Еврей Петра Великого [Давид Перецович Маркиш] (fb2) читать постранично

Давид Маркиш ЕВРЕЙ ПЕТРА ВЕЛИКОГО, Или Хроника из жизни прохожих людей (1689–1738) Роман

ТЕМНЫЕ ПЯТНА НА СВЕТЛОМ ФОНЕ

Блистательная эпоха Великого Петра изобилует темными местами. Первый и, возможно, самый основной вопрос, самое непроясненное место: что подвигло Петра взяться за реформы, подобных которым благолепная Русь не видела даже в самых дурных снах? Что послужило не причиной тому, а поводом? Да и был ли повод?

Думаю, был.

Всеобъемлющим итогом Петровских реформ должна была стать европеизация России. Мой друг Олжас Сулейменов в «Аз и Я» проникновенно и убедительно обрисовал те затяжные периоды, когда Древняя Русь «равнялась» на Великую Степь. Но это подравнивание не привело к расцвету нации, а Чингисханово нашествие разрушило и сожгло наработанные связи с восточными соседями. Между тем Западная Европа, счастливым образом избежавшая знакомства с грубыми монголами, демонстрировала технический и культурный прогресс. Москва с недоверием на это поглядывала: «Нам такого не надо…»

При Петре выяснилось, что — надо.

Руку к этому категорическому «надо» приложил, как мне кажется, веселый человек — женевец Франсуа Лефорт. Потомки этого весельчака, мирно проживающие и поныне в городе Женева, задали мне при встрече лобовой вопрос: «А знаете ли вы, что наш предок Франсуа был авантюрист?» И разъяснили: «Он согласился принять от вашего царя звание адмирала — а сам на море никогда не бывал, только на берегу нашего женевского озера Леман… Так поступить мог только авантюрист». Так вот, этот Лефорт привел молодого царя на Кукуй — в Немецкую слободу, носящую сегодня название Лефортово (кстати, женевские потомки вынашивают идею подать в суд на Московское правительство и добиваться переименования — их не устраивает, что имя их предка-авантюриста ассоциируется с печально знаменитой тюрьмой). Там, на Кукуе, на европейском островке в российском дремучем океане, проживала в аккуратном чистом домике (герань на окнах, клетчатая скатерочка на столе — все как после «евроремонта») свободная девица Анна Монс. Петру понравилась Слобода, особенно ему понравилась девица, носившая, как выяснилось в ходе визита, белые панталоны с кружавчиками — предмет туалета, вовсе неведомый русским девушкам.

Понятие «перестройка» не вчера родилось в России, не завтра исчезнет: шея немеет от верченья головой с Востока на Запад, с Запада на Восток. По примеру европейской Немецкой слободы Петр задумал перестроить свою Россию, надеть на нее кружевные панталоны, западный камзол. Сказано — сделано: «Мы за ценой не постоим!» И то, что камзол тесен в плечах, не суть важно: обносится, куда денется…

Петр был человеком отважных решений: до поры до времени он не оставлял мысли на Анне Монс жениться, «берег ее для себя». Потом передумал: женился на портомое Марте, будущей самодержице Екатерине Алексеевне.

Произошло это накануне Прутского похода против турок, в котором «высшее начальство», по обычаям того времени, сопровождали дамы. Отправилась с мужем и новобрачная Екатерина.

То, что случилось на берегу Прута — в изображении подцензурных историков, — не выдерживало, на мой взгляд, критики. Да и критики никакой не было: пошел, мол, ловкач Шафиров, вице-канцлер, к Великому визирю, всучил ему взятку — и вот уже развязан гибельный мешок, остатки русских войск уходят с миром, со знаменами и пушками восвояси. Зачем понадобилось турку брать взятку у еврея, когда через считанные часы вся армейская казна оказалась бы в руках у «басурманина»? И казна, и драгоценности Екатерины, не говоря уже о пушках со знаменами, что прибавило бы воинской славы Великому визирю. А так, едва успев воротиться домой, сел оскандалившийся визирь на кол: суд был скор… Обо всех этих красочных деталях историки молчали, набрав в рот прутской воды.

«Прутская конфузия» смущала умы пытливых людей. В подготовительных материалах к так и не написанному роману о Петре Первом Пушкин пристально вглядывается в очертания этой темной истории: у него, несомненно, возникали вопросы, на которые однозначных ответов не было. Или, может, уже и тогда существовал «спецхран», допуск в который получал далеко не каждый? Не дали же Пушкину свободно знакомиться с документами о Пугачевском бунте — лишь выборочно. Вместе с тем, совершенно естественно, что Империя не желала рассекречивать на потеху всему свету те двусмысленные обстоятельства, которые показали бы ее лицо в неблагоприятном освещении.

Роль личности в Истории обсуждается уже Бог весть сколько времени; Марк Алданов хорошо об этом писал. Роль личности — это, по существу, роль случая, а то и случайности. Действительно, закономерным ли было поражение французов при Бородино (закипающий гнев народа, кутузовская тактика, совет в Филях), или всему виною «знаменитый» насморк великого императора, который вполне мог бы и не