Таллинский дневник [Николай Григорьевич Михайловский] (fb2) читать постранично, страница - 3

Меня самого тоже толкает к этому времени, к этим местам, и, однажды решив к ним не возвращаться, я возвращаюсь снова и снова. И пишу об этом уже не в первый раз.

Мирный Таллин

Таллин начинался для меня праздником, городом оживленной яркой жизни, нарядной толпы, шикарных ресторанов, уютных кафе, городом бойкой торговли. И в толпе, и в шуршании жалюзи на окнах домов, и в музыке, доносящейся через распахнутые окна, в богатой карнавальности жизни было что-то лихорадочное, болезненная напряженность, взвинченность. Шел сороковой год. Я приехал в Эстонию корреспондентом «Правды» и был ошеломлен пестротой жизни. Это был калейдоскоп, кинолента, из которой память выхватывает сейчас лишь отдельные кадры: толпа солидных, неторопливых господ в легких пальто из дорогого сукна (качество сукна проверялось тем, что в него наливали воду и ни одна капля не просачивалась насквозь) и непривычное выражение неуверенности на их лицах. Они пришли в Наркомат народного хозяйства узнать «насчет национализации». Они стоят группами, как на дипломатическом приеме, ждут выхода наркома и учтиво беседуют, но в толпе, как по бикфордову шнуру, пробегает искра, то тут, то там вырывается возмущенное восклицание, нервный жест, белый платок прикладывается к вспотевшему лбу. А внизу под окнами наркомата толпа студентов со старым знаменем: на красном полотнище золотые буквы: «Братьям по классу эстонским рабочим привет от кожевников и печатников Костромы». Когда-то, после революции 17-го года, это знамя костромичи отправили в подарок профсоюзам Эстонии, но таможенная пошлина была так высока, что знамя пролежало в таможне. Студенты нашли его и теперь носили по городу. Те, кто сидели на улице под тентами за чашкой кофе, смотрели на студентов с любопытством. В моде были широкополые шляпы, подкладные плечи и длинные янтарные мундштуки, через которые женщины курили, расположившись в плетеных соломенных креслах.

Говорили о приходе народной власти, о национализации, об отчуждении загородных вилл, об энтузиазме рабочих и студенческой молодежи, встретившей выборы с восторгом.

Мы, журналисты, аккредитованные в Эстонии, собирались у кабинета Оскара Адовича Сепре в Наркомате народного хозяйства, и тут же в приемной происходили короткие пресс-конференции. Записи об этих конференциях сохранились в моем блокноте.

— Что вы считаете главным в проведении хозяйственной реформы?

— Бесперебойный ход производства. Важно, чтобы производство не останавливалось ни на минуту.

— Какие вопросы вы решали сегодня?

— Вопрос объединения и слияния заводов радиоаппаратуры, принадлежащих разным владельцам, и вопрос централизованной закупки кож у крестьян.

Ответы короткие, Оскар Адович дает их на ходу, он всегда в движении, и наша журналистская ватага спешит следом. Уже на лестнице ему задают последний вопрос:

— Знаете ли вы о сопротивлении, которое отдельные элементы оказывают народной власти?

— Знаю. Сопротивление реформам исходит от тех, чьи богатства реформа урезает. Нас это сопротивление не пугает и не останавливает, ибо эти люди в незначительном меньшинстве.

Оскар Адович надевает шляпу и садится в автомобиль. Журналисты закрывают свои блокноты и расходятся, обмениваясь новостями. Рассказывают, что в районе Иру на какой-то вилле, хозяева которой бежали в Швецию, нашли оружие и что, видимо, на этой вилле убит эстонский патрульный солдат, труп его был найден в лесу. Называют имя Алиды Хансовны Семмерлинг, отважной женщины, председателя Ирусского волисполкома, которая занимается сейчас вместе со следствием поиском преступников. Говорят о войне, которая уже идет в Европе, но никак не чувствуется в живущем мирной жизнью Таллине. Говорят о том, что есть решение о переводе в Таллин из Кронштадта главной базы Балтийского флота и о необходимости такой меры для укрепления нашей обороны.

Все это — лето сорокового года. В таллинском порту — оживленно. Я часто бываю там, смотрю, как подходят, пришвартовываются корабли, как работают грузчики, ловко укладывая тюки или ящики в штабеля. У них проворные, точные, выверенные движения. Наверное, потому, что груз тяжелый и силы строго рассчитаны. В записной книжке сегодня я нахожу запись: «Юхан-Каск, грузчик. Брат Эдвард. Раньше триста грузчиков на тридцать четыре подрядчика. Теперь все — члены профсоюза».

На страницах старого блокнота я нашел еще один характерный эпизод. Вместе с комиссаром порта мы шли вдоль причала и остановились возле утлого суденышка, доверху нагруженного дровами. Наше внимание привлек белокурый мальчуган лет тринадцати-четырнадцати в изношенных башмаках явно с чужой, более крупной ноги. Из продранной кожи выглядывали голые пальцы. Комиссар порта завел с мальчиком разговор, но тут откуда ни возьмись вмешался пожилой упитанный человек в картузе, прогнавший подростка:

— Пошел на место!

Оказалось, что это