Лесной бродяга (рассказы и повести) [Чарльз Робертс] (fb2) читать онлайн

Чарльз Робертс Лесной бродяга

Лесной бродяга

Густой удушливый дым и гулкий шум пламени разбудили Пита Ноэля. Он вскочил и почувствовал, что ему жжет лицо. Его хижина пылала. Поспешно схватил он одеяло, распахнул дверь и выбежал на снег.

Он был лесной бродяга, сметливый и осторожный, как дикие звери леса. И ум его работал быстрее тела, а привычки быстрее ума. Даже в эту ужасную минуту не забыл он о том, что его окружает пустынный лес и адский холод. В отчаянном бегстве он успел захватить не только одеяло, но ружье и сумку, лежавшие у него в головах, а также башмаки и теплое пальто, лежавшее в ногах. Он спал почти совсем одетый.

Стоя на снегу, он смотрел из-под обожженных век на разрушение своего убогого жилища. Затем взглянул на вещи, которые держал в руках, и удивился тому, что вовремя вспомнил о них. Но ведь ему мало одежды и ружья! Кинув вещи на снег, он опрометью бросился к двери, надеясь спасти окорок ветчины и хлеб. Но прежде чем он успел подбежать к дверям, оттуда вырвались языки пламени и, почти ослепив его, заставили отскочить назад. Он натер обожженное лицо снегом. Затем встряхнулся, спокойно поднял спасенные сокровища и понес их подальше от огня. Он уселся на одеяло и обулся.

Ноги его совсем почти замерзли, а тело горело от жгучего жара пламени. До рассвета оставалось еще около двух часов. Ветра не было, и пламя, местами темно-красное, местами светло-желтое, тянулось прямо кверху. Высокие деревья потрескивали изредка от страшного холода. У Пита замерзла спина, пока он стоял, наблюдая за разрушением своего маленького уединенного домишка, и прикрывал от жара лицо то одной, то другой рукой.

Человек, долго живший в лесу, легко становится философом. Пит Ноэль также был философом. Вместо того чтобы задумываться над постигшим его несчастьем, он был доволен тем, что ему удалось живым выбраться из горевшей хижины. Надевая пальто, он к великому своему удовольствию нашел в широких карманах его табак, трубку, спички, тяжелый складной нож и перчатки. Он находился в ста милях от ближайшего поселка и в пятидесяти или шестидесяти от ближайшего лагеря дровосеков. У него не было пищи. Снег был мягкий и в четыре фута глубины. А его лыжи, с помощью которых он мог бы скоро добраться до жилья, погибли в огне. Тем не менее он думал, что могло быть еще хуже. Что, если бы, например, он выбежал из хижины босиком? Подумав об этом, он заметил, что ногам его очень холодно. Старая шуба все же была хороша и отлично защищала его от холода. Но она сгорела. Он разложил свое одеяло под защитою широкого ствола и расположился на нем. Затем он наполнил трубку и, прислонившись поудобнее к стволу, протянул ноги в сторону огня. Он успеет еще достаточно набегаться, когда хижина его сгорит. Пока она пылает, он останется здесь.

Пожар прекратился только на рассвете. Хижина превратилась в кучу пепла и мерцающих углей, среди которых вспыхивали обгорелые бревна и высилась раскаленная докрасна крошечная печка. Когда развалины настолько остыли, что к ним можно было приблизиться. Пит схватил жердь и принялся разрывать их… Больше всего хотелось ему найти топор, жестяной котелок и что-нибудь съедобное. Но как он ни искал топора, найти не мог. Жестяные вещи развалились, конечно, на куски или расплавились. Зато в конце концов ему удалось вытащить черный обгорелый комок, величиною с кулак, издававший очень вкусный запах. Он тщательно очистил кусок от углей. Это оказались остатки ветчины. Пит набросился на свой завтрак с жадностью, которая была бы под стать голодному волку. Лишившись хижины, он стал еще больше похож на дикого зверя. Насытившись обгорелой ветчиной и утолив свою жажду снегом, растопленным в чашечке из березовой коры, он свернул одеяло, перебросил его через плечо и направился к юго-западу, где на расстоянии пятидесяти миль находился Конройский лагерь.

Только теперь начинал понимать Пит Ноэль, какие опасности предстояли ему. Он чувствовал себя беспомощным без своих лыж. Снег был мягкий и достигал трех-четырех футов глубины. За всю зиму не было ни оттепелей, ни сильного ветра, и снег не мог слежаться. Пройдя кое-как триста — четыреста шагов, Пит вынужден был остановиться и отдохнуть. Несмотря на жестокий холод, он скоро пропотел насквозь. После двух часов утомительной ходьбы мучительно захотелось пить. Ему не в чем было растопить снег. Но тут у него мелькнул в голове план, который наполнил его чувством благодарности к самому себе. Он развел костер, снял с шеи красный платок, наполнил его снегом и стал держать его над огнем. Когда снег несколько растаял, он выжал из платка воду. Увы! Вода оказалась очень мутной. С грустью вспомнил он, что платок этот не мылся с… нет, он не мог сказать, с которого времени. Но ему так хотелось пить, что он продолжал растапливать снег и выжимать воду до тех пор, пока она не сделалась чистой. Тогда он терпеливо утолил свою жажду. Затем выкурил три полных трубки крепкого, темного табаку, чтобы заглушить голод.

Весь этот тихий морозный день шел он вперед, останавливаясь иногда, чтобы потуже подтянуть свою охотничью сумку, и все время высматривая жадными глазами, нет ли где-нибудь дичи. Он надеялся встретить кролика или куропатку, или жирного дикобраза. Набей он себе желудок даже жилистым мясом какой-нибудь выдры, он и тогда считал бы себя человеком вполне счастливым. На закате солнца он вышел наконец на окраину обширной пустыни, облитой бледным золотом и пурпуром заходящего солнца. К востоку тянулись остатки низкого укрепления, много лет тому назад уничтоженного огнем и покрытого теперь разрозненной цепью валов. Это было начало великой степи. С глубоким неудовольствием и тревогой думал Пит Ноэль о том, что в этот длинный, утомительный день он прошел всего пятнадцать миль. А чувствовал он себя отчаянно голодным. Но он слишком устал, чтобы идти дальше в эту ночь. А так как пищи не было, лучше всего лечь спать. Он расшнуровал свои башмаки и из ремешков устроил на скорую руку ловушку для кролика. Кроличьи следы виднелись между елями. Затем возле сосен у опушки леса вырыл он себе руками глубокую канаву в снегу. На одном конце этой канавы он развел небольшой костер из хвороста и коры молодых березок, которую разрезал складным ножом. Он перемешал вместе сухие и зеленые ветки, зажег их, а сам расположился на другом конце канавы. Дно ее, в двух футах от огня, он выложил слоем сосновых веток, устроив себе сухую упругую постель в шесть дюймов толщины.

Пока он приготовлял себе постель, на пустыню спустилась зимняя звездная ночь. Все было тихо, только трещали изредка деревья да ласково шумел костер. Положив под голову большую связку сосновых ветвей, Пит закурил трубку, завернулся в одеяло и лег ногами к огню. Лежа на дне канавы, Пит Ноэль наслаждался трубкой и огнем и, не видя пустоты огромного безмолвного мира, смотрел на звезды и на верхушки хмурых горных сосен, подернутых красным отражением его костра. Он прекрасно знал дикую и беспощадную суровость пустыни. Он знал, как ужасен этот молчаливый враг, с которым он должен был меряться силами. Никакая особая опасность ему не угрожала. Он всегда старался приспособиться к природе и привык дружески относиться к ее стихийным силам. И вдруг они вооружились против него, не предупредив его об этом. Гнев его все увеличивался. Он начинал понимать, что попал в затруднительное положение. А наряду с гневом просыпался и неукротимый дух человека. Он сел, и глубокие глаза его с угрозой и вызовом всматривались в покрытое тьмою пространство. Он говорил себе, что вот что бы то ни стало победит противника. Сделав этот вызов, Пит Ноэль снова улегся и заснул.

По обычаю всех людей, зимующих в лесу, он просыпался каждый час и поправлял костер. Но к утру он так устал, что заснул непробудным сном. Когда он проснулся, костер уже погас. Белесоватое небо над ним подернуто было розоватой дымкой, и красноватый свет нежно горел между сосен. Края одеяла у самого лица его отвердели и покрылись льдом. Он грубо откинул их и сел, проклиная себя за то, что позволил погаснуть костру. Он осмотрел освещенную теперь пустыню. И вдруг сразу съежился, как бы желая скрыться. Глаза его загорелись, и он благословил свое счастье, погасившее его костер. Вдали, выделяясь темными огромными пятнами, двигалось среди валов большое стадо карибу^[1]. 

Притаившись в канаве, Пит свернул поспешно одеяло, привязал его себе на спину и, прорывая руками снег, пробрался осторожно к соснам. Как только он убедился, что его не видно, он вскочил на ноги, вытащил свои ремни из кроличьей ловушки и пустился в путь, стараясь идти как можно скорее.

Карибу — беспокойные и капризные животные. Они двигались к югу, должно быть, сами не зная зачем. Они шли по кряжу холмов. Пит догадался, что снег там был местами сметен, местами очень плотен от ветра. Они были далеко вне выстрела. Но он решил добраться к ним, несмотря на глубокий снег, и пустить в ход всю настойчивость свою и хитрость, хотя бы для этого ему пришлось ползти на руках и коленях.

Слабый, но резкий северо-западный ветер дул от человека к стаду. Но стадо находилось слишком далеко, чтобы заметить на снегу зловещее пятно и поднять тревогу. Пит заботился теперь о том, чтобы приблизиться к стаду на ружейный выстрел и не быть открытым. Охота так увлекла его, что он на время забыл свой голод. Но когда он вошел в лес, голод проснулся с новой силой. Он остановился, содрал кору с небольшой сломанной сосны и, отделив сладкую мякоть, которая лежит между корой и древесиной, съел ее. Он нарвал кроме того душистых почек, клал их целыми горстями в рот и, пожевав некоторое время, выплевывал оставшуюся твердую шелуху. Ему удалось наконец утолить свой голод. Желудок уже не требовал пищи, а спокойно ждал ее.

После двух часов утомительной ходьбы лес сделался реже, и начался подъем. Пит вышел на склон холма далеко позади стада и очутился теперь за ветром. Снег был здесь притоптан копытами карибу. Увидя кочку, Пит расчистил ее ногой и добрался до земли. Здесь он нашел то, чего желал — несколько пунцовых ягод грушицы, замерзших, правда, но свежих и сладких. Полгорсти этих ягод еще больше утолили его голод, и он быстро направился вдоль кряжа холмов, прячась за каждым бугорком. Увидя наконец нескольких карибу, отставших от стада, он присел к земле, как кошка, и перелез по другую сторону холма, чтобы лучше спрятаться.

Восточный склон холма был покрыт кустарником. Пит так быстро перебирался от одного куста к другому, что скоро должен был очутиться возле медленно движущегося стада. Через час он снова был на верхушке холма, закрытый низкими кустами можжевельника. Он взглянул сквозь кусты, держа ружье наготове. Лицо его омрачилось от горького разочарования: животные исчезли. Под влиянием какой-то непонятной причины — Пит был уверен, что не мог испугать их, — они были теперь вдали, на белой равнине, и шли к югу.

Пит крепко сжал челюсти. Голод и холод, соединившись вместе, сделались еще сильнее и теперь жестоко мучили его. Он хотел было перестать скрываться и бежать прямо по следам, протоптанным стадом. Но, подумав, он решил, что открыто бежать по следам слишком рискованно. Как ни тяжело карибу идти по глубокому, мягкому снегу, Пит знал, что под влиянием испуга они могут двигаться гораздо скорее, чем теперь. Только терпение могло дать ему возможность выиграть игру. Осторожно пробираясь от одного холмика к другому то на четвереньках, то пресмыкаясь, как змея, спустился он наконец к самой окраине равнины. Скрываться здесь не было возможности, а так как стадо все еще находилось вне выстрела, он смело вышел из-за рощи молодых деревьев и пустился по следам карибу. Животные заметили его, подняли вверх головы, вооруженные рогами, и с тревогой потянули в себя воздух. И все стадо, взрывая снежные облака, понеслось вперед так быстро, что Пит удивился. Недовольный, бежал он за ними.

Пит хотел догнать стадо во что бы то ни стало. Все мысли его, чувства, способности заняты были голодом и старанием не думать о нем. Час за часом нырял он в снегу. Он не замечал даже и того, что солнце уже не освещает равнины. Не замечал он и ветра, который дул ему прямо в лицо, усиливаясь с каждой минутой. И вот совершенно неожиданно на него налетел целый вихрь мелкого снега и точно ремнями захлестал его по лицу. Тут только поднял он глаза и увидел, что вся равнина скрыта клубящимися облаками снега, а ветер с угрозой и в то же время со скрытой насмешкой жалобно стонет кругом. Началась метель.

Снежная буря с таким бешенством налетела на Пита, с такою силою стиснула его в своих объятиях, что у него захватило на минуту дыхание. Явился новый противник, к борьбе с которым он не был подготовлен. Но он снова воспрянул духом и злобно взглянул в глаза буре. Голод, бурю, холод — он все поборет и выиграет. Опустив голову и прикрыв полой своего пальто рот, чтобы легче было дышать, он собрался с новыми силами и занырял еще быстрее прежнего.

Будь поблизости лес или заметь он вовремя приближающуюся бурю, он сразу стал бы искать убежища в лесу. Но он понял, что стадо несется все дальше в степь. Он находился в добрых двух милях от леса. При такой бешеной буре ему не выбиться на дорогу. Он надеялся только на следы карибу. Животные должны были или свалиться на снег, или добежать до лесу. В такую бурю ни одно животное, кроме человека, не может охотиться и искать следы. Карибу, несмотря на свою сметливость и опытность, забыли даже, что их преследуют. Пит может теперь подойти к ним, и они проведут его в лес. С гордостью и упорством думая о своем превосходстве над другими жителями пустыни, посылал он грозный вызов буре.

Проходили часы, но он упорно двигался вперед, придерживаясь следов скорее с помощью осязания, чем зрения, — так густо залеплял ему глаза снег. Мелкий снег прилипал к его ногам. Он чувствовал, что скоро упадет. Он шел все медленнее и медленнее. У него осталось только одно желание — идти вперед. И в то же время он начинал чувствовать всю прелесть возможности отказаться от этого. Он подумал уже о тепле и отдыхе, об освобождении от безумного ветра. Ведь он может зарыться глубоко в снег. Он знал хорошо, что куропатки зарываются в снег, когда мороз и буря становятся для них невыносимыми. Но разум остерегал его. Будь у него полный желудок и имей он пищу в карманах, он, быть может, и прибегнул бы к этой хитрой выдумке куропаток. Но теперь, голодный, изнеможенный, он знал, что если зароется в снег, то освободится от него только весною. Нет, он не станет прятаться от ветра. Он громко расхохотался и упорно продолжал двигаться вперед.

Вдруг он сразу остановился, чувствуя, что сердце его перестает биться. Он тщательно испробовал в нескольких местах снег — сначала ногой, затем руками. И наконец, повернувшись спиной к ветру, заткнул уши, чтобы не слышать дьявольского свиста и стенаний бури, стараясь припомнить, как и когда он потерял следы стада.

Ужасное сознание это заставило его очнуться. Он понял, как он потерял следы. Но где? Снег заметал следы до тех пор, пока они совсем не исчезли, а он все время шел прямо, подчиняясь давлению ветра. Карибу тем временем уклонились в сторону. В какую? Этого он не знал.

«Ну что ж, — подумал он, — пусть себе идут! Я и без них пойду вперед».

Еле держась на ногах, повернулся он снова к ветру и с трудом стал припоминать, где находится лес.

В конце концов ему удалось сообразить, куда идти. Он ясно представил себе темные сосны, огромным мысом врезавшиеся в обширную степь. Он осторожно поворачивался, пока не почувствовал, что ветер дует ему в левую щеку. Уверенный теперь, что стоит лицом к лесу, он снова двинулся вперед. Авось в лесу он встретит стадо. Стараясь еще раз забыть свой голод и усталость, он призвал всю силу своей воли, говоря, что там, где животные могут проложить себе путь, проложит и он. Силой и уменьем заставит он лес дать ему хоть немного пищи для поддержания жизни.

Полчаса почти двигался вперед Пит Ноэль, полный упорства. Когда же короткий северный день стал подходить к концу и тени начали сгущаться, упали и его силы. Он заметил, что спотыкается на каждом шагу, и старался придумать извинение такому замедлению. Несмотря на все усилия своей воли, он не мог отделаться от видений… густых, благодетельных лесов то с одной, то с другой стороны или тихого бревенчатого лагеря, полузасыпанного снегом, но с полосами света, вырывающегося из окон. Негодуя на себя, он встряхивался — и соблазнительные видения исчезали. Очнувшись от одного такого видения, он заметил, что потерял ружье. Оно пропало бесследно. Удар этот ошеломил его на несколько минут. Что ж, у него оставался еще нож. Нож важнее ружья. Он занырял вперед, еще раз придя в себя и стараясь бороться с судьбой.

Тени быстро сгущались и, войдя в союз с зловещей бурей, двинули со всех сторон странные, чудовищные образы. Пит Ноэль старательно распутывал эти видения. Но один из бредовых образов не повиновался ему. Пит уже собирался наброситься на привидение, когда оно вдруг фыркнуло и, подпрыгнув вверх, пустилось прочь. Все способности Пита пробудились в одну минуту, наполнив его восторгом и надеждой. То перескакивая с места на место, то погружаясь еще глубже в снег, следовал он за видением с ножом в руке. Огромный самец карибу, до половины погрузившийся в снег, несколько раз уклонялся от него. Когда же дикая борьба эта утомила его, он остановился вполоборота и одним рогом нанес сильный удар в левое плечо своего врага. Не обращая внимания на удар, Ноэль схватил карибу за левый рог и вонзил ему в горло нож.

Пит Ноэль терпеть не мог сырого мяса. Но теперь он боролся за свою жизнь. Он знал, что животное, которое находится у него в руках, может подкрепить его. Он отнял нож от горла и поднес его к сердцу карибу. Когда жизнь покинула животное, Пит подполз к нему и, как зверь, принялся пить теплую красную жидкость, которая текла из перерезанного горла. Напившись вдоволь, он почувствовал, как по всему телу его разливались постепенно тепло и сила. Он был сыт. Подкопав снег под трупом, он прилег возле него, чтобы отдохнуть и подумать.

Успокоенный, Пит завернулся в одеяло. Тут в нем заговорили чувства охотника. Со всех сторон слышалось при каждом порыве ветра то фырканье, то тяжелое дыханье. Он, оказалось, попал в самую середину утомленного стада. Ему представился случай вознаградить себя, хотя до некоторой степени, за потерю хижины и съестных припасов. Он мог убить несколько штук беспомощных животных, спрятать их в снегу и прийти за мясом, когда кончится метель. Мясо он продаст в ближайшее селенье.

Вытащив снова нож, он осторожно пополз туда, откуда слышалось тяжелое дыханье. Прежде чем он различил очертание животного среди непроницаемой тьмы, он был уже подле него. Протянутая рука его упала на тяжело вздымающийся бок.

Испуганное животное вскочило с громким фырканьем и пыталось убежать. Но, истощенное долгим переходом, почти сразу упало снова на снег, покоряясь неизвестному року, вынырнувшему среди бури из тьмы. Рука Пита опустилась снова на него, как только оно легло. Он чувствовал, как по телу животного пробегала дрожь от его прикосновения. Невольно принялся он гладить жесткую шерсть животного, тогда как изменница рука его все ближе и ближе подвигалась к его боку. Тяжелое дыханье сделалось более спокойным, фырканье прекратилось. Утомленное животное, видимо, успокоилось под влиянием этого тихого прикосновения.

Когда рука Пита добралась до самой шеи животного, он почувствовал вдруг мучительное сомнение. В другой руке у него был нож. Но что-то мешало ему воспользоваться им. Это было бы изменой. А между тем он потерпел страшный убыток, и сама судьба дает ему в руки вознаграждение за него. Он колебался, с нетерпением подбирая разные доказательства. И несмотря на это, он продолжал гладить крепкую, теплую, живую шею, и от этого прикосновения среди дикой тьмы между человеком и животным установилась дружба. Человек и животное находились в одном и том же положении и одинаково боролись за свое существование со слепым и грубым безумием бури. Ведь стадо спасло его. Ему следовало уплатить свой долг. Ласка, сначала ложная, превратилась в честную и искреннюю. Улыбаясь от смущения, Пит сложил нож и спрятал его обратно в карман.

Теперь он уже обеими руками гладил карибу, чесал ему за ушами и у основания рогов. Животному это очень нравилось. Только когда рука его коснулась длинной морды, карибу вздрогнул и фыркнул от испуга, почувствовав запах человека. Но Пит продолжал нежно держать его, и животное снова успокоилось. В конце концов Пит решил, что ему здесь лучше всего провести ночь или пока успокоится буря, согреваясь подле этого мирного и покоренного им животного. Он вырыл яму в снегу, завернулся в одеяло и, прижавшись ближе к карибу, спокойно и доверчиво уснул.

Чувствуя близость живого существа, Ноэль спокойно спал, не обращая внимания на шум бури. Его разбудило наконец движение под самым его боком. Он проснулся и увидел, что странный товарищ его вскочил и убежал. Буря стихла. Небо над ним было сплошь усеяно звездами. Кругом двигалось стадо, пыхтя, откашливаясь и фыркая. Вскоре Пит остался один. Начинало уже светать. Мороз стал еще сильнее. Прозрачный воздух был полон изморозью. Пит встал и взглянул на восток, вслед за стадом. И сердце его забилось от радости. В полумиле от него, подымаясь прямо кверху, выделялся на бледно-шафранном фоне востока серебристо-желтоватый столб дыма. Дым этот, говорил ему опытный глаз его, выходил из печной трубы. Он догадался, что дровосеки из Оттакунзиса перекочевали ближе к нему.

Домик под водой

I

Глухой треск, раздавшийся где-то вдали, нарушил безмолвие лунной ночи. Бой поднял глаза и сквозь прозрачную пелену дыма, подымавшегося над горевшим костром, взглянул на Джеба Смита. Джеб сидел с другой стороны костра и задумчиво курил трубку. Заметив вопросительный взгляд Боя, Джеб сказал:

— Свалилось старое дерево.

И снова погрузился в созерцание догоравшего костра.

Бой, как все лесные охотники, становился молчаливым и сосредоточенным, едва попадал в лес. Он ничего не ответил Джебу, но молча и с недоверчивой улыбкой взглянул на его бледное, худощавое лицо.

Полная тишина, царившая в течение пяти минут после того, как замер раздавшийся вдали треск, была так торжественна, что, казалось, никакие звуки не могли снова нарушить ее. Тихое, едва слышное журчанье реки придавало еще больше торжественности этой тишине. Джеб и Бой не проронили ни одного слова с тех пор, как кончили обедать. Из-за низких поросших соснами гор выглянула луна, а они все еще молчали, задумчиво наблюдая, как постепенно догорал костер. Сучья тем временем перегорели и развалились. Джеб выколотил трубку, встал, потянулся и сказал:

— Пора спать.

— Тебе, пожалуй, пора, Джеб, — ответил Бой, тоже вставая и затягивая пояс, — а я хочу видеть все, что только можно видеть. Ночь — такое время, когда в лесу много чего увидеть можно.

Джеб что-то пробормотал про себя и развернул одеяло.

— Не забудь только, пожалуйста, вернуться к завтраку.

Джеб всегда смотрел на Боя, как на очень искусного охотника, которого, по его мнению, портили глупые детские взгляды. Бой страстно любил лес и всех его обитателей. По его мнению, Джеб неверно объяснил, почему упало дерево. Он знал, что нигде в окрестностях не было лучшего охотника, чем Джеб Смит, но он знал также, что Джеб в лесу ничем не интересуется, кроме охоты и рубки дров. Теперь он был только дровосеком и, по местному выражению, исполнял обязанности «древоискателя», то есть ходил по уединенным, глухим местам непроходимых и мало известных лесов и искал лучшие сосны и ели, чтобы срубить их зимой. Мысли его ничем не были заняты, кроме деревьев, годных для сруба. Бой сопровождал его во всех этих похождениях и был для него весьма ценным спутником, несмотря на свою молодость и на разницу их взглядов, а также на то, что путешествовал с совершенно другой целью. Область, которую они осматривали, почти не была еще исследована. А между тем носились слухи, будто в ней множество озер и рек, где в былое время индейцы устраивали охоту на бобров.

Когда треск падающего дерева нарушил тишину ночи, Бой подумал: «Это работают бобры». Он ничего не сказал об этом Джебу, зная, что Джеб также интересуется бобрами. А между тем Бой давно уже решил охотиться на бобров без посторонней помощи. Бесшумно, как рысь, благодаря индейским сапогам с мягкими подошвами, двигался он вперед и перешел речку, узкое русло которой было покрыто камнями и сланцевыми плитами. Пройдя около полумили, Бой вышел на небольшое болото, в конце которого находилась низкая плотина, а за нею пруд, как зеркало блестевший при лунном свете.

Бой остановился, и сердце его затрепетало от волнения и восторга. Он читал много книг, неоднократно разговаривал с охотниками и сразу догадался, что плотина построена бобрами. На сверкающей поверхности воды он увидел маленький поросший травой островок с низкой куполообразной и покрытой сучьями насыпью. Да, это был, без сомнения, бобровый домик. Он видел его в первый раз в своей жизни и с восторгом смотрел на него, не двигаясь с места. Повыше пруда, у самого почти берега его, он увидел вторую куполообразную постройку. Она была шире, не так аккуратно сделана и походила скорее на кучу палок. Пруд занимал порядочное пространство, и бобрам в нем было просторно.

На зеркальной поверхности воды, по самой середине пруда, он заметил вдруг какой-то темный движущийся предмет. Горя нетерпением узнать, в чем дело, Бой бесшумно шел вперед, пока не очутился в тридцати футах от плотины, откуда ему удобнее было наблюдать за происходившим. Движущееся темное пятно оказалось головой бобра. Маленький пловец тащил ветку, покрытую листьями.

Бой хотел теперь найти такое место вблизи плотины, где он мог бы притаиться и следить за работой жителей озера. Он полз, совсем почти припав к земле (плотина была не выше трех футов), и находился уже в шести — восьми футах от плотины, когда до чуткого и привычного слуха его донесся тихий плеск воды по другую ее сторону. Мгновенно превратился он в неподвижную статую и открыл рот. Дыхание его почти остановилось, и он сам даже не чувствовал его. Прошла еще минута, и над окраиной плотины, в десяти футах от него, показалась голова бобра. Зверек смотрел прямо на него.

Бобр держал во рту ветку ольхи, которую нес с собою для починки плотины. Одежда на Бое была серая, и он надеялся, что бобр примет его за один из серых суковатых пней, разбросанных ниже плотины по всему открытому пространству. Он читал, что бобры очень близоруки. Авось они не увидят его, несмотря на то, что он находится вблизи плотины, а луна сияет так ярко, что он ясно различает большие удивленные глаза зверька. Рассказ о близорукости оказался не преувеличенным. Бой видел, как сомнение в глазах бобра перешло постепенно в полную доверчивость. Маленький зверек решил, очевидно, что странная серая фигура — просто пень. Искусный строитель взобрался спокойно на верхушку плотины, таща за собой широкий и безволосый хвост, внимательно окинул взглядом всю плотину, как бы решая вопрос, в каком месте может лучше всего пригодиться принесенная им ветка. Бой надеялся уже, что сейчас увидит работу этих чудесных архитекторов. Но тут вдруг треснула веточка у него под ногами.

Треск этот был так слаб, что Бой еле расслышал его. Но для чувствительных ушей бобра такого треска было достаточно. Бобр понял, что близко опасность. Он выпустил изо рта ветку и с быстротою молнии нырнул в воду. И не успел Бой вскочить на ноги, как бобр уже исчез. Слышно было только, как его широкий и плоский хвост шлепал по воде с такою силою, что удары, громкие, словно пистолетные выстрелы, разносились по всему пруду. В ответ на них донеслось с верхней окраины пруда четыре или пять таких же ударов, и затем все погрузилось в полное безмолвие. Бой понял, что в эту ночь ему не удастся больше наблюдать за работой маленьких обитателей домика под водой. Взобравшись на твердую поверхность плотины и внимательно осмотрев пруд, он удостоверился, что здесь, кроме виденных им уже двух хаток, ничего нет больше. Он горел нетерпением осмотреть все берега пруда, но сдержал себя и решительно направился обратно в лагерь, строя по дороге самые заманчивые планы на следующий день.

II

Только утром во время завтрака, когда над рекой носился еще туман и от горевшего костра распространялось приятное тепло, Бой объявил о своей находке.

Джеб, само собою разумеется, ни о чем не спрашивал. По понятиям охотников и дровосеков задавать вопросы в таких случаях считается неприличным. Прошло несколько минут, и наконец Бой, продолжая уплетать жареную форель, сказал:

— Треск, который мы слышали вчера вечером, Джеб, происходил не от того, что свалилось старое дерево.

Охотник сидел несколько минут задумавшись и, решив наконец, что авторитету его нанесен удар, сказал насмешливо:

— Конечно, это было не дерево. Мне просто хотелось спать, и я нарочно отвечал так, чтобы отделаться от дальнейших вопросов. Я сразу догадался, что тут замешаны бобры.

— Да, Джеб, — отвечал Бой, — это были бобры. Я нашел большой бобровый пруд по ту сторону реки… и на пруду там два больших бобровых дома. Я нашел этот пруд и объявляю его своим… Прошу не ставить там никаких капканов. Это мои бобры, Джеб, и я запрещаю их ловить!

— Не знаю, как посмотрит закон на твое запрещение, — сухо ответил Джеб, снимая со сковороды ломоть жареной ветчины. — Но я, конечно, приму его во внимание. Полагаю, что охотники, которые ходят на промысел зимою, примут его также во внимание, если я скажу им, что пруд этот принадлежит тебе. Вчера я наткнулся на три таких пруда, когда бродил вокруг нашего лагеря. Мы, я думаю, можем смело отказаться от шестнадцати — двадцати бобров в «пруду Боя».

Бой улыбнулся и вспыхнул от удовольствия, услышав, что Джеб назвал пруд его именем. Он знал, что название это навсегда останется за прудом и будет даже занесено на карту, ибо дровосеки крепко держатся своих традиций и никогда не уклоняются от принятых ими раз навсегда правил.

— Спасибо, Джеб! — сказал он. — Как ты узнал, однако, что в моем пруде шестнадцать — двадцать бобров?

— Ты сказал мне, что там два дома, — ответил охотник. — Мы считаем всегда по восьми — десяти бобров на каждый дом: два старых бобра, четыре молодых, не способных еще построить собственное жилье, и три или четыре детеныша, родившихся весною. Бобры — хорошие родители, и вся семья живет вместе, пока самые маленькие нуждаются в поддержке. Пора идти однако! Вернусь в полдень к обеду.

Он взял топор и пошел на юго-запад. День тому назад он набрел на новую долину и шел теперь ее осматривать.

Оставшись один, Бой поспешно привел в порядок весь лагерь: он сложил одеяла, вымыл посуду и погасил костер. Затем он взял маленькую винтовку, которую всегда носил с собою, хотя редко стрелял из нее, и направился к своему бобровому пруду.

Он знал, что бобры работают на поверхности воды обычно ночью, и не надеялся увидеть их при дневном свете. И все-таки он подходил к плотине с большой осторожностью. Долгая жизнь в лесу приучает к осторожности. Благодаря этой привычке он часто застигал обитателей лесов врасплох, тогда как для других, более шумных посетителей, леса были лишены всякой жизни. Наблюдая дикую природу, он пришел к тому заключению, что все ее дикие обитатели никогда не делают того, чего от них ждут, а, напротив, находят как бы удовольствие расстраивать все предположения натуралистов.

Он вышел на открытое место и взглянул на плотину. Но все было тихо и спокойно. Плотины и бобровые домики показались ему при свете солнца больше и внушительнее, чем ночью. Нигде кругом пруда незаметно было ни малейших признаков жизни. Только рыболов-орел парил над прудом с опущенной вниз головой и высматривал, не всплывет ли наверх какая-нибудь форель или бычок-голован.

Подражая диким зверям, Бой несколько минут стоял неподвижно в кустах, прежде чем решил выйти на открытое место. Но, ничего не дождавшись, он наконец вышел из кустов. Вдруг он услышал какое-то движение в реке и поспешно присел на корточки.

Бой сидел, не поворачивая даже головы. Спустя минуту мимо него скользнула бурая гибкая выдра. Она тихонько подкрадывалась к пруду.

Выдра пробиралась вперед с необыкновенной осторожностью, осматриваясь по сторонам и замечая, по-видимому, до мельчайших подробностей все, что ей попадалось на глаза. Возле плотины она остановилась и принялась осматривать ее с таким видом, как будто бы никогда еще не бывала здесь. Это сразу бросилось в глаза Бою, и он пришел к заключению, что она незнакома с этой местностью и перекочевала сюда из Оттан-фуша, который находился на пятнадцать миль дальше к югу. Оттуда ее вытеснили, вероятно, дровосеки, устроившие там громадный лагерь. Бурая путешественница была здесь, очевидно, впервые. В ней незаметно было ни уверенности, ни деловитости, которые бывают у диких зверей, кочующих по хорошо известной местности.

Осторожно прокралась она вдоль всей плотины и, обнюхав каждый ручеек, текущий через нее, осталась, по-видимому, довольна тем, что плотина оказалась похожей на все бобровые плотины. Она вскарабкалась на нее и долго смотрела в воду. Не заметив ничего необычайного, она нырнула в том месте у плотины, где, по мнению Боя, была самая глубокая часть пруда. Выдра направилась прямо к проливу, от начала которого оставалось двадцать пять — тридцать сажен до главного строения бобров на островке. Не успела она скрыться под водой, как Бой поспешно взобрался на плотину и, прикрыв глаза ладонью, стал смотреть на воду. Ему хотелось видеть, как она плывет.

Минуты две, по крайней мере, не замечал он выдры. Наконец поверхность воды против главного строения бобров покрылась зыбью, разошлась кружками и заволновалась. Вслед за этим показалась выдра, чем-то, по-видимому, взволнованная, и тотчас нырнула обратно в воду. Не успела она скрыться, как на поверхности пруда показалась голова большого бобра и жадно потянула воздух. В том месте, где ныряли бобр и выдра, вода волновалась так, как будто кипела. Бой пришел в неописуемое волнение, предчувствуя зрелище нового и невиданного им сражения, и едва не потерял равновесия, стоя на верхушке плотины. Прошло несколько минут, и противники снова показались на поверхности воды. Они бешено дрались, сцепившись друг с другом. Вслед за ними из воды вынырнул второй бобр, поменьше первого, и набросился на выдру. Ясно было, что нападающей стороной были бобры. Все симпатии Боя перешли на сторону выдры, которая безуспешно пыталась удрать с поля битвы. Была минута, когда Бой в пылу негодования собирался уже поднять ружье, чтобы убить меньшего бобра и тем уравновесить борьбу. Но тут он вспомнил, что принял бобров под свое покровительство, и нашел поэтому неудобным вступать в союз с их врагами. Выдра первая нарушила чужие права, и бобры имели полное основание отстаивать принадлежащий им пруд. Он вспомнил, как старый индеец рассказывал ему однажды, что между бобром и выдрой идет спокон веку кровная вражда. Мог ли он знать, каков будет исход борьбы? Он опустил ружье и продолжал смотреть, затаив дыхание.

Скоро он увидел, что выдра сама могла позаботиться о себе. Она высунула наполовину из воды свое гибкое змееобразное тело и, набросившись на меньшего бобра, крепко схватила его зубами позади уха. Бобр употреблял неимоверные усилия, чтобы освободиться от этих крепких зубов, но выдра не выпускала своей жертвы и трясла ее, как собаки-крысоловки трясут крыс, не обращая никакого внимания на нападения другого бобра. Пруд пришел в такое волнение, что вода плескалась через край плотины, доходила до ног Боя, стоявшего на ее верхушке и заливала золотисто-зеленую траву вокруг домика на острове. Нет сомнения, что все жители пруда следили за ходом битвы с таким же вниманием, как и Бой, который нигде не видел однако зрителей, державшихся, надо полагать, под прикрытием водяных осок и кувшинок.

Меньший бобр судорожно забарахтался в воде, затем вытянулся и, перевернувшись брюхом вверх, стал опускаться на дно. Выдра в ту же минуту разжала зубы и выпустила его. Затем она вырвалась от второго и более опасного противника и, как безумная, пустилась плыть к ближайшему берегу. Оставшийся в живых, но, очевидно, раненый бобр не пытался преследовать побежденного врага. Он поплыл медленно к домику на острове и скрылся там. Выдра тем временем успела вскарабкаться на берег. Блестящая бурая шерсть ее была взъерошена и покрыта кровью. Но Бой видел, что раны ее не смертельны. Выдра повернулась в сторону домика и несколько секунд смотрела на него, как бы не желая уходить, но затем свернула в чащу деревьев, отправляясь, надо полагать, на поиски более гостеприимных вод. Видя, как она уходила, раненая и отвергнутая, Бой понял в первый раз, почему дикие звери так злобно относятся к незнакомцам. Они, как и люди, признают права первенства на владение землей.

Когда волнение Боя несколько улеглось, он тотчас же занялся осмотром плотины. Он знал, что присутствие его должно быть известно бобрам и они постараются не попадаться ему на глаза. Поэтому он считал лишним скрываться далее. Он прошел вдоль всей плотины и увидел, что она имеет около ста футов длины. Высота ее в середине доходила до трех футов, а к краям постепенно понижалась и кончалась на одном уровне с берегом. Основание плотины, насколько он мог судить по первому взгляду, имело в толщину двенадцать футов, причем верхняя часть ее шла несколько более наклонно, чем нижняя. Вся плотина вместе со сваями, ветками, камнями и землею представляла весьма прочную и выносливую постройку. Верхушка ее, имевшая не более полутора футов ширины, была мягче основания. Для чего это было сделано, Бой не мог определить. Присмотревшись внимательнее, он заметил, что в плотине не было никакого приспособления для стока воды, поверхность которой находилась на три-четыре фута ниже верхушки плотины. Вода на этом уровне свободно проходила через плотно, но не густо сплетенную ткань из веток и прутьев. Сила течения была здесь так ничтожна, что не могла разрушить постройку. Вода проходила с легким журчанием через всю нижнюю часть ее, изливаясь затем снова в реку, которая, искрясь и сверкая на солнце, направлялась к морю.

Наружная сторона верхней части основания была сплошь вымазана глиной, так что не было видно ее внутреннего строения. Местами торчали из нее концы молодых деревьев толщиной в три дюйма. Значит, фундамент построен прочно. Но нижняя часть этого фундамента состояла из невероятного сплетения веток и прутьев, которые, казалось, были набросаны как попало. Бой убедился однако, что все они так плотно сплетены между собой, что их трудно разъединить. Чем больше присматривался он к постройке, тем больше он удивлялся уму строителей.

Но высшим доказательством инженерных способностей обитателей пруда служило направление постройки. В самом начале ее и конце, где вода была мелкая и во время ветра сравнительно покойная, плотина шла в прямом направлении. Но там, где она пересекала более глубокую воду, она круто изгибалась, что давало ей возможность выдерживать напор сильного течения. Несколько минут простоял Бой, не спуская глаз с этого изгиба. Затем взглянул на солнце. Близился полдень. Он почтительно снял шапку перед домиком и поспешно направился к лагерю.

 III

Тем временем в темной комнате и длинных тусклых коридорах домика под водой происходило страшное волнение. Битва с выдрой была ужасным происшествием в жизни его трудолюбивых и любящих порядок обитателей. Но еще несравненно ужаснее этой битвы казалось им всем, кроме бобра, зализывавшего в это время свои раны, присутствие человека, который вздумал нарушить их уединение. Человек для них давно уж отошел в область смутных, но тревожных преданий. Его появление вчера и сегодня привело их в ужас. Увидя Боя, который стоял на верхушке плотины и прохаживался по ней взад и вперед, осматривая ее с таким зловещим видом, как будто собирался разрушить всю постройку, они решили, что появление его сулит им в будухцем неизбежные бедствия. Когда он ушел и скрылся из виду, все бобры, не только из главного дома, но также из хижины на берегу, бросились к плотине и, не высовывая головы на поверхность воды, занялись осмотром постройки, от которой зависела их общая судьба. Один за другим поплыли они затем вниз по течению и, осмотрев внимательно всю поверхность воды, вернулись в том же порядке обратно.

Не было с ними только большого бобра, который участвовал в поединке с выдрой. Не будь Боя, он вылез бы на сухую траву и, греясь на солнце, вылизал бы все свои раны. Но теперь он не решался выходить на берег. Любовь к чистоте была так велика, что его возмущала необходимость идти в дом с кровоточащими ранами. Но ему ничего больше не оставалось делать. Он был главой семьи, и никто не смел противоречить ему. Он нырнул и юркнул в самую маленькую дверь домика, поднялся по извилистому крутому коридору и свернулся клубочком на сухой траве в углу темной уединенной комнаты. Все тело его было покрыто страшными ранами, из которых, впрочем, ни одна не была смертельной. Он знал, что скоро поправится. У него не было предчувствия смерти, которое заставляет больное животное отказаться от своих прав и уйти прочь, чтобы приготовиться к последней великой борьбе.

Комната, где лежал больной бобр, не отличалась ни просторностью, ни особенно хорошей вентиляцией, но зато во всех других отношениях была отлично приспособлена для нужд ее обитателей. Сквозь пористый, толщиной в три фута потолок, сложенный из торфа и прутьев, проникало много воздуха, но мало света. Бобры не очень заботились о свете. Уши и носы были для них важнее, чем глаза. Пол комнаты занимал пространство в пять футов ширины и шесть с половиною футов длины, а высота ее была не более восемнадцати дюймов. Пол этого уютного убежища отстоял всего на пять дюймов от уровня воды в коридорах, которые вели к этой комнате. Но тем не менее комната была так искусно устроена, что в ней никогда не чувствовалось сырости. Все было чисто и уютно. Чисты были также и постели из свежей сухой травы, устроенные вдоль стен.

Из этой комнаты, где жила, спала и обедала семья бобров, шли два коридора, которые сообщались с внешним миром. Оба они находились под крышей и кончались отверстием, выходившим в пруд, где глубина воды была значительно больше трех футов. Один из этих коридоров имел два фута ширины и шел совсем прямо, подымаясь постепенно кверху. Обитатели дома носили через этот коридор съестные припасы, состоящие из веток ивы, березы и тополя. Очистив ветки от коры, составлявшей главную пищу бобров, они вытаскивали их и употребляли наисправление плотины. Второй коридор был приспособлен исключительно для бегства в случае опасности, угрожающей со стороны крыши. Он был почти так же широк, как и первый, но гораздо короче и круче. Выходы из обоих коридоров находились глубоко под водою. Даже в зимние морозы эти выходы оставались под водою, как бы ни был толст ледяной покров. По соседству с домиком было много подземных ключей, которые пробивались сквозь почву и смягчали температуру воды. И толщина льда, даже в самые сильные морозы, не достигала больше полутора футов, тогда как в больших озерах этой же области толщина его была иной раз свыше трех футов.

В то время как раненый бобр лежал на постели и зализывал свои раны, в комнату вошли два других члена семьи и подошли к нему. Бобр дал им понять, что присутствие их здесь излишне, и потому они поспешили удалиться, избрав для этого различные выходы. Один из них выплыл к травянистой окраине пролива и под прикрытием водорослей высунул голову на поверхность воды. Прислушавшись, он улегся среди высокой травы и, скрытый там от всего мира, даже от парящего вверху ястреба, принялся глодать кору. Второй, более трудолюбивый, поплыл к верхней части пруда, где, как он знал, было достаточно работы.

Зеркальная поверхность воды казалась совершенно спокойной, а между тем под нею кипела жизнь. То и дело покрывалась она мягкой зыбью, которая расходилась спиральными кругами. И в центре круга показывался на секунду маленький черный носик. Случайный зритель сказал бы, что это рыба, которая старается поймать муху. Но на самом деле это были бобры, не решавшиеся вылезти из воды. Они боялись Боя и высовывали только свой нос, чтобы подышать чистым воздухом. Они были уверены, что он не ушел, а прячется где-нибудь, выжидая случая, чтобы наброситься на них.

Все эти бобры были обитатели домика под водой. Обитатели другого домика на берегу, которые также интересовались утренними событиями, но не принимали в них участия, отдыхали в своем уютном помещении, выжидая благоприятного случая, когда можно будет выйти по делам. Одни из них спали, другие глодали кору молодых веточек ивы в просторной комнате дома. Остальные скрывались в более глубоких и тайных убежищах на берегу. Норы эти сообщались с главным домом при посредстве двух широких туннелей, наполненных водой. Обе семьи жили вполне независимо друг от друга, но совместно чинили плотину, одинаково необходимую всем.

Под водой свет осеннего безоблачного солнца казался то красновато-золотым, то прозрачным, как кристалл, то подернутым тоненькими полосками, дрожащими на дне пруда, когда налетавший внезапно ветерок бороздил поверхность воды. До постройки плотины пруд около русла имел всего три-четыре фута глубины. Чем дальше от реки, тем он становился мельче. А у болотистых берегов пруд был не глубже пятнадцати дюймов. Трудолюбивые строители углубили его и очистили от травы, корней, глины и камней, которые пошли на расширение и укрепление плотины. Корни трав, густо переплетенные между собою и скрепленные затем глиною, считались лучшим материалом для работы. В этом бобры сходились с людьми древности, которые, делая кирпич, примешивали к глине солому.

Бобры, плавая среди блещущего золотом подводного мира, передвигались с помощью сильных задних лап, которые, словно клинья, прорезывали воду. Маленькие передние лапки они складывали под подбородком, зато широкие плоские и безволосые хвосты свои они вытягивали, чтобы в случае надобности вертеть ими наподобие сильных пароходных винтов. Два бобра случайно нашли тело своего сородича, убитого выдрой. Они прекрасно знали, что присутствие трупа в воде запрещается законами их племени. Труп, разлагаясь, отравляет воду. Без всяких излишних церемоний они стащили своего погибшего товарища к берегу и оставили его у самой окраины пруда, где вода имела не более восьми — десяти дюймов глубины. Они собирались, очевидно, с наступлением ночи выбросить его подальше на берег. На берегу его быстро уничтожит какой-нибудь голодный ночной бродяга.

Трудолюбивый бобр, который так поспешно удалился от своего разгневанного раненого вождя, пробрался тем временем к самой верхней части пруда. Здесь он вошел в небольшой канал, который начинался от пруда и по прямой линии прорезывал поросшую травой пустошь, направляясь к лесистому откосу. Откос этот находился в пятидесяти саженях от пруда. Канал, имевший два с половиной фута глубины и столько же ширины, был похож на каналы, сделанные человеческими руками. А между тем вырытая из него земля лежала не с одной стороны его, как у каналов, созданных людьми, а с обеих сторон. Канал этот был вырыт не нынешним летом. Стенки у канала поросли сорными травами и водорослями, которые почти скрывали его от посторонних взоров. Пользуясь этим прикрытием, бобр выплыл на поверхность и бесшумно продолжал свой путь, держа голову над водой.

У подошвы горы канал круто поворачивал влево и шел дальше, огибая горный кряж. По всему видно было, что эта часть канала вырыта не так давно. Стены здесь были сырые и тинистые, а по обе стороны тянулись холмики свежей земли и корней. Бобр двигался вперед очень осторожно и поводил ноздрями, нюхая, не пахнет ли в воздухе опасностью. Через двадцать — тридцать сажен канал оканчивался. Тут среди грязи и воды бобр застал одного из своих товарищей, усердно занятого работой. Надо было как можно скорее окончить постройку канала — ведь приближалась зима.

Канал этот строился для доставки новых съестных припасов. Кормовые деревья, находившиеся возле пруда, давно уже были использованы. Прямой канал, перерезывавший травянистую пустошь у подошвы горного кряжа, был путь в новую область, богатую березой и тополем. Тащить деревья по неровному склону горного кряжа было гораздо труднее, нежели скатывать их вниз. Поэтому бобры проложили свой канал параллельно горам. Каждый фут нового канала мог принести множество съестных припасов, к которым нельзя было добраться иным способом.

Оба бобра работали рядом, но независимо друг от друга. Густой дерн они обгрызали зубами так же чисто, как землекопы заступами. Передними лапами они отламывали куски земли. Эти куски, придерживая подбородком, они выносили наверх и сваливали на траву у самого края. Каждую почти минуту один из них прекращал работу и, высунув голову из канала, осматривался кругом, нюхал воздух, прислушивался. Затем принимался за работу с таким рвением, как будто от этого зависело счастье и будущее всего пруда. Канал удлинился после получасовой работы на целых восемь дюймов. Бурые землекопы прекратили работу, чтобы отдохнуть и погрызть сочных корней. И вдруг в ту самую минуту, когда они ели и были, по-видимому, совершенно поглощены этим занятием, среди берез, растущих на склоне, послышался какой-то треск. Не прошло и полсекунды, как бобры скрылись под водою, оставив на ее поверхности грязноватую пену, которая потянулась вниз по каналу.

IV

Когда Бой спустился ползком по склону горы и увидел, что вода в канале грязная и покрыта пеной, он понял, что пропустил удобный случай проследить за земляными работами бобров. Это его огорчило, но он утешал себя тем, что ему все же удалось видеть в действительности один, из тех каналов, в существовании которых многие сомневались. Он знал, что может превзойти бобров в осторожности и наблюдательности, и решил каждую ночь лежать на этом склоне возле канала. Он будет так осторожен, что бобры никогда его не заметят.

Поломанные деревья ясно указывали, для какой цели предназначался этот канал. Поразительно трудолюбие, с которым маленькие обитатели пруда заранее готовились к сбору съестных припасов на зиму. Они рано начали собирать припасы, и Бой решил, что зима будет ранняя и суровая. Он нашел сваленные деревья самой разной величины. И все они были уже без веток. Кроме двух-трех берез, срубленных, очевидно, молодыми бобрами, которые были еще неопытны в своем искусстве, все деревья были свалены в сторону воды.

Это уменьшало расстояние между ветвями и бобровым домиком. У самого почти канала он нашел дерево, падение которого они вместе с Джебом слышали накануне вечером. Это была высокая тонкая береза. Ее перегрызли на высоте пятнадцати дюймов от земли. Порез был совсем еще свежий и полный сока. Половина веток была отрезана и очищена от коры. Бобры, встревоженные появлением Боя у плотины, принялись ночью снова за работу. Множество мелких веток с самой верхушки дерева они успели уже стащить к окраине канала. Бою было известно из рассказов лесных охотников, что мелкие ветки сваливаются в огромную кучу посреди русла реки, выше плотины, чтобы уменьшить силу течения. Они служат кроме того для пополнения съестных припасов в течение зимы.

Неподалеку от березы Бой нашел другое дерево, подрезанное наполовину, и дал себе клятву высмотреть в эту ночь окончание работы. Надрез был сделан аккуратно кругом всего ствола. Но со стороны воды он был глубже. В ширину надрез этот был уже надреза, сделанного хорошим топором дровосека, так как зубы бобра режут ровнее, чем топор. Среди корней этого дерева валялись щепки длиною в восемь дюймов. Бой никак не мог себе представить, каким образом бобры умудряются откалывать такие щепки, какие может отколоть только топор.

Два часа осматривал Бой работы искусных дровосеков и следы, оставленные сучьями, которые тащили к воде. Он изучал способ рытья канала. Опасаясь, однако, что маленькие жители пруда, нервные и чуткие, могут, напугавшись, не прийти работать в эту ночь, он поспешно поднялся по склону горы и направился обратно в лагерь. Он решил выспаться хорошенько днем, чтобы быть ночью бодрым и свежим.

В этот вечер Джеб Смит, сидя за ужином у костра и глядя на леса, залитые волшебными, серебристыми лучами месяца, все больше и больше заражался охватившим Боя энтузиазмом. Описание вырытого канала и плотины, а главное, борьбы выдры с бобрами, пробудили в нем пылкое желание посмотреть на чудесных маленьких инженеров другими глазами, чем привыкли на них смотреть охотники. Слушая подробности, которые Бой передавал ему с замечательной точностью, он становился все более внимательным и терял постепенно присущий всякому охотнику равнодушный и полупрезрительный вид. Он забыл даже о сне и, набив табаком трубку, продолжал слушать, не спуская глаз с лица своего молодого товарища.

Бой встал наконец и взял ружье.

— Надо спешить, не то я не успею вовремя спрятаться, — сказал он. — Спокойной ночи, Джеб! Я вернусь, должно быть, не раньше утра.

Охотник несколько секунд молча потирал свой щетинистый подбородок и наконец сказал с беззаботным видом, стараясь скрыть свое смущение.

— Бобры твои, по-видимому, очень занятные твари. Не пойти ли, черт возьми, и мне с тобой… последить за ними сегодня ночью!

В глубине души Бой был очень доволен переменой в Джебе, но взглянул на него с некоторым сомнением. Он не был уверен в его способности сидеть терпеливо и, забыв самого себя, следить за происходящим. А ведь без этого ничего не заметишь.

— Видишь ли, Джеб, — отвечал он нерешительно, — я всегда рад, как тебе известно, твоему обществу. Мне будет вдвое веселее с тобой. Но будет ли это тебе так интересно, как мне? Уверен ли ты, что в состоянии будешь просидеть долго и спокойно, не двигаясь?

Джеб мог бы рассердиться на такое недоверие Боя, не знай он хорошо, что Бой счастлив взять его в спутники. Впрочем, сомнение в его терпении все же немного покоробило старого охотника.

— Не приходилось мне, что ли, сидеть по целым часам в болоте, не шевеля пальцем, когда я поджидал гуся? — спросил он. — Не подкрадывался разве я никогда к оленю и не лежал тихо, чтобы одурачить медведя?

Боя насмешил такой неожиданный взрыв негодования со стороны всегда молчаливого Джеба, обычно полного сознания собственного достоинства.

— Ты прав, Джеб! — сказал он. — Не отрицаю, ты можешь сидеть тихо. Предоставь мне только права начальника на эту ночь. Так мне хочется.

— Ладно, — ответил охотник. — Тины в рот наберу, если желаешь. Мне хотелось бы только захватить с собой кусок холодной ветчины, если ты ничего не будешь иметь против.

Джеб покорно последовал за Боем, который направился по тропинке к лесу, освещенному призрачным лунным светом. Бесшумно, словно призраки, двигались они вперед, ступая осторожно, как рыси или олени. Бой старался держаться подальше от реки и направился по склону горы, чтобы не тревожить бдительных часовых. Спускаясь по другой стороне горы и приближаясь к верхней части канала, они удвоили осторожность и пошли медленнее, стараясь избегать освещенных луною мест. Легкий, почти незаметный ветерок дул с травянистой пустоши прямо им в лицо, принося с собой запах свежевырытой земли. Но вот Бой опустился в траву и лег на живот. Джеб с благоговением последовал его примеру. Пятьдесят сажен проползли они и очутились наконец в молодой сосновой роще. Вглядываясь в промежутки между стволами, они ясно увидели верхнюю часть канала и деревья, на которых бобры сделали недавно надрезы.

Все было тихо в воде и среди деревьев, залитых таинственным серебристым светом осенней луны. Все кругом казалось призрачным, все словно готово было расплыться при малейшем движении или дыхании. Прошло минут десять, и с языка Джеба готово уже было сорваться восклицание: «Даром сюда притащились!» Но, вспомнив вовремя замечание Боя, он поспешил сдержать себя. Спустя минуту он услышал слабое журчанье и бульканье воды и очень был рад, что промолчал. Еще минута, и у самой окраины канала показались очертания бобра, казавшегося серым при свете луны. Несколько минут стоял он неподвижно на задних лапах, ушами, глазами и носом исследуя безмолвную тишину ночи. Довольный тем, что нигде не видно опасности, бобр опустился на все четыре лапки и направился к дереву, которое было уже несколько надгрызано.

За первым дровосеком появились еще трое. Все они немедленно приступили к делу. Один из них помогал вожаку, остальные два занялись очисткой и срезыванием веток с березы, которую свалили накануне. Бой недоумевал, куда девались остальные обитатели пруда, и не прочь был поговорить об этом с Джебом, но придерживал свой язык, так как знал, какой у бобров тонкий слух. Он решил, что они остались в пруде и работают там у своих домиков, собирая хворост или исправляя плотину. Но вот наконец появился еще один бобр. Всплеск воды в канале отвлек внимание наблюдателей от рубки деревьев, и они увидели искусного землекопа, занятого дальнейшим проведением канала.

Джеб все время держал себя покойно и не выказывал ни малейшего нетерпения. Наблюдая за деятельностью бобров при лунном свете, который придавал нечто таинственное их упорной и неутомимой работе, и видя, с каким искусством преодолевают они затруднения, он в первый раз понял, почему Бой питает такое пристрастие к этой бескровной охоте. Он знал и раньше, как искусны бобры, и всегда уважал их, но никогда еще не видел, как они работают. Два бобра, которые занимались рубкой дерева, сидели на задних лапах, поддерживая равновесие своими огромными хвостами, и без устали грызли ствол. Проведя одну над другой две борозды в шесть или восемь дюймов глубины, они с каким-то бешенством принялись откалывать щепки зубами и передними лапами. А когда Джеб увидел, что надрез с одной стороны глубже и ниже, чем с другой, и узнал, что это делается, чтобы дерево упало в ту сторону, куда желают бобры, он едва не дал опасной для себя клятвы никогда не ставить капканов для бобров. Ему казалось в ту минуту, что ловить капканами бобров так же преступно, как ловить капканами своих товарищей-охотников.

Еще больше были поражены Джеб и Бой обработкой дерева, которое было уже свалено. Бобры резали ветки на ровные, удобные для переноски куски от трех до шести или семи футов длины — чем тоньше ветка, тем длиннее каждый кусок. Благодаря этому достаточно было одного бобра для переноски каждой ветки. Каждый бобр тащил свою ветку, как ему было удобнее: они или катили их, или толкали сзади, или тянули по следу, проделанному раньше другими бобрами, и бросали затем в канал, где их ждали другие бобры, которые подхватывали прутья и ветки и сплавляли их к пруду. Последняя часть работы была скрыта от взоров наблюдателей, сидевших в чаще. Бой, которому много раз приходилось толкать перед собой бревна во время сплава, догадался, что бобры точно так же поступают и с прутьями, но к веткам применяют иной способ. Бобр берет толстый конец ветки в зубы и, перекинув другой конец за плечи, плывет и тащит ее за собой. Способ этот самый удобный. А бобры не любят непроизводительно тратить свои силы и поэтому всегда прибегают к нему.

Пока рубились деревья и перетаскивались ветки, большой бобр в конце канала продолжал по-прежнему свою работу. Он выводил стенки по прямой линии, вырывал дерн и глину, вытаскивал их наверх и складывал по краям канала. Наблюдатели, скрывавшиеся в каких-нибудь восьми — десяти шагах от канала, видели ясно весь процесс работы.

Внимание их было совершенно поглощено маленьким строителем, когда неожиданный треск заставил их обернуться. Они увидели, что дерево начинает валиться. Бобры, подгрызавшие его, как безумные бросились бежать к каналу, не обращая внимания на шум, который они производили своим бегством, и мигом нырнули в воду. Медленно и как бы неохотно склонилась величественная верхушка березы по направлению к каналу и, описав дугу, прорезала воздух с тихим шумом. Послышался треск сучьев, ветки заколыхались. Спокойный воздух вздрогнул, и затем все снова стихло.

Все бобры исчезли бесследно.

Джеб подумал было, что они сами испугались падения дерева. Или, быть может, их предупредил какой-нибудь часовой, который незаметно подкрался сзади и заглянул в чащу, где скрывались Бой и Джеб?

Минуты проходили за минутами, а между тем все кругом было по-прежнему покойно. Джеб начинал уже чувствовать, что все мускулы его болят от продолжительного напряжения. Он хотел уже двинуться с места, чтобы шепотом спросить Боя, куда девались бобры. Но Бой, угадавший его намерение, удержал его на месте, осторожно положив ему руку на плечо. Он был уверен, что бобры держатся где-нибудь настороже, наблюдая украдкой, не появился ли какой-нибудь враг, привлеченный треском падающего дерева.

Не прошло и нескольких секунд, как Джеб забыл уже все свое утомление. На окраине канала появился неожиданно большой бобр, вынырнувший откуда-то с непонятной быстротой. С минуту или две сидел он неподвижно, поводя ноздрями и прислушиваясь. Он был, видимо, доволен тем, что все кругом обстоит благополучно, и медленно двинулся вверх по склону, чтобы осмотреть упавшее дерево. Вслед за ним явились и остальные, но деревьев больше не трогали. Им предстояло несравненно более важное дело.

Долго еще лежали наблюдатели неподвижно, следя за всеми подробностями работы бобров. Наконец Бой решил, что пора освободить Джеба от того напряженного состояния, в котором он находился.

Не успел он еще прийти к этому решению, как заметил на склоне горы какое-то странное серое бревно.

С удивлением смотрел он на него, размышляя, откуда могло взяться в этом месте такое необыкновенно короткое и толстое бревно? Ни одному бобру не пришло бы в голову резать двенадцатидюймовое бревно на такие куски! А дровосеков нигде не было по соседству. И вдруг глаза его сверкнули: бревно, хотя едва заметно, но шевелилось. Это было не бревно, а большая серая рысь. Она ползла медленно, направляясь к ничего не подозревающим жителям пруда.

