Вход в систему

Что такое OpenID?

Избранные стихотворения [Валерий Яковлевич Брюсов] (fb2) читать онлайн

- Избранные стихотворения 1.28 Мб, 72с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Валерий Яковлевич Брюсов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ Избранные стихотворения


О ВАЛЕРИИ БРЮСОВЕ

Чеканный, сжатый, твердый, словно кованый, стих, скульптурно-выпуклая четкость образов, краткая, стремящаяся к афоризму фраза — все это, должно быть, бросится в глаза читателю, даже впервые взявшему в руки книгу Брюсова.

Величав и торжествен строй поэзии Брюсова, у нее будто трубный голос, медное звучание. Поэтом «бронзы и мрамора» назвал Брюсова один его современник. Брюсовская строфа — литая, упругая, ее, как тяжелый сгусток лавы, хочется взвесить на ладони. «Брюсов мужествен, — писал А. В. Луначарский, — Брюсов любит материю, любит камень и металл больше, чем лучи, газ и пары, любит весомую, подчиняющуюся чеканке природу более, чем неуловимое и невыразимое; редко ищет намеков, старается, наоборот, словом захлестнуть, как арканом, свой предмет, очертить его им, как крепкой графической линией». Давно замечено, что Брюсов преимущественно художник зрения, а не слуха, что он обожает «меру, число, чертеж». В этой расчерченной, вымеренной архитектонике, где действуют, как у ваятеля, прежде всего резец и молот, — сила Брюсова. Ему недостает — если сравнивать его с другими крупнейшими поэтами начала двадцатого века — той эмоциональной пронзительности, той захватывающей музыкальной волны, которая трепещет и бьется в стихах Блока, у него нет вкрадчиво-шаманской певучести и благозвучия нередко вычурного и манерного Бальмонта, нет изобретательности, воздушной грации и остроты, отличающих многие стихотворения Андрея Белого. У него своя, тяжелая, чуть громоздкая поступь, свой резко обозначенный лик, своя стезя.

Брюсова часто упрекали в рационализме, корили за холод, за привкус трудового пота, проникнувший в его поэзию. Что ж, кого-то, может статься, и не тронут брюсовские стихи, а упорный труд, самоотверженную работу поэт ставил превыше всего в жизни. Уподобляя себя пахарю, он не без вызова своим критикам писал:

Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, и ты работай!
Выступив в литературу в конце прошлого века, Брюсов быстро занял главенствующее место среди писателей-декадентов, составивших тогда особое течение, особую школу символизма. В стане символистов были по-своему крупные, даже блестящие писатели: кроме только что названных Бальмонта, Блока и Белого — Федор Сологуб, Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов. Но для всей московской школы символистов Брюсов долго был вождем, «мэтром»: Брюсов открыл и проложил в литературе немало новых путей и троп, он обладал исключительной энергией и волей, большим организаторским даром. К 1903 году, когда у Брюсова вышла в свет замечательная новая книга стихов «Urbi et orbi» («Городу и миру»), его авторитет среди поэтов был столь высоким, что Александр Блок, бывший на семь лет моложе Брюсова, писал ему в ту пору: «Быть рядом с Вами я не надеюсь никогда…»

Как это ни парадоксально, но, будучи лидером символистов, многими гранями своей натуры Брюсов был им чужд, и с течением лет это становилось очевиднее. Символисты стремились к тому, чтобы за их книгами открывался невидимый взору, «потусторонний» мир, их стихи были полны недосказанностей и намеков, поэт, по мнению этих людей, являлся как бы священнослужителем, теургом, магом. Это были идеалистические установки, безусловная мистика. А поэтическое мышление Брюсова в основе своей носило конкретный, реалистический характер. Воспитанный на уважении к именам Дарвина, Чернышевского, Писарева, Некрасова, поклонник трезвого и ясного разума, атеист Брюсов отказывался считать целью поэзии некий поиск новой, утонченной и подкрашенной религии. Он настаивал на том, что символизм — только искусство, не более. Впоследствии Брюсов вспоминал о жестоких спорах со своими коллегами, распекавшими его за «реализм в символизме», за «позитивизм в идеализме». Он чувствовал себя среди своих сотоварищей, по его же признанию, «как заложник в неприятельском лагере».

Но сказать только это — значило бы исказить истину. Дорога Брюсова к лучшим его творениям, лучшим стихам была очень трудна. В те годы, когда Брюсов начинал писать и печататься, русская поэзия переживала полосу застоя и безвременья. Ее богатые гуманистические и общественные традиции заглохли, высокое мастерство упало, сильные поэтические фигуры на литературном горизонте не появлялись. Ученик одной из московских гимназий, затем студент-историк Московского университета, Брюсов решает примкнуть к уже дававшему себя знать тогда декадентско-буржуазному «новому искусству» и подпадает под его во многом тлетворные чары. Правда, «новые поэты» начала двадцатого века освежали русский стих, обогащая его формы, ритмику, словарь, краски, прививали новое поэтическое зрение. Но вместе с этим декадентское искусство несло с собой крайний индивидуализм, отрешенность от земной, социальной действительности, тягу к бесплотной, анемичной, усыпляющей «мечте». Оно насаждало упадочные настроения, порой поэтизируя духовную опустошенность, тему смерти, самоубийство. Эти сумеречные, болезненные веяния наложили свою печать на многие страницы брюсовской поэзии. Их надо иметь в виду, когда читаешь и мастерское стихотворение-декларацию Брюсова «Юному поэту», и ранние его экзотические строфы «На журчащей Годавери», возникшие под влиянием французских поэтов-парнасцев, и некоторые циклы его более поздних стихов. В сознании Брюсова — а следовательно, и в его стихах — длительное время, вплоть до Октябрьской революции, шло противоборство декадентских и здоровых, реалистических начал. Тем удивительней были победы Брюсова, его истинные достижения, и тем благородней — его идейный путь, приведший поэта к революционному народу, к деятельному участию в созидании социалистической культуры.

Как и Блок, Брюсов обладал обостренной чуткостью к общественным переменам, к сдвигам истории. Брюсовский историзм, может быть, в первую очередь способствовал тому, что поэт ощутил обреченность буржуазного уклада жизни, почувствовал грандиозные, катастрофические масштабы свершений, которыми был чреват едва начавшийся тогда двадцатый век. В какой-то мере обслуживая, как литератор, буржуазный миропорядок, Брюсов в то же время презирал его: в его глазах он был «позорно-мелочный, неправый, некрасивый». Романтически «преобразуя» часто неприглядную, серую действительность в своих стихах, Брюсов жаждет героического, яркого. Но он искал это героическое или в былых веках, или в далеком будущем. Революция 1905 года ворвалась в его поэтические горизонты как волна небывалого по размаху циклона. Она вызвала у Брюсова огромную встряску, духовный переворот. Стоит только прочитать словно наэлектризованный энергией брюсовский «Кинжал», — а он написан даже в упреждение событий, в предвидении их, — прочитать знаменитого «Каменщика», такие стихотворения, как «Довольным», «Грядущие гунны», — и порыв поэта к революции раскроется во всей его искренности и решительности. Нет спора, в этом порыве было тогда нечто анархическое. «Ломать — я буду с вами! Строить — нет!» — говорил Брюсов в 1905 году, обращаясь к будущим обновителям жизни. Он неоднократно писал в своих стихах, что наступающие грозные массы несут ему гибель, уничтожение и что он с готовностью идет на эту гибель. Брюсов принимает веление истории, хотя под удар поставлены близкие его сердцу сокровища знаний, искусств:

Бесследно все сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
И чувство жертвенности, и опасения оказались напрасными. Жизнь, как мы знаем, опровергла поэта: победивший народ, законный наследник всей мировой культуры, проявил рачительную заботу об искусстве, а Брюсов при новом строе нашел для себя обширное поле работы.

Поэзия Брюсова, если взять ее во всей широте, очень богата. Удивительно разнообразны ее мотивы, жанры, тематика. Мы видим здесь и множество лирических, нередко самых интимных, произведений, и открыто гражданские, выдержанные в ораторской манере, стихи-декларации. В его поэзии встречается и мягкий, написанный почти в традиционно-классических тонах, русский пейзаж, и мощные картины города. Стихи о городе были художественным открытием Брюсова. Брюсов явился в русской литературе в сущности первым поэтом-урбанистом. Именно он ввел в пашу поэзию образ современного большого города с его людскими толпами, криками газетчиков, автомобилями и огнями реклам. Поэт влюблен в этот город, — он видит в нем то жаркое горнило, в котором куется будущее Земли. Брюсов знает всю изнанку города, все его социальные контрасты и противоречия, и он великолепно чувствует, что не так уж далеки сроки, когда на город предъявит свои права его истинный властелин — пролетариат:

И, спину яростно, клоня,
Скрывают бешенство проклятий
Среди железа и огня
Давно испытанные рати.
Эти знаменательные строки из стихотворения «Ночь» написаны поэтом в 1902 году.

Брюсову было присуще стремление объять в своем творчестве все времена и все страны. Он создает огромный цикл историко-мифологических баллад, где, проявляя редкостную эрудицию и вкладывая в каждое стихотворение частицу собственной души, рисует образы восточной, эллинской, римской, скандинавской древности. Поэта привлекают не только такие «властительные тени», «любимцы веков», как Александр Македонский, Юлий Цезарь или Наполеон, не только овеянные славой воители или мореходы. Нет, он воспевает и безвестных строителей римских дорог («На форуме»), и безымянного египетского раба, жалкого и униженного, но несущего в себе гордое сознание творца, созидателя вечных пирамид. Тема творческого труда, духовного дерзания и отваги человека пронизывает все лучшие страницы брюсовских книг. В удивительных стихах, озаглавленных «Хвала Человеку», Брюсов набрасывает захватывающую картину побед человечества над стихиями природы. В наши дни, когда мы стали свидетелями практического осуществления небывало смелой задачи — завоевания космоса, — с особым интересом читаются стихи Брюсова, где запечатлены его мечты о грядущем, о неизбежности будущих связей Земли с другими мирами. Поэт верил в то, что такое время не столь отдаленное. В своей статье «Эпоха чудес», опубликованной в 1918 году, он даже утверждал, что «попытка завязать отношения между человечеством и разумным населением соседних планет» должна стать очередным делом науки.

В 1917 году, в ответ на присланное Брюсовым приветственное стихотворение, Максим Горький писал: «Давно и пристально слежу я за Вашей подвижнической жизнью, за Вашей культурной работой, и я всегда говорю о Вас: это самый культурный писатель на Руси! Лучшей похвалы — не знаю; эта — искренна».

Жизнь Брюсова была действительно истинным подвигом труда. Начитанность и эрудиция поэта вызывали почтительное удивление у всех, кто с ним сталкивался. Многогранность его интересов была поразительна. О работоспособности Брюсова можно судить хотя бы по тому, что, прожив всего пятьдесят с небольшим лет, он выпустил восемьдесят своих книг. Если бы издать полное собрание сочинений Брюсова, оно составило бы несколько десятков томов. Валерий Брюсов писал не только стихи и поэмы, но и драмы, и прозу. Его повести и исторические романы, в частности, «Огненный ангел» — из жизни Германии XVI века — и «Алтарь победы», посвященный быту Римской империи IV века, не утратили своей художественной ценности и поныне. Знаток языков, Брюсов много переводил — в особенности любимых им латинских и французских поэтов, знаменитого фламандца Верхарна. Он создал целую антологию армянской поэзии в русских переводах, за что в 1923 году был удостоен звания народного поэта Армении. Брюсов был замечательным историком литературы и критиком, теоретиком стиха. Он усердно занимался изучением творчества Пушкина, Тютчева, Баратынского и других деятелей литературы, оставив глубокие работы о них. История культуры античного мира и эпохи Возрождения, время Пушкина в России, философия древних и новая философия, история математики, читаемая им специальным курсом в университете, наконец, средневековые оккультные науки, — все это входило в круг интересов Брюсова. Недаром один биограф поэта назвал его русским Фаустом. Страсть Брюсова к знаниям была неукротима. «Боже мой! Боже мой! — писал он в дневнике, перечислив все области наук, которые знал и которыми хотел бы овладеть. — Если бы мне жить сто жизней — они не насытили бы всей жажды познания, которая сжигает меня!»

Таков был этот замечательный человек. Обаяние умственной его силы, почти гипнотическое воздействие его облика на литераторов той поры отмечено многими мемуаристами. «Лицо очень бледное, с неправильными, убегающими кривизнами и окружностями овала, — описывал Брюсова по первой встрече с ним, состоявшейся в 1903 году, поэт и художник Максимилиан Волошин. — Лоб округлен по-кошачьи. Больше всего останавливали внимание глаза, точно нарисованные черной краской». «Обведенные ровной, непрерывной каймой», эти глаза, как казалось Волошину, словно обжигали своим огнем ресницы поэта. «В остром внимательном взгляде Брюсова, в его сдержанности и спокойствии чувствовалась огненность темперамента», — отмечал другой современник.

Образ упругого лука приходил на ум Андрею Белому, когда он видел сдержанные и точные, властительные жесты Брюсова, работавшего в редакции, у телефона, «в наглухо застегнутом сюртуке». Волошин уловил в Брюсове, тогда же, при первой встрече, нечто исконно-народное, по-раскольничьи непреклонное. При всей светскости и европейской изысканности манер поэта, его «крепкая мужицко-скифская натура», «складка упрямства» не могла ускользнуть от проницательного взора. Валерий Брюсов — этого нельзя забывать — был внуком крепостного крестьянина-костромича. «Во мне вдруг вздрогнет доля деда, кто вел соху под барский бич», — писал он. Даже в яростной одержимости Брюсова науками, знанием, в цепкой его рабочей самоотверженности видится нечто такое, что было свойственно тогдашним ученым — выходцам «из низов», из народа.

Когда грянул Великий Октябрь, Брюсов безоговорочно встал на сторону революции. Пренебрегая враждебным отношением былых литературных соратников и во многом перечеркнув свое прошлое, он не прекращает писать, создает немало живых, полнокровных стихотворений, отразивших то сказочно-бурное время. Неустанный искатель, Брюсов стремится в эти годы нащупать новые формы в поэзии, новый язык, хочет сомкнуть поэзию с точной наукой, не успев, правда, достигнуть в своих опытах достаточно убедительных результатов. Брюсов активно сотрудничает с органами новой власти. В 1919 году он вступает в Коммунистическую партию. Он берет на себя множество обязанностей, связанных с просветительной работой Советского правительства, с охраной культурных ценностей. Книжная палата, Наркомпрос, организованный по почину Брюсова Литературный институт — таковы лишь отдельные вехи его широкой деятельности после Октября. Самоотверженная работа Брюсова, ректора и профессора Литературного института, по подготовке новых писательских кадров многим памятна еще и теперь.

В годы зарождения советской литературы Брюсов явился одним из ее учителей и пестунов. Несмотря на былые пристрастия, он во всех своих отзывах и многочисленных статьях по вопросам поэзии советской поры был удивительно объективным. Высоко ценил Маяковского и Есенина, любил талант Пастернака, замечал и поддерживал молодых поэтов из рабочих и крестьян. В литературных журналах тех лет рассыпан целый ворох брюсовских очерков и критических заметок, точных и глубоких по мысли, отточенно-изящных и одновременно строгих по исполнению.

16 декабря 1923 года советская общественность торжественно отмечала пятидесятилетний юбилей Брюсова. Чествование поэта происходило в Москве, в Большом театре. Специальным постановлением Президиум ВЦИК отметил заслуги Брюсова перед страной и выразил ему благодарность. Но здоровье Валерия Яковлевича было подорвано — в октябре 1924 года, через девять месяцев после юбилейных торжеств, Брюсов скончался от крупозного воспаления легких.

«Все мы учились у него, — писал Сергей Есенин, откликаясь на смерть Брюсова. — Все мы знаем, какую роль он играл в истории развития русского стиха…»

Сборники зрелых стихов Брюсова, начиная с «Tertia vigilia» («Третья стража»), составили в нашей поэзии целую эпоху. След его жизни и труда в истории русской культуры неизгладим.

