Жажда смерти (Смертельное желание), Смертный приговор [Брайан Гарфилд] (fb2) читать онлайн

- Жажда смерти (Смертельное желание), Смертный приговор (пер. И. Лобунец, ...) (и.с. Бестселлеры Голливуда-25) 691 Кб, 318с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Брайан Гарфилд

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ЖАЖДА СМЕРТИ (СМЕРТЕЛЬНОЕ ЖЕЛАНИЕ)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Позже он попытался как можно точнее вспомнить, где находился в то время, когда на Эстер и Кэрол было совершено нападение.

Видимо, это случилось буквально через несколько минут после ланча.

Обыкновенная пьянка с клиентурой — Пол как раз только-только начал ощущать эффект нескольких «Джибсонов». Слегка покачиваясь, они с Сэмом Крейцером вывалились на улицу и на Пятьдесят пятой заарканили такси. Проезжая по Седьмой авеню, они попали в затор возле верхнего Таймс-Сквера, и Пол прекрасно помнил, как задыхался от выхлопных газов, которыми его потчевал стоящий рядом автобус. Судя по всему, именно тогда все и случилось: полицейские определили время нападения — два сорок.

Самая середина вялого апатичного дня. Туристы и шлюхи бродят по обочинам в увядших одеждах, зыркая по сторонам пустыми глазищами. На углах мужики в прокопченных футболках продают игрушки и ремни. Обычно вы плюете на осадки, скапливающиеся в ваших легких, потому что не видите их; но автобусные газы привели Пола в состояние полной боевой готовности, и он закашлялся, отчего его моментально стала мучить безумная джинная мигрень. Он протер глаза.

Сэм Крейцер закурил.

— Похоже на то, что ты не можешь дышать ничем иным, если это самое не было пропущено сквозь сигаретный фильтр. — Выдохнул струйку дыма на спичку. — Черт, ты только погляди на эту чудовищность!

— Какую?

— Да вот на «Астор Плазу».

Бетон и пластик на месте старого отеля «Астор».

— Встретимся в баре «Астор», — проговорил мяукающим голосом Сэм, и это подчеркнуло сосредоточенность Пола.

— Черт бы их всех побрал! Политики кричат о вандализме, охватившем общество, а сами сносят исторические монументы, освобождая место для этих инкубаторов.

Такси резко тронулось с места и проехало полквартала.

Пол спросил:

— Интересно, как твои дела с домом?

— А никак. Весь уик-энд мы искали Уэстчестер.

— Может, пора двинуться дальше?

— Я не могу каждый день ездить из пригорода обратно. То есть могу, но не хочу, чтобы это было слишком уж далеко. Но сейчас мы начали подумывать о том, чтобы снимать домик где-нибудь в Леонии или Форте Ли. Неважно где, только бы побыстрее убраться из Манхэттэна. Давным-давно надо было это сделать. — Сэм похлопал себя по коленке. — И вам с Эстер не мешало бы последовать нашему примеру. Зачем оставаться в зоне военных действий, когда надобность в этом отпала?

— Мы уже раз пробовали, — ответил Пол, отметая все возражения и дальнейшие рассусоливания по этому поводу нетерпеливым жестом.

— Ага. Двадцать лет назад. Но, Пол, времена меняются…

Где-то на уровне крыш Сорок второй улицы слабое, водянистое солнце тщетно пыталось пробиваться сквозь тог — оно казалось слишком хрупким, чтобы жечь глаза.

— Ты все-таки псих, — сказал Сэм. — Думаешь, я поверю твоему честному лицу, если ты вдруг начнешь говорить, что до сих пор любишь город? И все-таки мне бы хотелось услышать: почему?

— Если тебе необходимы объяснения, значит, ты все равно ни черта не поймешь.

— Один мой знакомый священник использовал тот же аргумент, доказывая существование Бога.

— Ну, для священника это имело смысл, — ему-то доказательства и не были нужны.

— Да-а. Очень сухо.

Сам блеснул рояльным набором зубов под тоненькими усиками, которые отрастил во время отпуска и которые, как он сам невзначай признался, собирался сбрить. Вид у него был такой, будто его только что вздернули на дыбу. Этот ленивый миннесотец за восемь лет, проведенные с фирмой, перенял все нью-йоркские привычки: на ушах нависали пейсы; волосы на затылке модно дыбились; он носил расклешенные пиджаки и современные кричащие галстуки и выучил приемлемые варианты того, как можно неуважительно отзываться об уважаемых людях. При всем при этом ему не удавалось сойти за ньюйоркца. Из парня никаким чертом было не выбить его деревенского содержания.

Таксист изо всех сил пытался повернуть налево, чтобы выехать с Бродвея на Сорок вторую.

— Взгляни на этот кошмар. — Сэм повертел сигаретой в сторону Таймс-Сквера, в сторону людской толпы и машин. — Мы больше не имеем значения. Тебе никогда не связаться с нужным человеком только потому, что он обязательно застрял в автомобильной пробке где-нибудь по дороге к тебе. Телефоны можно выкидывать, а почта вообще никуда не годится.

Сэм выбросил руки ладонями вверх — очень он любил выставляться.

— Аварийки врываются на мою улицу со снятыми глушителями, словно танки Шермана, а потом целый час давят пустые пивные банки прямо под моим окном. Если случится снегопад, уйдет целая неделя на то, чтобы улицу отчистили от снега. Безумие. Остается единственное средство с ним бороться.

Пол слегка улыбнулся.

— Хорошо-хорошо, раз уж ты так хочешь, чтобы я тебе подыгрывал… Какой же у нас будет ответ?

— Единственное средство. Разъединственное. Упразднить окружающую среду. Тогда не останется, что загрязнять.

Пол вежливо усмехнулся: шутка этого заслуживала.

Сэм сказал:

— Ты платишь за частную школу для своих детей. За то, чтобы частный детектив охранял твой дом. Платишь все, что можешь, ворам и актерам. Ограничиваешь свободу передвижения после захода солнца. И т. д. и т. п. — Сэм посмотрел на Пола с тревогой: — Черт побери, что я здесь делаю?

— Зарабатываешь на жизнь, — отозвался Пол, растягивая слова. — И цитируешь стандартный катехизис жалоб — как и все остальные в этом мире.

— Ну, по крайней мере, я не выношу ваших безумных крайностей в руке либеральной доброты.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты просто чокнутый, Пол. Разве ты не знал? Вы, черт возьми, словно истекающие кровью сердца, Пол. Вы с Эстер, можно сказать, отправляетесь в пустыню и творите добро. Взгляни на свои лацканы — видишь эти отвратительные дырки? Что у тебя было здесь нацеплено: значок в поддержку либеральных тюремных реформ или «Голосуйте за Линсдея?»

— Но кто-то же должен этим заниматься, — буркнул Пол.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Он работал в фирме «Айвз, Грегоон и Ко» достаточно долго, чтобы получить небольшой офис на Ленсингтон авеню, находящийся на восемнадцатом этаже. На двери из гофрированного стекла было выведено: Пол Р. Бенджамин. Комнатка была маленькая, с толстым ковром и кнопочным телефоном. Кондиционер лениво пыхтел. Пол плюхнулся в кресло и проглотил пару таблеток аспирина. Злые гномы снова набили битком его коробку с входящими бумагами, но он даже не протянул к ним руку. Пол получал удовольствие, ощущая монолитность офиса в этом старом грейбарском здании; здесь все было заполнено уверенностью, постоянством, солидностью.

Тельма позвонила и впустила в кабинет Билла Данди. Пол даже не приподнялся, чтобы пожать ему руку: они никогда этого не делали.

— Жарко, — буркнул Данди вместо приветствия. Он был рыхлым и сияющим; его волосы были аккуратно зачесаны на розовую лысину. Достаточно округл, чтобы не выдавать присутствие костей в строении своего тела. Поначалу Пол принимал его за этакого тугодума-бухгалтера, но оказалось, что нарочитое жлобство — всего лишь военная хитрость, прикрывающая довольно едкое чувство юмора. Теперь-то это было хорошо заметно. Данди выглядел полностью, даже чересчур, удовлетворенным.

— Иду на войну.

— Супротив финансовых инспекторов?

— Нет, компьютеров. Смотри, что я принес, — может, заинтересуешься. Тогда я и тебя завербую.

Данди кинул на стол книгу и Пол перевернул ее, чтобы прочесть название: «Настольная книга партизан, ненавидящих компьютеры».

— Прочти и передай товарищу, — сказал Данди. — Я только что начал кампанию. Оплатив утром счет «Кон Эд». Проставил сумму на два цента меньше, чем на чеке, и пробил две лишние дырочки в перфокарте. И приказал Марджори с этого времени приклеивать марки чуть сбоку, чтобы сбивать с толку все эти магнитные сканеры.

Данди уселся в кожаное кресло, стоящее на углу письменного стола. Посмотрев на Ист-Ривер, он хотел было что-то сказать по поводу смога, но не стал — Данди был настоящим ньюйоркцем и, в отличие от Сэма Крейцера, не любил говорить о городе. Вместо этого он произнес:

— Ты сейчас занят?

— Нет, только что вошел.

— А, правильно, ты же кушал вместе с их величествами из Аризоны. И как прошло?

— Чувствую, придется ждать проверки.

— Я знал, что послать нужно именно тебя. Ты; мягко подкапываешься, пока Сэм смешит и развлекает.

— Но я не уверен в том, что захочу принять новую должность. Объединение, подобное этому, будет, наверное, чертовски хлопотным предприятием. Помнишь Брэдшоу?

— Из-за него Мэл Грегсон получил свой первый инсульт. Такое не забывается. Кстати, буквально на следующий день я наткнулся в Гарвардском клубе на Брэдшоу-младшего. — Данди с грустью покачал головой. — От поколения к поколению порода ухудшается. В этом уже не было той настоящей жилки. Ты помнишь старика Брэдшоу?

— Нет, это было еще до меня.

— Да быть этого не может! Неужто ты настолько молод? Ты же одного со мной возраста. Старик помер всего двадцать лет назад.

— Я имел в виду — до того, как пришел в фирму. Тогда я работал в центре города.

Данди нахмурился, словно говоря «ах-да-прости-за-был-какая-глупость-с-моей-стороны».

— Знаешь, просто у меня такое ощущение, что ты,

Пол, здесь сидел всегда. Не знаю, можно или нет назвать это комплиментом. Так вот о Брэдшоу — представляешь, в чем смех? Ему уже за сорок, а для окружающих он все равно, Брэдшоу-младший. Так вот, схватил он меня за пуговицу и стал рассказывать о том, как заработал на понижении десять тысяч долларов. При этом делал всякие мудрые замечания типа: «Только дурни держат акции, когда те понижаются в цене». Представляешь… Никакого класса в этих, которые родились через поколение. Старик, тот был совсем другое дело. Ты; наверное, слыхал, что о нем рассказывают?

— Кое-что…

— Один из самых крутых. Начинал еще в Хьюстоне с использования старых кирпичей из разрушенных зданий.

— Я этого не знал.

— Этого почти никто не знает. Похоже, все думают, что лет эдак в семнадцать он воткнул тросточку в песок и из дырки забил нефтяной фонтан. Нет. Начальный капитал он создал своими руками, а уж затем, купил свое право войти в нефтяной бизнес. И уж он прекрасно знал, для чего предназначены деньги.

— Неужто?

— Первый год, когда нанял нас, чтобы подсчитывать оборот, он записал семь девиц на один-единственный ваучер и объявил, что потратил на них четыре тысячи долларов. Потом он признался мне с глазу на глаз, что еще занизил сумму. — Данди в восхищении покачал головой, — Помню, как-то раз он заплатил три тысячи манекенщице из престижного агентства Ньюмена-Маркуса только за то, чтобы она голой постояла под нефтяным фонтаном. У меня на стенке до сих пор висит вырезанная из газеты фотография.

— Последний из настоящих любителей пожить.

— Ты и половины не знаешь, да и не узнаешь никогда. Потому что он, разумеется, держал свору высокооплачиваемых пресс-агентов, чтобы те никогда не упоминали его имени в газетах — правда, только в последние годы жизни — но не сбавлял оборотов. Он любил Нью-Йорк, как никто другой — гулял четыре-пять ночей подряд, закатываясь в разные варьете и ночные клубы и проносясь по ним словно циклон. Вообще никогда не спал. Танцевал на столах в ресторанах. В своей квартире держал двух-трех шлюх по вызову, чтобы, когда приспичит, не надо было поднимать телефонную трубку. И это когда ему стукнуло шестьдесят!..

Данди смутно улыбнулся.

— Конечно же, он был жестоким сукиным сыном, с северной стороны у него росла моховая борода, но и очарования в нем было хоть отбавляй. Состоял членом «Метрополитэна», «объединенной. Лиги», а в совете директоров у него сидели уважаемые люди — сплошь тузы. И, черт побери, у мужика был свой стиль. Таких теперь днем с огнем не сыщешь.

— А может, и не надо искать, — произнес Пол холодно.

— Нет, надо. Сегодня люди как цифры — все стоят в одном ряду. Если не будет таких вот Брэдшоу, тогда и жить незачем, можно сразу сдаться на милость компьютерам. — Пухлый палец постучал по книге, лежащей на столе Пола. — Прочти и передай товарищу. Уверен, что присоединишься к нашему союзу.

На этом ежедневный анекдот дня закончился. Данди прокашлял и совершенно деловым голосом объявил:

— А теперь об Айре Немзермане. Этот паскудник снова принялся за свое.

— Боже.

Данди вытащил из кармана несколько листков, сложенных напополам, и бросил их поверх антикомпьютерного тома.

— Прочти и изойди кровью.

Пол быстро проглядел листки. Айра Немзерман вылез из глубинки наверх сам, ему никто не помогал. Он научился считать миллионы, но если цифры не были отмечены знаком доллара, он обычно складывал их так, будто считал на пальцах рук и ног — и обычно неправильно. Обычно Немзерман сам печатал два листка — резюме доходов и издержки за последний квартал, кто-то — судя по всему Данди — обвел красным два результата: общий блок покупок акций на шестнадцатое января и продажу того же блока девятнадцатого июля.

Пол помотал головой:

— Не могу поверить. Просто не могу поверить…

— Он же ребенок. Ты знаешь.

— Грязный, маленький богатей. И ведь это не впервые!..

— Мне кажется, Пол, лучше тебе ему позвонить.

— Я бы с большим удовольствием свернул ему шею.

— Прежде чем ты это сделаешь, вспомни о гонорарах, которые он нам платит. — Данди поднялся, собираясь уходить. — И не забудь прочитать книгу.

Когда он вышел, Пол взялся за телефон и нажал кнопку интеркома.

— Тельма, не могли бы вы соединить меня с Айрой Немзерманом?

Минут через десять раздался звонок.

— Соединяю с мистером Немзерманом.

— Молодчина.

— Бенджамин?

— Мистер Немзерман, — произнес Пол устало.

— Где вы сейчас находитесь?

Голос звучал, словно бетонные блоки спускали вниз по водосточному желобу.

— В душевой спортивного зала. Чем могу?

— Разговаривать можете?

— Еще бы. У меня секретов нет — слушайте все. Вам это прекрасно известно, ведь вы мой финансист.

Пол закрыл глаза и потер виски.

— Мистер Немзерман, тут передо мной лежат ваши квартальные листки.

— Это хорошо. На сей раз я постарался. Все аккуратно и тщательно выписано. Слушайте, Бенджамин, я, черт побери, делаю за вас три четверти работы, так что пора бы вам понизить ставки за свои услуги.

— Очень смешно, мистер Немзерман, потому что я как раз думал о том, что, по идее, надо бы их удвоить.

— Ха.

— У вас неприятности.

— Нет, вы только послушайте. Он мне говорит, что у меня проблемы! Слушайте, у меня сейчас столько неприятностей, что если сегодня что-нибудь произойдет, то я смогу заняться этим не раньше чем дней через десять. Потому что «Доу Джонс» упал сегодня на восемь пунктов, а обменный индекс на тридцать шесть центов…

— Мистер Немзерман, вы стараетесь предъявить иск на основные доходы с акций «Коннистон Индастриз», правильно?

— И что?

— Вы купили их шестнадцатого января и придержали до девятнадцатого июня, а продали с прибылью в четыреста сорок две тысячи долларов.

— Ну, так я и написал в бумаге…

— Верно, сэр. Так написано в бумаге, как вы выражаетееь. Скажите, а в датах ошибки быть не может? Может быть, вы писали июнь, а подразумевали июль?

— А зачем, черт побери, мне дожидаться июля, когда повышение прошло аж в июне?

— Мистер Немзерман, с шестнадцатого января по девятнадцатое июня — ровно пять месяцев и три дня.

— Пять мес… ах ты, дьявол!

Пол закатил глаза к потолку.

— Вот именно. Вы задекларировали общую сумму доходов и налоги будут составлять чуть больше ста десяти тысяч, но по-настоящему — это незаработанный доход, потому что вы не продержали ценные бумаги положенные шесть месяцев минимального срока. Поэтому общая сумма налога будет на двести тысяч больше той, на которую вы рассчитывали.

— Господи боже!

На мгновение воцарилась тишина, было непонятно, что делают на другом конце провода: думают или молятся. А потом Немзерман сказал:

— И что я должен с этим делать?

— Заплатить.

— Фигня. Лучше сесть.

— Я думаю, это будет легко устроить.

— Ладно, Бенджамин, прекратите. Вы же умненький мальчик, так что скажите поскорее, что я должен сделать.

— Вам прекрасно известны все уловки. По крайней мере, не хуже, чем мне.

— К чертям! У кого есть время, чтобы изучать эту ерундистику?

У мужика общий годовой доход составлял около миллиона, а он до сих пор не умудрился прочитать Свод законов о доходах. Пол покачал головой.

Немзерман зарычал:

— Что вы предлагаете?

— Ну что же, во-первых, есть стандартные варианты. Например, до безумия взвинтить расходы — на какое-то время они отстанут. Тридцать пять тысяч можете убрать за счет женитьбы.

— Об этом можете забыть.

— Можно создать несколько товариществ — двадцать шесть процентов налога. Это может дать вам возможность снова заплатить лишь основную часть, на которую вы и рассчитывали. Конечно, уже поздновато, но если хорошенько встряхнуться — все еще можно успеть.

— Да ну?

— Или создать фонд. Можно создать собственный фонд и передать ему в дар деньги, а затем одолжить их обратно, но уже одолжить у фонда.

— Как мне это провернуть?

— СЗД форма десять-двадцать три. Заполните ее и присылайте с просьбой освободить от налога из-за статуса благотворительной организации. Если вам удастся изобразить фонд благотворительной, религиозной или общеобразовательной организации — вы выиграли.

— Чего вы тогда дожидаетесь, хотелось бы мне знать? А ну-ка быстренько состряпайте мне фонд.

— Пусть, мистер Немзерман, лучше этим займется ваш поверенный в делах.

— Верно, хорошо, Бенджамин. Спасибо. Я сейчас же этим займусь. Черт побери, они же настоящие бандиты, эти ребята из федерального управления налоговой инспекции. Слушайте, насколько же они заблевали эту нашу бедную страну.

— Может быть, вы познакомитесь с сочувствующим вам компьютером…

— Хм. — Немзерман, не вдаваясь в вежливость, повесил трубку, и Пол с любопытством и неверием откинулся в кресле. Через секунду он издал отрывистый лай, долженствующий обозначать веселый смех. Потом зацепил пальцы обеих рук на затылке и лениво откинул голову назад.

Смог слегка отнесло с реки, и Пол увидел, как грузовое судно пробивается вверх по течению, вспенивая винтами воду. Тепловая электростанция давала столько дыма, что Квинс был почти не виден.

Головная боль прошла, он почувствовал себя лучше. Ему было сорок семь; несколько полноват, но в хорошей форме. Все, что ему нужно, это несколько хороших шуток, да несколько приятелей типа Сэма Крейцера и Билла Данди, да еще такой клиент, как Немзерман. Вот и все требования.

Он протянул руку к стопке бумаг в ящике входящих документов.

Интерком зажужжал.

— Мистер Бенджамин, на проводе ваш зять, мистер Тоби. — В голосе Тельмы прозвучало беспокойство. — Он говорит, что дело очень срочное.

Пол нажал зажегшуюся кнопку на телефоне, больше удивленный, чем встревоженный.

— Привет, Джек.

— Па, я… произошло…

В голосе Джека Тоби звучали металлические нотки. Чувства держались под особым контролем.

— Что такое?

— Я не могу… А черт, не выходит. Слушай, на них напали. Прямо в засранной квартире. Я уже еду…

— Джек, о чем, черт побери, ты говоришь?

— Они… Прости, па. Я стараюсь все объяснить. Мне только что позвонили. Кэрол и ма… Кто-то вломился в квартиру и избил их до… я не знаю, почему, за что. Их отвезли в травмопункт при больнице Рузвельта — ты знаешь, где это?

— На Западной Пятьдесят девятой?

— Да. Мне кажется… кажется, ма совсем плоха. Кэрол попросила полицейских позвонить мне.

Полицейских… Пол заморгал и до боли в пальцах сжал трубку.

— Но что произошло? Как они? Ты позвонил доктору Розену?

— Пытался. Но его нет сейчас в городе.

— Боже мой! Но что произошло?

— Да не знаю я! Еду туда. По телефону коп был крайне сдержан.

— Но что…

— Слушай, па, лучше не тратить зря время. Встретимся там.

— Хорошо.

Он положил трубку и тупо уставился на усыпанную пятнышками тыльную сторону руки.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Он без труда отыскал отделение травматологии и увидел Джека, напряженно сидящего с одним поднятым плечом и ломающего пальцы. Он посмотрел на Пола, не узнавая его.

— Извини. Такси застряло в пробке. Ты здесь, наверное, долго. — Он чувствовал себя обязанным извиниться хотя бы за что-нибудь.

Джек сказал:

— Вот теперь ты тоже можешь сесть. Нас все равно дальше не пустят.

На скамьях, выдвигающихся из стены, сидели люди с легкими травмами и болезнями, видимыми на глаз. В комнате стоял запах и гул — гул от приглушенных воплей боли, но именно запаха Пол не выносил. Персонал в грязно-белой одежде постоянно влетал и вылетал из зала. С открытого пандуса с воем убралась пустая «скорая». Здесь находилось человек двадцать, большинство из них сидели, несколько носились туда-сюда, единственная женщина держала за руку маленького мальчика — никто ни на кого не обращал внимания. Боль переживалась в одиночку, ею нельзя было делиться с другими.

Рядом с Джеком сидел полицейский. Пол пристроился по другую руку. Джек пробормотал:

— Офицер был настолько любезен, что решил остаться и посмотреть, нельзя ли будет чем-нибудь помочь. Это мой тесть.

Коп протянул руку. Его черное лицо было каменным.

— Джо Чарльз.

— Пол Бенджамин. Объясните мне, пожалуйста, что же, в конце концов, произошло?

— Я уже говорил мистеру Тоби, что мы не хотели задавать миссис Тоби слишком много вопросов, ей сейчас это может только повредить.

— А что с моей женой? — Пол спросил это совсем тихо, на самом же деле ему хотелось заорать. Но в комнате, забитой до отказа больными, все говорили приглушенными голосами.

Человек сидел, прижимая покалеченную руку к животу, и кровь стекала ему на колени. Пол с трудом оторвался от созерцания этого жуткого зрелища.

Коп в это время говорил:

— Мы не знаем. Когда ее повезли в операционную, она была еще жива.

Она была еще жива — скрытые намеки, присутствующие в словах полицейского, задали ритм пульсирующей в висках Пола боли.

Молодой человек в белом зашел в комнату; рядом с ним шла медсестра. Он наклонился к женщине с маленьким мальчиком. Та взяла сынишку за руку и вслед за врачом и сестрой вышла из зала. Мужчина с поврежденной рукой наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду. Кровь впитывалась ему в брюки. Коп сказал:

— Прошу меня извинить, — встал и пошел к человеку, вынимая из кармана носовой платок.

Пол посмотрел на своего зятя. Лицо Джека посерело. Похоже, настроения разговаривать у него не было, поэтому Полу пришлось начать первому:

— Что он сказал тебе?

— Не очень много. — Пол был слишком шокирован, чтобы его можно было так просто игнорировать. Он попробовал еще раз:

— Ты говорил с Кэрол?

— Да. Она не сказала ничего такого, что могло бы хоть что-нибудь прояснить. Она в шоке,

— А… Эстер?

Джек покачал головой:

— Выглядела она скверно.

— Да скажи же хоть что-нибудь, ради бога!

— Их обеих избили.

— Кто? За что? — Пол наклонился и схватил Джека за руку. — Ты же адвокат. Постарайся соображать как законник. Отвечай как свидетель, хорошо? Вот теперь рассказывай.

Чтобы прояснить мысли, Джек помотал головой.

— Я просто ничего не знаю, па. Их было двое, может быть, больше. Они каким-то образом забрались к вам на квартиру. Не знаю, сами ли они вломились, или Кэрол, а может, ма их впустили, не знаю… Не знаю, чего они хотели. Не знаю, что сделали или почему, кроме того, что они напали на обеих. Нет, их не хотели насиловать, только не насиловать. Не то. Они просто — избили, исколошматили их…

— Просто кулаками?

— Наверное, правда, крови нигде не было заметно. Мне кажется, если бы использовались ножи или еще какие-нибудь предметы, по идее, должна была бы быть кровь, разве не так?

— Кто вызвал полицию? Ты?

— Нет. Кэрол. А уже полицейские позвонили мне.

— Когда это случилось?

— Не знаю. — Джек взглянул на часы и с отсутствующим видом поддернул манжету. — Судя по всему, пару часов назад.

Пол еще сильнее сжал кисть Джека:

— Что с Эстер? Что значит «все еще жива»?

Подбородок Джека нырнул вниз; он уставился на свои ботинки.

— Па, они свернули ей шею, словно старой тряпочной кукле…

Вышла сестра и дотронулась до руки полицейского:

— Что вы тут делаете?

— Стараюсь остановить у бедняги кровь.

— Это не артериальное кровотечение, офицер. К тому же, пусть лучше покровоточит, чем накладывать на рану не простерилизованный платок.

— Мисс, я достаточно насмотрелся, как люди получают шок от потери крови. И теперь знаю, как просто гибнут люди. Поэтому я просто пытаюсь помочь — вот и все.

— Тогда большое вам спасибо, и на сегодня помощи достаточно, — сестра взяла раненого за руку и вывела из комнаты. Мужчина через плечо смотрел на копа, но выражение его лица так и не изменилось.

Полицейский снова сел на скамью. Джек спросил:

— А с этим что случилось?

— Сидел в баре. Кто-то разбил бутылку и вскрыл парню руку. Просто так — он даже не знал этого человека. В эти жаркие дни все немного шизеют. Но мне кажется, что вы и сами про это знаете. — Похоже, коп чувствовал личную ответственность за все происходящее в этом мире и постоянно за это извинялся. Пол прекрасно понял, как он себя чувствовал. Словно все это и твоя личная вина, которую необходимо заглаживать.

Пол сказал:

— Расскажите мне о происшедшем.

Полицейский ответил:

— Да я и сам толком не знаю, что именно произошло. Попозже позвоните в полицейский участок, хорошо? Дать вам номер?

— Если не трудно. — Пол вынул ручку и отыскал в кармане обрывок бумаги — счет за ланч от «Америкен Экспресс», Коп диктовал, а он принялся писать на обратной стороне:

— Двадцатый участок. Семь-девять-девять, четыреста, четыре. Находится на углу, напротив вашего дома, уж не знаю, замечали ли вы его когда-нибудь. Сто пятьдесят, Западная Шестьдесят восьмая, это такой короткий квартал между Бродвеем и Амстердамом.

— Кого спросить?

— Я не знаю, кто будет расследовать ваше дело. Наверное, кто-нибудь из инспекторов-лейтенантов.

— А кто ваш начальник?

Коп очень тонко усмехнулся:

— Капитан Де Шилдс. Но он обязательно отправит вас к следователю.

— Скажите прямо: вы не хотите мне рассказывать всего, что знаете?

— Не так уж много я знаю, потому что не первым попал на место преступления. Похоже, какие-то мужчины вошли в дом самовольно: швейцар их не видел. Может быть, наркоманы — так обычно и оказывается. Хотели что-нибудь стащить.

— Каким образом они проникли в нашу квартиру?

— Боюсь, этого я не знаю. Если дверь не была заперта на два замка, то они могли просто открыть ее пластиковой карточкой. А может быть, они просто постучались, и ваша жена впустила их. Воры всегда так: постучат и ждут, проверяют, есть ли кто дома. Если никто не подходит, они вламываются. Если же отвечают, обычно извиняются, что, мол, попали не на тот этаж, и уходят.

— Но эти не ушли.

— Нет, сэр, боюсь, что не ушли.

Ответы копа были безличны, словно он отвечал на вопросы, свидетельствуя перед судом, но в голосе звучало сопереживание.

Пол сказал:

— Им удалось уйти. — Это было утверждение, не вопрос.

— Да, сэр. Когда я уходил, один из патрульных все еще обыскивал дом, он никого не найдет. Вполне возможно, кто-нибудь мог их заметить в здании или на вашем этаже. Может быть, кто-нибудь ехал с ними в лифте. Скоро в дом прибудут следователи, они станут расспрашивать всех и каждого, не видели ли они кого-нибудь подозрительного. Вполне возможно, появятся описания. В любом случае, как только вашей дочери станет немного лучше, она расскажет нам все, что знает.

Пол покачал головой:

— Им не найти этих животных. Так?

— Иногда мы их ловим.

Пол воинственно посмотрел на дверь, ведущую в коридор. Черт побери, когда же ему хоть что-нибудь объяснят по-человечески? Его стала постепенно наполнять неуправляемая злоба, но о мести он пока не думал.

Коп нескладно пробормотал:

— Они делают все от них зависящее. — Пол не понял, кого именно он имеет в виду — врачей или следователей.

Послышались громкие стоны. Наверное, один из дюжины раненых, сидящих в комнате. Полу захотелось вскочить и с боем пробиться к двери, но он не знал, куда надо идти, как он ее минует. И кто-нибудь вполне мог вышвырнуть его оттуда.

От тухлой вони тошнило. Можно было спятить. Через какое-то время — он не считал минут — коп неуклюже поднялся на ноги, позвякивая своими тяжелыми причиндалами, свисающими с пояса, как грузила с лески. Толстая ручка револьвера остановилась у Пола перед глазами.

Он сказал:

— Знаете, я не могу больше ждать. Мне нужно соединиться со своим напарником. Но если я смогу быть чем-нибудь полезным, позвоните в участок и попросите к телефону меня — Джо Чарльз, так меня зовут. Мне, действительно, хотелось бы вам чем-нибудь помочь.

Пол перевел взгляд с рукоятки револьвера на суровое молодое лицо полицейского. Джек привстал, чтобы пожать копу руку.

— Вы были чертовски милы.

Время тянулось бесконечно, а они сидели и ждали, пока выйдет полномочный представитель и сообщит им что-нибудь. Джек бездумно предложил тестю сигарету, Пол, никогда не куривший в жизни, покачал головой. Джек прикурил свежую от окурка старой. Пол взглянул на объявление «Не курить», но ничего не сказал.

На противоположной скамье женщина мучилась страшными болями — это было заметно, даже на расстоянии, — но упорно вязала что-то желтое: мужские носки, детский свитер? Лицо ее было белым от напряжения. Каким бы ни было ее заболевание, она с честью старалась выйти из тяжелого положения. Пол почувствовал себя подглядывающим в замочную скважину и отвернулся.

Джек пробормотал:

— Знаешь, ведь это могли быть дети. Просто дети.

— Что это ты вдруг?

— Таких ежедневно приводят в юридические консультации. Они просто безмозглые, ни о чем не задумываются — вся беда в этом. Просто глотают в медкабинете десяток любых, какие под руку подвернутся, таблеток и начинают палить во все, что движется.

— И ты думаешь, именно такие ворвались к нам? Отторчавшиеся?

— Па, это устаревшая фраза, теперь так не говорят. Может быть, они кайфовали на скоростях, или искали смазки на вмазку. То есть, либо они уже накачались наркотиками, либо не могли их достать — в любом случае такое объяснение подходит.

— Да какая разница? — сумрачно произнес Пол.

— Просто это единственное разумное объяснение этому происшествию.

— Да?

— Единственное разумное объяснение.

— Мы всегда должны все объяснить, не так ли?

— Но когда происходит нечто подобное, надо же узнать мотивы поступков, двигавших этими людьми.

— Что мне, действительно, хотелось бы узнать, — сказал Пол зло, — так это — можно ли подобные вещи предотвратить?

— Как это?

— Да не знаю я, черт побери! Наверное, есть способ убрать этих животных с улицы, прежде чем они натворят дел. С нашей совершенной технологией должен отыскиваться способ психологического тестирования. Выискать самых опасных и подвергнуть лечению.

— Па, на улице бродят несколько сотен тысяч наркоманов — да кто станет их лечить, когда мы выговариваем себе право пустить на убийство всего остального мира семьдесят процентов национального бюджета?

Вы сидите в зловещем приемном покое и говорите набившие оскомину банальности, этим всегда заканчиваются подобные разговоры. Больше ни у зятя, ни у тестя не осталось сил на переживание, и они погрузились в страшное молчание.

В подобном месте бояться смотреть по сторонам означало бояться смотреть на что-либо. Пол переводил взгляд с двери на свои сложенные руки и снова на дверь.

Джек поднялся и принялся бродить туда-сюда. Его уже трясло от сидения. Несколько человек настороженно наблюдали за ним. Время от времени появлялись врачи и медсестры, заговаривали с ранеными и уводили с собой. Прибыла и «скорая», из нее с носилками выскочили санитары и понеслись по коридору. «Наверное, и Эстер с Кэрол привезли таким манером», — подумал Джек. Теория, судя по всему, была такова: если ты способен добраться сюда на своих двоих, значит, можешь еще часиков шесть подождать. Пол почувствовал, как верхняя губа задралась вверх; он совладал с лицом, увидев, очередную медсестру, но оказалось, что она снова не по их души.

Джек со стоном сел на место и снова закурил. Пол у его ног был покрыт раздавленными окурками.

— Боже. Я больше не вынесу. Бедняжка Кэрол, Господи! — Быстрый косой взгляд на Пола: — И ма. Что за вонючий…

Пол поставил локти на колени и поместил голову между рук, чувствуя, что она весит не меньше тонны

Джек произнес:

— Могли бы, по крайней мере, поговорить с нами. Черт побери, сколько будет стоить их драгоценное время, если мы попросим послать сюда кого-нибудь и сообщить, как там дела?

Пол пошевелился:

— А ты думаешь, они знают, что мы сидим здесь?

— Я, когда приехал, сразу же поговорил с врачом. Так что знают.

— Значит, у него куча всяких дел кроме нашего.

— Тогда он мог бы послать хоть кого-нибудь!

Это прозвучало совсем по-детски. Джек это сразу понял и затих. Пол откинулся назад, оперся о стену и стал наблюдать за дымом, поднимающимся от кончика сигареты.

— На кого похож этот твой врач?

— Молодой. Наверное, практику проходит.

— Жаль, что мы не смогли найти доктора Роузена.

— Доктора всегда уезжают из города, когда в них есть нужда. Этот сукин сын, наверное, сейчас играет где-нибудь в гольф.

— По такой-то жаре?

Джек только яростно отмахнулся сигаретой; больше у него ответов не было.


Пол очень долго привыкал к своему зятю, да еще и сейчас чувствовал себя с ним не в своей тарелке. Джек приехал из Нью-Мексико и рассматривал город как вызов реформатору. Ко всему подходил со строгими мерками и никогда не шутил. Почему я должен думать об этом именно сейчас? Разве можно вообще что-либо принимать всерьез?.. Может, просто сейчас необходим объект для выплескивания накопившейся злобы, а Джек оказался под рукой…

Кэрол, что называется, вынула Джека из рукава: побег с возлюбленным, замужество и — свершившийся факт, против которого не попрешь. Эстер всегда придавала большое значение достойной церемонии брака; ее огорчение по этому поводу лишь подогрело неприязнь Пола к молодому человеку. Нужды в побеге не было никакой, никто не собирался вставать на пути их брака, но у молодых были свои идейки по этому поводу — они клялись, что таким образом сберегли Полу и Эстер кучу денег, избавив от расходов на свадьбу. Скорее всего просто они думали, что так будет романтичнее. Но что же это за романтика такая жениться без друзей и родственников, в присутствии мирового судьи?

Первые три года Кэрол работала секретарем, чтобы поддержать существование семьи в доме без лифта на Дикман-стрит. Джек тем временем заканчивал юридический факультет в Колумбийском университете. Для Эстер с Полом это были тяжелые времена, потому что они не знали, как им помочь. У молодоженов проявилось юношеское стремление к независимости, и поэтому они принимали всякую помощь с большой неохотой, словно делали одолжение. А может быть, они и на самом деле так чувствовали. Но Пол двадцать три года самоотверженно оберегал своего единственного ребенка, и теперь ему было трудно понять ее легкомысленное отношение к убожеству Дикман-стрит, к маленькой квартирке, где никак не удавалось избавиться от тараканов. Вскоре Джек сдал экзамены, получил диплом и работу в юридической консультации, молодые переехали в Уэст-Виллидж, поближе к его офису; квартира находилась у самой железной дороги, но была более уютной и приветливой.

Джек работал с пылом молодого человека своего поколения. Его стремления носили, скорее, сострадательный, чем меркантильный характер. Богатство ему не грозило, но для них с Кэрол его зароботка вполне хватало; возможно, через какое-то время они купили бы домик на Лонг-Айленде и завели детей. В конце концов Пол смирился с присутствием Джека — ничего другого ему не оставалось. Кэрол была вполне довольна. И он начал понимать: слава Богу, что она не спуталась с каким-нибудь волосатиком-радикалом или не затесалась в какую-нибудь психанутую коммуну. Темперамента на это у нее бы вполне хватило: она была умна, стремительна, целеустремленна, нетерпелива, к тому же, в свое время она принимала участие в движении «антиистэблишмент». Наверное, в колледже за два года студенческой жизни перепробовала различные наркотики, но сама не признавалась, а Пол не спрашивал. Она была сообразительна, но слаба и могла позволить собеседнику убедить себя в чем угодно — ей было легче отдаться, чем что-то объяснить. И, наверное, Джек Тобби оказывал на нее именно то постоянное, но не подавляющее влияние, в котором она всегда нуждалась. Глупо было заставлять ее искать что-то другое, когда нормальная, на ее взгляд, жизнь сама плыла в ее руки.

Джек носил очки в тяжелой черной оправе: они смешно сидели на его клювообразном носе. Он был темен и лохмат, одевался с кошмарной небрежностью, чаще всего он носил тот самый пиджак, который был на нем сейчас, — ворсистый, твидовый, цвета сигаретного пепла. Поцарапанные коричневые ботинки и мягкий приспущенный галстук; рубашка с расстегнутым воротничком. Таким Пол видел Джека на работе, и только однажды в зале суда он узрел зятя в деловом костюме; Кэрол потом объяснила, что Джек согласился вдеться подобающим образом только потому, что прекрасно знал отношение судей к неряшливо одетым адвокатам и их пристрастность к людям, нанимающим молодых адвокатов.


В дверях появился толстый молодой человек в дверях в белом халате. Узнав его, Джек подобрался. Доктор направился к их скамье.

— С вашей женой все будет в порядке, — обратился он к Джеку.

Пол медленно поднялся и Джек проговорил голосом, предопределявшим ответ:

— Доктор, а что с моей тещей?

Пол прочистил горло:

— Можно ее увидеть?

Голова врача качнулась в сторону.

— Вы мистер Бенджамин? Прошу меня извинить, но этого я не знаю. — Извинение было совсем неискренним. Врач выглядел каким-то поникшим, пасмурным. Голос его скрипел, казалось, усталость выпарила у него последние оставшиеся чувства. Похоже, ему было необходимо подзарядиться эмоциями.

— Я не могу… — круглое лицо врача внезапно обвисло. — Миссис Бенджамин мертва. Мне очень жаль…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На похоронах он все еще находился в тяжелой прострации, а происходящее казалось каким-то нереальным. В каком-то дальнем уголке сознания звучала томная, так и оставшаяся недоигранной, фуга.

День, по мнению Пола, выпал неподходящий для похорон. Жара отступила, удушающий зной пропал — день был мягкий, полный, солнечного света и покоя. Похороны ассоциировались у Пола с проливным дождем, а прозрачный воздух делал все происходящее еще более нереальным.

Тем первым вечером — Эстер умерла во вторник — его накачали наркотиками и Пол смутно припоминал поездку в такси на квартиру Джека. Зять уступил ему кровать и проснувшись утром, Пол обнаружил его в гостиной на кушетке: курящего с чашечкой кофе — Джек вообще не спал.

Из наркотического сна Пол выпал в реальность и почувствовал себя ни то, ни се: ни отдохнувшим, ни готовым к действиям. Незнакомая обстановка лишь подчеркивала ощущение экзистенциального сюрреализма: словно за полчаса до этого он родился, но родился взрослым и в мире чужеродном, мире незначительных, но остроумных поделок. Пол ничего не позабыл, но когда увидел сидящего Джека и начал разговор, то ему показалось, будто они актеры, разыгрывающие изо дня в день одну и ту же бесконечную сценку так, что слова уже давным-давно потеряли всякий смысл.

Следователи прислали поверенного, дабы получить подпись Джека на канцелярской форме для вскрытия, на что Джек сразу же сказал, будто это безжалостный абсурд, потому что насильственные преступления со смертельным исходом автоматически снимаются с обследования. Медицинский эксперт объявил, что тело выдадут в четверг: в какую похоронную контору его направить?

Тривиальность. Механические детали, Решения, которые необходимо принять. Состоится ли религиозное отпевание? Если нет, как тогда проводить похоронную церемонию?

Эстер не была набожной; Пол также. Их религиозность определялась индифферентными еврейскими семьями, которые были целесообразно незаинтересованным в процессе, Даже политические симпатии и благотворительные интересы лежали вне сектантской сферы: супруги не поддерживали ни сионизм, ни храм Бней-Брита.

Но все-таки в конце концов Джек позвонил кому-то и узнал имя одного раввина.

Это было сделано, потому что таким образом решалось множество проблем, и потому что Эстер всегда любила церемонии.

— Это то немногое, что мы можем сделать, — как-то не очень понятно произнес Джек — что еще можно было сделать для нее? — и Пол неохотно, но все-таки согласился, потому что объективных причин для возражения не было, а энергии для споров не осталось. Сохраняется капелька здравого рассудка лишь потому, что приходится принимать множество идиотских решений. Где должно состояться погребение? Где отпевание? Кто будет приглашен? В конце концов Пол понял, что распорядитель лично позаботился практически обо всем, а остальное отпало за ненадобностью: ближайшие друзья звонили выражая соболезнования, а под конец Пол сообщал им, что церемония состоится в пятницу в два тридцать, давал адрес похоронного бюро и тупо слушал повторы сожалений.

И все же количество пришедших его удивило. Раввин, который вообще не знал Эстер быстро оттарабанил положенное с простенького помоста в покойницкой. Наконец все вышли на стоянку Амстердам-Авеню, где произошло отлично организованное действо по розыску мест в лимузинах и порядка в котором должен был следовать траурный кортеж. На пути к своим машинам Сэм Крейцер и Билл Данди остановились возле Пола, чтобы притронуться к его руке и пробормотать положенные в данном случае слова. Было еще несколько сослуживцев и даже — к удивлению Пола — клиент — Джордж Эн, китайский исполнительный вице-президент “Амеркона”, с которым они с Сэмом Крейцером завтракали во вторник.

Пришли две пары, живущие в одном с Бенджаминами доме, а также куча кузенов, племянниц и племянников из Манхэттена и Квинс, невестка Эстер изСиракуз, представляющая брата Эстер — Майрона, находящегося на дипломатическом посту в Малайзии и поэтому не приехавшего. Но который тем не менее прислал самый грандиозный из живых букетов.

Пол обнаружил, что стоит возле могилы, каталогизируя пришедших, словно ставя хорошие оценки тем, кто решился прийти.

Окошко в гробу было закрыто. Пол не видел жену с того времени, как во вторник утром вышел из квартиры; она в то время бродила с пылесосом из комнаты в комнату. У него напрочь отсутствовало всякое желание обозревать ее останки, и поэтому он страдал от объяснений “покойницкого профессора”, объяснявшего почему следует поступить именно таким образом. Оказывается, нападавшие очень сильно повредили лицевые мускулы, но кроме этого постарались патологоанатомы, тоже порезавшие тело прямо скажем основательно, и хотя и была возможность похоронщикам сложить все, что оставалось во вполне приличную кучку, все же это было хлопотно, да и дорого. Когда они уходили, Пола поразила резкость с которой Джек отозвался о “пластической хирургии над мертвыми” — этот тон не был похож на обычный тон зятя, он выдавал напряжение, в котором тот находился. Всю прошедшую неделю он был крайне восприимчив к поведению окружающих — наблюдал за реакциями людей на происшедшие события, не отдавая отчета в своих реакциях. Как будто настоящая реакция должна была еще наступить; он существовал в эмоциональном хиатусе, ожидая взрыва чувств или громовых рыданий — неважно чего. Он бы не удивился, если бы вспыхнул как бенгальский огонь.

Джек стоял рядом с Кэрол, держа ее за руку. Девочка застыла, протестуя против происходящего. Как и отец, она еще не свыклась с неизбежностью, но в отличие от него спряталась в непрошибаемую скорлупу. Ее глаза выражали ничем не прикрытое возмущение. Как жутко она выглядит, думал Пол; она стояла поникнув, словно воронка от бомбы, лицо залепляла волна упавших тяжело-влажных волос. Обычно мужчины на нее заглядывались, но теперь же Кэрол выглядела старой, недоступной, фурией: сирота да и только.

Это конечно результат применения наркотиков; ее пичкали успокаивающим первые три дня без передышки, потому что как только переставали давать лекарства, она сразу же скручивалась подобно часовой пружине и стойло притронуться к напряженному телу, как оно гальванически подергивалось. Вчера, например, Пол взял дочь за руку, попытался установить какой-нибудь контакт: ладонь оказалась ледяной и Кэрол тут же выдернула ее, сжав губы, и отвернулась. Она не пребывала в полном шоке — говорила голосом, которому не доставало ее обычной экспрессивности — но Пол все равно страшно за нее переживал. Джек согласился, что если через пару дней не наступит улучшение, ее следовало показать сведущему психиатру. Но быть может после похорон, она начнет приходить в себя.

Гроб опустился в могилу, веревки вытащены, раввин прекратил говорильню, люди стали расходиться. Несколько человек подошли к Полу и Кэрол, другие же — те, которые не выносили вида чужого несчастья — быстро уходили, стараясь не показать, что спешат удалиться.

Генри Айвз, старший партнер фирмы остановился, чтобы сказать:

— Разумеется, вы можете не появляться на работе, пока не почувствуете себя способным продолжать. Скажите, Пол, что мы можем для вас сделать?

Бенджамин покачал головой и произнес полагающиеся благодарности, и посмотрел вслед ковыляющему старику с лысиной и полагающимися старческими пятнами. С его стороны было очень любезно появиться здесь, хотя подобные напоминания о бренности земной жизни были со всем ни к чему: Айвзу семьдесят три.

Джек сказал:

— Мы тоже можем отправляться.

Пол взглянул на гроб в могиле.

— Похоже на то.

— Ты уверен, что не хочешь побыть у нас еще несколько дней?

— Уверен. Вам здесь и так негде спать. К тому же в переполненной квартире, когда все на нервах… — откликнулся Пол.

Он почувствовал каким облегчением для Джека стала его несговорчивость.

— И все-таки, останься хоть на вечер. Что-нибудь сообразим на ужин.

Под этими лампами ссадины на лице Кэрол, замазанные косметикой, стали отчетливо видны. Она села на кушетку, скрестила ноги и наклонилась вперед, будто ее мучила страшная боль в животе.

— Сейчас-сейчас, что-нибудь приготовлю.

— Не волнуйся дорогая, я сам все сделаю.

— Нет. — Сказала как отрезала. — Я сама.

— Хорошо. Только успокойся. — Джек сел с ней рядом и обнял за плечи. Она не пошевелилась.

— Может позвонить доктору Розену? — спросил Пол.

Услышав это, Кэрол посмотрела отцу прямо в глаза.

— Я в полном порядке. — Она вскочила и вышла из комнаты, тяжело ступая на пятки. Пол услышал, как на кухне что-то разбилось.

— Отлично, — пробормотал Джек. — Главное вывести ее из системы, — Он осмотрелся. — Я удивлен, что здесь не слишком большой бардак. И что нас не ограбили.

— Что? Почему?

— Потому что налетчики всегда читают сообщения о похоронах. Таким образом они узнают, что дома никого нет.

— Ограбление? Днем?

— Большинство налетов совершается в дневное время. Именно тогда людей обычно не бывает дома. Молодчики, напавшие на ма и Кэрол тоже действовали днем.

Пол снял черный пиджак и уселся на диван в одной Рубашке.

— Она еще что-нибудь вспомнила? Например, как они выглядели?

— Не знаю. Она не хочет об этом говорить, а я не имею желания давить. Она вспомнит все, конечно вспомнит — амнезии у нее нет. Сейчас она сознательно подавляет все, что связано с этим кошмаром в сознании. И это естественно.

— Да, конечно. Но ведь полиции нужны зацепки, чтобы продолжить расследование.

— Сегодня утром я разговаривал по телефону с лейтенантом Бриггсом. В понедельник утром мы отвезем Кэрол в участок, чтобы она просмотрела их альбомы: может быть кого-нибудь узнает.

— Она вообще хоть что-нибудь говорит?

— Прошлой ночью кое-что сказала. Это когда лейтенант пришел в больницу. Я был ему благодарен за то, что он очень мягко все выпытывал. И вытянул из Кэрол то, чего я бы никогда не добился. Настоящий профессионал — побольше бы таких.

— Что именно она сказала?

— Что нападающих было трое. То есть троих она видела. Молодые, возможно даже подростки. Сказала, что они — почти все время смеялись. Как истерики.

— Наркотики?

— Похоже на то. Даже наверняка. Либо наркоманы, либо абсолютно психически ненормальные, но это вряд ли, потому что тогда их давным-давно уже отвезли куда следует, а не оставили бы шляться по улицам.

— Кэрол сказала, как именно они попали в квартиру?

— Лейтенант выпытал. Я понял так, что Кэрол и ма только что вернулись из супермаркета. Поднялись в квартиру, и через несколько минут кто-то постучал в дверь и сказал, что это посыльный из магазина. И когда дверь открыли, на пороге стоял пацан с большим бумажным пакетом. Ма решила, что это прислали бакалею, поэтому и впустила парня. Как только он вошел в квартиру, как кинул пакет на пол — полицейские обследовали его на предмет отпечатков пальцев, но на бумаге они не очень, хороши, получились только смазанные. В общем, парень вытащил нож, и тут же за его спиной появилось двое дружков. Один из них схватил Кэрол, а двое остальных стали избивать ма, стараясь узнать, где она хранит деньги.

— Она никогда не хранила в квартире больших сумм.

— В сумочке оказалось три или четыре доллара — позже она собиралась сходить в банк. А у Кэрол одиннадцать долларов и два жетона на метро: Мы здорово экономили в последнее время — купили эту мебель и платежка оказалась несколько большей, чем предполагали.

— Итак, — произнес Пол медленно, — когда эти мерзавцы поняли, что поживиться нечем, они пришли в исступление, так, что ли?

— Видимо так. Торчали они судя по всему на амфетаминах, по крайней мере так все выглядит. Иногда хихикали, и почти все время смеялись. Кэрол сказала, что это было хуже всего — непрекращающийся смех. Мне кажется, причина — почему они не избили так же сильно как ма, состоит в том, что когда Кэрол увидела, что делают с ма, то не выдержала и выключилась. Видишь ли, она не помнит, что дальше происходило. Когда Кэрол очнулась, грабители уже ушли, У нее хватило сил добраться до телефона и вызвать полицию.

Пол стукнул кулаком по колену.

— Они взяли портативный телевизор и еще кое-что. Как думаешь, может, кто-нибудь видел, как они вытаскивали эти вещи из дома?

— Видимо никто. Судя по всему, эти трое шатались возле супермаркета и заметили, что ма с Кэрол выходят без покупок. Значит, им должны были все доставить на дом. Тогда вся троица пошла за ними до дома. Ты помнишь, как швейцар встречает всех, называя по имени? Поэтому они без труда узнали то, что им нужно: швейцар прокричал: “Добрый день, миссис Бенджамин!”, а возле звонка написан и номер квартиры. Таким образом узнав фамилию и номер квартиры, лейтенант Бриггс решил, что они отправились в заброшенный дом на Семьдесят первой улице, находящийся на полпути к тупику. Не трудно забраться в заколоченный дом и из него залезть в задний двор вашего дома — по подвалу. И затем им оставалось лишь вломиться в ваш подвал. Этот путь похоже используется сейчас постоянно. На твоем месте я бы поговорил с управляющим, чтобы на окошки подвала навесили железные ставни, или по крайней мере поставили решетки.

— Это называется запирать сарай, после того как увели лошадь.

— Не думаю, что это последний такой случай, па. В той кастрюле, в которой все мы потихоньку варимся, подобные вещи происходят каждые несколько минут.

Пол едва заметно кивнул.

— Просто в это трудно поверить. Вот что я никак не могу уяснить — как могло произойти столь бесчеловечное безобразное богомерзкое преступление?..

— Знаешь, па, не думаю, что оно было умышленным. Мне кажется, человек не станет убивать другого собственными руками, если не озлоблен до предела или не накачан наркотиками до состояния, когда уже не может отвечать за свои поступки. Убьет, но не голыми руками…

И тогда Пол почувствовал: мгновенный, сильнейший удар ослепляющей ярости. И процедил сквозь зубы:

— Значит, ты так их защищаешь?

— Что?

— Таковы постулаты твоей защиты? они не отвечали за свои действия. — Он зло передразнил голос Джека: — Ваша честь, они не понимали, что…

— Па, минутку, минутку…

— …делали. Мне плевать на то, как ты это дерьмо называешь, но для меня это обыкновенное хладнокровное убийство и если ты думаешь…

— Я не думаю, — холодно отреагировал Джек. — Я знаю. Разумеется, это было убийство.

— Не смеши меня. Я видел тебя в суде, видел как ты пытался выставить своих маленьких паскудных клиентов невинными жертвами. Не хочу…

— А теперь выслушай меня, па. Кто бы не избил ма и Кэрол — эти люди виновны в преднамеренном убийстве. Это закон — закон о тяжких преступлениях. Любая смерть, явившаяся следствием нанесения особо тяжких увечий, констатируется как преднамеренное убийство, даже если смерть наступила случайно и не была задумана, что в нашем случае не имеет значения. Эти люди совершили особо тяжкое преступление — нападение, с намерением совершить ограбление — и виновны в преднамеренном убийстве, виновны дьявол их раздери. Боже мой, да неужели ты считаешь, что я стану с этим спорить? Серьезно считаешь, что…

— Да, серьезно считаю! — прошипел Пол со злобной яростью и задохнулся. — Неужели, ты думаешь, что твои голубиные адвокатские извороты смогут все объяснить? Неужели считаешь, что эти скоты заслужили твоих сложнейших объяснений не менее сложных законов?

— Тогда, что ты предлагаешь? — Голос Джека был холоден, спокоен, взвешен. — Поймать их и подвесить на ближайшем фонаре, так что ли?

— Этого они как раз и заслужили. Да на них надо устраивать охоту как на бешеных псов и отстреливать при появлении в зоне выстрела. Их надо…

— Ты просто себя накручиваешь, па. Это никого еще до добра не доводило. Я чувствую то же, что и ты, понимаю, через что тебе приходится проходить. Но их — этих сволочей — даже еще не поймали, а ты уже волнуешься оттого, что какой-нибудь умненький адвокатишка сможет добиться для них смягчения приговора. Зачем сгущать краски ненужными домыслами? Этих парней не поймали, и если полиции будет известно столько же, сколько сейчас, то их никогда не поймают. Зачем расстраиваться из-за превратностей правосудия, которое еще не появилось в поле зрения?

— Да затем, что я видел, как все происходит на самом деле! Даже если полиция их схватит, они вывернутся и выйдут из участка через заднюю дверь — обратно, на улицы. И в большей степени это происходит из-за таких спокойных засранцев типа тебя! Неужели ты никогда не задумывался над тем, что делаешь?

— Задумывался. — Джек повернул голову в сторону кухни. — Может быть, на какое-то время прервем нашу содержательную беседу?

— Из чего же вы ребята сделаны? Да на твоем месте я два дня назад подал бы заявление об увольнении и перевелся бы в контору окружного прокурора. Как тебя хватает на то, чтобы возвращаться в свой офис и продолжать защищать этих маленьких вонючих чудовищ?

— Все не так просто и тебе это отлично известно.

— Неужели? — спросил Пол. — Может быть это и есть наша главная промашка? В том, что мы сидим покачивая головами и с горечью объявляем всему миру, что все видите ли не так просто? Черт, да может быть на самом деле все именно просто, а у нас просто духу не хватает это признать?

— А тебе значит хочется нацепить пояс с шестизарядными револьверами как в вестерне, отыскать и пристрелить их на месте, так я понимаю?

— На данный момент, — отозвался Пол, — именно этого мне больше всего хочется. И я не уверен на сто процентов, что это неверный путь.

— Я неплохо слышу, так что орать не обязательно.

— Извини, — фыркнул Пол.

Джек сидел в своем помятом черном костюме; волосы его стояли дыбом, а глаза отражали горечь, которую Пол понял и прочувствовал.

Пол чересчур долго всматривался в лицо Джека, и поэтому тот не выдержал и подошел к бару.

— Хочешь выпить?

— Одну можно пропустить.

— Могу поспорить, ты думал, что не предложу. — Слишком короткой была его улыбка. Он открыл дверцы бара и налил два полстакана виски. Ни добавок, ни льда. Один стакан Джек протянул Полу, подошел и снова сел на кушетку.

— Прошу прощения за покровительственный тон. Похоже, я старался тебя утешить — не успокоить, нет, просто столько отчаяния вокруг, оно в самом воздухе, которым мы дышим, что мне самому хотелось успокоиться. Это нормально?

— Разумеется. Прости, что взорвался. — Но сейчас они говорили друг с другом, словно осторожные незнакомцы. И Пол не знал стало ли лучше после “объяснения”.

Джек задумчиво произнес:

— Я всю неделю вспоминал одно происшествие — а, это случилось не то два, не то три года назад. Было где-то около полуночи или чуть больше полуночи, не помню точно. Я задержался в городе по делу с каким-то клиентом, а ночь была чудесная, поэтому я решил пройтись. И возле Брайтонского Парка наткнулся на молоденькую девушку, совсем пацанку. Она… на нее страшно было смотреть — полностью уничтожена. Оказалось, ее изнасиловала какая-то компания прямо здесь же в парке. Я дал ей денег на такси и посоветовал обратиться в полицию. Не думаю, что она воспользовалась бесплатным советом.

— Почему?

— Она была шлюховата, не совсем, но такая… ветреная.

И вполне возможно групповое изнасилование не показалось ей чем-то уж совсем их ряда вон выходящим. По крайней мере убивать за это не стоило. По ее меркам. Конечно, она злилась на этих ребят, но не сходила с ума от ненависти. Понимаешь о чем я?

— Не очень.

— Я веду к тому, что большинству вещей сейчас не придают особого внимания — весь серьез, что был раньше — испарился. Либо это воспринимается нормально, как должно. Знаешь, что мне сказала эта девчонка? Что будь у нее больше мозгов, она не пошла бы в парк в такое время. То есть она практически винила во всем саму себя. То есть если бы она не пошла гулять — ее бы не изнасиловали. Мы живем в странное время.

— Не хочешь ли ты сказать, — едва выдохнул Пол, — что мать Кэрол сама спровоцировала нападение?

— Нет конечно. Не передергивай и не срывайся. Но думаю, что если бы вы жили словно в осажденной крепости: смотрели бы в глазок, не впуская бы в квартиру незнакомцев, поставили бы на дверь дополнительные задвижки, не выходили бы из дома не прихватив злобнейшую собаку — то наверное (в том случае, если бы вы действительно избрали такой способ существования в этом мире) ма была бы жива, но кто сможет вытерпеть такое издевательство над собой?

Пол прекрасно знал людей, которые терпели и не такое.

— Слушай, па, я знаю, что сейчас, конечно, не время, но через определенный промежуток, ты станешь вспоминать это как трагический несчастный случай — будто она умерла от болезни, или потерявший управление автобус сбил ее на улице, незачем накручивать себя, требуя крови и воздаяния. Даже если полиция поймает трех ублюдков и запрет их в тюрьме до скончания их века — это все равно ничего не изменит.

Пол дожидался неизбежного “ее это не вернет”, но Джек не произнес этих слов; может, он и не был таким уж болваном и любителем затасканных клише.

— Нам обоим придется смотреть правде в глаза, — бубнил зять не переставая. — В наше время по неволе станешь чувствовать себя неполноценным, если в три секунды не способен открыть замок пластиковым календарем — любой парнишка с улицы сделает это элементарно. Тебе известна статистика преступления? Я каждый день слышу ее от одного кисляка из конторы окружного прокурора. В Нью-Йорке каждые двенадцать секунд совершается нападение или ограбление, то есть в прошлом году зарегистрированных преступлений было что-то около семидесяти тысяч, а ведь это лишь половина всех преступлений — о многих мы даже ничего не знаем. Теперь тяжкие преступления: аресты по уголовным делам проводятся в одной шестой случаев, а в тюрьму попадает лишь треть из этой шестой части. Разумеется, за убийства сажают намного больше — полиции удается раскрыть восемьдесят процентов преступлений со смертельным исходом — и все-таки в городе ежедневно происходит три убийства. Ты и я, Кэрол и даже ма — теперь статистика. В одной проклятой амбарной книге. Вот почему так чертовски трудно держать себя под контролем. Для тебя и меня это самая губительная вещь в жизни — для копов же ежедневная рутина, то, с чем они сталкиваются каждый час, так что привыкают и смиряются…

Пол почувствовал как яд вливается в его нутро.

— Спасибо тебе Джек, ты просто льешь бальзам на мои раны…

— Прости. Не хочу выглядеть этаким пророком. Но все-таки работаю в этом дерьме — по крайней мере нахожусь на периферии событий, и мне приходится ежедневно сталкиваться с полицейскими. Поэтому считаю, что ты должен подготовиться к тому, что это дело так и не сдвинется с мертвой точки. Живи, хорошо? Не хорони себя заживо.

— А почему бы, — медленно произнес Пол, — мне и не похоронить себя заживо?

— Не желаю больше этого слышать.

Он неуклюже встал со стаканом: голова его моталась из стороны в сторону, как у вымотанного бойца на ринге, старающегося поточнее установить местоположение своего противника.

— Я ведь не о самоубийстве говорю, совсем не об этом.

Но он продолжал думать об этом обсасывая подробности. Дышал он неглубоко и часто, глотка сжалась, кулак разжался.

— Я никогда в жизни не ударил человека по злобе. Никогда не назвал черного “ниггером” и не украл ни пенни. Отдавал деньги и время другим.

— И вот благодарность, — пробормотал Джек, — я понимаю тебя, па. Все это так, и ответа не найти.

— Есть единственный ответ, который необходимо отыскать. Мне нужны эти трое убийц.

— Вполне возможно, что их и схватят. А может и нет. Но если они останутся на свободе, что ты намерен предпринять? Повернешься спиной ко всем тем принципам, которые исповедовал в своей жизни? Или присоединишься к Ку-Клукс-Клану?

— Не знаю, что, — тупо произнес Пол, — но по крайней мере что-нибудь да сделаю.

— Или наймешь частного сыщика? Или купишь пушку и сам примешься их выслеживать? Такие штуки, па, только по телеку показывают.

— А что, ты подсказал неплохие варианты. Может детектив и помо…

— Частные сыщики, па, в реальной жизни совсем не то, чем их выставляют в кино. Обычно они занимаются добыванием сведений для разводов, или же обеспечивают людей охраной — точнее банки — или занимаются промышленным контршпионажем. Никакой частный сыщик не станет расследовать дело об убийстве, а если и станет, то он никак не сравниться с мощью и организованностью полицейского механизма.

— И его наплевательским отношением к людям.

— Я бы этого не сказал. Помнишь того копа, который сидел с нами в больнице?

Пол даже припомнил имя; Джо Чарльз.

— Это был всего лишь патрульный.

— Конечно. Но ко всему прочему это был человек. И ему было не наплевать, па. Конечно, кое-кто из них берет взятки, а кому-то на все насрать, но копы совсем не те свиньи какими они нам кажутся в колледже.

— Да не наставит он тебя! — прорычал Пол. — И все-таки твоя защита не меняет того факта — если я правильно истолковал твои слова — что эти животные никогда не понесут наказания! Никогда не предстанут перед судом!

— Перед судом или судом мести?

— Какая разница как ты это назовешь?

Джек покачал головой.

— Я лишь сказал, что ни тебе, ни мне никогда не представится шанса как-нибудь в этом поучаствовать. Я имею в виду месть. Мы же не можем действительно бродить по городу и искать убийц. Ты задумайся над этим. Только на секундочку. Мы даже не будем знать с чего и откуда начинать.

— Значит ты предлагаешь попросту обо всем позабыть. Лечь в постельку и с головой укрыться звуконепроницаемым одеялом.

— Или написать в “Таймс” письмо, Эта фраза заставила Пола взглянуть на зятя: он не ожидал от Джека подобного сарказма.

— Похоже, ты прав, — произнес он, — похоже, ты действительно прав.

— Придется привыкать, па.

— По крайней мере можно постараться.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Этой ночью он совсем не спал; правда, и не надеялся. Наготове всегда капсулы хлоралнибрата. Ему не хотелось их принимать. Пол чувствовал, что чем дольше он станет накачивать себя наркотиками, чтобы забыться, тем сильнее будут мучить его демоны: лучше уж повстречаться с ними лицом к лицу и разом покончить с этим.

Это была первая ночь, которую он провел в своей квартире со времени убийства. Из дома Кэрол Пол убрался рано, еще до захода солнца. Он не планировал столь быстрого отступления, это вышло само собой, вылетело из спора: Кэрол сомнамбулически сервировала нечто несъедобное, и они почти не разговаривали. Джек было встал и поставил пластинку Малера, но через несколько минут снова поднялся и выключил. В такое время слушать музыку вовсе не хотелось — тяжелые звуки лишь усиливали уныние, тривиальные же казались насмешкой.

В подобных обстоятельствах тишина скверно действовала на желудок, поэтому в конце концов разговор все-таки начался: бессмысленный, вымученный. О важных вещах говорить не было никаких сил, даже думать не хотелось. Поэтому вся троица старалась говорить о чем-нибудь безличном, но напряжение оказалось слишком велико, поэтому беседа волей-неволей переползала на более домашние темы: останется ли Пол в квартире, должны ли они сами позвонить в полицию, чтобы узнать, как продвигается дело, или ждать, пока полицейские соизволят им доложиться.

В конце концов снова начался спор о бунте против реальности, и Пол вскочил, чтобы произнести какое-то сердитое возражение, голос его дрожал. Услышав его, Кэрол внезапно закрыла уши ладонями, закатила глаза и издала душераздирающий вой…

— Тебе лучше уйти, — сказал Джек.

— Лучше мне подождать, пока придет врач.

— Нет, думаю, это больше ее расстроит. Ты должен, в конце концов, понять…

Джек дал ей таблетку и уложил в постель, а Пол позвонил доктору Роузену. Потом Джек протянул Полу его пиджак.

— Не хочу выглядеть жестоким…

— Черт, я ведь все-таки ее отец!..

— Но сейчас вы напоминаете ей о матери, а это ни к чему.

Ядовитое замечание уже готово было сорваться с языка — что-то о лицензии на кабинетную терапию, — но Пол не позволил себе этого. Джек и так был чересчур ранимым, а сегодня сказано было уже немало гадостей.

Поэтому он ушел; в горле стояла желчь. Такси подвезло его от Горацио-стрит до Уэст-Сайда. Он вышел на углу Семидесятой и Уэст-Энда, перешел полквартала, подозрительно вглядываясь в каждое встречное лицо.

Ночной портье открыл ему дверь и приветливо кивнул, словно ничего особенного за эти дни не произошло. А может, он ничего не знал? Пол автоматически остановился у почтового ящика. Он был до отказа забит маленькими плотными конвертиками — выражениями соболезнований. Он положил их в карман пиджака, запер ящик и прошел по коридору к лифту. Половину пути он проехал с пожилой парой, с которой изредка здоровался; их имен он не знал. Даже если они и читали что-нибудь в газетах, то связи никакой не усмотрели; они спокойно пожелали ему доброй ночи и вывели в коридор пекинеса, который тут же начал отфыркиваться и рваться с поводка. Пол поднялся на двенадцатый этаж, вставил ключ в скважину замка, чувствуя, как напряглись мышцы живота, и ввалился в квартиру, не представляя, на что может наткнуться.

Под дверь кто-то подсунул записку. Она лежала на коврике. Пол наклонился, чтобы поднять ее, готовый к вспышке ярости, подозревая, что это может быть угрожающее письмо от убийц. Но это оказалась карточка с соболезнованиями от Бренстайнов, живущих рядом. Он добавил ее к пачке, вынутой из кармана, и кинул на полочку перед трюмо в холле.


В эту квартиру они въехали после того, как Кэрол поступила в колледж и стало ясно, что она больше ни за какие коврижки не согласится жить с ними вместе. Так что в квартире была лишь не слишком большая гостиная, угловая спальня, ванная комната и кухня по другую сторону гостиной. Дому было лет сорок или пятьдесят: квартиры здесь были с высокими потолками и множеством шкафов — странной формы, шедшими по всем стенам, на фут не доходя до потолка. Дом был достаточно стар, чтобы иметь ванную на когтистых лапах, но она подходила ко всей остальной обстановке. Квартира была небольшой, но удобной, ее окна выходили на длинный ряд перестроенных домов на другой стороне Семьдесят первой улицы.


Пол пинком захлопнул дверь, заглянул на кухню и прошел в гостиную. Все было аккуратно прибрано. Неужто полицейские позаботились об этом? Убиралась явно не приходящая по понедельникам служанка. Пол нахмурился: он надеялся увидеть полный разгром, чтобы самому все почистить.

Запах Эстер витал в воздухе, но это его не взволновало. Пол прошел по комнатам, надеясь что-нибудь почувствовать. Казалось, будто его подсознание опасалось за его рассудок и удерживало его от эмоций.

В поле зрения появилась нечто непривычное глазу, и Пол не сразу сообразил, что именно. Ему пришлось внимательнейшим образом осмотреть каждый предмет… стулья, сервировочный столик, книжный шкаф, телевизор, кондиционер в окне…

Взгляд скользнул обратно. Телевизор, убийцы украли телевизор.

Это был комбайн, он стоял в углу — там, где когда-то горбился их портативничек. Этот же был цветной — со встроенным стереопроигрывателем и радио. Пол в несколько шагов пересек комнату. На телевизоре лежала записка:


«Пол, надеемся, что это хоть как-то скрасит твое одиночество. С глубочайшим сожалением.

Ребята из конторы.

P.S. Холодильник загрузили мы».


Это его сломило, и он зарыдал.

У них никогда не было цветного телевизора, поэтому Полу никогда не удавалось посмотреть хорошие цветные передачи. Правда, несколько раз он видел по плохо настроенному телевизору, висящему над стойкой бара, футбольные матчи и несколько раз у друзей на огромном экране — церемонию вручения «Оскара». Двадцать минут Пол переключал каналы, стараясь отыскать что-нибудь развлекательное. Он был чересчур перевозбужден. Выключив телевизор, он подумал, не выпить ли, но решил этого не делать.

Зазвонил телефон. Джек.

— Доктор Роузен только что ушел. Выписал несколько сильных снотворных. В понедельник утром Кэрол придется пойти на собеседование с психиатром.

— Что ж, на данный момент, может, это и хорошо…

— Надеюсь, встреча с психиатром поможет ей выбраться из пропасти, в которую она скатывается. Роузен сказал, что знает отличного врача.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Чертовски мило с его стороны, что он пришел. Найдется ли еще человек, который в пятницу вечером сможет оторваться от отдыха.

— Он был нашим семейным врачом почти двадцать лет.

— Ладно. Если будут перемены — дам тебе знать. Сейчас она спит — ее хорошенько накачали. Бедняжка. Блин, какая все-таки это мерзость!.. А ты как? Я имею в виду квартиру. Если хочешь, можешь вернуться и переночевать у нас. Наверное, там очень одиноко…

— Придется привыкать — ничего не поделаешь. Лучше раньше, чем позже.

— Па, нет нужды перенапрягаться с самого начала.

— Все будет в порядке, — зарычал Пол. — Возможно, зайду завтра, взгляну, как там Кэрол…

— Отлично.

Когда Пол повесил трубку, квартира показалась ему еще более опустевшей. Он изменил свое ранее принятое решение и приготовил себе выпить. С бокалом в руке он прошел в спальню, сел на кровать, рванул узел галстука, потом наклонился и принялся расшнуровывать ботинки. Сбросив их, он поднес бокал ко рту и заметил, что всхлипывает.

Пол не мог этому верить. Обычно он стойко переносил удары судьбы, не проявляя слабостей. Он сидел подобно каменной стене, терзаемый душившей болью, и переживал ужас безумного, непонятно откуда взявшегося желания совершить насилие: ему хотелось разбить все, что попадется под руку…

Он принялся ритмично колошматить кулаком по матрасу. Потом опустился на одно колено и грохнул по кровати. Кулаку не стало больно, да и матрасу тоже, и через мгновение Пол уразумел, что в его нынешних действиях не будет удовлетворения. Он вспомнил одного паренька в старших классах, который кулаком пробил дверную панель одного из классов. Правда, он запамятовал, сделал ли парнишка это на спор или просто от злости: он был один из «качков», которых все боялись — здоровенный лоб. Пол подумал было тоже врезать по двери, по испугался боли. Ему вовсе не хотелось ломать руку.

«Молоток», — подумал он. Наверное, это было бы славно — так врезать, чтобы отдача замучила — посильнее, чтоб…

А по чему врезать-то? Поломать мебель? Изгваздать стены?

Мозг снова нарушил его грандиозные планы.

