Слепая ярость [Говард Хайнс] (fb2) читать онлайн

1

Этот сон снился Нику Паркеру постоянно, все двадцать лет, что минули с давней душной ночи во вьетнамских джунглях, с той проклятой ночи, которая разделила его жизнь на свет и тьму. Точнее, даже не сон, а навязчивое видение, преследующее упорно и неотступно, не дающее покоя измученной памяти, — те страшные минуты впечатались в сознание намертво. Такое было впечатление, что снятый однажды фильм снова и снова прокручивается в мозгу, знакомый до последнего кадра, и нет конца этим сеансам, которые, как казалось Нику поначалу, способны довести до безумия. Он просыпался по ночам в холодном поту, с противной дрожью во всем теле и жадно хватал ртом воздух, словно насилу вынырнув из глубокого омута, из-под давящей толщи тяжелой воды, — и в ушах у него стояло тягучее эхо собственного отчаянного крика.

Вообще с годами Нику стало сниться гораздо больше снов — даже в детстве столько их не было. Вероятно, таким образом воображение стремилось хоть как-то компенсировать потери в восприятии, вызванные утратой зрения. Сны уводили его в неведомые страны и на другие планеты, окунали в пучину самых невероятных приключений и дарили общество причудливейших собеседников — от персонажей виденных когда-то фильмов до исторических деятелей. Часто случались и сны-воспоминания, в которых Нику представлялся прожитый день, обретая доскональное визуальное воплощение. В таких снах Ник Паркер видел себя как бы со стороны: вот, например, он идет в супермаркет по рыжеватому каменному тротуару, вдоль которого цветет жимолость, а мимо по мостовой проносятся машины — черные, красные, синие, и красивые разноцветные платья на проходящих мимо женщинах — все до мельчайших подробностей. То есть получившее волю подсознание брало на себя роль переводчика, трансформируя испытанные слуховые и осязательные ощущения в зрительные, как бы стремясь восполнить недостачу неполного контакта с миром.

И еще Нику снились женщины — все те женщины, с которыми доводилось ему вести длинные беседы по телефону. Юные, зрелые, пожилые, блондинки, брюнетки, шатенки, худенькие и пухленькие, высокие и коротышки, меланхоличные мечтательницы и истеричные стервы — любой султан позавидовал бы такому обширному и разнообразному гарему, в котором Ник был полновластным хозяином: развлекал и утешал, карал и миловал, ублажал и поддразнивал. То, что ни одной из них он никогда не видел и не касался, отнюдь не мешало рисовать отчетливые образы: если они сами не рассказывали о своем облике (а как правило, его собеседницы шли на это охотно), то Ник непременно просил их описать себя как можно подробнее, от типа прически до фасона туфелек. А уж характеры-то их, привычки и замашки он представлял себе прекрасно, ведь с ним, таинственным анонимным поверенным, женщины порой бывали куда откровеннее, нежели с самыми близкими людьми. И это естественно: в разговоре с конкретным собеседником помехой служит и смущение, и инстинктивное нежелание вот так вот впрямую, откровенно переваливать на него груз собственных забот — не потому, что люди так уж бережливы друг к другу, нет. Тут срабатывает другое: элементарная опаска — ведь твою исповедь могут использовать тебе же во вред. Воспринять чужую откровенность — значит, нанести себе определенную душевную травму, дискомфорт. Отсюда возникает неприязнь — возможно даже и неосознанная — к тому, кто подкинул тебе таким образом порцию отрицательных эмоций, а как следствие — желание отплатить той же монетой. А с голосом в телефонной трубке можно не церемониться: в жизни ваши пути никогда не пересекутся, никогда вы друг друга не увидите, а коль увидите — так не узнаете. Тем более что слово «увидеть» имело для Ника Паркера смысл совершенно особенный, недоступный зрячим.

Его, можно сказать, внутреннее зрение руководствовалось памятью, догадкой и интуицией. Плюс — слуховая информация, из которой, по причине обостренного восприятия, Ник извлекал гораздо больше обычного человека. Разумеется, он не ведал, в какой цвет окрашен прошуршавший мимо шинами автомобиль, — но по шуму мотора довольно-таки безошибочно мог отличить, например, «ровер» от «понтиака», хотя их внешний вид представлял довольно смутно, ведь за два десятка лет очертания машин изменились значительно. А вот уловить разницу между «фордом-скорпио» и «фордом-эскорт» Нику было не под силу — слишком незначительно отличие в модификациях. Но это мало его огорчало — ведь со временем он понял, что в мире слишком много совершенно никчемных подробностей, которые своим мельтешением только затемняют суть жизнеустройства, отвлекая от главного. Ведь бытие, по замыслу Создателя, очень просто, но люди, в силу путаного и противоречивого своего строения, вносят страшную неразбериху в окружающий мир, делая его порой невыносимым для собственного существования. А потом клянут судьбу, обстоятельства, правительство, чужого дядю, черта лысого: ах-ах, как жестоко и несправедливо обошлись с нами, бедняжками… И до чего же трудно им понять, что всеми трудностями и горестями они самим себе и обязаны и что винить в первую голову должны только себя. И неужели, с грустью думал Ник Паркер, для того, чтобы увидеть это, нужно ослепнуть… Они, люди, полагают, будто им не хватает вещей, удобств и развлечений. Вот и стараются загрести побольше, улечься помягче, вкусить послаще. А вал вещей все нарастает и нарастает — и уже готов подмять под себя бездумных потребителей. Ник достаточно отчетливо представлял себе, как изменился материальный мир за последние годы: сведения об этом он черпал преимущественно из телевизионной рекламы. Какие-то новшества ему определенно нравились: например, кредитные карточки — он с удовольствием ими пользовался и без особого труда научился управляться с аппаратами «кэш-лайн». Отдавал должное и компьютерам, хотя как раз ему они были абсолютно без надобности: клавиатуру выучить несложно, но в остальном толку столько же, сколько опоссуму от кофемолки. Основная же масса рекламируемых товаров бесконечно варьировала друг друга, втягивая людей в карусель безостановочного потребления, требующего все новых денег, а значит — времени и сил. Еще одна покупка — и жизнь удастся почти на все сто, а если купить еще то-то и то-то — вообще грандиозный успех. Но покупают — и что же: нет как нет ни счастья, ни душевного покоя, все свербит что-то внутри, скребется острыми коготками, будто белка взаперти. На моднющий курорт съездили, лучшие рестораны обошли — а внутри все та же неудовлетворенность, ощущение безвозвратно проходящей меж пальцев жизни.

Но не хватает им совсем другого, понимал Ник Паркер. Людям недостает страданий.

Если бы в молодости кто-то сказал ему об этом — поднял бы на смех или уж по крайней мере удивился бы чрезвычайно. Нужно было самому пройти через горчайшее испытание и наслушаться чужих исповедей, чтобы понять: человек достигает счастья через боль. Точнее, само по себе счастье недостижимо, слишком абстрактно. Счастье есть сам путь, состоящий из страдания и утешений, примирений с потерями.

Все эти мучающиеся и томящиеся женщины (а они составляли подавляющее большинство клиентуры Ника) были, как ни странно, на свой лад счастливы. Растравляя свои душевные раны, озвучивая свои потаенные переживания, они ловили совершенно непередаваемый кайф. Паркер понял это далеко не сразу и поначалу очень мучился от всего услышанного. Возвращаясь домой после очередной смены, ощущал себя вконец разбитым, выжатым словно лимон, как будто тяжеленные мешки таскал. Подолгу стоял под душем, как бы пытаясь смыть с себя липкую пленку чужих признаний, потом залпом выпивал стакан виски, подливал еще и еще — лишь бы поскорее забыться, выбросить из головы назойливо звучащие голоса. Так бы, наверное, и превратился в результате в немощного безвольного алкоголика — вот только этого еще недоставало… Но когда как-то одна тридцатилетняя разведенка (до сих пор помнится — Сара ее звали), сбивчиво излагая свои горести, залилась вдруг истерическим смехом — Ника вдруг осенило: ведь ей, как ни парадоксально, сейчас хорошо. Этот смех вовсе не защитная реакция организма, как принято считать, а именно что неосознанная радость, утоление болью.

С той поры он уразумел главное: этим людям, которые кажутся себе несчастными, впору позавидовать, ибо они испытывают то, ради чего и стоит жить. И успокоился. И начал находить нужные слова в разговоре со своими абонентками. И стал видеть женщин во сне.

Сознание прокручивало все те истории, о которых они ему рассказывали, живописуя услышанное вплоть до мельчайших подробностей. А учитывая, что истории эти были почти сплошь сексуального характера, содержание снов Ника Паркера было, по преимуществу, насыщенно-эротическим. Воображение, освободившись от контроля спящего хозяина, пускалось во все тяжкие и разыгрывало экстравагантнейшие постельные эскапады. Причем во многих из них Ник волей-неволей и сам принимал активное участие…

Говорят, что сон в действительности длится всего несколько секунд, — но Ник в это никак не мог поверить. Спал он обычно по шесть-семь часов, и у него оставалось твердое убеждение, что сознание его по ночам отключалось от силы на полчаса. Остальное же время было занято сновидениями.

Они отнюдь не утомляли Ника — напротив, освежали, придавали сил. И жизнь таким образом расширяла свои границы — пусть иллюзорно, не взаправду, но ведь, с другой стороны, переживание фантомных событий было реальным, ощутимым, так что еще вопрос — сильно ли отличается воображаемая действительность от сущей, осязаемой.

Порою, правда, случались казусы, оставлявшие неприятный осадок на душе.

Так, однажды Нику позвонила шестнадцатилетняя мулаточка по имени Салли. Долго мекала и бекала, принималась всхлипывать — и наконец рассказала о том, что накануне ее изнасиловали четверо дюжих ражих мужиков — все они были неграми. Разумеется, Ник тут же припомнил расхожий анекдот: «Как спасти женщину, которую собираются изнасиловать несколько черных? Бросить им баскетбольный мяч». Девчонке, конечно, он не стал пересказывать эту байку, поскольку в ее случае доброхота с мячиком поблизости не оказалось и отодрали малышку на славу. Ник попытался найти какие-то слова утешения, но все было тщетно: Салли хныкала все жалобней. И тогда ему в голову пришел довольно странный, но, как вдруг ему показалось, убедительный аргумент. «Послушай-ка, Салли, — сказал тогда он, — а не думаешь ли ты, что многие твои подруги могут только позавидовать тебе?» Девчонка на том конце провода явно опешила от неожиданности. «То есть как это?» — изумленно спросила она. «Да вот так уж, — ответил Ник, стараясь придать голосу беспечный тон. — Вспомни-ка, о чем говорят они обычно, если рядом нет мальчиков» — «О чем же?» — «Да все об одном и том же: где бы найти такого мужика, который отымел бы их по-настоящему, не в пример всяким сопливым пацанам, гоняющим на скейтах и надевающим кепочки козырьком назад», — уверенно заявил Ник. И по голосу Салли он понял, что попал в точку. «Ну… Вы правы, конечно…» — «Ну вот, видишь!» — торжествующе сказал Ник. «Но видите ли, — неуверенно продолжала Салли, — я тоже, честно говоря, была не против настоящего мужика — что правда, то правда. Но сразу четыре — не многовато ли?» Нику стало несколько неловко, но он безапелляционно отверг сомнения девчонки: «Четверо — это самое то. Вот если пять или шесть — и впрямь перебор. Хотя, с другой стороны, как посмотреть: это уж по потребностям. Но четверо и верно — норма для настоящей женщины. Так что можешь гордиться, Салли». — «А вы не шутите, а?» — робко спросила она. «Ни в коем случае! — сказал Ник. — Я лично, например, тобой горжусь. Ты просто чудо. Ты молодец, девочка, ты молодец». Совесть слегка кольнула его, но на абонентку такие слова произвели весьма благотворное воздействие, и через пару минут она уже вполне беспечно щебетала о том, как любит Майкла Джексона (в особенности хит «Черный или белый») и какую клевую маечку удалось ей недавно отхватить, — и в конце концов они положили телефонные трубки весьма довольные друг другом и состоявшейся беседой. Что ж, подумал тогда Ник, предположение оказалось верным: ведь, вероятно, любая женщина — а тем более такая малявка, еще толком не разобравшая что к чему, — втайне мечтает быть изнасилованной. Их удел — подчиняться, а угодив в жадные лапы четырех мужиков, ничего другого и не остается, как расслабиться и получить удовольствие. И если с умом отнестись к такой ситуации, то и впрямь можно найти свою хорошую сторону в происшедшем.