Листая книги Валерия Брюсова, словно бы путешествуешь во времени и пространстве, озираешь огромный лик земли. Перо его коснулось всей истории человечества — от легендарной Атлантиды, в былое существование которой он горячо верил, до героических лет Октября. Надо почувствовать, как мощны и красочны аккорды стихотворения «Конь блед», ощутить пушкинскую чистоту и окрыленность «Ахиллеса у алтаря», могучую пластику звука в сонете «Ассаргадон» и в строфах «Служителю муз». Надо увидеть, как много глубоких, хотя порой и до крайности сжатых, образов и наблюдений в его стихах о России, чтобы понять слова Горького, обращенные к Брюсову: «Вы — поэт божией милостью…»

Стихи Брюсова достойны того, чтобы их знали новые поколения советских читателей. Пусть эти стихи порою трудны, требуют известной подготовки, зато как они обогащают нашу мысль, радуют своей строгою красотою. И ведь говорил же А. В. Луначарский, которому было доступно в искусстве многое, что «читать Брюсова — огромное наслаждение…»


Николай Банников


НА ЖУРЧАЩЕЙ ГОДАВЕРИ

Лист широкий, лист банана,
На журчащей Годавери,
Тихим утром — рано, рано —
Помоги любви и вере!
Орхидеи и мимозы
Унося по сонным волнам,
Осуши надеждой слезы,
Сохрани венок мой полным.
И когда, в дали тумана,
Потеряю я из виду
Лист широкий, лист банана,
Я молиться в поле выйду;
В честь твою, богиня Счастья,
В честь твою, суровый Кама,
Серьги, кольца и запястья
Положу пред входом храма.
Лист широкий, лист банана,
Если ж ты обронишь ношу,
Тихим утром — рано, рано —
Амулеты все я сброшу.
По журчащей Годавери
Я пойду, верна печали,
И к безумной баядере
Снизойдет богиня Кали!
15 ноября 1894

* * *

Хорошо одному у окна!
Небо кажется вновь голубым,
И для взоров обычна луна,
И сплетает опять тишина
Вдохновенье с раздумьем святым.
И гирлянду пылающих роз
Я доброшу до тайны миров,
И по ней погружусь я в хаос
Неизведанных творческих грез,
Несказанных таинственных слов.
Эта воля — свободна опять,
Эта мысль — как комета — вольна!
Все могу уловить, все могу я понять…
И не надо тебя целовать,
О мой друг, у ночного окна!
5 января 1895

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Серебро, огни и блестки,—
       Целый мир из серебра!
В жемчугах горят березки,
       Черно-голые вчера.
Это — область чьей-то грезы,
       Это — призраки и сны!
Все предметы старой прозы
       Волшебством озарены.
Экипажи, пешеходы,
       На лазури белый дым,
Жизнь людей и жизнь природы
       Полны новым и святым.
Воплощение мечтаний,
       Жизни с грезою игра,
Этот мир очарований,
       Этот мир из серебра!
21 января 1895

ТВОРЧЕСТВО

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне…
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.
1 марта 1895

СОНЕТ К ФОРМЕ

Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.
И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные черты.
Пускай мой друг, разрезав том поэта,
Упьется в нем и стройностью сонета
И буквами спокойной красоты!
6 июня 1895

МОЯ МЕЧТА

Моей мечте люб кругозор пустынь,
Она в степях блуждает вольной серной.
Ей чужд покой окованных рабынь,
Ей скучен путь проложенный и мерный.
Но, встретив Холм Покинутых Святынь,
Она дрожит, в тревоге суеверной,
Стоит, глядит, не шелохнет травой
И прочь идет с поникшей головой.
23 июня 1895

ТУМАННЫЕ НОЧИ

      Вся дрожа, я стою на подъезде
   Перед дверью, куда я вошла накануне,
И в печальные строфы слагаются буквы созвездий.
      О, туманные ночи в палящем июне!
      Там, вот там, на закрытой террасе
   Надо мной наклонялись зажженные очи,
Дорогие черты, искаженные в страстной гримасе.
      О, туманные ночи! Туманные ночи!
      Вот и тайна земных наслаждений…
   Но такой ли ее я ждала накануне!
Я дрожу от стыда — я смеюсь! Вы солгали мне,
                                                                   тени!
      Вы солгали, туманные ночи в июне!
12–13 августа 1895

ВЕСНА

Белая роза дышала на тонком стебле.
Девушка вензель чертила на зимнем стекле.
Голуби реяли смутно сквозь призрачный снег.
Грезы томили все утро предчувствием нег.
Девушка долго и долго ждала у окна.
Где-то за морем тогда расцветала весна.
Вечер настал, и земное утешилось сном.
Девушка плакала ночью в тиши, — но о ком?
Белая роза увяла без слез в эту ночь.
Голуби утром мелькнули — и кинулись прочь.
8 января 1896

СОН ПРОРОЧЕСКИЙ

В мое окно давно гляделся день;
В моей душе, как прежде, было смутно.
Лишь иногда отрадою минутной
Дышала вновь весенняя сирень,
Лишь иногда, пророчески и чудно,
Мерцал огонь лампады изумрудной.
Минутный миг! и снова я тонул
В безгрезном сне, в томительном тумане
Неясных форм, неверных очертаний,
И вновь стоял неуловимый гул
Не голосов, а воплей безобразных,
Мучительных и странно неотвязных.
Мой бедный ум, как зимний пилигрим,
Изнемогал от тщетных напряжений.
Мир помыслов и тягостных сомнений,
Как влажный снег, носился перед ним;
Казалось: ряд неуловимых линий
Ломался вдруг в изменчивой картине.
Стал сон ясней. Дымящийся костер
На берегу шипел и рассыпался.
В гирляндах искр туманом означался
Безумных ведьм неистовый собор.
А я лежал, безвольно распростертый,
Живой для дум, но для движений мертвый.
Безмолвный сонм собравшихся теней
Сидел вокруг задумчивым советом.
Десятки рук над потухавшим светом
Тянулись в дым и грелись у огней;
Седых волос обрывки развевались,
И головы медлительно качались.
И вот одна, покинув страшный круг,
Приблизилась ко мне, как демон некий.
Ужасный лик я видел через веки,
Горбатый стан угадывал — и вдруг
Я расслыхал, как труп на дне гробницы,
Ее слова, — как заклинанья жрицы.
«Ты будешь жить! — она сказала мне,—
Бродить в толпе ряды десятилетий.
О, много уст вопьются в губы эти,
О, многим ты «люблю» шепнешь во сне!
Замрешь не раз в порыве страсти пьяном…
Но будет все — лишь тенью, лишь обманом!
Ты будешь петь! Придут к твоим стихам
И юноши и девы, и прославят,
И идол твой торжественно поставят
На высоте. Ты будешь верить сам,
Что яркий луч зажег ты над туманом…
Но будет все — лишь тенью, лишь обманом!
Ты будешь ждать! И меж земных богов
Единого искать, тоскуя, бога.
И, наконец, уснет твоя тревога,
Как буйный ключ среди глухих песков.
Поверишь ты, что стал над Иорданом…
Но будет все — лишь тенью, лишь обманом!»
Сказав, ушла. Хотел я отвечать,
Не вдруг костер, пред тем как рухнуть, вспыхнул,
И шепот ведьм в беззвездной ночи стихнул,
Ужасный сон на грудь мне лег опять.
Вновь понеслись бесформенные тени,
И лишь в окно вливалась песнь сирени.
19 января 1896

* * *

Тайны мрака побелели;
Неземные акварели
Прояснились на востоке;
Но, таинственно далеки,
Звезды ночи не хотели,
Уступив лучу денницы,
Опустить свои ресницы.
И в моей душе усталой
Брезжит день лазурно-алый,
Веет влагой возрожденья,—
Но туманные сомненья
Нависают, как бывало,
И дрожат во мгле сознанья
Исступленные желанья.
12 февраля 1896

* * *

Прохлада утренней весны
Пьянит ласкающим намеком;
О чем-то горестно далеком
Поют осмеянные сны.
Бреду в молчаньи одиноком.
О чем-то горестно далеком
Поют осмеянные сны,
О чем-то чистом и высоком,
Как дуновение весны.
Бреду в молчаньи одиноком.
О чем-то странном и высоком,
Как приближение весны…
В душе, с приветом и упреком,
Встают отвергнутые сны.
Бреду в молчаньи одиноком.
15 марта 1896

* * *

Холод ночи; смерзлись лужи;
Белый снег запорошил.
Но в дыханье злобной стужи
Чую волю вешних сил.
Завтра, завтра солнце встанет,
Побегут в ручьях снега,
И весна с улыбкой взглянет
На бессильного врага!
16 марта 1896

ЮНОМУ ПОЭТУ

Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета.
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
15 июля 1896

* * *

Я помню вечер, бледно-скромный,
Цветы усталых георгин,
И детский взор, — он мне напомнил
Глаза египетских богинь.
Нет, я не знаю жизни смутной:
Горят огни, шумит толпа,—
В моих мечтах — твои минуты,
Твои мемфисские глаза!
22 июля 1896

УТРО

Не плачь и — не думай:
Прошедшего нет!
Приветственным шумом
Врывается свет.
Уснувши, ты умер
И утром воскрес,—
Смотри же без думы
На дали небес.
Что вечно, — желанно,
Что горько, — умрет…
Иди неустанно
Вперед и вперед.
9 сентября 1896

ВСЕ КОНЧЕНО

Все кончено, меж нами связи нет…
А. ПУШКИН
Эта светлая ночь, эта тихая ночь,
      Эти улицы, узкие, длинные!
Я спешу, я бегу, убегаю я прочь,
      Прохожу тротуары пустынные.
Я не в силах восторга мечты превозмочь.
      Повторяю напевы старинные,
И спешу, и бегу, — а прозрачная ночь
      Стелет тени, манящие, длинные.
Мы с тобой разошлись навсегда, навсегда!
      Что за мысль несказанная, странная!
Без тебя и наступят и минут года,
      Вереница неясно туманная.
Не сойдемся мы вновь никогда, никогда,
      О любимая, вечно желанная!
Мы расстались с тобой навсегда, навсегда…
      Навсегда? Что за мысль несказанная!
Сколько сладости есть в тайной муке мечты.
      Этой мукой я сердце баюкаю,
В этой муке нашел я родник красоты,
      Упиваюсь изысканной мукою.
«Никогда мы не будем вдвоем, — я и ты…»
      И на грани пред вечной разлукою
Я восторгов ищу в тайной муке мечты,
      Я восторгами сердце» баюкаю.
14 ноября 1896

* * *

О, когда бы я назвал своею
      Хоть тень твою!
Но и тени твоей я не смею
      Сказать: люблю.
Ты прошла недоступно небесной
      Среди зеркал,
И твой образ над призрачной бездной
      На миг дрожал.
Он ушел, как в пустую безбрежность,
      Во глубь стекла…
И опять для меня — безнадежность,
      И смерть, и мгла!
28–29 октября 1897

ЧИСЛА

Не только в жизни богов и демонов раскрывается могущество числа.

ПИФАГОР
Мечтатели, сибиллы и пророки
Дорогами, запретными для мысли,
Проникли — вне сознания — далёко,
Туда, где светят царственные числа.
Предчувствие разоблачает тайны,
Проводником нелицемерным светит:
Едва откроется намек случайный,
Объемлет нас непересказный трепет.
Вам поклоняюсь, вас желаю, числа!
Свободные, бесплотные, как тени,
Вы радугой связующей повисли
К раздумиям с вершины вдохновенья!
10–11 августа 1898

* * *

Ни красок, ни лучей, ни аромата,
Ни пестрых рыб, ни полумертвых роз,
Ни даже снов беспечного разврата,
       Ни слез!
Поток созвучий все слова унес,
За вечера видений вот расплата!
Но странно нежит эта мгла без грез,
       Без слез!
Последний луч в предчувствии заката
Бледнеет… Ночь близка… Померк утес…
Мне все равно. Не надо — ни возврата,
       Ни слез!
10 декабря 1898

* * *

Я бы умер с тайной радостью
       В час, когда взойдет луна.
Овевает странной сладостью
       Тень таинственного сна.
Беспредельным далям преданный,
       Там, где меркнет свет и шум,
Я покину круг изведанный
       Повторенных слов и дум.
Грань познания и жалости
       Сердце вольно перейдет,
В вечной бездне, без усталости,
       Будет плыть вперед, вперед.
И все новой, странной сладостью
       Овевает призрак сна…
Я бы умер с тайной радостью
       В час, когда взойдет луна.
14 июля 1898 и 3 февраля 1899


АССАРГАДОН

Ассирийская надпись
Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.
Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
Египту речь моя звучала, как закон,
Элам читал судьбу в моем едином взоре,
Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?
Деянья всех людей — как тень в безумном сне,
Мечта о подвигах — как детская забава.
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я, вождь земных царей и царь — Ассаргадон.
17 декабря 1897

ГОРОДУ

Я люблю большие дома
И узкие улицы города,—
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные,—
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие,—
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
29 августа 1898

МЫШИ

В нашем доме мыши поселились
     И живут, живут!
К нам привыкли, ходят, расхрабрились,
     Видны там и тут.
То клубком катаются пред нами,
     То сидят, глядят;
Возятся безжалостно ночами,
     По углам пищат.
Утром выйдешь в зал, — свечу объели,
     Масло в кладовой,
Что поменьше, утащили в щели…
     Караул! разбой!
Свалят банку, след оставят в тесте,
     Их проказ не счесть…
Но так мило знать, что с нами вместе
     Жизнь другая есть.
8 января 1899

* * *

В борьбе с весной редеет зимний холод,
Сеть проволок свободней и нежней,
Снег, потемневший, сложен в кучи, сколот,
Даль улицы исполнена теней.
Вдали, вблизи — все мне твердит о смене:
И стаи птиц, кружащих над крестом,
И ручеек, звеня, бегущий в поле,
И женщина с огромным животом.
25 февраля 1899

* * *

В мире широком, в море шумящем,
      Мы — гребень встающей волны.
Странно и сладко жить настоящим,
      Предчувствием песни полны.
Радуйтесь, братья, верным победам!
      Смотрите на даль с вышины!
Нам чуждо сомненье, нам трепет неведом,—
      Мы — гребень встающей волны.
4 апреля 1899

БРАТЬЯМ СОБЛАЗНЕННЫМ

Светлым облаком плененные,
Долго мы смотрели вслед.
Полно, братья соблазненные!
Это только беглый свет.
Разве есть предел мечтателям?
Разве цель нам суждена?
Назовем того предателем,
Кто нам скажет — здесь она!
Разве редко в прошлом ставили
Мертвый идол Красоты?
Но одни лишь мы прославили
Бога жажды и мечты!
Подымайте, братья, посохи,
Дальше, дальше, как и шли!
Паруса развейте в воздухе,
Дерзко правьте корабли!
Жизнь не в счастьи, жизнь в искании,
Цель не здесь — вдали всегда.
Славьте, славьте неустаннее
Подвиг мысли и труда!
12 июня 1899

ЮЖНЫЙ БЕРЕГ

I

День растоплен; море сине;
Подступили близко горы.
Воздух чист, и четкость линий
Утомляет взоры.
Под столетним кедром — тени,
Отзвук утренней прохлады.
Слушай здесь, отдавшись лени,
Как трещат цикады.
24 июня 1898

II

Кипит встревоженное море,
Мятутся волны, как в плену;
Померк маяк на Ай-Тодоре,
Вся ночь приветствует луну
Луна державно делит море:
То мрак, то отблесков игра.
И спит в серебряном просторе
Мир парусов из серебра.
27 июня 1899

III

Волны приходят, и волны уходят,
Стелются пеной на берег отлогий.
По морю тени туманные бродят,
Чайки летят и кричат, как в тревоге.
Много столетий близ отмели дикой
Дремлют в развалинах римские стены,
Слушают чаек протяжные крики,
Смотрят на белое кружево пены.
30 июня 1899

IV

Мерно вьет дорога
Одинокий путь,
Отошла тревога,
Мирно дышит грудь.
Вольный, бесконечный,
Горный лес вокруг,
И случайный встречный —
Как желанный друг.
14 июля 1899

V

Обошла тропа утес,
Выше всходят буки.
Позади лесные звуки,
Крики птиц и диких коз.
Впереди редеет лес,
Камни у вершины,
Ветра свист, полет орлиный,
Даль земли и даль небес.
21 июля 1899

VI

Небо чернело огнями,
Море чернело без звезд.
Плотно обложен камнями
Был изогнутый объезд.
Вниз виноградник по скату
Тихо спускался; толпой
Кустики жались брат к брату…
Помнишь? мы шли той тропой!
1899

ЖЕНЩИНЕ

Ты — женщина, ты — книга между книг,
Ты — свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты — женщина, ты — ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты — женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты — в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся от века — на тебя!
11 августа 1899

КЛЕОПАТРА

Я — Клеопатра, я была царица,
В Египте правила восьмнадцать лет.
Погиб и вечный Рим, Лагидов нет,
Мой прах несчастный не хранит гробница.
В деяньях мира мой ничтожен след,
Все дни мои — то празднеств вереница,
Я смерть нашла, как буйная блудница…
Но над тобой я властвую, поэт!
Вновь, как царей, я предаю томленью
Тебя, прельщенного неверной тенью,
Я снова женщина — в мечтах твоих.
Бессмертен ты искусства дивной властью,
А я бессмертна прелестью и страстью:
Вся жизнь моя — в веках звенящий стих.
Ноябрь 1899

УТРО

Ночным дождем повалена,
Вся в серебре трава;
Но в облаках проталина —
Живая синева.
Шагам песок промоченный
Дает певучий скрип.
Как четки, как отточены
Верхи дубов И лип!
Цветы в жару завялые,
Смеются мне в глаза,
И с песней птицы малые
Летят под небеса.
25 июня 1900

ПАПОРОТНИК

Предвечерний час объемлет
Окружающий орешник.
Чутко папоротник дремлет.
Где-то крикнул пересмешник.
В этих листьях слишком внешних,
В их точеном очертанья,
Что-то есть миров нездешних…
Стал я в странном содроганьи.
И на миг в глубинах духа
(Там, где ужас многоликий)
Проскользнул безвольно, глухо
Трепет жизни жалкой, дикой.
Словно вдруг стволами к тучам
Вырос папоротник мощный.
Я бегу по мшистым кучам…
Бор не тронут, час полнощный.
Страшны люди, страшны звери.
Скалят пасти, копья точат.
Все виденья всех поверий
По кустам кругом хохочут.
В сердце ужас многоликий…
Как он жив в глубинах духа?
Облик жизни жалкой, дикой
Закивал мне, как старуха.
Предвечерний час объемлет
Окружающий орешник.
Небо древним тайнам внемлет,
Где-то крикнул пересмешник.
23 июля 1900

СКИФЫ

Если б некогда гостем я прибыл,
К вам, мои отдаленные предки,—
Вы собратом гордиться могли бы,
Полюбили бы взор мой меткий.
Мне легко далась бы наука
Поджидать матерого тура.
Вот — я чувствую гибкость лука,
На плечах моих барсова шкура.
Словно с детства я к битвам приучен!
Все в раздолье степей мне родное!
И мой голос верно созвучен
С оглушительным бранным воем.
Из пловцов окажусь я лучшим,
Обгоню всех юношей в беге;
Ваша дева со взором жгучим
Заласкает меня ночью в телеге.
Истукан на середине деревни
Поглядит на меня исподлобья.
Я уважу лик его древний,
Одарить его пышно — готов я.
А когда рассядутся старцы,
Молодежь запляшет под клики, —
На куске сбереженного кварца
Начерчу я новые лики.
Я буду, как все — и особый.
Волхвы меня примут, как сына.
Я сложу им песню для пробы,
Но от них уйду я в дружину.
Гей вы! слушайте, вольные волки!
Повинуйтесь жданному кличу!
У коней развеваются челки,
Мы опять летим на добычу.
Декабрь 1899

Я

Мой дух не изнемог во мгле противоречий,
Не обессилел ум в сцепленьях роковых.
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
       И всем богам я посвящаю стих.
Я возносил мольбы Астарте и Гекате,
Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,
И после подходил к подножиям распятий
       И славил сильную, как смерть, любовь.
Я посещал сады Ликеев, Академий,
На воске отмечал реченья мудрецов;
Как верный ученик, я был ласкаем всеми,
       Но сам любил лишь сочетанья слов.
На острове Мечты, где статуи, где песни,
Я исследил пути в огнях и без огней,
То поклонялся тем, что ярче, что телесней,
       То трепетал в предчувствии теней.
И странно полюбил я мглу противоречий
И жадно стал искать сплетений роковых.
Мне сладки все мечты, мне дороги все речи,
       И всем богам я посвящаю стих…
21 декабря 1899

ОТРАДЫ

Знаю я сладких четыре отрады.
Первая — радость в сознании жить.
Птицы, и тучи, и призраки — рады,
Рады на миг и для вечности быть.
Радость вторая — в огнях лучезарна!
Строфы поэзии — смысл бытия.
Тютчева песни и думы Верхарна,
Вас, поклоняясь, приветствую я.
Третий восторг — то восторг быть любимым,
Ведать бессменно, что ты не один.
Связаны, скованы словом незримым,
Двое летим мы над страхом глубин.
Радость последняя — радость предчувствий,
Знать, что за смертью есть мир бытия.
Сны совершенства! в мечтах и в искусстве
Вас, поклоняясь, приветствую я!
28 апреля 1900

К ПОРТРЕТУ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА

Казался ты и сумрачным и властным,
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!
Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным:
Ответа ждал от женщин и могил!
Но не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чем томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!
6–7 мая 1900