Ночью он встал и принял душ. Лежа и высыхая, он подумал о том, что было бы неплохо, если бы Эстер оказалась рядом. Он мог бы на нее наорать, и тогда бы ему полегчало.

На прошлой неделе он стал замечать, как она располнела — как плоть ее увядшей груди и рук вываливается из лифчика, какими толстыми стали ее ляжки, талия и бедра, как под подбородком объявилась мягонькая подушечка жирка. Что ж, ей было сорок шесть, она была на один год и один день моложе Пола Водолей.

«Водолейный водевиль», — подумал он. Невыполнимые обещания молодости, которые после свадьбы без вспышек заняли свои места в семейной жизни. Парочка спокойно старела и жирнела. Они были странно старыми, всегда старыми — казалось, они никогда не были молодыми.

Поначалу Эстер была привлекательной девушкой. Она грациозно двигалась, и с языка ее не слетали те гадости, которые так и вертелись у большинства девушек той поры. Полу казалось, что они понравились друг другу с первого взгляда, Они и дальше продолжали нравиться друг другу. Ссорились они всего несколько раз — это удивительное обстоятельство зависело от того, что они оба были сдержанными людьми и долго накалялись, прежде чем дать пару выйти, а когда давление становилось критическим, обычно находились другие пути для его удаления — через контору, через добровольные группы помощи населению, в которых Эстер работала целыми днями, а Пол — столько, сколько мог.

Оглядываясь назад, Пол с огорчением подумал, что жизнь была для них с Эстер чересчур ровной. Откуда печаль? Оттого, что он не любил свою жену, или оттого, что любил? Ничего не осталось — лишь пригоршня несбывшихся надежд. Но они давным-давно угасли, и смерть Эстер была всего лишь знаком пунктуации. Почти все время их брак напоминал крепкую хорошую дружбу, совсем не такими представлялись их отношения в дни юности, но они оказались единственно возможными для них. Они ни в чем друг друга не упрекали; и все-таки, когда кто-нибудь из друзей или знакомых отзывался о своих половинах с горячей любовью или нежностью, Пол испытывал зависть.

И что теперь он станет делать на уик-энд?

Конечно, их совместное проживание не очень-то напоминало рекламу, но Эстер стала условием — и необходимым — его существования. Оказалось очень важным иметь кого-нибудь рядом. Теперь Пол понимал, что приходилось выносить его отцу, который большую часть своей жизни прожил в одиночестве.

И снова на него накатило: перехватило дыхание, изнурительная ярость захлестнула каждую мышцу.

Пол вяло выкарабкался из-под смятых простыней и прошел в ванну, зажег свет и уставился на свое отражение в зеркале. Седеющая шевелюра на макушке совсем прохудилась. Пятна, покрывавшие щеки и руки, увеличились в размере и объеме. Глаза были в красных прожилках, на лице и шее появились глубокие морщины, а внизу живота стал намечаться выпуклый подсумок, от которого на бока нависали жировые складки. Использованный, никому не нужный каркас. С трудом передвигая ноги, Пол прошел в кухню, налил порцию мартини — десять к одной части воды — не стал возиться со льдом и прошаркал обратно в гостиную. Сев, он внезапно осознал, что впервые за многие годы бродил голым по квартире. Ни ему, ни Эстер так и не удалось преодолеть невинную стыдливость: переодевались они обычно в ванной и никогда не ходили голыми в гостиной или кухне.

По телу яростно поползли мурашки. Пол взял со стола новый, непрочитанный журнал, открыл его наугад и пробежал глазами длинный параграф, а потом вернулся к началу, открыв для себя, что совершенно не вникает в суть слов. После второй неудачной попытки он сдался и закрыл журнал.

Пора было начать что-нибудь делать. Пора было придумать какой-нибудь план.

Он решил утром позвонить в полицию. Может быть, их надо постоянно подгонять?..

Пол проглотил половину мартини и по-новому оглядел комнату, стараясь представить, как именно здесь все произошло. Где они это сделали? На ковре? Прямо здесь, на кушетке? Он попытался воспроизвести сцену.

Это оказалось непросто. Пол никогда не видел настоящего насилия, кроме как в кино или п. о телевизору. До того, как все произошло, он был даже тайно убежден, что большая часть рассказов про насилие — надумана: он не мог поверить в то, что мужчины созданы для того, чтобы постоянно убеждать себя и всех в своем «мачизме» — мужественности и жестокости окружающего мира. Интеллектуально это еще можно было понять, но в фантазиях и снах, в глубине же души не верил в то, что насильники и убийцы существуют по-настоящему. Пол всю свою жизнь прожил в мировой Столице Греха, кроме тех двух лет, что они пробыли вне, но в непосредственной близи от нее, и все-таки никогда своими глазами не видел ни единого акта насилия, кроме уличных перебранок шоферов с пешеходами, которые так сильно на него действовали, что и он в непонятной злобе принимался орать на водителей такси и колошматить по крыльям автомобилей кулаками. Ни разу не видел букмекера, не знал ни одного гангстера. Полу было известно, что вся округа напичкана наркотиками: пройди квартал на восток и увидишь Игольный Парк, где увидишь лица, полные апатичной тоски, которые — как он понимал — принадлежали, несомненно, наркоманам. Но ни разу Пол не видел, как наркотики переходят из рук в руки, и никогда не видел шприцев, кроме как во врачебном кабинете. Иногда его пугали ржущие компании подростков, с гиканьем проносящихся по вагонам метро или кучкующихся на углах, но ему не приходилось замечать с их стороны каких-нибудь стремлений разбить или разрушить. Иногда бывало трудно поверить в то, что страницы «Дейли Ньюс» или «Миррор» забиты не фактами, а безумными фантазиями или упражнениями начинающих авторов второсортной фантастики.

Пол знал множество людей, чьи квартиры были ограблены. Однажды, года три-четыре назад, ловкая рука, высунувшаяся из закрывающихся дверей вагона метро, выхватила у ничего не подозревающей Кэрол сумочку. Да, подобные вещи происходили, но как бы анонимно, что ли, в них не присутствовало чувства личного человеческого насилия.

И теперь Полу предстояло привыкать к совершенно новому миру реальности.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В воскресном номере «Таймс Магазин» появилась статья, в которой упоминалось имя Эстер. Сам Крейцер позвонил в десять часов утра и поведал об этом Полу.

— Как ты?

— В порядке.

Поганое время. Мы можем что-нибудь для тебя сделать, Пол?

— Нет. Ничего.

— Может, как-нибудь на недельке отобедаешь с нами?

— Давай я тебе сообщу чуть попозже, хорошо? Сейчас у меня что-то нет настроения с кем-либо видеться. — Ему хотелось избежать сердечности своих друзей. С ними такого не случалось, для них это был уцененный товар. Кровоточат только твои раны. В человеческой жалости есть нечто липкое, она не помогает, а лишь раздражает, а сочувствие жесточайшее из возможных испытаний.

Пол позвонил Джеку. Кэрол все еще спала. Пол сказал, что позвонит попозже: наверное, лучше какое-то не появляться, по крайней мере, пока она не почувствует себя получше — как-нибудь в другой раз, о’кей?

Он вышел купить «Таймс». Прошел до Семьдесят второй и к газетному киоску возле Бродвея. Было очень тепло. Прищурившись, Пол наблюдал за плывущим людским потоком, разглядывая отдельных личностей, стараясь впервые в жизни угадать, который из них убийца, который наркоман, а который невинен. До этого момента он ни разу не боялся выходить на переполненные улицы: всегда был осмотрителен, ночью пользовался такси, не шастал по темным закоулкам и незнакомым районам, но это была автоматическая привычка. Теперь же Пол искал на лицах печать жестокости.

«Таймс» он купил и пошел обратно по Семьдесят второй, медленно ступая, разглядывая то, что всегда пролетало мимо его сознания: грязь, серые торопящиеся лица, тощих девиц, сгрудившихся под тентом в центре квартала. Движение было не очень сильным: в эти теплые воскресенья все торопились после Дня Труда уехать из города, стараясь продлить себе лето, валяясь на пляжах и в поле, впитывая солнце.

Женщина стояла, бездумно уставившись в окошко дешевого варьете. Красная табличка гласила: «Комо сабе веде ке но тьсне знфермедад венерия?» — Как узнать, что у тебя нет венерических заболеваний? Баба была простенькая, с лицом, испещренным шрамами, отвисшей нижней губой, старая сука, злобная развалина с грязной авоськой, свисающей из вялой руки. Интересно, сколько убийц вышло из этого лона? Сколько грабителей лежало между этими древними скрипящими бедрами?

Встревоженный, он оставшуюся часть пути до квартиры проделал бегом.

В понедельник Пол все еще находился в состоянии посттраурной прострации. Вчера вечером наглотался снотворного, поэтому поутру мало что соображал. Вчера он твердо решил пойти сегодня на работу — даже если не до конца включится в процесс, все равно полезнее видеть вокруг знакомые лица, — но утром уразумел, что не выдержит вида сотрудников.

Он сходил в банк, потому что кончились наличные. Прогулка получилась короткой: банк находился возле газетного киоска, на углу Семьдесят второй и Бродвея. Тот же путь он проходил и вчера, чтобы купить «Таймс», это был тот же путь, которым он тысячи р!аз следовал на работу и домой — в метро, из метро… Но сейчас все выглядело по-другому. Пол скользнул в двери банка, словно в потайное убежище.

Пол решил было купить тяжелую палку и использовать ее в качестве оружия. Но это очень громоздко и неудобно: человек с ножом мог преспокойно увернуться, подскочить под палку, да к тому же, если человек носит с собой дубинку, это обычно только озлобляет нападающих.

У кассы Пол встал за человеком в грязном переднике, разменивающим мелочь для своей закусочной. Через некоторое время мужчина отошел, неся несколько тюбиков с мелочью, упакованной в бумагу.

Пол взял на десять долларов четвертаков. Придя домой, он опустил их в носок, завязал его. И для проверки стукнул этим импровизированным кастетом по сложенной «чашечкой» ладони. Затем положил его в карман пиджака. С этого момента он намеревался постоянно носить кастет с собой.

Он не собирался себя выгораживать — и прямо признал, что является бесхребетным трусом. До него дошло, что самой кошмарной чертой его характера является тщета всех его усилий.

Он чувствовал себя последним идиотом. Вытащив тюбик монет, Пол развязал носок и высыпал монеты в дальний ящик стола. То есть, хотел высыпать. Ящик заело, он не хотел выезжать. Пол дернул сильнее. Ящик выпал, и содержимое вывалилось на ковер. Самые же мелочи — кнопки, скрепки, разлетелись по полу.

Во всю мощь легких Пол стал сыпать проклятьями. После того, как он снова собрал вещички и вставил ящик на место, Пол вновь ссыпал монетки в носок, завязал его и убрал в карман.

Позвонив слесарю, Пол договорился, что тот придет в среду и заменит замки на более надежные модели, которые невозможно открыть пластиковой карточкой и вышибить ногой.

Несколько часов подряд Пол придумывал различные ловушки для воображаемых грабителей. Дробовики с обмотанными курками, поставленными на дорогу. Гранаты.

После этого он принялся выдумывать себе прозвища: полный кретин, параноидальный дурак.

После пяти позвонил Джек:

— С полудня пытаюсь тебя достать.

— Я отключил телефон. Чересчур много звонков с выражениями соболезнований.

— Понимаю тебя.

— Кэрол ходила к психиатру?

— Да, мы были у него вместе этим утром. Произвел хорошее впечатление, все на уровне. Выписал несколько транквилизаторов и сказал, что через какое-то время все образуется. Мне показалось, что со мной он разговаривал даже больше, чем с ней. Знаешь, всякие советы давал о том, каким я должен быть спокойным, терпеливым и понятливым, пока все не образуется. Можно подумать, что она беременна.

— И все-таки мне кажется, что он прав. Тебе стало спокойнее на душе?

— Какое-то время да. Но, па, у Кэрол страшнейшая депрессия. Когда я с ней заговариваю, она почти никогда не отвечает. Словно об стену горох.

— Ну, в какой-то степени этоможет быть эффектом транквилизаторов.

— Может, — произнес Джек неуверенно.

— Как думаешь, она обрадуется, если я приду навесить ее?

— Нет. Я обговаривал этот вариант с врачом. Он сказал, что для нее будет лучше не видеть тебя определенное время. Я объяснил, что тебя будет непросто сломать, но он все-таки стал настаивать, говоря, что какое-то время Кэрол надо оберегать от любых воспоминаний, связанных с преступлением. Тебя, живущего в квартире, в которой произошло убийство, необходимо держать от нее подальше. Па, пойми меня правильно и извини — не думай, что Кэрол тебя в чем-то винит. Но все-таки будет лучше, если она отдохнет от тебя хотя бы несколько дней.

— Так сказал этот врач, да?

— Да. Извини — я прекрасно понимаю, что на тебя и так слишком много навалилось, и без…

— Ничего. Я все понял. — На самом деле он не был в этом уверен, просто спорить не хотелось. Споры бесполезны. — Хорошо, позвоню завтра. — И дал отбой, чувствуя гнетущее опустошение.

В воскресенье утром он позвонил в полицейский участок; следующий звонок — в понедельник вечером. Его соединили с лейтенантом Малколмом Бриггсом.

— Все верно, мистер Бенджамин, я веду это дело.

— Мне просто хотелось узнать, прояснилось ли хоть что-нибудь. Есть ли зацепки…

— Хотелось бы вас как-то ободрить, но в настоящий момент у нас нет ничего конкретного, ничего, что можно было бы назвать зацепкой. Отыскалось несколько человек, видевших группу подростков, слонявшихся возле супермаркета примерно в нужное нам время в день нападения, Один из свидетелей сказал, что если показать ему этих ребят, то он обязательно их узнает, поэтому, если мы их поймаем, у нас будет человек, способный их опознать. Но пока что никто никого не узнал по нашим фотоальбомам. Вчера ваша дочь просмотрела альбомы, но не нашла в них знакомых ей личностей.

— А я и не знал, что ее привозили в полицию.

— Ее не привозили. Я разговаривал с мистером Тоби, который объяснил мне, в каком она состоянии, поэтому, поговорив с помощником инспектора, мы отправили несколько патрульных полицейских, которые привезли альбомы ей на квартиру. Ваша дочь просмотрела все фото людей, бывших когда-нибудь замешанных в подобные дела. И, как я уже сказал, она никого не опознала. Правда, миссис Тоби дала нам что-то вроде описания этих людей, я имею в виду нападавших.

— В самом деле?

— Похоже, она уверена в том, что двое были пуэрториканцы, а третий — негр. Конечно, он вполне мог быть пуэрториканским негром — их тут в последнее время развелось…

— Скажите, я слышал, обычно делают такие специальные рисунки, основанные на показаниях свидетелей… Портреты…

— Верно, сэр. Но ваша дочь чувствовала себя не совсем хорошо, так что она ничем не смогла нам помочь.

— Но, может быть, в ближайшие дни она почувствует себя несколько лучше…

— Как только она будет готова, мы сразу же приступим к делу. — После того, как он положил трубку, в голове Пола тут же завертелись вопросы, которые ему бы хотелось задать инспектору. Он побродил возле телефона, а затем набрал номер квартиры на Горацио-стрит.

— Почему ты не сказал мне, что Кэрол просматривала полицейские альбомы?

— Да просто выскользнуло из памяти. То есть, я хотел сказать, что она все равно никого не узнала.

— Ей, наверно, было не по себе?..

— Она сама этого захотела, настаивала.

— Судя по тому, что произошло, мне это не кажется такой уж блестящей идеей.

— Понимаешь, тогда мне настойчивость Кэрол показалась ободряющим знаком. А в конце концов оказалось, что стало только хуже. — Голос Джека слегка дрогнул: — Па, черт побери, да что же нам-то делать?

Жаль, что у Пола не было ответа.

Только повесив трубку, он понял, почему Джек ничего ему не рассказал: он ждал взрыва. Ему было прекрасно известно, как Пол заботится о дочери.

Теперь Пол даже удивился, что не вспылил сильнее, чем мог бы. Все кипело в нем, и под высоким давлением. Значит, где-то должно было прорваться.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В четверг Кэрол госпитализировали в Колумбийский пресвитерианский госпиталь на обследование; по крайней мере, так это объяснил психиатр,

В четверг утром Пол начал сознавать, какую опасность таит в себе одиночество. Чем больше времени он проводил в квартире, тем страшнее представлялся ему мир за окном. Нужно было встряхнуться. Слишком легко замуровать себя и тупо смотреть идиотские телепередачи или наблюдать за пустыми стенами. Пить даже больше, чем есть. Ничем не заниматься, не делать зарядку. Думать, что сердечные приступы возникают на голом месте.

В спальню, за исключением тех часов, когда он пытался уснуть, Пол не заходил. Слишком сильно там проявлялся дух Эстер. Он понимал, что надо бы собрать ее вещи и разом от них избавиться, но не мог заставить себя подойти к ним, поэтому и обходился гостиной, кухней и прихожей, переходя из комнаты в комнату, но обычно тупо сидя перед телевизором, не обращая внимания на то, включен он или нет.

За последние сто часов Пол всего трижды, и то очень ненадолго, выходил из дома. Ему не нравилось выходить: тело гнило, мозг тупел — здравствовали лишь демоны подсознания.

Он решил позвонить Сэму Крейцеру и принять приглашение на ужин, если оно, конечно, все еще имело силу: подготовившись к тому, что у Сэма с женой на сегодня могут быть другие планы на вечер, он протянул руку к телефону.

Тот зазвонил прежде, чем Пол успел поднять трубку. Звонил Джек, сообщил, что Кэрол госпитализировали.

После, много позже, Пол никак не мог припомнить в точности, что именно говорил зять. Пол орал на него, задавал идиотские вопросы, на которые у Джека не было ответов; обвинял его во всех смертных грехах, на что получал прохладные освежающие тычки. Наконец, Джек бросил трубку.

Пол даже не спросил фамилии психиатра. Следовало позвонить и узнать его. Но только не сейчас: нужно дать Джеку время остыть — да и самому заняться тем же самым. Он принял душ — тер себя изо всех сил жесткой мочалкой, соскребая мерзость прошедших дней, пока кожа не покраснела. Тщательно побрился. Впервые за пять дней надел все чистое: белье, рубашку и лучший рабочий костюм из коричневого габардина, который Эстер купила на Оксфорд-стрит, в последний раз — три года назад — когда они были в Лондоне. Аккуратно повязал галстук и приколол его к рубашке серебряной булавкой. Почистил ковриком ботинки. Взглянул на себя в зеркало, еще раз причесал волосы и заставил себя выйти на улицу.

Перед домом, словно ледок на примороженной дорожке, валялись осколки разбитой бутылки. Пол обошел это место, посмотрел в обе стороны, нет ли машин, и пересек улицу в неположенном месте. Когда он шагал по Семидесятой к Бродвею, из ворот школы № 199 с шумом и гамом выбегали стайками дети. Мускулы на животе напряглись. Вначале он не всматривался в лица подростков, убеждая себя, будто их не существует. Он позволял им спокойно обтекать его с двух сторон. Повсеместно слышались взрывы грубого хрипловатого смеха. Неужели в нем действительно звучит животная жестокость или это ему только кажется? Уже через несколько секунд Пол начал пристально всматриваться в лица ребят. В кармане его кулак стиснул завязанный носок, полный монет.

Один из юнцов перехватил взгляд Пола. Глаза его блеснули и потупились. Пол едва не перестал дышать, чуть не остановился: голова повернулась вслед за пареньком, который сказал что-то своему приятелю, шагавшему рядом. Они оба засмеялись, но ни один из них не взглянул в сторону Пола.

Светофор на углу зажег зеленый фонарь, и Пол быстренько перебежал улицу. Но на перекрестке Амстердама и Бродвея горел красный, поэтому Пол пошел по тротуару к Колумбийскому цирку. Он выбрался из толпы подростков: живот отпустило. Мысли метались в голове: чего он ожидал? Нападения на улице, в толпе школьников? Игры в гляделки с тем высоким подростком, которая бы привела к обмену ударами? Ты должен взять себя в руки.

Он подошел к светлым зданиям Линкольн-Центра. Повинуясь внезапному импульсу, Пол перешел Бродвей, прошел Шестьдесят пятую улицу и зашел в Центральный парк.

К нему тут же подошел нищий с протянутой рукой. Пол всегда считал себя обязанным подавать милостыню убогим, но сейчас он отвернулся и торопливо прошел мимо.

Парк был загажен благодарным человечеством: кругом рваные газеты, смятые кульки из-под завтраков, ржавые пробки от бутылок, пустые банки, битые бутылки. Года три назад Пол целое лето каждый свободный час работал в добровольном обществе по борьбе с загрязнением.

Пол не захотел дальше следовать за изгибами своей памяти: он испугался.

Около зоопарка на скамейке сидел, покачиваясь, пьяный. Глаза его следили за Полом. Выглядел мужик так, словно у него не было прошлого и не предвиделось будущего. Он продолжал следить, поворачивая голову вслед за Полом. Пол стиснул зубы и торопливо прошел через зоопарк на Пятую авеню.

Из дома он вышел без какой-либо определенной цели, просто повинуясь желанию пройтись, положить конец своему нездоровому одиночеству. Теперь же он точно знал, куда направляется. Пол ускорил шаги, хотя его подошвам стало жарко и пятки заныли…

Дверь закрылась за его спиной с чмокающим звуком. Секретарша в приемной — Мэрилин — полная двадцатишестилетняя брюнетка с явным намеком на двойной подбородок — всплеснула руками, соединив в этом жесте удивление, радость и сочувствие.

— Ой, мистер Бенджамин! — чирикнула она. — Как здорово! — Но тут она вспомнила, и личико ее скукожилось с комической поспешностью. — Вы не представляете, как страшно мы были огорчены, услышав… Бедный мистер Бенджамин… Для вас это, наверное, было настолько ужасно…

Пол кивнул, что-то пробормотал, а затем ринулся по коридору, не позволив ей поддаться порыву прижать себя к пышной груди.

В приемной кабинета Сэма Крейцера его встретила секретарша Сэма. В кабинете у Сэма сидел Данди. Они просто с ног его сбили и стали тискать, прежде чем он смог вставить словечко.

— Похоже, у меня стала развиваться клаустрофобия. Мне, наверное, лучше вернуться на работу. Наверное, пока толку от меня будет немного, но даже просто сидеть и перебирать бумаги, зная, что вы где-то рядом, — это само по себе полезно для здоровья.

— Тут ты прав, — откликнулся Данди. — По крайней мере, рядом с тобой всегда будут мелькать дружеские физиономии.

Пол спокойно держался перед неизбежным горлопрочищением и лице выражением приятелей. Сэм сказал:

— Черт, Пол…

Данди же взял его за руку и похлопал по плечу.

— К этому нужно привыкнуть, приятель, но знай: мы с тобой. Если что-нибудь понадобится, все, что угодно…

— Билл, все нормально. — Пол уклонился от соответствующих излияний, чтобы разрядить обстановку. — Кстати, Сэм, если предложение остается в силе, то знай, что больше всего мне бы сейчас хотелось нормально поесть. Все это время я ел какую-то мороженную дребедень — телевизионные ужины, на вкус напоминающие уцененную труху.

Показалось ему это или нет: почти незаметное выражение неудовольствия мелькнуло на лице Сэма. Но огорчение тут же скрыла улыбка:

— О чем тут говорить, Пол. Я позвоню жене и скажу ей, чтобы она все приготовила.

Пола тревожило: неужели Сэм действительно огорчился? Может быть, ему это показалось неудобным, тягостным? Может быть, Полу и не следовало набиваться…

— Я тебя прекрасно понимаю, — говорил тем временем Данди. — Как-то раз Энн загремела в больницу, дети безвылазно сидели в интернате — но, боже мой! Как я был счастлив, когда она вернулась! Может, я покажусь шовинистской свиньей в мужском обличье, но мне показалось, что в отсутствие жены я питался лишь замороженными опилками и чугунными болванками.

Пола тошнило от запаха: наконец он понял, что эта душная сладость не что иное, как одеколон, которым Данди пользовался после бритья.

Улыбка Данди застыла — до него только сейчас дошло, что случай рассказан не к месту. Энн пришла домой после операции. Эстер домой не вернется. Данди думал именно об этом: на его лице всегда отражались все мысли, и Пол не мог придумать, как избавить приятеля от чувства вины так, чтобы еще больше не ухудшить создавшуюся ситуацию. Лучше всего, наверное, как бы не заметить происшедшего, притвориться, что все в порядке. Поэтому он быстренько проговорил:

— Я смотрю, вы тут в мое отсутствие совсем распустились. Так вот учтите — я вернулся. Во-первых, чтобы поймать за руку тех, кто намеревается таскать варенье из моего шкафа… — Тяжелый, нарочитый смех Данди. — … а во-вторых, чтобы склеить все, что вам, ребята, удалось разломать в бизнесе.

Сэм Крейцер тут же сказал:

— Кстати, когда ты вошел, мы как раз обсуждали дельце одного твоего клиента. Немзермана. Сукин сын теперь крепко подсел, правда, Сэм?

— Он что, установил у вас подслушивающие устройства и знал, о чем вы говорите?

— Да нет, просто звонил каждые пару дней и спрашивал, когда ты снова появишься на работе. И, кстати, передавал свои соболезнования.

Пол подумал: неужели правда? Немзерман был не из таковских, поэтому он решил, что Сэм прибавил эти слова от себя, потому что их требовалось произнести в данную минуту.

Данди буркнул:

— Я вчера с ним говорил — Сэма как раз не было. Судя по всему, он говорил из какой-то букмекерской конторы — шум стоял в трубке просто адский.

— Что же он сказал?

— Во-первых; почему Пол Бенджамин сидит на заднице, и когда он собирается снова начать работать? Это я перевожу на более-менее приличный язык. Во-вторых: похоже, он заучил урок — по крайней мере, на какое-то время — и выкарабкался из истории с незаработанными деньгами, о которых он думал, что они являются его основной прибылью. То есть, проинструктировал своего брокера, чтобы тот звонил ему, проверяя при этом все полугодичные отчеты на предмет продажи какого-нибудь блока акций. В-третьих: эта проблема породила следующую, которую он хотел обсудить.

— И что же — обсудил?

— Ну да. Я не хочу хитрить с твоими клиентами, Пол, — и не хочу отбивать твою клиентуру. Но за последнюю неделю мне Немзерман надоел хуже горькой редьки. Поэтому под конец я сломался и сделал ему предложение, которого он добивался.

— Какое еще предложение?

— В общем, у него есть чемодан, доверху набитый акциями, которым миллион лет. То есть, он хранит их еще со времен первой администрации Рузвельта.

— Франклина Рузвельта, — спросил Сэм насмешливо, — или Тедди?

Данди продолжил, не обратив на реплику Сэма внимания:

— Если он продаст акции сейчас, ему придется выплатить огромные налоги на приращение капитала. Ведь некоторые бумаги возросли в цене за последние сорок лет от десяти долларов до шестисот. Поэтому Немзерман как безумный ищет способ вообще ничего не платить.

— И что ты ему посоветовал?

— Создать несколько трестов и акции вложить в них. А потом просто «зависнуть» на них. Если ему удастся распоряжаться ими до смерти, то они перейдут по завещанию к наследникам, а наследники смогут продать их, не платя никаких налогов. А если он положит акции на имена наследников, это поможет еще и обойти кое-какие имущественные налоги.

Данди, к сожалению, говорил слишком много и слишком быстро. Пол постарался было успокоить его.

— Именно это и я ему советовал. Не бери в голову. Не думаю, что он воспользуется твоим предложением, но зато не сможет нас после обвинять в том, что мы его надрали.

А почему ты думаешь, что он не воспользуется советом?

— Насколько мне известно, наследников у него всего двое — сестра и племянник, — и он ненавидит их до смерти.

— Тогда почему бы ему не создать благотворительную организацию?

— Несколько лет подряд я предлагаю ему эту комбинацию. Он продолжает отговариваться: мол, вот-вот созреет. Но он никогда не созреет. В его скелете отсутствует благотворительная косточка.

— Значит, он оставит наследство двум людям, которых ненавидит, и позволит правительству заграбастать невероятно огромные налоги. Знаете, мне кажется, что ему глубоко наплевать на то, что случится после его смерти. Люди типа Немзермана радуются деньгам, пока живы. Таким образом они уравнивают счет в неравной игре с жизнью. А когда он умрет и игра закончится — какая ему разница, что случится с фишками?

Данди проворчал:

— Хотелось бы мне смотреть на это дело с такой стороны.

Пол сел в кресло.

— Может быть, он не так уж и неправ. Иногда мне кажется, что мир — это черная пустыня, в которой слепцы ищут камни, чтобы убивать других слепцов.

Ему не хотелось этого говорить, но от постоянных мыслей о сложившейся ситуации слова сами вертелись на языке, и он просто позволил им соскользнуть, но, увидев их реакцию, он пожалел, что сорвался. Данди принялся суетливо отыскивать уголок, в котором он мог бы устроиться, а Сэм Крейцер тоскливо уставился на узел галстука Пола и проговорил:

— Знаешь, Пол, то, что ты чувствуешь… Мы все это понимаем. Но пройдет время — вот посмотришь — и все будет выглядеть для тебя чуточку иначе.

— Сомневаюсь, — ответил Пол, ровно, без нажима; ему вовсе не хотелось начинать горячий спор, но он ощущал, что внутри столько накопилось, что поневоле придется высказаться. — Помните статейку в воскресном «Таймс Мэгэзин»? О подобных вещах мы читаем постоянно, но не верим в них. Не верим в то, что такое действительно может произойти — пока это не происходит лично с тобой.

— Пол, ты не имеешь права судить людей. Их кормят всем этим денно и нощно — они устают от этого. Это все равно, что крики «волк»! Люди так часто слышат о преступлениях, что для них они перестают иметь какое бы то ни было значение. Может быть, это и к лучшему. Нам всем необходим какой-то защитный механизм, иначе рано или поздно мы можем спятить.

Кэрол…

Превозмогая внутреннее сопротивление, он заставил себя ответить:

— Сэм, ты поймешь, о чем я говорю, если вспомнить, как часто мы читаем о нервных срывах сторожевых собак, которые живут в нашем замечательном городе. Как они набрасываются и рвут в клочья полицейских прямо в участках — не значит ли это, что в замечательном городе Нью-Йорке ты не можешь даже в полицию зайти, чтоб предварительно не позвонить и не подождать, пока тебя не впустят?

— А почему, ты думаешь, мы с женой все время стараемся найти себе жилье вне городской полосы? — смысл заданного Сэмом вопроса был ясен.

— Не знаю, может, это и выход. Может… может, тогда Эстер все еще была бы…

— Боже мой, Пол, не надо так, прошу!

— Все нормально. Все нормально. Я не собираюсь тут растекаться дерьмом по твоему ковру. Просто эти последние несколько дней я думал. И знаете, не слишком приятно было прийти к пониманию того, что большую часть своей жизни посвятил делам, саму суть которых считаю теперь полностью неверным.

Сэм покачал головой:

— Не верю, Пол, не верю — да ты и сам не будешь верить этому, когда пройдет достаточно времени, чтобы все постепенно позабылось…

Разговор на эту тему прервался до вечера, потому что на последней фразе в кабинет Сэма вошел Генри Айвз:

— Мэрилин поведала о твоем приходе. Рад тебя видеть, Пол, чертовски рад.

Пол пожал старую костлявую ладонь.

Жесткость рта Айвза, напоминавшего прорезь для монет, стала отдохновением для вымотанного в споре Пола.

— Не могу выразить, Пол, насколько все мы были огорчены происшедшим, огорчены — и озлоблены.

Сказать по правде, злоба — это даже не то слово, которым можно было бы охарактеризовать нашу ярость. Тот факт, что наши служители закона позволяют подобным вещам происходить, причем делают это снова и снова, — он со свистом втянул в себя воздух и продолжил: — это наш стыд и наша боль, Пол. Мы все в этом повинны. Они хоть что-нибудь разузнали о тех, кто это сделал? Я понял, что преступники до сих пор не пойманы. Стыд и позор.

Резкий поворот в теме разговора выбил Пола из кеглей: Айвз выдавал свой монолог ровно и двигал его как по рельсам — сел на своего конька: он чувственно-эгоистично поставил себя в центр внимания и теперь наслаждался произведенным эффектом.

— Нет, — ответил Пол, — пока не поймали. Пока ведется розыск. Я держу связь с полицией. Похоже, у них есть одна-две зацепки.

— Тогда, клянусь Господом, лучше бы им их побыстрее раскрутить. Я так понял, что действовала группа подростков — юных негодяев? Правильно?

— Именно так.

— Стыд и позор, — снова громыхнул Айвз и поднял палец, словно пресекая попытки вмешаться, которых и так никто не делал. — Эти омерзительные юнцы растут в бедных кварталах, где понимают, что зло наказуемо, а добродетели существуют лишь для старых и больных на голову кретинов. Чего же нам от них ожидать, как не внезапных проявлений самой страшной жестокости? Радикалы держат на чердаках оружие, а критикуют правительство за недостатки той экономической системы, которая дала миру намного больше великих людей и мыслителей, чем какая-либо другая, и которая избавила от бедности столько людей, сколько не избавлял ни один другой режим за всю историю человечества. Они вооружаются, чтобы нападать на честных граждан, тружеников, таких, как вы и я, стрелять в полицейских. И что происходит? Народ негодует на жесткие действия полиции, которая хочет лишь защитить себя и тот же самый народ!

За спиной Айвза Сэм и Данди обменивались страдальческими взглядами; их кивки и одобрительное мычание не вызывали у старика каких-либо сомнений в своем ораторском искусстве, он пребывал в полном неведении о том, что думают о нем подчиненные на самом деле.

Все шло своим чередом, как к этому привык Айвз и все остальные, словно ничего не изменилось. Пол же увидел все в ином свете: формы предметов, цвета окружающего мира изменились, стали другими.


В тот вечер, взглянув на Сэма через обеденный стол, Пол сказал:

— Знаешь, мы все родились наивными. Как бывает врожденный идиотизм, так у нас врожденная наивность. И те из нас, кто не перерос это качество, стали либералами.

— Пол, ты не можешь…

— Нет, я могу. Очень даже могу. У кого прав на это больше, чем у меня?

На этот вопрос ни Сэм, ни Адель предпочли не отвечать.

— Ты знаешь, мне совсем недавно стало понятно, кто же мы на самом деле такие, либералы. Мы требуем реформ, улучшения условий жизни и труда для беднейших слоев населения — почему? Чтобы они были лучше материально обеспечены? Чушь. Только для того, чтобы самим чувствовать себя виноватыми. Рвем на себе рубахи, чтобы продемонстрировать всем, насколько мы сочувствуем и стараемся помочь тем же черным, молодым или впавшим в депрессию. Всех стараемся умиротворить, успокоить. Ты знаешь, что такое либерал? Либерал — это парень, который рвет когти из комнаты, когда там начинается драка.

— Мне кажется, — вступила в разговор Адель Крейцер, и тон у нее был такой, каким обычно предлагают: «давайте-ка откроем окно». — Мы присутствуем при радикализации правого крыла Пола Бенджамина. — Ее сильный голос хорошо увязывался с длинной узкой челюстью. Это была темноволосая, худая женщина, вокруг ее голов витала аура самокритичной меланхолии. — Конечно, правда твоя, что в Нью-Йорке стало невозможно жить. В подобных супергородах выживают лишь такие подонки, которые напали на твою квартиру. Помести их в какой-нибудь провинциальный городок и увидишь: для них последствия будут роковые. Им негде будет спрятаться.

— Может быть, ты права, — согласился Пол. — Но не думаю, что бегство — лучший из возможных выходов.

— Могу предложить еще один, — включился Сэм и, подождав, когда Пол и Адель обратят на него внимание, самодовольно изрек: — Сбросить им на голову десятимегатонную атомную бомбу!

— Отлично! — крикнула весело Адель. — Клянусь святым Георгием, просто отлично!

Честно говоря, клоунами супруги была некудышни-ми, но их попытка свести разговор к шутке поставила точки над «з». На протяжении всего вечера Пол старательно избегал разговора на эту тему, понимая, что не может думать ни о чем другом. Время от времени он вообще отключался, переставая слушать, о чем они говорят.

Ушел он рано, намереваясь добраться домой к половине одиннадцатого, чтобы успеть позвонить Джеку. Похоже, Крейцерам его уход принес облегчение — они и не скрывали этого. «Да, — подумал Пол, — сюда меня пригласят не скоро. Ну и черт с ними!»

Вывалившись из лифта, он заметил, что в вестибюле не видно швейцара. Любой может запросто войти. Он выпятил челюсть. Выйдя на Сорок пятую, он стал искать такси — безуспешно. Крейцеры жили в самом конце Ист-Сайда, вечерами движение здесь было не слишком оживленным.

Воздух над асфальтом туманился, сверху сыпал мелкий приятный дождь. Подняв воротник плаща, Пол зашагал по направлению к Второй авеню, обходя лужи и грязь. Он старался идти по кромке тротуара, потому что возле зданий, парковок и подъездов к магазинам стояла непроглядная темень, в которой мог прятаться кто угодно. Пол находился всего лишь в полуквартале от ярких огней и движения большой улицы, но — и он прекрасно знал это — именно эти места наводнены грабителями. Знал… что-то кислое начало спиралью подниматься со дна желудка. Он поднял плечи, чувствуя, как в животе образовался комок. Шаг, еще шаг по серой улице, дождевые капли холодят шею. Шаги гулко отражаются от мокрой мостовой.

Его словно гнали сквозь строй. Дойдя до угла, Пол понял, что чего-то достиг.

Отражения ярких неоновых красок таяли, стекая в водосточные канавы. Пол перешел на другую сторону улицы и остановился возле магазина, поджидая свободное такси. Подождав несколько минут, он понял, что этим вечером такси словно вымерли во всем мире. Повернувшись на каблуках сначала в одну, затем в другую сторону, он убедился — ничего. Грузовики, случайный автобус, едущий в центр, огромные, проносящиеся мимо с пневматическим шипением лимузины, занятые такси.

В полуквартале от себя Пол увидел темную фигуру, кто-то шел ему навстречу, спотыкаясь и шатаясь из стороны в сторону: пьянчуга, старающийся не ступать на трещины на панели. Он двигался прямо на Пола. Охваченный паникой, Пол повернулся и быстро пошел от него на запад по Сорок пятой.

Было совсем рано, но городские кварталы выглядели как в четыре часа утра. Пол никого не встретил, пока не добрался до угла Третьей авеню. В поле его зрения появилась молодая парочка: парень в ярком пиджаке — какой-то раздутый, нездорово-налитый — и девица в расклешенных брюках и с прямыми волосами, спадающими до пояса. Они шагали рядом в свободном одиночестве, стараясь не касаться друг друга, громко разговаривая о чем-то модном, а следовательно, — банальном. Может быть, они обсуждали, к кому отправиться на квартиру: к ней или к нему, а может, пришли к решению совместно снять апартаменты, закрепив свои отношения двумя фамилиями через дефис на почтовом ящике.

Выглядели они так, как выглядят двое, явно не приходящие друг от друга в щенячий восторг.

Пол замахал рукой подходящему такси. Зеленый огонек был включен, но машина пронеслась мимо, не замедлив движения. Поддавшись импульсу, Пол заорал.

Прошло, наверное, четыре таких свободных машин, прежде чем пятая, наконец, остановилась.

— Семидесятая, Уэст-Энд, — процедил Пол сквозь зубы. Откинувшись на сиденье и запрокинув голову, он уперся взглядом в потолок. Неужели так только в такси, или это у всех современных машин задние сиденья сконструированы таким образом, что сидеть в них можно только скрючившись и поджавшись? С тех пор, как они с Эстер вернулись в город после непродолжительной жизни в пригороде, у Пола не было своей машины. Кроме такси, за последние четыре года ему довелось посидеть еще в одном автомобиле — это был похоронный катафалк.

Сквозь стекло, отделявшего от водителя, Пол не мог разглядеть шофера: над креслом маячила огромная черная башня с толстым валиком жира на загривке. За всю дорогу никто из них не проронил ни слова.

Красный сигнал светофора впереди прервал плавный ход машины, однако негр избежал остановки, повернув налево на Сорок седьмую и поехав поперек города. К западу от Восьмой авеню на протяжении целого квартала у темных подъездов стояли, прислоняясь к стенам, девушки. На Девятой авеню ему на глаза попалась шайка подростков, явно ищущих на свою голову неприятности. Обязательные руки в обязательных карманах и лица в масках в полнейшей апатии. Наркоманы? А может, им просто приелась звериная жестокость? Если судить по их виду, то они только и ждали момента, чтобы кого-нибудь пришить.

Мог ли он подумать так о них каких-нибудь две недели назад? Наверное, нет, скорее, он почувствовал бы их скуку и решил бы посвятить чуть больше времени местному атлетическому клубу. Что, действительно, необходимо этим ребятам — так это здоровый интерес. Нужно организовать несколько дворовых команд. А теперь давайте назначим исполнительный комитет и соберем деньги на снаряжение.

Теперь же выступить с инициативой просто не пришло бы ему в голову. С какой стати этим юнцам интересоваться военными играми, когда можно устроить небольшую настоящую войну?

Эти новые мысли сильно встревожили Пола, но ему никак не удавалось выпихнуть их из головы. К тому моменту, когда такси добралось до Линкольн Тауэрз, он впал в некое подобие прострации, воображая себе команду молоденьких изуверов, которых сам снабжает осколочными гранатами, замаскированными под мячи для бейсбола и предназначенными для уничтожения молодежных банд.

Просунув деньги за проезд сквозь щель в прозрачной перегородке, Пол вышел из такси. Он уже собирался перейти на другую сторону, когда заметил припаркованный возле супермаркета небольшой автомобиль. Часть брезентовой крыши была взрезана, обрывки неровно свисали по бокам. Видимо, на заднем сиденье лежал предмет, представлявший какую-то ценность. Кто-то воткнул нож, вспорол крышу, засунул руку и украл вещь. Хозяину надо было бы получше работать головой, прежде чем оставлять машину с таким верхом на улице…

Пол остановился, внутренне подобравшись. А это еще что за изгиб мысли?

Неужели мы способны сами обгадить свои священные права, которые имеем? Неужели позволим им напугать нас до такой степени, что сами откажемся от чего угодно?

Капли дождя сверкали на мостовой, как драгоценные камни. Пол посмотрел вдоль квартала, скользнул глазами под бетон уэст-сайдского хайвэя, перевел взгляд к реке. Мимо проплыли огни какой-то лодки. Конечно, там, на ее берегу, ты был в безопасности.

«В безопасности, — подумал Пол. — Неужели это все, за что мы должны бороться? Неужели это все, что нам осталось?»

Загорелся зеленый свет, Пол перешел улицу, ступил на тротуар — и тут он увидел стоящего в тени дома человека. Плечи его были опущены, руки сложены на груди, а рот скривился в улыбке. Черномазый в тесном пиджачке и ковбойской шляпе. Длинный и мощный, словно штык.

Пальцы Пола в ботинках свела судорога. Волосы встали дыбом. Сквозь тело прошла волна адреналина, заставившая руки затрястись. Они стояли лицом к лицу, и между ними не было ничего, кроме дюйма дождевых брызг. Черный не шевелился. Пол медленно повернулся и пошел по улице, чувствуя, как в висках отдается бешеное биение сердца.

Перед домом стоял грузовик, развернувшийся против движения. На ветровом стекле белела полицейская квитанция — штраф за остановку машины в неположенном месте. Машину никто не собирался буксировать в участок, просто кто-то кому-то передал несколько долларов — и все. Пол остановился у грузовика и посмотрел себе за спину, используя большое наружное зеркало. Черный стоял там же, где и стоял, едва различимый в полутени. Обливаясь потом, Пол вошел в здание.

Эта улыбочка… Неужели негр знал, кто такой Пол? Может быть, это один из нападавших на Эстер?

Он слишком поздно дал волю своему воображению. Прекрати психовать, возьми себя в руки. Кэрол сказала — дети. Подростки. Этот же был взрослым, следовательно, никак не мог быть одним из них. Может быть, его удивление можно было приписать чересчур явному страху Пола; может, он, наоборот, интеллектуал — драматург или музыкант, — решивший проверить, сколько полиции потребуется времени, чтобы прогнать его с этого угла. Провести, так сказать, эксперимент на тему ненависти белых к черным.

Пол подумал вернуться и сказать парню, что это не очень умно было проводить такие эксперименты. Будь у меня в кармане револьвер, а ты продолжал бы вот так на меня смотреть, приятель, у тебя возникли бы крупные неприятности. Но это была лишь фантазия; не существовало реальной возможности выйти и все это сказать. Пол кивнул швейцару и направился к лифту.

Могу побиться с кем угодно об заклад, что подобные фантазии частенько приходят в голову горожанам. Если бы я был там, когда этот подонок резал крышу автомобиля, если я бы видел, что происходит, и был вооружен…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Вы хотели меня видеть, мистер Айвз?

— Присаживайся, Пол.

Айвз был последним из трех ловких на руку бухгалтеров, основавших фирму в тысяча девятьсот двадцать шестом. С тех пор она переместилась ближе к центру города: с Бобровой на Сорок третью улицу. Кабинет старика напоминал свалку вещей, оставшихся от каждого переезда фирмы, древний телеграф, автоматически печатающий биржевые сводки, парочка прабабушкиных часов и четыре позолоченных, совершенно омерзительных херувима, висящих на стене в качестве украшений. Обстановка была на редкость смешанной, здесь были изделия, оставшиеся от четырех десятилетий и отражавшие разные уровни процветания фирмы: в одном углу, например, стояло современное датское кресло, инкрустированный столик псевдовикторианского стиля медная напольная лампа из «двадцатых-незабываемых» с дешевым стеклянным абажуром.

Кабинет был большой, с толстыми коврами, занимал он пятьсот квадратных футов углового пространства и огромными своими окнами выходил на здание ООН и на Ист-Ривер.

Пол выдвинул стул и сел. Айвз произнес:

— Как ваша дочь? Поправляется?

— Боюсь, что с прошлой недели мало что изменилось.

— Какое безобразие, — покачал головой старик. — Но я все-таки надеюсь, что ей удастся справиться с бедой.

— Да. Хорошо. И все-таки мне кажется, что вы очень расстроены и беспокоитесь за ее здоровье.

— Это естественно.

— Есть кое-что, чем я мог бы помочь — или, если откровенно, даже не ей, а вам. Вот зачем я попросил вас зайти. Есть работа и с приличной премией, которая будет незамедлительно выплачена, если все пройдет как надо. Думаю, что затраты на больницу ощутимо бьют по вашему карману. Я, конечно, понимаю, что у вас есть медицинский страховой полис, но все равно цены сейчас такие, что никакая страховка не сможет покрыть всей суммы.

— Да, вы совершенно правы. Мне пришлось залезть обеими руками в «яз».

— Так вот, эта работа должна вам здорово помочь.

— Благодарю за работу, но знаете, мистер Айвз, я предпочел бы не пользоваться вашей благотворительностью.

— Ничего подобного, Пол, вы заслужили, — Айвз положил локти на кожаные подлокотники огромного кресла с высокой спинкой. Потом переплел пальцы и прищурился, давая тем самым понять, что переходит непосредственно к делу. — Речь, разумеется, пойдет о ситуации, сложившейся в «Амерконе». Сегодня утром мне позвонил Джордж Эн. Совет директоров намерен следовать тем путем, который он обрисовал вам пару недель назад.

— Путем слияния с «Джейнчилл Индастриз», надо полагать.

— Именно. На прошлой неделе в город приезжал лично Ховард. Все пока идет нормально, но, как вы прекрасно понимаете, никто не пойдет на более или менее серьезные переговоры до тех пор, пока не будут тщательно обследованы бухгалтерские книги обеих компаний. Вот тут-то мы и вступаем в игру в качестве бухгалтерского отдела «Амеркона».

— Придется проверять цифры у «Джейнчилл»…

— Верно. Как вы понимаете, управление компании находится в Аризоне.

Пол пристально взглянул на шефа. Тот продолжил:

— Если честно, мне кажется, что в подобной ситуации путешествие только на пользу пойдет…

— Я, правда, ни о чем подобном не думал, но, быть может, оно, действительно, к лучшему, — пробормотал Пол неуверенно.

Айвз молчал. Судя по всему, он ожидал согласия, но так как Пол молчал, ему пришлось сказать:

— Тогда — решено: в конце следующей недели вы вылетаете на место с Джорджем Эном.

— Это очень мило с вашей стороны, мистер Айвз, предложить мне подобную работу, но с таким ответственным заданием не лучше ли послать кого-нибудь из старших партнеров фирмы?

— Это ни к чему. Это ваша работа.

— Все это хорошо, но мне бы хотелось точно знать, не приведет ли это к… своего рода волнениям среди персонала?

— Пол, любезность, которую я вам делаю, является любезностью лишь на первый взгляд. Просто у вас глаз как ни у кого другого наметан на выявлении всякого рода несоответствий в бухгалтерских отчетах, и вы всегда пики называли пиками. В прошлом году вы великолепно справились с делом Мэстига, поэтому сегодня только вы подходите для выполнения именно этого задания. К тому же вы…

— Простите, мистер Айвз, но в деле Мэстига нам было отлично известно, что они подделывают отчеты, поэтому никакими уловками нас нельзя было сбить со следа — мы прекрасно знали, что именно искать. Скажите, вы предполагаете, что в деле «Джейнчилл» будет что-нибудь в подобном духе?

— Им этого я, конечно, сказать не мог, — тонкая улыбка заиграла на его губах. — Я лично Джейнчилла не знаю, но в финансовых кругах у него сложилась репутация бизнесмена с профессиональной этикой обанкротившегося продавца автомобилей.

— У «Амеркона» есть какие-нибудь конкретные подозрения?

— Судя по разговору с Джорджем Эном — нет. Но Джейнчиллу прекрасно известен тот факт, что «Амеркон» вот уже несколько лет присматривается к его компании. Он был бы последним идиотом, если бы не предпринял небольшого очковтирательства, чтобы представить финансовую деятельность с наивыгоднейшей стороны. Так поступает каждый, когда дело доходит до слияния с кем-то.

— Сейчас нам, например, известно, что Джейнчилл понижает тариф, по которому списывал цену новых заводских построек — то есть снизил скорость на постепенное обесценивание. Таким образом, в бухгалтерских отчетах понижается масса денег, списываемых на ухудшение общего состояния заводов и оборудования. Вам придется обратить на это особое внимание, чтобы сравнить настоящие цифры с дутыми и узнать, насколько они превосходят обозначенные барыши.

— Когда дойдет до дешифровки сносок, которыми перегружены корпоративные сводки, то вы тут будете в своей тарелке. На эту работу лучшего бухгалтера не отыскать. Совершенно ясно, что отчеты Джейнчилла по прибылям выглядят много лучше истинного состояния дел. Вопрос только в том: насколько лучше? Вам лучше знать, каким образом это выяснить. У «Амеркона» должна быть перед глазами полная картина того, что именно они покупают, прежде чем сделают первое предложение.

— Разумеется.

— Вот и все, что я хотел вам сказать. Единственное, что хотелось бы добавить — не обольщайтесь, Пол. Работа предстоит очень трудоемкая и серьезная. Она отвлечет вас на несколько недель. Я хотел встретиться с вами, чтобы убедиться в том, что вы ее примете и что сможете находиться вдали от дочери и полностью посвятить себя работе.

Все равно ему не позволят видеться с Кэрол. Выехав из города, он прочистит мозги. Чересчур сильное давление он испытал в последнее время.

— Я с радостью этим займусь, мистер Айвз. Спасибо, что предоставили мне такую возможность.

— Прежде чем уехать, обсудите кое-какие детали с Джорджем Эном. На подготовку у вас есть две недели. Я знаю, нет, я просто уверен в том, что вы отлично справитесь с этой работой, Пол. Я всегда в вас верил.

Пол, чувствуя невероятное облегчение, двинулся к дверям. Обернувшись, он увидел, что Айвз раскрыл Свод законов о доходах и, нахмурившись, штудировал его.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— На ваших дверях очень недурные петли, — сказал слесарь. — Знаете, в новых домах на дверях такие петельки, что их зубочисткой можно поддеть.

Первый слесарь, с которым Пол договорился, так и не появился. На какое-то время он забыл об этом и не спохватился вовремя. С этим же лысым приземистым мужиком с уродливой ушной раковиной и дикими глазами Пол договорился пару дней назад. Его инструменты были раскиданы по всему холлу. Возле двери — там, потребовалась работа дрелью, пол был усыпан стружками и опилками.

— Теперь вы понимаете, что с этим замком нельзя просто захлопнуть дверь. Придется повернуть ключ, неважно заперта она или нет.

— Понял, понял. Единственное, что меня тревожило это чтобы никто не мог забраться внутрь, пока дверь заперта; если же она открыта, значит, по моей собственной вине.

— Точно. Знаете, для профессионального домушника нет замка, который бы он не смог отпереть, но сейчас их немного осталось, да и в такие дома, как ваш, они не лезут. На Ист-Сайде они предпочитают Пятую авеню возле парка, Шестидесятые улицы, Саттон-Плэйс, примерно в таком духе места. Однажды в одном доме я поставил на входную дверь целых три замка — очень дорогих, знаете ли — и все равно домушник ограбил этих ребят, как только прочитал в газете, что они отплыли путешествовать по Европе. Вынес все подчистую.

Слесарь выбил из отверстия, прорезанного в двери, стружку и опилки и принялся встраивать в него огромный замок.

— Знаете, глупо платить репортерам, чтобы они писали, что вы уезжаете и надолго, — сказал он, — а вы, случаем, не намереваетесь продать какие-нибудь ценности?

— А в чем дело?

— Если соберетесь, не указывайте в объявлении ни адреса, ни фамилии. Это просто пригласительная карточка для воров.

— Я об этом не подумал.

— Есть много хитростей, которые вы можете устроить, чтобы помешать этим ребятам. Многие, когда уходят, оставляют включенной маленькую лампочку. Это глупо. Каждому вору прекрасно известна эта уловка. Я советую своим клиентам: если уходите на вечер, в контору, на работу или куда-нибудь еще, не выключайте две-три лампочки, сделайте радио погромче, чтобы его мог услышать каждый, кто стоит у вашей двери. Я называю это дешевой страховкой. И еще одно: в самую жару летних дней все грязные наркоманы шляются по улицам, наблюдая за квартирными окнами. Если они видят, что какой-то кондиционер отключен и не бухтит — значит, никого нет дома. Не так уж много электричества сжирают две-три лампочки, включенный кондиционер и радио.

— Постарайтесь не забыть об этом.


С 1948-го Пол не ездил на лыжах и все-таки во сне он летел по снежному склону — длинному, девственно-белому, все быстрее и быстрее. Затем склон пошел резко вниз, и он не смог развернуться, и ветер резал уши холодом и воем ста тысячмертвецов, лыжи шептали что-то, разогнавшись до невероятной скорости, склон все продолжал уходить вниз, а он все не мог остановиться…

Пол проснулся, ощущая холод в ногах, и остался лежать в постели, слушая доносившиеся снизу, со двора грохот и стук мусорных ящиков и наблюдая за полосками серого света, пробивающимися сквозь жалюзи. Там, на улице, в этот момент кто-то кого-то убивал. Невозможно было думать о чем-либо другом и не хотелось делать ничего — только думать об этом в бессонной ночи.

Ноги были холодными, но в комнате висел застойный привкус жары и дурных снов. Язык саднило. Пол встал, включил кондиционер, подошел к холодильнику, налил стакан ледяного молока и принес его с собой, поставив на ночной столик у кровати. И сквозь унылое подвывание кондиционера до него донеслось мокрое шуршание колес автомобилей с улицы — пошел дождь. Его глаза сонно следили за переливающимися жидкими огненными полосами на потолке, послышался шум дождя, когда порыв швырнул его струи в стекло. Чувствуя, что больше не в силах держаться, Пол вытащил из нижнего ящика комода теплые носки, натянул их и улегся в постель, аккуратно прикрывшись одеялом. Угол простыни задел за стоящий на столике стакан с молоком и он опрокинулся, расплескав содержимое по ковру. Пол заорал во всю мощь своих легких, проклиная все и вся. Затем вытряхнулся из постели и поплелся на кухню за губкой и бумажными полотенцами.

Ясно, больше спать не придется. Половина третьего утра. Пол потянулся за книгой, но не смог сконцентрировать внимание на буквах; убрал ее, погасил свет и остался сидеть на краю постели, потный, бесцельно уставившись в темноту.

Даже в темноте — особенно это появлялось в темноте — комната казалась хранилищем воспоминаний. Необходимо выехать из этой квартиры, куда-нибудь перебраться. Может быть, в один из небольших отелей, где служанки и горничные ежедневно прибирают в номере.

К чертям, подумал он, единственным разумным решением будет переезд в пригород. Куда-нибудь в район возле Гудзона, на Палисэйдс. Или снять коттедж в Джерси или округе Оранж. Только вот Лонг-Айленда ему не вынести. И обязательно надо выехать из города — из этого безумия.

Неверно. Это значит сдаться. Я не собираюсь убегать. Я останусь и буду драться.

И как же ты намерен драться?

Мозг предлагал в середине ночи самые нелепые фантазии. Чувствуя себя последним олухом, Пол налил стакан воды, проглотил снотворную пилюлю, поставил будильник и завалился в постель.

— Черт побери, лейтенант, неужели не удалось ничего вообще узнать?

— Мы делаем все, что в наших силах, мистер Бенджамин. Нашли нескольких человек, опросили их…

— Но этого недостаточно!

— Послушайте, сэр, я понимаю ваши чувства, но мы делаем все, что можем, поверьте. Над этим делом работают без устали несколько высокоопытных профессионалов. Несколько дней назад к ним прибавилось еще трое. Уж не знаю, что еще вам сказать…

— Вы могли бы сказать, что прищучили этих выродков!

— Конечно, мог бы, сэр, но это было бы неправдой.

— След остывает, лейтенант.

— И это мне известно, сэр.

— Черт побери, мне нужны результаты!

Но разглагольствования не принесли желаемого удовлетворения, и повесив трубку, Пол долго сидел хрустя пальцами и примериваясь, по чему бы садануть.

Ланч у Скраффтса — столики на одного человека, за которыми сидят одинокие леди в чопорных шляпках. Мы все одеваемся для трапезы в чащобе. Пол вспомнил, как примерно год назад в этом же ресторане он обедал с Сэмом Крейцером и как пожилая женщина, внезапно схватив стакан воды и столовое серебро, швырнула все это в настенное зеркало. Тогда это поразило его. Случись подобная ситуация сейчас, Пол всего лишь признал бы, что подобное поведение логично и даже предсказуемо. Все живут как персонажи пьесы для одного актера, которую к тому же никто не понимает; связать эпизоды друг с другом удается с таким же трудом, как и удержать шляпу на голове в ураганный ветер.

После ланча Пол вернулся в офис и в течение часа просматривал бумаги «Амеркона», которые два дня назад прислали лично от Джорджа Эна. Он запоминал все необходимые цифры и нумерации сделок, чтобы к концу следующей недели быть во всеоружии для поездки на Запад.

В половине четвертого Пол позвонил Джеку в контору, но тот, оказывается, находился в суде. Он постарался поймать его около пяти и преуспел.

— Ну, как она?

— Хреново.

Кожа на голове съежилась:

— Что случилось?

— Ничего особенного. Описать это сложно — словно наблюдаешь за тем, как кто-то проваливается в зыбучие пески, и чувствуешь, что никак не можешь помочь ему выкарабкаться.

— Она все еще некоммуникабельна?

— Доктора начинают поговаривать о применении шоковой терапии. Нет, не электрошока, а инсулиновых уколов.

Внезапно Пол почувствовал, насколько он устал; потребовалась, наверное, концентрация всех усилий, чтобы заставить распухшие глаза моргнуть. Слившись со всеми остальными кошмарами, этот оказался последней каплей.

Джек в это время говорил:

— … форма амнезической кататонии. Она смотрит на какие-то вещи и узнает их, когда ты входишь в палату, она узнает тебя, но эмоциональной реакции — никакой. Будто у нее не возникает никаких ассоциативных связей. Можно развернуть и подтолкнуть ее, и она пойдет, как заводная. Ест она, правда, сама, но только то, что ей подсовывают под нос, и, похоже, ей наплевать, что именно она кладет в рот. Например, вчера вечером она съела целую тарелку телячьей печенки, а ведь ты знаешь, как она ее не любила. И, похоже, ничего не заметила. Все это напоминает короткое замыкание между вкусовыми центрами и мозгом, или глазами и мозгом. Когда я прихожу ее навещать, она знает, кто я такой, но не узнает меня — не связывает себя со мной.

Пол слушал Джека, чувствуя, как что-то колотится у него в горле.

После того, как он повесил трубку, в кабинет ввалился Данди. Он бросил один-единственный взгляд на его лицо и с тревогой спросил:

— Ну как, Пол?

— Билл, сейчас мне ни до чего. Сейчас ни до чего.

Выйдя из здания, он направился к станции метро, чувствуя, как неуверенна его походка. Вышел на платформу и стал ждать поезд, идущий через весь город. На станции было душно, воняло человеческими телами, мочой и гарью. Потно-грязные люди со злобными лицами бродили в ожидании поезда по краю платформы. Полу не приходилось видеть, как кого-то выпихивают на рельсы, но он знал, что подобные вещи происходят. Толпа, сплюснутая, как тесто, нависала над рельсами с бетонной губы перрона так, что в ожидании приближающегося поезда у многих начинала кружиться голова.

Сегодня поезда ходили вяло; когда пришел следующий, Полу пришлось втискиваться и вжимать живот, чтобы двери смогли закрыться. Дышать оказалось невозможно. Пол поднял руку к карману, в котором лежал бумажник, и всю недолгую поездку до Таймс-сквера держал ее в этом неудобном положении. Черная лапа сжимала вертикальный поручень прямо возле его щеки. На мгновение ему показалось, что за спиной стоит тот самый человек в ковбойской шляпе, который, улыбаясь, смотрел на него на углу Семидесятой несколько дней назад. Но уже через несколько секунд Пол понял, что ошибся. «Все в порядке, — подумал он, — уже схожу с ума».

По какой-то непонятой причине бродвейский экспресс оказался менее забит народом, а ведь обычно бывало наоборот. Но Пол отыскал-таки свободное место и втиснулся между двумя женщинами, плотно сжав колени и прикрыв локтями живот. От одной из баб нестерпимо несло чесноком; Пол отвернулся и стал дышать как можно быстрее, чуть-чуть втягивая в себя воздух. Поезд трясло и шатало на разношенных рельсах. Пыль зримо витала в воздухе. Некоторые лампочки перегорели, и поэтому половина вагона оказалась в темноте. Пол почувствовал, что всматривается в лица пассажиров напротив, без устали проверяя их на какие-нибудь искупляющие достоинства — но если бы вам хотелось как-нибудь расправиться с перенаселением планеты, то начинать было необходимо с этого самого места. Пол сделал поголовный подсчет и вычислил, что из пятидесяти восьми находившихся в поле его зрения личностей лишь семеро имели право на дальнейшее существование. Остальные подлежали немедленному искоренению.

Мне следовало родиться нацистом. Послышался нестерпимый визг тормозных колодок; поезд останавливался. Пол выскочил из вагона на платформу «Семьдесят седьмая» и вслед за толпой заспешил к узкой лестнице. Выход был забит, и толпа колыхалась на одном месте как пчелиный рой у входа в улей. Через несколько минут он все же оказался на лестнице: они были стадом, ступающим по скатной доске. Человеческое стадо, почти все; по телам, лицам можно было понять, что жизни эти личности не заслуживают; им нечем было жертвовать, кроме своих выношенных вонючих каркасов. Они никогда не читали книг, не написали в своей жизни ни единой достойной фразы, и не видели распускающегося цветка — не понимали, что это такое. Они только мешались на пути. Жизни их состояли из бесконечных причитаний, злобы и сожалений; всю дорогу от колыбели до могилы они могли лишь ныть. Какую пользу могут принести людям? Уничтожить.

Пол прокладывал дорогу к турникету, используя локти с беспощадной неразборчивостью; выбежав на бетонный островок, он принялся полной грудью вдыхать свежий воздух и ждать, когда зажжется зеленый сигнал светофора.


Он рыдал, смотря старомодные печальные драмы, которые показывали по телевидению; он нутром чувствовал, когда начнется следующая рекламная пауза. В половине десятого, в самой середине программы диктор объявил:

— …продолжение после краткого выпуска новостей…

И тогда Пол, полный негодования, пронесся по комнате и выключил телевизор.

Никаких, думал он, «продолжений».

Могу взорваться. Что-то необходимо. Женщину?

Никаких шлюх. Со шлюхой получится сплошное издевательство. Может, просто женщину — незнакомку, которая сможет откликнуться… По идее, в городе их можно спокойно поймать, правда, он никогда не пытался.

Бар, подумалось. Разве не в бары должны стекаться одинокие люди? Но он никогда не бывал там в одиночку.

Все-таки это лучше, чем сидеть в квартире, как в клетке. Пол повязал галстук, втиснул плечи в пиджак и вышел на улицу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Пол сидел на высоком табурете возле стойки бара, поставив ноги на хромированную подставку и плотно сжав колени, чтобы ненароком не дотронуться до сидящего рядом мужчины.

— Ну да, черт возьми, я расист, — говорил мужчина. — Потому что лучше любого ниггера, встречавшегося на моем пути.

Мужчина был здоров, на макушке у него осталось не так уж много волос: он явно больше работал руками и, вполне возможно, спиной. Грязновато-серые брюки, фланелевая рубаха с закатанными по локоть рукавами и выползающие на руки волосы. Если у него и была татуировка, то находилась она не на предплечьях, а где-то еще; выглядел он тем человеком, который носит татуировку.

В углу сидела черная парочка: оба были очень неплохо одеты, словно говорили всему вокруг «видали-че-го-у-нас-есть!»: кожа, яркие цвета и африканские прически. Когда они вышли из бара, мужчина без предисловий повернулся к Полу и начал говорить:

— Заразы, блин, ходят сюда, как к себе домой. Ты зарабатываешь на жизнь? Я зарабатываю, детишки у меня ходят в черт-те какие школы, где даже лагерей летних нет — вонючих политиков не заботят мои дети, их заботят только дети этих зараз-ниггеров, чтобы у них были школы с летними лагерями. Знаешь, сколько миллионов ниггеров сидят на соцобеспечении, и мы с тобой кормим их? Так слушай, я сегодня в газете прочитал о каких-то жирных, сидящих на нашей шее ниггерах, которые устроили демонстрацию возле муниципалитета, слыхал об этом?

— Нет…

— Требовали — не просили, требовали гребаную скидку для своих гребаных ублюдочных детей. Вот скажи: тебе кто-нибудь когда-нибудь в жизни давал скидку на рождественские подарки для твоих детей? Блин, я работаю, чтобы прокормиться, и не могу позволить себе купить какие-нибудь хорошие подарки для детишек, просто не потяну, слава Богу, если они смогут порадоваться паре игрушечных автомобильчиков да новой школьной форме. И у всех всегда сердце кровью обливается по поводу гребаных негритосов, Иисус Христос! Если я еще разок услышу всю эту мутотень по поводу трехсотлетнего рабства, я придушу паршивца, который мне это скажет, собственными руками, клянусь Господом всемогущим! Они не просто хотят переехать в соседний с тобой дом, а спалить твой дом, и что тогда? Какой-нибудь вонючий негрожополиз скажет, что мы должны платить большие налоги и давать черномазым еще больше наших, кровью и потом заработанных денег и позволять им отнимать у нас наши рабочие места, и вот тогда они, возможно, станут получше к нам относиться и решат не сжигать наши дома. Так вот что я тебе скажу, — и мужик наставил на Пола указательный палец, — ети его мать, все это чушь и кусок дерьма, потому что, если какой-нибудь ниггер кинет кирпичом в мое окно — я просто взорву к чертовой матери его ниггерское логово. У меня зарегистрированный дробовик висит прямо за входной дверью, и коль я увижу какого-нибудь черного сукина сына, шныряющего возле моего дома, он вначале будет убит, а потом станет задавать вопросы. С этими заразами надо быть крутым, иначе — труба, они понимают только язык силы.

Еще месяц назад Пол постарался бы найти аргументы, чтобы привести этого хама в чувство, показать, что все не так просто, как ему кажется, не всегда нужно рубить и колоть. Но теперь ему казалось, что этот человек не так уж не прав. Вседозволяющие общества, как вседозволяющие родители: из-под их крылышек выходят адские детки.

Пол с горечью подумал: у человека должна остаться хоть парочка иллюзий…

Наконец, сосед посмотрел на стрелки часов, висящих над стойкой, и вышел. Пол заказал третью порцию джина и принялся катать стакан между ладонями, не зная, на что бы взглянуть. За его спиной, по стене были расположены пять кабинок: в двух сидели, споря напряженным шепотом, пары. В первой, уставясь в окно, находилась здоровая баба, время от времени она подзывала бармена, и Пол видел ее пухлое старое личико, не вяжущееся с выбеленными пергидролем волосами. Она иногда вставала, кидала в музыкальный автомат монетки: после этого комната начинала вибрировать, а Пол удивляться, почему эти автоматы всегда усиливают только басовые ноты.

Мне всего лишь нужно подойти и спросить: «Не возражаете, если я присяду рядом?»

Но он этого не сделал; и знал, что никогда не сделает этого.

Однажды женщина даже остановилась на пути в кабинку и прямо взглянула на Пола. Он опустил глаза, и ему показалось, что женщина пожала плечами и отвернулась. Когда он снова решился взглянуть, она садилась на свое место, покручивая задом так, что хлопчатобумажное платье сильно обтянуло ее округлости.

Бармен налил ему по новой, и Пол решил завязать разговор с ним, но тот оказался не из разговорчивых, а может, просто был не в настроении. У дальнего конца стойки сидели пятеро мужчин, поглядывающих футбол по телевизору и разговаривающих с легкомысленной фамильярностью давным-давно знакомых людей; наверное, владельцы стоящих по соседству прачечных, обувных мастерских, деликатесных лавок — по их виду было заметно, что незнакомцев в свою компанию они не принимают.

Пол заплатил по счету и залпом выпил четвертую порцию выпивки, почувствовав эффект от алкоголя, как только вышел на тротуар. Глаза его не могли уследить за движением на Бродвее — поток двигался чересчур быстро. Приходилось совершать героические усилия, чтобы не шататься из стороны в сторону. На углу Семьдесят четвертой он решил свернуть, чтобы люди на Семьдесят второй не увидели, в каком он состоянии.

Углубившись в незнакомый квартал, Пол почувствовал, как его настигает страх. По всей длине улицы не было видно ни единой живой души; тени внушали ужас, а грозные скопления зданий бросали на проезжую часть мрачные изображения; ступени, навесы, припаркованные фургоны; здесь, в узких темных проулках, могли скрываться убийцы…

Тут он вспомнил ту ночь, когда со страхом брел по Ист-Сайду. Похоже, настало время перестать ударяться в панику. Убыстрив шаги, Пол двинулся вперед; но да, да! ладонь крепко обхватила затянутую в носок стопку монет, кишки завязались в крепкий узел, и не было нужды притворяться, что вытягивающая душу темнота не переполнена ужасом. Биение сердца было ничуть не тише стука шагов по гулкому асфальту.

И поэтому он сначала не услышал шагов сзади…

Уголком глаза Пол уловил призрачную фигуру. Он не остановился и не повернулся в ее сторону: он продолжал идти четко по прямой и смотреть вперед, в безумной надежде на то, что если он будет считать, что фигуры нет, то она исчезнет. Он шел очень быстро, но не мог удариться в постыдное бегство. Внезапно он понял, что ему нужна только жизнь — это все, что ему нужно. Может быть, это игра воображения — может, там и нет никого, а просто шаги отражаются от стен и тень, двигающаяся по гладкой поверхности? И все-таки он не оглядывался — просто не мог. Оставалось пройти еще половину длиннейшего квартала — фонарь отбрасывал жиденькую лужицу света, от которого тени стали только глубже…

— Эй, срань, а ну, стоять!

Голос как бритва по позвоночнику.

До него можно дотронуться. Прямо за спиной.

— Стоять, я сказал! И развернуться, мать твою…

Это все игра моего воображения.

Он замер, опустив плечи, ожидая проявления жестокости и какого угодно насилия.

— Мать твою, что не слышал, что я сказал — повернуться! — Тихий, напряженный, с небольшой хрипотцой голос подростка, явно бравирующего от ярости — или от страха.

Застыть. Окаменеть. Но, Бог мой, ведь он напуган ничуть не меньше меня!

Пока Пол поворачивался, чтобы встать лицо к лицу со своим страхом, он услышал, щелчок раскрывшегося ножа — внезапно внутри у него что-то взорвалось…

Ярость.

Неудержимая, звериная злоба.

Адреналин насытил кровь, и Пол почувствовал, как в голову ударила волна жара; и, развернувшись всем телом, он увидел, как в поле зрения появляется нападающий, и, подняв высоко над головой свой импровизированный кастет, он выбросил руку далеко вперед, с тем, чтобы послать наимощнейший удар, который способны нанести его воспаленные и воспламененные мускулы…

Он уловил фрагментарный отблеск фонарного света на движущемся лезвии ножа, уловил, но не придал ему значения, потому что сконцентрировался на мишени и полновесности кастета, рвущегося из руки и летящего к этому узкому темному черепу… И услышал жуткий крик, вырвавшийся из его собственной груди, звериный рев атакующего психопата…

А паренек с ножом заваливался на спину, уворачиваясь от удара, закрывая голову руками, споткнулся, выпрямился, теряя равновесие, приподнимаясь на носочки — и побежал…

Жесточайший удар сверху не достиг цели, и Пол остановил собственную руку, пока не попал по своей коленке, от чего потерял равновесие, но остановил падение, опершись о ладонь — подтянул под себя коленку и оставался в такой позе, увидев, как убегает паренек, бывший едва ли в половину его роста и веса, убегает, даже не убегает, а улепетывает со всех ног, бросившись в боковой проход и скрывшись в темноте, словно его и не было…

Улица вновь была совершенно пустынна. Пол поднялся, и тут наступила реакция, его затрясло, причем так жестоко, что пришлось опереться о поручни ближайшей лестницы. Он навалился всем весом на железо и стал постепенно опускаться, держа вес руками, сгибаясь в дугу, пока не уселся на третью ступеньку снизу. Сквозь его тело проходили волны жара и холода попеременно, зрение вконец расстроилось, и с неудержимым торжеством в голосе Пол радостно заорал:

— АААААААА А ААААА А ААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Стараясь унять тяжелое дыхание, Пол как-то по-идиотски улыбнулся швейцару, пьяной походкой пересек вестибюль и вошел в лифт. Двери закрылись; он опустился на пол и так сидел, пока они не открылись, тогда он выполз из лифта и вполз в квартиру, ощущая позывы начинающейся рвоты. Склонившись над кухонной раковиной, Пол выплеснул в нее содержимое желудка.

