформы или не развалимся.

— А как насчет конкретных мер по борьбе с Гоюном?

— Вы получите и конкретные рекомендации.

— Но их нет в той записке, что вы оставили в сейфе.

— Конечно, нет. Конкретные советы действуют только в конкретной ситуации.

— И вместо того чтобы дать мне в руки оружие против опасного противника, вы бросились в путешествие, где оказались похищенным, — государь строго посмотрел на меня.

— Так сложилось, — развел я руками. — Впрочем, я убежден, что на основании предложенной мной идеологии ваши советники смогли бы в каждый конкретный момент разработать практические советы.

— Если бы они приняли эту новую идеологию.

— Если ни они, ни вы не согласитесь принять ее, то все мои советы пропадут втуне. Все капитаны флота должны видеть перед собой единую цель. Иначе не будет флота.

— Это верно, но я рассчитывал на одного штурмана на флагманском судне.

— Судьба государства, как и флота, не может зависеть от одной личности.

— Возможно, — государь пристально посмотрел мне в глаза. — Но для миллионов людей иногда была важна единственная фраза, сказанная одним пророком.

— Только если они были готовы услышать ее, ваше величество.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул министр двора. Он вопросительно и умоляюще посмотрел на государя.

— Что же, время не ждет, — вздохнул император. — Впрочем, это относится не только к сегодняшней церемонии. Мне очень нужны ваши советы, князь, независимо от того, будут они носить общий характер или окажутся изложением плана конкретных мероприятий. Сейчас настало время действовать.

Государь направился к выходу. Я отошел к окну и облокотился на подоконник. На душе было неуютно. Кажется, судьба снова затягивала меня в круговерть придворных интриг и международных конфликтов. Как тяжело было сейчас опускаться во все эти дрязги. В последние дни мне все чаще вспоминался тот великолепный город, который померещился мне в поместье Гоюна за несколько минут до штурма. Особенно часто мои мысли возвращались к нему после того, что привиделось мне в Гатчинском парке. Душа рвалась туда, где в зелени садов утопали прекрасные дворцы, где кристально чистые реки впадали в лазурное море, где, как казалось мне, нет никакой грязи ни на улицах, ни в сердцах людей. Но именно сейчас, после беседы с императором, я с особой силой ощутил ледяное дыхание тевтонского замка. Казалось, некая сила вновь затягивала меня вниз, в холод казематов, безнадежно удаляла от того прекрасного города. И вдруг передо мной предстало лицо учителя Ма Ханьцина. «Испытание твое и твой последний бой, — словно услышал я беззвучный голос. — Жизнь будет такой, какой ты сделаешь ее. Но на небесные поля не бегут, на них приходят победителями».

«Значит, так тому и быть, — обреченно подумал я. — Видать, мой крест: сделать еще один толчок, один из многих, который поможет пасть тевтонскому замку, а на его месте возникнуть прекрасному городу».

Глава 23 ОТКРОВЕНИЯ

— Ты собираешься к государю? — Юля с дивана наблюдала, как я завязывал галстук-бабочку.

— Да, — ответил я. — Через полчаса совещание.

— Это надолго?

— Часа два, может, три.

— Нет, я имею в виду все это, — Юля обвела рукой комнату. — Мы живем в чужом доме без права выезда. Ты все время ходишь на какие-то совещания. То с министром иностранных дел, то с министром обороны, а то и с самим государем.

— Мы живем в царском дворце, — улыбнулся я. — Выезжать отсюда нам нельзя, потому что это опасно. Не думаю, что это продлится долго. Потом мы уедем.

— Куда?

— Подумаем, — я отошел от зеркала и подсел к ней. — Может быть, на Таити.

— На Таити? Почему именно на Таити?

— Потому что это райский остров... и он дальше всего от Петербурга.

— А политику бросишь?

— И даже с удовольствием. Она еще обременительнее бизнеса.

— Почему?

— Потому что в бизнесе надо только не попасться на нарушении закона, а в политике еще и обернуть корыстные интересы в фантик заботы об общественном благе. А я не люблю притворяться. И никогда не любил.

— А если не притворяться? — усмехнулась она.

— Тогда будешь терпеть неудачи, потому что люди не любят видеть вещи такими, какие они есть. И они не прощают тем, кто им показывает истинную суть вещей. Но моя проблема глубже. У меня нет корыстных интересов в политике, а значит, мне незачем туда идти.

— А если с бескорыстными интересами? Почему бы, скажем, не сделать людей счастливее?

— Зачем? Человечество само создает себе условия для жизни. Каждая страна, каждый народ, каждая семья пожинает плоды того, что было сделано прошлыми поколениями.

— Но, может, стоит освободить их от этого бремени?

— Они вполне в силах сделать это сами. Надо лишь исправить прошлые ошибки, и все изменится.

— Но разве это справедливо, что люди отвечают за грехи, которых не совершали? Разве ребенок виноват в том, что рождается в семье алкоголиков?

— Я знаю одно: все в этом мире не случайно. Если человек попал в определенные условия, значит, это нужно для него. Как только он решит свои задачи, условия изменятся.

— Ты действительно веришь в это?

— Раньше верил, теперь знаю.

— Но ты все же сидишь здесь и участвуешь в совещаниях. Боишься, что тебя снова похитят?

— Наверное, это та последняя задача, которую я должен решить, прежде чем стану окончательно свободным.

— Я тебя редко вижу, — пожаловалась Юля.

— Разве?! Мне казалось, что мы проводим вместе немало времени. Вместе едим, каждый день гуляем по парку...

— Да, это так, — Юля смутилась. — Но мне все равно кажется, что ты не здесь.

Я тяжело вздохнул, признавая правоту ее слов.

— Вы решаете слишком сложные вопросы, и поэтому ты не можешь не думать о них все время?

Кажется, Юля решила подсказать мне выход из поставленной ею же ловушки, но я не мог воспользоваться им, как вообще не мог ей врать.

— Нет, я привык решать подобные вопросы. Руководить корпорацией ничуть не проще, мне это никогда не мешало.

— Да, я помню тебя, когда мы познакомились, — на лице у Юли промелькнуло мечтательное выражение. — И помню, когда ты забрал меня в свое имение. Ты тогда был озадачен... но все равно не такой, как сейчас.

— Да... Сейчас кое-что изменилось.

— Что?

— Я стал видеть некоторые вещи.

— Какие?

— Самые разные. О будущем... о возможном будущем. О людях.

— То есть как о будущем?

— Ну вот так. Я просто вижу то, что будет, и точно знаю, почему так будет.

— Ты уверен, что это не... — она осеклась.

— Вначале не был уверен. Потом, когда многое начало сбываться, убедился, что я не псих.

— И давно это у тебя? — в голосе у Юли зазвучал испуг.

— Нет, недавно, первый раз было прямо перед тем, как ты приехала сюда. Кое-что похожее было еще в поместье Гоюна, перед штурмом. Не знаю, что это было... Но это было очень красиво.

— Так вот почему ты был такой странный! Я-то думала, что это после плена, — она немного помолчала. — Значит, ты теперь можешь видеть будущее? Значит, ты теперь пророк?

— Не знаю. Мне всегда казалось, что пророк — это нечто другое.

— Но ведь ты видишь будущее.

— Знаешь, это все сложно. Я вижу возможные варианты. Но мне их показывают...

— Показывают?! — в ее голосе снова зазвучал испуг, похоже, теперь за мое психическое здоровье.

— Нет-нет, никаких голосов, теней и прочей мистики. Просто я не выбираю то, что вижу. Это приходит из ниоткуда.

— И ты не можешь попросить ответа на какой-то вопрос?

— Могу, но мне не всегда отвечают. И не всегда о том, о чем я спрашивал. Там, наверху какая-то своя логика.

— Понятно, — она немного помолчала. — А ты знаешь, что ожидает нас?

— Нет, не знаю.

— Тебе не показали?

— И не покажут, пока... — теперь запнулся я.

— Что «пока»? — насторожилась она.

— Пока это мне небезразлично.

— То есть как это?

— Ну, если я заинтересован в исходе событий, мне не показывают будущее.

— Но разве тебе безразлично будущее страны, всей земли?

— Нет.

— Но ведь тебе показывают его. Ты сам сказал.

— Да. Тут дело в другом. Я увидел тысячи вариантов того, что может случиться, того, что смогло бы случиться. Я знаю, что будет, если Гоюн проиграет и если выиграет. Я знаю, что было бы, если бы Корнилов погиб в восемнадцатом году и как бы развивались события, если бы Святополк победил Ярослава Мудрого.

— И что?

— Ничего. Это бег по кругу. Внешне изменения могут показаться глобальными... но они не меняют суть. Человек остается человеком со своими слабостями, предрассудками, ошибками.

— А что тогда меняет суть?

— Отношение к жизни. Не так важно, одет ты в восточный халат или европейский костюм, живешь в тоталитарной стране или демократической. Важно, как ты относишься к себе и к миру, готов ли сам принимать решения и отвечать за последствия своих поступков. Важно не делать другому того, чего не хотел бы для себя. Только это по-настоящему изменит жизнь. Ни один диктатор не сможет поработить истинно свободолюбивый и трудолюбивый народ. Никакая демократическая система, никакие технологии и образование не помогут достичь хорошей жизни ханжам, ворам и убийцам. А пока люди остаются ханжами, ворами и убийцами, они только переливают из пустого в порожнее. Здесь процветание, там кризис. Великая Россия и развалившиеся США, великие США и нищая Россия — общая сумма так и будет неизменной. Старые лидеры будут превращаться в аутсайдеров, и наоборот. Революции романтиков против диктатур приведут к власти воров, а потом и новых диктаторов. Люди будут до бесконечности проходить через все это, пока не прекратят вырывать друг у друга кусок. Зато когда они научатся любить друг друга и ценить чужую свободу, когда начнут работать вместе, жизнь на планете станет такой прекрасной, что мы и представить себе не можем.

— Тебе тоже показали это? — тихо спросила Юля.

— Да.

— Когда это... может наступить?

— В любой момент, как только человечество опомнится... Могло быть, две тысячи лет назад. Могло быть уже сейчас. Может, через тысячу лет. Может, и никогда.

Мне показалось, что в глазах у Юли появились слезы.

— Но может, стоит объяснить это людям? — спросила она.

— Им объясняли уже тысячу раз, — вздохнул я, — и великие пророки, и мелкие философы. Подумай, каких банальностей я сейчас наговорил! «Возлюбите друг друга», «не желайте зла ближнему своему», «не убей, не укради»... Неужто никогда не слышала? На тебя это произвело впечатление только потому, что я сказал, будто видел в грезах совсем иной, лучший мир, где соблюдение этих заповедей принесло плоды. Но у каждого нормального человека есть его собственный опыт, и он знает, что его постоянно обманывают, используют и обкрадывают. И он знает, что для того, чтобы добиться чего-то в этой жизни, надо обманывать, подчинять, воровать. Опыт — все, грезы — ничто. Так что если я в очередной раз повторю то, что все уже слышали, ничего не изменится.

— Это ты тоже видел?

— Нет... Это уже мой опыт. И это как раз то, что хорошо понял Гоюн.

— Гоюн? Он что, тоже видел будущее?

— Возможно.

— Но ведь он другой, совсем другой.

— Он стал другим. Представь себе, человек видит, что цивилизация зашла в тупик. Он видит несправедливость и понимает, как можно все изменить. Он идет со своей проповедью к людям — и его осмеивают. Он понимает, что словами ничего не изменить. И он начинает действовать. Лучший способ заставить людей мыслить по-иному — это ввергнуть их в пучину хаоса. Вывод прост. Надо сыграть на чувствах недовольных и организовать международный конфликт, нечто вроде мировой революции обиженных. Это просто, ведь каждый человек чувствует себя кем-то несправедливо обиженным. Надо только суметь сыграть на струнках, а мастер это умеет. И вот проходит немного времени, а уже мир погружается в хаос.

— Но ведь это глупо — раздувать мировой пожар, чтобы утвердить царство всеобщей любви!

— Это бесчеловечно, но очень неглупо. Человек всегда идет от противного. После многих лет мира он хочет войны, но на исходе войны мечтает о вечном мире. В богатстве он не ценит свое состояние, но в бедности мечтает о богатстве. После озлобления приходит время покоя.

— Но ведь такое было уже не раз! Никогда после войн и революций не наступало царство всеобщей любви.

— Наверное, Гоюн верит в свою судьбу. Думает, что на волне всеобщего хаоса сможет убедить людей одуматься и повести их за собой. Вот только он ошибается, как ошибались все революционеры. Он думает, что старая бюрократическая машина, церковь и ханжеская мораль не дают людям увидеть мир по-новому и сковывают их свободу. Он не понимает, что люди все это придумали как раз для того, чтобы отгородиться от надоедливых пророков и идеалистов. Это не тюремные стены, а крепостные, и люди за ними вовсе не чувствуют себя заключенными. Им мнится, что они — гарнизон, мужественно отражающий натиск хаоса. Чтобы открыть им глаза, нужно достучаться до каждого, а это не под силу ни одному пророку.

— Значит, Гоюн обречен?

— Если ему удастся взорвать наш мир, то он еще вполне сможет стать диктатором или главой какого-нибудь государства, может быть, даже нового. Или, например, основателем церкви, которая просуществует века. Но это снова будет бег по кругу. После его ухода государство все равно пройдет тот же путь, которым проходили уже многие страны, а церковь станет не более чем одной из... Короче, люди снова выстроят себе тюрьму-крепость. Печально, но ни один пророк не в состоянии привести людей к счастью стройными колоннами.

— Но ты действительно думаешь, что в душе Гоюн желает миру добра.

— Гоюну безразлично человечество. Когда-то он, может быть, и мечтал об общем благе, но теперь люди для него — ничто. Он даже не ненавидит их. Он играет с человечеством, словно с набором солдатиков.

— Ты понял это после того, как тебя похитили?

— Нет, позже. После штурма, когда увидел, скольких людей он обрек на верную смерть. В нем нет человеколюбия, а значит, ему безразлично, что станет с человечеством. А ведь вначале я этого не понимал.

— Поэтому так долго не решался выступить против него?

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Чувствую, — она почему-то виновато улыбнулась.

Теперь уже настала моя очередь удивляться ее «видению».

— Да, я не знал, нужно ли бороться с ним. Вначале мне показалось, что он действительно может изменить мир к лучшему.

— А после штурма решил бороться с ним?

— Не сразу.

— Почему?

— Потому что здесь уже, в Гатчине, я увидел, к каким бедам может привести поражение Гоюна.

— Как это?! — на лице Юли отразилось неподдельное изумление.

— Если мы предотвратим кризис, который готовит Гоюн, то лишь отложим глобальный взрыв, — вздохнул я. — В мире, где есть неравенство, обман и вражда, раньше или позже всегда наступает хаос, а бомба для него уже заложена, и сидит на ней Гоюн. Но понимаешь, ни помогать Гоюну взрывать наш мир сейчас, ни содействовать нашим министрам удлинять ее фитиль я не готов.

— И что же ты решил?

— Стать посмешищем и в тридесятый раз сказать взрослым и умным людям элементарные и очень банальные вещи, — я посмотрел на часы. — Прости меня, Юлечка, время не ждет. Я так на пять минут опоздаю.

Глава 24 СОВЕЩАНИЕ

Когда я вошел в зал для совещаний, все приглашенные уже заняли свои места за столом и тихо переговаривались. Шебаршин спокойно перебирал листки в своей папке, Нессельроде сидел, насупившись, и недовольно косился на собравшихся, Васильчиков что-то быстро излагал Вольскому, который внимательно слушал его, сложив руки домиком. Государь — он так и не сменил парадный мундир после «кавказской» церемонии — повернулся ко мне.

— Ну вот, наконец-то и князь, — недовольно проворчал он.

— Прошу простить меня, господа, — я поклонился. — Не уследил за временем.

Государь понимающе улыбнулся и спросил:

— Не тяготит ли вашу невесту вынужденное заточение?

— Ваше величество, Юлия Тимофеевна считает за честь быть вашей гостьей.

На лицах собравшихся появилось отсутствующее выражение. Известие о моей помолвке с Юлей вызвало много пересудов. Не то чтобы браки между дворянами и разночинцами были редкостью, но все же свадьба между князем Юсуповым и простой студенткой из мещанской семьи была событием выдающимся. Кто-то говорил: седина, мол, в бороду — бес в ребро. Кто-то намекал, что теперь, оставшись не у дел, я решил уйти в политику, а чтобы снискать популярность в народе, пошел под венец с простолюдинкой. Правые кричали о размывании устоев, левые — о барской прихоти очередного княжеского выродка. Монархисты выли по поводу забвения благородных корней, демократы возмущались тем, что князь по-прежнему отбирает себе женщин, как дворню на базаре. Бульварные газетчики наперебой обсуждали женские достоинства Юли, неизменно выдавая нечто вроде: «Ни рожи, ни кожи», очевидно, из зависти к жизненному успеху простой девушки из провинции. Свет негодовал о падении благородного сословия, наверное, завидуя мне, решившемуся наплевать на условности высшего общества. Мысль о том, что брак был просто следствием нашей любви, кажется, не приходила в голову никому. Даже в том узком гатчинском кругу, где я вращался сейчас, чувствовалось отчуждение и непонимание, и лишь государь неизменно давалпонять, что если и не одобряет такой поступок князя Юсупова, то считает его вполне допустимым, и за это я был чрезвычайно благодарен Павлу Александровичу.

Я занял свое место за столом.

— Князь, — обратился государь к Васильчикову, — не могли бы вы повторить вкратце уже для всех собравшихся свое сообщение о последних событиях в мире.

— Конечно, ваше величество, — отозвался тот. — За последние сутки ситуация резко ухудшилась. Действия Поднебесной...

— Скажите проще: мы имеем дело с враждебной коалицией, — вставил я.

— Так оно и есть, — вскинул брови Васильчиков. — Как вы догадались?

— Предположил, — пожал я плечами.

— Да, речь уже идет о коалиции Поднебесной империи, Англии и Франции, — признался Васильчиков. — Но самое неприятное состоит в том, что, по нашим данным, союз немецких государств намерен присоединиться к этой коалиции.

— Невероятно, — встрял Нессельроде. — Мало мы их били во Второй мировой.

— Очень логично. Именно потому, что побили и разделили, — возразил я. — Еще логичнее будет присоединение к коалиции всех трех осколков США.

— Откуда вы знаете? — Васильчиков был явно обескуражен. — Это как раз то известие, которое я получил буквально перед совещанием. Премьер-министры Тихоокеанского Союза и Новой Англии уже вылетели в Пекин. Даже Южная Конфедерация выслала наблюдателей.

— Это логично, следовательно, ожидаемо, — ответил я.

— Россия впервые с Крымской войны оказалась в такой международной изоляции! — воскликнул Васильчиков.

— Вполне естественно, после того как она обошла всех и заставила весь мир играть по ее правилам, — возразил я. — Лидеров никогда не любят. И уж тем более не любят тех, кто навязывает свою волю остальным.

— Эта коалиция сильна только до тех пор, пока ездит на нашем бензине, — усмехнулся Нессельроде. — Пусть выступают. Не впервой. Забыли, видать, что такое русский солдат. Придется напомнить.

Государь бросил на него недовольный взгляд, и у меня возникло подозрение, что армию империи в ближайшем будущем может ожидать не только скорая смена министра обороны, но и масштабная реформа.