Прошло секунд десять. Когда Бой увидел, что напряглись все мускулы рыси, готовившейся к роковому прыжку, он, не шепнув ни единого слова и не предупредив удивленного Джеба, поднял ружье и выстрелил.

Резкий звук выстрела произвел потрясающее действие. Эхо разнесло его по всему лесу, смешалось с шумом бросившихся в воду бобров, криком рыси, подскочившей вверх и тут же упавшей набок, с удивленным восклицанием Джеба и треском веток в чаще. Бой с торжествующим видом оглянулся и тут, к удивлению своему, понял, что восклицание Джеба относилось не к результату его выстрела. Охотник стоял на четвереньках и смотрел на огромного черного медведя, который с паническим ужасом удирал во все лопатки в чащу леса. Медведь, как и рысь, выслеживал бобров и наткнулся неожиданно на безмолвных охотников.

V

Назад в лагерь охотники шли через горный кряж, освещенный луною. Бой с торжествующим видом нес пушистое тело рыси, перебросив его через плечо и держа за задние лапы. Он чувствовал, что поднялся высоко в глазах Джеба. Джеб, молчаливый, как и вся окружающая их дикая природа, не проронил ни единого слова.

На следующее утро, когда Джеб готовился к своему обычному обходу леса, Бой сказал ему:

— Если вздумаешь, Джеб, и сегодня ночью отправиться туда, я покажу тебе вещи еще интереснее.

— Соблазнительно, — ответил охотник.

— Возвращайся только пораньше, — сказал Бой. — Мы заранее спрячемся где-нибудь. На этот раз нужно будет выбрать другое место.

— Я вернусь часа за два до захода солнца, — ответил Джеб, выходя из лагеря и шагая развалистой, как у оленя, походкой.

Он не спрашивал Боя, что тот хочет показать ему. Это противоречило понятиям лесных охотников о приличиях. Но любопытство его было сильно возбуждено.

После ухода Джеба Бой немедленно направился вверх по реке, прямо к плотине, не пытаясь скрывать своего появления. Он задумал план, который пробуждал в нем мучительные угрызения совести. Он утешал себя той мыслью, что покровительством своим вознаградит сторицею маленьких обитателей пруда за то зло, которое он собирается им причинить. Он решил сделать в плотине пролом, чтобы видеть, как бобры примутся за починку.

Уже подходя к плотине, он подумал, что пролом в ней может показаться бобрам очень важным несчастьем, они не решатся отложить починку до ночи. Он не имел у себя никаких книг, по которым мог бы узнать, как исправляют они вообще такое серьезное повреждение, как пролом, и решил отложить исполнение своего плана до вечера, чтобы бобры не слишком рано принялись за починку. Не желая тратить напрасно времени, он направился исследовать реку выше пруда и посмотреть, не найдутся ли там еще другие бобры.

Пройдя вдоль окраины пруда до самой верхней части его, он перешел луг, затем канал и снова вышел к реке, находившейся оттуда на расстоянии пятидесяти сажен. Река здесь была узкая и текла быстро по каменистому дну между высокими берегами. Берега постепенно понижались, и он наткнулся наконец на вторую меньших размеров плотину. Она была не выше восемнадцати дюймов. Пруд, находившийся за плотиной, был небольшой и мелкий. Ни в воде, ни на берегу не было бобровых домиков. Глубина воды доходила всюду до полутора футов, не более. Бой стоял у плотины и удивлялся, зачем бобры построили ненужную им плотину. Вдруг он увидел вторую и значительно большую плотину у верхней части пруда.

Он поспешил к ней и заметил, что построена она очень прочно, а высота равняется трем футам. За этой плотиной находился еще один узкий, но глубокий пруд с крутыми берегами, на которых он насчитал три домика. Среди пруда он не заметил никакого жилья и пришел к заключению, что течение здесь во время разлива должно быть очень сильное. Нижняя плотина служила, очевидно, подкреплением для верхней, удаляя от нее часть воды и ослабляя силу ее напора. Три домика были, по его мнению, устроены на берегу, потому что берег был крутой и мягкий. А в крутом и мягком береге легко рыть норы.

Нетерпение так сильно овладело Боем, что он сейчас же принялся изучать пруд. Задыхаясь от волнения, направился он вверх по реке, с трепетом ожидая, что откроется за следующим поворотом. Но там он ничего не нашел.

На расстоянии четверти мили от верхней части пруда оказалось ровное болото, покрытое разбросанными там и сям кустами ольхи. Река в этом месте вышла из своих берегов, потому что засорилась середина русла. Посреди реки виднелась куча, состоявшая из хвороста, камней и грязи. На первый взгляд Бою показалось, что эта куча случайно намыта течением. Когда же он вторично исследовал кучу, сердце его затрепетало от волнения и восторга. Здесь начиналось, очевидно, устройство нового пруда и новой плотины. Ему удастся увидеть то, что не удавалось многим наблюдателям — всю удивительную работу маленьких инженеров!

Он нашел множество сваленных ветвистых стволов ольхи, высота которых доходила до десяти — двенадцати футов. Некоторые из них лежали там, где были свалены, но многие из них были стащены к реке и укреплены в русле при помощи камней и дерна. Бой заметил, к великому восторгу своему, что все деревца уложены с поразительной правильностью, и притом параллельно течению. Ветвистые верхушки их были обращены вниз по течению, а толстые концы — вверх. Сделано это было для того, чтобы течение не сразу подхватывало их, а замедлялось постепенно и теряло значительную долю своей силы, проходя между отдельными деревцами.

Бой решил, однако, прекратить на этот день свои исследования. Он высмотрел в соседней еловой роще сухое место, где ночью можно было бы спрятаться с Джебом и откуда, как ему было известно, бобры не брали себе съестных припасов. Затем он поспешил обратно в лагерь, обходя осторожно все пруды, которые ему попадались на дороге. Придя в лагерь, он развел небольшой костер, поджарил ломтя два ветчины и заварил чаю. Кончив свой одинокий обед, он лег на солнышке, собираясь заснуть хотя бы на час. Предыдущая ночь была слишком утомительна для него, и он сразу заснул крепким сном. Проснувшись, он не поверил самому себе — до захода солнца оставалось всего два часа! Чувствуя, что никак не может стряхнуть с себя сонливости, он поспешил к реке и окунул лицо в холодную воду. На этот раз вместо ружья он взял топор и направился вверх по течению реки.

Он был почти уже у самого пруда, когда увидел бобра, плывшего с большой веткой, перекинутой за плечи. Бою вдруг сделалось стыдно при мысли о том, сколько горя и хлопот собирается он причинить маленьким трудолюбивым жителям пруда. И тем не менее решения своего он не изменил. Он жаждал знания, и бобры должны были помочь ему. Несколько минут Бой неутомимо работал своим топором. Он сделал в верхней части плотины пролом, через который вода ринулась шумным, пенистым и мутным потоком. Он знал, что понижение уровня воды должно скоро встревожить обитателей домика и они выйдут посмотреть, что случилось. Не успеет еще стемнеть, как обе семьи, наверно, приступят к починке пролома.

Бой спрятался среди ближайших кустов, наблюдая за тем, как вода медленно опускается. Прошло полчаса, а бобры все еще не подавали признаков жизни. Но вот у самого почти пролома появился большой бобр и, взобравшись на плотину, занялся внимательным осмотром повреждения. Затем он куда-то скрылся, а вместо него появился второй и, окинув плотину быстрым взглядом, тоже исчез. Спустя несколько минут вдали, на поверхности пруда, задвигались густые ветки. Все они плыли по направлению к плотине. Когда ветки доплыли до самого почти пролома, из воды высунулись головы нескольких бобров. Они притащили ветки к отверстию и укрепили их там, но каким способом — наблюдатель не мог рассмотреть. Бобры не совсем исправили повреждение, они только до известной степени уничтожили разрушительное действие водяной струи. Ремонт был, очевидно, временный. Прошел час, но бобры ничего больше не предпринимали. Бой, чувствуя себя усталым, вернулся в лагерь, чтобы подождать там Джеба и наступления ночи.

Охотник в этот вечер совсем забыл свою усталость, когда выслушал рассказ Боя, и оказался таким же пылким исследователем, как его молодой товарищ. Они наскоро поужинали и при пурпуровом отблеске заходящего солнца направились к пруду. В ту минуту, когда они подошли к месту, выбранному Боем, на бледно-зеленоватом небе загорелась первая звезда. Поверхность пруда была похожа на стальное зеркало, покрытое тенью. В воздухе не слышно было ни единого звука, кроме плеска и шума воды, пробивавшейся через пролом в плотине.

Бой хорошо рассчитал свой приход и явился в самое удобное для наблюдения время. Вода в пруде понизилась почти на целый фут, и бобры нетерпеливо ждали возможности приступить к исправлению плотины. Не успело еще совсем стемнеть, как поверхность нижней части пруда покрылась расходящимися кружками, и из воды вынырнула целая дюжина голов. У домика на острове заколыхались ветки и поплыли по направлению к плотине. Ветки, брошенные днем поперек пролома, были сняты и положены вдоль, листьями к реке. Одни бобры придерживали их, а другие тем временем таскали глинистый дерн с ближайшего берега. По мере того как укладывались ветки, шум воды становился все слабее. А когда бобры прибавили еще несколько коротких тяжелых брусков, перекладывая их более короткими ветками, шум воды сразу прекратился, и не слышно было даже ее обычного мелодичного и звенящего журчанья. Маленькие инженеры пустили затем в ход крохотные прутики, глину и мелкие камешки. Заплата на плотине стала вполне прочной. Скоро вся плотина, вплоть до своей верхушки, была исправлена, и от повреждения не осталось никаких следов. В ту же минуту все строители исчезли, за исключением большого бобра, который в течение двух минут обнюхивал каждый кусочек заплаты, желая проверить, хорошо ли сделана работа. Когда и он скрылся под водой, Джеб и Бой поспешно вскочили на ноги, чтобы хоть сколько-нибудь размять их.

— Необыкновенная работа! — с восторгом воскликнул Джеб. — Пойдем посмотрим, чего они там натворили!

Исправленное место оказалось теперь самым прочным во всей постройке.

После осмотра плотины Бой повел Джеба вверх по реке, надеясь увидеть там бобров, занятых устройством новой плотины. Охотники старались держаться как можно дальше от берега длинного пруда, чтобы не поднимать тревоги, и с величайшей осторожностью добрались до болота. Не обращая внимания на холодную липкую грязь, они ползком, словно выдры, подстерегающие добычу, пробрались к сосновой роще и расположились там на сухих иглах.

Раздался плеск воды, и они забыли свою усталость. Медленно, не нарушая тишины ночи, ползком перебрались они на другое место, которое показалось им более удобным для засады. Они находились теперь вблизи новой плотины и, скрываясь среди чащи, ясно видели все окружающее. Прежде всего они заметили двух бобров, неутомимо трудившихся над основанием плотины. Вода свободно просачивалась сквозь неплотно сложенные части постройки, и поэтому уровень пруда не достигал верхней части плотины. Бобры притащили молодую березку около одиннадцати футов длины, с густой ветвистой верхушкой. Строители положили ее толстым концом по направлению к верховью реки, а ствол поместили между двумя еще раньше положенными березками. Самые ровные, белые, гибкие ветви они отгрызли, и затем — наблюдатели не могли рассмотреть, каким образом, — скрепили с другими ветками. Образовалась сплошная волнистая масса. Покончив с этим, они принесли земли, дерну, камешков и замазали все щели и пустоты.

Снова раздался плеск, на этот раз выше по течению.

Бой и Джеб повернули головы. Там они увидели двух новых бобров. Оба они тащили еще одно молодое деревцо. Строители плотины не были довольны, по-видимому, искривленной и шероховатой ольхою и отправились на поиски ровных и густолиственных берез.

Скоро явилась к ним на помощь еще одна пара бобров, и работа закипела с удвоенной быстротой. Бой вспомнил рассказ старого индейца, который утверждал, что на помощь молодым бобрам, когда они занимаются устройством плотины, всегда приходят старики. Строители спешили, по-видимому, окончить свою работу. Отчего они так торопятся, Бой не знал.

Прошел целый час, и Джеб начал уставать. Напряженное и неподвижное положение утомило его, и он потерял интерес к происходившей на его глазах работе. Он полагал, что знает теперь, как строятся плотины, и ему захотелось вернуться в лагерь. Он взглянул на своего молодого товарища, но не увидел на лице его никаких следов усталости. Бой сиял от восторга и восхищения. Он ничего не видел, кроме удивительных маленьких архитекторов, их трудолюбия, искусства. Пруд увеличивался на его глазах. Пруд сделался почти вдвое больше, а плотина стала вдвое выше. Журчание воды прекратилось.

Джеб подавил вздох и медленно, осторожно, чтобы Бой не слышал, принял более удобное положение. Он снова уставился на бобров, пытаясь оживить в себе интерес к ним. Но усилия его не привели ни к чему. Усталость брала свое, глаза Джеба помимо его воли сомкнулись, и он заснул.

Когда Джеб очнулся, он увидел перед собой Боя, который изо всех сил тряс его.

— Славный наблюдатель бобров, нечего сказать! — кричал Бой, рассерженный и разочарованный.

— А? Что? Где они? — спросил Джеб, протирая себе глаза. — Никогда еще не видел я таких занятных животных.

— Занятных! — мрачно ответил ему Бой. — Таких занятных, что ты даже заснул… Храпел так, что бобры подумали, будто землетрясение начинается. Ни один бобр не покажется больше в эту ночь. Пойдем лучше домой.

Джеб улыбнулся с виноватым видом, но не сказал ни слова и молча последовал за Боем к лагерю.

VI

Только на следующее утро за завтраком вернулось к Бою хорошее настроение духа, и он долго потешался над Джебом. Джеб, чувствуя себя виноватым, сидел с смущенным видом, думая все время о том, как бы переменить разговор.

— Я поведу тебя, — сказал он, — к одному из моих прудов в ближайшей отсюда долине и покажу разные способы ловить бобров.

Бой нахмурился.

— Какое мне дело до того, как ловят бобров! — воскликнул он. — Ты знаешь, я никогда не ставлю ловушек.

— Знаю, — ответил Джеб. — Но капканы своего рода наука, и ее надо изучить. Ты никогда не будешь настоящим охотником, если не поймешь её. К тому же, расставляя капканы, ты узнаешь о диких зверях много такого, чего не узнаешь другим путем.

— Быть может, ты прав, Джеб! — ответил Бой в глубоком раздумье.

— Я только расскажу тебе, как это делается, вот и все, — продолжал Джеб. — Время теперь еще раннее для ловли, потому что мех в этом месяце никуда не годится, да и по закону ловля еще не дозволяется.

Он взял топор и направился в лес по узкой тропинке. Непривычный глаз не заметил бы этой тропинки, но для Боя и Джеба она так же была видна, как проезжая дорога. Охотник шагал своей обычной тяжелой походкой. Бой не отставал от него, хотя носил обувь с узкими носками, как у индейцев. Молча шли они друг за другом под сводом густолиственного дремучего леса, где тени были так же темны, как летом, хотя там и сям мелькали уже пурпуровые и бледно-золотистые отблески осенней листвы. Один только раз, обходя огромную скалу из белого гранита, испещренную розоватыми и желтоватыми листьями, встретились они лицом к лицу с самцом-лосем, черным и мрачным, как допотопное чудовище. Лось взглянул на них, фыркнул с негодованием и скрылся в чаще.

Добрых три мили шли путники, нигде не останавливаясь. Дорога подымалась сначала в гору, затем спускалась в долину. Они видели множество маленьких речонок, которые текли по сравнительно ровной местности. Нередко встречались им заброшенные бобровые домики. Но нигде не видно было живых бобров. Бой спросил Джеба, куда девались бобры, и тот ответил ему:

— Все они выловлены много лет тому назад, когда еще стояла высокая цена на бобровый мех. Индейцы сломали плотины, разрушили домики. Но маленькие зверьки вернулись опять. Выше, за этой долиной, есть несколько хороших прудов.

— Теперь их снова уничтожат! — с негодованием воскликнул Бой.

— Ни за что! — ответил Джеб. — Мы так не поступаем. Мы не изводим зверьков целыми семьями, а берем только несколько бобров из каждого домика. Остальных мы не трогаем года два-три, чтобы дать им время размножиться.

Не успел Джеб договорить, как вдали показалась длинная и довольно низкая плотина, а за ней пруд величиною чуть ли не с целое озеро. Плотина была сделана сравнительно недавно, как заметил наблюдательный Бой.

— Смотри-ка! — воскликнул он, задыхаясь от волнения. — Какой большой пруд, Джеб!

—  В этом пруду не менее четырех бобровых домов, — отвечал охотник. — В них, по-моему, должно быть от тридцати до тридцати шести бобров. Когда наступит весна, я возьму оттуда, сколько мне нужно, вот и все.

Стоя на верхушке плотины, Бой увидел привычным глазом четыре домика — один подальше, а три возле берега. Люди несведущие приняли бы эти домики за случайную кучу палок, пригнанных сюда капризным течением. Бой с огорчением думал, сколько из обитателей этих искусных сооружений безвременно погибнет.

Сознавая однако, что ничем не может уничтожить любовь людей к мехам, он заглушил свое негодование и стал внимательно прислушиваться к словам Джеба.

— Тебе знаком, конечно, стальной капкан, который мы употребляем, — говорил охотник. — Мы не любим индейских проделок, хотя когда-нибудь я расскажу и о них. Не придерживаемся мы также и нововведений. У нас в ходу старая двухчелюстная западня, которая крепко держит и меха не портит.

— Знаю все ваши капканы, от капкана для мускусной крысы до медвежьего! — прервал его Бой. — Какой размер идет для бобра?

— Номер четвертый, — отвечал Джеб. — Размер челюстей шесть с половиной дюймов или около этого. Все дело в том, где и как его ставить.

— Вот это я и хочу знать, — сказал Бой. — Почему вы не стреляете в бобров? Гораздо было бы скорей и удобнее.

— Мы не стреляем бобров, особенно в воде. Они, как камень, идут ко дну. Ловить капканом гораздо надежнее. Представь себе, что ты хочешь поймать бобра. Где поставил бы ты капкан?

— У самого входа в домик, — отвечал Бой, — или у канала. Или у кучи из хвороста. А если бы нашел подгрызенное дерево, там поставил бы пару капканов — по одному с каждой стороны, и прикрыл бы их листьями…

— Молодец ты, право! — воскликнул Джеб. — Сразу угадал! Из тебя может выйти первоклассный охотник! Но бывает так, что бобр попадется и пропадет — много всяких зверей охотится на него. Или сам перегрызет себе ногу и уйдет. Это случается чаще всего, когда он попадает передней ногой. Она, как тебе известно, небольшая и тонкая. Перегрызает он, впрочем, иногда и заднюю ногу. Мне часто попадались бобры без передней ноги. Но они не были хуже от этого. Нога обрастает ровной и гладкой шерстью. Бобр, говорю тебе, много чего может выдержать. Предположим теперь, что бобра поймали крепко, и он не может высвободиться. Тогда на твою беду может подвернуться рысь, или дикая кошка, или хищная птица, или лисица, или даже медведь и, не спрашивая твоего разрешения, распорядится с бобром. А то, представь себе, что ты хочешь поймать его в воде. Он побоится подойти к капкану, и выйдет игра вничью.

— Понимаю, — сказал Бой.

— Что тогда делать, по-твоему, — продолжал Джеб, — чтобы заставить бобра забыть всякий страх и осторожность?

Бой задумался.

— Сломать плотину! — отвечал он нерешительно.

— Верно, — сказал охотник. — Если хочешь наверняка поймать бобра, сделай два-три пролома в плотине и поставь капкан по соседству с проломом, на верхнем наклоне ее. Ручаюсь, что бобры попадут в него, когда будут бегать, исправляя плотину. В любое время попадутся. Капкан прикрепи цепью к шесту, воткнув его на глубине трех-четырех футов. На расстоянии полутора футов от первого шеста поставить второй. Как только бобр поймается, он сейчас нырнет в глубокое место, куда всегда спасается от всех своих невзгод. Но если капкан захватит его крепко, он погиб. Чем больше старается он выкарабкаться, тем больше обматывается цепь кругом шеста, и он тонет. Тут уже он остается в сохранности. Ни рысь, ни лиса не достанут его.

— Подумать только, что он на твоих глазах умирает такою страшною смертью! — воскликнул Бой. — Другие бобры, увидя, что один попался, удирают, должно быть, и оставляют плотину без починки?

— Нет, — ответил Джеб. — Плотина для них важнее всего. Они по-прежнему будут суетиться и чинить плотину, хотя бы из-за этого половина бобров попала в капканы. О, мужества у них хватит, когда надо отстоять свою плотину!

— Не думаю, чтобы такой способ был хорош, — сказал Бой.

— Хороший способ, — сказал Джеб, — скорый и верный. Зимой применяется другой, тоже хороший и верный. На льду, возле берега, делается отверстие. Затем берут молодую березку или иву, пропускают тонкий край ее в отверстие под лед, а другой, заостренный, втыкают на берегу, чтобы бобр не мог его вытащить. Рядом с этим концом на берегу ставят капкан. Бобр, плывя под водой, видит свежее дерево и начинает придумывать, как бы ему стащить его. Он решает, что его надо перегрызть в том месте, которое ближе к берегу, и затем снести домой, чтобы накормить семью. Но не успеет он приняться за дело, как попадает в капкан. Тут и конец ему. Бывают случаи, однако, когда бобрам удается стащить домой деревцо.

— Ты говорил, что индейцы уничтожают всю семью, — сказал Бой.

— Да, индейцы истребляют всех бобров до одного. Они думают, верно, что бобров будет всегда много, сколько бы их ни убивали. Прежде всего они отыскивают их норы на берегу и уничтожают домики. Делают они это зимою, когда пруд бывает покрыт льдом. Если бобров выгнать зимою из домиков, они отправляются прямо в норы на берегу, откуда спускаются в воду, чтобы иметь возможность высунуть голову и подышать чистым воздухом. Индейцы берут колья и устраивают из них изгородь перед норами, чтобы бобрам некуда было уйти, затем разрывают норы и убивают всю семью.

— И просто и скоро! — заметил насмешливо Бой.

— Индейцы придумали еще одну хитроумную штуку, — продолжал Джеб. — Бобры, как тебе известно, складывают на зиму в одну кучу все свои съестные припасы, состоящие из зеленых веток и молодых деревьев неподалеку от своего дома. Индейцы отыскивают подо льдом это место, затем делают отверстие во льду и окружают припасы изгородью из кольев, которые ставят так тесно друг к другу, что ни один бобр не может пройти между ними. Со стороны, обращенной к домику, они вытаскивают один кол и заменяют его веткой. Ты догадываешься, вероятно, что из этого выходит? Как только бобры почувствуют голод, один из них отправляется к куче съестных припасов, чтобы захватить оттуда какую-нибудь ветку. Он находит кучу, окруженную изгородью, а между тем ему необходимо добыть ветку. Пройти он может только там, где вместо кола стоит ветка. Индеец, который все время следит за поверхностью льда, видит, что ветка шевелится, догадывается, в чем дело, и заменяет ветку колом. Бобру ничего больше не остается, как утонуть в том месте, куда он пришел и откуда ему не выйти больше.

Индеец вытаскивает его уже мертвым, заменяет кол веткой и ждет следующего бобра. Ждать ему приходитсянедолго… Он почти всегда забирает их всех до одного.

— Очень рад, Джеб, что ты не ловил их таким способом, — сказал Бой. — Скажи только, пожалуйста, зачем ты привел меня к этому пруду? Разве ты не мог рассказать мне об этом у моего пруда?

— Мне, видишь ли, нужен был какой-нибудь предлог, чтобы хоть один день не ходить в обход, — ответил Джеб. — Идем дальше. Я покажу тебе еще несколько таких прудов.

VII

Три дня провели Джеб и Бой в стране бобров. Каждый час для Боя, за исключением того времени, когда он спал, был полон необыкновенных событий. Днем он до мельчайших подробностей изучал плотины и пруды, а ночью скрывался поблизости от них и приобретал все больше и больше познаний об образе жизни и привычках маленьких инженеров. На своем пруду устроил он крепкий паром из бревен, посетил и осмотрел домики на острове. Тем временем Джеб кончил обход всех окрестностей. Товарищи уложили вещи и отправились обратно домой.

Тихая осень торжественно спустилась на мирные пруды бобров, на мелкие речки и куполообразные дома в воде. Когда погода сделалась холоднее и на поверхности прудов показался легкий помост из темного прозрачного льда, который не таял до самого полудня, а тронутые морозом листья превратились из красных и золотистых в коричневые и с тихим, едва слышным шепотом падали с посеревших ветвей, в пруде Боя закипела лихорадочная деятельность. Тонкое чутье предупредило его жителей, что нынче будет ранняя зима. Они должны спешно собирать съестные припасы. Новый канал стал гораздо длиннее. Каждую ночь слышался треск падающих деревьев, и куча из веток и сучьев все росла и росла. Бобры знали, что они не будут голодать до самой весны. Не успели они настолько укрепить плотину, чтобы она могла противостоять поздним разливам, как выпал снег и поверхность пруда замерзла. Бобры притащили глины и травы и так плотно покрыли купола своих домов, что они стали похожи на муравейники. Можно было подумать, что бобры заранее предвидели все, что будет, ибо не успели они кончить своей работы, как наступили настоящие холода. В одну какую-нибудь ночь пруд замерз на глубину нескольких дюймов, и крыша дома сделалась твердой, как камень.

Затем в течение двадцати четырех часов падал густой и мягкий, как пух, снег. Он улегся белым ковром и защитил все от лютого мороза. Бобры, скрытые теперь в теплых домиках, где было достаточно провизии, и защищенные от всех врагов, кроме человека, жили мирно, спокойно, никогда не выходя в белый, ослепительно сверкающий холодный внешний мир.

А внешний мир этот с наступлением зимы был полон всевозможными опасностями. Голодные рыси, лисицы и другие хищники рыскали всюду в темном и безмолвном лесу. Все они не прочь были отведать теплого и жирного бобрового мяса и все прекрасно знали, что находится под этими покрытыми снегом холмиками. Искусные строители оставили в крыше каждого домика несколько небольших отверстий для вентиляции. Теплый воздух, проходящий через них, пробуравил несколько отдушин в снегу. Сюда, мучимые голодом, пробирались рыси, лисицы и с жадностью вдыхали аппетитный запах, выходящий оттуда. Доведенные голодом до отчаяния, принимались они рыть снег, пока не показывалась окаменелая крыша дома. С бешенством царапали и рвали они эту крышу, но напрасно! Ничем, кроме мотыги, не разбить этой твердой преграды. Бобры прекрасно слышали, как нападали на их стены, но спокойно продолжали глодать березовые ветки, сидя в своем теплом и безопасном убежище.

Внутри дома у них все было чисто и сухо. Все остатки скромных обедов семьи тщательно удалялись. Все помещение очищалось от малейшего сора. Всякий раз, когда требовалась пища, один из бобров спускался вниз в туннель, а оттуда — в тускло освещенный пруд и прямо к куче съестных припасов. Выбрав подходящую ветку, он возвращался обратно и подымался по главному ходу в темную сухую комнату. Обглодав нежную кору, бобры уносили ветку прочь и присоединяли к плотине. Спокойную жизнь вели бобры! Они все время толстели, тогда как остальные звери, за исключением дикобраза, худели от голода. Бобрам нечего было делать. Они только ели, спали и изредка плавали за пищей под крепким покровом льда.

И вот однажды к пруду явился могучий враг, с которым бобры еще не были знакомы. Влекомый бродячим инстинктом пришел с северо-запада этот враг, зловещий и мрачный. Злые глаза его сверкали злобно, когда заметили белый холм, скрывающий под собою домик бобров. Это был вольверене^[2]. Сильные передние лапы его и крепкие когти в несколько секунд разрыли снег. То же самое проделывали до него и другие голодные мародеры, но от этого не стали ближе к манившей их добыче. Но вольверене не так легко, как они, мирился с неудачей. Чуткий нос его скоро нашел небольшое отверстие. Он запустил в него свои когти и, напрягая все силы свои, отломал несколько кусочков глины.

Имей он настолько терпения, чтобы в течение двадцати четырех часов или более продолжать свою разрушительную работу, он проник бы в комнату бобров. Но он не хотел приниматься за этот тяжелый труд, так как знал, что все старания его кончатся ничем. Удайся ему даже пробраться в комнату, бобры успели бы убежать и скрыться в подземных норах на берегу. И вот, в то время, когда он раздумывал над этим и не уходил, чтобы заставить бобров провести не особенно приятную четверть часа, он не заметил, как среди деревьев, облитых голубым и призрачным светом луны, тихо подкрадывалась рысь. Она еще издали увидала заднюю часть туловища какого-то неизвестного животного, ломавшего голову над задачей, которую ей самой ни разу еще не удалось решить. Незнакомое животное было меньше ростом, чем она. Оно находилось, как ей казалось, не в особенно благоприятном положении. Рысь взвесила все сразу. Она была к тому же взбешена тем, что животное осмелилось посягнуть на добычу, принадлежащую ей по праву. Медленно, осторожно ползла она вперед, а глаза ее горели от злобы. Немного погодя она сделала громадный прыжок и, перелетев отделявшее ее от вольверене пространство, вонзила когти в заднюю часть его туловища.

Воздух огласился ужасным визгом, ворчаньем, шипеньем и храпением. Испуганные бобры бросились в свои подземные норы. При других обстоятельствах храбрый и сильный вольверене без труда справился бы с рысью. Но теперь голова его была погружена в снег, и ему не удалось побороть противника. Не прошло и нескольких минут, как крепкие острые когти рыси разрывали его в клочки.

Тем временем из-за гор, с далекой низменности, лежащей у самого моря, приближалась к бобрам опасность, о которой им во сне не снилось и от которой некуда было бежать. Два бородатых охотника, невзирая на закон, запрещающий ловить бобров зимой, шли с севера на поиски новых охотничьих мест и пришли в область бобровых прудов и плотин.

VIII

Наконец наступила зима, и дровосеки двинулись в те леса, где летом работал Джеб. Они расположились лагерем в двух милях от того места, где жили летом Бой и его старший товарищ. Джеб теперь был предводителем дровосеков. Ставить капканы он не собирался. Меха стояли низко в цене, а он рубкой леса и без того мог заработать много денег. Большинство дровосеков слышало о Бое и его «странных понятиях». И Джебу, который пользовался расположением дровосеков, ничего не стоило уговорить их признать неприкосновенность пруда Боя и его обитателей. Вечером, когда они сидели у костра, Джеб рассказывал им занимательнейшие истории о том, что они видели несколько месяцев тому назад. И эти мужественные, суровые и в то же время чувствительные люди не раз клялись, что готовы взять все бобровые пруды под свое покровительство. А пруд Боя решили охранять особенно тщательно.

Прошло уже Рождество, когда Бой узнал, что из города отправляют в лагерь дровосеков свежие съестные припасы. Он сейчас же воспользовался этим случаем, чтобы съездить туда. Ему хотелось узнать, как живут бобры зимою и защищает ли их Джеб.

На другой же день после своего приезда в лагерь он отправился к пруду. Он надел лыжи и взял с собой винчестер^[3], считая, что истинный любитель мира должен быть во всякое время готовым к войне. Дровосеки отправились на работу с первыми лучами солнца, и свежий морозный воздух доносил к нему слабые удары топоров. Долго шел он по следу, проложенному лыжами. По широким носкам и длинной пятке Бой узнал, что это след Джеба. Он очень удивился и никак не мог понять, зачем понадобилось Джебу идти в этом направлении. Почему Джеб удалился от дровосеков? След Джеба свернул скоро влево и затем через реку.

Стук топоров замер в отдалении, и Бой остался один среди полной тишины. Солнце, которое поднялось уже над верхушками гор, бросало почти горизонтальные лучи на покрытые снежным покровом деревья, заливая их розовато-золотистым светом. Снег хрустел под лыжами Боя. Он прислушивался к каждому звуку. Он старался как можно осторожнее двигаться вперед, словно боялся, что хрустенье снега под его лыжами могло вызвать какого-нибудь врага.

Но вот до слуха его донеслись слабые удары топора, которые слышались в той стороне, где, как ему было известно, не работал никто из дровосеков. Он остановился и прислушался. Топор рубил не дерево, а… лед на пруду Боя! Что это значит? Зачем рубить лед, когда в пруду нет никакой рыбы?

А вдруг кто-нибудь вздумал ставить капканы для бобров? Лицо его вспыхнуло от гнева, и он почти бегом пустился вперед. Он знал хорошо, что никто из дровосеков не решился бы на такой поступок. В окрестностях появился какой-нибудь охотник, который не знал, что пруд взят под покровительство. Бой бежал вперед, мало-помалу успокаиваясь. Охотники — люди порядочные, и достаточно будет одного слова, чтобы все уладилось. Ведь по соседству есть много других бобровых прудов.

Он пробрался между покрытыми снегом молодыми соснами и очутился на окраине пруда. Но тут же остановился в нерешительности. Два смуглых человека усердно работали на снегу в двадцати шагах от того места, где находилась главная часть бобрового пруда. Подле них лежало множество кольев. Охотники проделывали круглое отверстие во льду. Бой вспомнил рассказ Джеба о способах индейцев ловить бобров и догадался, что это были браконьеры, которые нарушили законы охоты и собирались уничтожить всю колонию, окружив оградой съестные припасы бобров.

Бой понял, что попал в очень опасное положение. В первую минуту он подумал, не лучше ли будет отправиться обратно в лагерь и позвать кого-нибудь на помощь. Но тут он увидел, что один из браконьеров стоит на коленях и ставит колья, а другой проделывает уже последнее отверстие. Промедление могло принести смерть всем. Гнев и сострадание к бедным животным охватили его. Лицо Боя стало суровым.

Он двинулся вперед и остановился в тридцати шагах от браконьеров. Браконьеры услышали скрип его лыж и оглянулись. Вид у них был хмурый, подозрительный; стоявший на коленях мигом вскочил на ноги. Они не хотели иметь свидетелей своего незаконного дела.

— Здравствуйте, — вежливо сказал Бой.

При звуках его нежного юношеского голоса и при виде его стройной фигуры подозрения их несколько рассеялись. Но они все еще были недовольны его появлением.

— Здравствуй, — буркнул один из них сердито. А другой не открыл даже рта. Оба вопросительно переглянулись. Как уговорить этого непрошеного свидетеля, чтобы он не выдал их?

— Я хотел просить вас, — продолжал Бой, — не ставьте капканы на этом пруду. Вы не знали, конечно, что это мой пруд. Я не разрешаю ловить бобров. Я не желаю, чтобы хотя бы один из моих бобров был убит.

Человек с топором мрачно взглянул на Боя, но не сказал ему ни слова. Зато другой, который ставил колья, презрительно засмеялся.

— Не желаешь, сынок? — сказал он. — Можешь стоять и наблюдать за нами. Мы скоро тебе покажем, чьи это бобры.

И, повернувшись спиной к Бою, он снова опустился на колени и стал вбивать колья. Человек, не сказавший до сих пор ни слова, с угрожающим видом продолжал смотреть на Боя.

Кровь Боя, обычно такая спокойная, кипела и бурлила. Зоркие глаза его сразу увидели, в каком положении он находится. У браконьеров не было другого огнестрельного оружия, кроме двух ружей, которые стояли у дерева в пятидесяти саженях от них.

— Стой! — крикнул он вдруг повелительным голосом. — Если вы сейчас же не уйдете с этого пруда, я немедленно приведу из лагеря людей, и они заставят вас уйти. Они не будут с вами так вежливо разговаривать, как я. Вы браконьеры, и они с радостью прогонят вас из этой местности. Согласны вы исполнить мою просьбу или я должен идти в лагерь и привести людей?

Человек с топором выругался по-французски, а его товарищ вскочил на ноги.

— Ты будешь стоять там, где стоишь! — крикнул он. — Понял? Тронься с места, и тебе не сдобровать. Понял?

Бой чувствовал, что приходит в бешенство. Но он постарался сдержать себя. Он прекрасно понимал, что ему грозит страшная опасность, и собрал все свое мужество.

— Прекрасно, — сказал он. — Посмотрим, что скажут вам дровосеки.

Он сделал движение, как бы собирался уйти, но в то же время не спускал глаз со своего врага. Движение это он сделал только для того, чтобы приготовить свой винчестер.

Человек с топором сделал шаг вперед. Он поднял топор над головой. Бой видел, как бросают дровосеки топор, и знал, с каким искусством и быстротой они это делают. Но и он мог гордиться точностью и скоростью своего винчестера. К тому же, поворачиваясь, он принял такое положение, в каком ему было удобнее всего стрелять. В ту же самую минуту, когда топор готов уже был вылететь из руки браконьера, раздался выстрел из винчестера. Браконьер выругался и опустил руку. Топор пролетел мимо и не попал в цель. Браконьеры бросились к своим ружьям.

— Ни с места! Или я застрелю обоих! — крикнул Бой.

Взбешенные тем, что с ними так обращается какой-то мальчишка, браконьеры продолжали бежать к ружьям. Они надеялись, что он промахнется или что ружье у него не магазинное. Но Бой целился уж им в ноги и приготовился выстрелить. В эту минуту, к великому удивлению его и радости, из-за дерева, у которого стояли ружья браконьеров, вышел Джеб. Схватив одно из ружей, он повторил приказание Боя.

— Ни с места! — крикнул он. — Руки вверх!

Браконьеры были поражены и стояли, словно пригвожденные к месту. Один из них поднял обе руки вверх, а другой одну только левую, правая же беспомощно висела. Они поняли, что говорить им больше нечего. Их поймали на месте преступления. Дело было скверное, и всякая попытка вывернуться могла только ухудшить их положение. Они боялись даже смотреть друг на друга и не спускали узеньких глаз с лица Джеба.

Бой поспешно подошел к одному из них.

— Ловко ты прострелил ему руку, — сказал Джеб, и в голосе его прозвучало уважение к Бою.

— Как ты думаешь поступить с ними? — спросил Бой.

— Тебе решать! Дело касается тебя, — отвечал Джеб, не спуская глаз с браконьеров.

— Знаешь, Джеб! — сказал Бой. — Мне думается, их надо отпустить. Однако мы не можем отпустить их без ружей, потому что они умрут с голоду, пока доберутся к себе домой. Брать их в лагерь я не хочу, потому что дровосеки поступят с ними по заслугам, а сам я лично ничего худого им не желаю.

В глазах браконьеров мелькнула надежда. Тот из них, который не был ранен, понял, что лучше иметь дело с Боем, а не с Джебом.

— Отпусти нас! — просил он, стараясь сдержать кипевшую в нем злобу. — Мы готовы поклясться, что не тронем ничего и не вернемся больше сюда.

— И оставите здесь свои ружья, — сказал Джеб.

— Эти ружья — все наше имущество. Они кормят нас зимою, — сказал браконьер, обращаясь к Бою.

— Если мы возвратим вам ружья, — сказал Бой ласково, — вы дадите нам клятву, что оба уйдете из этой местности и никогда не будете ставить здесь капканов? И дадите вы также клятву, что никогда не будете мстить ни ему, ни мне?

— Конечно, — ответил браконьер, — я никогда не трону вас.

— И ты дашь эту клятву? — обратился Бой к тому, который все время молчал и бросил в него топор.

Браконьер недоверчиво взглянул сначала на него, затем на свою раненую руку, беспомощно висевшую сбоку, и наконец сказал мрачным голосом:

— Да, и я дам клятву! Будь ты проклят!

— Хорошо, — сказал Бой. — Так лучше для всех нас. Джеб, возьми с них клятву. Ты это лучше умеешь.

— Пожалуй! — отвечал Джеб, пожимая плечами с таким видом, как будто бы хотел сказать: «Твоя фантазия, не моя!»

Он заставил каждого браконьера произнести клятву, составив ее таким образом, чтобы в ней не было никаких отговорок, и потребовал скрепить ее именем всего, что у них было святого в мире. Затем он передал им ружья, и браконьеры, не проронив больше ни слова, повернулись и пошли в лес. Бой и Джеб следили за ними, пока они не скрылись в чаще деревьев. Бой со смехом поднял топор, который был брошен в него.

— Он оставил его мне на память, — сказал Бой.

— Низкие твари! — проворчал Джеб. — Будь я на твоем месте, они не ушли бы отсюда без наказания.

Когда вечером дровосеки узнали о случившемся, они пришли в страшное негодование, зачем отпустили браконьеров. Они взяли доску, прибили ее к дереву и написали на ней, что пруд принадлежит Бою.

ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА СЕРОЙ РЫСИ

Самец, крупная серая рысь, шел впереди. Его подруга, почти такого же роста, как и он, но гораздо злее на вид, шла за ним, все более робея, однако, по мере приближения к жилищу человека. Измученная зимним голодом, она не утратила все же своей осторожности и плелась на значительном расстоянии от мужа. Рысь-самец, крадучись и припадая к земле, пробирался через поле к низким засыпанным снегом постройкам уединенной фермы.

Странное и зловещее животное канадская рысь. Она похожа на исполинскую кошку с жесткими волосами, с широкими и неуклюжими лапами ньюфаундлендского щенка и с необычайно развитыми, как у кролика, задними ногами и бедрами. Круглая морда ее окружена колючими бакенбардами. Вид у морды необыкновенно дикий и хищный. Бледно-желтые глаза, круглые и немигающие, светятся подо лбом, а на голове торчат уши с причудливыми пучками волос на концах. Цвет шерсти пепельно-серый, постепенно переходящий в буровато-желтый на спине и могучих боках. Хвост у рыси короткий, прямой, похожий на обрубок. В каждом ее движении проглядывает сила, грозящая смертью всякому противнику.

Целый месяц голодовки уже заставил однажды самца воспользоваться вечерними сумерками и направиться к человеческому жилью. Он заметил тогда во дворе двух коров. Но коровы были слишком велики, и он знал, что ему не справиться с ними. Зато овцы показались ему подходящей добычей. Но ледяной ветер, подувший вдруг со стороны дома, принес с собою страшный запах человека, и зверь бросился назад к своему логову.

Чудесный запах домашних животных и воспоминание о вкусном ягненке, которого он однажды сожрал в чаще леса, не переставали с тех пор терзать его аппетит. Подобно большинству хищников рысь-самец благодаря своему инстинкту или, быть может, по опыту знал, что люди не так страшны ночью, как днем. И потому, когда стемнело, он решил все-таки посетить ферму, но на этот раз вместе со своей кровожадной подругой.

В конце двора, озаренного ярким светом луны, стояло жилище поселенца, к которому примыкали два низких соединенных вместе хлева и сарай.

Длинные черные тени этих строений тянулись почти через все открытое пространство между фермой и лесом. Уже затвердевшая и обледенелая земля была прикрыта тонким слоем рыхлого, недавно выпавшего снега. Ветер сметал его к изгороди. Зверь, и сам похожий на тень, крался по этому полутемному месту, пока не добрался до первого хлева. Здесь он съежился, стараясь казаться по возможности меньше, и, уткнув нос в трещину, потянул воздух. Потом он повернул голову и взглянул на свою подругу, присевшую в десяти шагах от него. Самка, поняв, что все благополучно, легко прыгнула вперед и снова уселась позади мужа. Из хлева, кроме теплого вкусного запаха шерсти, доносилось еще шуршание сухого сена, жевание и спокойное, довольное дыхание скота. Рысь поняла, что там овцы. Проницательным и нетерпеливым взглядом она внимательно осмотрела темную стену постройки. Здесь не было никакого входа. Крадучись, самец скользнул за угол. На краю двора, залитого лучами месяца, хищник остановился в нерешительности: здесь тоже не было входа. Тогда, осторожно держась в тени, он дошел до другого конца строений, но встретил ту же неудачу. Раздраженный, он стал действовать смелее, прилег еще плотнее к снегу и решил пробраться через освещенный двор к передней части хлева. Самка, необычайно недоверчивая и уже начинавшая сердиться, вообразила, должно быть, что супруг хочет ее одурачить, выглянула из-за угла и начала подозрительно за ним наблюдать. Зверь становился все свирепее. Он надеялся найти добычу во дворе, но убедился, что она была заперта внутри строения. Он подумал тогда, что ему удастся попасть в хлев тем же путем, каким и сами животные туда проникли: ведь раз туда могли войти такие глупые твари, как овцы, то он-то наверное туда попадет. Но на деле оказалось другое. Рысь ничего не знала о дверях, которые закрывались и открывались, и была поэтому чрезвычайно поражена. Она попятилась назад и взглянула на крышу: ну, конечно, овцы пробрались в хлев сверху. Но и там хищник не нашел никакого отверстия. Тогда он прокрался вдоль второго хлева, затем вдоль сарая, но все было плотно закрыто. Сбитый с толку зверь вернулся к подруге, которая поджидала его, злобно помахивая хвостом и потряхивая бакенбардами.

Но самец все еще не хотел признать себя побежденным. Крыша на сарае была ниже кровли над хлевами. Зверь сделал громадный прыжок, и в то же мгновенье его осыпала целая лавина снега, обвалившегося из-под его лап. Но это не помешало ему вцепиться изо всей силы в доски крыши и взобраться на нее, нарушив ночное безмолвие резким царапаньем своих когтей. Эти внезапные звуки напугали кур, сидевших на насесте под самой кровлей, и они подняли громкое и тревожное кудахтанье.

Рысь замерла неподвижно и стала прислушиваться. А ведь куры, пожалуй, так же вкусны, как и овцы, только бы пробраться к ним! Хищник свирепо рванул лапами по кровле, но она оказалась новой и крепкой, и он скоро убедился, что и тут он ничего не добьется. Разочарованный и обозленный зверь пробежал по крыше сарая и великолепным прыжком перескочил на хлев. Стук его когтей по доскам напугал коров, и они зафыркали. Тревожно заржали две лошади. С шумом распахнулось окно фермы. Самец быстро повернул к окну свою плоскую морду, увидел струю яркого пламени, услышал оглушительный треск. Что-то с громким и зловещим жужжанием пролетело над самой его головой. Свет луны был недостаточно ярок, и фермер промахнулся. Не надеясь попасть, он больше не стрелял, а хищник, перелетев одним прыжком через крышу, свалился на снег позади хлева. Он увидел убегавшую самку и, подгоняемый диким ужасом, помчался огромными скачками вслед за ней. Добежав до леса, он нашел ее там. Она стояла неподвижно, оглядываясь через плечо, и глаза ее сверкали злобным огнем. Что говорил этот взгляд, трудно сказать. По всей вероятности, рысиха была недовольна своим супругом, так как самец свернул, как бы случайно, в сторону и сделал вид, что он очень интересуется старым следом, который еще днем проложил кролик. Но долго заниматься таким безнадежным делом было неловко, и немного погодя он занялся поисками более свежих следов. Рысиха, несмотря на свой гнев и разочарование, следовала по пятам за своим супругом. В такое голодное время года они должны были дружелюбно охотиться вместе, несмотря на свой мрачный и недоверчивый нрав.

В лесу царила глубокая тишина. Казалось, даже воздух оледенел от страшного холода. Луна, сверкая на безоблачном небе, заливала землю каким-то мертвым светом. Смутные очертания рысей, скользивших по снегу, казались в сиянии зимнего месяца бесшумными призраками, головы которых поворачивались то в одну сторону, то в другую, а глаза горели злобным огнем.

Но голод рысей был не призрачный. Зоркий взгляд самца заметил вдруг под одним из развесистых деревьев разрыхленный снег. Для менее острого взора эта мелочь не имела бы никакого значения, но для хищника она была ясным и безошибочным указанием. Быстро свернув со своего пути, самец прыгнул на подозрительное место и начал бешено разрывать его своими лапами. Не прошло и минуты, как он уже наполовину зарылся в снег, который был в лесу рыхлее, чем на полях, где бушевал ветер. Тщательно обнюхивая чутким носом след, тянувшийся к стволу дерева, зверь быстро продвигался вперед. Заметив его движения, рысиха подползла ближе и с завистью следила за своим супругом. Прошло еще несколько мгновений, и голова самца вынырнула из разлетавшегося во все стороны снега, держа в зубах огромного тетерева, яростно хлопавшего крыльями. Несчастная птица зарылась в сугроб, надеясь согреться, потому что на дереве было очень холодно. Тетерев бился в пасти рыси недолго; через минуту он был разорван на части.

Самка скрыла свою злость, прикинулась ласковой и подползла ближе к своему другу. Но тот не отличался галантностью, да и к тому же одного тетерева было недостаточно и ему одному. Он глухо заворчал и сердито вытянул свою огромную лапу. Самка остановилась, жадно облизала губы и, повернув назад, бросилась вдруг с быстротой молнии к ближайшей сосне. До слуха ее донеслась испуганная возня ютившихся в ветвях подорожников, разбуженных ворчанием насыщавшегося зверя. Самка вонзилась своими железными когтями в кору дерева, предупредив таким образом птичек о своем приближении. Несмотря на быстроту рысихи, подорожники, крича от ужаса, ускользнули, прыгая с одной ветки на другую, пока не добрались до самых гибких, на которых тяжелая хищница не могла удержаться. Злобно фыркая от разочарования, рысь спустилась с дерева и продолжала поиски шагах в двадцати от своего супруга, кончившего тем временем свой ужин.

Прошло еще полчаса. Настроение рысихи испортилось окончательно. Ее бесил не только голод. Самец обманул ее, вкусно покушав у нее на глазах. Вдруг она прыгнула в сторону, перевернулась в воздухе и хлопнулась на землю, вытянув передние лапы и выпустив во всю ширину когти. Под засыпанным снегом кустом она увидела одним уголком глаза небольшую лесную мышь и с поразительной быстротой схватила свою добычу, которая только что собиралась скрыться в норке. Но мыши, которая оказалась такой же вкусной, как и подорожники, рыси хватило, конечно, только на один глоток. Она облизала губы, искоса взглянула на мужа и поплелась дальше.

Медленно плыла луна по чистому небосклону. Тени деревьев и кустов становились постепенно короче. Звери подошли к просеке, недавно прорубленной дровосеками. Вдруг из-за пней, скрытых кустами, до хищников донесся скрип зубов. Рыси припали к снегу, и хвосты их злобно зашевелились. Отойдя друг от друга, они поползли с двух сторон к беспечному грызуну. Увидя его, они остановились. Это был крупный дикобраз, жирный, тепло одетый, равнодушный и к врагам и к морозу.

Звери хорошо знали, что эта дичь не годилась для охоты. Но они не могли удержаться от искушения: у них потекли слюнки, и они подкрались ближе. Дикобраз продолжал грызть сухое дерево, но сразу остановился, как только рыси очутились совсем близко от него. Сунув нос в передние лапы и подняв вверх остроконечные иглы, он быстро укрылся под своим грозным вооружением. Оба хищника прилегли к снегу и жадно смотрели на грызуна. Наконец рысиха, голод которой взял верх над осторожностью, подвинулась еще ближе и высунула вперед морду, надеясь найти у врага какое-нибудь слабое место, не прикрытое страшными шипами. Самец предостерегающе заворчал. В то же мгновение дикобраз поднял кверху свой тяжелый хвост, усаженный самыми тонкими иглами, и шлепнул изо всей силы протянувшуюся к нему рысью пасть. Зашипев от боли, рысиха отскочила назад, унося с собой два или три гибких шипа, застрявших у нее в носу, словно булавки в подушке. Как ни терла она свою морду лапами, сколько ни каталась по земле, она никак не могла отделаться от вонзившихся ей в нос игл, зазубренные кончики которых держались очень крепко. Ей удалось только их сломать и уйти, унося с собой острия шипов, торчавших подобно осиному жалу в ее нежной коже. Время от времени она погружала свой нос в снег, чтобы хоть сколько-нибудь уменьшить боль. Эта неудача еще больше разожгла ее. Но самец остался равнодушен к страданиям подруги. Он только окончательно убедился, что дикобраза не стоит трогать, и решил заняться другой, менее опасной охотой. А муки подруги не находили сочувствия в его диком сердце. Подруга нужна была ему только для поисков крупной дичи — заблудившейся овцы или лани, — когда оба хищника, действуя заодно, могли быстрее и вернее сбивать с ног свою жертву. Между рысью и его подругой не было той тесной и прочной связи, которая так часто встречается между волком и волчицей.

Проходя среди высоких сосновых пней, звери опять сошлись ближе, хотя по-прежнему обращали мало внимания друг на друга. Но вот до слуха их донесся чей-то легкий топот, и оба они снова припали к снегу. Через минуту мимо них, совсем близко, промчался белый кролик. Его большие кроткие глаза были полны ужаса, и он так быстро промелькнул мимо рысей, что они не успели его схватить, хотя рысиха, лежавшая несколько дальше, попыталась придавить его лапой. Было ясно, что какой-то опасный враг преследовал кролика. Но кто бы он ни был, этот враг, рыси не боялись его. Они хотели есть.

Через несколько мгновений этот враг появился. Он бежал бесшумно, вытянув нос по следу. Он был мал, тонок, бел, длинен, гибок. Глазки его напоминали две капли расплавленного металла. Когда он поравнялся с рысью-самцом, тот хлопнул лапой, но промахнулся. Через мгновение на него бросилась самка. В когтях у нее оказалась крупная ласка. Она бурно барахталась в когтистых лапах и успела вонзить свои острые зубы в нос рыси. Но клыки зверя впились в ее гибкую спину, и жизнь покинула навсегда несчастного зверька. Кровь ласки потекла по морде рысихи, уменьшив немного жгучую боль, причиненную ей иглами дикобраза. С глухим ворчанием рысиха принялась за еду. Самец, убежденный, вероятно, в том, что он помогал своей подруге в охоте за этой дичью, потребовал своей доли и схватил было зубами одну из задних ног ласки. Но рысиха, заметив его движение, крепко ударила его когтями по голове. Самец побоялся связываться с ней. Злобно фыркнув, он отошел прочь и, сев на задние лапы, наблюдал за пиршеством своей супруги.

Но рысиха пировала недолго. Ласка была не настолько велика, чтобы утолить голод рыси. Хищница съела ее довольно скоро, потом провела лапой по морде и облизала грудь, очистив ее от крови. Она чувствовала бы себя вполне довольной, если бы не боль в носу.

Скоро из лесной чащи выскочил второй кролик и промчался между рысями. И самец и самка одновременно прыгнули к нему, но только столкнулись друг с другом. А кролик, вытянувшись во всю длину, невредимо пролетел под когтями зверей. Самец, находившийся ближе к ускользнувшему кролику, подумал, что он мог бы его убить, не помешай ему самка. Он рассвирепел и хватил ее так сильно лапой в бок, что она покатилась по снегу. Придя немного в себя, рысиха минуты две смотрела на своего друга сверкающими, как искры, глазами, как бы собираясь вцепиться ему в горло. Но затем, одумавшись и свернув в сторону, принялась обнюхивать мышиные следы.

Следы были довольно старые, но не безнадежные. Самка решила по ним идти. Самец, полагая, что она отыскала что-нибудь достойное охоты, подкрался ближе, желая посмотреть, что она выслеживала. Должно быть, тут недавно побывал охотник, потому что на земле лежал кусок мерзлой рыбы. Звери одновременно бросились к нему. Самец схватил его первый и сразу же сунул себе в пасть. Самка заворчала и зашипела от бешенства. Обнюхивая снег, нет ли здесь еще рыбы, самец сделал несколько шагов в сторону. Под снегом послышался заглушенный лязг железа. Хищник, изогнув спину горбом и взвизгнув от страха, подпрыгнул вверх — его левая передняя лапа была ущемлена стальным капканом!

Страшная ловушка была прикреплена цепью к тяжелому деревянному бревну, которое он не мог даже пошевельнуть. Он яростно грыз странный и ужасный предмет, захвативший его лапу, ревел, плевался и катался через голову, окончательно растерявшись от бесплодных усилий освободиться. Испуганная и ошеломленная рысиха попятилась назад, прижав уши к голове и прищурив глаза. Но затем, вообразив, вероятно, что в этих непонятных для нее движениях скрывался какой-то обман, она с грозным ворчанием придвинулась ближе. Еще через минуту, выведенная из себя видом своего судорожно метавшегося супруга, она громко взвизгнула и, как безумная, схватила его за горло.

Оба зверя превратились в рычавший и визжавший клубок меха и когтей. Самец катался по земле, причем тяжелый капкан беспрестанно наносил удары и ему и самке, а железная цепь с резким лязгом то обвивалась вокруг них, то развивалась. Кровь, комья снега и хлопья вырванной шерсти летели во все стороны. Измученный ударами западни и цепи, перепуганный непонятным бешенством самки, самец ослабел первым. Через несколько минут живой клубок распался. Безумные крики перестали нарушать безмолвие ночи и сменились глухим предсмертным хрипением. Самец лежал неподвижно. Самка терзала его еще несколько мгновений. Потом, придя внезапно в себя, она остановилась, попятилась назад и, взглянув на изуродованное и скорченное тело своего друга, скользнула в ближайшие кусты. Здесь, охваченная страхом, она вся съежилась и, словно зачарованная, выглядывала из-за своего прикрытия. Немного погодя, она поползла дальше и, скрывшись в глубине, лесной чащи, принялась облизывать раны и чистить шерсть. А распростертое тело самца с жестокими, — полуоткрытыми и застывшими глазами, постепенно коченело в сухом морозном воздухе.

СОЗЕРЦАТЕЛЬ СОЛНЦА

I

Этот белоголовый орел казался Джиму Хорнеру воплощением невысказанных дум горы и озера, дум величавой одинокой вершины с гранитным гребнем и глубокого одинокого озера у ее подошвы. Когда челнок его быстро мчался с последней буйной стремнины и, казалось, запасался дыханием, прежде чем двинуться дальше по тихой воде озера, Джим складывал весла и зорко всматривался ввысь. Окинув пронзительным взглядом своих дальнозорких серых глаз голубой свод неба, он искал в нем прежде всего полукруг неподвижно распростертых в воздухе огромных крыльев. И если далекая синева оказывалась пустой, взоры его тотчас же обращались к засохшей сосне, одиноко стоявшей на обнаженном изрытом трещинами плече горы, известной ему под именем «Плешивой».

Там, — Хорнер был почти убежден в этом, — там величественно и неподвижно сидела огромная птица, устремив пристальный взор на солнце. И человек смотрел долго-долго вдаль, в беспечной лени покачиваясь на воде, куря трубку и отдыхая от продолжительной борьбы с порогами, пока наконец бесконечность и одиночество не овладевали его душой. Тогда издалека с вершины сосны раздавался крик, слабый, но мрачный, и орел, широко раскрыв крылья, поднимался ввысь и тонул в небесной синеве или улетал через густо поросший соснами овраг к скалам, скрывавшим его гнездо.

Однажды, когда Джим спустился по реке и по обыкновению остановился, чтобы поискать большую птицу, он напрасно устремлял взор в небо и на утес. Наконец он отказался от дальнейших поисков и, ударяя веслами по воде, поплыл вниз по озеру с чувством утраты в душе. Чего-то не хватало в величии и красоте этой пустынной страны. Но вдруг прямо над собой Хорнер услышал шумные взмахи широких крыльев и, взглянув вверх, увидел орла, пролетавшего над ним, и притом так низко, что он мог уловить суровый, гордый взгляд его неподвижных черных глаз с желтой полосой над бровями, устремленных на него с выражением загадочного вызова. У этого орла была особенность, которой он никогда не замечал у других орлов: прямо над левым глазом у него была полоса почти черных перьев, и бровь эта придавала ему угрюмый и грозный вид.

В своих изогнутых когтях орел держал большую блестящую озерную форель, по-видимому, отбитую им у ястреба, и Джим мог рассмотреть расположение его маховых перьев. Широко взмахивая могучими крыльями, он медленно поднялся вверх над крутизной, миновал скалистое плечо горы, на котором, словно сторожевая башня, высилась сосна, и исчез за краем выступа. Хорнеру этот выступ казался лишь царапиной, проведенной на поверхности горы.

— Наверное, там его гнездо, — пробормотал Хорнер.

И, вспомнив холодный вызов в желтых глазах птицы, он внезапно решил, что ему необходимо увидеть это орлиное гнездо. Времени у него было достаточно. Он повернул свой челнок к берегу, вытащил его из воды, спрятал его в кустах и отправился назад, прямо к Плешивой горе.

Взбираться было трудно, так как груды валунов и стволы упавших деревьев покрывали землю, заросшую безмолвным и мрачным сосновым лесом. Несмотря на весь свой опыт, Джим, житель лесов, очень медленно продвигался вперед: жара и безветрие томили его.

Уже он подумывал отказаться от этого бесполезного предприятия, как вдруг очутился лицом к лицу с непроходимой грядой отвесных утесов. Это внезапное препятствие, ставшее у него на пути, было как раз тем, что было нужно для укрепления его поколебавшейся решимости. Он понял теперь тот вызов, который его услужливая фантазия открыла в устремленном на него пристальном взоре орла. Хорошо же, он этот вызов принимает! Скала его не отпугнет. Если он не в состоянии будет взобраться на нее, он обойдет ее кругом, но гнездо он все-таки найдет.