Он прополоскал рот, его снова стошнило, он снова прополоскал рот. Повисел над раковиной, ощущая в желудке болезненные сухие шевеления, подождал, пока они не ослабли. Покрывшись потом, чувствуя покалывание кожи на голове, он доплелся до кушетки в гостиной и, мокрый и ослабевший, свалился на нее. Почувствовал, что вырубается.

…Когда он проснулся от грохота мусоровозов на улице, первой его мыслью было: «А ведь я был не так уж пьян…». И тут он все вспомнил.

Так хорошо он не высыпался уже много недель: очнувшись и взглянув на часы, Пол поразился: половина девятого. А домой он пришел сразу же после одиннадцати. Похмелья не было; так хорошо он себя не чувствовал с… с черт его знает каких времен.


В сабвее он уступил место пожилой женщине — и улыбнулся, увидев, насколько она удивлена. Выйдя из «Экспресса» и стоя на платформе поезда, идущего через весь город, он поймал себя на том, что улыбка по-прежнему висит на его губах; ему с трудом удалось стереть ее с лица. Ему стало ясно — налицо симптомы сексуальной разрядки, которые так беспокоили его в последнее время.

Все утро он добросовестно старался вбить в голову цифры и факты из распечатки перед его глазами, но воспоминания о прошедшем вечере не отпускали. Почему он не вызвал полицию? Ну, он не очень отчетливо видел лицо этого паренька, так что вряд ли узнал бы его при встрече; ко всему прочему, он уже понял, что копам, в принципе, наплевать на все подобные случаи, поэтому он всего лишь потеряет несколько часов на дюжину повторных допросов, подписывание документов и постановлений и просматривание снимков подозреваемых. Пустая трата моего и их времени.

Но на самом деле все было совсем не так; его отговорки были просто логическим обоснованием поступков, и он об этом прекрасно знал.

Каким еще обоснованием?

Пол все еще не мог объяснить себе, что именно он подразумевал, когда пришел Данди и потащил его завтракать в «Ручку и Карандаш».

— Черт, ты ешь так, словно месяц не видел нормальной еды.

— Просто аппетит возвращается.

— Это отлично. Хотя… может, и нет. Ты потерял в весе, и это тебе идет. Мне бы так. Последние два года я сидел на диете из домашнего сыра и совершенно не ел картофеля. Хоть бы фунт сбросил. Тебе повезло — похоже, в скором времени будешь ушивать костюмы.

Пол не слушал болтовню друга.

Он даже не обратил внимания на то, что похудел.

Данди продолжил:

— Похоже, дело «Амеркона» поставило тебя на ноги, а? Хорошо, что именно ты им занялся. Хотя я тебе немного завидую. Такую бучу можно закатить…

Полу стало стыдно, потому что, по идее, он уже должен был быть абсолютно подготовленным, все цифры и факты обязаны были отлетать от языка как семечки; он почувствовал себя школьником, прогулявшим весь день и позабывшим о домашнем задании.

Весь день Пол усердно старался справиться с задачей, но, выходя из офиса, с ужасом понял, насколько мало осело в его мозгу. Его голова была чересчур перетружена, чтобы воспринимать цифры и десятичные дроби — они больше ничего не значили.

Нет уж, милый мой, возьми-ка себя в руки. Ты рискуешь своей работой.

В кафе Сквайра он съел гамбургер, но не насытился, подумал и все-таки не стал заказывать десерт, вспоминая комплименты Данди. Придя домой, Пол взвесился и увидел, что впервые за десять лет похудел до ста семидесяти пяти фунтов. Кожа на лице и голове малость отвисла, но зато прощупывались ребра. Пол решил ходить в гимнастический зал и делать ежедневную подкачку: один приличный зальчик находился в отеле «Шелтон», в нескольких кварталах от конторы — туда ежедневно хаживали трое-четверо бухгалтеров. Ты должен быть в форме.

В форме, но для чего?

Проглядев «Пост», он обнаружил объявление о принятии в школу карате и на этом все благополучно завершилось; он сказал себе вслух: «Ты спятил» — и швырнул газету на пол. Но через десять минут он стал подумывать о том, чтобы снова пойти в тот самый бар на Бродвее, и даже понял, почему ему этого хочется: его привлекал не бар, а обратная дорога домой.

Он выпрямился в кресле: ему хотелось, чтобы на него снова напал тот молодчик.

Пол вскочил и принялся ходить туда-сюда по квартире.

— Слушай, давай, давай спокойнее… Ради Бога, не позволяй себе увлекаться черт знает чем!..

Сам с собой он начал говорить недели две назад; он решил следить за этим, потому что вполне мог заговорить вслух на улице. Но теперь он стал понимать людей, которые разговаривали сами с собой, махали руками, возражая невидимому собеседнику и отвечали в полный голос на вопросы, которые никто не задавал. Мимо подобных личностей проходишь десять раз на дню, отшатываясь и не решаясь взглянуть им в глаза. А вот теперь Пол стал их понимать.

— Спокойнее, — снова пробормотал он. Он понимал, что в нем говорит разгорающаяся бравада, как в том парне, который на него вчера напал. Одна случайная победа, и он превратился в самодовольного болвана, похожего на вооруженного до зубов охранника в тюрьме для слепых.

Тебе просто повезло. Тот молодчик испугался. Но большинство этих ребят — ничего не боятся. Потому что все они — убийцы. И ему припомнилась ярость, переполнившая его существо, ставшая второй сущностью: если бы он таким образом напал на ветерана уличных боев, то лежал бы сейчас мертвым, или врачи безуспешно пытались бы сшить шестнадцать оставшихся от него кровоточащих кусков.

Прошло двадцать четыре часа эйфории, настало время посмотреть на вещи трезво. Его спасла не храбрость, и даже не смешное его оружие — монетный кастет, а просто подоспела удача — паренек испугался. Вполне возможно, что у мальчишки это была первая попытка ограбления.

А если бы он напоролся на матерого уголовника или на компанию каких-нибудь ублюдков?

Ногой Пол задел за валяющуюся на полу газету, наклонился, чтобы подобрать ее и выкинуть в мусоропровод. На ум снова пришла мысль о школе карате и ежедневных упражнениях в атлетическом клубе. Нет, это не выход, подумалось. Пройдут годы, прежде чем я научусь сражаться голыми руками; я достаточно наслушался разговоров об этом за коктейлями. Два-три года, и, может быть, твои успехи заставят твоих учителей присвоить тебе черный пояс, или как там это называется. Но что тебе с этого пояса, когда из тени выступит убийца с пистолетом или шестеро молодчиков с ножичками?

Пол включил телевизор и сел на диван. Включился один из местных каналов: передавали какой-то старинный вестерн-сериал, которые телекомпания закончила показывать несколько лет назад. Ковбои, сражающиеся с земледельцами, и кочующий геройчик, принимающий сторону фермеров и выступающий против наемных убийц. Пол примерно с час смотрел эту ерунду. Было легко понять, почему же все-таки в народе так популярны вестерны, и теперь он удивлялся, как это ему раньше не пришло в голову. Человеческая история. Как бы далеко в прошлое вы ни забирались, всегда находились люди, обрабатывающие землю, и всадники, желающие их эксплуатировать и отнимать все нажитое, а героем каждого мифа был человек, заступающийся за фермеров, против всадников, и главным логическим несоответствием каждой истории было то, что героем всегда был всадник. Плохими парнями могли быть римляне, гунны, монголы или ковбои — пастухи, а все всегда оставалось тем же; хорошим же парнем оказывался перевоспитавшийся римлянин, гунн или монгол, или такой же ковбой — пастух, а еще лучше — фермер, обучившийся сражаться как гунн. Он организовывал фермеров в боевые порядки гуннов и побивал гуннов их же оружием.

На телевидении не могло быть показано хорошего, завоевавшего зрительскую аудиторию сериала о Ганди; сплошь ковбои и частные сыщики. Робином Гудом был пистальерос в белой шляпе, а шерифом Ноттингемским — пистальерос в черной шляпе, и неважно — каким оружием они дрались, главное — кто лучший. И сколько бы времени ни прошло, основное правило оставалось неизменным — ты должен встать на собственную защиту, или же ребята с пистолетами у тебя все поотнимают.

Ты должен себя защищать. И хотеть себя защищать. Вот чему обучал фермеров герой.

Тысячи лет подряд мы стараемся вызубрить один-единственный урок, но все еще его не вызубрили.

Пол начал это постепенно понимать. Именно это соображение заставило его жаждать возвращения на ту темную улицу с тем, чтобы снова увидеть перепуганного парня с ножом в руке.

Мне нужен бой. Помоги же получить то, чего я жажду — помоги мне ввязаться в драку.

Но надо и головой думать. Сила воли говорит одно, мозг — совершенно другое, а выигрывает сила воли; и все-таки нужно думать головой, и голова должна подсказать, что не дело поддаваться слепой ярости — потому что в следующий раз на месте перепуганного мальчишки окажется сволочь с пистолетом, а против пули с одной голой яростью не попрешь. Против лома нет приема… если нет второго лома… или пистолета.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Джек подал Полу стакан:

— Прозит.

Он взял его в руку и сел на диван.

— Ты действительно думаешь, что ей лучше?

— Доктор Мед воодушевлен.

— И ей не будут вкалывать инсулин?

— Это пока оставят и посмотрят, не выберется ли она сама из этой дыры. — Джек выдвинул стул и сел, положив локти на обеденный стол. Перед ним на углу лежала колода новых карт: судя по всему, он играл сам с собой или раскладывал пасьянсы. Выглядел он неважно. — Делать, похоже, больше нечего. Только и остается, что ждать и наблюдать.

— Я знаю.

— Смотреть, как она сидит на краю постели и собирает пушинки…

— Мне бы хотелось ее увидеть.

— Поверь, от этого тебе не станет легче.

— Они исключили меня из общего течения вещей, эти врачи. Не вижу в этом смысла.

— Па, у Кэрол сейчас вообще нет смысла. Но я спрошу Меца. Посмотрим, что можно сделать.

Пол проглотил злобное замечание. Он понимал, что, наглотавшись подобных фразочек, взорвется и потребует свидания, и им придется его разрешить, но была ли в подобном требовании рациональная сторона? Правильно, пока что к нему относились как к десятой воде на киселе, зараженному каким-то жутким заболеванием. Его это коробило. Он не хотел сдаваться. Но Джек, похоже, был особенно раним в последнее время: его глаза умоляли Пола не задавать вопросов, на которые у него нет ответов.

Он поставил на стол пустой стакан. В последнее время он пил чересчур поспешно. Но ведь это можно было понять, здесь, по крайней мере, нечего было беспокоиться; для этого существовали другие причины.

Пол знал, о чем ему хочется поговорить с Джеком, но не представлял, как к этому подвести. Наконец он изрек:

— На меня напали недавно. Вечером. Поздним вечером.

— На тебя что?..

— Парень на улице. С ножом. Похоже, хотел отнять у меня деньги.

— «Похоже»? Так ты не знал?

— Я напугал его — и он убежал. — В его голосе прозвучала гордость.

Джек задохнулся.

— Ты напугал… — Подсознательно комичная реакция. Пол с трудом удержался от улыбки. — Боже ты мой, па…

— Похоже, мне повезло. Негритенок лет двенадцати, тринадцати максимум. У него был нож, но, видимо, он не знал, что с ним делать. Я заорал и хотел его ударить — ты понимаешь, я был безумно зол. Времени на раздумья не было. Мне кажется, если бы он знал, что именно следует делать, он бы разрезал меня на куски.

— Боже, — прошептал Джек. Он смотрел на Пола, не мигая.

— В общем, все, что я увидел — это как он улепетывал.

— Но — где это произошло?

— За углом от нашего дома. На Семьдесят четвертой, между Уэст-Эндом и Амстердам.

— Поздно?

— Нет, не слишком. Где-то в районе одиннадцати.

— Что же сделала полиция?

— Ничего. Я ее не вызывал.

— Черт побери, па, ты должен был…

— Слушай, к черту, я же его даже не рассмотрел. Что бы они смогли сделать? Да к тому времени, как я добрался бы до ближайшего телефона, парень убежал бы на шесть кварталов.

— Наркоман?

— Понятия не имею. Но вероятно.

— Да, их сейчас трудно остановить.

— Сказать по правде, я был в ярости. Чуть не спятил от злости. Никогда в жизни не чувствовал себя таким.

— Так, значит, ты ударил парня? Черт, это вообще-то крутенько…

— Понимаешь, я не могу ни о чем нормально думать. Мой удар не достиг цели: он отпрянул и взял ноги в руки именно в тот момент, когда я начал замахиваться. У меня в руке был сверточек четвертачков; видимо, он принял его за что-то более весомое. — Чтобы подчеркнуть свои слова, Пол наклонился вперед: — Но предположим, что на его месте был бы настоящий убийца? Какой-нибудь уголовник?

— К чему ты клонишь?

— Джек, ведь они попадаются повсюду, на каждой улице. Нападают на людей в пять часов дня, у всех на виду. Грабят поезда метро, будто это дилижансы. Ладно, происходит — так происходит, но что же нам делать? Что мне прикажешь делать? Вскинуть руки над головой и звать на помощь?

— Вообще-то, па, если ты ведешь себя тихо и отдаешь им деньги, они как правило, не причиняют тебе зла. Все, что им нужно — деньги. Таких, как те, которые убили ма, не очень много на самом деле.

— То есть, мы должны подставлять другую щеку, так значит? — Он быстро встал. Джеку пришлось запрокинуть голову. Пол сказал: — Знаешь что, с меня, черт побери, хватит. Я сыт по горло. В следующий раз, когда кто-нибудь из сволочей попытается остановить меня на улице, мне нужно, чтобы в кармане у меня лежал пистолет.

— Подожди, подожди секундочку…

— Чего ждать? Пока следующий грабитель захочет проковырять во мне ножом дырочку? — Он стоял и чувствовал нелепость и театральность положения; чтобы сгладить впечатление, он взял свой стакан и отнес его к бару. И, готовя выпивку, стал говорить:

— Джек, тебе прекрасно известны все ходы и выходы. Наверняка, ты знаешь людей из конторы окружного прокурора. Мне необходимо разрешение на ношение пистолета.

— Это не так просто, па.

— Где-то я читал, что полмиллиона ньюйоркцев носит личное оружие.

— Ну носят они их, но практически все это — охотничьи дробовики. У остальных же ружья и военные трофеи. Определенная часть, разумеется, не имеет разрешения на ношение оружия, но это чревато — закон Салливана гласит, что за подобное преступление можно отсидеть лет двадцать.

— А как же владельцы магазинов, у которых под прилавком всегда находится револьвер? А?

— Па, это совершенно иная категория. Учти, Бюро лицензий выдает два вида разрешений — на хранение и на ношение оружия. Ты, быть может, сможешь получить разрешение на хранение в квартире древнего немецкого «люгера», оставшегося с войны, но совсем другое — получить разрешение на ношение оружия в людных местах, на улице.

— А как же всякие гангстеры, которые совершенно легально носят пистолеты?

— Па, мы все прекрасно знаем, что в нашем городе правит коррупция. Если у тебя имеются десять-двенадцать лишних тысяч долларов, которыми ты сможешь «подмаслить» кого-нибудь в определенном департаменте, ты вполне сможешь получить разрешение на ношение, пистолета. Это неправильно, но так оно есть и так останется. Это, конечно, непомерная сумма, но мафия может себе такое позволить, чтобы никто не мог упрятать их за решетку за ношение незарегистрированного оружия. Но я в жизни не слышал, чтобы обыкновенный добропорядочный гражданин отдал такие деньги за разрешение. Даже если ты на это пойдешь, тебя станут подозревать в том, что ты, наверное, хочешь совершить преступление. Твой телефон начнут прослушивать, а квартиру обыскивать, и всю свою жизнь ты проживешь под наблюдением. Неужели тебе этого так хочется?

— Мне нужна только машина для самозащиты.

— Может быть, тебе просто пожить за городом?

— А может тебе? — перекинул вопрос Пол.

— Я-то уж точно перееду, черт возьми. Как только Кэрол поправится, мы уедем из этого ада. Я уже начал просматривать объявления о продаже пригородных домов. И тебе, па, следует об этом подумать.

— Нет. Я уже думал. Мне такое не по душе.

— Что не по душе? Почему?

— Я здесь родился. Провел здесь всю свою жизнь. Пытался было перебраться в пригород. Не вышло. Слишком стар я что-либо менять.

— Но теперь все не так, как раньше. Тогда здесь еще можно было жить, а сейчас…

Подобной желчности Пол еще не слыхивал от своего зятя; он покачал головой:

— Не могу убегать. Просто не могу.

— Почему, черт побери! Что тебя здесь держит?

Объяснять было трудно. Просто Пол не мог позволить шайке засранцев, недостойных стряхивать пыль с его туфель, выживать его из собственного дома. Но каким образом можно объяснить это ощущение, чтобы оно не напоминало высокопарные речи персонажей из ковбойских фильмов?

Поэтому он только и произнес:

— В общем, ты не станешь помогать мне получать разрешение на ношение оружия?

— Не могу я, па. Нет у меня своей «лапы».

— А у меня появилось такое ощущение, что даже в том случае, если бы она появилась, ты бы не стал ею пользоваться. Потому что тебе не нравится сама идея.

— Не нравится. Мне кажется, увеличение арсенала боевого оружия не разрядит обстановку на улицах.

— Слишком поздно разряжать, пора вооружаться, — сказал Пол. — Тебе не кажется, что пора вновь обрести самоуважение? Нельзя, чтобы люди бродили по улицам парализованные ужасом, а на них из подворотен выскакивали всякие паскуды с выкидными ножами. Нельзя позволять людям жить в таком свинстве.

— Ну, конечно же, заряженный пистолет прибавит тебе веса и могущества. Так, что ли?

Чья очередь отправляться к черту за дрянные диалоги из старых фильмов? Но Пол даже не засмеялся. У Джека не было ни фантазии, ни чувства умора, чтобы оценить подобную фразу.

Он сказал:

— Ты стараешься сам себя перехитрить, па. Ты, вообще-то, хоть раз в жизни держал в руках пистолет?

— Я служил в армии.

— Ладно. Служил. Клерком — писарчуком. Но никак не боевым офицером. Или даже солдатом.

— Все равно нам приходилось упражняться. Так что пистолеты я в руках держал.

— Не пистолеты, а ружья. А это не одно и то же. Пистолет — довольно тонкая игрушка, па. Справиться с ним не так-то просто. Люди, которые не знают, как с ним обращаться, постоянно делают себе дырки в коленках. А что, если ты напорешься на другого человека с пистолетом? Что будет, когда он увидит оружие? Да он, черт побери, просто разнесет тебя на куски. — Джек развел руками и опустил подбородок на грудь. — Знаешь, мне кажется, лучше всего похоронить эту идею. Пистолет — не панацея. Пули никогда не отвечали на поставленные вопросы.

— Мне наплевать на вопросы. Я хочу защитить свою жизнь, почему это простейшее желание вызывает столько пересудов и кривотолков, что в нем противозаконного?

Он прекратил разговор, потому что Джек не сдавался, а продолжать в том же духе не хотелось. Пол прекрасно знал все аргументы, к которым станет прибегать его зять: он сам в прошлом пользовался ими. А нажимать не хотелось, чтобы Джек не заподозрил, что, кроме самозащиты, в голове у Пола вертятся совсем другие мыслишки.

Идя домой, он спросил сам себя, что именно он задумал.

Месть, подумал Пол. Она лежала в самом уголке сознания, как ядовитая змея, свернувшись кольцами.

Но это была всего лишь никчемная фантазия. Действительно, полиция зашла в тупик; но на самом же деле она в нем стояла с самого начала. Убийцы Эстер находились на свободе, и ни у кого не будет шанса их отыскать. Рано или поздно их арестуют, но вряд ли им когда-нибудь «пришьют» дело об убийстве. Никто ничего о них не знает, раскопать всю их подноготную нет возможности. Поэтому не имело значения, как ты ходишь по улицам: вооруженным или нет; у тебя никогда в жизни не появится шанса выстрелить им в голову. Даже повстречав их, ты не узнаешь, что это они.

И все-таки ему был нужен пистолет. Можно было бы с легкостью отмести возражения Джека, но он говорил дело: очень трудно в нашем городе добыть лицензию на ношение оружия. Когда Пол выбрался из подземки, на улицах уже стемнело. И снова в кишках забурлил страх, когда он шел несколько кварталов до авеню Уэст-Энд. Никто к нему не приставал, Пол дошел до квартиры живым и невредимым, но при этом весь в липком поту.

Я не хочу больше так себя чувствовать, подумал он. Неужели я прошу так много?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Телефон зазвонил ближе, чем обычно. Пол заморгал. Обстановка была незнакомой и, не понимая, где находится, он перекатился на живот и снова услышал звонок. Протянулась рука, взяла трубку, и на другом конце провода усталый женский голос произнес:

— Половина восьмого, сэр. Вы просили разбудить вас.

Мотель. За шепотом кондиционера стояла аризонская жара.

Он быстро перекусил в кафе и перешел по диагонали улицу, где находился прокат автомобилей; солнце болезненно било в глаза, отражаясь от хромированных поверхностей машин, и сухая жара предвещала удушливый полдень. Пол сел в машину и завел мотор. Руль нагрелся до такой степени, что его невозможно было держать. Пол включил кондиционер, но тут мотор заглох и, чихнув, замер. Выругавшись, Пол провозился некоторое время, пока тот снова не завелся.

Водительское удостоверение было всегда с ним, хотя последняя его машина сдохла лет двадцать назад, а последний раз он сидел за рулем, в позапрошлом году. Даже проведя на бульварах и шоссе около недели, Пол чувствовал себя за рулем все еще скованно. Водить машину здесь приходилось не так, как в большом городе — ныряя в образовывающиеся промежутки и увертываясь от лихачей. Здесь все было наоборот. Агрессоров здесь было ничуть не меньше, но скорости оказались иными. Машины слепо летели в твою сторону из далеких далей и не было возможности вычислить, кто откуда появится. В Таксоне главный бульвар, пересекающий город, назывался Скоростной трассой: через центр шла зеленая аллея — пальмы и газоны, с каждой стороны несколько полос — сама же улица шириной была в нью-йоркский квартал в центре города, и водители, похоже, только и делали, что побивали собственные рекорды по скорости, соревнуясь с ветром. Мили дороги были усеяны магазинами спортивных автомобилей и запчастей, мойками и заправочными станциями — все это сверкало на солнце и переливалось всеми цветами радуги; солнечные очки не помогали, приходилось щуриться.

Виллиамсон рассказал Полу о серии страшных убийств. Здесь люди тоже дрожали от страха. Как-то не вязались все эти солнечные бульвары и автострады и темные, жуткие истории, происходящие обычно в глухих закоулках огромных мегаполисов — словно двухэтажные дома, за которыми виднелась медного цвета пустыня, не хранили никаких тайн. Но и в этих местах кривая ростапреступлений неуклонно ползла вверх, поэтому Виллиамсон в бардачке своего «кадиллака» держал заряженный револьвер.

Пол ему завидовал. Два дня назад он спросил, как тот получил пистолет, вернее, разрешение на его ношение.

— Чтобы купить пистолет, лицензия не нужна. Разумеется, его следует зарегистрировать, в обязательном порядке, но если вы докажете, что не привлекались к суду и не имеете приводов, вам не могут отказать в продаже пистолета. При этом, конечно, подразумевается, что вы не будете таскать с собой заряженное оружие, копы могут отнять пистолет, если застукают вас с ним в кармане. Но я что-то не слыхал, чтобы кого-нибудь повязали за то, что он держит оружие в машине или дома. Конечно, если вам необходимо разрешение на ношение оружия, местная полиция всегда его выдаст. Это здесь просто, не так, славу Богу, как у вас на Востоке.

Все здесь было просто — благословенная страна. Пол позабыл свое презрение к людям, живущим в таких условиях. Здесь поддерживали свободное предпринимательство для бедняков и социальные субсидии для богачей. Здесь поддерживали ваше право на смерть, если у вас не имелось достаточной суммы, чтобы заплатить за нормальное медицинское обслуживание. Коммунисты виделись здешнему народу за каждым углом, и все хотели забросать бомбами Москву и Пекин. Нормальным средством передвижения здесь считали только «кадиллаки» — общественного транспорта в Таксоне не признавали.

Но по поводу криминогенной ситуации все выступали единым блоком, и Пол признавал, что это самое верное.

Здание компании «Джейнчилл» находилось у подножия гор, опоясывающих город. Пластик и стекло — приветливые, как экран компьютера. Пол оставил машину на парковочной площадке и вошел в здание, почувствовав, как после удушающей жары на улице прохладный воздух пахнул на него Арктикой. Он нажал на кнопку вызова лифта и увидел, что она зажглась.

Для него выделили конференц-зал. Длиннющие столы были завалены гроссбухами и документами. Утро Пол провел, изучая колонки цифр; в полдень поехал в ресторан, чтобы позавтракать с Джорджем Эном. По пути Пол попал в небольшой затор: какой-то придурок вывернул из ниоткуда — видимо, недавно получил права и не умел водить, как следует — и когда зажегся зеленый свет, начал возиться с зажиганием, вызывая озлобленные гудки стоящих сзади. Наконец, когда он выехал на светофор, загорелся желтый, предупреждающий, и Полу пришлось остаться на месте. Он взглянул на часы и выругался.

На углу, возле его окна, находился крошечный магазинчик с рыболовным снаряжением, велосипедами и оружием; охотничьи винтовки, дробовики и огромное количество пистолетов — Пол и не предполагал, что на свете существует столько разновидностей. Он уставился на витрину.

Сзади рявкнул клаксон. Зажегся зеленый. Пол проехал перекресток, не замечая знаков: он выворачивал шею, но не видел ни одного. Ему хотелось узнать, что это за улица, но кретин сзади снова загудел, и Полу пришлось наддать газу. Так он и не узнал, что это был за перекресток. Только запомнил, что этот магазинчик стоит на Четвертой авеню. Ничего, как-нибудь отыщет. Его машина нырнула под железнодорожный мост, вынырнула на безжалостный свет, и Пол принялся отыскивать место для парковки.


— Креветки здесь хороши. Их привозят свежими из Гуайями.

— Преклоняюсь перед мудростью Востока, — сказал Пол и закрыл меню.

Джордж Эн улыбнулся этой шутке и отдал заказ официанту. Когда сгорбленный половой удалился и джентльмены остались наедине со своей выпивкой, он спросил у Пола:

— Ну, как дела?

— Ровно и утомительно. Пока ничего, заслуживающего пристальное внимание, не нашел.

— Надеюсь, что и не найдете.

Лицо Джорджа Эна было мясистым, движения медлительны, но его нельзя было назвать полным. Пол встретился с ним впервые в прошлом году; видимо, в последнее время Джордж здорово постился, но это не принесло особой пользы. На макушке у него перились жиденькие волосики, а узенькая полоска усиков а-ля «фу манчу» придавала его азиатским чертам довольно своеобразный вид. Родился он на Гаваях в состоятельной семье; акцент в его устах был практически незаметен. Одевался Джордж с консервативной тщательностью и потакал своим изысканным вкусам — он был хорошим бизнесменом и принимал всегда верные и быстрые решения по любому возникшему вопросу. Пол встречался с ним по делам и на встречах, совместимых с делами — коктейлях, завтраках… Вне делового контекста Пол ничего не знал об этом человеке: Эн был замкнут и не любил раскрываться понапрасну. С момента их первой встречи прошло несколько полновесных месяцев, прежде чем Пол решился выдать несколько «соленых» восточных шуточек, и то лишь потому, что, похоже, Эн ждал их от него и они ему нравились. С неутомимой сосредоточенностью Эн разыгрывал из себя таинственного восточного человека.

В ресторане, где сидели Пол и Джордж, самое горячее время суток — полдень, когда сюда на ленч приходит состоятельная клиентура, не скупящаяся на дорогую выпивку и закуску, обсуждать свои не менее состоятельные дела. Выпивка здесь обильная, еда незамысловатая, но отлично приготовленная и поданная с отменной изысканностью, а столики стоят друг от друга на приличном расстоянии и отделяются колоннами и зелеными насаждениями. Освещение мягкое и ненавязчивое, но, чтобы увидеть глаза собеседника, здесь не нужно напрягать зрение.

— Хорошо, — сказал Эн. — Ближе к делу. Вы находитесь здесь уже целую неделю. Что можно сказать об этой компании?

— Все примерно так, как и предполагалось. Ничего тревожного, никаких неясностей. Разумеется, они сделали все, что в их силах, чтобы представить компанию в наиболее выгодном свете — готовились к вашему приезду не одну неделю.

— Мы специально дали им время подготовиться. Хотели увидеть, как нас пытается надуть здешнее руководство. Как вам кажется, была у них возможность все показать в истинном свете?

— Я сказал бы, что да.

— И каковы же настоящие цвета?

— Какие-то они серые, — откровенно признался Пол. — Вы провели обыкновенную ревизию — все это было сделано с помощью компьютера еще в Нью-Йорке. Мы прекрасно знали, что эта компания немного мухлюет с цифрами по перепроизводству, основным рабочим капиталом и тому подобными вещами.

— То есть, вы хотите сказать, что я должен подготовиться к тому, что подобная политика проводится по отношению к остальной деятельности компании…

Пол кивнул:

— Не думаю, что это вас так уж сильно удивило.

— А специфические моменты?

— Мне кажется, есть полдюжины точек, которые можно использовать, так сказать, для применения системы рычагов. Например, они пытаются показать резкое возрастание актива, рапортуя о вспомогательной рыночной стоимости, а не реальной закупочной.

Эн скривился:

— Это как-то уж совсем дешево. Джейнчилл меня разочаровывает.

— Его нельзя винить в попытке сделать хотя бы что-то для усиления впечатления.

— Я лелеял тайную мечту, что его увертки будут несколько более изящными. Еще что?

— Еще они начали тормозить ресурсы, выделенные на исследования в пятилетием промежутке. Это они начали практиковать с прошлого года — раньше они каждый финансовый год поглощали эти деньги. В этом нет никакой нечестности, но, согласитесь, портрет становится все более отчетливым. Последнее, что мне удалось обнаружить, — резкое возрастание в последние восемнадцать месяцев биржевого опциона сотрудников компании.

— Вместо денежных премий, хотите сказать?

— Да. Денежные премии — величайшая редкость.

— И каков же опцион?

— Сейчас я как раз работаю над этими цифрами. Но высказывая предварительное мнение… в районе четырехсот тысяч долларов.

Эд вставил в короткий серебряный мундштук сигарету и прикурил от зажигалки, украшенной драгоценными камнями.

— И, разумеется, биржевой опцион не приписан к доходам?

— Разумеется.

— Биржевой опцион, — пробормотал Эн. — Все это может служить долгосрочной утечкой долевых дивидендов. Если все будет продолжаться такими темпами, то они могут закончить разбавлением нового капитала.

— Я думаю, что у них нет подобных намерений. Просто они понимают, что раз вы вынюхиваете, что и как у них, то необходимо попытаться всячески набить себе цену — на их месте вы поступили бы точно так же.

— Короче говоря, они выплачивают премии в виде биржевых опционов, надеясь, что в скором времени это будет опцион и акции «Амеркона»?

— Видимо, так.

— Это вульгарно, — вздохнул Эн. — Но если это самый страшный их проступок, я не стану горевать и глотать на ночь успокаивающее. Меня больше волнуют варианты, когда их отчетность не соответствовала действительному положению вещей или еще что-то в этом духе. Я на такое несколько раз в своей практике натыкался. — Его глаза быстро обшарили лицо Пола. — Но вы ведь ничего в таком роде не обнаружили, не правда ли?

— Нет. Хотя нельзя сказать, что этого на самом деле нет. Просто я не отыскал никаких следов подобной деятельности. Это станет понятно, когда мы просмотрим все вспомогательные документы.

— И как долго будет продолжаться ваша инспекция?

— Это зависит от того, насколько детально вы захотите узнать о состоянии дел «Джейнчилла». У него пять вспомогательных фирм. За последние четыре года он ликвидировал три из них — слил вместе, разумеется во время слияний были проведены финансовые инспекции. Теперь мы можем или довериться цифрам, обозначенным в этих отчетах, либо самим все проверить.

— И что вы порекомендуете, Пол?

— Я бы сказал, что мы можем довериться их проверкам. На эти дела у нас уйдет от трех до четырех месяцев, и они будут стоить вам денег, чтобы поднимать все архивы и тщательнейшим образом их раскапывать. И не забывайте, что ко времени тех слияний у Джейнчилла не было и намека на покупателя его собственной компании. Он сам нанимал ответственных бухгалтеров, и они проводили тщательнейшие расследования по всем финансовым вопросам. Ему это было необходимо самому — ведь не стал бы Джейнчилл покупать кота в мешке. Тогда он находился точно в таком же положении, как вы сейчас.

Эн наколол на вилку устрицу и, приподняв руку над тарелкой, застыл в таком положении.

— Предположим, мы доверимся этим цифрам. Сколько вам еще потребуется времени, чтобы завершить ревизию?

— Мою часть или всю операцию?

— В конце следующей недели наши партнеры заканчивают свою часть работы в Нью-Йорке. Я говорю только о вашей проверке здесь.

— По тому, как идут дела, я бы сказал, что к середине недели у меня будут все необходимые цифры. Скажем, в среду вечером. Затем, мне еще потребуется провести несколько дней за компьютером в Нью-Йорке. Мне необходимо десять дней, включая сегодня, чтобы все завершить.

Эн кивнул:

— Отлично. Пусть так и будет. Совет директоров моей компании озабочен как можно более быстрым слиянием с «Джейнчилл». — Устрица проделала остаток пути ко рту и исчезла внутри. — Вам здесь нравится?

— Такая внезапная смена тона и темы разговора застала Пола врасплох:

— Ннуу… несколько жарковато.

Эн пожал плечами:

— Воздух везде кондиционирован. Полгода здесь просто чудесна — снега нет, пальто не нужно.

— Так мне рассказывали.

— Видимо, вы от этого не в восторге…

— Да нет, не в этом дело. Здесь все иначе, чем у нас, а я всю жизнь провел в Нью-Йорке. Может, здесь кому-то и нравится, но мне вся здешняя жизнь сильно напоминает деревенскую. Ничего, что я так напрямик?

— Ничего, ничего. Вы правы, даже при миллионном населении кажется, что городок очень маленький. Тут сама атмосфера настраивает на такой лад. Я знаю, что какое-то время вы пытались жить в пригороде.

Пол кивнул, прожевал и потянулся за салфеткой.

— Несколько лет назад. Нужно определенное терпение, чтобы жить в собственном доме, отставив механические приспособления в сторону. Всякий раз, когда вам хочется купить газету или пакет молока, приходится залезать в машину и ехать черт знает куда. Для большинства людей такие поездки в порядке вещей, но я никак не мог к ним привыкнуть. И еще, мне всегда претила мысль о сующих всюду свой нос соседях. В городе соседи не мешают и не обращают на вас внимания, пока вы сами их об этом не попросите.

— После того, что с вами приключилось, мне как-то странно слышать подобные рассуждения.

— Хотелось бы надеяться, что моя жена меня понимала.


Нарезанные на полоски планками жалюзи в комнату вползли огни фар. Пол включил было телевизор, несколько минут бездумно смотрел на экран, затем выключил его и вышел на улицу. От стен и асфальта исходил накопившийся за сутки жар. Бульвары тонули в неоновом накале, мимо проплывали огни машин, фырчание огромных грузовиков сотрясало воздух. На пыльном небе неясно проступали очертания далеких гор.

По дорожке Пол прошел до кирпичного, примостившегося в пыльном, посыпанном гравием садике строения с неоновой вывеской в окне «Шлиц и Курз»; он вошел внутрь и устремился к цели своего визита. Это был дешевенький салун; восемь деревянных кабинок, темная исцарапанная стойка бара и деревянные табуреты с подставками для ног, наградные грамоты в дешевых рамках под стеклом и запыленные фотографии, полдюжины сломанных старинных ружей на стене.

В заведении сидели группки болезненно склонившихся над выпивкой людей, слушавших завывание и грохот музыки «хиллбилли», доносящейся из музыкального автомата. Несколько человек подняли головы, увидели, что вошедший совсем не тот, кого они поджидают, и снова уткнулись в стаканы. Внезапно, Полу все это страшно не понравилось, и ему захотелось как можно скорее оказаться за много миль отсюда; он было повернулся, чтобы уйти, но бармен приветливо улыбнулся и, сказав: «Сюда, пожалуйста», — показал на свободное место у стойки, на которое Пол и плюхнулся, заказав сухой «мартини».

И уж если по внешнему виду его не опознали, то заказанный им «мартини» сделал свое дело: несколько пар глаз стали настойчиво изучать фигуру у стойки. Пол взял стакан, прошел с ним в пустую кабинку и сел, прикрыв глаза и позволив жалящему ритму музыки войти в кровь. Думать ни о чем не хотелось; процесс давался с боем и болью.

Мимо прогромыхали ковбойские сапоги; Пол взглянул на удаляющуюся фигуру верзилы в деловом костюме и белой десятилитровой шляпе. Пол чуть было не подавился смехом. Человек в сапогах вышел, и Пол прошелся взглядом по стойке бара и людям, сидящим за ней. Как они были озабочены тем, что их городок может понравиться всяким пришлым и они его оккупируют!.. Вынужденное радушие и отчаянная реклама наоборот. Для Пола это была чужая страна; даже в Европе он чувствовал себя менее одиноко. Здесь бы Сэм Крейцер чувствовал себя как рыба в воде, но не я.


«Одинокий поезд мчится вдаль по рельсам.
Слышу как надсадно он гудит.
Сквозь шумы я слышу нежный голос,
Что зовет меня из памяти твоей,
Из Юмы, из далекой дали — Юмы…»

Гитара, скрипка, ритмическое подвывание равнинной песни. Как всегда — потерянная любовь, печаль. Здесь не услышишь Гершвина, Портера или Роджера — чужой язык.

Пол заказал еще стакан, продолжая вслушиваться в простые печальные мелодии. Прошлое они превращали в растревоженное настоящее. Пол быстро выпил, заказал еще и принялся вертеть в пальцах пустой стакан. Он вспоминал времена, когда все стояло на своих местах, когда он точно знал, что такое хорошо и что такое плохо. Времена черных телефонов, двухэтажных автобусов на Парк-авеню и шикарных парадов в честь героев, над которыми никто не смеялся, пачки чистых чековых бланков у окошечка каждой кассы, Грейбл и Гейбла, Хэйворта и Купера, неизбежных полицейских на перекрестках, рыбы, завернутой в газету, тайной мечты в простых коричневых обертках, Дядюшки Ирвина во время великой Депрессии, носящего белые рубашки, чтобы показать всему миру, что он еще может оплачивать счета, приходящие из прачечных, важности целомудрия и зла, которое приносит алкоголь, великодушия Наших Американских Парней, Пэта О’Брайена и яблочных пирогов, материнства и «напиши-об-этом-в-газету» и «Звездной пыли» Глена Миллера. Боже, я помню Глена Миллера. Блин, я совершенно четко помню его, это очень важно — помнить Глена Миллера.

— Меня зовут Ширли Маккензи.

Она стояла возле его стола со стаканом в руке, помешивая палочкой для коктейля ледяные кубики. Пол был настолько ошарашен, что поначалу ничего не мог сказать, а только тупо на нее уставился. Темные волосы были повязаны бордовой бархатной лентой; длинное лицо с огромными глазами и полными сочными губами. Худенькое, упакованное в серебристую блузку и короткую кожаную юбку тельце. Она слегка, но совсем не развязно, улыбалась.

— Вы выглядите не в своей тарелке. Вот почему я к вам подошла. Если вам неприятно — могу отвалить.

— Нет, нет, ни в коем случае, присаживайтесь. — Он неуклюже выбрался из кабинки, припомнив хорошие манеры.

— На самом деле, я не хотела вторгаться. Мне просто..

— Да нет же. Я с удовольствием проведу время в вашей компании.

— Ну, если вы так думаете. — Хороший голос: низкий, сочный, с примесью виски, баритон. Лицо цвета орехового дерева; когда она повернулась к свету, Пол понял, что на самом деле женщина много старше, чем он решил вначале. Тридцать пять или около этого, с обгрызенными ногтями.

Стоя рядом с кабинкой и пропуская женщину на место, Пол внезапно сообразил, что почти пьян — опасно пьян; зрение мутилось, равновесие было шатким, а язык распух, как погибший моллюск в раковине. Он сел на свое место и взглянул на женщину:

— Пол, Пол Бенджамин.

Она, едва улыбаясь, кивнула:

— Мне кажется, имена не имеют особого значения, Я имею в виду корабли, проплывающие в ночи, и все такое. — Губы ее задрожали, но Ширли быстро прикусила их зубками. Обеими руками она как за спасательный круг держалась за стакан с выпивкой.

— Ну, пусть тогда будет Ширли Маккензи…

— Так вы запомнили — хорошо… Подумайте над этим. — Она наклонила голову; улыбка стала шире и насмешливей.

— Что вы имеете в виду? Я вам нравлюсь?

— Мир рухнул у ваших ног. — Она запрокинула голову и подняла стакан — тоскуя; кубики звякнули о зубы, и освобожденный от содержимого стакан встал на свое место. — Слушайте, я вовсе не сопливая дура, со слезодавильной историей за пазухой, если вы так подумали…

— А я бы, кстати, ничего не имел против такой истории.

— До обидного честно. Честно для вас, обидно для меня. — И она снова улыбнулась, желая показать, что не собиралась нападать.

— Еще хотите? — Пол показал на ее стакан.

— Конечно. И что самое главное — сама заплачу. — Она грохнула на стол сумочку.

— Это не обязательно, — пробормотал Пол неуклюже. Что вы пьете?

— Скотч с содой.

— Какой-нибудь специальный сорт?

— Обычный скотч. Никогда не замечала между ними особой разницы.

Пол заказал выпивку и принес стаканы. Ширли не стала возникать по поводу оплаты, но сумочка так и осталась лежать на столе. Пол глотнул и понял, что к полуночи во рту можно будет тушить пожар. А, пошло оно все к черту!

— Ну, — произнес он и замолчал, не зная, что бы этакое сказать.

— Прошу простить, но и от меня пользы будет не больше. Я не так уж часто подсаживаюсь в барах к незнакомым мужчинам.

— Знаете ли вы, что ненависть — захватывающее ощущение?

— Что вы имеете в виду?

— Не знаю, как бы получше объяснить… вот, примерно таким образом: я сидела здесь, в баре, и думала о том, как бы мне получше прикончить этого сукиного сына, моего муженька — экс-муженька, прошу прошения. То есть, по-настоящему подумывала об убийстве. Представляла себе, как было бы замечательно удавить его струной от пианино или всадить ему в глотку кухонный нож. Конечно, я бы ничего такого в жизни не сделала — я не психованная какая-нибудь. А у вас бывали такие мечты?

— Более или менее.

— Это восхитительно, вам не кажется? Кровь начинает быстрее двигаться в жилах. Возбуждает.

— Это верно…

— Вы сказали это так, словно уже испытали подобные ощущения, но не задумывались над ними.

— Что-то в этом духе… да.

Ширли покачала головой — и в ее глазах снова загорелись насмешливые огоньки:

— Судя по всему, вы не хотите говорить о своем, так же, как и я.

— О своем, о чем?

— О том, что заставляет мир падать у ваших ног. Хорошо, принимается, не будем говорить об этом — поговорим о чем-нибудь другом. Вы здешний?

Пол округлил глаза:

— Здешний? Вы имеете в виду, живу ли я здесь, в Таксоне?

— Понятно. Не живете.

— Я думал, это очевидно. Я из Нью-Йорка.

— Если я бы была здешней, то, наверное, все поняла бы. Но я-то из Лос-Анджелеса.

— Домой едете или наоборот?

— Наоборот. Категорически наоборот. Сегодня добралась до этого места — остановилась в близлежащем мотеле.

— И я.

У женщины сбилось дыхание, и она опустила глаза, уставясь в стакан с выпивкой. Пол быстро сказал:

— Послушайте, я ничего не имел в виду. Это не уловка. Просто я на самом деле там остановился, вот и все.

— Я начинаю себя ощущать, — просипела Ширли каким-то странным шипящим полуголосом, — знаменитой охотницей за мужиками. Пожалуйста, простите.

— Да за что?

— За то, что подвалила, как какая-нибудь кабацкая нимфоманка, и ударилась в воспоминания, как только услышала, что вы не прогнали меня в первую секунду. Простите.

— Да я вас уверяю, вам незачем просить прощения! — следующий глоток: ты бы поаккуратнее с этим пойлом. — И куда отправляетесь отсюда?

— А вы спросите меня об этом завтра, когда я усядусь в машину. Может, к тому времени у меня и появится какая-нибудь идейка.

— Вы, действительно, легки на подъем и свободны, как птица.

Перекошенная улыбка, как шрам на лице; волосы упали на глаза, скрывая их выражение.

— У меня сестричка живет в Хьюстоне. Так что, похоже, мне в ту сторону. Хотя и неохота.

— А других родственников нет? Детей?

— Детей трое. — Закушенная губа. — Муж отобрал.

— Простите. Неловко получилось. Я не хо…

— А, все в порядке. Вам стоило бы почитать лос-анджелесские газетенки. Всем все известно. Я не могу содержать собственных детей — так сказал судья.

— Простите. Ей-богу…

— Конечно, неплохо, когда твой муж — адвокат, а судья его ближайший приятель. — Лицо женщины смялось. — Неужели, я похожа на тварь, пренебрегающую собственными детьми?.. Черт, извините, на такой вопрос ответить, в принципе, невозможно… Все, обещаю вам, что больше не стану разговаривать на эту тему — поговорим о чем-нибудь другом. Чем вы здесь занимаетесь? Отдыхаете?

— Я по делам. Очень скучным…

— Приехали заниматься скучными делами аж из Нью-Йорка… Тогда, видимо, здесь что-то крупное.

— Крупное для тех, на кого я работаю. Для меня же — самая обыкновенная работа.

— Что у вас за профессия? Или это слишком нагло?

— Ничуть. Я бухгалтер, а здесь ревизую гроссбухи одной компании. Понимаю, что каждый человек должен гордиться своей работой, но уверяю вас — моя намного скучнее мытья посуды.

— Да уж. О чем же нам тогда поговорить? Об атомных подводных лодках? Погоде?

— Если честно, мне все равно.

— А нам вовсе не обязательно о чем бы то ни было говорить. Иногда этого не стоит делать, во избежание ненужного напряжения. — Она взяла свою сумочку и залпом допила остатки из своего стакана. — Почему бы нам не пойти? — Тон был развязным, но Ширли явно избегала смотреть Полу в глаза.

Он проводил ее до бетонного «передника» мотеля, сконцентрировавшись на том, чтобы держать равновесие. Женщина шла рядом, на ее губах играла все та же смутная и непонятная улыбка, а бедра вызывающе раскачивались, хотя тонкая талия казалось неподвижной.

— Вон тот домишко, весь заляпанный грязью — мой. Моя комната.

— Ну что ж, тогда спокойной вам ночи — и счастливо.

— Нет. — Она развернулась, нависнув над ним с выпоты крыльца. — Я вам нравлюсь? Хоть немного?

— Да, нравитесь.

Она распахнула дверь, та оказалась незаперта. Она втянула Пола внутрь и захлопнула за ним дверь. Единственным светом были лучи фонарей, просачивающиеся сквозь полуопущенные жалюзи. И в этом неверном сиянии ее глаза вспыхнули, выдавая дикое, отчаянное желание. — Я хочу тебя. И хочу, чтобы ты меня хотел. Возьми, подержи меня, хотя бы минуту…

Он подтянулся к ней губами, и они обдали друг друга запахом перегара, а потом поцеловались; Пол почувствовал, что ее щеки мокры от слез.

— Пошли, пошли скорее в спальню, — пробормотала Ширли. — Ведь это то немногое, что могут себе позволить дружески настроенные друг к другу люди, правда же? Правда?


Он проснулся с отчетливым ощущением того, что грезил. Почувствовал слабость в теле; тупую, толкающуюся в глазницы головную боль; обезвоженный организм требовал возмещения влаги.

— А теперь можешь открыть и второй глаз. Я приготовила кофе.

Он сел и взял чашку. Пальцы дрожали. Впервые он открыто взглянул на женщину. На подбородке все еще красовалась красная полоса — там, где он терся щетиной.

Кофе приятно пах, но вкус был омерзительным. Опустошив чашку наполовину, он поставил ее.

— Спасибо.

Она уже оделась: та же блузка и кожаная юбка, что и прошлым вечером. Она очень недурна, подумал он. Небольшого роста, худенькая, небольшие набряклости возле глаз — но все-таки чертовски хороша. Ночью, просыпаясь между урывочными снами, Пол думал о том, что будет неплохо, если он станет жить с женщиной, которая сможет отвлечь его от уличных убийств и телерекламы.

Она сказала:

— Я уже упаковалась. Вообще-то сначала я даже будить тебя не хотела, но потом подумала о том, какое лицо будет у горничной, когда она придет прибираться.

Словно что-то воткнулась в горло; он подавился тоскливой паникой.

— Ты уезжаешь?

— Пора, пора, труба зовет. До Хьюстона довольно далеко. — Ширли промокнула губы салфеткой и поставила чашку на блюдце. Затем подошла к зеркалу и разгладила юбку. — Спасибо за ночь. Мне был необходим кто-то, кто мог бы дожить до утра.

Когда она подошла к дверям, Пол подумал о том, что, наверное, эта женщина не запомнила, как его зовут.

— Прощай, Ширли Маккензи.

Он не знал, услышала ли она его; дверь продолжала закрываться. Щелкнул замок, оставив его в одиночестве.

— Черт, — всхлипнул Пол и зарыдал.


Суббота. Полдня Пол провел в конференц-зале компании «Джейнчилл», а затем, позавтракав в закусочной для автомобилистов, отправился к центру города по Четвертой авеню к переезду. Магазин спорттоваров находился именно там, где он его себе и представлял. Пол зашел и сказал:

— Я бы хотел купить пистолет.

В самолете он заснул, прислонившись головой к плексигласовой панели. Стюардесса прошла по проходу, проверяя, у всех ли пассажиров пристегнуты ремни: огни Нью-Йорка образовывали над городом смутное сияние. Самолет скользнул вниз и приземлился в аэропорту имени Кеннеди. На аэровокзале он остановился на полпути к багажному отделению, чтобы купить презент для Кэрол: она всегда любила горький шоколад. Взяв полдюжины датских палочек, Пол положил их в кейс поверх бумаг, скрывавших «смит-вессон» 32-го калибра и шесть коробок с патронами по пятьдесят штук.

Взяв чемодан, он постоял в нерешительности, размышляя, как лучше поступить — потратить пятнадцать долларов на такси или отправиться на муниципальном транспорте? В конце концов Пол сел в экспресс, идущий до Манхэттэнского терминала, и уже далее поехал на такси.

В квартире стояла духота, хотя ночь была довольно прохладной. Пол распахнул окна и отнес чемоданчик в ванную комнату, где никто не мог его увидеть с противоположной стороны улицы: там оконные стекла были гофрированными. Опустив стульчак, он уселся на унитаз, вытащил револьвер и зажал его в руке, рассматривая тусклое отражение в металле.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В четверг утром Пол положил револьвер в карман и отправился на работу.

Ему было трудно дышать в переполненном вагоне метро, и когда вагон наклонился и какой-то человек оперся на него, он грубо оттолкнул его: обладание револьвером делало его надменным. Теперь придется за этим следить, контролировать себя.

В одном вагоне с Полом ехал полицейский. Он стоял и наблюдал за всеми безучастным взглядом. Пол не смотрел на него, боясь выдать себя ненароком. Он потратил десять минут перед зеркалом, чтобы оглядеть себя со всех сторон и удостовериться: револьвер в кармане брюк не слишком заметен. Он знал, что полицейский не сможет разглядеть у него в кармане оружие, но нервы его были напряжены до предела, и он поспешно вышел на платформу, как только открылись двери вагона.

Револьвер был маленький: компактная пятизарядная модель с коротким стволом и металлической дужкой над курком, не дававшей ему цепляться за одежду. Продавцу Пол сказал, что ему нужен револьвер, который не должен занимать много места, чтобы его можно было держать, скажем, в ящике для инструментов или в коробке с рыболовными принадлежностями. Продавец попытался всучить ему однозарядный пистолет 22-го калибра, но Пол отказался, пояснив, что не настолько хорошо стреляет, чтобы чувствовать себя в безопасности с одним патроном в стволе. Продавец понимающе улыбнулся и прошептал, что все имеют право держать оружие в ящике для перчаток — должно быть, это вам и нужно, не так ли?

Револьвер был очень легкий. Пол спросил, нет ли поблизости тира, где можно было бы потренироваться, и продавец направил его в стрелковый спортивный клуб, расположенный в десяти милях от города — в горах. Пол уплатил два доллара и провел в тире половину субботы и все воскресенье, расстреляв несколько коробок патронов. К концу воскресенья в ушах у него гудело и звенело, правая рука онемела от частой отдачи, но теперь он был уверен, что сможет попасть в человека с расстояния в несколько шагов, а именно это ему и было нужно для самозащиты. Ночью он тщательно вычистил и смазал револьвер, завернул его в носок и аккуратно уложил на дно «дипломата». Лишь при посадке в самолет он испытал несколько неприятных минут, когда проверяли пассажиров. Но он не был похож на налетчика или контрабандиста, и сам знал это. Проверяющие мельком заглянули в кейс, но ничего у него не вынимали.

Пол спокойно — как ему казалось — прошел через вертушку, но потом целый час обильно потел от пережитого страха. После этого он переполнился праведным негодованием из-за идиотской системы охраны порядка, по которой он должен совершить преступление для того, чтобы провести средства самозащиты. Пол был уверен, что чувства, переполнявшие его, не имели никакого отношения к комплексу вины. Это была боязнь попасться, а это казалось ему совершенно иным по качеству ощущением. У правоохранительных органов нет морального права заставлять человека бояться подобных вещей.

Пол решил, что лучше рискнуть нарушить закон, чем дрожать за свою жизнь. Только уголовники и дураки попадают в тюрьму. Если его когда-либо поймают с револьвером в кармане, то возникнут проблемы. Но он понимал, что ничего страшного не произойдет: у него есть Джек, а у того — связи, он знал нескольких влиятельных адвокатов. Короче говоря, Пол был уверен: максимум, что ему грозит, — символическое заключение за мелкую провинность, за этим последует отсрочка приговора и освобождение. Попадали в тюрьму те, кого хватали на месте совершения крупных преступлений. Но если у человека на плечах была голова, а не кочан капусты, он находил способ избежать заключения. В этом порочность системы. В прошлом году Джек защищал в суде пятнадцатилетнего парнишку, которого обвиняли в том, что он, угрожая кассиру магазина ножом, взял из кассы восемнадцать долларов. В магазине повсюду висели объявления о том, что он охраняется и просматривается с помощью телекамер, но пацан не умел читать. Взяли через двадцать четыре часа.

— Конечно, мне пришлось заставить его признать вину, а затем подать прошение о помиловании, — устало сказал Джек. — Не люблю идти на сделки с прокурорами, но только таким образом можно хоть чего-то добиться. Но знаешь, что больше всего меня огорчает? Конечно, парня научат читать, но кто разъяснит ему, в чем разница между добром и злом? Бьюсь об заклад, что через две недели после освобождения его приволокут обратно за то, что он ограбит магазин, в котором не будет охранных устройств. Или он войдет в лавку и попытается обчистить кассу, а хозяин не захочет на это спокойно смотреть и разнесет ему башку из пистолета.

В то время это казалось Полу дикостью. Но теперь он стоял на стороне хозяина магазина.

«Джек», — подумал он. Когда с приветствиями и рукопожатиями сослуживцев было покончено, Пол подошел к телефону и позвонил в юридическую консультацию.

— Я несколько раз пытался до тебя дозвониться…

— Я был в больнице.

Пальцы Пола обхватили угол стола и напряглись.

— Голос у тебя звучит просто ужасно. Что произошло?

— Только не сейчас… Приходится говорить через два коммутатора. Па, может, встретимся где-нибудь в обеденный перерыв? Я тут просмотрел дневник на сегодня… У меня два дела утром в суде, но, если все будет нормально, я освобожусь около половины двенадцатого.

— Конечно. Но ты можешь мне хотя бы одним словом…

— Лучше не надо. Лучше давай сделаем так: я зайду к тебе в контору, хорошо? Часикам к двенадцати. Подождешь меня?

Большую часть утра Пол провел у компьютера. Диктуя цифры программистам, он немного отвлекся от тяжелых дум. Джек не из тех, кто наводит тень на плетень — значит, это не игрушки. Наверное, что-то случилось с Кэрол… Пол звонил прошлым вечером, он постоянно держал связь из Аризоны, вроде все шло нормально: Кэрол поправлялась, врачи намеревались выписать ее через несколько недель…

Без десяти двенадцать Пол вернулся к себе в кабинет. Прозвучал зуммер: Тельма сообщила, что пришел мистер Крейцер.

В дверь заглянул Сэм; под усиками проглядывала узкая, как прорезь для монет, улыбка.

— Ну-с, и как ваше величество переносило тамошнюю адскую жару?

— Отлично… отлично.

— Как насчет позавтракать? Мы с Биллом планируем завернуть в кафешку и пожевать ливерной колбаски. Хочешь с нами?

— Боюсь, не смогу. Сейчас должен подойти Джек.

— Что за дела, и его прихватим. Мы ничего против адвокатов не имеем.

— Нет, тут дело семейное. Как-нибудь в другой раз, попозже… Как Адель поживает?

— Нормально. Беспокоилась о тебе. Знаешь, она хотела извиниться перед тобой за тот вечер. Тебе было здорово не по себе — и это вполне понятно, — и нам не следовало наезжать. Ну как, прощен?

— Да брось ты, Сэм. За что извиняться?

— Через две недели, отсчитывая с завтрашнего дня, у нас торжественное мероприятие — пятнадцатилетний юбилей совместного проживания. Запомни — пятница, третьего. Мы хотим отметить его как следует. Никаких подарков, это отменяется. Просто приволоки самого себя. Договорились?

— Ну что ж, пожалуй. Да. Конечно приду.

— Отлично, отлично. Запиши в календаре, чтобы не забыть. — Сэм взглянул на часы и поправил манжету. — Ну ладно, пошел. Увидимся. — И испарился.

В двенадцать пятнадцать Пол начал нервничать. Он обвел в календаре день, на который его пригласили Крейцеры, спустился в холл и помыл руки, вернулся в кабинет, надеясь увидеть там Джека, но обнаружил, что комната пуста. Вытащил револьвер, поигрывая им, сел за стол.

Когда зазвонил внутренний телефон, Пол сунул револьвер в карман, посмотрел на дверь и увидел, что входит Джек, еле волоча ноги; тусклые глаза и опущенные уголки губ говорили об отчаянии и тревоге. Джек ногой закрыл за собой дверь:

— Ну, в чем дело?

— Дай сесть. — Джек подошел к кожаному креслу и упал в него, словно боксер на свой табурет в углу ринга после…надцатого раунда. — Боже, как жарко для этого времена года.

— Джек, что с Кэрол?

— Все.

— Но ведь она поправлялась…

— Это не совсем так, па. Просто мне не хотелось беспокоить тебя понапрасну. Все эти международные переговоры… Поэтому я немного приукрасил положение дел… Пожалуйста, не смотри на меня с таким укором. Я думал, что так будет лучше. Какой смысл беспокоить тебя? Ты бы не смог как следует работать или бросил бы все и примчался сюда. А ведь ты бы ничего не смог сделать, ничего… Уже две недели даже мне не позволяют с ней видеться.

— В таком случае у меня есть предложение, — процедил Пол сквозь зубы. — Давай найдем другого психиатра. Похоже, этому специалисту самому нужно подлечиться.

Джек покачал головой:

— Да нет, он хороший врач. Мы консультировались еще с тремя психиатрами. Их мнения совпадают. Один из них возражал против инсулиновой терапии, но они все согласились с поставленным диагнозом и курсом лечения. Это, па, вовсе не их вина. Просто ничего не вышло…

— О чем это ты?

— Па, они применяли гипноз, дважды инсулиновый шок, но все было напрасно. Она не реагирует. Каждый день все глубже уходит в себя. Тебе нужны детали? Пожалуйста. Я на протяжении стольких недель выслушивал их жаргон, что теперь могу свободно на нем изъясняться. Кататония. Преждевременное слабоумие. Пассивная шизофреническая паранойя. Они забросали меня фрейдистской лексикой как кирпичами. А на нормальном языке все сводится к тому, что она пережила нечто такое, что не может принять — и все погружается в себя. — Джек закрыл лицо руками.

— Боже мой, па, теперь это не она, теперь это просто растение…

Пол молча смотрел на опущенную голову Джека. Он знал, о чем нужно сейчас спросить, и заставил себя это сделать:

— Что же они собираются с ней сделать?

Джек не отвечал целую вечность. Наконец он поднял голову. Лицо его было серым, глаза помутнели.

— Они хотят, чтобы я подписал бумаги на помещение Кэрол в закрытую психиатрическую лечебницу на неопределенный срок. В учреждение, где лечат безнадежных и почти безнадежных больных.

Это был удар. Кожа на голове съежилась.

Джек продолжал:

— Мне предстоит принимать решение, но я хочу с тобой посоветоваться.

— Неужели нет никакой альтернативы?

Джек беспомощно развел руками.

— А что случится, если ты не подпишешь эти бумаги?

— Думаю, ничего. Ее будут держать в той же больнице. Но ведь это обычная больница. Страховка почти кончилась. Когда не станет денег, ее оттуда вышвырнут — Джек как заведенный качал головой — взад-вперед, взад-вперед. Он был в полном смятении, он был потрясен. — Па, она даже не может сама есть.

— А если ее поместят в закрытую психиатрическую лечебницу?

— Я проверял. У меня есть страховой полис, в котором это предусмотрено. Примерно шестьсот баксов в месяц. Доктор Мец рекомендует лечебницу в Нью-Джерси. Правда, там плата немного выше, но я смогу оплатить разницу. Дело не в деньгах, па.

— Помещение в дурдом… это обязательно? Ведь ей уже не выбраться…

— Этого, па, никто не может знать. Иногда после нескольких месяцев или нескольких лет интенсивной терапии происходит чудо — больной выздоравливает.

— Тогда о чем ты меня хочешь просить?

Пол увидел, как ярость исказила лицо Джека.

— Послушай, ведь я ее люблю.

— … Да.

— Нельзя любимого человека просто запихнуть в дурдом и оставить там на всю жизнь. Нельзя.

— Кажется, никто не просит нас оставлять ее там.

— Я мог бы взять ее домой, — пробормотал Джек.

— Я кормил бы ее с ложечки, прибирал за ней, носил бы ее в туалет…

— И насколько бы тебя хватило?

— Можно нанять сиделку.

— Все равно это не жизнь, Джек.

— Знаю. Роузен и Мец твердят то же самое.

— Значит, выбора у нас нет. Вот так.

Когда Джек ушел, Пол вынул револьвер из кармана. Только с ним он чувствовал себя увереннее. Убийцы! Теперь к их долгам прибавится и этот.

— У них нет права так поступать с нами. И с кем бы то ни было. Их надо остановить!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

С Лексингтон-авеню он доехал на автобусе до Шестьдесят восьмой улицы. Поужинал в закусочной у стойки, прошел несколькими мрачными кварталами до перекрестка Семьдесят второй и пятой улиц и углубился в Центральный парк. Стояли сумерки, дул холодный ветер, падали листья, люди выгуливали собак. Фонари уже горели, но свет их был очень тусклым, так что почти ничего не было видно.

Шел он медленно, словно утомившись после тяжелого трудового дня. Он знал, что на большую дорогу они выходят именно в это время суток, как змеи, выползают из-под камней и набрасываются на усталых, идущих домой прохожих. Хорошо, думал он, нападите же на меня.

Пол едва сдерживал кипевший в нем гнев. Прохладный вечер. Одинокий пешеход бредет по парку, засунув руки глубоко в карманы. Никому и в голову не придет, что он вооружен. Ну давайте же, думал он, смелее, подходите — и получите свое.

Двое парней — джинсы «ливайс», жидкие волосы до плеч, прыщавые лица — идут навстречу ему, сунув большие пальцы рук за ремень. Нарываются, явно нарываются. Сейчас я вам выдам, не волнуйтесь.

Они прошли мимо, даже не посмотрев в его сторону. Пол уловил обрывок разговора: «…блин, такая хреновина, я просто балдею. Самый вонючий фильм, который я…».

Двое подростков, возвращающихся домой из кино.

Нет, им не следует одеваться, как придуркам — тут можно нарваться на неприятности.

Сумерки сгущались. Пол шел по дорожке, мимо него к театру проносились редкие такси. Гомосексуалист с двумя лохматыми собаками на поводках прошел, окатив Пола нагловато-хитровато-заигрывающей улыбкой. Впереди прогуливалась пожилая пара с доберманом. Пола обогнали три молодые пары, прилично одетые, они явно опаздывали на спектакль в Линкольновском центре.

Полицейский на мотоцикле. Белый шлем повернулся в сторону Пола — каждый прохожий-одиночка подозрителен. Пол спокойно взглянул на копа. Мотоцикл взревел и умчался, обдав Пола облаком дыма.

Пол сел на скамейку в глубине парка, решив дождаться, когда станет совсем темно. Наблюдал за людьми. В кармане вспотевшая ладонь нежно обнимала рукоятку револьвера. Наконец, Пол встал и продолжил прогулку.

Западная часть Центрального парка. Пол свернул и пошел наперерез Семьдесят третьей, потому что на Семьдесят второй, которая была запружена народом, попадаться в руки грабителей не хотелось. Колумбус-авеню. А теперь темный длинный квартал к треугольнику Амстердам-авеню — Бродвей.

Никого. Пол пересек площадь и мельком взглянул на Бродвей. Там находился бар, где ему пришлось выслушивать бредни накачавшегося пивом работяги, которого не устраивали негры, живущие на пособие. А на Семьдесят четвертой, в квартале отсюда, на него напал молокосос с ножом. Может быть, еще разок попробуешь?

Кэрол… Ноша была невыносима…

Семьдесяттретья и Уэст-энд-авеню. Пол стоял под уличным фонарем и смотрел вдоль улицы, где в двух кварталах к югу находился его дом. Итак, между местом, где он стоял, и его домом — ничего зловещего или привлекающего внимания. Черт! Куда же вы подевались?

Становилось все холоднее и холоднее.

Но он пошел в другом направлении. До Семьдесят четвертой улицы и, перейдя ее, вернулся на Амстердам авеню. Пройдя половину квартала, Пол узнал те ступеньки, на которые присел после того, как парнишка убежал. Но сегодня, когда он хозяин положения, никому это неинтересно.

Амстердам-авеню. Пол свернул за угол и ускорил шаг. Вперед, к Западным восьмидесятым улицам. Теперь он находился в районе смешанного населения; добротные дома возвышались над ветхими строениями. Раньше он никогда на ходил здесь пешком по вечерам. Какие-то темные личности стояли возле парадных, подпирая спинами стены. На ступенях возились чернокожие детишки, в окнах мелькали лица стариков и старух.

В ногах уже чувствовалась усталость. Стало еще холоднее. Дойдя до перекрестка, Пол взглянул на указатель: Восемьдесят девятая и Колумбус-авеню. Он повернул на запад.

Двое подростков на тротуаре — пуэрториканцы в штормовках. Прекрасно, подходите. Но они лишь проследили за ним взглядом. В чем дело, ребята, разве я не похож на легкую и долгожданную добычу? Или вы нападаете только на женщин?

Нет, так нечестно. Возьми себя в руки. Может быть, они так же чисты, как и ты.

Набережная реки — Риверсайд Драйв. На верхнем этаже одного из домов на ней шла вечеринка: ветер выносил из открытых окон порции рока; вылетел и покатился под ноги бумажный стаканчик — отбросы цивилизованных радостей. Трое молодых людей набивали чемоданами «фольксваген». Стандартная охранная система: один набивает багажник, второй в это время идет за свежей порцией барахла, третий же держит машину под наблюдением. Это безумие. Нельзя допускать, чтобы человек все время был настороже. Никто на меня не будет нападать. Он пересек улицу и стал спускаться вниз по ступеням.

В Риверсайд-парк.

В свете фонарей деревья казались прозрачными. Машины мчались по улице Генри Хадсона. Пол шёл по тропинкам, мимо детской спортивной площадки, вдоль склонов. Рощица пожелтевших от смога деревьев; под ними темнота была вязкой, как сироп, и Пол внезапно почувствовал атавистический приступ боли, как будто в мозг вонзилась раскаленная игла. Ты там, я же чувствую тебя. Наблюдаешь за мной. Ждешь. Меня. Давай выходи. Но ступив под сень деревьев, он увидел, что там никого нет. Снова на тропинку; впереди конец парка, ступеньки вверх; не далеко впереди Семьдесят вторая. С горьким сарказмом Пол подумал: «Ну что же, дерьмовая, видно, ночка для охоты. Но ты мне все равно попадешься. Все равно тебе никуда не деться».

Пол весь продрог, ноги гудели. До его дома было всего несколько минут ходьбы. Пол подошел к ступенькам, ведущим наверх.

Приближаясь к лестнице, краем глаза Пол заметил сбоку легкое движение и услышал тихий вкрадчивый голос:

— Эй, подожди минутку.

Пол остановился. Повернулся.

Высокий мужчина, очень высокий. И ужасно худой. Сутулый. В короткой — рукава не доходят до запястий — куртке. Узкий череп. Волосы неопределенного цвета — то ли рыжие, то ли белые. Нервно подрагивающие плечи. Большой, видимо охотничий, нож холодно сверкнул в полумраке.

— Денежки есть, приятель?

— Возможно.

— Да… дай-ка их сюда. — Нож сдвинулся вверх на два дюйма, пустая левая рука сложила ладошку и помахала ей в воздухе. Наркоман облизнул верхнюю губу, как умывающаяся кошка, и направился к Полу.

— Значит, вот оно, — выдохнул Бенджамин.

— Чего ты там бормочешь? Эй, гони денежки, дружище.

— Учти, ты влип по уши в дерьмо.

Шаг вперед. Наркоман остановился почти на расстоянии вытянутой руки.

— Слушай, я не хочу тебя резать, понял? Гони денежки и разойдемся по-хорошему, лады? — его голос напоминал нервное хныканье: это или наркотик в нем говорил, или его отсутствие. Нож не дрожал, лезвие было направлено вверх. Уже хотя бы по этому признаку можно было понять, что человек прекрасно знает, как обращаться с холодным оружием.

Хватит разговоров. Действуй!

«Денежки, мужичок!»

Пол вынул револьвер из кармана и трижды нажал на курок. Наркоман, откинувшись назад, руками зажал раны, пытаясь удержать кровь. На его физиономии появилась гримаса недоумения и боли. Он ударился о железные перила и сполз на землю, неловко завалившись на бок. Пол хотел было выстрелить еще раз, но наркоман уже не шевелился.

Ошалев от происшедшего, Пол ввалился в квартиру и долго стоял у двери — потный, дрожащий, не чувствуя под собой ног. — Вот так, — только и повторял он.

Вот так, вот так…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В «Таймс» о происшествии не было ни строчки. «Дейли Ньюс» поместила на странице десятой два коротких абзаца: «Освобожденный «под честное слово» убит в Риверсайдском парке». И далее: «Томас Лерой Марстон, 24 лет, вчера вечером был застрелен насмерть в Риверсайд-парке. Две недели назад Марстона освободили из тюрьмы в Аттика, где он отсидел сорок два месяца из общего срока в пять лет за вооруженное ограбление.

При вынесении ему приговора три года назад Марстон признался, что употреблял гашиш. Полиция отказалась от комментариев по поводу того, была ли смерть Марстона связана с наркотиками или нет. В Марстона стреляли три раза из револьвера мелкого калибра. Нападавший или нападавшие задержаны не были»

Значит, полиция ищет его. Этого следовало ожидать. Но его вряд ли найдут. Это легко читалось между строк в «Дейли-Ньюс». Полиция считает, что Марстон попытался было надуть торговца наркотиками и тот застрелил его. Прекрасно: пусть вытащат нескольких торговцев наркотиками на допросы. Хоть на улицах их будет поменьше.

Но впредь ему следовало быть более осторожным. Полночи просидев в гостиной перед лежащим на столе револьвером, Пол хладнокровно оценил все происшедшее. Он допустил несколько ошибок: не удостоверился, мертв ли Марстон, не замаскировался, не переоделся хотя бы — случись нечаянный свидетель, его легко опознали бы. К тому же, он пришел прямо домой, и не исключено, что швейцар, если его допросят, вспомнит, когда Пол вернулся домой.

Значит, впредь… Неужели я собираюсь и дальше этим заниматься?

Хватит блажить. Уж себе-то самому зачем врать? Улицы и парки полны народа. Места скопления людей. Он имеет право ходить, где и когда захочет. Любой, кто попытается на него напасть или ограбить, должен знать, что рискует жизнью.

А он, остановив Марстона, предотвратил Бог знает сколько преступлений…

В пятницу вечером Пол встретился с Джеком в ресторане, и они обговорили технические детали перевода Кэрол в закрытую лечебницу. Пол сдерживал горе, переваривая его и превращая в ярость: он смирился с потерей Кэрол, с ее болью, стал меньше думать о своих горестях и больше о тех, кто еще не подвергся нападению.

Приехав домой на такси, он сел перед телевизором и уснул перед включенным экраном.