— Я бы не был так беспечен, — проворчал Вольский. — Военная конфронтация не нужна никому. Бряцание оружием и мобилизация армии аукнутся и бюджету, и экономике в целом, а уж война и подавно.

— Разве расширенный военный заказ не стимулирует экономику? — парировал Нессельроде.

— И пошатнет рубль. У нас и так инфляция за один процент переваливает.

— За один процент?! — государь наклонился немного вперед и пристально посмотрел на Вольского.

— Да, ваше величество. По итогам года одна целая и одна десятая процента. А если прогноз роста цен на зерновые культуры и транспортные услуги оправдается, то к концу весны может достичь и трех процентов, и даже превысить их.

— Черт знает что! — император откинулся в кресле. — Каковы будут последствия для фондовой биржи?

— Разумеется, резкий спад и отток инвестиций. А если пойдем на поводу у любителей пощеголять на лихом коне, — Вольский выразительно посмотрел на Нессельроде, — то падение некоторых акций может составить до двадцати процентов. Американская Великая депрессия покажется детской сказкой.

— У нас почти все трудоспособное население — держатели акций, — глухо заметил Шебаршин. — После такого обвала на бирже может запахнуть уже не двадцать девятым, а девятьсот пятым годом.

— Да полно, Леонид Владимирович, — примирительно загудел Нессельроде. — Это же не нищий пролетариат столетней давности. Сами говорите, они почти все уже рантье. Те же плехановские революционеры назвали бы их «буржуями».

— Ах, Сергей Эммануилович, — вздохнул Шебаршин, — большинство «буржуев» резко левеют, когда их бьют по кошельку. Добропорядочный законопослушный обыватель — это роскошь стабильного времени.

— Господа, а не сгущаете ли вы краски? — спросил Васильчиков. — Ведь мы обсуждаем последствия всего лишь роста инфляции до полутора процентов в год. В сороковые, тридцатые, я уж не говорю двадцатые годы прошлого века страна прошла через значительно более суровые испытания.

— После Гражданской войны и бутерброд казался богатством, — возразил я. — А сейчас обнищание — это когда человек не может каждое лето ездить с семьей на средиземноморский курорт. Уверяю вас, если петербургская домохозяйка завтра заплатит у Елисеева за артишоки больше, чем сегодня, то ощущения у нее будут такие же, как и у ее прабабки, полдня простоявшей в очереди за хлебом в голодном Петрограде. Для общественных потрясений не столько важны конкретные причины, сколько реакция народа.

— Ну, раз так, приплюсуйте ко всем проблемам международную изоляцию, — внимательно выслушав меня, кивнул Васильчиков. — Если Поднебесная договорится о союзе с осколками США, то вместе они смогут запросто купить всю Западную Европу.

— Почему вы так уверены, что вся Западная Европа уйдет от нас? — нахмурился государь.

— Крупнейшие игроки уже отвернулись от нас. Великобритания и без того недовольна нашим влиянием на своем внутреннем рынке. Франция, как всегда, сопротивляется нам из чувства противоречия. Париж уже давно талдычит о давлении России на западную культуру и диктате Петербурга во внешней политике. Если Пекин пообещал ему большую самостоятельность, то он ушел. Союзу немецких государств портит кровь монополия России на поставку ресурсов и энергии. Пекину со Штатами не понадобится их уговаривать.

— Вы забыли добавить, — подхватил Вольский, — что мы сейчас завалили Запад своими товарами. Если Китай и Америка гарантируют европейцам ресурсы для развития собственных производств, те с удовольствием постараются выйти из-под нашей опеки.

— Немцы, прежде всего, будут заинтересованы в восстановлении единого немецкого государства, — добавил я. — Это естественно для любого разделенного народа. Они прекрасно знают, что Россия последние полвека делает все, чтобы не допустить возрождения единой Германии. Естественно, если появится сила, которая поманит возрождением объединенного немецкого государства, Германии мы не удержим. Так что у нас есть шанс потерять даже Пруссию.

— Но это же начало разрушения ЕАС! — воскликнул Васильчиков.

— А разве пруссаки не немцы? — спросил я.

— Разве они плохо живут под российским скипетром?

— Князь, для разделенного народа вопросы материального благополучия отходят на второй план, — возразил я. — Немцы уже с конца девятнадцатого века ощущают себя единой нацией. Для них отсутствие единых границ — это трагедия, даже если какая-то часть народа от этого живет лучше. Создадим мы новый Дармштадтский союз или еще что-то в этом роде, немцы будут стремиться к воссозданию единой Германии. Это данность, с которой мы раньше или позже все равно будем вынуждены считаться.

Васильчиков растерянно посмотрел на Шебаршина, и тот, нахмурившись, кивнул.

— Вы что-то хотите сказать, Леонид Владимирович? — спросил его государь.

— Только то, что данные наших исследований подтверждают сказанное князем, — недовольно ответил Шебаршин. — Первый доклад на эту тему я подал на высочайшее имя еще восемь лет назад.

— Но ведь политика России с середины сороковых годов состояла в том, чтобы не допускать воссоздания единого немецкого государства, — заметил Васильчиков.

— Вот и пожинаем плоды, — развел я руками.

— Хорошо, оставим пока события в мире, — кивнул государь. — Чем чревата текущая ситуация во внутренней политике?

— Усилением инфляции, оттоком капиталов, биржевым обвалом, — сообщил Вольский. — Кроме того, если Китай, Северная Америка и Западная Европа договорятся об экономическом союзе и установят экономические барьеры, мы потеряем потенциальные рынки сбыта. Опять же спад производства и углубление кризиса.

— Чем мы можем надавить на них? — нахмурился государь.

— Ничем, — пожал плечами Вольский. — Обычно мы обыгрывали Китай технологиями, а на Европу давили угрозой повышения цен на ресурсы. Разделяй и властвуй, как говорили древние римляне. Теперь, если они объединятся, козырей у нас не будет.

— Удивительно, что они не объединились до сих пор, — буркнул Васильчиков. — Ладно еще когда Поднебесная была нашим союзником, а ЕС — американским. Но США-то уже четырнадцать лет не существует.

— Им мешала предвзятость, — сказал я. — Пекин видел в объединении с Западом угрозу своим устоям, ну а Запад смущала авторитарность Китая. Если партнеры друг другу не доверяют и друг друга не понимают, сотрудничества не будет, — ответил я.

— А теперь вдруг перестала смущать? — усмехнулся Вольский.

— Нет, теперь нашелся человек, который научил их понимать друг друга, — пояснил я. — Это Гоюн.

В зале повисла тишина.

— Вы хотите сказать, князь, что все происходящее творится по воле одного человека? — презрительно поджал губы Шебаршин.

— Нет, конечно, Гоюн лишь подтолкнул телегу, которая и так уже катилась вниз. А вообще, нам следует поблагодарить Гоюна за тщательную ревизию наших позиций: любая угроза — это прекрасная возможность увидеть свои слабости.

— Может быть, — проворчал государь. — Тогда давайте определим, как нам справиться с надвигающимся кризисом. Я, знаете ли, больше практик, чем теоретик, и хотел бы слышать практические советы.

— А много ли стоит практика без теории, ваше величество? — в свою очередь спросил я. — Я только хотел показать, что проблемы, вызвавшие кризис, куда глубже, чем деятельность одного человека. Они даже не в том, что другие государства хотят вырваться из-под опеки России. Они в слабостях самой России.

— Слабостях?! — не выдержал Нессельроде, но тут же стушевался под строгим взглядом государя.

— Хорошо, князь, в чем же вы видите слабость России, которая позволила возникнуть нынешней ситуации? — спросил император.

— В ее силе, ваше величество. Мы давно уже не являемся государством, которое борется за признание. Мы прошли стадию борьбы за мировое господство. Уже пятнадцать лет мы являемся центром однополярного мира, к которому обращены все взоры. С нас берут пример, нам завидуют, на нас рассчитывают в минуту опасности, нас боятся. И за все это нас ненавидят.

— Что же, горе прбежденному, — усмехнулся Шебаршин.

— Законы рынка неумолимы, — развел руками Вольский. — Менее эффективный проигрывает.

— Обеспечение неоспоримых преимуществ страны — одна из основных целей внешней политики, — заметил Васильчиков.

— Пусть проигравший плачет, — поддакнул Нессельроде. — Мы заслужили право встать во главе мира.

— Так жили все государства от века, — согласился государь. — Подчиняй, или будешь подчинен. Разделяй и властвуй. Чем больше силы собрано в одном кулаке, тем лучше. Уж не считаете ли вы, князь, что мы должны отказаться от своих преимуществ только потому, что это кому-то не нравится?

— Нет, конечно, ваше величество, — ответил я. — Сила еще никогда не мешала тем, кто умел ею пользоваться. Однако ни сила, ни хитроумная политика не спасли Рим от крушения. Золотая Орда только проиграла, в конечном итоге, от покорения Руси. Российская империя получила куда больше проблем, чем выгод, после присоединения Польских земель. В свое время, поняв это, Россия инициировала создание Евразийского союза, предоставив покоренным странам формальную независимость и культурную автономию. Но время прошло, ситуация изменилась, и реальное положение вещей стало очевидно всем. Россия — диктатор уже даже не в своем регионе, но в целом мире. Кому это понравится? Своей силой мы заставили более слабых противников сплотиться.

— Работать надо было лучше, — проворчал Вольский. — Холодная война не наполеоновские походы. Они проиграли в экономическом соревновании. Кто же в этом виноват?

— Возможно, — согласился я. — Но, может, стоит дать шанс новым поколениям? Или вы хотите сказать, что существующая экономическая и политическая система дает аутсайдерам много шансов подняться с колен?

— Вне ЕАС нет, конечно, — ухмыльнулся Вольский. — Там сейчас нет ни платежеспособных рынков, ни достаточных ресурсов для роста.

— Ресурсы-то там как раз есть, — возразил я. — Но мы сделали все, чтобы они не могли ими воспользоваться.

— Вряд ли США поступили бы иначе, одержи они победу над нами, — пророкотал Вольский.

— Пожалуй. Но тогда они неизбежно получили бы те проблемы, с которыми столкнулись сейчас мы.

— Тогда давайте обопремся на эту теорию, — подал голос Васильчиков. — В конце концов, все государства Германского союза, еще не являющиеся членами ЕАС, уже как минимум года три назад подали заявки на вступление туда. В очереди стоят также Франция, Испания и Италия. Английский парламент еще год назад обсуждал перспективы присоединения. Их останавливают только наши жесткие требования по стабильности валюты. Так давайте снизим требования и примем их всех в ускоренном порядке. Это не позволит Китаю науськать их на нас.

— Нет уж, спасибо! — воскликнул Вольский. — Мы только что говорили об инфляции рубля, а вы хотите к нему еще и слабый фунт пристегнуть. Я уж не заикаюсь о вечно больном франке. Или вы забыли, что в рамках ЕАС существует жесткая привязка валют всех стран-участниц к рублю? Если мы снимем наши требования, то будем вынуждены покрывать их торговый дефицит или девальвировать рубль. Этак он в подобие американского доллара превратится — ну и будут у нас еще одни США вместо России.

— А почему бы нам вместо этого не финансировать свой внутренний рынок? — спросил вдруг Шебаршин. — Предположим, мы снимаем требования по стабильности валюты и принимаем все западноевропейские страны в ЕАС. При этом, как и сейчас, самыми надежными валютами союза останутся российский рубль и чешская крона, следовательно, только эти две валюты по-прежнему смогут оставаться резервными. Чехия — маленькая страна, живущая за счет банков и транзита капиталов. Она просто не сможет выпустить в оборот необходимый объем денег. Остается рубль. Мы окажем Франции, Британии и другим западным странам масштабную финансовую помощь в развитии производств.

— А где они будут сбывать свою продукцию? — подался вперед Вольский. — Их рынок не слишком платежеспособен.

— Прежде всего у нас, в России.

— В обмен на что? — не унимался председатель союза промышленников. — Сырьем мы торговый баланс не выровняем, а высокотехнологичные товары они сами будут производить.

— Будем печатать рубли, — мило улыбнулся Шебаршин. — А Запад сделает их основой своих запасов. Я имею в виду не только запасы центральных банков, но и накопления частных лиц. Какой здравомыслящий парижанин хранит свои сбережения во франках? Сейчас они скупают золото, а будут запасаться более ликвидными рублями. Представляете, какая емкость для избыточной денежной массы? Тем более, что благодаря нам у них начнется промышленный подъем, и вот это уж точно отвратит их от участия во всяких антироссийских союзах. Ну а мы в обмен на эту, пардон, резаную цветную бумагу с водяными знаками получим товары, а вместе с ними и повышение уровня жизни в империи. Все очень просто: нет рублей — нет инфляции. Я уже подавал подобный проект на высочайшее имя три года назад. Может быть, если бы он тогда нашел поддержку, мы бы не столкнулись сейчас с теми проблемами, которые обсуждаем.

— А что, вполне разумный ход! — воскликнул Нессельроде.

— Полная чепуха, — Вольский явно волновался, — путь в никуда. В этом случае свою промышленность мы будем вынуждены ориентировать на внутренний рынок. Погубим экспорт. А идея вывоза рублей — это вообще бомба замедленного действия. Сколько мы так просуществуем? Десять лет? Двадцать? Да не имеет значения. Когда за границей скопится критическая масса рублей, любое колебание рынка приведет к тому, что они хлынут из европейских сейфов обратно в империю. Вот это будет уже настоящий кризис, нынешний раем покажется.

— Совершенно справедливо, — поддержал я Вольского. — Кроме того, сейчас уже одним приемом в ЕАС мы не отделаемся. В игру вступил Китай, и нам, чтобы умаслить Европу, теперь необходимы доводы, подкрепленные большими уступками и солидной финансовой помощью.

— А может, стоит разобраться с этим игроком как встарь, пушками? — хищно оскалился Нессельроде. — Там, глядишь, и остальные посговорчивее будут.

— Любая сложная проблема имеет простое, доступное для понимания обывателя неправильное решение, — заметил я. — Вы сейчас предложили именно такое, генерал.

— Но, позвольте! — кажется Нессельроде решил реабилитироваться за свой конфуз в начале совещания. — Поднебесная за последние дни совершила столько недружественных актов по отношению к нам, что этого вполне достаточно для начала активных военных действий. Не правда ли, князь? — повернулся он к Васильчикову.

— В общем, да, — как-то неохотно согласился министр иностранных дел. — Дело дошло уже до задержания нашего судна.

— Задержания судна?! — я не верил своим ушам.

— Да, князь. Рыболовецкий траулер «Помор» был задержан в нейтральных водах, в Желтом море несколько часов назад. Сейчас его конвоируют в Циндао. Я как раз рассказывал об этом перед вашим приходом.

— Согласитесь, такой наглости по отношению к нашим кораблям не позволял себе никто со времен Второй мировой войны, — добавил Шебаршин.

— Линкор «Адмирал Колчак» в сопровождении двух крейсеров уже взял курс на Циндао, — многозначительно изрек Нессельроде.

— Что послужило причиной ареста? — спросил я.

— Китайцы утверждают, что начали преследование в своих территориальных водах. Наш траулер якобы вел там незаконный лов, — сообщил Васильчиков.

— Якобы или вел? — уточнил я. Васильчиков замялся.

— Вообще-то, наши промысловые корабли нередко заходят к китайские территориальные воды, преследуя косяки рыбы. Возможно, так случилось и на этот раз. Но китайцы впервые осмелились задержать наше судно.

— В нейтральных водах! — воскликнул Нессельроде.

— Насчет нейтральных вод надо еще доказать, — смутился Васильчиков. — Это наш капитан сообщил, что успел выйти в нейтральные воды. Пограничная служба Поднебесной утверждает, что задержала судно на границе.

— Давайте уточним кое-что, — предложил я. — Наши рыболовецкие суда несколько последних десятилетий систематически браконьерствуют в территориальных водах Поднебесной империи, Норвегии, Турции и других стран. Однако впервые обиженная сторона не захотела, пардон, утереться, не ограничилась нотой протеста, а задержала нарушителя. Российская империя сочла это настолько недружественным актом, что решила направить в зону конфликта свои боевые корабли. Вам не кажется, господа, что именно наша реакция в данном случае выглядит несколько неадекватно?

В комнате повисла тишина. Васильчиков, Вольский и Нессельроде некоторое время переглядывались между собой. Затянувшуюся паузу прервал Шебаршин:

— Одну и ту же ситуацию можно описать разными словами, князь. Обычно то, как описывает ее человек, зависит от его личных симпатий. Сейчас вы очень точно указали нам, как будут описывать происшедшее наши недруги. Давайте теперь решим, как эту ситуацию должны представить мы, чтобы предстоящая акция по освобождению судна выглядела восстановлением справедливости и защитой интересов Российской империи.

— Мне кажется, разработка пропагандистских кампаний может быть осуществлена не столь авторитетным собранием, как наше, — отмахнулся я.

— Это как сказать, князь, — покачал головой Васильчиков. — А если посмотреть на нее с другой стороны да вспомнить, что речь идет не об отдельном инциденте, а о целой цепи спорных ситуаций?

— А почему бы заодно не вспомнить, что начало это цепи положила военная операция на территории Поднебесной, которую мы провели, даже не спросив разрешения у китайских властей? — парировал я.

— Эта операция была проведена с целью освободить вас, князь, — напомнил Шебаршин.

— Возможно. Но в любом случае она явилась нарушением государственного суверенитета Поднебесной империи.

— У нас были веские основания полагать, что власти Поднебесной тайно поощряли ваше похищение, — не унимался глава ИКГБ. — Если бы мы действовали по дипломатическим каналам, вас могли бы перепрятать или даже убить.

— Возможно, но вы ведь даже не потрудились доказать связь Запретного города с моими похитителями. И сейчас это поставило нас на грань войны с Китаем, — закончив фразу, я почувствовал, что начинаю горячиться.

— Так чего же вы хотите? — резко спросил Шебаршин.

— Только того, чтобы моя страна уважала чужой суверенитет. Тогда, возможно, и другие страны будут уважать ее.

— Нас и так никто не осмелится не уважать, — усмехнулся Нессельроде. — Силу не уважать нельзя.

— Силу боятся, уважают достоинство, — возразил я. — В пренебрежении чужими правами достоинства нет.

— Все это красивые слова, — процедил Шебаршин. — Мы спасали вашу жизнь, князь.

— Мы потеряли в операции десятки жизней наших солдат и создали угрозу войны, в которой могут погибнуть сотни тысяч. Я уж не говорю о тех потерях, которые понесет Китай в столкновении с нами. Я, безусловно, благодарен за операцию по своему освобождению, но, право слово, не уверен, что моя свобода действительно стоила таких жертв.

— Речь шла и идет не только о вашей жизни! — пророкотал Шебаршин. — Престиж России дорогого стоит!

— Скажите это матерям и женам погибших в Китае солдат! — почти выкрикнул я. — Знаете, куда они пошлют вас с вашим престижем?!

— Тихо, господа! — голос императора прозвучал подобно раскатам грома. — Мы собрались здесь не для того чтобы ссориться, а для того чтобы найти выход из сложного положения. Сейчас я попрошу каждого из вас вкратце изложить свои идеи, после чего приступим к разработке программы действий. Начнем с вас, генерал, — кивнул он Шебаршину.