Упорная решимость светилась в глазах Хорнера, когда он начал прокладывать себе дорогу вдоль подошвы утеса. Дюйм за дюймом завоевывал он и под конец радостно заметил, что поднялся довольно высоко и что лесной мрак остался внизу. Он бросил взгляд вперед, через верхушки деревьев. Легкий ветерок обвеял своей прохладой его влажный лоб, и с новой силой он поспешил дальше. Подъем скоро сделался легче, точки опоры для ног надежнее, и он стал подниматься быстрее. Голубая сталь озера и темно-зеленое море сосен развернулись перед его взором. Наконец он обогнул окраину склона. На высоте, быть может, ста футов над его головой высилось перед ним выступавшее вперед плечо скалы, увенчанное засохшей сосной, на которой обычно сидел орел. И в то время, как он неподвижно смотрел вперед, он услышал шум огромных крыльев. Орел был перед ним. Сидя на высокой сосне, он, как показалось Хорнеру, пристально смотрел прямо на солнце.

Когда Хорнер снова начал подниматься, огромная птица подняла голову и пристально, точно с насмешкой, посмотрела на него сверху вниз. Ни страха, ни изумления не было в ее взоре. Решив, что гнездо видно со сторожевой башни его хозяина, Хорнер теперь все усилия направил на то, чтобы добраться до засохшей сосны. После бесконечных трудностей, исцарапав руки и ноги, он ухитрился пересечь зубчатую расселину в скале, отделявшую выступающую вперед часть ее от главного утеса. Тогда, с упорством преодолевая усталость, он потащился по изрытому склону и наконец очутился на краю такой бездны, что нервному человеку в нее лучше было бы не заглядывать. Почувствовав, что он погибнет, если оглянется назад, охотник осмотрел высокий склон и почти с лихорадочной поспешностью начал подниматься. Ему начинало казаться, что насмешка в неподвижных глазах орла, быть может, имела свое основание.

Орел пошевелился лишь тогда, когда Хорнер одолел крутизну и, задыхаясь и дрожа, но с торжествующим видом, достиг подножия сосны. Тогда птица медленно и как бы с пренебрежением распростерла крылья, словно желая показать, что лишь отвращение к непрошенному посетителю, а не страх перед ним заставляют ее удалиться. Она широкими мощными взмахами поднялась над пропастью и, описывая в воздухе огромную спираль, утонула в необъятной синеве. Прислонясь к выцветшему, шероховатому стволу сосны, Хорнер несколько минут смотрел на этот величественный полет, собираясь с духом и глубоко вдыхая холодный живительный воздух. Потом он повернулся и осмотрел гору.

Там находилось оно — то гнездо, в поисках которого он так далеко зашел. Оно было все на виду и лежало в сотне шагов от человека. Однако на первый взгляд, казалось, не было надежды добраться до гнезда. Трещина, отделявшая выступ, на котором оно лежало, от выдававшейся вперед скалы, увенчанной сосной, имела в ширину не более двадцати футов. Но, казалось, дно этой трещины находилось где-то далеко, в самых недрах горы. В этом месте было невозможно перейти через трещину. Но Хорнер верил, что на свете нет такого препятствия, которое нельзя было бы преодолеть, или перешагнув через него, или обойдя его, и что нужно только настойчиво поискать выхода. Он с трудом продвигался вперед вокруг склона, вниз по изрытой покатости, через узкий, головокружительный выступ — так называемое «седло»  — прямо к другому углу склона, обращенному на юго-восток. Цепляясь за скалу пальцами ног и одной рукой, а рукавом другой утирая катившийся со лба пот, он поднял глаза и увидел заслонивший всю высь величественный горный массив, вершиной тянувшийся к небу.

Но эта величественная картина нисколько не устрашила Хорнера.

— Здорово! — воскликнул он, усмехаясь от радости. — Я обошел тебя. Это верно, как смерть!

Теперь весь мир, лежавший под ним, терялся в необъятной дали. И только часть горы, простиравшаяся прямо над ним, была доступна его зрению. Ему нужно было теперь подниматься все прямо вверх, быть может, футов на сто пятьдесят, потом обогнуть гору с левой стороны, если удастся, и спуститься к гнезду сверху. Мимоходом он решил, что обратное путешествие можно сделать и с другой стороны горы — с любой, но только не с той, которую он так опрометчиво избрал своим путем.

Эти последние сто пятьдесят футов показались Хорнеру целой милей. Но под конец он понял, что поднялся достаточно высоко. Подъем стал легче. Он подошел к узкому выступу, по которому он легко мог двигаться боком, держась за скалу. Выступ сразу сделался шире и образовал проход. Дальше он мог идти почти без труда.

У его ног необъятным амфитеатром раскинулась обширная дикая пустыня с мрачной зеленью сосновых лесов, перевитых серебристыми лентами горных каскадов. Это была та первобытная природа, которую он так близко знал. Но никогда раньше не видел он ее во всем ее величии. В течение нескольких минут он испытывал благоговейное изумление перед тем, что ему открылось. Когда наконец он решился отвратить взор от этого величественного зрелища, он увидел у ног своих, шагах в десяти или двенадцати, орлиное гнездо.

Нечегобыло властителю воздуха особенно гордиться архитектурой своего гнезда, — это был просто пучок хвороста, коры и жесткой травы, видимо, без всякого плана набросанных на узком выступе. Однако сооружение это так искусно было вдавлено в расщелины скалы, так ловко соткано, что против него был бы бессилен самый лютый ветер. Это был безопасный трон, который не могли разрушить никакие бури.

Наполовину приподнявшись, на краю гнезда сидели два орленка, почти взрослые и настолько оперившиеся, что Хорнер изумился, почему они не взлетели при его приближении.

Он не знал, что период беспомощности молодых орлят длится и за пределами их возмужалости, когда они кажутся уже такими же взрослыми, как их родители. Это было для него неожиданностью так же, как и то, что и цветом они совершенно не походили на родителей: они были сплошь черные с головы до ног, а у их отца — коричневые перья, белоснежная голова, шея и хвост.

Так он стоял и смотрел. И наконец понял тайну редко встречающегося «черного орла». Однажды ему удалось увидеть одного черного орла, когда он тяжеловесно пролетал над верхушками деревьев. И он вообразил тогда, что открыл новую породу орлов. Теперь он пришел к вполне правильному заключению, что это был просто птенец.

Птенцы смотрели на него с таким же любопытством, как и он на них. Бесстрашно рассматривали они его неподвижными желтыми глазами из-под плоских нахмуренных бровей, наполовину подняв верхнюю часть крыльев.

Хорнер расположился на выступе и, склонив лицо вниз, изучал отвесную скалу под собою. Он искал путь к гнезду.

Он не знал, что будет делать, когда найдет его. Может быть, если предприятие это окажется исполнимым, он возьмет одного орленка и займется его приручением. Он надеялся вдумчивым исследованием пополнить свои далеко недостаточные познания об орлах.

Он осторожно спускался с выступа, ощупью ступая по скалистой, обманчивой почве, когда воздух наполнился вдруг шумом мощных крыльев. Резкий удар твердого крыла с такой силой обрушился на него, что он потерял точку опоры на выступе. С криком ужаса, заставившим нападающего на него отшатнуться, он полетел вниз и упал прямо в гнездо.

Только это и спасло его от мгновенной смерти. Гибкое и эластичное гнездо ослабило силу его падения. Упругие прутья подбросили его вверх, и он кубарем покатился вниз по крутому склону, ударяясь о камни.

Крики орла звучали у него в ушах, а сердце его болело при мысли о том, что последний раз в жизни он видит этот залитый солнцем мир, который точно в круговороте мелькал перед его омраченным взором. Вдруг, к изумлению своему, он почувствовал толчок, и его снова подбросило вверх. В отчаянии схватился он за куст, расцарапавший ему лицо, и неподвижно распростерся на земле. В этот миг над самой своей головой он увидел огромные крылья и грозные когти орла. Затем птица с хриплым криком быстро поднялась в воздух. Падая, он задел одного из молодых орлят, выбросил его из гнезда и увлек с собой до небольшого выступа, который так кстати дал ему приют.

Прошло довольно много времени, а он все лежал в том же положении, в отчаянии обхватив куст и пристально смотря вверх. Там он увидел двух орлов. Они кружились в сильном возбуждении и, пронзительно крича, смотрели вниз на него. Один край гнезда, разрушенный его падением, свешивался с выступа футах в тридцати над ним. Сила разума постепенно возвращалась к нему. Он осторожно повернул голову, чтобы посмотреть, не грозит ли ему опасность упасть, если он отпустит куст, за который держится. Все тело его ныло и болело. Но несмотря на это, он громко рассмеялся, увидя, что куст, на котором он в таком отчаянии повис, рос на небольшой углубленной площадке, с которой он ни в коем случае не мог упасть. При странных звуках непонятного им человеческого смеха орлы на несколько минут замолкли и, описывая круги, поднялись вверх.

С большими усилиями и испытывая сильную боль, Хорнер сел и осмотрел, насколько серьезны были его ушибы. Одна нога его почти не двигалась. Он ощупал ее всю и пришел к заключению, что перелома в ней нет. Тяжким бременем казались ему также левая рука и плечо, и он поражался тому, сколько ушибов и вывихов может поместиться на человеческом теле средних размеров. Убедившись, однако, в том, что поломанных костей у него нет, он почувствовал бесконечное облегчение. Стиснув зубы, он оглянулся кругом, чтобы выяснить свое положение.

II

Выступ скалы, на котором он нашел себе приют, имел около пятидесяти или шестидесяти футов в длину и круто обрывался со всех сторон. В ширину он имел около двадцати пяти футов, и гладкая поверхность его кое-где образовала углубление с мягким грунтом в скалистом ложе. Две или три темно-зеленых сосны, выросших из занесенного сюда семени, стройная серебристая молодая березка, один или два пучка травы, прибитой ветром, и несколько кустов колокольчиков, лазурных, как небо над ними, смягчали наготу этой террасы, так высоко вздымавшейся над землей. На задней ее стороне ковер сочной травы и небольшое количество влаги на скале указывали ту впадину, откуда просачивалась тонкая струя источника, которая несла жизнь этому одинокому оазису среди гранита.

На самом дальнем краю утеса сидел упавший молодой орел и с диким ужасом смотрел на Хорнера. Почти с нежностью Хорнер заметил, что и птица, несмотря на свои крылья, оказалась потерпевшей в этом деле. Одно из ее черных крыльев не так свободно прилегало к телу, как другое. Он надеялся, что оно не сломано. Размышляя об этом, он настолько обессилел от боли, что откинулся назад и долго лежал, пристально смотря на орлов, которые все еще встревоженно кружились над гнездом. В изнеможении он полузакрыл глаза и задремал. Когда он снова открыл их, солнце было низко и подвинулось далеко. Выступ находился уже в тени. Голова его работала теперь совершенно ясно. Он решил добраться назад к челноку. С мучительным усилием он дотащился до края террасы и заглянул вниз. В этом месте спуск не был отвесным, и высота его равнялась приблизительно ста футам. Владей он вполне своими силами, он и тогда нашел бы его достаточно трудным. В настоящем же состоянии — он ясно это понимал — приступить к нему было все равно, что с разбегу броситься вниз.

Он не потерял, однако, присутствия духа и медленно пополз назад, к другому концу террасы, где сидел молодой орел и неотступно смотрел на него. При его приближении птица распустила крылья, как бы собираясь подняться вверх и испытать стихию, которой она еще не научилась управлять.

Но одно крыло ее повисло, словно раненое, и было ясно, что эта попытка стала бы для нее роковой. Злобно раскрыв клюв, она вприпрыжку направилась на другой конец террасы. Но теперь, однако, Хорнеру было не до птицы. Он смотрел вниз с крутизны, и ему стало ясно, что этот выступ, вначале показавшийся ему спасительным убежищем, на самом деле был тюрьмой и легко мог стать ему и могилой.

Прислонясь к скале и скрежеща зубами от боли, он старался сосредоточить внимание над задачей, стоявшей перед ним. Неужели ему придется умереть от голода на этой одинокой вершине, прежде чем он достаточно оправится, чтобы спуститься вниз? Эта мысль пробудила в нем упорную решимость. Он будет жить — в этом все дело. Он оправится, и тогда спуск будет для него пустяком. Он стал думать о том, как достигнуть своей цели. Во всяком случае, здесь была тонкая струя источника, просачивавшаяся из скалы. Питья у него будет достаточно. А пища будет. Ведь он не на голой скале! Здесь в его распоряжении было немного травы и корни растений и кустов. С их помощью человек может сохранить себе жизнь, лишь бы у него хватило воли. А в крайнем случае здесь был молодой орел. Мысль об этом, однако, мало привлекала его. Не жадными глазами голодного человека, а скорее с чувством доброжелательства взглянул он на своего товарища-пленника, неподвижно сидевшего на другом конце выступа.

— Будет жестокостью, товарищ, если в конце концов мне придется тебя съесть! — пробормотал он, и лицо его исказилось кривой усмешкой. — Мы оба сидим в одной дыре, и, пока я в силах, я буду поступать честно.

В то время как он предавался своим размышлениям, над головой его пронеслась большая тень, и, взглянув вверх, он увидел одного из орлов, низко парившего над выступом. Это был самец, его старый знакомый. Он пристально смотрел на него из-под своих черных бровей. Озабоченный только тем, как бы накормить своего птенца, он нес в своих когтях большую рыбу. Но орел не решился приблизиться к этому загадочному человеку, который сумел проникнуть в его гнездо, как будто бы и он обладал крыльями. Хорнер лежал неподвижно, как камень, полузакрыв веки, и наблюдал. Молодой орленок, увидев пищу так близко от себя и криком выражая нетерпение, широко раскрыл клюв. В то же время мать, более пугливая и менее решительная, чем ее супруг, с резкими криками кружилась в отдалении, словно хотела предостеречь от опасности. Наконец огромная птица, не в силах более противостоять призывам своего голодного птенца, устремилась вниз, сбросила ему рыбу прямо в когти и, быстро взмахивая крыльями, отлетела в сторону.

Глубокий вздох вырвался из груди Хорнера, когда он увидел, как орленок с жадностью набросился на свою добычу, терзая ее и проглатывая куски целиком.

— А вот и я, — сказал он. — Когда мне захочется есть, я вступлю с тобой в товарищество, и тебе нечего будет мне возразить!

После того как Хорнеру пришла в голову эта мысль, он боялся только одного, что пленник его внезапно настолько окрепнет, что в состоянии будет летать и тогда его покинет. Охваченный тревожными думами об этом, он не в состоянии был больше лежать неподвижно. В кармане он всегда носил пучок крученых бечевок для ловли лососей и кусок медной проволоки для поимки кроликов. Он решил поймать молодого орла и крепко привязать его к кусту.

Сначала он хотел сейчас же взяться за это предприятие. С мучительным усилием старался он снять тяжелую шерстяную охотничью куртку, намереваясь воспользоваться ею так же, как пользуется тореадор своим плащом, чтобы опутать опасные для него когти противника. Потом он пополз к противоположному концу выступа и старался прижать пленника к стене. На это, однако, у него не хватило проворства. Вскрикнув и взмахнув крыльями, птица от него увернулась. Тогда он решил, что будет лучше отложить исполнение плана до завтра. Ползком дотащился он до впадины около куста, служившей ему ложем, и в полном изнеможении опустился на землю. Только резкий холод на закате принудил его снова накинуть на себя охотничью куртку, но долго ему это не удавалось.

Прерывистый сон на жестком ложе усилил боль в ушибленных местах. На рассвете он вновь увидел самца-орла, прилетевшего на этот раз более смело и решительно, чтобы покормить пленника. После того как он улетел, Хорнер попытался двинуться с места, но ночной холод и суровость ложа совершенно лишили его сил. Лишь после того как солнце поднялось высоко и насквозь его прогрело, после долгих упражнений почувствовал он, что тело его в состоянии ему служить.

Тогда он снова снял свою куртку и принялся ловить гневную птицу, которую он избрал своей спасительницей.

Хотя каждое движение причиняло ему боль не менее жестокую, чем накануне днем, он теперь окреп и мог лучше владеть своим телом. Прежде чем приступить к охоте, он отрезал кусок куртки, чтобы обкрутить им ногу орленка и таким образом крепко привязать его, не поранив. Птица вдруг стала ему очень дорога.

Он приближался к ней с большой осторожностью, держась боком к выступу, чтобы добыче его осталось возможно меньше простора для бегства. Когда он приблизился, птица обернулась и остановилась прямо против него, с угрожающим видом подняв свое здоровое крыло и широко открыв свой внушительный клюв. Держа куртку наготове, чтобы в удобный момент ее набросить, Хорнер осторожно пополз вперед. Он был настолько поглощен своим делом, что почти не чувствовал боли в ноге, хотя в сущности волочил ее за собой. А молодой орел не двигался с места и не спускал с него глаз, суровых и острых, как стекло.

Вдруг легкий трепет пробежал по всему телу птицы. Она съежилась, взъерошив перья, и опытный, осторожный взгляд Хорнера заметил, что она готова отскочить в сторону. Тогда, держа куртку за рукав, он быстрым движением швырнул ее вперед. По счастливой случайности, на которую он вовсе не рассчитывал, куртка при падении раскрылась и упала прямо на шею и больное крыло птицы, совершенно ошеломив и ослепив ее. С оглушительным криком она подпрыгнула в воздухе, выпустив когти и бешено царапаясь ими. Но Хорнер в мгновение ока схватил ее за другое крыло и, пригнув его вниз, налег на нее, чтобы обезвредить ее грозные когти. Один раз они все же вонзились в его ушибленную ногу, но нога без того так сильно болела, что ему было все равно. В одну минуту он связал своего беспомощного пленника и потащил его к крепкому кусту на середине площадки. Здесь он обмотал ногу орленка лоскутком своей фланелевой куртки и, обкрутив ее куском проволоки, благополучно привязал к кусту вдвойне скрученной веревкой в несколько ярдов длины.

Когда он, довольный, кончил это дело и занялся своей курткой, в голове его блеснула мысль о том, какое было счастье, что не было при этом стариков-орлов, чтобы помешать ему. Он взглянул вверх и увидел мрачную тень, с быстротою молнии ринувшуюся вниз из небесной синевы. Он едва успел опрокинуться на спину, приподняв руку, чтобы защитить свое лицо и ногу, чтобы отразить нападение. Воздух наполнился шумом этого молниеносного полета. Невольно он полузакрыл глаза. Но удара не последовало, только волна воздуха хлестнула ему в лицо. Не осмеливаясь вступить в открытый бой, хотя и готовый обороняться, орел, уже приблизившись футов на пять к выступу, распростер свои крылья, взвился вверх и там повис, испуская грозные крики. Хорнер увидел, что это была самка, и погрозил ей кулаком. Если бы это был его старый знакомец и противник самец, то он не отделался бы так легко.

В замешательстве и горе мать опустилась в гнездо, рядом со вторым орленком. Тогда, не спуская с нее глаз, на случай, если бы она возобновила свое нападение, Хорнер ловко стащил с молодого орла свою куртку и пополз обратно, избежав злобного удара когтей своего гневного пленника. Напрасно орленок дергал веревку и кусал проволоку. Наконец он, по-видимому, понял, что все его усилия ни к чему не приведут. Он сел, неподвижный, как скала, и, не мигая, стал пристально смотреть на своего тюремщика.

Через час, когда солнце уже нагрело воздух и Хорнер, утолив свою жажду из источника, напрасно пытался насытиться корнями трав, вновь появился самец-орел. Тяжело взмахивая крыльями, он летел с самого далекого конца озера. В когтях у него болталась какая-то добыча, и Хорнер тотчас же увидел, что это была утка.

— Отлично, — пробормотал он. — Я всегда гораздо больше любил птицу, чем рыбу.

Приблизившись, орел, по-видимому, заметил, что положение орленка изменилось. Он медленно кружился несколько минут в воздухе, пронзительно крича, словно о чем-то спрашивал. Призывы птенца заставили его, однако, спуститься и отдать ему добычу. Хорнер тотчас же пополз к орленку. Тот уже раздирал теплое тело добычи на части. Злобная и голодная птица, казалось, собиралась бороться за свои права. Однако последний урок, полученный ею от непобедимого ее властелина, внушал ей страх перед ним. Внезапно она отскочила в сторону, насколько это позволяла веревка. Хорнер подобрал растерзанную добычу. Тем временем аппетит его прошел. Он еще не настолько проголодался, чтобы есть сырое мясо. Бросив добычу обратно ее законному хозяину, он с трудом потащился обратно, чтобы накопать себе корней.

Орел стал регулярно прилетать каждые три или четыре часа с пищею для пленника. Иногда это была рыба — форель, или держи-ладья, или серебристый головач, — иногда утка или тетерев, иногда кролик или мускусная крыса. Всегда прилетал самец с зловещей черной полосой на белой голове, и всякий раз Хорнер считал своей обязанностью сразу отбирать добычу от злобного птенца. Но он не в состоянии был есть сырую рыбу и швырял ее обратно. Наконец после полудня, на третий день плена, он внезапно обнаружил, что не сырое мясо, а корни трав возбуждают в нем тошноту. Всматриваясь в красивую озерную форель, он вспомнил, что где-то читал, будто сырая рыба — прекрасное питание. Несмотря на брезгливость, он с такой жадностью набросился на большую форель, так хорошо пообедал, что оставил своему пленнику только голову и хвост.

— Ничего, товарищ! — сказал он серьезно. — В следующий раз я честно произведу дележ. Ведь в прошлый раз ты получил больше, чем тебе полагается.

Но птица была настолько обижена, что долгое время и смотреть не хотела на эти остатки и съела их лишь тогда, когда Хорнер отвернулся в сторону.

После этого Хорнер без угрызений совести брал свою долю пищи от пленника, будь то рыба, мясо или птица. Хорнер питался неплохо и быстро выздоравливал. Самец-орел настолько привык к присутствию Хорнера, что опускался на землю около пленника и с угрозой в холодных глазах вызывающе смотрел на человека. Часто, чтобы обеспечить себе свою долю на пиршестве жадного орленка, Хорнер должен был отгонять отца. А мать по-прежнему находилась во власти своей подозрительности. Сидя на верхнем краю выступа, отдаваясь заботам о своем другом птенце, она от времени до времени испускала крики, полные угроз и проклятий, но никогда не решалась приблизиться.

Прошла целая неделя. Над вершиной чередой проходили ясные дни и темные ночи. Хорнер настолько поправился, что стал подумывать о том, как бы спуститься вниз. Его рука и плечо зажили, но нога его, несмотря на постоянное растирание и прикладывания к ней сырой земли, все еще находилась в беспомощном состоянии. Она не могла выдержать тяжести его тела. Первая же попытка его спуститься показала ему, что он не должен слишком торопиться. Прошло еще около недели, прежде чем он почувствовал уверенность в том, что может совершить страшный спуск вниз. Тогда он подумал об орленке, невольном его спасителе. После серьезной борьбы с орленком, знаки которой он в течение нескольких месяцев носил на руках и ногах, он снова поймал его и осмотрел поврежденное крыло. Поломано оно не было, и он увидел, что владелец его в свое время в состоянии будет прекрасно летать, быть может, далее скорее своего более счастливого брата, оставшегося в гнезде наверху. Довольный результатами своего осмотра, он развязал все путы и отскочил назад, чтобы избежать клюва и когтей птенца.

Злобный молодой орел нисколько не изумился своему внезапному освобождению. Вприпрыжку он направился к дальнему концу выступа, а Хорнер, взяв обратно куртку, оказавшуюся столь полезной для него, приготовился к спуску с горы, на которую он так неосторожно рискнул подняться около двух недель тому назад. На краю обрыва он взглянул вверх, чтобы посмотреть на самца-орла, низко кружившего над ним. В неподвижных желтых глазах птицы, устремленных на него, он прочел все тот же знакомый ему вызов.

— Ты одержал победу! — сказал Хорнер, отвешивая невозмутимой птице почтительный поклон. — Должен отдать тебе справедливость, в тебе много благородства, и я благодарю тебя за твое радушие.

Было еще раннее утро, когда Хорнер приготовился спуститься с горы. И уже смеркалось, когда он достиг озера. Усталый и измученный, он бросился на землю и растянулся рядом со своим челноком. Мчались мгновения. Порою одолевавшая его усталость сменялась приступами полного изнеможения, и снова необъятная безмолвная бездна охватывала его. Казалось, будто силы этой одинокой горной вершины так долго щадили его лишь для того, чтобы под конец неумолимо его раздавить. И все-таки силою неукротимого человеческого духа он вышел победителем из этой борьбы. Но никогда впоследствии он без содрогания не мог вспомнить об этом ужасном спуске. Более трех дней провел он на берегу озера, восстанавливая свои силы и укрепляя нервы, прежде чем решился продолжать свой путь вниз по порогам буйной реки к поселку. И часто, среди дня, он посылал свой привет огромной гордой птице с белоснежной головой, кружившей в далекой синеве или устремлявшей с высокой сосны, которая служила ей сторожевой башней, пристальный взор на солнце.

III

Два или три года спустя Хорнеру пришлось побывать в большом городе, за много сотен миль от седой вершины Плешивой горы. Ему было поручено доставить на выставку челноки, лыжи и другие изделия его земляков, жителей лесов. Руководимый отчасти инстинктом, он в первое же свободное утро отправился в парк, где содержались дикие пленники, неукротимые изгнанники природы. Туда стекались толпы народа, чтобы посмотреть на них сквозь железную решетку.

Бесцельно бродя по парку, он прошел мимо странного оленя, похожего на козла, который не показался ему интересным. Потом он очутился у загородки, заключавшей самца-лося, двух самок и годовалого теленка. Непривлекательный на вид теленок, казалось, был вполне доволен окружающей обстановкой. Самки имели унылый вид. Шерсть их так вылезла, что можно было подумать, будто она изъедена молью. Но откормлены они были хорошо. Зато на него произвел сильное впечатление величественный самец-лось, покрытый густой шерстью, с темными плечами и внушительным лбом, на котором уже виднелись бугры — будущие рога. Великолепное угрюмое животное стояло среди членов своей семьи, но, казалось, совершенно не замечало их и смотрело куда-то через них вдаль. Высоко подняв свою длинную чуткую морду, чтобы уловить дыхание холодного ветра, дувшего с севера, и, полузакрыв глаза, он, как казалось Хорнеру, не видел проволок своей решетки. Он созерцал холодные темно-зеленые сосновые чащи севера, выцветшие сухие деревья пустыни, где гуляет лишь ветер, широкие листья водяных лилий, плавающих по тихой воде заводей, и плоские озера, вода которых алеет в лучах заходящего солнца.

— Позор, — ворчал Хорнер, — держать такого красавца в клетке, годной для цыплят.

И, охваченный тоской по запаху родных еловых лесов, он чувствовал себя таким же пленником.

В этом состоянии духа он подошел к большой клетке с куполообразной крышей, содержавшей ястребов и орлов. Это было грязное, запущенное место с несколькими засохшими деревьями, производившими жуткое впечатление. Деревья были воткнуты в землю для того, чтобы убедить пленников, будто они на свободе. Хорнер бросил на них быстрый взгляд и поспешил пройти мимо, взбешенный видом этих могучих крылатых странников небес, осужденных в унылом однообразии влачить свои дни. Но, поравнявшись с клеткой, он внезапно остановился, и, странно, дрогнули все струны его сердца. Он заметил большого белоголового орла, неподвижно и мрачно сидевшего на засохшем сучке у самой решетки и, не спуская глаз, смотревшего не на нее, а прямо на солнце.

— Чепуха! Это невозможно! В мире есть миллионы белоголовых орлов! — с досадой пробормотал Хорнер.

Орел сидел, повернув к нему правую сторону головы, которая была бела, как снег. Хорнер повторял самому себе, что было бы величайшей глупостью думать, будто бы этот гордый пленник, сквозь решетку неподвижно созерцавший солнце, был его старый друг с Плешивой горы. Но что-то в глубине его сердца настойчиво говорило ему, что это он. Если бы только птица повернула голову! Наконец Хорнер вложил в рот два пальца и так пронзительно свистнул, что прохожие с неодобрением на него посмотрели. А случайно проходивший мимо полисмен подошел поближе, чтобы удостовериться, не подал ли кто сигнал о помощи.

Но Хорнер не заметил того внимания, которое он возбудил в окружающих. В ответ на его призыв орел медленно, точно в раздумье, повернул голову и спокойно посмотрел ему прямо в глаза. О да, вот эта странная черная полоса над левым глазом и все тот же непоколебимый вызов во взгляде, который не сломили ни поражение, ни плен!

Хорнер едва не вскрикнул от жалости к птице, ставшей родной его душе. Долгие дни, в лютых муках проведенные на горной вершине, одинокой и обвеянной ветром, ослепительный блеск солнца, огромная мрачная птица, сохранившая ему жизнь, — все эти воспоминания толпой нахлынули на него.

— Подожди, старый товарищ! — пробормотал он, как можно ближе придвигаясь к решетке. — Я не допущу такого позора! Я хочу знать, кто сыграл с тобой эту шутку. Не волнуйся! Я выведу тебя отсюда, если бы даже для этого потребовался мой годовой заработок. Подожди!

И, крепко стиснув зубы, он отвернулся и вышел из сада. Орел не должен провести здесь ни минуты больше.

Решение Хорнера было непоколебимо, но он не представлял себе всех трудностей, с которыми ему предстояло столкнуться. Прежде всего ему объявили, что птица не продажная — ни за какую цену. В эту ночь он лег спать в безумной скорби, разочарованный и обманутый в своих надеждах. Однако усилия, которые он прилагал к этому делу, и злобная страстность, с которой он протестовал против всего, вывели наружу кое-что из пережитого им. А так как его история была интересна, ее довели до сведения председателя общества, которое содержало зоологический парк.

Это был естествоиспытатель в лучшем смысле этого слова, вовсе не из тех ученых педантов, для которых все естествознание сводится к классификации костей или зубов. На него рассказ о Хорнере произвел сильное впечатление. Прежде чем Хорнер успел вполне определенно решить, раздобыть ли ему приказ об освобождении своего пленного друга или совершить кражу со взломом клетки, пришла бумага, приглашавшая его на переговоры в контору председателя.

Весь сияющий ушел Хорнер с этого свидания. Теперь он убедился в том, что здесь, в городе, как и у него на родине, можно найти сердечных и разумных людей. Он согласился уплатить обществу столько, сколько могла стоить замена пленника другим экземпляром того же рода. И в кармане он держал приказ — немедленно выдать орла ему на руки.

С восхищением он смотрел, как искусно сторож справился с опасным пленником, отделавшись в этой короткой схватке лишь царапиной. Величественную птицу связали бесцеремонно, как индюка. Надев ей на голову колпак, опутав злобные когти и крепко завязав крылья, парившие некогда в небесной глубине, ее передали избавителю. Хорнер завернул орла в одеяло и понес под мышкой, словно узел со старой одеждой.

За окраиной города Хорнер еще раньше заметил высокий скалистый холм, стоявший особняком и показавшийся ему подходящим для намеченной им цели. Он нанял городской экипаж и около часа ехал вперед с узлом на коленях. Мало кто мог бы представить себе, сколько поэзии, свободолюбия и воспоминаний скрыто было в этом обыкновенном свертке на коленях человека с сухощавым лицом и серыми глазами. У подножия холма, среди пустынного и неровного выгона, Хорнер сошел с экипажа. Он направился к скалистому склону тропинками, протоптанными козами, через обнаженные овраги и изрытые горные кряжи. И наконец достиг одинокой крутой скалы. Отсюда видны были в отдалении лишь крыши домов, мачты и мосты, а где-то далеко-далеко ярко сверкало море.

Это место понравилось ему. На вершине скалы он осторожно освободил своего пленника из пут и, выпустив его на волю, отскочил назад с почтением и любопытством на лице. Огромная птица села, выпрямившись, потом наполовину приподнялась и распустила крылья как бы для того, чтобы восстановить равновесие. Затем она бесстрашно посмотрела Хорнеру в глаза и медленным взором окинула пространство вокруг себя и над собой. Казалось, она хотела удостовериться, что перед нею нет железных прутьев, о которые она могла бы удариться крыльями. Так сидела она с полминуты. Потом с недостойной героя торопливостью она во всю ширину распростерла крылья и бросилась с утеса. Несколько секунд она летела с трудом, точно крылья ее отвыкли от полета. Но вскоре взмахи их приобрели свойственный им ритм. Описывая спираль, орел все выше и выше взвивался вверх, а Хорнер, полный радостного сочувствия к нему, наблюдал за его полетом. Наконец орел превратился в точку, кружащуюся среди бледной синевы неба. Тогда он внезапно переменил направление и быстро полетел прямо на северо-восток. Скоро он скрылся из виду.

Хорнер глубоко вздохнул. Трудно сказать, был ли это вздох грусти или радости.

— Твои золотистые глаза могут издалека заметить молнии, товарищ, — пробормотал он, — но даже и ты не в силах увидеть вершину Плешивой горы на таком расстоянии. Ты, вероятно, прозрел ее своим сердцем, если так прямо направляешься к ней.

СЕРЫЙ ВОЖАК

I

Он был больше, могущественнее и неукротимее всех других волков неуловимой волчьей стаи, внезапно появившейся с севера и приводившей в ужас одинокие, редкие поселки. Но почему он был так велик и силен, поселенцы Ква-Дэвикской долины не могли себе уяснить. Одни из них, французы по происхождению, полные старых предрассудков, объясняли это достаточно просто: они принимали его за оборотня и мирились с невозможностью состязаться с существом столь сверхъестественной злобности и силы. Англичане не верили в оборотней и только напрасно терялись в догадках. Они знали серого, или «дымчатого», восточного волка, хотя на юг от Лабрадора он настолько редко встречался, что мало кто из них видел его. Они истребляли всех волков без различия. Но этот странный серый хищник был вдвое больше обыкновенных волков и бесстрашнее и злее десяти из них. Хотя стая, вожаком которой он был, насчитывала не более полдюжины волков, он сумел внушить к ней уважение и заставить всех трепетать от страха перед ней на всем обширном протяжении Ква-Дэвика. Этот мародер с продолговатыми боками и длинной мордой был не только злобен, но и хитер. Когда поселенцы, желая отомстить за овец, свиней или рогатый скот, зарезанных его стаей, с ружьями и собаками отправлялись на охоту, казалось, будто в этой местности никогда и не бывало ни одного волка. И тем не менее можно было биться об заклад, что в ту же ночь или в следующую исчезнет несколько собак, принимавших участие в охоте. Западни и отравы также оказывались бесполезными. Стая относилась к ним с отвращением и пренебрежением. А нападения хищников продолжались, и детей ночью держали взаперти, и по уединенным дорогам расхаживали вооруженные сторожа из хладнокровных и опытных жителей лесов. Поселенцы-французы крестились, а англичане проклинали свою долю. Но ни те, ни другие не могли разгадать тайны огромного могучего волка.

Тайну эту в конце концов разгадал Артур Кэн, молодой учитель школы в Горячих Ключах. Некий счастливый золотоискатель, возвращавшийся из Клондайка, привез с собой не только золото и здоровый аппетит, но и тощего, злобного, неукротимого волчонка из той стаи, которая водилась в необъятных северных лесах. Волчонок прогрыз себе путь к свободе. Он разыскал небольшую стаю своих, менее крупных восточных родственников, вступил с ними в яростный бой, победил их и наконец стал их вожаком. Он развивался, рос и достиг той силы и тех размеров, которые унаследовал от своих предков. И «Серый вожак из Ква-Дэвика», как его прозвал Кэн, был не оборотнем, не отверженной человеческой душой в образе волка, а просто крупным волком из лесов Аляски.

Этим было все сказано. Волк, который одним взмахом своих челюстей в состоянии переломить спину взрослой овчарки и галопом умчаться с ее трупом, точно это была белка, такой же нежелательный сосед ночью в лесу, как и оборотень, созданный воображением французских крестьян.

Мрачные еловые леса Ква-Девикской долины были полны дичью — лосями, оленями, зайцами и множеством птиц, а на обширных пустопорожних пространствах за горным кряжем бродили стада карибу. Тем не менее громадный серый волк не щадил владений поселенцев. Его стая посещала окраины поселков со странной настойчивостью. В этом был прямой и дерзкий вызов. Наконец жители долины не на шутку разозлились. Они решили устроить облаву и отомстить. Даже такому опытному воину, как наш Серый вожак, остался только один выбор — или уклониться от боя, или пасть. Но тут случилось событие, которое совершенно перевернуло настроение общества. Люди настолько разошлись во мнениях, что общая облава стала совершенно невозможной, и каждый вынужден был бороться с увертливым противником по-своему.

Вот что произошло.

Приблизительно в трех милях от села жила одинокая вдова Бэзли со своим сыном Падди, ребенком меньше десяти лет от роду и очень малого для своих лет роста. Однажды ночью в середине зимы она серьезно заболела, и Падди, не страшась полночного безлюдья, быстро помчался искать помощи. Полный месяц высоко стоял в небе, и пустынная узкая дорога, освещенная луной, светлой полосой уходила в самую глубь безмолвного елового леса, черневшего по обе ее стороны. Впоследствии Падди вспомнил, что он все время слышал звук легких шагов, точно кто-то следовал за ним во мраке за дорогой. Но его отважное маленькое сердце было слишком полно страха за мать, и в нем не оставалось места для страха за себя самого. Только изумление соседей, удивлявшихся, как это он благополучно совершил такое путешествие, открыло ему глаза на опасность, которой он подвергался. Несколько человек охотно согласились помочь ему и поспешили с ним обратно к постели матери. Дорогою один из них, смелый охотник, не раз уже пытавшийся застрелить Серого вожака, из любопытства отошел в сторону, чтобы осмотреть снег под густыми елями. Быть может, его обмануло воображение, но ему показалось, будто он уловил хищный блеск глаз, вспыхнувших зеленым огнем и исчезнувших затем в мрачной глубине. Но свежие следы, которые он увидел на снегу, рассеяли все его сомнения. Он увидел следы, похожие на собачьи, и среди них большой след гиганта-вожака. Почти до самого порога шли эти зловещие следы рядом со следами бежавшего мальчика. Они шли по самой окраине мрачного леса — совсем близко, на расстоянии лишь одного легкого прыжка, но не ближе.

Почему этот огромный серый волк, вступавший в бой с лосем и низвергавший его на землю, волк, от голоса которого убегали самые большие собаки, как побитые дворняжки, почему он и его воровская стая пощадили столь легкую добычу? Это было необъяснимо. И создавалось много разнообразных предположений, годных, однако, лишь на то, чтобы те, у кого их не было, презрительно рассмеялись над ними. Французское население поселков, конечно, окончательно убедилось, что огромный волк — оборотень. С почтением и каким-то утонченным ужасом французы говорили, что это был коварный оборотень, настолько коварный, что он пощадил ребенка. Его во что бы то ни стало нужно умилостивить. Так как поступки его необъяснимы, то охотиться за ним не следует. Пусть он по временам тащит несколько овец или быка и помнит, что его никто не побеспокоит.

А враждебные чувства англичан до такой степени остыли, что они не в состоянии были объединиться и устроить облаву. Этот негодяй, огромный серый волк, побоялся тронуть ребенка, и, значит, ради него не стоит беспокоиться взрослым людям. Некоторым женщинам пришла в голову мысль, что странная сдержанность волка объясняется любовью к детям. Другие честно верили, что бог намеренно послал стаю вслед ребенку, чтобы охранять его в святом деле. Но все встретили насмешкой скучное предположение молодого школьного учителя, что, может быть, случайно в этот момент волки не были голодны.

Среди многочисленных жителей Ква-Девикской долины не было ни одного, кто посвящал бы столько внимания загадочному серому волку как молодой школьный учитель. Работы в школе было немного, и у него оставалось достаточно свободного времени. Он любил охоту и изучение диких зверей. Он был хорошим стрелком из винтовки и хорошим фотографом. Иногда он стрелял, иногда фотографировал. Когда он бывал недоволен своею жизнью или своим обедом или когда он безнадежно тосковал по шумным развлечениям родного городка, он брался за ружье. Ему казалось, будто он облегчит душу, если убьет кого-нибудь, хотя бы ласку или кролика.

Но чаще он предпочитал фотографический аппарат.

Кэн, как и следовало ожидать, заинтересовался загадочным серым волком больше всех жителей Ква-Дэвикской долины, вместе взятых. Он обрадовался, как неразумный ребенок, когда планы облавы на мародера так внезапно провалились. Едва ли он мог равнодушно отнестись к тому, чтобы пуля озлобленного поселенца, в отместку за несколько самых обыкновенных свиней или овец, пресекла жизнь этого необыкновенного зверя. Рассеять стаю — значило бы лишить одинокие пустыни Ква-Дэвика половины их поэзии. Он решил заняться изучением характера гиганта-волка и неуклонно разрушать все планы, направленные к уничтожению этого животного, насколько, конечно, это было возможно.

В одну из тех серебристо-голубых ночей, когда мороз острыми иглами колет лицо, Кэн отправился изучать серого волка и его образ жизни. Предполагая однако, что его дружеское отношение к волку может не встретить взаимности, Кэн предпочел вооружиться не фотографическим аппаратом, а своим ружьем системы Винчестер. А за пояс, кроме обычного ножа, заткнул еще легкий топор с коротким топорищем. Без особых опасений шел он на лыжах, сплетенных из лосиной кожи, по хрустящему снегу, освещенному луной. Он не обладал безрассудной отвагой, а потому держался открытых пространств и шел то лугами, то руслом реки, то озером, занесенным снегом, избегая густых теней лесной чащи.

Но как раз сегодня, когда он так напряженно ждал волчьей стаи, волки, по-видимому, нашли себе дело в другом месте. Уже несколько ночей не слышно было их воя, не видно было свежих следов на расстоянии многих миль от Горячих Ключей. Кэн взял удочку и приманку и по руслу широкой реки, занесенной снегом, поднялся к глубокому горному озеру. Так как было мало надежды встретить волков, он взял себе в товарищи соседскую собаку, которая всегда ходила с ним. Это была желтая дворняга, скромная и приветливая, но в сущности ни к чему не пригодная. Построив себе на скорую руку возле берега шалаш из еловых сучьев, он сделал несколько прорубей во льду и принялся ловить форелей, которые водились в этой глубокой воде. Ему посчастливилось, и скоро, поглощенный новым увлекательным занятием, он совсем забыл о сером волке.

Было уже поздно. Выжидая восхода луны, Кэн проспал первую часть ночи. Стоял трескучий мороз при полном безветрии. Месяц был уже на ущербе и бледным призрачным светом обливал все кругом. Вдруг собака беззвучно подползла к самым ногам Кэна. Он почувствовал, что она дрожит. Пристально всматриваясь вдаль, он увидел огромную серую фигуру, которая, выпрямившись, сидела на обнаженном выступе в каких-нибудь ста шагах и смотрела не на него, а на месяц.

Невольная дрожь пробежала по лицу Кэна, и ему показалось, что даже кожа у него на голове шевелится. Волк при унылом свете луны казался неестественно чудовищных размеров. Кэн никогда не слыхал о волке, который вел бы себя так хладнокровно, с таким самообладанием и такой надменной самоуверенностью. Мысль его поэтому невольно обратилась к предрассудкам его друзей, поселенцев-французов. Это не был обыкновенный бродяга-волк. Это был тот, изучить которого он так жаждал. Он нашел то, за чем пришел.

Кэн знал, что лучше всего можно изучить диких зверей, если сидеть тихо и не шуметь. Он тотчас же уселся неподвижно, пожалев, что привел с собой собаку. Но напрасно он тревожился: умный пес не собирался привлекать внимание Серого вожака. Он прижался к ногам Кэна и лежал неподвижно, лишь слегка вздрагивая.

В течение нескольких минут ничто не шевелилось — все застыло в этом царстве мороза. Наконец, почувствовав, что холод уже прокрался к нему и пробирает его насквозь, Кэн поднял руку в теплых перчатках, чтобы обогреть уши. Он сделал это осторожно, но осторожность была излишня. Гигант-волк, по-видимому, ничего не имел против того, чтобы Кэн двигался, сколько ему угодно. Один раз, впрочем, зеленые мерцающие глаза волка остановились на нем и вспыхнули, но лишь случайно. Волк осматривал берега озера и бахрому соснового леса. Кэном же он интересовался не более, чем кустом можжевельника.

Кэн терпеливо ждал. Он знал очень хорошо, что эта сдержанность и равнодушие лишь напускные, и решил во что бы то ни стало выяснить игру волка. И в то же время, против его воли, к нему подкрадывалась тревога. Где была остальная стая? По временам он бросал испытующие взгляды на сосновый лес, умевший хранить свои тайны.

Наконец, словно убедившись в том, что он совершенно один, волк раскрыл свою пасть и, откинув голову назад, завыл ужасающую серенаду луне. А когда он на время смолкал, издалека доносился взволнованный злобный лай собак, дрожавших от страха в редких поселках долины. Но волчьего воя не слышно было ему в ответ. Стая не подавала никаких признаков жизни, словно исчезла с лица земли. И Кэн был изумлен, каким образом строгое приказание вожака могло заставить волков молчать, когда все их инстинкты требуют, чтобы они завыли в ответ.

Словно упиваясь своим собственным пением, волк настойчиво продолжал выть. И Кэн наконец потерял терпение.

— Посмотрим, не удастся ли мне нарушить твое спокойствие! — пробормотал он, подняв ружье, и выстрелил.

Пуля с визгом пронеслась над головой волка. Он слегка навострил уши, беспечно оглянулся кругом, как бы желая спросить: «Это что такое?»  — и хладнокровно продолжал свою серенаду.

Уязвленный таким самоуверенным пренебрежением, Кэн направил вторую пулю в снег, на расстоянии нескольких дюймов от передней ноги волка. Это произвело более сильное действие. Огромное животное, опустив голову вниз, взглянуло на то место, куда попала пуля, с любопытством обнюхало его и, встав на все четыре ноги, с полминуты пристально и твердо смотрело на Кэна. Кэн приготовился к нападению, но нападения не последовало. Серый вожак медленно, не оглядываясь, удалился. Он не искал прикрытия. Все время он оставался на виду, в нескольких сотнях шагов, под ружейным выстрелом. Наконец он исчез во мраке елового леса. Тогда желтая собака, выйдя из своего убежища под ногами Кэна и как бы почувствовав облегчение, принялась с восторгом прыгать по снегу.

Кэн однако был слишком смущен, чтобы совершенно успокоиться. Он никогда не слышал и не читал, чтобы волки поступали так надменно. Он взглянул на светлое русло реки, по которому он должен был возвращаться обратно, и понял, что лишь только зайдет луна, все погрузится в густой мрак. Темнота страшила его. Рыбы он наловил достаточно. Собрав свою уже замерзшую добычу в мешок и привязав его ремнями к плечам так, чтобы обе руки оставались свободными, он направился к дому широкими, осторожными, но быстрыми шагами опытного лыжника. А желтая собака, уверенная теперь в храбрости Кэна, беспечнобежала впереди.

Уже лесные тени наполовину покрывали русло реки, а Кэн все еще быстро шел прямо по середине освещенной полосы, в пять или шесть шагов ширины. Продвигаясь вперед, он пристально всматривался в темные края дороги. Он прошел около мили, как вдруг волосы зашевелились у него на голове: он почувствовал, что кто-то следит за ним из мрачной глубины леса. Напрасно он всматривался в темноту, — он ничего не мог заметить; напрасно он напрягал свой слух, — он не слышал шума шагов. Кэн полагался на острое чутье и более тонкий слух собаки. От нее он надеялся получить предостережение в случае, если бы кто-либо стал подкрадываться к нему. Но собака, несомненно, была спокойна.

Уже он готов был выругать себя за то, что дал волю своим нервам, как вдруг из-за темноты ветвей, прямо перед ним, мелькнула длинная, жуткая тень и бросилась на собаку. Послышался сдавленный визг, и собака и страшная тень скрылись обе во мраке.

Все это случилось так быстро, что Кэн не успел схватиться за ружье. Остолбенев от изумления и бешенства, он три раза наудачу выстрелил в чащу. Но, вспомнив, что число его патронов ограничено, остановился. Позаботившись о том, чтобы и топор и нож в случае надобности могли быть немедленно пущены в ход, он остановился и снова зарядил свой винчестер. Затем он ускорил шаги, насколько это было возможно, не выказывая излишней торопливости.

Он шел вперед и все яснее и яснее убеждался в том, что рядом с ним в безмолвном мраке леса шли волки — и не только Серый вожак, но и вся стая. Он не видел и не слышал ничего. Он лишь чувствовал их присутствие. По всему телу его бегали мурашки, а волосы на затылке готовы были встать дыбом. С минуты на минуту он ждал внезапного нападения. Он был готов к борьбе за свою жизнь. Не страх возбуждал в нем нервную дрожь, а само положение вещей, полное трепетного напряжения. Даже перед лицом загадочных тайных сил леса дух его чувствовал верную победу. Мысленно он представлял себе, как еще до появления противника чуть ли не само собой поднимется и заговорит его ружье. Казалось, он уже слышит его выстрел — без промаха — в первый же миг нападения.

Но на протяжении всех трех миль, показавшихся ему бесконечно длинными, скрытые враги его не подавали никаких признаков жизни. Только раз громко треснула сухая ветка, скрытая под снегом. Но прежде еще, чем звук этот успел долететь до его слуха, ружье было у него уже на плече. Однако все сразу стихло. Кролик, растянувшись во всю длину, в паническом ужасе промчался прямо через дорогу, на светлую полосу которой быстро надвигался мрак. Наконец, как казалось ему, много часов спустя, он вышел на открытый выгон, откуда видны были дома Горячих Ключей. Он бегом пробежал небольшое пространство. Но тут нервы его не выдержали страшного напряжения. Он бросился на первый попавшийся пень и разразился таким громким смехом, который, по его мнению, должен был в высшей степени смутить волков.

Кэн прекрасно сознавал, что избавился от боя благодаря необъяснимой сдержанности Серого вожака. Но, несмотря на это, он стал относиться к загадочному зверю не только с любопытством, но и с враждебностью. Ему было горько за собаку. Он чувствовал себя опозоренным поступком волка, и в течение нескольких дней в нем говорил не бесстрастный натуралист, а смелый первобытный охотник с горячей жаждой крови в жилах. Со временем это чувство прошло или, вернее, изменилось. Он пришел к заключению, что Серый вожак действительно необыкновенный зверь и что убить его — преступление. Но в то же время он слишком опасен, чтобы оставить его на свободе.

С этих пор в свободное от ежедневных занятий в школе время все его помыслы и силы устремлялись на разрешение задачи, как поймать это огромное животное живьем. Он окажет этим услугу всей Ква-Дэвикской долине. Он будет иметь удовольствие доставить величественного пленника в город, где он учился и где в то время устраивали скромный зоологический сад. Начало ему уже было положено, и жители города прилагали все усилия к тому, чтобы его открыть. Воображение Кэна настойчиво рисовало металлическую дощечку на передней стороне клетки с надписью:

(Canis occidentalis — латинское название волка)

Посвятив несколько недель изучению разного рода капканов, Кэн вынужден был признать, что его мечта далека от осуществления. Он испробовал множество ловушек, чтобы поймать волка живьем. Перебрав их одну за другой, он терпеливо возвращался к первой, чтобы снова проделать весь путь с начала до конца. И победа его была неизбежна, ибо нет животного, даже такого, как Серый вожак, которое могло бы взять верх в состязании с человеком, если только это состязание длится долго и человек серьезно взялся за дело. Но не сам Кэн одержал эту победу. Обойдя западню Кэна и заметив ее, огромный зверь, словно по насмешке судьбы, попал ногой в другую, крепкую медвежью ловушку, которую поставил рядом хитрый старый охотник, даже не положив в нее приманки. Ловушка была прикреплена к дереву толстой цепью, и как ни бесновался Серый вожак, он попал в плен. Возможно, что в ярости он отгрыз бы лапу, попавшую в тиски, чтобы добиться свободы. Но, прежде чем он успел это сделать, пришел Кэн и привлек к себе его внимание.

Найдя прекрасную добычу не в своей ловушке, а в чужой, Кэн был разочарован, но не надолго. Он знал, что его более удачливый соперник уступит ему свое право за приличное вознаграждение. Но пока он не знал, что ему предпринять. Ему нужно было сходить домой за помощью и принести веревки, канаты и намордник, которыми он заранее запасся. Он боялся однако, что в его отсутствие придет охотник и застрелит пленника, чтобы получить его шкуру и премию от правительства. Надеясь, что охотник скоро подойдет, он ждал в нерешительности. Отчасти чтобы попрактиковаться в трудном деле, предстоявшем ему впереди, отчасти чтобы отвлечь внимание пленника от тягостного положения, в котором тот находится, Кэн взял лассо из толстой веревки и старался накинуть его на волка.

Нельзя сказать, чтобы усилия его увенчались успехом, но они, несомненно, возбудили бессильную злобу в сердце животного и отвлекли его от острой боли в ноге. Яростно рванулся волк к врагу, но цепь задержала его, и, повиснув в воздухе, он, посрамленный, упал на землю. Тогда умный зверь убедился, что с Кэном ему ничего не поделать. Припав к земле, он воспаленными, полными ненависти глазами смотрел на своего врага, точно мысленно сдирал с него шкуру. И всякий раз, когда закинутая петля на конце веревки, извиваясь, прикасалась к его голове, он быстро щелкал зубами, и казалось, вот-вот перережет веревку, как ножом. Наконец Кэн утомился этой забавой, да к тому же на веревке образовалось слишком много узлов, и больше уже нельзя было бросать петлю.

В это время подоспел, тяжело шагая на лыжах, охотник. Холодные и проницательные голубые глаза его сверкнули надменным торжеством.

— Ну, теперь я покажу им эту гадину. Пусть убедятся, что это не оборотень! — сказал он, быстро замахиваясь топором.

Кэн поспешил вступиться.

— Прошу вас, не убивайте его, Дэвид! — взмолился он. — Мне он нужен. Сколько вы за него хотите?

— В том самом виде, в каком он здесь стоит? — спросил старый охотник, подавляя смех. — Я не намерен доставлять вам товар на дом!

— Нет, — рассмеялся Кэн, — в том самом виде, как он стоит здесь.

— Хорошо, только для вас. Заплатите мне цену его шкуры и ту премию, которую я получил бы от государства, — ответил охотник.

— Хорошо, — сказал Кэн. — Подождите здесь немного и займите его чем-нибудь, чтобы он не отгрыз своей лапы, а я сбегаю обратно в Ключи, достану веревку и свяжу его.

Когда Кэн вернулся с веревками, ремнями, огромным собачьим намордником и санями, он нашел Дэвида в очень дурном расположении духа: тот жестоко бранил не сводившее с него глаз животное, молчаливо припавшее к земле. Вертясь перед Серым вожаком и поддразнивая его, он попал как раз на расстояние прыжка волка. Прыжок зверя был быстр. Но и прирожденный житель лесов столь же ловко и быстро отскочил в сторону и ускользнул от волка, хотя не совсем. Сам Дэвид оказался невредим, зато целиком была вырвана спина его теплой куртки из домотканого сукна.

Теперь, несмотря на всю несравненную и непобедимую мощь Серого вожака, на его мужество и ловкость, игра его была проиграна. Судьба произнесла над ним свой приговор. Две петли летали над ним, и от них уклониться он не мог. И наконец после минутной потери сознания от душившей его веревки он очнулся и почувствовал себя связанным. Он не мог двинуть ногой, могучие челюсти его были заключены в какую-то странную плетенку из ремней и стали. Его привязали к саням и быстро потащили через лес, тот вольный лес, хозяином которого он чувствовал себя столько времени. Он был побежден. Он утешался только тем, что с его лапы, из которой сочилась кровь, сняли этот отвратительный, скрипящий предмет. Он зализывал рану языком, но все-таки она жестоко болела.

II

Много вынесли нервы Кэна, много пережил он опасности, сделавшись тюремщиком своего страшного пленника. Его уважение к неукротимому духу злобного животного за это время нисколько не уменьшилось. Он твердо решил отдать исполина-волка в зоологический сад. Кэн понимал, что, отослав волка в зоологический сад, где за ним будет хороший уход и где волк будет предметом изучения, он поступит справедливо и гуманно. С чувством глубокой радости Кэн получил официальную бумагу от зоологического общества, в которой его благодарили за ценный и редкостный дар.

Года полтора спустя Кэн получил возможность вновь посетить город, в котором он учился. Он поспешил отправиться в маленький зоологический сад, пользовавшийся такой популярностью, что его попросту называли «Зоо». В нем было два или три огороженных места для оленей разных североамериканских  видов, так как общество намеревалось специализироваться на диких животных местного происхождения. Тут были: лось, карибу, пара медведей, ракун^[4], лисица, дикобразы, две великолепные пумы, беззубый тигр, которого одолевали блохи, и одинокий Серый вожак в своей клетке.

Верный инстинкт направил Кэна прямо к этой клетке, стоявшей рядом с огромной двойной клеткой для пумы. Подойдя ближе, он увидел большого серого зверя, безостановочно, мерно шагавшего за решеткой взад и вперед, взад и вперед. Подойдя к клетке, Кэн понял, что окружающее для волка не существовало, — перед его потускневшими глазами проносились далекие видения. И когда он подметил в нем этот взгляд и понял, какие воспоминания вставали перед ним и о чем он так тосковал, сердце его забилось. Впервые с мучительной тоской он упрекнул себя за то, что обрек на жалкую жизнь в тюрьме это гордое существо, предназначенное умереть свободным.

Пока он размышлял об этом, Серый вожак вдруг остановился, и тонкие его ноздри дрогнули. Быть может, платье Кэна пахло еловыми лесами? Или острым дыханием кедровых болот повеяло от него? Волк повернулся и посмотрел Кэну прямо в глаза.

Этот глубокий, пристальный взгляд сказал Кэну, что волк его узнал. Живое воображение Кэна прочло в этом взгляде неукротимую ненависть и невыразимое мужество отчаяния. Он понял, что ошибся, отослав волка в зоологический сад. Он поднял глаза и увидел расписанную дощечку, обращенную прямо к нему, точь в точь такую, как он предполагал:

Он почувствовал отвращение при виде ее. Им овладело безумное желание сорвать дощечку и с мольбою о прощении пасть на колени перед молчаливым зверем за решеткой. Когда он снова взглянул на Серого вожака, тот уже отвернулся и снова безостановочно шагал взад и вперед, взад и вперед, все с тем же отражением далекого видения в глазах. Кэну стало грустно. Напрасно пытался он привлечь внимание пленника, ласково подзывая его, напрасны были и резкий свист, и подражание крикам совы, морских птиц или призывам оленя. Только мальчишки собрались вокруг и с восхищением смотрели на него. Но Серый вожак ни разу больше, хотя бы вскользь, не взглянул на него. Тогда раздраженный, упрекая себя самого, Кэн повернулся и пошел домой. Вслед ему неслись восторженные крики детей.

С тех пор Кэн почти ежедневно ходил в маленький «Зоо», но ни разу не удалось ему уловить даже и намека на внимание со стороны Серого вожака. И всякий раз безостановочное шагание волка заставляло Кэна осыпать себя горчайшими упреками. В этих посещениях зоологического сада и в наблюдениях за волком было своего рода покаяние. Под конец он вдался в нелепые сентиментальные рассуждения о том, как бы попытаться выкупить пленника. Сознавая, однако, что всякая попытка выкупить волка вызовет только насмешку и что такой опасный и сильный зверь не может нигде находиться на свободе, он утешал себя решением никогда больше не брать в плен свободолюбивых и неукротимых зверей, населяющих первобытную дикую природу. Он будет убивать их, вот и все, или оставит их в покое.

Однажды утром Кэн отправился в сад очень рано, когда там еще не было никого из обычных посетителей. Он надеялся застать Серого вожака за едой и думал, что тогда падет очарование этого вечного безнадежного хождения по клетке. Оказалось, что животное уже покормили. Чистили клетки. Он поздравил себя с удачным посещением, так как это давало ему возможность лучше изучить отношения между животными и сторожами.

Случилось так, что главным сторожем был человек очень опытный в обращении с дикими зверями, служивший ранее в одном из главных зоологических садов страны. Долгое постоянное общение с животными оставило ему в наследство опасный дар — пренебрежение к ним. Он стал пьянствовать и благодаря этому пороку, непростительному для сторожа зверей, потерял свое место. Поэтому-то неопытное начальство маленького «Зоо» получило возможность воспользоваться его услугами за сравнительно умеренное вознаграждение и поздравляло себя с приобретением сокровища.

Как раз в это утро Биддел был пьян. Делая отчаянные усилия сохранить власть над собой и стараясь не выдать того состояния, в котором он находился, он чистил клетку двух пум. Огромные кошки, по-видимому, не заметили ничего особенного в его манере держать себя и угрюмо, как всегда, повиновались ему. Кэн однако заметил, что огромный волк, хотя и продолжал ходить взад и вперед, не предавался на этот раз своим видениям, а разглядывал человека, работавшего в клетке по соседству с ним. Биддел прогнал обеих пум через заднюю дверь клетки в то помещение, которое служило им берлогой, и прикрыл за ними двери. А потом, окончив свое дело, он открыл большую дверь между этой клеткой и клеткой Серого вожака и прошел в нее, оставив ее слегка приоткрытой.