В субботу утром Пол проснулся с бьющей в виски головной болью, а ведь вчера вечером он ничего не пил — это было совсем непонятно. Может быть, что-то носится в воздухе — подхватил какой-нибудь грипп. Пол проглотил несколько таблеток аспирина и вышел на улицу, чтобы купить в местной бакалейной лавке продуктов на неделю. Стоя в очереди, медленно двигающейся к кассе, он почувствовал, что боль становится нестерпимой, безумной, и озверел настолько, что готов был растолкать людей локтями, только чтобы пробиться к кассиру. Чуть позже боль несколько поутихла, но днем снова вернулась; Пол швырнул газету с кроссвордом на пол и решил переспать это дело.

Он проснулся, когда на улице уже стемнело. Темнота действовала на нервы: Пол прошелся по квартире, везде зажигая свет. Взглянув на часы, он увидел, что уже почти девять. Черт побери, я больше не могу здесь оставаться! Может, в кино сходить… Он быстро просмотрел газету: единственное, что заслуживало внимания — повторный показ старых фильмов о Джеймсе Бонде. Интеллектуальные экзерсисы его не интересовали, все же остальное — порнография. Дерьмо.

Сеансы начинались в четные часы, но это не имело значения. По местной ветви метрополитена Пол добрался до Бродвея и прошелся пешком до кинотеатра. Он вошел в зал на середине цветной погони на машинах, отыскал место и позволил отрепетированному и срежиссированному насилию поглотить его целиком.

Второй фильм закончился тем, что кого-то насмерть смяли в огромной машине, превратив шикарный автомобиль в небольшую металлическую коробку. Незадолго до полуночи Пол вышел из кинотеатра, слишком утомленный, чтобы смотреть первую половину фильма, на которую опоздал.

После хорошо озвученного фильма гул Таймс-сквера показался Бенджамину смазанным и приглушенным. Он постоял, ориентируясь в пространстве, и внезапно ощутил накатившую вину — он еще не ходил в кино в одиночку и теперь чувствовал себя так, словно кто-то настиг его, занимающегося онанизмом. Однажды, давным-давно, будучи в Сан-Франциско целый уик-энд, дожидаясь увольнения из армии, он провел почти всю субботу и весь воскресный день в кинотеатрах. За двое суток он успел посмотреть одиннадцать фильмов — из них семь были вестерны. Так омерзительно, как после этого просмотра, он никогда себя не чувствовал. После шести месяцев, проведенных за пишущей машинкой на Окинаве, и двух наполненных блевотиной недель на военном корабле, доставляющем его домой, у него просто не осталось сил любоваться прелестями Сан-Франциско или наслаждаться его знаменитыми ночными развлечениями. Вот почему он предпочел затеряться в никогда не существовавших землях Текса Риттера, Джона Уэйна, Ричарда Дикса и Белы Лугоши.

Таймс-сквер был похож на расползающуюся язву, покрытую бледно-меловыми телами шлюх, туристами, стоящими с разинутыми ртами, важно расхаживающими мужчинами-проститутками и мужчинами, проскальзывающими в щели порнокиношек и порнокнижных магазинчиков. Копы — парами через несколько ярдов. Все они брали взятки, иначе половина находящихся в поле их зрения людей сидела бы за решеткой. Это были отбросы, а Таймс-сквер был для них сточной канавой. Жуткие лица скользили мимо во всепоглощающем мареве неоновых ламп, и Пол, почувствуя отвращение, повернул в сторону от центра.

Из блестящей мишуры Таймс-сквера — в сторону Пятьдесят седьмой улице. Новые автосалоны, группы людей в приличных костюмах на углах, ловящие такси, мечтающие добраться домой после обеда в ресторане, куда они зашли, выйдя из кинотеатров.

Полицейский на углу; в глазах внимательная наблюдательность: Пол прошел мимо, почувствовав, как передернулось его лицо. Прежде чем ему удалось сдержаться, он понял, что опасности никакой нет, его никто никогда не поймает. Но он убийца, и надо бы прикинуть все варианты того, как его будут искать. Свидетели? Отпечатки пальцев — он к чему-нибудь прикасался? Пол почувствовал, как вспыхнуло его лицо — выйдя на Колумбус серкл, он до боли сжал рукоятку пистолета в кармане. А предположим, что его сейчас остановит вот этот самый коп и о чем-нибудь спросит — сможет ли он выдержать и не показать виду? Притворщик из него никудышний,

Колизеум, за ним — великолепные строения Линкольн-центра. Они выглядят так, словно их пощадила бомбовая атака, а стоящие вокруг дома превратились в серые развалины. Город казался оккупированным: прогулка по Бродвею выглядела боевой вылазкой за линию фронта, потому что никто не встречался глазами с идущими навстречу и спешащими мимо незнакомцами.

Теперь он — первый солдат Сопротивления, боец подземного мира, невидимый убийца.

В понедельник, во время перерыва на обед, Пол прошелся по Виллиджу, заглядывая в магазинчики на Восьмой улице, Гринч-авеню, а затем на Четырнадцатой улице. В разных местах он купил себе темный с воротником под горло, свитер, куртку — темно-серую с одной стороны и ярко-красную — с другой. Кепку таксиста и пару перчаток лимонного цвета.

В тот вечер около десяти часов вечера Пол доехал автобусом до Девяносто шестой улицы и прошел в Центральный парк. Теннисные корты и озерцо остались справа, он свернул налево и пошел вдоль площадок для игры в мяч. На нем была кепка и куртка, вывернутая серой стороной наружу. Ну же, выходите!

Он пересек весь парк, но увидел только двух велосипедистов.

Значит, вот до чего дошло: в наши дни люди боятся гулять по парку. Грабители это знали и перебрались в другие места. Сделав это открытие, Пол кивнул — он все понял и больше не собирался повторять ошибку.

У ограды, за которой находилась Пятая авеню, Пол развернулся и пошел было обратно к Центральной аллее, ко тут увидел одинокую фигуру на скамейке, насторожился и стал медленно пробираться между деревьями, сдерживая дыхание и чувствуя, как у него сзади на шее поднялись дыбом короткие волосы. Пол уловил легкое, едва заметное движение на скамейке. Остановился, присмотрелся. Подавил в груди желание кашлянуть.

На скамейке, завернувшись в старое рваное пальто, лежал старик, наверное, пьяница. Но не это встревожило Пола: рядом был кто-то еще.

Потом он заметил тень, скользнувшую позади скамейки, кто-то старался держаться так, чтобы пьяница его заслонял.

Пол ждал. Это мог быть какой-нибудь любопытный парнишка или полицейский. Но Пол знал, что это вряд ли коп. В настороженной тишине явственно ощущалась скрытая угроза. Теперь тень была видна лучше. Негр в узких брюках, кожаном пиджаке и шляпе, надвинутой на глаза. Бесшумно подойдя к скамейке, он внимательно всмотрелся в спящего пьянчугу.

Потом пришелец поднял голову и повернул ее: он внимательно осмотрелся. Пол замер. Пальцы в кармане сжимали рукоятку револьвера.

Негр обошел скамейку и ступил на дорожку, и в тот момент, когда он шагнул по гравию, Пол услышал резкий щелчок — выскочило лезвие ножа. Он собирался ограбить этого бедолагу-пьяницу!

Негр вновь огляделся и склонился над лежащим. Пол вышел из-за деревьев.

— Встать, — сказал он очень тихо.

Не разгибаясь, негр пустился бежать, стараясь добраться до ближайших спасительных деревьев.

Пол выстрелил.

Выстрел остановил негра — он медленно повернулся.

Он думает, что я — полицейский.

Знай, сукин сын, что это не промах, а просто мне было нужно, чтобы ты повернулся ко мне лицом, встретя свою смерть впрямую. Его трясло от ярости: он поднял револьвер и взглянул прямо в холодные как лед и непроницаемые, как черное стекло, глаза. Грабитель поднял руки вверх. Но, увидев это порочное, ухмыляющееся лицо, Пол вздрогнул, будто его ударило током. Он вышел на свет: было важно, чтобы грабитель увидел его. На черных скулах, возле усов, играли желваки. Лицо негра перекосилось от злобы:

— Слушай, мужик, ты чего тут?

Из ствола револьвера вырвалось пламя; выстрел эхом пролетел по темным аллеям, отражаясь от ограды, и пороховой дым ударил Полу в ноздри.

Пуля попала негру в живот. Пол выстрелил еще раз: негр упал и, повернувшись на живот, засучил ногами но земле, пытаясь отползти к деревьям.

Поразительно, как живуч человеческий организм, как много он может вынести, не переставая функционировать! Пол еще дважды выстрелил негру в голову. Лишь после этого тот затих.

Пол бросил взгляд на пьянчугу. Тот не шевелился. Он лежал на скамье, отвернувшись от Пола в сторону. Да жив ли он?

Пол подошел к негру и взглянул на него. В уголках рта запеклась слюна. Голова человека под неестественным углом развернулась в сторону и глаза тупо смотрели в пространство. От трупа исходила омерзительная вонь.

Пол снова поспешил к пьянице. Тот спал, мирно посапывая.

Пора уходить. Поблизости мог оказаться полицейский. Пол быстро дошел до ограды, окружающей пруд, повернул направо и пошел вдоль пустого лесистого склона параллельно ограде, чтобы на ее фоне никто не увидел его силуэта. Через каждые несколько секунд он останавливался и прислушивался.

Конечно, люди могли услыхать выстрелы, но определить место, откуда они доносятся — вряд ли. По звуку можно было подумать, что где-то проехал автомобиль без глушителя. Поэтому, наверное, никто не станет звонить в полицию. Никто и никогда не звонил в полицию по поводу выстрелов. Единственная реальная неприятность могла быть в том, что кто-нибудь мог его увидеть. Случайный прохожий или еще какой-нибудь пьяница, которого Пол не заметил среди деревьев. Он быстро скинул куртку и вывернул ее красной стороной наружу, сунул в карман шапочку и перчатки. Револьвер теперь снова находился в переднем кармане брюк, вместе с перехваченными резинкой четырьмястами долларами в двадцатидолларовых купюрах. Если какому-нибудь полицейскому придет в голову идея остановить и обыскать его, то он прежде всего обнаружит деньги. Это могло сработать: Пол прекрасно знал, что такие штучки срабатывали…

Пол шел по откосу, скользя по жесткой траве. Путь между прудом и теннисными он постарался срезать, осторожно ступая по гравийной тропе, ведущей к воротам на Девяносто шестую улицу. Пол чувствовал себя голым у всех на виду, он страшно волновался, его знобило, он обливался потом. Он медленно шел, шатаясь от слабости — зато познав истину — ненасытную злобу насилия, никогда до сей поры не волновавшую его кровь, большинству людей было не дано это понять…

В своем почтовом ящике Пол обнаружил ксерокопию письма-обращения, разосланного Квартальной ассоциацией Уэст-энда за подписью самого Херберта Эпстайна.


«Глубокоуважаемый житель Уэст-энд-авеню!

Жители нашего района серьезно обеспокоены положением дел с безопасностью, а точнее — с ее полным отсутствием на улицах.

По данным полиции, наркоманы и грабители чаще всего хватают мирных граждан на темных или плохо освещенных улицах; доказано, что хорошее освещение на городских улицах сокращает преступность на 75 процентов.

Наша Квартальная ассоциация надеется купить и установить систему полного освещения на Уэст-энд-авеню, а также на Семидесятой по Семьдесят четвертой улицах. Для такого типа освещения в городском фонде денег нет. Многие соседние квартальные ассоциации, уже начали сбор пожертвований на приобретение новейших иллюминационных систем. Каждый фонарь обойдется нам в 350 долларов: в пределах всего района нашей Квартальной ассоциации личные взносы всего лишь по 7 долларов с каждого дадут нам возможность залить наши улицы ярким светом и значительно снизить процент преступности. Ваш взнос разрешено вычесть из суммы подоходного налога. Пожалуйста, вложите сколько сможете для своей собственной безопасности.

С искренней благодарностью

Херберт Эпстайн».


Пол оставил письмо на столе, чтобы не забыть послать в адрес Квартальной ассоциации чек.

Когда-то давно он, бывало, все уик-энды проводил у своих дяди и тетки в Рокавэе. О ранге и важности местных заправил можно было судить по яркости освещения возле их домов. Ведь только им нужно было опасаться за свою жизнь. В деревне.

Во вторник они отвезли Кэрол в санаторий возле Принстона. Пол увидел дочь впервые за последние несколько недель, и хотя готовился к этой встрече, не смог скрыть своего потрясения. Она выглядела постаревшей лет на двадцать. Не осталось и следа от озорной когда-то девушки с трогательной улыбкой. Теперь ее можно было бы как манекен выставлять в витрине магазина.

Джек все время разговаривал с ней мягким голосом — веселая, непринужденная, бессмысленная беседа, так успокаивают норовистых лошадок. Но, похоже, девушка не понимала ни единого слова и даже не слушала его; было ясно, что она не знает о своем существовании, не говоря уже о существовании своих близких. Они мне за это заплатят, подумал Пол.

Возвращаясь домой в поезде, он сидел рядом с Джеком и глядел в окно на полосы серого дождя. Пол заметил, что за эти несколько часов, пока они возвращались домой, Джек не проронил ни слова. Казалось, бесплодные попытки достучаться до разума Кэрол вытянули из него все силы. Пол пытался найти слова утешения и ободрения, но понял, что таких слов просто не существует.

Видя, как тяжело Джеку, Пол чувствовал себя более сильным, и это, как ни странно, доставляло ему удовольствие. Он не сломлен, будущее зависело только от него самого. Он принимает на себя всю ношу.

Но затем его мысли изменили свой ход, и он понял, что радоваться-то и нечему; он держал себя в руках только потому, что его, как и Кэрол, задела мрачным крылом одна и та же болезнь — неспособность что-либо чувствовать. Как будто вокруг него воздвигали серую, непробиваемую полупрозрачную стену — а эмоциональные центры подверглись анестезированию. Заражение зашло уже далеко. Стена вокруг него постоянно сужалась. Пол вспомнил грабителя в Риверсайд-парке — как это ужаснуло его; но тогда он боялся в последний раз. Второй раз, когда тот негр хотел ограбить пьяного, эмоций у него было уже немного. Он словно видел все со стороны, как сидящий в зале кинотеатра зритель, пришедший на старинный фильм.

Вечером Пол прошел по улицам, но никто на него не напал. В полночь он вернулся домой.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В среду утром он позвонил лейтенанту Бриггсу из отдела по расследованию убийств. У полиции не было новостей о грабителях, убивших Эстер и сломавших жизнь Кэрол. Полу вполне хватило праведного гнева, чтобы заставить лейтенанта принести свои сожаления и извинения голосом провинившегося школьника.

Повесив трубку, он вдруг понял, насколько фальшивым был взрыв его негодования. Он разразился гневом под влиянием импульса — и лишь потому, что именно этого от него и ожидали, а ему вовсе не хотелось навлекать на себя подозрение своим необычным поведением. Пол понял, как легко ему играть роль невинного младенца; легко изображать истекающего кровью несчастного гражданина; легко смотреть людям в глаза, не выдавая страха, который мог бы стать следствием комплекса вины. Как быстро он научился хранить в тайне то, что ему не хотелось раскрывать: ему как бы дали возможность ссылаться на самого себя и цитировать самого себя, оставляя в стороне все, что ему казалось ненужным.

В тот же вечер Пол решил обследовать новую часть городской глуши. На метро он доехал до Четырнадцатой улицы и прошел в район стоянки грузовиков под скоростной магистралью Уэст-сайда. Под крышами складов на погрузочных площадках спали бродяги; на огромных серых дверях грузовых отсеков висели внушительные замки. На боковых улицах под тенью грохочущей наверху автострады освещение было очень слабым, гиганты-грузовики выстроились неровными рядами, наполовину загородив узкие проезды. Воздух был холодным и тяжелым, дождя не было, но казалось, он вот-вот хлынет. Стылый непрозрачный свет ночи пеленой закрывал все вокруг.

Пол обнаружил автомобиль, стоявший боком к тротуару. Машина была покалечена. Впечатление было такое, будто водитель откатил его с проезжей части дороги и ушел за техпомощью. Автомобиль был разграблен: капот поднят, крышка багажника тоже, сама машина стояла на кирпичах, поставленных один на другой, — колес не было. Пол посмотрел в мотор: так, батареи нет. Окно в дверце водителя было разбито. Посмотрев на поднятую крышку багажника, Пол понял, что ее взломали: защелка крышки была исковеркана. Еще часов шесть назад это была отличная машина, просто у нее потек маслопровод или кончился бензин. Теперь же это была никому не нужная рухлядь.

Пол почувствовал, как его охватывает ярость.

Устроить им ловушку, подумал он. Это нужно как-нибудь сделать. Пол шагал по дороге, сжимая в кармане рукоятку револьвера, и напряженно думал. Спустя несколько минут ему пришла в голову неплохая идея.

В среду утром он позвонил в контору проката автомобилей и заказал машину на вечер.

Уже в половине одиннадцатого Пол на машине двигался по скоростной магистрали Уэст-Сайда, доехал до поворота на Восемнадцатую улицу и спустился по булыжной мостовой к въезду в район складов. На Шестнадцатой улице мимо него медленно проехала патрульная полицейская машина; полисмены, сидевшие в ней, без всякого интереса оглядели машину Пола. Примерно через квартал он нашел место между двумя грузовиками, стоявшими на правой стороне улицы, подальше от света фонарей. Там он поставил автомобиль под острым углом к тротуару, нацарапал карандашом на клочке бумаги: «Кончился бензин — скоро вернусь» — и подсунул записку под «дворник» на ветровом стекле. Водители обычно делают так, чтобы избежать штрафа за неоплаченную парковку. Он тщательно запер дверцы и пошел прочь от машины, всем своим видом выражая досаду, повернув за угол, он обогнул параллельный квартал, перешел на другую сторону и укрылся в тени, как раз напротив своей машины между близко поставленными трейлерами. Для посторонних глаз он был не виден. Сам же имел широкое поле для обзора.

Кто-то должен охранять город. Вероятно, полиция этого не делала. Он провел в этом районе два вечера подряд и видел всего одну патрульную машину. «Значит, это должен сделать я, — думал он. — Если не я, то кто же?»

Мимо то и дело проезжали машины. Двое гомосексуалистов, потные от страха, переходили дорогу, нежно прикасаясь друг к другу и похохатывая. Пол уже слышал, что «голубые» бродят по стоянкам в надежде отыскать себе партнера, но сам видел это впервые.

Все это казалось ему омерзительным. Педики вызывали у него чувство примерно такого же отвращения, что и калеки. Изъяны и уродства, которые не можешь понять и к которым не можешь привыкнуть, всегда вызывают неприятные ощущения. Но угрозы они никакой не представляли, поэтому Пол милостиво разрешил им скрыться в темноте. «Идиоты, — подумал он, — ходить в этих местах ночью без оружия?.. Сами ведь напрашиваются».

Тут же он одернул себя: не надо так. У них есть право находиться там, где им хочется быть, а значит, и здесь, и на то, чтобы их никто не задевал. Такое право было у каждого.

Ждать пришлось около часа. Наконец они появились: двое парней в обшарпанном фургоне. Они очень медленно проехали мимо машины Пола. Один из них, сидевший рядом с шофером, опустил стекло и высунулся чуть ли не наполовину, чтобы прочитать записку под «дворником». Пол напрягся. Парни что-то оживленно обсуждали, но ему не было ничего слышно. Фургон быстро уехал, и Пол снова занял свое место между трейлерами. «Еще полчасика подожду, — подумал он, — и можно считать дежурство законченным».

Но вот снова показался знакомый фургон. Подкатил к машине Пола и встал как вкопанный.

Значит, они просто объехали квартал. Хотели убедиться, что поблизости нет полицейских.

Они вышли из фургона и открыли заднюю дверцу. Пол наблюдал за тем, как они достают инструменты — монтировку, еще что-то. Очень профессионально экипированы.

Когда они взломали дверцу его машины, Пол застрелил обоих.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В четверг утром Пол вернул машину в бюро проката. Почти весь день он провел в угловом кабинете с Генри Айвзой и Джорджем Энгом, проверяя и сравнивая цифры по делу «Джейнчилл». Он с трудом заставлял себя думать о деле. Все время в голову лезли мысли о безопасности города и его миссии. Джордж Энг жил в разнузданной роскоши на Парк-авеню, дети его ходили в частную школу. Сегодня он минут двадцать изливал горечь по поводу того, что бедных детишек, стоит им выйти из школы, тут же начинают грабить ненормальные подростки, и, что, не будь он сам отцом, он, наверное, стал бы избивать и выламывать руки малолетним преступникам ради спортивного интереса. Младшего Энга недавно привезли домой с кровоподтеками и ссадинами. Полиции не удалось отыскать тех кто, избил мальчишку. Сын ничего не утаивал, просто напавшие на него парни были ему незнакомы. Ребята из простых школ или просто хулиганы после уроков поджидают учащихся частных школ и избивают их.

Пол обедал с Джеком, говорили о Кэрол. Вчера Джек ездил к ней в клинику — никаких изменений. С каждым днем надежд оставалось все меньше и меньше.

Позднее в тот же вечер в Ист-Виллидж Пол застрелил человека, спускавшегося по пожарной лестнице с портативным телевизором под мышкой. До репортеров, как до жирафов, доходило довольно долго. Чтобы что-то понять, им потребовалась почти вся пятница. Но потом, видимо, уже сами полицейские начали сопоставлять факты, и в субботу утром до них наконец что-то дошло, потому что в вечернем выпуске новостей и в воскресном номере «Санди Таймс» сообщения об убийствах были вынесены на первую полосу.


«НАРОДНЫЙ МСТИТЕЛЬ ВЫХОДИТ НА УЛИЦЫ»

Трое мужчин, имевших преступное прошлое, и двое подростков, ранее подвергавшихся аресту за распространение наркотиков, были обнаружены застреленными в четырех районах Манхэттена за последние десять дней. Судя по полицейским протоколам, все пятеро убиты из одного и того же револьвера.

Инспектор Фрэнк Очоа, которому поручили в пятницу вести это дело, окрестил его «делом линчевателя». Очоа заявил, что между пятью жертвами не установлено никаких связей, если не считать их «преступного прошлого», и сообщил, что, согласно баллистической экспертизе, все пятеро убиты из одного револьвера 32-го калибра.

На основании косвенных улик полиция предполагает, что все пятеро пострадавших занимались уголовной деятельностью до того, как их настигла смерть. Двое подростков были найдены мертвыми возле фургона, набитого инструментами для «раздевания» машин. Последняя жертва, Джордж Лэмберт, 22 лет, лежал рядом с телевизором возле пожарной лестницы, ведущей к окну квартиры, из которой этот телевизор был украден. На окне имелись признаки взлома.

Еще две жертвы были обнаружены в парках центральной части Манхэттена. Подозревают, что они занимались грабежами и продажей наркотиков. Оба были вооружены ножами.

Эти факты привели полицию к предварительному выводу о том, что в городе появился мститель-одиночка, вооруженный револьвером 32-го калибра. «Судя по всему, этот тип помешался на том, что действует от имени полиции — считает инспектор Очоа. — Он решил, что имеет право судить людей и выносить им приговоры».

Инспектор Очоа добавил: «Теперь мы начинаем настоящий поиск. До вчерашнего дня все дела об убийствах находились в разных участках, вот почему мы так медленно работали. Теперь мы объединяем все дела в одно. Наши силы собраны в единый кулак. Начинается настоящая охота. Мы рассчитываем вскоре задержать любителя-убийцу».

К следующему утру эта новость облетела все газеты. Инспектора Очоа проинтервьюировал спецкор из «Таймс». В «Дэйли ньюс» на страничке редактора в колонке «Любопытный фотограф» задают вопрос прохожим на улице: «Что вы думаете об убийце-мстителе?» Получены шесть ответов, начиная с «Нельзя вершить правосудие своими руками» и кончая «Пусть оставят парня в покое, он делает то, что копам следовало сделать сто лет назад». Дневной выпуск «Пост» подытожил точку зрения газетчиков: «Убийство не является ответом на все вопросы. Мстителя надо остановить до того, как появятся новые жертвы. Мы требуем от районного прокурора Манхэттена и Нью-Йоркского управления полиции не жалеть усилий и отдать этого психопата под суд».


Пол поднялся среди ночи. Снотворное больше не помогало. Он заварил чай и пробежал глазами по заголовкам газетных статей. Чашка и блюдце тряслись в его руке, чай с трудом пробивался в желудок. Пол вдруг понял, что тихо хнычет.

Ничего не могло унять его боль. Он был отчаянно, унизительно одинок; ему не хотелось женщины — ему вообще не хотелось жить. Он подумал об Очоа и его специальной группе. Они выслеживали его, вместо того, чтобы охранять покой мирных граждан. Целый город летит в пропасть, а полиция гонится за одним-единственным человеком, который пытается остановить падение, хочет помочь городу вернуться в нормальное состояние.

Было чуть больше трех часов. Спать больше не хотелось. Он почистил револьвер и долго сидел, обдумывая, следует ли носить его все время в кармане. Может, безопаснее было бы найти для него какое-нибудь укромное место? Насколько Пол понимал, у полиции пока не было ни единой зацепки, которая бы навела их на него; но техника современного розыска — дело серьезное, не исключено, что рано или поздно отыщется следок, который приведет копов к нему домой. Лучше, конечно, не таскать револьвер с собой.

Но куда его спрятать? Естественно, если его начнут подозревать, перероют всю квартиру и кабинет в офисе. А кроме двух мест Пол не знал ни единого места, которое было бы и безопасным, и легко достижимым. Он начал было придумывать варианты в духе готического романа ужасов: например, вынуть кирпич в подвале и спрятать револьвер в стене за ним. Все это было чересчур рискованно. Какой-нибудь мальчишка мог случайно наткнуться на его тайник, слесарь-водопроводчик — тоже. Револьвер был единственной уликой, связывающей Пола с убийствами. Отыскав револьвер, полицейские без труда найдут Пола, потому что серийный номер револьвера зарегистрирован на его имя в Таксоне.

Половина пятого утра. Мысли не давали ему покоя. Если его схватят, он покончит с собой — так проще всего. Нет, если его схватят, он будет до конца сражаться в суде. Найдет лучших адвокатов, и они привлекут на его сторону симпатии публики. Но почему же это его должны схватить? У полиции нет ни малейшего основания его подозревать, и пока он будет осторожен — не появится. Его кампания отлично продумана, она не была результатом тупого принуждения: он сам выбирал время и место для операций и, пока страсти не утихли, вполне мог отложить действия. У него оставалась свобода выбора. Разумеется, журналисты и редакторы были не правы: никакой он не псих, и его не обуревает бесконтрольная одержимость убивать невинных людей, пока не поймают. Нет, он не свихнувшийся странник, напрашивающийся на то, чтобы его поймали, потому что он сам себя ненавидит… «Конечно, я псих, — думал Пол, — но по сравнению с этим безумным, безумным, безумным миром я почти нормален. То, что я делаю, — вынужденная мера. Кто-то должен взять это на себя, кто-то должен показать выход».

Это заметно по детям, — сказал Джордж Энг. Пол опять разговорился с ним в конторе. — Они ненавидят полицию. По-настоящему ненавидят. Мои дети горят желанием мстить своим обидчикам. Неужели вы можете судить их за это? Наркоманы тащат все, что под руку попадется. Воруют школьные калькуляторы, лабораторное оборудование, грабят ребятишек. У моего сына приятель учится в Уэстчестере — так вот, там на этой неделе школу пришлось закрыть. Залили здание водой из пожарных шлангов, изуродовали стены, мебель, все — залили краской. Знаете, что я вам скажу: парень, убивающий всяких ублюдков, делает нам всем огромную услугу. В нашем доме проживает шестьдесят восемь семей, и сорок одна из них держит у себя доберманов и немецких овчарок. А ведь они не так уж сильно любят собак, можете мне поверить. Особенно когда цена сторожевой собаки достигает почти двух тысяч долларов.

Глаза Энга сузились до щелочек, рот стал маленьким и жестким.

— Детям даже больше, чем нам, взрослым, нужен закон и порядок. Просто с нашим законом о порядке мечтать не приходится: полицейским требуется месяц, чтобы добраться до места происшествия, и полгода, чтобы отрапортовать о нем комиссару.

Вот почему я считаю, что появление этого парня на наших улицах было неизбежным. Я даже подозреваю, что он сам полицейский, который досыта наелся нашими, черт бы их побрал, либеральными судами и взял роль правосудия на себя. Я просто уверен, что это полицейский, потому что он прекрасно знает, что преступники понимают только язык грубой силы. Он дает нам в руки средство для их устрашения. Если нейтрализовать нескольких преступников — представляете сколько мы- предотвратим преступлений?! Интересно, как выглядит статистическая кривая преступности после того, как этот парень вышел на улицы. Бьюсь об заклад, что разбоев стало намного меньше.

Наблюдая за сидящим против него Джорджем, Пол изредка хмыкал, показывая, что слушает его болтовню. Он еще не решил, какую тактику принять на таких дискуссиях: защищать себя или осуждать? Пока что он хотел знать, на чью сторону склоняются симпатии народа. Ему было необходимо знать, чего люди не договаривают. Он выслушивал всех, ему это было необходимо: подозревает ли его кто-нибудь? Поэтому он был как чувствительная антенна: стоило кому-нибудь обронить двусмысленность, как он моментально ее улавливал.

Тяжелая ноша — он никому ничего не мог рассказать, ни с кем не мог поделиться своими сомнениями, ни в чем не мог признаться.

Ни с кем не мог поделиться…

Самое главное — не повторяться. Полиция явно не сидела сложа руки, вероятно, план действий у нее был готов, по нему она и работала. Вычислив его замашки и привычки, она будет ставить ловушки. Следовательно, нужно избегать повторов, каждый его шаг должен отличаться от другого; нельзя использовать регулярные интервалы времени, один и тот же час для совершения акций, один и тот же район действий.

Оглядываясь назад, Пол понял, что создал в своих действиях географическую модель, которой упорно придерживался. Начал действовать в верхнем Уэст-сайде в Риверсайд-парке. Второе убийство произошло в Центральном парке около Пятой авеню. Оба места находились в пределах недолгой прогулки от его квартиры. Затем он переместился в грузовой район на границе Челси и Уэст-виллиджа. А после этого — Ист-виллидж. Начал образовываться круг; может быть, ему поставят ловушку в верхнем Ист-сайде? Если не считать Таймс-сквер, Ист-сайд остался единственным районом, где еще не проявил себя мститель.

Знйчит, туда идти нельзя. Поехали обратно. В Уэст-виллидж.

Хадсон, Гринич, Хорацио, Западная Двенадцатая, теперь — по Бэнк-стрит. Пол тащил бумажную сумку, в которой лежали пачка молока и буханка хлеба: человек с сумкой выглядит менее подозрительно.

Два часа ночи: Пол спустился в метро, на пересечении Седьмой и Двенадцатой улиц. Бросил жетон в прорезь, прошел сквозь турникет и по ступеням сошел на платформу.

Вонь стояла одуряющая. В это время суток станция была совершенно безлюдной. Пол почувствовал, как болят ноги, и устало прислонился к колонне с часами. Он ждал поезда.

Он представлял собой отличную добычу и надеялся, что будет замечен, но, к сожалению, никто не спустился на перрон. В туннеле взревел поезд, Пол вошел в вагон и сел возле двери. На противоположном сиденье спал древний алкаш, в дальнем конце вагона сидели двое дородных негров в рабочих комбинезонах, в руках у них были ведерки, в которых они, видимо, везли свои нехитрые завтраки.

Поезд без остановки промчался через станцию «Восемнадцатая улица». Дежурный полисмен прошел по вагону и остановился возле пьянчужки, чтобы разбудить его и сделать внушение — какое, Пол не расслышал. Потом коп поднял старичка на ноги и потащил к дверям, ведущим в другой вагон. Распахнув их, он впустил в вагон рев и холодный ветер. Дверь хлопнула и осталась незакрытой. Один из негров привстал и притворил створку.

Рабочие сошли на Пенн Стейшн, и Пол остался в вагоне один. Зеленые огни мелькнули в грязных замызганных окнах. Пол принялся читать рекламные объявления.

Поезд ворвался на залитую огнями станцию Таймс-сквер, и Пола бросило вперед, когда он резко остановился. Двое крутых парней вошли в вагон и сели напротив Пола. «Неприятностей ищут», — холодно подумал Пол. Парни нагло пялились на него, один из них вытащил на свет выкидной нож, открыл его и принялся демонстративно чистить ногти.

По их виду было ясно — это подонки. Сколько пожилых женщин они ограбили? Сколько квартир подломили? Сколько магазинов?

Оглушающий грохот поезда заглушит звук выстрелов. Их трупы можно будет оставить в вагоне, и их не обнаружат до самого Бронкса.

Нет, слишком большой риск. В этом вагоне его видели по крайней мере трое: патрульный полицейский и двое черных рабочих. Они могут его припомнить. А если на Семьдесят второй, пока Пол будет выбираться, кто-нибудь войдет? Подземка — мышеловка, здесь зажать человека в угол ничего не стоит.

Если эти ублюдки нападут, он пойдет на риск. Если нет — оставит жить. Так что, ребята, дело за вами. Прищурившись, Пол наблюдал за ними.

Они, казалось, не обращали на него никакого внимания. Казались даже сонными — героина накачались? В любом случае, никто из парней даже не пошевелился, когда поезд ворвался на станцию. Вышли из вагона даже раньше Пола, который следовал за ними по перрону и дальше по лестнице. Может, они сейчас развернутся и нападут? Прямо на лестнице?

Не напали. Улица встретила всю компанию обычным гулом. Переход на углу Семьдесят первой и Амстердам. Ребята перешли улицу и пошли по тротуару на юг. Пол оставил их в покое: следующая станция была границей, которую Пол сам себе обозначил, — все остальные были чересчур близко к его квартире. Ребята, вы и не знаете, как вам повезло…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Народу в маленькой квартирке Сэма и Адель набилось, как сельдей в бочке; люди стояли группками, а в комнатах пахло дождем, который гости приносили на своих пальто. Несмотря на уличный холод, кондиционеры работали на полную мощность. Здесь присутствовали четверо или пятеро парней из конторы, да и большинство других Пол знал хорошо, хотя были и исключения: новая пара, поселившаяся недавно чуть дальше по коридору; психиатр, с которым Адель познакомилась на какой-то вечеринке; девица, отрекомендовавшаяся внештатной сотрудницей какого-то журнальчика, собирающая информацию о жителях Ист-сайда; еще какая-то парочка, не представившаяся, но за которой Пол пристально наблюдал, так как у женушки был узкий, сильно сжатый рот, а холодные официальные глазки муженька почему-то наводили на мысль о полицейских или военных в чине генерал-майора. Все остальные были обычными завсегдатаями, кроме отменно разодетой брокерши лет сорока, которую Пол встречал раза два на банкетах, да старого приятеля Сэма — бывшего соседа по общежитию, — приехавшего в город на уик-энд по делу, он оказался директором какой-то фирмы, занимающейся исследованиями в области маркетинга. Все эти люди были на своих местах, но их всех легко было заменить первыми попавшими под руку такими же гостями. Всех, кроме парочки с пристальными взглядами.

Разговор был громким, с натужной оживленностью и радушием, все старались перекричать друг друга; гости мешали политику с личной жизнью, последние фильмы с мировыми проблемами. Сэм с Аделью патрулировали по комнате, подливая выпивку в опустевшие бокалы и удостоверяясь, не скучает ли честной народ — они всегда были отменными хозяевами: представили Пола брокерше, а затем девице-журналистке, как бы говоря: «Выбирай сам». Черезминуту он заметил, что то же самое они делают с бывшим «сокамерником» Сэма.

У брокерши проявился талант, которого у нее Пол раньше на официальных банкетах не замечал — воинственную словоохотливость бабы из Женского либерального движения — и он сделал все, чтобы как можно скорее избавиться от нее. Девица-журналистка готовила статьи о жителях Ист-сайда. Все было бы ничего, но она оказалась какой-то нервной, и, видимо, чтобы успокоиться, спешила выпить больше всех. Она беспрерывно курила, делая самоубийственные затяжки и выпуская толстые струи дыма из ноздрей. В конце концов Пол решил, что она столь же безнадежна, как и брокерша, и быстренько перекочевал к чете Данди, пока наконец Адель не пригласила всех к столу, на котором уже расставила закуску. Надо было взять что-нибудь и сесть за обеденный стол. Пока гости рассаживались, оказалось, что никакого стола нет, пришлось садиться на подоконники или просто на пол.

Бумажные тарелки люди ставили прямо на колени.

Сэм поднес Полу свежую выпивку:

— Аккуратнее с этим пойлом: в нем налита чистая вода — в отличие от всего остального, что ты выпил за этот вечер. А ты ведь знаешь, что говорят о загрязнении окружающей среды.

Пол отсалютовал ему стаканчиком:

— Поздравляю с датой, Сэм.

Разговор приобрел более мягкую тональность: подчиняясь обстоятельствам, люди почувствовали друг к другу симпатию. Мужчины становились более распущенными, женщины — страстными, и все принялись облегчать друг другу души, призывая противоположный пол многозначительными («как-хочется-чтобы-тебя-люби-ли») взглядами.

Девица-журналистка призналась Полу:

— Похоже, вы единственный, кто меня помнит, — и взяла его за руку.

Он отпросился в туалет не потому, что ему приспичило, а потому, что хотелось побыть одному, а проще говоря — спрятаться. Он не мог понять, как профессиональные шпионы выдерживают такое жуткое давление.

Крейцеры обычно читали прессу в туалете. В «Нью-Йорк Мэгэзин» тиснули статейку, заголовок которой просто интриговал: «Мститель: портрет, нарисованный психиатром», — и Пол взгромоздился на трон, чтобы почитать о себе.

«Праведник крадется по Нью-Йорку. Пока остальные болтают о городской администрации и том, как они относятся к возрастающему количеству сторожевых псов, он единственный предпринимает практические шаги к уничтожению преступности. Кто он? Что побудило его встать на эту тропу?

У всех на этот счет свое мнение. Для большинства адвокатов, с которыми мне удалось побеседовать, мститель просто жестокий бандит, ничуть не лучший, чем все те преступники, с которыми он воюет. Один из них сказал мне: «Помните суд в «Алисе в Стране Чудес»? Когда Красная Королева говорит: «Вначале — приговор, потом — суд?» По мнению некоторых циников — а среди них есть и офицеры полиции, — этот человек делает то, что все мы хотели бы сделать. Инспектор Фрэнк Очоа, которому поручено вести расследование, на мой вопрос, что он думает о мстителе, только пожал плечами. «У него, видимо, в какой-то момент времени порвались какие-то связи, но я не думаю, что он сумасшедший. Вы поставьте на его место себя, попробуйте. Как бы вы поступили, точно зная, что вас никогда не отыщут? Нам уже приходилось сталкиваться с подобными парнями. Они считают, что они очень умны, чтобы попадаться. Для либералов народный мститель — всего лишь зверь, психологию которого они и не надеются постичь. Для негров Гарлема народный мститель — расист из Ку-Клус-Клана (им неважно, что из пяти его жертв лишь двое чернокожих). Для тринадцатилетнего школьника мститель — нечто вроде изгоя из комикса, искатель приключений, который носится по городу в развевающемся плаще и мстит негодяям, в общем., новый Бэтмэн. Для пожилого бакалейщика в Гарлеме мститель — особь, которых не видели в мире с 1918 года. А для бывалого патрульного в районе Уэст-виллидж— порядочный гражданин, помогающий полиции…

Я разговаривал с Теодором Перрине, знаменитым судебным психиатром, в его кабинете на медицинском факультете Колумбийского университета. После обычных отговорок по поводу того, что психиатра не следует принимать всерьез, когда он пытается высказаться по поводу пациента, которого он никогда не видел (доктор Перрине не в восторге от таких дальнобойных теоретических выкладок, как, например, попытки доктора Эрнеста Джоунса провести психоанализ шекспировского Гамлета), психиатр, который давал показания в нашумевших уголовных делах чаще, чем какой-либо другой психиатр Америки, высказал такую оценку характера мстителя:

«Мы живем в обществе, ориентированном на смерть. Мы чувствуем приближение окончательной катастрофы, и многие из нас убеждены, что нет никакой надежды даже отсрочить ее. Наш мир — это мир мучающихся совестью ученых-атомщиков и молодых людей, которые привыкли к самой идее атомной войны настолько, что уже и не ищут путей выхода. Каждый чувствует себя лично обманутым и преданным — будущее уже не является рациональным продолжением прошлого. Мы чувствуем себя подопытными кроликами, которые ничего не знают о науке, за исключением вивисекции, которой их подвергают. И поскольку такая обстановка не дает нам ни секундной передышки, нет ничего удивительного в том, что некоторые начинают восставать.

В каждом из нас — море агрессивности. Мы ненавидим преступность, и все-таки ничего не делаем, чтобы ее искоренить. Мы чувствуем, что мы не просто приличны и милы, а настолько милы и приличны, что потеряли всякую способность к поступку, к действию. Вот почему этот человек так захватил и поразил наше воображение: он воплощает наши собственные фантазии. Разумеется, он не единственный, кто действует подобным образом. Мы знаем, сколько различных общественных организаций и группировок существует в городе и как много они болтают о том, что пора брать законодательную власть в собственные руки. Терроризм стал узаконенным политическим инструментом. Так что с этой точки зрения просто странно, что этот человек действует в одиночку. Если бы его борьба носила организованный характер, скажем если бы он являлся членом такой организации, как, например «Лига защиты евреев» или «Черные пантеры», мы не восхищались бы им так сильно. Именно то, что он действует в одиночку, поражает воображение американцев. Один малый выступает против сил зла — это пример из нашей мифологии. И еще одно отличает этого парня: политический терроризм он перенес в преступную среду».

Я спросил: «Вы хотите сказать, что этот убийца так же нормален, как и все мы?»

«Безумие или невменяемость — термин юридический, а не медицинский. Но я склонен думать, что этот человек вряд ли безумен. Если не принимать во внимание саму природу его преступлений, в его поведении нет ничего иррационального. Данную ситуацию можно истолковать как логический результат определенной серии психологических вводных. Предположим, что это солдат, недавно вернувшийся из Индокитая, где американские солдаты считают обычным делом при малейшей угрозе швырять осколочные гранаты. В Юго-Восточной Азии это стало настолько привычным, что выражение “разнести вдребезги” прочно вошло в наш лексикон».

— Вы подозреваете, что это может быть ветеран войны во Вьетнаме?

«Нет, он может им оказаться, но никаких доказательств у нас нет. Но если же он действительно был во Вьетнаме, то он перенес на нашу жизнь усвоенную там систему ценностей».

— Вы сказали, что мститель воплощает в жизнь фантазии большинства из нас. Не кажется ли вам, что его примеру последуют другие?

«Имея перед глазами живой пример, я не удивлюсь, если у него появятся последователи».

— То есть, вы утверждаете, что все мы на это способны — вопрос только в побуждающем импульсе.

«Вовсе нет. Для этого необходимо быть психопатической личностью, способной подавить в себе то, что мы считаем человеческим барьером: чувство вины, тревоги, правила поведения в обществе, страх быть схваченным…»

— То есть, вы имеете в виду, что подобный человек не отличает добро от зла? Юридическое определение безумия?

«Да нет же. Я уверен, что он отличает добро от зла. Вероятнее всего, он строгий моралист и меньше лицемерен, чем большинство из нас».

Доктор Перрине — высокий мужчина с монашеской тонзурою на макушке, волосы свисают над ушами. Говорит, сопровождая слова энергичной жестикуляцией. Он покоряет собеседников силой своей личности. В нем чувствуется огромная индивидуальность, почти нетрудно понять, почему его так часто приглашают на крупные судебные процессы в качестве эксперта. В этом месте нашего интервью он подвинул кресло поближе ко мне и хлопнул меня по колену.

«Главное в том, что этот человек менее сдержан в своих поступках, менее замкнут. Чувство вины за совершение преступление он делит с преступниками, которых убивает. У многих из нас бывает этакая мужская реакция на слышанное или виденное преступление, когда мы думаем про себя: «Убил бы сукина сына!» Но мы никого не убиваем. Мы поставлены в условия, когда находимся в прямо противоположном углу ринга по отношению к уголовникам. Мы не хотим скатываться до их уровня, потому что тогда не будет никакой разницы между нами и ними. Видите ли, большинство людей нормально живет, пока их что-то не коснется. Не коснется впрямую. Мы умеем притворяться. Умеем балансировать на канате, пока в состоянии ставить преграды между собой и безнадежностью, провоцирующей насилие в нашем обществе. Большинство не хочет знать, что именно заставило этого человека убивать себе подобных».

Доктор Перрине улыбнулся своей профессиональной улыбкой; его слова звучали весомо, будто он читал лекцию студентам первого курса медицинского факультета.

На самом же деле этот человек от рождения идеалист. Могу почти с полной уверенностью утверждать: он на себе испытал какую-то страшную несправедливость и разочарование. Видимо, он подвергся невыносимым пыткам, ужасному давлению со стороны. Именно это вызвало в нем такую ненависть к преступникам, что он решил пожертвовать собой, но перед собственной смертью отправить на тот свет некоторых из них. Это его идея фикс; он переполнен яростью и нашел способ излить свой гнев. Если хотите, он ошеломлен всепоглощающей ненавистью.

Но я не вижу никаких признаков того, как эта ненависть повлияла на его Способности к размышлению. Возьмите, например, тот факт, что все его жертвы — или все жертвы, о которых нам известно — убиты из одного и того же оружия. В наше время, к сожалению, приходится признать, что оружие достать совсем не сложно. Поэтому он легко мог его менять. Но он этого не делает. Почему? Потому что он хочет, чтобы мы знали о его существовании. Это его обращение к городу, предупредительный, так сказать, крик».

— Что-то вроде звонков безумного убийцы из Сан-Франциско, который приглашал прийти и взять его?

«Нет. Вы имеете в виду ритуального убийцу? Нет, тот был, действительно, психопатом. Он, судя по всему, приставил свой револьвер к виску, обнаружил, что не способен нажать на курок, и стал искать кого-нибудь, кто сделал бы это за него. Нет, наш мститель не стремится к самоуничтожению. Он пытается предупредить нас всех об опасности, которую, как он считает, мы недостаточно осознаем. Он говорит нам, что нельзя поднимать руки вверх и притворяться, будто с преступностью ничего нельзя поделать. Он верит, что можно кое-что сделать, и хочет показать нам, что именно».

Это, скорее, напоминает сказку о новом наряде короля. Наивный честный ребенок настолько откровенен и смел, что заявил: король гол. Но ведь пока в сказке не появился этот мальчишка, она не имела никакого значения.

На этот раз улыбка доктора Перрине была снисходительной.

«Пожалуйста не думайте, что я считаю этого человека храбрецом, сдерживающим преступность, как тот мальчик сдерживал потоп, засунув пальчик в дырочку в дамбе. Слишком многие начинают его таким путем идеализировать. На самом же деле он только увеличивает ту неразбериху, которой у нас и так предостаточно. С практической точки зрения, его убийства так же влияют на общую картину преступности, как две таблетки аспирина на бешеного волка. Надеюсь, в вашей статье вы особо подчеркнете это положение. Нет смысла оправдывать действия этого человека или придавать им окраску высокой морали. Этот человек — убийца».

— В этой связи, доктор, я бы хотел вспомнить слова ваших коллег, о том, что линчеватель не столько любит смотреть на мертвых, сколько на умирающих. И уж если он действительно мечтает о торжестве справедливости, то почему бы ему не бродить по улицам с инфракрасной камерой и не снимать преступления на пленку, вместо того, чтобы убивать всех этих преступников?

«Я сам слышал подобные мнения. Но мне кажется, что такой довод неверен. Этот человек глубоко потрясен каким-то насилием. И если человек начинает жить в мире, полном страдания и боли, он сделает все, чтобы выбраться из него. Можно предположить, что он обращался за помощью в органы правосудия, но понял, что это бессмысленно. Поэтому он не хочет, чтобы преступников отдавали по суд, его волнует немедленное устранение опасности — уничтожение злодеев на месте, сразу».

— Вы считаете, он стал жертвой преступления и собственными глазами увидел, как суд оправдал преступника, или что-нибудь в этом роде?

«Вполне возможно. Если вы знакомы с нашим судопроизводством, то наверняка вам должны быть известны случаи, когда обвинение с невероятным трудом месяцами выстраивает систему, которую рушит один-единственный паразит-свидетель, который на все разумные доводы суда отвечает полной несуразицей, разбивающей все аргументы, только потому, что ему не по нраву булавка прокурорского галстука или же у него есть сестра, похожая на мать обвиняемого. Наша юридическая система — это черт знает что такое, и нам всем это очень хорошо известно. Наказание, чтобы быть действенным, должно быть немедленным и беспристрастным, а нашими законами не предусматривается ни того, ни другого. У меня такое чувство, что наш изгой испытал это на себе лично…»

Похоже, доктор Перрине высказывает довольно необычные для психиатра с большой буквы мысли. Я напрямик спросил его об этом:

— Скажите, для людей вашей профессии более привычно иметь дело с обвиняемыми, не так ли? С вашей точки зрения, преступление — это болезнь, которую нужно лечить?

«Я не придерживаюсь этих старых идей. Я убежден, что так называемые гуманитарные подходы только вредят нашему обществу. Законы нам нужны, чтобы защищаться. Преступая закон, человек ранит общество. Я давным-давно перестал подходить к преступлению с терапевтической точки зрения, исключая лишь те дела, где мы сталкиваемся с людьми, просто сбившимися с правильного пути, например, с сексуальными нападениями, которые можно лечить применением разного вида наркотических средств или психотерапевтическими методами. Мы слишком далеко зашли, сюсюкая с настоящими преступниками. В первую очередь, функция наказания направлена на защиту общества; она, конечно, должна предотвращать и направлять на путь истинный сбившихся с этого пути. В чем смысл помещения преступника в тюрьму? Мы убираем опасность с улиц на время его отсидки. Этот человек выключен из системы, в которой он мог бы продолжать совершать неправомерные поступки. Теоретически и смертная казнь направлена на достижение той же цели, только здесь имеет место «эффект перманентности». Если мне будет позволено высказать несколько рискованное предположение, то я бы сказал, что наш «мститель» добивается того же самого, что и закон: чтобы данные люди больше никогда не совершали преступлений. В борьбе за права обвиняемых мы все чаще забываем о защите общества, и вполне возможно, что именно об этом наш герой хочет нам всем напомнить».

Доктор Перрине оттолкнул кресло и поднялся на ноги; он вновь стал медленно подбирать слова и делал это специально, стремясь особо подчеркнуть то, что собирался сказать.

«Этот человек прожил свою жизнь счастливым либералом. В этом я уверен. Теперь же он выступает против всего того, чему его учили: против идеи терпимости. Так вот, он пришел к пониманию того, что терпимость — не всегда добродетель; терпимость ко злу сама становится злом. Он почувствовал, что вступил на тропу войны, а как правильно заметил Эдмунд Беркс: «Войны созданы для тех, кому они необходимы». Для этого человека его личная война — абсолютная необходимость. В противном случае он бы ее не начал. Он очень напуган».

— А мне казалось, как раз наоборот. Похоже, что у него вместо нервов стальные канаты.

«Все наоборот. Он напуган до смерти. Просто его ярость сильнее страха».

— Как вам кажется, этот его страх — он реален или надуман?

«Страх всегда реален. Вопрос в том, вызван ли он реальными обстоятельствами или надуманными. Если надуманными, значит, это паранойя в той или иной форме».

— Так, может быть, он параноик?

«В какой-то степени все мы параноики, если, конечно, живем в городах. Обычно мы справляемся с этим, нам помогают наши защитные механизмы. Но иногда защита исчезает, — рушится; — и — подсознательные — ужасы прорываются в подсознании. Я уверен, что для нашего «мстителя» тот факт, что количество наркоманов в городе Нью-Йорке превосходит количество полицейских с разницей несколько тысяч к одному — не сухая статистика, а животрепещущий факт».

— Доктор, если бы вас попросили словами дать психологический портрет «мстителя», что бы вы сказали?

«Это сложно. Очень многое зависит от факторов, которых мы не знаем: его воспитания, жизненного опыта. Но думаю, что можно сказать следующее. Он осторожен, умен. Возможно, имеет научную степень. Разумеется, он Не очень молод. Я бы сказал, ему — минимум тридцать пять лет, но скорее всего уже за сорок».

— Почему вы так думаете?

«Ну, тут можно провести аналогию с нашей эмоциональной реакцией на космические полеты. Люди моего поколения были потрясены ими, а дети принимают это как само собой разумеющееся. Моя младшая дочь не представляет, как это могло не быть космических полетов или, например, телевидения. Недавно она меня, знаете, так серьезно спрашивает: «Папочка, когда вы слушали радио, на что смотрели?» Представляете, я не мог вспомнить! Но дело в общем-то в другом. Молодые люди растут в мире постоянно меняющихся обстоятельств и нестабильных ценностей. Возможно, им не нравится то, что происходит, возможно, они даже взбунтуются, выражая свой идеализм, но в душе они понимают и принимают тот факт, что процесс не остановить, то, что они видят, происходит по-настоящему. Когда они действуют, то действуют группами, потому что таков их нравственный облик. Это доминанта, если хотите, — примета времени. Вы не найдете подростков — одиночек, убегающих в леса, чтобы организовать там формы, органически сливающиеся с природой — только группы, хотя бы и отвратительные. Никто в одиночку не пойдет к Пентагону протестовать против войны, группами — пожалуйста. У нашей молодежи преобладает групповая ориентация. Наверное, не последнюю роль здесь сыграл марксизм. Но чистый индивидуализм, если вам нравится это название, а мне больше по душе грубый идеализм, за который борется «мститель», наша молодежь беспощадно отвергает. Ясно, что он тяжело воспринимает происходящее вокруг, потому что сам пострадал от этого. Он не понимает, что же, в конце концов, происходит, куда уж ему принять это. Поэтому он берет в руки оружие, но, опять-таки, делает это в соответствии с традициями своего поколения».

— Значит, по вашим словам я понял, что вырисовывается человек средних лет, серьезный, неплохо образованный, осторожный, умный. Можете еще что-нибудь добавить?

«Как я уже говорил, видимо это загнанный в угол либерал. Если бы он принадлежал к числу правых экстремистов, мы сейчас имели бы дело с целыми группами убийц. Странная вещь с этими правыми: они буквально молятся на индивидуализм, но любят организовываться еще покруче, чем левые. Добавлю, что, по-видимому, это совершенно одинокий — в прямом смысле этого слова — человек; и что это одиночество давнее, и оно коренным образом перевернуло его привычную жизнь и представления о ней. Вполне возможно, недавно его семью убили преступники. Это, конечно, только мои догадки. Но этим можно объяснить некоторые аспекты дела. Мы ведь знаем случаи, когда люди после разводов забыли обо всех запретах, их рефлексы растормаживались. И они начинали вытворять такое, о чем думать и не могли, будучи женатыми».

— Похоже, вы уверены, что линчеватель — мужчина. А может так случиться, что им окажется женщина?

«Это менее вероятно, хотя и не исключено. Обычно женщины не столь подвержены открытым проявлениям насилия, нежели мужчины. И револьвер — не женское оружие».

— В прессе уже несколько раз проскальзывали домыслы на этот счет. Ведь калибр револьвера — тридцать второй, то есть очень маленький, полицейские называют такие револьверы дамскими.

«Но это может иметь и чисто практическую сторону. Револьвер небольшого калибра производит намного меньше шума, чем, например, стандартный 45-й. У меня такое впечатление, что этот человек не привык пользоваться огнестрельным оружием, а ведь с маленьким револьвером управляться легче. Более аккуратный, скажем так, в употреблении; меньше отдача и шума, и намного проще спрятать такое оружие в кармане пиджака или брюк…»

— Негусто. Но если доктор Перрине прав — а он ошибался редко, — значит, нужно искать либерала, немолодого, среднего роста, среднего класса, который недавно потерял семью после налета преступников.

Это может быть кто угодно. Кто-то, кого я или вы хорошо знаете. Это можете быть вы».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Всю неделю Пол провел, не вылезая из квартиры, и только в воскресенье выбрался с Джеком в Принстон. Разглагольствования психиатра встревожили его: в какой мере полиция учитывает его мнение? Неужто копам придет в голову допрашивать всех сорокалетних мужчин, чьи жены стали жертвами нераскрытых преступлений? Сколько в Нью-Йорке таких, как он?

Револьвер был единственной уликой. Пол постоянно возвращался к этому пункту своих размышлений. Револьвер необходимо спрятать. Но недалеко: без револьвера можно стать жертвой нападения наркомана. Без оружия он снова будет со страхом бродить по улицам, выверяя каждое движение, каждый шаг. Это был единственный город на свете, в котором в гетто собирались нормальные, законопослушные граждане. Потому что в большинстве кварталов вечером просто невозможно ходить; да и днем лучше без оружия не появляться.

Лучше рискни. Это лучше, чем трястись от страха.

— Мне звонил Джордж Энг, — сказал Генри Айвз. Он смотрел щурясь, словно от яркого света: голова вниз, а глаза кажутся узенькими щелочками.

Пол нагнулся вперед, положив локти на колени. Он почувствовал, как все мышцы и нервы начали непроизвольно дергаться, а рот поехал куда-то вбок. «Мне конец, — подумал он, — я где-то прокололся».

В улыбке Айвза не было ничего угрожающего, но Пол ощутил озноб. На виске шефа пульсировала вена, словно подчеркивала сдерживаемый гнев. Пол усилием воли заставил рот закрыться и глубоко задышал носом.

После продолжительной паузы, во время которой у Пола чуть не сдали нервы, Айвз произнес холодным и учтивым голосом:

— Вы провели прекрасную работу при проверке фирмы «Джейнчилл», Пол. Джордж вам очень благодарен. Сейчас он на пути в Аризону, чтобы закончить слияние «Америкона» с «Джейнчилл». Он попросил меня высказать вам его поздравления — все мы знали, в каком вы находились напряжении. Нужны большие силы, чтобы держаться так, как держались вы.

Пол с облегчением выпрямился; с трудом ему удалось придать лицу выражение скромной признательности.

— Если честно, — продолжил Айвз, и его брови сурово нахмурились, — мы за вами наблюдали, хотели посмотреть, как вы справитесь. Признаюсь, что были такие, которые говорили, что вопрос времени, когда вы начнете принимать за завтраком по три «мартини» и пошлете работу к чертовой матери. Лично я всегда считал, что вы из другой породы, но позволил своим партнерам убедиться в этом. И сейчас могу смело сказать, что вы выдержали экзамен.

Экзамен? Пол с непроизвольным замешательством произнес:

— Да ну-у?

— Сегодня утром мы собрались в кабинете у мистера Грегсона. Я предложил вас в качестве равноправного партнера фирмы. И рад сообщить вам, что это предложение было принято единогласно.

Пол с удивлением поднял голову.

Голос Айвза понизился до полушепота, в котором чувствовалась добродушная фамильярность:

— Мы все думаем, что вы это заслужили, Пол.

Он с трудом поднялся и, шаркая, обошел вокруг стола, протянув ему руку для поздравления.

Ночью Пол перечитал интервью с психиатром в «Нью-Йорк Таймс». Он купил себе номер на станции метро с тем же самым ощущением, что в детстве покупал запрещенные дешевые журнальчики приключений: вороватая торопливость, липнущие к ладоням монетки.

Психиатр оказался в своем заключении неприятным образом близок к правде. Насколько далеко простираются его предположения?

Что же я за чудовище?

Он рассматривал себя в зеркале. Лицо выглядело ужасно: под глазами просматривались неприятные и нездоровые мешки и отвислости.

«…на общую картину преступности, как две таблетки аспирина на бешеного волка». А вот это неверно. Город свихнулся на нем — эффект получился потрясающий, средства массовой информации едины в своем мнении на этот счет. О нем только и говорят. Полицейские открыто утверждали, что принимают действия «мстителя». А в сегодняшней «Пост» напечатана статья о пуэрто-риканском пареньке-наркомане с огромным количеством приводов — зарезанном в аллее позади школы в Бэдфорд-Стювесанде. Это сообщение добавило мощи к недавнему рапорту о человеке, застреленном тремя пулями, выпущенными из пистолета 22-го калибра на Восточной Девяносто седьмой улице, человеке, два раза отсидевшем за вооруженное ограбление; в его кармане обнаружили заряженный автоматический пистолет. Газетчики издевались: «Неужели 32-й калибр стал “мстителю” чересчур тяжел? Может, он его продал?» Но эти убийства не имели к Полу ни малейшего отношения; просто люди последовали его примеру.

Выполнена ли моя миссия? Пол тут же подумал о бесчисленных ковбоях бесчисленных вестернов, только и желавших, что — стрелять, стрелять…

В этом не было смысла. Стрельба хороша для «мыльных опер», когда в конце все плохие парни спокойненько погибают. Не эти — они так и останутся на улицах.

И всегда там будут. Нельзя остановить всех. Нет, это не оправдание для него. Нельзя так просто сдаться. Самое важное — и по-настоящему важное — это знать, что не сдашься ни при каких условиях. Возможно, что побед не было, вполне возможно, что оставались только выжившие, а в конце концов все обернется растекшимся воском использованной свечки. Или что все его действия имеют значения лишь для него одного, а всем остальным на них — плевать. Но разве это что-нибудь меняет?

Он позвонил Джеку.

— Ты говорил с полицейскими? А в больницу звонил?

— Да, па. Никаких изменений ни там, ни там. Боюсь, придется привыкать жить с этим грузом.

— Похоже на то.

Повесив трубку, он потянулся за двухсторонней курткой и перчатками. Дотронулся до револьвера в кармане и проверил время — 11.10.

И вышел из квартиры.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Из-под деревьев Центрального парка Пол оглядел дешевенькие магазинчики и домишки Сто десятой улицы. Похоже, что наркоманы использовали примерно половину из этих зданий для своих оргий.

Холодный ветер ударил прямо в лицо. Пол отвернулся, подняв плечи, и взглянул в сторону Гарлема. Машины двигались резкими рывками, приноравливаясь к перемежающимся огням светофоров.

Пол шел по парку, держась в тени деревьев. Свет, исходящий из высотных домов, двигался вместе с ним, пропадая где-то в листве. Пол вышел на Пятую улицу, пересек ее в северном направлении, а затем повернул на восток по Сто одиннадцатой, мимо Мэдисон-авеню и дальше, по темному, вонючему кварталу к баррикаде, образованной поставленными на столбики кирпичей грузовиками, перегораживающими Парк-авеню, словно Берлинская стена… Так ему показалось.

Пол повернул на север и вошел в гетто: справа была стена, за которой проходила железная дорога, слева — темные провалы вонючих парадных. Он никогда не бывал здесь ночью — несколько раз ему приходилось проходить по этой улице днем, да и то, не проходить, а проезжать в такси или на поезде. Здесь все казалось не соответствующим этому городу — Нью-Йорком тут и не пахло: здания низенькие, приземистые, движения никакого, да и пешеходов тоже. Даже пьяных, обычно спящих на ступенях домов, не видно — понимают, должно быть, что заснуть здесь, все равно что самому себе глотку перерезать. Этот район казался полной противоположностью Таймс-сквер, но здесь точно так же пахло злом. Ледяной ветер нагнетал темноту; случайные снежные хлопья вертелись в стылом воздухе; звуки шагов гулко отдавались от тротуара и булыжной мостовой, и Полу показалось, что он — единственный выживший в какой-то катастрофе — обследует заброшенный мертвый город.

Он заметил их на крыше четырехэтажного здания: смутный силуэт, тень движущейся группы людей, — трое или больше, он не мог с уверенностью сказать. Они подошли к самому краю и, перегнувшись, уставились на улицу. Люди напоминали Полу пассажиров на пересадочной станции метро, заглядывающих в туннель, чтобы посмотреть, не приближается ли поезд. Тут он понял, что и эти высматривают то же самое — поезд.

Он слыхал об этой игре, опасной и дерзкой. Пол придвинулся вплотную к домам, туда, где были тени гуще, и застыл на углу. Он стоял, не прислоняясь к стене, в глубине квартала, не видимый из-за тусклого фонарного света, и наблюдал за крышей дома возле Т-образного перекрестка. Ему показалось, что где-то вдали громыхает приближающийся поезд, но, быть может, ему послышался отдаленный городской шум.

Смотря на крышу, Пол стал разделять группу на отдельных персонажей. Подростки: трое мальчишек или парней, и, по крайней мере, одна девица, мелькавшая тут и там. Похоже, они бродили по крыше туда-сюда от края к краю, перенося какие-то вещи и складывая на другом конце.

Боеприпасы.

Он услыхал смутный наглый смех.

С угла они казались ему малюсенькими, и расстояние до парапета крыши измерялось сотнями футов, но Пол знал, что это всего лишь обман зрения и до малолеток каких-нибудь семьдесят футов: ширина улицы и половина высоты здания, если строить равносторонний треугольник, а линия видения Пола выстраивала гипотенузу.

Он никогда ни в кого не стрелял с такого расстояния — он припомнил разговоры о том, что попасть в кого-нибудь снизу по восходящей крутизне очень сложно. Поэтому следовало быть крайне осторожным.

Значит, четверо: это тоже следовало принять во внимание. В кармане куртки он пальцами пересчитал запасные патроны — десять. Плюс пять в барабане револьвера. Не так уж и много, нельзя промахиваться: по каждой мишени следовало выпустить не больше трех пуль.

Пол подошел поближе к углу и огляделся. Паутина пожарной лестницы лепилась к стене противоположного здания. Но тут же отбросил эту мысль как чересчур рискованную: его могли заметить во время перехода улицы.

И тут ему в голову пришла другая идея. Он снова отошел в тень и принялся выжидать.

Поезд приближался. Пол увидел, как трое парней подняли руки, в которых были зажаты какие-то предметы, и уперлись ногами в низкий парапет, шедший по всему периметру крыши. Грохот оглушал, и когда Пол повернул голову, то увидел, что по верху каменной стены шарят прожектора надвигающегося поезда. Земля начинала трястись под ногами. Поезд шел параллельно улице, и Полу были видны головы в окнах; он перевел взгляд на крышу и заметил, что парни бросают свои ракеты и гранаты: камни, кирпичи, цементные обломки. Некоторые были так тяжелы, что парни могли едва их поднять. Большие падали сразу вниз, но Полу был прекрасно слышен грохот и царапанье камней по крыше и боковинам поезда, как и звон разбивающегося стекла. Задело ли кого-нибудь из пассажиров поезда?

Еще стекло. Кирпич отскочил от мчащегося поезда и пулей отлетел на середину улицы. Девушка на крыше тоже кидала свои бомбы; Пол аккуратно всех пересчитал и обрадовался, что банда состоит всего из четырех человек.

Звон стекла. Послышался дикий крик. Последний вагон; поезд ушел, унося за собой грохот и визг.

Он взглянул на крышу и увидел, что ребята исчезли. Тогда Пол подбежал к ближайшему углу и выглянул настолько, чтобы увидеть пожарную лестницу через улицу.

Они спускались. Бежали по металлической лестнице от площадки до площадки. Их смех был похож на выскабливание металлического копыта.

Пол подождал, пока первый опустится к нижней площадке. Парень обхватил последнюю лесенку и поехал на ней вниз: заржавелая конструкция скрипела и трещала. В неверном свете фонарей Пол хорошенько прицелился, положив стрелковую руку на левое запястье, и когда парень обернулся к остальным, чтобы что-то крикнуть, медленно и плавно спустил курок: револьвер издал легкий щелчок, перешедший в грохот выстрела, и голова мальчишки завалилась набок от удара пули.

Остальные увидели это, но не поняли, почему вожак упал, и поэтому продолжили спуск. Пол ждал: время у него было, банда не знала, что он их поджидает.

Попрыгав вниз, все сгрудились вокруг лежавшего ничком товарища. Пол снова спустил курок и увидел, как один ио группы грохнулся на землю с перебитым позвоночником. Он еще падал, а Пол успел послать в него вторую пулю, понимая, что это напрасно — тот умер моментально, пуля выбила кусок кирпича из стены. Третий юркнул за пожарную лестницу, проявив недюжинную сноровку, а девица шмыгнула к ближайшей парадной. Пол услышал ее крик: «Достань этого говнюка!» Парень, который еще секунду назад прятался под лестницей, выскочил на тротуар и, выхватив из кармана нож, помчался огромными прыжками в сторону, откуда раздавались выстрелы.

Сколько патронов осталось: два или один? Пола охватил внезапный ужас и он понял, что придется ждать, чтобы подпустить его на расстояние вытянутой руки, чтобы не промахнуться. Парень приближался быстро и беззвучно — как во сне. Пол отлично видел его полыхающие, жесткие, испытующие глаза, губы, приподнимающиеся в освобождающем зубы оскале, огромные ноздри, напрягшиеся словно бицепсы… Пол выстрелил и крутящееся веретено свинца выбило на лице парня под правым глазом темный круглый провал. Крик парня был криком уже мертвого человека, когда он налетел на Пола и рухнул вместе с ним на землю. Взмокнув от ужаса, Пол кое-как выкарабкался из-под тела, чувствуя, как лезвие ножа полоснуло его по кисти; револьвер выбило из руки, и он покатился по тротуару. Пол откинулся назад и оперся о стену, перегнувшись пополам и прижимая к животу горящую огнем кисть, лицо взмокло от пота, а дыхание с присвистом вырвалось сквозь сжатые зубы. Парень приподнялся, вцепился ему в плечо, но Пол отпихнул его, схватил револьвер и выстрелил бандиту в лицо еще раз.

Патроны кончились, он знал теперь точно, и, откатив барабан, вытряхнул на ладонь и спрятал в карман гильзы, обшаривая глазами противоположную сторону улицы — там только два трупа. Куда, черт побери, подевалась девка?

Потом услышал убегающие шаги; где-то хлопнула дверь, и он заморгал.

Ушла. Он трясся, ставя заряженный барабан на место. Теперь надо хорошенько подумать.

Не могла она хорошо его рассмотреть, на свет он не выходил. А уж лица точно не разглядела — в этом он был абсолютно уверен.

Оказывается, в спешке он опустил гильзы мимо кармана, а на них его отпечатки пальцев — он не мог перезаряжать пистолет в перчатках. Пол опустился на колено и принялся подбирать пустышки, долго не мог найти пятую, но потом увидел ее в трещине между камнями. Запихнув их теперь уж точно в карман, он взглянул на парня, полоснувшего его ножом. Тот истекал кровью. Подонок, подобрался к нему так близко и видел Пола в лицо. Он должен был быть мертвым наверняка. И Пол выстрелил ему в голову еще раз. Даже если те двое под лестницей, и не умерли, все равно они его не видели; пора было убираться отсюда; что, если девчонка вызвала полицию?

Пол повернулся и пошел на юг; жестокость его иссушила. Пройдя половину квартала, он обернулся и увидел полицейского.

Коп стоял под фонарем, не двигаясь, но по повороту его головы Пол понял, что его видели. Пол застыл: в его руке, о чем он совсем позабыл, лежал револьвер. Он ждал, когда коп заговорит и вытащит свой пистолет. У него и мысли не было стрелять в полицейского, хотя револьвер оттягивал руку. Полицейские созданы не для того, чтобы в них стреляли. Они созданы совсем для другого.

Коп поднял руку и, сняв фуражку, вытянул ее вверх. А потом медленно повернулся и встал к Полу спиной.

До Пола наконец-то дошло, что хотел этим сказать ему полицейский. Его сердце в груди ухнуло, как сова, и он шмыгнул за угол. Выглянув из-за угла, он увидел, что коп не двигается. Нырнув под грузовики и тем самым воздвигнув между полицейским и собой свою Берлинскую стену, Пол вышел на Третью авеню и двинулся к центру города, затем он поймал такси и доехал до дома.

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Пистолеты висели и лежали повсюду — на стенах, под стеклянной витриной. Пол Бенджамин прошелся вдоль прилавка, рассматривая сокровища.

— Пистолетами интересуетесь?

Продавцу хотелось просто поговорить, он не рассчитывал, что посетитель действительно захочет что-нибудь купить. Пол уловил в голосе характерные интонации коллекционера. Оружие, скорее, принадлежало к предметам искусства, видно было, что, дай продавцу волю, он тут вытащит из чулана все кремневые ружья, которые в нем хранятся.

Магазинчик был перегружен отлично смазанными ружьями и дробовиками. Кое-где виднелись декоративные мечи, в дальнем углу стыдливо прислонились к стене рыболовные снасти, все остальное пространство было забито оружием.

При ходьбе продавец волочил увечную ногу; вполне возможно, любовь к оружию, к огнестрельному в особенности, была как-то связана с его физической неполноценностью. У него была сероватая кожа, маленькие, влажно поблескивающие глаза и застенчивая улыбка. Затворник. Судя по всему, он и есть хозяин по фамилии Трюэтт: именно это имя жирными буквами красовалось над дверью.

Под жужжащими флюоресцентными лампами рука Пола выглядела болезненно бледной.

— Можно взглянуть на этот?

— Уэбли? — Трюэтт отпер заднюю стенку витрины.

— Нет, следующий. Тридцать восьмой калибр, если не ошибаюсь?

— А, значит, этот… Автоматический.

— Да.

— Смит-Вессон. — Трюэтт положил пистолет на стеклянную поверхность витрины. — Знакомы с этим оружием?

— Нет…

Трюэтт постелил на стекле мягкую тряпку и положил на нее пистолет.

— Стреляет стандартными девятимиллиметровыми пулями. — Он вытащил магазин, показал его Полу.

Пол осторожно взял пистолет из рук продавца. Подушечкой большого пальца Трюэтт любовно поглаживал одну сторону пустого магазина.

— Пистолет нужно выбирать, учитывая, для какой цели вам оружие. Вы не обидитесь, если я вас спрошу об этом?

Пол заранее заготовил подходящую ложь, он быстро проговорил:

— Я только что переехал сюда из Нью-Джерси. Мы с братом приобрели магазинчик радиотоваров в Чикаго. На следующей неделе открываемся.

— Следовательно, вам нужен пистолет, который можно держать под прилавком на случай ограблений.

— Мы подумывали о том, чтобы купить пару пистолетов. Маленький, чтобы лежал в ящике возле кассы, и несколько большего размера — для продавца.

— Это неглупо. В наши дни преступление… — Трюэтт взял у Пола пистолет и вложил магазин. — Вам нужен другой.

— Правда?

— Может, к вам в лавку зайдут детишки… Вам придется вынимать магазин и ставить пистолет на предохранитель. К тому времени, как вы его снова зарядите и снимите с предохранителя, вас успеют застрелить раз четырнадцать. Смотрите сюда.