Весьма довольный собой, он вернулся домой и лег спать. И вот тут-то Салли ему сразу и приснилась… Ник увидел себя, шедшим по какому-то темному пустырю (все верно — в рассказе девочки как раз и упоминался пустырь). Вдруг ему слышатся какие-то сдавленные звуки, похожие на стон. Он оглядывается — кругом пустынно (со всех своих снах Ник представлялся себе зрячим). Стон повторяется — он переходит в крик и тут же смолкает, будто оборванный. Ник подходит к кустам на краю пустыря, раздвигает ветви — и что же? Он видит распятую на земле темнокожую мулаточку — и ему сразу становится понятно, что это именно Салли. Двое мордастых негров сидят на ее закинутых за голову руках, еще один удерживает ноги, а четвертый, взгромоздившись сверху, всей своей тушей вколачивается в тоненькое беззащитное тело. Салли вскрикивает — но тут же получает увесистую оплеуху. Теперь она только жалобно постанывает, — но эта бессловесная мольба, кажется, только придает сил черному верзиле, безжалостно таранящему ее лоно. Он грубо мнет руками ее крохотные грудки, вкручивается винтом меж смуглых бедер, похотливая слюна закипает на его губах. Прижатое к земле тело Салли напомнило вдруг Нику тушку освежеванного кролика, а сопящий насильник представился ему занятым своим делом мясником. В его движениях и впрямь чувствовался явный профессионализм… «Нехитрое ремесло как будто бы, но добротный навык — он всегда заметен», — подумал Ник, наблюдая за тем, как трахалыцик пошел на коду. Его бедра задвигались, словно в танце, фрикции стали более учащенными. Салли закусывает губы — чувствуется, что орудие насильника пронзает ее до самого донышка. Она вновь издает стон, — но тут к отчаянию уже примешивается наслаждение, которого она не может не испытать, ощущая в себе столь мощный и умелый поршень. Ник отчетливо слышит, как чавкает влагалище девчонки под напором настойчивого инструмента: что-то жалостливое и сладострастное одновременно ощущается в этих звуках. И тут верзила заработал, как бешеный: его тело забилось в экстазе, из горла донесся хриплый клекот. Он словно взлетает, опираясь на руки, над распластанной Салли, и тогда на мгновение становится виден его чудовищный член, похожий на дубинку, — но тут же этот черный приап вновь вонзается со всей силой в распаленный девичий грот, и снова выныривает наружу, и снова погружается в нежную глубь. И вот негр яростно зарычал — и Салли подхватила его рычанье: упругие струи ударили в ее пылающие недра, затопили влагалище. Насильник обмяк и отвалился набок — его вздыбленное орудие, конвульсивно сокращаясь, опадает на глазах, принимая вполне скромные размеры.

— Ну, ну, еще, кто еще… — лихорадочно бормочет Салли, мотая головой из стороны в сторону. Ее глаза полузакрыты, грудь учащенно вздымается. — Давайте-давайте, подонки, еще, давайте… — бессвязно твердит она.

И тогда в дело вступает тот, который до сих пор держал Салли за ноги, — судя по измученному виду девушки, он, вероятно, последний из четверки. Удерживать Салли уже нет необходимости — силы покинули ее окончательно, она похожа на тряпичную куклу. Ее кожа лоснится от пота, а с губ по-прежнему слетают отчаянные слова:

— Ну, трахните меня, подонки, трахните как следует, чертовы ублюдки…

— Сейчас, малютка, — ухмыляется спускающий брюки детина, — сейчас я тебя трахну, сейчас… Сейчас ты узнаешь, что такое настоящий «кок»…

Он извлекает свой член и, бережно взвесив на ладони свою мужскую гордость, с ходу вламывается в нутро Салли. Ощутив очередное вторжение, девушка начинает слабо отвечать своему партнеру, подаваясь тазом вверх.

— Ишь ты — подмахивает! Разобрало сучонку наконец! — одобрительно замечает один из сидящих в изголовье негров.

— Ха! И меня по новой разобрало! — с гоготом отзывается другой.

Он тоже освобождает свои чресла от штанов, высвобождая полувозбужденный пенис:

— Он уже успел соскучиться по этой крошке!

Надрочив свой елдак, негр направляет его в рот девушки. Салли покорно размыкает губы.

— Ну как — вкусно? Пососи-ка хорошенько эту конфетку — она такая сладенькая…

Повинуясь напору насильника, Салли заглатывает его член все глубже — такое впечатление, будто он заходит ей в самое горло.

— Вот так, умница… Я смотрю, тебе нравится мое угощенье, а? И чего ты только упиралась, дурочка?

Тем временем его компаньон вовсю трудится меж раздвинутых до отказа ног девушки. Он более суетлив, чем его предшественник, и напоминает ворующего кур хорька: движения торопливы и судорожны, как будто парень боится, что его сейчас кто-то прогонит.

— Впендюрь ей хорошенько, Джимми, — подбадривает его один из приятелей. — Пускай она подольше помнит нашу встречу, эта шалашовка.

Джимми старается как может. Увлеченно сопя, он елозит на Салли, тискает ее узкие бедра. Девушка ублаженно мычит. Возможно, она хочет вскрикнуть — то ли от боли, то ли от удовольствия, но набухший пенис во рту не позволяет ей этого сделать.

— Давай, приятель, не ленись! Пусть у нее глаза на лоб вылезут и задница пополам треснет!

Но Джимми явно выдыхается, он уже на пределе.

— Сука! — яростно восклицает он. — Ах ты ж и сука! Тварь проклятая!

Он чувствует, как рвется из него поток спермы, и, будучи не в силах совладать с настойчивыми позывами своего организма, испытывает ненависть к этой хрупкой девчонке, находящейся в его власти: ему хочется драть ее еще и еще, но развязка неизбежно наступает. Он зло хлещет Салли по бедрам, но звук звонких шлепков доводит его окончательно. Джимми бурно кончает, взвыв совершенно по-собачьи: смесь злобы и удовольствия слышится в этом вопле.

— Сука ты бессовестная, — бормочет Джимми, натягивая штаны. Он явно не понимает комичности своего заявления в контексте ситуации, но ему сейчас не до того: опустошенность во всем теле, вяло повисший пенис…

А Салли между тем со сладким чмоканьем обрабатывает губами и языком тот член, который еще в силе. Ни дать, ни взять — будто мороженое лижет.

— Ну ты даешь, малютка, — хрипит ее партнер.

И вот он уже выгибается дугой, замирает — и запрокинувшая голову Салли быстрыми глотками выпивает хлещущую ей в рот струю горячей спермы.

— Вкусно, деточка?

Четверо мужиков едва ли не с умилением смотрят на распростертое перед ними девичье тело.

— Хороша попалась девочка, — произносит один. — Познакомиться с ней теперь, что ли?

Другие довольно регочут в ответ:

— Может, ты на ней еще и женишься теперь, Сэм? Ты уж тогда не забудь позвать на свадьбу!

Они хохочут еще пуще.

— Да ну вас к дьяволу! — отмахивается смеющийся Сэм. — Может кто-нибудь повторить хочет, ребятишки?

— Погоди, дай перекурить…

Они щелкают зажигалками, прикуривают, перебрасываются ленивыми замечаниями:

— А хорошо ты ей в попочку вставил, да. Она сразу врубилась что к чему.

— А я всегда с задницы начинаю. У меня стиль такой, понял?

Все это время Ник стоит в кустах как вкопанный и наблюдает за происходящим. Так бывает во сне: нипочем не можешь шевельнуться, даже пальцем не двинешь — будто столбняк напал. И вдруг он замечает пристально направленный на него взгляд Джимми.

— Ну что — интересно было, Мистер Доверие? — ухмыляясь во весь рот, спрашивает негр.

Ник не в состоянии ни мотнуть головой, ни ответить: тело по-прежнему не слушается его.

Джимми стряхивает столбик пепла с сигареты на мокрый живот Салли.

— Давай-ка, присоединяйся, — добродушно продолжает Джимми. — Тут и на твою долю осталось.

Ник в странном оцепенении, будто заколдованный, подходит ближе и останавливается над распростертой на земле девушкой. Глаза ее закрыты, губы запеклись.

— Шуруй, парень, шуруй. А то все треплешься… — подбодрил его молодчик.

Ник опустился на колени перед Салли — и вот он уже вошел в нее, медленно и осторожно. Острое наслаждение пронизывает каждую его клеточку, в ноздри ударяет запах женщины. Он убыстряет темп своих движений — и Салли чутко отзывается на каждый толчок, на каждое поглаживание.

— Еще, еще… — шепчет она призывно.

О чем-то весело переговариваются негры, — но Ник их не слышит: он весь погружен в обладание юной мулаткой. Он ласково гладит ее исцарапанные груди, нежно массирует перепачканный липкой спермой живот, потом прижимает Салли к себе все крепче и крепче, продолжая внедряться все глубже и глубже в ее мокрую пышущую жаром пещеру. Девушка невнятно бормочет что-то, обнимая Ника. Ее тело волной вздымается под ним — и все окружающее отступает куда-то в небытие. Они слиты воедино, вольно перетекают друг в друга…

И вот уже они на пике наслаждения — Салли отчаянно кричит от восторга, вцепляется зубами в плечо Ника — и…

И тут он проснулся. Вернулся в свою повседневную тьму. Пощупал рукой мокрую простынь и грустно усмехнулся.

Больше Салли ему не звонила. И не приходила ни в один из снов. Но Ник еще долго чувствовал свою вину перед девушкой. Глупо, конечно, но — вот так. Хотя, разумеется, мы не в ответе за свои сны. Но довольно долго Нику хотелось, чтобы эта Салли приснилась ему вновь, — и тогда он попросит прощения за происшедшее в подсознании.

В общем, благодаря сновидениям, жизнь Ника Паркера была чрезвычайно разнообразной. Он никогда никому не рассказывал об этой своей иллюзорной действительности — зачем? Ведь это его личный мир — и только ему одному доступен вход туда. Об одном только жалел Ник: обидно, что до сих пор ни один умник не догадался изобрести прибора для записи снов. Ему самому, понятное дело, от такого аппарата проку бы не было никакого, — но зато сколько людей радовалось бы возможности оставить вещественное свидетельство своих невольных грез. Можно было бы составить целые видеотеки.

Но один из своих снов Ник Паркер не любил и даже боялся его — но тот из года в год не отступался от него. Сон, в котором с документальной точностью раз за разом воспроизводились события давней душной ночи во вьетнамских джунглях.

2

Та ночь началась весело и беззаботно, да и как могло быть иначе: у пятерых из взвода истекал срок службы. Через три дня им предстояло возвращаться домой, в Штаты, — и даже не верилось, что это действительно так, что позади долгие-долгие месяцы, проведенные среди проклятых джунглей — душных, топких, коварных.

Отправляясь во Вьетнам, Ник Паркер совершенно не ожидал того, что будет столь тяжело приспособиться к здешнему климату: ведь он был родом из Флориды — казалось бы, те же субтропики, жара, влажность и все такое. И растительность почти та же, если судить по телевизионной картинке. Но Вьетнам оказался сущим адом для белого человека: болота с ядовитыми испарениями, отвратительные насекомые, от укусов которых руки опухали, превращаясь в багровые поленья, колючие кусты, оставляющие долго не заживающие, нагнаивающиеся царапины… Невесело усмехаясь, новобранцы называли Вьетнам испытательным полигоном ада — и были недалеки от истины. Особенно досаждала малярия — болезнь и сама по себе малоприятная, да и вдобавок, как поговаривали, дающая осложнения на половой аппарат. Достоверно никто этого не знал, — но только и было разговоров о том, что по последствиям малярия мало чем отличается от кастрации. И все эти напасти в совокупности угнетали куда более, чем сама война как таковая. А может, то был попросту психологический самообман?

Война представлялась как бы частью дремучих опасных джунглей, неким странным зловещим существом, обитающим в чаще и время от времени огрызающимся автоматной и пулеметной пальбой, отрывистым тявканьем минометов. Врага как такового словно не существовало — ни в одном из боев Нику Паркеру не доводилось отчетливо увидеть вьетконговца. Лишь иногда — смутный силуэт, мелькнувший в зарослях где-то в полумиле, да и то не сообразишь: то ли это фигура противника, то ли просто от напряжения померещилось. Сколько раз Ник нажимал на спуск своей М-16 — и всякий раз не был твердо уверен, что пуля его действительно может угодить в цель. В ночных боях он чувствовал себя даже увереннее — там, по крайней мере, можно было ориентироваться на вспышки выстрелов, на беглые строчки трассеров, хотя и тут приходилось вести стрельбу практически наугад. И когда доводилось увидеть пленных вьетконговцев, брало даже некоторое недоумение: при чем здесь эти худенькие желтолицые люди, похожие на подростков? Разве это — ОНИ? Нет-нет, не может быть: твой враг — сами джунгли, имеющие способность плеваться свинцом. И не победить их иначе как напалмом, единственный выход — выжечь проклятые заросли гектар за гектаром, превратив местность в пустыню.