Биддел, как полагается, был вооружен вилами с большими крепкими зубьями. Занятый своим делом, он небрежно держал их в руке. Он давно приучил опасного волка держаться от него на расстоянии. Однако волк вел себя сегодня как-то странно. Он молча отошел назад, как и всегда, но пристально всматривался в человека, и взгляд его, как показалось Кэну, выражал все что угодно, только не страх. Жесткие волосы его слегка поднялись на шее и широких плечах. Кэн невольно порадовался, что он не был на месте сторожа. Но так как Биддел считался знатоком своего дела, то он подумал, что все обстоит благополучно.

Когда Биддел подошел к волку, тот неохотно посторонился, продолжая пятиться, и устремил на сторожа такой неподвижный и мрачный взгляд, что Кэн был поражен. Он спрашивал себя, заметил ли это Биддел. Только что он собирался через решетку сказать ему об этом, как вдруг случайно взор его упал на клетку пум. Биддел спьяна забыл запереть внутреннюю дверь, соединявшую два помещения клетки. Спокойно пройдя через нее, пумы из своего заднего помещения снова вошли в свою клетку. Заметив дверь в клетку волка, оставшуюся полуоткрытой, они подползли к ней. Потом передняя из них бесшумно дотронулась до нее лапой и мягким движением открыла ее.

Кэн вскрикнул. Сторож сразу протрезвился. Он оглянулся и понял, что случилось. Резким голосом он прикрикнул на пум и бросился, чтобы прогнать их и закрыть дверь. Но одна из них уже прошла через дверь, а другая загораживала проход.

В эту напряженную минуту, пока Кэн осматривался кругом, нельзя ли позвать кого-нибудь на помощь, Серый вожак бросился через клетку вперед. Это случилось так быстро, что Кэн не успел рассмотреть, куда устремлен этот безумный бег: на человека или на пуму, вторгшуюся к нему. Еще мгновение, и человек лежал ничком на земле, а над ним в смертельной схватке сцепились молчаливый волк и визжавшая пума.

В ужасе взывая о помощи, Кэн потрясал решетку, но дверь была заперта, и попасть внутрь было невозможно. Он видел, как волк крепко схватил пуму за горло. Но когти огромной кошки совершали свое смертоносное дело. В это время вторая пума с громким визгом прыгнула на спину Серого вожака и повалила его.

Тут Биддел вылез из-под бесформенной, судорожно корчившейся массы и встал на ноги, весь в крови, но, по-видимому, не раненый серьезно. Он бросился к бойцам и, пустив в ход вилы, старался разнять их. Несколько минут спустя, — они показались Кэну вечностью, — удалось отогнать вторую пуму и закрыть дверь. Тогда он вернулся на поле сражения.

Но ему нечего было больше делать здесь, так как битва была окончена. Полагают, что ни один волк не может справиться с пумой, и все же возможно, что Серый вожак с его огромной силой и тонким лукавством взял бы перевес над своим противником, если бы тот был один. Но против двух он был бессилен. Пума, жестоко потрепанная, с ворчанием припала к телу, уже не оказывавшему сопротивления. Биддел отбросил победительницу и прогнал ее в угол. Там она легла и нервно била себя по бокам своим грузным хвостом.

Теперь сторож был совсем трезв. Долгим взглядом окинув волка, он убедился, что все кончено. Он повернулся и увидел бледное лицо Кэна, прижавшегося к решетке. Он отрывисто захохотал и отряхнулся, чтобы убедиться в том, что он невредим, потом тихонько толкнул ногой Серого вожака. Не непочтение сказалось в этом жесте, — он был полон уважения к зверю.

— Я дал бы тысячу долларов, чтобы этого не случилось, мистер Кэн, — сказал он тоном глубокого сожаления. — Это был очень крупный волк, и нам никогда не получить другого волка, который мог бы с ним сравниться.

Кэн уже готов был сказать, что при известных обстоятельствах, называть которые не стоит, все это могло бы и не случиться. Поняв однако, что он рад смерти плененного зверя, рад, что этому бесконечному тоскливому шаганию взад и вперед пришел конец и что наконец-то ему не в чем упрекать себя, он сказал:

— Ну, Биддел, он свободен! А ведь он мечтал только о свободе!

Кэн повернулся и поспешно отошел, а в душе его царил давно неиспытанный покой.

РЫЖИЙ ЛИС (перевод Н. В. Банников)

Глава I ЦЕНОЮ ЖИЗНИ

Два голоса — густой, словно звон колокола, лай и заливистое, истошное тявканье — вдруг зазвучали в предрассветной тишине апрельского утра. То мелодично звеня, то перебивая друг друга и на миг смолкая, усиливаясь и ослабевая, они как бы вплетались в нежные краски ландшафта, мерцающего серыми и сиреневыми отсветами солнца, которое вот-вот должно было показаться над горизонтом. В заросшей перелесками и чащобами долине, меж фермерских усадеб еще белели кое-где пятна снега, державшегося по глубоким оврагам, но на южном склоне гор, где дикий лес временами уступал место полурасчищенным бугристым выгонам, ясно давала себя знать весна. Робкая зеленая дымка уже окутывала заросли берез и тополей, стлалась по пастбищам, а клены были покрыты розовой вуалью, словно на них лег румянец восхода.

Несмотря на то что голоса собак звучали стройно и мелодично, в самом их упоении слышалось что-то зловещее, чудилась неотвратимая угроза. Уловив первые отдаленные звуки лая, донесшегося из туманной долины, старый рыжий лис вскочил со своей лежки, укрытой под кустом можжевельника на высоком речном берегу. Сна у него сразу как не бывало, лис стоял и настороженно вслушивался. Затем он сделал несколько шагов по гребню берега, который был совершенно открытым, если не считать двух-трех кустиков и камней, и на прогретых песчаных местах уже порос травой. Лис замер у входа в нору, частью загороженного ветвями можжевельника. Через несколько секунд оттуда торопливо вылезла лисица — она была мельче, чем лис, — и, навострив уши, стала позади него.

Ужасающий лай раздавался все громче, все ближе, время от времени он на минуту стихал: след, по которому мчались собаки, заводил их в густые дебри ельника и пихтача. На хитрой серовато-желтой морде старого лиса появилось озабоченное выражение: он понял, что собаки бегут по тому самому следу, который он оставил два часа назад, возвращаясь после обхода курятников на фермах. Он принял тогда все меры предосторожности, много раз сбивая и запутывая следы, но он знал, что в конце концов, несмотря на всяческие уловки и ухищрения, собаки могут оказаться вот здесь, у этой теплой норы на прибрежном бугре. А ведь его лисица лишь вчера родила лисят — пятеро слабых, беспомощных детенышей, попискивая, лежали на дне норы. Когда поджарая рыжая мать сама поняла то, что уже хорошо знал лис, она с едва слышным рычанием обнажила клыки и, загородив вход в нору, стала, не двигаясь с места, словно олицетворение свирепой решимости — грозный противник любому зверю, если это только не могучий медведь или пантера.

Однако лис великолепно сознавал, что на этот раз, чтобы отвратить надвигающуюся беду, требуется большее, чем просто отвага. Ему были известны обе собаки, чьи звонкие голоса столь некстати неслись сюда по сладкому весеннему воздуху. Он помнил, что это были неукротимые бойцы, полные сил и хорошо знавшие законы леса. Ради тех пятерых беспомощных существ, которые дремали в глубине норы, нельзя было допустить, чтобы в битву вступала мать. Если она погибнет или даже будет серьезно ранена, детенышам грозит неминуемая смерть. Насторожив свои острые уши и приподняв переднюю лапу, всею позою выразив уверенность и твердую готовность, лис задержался еще на секунду, стараясь установить, на каком расстоянии находятся завывающие собаки. Но вот струя воздуха, потянувшая из долины, донесла звуки лая совсем отчетливо: собаки были близко. Лис, словно молния, кинулся вниз по склону и побежал в заросли, спеша перехватить врага.

Ярдах^[5] в двухстах от пригорка, где была нора, по краю косогора текла речонка, теперь вздувшаяся от весенних дождей и говорливая. Некоторое время лис бежал вдоль ее русла, то по одному берегу, то по другому, и прыгал среди бешено крутящейся пены, перебираясь с камня на камень, каждую минуту отскакивая в сторону, в густые прибрежные кусты. Таким приемом он хотел запутать свой след, скрыть его как можно надежнее. Потом, решив, что он удалился от логовища вполне достаточно, выбежал на свой прежний след и, пересекая его, умышленно задержался на мгновение: свежий запах должен был теперь наверняка заглушить старый.

Лай и заливистое тявканье раздавались уже совсем близко, где-то рядом. Лис не торопился, он рысцой бежал между негустыми деревьями и оглядывался через плечо, выжидая, что будут делать собаки, напав на его свежий след. Ему не пришлось ждать и минуты. Из зеленеющих зарослей тополя выскочили собаки — они неслись, нагнув головы к земле. Впереди бежал и не смолкая лаял желто-коричневый пес с мощным загривком, висячими ушами и большой вислогубой мордой. Это был гончий-полукровка: его беспородная родительница не смогла вытравить инстинкта, передавшегося от кровного и прекрасно обученного кобеля. Второй пес, несшийся по пятам за первым, не так уж усердно принюхивался к следу; он то и дело возбужденно посматривал по сторонам и от избытка чувств визжал и тявкал. Длинные челюсти и волнистая шерсть этого рослого черно-пегого ублюдка говорили о том, что в жилах его весьма смешанных предков текла струя крови шотландской овчарки.

Достигнув места, где старый лисий след скрещивался с новым, и почуяв свежий, горячий запах, вожатый застопорил бег столь резко, что второй пес почти сшиб его с ног. Через несколько секунд собаки залаяли с удвоенным азартом, сопя и фыркая от острого щекочущего запаха. Потом они сделали круг и понеслись по свежему следу. В следующее мгновение они увидели лиса — он стоял на опушке елового перелеска и, оглядываясь, презрительно смотрел на них. В собачьих голосах зазвучали новые неистовые ноты, псы опрометью бросились к беглецу, готовые тотчас же схватить его. Но белый кончик похожего на пышное перо лисьего хвоста на какую-то долю секунды мелькнул перед их глазами и исчез в сумраке ельника.

Теперь гон был в разгаре, добыча близка, старый след забыт и оставлен). С диким ожесточением, которое все явственнее слышалось в свирепом лае, псы рвались напролом через кустарник, уходя все дальше от бесценной норы на берегу речушки. Уверенный в своей силе и ловкости, старый лис вел их мили^[6] две по прямой, выбирая наиболее трудные места, самые крутые овраги, самую густую чащобу. Лис был проворнее и легче своих противников, поэтому он без особого труда держал их на расстоянии. Но он отнюдь не хотел совсем оторваться и уйти от врага — в этом случае собаки могли потерять охоту преследовать его и вернуться туда, к старому следу. Лис рассчитывал вконец измотать собак и скрыться от них в тех местах, откуда до заветного берега будет достаточно далеко: если псы, собравшись с силами, решат возобновить погоню, его старый след, ведущий к норе, уже нельзя будет уловить ни чутьем, ни зрением.

Тем временем из-за горизонта показался краешек солнца, осветив гряду нежных, отороченных перламутровой каймою апрельских облаков и бросая пучки длинных лучей на всю равнину. Эти длинные прямые лучи будто всколыхнули земной простор: их словно уже ждали и узкие ленты дорог, и открытые поля, и густые рощи, и мерцающие излучины реки — все, что только открывалось глазу, все вдруг как бы повернулось к далекому источнику торжественного сияния, потянулось к нему. В таинственных розовых отсветах восхода четко рисовалась фигура бегущего лиса — он казался теперь до странности большим и темным. Вслед за ним неслись двое преследователей — две фантастические, кошмарные, прыгающие тени. Несколько минут и лис и собаки бежали на свету утренней зари, потом вновь скрылись в темной чащобе.

Сейчас отважный и опытный старый лис — а по своей хитрости и доблести это был истинный Одиссей^[7] всего лисьего племени — решил, что он увел врага достаточно далеко от своего жилища. Он считал, что наступило время, когда с собаками можно немного пошутить. Припустив что есть силы, он отбежал от них на безопасное расстояние, сделал две-три небольшие петли, а затем сбавил скорость. Скрытые кустами и деревьями, псы в это время не видели его, но он, ориентируясь по слуху, прекрасно знал, что они уже наткнулись на его петли. Различив в голосах собак ноту внезапной досады и смущения, он остановился и искоса посмотрел назад: если бы лисий род, наряду с другими своими лисьими способностями, умел еще и улыбаться, то теперь, глядя на эту серовато-желтую морду, можно было бы с уверенностью сказать, что лис улыбался. Не переставая ни на миг вслушиваться в тявканье и лай, лис скоро понял, что псы уже распутали его хитрые следы и опять приближаются к нему. Лис снова кинулся бежать вперед, измышляя новые уловки.

Спустя несколько минут лис выбежал к довольно широкому ручью, усеянному большими камнями. Он ступил было на лежащие в воде валуны, потом метнулся назад по собственному следу, сделал несколько шагов и, прыгнув изо всех сил в сторону, оказался на бревне, которое лежало среди кустов черники. Скользнув с бревна, лис пробежал немного назад, держа свой путь параллельно прежнему следу, и лег на сухом бугорке отдохнуть. Густые ниспадающие ветви тсуги создавали ему превосходное укрытие, а его зоркие глаза великолепно видели весь берег ручья и добрую сотню ярдов той дороги, по которой, держась следа, должны были пробежать собаки.

Минуты через две собаки, действительно, выскочили и промчались мимо, языки у них были высунуты наружу, но голоса звучали еще ожесточенней и свирепей. Сидя от собак на расстоянии тридцати шагов, лис бесстыдно смотрел на них; когда легкий ветерок доносил собачий запах, длинный нос лиса морщился от отвращения. Лис следил за собаками, и зрачки его глаз постепенно суживались, превращаясь в еле приметные поперечные щелки, за которыми блестела дегтярно-черная влага, но по мере того как гнев лиса утихал, уступая место любопытству, зрачки у него вновь делались круглыми. Теперь же лис с острым, захватывающим интересом наблюдал, как неистово заметались сбитые с толку собаки, потеряв лисий след на берегу ручья. Сначала они кинулись в воду и, выскочив на другой берег, с громким фырканьем бегали там взад и вперед. Потом псы вернулись на прежнее место к вновь обследовали его самым тщательным образом. Ничего не добившись, они, по-видимому, решили, что беглец скрыл свои следы, убежав прямо по воде, и принялись обнюхивать оба берега ручья вниз и вверх по течению на пятьдесят ярдов. В конце концов они опять возвратились к тому месту, где след исчезал, и молча сделали около него несколько кругов, все шире и шире. И вдруг желто-коричневый пес подал голос — он почувствовал запах лиса, идущий от бревна, валявшегося среди кустов черники. Вновь собачий лай огласил утреннюю тишину, а старый лис поднялся, вытянулся во всю длину, будто выражая презрение к врагам, и, не пытаясь скрыться от них, вызывающе тявкнул. Псы с ликованием приняли этот вызов и бросились вперед, но в то же мгновение лис неожиданно исчез, оставив после себя струю вонючего, едкого запаха — она словно окутала кусты и отравила воздух.

Теперь обезумевшие псы, постоянно теряя следы лиса, распутывали и разыскивали их в течение целого часа. Половину времени и сил собаки тратили на то, чтобы разгадывать разные загадки, которые то и дело предлагал им лис. Однажды они потеряли десять минут, носясь без всякого толку по огороженному овечьему пастбищу, а лис следил за их безрассудными действиями, удобно расположившись в трещине скалы на другой стороне пастбища. Лис взобрался на эту скалу с помощью овец. Когда овцы услышали лай собак, они сбились в тесную кучу и дрожа прижались к изгороди. Мягко прыгнув на густошерстую спину ближайшей овцы, лис пробежал по спинам всего стада, потом вскочил на верхнюю перекладину изгороди и оттуда махнул на скалу, в глубокую трещину. В глазах собак это было все равно, как если бы у лиса вдруг выросли крылья и он поднялся на воздух. Погоня на этом бы и кончилась, но тут, к несчастью, изменил свое направление ветер. Все время он дул с юго-запада, а теперь совершенно неожиданно потянул с востока; сбитые было с толку собаки почуяли острый мускусный запах лиса и сразу поняли, в чем тут дело. С радостным лаем они кинулись к изгороди, но лис перебежал на другую сторону скалы и бросился наутек.

Лисий ум очень изобретателен, но старый лис редко пускал в ход все свои выдумки разом. Однако сейчас был исключительный случай, и старый лис решил сделать свое дело на совесть и обескуражить преследователей вконец. Он замыслил такой стратегический план, чтобы его враги испытали неизбежный позор и унижение. Прекрасно зная каждую пядь своего охотничьего участка, он вспомнил, что в ручье есть одна глубокая бочага, через которую перекинуто тонкое деревцо. Деревцо это уже подгнило и местами едва не разваливалось. Лис часто переправлялся через ручей, используя деревцо в качестве своего персонального мостика, а дня два-три назад он заметил, что этот мостик стал совсем ненадежным. Лис решил проверить, достаточно ли он ненадежен, чтобы сослужить ему службу.

Не сделав больше ни одной петли или прыжка в сторону, лис направился прямо к бочаге, оставляя открытый след. Деревцо было цело. Оно прогнулось — прогнулось еле заметно, — как только лис ступил на него. Сметка и практическая сообразительность подсказали лису, что его тяжесть деревцо еще выдержит, но под более грузным зверем оно обрушится. Быстро и легко переступая лапами, соблюдая всяческую осторожность (ибо мочить свою шубу он терпеть не мог), лис перебрался на другой берег и поспешил скрыться за кустом, чтобы посмотреть оттуда, как развернутся события.

Добежав до бочаги, псы не колебались ни секунды. След вел к деревцу. Они побегут туда, куда ведет след. Теперь слово было только за деревцом. Как только собаки одна за другой стали на него, оно зловеще прогнулось вниз, но разгоряченные погоней охотники не обратили на это ни малейшего внимания. В следующую секунду деревцо, издав скрипучий звук, обломилось на самой середине — и собаки, визжа, уже бултыхались в ледяной воде, в наиболее глубоком месте.

Если лис рассчитывал, что неожиданная ванна окажется для псов достаточно холодной, чтобы остудить их охотничий пыл, то очень скоро он разочаровался в этом. Ни та, ни другая собака, казалось, не отвлеклись от своей цели ни на минуту. Обе они быстро подплыли к берегу, выскочили из воды и опять бросились бежать по следу. Лис в это время был уже далеко, прячась в кустарниках.

Теперь лис уже утомился и не испытывал желания выкидывать новые трюки. Он решил вести своих противников прямым путем, далеко оставить их позади и бросить в скалистых местах на той стороне холма — острые каменья там быстро изранят собакам лапы. И тогда лис сможет немного отдохнуть в безопасности, а завтра окольной дорогой он возвратится на высокий речной берег к своей норе и изящной рыжей подруге. План был хорош и вполне осуществим. Однако капризная судьба распорядилась по-иному.

Случилось так, что, когда лис, до сих пор сохранявший бодрость и все преимущества в погоне, выбежал на заросшую мхом лесную дорогу, поблизости от него оказался некий молодой фермер: с ружьем в руках он шел по большаку, пересекавшемуся с лесной мшистой дорогой. Фермер направлялся к мелким озерам, которые цепью тянулись у подножия гор, ружье его было заряжено утиной дробью, и к встрече с более крупной дичью он был совсем не подготовлен. Голоса собак — от усталости они звучали сейчас далеко не с той силой, что раньше, и в них лишь изредка прорывалась былая бешеная страсть — голоса собак дали знать охотнику, за кем идет гон. Глаза его заблестели, он тут же полез в карман, чтобы вынуть патрон с дробью покрупнее. Не успел он этого сделать, как показался лис.

Времени на замену патрона уже не оставалось. Расстояние до лиса было чересчур велико, но молодой фермер считался прекрасным стрелком и хорошо звал возможности своего ружья. Он молниеносно вскинул его и выстрелил. Гулкое эхо раскатилось по холмам, и, когда рассеялся дымок, охотник увидел, что лис стремительно метнулся в кустарник по другую сторону дороги — явно невредимый. Проклиная и ружье и свою неловкость, фермер начал тщательно осматривать следы зверя. Никаких признаков крови не было. «Промазал, ей-богу, промазал», — сказал себе охотник и, не мешкая, пошел дальше. Ему было ясно, что такого матерого лиса собакам никогда не догнать. Пусть собаки тратят время, если им нравится, он на это не согласен. А собаки пересекли дорогу как раз в тот момент, когда он скрылся за поворотом.

Хотя лис ускользнул от охотника с самым беззаботным видом и очень проворно, невредимым он не остался. Как только грянул выстрел, лис сразу почувствовал жгучую боль в крестце, словно в него вошла добела раскаленная тонкая игла. Одна шальная дробина попала-таки в цель, и теперь, когда лис вновь пустился бежать, каждый шаг причинял ему неимоверные страдания, при каждом вдохе и выдохе мучительно резало и перехватывало горло. Бежал он теперь все медленнее, его задние лапы слабели и начинали отказывать, утратив ту пружинистую силу, с которой они, посылая корпус вперед, отталкивались прежде. Голоса собак звучали все ближе и ближе, и вот уже лис понял, что бежать он больше не может. Он остановился у подошвы большого гранитного утеса, повернувшись грудью к врагам, и стал ждать — его обнаженные клыки, выступающие на узких челюстях, зловеще поблескивали.

Собаки увидели его, лишь подбежав на расстояние дюжины ярдов, — так тихо и недвижно стоял возле утеса лис. Добыча, за которой псы столь долго гонялись, была теперь перед ними — и все же, глядя на грозную осанку лиса и его обнаженные клыки, собаки остановились. Одно дело — схватить беглеца на ходу. И совсем другое — сцепиться с коварным и отчаянным врагом, когда он поставлен перед лицом смерти. Старый лис знал, что его судьба решена. Но в его маленьком теле не дрогнул ни один нерв, а страшная боль, пронзавшая все существо лиса, лишь распаляла в нем ярость и отвагу. Собаки не ошиблись, считая его опасным противником, хотя по весу и по величине он был вдвое меньше любого из них.

Псы стояли в нерешительности лишь какое-то мгновение. Они бросились на лиса почти в одно и то же время, молниеносно вонзив ему зубы в шею и морду. Оба пса злобно рычали и работали челюстями с дьявольской энергией, но никак не могли придавить врага к земле: лис молча отражал нападение, его извивающееся тонкое тело обнаруживало силу стальной пружины. Вот он сомкнул свои клыки, насквозь прокусив желто-коричневому гончему псу переднюю лапу, и тот, пронзительно завизжав, отпрянул назад, выйдя из схватки. Но черно-пегий ублюдок оказался гораздо упорнее. Хотя один его глаз был залит кровью и до самого основания разорвано ухо, он и не помышлял уклониться от врага. Как только гончий, завизжав, отскочил прочь, длинные могучие челюсти черно-пегого пса крепко и надежно стиснули горло лиса. Минуту было слышно клокочущее, приглушенное, хриплое рычание, лис, содрогаясь, делал неистовые усилия вцепиться во врага. Затем доблестный рыжий зверь вытянулся во всю свою длину на земле и уже не шелохнулся, когда победители стали терзать и рвать его на части. Такой ценою было спасено маленькое семейство, укрытое в норе у реки.

Глава II Уроки природы

Ночь за ночью, в течение нескольких недель, разносилось по гребням холмов тонкое, настойчивое тявканье лисицы. Мать горевала об отце своих детенышей. Когда в тот день он исчез, лисица ждала его до глубокой ночи, потом вышла на широкий, пропитанный псиным запахом след погони и долго шла по нему, пока не поняла все, что случилось. Но постоянно предаваться печали лисица не могла — слишком много у нее было дел, слишком много забот о пяти слепых малышах, которые лежали в глубине теплой норы. И только по ночам, когда прохладная темень ранней весны мягко окутывала окрестность, тоска и одиночество, томившие лисицу, обретали свой голос.

Охотилась она теперь с крайней осторожностью. До тех пор пока у лисят не открылись глаза, она должна была целыми днями лежать в норе и кормить малышей, выходя на волю лишь в том случае, если в озерах, возвещая наступление сумерек, начинали квакать лягушки. Лисица перебиралась тогда через вершину холма в соседнюю долину и только там приступала к охоте. Находясь близ норы, она пускалась на всяческие уловки, чтобы как можно надежнее скрыть и замести свои следы. Каждый раз она старалась пройти сквозь остро пахнувшие кусты можжевельника — запах этих кустов заглушал ее собственный сильный запах, а их жесткие колючки отпугнули бы любой чересчур любопытный нос, который мог сюда сунуться. Лисица позволяла себе безраздельно отдаваться охоте лишь после того, как пересекала каменистую, усеянную острым щебнем полосу у подножия холма.

Однако, достигнув мест, которые она считала безопасными, лисица отбрасывала всяческие предосторожности и охотилась с огромным усердием. Питание малышей пока зависело целиком от ее материнского молока, и первой заботой лисицы было как следует насытиться самой.

Главную статью ее промысла составляли лесные мыши, чей писк лисица улавливала на удивительно далеком расстоянии. Второй по изобилию и легкости лова статьей были зайцы — обычно лисица ложилась наземь, поджидая зайца, и стремительно кидалась на него, как только он показывался вблизи. Изредка она разнообразила свой рацион зазевавшейся серой куропаткой, а иногда, спускаясь на болота у озера, ухитрялась поймать дикую утку. Но лучшей едой, которая к тому же легче всего добывалась, была еда совсем иная — ее-то лисице теперь больше всего и хотелось, хотя в данное время она не могла себе позволить такую роскошь. Куры, утки, гуси и индейки, жившие на разбросанных по лесу фермах, с наступлением весны, когда в их жилах сладко забродила кровь, стали разгуливать вокруг дворов без всякой опаски. Такая дичь казалась весьма заманчивой, но, поразмыслив, лисица поняла, что риск был бы очень велик, что привлекать к себе внимание людей слишком опасно. Правда, она утащила с фермы в соседней долине, миль за пять отсюда, прекрасного жирного гуся. Был случай, когда лисица поживилась парой молодых курочек с другой фермы, еще на полмили дальше. Но здесь, в этой долине, в каких-то двух милях от норы, ни одна домашняя птица не подвергалась риску попасть в зубы лисы. Когда однажды лисица заметила стайку чудесных уток, вперевалку шагавших близ изгороди, она не удостоила их ни малейшим вниманием. Здесь, где лиса жила, она не желала себя обнаруживать, не желала никакой славы. Ее устраивало тут лишь тихое, незаметное существование.

Благодаря столь мудрой тактике лисицы, ничто не угрожало ее норе, и рыжая красавица могла спокойно лелеять в ней своих детенышей. Уже много дней она не слыхала ужасного раскатистого лая собак, бегущих по следу, — прокусанная старым лисом лапа гончего пса пока еще не зажила. Из-за больной лапы гончий не выходил на охоту, а идти одному черно-пегому псу было лень; может быть, он опасался, что не сумеет отыскать и распутать следы. И когда однажды опять зазвучал чуть приглушенный распустившейся на всех деревьях молодою листвою знакомый дуэт — густой лай и заливистое тявканье — лисица была не очень встревожена. Она знала, что сколько бы собаки ни искали и ни вынюхивали, ее следов им не найти. Но она все же высунула из норы голову и огляделась. Потом она вышла наружу и стала сосредоточенно вслушиваться, приняв настороженную, неприступную позу и ничуть не выказывая того философско-насмешливого интереса, который всегда проявлял в таких случаях отец ее детенышей. Пока она так стояла, обнажив клыки, с горевшими зеленым огнем суженными зрачками, позади нее из норы показалось полдесятка острых мордочек и десяток шаловливых, зорких, невинно-хитрых глазенок. Звуки, доносившиеся из лесу, лисятам были совершенно неведомы. Но то, как воспринимала эти звуки мать, ясно говорило малышам, что в них таится какая-то опасность, чтоони отвратительны и ненавистны. Поэтому лисята не выбежали наружу и не стали допытываться, в чем дело, а остались на месте. Так, еще в начальные дни своей жизни, лисята услышали голос, который для столь многих из лисьего племени служит голосом смертной судьбы. По мере того как в теплых долинах и овеваемых ветром горах весна уступала место лету, а небесно-голубые краски далекого Рингваака становились темно-лиловыми от распустившейся древесной листвы, лисята, выползая из норы, все больше и больше времени проводили на воле и с каждым днем все больше и больше углублялись в чудесный, сияющий, широкий мир. Они знали об этом мире еще самую малость, но они попали в настоящую школу жизни, и уроки давала им самая строгая из учительниц — Природа. Сообразительные и догадливые, наделенные неистощимым любопытством, они, несомненно, принадлежали к числу лучших учеников Природы — они усердно зубрили ее уроки и редко подвергались наказаниям. Но даже и для них существовала своя дисциплина: Природа давала знать, что она сурово требует неуклонного подчинения ее законам.

По утрам, как только сияющее солнце согревало берег речки, мать — еще вялая после утомительной ночной охоты — вылезала из норы и с удобством располагалась на сухом суглинке в нескольких шагах от входа. Затем выползали из норы лисята, опасливо поглядывая вокруг, прежде чем отважиться на маленькую прогулку в светлый огромный мир. Мать блаженно дремала, положив на землю голову, раскинув лапы и повернув к солнышку белошерстое брюхо, а лисята с тонким младенческим тявканьем начинали всей оравой наскакивать на нее. Они кусали, трепали и тормошили ее до тех пор, пока лисица считала, что дети не преступили грань благоразумия, потом она стряхивала их с себя, вставала и, предупредив шалунов негромким ворчанием, переходила на другое место и снова ложилась. Для малышей это был знак того, что лисица играть больше не хочет. Они оставляли ее в покое и на несколько минут устраивали сумасшедшую свалку. Они возились, кувыркались и кусали друг друга, нарочно распаляя свою ярость; потом кто-нибудь из них, урча, с видом явного победителя, оказывался наверху копошившейся кучи — и это означало конец драки. Лисята, словно бы по уговору, вдруг разбегались в разные стороны — одни, высунув язык, ложились отдыхать, другие принимались исследовать чарующие загадки раскинувшегося перед ними необъятного пространства.

Все пятеро проворных малышей великолепно олицетворяли лисью породу: их рыжие шубки были яркого, густого оттенка; угольно-черные лапы лишены каких-либо пороков; чувствительные, пытливые носы так и ловили все, что плыло в воздухе; желтые глаза светились всею лисьей хитростью и сметливостью. Но среди пятерых был один, который во время драки неизменно выбирался на верх кучи, а по окончании драки всегда находил для себя какое-нибудь столь интересное дело, что ему некогда было лежать и прохлаждаться. Он был немножко крупнее своих братьев и сестер, шерсть его отливала ярче, а выражение его глаз чуть яснее говорило, что за ними скрывается мозг, способный к сильной работе. Именно он первым открыл, какое это удовольствие самому ловить в траве жучков и кузнечиков, хотя другие лисята занялись этим лишь по наущению матери. Именно он быстрее всех цапал и схватывал мышей и землероек, которых лисица живьем приносила малышам, чтобы они упражнялись в ловле. Он один из всего помета без всякой помощи со стороны матери научился выслеживать мышь, различая ее писк, если она находилась под каким-нибудь свалившимся деревом футов^[8] за пятьдесят или более от норы, терпеливо и бесшумно подкрадываться к ней, залегать, в совершенной неподвижности выжидая жертву, а потом прыгать и с ликованием схватывать маленькое, серое, мягкое существо. Казалось, ему были с особой полнотой и щедростью дарованы те родовые, наследственные знания, которые обычно называют инстинктом. И в то же время он необычайно прилежно учился у своей матери, а мать, прилагая все свои силы и способности, неустанно учила лисят всему, что им следовало знать и уметь.

Пока лисята еще не окрепли, мать таскала им самую разнообразную дичь, крупную и мелкую, знакомя детей с богатствами леса. Однако крупную дичь, вроде зайца или сурка, она всегда приносила умерщвленной, так как живой заяц, сделав резкий прыжок, мог убежать, а неукротимая отвага и ужасные зубы сурка внушали опасения, что он схватит одного из своих маленьких мучителей и загрызет его. Серых куропаток, кур и других взрослых птиц, обладавших сильными крыльями, лисица приносила, предварительно сломав им шею, чтобы они вдруг не взлетели и не вырвались на волю. И лишь мелким птичкам и зверькам была дана привилегия участвовать в учебной тренировке лисят.

Однажды лисица притащила большую змею, осторожно, чтобы не раздавить, сжимая во рту ее голову, в то время как змея тугими кольцами обвивала лисице шею. На тихий зов матери лисята, кувыркаясь, радостно выскочили из норы, они горели нетерпением узнать, какой дичью их хотят порадовать. Но при виде черной, усеянной ржавыми пятнами змеи они в страхе отпрянули назад. Они отпрянули все, кроме одного — самого крупного и самого рыжего из пятерых; тот с рычанием кинулся на помощь матери, пытаясь сорвать с ее шеи черно-бурые кольца змеи. Старания лисенка были, конечно, тщетны. Но когда лисица, пустив в ход передние лапы, сама освободилась от змеи и скинула ее длинное тело наземь, рыжий лисенок смело прыгнул на загадочную тварь и, запустив в нее когти, помешал ей скрыться. В одно мгновение змея обвила малыша своими страшными кольцами. Лисенок удивленно завизжал, а остальные его братья и сестры в испуге отступали все ближе к норе. Но в следующую секунду, может быть, вспомнив, как держала змею в зубах его мать, лисенок ловко извернулся и схватил своего скользкого противника за то место, где голова соединялась с телом. Один яростный, лихорадочный нажим острых, как игла, молодых лисьих зубов, и позвоночник змеи прокушен. Тугие кольца обмякли и шлепнулись на землю. С гордостью поставив передние лапы на мертвого врага, юный победитель принялся трепать и терзать его, словно это была всего-навсего простая мышь. Теперь он познал, как надо расправляться с неядовитыми змеями. А поскольку в земле Рингваака гремучих или медноголовых змей не было, большего знать о змеях ему и не требовалось. Осмелев при виде столь легкой победы и убедившись, что змея не подает никаких признаков жизни, если не считать слабо извивавшегося хвоста, остальные четыре лисенка решили принять участие в трапезе, и скоро от змеи остались лишь разбросанные на земле огрызки.

Когда лисята подросли и набрались опыта, жизнь для них стала еще увлекательней. Лисица по-прежнему охотилась только по ночам и каждый день отдыхала дома, не пуская малышей далеко от норы. В отсутствие матери лисята никогда не выходили наружу и старались не поднимать шума; но если мать нежилась на солнышке, готовая дать отпор любому незваному гостю, они знали, что могут немного побегать по берегу и даже заглянуть в чащобу.

Как-то раз, в ясный день, когда солнце поднималось уже к зениту и тени древесных листьев стали резкими и маленькими, странная, незнакомая, огромная тень проплыла по берегу, на миг задержавшись над лисьим семейством. Мать быстро вскочила на ноги, издав короткое предупреждающее ворчание. Крупный рыжий лисенок, который превосходил всех других не только своей смелостью, но и бдительностью, стрелой бросился под прикрытие густого можжевельника. Остальные лисята припали к земле и растерянно глядели по сторонам. Почти в тот же миг в воздухе послышалось глухое, но невероятно стремительное шуршание, и огромная тень, будто падая, спустилась с неба. Один из лисят, находившийся как раз на гребне берега, распластался на земле и с изумлением и ужасом глядел вверх. Мать, прекрасно сознававшая, чем именно грозит такое бедственное положение, бросилась к лисенку и пронзительно тявкнула, желая напугать крылатого разбойника и отогнать его прочь. Но матерый ястреб тетеревятник был не из тех, кто убоялся бы тявканья и лая. Последовал молниеносный удар, придушенный взвизг, мелькнули широко раскинутые сильные крылья, затем пронесся по воздуху звук их тяжелых взмахов; в ту секунду, когда обезумевшая мать подбежала к месту происшествия, огромная птица уже поднялась ввысь, сжимая в когтях мягкое маленькое рыжее тельце. Поняв, что теперь все кончено, уцелевшие лисята дрожа сгрудились вокруг матери — среди них не было лишь Рыжего Лиса: пристально наблюдая за происходящим, он еще несколько минут сидел в кустах можжевельника. После этого случая он многие месяцы следил за голубым небесным пространством, которое казалось столь мирным и безмятежным, но таило в себе страшные, гибельные тени.

Через некоторое, сравнительно недолгое время, еще до того, как лисица начала выводить своих детенышей на серьезную охоту, судьба нанесла этому маленькому семейству новый удар. Все произошло в самый спокойный, самый сонный полуденный час. Лисица-мать дремала под кустом, росшим ниже норы по скату берега, около нее резвился лисенок. Двое других с ожесточением рыли песок на гребне берега: может быть, они искренне верили, что там скрыт какой-то лакомый кусочек, а может быть, лишь делали вид, что верят. В нескольких шагах от них находился Рыжий Лис — он, как всегда, был увлечен своей собственной затеей и на этот раз во все глаза следил за неким маленьким существом — это мог быть и жук, и кузнечик, и мышь, — которое заставляло подозрительно шевелиться пучок высокой травы. Рыжий Лис был твердо уверен, что под этим пучком скрывается что-то живое. Он поймает это существо, кем бы оно ни оказалось, и, если оно годится в пищу, непременно съест!

Лисенок подкрадывался к подозрительному месту ближе и ближе, передвигаясь по земле абсолютно бесшумно, словно это был не звереныш, а подвижное пятно света. Он подкрался на такое расстояние, когда вполне было можно прыгать, и уже изготовился прыгнуть и схватить невидимую добычу, как вдруг все его тело пронзила какая-то тревога. Лисенок оглянулся назад, но, к счастью для него, не стал разглядывать, что именно ему угрожает. Мысль и действие у лисенка протекали нерасторжимо, в один и тот же миг, — так быстро реагировал он на все окружающее. В ту секунду, когда он поворачивал голову, он уже делал стремительный, сильный прыжок вниз, ближе к реке, где лежала его мать. Одновременно он заметил, что, припав к земле, уставясь горящими зелеными глазами, с берега на него смотрит какой-то кошмарно страшный, неведомый серый зверь. В следующее мгновение крупная рысь прыгнула на то место, где секунду назад находился лисенок.

Два других лисенка, копавшихся в песке, оставили свое занятие и с удивлением глядели на то, что происходит. Они увидели, как их предприимчивый братец кубарем катится вниз к реке. Они увидели, как мать, свирепо взлаяв, со всех ног кинулась по направлению к ним. И тут они разбежались в разные стороны, подчиняясь здравому импульсу, который велит в таких случаях разбегаться и который Природа дала своим слабым сынам. Затем на одного из лисят обрушилась вооруженная твердыми, точно сталь, когтями большущая лапа и сразу переломила его тонкий хребет. Рысь зажала лисенка в своих могучих челюстях и прыжками понеслась с добычей к лесу.

Увидев, что за ней гонится разъяренная лисица-мать, рысь вскочила на ближайшее дерево — это была раскидистая тсуга, — выбрала толстый сук и встала на нем, придерживая жертву передней лапой. Подпрыгивая и стараясь уцепиться за ствол, лисица в ярости металась под деревом, не издав ни одного звука, а рысь сверлила ее глазами, фыркала и злобно шипела. Рысь была гораздо крупнее и сильнее лисицы, ее когти и зубы были поистине страшны, но вступать в схватку с разгневанной матерью ей не хотелось. Лисица металась и кружилась у неприступного дерева минут десять. Убедившись в своем полном бессилии, она круто повернула назад и пошла к оставшимся детям.

В течение нескольких дней после этого лисята держались с необычайной осторожностью. Они почти не отходили от матери, их мучил страх: вдруг этот ужасный зверь с горящими глазами появится у норы снова.

Но подобные происшествия лесные звери так или иначе довольно скоро забывают. Хотя жестокий урок оставляет в сознании свой след, вся острота пережитого ужаса исчезает из памяти. Широкий зеленый мир, раскинувшийся вокруг жилища лисят, вновь казался им ласковым и надежным, и вновь они чувствовали себя счастливыми. Лишь во всех их повадках еще больше стали проглядывать расчетливая хитрость и опаска, которые диктовал инстинкт и опыт — лисята проявляли их как в игре, так и в работе.

А работа вторгалась теперь в жизнь трех лисят все настойчивее, и малыши вкладывали в нее такой же пыл, с каким они предавались играм. Мать начала выводить их на охоту, выбирая для этого то вечерние сумерки, то лунную ночь. Лисята учились залегать около мерцавшей в темноте тропинки, выжидая, пока не появится заяц, а потом, не допуская промаха, прыгать на него. Они учились подкрадываться к сидящей на гнезде куропатке и хватать ее — тут надо было проявить величайшую осторожность и бдительность истинного охотника. Они учились разыскивать в траве дорожки, по которым бегали полевые мыши, — слушая писк и слабый шорох, надо было обнаружить и саму добычу. И они учились ценить по достоинству сладкие лесные плоды и ягоды, уже созревавшие в долинах и на склонах холмов. Лисята становились теперь подростками, их рыжие шубки, утратив младенческий пух, почти не отличались уже от меха матери. Они выказывали явное стремление к независимости, и это заставляло лисицу быть всегда на страже: в любую минуту дети по оплошности могли попасть в беду.

Вместе с чувством независимости в лисятах заговорила самоуверенность и пренебрежение к дисциплине, вполне естественные как у людей, так и у лисиц, когда они начинают ощущать свою силу. Однако Рыжий Лис, превосходивший своих братьев как ростом и умом, так и яркостью своей новенькой шубы, отнюдь не пренебрегал дисциплиной. В том-то отчасти и проявлялся его ум, что он ясно понимал, насколько знания матери глубже и шире его собственных знаний. Если мать предупреждала об опасности или призывала к осторожности и бдительности, он был весь внимание и старался как можно быстрее осознать, что от него требуется, хотя два других лисенка нередко упрямились или рассеянно глазели по сторонам. Но в общем лисята жили дружно и были довольны жизнью; вопреки всем обрушившимся на них несчастьям, они умели найти в этом мире, обогретом ласковым летним солнышком, много радостного и веселого.

Глава III Единицы и розги

Наступило критическое время, когда лисятам захотелось бродить и охотиться самостоятельно. И в ту же пору несколько тяжелых ударов свалилось на Рыжего Лиса, хотя раньше, учась в школе Природы, он благодаря своей находчивости серьезным наказаниям никогда не подвергался. Инстинкт не мог научить лисенка всему на свете. Его мать была слишком занята другими детьми, которые нуждались в ее помощи гораздо больше, чем их сообразительный брат. В результате Рыжий Лис должен был получить два-три горьких урока от такого строгого учителя, как простой житейский опыт.

Первый урок касался шмелей. Однажды, охотясь за мышью в травянистой ложбине на полпути к холмам, Рыжий Лис учуял запах какого-то лакомства, столь соблазнительного, что мышь не могла с ним идти ни в малейшее сравнение. Пахло чем-то теплым и сладким, пахло с восхитительной остротой; инстинкт нашептывал лисенку, что источник такого запаха не может не быть прекрасным и на вкус. Инстинкт только не подсказывал ему, что столь дивные вещи дорого достаются, однако нельзя же требовать от инстинкта слишком многого!

Забыв всякие помыслы о мыши, юный лис принялся жадно обнюхивать землю; от предвкушения удовольствия рот у него был полон слюны. Лис, не жалея лап, исколесил всю ложбину, но вот, наконец, сладкий запах густой горячей струей забил прямо у него под носом. Большой черно-желтый шмель басовито прогудел у лиса над головою, но тот, как зачарованный, словно бы и не слышал его. Высунув язык, он изо всех сил разгребал лапами землю, не обращая внимания на то, что из-под земли доносилось сердитое жужжание.

Слой, укрывавший шмелиные соты, был очень тонок. Через какое-то мгновение лапы лисенка уже коснулись драгоценного клада. Он быстро сунул свою алчную пасть в липкую массу шмелей и меда. Теперь-то Лис узнал, какая сладость скрывалась за околдовавшим его запахом! И вдруг он почувствовал острую боль в носу, будто туда всадили раскаленные колючки. Он отскочил назад, визжа от обиды и изумления, а шмели безжалостно жалили его, роем кружась около глаз и ушей. Не взвидя света, лисенок опрометью бросился бежать и нырнул в заросли можжевельника. Это было лучшее, что он мог сделать, ибо тугие можжевеловые ветки сбивали впившихся шмелей, а преследователи, еще не успевшие в него вцепиться, боялись повредить в кустарнике свои нежные крылышки. Минуту-другую они рассерженно гудели и жужжали вокруг убежища лиса, затем полетели восвояси — чинить и восстанавливать разрушенное гнездо.

А укрывшийся в кустах лис, которого жгла и палила боль, катался по прохладной земле и скреб ее, стараясь поглубже зарыться мордой. Чувствуя, что это не помогает, он с несчастным видом поплелся к ручью и погрузил всю свою голову по самые уши в холодный целительный ил. Более эффективного средства при таком недуге нельзя было найти: скоро лисенку стало легче, и он вспомнил, что пора идти домой. Родичи взглянули на его обезображенную, распухшую физиономию весьма неодобрительно, и он почувствовал себя отверженным.

Почти двое суток Рыжий Лис хандрил, сидя в норе и соблюдая невольный пост. Потом его молодая кровь очистилась от яда, и он вышел из норы с пустым брюхом и в самом скверном настроении. Это-то скверное настроение, а также чувство голода и толкнули его на новый опрометчивый шаг, и он снова был наказан неумолимой Природой.

Время близилось к вечеру, никто из всего семейства еще не вышел на охоту, и Рыжий Лис решил отправиться один и поискать зайца. Аппетит у него разыгрался так, что он мог насытиться только зайцем, а не какой-нибудь мелочью вроде мыши. Рыжий Лис, крадучись, стал пробираться по кустарнику и был уже на сотню ярдов от норы, когда увидел незнакомое черно-белое, полосатое животное, вперевалку бредущее по коровьей тропе. Зверь совсем не казался страшным, но у него был столь независимый, самоуверенный вид, что в другое время и при другом состоянии духа сметливый лис непременно остановился бы и подумал об этом. Но сейчас ему было не до того, чтобы задумываться. Он припал к земле, дрожа от нетерпения, и выжидал удобного мгновения для прыжка. Не промедлив ни одной лишней секунды, он рванулся из своего укрытия и прыгнул на неуклюжего незнакомца.

Рыжий Лис, как мы уже видели, был необычайно быстр и стремителен. На этот раз он прыгнул с таким редким проворством, что незнакомец почти не успел сообразить, что происходит. Лис уже схватил было зверя за полосатый загривок. Но буквально в тот же миг произошло нечто ошеломляющее. Зверь вихрем понесся от него, словно собираясь взлететь на воздух. Его длинный изогнутый хвост странным образом дернулся вверх. В глаза, нос и рот лиса с силой ударила какая-то струя, лишившая его слуха и зрения. В глазах у него была такая боль, словно их выжгло огнем. Его душила нестерпимая, отвратительная вонь, забившая все горло. Хрипя и отплевываясь, несчастный лисенок кинулся бежать прочь и стал кататься во мху, — он кашлял, неловко тер лапами глаза и морду, стараясь очиститься от жуткой вонючей слизи. А скунс, даже не удостоив своего ошарашенного противника презрительным взглядом, как прежде, неторопливыми шагами удалялся по тропинке — вид у него был самый независимый и бесстрастный. Рыжий Лис еще долго не мог вздохнуть свободно, спазмы мучительно сдавливали ему горло. Он катался по мху и траве, судорожно скреб себе морду и то и дело вскакивал и менял место, так как всюду воняло скунсом. Потом он вышел к песчаному холмику и, погружая голову в песок, счистил с нее вонючую слизь — дышать ему стало легче, а глаза его начали постепенно видеть. Теперь ему оставалось только робко плестись домой — там его встретили более чем холодно. Мать преградила вход в нору и, рыча, упорно его отгоняла. С болью в сердце лисенок должен был отойти и улечься в логовище под кустом можжевельника, где когда-то спал его доблестный отец. В течение трех черных дней Рыжему Лису никак не давали войти в нору и даже не позволяли приближаться к другим лисятам. Однако самый не предубежденный судья не осмелился бы заявить, что Рыжий Лис распространял приятный запах. А для того, чтобы какая-либо лиса почувствовала отвращение к запаху, надо чтобы этот запах был действительно очень дурен.

Живя под таким проклятием, Рыжий Лис быстро обнаружил, что — как это нередко бывает — он может извлечь из своего несчастья пользу. Охотиться ему стало гораздо легче, ибо мелкие зверьки принимали его по запаху за скунса. Они знали, что скунс — животное нерасторопное, и подпускали к себе лиса очень близко. Таким образом, Рыжий Лис брал реванш за то прискорбное положение, в которое его поставила вонючка. Все леса теперь облетела весть, что появились какие-то скунсы, которые обладают поразительным проворством и прыгают словно дикие кошки — истинным, неподдельным скунсам в земле Рингваака охотиться стало куда труднее.

Тем временем лисица-мать все более волновалась: остальные ее дети норовили теперь кормиться только на соседних фермах. Подавая пример своим собственным поведением и, несомненно, прибегая к тому простому языку, тонкости которого недоступны человеческому восприятию, мать старалась внушить лисятам, что всякое вмешательство в дела людей — безумие, почти самоубийство. Легкая охота, поучала она детей, далеко не всегда самая хорошая охота. Эти наставления прекрасно запечатлевались в чутком мозгу Рыжего Лиса, но его брат и сестра считали их глупыми. Для чего же существуют утки и куры, как не кормить собой лисье племя? И для чего живут на свете фермеры, как не для того, чтобы разводить уток и кур, которые нужны лисицам? Видя такое умонастроение своих детенышей, мудрая мать стала склоняться к мысли, что надо покинуть старую нору и перевести семейство в более глухие и безопасные места, подальше от соблазна. Но пока она колебалась и раздумывала, дело неожиданно решилось само собой, — и Рыжий Лис получил еще один весьма полезный урок.

Произошло это следующим образом. Однажды под вечер, незадолго до заката, Рыжий Лис сидел на высоком бугре и смотрел, что делается неподалеку на ферме, как там ведут себя люди и подвластные им животные. Он сидел, подогнув под себя, как собака, задние лапы и опираясь на передние, склонив голову набок и высунув язык, — олицетворение внимания и любопытства. Он видел, как двое мужчин работали на поле за маленьким серым домом. Он видел, как по усыпанному щебнем двору носился огромный черно-пегий пес, играя на солнышке с желто-коричневым гончим-полукровкой, который прибежал к нему с соседней фермы. Видел, как ленивые жирные утки плескались в водопойном корыте у амбара. Видел, как стайка рослых цыплят беспечно ловила кузнечиков у края скошенной лужайки, и тоскливо думал, что эти цыплята могли бы стать легкой добычей даже самой медлительной и глупой лисицы. В тайниках его мозга уже зрело решение как можно тщательнее изучить людей с тем, чтобы при случае поживиться за их счет без большого риска.

Следя за тем, что происходило на ферме, он вдруг заметил, что какое-то рыжее существо крадется, припадая к земле, по кустарнику, окаймлявшему скошенную лужайку. Это был его безрассудный братец: совершенно ясно, что он подкрадывался к цыплятам. Напуганный такой наглой отвагой, Рыжий Лис беспокойно ерзал, но не двигался с места и с любопытством ждал, что произойдет дальше. Братец резко рванулся вперед, прыгнул и оказался посредине цыплячей стайки. В следующую секунду он уже стрелой летел обратно в кусты, неся на загривке хлопающего крыльями цыпленка. Остальные цыплята очертя голову с писком бежали по направлению к ферме.

Услышав тревожный писк цыплят, собаки на дворе прекратили игру, а двое мужчин, работавших на поле, бросили свое дело.

— Наверняка лисица, черт ее подери! — сказал один из них, Джэйб Смит.

Это был настоящий лесовик, и он знал, какие растерянно-тревожные ноты звучат в голосах кур, когда к ним приближается лиса.

— Ну и дорого же она нам заплатит, если только стащила цыпленка! — с угрозой произнес Джэйб Смит, и оба фермера бросились бежать к дому, свистом вызывая собак. Те уже неслись им навстречу, прекрасно зная, какая забава их ждет. Фермеры схватили на кухне свои ружья и повели собак к тому месту лужайки, где только что копошились цыплята. Через пять минут след разбойника был найден, и, взлаяв в полный голос, собаки пошли по нему. Сидя все на том же бугре за домом, Рыжий Лис слышал, как в теплом вечернем воздухе зазвучал этот стройный и в то же время отвратительный дуэт, но он понимал, что собаки гонятся не за ним, и мог слушать их лай более или менее философски.

Безрассудный братец, стащивший цыпленка, бежал вне себя от страха: собачий лай неотступно гремел сзади него, совсем близко. Лисенок был отважен, он не выпускал из зубов своей добычи и несся прямо к материнской норе, ни на секунду не задумываясь, что совершает величайший из всех смертных грехов, какие только известны лисьему племени. Лисенку хотелось лишь одного: мчаться как можно быстрее; он даже не пытался скрыть, замести свои следы, хотя, к счастью, на его пути попалась каменистая полоса, где запах следов не держался и русло ручья в том месте широкое и мелкое. Здесь собаки потеряли след и заметались на месте. Они метались туда и сюда, радостные ноты в их голосах исчезли, псы уже не лаяли, а, не скрывая своего раздражения, тягуче скулили. Затем вновь раздался бодрый, торжествующий лай, и собаки кинулись вдоль ручья, вместо того чтобы переправиться через него. Они наткнулись на свежий лисий след — откуда же им было знать, что это был след совсем не той лисицы, которая похитила цыпленка?

Рыжий Лис, одиноко сидя на своем бугре, слышал, что погоня круто повернула в сторону и что лай и завывание зазвучали ближе. Сначала это его ничуть не встревожило. Но минуту спустя то телепатическое чувство, которым, несомненно, обладают некоторые животные, подсказало ему, что собаки идут по новому следу. Он понял, что это его след. Что погоня спешит за ним. И, поняв это, он подпрыгнул, взвившись в воздух. Затем, вытянув все свое багряно-рыжее тело и почти касаясь животом земли, стрелой метнулся в кустарник.

Рыжий Лис побежал совсем не к норе, а в противоположном направлении. На первых порах его охватил такой ужас, что у него обмирало сердце и перехватывало дыхание — бег приходилось время от времени замедлять. Иногда, прилагая отчаянные усилия, он несся с огромной скоростью, но оторваться от собак с их ужасным лаем все-таки не мог. Беда стряслась так неожиданно и внезапно, что все походило на кошмарный сон; Рыжий Лис, кроме панического страха, испытывал еще и чувство обиды на несправедливость: ведь он не сделал ничего такого, что могло бы вызвать подобную напасть. Когда он добежал до ручья — а ручей в ту пору обмелел и растекся на многие руслица и лужи, — ужас перед собаками заставил его забыть прирожденное отвращение к намокшей шубе и прыгнуть в воду. Очутившись на середине ручья и передохнув там секунду на удобной, вымощенной галькой отмели, Рыжий Лис собрался с мыслями — в нем уже заговорили и наследственная хитрость и собственный ум. Вместо того чтобы выскочить на другой берег, лис стал пробираться вперед по середине ручья, прыгая с одного камня на другой и всячески избегая таких мест, где мог бы остаться запах его следов. Ручей был весьма извилист, и, когда собаки достигли его берега, беглец уже скрылся из виду. Пропал и его след, словно провалился сквозь землю. Псы делали круг за кругом по обоим берегам ручья, все расширяя обследуемый участок и настойчиво выискивая след. Обескураженные и возмущенные, они, наконец, бросили это безнадежное дело.

Покрыв почти целую милю, Рыжий Лис все бежал по руслу ручья, хотя, к своему великому удовольствию, он уже давно чувствовал, что погоня отстала. Потом, сделав изрядный крюк, он взобрался на гребень каменистой горы, полежал там недолго под кустом и при свете прорезавшейся луны направился домой, к норе на речном берегу. Там он увидел, что его легкомысленный братец вполне бодр и весел: он без труда скрылся от собак и, торжествуя, притащил в зубах свой охотничий трофей. Но мать очень беспокоилась и боялась нападения, она даже не пошла в нору, предпочитая, пока не наступило время ночной охоты, лежать под кустом можжевельника. Тут же лег, свернувшись калачиком, и Рыжий Лис, хотя его беспечные брат и сестра спокойно заползли в свое родимое гнездо.

В ту ночь Рыжий Лис ограничился поимкой мыши, которая попалась ему на луговине у подножия холма. Возвратясь домой, когда на небе уже вставала дымчато-розовая заря, он убедился, что мать и сестра тоже закончили охоту и спали у входа в нору под прикрывавшим ее кустом. Но удачливый, охотник за цыплятами еще отсутствовал. И вдруг в недвижном, полном ароматов воздухе раскатисто зазвучал тот же грозящий гибелью стройный собачий дуэт — он слышался пока неясно, издалека, но в значении его нельзя было ошибиться. Желтый полукровка и черно-пегий пес снова шли по следу. Но чей это был след? Лишь об этом и думала в эту минуту маленькая семья, сидя на подвернутых хвостах и навострив чуткие уши.

Собачий лай раздавался все громче и громче, приближаясь к лисьей норе с удивительной быстротой. В том, что именно происходит, у мудрой старой матери не оставалось теперь ни малейших сомнений. Ее своевольный и опрометчивый сын вновь привлек на свой след собак и вел их прямиком к материнскому убежищу. В гневе и тревоге лисица вскочила на ноги и кинулась в нору, потом выползла из нее и опять метнулась туда же — так она проделала несколько раз. Рыжий Лис, а вслед за ним и его менее сообразительная сестра, подражая матери, тоже стали вползать и выползать из норы, хотя и не совсем ясно понимали цель таких действий. Затем лисица вместе с детьми выбежала на склон берега, выше норы, к тому логову под можжевеловым кустом, откуда было хорошо видно нору.

Прошло минуты две, и они увидели, как глупый лисенок, задыхаясь, примчался к берегу и юркнул в нору. По пятам за ним неслись собаки, голоса их звучали теперь совсем по-иному: тут слышалось и нетерпение и вместе с тем восторг — зверь был, наконец, загнан под землю. Черно-пегий пес сразу начал яростно рыть землю, надеясь ворваться в нору и покончить с лисенком без проволочек. Но полукровка-гончий считал, что следует дождаться хозяев, которые вот-вот явятся сюда и выкурят зверя наружу. Он уселся у норы и спокойно смотрел на бесплодные старания своего приятеля, лишь время от времени подавая голос охотникам, чтобы те не сбились с пути. А мудрая лисица-мать, глядя сверху на все, что происходило, не хуже гончего пса знала, чем кончится дело. Не желая ждать неизбежного финала трагедии, она понуро тронулась с места и, увлекая за собой двух оставшихся в живых лисят, стала пробираться через холмы и широкую соседнюю долину к пустынным отрогам Рингваака, где ее дети могли набраться сил и опыта, прежде чем вступать в борьбу с человеком.

Глава IV В одиночестве

В течение нескольких дней после этого внезапного бегства пострадавшая лисья семья бродила на новых местах, не обретя постоянного логова и чувствуя себя неприкаянной.

Однажды на закате, когда небо цвело лиловыми и сиреневыми красками, лисица-мать, то ли поддавшись минутному порыву отваги, то ли просто из мести, а может быть, устав все время сдерживать себя, повела своих детенышей в опустошительный налет на отдаленную ферму. Со стороны это выглядело безрассудной дерзостью, но лисица знала, что собак на ферме нет, если не считать одной-единственной маленькой и безобидной дворняжки, знала она и то, что хозяин фермы отнюдь не является любителем огнестрельного оружия.

На ферме царил мир и покой. Золотисто-сиреневый вечерний свет заливал выстланный щебенкой двор, дощатый навес, изъеденные непогодой грубые кровли хижины и амбара, казавшиеся сейчас волшебно красивыми. В сырой глине около деревянной колоды с водой, где было рассыпано зерно, крякая, расхаживали утки. Сонные куры сбились в кучу под навесом, они удовлетворенно квохтали, вытягивали шеи и одна за другой взбирались на насест под стропила. С пастбища, расположенного по склону холма вверх от фермы, доносился стук опускаемых перекладин и нежные звуки колокольчиков — там выгоняли в поле только что подоенных коров.

Бесшумно вынырнув из-за конюшни, в это мирное царство ворвались три лисицы. Занятые едой, утки еще не успели поднять тревогу, а сонные куры разлететься, как враг уже был посреди них — он бросался на птиц и хватал их зубами за тонкие шеи. На ферме мгновенно поднялся дикий гвалт: тут и кудахтали, и крякали, и пищали. Затем звонко залаяла собачонка, находившаяся около коров на выгоне, и раздались свирепые крики фермера, который что было силы бежал вдоль изгороди к дому. На собачонку грабители не обратили ни малейшего внимания, но медлить и ждать, пока прибежит разозленный хозяин, они не собирались. Перекусив шею почти дюжине уток и кур и тем самым до некоторой степени заглушив свою досаду, лисицы закинули на спину по жирной птице и неторопливой рысцой направились поперек бурых борозд картофельного поля к лесу. Прежде чем скрыться среди кустов и деревьев, все три разбойника оглянулись и посмотрели на фермера: тот стоял у колоды и в бессильном гневе потрясал кулаками.