Пол посмотрел, как он берется левой рукой за затвор.

— Представьте себе магазин, в который я только что вложил патрон. А теперь вот что вам нужно сделать, прежде чем вы сможете выстрелить из этой штуковины. Вам понадобятся обе руки и придется смириться с тем, что бесшумно у вас ничего не получится. Смотрите, что вам нужно сделать.

Трюэтт оттянул затвор. Когда он отпустил его на место, послышался металлический щелчок.

— Теперь патрон у вас в патроннике и, следовательно, пистолет заряжен. И все-таки вам придется еще и снять его с предохранителя пальцем правой руки, примерно вот таким образом. — Трюэтт направил пистолет на стену. — Вот только теперь вы готовы к выстрелу.

Он убрал пистолет под стекло.

— Автоматический пистолет — не самое лучшее оружие для защиты. Вам нужен хороший револьвер или же автоматический пистолет с двойным взводом.

— Понятно.

— А вот теперь я вам покажу еще кое-что. — Голос Трюэтта изменился. Он вытащил что-то из коробки и бережно положил на ладонь.

Пистолет был так невероятно безобразен, что от него было трудно отвести взгляд.

— Какая жалость, что он имеет те же недостатки, что и автоматический пистолет, который я вам только что демонстрировал. Но я как коллекционер могу поспорить, что вам не приходилось видеть подобного «люгера». Таких штук 45-го калибра было сделано очень мало.

Пол постарался, изобразив вежливый интерес, замаскировать свое восхищение. Сорок пятый «люгер» был очаровательно безобразен своими выпирающими обводами из темной стали. Пол почувствовал, что он просто загипнотизирован.

— Увидев, что на него наставили подобную штуковину, налетчик в обморок от страха грохнется. Даже стрелять не придется. — Трюэтт улыбнулся, но улыбка внезапно исчезла, а на лице проступила жестокость. Пол не мог отвести взгляда от «люгера», пока продавец не направил дуло в сторону. Это было все равно что смотреть в жерло орудия.

— Насколько мне известно, в этой части Лос-Анджелеса такой только один. Сорок пятые «люгеры», как куриные зубы — их редко можно увидеть. — Трюэтт выглядел заботливой мамочкой, баюкающей любимого ребеночка. — Но вам вряд ли подойдет для охраны магазина. — Он с большой осторожностью убрал пистолет обратно под стекло, а затем отошел в сторону. — Думаю, у меня есть, что вам нужно. Вот здесь у нас…

Пол встал около «люгера» и принялся уговаривать себя не смотреть в его сторону: он чересчур большой и неудобен в обращении. Кроме всего прочего, пистолет такого типа очень заметен. А ему требовалось нечто противоположное по качествам, почти незаметное. Что легко спрятать и чемудобно быстро воспользоваться. Так, например, дерево в лесу трудно приметить, потому что оно точно такое же, как и десятки тысяч ему подобных. Ему нужен пистолет, подобный оставленному в Нью-Йорке. Предназначенный для убийства.

Он раздумывал: «Я обыкновенный продукт среднего класса. Средних лет, такой же, как все — невинный в младенчестве, но обученный коварству с младых ногтей. Мы живем в страхе. Только со мной произошла трагедия, с которой я не могу смириться. Они убили мою жену и дочь. И вот я здесь покупаю пистолет, чтобы больше никогда не бояться. Я — сумасшедший и все же я единственный нормальный человек. Кто судьи, я спрашиваю, судьи кто?»

Сейчас он купит пистолет, а сегодня же ночью выйдет в город на охоту. В нем не кипела лихорадочно кровь мести, он не был одержимым фанатиком, и думы о предстоящем не доставляли ему удовольствия. Но он был обязан это сделать. Очистить улицы, чтобы дочь какого-нибудь бродяги сегодня не пострадала. Радости мало: врачам тоже не очень-то нравится резать своих пациентов, но Кэрол и Эстер мертвы, а у него перед ними несколько обязательств, которые необходимо выполнить.

Тем временем Трюэтт отыскал картонную коробку, обернутую гофрированной бумагой: в ней лежал тупорылый револьвер, сияющий свежей чернотой.

— Э…

— «Смит-Вессон Сентенниал». Пять патронов без «собачки», компактный, легкий, стреляет специальными патронами 38-го калибра. Двухдюймовый ствол, вид заостренный, курок защищен кожухом, чтобы не цепляться за материю кармана или за вещи в вашем ящике. Если думать о безопасности, — я имею в виду шныряющих по комнате детишек и всякое такое, — это, судя по всему, самый безобидный в этом отношении револьвер. Из него невозможно выстрелить, если не держать его правильно, соответствующим образом, то есть, сжимая рукоятку, являющуюся заодно и предохранителем, и нажимая при этом на курок. Поэтому даже если он упадет на пол, то не выстрелит. Рекомендую.

Пол покачал револьвер в руке. Он был легкий, как игрушка. Тогда он выкопал из глубины своего опыта фразу:

— А какова останавливающая сила?

— Как я уже говорил, к этому пистолету подходят стандартные полицейские патроны. Разумеется, стрелять из него на дальние расстояния нельзя — это невозможно с таким коротким дулом, — но хороший стрелок сможет попасть в человека с тридцати футов, а в магазине вам большего и не нужно. Несмотря на невесомость, он пинается, как мул, но я вам вот что скажу: уж лучше потом помассировать ушибленную отдачей руку, чем позволить какому-нибудь придурку проткнуть себя ножом. Это пятизарядный, а не привычный шестизарядный револьвер, зато он не такой громоздкий и позволяет стрелять патронами с высоковзрывчатым порохом, потому что цилиндрический затвор и пробойник ударяют сбоку по капсюлю. То есть, можно использовать высокоскоростные боеприпасы, ничем не отличающиеся от патронов «магнум».

Трюэтт исчез под прилавком и вытащил оттуда еще одну коробку. В ней лежал маленький плоский пистолет. Пол как-то раз видел подобный, но тот оказался зажигалкой.

— А вот этот я порекомендую для кассира: но это всего лишь автоматический пистолет 25-го калибра, и пули для него с тупыми и пустыми головками, но вам все равно придется им пользоваться с расстояния не дальше вытянутой руки. Конечно, чтобы убить человека, вам необходимо выстрелить в какой-нибудь жизненно важный центр, но пули со смещенным центром тяжести, куда бы вы ни попали, вырвут из тела приличный кусок мяса. — Трюэтт говорил совершенно бесстрастно, скорее всего его знания о физических увечьях от разного рода оружия почерпнуты из журналов: он не выглядел человеком, способным пристрелить своего ближнего. «Но ведь то же самое, надеюсь, можно сказать и обо мне».

— Говорят, что легче вылечить три дырки от «магнума» пятьдесят восьмого, чем одну такую, которую оставляет пуля со смещенным центром тяжести. И вот почему: большой пистолет бьет навылет и оставляет чистую дыру. А какой-нибудь мелкий пистолетишко посылает пулю с такой силой, что она начинает завинчиваться в хрящи. Поймаете такую вот пульку и помрете от заражения крови, потому что лишь высококлассный хирург сможет вытащить ее из костей и вычистить все вокруг, да и то вряд ли. Кто понимает в оружии, увидев такую штучку, тут же поднимет ручки вверх, не станет рисковать, потому что сразу поймет, что к чему.

Трюэтт положил пистолетик рядом со «смит-вессоном» и отыскал к ним коробки с патронами.

— Мягкие головки, смещенный центр. Их еще обзывают «дум-дум». Знаете, почему? Их изготавливали в Индии, в городе, который назывался Дум-Дум. Если говорить образно, то эти пульки взрываются в теле.

— Мне потребуются еще патроны. Придется попрактиковаться. Мне кажется, нам с братом нужно бы сходить куда-нибудь, чтобы подержать оружие в руках, почувствовать его. Если нам придется использовать эти пистолеты, с ними надо познакомиться покороче.

— Да, это никогда не помешает. Где находится ваш магазинчик?

Полу пришлось напрячься. Он еще не освоился в Чикаго; только что приехал. Ему припомнилось местечко, где он покупал подержанную машину; там было полно всяких лавок.

— На Уэстер-авеню. К югу от Эванстон-лайн.

— У меня много покупателей вроде вас. Те, кто в Иллинойсе недавно и еще не успели обзавестись разрешением на приобретение оружия, приезжают сюда в Висконсин. Совершенно идиотский закон — пистолет может купить всякий, но при этом необходимо разрешение местных властей по месту жительства. Но я не жалуюсь, мне это на руку — покупателей больше. В любом случае, в Чикаго полмиллиона только зарегистрированных пистолетов. Кого эти власти пытаются отвадить? — Трюэтт порыскал в ящике и вытащил еще несколько коробок патронов. — Если будете спрашивать в своих краях, можете записаться в ган-клуб «Линкольн-парк». Это на Озерной улице, недалеко от вашего магазина.

— Спасибо, поспрашиваю.

Тридцать восьмой «сентенниал» был прекрасным карманным пистолетом, маленький и аккуратный, без всяких выпуклостей, цепляющихся за одежду. Небольшой плоский автоматический пистолетик оказался идеальным вариантом для подкрепления основной ударной силы, потому что его можно было спрятать практически где угодно. Ведь совсем недавно до Пола дошла простая в своей гениальности мысль: а что, если пистолет даст осечку? Поэтому и потребовался второй пистолет.

— Могу еще чем-нибудь помочь?

— Нет, все, спасибо. Заверните.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Как он и предполагал, пришлось заполнить два бланка федеральных разрешений на регистрацию пистолетов. Пол предвидел подобный оборот, поэтому показал Трюэтту недавнее свое приобретение: водительские права из штата Нью-Джерси, действительные еще три месяца. Кто будет искать эти пистолеты, зарегистрированные на имя Роберта Нойзера, живущего в Тинафлае на Пьермонтской дороге, упрется в тупик. Пол положил коробку на заднее сиденье своего «понтиака» трехлетней давности, рядом с привезенными из Нью-Йорка принадлежностями для чистки оружия. Повернув ключ зажигания, он выехал задом со стоянки. Начался дождь.

Городок был из тех, мимо которых скорые поезда проносятся без сожаления, его не посещали туристы, он гнил и ветшал сам по себе: мотели нуждались в подкраске, напрасно зазывая прохожих оценить свои удобства; придорожный бар был заколочен.

Для зимы день был очень мягкий, но голые деревья хмуро выделялись на фоне серого неба. Над дорогой провисли рождественские флаги и транспаранты. Проехав через центр города, Пол выбрал старенькую двухполосную дорогу на восток, которая вилась среди прерий, и к четырем часам Пол добрался до стоянки на границе между двумя штатами. Через пятнадцать минут он уже ехал по территории штата Иллинойс. Был час пик, фары встречных машин били в глаза со встречной полосы, а когда он въезжал в пригород Чикаго, «дворники» уже вовсю сметали с ветрового стекла мерзкую слякоть. Пол старался забыть о своих страхах.

Дождь остался позади на границе скоростного шоссе, и Пол бездумно, не представляя себе четко, куда едет, направился к югу. Вот мимо проскочил Уолтер Тауэр, затем небоскреб Джона Хэнкока и гостиница «Континентал Плаза», где он провел свои первые две ночи в Чикаго. Развернувшись, «понтиак» двинулся по улочке С односторонним движением к Озерному проезду и покатил к югу, оставляя небоскребы по правую руку. Но, доехав до поворота, где находился его дом, Пол проскочил мимо: домой не хотелось. Дальше, туда, где горят огни Лупа. Сегодня ему впервые захотелось обследовать Саут-сайд.

Ехал Пол медленно, и нетерпеливые водители с соседних полос озаряли его резким светом противотуманных фар. Впереди на подъезде к городу виднелись темные пятна. Что это было? Болота? Железнодорожные мастерские? Парки? Но в такой темноте Пол не в состоянии ничего разглядеть. Возле светофора он остановился и, когда зажегся зеленый свет, повернул направо к Бальбе и понял, что очутился в Лупе он слишком рано свернул с проезда. Вывернув налево, Пол оказался в путанице тупиков, заканчивающихся возле железной дороги.

Повинуясь какому-то импульсу, Пол припарковался на боковой улочке. В этом районе торговля шла исключительно днем; сейчас же магазины были закрыты, да и фонари почти все были погашены. По обочинам тоже никто не бродил.

Пол распаковал коробку и зарядил пистолеты. «Сентенниал» сунул в карман пальто; автоматический двадцать пятый он положил в карман брюк — он оказался не тяжелее бумажника. Приспособления для чистки оружия и коробки с патронами он положил под переднее сиденье и вышел, тщательно заперев дверь машины.

В нем медленно закипала ярость. На углах Пол останавливался и читал указатели, стараясь запомнить перекрестки: он хотел выучить город наизусть, — Холден, Плимут, Федерал, Ла Салль. Возле пересечения улиц Мичиган и Рузвельта он увидел длинный крытый пешеходный мост, взметнувшийся над железнодорожными путями и огороженный по бокам стеклом. Высоченные крытые лестницы с каждого края обеспечивали хороший доступ к мосту. «Отличное место для засады», — подумал Пол. Минут десять он наблюдал. Если жертва вступит на мост, последует ли за ней хищник? Внутреннее пространство моста отлично просматривалось с улицы, но освещение было не слишком ярким, и в одном месте, где перегорело несколько фонарей, стояла глубокая тьма: в таких местах обычно и таятся те, кто хочет найти жертву. Минут через десять мужчина в рабочей одежде подошел к западной лестнице и поднялся на мост; он спокойно совершил длительный переход, с ним ничего не произошло, и только тогда Пол двинулся дальше, чувствуя, как промозглый ветер задувает и кусает уши.

Эстер… Кэрол…

К восьми часам он уже снова мчался в машине на юг, и характер города менялся с каждым кварталом, пока он не заехал в гетто. Похоронное бюро. Бассейн. Общественный клуб. Алкогольные напитки. Товары по сниженным ценам. Армия спасения. Пол свернул и покатил по улице, параллельной бульвару: трехэтажные дома с деревянными пожарными лестницами… Юнцы, в большинстве цветные, горбились под фонарями, провожая его медленно тащившуюся машину недобрыми взглядами. «Давайте же. Все на меня». Но они только молча и не двигаясь наблюдали за ним, и Полу пришлось двигаться дальше.

Он свернул влево на широкий бульвар. Мимо лихо прокатил автобус, движение здесь в этот час не было чересчур оживленным. Пол остановился перед красным огнем светофора и опустил стекло. Где-то вдали смутно прогрохотал «Эль Трейн» — из бара доносились металлические переливы испанской музыки. Как гигантское насекомое-мутант мимо прокатила машина с огромными, прилепленными на заднем бампере запасными колесами. В следующем квартале, почувствовав, что проголодался, Пол припарковался и поел у стойки кафе — мексиканскую кухню он открыл для себя еще в Аризоне, когда покупал свой первый пистолет.

«Сентенниал» приятно оттягивал карман пальто — последние несколько дней Пол чувствовал себя в городе безоружным и голодным.

«Чиль редено» оказался неплохо подготовленным: Пол запил еду пивом. Расплатившись с толстухой-хозяйкой, он вышел на улицу. Время близилось к девяти, становилось холоднее. Трое мужчин, один из них тащил упаковку пива, с хохотом выползли из дверей.

В некотором замешательстве Пол сел в машину: он пока еще плохо знал город, поэтому наобум катался туда-сюда.

Патрулировал.

Он понятия не имел, в каком районе находится, но, по счастью, в «бардачке» у него лежала карта, и, если потребуется, он всегда мог проверить свой путь и добраться до дома.

Немного к северу, а вернее, к северо-западу от центра, на темной улочке стоял бар, в окна которого можно было увидеть шумную многоголосую компанию; чуть дальше двое оборванцев сидели на обочине, наблюдая за входом. Пол лишь мельком взглянул на них, проезжая мимо, и словно прочел их мысли. Завернув за угол и выскользнув тем самым из поля их зрения, он сразу принялся искать место, где можно поставить машину. Стоянка нашлась примерно в квартале от бара. Заперев дверцы машины, он обогнул дом и остановился на углу. Отсюда хорошо просматривался вход в бар, и если бы Пол сделал шаг вперед, те двое на краю тротуара его бы заметили. Поэтому, чтобы не вспугнуть добычу, он выглянул лишь на мгновение и снова исчез в тени. Они все так же сидели, передавая друг другу бутылку, видимо, с вином. Лохмотья прикрывали молодые и жилистые тела, неподвижность их лиц сразу же привлекла внимание Пола: он знал эту породу, изучил ее давным-давно типы — подобного рода в Чикаго ничем не отличаются от своих собратьев в Нью-Йорке.

Пол быстренько придумал планчик и тут же вышел из своего укрытия на тротуар. Шел он так, будто был «подшофе»: не шатался из стороны в сторону, но ступал с преувеличенной осторожностью, несколько манерно и нарочито. Посмотрев по сторонам, он медленно перешел улицу и шагнул на противоположный тротуар, всем своим видом как бы показывая всем, что главное для мужчины — не терять достоинство. И вошел в бар. Ему не нужно было смотреть в сторону молодых людей, он и так был уверен, что за ним внимательно наблюдают. Внутри стоял грохот, хохот и приветственные крики похоже, кого-то чествовали. А может, справляли поминки, словом, обычный салун. Народ расползся по кабинкам, места у стойки были почти все забиты. Этой забегаловке было лет пятьдесят от роду, и ничего с момента ее открытия не изменилось, кроме разве что увеличенных плакатов на стенах: Брендан Бехан и Юджин О Нил и кто-то еще, кого Пол не узнал, наверняка какой-нибудь ирландский республиканец из двадцатых годов; зал просто тонул в ирландском акценте, из группы жирных мужичков, сидящих за стойкой, доносилась живенькая мелодия, которую нельзя было ни с чем спутать. Барменша в рыжем парике, толкнув Пола локтем, пронеслась мимо него подносом, полным пивных кружек.

Пол пристроился возле окна, через которое молодчикам напротив была отлично видна его спина. Он заказал имбирное пиво и жадно проглотил три кружки подряд. Тут же его заловили за пуговицу два горлопана, потребовавших высказать отношение к «Кэтфиш Хантер». Когда Пол признался в своем полном невежестве, то на него хлынул водопад информации о бейсболе. Решив наконец, что времени прошло уже достаточно, он решительно пробрался сквозь толпу к мужскому туалету и стал мыть руки. Выйдя из туалета, он стал пробиваться к выходу, стараясь побороть возникший ни к селу ни к городу страх. Пьяно помахав двоим болтунам — любителям бейсбола, Пол вывалился на улицу, столкнувшись с парочкой смешливых пьяниц, входивших в бар.

Пол стал оглядываться, изображая изрядно выпившего человека, который как бы запамятовал, куда поставил машину. Пот струился по ладоням, и он вытер их о внутреннюю подкладку карманов. Двинувшись будто бы не в том направлении, он громко выругался и, злобно топнув ногой, повернул к углу, из-за которого вышел. Пошатываясь, поплелся к нему.

Краем глаза он видел, что двое оборванцев повернули головы к нему и сели неестественно прямо. Они, не отрываясь, следили за передвижением «пьянчуги».

Остановившись на углу, Пол принялся с пьяной сосредоточенностью изучать все четыре улицы по очереди; затем он аккуратно взобрался на тротуар и помахал рукой куда-то вдаль, с видимым усилием удерживая равновесие.

Но, изображая пьяного, Пол чувствовал страх, «зачем тебе все это? Не надо. Тебе ведь не хочется умирать. Не стоит приставать ко мне».

Он испытывал старый знакомый ужас, ощущая нечто отвратительное, составленное из намерений потенциальных убийц и его собственных: он боялся нападающих, но себя самого и того, что он собирался сделать, боялся еще больше. Это было нечто такое, что Пол чувствовал, но не мог до конца понять.

Пол знал, что молодчики не оставят его в покое. За этим кабаком они наблюдали уже несколько часов, поджидая кого-нибудь вроде вот такого пьянчужки; но, прожди они неделю, им не попадется добыча лучше. Одинокий пьяница, забредший в темный проулок, ищет свою машину…

Чтобы успокоиться, Пол дышал глубоко, и ровно. Добравшись до затененного участка, он притворился рассерженным, не обнаружив на месте автомобиля. Он стоял спиной, но знал, что парни уже рядом: когда они подошли к угловому фонарю, на стене четко вырисовывались их силуэты.

Пол сгорбился, пытаясь всунуть ключ в дверцу машины, но это была не его машина, и он со стоном издал громкое проклятье, чтобы его услышали, потом зло пнул не желавшую открываться дверцу и пошел дальше, низко наклоняясь и рассматривая каждую попавшую в поле зрения машину.

Молодчики подбежали к Полу, один из них поднял винную бутылку, намереваясь размозжить ему голову, раскрыл нож, чтобы пронзить им беззащитного человека.

Пол давным-давно слышал их приближающиеся шаги, но его парализовал страх, поэтому он двигался медленнее, чем было нужно, к тому же он пока еще не изучил новый пистолет, не мешало бы потренироваться вначале. Когда нападающие были уже почти рядом, он развернулся и вытянул вперед руку с пистолетом.

Их будто камнем оглушило. Увидев совершенно трезвые глаза и черный пистолет, парни мгновенно поняли, что их ждет.

Грохот был оглушающим, а отдача столь сильная, что пистолет едва не размозжил Полу руку.

Парень с винной бутылкой согнулся пополам. Пол мгновенно перевел дуло и выстрелил вооруженному ножом в грудь.

Звук упавшей на асфальт бутылки был едва слышен. По пуле он послал каждому из нападавших в голову, пока те падали: они должны быть мертвы, чтобы не опознать его.

Обливаясь холодным потом, Пол, шатаясь, отступил на несколько шагов назад.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Пол поставил «понтиак» на стоянку в подземном гараже. Смотритель был в униформе, на поясе у него висел револьвер в кобуре. Поздоровавшись с ним, Пол поднялся на лифте на свой этаж — семнадцатый.

Небоскреб, 501 Озерный проезд, высоченная башня в Т-образном тупичке Гранд-авеню. Вначале Сполтер решил познакомить Пола с хорошим агентом по продаже недвижимости, но Пол, всю жизнь снимавший квартиры, если не считать небольшого эксперимента, когда они с женой купили себе дом в пригороде, отказался. Вскоре он нашел объявление о сдаче квартиры в «Санди трибюн» и в тот же вечер въехал.

Стальная дверь запиралась на обычный замок, однако над ним крепился внушительный засов. Две телекамеры близкого видения держали в поле зрения коридор. Войдя в квартиру, Пол запер ее на оба замка, прежде чем зажечь свет, и положил свою коробку на сервировочный столик.

Он снял квартиру вместе с мебелью, не будучи уверен, что задержится здесь надолго. Обстановка оказалась безликой, как в гостинице. Хозяин был учителем-англичанином, проводившим годичный отпуск в Лондоне. Судя по всему, он совершенно не придавал значения окружающей его обстановке. Единственной приметой бывшего владельца являлись огромные книжные стеллажи, по большей части сейчас пустовавшие. В квартире была гостиная, спальня и небольшая кухня. Окна выходили на Луп, поэтому квартира была более дешевой, чем те, что были расположены напротив через коридор, окна которых выходили на озеро Мичиган и Нейви Пир. Но поскольку дом находился на Золотом Берегу, то по любым стандартам, кроме нью-йоркских, цена все равно была высока.

Прежде чем вынуть оба пистолета и положить их на столик, Пол опустил жалюзи на окнах. Повесив пальто в шкаф в коридоре, налил себе выпить. И только после этого уселся и, вытащив принадлежности для чистки оружия, разрядил «сентенниал» и принялся за дело. Еще в Нью-Йорке эта работа стала для него до такой степени привычной, что он выполнял ее, полностью отключаясь и ни о чем не думая. Каким-то образом, впервые за все время его проживания в новой квартире, эта процедура создавала атмосферу домашнего уюта. Пол откинул в сторону барабан револьвера, затем в щель на самом конце шомпола впихнул кусочек тряпочки и, предварительно намочив ее в растворителе, тщательно протер открытый ствол. Тряпочка вышла с другой стороны, вся в пороховом нагаре. Пол проделал эту процедуру несколько раз, пока последняя тряпочка не появилась из ствола совершенно чистой. Он протер все пять патронников в барабане и смазал их, чтобы уберечь от коррозии. С помощью тонюсенькой масленки Пол смазал механизм револьвера. Затем, собрав принадлежности, он зарядил пистолет и дочиста вытер стеклянную поверхность столика.

Несколько дней он мог спокойно носить с собой оба пистолета, но когда его начнут искать, придется найти за пределами квартиры надежное место для тайника Он уже подумывал об одном.

Допив все, что было в стакане, Пол выключил свет и открыл жалюзи; сев на диван, он стал смотреть на ночные огни Чикаго. Город ему определенно нравился, но именно здесь он должен был произвести несколько ответных актов в счет погашения долгов.

Миссия должна быть выполнена.

В субботу утром Сполтер встретил Пола в аэропорту О'Хара. Последовал довольно бессвязный разговор, и после неизбежных приветствий и обычного обмена любезностями типа: «Надеюсь, тебе здесь понравится», Сполтер привез его в Плазу, где для него был зарезервирован номер, затем, хотя была суббота, Сполтер подкинул его до Лупа, где находился офис Пола. Это был первый контакт Пола с жителем Чикаго, и лишь через несколько дней он понял, что Сполтер ничем не отличается от остальных обитателей города — было нечто, объединяющее их всех воедино — от представителей правления директоров банка до досужего кабацкого болтуна — это желание всячески защитить и рекламировать свой город. Стоило чикагцу понять, что вы приезжий, как тут же начинался бесконечный поток восхвалений: вот это самый высокий небоскреб в мире, это — самое большое почтовое отделение в мире, а это — самый большой в мире аэропорт. Чикагцы своим энтузиазмом очень походили на техасцев.

Сполтер был умный администратор лет сорока; он не прибавил и десяти фунтов с того времени, когда двадцать лет назад играл полузащитником за сборную команду Северо-Запада; это был огромный, могучий, трепетно берегущий свою форму мужчина. Добродушие Сполтера процентов на пятьдесят состояло из расчетливого прагматизма, потому что обыкновенного обаяния было явно недостаточно, чтобы достичь поста вице-президента в бухгалтерской фирме «Чилдресс Ассошиэйтс». Можно было с уверенностью утверждать, что Сполтеру на пути к вершине пришлось столкнуть с дороги немало других.

Субботним утром он провел Пола по Стэйт-стрит, по магазинам, украшенным по случаю Рождества очень броско и кричаще-безвкусно. Узкие монолитные стены Лупа живо напомнили Полу Уолл-стрит, финансовую столицу мира: здесь тоже почти каждое здание было банком. Машины медленно ползли по улицам.

Офис находился в здании 313 по Монро, около Уакера, в самом центре Лупа. Похоже, что дом проектировал и украшал какой-то энтузиаст-любитель, более сведущий в истории, чем в архитектуре: фасад его представлял собой нелепое смешение по крайней мере трех классических стилей. Кабинеты на девятом этаже пустовали по причине выходного дня, но Сполтер познакомил Пола со всеми комнатами, начиная от директорского углового кабинета, показал компьютерные и корреспондентские офисы, святая святых самого Сполтера, и закончил отлично оборудованным кабинетом Пола, на дверях которого было золотом выведено его имя.

— Тебе здесь понравится, Пол, вот увидишь. Мы здесь все сплошь живчики — гонимся за чинами и славой — это у нас общий комплекс. Соревнуемся с деятелями из Нью-Йорка, понимая, что, если мы хотим быть с ними наравне, нужно их постоянно обгонять. И это, могу тебе честно признаться, держит нас в небывалом напряжении.

Затем Сполтер предъявил его зорким очам местного стража порядка и вывел Пола на улицу, чтобы отвезти его в Университетский клуб. Он напомнил Полу Гарвардский клуб в Нью-Йорке: такой же старомодный и невеселый.

Сполтер выбрал место и заказал выпивку.

— Сейчас мы проводим аудиторскую работенку для одного завода по производству пластика в Саут-сайде. У них там произошла неофициальная сидячая забастовка, и менеджер растерялся, не знает, что и делать: ему были даны срочные указания на применение штрафных санкций. Они с Чилдрессом отобедали в этом клубе, причем бедняга менеджер в голос выл по поводу этой проклятой забастовки. И наш глубокопочитаемый председатель в тот же день продемонстрировал, что есть на самом деле управленческий гений.

— Каким образом?

— Чилдресс посоветовал менеджеру, как поступить. Тот на следующий день заявился на фабрику и рекомендовал забастовщикам, раз уж они все равно ничего не делают, отдохнуть как следует. И приволок ящик пива и ящик виски. Когда бастующие как следует накачались, он послал к ним целый автобус со стриптизерками «для развлечения». Те пустились во все тяжкие, и вот, когда веселье было в самом разгаре, менеджер пригласил на фабрику жен всех бастующих. Таким образом, забастовка прекратилась в течение часа.

Пол засмеялся, а Сполтер постарался скрыть очевидное замешательство и поднял свой бокал, пытаясь поймать в него луч света. Пол проговорил:

— Я давно мечтал найти фирму, в которой людям было бы присуще чувство юмора…

— Да, у нас почти все время хохочут. Чилдресс прирожденный хохмач, но тебе придется первое время понаблюдать за ним, чтобы привыкнуть к его стилю. Нет-нет, ничего жлобского он не делает, никаких взрывающихся сигар в настольной упаковке для увлажнения, ничего похожего. Грязные шуточки он приберегает для тех, кто в списке его врагов. Хозяин здания, в котором мы арендуем помещения, несколько лет назад сильно закрутил гайки, и нам пришлось попотеть, отстаивая свои права. Тогда Чилдресс придумал замечательную месть. Знаешь все эти распухшие каталоги и журнальные подписки на всякую дребедень, в общем, все то, чем обычно перегружена почта? Так вот, Чилдресс заполнил несколько дюжин таких заявок на подписку на имя нашего домовладельца. Беднягу завалили журналами и посылками, которых он не заказывал, то есть всяким барахлом. Кажется, он даже принялся судиться с несколькими компаниями. Потребовались месяцы, прежде чем поток почты постепенно иссяк, наш друг стал выглядеть полнейшим развалиной.

Джона Чилдресса Пол встречал лишь однажды, когда председатель приезжал в Нью-Йорк. Айвз, старший партнер фирмы, в которой работал Пол, с большим пониманием отнесся к решению своего служащего и младшего партнера переменить место жительства. Айвз и познакомил его с Джоном Чилдрессом, употребив все свое влияние, чтобы добиться для Пола хорошего места в Чикаго. Несмотря на бесцеремонное обращение с людьми, Айвз был добрейшим из всех стариков, которых когда-либо знал Пол. Сам Пол был настолько нескромен, что прекрасно понимал собственное значение для фирмы и то, что Айвзу вовсе не хочется его терять. Поэтому он настаивал на переезде. Смерть Эстер выбила его из колеи, в Нью-Йорке все напоминало о ней, поэтому он должен был начать все сначала на новом месте. А когда умерла Кэрол, он сломался, ее смерть стала последней каплей.

Сполтер отпил «скоч».

— Но работа у Чилдресса подразумевает не только игры и веселье. У нас зады горят на работе.

— Только так я и привык трудиться.

— Именно это я о тебе и слышал. Мне кажется, ты попадешь в струю, и, что еще более важно, мы попадем в одну струю с тобой.

Сполтер любил помолоть языком и умел это делать с шиком, но Полу он нравился. Поэтому Пол отсалютовал ему своим стаканом.

— На носу Рождество, — продолжал Сполтер. — Поэтому борьбу за существование мы начнем не раньше Нового года. Чилдресс и я… мы думаем, что тебе первую пару недель просто отдохнуть, освоиться с Чикаго, чтобы потом с головой уйти в работу конторы. После праздников поднакопится солидная пачка налоговых деклараций, и у тебя не останется времени на привыкание. В общем, так — подыщи себе домик, обставь его, устройся, поброди по городу. Наверняка будет несколько вечеринок и рождественских приемов, поэтому я буду помнить о тебе. А на работу выйдешь в понедельник шестого января. Ну как?

Больше двух недель; он согласился с соответствующими случаю уверениями во всяком почтении и уважении.

Сполтер наклонился вперед и поставил локти на колени.

— Ты остановишь меня, если я скажу что-нибудь не то. Но пойми, мы ведь почти ничего не знаем о том, почему, собственно, ты решил сюда перебраться. Скажи, ты против, если мы сейчас об этом поговорим?

— Нет, все в прошлом. Теперь меня больше ничего не гложет. Но зачем углубляться в подобные дебри?

— Земля слухами полнится, а о тебе ходят самые невероятные. Думаю, ты должен нас понять. Мне кажется, что было бы неплохо прекратить идиотские сплетни, пока народ не принялся смотреть на тебя так, словно ты родился с двумя головами и прячешь одну из них в рукаве.

— Какие сплетни?

— Например, говорят, что ты превратился в развалину.

Пол выдавил улыбку:

— Но ведь ты совсем не выглядишь человеком, готовым развалиться на куски.

— Да, история вышла безобразная, но вполне обыкновенная.

— Твою жену… прости… на твою жену напали…

— На жену и дочь. Прямо в квартире. Жена умерла в больнице. А дочь вслед за ней через два месяца.

— Ее смерть — это следствие нападения?

— Да. — Он не стал вдаваться в подробности. Кэрол была помещена в психиатрическую лечебницу: кататония. Она старалась избегать мыслей о том, что ее беспокоило, старалась уйти от действительности. Кэрол превратилась в растение. Пол наблюдал за тем, как она постепенно сдавала позиции и дошла до окончательного транса, когда уже не могла говорить, двигаться, самостоятельно есть, видеть, слышать. Смерть наступила в результате несчастного случая: девушка подавилась собственным языком, а медсестра обнаружила это слишком поздно.

— А грабителей нашли?

— Нет.

— Боже.

Пол осушил свой стакан и осторожно поставил его на стол.

— Понимаешь, у Эстер и Кэрол к моменту нападения вообще не было денег. Три-четыре доллара и все. Грабители обезумели именно поэтому, у жертв не оказалось денег.

— Черт…

Пол поймал взгляд Сполтера.

— Их страшно избили.

Сполтер отвел глаза.

— Я…

— Нет. Пожалуй, это мне стоит извиниться. Видишь ли, я ведь рассказал это таким образом, потому что имелась причина.

— Чтобы доказать, что выстоял — чтобы мы поняли, что ты не сломался…

— Именно. Есть варианты, когда ты не в силах контролировать события, поэтому ломаешься. Например, если бы Кэрол и Эстер погибли при землетрясении или от рака… Но теперь все в прошлом. Горе-горем, а жизнь продолжается; ведь у нас у всех есть свои печали, с которыми мы вынуждены мириться, таща их через всю жизнь. Либо так, либо мастери петельку. Но у меня нет склонности к самоубийству. Ты любишь ходить в кино?

— Изредка, — сказал Сполтер безразлично.

— А я на вестернах свихнулся. Для меня походы в кино и эти фильмы, ничем не отличающиеся один от другого, — блаженство. В каждом из этих киношек должна стоять фраза: «Ты сам выбираешь карты для игры».

— Именно это, хочешь сказать, ты и делаешь?

— Выбор небогат.

Сполтер навис над пустым стаканом. Официант принес свежую выпивку, и Сполтер подмахнул счет.

— Дружок моей дочурки живет на Хорвард-стрит. Ты, наверное, понятия не имеешь, что это за райончик. Но неважно. В общем, несколько месяцев назад муниципалитет решил запретить на этой улице стоянки машин, поэтому Чету пришлось подыскивать местечко на боковых улочках. Меньше чем за месяц его машину дважды обдирали. Совсем недавно наш мэр отменил свой же указ на запрещение парковки, но разве, черт побери, это решение проблемы? Разумеется, наши беды по сравнению с твоей — просто мура, но без шуток могу сказать, что и в Чикаго с преступностью — настоящая проблема. Тысяча убийств — и больше половины не раскрыты. Это, увы, не обетованная земля.

Полу вовсе не хотелось, чтобы его втягивали в бесплодное обсуждение проблем преступности. Он хорошо понимал: хочешь избежать неприятностей от собственного языка — поменьше трепись им.

А Сполтер все заливался соловьем, перескакивая с темы на тему, не придерживаясь никакой логики. И это не был словесный понос, нет, просто он искренне хотел посвятить Пола во все то, что, как ему казалось, должен усвоить человек, впервые прибывший в их замечательный город. Пол с облегчением перевел дух, когда разговор перескочил с преступности на более нейтральные темы.

Сохранять на лице выражение заинтересованности становилось все труднее, безостановочная болтовня Сполтера о внешней политике фирмы начинала угнетать. Тем не менее он понимал, что в анекдотах о вражде и ревности внутри конторы, в кратких зарисовках характеров и метких оценках компаний, для которых «Чилдресс Ассошиэйтс» проводила аудиторские работы, заключался большой смысл. Если он запомнит и усвоит все эти разрозненные детали, потом ему будет легче включиться в работу. Он обязан хорошо проявить себя у Чилдресса. Собственные способности всегда были предметом его гордости, но теперь появилось нечто большее, и он не мог позволить привлечь к себе внимание плохой работой или выставить напоказ ухудшение тех профессиональных качеств, которыми он был известен. Конечно, придется приложить к этому максимум усилий, потому что с недавних пор работа перестала быть главным делом его жизни, она стала теперь всего лишь источником существования и одним из способов умиротворения бушующих в его груди страстей.

После завтрака они вместе вышли из клуба, и Сполтер, неуклюже-огромный в своем плаще, проводил его до гостиницы. Пол отклонил любезное приглашение на ужин, сославшись на усталость после перелета. Машина Сполтера скрылась в стремительном потоке заполняющего улицу транспорта. Пол перешел на другую сторону и побрел под сводами пассажа комплекса Джона Хэнкока. Увидев газетный киоск, он купил карты и путеводитель по Чикаго, три местные газеты, а также «Нью-Йорк Таймс». Здесь, на сороковой странице, он обнаружил колонку с сообщениями о безуспешных поисках «мстителя», одним и тем же револьвером убившего семнадцать человек за последние пять недель. Из семнадцати его жертв четырнадцать человек раньше имели приводы и отсидели в тюрьме различные сроки, а трое были обнаружены мертвыми, рядом с украденным ими же добром. Похоже, Пол снова спас несколько невинных жизней.

В номере отеля он обнаружил отпечатанную на машинке карточку от дирекции.

«Мы настоятельно рекомендуем вам воспользоваться сейфом, который бесплатно предоставляется всем проживающим в отеле. Пожалуйста, не оставляйте в комнате меха, драгоценности, фото- и кинокамеры, деньги ИЛИ ЛЮБЫЕ ДРУГИЕ ЦЕННОСТИ. По закону штата Иллинойс, гостиница не отвечает за утерю любой собственности, кроме той, что была помещена в сейф… Пожалуйста, запирайте ваш номер на ДВА ЗАМКА. Желаем вам приятного пребывания в нашем городе».

Этой ночью Пол спал, положив бумажник в подушку.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Чикаго. 17 дек.

Тела двух застреленных мужчин были обнаружены сегодня утром на тротуаре 2000-го Северного Мохока.

Обнаружил тела и доложил в полицию об убийстве проезжавший мимо водитель Филип Фрэнк.

Представитель полицейского департамента указал, что жертвами являются Эдвард Эй. Смит, 23 лет, живущий в Уоштено 1903, и Лерой Томсон, 22 лет, адрес неизвестен. По сообщению полиции, оба имели приводы за вооруженное нападение и ограбление: ко времени смерти у Томсона была отсрочка двухлетнего тюремного заключения.

Возле тел были обнаружены осколки разбившейся винной бутылки. Представитель полиции заявил, что один из погибших, Смит, держал в зажатой руке нож с открытым лезвием.

В обе жертвы стреляли дважды. Баллистическая экспертиза установила, что все четыре пули были выпущены из одного и того же револьвера 38-го калибра.

— Однако мы пока не совсем в этом уверены, — предостерег от поспешных выводов представитель полицейского департамента. — Вынутые из тел пули очень сильно повреждены и разорваны на части. Единственное, что почти наверняка можно сказать — это то, что пули разрывные; потребуется дополнительная экспертиза, прежде чем мы сможем быть абсолютно уверены в том, что пули выпущены из одного оружия.

Следователи из бюро по расследованию убийств не могут пока придумать ни одного заслуживающего внимания мотива убийства.

Эти два убийства подняли количество смертей от огнестрельного оружия до 856».

ГЛАВА ПЯТАЯ

У стойки бара мужчины хмуро смотрели в свои кружки с пивом, с неодобрением разглядывая входящих незнакомцев и снова отводя взгляды. В дальнем углу компания здоровенных амбалов орала как резаная. Зал был отделан темным деревом, воздух, заполненный дымом и пшеничным виски, казался наэлектризованным до предела. На потолке под лампами летали частички сажи.

Пол отыскал у стойки свободное месте

— Пива, пожалуйста.

Бармен назвал с полдюжины различных наименований: Пол выбрал какое-то. Ожидая, пока ему нальют кружку, он оглядел зал и понял: один из амбалов — его человек.

Или даже несколько.

Бар находился в квартале от Башни Трибьюн, на равном расстоянии от редакций «Дейли Ньюс» и «Сан Таймс». Пол выбрал его потому, что тут наверняка находилась штаб-квартира информационного центра репортеров новостей, и именно здесь вновь прибывшему легче всего получить сведения о незнакомом городе. Полу было необходимо поближе познакомиться с Чикаго, узнать, как функционирует этот мегаполис, где находятся «горячие точки», как работает полиция.

Он взял свое пиво и примостился поближе к шумной компании. Девять или десять человек, среди них были и женщины, разгоряченные алкоголем, обменивались циничными замечаниями по поводу местных событий.

На часах было всего лишь половина седьмого, но народ здесь, судя по всему, наливался спиртным давно, уже никто никого не слушал, безостановочная говорильня, пьяная назойливость, переливание из пустого в порожнее — все это сливалось в настоящую какофонию. Разговор шел о мэре и механизме власти, но, к сожалению, из этой болтовни Пол не смог выловить ничего для себя полезного.

С краю сидели двое, не принимающие участия в общем гомоне, и Пол придвинулся поближе к ним. Один из мужчин стоял, облокотившись на стойку, и морщился от слишком громких выкриков; второй, совсем лысый, сжимал в руке стакан.

— Не льсти себе, Майк. Тебе не удастся разыграть похмелье.

— Черт. Значит, вот от этого я точно сломаюсь, — и Майк яростно замахал рукой бармену.

Лысый пробормотал:

— Когда он подойдет, лучше закажи сразу двойную порцию. В этом кабаке пальцы у бармена чересчур тонкие.

Пол сидел между Майком и барменом; он слегка повернулся и привлек внимание человека за стойкой. Бармен кивнул:

— Слушаю, сэр?

Пол показал пальцем себе за спину:

— Этому джентльмену необходимо выпить.

Майк развернулся, протянул руку мимо плеча Пола и грохнул ладонью по стойке:

— Двойной «дэвар» без добавок.

Лысый буркнул:

— Мне бы такое выдержать.

— А ты повылетай столько раз, как я, с работы, — улыбнулся Майк плохими зубами Полу. — Дружище, вы спасли мне жизнь. Меня зовут Ладлоу, Майк Ладлоу.

— Фред Миллз, — соврал Пол. — Приятно познакомиться.

— Новое лицо, — сказал лысый. — Черт побери, мистер Миллз, вы, наверное, по ошибке забрели в эту психушку. Меня зовут Дэн О’Хара. Не верьте ни единому слову этого человека: он бешеный пьянчуга.

Бармен поставил стакан на стойку, Ладлоу потянулся за ним и осторожно поднес к губам.

— Не пьянчуга, О’Хара, отнюдь. Алкоголик. Не понимаешь ты, глупый ирландец, тонкостей, коренных отличий…

— Пьяница он, пьяница, — заверил Пола О’Хара. — Не слушайте его болтовню.

Ладлоу одним глотком опустошил почти весь стакан и прикрыл глаза:

— Слушайте. Могут весь вечер языками трепать, пока все пиво не выдуют и уже не в силах будут разобраться, кто что сказал. — Полу пришлось наклониться поближе, чтобы услышать его слова: гомон стал невыносимым.

Бармен положил перед Ладлоу счет, и Пол аккуратно его поднял, прекрасно зная, что О’Хара за ним наблюдает. Пол отвернулся и положил на листок пятидолларовую купюру.

У О’Хары оказался легкий ирландский акцент.

— Хорошо, мистер Миллз, что мы можем для вас сделать? — он спросил это любезно, но твердо.

— Я приехал из Нью-Йорка. Перевелся, точнее. Компания решила, что так будет лучше для всех. Так вот, я ничего не знаю о Чикаго. Не имею представления о том, что это за город.

— И пришли сюда, чтобы почерпнуть из источника. Очень разумно.

Ладлоу осушил стакан и поставил его на стойку.

— Теперь угощаю я. Спасибо за поддержку, дружище. Чем вы занимаетесь?

— Системами безопасности. — Пол заранее заготовил ответ. — Домашние системы Сигнализации против взлома, электронные системы — все в таком духе. У нас новая компания. Только-только выходим на Среднезападный рынок.

— И, значит, прощупываете почву. — О’Хара поставил свой стакан из-под пива рядом со стаканом Ладлоу. — Знаете, что я вам скажу, Майк, почему бы нам не пойти за угол, где бы мы смогли друг друга слышать? В этом бедламе нормального разговора не получится.

Пол взял сдачу и оставил на столе чаевые. Ладлоу легонько тронул его за плечо, и они двинулись к дверям в фарватере, который прокладывала широченная спина О’Хары.

Редкие снежинки падали на Раш-стрит, но ничего похожего на зиму не было и в помине: тротуары лишь слегка намокли. О’Хара поднял овечий воротник своего огромного пальто.

— Еще один мокрый праздник. На сей раз Рождество.

— Снова завелся насчет дождя, — хрипло рассмеялся Ладлоу. — А ведь ты, засранец, родился в стране,где дождит двадцать четыре часа в сутки.

Они завернули за угол и попали в закусочную, в которой кабинки были отделаны хромом; освещение было ярким, вдоль ближайшей стены находилась стойка бара, и никого не оказалось внутри. Пол уселся на табурет и обнаружил, что зажат между Ладлоу и О’Харой. У последнего ногти синели чернилами; ирландец помахал рукой, подзывая официантку.

— «Дэвар» без добавок, милочка, а для моего проевшегося дешевого приятеля — пиво «Миллер». Что вы будете пить, мистер Миллз?

— Тоже пиво.

Ладлоу кинул на стойку деньги.

— Итак, с чего начнем?

О’Хара кашлянул:

— Надо узнать, о чем именно хотел спросить наш новый друг.

— Мы знаем, о чем. Он хочет знать, что за город Чикаго.

— На это можно ответить одной фразой: когда всякие отбросы скатываются все ниже и ниже, они приезжают в Чикаго.

Ладлоу хмыкнул:

— О’Хара просто еще не врубился, о чем говорить. Он пишет прочувствованные философские статейки, ведь он политический репортер. Его увольняют каждые шесть месяцев, когда кто-нибудь из крутых ребят начинает давить на его редактора. Что же до меня, то я кручусь репортером преступных новостей уже восемь лет. Так что я именно тот, кто вам нужен. Забудьте об этом никчемном ирландце.

— Поосторожнее, Майк,

— Я вам кое-что объясню, — обратился Ладлоу больше к О’Харе, чем к Полу. — Кое-что, О’Хара, отнюдь не все. В этом городе круглосуточно происходят ограбления. Происходят каждые три минуты. В прошлом году у нас было зарегистрировано восемьсот убийств, в этом же году мы намерены побить рекорд. Статистическая кривая показывает, что уровень преступности повысился на пятнадцать процентов. И еще одно, О’Хара. В Чикаго за год расследуется меньше одного процента преступлений, а раскрытые выглядят таким образом: берут с улицы первого попавшегося бродягу и упекают далеко и надолго.

О’Хара выпил и, задохнувшись, произнес единственное слово:

— А, статистика…

— А вот вам, мистер Миллз, данные статистики: сегодняшний парнишка в Чикаго имеет больше шансов быть убитым, чем солдат во второй мировой войне. Если уровень преступности и дальше будет идти такими же темпами, как и сейчас, то вскоре каждые пятнадцать минут от рук убийц будет погибать по одному чикагцу. Мертвые, мертвые…

— Уровень преступности, — О’Хара издал звук, весьма отдаленно напоминающий чихание. — Вы только послушайте этого идиота. — Он повернулся и похлопал Пола по рукаву. — Вот я вам настоящие факты выложу. Мы живем в оккупированной военной зоне. Город рубят и режут на куски. Скоро останутся одни развалины. Экологи называют происходящее «бихевиорическим» сливом. Невыносимая перегруженность приводит к самым что ни на есть массовым убийствам. — Он подчеркнуто выразительно произносил многосложные слова.

— Ага, — неясно пробормотал Ладлоу. — Ага, ага…

— Чикаго, — полунасмешливо, полупочтительно произнес О’Хара. — Этот город выразительно уставился на озеро и ждет, пока оттуда не вынырнет какой-нибудь омерзительный, склизкий монстр и не раздавит тут все к чертовой матери — здания, людей и крыс, которые кусают людей. А наши доблестные полицейские шугают проституток и суют свой нос в семейные ссоры, пока снайперы убивают людей на шоссе имени Джона Фитцжеральда Кеннеди.

— На прошлой неделе произошло двадцать шесть убийств, — сказал Ладлоу. В его голосе не прозвучало ни одной сочувственной нотки. — Шестьдесят часов, двадцать шесть убийств.

Пол спросил:

— Но почему?

— Что «почему»?

— Ведь так не должно быть, — сказал Пол. — Не должны люди испытывать постоянный страх.

Ладлоу неожиданно рассмеялся.

О’Хара тут же выступил:

— Слушайте, я тут недавно говорил с одним стариком из Чичеро. Ему восемьдесят лет, и он благодарен провидению за то, что его квартиру за все это время грабили лишь трижды.

— Но почему никто не попытается с этим бороться?

— Мы все овечки, — сказал О’Хара. — А как иначе? Например, на прошлой неделе в Лупе работал один грабитель — подчистую сметал все рождественские лавки. Правда, носил парик, но это был парень. Так вот, он обоссался от одного того, что какая-то дамочка отказалась отдать ему свою сумочку. И вот этот обоссавшийся пидер пристрелил женщину средь бела дня напротив автобусной стоянки. В самом центре города.

— Боже правый, — пробормотал Пол, сжимая стакан. Он внезапно почувствовал пронизывающий холод.

Ладлоу сипло пропел:

— Чикаго, Чикаго, как я тебя люблю, — смешивая, наверное, нарочно слова двух песен.

Пол спросил:

— И этот грабитель в женской одежде — его поймали?

— Этого они поймали, — ответил О’Хара. — И что с того? На одного пойманного приходится сотня непойманных.

— Вы сделаете в этом городе потрясающий бизнес, — пообещал Ладлоу Полу. — Хотя все равно ничего не измените.

— Почему?

— На половину сигнальных звонков полиция просто не отвечает.

— Апатия. — Это снова О’Хара. — Вчера в Мохоке застрелили двоих парней. Из револьвера 38-го калибра, на одной из боковых улочек. И ведь никто не позвонил в участок. А ведь весь квартал должен был слышать выстрелы. Понадобилось, чтобы кто-то проехал мимо и сообщил в полицию. А сколько времени копы добирались!..

— Если будете гулять по этому городу и услышите за спиной чьи-то шаги, то они напомнят вам взрывы гранат. Прогулка по Чикаго вечером — все равно что боевое задание.

— Политика, все проклятая политика.

— Его послушать, так у ирландцев только и разговоров, что о политике. Для них преступность — политика.

— Было время, когда наша мэрия, действительно, кое-чем занималась. Когда вас грабили, администрация обеспечивала вас обедом, работой и адвокатом, который защищал того парня, который вас ограбил. В те времена все это было частью общества, в котором вы проживали. Полицейские берут взятки или не берут взятки, но стародавней преданности делу больше не осталось. Теперь это стало обычной работой: делай поменьше, загребай побольше. Когда копы принимаются лупить по головам, начинаются вопли по поводу жестокости полицейских; если же они по головам не лупят — то по поводу всеобщей продажности — нельзя во всем винить только их одних. Судебная система прогнила насквозь, люди больше не знают, как совладать с преступностью. Если убьете кого-нибудь на глазах у всех, вам тут же дадут адвоката, который добьется годичного содержания в тюрьме с отсрочкой приговора на год. Награды за преступления возрастают, в то время как наказания за эти преступления становятся смехотворными. Можно понадеяться на то, что вас не схватят, а если все-таки предстанете, то можно надеяться, что вас не приговорят, а если все-таки приговорят, то вряд ли вы попадете в тюрьму. У преступников на один несчастливый шанс появилась тысяча счастливых. Остальные же разрываются между жаждой мести и состраданием, мы не знаем, что делать, поэтому не делаем вообще ничего.

— Народ ничего не смыслит в преступности, — буркнул Ладлоу.

О’Хара бодренько сказал:

— Давайте-ка еще выпьем. Мистер Миллз угощает.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Пол ушел прежде, чем журналисты разнесли друг друга в клочья; под конец их пререкания утратили налет дружелюбности, и они стали походить на разбойников из захудалого вестерна. Тут вмешался бармен и выставил их, но Ладлоу с О’Харой, выйдя из кафе, стали наскакивать друг на друга, как заправские боксеры. Падал тихий снег.

Пол скрылся в темноте. Он не понимал мужчин, дерущихся ради развлечения.

Итак, он не зря промучился несколько часов за двумя стаканами пива. Из кафе он вышел с интересной информацией. А кое-что еще понял из полунамеков. Узнал, например, кое-что об организационной и диспозиционной жизни полиции, районы и маршруты патрулирования, то, на что копы обращают и на что не обращают внимания. Немного выведал об организации работы отдела по раскрытию убийств, о работе инспекторов и капитанов. Она несколько отличалась от структуры нью-йоркских отделений. Кое-что узнал о работе чикагской комиссии по борьбе с преступностью. Интересными были демографические и коммерческие подробности, отсутствующие на купленных им картах. Ему рассказали о Старом городе, Новом городе, Литовском, Польском, Итальянском и Китайском кварталах — самых неблагополучных кварталах Чикаго, откуда поступало больше всего вызовов в полицию, где совершались наиболее жестокие преступления. Понял, что полицейские патрули чаще всего можно встретить в Первом административном округе — родном округе отцов города — политиков и банкиров, на территории которого находится знаменитейший Луп. А вот на западных и юго-западных улицах полицейских почти не увидишь.

Пол узнал кучу деталей, из которых многие были явно неверны; все равно игра стоила свеч, репортеры подыграли ему в две руки. Да им ничего другого не оставалось: стоит спросить человека о чем-нибудь, в чем он считает себя экспертом, и он с радостью выложит тебе все, что знает.

Пол отыскал дорогу к открытой стоянке, где поставил свою машину. Заплатив смотрителю, он поехал по направлению к тем районам города, которые считались более опасными.

Он снова охотился. Поначалу, еще в Нью-Йорке, он старался найти этому рациональное объяснение. Он ходил в Риверсайд-парке, сжимая рукой револьвер в кармане плаща, и убеждал себя, что делает лишь то, что должен делать любой уважающий себя законопослушный гражданин, — ничего не боясь, гуляет в общественном парке. Любой хищник, посмевший на него напасть, напрашивался бы на неприятности. «В этом нет моей вины — если он оставит меня в покое, с ним ничего не произойдет». Но обманывать себя вечно нельзя. Не мог он гулять по безлюдным местам в два часа ночи ради собственного удовольствия или здоровья. Он хотел, жаждал чьей-нибудь смерти, жаждал убийства, и всякое другое объяснение не имело разумных оснований. Пистолет в кармане лежал не для самообороны. Пол не защищал себя, он нападал: расставлял ловушку, выставляя себя в качестве приманки, и в тот момент, когда хищник заходил в клетку, она захлопывалась.

Пол спрашивал себя: для чего? Он не получал ни малейшего удовольствия от вида умирающего человека. Не чувствовал приятной дрожи, возбуждения. Наоборот, после убийства его мучила болезненная тошнота. Не ощущал он и какого-то особого триумфа, какого-то особенного чувства очищения. Облегчение — и то лишь иногда — что вот он снова прошел сквозь это и остался жив; но его не возбуждал вызов, который он бросал судьбе и насилию, не возбуждало то, что он должен был что-то там себе доказывать. Пол месяцами не мог думать ни о чем другом, но ведь существуют вещи, о которых можно размышлять и анализировать до самой смерти и даже не приблизиться к их разгадке. Что это было? Чувство долга? Ведь действовал он не по принуждению и не чувствовал себя, как наркоман, не получивший дозы. Нет, никто и ничто не могло заставить его поступать подобным образом. Просто это следовало сделать. Работа или, может быть, определенная обязанность — никак иначе он не мог это определить.

Глубоко забравшись в трущобы Южного гетто, он выбрал бульвар, по обеим сторонам которого тянулись ряды убогих магазинчиков, и медленно двинулся между редкими машинами, пока не увидел открытый ломбард. Пол проехал мимо, повернул за следующим углом направо и без труда отыскал место для стоянки; в подобном районе нельзя было даже мечтать о том, чтобы, оставив на ночь автомобиль, утром обнаружить его в полной целости и сохранности.

Пол тщательно запер все дверцы и проверил окна. Шагая обратно к свету, он прошел мимо высоченного чернобородого человека в широкополой кожаной шляпе, который, посторонившись и даже не взглянув на Пола, дал ему пройти и исчез в тени. Пол вышел на свет.

На улице жидкий ручеек пешеходов виднелся возле закрывающегося супермаркета. Пол прошел мимо окон, заставленных ценниками, мимо телекамер, обосновавшихся высоко на стенах, и вооруженного охранника у входа. Рядом находился винный магазин, он уже закрылся, его окна были прикрыты надежными ставнями с железными поперечинами; дальше располагалась лавка, торгующая излишками военного обмундирования, и, наконец, на самом углу был ломбард, над входом которого висел медный шар. Зайдя внутрь, Пол порыскал в ней минут пять и, обменявшись с владельцем парой слов, снова вышел на улицу.

Бумажник Пол держал в руке и пересчитывал деньги с таким видом, словно только что их получил. Потом неуклюже бросил бумажник во внешний карман пальто, стараясь сделать это позаметнее, и, дойдя до угла, где стоял супермаркет, опустил руку в карман и взялся за рукоятку револьвера.

Полицейский, даже если он самый ярый патриот своей профессии, должен дождаться, чтобы преступление совершилось у него на глазах, только тогда он начнет действовать. Само присутствие человека в полицейской форме может отбить желание у бандита напасть. Пол давным-давно усвоил одно правило: незачем искать преступников, совершающих бандитские нападения; поиски могли слишком затянуться. Конечно, если верить Майку Ладлоу, в городе каждые три минуты совершается вооруженное нападение, но это был очень большой город, в котором проживали три миллиона потенциальных жертв.

Намного быстрее и выгоднее было изображать приманку и заставлять бандитов самих находить его — вызывать, так сказать, огонь на себя.

Повернув за угол, Пол был почти уверен, что за ним кто-нибудь идет, но он ошибся. Никого не соблазнил бумажник, якобы набитый в ломбарде деньгами и небрежно брошенный во внешний карман пальто.

Прокол. Не вышло. А ты что же, надеялся, что на тебя станут нападать ежечасно?

Он углублялся все дальше и дальше в темноту квартала, глаза уже стали привыкать к мраку и различать предметы далеко впереди; один раз он даже обернулся, чтобы удостовериться, что никто за ним не крадется. Тротуар был пуст. Пол терпеливо пошел дальше, повернувшись спиной и ослабив руку на револьвере, изображая беззаботного гуляку. Все больше привыкая к темноте, Пол принялся обшаривать взглядом просевшие, нависающие над тротуаром ступени лестниц; то тут, то там мерцали тусклые лампочки в подъездах, но большинство дверей не было освещено. В пределах видимости никого — в подобном месте не станешь рассиживать на крыльце, дыша свежим воздухом. К тому же было холодновато, снег кружил в воздухе, проплывая мимо глаз и отвлекая внимание.

Поэтому Полу всего лишь показалось, будто на углу кто-то пошевелился, но этого оказалось достаточно, чтобы его ладони сразу вспотели. И он мгновенно застыл на месте.

Вон там, у машины. Его машины.

Никого.

Но, пройдясь взглядом по силуэту автомобиля, Пол заметил чужеродный выступ: небольшой, не толще книжки в бумажной обложке…

Он двинулся вперед. Двадцать пять футов, двадцать и, наконец, ему стало ясно, что же такое он увидел над крылом автомобиля. Это был человек. Спрятавшись за машиной, он не подозревал, насколько высока тулья у его шляпы.

Пол продолжал спокойно приближаться, краем глаза отмечал: человек начал обходить машину, стараясь остаться незамеченным.

У переднего бампера Пол резко развернулся на правом каблуке и бросился между машинами, вынимая на ходу «сентенниал». Он пролетел мимо мужчины, который, обалдело уставившись на него, отшатнулся, потерял равновесие и оперся рукой о тротуар сзади.

Из руки человека что-то торчало. Он поднял это что-то, как оружие.

Пол выстрелил ему в лицо. Рука мужчины разжалась, и он упал на спину. Кожаная шляпа выкатилась на середину улицы.

Оружие осталось лежать рядом с ним. Им оказалась перекрученная проволока в оплетке — такой открывают окна, чтобы забраться в машину.

Пол вставил ключ в дверцу, шлепнулся на сиденье и до отказа нажал на стартер. Повернув руль влево, он вывел машину со стоянки, почувствовав, как задние колеса проехались по руке мертвеца.

Он гнал по улице, не зажигая фар — если были свидетели, ему не хотелось, чтобы они видели номер машины. Дважды повернув на большой скорости, он наконец включил фары и влился в поток машин, двигающихся по бульвару. Пол гнал по Озерному проезду, холодея от мысли, что мог оставить улику: отпечатки задних колес машины на теле убитого.

Он провернул в голове все возможные варианты. Промчавшись мимо своего дома, Пол двинул дальше в Норд-сайд и стал кружить там, пока не отыскал спокойный квартал. Не обращая внимания на проезжающие машины, он домкратом поднял зад машины. Затем отвернул вентиль и выпустил из колеса весь воздух.

Когда воздух вышел, Пол с помощью ломика снял покрышку с железного обода. Необходимых инструментов для подобной работы у него не было, и дельце поэтому оказалось не из легких; он знал, что его подгоняет необходимость, поэтому работал спокойно, без остановок. Наконец покрышка была заменена, и Пол проехал немного на запад, пока не отыскал помойку. Он протер снятую покрышку, не оставив на ней отпечатков, и бросил ее посреди мусора, — только после этого двинулся домой. Завтра он купит новую запаску.

К полуночи «сентенниал» был хорошенько смазан и перезаряжен. Пол включил приемник, настроив его на волну, которая передавала новости двадцать четыре часа в сутки, но пока об убийстве в Саут-сайде известий не было. В час ночи Пол выключил радио, принял душ и отправился на боковую, стараясь увидеть мысленно лица троих людей, ворвавшихся в квартиру и набросившихся на Эстер и Кэрол.

Их он не увидел, впрочем, больше и не пытался. Когда вы начинаете опрыскивать сад, стремясь уничтожить вредителей, то среди тысяч кровососов не будете искать тех наглецов, которые две минуты назад сидели на вашей руке.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

День был холодным, небо затянуло углеводородной дымкой. Чайки снимались с озера и совершали свои разведочные полеты над городом. Четыре часа, скоро начнет темнеть. Пол зашел в магазин: «Принимаем чеки. Ксерокопировальные работы в вашем присутствии». Он подошел к кассе и секунд двадцать отрывал кассира от работы — узнавал, как пройти к ближайшей остановке автобуса. Он прекрасно знал, где она находится, но ему было необходимо, чтобы со стороны казалось, будто он меняет чек на наличные. Он даже вытащил бумажник и помял его в руках, и только после этого отвернулся от окошка и, выйдя на улицу, начал считать деньги.

Такое он проделал несколько раз, но никого не соблазнил. Пол упорно повторял один и тот же ритуал, потому что ему была нужна хотя бы одна мишень, оправдывавшая его присутствие здесь.

Выйдя на улицу, он увидел проезжающую мимо полицейскую машину — мигалки и сирена на крыше, расписные двери. Пол снова демонстративно пересчитал деньги и свернул в переулок, по обеим сторонам которого высились старые кирпичные дома с потеками на фасадах.

Пройдя полквартала, он остановился и похлопал по карманам, словно что-то потерял. Этот жест дал ему возможность повернуться на каблуках и разглядеть, что творится за спиной. На углу нервно подрагивала тощенькая фигурка в поношенной одежде: молодой парень прыгал на ногах, словно бегун перед стартом. За его спиной дорогу переходила женщина, держа за руку вопящего ребенка.

К первому подростку вскоре присоединился второй, и они оба смотрели ему вслед.

Пол наклонился, будто поднял что-то с земли, и двинулся дальше.

Направо глухая стена была размалевана разноцветными рисунками. Дальше по улице дома казались нежилыми. Страшными. Чикагские трущобы по сравнению с нью-йоркскими казались просторными и полными воздуха: улицы — широкие, дома — низкие. Но разрушением и запустением воняло точно так же.

Бумажник Пол держал рядом с револьвером по двум причинам. Если налетчик потребует бумажник, он вместо него вытащит револьвер. Но если в карман залезет полицейский, то вместо огнестрельного оружия найдет 250 долларов наличными.

Парни наблюдали за ним, он засек их отражения в окошке грузовика, стоящего около тротуара. Они были какие-то дерганые, нервные, словно минуты не в силах простоять спокойно: взвинчены до предела. Наркоманы? Пол издали не мог определить. Вполне возможно, что это обычное поведение современной молодежи. Но дойдя до конца квартала и осмотревшись по сторонам, прежде чем перейти улицу, он увидел, что ребятки на приличном расстоянии следуют за ним. Руки снова вспотели, по телу прошла волна и дрожь.

Пол замедлил шаг. Его машина стояла в конце квартала. А еще через квартал на пустой улице светофор мигал красным светом: зажжется — погаснет, зажжется — погаснет. На кончике языка Пол почувствовал знакомый медноватый привкус страха.

Парни бежали к нему. Он отлично слышал топот их ног…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Чикаго, 19 дек.

Двое подростков были застрелены вчера днем в Саут-сайде из того же револьвера, что и трое других за последние 72 часа.

Эрнесто Дельгадо, шестнадцати лет, и его брат Хулио, пятнадцати, из 4415 В. 21-й квартал, были обнаружены убитыми на тротуаре в пять часов десять минут проезжавшей мимо патрульной машиной.

Судя по предварительным результатам медицинской экспертизы, пули, извлеченные из тел братьев Дельгадо, могли быть выпущены из того же револьвера, из которого стреляли в Джеймса Вашингтона, 26-ти лет, на Лоу авеню вчера ночью, до этого — в Эдварда Эй. Смита и Лероя Томсона».

Этим утром капитан полиции Виктор Мастро так прокомментировал происшествия последних дней:

— Вполне возможно, что и у нас появился свой «мститель».

Имелась в виду последняя серия убийств в Нью-Йорке, которую пресса охарактеризовала как принадлежащую некоему «мстителю». Она широко освещалась и комментировалась общенациональными средствами связи.

— Оба подростка ранее привлекались к суду, — сказал Мастро. И так как подростковые дела не могут быть опубликованы, полицейский представитель отметил лишь то, что братья Дельгадо были наркоманами, «висевшими» на героине. Сосед, которого наши люди проинтервьировали этим утром, сообщил, что мальчики были «жестокими и наглыми».

Капитан Мастро сказал, что фотографии пуль из всех пяти дел были отосланы в Нью-Йорк для сравнения с пулями, извлеченными из трупов жертв «мстителя».

Когда шефа полиции города Чикаго Джона Колберна попросили прокомментировать события, он сказал:

— Мне бы не хотелось сейчас распространяться по данному поводу, пока у нас не появятся факты, с которыми мы могли бы работать. Сейчас всеми этими делами занимаются следователи, которым поручено установить, существует ли между убийствами какая-нибудь связь. Делать заключения пока рано.


«“МСТИТЕЛЬ” В ЧИКАГО?»
Комментарий Майкла Ладлоу.

Полицейские рапорты убеждают нас, что по улицам бродит неизвестный убийца, судя по всему, вдохновленный нью-йоркским «мстителем» и совершающий преступления в его духе и стиле.

Существует или же нет такой преступник, мы не знаем, но по городу покатилась волна домыслов и слухов о так называемой «проблеме преступности», беспрецедентной даже в наш век.

Несмотря на повальный рост безработицы, экономический спад, инфляцию, политическое крючкотворство и очковтирательство, плохой урожай, нефтяной и энергетический кризисы и все остальные неприятности, которые приходится переживать нашему обществу, — так вот, несмотря на все эти несчастья, «проблема преступности», судя по итогам общенациональных опросов, стала для американцев проблемой номер один. Интерес к этой проблеме особенно возрос после появления нью-йоркского, а теперь, возможно, и чикагского «мстителя».

Тревога по этому поводу уникальна уже потому, что она касается всех социальных групп, различных рас, возраста и места проживания.

Это, судя по всему, нечто большее, чем обычная массовая истерия. Конечно, вполне возможно, что «мститель» — это миф, созданный либо нью-йоркской полицией, либо средствами массовой информации; но факт остается фактом: преступность в Америке переживает небывалый подъем.

Нельзя притворяться, что ничего не происходит, и прятать голову в песок в надежде, что преступность куда-нибудь денется. Увертки ФБР по поводу неточностей, имевшихся в последнем рапорте по проблемам всеобщей преступности, не изменят того факта, что простые люди не могут чувствовать себя в безопасности на улицах и даже у себя дома. Если гражданин настолько напуган, что боится покинуть запертую квартиру, то, значит, у него отнимают гарантированную свободу. Гражданские свободы, таким образом, аннулируются, как гибнут и жертвы «мстителя».

Нельзя считать правильным решение этой проблемы с помощью насилия над насильниками. Преступность нельзя уничтожить, увеличивая число убийств.

Но необходимо действовать. И действовать придется нам самим.

Пришло время нашим институтам заняться теми проблемами, для которых они и создавались. Бюджет полиции не соответствует ее нуждам, тревожит количество отложенных и нерешенных слушаний в переполненных судах, обилие отсрочек приговоров по делам об убийствах и вседозволенность адвокатуры, из-за которой бандиты оказываются на свободе через несколько часов после ареста, — все эти и другие аспекты полицейско-судебно-тюремной системы в нашей демократической стране проявляют ее очевидную бездарность и неспособность в решении проблемы искоренения преступности.

Наказание должно стать быстрым и беспристрастным. Преступники должны отчетливо себе представлять, что они предстанут перед судом и за этим непременно последует приговор и тюремное заключение. Без подобной уверенности мы имеем шанс снова вернуться к суду Линча, когда граждане Америки — а в ее истории такое уже было — возьмут правосудие в собственные руки и будут действовать безрассудно и индивидуально. Появление «мстителя» показывает, что правовые институты должны начать работать. Сейчас. Пока не стало слишком поздно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В пятницу вечером пошел дождь. Отражения неоновых огней таяли, струясь по мокрому асфальту. Пол сидел в своей припаркованной машине. Чтобы не скучать, включил радио. Под навесом человек с квадратной черной бородой читал газету. Он был в черном пальто и в черной шляпе. Страницы он переворачивал слева направо. Значит, еврей или араб. Девицы в довольно паскудных одежках маршировали по бульвару под двухдолларовыми зонтами, стараясь не слишком проявлять интерес к провожающим их мужским взглядам.

Старый город; ночная жизнь, пьяницы, туристы, девочки. Кто-то вышел из коктейль-бара, и вслед за ним на улицу вырвалась волна хард-рока, докатившаяся и до ушей Пола, несмотря на закрытые окна и бубнящее радио. «Для тех, кому за тридцать, и тех, кому не спится…», а рядом гадальщик — «Все расскажу по вашей ладони….» Бородатый еврей — или араб — послюнил палец и перевернул очередную газетную страницу. В бороде его сверкали капельки дождя.

Два подростка остановились возле сверкающей на заведении через улицу вывески- «Девчонки-без-лифчиков-живьем». Когда они снова вышли под дождь, глаза у них были словно стеклянные, а может быть, это ему просто показалось из-за освещения. На углу они остановились под фонарем — одежда липла к их телам, да и в ботинках, наверное, хлюпало, но им, похоже, было на это наплевать. Они о чем-то поговорили, один из них пожал плечами — и они двинулись дальше.

Пол наблюдал за пьяными, появляющимися из дверей кабаков, потому что они обычно и являлись потенциальными жертвами. Увидел, как из клуба, пошатываясь, вывалились две пары, но они подошли к автомобилю, припаркованному через улицу. Еще один пьяный выполз из «девичника», но его тут же подобрало такси, видимо вызванное по телефону.

На углу находилась забегаловка, и до Пола доносился запах горячего жира; люди, как правило, там долго не задерживались, но одна группка оккупировала стойку сразу после того, как Пол обосновался на стоянке, и до сих пор не ушла — это были крутые ребятишки, типичные ночные охотнички. Он видел их сквозь дымчатое стекло витрины. Вообще-то они обычно собирались на улице, но из-за дождя торчали в забегаловке. Парни были одеты в униформу тусующихся — кожа, узкие брюки, ботинки на высокой платформе и кепки, посаженные сильно набекрень.

Через какое-то время один из парней отошел от компании и выглянул за дверь, оглядев улицу в обе стороны. Похоже, лицо его покрывали нарывы или, может быть, засохшие болячки какой-то застарелой болезни.

Из хард-рокового клуба вышла парочка. Парень с пятнистой мордой смотрел, как люди раскрывают зонтик и торопливо убегают прочь. Пол наблюдал за всеми сразу, но особое внимание уделял человеку в дверном проеме. Тот наглец не пошевелился даже, когда мимо него стал протискиваться какой-то негр.

Чернобородый еврей — все же это был еврей, а не араб, отметил про себя Пол — перевернул следующую страницу. Полу стало интересно: а этот-то кого здесь дожидается? Приятеля?