А узкоглазые хлюпики со скрученными за спиной руками тут ни при чем. Разве способны были бы они убить здоровяка Стива Кросби, прошив его широченную грудь полудюжиной пуль? Разве под силу было б им оставить без обеих ног Фила Смита, весельчака бейсболиста из Чикаго? Убивали и калечили джунгли. Они и были врагом.

Прежние войны были, наверное, как-то очевиднее, что ли. Более понятными. Например, когда бились Север с Югом на той далекой, на гражданской. Потом войска начали все глубже и глубже зарываться в окопы и блиндажи, — но все же оставались ведь еще и штыковые атаки, и рукопашные схватки. Теперь же приходилось воевать с невидимками — и похоже было это вовсе не на войну, а на какую-то странную игру с причудливыми и до конца не понятными правилами: что-то вроде пряток со стрельбой. И только жертвы напоминали о том, что никакая это не игра…

Впрочем, смертей в их взводе было немного. Они обслуживали склад боеприпасов, а потому попадать под огонь приходилось нечасто. Постоянно, правда, мерещилось, что достаточно одной случайной пули — и все взлетит на воздух к чертовой матери, но это была иллюзия: боеприпасы укрывались самым надежным образом и реальная опасность грозила только от собственной халатности. Самое хлопотное в этой службе было — передислокация: погрузка, марш по джунглям под усиленной охраной, а затем — устройство новой базы. Но такое случалось нечасто.

Будничная служба была довольно монотонной: дежурства, оборудование укрытий. Больше приходилось орудовать лопатой, чем винтовкой. Склад опоясывала сеть траншей, тут и там были натыканы дзоты: хорошо хоть, земля мягкая. Ник ненавидел эту землю: черную, вязкую, пропахшую болотом землю джунглей. Они называли себя «лопатными солдатами» — все основания были для такого самопрозвания. Кожа на ладонях задубела от мозолей, и самая популярная шутка была такой: «Что будешь делать, когда домой вернешься?» — «Пойду работать землекопом».

Но физические нагрузки — отнюдь не самое трудное. Шел месяц за месяцем — и постепенно Ник явственно стал ощущать, что и душа его словно бы покрылась мозолистой коркой, что никогда уже не вернется светлая юношеская наивность и угрюмая печаль навсегда поселилась в сердце. И причиной тому — именно эти треклятые джунгли, по-вампирски тебя высасывающие. И с его товарищами по взводу происходило то же самое — Ник знал наверняка, хотя вслух об этом никто никогда не говорил. Да и как скажешь, как объяснишь такое сложное, трудноуловимое ощущение — что-то на грани мистики…

А может быть, сказывалось то, что рядом постоянно бродила старуха Смерть и ее пронзительный голос вторил крикам ночных птиц. Вот бы пристрелить ее, старую суку…

Но в тот день ни о чем таком не думалось: ведь скоро домой и — «зарою свой автомат там, где цветущий сад», как в одной песенке поется. Замечательный повод для того, чтобы хорошенько нарезаться, разве не так?

В блиндаже было душно, распаренные парни сидели без рубашек, и их крепкие тела лоснились от пота. Пойло было отвратительное — вьетнамская рисовая водка, которую контрабандой привозили шоферы. Но привередничать не приходилось.

Напротив Ника сидел его закадычный дружок Фрэнк Дэвероу и усердно занимался естествознанием: прижав спичечным коробком крупного черного таракана, обильно поливал бедное насекомое водкой. Таракан скреб лапками, дергал усами, явно недовольный алкогольным душем.

— Да отпусти ты его, — сказал Ник. — Зачем мучаешь животное?

— А ни хрена, — пьяновато отозвался Фрэнк. — Пусть глотает, тварь этакая. Должен же он сдохнуть от такой гадости.

— Ты-то не дохнешь, — резонно заметил Ник. — А ведь сколько галлонов уже выдул…

— Я — ч-человек. Мне положено, — туманно ответил Фрэнк, продолжая потчевать таракана.

— А я когда маленький был — тараканов боялся, — подал голос сержант Сэм Коллинз. — Думал почему-то, что они по ночам кровь сосут.

— А у меня корешок был — негр. Так он тараканов ел, — поделился Фрэнк.

Чернокожий Джо Баксли неодобрительно хмыкнул.

— Щелкал их, будто тыквенные семечки, — продолжал Фрэнк, не обращая внимания на реакцию Джо. — Только крылышки сплевывал.

— Тьфу, гадость! — поморщился Коллинз. — Прекрати, Фрэнк! Нашел тему…

— Да уж… — буркнул Баксли.

— Ну уж и гадость… — не согласился Фрэнк. — Откуда ты знаешь — разве пробовал? Может, они сладенькие. На, Джо, закуси.

— Кретин! — взорвался Джо.

— Ладно, Фрэнк, увянь ты, ей-богу, — урезонил приятеля Ник.

— Ну, не хотите — не надо, — сделал обиженный вид Фрэнк и отпустил таракана.

Тот зигзагами двинулся через стол.

— Ха, гляньте-ка: окосел, бедняжка! — довольно заржал Фрэнк.

— Да и ты, кажется, тоже, — неодобрительно заметил Коллинз.

— Да брось ты, сержант. Не гони волну, — отмахнулся Фрэнк. — Тебе небось просто завидно, что я сейчас туту — и домой, а тебе еще годик тут трубить.

— Ну вот еще — завидно. Может быть, мне тут правится, во Вьетнаме.

— Ого, ты и пошутил! У нормальных людей в печенках сидят эти вонючие джунгли! А ему, видишь ли, нравится! Большой ты оригинал, как я погляжу.

— А вот и нравится! — упрямо повторил сержант Коллинз. — Самое подходящее место для настоящего мужчины.

— Неужели? — изумился Фрэнк. — А по мне, самое подходящее место для настоящего мужчины между ножек у такой вот милашки.

И он ткнул пальцем в прикнопленную на стене блиндажа журнальную страницу из «Плейбоя», на которой вольготно раскинулась голенькая блондиночка.

— Хотел бы сейчас такую, сержант, а? — скорчил Фрэнк скабрезную физиономию.

Коллинз скривился:

— При чем здесь вообще бабы?

— Так-так-так! — оживился Фрэнк. — Так ты у нас гомик, что ли?

Он явно опьянел, глаза его затягивала мутноватая поволока, лицо было покрыто меленькими капельками пота.

Сержант было приподнялся с места, но сидящие рядом ребята из взвода придержали его.

— Кончай, Фрэнк, — сказал Ник. — Что тебе неймется? Чего цепляешься попусту?

— А что я такого сказал? — удивился Фрэнк. — Ну и так что ж такого, что гомик? Это бывает, тут ничего зазорного нет. Я против гомиков ничего не имею, честное слово. И если кому-то угодно обижаться…

— Фрэнк!

— Все-все, молчу, — покорно согласился Фрэнк. — Я вот только не пойму, что ему может нравиться в этой чертовой дыре. А, сержант?

— Действительно, — поддержал кто-то Фрэнка. — Если человек не мазохист, то…

— При чем здесь — мазохист? — холодно сказал сержант Коллинз.

Он медленно вытащил из-под скамьи винтовку.

— Эй-эй! — предостерегающе сказал Фрэнк. — Ты давай-ка не шали…

— Не бойся, Дэвероу, — усмехнулся Коллинз.

Он провел пальцем по зарубкам на прикладе М-16 — их было около десятка.

— Когда я уезжал сюда из Миннесоты, — медленно продолжал сержант, — то дал себе зарок: убить не меньше двадцати пяти косоглазых. Но пока не выполнил свой план и наполовину. А свое слово надо держать — особенно если дал его сам себе. Вот так-то, Фрэнк.

Ник почувствовал, что его слегка затошнило. Какая все-таки гадость эта рисовая водка.

— Тебе, Коллинз, надо было бы идти в авиацию, — сказал он. — Поливал бы с воздуха напалмом — и никаких проблем.

— Ну вот еще! — возмутился Коллинз. — Напалмом — это развлечение для маменькиных сынков. Это все равно что охотиться в курятнике с пулеметом. Мне бы в штурмовую группу, а не торчать на нашем дурацком складе, где не дождешься приличной заварухи.

— Нам и здесь доводилось попадать в переделки.

— Ерунда! Разве это настоящие бои!

— Ага, ему хочется повоевать врукопашную — чтобы желтомордые ему яйца оторвали. Они ему все равно без надобности, — продолжал валять дурака Фрэнк.

— Мне надо исполнить свой зарок — вот и все, — упрямо сказал сержант.

У Ника стало скверно на душе. Все они относились к войне, как к повинности, как к неприятной обязаловке, от которой не удалось отвертеться. Да, стреляли. Да, убивали. Но относиться к этому мерзкому делу так, как Коллинз… Что за дурацкий зарок? Ведь убивая других, ты постепенно убиваешь себя — так было, так будет, и никакая война тут служить оправданием не может. Ник не знал, скольких он убил здесь, во Вьетнаме, но чувствовал, что пережитое необратимо изменило его. Чтобы понять это отчетливее, нужно вернуться на родину, в привычную обстановку: вот тогда-то и скажется явственно разница между тобою прежним и тобою теперешним, вот тогда-то, возможно, и завоешь от тоски по утерянной наивности и будешь кусать по ночам подушку от сознания невозможности вступить в ту же реку — ведь не та она уже, не та, воды ее подкрашены кровью.

— Ладно, — махнул рукой Фрэнк. — Ты тут исполняй, чего хочешь, а мы — домой, девочек трахать. И пить нормальное виски. Верно, Ник?

Ник рассеянно кивнул.

— Я, как только вернусь, куплю сразу ящик хорошего ирландского виски, — вдохновенно мечтал Фрэнк. — Ты любишь ирландское виски, Ник?

— Я предпочитаю «Катти Сарк», — сдержанно ответил Ник. — С такой зеленой наклейкой, знаешь?

— Ну еще бы! Но я все-таки по ирландскому ударю. И пока весь ящик не выпью — с места не встану, вот честное слово, ребята!

— А как же девочки, Фрэнк? — поинтересовался Баксли. — Ты про них забыл, что ли?

— А я буду драть их, не отходя от ящика! Он будет стоять у меня в изголовье постели. Так что ты за меня не волнуйся — я своего не упущу. Установлю себе норму, как Коллинз: натянуть двадцать пять девок!

— А за какой срок? — осведомился Баксли.

— Срок? — переспросил Фрэнк. — А срок тоже будет — двадцать пять дней. В день по телке.

— Но тогда виски кончится раньше, — кротко заметил Ник.

— Да? Вот дьявол — действительно… Ладно, придется драть их по две-три сразу, — нашелся Фрэнк.

— А ты потянешь?

— Еще бы — после такого-то воздержания! Да я их на куски рвать буду!

— Жалко мне тебя, Фрэнк, — сказал Баксли.

— Это почему же? Не бойся — не надорвусь, — заявил Фрэнк, залихватски опрокинув в себя очередную порцию отвратительной водки.

— Да я не о том… Видишь ли, приятель: раз ты размечтался о куче девок — значит, тебя дома толком никто не ждет. Никому ты там не нужен. Иначе бы ты так хвост не распускал, Фрэнк.

Фрэнк опешил.

— Можно подумать, тебя кто-то ждет, — сказал он несколько растерянно.

— А вот это тебя не касается, — отрезал Джо Баксли. — Не твоего это ума дело.

Фрэнк побагровел. Заметив, что дело может принять нехороший оборот, Ник толкнул приятеля в плечо:

— Слушай, пойдем-ка отольем, Фрэнк.

Тот послушно встал и побрел вслед за Ником к выходу из блиндажа.

Свежий ночной воздух слегка отрезвил их разгоряченные головы. В воздухе стоял оглушительный треск цикад — шум от них стоял, словно на лесопилке.

— Не отходи далеко — еще, чего доброго, на змею наступишь, — предупредил Ник.

— Сволочь какая этот Джо, — угрюмо бурчал Фрэнк, орошая из своего шланга вьетнамскую землю. — «Никому не нужен…» Что он вообще знает? Пусть жрет своих тараканов и не вякает, кретин вонючий.

— Да брось ты, — урезонил его Ник. — Не обижайся. Двадцать пять девок и ящик виски — это совсем неплохо. Утомительно, правда…

— Я ему сейчас морду разобью, этому подонку, — продолжал ворчать Фрэнк.