— Я считаю сложившуюся ситуацию следствием того, что мы в последнее время расслабились и утратили бдительность, — заявил тот. — Это позволило нашим врагам тайно приступить к созданию антироссийской коалиции. В значительной степени здесь присутствует вина нашего МИДа, который проглядел активность противника. Я считаю, — с напором повторил Шебаршин, — что если мы имеем опасного врага, то в первую очередь должны уничтожить его. Поэтому я поддержу любые, даже самые жесткие меры по отношению к Поднебесной империи. Они нарываются на военный конфликт — они должны его получить. Генерал, — повернулся он к Нессельроде, — каковы по оценкам Генерального штаба наши перспективы в войне с Китаем?

— Через месяц-полтора будем в Пекине, — благостно улыбнулся Нессельроде. — Армия у них многочисленная, но в двадцать первом веке это не означает ровным счетом ничего. Их вооруженные силы превосходят нас в численности в двадцать раз, но мы более чем значительно превосходим их по уровню техники. Кроме того, у них всеобщая воинская повинность, а у нас уже сорок лет как профессиональная армия. Ну много ли призывники с гражданки навоюют против наших чудо-богатырей? Так что исход войны, считаю, предрешен.

— Кстати, Япония нас поддержит, — вставил реплику Васильчиков. — Они давно опасаются китайской угрозы и будут рады помочь нам разделаться с Поднебесной. Если войны избежать не удастся, мы уж постараемся, будьте уверены. Морские базы и аэродромы станут к нашим услугам. Да и у самураев авиация недурная.

Мысленно я поздравил Шебаршина с маленькой победой. Одной обвинительной репликой сделать человека своим союзником не каждому под силу.

— С Японией все достаточно ясно, — недовольно пророкотал Вольский. — А союзники Китая в Европе? А Североамериканские государства? Их тоже бомбить? Я согласен с князем Юсуповым: выглядеть перед всем миром агрессорами нам сейчас совсем не выгодно. Кроме того, не забывайте, что мы и без того по уши в экономических проблемах. Рост цен на зерновые угрожает стабильности во всем Евразийском союзе, а высокие цены на морские перевозки не позволят покупать зерно в Америке.

— Зерно из Америки?! — воскликнул Васильчиков. — Да где это видано, чтобы Россия закупала зерно?

— А вы видите другой способ сбить цены? — повысил голос Вольский.

— Я вижу, — неожиданно объявил Нессельроде. — Ввиду военного времени, мы сможем ввести фиксированные цены на зерно и принудительно изъять все излишки. Это нанесет еще один удар по нашим врагам. Ведь никто из присутствующих не отрицает, что снижение цен и массовая закупка урожая в этом году были предприняты с единственной целью — нанести удар по России.

«Осмелел ястреб, — подумал я, разглядывая Нессельроде. — Или волк, или... шакал? Такая публика обычно в стае хорохорится, а в одиночку смирная. Но вот формируется-то сейчас именно стая».

— Вы еще продразверстку объявите, — огрызнулся на генерала Вольский.

— Действительно, господа, — вступил в разговор император, — давайте говорить о реальных вещах. Замораживание цен и конфискации — это и впрямь экстренные меры, допустимые в чрезвычайных ситуациях. Но они никогда не проводились безболезненно. Любые эксперименты по государственному вмешательству в экономику и регулированию, которые проводились в двадцатом веке в разных странах, давали неизменно негативный результат. Я уж не говорю о печальном опыте большевиков в нашем отечестве. Экономика — настолько сложный и саморегулируемый организм, что вторгаться в него со скальпелем без крайней необходимости в высшей степени опасно. Пока я такой необходимости не вижу. Вернемся к насущным вопросам. Мне показалось, что Леонид Владимирович еще не закончил свой доклад. Продолжайте, генерал.

— Благодарю, ваше величество, — отозвался Шебаршин. — Собственно, относительно Китая я сказал все. Поднебесная выступила нашим врагом и должна быть примерно наказана в назидание всем остальным. Что касается государств Западной Европы, то я уже имел честь доложить свои соображения на этот счет: мы должны принять их в ЕАС на упрощенных условиях. Сейчас это единственный способ разрушить создаваемую антирусскую коалицию. Мы должны содействовать импорту их продукции в обмен на рубли, которые осядут мертвым грузом в западных банках и кубышках частных лиц. Это позволит нам не только «перекупить» Запад, но и повысить уровень жизни здесь, в империи. Тем легче народ переживет некоторое подорожание пищевых продуктов. Оно будет просто компенсировано дешевыми промышленными товарами из Западной Европы. Последние семь лет темпы роста уровня жизни в империи замедлились. Возможно, с этим частично связано недовольство части населения, ставшее причиной популярности секты Гоюна. В результате новой экономической политики мы дадим народу резкое повышение уровня жизни уже в ближайшие годы. Это укрепит трон, вернет стабильность в империю, нанесет удар по позициям наших врагов. Что же касается закупок хлеба, то ближайшие год или два они неизбежны, но и из этой ситуации мы можем извлечь выгоду. Закупим хлеб только у Южной Конфедерации. Это поспособствует ее экономическому росту и... усилению амбиций. Как следствие, Атланта откажется от идеи равноправного союза с Вашингтоном и Лос-Анджелесом и захочет доминировать над ними. Это окончательно похоронит любую возможность возрождения единого государства на территории бывших США.

— Правильно, — растекся в улыбке Нессельроде. — Слова не мальчика, но мужа!

— Интересно, как сей муж собирается устранять те диспропорции в экономике, которые повлечет за собой реализация этого плана? — проворчал Вольский.

— По оценкам нашего департамента экономической безопасности, Россия вполне сможет выдерживать подобные диспропорции двадцать, тридцать, а возможно, и сорок лет, — снисходительно ответил Шебаршин. — Более того, благодаря этим «диспропорциям» население империи существенно повысит свой уровень жизни за счет европейских товаров, приобретаемых на необеспеченные бумажки. В качестве дополнительного ресурса мы можем привлечь дешевую рабочую силу из стран Ближнего Востока, Центральной Азии и Индокитая. Облегчим получение вида на жительство и даже гражданства — и эмигранты потекут сюда рекой. Культурный и образовательный уровень в этих странах весьма низкий, зато эти люди за мизерную зарплату будут выполнять самую грязную и неквалифицированную работу. Хватит с них счастья жить в стабильной стране и перспективы на российское гражданство для детей. Держать их в узде нашей правоохранительной системе вполне по силам, зато бюджеты городов сэкономят приличные деньги на зарплаты муниципальных работников, а промышленность получит дешевую рабочую силу. Повысится эффективность, появятся свободные средства.

— Логика есть, — проворчал Вольский. — За расширение притока эмигрантов и упрощение процедуры выдачи гражданства мы давно ратуем. Зарплаты в империи так возросли, что скоро космический корабль дешевле столичных дворников будет стоить. Я уж не говорю про то, что в промышленности мы вынуждены сейчас чернорабочему платить столько же, сколько еще двадцать лет назад платили дипломированному инженеру. Эмиграция снимет эту проблему. Но она не снимет проблему выпуска в обращение необеспеченных денег. Пройдет двадцать, тридцать, даже сорок лет. А что потом? Накопленная за границей денежная масса обрушится на наш рынок и уничтожит нашу валютную систему. Да, сейчас рост уровня жизни продолжится. Но это будет не следствием повышения производительности труда, как раньше. Это будет экономика мыльного пузыря. А мыльный пузырь, как известно, имеет привычку лопаться, а сколько ему понадобится для этого времени: двадцать, тридцать или сорок лет — вопрос уже несущественный. Кроме того, не забудьте о наших союзниках в Восточной Европе. Промышленность Польши, Венгрии, Греции, даже Пруссии не выдержит конкуренции с западными производителями, если мы снимем таможенные барьеры и обеспечим приток капитала в Западную Европу. Пожалуй, только Чехии с ее транзитом капиталов и банками ничего не грозит. Да и она может почувствовать себя не так уверенно, если вслед за Францией и Италией к Евразийскому банковскому союзу присоединится Швейцария.

— И черт с ними, — отмахнулся Шебаршин. — Меня в первую очередь интересует Россия. Если за ее благополучие должны будут заплатить поляки, венгры и пруссаки, пусть платят. Главное, чтобы это были не мы. Или вы можете предложить что-то лучшее?

Вольский отвел глаза и промолчал.

— Какие еще соображения, господа? — требовательно спросил император.

В комнате воцарилась тишина. Император многозначительно посмотрел на Васильчикова.

— Вообще-то, — промямлил тот, — подводить своих старых союзников...

— Можно подумать, они поступили бы с нами иначе! — воинственно воскликнул Шебаршин. — Каждое государство заботится лишь о своих интересах. Так было во все времена. Если из-за своих былых ошибок и неудач они оказались на обочине, то пусть и расплачиваются за это.

— Тоже верно, — смущенно улыбнулся Васильчиков. — По крайней мере, если нет другого способа, то я за.

— Ваше мнение? — государь строго посмотрел на Вольского.

— Это безумие, — отчаянно замотал головой тот. — Мы закладываем бомбу замедленного действия.

— Разумный и рачительный политик сможет своевременно обезвредить ее, — примирительно улыбнулся Шебаршин. — Главное сейчас — это сохранить за Россией лидирующие позиции в мире. Сейчас это главная задача, на решение которой должны быть брошены все силы. Впоследствии, регулируя налоговую систему, реформируя ЕАС и проводя сбалансированную внешнюю политику, Россия сможет устранить те диспропорции, которые вас пугают. По крайней мере, мы сможем справиться с наиболее серьезной и реальной опасностью. Той, которая существует в настоящее время. О грядущих опасностях пусть думают будущие поколения. Впрочем, государь, кажется, спрашивал вашего мнения. Почему бы вам не предложить иную, лучшую программу, которая с тем же успехом сможет предотвратить наступающий кризис, но не будет иметь столь негативных последствий, я буду рад выслушать ее.

— Хотел бы я предложить, — развел руками Вольский, — да не могу. По отдельности все выглядит не слишком фатально, но когда и там проблемы, и тут не слава богу, и все одновременно...

Шебаршин торжествующе обвел взглядом собрание.

— Ваше мнение, генерал? — повернулся император к Нессельроде.

— Никаких возражений! — объявил тот. — Четкая, ясная, толковая программа. Я «за».

— А вы что скажете, князь? — взгляд государя остановился на мне.

— Хорошая программа, — широко улыбнулся я в ответ.

На лицах присутствующих застыло недоумение. Кажется, никто не ожидал от меня поддержки Шебаршина, включая самого председателя Имперского Комитета Государственной Безопасности. Краем глаза я заметил, как на лице государя мелькнула тень разочарования.

— Хорошая программа, — повторил я, — если жить под девизом: «После нас хоть потоп». Неплохая, если считать, что предательство союзника — норма политики. И я уже не говорю о том, что она вполне приемлема, если мы считаем допустимым развращать свой народ.

— Однако, князь, — Шебаршин сокрушенно покачал головой, — откуда взялись столь высокопарные обвинения? Я уж не говорю о том, что, критикуя чью-то программу, всегда полезно предложить лучшую.

— Разумеется, генерал, — я постарался улыбнуться Шебаршину как можно шире и радушнее. — Я не буду повторять возражения, уже высказанные господином Вольским. Я также не стану разглагольствовать о высоких материях и морали. С вашего позволения, я лишь опишу реальные последствия программы генерала Шебаршина. И, разумеется, предложу свой путь выхода из сложившегося кризиса.

— Сделайте такое одолжение, — обронил государь.

— Начать с того, что дисбаланс, о котором говорил господин Вольский, не будет предотвращен. Во всяком случае, я не верю в это.

— Считаете своих преемников глупее себя? — усмехнулся Шебаршин.

— Отнюдь, генерал. Во главе нашей державы, несомненно, и впредь будут стоять прекрасные стратеги. Но согласитесь, что страна не автомобиль, который водитель может разворачивать по своему усмотрению и желанию. Ни одна реформа не пройдет без согласия народа.

— То-то Петр Первый со всеми свои дела согласовывал, — хихикнул Васильчиков.

— Ничего бы он не сделал, если бы его не поддерживала самая активная часть подданных. Реформация всегда связана с нарастанием народного недовольства. Иначе люди просто не примут изменения привычного уклада жизни. Перемен не любит никто. Но бывает, что недовольство существующим порядком вещей пересиливает стремление к покою и стабильности. К началу реформ Петра такое недовольство было. При воцарении Александра Третьего было.

— А сейчас оно есть? — подал голос Шебаршин.

— Нет. Это меня и беспокоит, потому что реформы назрели. Длительное непрерывное процветание бывает опаснее кризисов, ибо успокаивает. Но если мы примем вашу программу, то через десяток лет, когда понадобится предотвратить грядущую катастрофу, его не будет, потому что вы предлагаете поселить в народе уверенность в вечном процветании. Высокий уровень жизни за счет чужих стран развращает народ, как ничто другое. Рим пал именно из-за этого. Вы действительно хотите повторить его судьбу?

— Ну, сейчас не древние времена, — усмехнулся Шебаршин.

— Поэтому и удар по нам наносят не орды Аттилы, а секта «Небесного предела» Гоюна. Времена изменились, методы изменились, суть осталась та же. Если народ не хочет работать и пытается существовать за чужой счет, он обрекает свою страну на крах.

— Так уж и на крах? — съязвил Шебаршин. — Полноте, князь. Мне кажется, вы слишком недооцениваете Россию и ее более чем тысячелетнюю историю. Пережили татар, через Смутное время прошли, большевиков победили. Сколько раз твердили: «Русь погибла» — ничего, выжили. Весь мир сейчас в кулаке держим, худо-бедно.

— Рим тоже когда-то держал весь мир в кулаке и называл себя «Вечным городом», — ответил я. — А потом на Капитолийском холме пасли коз. Англия была Владычицей морей — стала маленькой островной державой. Австрия сто лет назад была великой империей — сейчас маленькая альпийская республика. Этот закон един для всех: можно править миром, но нельзя жить за чужой счет. Это ослабляет нацию, делает ее нежизнеспособной и в конце концов приводит к краху. Центр должен быть сильнее периферии во всем. Иначе лидерства не удержать.

— Слова, — бросил Шебаршин. — Вы обещали не залезать в философские дебри, а пока лишь сотрясаете воздух общими фразами. Мы с вами обсуждаем реальную программу действий, а не философскую концепцию. Вы сказали, что она принесет больше вреда, чем пользы. Вот и расскажите нам, какие реальные угрозы возникнут в ходе ее реализации.

— Извольте, генерал. Если даже забыть о том, что перекидывать свои проблемы на головы последующих поколений не слишком этично, надо признать, что самым неразумным поступком является обман собственного народа. Гитлер обманул немцев — и вскоре Германия лежала в руинах. Американцы поддались на уговоры продажных политиков — и США больше не существуют. Россия когда-то поверила большевикам — и ей досталась горькая чаша Гражданской войны и разрухи. Причем трагедии, о которых я веду речь, произошли еще при жизни инициаторов обмана. Я уже не говорю о том, что обманутый народ никогда не мог протрезветь до тех пор, пока катастрофа не становилась неотвратимой. Да и после краха мало кто понимал истинную суть произошедшего. Обструкции всегда и везде подвергались не сами обманщики, а те, кто вскрывал обман и показывал неприятную правду. Народный гнев обращался не на тех, кто привел страну к краю пропасти, а на тех, кто пытался его от этой пропасти оттащить. Это естественно. Человеку, который искренне убежден, что живет к справедливом обществе, всегда неприятно слышать о несправедливостях, которые в нем творятся. Человеку, который живет в достатке, всегда неугоден реформатор, действия которого бьют его по карману. Разговоры о необходимости реформ никогда не имеют поддержки, если обыватель видит богатые витрины и трясет увесистым кошельком. Сытые и обманутые граждане сметут любого, кто покусится на их мещанские права, да и правительства, что греха таить, всегда откладывают непопулярные меры «про запас». Так что иллюзии о реформах в грядущем я бы откинул. Они не состоятся или начнутся с фатальным опозданием. Притом пойдут под аккомпанемент проклятий народа и саботаж чиновников. Увы, но здесь в успех я не верю. И это будет во-первых. А во-вторых, к тому моменту Россия восстановит против себя весь мир. Да, сейчас нас недолюбливают за диктаторские замашки. Но впервые в истории мы имеем столько друзей. Когда еще у России были такие теплые отношения с Польшей? Когда еще во Франции была так популярна русская культура? Когда еще для народов Азии и Африки Россия была символом прогресса и примером для подражания? Что мы получим, реализовав программу, предложенную генералом Шебаршиным? Вы думаете, Польша и Венгрия простят нам спад в своей промышленности? Думаете, чехи забудут, что мы подставили под удар их банковскую систему? Мы потеряем старых друзей, но хуже всего, что мы и новых не приобретем. Или вы думаете, что друга можно купить? Страны, которые считают нас своим союзником, не были куплены. Мы просто спасли их от голода после окончания Второй мировой войны. Ценою собственных лишений мы помогали разоренным соседям выкарабкаться из разрухи после Второй мировой войны. Отрывали от себя, голодали, но их спасли. Теперь у нас есть едва ли не вечные преданные союзники, потому что такие жесты не забываются даже через поколения. И вот этих союзников вы сейчас собираетесь предать.

— Потерпят, — ухмыльнулся Шебаршин. — Сами говорите, что они нам обязаны. А заодно станут обязаны еще Франция, Англия, Италия и ряд других стран. Чем плохо?

— Тем, что любой нормальный человек всегда способен отличить бескорыстную помощь от делячества, — ответил я. — У любого народа бывают периоды взлетов и падений. И люди всегда с благодарностью вспоминают тех, кто оказал им бескорыстную помощь в тяжелые годы. Но несколько иначе они относятся к спекулянтам, которые в это же время скупали у них фамильные драгоценности по дешевке. Поверьте, они обязательно рассчитаются с этими делягами при первом удобном случае. Тот факт, что сделки прикрывались разговорами о помощи, ничего не изменит. А теперь вспомните, что ко дню расчета в империи сложится «пятая колонна» — дети тех, кого господин Вольский предлагает ввести сюда из стран третьего мира, чтобы решить проблемы отсутствия рабочей силы. Первое поколение эмигрантов будет радо выбраться из нищеты, а вот их дети обязательно спросят, почему азиатам и африканцам платят меньше, чем русским. Я не уверен, что выходцы из стран третьего мира так быстро ассимилируются у нас. Этому не способствуют ни их национальные традиции, ни низкий культурный уровень. А вот жизненных благ они будут требовать наравне с потомственными гражданами империи, благо сами к этому моменту обретут гражданство. Они уже не захотят работать дворниками, как их отцы. Они будут требовать только дармовых денег, жилья и шикарных машин, а мы для них станем спекулянтами, облапошившими их отцов. Они возненавидят империю, но настоящим бедствием окажется то, что, возненавидев ее, они все поголовно останутся ее гражданами. Именно так и пал Рим, и с тех пор варвары всегда платят цивилизации одинаково. Цивилизация должна подтягивать их до своего уровня, а не плодить нахлебников. Да, тактически это невыгодно, но стратегически это значительно выгоднее, чем наживаться на чужих трудностях.