Этот отважный подвиг каким-то образом разрушил семейство старой лисицы. С того дня ее дети словно бы почувствовали, что могут прокормиться самостоятельно, полагаясь лишь на собственные силы, а мать в то же время незаметно освобождала их от своей опеки. Три зверя стали проявлять друг к другу полное равнодушие и скоро без каких-либо недоразумений или вспышек злобы разошлись каждый своим путем. Рыжий Лис, твердо веря в свои силы и способности, решил возвратиться на старые места — туда, где среди холмов, на берегу гостеприимной речки была осененная можжевельником уютная нора, а рядом расстилался небольшой луг, изобилующий мышами.

Приближаясь к родным местам и прекрасно помня о трагических событиях, разыгравшихся здесь совсем недавно, Рыжий Лис был чрезвычайно осмотрителен — он будто допускал мысль, что около старой норы еще носятся собаки. Но, добравшись до нее, он увидел, что тут все тихо. Сухой склон берега был нагрет солнышком, колючие темно-зеленые кусты можжевельника стояли как и прежде, а скрытая ветками речка, преодолевая мели и перекаты, приятно журчала, словно лис оставил ее только вчера. Но там, где раньше темнел круглый вход в его семейное жилище, сейчас незажившей раной зияла в красной земле глубокая яма. Нора была раскопана до самого основания. Будучи на свой лад философом, чуждым сентиментальности, юный лис вновь принял берег в свое владение. Пока он занял то самое логово на гребне под можжевеловым кустом, где любил спать его отец. Рыжий Лис понимал, что жить на этом берегу весьма хорошо любой лисице — здесь тепло, сухо, уединенно и здесь легко рыть норы. Выбрав место под другим можжевеловым кустом, на низком мысу, откуда старой норы уже не было видно, Рыжий Лис принялся рыть новую нору — таким образом он хотел обеспечить себе зимнюю квартиру. Занятый добычей пищи и освоением местности, Рыжий Лис не тосковал и не чувствовал одиночества.

Любое время суток, любой час, когда он только бодрствовал, был полон для него интереса. Щедрое, ласковое к каждому зверю лето миновало, теперь в одетых желтой и багряной листвой лесах полным ходом шла иная, тайная и деятельная жизнь. Сверкая своими вздернутыми белыми хвостами, напоминавшими пуховки, то и дело выскакивали из кустарника рыжеватые зайцы. Изящные мышки, бесшумно, будто тени, ступая по земле, шмыгали и попискивали среди бурых древесных стволов, а на каждой поляне, на каждой луговине — всюду, где только была трава, стаями носились полевки и маленькие злобные землеройки. С золотых берез стремительно взлетали выводки тетеревов — бодрый, радостный шум их сильных крыльев порой мог напугать кого угодно; в темных вершинах пихтача, росшего по опушкам перелесков, надрывно каркали вороны. Охотиться Рыжему Лису в этом кишащем всякой живностью мире было легко; у него оставалось много времени, чтобы хорошенько изучать лес и поля и набираться опыта.

В те дни его любопытство больше всего возбуждали люди: лис целыми часами бродил близ ферм, подглядывая, что там происходит, и размышляя над увиденным. Но он не забывал ни на минуту, что надо быть осторожным, и никогда не оставлял следа, который бы вел от фермерских полей в долине к его норе. Прежде чем выйти на эти поля, он обычно пересекал гребень холма и затем пробирался через каменистую лощину, где запах его следов сразу же исчезал. Выходя из лощины, он запутывал следы таким образом, чтобы сделать вид, будто он пришел совсем из других мест, от подножий Рингваака. Более того, оказавшись близ ферм, он решительно отказывался тронуть какую-нибудь утку, индейку или курицу и — верх мудрости и осторожности — он не ловил даже крыс и мышей, в изобилии водившихся вокруг дворов и шнырявших в стогах. Разве мог он знать, что крысы, укрывавшиеся в созданных человеком стогах, менее дороги человеческому сердцу, чем куры, живущие под навесом, выстроенным тем же человеком? Навлекать на свою молодую голову месть существ, границы могущества которых были еще не определены, лис не хотел. Однако, когда в саду на задах лис нашел под деревом мягкие, подточенные червем сливы, он без колебания стал лакомиться ими: то обстоятельство, что человек может быть заинтересован в неодушевленных предметах, даже не приходило ему на ум.

Другая предосторожность, которую юный исследователь людских нравов никогда не упускал из виду, — это обходить стороной ферму, где жил желтый гончий-полукровка. Именно в этой собаке лис видел главный источник опасности. Большущий черно-пегий пес — тот не оставлял за собой столь острого запаха и казался не таким уж страшным. Но видя иногда, как два пса, сойдясь вместе, резвятся и играют, лис чувствовал, что им ничего не стоит сейчас же предпринять охотничью экспедицию, и он со всех ног убегал куда-нибудь в более безопасное место. В принципе к собакам он не питал того ясно выраженного отвращения, какое питают к ним его родичи волки, но этих двух псов он боялся и ненавидел. Сидя на одном из своих многочисленных наблюдательных пунктов и подглядывая, как два его недруга, нервничая, стараются распутать его старые, выветрившиеся следы, которыми была усеяна долина, он с мстительным презрением морщил свою тонкую черную морду. Его цепкая память хранила все, что он видел, и в нем нарастала злоба: лис ждал только случая, чтобы рассчитаться с врагами.

Но среди животных, тесно связанных с человеком, было одно такое, перед которым Рыжий Лис замирал в страхе и трепете.

Однажды лис крался в тени садовой изгороди и услышал вверху над собой злобное шипение, скоро оно сменилось самым устрашающим урчанием. Лис в изумлении отскочил назад и поднял голову. На изгороди шипел и урчал сероватый, с темными полосами маленький зверек — у него была круглая голова, круглые, зеленоватые, горящие глаза, длинный пушистый хвост и выгнутая дугой спина. Злобный шип и яростно горящие глаза сразу заставили лиса вспомнить тот ужасный день, когда из кустарника выскочила рысь. Зверек, сидящий на изгороди, был куда меньше рыси, он не мог с нею и равняться; Рыжий Лис чувствовал, что в честном бою он, несомненно, осилит этого незнакомца без особых стараний. Но проверить свои предположения на деле ему отнюдь не хотелось. Несколько мгновений он смотрел на это существо, еле сдерживая нервную дрожь. Понимая, что противник трусит, кошка стала медленно приближаться к нему по изгороди; она шипела, плевалась, урчала и завывала с дьявольской злобой. Рыжий Лис не двигался с места до тех пор, пока кошка не оказалась на расстоянии пяти-шести футов от него. Затем он отскочил назад и с позором удалился; увидя, что лиса не стало, кошка в ту же секунду бросилась к дому с такой поспешностью, словно за нею гналась тысяча чертей.

Среди людей, которых наблюдал в ту пору лис, двое производили на него особо сильное впечатление — он отличал их ото всех других. Одним из них был фермер-охотник Джэйб Смит, владелец черно-пегого ублюдка — тот самый Джэйб Смит, чей выстрел был причиной гибели отца Рыжего Лиса. Последнего обстоятельства Рыжий Лис, конечно, не знал — впрочем, если бы и знал, то, надо признаться, он вряд ли придал бы этому большое значение. Однако каким-то таинственным образом юный лис сознавал, что из всех людей, живущих в округе, Джэйб Смит самый страшный и самый неумолимый — его надо как можно тщательнее изучать и при этом столь же тщательно избегать с ним встречи. Именно от Джэйба Смита рыжий исследователь получил первые понятия о ружье. Он видел, как этот человек вышел из дома с черной длинной палкой в руках и наставил ее на стаю пролетавших у него над головою уток. Он видел, как из черной палки вылетело красное пламя и голубоватый дымок. Он слышал, как загрохотал ужасный гром, эхом прокатившийся по всем холмам. И он заметил, как одна утка перевернулась в воздухе и вниз головой шлепнулась наземь. Да, теперь не оставалось ни малейшего сомнения, что этот человек был весьма опасен. А спустя несколько дней, вечером, когда на холодном осеннем небе уже померкли все краски, лис увидел, как Джэйб Смит разжег на дворе костер, чтобы сварить картошку для свиней, и его страх и удивление перед этим фермером возросли вдесятеро. Красно-желтые языки, с ужасающей жадностью лизавшие черную корчагу, — эти невероятные, страшные существа, возникшие от прикосновения руки человека к куче щепок, — разве они были не сродни тому красному клубку, который вырвался из длинной черной палки и прикончил летящую в воздухе утку? Даже уйдя в другую долину, охотясь или уютно лежа под своим можжевеловым кустом на берегу речки, Рыжий Лис вздрагивал от страха, вспомнив этого человека и его огонь. Нигде и никогда он не чувствовал себя в полной безопасности, если не видел своими глазами, чем занято теперь это таинственное существо.

Другим человеком, которого Рыжий Лис удостаивал своим вниманием, был Мальчик. Мальчик жил далеко, на большой богатой ферме,снабженной буквально всем, что только требуется ферме в лесу, за исключением разве собаки. Раньше у Мальчика была и собака, умнейший бультерьер, которого хозяин так любил, что, когда собака погибла, он, из привязанности к ней, не хотел заводить себе новую. Мальчик — а это был крепкий, самоуверенный и веселый подросток — ходил по лесам все больше один, играл и забавлялся тоже один; он очень любил плавать, грести на лодке, кататься на коньках, ездить верхом, вообще любил всякие упражнения на воздухе, требующие мускульных усилий, но при этом был прилежен и упорен в учении, не рвясь постоянно в лес. Однако, сказать по правде, он всему предпочитал именно лесные прогулки и отдавался им с истинной страстью. Он умел ходить по лесу бесшумно, будто опасливый зверь, зрение и слух отличались у него такой же остротой, как и у зверей. Но вел он себя в лесу тихо, не стремился никого убивать, на все смотрел своими мальчишескими синими глазами спокойно и внимательно — поэтому многие лесные звери относились к нему без обычного для них отвращения, питаемого к человеку. Они не пренебрегали им — нет, зверь пренебрегать человеком не может, но, когда они убедились, что Мальчика бояться нечего, они стали к нему равнодушны. Таким образом, он получил возможность наблюдать немало любопытного в тех безмолвных, потайных, сокровенных местах, которые большинству людей кажутся просто необитаемыми.

Рыжий Лис интересовался Мальчиком, но, конечно, не так сильно, как Джэйбом Смитом. И он почти не боялся его и не питал к нему ненависти. Он следил за Мальчиком из чистого любопытства, как следил бы за ним и Мальчик, окажись он в его положении. Он недоумевал, глядя, как Мальчик бесшумно шагает меж кустов и деревьев, высматривая, прислушиваясь и допытываясь, подобно дикому зверю. Стараясь понять, в чем же тут дело, Рыжий Лис осторожно шел по следам Мальчика — держался он так тихо, что о его присутствии Мальчик и не догадывался.

Так, при каждом удобном случае Рыжий Лис наблюдал за Мальчиком не одну неделю, но скоро и Мальчик увидел Рыжего Лиса. Случилось это при странных обстоятельствах. Однажды в полдень, вскоре после того, как Рыжий Лис отыскал в саду опавшие сливы и полакомился ими, он наткнулся в долине на заросли дикого винограда, увешанные кистями спелых ягод. В окрестностях Рингваака виноград — редкостная вещь, но тут, в укромном, защищенном от ветра уголке, на жирной земле он вырос превосходно. Лозы густо вились вокруг двух высохших деревьев; тяжелые, красноватые гроздья соблазнительно поблескивали меж зеленой листвы.

Глядя на эти незнакомые ягоды, Рыжий Лис был уверен, что перед ним чудесное кушанье. Он вспомнил, каковы на вкус сливы, и у него потекли слюнки. Он дотянулся до маленькой ветки, низко свесившейся к земле, и съел несколько виноградин. Ягоды оказались очень сладкими, именно такими, как он и предполагал. Но остальные виноградные кисти висели на лозах высоко, до них никак нельзя было добраться. Рыжий Лис прыгнул что было силы прямо вверх, напрягши все свои мускулы и щелкая зубами, но не ухватил ни ягодки. Несколько раз он обошел вокруг виноградника, высматривая место, откуда бы можно учинить нападение на сладкие гроздья. Он пытался вскарабкаться по лозам, но тщетно. Так, ни прыжки, ни лазанье не дали никакого результата, и виноград рдел вверху целым и невредимым.

Рыжий Лис был изобретателен и настойчив, но на этот раз его изобретательность и настойчивость сыграли роль настоящей ловушки. Подогнув хвост, он уселся и стал тщательно обдумывать положение. Он обнаружил, что по виткам толстой лозы, крепко обхватившей ствол дерева, может взобраться на высоту пяти или шести футов. Однако одно это не принесло бы никакой пользы, так как на такой высоте виноградных кистей не было. Разглядывая дерево выше, лис высмотрел такое место, куда при напряжении сил вполне можно было бы допрыгнуть, если бы сначала удалось подняться по виткам лозы. А после прыжка уже открывалась возможность держаться на густой сетке переплетенных лоз и вволю есть прекрасный виноград, спускавшийся прямо на голову. Не теряя времени на дальнейшие размышления, лис полез вверх, стараясь сохранить равновесие, а потом напряг каждый свой мускул и прыгнул.

Прыжок был превосходно рассчитан и осуществлен весьма искусно и точно — Рыжий Лис действительно оказался на густой сетке лоз. Но лис не учел одно обстоятельство, он даже не допускал о нем мысли: виноградные лозы предательски гнулись и качались. Они раскачивались и колыхались, подаваясь то туда, то сюда совершенно непредвиденным образом. Несколько секунд лис ценой огромного напряжения держался, цепляясь за них лапами и зубами. Потом он, извиваясь всем телом, покатился вниз.

К своей беде, он, однако, не прорвал всей сети и не свалился на землю. Ветки и стебли, неспособные удержать его тяжести, тем не менее не позволили ему упасть. А один упругий побег лозы обвился вокруг задней лапы лиса, у самого изгиба, и цепко держал его, заставляя висеть вниз головой.

Неудачливый любитель винограда корчился от боли и стыда, пытаясь высвободиться из неумолимых пут с помощью зубов. Но пружинистые, гибкие лозы никак не давали ему точки опоры, каждое его усилие только прочнее и крепче затягивало его в предательскую сеть. Когда лис осознал свое положение, он невероятно испугался и стал яростно извиваться и дергаться, сильно раскачивая ветви и шурша листвой. Через несколько минут он, однако, выбился из сил и в совершенном изнеможении повис под коричнево-зеленым шатром виноградных лоз — язык у него самым жалким образом вывалился изо рта, глаза были полузакрыты.

Как раз в то время поблизости случайно проходил Мальчик. Его чуткое ухо издали уловило какое-то движение в виноградной листве — воздух был в ту пору необыкновенно тих и спокоен. Подкрадываясь к винограднику как можно осторожнее, чтобы никого не спугнуть и увидеть все, что там происходит, он очутился у сухого дерева в момент, когда рыжий пленник, казалось, уже подыхал. Новый приступ страха скорчил в конвульсиях все его тело; чувствуя, что положение безнадежно, лис, как мертвый, вытянул лапы, глаза его закрылись, превратись в узкие остекляневшие щелки.

Мальчик в порыве жалости мгновенно бросился вперед и высвободил лиса из сети, горюя, что не подоспел вовремя, чтобы спасти такое красивое животное. Он питал особое пристрастие к лисицам, восхищаясь их умом и самообладанием. Теперь в руках паренька с синими глазами, в которых светилось сочувствие, лежало распростертое, податливое тело лиса — он с любовью гладил его сияющий, густой и пышный мех. Никогда еще не доводилось Мальчику видеть столь удивительной, прекрасной по цвету лисы. Решив, что он получил такую дивную шкуру, не поступившись своей совестью, Мальчик, держа лиса за задние лапы, закинул его на плечо и направился к дому.

Но, не сделав и десятка шагов, он мысленно вновь увидел те тугие, тяжелые кисти красного винограда, которые мелькнули перед его взором, когда он снимал с лоз лиса. Неужели же оставить такой спелый виноград, даже не попробовав его? Нет, это невозможно. Мальчик вернулся на старое место, кинул мертвую лису наземь и принялся с аппетитом уплетать виноград — скоро и губы и пальцы Мальчика окрасились в багряный цвет. Вот он уже наелся досыта — больше есть он попросту не мог, — теперь пришлось рвать виноград прозапас и складывать его в шляпу. Наполнив ее доверху, он удовлетворенно вздохнул и повернулся к мертвой лисе, собираясь поднять ее с земли. Минуту он стоял в изумлении и тер себе глаза. Лисица, которую он бросил наземь столь беспечно, казалась самой мертвой изо всех лисиц, каких он только видал. И вот ее нет, она исчезла. Мальчик мгновенно догадался, в чем дело, ибо он хорошо понимал лесных зверей. Его провели за нос, одурачили самым хитрым образом! Усмехаясь при мысли, как обманула его лисица, Мальчик зашагал домой, неся вместо охотничьего трофея шляпу, полную дикого винограда.

Глава V Зрелость и мастерство

Окрыленный своей удачной проделкой с Мальчиком, Рыжий Лис был теперь преисполнен излишней самоуверенности и чуть ли не перестал признавать превосходство человека. К счастью для лиса, он скоро получил суровый, отрезвляющий урок. Однажды мглистым утром он крался за Джэйбом Смитом, который с ружьем в руках выслеживал в это время выводок куропаток. Резкий шум взлетающих птиц за спиной заставил Джэйба быстро обернуться — в то же мгновение он увидел, как юркнула в кусты ярко-рыжая лисица. Джэйб был проворным стрелком. Он вскинул ружье и выстрелил, не потеряв ни секунды. Легкая свинцовая дробь, предназначенная для куропаток, летела на далекое расстояние. Несколько дробинок попало Рыжему Лису в бок. Они пробили только шкуру, но удар был все же очень сильным, а впившиеся в тело дробинки жгли нестерпимо. От неожиданности и страха Рыжий Лис сначала подпрыгнул в воздух, потом, вытянувшись и прижимаясь животом к земле, помчался стрелой, ловко огибая белые стволы молодых берез. В течение нескольких дней бок у него болел и саднил, и с этим нельзя было ничего поделать, но от слежки за людьми Рыжий Лис теперь долго воздерживался.

Примерно в те же дни юный лис столкнулся с массой новых для себя явлений. Как-то утром, при первых лучах рассвета, выбравшись из-под своего можжевелового куста, он увидел на омертвелой листве странный, искрящийся налет, а бурая трава под ногами казалась необыкновенно жесткой и хрупкой. Озадаченный лис и нюхал и лизал иней, но ни нос, ни язык не говорили ему ничего определенного — было одно только ощущение холода. Воздух тоже похолодал, вызывая неприятное чувство, и лис вспомнил о норе, которую он рыл уже давно. Как только поднялось в небе солнце, холод и иней исчезли, будто их не бывало, однако Рыжий Лис тут же принялся за работу, заканчивая рытье норы. Скоро он уже вселился в нее и забыл свое логово под кустом можжевельника.

Тогда же юный лис впервые увидел такое чудо, как лед. Было это студеным утром, на рассвете, когда еле брезжила заря. Лис остановился у небольшой лужи и хотел напиться. К его удивлению, он ткнулся мордой во что-то твердое и совершенно неразличимое глазами — это что-то никак не давало ему приникнуть мордой к воде. Лис отступил, подозрительно глядя по сторонам: неужто мир так изменился, что в нем нарушен всякий порядок? Лис засопел и на пробу лизнул языком лед так, словно бы лакал воду, затем, осмелев, с силой нажал на него носом, и лед проломился. Таким образом, тайна была раскрыта, и довольный лис, утолив жажду, пошел на охоту. Сутки спустя лис опять решил напиться в той же луже и был изумлен, увидя, что это странное, невидимое, ломающееся вещество исчезло без всякого следа. Такая загадка мучила и томила его, и он не мог успокоиться, пока не нашел еще не растаявшие пластинки льда; теперь лис был удовлетворен, считая, что таинственное явление вполне разъяснилось.

Как ни удивлялся Рыжий Лис инею и льду, но когда выпал первый снег, он удивился и встревожился еще больше. Как-то раз, возвратившись с охоты, которая была очень трудной и затянулась чуть не до утра, он спал в своей норе и проснулся уже засветло. За это время выпал снег, покрыв землю плотным слоем в дюйм^[9] толщиной. Когда лис высунул морду из норы, снегопад уже кончился, но то тут, то там еще летали в воздухе запоздалые белые хлопья.

Взглянув на мир, который вдруг утратил все краски и цвета, Рыжий Лис отпрянул назад и забился на самое дно норы. Эта всеобъемлющая, необъяснимая белизна устрашила его. Однако через две-три минуты любопытство взяло верх над страхом, и лис снова высунул голову наружу. Но выйти он побоялся. Осторожно поводя мордой, он оглядел окрестность. Что же это такое — это белое вещество, покрывшее и усыпавшее все на свете, кроме черных древесных веток? По мнению лиса, оно напоминало перья. Значит, тут поутру была огромная охота. Но нет, нос подсказывал лису, что это совсем не перья. Тогда он взял немного этого белого вещества в рот и совсем растерялся, убедившись, что оно мгновенно исчезло. Вслед за этим он решился выбраться из норы и исследовать дело попристальней. Но тут он с отвращением почувствовал, что у него намокли лапы, кроме того, их начал кусать холод. Мокрых лап лис не мог терпеть, поэтому он нырнул обратно в нору и там вылизал их досуха.

Изумляясь происшедшему, рассерженный лис сидел в своем сухом убежище не меньше получаса. Потом, когда в воздухе потеплело и снег мало-помалу растаял, лис выполз из норы, но долго еще ступал по земле с чрезвычайной разборчивостью и осторожностью. Целое утро снег так занимал его воображение, что он и не подумал об охоте. Но к вечеру в нем заговорил голод, заставив забыть об этом таинственном явлении, которое изменило весь облик мира, и лис был вынужден отправиться добывать пропитание. Однако, когда суток через десять ударил свирепый мороз, а вслед за этим выпал новый, теперь уже вполне надежный снег, лис легко применился к тому и другому и уже безразлично взирал на бураны и стужу.

Все это время Рыжий Лис ни разу не встречался ни с матерью, ни с сестрой, хотя нередко ему попадались их следы, которые он безошибочно отличал по запаху. Он обнюхивал их даже с удовольствием, но желания пойти по этим следам и возобновить отношения с родичами у него не появлялось. Иногда он видел издали и других, совершенно чужих лисиц, но сближаться с ними ему тоже не хотелось, так как это могло бы привести к осложнениям. Более того, лис был даже против появления чужаков в округе, которую считал своим охотничьим участком. По сути еще подросток, он был, однако, столь силен и крупен, что мог сойти за рослого годовалого лисовина, и в любую минуту был готов ринуться в бой, если бы пришлось драться, защищая свои права и привилегии.

Рыжий Лис вряд ли мог долго сохранять безраздельное владычество над своей округой, не уплатив определенную цену. Ведь он располагал тем, чего страстно домогались многие лесные звери — хорошо укрытой, сухой и теплой норою. Пока он охотился среди холмов и долин, его убежищем пользовалось немало разных бродяг — тут побывала ласка, сурок, норка и черная змея, но у всех у них хватало догадки убираться из норы по добру по здорову прежде, чем возвратится хозяин. Лишь старый угрюмый сурок с боевыми рубцами ветерана на загривке и боках, словно желая показать, что он столь же отважен, сколь зловреден, имел нахальство стать у входа норы и дожидаться хозяина, чтобы отбить ее у него в открытой схватке. Но Рыжий Лис охотился в это время в дальних местах, и, потратив на ожидание часа два, сурок немного поостыл. Он вспомнил, что поблизости есть и другие хорошие рытвины для нор, если их еще не захватили, понял он также и то, что основания для объявления войны в данном случае довольно сомнительны. Затем он побрел на ближние поля, где можно было полакомиться турнепсом, и был захвачен на месте преступления черно-пегим псом, который после блистательной битвы загрыз его насмерть. Рыжий Лис так никогда и не узнал, от какого жестокого испытания он спасся. При своем уме и силе лис наверняка одолел бы сурка, но нет сомнения, что после этого он всю жизнь носил бы на своей шкуре глубокие рубцы и шрамы.

Однажды Рыжий Лис, весьма довольный собою, рысцой направлялся к дому, таща в зубах куропатку. Вдруг он увидел свежие лисьи следы, ведущие прямо к его норе. Обнюхав их, он убедился, что лисица ему совершенно незнакома, и от смутного чувства вражды на спине у него встала шерсть. Любое появление чужака в этих местах он считал уже посягательством, если не прямым вторжением. Он поспешил к своему можжевеловому кусту и обнаружил там непрошеного гостя — тот стоял у входа в нору, обнажив клыки и откинув назад уши, с дерзким вызовом в узких блестящих глазах.

Сердце Рыжего Лиса загорелось таким гневом, какого он не испытывал раньше: тут было и чувство обиды и вспышка дикой ярости. Бросив наземь куропатку, он кинулся на своего противника, который, не отступая от можжевелового куста, смело прыгнул ему навстречу. Места тут было мало, и враги мгновенно сцепились друг с другом, орудуя зубами и лапами; скоро они, будто один пушистый рыжий ком, покатились вниз по берегу. Они летели вниз ярда три, потом наткнулись на острый камень и застряли; Рыжий Лис оказался сверху — запустив свои зубы в шею противника, он терзал его без всякой пощады.

Притиснутый к камню, пришелец явно проигрывал сражение. Кровь — как его собственная, так и его противника, — заливала ему глаза, он почти уже ничего не видел. И вдруг у него мелькнула мысль, что во всей этой истории он совершенно неправ — надо было сейчас же что-то сделать в свое извинение. Отчаянным усилием он вывернулся из-под Рыжего Лиса, проскочил меж его задних ног и отпрянул в сторону. Рыжий Лис метнулся вслед за ним, замер на месте и поглядел секунду, потом вновь ринулся в бой. Пришелец не стал тратить времени на объяснения, в тот же миг он был уже за ближайшим кустом и удирал в чащобу; быстрота, с которой он улепетывал, доказывала всю искренность его раскаяния. Рыжий Лис погнался за ним, но, пробежав ярдов сто, с гордым чувством победителя повернул назад и полез в свою нору зализывать раны.

После этой стычки не прошло и недели, как явился новый посетитель. Рыжий Лис только что собрался идти на вечернюю охоту, но неожиданно увидел, что какая-то лисица робко остановилась у опушки кустарника, ярдах в двадцати от норы. Шерсть у Рыжего Лиса мгновенно поднялась дыбом, он стал осторожно подкрадываться к пришельцу, полный ярости и готовый броситься в драку.

Но в поведении лисицы не чувствовалось ни малейшей враждебности. Скорее, в нем проглядывала какая-то нерешительность и желание убежать прочь. Поэтому-то и случилось так, что, пока Рыжий Лис подкрадывался к лисице, гнев его все более утихал, и сейчас он хотел лишь одного: узнать, зачем лисица сюда явилась. Шерсть, торчком стоявшая на его спине и загривке, улеглась, грозный огонек, горевший в глазах, постепенно угас. Лисица в ожидании приподнялась на цыпочки, всем своим видом показывая, что вот-вот кинется бежать, но она не бежала, а только время от времени взглядывала на Рыжего Лиса через плечо.

Когда Рыжий Лис подошел к ней уже совсем близко, он остановился и сел, склонив голову набок и высунув язык — на морде у него был написан вежливый, но настойчивый интерес. Лисица, теперь уже более уверенная в себе, тоже села, выбрав место напротив лиса. Так они сидели и молча разглядывали друг друга, испытывая самые доброжелательные чувства. Затем Рыжий Лис сделал проворный прыжок, обежал вокруг лисицы и дружественно обнюхал ее. Казалось, оба они были очень рады встрече; несколько минут они играли, бегали друг за другом, а потом нырнули — плечом к плечу — в чащобу кустарника, явно направляясь на совместную охоту.

Рыжий Лис бежал по чащобе с чувством гордости и необыкновенной, еще не изведанной им радости; в глупом довольстве жмуря глаза и широко открывая пасть, он все время поглядывал на свою изящную спутницу. Однако молодая лисичка смотрела только вперед и думала лишь об охоте, выказывая к своей победе над лисом полное безразличие. Сначала она поймала зазевавшуюся мышь. Потом сцапала пуночку, которая почему-то не могла летать и в паническом страхе пыталась скрыться под защитой можжевеловых зарослей. Наконец, с невероятной осторожностью подкравшись к огромному буку и обогнув его толстый ствол, она схватила дремавшего под деревом зайца; ее необычайно чуткий нос обнаружил эту добычу издали. Глядя на подобное искусство и доблесть, Рыжий Лис был восхищен сверх всякой меры; на испещренном алыми пятнами снегу они устроили пир, и кровь длинноухой жертвы скрепила их брачный союз.

Покончив с зайцем, молодая пара решила возвращаться домой и сделала большой круг, который привел ее близко к тем местам, где жили люди. Здесь ее свежие следы случайно перехватил полукровка-гончий: он лениво бежал по дороге на соседнюю ферму, рассчитывая повидаться со своим черно-пегим другом. Следы были столь горячи, столь заманчивы, что пес не мог уже и думать о товарище, — он радостно взлаял и бросился по следу в лес один.

Когда Рыжий Лис и его подруга услышали этот громкий ужасный лай, разнесшийся в чистом морозном воздухе, они были на расстоянии меньше полумили от дороги. Лисы мгновенно замерли на месте, подняв переднюю лапу, недвижные, как изваяния, и стали внимательно вслушиваться. Да, несомненно, лаяли не две, а лишь одна собака. Значит, только одна собака и идет по их следу. Они вопросительно посмотрели друг на друга и, казалось, договорились без всякого спора. После этого лис и его спутница снова побежали, может быть, чуть быстрее, чем раньше, но явно не стараясь скрыться от погони. Удирать от собаки со всех ног Рыжий Лис не хотел из упрямства, а его изящную подругу словно бы подменили: той робости, которую она проявляла в общении с лисом несколько часов назад, теперь как не бывало.

Они бежали не торопясь, а голос гнавшегося за ними врага звучал все ближе и ближе. Наконец он уже раздался за грядой молодого ельника, который они только что миновали, — пес отставал от них всего шагов на сорок. Сердце Рыжего Лиса бешено колотилось, но он и не помышлял укрываться. Более того, он вдруг остановился и, круто повернувшись назад, решил встретить нападение грудью. Глядя на него, лисица тоже повернулась и стала рядом, такая же неустрашимая, как и он. Вот уже мягко зашуршали еловые ветки, и враг с лаем выскочил из чащи.

Увидев двух лисиц, пес скачками приближался к ним, сначала даже не осознав, что они отнюдь не убегают. Но наконец заметив, что они не двигаются и с готовностью ждут его, пес замер на месте и опустил свой горделиво задранный хвост. Однако колебался он секунды две, не больше: ну, разве это серьезный противник для сильной собаки — две тоненькие, молодые лисички? Пес снова заливисто взлаял и ринулся вперед. Лисья пара с пронзительным злобным тявканьем метнулась ему навстречу.

Надо сказать, что пес-полукровка не умел как следует драться со зверем, он специализировался лишь на выслеживании и гоне. Столь неожиданное и странное поведение лисиц застало его врасплох. Пока он раздумывал, противник уже накинулся на него, и завязалась ужасающая схватка. Пес действовал своими огромными челюстями с бешеной энергией, но только забил себе рот комками пушистой шерсти — так увертливы и проворны оказались его противники. Тем временем лис и его подруга сильно искусали ему задние лапы, распороли шкуру на загривке и шее — пес уже обливался кровью. Острая боль в задних лапах особенно напугала его. Чего доброго, ему перегрызут сухожилия! Пса охватил панический страх. Собрав все силы, он напрягся и вырвался, стряхнув с себя лисиц. Постыдно поджав свой гордый хвост, он повернул к дому и бросился в бегство. Рыжий Лис и его подруга кинулись вслед за псом, делая вид, что преследуют его, а затем, необычайно возбужденные легкой победой, побежали своей дорогой к норе на берегу речки.

Глава VI Обжигающая шпора и ослепляющий коготь

Попав в сухую, теплую нору Рыжего Лиса, его подруга была очень довольна и тотчас же принялась расширять ее, хотя хозяина нора до сих пор вполне устраивала. Когда с заботами о жилище было покончено, лисья пара разделила свои охотничьи угодья на два участка: Рыжий Лис должен был охотиться в долине и по склонам холмов к востоку, то есть в наиболее опасных местах, а его подруга — в сравнительно спокойных урочищах, расположенных к западу, где не было ни ферм, ни собак и лишь случайно встречались лагеря лесорубов, не представлявшие собой никакой угрозы. Конечно, на участке лисицы было куда больше рысей и медведей, но она прекрасно знала, как обходить их стороной, и по этому поводу совершенно не беспокоилась. Лисица испытывала трепет только перед человеком — перед человеком и его деяниями, его друзьями и слугами.

В начале зимы в лесах дичь встречалась еще в таком же изобилии, как и осенью. Но вскоре после рождества зачастили снегопады, потом ударили жестокие холода, и дичь сразу словно исчезла. От стужи и голода гибли многие птицы и звери. Все, кто был жив, забирались в самые надежные, потайные убежища. Кое-какие птицы, обычно зимовавшие в этих местах, поневоле улетали дальше к югу, под более гостеприимные широты, в то время как с севера хлынули голодные стаи клестов и глупых красноголовых дубоносов, а вслед за ними летели самые отчаянные, ненасытные хищники — белый полярный ястреб и большая белая полярная сова. В землях Рингваака эти разбойники обрушились на зайцев и белок, мышей и куропаток, тетеревов и ворон — обитатели здешних лесов еще не привыкли к манере нападения северных убийц и часто обманывались их белой окраской. Как ни мало дичи оставил в лесах мороз, из-за сов и ястребов ее стало еще меньше. Лисы ненавидели этих бандитов, считая их своими злейшими врагами.

В те голодные времена мысли Рыжего Лиса с тоской устремлялись к навесам и сараям, где жили счастливцы, которых защищало и сытно кормило опаснейшее существо на свете — человек. Тем не менее он ни разу не позволил себе наведаться в курятники ферм, расположенных в долине. Он был слишком разумен, чтобы искушать судьбу. Но он знал, что ближе к Рингвааку, за перевалом, на охотничьем участке другой лисицы есть и курятники, и загоны для уток. И вот однажды вечером, когда еще хорошо светила луна, он направился к перевалу, а его подруга пошла ловить зайцев в густом пихтаче к северо-западу от застывшей, молчаливой реки.

Добравшись до облюбованной фермы, мирно спавшей в голубом морозном сиянии луны, Рыжий Лис заметил, что, несмотря на сильный холод, дверца курятника приоткрыта. Собак на ферме не было. В окнах просторного дома под низкой кровлей не светился ни один огонек. В тишине двора лишь слышалось, как жуют коровы да переступают в конюшне неугомонные лошади. Крупная серая кошка, с ленивым видом переходившая двор, увидев крадущегося пышнохвостого гостя, фыркнула в испуге, потом вскочила на крышу дровяника и сердито заурчала. Рыжий Лис секунду разглядывал ее и, решив, что она не может помешать ему, осторожно просунул свою острую мордочку в дверь курятника. На него заманчиво пахнуло теплым запахом откормленных, жирных кур. Лис поддался искушению и юркнул в дверь.

Из большого, прорубленного напротив насеста окошка в курятник широким дымчато-белым столбом лился свет луны. Рыжий Лис сразу заметил, что фермер построил насест, заботливо учтя такое обстоятельство, как неумение лисицы лазать вверх. Куры тут были все большущие, грузные — главным образом полукровные брамины, кохинхины и плимутроки, — и для того чтобы они легко взбирались на насест, не взлетая, хозяин поставил им пологую длинную доску с поперечными брусками. Более того, фута на полтора под самыми шестами для насеста была протянута широкая планка, она прикрывала находившиеся внизу гнезда. Такое устройство отвечало последним требованиям науки и рекомендовалось в книгах по птицеводству. Но если бы его рекомендовали не книги, а сам Рыжий Лис, то и он, преследуя свои корыстные цели, не мог бы придумать ничего лучшего.

Проскользнув в курятник и мгновенно укрывшись в темном углу, лис стал внимательно оглядывать насесты. Все куры спали, не спал лишь вечно настороженный, бдительный петух. Лис прокрался в курятник так осторожно, что петух не расслышал даже шороха, но какое-то еле уловимое чувство тревоги в нем все-таки зародилось. Его отважные зоркие глаза различили в темном углу курятника что-то непривычное. Вытянув шею и склонив набок свою легкую змеиную голову, петух издал долгий, раскатистый звук, в котором чувствовался и вопрос и предупреждение.

На этот мягкий и безобидный оклик Рыжий Лис не обратил внимания. Решившись на все, он бесстрашно ринулся вверх по пологой доске и через секунду уже схватил жирную, аппетитную браминку с пышным оперением, сидевшую четвертой с краю. Быстрый нажим челюстей, и шея жертвы слабо хрустнула — теперь в зубах лиса была лишь покорная его воле, трепещущая груда мяса и перьев. Он перекинул свою добычу через плечо, повернулся и начал неторопливо спускаться по доске вниз. Когда он был уже на полпути к полу, случилось нечто непредвиденное. Лиса вмиг словно окутало, закрыло облако беспощадно бьющих крыл, в шею ему глубоко вонзилось что-то очень острое, раскаленное, с неистовой силой его ударило чье-то тяжелое и одновременно мягкое тело, так что лис покатился вниз по доске и больно стукнулся об пол; инертная, раскинувшаяся туша жертвы болталась у него в зубах, загораживая глаза и мешая движениям.

Петух, с такой бдительностью следивший за порядком в курятнике, был совсем другой породы, чем его куры. Это был не грузный и медлительный кохинхин или брамин, а темно-красный, с длинными шпорами, жесткими перьями и маленькой острой головкой чистокровный бойцовый петух. Именно в этом обстоятельстве и заключалась причина беды, которая стряслась с Рыжим Лисом.

Как только ошеломленный лис поднялся на ноги, петух налетел на него снова: он бил его в голову своими сильными проворными крыльями и опять запустил ему в шею свою острую, как кинжал, шпору. Лиса жгла мучительная боль — на этот раз петушья шпора вонзилась очень близко от уха, и Рыжий Лис струхнул, опасаясь худшего. Вдруг это молниеносное оружие коснется его глаз? Лис с яростью рванулся, стараясь напасть на своего врага. Но петух был начеку и действовал хладнокровно и расчетливо. Легко взмыв вверх, он увернулся от лиса, пролетел над его головой, а потом обрушил новый удар своих страшных шпор. Теперь когти петуха вонзились лису в морду, всего лишь на дюйм ниже глаз. Боль была неописуемой, но не боль ужасала Рыжего Лиса: он боялся потерять глаза. Он мужественно перенес бы любую кару, но только не это — угроза лишиться глаз внушала ему панический страх. Лису хотелось немедленно удрать от этого ужасного, невообразимого противника и никогда не иметь с ним больше дела. Опасливо пригнув голову, чтобы уберечь ее от нового удара, он метнулся в дверцу. Вдогонку петух еще раз ударил его в спину крыльями и сильно царапнул когтями по крестцу. Растеряв остатки храбрости, лис бросился бежать через поле к ельнику; победитель провожал его насмешливым кукареканьем, которое далеко неслось по сияющим снегам.

Он бежал по темному лесу, пересек занесенный снегом ручей, миновал светлые, искрившиеся под луной поляны, нырял под густые, ветвистые пихты, пробирался сквозь голый и запутанный кустарник, огибал стволы огромных, молчаливых вековых сосен и не останавливался ни на минуту до тех пор, пока не достиг знакомого берега, где рос можжевеловый куст и где находилась его нора. Тут лис на мгновение остановился. И сразу же он увидел на гребне берега, прямо над норой, нечто такое, от чего забыл весь свой страх. Уже не чувствуя больше саднящей боли в своих кровоточащих ранах, лис яростно тявкнул и бросился вперед с такой отчаянной решимостью, перед которой, казалось, не устоит ничто.

В то время как Рыжий Лис корчился под ударами крыльев и шпор отважного бойцового петуха, его подруга рысцой бежала по каменистым увалам, возвращаясь домой после весьма удачной охоты. Бесшумно выбежав на берег речки и став затылком к луне, лисица заметила, что, укрываясь меж стволов деревьев, к ней приближается ласка. Ясно поняв, что ласка ее не видит, лисица шмыгнула в густые кусты, затаилась и стала ждать, когда ласка выйдет навстречу своей судьбе. Та подходила все ближе и ближе, и все сильнее напрягалась в своей засаде лисица, готовясь к заключительному прыжку.

И в те же минуты, беззвучно рассекая воздух взмахами огромных крыл и пристально оглядывая своими светлыми, как стекло, круглыми глазами каждое урочище, каждый бугорок, над лесом летел один из тех белоснежных зловещих разбойников, которые переселились сюда с севера. Он был голоден, голоден несказанно. Ласку, скрывавшуюся в тени древесных стволов, он заметить не мог, но притаившуюся за невысоким кустом лисицу видел великолепно. Шевельнув мягкими крыльями, в одну секунду он изменил направление полета и оказался за спиною лисы, белея в темноте, словно зыбкий клубок тумана. В этот момент ласка подошла к лисице настолько близко, что медлить больше было нельзя, — прянув из-за куста, лисица взвилась в воздух. И тут же на нее слету бросилась сова — вытянув лапы, она с силой вонзила свои ужасные когти глубоко в спину лисицы. Раздались громкие звуки бьющих, хлопающих крыльев, тонкий вой, в котором смешалось изумление и боль, лисица и сова покатились по снегу.

Уже много лет огромная белая сова охотилась на лисиц, побеждала и пожирала их, но это были все мелкие полярные лисицы, — песцы далеко не столь сильные, не столь хитрые и неукротимые, как их ярко-рыжие южные собратья. Теперь разбойник понял, что он ввязался в весьма неприятную историю. Несмотря на жестокую боль от вонзенных когтей, неустрашимая лисица быстро откидывала голову назад и полосовала врага своими острыми зубами. Не обращая внимания на удары огромных крыльев, трижды лисица вступала в схватку, стараясь удержаться на земле, в то время как сова приподнимала ее в воздух, хотя и без особого успеха. И трижды во рту у лисицы оставался лишь ком мягких, липких, душных перьев и пуха. Затем, когда лиса почувствовала, что ее поднимают в воздух, она, призвав на помощь всю свою сметку, потянулась вверх и схватила зубами одно совиное крыло у самого его основания. С той силою, которую рождает отчаяние, она стиснула челюсти, и вот уже зажатая в челюстях кость крыла с хрустом переломилась. Лиса снова ощутила под собой твердую надежную землю. Ужасающее ощущение подъема ввысь сразу исчезло. Огромное совиное крыло вяло легло наземь.

Хотя северный разбойник был теперь уже калекой, мужества он не утратил. Схватка с лисицей стала для него сейчас уже не охотничьим налетом, а битвой за жизнь, которую приходилось вести без всякого желания и при столь дурных обстоятельствах, каких он не ожидал. Он пустил теперь в ход свой могучий клюв и свирепо терзал бок лисицы. Но лисица, не падая духом и применяя всю свою сноровку, упорно сжимала крыло совы и старалась опрокинуть противника на спину. Чтобы предотвратить катастрофу, сове пришлось разжать когти и, балансируя, неистово махать своим здоровым крылом. В то же время ее острый, как нож, мощный серпообразный клюв продолжал свою кровавую работу, дубася лисицу по хребту и бокам. Именно в эту минуту, когда исход битвы был еще не ясен и когда только опытный сторонний наблюдатель мог бы сказать, за кем будет победа, — в эту минуту появился на сцене Рыжий Лис.

Рыжий Лис, подстегиваемый стыдом за недавнее поражение и чувством преданности своей подруге, пылал жаждой битвы. Храня полное молчание, он стрелой метнулся на берег и не теряя ни секунды прыгнул на врага. Громадная птица встретила его ослепляющим ударом крыла, но уже в следующее мгновение Рыжий Лис крепко прижал ее к земле, хотя она бешено царапалась и била крылом. Ужасный клюв несколько раз ударил его в плечо и шею. Затем зубы лиса нащупали горло врага, и тотчас же все было кончено. Огромная белая птица безжизненно лежала на спине, снег под нею окрасился кровью.

Лис и лисица нежно коснулись друг друга носами, потом принялись зализывать раны — он у нее, а она у него. Это заняло у них не менее получаса, но лесные звери отдаются этому с удивительным рвением. Лунные лучи, ясные, словно стекло, заливали своим светом фигуры лиса и лисицы, без устали облизывающих и ласкающих друг друга на высоком берегу. Укрывшись неподалеку, на них долго с удивлением глядела ласка: она ненавидела лисиц, но была рада гибели совы — врага, куда более страшного, чем любая лисица. Наконец, лисья пара решила, что раны их залечены достаточно, и Рыжий Лис направился с гребня берега вниз, к норе, не обратив ни малейшего внимания на мертвую сову. Ведь это была добыча его подруги, у него самого нет на нее ровно никаких прав. Что касается лисицы, то она непреложно считала, что сова — полная ее собственность. Унести обычным способом, в зубах, ту огромную кучу перьев, которую представляла собой теперь сова, лисице было трудно, поэтому она потащила ее к норе волоком. Втянув одно крыло совы в нору — чтобы ни один лесной воришка не соблазнился похитить мертвую птицу, — лиса легла там, положила на крыло обе передние лапы и предалась отдыху, чтобы потом, вместе с лисом, хорошенько позавтракать, съев эту так дорого доставшуюся добычу. Мимо пробегала случайная норка и, завидев белую сову, остановилась с чувством неприятного удивления: раскинувшийся перед ней северный разбойник был страшен даже мертвым. Норка прекрасно понимала, что из темноты узкого лаза за нею следят зоркие лисьи глаза, и подойти поближе она не решилась. Изогнувшись, как змея, она прянула в сторону и побежала к речке, где у нее были тайные ходы под лед. Лес снова замер в нерушимой тишине морозной ночи.

Глава VII Силки и капканы

Вскоре после этих огорчительных событий, ночью, когда лунный свет, блистая, пронизывал самые глухие чащобы, лис и лисица играли на открытой, искрящейся снегом поляне неподалеку от ручья. Раны на их выносливых, крепких телах уже зажили и почти не тревожили. Еще с вечера лис и лисица успешно провели охоту и досыта наелись. Они были молоды, чрезвычайно довольны собой и друг другом — чувство радости они выражали тем, что неустанно бегали друг за дружкой, делая небольшие крутые круги, с разбегу наскакивали и ложились грудью друг другу на спину и время от времени схватывались, встав на задние лапы и с притворной яростью грызя один у другого горло. В отличие от собак они играли совершенно безмолвно — лишь снег поскрипывал в тишине под их быстрыми лапами да изредка хрустела и щелкала потревоженная ветка кустарника.

Но вот, сделав очередной круг и с разгона налетев друг на друга, чтобы вновь схватиться, они вдруг замерли на месте, увидев перед собой странные, чудовищные следы. Это были следы снегоступов. Жадно обнюхав их, лис и лисица убедились, что следы эти несвежие — они были проложены уже несколько часов назад. Испытывая немалое смущение, лисья пара стала тщательно обследовать их. У какого живого существа, обитающего здесь, в такой глуши, где все звери хорошо известны, могли быть такие колоссальные лапы? Но раз такое существо есть, необходимо разузнать об этом чудовище все, что возможно, дабы избежать с ним всякой встречи.

Принюхиваясь к следам и с особой тщательностью обследуя их в середине, где снег был продавлен глубже, лис и лисица уловили запах человека — это чрезвычайно озадачило их, ибо они знали, что ноги людей оставляют совсем другой отпечаток. Рыжий Лис определил следы еще более точно: он понял, что они принадлежат его заклятому врагу, ужасному властителю огня, грома и смерти — Джэйбу Смиту. Вскоре лис сообразил, что эти гигантские следы мог оставить лишь какой-то предмет, приделанный к ногам Джэйба Смита. Но для чего Джэйб Смит увеличил свои ноги до таких чудовищных размеров, с какой целью? Этого Рыжий Лис решить не мог. Однако Рыжий Лис хорошо знал, что повадки людей таинственны, и он удовлетворился этим общим соображением. Сейчас лисью пару интересовало одно: куда же эти следы ведут? Что здесь человек делал, чего он искал?

Всякие игры были немедленно оставлены, лисы пошли по следу, пошли осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. Следы вели в самые отдаленные и глухие урочища охотничьей округи лисицы. И вот они оборвались, встретясь с хорошо заметным старым следом лисицы — тут была ее обычная охотничья дорожка. Снег здесь был изрыт и истоптан, а в том месте, где узкую лисью дорожку с обеих сторон окаймлял густой кустарник, валялась мерзлая куриная голова. Рыжий Лис, несмотря на всю свою природную бдительность, кинулся было вперед, чтобы обнюхать куриную голову, но его подруга, у которой уже было давнее, полузабытое представление о капканах, оттолкнула его столь решительно, что лис сразу почувствовал какую-то неведомую опасность. И только тогда он заметил, что под куриной головой и вокруг нее не видно никаких лисьих следов. По всей вероятности, они были засыпаны, прикрыты снегом. Пока он обдумывал этот зловещий факт, лисица начала осторожно красться вперед; всякий раз, прежде чем поставить лапу, она тщательно обнюхивала снег. Лис смотрел на нее с огромным интересом, понимая, что ей известно нечто такое, чего он, при всем своем опыте и охотничьем мастерстве, не знал. Через несколько секунд лисица остановилась и обнюхала весь снег вокруг куриной головы. Теперь она выказывала уже не просто осторожность, а прямо-таки робость, и Рыжий Лис осознал, что под снегом находится действительно нечто ужасное. Еще несколько мгновений — и хитрая лиса уже скребла и царапала снег, откидывая его легкими, ловкими движениями. Вот она, расчистив снег, уже отрыла небольшой, темный, грозный предмет, сделанный из какого-то твердого, холодного вещества — Рыжий Лис не раз видел, что из такого именно вещества было сделано множество вещей, служивших человеку. Разгребать снег, прикрывавший середину капкана, мудрая лисица не осмелилась, она не позволила вмешаться в это дело и Рыжему Лису. Но она дала понять ему, что лежавший в снегу предмет — одно из самых коварных и убийственных ухищрений, к каким прибегает это непостижимое существо — человек — в борьбе против диких животных. Она заставила его усвоить и другое: когда такая сверхъестественная благодать, как куриная голова или иное лакомство, прельстительно лежит прямо на лесной тропинке, это означает, что где-то в непосредственной близости непременно поставлен капкан. Оставив предательский темный предмет неприкрытым для того, чтобы никто из лесных зверей не попал в ловушку, лисья пара вновь двинулась по следу снегоступов — ей хотелось выяснить, какие же еще каверзы подстроены против них человеком.

Лисицы прошли совсем немного, как вдруг их заставил остановиться шум какой-то возни и борьбы. Звуки летели навстречу лисицам. Это были таинственные и в то же время страшные звуки, словно бы где-то молчаливо сражались насмерть свирепые сильные звери. С величайшими предосторожностями лисья пара продвигалась по следу снегоступов дальше и внезапно увидела ужасающую картину.

Зверолов поставил здесь большую петлю из медной проволоки и тут же за петлей, под кустом, усадил мертвого зайца, который казался совсем живым. Этого-то зайца увидела пробегавшая мимо голодная рысь — огромный сильный самец. Заяц, по мнению рыси, проявлял очевидную беспечность, а тонкую светлую проволоку петли, скрытую в еловых ветках, рысь не заметила. Припав к земле, бесшумно, как тень, с горящими холодным огнем огромными круглыми глазами, она подкрадывалась все ближе и ближе к зайцу, чтобы внезапно наброситься на него. Вот уже она взметнулась в могучем точном прыжке. Когти ее широких лапвонзились в мертвого зайца. Но в тот же миг рысь почувствовала, как что-то с силой сжало ей горло и стало душить.

Забыв думать о добыче, огромная кошка с испуганным шипением прыгнула в сторону. Она не видела ни малейшего признака того врага, который неумолимо держал ее за горло. Это так перепугало рысь, что сразу исчезла вся ее прирожденная отвага. При втором прыжке шею ее вздернуло вверх и стиснуло столь сильно, что она уже не могла ни рычать, ни шипеть, — и враг, наконец, оказался перед ее глазами. К изумлению рыси, это была всего-навсего безобидная белая березовая палка — такие палки рысь много раз видела около лагерей лесорубов. Она не могла понять, почему палка проявляла по отношению к ней такую враждебность, такую ужасную злобу.

Первоначально рысь пыталась бежать, но палка, к которой была прикреплена петля, подскакивала и, неотступно следуя за рысью, затягивала ей шею все сильнее и сильнее. Тогда, потеряв от ярости последний рассудок, рысь повернулась и прыгнула на палку, терзая ее своими зубами и когтями. Палка не оказывала никакого сопротивления, но все время с ужасающим постоянством сдавливала рыси шею. Борясь за каждый глоток воздуха, который она судорожно хватала раскрытой красной пастью, рысь села наземь, глаза ее выскакивали из орбит.

В эту-то минуту и подошли сюда лисы — они сели под кустом и с удивлением смотрели, что происходит. Рысь они ненавидели, но это непостижимое нападение на нее повергло их в изумление и ужас: ведь за ним крылись какие-то враждебные силы, которые невозможно было понять, невозможно осмыслить.

Тонкая петля на шее рыси, врезаясь за челюстями, затягивалась все туже, меркнувший от удушья мозг зверя уже был бессилен измыслить какой-либо спасительный маневр. Более разумное животное в таком положении смирилось бы, признав свою беспомощность. Но рысь прилагала бешеные усилия, желая вырваться из плена. А вдруг эта палка, подобно собаке, не умеет лазать по деревьям? И рысь бросилась на ближайшую сосну, но палка не отставала от нее, сжимая горло с каждой секундой все крепче и крепче. Рысь взобралась на большую ветку и села там, но палка, раскачиваясь, торчала тут как тут, прямо под нею. В глазах рыси уже закружились и луна, и снежные сугробы, и черные стволы деревьев — закружился весь мир, ее распухший язык вывалился из пасти. В совершенном отчаянии рысь еще раз бросила взгляд на раскачивающуюся палку и прыгнула на другую развилину ветки.

И в то же мгновение, как она рванулась и прыгнула вперед, палка резко подскочила вверх. Она тут же зацепилась снизу за ветку и какое-то время оставалась на месте, не давая возможности рыси двигаться и затягивая петлю до предела. Судорожно корчась, злополучная рысь попыталась прыгнуть в противоположную сторону, но ее тотчас же с силой потянуло назад, в исходное положение; палка выскользнула из-под ветки — и несчастный зверь вместе с палкой рухнул вниз, на снег. Сделав еще несколько конвульсивных движений, рысь затихла и больше уже не шевелилась.

Когда после этого прошло много времени и в лесу наступила мертвая тишина, а диск луны начал опускаться за вершины деревьев, лисицы осмелились наконец тронуться с места и приблизиться к рыси. Они были довольны, увидев, что рысь сдохла. Затем, обнюхав петлю, веревку и палку, на которых держался сильный запах человека, быстро разобрались, в чем заключается дело. Ясно, что это был какой-то новый вид капкана, новое проявление неустанной, неотвратимой вражды человека к зверю. Случай с рысью послужил лисьей паре, и в особенности Рыжему Лису, бесценным уроком: урок этот говорил, что от них требуется постоянная, недремлющая бдительность и осторожность.

Лис и его подруга шли по следу снегоступов еще часа два или три; Рыжий Лис преисполнился такой ненависти к Джэйбу Смиту, что хотел навредить ему везде, где было можно. Как только лисы обнаруживали, что вот здесь или там шедший на снегоступах охотник останавливался, они тщательно обнюхивали снег, разыскивая капкан и уже не придавая значения тому обстоятельству, была ли тут подкинута приманка. Лисы нашли еще четыре капкана и тщательно расчистили их от снега, как они расчистили первый капкан — пусть эти капканы с презрением обходят все звери, которые могут тут оказаться. Наткнулись они однажды и на ловушку с петлей, но не знали, что с нею делать. Приблизиться к ней лисицы боялись; они ограничились тем, что истоптали вокруг ловушки снег и загадили его, полагая, что это будет достаточно ясным предостережением для всякого зверя, если он не совсем лишился рассудка.

К тому времени они порядком проголодались, и лисица была уже не прочь заняться охотой. Но след снегоступов шел дальше, уводя в самую глушь, и Рыжий Лис не хотел бросать его. Воля лиса возобладала, и они побежали по следу дальше. У очередного капкана их настойчивость была вознаграждена. Капкан этот стоял на берегу ручья, с бурливой водою которого не мог сладить никакой мороз. В капкане, попав в него обеими передними лапами, сидела норка. Норка была еще жива и, завидев лисиц, оскалила на них зубы: она не сдавалась даже перед лицом смерти. Но лисицы не принадлежали к числу филантропов; их вражда к охотнику и их сочувствие лесным зверям, ставшим жертвой охотничьих капканов и силков, отнюдь не делали их сентиментальными, если вкусная еда оказывалась у них прямо перед носом. Следуя зову своего здорового аппетита, они набросились на несчастную норку, у которой даже не было возможности защититься, и через несколько минут от нее хозяину капкана остались лишь хвост да лапы.

Дикие звери — если они даже столь умны, как лисицы, — часто проявляют капризность и не могут длительно преследовать какую-то одну цель. Так и Рыжий Лис: острый интерес к исследованию следа снегоступов он теперь уже утратил. Плотно закусив норкой, лис стал думать больше о возвращении к своему логову на берегу реки, чем о продолжении разведки. Посоветоваться о дальнейших планах со своей подругой ему не пришло и в голову. А та последовала за ним безропотно, без малейшего сопротивления или злости.

Уже занималась морозная зимняя заря, ночная темь постепенно серела. Был самый холодный час суток, и деревья то и дело потрескивали от стужи. Лис и лисица бежали по своим старым следам, теперь уже более торопливо и не с такой осмотрительностью, как прежде. Оглядев разрытые капканы, они обходили их, не задерживаясь ни одной лишней минуты. Но, приблизившись к мертвой рыси, они вдруг остановились, отпрянули назад и с виноватым видом сошли с тропы. Рядом с раскинувшимся на снегу телом мертвой рыси стояла другая чудовищная серая кошка и свирепо фыркала, уставясь на лис горящими глазами. Испытывать терпение этого зверя у лис не было ни малейшего желания, поэтому они сделали большой крюк и вышли на след снегоступов ярдов за сто позади рыси.

Теперь на их пути был уже тот капкан, с которым они столкнулись впервые. Лисы охотно вновь осмотрели бы его с тем чувством полупрезрения, полустраха, которое они вынесли из опыта сегодняшней ночи, а потом кратчайшей дорогой помчались бы домой, чтобы к рассвету улечься спать. Но тут оказалось, что капкан осматривает и изучает еще один обитатель лесов. Лис и лисица увидели перед собой большущего дикобраза.

Дикобраз надменно глянул на них, подняв дыбом свои иглы в знак того, что лисицам лучше заниматься своими делами, а не соваться в чужие, и снова принялся за обследование капкана. Хотя лис и его подруга презирали дикобраза, считая его круглым дураком, но они знали, что вмешательство в его действия чаще всего ведет к неожиданной беде. Подвернув хвосты, они уселись футах в десяти от дикобраза и с бесстрастным видом стали ждать, что же произойдет дальше.

Раздраженно урча и тем выказывая свое хмурое любопытство, дикобраз обнюхал каждый дюйм вокруг капкана, но по счастливой случайности не тронул самой важной части снаряда, приводящей в действие пружину. Это смертоносное приспособление было расположено, разумеется, в середине механизма, который лисы оставили под снегом. Снег дикобраза нисколько не интересовал, по этой причине он — к своему благу — не стал в нем рыться. Если бы он только копнул его, мощные стальные челюсти капкана ухватили бы его за нос, и дикобраза постигла бы жалкая кончина. Но он обнюхал лишь открытые части снаряда — они показались дикобразу совершенно несъедобными и потому бесполезными. Он презрительно повернулся к ним задом и легонько ударил их хвостом.

Случилось так, что упругий хвост дикобраза, самое действенное его оружие защиты, хлопнул именно по середине капкана, и снаряд на этот раз сработал. Стальные челюсти вцепились дикобразу в хвост, прокусив его посередке сквозь шерсть и иглы до самой кости.

Взвизгнув от ужаса, дикобраз подпрыгнул в воздух, но хвост неотступно держал его на месте. Иглы дикобраза мгновенно улеглись, и сам он сразу уменьшился вдвое, словно бы его протащили сквозь какое-то отверстие. Затем дикобраз поднял иглы снова; все еще визжа от боли и злости, он кинулся на дерзкий снаряд и принялся бешено его грызть. Грызть и кусаться он умел прекрасно, лучше всех других лесных зверей, помимо того, хорошо знал, что именно можно грызть, но скоро дикобраз понял, что кусать этот черный предмет, защемивший ему хвост, нет никакого расчета. В конце концов он начал с силой тянуть его за собой и сдвинул-таки с места. Он протащил капкан на расстояние нескольких футов, но продвинуться дальше не мог: капкан зацепился за корни кустарника.