— Уймись. И ширинку застегни.

— Чтобы он знал, этот Баксли, — долдонил Фрэнк, приводя в порядок свои штаны. — Думает, если он черный, то я постесняюсь врезать ему по харе?

— А что, разве тебя кто-нибудь ждет? — спросил Ник, чтобы отвлечь друга от кровожадных мыслей. — Ты мне об этом ничего не говорил.

— Ждет — не ждет… Сейчас, погоди-ка.

Фрэнк пошарил в нагрудном кармане, выудил что-то оттуда и щелкнул зажигалкой:

— Вот, Ник, погляди…

В руке у него была завернутая в полиэтилен фотография хорошенькой белокурой девушки. Она мечтательно улыбалась, глядя куда-то вдаль.

— Миленькая, — одобрил Ник.

— Еще бы, — охотно подтвердил Фрэнк. — И вот только она мне и нужна. А все разговоры про кучу телок — просто трепотня, разве ты не понимаешь?

Он бережно спрятал снимок обратно.

— А ты уверен, что она тебя ждет? — осторожно спросил Ник.

— Да, — твердо сказал Фрэнк. — Да, обязательно. И я ее ни на кого на свете не променяю.

— Не зарекайся, дружище. Жизнь длинная — мало ли что может случиться…

— Не тот случай, Ник. Тут совершенно особенное дело — такое, может, раз в сто лет случается.

— Дай Бог тебе не ошибиться, Фрэнк, — искренне сказал Ник.

Фрэнк в ответ только потрепал его по плечу. Когда они вошли в блиндаж, там стоял дикий хохот.

— Что у вас тут за веселье, мальчики? — спросил Фрэнк. — В сороковой раз рассказываете анекдот про ковбоя, который красил свою лошадь зеленой краской, чтобы соблазнить девицу?

— Нет, — давясь смехом, отозвался Коллинз. — Баксли вспомнил, как он в учебке в Ки-Уэсте помехи на сигнализации устранял.

— Это как же, Джо? Расскажи-ка еще разок, — попросил Фрэнк.

Джо Баксли, явно довольный тем, что ему удалось повеселить товарищей, принялся излагать историю сызнова:

— У нас там территория параллельно забору была обнесена сигнализацией — система «Зона-4Д», знаете? Семь лучей натянуто на высоких стояках. Срабатывает при приближении на полтора ярда. А я только прибыл тогда, совсем еще салага был. И вот выпало мне дежурить в ночь. Торчу в операторской, мух ловлю от скуки. И сержант за пультом дурью мается. Тоска, спать охота. Ну, сержант какими-то тумблерами пощелкал — на пульте лампочка замигала, сигнал тревоги пищит. Он выходит на связь с часовым на вышке: «Сработал датчик на седьмом участке — проконтролируй». Тот докладывает: все чисто на седьмом, все спокойно. Сержант — ко мне: «Рядовой Баксли!» — «Слушаю, сэр!» — «На седьмом участке «Зоны-4Д» зафиксированы помехи. Приказываю устранить». Я, конечно, растерялся: «Каким образом, сэр?» — «Возьмите, — говорит, — одеяло и размахивайте им в непосредственной близости от лучей системы на протяжении всего участка. Задание ясно?» — «Так точно, сэр!» И попилил я на периметр с одеялом наперевес… Участок, между прочим, в добрую сотню ярдов. Часовые на вышках обхохотались, пока я там одеялом размахивал. И долго мне еще потом в учебном взводе проходу не давали: расскажи да расскажи, как ты одеялом помехи разгонял… Вот так вот меня накололи — как пацана.

Фрэнк с Ником посмеялись над приключением Баксли.

— А у нас, — подхватил кто-то из взвода, — завалил как-то проверяющий из Пентагона в казарму. И видит: на поду окурок валяется. «Дневальный, — кричит, — чей бычок?» — «Ничей, сэр, — отвечает тот, — курите!»

— Ну, это старая байка, — отмахнулся Фрэнк. — Старее ее только та, где полковнику делают операцию на мозге.

— Это какая же?

— Ну, хирург в госпитале отпилил полковнику верхнюю часть черепа, мозг вынул. А тут прибегает посыльный из штаба: «Сэр! Вам присвоено генеральское звание!» Полковник вскакивает, черепушку на место присобачивает, хватает фуражку — и на выход. Хирург ему вслед: «А как же мозги, сэр?» А тот: «А на хрен они мне теперь нужны?»

Блиндаж чуть не обвалился от взрыва хохота.

— Ладно, ребятки, — сказал сержант Коллинз. — Давайте еще выпьем. За то, чтоб каждый из нас исполнил свой зарок, если он у него есть.

«Ну вот, — подумал Ник, проталкивая в горло противную жидкость, — а у меня никакого зарока и нет. Никому ничего не обещал — и себе в том числе. Скучно живу. Ладно: зарок — это успеется. Главное — вернусь из этой мясорубки живым-здоровым, а не в виде ящика, покрытого звездно-полосатым флагом. На «Пурпурное сердце», правда, не навоевал — но к чему мне эти цацки?»

И еще он подумал о том, что не владеет пока никакой профессией. Не подаваться же, на самом деле, в землекопы… В школе подумывал о том, чтобы стать журналистом, но это была блажь чистой воды: даже письмо матери написать — и то едва на страничку хватало.

Да, только мать его и дожидалась там, в Штатах. Не то что невесты — даже постоянной девушки себе не завел. Может, таконо и лучше: а то бы маялся сейчас, переживал — как она там время без него проводит, действительно ли ждет… Хорошо Фрэнку: у него-то с этим делом все в порядке. Хотя — кто знает…

— Что касается зароков, — говорил тем временем Фрэнк, — то я знаю одну историю на этот счет. Причем абсолютно чистая правда, могу поклясться на Библии.

Гомон в блиндаже попритих, солдаты приготовились слушать Фрэнка.

— Живет у нас в городе человек, — продолжал Дэвероу, — по имени Пат Джефферсон. И была у него любимая девушка. И вроде как собирались они пожениться. Но тут началась война с Кореей — и пришлось Пату надеть солдатскую форму. Девица, понятное дело, клятвенно обещала ждать его хоть сто лет. Пат такой перспективе, конечно, обрадовался, но ему тем не менее интересно было, как она поведет себя на самом деле. И он попросил младшего брата этой девчонки за ней проследить, пообещав парню какое-то вознаграждение. И отправился узкоглазых крошить.

— Что такое — вечно мы с азиатами воюем, — подал кто-то голос. — То япошки, то корейцы, теперь вот вьетнамцы…

— Видимо, Пентагон предпочитает восточную кухню, — усмехнулся Баксли.

— Так вот, я продолжаю. Повоевал Пат Джефферсон — и вернулся в родной город. И первым делом связался с братом своей девицы и хорошенько его обо всем расспросил. И все ему стал ясно на ее счет.

— А там было, что рассказывать? — спросил один из солдат.

— О да! Так вы дальше слушайте… Встречается Пат с этой сучкой, она ему на шею кидается: ах, мой дорогой, наконец-то ты вернулся — и все такое прочее. Ну, а он тут ей все и выдает, что от братца узнал. Расписал ее личную жизнь по косточкам. А жизнь у этой шлюхи была такой. Приходит к ней почтальон — и тут же оказывается в постели. Приходит водопроводчик — и ему дорога туда же. Отправляется она к стоматологу — и он у нее не только во рту ковыряется. Едет в такси — расплачивается натурой прямо в машине. На работе ее трахает пара начальников и несколько коллег, вечером тоже находится, кому потрудиться. В общем, фривей был у девки между ног, да и только. И Пат терпеливо и педантично излагает ей все эти милые подробности. Девица, ясное дело, в шоке. Она даже и отпираться не пробовала, ну и правильно: от одного-двух случаев еще можно отбрехаться, но когда такой букет — тут уж извините…

— Букетик что надо, — засмеялся Джо Баксли. — Вот только не очень гармонирует с подвенечным платьем.

— Вот именно, — согласился Фрэнк. — И тут двух мнений, казалось бы, быть не может: кому нужна такая отъявленная шлюха? Гони ее в шею — и все дела. Однако Пат Джефферсон поступил иначе…

— Застрелил? — спросил сержант Коллинз.

— Не угадал, приятель, — покачал головой Фрэнк. — То есть абсолютно не угадал. Пат Джефферсон сказал: да, как видишь, я знаю, как ты тут себя вела, но тем не менее я приглашаю тебя выйти за меня замуж.

Слушатели опешили.

— Он что — идиот? — недоуменно осведомился Баксли.

— Нет-нет, Пат был полностью в рассудке, — улыбнулся Фрэнк.

— Что-то непохоже, — покачал головой Джо и отхлебнул из стакана добрый глоток.

— И тем не менее это именно так. Девица, услышав такое, просто онемела от неожиданности. Говорят, бухнулась на колени и принялась Пату руки целовать. За что, плачет, мне милость такая, дорогой мой, как ты великодушен — ну и все такое в подобном роде. А Пат ей и говорит: никакого, мол, великодушия — просто зарок я такой дал себе и буду верен своему слову. Но, предупреждает, я должен поставить тебе одно условие — впрочем, вполне выполнимое, посильное. Какое же? — спрашивает девица. А такое, говорит Пат Джефферсон, что ты должна продолжать вести себя в том же духе, что и в мое отсутствие. Причем со всеми вытекающими последствиями — и чтоб никаких абортов. Он ведь католик был, Пат. Тут девка и вовсе на копчик села. Да что ты, говорит, милый, да я теперь ни на одного мужика даже краем глаза не взгляну, в чадре буду ходить, как мусульманка. Нет-нет, возражает Пат: как я сказал, так и будет…

— Ну точно шизо! — хлопнул себя по коленям Баксли. — Но почему же он так поступил?

Фрэнк сделал многозначительную паузу. Все с интересом смотрели на него.

— Все дело в том, — сказал он наконец, — что Пат Джефферсон…

Но Фрэнк не успел договорить: в эту секунду вздрогнула земля, послышались хлопки взрывов и автоматные очереди. С потолка блиндажа потекли тоненькие струйки песка.

— Тревога! В ружье! — истошно закричал сержант Коллинз и первым схватился за винтовку.

Сталкиваясь в суматохе друг с другом, солдаты взвода кинулись разбирать оружие. Кто-то поскользнулся на бутылке и упал, кто-то заехал стволом винтовки товарищу в лицо.

— Быстрей, быстрей! — поторапливал Коллинз. — Всем на выход!

Ник подхватил винтовку и, натягивая на ходу форменную рубаху, первым выскочил в зловещую ночную тьму.

3

Цикад уже не было слышно: какофонию их стрекота сменила беглая пальба. Из тьмы молотили очереди «Калашниковых» — за время службы во Вьетнаме Ник уже отлично научился различать звук стрельбы русских автоматов: похоже на то, как отбойный молоток работает. И надежная, надо сказать, штука, не боится ни песка, ни болотной жижи, не то что М-16, которую, бывает, заедает от грязи или влаги. Им бы еще складной приклад — вообще будет супероружие. Ладно, наши винтовочки — тоже не палки от забора. Вот их хлещущие, словно бичи, выстрелы вплетаются в беспорядочную симфонию ночной перестрелки. И вдруг — плоп-плоп-плоп! — хлопки минометов, а вслед за ними — череда оглушительных взрывов.

Ник Паркер почувствовал нервную беглую дрожь во всех жилах — так всегда бывало с ним под огнем. Это происходило независимо от его сознания — организм словно бы сам инстинктивно чувствовал, что в любую секунду может быть поражен пулей либо осколком, и невольно ежился, как ежимся мы во время грозы. Да что такое любой ливень по сравнению с этим свинцовым дождем…

— Они прорвались с запада! — проорал рядом чей-то хриплый голос.

Ник обернулся и увидел рядом сержанта Коллинза. Ноздри Сэма бешено раздувались — он словно бы вдыхал в себя аромат боя.

— Сейчас мы им покажем, этим желтолицым подонкам! — в упоении твердил Коллинз. — Сейчас они поймут, что зря сюда сунулись!

Уже весь взвод высыпал из блиндажа наружу. Солдаты стояли в ожидании приказа, сжимая в руках винтовки.

— Ну что, ребята? — прорычал сержант. — Покажем им, как могут воевать настоящие американские парни?

В нем определенно бродил хмель, дурной хмель от вьетнамской рисовой водки.

Настоящие американские парни никак не отозвались на призыв своего командира. Но в то же время, будто заслышав Коллинза, в воздухе певуче заныла мина.

— Ложись! — крикнул кто-то.