ЗЕЛЕНЫЙ ЧЕРВЯЧОК

Как завидна в час уныний
Жизнь зеленых червячков,
Что на легкой паутине
Тихо падают с дубов!
Ветер ласково колышет
Нашу веющую нить;
Луг цветами пестро вышит,
Зноя солнца не избыть.
Опускаясь, подымаясь,
Над цветами мы одни,
В солнце нежимся, купаясь,
Быстро мечемся в тени.
Вихрь иль буря нас погубят,
Смоет каждая гроза,
И на нас охоту трубят
Птиц пролетных голоса.
Но, клонясь под дуновеньем,
Все мы жаждем ветерка;
Мы живем одним мгновеньем,
Жизнь — свободна, смерть — легка.
Нынче — зноен полдень синий,
Глубь небес без облаков.
Мы на легкой паутине
Тихо падаем с дубов.
13 июня 1900

К САМОМУ СЕБЕ

Я желал бы рекой извиваться
По широким и сочным лугам,
В камышах незаметно теряться,
Улыбаться небесным огням.
Обогнув стародавние села,
Подремав у лесистых холмов,
Раскатиться дорогой веселой
К молодой суете городов.
Пусть, подняв пароходы и барки,
Испытав и забавы и труд,
Эти волны — свободны и ярки —
В бесконечный простор потекут.
Но боюсь, что в соленом просторе —
Только сон, только сон бытия!
Я хочу и по смерти и в море
Сознавать свое вольное я!
28 июля 1900

* * *

Роскошен лес в огне осеннем,
Когда закатом пьян багрец,
И ты, царица, входишь к теням:
И папоротник — твой венец!
Листва живет мгновеньем пышным
От всех надежд отрешена,
И стало будущее лишним,
И осень стала, как весна!
Но вздрогнешь ты у той поляны,
Где мой припомнится привет.
И долго будет лист багряный
Хранить замедленный твой след.
28 сентября 1900

РАБОТА

Здравствуй, тяжкая работа,
Плуг, лопата и кирка!
Освежают капли пота,
Ноет сладостно рука!
Прочь, венки, дары царевны,
Упадай, порфира, с плеч!
Здравствуй, жизни повседневной
Грубо кованная речь!
Я хочу изведать тайны
Жизни мудрой и простой.
Все пути необычайны,
Путь труда, как путь иной.
В час, когда устанет тело,
И ночлегом будет хлев,—
Мне под кровлей закоптелой
Что приснится за напев?
Что восстанут за вопросы,
Опьянят что за слова,
В час, когда под наши косы
Ляжет влажная трава?
А когда, и в дождь и в холод,
Зазвенит кирка моя,
Буду ль верить, что я молод,
Буду ль знать, что силен я?
Август 1900

ЛЮБЛЮ ОДНО

Люблю одно: бродить без цели
По шумным улицам, один;
Люблю часы святых безделий,
Часы раздумий и картин.
Я с изумленьем, вечно новым,
Весной встречаю синеву,
И в вечер пьян огнем багровым,
И ночью сумраком живу.
Смотрю в лицо идущим мимо,
В их тайны властно увлечен,
То полон грустью нелюдимой,
То богомолен, то влюблен.
Под вольный грохот экипажей
Мечтать и думать я привык,
В теснине стен я весь на страже:
Да уловлю я музы лик!
12 октября 1900

* * *

Ребенком я, не зная страху,
Хоть вечер был и шла метель,
Блуждал в лесу, и встретил пряху,
И полюбил ее кудель.
И было мне так сладко в детстве
Следить мелькающую нить,
И много странных соответствий
С мечтами в красках находить.
То нить казалась белой, чистой;
То вдруг, под медленной луной,
Блистала тканью серебристой;
Потом слилась со мглой ночной.
Я, наконец, на третьей страже.
Восток означился, горя,
И обагрила нити пряжи
Кровавым отблеском заря!
21 октября 1900

ДАНТЕ В ВЕНЕЦИИ

По улицам Венеции, в вечерний
Неверный час, блуждал я меж толпы,
И сердце трепетало суеверней.
Каналы, как громадные тропы,
Манили в вечность; в переменах тени
Казались дивны строгие столпы,
И ряд оживших призрачных строений
Являл очам, чего уж больше нет,
Что было для минувших поколений.
И, словно унесенный в лунный свет,
Я упивался невозможным чудом,
Но тяжек был мне дружеский привет…
В тот вечер улицы кишели людом,
Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.
Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица…
И помыслы разгадывал я всех.
Но вдруг среди позорной вереницы
Угрюмый облик предо мной возник.
Так иногда с утеса глянут птицы,—
То был суровый, опаленный лик,
Не мертвый лик, но просветленно-страстный.
Без возраста — не мальчик, не старик.
И жалким нашим нуждам не причастный,
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.
Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.
Но тотчас понял: Данте Алигьери.
18 декабря 1900

МЕЧТАНИЕ

О, неужели день придет,
И я в слезах и умиленьи
Увижу этот небосвод
Как верный круг уединенья.
Пойду в поля, пойду в леса
И буду там везде один я,
И будут только небеса
Друзьями счастья и унынья!
Мне ненавистна комнат тишь,
Мне тяжело входить под кровлю.
Люблю простор, люблю камыш,
Орла, летящего на ловлю.
Хочу дождя, хочу ветров,
И каждый день — менять жилище!
Упасть бессильным в тяжкий ров,
Среди слепцов бродить, как нищий.
Меж ними, где навис забор,
Я разделю их братский ужин,
А ночью встретит вольный взор
Лишь глубину да сеть жемчужин.
Случайный гость в толпе любой,
Я буду дорог, хоть и странен,
Смешон невольной похвальбой,
Но вечной бодростью желанен.
И женщина — подруга дня —
Ко мне прильнет, дрожа, ревнуя,
Не за стихи любя меня,
А за безумство поцелуя!
1900–1901

ТЕРЦИНЫ К СПИСКАМ КНИГ

И вас я помню, перечни и списки,
Вас вижу пред собой за ликом лик.
Вы мне, в степи безлюдной, снова близки.
Я таинства давно постиг!
При лампе, наклонясь над каталогом,
Вникать в названья неизвестных книг;
Следить за именами; слог за слогом
Впивать слова чужого языка;
Угадывать великое в немногом:
Воссоздавать поэтов и века
По кратким, повторительным пометам:
«Без титула»; «в сафьяне» и «редка».
И ныне вы предстали мне скелетом
Всего, что было жизнью сто веков,
Кивает он с насмешливым приветом,
Мне говорит: «Я не совсем готов,
Еще мне нужны кости и суставы,
Я жажду книг, чтоб сделать груду слов.
Мечтайте, думайте, ищите славы!
Мне все равно, безумец иль пророк,
Созданье для ума и для забавы.
Я всем даю определенный срок.
Твори и ты, а из твоих мечтаний
Я сохраню навек семь-восемь строк.
Всесильнее моих упоминаний
Нет ничего. Бессмертие во мне.
Венчаю я — мир творчества и знаний».
Так остов говорит мне в тишине,
И я, с покорностью целуя землю,
При быстро умирающей луне,
Исчезновение! твой зов приемлю.
10 апреля 1901

* * *

Когда твой поезд, с ровным шумом,
Мелькнул и стал вонзаться в даль,
А я стоял, доверясь думам,
Меня так нежила печаль.
Там на платформе опустелой
В июльском пламенном огне
Все то, что с детством охладело,
Я находил живым во мне.
И после всех моих падений
Мне так легко давались вновь
И детский трепет разлучений
И детски нежная любовь.
8 июня 1901

КАМЕНЩИК

— Каменщик, каменщик, в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?
— Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.
— Каменщик, каменщик, с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?
— Верно, не ты и не твой брат, богатый,
Незачем вам воровать.
— Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведет в ней без сна?
— Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна.
— Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи.
— Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем все сами, молчи!
16 июля 1901

ЛЕСТНИЦА

Все каменней ступени,
Все круче, круче всход.
Желанье достижений
Еще влечет вперед.
Но думы безнадежней
Под пылью долгих лет.
Уверенности прежней
В душе упорной — нет.
Помедлив на мгновенье,
Бросаю взгляд назад:
Как белой цепи звенья —
Ступеней острых ряд.
Ужель в былом ступала
На все нога моя?
Давно ушло начало
В безбрежности — края,
А лестница все круче…
Не оступлюсь ли я,
Чтоб быть звездой падучей
На небе бытия?
Январь 1902

ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНЬЕ

Где я последнее желанье
Осуществлю и утолю?
Найду ль немыслимое знанье,
Которое, таясь, люблю?
Приду ли в скит уединенный,
Горящий главами в лесу,
И в келью бред неутоленный
К ночной лампаде понесу?
Иль в городе, где стены давят,
В часы безумных баррикад,
Когда Мечта и Буйство правят,
Я слиться с жизнью буду рад?
Иль, навсегда приветив книги,
Веков мечтами упоен,
Я вам отдамся, — миги! миги!—
Бездонный, многозвонный сон?
Я разных ратей был союзник,
Носил чужие знамена,
И вот опять, как алчный узник,
Смотрю на волю из окна.
Январь 1902

В ОТВЕТ

Довольно, пахарь терпеливый,
Я плуг тяжелый свой водил.
А. ХОМЯКОВ
Еще я долго поброжу
По бороздам земного луга,
Еще не скоро отрешу
Вола усталого от плуга.
Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, и ты работай!
Нельзя нам мига отдохнуть,
Взрывай земли сухие глыбы!
Недолог день, но длинен путь,
Веди, веди свои изгибы!
Уж полдень. Жар палит сильней.
Не скоро тень над нами ляжет.
Пустынен кругозор полей.
«Бог помочь!» нам никто не скажет.
А помнишь, как Пускались мы
Весенним, свежим утром в поле
И думали до сладкой тьмы
С другими рядом петь на воле?
Забудь об утренней росе,
Не думай о ночном покое!
Иди по знойной полосе.
Мой верный вол, — нас только двое!
Нам кем-то высшим подвиг дан,
И спросит властно он отчета…
Трудись, пока не лег туман,
Смотри: лишь начата работа!
А в час, когда нам темнота
Закроет все пределы круга,
Не я, а тот, другой, — мечта,
Сам отрешит тебя от плуга!
24 августа 1902

НОЧЬ

Горящее лицо земля
В прохладной тени окунула,
Пустеют знойные поля,
В столицах молкнет песня гула.
Идет и торжествует мгла,
На лампы дует, гасит свечи,
В постели к любящим легла
И властно их смежила речи…
Стрелой вонзаясь в города,
Свистя в полях, гремя над бездной,
Летят немолчно поезда
Вперед по полосе железной.
Глядят несытые ряды
Фабричных окон в темный холод,
Не тихнет резкий стон руды,
Ему в ответ хохочет молот.
И, спину яростно клоня,
Скрывают бешенство проклятий
Среди железа и огня
Давно испытанные рати.
Сентябрь 1902

У ЗЕМЛИ

Я б хотел забыться и заснуть.

М. ЛЕРМОНТОВ
Помоги мне, мать-земля!
С тишиной меня сосватай!
Глыбы черные деля,
Я стучусь к тебе лопатой.
Ты всему живому — мать,
Ты всему живому — сваха!
Перстень свадебный сыскать
Помоги мне в комьях праха!
Мать, мольбу мою услышь,
Осчастливь последним браком!
Ты венчаешь с ветром тишь,
Луг с росой, зарю со мраком.
Помоги сыскать кольцо!..
Я об нем без слез тоскую
И, упав, твое лицо
В губы черные целую.
Я тебя чуждался, мать,
На асфальтах, на гранитах…
Хорошо мне здесь лежать
На грядах, недавно взрытых.
Я — твой сын, я тоже — прах,
Я, как ты, — звено созданий.
Так откуда — страсть и страх,
И бессонный бред исканий?
В синеве плывет весна,
Ветер вольно носит шумы…
Где ты, дева-тишина,
Жизнь без жажды и без думы?..
Помоги мне, мать! К тебе
Я стучусь с последней силой!
Или ты, в ответ мольбе,
Обручишь меня — с могилой?
1902

КИНЖАЛ

Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок…
М. ЛЕРМОНТОВ
Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былые дни, отточенный и острый.
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
       И песня с бурей вечно сестры.
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
       В века загадочно былые.
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
       Не веря в робкие призывы.
Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
       Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт,
       Затем, что молнии сверкали.
1903

КАМЕНЩИК

Камни, полдень, пыль и молот.
Камни, пыль и зной.
Горе тем, кто смел и молод
Здесь, в тюрьме земной!
Нам дана любовь — как цепи,
И нужда — как плеть…
Кто уйдет в пустые степи
Вольно умереть!
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной…
Камень молотом расколот,
Длится труд дневной.
Камни бьем, чтоб жить на свете,
И живем, — чтоб бить…
Горе тем, кто ныне дети,
Тем, кто должен быть!
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной…
Распахнет ли смертный холод
Двери в мир иной!
Декабрь 1903

К ТИХОМУ ОКЕАНУ

Снилось ты нам с наших первых веков
Где-то за высью чужих плоскогорий,
В свете и в пеньи полдневных валов,
       Южное море.
Топкая тундра, тугая тайга,
Страны шаманов и призраков бледных
Гордым грозили, закрыв берега
       Вод заповедных.
Но нам вожатым был голос мечты!
Зовом звучали в веках ее клики!
Шли мы, слепые, и вскрылся нам ты,
       Тихий! Великий!
Чаша безмерная вод! дай припасть
К блещущей влаге устами и взором,
Дай утолить нашу старую страсть
       Полным простором!
Вот чего ждали мы, дети степей!
Вот она, сродная сердцу стихия!
Чудо свершилось: на грани своей
       Стала Россия!
Брат-Океан! ты — как мы! дай обнять
Братскую грудь среди вражеских станов.
Кто, дерзновенный, захочет разъять
       Двух великанов?
27 января 1924. Ночь

СЛАВА ТОЛПЕ

В пропасти улиц закинуты,
Городом взятые в плен,
Что мы мечтаем о Солнце потерянном!
Области Солнца задвинуты
Плитами комнатных стен.
В свете искусственном,
Четком, умеренном,
Взоры от красок отучены,
Им ли в расплавленном золоте зорь потонуть!
Гулом сопутственным,
Лязгом железным
Празднует город наш медленный путь,
К безднам все глубже уводят излучины…
Нам к небесам, огнезарным и звездным,
Не досягнуть!
Здравствуй же, Город, всегда озабоченный,
В свете искусственном,
В царственной смене сверканий и тьмы!
Сладко да будет нам в сумраке чувственном
Этой всемирной тюрьмы!
Окна кругом заколочены,
Двери давно замуравлены,
Сабли у стражи отточены —
Сабли, вкусившие крови,—
Все мы — в цепях!
Слушайте ж песнь храмовых славословий,
Вечно живет, как кумир, нам поставленный,—
Каменный прах!
Славлю я толпы людские,
Самодержавных колодников,
Славлю дворцы золотые разврата,
Славлю стеклянные башни газет.
Славлю я лики благие
Избранных веком угодников —
(Черни признанье — бесценная плата,
Дара поэту достойнее нет!)
Славлю я радости улицы длинной,
Где с дерзостным взором и мерзостным хохотом
Предлагают блудницы
Любовь,
Где с ропотом, топотом, грохотом
Движутся лиц вереницы,
Вновь
Странно задеты тоской изумрудной
Первых теней,—
И летят экипажи, как строй безрассудный,
Мимо зеркальных сияний,
Мимо рук, что хотят подаяний,
К ликующим вывескам наглых огней!
Но славлю и день ослепительный
(В тысячах дней неизбежный),
Когда среди крови, пожара и дыма,
Неумолимо,
Толпа возвышает свой голос мятежный,
Властительный,
В безумии пьяных веселий
Все прошлое топчет во прахе,
Играет, со смехом, в кровавые плахи,
Но, словно влекома таинственным гением
(Как река, свои воды к простору несущая),
С неуклонным прозрением,
Стремятся к торжественной цели,
И, требуя царственной доли,
Глуха и слепа,
Открывает дорогу в столетья грядущие!
Славлю я правду твоих своеволий,
Толпа!
1904

К ОЛИМПИЙЦАМ

Все как было, все как вечно:
Победил — и побежден!
Рассечен дорогой млечной
Бесконечный небосклон.
Миллионы, миллионы
Нескончаемых веков
Возносили в бездну стоны
Оскорбляемых миров.
Все — обман, все дышит ложью,
В каждом зеркале двойник,
Выполняя волю божью,
Кажет вывернутый лик.
Все победы — униженье,
Все восторги — боль и стыд.
Победитель на мгновенье,
Я своим мечом убит!
На снегу, нетленно-белом,
Я простерт. Струится кровь…
За моим земным пределом
Может быть, сильна любовь!
Здесь же, долу, во вселенной —
Лишь обманность всех путей,
Здесь правдив лишь смех надменный
Твой, о брат мой, Прометей!
Олимпиец! бурей снежной
Замети мой буйный прах,—
Но зажжен огонь мятежный
Навсегда в твоих рабах!
15–16 декабря 1904

КОНЬ БЛЕД

И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть.

Новый Завет, Откровение, VI, 8

1

Улица была — как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес
                                                             и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле — души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.

2

И внезапно — в эту бурю, в этот адский шопот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,—
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал, с огнем
                                                              в глазах.
В воздухе еще дрожали — отголоски, крики,
Но мгновенье было — трепет, взоры были — страх!
Был у всадника в руках развитый длинный
                                                               свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть…
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

3

И в великом ужасе, скрывая лица, — люди
То бессмысленно взывали: «Горе! с нами бог!»,
То, упав на мостовую, бились в общей груде…
Звери морды прятали, в смятеньи, между ног.
Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей, — в восторге бросилась к коню,
Плача целовала лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
«Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас — от мора, глада и меча!»

4

Но восторг и ужас длились — краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной — не стоял никто;
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычным светом ярко залито.
И никто не мог ответить, в буре многошумной,
Было ль то виденье свыше или сон пустой.
Только женщина из зал веселья да безумный
Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой.
Но и их решительно людские волны смыли,
Как слова ненужные из позабытых строк.
Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Июль — декабрь 1903–1904

НА НОВЫЙ 1905 ГОД

И вот в железной колыбели,
В громах, родится новый год.
Ф. ТЮТЧЕВ (1885)
Весь год прошел, как сон кровавый,
Как глухо душащий кошмар,
На облаках, как отблеск лавы,
Грядущих дней горит пожар.
Как исполин в ночном тумане
Встал Новый Год, суров и слеп,
Он держит в беспощадной длани
Весы таинственных судеб.
Качнулись роковые чаши,
При свете молний взнесены:
Там жребии врага и наши,
Знамена тяжкие войны.
Молчи и никни, ум надменный!
Се — высшей истины пора!
Пред миром на доске вселенной
Веков азартная игра.
И в упоении и в страхе
Мы, современники, следим,
Как вьется кость, в крови и прахе,
Чтоб выпасть знаком роковым.
Декабрь 1904

КРЫСОЛОВ

Я на дудочке играю
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Я на дудочке играю,
Чьи-то души веселя.
Я иду вдоль тихой речки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Дремлют тихие овечки,
Кротко зыблются поля.
Спите, овцы и барашки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
За лугами красной кашки
Стройно встали тополя.
Малый домик там таится,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Милой девушке приснится,
Что ей душу отдал я.
И на нежный зов свирели,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Выйдет словно к светлой цели
Через сад, через поля.
И в лесу под дубом темным,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Будет ждать в бреду истомном,
В час, когда уснет земля.
Встречу грустью дорогую:
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Вплоть до утра зацелую,
Сердце лаской утоля.
И, сменившись с ней колечком,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Отпущу ее к овечкам,
В сад, где стройны тополя.
18 декабря 1904

ВОЙНА

Беллона, со змеиными волосами, в кровавой одежде, с мечом и бичом в руках.