Однако дикобраз — самый упрямый зверь из всех зверей, и, начав какое-то дело, отступался от него весьма не просто. Поскольку дикобраза удерживал на месте хвост, что ж, тем хуже для хвоста! Дикобраз разрыл снег, вцепился своими крепкими когтями в землю, хорошенько уперся и сильно дернул вперед всем телом — шкура на хвосте от такого напряжения сразу облупилась. Завизжав от боли, зверь ткнулся носом в сугроб, оставив в железных челюстях капкана изрядный клок шерсти и игл. Страшно напуганный, растерянный и устыженный, он со всех ног кинулся к ближайшей тсуге, задрав кверху кровоточащий огрызок своего хвоста. Он торопливо вскарабкался на дерево, с треском вонзая когти в жесткую чешуйчатую кору, и скрыл свой позор на самой высокой развилине тсуги.

Все увиденное захватило и взволновало лисиц, и, когда дикобраз вырвал свой хвост из капкана, они поднялись и побежали вслед за ним к той же самой тсуге. Но тронуть дикобраза не посмели, они боялись даже приблизиться к нему на расстояние двух-трех футов — таков был страх перед его острыми иглами. Стоя под деревом и разглядывая истекающего кровью и тем не менее смешного дикобраза, лисы вдруг уловили звуки колокольчика: кто-то близко ехал на санях. Лисы мгновенно юркнули в густой кустарник, чтобы посмотреть из-за укрытия, что произойдет дальше.

Дело в том, что этим же утром, едва только забрезжило, Джэйб Смит на санях, запряженных парой лошадей, повез в расположенный в долине лагерь лесорубов кое-какие припасы: кукурузный хлеб, муку, соленую свинину и сушеные яблоки. Он взял с собой и Мальчика, ибо Мальчик был интересным компаньоном. Относительно животных и их психологии Мальчик и Джэйб Смит придерживались диаметрально противоположных взглядов, но оба они были влюблены в леса и охоту — и спорить друг с другом обо всем этом им доставляло большое удовольствие. Мальчик называл Джэйба Смита «жестоким», а тот называл Мальчика «курьей душой», и тем не менее они были друзьями. Поносили они друг друга по существу напрасно. Ибо Джэйб Смит был совсем не жесток. Лишь на охоте он становился неукротим и горяч, кровь у него прямо-таки кипела. Его властно захватывал тогда обыкновенный, всем известный охотничий азарт. А с теми животными, которые для Джэйба Смита не являлись дичью, он обращался мягко и даже любил их. С другой стороны, Мальчик был очень добр и испытывал страдание, если причинял кому-либо боль, но робости в нем не было, а трусость он всей душой презирал сам.

Вот звук колокольчика смолк, и затаившиеся в своем укрытии лисы выглядывали оттуда с удвоенной настороженностью.

— Как раз где-то тут я поставил капканчик, — сказал Джэйб Смит, вылезая из санок и привязывая лошадей к дереву. — Давай-ка сходим посмотрим, что там творится.

Мальчик ненавидел капканы, но любопытство взяло свое. Он живо выпрыгнул из саней и двинулся на снегоступах вслед за Джэйбом. Лисы прекрасно слышали мягкий размеренный скрип снегоступов, когда Джэйб и Мальчик свернули с дороги в лес. Заметив, что звероловы идут по направлению к ним, лисицы забеспокоились и отошли в еще более густой кустарник, но любопытство ко всем этим новым вещам — снегоступам, западням, силкам и капканам — было сильнее чувства осторожности, и они удалились лишь на такое расстояние, чтобы все же видеть, что будут делать пришельцы. Инстинктивный страх Рыжего Лиса перед ненавистным рослым звероловом умерялся немного тем, что рядом с ним он видел Мальчика.

Подойдя к капкану и обнаружив в нем нелепый клок шерсти и игл, Джэйб Смит с отвращением выругался.

— Вот дубина! — горячился он. — Сует свой нос, куда его не просят. За такое нахальство я всажу в его дурацкую голову пулю! Возьму с него хоть горсть игл. — И, двинувшись дальше, Джэйб стал разглядывать следы, желая понять, куда скрылся дикобраз.

Мальчик, с его живым воображением, сразу представил себе, как страдает от жгучей боли несчастное животное, когда у него вместо хвоста торчит голый красный обрубок.

— Остановись, Джэйб! — крикнул он. — Неужели ты не понимаешь, что дикобраз уже и так наказан, лишившись хвоста. И стоит ли нам тратить время на какого-то старого дикобраза?

В ту же минуту его проницательные, зоркие глаза — гораздо более зоркие, чем глаза Джэйба, — заметили дикобраза, который, скорчившись, сидел на самой высокой ветке тсуги. Не переставая уговаривать Джэйба, Мальчик кинулся вперед и стер своими снегоступами следы злополучного зверя, ведущие к дереву.

— Я покажу ему, что значит издеваться над моими капканами! — не унимался Джэйб. Охотничий пыл взбудоражил его кровь, у него чесались руки непременно выстрелить и убить хоть какую-нибудь лесную живность. Он торопливо выбежал на перепутанные следы дикобраза и двух лисиц, миновал истоптанное место под тсугой, где уже невозможно было что-либо разобрать, и напал на двойной лисий след, уходящий в кустарники. Глядя своими большими честными глазами на уходящего по лисьему следу Джэйба, Мальчик испытывал чувство радости. Он горячо сочувствовал лисам, но он знал, что те прекрасно могут постоять за себя и укрыться от охотника в чащобе — помощи им не потребуется.

Лисицы же в это время так увлеклись слежкой за звероловами, что и не собирались укрываться. Но когда они увидели, что Джэйб шагает прямо на них, им уже было не до подсматривания. Проваливаясь в снег по самое брюхо, держа свои пышные красные хвосты на отлете, они кинулись бежать с той быстротой, на какую были только способны, — бежать, конечно, не прямо домой, а к каменистому перевалу, где, как они хорошо знали, им было легче замести следы и одурачить погоню. Они всячески старались выбирать такой путь, чтобы кусты скрывали их от врага, но Джэйбу удалось-таки увидеть лисиц, и он торопливо выстрелил. Пуля, подобно шершню, прожужжала над самым ухом Рыжего Лиса и оставила белый кружок на коричневом стволе клена, который в ту секунду был впереди лисиц, — беглецы помчались еще быстрее.

— Ну, Джэйб, денек у тебя выпал, кажется, не из удачных! — сказал охотнику Мальчик, стараясь держаться как можно серьезнее и скрыть свою насмешку. А Джэйб, направив весь свой гнев против злополучного дикобраза, молча перезарядил ружье и вновь насторожил капкан.

— Все-таки я укокошу хоть одну из этих проклятых лисиц! — ворчал он, не подозревая, какую роль они сыграли в разоблачении его звероловных хитростей.

Глава VIII В подснежном царстве

Познакомившись, таким образом, с капканами, Рыжий Лис и его подруга стали проявлять острейший интерес к действиям звероловов, где бы с ними ни сталкивались. Если лисы находили капканы пустыми, они старались спустить пружину или оставить около них такие знаки, чтобы ни один зверь не обманулся и не попал в беду. Если же в капкане сидела жертва, они немедленно бросались на нее и извлекали из капкана, доставляя, таким образом, удовольствие себе и, может быть, заслуживая посмертную благодарность жертвы; однако если в капкан попадала рысь, лисья пара проявляла осторожность и от вмешательства воздерживалась. Но когда лисы видели силок, они терялись и чувствовали один только страх. Они никак не могли разобраться в этом почти невидимом смертоносном приспособлении и боялись даже подходить к нему, чтобы как следует его рассмотреть.

Но однажды Рыжий Лис сам освободил себя от этого необъяснимого страха. Произошло это следующим образом. Была темная, безлунная ночь. Лис, направляясь к своей норе, рысцой бежал по мерцавшему во мгле лесному урочищу и вдруг услышал приглушенные звуки: было похоже, что где-то в стороне судорожно бьется животное. Рыжий Лис остановился, потом свернул со своей дороги и крадучись вышел на полянку, окруженную невысокими кустами. Став в тени густых пихт, он увидел посреди полянки зайца-беляка, который висел и раскачивался в воздухе. Заяц то плавно опускался вниз, почти касаясь снега, то взлетал фута на четыре вверх, а молодое деревцо, к которому была прикреплена петля, вслед ему тоже слабо раскачивалось и склонялось. Рыжий Лис сразу сообразил, в чем тут дело, — первым его побуждением было, ничем не обнаруживая себя, удалиться. Но, внимательно оглядевшись и обнюхав все вокруг, он убедился, что поблизости нет ни капкана, ни западни, и преодолел свой страх. Движимый неистребимым любопытством, он кругами подбирался все ближе к зайцу, бдительно наблюдая за ним. Вот заяц уже перестал биться и брыкаться и неподвижно замер в воздухе, олицетворяя собой бессильный протест против жестокой судьбы. От земли до него было всего фута три. Рыжий Лис осторожно привстал на задние лапы, вцепился в зайца зубами и потянул его вниз. В первую секунду заяц было подался, а потом подпрыгнул в воздух, как живой; лис в изумлении отскочил ярдов на пять назад. Мертвый заяц раскачивался вверх и вниз не меньше минуты, Рыжий Лис сидел и с волнением смотрел на него. Когда заяц снова застыл на месте, лис подошел к нему и опять потянул его вниз. Заяц вновь было подался, затем подпрыгнул вверх и стал раскачиваться, словно маятник, и лис в страхе снова отпрянул назад. Это повторялось четыре или пять раз. Рыжий Лис терпеливо всматривался и ждал, пока с удовлетворением, не почувствовал, что он в этом темном деле все же разобрался. Затем осторожно и в то же время решительно он потянул зайца еще раз и, удерживая его передними лапами, попытался перегрызть медную проволоку на заячьей шее. Убедившись, что такая задача для зубов непосильна, он вышел из затруднения, откусив всю голову зайца начисто; вместе с проволокой голова тут же взлетела вверх. Весьма довольный таким результатом, лис закинул обезглавленную заячью тушку за спину и побежал к своей норе на речном берегу.

Потребовалось не так уж много подобных проделок с капканами и силками, чтобы люди зашумели во всех поселках; и хотя немалая доля вины за ограбления капканов падала на подругу Рыжего Лиса, все же именно он благодаря своей приметной внешности и окраске навлекал на себя особенный гнев. Много хитроумных капканов ставили специально для поимки Рыжего Лиса, и никто в этом не усердствовал больше, чем Джэйб Смит. Но Рыжий Лис с презрительной гримасой на морде легко ускользал от всех западней, а тем звероловам, которые старались перехитрить его, приходилось мириться не только с постоянными неудачами, но и со сдержанно высокомерными замечаниями Мальчика: с того памятного дня у виноградника Мальчик считал умного рыжего зверя в каком-то смысле своей собственностью.

Как ни сурова была зима, как ни страдали от голода и других невзгод все обитатели лесов, Рыжий Лис и его подруга жили превосходно. Чем труднее становилось добывать в лесах пищу, тем больше изголодавшихся животных попадало в капканы, и, следовательно, тем изобильнее кормилась хитрая лисья пара. Однако не раз выпадали дни, когда дичи не было: лисиц мучил голод, и они должны были что-то предпринимать. В таких случаях обычно раздумывал Рыжий Лис — он измышлял новые хитрости и уловки и выходил из затруднительного положения. Стоило ему на что-либо решиться, как его подруга охотно подчинялась и покорно следовала за ним.

Вторым среди всех лесных зверей, к кому, после скунса, Рыжий Лис чувствовал острую антипатию, был дикобраз. Дикобраз внушал ему такое отвращение, что временами при одной мысли о нем лиса тошнило, и он лишался аппетита. Однако он был совсем не прочь съесть дикобраза. Ярость и хищное желание переполняли сердце лиса, когда он видел перед собой этого ленивого, самоуверенного и надменного зверька, всегда сытого и жирного, какой бы ни свирепствовал в лесах мороз. Но вся жажда крови, все возмущение и ярость лиса утихали, и он сразу обретал благоразумие, как только раздавался негромкий, сухой, грозный треск вздыбленных смертоносных игл врага. Лис хорошо знал, усвоив это, вероятно, еще малышом от матери, что если одна из этих тонких и острых черно-белых игл вонзится в его тело, то он может умереть. Попав в тело, игла эта будет неумолимо ввинчиваться все глубже и глубже, и если она на своем таинственном пути пронзит один из его жизненных центров — мозг, сердце, печень или нежный кишечник, — тогда прощай и эти заснеженные чудесные леса, и дивный солнечный свет, и прекрасная луна.

И вот, несмотря на весь этот страх, Рыжий Лис все же был готов пойти на небольшую стычку с дикобразом, если бы тот встретился ему на дороге. Чутьем догадываясь, что у этого колючего зверя совершенно не защищены морда, горло и брюхо, лис рассчитывал произвести угрожающий наскок на дикобраза спереди, не приближаясь к нему, однако, слишком близко. Такая угроза всегда выводила дикобраза из себя. В этом случае он подгибал голову к животу и свертывался клубком, выставляя свои страшные иглы во все стороны, или же, втянув морду и положив ее между передними лапами, плотно припадал к земле, словно моллюск к камню, и делался похожим на подушку, утыканную черными и белыми иглами.

Однажды, после того как выпал обильный снег, который уже успел улежаться и немного затвердеть, хотя еще и не покрылся корочкой, Рыжему Лису случилось встретиться с дикобразом — тот с небрежным видом перебирался через затемненный сугробами ручей. Лис был тогда очень голоден, и потому самодовольная осанка упитанного дикобраза показалась ему на этот раз особенно омерзительной. На первые вызывающие наскоки Рыжего Лиса дикобраз не обратил ни малейшего внимания. Но потом, когда лис прыгнул, щелкая своими длинными белыми зубами на расстоянии фута от морды дикобраза, он втянул голову, упрятав ее между передними лапами, и защитил свой уязвимый нос неприступным частоколом вздыбленных игл.

Если бы этот дикобраз предпочел свернуться в клубок, его судьба была бы совсем иной, а Рыжему Лису не выпал бы случай пополнить свой жизненный опыт. Он с презрением отвернулся бы от дикобраза и убежал прочь, надеясь найти более легкую добычу. Но теперь ему в голову пришла совершенно новая мысль. Припадая на передние лапы, словно шаловливый щенок, и крутясь в трех-четырех футах от утыканной иглами подушки, лис несколько раз громко тявкнул, давая дикобразу знать, что он еще не ушел, а находится тут, рядом. Затем, потихоньку подобравшись поближе к бесчувственному боку дикобраза, лис быстро начал раскапывать мягкий снег, стараясь не производить никакого шума. Прорыть нору в податливом снегу на расстоянии двух футов для умелых лап лиса ничего не стоило, и через несколько секунд он был уже прямо под мягким брюхом дикобраза. Взвизгнув от смертельной боли, дикобраз судорожно дернулся, пытаясь свернуться в клубок, то есть сделать то, что он в чрезмерной своей самоуверенности не сделал прежде. Теперь было уже слишком поздно. Зубы лиса мгновенно полоснули жертву прямо по сердцу — конвульсивно распрямив все тело, дикобраз перевернулся на спину. Рыжий Лис даже не пытался утащить свой трофей домой, в нору, — впервые в жизни отведав свежего мяса дикобраза, он тут же принялся есть. Он съел все, что только мог, потом, видя, что спрятать остатки и при этом не уколоться об иглы немыслимо, с сожалением бросил их на поживу какому-нибудь случайному лесному мародеру.

Эта победа над иглами дикобраза открыла перед хитрым и предприимчивым лисом и другие возможности, которые таил в себе снег. Лис вспомнил о полевых мышах, о том, как он ловил их в высокой траве на лугу около ручья. Сверкая в холодных лучах солнца, луг лежал теперь под толстым, фута в три, слоем плотного чистого снега, лишь кое-где торчали на нем продутые ветром елочки да виднелись еле заметные следы норки, ласки или белки. Хотя луг был упрятан под снегом, Рыжий Лис понимал, что он все же не исчез, никуда не делся, а если никуда не делся луг, то не значит ли это, что никуда не делись и мыши? И вот в одно прекрасное раннее утро, когда едва поднявшееся солнце еще не вышло из-за островерхих елей и по сиренево-шафранным сугробам еще тянулись от деревьев длинные тени, лис, игравший со своей подругой, вдруг словно забыл о ее присутствии и с отчаянным рвением принялся разрывать снег. Глядя на лиса, его подруга сначала удивилась, а потом стала выказывать уже нетерпение, ибо никакого смысла в этой работе, которой с таким пылом отдавался лис, она не видела. Она слегка щипнула лиса зубами, затем, пытаясь снова вовлечь его в игру, вскинула ему на спину свои изящные передние лапы, но лис не обратил на это ни малейшего внимания. С необыкновенным усердием он рыл и рыл снег, словно нырял в него, и погружался все глубже и глубже — скоро на поверхности от лиса остался один хвост, дергавшийся туда и сюда самым глупым образом. Лисица отошла немного в сторону и села, навострив уши и полуоткрыв пасть: она ждала, что же, наконец, воспоследует из этих загадочных действий? Но вот из снега вынырнул сначала хвост, а потом и сам Рыжий Лис. Он повернул к подруге свою напудренную снегом смешную морду, в зубах у него в качестве трофея торчал пучок сухой травы. Лисица подозрительно понюхала эту траву и только тут поняла, поняла решительно все. Трава крепко пахла мышами.

Убедившись, что его подруга разобралась, в чем дело, Рыжий Лис снова нырнул в уже прорытую нору и на этот раз совершенно исчез под снегом, словно сгинул. Внизу, среди корней травы, снег был неплотен, и прорыть его оказалось легко. Лис напал там на одну из тех потайных дорожек, которые прокладывают себе зимой мыши, спокойно живя в этом уютном, темном подснежном царстве. Держа нос у самой дорожки, лис затаился и неподвижно выжидал две-три минуты, пока не послышался писк и шорох — кто-то из обитателей подснежного царства был уже рядом. В мгновение ока лис щелкнул зубами, и в его пасти оказался изрядный пучок сухой травы. Однако вместе с травой в пасть лиса попала и жирная мышь. Добыча была не такой уж большой, если считать приложенные лисом старания., Но все же это был лакомый кусочек, и он казался тем более приятным, что был вне сезона, ну а что касается рытья снега, то для лиса это скорее забава, чем труд. Гордясь собой, Рыжий Лис вылез из норы и положил трофей у ног своей подруги — та быстро съела его и облизнулась, желая получить еще одну мышку. Рыжий Лис, однако, не выказывал намерения повторить свой подвиг, поэтому его подруга с воодушевлением принялась рыть снег сама. Но удача не сопутствовала лисице: мышиной дорожки в траве она не нашла. И попусту слазав под снег не меньше трех раз, она рассердилась и бросила эту затею.

Примерно в эту же пору Рыжий Лис открыл одну необыкновенную хитрость, к которой прибегали тетерева. Дело было вечером, сразу после захода солнца. Бушевавшая весь день вьюга утихла, чистое небо приняло стальной и темно-желтый оттенок, предвещая беспощадно холодную ночь. Укрытый в мелком пихтаче, лис увидел такую картину: по голой ветке березы грациозно переступал тетерев — матерый, крупный петух. Дойдя до конца ветки, хитрая птица, вытягивая шею и склоняя голову набок, стала пристально разглядывать снег под березой. Зачем она это делала, лис не мог угадать, но вдруг тетерев, громко захлопав крыльями, слетел с ветки и нырнул прямо в сугроб, скрывшись в снегу. Очень заинтересованный таким трюком и в то же время горя желанием сцапать птицу, Рыжий Лис выскочил из-за куста и начал энергично разрывать снег в том месте, где она скрылась. Снег был мягкий, и скоро лис тоже по уши зарылся в сугроб, но старый осмотрительный петух, разумеется, не дремал: услыша возню и шум в снегу за спиной, он стал пробираться вперед, разбрасывая рыхлый снег своими сильными крыльями и передвигаясь почти с той же быстротой, что и лис. Через минуту запах тетерева вывел Рыжего Лиса наружу, но, выскочив из сугроба, он лишь увидел, как птица поднялась в воздух и, торжествующе хлопая крыльями, улетела. Огорченный и в немалой степени озадаченный, лис сел и стал раздумывать, что же произошло. Скоро он уже не сомневался, что разгадал все до конца. Ясно, что тетерев собирался укрыться под снегом на ночлег — он хотел спастись от надвигавшегося мороза. Придя к такому выводу, лис начал обнюхивать снег под каждым деревом, рассчитывая где-нибудь захватить тетерева врасплох, но, поскольку одну подобную возможность он в эту ночь уже упустил, фортуна была к нему неблагосклонна.

Спустя два-три дня, морозной утренней зарей, возвращаясь по лесу из похода к перевалу в окрестностях Рингваака, лис наткнулся на странное углубление в снегу. Верный своей привычке все тщательно исследовать, лис остановился и, обнюхав снег, почувствовал слабый, едва уловимый запах тетерева. Вспомнив недавний случай с этой птицей в сугробе, он сразу догадался, в чем дело, — лис сообразил, что в этот ранний час тетерев несомненно сидит под снегом, более того, он наверняка крепко спит. Соблюдая крайнюю осторожность, лис стал разрывать снег; он отгребал лапами комья снега себе под брюхо так бесшумно, словно они падали сами. Через несколько секунд запах стал чувствоваться сильнее. Потом прямо перед носом лиса вдруг затрепыхалась невидимая, скрытая снегом птица. С быстротой молнии лис кинулся в облако снежной пыли — и вот уже его челюсти сомкнулись, зажав комок теплых перьев. Началась неистовая, ожесточенная борьба с лихорадочно бьющими невидимыми крыльями; скоро хитрый охотник выбрался на колючий морозный воздух, неся в зубах добычу. Лис был необычайно доволен сегодняшним подвигом — он не гордился бы так, поймав и удушив обычным путем даже дюжину тетеревов.

Когда долгая зима уже кончалась, однажды ночью пошел дождь. Это был невероятно холодный дождь, и он становился все холоднее — в конце концов каждая его капля замерзала, едва долетев до земли. Скоро каждый кустик, каждая ветка и сучок сплошь покрылись кристаллическим слоем, а поверх снега легла тонкая прозрачная броня. Этот ужасный дождь, замерзавший в шерсти крупинками льда, заставил лисью пару просидеть всю ночь в норе. Небо прояснилось только к утру, после восхода солнца, и, высунув свои острые мордочки, чтобы оглядеться, лисы обнаружили, что в мире произошла удивительная перемена. Всюду сиял и лучился, отливая всеми цветами радуги, лед. На открытых местах он принимал розоватый, шафранный и лиловый оттенки, зыбкие и нежные, как мерцающие блестки росы, а деревья с ослепительной щедростью словно бы сыпали со всех ветвей изумруд и жемчуг. Лис и его подруга глядели на это чудо в великом изумлении. Потом, осознав, что перед ними был все тот же старый, обжитый мир, как бы странно и необычайно ни выглядело все вокруг, и что в этом мире, несмотря на любые чудеса и превратности, каждому существу надо кормиться, лис и его подруга вышли и повернули в разные стороны искать добычу, лапы их, не успев приспособиться к предательски скользкому сверкающему льду, то и дело разъезжались.

Понемногу приноровившись прочно ставить на лед лапы, Рыжий Лис бежал бодрой рысцой и оглядывал таинственно сверкавшую окрестность, надеясь найти зайца, или белку, или какую-нибудь несчастную птицу, которая, быть может, замерзла ночью во сне. Лис глядел куда угодно, только не себе под ноги — здесь он не думал увидеть ничего неожиданного. Тем не менее каждая лисица всегда готова к неожиданному. Мало что на свете могло укрыться от вечно настороженного внимания Рыжего Лиса. В какое-то мгновение вдруг он заметил черную тень, мелькнувшую под прозрачным ледяным покровом, по которому он бежал. Лис резко остановился, желая дознаться, в чем дело. Как только он остановился, тень затрепетала и в то же время как бы отпрянула вниз от ледяной пленки. Отступая на шажок то в одну сторону, то в другую, лис с удивлением следил за тенью, и наконец ему открылась истина. Этой трепещущей тенью была куропатка: пока она уютно спала ночью под снегом, ее затянуло льдом. Сейчас куропатка, конечно, видела Рыжего Лиса, хотя видела смутно, как смутно видел ее и лис, но этого было вполне достаточно, чтобы она изо всех сил старалась скрыться с глаз своего смертельного врага.

Воодушевленный таким открытием, Рыжий Лис не медля кинулся на тень, пустив в ход зубы и передние лапы. Однако лед не только держал куропатку в плену, но одновременно и защищал ее. Снова и снова кидался лис, стремясь разбить лед, но все было напрасно. В конце концов лис, сердясь и недоумевая, улегся над измученной птицей и попытался хорошенько раскинуть умом, как ее добыть. Заметив, с каким страхом смотрит снизу вверх куропатка, Рыжий Лис взглянул на нее сверху: его зачаровывал этот страх и в то же время томило желание съесть птицу. Но охотника и дичь разделяла пластина твердого льда — куропатка оставалась явно недосягаемой.

С тоской оглядываясь по сторонам, Рыжий Лис усмотрел, что футах в десяти от него стоит молодая пихта — ее густые темные ветви, покрытые кристаллами льда, спускались прямо к самой земле. Эти ветви и подсказали выход неистощимому на выдумки лису. Лис вспомнил, что как бы прочно ни держал его порою снежный наст, снег сразу же проваливался под ним, стоило ему нырнуть под густые нависшие ветви дерева. Значит, под деревом и надо попытать счастье. Он бросился к молодой пихте и с трудом протиснулся сквозь ее жесткие ветви — послышался треск, звеня, полетели хрупкие льдинки. Снег под шатром ветвей оказался, разумеется, совсем мягким, и лис провалился в него по брюхо. Кинув взгляд сквозь ветви наружу, чтобы определить направление, которого он должен был держаться, лис начал изо всех сил рыть снег, и скоро его окутало рассеянное, мерцающее сияние — лис оказался уже подо льдом.

Пройдя там футов десять, лис, к своему удивлению, никак не мог обнаружить добычи, ради которой он сюда спустился, — куропатки было не видно и не слышно, не чувствовалось даже ее запаха. Лис твердо знал, что он выбрал верное направление, и двинулся дальше. Потом он усомнился в правильности пути и свернул в сторону. Он менял направление еще и еще, не раз кружил на одном месте, но нигде не встречал и признака куропатки. Лис поневоле должен был признать, что в этой странной обстановке все его чувства и ощущения изменили ему. Теперь он уже не знал, куда ему надо идти.

Почувствовав, что он заблудился, лис в ту же минуту ринулся вверх, рассчитывая пробить лед и выбраться на волю — там его чувства вновь обретут ясность и будут служить ему без обмана. Но, к его удивлению, пробить лед оказалось невозможно. Все усилия лиса приводили лишь к тому, что лапы у него все глубже проваливались в оседающий мягкий снег. Снова и снова он надавливал снизу на лед, но не добился ни малейшего результата: молочно-белая пелена льда хотя и казалась хрупкой, но была тверда, точно сталь. Лис ощутил внезапный страх — он понял, что совсем заблудился, заблудился в своих собственных лесах. Более того, он был теперь пленником, он попал в такой капкан, какой ему никогда и не снился.

Хорошо, что в этой тюрьме было полно свежего воздуха: снег был им буквально насыщен. Сквозь лед над головой лис разглядел смутные тени, перемежаемые светлыми пятнами, — он догадался, что это тени деревьев. Успокоившись на минуту, лис тщательно обдумал положение. Ну, конечно же, ему надо выбираться из-подо льда там, где эти тени кажутся гуще и чернее! Придя к такому выводу, лис уже ничего не боялся. Он пристально оглядел спасительные смутные тени и решил, что наиболее надежны они впереди, по прямой линии от него. Вперед по прямой лис и двинулся, разгребая снег и прижимаясь хребтом к шершавому льду. Вот уже тени словно бы выросли и чернеют над головой совсем отчетливо. И тут-то, достигнув этих спасительных теней, Рыжий Лис убедился, что есть кроме него среди обитателей леса и другие сообразительные и умные создания. Он почуял запах куропатки, которая явно старалась выбраться из-подо льда в этом же месте, у черных теней! Снег на пути, которым шла куропатка, был уже разрыхлен, и, пользуясь этим, лис стремительно кинулся вперед, надеясь наверстать упущенное и вознаградить себя хотя бы в самый последний момент. Запах птицы, свежий и крепкий, бил ему прямо в ноздри. Он уже слышал, как впереди хлопает крыльями птица. Лис сделал отчаянный прыжок, но сумел захватить зубами лишь одно длинное хвостовое перо куропатки. Раздался оглушительный всплеск крыльев, и лис выскочил наружу, чтобы увидеть, как перепуганная насмерть птица взлетела из-под густых ветвей дерева. Глубоко огорченный, лис с полминуты следил за ней взглядом — язык у него вывалился наружу, вся морда была густо запорошена снегом. Затем лис философически повернул в другую сторону и двинулся в глубь сияющего, словно хрусталь, мира, надеясь где-нибудь поймать зазевавшегося зайца.

Глава IX Рыжий Лис одурачивает собак

Когда пришла весна и стало всюду подтаивать, Рыжему Лису только прибавилось хлопот и неприятностей. Он не любил сырости, не любил проваливаться в раскисший снег, охота для него превратилась теперь из удовольствия в тяжелый труд. К тому же его подруга ждала лисят и не проявляла желания поиграть, повозиться или побегать вперегонки, как это случалось еще совсем недавно. Охотилась она теперь неподалеку от норы, хотя, конечно, уходила за каменистую гряду, но никогда не спускалась в долину; Рыжий Лис каждый день приносил и отдавал ей большую часть своей добычи. Он тоже стал теперь необычайно осторожен и никогда не приближался ни к одному человеческому жилью в долине. Но у него вошло в привычку навещать другую, соседнюю долину, лежащую за перевалом. Походы эти были длительны и тяжелы, хотя Рыжий Лис вознаграждал себя за все лишения, взимая богатую дань на фермах у подножия Рингваака. Лис полагал, что никто там не вздумает винить за эти налеты именно его, Рыжего Лиса, — ведь он жил от Рингваака так далеко!

Однако Рыжий Лис не учитывал, насколько велика была его слава. Она-то, эта слава, и подвела Рыжего Лиса. Когда фермеры, жившие близ Рингваака, поняли, что их навещает необычайно дерзкий и умный грабитель, они сразу вспомнили крупного лиса из соседней долины, о подвигах которого ходило столько рассказов. Навели справки, и оказалось, что о прославленном лисе в той, соседней долине давно уже ничего не слышно и он никому не попадался на глаза. На основании этих фактов легко было заключить, что шкодить в родных местах лис избегал, предпочитая действовать в чужих. После этого за дерзким разбойником не раз шли по следу и хотели добраться до его логова. Но след Рыжего Лиса неизменно терялся среди скал, ущелий и непролазных чащоб, так и не доходя до вершины перевала. Нечего и говорить, что было поставлено множество капканов и силков, но лис только издевался над ними или сворачивал от них в сторону еще издали. В конце концов жители долины у подножия Рингваака обратились в соседнюю долину с настоятельной просьбой: пусть непоседливого и преступного лиса здешние фермеры или убьют, или, по крайней мере, не выпускают со своей земли.

Такое признание достоинств и удальства Рыжего Лиса фермеры приняли с известной гордостью. Но, с другой стороны, все соглашались, что необходимо что-то предпринять. Мальчик, хитро улыбаясь, говорил, что какие бы меры против Рыжего Лиса не принимали, оплакивать его не придется. Но Джэйб Смит решил вновь выйти на лиса с двумя собаками и покончить с ним или же хотя бы дознаться, отчего он всегда ускользает прямо из рук.

По каким-то необъяснимым причинам именно в это время у Рыжего Лиса чрезвычайно обострилось чувство тревоги. Словно бы некая неуловимая телепатическая сила дала ему знать о будораживших долину враждебных планах или же пытливая сорока, подслушав замыслы Джэйба Смита, рассказала лису, какая гроза собирается над его головой. Пусть ученый, если он хочет, дает свое объяснение, а любитель сказок и небылиц — свое. Быть может, ответственность отца, которая должна была скоро лечь на лиса, оживила его старые воспоминания, и перед его взором вновь встала давняя трагедия, когда мать была вынуждена бежать из логова на теплом, солнечном берегу. Как бы то ни было, но однажды вечером, почувствовав беспричинное беспокойство, лис подошел к старой норе под можжевеловым кустом и подозрительно обнюхал вокруг нее снег. И он усмотрел тут нечто такое, что толкнуло его решиться на новый шаг. Вернувшись к себе, он наполовину силой, а наполовину лаской заставил подругу покинуть нору, хотя расставаться с удобным жилищем лисице отнюдь не хотелось: ведь ей предстояло скоро родить. С решительным видом лис повел ее на перевал, к небольшой расщелине, которую он когда-то обнаружил в обрыве каменистого оврага. Вселив подругу в расщелину и дождавшись, когда она с этим примирится — а та не могла действовать по своей воле и противиться его власти, — лис почувствовал, что тревога его улеглась. Затем он, уже один, вновь направился к норе на берегу, желая посмотреть, что там произойдет. Теперь лис уже не соблюдал прежней осторожности и, уверенный в своих силах, позволил себе снова пройти по склонам холмов у окраины селения.

Когда Джэйб Смит был готов выйти на великую охоту, он вспомнил о старой норе, откуда изгнали в прошлом году лисье семейство. Раньше об этой норе Джэйб Смит и не помышлял: ему было ясно, что на месте столь трагических событий ни одна нормальная лиса жить не будет. Но сейчас ему пришло в голову, что Рыжий Лис — это необычная лиса и что у него вполне может хватить хитрости выбрать именно это убежище, как наиболее безопасное. Сопровождаемый Мальчиком, в роли отнюдь не сочувствующего, но весьма заинтересованного зрителя, и двумя молодымифермерами в качестве помощников, Джэйб Смит двинулся через холмы к берегу речки.

— Да он ни за что не будет тебя там дожидаться, — язвительно твердил Мальчик и тем подбадривал свой дух. А Джэйб, томимый собственными мрачными предчувствиями, хранил загадочное молчание.

Собаки во всех направлениях рьяно рыскали по мягкому осевшему снегу и, оказавшись футов на сто от берега, вдруг подняли визг и лай. Они наткнулись на великолепно запутанные лисьи следы. Хмурое лицо Джэйба Смита расплылось в улыбке; повернувшись к Мальчику, он торжествующе бросил:

— Ну, что я тебе говорил?

Два молодых фермера с ликованием ринулись вперед, рассчитывая накрыть Рыжего Лиса в норе и выгнать его оттуда без особых хлопот. У Мальчика упало сердце, но он ничем не выдавал своего волнения и только советовал охотникам не радоваться раньше времени.

Собаки все еще метались и скулили, явно не в силах распутать следы, и Джэйб кликнул их, подзывая к старой норе под можжевеловым кустом. Собаки с готовностью кинулись туда, потом недоуменно засопели и с презрительной миной отбежали прочь. Лицо Джэйба снова помрачнело: по тому, как вели себя собаки, он понял, что в норе давным-давно не бывало никаких лис. Видя это, Мальчик хотел было уже изречь какое-то саркастическое замечание. Но не успел он раскрыть рта, как собаки, пробежав немного вдоль берега, разразились дружным радостным лаем: они обнаружили еще одну, хитро укрытую нору.

— Ну, и что я тебе говорил? — опять ухмыльнулся Джэйб, не находя иных слов для выражения своего торжества, а два молодых парня воскликнули: «Теперь-то мы его поймаем!» Но Мальчик не терял бодрости и, напуская на себя важный вид, сказал:

— Может, там кто-нибудь и был. Но это совсем не значит, что зверь и сейчас там. И почему ты думаешь, что это непременно Рыжий Лис?

— А мы сейчас выясним, — ответил Джэйб и, вынув из кармана кучу тряпок, стал натирать их порохом, смешанным с мокрым снегом. Убедившись, что тряпье хорошо впитало в себя эту дьявольскую смесь, Джэйб намотал его на конец тонкой, как удилище, березовой жердочки. Затем, отогнав собак в сторону, он поджег тряпье и сунул пылающий, брызжущий искрами конец жерди в нору.

— Пусть там сидит даже сам тигр, мы его все-таки выкурим! — сказал Джэйб.

Поскольку все зрители были с ним согласны, ответа на его слова не последовало; не отрывая взгляда от норы, каждый ждал, что произойдет. Жердь медленно входила в нору и потом решительно остановилась, войдя футов на десять. Джэйб с нетерпением вращал и крутил ею что было силы, но из норы вырывались лишь клубы смрадного дыма.

Не скрывая своей иронии, Мальчик расхохотался, а Джэйб, бросив жердь наземь, с сожалением признал, что лиса в норе не оказалось.

— Но зверь сидел тут минуту назад! — упрямо твердил помрачневший Джэйб. — Запах, должно быть, очень свеж, иначе бы собаки не промахнулись. И это был, конечно, сам Рыжий Лис — кто же еще мог уйти прямо из рук, у кого другого такая ловкость! Он где-нибудь поблизости, и мы его все равно поймаем.

Сказав это, он турнул собак прочь от норы и заставил их разыскивать следы беглеца.

Рыжий Лис тем временем наблюдал за охотниками, надежно укрывшись за камнем, где он когда-то чудесно играл со своей подругой. Тяжелые чувства одолевали теперь лиса. Он прекрасно знал, на что способен, и хорошо представлял себе возможности противника. Ему было ясно, что если он не попадет на глаза Джэйбу Смиту, то все шансы на победу остаются за ним. При стычке же с Джэйбом Смитом ему не спастись, хотя собак он одурачит без особых усилий. Что касается помощников Джэйба, то лиса они почти не беспокоили. Мальчика он своим врагом не считал вообще, а два остальных молодца выглядели в лесу такими простаками и невеждами, что вряд ли представляли собой большую опасность. Для лиса непреложно было одно: он ни за что не должен допустить, чтобы собаки попали на перевал и стали обследовать места близ расщелины. Лис ринулся со своего наблюдательного поста и, пересекая свой старый след, побежал по направлению к долине. Через пять минут собаки уже шли за ним, завывая в полный голос, и он слышал, как, неуклюже проваливаясь в снег, за собаками торопливо шагали люди.

Снег в лесу был глубокий и мокрый, а земля на открытых местах липкая, но Рыжий Лис понимал, что его преследователи грузнее его и бежать им отнюдь не легче. Некоторое время он мчался прямо вперед, не сдваивая следов и не прибегая ни к каким хитростям: расчет его сводился к тому, чтобы собаки оторвались от охотников, оставив их далеко позади. Увидев, что он добился своего, лис сделал несколько отчаянных, фантастически крупных прыжков по срубленным древесным стволам, которые ему подвернулись на пути, и повернул назад — ему хотелось узнать, что теперь делает Джэйб Смит. Лис считал, что ему непременно надо постигнуть планы Джэйба, а уже потом решить, что в конце концов предпринимать самому. Повернув назад, лис припустил бежать изо всех сил и покрыл, вероятно, с полмили, пока сбитые с толку собаки обнюхивали лежащие древесные стволы и жалобно скулили. Лис бежал очень быстро, но ни на секунду не забывал об осторожности и старался держаться густого кустарника, чтобы не попасть под выстрел Джэйба. И вдруг не более чем в пятидесяти ярдах он увидел его самого — Джэйб стоял, внимательно разглядывая дорогу.

Рыжий Лис был потрясен: проницательность охотника, пришедшего именно на это место, его ужаснула. Рядом с Джэйбом на пеньке неподвижно сидел Мальчик. Это было то самое место, через которое непременно побежал бы Рыжий Лис, если бы его никто не преследовал или если бы он был обыкновенным лисом. Лишь неусыпная бдительность спасла его на этот раз. Вместо того чтобы бежать по обычной своей дорожке, он предусмотрительно двинулся по параллели, отступив ярдов на пятьдесят в сторону, — именно этим он и перехитрил прозорливого Джэйба.

Не без доли презрения наблюдая из укрытия за своим врагом, Рыжий Лис прилег на несколько минут отдохнуть. Затем, услышав, что собаки уже бегут по его следу и лают во весь голос, он встал, потянулся, зевнул так, что едва не вывихнул себе челюсти, и тихонько нырнул в чащу за спиной Джэйба и Мальчика, чьи глаза были словно прикованы к дорожке, на которой, по их мнению, вот-вот должен был появиться лис. А лис презрительно зевнул еще раз и быстро помчался к своей опустевшей норе; добежав до нее, он минуты две кружил и петлял по той мешанине следов, которая покрывала весь берег между входом в нору и речкой, быстрой и стремительной на очистившихся ото льда местах.

Пока лис удирал от собак, он хорошенько обдумал, что ему делать. Поскольку его цель заключалась в том, чтобы увести погоню от перевала, то подпускать к себе собак слишком близко не было никакого смысла. Преодолеть вздувшуюся, бурную речку оказалось совсем не просто: лед на ней держался теперь только в тех местах, где вода стояла недвижно. Но лис перебрался через нее, прыгая среди белой пены с одного камня на другой, — он знал, что неуклюжим и грузным собакам, если они решатся прыгать по этим камням, будет гораздо трудней, чем ему. Добравшись до твердой земли и пробежав с полмили вниз по берегу, лис воспользовался в одном месте прочным льдом и снова пересек реку, но по донесшемуся лаю он сообразил, что собаки одолели переправу намного легче, чем он предполагал. Тогда лис напряг все свои силы и помчался к ферме, стоявшей в глухом месте на отшибе от всего поселка, там он рассчитывал поставить собак перед новой загадкой и тем временем немного отдохнуть, чтобы потом опять пуститься в бегство. Лис великолепно знал все фермы в округе и чувствовал, что только на одной из них он найдет то, что теперь требовала от него стратегия борьбы с охотниками.

Курятник на этой ферме представлял собою легкое сооружение с покатой крышей, пристроенное к стене коровника. Край крыши курятника возвышался над землей всего фута на четыре, а под передней стеной был прорыт довольно узкий лаз, ведущий в обширное подполье. Остановившись в густых кустах, окружавших ферму, Рыжий Лис внимательно осмотрел местность, чтобы убедиться, что на ферме все спокойно. Повозки, обычно стоявшей под навесом у колодца, было не видно, и лис понял, что хозяин фермы куда-то уехал. В окно из кухни никто не выглядывал. Крупная серая кошка мирно дремала на крылечке. Лис бросился к лазу под стеной и не без затруднений протиснулся в него.

Сделав это, он тут же вылез обратно и, ступив на свои старые следы, великолепным прыжком перенесся на скат крыши курятника. Отсюда он проворно вскочил на крышу коровника, перемахнул через ее конек и в одно мгновение был уже на дороге, а с дороги юркнул в густую рощицу вечнозеленых кустов. Здесь он залег, чувствуя себя в безопасности и считая, что вполне заслужил отдых.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем у курятника появились собаки — они тяжело дышали, языки у них вывалились наружу. Они сразу подскочили к лазу и, несмотря на свою усталость, подняли дикий, торжествующий лай. Наконец-то дичь была настигнута, она затаилась под курятником. Однако лаз в подполье курятника был столь узок, что забраться в него псы не сумели, а расширить лаз им тоже не удалось: твердую, мерзлую землю не брали никакие когти. Черно-пегий пес скреб ее с редкой самоотверженностью, а гончий, обнюхивая землю у самой стены, живо обежал весь коровник — он хотел убедиться, нет ли где-нибудь лаза наружу в другом месте. Если бы он отбежал от коровника хоть немного, то, конечно, наткнулся бы на следы лиса там, где беглец мощным прыжком перемахнул с крыши на стог сена, а потом побежал к роще. Но гончий пес привык доводить свое дело до конца и, ни на секунду не отрываясь, обнюхал все стены, потом, в полной уверенности, что дичь сидит под курятником, он вернулся к своему черно-пегому приятелю.

Когда минут десять спустя подошли запыхавшиеся, разгоряченные охотники, они тоже безоговорочно поверили, что зверь сидит под курятником. Прославленная проницательность на этот раз изменила лису — это был вынужден признать даже Мальчик, едва он увидел, что лаз не имеет другого выхода наружу и что его надежно сторожат самодовольные псы. Теперь, когда беглец был почти пойман, спешить не было смысла, и охотники, сгрудившись у курятника, стали держать военный совет; опечаленный Мальчик не принимал в нем участия. Охотники решили, что им ничего не остается, как заткнуть лаз и потом вынуть несколько досок из пола в курятнике.

Однако прибегнуть к этой крайней мере им не пришлось. Случилось так, что Джэйб за разговором случайно прислонился к крыше курятника как раз в том месте, где прыгнул на нее Рыжий Лис. Своим чутким носом (хотя у Мальчика обоняние было еще острее) он уловил на дранке крыши свежий запах лисицы. Джэйб подозрительно фыркнул, обнюхал крышу всюду, куда только мог дотянуться, и смиренно признался перед Мальчиком в своем поражении.

— Лис надул нас снова, — сказал он.

— Надул? Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул Мальчик, не веря от радости своим ушам; остальные два охотника в изумлении развели руками.

— Его под курятником как не бывало, — пояснил Джэйб, подавляя свою досаду. — Он удрал вон туда, по крыше. Сейчас мы поищем его следы за коровником. Мы его еще поймаем, вот увидите!

Кликнув собак, он направился на зады коровника, а потом, хитро прищуривая свои зоркие глаза, обошел вокруг стога. Здесь собаки сразу напали на след лиса и, разозленные тем, что их одурачили, с громким лаем кинулись по этому следу. Что же касается Джэйба, то, даже потерпев поражение, он был преисполнен гордости и чувства собственного достоинства.

А Мальчик сказал с убитым видом:

— Да, Джэйб, ты меня победил. Лисиц ты знаешь намного лучше, чем я. Но скажи, куда он все-таки скрылся?

— Видишь ли, — отозвался Джэйб, бесстыдно увиливая от прямого ответа, — я лишь хорошенько вдумался в положение вещей и уже понял, какой трюк выкинул этот твой Рыжий Лис!

А тем временем Рыжий Лис, отдыхая под укрытием густых кустов, был и удивлен и возмущен, когда по лаю собак догадался, что они снова напали на его след. Почему же это произошло так быстро? Разве он допустил какую-нибудь оплошность? Нет, решил лис, он ни в чем не виноват, все дело в ужасающей догадливости этого Джэйба. Темные, светящиеся умом глаза лиса сузились, в них уже таился страх. Секунду лис колебался, напряженно соображая. Затем он сделал маленький крут, вышел на свои старые следы и кинулся бежать параллельно дороге, всячески стараясь не попасться под выстрел. Бежал он к мельничному пруду, который был расположен на дальнем конце поселка. Там протекал ручей — приток речушки Рыжего Лиса, фермеры его запрудили, заставив молоть зерно и пилить лес на всю округу Рингваака.

Хотя ручей этот в обычное время был невелик, а пруд, который он питал водою, обширен, теперь, когда повсюду таяли и стекали в ручей снега, вода мощным потоком с шумом лилась через открытый шлюз плотины. Рыжий Лис чувствовал себя прямо-таки отвратительно. В какой-то отдаленной степени его ощущения можно было бы сравнить сейчас с самочувствием измученного тревогой, вконец загнанного человека. Будь у его врагов — у собак, у охотников и даже у безобидного Мальчика — одна-единственная шея, та тонкая длинная шея, какая бывает, к примеру, у дикого гуся, с какой радостью, с каким удовольствием вонзил бы в нее лис свои острые белые зубы! Чтобы причинить своим преследователям хоть какой-нибудь вред, лис был готов теперь даже рискнуть головою.

Собаки мчались по горячему следу, почти настигая дичь; запах лиса был настолько свеж и силен, что струею стоял в воздухе. За псами, поотстав, бежали охотники. Когда Рыжий Лис оказался на берегу частично замерзшего пруда, он легонько ступил на лед, пробуя его прочность. Затем, выбравшись снова на твердую землю, он метнулся вдоль берега к плотине.

Пруд около шлюза, через который с ревом катилась вода, был футов на тридцать чист, лед по краям этого чистого пространства быстро таял, вода из-под закраин рвалась прямо к шлюзу. Оказавшись у плотины, Рыжий Лис замедлил бег, всем своим видом показывая, что он выбился из сил; он даже повернулся грудью к врагу — это означало, что он в безвыходном положении и готов вступить с собаками в открытый бой. Видя такое поведение лиса, собаки бешено взлаяли и припустили бежать еще быстрее. Теперь-то добыча не ускользнет от них, они схватят ее, сведут с ней давние счеты!

Лис не двигался с места до тех пор, пока собаки не подбежали к нему шагов на десять. Затем, метнувшись в сторону, словно бы его решимость к бою внезапно сменилась самым постыдным страхом, он прыгнул на лед. То ли инстинкт, то ли безошибочно точный расчет подсказал лису, что лед на закраинах полыньи у шлюза выдержит его, если он побежит по нему быстро, пружиня на лапах. Когда он прянул на лед, собаки уже были у него за спиной. Едва коснувшись лапами противоположного берега, лис сквозь шум падающей в шлюзе воды услышал треск и хруст льда и испуганный визг черно-пегого пса. В сузившихся глазах лиса блеснул злорадный огонек; оглянувшись, он увидел, что его враги, погрузившись в воду, отчаянно колотят лапами по льдине, которая под их натиском только ломается и крошится.

Лед кусками откалывался под ударами собачьих лап, течение подхватывало его, унося к ревущей быстрине водопада в шлюзе. Рыжий Лис вышел на берег и укрылся под кустом, глядя оттуда на пруд и наслаждаясь местью. Вымокшие, дрожащие собаки все еще пытались выбраться из воды на лед, а лед все время оседал и обламывался. Лис увидел, как, наконец, вскарабкался на лед черно-пегий пес и как под его тяжестью отделилась и поплыла большая, в несколько квадратных футов, льдина. Неся на себе измученную собаку, она подвигалась к шлюзу все быстрее и быстрее, потом, подпрыгивая, нырнула в него, полетела вниз и исчезла среди каменьев и брызжущей пены. Этот трагический конец одного из своих врагов Рыжий Лис наблюдал с величайшим удовольствием. К плотине подбежали охотники, и, боясь выстрела, лис потихоньку двинулся по кустарнику дальше, пока не вышел к холмам у долины Оттэнунзис. Теперь бежать и скрываться от погони уже не было нужды. Полукровка-гончий на глазах у охотников вылез из пруда совершенно изможденный и перетрусивший. Черно-пегий пес исчез, и было нетрудно догадаться, что с ним случилось.

Охотники остановились и понимающе посмотрели друг на друга. Джэйб свистнул, подзывая к себе собаку, и ласково потрепал ее по мокрой голове.

— Вот он, Рыжий Лис! — негромко сказал Мальчик, весьма опечаленный судьбой черно-пегого пса. — Вон там, в кустах, я его только что видел!

— Что ж, теперь нам самая пора возвращаться домой! — отрезал в ответ на это Джэйб и повернулся спиной к пруду.

Глава X Самонадеянная норка

Спустя несколько часов, радостно возбужденный, хотя и усталый, Рыжий Лис был уже в своей норе у реки — он задержался в пути лишь затем, чтобы изловить зайца и подкрепиться. Итак, огромная угроза, которая нависла было над лисом, устранена, сейчас он может успокоиться на всю весну. Он знал, что после гибели энергичного и неутомимого черно-пегого пса оставшийся в живых гончий едва ли отважится идти по следу лиса один. Забравшись в нору, Рыжий Лис с отвращением фыркнул: в норе еще держался противный запах сгоревшего пороха.

Лис довольно легко вытащил из норы жердь с обугленными остатками намотанных на нее тряпок, но устранить удушливый, мерзкий запах он никак не мог. Но и терпеть его он был не в состоянии. По этой причине он на время решил покинуть нору и тотчас же трусцой побежал к перевалу — там, в знакомой расщелине, он обнаружил, что его подруга лежит с выражением довольства на морде, а к ее сосцам жадно припала целая куча рыжих лисят.

К прибавлению в семействе Рыжий Лис отнесся довольно безразлично. Он смотрел на лисят скорее как на обузу, хотя и чувствовал, что значение их очень велико — иначе лисица не стала бы служить им с такой самоотверженностью. Рыжий Лис облюбовал себе лежку в сухом и укрытом месте чуть выше расщелины, откуда он мог всегда следить за своим семейством; если возникнет какая-либо опасность, он будет биться до последнего вздоха, защищая этих беспомощных и совершенно бесполезных малышей. Но несколько дней лису было не до отдыха и не до размышлений о детенышах: лисица отдавалась своим материнским обязанностям с таким пылом, что Рыжий Лис должен был охотиться одновременно за себя и за нее. Ему приходилось навещать соседнюю долину и расположенные там курятники — налеты на них, как показал опыт, были совершенно безопасны, а зайцы у перевала в ту пору почти не водились. Рыжий Лис трудился сейчас, как никогда прежде, о праздных прогулках не приходилось и думать. И именно в эти дни судьба послала ему одно из самых неприятных испытаний, какие он только знал в своей жизни.

Однажды, когда лис охотился — надо сказать, не очень успешно — на берегу все еще полузамерзшей речки, неподалеку от него гналась за зайцем большая норка. Уже давно норка пробавлялась одними лягушками и рыбой, и теперь она жаждала вкусить свежей красной крови. Минуту назад она упустила добычу, неудачно прыгнув на зайца, пришла в страшную ярость и решила во что бы то ни стало поймать долгоногого пушистого зверя.

Какое-то время заяц, удирая от нее размашистыми, громадными прыжками, сохранял преимущество и не подпускал ее близко к себе. Но скоро он стал утомляться и прыгнул в сторону, намереваясь сделать изрядную петлю. Хитрая норка молниеносно разгадала замысел зайца, пошла наперерез и была уже близко от него. Увидев перед собой змееподобного черного врага, заяц обмер от ужаса и удивления, сердце его едва не остановилось. Повернув назад, он кинулся прямиком к реке, норка бежала за ним на расстоянии не больше десяти ярдов. Поглощенный мыслью о черной змее, которая преследовала его по пятам, заяц со страху и не заметил, как почти перед носом у него стремительно метнулся в сторону Рыжий Лис.

Обыкновенная лиса при обыкновенных обстоятельствах, увидя, как один зверь преследует другого, не стала бы ввязываться в историю и из осторожности отошла бы подальше, ибо хищные звери вступают в борьбу, как правило, только тогда, когда это необходимо. Но норку, как своего противника, Рыжий Лис не ставил ни во что, он презирал ее; помимо того, он сейчас очень спешил. Он охотился, а охота для него была отнюдь не забавой, а серьезнейшим делом. Юридические казусы в смысле прав на добычу его заботили мало. Притаившись в высоких стеблях жухлого бурого папоротника, он секунду подождал, пока заяц подбежит поближе. Затем последовало молниеносное точное движение — и длинноногий беглец схвачен прямо в воздухе, на середине своего широкого, отчаянно быстрого прыжка. Заяц пронзительно взвизгнул, лис тут же перекусил ему шею. Затем, вскинув свою столь легко доставшуюся добычу на загривок, лис повернул к дому; одураченного соперника он даже не удостоил взглядом.

Однако, проявив такое высокомерие, Рыжий Лис допустил ошибку. Большая черная норка была отнюдь не труслива, и ее острые маленькие глазки от ярости и обиды налились кровью. Конечно, думать о единоборстве с матерым и сильным лисом, ловкости и проворства которого боялась вся округа Рингваака, было со стороны норки слишком самонадеянно, но глазки у нее теперь горели, как рубины, а гнев лишил ее всякого благоразумия. Помедлив лишь долю мгновения, норка, словно змея, кинулась вслед за Рыжим Лисом и запустила свои зубы в его заднюю лапу.

От неожиданности Рыжий Лис выпустил из пасти ношу и с возмущением повернулся к нахальной зверюге. Однако молниеносным прыжком норка отпрянула от лиса и, припав к земле, была теперь от него уже на расстоянии восьми или десяти футов. Лис тоже прыгнул, тем не менее норку на месте уже не застал. Извиваясь всем телом, словно змея, прижимая к земле живот, она успела отползти еще футов на десять и с неусыпной злобой смотрела оттуда на лиса. Лис прыгал снова и снова и всякий раз без малейшего успеха: норка ускользала от него с прежней ловкостью. Наконец лис тоже прилег и вытянулся на земле, с острым любопытством разглядывая врага добрые полминуты. Затем, все хорошенько обдумав, он поднялся, взял в зубы мертвого зайца и вновь двинулся своей дорогой.

Лис не сделал и десяти шагов, как норка, подобно смертоносной черной тени, опять стремительно метнулась вслед за ним и, причиняя ужасную боль, впилась зубами в другую его заднюю лапу, чуть выше сгиба. Если бы лапы у Рыжего Лиса были не так мускулисты, норка, конечно, перегрызла бы ему сухожилия. Но лис на этот раз был уже начеку. Придерживая зайца на своем загривке, он резко обернулся назад — мертвый заяц метнул всеми четырьмя лапами, словно бы падая через голову лиса наземь. Черная негодяйка снова увернулась от челюстей лиса, отползла в сторону и, грозя новым нападением, смотрела на него горящими глазками.

Теперь Рыжий Лис чувствовал не только гнев: он стал опасаться, что дерзкая норка нанесет ему серьезное повреждение. Лапа от ее укусов саднила и болела. Лис погнался за норкой и упорно преследовал ее, однако враг оказался превосходным бегуном и неизменно ускользал и увертывался от лиса. Пробежав ярдов сто, лис увидел, что это бесполезно, и прекратил погоню. Он решительно повернул назад и кинулся к оставленному зайцу, который лежал, вытянув ноги, на закапанной кровью бурой земле. Держась футов на пять сзади лиса, норка тоже побежала вслед за ним.

Рыжий Лис был озадачен — подобного затруднения он не испытывал никогда в жизни. Поймать своего верткого противника он не мог. Тащить добычу в зубах и таким образом дать возможность норке наскакивать на него сзади лис тоже не мог. А бросить ношу наземь и удалиться без охотничьего трофея — это значило бы полностью признать свое поражение. Твердо поставив переднюю лапу на мертвого зайца, лис повернулся к норке, сверкнул своими сузившимися в щелки глазами и зарычал — сначала тихо, а потом все громче и громче. Это была угроза, и хотя лис еще сам не знал, чем именно он грозит, он чувствовал, что скоро пойдет на что-то решительное. Норка, ничуть не испугавшись, снова припала к земле, готовая ко всему, что бы ни случилось.

Наконец, напрягши свой изобретательный мозг, лис решил одолеть врага, заставив его подойти к себе поближе. В глазах его уже не горел гнев, хвост вяло опустился, вздыбленная шерсть на загривке улеглась; с робким униженным видом он отвернулся от лежавшего на земле зайца и трусцой побежал прочь. Гордая своей победой, норка тут же кинулась к зайцу и уже лизала его теплую кровь. Лис стремительно повернул назад и в одно мгновение ока снова был у своей брошенной добычи. Однако обмануть норку ему не удалось. Не утратив самообладания, она отскочила на десяток футов в сторону и, облизывая окровавленную морду, бдительно следила горящими глазками за каждым движением лиса. Рыжий Лис снова взял зайца в зубы, но что делать дальше, он по-прежнему не знал. Охваченный порывом ярости, он вдруг кинулся к норке, чтобы наконец поймать ее, поймать и покончить с нею.

Он гонялся за норкой в течение добрых пяти минут — бегал по берегу, среди камней и пней, заскакивал даже в чащобу, но ни разу погоня не уходила от валявшегося на земле зайца слишком далеко. Норка постоянно держалась от своего взбесившегося врага футов на десять-пятнадцать и совершенно не беспокоилась за исход состязания, так как знала, что в случае необходимости она всегда найдет себе убежище в реке — а река была рядом. Если норка выбьется из сил, она нырнет в воду или заберется под лед, а вслед за нею лис туда уж, конечно, не бросится. Чем кончилось бы дело, этого никто сказать не мог — оба противника не выказывали ни малейшего признака усталости и были готовы носиться по берегу сколько угодно, но тут неожиданно появился третий зверь. С шумом и треском из чащи вышел черный медведь; не утруждая себя извинениями ни перед Рыжим Лисом, ни перед норкой, он не медля принялся пожирать зайца: он разрывал его на мелкие куски и жевал с таким проворством, что сомневаться в его хорошем аппетите не было никаких оснований.

И лис и норка замерли на месте, оба они с возмущением глядели на незваного гостя. Рыжий Лис, придя к философскому выводу, что битва закончена и что сражаться больше не из-за чего, спокойно побежал прочь по кустарнику, раздумывая о том, где бы отыскать новую добычу. Время для него было слишком дорого, тратить его на бесцельные распри он не мог.

Но, как оказалось, черная норка придерживалась другого взгляда на вещи. Ей было жалко расстаться с зайцем, она считала, что вполне заслужила его; как хитро она его выследила и с каким упорством гналась за ним! Она непременно поймала бы его, если бы только не помешал дерзкий лис. А теперь ей уже никогда не видеть этого зайца, он бесследно исчез в огромной пасти медведя. Гнев и ярость норки против Рыжего Лиса разгорелись с новой силой, и сейчас она не думала ни о чем, кроме мести.

Она кралась за лисом на изрядном расстоянии, пока не убедилась, что лис явно забыл о ней. Тогда она снова кинулась на него сзади и, цапнув зубами за ногу, отскочила назад — на этот раз еще быстрее, чем прежде, ибо ее противник бежал теперь уже без ноши и становился гораздо опаснее. Удивлению Рыжего Лиса не было границ. Живо обернувшись, он прыгнул на норку, но, как лис и предчувствовал, прыжок оказался запоздалым. Его верткий, неумолимый враг, как и раньше, отпрянул в сторону и приник к земле; хвост у него судорожно подергивался, глазки метали огонь. Все это Рыжему Лису уже порядком надоело. Он сел на задние лапы и, размышляя, смотрел на норку. Ему хотелось охотиться, а не тратить время на драку. И, кроме того, в этот последний раз норка укусила его чересчур больно.