Солдаты дружно попадали на землю, и только сержант Коллинз остался стоять во весь рост, презрительно усмехаясь и покачивая головой.

Мина разорвалась поблизости, над лежащим взводом провизжала пара осколков.

«Вот же дебил этот Коллинз», — хмуро подумал Ник, выплевывая залезшие в рот травяные стебли. Не может не выпендриваться. Кому нужна такая показная бравада? Что он хочет доказать?

Нику невольно вспомнился читанный в отрочестве роман русского писателя Толстого — про войну как раз. Там один паренек тоже не захотел из гордости перед миной падать — ну и получил осколок в брюхо. Так и помер — успел только напоследок в госпитале девчонку свою повидать, бедняга. И мораль тут простая — не надо выпендриваться. Хороший он писатель, этот Толстой.

— Ну, вставайте, вставайте, братцы-кролики! — беззлобно засмеялся сержант. — Перетрухали, будто девочки из воскресной школы. Никто не описался?

Отругиваясь сквозь зубы, взвод поднялся на ноги. Парни чувствовали себя Явно смущенными — хотя они прекрасно знали, что если сейчас над головами вновь завоет падающая мина, то поступят точно так же.

— Действуем согласно боевому расписанию, — распорядился сержант Коллинз. — Паркер и Дэвероу, свою задачу помните?

— Да, сэр, — отозвался Фрэнк.

Ник только кивнул. Задача как задача, дело не новое, все отработано не раз. Сейчас весь их взвод, базирующийся к югу от складов, двинется на поддержку ведущих бой караульных пикетов, а они с Фрэнком зайдут на противника с фланга. Откроют оттуда интенсивный огонь — пусть вьетконговцы думают, будто их окружают. По той же схеме будет действовать северный взвод — у них там тоже есть пара парней, берущих на себя отвлекающий маневр. Не бог весть какая военная хитрость, — но они в конце концов не «зеленые береты», чтобы совсем уж на уши становиться. Ник с Фрэнком в шутку именовали себя «камикадзе», но на самом деле этот отработанный маневр был не сложнее игры в индейцев и ковбоев: выпустил весь боезапас — и сваливай обратно на базу. И гораздо интереснее, чем позиционный бой, — все-таки какая-то самостоятельность. Да и риск, как ни говори, тоже есть.

— Взвод, бегом!

Десятки солдатских ботинок замолотили по траве. Через пару десятков ярдов Ник и Фрэнк отделились от основной группы и углубились в джунгли.

Здесь, в чащобе, перестрелка была не так слышна, и Ник даже как бы и забыл, куда они направляются. Все его ощущения были сейчас сосредоточены на джунглях: вот хрустнул сухой сучок под подошвой, вот колючки кустарника впились в руку, вот мазнули по лицу разлапистые листья… Лес словно проверял на ощупь незваного гостя: кто ты такой, куда направляешься? И эти прикосновения растений — должно быть, вот так же и слепые ощупывают чужие лица, стараясь составить представление о наружности человека. Да, именно такое сравнение мелькнуло тогда в голове у Ника — он отчетливо это помнил…

Сзади чертыхнулся Фрэнк.

— Ты что? — спросил Ник. — Ногу подвернул?

— Нет, — буркнул Фрэнк. — Не пойму вот только, куда нас несет…

— То есть как — куда? Будто не знаешь… Сейчас постреляем немножко…

— Постреляем… — недовольно проворчал Фрэнк. — Нам с тобой уже надо чемоданы укладывать, а не валандаться по всяким дебрям, где из-за каждого куста ствол торчит и целит тебе прямо в лоб.

— Так уж и из-за каждого? — меланхолично заметил Ник. — Что-то ты прежде так не дергался, дружище.

— Прежде, прежде… Прежде впереди была только сплошная чертова мешанина — ну, или лотерея такая, чет-нечет, пан или пропал…

Язык Фрэнка слегка заплетался.

— Господи, чего ты несешь! По-моему, ты явно хватанул лишнего, — недовольно сказал Ник.

— Да? Ну, может быть, может быть… Ты прости, я, наверно, не могу точно сформулировать…

— Вот-вот…

— Но меня проклятые джунгли с мыслей сбивают. Так и кажется, что сейчас оплетут лианами, вцепятся колючками, уволокут в темноту, — нервно бормотал Фрэнк.

Ник прекрасно понимал, что имеет в виду приятель, ведь подобное чувство он и сам испытывал всякий раз в ночных дебрях. Но об этом у них не принято было говорить между собой… И ясно, что у Фрэнка вырвались такие слова именно потому, что скоро домой и так не хочется погибнуть именно сейчас. Но расслабляться было нельзя — именно потому, что дом так близок, один шаг остался до него, один шаг — и нужно сделать этот шаг во что бы то ни стало. Поэтому Ник счел необходимым оборвать излияния друга.

— Заткнись, — сказал Ник грубовато — намеренно грубовато, потому что ему вдруг стало безумно жаль и Фрэнка, и себя.

Фрэнк вдруг засмеялся.

— Ты что? — удивился Ник.

— Да так… Вспомнил, как Коллинз обрадовался. Вот ведь придурок, а?

— Да уж… — вздохнул Ник.

Они отмахали уже больше полумили, и пора было идти на сближение с противником. И начинать свою игру…

— Давай туда, — махнул рукой Ник в ту сторону, откуда доносилась пальба.

— Понял, — отозвался Фрэнк.

Винтовка все время цеплялась за невидимые в темноте ветки — как будто деревья пытались вырвать ее из рук. Конечно: джунгли ведь за хозяев… И на кой черт сдалась эта война, кому она нужна, кому нужны эти жертвы на чужой далекой земле?

Ник с Фрэнком передвигались быстрой рысью. Ускорить темп они не могли — то и дело спотыкались о коряги, оступались в ямы, натыкались на стволы и кусты. Только дьявол мог изобрести такую чащобу — желтый дьявол с раскосыми узкими глазами. Несмотря на невысокую скорость их бега, Ник почувствовал, что задыхается. Кислый комок подкатил к горлу, в висках стучало — будто эхо очередей русских автоматов, в грудь словно бы вколотили тупой тяжелый клин, ноги в коленях утратили упругость. Хотелось упасть ничком в темную ночную траву, расслабленно вытянуться, отбросить тяжелеющую с каждым шагом винтовку, закрыть глаза и окунуться в безмятежную дрему. Но нужно было бежать вперед и только вперед.

Словно бы почувствовав состояние Ника, Фрэнк подбодрил его:

— Ничего, старина, держись!

— Все о'кей, дружище, — прохрипел Ник.

Вверху, между макушками деревьев, наметился просеет. Может быть, поляна?

— Смотри, Фрэнк…

— Ага, — кивнул тот.

Они перешли на шаг, взяв оружие на изготовку. Звуки перестрелки стали как будто бы ближе. Вдруг Фрэнк опять засмеялся.

— Господи, да что с тобой? — удивился Ник, оборачиваясь на товарища.

— Анекдот вспомнил, понимаешь? — давясь от заглушаемого хохота, ответил Фрэнк.

— Какой еще анекдот, черт подери?

— Про то, как один негр попал в книгу рекордов Гиннеса, — сквозь хрюканье выжал из себя Фрэнк.

— Ну и?

— А ты не знаешь?

— Понятия не имею.

— Во-первых, у него была работа, а во-вторых, он мог назвать своего отца.

Ник невольно прыснул.

— Смешно, правда? — спросил Фрэнк.

— Есть немножко… Стоп, осторожней!

Тяжело дыша, они остановились.

Впереди была прогалина, довольно-таки протяженная, около полумили шириной. В зарослях на той стороне мелькали вспышки выстрелов, пунктирные трассеры указывали точное направление к базе.

— Вот где они окопались, — невольно снизив голос до шепота, сказал Фрэнк.

— Ну да…

Теперь и должна была начаться их работа. Ник взглянул на Фрэнка. В свете хилого полумесяца были видны его широко раскрытые глаза, перекошенный рот. Каска съехала на затылок, ее незастегнутые ремешки болтались вольно и неприкаянно.

— Ты как? — спросил Ник.

— Лучше некуда, — отозвался Фрэнк.

И гулко икнул.

— Ты нам так всех желтеньких распугаешь, — усмехнулся Ник.

Фрэнк хотел что-то ответить — но икнул снова, и ему оставалось только махнуть рукой.

— Давай туда, — махнул рукой Ник. — Дистанция, как обычно, — пятьдесят ярдов.

Фрэнк кивнул и с хрустом вломился в кустарник, икая на ходу.

— Не забудь про ракеты, — напутствовал товарища Ник. — Хорошо?

— Обижаешь, старина, — глухо послышалось из темноты, поглотившей Фрэнка.

Ник выбрал пригорочек поудобнее и залег за ним.

«Удачно мы на позицию вышли», — подумал он с удовлетворением. И действительно: куда сложнее биться в густых зарослях, а здесь — почти что как на учебном полигоне, чему способствует уходящая под углом градусов в шестьдесят прогалина. Наверняка ведь болото — во Вьетнаме открытые места обычно обозначают зыбкую трясину. Кругом сплошные топи — потому даже песок для защиты блиндажей приходится возить с юга. Как только они живут здесь, эти рисоеды?

Да, ты бы не смог жить здесь никогда, даже за миллионы. А для них здесь — родина. Наверное, потому и не может никак закончиться эта дурацкая война. И никогда она не закончится. Что уж там думают генералы-штабисты, гоняющие фишки по картам, — им бы нужно спросить у простого солдата о сути этой войны. Тут против нас воюют сами джунгли… Щуплый вьетнамец-одиночка берет «Калашникова» или М-16, мешочек риса в придачу и уходит в лес. Залегает у тропы в болоте — только глаза торчат, как у лягушки, — и ждет. Ждет неделю, ждет две. И вот появляется американский солдат… Сколько у них таких терпеливых снайперов-фанатиков? Можно поливать эти заросли напалмом, можно опрыскивать их ядохимикатами, от которых гибнет листва, можно каждый квадратный ярд усеять смертоносным свинцом — обитатели джунглей забьются, словно мыши, в глубокие земляные норы, переждут огненный ураган и снова встанут на защиту своего края — маленькие, упорные, гордые, непобедимые… Непобедимые? Нет-нет, нельзя так думать — по крайней мере, сейчас. Вернешься домой, включишь телевизор, где на экране рокочут вертолеты, из люков которых бодрые наглые парни стрекочут из крупнокалиберных пулеметов, — вот тогда и думай, как тебе угодно. А пока ты сам варишься в этом безумном котле, и как бы тебя Бог ни хранил — все в руках слепой безжалостной судьбы. Как там Фрэнк сказал — «чет-нечет»? Вот-вот, то самое. Так что думай только об одном: стреляешь ты — и стреляют в тебя. И больше на свете ничего нет.

В той стороне, куда удалился Фрэнк, послышался хлопок, и в небо с шипеньем взвилась зеленая ракета. Ну, что ж: начали, приятель! Ник вытащил из-за пояса снаряженную ракетницу — и еще одна маленькая зеленая комета вспорола черноту ночного неба. Теперь по две красных и еще по одной зеленой.

Этот нехитрый фокус они с Фрэнком сами придумали: пусть вьетконговцы думают, будто отсюда готовится атака или какой-то другой маневр. Важно рассеять внимание противника, задурить ему голову, попытаться сбить с толку. Детская затея, конечно, да и небезопасная, — привлекаешь к себе внимание. Но ведь в том-то замысел и состоит…

Все, ракеты отстреляны. Ник взялся за винтовку. С позиции Фрэнка уже шла беспрерывная отрывистая стрельба. Вовсю парень старается… Ник поудобней приладил приклад к плечу и открыл огонь.

«Интересно, метко я стреляю или нет?» — думал он, меняя магазин. Как-то не было случая убедиться в этом воочию. Вот и сейчас: выпускает пулю за пулей в сторону далеких вспышек, а какой от этого толк — поди знай. Надо будет дома в тир зайти, провериться. Вот смеху-то будет, когда ветеран вьетнамской войны будет мазать раз за разом… Впрочем, скорее всего, долго еще не захочется смотреть на любое оружие. Ладно, в пацифисты подаваться покуда рано — огонь!

Внезапно в стороне, ярдах в десяти, грохнул взрыв. Над головой прожужжали осколки, срезав пару веток. Что такое — мина? Нет, та разрывается совсем с другим звуком, а это — типичная противопехотная граната. Откуда ей тут взяться? Ведь до позиции противника более полумили… Шарахнули из гранатомета, — но кто же будет из такого оружия пулять не по бронетехнике, а по стрелкам? Хотя кто знает, что может взбрести в голову этим желтопузикам…

Ник перезарядил очередной магазин, и вновь его М-16 отрывисто задергалась в руках. Но тут автоматные очереди, отрывисто простучавшие откуда-то из-за спины, заставили его вжаться в землю. Что за дьявол: интенсивная стрельба шла примерно с того направления, откуда пришли они с Фрэнком… Неужели окружены? Понял ли это Фрэнк?