— Насколько я понимаю, наживы алчем мы с господином Вольским, — с иронией в голосе заметил Шебаршин.

— Да уж, князь, мне кажется, вы несколько перегибаете палку, — проворчал Вольский. — В конце концов, будем откровенны, в плане господина Шебаршина нет ничего принципиально нового... Примерно так действовали американцы в Западной Европе после Второй мировой войны. Однако план Маршалла не вызвал такого уж сильного отторжения США среди европейцев. Да и Европа во многом обеспечила себе безбедную жизнь после войны именно благодаря дешевому труду иммигрантов. Что же до волнений... Подавим. Внутренние войска у нас, слава богу, получше, чем у французов.

— Во время холодной войны американцы просто дали Европе самостоятельно развиваться и заниматься своими проблемами. После Второй мировой европейские страны потеряли свои колонии, внешнеполитический маневр ограничивался позициями двух гигантов: России и США. Европа занялась своими проблемами и не пожалела. Эмигранты тут не сыграли большой роли. Просто сменились приоритеты в политике. Вместо внешней экспансии — повышение уровня жизни собственного населения. Вместо мессианства — соблюдение прав человека на своей территории. Это и породило тот золотой век Западной Европы, о котором все вспоминают сейчас с такой ностальгией.

— И который закончился с крахом США, — вставил Вольский.

— Расплата за жесткую привязку экономик, — ответил я. — Между прочим, кризис в США начался как раз всвязи с падением доллара, причиной которого стал многолетний выпуск необеспеченных денег. Но мы-то сейчас говорим о другом. Да, в Европе не возникло серьезных антиамериканских настроений. Но только потому, что американцы не слишком вмешивались, вернее не могли вмешиваться во внутренние дела этих стран. Особенность биполярного мира, не более. Но ведь и особого проамериканизма не возникло. Как только Европа поднялась на ноги, началось соперничество Старого и Нового Света, которое было не столь заметно и не явно только из-за глобального противостояния США и России. Но, заметьте, на востоке-то никакого противостояния не возникло. Напротив, даже вековой лед во взаимоотношениях России и Польши был растоплен. Мы обрели искреннюю поддержку на Балканах, в странах Центральной и Восточной Европы. Там даже русофильство получило огромное распространение, чего прежде никогда не бывало. А все потому, что мы не покупали их, а строили взаимоотношения на основе искренней дружбы. Нам это вернулось сторицей в годы холодной войны. Но сейчас все будет не так. Да, мы «купим» Западную Европу, предав Восточную. Да, сейчас мы победим Китай. Но мы заложим мину замедленного действия под собственную империю. Пройдет лет двадцать, не больше, и на сцене появится новый игрок, который начнет действовать против нас. И тогда мы проиграем. Китай потерпит поражение сейчас? Да, мы раздавим его своей военной мощью. Но это же сделает его верным союзником нашего будущего противника. Поражений не прощают. Многочисленность и трудолюбие китайцев всегда будут обеспечивать Поднебесной важную роль в мировой политике и экономике. Северная Америка? Она пойдет за нашим врагом. Американцы сейчас — разделенная нация, как и немцы. Мешают им воссоединиться амбиции собственных местечковых политиков и наша имперская политика. Но когда мы не сможем достаточно эффективно играть на их поле из-за внутренних трудностей, они обязательно начнут воссоединяться. Это естественный процесс для любой разделенной нации. И политику, который возглавит этот процесс, чтобы победить противников объединения, очень нужен будет грозный внешний враг. Такового лучше России будет не найти. Так что и Америка развернется против нас. Западная Европа? Она переметнется в стан врага из-за давления, которое будет оказывать Россия на их экономику и культурную жизнь. А это неизбежно в однополярном мире. Наша сегодняшняя «помощь» будет забыта, а вернее, поставлена нам в вину, как скупка антиквариата за хлеб во время голода. И самое главное. Мы лишимся поддержки наших союзников в Восточной Европе. Они не простят нам сегодняшнего предательства. Да, население империи сейчас свыше четырехсот миллионов. Да, через двадцать лет будет пятьсот. Да, сейчас мы имеем самую эффективную экономику. Но мы потеряем все эти преимущества, если реализуем план генерала Шебаршина. Наше население будет развращено жизнью за чужой счет. Оно разучится работать и утратит желание сражаться за свою страну. Оно будет требовать хлеба и зрелищ, надеяться на защиту наемников и труд колоний. Такая страна не может не проиграть, и она проиграет. И тогда, через три десятилетия, Россия сама окажется разделенной страной. И все это произойдет по неумолимой логике событий, начальный толчок к которым даст реализация имперского плана генерала Шебаршина. И если провозглашенной его целью сейчас является сохранение лидерства России, то результатом станет ее падение.

В комнате воцарилась тишина. Присутствующие недоуменно переглядывались друг с другом. Первым пришел в себя Шебаршин. Наигранно безразличным тоном он осведомился:

— И где же, князь, по-вашему, появится эта новая сила, которая приведет в краху империи?

— Да где угодно, — отмахнулся я. — Хоть в Польше.

На несколько мгновений в комнате снова воцарилась тишина, а потом раздался короткий смешок Васильчикова. За ним раскатисто расхохотался Нессельроде. Вольский укрыл улыбку, притворно зевнув, а Шебаршин состроил глумливую гримасу.

— Полноте, князь, — с сомнением покачал головой государь. — это уже совсем из области фантазий.

Дверь кабинета открылась, и в него вошел полковник с аксельбантами Генштаба, державший запечатанный сургучными печатями пакет.

— Прошу прощения, ваше величество, — произнес он, — срочный пакет его высокопревосходительству генералу Нессельроде.

Император кивнул, и полковник, чеканя шаг, подошел к Нессельроде и вручил ему пакет. Генерал небрежным жестом отпустил офицера, распечатал депешу и быстро пробежал ее глазами. По мере того, как он читал, на его лице все больше проступала кислая гримаса.

— Что там случилось? — нетерпеливо спросил государь.

— Наш отряд специального назначения обнаружил тайное убежище Гоюна в горах на афгано-пакистанской границе. Судя по брошенным в спешке вещам и еще теплой еде, мерзавец покинул пещеру не более чем за час до прихода поисковиков. Прочесана вся местность, перекрыты перевалы, но Гоюн пока не найден.

Все взоры обратились на меня.

— Вы знали? — с легким раздражением в голосе спросил Шебаршин.

— Честное слово, нет, — развел я руками. — Сказал просто по наитию.

— По поводу Польши — тоже по наитию? — сдвинул брови император.

— По наитию, — подтвердил я. — Совсем неважно где появится новый манипулятор. Важно, что если какой-то народ пойдет по неверному пути, то неизбежно станет уязвим.

— Ладно, — государь откинулся в кресле. — Суть вашей критики программы генерала Шебаршина мне понятна. Нельзя предавать друзей, следует уважать дальних соседей. Страна должна жить по средствам и трудом собственного населения. Кровопролитие есть зло. Все это правильно... и, простите, банально. Скажите лучше, как выйти из имеющегося тупика.

— Мы должны сесть за стол переговоров с Поднебесной. Все знают нашу силу. Все знают, что мы будем защищать свои интересы до конца. Но наша готовность уважать чужой суверенитет и признавать чужие интересы станет приятной неожиданностью для наших противников. Это остудит горячие головы в Китае... да и здесь тоже, — я мельком взглянул на Нессельроде. — Я уверен, что мы сможем найти компромисс, и нам не понадобится развязывать войну. Не самоубийцы же китайцы, чтобы лезть с нами в драку... тем более если мы лишим их поддержки в Европе и Америке.

— Интересно как? — буркнул Шебаршин.

— Мы заставим их играть по нашим правилам, — ответил я. — Чего хотят народы этих стран? Спокойно жить, работать и творить. Мы можем снизить ввозные пошлины для их товаров и прекратить агрессивную культурную экспансию, которую ведем в последние годы. Мы можем оказать им финансовую помощь и открыть дорогу инвестициям в их промышленность. Если мы сделаем все это, мы обеспечим их лояльность.

— Минуточку! — воскликнул Васильчиков. — Но чем это предложение отличается от того, которое высказал генерал Шебаршин?

— Тем, что князь Юсупов не считает нужным принимать страны Западной Европы в ЕАС, — пояснил Вольский.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Мы не должны опускаться до их уровня ради сиюминутных политических выгод. Мы должны помочь им подняться до нашего уровня. После этого уже добро пожаловать в ЕАС.

— В качестве опасного конкурента, — проворчал Вольский. — Не забывайте, какой там интеллектуальный и научный уровень. Да и промышленный потенциал еще не совсем растерян. Стагнация-то там только пятнадцать лет, при необходимости многие производства можно еще реанимировать. Если вдобавок обеспечить их инвестициями и дать льготный таможенный режим, но не принимать в ЕАС... Как контролировать будем? План Шебаршина все же предполагал, что мы гарантированно останемся на вершине.

— Лучше иметь сильного конкурента в экономике, чем слабого врага на войне, — возразил я. — Тем более что, собрав под крыло несколько десятков таких «слабаков», наш враг может слишком опасно усилиться. Мы поможем Западной Европе начать экономическое возрождение и тем сделаем ее своим политическим союзником на века. Будут конкурентами — тем больше это подхлестнет наших промышленников к инновациям и повышению эффективности производства. В конечном итоге это только стимулирует наше собственное развитие. А вот искусственное создание тепличных условий никого еще сильнее не делало.

— Так-то оно так, — с сомнением покачал головой Вольский, — но все же плодить конкурентов не хотелось бы.

— Хорошо, а как быть с Северной Америкой? — спросил Васильчиков.

— Дружить, — улыбнулся я. — И, раз уж так вышло, закупать у них хлеб. Только вот ставку в политике я бы сделал не на Южную Конфедерацию, которая катится к диктатуре, а на Новую Англию, где в наибольшей степени соблюдаются права человека и активнее всего действуют демократические институты. В дружбе тоже надо быть разборчивым, чтобы не замараться. С тем, у кого друг — уличный громила, приличные люди не водятся. И в чем я согласен с генералом Шебаршиным, так это в том, что перспектива масштабных поставок зерна в ЕАС вполне может оттолкнуть Северную Америку от союза с Поднебесной. Аксиому «лучше торговать, чем воевать» американцы впитывают с молоком матери.

— Допустим, — пророкотал Вольский. — Но как вы обеспечите транспортировку? Вы сами знаете, как выросли цены на морские перевозки. На лицо картельный сговор. Впрочем, доказывать это сейчас бессмысленно и нет времени. Если мы не собьем цены, экономический эффект от закупок зерна за рубежом будет сведен к нулю. Единственный выход сейчас — это государственное регулирование цен. С этим вы согласны?

— Господа, я уполномочен заявить, что торговый флот корпорации Юсуповых и корабли, принадлежащие «Онасис Шипинг Инкорпорейтед», готовы осуществить в наступающем году транспортировку зерна по ценам две тысячи четвертого года, — объявил я. — Тоннажа наших двух компаний будет достаточно. Кроме того, весной и летом на Николаевских верфях будет спущено на воду еще два сухогруза, которые немедленно выйдут на линию.

Над столом повисло изумленное молчание.

— Положим, — заметил наконец государь, — я могу понять, почему вы так уверенно говорите о флоте семьи Юсуповых. Но откуда такая уверенность в готовности «Онасис Шипинг Инкорпорейтед»?

— Мои люди месяц назад запрашивали их руководство о возможности снижения цен и получили отказ, — заявил Вольский.

— От старого руководства, — улыбнулся я. — Неделю назад семья Юсуповых завершила скупку контрольного пакета «Онасис Шипинг Инкорпорейтед». Сегодня проводится внеочередное собрание акционеров, на котором будет избран новый президент этой компании. Уверяю вас, он нам в просьбе не откажет.

— Потрясающе! — воскликнул Вольский. — Когда же вы приступили к скупке акций?

— Сразу после смерти Лоры Онасис, — ответил я.

— Вы знали? — государь пристально посмотрел на меня. — Или это опять «по наитию»?

— Можно считать, «по наитию», — ответил я. — По крайней мере никаких экономических предпосылок, сулящих эффективность этой сделки, я не видел. Зато давно привык слушаться голоса интуиции.

— А не подскажет ли нам ваша интуиция, где теперь искать Гоюна? — проворчал Нессельроде.

— Можете уже не искать, — отмахнулся я. — Если все пойдет так, как я сказал, он нам уже не опасен. Это я вам «по наитию» говорю.

Все засмеялись.

— Однако... — Вольский выдержал небольшую паузу, откашлялся и продолжил. — При всем моем глубоком уважении к князю, кое-что меня в этом плане смущает. Мы не должны сами создавать себе конкурентов, что бы там ни говорили о преимуществах свободной конкуренции. Не для того мы десятилетиями добивались преимущества в мировой экономике, чтобы вот так запросто его отдавать.

Шебаршин бросил на меня победный взгляд.

— Значит, вы против предложений князя Юсупова, Аркадий Иванович? — осведомился государь.

— В части открытия наших рынков для западноевропейских товаров и инвестиций в их промышленность, да.

— Как же вы собираетесь предотвратить их союз с Поднебесной? — спросил император.

— Можно предложить финансовую помощь их правительствам, — предложил Вольский. — Деньги, данные чиновникам, всегда и везде или разворовываются, или используются крайне неэффективно. Вроде как окажем помощь, а вроде как и останемся при своих.

— Это удовлетворит чиновников, но не промышленников и политиков, — вступил Шебаршин. — Полумеры результатов не дадут.

— Резонно, — согласился государь.

— Ну, тогда действительно лучше уж расширить ЕАС, — Вольский поморщился как от зубной боли. — Так хоть контроль сохраним.

— Понятно, — государь перевел взгляд на Васильчикова. — Ваше мнение, князь?

— Я тоже за переговоры с Поднебесной, — засуетился Васильчиков. — Как говорится, худой мир лучше доброй ссоры. Но вот в остальном... По Европе я согласен с Аркадием Ивановичем. Экономически усиливать западные страны, не связывая их рамками политических и экономических союзов с нами, крайне опасно. Мне здесь больше нравится предложение генерала Шебаршина об ускоренном приеме этих стран в ЕАС.

— Вы не забыли, князь, что это приведет к опасным диспропорциям в экономике империи и ЕАС в целом? — уточнил я.

— Но я надеюсь, что у нас будет достаточно времени в запасе, чтобы устранить их, — глаза Васильчикова забегали. — Кроме того, мне кажется, все же обоснованнее строить нашу политику в Северной Америке на базе долгосрочного сотрудничества с Южной Конфедерацией. Да, конечно, Новая Англия чистоплотнее всех своих соседей. Но не надо забывать, что именно там наиболее сильны идеи объединения Штатов. Там остались политические и экономические центры, которые традиционно связаны с мощью Северной Америки: Вашингтон и Нью-Йорк. А вот в Южной Конфедерации, напротив, наиболее влиятельны политики, ратующие за изоляционизм. Кроме того, что греха таить, прав князь. Демократической Конфедерацией они давно остались только по названию. Вся власть там де-факто принадлежит чиновникам, а у президента Кэнсела давно уже проявились диктаторские замашки. Но, если задуматься, и это нам тоже на руку. Усиливая коррупцию, договориться с «папашей» Кенселом будет проще, чем с политиками из Вашингтона. Всегда легче удовлетворить амбиции жадной до денег семейки, чем идти на компромисс с политиками, ратующими за интересы целой страны. Сделав ставку на Южную Конфедерацию, мы сможем значительно сильнее влиять на ситуацию в регионе.

— А ведь князь прав, — государь повернулся ко мне, — усиливая Вашингтон, мы создаем угрозу возрождения США. Вас не пугает эта перспектива?

— Нисколько, — улыбнулся я в ответ. — Если будем проводить взвешенную и моральную политику, то усиление других стран лишь пойдет нам на пользу. А Америка раньше или позже все равно объединится, будем мы мешать этому или нет.

Государь так и не отвел от меня своего пристального взгляда, когда заговорил Нессельроде:

— А я против переговоров с Поднебесной. Обнаглели эти хунхузы уж слишком. Если начнем с ними договариваться, решат, что мы слабы, и еще больше обнаглеют. А вот когда Пекин будет в руинах, тогда и поговорим. И в остальном согласен с Шебаршиным. И с Аркадием Ивановичем, и с господином Васильчиковым. Никому нельзя позволять усиливаться, никого нельзя выпускать из-под контроля. Чем слабее враг, тем сильнее мы.

— Понятно, — государь перевел взгляд на Шебаршина. — У вас есть что-либо добавить, генерал?

— Нет, ваше величество, — покачал головой тот. — Я только хочу заметить, что от разговоров о «моральной» политике веет каким-то ребячеством. Политика — это инструмент обеспечения наибольших преимуществ для своего государства. И требует она тех действий, которые наиболее выгодны для него. Что же до рассуждений о морали и нравственности, то давайте оставим их восторженным студентам и думским демагогам! Мы, как люди государственные, должны исходить прежде всего из интересов империи и действовать логично, а нравственность... Нравственно все, что выгодно России.

— Когда же вы поймете, генерал, что нравственное очень выгодно и чрезвычайно логично? — вздохнул я.

Шебаршин ответил мне насмешливой улыбкой.

— Что же, господа, надо принимать решение, — подытожил государь. — Время не терпит. Впрочем, скоропалительные выводы тоже никому не нужны. Давайте сделаем перерыв часа на полтора, да и пообедаем заодно. Для вас накрыт стол в Мальтийском зале. Не смею более задерживать.

Глава 25 РАЗГОВОР С ВРАГОМ

Я вышел из зала для совещаний, подошел к окну и облокотился на мраморный подоконник. Передо мной расстилался заснеженный парк, парк, где меня впервые посетили странные видения о былом и грядущем. Как жаль, что мне больше так и не довелось увидеть того прекрасного города, который пригрезился в поместье Гоюна! Внезапно я, как и тогда, ощутил уже знакомую дрожь. Какое-то новое видение, как всегда не спросясь, намеревалось предстать передо мной, и я расслабился и, уже заранее содрогаясь, приготовился увидеть новые потоки крови, неурядицы и катастрофы.

Однако возникшая передо мной картина оказалась сюрпризом. Я очутился в пещере, освещенной керосиновой лампой, в тусклом свете которой едва различалась грубо сколоченная мебель. Прямо передо мной, в бухарском халате и туфлях без задников на босу ногу, сидел Гоюн.

— Так вот ты где, — усмехнулся я.

— У меня таких много, — ответил он. — Не найдете.

— А нам и искать не надо, — улыбнулся я. — Другие найдут. Ты ведь даже не знаешь, какой я тебе подарочек приготовил.

— Я тебе тоже. Даже два.

— Что же, посмотрим кто кого.

— Посмотрим. Хотя мне жаль, что ты не на моей стороне.

— Мог предположить.

— Предполагал, но все же надеялся.

— Жалеешь, что не убил?

Он чуть помедлил.

— Нет. Такого мастера, как ты, убивать грех.

— Жизнями простых смертных ты не брезгуешь.

— Простые смертные мне неинтересны. Они даже не понимают, что происходит. А вот ты понимаешь.

— Да. А еще я знаю, что мы воюем чужими руками.

— Придет время — сразимся и врукопашную.

— При любом исходе?