Пятнистый, наконец, вышел из дверей. Он перешел улицу и встал под навесом стриптизного зальчика, закрывая шляпой вывеску «Жги-жги» возле дверей. Закурил. Света практически не было: сигарета описывала красную дугу, подлетая к губам, и опускаясь вниз.

Пол почувствовал приток крови. Он теперь без труда выделял из толпы хищников. Пол читал где-то, что африканские антилопы, находясь на пастбище, могут позволить льву подобраться к ним совсем близко, каким-то образом чувствуя, что лев не голоден, а следовательно, не является потенциальной опасностью. В другое время Пол прошел бы мимо пятнистомордого и даже не посмотрел бы в его сторону, но сегодня парень был голоден, и Пол это чувствовал.

Как в тот вечер, увидев двоих оборванцев ирландского кабачка, он знал, что они двинутся за ним.

То же самое будет и на этот раз. Он задумался, выбирая, в какой бар лучше зайти. Решил провести обычную процедуру: притвориться пьяным и заманить пятнистую морду за собой.

Он выбрал бар одиночек, вылез из автомобиля, закрыл дверцу, быстро перешел улицу и остановился под навесом. Он посмотрел на парня, но тот глядел в другую сторону, все его внимание было приковано к женщине, устало бредущей мимо него под зонтом: средних лет мадам с сумочкой, небрежно свисающей с согнутого локтя.

Умеренно дорогая одежда — видимо, деловая женщина. Недалеко отсюда находилось несколько довольно приличных на вид домов; она, вполне возможно, возвращалась к себе после длинного дня — магазины сегодня были открыты весь день.

Она не была пьяна, но еле волочила ноги, видимо, очень устала; едва женщина, свернув за угол, исчезла из виду, как пятнистомордый двинулся за ней. Сигарета выпала из его пальцев, когда он сделал несколько шагов к боковой улочке.

Пол поднял воротник, чтобы не капало за шиворот, и пошел вслед за ним; увернулся от несущейся прямо на него машины и прыгнул на тротуар, спасаясь от фонтана воды, поднятого колесами следующей.

Парень с пятнами на лице шагал за женщиной. Пол быстро подошел к углу и, засунув обе руки в карманы, пошел следом. Уверенно, будто жил здесь всю свою жизнь.

Женщина находилась от него на расстоянии полу-квартала. Навстречу ей двигался какой-то старикан.

Пол услышал, как старик с пьяной вежливостью обратился к женщине:

— Мадам, не желаете выпить?

Женщина покачала головой и прошла мимо, мужчина тоскливо улыбнулся и двинулся навстречу Полу.

Пол почти бежал, отыскивая парня, которого почему-то нигде не было видно.

Догнал женщину: нигде никого. Может быть, старый пьянчуга спугнул хищника своим присутствием?

Он перегнал женщину и пошел дальше. Еще квартал — никого. А вот дальше начинался темный участок пути — фонарь на углу перегорел. Улочка была чересчур узенькой для Чикаго, и Полу она совсем не понравилась.

По крыльцу в шесть ступеней Пол поднялся к прикрытому козырьком подъезду. Там было темно, и он остановился и, повернувшись, взглянул назад.

Женщина подходила медленно, тяжелым, напряженным шагом продавщицы; зонтик прислонился к плечу, как усталый бродяга, обнимающий служанку, сумочка свисала со сгиба локтя, похлопывая по пальто. За ее спиной чернел вход в дом; в нем появилась смутная тень.

Парень с пятнистой мордой.

Он находился за спиной женщины, а она об этом даже не подозревала. Пол увидел, как парень вытащил из кармана нож. Бесшумно раскрыл его, это не был «спрингер», а, скорее, что-то типа «навахи». Зашел женщине за спину. Пол прислонился спиной к стене и вытянул руки, стараясь получше прицелиться. Он почти ничего не видел: силуэты были сильно размыты. До них было не меньше тридцати футов, и ему вовсе не хотелось продырявить несчастную женщину, поэтому он не торопился, надеясь, что мишень вскоре станет видна несколько яснее.

Появившись из-за спины женщины, пятнистомордый схватил сумочку одной рукой, другой — резко повел лезвием ножа вверх. Ремешок был перерезан мгновенно, и парень бросился наутек, унося добычу.

Женщина застыла на месте, потом повернулась и в ужасе зашлась тихим воем. Вот теперь, когда она немного отшатнулась, у Пола появилась возможность нормально прицелиться.

И тут, как будто из ниоткуда, материализовался чернобородый еврей: он встал на пути у парня, укравшего сумочку.

Пол опустил револьвер. Холодный пот прошиб его.

У еврея в руке был пистолет.

— Повернись и встань лицом к стене.

Парень с сумочкой задохнулся от неожиданности.

— Двигай. — Еврей сильно толкнул его. — Я полицейский. Ты арестован. — Голос старого еврея оказался чистым и молодым.

Пол увидел, как он пинком заставил парня раздвинуть ноги, положить руки на стену: обыск.

— Все в порядке, мэм?

— Да… да, в полном.

Проверив парня на предмет оружия, еврей вытащил наручники.

Пол запихнул «сентенниал» в карман.

Словно проснувшись, женщина заговорила; слова благодарности лились из нее потоком. Еврей ткнул пятнистомордого в спину, и вся троица — женщина крепко сжимала в руке сумочку — двинулась к залитому светом перекрестку.

Наконец, они исчезли из виду, но Пол словно примерз к полюбившемуся ему крыльцу: его все еще преследовал кошмар, он не мог придти в себя от пережитого страха. Когда объявился этот еврей, он лишь по случайности не нажал курок, не совершил роковую ошибку.

Он бы даже не смог убежать потом.

Но не страх напугал Пола, он уже привык к нему. Потеря контроля, вот что потрясло его. Стоило кому-то застать его врасплох, как он моментально перестал себя контролировать и оказался беспомощным что-либо предпринять. И это несмотря на то, что в его руке был зажат револьвер.

Он сошел по ступеням. Нужно было все обдумать. Он прекрасно понимал, что с ним все в порядке до тех пор, пока он контролирует ситуацию. Пол даже не мог себе представить, что стоило случиться чему-то непредвиденному, как все здание, с таким трудом построенное, грозило рухнуть.

Необходимо было или перебороть растерянность, или так обделывать свои делишки, чтобы абсолютно исключить малейшую долю неожиданности.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

«Чикаго, 21 дек.

Засада полиции завершилась успешным арестом Джозеффа Крабба во время его попытки ограбить женщину.

Полиция объявила задержание, как «первую ласточку» в кампании, начавшейся четыре дня назад, — освобождение Старого города от банд молодчиков, наводнивших эти районы.

Представитель районного отделения полиции сообщил:

— Засады будут продолжаться, пока мы не выловим всех.

Подозреваемый Крабб, 23-х лет, Живущий в 2473 зап. 96 ул., предстанет перед судом в понедельник утром».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В самом центре района возвышалось здание Уголовного суда округа Кук. За судом темнел монолит, похожий на тюрьму Сан-Квентин, какой Пол видел ее на фотографиях: высокая каменная стена, пулеметные вышки. Завернув за угол, он наткнулся на вырезанную в камне легендарную надпись: «Тюрьма округа Кук».

Полу пришло в голову, что незачем ему, как безумному, носиться по темным улицам в поисках хищников, для этого можно найти более легкие пути. Здесь, в суде, как известно, приговаривали лишь некоторых, но остальных же выпускали, и за ними с легкостью можно было следить с самого начала.

На Калифорния-авеню Пол нашел стоянку и поставил машину. Пистолеты он оставил в салоне из-за предполагаемых детекторов на металл: должны же правоохранительные органы защищаться от возможных попыток освободить обвиняемых прямо в зале суда? Поэтому Пол надежно запрятал оружие и запер машину.

Над входом, словно на виселице, парил мойщик окон на своей платформе, свисавшей со стрелы крана на тросе. Пол нырнул под него и зашел под портик, уставленный колоннами.

«Народ Соединенных Штатов против Крабба — заседание третье». Календарь был прикноплен на пробковой доске информационной будки. Пол изучил план здания, мысленно проделал необходимый путь и двинулся в каменные коридоры.

Зал заседаний казался таким же невзрачным и задымленным, как ночной клуб в дневное время. Пыльные нити висели в неподвижных серых лучах света, тянущихся от высоких окон и исчезавших, так и не долетая до пола. В трубах парового отопления что-то булькало и ухало. Длинный ряд людей, сидящих на задней скамейке, совсем терялся под пещерными сводами огромного зала. Посетители казались чем-то инородным и незначительным в этом просторном помещении: фермер с тощей серой шеей; смущенная чернокожая женщина; упрямый, небритый мужчина в ветровке и мягкой шапочке; высокий негр, сидящий чуть поодаль; узколицый старик с умными, бегающими глазками; пухлый юнец, сосредоточенно рассматривающий руки, сложенные на коленях; пожилая женщина, настойчивым шепотом втолковывающая что-то сидящему рядом маленькому человеку с выпирающим животиком; два подростка, латиноамериканцы с напомаженными, зачесанными назад волосами и апатичными глазами; седой чернокожий с тоскливым выражением лица.

Адвокаты небрежно сидели на жестких стульях и скамьях; бумаги валялись рядом с ними. Двое или трое на передних сиденьях повернулись и разговаривали с коллегами, сидящими сзади. В углу, возле незанятой скамьи, несколько человек в темных костюмах о чем-то совещались; один из них, судя по всему, был главным присяжным, но Пол не мог по виду вычислить, какой именно, и удивился тому, что не видит напудренных париков и мантий.

Площадку за скамьями занимали два стола, один из них оккупировал единственный адвокат с седой шевелюрой, за другим, как и на трибуне, где восседали судьи, было пусто. Группа из пяти-шести адвокатов выстроилась возле судебного клерка, видимо дожидаясь своей очереди представлять дела.

Пол выбрал самую незаметную скамью в дальнем углу, пристроившись возле нескладной женщины в оранжевом твидовом костюме. Ее брови были аккуратно подведены черным карандашом; вид у нее был холеный и настороженный. Она говорила молодому человеку в черном похоронном костюме:

— Фрэнк, это не слишком здорово. Извини.

— Ты не сможешь меня предать. Я уже объявил им, что дело сделано.

— А что ты им конкретно сказал? Дословно?

— Покушение на убийство. Дадут пять, отсидит три. Слушай, Ирен, ребенку всего девятнадцать.

— Но это не первый раз, когда его берут тепленьким с ножичком в руке. На сей раз это лезвие еще было покрыто кровью семидесятилетней женщины.

— Не раны ее доконали, а коронарка сосудов.

— Коронарка произошла в результате нападения. Посмотри же, Фрэнк, черт бы тебя побрал, уголовный кодекс. Парнишка пройдет по первой категории — предумышленное убийство. Извини уж.

— Но ты не можешь просто…

— Я тебе уже не раз говорила, ты просто не желаешь слушать.

— Делаешь выводы, уверяешь…

— Что об этом думает Пирс?

— У него и спроси.

— Наверное, я так и поступлю.

— Он отошлет тебя к своим помощникам. А если будешь настаивать или кочевряжиться, он просто вышвырнет тебя из офиса.

— Что ты так заводишься по поводу этого дела? Интересно, если бы жертвой оказался мужчина, ты бы так же вела себя?

— Не собираюсь утруждать себя ответами на подобные вопросы.

— Буду просить об отсрочке. Мы не готовы к походу В суд.

— Пожалуйста, не торопись. Никто не собирается переезжать твоего подзащитного поездом.

— Так что с этим парнем?

— Четырнадцать месяцев назад он уже побывал в моем списке, но его адвокат склонил меня вынести более мягкое обвинение и отсрочку приговора. Парень пошел обратно на улицу и пришил миссис Джэквисти. Его поймали. Но сколько он убил, прежде чем был арестован?

— Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя виновной, потому что согласилась на условный приговор год назад? Ради всего святого…

— Если бы я согласилась на суд, сейчас парень сидел бы в тюряге. А миссис Джэквист была бы жива. Подумай-ка об этом, Фрэнк.

— Если бы так думал каждый прокурор, то за двадцать лет все обвиняемые успели бы обрасти бородами и поседеть, пока длится заседание.

— Фрэнк, когда коп арестовал негодяя, он как раз вытаскивал нож из своей жертвы. В этом коридоре присутствовало двое свидетелей, которые знали парня лично. Ошибки быть не может: все свидетели в голос утверждают одно и то же. Твой клиент — мерзкое и жестокое животное, и он нуждается в том, чтобы его изолировали от общества. Больше говорить не о чем.

— Слушай, Ирен, я кое-что знаю об этом парне. Его старик…

Тогда женщина заговорила медленнее, отбирая слова, как кирпичи на постройку здания:

— Мне совершенно насрать на это, Фрэнк. Меня тошнит от людей, готовых обвинить в преступлении кого угодно, только не самих преступников.

— Черт побери, хватит вести себя так, словно ты восходящая звезда юриспруденции! Что с тобой случилось?

Женщина показала ему полруки, выставив один палец: это был ее ответ.

Молодой адвокат захлопнул кейс и двинулся по проходу. Его напряженное лицо исказила гримаса ярости.

Пол наклонился:

— Извините, мисс…

Она обернулась, и ее темные глаза охватили фигуру Пола; в них сквозила подозрительность.

— Да?

— Я невольно подслушал. Вы из команды окружного прокурора?

— Верно, но если вы хотите поговорить о деле, которое сейчас будет заслушано, я не…

— Нет-нет. Я не собираюсь ничего говорить. Ведь я всего лишь зритель.

Выражение лица изменилось, на нем проступило лихорадочное любопытство.

— Меня зовут Пол Бенджамин. Мою жену и дочь убили грабители. Поэтому я заинтересовался системой уголовного судопроизводства.

— Очень вам сочувствую.

— Боюсь, что практически всю свою жизнь провел, как и все остальные — не вникая в законы и игнорируя преступность. И теперь я ищу ответы на некоторые возникшие у меня вопросы. Простите, похоже, яизлагаю мысль чрезвычайно сумбурно…

Она развернулась и, перегнувшись через спинку скамьи, протянула Полу руку:

— Ирен Эванс.

Рукопожатие оказалось быстрым и сильным.

— Когда все произошло?

— О, это было довольно давно, еще в Нью-Йорке…

— Вы приехали в Чикаго ненадолго?

— Нет, переехал насовсем. Там… там я не мог больше оставаться.

— Вы выбрали странное место для нового старта. Здесь преступность еще похлеще, чем в Нью-Йорке.

— Едешь ведь туда, где можешь найти работу.

Судья взгромоздился на свое сиденье, судебный стенографист устроился у своей машинки, адвокаты угомонились и расселись по местам, и, наконец, в зал ввели обвиняемого. Ирен Эванс тихо произнесла:

— Меня ждет работа. Вы можете со мной позавтракать?

— У меня встреча. Может быть, завтра?

— Завтра канун Рождества. — Она собирала бумаги. — Но судебные заседания будут продолжаться. У меня утром одно дело. Вы не против встретиться со мной завтра в половине первого?..

— Большое вам спасибо. Понимаю, что буквально навязываюсь…

— Вовсе нет. Я таким образом сама обмозгую несколько проблем, которые слишком долго откладывала. Так что это вы делаете мне одолжение, оказываете, так сказать, профессиональную услугу. — Женщина встала; она оказалась совсем не такой высокой, как Пол себе представлял. — Значит, до завтра. Буду ждать. — Она улыбнулась и двинулась к заграждению. Пол заметил, что она не носит колец. «Одинокая», — подумал он.

Обвиняемый со своим адвокатом устроились за столом, а Ирен Эванс — на прокурорском месте; один из ее помощников из конторы окружного прокурора пересек зал и подошел к защите; послышался негромкий обмен репликами, и вот адвокат обратился к судье:

— Можно обратиться к вам, Ваша честь?

Судья с трудом подавил зевок, потом кивнул, и оба законника, подойдя, зашептали что-то в подставленное ухо.

Дело закрыли в несколько секунд, было достигнуто соглашение, и адвокат, тряхнув руку обвиняемого, подошел к задней скамье, на которой сидели его свидетели: толстуха и ее подкаблучник. Обвиняемый вместе с полицейским офицером покинул зал суда; тут же ввели следующего. Пол наблюдал за чередой сменяющих друг друга дел, но не сосредоточивался на них, иногда посматривая в сторону Ирен Эванс; женщина несколько раз ловила его взгляд и слабо улыбалась.

В первый час ассамблея просмотрела и вынесла решения по полудюжине дел различной степени тяжести; у Пола не осталось сомнений, что скоропалительность процедур была определена предварительными соглашениями между защитой и обвинением; скука судьи имела законное оправдание: он от имени закона благословлял предварительные соглашения и назначал соответствующие сроки, а затем вызывал следующего обвиняемого. Только дважды обнаружились намеки на задержки по вине защиты: судя по всему, по этим делам стороны не договаривались.

Крабба привели в зал в 11.45, и, глянув ему за спину, Пол узнал женщину, у которой бандит вырвал сумочку; она сидела на скамье рядом с полицейским, может быть, это был «старый еврей» без грима? И Пол подумал: «Боже, как же долго они здесь сидят?» Когда они пришли — он и не заметил.

С передней скамьи поднялся жирнющий адвокат и прошел к Краббу; последовал быстрый негромкий разговор. Они прошли вперед, и, хотя говорил преимущественно адвокат, голос Крабба был сильнее и звонче:

— Слушай, да ты чего, а? Я, конечно, понимаю, что поступил плохо, все, что делается не по закону, это плохо, да… Конечно, тебе насрать на меня…

Адвокат говорил тихо и напористо, — такую манеру он выработал за годы службы, — его слова попадали лишь клиенту в ухо, больше никто ничего не слышал. Полу не удалось уловить ни единого слова, хотя они прохаживались почти рядом с его скамьей. Но предположить, что именно рассказывает адвокат, было довольно просто. Он сел на переднюю скамью и продолжал говорить быстро и горячо, пока суд соображал, в чем суть дела, а затем настал черед Крабба, который прошел на свое место и обернулся, чтобы окинуть взглядом комнату. Глаза его на испещренном пятнами лице были расположены очень высоко. На мгновение они задержались и с тупой жестокостью уставились на пожилую женщину, жертву нападения, и свидетеля, а затем адвокат быстро взял его за локоть и усадил на место, пока участники предыдущего дела сгребали в кучу и убирали свои бумаги. Крабб развалился в жестком, с деревянной спинкой, кресле и откинулся в нем так, что оперся на спинку шеей. Адвокат кивнул человеку из конторы прокурора, и тот, подойдя к столу защиты, стал шептаться с жирным, после чего последовала сакраментальная фраза:

— Осуждение и выпуск под залог. Позволено ли будет подойти к вам, Ваша честь?

Судья кивнул.

Разговор оказался крайне коротким. Судья в очередной раз механически произнес:

— Суд назначается на апрель, четырнадцатое. Осужденный выпускается под залог трехсот долларов. Осужденный, подойдите к нам.

Все заняло буквально несколько секунд: судья предупредил Крабба о внесении залога и мерах, последующих за нарушение порядка. Подошел поручитель и выдал Краббу уведомление на выплату залога. Без единого звука Крабб взял листок и вернулся на свое место.

Пол демонстративно взглянул на часы; потом встал и пошел к дверям. Ирен Эванс взглянула в его сторону, и, выходя из зала, он помахал ей рукой.

Пол вышел из здания суда и сел в машину. В любой момент, как только будут подписаны бумаги, мог полниться Крабб. Пол полез под сиденье, где лежали пистолеты.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Автобус 94-го маршрута был покрашен в тошнотно-зеленый цвет. Пол пристроился за ним и поехал следом на север Калифорния-авеню. Эта улица напомнила ему о Квинсе: такие же бедные магазины и стандартные дома на одну семью. Мощные порывы ветра рвали облака в клочья; температура уже с утра начала понижаться, и радио в машине трубило о надвигающихся снегопадах и даже бурях.

На Чикаго-авеню Крабб вышел из автобуса и быстро зашагал, высоко подняв плечи и зло постукивая каблуками. Пол подождал, пока двухэтажный автобус тронется, и поехал медленно следом, почти не нажимая на газ. По встречной полосе проносились торопящиеся куда-то автомобили. Пол не спешил.

В пятницу вечером Крабб промахнулся и остался ни с чем. Ему явно было наплевать на суд, его он не боялся и лишь отчаянно скучал; слушание дела, что называется, ударило по его гордости, а залог — по карману, но кроме раздражения и неприятности не доставило ничего. Уж, во всяком случае, суд не испугал хищника, который все еще был страшно голоден.

Крабб подошел к пиццерии; двигался он явно наобум, есть он, судя по всему, не очень-то и хотел. Пол ждал на автобусной остановке. Через несколько минут Крабб вышел из кафе с двумя приятелями. Они походили на тех, которые были с ним в тот вечер, когда Крабб совершил неудачное нападение.

Вся троица, шаркая ногами, направилась на Уэстерн-авеню, где села в автобус, двигавшийся на север.

Когда они отъехали, машина Пола тронулась вслед. Наконец, Крабб с дружками вывалились из автобуса. Пол без труда распознал их на расстоянии; к тому времени, как он достиг перекрестка, они уже успели углубиться внутрь квартала, состоявшего из небольших домов на одну семью и кирпичных многоквартирных зданий. Пол взглянул им вслед, проехал по Уэстерн еще квартал, сделал правый разворот и, миновав два квартала, снова повернул. Таким образом он оказался в центре микрорайона. Едва он успел остановиться, как трое молодцов продефилировали мимо него через перекресток. Ни один из них на Пола даже не взглянул. Они что-то замышляли, потому что тщательнейшим образом обследовали фронтоны домов, наблюдая за окнами. Пол закрыл машину и подошел к углу; следить можно было и оттуда, а случись кому-нибудь из этой троицы оглянуться, он тут же мог нырнуть за дом.

Крабб что-то весьма эмоционально рассказывал, его плечи, руки, ноги выделывали сложные балетные па; на своих приятелей он не жалел энергии, не то что на присяжных в суде. Находясь от бывшего узника за целый квартал, Пол не мог понять, что именно тот рассказывал, но, похоже, он был сильно раздражен и сожалел о чем-то недовыполненном. Видимо, он сетовал на незаконность своего ареста.

Мимо небольшого многоквартирного дома парни прошагали, даже не взглянув в его сторону; они изучали отдельно стоящие через дорогу здания, имеющие много подходов и проездов. Один из парней вынул из кармана что-то тяжелое — то ли какой-то инструмент, то ли оружие, — и передал это Краббу. Тот засунул это нечто под тугую кожаную куртку и удерживал предмет одной рукой.

Пол остался на месте: с этой позиции улица и идущая по ней троица отлично просматривались, не имело смысла уходить отсюда, пока подонки не отойдут на квартал-два вглубь. Прохожих в пределах видимости больше не было; проехал мимо фургончик водопроводчика, и, когда он исчез, на улице остались лишь три мишени — Крабб и два его дружка.

Наконец, Пол догадался, что они смотрят на гаражи. Ищут что ли свободный? Пустой?

Затем, словно подчиняясь какому-то внезапному импульсу, не сговариваясь, они повернули в переулок и исчезли из виду. Пол помчался следом.

Пошел снег; огромные белые хлопья падали медленно. Пол поднял воротник. Добежав до угла, он замедлил шаг и двинулся через перекресток, оглядывая улицу так, словно хотел убедиться, что не попадет под машину. Трое парней брели по улице, всматриваясь в гаражи; один из них взглянул на Пола, но тот быстро отвернулся в другую сторону и продолжал идти, пока между ним и налетчиками не вырос угловой дом. Тут он крутанулся на месте и, прогнувшись, выглянул из-за угла.

Приятели Крабба остановились на тротуаре, пока он сам подходил по подъездной дорожке к двухместному гаражу и, сложив руки чашечкой и приставив их к глазам, всматривался в темноту. Потом покачал головой и, подойдя к ним, что-то сообщил. Компания отправилась дальше.

Теперь Пол понял, в чем дело. Парни искали пустой гараж; это свидетельствовало о том, что дома никого нет.

Они уходили все дальше по улице, но Пол заметил, как голова Крабба повернулась, — он инстинктивно посматривал, нет ли за ними «хвоста». Полу удалось укрыться раньше, чем Крабб смог бы его засечь. Через несколько секунд он снова выглянул.

Парни почти добрались до конца квартала. Крабб пальцем указал на ближайший к ним дом, который стоял несколько в глубине, и поэтому Полу был не виден. Троица перешла дорогу.

Полу оставалось лишь одно: он перебрался через перекресток и пошел обратно по своему, уже проделанному пути; никто не посмотрел в его сторону, парни сконцентрировали все внимание на доме. С южного угла, где находился Пол, дом просматривался отлично; Пол наблюдал за Краббом, заглядывающим в гаражное окошко. Затем налетчик быстро махнул рукой, и троица исчезла в проходе между домами. Крабб вновь оглянулся, и Полу пришлось срочно спрятаться. Прежде чем вломиться, парни проверяли дом.

Пол в третий раз перешел перекресток, повернул налево и двинулся по улице, выбирая местечко для засады. На ладонях опять выступил холодный пот — его старинный дружище.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

«Чикаго, 24 дек.

Вчера в двух разных районах Чикаго было застрелено пять человек, что подогрело слухи о появлении на улицах города «мстителя».

Днем три человека позвонили в полицейский участок, находящийся возле парка Гумбольдта, и сообщили, что слышали револьверные выстрелы. На место происшествия выехал патрульный на мотоцикле, обнаруживший три трупа в проулке возле дома, принадлежавшего Эрнсту Хамлингу, проживающему 3046 по Уэст Хирш стрит. Возле убитых валялось украденное: кассетный магнитофон, столовое серебро, две фотокамеры, дробовик, небольшой телевизор, работающий на батарейках, и другие вещи, признанные мистером и миссис Хамлинг как принадлежащие им. Хозяев во время кражи не было дома.

Полиция отказалась назвать имена грабителей, сославшись на то, что, пока идет расследование, подобные сведения необходимо держать в секрете, но сообщила, что один из них, оказывается, был обвинен в попытке нападения и ограбления и тем же утром выпущен под залог.

Все трое были убиты пулями, выпущенными из револьвера 38-го калибра, из которого, как полагают специалисты, недавно были застрелены пятеро преступников. Сейчас полицейская лаборатория проводит тщательнейшую баллистическую экспертизу.

Ночью, при попытке ограбления Линкольн-Вашингтонского общественного клуба в Саут-сайде, были застрелены двое подростков. Шестнадцатилетние Ричард Хикс и Джон Р. Дэтис были обнаружены менеджером клуба Шерманом Иксом после того, как он услышал несколько выстрелов. Судя по всему, мальчишки забрались в окно и стащили кассу, в которой находилась выручка за проданные на дискотеку билеты, и были застрелены, когда спускались по пожарной лестнице, находящейся на задней стене здания. «Мы провели экспертизу по установлению угла входа пуль в тело и теперь знаем, что стреляли из аллеи внизу», — сообщил представитель полицейского департамента.

Пули были выпущены из автоматического пистолета 45-го калибра. Давая этим утром интервью в своем кабинете, капитан Виктор Мастро указал на то, что эти двое подростков были убиты из другого оружия, чем другие приписываемые «мстителю» жертвы.

— Но, — добавил капитан, — «модус операнди», способ действия, очень схож с действием «мстителя». Поэтому мы не можем отбросить версию, что у убийцы несколько пистолетов.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Ее глаза зло сверкнули. Она ждала у двери и встала, когда Пол вошел в зал заседаний. Он в очередной раз удивился тому, насколько она миниатюрна: едва доставала ему до плеча, а его нельзя было назвать гигантом. На ней был легкий свитер, рукава небрежно закатаны выше локтей, длинная в оранжевую и желтую клетку юбка. К тому же прокурорша сделала что-то со своей прической, и теперь ее волосы мягким облаком окружали миловидное лицо.

— Я не опоздал, не правда ли?

— Сказать по правде, вы пришли даже раньше, чем мы договаривались. Нет-нет, я изрыгаю огонь не в ваш адрес. Пойдемте. Мне необходимо выпить.

Пол помог ей надеть пальто, и они, огибая лужи и кучи мокрой грязи, оставшиеся после ночного снегопада, прошли вниз по ступеням Дворца правосудия.

— Сегодня утром я пыталась посадить одного ублюдка за вооруженное нападение и убийство. Но эта сволочь просто-напросто не явилась на заседание.

— Сбежал из-под «Залоговой стражи»?

— Именно. Внес залог в размере восьмисот долларов. На слушании я пыталась протестовать против такой смехотворно низкой суммы.

— А вообще часто преступники сбегают подобным образом?

— Не слишком, но я никак не могу привыкнуть.

Пол придержал для нее дверцу машины, обошел автомобиль и сел в кабину.

— Куда?

— Вам нравится немецкая кухня?

Вообще-то Пол ее не переваривал, но ответил утвердительно, и Ирен показала ему, куда ехать; машину оставили в Лупе, в многоэтажном гараже, и отправились к Бергхоффу.

Сделав заказ, Пол дал женщине прикурить от ресторанной спички. Когда принесли напитки, они чокнулись.

— Счастливого Рождества, — сказал он.

— И с Новым годом. — Ирен выпила и передернулась несколько театрально: — Ух ты!..

— Слишком крепко?

— Бывает и хуже. А что касается парня, которого я хотела посадить… Очень жестокий маленький гаденыш. Мне даже подумать страшно о том, что он сейчас может натворить.

Рассматривая ее здесь, при мягком ресторанном освещении, Пол решил, что она не лишена привлекательности, которую он отметил еще вчера при полном свете. Высокие веснушчатые скулы, маленький носик и широко расставленные серые глаза. Костлява и длиннонога, удивительно длиннонога, вот почему и казалась выше ростом, чем была на самом деле.

Ирен выпустила дым через ноздри:

— Чувствую себя препаршиво. Да еще и не в своей тарелке: обычно я не знакомлюсь с первым встречным. Знаете, я это как-то… под влиянием импульса…

Чтобы ободрить ее, Пол улыбнулся:

— Я тоже.

— Вы были на приеме у психиатра?

Пола словно взрывом отбросило назад:

— Нет.

— И я не была. Интересно, что он сказал бы о моих «побуждениях»? Никого из близких мне людей никогда не грабили, на моих родных ни разу не нападали. На меня тоже. Сразу после выпускных экзаменов я пошла работать в окружную прокуратуру — и до сих пор сижу там. Никогда не хотела защищать повергнутых в прах и поддерживать нищих. Странно, да? И по своим политическим взглядам я не принадлежу к правому крылу. В общем, не знаю. Сейчас самое время поносить всех тех, с кем я ежедневно имею дело. Я недавно сама себя начала спрашивать, выживет ли общество без таких традиционных ценностей, как чувство собственного достоинства, уважение к закону…

Ей необходимо было выговориться, Пол не прерывал ее.

— Никогда не верила в то, что преступление — болезнь, которую можно вылечить. Может быть, в один прекрасный день мы научимся делать им хирургические операции, закладывать новые программы и выпускать в мир новые личности. Правда, дожить до этих времен мне бы не хотелось. Но сейчас я только и слышу, что о реабилитации и реформах, и не верю ни единому слову из этой ерунды. Закон не предполагает реабилитировать или изменять людей. Нельзя вынудить людей вести себя, как положено. Можно лишь попытаться сделать так, чтобы они вели себя нормально. Вот для чего предназначен закон. Гуманитарии втянули нас в алогичную борьбу за реабилитацию и реформы, но все, чего они добились, — это бедствия, возросшие многократно.

Я согласен, преступление не болезнь, которую необходимо лечить, — сказал Пол и предложил такую формулировку: — Это зло, которое должно быть наказано.

Даже больше, — кивнула Ирен. — Не только наказано, но и предотвращено.

— Каким образом?

Необходимо убрать преступников с улиц и держать их где-нибудь подальше. — Она закурила новую сигарету, затянулась, закашлялась. Выпрямилась. — Мы предлагаем обвиняемым широкий выбор защиты и постоянно расширяем их права. А как насчет права общества на ограждение от преступников?

Ирен продолжала:

Подход, при котором все говорят: «Мы не виноваты», — очень важен для меня. Слышали, наверное: «Пока хотя бы один человек на земле не свободен — я не свободен». Так вот, он важен и для тех, кто хочет напрочь упразднить все тюрьмы. Как будто не понимают, что прока в этом — ноль. Я не совершала в своей жизни зверств. И неповинна в тех преступлениях, которые каждый день разбираю в суде. Никогда никого не ограбила. Существуют различия между мной и ими. Между нами нет ничего общего. И если у нас недостанет смелости, мужества провести такую черту, значит, мы заслуживаем всего того, что с нами происходит. И с нашим обществом тоже.

Парни из объединения юристов по оказанию помощи неимущим бродят вокруг нашей конторы и болтают идеалистическую ерундистику. Постоянно твердят о причинах, порождающих преступность. Какие еще причины? На своем веку я слыхала их не меньше десятка тысяч. Разрушение семьи. Рост безработицы. Падение религиозных устоев. Жестокость, показываемая по телевидению. Пособия по безработице. Коррупция в высших эшелонах власти. Расизм. Нищета. Хромосомы-мутанты. Уступчивые родители, все позволяющие родители… Законы чересчур слабы, законы чересчур строги — выбирай на вкус. Оторванность от корней, неспособность жить в обществе, перенаселенность, наркотики, огромные деньги, недостаток денег. Моральное разложение и неуважение. Порнография. Так в чем же истинная причина роста преступности? Каждое преступление имеет свои особенные причины. У каждого допрашиваемого мною обвиняемого имелось отличное оправдание. Но когда нацисты мобилизуют армию и захватывают твою страну, ты ведь не спрашиваешь, «почему?», а идешь и защищаешь ее, предоставляя искать причины войн историкам. Так-то…

— Да, — пробормотал Пол. На большее он не решился.

— Я верила в это все эти годы, — сказала она. И до сих пор еще верю. Но начинаю думать вот о чем: а какая, собственно, разница, во что я верю или не верю?

— Почему же? Только лишь потому, что вы практически ничего не в силах изменить?

— Нет. Я делаю все, что в моих силах. Мне кажется, вы можете сказать, что я делаю даже больше, чем многие другие.

— Тогда что вас так тревожит и угнетает?

— Понимаете, все так случайно. Ведь я могла бы с такой же легкостью стать одной их этих, которые помогают беднякам. Юристы в поддержку неимущих!.. Мой лучший друг из юрколледжа пошел работать в комитет гражданских свобод.

Перефразируя известные слова из какого-то вестерна.

Пол сказал:

— «Играешь теми картами, которые пришли на руки».

— Да я просто в депрессию впадаю, стоит мне только подумать, что в действительности ничего иного больше нет. Случайный набор карт. Случайность, ничуть не лучшая, чем когда ставишь на лошадь в тотализаторе. — Она поставила свой стакан. «Не слишком много выпила прокурорша из второй порции», — подумал Пол. — Мне кажется, что я теряю что-то важное. Может, возьмем меню и что-нибудь закажем?

Чуть позже она сказала:

— Простите. Похоже, толку от меня, как от козла молока. Как для вас, так и для меня самой.

— А я и подозревал, что мы собрались для проведения лечебных сеансов. — Он улыбнулся. — Знаете, с вами очень приятно беседовать.

На самом деле я сегодня просто ужасная. Надеюсь, вы меня простите. Обычно я не веду себя так плохо…

Пол отрицательно покачал головой.

— Дети у вас есть?

— Нет. Я ведь больше не замужем. Когда-то… давно, но… Наверное, в этом была моя вина. Домашняя хозяйка из меня — просто кошмар.

— Извините, я, видимо, суюсь не в свои дела.

Ирен положила нож с вилкой на край тарелки:

— Слушайте, а что мы, собственно, все время друг перед другом извиняемся?

— Нервы, — Пол попытался улыбнуться. — Ведь я вас совсем не знаю. И опыта у меня в… свиданиях… маловато. — Была одна женщина в Аризоне, правда, совсем мимолетно.

Ему захотелось переменить тему:

— Какие у вас планы на вечер?

Ирен в удивлении прищурилась.

— Ведь канун Рождества, — проговорила она изумленно. — Я думала, что вы ни за что не спросите…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

«Чикаго, 26 дек.

В рождественский день произошла необычная трагедия: человек, пытавшийся ограбить Санта-Клауса, был застрелен перед церковью в Озерном проезде.

Свидетели, выходившие в ту минуту из Первой методистской церкви, описали случившееся. Клод Тюник, 54-х лет, одетый Санта-Клаусом, собирал на улице пожертвования для Методистского фонда детей-калек. В 12.15 дневная месса закончилась, и первые молящиеся вышли из дверей как раз в тот момент, когда молодчик с ножом напал на мистера Тюника и вырвал у него из руки цилиндрическую коробку для пожертвований. Несколько человек помчались за ним вслед, стараясь поймать или напугать грабителя.

Внезапно откуда-то раздался выстрел. Мнение свидетелей, как всегда противоречивые, но многие утверждают, что стреляли из проезжавшего мимо автомобиля, который тут же прибавил газу и скрылся. Пуля ударила в грудь напавшего на мистера Тюника — Уильяма О. Ньютона, семнадцати лет. Ньютон через двадцать минут умер в машине «скорой помощи», направлявшейся в городскую больницу.

Представитель полицейского департамента сообщил, что пуля была выпущена из автоматического пистолета 45-го калибра. Эксперты-баллистики сейчас сравнивают ее с пулями, которыми вчера были убиты воры в Саут-Сайде.

— Если пули выпущены из одного оружия, — сказал полицейский представитель, — то мы сможем, уверенно сказать, что «мститель» продолжает свое кровавое дело… Видимо, он сменил 38-й калибр на более тяжелый 45-й.

«Мстителя», в существовании которого кое-кто все еще сильно сомневается, обвиняют по крайней мере в восьми убийствах людей, подозреваемых в совершении преступлений. Если три жертвы «45-го калибра» смогут увязать с восемью «38-го. калибра», то урожай «мстителя» возрастет до одиннадцати убитых.

Капитан Виктор Мастро в телефонном интервью вчера вечером сказал:

— К сожалению, приходится признать, что одиннадцать убийств за неделю — это для Чикаго не сенсация. Иногда одиннадцать убийств случаются в один-единственный день. Но если все они совершены одним-единственным человеком, то не будет преувеличением сказать, что это маньяк-убийца. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы отыскать и арестовать преступника, будь то один или же одиннадцать человек.

Капитан Мастро из отдела по расследованию убийств ведет дело о «мстителе». Заключительные слова его интервью звучат в унисон с некоторыми горячими заявлениями, сделанными членами гражданских организаций, религиозными лидерами, представителями общественных объединений и двумя членами Комиссии Чикаго по проблемам преступности, один из которых — Винсент Розелли, во вторник, на заседании совета графства прямо сказал, что мы должны во что бы то ни стало поймать «мстителя» и покончить с терроризмом, развязанным им на улицах Чикаго».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Пол встретился с Ирен за коктейлем в «блэкстоуне»: она сидела за столиком и читала газету. На ней был обычный рабочий костюм — оранжевый в клеточку, в котором Пол ее уже видел.

— Ну как ваши изыскания сегодня?

— Зашел в парочку музеев, — ответил он. — В такую метель не очень-то поездишь.

— Газеты читали?

— Да.

Ирен подчеркнула ногтем заголовок о «мстителе».

— Теперь поднимется шум.

— Представляю себе. — Пол с трудом удерживал голос на индифферентной ноте… — Вам заказать еще?

— Пока не стоит.

Пол попросил принести себе скотч с водой. Официантка, говорившая по-английски с тяжелым французским акцентом, повторила заказ и ушла, помахивая хвостом от своего маскарадного кроличьего костюма.

— Полдня провел в Музее науки и производства. Там можно запросто потеряться. — В темных коридорах и закоулках Пол выслеживал грабителей, любящих там прятаться и подстерегать подростков и старух.

— Я вот думаю, а не нашего ли глубокоуважаемого мэра эта фальшивка?

— Какая еще фальшивка?

— Да этот «мститель». Он вполне мог быть каким-нибудь полицейским.

— Не лишено основания.

— Или же вся эта шумиха может оказаться дутой. Может, они сами все это состряпали в своем департаменте? Жертвы вполне могли быть застреленными из одиннадцати разных пистолетов, ведь даже лаборатория, где проводится экспертиза, утверждает, что их было два. А вдруг всякий раз, когда будут находить застреленного человека с уголовным прошлым, станут навешивать его на «мстителя»?

— А зачем им это?

— Сегодня в суде присутствовал Мастро. Свидетельствовал. Так вот он мне сказал…

— Кто?

— Вик Мастро. Он капитан полиции, которому поручили расследовать это дело.

— А, да, припоминаю, — неуверенно пробормотал Пол. — То-то мне показалось, что где-то я уже слышал фамилию…

— Так вот, Мастро сказал кое-что интересное. Знаете, у полицейских, как и у людей других специальностей, есть своя система тайных сообщений. Так вот, у Мастро в Нью-Йорке живет друг и тоже работает в полиции. Там до сих пор на «мстителя» вешают убийства…

— Да, знаю. Его все еще не поймали.

— На него навесили три убийства, происшедшие на прошлой неделе в Манхэттэне. Мастро считает, что это подставка. Все трое были застрелены из разного оружия. Но полиции удобно держать «мстителя» в живых.

— То есть, вы хотите сказать, что на самом-то деле он мертв?

— Этого никто не знает. Но покуда «мститель» жив, статистическая кривая преступности неуклонно идет вниз.

— Неужели, действительно, идет? Когда я был в Нью-Йорке, по этому поводу проводились многочисленные дебаты. Полиция и канцелярия мэра отрицали, что происходят какие-нибудь важные изменения.

— Им приходилось так говорить. Иначе пришлось бы признать, что «мститель» выполняет ту работу, которую они выполнить не в состоянии. Уличных ограблений на какое-то время стало чуть ли не на пятьдесят процентов меньше. Сейчас-то, конечно, кривая снова поползла вверх, но все-таки уровень остается много ниже рекордного. Мастро хочет поэтому во что бы то ни стало поддерживать миф о «мстителе».

Официантка принесла стакан на подносе, Пол выхватил его прямо из ее рук.

— А как обстоят дела с уровнем преступности здесь, в Чикаго?

— За последние несколько дней снизился на двадцать процентов.

— Тогда это действительно может быть полицейский, — продолжал Пол, — или группа секретных агентов полиции. — Он зажег ей сигарету: уже привык таскать с собой спички. — Давайте-ка лучше поговорим о чем-нибудь менее мрачном.

Ирен улыбнулась:

— Простите. Боюсь, что уже привыкла таскать домой недоделанную работу, — потом нахмурилась и спросила:

— В котором часу вечеринка?

— В семь. Вы уверены, что хотите пойти?

— По крайней мере, отдохну от так надоевших мне в суде лиц.

— Вполне вероятно, там могут оказаться удивительные зануды.

— Мы всегда можем пораньше улизнуть.

Машина сошла с конвейера до того, как появились блокировки зажигания в случае непристегнутых ремней, и женщина скользнула на середину сиденья совсем рядом с Полом. Он был рад, но в то же время и встревожен. Уж слишком противоречивым было его отношение с ней. Пол решил установить с Ирен чисто дружеские отношения, чтобы побольше узнать о поисках «мстителя», — полицейские рапорты не слишком радовали подробностями, в то время как любой мелочи ему бы хватило, чтобы опережать полицию хотя бы на шаг. И сейчас, узнав, что женщина на короткой ноге с Мастро, ему бы нужно было упрочить их отношения. Но, с другой стороны, Ирен ему нравилась, и он не мог себе позволить даже ненадолго с ней отдохнуть и расслабиться.

Он ждал в гостиной ее квартиры, пока она переодевалась за дверью спальни, посасывая виски и просматривая статью о себе самом в «Трибьюн».

— Прелестно, — сказал он, когда она появилась в дверях. Обрадованная, Ирен весело протанцевала по комнате, Пол рассмеялся.

Выйдя на крыльцо, он раскрыл зонтик и довел женщину до машины. И вот они уже едут на север, еле двигаясь в потоке автомобилей, «дворники» с трудом счищали с ветровых стекол сугробы снега.

— Вы очень осторожный шофер.

— Всю свою жизнь я прожил в Нью-Йорке. И это первая машина, которая является моей полной собственностью. Права у меня с 18 лет, но я не большой любитель езды.

— Может, именно поэтому вы до сих пор живы.

Пол едва удержался от резкого взгляда на нее. Женщина сказала фразу очень весело, ничего не подразумевая. Но в глазах ее можно было заметить эдакое зловредное озорство и временами у Пола появлялось странное чувство, словно она над ним издевается, читая его мысли. Конечно, это были его фантазии, но они его здорово нервировали. В конце концов, Ирен была умная женщина, а это подразумевало опасность.

Она достала из сумочки сигарету и уронила ее на пол. Пол едва не запаниковал, когда она стала вслепую шарить руками по полу. А вдруг она наткнется на револьвер, притянутый к пружинам под сиденьем?

Наконец женщина отыскала-таки сигарету и нажала на зажигалку в приборной панели.

— Не уверен, что эта штуковина работает.

— Скоро мы обо всем узнаем.

Зажигалка, щелкнув, выскочила, и Ирен приложила ее красный кончик к сигарете.

— Стыд и срам. Неужели вы все не проверили, прежде чем купить машину?

— Я попинал колеса. Разве недостаточно? — «Держи себя, в руках!»

Чилдресс жил на Кларк-сквере в Эванстоне. Кларк-сквер оказался парком, выходящим на озеро; с трех сторон его украшали величавые старые постройки, над улицей нависли, как заснеженные арки, ветви деревьев.

Укрывшись под зонтом, побежали к дому, огибая сугробчики и лужи. Перед домом была припаркована небольшая машина.

— Это машина Чилдресса. Мне про нее Сполтер рассказал.

— У него, судя по всему, есть чувство юмора.

На бампере была приклеена огромная полоса бумаги, на которой жирными разноцветными буквами было выведено: «Будь американцем — покупай только американские вещи!» Сама же машина оказалась японским «датсуном».

На лужайке вокруг дома росли рододендроны. А по затененным аллеям летом ребятишки носятся на велосипедах. Северо-западный университет был совсем рядом, но вряд ли здесь жил кто-нибудь из деканов; в таких домах обитали управляющие, наподобие Чилдресса, но, по словам Сполтера, Чилдресс просто родился и вырос в этом доме, и ему в голову не приходило куда-нибудь переехать. Даже в более богатый район. Пол подумал: интересно, как это люди живут с настолько крепко вросшими в прошлое корнями? Всю свою жизнь он только и делал, что переезжал с квартиры на квартиру, из квартала в квартал, следуя за изменчивым и развивающимся Нью-Йорком. Он не мог припомнить, чтобы в жизни у него был настоящий, подобно родовому поместью, дом. Не то чтобы Пол страдал от отсутствия такового, просто сейчас, оказавшись в этом старинном викторианском квартале и ощутив царящий здесь мощный дух, он был взволнован.

Дом был достроен с центральным холлом и само собой разумеющейся парадной лестницей, покрытой, казалось, вытертым ковром. Их встретила служанка: в переднике и чепчике, она напомнила Полу персонаж из старых кинофильмов. Из главного зала доносились взрывы смеха и разговоры. Пол заметил, что оконные рамы пронизаны проводами сигнализации.

В дальнем конце коридора, из дверей вышла навстречу им женщина, за ней появились Чилдресс и Сполтер, вся троица приветливо улыбалась, последовал обмен рукопожатиями и приветствиями. Женщина оказалась женой Чилдресса — средних лет, из категории «клубных дам», склонная к полноте и поэтому сильно затянутая в корсет.

Круглое румяное лицо Чилдресса пахло дорогим лосьоном после бритья. Он был рад познакомиться с мисс Эванс.

— Пойдемте, познакомлю вас с остальными своими лизоблюдками. — Вероятно, своим резковатым юморком он изгонял своих демонов. — Ну, Джима Сполтера вы, разумеется, знаете. Он живет тут недалеко, за углом, в четырнадцати кварталах отсюда — коммунальная собственность, что тут скажешь…

Зал приемов оказался больше, чем можно было предположить по внешнему виду дома. Старинная мебель соседствовала с эротическими картинами, а с потолка, на равном расстоянии друг от друга, свисали веселенькие японские фонарики. Пол решил, что Чилдресс нарочно, шутки ради, оформил зал подобным образом. Не успели они переступить порог этого дома, как Чилдресса ухватил за пуговицу кто-то из новых гостей, и он, махнув им в сторону бара, повернулся спиной. Ирен сказала Сполтеру:

— Бог ты мой, он всегда такой?

— Видели бы вы его на заседаниях: такого скромнягу не отыщешь во всем белом свете. Благоволит прямо-таки ко всем. Мечтает, чтобы все узнали и поняли, насколько он заботлив и участлив.

— А уголком рта над всеми издевается, не так ли?

— В этом и состоит его гениальность.

Ирен обратилась к Полу:

— Похоже, что вы, залезая в бутылку, получаете удовольствие. — Она прямо-таки сияла.

— Да, это будет новым и совершенно иным опытом, — согласился тот сухо. — Еще ни разу мне не доводилось работать на сумасшедшего.

Сполтер удивился:

— Ты чего?

— Похоже, перебрал малость, вот и мучается похмельем, — вступила Ирен. — Но я рискну выпить бурбон с содовой.

— Пол?

— Скотч с водой, пожалуйста.

Сполтер повернулся и стал пробираться к бару.

Пожилой мужчина, с шеей, свисающей складками по обеим сторонам воротничка, сияя, появился в толпе гостей. Он был в сером пиджаке в полоску и широченных штанах с ремнем, затянутым очень высоко на талии, слегка напоминающими мешок с почтой.

— Ирен, Господи!

— Хэрри, дорогой мой, сколько лет, сколько зим! Пол, разреши представить тебе Хэрри Чизема. Он ответствен за то, что Северо-западный ежегодно выкидывает в свет такую пропасть адвокатов.

— Больше не ответствен, моя радость. С сентября профессор в отставке.

— О, Хэрри, только не это! Быть не может! Не могут они выгнать тебя пастись на лужайку.

— Но они так сделали.

— Хэрри был моим учителем, — объяснила Ирен Полу. — Старший профессор, духовник и пастырь.

Пол сказал, что рад познакомиться с профессором Чиземом, и старик горячо встряхнул ему руку.

— Боже мой, представьте только, моя ученица опустилась до такой степени, что пришла на Чилдресскую оргию! Дорогая моя, я просто уничтожен.

— Но вы-то тоже здесь, а?

— Да ведь я старый закоснелый извращенец, разве вы не знали? Замкнутый дегенерат. — Он подплыл к изображающему нимф невероятно огромному полотну, написанному маслом. — Такие вот картинки во времена Возрождения продавали из-под прилавка… Да, а вам известно, что Джон Чилдресс в числе первых моих студентов? И одним из самых способных… Только вот сейчас никто и не вспомнит, что прежде чем удариться в финансовые махинации, он подавал надежды как адвокат, законник. Лучшие, то есть дьявольски изощренные, бизнесмены получаются именно из законников.

— А худшие законники — это бизнесмены.

— Некрасиво и нечестно швырять старику в лицо его же собственные камни. Слишком уж хорошая у тебя память.

Вернулся Сполтер и стал разносить напитки, нависая над всеми. Ирен сказала:

— Не представляю тебя, Хэрри, играющим в шафф-лборд. Чем ты занимаешься?

— А чем занимаются отставные интеллектуалы? Чтобы никому не причинять вреда, пишут книжки.

— И какие же, если не секрет?

— От тебя секретов нет. Подобные вещи пишут в наше время все, кому не лень. И все об одном и том же. И все-таки надеюсь высветить одну-две проблемы, до которых еще не добрались остальные. Я имею в виду преступность.

— Страшно хотелось бы почитать, Хэрри.

— Почту за честь предложить тебе ее на просмотр, как только закончу.

— Польщена.

Сполтер произнес:

— Надеюсь, Хэрри, вы дадите нам несколько полезных советов. А то наши эксперты днем и ночью ломают голову над тем, как выскочить из этого тупика.

— Именно в этом и состоит отличие моего скромного труда от всех остальных. Это будет не книга вопросов, а книга ответов.

Ирен улыбнулась своей замечательной ленивой улыбкой:

— Хэрри, нельзя бросать свою кость как приманку на пол…

Старик обрадовался:

— Тогда немного подождите и сами все прочитаете, — он легонько толкнул Пола локтем в бок. — У меня уже и покупатель имеется…

— Хэрри, — сказала Ирен твердо.

Пол сказал:

— Если вы действительно решили некоторые…

— Подготовил ответы. Не решил проблемы, а дал ответы на вопросы. Решение предполагает окончательную расправу с проблемой. А ответ, с другой стороны, может оказаться чистой теорией или гипотезой.

— Ты все такой же требовательный, Хэрри.

— Но ведь различие очень много значит, моя радость. В книге я даю всего лишь некоторые рекомендации. Но народ и политики, вполне возможно, сочтут их неприемлемыми и даже вредными. Они не помогут решить проблему, потому что их невозможно применить на практике.

— Боже мой. Судя по твоим словам, ты собираешься предложить нечто в духе Адольфа Гитлера.

— Может быть, и так. Просто в наши дни стоит только упомянуть об авторитаризме, как в голову приходят надоевшие, набившие оскомину сравнения с Гитлером.

— Вы нас не проведете, Хэрри, — пошутил Сполтер, — потому что мы все прекрасно знаем, что вы и есть тот самый «мститель».

Пол постарался не подать виду и не напрягаться.

— Это тайное решение Хэрри, — доверительно сообщил Сполтер Полу. — Окончательное решение.

— Суд Линча не решит ни одной проблемы, — сказал Чизем.

— Но согласитесь, что сейчас он очень неплохо влияет на показатели преступности, — сказал Сполтер.

Ирен издала горловой смешок:

— Простите меня. Просто представила, как Хэрри крадется по темным аллеям с двумя пистолетами в кобурах. «Не двигаться, паскуда!»

Пол выдавил слабенькую улыбочку.

Сполтер покачал головой.

— Скажу вам вот что: существует он или нет, но этот «мститель» взбудоражил общественное сознание, как никто другой. Все только о нем и говорят. Многие ему симпатизируют. Стоит поговорить с людьми — и начинаешь понимать, как они ко всему относятся. Прав он или виноват, но «мститель» словно говорит жителям города: на наших улицах существует закон. Такое на моей памяти впервые. Бог свидетель, это, конечно, скорая расправа, но все равно…

— Это не закон, — фыркнул старый профессор. — Кто бы ни были «мстители», они стоят вне закона. Им нужно не правосудие. Им нужна кровь.

— Им? — удивилась Ирен.

Сполтер сказал:

— Вряд ли, конечно, это работа одного-единственного человека. По крайней мере, одному такое провернуть не под силу. Он что, в Нью-Йорке и в Чикаго одновременно действует, что ли? Един в двух лицах?

Пол вступил в разговор, потому что понял: если будет молчать, это может показаться странным.

— Значит, вы считаете, что у него — или у них — жажда крови. Жажда насилия и смерти. Не думаю, что это все настолько просто. Такие ответы…

Ирен проговорила:

— Думаю, что тут прав Пол. Месть — вещь очень личная, тогда как правосудие — общественная. Но «мститель» — уж не знаю, один он или их несколько, — так вот «мститель» сделал месть общественной проблемой, обобществил ее. Причем преднамеренно. В каком-то смысле эти убийства являются обращением к народу с призывом понять его — «мститель» стремится показать, что это не просто какая-то там частная вендетта. Он хочет поднять и всколыхнуть сознание наших жителей. Он старается привлечь внимание к кризису, и, знаете, если бы спросили меня, я бы ответила, что со своей задачей он справляется блестяще. Нет, с тем, что это кровавый спорт или обычная месть, я согласиться не могу.

Чизем покачал головой, а вместе с ней затряслись его отвисшие щеки.

— Эти парни, мстители-линчеватели, действуют, словно герои античного мифа, стремясь воплотить в жизнь свои фантазии. Этот мститель-линчеватель считает себя традиционным Американским Героем. Я в этом просто уверен. Он видит в себе некоего мессию-обновителя, реформатора, старающегося возродить тот героизм, который был присущ пионерам Дикого Запада, убивавшим, потому что в противном случае убивали их. И так продолжалось до тех пор, пока природу не покорили. Но каким фальшивым был этот образ в те времена, таким же фальшивым он остается и в наше время. Не стрелки-без-промаха завоевали и укротили нашу страну. Поселенцы. Так же и сейчас: мстители-линчеватели не решают проблем. Они тушат костер бензином.

Старик почувствовал себя, как в старые добрые времена:перед ним была аудитория, и он сел на своего конька. Все остальные разговоры прекратились, люди поворачивали головы и прислушивались. Энтузиазм Чизема захватил всех.

— «Мстители», исповедующие суд Линча, конечно, могут считать, что они каким-то образом работают на общество, но на деле они претворяют в жизнь собственные патетические фантазии. Вот подумайте: если пошел обильный снегопад и рухнуло большое здание, вы же не станете во всем обвинять снег. Вы доберетесь до того архитектора, который это здание проектировал, не так ли? Вы постараетесь добиться, чтобы он в будущем исправил свои ошибки и изменил свою архитектурную систему.

— Так вот, это наша проблема. Над архитекторами довлеет тяжкий груз устаревших традиций — пропасть законов, напечатанных в миллионах книг по архитектуре. Причем же огромное количество архитекторов коррумпированы: они применяют дешевые строительные материалы, нестандартные к тому же. Такова же и наша официальная юридическая система: полицейские и судьи продаются не реже уличных девок.

— А жители? Жители — это покупатели и арендаторы квартир в нашем доме. Они с удовольствием сэкономят несколько центов, чтобы не вкладывать их в крепкий надежный каркас. Уж лучше они раскошелятся на дешевые и нестандартные материалы и будут уповать на то, что метель пройдет стороной.

Сполтер сказал:

— Ну не будете же вы утверждать, что народу на все наплевать? А как же весь этот крик да вой по поводу преступности?

— Людям не наплевать на то, что дом может развалиться. Но действовать они не будут. Самое распространенное заболевание в нашей стране — чувство личной беспомощности. Импотенция. Бессилие. Этим вскармливается апатия. А та, в свою очередь, питает насилие-линчевательство. Чем больше в людях бессилия, тем более жестокими они становятся, революционеры, если хотите, — самые слабые люди на земле.

— Преступники и линчеватели, — сказал Пол, — неужели они революционеры?

— Знаете, я думаю, что мотивы у тех и у других в принципе одинаковые. Они не довольны своей беспомощностью и в состоянии безысходности выплескивают наружу насилие, потому что для них это единственный путь избавиться от ярости, которая их переполняет.

Пол увидел, что к ним подошел Джон Чилдресс. Он улыбнулся:

— Хэрри, передохни. Ты устраиваешь спектакль, обкатывая и так всем понятные вещи.

Чизем приветствовал хозяина, выказав хорошее к нему расположение и чувство юмора.

— Очевидное становится менее очевидным, Джон, когда ты начинаешь понимать тот факт, что мы поставлены в безвыходное положение двумя противоборствующими силами, которые, ко всему прочему, исходят из одного-единственного источника. Первое: каждый раз, когда требуется решить любую социальную или общечеловеческую проблему, мы начинаем впутывать в дело правительство, призывая, чтобы оно вмешалось. Отсюда очевидное: правительство, таким образом, приобретает все большую силу, граждане же становятся все маломощнее и малахольнее. Второе: патологическая боязнь возможной нехватки силы. Бабки подбиты.

— Видишь? — спросил Хэрри. — Для начала мы снабжаем правительство все возрастающей властью. А потом начинаем изобретать пути, дабы эта власть не была использована против нас. Полный тупик.

— То есть, вы имеете в виду, что верхи нам не помогут? — спросил Сполтер.

— Ну, по крайней мере, сейчас все идет с низов — и преступность, и линчевание.

— Тогда каков же ответ?

Чизем сделал волнообразные движения старческими руками, словно разгонял в ванной воду.

— А ответ таков: существует старый человеческий фактор, в котором мы чересчур образованы, чтобы по-настоящему поверить. Это здравый смысл. Незатейливый фундамент демократии, величайшее добро для всех.

— Хэрри, — сказал Джон Чилдресс, — избегай невразумительности.

— Ответ состоит, мой извращенный друг, в сложной комбинации простейших и всем очевидных реформ.

— То есть?

— В моей книге будут перечислены все. Я же приведу вам лишь несколько примеров.

Профессор поднял руку и принялся оттопыривать пальцы, считая вслух:

— Первое. Не арестовывать пьяных. Они никому, кроме самих себе, вреда не причиняют. Второе. Не арестовывать игроков, проституток и остальных преступников, виновных в так называемых безжертвенных преступлениях. Третье. Не арестовывать наркоманов. Сделать наркотики дешевыми и общедоступными, как табак и алкоголь. Этот пункт всегда вызывает негодование и вопли, но здесь опять-таки задействован всего лишь здравый смысл. Наркоманию искоренить невозможно. И ничто ее не искоренит. Зато прекратятся преступления, которые наркоманы совершают для того, чтобы добыть деньги для удовлетворения своих наклонностей. Если будет можно по дешевке достать наркотики, какой смысл будет нас грабить? Я утверждаю, что важнее того зла, которое наркомания несет сама по себе. Если ваш сын становится наркоманом — это его проблема. Я же разрешаю свою проблему, потому что если он грабит меня, чтобы достать деньги на наркотики, это становится моей проблемой. Так вот, я стараюсь сделать так, чтобы он мог по дешевке доставать наркотики. Все очень просто, его пристрастие к наркотикам — это медицинская проблема, и ее будут решать они двое: он и его врач, а я решаю тем самым свою, следовательно, и общественную. Четвертое. Взимать с каждого гражданина налог в сумме 20 долларов. На эти деньги понастроить тюрем, судов и наполнить их служащими. Искоренить согласительные приговоры, практику выпуска преступников под залог, всю систему отсрочки приговоров, условные и отсроченные заключения, оставив их для исключительных случаев, когда имеются по-настоящему смягчающие вину обстоятельства. Разделить все вновь открытые тюрьмы по тяжести совершенных преступлений, чтобы оградить людей, совершивших менее тяжкие проступки, от рецидивистов. Снизить наказание за совершение мелких проступков, зато повысить их за тяжкие преступления, причем причесать их «под гребенку». Сделать едиными. Отнять у судей право решать, какой срок наказания дать тому или иному преступнику, исходить при вынесении приговора не от личности судьи или его желаний, а от тяжести проступка. Короче, задача состоит в том, чтобы просто-напросто изолировать преступников от общества, чтобы они снова не смогли причинить ему вред.

Сполтер прервал Хэрри:

— А как насчет смертного приговора?

— Единственное разумное объяснение смертному приговору — объяснение экономическое. Проще казнить человека, чем содержать его в тюрьме всю жизнь. Но для преступников тяжелее пожизненного заключения нет ничего, потому что настоящее пожизненное — именно пожизненное, а не семь лет в тюрьме, а потом за хорошее поведение — и на свободу — страшит больше всего на свете. Кстати, существует возможность понижать приговоры за целый ряд убийств. Самое большое их количество происходит по причине семейных неурядиц — муж приканчивает жену, жена — мужа, и всякое такое. Для убийцы существует минимальная возможность вторично совершить аналогичное преступление: подобные вещи происходят в уникальные мгновения страсти, в состоянии аффекта, к тому же маловероятно, что женщина, которой известно, что данный человек убил свою жену, выйдет за него замуж. Я бы предложил за непредумышленные убийства давать всего по пять лет.

— А какое место в этой схеме ты отвел для мстителей-линчевателей? — спросила Ирен.

— Предумышленное убийство вне семейного круга, — быстро ответил профессор. — Соответственно, пожизненное заключение. Или же, если обществу так предпочтительнее, смертный приговор.

— С этим не согласятся многие, — сказал Сполтер.

— И эти многие предпочтут этого линчевателя выбрать мэром.

Все грохнули от смеха.

Пол обратился к Ирен:

— Теперь я понимаю, откуда у вас эти идеи.

Чилдресс обнял профессора за плечи и повел к бару, что-то горячо и выразительно рассказывая. Гости разбрелись по группам, продолжая развивать тему разговора. До Пола доносились слова: непрактично, нереально, разумно, утопично, отдельные полицейские, грабители, судьи, адвокаты, преступление, тюрьма, безопасность, гражданская война и — постоянно — мститель-линчеватель.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

«Чикаго, 28 дек.

Двое 14-летних подростков были зарезаны насмерть 64-летним стариком, которого они пытались ограбить.

Юноши: Ричард Уайт из 6513 1/2 С Паулина и Майкл Хайес из 7418 С Эрмитаж были тяжело ранены кухонным ножом в аллее возле Костнера и Ван Бьюрена им удалось выскочить оттуда, но, пройдя по Ван Бьюрену около двухсот футов, они упали и тут же скончались от полученных ран.

Капитан Уильям Марлоу, начальник Шекспировского района, объяснил, что мальчишки вышли на промысел и сразу наткнулись на Хорхе Карраскуилльо, 64-х лет, на Ван Бьюрен стрит. Мистер Карраскуилльо выпивал в баре на Чичеро-авеню и отправился домой пешком. Капитан Марлоу объяснил, что адрес мистера Карраскуилльо должен остаться в секрете, дабы избежать дальнейших нападок на него.

Парни силой заставили мистера Карраскуилльо двинуться в аллею, где Уайт встал «на стреме», пока Хайес, держа старика под прицелом, хотел отнять у него часы и деньги.

Мистер Карраскуилльо выдернул у нападавшего пистолет, который, как выяснилось позже, был игрушечным, а затем, вытащив из кармана пальто кухонный нож, полоснул Хайеса по шее и, развернувшись, резанул Уайта вначале по руке, а затем по горлу. После того как мистер Карраскуилльо вызвал из ближайшего телефона-автомата полицию и «скорую», юношей увезли в больницу Чичеро, где и была констатирована их смерть.

В связи с собственным признанием мистера Карраскуилльо и занесением этого признания в протокол, он был выпущен до слушания дела в суде. Представитель прокуратуры округа Кук сообщил, что, судя по всему, мистеру Карраскуилльо предъявят обвинение в убийстве со смягчающими вину обстоятельствами.

По словам капитана Марлоу, мистер Карраскуилльо начал носить с собой кухонный нож всего три дня назад.

— Он сказал, что начал это делать после того, как прочел о «мстителе», — сказал капитан».

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Картофельная кожура спиралькой свисала с кухонного ножа. Она сидела на стуле, и ноги ее едва доходили до пола.

— Должна тебя сразу предупредить: я всегда была, есть и, наверное, буду отвратительной кухаркой.

Пол отвинтил крышечку с бутылки:

— Стаканы?

— Вон там, — кончиком ножа она ткнула в шкаф. — Нет, в следующем. Мне кажется, он поэтому со мной и развелся — съел слишком много подгоревших гамбургеров во время моей работы над резюме по многочисленным делам, вместо пышных обедов из пяти блюд. Но я ему тоже отомстила. Ко времени нашего развода он уже набрал лишних двадцать фунтов веса. Я же, как ты видишь, осталась такой же — худенькая и стройная или худосочная и сухопарая — это, с какой точки зрения рассматривать.

— Для меня ты классно выглядишь.

— Благодарю вас, учтивый сэр. О Боже, какое отличное вино. Доллара два за бутылку?

— Да уж — сказал Пол мрачно и поднял стакан к свету. Мой приятель Сэм Крейцер мог часами разглагольствовать о запахе, цвете, языке и небе. До сих пор не имею понятия, о чем он говорил.

— Видимо, он сам ничего не понимал. У таких ребят на глазах шоры, и они не способны отличить красное вино от кетчупа. — Ирен закинула картошку в миниатюрный котелок. — Пол, у тебя практически отсутствует чувство юмора.

— Стандартный спасательный набор бухгалтеров.

Она открыла духовку, взглянула на мясной термометр и взяла стакан.

— Давайте-ка, сэр, вернемся в зал.

Квартирка была крохотной и опрятной: от кухоньки до кушетки было всего три шага. Книжные полки на кронштейнах свисали со стен: судя по всему, Ирен была жадным и настроенным на католичество читателем, лишь одну полку занимали книги, имеющие непосредственное касательство к ее профессии.

Когда Пол принялся шарить по карманам в поисках спичек, она прикурила от настольной зажигалки и откинулась на подушках, внимательно рассматривая Пола прищуренными, чтобы не попадал дым, глазами.

Он спросил:

— Ты когда-нибудь играла в покер?

— Нет. А в чем дело?

— Разила бы всех наповал.

— Неужто я так загадочна и непостижима? На самом деле во мне ничего такого и в помине нет.

— Просто я думаю: какие мысли бродят в твоей голове, когда ты вот так на меня глядишь?

— О том, что передо мной очень хороший парень, пытающийся выкарабкаться из-под обломков его собственного, вставшего на голову мира. И должна добавить: видимо, он очень недурной игрок в покер. Не правда ли?

— Уже несколько месяцев не брал карт в руки.

— Но ведь раньше играл частенько?

— По четвергам регулярно. Часто выигрывал, — он помолчал, потом добавил:

— Просто для компании таким образом общался каждую неделю с друзьями.

— Скучаешь по нью-йоркским друзьям?

— По некоторым. По Сэму Крейцеру, например. Был такой тип, свой хохмач в конторе, типа Чилдресса. Но, боюсь, я не слишком общителен.

На книжную полку вскочила кошка и принялась вылизывать лапку. Эта серо-белая тигрица ходила, где ей вздумается, и нападала, на кого хотела.

Пол сказал:

— Мне нравятся люди только в небольших дозах; не люблю, когда они крутятся рядом денно и нощно. Когда говорят о какой-то очень близкой дружбе, я теряюсь и не понимаю, о чем идет речь. Вот, например, Сэм, когда умерла моя жена, мне очень сочувствовал, старался быть поближе, чтобы в случае чего сразу же помочь и всякое такое, но ведь это обычная обходительность, правда? То есть, я хочу сказать, что, переехав в Чикаго, я забыл обо всех, с кем был связан.

— А дочь?

— Мы были довольно близки. По крайней мере, мне так казалось. Но на самом деле друзьями не были. Отец и дочь… Я старался ее от всего оберегать — может быть, даже слишком назойливо. Чересчур опекал. Это трудно объяснить…

— И у меня то же самое, — сказала Ирен. — Я была единственным ребенком в семье. Чувствовала себя в привилегированном положении. Мне нравились люди, но компания была мне не так уж и необходима, потому что так чувствуешь себя более свободным, правда? — Горящую сигаретку она положила в углубление в пепельнице и поднесла стакан к губам. Потом изменившимся голосом добавила: — Но, когда тебя любят, чувствуешь себя несколько лучше…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Ветер сорвал с дерева снег, но не унес его далеко, а опустил в глубине Вашингтонского парка, покрыв сверху тонкой коркой льда. Аллеи и дорожки почистили, вечером ударил морозец, и вновь заледенела и захрустела под ногами земля. Две негритянки осторожно брели из супермаркета, балансируя тяжелыми сумками. Пол сидел на скамейке, прижимая газету к деревянным поручням, ветер загибал углы страниц. Краем глаза Пол наблюдал за бредущими женщинами. За деревьями парка виднелись ветхие домишки: прогнившие крылечки в окнах, вместо стекла картонки и фанера. На краю парка двое молодцов развлекались, бросая снежки в проезжавшие мимо машины.

Женщины дошли до тротуара и уже приготовились было перейти дорогу, как внезапно одна из них поскользнулась на льду. Пакеты покатились, а из них вывалились на лед продукты. Женщина с помощью подруги с трудом поднялась на ноги.

Молодцы, бросив снежки в сторону, стали приближаться к ним.

Пол свернул газету, снял с правой руки перчатку и сжал в кармане рукоятку револьвера. Потом встал и направился к ним.

Подростки подошли к женщинам, которые молча смотрели на них, видимо ожидая чего угодно. Пол же перебегал незамеченным в пятидесяти футах от них от дерева к дереву.

Он увидел, как один из парней что-то сказал, но из-за ветра Пол не разобрал, что именно. Та женщина, которая упала, вяло кивнула.

Но ее подруга слегка улыбнулась, и ребята принялись подбирать выпавшие продукты.

Мимо, позвякивая шинными цепями, промчалось такси. Бумажные пакеты совсем разорвались, и использовать их не было никакой возможности, поэтому женщина принялась запихивать покупки в карманы пальто, а ребята набрали еще и полные руки — коробки мыльного порошка, цыпленка в гофрированной бумаге. Все четверо подождали, пока мимо не проехал грузовик, а затем медленно перешли дорогу.

Пол, понемногу продвигаясь вперед, наблюдал за ними. Конечно, вполне возможно, что эти ребятки оказались Добрыми Самаритянами. А может, доведут женщин до укромного местечка и… У той, которая не падала, с плеча свисала сумочка, а если они столько накупили, то вполне возможно, что денежки в кошельках имеются.

«Выпивка по сниженным ценам», Первая баптистская церковь. Четверка пешеходов свернула в узенький проулок к близлежащим домам.

Пол от угла наблюдал, как они подходят к крыльцу и взбираются на него. Молодые люди вытащили из карманов все, что у них было — все жестянки и коробки — и, аккуратно поставив покупки у дверей, пошли обратно. Сквозь шум ветра Пол услышал, как женщина прокричала им вслед слова благодарности.

Он развернулся и пошел обратно в парк.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Коттедж Гроув авеню была застроена приземистыми трехэтажными кирпичными коробками, убогими и страшноватыми. Пол, волоча ноги по снегу, медленно шел по улице — одинокий белый в приличном пальто человек среднего класса как бы приглашая к грабежу. Он неотрывно смотрел на номера домов — налоговый инспектор?

Глубоко в кармане мокрая от пота рукоятка револьвера холодила кожу.

Ребятишки увлеченно лепили снеговика. Прекратив работу, они пристально смотрели на проходящего мимо Пола.

Он уже миновал ребятишек, пройдя метров пятнадцать, когда в спину ему ударился снежок и рассыпался возле ног. От неожиданности он вздрогнул и резко развернулся на каблуках. Рука крепко сжала рукоятку револьвера. Он был готов стрелять в нападающего. Но стрелять было не в кого. Дети настороженно посмотрели в его сторону.