Теперь лис придумал-таки, как выйти из положения. Сделав вид, что он оробел и струсил, он встал и трусцой побежал прочь. При этом он сильно хромал, словно бы одна лапа у него была так повреждена, что уже почти не действовала; и он постоянно оглядывался назад, бросая на норку умоляющие взгляды. Преисполнившись мстительной гордыни, норка забыла об осторожности и подобралась ближе к лису, чтобы в удобный момент наброситься на него. А Рыжий Лис бежал все медленнее и медленнее, тяжело припадая на прокушенную лапу. Норка была от него сейчас уже совсем близко и считала, что время мщения наступило. Как раз в эту минуту, пробираясь сквозь густые, цепкие прутья кустарника и сухую осоку, Рыжий Лис споткнулся и упал. С быстротой молнии норка кинулась на него, стараясь схватить зубами горло.

Хромота и слабость лиса исчезли в один миг, и норке не пришлось даже коснуться его горла. Правда, она, запустила свои острые зубы лису в плечо, около лапы, причинила ему резкую боль, но в следующую секунду его длинные челюсти с хрустом сомкнулись в неумолимой хватке, стиснув тонкое тело норки поперек живота. Она корчилась и извивалась, как змея, и пыталась снова укусить лиса. Затем, когда длинные белые зубы лиса пронзили ей позвоночник, она судорожно вытянулась и сразу обвисла, словно мокрая тряпка. Рыжий Лис тряс и трепал ее минуты две, чтобы удостовериться, что она в самом деле сдохла, а не притворялась, потом закинул ее себе на загривок, как недавно закидывал зайца, и побежал к норе на перевале. Конечно, жесткое и жилистое мясо норки не шло ни в какое сравнение с зайчатиной, но его было довольно много, а подруга Рыжего Лиса в тот день даже и не думала привередничать.

Глава XI Царственный разбойник

Новая нора на перевале — почти простая расщелина в скале — была лишь временным убежищем. Но неподалеку от нее находилась довольно глубокая и очень сухая яма — в эту яму нелегко было проникнуть, а все подступы к ней оказались усыпаны мелким щебнем, на котором совсем не держался запах следов. Именно такое место и нужно было лисьему семейству, чтобы чувствовать себя в безопасности. Как только кончились сильные заморозки и молодая мать решила, что ей пора снова ходить на охоту, лисья пара, заняв эту сухую яму, вырыла там весьма удобную нору: дно ее уходило прямо под нависшую каменную глыбу. Весьма довольные собой, лис и лисица перетащили сюда своих глазастых, пушистых детенышей. Нора казалась такой надежной, что лисья пара даже не позаботилась замаскировать вход или скрыть около нее признаки своего пребывания. Скоро около ямы скопились разбросанные тут и там шкурки зайцев, сурков, белок, птичьи перья и хвосты ондатр, тогда как у старой норы на берегу речки подобного беспорядка лисья пара никогда не допускала.

В этих уединенных местах Рыжему Лису не приходилось опасаться, что кто-то нарушит покой его семейства: живых существ поблизости почти не было. Здесь, на обнаженных утесах горного кряжа, дул упорный ветер; порой он достигал силы урагана, однако в убежище лиса не чувствовалось ни малейшего дуновения, а на клочке ровной, твердой земли, примыкавшем к яме, лисята могли вволю играть и нежиться на солнышке. Откуда бы ни налетал ветер, с какой бы стороны ни хлестал косой дождь, в уютной норе всегда было покойно и сухо. Нередко лис забирался на вершину голого утеса, нависшего над норой с севера, ложился там и, щуря глаза и приоткрыв пасть, смотрел на зеленые, коричневые, лиловые и голубые краски мира, который, уходя далеко вниз, к знакомым долинам, простирался вокруг него. Он видел, как внизу, по ту и другую сторону горного хребта, выезжали на работу фермеры, как, без конца повторяя один и тот же путь, на пашне волочили плуги терпеливые лошади. А там, на западе, виднелись крутые вершины Рингваака с еловыми лесами по отрогам, где гнездились вороны. Когда-нибудь, думал лис, он доберется до этих вершин и обследует их, хотя бы из чистого любопытства.

Как ни пустынны были места вокруг норы, все же жила там по соседству одна пара, на которую Рыжий Лис и его подруга смотрели с явным неодобрением и не без чувства беспокойства. В ущелье, неподалеку от самого хребта, в сторону Рингваака, на совершенно неприступной скале громоздилось гнездо белоголового орла. Это была большая куча палок и сучьев, напоминающая небрежно сложенный воз хвороста; гнездо будто упало на эту голую скалу с неба, но на самом деле оно так цепко держалось за каждый выступ, за каждую трещину в камне, что ни сорвать со скалы, ни поколебать его не могла никакая буря. Посредине этой беспорядочной кучи сучьев, в углублении, на клочьях сухой травы, перемешанной с перьями и шерстью, барахтались два чудовищно неуклюжих полуголых птенца — у них были свирепые глаза, а сквозь красноватую кожу уже пробивались жесткие черные ростки перьев. Вокруг гнезда и ниже его на скале были разбросаны кости зайцев, ягнят, норок, сурков, птичьи лапы с когтями, птичьи клювы, перья и копыта мелких животных — эта отвратительная свалка свидетельствовала как о прожорливости птенцов, так и о ловчей удали их ширококрылых хищных родителей.

Из орлиной родительской пары более крупной была мать: район ее полетов простирался до вершины Рингваака и даже дальше — к цепочке синих озер за Рингвааком. Орел же летал в другую сторону: к окрестностям фермерских поселений и в долину Оттэнунзис.

Каждое утро, едва только всходило солнце, его могучие крылья распластывались над самым гребнем кряжа и затем с шумом рассекали воздух над жилищем Рыжего Лиса. Дождавшись, пока двигавшаяся по камням ужасная тень птицы исчезнет и жесткий шорох крыльев затихнет, лисята, исполняя наставления отца и матери, живо скрывались в норе.

В сухую ясную погоду Рыжий Лис имел обыкновение, возвращаясь с ночной охоты, подниматься на свой наблюдательный пункт на верхушке утеса, прикрывающего нору, растягивался там, положив морду на лапы, и смотрел, как величественная заря заливает своим ясным светом небо и землю. Иногда он притаскивал сюда и свои охотничьи трофеи, если это было что-нибудь особо достойное, например ласка или сурок, утка или заяц. Здесь, в уединении, без всяких помех со стороны хлопотливой подруги и неугомонных, пискливых малышей, он и съедал свою добычу. Он лежал в таинственном полумраке рассвета, ожидая, когда к его векам прикоснутся золотые пальцы зари и поток янтарных и розовых лучей хлынет на голую вершину утеса. С неослабевающим интересом следил он за тем, как орлица, сложив крылья, падала с громадной высоты в окутанную туманом долину, а затем, медленно взмывая вверх и выглядывая добычу, летела над склонами Рингваака, спиралями поднимаясь все выше и выше, пока совсем не терялась в небесной голубизне. Лис смотрел, как решительным движением отрывался от своей скалы орел, круто набирал высоту, а потом, ныряя вниз, проносился над лисьим жилищем и, величественно взмахнув крыльями, поворачивал к фермерским поселениям. Через некоторое время Рыжий Лис уже видел, как орлиная пара, появляясь порой с самой неожиданной стороны, возвращается к своему гнезду; в лапах у них была то крупная озерная форель, отнятая у какого-нибудь прилежного пернатого рыболова, то утка, к беде своей зазевавшаяся в камышах, то белый длинноногий ягненок, похищенный прямо с пастбища. С острым любопытством и не без доли восхищения лис следил, как огромные птицы, балансируя крыльями, садились на край гнезда и своими могучими клювами и когтями разрывали жертву на окровавленные куски. Лис дивился ненасытному аппетиту двух уродливых, безобразных птенцов и поздравлял себя с тем, что четверо его шаловливых малышей были куда миловиднее и куда менее прожорливы.

Однажды на рассвете, когда небо было еще подернуто сероватой мглистой дымкой, лис взобрался на свой утес, держа в зубах жирного сурка. Есть ему в ту минуту не хотелось. Бросив тяжелую ношу наземь, он лег отдохнуть и полюбоваться встающим над горами солнцем. Когда оно поднялось уже довольно высоко, орлица-мать вылетела из своего гнезда и удалилась по направлению к Рингвааку. Орел же парил высоко в небе, кружась над перевалом, и Рыжий Лис, поглощенный слежкой за дикобразом, который далеко внизу раскачивался, взобравшись на дерево, не обращал на орла ни малейшего внимания.

Вдруг прямо над головой лис услышал резкие, свистящие взмахи мощных крыльев и с удивлением взглянул вверх. Еще мгновение — и над ним что-то пронеслось, словно вихрь, а огромные крылья едва не ударили его по носу. Мертвый сурок, валявшийся футах в трех от лиса, был мгновенно схвачен крючковатыми когтями и поднят в воздух. Яростно зарычав, лис вскочил на ноги, но орел был уже далеко — сжимая добычу в лапах и царственно взмахивая крыльями, он уже приближался к своему гнезду.

Этот дерзкий грабительский налет породил в сердце Рыжего Лиса бешеное желание мести. Он пробрался в ущелье, где находилось орлиное гнездо, и бродил там не один час, выискивая путь, по которому можно было бы влезть на ненавистную скалу. Однако она оказалась совершенно неприступной, и орлы наблюдали за всеми попытками лиса с презрительным спокойствием. Тогда лис вскарабкался на огромный камень, находившийся на одном уровне с жилищем орлов, и заглянул оттуда прямо в их гнездо. Тем не менее орлы были недостижимы, их нельзя было даже вспугнуть, поэтому, решив отомстить при удобном случае позднее, лис возвратился на свой утес. Но он и не думал скрывать, что объявил орлу войну — когда тот летел низко над утесом, лис вскакивал и с вызовом рычал на него. Гигантская птица, словно бы внимая этому вызову, спускалась еще ниже, но, сообразив, чем грозят длинные челюсти и белые клыки, которые Рыжий Лис показывал с такой готовностью, не хотел к нему подлетать чересчур близко.

Беда стряслась несколько дней спустя. Рыжий Лис был на охоте в долине. Лисята играли близ норы; завидев среди камней приближавшуюся к ним мать, они забыли о всякой осторожности и с детской резвостью кинулись навстречу лисице. Когда лисята были уже на середине ровной, усыпанной щебнем площадки, внезапно над ними мелькнула тень. Малыши мгновенно бросились врассыпную, на площадке остался лишь один лисенок: он прижался к камню и с недоумением поднял мордочку вверх. Затем послышался ужасный шум и свист, с неба обрушились огромные хлопающие крылья и растопыренные когти, лисенок в ужасе взвизгнул. Прежде чем лисица сильным прыжком достигла площадки, лисенок был уже в воздухе — орел тащил его на обед своим прожорливым птенцам.

Узнав обо всем этом, Рыжий Лис был в такой ярости, какой его философический дух не знал никогда раньше. Он снова пробрался в ущелье, где гнездилась орлиная пара, но не смог ничего предпринять и на этот раз, а затем несколько дней, пренебрегая даже охотой, раздумывал, каким бы способом напасть на врага. Он упорно выслеживал, куда летает и где бросается на добычу орел, ему хотелось застать орла на земле. Но гигантская птица летала на такие расстояния, что все попытки лиса в данном случае были бессмысленны. Где бы ни залег лис, поджидая орла, тот улетал в другое место и в другом месте опускался на землю, поражая жертву. Обладая удивительной дальнозоркостью, царственный разбойник без труда избегал встречи со своим преследователем, а Рыжий Лис нередко оказывался в поле его зрения, даже не подозревая этого.

Случай отомстить орлу выпал в тот день, когда лис не помышлял ни об орле, ни о мести. Дело было к вечеру, Рыжий Лис уже с полчаса лежал в засаде, выжидая, когда выйдет из своего укрытия осторожный старый сурок. Терпеливо дожидаясь решительной минуты, лис вдруг увидел, что неподалеку от него по открытой поляне медленно ползет большущая черная змея. Лис колебался, не зная что делать: то ли напасть на змею, то ли по-прежнему лежать и стеречь сурка. И в то же мгновение в воздухе послышался свистящий звук громадных крыльев, столь знакомый лису. Звук этот услышала и змея — она метнулась к ближайшему дереву, молодой березке с еле распустившимися листьями. Едва змея достигла этой березки, как орел, подобно крылатой молнии, уже прянул с небес, ударил и стиснул змею в своих лапах, схватив ее на фут ниже головы.

Орел вцепился в змею вполне удачно и крепко, но когда он начал подниматься со своей добычей вверх, крылья его вдруг оказались бессильными. Случилось так, что в момент нападения змея успела обвить хвостом тонкий ствол березки, сделав на нем два кольца, и орел, несмотря на все старания, никак не мог оторвать ее от дерева. Он с бешенством принялся клевать обвившиеся вокруг ствола змеиные кольца, потом, готовый уже примириться с возможностью унести хотя бы часть добычи, стал бить клювом змею в голову.

Минута, которой так долго ждал и о которой так мечтал Рыжий Лис, наступила. Его низкий, прямой прыжок из засады был быстр и точен, как выстрел меткого стрелка; вот уже он запустил свои зубы в верхнюю часть орлиной лапы. Как все лисицы, он делал резкий укус и тут же разжимал челюсти; огромная птица, издав от боли и неожиданности громкий крик, обернулась к лису и яростно обрушила на него свои крылья и клюв. Сильным ударом крыльев орел враз опрокинул лиса наземь; желая уклониться от дальнейшей битвы, он выпустил из когтей змею и попытался взлететь. Но в это мгновение лис снова бросился на него, стараясь добраться до шеи, и действовал с таким бешеным напором, что это парализовало сопротивление птицы. Лис приник к орлу теперь столь близко, что крылья его уже были не страшны, но ужасный клюв и твердые, словно сталь, когти птицы оставляли на великолепной рыжей шкуре лиса глубокие отметины, тотчас же покрывавшиеся алой кровью.

Для большинства лисиц гордый царь пернатых оказался бы неодолимым противником, но Рыжий Лис, с его силой и умом, уверенно клонил шансы на победу в свою пользу. Через несколько секунд он довел бы орла до изнеможения и задушил его, схватив за горло вопреки всем ударам клюва и когтей. Но в это критическое мгновение на помощь птице подоспел союзник, неожиданный с любой точки зрения. Смертельно раненная змея все билась и извивалась на месте, стараясь ускользнуть прочь и найти себе спокойное убежище.

В пылу схватки Рыжий Лис нечаянно наступил на нее, и та, в слепоте своей, мгновенно обвила задние лапы лиса. Лис сердито обернулся назад, вцепившись зубами в трепещущее тело змеи. Пока он боролся с ней, стараясь освободить лапы, орел собрался с силами и, напрягшись, поднялся, хоть и не без труда, в воздух. Вымазанный в песке и глине, окровавленный и чудовищно униженный, он полетел над лесом, направляясь к своему гнезду, а Рыжий Лис, весьма довольный собой, несмотря на неполноту победы, принялся подкрепляться свежим мясом змеи. Теперь он был твердо уверен, что дерзкий орел, завидев Рыжего Лиса или кого-нибудь из его семейства, будет уже за милю поворачивать в сторону.

Глава XII Вторжение с воздуха

И в самом деле, после такого унизительного наказания белоголовый орел уже никогда не появлялся над уединенным утесом Рыжего Лиса, а каждый раз, прежде чем пересечь хребет, не меньше полумили летел вдоль своего ущелья. Лисята сисчезновением единственной опасности, которая угрожала им на перевале, пользовались большой свободой и вволю играли в своих огражденных скалами владениях. Теперь, когда после дружной рингваакской весны наступало лето, лисята росли очень быстро, прямо на глазах. Скоро пришел и июнь, леса и долины, расстилавшиеся внизу, напоминали в те дни зеленое колыхающееся море; у линии горизонта это зеленое море казалось темно-лиловым. Лисята уже не требовали особых забот и, обучаясь охотничьему искусству под бдительным присмотром матери, достигли поразительных успехов. Это были весьма отчаянные, милые малыши — они всюду совали свой нос и постоянно рвались на свободу из-под надзора гордящейся ими матери. Они трепетали лишь перед одним существом на свете — перед Рыжим Лисом, а тот, пока им не угрожала какая-нибудь опасность, едва замечал их существование.

Но однажды, в середине июня, над ними нависла такая угроза, перед которой сила и искусство лиса оказались беспомощны. Все произошло часов в одиннадцать утра. Стоял знойный сияющий день, ветра совершенно не было, жаркий воздух над горным кряжем был напоен запахами трав и цветов. Луга, леса и сады, пихтовые заросли, поля гречихи и клевера — все дремало в лучах щедрого солнца и словно бы от избытка благодарности струило свои ароматы к небу. В тени, около норы, лежала лисица-мать, вокруг нее расползлись разомлевшие от зноя лисята; сам Рыжий Лис, спустившись со своего наблюдательного пункта фута на два, прилег за отбрасывающим слабую тень камнем и старался впитать в себя всю прохладу, какая только была по эту сторону Рингваака.

Примерно в тот же час внизу, в долине, в саду у Джэйба Смита началось давно ожидаемое волнение среди пчел. У Джэйба было три улья, три старомодных ящика, выкрашенные каждый по-своему: один белой краской, другой голубой, третий желтой — Джэйб это сделал для того, чтобы пчелы из каждого улья узнавали свое жилище и не залетали в чужое. Теперь с прилетных досок голубого и белого улья тонкими гирляндами свисали пчелы — их заставил выбраться наружу жар, а у летков двойной цепочкой сидели сторожевые пчелы — подогнув головы, они быстро вращали крылышками и старались охладить свои драгоценные соты в ульях. Сплошной струей, бьющей по наклонной вверх, из летков вылетали прилежные рабочие пчелы, направляясь за очередной взяткой меда и цветочной пыльцы.

Но из желтого улья не летело в поле ни одной пчелы. Почти вся семья, за исключением тех пчел, которые кормили детву или были заняты чисткой и вентиляцией сот, высыпала на прилетную доску, покрыв ее сплошной темной массой. Громадная коническая гроздь крепко вцепившихся друг в друга пчел ниспадала с края доски. Желтый улей начинал роиться. Жившая в нем пчелиная семья сильно размножилась и уже чувствовала, что ей тесно. А улей был полон еще и детвы, которая должна была вот-вот вылупиться из сот и приняться за работу. Пришло время, когда пчелам из желтого улья надо было улетать. Надо было освободить в нем место для нарождающегося поколения и основать новое семейство, перенеся туда привычные традиции порядка и прилежного труда. Пчелы в желтом улье прекратили всякую работу, за исключением самой необходимой, и нетерпеливо ждали отлета. С нетерпением ждал этого и Джэйб Смит, издали наблюдая за роем. Он рассчитывал, что этот прекрасный рой образует новую семью и тем увеличит количество его ульев. Джэйб уже заготовил для будущей семьи этот улей — снаружи он выкрасил его чудесной розовой краской, а внутри промыл водой, в которую был подмешан мед.

Но вот в желтом улье раздалось басовитое жужжание, и среди пчел, копошившихся на прилетной доске, словно пробежал электрический ток. Где-то внутри, между рам с сотами, послышался тонкий сердитый писк — это пчелы-охранники почтительно, но твердо старались удержать матку, которая разыскивала свою юную, еще укрытую в восковой ячейке соперницу, собираясь умертвить ее жалом. Отвлеченная охранниками от исполнения этого милого замысла, матка кинулась к летку, выскочила из улья и, растолкав свою толпящуюся паству, взлетела в воздух. В одну секунду, словно пена на воде под дуновением сильного ветра, черные клубы пчел поднялись вверх. Над бобовыми грядками и кустами смородины, заслоняя свет, вихрем вились и бешено гудели пчелы — в середине роя летела длиннотелая, стройная, темная по окраске матка.

Скоро рой разметался вширь, сделавшись почти прозрачным, как облако, но он сохранил какое-то таинственное внутреннее сцепление и отнюдь не утратил своей формы, напоминая теперь некую астральную туманность, которая вот-вот должна была сгуститься в небесное тело. Непрерывно вращаясь вокруг своего центра, рой медленно пролетел над садом, пересек голубое цветущее поле льна и навис над раскидистой яблоней. Следя с почтительного расстояния за полетом роя, Джэйб Смит был очень доволен: невысокая яблоня давала возможность легко заманить пчел в новый улей.

Да, рой явно облюбовал именно эту яблоню. Пчелы уже садились на довольно толстую ветку близ ее основания. Темная шапка пчел, опустившихся на ветку, все росла и росла, а кружившийся над яблоней рой заметно редел. Скоро темная шапка приняла уже форму и размеры колодезной бадьи. Жужжащая, вращающаяся туманность наконец спустилась и образовала новое тело, повисшее в зеленой тени дерева.

Увидев, что рой опустился, Джэйб Смит побежал через поле, держа на плече приготовленный улей, лесенку и моток веревки. Аккуратно приставив лесенку к стволу яблони, он взобрался на дерево и крепко привязал к нему улей, как раз над той веткою, где сидел рой. Все движения Джэйба были плавны, неторопливы, тверды и в то же время доверчивы — именно такие движения вызывали у пчел и понимание и ответную доверчивость. Укрепив улей так, как ему хотелось, Джэйб сошел наземь — он был уверен, что пчелы увидят, насколько удобно и красиво их новое жилище. Несколько пчел, пытливо жужжа, летали у Джейба над самой головой. Они садились ему на голые руки, на лицо, но ни одна и не пыталась его ужалить. Для пчел угрюмый охотник был персона грата^[10].

В девяти случаях из десяти справедливые расчеты Джэйба Смита оправдывались. Обнаружив прохладное и темное, пахнущее медом убежище, пчелы скоро должны были покинуть дерево и войти в улей. Затем, чтобы пчелам было покойнее, Джэйб накроет улей полотнищем и оставит его на месте до вечера. Когда же опустятся сумерки, он развяжет веревку, осторожно снимет улей с яблони, укрепит его на подставке — квадратной, гладко обструганной плахе с шипами по краям — и отнесет на место, поставив рядом с другими своими ульями; там новая семья начнет добывать мед и мирно размножаться.

Но оказалось, что у роя, севшего на яблоню, были совсем другие, притом весьма твердые планы. Каждый пчеловод время от времени сталкивается с такой упрямой семьей, которая жаждет разведать и освоить новые места и полна решимости сбросить с себя древнее иго — господство человека. Правда, несколько пчел из этого роя заползли в приготовленный улей и убедились, что он душист и уютен. Но тем не менее рой вдруг поднялся с яблони и взлетел, снова начав жужжать и кружиться вокруг собственного центра. Облокотившись об изгородь, с горьким чувством разочарования смотрел на него Джэйб — он знал, что здесь он бессилен. Рой темным облачком поднимался все выше и выше, улетая в леса, к отрогам гор. Скоро Джэйб потерял его из виду и с сожалением должен был приняться за свою обычную работу. Он прекрасно понимал, что гнаться за роем, который летел так высоко, — дело совершенно безнадежное, нет сомнения, что эта пчелиная семья день или два назад уже выслала своих разведчиков и выбрала себе новое место, собираясь поселиться где-нибудь в дикой глуши.

День был, как уже сказано, совершенно безветренный и ясный, ничто не предвещало ни дождя, ни грозы — пчелы могли пуститься в свое долгое странствие без всякого страха. Скоро Рыжий Лис, оглядывая с утеса местность, заметил, что со стороны темневших лесов к горам медленно приближается странное облачко. Лис знал, что это пчелиный рой; не раз, укрывшись в безопасном месте, с любопытством наблюдал он, как роятся на пасеке пчелы. И сейчас, при виде этого летящего роя, у него не появилось никаких дурных предчувствий. Никогда пчелы не залетали так высоко в горы, и лис не сомневался, что рой будет искать какое-нибудь дерево с дуплом или удобную расщелину не на перевале, а где-то гораздо ниже. Если бы лису было известно, что несколько дней назад одиночные пчелы уже летали над перевалом и тщательно обследовали его, то он, наверное, почувствовал бы теперь некую тревогу и не смотрел бы на темное облачко с таким добродушием. А если бы лис знал, что эти пронырливые одиночные пчелы побывали даже в его норе и нашли, что она восхитительна, что в ней великолепно можно укрыться и от сырости, и от мороза, и от врагов, — если бы лис только знал это, то, конечно, от его философского спокойствия не осталось бы и следа.

Кружившееся, как вихрь, облачко все приближалось, оно словно бы увеличивалось в объеме и делалось темнее и темнее — вот уже его жужжание резко отдалось в ушах лиса. Пока лис сообразил, насколько стремителен был полет пчел, над его головой уже вились разведчики. Лис решил, что они сейчас же пролетят над перевалом и скроются в противоположной стороне. Секунду или две он, замерев, прижимался к утесу и не двигался. Затем он почувствовал острую боль в ухе — пчелы уже пускали в ход жало. Лис понимал, что затевать военные действия бессмысленно, и, мотая головой, бросился бежать со своего утеса вниз, чтобы укрыться в норе.

Яма, через которую приходилось лезть в нору, уже кишела пчелами; поэтому лисица-мать и лисята, сидевшие снаружи, тоже почувствовали, что положение опасно и что пора скрываться. Однако лисята, побежав к норе вслед за матерью, не устояли перед соблазном и начали наскакивать на нахальных мух, которые гудели у них над ухом. Пчелы, разумеется, принялись их беспощадно жалить, и, устремясь под землю, лисята трусливо поджали свои изящные пушистые хвосты и подняли неимоверный визг.

Забравшись в нору, семейство спряталось за спиной Рыжего Лиса и с опаской ожидало, что произойдет дальше. Ждать пришлось очень недолго. Вход в нору потемнел, и Рыжий Лис увидел, что в его убежище потоком врываются пчелы. Вот одна пчела уже ползет у него по шкуре. А вот несколько пчел одновременно уже жалят его в бока и загривок. Вновь подняли неимоверный визг лисята. Тревожно тявкнув и дав таким образом знак подруге следовать вместе с детенышами за собой, Рыжий Лис стрелой выскочил из норы — к тому времени все его тело усеяли пчелы. Лис, однако, сообразил, что драться с ними не стоит, а поскольку почти все пчелы летели с запасом меда и были настроены мирно, то в лиса вонзилось всего-навсего два-три жала.

По пятам за лисом бежали лисята, и ему пришлось даже умерить свой бег, чтобы они не отстали. Вереницу детенышей замыкала мать — она была теперь черным-черна и уже мало походила на лисицу, пчелы буквально облепили ее. Глядя на лиса, она тоже поняла, что в драку с пчелами лучше не ввязываться, тем более, что облепившие ее пчелы были настроены весьма добродушно и жалили лисицу только изредка — пчелы просто сели на нее, как могли бы сесть на ветку какой-нибудь пихты. Совсем по-другому вели себя лисята. В инстинктивном порыве ярости они оборачивались и на бегу хватали пчел зубами, визжа от боли и удивления, но все же отнюдь не трусили.

Когда лисья семья немного удалилась от норы, пчелы, сидевшие на шкуре Рыжего Лиса, вдруг поднялись и полетели назад, туда, где жужжал вокруг своей матки весь рой. Но те пчелы, которые преследовали лисят, и не думали отставать: сильно разозлясь, они хотели сражаться уже до конца. К счастью для малышей, Рыжий Лис мгновенно оценил положение. Мчась среди каменьев и скал, он повел свое несчастное семейство к такому месту, где были заросли можжевельника. Нырнув в эти кусты и выскочив на противоположной стороне зарослей, лисья семья почти что очистила свои шубки от пчел, лишь редкая из них убереглась от жестких, упругих можжевеловых веток. Много пчел были попросту убиты или покалечены, а остальные, поднявшись в воздух, еще минуты две гудели над можжевеловой рощицей.

Выбравшись из можжевельника, Рыжий Лис скоро разыскал кусты дикой смородины и еще несколько подобных чащоб с жесткими ветками — пройдя сквозь эти заграждения, семейство сбило со своих шкур всех пчел до единой. Кружа по кустарникам, Рыжий Лис все-таки держался определенного направления и норовил выйти на лужайку близ ручья, где ему хотелось половить мышей. Берег ручья на лужайке, куда скоро выбралась лисья семья, был совершенно голым и илистым. Лис показал малышам, что им надо делать, и лисята принялись зарываться в ил и кататься в нем, пока холодная, целительная вязкая масса не покрыла все их тело и не проникла в шерсть до самых корней. Скоро влажный ил оказал свое действие — он вытянул у изжаленных лисят весь пчелиный яд, и им стало легче. Затем лисята не один час валялись в густой траве, чтобы очиститься от грязи и обсохнуть. После этого наступило время обеденной трапезы: к услугам лисьего семейства на лужайке было множество мышей, а изловить мышку ровно ничего не стоило. Рядом с лужайкой, чуть выше по склону холма, в песчаной и сухой почве, Рыжий Лис отыскал старую нору сурка — в ней он и решил обосноваться на время, пока не найдется какое-либо другое, более удобное жилище.

Глава XIII Желтая жажда

Старая нора сурка — а это был тот самый сурок, которого Рыжий Лис задушил еще в самом начале лета, — старая нора, когда ее немного расширили, прекрасно служила семейству вплоть до осени. Рыжий Лис, не желая, чтобы его постоянно тормошили непоседливые лисята, собственно и не жил в норе — он предпочитал уединяться поблизости, под большой елью или пихтой, где был такой душистый, весь пропитанный запахом хвои воздух. По мере того как лисята росли и делались независимее, матери становилось труднее и труднее управляться с ними и удерживать их от драк, которые они постоянно затевали. Громкая слава их отца спасала малышей от многих напастей, обычно угрожающих лисьему потомству, и после гибели братца, похищенного орлом, лисята уже не несли больше потерь. Никогда ни во что не вмешиваясь, никогда не поучая и не наказывая лисят, словно не замечая их существования, Рыжий Лис бдительно следил, чтобы им никто не причинял зла. Если бы лису пришел в голову вопрос, почему он так заботится о своем потомстве, лис сам затруднился бы на него ответить. Он решил бы, возможно, что он делает это ради своей изящной рыжей подруги, но на самом деле нет сомнения, что им руководил глубокий инстинкт отцовства.

По вечерам и даже в лунные светлые ночи лисята привыкли теперь убегать из норы и уже самостоятельно, без присмотра, учились выслеживать добычу; Рыжий Лис, скрывая это от малышей, нередко выбирал для своей охоты такое место, чтобы быть неподалеку от них. События не раз убеждали его, что, следя за лисятами, он поступал мудро.

Однажды, когда лис лежал, затаясь в высокой траве, и подкарауливал зайца, который, по всем соображениям, должен был тут появиться, он увидел большущего енота — тот бежал, осторожно переставляя лапы и пытливо вглядываясь крупными темными глазами в каждое подозрительное место. Хотя Рыжий Лис считал свое укрытие вполне надежным, енот заметил лиса в одно мгновение: выражение его странных быстрых глаз вдруг изменилось, зрачки сразу сузились. Однако енот сделал вид, что ничего не произошло, и побежал дальше, а Рыжий Лис, чувствуя, что его видят, даже не шевельнулся. Лис и енот — это была матерая самка — относились друг к другу с большим почтением, они знали, что тот и другой умеют доблестно постоять за себя. Ссориться и заводить свары сейчас не проявляла ни малейшего желания ни та, ни другая сторона. Если бы Рыжему Лису все же пришлось драться, он наверняка бы победил, хотя противник, конечно, оставил бы у него на боках немало памятных шрамов; чтобы одолеть столь грозную самку енота, лису надо было бы приложить все проворство, всю хитрость и силу.

Вслед за матерью, отстав от нее шагов на десять, бежали три маленьких енота. Догоняя мать, они не заметили лиса, а тот, в свою очередь, не обращал на них особого внимания. Он даже не позволил себе задуматься, как вкусен был бы один из этих младенцев, если бы его поймать и съесть. Уголком глаза лис глянул в сторону и убедился, что мать вернулась назад и выжидательно смотрит на детенышей, желая знать, будет ли лис придерживаться того молчаливого соглашения о мире, которое между ними установилось.

Едва только исчезли трое маленьких енотов с их матерью, как на той же дорожке появился еще один юный енот — глазки на его голой рожице странно поблескивали, хвост был круто загнут кверху. Енот этот никуда не спешил и, по-видимому, совсем не беспокоился, далеко ли ушло от него семейство. Он праздно глядел по сторонам, наступал на трещавшие ветки и явно не боялся никаких опасностей, которые таятся в лесной глуши. То ли он был сегодня особо шаловливо настроен, то ли чересчур полагался на мать, считая, что она защитит его даже издали, но вел он себя очень легкомысленно, словно забыв о той неусыпной бдительности, которая так помогает выжить зверенышу в лесу. Глядя на столь беззаботное поведение енота, лис наморщил свой черный нос, но приставать к юному путешественнику даже не подумал.

Легкомысленный енот уже скрылся из виду, но тут Рыжий Лис увидел другого зверька: по следам енота крался не кто иной, как его собственный лисенок. Это был самый крупный, самый развитый и смелый лисенок из всего помета, в будущем обещавший стать соперником отцу по величине и силе. Но отцовского ума ему по наследству не досталось, иначе он не вздумал бы красться по следам целого семейства енотов. Видя столь безрассудную опрометчивость своего малыша, Рыжий Лис был в отчаянии. Он уже представил себе, как через минуту ему придется вступить в кровавую и бессмысленную борьбу с самкой енота, а может быть, и с самим главой семейства. Этого нельзя было допускать. Выскочив из своего укрытия, он преградил дорогу лисенку и осуждающе посмотрел на него. И поза, и взгляд, а также глухое рычание лиса совершенно ясно сказали малышу все, что ему требовалось усвоить. Лисенок с недовольным видом отступил назад, повернулся и рысцой побежал к семейной норе, вероятно, считая, что у отца были свои причины для вмешательства в дела сына. Рыжий Лис дождался, пока лисенок исчез, и глянул в ту сторону, куда удалились еноты; он успел заметить, что за ним только что подсматривала самка енота — она возвращалась на дорожку полюбопытствовать, что происходит с ее отставшим чадом.

Несколько дней спустя другой не в меру прыткий и честолюбивый лисенок, выйдя перед заходом солнца в лес, ввязался в историю, которая чуть не стоила ему жизни. На небольшой травянистой поляне, круто сбегающей вниз по склону, куда сквозь верхушки деревьев щедро били золотисто-красные лучи вечернего солнца, рядом с крупным валуном, белевшим с краю поляны, лисенок отыскал нору сурка. Гордясь находкой и рассчитывая на богатую поживу, лисенок, как кошка, припал к земле и стал ждать, когда обитатель норы выйдет наружу. Минут через пять он и в самом деле вышел — сердитый, голодный сурок, собравшийся поискать на ужин свою вегетарианскую пищу — сладкую траву и коренья. В тот миг, когда он выбирался из норы, глупый лисенок прыгнул на него, надеясь на легкую и быструю победу. Но сурок отнюдь не испугался. Приземистый, обросший бурой шерстью, вялый и жирный с виду, он весь состоял из мускулов и был чрезвычайно силен. Его длинные острые зубы грызуна, граненые, как резцы, представляли собой могучее оружие, а его маленькое сердце не знало страха. Издав злобный, свистящий писк, он повернулся к противнику и всадил ему в шею зубы.

Лисенок был изумлен, но, взвизгнув от непривычной боли, все же не разжал челюстей. Он оказался далеко не трусом и все норовил покрепче ухватить сурка за более уязвимое место. Он вновь и вновь впивался зубами в противника, свирепо кусая его, а упрямый сурок, подобно бульдогу, держал лисенка мертвой хваткой и настойчиво грыз ему шею. Минуты три или четыре сурок и лисенок вели этот упорный бой, приминая залитую солнцем траву у норы, — лишенный опыта подросток от напряжения быстро устал, в то время как сурок, будучи искусным бойцом, не терял бодрости и, мерно дыша, все ждал случая, чтобы покончить с лисенком. Еще минуты две — и обессиленный лисенок оказался бы целиком в его власти. Но именно в это решающее мгновение единоборства, когда победа сурка была так близка, он разжал челюсти, отчаянным усилием отпихнул лисенка и стремглав бросился в нору.

Наблюдательный, сметливый глаз старого бойца углядел, что по краю полянки быстро, хотя и соблюдая всяческую предосторожность, бежит на спасение своего отпрыска Рыжий Лис. Рыжий Лис великолепно знал, сколь упорен и храбр в бою сурок, и нельзя сказать, чтобы он остался недоволен успехами сына. Он заботливо зализал ему рану и улегся около норы, твердо решив дождаться, когда сурок вновь выйдет наружу. Лису очень хотелось отомстить за нанесенную малышу рану и в то же время поужинать жирным мясом врага. Но лис ждал напрасно. Сурок оказался слишком опытным и изобретательным зверем. Футах в восьми-десяти от входа в нору, за густыми кустами осоки, которой обросло гнилое рухнувшее дерево, у сурка был вырыт другой вход в его жилище. Здесь-то, высунув из-под земли самый кончик носа, он и укрывался, терпеливо следя за Рыжим Лисом. Добрых полчаса сторожил Рыжий Лис у первого входа в нору, тогда как сурок подглядывал за лисом из второго. Сиявший багровыми красками закат уже угас, землю обволакивали синеватые росистые сумерки. Рыжий Лис, утомись от безделья, побежал прочь в поисках менее унылого и однообразного занятия. Сурок посидел еще минут двадцать в своем укрытии, затем смело вышел наружу и отправился по своим делам — добывать на ужин безобидные травы и листья.

Когда лето перевалило уже за половину, всю землю Рингваака охватила необычайно жестокая, ужасающая засуха. Целыми неделями не выпадало ни капли дождя, неумолимое солнце высушило на земле последнюю влагу. Ручьи пересохли, колодцы в поселках оскудели и замутились, лесные пруды чудовищно обмелели, обнажив кучи жестких поникших водорослей и широкие полосы ила, на котором оседала грязная пена. В этот-то ил, пока он не совсем высох и не затвердел, с отвращением зарывались всякие водяные насекомые, головастики и раки. Их мудрому примеру следовали и лягушки, но далеко не все — наиболее предприимчивые и нетерпеливые из них пускались в далекие путешествия, надеясь еще найти водоемы, которые не уничтожила сушь. Нивы в долине, только вчера зеленевшие хлебами, теперь приобрели болезненный желтовато-серый цвет. Клены, тополя и березы на склонах холмов и гор оделись в осенние краски задолго до положенного срока — однако листва их отнюдь не блистала осенним великолепием, а была тускла и безжизненна. Лишь громадные бальзамовые тополя, вязы и ветлы, росшие вдоль цепочки озер далеко в долине, вытягивали своими корнями влагу глубоко из земли и зеленели, бросая вызов дышавшему зноем небу.

Вместе с мучениями, которые испытывала природа, жестоко страдали все животные и птицы. Удушливая, мертвящая атмосфера до крайности напрягала им нервы. Их постоянно беспокоило смутное ощущение какой-то беды, идущей неведомо откуда. Они утратили интерес к обычным делам и занятиям. Они стали раздражительны, обидчивы, злы. Теперь уже не было того, чтобы каждый знал свое дело и не вмешивался в дела других, — нет, все старались заявить о себе, защитить и утвердить свои права, в результате среди зверей возникали частые и по существу беспричинные драки. Там, где недавно царили благоразумная терпимость и взаимное уважение прав, теперь разыгрывались кровавые битвы и потасовки. У многих животных это постоянное нервное напряжение выливалось в конце концов в некий вид сумасшедствия; они в ярости бросались на первого встречного, нападая часто на такого противника, одолеть которого у них не было ни малейшего шанса. Например, красноглазая норка, встретив медведя, угрюмо бредущего в поисках какой-нибудь бочаги в ручье, где можно было бы хоть немного смочить шкуру, вдруг в припадке безумной ярости впивается косолапому зубами в нос. Взбесившийся зверек висит на нежном носу медведя до тех пор, пока тот не расплющит его в лепешку и не изорвет на мелкие клочки. Затем разгневанный медведь, рыча от обиды, спешит к ручью и погружает свою кровоточащую морду в мокрый ил и тину, чтобы освободиться от яда и утихомирить боль. Медвежья кровь не очень восприимчива к яду бешеного животного, и скоро медведь чувствует себя не хуже, чем до этого странного нападения, но многие звери в подобном случае заразились бы наверняка.

Другой случай, свидетельствующий о распространении ужасной болезни среди лесных зверей, произошел в это время с Мальчиком. Стараясь не производить никакого шума, Мальчик шагал по старой обомшелой дороге и пристально вглядывался своими синими глазами в каждый темный угол, в каждый закоулок леса. Но вот он замер на месте: прямо к нему стремглав мчалась ласка, глаза ее горели, будто угли. Мальчик даже затаил дыхание, чтобы не шелохнуться, и с глубоким любопытством ждал, что будет делать этот желтый зверек. Прежде чем Мальчик отдал себе отчет в происшедшем, ласка была уже у его ног и, извиваясь, точно змея, скрежеща зубами, метнулась по его ноге вверх, в мгновение ока оказавшись почти у плеча. Ласка подбиралась уже к открытому горлу Мальчика, но тут он опомнился и ударом кулака сшиб ее наземь. Однако ласка молниеносно прыгнула снова на Мальчика, обнаружив при этом такую неукротимую злобу, что его добрая душа вдруг преисполнилась гнева. Мальчик снова ударил ласку, на этот раз со всей своей силой, и, как только ласка коснулась земли, наступил на нее. С диким удовлетворением, которое изумило его самого, он размозжил каблуком голову взбесившегося животного. Однако во всей этой истории было что-то жуткое, устрашающее, и на несколько дней Мальчик потерял интерес к блужданиям по лесу. Под зловещим дыханием засухи лесная глушь как бы утратила для него всю прелесть и заманчивость.

Однажды в жаркое утро, когда желтая жажда терзала землю уже в течение многих недель, Рыжий Лис, сидя в тени можжевельника, увидел, как на берег заглохшего ручья вскарабкалась крупная ондатра и, пересекая луг, побежала прямиком к лесу, где ни одной здравомыслящей ондатре совершенно нечего было делать. Лис долго глядел на эту ондатру, и его подозрения все возрастали. Ему не нравились эти звери, лишившиеся всякого разума и действующие вопреки тому, что диктовала им природа. Но лиса охватила настоящая тревога и гнев, когда, к его удивлению, самый крупный, самый упрямый и самый глупый лисенок из всего помета, выбравшись из норы, стал потихоньку красться по лугу, рассчитывая перехватить приближающуюся ондатру. Разумеется, лисенок соблюдал все предосторожности и старался не выдать себя, прячась за кустики высокой травы и прижимаясь животом к земле. Но ондатра заметила его; однако она не кинулась в панике назад, убегая к ручью, как это можно было бы ожидать, а, оскалив зубы, бросилась к лисенку.

Рыжий Лис уже знал, что ондатра бешеная и что даже один-единственный укус этого зверя будет для глупого лисенка роковым. Лис вскочил со своей лежки и стрелой помчался на луг, приближаясь к ондатре сбоку. И ондатра и глупый малыш так сверлили глазами друг друга, что даже не заметили появления лиса. Еще секунда — и они схватят друг друга за горло, и тогда лишь чудо может спасти лисенка, хотя он, несомненно, задушит ондатру в полминуты. Именно в этот миг лис взметнулся в стремительном, точном прыжке, и его челюсти неумолимо сомкнулись на затылке ондатры, прямо за ушами. Теперь у ондатры не было возможности ни укусить лиса, ни даже пискнуть. Лис нажал зубами, и шейные позвонки ондатры сразу лопнули. Бросив трепещущую жертву наземь, лис рысцой побежал к своему логовищу под можжевельником; добычу он предоставлял малышу, который, собственно, первым напал на ондатру. Но лисенок, раздраженный беспричинным, по его мнению, вмешательством отца, даже не притронулся к добыче. Он с мрачным видом направился в лес, а мертвая ондатра осталась лежать на солнцепеке; тотчас же около нее начали собираться муравьи и мухи.

Глава XIV Огненная кара

Когда засуха стала почти невыносимой, и человек и зверь, злак и дерево — все протягивало руки к бронзовым небесам и взывало: «Скоро ли, скоро ли перемена?» — тогда в воздухе слабо потянуло чем-то острым и едким, и высушенные зноем леса содрогнулись от страха. Сразу вслед за этим грозным запахом появилась еле уловимая глазами прозрачная пелена — она была нежно-лилового цвета, таинственная и невероятно зловещая. Небо и деревья, холмы и поля — все приобрело другой вид, новые краски и новую прелесть. Но, глядя на эту призрачную, тающую дымку, звери и птицы в лесах и люди в поселках тревожно обшаривали взглядом горизонт и гадали, откуда же именно дует ветер.

На много миль от Рингваака, за самым дальним из озер, тянущихся к югу, какой-то кретин развел костер и бросил его, не потушив. Незаметно прокладывая себе путь по сухому валежнику, мху и палой листве, огонь охватил большое пространство и в конце концов начал вгрызаться в стволы деревьев. И вот, когда однажды утром повеял почти незаметный, слабый ветерок, над горными кряжами и над поселками в долинах вдруг потянуло острым, едким дымом. Потом в воздухе возникла и эта таинственная, зловещая пелена. Тот, кто взошел бы вечером на вершину утеса, где месяца два назад Рыжий Лис устроил себе наблюдательный пункт, мог бы различить на южном небосклоне отблески красного света и время от времени вздымающиеся вверх острые, гибкие языки пламени. Но это зловещее зрелище видели только орел и орлица. Когда надвинулась ночь, они вместе с двумя своими птенцами — те уже обросли неряшливыми черными перьями и были почти не меньше родителей — поднялись из гнезда, направляясь к голой отвесной скале у самой вершины старого Рингваака. Там они сели на надежный уступ и завороженными глазами смотрели на грозные красные огни.

Рыжий Лис тем временем не выходил из своего логова — он был слишком встревожен, чтобы думать сегодня об охоте, С лесным пожаром, возникшим в такую ужасающую сушь, лис еще никогда не сталкивался. Мало что мог подсказать ему и инстинкт, по крайней мере сейчас, когда беда еще только надвигалась. И, несмотря на весь свой ум, лис растерялся. Ему оставалось теперь лишь ждать, как пойдут дальше события.

Ночью поднялся ветер, и сияние красного света на южном горизонте становилось все сильнее. Острые языки огня нет-нет да взлетали к небу. Скоро началась настоящая буря — яростный ветер гнал перед собой столбы дыма и пламени. Делая громадные прыжки, мимо Рыжего Лиса промчалась оленья самка с двумя оленятами — в глазах у них был страх и ужас. Но лис не трогался с места: он хотел хорошенько понять, что за опасность ему угрожает, и потом уже решить, куда от нее скрыться. Пока он раздумывал — конечно, он уже не лежал под своим можжевеловым кустом, а стоял у входа в нору, и к нему жалось, дрожа, все его семейство вместе с лисицей — пока он раздумывал, на лужайку перед норой выскочил дикобраз: неуклюжий этот зверь улепетывал с таким проворством, какого лис в нем никогда и не подозревал. Потом пробежала ласка, а за ней, буквально по пятам, скакали четыре или пять зайцев — они словно не понимали, какой кровожадный и злобный зверь бежит у них перед носом. Ветер доносил теперь уже треск и гудение пламени, клубы удушливого дыма стлались по земле. Наступило время действовать. Рыжий Лис видел, что убегать от огня по прямой бесполезно — огонь при таком ветре все равно скоро догонит лисье семейство. Лис решил, что лучше удирать от огня, держа вкось, так, чтобы, если это окажется возможным, совсем выйти за пределы той линии, по которой наступало пламя. Лис вспомнил об открытом поле, прилегающем к поселку, и подумал, что именно там вероятнее всего спасение. Дав знак подруге, лис бросился вперед, пересекая луг по диагонали, перемахнул ручей и поднялся на бугор; семейство от него не отставало. На лугу, как только Рыжий Лис пересек его, стала мелькать тень за тенью: тут бежали и олень, и медведь, и сурки, и белки, и зайцы, две дикие кошки, мыши, ласки, дикобразы. Здесь не было только ондатр и норок — те надеялись спастись в привычных местах, на воде, как ни мало ее осталось в лесу после засухи.

Пробежав и луг и бугор, Рыжий Лис вдруг заметил, что лес впереди горит — красные языки огня лизали деревья, поблизости стали падать пылающие головни, сыпаться искры. Тут было невыразимо страшно. Видя, что пожар преградил ему дорогу, лис повернулся и решил бежать, тоже по диагонали, но в другую сторону, к перевалу. Навстречу лису хлынул поток беженцев — вытаращив дикие от страха глаза, звери неслись и неслись, ища спасения. Скоро огонь снова упредил лисье семейство и снова отрезал ему дорогу. Задержавшись около норы Рыжего Лиса, где росли плохо горящие лиственные деревья, огонь обошел ее по флангам — тут быстро загоралась и кострами пылала смолистая пихта и ель. Не зная всех капризов этого чудовища — огня, не имея понятия, что одни породы деревьев огонь любит, а другие избегает, лис промахнулся в своих расчетах. Теперь ему оставалось лишь присоединиться к перепуганному зверью, мчавшемуся очертя голову, и удирать от огня по прямой, уже не измышляя никаких уловок.

Попав в это страшное положение, Рыжий Лис, однако, не утратил разума. Он вспомнил, что вниз по склону, примерно в миле от норы, на небольшом плоскогорье есть болото, а за болотом пруд, где жили бобры. Лис повернул налево и старался бежать как можно быстрее, насколько это позволяли силы лисят. Он был вынужден приноравливаться к бегу самого слабого малыша, что отнюдь не устраивало того рослого, упрямого лисенка, которого отец спас от енота и бешеной ондатры. Достаточно напуганный пожаром, но в то же время самоуверенный и дерзкий, он опередил все семейство и бежал теперь в общей стае с зайцами и лаской — по-видимому, против такой компании те ничего не имели. Мать подавала лисенку всяческие знаки, зовя его обратно к себе, но лисенок не обращал на это внимания и через минуту исчез из виду. Выручили ли лисенка его безрассудная отвага и слепой случай, или он погиб, захваченный пламенем, — этого Рыжий Лис уже никогда не узнал.

Сократившееся в числе семейство тесной кучкой бежало, припадая животами к земле, вперед; все вокруг шелестело и шуршало от ног молчаливо мчавшихся, обезумевших зверей. Треск и гудение огня за спиной быстро усиливались, а страшное зарево охватывало небо уже впереди, словно бы нависая над головою. То тут, то там клубами вырывался дым, грозя окутать и удушить беглецов. Вслед за ними летели сотни насмерть перепуганных птиц — тетерева, дятлы, разная мелкая певчая птаха. Но мудрые вороны, так же как ястребы и совы, держались над лесом на большой высоте, понимая, что именно там они спасутся.

Следя за тем, с какой быстротой надвигается пламя, Рыжий Лис чувствовал, что, приложив все силы, он успеет убежать от огня и довести свое семейство до бобрового пруда. Теперь к лисьей семье присоединились два енота — они бежали рядом с лисятами и ничуть не отставали от них. По каким-то соображениям они подчинились водительству Рыжего Лиса, считая, что это гораздо вернее, чем полагаться на собственный ум. В отличие от прочих зверей эти еноты отнюдь не поддались всеобщей панике. Их большущие, цепкие, беспокойные глаза примечали вокруг буквально всякую мелочь, в них не было и тени растерянности. Как бы ни сложились обстоятельства, при любых неудачах, сейчас, когда жизнь висела на волоске, еноты не хотели упускать ни малейшей возможности для спасения. Если бы Рыжий Лис вдруг потерял голову и сделал что-то такое, что подорвало бы у них веру в него, еноты живо бросили бы лисье семейство и свернули в сторону.

Безумное столпотворение в лесу все продолжалось, одна страшная картина сменяла другую. Наиболее быстроногие животные, например олени и зайцы, все время обгоняли лисье семейство, сбивая его с пути. Одна почему-то запоздавшая оленья самка дико неслась по кустарнику, делая громадные, футов на тридцать, прыжки, и взметнула свои острые копыта в такой близости от Рыжего Лиса, что едва не ударила его по носу — увернувшись от этих смертоносных копыт, лис почувствовал себя счастливцем. Другие животные, напротив, бежали медленнее лиса и отставали от общего потока, катившегося вперед и вперед. Так, не могли выдержать бешеного темпа и скоро отстали, храня удивительное спокойствие перед лицом смерти, дикобразы, сурки и скунсы. Все страшные трагедии, разыгрывавшиеся на глазах лиса, нисколько его не трогали, он думал и заботился только о себе и своем семействе — ничто другое сейчас его не интересовало.

Внезапно, к глубокому своему удивлению, лис наткнулся на черную медведицу — она недвижно стояла под густым раскидистым буком. Лис не мог понять, почему медведица стоит на месте, а не убегает вместе с остальными зверями. Но, свернув в сторону, он сразу догадался, в чем дело: за спиной медведицы в полном изнеможении лежали два маленьких медвежонка. Должно быть, медведица долго вела их, пока у медвежат были силы сделать хоть шаг вперед, а теперь, убедившись, что, несмотря на все старания, малышей уже не поднять на ноги, она спокойно ждала судьбы, заслоняя детей своим широким телом от приближающегося огня. Бегущие звери обходили их с обеих сторон, но она и не смотрела на них — ее отчаянный взгляд был устремлен то на полыхавшее позади пламя, то на медвежат, пластом валявшихся на земле.

Рыжий Лис с тревогой стал замечать, что и его собственные малыши бегут теперь гораздо медленнее, спотыкаются и требуют постоянного надзора матери, которая не давала им останавливаться. Однако через минуту лис уже увидел, как отблески пожара падают и расплываются на глади желанного пруда. Запах воды ударил ему в ноздри, этот запах почуяли и истомленные лисята — они сразу побежали быстрее. Еще несколько секунд, и лисья семья по шею погрузила свои головы в спасительную прохладную влагу; рядом с лисами у воды оказались и хитрые еноты. Всюду по берегу пруда пыхтело и плескалось всяческое лесное зверье.

Хотя лисья семья питала отвращение к воде, в таком критическом случае, как сейчас, она все же решилась плыть: Рыжий Лис повел все семейство на середину пруда, где виднелся большой домик бобров — грубо слепленное сооружение из палок, прутьев и глины. Множество зверей, главным образом медведи и олени, с шумом плыли по пруду и выбирались на его противоположный берег. С нависших над прудом древесных ветвей смотрели вниз дикие кошки и несколько рысей — они ненавидели воду и боялись войти в нее. Среди этой суеты и смятения бобры — в обычное время очень робкие животные — невозмутимо занимались своим делом и не обращали внимания на царившую кругом суматоху. От долгой засухи глина на их домиках потрескалась и облупилась, и теперь они поспешно, но методично обмазывали обнажившиеся палки и сучья мокрой глиной, которую добывали на дне пруда. Гибель от лесного пожара бобрам не угрожала.

К тому времени в лесу стало совсем жарко, пламя трещало и гудело, подступая к самому пруду. Рыжий Лис плыл, уводя семейство на дальнюю сторону домика бобров, но старался держаться так, чтобы видеть всю картину пожара. По поверхности пруда теперь один за другим ползли клубы дыма; воду, шипя, рассекали падающие головни и угли, а огонь, пожиравший стволы сосен и елей, клочьями отрывался и летел по воздуху, перебрасываясь на деревья, стоявшие впереди. Юго-восточный небосклон светился и сверкал, как стена из расплавленной меди, трепещущие полосы бежали к зениту, грозя метнуться вниз и испепелить землю. И только уцелевшая пока узкая кайма темных деревьев, росших на берегу, защищала пруд от этого огненного урагана.

Но вот пожар сокрушил и этот последний барьер и с ревом вырвался на берег пруда. Охваченные страхом животные толкали и давили друг друга в воде, Те звери, которые не смели погрузиться в пруд, быстро погибали от невыносимого жара. Семейство Рыжего Лиса, в стороне от толчеи, нырнуло под воду и через каждую секунду высовывало оттуда свои носы, чтобы набрать воздуха в легкие. Сам Рыжий Лис, ни на йоту не утратив своего любопытства даже в такой беде и желая непременно видеть все, что происходит, держал голову над водой как можно дольше и погружал ее лишь на самые короткие мгновения, хотя ему мучительно жгло глаза, а нос его едва не покрылся волдырями. Он видел, как громадная рысь, став почти вдвое меньше после того, как весь ее мех дочиста обгорел, с визгом прыгнула в воду и уже больше не появлялась на поверхности. Он видел, как две другие рыси судорожно били лапами по воде, а потом, не вынеся пребывания в этой чуждой стихии, вскарабкались на спину оленя и медведя — те даже не заметили на себе столь странной ноши. Большущий дикий кот с сильно опаленной шкурой влез на верхушку домика бобров и стоял там, изогнув спину, шипя и фыркая на огонь, а рядом с котом, ничуть его не пугаясь, теснились белки и бурундуки. Мокрая густая шерсть кота какое-то время выдерживала и не загоралась от жара. Но затем кот почувствовал, что сидеть на домике становится опасно, и с выражением безумного ужаса в глазах он снова нырнул в воду.

Через несколько минут лавина огня покатилась вдоль обоих берегов пруда и сомкнулась в кольцо — вокруг пруда встала гудящая стена пламени. Звери, только что перебравшиеся на противоположный берег, в панике кинулись теперь обратно, к середине пруда; Рыжий Лис уже боялся, что они сомнут и утопят все его семейство. Но несчастные животные, сбившись в плотную кучу, не могли даже плыть, они били и давили друг друга, большинство их затонуло, так и не достигнув середины пруда. Из этой страшной давки вырывались вперед лишь наиболее крупные и сильные, однако и они тут же гибли, наглотавшись удушливого, раскаленного дыма. Но вот бешеный натиск, которого так опасался Рыжий Лис, постепенно ослабел, и гибель уже не грозила его семейству. Из всех животных, бившихся в пруду, лишь несколько счастливцев добрались до домика бобров; взбаламученная вода вокруг него была полна глины и ила.

Теперь пруд, залитый темно-красным полыхающим заревом, почти опустел, все оставшиеся в живых звери или плавали на середине, то и дело погружаясь с головой в воду, чтобы укрыться от ужасного жара, или вообще не показывались на поверхности. Лишь мудрые бобры, сидя в своих водяных домиках, не испытывали никаких тревог; превосходно укрывались в глубоких убежищах под берегом также ондатры и норки.

Скоро пожар вокруг пруда стал заметно утихать; на наветренной стороне огонь уменьшался, начисто поглотив все кусты и мелкие деревья; там, словно факелы, еще пылали наиболее высокие сосны и ели. Ветер уже относил и пламя и жар горящего леса дальше от пруда.

Пожар понемногу перемещался, оставляя позади густой дым и выбрасывая в темную высь раскаленные уголья. Остатки кустов на берегу все еще потрескивали, стреляя сердитыми искрами, а густой мох и листва, устилавшая землю, тлели и светились, словно пласты подожженного торфа.

После того как огонь отступил и жар умерился, много уцелевших животных бросились к берегу и пытались выйти из воды, но только опалили себе ноги и лапы. Рыжий Лис, будучи слишком разумным, чтобы поддаться такому искушению, усадил свое семейство на верхушку бобрового домика и с философским спокойствием стал ждать, когда кончится эта ужасная ночь.

Но вот, после многих часов, тянувшихся словно годы, неистово полыхавшее небо на северо-западе стало тускнеть, а с востока на печально черневшее пожарище хлынули снопы нежно-розовых и оранжевых лучей утреннего солнца.

Когда наступил полдень, огонь все еще гнездился кое-где в сухом мху, к небу поднимались густые столбы дыма, а обгоревшие стволы нет-нет да и сверкали красными искрами. Однако пожарище уже достаточно остыло, и Рыжий Лис, соблюдая величайшую осторожность, тронулся со своим семейством в путь. Постоянно обжигая лапы, мучась от страшной жажды, лис спустился вниз по склону и вышел на зеленый выгон — пожарище здесь кончалось, так как выгон оказался чересчур обширным, чтобы огонь мог перемахнуть через него. За выгоном виднелся лес — густой, тенистый, живой. Не помня себя от радости, лисья семья пробежала по бугристому выгону и нырнула в благословенную лесную прохладу.