Пули жужжали вокруг, как шмели, сухо ударяя в стволы деревьев. Ник перекатился на живот и принялся лихорадочно соображать, что же делать дальше. Им в тыл зашли вьетконговцы, это очевидно. И они совсем близко. Надо выбираться отсюда — и как можно быстрее. Доползти до Фрэнка, и вместе — к своим. Только так. Тем более почти все магазины уже расстреляны, только два осталось.

Ник слегка приподнялся на коленях, чтобы определить направление движения, — и тут ослепительная вспышка ударила ему в глаза, словно неожиданно вспыхнувшее солнце. Его отбросило назад, сорвав каску, — и только тут Ник услышал оглушительный звук взрыва, который будто бы расколол его голову изнутри.

Но где же винтовка — Ник зашарил руками вокруг — стремительные огненные зигзаги перед глазами — нужно к Фрэнку — вот только винтовка запропастилась куда-то — они стреляют — ни черта не видно — скорее, надо скорее — ужасно жжет глаза — проклятая винтовка — скорее — глаза, глаза, глаза…

Как в забытьи, Ник вскочил на ноги и рванулся вперед, заплетаясь ногами в густой влажной траве, — скорее, только скорее. Что-то больно ударило его в грудь — и Ник почувствовал, что обнимает твердый древесный ствол. Почувствовал — но не увидел. В глазах его стояло все то же беспорядочное искрящееся мельтешение, — а кругом была сплошная ночь, без единого просвета.

Паническая мысль пронзила его сознание: «Я ослеп».

— Фрэнк! Помоги мне, Фрэнк! — истошно закричал он, разрывая легкие. — Фрэнк!

Окружающий мир зазиял пустотами: вот дерево, а вот провал, вот еще дерево, которое едва удалось зацепить кончиками пальцев, а дальше снова пустота, теперь колючий куст, а за ним опять — ничего…

— Фрэнк! Фрэнк!..

Боже мой, как жжет глаза! Куда идти в кромешной этой тьме? Ты — только крошечный комочек плоти посреди черноты безжалостного мироздания, беспомощное дитя человеческое, не имеющее сил обрести путь истинный, ничтожная песчинка, поднятая злым ветром…

Слезы бессилия орошали лицо Ника Паркера, когда он, спотыкаясь, падая и снова вставая, незряче продирался сквозь враждебные джунгли, продолжая осипшим голосом отчаянно выкликать в пространство:

— Фрэнк! Помоги же мне! Фрэнк!..

4

Ник Паркер резко поднялся на постели, и постепенно до него стало доходить, что тьма вокруг скрывает не ночные вьетнамские джунгли, а его собственную спальню, знакомую на ощупь до мелочей. Опять этот проклятый сон, никак не отпускает… Неужели всю жизнь он так и будет приходить по ночам, будя мучительные воспоминания?

Он чувствовал себя обессиленным и совершенно разбитым — как и всякий раз после заклятого своего кошмара. И в голову лезла одна и та же мысль, не дающая покоя вот уже столько лет: почему же Фрэнк Дэвероу не пришел тогда на помощь? Может быть, его товарищ был ранен или, хуже того, убит? Но почему-то Нику не верилось в это. Можно было бы навести справки после возвращения из плена, — но в ту пору было совсем не до того, а после уж и не хотелось ворошить прошлое. Но все эти годы в ушах Ника стоял собственный отчаянный крик: «Фрэнк! Помоги!»

Встав с кровати, Ник подошел к телефону и набрал номер точного времени. Десять минут одиннадцатого. А на смену заступать в полночь. Что ж, самое время позавтракать. Нормальные люди сейчас уже ужинать кончают — но что поделать, раз такой график работы. Ник давно отказался от дневных смен: ему ведь все равно, день на дворе либо ночь, безразлично, в какое время суток спать. Конечно, совсем без солнышка нельзя, — но погреться на нем можно и с утра, после возвращения с работы.

Зевая и потягиваясь, Ник отправился на кухню. Там привычными, автоматическими движениями наполнил чайник и включил его в сеть. Затем прошел в большую комнату и приступил к зарядке — от этого обычая он старался никогда не отступаться, как бы скверно ни было на душе. Немногочисленная мебель была расставлена вдоль стен — может быть, не слишком взыскательный интерьер на посторонний взгляд, но для слепого в самый раз: к чему лишний раз обо что-нибудь спотыкаться? И места для интенсивной зарядки достаточно: Ник делал ее по экзотической методике; которой научился во Вьетнаме, — упражнения имитировали движения различных животных, от удава до гориллы, и давали хорошую нагрузку на все группы мускулов. Слепота слепотой, но превращаться в вялую безвольную тряпку никак нельзя. Стоит дать себе поблажку — и не заметишь, как станешь полным ничтожеством. Меньше всего Нику хотелось чувствовать себя инвалидом — и он сопротивлялся этому как мог.

Окончив зарядку, Ник стоял под душем и со смешанными чувствами ощупывал свое мускулистое крепкое тело. Интересно, как смотрят на него женщины на улице? Скорее всего, безразлично. Или, в лучшем случае, с состраданием. Вряд ли фигура в темных очках, аккуратно нащупывающая тростью дорогу, может вызвать в них нечто вроде влечения. Кому нужен слепец? И откуда им знать, на что он способен… Ладно, лучше уж не думать об этом вовсе. Когда возникают тяжелые мысли, есть два верных выхода из положения: поспать или поесть. Как правило, помогает.

Намазывая тосты малиновым джемом, Ник невольно вновь вспомнил свой сон. Да, не дай Бог кому-нибудь пережить такую ночь, — ночь, которая никогда не сменится рассветом, никогда…

Ник бросил в чашку три ложки крепкого растворимого кофе — вот это настоящий напиток, не какой-нибудь брандахлыст. Надо бы еще не забыть прихватить с собой на работу термос с кофе — под утро начинает клонить в сон, приходится себя подбадривать. Ник наклонил чайник над чашкой — нужное количество кипятка он безошибочно определял по звуку льющейся воды. Великое дело — практика. А то ведь поначалу приходилось палец в чашку окунать — в качестве дозиметра, чтобы луж на столе не наделать. Мать, пока жива была, постоянно порывалась ему помогать, но Ник был непреклонен, взяв себе за правило все делать самостоятельно. А если что-то никак не удается — что ж, стало быть, можно без этого и обойтись. Не так-то много человеку надо, если разобраться.

Оттого-то Ник и не нуждался в опеке — только раз в неделю приходила женщина для основательной уборки в доме. А в остальном Ник и сам прекрасно управлялся. Не было проблем с готовкой благодаря кухонному комбайну, микроволновой печи и прочим удобным штукам. Сам ходил за покупками — в супермаркете всегда найдется какая-нибудь добрая душа, готовая помочь. Можно жить — и порой Ник даже ловил себя на странном ощущении: будто бы никогда он и не был зрячим, будто бы вся жизнь так и прошла во тьме… Такая уж человек ушлая тварь — к любой ситуации приспособиться ухитряется, как бы его судьба ни лупила по морде.

А самым тяжелым периодом слепоты были, конечно, первые месяцы. Тем более что совпали они с другим нелегким испытанием — с пленом…

…Ослепший, ободранный в кровь, измученный и растерянный, он долго плутал тогда по джунглям. Фрэнк не отзывался, и в смятенном мозгу Ника постепенно сформулировалась одна более или менее внятная мысль: нужно выбираться к своим. Он совершенно потерял ориентировку в пространстве — и решил положиться на слух: следует идти в направлении перестрелки с таким расчетом, чтобы выйти туда, где торопливо тявкают родные М-16.

Ник остановился и прислушался. Сосредоточиться было трудно, потому что сердце грохотало в груди, будто взбесившийся отбойный молоток, а мозг, казалось, склепан из листов кровельного железа, на которые водопадом валятся крупные булыжники. Все же ему удалось определить направление — и он шатко зашагал вперед, выставив руки. Главное — не торопиться: не ровен час — напорешься на острый сук или сломаешь ногу в подвернувшейся яме, тогда уже спасения не видать.

Но через какое-то время Нику вдруг показалось, что звуки стрельбы стали глуше. Он круто развернулся, растерянно вслушиваясь. Такое было впечатление, будто отдаленная стрельба идет со всех сторон. Им овладела паника. Не помня себя, Ник рванулся куда-то наобум и побежал из последних сил, уже не думая о возможных препятствиях на пути. Почва под ногами стала заметно мягче, предостерегающе зачавкала вода, но он не придал этому значения и продолжал продвигаться вперед. На пути его уже не было ни деревьев, ни кустарника, — но и это не насторожило Ника. И только когда земля вдруг предательски раздалась и он ухнул по пояс в вязкую холодную слизь, сердце сжалось от ужаса: топь!

Стиснутый невидимой безжалостной ладонью, Ник почувствовал себя маленькой беззащитной птичкой, угодившей в силок. Он рванулся что было сил, — но трясина с чавкающим урчанием продолжала медленно засасывать его в свое чрево. Его охватило отчаяние, сменившееся вдруг полным безразличием к происходящему: ну вот и все, еще пара минут — и не станет на свете Ника Паркера, и никто никогда ничего о нем не узнает, и только будет одной строкой больше в списке пропавших без вести, и только мама заплачет, получив скорбное извещение…

Никогда прежде смерть не была так близка от него. Куда уж лучше пуля: ударила в голову — и нет тебя в ту же секунду. Быстро и понятно. А тут приходится ожидать неизбежного конца, не будучи в состоянии его избежать. Ник вдруг понял состояние приговоренных к смерти перед казнью…

Трясина уже подступила к груди, струйки липкой жижи проникли под обмундирование, противно заскользили по телу — будто холодные скользкие пальцы. Ника передернуло от отвращения: он всегда отличался исключительной чистоплотностью, а теперь еще придется глотать эту вязкую мерзкую грязь — бр-р, гадость! Собрав последние остатки воли, он принялся осторожно, стараясь не делать резких движений, шарить руками по сторонам — ведь край топи должен быть где-то совсем рядом, не более чем в ярде.

И вот его ладонь нащупала островок относительно плотной почвы. Вцепившись пальцами в предательски шевелящуюся кочку, Ник начал подтягиваться всем телом к ней. Топь недовольно всхрюкивала, не желая отпускать добычу. Но усилие за усилием — и медленно, по полдюйму, Ник выбрался из зыбкой западни. И тут, почувствовав освобождение, он уткнулся лицом в мокрую траву и заплакал навзрыд.

Он не знал, сколько пролежал вот так вот, в безутешных рыданиях. Он не помнил, сколько плутал потом по джунглям, уже совершенно без определенной цели, в дурманном полузабытьи. Он не ведал, день сейчас, вечер или ночь: солнце взошло не для него, а тепло лучей не могло одолеть колотящего Ника озноба. И когда он услышал остерегающий окрик, то не обрадовался, не удивился и не встревожился, а просто покорно остановился, незряче глядя в пространство.

Он услышал шорох травы: к нему приближались люди. Послышалась тихая вьетнамская речь, так похожая на птичий щебет. Ник потянулся к подсумку с гранатами, но его пальцы безуспешно теребили застежку, задубевшую от болотной грязи. В грудь Нику уперся твердый ствол, руки его были заведены за спину и крепко стянуты тонкой, врезающейся в кожу веревкой, напоминающей проволоку.

«Ну вот и все…» — обессиленно подумал он.

И даже почувствовал облегчение: загадочная враждебная тьма наполнилась каким-то смыслом, ответственность за свою судьбу переходила теперь в чужие руки, и оставалось только бездумно следовать по течению.

Его долго вели куда-то, — наверное, прошло не менее десяти часов в дороге. По пути был только один привал, когда Ника усадили на землю и дали ему хлебнуть из фляжки тепловатой воды. Обходились с ним не грубо, лишь иногда тыкали стволом в спину, да и то не острастки ради, а для того, чтобы Ник не свернул с тропы.