Пол сказал громко:

— Черт вас побери! — Припав на одно колено, он слепил снежок и несильно швырнул в маленьких озорников. Недолет. Детишки весело засмеялись. Пол, выдавив улыбку, постоял, успокаивая дыхание, и пошел дальше. «Черт бы тебя побрал — успокойся!» Но местечко было не из приятных. В этих дешевых каменных коробках не чувствовалось ни грамма человеческого тепла, в них — как ни в каких иных домах — не ощущалось ни капли достоинства; здесь было невозможно думать о таких вещах, как дом, семья, общество, человечность. В подобном местечке у людей не бывает индивидуальности — они безлики..

Он поспешил отсюда убраться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Девчонка была почти взрослой, лет тринадцати, минимум, но отец крепко держал ее за руку. Это был крупный мужчина с темной кожей, и его широкий плащ трепыхался на ветру. Свободной рукой девочка придерживала на макушке шляпу, хотя та была крепко привязана лентой, проходящей под подбородком. Отец с дочерью осторожно обходили скользкие места и глыбы снега, затем сошли на проезжую часть, перешли улицу и растворились в серой полутьме.

Человек в берете шел за ними; Пол — за человеком в берете; так и двигалась эта группа от ломбарда в темноту.

Пол из машины наблюдал за ломбардом. Все произошло очень быстро, он едва успел поставить машину. Когда он подъехал, отец с дочерью находились внутри. Пол не видел, как они входили, но предполагал, что они что-то с собой принесли — что-то, чего сейчас у них не было, и это что-то привлекло внимание человека в берете, караулившего на улице. Его Пол тоже не видел до тех пор, пока он не возник из темноты подъезда, находящегося сразу же за ломбардом. Было ясно и ежу — парень за ними следит: ноги он ставил прямо в следы отца.

К тому времени, когда человек в берете подошел к перекрестку, отец с дочерью успели скрыться в шедшей наискосок от кинотеатра улочке. Человек в берете позволил им отойти на довольно приличное расстояние, видимо чтобы не привлекать особого внимания.

Пол вышел из машины и двинулся наискосок, сокращая таким образом путь — сделал вид, что направляется в киношку.

Стоящий на лестнице мужчина менял рекламу кинофильма: одна порнуха померла, другая родилась. Пол остановился под козырьком, притворившись, что рассматривает плакаты, рекламирующие снаружи ту похоть, которую показывали внутри. Человек в берете прошел в одном футе от лестницы и повернул на боковую улицу. Пол стоял к улице спиной до тех пор, пока хищник не удалился, а затем дошел до поворота и только тогда позволил себе взглянуть налево за угол.

Отец с дочерью мирно шли домой, рука в руке. У человека в берете на ногах были черные туфли на мягкой подошве, вероятно кроссовки, ступал он совершенно бесшумно. Догнать отца с дочерью он должен был в следующем квартале.

Держась ближе к зданиям, Пол делал короткие перебежки из тени в тень. Несколько дней назад он было подумал купить теннисные туфли, но тут же отбросил идею: с его одеждой они безусловно смотрелись бы нелепо и подозрительно. А ему следовало быть внимательным и стараться не привлекать особого внимания к своей персоне.

Человек в берете был не очень высокий, зато длинноногий, и Полу никак не удавалось его нагнать. Отец с дочерью уже почти добрались до следующего перекрестка, преследователь отставал от них всего на несколько шагов, все трое двигались по противоположной от Пола стороне улицы.

Ему пришлось пересечь улицу прямо под фонарем, но человек в берете шел, не оглядываясь.

Пол добрался до кромки тротуара, и тут за его спиной, несильно скользя покрышками по слякоти, проехала машина! Температура в последние дни понизилась, и теперь все заиндевело и покрылось тающим льдом.

Пол снял с правой руки перчатку, сунул ее в карман и, нащупав рукоятку револьвера, крепко обхватил ее пальцами.

Прежде чем сунуться в темноту, он повернул голову направо, чтобы осмотреть улицу, и весь моментально напрягся: автомобиль, проехавший за его спиной, оказался полицейским, патрулировавшим улицы. Правда, он спокойно и неумолимо продолжал удаляться, но… «они видели меня всего лишь со спины». Пол повернулся, разыскивая глазами свою троицу.

Но они исчезли, улица была пуста.

Пол пошел быстрее, почти побежал, пытаясь осторожно ступать по льду; поскользнувшись несколько раз, он нырнул к обочине и двинулся по снежной насыпи, которая остается возле тротуара после уборочных машин. Он шел медленно, неуклюже, по колено в снегу, но так все же было лучше, чем постоянно ожидать нападения и удара затылком об лед.

Он осматривал двери, выходящие на улицу. Света не было: лампочки поразбивали из рогаток ребятишки, используя их в качестве мишеней. То тут, то там из неплотно зашторенного окна вырывался луч света, но сумерки уступали дорогу ночи, и видимость была крайне плохой.

Пол наделал шума, но все-таки лучше было вспугнуть хищника, чем ничего не сделать. Он специально топал ногами, чтобы башмаки издавали приглушенное чавканье — кто-то на улице, берегитесь! И тут Пол грохнулся в твердый сугроб и приложился щекой к корочке льда.

Чтобы подняться на ноги, ему пришлось высвободить руку из кармана, и первые несколько шагов он сделал очень неуверенно — боялся, не повредил ли лодыжку. Но все оказалось в порядке, и Пол двинулся дальше, нащупывая револьвер.

Раздался вопль — кричал мужчина, чуть позже послышался голос маленькой девочки. Пол вглядывался в темноту.

Послышался странный хлопающий звук, очень громкий. Пол сразу не понял, что это. Побежал к концу улицы.

Девочка снова принялась кричать, Пол услышал удар — крик оборвался.

Где-то рядом. Где-то прямо перед ним, через улицу. Пол выскочил из снежной насыпи и, скользя, помчался через покрытую льдом дорогу, на ходу вынимая из кармана «сентенниал». Лицо горело в том месте, где он приложился щекой ко льду.

И тут на него прыгнул человек в берете.

Из люка за каменным парапетом лестницы, ведущей к входной двери, он одним прыжком выскочил на обочину, в его поднятой руке было зажато какое-то огромное оружие — невероятное, непостижимое лезвие…

Мачете!

В темноте глаза мужчины блестели. Пол споткнулся, оступился, упал и приземлился на левую руку. Двухфунтовое мачете пронеслось над головой: его держали обеими руками. На ногу Пола упал бумажник. Прогрохотал громоподобный мужской вопль:

— Держите эту суку!

Пол упал на спину и выстрелил.

Пуля рикошетом отскочила от чего-то и с визгом унеслась куда-то вбок. В темноту…

Он нажимал на курок еще и еще раз и стрелял до тех пор, пока не почувствовал, что барабан пуст. Мачете упало со звоном на асфальт, мужчина мешком свалился ему на ноги.

Трясясь, как ненормальный, не в силах унять дрожь, Пол с трудом выкарабкался из-под тела. Встал на колени.

Мужчина умер, сделав последний вздох, дернувшись всего один-единственный раз, и моментально начал распространять вокруг непередаваемое и ни с чем не сравнимое зловоние.

Скорчившись, Пол уставился в лицо мертвецу, словно приговаривал себя смотреть, чтобы проверить свою выдержку.

Наконец, он встал, стараясь глубоко дышать, хотя нос его был заложен. Вокруг тела расплылось кровавое пятно, похожее на чернильную кляксу.

Шатаясь, как пьяный, Пол двинулся к лестнице и уставился в темноту. Возле служебной лестницы, на пол-этажа ниже уровня асфальта, в уголке, скорчившись, сидела маленькая девочка. На лице ее был заметен след удара.

У ее ног, прислонившись спиной к каменной стене, сидел отец, зажимая руку, из которой струилась кровь. Опустив подбородок на грудь, он раскачивался от боли взад и вперед, наверх он даже не взглянул.

Но девочка подняла голову, и Пол подумал: «Она меня видела».

Когда он сошел с места, взгляд ее не переместился за ним вслед. Пол заметил матовый блеск ее блуждающих глаз.

Девочка была слепой.

Вот почему отец держал ее все время за руку.

Послышался резкий вой полицейской сирены. Но Пол не мог определить, с какой стороны приближается машина.

Он помчался по лестнице. Пустой револьвер все еще был зажат в кулаке. Тыльной стороной ладони он провел по щеке — кровь. Она все еще сочилась из царапины, которую он получил во время падения на льду.

За его спиной девочка пыталась что-то ему сказать, но вой сирен стал оглушающим и…

Пол быстро завернул за угол.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Я прощен? — Телефонную трубку Пол держал у левого уха, а пальцем потихоньку трогал выпуклую царапину на правой щеке.

— Ешь больше витамина «С» — посоветовала она.

— А вот Сэм Крейцер прописал бы куриный бульон.

— Тоже недурно. — Голос звучал еле-еле, слышимость была отвратительная. — Ты уверен, что не хочешь, чтобы я принесла тебе обед?

— Уверен, правда. Не хочу никого заражать, а тебя в особенности. Позвоню завтра.

— Выздоравливай. — Сказано это было довольно нежным голосом, потом трубку положили. Еще несколько секунд Пол продолжал держать трубку у уха, словно хотел возобновить прерванный разговор.

Он, действительно, слегка простудился, но на самом деле это была всего лишь отговорка. Он не пошел на свидание, потому что не хотел, чтобы Ирен видела его исцарапанное лицо. Через пару дней он спокойно мог сказать: порезался во время бритья, а до тех пор Полу не хотелось, чтобы его увидел хоть кто-то, и особенно Ирен. Слишком полной была ее информация, она знала то же самое, что и полиция. Ко всему прочему, сообразительность у нее была на высоте. Обнаружив явные вещественные доказательства, проигнорировав совпадения, она вполне могла сделать нежелательные для Пола выводы.

Даже газеты написали об отметинах на снегу — кровь. Полиция же очень тщательно ее изучала.

«Если кровь на снегу не совпадает с кровью убийцы и жертвы бандитского нападения, — говорил капитан Мастро, — то мы на шаг продвинемся к идентификации личности линчевателя».

Они пришли к неправильному заключению. Все равно к неправильному. Полиция считала, что линчеватель был ранен мачете. Но, в любом случае, если линчевателя считают раненым, Пол решил не показываться из квартиры, пока не примет свой обычный презентабельный вид.

Анализ остатков порошка на одежде мертвеца показал, что тот был накачан наркотиками до полного одурения. Углы входных отверстий смертельных ран показали, что в момент выстрелов стрелок лежал на спине. Может быть, его сбил на землю удар мачете? Чикагская полиция никак это не прокомментировала. Но Ллойд Маркс и его слепая дочь кое-что сказали жаждавшим интервью журналистам, которые налетели этим утром в его палату, как мухи.

— Надеюсь, его не сильно ранили, — проговорил раненый. — Потому что мы должны благодарить Господа за то, что этот человек оказался возле нас.

Для Пола была ударом весть о том, что нью-йоркская полиция считает «мстителя» живым: пять убийств, приписываемых ему, были совершены в Бруклине и Манхэттэне, пока сам Пол находился в Чикаго. Конечно, на каких-то более высоких уровнях были люди, знавшие правду. И коли они были откровенны со своими чикагскими коллегами, то, значит, те, в свою очередь, обязаны были начать проверять нью-йоркцев, перебравшихся в Чикаго несколько недель назад. Если это так, то вряд ли его пропустили. Опросят Сполтера и Чилдресса, арендаторов этого здания и, без сомнения, выйдут на Ирен. Конечно, полностью подозрение от себя отвести невозможно, но следовало хотя бы избегать ненужных ошибок — он должен быть уверен, что не оставил никаких следов. Одно дело подозрения, совсем иное — доказательства. А ведь полицейским и нужна всего лишь одна-единственная царапина.

Он должен стать подлинным профессионалом. Каждая мелочь должна быть продумана, каждое возможное последствие — предусмотрено. Как в шахматной партии.

Сначала его спасал статус любителя. Он был не известен профессионалам — как следователям, так и гангстерам. Контактов с преступным миром у Пола не было, следовательно, его не мог выдать ни один информатор. На него не было заведено досье — значит, не было и отпечатков пальцев. Полицейские офицеры — не все, конечно, но многие — молчаливо одобряли его действия! Поэтому следствие велось значительно более вяло, чем если бы Пол был убийцей невинных. Линчеватель уничтожал только тех, кого следовало, и, с точки зрения полицейских, делал общественно-полезное дело.

Эти факты было нетрудно собрать воедино и бесстрастно проанализировать.

Но было еще кое-что, с чем предстояло разобраться самым тщательным образом. И это его нервировало.

«За двенадцать часов до нападения с мачете в Саут-сайде двое подростков во время ограбления машины были застрелены из пистолета 45-го калибра. Вчерашние жертвы довели общее количество убитых линчевателем или линчевателями (полиция еще не пришла к единому мнению по поводу того, в единственном ли числе действует убийца) до четырнадцати. Повторяющееся использование — с примерно равными временными промежутками — двух типов оружия — револьвера и пистолета вполне, по словам капитана Мастро, может служить основой для предположения, что существуют два разных линчевателя».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Фантазируя, он разговаривал. Поначалу с мертвой Эстер, затем, когда Кэрол госпитализировали, с дочерью. Теперь же, валяясь днем, выкладывал свои доводы Ирен:

— Вчера убили еще одного.

— Зачем?

— У него было мачете. И он напал на мужчину со слепой девочкой.

— Сколько же теперь всего?

— В Чикаго?

— Нет, начинай сначала, с

Нью-Йорка.

— Не знаю. Где-то двадцать пять, примерно. Я ведь не ставлю зарубки на рукоятках пистолетов.

— Ты не боишься?

— Если бы боялся, давно бы уже спятил.

Подобные диалоги всегда следовали по одной и той же схеме, правда, иногда слова несколько менялись: его фантазии все время приспосабливались к данному моменту.

— Что тебя гнетет, Пол? Что пугает?

— Смерть. Боль. Полиция. Я не хочу, чтобы они до меня добрались.

— И все?

— Еще те. Которые на улицах.

— Значит, ты их боишься.

— Именно поэтому с ними и нужно бороться.

— Неужели? И ты охотишься за ними только из-за этого?

— Началось все из-за слепой ярости. Я жаждал мести. Хотел отплатить им за смерть жены и дочери.

— А потом все переменилось?

— Добро и зло пока что еще никто не отменял.

— Эдакий крестоносец.

— Не думаю. Я знаю, в прессе постоянно толкуют о мессианских побуждениях. Но все не так. Я не пытаюсь спасти мир. Просто, мне хочется показать людям, что они должны защищаться. Нельзя гадить в штаны от страха каждый раз, выходя из дома.

— Нельзя. Но почему ты взял это на себя?

— Если не я, то кто же?

— Это избитая фраза.

— И что с того?

— Это не ответ на поставленный вопрос.

— А я и не знаю ответа. Я просто делаю то, что делаю.

— Давай будем рассуждать иначе. Убивая преступников, как ты оправдываешь свои поступки в рамках «добро — зло»? Как вообще можно оправдать убийство?

— А разве это убийство? Самооборона, казнь, защита беззащитных, избавление от болячек — вот сколько этому можно дать названий, помимо слова «убийство». Даже — война. Ведь это своего рода военные действия.

— Но ты же убиваешь безоружных. Детей.

— Однажды я пристрелил ребеночка, который вылезал из окна с телевизором в руках.

— И ты приговорил его к смертной казни. Неужели это было смертельное преступление?

— Ты бы это почувствовала, будь ты на моем месте. Стоило кому-нибудь встать у него на дороге, он бы убил, даже не подумав.

— Значит, таков твой ответ?

— Если мои действия предотвратили убийство хотя бы одного невинного человека, то я оправдан. Именно таков мой ответ.

— Есть все-таки еще кое-что…

— Что же?

— Ты поступаешь таким образом не потому, что чувствуешь себя обязанным.

— Нет. Я так поступаю, потому что они меня пугают. Я их боюсь и поэтому ненавижу, ненависть — искреннее чувство.

И так кругами, спиралями — без конца…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Чикаго, 30 дек.

Вчерашнее жестокое двойное убийство, произошедшее в центре торговли «Форд Сити», видимо, впервые снабдило полицию верным ключом к идентификации личности линчевателя.

Убийства произошли в 11.20 пополудни. Двое грабителей зашли в кафе «Пиццерийный Рай» и, держа пятерых посетителей на мушке, выгребли кассу. На выходе из издания они были сражены потоком пуль, выпущенных каким-то мужчиной из окна автомобиля, проезжавшего мимо.

Убийца тут же уехал, но не настолько быстро, чтобы посетители ресторана не смогли его описать.

Оба грабителя были мертвы ко времени прибытия «скорой помощи» в сопровождении двух полицейских на мотоциклах. Они появились буквально через несколько минут после ограбления, так как хозяин пиццерии, Генри Фино, сразу же позвонил в полицию.

Примерно в тридцати футах от кафе была обнаружена краденая машина, на которой, судя по всему, преступники собирались скрыться; когда приехала полиция, оказалось, что двигатель у нее все еще работает.

Настороженные кодированными переговорами на полицейской волне, которую, как известно, частенько прослушивают газетчики, на место преступления моментально прибыло несколько репортеров, они успели вовремя, чтобы запечатлеть прибытие капитана Виктора Мастро. Капитан Мастро расследует дело о преступлениях так называемого линчевателя и является начальником отдела по раскрытию убийств.

Репортерам не разрешили опрашивать четырех посетителей, находившихся во время убийства в кафе. Их личности были тут же выяснены полицией, которая моментально отсекла свидетелей от любопытствующих газетчиков. Хозяин пиццерии, мистер Фино, говорил с репортерами, но, к сожалению, во время выстрелов он находился возле кассы, далеко в глубине зала, поэтому не мог видеть линчевателя и его машину.

Однако мистер Фино заявил, что, по крайней мере, двое из четырех посетителей «видели все происшедшее».

Капитан Мастро объявил репортерам, что, похоже, линчеватель следил за грабителями с того самого момента, как они угнали машину.

Когда капитана спросили, почему он так думает, Мастро ответил, что «иначе все происшедшее чересчур смахивает на нагромождение совпадений, чего обычно не бывает. Как объяснить тот факт, что машина подъехала к дверям кафе именно тогда, когда грабители выскакивали с добычей? Выходит, что либо линчеватель знал, кто они такие, либо имел резон их подозревать. Он мог следовать за их машиной до стоянки возле торгового центра, а затем подъехать к выходу из кафе, когда они уже заканчивали потрошить кассу. Фары его машины были погашены пока он их поджидал. Увидев, что они выбегают из ресторана, он врубил свет, ослепив грабителей, и стал стрелять: те так и не поняли, что их убило».

Мертвые грабители до сих пор не идентифицированы. Отпечатки их пальцев отправлены в Вашингтон, может быть, в досье ФБР на них что-нибудь найдется.

— Они не чикагцы, — сказал Мастро. — Возможно, «гастролеры», прибывшие на место «работы».

Оба грабителя были вооружены двумя дешевыми пистолетами, из которых до тех пор не было произведено ни единого выстрела.

Капитан Мастро:

— Когда убийца подал машину назад и, развернувшись, стал быстро удаляться, по крайней мере, двое из четырех свидетелей видели его лицо. У нас есть описание его внешности и на этом основании мы надеемся, что следствие пойдет более быстрыми темпами.

Капитан отказался сообщить журналистам, какие сведения он получил от свидетелей. Мистер же Фино сказал, что, по его мнению, посетители, сидевшие за стойкой, никак не могли хорошо разглядеть человека в машине. Он говорит, что один из свидетелей признался ему: «Похоже, это был белый человек» седой или блондин. И это все. Похоже, что эти описания зависели от освещения парковки торгового центра. Судя по экспериментам, проведенным на месте репортерами, лицо человека, находящегося в тридцати футах, при таком освещении было совершенно смазанным, просто белое пятно, к тому же видимость была ухудшена еще И грязными разводами и гаревыми потеками на стекле кафе, сквозь которое свидетели и видели линчевателя.

Полиция сообщила, что ни один из свидетелей не смог назвать или хотя бы дать приемлемое описание машины, на которой приехал убийца.

Частицы четырех пуль, вынутых из тел грабителей, похоже, выпущены из все того же автоматического пистолета 45-го калибра, использованного в нескольких предыдущих убийствах, приписываемых линчевателю.

— Все патроны, как для 38-го калибра, так и для 45-го снабжены разрывными пулями, — сообщил капитан Мастро. — Эти «дум-думки» при непосредственном контакте с телом разрываются, как шрапнель. Разумеется, в таком случае очень трудно создать внешний вид пули и выявить в лаборатории ее специфические особенности. Только не подумайте, будто я хочу сказать, что это вообще невозможно, это не так. Возможно, мы как раз этим и занимаемся, просто вся процедура занимает намного больше времени, да и результаты получаются не такими уж безусловными, как бы нам того хотелось. Например, в двух случаях использования 45-го калибра мы не можем с уверенностью сказать, что пули выпущены из того же самого оружия, что и все остальные, хотя все обстоятельства дела указывают на то, что так оно и есть. Просто нам не удалось обнаружить достаточно свинца, чтобы установить это с абсолютной точностью.

Капитан Мастро признался, что на месте преступления им еще ни разу не удалось найти ни одной пустой гильзы.

— В случае использовании револьвера — это понятно. Всем известно, что револьвер не выбрасывает после выстрела пустую гильзу из барабана. — Потом Мастро добавил: — Но в автоматическом пистолете 45-го калибра это происходит автоматически во время выстрела, то есть надо полагать, что этот человек крайне аккуратен и каждый раз после убийства подбирает гильзы. Либо он стреляет из машины и пустышки сыплются в салон, где он потом спокойно их собирает.

Судя по словам Мастро, достигнут некоторый прогресс в определении типа оружия и завода-изготовителя.

— В лаборатории установили, к какому типу относятся оба револьвера. Но пока мы не можем раскрыть имеющуюся у нас информацию.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Вижу, Пол, ты в хорошем настроении.

— Ну как же — канун Нового года. И место для проведения праздника подходящее. — Он дружески ущипнул ее за налитую ягодицу.

Ирен со стаканом подошла к окну. Жалюзи были открыты; морозец зарисовал уголки стекол.

— Отличный отсюда вид. Счастливчик.

Пол подошел и встал рядом; пальцами пробежал по ее позвоночнику.

— Только подумай о том, сколько безумств и сколько веселых вечеринок сегодня произойдет.

— Я на них никогда не хожу. Люблю тихие спокойные вечера. Бог мой, только представлю себе все эти переодевания, носорожьи физиономии, колпаки…

— И песенка типа «Старое местечко Сайн», и всеобщие поцелуйчики…

— Ну на последнее я лично согласна. — Ирен искоса посмотрела на него снизу вверх, потом рассмеялась, и Пол притянул ее к себе. Целуя, он почувствовал, как ее рот раскрывается и губы тянутся навстречу.

Они стояли обнявшись, она потерлась щекой о его плечо. Но все так же смотрела в окно. Несколько приглушенный его рубашкой, голос Ирен достиг его ушей:

— Смотри, сколько там внизу и наверху огней, и представь, что из них всего лишь один — твой. Тебе не становится от этого несколько неуютно?

— Нет. А разве должно? — Безликость была его защитной реакцией.

— Ты хорошо контролируешь свое «я». Это мне в тебе нравится. Хотя и не только это.

Он хитро и искоса взглянул ей в лицо:

— Что же еще?

— Ну уж нет. Не собираюсь преувеличивать твои выдающиеся качества, Пол. Зачем давать тебе патроны, которые ты сможешь использовать против меня? — Сделав резкий пируэт, Ирен выскользнула из его рук и прошлась по комнате, останавливаясь то тут, то там; склонилась над фотографией Пола с Сэмом Крейцером, стоящей на полке, разглядела крошечную литографию Пикассо на шелковом экране, небольшую коллекцию пластинок между полками: Бетховен в исполнении Герберта фон Караяна, «Суингл Систерз», «Пи. Ди. Ку.», Бах, Лист, Питер Ниро, Эл Херт.

— В этой крохотной юбчонке ты выглядишь одновременно и шикарной и совсем маленькой девочкой.

— Конечно, сейчас этот наряд совсем не по сезону, но мне показалось, что в такой день можно слегка и пофривольничать. — Однако комплимент Пола, хоть и слегка неуклюжий, был ей явно приятен.

В неясных мечтаниях Полу было крайне просто представить себе, как Ирен устраивает из любой холостяцкой халупыуютно-безмятежный «дом». Он вновь наполнил их стаканы, чувствуя себя все более раскованно.

Она повела его на кухню.

— Ничего не скажешь, красивое у тебя личико. Как это тебя угораздило так порезаться?

— Не до конца завинтил крышку в бритве. Поглупел, что ли? Ну, и хорошим мясницким взмахом исполосовал себя и только потом догадался, что болтается вверх-вниз.

— Придется купить тебе бритву со сменными лезвиями.

— Я уже этим утром купил. — Вообще-то, он всегда пользовался бритвой со сменными ножами, но все-таки не поленился купить новую, а старую выкинуть. Поэтому, как только она войдет в ванную, тут же увидит в корзине для мусора вскрытую коробку. «Все это мелочи, детали, — думал Пол, — но тебе необходимо сосредоточиться на них и ничего не забывать и делать все предельно тщательно».

— А это еще что за фиговина?

— Пресс для мусора.

— Ничего себе. В этой квартирке у тебя все современные приспособления. Мойка для посуды, пресс… Может, есть еще и самоочистительная духовка?

— Я заказал саморасстилающуюся постель.

— И самопылесосящийся ковер. Как в каком-то рассказе у Бредбери… — Она взяла свой стакан с хайболом и вернулась в гостиную. — Какие у тебя планы на Новый год?

— Пока не знаю. А у тебя?

— Разве ты не заметил? Я же за весь вечер еще ни одной сигареты не выкурила. — Ирен с поспешностью наркомана, вводящего дополнительную дозу, комично накинулась на свою выпивку. — Поэтому от никотинового голода несколько свихнулась.

— Надо, чтобы стало еще хуже, тогда потом будет лучше.

— А ты был когда-нибудь курильщиком?

— Очень-очень давно. И бросил еще до того, как министерство здравоохранения принялось грозить всем бедой.

— Черт побери, ты просто омерзительно добродетелен. Не куришь, ешь и пьешь умеренно. Тебе просто не от чего отказываться.

— Я было хотел отказаться от сексуальной жизни…

— Боже праведный. Это еще зачем?

— Чтобы ты смогла меня отговорить от этой глупости.

— И что, неужели пришлось бы очень уж напирать?

— Не очень.

— Так я и думала.

— Турнепсы, — сказал он победным тоном.

— Чего?

— Откажусь от турнепсов.

— Ты же ненавидишь любую репу.

— Совершенно верно.

— Гадкий. Ты меня совершенно не жалеешь. Ты только взгляни на меня. Вся трясусь, глаза слезятся. Меня перекручивает от страшных болей. Я полная и окончательная развалина с десятитонной обезьяной, сидящей у меня на спине. А ты хочешь отказаться от репы.

— А как насчет брюссельской капусты?

— Убить бы тебя.

— Не стоит.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Она спала, лежа на правом боку, положив кулачки под щеку. Пол медленно встал и тихо, стараясь ее не разбудить, пошел, шаркая шлепанцами, на кухню. Там он приготовил себе кофе по-английски — теплый с молоком.

За окном, на фоне необычно синего, глубокого неба постепенно проявлялись очертания города, все ярче вырисовывались здания Лупа, очерченные восходящим солнцем. Чикаго походил на гигантскую, очень четкую фотографию.

Интересно, сколько выпивох погибло этой ночью от ножа или пули?

Пол прошел к входной двери, открыл ее и обнаружил на коврике свежую утреннюю газету, потом вновь закрыл дверь на два замка. Кофе начал закипать; он развернул на столе газету.

Внезапно Пол услышал шум душа в ванной и улыбнулся. Затем прикрутил огонь под кастрюлькой с молоком.

Его внимание приковал заголовок:

«Вдохновляет ли “мстителял” жестокость?»

«Два убийства, совершенные в канун Нового года, заставили капитана Виктора Мастро сообщить, что волна оборонного насилия”, видимо, будет неуклонно возрастать из-за широкого освещения органами печати дела загадочного “мстителя”».

На ежегодной встрече с прессой в полицейском секретариате капитан Мастро сообщил о двух случаях, произошедших предыдущим днем.

Женщина из Саут-сайда на многолюдном бульваре Мартина Лютера Кинга отразила нападение двоих молодых грабителей, личность которых установить не удалось. Женщина обратила юнцов в бегство с помощью тяжелого обрезка железной трубы, который цосила в сумочке.

В другом случае провалилась попытка ограбления бензоколонки на Кэнфилд-роуд в Норриэдже: хозяин вытащил из-под кассы дробовик и выстрелил из обоих стволов крупной “нулевкой” в грабителей, ранив их, однако неудачникам все-таки удалось сесть в машину и скрыться. Сейчас они находятся в розыске. Приведем слова хозяина бензоколонки: “Мститель” совершенно прав, понимаешь? Эти ублюдки понимают только один язык».

Капитан Мастро сказал:

— В подобном образе мыслей скрыта большая опасность. Когда к вам с целью ограбления входит вооруженный грабитель, и вы начинаете сопротивляться, то страшно рискуете. Большинство этих людей — рецидивисты, которые ничего не боятся. Если вы не так круты, как они, и не умеете как следует обращаться с оружием, то наверняка проиграете в этой жутковатой игре, ставка которой — ваша жизнь. Мы официально пропагандируем политику непротивления и рекомендуем всячески воздерживаться от применения оружия, даже если вы решите защищаться. Слишком уж легко человека ранить или убить. Несколько долларов из кассы не стоят жизни ее владельца.

Мы тут же попытались узнать, как обстоят дела с кривой роста преступности после появления в городе “мстителя”, но, к сожалению, капитан отказался назвать и прокомментировать эти цифры.

— Любой ответ на данный вопрос сейчас неуместен и несвоевременен, — сказал он. — Чересчур много факторов влияют на эти данные».

Пол принес чашки с кофе в комнату. Ирен обнаженная вышла из ванной, стряхивая с плеч капельки воды, кончики ее волос были мокры. Она улыбнулась — очень тепло и все еще сонно.

— С Новым годом.

— Ага. — Она выронила полотенце и обняла Пола. Кожа после душа была туго-туго натянута. В руках у него были чашки и блюдца; он аккуратно поставил их на стол и обнял Ирен. Потом медленно и нежно поцеловал.

— Благодарю тебя, моя дорогая, за то, что ты подарила мне счастье.

Она высвободилась из его рук и подошла к своим вещам; Пол смотрел, как ее маленькие кругленькие ягодицы колышутся в такт шагам.

Пол сказал:

— Я тут кофе принес.

— Лучше пусть остынет. Стоит выпить чашку горячего, как мне тут же захочется закурить.

После того как Пол принял душ и оделся, они сидели на кухне и вылавливали из розетки кусочки грейпфрута.

Пол сказал:

— На работе я могу не появляться до понедельника. Таким образом, у нас есть пять дней. Почему бы куда-нибудь не съездить? Как насчет Нового Орлеана?

— Это было бы чудесно. Никогда там не бывала. Но, к сожалению, завтра и в пятницу я должна быть в суде.

— Что ж, отложим на другое время.

— Я об этом тебе обязательно напомню. — Она оттолкнула ногтем газету. — Снова Мастро. Черт, если дельце с этим «мстителем» затянется, он станет самым популярным копом в Америке. И сможет выставить свою кандидатуру на президентских выборах.

— А что он за человек?

— Нормальный. Неплохой полицейский. Голова на плечах, и, что немаловажно, он умеет ей пользоваться. Бюрократом его не назовешь, его эта чаша миновала. Но пока не разгорелась эта заварушка с мстителем-линчевателем, никто, за исключением профессионалов, о нем не слышал. Теперь же, почувствовав вкус к своему положению знаменитости, он попытается выжать из этого все, что возможно. Черт, как хочется закурить!.. Как ты можешь читать утреннюю газету без сигареты?

— После первых десяти или пятнадцати лет начинаешь привыкать. Что еще остается.

— Толстяк.

Пол осторожно попытался перевести разговор в интересующее его русло:

— Во вчерашней газете было написано, что ему удалось идентифицировать оружие линчевателя. Мне так показалось — это можно было прочесть между строк, — что он знает много больше, чем выдает публике и репортерам.

— Они специально хотят произвести подобное впечатление. То есть, чтобы линчеватель считал, что кольцо вокруг него смыкается. На самом же деле они сейчас так же далеки от разгадки, как и в самом начале. У полиции вообще нет ни одной мало-мальски порядочной зацепки.

— А как же насчет этих свидетелей?

— Они видели кого-то в машине! С пистолетом в руке, а кругом визжали пули. Они смотрели на него сквозь грязное стекло из ярко освещенной комнаты, когда он находился на плохо видимой стоянке в тридцати футах от них. Что можно разглядеть при этом?

— Как ты считаешь, полицейские думают, что действует один человек или целая организация?

— Они ничего не думают и ни во что не верят.

— Сам-то я полагаю, что действует всего один парень, — сказал Пол, — судя по всему, он довольно умен. Потому что вполне может, чтобы сбить с толку полицию, использовать два или три разных пистолета…

— Это-то меня и убивает, — согласилась Ирен. — Похоже, что и Вика Мастро тоже. Видишь ли, конечно, он хочет взять линчевателя — это однозначно — потому что понимает, как это важно для его карьеры. Но не хочет особо спешить. Прежде чем он в наручниках поведет линчевателя в Городской суд, ему необходимо высосать из дела как можно больше паблисити и сделать себе солидную рекламу.

— А ты считаешь, что он действительно поймает линчевателя?

— Естественно. Рано или поздно тот совершит промах. На самом деле, он уже его совершил. В тот вечер, когда пристрелил парня с мачете. Порез может быть слишком сильным. А копы прочесывают все больницы и опрашивают всех докторов с частной практикой в радиусе сотни миль. И они вполне могут его отыскать. И если на этот раз кончик не отыщется, тогда подождем следующего, который не замедлит произойти. У линчевателя положение незавидное: ведь ему достаточно допустить одну-единственную ошибку, которая обязательно станет роковой. Одну — и ему конец. Полиция может позволить себе допускать сколько угодно ошибок, а правой оказаться лишь единожды.

— Звучит, как приговор. Как неизбежность.

— А это и есть приговор. Вопрос времени, когда его вынесут.

— А что, если линчеватель на какое-то время затихнет или переедет в другой город?

— Не знаю, — проговорила Ирен. — Меня больше интересует, что будет, если его поймают?

— Что ты имеешь в виду?

— Для большинства здешнего населения этот человек — своего рода герой. Что произойдет, если мы попробуем его судить?

— Теперь понятно.

— Могут произойти демонстрации, даже бунты. В этом городишке возможно все что угодно. Суд над линчевателем в Чикаго может превратиться в дикую политическую игру.

— Забавно. Хотел бы я узнать, чем все это кончится. — Пол вздохнул: — Еще кофе?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В четверг утром Пол подвез Ирен в ее офис и отправился на юг, в трущобы. Полдня он патрулировал улицы, стараясь отыскать в приграничных районах города следы преступлений, но сильный холод удерживал людей в домах, и в половине третьего Пол поехал обратно в центр, чтобы осуществить следующую часть своего плана.

Он вырезал полдюжины объявлений из раздела газеты, где рекламировалась продажа недвижимости и наконец обнаружил ту контору, что отвечала его требованиям. Она была расположена в Лупе возле перекрестка улиц Раш и Гранд-авеню. Там находился гараж, несколько магазинчиков быстрого обслуживания, бар, порномагазинчик, на углу — парковка, а за ней — разваливающееся здание.

Объявление привело его к трехэтажному зданию, покрытому толстым слоем копоти. Узкий проход между двумя складами вывел его к лестнице, где Пола встретил управляющий — лысоватый с нависшими пейсами человек; ему были необходимы стрижка, бритье и диета, в которой не присутствовало бы пиво. Он отвел Пола на верхний этаж.

Офис занимал единственную комнату. Два грязных окна выходили на Гранд-авеню. Предполагалось, что офис сдается с мебелью, то есть, в нем находился стол такой древности и дряхлости, что можно было подумать, что его приволокли со свалки, хрупкое креслице на колесиках с протершейся обивкой, погнутый металлической шкафчик для бумаг, лампа с гибкой «шеей» на столе, на полу — ветхий ковер. Ни в лампе, ни на потолке не было даже намека на патроны, зато на столе какая-то добрая душа оставила полрулона туалетной бумаги. Здесь находился также шкаф для одежды, в нем две проволочные вешалки, а на матовой поверхности стеклянной витрины осталась полустершаяся надпись, по которой можно было установить, что предыдущим владельцем конторы являлась компания по внедрению новинок. На столе также находился черный телефон, но управляющий сообщил Полу, что его нужно подключить. Рента составляла восемьдесят долларов. Пол подписал именем своего шурина договор на шесть месяцев и вручил управляющему сто шестьдесят долларов за охрану и в качестве первого взноса за месяц. Перчаток Пол ни разу не снял. Управляющему он объяснил, что контора ему нужна для получения и рассылки корреспонденции, потому как бизнес у него маленький: изготовление поздравительных карточек. Мужчина не проявил к этому сообщению ни малейшего интереса. Он только дал Полу ключи от входной двери, от двери офиса и от туалета в конце коридора.

Пол сказал, что предыдущая его контора сгорела, и поэтому он детально расспросил о пожарных выходах. Управляющий показал ему черные лестницы, пожарные выходы вели к стальной двери в задней части здания. Она выходила на узенькую аллейку, заставленную мусорными баками; изнутри дверь открывалась легко, но снаружи без ключа войти было нельзя — с той стороны двери не было ручки и, кроме того, возле замка были напаяны стальные пластины, которые должны были предохранить здание от взлома или попыток вскрыть замки пластиковой карточкой или проволокой.

Оставшуюся часть дня Пол потратил на завершение своего прикрытия: заказал дешевые канцелярские принадлежности, несколько резиновых печатей, подержанную пишущую машинку, пачку клейких эмблем, а также скрепки, шариковые ручки, большие плотные конверты. Затем Пол прошелся по Стейт-стрит и накупил на 20 долларов поздравительных карточек.

Остановившись у телефона-автомата, Пол набрал номер телефонной компании, объяснил, в чем проблема, дал номер своего шурина в Нью-Джерси и попросил, чтобы подключили его телефон в здании, где находилась контора. Представитель компании пообещал, что в понедельник утром все будет сделано.

Родилась «Нойзер студио». К половине пятого Пол вернулся в свою новую, засиженную мухами контору и разложил принесенные вещи, — все делал аккуратно, надев резиновые перчатки, купленные заранее в универсаме. Поздравительные карточки Пол разложил по конвертам и засунул их в железный шкафчик. Потом поставил машинку на стол и ввернул лампочки, предварительно вставив патроны.

Эта затея вместе с охраной и арендой обошлась ему почти в 300 долларов. И все только для того, чтобы было где хранить оружие.

Держать пистолеты дома или в машине он больше не мог. Начав работать на Чилдресса, он будет почти на целые дни оставлять квартиру и машину без присмотра. Стоит команде Мастро заподозрить его хоть в чем-то, шансов попросту не останется; и машину и квартиру обязательно обыщут.

Если расследование идет полным ходом, полиция, уже наверняка, допрашивает торговцев оружием. Конечно, в Чикаго могут быть десятки тысяч «сентенниалов», но стоит копам добраться до Трюэтта в Висконсине, и они узнают, что некий Роберт Нойзер купил у него два пистолета. Тогда начнут охотиться за этим самым Нойзером. Обнаружат, что у Нойзера контора на Гранд-авеню, обыщут кабинет и найдут пистолеты.

Но связать Нойзера с Полом не смогут. Просто потому, что он не оставит ни одного отпечатка пальцев ни в кабинете, ни в здании.

Ни на пистолетах.

Он вычистил, смазал и вытер оружие самым тщательным образом. Вытер и инструменты для чистки, и коробку, положил все вместе в нижний ящик стола. Потом подумал и переложил в ящик железного шкафчика. Замков на нем не было, и всегда была возможность ограбления, могли украсть оружие, да-да… Но на самом деле Полу это не причинило бы особого вреда — воспользовавшись украденным оружием, грабитель даст полиции нужную зацепку и зажжет для них зеленый свет.

В любом случае Пол всегда мог купить себе новый пистолет.

Выйдя на улицу, он увидел, что уже стемнело и поток машин здорово поредел. Пол вывел из гаража машину и поехал на север к дому Ирен.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

«Чикаго, 3 января.

12-летний подросток, ученик 6-го класса, выстрелил и ранил своего учителя, когда тот отругал его за плохое поведение в классе». «Чикаго, 3 января.

Когда грабитель, держа руку в кармане, пригрозил водителю чикагского автобуса, что пристрелит его, если не получит выручку, шофер сам выстрелил в него.

Оказалось, что грабитель не вооружен.

Грабитель не опознан. Он умер в городской больнице, не приходя в сознание после сделанной операции.

— Он сказал, что у него в кармане пистолет, — сообщил водитель Джеймс Суит, 31 года, живущий по 3108 Зап. пляж. — И мне вовсе не хотелось стать еще одной жертвой бандитского нападения.

Автобусная компания довела до нашего сведения, что по законам временные работники не имеют права носить оружие».

— Но уж лучше я буду живым безработным, чем работающим трупом, — сказал Суит. — Между жизнью и работой я выбираю первое.

Суит сообщил, что купил пистолет, как только впервые услышал о линчевателе.

Грабитель залез в автобус 46-го маршрута, которым управлял Суит, на Уэст-авеню около Эдиссона, и, как только двери захлопнулись, принялся стращать водителя. В салоне больше не было пассажиров. Суит тут же нажал кнопку тревоги, которой оснащены все автобусы компании «ЧТА», но ни один полицейский не принял сигнал и не откликнулся.

— У меня не оставалось выбора, — пожал плечами Суит, — ключа в кассе у меня нет. Отдать всю кассу я не мог. Да даже если бы мог, с какой стати я бы стал это делать?

Суит работал водителем семь лет.

— С каждым годом становится все труднее и труднее, — объяснял он. — Сейчас каждый день шоферы подвергаются нападениям.

Грабитель, которому по виду нельзя дать больше 20-ти, не опознан, и сейчас проводится идентификация его отпечатков пальцев.

Суита, по словам представителя автобусной компании, не собираются отстранять от работы или увольнять — это дело будущего, а пока идет следствие.

Уголовных обвинений выдвинуто не было.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Суд по делам несовершеннолетних округа Кук находился в мрачном приземистом здании — прямоугольном и безобразном; пятиэтажка подобного типа могла быть и фабрикой, и заводским управлением, и лепрозорием. Здание стояло в самой вершине треугольного квартала и было наискось перечеркнуто диагональным разрезом Огден-авеню.

Шоссе 66 вливалось в Огден-авеню, по нему неспешно катили тяжелые грузовики. Пол свернул к обочине и припарковался на Хэминтон-авеню возле бокового входа в здание суда по делам несовершеннолетних.

Небо застыло, став похожим на оловянную тарелку. Шедший в декабре снег остался-только на обочинах да в парке, где его не месили ногами и колесами. В промежутках, когда машина останавливалась и приходилось ждать, Пол включал обогреватель и наконец натопил салон до такой степени, что в нем стало нечем дышать и нужно было проветривать.

На сиденье рядом лежали газеты, он просматривал их не спеша, лениво переворачивая листы и краем глаза следя за выходом из здания суда. Из приемника доносилась какая-то странная тягучая музыка, но Полу было все равно, он не пытался поймать что-нибудь другое: так он как бы находился в чьей-то компании и, не изнывая от одиночества, мог преспокойно думать об Ирен.

Пол сделал несколько необычных приготовлений. Замазал передний и задний номера машины маслом и грязью до такой степени, что цифры стали неразличимы. Купил русскую шапку-ушанку; надвинешь такую штуку на лоб — и лица уже не разобрать. Нацепил огромные солнцезащитные очки с зеркальными стеклами — из тех, что носят мотоциклисты. А к верхней губе приклеил кустистые усы, купленные в театральном магазинчике. Он понимал, что, начав действовать днем, он рискует быть замеченным. С этим ничего нельзя было поделать, но ему хотелось, чтобы возможные свидетели запомнили шапку-ушанку, мотоциклетные очки и усы.

Очки и ушанка лежали на сиденье под газетами. Автоматический пистолет 25-го калибра лежал в кармане брюк, а «сентенниал» — под сиденьем машины, откуда его можно было быстро достать.

Мимо прокралась патрульная полицейская машина и остановилась у входа в суд. Коп и человек в деловом костюме вывели из машины двоих подростков и вошли внутрь; через пару минут коп вышел из суда, сел в машину и уехал. Пол взглянул на часы — 9.45.

В последующие четверть часа в здание вошли еще несколько человек. Пол наблюдал за ними без всякого интереса — все его мысли были поглощены Ирен. Она продолжала рисоваться ему в самых соблазнительных позах: смеющаяся, покачивающая бедрами при ходьбе; он представлял ее глаза, в глубине которых таились озорные искорки.

Она была той женщиной, которую он мог полюбить, если все еще был способен любить.

Пол продолжал наблюдать, как люди входили и выходили из здания суда; наконец, где-то в половине одиннадцатого, в дверях появились двое угрюмых мальчишек, неохотно бредущих за жирной усталой женщиной. Она вполне могла быть их матерью, а их вполне могли отпустить ей на поруки. Мальчуганы были маленького росточка, на вид им было не больше 13–14 лет, но на их лицах четко проявлялась страсть к насилию.

Вся троица подошла к автобусной остановке и стала ждать. Когда автобус отъехал, Пол вывернул за ним вслед, выключив радио, он напялил на голову ушанку и нацепил защитные очки.

Они пересели на другой автобус, идущий на юг в Эшлэнд, Пол следовал за ними. Он находился в двух кварталах от автобуса, когда мамаша с детишками вылезли и свернули в боковую улочку, меся снег ногами.

Они вошли в небольшой домишко. Пол около часа сидел, не шевелясь, в ожидании момента, когда ребята выйдут на улицу. Наконец они вышли, к ним сразу же присоединились трое других мальчишек, впятером они отправились в парк. Один из них нес большой кусок твердого зеленого пластика с загнутым вверх острым краем — сани. Перекидываясь снежками, компания забралась на вершину тщедушной горки, и тут все стали воевать за право кататься первым; потом все трое кучей повалились на сани и поехали вниз, пластик подпрыгивал на неровностях, двое мальчишек вывалились на ходу и на тощих задах покатились вниз.

Озлобившись на самого себя за то, что так обманулся, Пол запустил мотор и поехал прочь.

Он грустно позавтракал гамбургером и снова подумал об Ирен; еда, которую она готовила, была непритязательна на вкус, но Пол вновь открыл для себя, что в трапезе самое главное то, с кем ты ее разделяешь.

К часу дня он снова был на посту возле суда для несовершеннолетних. Сюда он приехал, потому что в суде для взрослых больше появляться не хотел: если его засекут и сопоставят время посещения с совершением очередного убийства, как в прошлый раз было с Краббом, Ирен обо всем догадается.

Если 14-летний парень обвинялся в изнасиловании и убийстве, то максимум, что он мог получить — это восемнадцать месяцев в спецшколе, которые на деле превращались в семь или восемь от силы, так как эти заведения были страшно перегружены. Может быть, мягкость и снисходительность законов для несовершеннолетних объяснялась тем, что эти законы писались давно; детей следовало защищать и оберегать, ведь ребенок всего лишь ребенок. Но теперь уличные подростки докатились до омерзительных, гнусных жестокостей. Подростковые дела пестрели увечьями, убийствами, изнасилованиями и звериными надругательствами над людьми. И единственное предназначение закона в данном случае заключалось в том, чтобы уверить этих зверенышей, что они могут совершать свои паскудства, не боясь наказания.

Нападавшие на Эстер и Кэрол были детьми; никто, правда, не знал, так ли это, но они были мальчишками, не мужчинами. Молодняка следовало остерегаться в первую очередь — опаснее их не было. Пол читал где-то, что главным преобразователем является время. Редко встречался сорокалетний налетчик — с возрастом в их души закрадывается страх.

Только после двух часов Пол наконец понял, что сидел тут не зря.

Подъехавшему на машине пареньку было лет 17–18. Он поставил свою развалюху за автомобилем Пола возле пожарного крана-гидранта и пошел через улицу, пиная размягший снег ногами в кроссовках. Высокий и стройный, в джинсовой куртке и черных штанах, он носил довольно нахальную шляпу, которую сейчас оставил в машине. «Я мороза не боюсь» — как бы говорил он всем своим видом.

Для ответчика в суде он был слишком стар, следовательно, приехал, чтобы кого-то отсюда забрать. Пол стал ждать его появления из здания суда.

Люди маленькими группками выходили на улицу: родители и дети, серьезные или же, напротив, встревоженные тем, что увидели в этом холодном темном здании.

Двигатель машины Пола работал в полную силу, салон уже хорошо прогрелся, когда знакомый парень вышел из суда в компании с другим, почти так же одетым, но пониже ростом и выглядел моложе; лицо его кривилось. Они шли через улицу, засунув руки в карманы штанов и не говоря ни слова, глаза их матово поблескивали, будто подернутые невидимой пленкой, абсолютно безо всякого выражения: глаза и глаза, обыкновенные органы чувств.

Парни залезли в машину. Пол услышал, как заскрипели, ржавые двери, когда их открывали. Потом раздался хрип — и выдав облачко вонючего газа, машина прогромыхала мимо, постреливая выхлопами.

Пол позволил им завернуть за угол и поехал следом.

Развалюха — «меркюри» — сначала двигалась вроде бы с какой-то определенной целью и в определенном направлении, но потом оказалось, что парни безо всякой нужды проезжают по одним и тем же улицам, разворачивают и срезают углы в тех же самых местах. Может быть, пытаются обнаружить слежку? Но Пол без всяких сложностей следовал за ними — на один-два квартала сзади, позволяя транспорту беспрепятственно вторгаться между ними. Его автомобиль ничем не выделялся из ряда других, краска на кузове несколько поблекла и выцвела, была покрыта потеками масла и следами выхлопных экскрементов.

Может быть, парни решали, чем заняться, а скорее

— как развлечься. Внезапно Пол поймал себя на мысли, что жаждет, чтобы они просто отправились в кино. Его это поразило, но, тем не менее, он не испытывал никакого желания совершать насилие.

«Меркюри» впереди потянулся к школьному двору. Подъезжая к перекрестку, Пол замедлил движение, включил мигалку поворота, указывая, что хочет повернуть налево. Ему хотелось бросить это занятие, вернуться в офис, снять с себя маскировку, вытащить из кармана оружие, отправиться домой, принять душ и надеть любимый твидовый костюм. Они с Ирен были приглашены сегодня на ужин к Хэрри Чизему — старому преподавателю права.

Он уже наполовину вывернул влево, когда увидел, что «меркюри» подрулил к обочине и замер возле дальнего конца спортплощадки на той самой улице, с которой Пол только что вывернул. Тогда Пол Остановился в переулке и принялся наблюдать за происходящим сквозь частую сетку, которой была обнесена площадка. Парни вылезли из машины и пошли вперёд. Мимо площадки толпами неслись ребятишки, выскакивающие из здания школы. В руках они тащили книжки, и пар облачками окутывал их лица. Только что закончились дневные занятия, и ребятишки спешили по домам.

Двое тощих подростков стояли возле проволочной ограды, вцепившись пальцами в перчатках в переплетения, оглядываясь и наблюдая за ребятней, пересекавшей площадку.

Что-то они задумали. Что-то мерзкое.

Пол натянул резиновые перчатки, надел ушанку, нацепил защитные очки и, запустив мотор, объехал три стороны квартала за школой и медленно приближался теперь к последнему повороту. Отсюда открывался вид на главные ворота, из которых вываливалась ребятня. Он увидел, как двое парней в джинсах отцепились от проволочного заграждения и направились к воротам. Они пристроились за парочкой девятилетних девчонок и перешли на другую сторону улицы, пока толстая баба в форме регулировщицы сдерживала поток автомобилей.

Когда открылось движение, Пол миновал перекресток и въехал в улочку, что находилась впереди. Перед ним маячили подростки в джинсах, а за ними — девочки, которые свернули на огромную, почти пустую автостоянку, на которой были раскиданы кучи мусора, несколько трухлявых машин дожидались здесь своего смертного часа, — девочки срезали углы, чтобы поскорее попасть домой. До самого конца квартала расстилалась замусоренная и безлюдная земля. Парни в джинсах внимательно наблюдали за девчонками, которые перебегали через пустырь. Пол поравнялся с ними, когда они уже сошли с асфальта и пошли вслед за девятилетками.

Пол нажал на акселератор и быстро добрался до дальнего угла: он хотел объехать весь квартал к тому времени, как девчонки обогнут площадку. Мчась по узенькой улочке, Пол перегнулся через сиденье и опустил правое стекло; потом сделал еще один правый поворот и, замедлив ход, достал из-под сиденья «сентенниал». Руки в резиновых перчатках начали вариться в горячем поту.

Пол поставил рычаг в нейтральное положение и позволил машине беззвучно катиться по дороге; наклонившись вперед, он старался разглядеть выползающий из-за поворота пустырь.

В тени стены стояли двое парней в джинсах. Девчушки, прижавшись к кирпичной стене, были загнаны в угол, напуганные до смерти.

Длинный — шофер — поднял руку вверх и словно бы щелкнул пальцами. Но Пол увидел, что в руке блеснуло лезвие открывшегося ножа.

Вперед выступил тот, что был помоложе, выступил медленно, обдуманно-угрожающе, момент был зловещим. Зубки парня обнажились в кривой садистской улыбке, этим он нагнетал больше драматизма в разыгрываемой сценке. Он наклонился и, ухватившись за край пальто девочки, что была повыше, резко задрал его вверх, сжимая матерю в кулаке и рукой придавливая девятилетку к стене. Девочка носила высокие, доходящие до середины бедер гольфы и грязно-белое бельишко. Парень потянулся к резинке трусов.

Пол аккуратно прицелился. Сконцентрировав свое внимание на жертвах, парни не замечали ничего. Шофер — тот, что стоял с ножом, — шагнул к маленькой девочке и схватил ее за горло — так, чтобы она не смела пикнуть. Его напарник в это время рвал трусики на своей жертве. Он все еще задирал ее пальто и юбку, заставляя ее придерживать одежду подбородком.

Что-то заставило Пола на сей раз прицеливаться ниже обычного.

Первая пуля, выпущенная Полом, ударила парня в ногу под коленом.

Пол вновь прицелился. Он перегнулся через пассажирское сиденье, опираясь рукой на окно. Тот, что повыше, повернулся и тут же потерял ориентацию, потому что выстрел отбросил его напарника прямо на него. Пол успел выстрелить в насильника как раз в тот момент, когда тот развернулся к нему лицом. Пуля попала в икру, и по тому, как дернулась нога, Пол понял, что кость раздроблена.

Оба насильника с перебитыми ногами грохнулись на землю.

Девочки с вытаращенными от страха глазами вжимались в стену, пытаясь разглядеть лицо Пола.

Парень, что повыше, крутился на земле кругами, как недобитый жук, взвывая от боли. Его приятель оказался в шоке: рот был широко разинут, губы едва двигались.

Внезапно, схватив свою подружку за руку, старшая потащила ее прочь. Через мгновение они в панике бежали обратно через пустырь к людной улице, оставив учебники на снегу.

Подняв стекло, Пол выпрямился, потом развернул и поехал прочь.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

— Если дадите ему возможность, Чиддресс вас живьем съест, — сказал Хэрри Чизем.

— Меня уже предупреждали.

— Пол краем глаза уловил улыбку Ирен. — Но в любом случае поедание будет не слишком скучным.

— Контора у них развивающаяся, — согласился старик. — Ну что? Кто-нибудь еще кофе хочет? Отлично. — Он разлил напиток из серебряного кофейника, его рука немного тряслась от старости. Столовая, как и сам дом, была уникально неповторима. За пятьдесят лет, кроме проводки, здесь ничего не прибавилось. Казалось, обычный каркасный, без претензий, дом, но построен он был во времена, когда люди умели жить шикарно и со вкусом отдыхать, в его солидности был заложен комфорт, а в тяжелой полутьме драпировок и деревянной мебели был особый стиль и благородство, все вокруг дышало покоем.

Ирен взглянула на часы. За последние пятнадцать минут она уже несколько раз проверяла время.

— Не хочу показаться жлобкой, просто мне нужно посмотреть эту программу.

— Ты постоянно талдычишь о какой-то там программе. Вот не знал, что тебе так нравится сидеть, уткнувшись носом в телевизор.

— Будут передавать интервью с Кевендером. Он будет поджаривать Вика Мастро. Хочется посмотреть, как будет выкручиваться наш самый популярный коп.

— Когда она начнется?

— В девять.

— У нас еще куча времени. Прекрати, пожалуйста, смотреть на часы каждые полминуты.

Холодный ветер свистел за окнами. Во всем доме звенели стекла. В очаге потрескивал веселый огонек. Чизем налил всем коньяк и раздал бокалы; затем провел всех в гостиную и усадил Ирен в удобное кресло перед телевизором. Это был древний прибор — сплошное ореховое дерево и малюсенький экранчик, пара потускневших «заячьих ушек» наверху.

Ирен посмотрела на Пола, приподняв бокал в руке; от этих маленьких знаков внимания ему на душе становилось теплее, он кивнул ей и улыбнулся, прежде чем пригубить бренди.

Чизем медленно опустился в деревянное откидное кресло.

— И сколько их на этой неделе вы выпустили на свободу?

Ирен ответила очень сухо:

— Неделя была короткой. Так что на сей раз публика получила всего лишь половину обычной дозы.

— Вижу, тебя кто-то сильно разозлил, дорогая.

— Гелер приговорил одного моего обвиняемого к отсрочке приговора на шесть месяцев. А у этого парня совершенно невероятное количество приводов: он поднимался по ступеням суда чаще, чем лосось вверх по порогам, когда откладывает икру, и на сей раз он совершил ограбление на глазах у нескольких свидетелей. Взяли его тепленьким, сразу. Но Гелер отпустил его.

— Но ведь это в вашей компетенции, не правда ли? — спросил Чизем. — Мы должны забрать определенную власть из рук судей. Ничего хорошего, когда один судья считает ограбления, которые совершают бедняки, узаконенным следствием экономического неравенства, другой принимает каждое преступление как кошмарную угрозу стабильности общества. Поэтому одному выносят невероятно тяжелый приговор, другому — до невозможности предельно легкий. Как можно в подобных обстоятельствах ожидать «правосудия для всех»?

От каминного огонька исходил приятный аромат. Пол расслабленно полулежал на кожаной кушетке; обивка была старой, ее когда-то красноватый оттенок стал почти черным, глубокие трещины, словно вороньи следы, врезались в гладкую поверхность. Кабинетный диван; наверняка, профессор забрал его с собой, когда уходил в отставку. Прежде чем взяться за писательское перо и положить перед собой чистый лист бумаги, Чизем накопил изрядный юридический опыт. Несколько лет подряд он считался одним из лучших адвокатов в этой части страны. Узнав об этом, Пол страшно удивился. И Чизем, взглянув на него, завершил разговор на эту тему вопросом:

— Значит, вы все еще озадачены?

— Не могу этого отрицать. Судя по вашим словам, вас не назовешь либералом.

— Никакой я не либерал. Я верю в дисциплину. Именно дисциплина — тот раствор, который скрепляет и сплачивает общество; без нее наступает хаос. — Он сердечно улыбнулся Ирен. — Было время, когда эта юная леди видела во мне фашиста;

Пол спросил:

— Каким же образом вам удавалось сочетать столь резкие взгляды с работой адвоката?

— Очень просто. Я считал, что нет на свете более совершенной юридической системы, чем та, — несмотря на все ее недостатки, — в которой стороны представляют в суде свои точки зрения с наибольшей решительностью. Безусловно, в этой системе есть свои опасности, главная из которых в том, что более сильный юрист (неважно — защитник он или обвинитель) всегда выиграет процесс у более слабого, и все же, несмотря на это… В истории человечества не было системы лучшей, по крайней мере, мне такая незнакома. Если правда скрывается где-то на границе мнений, то ее можно обнаружить, только изучив обе позиции тщательнейшим образом. Вот для этого и была придумана наша система. Если бы она четко работала и правильно использовалась — лучшего достижения человеческой мудрости не пришлось бы искать.

— Если бы она четко работала, — эхом откликнулась Ирен. В ее голосе прозвучала нотка сарказма.

— Каждое дело, рассматриваемое в криминальном суде, заслуживает самого тщательнейшего расследования, — сказал Чизем. — Но точно так же и человек заслуживает наиболее грамотной защиты. Адвокаты — такие же служители закона, как прокуроры и судьи. Все эти люди — составляющие единой системы, назначение которой в каждом конкретном случае выяснить правду. Если в каком-то деле у человека нет первоклассного защитника, — значит, суда как такового нет. Видимость. Фарс.

— Простите за грубость, — прервал его Пол, — но ваши слова мне очень напоминают заявления некоторых трусливых хозяйчиков, которые старательно объясняют и всем, и самим себе, почему именно они исправно платят дань мафиозным структурам.

— Сильное доказательство всегда останется сильным, не имеет значения, кто именно использует его для своей защиты, — проговорил Чнзем. — Конечно, в тех случаях, когда защитником мафиози является адвокат, сам состоящий в синдикате мафии, вся структура ломается. Подобных глашатаев мафии, довольно много, но я не считаю, что они дискредитируют все юридическое братство.

Старик принялся раскачиваться в кресте.

— Итак, система противостояния работает — это мы доказали. Жаль, что в наше время ее очень часто не используют. Система, которой мы, адвокаты, клянемся в верности, превратилась в пустой звук. Почти все слушания на процессах происходят в задних комнатах, где адвокаты договариваются с обвинителями, то есть, до правды никому и дела нет. Виновный празднует победу, а невиновный страдает, потому что если он действительно не виновен, то вряд ли захочет договариваться о меньшем сроке наказания, а истинный виновник сделает это с легкостью. Нет, беда наших судов не в том, что в них всем якобы заправляют адвокаты. Нет. Просто система противостояния изжила себя, в нашем случае. Нам необходим процесс реставрации, а не дальнейшее разрушение.

— Это значит, что система будет сильно расширена, сказал Пол. — А чтобы начать выполнять программу по-настоящему, придется раза в четыре увеличить количество судов и людей, в них работающих. Хотелось бы взглянуть на все это, но вот вопрос: кто станет платить?

— Мы сможем себе это позволить, — откликнулся Чизем. — Это один из главных моментов моей книги. Ведь мы сбережем деньги, если постараемся.

— Каким образом?

— Снижением цены, которую общество платит за совершенные преступления. Если мы восстановим нашу правовую систему до того уровня, когда совершение преступления будет представлять огромный риск для жизни преступника, мы увидим, как резко пойдет вниз кривая преступности. В будущем мы сможем избавиться от бюрократии в правовой системе, уже через короткое время мы сбережем огромную сумму денег, потому что будет меньше преступлений, и, следовательно, общество будет терять меньше денег. Я не говорю об уменьшении числа человеческих жертв. Чтобы создать необходимую юридическую и тюремную систему, действительно, понадобятся огромные суммы, но, повторяю, все затраты быстро окупятся.

— И кто же удерживает нас от создания такой системы?

— Политики, разумеется.

Ирен подскочила в кресле как пружина.

— Моя программа! — она подбежала к телевизору. — Как же это у тебя включается?

— Ручка слева. Нет же, не та, а во-он, что под экраном, слева…

— Поняла.

— Твои часы спешат, моя радость. Еще нет девяти.

Пол услышал тонкий, высокий свист: ему показалось сначала, что это в ушах звенит. В центре экрана появилась светящаяся точка, затем она превратилась в крохотную картинку, которая стала медленно расползаться, пока не стала волнообразной серой мордой обозревателя, смотрящего и говорящего в камеру слова, которые он читал на специальных карточках, поставленных под камерой. Изображение было нечетким, центр физиономии все время сбивался набок, превращая программу новостей в «комнату смеха» в каком-нибудь среднего пошиба увеселительном заведении. Постепенно телевизор нагревался, и неожиданно зазвучал голос, начавший говорить прямо с середины предложения:

— … в ноябре снова возросли, судя по вашингтонским выпускам. Общие цены поднялись на 1,5 процента, что подняло показатель на 13 процентов по сравнению с тем же периодом прошлого года. И наконец, местные новости. Трагедия в Уэст-сайде. Полиция, приехавшая по сигналу тревоги, поступившему из булочной, увидела, что хозяин и две продавщицы убиты, а третья тяжело ранена из огнестрельного оружия. По словам уцелевшей женщины, которая лежит в окружной больнице и чувствует себя удовлетворительно, сегодня днем в булочную ворвались двое мужчин и, угрожая оружием, потребовали отдать им всю выручку. Владелец булочной внезапно выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в грабителей. Те моментально открыли ответный огонь и стали палить во все, что движется, убив трех человек и оставив последнюю, миссис Доберу Уайнберг, с двумя пулями: в груди и бедре. После чего грабители, судя по всему, убежали, не взяв ни копейки. Миссис Уайнберг призналась, что ее хозяин мистер Чарльз Лиделл стал носить с собой оружие после того, как услыхал по радио о чикагском линчевателе. А теперь о погоде: сегодня и завтра продлятся снегопады, и покров достигнет шести дюймов…

Пол застыл и сидел, уставясь в экран. Он чувствовал, как капельки пота жгут лоб. Взглянув на свой стакан, Пол увидел, что костяшки пальцев побелили: он едва не раскрошил посудину.

Чтобы скрыть шок, он поднял стакан к губам. Рука дрожала. Он быстро выпил и поставил стакан на столик.

— Оставайтесь с нами: 11-й канал представляет интервью Майлза Кэвендера. Сегодня у мистера Кэвендера в гостях капитан Виктор Мастро, начальник отдела по расследованию убийств и особого подразделения по поимке чикагского линчевателя.

Пол осторожно огляделся. Ирен смотрела в экран. Пол взглянул наЧизема. Старик быстро отвернулся, потянувшись за коньяком, но Пол был уверен — тот внимательно его разглядывал.

Программа началась взрывом электронной музыки и веселеньким объявлением, что передача стала возможной благодаря спонсорству нефтяной компании. Интервьюер появился на экране: его физиономия, как пьяная, моталась из конца в конец, пока «севшая» трубка старалась что-то уладить; Пол откинулся назад и съехал по дивану вниз, до тех пор, пока его затылок не коснулся спинки. Он с трудом заставлял себя внимательно смотреть в телевизор.

Мастро оказался худым, с резкими чертами лица человеком. Блестящая черная шевелюра была зачесана за маленькие уши назад. Одет Мастро был в полицейскую форму с планками наград, хотя на всех газетных фотографиях он неизменно появлялся в гражданской одежде. Он со слабой улыбкой прислушивался к вступительному слову Майлза Кэвендера и казался совершенно спокойным, никак не показывая «боязни сцены».

— … в Чикаго уже шестнадцать лет, а до этого служил в армейской военной полиции. Имеет степени по криминалистике и социологии, полученные в Чикагском университете, а два года назад получил звание капитана. В Сити-холл ходят упорные слухи, что капитана Виктора Мастро следует сделать начальником полицейского управления города или, по крайней мере, помощником начальника. Что вы можете сказать об этих сплетнях, капитан?

— Пожалуй, ничего. Из департамента на этот счет не приходило никаких постановлений. — У Мастро был уверенный и глубокий голос, удивительно бархатистый для такого худого человека, в нем слышались неплохо поставленные актерские интонации,

— Кое-кому может прийти в голову, — продолжал интервьюер, четко выговаривая слова, — что данное назначение будет целиком и полностью зависеть от завершения дела о линчевателе. Существует ли подобная возможность, капитан?

— Разумеется. Ведь полиция — такое же учреждение, как и многие другие. Повышения здесь предлагаются тем, кто хорошо служит и умеет достойно себя представить.

— Мне нравится ваша прямота. — Голос у Кэвендера был немного женственный. Он не действовал исподтишка, но был дотошен до изжоги: подобных назойливых репортеров Пол терпеть не мог, за их сдержанной учтивостью обычно скрывалась враждебность и ненависть.

— Капитан, мы собрались здесь, чтобы поговорить о линчевателе. По-началу, разумеется, я задам вопрос, который звучал в прессе не единожды. Существует ли линчеватель на самом деле или же это уловка городской администрации, созданная для того, что бы можно было каким угодно путем снизить процент совершаемых преступлений?

У Мастро вспыхнули глаза, но ответ прозвучал вполне сдержанно:

— Нет, линчеватель — не уловка. Мы не создавали своего Франкенштейна. Он существует, ходит по улицам и стреляет. Сегодня днем он стрелял в мальчишек в Саут-сайде.

— Чем эти мальчишки занимались?

— Судя по всему, они приставали к двум маленьким девочкам, которые, кажется, шли из школы домой.

— «Судя по всему…», «кажется…» Вы не уверены?

— Мы расспросили девочек и сдали мальчишек под охрану в больницу.

— Значит, никто из нападавших не был убит линчевателем. Вам это не кажется странным?

— Да, это первые жертвы, которые не были застрелены насмерть.

— Вы можете как-нибудь пояснить происшедшее?

— Пока нет. Может быть, линчеватель стрелял из движущейся машины. И, таким образом, не мог хорошенько прицелиться.

— А как вы можете быть уверены, что этот человек и есть тот самый линчеватель, на которого вешают остальные убийства?

— Пули были выпущены, видимо, из того же револьвера, что и в остальных случаях. Большинстве случаев, — тут же поправился коп.

— Вы сказали «большинстве случаев». Скажите, а может случится так, что их на самом деле больше одного?

— Револьверов или линчевателей?

Кэвендер кисло улыбнулся:

— Линчевателей, капитан.

— Пока мы с уверенностью можем говорить об одном линчевателе. Вполне возможно, что существует и второй, но пока у нас нет достаточных доказательств, чтобы утверждать это с абсолютной точностью.

— Но использование нескольких различных типов оружия…

— У него вполне может быть несколько пистолетов. Например, сегодняшний случай лишь подтверждает, что нападавшим был тот же самый человек. Использовался револьвер 38-го калибра, но стреляли из автомобиля, то есть прослеживается все та же схема, которую использовали при применении пистолета 45-го калибра.

— Понятно. Значит, основополагающим в вашем расследовании является тот факт, что вы ищете не нескольких человек, а убийцу-одиночку.

— Мы учитываем разные варианты.

Кэвендер принял другую позу: таким образом он показывал, что намеревается атаковать полицейского с другой стороны.

— Капитан, «модус операнди» линчевателя — будь то один человек, двое или целая группа — крайне прост. Он выискивает преступника во время совершения им противоправного акта и вгоняет в него пулю. Вы согласны, что мой комментарий довольно близок к оригиналу?

— Судя по всему, события развиваются именно таким образом.

— Значит, да. А вам не кажется, что слишком уж легко линчеватель отыскивает необходимых людей?

— Не уверен, что правильно понял вас.

— Я, капитан, говорю о том, что линчевателю не составляет никакого труда отыскать преступника, место преступления и оказаться там в нужное время. И я думаю, что определенную часть своей работы вы посвятили поиску ответа на данный вопрос, не так ли?

— Именно так.

— Я имею в виду истоки интуиции линчевателя. Каким образом он выходит на преступников? Как ему удается выяснить, где и в какое время произойдет то или иное преступление? — Кэвендер немного подался вперед и, с мстительным блеском в глазах, уставился на полицейского. — Каким образом он это делает, капитан? Как ему с такой легкостью удается справляться с подобной задачей?

— В его поведении присутствует определенная логика. Ясно, что в некоторых случаях он выставлял себя в качестве приманки. Он, судя по всему, неплохо одет, а человек в хорошей одежде, прогуливающийся в определенных районах города в одиночестве — это все равно, что прямое приглашение к грабежу. Он ждет, не начнут ли его преследовать, а когда добивается своего и чувствует, что на него собираются напасть, — убивает грабителей. А если знаешь город и расположение районов, это не так уж трудно.

— Понятно. Ну а как насчет тех случаев, когда линчеватель вмешивался в преступления против других людей?

— Мы думали над тем, как он может доставать информацию о преступлениях и преступниках. Вполне возможно, что это полицейские или судебные протоколы. Он отыскивает имя и адрес преступника, устраивает засаду и ждет, пока тот не начнет действовать. Или же выслеживает преступника, зная его привычки и наклонности. И, застав его на месте преступления, убивает. Мы пришли к такому выводу, потому что почти все жертвы линчевателя ранее имели приводы и судимости. То есть, нам кажется, что линчеватель должен иметь доступ к этим документам. Конечно же, большинство преступников были судимы публично, и линчеватель просто-напросто мог бы следить за ними от здания суда или просматривать газетные отчеты…

— Верно. Или, скажем, досье департамента полиции?

— И это возможно. — Мастро лучезарно улыбнулся. Ясно, что он понимал, к чему клонил репортер.

Кэвендер ринулся в атаку:

— Не приводит ли это нас к предположению, что линчеватель может оказаться полицейским офицером?

Чизем фыркнул из своего кресла:

— Какая ерунда.

Мастро все еще улыбался, и его серое лицо волнообразно ходило по экрану телевизора.

— Я бы не назвал это предположение абсолютно очевидным. Но мы не исключаем и такой возможности, все учитываем и все проверяем в процессе расследования.

— Да-да, разумеется. Но это предположение приводит нас к еще более захватывающему вопросу, разве не так, капитан?

— Какому?

— А вот такому. Если линчеватель с такой легкостью может разыскать преступников в момент совершения противоправных действий, тогда почему же полиция не может поступить точно так же?

— То есть, убивать преступников, когда их видишь, ле так ли, мистер Кэвендер?

— Вы прекрасно понимаете, что именно я хотел сказать, капитан. Почему наши полицейские не могут быть столь же эффективны в пресечении преступлений, как линчеватель?

— Да они намного более эффективны, если уж на то пошло, мистер Кэвендер.

— Вы стараетесь меня запутать, капитан.

— С чего вы взяли? Мы приставляем к некоторым преступникам, обычно тем, что выпущены на поруки, или же к недавно выпущенным из тюрьмы рецидивистам двоих людей в штатском, когда получаем от информаторов сведения о том, что они что-то замышляют. У нас существует группа инспекторов, которые занимаются лежкой за подобными типами, обычно их засады заканчиваются арестами в момент совершения подозреваемыми преступных действий. Но все дело в том, что эта наша работа, разумеется, не так широко освещается в прессе, как хладнокровные убийства линчевателя. К слову говоря, за прошедшие две недели он совершил, по крайней мере, шестнадцать убийств или, точнее, убийств, о которых нам известно и которые мы можем приписать его рукам. И в то же время нашими усилиями и в очень схожих обстоятельствах было произведено болee сорока арестов. Но, естественно, эта работа не рекламировалась в печати столь широко, как убийства линчевателя.