— Да. Это карма. Когда-нибудь, возможно, ты тоже научишься видеть эти вещи. Наша судьба — ставить точку своими руками. Потому, между прочим, и ваши предки вынуждены были сами убивать Распутина.

— Ты и вправду считаешь, что продолжаешь его дело?

— Нет, но мы похожи.

— С Распутиным? Чем же?

— И он, и я... и ты, кстати, видим, что мир куда обширнее и многообразнее, чем тот вольер, в который загнала людей их собственная тупость. И он, и ты, и я понимаем: то, что считается высшим благом здесь, на самом деле не более чем пустышка в руках младенца. И он, и ты, и я понимаем, что, увлекшись этими игрушками, человечество забыло про главное. Но все мы трое: и он, и ты, и я — играем по правилам вольера. На этом, правда, сходство заканчивается, дальше начинаются различия. Я хочу вывести людей на свет. Ты жалеешь их размякшие мозги и всеми силами оберегаешь вольер. Ну а Гришка тогда вообще струхнул. Вся его жизнь в последние годы — это борьба за сохранение своего статуса и ожидание пули в спину, оттого и пил, и распутничал. Ничем другим, кроме той ночи в твоем доме, это закончиться не могло. Чтобы выжить, пророку надо быть хищником, а не трепетной ланью. Это закон.

— Христос так не считал, — заметил я.

— И чем кончил? — губы Гоюна сложились в насмешливую гримасу. — Только не говори мне, что с креста он донес свои истины всему миру. Только не говори мне, что его проповеди и поповские сказки — одно и то же.

— Не буду говорить, — пообещал я.

— Тогда почему ты вышел на бой против меня? — спросил Гоюн. — Почему защищаешь этот лживый, насквозь прогнивший мир? Скажи мне, князь, как ты собираешься заставить это стадо меняться, если не хочешь выгнать его в чисто поле? Да, там волки. Там опасно, голодно и страшно. Но как иначе им научиться думать самостоятельно, если не лишившись иллюзорной защиты и привычных кормушек?

— Ах, Гоюн, — я печально улыбнулся, — стадо баранов в ночном лесу становится испуганным стадом баранов, а не боеспособным легионом. Ты думаешь, что заставишь людей думать и искать, низвергнув мир в хаос? Никогда. Те, кому нужны лишь кормушки и забор, будут искать новые кормушки и строить новый забор. Да ты и сам это понимаешь, если уже примерил на себя корону будущей империи. Ты думаешь, что, возглавив их, сможешь что-то поменять? Никогда. Дашь им укрытие после бури — сделают тебя новым идолом. Заставишь сдавать экзамены по духовности — будут покупать дипломы. Да и толпу проводников, которые огнем и мечом понесут твое учение в массы, можно себе представить. Русь так однажды уже крестили. А какая инквизиция расцветет после твоего ухода, Торквемада в гробу перевернется. Впрочем, ты этого не увидишь. Но тебе предстоит увидеть реки крови еще при жизни, когда наступит призываемый тобой хаос. Ты сможешь перенести это, когда увидишь, как по твоей вине гибнут миллионы?

— Ради великой цели, чтобы миллиарды встали на верный путь.

В комнате воцарилась тишина. Несколько секунд мы молча смотрели друг другу в глаза.

— Нет, Гоюн, я не дам тебе этого сделать, — произнес я. — Не будет блага в деле, которое замешено на крови. Лучше убей меня сейчас, потому что иначе я уничтожу тебя.

— Дьявол Мо, младший брат всех Будд и их злейший враг! — скривился он. — Как жаль, что ты не можешь видеть так же далеко, как вижу я! Твой взор простирается не дальше грядущей бойни, а я вижу землю обетованную. Я знаю, как туда привести людей.

— В том и беда человека с мощным интеллектом и образным мышлением, что ему очень сложно отличить виденное от выдуманного.

— Значит, и ты не застрахован от ошибок. Скажи, — он подошел ко мне почти вплотную, — ты видел что-нибудь за бойней?

Слово «видел» он подчеркнул.

— За твоей — не много. Я видел лишь большую войну.

— Я тоже, — быстро кивнул он.

— Я видел, что Россия и ее союзники, выстоят.

— Возможно, — процедил он.

— Но я видел, что ты создашь другую империю, равную нашей по силе. Центром ее будет Китай.

— О да! — расцвел он в улыбке. — Но дальше. Дальше.

— Противостояние, Гоюн, а противостояние никому не приносило счастья: ни победителям, ни побежденным. Вы проиграете и будете ввергнуты в разорение и новый хаос, а в России возродится абсолютная монархия. В конце концов, как любая абсолютная власть, она приведет к новому коллапсу. Цивилизация будет вынуждена пойти на новый круг. Круг, а не виток, Гоюн.

— Нет, — воскликнул он. — Я видел другое. Мы победим. Это будет начало новой эры.

— Значит, кто-то из нас подменил видение измышлениями, выдал желаемое за действительное, — улыбнулся я. — С пророками это бывает — обычная профессиональная ошибка.

Он отошел к столу, тяжело оперся на него и пристально посмотрел на меня.

— Почему ты считаешь, что именно твое видение было истинным?

— Потому что я видел десятки стран, где подобное уже было. А еще я знаю, к чему могли привести эксперименты подобных мечтателей. Я видел Ленина и во что бы превратил Россию коммунизм, если бы победил. Там ведь тоже в теории были великие цели. Сейчас уже невозможно представить разделенную империю на задворках мировой политики и экономики. А ведь это было бы, случись Ленину победить. Ведь он был такой, как ты. Нас спасли те, кого когда-то называли «слугами самодержавия». Это они создали условия для установления гражданского общества. А революции, Гоюн, всегда отбрасывают народы назад. От дел уходят профессионалы, торжествует хам. Кому это на пользу? Кому это поможет в развитии? Какая новая эра, если те же уроки придется повторять?

— Ну и как ты думаешь это менять? — тихо спросил Гоюн. — Ведь я не верю, что тебя все устраивает.

— Эволюция, Гоюн, — ответил я. — Это долгий, но верный путь. И пройти его надо весь, спокойно, экономя силы. Без рывков. Любой скачок, перепрыгивание оборачиваются в будущем куда большими бедами. Для стран — реформы. Для отдельных людей — путь познания.

— Долго же они будут идти, — усмехнулся Гоюн.

— А разве мы куда-то торопимся? Зачем вообще затеяна вся эта канитель, которая зовется жизнью, как не для того, чтобы мы пришли к осознанию высших истин. Но прийти каждому суждено в одиночку. Толпой туда не загонишь.

— Если их не встряхнуть, они никуда не пойдут.

— Тот, кто готов, будет искать всегда. Кому это не надо — не поможет ничто.

На несколько секунд Гоюн задумался. Его взгляд стал отсутствующим. Потом он вскинулся.

— Нет, — решительно заявил он, — я не мог ошибиться. Я одержу победу.

— Тогда лучше убей меня, — тихо сказал я. — То, что я тебе предсказал, случится лишь в этом случае.

— А если нет? — пристально посмотрел он на меня. Несколько секунд мы молча смотрели друг другу в глаза.

— Не могу я тебя убить, — тихо сказал он. — Ты в Гатчине, я... неважно. Мы говорим телепатически, физическое воздействие невозможно. Психически я над тобой не властен. Ты, чай, не какой-нибудь адвокатишка — мелкая душонка. Да и не хочу я тебя убивать. Оставайся. Если я все делаю правильно, то мне не помешают никакие демоны. Если ошибаюсь... Мне будет приятнее погибнуть от твоей руки, чем от пули тупого спецназовца. Будем сражаться. Пусть судьба сама разрешит наш спор. Прощай.

— Ваша светлость, — раздался за моей спиной чеканный голос.

Я вздрогнул и обернулся. Передо мной вытянулся в струнку офицер личной охраны государя.

— Ваша светлость, — повторил он, — его величество просит вас к себе.

Глава 26 АУДИЕНЦИЯ

Государь сидел за своим столом, нахмурясь. Я сел напротив него.

— Я не ожидал от вас такого выступления, князь, — тихо сказал император.

Я промолчал.

— Ваше предложение наносит удар по самым основам нынешней политики России, — продолжил император. — Впрочем, вы мне именно это и обещали. Скажите, вы действительно считаете, что существующий порядок вещей должен быть изменен?

— Это неизбежно, ваше величество, — ответил я. — Все, что имеет начало, имеет и конец. Если не начнешь меняться сам, тебя начнут менять обстоятельства. Вы, наверное, заметили, что программа Шебаршина несет не меньшие изменения. Да и действия Гоюна в не меньшей степени ведут к переменам. У нас нет выбора: меняться или нет. Выбор в том, в какую сторону проводить изменения.

— Пожалуй, — согласился государь. — Скажите, насколько вы убеждены, что те негативные последствия от реализации программы Шебаршина, о которых вы говорили, действительно будут иметь место?

— Совершенно убежден, ваше величество.

— Почему?

— Во-первых, это логично.

— Шебаршин тоже логичен в своих прогнозах. Пока я не видел, чтобы его логика уступала вашей.

— Ну что же, в этом случае выбор за вами, ваше величество.

— Не горячитесь, князь. Я хочу до конца понять последствия планируемых нами шагов. Да, программа Шебаршина несет в себе целый ряд негативных моментов. Впрочем, как и любая программа действий. Однако она, по крайней мере, достаточно ясна. Что же до ваших идей, князь, то, признаюсь, они во многом меня озадачили. Ведь это не просто разворот государственной политики. Фактически, это отказ от доминирующей позиции России в мире.

— Это отказ от искусственного сохранения этих позиций, ваше величество. Если государство является заслуженным лидером, никто и никогда этого не может оспорить. Но если доминирующая позиция поддерживается искусственно, это путь к катастрофе. Все, что неестественно, — отвратительно и имеет ужасный конец.

— Возможно, — задумчиво произнес государь. — Но вот ваша позиция по поводу воссоединения США. Пятнадцать лет мы работаем на расчленение нашего бывшего врага. Пятнадцать лет именно неурядицы на североамериканском континенте позволяют нам оставаться единственной сверхдержавой. Тем более я не ожидал услышать слова о благе возможного возрождения США от вас, князь.

— Все, что неестественно, отвратительно и имеет ужасный конец, ваше величество, — повторил я. — Все, что естественно, прекрасно и, в конечном итоге, идет во благо. В свое время для США было естественным развалиться. Это было обусловлено ошибками руководства США, это произошло из-за слепоты американского народа. Возможно, теперь ему настало время объединиться, как и немецкому.

— Да, насчет Германии отдельный разговор, — нахмурился император. — Но они, по крайней мере, вот уже шестьдесят лет не претендуют на мировое господство. Да и в случае объединения у них на это шансов будет не много. Времена изменились. Сейчас с нами или США могла бы конкурировать только единая Европа, но до этого далеко. А вот Америка... Тем более, что, как вы помните, ваша роль в ее разделе не так уж мала.

— Но и не столь велика, — поморщился я. — Идея лежала на поверхности. Тем более что за сорок пять лет до этого разделению подверглась Германия.

— Там другое дело, — протянул государь. — Для того чтобы разделить поверженный Рейх, достаточно было согласия Второй Антанты. Но так умело сыграть на чувствах испуганных кризисом людей и амбициях местечковых политиков...

— Я не принимал участия в этой интриге, ваше величество, — я рассматривал портрет Александра Второго, висящий за спиной императора.

— Вы были ее автором. Саму ее идею вы высказали на приеме в Царском Селе вскоре после возвращения из Поднебесной. Признаться, я тогда был поражен. Вы обронили идею как бы невзначай в ничего не значащем разговоре со мной. А потом буквально за час в моем кабинете, без подготовки, вы изложили мне целый план нового политического устройства Северной Америки и программу перехода к нему. Шебаршину после этого осталось только исполнять ваши указания. Вы будто не ушу двенадцать лет занимались, а политической и социальной системой США.

— Я занимался познанием мира, — вздохнул я. — После того как научишься находить болевые точки на теле человека, находить их в социальной системе оказывается не сложнее.

— Да вы не жалеете ли о содеянном, князь? — государь пристально посмотрел мне в глаза.

— Что сделано, то сделано. Возможно, так и должно было быть.

— Но сейчас вы бы действовали по-другому?

— Как знать, ваше величество.

Возникла неловкая пауза.

— Князь, я не хотел бы, чтобы ваши рекомендации сейчас были продиктованы чувством вины или какими-то комплексами, — строго произнес государь. — Политика не терпит сантиментов.

— Можете быть уверены, что это не так, ваше величество, — ответил я. — Моя совесть никогда не позволит мне советовать то, что пойдет во вред моей стране. Я искренне верю, что все предложенное мной пойдет на пользу России.

— Вот и хорошо, — государь откинулся в кресле. — А теперь скажите, князь, ваше предложение отказаться от вооруженного конфликта с Поднебесной действительно продиктовано соображениями политической целесообразности? Ведь всем известно ваше, так сказать, чайнофильство.

— Ваше величество, я искренне верю, что все предложенное мной пойдет исключительно на пользу России, — ответил я.

Государь встал из-за стола, нервно походил по кабинету, а потом снова подошел ко мне.

— И все же не укладывается в голове, князь. Для того чтобы быть сильнее, вы предлагаете ослабить свои позиции и отказаться от преимуществ. В момент, когда мы обладаем достаточным потенциалом, чтобы разгромить нашего главного врага, вы предлагаете отступить. Где логика?

— Государь, это логика мироздания. Инь и Ян должны быть в гармонии. Приверженность к одной лишь слабости делает нас уязвимыми для внешних воздействий, но привязка к силе разрушает изнутри. Мы не должны допускать ни того, ни другого. Все должно быть естественно и гармонично. Вот вся моя логика. Все, что я говорил прежде, было лишь попыткой перенести ее на текущую ситуацию. Возможно, я сделал это недостаточно убедительно...

— Возможно, — государь тяжело опустился в кресло. — Отвлеченные философские рассуждения хороши для университетских аудиторий. Политика требует конкретных решений ради достижения определенных, очень приземленных результатов. Разговоры о необходимости поддержания мировой гармонии слишком пространны для государственного деятеля. Возможно, именно поэтому ваши предложения и не нашли понимания среди остальных моих советников.

— Может быть и так, ваше величество, — согласился я. — Именно поэтому они и занимают министерские посты. Но вы-то государь Российской империи, глава ведущего мирового государства. Вы должны глядеть в будущее на века. Ради всех нас, ради России. Вы должны быть Сыном Неба. А такой правитель оперирует именно высокими философскими понятиями. Я, конечно, понимаю, программа Шебаршина очень привлекательна. Тем более она заманчива для монарха, поскольку позволяет укрепить его абсолютную власть.

Государь вздрогнул.

— Вы тоже поняли это?

— Конечно. Дело даже не в том, что реализация этой программы потребует концентрации власти в едином центре, а более авторитетной фигуры, чем вы, ваше величество, для этого нет. Сейчас, после десятилетий стабильности и процветания, монархия популярна как никогда со времен правления Николая Павловича. Уже сейчас Дума безоговорочно одобряет любую вашу инициативу и мгновенно утверждает любую предложенную вами кандидатуру в правительство. Пока это совершается только благодаря вашему непререкаемому авторитету. Пока она еще может отказать. Но ведь это только пока. Небольшая перетасовка в законодательстве, много целенаправленной пропаганды — и дело сделано. Не сомневаюсь, что Шебаршин с легкостью проведет эту операцию. Де-факто, мы никогда не были страной, где император царствовал, но не правил, а сейчас, успокоенный десятилетиями процветания, народ будет только рад отдать полную власть монарху. Программа Шебаршина — это программа глобального обмана. Обмана врагов и друзей, обмана собственного народа. Но когда возникает обман, всегда не только возможна, но и необходима авторитарная власть. Вспомните, за всю свою историю Россия смогла отказаться от нее только в двадцатом веке, когда власти стали честны со своим народом. Сейчас, если мы снова пойдем на обман, то вернем и абсолютизм.

— Спорный тезис, — возразил государь. — Но не кажется ли вам, что когда правитель имеет большие полномочия, он может сделать для своей страны значительно больше, чем если он будет вынужден согласовывать свои шаги с многочисленными представительными органами?

— Безусловно, ваше величество, сможет сделать куда больше... и хорошего, и плохого. Абсолютная власть таит в себе угрозу куда большую, чем какой угодно враг.

— Вот как? — поднял брови император. — И что же это за угроза? История знает немало примеров того, как единоличный правитель буквально за уши вытаскивал...

— Именно! Именно за уши, ваше величество. Авторитарный правитель может сделать все что угодно, кроме одного. Он не может приучить людей жить и мыслить самостоятельно. Напротив, он отучает их от самостоятельности, ибо принимает на себя ответственность за все действия своих подданных. И сколько бы ни рубил окно в Европу Петр Великий, а больше, чем Александр Второй, для процветания России никто из ваших предков не сделал, ваше величество. Жить самостоятельно, мыслить свободно и принимать ответственность за свои поступки может только народ, познавший и принявший свободу. И великое счастье тому государству, которое населяет такой народ. Увы, это случается не так часто. Но там, где это есть, всегда возникает великая страна. Возвращаясь к авторитарному стилю правления, вы, спору нет, можете сделать многое. Но последствия этого будут печальными. Народ, не умеющий жить самостоятельно, не может и развиваться, и достижения его непрочны. Лишь ослабнет рука диктатора — и сразу будет потеряно все, что было обретено под его властью. Авторитарная власть ведет к деградации народа, даже если действия правителя прогрессивны. Это, увы, закон. Я бы мог описать вам в подробностях все последствия концентрации власти в ваших руках и сокращения гражданских свобод, ваше величество, но не думаю, что это стоит делать. Поверьте, если даже в ближайшее время будет какой-то прогресс, то в дальнейшем он будет целиком нивелирован. Я уже не говорю о том кошмаре, который может произойти в случае, если абсолютную власть получит не столь морально чистоплотный человек. А при семейном наследовании власти это не менее возможно, чем при демократическом манипулировании. И дело даже не в том, что не будет гражданских институтов, чтобы ограничить власть тирана. Общество не будет готово спорить с ним на равных, вот что страшно. Бунт — это не сопротивление, а акт отчаяния. Он так же губителен для бунтовщиков, как и для тех, против кого они бунтуют. Не повторяйте ошибок прошлого, ваше величество. Наши предки жестоко поплатились за многовековой абсолютизм, но и взбунтовавшаяся против них страна встала на краю гибели. Поверьте, и если вы сейчас вернете монарху абсолютную власть, последствия для России будут трагичны. Ни одна ошибка в этом мире не остается безнаказанной, но за ошибки власти платит весь народ.

— Вы так уверенно говорите, будто все это видели своими глазами, — проворчал император.

— Можете мне не верить, но я видел, ваше величество, — я пристально посмотрел ему в глаза. — Так будет.

Я почувствовал, что сейчас на императора воздействуют не только мои слова, но, как прежде на Морозова, некая сила, клокочущая внутри меня. Только если прежде я, неосознанно и сам не желая того, передал предателю приказ не жить, то сейчас совершенно сознательно внушал императору необходимость пренебречь искушением абсолютизма. Я ненавидел себя за эту силу. Я понимал, что расплата за ее применение наступит неотвратимо, но знал, что могу выполнить свое предназначение, продиктованное кем-то свыше, только воспользовавшись этой силой. И, исполняя должное, я проклинал и себя, и свое видение, и саму эту силу.