Следующую остановку Ник тоже принял за привал, но оказалось, что они уже прибыли на место. Он покорно сидел на жарком солнцепеке. Озноб прошел, в голове грохотало уже не столь нестерпимо, вот только глаза жгло по-прежнему, и смертельная усталость ощущалась во всем теле. Затем Ника завели в хижину — он догадался об этом потому, что на входе пришлось пригнуться, а внутри помещения был земляной пол. Начался допрос — переводил какой-то стариковский голос с жутчайшим акцентом. Ник вяло отвечал. «Может быть, сейчас расстреляют?» — мелькнула в голове мысль и тут же погасла. Им овладели безразличие и апатия, смысл вопросов с трудом доходил до него — и пару раз его ответы звучали явно невпопад. Стук в голове снова стал нарастать — как будто бы все ближе накатывал скорый поезд, вот он уже совсем рядом, вот он словно врывается в мозг — и тут Ник потерял сознание.

Очнувшись, он не сразу понял, где находится и почему вокруг стоит кромешная тьма. Сначала померещилось, будто находится на базе, — но тогда почему не слышно сопения и храпа товарищей по оружию? Куда все они могли подеваться среди ночи? И тут Нику вспомнилось все происшедшее с ним за последние часы…

Он осторожно пошевелил руками — они были свободны и вольно лежали вдоль тела. Вот оно как — даже не сочли нужным держать его связанным… Что-то мягкое и влажное покрывало верхнюю половину лица Ника. Повязка? Он протянул руку — это оказались какие-то большие листья. Сквозь надрезы на них проступал густой липкий сок. Так-так, туземная медицина. Ник с облегчением почувствовал, что жжение в пораженных глазах значительно ослабело. Они, оказывается, милосердны к военнопленным, эти призраки джунглей… И если сразу не расстреляли, то, может быть, оставят теперь в живых? Кто знает…

Теперь бы надо хоть как-то сориентироваться в пространстве. Ник протянул руку — и вдруг ладонь его уткнулась во что-то теплое и упругое. Это была аккуратная девичья грудь, прикрытая грубой, шершавой на ощупь материей.

Он поспешно отдернул руку — словно коснулся ненароком горячей плиты. Что такое — бред, галлюцинации? Этого еще не хватало…

Послышался тихий девичий смешок. Затем чьи-то тонкие пальцы бережно сняли листья, покрывающие его глаза.

«Кто ты?» — хотел спросить Ник, но пересохшие губы не слушались.

Заботливая рука приподняла его голову, в губы ткнулся край глиняной посудины. Ник жадно сделал несколько глотков, поперхнулся, закашлялся. Это была холодная пресная вода с каким-то странным привкусом, напоминающим ментол.

Ник привстал, опираясь на локти.

— Кто ты? — повторил он свой вопрос — теперь уже вслух, с трудом узнав звук собственного голоса.

В ответ снова послышался смешок. Он прозвучал так весело и задорно, что Ник тоже невольно улыбнулся. Господи, глупость-то какая: разве может эта невидимая вьетнамка понимать английский?

Ник вдруг почувствовал себя персонажем какой-нибудь детской приключенческой книжки: мореплаватель, попавший в плен к папуасам, или что-то в подобном роде.

Он повернулся на бок и ткнул себя в грудь рукой.

— Ник, — сказал он и повторил для вящей убедительности: — Ник. Ник.

— Ньик? — послышался тихий мелодичный голос.

— Ник, Ник, — закивал он.

Боже мой, поняла. Умница, девочка. Девочка? Ну, конечно, девочка: такой юный голос. И эта грудь — изящная и миниатюрная…

— Ли Тхау, — услышал Ник.

— Ли Тхау? — неуверенно переспросил он.

— Ли Тхау, — вновь щебетнул голосок.

— Ли Тхау, — утвердительно повторил Ник.

Знакомство состоялось.

Ник коснулся пальцами своего лица.

— Спасибо, моим глазам уже гораздо лучше, — проговорил он с мягкой улыбкой, стараясь интонацией передать смысл сказанного.

Поняла ли она его? Ник почувствовал, как рука девушки осторожно уперлась ему в грудь и мягко толкнула. Он послушно опустился навзничь, ощущая спиной жесткое плетение циновки. На лицо ему вновь легли большие влажные листья, сочащиеся ароматной влагой.

Послышались чьи-то шаги. Сейчас, наверное, снова поведут на допрос…

Раздался мужской голос — а, да это же тот самый старик, который давеча выступал как переводчик. Девушка что-то ответила ему. Ник озабоченно вслушивался в звуки незнакомой речи, безуспешно пытаясь угадать, о чем идет разговор. И невольно вздрогнул, когда прозвучал обращенный к нему вопрос по-английски:

— Ты о'кей?

Ник кивнул.

— Как твои глаза?

— Болят уже меньше, — ответил Ник. — Но я ничего не вижу.

— Тебе нужно лежать, — сказал старик из окружающей темноты. — Ты должен быть хорошо. Ты — быть здесь. Ты должен не делать плохо. Мы лечить тебя. Ты окончить войну. Ты понимаешь?

— Да, я понимаю, — отозвался Ник.

— Ишь ты — «не делать плохо»… Это мы еще посмотрим. Но, подумав так, Ник тут же внутренне усмехнулся собственной глупой самонадеянности: куда ты денешься, беспомощный слепец…

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Мое имя Фу Чанг.

— Фу Чанг, — кивнул Ник. — Я понял, Фу Чанг. Я все понял, Фу Чанг…

Его начала окутывать вязкая дремота. «А мама ведь и не знает, что я жив», — успел подумать Ник и провалился в забытье.

И потянулись странные дни. Ник Паркер начал учиться жить заново, в необычном мире, состоящем только из звуков, запахов и прикосновений. Он напоминал себе большого ребенка — да и со стороны, видимо, выглядел таковым. Заботливо ухаживавшая за ним Ли Тхау недаром ведь так часто заливалась своим колокольчиковым смехом: Ник был комично неловок в самых простейших ситуациях. Да и само их общение было чрезвычайно забавным: не зная языков друг друга, они тем не менее разговаривали между собой постоянно. Причем, как ни странно, Нику начало казаться, что он иногда довольно верно понимает Ли Тхау. Конечно, точный смысл ее слов оставался ему неведом, однако многое решали тембр и интонации. Вообще Ник стал гораздо более чутко ощущать окружающее: щебет птиц, шум ветра, запах пищи, весомость предметов, гладкость или шероховатость поверхности… Он иначе стал оценивать звуки: оказывается, они могут быть добрыми и злыми. И оказалось, что каждому человеку присущи его собственные звуки: не только голоса разнятся, но и одежда шелестит по-иному, и дышит любой по-своему. Постепенно слух Ника обострился настолько, что он начал воспринимать даже звуки жестов. Они с Ли Тхау придумали особую игру: она на расстоянии примерно в ярд замысловато манипулировала рукой, а он пытался синхронно повторять ее движения. Одобрительные или насмешливые восклицания девушки давали оценку точности Ника.

Они гуляли по деревне всегда вместе: опирающийся на трость высокий белокурый американец и тоненькая черноволосая вьетнамочка. Поначалу при ходьбе Ник слегка касался локтя Ли Тхау — и по тому, как покачивалась ее фигура, понял, что девушка слегка прихрамывает. Потому, наверное, она и не надела военную форму — ведь у вьетконговцев воюют и молодые женщины.

Население деревни, насколько мог судить Ник, состояло в основном из стариков и детей. Ребятишки порой принимались дразнить Ника, но в их шутках не было издевки. Иногда Ника раздражали глупые детские проказы, нo он старался не обнаруживать своих эмоций: что поделаешь — они ведь просто резвятся, как глупые и веселые щенята.

Вообще Ник не уставал поражаться тому спокойному добросердечию, с которым отнеслись вьетнамцы к нему, чужеземному солдату. Ведь, если вдуматься, он пришел сюда как агрессор, захватчик, незваный гость. Родные и близкие этих людей гибли в боях, и — как знать — возможно, кого-то из них убил именно он, Ник Паркер… И чем больше размышлял об этом Ник, тем очевидней становилась для него бессмысленность здешней войны. Во всяком случае, Америке сюда соваться было незачем — пускай ребята сами между собой разбирались бы. И постепенно Ник проникался все большим уважением к вьетнамцам: за порядочным обращением с ним, беспомощным пленником, он угадывал достоинство этого гордого народа.

Сыграло тут роль и общение со старым Фу Чангом. Беседы с ним были большой отдушиной для Ника, тосковавшего по родной речи. Старик владел английским довольно-таки сносно, хотя частенько путался в грамматике и немилосердно коверкал слова. На расспросы Ника об источнике таких познаний отвечал уклончиво: «Жизнь долгая…» Однажды, впрочем, скупо пояснил: «Корабль, море, торговля. Очень давно». И добавил что-то по-французски. И еще из разговоров с Фу Чангом Ник понял, что старик не больно-то жалует режим Хо Ши Мина, — впрочем, на эту тему его собеседник предпочитал не распространяться. Не захотел Фу Чанг объяснять и того, почему Ника оставили в этой деревне вместо того, чтобы отправить в лагерь для военнопленных. Нику оставалось только предположить, что захватившей его разведгруппе или диверсионному отряду он был попросту обузой, тем более что из допроса стало ясно: рядовой американской армии Паркер никакой ценности как «язык» не представляет.

«А что, если я попытаюсь убежать?» — спросил как-то Ник у Фу Чанга. «Разве ты хочешь бежать?» — вопросом на вопрос ответил старик — и Нику оставалось только молча с ним согласиться.

Действительно, мыслей о побеге у него не возникало. И не только потому, что такая попытка заведомо была обречена на неудачу. Здесь, в тихой глухой деревеньке, Ник чувствовал себя на удивление покойно, безмятежно, и даже то страшное несчастье, которое его постигло, воспринималось не столь остро, как могло бы. И благодарить за это нужно было прежде всего заботливую и смешливую Ли Тхау…

Ник часто пытался представить себе ее лицо. Наверное, она очень красиво улыбается. А когда смеется — возле уголков глаз собираются мелкие задорные лучики. Для него, представителя белой расы, все вьетнамки прежде были на одно лицо — как, впрочем, и японки с китаянками. Но теперь-то Ник твердо знал, что это не так и что Ли Тхау — наверняка очень красива. Красива и нежна.

Нежна — и настал день, когда ее пылкую нежность Нику довелось ощутить в полной мере…

Было около полудня, судя по накалу зноя. Утомленные прогулкой Ник и Ли Тхау присели в тени деревьев. Молчали джунгли, словно бы их сморила душная жара. Молчала Ли Тхау, обычно такая разговорчивая.

— Вот ведь жарюга сегодня, — сказал Ник.

Он уже привык говорить с Ли Тхау так, словно бы та полностью понимала его.

В другой раз она непременно что-нибудь ответила бы на своем певучем птичьем языке, — но она молчала. И почему-то Нику казалось, что девушка внимательно смотрит на него.

Он откинулся назад, разлегшись в густой траве.

— Почему ты молчишь? Ответом ему снова было молчание.

И вдруг по лицу Ника скользнула невесомая тень, и нежные тонкие пальцы прикоснулись к его щеке.

— Ты что, Ли Тхау?

Ее пальцы пробежали по бровям, погладили лоб. Повинуясь безотчетному импульсу, Ник протянул руку к лицу девушки. Плоскиеширокие скулы, щекочущие ресницы, круто уходящий к вискам разрез глаз… Так вот она какая, эта малышка Ли Тхау.

— Ньик, Ньик, — услышал он тихий шепот, похожий на шелест травинок.

— Ли, милая Ли, — отозвался Ник.

И тут он почувствовал на своих губах ее теплое дыхание, — казалось, оно окутывало его лицо целиком, словно пушистое облако.

— Ньик…

Их губы плотно слились в длинном тягучем поцелуе. У Ника закружилась голова, и в этом сладком водовороте мелькнула насмешливая мысль: для того, чтобы острее ощущать нежность поцелуя, ему теперь нет необходимости закрывать глаза…

— Ньик… Ньик…

Ли Тхау вновь и вновь повторяла его имя, твердила что-то ласковое, а ее губы между тем скользили вдоль шеи Ника, по его полуобнаженной груди.

— Ах ты, моя девочка, ах ты, моя прелесть… — бормотал Ник, ощущая себя словно неопытный мальчишка, впервые удостоенный женской ласки.

Пальчики Ли Тхау между тем полностью расстегнули его форменную рубаху, осторожно и решительно взялись за пояс брюк.

— Что же ты делаешь, крошка, что же ты делаешь, сумасшедшая…

Ник хотел было отстранить девушку, но она была на удивление настойчива, и через мгновение он ощутил ее упругие губы на том оружии, которое имеется в распоряжении солдат всех армий мира, — и оно мгновенно оказалось на боевом взводе. Ли Тхау застонала от восхищения — и едва ли не целиком заглотила лакомую добычу.