Глава XV Погоня за оленем

Вскоре после пожара хлынул долгий проливной дождь — он насквозь промочил тлеющие в лесу мхи, пни и корни, наполнил водой ручьи и пруды, возвратив земле Рингваака и жизнь и надежду. Но черный жестокий шрам, опоясавший верхние склоны хребта и простиравшийся от дальних озер до глухой долины Оттэнунзис, все еще обезображивал ландшафт и не затягивался. Наступит новая весна, шрам начнет понемногу покрываться травой и кустарником, но даже два поколения народившейся зелени не изгладят его с лица земли окончательно. Рыжий Лис смотрел на эти следы пожара с мрачной ненавистью — сколько погибло прекрасных мест для охоты! Луг у ручья все-таки остался и не очень пострадал — поскольку на нем не было кустов, огонь тут задерживался недолго и корни травы в земле не выгорели. Едва прошел дождь, как свежая изумрудная растительность покрыла весь луг от ручья до самого леса, — среди обугленных, черных урочищ он сверкал и лучился, словно драгоценный зеленый самоцвет. Рыжий Лис привел свое семейство к старой норе над лугом, которая оказалась в целости. Теперь, когда луг окружало пустое пожарище, нора была в большей безопасности, чем раньше: сюда не мог уже явиться ни один неожиданный гость. Лисята быстро росли и скоро достигли размеров матери; унаследовав отцовский дух независимости, они стремились к самостоятельной жизни и через несколько недель все до одного разбрелись в разные стороны. У лиса это вызвало чувство облегчения: он мог теперь вернуться к тем приятным занятиям, которые пришлось оставить с появлением детенышей. Гораздо чаще лис стал наведываться на соседние фермы: он знал, что после гибели своего приятеля, черно-пегого пса, полукровка-гончий утратил почти всякий интерес к охоте. Лис, конечно, зорко следил за тем, чтобы не попадаться на глаза Джэйбу Смиту, но в остальном держал себя без всяких стеснений. Правда, однажды гончий унюхал его свежий след и погнался за ним почти с былой настойчивостью, но когда Рыжий Лис, которому надоела эта игра, стал на месте и повернулся к псу с оскаленными зубами, тот сразу вспомнил какое-то неотложное дело на своей ферме и понесся туда как вихрь.

Жизнь лиса текла теперь однообразно, без приключений, хотя сам он отнюдь не скучал: мир был полон для него бесконечно интересных вещей. Лис так зрело владел своим охотничьим искусством, так хорошо понимал своих не столь уж многочисленных врагов, что мог бы уберечься от опасностей, сохраняя лишь обычную для зверя осторожность. Но и сейчас жизнь нередко требовала от него напряжения всех умственных способностей, которыми он так щедро был одарен природой и замечательными предками, а неизменные победы, одерживаемые лисом при тяжелых обстоятельствах, породили в нем горделивую самоуверенность — такая самоуверенность вполне могла заманить его когда-нибудь в ловушку.

Шла последняя неделя сентября, вечернее солнце опускалось к горизонту; хорошенько выспавшись, Рыжий Лис лежал и потягивался под своим можжевеловым кустом. И тут он увидел, что футах в десяти от куста стоит и с выражением враждебного любопытства смотрит на него стройный длиннорогий олень. Лис знал, что сейчас у оленей был брачный сезон, когда самцы постоянно ищут повода для драки. Но лис знал также, что у этого изящного гордого зверя нет ни малейшего извинительного предлога, чтобы напасть на него. Поэтому лис, еще раз беззаботно зевнув и потянувшись, сел и с добродушным видом поглядел на посетителя. Каково же было его изумление, когда олень, рассвирепевший, по-видимому, оттого только, что рыжий зверек под кустом можжевельника не проявил перед ним никакого страха, с грациозной яростью прыгнул на лиса, нацелив на него свои острые копыта.

Если бы на лиса вдруг наскочил один из обгорелых пней, какие во множестве торчали рядом на пожарище, он удивился бы не больше, чем сейчас. Однако при всем своем удивлении лис не растерялся. Он мгновенно отскочил в сторону, увернувшись от смертоносного копыта. Но разгневанный олень гнался за лисом, делая громадные прыжки; он вновь и вновь наскакивал на зверя с длинным пушистым хвостом, ловко ускользающего от нападения. После каждой неудачи олень все больше выходил из себя; но вот, наконец, он совсем запыхался и замер на месте — его рыжеватые бока судорожно вздымались и опадали. Он уставился на лиса и в нерешительности глядел на него с полминуты. Лис сидел в десяти ярдах от него, храня невозмутимый, безразличный вид. Затем, придя к выводу, что он допустил оплошность, олень галантно отвернулся и побежал прочь.

Однако ему не пришлось удалиться так просто. Кровь Рыжего Лиса уже бурлила. Ведь нападение оленя было совершенно беспричинно и бессмысленно. Между лисицами и оленями всегда поддерживались мирные отношения, их интересы нигде не сталкивались. Рыжий Лис решил показать этому надменному щеголю, что его дерзкая проделка обойдется ему не дешево. Низко припадая к земле, как все лисы, он бросился вперед и, подобно псу или одинокому волку, нападающему на лося, мгновенно вцепился зубами в заднюю ногу оленя.

Оскорбленный до глубины души, олень повернулся и нанес сильный удар копытами, желая уничтожить нахального врага. Но Рыжий Лис был уже вновь недосягаем. После двух-трех тщетных атак олень оставил мысль о расправе и, даже не взглянув на лиса, горделиво тронулся в путь, показывая всем своим видом, что если и есть на свете такие ничтожества, как лисы, то они недостойны его внимания. Но не успел олень ступить несколько шагов, как почувствовал, что в его заднюю ногу опять вонзились длинные лисьи зубы.

Теперь, когда олень вновь повернулся головой к лису, в глазах его был не только гнев, но и тревога. Он стоял и смотрел на врага, потрясая своими гордыми рогами и ударяя оземь великолепно выточенными копытами. А лис начал бегать вокруг него, бросаясь то в одну сторону, то в другую и заставляя измученное животное поворачиваться вокруг собственной оси: олень не хотел спускать с лиса глаз ни на секунду. Однако, улучив момент, тот ловко подскочил к оленю и вновь укусил его за заднюю ногу. Олень, теперь совершенно растерявшийся, прыгнул высоко в воздух и понесся по лугу — скоро он перемахнул через ручей и удирал уже по горелому лесу.

При таком триумфе сердце Рыжего Лиса исполнилось гордостью — он возгордился еще больше, когда заметил у норы свою подругу, которая, как оказалось, давно следила за схваткой. Любой другой лис подобным торжеством вполне бы удовлетворился. Но Рыжий Лис по-прежнему жаждал наказать оленя. В те времена, когда за ним упорно гонялись два пса, желтый и черно-пегий, лис многому у них научился. И теперь, вспомнив этих псов, он, как охотничья собака, бросился вслед за оленем, стараясь не выпустить его из виду.

В ту минуту олень, устав от долгой борьбы с лисом, остановился и посмотрел назад. К своему удивлению, он увидел, что его рыжий враг, плотно прижимаясь к земле и вытягиваясь во весь свой рост, мчится к нему по усеянному черными пнями пожарищу. Олень в панике кинулся бежать и скоро скрылся от лиса. Затем он опять остановился, перевел дыхание и, согласно своим оленьим привычкам, прошел немного назад и лег наземь, головой к грозящей опасности. Оленю хотелось отдохнуть — бока его тяжело вздымались, широко раздутые ноздри трепетали, — но не успел он отдышаться, как неумолимый рыжий преследователь выбежал из-за кустов вновь. Хотя сердце оленя готово было лопнуть от напряжения, он вскочил на ноги и опять побежал, прыгая через валявшиеся на земле обгорелые стволы и корни.

Олень убегал от лиса и ложился дважды или трижды, но с каждым разом лис нагонял его все быстрее, так как силы оленя иссякали. Скоро пожарище осталось уже позади — они неслись по густому, одетому осенней листвой лесу. Унюхать след оленя лису здесь было труднее, чем на пожарище, и олень мог бы гораздо быстрее укрыться от лиса, но его одолевала страшная усталость. Увидев, что лис отстал где-то за чащобой, олень остановился, будучи уже не в силах сделать хотя бы шаг. Ноги у него дрожали, он едва не падал, но, склонив гордые рога, олень стоял и ждал последней схватки с этим недоступным его разуму врагом, которому он столь опрометчиво бросил вызов.

Прошло мгновение, и лис был уже рядом. Олень неистово бросился на него, но лис отпрянул в сторону и стал делать круги, обдумывая положение. Затем он, отойдя футов на двадцать, сел и начал хладнокровно разглядывать несчастного противника. Он заметил, что в глазах оленя таится испуг, что его воспаленные ноздри трепещут, бока вздымаются, колени дрожат. Победа явно была одержана, месть осуществлена. Лис раздумывал, что же ему делать дальше. Побежденный зверь был еще жив, а лезть в решительную схватку и подставлять себя под острые оленьи копыта лис не стремился. Когда лис гнался за оленем, это была для него отнюдь не охотничья экспедиция, в нем говорило лишь одно желание — смыть нанесенную ему обиду. Наконец, хотя и не без явного колебания, лис поднялся, облизал морду, бросил торжествующий взгляд на униженного врага и побежал прочь по кустам, надеясь где-нибудь поймать мышь или зайца. Ошеломленный олень смотрел ему вслед с полминуты, а потом, не сходя с места, подогнул колени и лег, чтобы хоть немного собраться с силами.

Глава XVI В плену

С того дня, как Рыжий Лис провел за нос охотников и погубил черно-пегого пса, слава о нем облетела все поселения округи. Видели его, разумеется, очень немногие, но слышали о нем буквально все, и каждый был готов рассказывать полуфантастические истории о хитрости и отваге лиса, о его необыкновенной величине и удивительно красивой шкуре. Ходили слухи, что охотники множество раз пытались подстрелить лиса и поймать его в ловушку, но что все было напрасно. И когда на фермах учиняли налет ястребы или совы, ласки или дикие кошки, среди людей повелось говорить, что это действует не кто иной, как неустрашимый Рыжий Лис. С великим интересом слушали фермеры любую историю, героем которой был этот легендарный зверь. Какую бы энергию и подвижность ни проявлял лис, но чтобы совершить все, что ему приписывалось, он не раз должен бы быть в десяти местах одновременно.

Похвастать тем, что они видели воочию знаменитого лиса, могли, вероятно, пять-шесть человек во всем поселке, и лишь двое из них имели право сказать, что они действительно хорошо знают этого зверя. Это были, конечно, Джэйб Смит и Мальчик. Существует таинственное влечение, толкающее одно существо к другому, — так тянуло и Рыжего Лиса к Мальчику. Но тут был некий дружественный интерес, а к Джэйбу Смиту лиса притягивал страх. Если лис натыкался на след Джэйба, какая-то колдовская сила заставляла его идти по следу, чтобы увериться, что этот таинственный человек не подсматривает за ним издали. Шагая по лесу, дважды или трижды Джэйб Смит резко оборачивался, почувствовав на себе пристальный взгляд чьих-то глаз, и видел, как лис, скользнув, словно тень, скрывался в густых кустах. В конце концов Джэйб почуял в этой постоянной слежке нечто сверхъестественное, нечто жуткое, какую-то темную вражду, которая ждет часа, чтобы проявить себя открыто. Страх перед Джэйбом Смитом, живущий в сердце лиса, вызывал в ответ такое же чувство и в сердце этого человека.

Однако, подглядывая за Мальчиком, Рыжий Лис испытывал совсем другое: он постоянно удивлялся, не в силах насытить своего жадного любопытства. Хитро выследив Мальчика и идя за ним по испещренному солнечными пятнами лесу, может быть, не менее получаса, он в конце концов останавливался перед неподвижной, похожей на пень серой фигурой, усевшейся где-нибудь под высоким деревом. Застыв на мгновение сам, лис разглядывал эту застывшую фигуру самым пристальным, подозрительным взглядом. Как только его глаза применились к освещению и начали различать отдельные детали (процесс, который происходит у животных довольно трудно, если рассматриваемый объект неподвижен), серая фигура все больше и больше стала походить на Мальчика. Но он хорошо знал Мальчика в движении, на ходу, а в этой неподвижной, как камень, совершенно застывшей фигуре было что-то таинственное, даже внушающее страх. Лис стоял не шевелясь и хотел бы дождаться, когда сдвинется с места Мальчик, но лису в таких случаях недоставало терпения. Он делал несколько шагов и вновь принимался изучать серую фигуру: ему казалось, что с нового места она ему будет виднее и понятнее. Описывая круг за кругом, лис подходил к таинственной фигуре все ближе и наконец улавливал ее запах. На этом маленькая пантомима кончалась. То что лису говорил его нос, было всегда понятнее и убедительнее того, что говорили ему глаза. С нарочито спокойным и важным видом лис медленно отходил в сторону, пока не укрывался от взора серой фигуры за первым кустом. Тут он поднимал хвост и припускался бежать со всех ног, уже не думая о своей осанке, и на неделю или две следы Мальчика теряли для него всякий интерес. Но смутно лис понимал, что его жизнь много раз была в руках Мальчика и что, следовательно, Мальчик отнюдь не являлся таким его врагом, каким был Джэйб Смит. Тем не менее природная хитрость и осторожность лиса не позволяли ему доверять ни одному человеку, если он даже казался неопасным.

Когда наступила осень, Джэйб Смит вбил себе в голову, что он, слывший столь искусным звероловом, не может больше терпеть, чтобы лукавый и дерзкий лис безнаказанно уходил и от ружья, и от собаки, и от капкана. Собрав урожай на полях и освободясь от неотложных работ, он решил всерьез заняться лисом — на этот раз он приложит весь свой ум и ловкость и не оставит дела, пока хитрый зверь не будет побежден.

Однажды погожим солнечным утром угрюмый лесовик поделился своими планами с Мальчиком — зная, что Мальчик будет бурно возражать, Джэйб держался в разговоре насмешливого тона. Однако у него все давно было твердо решено, и какие бы доводы Мальчик ни приводил, как ни умолял он Джэйба, тот не сдавался. Они возвращались к этому разговору несколько раз и подробно обсуждали дело, рассматривая его со всех сторон. Каждый стоял на своем. Джэйб упорно твердил, что оставить Рыжего Лиса в покое нельзя. Чем умнее и сильнее лисица, тем больший вред она может принести. Не значит ли это, что ее необходимо изловить? Мальчик признал, что с этим нельзя не согласиться. Но он пришел в ужас, на секунду представив себе, как искалечит великолепного мудрого лиса капкан или западня, как изрешетит его тело ружейная дробь. Хотя в главном пункте спора Мальчик был побежден, от мысли спасти Рыжему Лису хотя бы жизнь он все же не отступался. Об умерщвлении лиса он не хотел и слышать. И Джэйб, довольный уже тем, что одолел своего красноречивого и упрямого противника в самом главном, тут ему уступил. Сдавшись по главному пункту, то есть признав, что Рыжего Лиса необходимо изловить, Мальчик отыгрался на том, что выразил сомнение в способности Джэйба осуществить это дело — для зверолова такое замечание было большой обидой.

— Ты считаешь себя, Джэйб, очень умным, — полунасмешливо-полусерьезно сказал Мальчик, — но тебе все равно не поймать лиса, если ты даже затратишь на это всю зиму.

Твердой уверенности в успехе у Джэйба действительно не было, и он оказался слишком честным, чтобы отрицать эту истину. Он спокойно сказал:

— В конце концов я всегда могу его подстрелить. Стоит только побродить подольше да как следует выследить. Любой дурак подстрелит его, если не пожалеет времени и не отступится. Уж в западню-то поймать я его сумею. Ну, а если не сумею я, то тебе и подавно не суметь.

— Не храбрись прежде времени, Джэйб, — подсмеивался над охотником Мальчик. — Да разве тебе справиться с лисом? Ты сам знаешь, что не справиться. А вот я его поймаю, если будет надо.

Джэйб Смит иронически сморщил свое длинное лицо и, прежде чем возразить, откусил кусок жевательного табака «Черный Джек».

— Попробуй поймай, если ты такой бойкий, — сказал он. — На словах-то у тебя все просто.

Это было уже согласие или даже вызов — большего Мальчику и не требовалось. Принимая серьезный вид, он снова подтвердил:

— Поймаю, вот увидишь.

Зверолов перестал жевать свой табак, сплюнул на козлы — они сидели на дворе Джэйба, устроившись на куче дров, — и с сомнением посмотрел на Мальчика. Ему все еще никак не верилось: неужели же Мальчик принял его доводы настолько близко к сердцу, что теперь сам решил изловить проклятого лиса?

— Послушай, Джэйб, — продолжал Мальчик после минутного молчания. — Я знаю лиса гораздо лучше тебя. Я все время присматривался, следил за ним, я даже полюбил его. Я мог бы его застрелить уже десять раз. Я изучил все его фокусы. Я держал его за задние ноги и клал на плечо…

— Черт побери! — воскликнул Джэйб, вскидывая на Мальчика глаза, в которых светилось невольное восхищение. Не верить Мальчику он не мог: слишком хорошо они знали друг друга.

— Да, да, клал на плечо! И даже тогда он одурачил меня, провел за нос! Но теперь я знаю, как перехитрить его, если это будет надо. Я не собирался ловить лиса и теперь не хочу, но если уж ты решил поймать его, я покажу тебе, как это сделать. Только я настаиваю на одном условии — ты сохранишь ему жизнь. У тебя будет слава, Джэйб, у меня — лиса.

Зверолов сплевывал на землю и не торопясь обдумывал, что ответить Мальчику. Мнение Мальчика по поводу того, что зверей нельзя убивать, он считал пустыми бреднями, порой эти бредни его здорово злили, но сейчас он хотел показать, что к подобному взгляду на вещи он относится с должным уважением. Раз Мальчик идет ему навстречу, надо уступить со своей стороны и Мальчику.

— Ну, а что ты будешь делать с лисом, когда мы его поймаем? — спросил он, подозревая некий коварный умысел.

Мальчик понимающе рассмеялся.

— Не беспокойся, Джэйб, я не выпущу его на волю и не заставлю тебя начинать всю канитель снова.

— Да я и не беспокоюсь, — возразил Джэйб, устыженный тем, что Мальчик разгадал его мысли.

— Если разрешит отец, я буду держать какое-то время лиса дома. Я посмотрю, нельзя ли будет его приручить. Хотя лисицы приручаются очень трудно, но вдруг я его приручу — ведь он такой умный! Хотя, по правде сказать, я в этом не очень-то уверен. Лисицы чересчур высокого мнения о себе и не поддаются человеку: еще никто никогда не мог похвастать, что, вот, взял да и приручил лисицу. Но этот лис такой красивый — его с удовольствием купит любой зверинец, любой зоосад. И там будут хорошо с ним обращаться. Я продам его, Джэйб, и получу большие деньги. Мы с тобой поделим их. Что там ни говори, а лучше уж ему быть в зверинце, чем погибнуть.

— Навсегда распроститься со всем вот этим! — задумчиво промолвил Джэйб, обведя взглядом знакомые поля и леса, пламенеющие под осенним солнцем. — По мне лучше умереть, чем лишиться родных мест и никогда их больше не увидеть! — И зверолов сделал широкий жест рукой, словно бы трогая расстилавшийся перед ним чудесный ландшафт.

— Полно тебе, Джэйб, — прервал его Мальчик. — Я вижу, у тебя нет ни капли воображения. Разве ты не понимаешь, что Рыжему Лису надо выбирать то или другое. Я знаю, что именно он выбрал бы, если бы дело зависело от него. Ну, а теперь, если ты согласен, сделаю выбор за него я. Гибель я решительно отвергаю. Представь, что ты сидишь в темнице, тебя посадили туда навечно, и вдруг начинается землетрясение, каменные стены рушатся, и ты можешь идти на все четыре стороны! Так может случиться и с лисом, только вместо темницы у него будет цирк… Ну, Джэйб, ты согласен?

— Что ж, пожалуй, согласен, — ответил Джэйб после минутного размышления. — Но давай изловим его как можно скорее. Он дурачил нас чересчур долго.

— Знаешь ли ты, Джэйб, какой это странный зверь? — сказал Мальчик. — Чаще всего я натыкался на его следы около твоей фермы — а ведь это для него самое опасное место во всей округе. Видал ты эти следы?

— Конечно, видал, — ответил Джэйб. — И подумай только, он подглядывает за мной даже в лесу. Так и ходит за мной, будто нарочно. Зачем это, как по-твоему?

— Может быть, он тебя очень боится и из боязни специально следит за тобой. А может, знает, что ты его враг, и считает, что гораздо разумнее таскать кур у тебя, чем у кого-то другого, — не хочет наживать новых врагов.

— Да он не утащил у меня ни одной курицы! — с жаром возразил зверолов.

— Ну, значит, он не хочет. Сколько раз я видел, как он бродит вокруг твоей фермы или лежит вон в тех кустах и высматривает, а куры ловят кузнечиков на жнитве всего в десяти шагах от него. Если бы он хотел, он бы сцапал их без всяких затруднений. Однажды он уселся около стены у курятника и смотрел туда в щелку — видно, куры к тому времени были на насесте. Уж если он щадит твоих кур, Джэйб, то, будь уверен, это делается неспроста. Значит, в его рыжей башке есть по этому поводу какие-то соображения.

— Ну, так пусть он соображает поживее! — проворчал Джэйб. — Времени остается у него маловато. Как ты думаешь, что надо сделать, чтобы лис поскорее был у нас в руках?

— Идем, я тебе покажу, — сказал Мальчик, и они зашагали к курятнику.

У зверолова была страсть к породистым курам. Он не раз привозил издалека яйца породистых кур и клал их под своих наседок, породистые цыплята благополучно вырастали, и теперь Джэйб мог похвастать весьма хорошей стаей. Правда, поскольку у Джэйба водились разные породы — темно-желтые кохинхины, рябые плимутроки, белые леггорны, черные минорки — и все они жили вместе, то цыплята получались нередко весьма странной окраски. Но, несмотря на это смешение, куры быстро размножались и яйца несли с завидным усердием, а Джэйб Смит считал делом своей чести предоставить им удобное помещение. Курятник был построен просто, но, согласно последнему слову науки, по чертежам из сельскохозяйственного журнала. В обращенной на солнечную сторону стенке курятника, у обоих углов, были прорезаны отверстия для выхода кур — эти отверстия на ночь закрывались опускающимися дверцами.

— Вот, Джэйб, твоя западня, — сказал Мальчик, указывая на один из таких выходов.

По загоревшимся глазам зверолова было видно, что он сразу все понял, хотя и молчал, рассчитывая услышать от Мальчика дополнительные пояснения.

— А это твоя приманка, — продолжал Мальчик, указав на кур, которые неподалеку рылись и купались в песке.

— А как посмотрит на это дело сама приманка? — спросил Джэйб.

— Ну, приманка ничего не будет иметь против, — беспечно ответил Мальчик. — Ты сам это увидишь, только подожди.

Мальчику все представлялось весьма просто. Он знал, что лис по ночам тщательно осматривает и обнюхивает курятник и что он охотно осмотрел бы его внутри, если бы только не закрытые дверцы входов. Мальчик упорно твердил, что хитрый лис ждет не дождется, когда хозяин допустит оплошность и забудет опустить эти дверцы. Пусть же хозяин допустит такую оплошность сегодня! План Мальчика был столь ясен и убедителен, что Джейб Смит принял его без лишних слов.

Из тонких досок Мальчик сколотил трап фута в три шириной и положил его на пол курятника, под самой дверцей. Вбив под застрехой два гвоздя, он просунул под трап прочную веревку, зацепил ее концы за гвозди и связал их, пропустив веревку под крючок, удерживающий дверцу. Конец трапа был теперь приподнят примерно на дюйм от пола — от малейшей тяжести трап опускался, веревка дергала за крючок, дверца падала и захлопывала выход из курятника. Сделав все это с помощью Джэйба, Мальчик подложил под трап несколько подпорок для того, чтобы трап не упал прежде времени, когда по нему будут ходить куры.

— Ну вот, Джэйб, — сказал Мальчик, с гордостью оглядывая свое сооружение. — Теперь тебе остается лишь ждать, пока куры не заберутся на насест. После этого ты закроешь дверцу у другого выхода и вынешь подпорки из-под трапа. Как только взойдет луна, лис явится сюда и будет очень доволен тем, что наконец его враг забыл-таки опустить дверцу. Он кинется прямиком в этот лаз, захочет посмотреть, что представляет собой курятник изнутри. Дверца опустится — и тогда он у нас в руках!

— А как тогда будут чувствовать себя куры? — не скрывая своих опасений, спросил хозяин фермы.

— Ах, когда лис увидит, что он в ловушке, ему будет уже не до кур! — засмеялся Мальчик. Он вошел теперь в азарт и думал только о предстоящем деле; мальчишеское примитивное начало, в котором всегда есть что-то от дикого зверька, уже проснулось и завладело им.

Вечером Мальчик поужинал у Джэйба Смита. С заходом солнца, когда куры забрались на насест, а по бледно-зеленому небу летели на ночлег к ельникам стаи запоздалых ворон, Мальчик и Джэйб в последний раз проверили ловушку и закрыли второй лаз в курятник. Затем они пошли на сеновал и со всеми удобствами улеглись у большого окна, через которое метали сюда сено — из окна был прекрасно виден весь курятник. Свет постепенно меркнул, на двор, крыши и острые верхушки деревьев на холмах опускалась мгла. Потянуло прохладой и сыростью, кругом все смолкло и притаилось, словно поджидая кого-то и подслушивая малейший звук. Двое звероловов на сеновале переговаривались друг с другом только шепотом. Снизу, со скотного двора, слышались вздохи, сопение и удивительно громкое чавканье коров, жующих сухое сено. Когда поблизости от звероловов шуршала мышь, звук этот казался невероятно резким и тревожным. Затем на дворе произошла какая-то перемена — появилось зыбкое, прозрачное сияние. Верхи деревьев на холмах вдруг засеребрились, потом этот серебристый блеск покатился вниз, заливая угрюмую гряду хвойного леса. Крыша курятника тоже стала серебряной, таинственное свечение преобразило двор. И дровяные козлы, и журавль у колодца, и стоявшая в углу повозка — все теперь светилось и мерцало, обретая особую, колдовскую прелесть. Джэйб и Мальчик смотрели на эту картину с безмолвным восхищением. За сараем по небу плыла луна.

Едва только двор озарился этим мерцающим, зыбким светом, как у угла курятника бесшумно скользнула быстрая, подвижная тень. Еще из-за изгороди Рыжий Лис увидел, что одна маленькая дверца в курятнике открыта. Наконец-то он может забраться в курятник — не для того, конечно, чтобы передушить там кур, а чтобы как следует осмотреть его. Лис осторожно просунул нос в отверстие. Все куры сидели на насесте и спали глубоким сном. Бойцового петуха среди них не было. Лис знал эту породу крупных, осанистых кохинхинок и минорок — они надменны, но отнюдь не опасны. Лис смело нырнул в отверстие. Секунда — и дверца с резким стуком захлопнулась позади лиса, прищемив кончик его великолепного хвоста.

Лис молнией метнулся назад, выдернув прищемленный хвост из-под дверцы. Он мгновенно пустил в ход свои когти и зубы, но, несмотря на его усилия, дверца прочно держалась в пазах. Не издавая ни звука, лис бросился к другой дверце, но та оказалась такой же крепкой. Тогда он, цепляясь когтями за стену, в миг добрался до окна и сунулся мордой в защищавшую стекло решетку. Выхода не было и тут. Лис перестал метаться и, свернувшись, лег на полу около предательской дверцы — мозг его лихорадочно работал, отыскивая путь к спасению.

Тем временем проснувшиеся от стука дверцы куры, глядя на отчаянные прыжки лиса, пришли в великое смятение. Они резко, на высоких нотах, клекотали и кудахтали. Особенно усердствовали петухи, но, в отличие от храбреца бойцового, они и не подумали спуститься с насеста и дать взбучку непрошеному гостю. Однако их клекот и гам возымели определенное действие. Заслышав его, два зверолова живо спрыгнули с сеновала и уже бежали к курятнику.

Главная большая дверь курятника, была с угла. Мальчик осторожно приотворил ее и просунул внутрь одну ногу, а Джэйб стоял у него за спиной и заглядывал в курятник через голову Мальчика. Увидев, что происходит в курятнике, Джэйб оторопел от изумления, а Мальчик понимающе рассмеялся. Посреди пола, наполовину в тени и наполовину под светом, вытянувшись во всю свою длину прямо перед насестом безжизненно лежал лис, а сидевшие на насесте куры, глядя на него, лишь тревожно кудахтали и боязливо тянули шеи. Два заговорщика вошли в курятник и заперли за собой дверь. Видя, что подоспела помощь, куры немного умерили гвалт.

Мальчик стоял не двигаясь и хитро улыбался. Сначала тронув безжизненное, обмякшее тело лиса ногой, Джэйб взял его за хвост, поднял и окинул критическим взором.

— Черт побери! — сказал он таким тоном, словно бы видел перед собой чудо. — Готов поклясться, что он откуда-то сорвался вниз головой и сломал себе шею.

— Что ж, пусть будет так, — промолвил Мальчик, вынимая из кармана маленький собачий ошейник с цепочкой, которым снабдил его Джэйб. — Ну, кажется, я ничем не рискую. — И он стал надевать на лиса ошейник. Затем Мальчик тонкой веревкой крепко связал вытянутые, расслабленные ноги лиса.

Джэйб начал подтрунивать над такой предосторожностью и стыдить Мальчика, но тот помалкивал и делал свое дело.

— Никто не знает, Джэйб, как все еще обернется, — сказал наконец он с лукавой улыбкой. — Рыжий Лис даже мертвый умнее многих живых зверей, и я еще не уверен, донесу ли я его спокойно до дома. А вдруг эта сломанная шея сразу у него срастется, и глянь — лиса как не бывало!

— Разве ты не видишь, что лис дохлый? — возмутился Джэйб. — Я сварю и съем свои старые сапоги, если он окажется не дохлым!

— Не бери на себя так много, Джэйб, — иронизировал Мальчик. — Сапоги тебе могут еще понадобиться, скоро зима! Дай-ка мне лучше какой-нибудь мешок, хотя бы из-под овса, я заверну в него эту несчастную зверюгу. Пора мне идти домой. Если ты зайдешь к нам утром, ты, может быть, увидишь, как Рыжий Лис уплетает на заднем дворе свой завтрак!

— Знаешь, я все-таки провожу тебя. В этом лисе есть что-то такое подозрительное, что оставаться с ним один на один я тебе не советую.

Глава XVII Под чужим небом

Рыжий Лис, закутанный в мешок из-под овса так, что у него высовывался наружу только кончик носа, за весь долгий путь не показал и признака жизни. Мальчик крепко сжимал его, держа под мышкой, и причинял немалую боль, но лис героически терпел все мучения и даже не пошевелил ни одним мускулом. Но если бы гордые своим успехом звероловы вдруг вздумали заглянуть под мешок, они увидели бы, как хитро и зорко смотрят там бдительные глаза лиса. Пленник совсем не собирался терять время попусту: выглядывая из мешка на залитую лунным светом дорогу, он запоминал на ней каждый шаг, каждый поворот. Он смотрел на проплывавшие мимо серебристые деревья, поля, изгороди — и горечь терзала его. Горечь и стыд, злоба и страх переполняли его сердце, но безнадежного отчаяния лис не испытывал. Он был теперь совершенно беспомощен и беззащитен, но он понимал, что нести его в этом мешке бесконечно не могут. Скоро наступит какая-то перемена, что-то произойдет. Лис ждал этого, в его мозгу роилось множество планов. У него не закрадывалось и мысли, что игра проиграна окончательно.

Когда Мальчик, высвободив лиса из мешка, приковал его к скобе за цепочку в углу сарая и распутал ему лапы, Рыжий Лис так вытянулся и лежал с такой мертвой окоченелостью, что теперь у Джэйба не было никаких сомнений — лис сдох, Джэйб вновь стал подсмеиваться над Мальчиком, но тот твердил лишь одно: «Приходи завтра утром, тогда увидим!» Вдоволь налюбовавшись великолепной шкурой лиса и еще раз поздравив друг друга с удачей, звероловы разошлись. Дверь сарая они заперли на замок.

Серебря разбросанную по середине сарая солому, в маленькое окошко лился свет луны, по углам чернели глубокие тени. Как только лис понял, что люди ушли, он вскочил и кинулся было искать выход — цепь зазвенела и резко дернула его назад. Лис не устоял и повалился на пол, убедившись таким образом в прочности цепи. Скоро он знал и ее длину (около шести футов), а теперь обследовал ее с помощью своего носа и зубов. Зажав цепь передними лапами, он опробовал ее от первого звена до последнего, до самой скобы, вбитой в стену. Выяснив, что холодное железо обладает невероятной крепостью и ничуть не поддается, хотя лис грыз его до боли в зубах, он принялся снимать с себя ошейник. Он стягивал ошейник через голову, пятясь назад и вкладывая в это всю свою силу, но ошейник лишь безжалостно его душил, пока у лиса не начали выкатываться глаза и не вывалился наружу язык. Вдруг ему вспомнилась раскачивающаяся в воздухе, сдавленная петлей рысь, и он резко остановился, хватая ртом воздух. Едва только прошел этот мгновенный приступ страха и лис обрел новые силы, как он уже придумал другой план освобождения. В углу, где был привязан лис, лежала куча соломы и сена. Лис зарыл в эту кучу несколько звеньев цепи и стал осторожно отходить в сторону: он был уверен, что таким образом избавится от своего мучителя. Но увидев, что неумолимый враг, будто змея, снова выползает из соломы и держит и душит его за горло, лис осознал, как глупа его затея. Несколько минут он сидел раздумывая. Придя к выводу, что сейчас ему ровным счетом ничего не добиться, он лег на солому и, свернувшись калачиком, заснул глубоким сном.

Рано утром, когда в сарай явился Мальчик, принеся миску воды и кусок сырого, соблазнительно пахнувшего красноватого мяса, Рыжий Лис наградил его долгим взглядом, в котором горела неукротимая ненависть, и с достоинством отошел в угол, не обращая внимания на посетителя. Лис был страшно голоден, его мучила жажда, но, презирая своего тюремщика, он не хотел показать, что в чем-то нуждается. Мальчик шагнул было по направлению к лису, но лис вздернул губу, обнажая зубы, в глазах его вспыхнул еле заметный зеленый огонек. Это значило: «Не трогай!» — и Мальчик, прекрасно поняв намек, отступил. Когда он вышел из сарая, Рыжий Лис начал жадно лакать воду, потом набросился на мясо. Лис не хотел уморить себя голодом, но есть при Мальчике и тем доставить ему удовольствие он тоже не желал.

Так началась тоскливая, однообразная и бесцельная жизнь в плену, затянувшаяся на четыре недели. Дважды в сутки, утром на заре и вечером, когда спускались сумерки, обуреваемый жаждой свободы, лис вдруг принимался теребить цепь, обследуя звено за звеном, и потом с надеждой зарывал ее в солому. Но стянуть через голову ошейник он уже не пытался — возможность задохнуться пугала его как кошмар. Мальчик упорно старался завоевать доверие своего пленника. Он дважды в день давал ему прекрасную еду, свежую, чистую воду, ласково с ним разговаривал, желая спокойными манерами выказать всяческое расположение. Однако все было напрасно. Глаза Рыжего Лиса по-прежнему выражали презрение и ненависть, по-прежнему в них вспыхивали опасные зеленые огоньки, с той же неумолимостью он скалил зубы, как только его тюремщик приближался к нему чересчур близко. И вот, внимая советам отца, Мальчик волей-неволей примирился с мыслью, что неукротимого лиса надо продать.

В это время — ибо слава Рыжего Лиса и история его поимки распространилась уже за пределы земель Рингваака — в поселке появился изысканно одетый, никому не известный человек и попросил показать ему знаменитого лиса. Не скрывая своей гордости, Мальчик показал его и с сожалением признался, что приручить этого великолепного, умного зверя он бессилен. Незнакомец тут же предложил продать ему лиса.

— А что вы с ним будете делать? — с опасением спросил Мальчик.

Прежде чем ответить, человек внимательно поглядел на Мальчика и догадался, что творится у него в душе.

— Я продам лиса в какой-нибудь крупный зоосад, там сразу поймут, какой это замечательный зверь, — спокойным тоном ответил незнакомец.

У Мальчика отлегло от сердца, он быстро договорился с покупателем, получив за лиса столько денег, что это далеко превосходило самые смелые его расчеты. Знай только Мальчик истинные цели незнакомца, он с возмущением отказался бы от любых денег, и его поддержал бы даже Джэйб Смит. Дело в том, что незнакомец хотел продать лиса отнюдь не в богатый зоосад, где лисом любовалась бы публика, где за ним был бы обеспечен хороший уход, — нет, он решил увезти его далеко на юг, в Штаты, и продать в охотничий клуб: необыкновенная сила и хитрость лиса наверняка вызовут там сенсацию, и прежде чем лиса разорвут собаки, охотники получат огромное спортивное удовольствие. И зверолов Джэйб Смит и Мальчик — оба они ненавидели спортивную охоту на лис, считая ее жестоким, преднамеренным мучительством животных. Тем не менее если бы спросили мнение самого Рыжего Лиса, то этот неукротимый и самоуверенный житель канадских лесов предпочел бы отправиться с незнакомцем в чужие края и встретить там все опасности и испытания, чем быть на всю жизнь запертым в зверинце.

Итак, заинтересованные стороны договорились обо всем и всем были довольны. Мальчик и Джэйб получили деньги; Рыжий Лис, посаженный в открытую клетку с прочными прутьями, был рад любой перемене — ему хотелось лишь выбраться из темного угла в этом сарае. Любая перемена таила в себе какие-то возможности; по крайней мере он не сидит теперь на месте, он снова видит солнце и снова чувствует, как на него дует пропитанный хвоей лесной воздух.

Из поселка до ближайшей железнодорожной станции было километров пятнадцать; Рыжего Лиса везли по тряской дороге в открытом фургоне, служившем для доставки почты. Клетку с Рыжим Лисом поставили на какие-то высокие ящики, крепко привязали, и лис мог вдоволь смотреть на расцвеченный осенними коричневыми и багряными красками мир, который он теперь покидал. Свернувшись калачиком в углу, лис безотрывно глядел на этот мир, не упуская ничего и ничем не выказывая своих чувств. Его темные умные глаза были устремлены к родным лесам. Скоро его взору открылись места, уже совсем незнакомые, но зазубренная, обрывистая вершина Рингваака, под сенью которой прошла вся жизнь лиса, долго не исчезала из виду. Фургон поднимался вверх по холмам, затем спустился в глухие леса Долины Оттэнунзис — теперь утесов Рингваака было уже не видно. И только тут Рыжий Лис впервые с тоской ощутил, как он одинок и несчастен, А когда дорогу со всех сторон обступили гранитные скалы, тощие белые березы, заросли темных тсуг и тусклые стволы голых осин, Рыжий Лис понял, что для него навсегда потеряны и любимые им горные склоны, и старая уютная нора над ручьем, и его изящная рыжая подруга. В первый раз он почувствовал неверие в свой ум, в свои силы и удачу — он положил морду на передние лапы и в отчаянии прикрыл глаза.

Но вот, наконец, мучительная тряска прекратилась и долгий путь был завершен, хотя он уже казался лису, как, впрочем, и его новому владельцу, сидевшему рядом с возницей, нескончаемым. Фургон остановился у железнодорожной станции — маленького деревянного здания, выкрашенного красной краской, рядом с которым высилась водокачка. Здесь незнакомец дал Рыжему Лису воды, а также увесистый кусок мяса и с любопытством смотрел на своего пленника, но установить с ним дружественные отношения даже не пытался. В отличие от Мальчика он и не помышлял приручить лиса или хотя бы смягчить его дикий нрав. Примерно через час к станции с грохотом и шумом подошел поезд. Рыжий Лис, в ужасе прижимаясь к прутьям клетки, не мог отвести от него очумелых глаз и считал, что наступил конец мира. Когда чудовище прошло мимо и, затихнув, остановилось, лис дивился тому, что он все еще жив; но он дрожал и трепетал так, что его еле держали ноги. Лис почти и не заметил, как клетку подняли и сунули внутрь чудовища — через минуту его подхватил какой-то вихрь, кругом залязгало, загрохотало, лиса понесло с такой быстротой, что к горлу подкатывала тошнота. За целый день путешествия лис не мог себя заставить прикоснуться к воде или пище. Потом он, видя, что все люди вокруг него живы и довольны и что чудовище не причиняет ему никакого зла, мало-помалу обрел свою обычную невозмутимость и отвагу. Пока лис приходил в себя, минул второй день путешествия, а когда он освоился с положением уже по-настоящему, поезд вдруг остановился и лиса с его клеткой вытащили из вагона. Затем клетку вновь поставили в фургон и вновь началась тряска по проселочной дороге: сперва ехали мимо странного скопления домов, которые, будто елки или пихты, тесно жались друг к другу, потом по живописной местности, где меж разных построек было множество садов и огородов, потом выбрались в открытое поле — там виднелись и пастбища, и болота, и покрытые лесом холмы. Но вот фургон остановился перед фасадом внушительного красного дома — несколько человек стояли у крыльца здания и перебрасывались веселыми шутками; неподалеку рыли копытами землю оседланные лошади. Клетку с лисом сняли с фургона, стоявшие у крыльца люди, заслышав, что привезли обещанного зверя, подошли к клетке, и владелец Рыжего Лиса принялся с жаром расхваливать его достоинства и красоту. Восхищенные охотники тоже не скупились на похвалы.

— Ну, если у него такие же чудесные мозги, как и шкура, то в клубе «Веселых Ручьев» будет занятная охота! — сказал один из охотников.

— Ты только глянь, какие у него проницательные, хитрые глаза! — отозвался другой. — Будь уверен, котелок у него варит. Прежде чем мы повесим этот пышный хвост на стенку, нам придется погонятьсяза ним не один раз!

— Клянусь, я был бы рад, если бы он обвел нас вокруг пальца и скрылся! — сказал третий. И когда в ответ на эти несколько сентиментальные для охотника слова поднялся протестующий ропот, он добавил: — Ну, как вы не поймете? Если этот дивный канадец оставит после себя потомство, это будет огромным благом для улучшения породы наших лис, а значит, благом и для клуба и для всего нашего спорта в целом.

Такая мысль нашла своих сторонников — они соглашались, что было бы разумно оставить лиса в живых для улучшения породы, но большинство твердило свое: через несколько дней, во вторник, как уже намечено, состоится большая охота, и пусть тогда судьбу канадского лиса решает слепой охотничий случай. На прошлой охоте в «Веселых Ручьях» собаки порядком опозорились и теперь с охотничьего участка наверняка сбежала уже последняя лиса. Охотники настойчиво требовали, чтобы их не лишали любимой забавы, и дело было решено.

Тут же на лужайке перед охотничьим клубом клетку повернули на бок и открыли. Лис выпрыгнул из нее с такой стремительностью, будто его выбросила пружина. Прямо перед ним расстилался ровный луг, за которым виднелась кленовая рощица. По другую сторону здания, у дороги, лис заметил бугристое, заросшее кустами и деревьями большое поле. Это был прямой путь к спасению, но лис заподозрил в нем ловушку. Он мгновенно кинулся назад, к наблюдавшим за ним охотникам, проскочил меж ног одного из них, метнулся под брюхо ближайшей лошади, нырнул в густые кусты рододендронов у дороги и скрылся из виду прежде, чем охотники сообразили, что им делать.

Человек, привезший Рыжего Лиса из Канады, лишь горделиво улыбался.

— Видали вы когда-нибудь такого проворного лиса? — с изумлением спросил один охотник.

— И такого сообразительного? — добавил другой.

— Да, Мак, твой лис всем лисам лис! — похвалили они владельца.

— Если этому лису повезет, — задумчиво сказал охотник, предлагавший отпустить его на волю, — то, право же, порода наших лисиц будет отныне куда лучше.

Глава XVIII Неугомонная свора

Места, в которые попал теперь Рыжий Лис, ему очень нравились; вырвавшись на свободу, он с наслаждением дышал сладким прохладным воздухом, кровь его бурно ходила по жилам. Тосковать по суровому северу и глухим лесам Рингваака у него не было времени. Лис укрывался в тенистых зарослях; рядом тянулись болота, темнели длинные узкие перелески, где вместо любимой тсуги и пихты росли жесткие, высокие и очень стройные кедры, виднелись зеленые, обнесенные каменными стенами лужайки и усеянные валунами пастбища с извилистыми изгородями, которые так напоминали лису фермерские поселки на родине. Тут и там были разбросаны каменистые холмы, на них росли в большинстве своем незнакомые лису деревья, меж холмов, сильно извиваясь, протекал узкий, но глубокий ручей; ручей этот впадал в пруд, на котором, как предполагал лис, должны были водиться дикие утки. Забравшись на камень, венчавший самый высокий холм, и обозрев раскинувшееся под ним урочище, лис убедился, что вокруг сплошной цепью стоят поселки и деревни: из труб в деревнях поднимался дым. Однако за этими людскими поселениями, далеко на северо-западе, виднелась лиловая гряда гор — они казались такими же дикими и глухими, как родной Рингваак. Лису пришло в голову сейчас же направиться к тем лиловым горам, ибо кольцо деревень и селений, окружавшее его укрытие, было слишком уж плотным. Но это мимолетное желание тотчас же у него угасло. Ведь в нынешних своих владениях лис нашел столь много поистине хорошего, что чем-то дурным можно было и пренебречь. Выискивая дичь — а она водилась здесь в изобилии, — лис за три дня тщательно обследовал всю местность до последнего ярда. Врагов, которые обнаруживали бы злые намерения, лис тут не видел, а люди, околачивающиеся подле охотничьего клуба, вели себя спокойно и ничем лису не досаждали.

Но наутро четвертого дня лис с удивлением заметил, что вокруг охотничьего клуба поднялась невероятная суматоха. С вершины своего холма он прекрасно разглядел, как собирались в кучу одетые в алые куртки всадники, как меж них то и дело показывались какие-то другие люди — они по-особому, странным образом сидели в седлах, свешивая ноги в одну сторону, и по сравнению со всадниками в алых куртках казались очень тонкими и стройными., Лис смотрел на все это теперь уже не только из любопытства — им овладела тревога. Он увидел, что на бугор около здания клуба выбежала свора собак, их было штук десять или двенадцать — считать Рыжий Лис не умел. Все собаки были одинаковы на вид и очень напоминали по окрасу желто-коричневого пса-полукровку, которого лис столько раз надувал и одурачивал. Лис различил теперь и отвратительные собачьи голоса; он не раз слышал и в предыдущие дни, как лаяли эти псы где-то в отдалении. Теперь он мгновенно понял, что готовится погоня, хотя подобных сборов лис никогда раньше и не видел. Он понял также, что вся эта суматоха поднялась ради него самого. Все это сильно испугало его, особенный страх вызвали у него ярко-алые куртки, У лиса похолодело на сердце, пышный хвост его вяло опустился. Однако через минуту лис уже подавил свой страх и обрел самообладание. Он сел и, навострив уши, склонил, по своей старой привычке, голову набок; хитрым, полупрезрительным взглядом он минуту следил за теми сложными приготовлениями, которые шли подле клуба. Затем он быстро спустился со своей сторожевой вышки и побежал к самому глухому, труднодоступному болоту.

Было одно обстоятельство, которого Рыжий Лис при всем своем уме не мог предвидеть: человек, распоряжавшийся собачьей сворой, прекрасно знал привычки и нравы лисиц. Он понимал, что любая, вновь попавшая сюда неглупая лисица, почуяв поблизости подозрительный шум и движение, непременно облюбует в качестве наблюдательного пункта этот большой камень на вершине холма. Именно сюда он и направил свору, рассчитывая обнаружить лиса без больших затруднений. Действительно, свежий запах лиса собаки уловили очень легко; они подали громкий, сильный голос и, не опуская голов, начали поиск верхним чутьем; неслись они прямо к болоту, увлекая за собой всех охотников.

Рыжий Лис хорошо помнил густой, протяжный голос полукровки-гончего и заливистое гавканье черно-пегого пса. Теперь, услышав хор глубоких, сильных голосов, звучавших подобно колоколу, он почувствовал, что испытание, которое его ждет, будет для него и непривычным и весьма трудным. Чтобы выйти из него невредимым, требуется знать об этой своре гончих и об охотниках гораздо больше, чем он знал. Не дожидаясь, пока собаки осмотрят и обнюхают каждую кочку в болоте, лис понесся дальше, пробежав не менее полутора миль по самым трудным, недоступным местам; затем он, отступая назад, сделал большущую петлю и поднялся еще на один холм — взглянуть, где его преследователи.

Лис покрыл все это расстояние с такой невероятной быстротой, что, окинув взглядом с холма большой луг, увидел, как гончие лишь выбираются из болота, а всадники в своих ярких куртках, объехав болото стороной, только нагоняют собак. Лис смотрел на своих врагов с величайшим вниманием. В нем шевельнулся страх, когда он увидел, что черно-желтая свора бежит теперь на удивление быстро и держится тесной кучей, словно бы твердо зная, куда и зачем бежать. Еще больше удивляли лиса люди на лошадях, с неистовым упорством скачущие вслед за сворой. Путь, по которому мчалась погоня, был не легок — покинув болото, лис старался бежать так, чтобы заставить охотников преодолеть немало высоких каменных стен и изгородей, каждую встречную канаву и трясину, каждую извилину ручья. При легкости и проворстве лиса перемахнуть через все это ему ничего не стоило. Но он дивился, глядя, с какой отвагой бросались на эти препятствия всадники — и те, тоненькие и стройные, что сидели на лошадях сбоку, и другие, в алых куртках, сидевшие в седле как положено. Кое-кто из охотников, разумеется, падал, некоторые отъезжали в сторону и присоединялись к погоне позднее, однако большинство их не отставало от своры, порой осторожно огибая встречавшееся препятствие, а порой перескакивая через него великолепным, могучим прыжком. Рыжего Лиса поражало, как резко отличаются эти люди от тех, кого знал он раньше — от Джэйба Смита, Мальчика, длинноногих, неуклюжих, медлительных фермеров из глухих лесных поселков. Лис так увлекся созерцанием компании охотников, что почти забыл, какую роль он играет во всей этой развертывающейся драме. Когда он очнулся, лай и завывание своры раздавались уже совсем близко. Он кинулся в густые кустарники, росшие по склону холма, потом выбежал на чистую луговину, рассчитывая молниеносно ее пересечь, но не сумел уберечься от взора охотников. Завидев лиса, те разразились ликующими громкими криками и, чтобы выиграть время, пустили свору наперерез через луговину. Быстрота, с которой мчался теперь Рыжий Лис, явилась для охотников настоящим откровением, но долгий плен все же подорвал силы лиса и такое напряжение обходилось ему недешево. Он несся к ближайшей густой роще, потом пересек открытое поле и повернул к глухому болотистому урочищу, сплошь заросшему ольхой. Когда лис выбрался из этого болота, его хвост был уныло опущен, а щегольская яркая шкура вся потемнела от прилипшей грязи. Но этого никто не видел — охотники были далеко. Лис отдышался, постояв минуту или две, а затем, стараясь затянуть погоню, решил прибегнуть к своим старым трюкам и хитростям.

По свалившемуся в воду дереву он переправился через ручей и, выйдя на противоположный берег, пробежал футов двенадцать вверх по течению. Потом, хотя он терпеть не мог мочить лапы, лис, держась подле берега, прошел ярдов пятьдесят вниз по течению прямо по воде. Такая хитрость, полагал он, даст ему возможность выиграть много времени, — он спокойно отдохнет и со свежими силами начнет всю игру снова. Но протяжный, густой, как колокол, лай опять уже звучал в опасной близости. Лис бросился к зарослям ольхи на болоте, нырнул в них и, пробравшись по самым гиблым местам, смело вышел из болота на открытое место, рассчитывая быстро добраться до следующего перелеска. Но, к ужасу лиса, здесь его уже ждали всадники в алых куртках.

В тот миг, как раздались их леденящие кровь крики, лис понял, что все его уловки и хитрости были напрасны, что он только потерял драгоценное время. Минуту лис колебался, не повернуть ли ему назад. Но лай своры доносился уже из болота. Собрав все нервы в комок, лис кинулся прямо к всадникам, юркнул меж лошадей и под улюлюканье и крики охотников помчался к лесу.

Когда он нырнул под гостеприимные ветви деревьев и скрылся от чьих-либо взоров, он знал, что ему надо бежать и бежать, хотя сердце его было готово разорваться. Идти на какие-либо новые уловки лис уже боялся: слишком много оказалось у него врагов и слишком непривычны были их охотничьи приемы. Лис просто побежал вперед, надеясь, что обстановка подскажет ему какой-нибудь выход. Свора теперь замолкла — утомившиеся собаки, очевидно, не хотели тратить силы на лай и завывания. Лис миновал густой кустарник и выбежал на небольшой выгон — возможности скрыться от погони все не подвертывалось… За выгоном стояла массивная каменная стена, которая огораживала его, простираясь далеко направо и налево, — конца этой стены было не видно. О том, что скрывается за стеной, лис не имел ни малейшего представления, но хуже того, что ожидало лиса здесь, на выгоне, быть уже не могло. Собрав последние силы, лис с трудом прыгнул на гребень стены и тотчас же скатился на другую сторону.

Глава XIX Триумф

Лис оказался на пыльной извилистой дороге, по обеим ее сторонам шли каменные стены, заслоненные цепью облетевших ломбардских тополей. Лис прянул на середину дороги, где твердая, утоптанная земля плохо воспринимала и удерживала запах следов, и пробежал по ней уже ярдов двадцать. Тут до его слуха донеслись скрипучие, дребезжащие звуки — сзади лениво двигалась повозка. Решив пропустить повозку вперед, лис спрятался за стволы тополей. Язык у него вывалился, силы совершенно иссякли. А неугомонные голоса гончих звучали уже где-то в перелеске, у самого выгона.

Повозка выехала из-за поворота. Это оказался большой, громыхающий фермерский фургон, который тащила пара лошадей; на облучке сидел и крепко дремал возница. Просторный корпус фургона был набит ящиками и бочонками, мешками с провизией, там же была сунута связка сушеной трески, узел с какой-то грубой одеждой и вдобавок небольшая веялка. Взглянув на все это, лис сразу вспомнил клетку и свое путешествие из поселка к железнодорожной станции. В том фургоне, как оказалось, ему не грозила никакая опасность. Может быть, нет никакой опасности и в этом? Долго размышлять не приходилось. Лай своры гончих уже раздавался на выгоне, неподалеку от стены. Фургон катил теперь уже напротив лиса. Один бесшумный прыжок — и лис мягко скользнул внутрь повозки, пролез, чтобы спрятаться от посторонних взоров, под веялку и улегся за мешком с какой-то едой.

Прошло несколько минут, и собаки одна за другой стали перепрыгивать через стену; скоро они уже метались на дороге. Сидя от них всего в пятидесяти ярдах, лис из своей повозки слышал, как внезапно изменились голоса собак, когда они убедились, что потеряли след. В поисках следа собаки кидались туда и сюда, вновь прыгали на стену и даже соскакивали с нее на другую сторону; они непрестанно скулили, выражая свою досаду и разочарование. Вот он след, слабый, но совершенно достоверный, здесь, на середине дороги! А вот он обрывается, словно бы у Рыжего Лиса вдруг выросли крылья и он поднялся на воздух. Собаки рассыпались в разные стороны и тщательно обследовали обе стены, пробежав вдоль них не один раз. Они страстно хотели разыскать, наконец, след и, потерпев неудачу, чувствовали себя очень сконфуженными. Теперь на дорогу прискакали уже и охотники. Они возбужденно кричали, то расхваливая ловкость лиса, то проклиная тупость и медлительность собак, — шум и гомон все нарастал. Примостившийся под веялкой Рыжий Лис тем временем уезжал в своем фургоне все дальше и дальше; ненавистные, грозящие гибелью голоса скоро уже были ему не слышны — лис ускользнул из самых лап смерти. Слепая судьба и его собственная сообразительность, соединив свои усилия, спасли его еще раз.

Фургон, громыхая и подскакивая на ухабах, неторопливо тащился не один час; все это время Рыжий Лис спокойно лежал, желая отдохнуть и набраться свежих сил. Ему хотелось ехать все дальше и дальше — пусть эта дьявольская свора и охотники в алых куртках исчезнут бесследно. Наконец фургон остановился, и возница, кряхтя, слез с облучка. Заслышав звяканье колец и замочков, лис догадался, что возница распрягает лошадей — лис много раз видел, как распрягают лошадей, когда он в родных краях подсматривал из-за укрытия за фермерами. Лис осторожно высунул из фургона морду. Он убедился, что фургон стоит на средине просторного, аккуратно прибранного двора фермы. Но в нескольких шагах от двора виднелись густые кусты и полуоблетевшие высокие деревья, а еще дальше темнел какой-то лес. Это было уже настоящее укрытие, и притом так близко! Лис бесшумно спрыгнул с задка фургона. В этот момент возница, грузный, кряжистый человек с бородой песочного цвета, сдвинул набок свою соломенную широкополую шляпу и обернулся назад. С удивлением увидев лиса и поняв, что тот ехал в его фургоне всю дорогу, он разразился бранью. Но лис уже молнией нырнул в кусты. Низко припадая к земле, он пробежал по цветочным клумбам и огородным грядкам и скоро уже скрылся среди деревьев. Оказалось, что это был лишь маленький перелесок, за которым лежало бугристое открытое поле, а на поле мирно паслись рыжие коровы. Но невдалеке за этим пастбищем лис увидел горы. Склоны у них были иззубренные, скалистые и в то же время темные — там густо росла сосна. Под этими темными соснами лис найдет себе надежное укрытие — он должен добраться до них во что бы то ни стало.

Лис опасливо двинулся по краю пастбища, стараясь не показываться на открытых местах. Но он привлек к себе внимание коров: заметив зверя, одна из них возмущенно уставилась на него, а вслед за ней к лису повернулись и все остальные коровы. Они угрожающе склонили свои рога и громко мычали. В подобных знаках внимания лис нуждался сейчас меньше всего; скрыв свое раздражение, он повернул в сторону и стал огибать поле по перелеску. Скоро он наткнулся на глубокий глухой овраг, сплошь заросший кустарником, густой высокой травой и диким виноградом. Сразу за оврагом начиналась деревня. Здесь, среди кустов, лис укрылся и спокойно пролежал до самого вечера.

Вечером, когда все в деревне затихло и в окнах погасли огни, лис выбрался из оврага. К горам можно было пройти лишь по проселочной дороге через деревню. Навострив уши, лис отважно ступил на дорогу и побежал по ней, держась самой середины, чтобы не оставлять за собой сильного запаха. Тем не менее какая-то дворняжка учуяла лиса и бросилась на него, залившись неистовым лаем. Рассвирепевший лис, храня полнейшее молчание, укусил ее так, что собачонка с визгом убежала к своему дому. Но сейчас уже всполошились и залаяли собаки по всей деревне; негодуя на собак, лис метнулся в переулок и через огороды выскочил на околицу. Лис настойчиво пробирался к горам, смутно видневшимся на западе. Скоро деревня, оглашаемая тревожным собачьим лаем, осталась позади. Теперь дорогу лиса преградил бурный неглубокий поток — не желая мочить лапы, лис перепрыгнул его и оказался уже у самого подножия горных склонов. Вокруг темнел густой кустарник, росли огромные древние деревья. Лис взбирался вверх по скалам, места здесь были еще более дики и неприступны, чем близ его родного Рингваака. Лис остановился только однажды: он уловил тонкий, еле слышный писк меж корней сосны. Мгновение — и мышь была поймана; лис немного заглушил давно терзавший его голод. Горы поднимались все выше; забыв об усталости, лис одолевал гряду за грядой. Когда занялась заря и по небу, трепеща, пробежали первые шафранные лучи солнца, лис вышел на вершину высокого гранитного утеса и, глянув вниз, почувствовал, что он обрел наконец то, к чему так стремился: перед ним был дикий, первобытный хаос горных хребтов и ущелий, куда уже не могли проникнуть ни своры собак, ни охотники в алых куртках

Примечания

1

Карибу — американская разновидность северного оленя. 

(обратно)

2

Вольверене — канадская росомаха.

(обратно)

3

Винчестер — американское скорострельное ружье.

(обратно)

4

Ракун — североамериканский медведь особой породы.

(обратно)

5

Ярд (англ.) — мера длины, равная 91 сантиметру. 

(обратно)

6

Миля (англ.) — мера длины; здесь английская сухопутная миля, равная 1609 м.

(обратно)

7

Одиссей — герой древнегреческих поэм «Илиада» и «Одиссея», созданных Гомером; славился умом и хитростью, пережил много приключений.

(обратно)

8

Фут (англ.) — мера длины, равная приблизительно 30,5 сантиметра.

(обратно)

9

Дюйм (англ.) — мера длины, равная приблизительно 2,5 см.

(обратно)

10

Персона грата (лат.) — лицо, пользующееся признанием и расположением.

(обратно)

Оглавление

Лесной бродяга

Домик под водой

  I

  II

   III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА СЕРОЙ РЫСИ

СОЗЕРЦАТЕЛЬ СОЛНЦА

  I

  II

  III

СЕРЫЙ ВОЖАК

  I

  II

РЫЖИЙ ЛИС (перевод Н. В. Банников)

  Глава I ЦЕНОЮ ЖИЗНИ

  Глава II Уроки природы

  Глава III Единицы и розги

  Глава IV В одиночестве

  Глава V Зрелость и мастерство

  Глава VI Обжигающая шпора и ослепляющий коготь

  Глава VII Силки и капканы

  Глава VIII В подснежном царстве

  Глава IX Рыжий Лис одурачивает собак

  Глава X Самонадеянная норка

  Глава XI Царственный разбойник

  Глава XII Вторжение с воздуха

  Глава XIII Желтая жажда

  Глава XIV Огненная кара

  Глава XV Погоня за оленем

  Глава XVI В плену

  Глава XVII Под чужим небом

  Глава XVIII Неугомонная свора

  Глава XIX Триумф

*** Примечания ***