(Римское изображение)
На камнях скал, под ропот бора
Предвечной Силой рождена,
Ты — дочь губящего Раздора,
Дитя нежданное, Война.
И в круг зверей, во мглу пещеры
Тебя швырнула в гневе мать,
И с детства ты к сосцам пантеры
Привыкла жадно припадать.
Ты мощью в мать, хотя суровей,
По сердцу ты близка с отцом,
И нелюдскую жажду крови
Всосала вместе с молоком.
Как высший судия, всевластно
Проходишь ты тропой веков,
И кровь блестит полоской красной
На жемчугах твоих зубов.
Ты золотую чашу «право»,
Отцовский дар, бросаешь в мир,
Чтоб усладить струей кровавой,
Под гулы битв, свой страшный пир.
И за тобой, дружиной верной
Спеша, с знаменами в руках,
Все повторяют крик пантерный,
Тобой подслушанный в лесах.
1904–1905

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ

Они кричат: за нами право!
Они клянут: ты бунтовщик,
Ты поднял стяг войны кровавой,
На брата брата ты воздвиг!
Но вы, что сделали вы с Римом,
Вы, консулы, и ты, сенат!
О вашем гнете нестерпимом
И камни улиц говорят!
Вы мне твердите о народе,
Зовете охранять покой,
Когда при вас Милон и Клодий
На площадях вступают в бой!
Вы мне кричите, что не смею
С сенатской волей спорить я,
Вы, Рим предавшие Помпею
Во власть секиры и копья!
Хотя б прикрыли гроб законов
Вы лаврами далеких стран!
Но что же! Римских легионов
Значки — во храмах у парфян!
Давно вас ждут в родном Эребе!
Вы — выродки былых времен!
Довольно споров. Брошен жребий.
Плыви, мой конь, чрез Рубикон!
1905

ГРЯДУЩИЕ ГУННЫ

Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По еще не открытым Памирам.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий —
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шалаши у дворцов, как бывало,
Всколосите веселое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете.
Творите мерзость во храме,—
Вы во всем неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, в пустыни, в пещеры
И что под бурей летучей,
Под этой грозой разрушений
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных творений?
Бесследно все сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
10 августа 1905

ОДНОМУ ИЗ БРАТЬЕВ

(упрекнувшему меня, что мои стихи лишены общественного значения)
Свой суд холодный и враждебный
Ты произнес. Но ты не прав!
Мои стихи — сосуд волшебный
В тиши отстоенных отрав!
Стремлюсь, как ты, к земному раю
Я, под безмерностью небес;
Как ты, на всех запястьях знаю
Следы невидимых желез.
Но, узник, ты схватил секиру,
Ты рубишь твердый камень стен,
А я, таясь, готовлю миру
Яд, где огонь запечатлен.
Он входит в кровь, он входит в душу,
Преображает явь и сон…
Так! я незримо стены рушу,
В которых дух наш заточен!
Чтоб в день, когда мы сбросим цепи
С покорных рук, с усталых ног,
Мечтам открылись бы все степи
И волям — дали всех дорог.
20 августа 1905

ДОВОЛЬНЫМ

Мне стыдно ваших поздравлений,
Мне страшно ваших гордых слов!
Довольно было унижений
Пред ликом будущих веков!
Довольство ваше — радость стада,
Нашедшего клочок травы.
Быть сытым — больше вам не надо,
Есть жвачка — и блаженны вы!
Прекрасен, в мощи грозной власти,
Восточный царь Ассаргадон
И океан народной страсти,
В щепы дробящий утлый трон!
Но ненавистны полумеры,
Не море, а глухой канал,
Не молния, а полдень серый,
Не агора, а общий зал.
На этих всех, довольных малым,
Вы, дети пламенного дня,
Восстаньте смерчем, смертным шквалом
Крушите жизнь — и с ней меня!
18 октября 1905

НАЧИНАЮЩЕМУ

…доколь в подлунном мире
жив будет хоть один пиит.
А. ПУШКИН
Нет, мы не только творцы, мы все и хранители
                                                                     тайны!
       В образах, в ритмах, в словах есть
                                                    откровенья веков.
Гимнов заветные звуки для слуха жрецов
                                                           не случайны,
       Праздный в них различит лишь сочетания
                                                                    слов.
Пиндар, Вергилий и Данте, Гёте и Пушкин —
                                                                согласно
       В явные знаки вплели скрытых намеков черты.
Их угадав, задрожал ли ты дрожью предчувствий
                                                             неясной?
       Нет? так сними свой венок: чужд
                                                  Полигимнии ты.
1906

В ТОМ ЖЕ ПАРКЕ

Здравствуй, листик, тихо падающий,
       Словно легкий мотылек!
Здравствуй, здравствуй, грустью радующий,
       Предосенний ветерок!
Нежно гаснет бледно-палевая
       Вечереющая даль.
Словно в лодочке отчаливая,
       Уношусь в мою печаль.
Все как было: тиховеющие
       Липы слабо шелестят,
Внишах зелени белеющие
       Кротко статуи глядят.
Ясно гаснет отуманенная
       Заводь сонного пруда,
Сердце, словно птица раненая,
       Так же бьется, как тогда.
Здесь, вот здесь, в стыдливой длительности
       Слили мы уста в уста.
Как же нет былой действительности?
       Он не тот? Иль я не та?
Выхожу в аллею липовую,
       Где сказал он мне: я твой!..
И не плачу, только всхлипываю,
       Шелестя сухой листвой.
Но не длить мечту застенчивую
       В старый парк пришла я вновь:
Тихой грустью я увенчиваю
       Опочившую любовь!
12–13 апреля 1906

УГРЮМЫЙ ЧАС

На высях дремлет бор сосновый;
Глуха холодная волна;
Закат загадочно-багровый
В воде — горит, как сон лиловый;
Угрюмость, блеск и тишина.
Над гладью вод орел усталый
Качает крыльями, спеша.
Его тревожит отблеск алый,—
И вот на сумрачные скалы
Он пал, прерывисто дыша.
Ни паруса, ни дыма! Никнет
Свет, поглощаемый волной.
Порою только чайка крикнет
И белым призраком возникнет
Над озаренной глубиной.
Июль 1906

ХОЛОД

Холод, тело тайно сковывающий…
Холод, душу очаровывающий…
От луны лучи протягиваются,
К сердцу иглами притрагиваются.
В этом блеске все осилившая власть,
Умирает обескрылевшая страсть.
Все во мне — лишь смерть и тишина,
Целый мир — лишь твердь, и в ней луна.
Гаснут в сердце не взлелеянные сны,
Гибнут цветики осмеянной весны.
Снег сетями расстилающимися
Вьет над днями забывающимися.
Над последними привязанностями,
Над святыми недосказанностями!
13 октября 1906

ВЕЧЕРНИЙ ПРИЛИВ

Кричат афиши пышно-пестрые,
И стонут вывесок слова,
И магазинов светы острые
Язвят, как вопли торжества.
Там спят за стеклами материи,
Льют бриллианты яркий яд,
И над звездой червонцев — серии
Сияньем северным горят.
Прорезан длинными колодцами
Горящих улиц, — город жив,
Киша бессчетными уродцами,
Вечерний празднует прилив.
Скрыв небеса с звездами чуткими,
Лучи синеют фонарей —
Над мудрецами, проститутками,
Над зыбью пляшущих людей.
Кадрилей нарушая линии,
Меж пар кружащихся — звеня,
Трамваи мечут молньи синие,
Автомобили — сноп огня.
Позор под музыку колесную,
Вознес смычок, как дирижер,
И слил толпу многоголосную
В единый и священный хор:
«Мы славим, Прах, Твое Величество,
Тебе ведем мы хоровод,
Вкруг алтарей из электричества,
Вонзивших копья в небосвод!»
Апрель — декабрь 1906

ХВАЛА ЧЕЛОВЕКУ

В мире много сил великих,
Но сильнее человека
Нет в природе ничего.
СОФОКЛ
Πολλα τα δείνα. ςοφοχλος

(Во многом — великий.

СОФОКЛ)
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города…
Сквозь пустыню и над бездной
Ты провел свои пути,
Чтоб нервущейся, железной
Нитью землю оплести.
В древних вольных Океанах,
Где играли лишь киты,
На стальных левиафанах
Пробежал державно ты.
Змея, жалившего жадно,
С неба выступы дубов,
Изловил ты беспощадно,
Неустанный зверолов,
И шипя под хрупким шаром,
И в стекле согнут в дугу,
Он теперь, покорный чарам,
Светит хитрому врагу.
Царь несытый и упрямый
Четырех подлунных царств.
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств,—
Но, отважный, со стихией
После бьешься, с грудью грудь,
Чтоб еще над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил,—
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!
1 декабря 1906

ВЕК ЗА ВЕКОМ

Взрывают весенние плуги
Корявую кожу земли,—
Чтоб осенью снежные вьюги
Пустынный простор занесли.
Краснеет лукаво гречиха,
Синеет младенческий лен…
И вновь все бело и все тихо,
Лишь волки проходят как сон.
Колеблются нивы от гула,
Их топчет озлобленный бой…
И снова безмолвно Микула
Взрезает им грудь бороздой.
А древние пращуры зорко
Следят за работой сынов,
Ветлой наклоняясь с пригорка,
Туманом вставая с лугов.
И дальше тропой неизбежной,
Сквозь годы и бедствий и смут,
Влечется, суровый, прилежный,
Веками завещанный труд.
Январь 1907

ФЕВРАЛЬ

Свежей и светлой прохладой
Веет в лицо мне февраль.
Новых желаний — не надо,
Прошлого счастья — не жаль.
Нежно-жемчужные дали
Чуть орумянил закат.
Как в саркофаге, печали
В сладком бесстрастии спят.
Нет, не укор, не предвестье
Эти святые часы!
Тихо пришли в равновесье
Зыбкого сердца весы.
Миг между светом и тенью!
День меж зимой и весной!
Весь подчиняюсь движенью
Песни, плывущей со мной.
31 января 1907

СЕЯТЕЛЬ

Я сеятеля труд, упорно и сурово,
       Свершил в краю пустом,
И всколосилась рожь, на нивах; время снова
       Мне стать учеником.
От шума и толпы, от славы и приветствий
       Бегу в лесной тайник,
Чтоб снова приникать, как в отдаленном
                                                          детстве,
       К тебе, живой родник!
Чтоб снова испытать раздумий одиноких
       И огненность и лед.
И встретить странных грез, стокрылых
                                                          и стооких,
       Забытый хоровод.
О радость творчества, свободного, без цели,
       Ко мне вернешься ты!
Мой утомленный дух проснется в колыбели
       Восторженной мечты!
Вновь, как Адам в раю, неведомым и новым
       Весь мир увижу я
И буду заклинать простым и вещим словом
       Все тайны бытия!
1907

АВГУСТ

Здравствуй, август, венчен хмелем,
Смуглый юноша-сатир!
Мы ковры под дубом стелем,
Мы в лесу готовим пир!
Будь меж нами гость желанный
За простым лесным столом.
Груды груш благоуханны,
Чаши пенятся вином.
Заплелись багрянцы клена
В золотую ткань дубов,
Но за ними — небосклона
Синий круг без облаков.
Словно этот плод созрелый,
Лето соками полно!
Пей же с нами, чашей целой,
Вечно жгучее вино!
Ты, серпы точивший в поле,
Ты, поднявший первый цеп,
Славь недели полной воли,
Новый плод и новый хлеб!
Август милый! отрок смуглый!
Как и мы, ты тоже пьян.
Свечерело. Месяц круглый
Озарил круги полян.
Мы не спорим, не ревнуем,
Припадая, как во сне,
Истомленным поцелуем
К обнажившейся спине.
1907

ЖИЗНЬ

Безликая, она забыла счет обличий:
Подсказывает роль любовнику в бреду,
И коршуна влечет над нивами к добыче,
И гидре маленькой дает дышать в пруду.
В пустыне выжженной встает былинкой смелой,
В ничтожной капельке селит безмерный мир,
Рождает каждый миг, вплетает тело в тело,
И семена существ проносит чрез эфир!
Прильну ли к толще скал, к потокам припаду ли
В земле и в воздухе, как стуком молотков,
Мне отвечает Жизнь, и, в неумолчном гуле
Ее живых работ, мир неизменно нов!
От грозных пирамид и гордых библиотек
До гор, воздвигнутых из ракушек морских,
От криков дикаря, метнувшего свой дротик.
До черного червя, который мудро тих,—
Сверкает жизнь везде, грохочет жизнь повсюду!
Бросаюсь в глубь веков, — она горит на дне…
Бегу за высь времен, — она кричит мне: буду!
Она над всем, что есть; она — во всем, во мне!
О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика!
И жители иных непознанных планет!
И духи тайные, не кажущие лика!
Мы все — лишь беглый блеск на вечном море лет!
Март 1907

ВЕЧЕР СРЕДИ СНЕГОВ

Веет нежная прохлада
Наступающей зимы.
Тело свежести так радо!
Взорам белости так надо
В четкой раме полутьмы!
Над равниной яркоснежной
Месяц в небе ворожит.
Все, как в детстве, безмятежно;
Все, как в смерти, неизбежно,
Нет желаний, нет обид.
Путь мой вьется в бесконечность
Меж полей, как мрак, пустых.
В думах милая беспечность,
И мечты ласкает встречность
Рифм знакомых и простых.
2 ноября 1907

ПОЭТУ

Ты должен быть гордым, как знамя;
Ты должен быть острым, как меч,
Как Данту, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.
Всего будь холодный свидетель,
На все устремляя свой взор.
Да будет твоя добродетель —
Готовность взойти на костер.
Быть может, все в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.
В минуты любовных объятий
К бесстрастью себя приневоль,
И в час беспощадных распятий
Прославь исступленную боль.
В снах утра и в бездне вечерней
Лови, что шепнет тебе Рок,
И помни: от века из терний
Поэта заветный венок!
18 декабря 1907


ГОРОДУ

Царя властительно над долом,
Огни вонзая в небосклон,
Ты труб фабричных частоколом
Неумолимо окружен.
Стальной, кирпичный и стеклянный,
Сетями проволок обвит,
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
Драконом, хищным и бескрылым,
Засев — ты стережешь года,
А по твоим железным жилам
Струится газ, бежит вода.
Твоя безмерная утроба
Веков добычей не сыта,
В ней неумолчно ропщет Злоба,
В ней грозно стонет Нищета.
Ты, хитроумный, ты, упрямый,
Дворцы из золота воздвиг:
Поставил праздничные храмы
Для статуй, для картин, для книг;
Но сам скликаешь, непокорный,
На штурм своих дворцов — орду,
И шлешь вождей на митинг черный:
Безумье, Гордость и Нужду!
И в ночь, когда в хрустальных залах
Хохочет огненный Разврат,
И нежно пенится в бокалах
Мгновений сладострастных яд,—
Ты гнешь рабов угрюмых спины,
Чтоб, исступленны и легки,
Ротационные машины
Ковали острые клинки.
Коварный змей, с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой,
Ты нож, своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
1907

НА ФОРУМЕ

Не как пришлец на римский форум
Я приходил — в страну могил,
Но как в знакомый мир, с которым
Одной душой когда-то жил.
И, как во сне родные тени,
Встречал я с радостной тоской
Базилик рухнувших ступени
И плиты древней мостовой.
А надо мною, как вершина
Великих, пройденных веков,
Венчали арки Константина
Руину храмов и дворцов.
Дорог строитель чудотворный,
Народ Траяна! Твой завет,
Спокойный, строгий и упорный,
В гранит и мрамор здесь одет.
Твоих развалин камень каждый
Напоминает мне — вести
К мете, намеченной однажды,
Среди пустынь свои пути.
Август 1908 Roma

В МОЕЙ СТРАНЕ

В моей стране — покой осенний,
Дни отлетевших журавлей,
И, словно строгий счет мгновений,
Проходят облака над ней.
Безмолвно поле, лес безгласен,
Один ручей, как прежде, скор.
Но странно ясен и прекрасен
Омытый холодом простор.
Здесь, где весна, как дева, пела
Над свежей зеленью лугов,
Где после рожь цвела и зрела
В святом предчувствии серпов.
Где ночью жгучие зарницы,
Порой, влюбленных стерегли,
Где в августе склоняли жницы
Свой стан усталый до земли,—
Теперь торжественность пустыни
Да ветер, бьющий по кустам,
А неба свод, глубоко-синий,—
Где купол, увенчавший храм!
Свершила ты свои обеты,
Моя страна! и замкнут круг!
Цветы опали, песни спеты,
И собран хлеб, и скошен луг.
Дыши же радостным покоем
Над миром дорогих могил,
Как прежде ты дышала зноем,
Избытком страсти, буйством сил!
Насыться миром и свободой,
Как раньше делом и борьбой,—
И зимний сон, как всей природой,
Пусть долго властвует тобой!
С лицом и ясным и суровым
Удары снежных вихрей встреть,
Чтоб иль воскреснуть с майским зовом,
Иль в неге сладкой умереть!
21 октября 1909

ЗЕРНО

Лежу в земле, и сон мой смутен…
В открытом поле надо мной
Гуляет, волен и беспутен,
Январский ветер ледяной.
Когда стихает ярость бури,
Я знаю: звезд лучистый взор
Глядит с темнеющей лазури
На снежный мертвенный простор.
Порой во сне, сквозь толщь земную,
Как из другого мира зов,
Я глухо слышу, жутко чую
Вой голодающих волков.
И бредом кажется былое:
Когда под солнечным лучом
Качалось поле золотое,
И я был каплей в море том.
Иль день, когда осенней нивой
Шел бодрый сеятель, и мы
Во гроб ложились терпеливо
Ждать торжествующей зимы.
Лежу в могиле, умираю,
Молчанье, мрак со всех сторон…
И все трудней мне верить маю,
И все страшней мой черный сон…
11 ноября 1909