— Что конкретно вы предлагаете? — сухо спросил меня император.

— Я хочу сказать, ваше величество, что вы должны действовать как разумный государь, коим, слава богу, являетесь. Вы прекрасно понимаете, к каким решениям готово наше общество, а что отдавать ему в руки еще слишком рано. Нельзя одним прыжком перекинуть народ из тоталитаризма в гражданское общество. Но когда он созрел, нельзя ему не вручать право самому определять свою судьбу. Это против природы, а значит неправильно. Я понимаю, как велик соблазн самому взяться за все рычаги и направить государственную машину к светлому будущему по кратчайшему пути. Но, увы, любое форсирование событий несет в себе больше вреда, чем пользы. Роль правителя — указывать направление движения, а не толкать народ силой. В Древнем Китае это называли «слушать голос Неба». Конфуций говорил: «Если государством управляет Сын Неба, оно просуществует десять тысяч лет. Если человек, слушающий голос Неба, — просуществует тысячу лет. Если человек, идущий против воли Неба, — не просуществует и восьмидесяти лет». И вы, и я хотим, в сущности, одного — многотысячелетнего процветания России. Во имя счастья будущих поколений я прошу вас отказаться от второй, секретной части плана Шебаршина.

— Откуда вы знаете, что она есть? — тяжело посмотрел на меня государь.

— Логика, ваше величество. Только логика — и небольшое знание психологии людей, отвечающих за государственную безопасность. Всегда и везде они почему-то убеждены, что без их надзора и указания ни одно благое дело в мире произойти не может. Они полагают, что любое ослабление контроля ведет только к пропасти. Я очень уважаю генерала Шебаршина как умного человека и профессионала, но что еще мог предложить директор ИКГБ, кроме укрепления единоличной власти императора? Все его программы, в конечном счете, всегда сводились именно к этому. В чем-то он прав. Но в том и заключается ваша роль, государь, чтобы находить разумный баланс между разными силами.

— Что ж, — государь откинулся в кресле и отвел глаза. — Я подумаю над сказанным. Давайте пока поговорим о делах текущих.

Я больше не подавлял его своей внутренней силой, понимая, что дело сделано, и глава самой мощной в мире державы узнал все, что хотел передать ему некто свыше... а может быть, из преисподней. Передав ему этот импульс, я невольно пожалел его, как и всех людей, чья власть влияет на судьбы мира. Воистину, роль их так велика, что они просто не могут избежать прямого воздействия тех сил, которые считают себя здесь хозяевами и которые мы называем высшими или потусторонними.

«А ведь Гоюн способен передавать такие импульсы мгновенно, — не то подумал, не то услышал я откуда-то. — И, может быть, сейчас передает свое «послание» другому великому правителю. Игра не закончена, а мы все лишь марионетки в ней. Итог схватки становится ясен только в последний миг. Но и схватка может быть закончена только тогда, когда оба бойца уйдут со сцены».

Впрочем, отныне — я знал это наверняка — от меня уже не требовалось быть проводником чужой воли. Мне оставалась лишь роль советника государя, да и то ненадолго. Расплата за насильственное вторжение в чужой разум должна была наступить неизбежно и скоро.

— Я уже изложил вам свой план и привел аргументацию, ваше величество, — медленно произнес я. — Вряд ли я смогу что-либо добавить. Насколько я понимаю, то же самое сделал генерал Шебаршин. Теперь на вас лежит нелегкая задача сделать выбор между двумя предложенными моделями поведения. И да поможет вам бог.

— Уповаю на это, — государь перекрестился. — Но вызвал я вас именно потому, что нуждаюсь в некоторых пояснениях. Не скрою, в целом мне ваш план понравился. Должен заметить также, что его реализация стала во многом возможна благодаря щедро предоставленной семейством Юсуповых помощи принадлежащих им судоходных компаний. Однако меня смущает один пункт из предложенной вами программы, а именно переговоры с Китаем. Все остальные ваши предложения вполне логичны и обоснованны. Но вот в случае с Поднебесной мы явно имеем дело с агрессией. Я, конечно, понимаю: восстановление статуса великой державы, комплекс неполноценности и все такое. Но когда речь идет о покрывательстве похитителей людей, морском разбое и гангстерских методах продвижения своих компаний на внешнем рынке... Удивлены? Да, князь. Из нескольких независимых источников, не только по данным ИКГБ, я получил информацию, что Лора Онасис была отравлена именно китайскими спецслужбами. Целью была скупка ее флота. Представляете себе, в каком мы были бы сейчас положении, если бы компанию Онасисов взяли под свой контроль не вы, а Пекин? Увы, в международном суде доказать мы этого не можем, но уверенность в причастности премьер-министра Поднебесной к этому убийству у нас уже сформировалась полная. И что мы должны делать с таким международным бандитом, в которого превратился Китай? Еще Корнилов говорил, что преступники понимают только язык силы. На нем и надо вести любые беседы с подобного рода публикой.

— Он говорил это про красных.

— Вы видите большую разницу?

— В общем, да. Хотя бы в том, что большевики получили власть в ходе государственного переворота, а нынешнее правительство Поднебесной вполне легитимно.

— Но методы, князь!

— Ах, ваше величество, межгосударственные отношения всегда сложны и запутанны, —развел я руками. — История всегда пишется победителями, поэтому проигравшие как правило оказываются дьяволами во плоти, а одержавшие победу — ангелами без крыльев. Не мне вам рассказывать, какими методами Россия возвращала себе статус великой державы и вырывалась в лидеры.

— Это риторика, князь, — недовольно поморщился государь. — Мне нужны более веские аргументы, чтобы отказаться от удара по зарвавшемуся императору Поднебесной.

— Единственный аргумент, который я могу привести, ваше величество, состоит в том, что худой мир лучше доброй ссоры. Тем более что речь идет уже не просто о конфликте, но о предстоящей войне. Там будут гибнуть люди, государь. Переговоры помогут сохранить сотни тысяч, а может и миллионы жизней. Мы сможем найти компромисс, который устроит обе стороны и не ослабит Россию. Верьте мне.

Я снова нашел его глаза, и мощный поток внезапно вновь появившейся во мне силы ринулся на императора.

— Вы убеждены в этом? — слабо попробовал сопротивляться он.

— Да, абсолютно.

Через несколько секунд я прекратил давление и отвел глаза. Дело было сделано.


Дверь открылась, и в кабинет вошли Шебаршин, Нессельроде и Вольский.

— Простите, что без доклада, ваше величество, — ровным голосом произнес Шебаршин. — Чрезвычайное сообщение с Дальнего Востока.

— Что случилось? — нахмурился государь.

— Китайский флот приступил к блокаде Порт-Артура, — сообщил Нессельроде. — Армия Поднебесной приведена в полную боевую готовность. Части северных округов выдвигаются к нашим границам.

— По нашим данным, есть приказ о преобразовании этих округов во фронты, — добавил Шебаршин. — Китайское правительство передало ноту правительству вашего величества.

— Это война, — Нессельроде с трудом скрывал торжество.

На мгновение я увидел над головами вошедших хохочущее лицо Гоюна.

— Безумец, — вырвалось у меня.

— Воистину, — задумчиво обронил государь. — Это и вправду безумие — в одиночку кидаться на нас.

— Полагаю, — повернулся ко мне Шебаршин, — его китайское величество не считает себя безумным. Он рассчитывает на поддержку стран Северной Америки и Европы. Тем важнее для нас сейчас нейтрализовать их. — Он снова посмотрел на императора. — Я прошу вас, ваше величество, безотлагательно утвердить мой план... в полном объеме.

— Ваше величество, — едва не перебил я Шебаршина, — боюсь, что императором Поднебесной манипулируют. Возможно, речь даже идет о прямом внушении. Других оснований для такого самоубийственного шага я найти не могу.

«Похоже, так оно и есть, — добавил я про себя. — На каждое действие есть противодействие. Вот первый сюрприз, который приготовил мне Гоюн. Мой враг действует теми же методами. И то, что ради своих целей он подставляет под удар собственную страну, кажется, его нисколько не заботит. Что же, я тоже действую исходя из интересов всего мира, а не только России. Но вот только интересы России и мира для меня одно. Для меня не может быть счастья мира, если пострадает какая-то из стран, да даже отдельная семья. А вот ты, Гоюн, похоже, считаешь возможным погубить миллионы в своей игре. Кажется, я тебя действительно начинаю ненавидеть».

Перед моим мысленным взором снова возник образ Гоюна. Тот пристально смотрел на меня, словно стараясь подавить мою волю яростным блеском своих глаз. Несколько секунд продолжался безмолвный поединок наших взглядов.

— Теперь вы не избежите войны, — услышал я наконец его беззвучный голос.

— Я сделаю все, чтобы смягчить этот удар, — мысленно ответил я.

— Не выйдет, — оскалился он. — Мир ждет хаос, и на руинах этого мира я построю новое справедливое царство.

— Ты в любом случае обречен, — ответил я. — Но я встану на пути разрушения, которое ты несешь.

Напряжение между нами возрастало. Теперь я отчетливо понимал, что наш поединок вполне реален и может закончиться гибелью одного из нас. Давление становилось невыносимым. Вот сейчас либо его защита будет проломлена, либо моя поддастся, и тогда... Я не знал, что произойдет, инфаркт, инсульт или что-то еще, но я знал, что либо через несколько мгновений упаду, бездыханный, в кабинете императора Всероссийского, либо в неведомой мне, но явно далекой части мира оборвется жизнь моего врага.

Внезапно все исчезло, образ Гоюна потух, напряжение спало. Я, ошарашенный, снова стоял в гатчинском кабинете его величества Российского императора. Все взоры были обращены на меня.

— Князь, — император, кажется, звал меня уже не в первый раз, — очнитесь. С вами все в порядке?

— Да, все в порядке, ваше величество, простите, — ответил я.

В ушах у меня все еще стоял звон. Присутствующие переглянулись.

— Вы уже полчаса стоите словно завороженный, — заметил Вольский.

— Простите, может быть, я что-то пропустил? — смутился я.

— Вызвать врача? — заботливо осведомился император.

— Нет, спасибо, ваше величество.

— Васильчиков сообщил, что Поднебесная выдвинула ряд неприемлемых для нас требований, — произнес император. — Кроме уже ранее высказанных они сообщают о разрыве договора аренды Порт-Артура и требуют его передачи под юрисдикцию Поднебесной в течение тридцати суток. Там еще много требований, касающихся морской границы, раздела шельфа, свободы торговли и прочего. Ясно одно: это вызов. Нота составлена в таких выражениях, что попахивает прямым оскорблением. Так просто оставить этого мы не можем. Я приказал отклонить требования китайской стороны и привести армию и флот в состояние полной боевой готовности. В случае пересечения границы империи китайскими военными судами, сухопутными частями или авиацией немедленно открывать огонь на поражение. Об этом решении китайцы будут уведомлены в ближайшие минуты.

— Это война, — печально произнес я. — Он этого и хотел.

— Вот именно, — торжествующе вскричал Нессельроде, — Теперь будут знать, почем фунт лиха.

— Итак, господа, — спокойно продолжил государь, — жребий брошен. Не мы начали эту конфронтацию. Нам надо решать вопросы экономической безопасности, и я, пока вы были в забытьи, князь, уже дал поручение господину Вольскому начать переговоры о закупке хлеба в Северной Америке. Надеюсь, я по-прежнему могу рассчитывать на помощь флота, принадлежащего семейству Юсуповых?

— Безусловно, ваше величество, — кивнул я.

— Благодарю. Не менее важно для нас и правильно выстроить взаимоотношения со странами Западной Европы и Северной Америки, чтобы лишить Китай политической и экономической поддержки. Сейчас для этого особенно важно создать единый координирующий центр. Именно поэтому я настоятельно прошу вас, князь, — государь, снова обратился ко мне, — принять должность моего советника по вопросам взаимоотношений со странами Западной Европы и Северной Америки.

Лицо Шебаршина вытянулось, но государь, кажется, не обратил на это никакого внимания.

— В своей деятельности вы будете сотрудничать с Васильчиковым и Вольским, — продолжил он. — В задачу ИКГБ входит своевременное и полное снабжение вас необходимой информацией. Вашу стратегию в отношении этих стран можете считать высочайше одобренной, завтра же я представлю ее в Думе.

— Можете на меня рассчитывать, ваше величество, — ответил я.

Глава 27 КОНЕЦ КАРЬЕРЫ

Весенняя капель отчаянно колотила по подоконнику. Я с усилием оторвал взгляд от талого льда, покрывавшего Мойку, и повернулся к застывшему в кресле И Ман Хо.

— Я тоже скорблю о наставнике, — ответил я. — Но ты должен понимать, что смерть — это удел всех живущих. Вспомни, он всегда говорил своим ученикам: «Конец может оказаться только началом». Достопочтенный Ма навсегда останется в наших сердцах, а его дела должны найти продолжение в наших делах.

— Его убили! — Хо яростно сжал кулаки. — Я почти уверен, что его убили.

— Я тоже уверен в этом, притом без всяких «почти».

— Кто?! — Хо вскочил со своего места. — Я убью его!

— Кто хочет мести, должен выкопать сразу две могилы, — снова напомнил я ему изречение учителя. — Помнится, ты сам проповедовал это. Почему же теперь забыл?

— Зло не должно оставаться безнаказанным, — упрямо повторил Хо.

— Оно никогда не остается безнаказанным, — возразил я. — Но зачем его приумножать?

Хо вскочил и несколько раз нервно прошел по кабинету, потом резко остановился.

— Я найду их. Обязательно найду. Старший брат, у вас такой высокий пост, такие связи! Помогите мне узнать их имена. Только имена. А там я уже сам доберусь...

— Тебя интересуют непосредственные убийцы или тот, кто отдавал приказ?

— И те, и другие.

— Сомневаюсь, что первых ты найдешь, а до вторых дотянешься.

Хо потупился, снова отошел к столу и тяжело опустился в кресло.

— Не хотите помогать — не надо. Справлюсь сам. Как тогда, когда разыскивал вас.

— Не горячись, — я вернулся за стол и сел в свое рабочее кресло. — Я помню, что ты помог вызволить меня из плена, и благодарен тебе. Я тоже скорблю об учителе. Но подумай, кто его убил? Он публично выступил против войны с Россией, как только узнал о блокаде Порт-Артура. Он известный во всей Поднебесной мастер ушу. Тот, кого многие считали чуть ли не пророком. Ведь это надо понимать, что это означало — выступить против всей государственной машины! Его голос был слышен по всей Поднебесной, и, естественно, его тут же упрятали под домашний арест, объявили сумасшедшим, а потом отравили.

— Так значит, это премьер-министр И Чан! — вскричал Хо.

— Он или кто-то из его приближенных. Не исключено, что и сам император, суть не в том. Убийцы Ма действовали исходя из своего понимания государственных интересов. На их месте так поступил бы любой согласный с политикой Китая.

— Вы оправдываете их? — изумленно посмотрел на меня Хо.

— Я лишь объясняю тебе логику их поступков. Вряд ли человек, творящий историю своей страны, да и всего мира, постыдится переступить через труп одного старика, будь тот хоть трижды мастером ушу. Думаю почтенный Ма это понимал.

— Вы считаете, что он сознательно пошел на... самоубийство?

— Дурачок! Ма любил жизнь как никто другой. Но бывают случаи, когда человек, наделенный даром предвидения, просто не может молчать. Даже если это будет стоить ему жизни. А это всегда стоит именно жизни, если пророк живет в стране, которая пошла по неверному пути. Как писал Высоцкий: «Ясновидцев, впрочем как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах».

В кабинете повисла тяжелая тишина.

— Я все же хочу найти их, — упрямо повторил Хо.

— Кого? И Чана, императора или министра тайной службы? Они сидят в бункерах, способных защитить от атомного взрыва, и к ним не могут прорваться эскадрильи наших штурмовиков. Тех несчастных тайных агентов, что подмешивали яд в пищу Ма? Не уверен, что они еще живы. В последнее время дела у китайской армии идут из рук вон плохо, и туда активно призывают всех способных держать оружие. Обескровили даже тайную полицию. Если эти ребята еще не попали под ковровую бомбежку где-то во Внутренней Монголии, значит, ушли на дно с очередным транспортом. — Я щелкнул по клавиатуре и вывел на экран своего компьютера последнюю сводку. — Только за вчерашний день, по подтвержденным данным, армия Китая потеряла свыше восьмидесяти тысяч человек — и это называется «затишье». Думаешь, много людей выживет в этой мясорубке?

— Я ненавижу государство, которое убило его, — тихо произнес Хо.

— Оно само подписало себе смертный приговор, начав войну. Ни одно зло не остается безнаказанным, ни одна ошибка не обходится без последствий. Это произойдет независимо от того, будешь ты мстить или нет. Причинно-следственные связи, как говорил учитель. По сводкам военных действий ты уже можешь видеть, что Поднебесная понесла такой урон, от которого не скоро оправится, — но радует ли тебя это? Вчитайся еще раз в эти строки: «Только по подтвержденным данным, погибло более восьмидесяти тысяч китайских военнослужащих. Потери мирного населения оцениваются в тридцать тысяч. Российская армия потеряла тысячу двести сорок четыре человека убитыми и три тысячи шестьсот двадцать пять ранеными». Ты — китаец, живущий в России. Я — русский, который учился в Китае, и люблю эту страну всей душой. Могут ли нас радовать эти цифры? Да будь мы хоть перуанцами. Смерть есть смерть. Радуются ей только ненормальные. Но это цена «восстановления справедливости». Это месть «неправедному государству». Кому от нее хорошо? Простым китайцам или русским парням, которые гибнут сейчас в Маньчжурии и на Тихом океане?

Хо молчал.

— Кто все это начал? — тихо спросил он наконец. — Кто этот?.. — он внезапно осекся, помолчал секунду и резко выдохнул: — Гоюн!

— Он.

— Он должен быть убит.

— Опять ты за свое. Сколько можно говорить о мести? Хотя с местью ты все равно опоздал. Два дня назад Гоюн найден с простреленной головой в одной из деревень на Суматре.

— ИКГБ его нашло! — расцвел в улыбке Хо.

— Нет, Гоюн был слишком опытным человеком, чтобы подпустить врагов так близко. Его убили собственные союзники.

— Кто?

— Мафия. Бедолага несколько лет собирал деньги у триад, коза ностры и им подобных ради аферы века. Хотел сбить цены на зерно и скупить значительную часть урожая, чтобы потом продать его втридорога, да еще и скупал торговый флот, чтобы контролировать коммерческие перевозки — в том числе и того самого зерна. В деле участвовало и правительство Китая, и это была лишь одна из операций по дестабилизации экономики Российской империи. Мафиозные боссы тоже рассчитывали нажиться на этом, но когда торговый флот Юсуповых сумел сбить цену на мировые перевозки, а Вольский закупил дешевое зерно в Новой Англии, трест Гоюна, как говорится, лопнул. Мафия этого не прощает.

— Вы так планировали? — глаза Хо яростно заблестели.

— Я это предполагал. Гоюн сам наказал себя, мы лишь воспользовались его ошибкой. Ему не следовало выходить за пределы философского учения. В политике и бизнесе действуют другие правила, куда более жесткие.

— Если бы он остался всего лишь философом, войны бы не было, вы хотели сказать?

