Отрыв [Ольга Аркадьевна Хожевец] (fb2) читать постранично

Ольга Хожевец Псих ОТРЫВ

1

Учебка штрафбата располагалась на планете, носившей имя поэтическое — Чайка. Наверное, романтиком был капитан древнего межзвёздника, впервые увидевший это небесное тело, постоянно покрытое пенистой шапкой белоснежных облаков, несущееся мягким пушистым шариком сквозь бесконечную пустоту космического пространства. А может быть, воображение капитана взбудоражили пейзажи самой планеты — бескрайний океан, то тут, то там взрезаемый острыми гранями скалистых островков, у обрывистых берегов которых вечным варевом вскипают буруны. Чаек здесь, правда, не было; их когда-то пытались завозить — как везде и всегда тащил за собою человек привычные для глаза виды флоры и фауны, безжалостно вытесняя ими исконные. Но чайки не прижились; не прижилась в океане рыба, водоросли и даже фитопланктон. Планета с гордым именем Чайка упорно отторгала все чужеродное, оставаясь такой же дикой, холодной и пустынной, какой была до пришествия человека.

Разумеется, пока не попала в цепкие лапы военных.

Теперь пространство под пасмурным, всегда затянутым облаками небом, поделённое на квадраты и пронумерованное, щетинилось вгрызшимися в скальный грунт сооружениями. От баз, полигонов, учебных центров расходились, как круги по воде, зоны контроля, заградительные и защитные полосы; сверху всё это безобразие прикрывалось сторожевыми спутниками и следящими зондами. Инструктора называли эту сеть "глобальной аларм-системой". Когда я впервые воспринял её "органами чувств" бифлая, планета показалась мне опутанной колючей проволокой.

Пусть. И всё же — у меня было небо.

На Чайку мы прибыли ночью по корабельному времени и приземлились тоже на ночной стороне. Колонна недавних зеков, а ныне новобранцев-штрафников медленно выползала наружу из пузатого чрева транспортного бифлая. Бесконечные перелёты в тесных грузовых отсеках, подчас совершенно неприспособленных для перевозки людей, здорово измотали всех; было непривычно чувствовать неровную каменистую почву под ногами, ощущать кожей порывы свежего ветра. Прожектора заливали посадочную площадку мертвенным, бледным светом. За пределами этого круга царила, казалось, непроглядная темень.

Уже потом я узнал, что ночи на Чайке довольно светлые — высокий слой облаков каким-то образом то ли отражает, то ли рассеивает солнечные лучи. А тогда я просто прикрыл глаза, устав от раздражающих прожекторных бликов, и стоял так несколько минут, затесавшись в серёдку толпы растерянно топчущихся штрафников. Резкий, влажный ветер внезапно огладил моё лицо, оставив на губах солёный привкус незнакомого океана; в этот миг мне действительно почудился крик чаек, я запрокинул голову — и открыл глаза.

Впервые за долгое, очень долгое время надо мной не было потолка. Ночное небо Чайки, беззвёздное и размыто-сумрачное, казалось опрокинутой исполинской чашей, на дне которой колыхался и клубился отражённый океан; меня охватило ощущение, что стоит лишь оторваться от поверхности — и начнётся падение, бесконечно долгое падение к бушующим облачным волнам… Первый раз в жизни от вида открытого пространства у меня закружилась голова.

Минутная слабость прошла быстро. Но я продолжал чувствовать это небо — и в барачного вида казарме, и в герметичных реабилитационных капсулах медчасти, и даже в кабинетах упрятанного глубоко под землю учебного центра. Небо терпеливо ждало меня — и зная это, я мог подождать тоже.

Я медленно выходил из ступора, в который загнал сам себя на борту тюремного транспортника. Помогла и медицина, оказавшаяся у вояк на неожиданно высоком уровне; я обнаружил, что успел уже подзабыть, как можно себя чувствовать — вполне здоровым и полным сил. Мне даже вырастили новые зубы взамен выбитых, после чего от меня перестала шарахаться молоденькая сестричка в медцентре, панически и откровенно боявшаяся всех зеков. Пустяк, конечно; что за дело мне было до этого полуребёнка, из патриотических чувств угодившего, как кур в ощип? Да и не трогал меня прежде её испуг. А вот его отсутствие вдруг показалось приятным — словно маленький шажок вверх из той глубокой ямы, в которую я угодил.

О самом процессе обучения я могу сказать совсем коротко, буквально в пяти словах: мне он не дал ничего. Занудные поэтапные тренинги; имитационные камеры и блоки; тренажёры такие и тренажёры сякие — всего этого было как-то слишком, процесс разбивался на микроскопические составляющие, совершенно не позволяя получить представление о натуральном нейродрайве. Мне такая учёба напомнила старый-старый анекдот о сороконожке, которую однажды спросили, как ей удаётся ходить, не путаясь в своих сорока ногах; сороконожка задумалась — и с тех пор не сделала ни шага. Впрочем, таково моё личное впечатление — а я был, наверное, единственным, кто проходил подобный курс, уже имея опыт полётов. Если же отталкиваться от общей информации о тактике обучения нейродрайву, то не могу не