ВЕСЕЛЫЙ ЗОВ

Веселый зов весенней зелени,
Разбег морских надменных волн,
Цветок шиповника в расселине,
Меж туч луны прозрачный челн,
Весь блеск, весь шум, весь говор мира
Соблазны мысли, чары грез,—
От тяжкой поступи тапира
До легких трепетов стрекоз,—
Еще люблю, еще приемлю
И ненасытною мечтой
Слежу, как ангел дождевой
Плодотворит нагую землю!
Какие дни мне предназначены
И в бурях шумных и в тиши?..
Но цел мой дух, и не растрачены
Сокровища моей души!
Опять поманит ли улыбкой
Любовь, подруга лучших лет,
Иль над душой, как влага зыбкой,
Заблещет молний синий свет,—
На радости и на страданья
Живым стихом отвечу я,
Ловец в пучине бытия
Стоцветных перлов ожиданья!
Приди и ты, живых пугающий,
Неотвратимый, строгий час,
Рукой холодной налагающий
Повязку на сиянье глаз!
В тебе я встречу новый трепет,
Твой лик загадочный вопью,—
Пусть к кораблю времен прицепит
Твоя рука мою ладью.
И, верю, вечностью хранимый,
В тех далях я узнаю вновь
И страсть, и горесть, и любовь,
Цвет дня, чернь ночи, вёсны, зимы!..
(1910)

К ФИНСКОМУ НАРОДУ

Упорный, упрямый, угрюмый,
Под соснами взросший народ!
Их шум подсказал тебе думы,
Их шум в твоих песнях живет.
Спокойный, суровый, могучий,
Как древний родимый гранит!
Твой дух, словно зимние тучи,
Не громы, но вьюги таит.
Меж камней, то мшистых, то голых,
Взлюбил ты прозрачность озер:
Ты вскормлен в работах тяжелых,
Но кроток и ясен твой взор.
Весь цельный, как камень огромный,
Единою грудью дыша,
Дорогой жестокой и темной
Ты шел сквозь века, не спеша;
Но песни свои, как святыни,
Хранил — и певучий язык,
И миру являешь ты ныне
Все тот же, все прежний свой лик.
В нужде и в труде терпеливый,—
Моряк, земледел, дровосек,—
На камнях взлелеял ты нивы,
В плотинах сжал буйственность рек;
С природой борясь, крепкогрудый,
Все трудности встретить готов,—
Воздвиг на гранитах причуды
Суровых своих городов.
И рифмы, и кисти, и струны
Теперь покорились тебе.
Ты, смелый, ты, мощный, ты, юный,
Бросаешь свой вызов судьбе.
Стой твердо, народ непреклонный!
Недаром меж скал ты возрос:
Ты мало ли грудью стесненной
Метелей неистовых снес!
Стой твердо! Кто с гневом природы
Веками бороться умел,—
Тот выживет трудные годы,
Тот выйдет из всякой невзгоды,
Как прежде и силен и цел!
Август 1910

* * *

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить хочу, я жизнь люблю!

А. ПУШКИН
Идут года. Но с прежней страстью,
Как мальчик, я дышать готов —
Любви неотвратимой властью
И властью огненных стихов.
Как прежде, детски верю счастью
И правде переменных снов!
Бывал я, с нежностью, обманут
И, с лаской, дружбой оскорблен,—
Но строфы славить не устанут
Мечты и страсти сладкий сон.
Я говорю: пусть розы вянут,
Май будет ими напоен!
Все прошлое мне только снилось,
Разгадка жизни — впереди!
Душа искать не утомилась,
И сердце — дрожью жить в груди.
Пусть все свершится, — что б ни сбылось!—
Грядущий миг, — скорей приди!
Вновь, с рыбаком, надежды полный,
Тая восторженную дрожь,
В ладье гнилой бросаюсь в волны.
Гроза бушует вкруг. Так что ж!
Не бойся, друг! пусть гибнут челны:
Ты счастье Цезаря везешь!
2 ноября 1911

* * *

Odi et amo.

CATULLUS
Да, можно любить ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье — в одной!
О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор…
Кто магию сумрачной власти
В ее приближении влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?
Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю,
Мне страшно, мне душно, мне больно…
Но я повторяю: люблю!
Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг…
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!
Когда поцелуи во мраке
Вонзают в меня лезвее,
Я, как Одиссей о Итаке,
Мечтаю о днях без нее.
Но как Калипсо я покинул,
Тоскую опять об одной.
О горе мне! жребий я вынул,
Означенный черной чертой!
1911

К МОЕЙ СТРАНЕ

Моя страна! Ты доказала
И мне и всем, что дух твой жив,
Когда, почуяв в теле жало,
Ты заметалась, застонала,
Вся — исступленье, вся — порыв!
О, страшен был твой недвижимый,
На смерть похожий черный сон!
Но вдруг пронесся гул Цусимы,
Ты задрожала вся, и мнимый
Мертвец был громом пробужден.
Нет, не позор бесправной доли,
Не зов непризванных вождей,
Но жгучий стыд, но ярость боли
Тебя метнули к новой воле
И дали мощь руке твоей!
И как недужному, сквозь бреды,
Порой мелькают имена,·—
Ты вспомнила восторг победы
И то, о чем сказали деды:
Что ты великой быть — должна!
Пусть ветры вновь оледенили
Разбег апрельский бурных рек:
Их жизнь — во временной могиле,
Мы смеем верить скрытой силе,
Ждать мая, мая в этот век!
1911

МОСКВА

Отрывок
Нет тебе на свете равных,
Стародавняя Москва!
Блеском дней, вовеки славных,
Будешь ты всегда жива!
Град, что строил Долгорукий
Посреди глухих лесов,
Вознесли любовно звуки
Выше прочих городов!
Здесь Иван Васильич Третий
Иго рабства раздробил,
Здесь, за длинный ряд столетий
Был источник наших сил.
Здесь нашла свою препону
Поляков надменных рать;
Здесь пришлось Наполеону
Зыбкость счастья разгадать.
Здесь, как было, так и ныне —
Сердце всей Руси святой,
Здесь стоят ее святыни,
За Кремлевскою стеной!
Здесь пути перекрестились
Ото всех шести морей,
Здесь великие учились —
Верить родине своей!
Расширяясь, возрастая,
Вся в дворцах и вся в садах,
Ты стоишь, Москва святая,
На своих семи холмах…
1911

РОДНОЙ ЯЗЫК

Мой верный друг! мой враг коварный!
Мой царь! мой раб! родной язык!
Мои стихи — как дым алтарный!
Как вызов яростный — мой крик!
Ты дал мечте безумной крылья,
Мечту ты путами обвил.
Меня спасал в часы бессилья
И сокрушал избытком сил.
Как часто в тайне звуков странных
И в потаенном смысле слов
Я обретал напев нежданных,
Овладевавших мной стихов!
Но часто, радостью измучен
Иль тихой упоен тоской,
Я тщетно ждал, чтоб был созвучен
С душой дрожащей — отзвук твой!
Ты ждешь, подобен великану.
Я пред тобой склонен лицом.
И все ж бороться не устану
Я, как Израиль с божеством!
Нет грани моему упорству.
Ты — в вечности, я — в кратких днях,
Но все ж, как магу, мне покорствуй,
Иль обрати безумца в прах!
Твои богатства, по наследству,
Я, дерзкий, требую себе.
Призыв бросаю, — ты ответствуй,
Иду, — ты будь готов к борьбе!
Но, побежден иль победитель,
Равно паду я пред тобой:
Ты — мститель мой, ты — мой спаситель,
Твой мир — навек моя обитель,
Твой голос — небо надо мной!
31 декабря 1911

ПЕТЕРБУРГ

Здесь снов не ваял Сансовино,
Не разводил садов Ле-Нотр.
Все, волей мощной и единой,
Предначертал Великий Петр.
Остановив в болотной топи
Коня неистового скок,
Он повернул лицом к Европе
Русь, что смотрела на Восток;
Сковал седым гранитом реки,
Возвысил золоченый шпиль,
Чтоб в ясной мгле, как призрак некий,
Гласил он будущую быль.
Вдали — поля, поля России,
Усталый труд, глухая лень,
Всё те же нивы вековые
Всё тех же скудных деревень;
Вдали, как редкие цветенья,
Шумят несмело города,
В краях тоски и униженья,
Былого рабства и стыда.
Но Петроград огнями залит,
В нем пышный роскоши расцвет,
В нем мысль неутомимо жалит,
В нем тайной опьянен поэт,
В нем властен твой холодный гений,
Наш Кесарь-Август, наш Ликург!
И отзвуком твоих стремлений
Живет доныне Петербург!
1912

ПЕВЦУ «СЛОВА»

Стародавней Ярославне тихий ропот струн:
Лик твой скорбный, лик твой бледный, как
                                                        и прежде, юн.
Раным-рано ты проходишь по градской стене,
Ты заклятье шепчешь солнцу, ветру и волне.
Полететь зегзицей хочешь в даль, к реке Каял,
Где без сил, в траве кровавой, милый задремал.
Ах, о муже-господине вся твоя тоска!
И, крутясь, уносит слезы в степи Днепр-река.
Стародавней Ярославне тихий ропот струн.
Лик твой древний, лик твой светлый, как
                                                        и прежде, юн.
Иль певец безвестный, мудрый, тот, кто «Слово»
                                                                       спел,
Все мечты веков грядущих тайно подсмотрел?
Или русских женщин лики все в тебе слиты?
Ты — Наташа, ты — и Лиза, и Татьяна — ты!
На стене ты плачешь утром… Как светла тоска!
И, крутясь, уносит слезы песнь певца — в века!
1912

«БАХУС» РУБЕНСА

Бахус жирный, Бахус пьяный
Сел на бочку отдохнуть;
За его плечом — багряный
Женский пеплум, чья-то грудь.
Бочка словно тихо едет,
Словно катится давно;
Но рукой привычной цедит
В чашу женщина вино.
Весел бог черноволосый,
Ждет вечерней темноты;
Кое-как льняные косы
У подруги завиты.
Скрыто небо черной тучей,
Мгла нисходит на поля…
После чаши — ласки жгучи,
И желанный одр — земля!
Но, забыв про грезы эти,
Опрокинув к горлу жбан,
Жадно влагу тянет третий…
Ах, старик, ты скоро — пьян.
Только девочке-малютке
Странно: что же медлит мать?
Только мальчик, ради шутки,
Рубашонку рад поднять.
Из пяти — блаженны двое;
двум — блаженство знать потом:
Пятый ведал все земное,
Но блажен и он — вином.
1912

ЛЕТОМ 1912 ГОДА

Пора сознаться: я — не молод; скоро — сорок.
Уже не молодость, не вся ли жизнь прошла?
Что впереди? обрыв иль спуск? но, общий
                                                            ворог,
Стоит старуха-смерть у каждого угла.
Я жил, искал услад, и правых и неправых,
Мне сны безумные нашептывала страсть,
Губами припадал ко всем земным отравам,
Я знал, как радует, как опьяняет власть.
Меж мук и радостей — творимых и случайных —
Я, в лабиринте дней ища упорно путь,—
Порой тонул мечтой в предвечно-страшных
                                                               тайнах
И в хаос истины порой умел взглянуть.
Я дрожь души своей, ее вмещая в звуках,
Сумел на ряд веков победно сохранить,
И долго меж людей, в своих мечтах и муках,
В своих живых стихах, как феникс, буду жить,
И в длинном перечне, где Данте, где Вергилий,
Где Гёте, Пушкин, где ряд дорогих имен,
Я имя новое вписал, чтоб долго жили
Преданья обо мне, идя сквозь строй времен.
Загадку новую я задал для столетий,
На высях, как маяк, зажег мечту свою…
Об чем же мне жалеть на этом бедном свете?
Иду без трепета и без тревог стою.
Взмахни своей косой, ты, старая! Быть может,
Ты заждалась меня, но мне — мне все равно.
В час роковой меня твой голос не встревожит:
Довольно думано! довольно свершено!
1912

SED NON SATIATUS

Что же мне делать, когда не пресыщен
       Я — этой жизнью хмельной!
Что же мне делать, когда не пресыщен
       Я — вечно юной весной!
Что же мне делать, когда не пресыщен
       Я — высотой, глубиной!
Что же мне делать, когда не пресыщен
       Я — тайной муки страстной!
Вновь я хочу все изведать, что было…
       Трепеты, сердце, готовь!
Вновь я хочу все изведать, что было:
       Ужас, и скорбь, и любовь!
Вновь я хочу все изведать, что было,
       Все, что сжигало мне кровь!
Вновь я хочу все изведать, что было
       И — чего не было — вновь!
Руки несытые я простираю
       К солнцу и в сумрак опять!
Руки несытые я простираю
       К струнам: им должно звучать!
Руки несытые я простираю,
       Чтобы весь мир осязать!
Руки несытые я простираю,—
       Милое тело обнять!
14 августа 1912

ЗЕМЛЕ

Я — ваш, я ваш родич, священные гады!

Ив. КОНЕВСКОЙ
Как отчий дом, как старый горец горы,
Люблю я землю: тень ее лесов,
И моря ропоты, и звезд узоры,
И странные строенья облаков.
К зеленым далям с детства взор приучен,
С единственной луной сжилась мечта,
Давно для слуха грохот грома звучен,
И глаз усталый нежит темнота.
В безвестном мире, на иной планете,
Под сенью скал, под лаской алых лун,
С тоской любовной вспомню светы эти
И ровный ропот океанских струн.
Среди живых цветов, существ крылатых,
Я затоскую о своей земле,
О счастья рук, в объятьи тесном сжатых,
Под старым дубом, в серебристой мгле.
В эдеме вечном, где конец исканьям,
Где нам блаженство ставит свой предел,
Мечтой перенесусь к земным страданьям,
К восторгу и томленью смертных тел.
Я брат зверью, и ящерам, и рыбам,
Мне внятен рост весной встающих трав.
Молюсь земле, к ее священным глыбам
Устами неистомными припав!
25 августа 1912

СЫН ЗЕМЛИ

Я — сын земли, дитя планеты малой,
Затерянной в пространстве мировом,
Под бременем веков давно усталой,
Мечтающей бесплодно о ином.
Я — сын земли, где дни и годы — кратки,
Где сладостна зеленая весна,
Где тягостны безумных душ загадки,
Где сны любви баюкает луна.
От протоплазмы до ихтиозавров,
От дикаря, с оружьем из кремня,
До гордых храмов, дремлющих меж лавров,
От первого пророка до меня, —
Мы были узники на шаре скромном,
И сколько раз, в бессчетной смене лет,
Упорный взор земли в просторе темном
Следил с тоской движения планет!
К тем сестрам нашей населенной суши,
К тем дочерям единого отца
Как много раз взносились наши души,
Мечты поэта, думы мудреца!
И, сын земли, единый из бессчетных,
Я в бесконечное бросаю стих,—
К тем существам, телесным иль бесплотным,
Что мыслят, что живут в мирах иных.
Не знаю, как мой зов достигнет цели,
Не знаю, кто привет мой донесет,—
Но, если те любили и скорбели,
Но, если те мечтали в свой черед
И жадной мыслью погружались в тайны,
Следя лучи, горящие вдали,—
Они поймут мой голос не случайный,
Мой страстный вздох, домчавшийся с земли!
Вы, властелины Марса иль Венеры,
Вы, духи света иль, быть может, тьмы,—
Вы, как и я, храните символ веры:
Завет о том, что будем вместе мы!
1913

ПРЕДВЕЩАНИЕ

Быть может, суждено земле
В последнем холоде застынуть;
Всему живому — в мертвой мгле
С безвольностью покорной сгинуть.
Сначала в белый блеск снегов
Земля невестой облачится;
Туман, бесстрастен и суров,
Над далью нив распространится;
В мохнатых мантиях, леса —
Прозрачных пальм, как стройных сосен,—
Напрасно глядя в небеса,
Ждать будут невозможных весен;
Забыв утехи давних игр,
Заснут в воде промерзшей рыбы,
И ляжет, умирая, тигр
На бело-ледяные глыбы…
Потом иссякнет и вода,
Свод неба станет ясно синим,
И солнце — малая звезда —
Чуть заблестит нагим пустыням,
Пойдет последний человек
(О, дети жалких поколений!)
Искать последних, скудных рек,
Последних жалостных растений
И не найдет. В безумьи, он
С подругой милой, с братом, с сыном,
Тоской и жаждой опьянен,
Заспорит о глотке едином.
И все умрут, грызясь, в борьбе,
Но глаз не выклюют им птицы.
Земля, покорная судьбе,
Помчит лишь трупы да гробницы.
И только, может быть, огни,
Зажженные в веках далеких,
Все будут трепетать в тени,
Как взоры городов стооких.
1913

КРОТ

Роет норы крот угрюмый;
Под землей чуть слышны шумы
С травяных лугов земли;
Шорох, шелест, треск и щебет…
Лапкой кожу крот теребит:
Мышь шмыгнула невдали,
У крота дворец роскошен,
Но, покуда луг не скошен,
Людям тот дворец незрим,
Под цветами скрыты входы,
Под буграми — залы, своды…
Крот, ты горд дворцом своим!
Роет черный крот-строитель,
Темных, теплых комнат житель,
Он чертог готовит свой,
Ставит твердые подпоры
И запасы носит в норы,
Пряча в дальней кладовой.
Милый крот, слепой рабочий!
Выбирай темнее ночи,
Берегись сверканий дня!
Будет жалко мне немного
Повстречать, бредя дорогой,
Черный трупик подле пня.
1913

Опалиха

ЮНОШАМ

Мне все равно, друзья ль вы мне, враги ли,
И вам я мил иль ненавистен вам,
Но знаю: вы томились и любили,
Вы душу предавали тайным снам;
Живой мечтой вы жаждете свободы,
Вы верите в безумную любовь,
В вас жизнь бушует, как морские воды,
В вас, как прибой, стучит по жилам кровь;
Ваш зорок глаз, и ваши легки ноги,
И дерзость подвига волнует вас,
Вы не боитесь — ищете тревоги,
Не страшен — сладок вам опасный час;
И вы за то мне близки и мне милы,
Как стеблю тонкому мила земля;
В вас, в вашей воле черпаю я силы,
Любуясь вами, ваш огонь деля.
Вы — мой прообраз. Юности крылатой
Я, в вашем облике, молюсь всегда.
Вы то, что вечно, дорого и свято,
Вы — миру жизнь несущая вода!
Хочу лишь одного — быть вам подобным
Теперь и после: легким и живым,
Как волны океанские свободным,
Взносящимся в лазурь, как светлый дым.
Как вы, в себя я полон вещей веры,
Как вам, судьба поет и мне: живи!
Хочу всего без грани и без меры,
Опасных битв и роковой любви!
Как перед вами, предо мной — открытый,
В безвестное ведущий, темный путь!
Лечу вперед изогнутой орбитой —
В безмерностях пространства потонуть!
Кем буду завтра, нынче я не знаю,
Быть может, два-три слова милых уст
Вновь предо мной врата раскроют к раю,
Быть может, вдруг мир станет мертв и пуст.
Таким живу, таким пребуду вечно,—
В моих, быть может, чуждых вам стихах,
Всегда любуясь дерзостью беспечной
В неугасимых молодых зрачках!
23 января 1914

Эдинбург

УМЕРШИМ МИР!