— Да нет. Война бы была, даже если бы Гоюн тихо сидел в пещере и молчал. Когда для двух стран назревает время подраться, они это делают обязательно. А в качестве обоснования берут первую подвернувшуюся и наиболее удобную философию или религию. Я о том, что если бы Гоюн не полез в политические дебри и не занялся бы скупкой акций, то не получил бы сейчас пулю в затылок на Суматре. Впрочем, это его личная проблема и карма тех, кто его убивал. Закончим на этом. Как ты видишь, мстить некому: один уже убит, другие дожидаются своей участи в бункерах или лежат под бомбежкой русской авиации. Учителя тоже не вернешь. Он ушел в лучший мир с незапятнанной совестью, оставив о себе добрую память. Нам теперь продолжать его дело. Ты это делаешь в кинематографе. Вот и расскажи, как там дела, с твоим фильмом. В конце концов, как главный акционер я имею право знать.

— Все хорошо, старший брат. Эвакуация из Порт-Артура внесла сумятицу и прервала нашу работу, но мы уже нагоняем график. Осенью пустим в прокат. Ожидаем успех.

— Уверен, ожидания оправдаются. Собираешься продолжать съемки?

— Да, конечно. У меня уже готов сценарий. Могу дать вам почитать.

— Я бы с удовольствием, но времени нет. Я же на службе.

— Ах да, извините.

— Ничего. Ты собираешься продолжать ту же тему?

— Да, конечно. Хочу развить ее. Вы поможете мне сделать фильм?

— Нет. Это твое предприятие. Я лишь вложил деньги в тебя, но не более. Ты сам мастер ушу и хорошо освоился в кинематографе. Скажи только, ты снова полезешь в дебри философии?

— Конечно, — он сдержанно улыбнулся. — Я еще многое должен сказать людям.

— Ты электричество не изучал?

Он изумленно посмотрел на меня.

— О чем вы?

— Об электричестве. Как ты знаешь, один полюс в один момент времени может быть либо положительным, либо отрицательным. Положительный отдает, отрицательный получает.

— Я вас не понимаю.

— А должен был бы, если пытаешься стать пророком. Работа эта уж больно противная. Самое отвратительное в ней то, что, отдавая, ты, подобно электрическому полюсу, ничего не получаешь взамен. Ты умный парень и многому научился у мастера, но ты еще слишком молод, и твоего заряда не хватает надолго. Так что... не пытайся философствовать. Это не указание акционера, а совет старшего брата. Учитель просил, чтобы я предупредил тебя, когда ты подойдешь к опасной черте, вот я и предупреждаю. Твой первый фильм великолепен. Может, и второй будет неплох. Но дальше ты начнешь подражать сам себе и другим, а ждать от тебя будут шедевра. Ты же будешь умствовать на пустом месте.

— Что же вы мне советуете?

— Если бы мы говорили в Древнем Китае, я бы посоветовал тебе уйти на год-другой в горы и заняться медитацией. Но сейчас времена другие. Впрочем, преисполняться мудрости можешь хоть на Невском проспекте, был бы правильным метод. Главное, начни постигать, а не учить. Тебе надо многое понять, прежде чем говорить с миром. А чтобы заработать денег, снимай боевики, драки, демонстрируй всем свое великолепное ушу... Только делай это так, чтобы никто и подумать не мог, будто в твоих творениях есть хоть намек на философское учение. Иначе обзаведешься поклонниками или, того хуже, учениками — а это уже ответственность. Я бы не говорил с тобой об этом, если бы твой первый фильм был пустышкой. Сказав однажды правду, ты уже не имеешь права врать дальше, и поэтому — лучше промолчи. Лже-пророчества природа не прощает. За него придется расплачиваться жизнью.

— Как это? — встрепенулся Хо.

— Воля Неба, как говорят в Поднебесной, — улыбнулся я. — Подумай об этом. А сейчас, извини, мне надо заняться кое-какими неотложными делами.

— Да, конечно, старший брат, — спохватился Хо. — Простите, что отобрал у вас столько времени.

— Ничего. Говорить с тобой — для меня удовольствие.

Когда я поднялся в кабинет Ирины, то застал ее в расстроенных чувствах. Она сидела за рабочим столом в строгом деловом костюме, закрыв лицо руками.

— Привет, сестренка, — окликнул я ее. — Как дела?

Она посмотрела на меня как-то растерянно.

— Привет, Шура. Голова идет кругом. Столько дел, столько проблем. Одна связана с другой. В одном месте потянешь, в другом рвется. Кошмар! И как ты все это тащил столько лет?

— Сам удивляюсь.

— Послушай, это же невозможно — в одиночку управлять такой махиной. Никогда не думала, что это так чертовски тяжело. Ты говорил: «Не меняй систему, и все получится». Я ничего не меняла, но у меня все выходит из-под контроля. А ведь и ты и отец всегда выглядели такими спокойными, уверенными, даже беззаботными... Как вам это удавалось?

— Мне? Наверное потому, что в Китае наставник научил меня драться с несколькими противниками одновременно. Я никогда не концентрировался на одной проблеме, оценивал ситуацию в целом, работал с опасностями и угрозами, а не с конкретными врагами. Вот и все. Объяснять долго, зато, когда поймешь, все становится легко и просто.

— Но папа не учился в Китае. Он только фехтовать умел, да и то, по-моему, не очень.

— Да. Но при нем и предприятие было другим. Он управлял несколькими разрозненными компаниями, лишь заслушивая отчеты председателей советов директоров и не вникая в детали. При нем все предприятия существовали как самостоятельные и независимые. Это уже я заплел все в один узел и создал по-настоящему единую корпорацию. Собственно, это и дало возможность для такого бурного роста. Единый организм всегда быстрее и слаженнее реагирует на обстановку.

— Но ты, наверное, просто талантливый человек, а вот я не справляюсь, — на лице у Ирины появилось плаксивое выражение. — Голова идет кругом от всего этого вороха дел. Пробовала поручать помощникам, но они тоже срываются.

— Конечно. Советников может быть много, но принимать решение должен один человек. Как и нести ответственность. Только тогда есть шанс на то, что любое начинание будет доведено до конца. Большому государству нужен монарх, компании — президент.

— Но не я, — Ира надула губки. — Я этого не выдержу. Только теперь я поняла, как много ты и папа делали для нас, пока я порхала по балам и возилась с Ванечкой.

— Конечно, моей обворожительной сестренке куда больше к лицу бальное платье и блеск брильянтов, чем деловой костюм и золотой «Паркер», — я поцеловал ей ручку.

— Шура, а может, ты вернешься? — в ее голосе прозвучала надежда и мольба. — Этот дурацкий закон, по которому тебя отстранили от управления корпорацией, отменен уже месяц назад. Ты теперь оправдан. Государь внес в Думу еще много законопроектов, которые облегчат жизнь деловым людям. Профсоюзы напуганы ростом потребительских цен и идут на все. Левым наконец-то объяснили, что слишком много социализма делает беднее тех же рабочих. Дума все одобрит. Работать теперь будет много проще. Вернись, пожалуйста.

— Ну уж нет, — рассмеялся я, — второй раз меня сюда не затянете. Я в эти игрушки наигрался. Свой долг клану Юсуповых я отдал, пришло время и собой заняться. Да и не услышать подсказки с небес было бы глупо. Сам понимал, что пора уйти, но не решался, так меня отстранили. Если сейчас снова пойду, выкинут еще жестче. Поверь, не стоит противиться судьбе, когда она дает свои указания столь ясно.

— Но что же мне делать? — Ирина растерянно развела руками. — Я с этим не справлюсь, это уже ясно. Тем более Ванечка. Он еще молод. Да и душа у него явно лежит к музыке. Какой из него предприниматель? Других племянников у тебя нет. Твоему сыну от Лены тоже до совершеннолетия еще шесть лет. Да и куда ему в президенты? Ну кому можно вручить всю нашу семейную корпорацию? Здесь нужен такой талантливый человек, как ты. Но не отдавать же все в руки чужого человека! Это же семейное предприятие. Оно должно сохраниться для наших наследников.

— Может, тогда стоит поменять структуру управления?

— Ты же говорил ничего не менять.

— Если по-старому жить нельзя, значит, перемены неизбежны.

— Что ты советуешь?

— Если не можешь управиться с такой махиной, значит, надо ее разделить. Так было при отце.

— Но ведь ты сам говорил, что та система менее эффективна.

— Но ведь ты сама говорила, что не можешь с ней справиться, — передразнил я ее. — Разве будет лучше, если семейное предприятие потерпит крах? Да, мы станем одной из корпораций, которая будет расти средними темпами. И что с того? Я сделал неплохой задел. Даже сейчас, если мы распродадим все наши производственные активы, вырученных денег хватит семи поколениям Юсуповых на такую же расточительную жизнь, которую мы ведем сейчас. А ведь будет еще и прибыль, и капитализация. Не переживай, ты справишься с ролью главы семейства. И даже время на светскую жизнь останется. Управлять разделенной компанией проще. Грамотные управленцы есть.

— Но, Шура, разделять корпорацию, это же так сложно!

— Не просто. Но проект я уже подготовил. Он лежит в сейфе в моем кабинете. Я прикажу принести его тебе.

— Господи, когда ты успел?

— Я начал его готовить, как только вернулся сюда из Гатчины и увидел, как мучается моя сестренка. Там и проект новой структуры корпорации, и рекомендации по составу советов директоров. Есть кое-какие заметки и о перспективах некоторых отраслей. Скажем, из нефтяного бизнеса, в течение ближайших десяти лет, я бы рекомендовал выходить.

— Невероятно! Мне казалось, что ты полностью поглощен государственными делами.

— Когда по-настоящему надо, можно успеть все, — я поцеловал ее в надушенный тончайшим парфюмом лобик. — Не оставлю же я свою сестренку в беде.

— Но ты поможешь мне в деле раздела корпорации?

— Я бы с радостью, но боюсь, что мне не дадут.

— Государственные дела?

— Возможно. У меня есть чувство, что вскоре все снова переменится.

— Ах, это твое чувство!

— Оно меня никогда не подводило.

— Но оно всегда говорит такие неприятные вещи.

— Увы, эти вещи вряд ли оставили бы нас в покое, если бы мы о них не знали. Прости, сестренка, мне надо идти. Хочу еще поговорить с женой перед выездом на заседание Государственного совета.


Юля гуляла в оранжерее. Я давно заметил, что это ее самое любимое место во дворце, а после того как мы узнали о ее беременности, она ежедневно проводила здесь целые часы.

— Здравствуй, дорогая, — я нежно обнял ее.

— Доброе утро, любимый, — она старалась спрятать от меня покрасневшие глаза.

— Опять плакала?

— Нет, просто не выспалась.

— Я ли не замечу слез в твоих глазах? Что случилось? Опять что-то выдумала?

— Наверное, — она опустилась на стоящую рядом скамейку. — Мы, беременные, такие мнительные.

— Ну так расскажи, что на этот раз.

Она немного помолчала.

— Мне показалось... что я больше не нужна тебе.

— С чего ты взяла?

— Ты все время занят делами...

— Но я дал слово государю, и ты знаешь, что это скоро кончится. Разве мы мало бываем вместе? Разве ты чувствуешь себя одиноко? Смотри, сегодня наконец прилетает труппа из «Комеди Франсез». Они дадут спектакль в нашем театре, специально для тебя. Ты ведь любишь французские постановки.

— Да, спасибо. Ты действительно делаешь для меня все что можешь. Но я-то не о том. Ты уходишь, совсем уходишь: от дел, от мира... Мне кажется, единственное, что тебя держит здесь, это твое слово, данное императору, и наш будущий ребенок. Но кризис скоро закончится, и ты получишь свою отставку. А ребенок... Знаешь, я не хочу, чтобы он держал тебя здесь.

— Да что ж ты такое говоришь?! — я даже почувствовал легкую обиду. — Что значит «держал»? Ты же знаешь, я люблю и тебя, и нашего малыша.

— Знаешь, — эхом откликнулась Юля, — когда я впервые увидела тебя, то почему-то сразу подумала, что ты существо из другого мира. Только тогда мне казалось, что это из-за нашего неравенства: ты — аристократ, миллиардер... Но потом, когда ты ввел меня в свое общество, я поняла, что ты и там чужой. Мне сперва подумалось, что тебя просто не увлекает высший свет, знаешь, бывает так: родится у царя художник, — а потом я увидела, как ты тасуешь миллиарды, сокрушаешь государства, видишь людей насквозь и забавляешься этим... И твои видения там, в Гатчине... Ты из другого мира, Саша, ты играешь там, где мы живем. А там, где живешь ты сам... Для нас это непостижимо. Ты принимаешь наши правила, но ведь это обман, и ты это знаешь. Скоро ты убедишься в этом окончательно, и тогда... Я слишком земная женщина, чтобы идти за тобой. Я не смогу. Но я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня здесь.

Я заметил, что по ее спокойному и печальному лицу катятся слезы. Она сидела передо мной прямая и строгая, глядя куда-то мимо меня. Мне показалось, что весь мир вокруг меня рушится в одночасье.

— Что же ты такое говоришь, Юлечка, — шептал я, покрывая поцелуями ее хрупкие, такие безжизненные сейчас руки. — Неужели ты не видишь, что я люблю тебя? Неужели не видишь, что ты и наш будущий ребенок — единственные, кто по-настоящему дорог...

— Молчи, — она закрыла мне рот ладонью, а потом поцеловала в губы. — Ты обманываешь себя. Ты очень хочешь привязаться к этому миру и решил сделать меня своим якорем. Ты придумал меня такой, какой я никогда не была, и со временем ты это поймешь. Я очень люблю тебя, Сашенька. Но я не могу не видеть, кто ты. Я тебе не ровня. Если ты когда-нибудь еще будешь в беде, я снова приду на помощь. Но я не могу быть твоей спутницей.

— Что ты навыдумывала?! — я с силой прижал ее к себе. — Успокойся. Ничего этого нет. Я люблю тебя. Я бросил корпорацию. Скоро я уйду в отставку, и мы поселимся где-нибудь в укромном уголке. Хочешь на Таити, а хочешь под Самарой. Будем жить скромно и счастливо. Будем обычной семьей. Будем растить детей. Неужели ты этого не хочешь?

— Хочу, — всхлипнула она. — Но этого не будет. Неужели ты не видишь? Ты не для этого здесь.

— Ну вот, — притворно разозлился я. — Ну что за бредни? Все будет хорошо. Перестань плакать. У тебя просто мнительность. Для беременных это обычное дело. Пройдет. Ну же, успокойся...

— Прошу прощения, ваша светлость, — откашлялся рядом с нами мой новый секретарь Николай, — но государь император...

— Звонит? — обернулся я к нему. — Принеси трубку.

— Нет, они прибыли только что сюда.

— Что? Где?!

— Просили известить вас. А сами пока велели провести их в ту комнату... которая в подвале...

Спускаясь по узкой деревянной лестнице в ту самую комнату, я подумал, что много лет назад по ней, должно быть, вот так же спускался мой дед. Тогда убийство не изменило ничего. Впрочем, тогда все было по-другому. Если тогда был убит всего лишь человек, под видом пророчеств говоривший нечто неприятное для тогдашней аристократии, то теперь мы не только смели вознамерившегося повредить нашему могуществу манипулятора, но и начали достаточно глубинные преобразования внутри страны и в международных отношениях. Предотвратит ли это катастрофу? Вот в чем вопрос.

Когда я вошел в комнату, государь стоял спиной ко мне и разглядывал каминное распятие. При моем появлении он даже не обернулся.

— Второй раз вы в моем доме и снова приходите в эту комнату, — заметил я, подходя к нему.

— Да, — задумчиво произнес он. — Почему-то притягивает. Возможно, грехи предков не отпускают.

Мы пожали друг другу руки.

— Я прикажу сделать здесь ремонт, — заявил я. — Будет... Ну хотя бы салон для дегустации вин. А это барахло все к черту. Распродадим на благотворительном аукционе. Незачем тащить за собой тени прошлого.

— А если совесть вопиет? Не зря же ваш дед сохранил эту комнату в неприкосновенности. Не зря ваш отец не тронул здесь ничего.

— Если согрешил — покайся и не делай впредь. У человека на земле дальний и тяжкий путь, незачем тащить на себе все беды мира. Этот счет я закрыл. Что было, то прошло.

— Вы считаете, что тем, что мы убили нового лжепророка, мы расплатились за былую кровь?

— Нет, ваше величество. Лжепророк приговорил себя сам, как только стал лжепророком и стал нести хаос в этот мир. Мы с вами сделали большее. Мы оттолкнули эту страну от пропасти. Не дали ей коснеть в самодовольстве. Мы дали ей возможность развиваться свободно. Мы начали реформы, а не бросились уничтожать тех, кто требовал перемен. Мы не повторили ошибки наших предков: начали менять себя, а не стали бороться с теми, кто указал нам на наши слабости. Раз так, счет закрыт. Можно забыть и идти дальше. Вы последний, кто видит эту комнату в таком виде. Завтра здесь все изменится.

— Не слишком ли вы переоцениваете начатые нами реформы, князь? Вы ведь сами говорите, что мы лишь в начале пути.

— Поверьте, нет. Начало положено, дан исходный импульс. Если страна готова, надо только это. Все остальное зависит от того, как поведет себя каждый ее гражданин. Если все возьмутся за дело, десять тысяч лет процветания России не будут пределом. Поверьте, ваше величество. Я видел это. Впрочем, никто не говорит, что впереди не будет новых волнений и тревог.

— Как видите, мир не без сюрпризов, — усмехнулся император. — Жизнь подкидывает все новые задачи. Очевидно, мы напрасно думали, что после того как стали единственной сверхдержавой, все главные тревоги позади.

— Тревоги не оставят нас, пока не будет достигнуто совершенство, ибо они — порождение наших ошибок. А поскольку совершенство недостижимо, они не оставят нас никогда.

— Возможно, — задумчиво произнес государь. — И все же... Скажите, это действительно то распятье, на которое он смотрел, когда раздался первый выстрел?

— Да, ваше величество.

— Подарите мне его. Хочу оставить себе на память. Даже если счет закрыт, стоит помнить о былых ошибках и поражениях. Помогает избегать новых.

— Оно ваше, государь.

— Благодарю.

Мы немного помолчали.

— Простите, я не предложил вам ни присесть, ни выпить чего-нибудь, — спохватился я.

— В этом нет нужды, — отмахнулся император. — У меня к вам дело.

— Я весь внимание. Вообще-то я рассчитывал увидеть вас сегодня на заседании Государственного совета.

— У меня чрезвычайные новости. Из Лондона, из штаб-квартиры Интерпола, пришло заключение следствия по делу об убийстве Лоры Онасис.

— Вот как? Кого они обвиняют?

Государь пристально посмотрел мне в глаза.

— Вас, князь.

Я изо всех сил старался сохранить самообладание.

— Я этого не делал.

— Я знаю. Более того, по моему заданию ИКГБ вышло на след истинных убийц. Помните, я вам говорил, в этом деле замешаны китайские спецслужбы? Итак, след мы взяли, но заметен он был слишком искусно и кроваво. У нас нет доказательств и нет свидетелей. А вот у Интерпола есть: искусно подстроенная китайской тайной службой провокация. Сейчас, когда всплыло на поверхность, что вы после смерти Лоры Онасис скупили контрольный пакет акций ее компании, эта утка выглядит особо убедительно. Думаю, сейчас об этом трещат все информационные агентства Запада.

