Неизвестный Нестор Махно [Владимир Шак] (fb2) читать постранично, страница - 2

и солидарность восторжествуют над рабством под игом государства и капитала, я вышел 2 марта 1917 года из ворот Бутырской тюрьмы».

Тот, кто пропустил главную, заявленную здесь батькой мысль, ничего о нем не понял и ничего о нем не знает. А мысль сводится вот к чему:

государство должно быть разрушено. Оно — враг.

И бывший политзаключенный, как мы сегодня сказали бы о Несторе Ивановиче, начал целенаправленно воплощать в жизнь задуманное — разрушать, то есть, государство.

А что Учредительное собрание, на которое многие тогда — после революционного февраля и отречения царя от престола, возлагали надежду?

Глупости! «Учредительное собрание, — рассуждал будущий атаман, — это картежная игра политических партий. А спросите кого-либо из посещающих игорные притоны, выходил ли кто из них оттуда необманутым? Никто!»

Коротко и понятно.

«Не об Учредительном собрании и не о поддержке политических партий трудовое крестьянство должно сейчас думать», — продолжает Нестор. «Перед крестьянством, как и перед рабочими, стоят вопросы посерьезнее. Они должны готовиться к переходу всех земель, фабрик и заводов в общественное достояние — как основы, на началах которой трудящиеся должны строить новую жизнь».

И Нестора земляки поддержали: 28 марта 1917 года он получает первую, можно сказать, официальную должность: народ избирает его председателем Гуляйпольского Крестьянского союза. После чего — течение четырех-пяти дней, в союз записались «поголовно все крестьяне» Гуляйпольского района.

В Гуляйполе, таким образом, появилась сила, которая могла противостоять… государству, конечно же. И это подтвердила первомайская демонстрация в городе:

«После того, когда демонстранты вынесли резолюцию „Долой правительство и все партии“ и двинулись по улицам с песней марша анархистов, они проходили несколько часов беспрерывными рядами в 5—8 человек».

В коммунистические времена кто-нибудь видел такие демонстрации? Лично я — нет.

«Проходили несколько часов» — это не просто сила, это лавина, готовая снести все и всех на своем пути.

«Настроение было настолько приподнято и направлено против правительства и его агентов, — отмечает далее Нестор Иванович, — что политиканы из Общественного комитета, офицеры из пулеметной команды, за исключением двух любимцев солдатской массы — анархиствующего Шевченка и артиста Богдановича, все попрятались в штабе сербского полка, а милиция, которая за все время своего существования никого еще не арестовывала, разбежалась из Гуляйполя».

К началу лета руководимый Нестором Крестьянский союз принимает постановление:

«Трудовое крестьянство Гуляйпольского района считает своим неотъемлемым правом провозгласить помещичьи, монастырские и государственные земли общественным достоянием».

И голос гуляйпольских крестьян, отметит в мемуарах батька, был услышан далеко за пределами Екатеринославской губернии: «Начали стекаться в Гуляйполе делегации от крестьянских деревень, не принадлежавших Екатеринославской губернии, на совещание».

А далее события развиваются с невероятной — я бы сказал, революционной, быстротой.

Фабрики — рабочим, земля — крестьянам

«В первых числах июня, — сообщает Нестор Иванович, — анархисты из города Александровска пригласили меня на конференцию по объединению всех александровских анархистов в федерацию. Когда же я возвратился из Александровска, рабочие Гуляйпольского союза металлистов и деревообделочников пригласили меня помочь им поставить союз на ноги и записаться самому в него. А когда я сделал это, они попросили меня руководить предстоящей забастовкой».

И далее:

«Мне пришлось созывать хозяев всех предприятий и предъявлять им требования рабочих в двух пунктах: набавить плату в 80 и 100 процентов».

Получается, уже через несколько месяцев после освобождения из тюрьмы Нестор Иванович становится весьма авторитетным человеком в Гуляйполе. Человеком, к мнению которого прислушивались.

Причем все.

И вот, как действовал Махно:

«Требование рабочих вызвало целую бурю среди хозяев и категорический отказ набавлять плату в таких процентах. Мы им дали один день на размышление. В это время рабочие продолжали свою работу у станков. Через день хозяева пришли к нам в совет профсоюза со своими контрпредложениями в 35—40 процентов. Мы, уполномоченные рабочих, приняли это за наглое оскорбление и предложили им подумать еще один день. Хозяева и некоторые из их уполномоченных, знавшие статуты профсоюзов назубок, да к тому же, социалисты по убеждениям, имевшие за спинами власть из центра, разошлись, уверив нас в том, что с большими, чем намеченные ими