Умершим мир! Пусть спят в покое
В немой и черной тишине.
Над нами солнце золотое,
Пред нами волны — все в огне.
Умершим мир! Их память свято
В глубинах сердца сохраним.
Но дали манят, как когда-то,
В свой лиловато-нежныйдым.
Умершим мир! Они сгорели,
Им поцелуй спалил уста.
Так пусть и нас к такой же цели
Ведет безумная мечта!
Умершим мир! Но да не встанет
Пред нами горестная тень!
Что было — да не отуманит
Теперь воспламененный день!
Умершим мир! Но мы, мы дышим,
Пока по жилам бьется кровь,
Мы все призывы жизни слышим
И твой священный зов, Любовь!
Умершим мир! И нас не минет
Последний, беспощадный час,
Но здесь, пока наш взгляд не стынет,
Глаза пусть ищут милых глаз!
1914 Эдинбург

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА

Свершилось. Рок рукой суровой
Приподнял завесу времен.
Пред нами лики жизни новой
Волнуются, как дикий сон.
Покрыв столицы и деревни,
Взвились, бушуя, знамена.
По пажитям Европы древней
Идет последняя война.
И все, о чем с бесплодным жаром
Пугливо спорили века,
Готова разрешать ударом
Ее железная рука.
Но вслушайтесь! В сердцах стесненных
Не голос ли надежд возник?
Призыв племен порабощенных
Врывается в военный крик.
Под топот армий, гром орудий,
Под ньюпоров гудящий лет,
Все то, о чем мы, как о чуде,
Мечтали, может быть, встает,
Так! слишком долго мы коснели
И длили Валтассаров пир!
Пусть, пусть из огненной купели
Преображенным выйдет мир!
Пусть падает в провал кровавый
Строенье шаткое веков,—
В неверном озареньи славы
Грядущий мир да будет нов!
Пусть рушатся былые своды,
Пусть с гулом падают столбы:
Началом мира и свободы
Да будет страшный год борьбы!
17 июля 1914

СТАРЫЙ ВОПРОС

Не надо заносчивых слов,
Не надо хвальбы неуместной,
Пред строем опасных врагов
Сомкнемся спокойно и тесно.
Не надо обманчивых грез,
Не надо красивых утопий;
Но Рок подымает вопрос:
Мы кто в этой старой Европе?
Случайные гости? орда,
Пришедшая с Камы и с Оби,
Что яростью дышит всегда,
Все губит в бессмысленной злобе?
Иль мы — тот великий народ,
Чье имя не будет забыто,
Чья речь и поныне поет
Созвучно с напевом санскрита?
Иль мы — тот народ-часовой,
Сдержавший напоры монголов,
Стоявший один под грозой
В века испытаний тяжелых?
Иль мы — тот народ, кто обрел
Двух сфинксов на отмели невской,
Кто миру титанов привел,
Как Пушкин, Толстой, Достоевский?
Да, так, мы — славяне! Иным
Доныне ль наш род ненавистен?
Легендой ли кажутся им
Слова исторических истин?
И что же! священный союз
Ты видишь, надменный германец?
Не с нами ль свободный француз,
Не с нами ль свободный британец?
Не надо заносчивых слов,
Не надо хвальбы величавой,
Мы явим пред ликом веков,
В чем наше народное право.
Не надо несбыточных грез,
Не надо красивых утопий.
Мы старый решаем вопрос:
Кто мы в этой старой Европе?
30 июля 1914

ДЕТСКИЕ УПОВАНИЯ

Снова ночь и небо, и надменный
Красный Марс блистает надо мной.
Раб земли, окованный и пленный,
Что томиться грезой неземной?
Не свершиться детским упованьям!
Не увидишь, умиленный, ты,—
Новый луч над вечным мирозданьем:
Наш корабль в просторах пустоты!
Не свершишь ты первого полета,
Не прочтешь и на столбцах газет,
Что безвестный, ныне славный, кто-то,
Как Колумб, увидел новый свет.
Что ж, покорствуй! Но душа не хочет
Расставаться с потаенным сном
И, рыдая, радостно пророчит
О великом имени земном.
О, ужель, как дикий краснокожий,
Удивится пришлецам Земля?
И придет крестить любимец божий
Наши воды, горы и поля!
Нет! но мы, своим владея светом,
Мы, кто стяг на полюс донесли,
Мы должны нести другим планетам
Благовестье маленькой Земли!
Август 1914

Зегевольд

В ВАРШАВЕ

В первый раз по улицам Варшавы
С легким сердцем прохожу один.
Не гнетет меня кошмар кровавый
Темной славой роковых годин.
Все, что было, — нет, не миновало,
И веков мгновенью не сломать;
Но, быть может, нынче — день начала,
Нынче солнце в небе — как печать.
Пусть оно наш день запечатлеет,
День, когда, как братья, мы могли
Всё сказать, о чем язык немеет,
Что мы долго в душах берегли.
Мы сошлись не по тропинке узкой,
Как к поэту близится поэт;
Я пришел путем большим, как русский,
И, как русский, слышал я привет.
А на улице, как стих поэмы,
Клики вкруг меня сливались в лад:
Польки раздавали хризантемы
Взводам русских радостных солдат.
24 августа 1914

Варшава

ТЕВТОНУ

Ты переполнил чашу меры,
Тевтон, — иль как назвать тебя!
Соборов древние химеры
Отмстят, губителя губя.
Предъявший длань на храмы-чудо,
Громивший с неба Notre Dame
Знай: в Реймсе каменная груда
Безмолвно вопиет к векам!
И этот вопль призывный слышат
Те чудища, что ряд веков,
Над Сеной уместившись, дышат
Мечтой своих святых творцов.
Не даром зодчий богомольный
На высоту собора взнес,
Как крик над суетой юдольной,
Толпу своих кошмарных грез.
Они — защитницы святыни,
Они — отмстительницы зла,
И гневу их тебя отныне
Твоя гордыня обрекла.
Их лик тебе в дыму предстанет,
Их коготь грудь твою пробьет,
Тебя смутит и отуманит
Их крыльев демонский разлет;
И суд, что не исполнят люди,
Докончат сонмы скрытых сил
Над тем, кто жерлами орудий
Святыне творчества грозил.
Сентябрь 1914

Варшава

НА КАРПАТАХ

Уступами всходят Карпаты,
Под ногами тает туман.
Внизу различают солдаты
Древний край — колыбель славян.
Весенним приветом согрета,
Так же тихо дремала страна…
На четыре стороны света
Отсюда шли племена.
Шли сербы, чехи, поляки,
Полабы и разная русь.
Скрывалась отчизна во мраке,
Но каждый шептал: «Я вернусь!»
Проносились века и беды,
Не встречался с братьями брат,
И вот, под грохот победы
Мы снова на склонах Карпат.
Вздохни ж ожидающим мигом,
Друзей возвращенных встречай,
Так долго под вражеским игом,
Словно раб, томившийся край.
Засветился день возвращенный,
Под ногами тает туман…
Здесь поставьте стяг единенья
Нашедших друг друга славян!
15 октября 1914

КРУГИ НА ВОДЕ

От камня, брошенного в воду,
Далеко ширятся круги.
Народ передает народу
Проклятый лозунг: «Мы — враги!»
Племен враждующих не числи:
Круги бегут, им нет числа;
В лазурной Марне, в желтой Висле
Влачатся чуждые тела;
В святых просторах Палестины
Уже звучат шаги войны;
В Анголе девственной — долины
Ее стопой потрясены;
Безлюдные утесы Чили
Оглашены глухой пальбой,
И воды Пе-че-ли покрыли
Флот, не отважившийся в бой.
Везде — вражда! где райской птицы
Воздушный зыблется полет,
Где в джунглях страшен стон тигрицы,
Где землю давит бегемот!
В чудесных, баснословных странах
Визг пуль и пушек ровный рев,
Повязки белые на ранах
И пятна красные крестов!
Внимая дальнему удару,
Встают народы, как враги,
И по всему земному шару
Бегут и ширятся круги.
2 декабря 1914

Варшава

В ОКОПЕ

В семье суровых ветеранов
Пью чай. Пальба едва слышна.
Вдали — под снегом спит Цеханов,
И даль в снегу погребена.
Сквозь серые туманы солнце
Неярко светит, без лучей.
Тиха беседа о японце,
И равномерен звук речей.
Незримо судьбы всей Европы
С судьбой уральцев сплетены,—
Но нынче в снежные окопы
Доходит смутно гул войны.
Мир крикнул этим бородатым
Сибирякам: «Брат, выручай!»
И странно с сумрачным солдатом
Пить на досуге мутный чай.
Неизмеримым бредят грезы,
Крушеньем царств и благом всех…
А здесь — рассказы про шимозы
Сменяет беззаботный смех.
26 декабря 1914

Цеханов

НА СМЕРТЬ А. Н. СКРЯБИНА

Он не искал — минутно позабавить,
Напевами утешить и пленить;
Мечтал о высшем: божество прославить
И бездны духа в звуках озарить.
Металл мелодий он посмел расплавить
И в формы новые хотел излить;
Он неустанно жаждал жить и жить,
Чтоб завершенным памятник поставить.
Но судит Рок. Не будет кончен труд!
Расплавленный металл бесцельно стынет:
Никто его, никто в русло не двинет…
И в дни, когда Война вершит свой суд
И мысль успела с жатвой трупов сжиться, —
Вот с этой смертью сердце не мирится!
17–30 апреля 1915

Варшава

* * *

Опять — развесистые липы
И склады бревен за избой;
Телеги вдоль дороги, скрипы,
Окно с затейливой резьбой;
Вдали — излуки малой речки,
И главы дальнего села;
А близко — девка на крылечке
Статна, румяна, весела.
Нырнул, поднявши хвост, утенок,
А утка с важностью плывет,
Как изумителен, как тонок
Прозрачных тучек хоровод!
Здесь мир и век забыть возможно…
Но чу! порой сквозь шум лесов
Со станции гудит тревожно
Гул санитарных поездов.
10 июня 1915

Бурково

В ЦЫГАНСКОМ ТАБОРЕ

У речной изложины —
Пестрые шатры.
Лошади стреножены,
Зажжены костры.
Странно под деревьями
Встретить вольный стан —
С древними кочевьями
Сжившихся цыган!
Образы священные
Пушкинских стихов!
Тени незабвенные
Вяземского строф!
Все, что с детства впитано,
Как мечта мечты,—
Предо мной стоит оно
В ризе темноты!
Песнями и гулами
Не во сне ль живу?
Правда ль, — с Мариулами
Встречусь наяву?
Словно сам — в хламиде я,
Словно — прошлый век.
Сказку про Овидия
Жду в толпе Алек.
Пусть кусками рваными
Виснут шали с плеч;
Пусть и ресторанами
Дышит чья-то речь;
Пусть и электрический
Над вокзалом свет!
В этот миг лирический
Скудной правды — нет!
1915

ТАЙНА ДЕДА

— Юноша! грустную правду тебе расскажу я:
Высится вечно в тумане Олимп многохолмный.
Мне старики говорили, что там, на вершине,
Есть золотые чертоги, обитель бессмертных.
Верили мы и молились гремящему Зевсу,
Гере, хранящей обеты, Афине премудрой,
В поясе дивном таящей соблазн — Афродите…
Но, год назад, пастухи, что к утесам привычны,
Посохи взяв и с водой засушенные тыквы,
Смело на высь поднялись, на вершину Олимпа,
И не нашли там чертогов, — лишь камни нагие:
Не было места, чтоб жить олимпийцам блаженным!..
Юноша! горькую тайну тебе открываю:
Ведай, что нет на Олимпе богов — и не будет!
— Если меня испугать этой правдой ты думал,
Дед, то напрасно! Богов не нашли на Олимпе
Люди. Так что же! Чтоб видеть бессмертных,
                                                                 потребны
Зоркие очи и слух, не по-здешнему чуткий!
Зевса, Афину и Феба узреть пастухам ли!
Я ж, на Олимпе не быв, в молодом перелеске
Слышал напевы вчера неумолчного Пана,
Видел недавно в ручье беспечальную нимфу,
Под вечер с тихой дриадой беседовал мирно,
И, вот сейчас, как с тобой говорю я, — я знаю,
Сзади с улыбкой стоит благосклонная Муза!
1916


ОСВОБОЖДЕННАЯ РОССИЯ

Освобожденная Россия,—
Какие дивные слова!
В них пробужденная стихия
Народной гордости — жива!
Как много раз в былые годы
Мы различали властный зов:
Зов обновленья и свободы,
Стон — вызов будущих веков!
Они, пред нами стоя, грозно
Нас вопрошали: «Долго ль ждать?
Пройдут года, и будет поздно!
На сроках есть своя печать.
Пусть нам тяжелый жребий выпал:
Вы ль отречетесь от него?
По всем столетьям рок рассыпал
Задачи, труд и торжество!»
Кто, кто был глух на эти зовы?
Кто, кто был слеп средь долгой тьмы?
С восторгом первый гул суровый,—
Обвала гул признали мы.
То, десять лет назад, надлома
Ужасный грохот пробежал…
И вот теперь, под голос грома,
Сорвался и летит обвал!
И тем, что в том работал, — слава!
Недаром жертвы без числа
Россия, в дни борьбы кровавой
И в дни былого, принесла!
Недаром сгибли сотни жизней
На плахе, в тюрьмах и в снегах!
Их смертный стон был гимн отчизне,
Их подвиг оживет в веках!
Как те, и наше поколенье
Свой долг исполнило вполне,
Блажен, въявь видевший мгновенья,
Что прежде грезились во сне!
Воплощены сны вековые
Всех лучших, всех живых сердец.
Преображенная Россия
Свободной стала, — наконец!
1 марта 1917

НА УЛИЦАХ

На улицах красные флаги,
И красные банты в петлице,
И праздник ликующих толп;
И кажется: властные маги
Простерли над сонной столицей
Туман из таинственных колб.
Но нет! То не лживые чары,
Не призрак, мелькающий мимо,
Готовый рассеяться вмиг!
То мир, осужденный и старый,
Исчез, словно облако дыма,
И новый в сияньи возник.
Все новое — странно-привычно:
И слитые с нами солдаты,
И всюду алеющий цвет,
И в толпах, над бурей столичной,
Кричащие эти плакаты,—
Народной победе привет!
Те поняли, те угадали…
Не трудно учиться науке,
Что значит быть вольной страной!
Недавнее кануло в дали,
И все, после долгой разлуки,
Как будто вернулись домой.
Народ, испытавший однажды
Дыханье священной свободы,
Пойти не захочет назад:
Он полон божественной жажды,
Ее лишь глубокие воды
Вершительных прав утолят.
Колышутся красные флаги…
Чу! колокол мерно удары
К служенью свободному льет.
Нет! То не коварные маги
Развеяли тайные чары:
То ожил державный народ!
2 марта 1917

СВОБОДА И ВОЙНА

Свобода! Свобода! Восторженным кликом
Встревожены дали холодной страны:
Он властно звучит на раздольи великом
Созвучно с ручьями встающей весны.
Россия свободна! Лазурь голубее,
Живительней воздух, бурливей река…
И в новую жизнь бесконечной аллеей
Пред нами, приветно, раскрылись века.
Но разве сознанье не мучит, не давит,
Что, в радости марта, на празднике верб,
Весны и свободы не видит, не славит
Поляк, армянин, и бельгиец, и серб?
В угрюмых ущельях, за зеркалом Вана,
Чу! лязганье цепи, удар топора!
Там тысячи гибнут по слову султана,
Там пытки — забава, убийство — игра.
А дальше из глуби Ускюба, с Моравы,
Не те же ли звоны, не тот же ли стон?
Там с ветром весенним лепечут дубравы
Не песенки страсти, — напев похорон.
В развалинах — башни Лувена и Гента,
Над родиной вольной — неистовый гнет…
Германских окопов железная лента
От мира отрезала целый народ.
А ближе! в родной нам, истерзанной Польше!
Нет воли всмотреться, немеет язык…
О, как же гордиться и праздновать дольше,
Катить по просторам восторженный лик?
Довольно! Не кончено дело свободы,
Не праздник пред нами, а подвиг и труд
Покуда, в оковах, другие народы,
С надеждой на нас, избавления ждут!
22 марта 1917

ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ

Каркайте, черные вороны,
Мытые белыми вьюгами:
По полю старые бороны
Ходят за острыми плугами!
Каркайте, черные вороны!
Истину скрыть вы посмеете ль?
Мечет, крестясь, во все стороны
Зерна по бороздам сеятель.
Каркайте, черные вороны!
Выкрики издавна слажены:
Нивы страданием ораны,
Потом кровавым увлажены.
Каркайте, черные вороны,
Ваше пророчество! В воздухе
Грянет в упор, как укор, оно:
«Пахарь! не мысли о роздыхе!»
Каркайте, черные вороны!
Долго ль останусь на свете я?
Вам же садиться на бороны
Вновь, за столетьем столетия!
27 мая 1917

ПОТОП

Людское море всколыхнулось,
       Взволновано до дна;
До высей горных круч коснулась
       Взметенная волна,
Сломила яростным ударом
       Твердыни старых плит,—
И ныне их, теченьем ярым,
       Под шумы бури мчит.
Растет потоп… Но с небосвода,
       Приосеняя прах,
Как арка радуги, свобода
       Гласит о светлых днях.
Июнь 1917

ПОЛНО!