— Что же, умный ход, — усмехнулся я. — Так вот он, второй сюрприз, приготовленный Гоюном.

— Сюрприз? — нахмурился государь. — Вы уверены, что это работа Гоюна?

— Стиль, во всяком случае, похож. Впрочем, кто бы ни был автором интриги, ход действительно удачный. Сейчас, когда мы добились решительного перелома в войне с Поднебесной, для Пекина моя компрометация как никогда кстати. Северная Америка и Европа все еще не знают, кого поддерживать: нас или Китай. Общественное мнение разделено. Часть осуждает Китай, но не меньше людей желают поражения «международному полицейскому — империалистической России». Среди политиков тоже нет единства. Кого-то прельстили наши новые политические инициативы. А кто-то считает, что в случае победы Китая их страны смогут усилить свое политическое влияние. Если сейчас удастся доказать или хотя бы намекнуть, что Россия не гнушается убийствами и подлогом, чаша весов склонится в сторону Поднебесной. Нас выставят подлым агрессором и международным гангстером, а я как раз лучшая кандидатура на роль черта: родственник императорской семьи, ведущий предприниматель с подмоченной репутацией, теперь еще и член Государственного совета. Нетрудно понять, что все свои козни я строил с высочайшего одобрения. Браво, Гоюн. Очень тонкий ход. Тем более умный, что сделан он был, еще когда сегодняшним противостоянием и не пахло. Что ж, этот человек действительно мыслил на годы вперед.

— Ну вот, вы и сами сказали все, что я хотел сказать вам, — развел руками император. — Могу лишь добавить, что, несмотря на значительные успехи наших войск численное превосходство противника со счетов не скинешь. Они просто заваливают нас трупами и при самом благоприятном стечении обстоятельств продержатся еще не менее полугода. А если на сторону Китая встанут Северная Америка с Европой, война примет совсем скверный оборот.

— И все это означает, что мне надо ехать в Лондон и предстать там перед судом по делу об убийстве Лоры Онасис, — заключил я.

— В иное время мы бы ни за что не выдали вас, — извиняющимся тоном произнес император. — Мы и сейчас откажем Лондону, если вы не захотите ехать. Но я прошу вас, ради своего отечества, согласиться на выдачу. Если вы откажетесь сейчас, для всего мира это будет верным подтверждением вашей вины. Конечно, со временем мы докажем вашу непричастность к этому убийству, подключим лучших сыщиков и дипломатов, но вопрос о судьбе России решается буквально сегодня. Если мы не объявим о том, что вы готовы предстать перед судом, Китай может уже в ближайшее время получить масштабную военную и финансовую поддержку с Запада. Я уж не говорю о росте международной напряженности и политической изоляции Евразийского союза.

— То есть план Гоюна снова вступит в силу, — подытожил я. — Конечно, ваше величество, я поеду в Лондон. Я дал вам слово укреплять связи с Западом, и я его сдержу.

— Должен предупредить, что судебное разбирательство может быть не столь беспристрастным, как в Российской империи.

— Я знаю, ваше величество. Западную Фемиду слишком часто ангажируют политики. Надеюсь, что наши войска поддержат меня. Сдается мне, что чем более успешны будут наши армия и флот, тем благосклоннее окажутся английские присяжные.

— Вас будут защищать лучшие адвокаты империи и Европы, — пообещал государь.

— Благодарю, ваше величество, — улыбнулся я. — Впрочем, будем откровенны, политическая игра требует сдать меня Западу ради укрепления отношений и успеха в войне. Это бывает. Политика, в конце концов, шахматная партия, где все мы — фигуры на доске. Жертвовать конем или даже ферзем при необходимости — обычное дело. Вот почему я так долго отказывался идти в правительство прежде. Да и принимая ваше приглашение, прекрасно понимал, чем это может закончиться. Моя карьера окончена. И тем, что это произошло так мягко, я обязан исключительно вам.

— Полноте, князь. Я уверен, что вы будете с успехом оправданы и вернетесь в Петербург. Я буду рад снова видеть вас в Государственном совете или на министерском посту.

— Увольте, ваше величество. К этому моменту в моем присутствии решительно не будет нужды. Что я должен был сделать, уже сделал. Мой последний бой состоится в Лондоне. Впрочем, даже если он будет проигран, Россия останется победительницей. Ведь самим фактом немедленной выдачи она открестится от преступления. Мой долг стране будет оплачен. Ну а если мне суждено будет покинуть Британию свободным человеком, то я очень прошу отпустить меня на покой. Тем более что даже после оправдательного приговора ни в политике, ни в бизнесе не будешь чувствовать себя совершенно спокойно. Увы, но наш мир таков, что для большинства людей действует презумпция виновности. Обыватели почему-то считают, что во главе общественного прогресса должны стоять люди, никогда не грешившие в жизни. Как будто это возможно. Хотим мы этого или нет, но с подобным заблуждением приходится считаться. Не стоит компрометировать ни Государственный совет, ни корпорацию Юсуповых присутствием человека, некогда обвиненного в убийстве. Все что мог для семьи и для страны я уже сделал, пора и о душе подумать. Уедем с женой куда-нибудь в уединенный уголок, на Таити или под Самару. Скорее даже на Таити, подальше от столиц и политических амбиций. Будем наслаждаться спокойной жизнью, читать, купаться, философствовать. Чем не блестящее завершение карьеры предпринимателя и политика?

— Возможно, — пожал плечами государь. — Сейчас нам надо отстоять вашу невиновность на суде.

— Отстоим, не сомневайтесь. Правда, дело наверняка затянется, в этом я уверен. Так что вход нашей победоносной армии в Пекин я, наверное, буду наблюдать по трансляции Би-Би-Си. Впрочем, это мелочи в сравнении с отвратительным лондонским смогом и зимним холодом в плохо отапливаемых помещениях. Хотя, если задуматься, и эта неустроенность — фактически ничто рядом теми невзгодами, которым подвергаются сейчас наши ребята на Маньчжурском фронте. Видите, ваше величество, все относительно. Оказывается, моя жертва не так уж велика. Так что спокойно звоните Васильчикову и просите его известить Интерпол о том, что я прибуду в Лондон не позже понедельника.

— Нет, князь, — государь положил мне руку на плечо, — это я благодарю вас. Я в вас не ошибся и первым пожму вам руку в Петербурге, когда вы вернетесь.

Эпилог

Прилетевший с океана ветерок принес долгожданную прохладу и заставил листья пальм колыхаться и шелестеть, и этот звук действовал еще более успокаивающе, чем отдаленный шум прибоя. Я потянулся на лежаке из банановых листьев, вскользь посмотрел на лазурную гладь океана и раскрыл правую ладонь. Тут же в ней оказался холодный коктейль со льдом. Я улыбнулся подавшей мне его полуобнаженной красавице, всю верхнюю часть костюма которой составляла гирлянда из ярких таитянских цветов.

— Ты предусмотрительна, Мария.

— Я же знаю, чего захочет мой котик после полуденного сна, — игриво улыбнулась девушка.

— Ты думаешь, этим ограничится?

— Нет, конечно. Поэтому я и здесь.

Ко мне подошли две смуглые полуобнаженные таитянки. Одна из них надела мне на шею свежую цветочную гирлянду.

— Но Мария здесь не единственная, господин. Может быть, и нам найдется место в вашем сердце?

— Не беспокойтесь, девушки, — я неспешно потягивал коктейль, разглядывая их соблазнительные формы, — сегодня такой день, что никто не будет обделен.

— Что же сегодня за день? — кокетливо спросила Мария.

Ответить я не успел.

— А вы здесь неплохо устроились, князь, — прозвучал слева от меня надтреснутый мужской голос.

Девушки взвизгнули и отскочили в сторону, почему-то прикрывая обнаженные груди. Я мельком взглянул на посетителя. Он был одет как обычный турист, в цветастую рубашку навыпуск, длинные шорты до колен и сандалии, а в руках держал широкополую соломенную шляпу.

— Присаживайтесь, Гоюн. Вы, наверное, хотели поговорить?

— И поговорить тоже, — он опустился на соседний лежак.

— Хотите коктейль?

— Нет, спасибо.

Жестом я велел девушкам удалиться. Гоюн проводил их долгим взглядом.

— Хороши, — протянул он. — Особенно вон та, с цветком в волосах.

— Нет ничего невозможного в этом мире, — улыбнулся я.

— В газетах, публиковавших интервью, было написано, что вы ушли от мира, — напомнил Гоюн.

— Разве не так? — удивился я.

— Во всяком случае, мирские утехи вам по-прежнему не чужды.

— Конечно. Стоит ли отказываться от удовольствий, если они не мешают работе?

— Работе? Чем же вы заняты?

— Самопознанием. Самая увлекательная работа на свете. Ради нее стоит покинуть мир.

— Ах вот оно что! А вы, кажется, совсем не удивились моему появлению, — мне показалось, что в голосе Гоюна проскочила нотка обиды. — И даже не спрашиваете, как я прошел мимо охраны.

— Нет ничего невозможного в этом мире, — повторил я.

— И то верно, — согласился Гоюн. — Вы, конечно, понимаете, что погиб один из двойников, которыми я обзавелся, вступая в эту игру. Такие, как вы и я, не очень любят подставляться.

— С чего это вы меня в свою компанию записали?

— У нас много общего, князь. Вот ваше затворничество, например: не уход ли это с линии огня? Всяко лучше попивать коктейль на Таити, в окружении полуголых красавиц, чем мыкаться при дворе правителя.

— Разумеется.

— Разумеется! — фыркнул Гоюн. — Какой правитель позволит пророку оставаться при дворе надолго? И какой император будет терпеть рядом с собой человека, который принудил его к нежеланным решениям? Ведь вы заставили императора отказаться и от авторитарной власти, и от имперской политики. Лучше удалиться в добровольную опалу, чем дожидаться государевой, не так ли? — глаза Гоюна впились в меня с отчаянной силой.

— Все мы не без греха, — отмахнулся я. — Кстати, а ведь император Поднебесной тоже неспроста решился на самоубийственную войну. Кто-то на него надавил, а, Гоюн?

— Да, вы были сильным противником, — мечтательно произнес Гоюн. — Помню наш поединок в день объявления войны. Вы хорошо сопротивлялись. Я и после искал с вами встречи, но вы словно отгородились стеной.

— Я сделал с помощью этой силы то, что должен был сделать, и не собирался ею злоупотреблять, — ответил я. — С того дня я ограничил свою роль службой верноподданного Государя Всероссийского.

— Хотели остаться обычным человеком? А зря, — причмокнул Гоюн. — Поверьте, не получится. Я пытался. Вы зависли между двумя мирами: земнойпереросли, и он вас отторг, а в высший не идете, боитесь. А я так думаю, если есть возможность перевернуть здесь все вверх дном, почему бы не поразвлечься?

— Я ничего не боюсь. Но я не желаю никому вреда. И уж тем более мне не пришло бы в голову нести в мир хаос только для того, чтобы стать значительнее и богаче.

— Значительнее и богаче — тоже неплохо, — лучезарно улыбнулся он. — Если уж оказались в этой песочнице, то и играть надо по ее правилам. Кроме того, почему вы решили, что я хотел только богатства и власти? Может, я хотел заставить людей мыслить, работать, совершенствоваться. Вы же знали об этом.

— Знал. Но я не считаю, что мы вправе вторгаться в чужие судьбы.

— Мы — это кто? Люди? Возможно. Но вы-то, в отличие от людей, видите на сотню лет вперед. И почему, как высшее существо, вы не имеете права наставлять низших? Ведь воспитывают же люди неразумных детей? Тогда почему пророк не может воспитывать непросветленного? Какая разница?

— И чего вы добились своим воспитанием? Китай, ваша родина, лежит в руинах, секта «Небесного предела» и ваше учение везде запрещены, сами вы в бегах.

— Это как сказать. Да, Поднебесная проиграла. Но в поражениях — корни наших будущих побед. Бюрократическая машина, душившая страну, разломана, сословные границы размыты. Скоро из праха всего этого восстанет новый Китай, и этот Китай пойдет вперед семимильными шагами. Россия выиграла войну, но она отказалась от имперской идеи. Скоро в Северной Америке и Западной Европе сформируется еще два мощных центра силы, не менее значимых, чем ЕАС, и их конкуренция изрядно послужит развитию человечества. Ну и, наконец, я создал нового пророка. Думаете, открылось бы вам сокрытое, не лиши я вас собственности и не пропусти через плен в своем имении? Человек учится взлетать, только когда оказывается окружен непреодолимыми препятствиями. А ведь их кто-то должен создать. По-моему, получилось неплохо.

— Но ведь вы не это хотели.

— Какая разница, если все равно получилось недурно! Вы, если уж на то пошло, тоже видели свой путь иначе, но обстоятельства вносят коррективы. Вот вы хотели уединиться со своей возлюбленной, а она покинула вас. Подумать только, просидела в Лондоне все семь месяцев судебного разбирательства, а потом ушла с маленьким ребенком на руках! Но, князь, в этом она оказалась мудрее вас. Какой смысл для вас был жить с человеком, который вас не понимает? Вы-то хотели открыть ей душу, а она не смогла бы принять этот дар. Подумайте, какая была бы для вас трагедия. Сейчас вы пытаетесь забыться с милыми таитянскими девочками. Но вам и в голову не приходит раскрываться перед ними, потому что знаете им цену. Вы получаете от окружающих ровно то, что хотите, стало быть, вы счастливый человек. Несчастна ли Юлия? Конечно, ей тяжело без вас. Но с другой стороны, из бедной провинциалки она превратилась в одну из самых состоятельных женщин империи. На руках у нее подрастает наследник многомиллиардного состояния. Конечно, неполная семья — это трагично. Но такова уж судьба людей, узревших иные миры. Они обречены на одиночество даже в толпе, даже в семье... Или вот взять, к примеру, Хо. Вы, кстати, знаете, что он недавно насмерть разбился в автокатастрофе?

Я кивнул.

— Наверняка кто-то советовал ему не форсировать события, не пытаться снимать каждый фильм как будто это последняя картина. Ан нет, человек выложился на все двести процентов. Четыре фильма, один за другим, — лидеры проката. Конечно, он во многом ошибался. Впрочем, в том темпе, в котором жил, вряд ли смог бы увидеть это. Но посмотрите, какое великолепие! Яркая жизнь — а потом смерть на взлете. Красиво. А главное, человек не мучается от одиночества, не прозябает на таитянском берегу в компании этих, простите, проблядушек. Ведь рай земной, по сравнению с дивными мирами высшей реальности, любому покажется адом, не находите?

— Возможно, — процедил я.

— Вот и прекрасно. А коли так, я думаю, вы не откажете мне в небольшой услуге. Оба мы отлично знаем, что самоубийство лишь бросает нас на новый круг бытия, но не прерывает заточения. Но мы можем создать обстоятельства, чтобы освободиться. Давайте поможем друг другу. Сегодня один из нас отправится в лучший мир, а оставшемуся — судьба мучиться до конца своих дней на Земле. Идет?

Я пристально посмотрел на него.

— Вы, кажется, окончательно свихнулись, Гоюн. Впрочем, даже в безумии вы остались замечательным манипулятором. Какую теорию развели для того, чтобы посеять во мне сомнение! Ведь теперь, после крушения ваших планов, вы живете только одним: местью. Это удел любого, кто бросил на карту все. Ваша жизнь потеряла всякий смысл, и вот теперь, рискуя ею, вы пришли сюда, чтобы прикончить меня, и для верности решили подавить мою волю к жизни. Вам ведь нужно лишь мгновенное сомнение, секундное колебание, а дальше вы, мастер ушу, ученик Ма Ханьцина, своего не упустите. Так знайте, Гоюн, я презираю вас. Вы обратили свой талант во зло, и я рад, что сумел воспрепятствовать вам. А теперь, когда ваше дело погибло, вам и вправду здесь делать больше нечего. Я отправлю вас в преисподнюю с удовольствием. У меня есть чем заняться в этой жизни, что бы вы ни думали. Мой путь — это мой путь, мои потери — это мои потери, а мои обретения останутся при мне.

— Да, тяжело иметь дело с пророком, — вздохнул Гоюн. — Но что же делать. Оружие к вам не протащишь. Подумать о том, что к вам можно незаметно подкрасться и нанести удар, я и не смел. Вы и во время своего плена себе такого не позволяли. А сейчас, надо признать, вы многое постигли, стали значительно сильнее. Оставалось только одно... но не последнее. Ну что же, поставим точку в нашем споре. Как говорил учитель: «Можно отказать, когда у тебя просят денег, можно отказать в помощи, но нельзя отказать желающему подраться».

Он начал медленно подниматься с лежака. Одновременно с ним поднялся и я, и сейчас нас разделяли два шага. Я увидел, как Гоюн принял боевую стойку, и, кажется, сам изготовился к бою. Вскоре весь окружающий мир перестал для меня существовать. Я видел только Гоюна, словно парящего в воздухе. Постепенно он увеличивался, и вот уже я видел только его глаза, одни глаза...

Повинуясь безотчетному импульсу, я шагнул в сторону, молниеносно отразил мастерский удар и ударил сам наугад. Мой кулак ощутил твердую плоть.

Притаившиеся в кустах девушки громко завизжали и бросились врассыпную. Я неожиданно снова увидел окружавший меня мир: навес из банановых листьев, пальмы, кусты благоухающих цветов, лазурный океан, бездонное голубое небо, золотое солнце, посылающее на землю свои ласковые лучи. У моих ног лежало бездыханное тело Гоюна. Я долго смотрел на него, а потом двинулся к океану, чтобы смыть скверну. Схватка окончилась.


Оглавление

  • Пролог
  • Часть 1 Крадущийся тигр
  •   Глава 1 ПРОСЬБЫ
  •   Глава 2 ПРИЕМ
  •   Глава 3 ЗНАКОМСТВА
  •   Глава 4 ЮЛЕЧКА
  •   Глава 5 НАСТАВНИК
  •   Глава 6 ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ
  •   Глава 7 ДАРМШТАДТ
  •   Глава 8 СЫЩИК
  •   Глава 9 ГЕРЦОГ
  •   Глава 10 ВОЗВРАЩЕНИЕ
  •   Глава 11 УЧЕНИК
  •   Глава 12 ПРОРОК
  • Часть 2 Притаившийся дракон
  •   Глава 13 В ДЕРЕВНЕ
  •   Глава 14 МОРОЗОВ
  •   Глава 15 МОНАХ
  •   Глава 16 ПОРТ-АРТУР
  •   Глава 17 НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ
  •   Глава 18 ШАХМАТНАЯ ПАРТИЯ
  •   Глава 19 ШТУРМ
  •   Глава 20 ВОЕННЫЙ СОВЕТ
  • Часть 3 Схватка
  •   Глава 21 ГАТЧИНСКИЙ ПАРК
  •   Глава 22 РЕШЕНИЕ
  •   Глава 23 ОТКРОВЕНИЯ
  •   Глава 24 СОВЕЩАНИЕ
  •   Глава 25 РАЗГОВОР С ВРАГОМ
  •   Глава 26 АУДИЕНЦИЯ
  •   Глава 27 КОНЕЦ КАРЬЕРЫ
  • Эпилог