— Вся городская полиция совершила арестов всего в два-три раза больше, чем один-единственный человек предотвратил преступлений, имея лишь пару пистолетов. Не правда ли, цифра убийственная для полиции?

— Наши фонды и человеческие ресурсы не безграничны, мистер Кэвендер. Будь у нас достаточно средств и людей, чтобы установить слежку за всеми подозреваемыми преступниками в Чикаго, поверьте, мы бы сделали все, что в наших силах. Наша работа стала бы в миллион раз проще. Но у нас огромная территория, которую мы обязаны контролировать, и огромное количество других обязанностей, кроме слежки за потенциальными преступниками. У нас слишком много дел, чтобы мы могли выполнять их на все сто процентов хорошо, но я думаю, что, при всех наших сложностях, мы не так уж и плохо справляемся.

— Я не сомневаюсь, капитан, что вы именно так и чувствуете, но, согласитесь, что и некоторых из нас можно понять, когда мы не можем во всем с вами соглашаться.

— Это ваша привилегия.

— Но на меня произвело впечатление то, что вы не стали прятаться за словами о чести мундира и ныть, что законы не позволяют вам устраивать засады, и все такое прочее.

— Эти проблемы, разумеется, существуют, но горевать по этому поводу бесполезно. Нам приходится существовать и действовать в рамках определенной системы, а не так, как нам хотелось бы и как нам было бы удобно.

— Мне кажется, капитан, в этом смысле всем нам везет одинаково. Теперь мне бы хотелось узнать ваше мнение о другом. Что вы можете сказать нам о самом линчевателе?

— В каком смысле?

— Что он за человек? Какое впечатление о нем у вас сложилось?

— Описание внешности?

— Любопытно, имеются ли у вас, по прошествии столь долгого времени, его приметы, в дополнение к этому, мне кажется, наша аудитория не прочь узнать о том образе линчевателя, который сформировался в вашем воображении. Что он за человек? Каков его характер? Скажите все, что сможете, о его прошлом и привычках, и, в особенности, о мотивах, заставляющих его поступать подобным образом. Но раз уж вы упомянули про внешний облик, с него и начнем. Что он из себя представляет?

— Я бы предпочел не углубляться в детали, которыми мы сейчас располагаем. Могу сказать одно: это белый.

— Значит, откинуты черные, американцы-латиносы, люди восточного типа, американские индейцы, женщины и дети. Что ж, уже неплохо, капитан, это сужает круг подозреваемых примерно до двух-трех миллионов человек.

В ответ Мастро лишь улыбнулся; его, понял Пол, все это страшно забавляло.

— Что еще вы нам можете поведать? Может быть, он подвержен навязчивым идеям? Может, его обуревают мессианские фантазии?

— Я ведь не психиатр. Не знаю. У нас на руках всего лишь регистрация его поступков. У подобного типа может быть сколько угодно различных мотивов и навязчивых идей.

— Он достаточно умен, чтобы избежать массированной атаки, которую вы проводите уже довольно долгое время.

— Разумеется, он никакой не маньяк — нет. — Мастро все еще улыбался уголком рта. — По виду он, наверное, обыкновенный гражданин, и вам ни за что не отличить его от сотен тысяч других, если вы, конечно, не застукаете его с дымящимся кольтом в руках.

— Простите, но мне все же кажется, что он кое-чем существенно отличается от остальных добропорядочных граждан.

— Он стреляет в людей.

— Вот именно.

Мастро произнес:

— Мне кажется, у каждого из нас время от времени возникает желание кого-нибудь убить. Даже у самых цивилизованных людей бывает ничем не обоснованная злоба. А уж если есть основание… Вашу жену ограбили, вашего единственного ребенка избили, шины у вашего автомобиля исполосовали ножом — и вот вам основание для любого насильственного поступка. Чувство, что вас, лично вас, подвергли насилию. Вспоминаю, что много лет назад мы с женой поехали навестить старых друзей, а машину оставили в глухом проулке. Нашу личную машину, не служебную. В то время у нас был старый пикапчик, с откидной крышей. Когда мы вышли из гостей и подошли к машине, я увидел, что брезентовая крыша в клочья исполосована какими-то вандалами. Машина была просто старая дрянь, не стоила, наверное, и сотни долларов, ущерб был плевый. И тут, несмотря на то, что всю свою сознательную взрослую жизнь я работал полицейским и мне приходилось сталкиваться с жуткими убийствами, а не только с тривиальными повреждениями брезентовых крыш автомобилей, я совершенно естественно отреагировал на проявленную ко мне несправедливость.

— Каким же образом?

— Да таким же, каким отреагировали бы вы или любой другой в подобной ситуации. На какое-то мгновение, когда жаркая волна ярости затопила меня, я думал лишь о том, что, случись мне увидеть, как негодяй режет мою машину, я бы собственными руками, не дрогнув, пристрелил бы этого сукиного сына на месте.

— И вы смогли бы?

— Это была естественная реакция, мистер Кэвендер. Мне угрожали. Эта машина, в каком бы плачевном состоянии она ни была, все же являлась моей собственностью, и, посягая на нее, этот человек оскорбил меня, в очень личном смысле.

— Смогли бы вы его пристрелить, если бы поймали за этим занятием? Ведь вы носили пистолет…

— Да, я носил пистолет, но пристрелить бы его я не смог. Я двадцать два года прослужил в полиции, включая и военную полицию тоже, и ни разу за это время не застрелил ни одного человека из пистолета.

— Ни разу?

— В некоторых я стрелял, некоторых сильно ранил, но ни одного не убил.

— Вижу, вы страшно горды этим. Такой результат!.. Я понимаю, что специально хвалю…

— Благодарю. Не могу сказать, что такой результат — дело выбора. Вполне возможно, мне просто везло: я ни разу не попадал в переделку, в которой, по долгу службы, я должен был бы кого-нибудь убить. К тому же, я не считаю, что мы должны порицать тех офицеров, которым пришлось это сделать.

— Давайте-ка вернемся к вашей исполосованной ножом машине…

— У меня с собой был пистолет. Если я не ошибаюсь, в ту ночь он все-таки был у меня с собой. И моей первой реакцией была страшная ярость: увидел бы ублюдка — убил бы. Честное слово, я так себе и поклялся. Но, если быть до конца честным, то не убил бы. Арестовал. Однако и этого я не мог сделать. Никакого парня там уже не было — разрезал крышу и сбежал. И вот именно потому, что там его не было, я был волен вообразить себе, что убил бы его за оскорбление собственной персоны. Понимаешь, к чему я клоню?

— Вы хотите сказать, что у всех время от времени случаются подобные срывы, и все время от времени фантазируют подобным образом.

— Точно. Это вполне обыденно, нормальная человеческая реакция. Что-то типа предохранительного клапана. Но, к счастью, у большинства из нас есть кое-какие тормоза, мы в большинстве своем подчиняемся правилам, установленным обществом, и обладаем совестью. И не стреляем в людей за какие-то минимальные проступки. Но время от времени, действительно, мечтаем о чем-нибудь похожем. Тот парень, например, который на прошлой неделе издевался над вами на автомобильной стоянке, — как бы вам хотелось вернуться и так надавать ему по физиономии, чтобы одна кровавая каша осталась. Но ведь вы так не поступили. И вы бы не получили от подобного поступка ни малейшей радости или удовлетворения. Радость заключается в самих фантазиях, потому что в них вам не приходится считаться со своей совестью или ограничениями.

— Продолжайте, капитан.

— Я лишь одно хочу сказать: линчеватель такой же, как все мы, за исключением одного различия. Где-то внутри у него оборвался проводок. Совесть и ограничения оказались нейтрализованными, из-за этой поломки он теперь спокойно может свои фантазии, которые в нашем сознании вполне безобидны, претворять в жизнь. Но в ту минуту, когда он начинает претворять их в жизнь, он преступает границу между цивилизованностью и дикостью, между совестью и аморальностью.

— Между, если можно так выразиться, добром и злом?

— Да.

— Должен признаться, капитан, что вы производите очень яркое впечатление. У вас живой ум, и говорите вы намного лучше, чем я поначалу ожидал.

— Не все из нас дауны, мистер Кэвендер.

Репортер отреагировал:

— Давайте, капитан, я сейчас выступлю в роли защитника дьявола. Говорилось, причем неоднократно, что для этого города линчеватель — отличная защита. Что его действия и внимание, привлеченное к ним средствами массовой информации, идут лишь на пользу и оказывают определенное воздействие на преступный мир Чикаго. Что он нейтрализовал нескольких подонков, многих отпугнул, так что теперь они не смеют появляться на улицах. С начала деятельности этого человека нашему вниманию предлагали разнообразные статистические данные. Что грабежи пошли на убыль и что все осталось по-прежнему. Сегодня вы были со мной удивительно откровенны, и мне безумно интересно: смогу ли я вас заставить быть со мной откровенным и в этом вопросе?

— Ну что же, могу сказать, что, действительно, статистическая кривая поползла вниз. Количество грабежей за последние две недели уменьшилось на 20 процентов. Отчасти это был обычный сезонный спад — рождественский настрой и всякое такое. Отчасти — следствие появления линчевателя, однако точнее сказать, пожалуй, не смогу.

— Это вполне откровенно.

— Пожалуй, это все, что я могу вам сообщить. Спад, конечно, невелик. То есть линчеватель не отпугнул и половину негодяев Чикаго и не сделал в этом смысле ничего особенного. Его, с позволения сказать, «рекомендации» не совершать противоправных действий повлияли процентов на десять, не больше. Да и то, наверняка, это временный спад.

— То есть, иначе говоря, не произошло одно ограбление из десяти, так?

— Можно сказать и так, — ответил Мастро совершенно ровным голосом. — Но мне бы хотелось, чтобы ваша аудитория оценила деятельность линчевателя и с другой стороны. Сегодня днем хозяин булочной, которого, по его же собственным словам, вдохновил на ношение оружия линчеватель, попытался вступить в перестрелку с двумя вооруженными грабителями, налетевшими на его лавку. Результат: хозяин мертв, и все три его помощницы подверглись нападению. Две женщины умерли, одна тяжело ранена. А несколько дней назад водитель автобуса застрелил безоружного человека. Шофер оказался еще одним почитателем линчевателя. Я думаю, что прежде, чем вся эта история закончится, подобных трагедий будет еще больше, и просто хотел бы предложить людям, которые хотят вооружиться и пойти на улицу в поисках неприятностей, подумать, и как следует подумать, прежде чем что-то предпринять. Что имеет большую ценность: несколько бумажников, сумочек, наконец, любое имущество, или жизни невинных, безоружных людей?

— Я присоединяюсь к такому, от души высказанному пожеланию, капитан.

— Насилие — не ответ на вопросы, — сказал Мастро — Но, к сожалению, это быстро распространяющаяся инфекция. Намного легче заразиться, чем остановить эпидемию безумия.

— Верно. Что ж, большое вам спасибо, капитан. — Кэвендер повернулся лицом к камере: — У нас в гостях находился капитан Виктор Мастро, начальник отдела по… — начал он, и Ирен, встав, выключила телевизор. Картинка съежилась до размеров маленькой светящейся точки и, прежде чем она исчезла, телевизор свистнул напоследок.

Хэрри Чизем сказал:

— Он сражается в битве, которая уже проиграна.

Пол взглянул в его лицо, стараясь понять, что это за новая интонация проскользнула в его голосе.

Ирен спросила:

— Кэвендер или Вик Мастро?

— Твой очаровательный капитан, — ответил Чизем. — Не думаю, что он когда-нибудь отыщет линчевателя.

— Неужели? Может быть, ты его недооцениваешь? Ведь на самом деле он очень хороший коп. Один из лучших, что у нас есть.

— Вот в этом я нисколько не сомневаюсь. Он произвел на меня сильное впечатление. Думаю, что и на многих других, смотревших сегодняшнюю передачу. Но у меня создается такое впечатление, что у замечательного капитана Виктора Мастро появилось желание поиграть, кроме профессиональных, в политические игры тоже.

— У меня эта мысль возникла уже неделю назад, — согласилась Ирен. — Но почему же он не сможет поймать линчевателя, Хэрри?

— Я могу назвать, по крайней мере, две причины. Во-первых, он сильно колеблется и нерешителен, а для длительной войны эти вещи — неприемлемы. Таким образом, он потеряет больше голосов, чем соберет.

— Ну, допустим, у него действительно хватает амбиций, которые ему приписывают…

— Значит, ты это допускаешь.

— Ну хорошо. А вторая причина?

— Я думаю, что линчеватель идет своим путем, — сказал Хэрри Чизем. Он быстро взглянул на Пола и вновь повернулся к Ирен: — Делает то, что обязан делать. И сейчас его начнет бить отдача. Начинают проявляться те неприятные последствия, о которых он не думал, когда начинал все это дело. Думаю, — употребим здесь его же собственный жаргон, — что линчеватель должен вскоре повесить свои кобуры с револьверами на гвоздь.

Ирен рассмеялась:

— Иногда, Хэрри, твоим причудам просто нельзя подобрать подходящего названия.

— То есть, ты не веришь в то, что я могу оказаться правым?

— Нет, не думаю. Мне кажется, этот человек попробовал запах дыма и вкус крови, и они ему сильно понравились. Он превратился в настоящего негодяя. Не думаю, что теперь он сможет избежать наручников, тюремной камеры или пули.

— Может, побьемся на какую-нибудь сумму? — старик улыбнулся.

— Ты что, серьезно?

— Ну разумеется. Как насчет пари в полсотни долларов?

— Хэрри, пари запрещены законом.

— Хочешь ускользнуть? Нет в тебе смелости отстаивать собственные убеждения…

— Ладно, принимается, — Ирен ухмыльнулась.

Хэрри Чизем повернул голову, но Пол не мог разобрать выражение, высветившее его лицо, — источник света находился за головой старика.

— А вы, Пол?

— Я — пас. Боюсь, что не смогу присоединиться ни к одной из сторон.

— Если решите передумать, дайте знать. Всегда приятно выигрывать денежки у новичков и детей.

— Хэрри — фанатик бриджа, — пояснила Ирен.

«И, видимо, в покер тоже неплохо играет», — подумал Пол. Хотелось бы ему постичь глубину мыслей Чизема, узнать, что скрывается в этих заплывших жиром глазках.

Они поговорили еще с часок, прежде чем старик проводил их до дверей. Тряся Пола за руку и приглашая его заходить, непременно заходить, он был сама любезность. Но, когда дверь закрывалась, Полу показалось, что в глазах его мелькнул немой укор, или это была лишь игра воображения?

Отвозя Ирен к ее дому, он едва мог говорить.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

«Чикаго, 5-е января.

Вчера вечером, вторично за последние 24 часа, чикагский линчеватель нанес удар, убив одного и ранив двоих человек.

Мертвый мужчина, судя по всему, был обыкновенным прохожим, жертвой нападения двух вооруженных грабителей, которые сейчас ранены.

По словам сержанта Джеймса Андерсона из патрульного дивизиона Центрального района, в мертвеце опознали Питера Эй. Уитмора, 43-х лет, живущего по 4122 Альбиону в Линкольнвуде. Уитмор, судя по всему, направлялся от бара на Бальбо-авеню к станции надземки, на Гаррисон-стрит, пешком, но на Уобаш-авеню его настигли двое грабителей, имена которых полиция пока не раскрыла, сославшись на ведущееся расследование. Мужчины ударами сбили Уитмора на землю и принялись обшаривать его карманы, в этот момент их настигли пули из проезжающей мимо машины.

Один грабитель получил пулю в плечо, второй был ранен дважды, в бедро и ключицу. Пуля, попавшая второму грабителю в бедро, прошила тело насквозь и продолжила полет, пока не ударила Уитмора в висок, отчего последовала мгновенная смерть.

Сержант Андерсон сказал, что, по словам обоих грабителей, проехавшая машина не остановилась ни на секунду, и им не удалось разглядеть ни лица водителя, ни номеров, ни даже примерного типа автомобиля.

Капитан Виктор Мастро, начальник уголовного отдела, в телефонном интервью, полученном вчера вечером, сообщил, что баллистическая экспертиза еще не закончена, и пули, вытащенные из тел раненых мужчин и мертвеца, не идентифицированы. Пока.

— Но мы почти с полной уверенностью можем сообщить, что они выпущены из того же самого пистолета 45-го калибра, который применялся и в других убийствах, приписываемых линчевателю.

На пресс-конференции, собранной вчера днем, капитан Мастро, наконец, назвал репортерам два типа оружия, применяемого линчевателем. Один из пистолетов был определен экспертами-баллистиками как «люгер» 45-го калибра, автомат, а второй, сказал капитан Мастро, как «смит-вессон-сентенниал», 38-го калибра, револьвер. Лабораторный анализ пуль, извлеченных в некоторых случаях и восстановленных в других, позволил экспертам прийти к подобному заключению.

Идентификация стала возможной благодаря тому, что каждая модель оружия имеет совершенно определенную нарезку. Когда пуля проходит сквозь ствол, желобки нарезки, раскручивающие пулю, оставляют на ней свои следы. Микроскопическое исследование может — практически во всех случаях — определить марку и модель оружия, из которого была выпущена пуля. Позже, разумеется, если оружие найдено полицией, можно произвести контрольные выстрелы и сравнить пулю, выпущенную экспертами, с теми, что найдены в телах жертв. По словам капитана Мастро, подобная баллистическая экспертиза столь же эффективна применительно к оружию, как и идентификация людей по отпечаткам пальцев: невозможно отыскать на всей земле пули, выпущенные из разных видов оружия, на которых были бы одинаковые метки.

Представитель Центрального полицейского дивизиона сообщил, что раненые находятся в тюремном крыле окружной больницы. Им предстоит держать ответ по поводу происшедшего инцидента.

Вчерашнее нападение довело число жертв до двадцати одного человека. Из всех этих людей четверым удалось выжить. Сообщение полиции о смерти Питера Уитмора ложится пятном на линчевателя, так как от его руки пострадал невинный человек.

— Если быть абсолютно точным, то он не стрелял в Уитмора, — сказал сержант Андерсон. — Линчеватель стрелял из движущейся машины и прицелился довольно точно, но, видимо, что-то толкнуло его под руку, или еще что-нибудь в этом духе…

— Да, можно назвать это случайностью, — согласился капитан Мастро в телефонном интервью вчера вечером, — но по закону — это убийство первой степени. Преднамеренное. Убийство с отягчающими вину обстоятельствами может быть совершено во время совершения другого нападения — в этом случае, нападения на грабителей — и автоматически подпадает под убийство первой степени, даже в том случае, если оно произошло непредумышленно.

В любом случае, капитан Мастро заметил:

— Линчеватель столько на себя «навесил», что сейчас даже смешно говорить о подобных технических неувязках и нелепых оправданиях. Когда мы его схватим, нам не придется задумываться о частностях этого дела. Ему придется отвечать за многое…»

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Она спала, прикрыв рукой голову. Пол выбрался из постели, прошел в ванную. Кафель холодил пятки. Он прикрыл дверь и только после этого включил свет. Выполоскал и почистил зубы ее щеткой, чтобы затем взглянуть в зеркало над ванной и увидеть в нем, этим воскресным утром, свои глаза. Все постепенно разваливалось: все труднее и труднее было удержать распад. В зеркале показался высохший, серый, с затуманенным взором человек: нервы были напряжены до такой степени, что раздайся резкий звук — и он бы подпрыгнул.

Пол погасил свет и вернулся обратно в спальню. Серый утренний свет пробивался сквозь закрытые планки жалюзи, Пол отыскал свои вещи, собрал их и, пройдя в гостиную, притворил за собой дверь; лишь после этого позволил себе одеться. Завязал шнурки на ботинках, взял из шкафа пальто и вышел из квартиры Ирен.

С машиной что-то случилось. Когда он начал выезжать со стоянки, автомобиль внезапно остановился: мотор заглох. Пол выругался, но Кое-как, рывками, все-таки выехал на улицу.

Через час-два она проснется, увидит, что его нет, и станет названивать, чтобы узнать, почему Пол улизнул до завтрака. Придется подготовить ответ заранее. Он обдумывал его во время поездки.

Потеплело. Такой погоды уже не было недели полторы, на улицах было слякотно. Проезжающие мимо машины поднимали вокруг себя волны грязи, словно яхты на воде. Выглянуло солнце — мутный, едва загоревшийся диск, но «дворники» отключать ему не хотелось.

Пол поставил машину в гараж и поднялся на лифте в вестибюль, чтобы забрать вчерашнюю почту: дома он не был с пятницы. Он прошел в вестибюль и вставил ключ в почтовый ящик. Счета и реклама — ничего интересного. Пол кинул всю пачку в мусорную корзину, прошел обратно к лифту и только тогда увидел старика, поднимающегося из кресла.

Он был так поражен, что не мог сдвинуться с места.

— Доброе утро, Пол, — Хэрри Чизем был отменно вежлив.

— Сколько же вы здесь сидите?

— С полчаса. Я и вчера приходил, но вас не было дома.

— Мы с Ирен бродили по музеям.

— Ну, в общем-то, я так и думал, что вы где-то вдвоем. Я не хотел, чтобы Ирен обо всем узнала. Поэтому искал случая поговорить с вами наедине. — На голове Чизема сидела мягкая охотничья шляпа, а в руке он держал трость; он был одет в твидовую куртку с надставками из кожи на руках, под которой виднелся огромный серый кашемировый свитер: сейчас он казался много моложе своих лет.

— Могли и позвонить. Не пришлось бы мотаться туда-сюда. — Пол услышал, что в его голосе прозвучала натянутая струна, и попытался ослабить напряжение.

— Уж лучше так. Не хотелось вас — хм… упреждать.

— Сплошные загадки.

— Неужели? Почему бы нам не подняться в вашу квартиру?

— Да, разумеется, простите…

В кабине лифта он дотронулся до утепленной пластиковой кнопки подушечкой большого пальца и увидел, как она зажглась: наверх. Старик сунул трость под мышку. Она была сделана из твердой древесины и от времени совсем почернела; набалдашник был, похоже, куском слоновой кости, украшенной снизу бронзовой листвой. Не сочеталась эта трость с твидовой курткой и кашемировым свитером: такую вещь носят в оперу, с накидкой. Но старику, судя по всему, было наплевать на внешний вид.

— За что же я удостоен подобной чести? — Это прозвучало вяло и глупо, Пол мгновенно пожалел о выбранном тоне.

— Думаю, вы и сами знаете. — Слова Чизема сухо шелестели. Двери откатились в стороны, Пол пошел по коридору, роясь в карманах, отыскивая ключи.

Старика он пропустил вперед; заперев замки, Пол кинул ключи в карман и снял пальто.

— Я еще не завтракал. Присоединяйтесь?

— Только кофе. Я поел. — Чизем прошел вслед за Полом на кухню и встал на пороге, подперев одним плечом косяк. Потом расстегнул куртку и откинул ее назад на плечи; фланелевые брюки были отлично отутюжены и высоко поддернуты, и еще больше напоминали почтовую сумку.

Пол занялся приготовлением завтрака. Руки дрожали, все звенело. Он постарался собраться и не смотреть на старика. Молчание стало невыносимым, наконец, Пол развернулся и сказал:

— Ну хорошо. В чем дело?

— Она пробила вашу броню, не правда ли? Вы тут же стали пугаться, а это не к добру. Страха следует избегать, как шлюху с гонореей.

— О чем это вы? — пульс, как ненормальный, колотился в висках.

— В пятницу вечером — сообщение о нападении на пекаря и его продавщиц. Я внимательно следил за вашим лицом, Пол. Думаю, что это было впервые, когда осознание собственной ошибки ударило вас поддых. Если бы я в тот момент не смотрел прямо на вас, то, думаю, что никогда бы ничего не заподозрил. Но все было написано на вашем лице. Вы не очень хороший актер, если честно, маскировщик из вас никудышний, и меня удивляет, каким образом вам так долго удавалось скрывать свою тайну.

— Я стараюсь быть вежливым, но мне, Хэрри, все это начинает несколько надоедать. Кажется, что я попал на одноактную драму, разыгрываемую одним актером, да и то в середине представления.

— Есть такая старая японская пословица: можно увидеть чужую задницу, но не свою. Но думаю, что все начало разваливаться на ваших глазах на следующий день или ночь, как угодно, а может быть, и раньше. Вы стали, будто вновь, открывать себя — для себя. Разве нет? Ирен раскрыла в вашей душе вещи, о которых вы давным-давно позабыли. Вы могли существовать только в том случае, когда ваше слово было единственным и решающим. Ваше видение мира превратилось в жесточайший солипсизм, и вы стали наиболее опасным из людей: человек с манией в сердце. Но в структуре, которую вы выстроили, не было свободного места для нормальных отношений с другим человеком. Вы были в безопасности до тех пор, пока вам никому не хотелось довериться. Вы встретили Ирен — и для вас все изменилось. Вспомните день, когда двое парней приставали к маленьким девочкам. Ведь вы не смогли их убить. Правильно, вы в них стреляли, одного искалечили на всю жизнь, но ведь не отобрали же их жизни.

— Стоп, стоп, минутку…

— Вы и есть линчеватель. Я в этом абсолютно уверен.

— Что за бред. Полнейший абсурд…

— Не тратьте напрасно силы. Даже если я ошибаюсь, вам не повредит то, что я собираюсь сказать. А если все же нет, то это может вам жизнь спасти.

— Да о чем, черт побери, вы толкуете?

Чизем переменил позу: прислонился к другой части дверного проема.

— Вода закипела.

Кровь отлила от головы, сознание помутилось, в глазах — красный туман. Пол боялся пошевелиться, потому что вполне мог свалиться на пол.

Старик сказал:

— В тот день, когда бы впервые встретились с Ирен в суде, на поруки был выпущен один человек. А через несколько часов его убили — застрелил линчеватель. Об этом я знал все время, но связь установил лишь в тот день, когда увидел ваше лицо, во время передачи новостей. Я уверен, что не смогу объявить это четче, чем сейчас. Просто знаю — и все. Я прочитал все в вашем лице, еще раз повторяю, прочитал все.

— Вы адвокат. Сами понимаете, что подобные вещи вряд ли можно рассматривать в качестве доказательств. Так сказать, лаете не на то…

— Я ведь не собираюсь вас принародно ни в чем обвинять. Не собираюсь загонять вас в ловушки. Но вы обязаны прекратить ваши неубедительные протесты в защиту невинности…

— Почему бы вам с вашими психическими измышлениями не отправиться в ближайшее отделение полиции?

— У меня не было подобных намерений. Я с вами хотел поговорить.

— Если я действительно тот, за кого вы меня принимаете, — одержимый жаждой смерти маньяк, — то вы подвергаете себя большому риску. Об этом вы не подумали, прежде чем вот так, запросто, заявиться в мое логово? Если я убил 15–20 человек, то что может заставить отказаться от мысли убрать и вас заодно?

— Вы убеждаете себя в том, что между вами и вашими жертвами существует определенная разница. Вы никогда никого не застрелили, кто не был бы виновен — по вашему разумению — в каком-нибудь преступлении. Я не совершал никаких преступлений. Поэтому вы, судя по всему, не смогли бы меня убить, потому что не смогли бы оправдаться в собственных глазах.

— Гляжу, у вас на все готов ответ. — Тон его был едким. — Вы самый интересный тип из всех, которых я встречал. Уж не знаю, смеяться над вами или плакать. — Он почувствовал себя увереннее, но как-то тупее, словно его накачали наркотиками: реальность на расстоянии вытянутой руки расплывалась. Он насыпал растворимый кофе в две чашки и залил их кипятком. — Вам какой?

— Черный, — ответил Чизем, — Обычный черный, я ведь сегодня в трауре — по пекарю и его продавщицам, вместе со многими остальными. — Он взял чашку и пошел из кухни. — Почему бы нам не присесть?

Ничего другого не оставалось, как пройти за стариком в гостиную. Хэрри осторожно присел на диван и поставил чашку с кофе на колено. Пол остался стоять, прищурившись наблюдая за профессором.

— Есть возможность того, — начал старик, — что для Божьего правосудия должен умереть один, чтобы жили остальные. Такое вполне допустимо, но подверженный ошибкам человеческий суд не может с точностью сказать, кто именно должен умереть, а кто выжить. Де Торквилль пояснил, что самой сильной привилегией американского гражданина является его возможность совершать ошибки, которые можно в будущем поправить. Но человек, кем-то застреленный, лишен такой возможности.

— Вы что, Хэрри, пришли сюда, чтобы сыпать цитатами? Что ж, давайте обменяемся. Вот вам из Эдмона Бэрка: «Войны созданы для тех, кому они необходимы».

— Убить человека потому, что в этом есть «необходимость», совсем иное, чем убить его потому, что это правильно. Но ведь вы такого различия не делаете, не правда ли? Вас ведь ослепляет собственная мания единоличного праведного суда, где вы сами и судья, и присяжные. — И потом Хэрри как-то совсем мимоходом заметил: — Слава Богу, что вы больше не разыгрываете непонимание и неосведомленность. Можно принять ваше замечание за поддержку моего заключения?

— Никакое это не заключение, а бредовое предположение.

Старик мрачно вздохнул.

Пол тихо произнес:

— Я отдам свою жизнь за то, чтобы этот суд и честь могли бы жить. Кто это сказал, Хэрри?

— По-моему, Дон Кихот. Вы что, хотите умереть из-за правосудия?

— А разве ваш линчеватель не должен думать таким же образом? — Пол поставил чашку на кухонный стол и выдвинул стул. Когда он сел, конверты в его нагрудном кармане пиджака стали царапать ему грудь. Тогда он вынул их и кинул на стол. И вдруг понял, что беспокоится: сколько они стоят? Конверты стали той тривиальностью, за которую цепляется мозг в стрессовых ситуациях, — он это знал. Старик что-то говорил, и Пол старательно пытался вникнуть в смысл его слов, но какое-то время болтовня профессора не могла пробить его защиту, и он тупо сидел, уставясь на нераспечатанные конверты.

— Вы начали видеть, что ошибок стало чересчур много — говорил Хэрри. — Водитель автобуса, пекарь с продавщицами и множество других, очередь до которых, несомненно, дойдет — люди, отдавшие жизни потому, что поверили вам, поверили в ваш «пример». На вашем одиноком пути вы проделали удивительную работу, Пол, по порождению армии ночных мстителей. Как в вестернах.

Пол развернулся на стуле и взглянул на профессора. Хэрри, наклонившись вперед, опирался на свою палку, сомкнув пальцы на набалдашнике и чуть ли не положив подбородок на руки.

— Но после встречи с Ирен все начало рушиться. Наверное, вы стали спрашивать себя: «Да что я за чудовище такое?» Вы стали видеть, как порождается цепная реакция крайностей, которые начинают наползать друг на друга. Вы, наконец, начали понимать то, что Виктор Мастро и огромное количество других людей поняли уже давным-давно: самосуд не решает проблем, а лишь создает новые.

— И вы полагаете, я должен свалиться со стула от болтовни? Я устал. Что там у нас в конце? Пропустите середину.

— Пора вам устраниться. Вы поставили неудачный эксперимент — отыскали наркотик, лечащий болезнь, но убивающий пациента. Чересчур много побочных эффектов. Раньше вы этого не знали, зато теперь знаете. Если вы будете продолжать свое дело, будут страдать невинные люди. Ваше внутреннее недовольство заставит вас совершать все новые и новые ошибки, пока они вас не уничтожат или же вас не убьет какая-нибудь «жертва», как это, практически, произошло с тем грабителем с мачете, ибо в тот раз вы стали беспечны из-за подсознательной нужды в наказании.

— Грошовый фрейдизм.

— Для вас будет непрекращающимся мучением жить, извращая собственную совесть. Но если вы немедленно прекратите свою деятельность, то по крайней мере будете знать, что попытались исправить ошибку, сразу же по ее обнаружении.

Старик поднялся, переместив центр тяжести на свою трость.

— Я не сказал вам ничего такого, чего бы вы сами себе не говорили. Но, может быть, я помог вам облечь мысли в словесную форму.

Пол бесцельно смотрел куда-то в угол. Он чувствовал отчаянную пустоту. Но Хэрри еще не закончил свою речь.

— Но вам придется оставить не только самосуд.

— Неужели?

— Я об Ирен.

Ярость понесла Пола со стула.

— Хватит с меня… — Но ярость мгновенно улетучилась, и голос сник, словно из него вытащили затычку и выпустили напряжение. Он стоял и хмурился.

— Вы никогда ей об этом не сможете рассказать. Между вами возникнет стена. Каждый раз, когда она будет напоминать об этом, даже отдаленно, вы будете расходиться все дальше и дальше. И тогда… В общем, вы понимаете, как это все может закончиться.

— Великий Боже, — прошептал Пол.

— Считайте это частью епитимьи, наложенной на вас.

— Не стоит сладкоголосить.

— Я стараюсь относиться к вам по-отечески. Но знаете, есть такая древняя концепция закона. Справедливая, по-моему. За все грехи приходится платить. Так или иначе. Это не метаморфическая величина, а основа природы, равновесие противоположностей, восточные понятия инь и ян. Вы будете страдать в любом случае, и должны принимать это. И нет нужды заставлять Ирен страдать вместе с вами.

Пол не мог стоять спокойно. Он кинулся к окну и опустил жалюзи, потом снова их открыл и невидящим взором уставился в окно.

Он повернулся к старику:

— Вы поспорили с Ирен,что линчеватель исчезнет с арены.

— Верно.

— Значит, просто пытаетесь выиграть свои 50 долларов.

— Мне ненавистна мысль о проигрыше. — Хэрри поднял свою шляпу. — Я об Ирен забочусь потому, что в своей старой холостяцкой манере пытаюсь ей помочь. И хочу разделить с ней невыносимые муки, если смогу.

Хэрри удивительно нежно улыбнулся:

— Ко всему прочему, хочется получить подтверждение своим дедуктивным способностям.

— Вы так уверены в них…

— Да, именно так.

— Тогда почему бы не сдать меня?

— Я об этом думал.

— И?

— Ирен рассказала, что случилось с вашими женой и дочерью.

— А причем здесь выдача меня властям?

— Если бы с моими женой и дочерью произошло то же самое, думаю, что повел бы себя не лучшим образом.

— И поэтому вы собираетесь скрыть информацию об убийствах?

— Я не нарушаю законов. Пока вы мне ни в чем не признались, хотя наговорили Бог знает что. И доказательств у меня нет, только собственные заключения, построенные на умозрительных наблюдениях.

— Софизмы, софизмы…

— А вы что, стараетесь заставить меня вас выдать?

— Всего лишь хочу убедиться, на чьей вы стороне.

— Вам нечего меня опасаться. Хотя вашей стороны я никогда не приму, так что… По крайней мере, не в вашем смысле опасаться.

— А в каком?

— Если вы будете продолжать убивать, вы продолжите саморазрушение. Вот в чем опасность. Значит, вы уничтожите неисчислимое количество невинных.

— Эти животные там, на улицах, уничтожают их намного больше.

— Ну да, только не забудьте разницу: те — не ваши преступления.

— Нет, мои, если я буду тихо-мирно стоять рядом и позволять им происходить.

— Еще одна цитатка из Эдмона Бэрка, так, что ли? «Чтобы зло восторжествовало, нужно только, чтобы хорошие люди ничего не предпринимали». Но Бэрк не призывал людей совершать преступления.

Хэрри как-то по-моржиному двинулся к двери, подтягивая ласты, то бишь ноги. Замки открыть он не смог, пришлось Полу помогать, таким образом он оказался совсем рядом со старым профессором. Хэрри очень мягко смотрел на него:

— Простите меня, Пол.

И ушел.

Пол закрыл дверь и защелкнул замки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

«Играешь теми картами, что пришли на руки».

Выпрямившись, он сидел, не шевелясь и не обращая внимание на время.

Телефон.

Пол вскочил в панике и заметался по комнате. Телефон все звонил и звонил, а он все смотрел на него и смотрел…

Звонил и звонил… Пол не двигался.

Ирен, наверное. Но сейчас он не в силах с ней разговаривать. Он ждал, моргая. Телефон прозвонил, наверное, миллион раз, прежде чем она сдалась.

Наступившая тишина ужасала.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

По спиральному въезду Пол поднялся в гараж. Тут было почти пусто: по воскресеньям в Лупе никого не было; Пол прошел к неприглядному зданию и поднялся по лестнице, тщательно выбирая место, куда поставить ногу — везде линолеум отставал от пола и загибался вверх. Он вошел в офис и сел за стол, положив на него руки.

Необходимо подумать. В этом назрела насущная необходимость. Но его тело и мозг как бы онемели, и в его сознании все время возникали из прошлого жуткие картины, сменявшие друг друга — окровавленное мачете, возносящееся над головой; пистолет, направленный на грабителя; в фокусе мишени появляющийся чернобородый еврей; безумные, невидящие глаза слепой девочки…

И Хэрри Чизем, его голос, такой же тихий, как и ветер, шелестящий в осенних листьях: линчеватель — это вы.

Пол дотащился до шкафа. Открыл нижние ящики и уставился на пистолеты. Матовый блеск отшлифованного металла. Молчаливые или, скорее, безмолвные вещи, притаившиеся в тени ящика, две опасные игрушки.

Пол врезал по ящику, закрывая его в непреодолимой злобе. Внутри пистолеты скользнули по скользкому металлу и с грохотом врезались в заднюю стенку ящика, заставив его зазвенеть.

В отчаянии Пол ринулся к телефону, но тот молчал, аппарат еще не подключили. Пол грохнул трубку на рычаг.

Затем, из пучины отчаяния, выглянула светлая голова разума. Пол вытащил платок и вытер телефонную трубку. К чему еще он прикасался? Память будто отшибло. Провел платком по подлокотникам кресла, крышке стола, дверным ручкам по обе стороны двери. Осмотрелся.

Шкаф… Он протер переднюю стенку ящика и ручку. Дотрагивался он до пистолетов пальцами или нет?

Нет, только смотрел. Пол подошел к пальто, вытащил из кармана резиновые перчатки и надел их.

Вымотанный до глубины души, он рухнул в кресло. Необходимо поразмыслить.

Солнышко начало пробиваться сквозь закопченные окна. Пол наблюдал за границей света и тени. Постепенно продвигаясь, она приближалась к столу.

Мозг работал на полных оборотах, он был словно поезд, который мчится с перегоревшими тормозными колодками. Слова и образы беспорядочным калейдоскопом мелькали в больной голове. Пол почувствовал себя абсолютно беспомощным, как соломинка в штормовой воде. Изнуренный, он думал о том, что даже не сможет подняться на ноги.

Луч солнца придвинулся к нему вплотную — как нож гильотины. Свет добрался до ножки стола и стал подниматься вверх.

«Вы могли существовать только в том случае, когда ваше слово было единственным и решающим. Ваше видение мира превратилось в жесточайший солипсизм, и вы стали наиболее опасным из людей: человеком с манией в сердце».

«Наверное, вы стали себя спрашивать: «Да что я за чудовище такое»?

«Ваше внутреннее недовольство заставит вас совершать все новые и новые ошибки».

«В общем, вы понимаете, как это все может закончиться».

Солнце перескочило на угол стола. Пол с трудом поднялся из кресла.

Он рванул дверь на себя и вышел. Она защелкнулась, и он не стал себя утруждать запереть ее. Спустился на два пролета вниз, задержавшись у входа, чтобы протереть ручки; и вот он уже катил по Гранд-авеню. Пол содрал с рук резиновые перчатки и, сняв, кинул их в карман.

Войдя в свою квартиру, он взглянул на часы. Четвертый час. Остановившись в центре комнаты, он принялся делать глубокие вдохи и выдохи. После дыхательных упражнений Пол, бросив пальто на диван, подошел к телефону.

— Пол, я так волновалась.

— Прости. Накатило что-то…

— Сижу тут, кое-как сдерживаюсь, стараюсь не думать о сигаретах. Чего ты убежал? С тобой все в порядке?

— Мне в голову пришли кое-какие… странные мысли…

— Какие?

— Не знаю. Видения. Их трудно облечь в слова. У тебя когда-нибудь бывало так, что вот скрутит — и хочется орать как оглашенному…

Она сказала:

— Тревога. Бедняжка мой. Все пройдет. В воскресное утро у большинства людей бывают депрессии.

— Да нет, тут что-то другое. Слушай, в общем, это с моей стороны скотство, конечно, но мне необходимо какое-то время побыть наедине с собой, взвесить все, обмозговать…

Молчание в трубке прозвучало как протест.

— Ирен?

— Я слушаю. — Она была задета.

— Просто не хочу втягивать тебя в свои невротические кошмары.

— Пожалуйста, Пол, не надо…

— Сегодня утром я проснулся мокрый от пота, — врал он отчаянно. — Мне показалось, что ты — Эстер. Все было настолько ясно, четко, живо. Теперь ты понимаешь?

Он слышал ее тяжелое дыхание. Наконец Ирен произнесла:

— Ладно, Пол. Думаю, что больше тут говорить не о чем…

— Прости.

— Ничего.

— Мне очень жаль.

— Я знаю.

Его рука вдавила трубку в щеку.

Ее голос удалялся с быстротой скорости света:

— Позвони мне как-нибудь, Пол.

— Будь осторожна…

— Конечно, ты тоже.

Он положил трубку очень, очень медленно. И заплакал.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Стемнело, но Пол не поднялся, чтобы включить свет; он не двигался с места и продолжал сидеть, положив руки на стол.

Внезапно ему до безумия захотелось, чтобы рядом кто-нибудь появился. Не мог он больше выдерживать одиночество. Решил прогуляться — до какого-нибудь бара. Может быть, до того, где он встречался с журналистами.

Пол накинул пальто и вышел прежде, чем сумел себя остановить. Но тут же вернулся, запер дверь и подошел к своему бару. Это единственное, на что он еще оказался способен. То состояние, в котором он находился, не оставляло сомнений, что если в него попадет хотя бы капля алкоголя, он свалится замертво.

Нуждаясь в любой, какой угодно компании, Пол включил телевизор. Просмотрел последние десять минут какого-то игрового шоу и посмеялся шуточкам комиков. Потом полчаса провел в африканской саванне в компании диких зверей и потерявшего популярность киноактера. Пять минут старой комедии напомнили ему, что он страшно голоден.

В холодильнике оказалось негусто. Пришлось скрести по сусекам и полкам. Он ничего не ел с предыдущей ночи, сидя перед мерцающим телевизором, он, держа тарелку на коленях, отправлял еду в рот огромными кусками.

Он внимательно посмотрел рекламу мастики для пола, словно собираясь запомнить каждое движение камеры, потом отнес опустевшую тарелку на кухню и кинул ее в раковину, не затрудняя себя мытьем. Налил на три пальца скотча в стакан и вернулся в гостиную, намереваясь пить в комнате.

Перерыв: продавец автомобилей предлагал покупать переделанные машины по пять сотен или же покупать новые мини; мебельный магазинчик, борющийся с инфляцией; супермаркет, вопреки здравому смыслу сбрасывающий цены на индюшек и мясо; шампунь, обладающий обесцвечивающим эффектом; шестьдесят знаменитейших рок-н-ролльных хитов на четвертом альбоме, всего за 7 долларов 99 центов. Позвоните по этому номеру до полуночи.

А теперь ночные новости.

«Главная вечерняя новость на сегодня — вновь линчеватель. Еще двое мужчин застрелены меньше трех часов назад. А сейчас репортаж Роджера Бонда.»

На экране, одетый в продуваемую ветрами куртку, под портативными прожекторами появился репортер; за спиной виднелась пустынная улица, на которой болтались, стараясь попасть в кадр, двое-трое случайных прохожих. Больше смотреть было не на что: только на улицу и на репортера.

— На этом Королевском бульваре, вот на этом тротуаре, где я сейчас стою, всего лишь несколько часов назад разыгралась очередная трагедия из серии убийств печально знаменитого чикагского линчевателя. По словам полицейских, здесь происходила встреча молодого парня и совсем мальчика. Продажа четырех пакетиков героина была в самом разгаре, когда ее прервали раздавшиеся в тиши серого зимнего дня четыре громоподобных выстрела из пистолета 45-го калибра. После этого продавец и наркоман остались лежать на месте, их тела упали одно на другое. Капитана Виктора Мастро мы обнаружили в офисе мэра на пятом этаже Сити-холла…

Новый кадр: коридор, запруженный репортерами с камерами и прожекторами. Все тот же журналист, в той же куртке совал под нос Мастро микрофон. Неугомонный шум мешал расслышать отдельные вопросы, все говорили одновременно.

— Нам еще не удалось произвести точную баллистическую экспертизу, — говорил Мастро. — Но похоже, что это все тот же самый «люгер» 45-го калибра. У нас есть свидетель, показавший, что выстрелы были произведены из автомобиля… Нет, он подъехал к тротуару и, прежде чем выстрелить, остановился. Не двигался…

Что? Простите, я вас не расслышал… Да, теперь всего двадцать три жертвы. Девятнадцать мертвы. Одиннадцать с ранами 38-го калибра и двенадцать — 45-го… Простите, но больше ничего из сказанного свидетелем сообщить не могу. Мы сейчас его допрашиваем… Усилить? Нет, ничего усиливать мы не собираемся. И так на это брошены все силы, какие только можно. Шестьдесят офицеров денно и нощно занимаются этим делом. Что?… Нет, рассказывать о версиях, которые мы отрабатываем, я сейчас не могу. Единственное, что я могу вам сообщить, это то, что они есть и что каждая тщательнейшим и скрупулезнейшим образом проверяется. Прошу меня извинить, джентльмены, но это все, что на данный момент могу вам сказать.

Камера следовала за спиной Мастро, пока он пробирался сквозь толпу; потом на экране вновь появился обозреватель студии.

Пол выключил телевизор, подошел к окну и взглянул на огни большого города. Облачная дымка низко висела над Чикаго, отраженные фонари освещали город, как сцену. Шанс был не ахти какой, и вряд ли привел бы к какому-нибудь мало-мальски приличному результату, но попробовать стоило.

Пол подошел к телефону и набрал номер Сполтера…

Тот взял трубку, как всегда веселый, полный кипучего энтузиазма.

— Хэй, Пол! Как оно, ничего?

— Джим, тут кое-что произошло. Личное. Нет, ничего жизненно важного, но мне необходимо отлучиться из города на пару дней. Я смогу начать работать в понедельник, крайний срок — середина недели. Понимаю, что ставлю тебя в неловкое положение, но ты сможешь объяснить все Чилдрессу, правда? В среду, в крайнем случае в четверг, я отрапортуюсь.

— Ты снова едешь в Нью-Йорк?

— Да. Семейные дела. Женино имущество — тебе хорошо известны правовые заморочки. Просто, пока не зашло в тупик, следует все исправить…

— Разумеется, разумеется. Лады, Пол, я прикрою тебя. Надеюсь, что все пройдет нормально. Увидимся в среду или четверг, так?

— Огромное тебе спасибо.

— А, ерунда, приятель. Счастливого пути — передай мои приветы Большой заднице Нью-Йорку.

Пол дал отбой и потянулся за стаканом. Дурацкое подозрение. Должно быть, все по-прежнему лежало там. под стеклянным колпаком, нетронутым, каким и было несколько недель назад, но шанс все же оставался. Следовало проверить.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Он выехал прежде, чем типичный для понедельника поток машин заполнил все дороги. К семи утра переехал границу Висконсина. Через некоторое время съехал с разделенного на полосы шоссе и выключил фары. Снег лежал на обочине сугробами и заплатами; пригород выглядел, как фотография на календаре — солнышко на заснеженных полях, иногда вдали мелькнет ферма или холмик. Мир был свеж и чист.

Магазин еще не открылся, и Пол оставался в машине, пока беспокойство не выгнало его на улицу; затем прошелся по городку туда и обратно, чувствуя, как холод дерет уши и залезает под пальто. За квартал от магазина он увидел, как Трюэтт, припав к стене, наклоняется и поднимает железную штору. Хозяин открыл два или» три замка и отключил, по всей видимости, сигнализацию и, наконец, зашел внутрь. Через минуту Пол входил в неприбранный магазин.

— Утро доброе.

— Доброе. Мистер Нойзер, если не ошибаюсь?

— У вас прекрасная память.

— Это моя гордость, — ответил Трюэтт. Его влажные глаза уставились на Пола, и, отведя взгляд, он пошел по залу, включая везде свет. — Чем могу?

За ночь Пол напридумывал с пол-дюжины разных историй, но дотом все оставил; остановился на простейшем варианте и обкатывал его до тех пор, пока не запомнил дословно.

— Я говорил со своим зятем о вашем магазине. И упомянул «люгер», что видел в вашей коллекции. Тот, 45-го калибра. Так вот, он очень заинтересовался, он после войны служил в оккупационных войсках в Германии и несколько помешан на оружии. В общем, у него скоро день рождения, и мне захотелось узнать, продается ли ваш пистолет… Что-то не вижу его на витрине…

— Этот я несколько недель назад продал. Кстати сказать, вскоре после вашего прихода. — Трюэтт все еще держал под мышкой свернутую газету; прохромав за прилавок, он положил ее на витрину и после этого нагнулся вниз, чтобы включить верхние лампы дневного света.

Милуокская газета. Пола немного отпустило. Если Трюэтт не выписывает чикагских газет, то, вполне возможно, он не знаком с результатами баллистической экспертизы: столь мелкие детали, Пол был в этом уверен, вряд ли печатались в милуокской прессе и показывали по местному телевидению.

— Печально. — Пол старался не выдать себя интонацией. — Такой превосходный подарок для Джерри…

— Мне тоже страшно жаль, мистер Нойзер. А может быть, я смогу вам присмотреть что-нибудь другое? Есть, например, замечательный «вальтер», времен второй мировой и, практически, в идеальном состоянии, 38-го калибра…

— Боюсь, нет, мистер Трюэтт. Джерри так загорелся, услыхав о «люгере» 45-го калибра. Послушайте, а может быть, человек, который его у вас купил, продаст его мне? Как вы считаете, есть ли подобная возможность?

— Ну-у…

Пол открыл бумажник и сосчитал купюры.

— Разумеется, вам полагаются определенные комиссионные. — Он положил на стекло 50 долларов. — У вас, случайно, не отыщется адрес этого человека, купившего пистолет?

— В общем-то, отыщется. Я ведь, как-никак, должен записывать для Федерального бюро регистрации…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Это была совсем маленькая станция. Хозяин ковырялся в промасленных внутренностях поднятого домкратом кадиллака. Пол встал на подъезде и подождал, пока его не заметил механик.

Тот опустил масленку и взглянул на пришельца:

— Чем могу, мистер?

— Ищу человека по имени Орсон Пайн. Живет отсюда в паре кварталов. Вот и решил, что вы можете его знать.

— Может, и могу.

Пол резко перегнул бумажник, показывая карточку в пластиковом окошке.

— Ведомственное.

Механик поставил масленку на землю, выражение его лица изменилось:

— Что случилось?

— Обычная проверка. Пайн живет в коричнево-белом доме, в середине третьего отсюда квартала, так?

— Точно.

— Машину здесь чинит-заправляет?

— Да, он мой клиент, уже долгое время.

— Женат?

— Это что, проверка его кредитоспособности?

— Боюсь, что не смогу ответить вам на этот вопрос.

— Ну, когда-то был женат. Его половина померла несколько лет назад — рак легкого, по-моему. Есть ребенок, насколько я помню, но уже взрослый и живет отдельно.

— Значит, Пайн живет один.

— Так точно, сэр. Очень тихий, спокойный человек.

— Счета оплачивает регулярно, без задержек?

— Он очень аккуратен, можете мне поверить, сэр. И машину, знаете, держит в хорошем состоянии. А иногда по одному этому факту можно составить впечатление о человеке, не правда ли, сэр?

— Совершенно верно. Какая у него марка автомобиля?

— «Амбассадор». выпуска 1972 года. Такой пузырек, цвета заварного крема.

— И вы проводите техосмотры?

— Иногда он отводит ее в «Американ моторз». Знаете, эти здоровые техобслужки, в которые необходимо являться через каждые 24 мили пробега? Но ежедневную, так сказать, пыльную работенку проделываю я. Он очень внимательно относится к замене масла и всякого такого. Хорошо бы побольше таких клиентов…

— Может быть, вы случайно знаете, где работает мистер Пайн?

— Конечно, а вы? Он учительствует в университете, преподает тамошним студентам биологию или химию…

— В какое обычно время он приезжает домой?

— А вот этого, мистер, я вам не могу сказать — не слежу ни за кем. Иногда он по дороге домой заворачивает ко мне, я вижу, как он возвращается, но это бывает в разное время. Знаете ведь, как это у них, у учителей. Но ежели хотите с ним потолковать, к ужину он наверняка будет.

— Большое вам спасибо за помощь. Надеюсь, вы не станете болтать о нашем разговоре на всех углах? Нам бы не хотелось преждевременно тревожить его. То есть, если все проверки пройдут нормально, не будет нужды беспокоить самого мистера Пайна.

— Конечно, сэр, буду нем как могила.

— Еще раз — благодарю. — Пол отправился к своей машине.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В библиотеке Пол разыскал по каталогу имя Орсона Пайна. Ему было сорок семь и работал он ассистентом профессора на кафедре физических наук. Пайн окончил Оклахомский университет со степенью бакалавра и Калифорнийский Технический институт со степенью магистра, а кроме того имел ученую степень по философии, полученную в 1968 году в Северо-западном университете. Он входил в группу из пяти авторов, создателей начального учебника для поступающих в высшее учебное заведение. С 1947 по 1953 год он служил на флоте. Причем, как оказалось, четыре года из шести пришлись прямехонько на войну в Корее. Больше ничего о Пайне в каталоге не значилось. Пол просмотрел несколько справочников «Кто есть кто», но никаких дополнительных сведений не обнаружил.

Он вернулся на Рэба-плэйс и остановил машину возле тротуара, за несколько домов до особняка, в котором жил Пайн.

Пол до конца еще не был уверен в том, что отыскал нужного человека. Уж слишком легко он на него вышел. Пока день потихоньку катился к вечеру, он обдумывал различные стороны этого дела и пришел к выводу, что этот след может завести в тупик. «Люгер» 45-го калибра Трюэтта не был единственным в этом мире. К тому же, слишком невероятным казалось совпадение, что оба линчевателя вооружились в одном и том же магазине. Лавка Трюэтта была одной из сотен подобных в этом штате. Ко всему прочему его реклама не появлялась в чикагских газетах.

Но все-таки «люгер» 45-го калибра был если и не единственной в своем роде, но все же крайне редкой игрушкой, и Пол вспомнил слова Трюэтта, сказанные во время его первого посещения магазина: «Насколько я знаю, подобная модель есть еще в Лос-Анджелесе», — или что-то в этом духе. Даже если он и преувеличивал его редкость, все же Орсон Пайн мог быть тем самым человеком…

Факторы «за и против» продолжали крутиться в его мозгу, но в глубине сознания Пол все-таки знал, что они не имеют решающего значения; все равно Пайн был для него единственной ниточкой. Если окажется, что помощник профессора не второй линчеватель, других вариантов у него не оставалось, И Полу придется отказаться от своего плана. Он обладал информацией, не известной полиции, Трюэтт и «люгер», но это было его единственным преимуществом. Поэтому вряд ли имело смысл волноваться об остальном. Стрелка часов уже давно перевалила за цифру пять, когда, наконец, на улице появился «амбассадор». Машина остановилась на дороге, не заезжая под навес, и Пол заподозрил, что Пайн вскорости собирается уезжать. Полу хорошо было видно, как распахнулась дверца и из машины вылез мужчина, он поднялся по ступеням крыльца. Высокий, с характерной сутулостью ученого, темные волосы зачесаны с выпуклого лба назад, узкое лицо сатира, как на греческих амфорах. Вряд ли в нем можно было заподозрить чудовище.

«Собственно, как и во мне».

На улицу опустилась полная темнота. Свет зажегся в задней части дома — кухня? Окна, выходившие на улицу, оставались совершенно черными. Пол надел резиновые перчатки и вскрыл коробку грошовой флюоресцентной красной изоленты. Оторвав два куска длиной с руку, он выбрался из машины.

Через квартал отсюда остановилась машина, и Полу пришлось переждать, пока водитель не вылез и не зашел в дом. Затем он перешел на другую сторону улицы и аккуратно приклеил ленту на задний бампер машины Пайна. Потом выпрямился и пошел обратно к своему автомобилю. Вечером с такой приметой за Пайном будет намного легче следить издали; может быть, владелец даже не заметит ее, а если и заметит, то вреда от этого Полу никакого.

В семь часов из дома Пайна вышел мужчина и принялся спускаться по ступенькам. Поначалу Пол в замешательстве смотрел на белесую шевелюру, рыжеватую или блондинистую, — и длинные светлые усы. Затем понял, — что Пайн нацепил парик и накладные усы. Это его слегка позабавило. Пайн задом выехал на дорогу и, выпрямившись, покатил в сторону Пола. Стоило лишь «амбассадору» свернуть в сторону за заправкой, как Пол быстро развернулся на 180 градусов и поехал следом.

Благодаря красной ленте, за машиной было легко наблюдать. Пол держался сзади примерно на полквартала и позволял чужим автомобилям пристраиваться между ними. Неужели все будет так просто?

Направо показался торговый центр, и Пайн свернул на стоянку, находящуюся рядом. Проезжая мимо, Пол замедлил скорость и въехал на стоянку во второй ряд. Покрутившись на ней немного, он увидел, что большинство магазинов еще открыты и рядом припаркованы сотни автомобилей.

Пайн втиснулся в щель на дальнем конце стоянки. Пол доехал до конца ряда, объехал припаркованные машины и медленно покатил по следующему проходу: сквозь окна автомобилей он наблюдал за Пайном. Высокий мужчина вылез из «амбассадора» и запер дверцу. Может быть, он планирует преступление где-нибудь на автостоянке?

Но тут Пайн залез в карман и вытащил из него какую-то штуковину. Чересчур мелкую, чтобы ее можно было разглядеть, но уж точно не пистолет. Он прошелся вокруг машин и огляделся. Пол развернулся и поехал прямо на него, к свободному месту. Пайн остановился возле старой, потрепанной машины и вставил в ее замок ключ.

«Он меняет машины. Великолепно, — подумал Пол. — Мне самому следовало об этом подумать».

Автомобилю было, наверное, ничуть не меньше десяти лет, — подобную штуковину вы можете купить за сотню долларов, и никто никогда вам не задаст ни одного вопроса. Липовое имя, липовый адрес. Проследить такую невозможно.

Пайн выводил развалину задом со стоянки. Проезжая мимо, Пол постарался рассмотреть ее получше. Кузов был испещрен пятнами и ржавчиной, рессоры сильно просели. Четырехдверная «импала», когда-то голубая, а сейчас бледно-серая, с висконсинским номером. Пол рассмотрел широкие звенья цепей на колесах: Пайн предусмотрел решительно все. Вполне возможно, машина находилась в намного лучшем техническом состоянии, чем можно было предположить по внешнему виду: Пайн был физиком и питал слабость ко всяческой механике, он, видимо, любил, чтобы все исправно работало, потому что таким образом он обретал уверенность в собственных силах. Уж наверняка он не ставил эту развалюху на техосмотр в заправку возле своего дома.

Да, это был умный человек. Иначе его бы уже давным-давно повязали.

Но тогда почему же он воспользовался своим собственным именем, покупая «люгер»? И почему, в конце концов, именно «люгер», коли он настолько редкий, что проследить за ним не составляет никакого труда?

На этот вопрос Пол не мог отыскать ответ: тут догадки не помогали. Может быть, Пайн, покупая пистолет, вовсе не хотел заниматься самосудом, может, это пришло ему на ум после? «Если» и «может быть» было предостаточно, но ни одно предположение не имело значения; единственное, что имело значение — является ли Пайн вторым линчевателем?

Пол знал, как заставить Пайна прекратить свои налеты, но пока он на 100 процентов не удостоверится, что Пайн действительно тот, кто ему нужен, он не мог выйти к нему и встать лицом к лицу. Напади на невинного и отдача замучит: невиновный сразу же сдаст тебя в полицию. Лишь второму линчевателю позволено будет проникнуть в тайну Пола.

Он поехал на юг Чикаго вслед за «импалой».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

И еще одну причину засек Пол, почему Пайн выбрал для своего патрулирования старую, побитую машину: она без труда вписывалась в пейзаж, где он любил ездить. Никому бы и в голову не пришло принимать ее за маскировочную, служебную машину.

Пол восхищался, наблюдая за работой Пайна, словно он лично натаскал этого человека. Дважды Пайн пытался заинтересовать своей персоной грабителей, выходя из ночных ломбардов в Саут-сайде. Когда уловка не возымела успеха, он припарковал автомобиль в проулке, зашел в кабак и минут через пятнадцать вышел из него, пошатываясь и скользя по льду, явно «под газом», и принялся бродить в проулках, отыскивая автомобиль. Никто за ним не шел. Добравшись до машины и заведя мотор, Пайн, видимо, протрезвел.

Пол двигался за ним, отставая на квартал.

В переулках гетто Пайн двигался совсем медленно, пытаясь засечь тени. Полу пришлось рискнуть, развернуться и обогнуть квартал, остановиться и ждать, пока Пайн не проедет мимо; иначе он вполне мог засечь едущую за ним машину. Но тот, видимо, был занят собственной охотой и не обращал ни малейшего внимания на слежку.

Пол нагнулся и засунул руку под сиденье машины. Он вытащил оба пистолета, положил «сентенниал» в правый карман пальто, а автоматический пистолет в левый. Сегодня ночью он должен будет От них избавиться. Набор инструментов для очистки оружия он тоже прихватил с собой. Он уже придумал, куда это все выкинет по дороге домой.

«Импала» сделала правый разворот и свернула в темный, грязный переулок. Пол свернул направо на квартал раньше и теперь быстро проехал по параллельной улице до угла и взглянул налево, ожидая, пока развалюха покажется в квартале дальше.

Долго, слишком долго машина не показывалась. Пол свернул налево и проехал до угла.

«Импала» стояла в середине квартала, свет в салоне был погашен. В темноте было трудно что-либо разглядеть, но боковым зрением Пол увидел, что дверца машины медленно приоткрылась. Внутренний свет не зажегся: значит, отсоединен контакт. Вылезла едва заметная тень. Пол углядел во тьме слегка отсвечивающий белесый парик Пайна. И резкий силуэт пистолета в его руке.

Голова Пайна была запрокинута назад: он наблюдал за верхним этажом четырехэтажного кирпичного здания. Пол выключил и зажигание и фары и позволил автомобилю медленно катиться по инерции к перекрестку. Когда он остановился, Пол поставил его на ручной тормоз, выбрался на свежий воздух и отошел обратно к углу.

Пайн спиной к Полу стоял на тротуаре и смотрел на здание, находящееся напротив. Пол начал медленно, не торопясь, идти вперед.

Он увидел все, что хотел увидеть — пистолет в руке Пайна. Этого было вполне достаточно.

Пзйн услышал его шаги. Быстро и ловко рука с пистолетом нырнула в карман, а вторая выскочила с сигаретой. Затем, чтобы прикрыть зажигалку от ветра, он ссутулился и немного развернулся, что дало ему время взглянуть на Пола.

Высокий мужчина увидел, что это не коп, и Пол заметил, как расслабились его плечи. Потом взглянул на здание, которое рассматривал Пайн. В одном окне двигался лучик света: вполне возможно, что фонарик. Пайн остро наблюдал за прохожим.

А с того места, где находился Пайн, пожарная лестница была видна лучше всего.

Пол остановился в десяти футах от мужчины и мягко проговорил:

— Пусть уж он сегодня ускользнет, а, что вы на это скажете?

Высокий уставился на Пола.

— Вас зовут Орсон Пайн, — сказал Пол. — А в правом кармане пальто у вас лежит «люгер» 45-го калибра.

— Кто ты, черт побери, такой?

— Если этот «люгер» еще хоть раз побывает в деле, я отдам вас полиции без зазрения совести. Все, что мне нужно будет сказать, — это ваше имя. Остальное они раскопают сами. Пора остановиться, мистер Пайн. Никому это не принесло ни малейшей пользы, не сработало, потому что основывалось на неверных предпосылках. Вы не можете просто…

У Пайна была отменная реакция. Пол увидел, как поднимается правая рука, и не стал обдумывать намерения профессора, а резко нырнул в сторону и укрылся за пайновской «импалой», когда душераздирающий рев выстрела из «люгера» 45-го калибра раздробил крыло у него над головой. Пол поскользнулся на ледяной корке и стал заваливаться направо, ноги, как у зародыша в утробе матери, поднялись к груди, чтобы их не задело пулями, — он услышал приближающиеся шаги Пайна и отчаянно зашебуршил рукой в кармане пальто. Пол лежал на правом боку, значит, рука была левой, а следовательно, 25-й автоматический лег в ладонь, словно игрушка.

Вновь прогрохотал «люгер», и пуля, взвизгнув, отрикошетила от асфальта. Пол услышал, как раскрошились кирпичи на противоположной стороне улицы.

Пол распластался на земле. Под машиной виднелись башмаки, они почему-то нерешительно топтались. Пол выстрелил. С левой руки: мимо. Пуля, просвистев, зарылась в асфальт обочины.

Башмаки стали огибать автомобиль.

От ужаса в кровь Пола впрыснулась добавочная доза адренолина; его руки тряслись. Он перекатился на проезжую часть, и именно этот маневр застал Пайна врасплох, потому что тот считал, что Пол будет скрываться от него за машиной. Пол выкатился чуть ли не под ноги Пайну, и, когда тот поспешно выстрелил, пуля унеслась в пространство, а Пол принялся стрелять с такой скоростью, с какой только мог нажимать курок: звуки, яростно носились в узком каньоне переулка, оглушая, словно они находились в консервной банке.

Выстрелы остановили движение Пайна и отбросили его тело назад, видно было, как пули вырывают из его тела куски; «люгер» выстрелил в последний раз — куда-то в небо — и человек опрокинулся. По тому, как он упал, было ясно — он мертв. Одна из маленьких безумных пулек вспорола ему горло.

— Боже всемогущий.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Наверняка люди, живущие в близлежащих домах, все отлично слышали, но в здешних местах не было принято чуть что бежать за полицией. Пол взглянул наверх: движущийся огонек, привлекший внимание Пайна, исчез. Уж этот-то точно не станет сообщать о перестрелке.

Внезапно, в момент безумия и паники, на Пола что-то навалилось: он медленно встал на четвереньки и только потом выпрямился. В голове, внутри, будто кто-то молотком колошматил. И тут он принял решение. Все могло отлично сработать. Он понял, как справиться со всеми проблемами.

Пол представил это четко, вытащил из кармана «сентенниал». Он все еще был в резиновых перчатках. Встал на колени возле мертвеца. «Люгер» был зажат в правой, откинутой в сторону, руке. Пол положил свой револьвер в левый карман пальто. Прошел обратно к своему автомобилю. Несколько раз его хорошенько качнуло, и прежде, чем он смог засунуть ключ в зажигание и повернуть его, руки попадали совершенно не в те места. Наконец, он взял себя в руки, напряг мышцы живота и заставил тошнотворную слабость постепенно отступить. Только проехав несколько кварталов, Пол включил фары. Он слышал вой приближающихся полицейских машин, но уже не увидел их: пробирался к центру проулками и, лишь оказавшись на порядочном расстоянии от места преступления, выехал на магистраль.

Припарковав машину, он откинул голову на сиденье и принялся ждать, когда его отпустит. Ему вовсе не хотелось делать дыхательные упражнения и усилием воли брать себя в руки. Пол ждал, пока неприятные ощущения исчезнут сами собой.

Оставалось еще одно дело. Почувствовав себя достаточно окрепшим, он завел мотор и поехал на север, в центр Лупа. Было почти два часа ночи: город был погружен в темноту. Доехав до места Дедборн-авеню, он остановился на его середине. Положив 25-й автоматический вместе с принадлежностями для чистки в бумажный пакет, Пол вылез из машины. Резко остановившись, он постоял, даже не смея оглянуться, чтобы, не дай Бог, как-нибудь себя не выдать.

Но в ночи ничто не шевельнулось. Сделав несколько быстрых шагов к парапету, он кинул тяжелый пакет в Чикаго-Ривер.

Затем он вернулся домой.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

«Чикаго, 7 января.

Чикагский линчеватель мертв. Он умер, как и жил, с пистолетом в руке.

Тело Орсона Пайна, 47 лет, жившего по 2806 Реба-Плэйс, Эванстон, было обнаружено вчера ночью, напичканное пулями, в проулке возле Лафайетт-авеню, в Южном Чикаго, после того, как полицию упредили двумя телефонными звонками о том, что в районе слышались выстрелы.

В руке трупа был зажат «люгер» 45-го калибра, а в кармане лежал «смит-вессон-сентенниал» 38-го. По словам полиции, из «люгера» было произведено четыре выстрела. Из револьвера — ни одного.

Как сообщил капитан Виктора Мастро, Пайн был убит несколькими выстрелами из малокалиберного автоматического пистолета.

Мастро заявил:

— Линчеватель, наконец, наткнулся на преступника, реакция которого оказалась быстрее, чем у него.

Полиция сейчас разыскивает человека, убившего Пайна, но, даже если у них и есть ниточки, ведущие к нему, они об этом пока не говорят. Капитан Мастро сказал:

— Убитого обнаружили в темном проулке. Видимо, он зашел туда, привлекая за собой преступника. Грабитель оказался вооружен, судя по предварительной экспертизе, автоматическим пистолетом 25-го калибра, заряженным пулями «дум-дум», и произошла перестрелка.

Судя по входным пулевым отверстиям, убийца стрелял с земли, куда он мог броситься, избегая прямого попадания из «люгера», или же был ранен, хотя это мало вероятно, потому что калибр «люгера» не позволил бы ему в таком случае убежать. Кроме крови убитого, больше на поле боя ничьей крови не обнаружено.

Оба пистолета моментально отправили на баллистическую экспертизу. Капитан Мастро заявил:

— Нет ни малейшего сомнения в том, что именно это оружие использовалось линчевателем».

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Неделю спустя Пол вышел из конторы ровно в шесть и пустил «понтиак» по Озерному проезду под мягким снегопадом; через полчаса он уже стоял возле дома Хэрри Чизема.

Два дня назад приезжал сюда, но перед домом стояла машина Ирен, поэтому Пол, не останавливаясь, проехал мимо. Он мучился целую ночь, но знал, что зайти все равно придется, и поэтому лучше уж было сделать это и расправиться с неприятностями поскорее.

Автомобиля Ирен на сей раз видно не было. Пол позвонил и был немало удивлен, увидев, с каким радушием приветствует его старый профессор.

— Мне бы хотелось с вами поговорить.

— Конечно-конечно, Пол. Заходите.

— Вы один? Не хотелось бы…

— Совершенно один. — Хэрри провел его в гостиную, и Пол взглянул на древний телевизор. Еще не так давно он ненавидел его за предательство.

— Хотите выпить? Может, стаканчик шерри?

— Лучше скотч, если есть.

— Как дела в «Чилдресс Ассошиэйтс»?

— Вертят-крутят как хотят.

— Для вас это, наверное, не так уж и плохо, работа и все такое…

— Да, это отвлекает от размышлений о жизни.

Хэрри смешал выпивку, и они вернулись в гостиную.

— Ну, так?

Пол произнес:

— Мне бы хотелось, чтобы вы кое о чем узнали.

— Мне и самому бы хотелось того же.

— Я пытался с ним говорить. Но он даже не дал мне закончить. Вытащил свой проклятущий «люгер» и начал в меня палить. Мне просто в очередной раз дико повезло. Я вполне мог бы оказаться на его месте, Я не хотел стрелять в этого человека, Хэрри.

— Понимаю.

— Мне бы хотелось, чтобы мне поверили.

— А с чего мне вам не верить?

— Когда я подбросил ему свой револьвер, это произошло как-то бездумно. Я вовсе не планировал подобных действий.

— Хорошо, Пол.

— Чего ж хорошего? Если бы он выслушал меня, я бы отговорил его. Сумел бы.

— Думаю, он был очень нетерпеливым человеком. У него сын — наркоман.

— Да запаниковал он, вот и все.

— Да.

— Хэрри, у меня такое ощущение, что вы мне не верите.

— А почему я должен вам не верить?

Пол взглянул на стакан.

— Я не мог просить вас не выдавать моей тайны, я не заслуживаю доверия. Но мне нужно, чтобы вы мне поверили, это очень важно.

— Да я верю вам, Пол, верю. Я прекрасно понимаю, что у вас не могло быть намерения убивать этого человека. Что еще мне вам сказать? Как еще заверить?

— Вы как-то абсолютно равнодушны,

— А вы слушали сегодня радио? Видели дневную газету?

— Нет. А в чем дело?

Хэрри вяло махнул рукой в сторону столика возле телевизора. На нем валялась газета.

— А вы взгляните.

Пол встал и направился к столику. За спиной раздался голос старика:

— Мы с вами считали, что покончили со всем этим, не понимая того, что вы подняли такую волну, которую в принципе не остановить.

Заголовок расплылся в глазах. Пол стал читать колонки под ним: «…три, не связанных друг с другом происшествия за последние 48 часов… один и тот же пистолет 38-го калибра… Капитан Мастро вновь говорит… все жертвы имели приводы в полицию и даже сидели в тюрьмах…»

Буквы, перед глазами прыгали, но Пол наконец-то смог сфокусировать их на заголовке:


«СЛЕДУЮЩИЙ ЛИНЧЕВАТЕЛЬ?»

Оглавление

  • ЖАЖДА СМЕРТИ (СМЕРТЕЛЬНОЕ ЖЕЛАНИЕ)
  •   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  •   ГЛАВА ВТОРАЯ
  •   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  •   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  •   ГЛАВА ПЯТАЯ
  •   ГЛАВА ШЕСТАЯ
  •   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  •   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  •   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  •   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  •   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  • СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР
  •   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  •   ГЛАВА ВТОРАЯ
  •   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  •   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  •   ГЛАВА ПЯТАЯ
  •   ГЛАВА ШЕСТАЯ
  •   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  •   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  •   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  •   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  •   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
  •   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  •   ГЛАВА СОРОКОВАЯ
  •   ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
  •   ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