Полно! Не впервые
Испытанья Рок
Падает России:
Беды все — на срок.
Мы татарской воле
Приносили дань:
Куликово поле
Положило грань.
Нас гнели поляки,
Властвуя Москвой;
Но зажег во мраке
Минин факел свой.
Орды Бонапарта
Нам ковали ков;
Но со снегом марта
Стаял след врагов.
Для великих далей
Вырастает Русь;
Что мы исчерпали
Их, я не боюсь!
Знаю: ждет нас много
Новых светлых дней:
Чем трудней дорога,
Тем привал милей!
Июль 1917

СНЕЖНАЯ РОССИЯ

За полем снежным — поле снежное
Безмерно-белые луга;
Везде — молчанье неизбежное,
Снега, снега, снега, снега…
Деревни кое-где расставлены,
Как пятна в безднах белизны;
Дома сугробами задавлены,
Плетни под снегом не видны.
Леса вдали чернеют голые,—
Ветвей запутанная сеть.
Лишь ветер песни невеселые
В них, иней вея, смеет петь.
Змеится путь, в снегах затерянный;
По белизне — две борозды…
Лошадка рысью неуверенной
Новит чуть зримые следы.
Но скрылись санки — словно, белая,
Их поглотила пустота;
И вновь равнина опустелая
Нема, беззвучна и чиста.
И лишь вороны, стаей бдительной,
Порой над пустотой кружат,
Да вечером, в тиши томительной,
Горит оранжевый закат.
Огни лимонно-апельсинные
На небе бледноголубом
Дрожат… Но быстро тени длинные
Закутывают все кругом.
1917

ЛУННАЯ НОЧЬ

— Банально, как лунная ночь…

В. БРЮСОВ
Смотрю, дыша травой и мятой,
Как стали тени туч белей,
Как льется свет, чуть синеватый,
В лиловый мрак ночных полей.
Закат погас в бесцветной вспышке,
И, прежде алый, шар луны,
Как бледный страж небесной вышки,
Стоит, лучом лелея сны.
Былинки живы свежим блеском,
Лес ожил, и живет ручей,
Бросая искры каждым всплеском,—
Змей — лента водяных лучей.
Час волшебством мечты пропитан,—
Луга, деревья, воздух, даль…
Сердца томит он, мысль пьянит он:
Везде — восторг, во всем — печаль!
И, лунной ночи полня чары,
Вливает песню в тишь ветвей
(Банальный гимн, как зов гитары!)
Друг всех влюбленных, соловей.
1917

МАКСИМУ ГОРЬКОМУ В ИЮЛЕ 1917 ГОДА

В*** громили памятник Пушкина; в*** артисты отказались играть «На дне».

(Газетное сообщение 1917 г.)
Не в первый раз мы наблюдаем это:
В толпе опять безумный шум возник,
И вот она, подъемля буйный крик,
Заносит руку на кумир поэта.
Но неизменен, в новых бурях света,
Его спокойный и прекрасный лик;
На вопль детей он не дает ответа,
Задумчив и божественно велик.
И тот же шум вокруг твоих созданий,—
В толпе, забывшей гром рукоплесканий,
С каким она лелеяла «На дне».
И так же образы любимой драмы,
Бессмертные, величественно-прямы,
Стоят над нами в ясной вышине.
17 июля 1917

ЗОВ АВТОМОБИЛЯ

Призыв протяжный и двухнотный
Автомобильного гудка…
И снова манит безотчетно
К далеким странствиям — тоска.
То лесом, то в полях открытых
Лететь, бросая версты вспять;
У станций старых, позабытых,
Раскинув лагерь, отдыхать!
Когда в дороге лопнет шина,
Стоять в таинственном лесу,
Где сосны, да кусты, да глина,
А солнце серебрит росу.
А в холод в поле незнакомом,
От ветра кроясь за стеклом,
Смотреть, как вихрь над буреломом
Бросает новый бурелом.
Иль ночью, в дерзостном разбеге,
Прорезывая мглу полей,
Без мысли об ином ночлеге,
Дремать под трепет фонарей!
Скользя, как метеор, деревней,
Миг жизни видеть невзначай,
И встречным прогудеть напевней,
Чем голос девушки: «Прощай!»
И, смелые виражи в поле
Срезая, вновь взлетать на склон,
И вновь гудеть, и жить на воле
Кентавром сказочных времен!
Сентябрь 1917

БИБЛИОТЕКИ

Власть, времени сильней, затаена
В рядах страниц, на полках библиотек:
Пылая факелом во мгле, она
Порой язвит, как ядовитый дротик.
В былых столетьях чей-то ум зажег
Сверканье, — и оно доныне светит!
Иль жилы тетивы напрячь возмог,—
И в ту же цель стрела поныне метит!
Мы дышим светом отжитых веков,
Вскрывающих пред нами даль дороги,
Повсюду отблеск вдохновенных слов,—
То солнце дня, то месяц сребророгий!
Но нам дороже золотой колчан,
Певучих стрел, завещанный в страницах,
Оружие для всех времен и стран,
На всех путях, на всех земных границах.
Во мгле, куда суд жизни не достиг,
Где тени лжи извилисты и зыбки,—
Там дротик мстительный бессмертных книг,
Веками изощрен, бьет без ошибки.
1917

РАБОТА

Единое счастье — работа,
В полях, за станком, за столом,—
Работа до жаркого пота,
Работа без лишнего счета, —
Часы за упорным трудом.
Иди неуклонно за плугом,
Рассчитывай взмахи косы,
Клонись к лошадиным подпругам,
Доколь не заблещут над лугом
Алмазы вечерней росы!
На фабрике в шуме стозвонном
Машин, и колес, и ремней
Заполни с лицом непреклонным
Свой день в череду миллионном
Рабочих, преемственных дней!
Иль — согнут над белой страницей,—
Что сердце диктует, пиши:
Пусть небо зажжется денницей,—
Всю ночь выводи вереницей
Заветные мысли души!
Посеянный хлеб разойдется
По миру; с гудящих станков
Поток животворный польется;
Печатная мысль отзовется
Во глуби бессчетных умов.
Работай! Незримо, чудесно
Работа, как сев, прорастет.
Что станет с плодами, — безвестно,
Но благостно, влагой небесной,
Труд всякий падет на народ!
Великая радость — работа,
В полях, за станком, за столом!
Работай до жаркого пота,
Работай без лишнего счета,—
Все счастье земли — за трудом!
18 сентября 1917

ГОЛОС ИНЫХ МИРОВ

Пусть мучит жизнь, и день, что прожит,
Отзвучьем горьких дум тревожит,
И душу скорбь коварно гложет;
Взгляни в ночные небеса,
Где пала звездная роса,
Где Млечный путь, как полоса,
Пролег и свет на светы множит;
Вглядись покорно в чудеса,—
И Вечность нежно уничтожит
В тебе земные голоса,
Бессонной памяти положит
Повязку мрака на глаза;
Застынет, не упав, слеза,
И миг в безбрежном изнеможет.
Целит священная безбрежность
Всю боль, всю алчность, всю мятежность.
Смиряя властно безнадежность
Мечтой иного бытия!
Ночь, тайн созданья не тая,
Бессчетных звезд лучи струя,
Гласит, что с нами рядом — смежность
Других миров, что там — края,
Где тоже есть любовь и нежность,
И смерть и жизнь, — кто знает, чья?
Что небо — только порубежность
Планетных сфер, даль — колея,
Что сонмы солнц и наше «я»
Влечет в пространстве — Неизбежность!
23 сентября 1917

ПОКА ЕСТЬ НЕБО

Пока есть небо, будь доволен!
Пока есть море, счастлив будь!
Пока простор полей раздолен,
Мир славить песней не забудь!
Пока есть горы, те, что к небу
Возносят пик над пеньем струй,
Восторга высшего не требуй
И радость жизни торжествуй!
В лазури облака белеют
Иль туча темная плывет;
И зыби то челнок лелеют,
То клонят мощный пакетбот;
И небеса по серым скатам
То золотом зари горят,
То блещут пурпурным закатом
И лед вершинный багрянят;
Под ветром зыблемые нивы
Бессчетных отсветов полны,
И знают дивные отливы
Снега под отблеском луны.
Везде — торжественно и чудно,
Везде — сиянья красоты,
Весной стоцветно-изумрудной,
Зимой — в раздольях пустоты;
Как в поле, в городе мятежном
Все те же краски без числа
Струятся с высоты, что нежным
Лучом ласкают купола;
А вечером еще чудесней
Даль улиц, в блеске фонарей,
Всё — зовы грез, всё — зовы к песне:
Лишь видеть и мечтать — умей.
Октябрь 1917

ПРИ СВЕТЕ ЛУНЫ

Как всплывает алый щит над морем,
Издавна знакомый лунный щит,—
Юность жизни, с радостью и горем
Давних лет, над памятью стоит.
Море — змеи светов гибких жалят
И, сплетясь, уходят вглубь, на дно.
Память снова нежат и печалят
Дни и сны, изжитые давно.
Сколько ликов манят зноем ласки,
Сколько сцен, томящих вздохом грудь!
Словно взор склонен к страницам сказки,
И мечта с Синдбадом держит путь.
Жжет еще огонь былой отравы.
Мучит стыд неосторожных слов…
Улыбаюсь детской жажде славы,
Клеветам забытых мной врагов…
Но не жаль всех пережитых бредней,
Дерзких дум и гибельных страстей:
Все мечты приемлю до последней,—
Каждый стон и стих, как мать — детей.
Лучший жребий взял я в мире этом:
Тайн искать в познаньи и любви,
Быть мечтателем и быть поэтом,
Признавать один завет: «Живи!»
И, начнись все вновь, я вновь прошел бы
Те ж дороги, жизнь — за мигом миг:
Верил бы улыбкам, бросив колбы,
Рвался б из объятий к пыли книг!
Шел бы к мукам вновь, большим и малым,
Чтоб всегда лишь дрожью дорожить,
Чтоб стоять, как здесь я жду, — усталым,
Но готовым вновь — страдать и жить!
3 января 1918

* * *

Слепой циклон, опустошив
Селенья и поля в отчизне,
Уходит вдаль… Кто только жив,
С земли вставай для новой жизни!
Тела разбросаны вокруг…
Не время тосковать на тризне!
Свой заступ ладь, веди свой плуг,—
Пора за труд — для новой жизни!
Иной в час бури был не смел:
Что пользы в поздней укоризне?
Сзывай работать всех, кто цел,—
Готовить жатву новой жизни!
Судьба меняет часто вид,
Лукавой женщины капризней,
И ярче после гроз горит
В лазури солнце новой жизни!
На души мертвые людей
Живой водой, как в сказке, брызни:
Зови! буди! Надежды сей!
Сам верь в возможность новой жизни.
1918

ВЕСНЯНКА

Лишь на севере мы ценим
       Весь восторг весны, —
Вешней неги не обменим
       На иные сны.
После долгой ночи зимней
       Нежен вешний день,
Ткани мглы гостеприимней
       Расстилает тень.
Там, где землю крыл по склонам
       Одноцветный снег,
Жжет глаза в лесу зеленом
       Молодой побег!
В душу к нам глядит подснежник
       Взором голубым;
Даже старый хлам валежник
       Кажется живым!
Мы весной живем, как дети,
       Словно бредим вслух;
В свежих красках, в ясном свете
       Оживает дух!
Каждый маю стал союзник
       И врагом зимы,
Каждый счастлив, словно узник,
       Выйдя из тюрьмы!
1918

ПЕРЕД ЭЛЕКТРИЧЕСКОЙ ЛАМПОЙ

Злобный змей, зигзагом длинным
Разрезавший темень туч,
Чтоб, гремя в лесу пустынном
Иль на склоне горных круч,
Ветви, поднятые дубом,
Серным пламенем зажечь,
И, ликуя, дымным клубом —
Смертным саваном — облечь!
Змей, сносивший с неба, древле,
Прометеев дар земле!
Что таишь ты, стыд ли, гнев ли,
Ныне замкнутый в стекле,
Сгибы проволоки тонкой
Раскалять покорно там,
Подчинись руке ребенка,
Осужден — в угоду нам.
И, струя лучи из шара,
Ветром зыблем над толпой,
Скрывшей ленту тротуара,
Пестрой, шумной и тупой,—
Чем ты занят? Иль, в причуде
Смутной грезы, веришь ты,
Что вокруг — все те же люди,
Те же гулы суеты;
Что, как прежде было, сыты
Мясом мамонта, тебя
Славят пляской троглодиты,
Дико космы теребя?
В злобных лицах, в ярых взорах
Ты узнать бы ныне мог
Те же сонмы, для которых
Ты в былом сверкал, как бог.
Иль века виденье стерли,
И теперь, могуч и слаб,
Мыслишь ты: «Не на позор ли
Здесь я выставлен, как раб?»
И, без сил, влеком на угли
Длинным проводом, зигзаг
Вольный помнишь ты, — нам друг ли,
Иль, горящий местью, враг?
1918

ТОВАРИЩАМ ИНТЕЛЛИГЕНТАМ

Инвектива
Еще недавно, всего охотней
Вы к новым сказкам клонили лица:
Уэллс, Джек Лондон, Леру и сотни
Других плели вам небылицы.
И вы дрожали, и вы внимали,
С испугом радостным, как дети,
Когда пред вами вскрывались дали
Земле назначенных столетий.
Вам были любы — трагизм и гибель
Иль ужас нового потопа,
И вы гадали: в огне ль, на дыбе ль
Погибнет старая Европа?
И вот свершилось. Рок принял грезы,
Вновь показал свою превратность:
Из круга жизни, из мира прозы
Мы вброшены в невероятность!
Нам слышны громы: то — вековые
Устои рушатся в провалы;
Над снежной ширью былой России
Рассвет сияет небывалый.
В обломках троны; над жалкой грудой
Народы видят надпись: «Бренность!»
И в новых ликах живой причудой
Пред нами реет современность.
То, что мелькало во сне далеком,
Воплощено в дыму и в гуле…
Что ж вы коситесь неверным оком
В лесу испуганной косули?
Что ж не спешите вы в вихрь событий —
Упиться бурей, грозно-странной?
И что ж в былое с тоской глядите,
Как в некий край обетованный?
Иль вам, фантастам, иль вам, эстетам,
Мечта была мила как дальность?
И только в книгах да в лад с поэтом
Любили вы оригинальность?
Февраль и март 1919

ТОЛЬКО РУССКИЙ

Только русский, знавший с детства
Тяжесть вечной духоты,
С жизнью взявший, как наследство,
Дедов страстные мечты;
Тот, кто выпил полной чашей
Нашей прошлой правды муть, —
Без притворства может к нашей
Новой вольности примкнуть!
Мы пугаем. Да, мы — дики,
Тесан грубо наш народ;
Ведь века над ним владыки
Простирали тяжкий гнет,—
Выполняя труд тяжелый,
Загнан, голоден и наг,
Он не знал дороги в школы,
Он был чужд вселенских благ;
Просвещенья ключ целебный
Скрыв, бросали нам цари
Лишь хоругви, лишь молебны,
В пестрых красках алтари!
И когда в толпе шумливой,
Слышишь брань и буйный крик,—
Вникни думой терпеливой,
В новый, пламенный язык.
Ты расслышишь в нем, что прежде
Не звучало нам вовек:
В нем теперь — простор надежде,
В нем — свободный человек.
Чьи-то цепи где-то пали,
Что-то взято навсегда,
Люди новые восстали
Здесь, в республике труда.
Полюби ж, в толпе, вседневный
Шум ее, и гул, и гам,—
Даже грубый, даже гневный,
Даже с бранью пополам!
1919

ТРУД

В мире слов разнообразных,
Что блестят, горят и жгут,—
Золотых, стальных, алмазных,—
Нет священней слова: «труд!»
Троглодит стал человеком
В тот заветный день, когда
Он сошник повел к просекам,
Начиная круг труда.
Все, что пьем мы полной чашей,
В прошлом создано трудом:
Все довольство жизни нашей,
Все, чем красен каждый дом.
Новой лампы свет победный,
Бег моторов, поездов,
Монопланов лет бесследный,—
Все — наследие трудов!
Все искусства, знанья, книги —
Воплощенные труды!
В каждом шаге, в каждом миге
Явно видны их следы.
И на место в жизни право
Только тем, чьи дни — в трудах:
Только труженикам — слава,
Только им — венок в веках!
Но когда заря смеется,
Встретив позднюю звезду,—
Что за радость в душу льется
Всех, кто бодро встал к труду!
И, окончив день, усталый,
Каждый щедро награжден,
Если труд, хоть скромный, малый
Был с успехом завершен!
1919

РОССИИ

В стозарном зареве пожара,
Под ярый вопль вражды всемирной,
В дыму неукрощенных бурь,—
Твой облик реет властной чарой,
Венец рубинный и сапфирный
Превыше туч пронзил лазурь!
Россия! в злые дни Батыя,
Кто, кто монгольскому потопу
Возвел плотину, как не ты?
Чья, в напряженной воле, выя,
За плату рабств, спасла Европу
От Чингиз-хановой пяты?
Но из глухих глубин позора,
Из тьмы бессменныхунижений,
Вдруг, ярким выкриком костра,—
Не ты ль, с палящей сталью взора,
Взнеслась к державности велений
В дни революции Петра?
И вновь, в час мировой расплаты,
Дыша сквозь пушечные дула,
Огня твоя хлебнула грудь,—
Всех впереди, страна-вожатый,
Над мраком факел ты взметнула,
Народам озаряя путь.
Что ж нам пред этой страшной силой?
Где ты, кто смеет прекословить?
Где ты, кто может ведать страх?
Нам — лишь вершить, что ты решила,
Нам — быть с тобой, нам — славословить
Твое величие в веках!
1920

* * *

Мы — в народе возрожденном,
Мы — в Республике Труда,
Мы — над старым миром сонным
Вдруг взошедшая звезда,
Мы — мечта тысячелетий,
Мы — земли воскресшей дети,
Те, кто встали навсегда!
Долг наш — тяжек и громаден,
Если вспять отступим мы,
Прежний сумрак, дик и жаден,
Скроет землю в волнах тьмы,
Вновь драконы старой были
Свяжут путами насилий
Волю, совесть и умы.
Да, мы только мира ищем,
Только, славя труд, поем,
Но подавленным и нищим
Весть высокую несем.
Уклониться мы не можем,
Нет, оружия не сложим,
До конца свой путь пройдем.
Мы нашли в борьбе кровавой
Право жизнью лучшей жить,
Будем рады — то же право
Всем обманутым добыть!
За свободу новой жизни,
За мечту — в своей отчизне
Радость братства утвердить!
29 мая 1920

ВЕСНОЙ

Не в первый раз твои поля
Обозреваю я, Россия;
Чернеет взрытая земля,
Дрожат, клонясь, овсы тугие
И, тихо листья шевеля,
Берез извилины родные.
Вот косогор, а вот река:
За лесом — вышка колокольни;
Даль беспредельно широка,
Простор лугов, что шаг, раздольней;
Плывут неспешно облака,
Так высоко над жизнью дольней.
Вы неизменны, дали нив,
Где свежий колос нежно зреет!
Сон пашни новой, ты красив,
Тебя встающий день лелеет!
И с неба радостный призыв
Опять в весеннем ветре веет.
Да, много ты перенесла,
Россия, сумрачной невзгоды,
Пока, алея, не взошла
Заря сознанья и свободы!
Но сила творчества — светла
В глубоких тайниках природы.
Нет места для сомнений тут,
Где вольны дали, глуби сини,
Где васильки во ржи цветут,
Где запах мяты и полыни,
Где от начала бодрый труд
Был торжествующей святыней.
7 июня 1920

ПАРКИ В МОСКВЕ

Ты постиг ли, ты почувствовал ли,
Что, как звезды на заре,
Парки, древние присутствовали
В день крестильный, в Октябре?
Нити длинные, свивавшиеся
От Ивана Калиты,
В тьме столетий затерявшиеся,
Были в узел завиты.
И, когда в Москве трагические
Залпы радовали слух,
Были жутки в ней — классические
Силуэты трех старух.
То — народными пирожницами,
То — крестьянками в лаптях,
Пробегали всюду — с ножницами
В дряхлых, скорченных руках.
Их толкали, грубо стискивали,
Им пришлось и брань испить,
Но они в толпе выискивали
Всей народной жизни нить.
И на площади, — мне сказывали,—
Там, где Кремль стоял как цель,
Нить разрезав, цепко связывали
К пряже — свежую кудель.
Чтоб страна, борьбой измученная,
Встать могла, бодра, легка.
И тянулась нить, рассученная
Вновь на долгие века!
5 октября 1920

ТРЕТЬЯ ОСЕНЬ

Вой, ветер осени третьей,
Просторы России мети,
Пустые обшаривай клети,
Нищих вали по пути;
Догоняй поезда на уклонах,
Где в теплушках люди гурьбой
Ругаются, корчатся, стонут,
Дрожа на мешках с крупой;
Насмехайся горестным плачем,
Глядя, как голод, твой брат,
То зерно в подземельях прячет,
То душит грудных ребят;
В городах, бесфонарных, беззаборных,
Где пляшет нужда в домах,
Покрутись в безлюдии черном,
Когда-то шумном, в огнях;
А там, на погнутых фронтах,
Куда толпы пришли на убой,
Дым расстилай к горизонтам,
Поднятый пьяной пальбой!
Эй, ветер с горячих взморий,
Где спит в олеандрах рай,—
Развевай наше русское горе,
Наши язвы огнем опаляй!
Но вслушайся: в гуле орудий,
Под проклятья, под вопли, под гром,
Не дружно ли, общей грудью,
Мы новые гимны поем?
Ты, летящий с морей на равнины,
С равнин к зазубринам гор,
Иль не видишь: под стягом единым
Вновь сомкнут древний простор!
Над нашим нищенским пиром
Свет небывалый зажжен,
Торопя над встревоженным миром
Золотую зарю времен.
Эй, ветер, ветер! поведай,
Что в распрях, в тоске, в нищете,
Идет к заповедным победам
Вся Россия, верна мечте;
Что прежняя сила жива в ней,
Что, уже торжествуя, она
За собой все властней, все державней
Земные ведет племена!
7 октября 1920

НАМ ПРОБА

Крестят нас огненной купелью,
Нам проба — голод, холод, тьма,
Жизнь вкруг свистит льдяной метелью,
День к дню жмет горло, как тесьма.
Что ж! Ставка — мир, вселенной судьбы!
Наш век с веками в бой вступил.
Тот враг, кто скажет: «Отдохнуть бы!»
Лжец, кто, дрожа, вздохнет: «Нет сил!»
Кто слаб, в работе грозной гибни!
В прах, в кровь топчи любовь свою!
Чем крепче ветр, тем многозыбней
Понт в пристань пронесет ладью.
В час бури ропот — вопль измены,
Где смерч, там ядра кажут путь.
Стань, как гранит, влей пламя в вены,
Вдвинь сталь пружин, как сердце, в грудь
Строг выбор: строй, рази — иль падай!
Нам нужен воин, кормчий, страж.
В ком жажда нег, тех нам не надо,
Кто дремлет, медлит, — тот не наш!
Гордись, хоть миги жгли б как плети,
Будь рад, хоть в снах ты изнемог,
Что, в свете молний, — мир столетий
Иных ты, смертный, видеть мог!
1920

ОКТЯБРЬ 1917 ГОДА

Есть месяцы, отмеченные Роком
В календаре столетий. Кто сотрет
На мировых скрижалях иды марта,
Когда последний римский вольнолюбец
Тирану в грудь направил свой клинок?
Как позабыть, в холодно-мглистом полдне,
Строй дерзких, град картечи, все, что слито
С глухим четырнадцатым декабря?
Как знамена, кровавым блеском реют
Над морем Революции Великой
Двадцатое июня, и десятый
День августа, и скорбный день — брюмер.
Та ж Франция явила два пыланья —
Февральской и июльской новизны.
Но выше всех над датами святыми,
Над декабрем, чем светел пятый год,
Над февралем семнадцатого года,
Сверкаешь ты, слепительный Октябрь,
Преобразивший сумрачную осень
В ликующую силами весну,
Зажегший новый день над дряхлой жизнью
И, заревом немеркнущим, победно
Нам озаривший правый путь в веках!
1920

СЕРП И МОЛОТ

Пусть гнал нас временный ущерб
В тьму, в стужу, в пораженья, в голод:
Нет, не случайно новый герб
Зажжен над миром — Серп и Молот!
Мы землю вновь вспоим трудом,
Меч вражий будет вновь расколот:
Недаром мы, блестя серпом,
Взметнули дружно мощный молот.
Но смело, мысль, в такие дни,
Лети за грань, в планетный холод!
Вселенский серп, сев истин жни,
Толщь тайн дроби, вселенский молот!
Мир долго жил! Довольно лжи!
Как в осень, плод поспелый золот,
В единый сноп, серп, нас вложи,
В единый цоколь скуй нас, молот!
Но вечно светом вешних верб
Дух человека свеж и молод!
Точи для новой жатвы серп,
Храни для новой битвы молот!
13 мая 1921

НАД КАРТОЙ ЕВРОПЫ 1922 г.

Встарь исчерченная карта
Блещет в красках новизны —
От былых Столбов Мелькарта
До Колхидской крутизны.
Кто зигзаги да разводы
Рисовал здесь набело?
Словно временем на своды
Сотню трещин навело.
Или призрачны седины
Праарийских стариков,
И напрасно стяг единый
Подымался в гарь веков?
Там, где гений Александра
В общий остров единил
Край Перикла, край Лисандра,
Царства Мидий, древний Нил?
Там, где гордость Газдрубала,
Словно молотом хрусталь,
Беспощадно разрубала
Рима пламенная сталь?
Там, где папы громоздили
Вновь на Оссу Пелион?
Там, где огненных идиллий
Был творцом Наполеон?
Где мечты? Везде пределы,
Каждый с каждым снова враг;
Голубь мира поседелый
Брошен был весной в овраг.
Это — Крон седобородый
Говорит веками нам.
Суждено спаять народы
Только красным знаменам.
26 марта 1922

МИР ЭЛЕКТРОНА

Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет;
Там всё, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.
Их мудрецы, свой мир бескрайний
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я;
А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!
13 августа 1922

СССР

Эй, звезда, отвечай, на потеху ли
Ты навстречу солнцу летишь?
Не к созвездью ль Геракла доехали
Мы чрез миро-эфирную тишь?
Мимо — сотнями разные млечности,
Клубы всяких туманностей — сквозь!
Ну, а эти кометы, — им меч нести
Вдоль Земли, вдоль Земель, на авось!
Ах, не так ли Египты, Ассирии,
Римы, Франции, всяческий бред,—
Те имперней, те утлее, сирее,—
Всё — в былое, в запруду, в запрет!
Так в великом крушенья — (давно ль оно?) —
Троны, царства, империи — вдрызг!
Где из прежнего моря дозволено
Доплеснуть до сегодня лишь брызг.
Иль напрасно над хламом изодранным
Знамя красное взвито в свой срок?
Не с покона ль веков эта хорда нам
Намечала наш путь поперек?
Эй, Европа, ответь, не комете ли
Ты подобна в огнях наших сфер?
Не созвездье Геракла наметили
Мы, стяг выкинув — Эс-эс-эс-эр?
4 июля 1923

ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ

Пятьдесят лет —
   пятьдесят вех;
      пятьдесят лет —
         пятьдесят лестниц;
Медленный всход
   на высоту;
      всход на виду
         у сотен сплетниц.
Прямо ли, криво ли
   лестницы прыгали,
      под ветром, под ношей ли,—
         ярусы множились,
Узкие дали
   вдруг вырастали,
      гор кругозоры
         низились, ожили.
Где я? — высоко ль? —
   полвека — что цоколь;
      что бархат — осока
         низинных болот.
Что здесь? — не пьяны ль
   молчаньем поляны,
      куда и бипланы
         не взрежут полет?
Пятьдесят лет —
   пятьдесят вех;
      пятьдесят лет —
         пятьдесят всходов.
Что день, то ступень,
   и стуки минут —
      раздумья и труд,
         год за годом.
Вышина…
   Тишина…
      Звезды — весть…
         Но ведь знаю,
День за днем
   будет объем
      шире и есть —
         даль иная!
Беден мой след!
   ношу лет
      знать — охоты нет!
         ветер, непрошен ты!
Пусть бы путь досягнуть
   мог до больших границ,
      прежде чем ниц
         ринусь я, сброшенный!
Пятьдесят лет —
   пятьдесят вех;
      пятьдесят лет —
         пятьдесят лестниц…
Еще б этот счет! всход вперед!
   и пусть на дне —
      суд обо мне
         мировых сплетниц!
27 ноября, 15 декабря 1923

МАШИНЫ

Зубцы, ремни, колеса, цепи,
Свист поршней, взмахи рычага;
Вне — замыслы, наружу — цели,
Но тайна где-то спит, строга.
Взмах! Взлет! Челнок, снуй! Вал,
                                                    вертись вкруг!
Привод, вихрь дли! не опоздай!
Чтоб двинуть косность, влить в смерть искру,
Ткать ткань, свет лить, мчать поезда!
Машины! Строй ваш вырос бредом,
Земля гудит под ваш распев;
Мир в ваши скрепы веком предан,
В вас ждет царей, оторопев.
Вы — всюду: некий призрак вещий,
Что встарь вставал из лунных мшин!
На всех путях, на каждой вещи
Клеймо познанья, след машин!
Нам жизнь творят цилиндры, оси
Эксцентрики, катки… Ждем дня —
Корабль в простор планетный бросить,
Миры в связь мира единя!
Сеть проволок, рельс перевивы,
Незримый ток в лучи антенн:
Мы в них сильны, в их вере живы,
И нет пределов! и нет стен!
Вертись, вал! Поршень, бей! вей цепи!
Лети творить, незримый ток!
Вне — замыслы! наружу — цели!
Но в чьей руке святой моток?
Здесь что? Мысль роль мечты играла,
Металл ей дал пустой рельеф;
Смысл — там, где змеи интегралы
Меж цифр и букв, меж d и f!
Там — власть, там творческие горны!
Пред волей числ мы все — рабы.
И солнца путь вершат, покорны
Немым речам их воробьи.
14 января 1924

КАК ЛИСТЬЯ В ОСЕНЬ

«Как листья в осень…» — вновь слова Гомера:
Жить счет ведя, как умирают вкруг…
Так что ж ты, жизнь? — чужой мечты химера!
          И нет устоев, нет порук!
Как листья в осень! Лист весенний зелен;
Октябрьский желт; под рыхлым снегом — гниль…
Я — мысль, я — воля!.. С пулей или зельем
          Встал враг. Труп и живой — враги ль?
Был секстильон; впредь будут секстильоны…
Мозг — миру центр; но срезан луч лучом.
В глазет — грудь швей, в свинец — Наполеоны!
          Грусть обо всех — скорбь ни об чем!
Так сдаться? Нет! Ум не согнул ли выи
Стихий? узду не вбил ли молньям в рот?
Мы жаждем гнуть орбитные кривые,
          Земле дав новый поворот.
Так что же не встать бойцом, смерть,
                                                       пред тобой нам
С природой власть по всем концам двоя?
Ты к нам идешь, грозясь ножом разбойным;
          Мы — судия, мы — казнь твоя!
Не листья в осень, праздный прах, который
Лишь перегной для свежих всходов, — нет!
Царям над жизнью, нам, селить просторы
          Иных миров, иных планет!
6 января 1924

ПОСЛЕ СМЕРТИ В. И. ЛЕНИНА

Не только здесь, у стен Кремля,
Где сотням тысяч — страшны, странны
Дни без Вождя! нет, вся земля,
Материки, народы, страны.
От тропиков по пояс льда,
По всем кривым меридианам,
Все роты в армии труда,
Разрозненные океаном,—
В тревоге ждут, что будет впредь,
И, может быть, иной — отчаян:
Кто поведет? Кому гореть,
Путь к новой жизни намечая?
Товарищи! Но кто был он? —
Воль миллионных воплощенье!
Веков закрученный циклон!
Надежд земных осуществленье!
Пусть эти воли не сдадут!
Пусть этот вихрь все так же давит!
Они нас к цели доведут,
С пути не сбиться нас — заставят!
Но не умалим дела дел!
Завета трудного не сузим!
Как он в грядущее глядел,
Так мир сплотим и осоюзим!
Нет «революций», есть — одна:
Преображенная планета!
Мир всех трудящихся! И эта
Задача — им нам задана!
28 января 1924


Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.


Оглавление

  • О ВАЛЕРИИ БРЮСОВЕ
  •   НА ЖУРЧАЩЕЙ ГОДАВЕРИ
  •   * * *
  •   ПЕРВЫЙ СНЕГ
  •   ТВОРЧЕСТВО
  •   СОНЕТ К ФОРМЕ
  •   МОЯ МЕЧТА
  •   ТУМАННЫЕ НОЧИ
  •   ВЕСНА
  •   СОН ПРОРОЧЕСКИЙ
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   ЮНОМУ ПОЭТУ
  •   * * *
  •   УТРО
  •   ВСЕ КОНЧЕНО
  •   * * *
  •   ЧИСЛА
  •   * * *
  •   * * *
  •   АССАРГАДОН
  •   ГОРОДУ
  •   МЫШИ
  •   * * *
  •   * * *
  •   БРАТЬЯМ СОБЛАЗНЕННЫМ
  •   ЮЖНЫЙ БЕРЕГ
  •     I
  •     II
  •     III
  •     IV
  •     V
  •     VI
  •   ЖЕНЩИНЕ
  •   КЛЕОПАТРА
  •   УТРО
  •   ПАПОРОТНИК
  •   СКИФЫ
  •   Я
  •   ОТРАДЫ
  •   К ПОРТРЕТУ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
  •   ЗЕЛЕНЫЙ ЧЕРВЯЧОК
  •   К САМОМУ СЕБЕ
  •   * * *
  •   РАБОТА
  •   ЛЮБЛЮ ОДНО
  •   * * *
  •   ДАНТЕ В ВЕНЕЦИИ
  •   МЕЧТАНИЕ
  •   ТЕРЦИНЫ К СПИСКАМ КНИГ
  •   * * *
  •   КАМЕНЩИК
  •   ЛЕСТНИЦА
  •   ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНЬЕ
  •   В ОТВЕТ
  •   НОЧЬ
  •   У ЗЕМЛИ
  •   КИНЖАЛ
  •   КАМЕНЩИК
  •   К ТИХОМУ ОКЕАНУ
  •   СЛАВА ТОЛПЕ
  •   К ОЛИМПИЙЦАМ
  •   КОНЬ БЛЕД
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •   НА НОВЫЙ 1905 ГОД
  •   КРЫСОЛОВ
  •   ВОЙНА
  •   ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ
  •   ГРЯДУЩИЕ ГУННЫ
  •   ОДНОМУ ИЗ БРАТЬЕВ
  •   ДОВОЛЬНЫМ
  •   НАЧИНАЮЩЕМУ
  •   В ТОМ ЖЕ ПАРКЕ
  •   УГРЮМЫЙ ЧАС
  •   ХОЛОД
  •   ВЕЧЕРНИЙ ПРИЛИВ
  •   ХВАЛА ЧЕЛОВЕКУ
  •   ВЕК ЗА ВЕКОМ
  •   ФЕВРАЛЬ
  •   СЕЯТЕЛЬ
  •   АВГУСТ
  •   ЖИЗНЬ
  •   ВЕЧЕР СРЕДИ СНЕГОВ
  •   ПОЭТУ
  •   ГОРОДУ
  •   НА ФОРУМЕ
  •   В МОЕЙ СТРАНЕ
  •   ЗЕРНО
  •   ВЕСЕЛЫЙ ЗОВ
  •   К ФИНСКОМУ НАРОДУ
  •   * * *
  •   * * *
  •   К МОЕЙ СТРАНЕ
  •   МОСКВА
  •   РОДНОЙ ЯЗЫК
  •   ПЕТЕРБУРГ
  •   ПЕВЦУ «СЛОВА»
  •   «БАХУС» РУБЕНСА
  •   ЛЕТОМ 1912 ГОДА
  •   SED NON SATIATUS
  •   ЗЕМЛЕ
  •   СЫН ЗЕМЛИ
  •   ПРЕДВЕЩАНИЕ
  •   КРОТ
  •   ЮНОШАМ
  •   УМЕРШИМ МИР!
  •   ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА
  •   СТАРЫЙ ВОПРОС
  •   ДЕТСКИЕ УПОВАНИЯ
  •   В ВАРШАВЕ
  •   ТЕВТОНУ
  •   НА КАРПАТАХ
  •   КРУГИ НА ВОДЕ
  •   В ОКОПЕ
  •   НА СМЕРТЬ А. Н. СКРЯБИНА
  •   * * *
  •   В ЦЫГАНСКОМ ТАБОРЕ
  •   ТАЙНА ДЕДА
  •   ОСВОБОЖДЕННАЯ РОССИЯ
  •   НА УЛИЦАХ
  •   СВОБОДА И ВОЙНА
  •   ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ
  •   ПОТОП
  •   ПОЛНО!
  •   СНЕЖНАЯ РОССИЯ
  •   ЛУННАЯ НОЧЬ
  •   МАКСИМУ ГОРЬКОМУ В ИЮЛЕ 1917 ГОДА
  •   ЗОВ АВТОМОБИЛЯ
  •   БИБЛИОТЕКИ
  •   РАБОТА
  •   ГОЛОС ИНЫХ МИРОВ
  •   ПОКА ЕСТЬ НЕБО
  •   ПРИ СВЕТЕ ЛУНЫ
  •   * * *
  •   ВЕСНЯНКА
  •   ПЕРЕД ЭЛЕКТРИЧЕСКОЙ ЛАМПОЙ
  •   ТОВАРИЩАМ ИНТЕЛЛИГЕНТАМ
  •   ТОЛЬКО РУССКИЙ
  •   ТРУД
  •   РОССИИ
  •   * * *
  •   ВЕСНОЙ
  •   ПАРКИ В МОСКВЕ
  •   ТРЕТЬЯ ОСЕНЬ
  •   НАМ ПРОБА
  •   ОКТЯБРЬ 1917 ГОДА
  •   СЕРП И МОЛОТ
  •   НАД КАРТОЙ ЕВРОПЫ 1922 г.
  •   МИР ЭЛЕКТРОНА
  •   СССР
  •   ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ
  •   МАШИНЫ
  •   КАК ЛИСТЬЯ В ОСЕНЬ
  •   ПОСЛЕ СМЕРТИ В. И. ЛЕНИНА