Боже мой, думал Ник, Боже мой: ни одна из бойких американских девчонок, которых он знал до армии, никогда не отваживалась на такое откровенное действие, а эта тихоня из глухой вьетнамской деревушки, наивное дитя джунглей, идет на смелую ласку как на что-то само собою разумеющееся. И надо же: нужно было оказаться на другом земном полушарии, попасть в жуткую переделку, лишиться зрения — и все для того, чтобы в результате удостоиться минета…

Ли Тхау увлеченно работала язычком, и Ник чувствовал, что его боеголовка готова разразиться мощным взрывом, а ему безумно хотелось продлить неведомое дотоле блаженство.

— Подожди, Ли Тхау, пожалуйста, подожди…

Он беспорядочно шарил руками по ее телу, от тугих грудок до узких горячих бедер, ощущая, как страстно изгибается стан Ли Тхау, чутко реагируя на его прикосновения. Весь дрожа от нетерпения, Ник лихорадочно стягивал с девушки холщовые штаны и рубаху — и вот уже пылающая обнаженная плоть вольно затрепетала, освобожденная от никчемной обузы одежд. Он не мог видеть цвета ее кожи — и в воображении ему мерещилось нечто ярко-алое с перламутровым отливом, подобное диковинной тропической рыбке. Ник не помнил уже, где верх и где низ, мироздание причудливо закувыркалось в его сознании, и он успел только услышать, как воспаленный жезл со смачным чмоканьем выскочил из нежного плена для того, чтобы резко погрузиться в иные блаженные пределы, и грянул оглушительный гром, и хлынули мощные струи ливня, омывая их сплетенные в сладостном клинче тела, и новый разряд с небес совпал с яростным извержением в жаждущее лоно, и слились воедино их восторженные, торжествующие вопли, и долго еще лежали они, обессиленные, отдаваясь стихии щедрого дождя.

— Я люблю тебя, Ли Тхау, Господи, как же я люблю тебя, милая нежная девочка моя, — обессиленно лепетал Ник, чувствуя себя полностью опустошенным.

А она отвечала ему что-то на смешном своем языке птичьих трелей, и звуки ее голоса мешались с шумом струй тропического ливня, и такое было впечатление, как будто с Ником Паркером говорит сама Природа…

Он наугад притянул девушку к себе — нагую, мокрую, скользкую, водрузил ее на себя, словно всадницу, бесцеремонно впершись в сладкую промежность мигом ожившим орудием. Пронзенная им Ли Тхау упруго подлетала на Нике так споро, что ему всякий раз казалось, будто вот сейчас она сорвется с живого якоря, — но тут же она снова звонко плюхалась о его пылающие чресла, и когда он снова выстрелил свой мощный заряд — как только не снесло ее прочь силой такого удара. Но Ли Тхау только плотнее прижалась к Нику, словно стараясь до последней капельки впитать в свое лоно семя белого мужчины.

А ливень все бушевал, и — мнилось Нику — они вдвоем растворяются в его струях…

С тех пор их прогулки по джунглям участились. Правда, ходили они немного: едва забредя под полог леса, кидались друг на друга, нетерпеливо срывая одежду, — и наставало блаженное совокупление.

Ник был ошеломлен такой безбрежной страстью со стороны хрупкой юной вьетнамочки — его скромный доармейский сексуальный опыт не содержал ничего подобного: какие-то торопливые перепихивания, которым предстояли часы глупых жеманных разговоров. А эта девочка знала, чего хочет, и предпочитала обходиться без долгих прелюдий. Оказывается, можно не знать языков друг друга — но достаточно чувствовать языки друг друга: они скажут все гораздо красноречивее…

Впрочем, пару слов по-вьетнамски Ник все же выучил с подачи Ли Тхау — из тех, что он прежде стеснялся произносить по-английски. И начал их тихо проговаривать, поначалу жутко стесняясь, а потом вошел во вкус и страстно рычал их во время акта. И вообще, он почувствовал, как в нем, молодом американском юноше, постепенно прорастает первобытный какой-то самец — грубый, резкий, безжалостный. И особенно Ник возлюбил узкую точеную задницу Ли Тхау — ему нравилось врываться своим напористым членом в тесное отверстие меж упругих ягодиц, чувствуя, что он доставляет этим девушке боль, смешанную с наслаждением. Он буквально зверел от осознания этого — и в такие мгновения не скупился на самые грубые выражения.

— Шлюха! Подстилка проклятая, тебя нужно отдать в бордель, проститутка, в дешевый солдатский бордель, где тебя будут иметь по сорок человек за день, а тебе все равно будет мало, мало! Тебя нужно сразу драть во все дырки, чтоб ты почувствовала, тварь, чтоб ты поняла, как это должно быть! Я уничтожу тебя своим елдаком, я разнесу тебя на кусочки, я размажу тебя по траве, подлая шлюха, грязная жадная самка!

А Ли Тхау, не понимая его, только нежно смеялась в ответ сквозь похотливые стоны.

Господи, чего он только не делал с этой девочкой, едва ли не на уши ставил для удовлетворения своего неиссякаемого сладострастия. Нику казалось, что уже никогда он не сможет найти такой замечательной женщины, ежеминутно готовой сокровенно распахнуться ему навстречу, — и он пытался отыметь Ли Тхау так, словно каждая их близость — последняя. Было что-то лихорадочно-гибельное в их сексе, — наверное, вот так терзают друг друга он и она на тонущем корабле, понимая, что минуты их сочтены и осталось только одно: доставить напоследок друг другу максимальное наслаждение. А может быть, думал Ник, вот именно так и стоит жить с любимой тобою женщиной…

Любил ли он Ли Тхау? Ему трудно было ответить на этот вопрос, которым он старался не задаваться. Да, он говорил ей слова любви — особенно когда тела их переплетались в очередном эротическом поединке, но, наверное, они имели то же назначение, что и те ругательства, которыми Ник порой осыпал Ли Тхау: выражение градуса эмоций — и не более того. Он был упоен ее телом, очарован ее готовностью на самую откровенную, бесстыдную страсть — довольно и этого, такой подарок судьбы не всякому достается. И еще Ник испытывал от отношению к девушке постоянное чувство нежной благодарности — ведь она первая помогала ему осваиваться в том новом неведомом мире тьмы, в котором он оказался.

И еще: благодаря занятиям любовью с Ли Тхау, Ник, как он сам это ощущал, окреп гораздо быстрее, чем если бы валялся на нарах лагеря для военнопленных. Девушка вселяла в него силы — и в соприкосновении с человеческим телом Ник чувствовал себя совершенно уверенно. В нем прорезалось какое-то второе, внутреннее зрение, позволяющее видеть жесты, предугадывать движения, предполагать намерения — и в результате вовремя реагировать.

Не менее благодарен был Ник Паркер и старому Фу Чангу. Догадывался ли этот потрепанный жизнью человек об их взаимоотношениях с Ли Тхау? Наверняка: ведь вряд ли девушка могла утаить следы страсти Ника, неизбежно остававшиеся на ее хрупком теле. Но никогда Фу Чанг ни словом, ни намеком не выразил своего отношения к ежедневным их безумствам. Ну и Ник, понятное дело, в беседах со стариком никогда не затрагивал этой темы.

«Может быть, старик так лоялен к нашему блуду из-за своей неприязни к Хо Ши Мину? — размышлял иногда Ник. — Что ж, в таком случае мне остается только поблагодарить «дядюшку Хо» за содействие…»

Фу Чанг относился к Нику с ненавязчивой заботой, стараясь, чтобы слепой пленник не ощущал своей неполноценности. И настал день, когда старик начал преподносить Нику бесценные уроки.

В деревне был какой-то праздник, и Ник в сопровождении старика и Ли Тхау пошел поприсутствовать. Он слышал резкие и певучие звуки неких музыкальных инструментов, похожих на флейты, он слышал возгласы танцоров, — а Фу Чанг по ходу действия пояснял Нику, что происходит. Но вот смолкла музыка — и воцарилась тишина, в которой до Ника доносилось только взволнованное дыхание толпы.

— Очень слушай, — сказал ему старик.

Ник напрягся как только мог.

Так, это шаги босых ног. Человек остановился. Еще один прошел, встав чуть в стороне. И — тихонько воющий звук, напоминающий жука в полете. Что бы это могло быть?.. И вдруг — свист резко рассекаемого воздуха, и — звук удара во что-то хрупко-влажное. И оглушительный хор ликующих криков.

— Что это такое? — спросил Ник.

— Такая наша игра, — пояснил Фу Чанг.

Склоняясь поближе к губам старика — уж очень горланили зрители, — Ник уяснил следующее. Суть игры в том, что один человек с завязанными глазами вооружается длинным тесаком, а другой начинает вращать привязанную на веревке тыкву. И водящий должен — по звуку ли, по догадке — рассечь ее тесаком.

— Не хочешь попробовать? — спросил Фу Чанг, и Ник явственно ощутил его ласковую ободряющую улыбку.

— Почему бы и нет? — ответил Ник. — Мне ведь и глаза завязывать не надо, очень удобно.

Старик перевел его ответ окружающим. Послышались возбужденные вопли.

Нику вложили в руки рукоять тесака. Он попробовал на ощупь длину оружия: лезвие ярда на полтора и очень острое. Все замерли. И Ник вновь услышал посвистывание раскручиваемой тыквы. Поторопившись, он рубанул наугад — и услышал разочарованный вздох толпы. Ладно, не надо спешить. Ник вновь встал на изготовку. Опять этот тихий свист, то приближающийся, то удаляющийся… Удар — и опять промах. Среди зрителей послышались смешки. Черт подери, но ведь такой фокус у них проделывают даже зрячие — нельзя же ударить в грязь лицом… И снова — легкий свист рассекаемого воздуха. И тут Ник понял свою ошибку: нужно бить с маленьким упреждением и чуть выше… Он сделал выпад тесаком в пространство — и еще до хрусткого удара понял, что его оружие попадает в цель.

Под ликующие крики зрителей он передал кому-то тесак и почувствовал на своем плече легкую сухонькую руку Фу Чанга.

— Очень хорошо, — одобрительно сказал старик. — Будем еще.

И теперь часть дневного времени Ника была посвящена упорным тренировкам. Для себя он называл это фехтованием, а на самом деле то было какой-то разновидностью восточных единоборств, названия которой Ник так и не усвоил. Зато усвоил другое: умение безупречно управляться с длинным стальным жалом в схватке сразу с несколькими противниками. Как ни странно, его недуг оказался здесь даже полезен: Ник реагировал гораздо быстрее, чем зрячий, улавливая смену дыхания соперника, амплитуду его замаха, — и даже запах пота помогал ориентироваться в ситуации. Через пару-тройку месяцев Ник стал бесспорным чемпионом деревни — и это только прибавило ему доброго отношения со стороны туземцев. И особенно гордилась его успехами Ли Тхау…

Постепенно Ник Паркер уже почти и позабыл родную Флориду, друзей детства и юности, ему начинало казаться, будто бы он всю жизнь прожил в этой маленькой вьетнамской деревушке, а все, что находится за ее пределами, — просто сон, отрывочный и неясный. Так бы весь век и прожил здесь, под сенью джунглей, которые уже отнюдь не страшили его, — а потом Ли Тхау родит ребеночка: нужно будет его воспитывать, учить…

Но все оборвалось внезапно, в один день. Просто подошел Фу Чанг и спокойно сказал:

— Все, завтра тебе уходить.

— Куда? — не понял сразу Ник.

— Домой. Америка.

И ушел куда-то в темноту, сразу ставшую чужой, опасной, каверзной…

Ночью Ник лежал без сна. Вот и все, вот и конец приключению. Вот и не будет больше рядом старого Фу Чанга и нежной Ли Тхау, к которым он так привязался за это время. А тот мир, который ожидает его впереди, — каким он окажется теперь, прежде такой простой и понятный? Какая жалкая участь ждет там его, слепца!

«Хотя бы маму увижу», — подумал Ник и тут же горько усмехнулся такой невольной обмолвке: никогда и ничего он больше не увидит.

И тут его охватила такая острая жалость к себе, что слезы неудержимо подкатили к глазам. Он всхлипнул, словно обиженный ребенок, — и тут же услышал ответным всхлип, тоненький, нежный. Ли Тхау — она так тихо зашла в хижину, что он даже и не услышал, занятый своими печальными мыслями.

— Ли Тхау, — тихо шепнул Ник, стараясь задушить в груди непрошеное рыдание.

— Ньик…

Ее узкая ладошка легла на его щеку, мокрую от слез. Она что-то бормотала сочувственно, словно бы утешая сына, которому предстоит дальняя и опасная дорога — и которому она не может помочь ничем, кроме своей любви.

— Я так не хочу уезжать от тебя, Ли Тхау, — сказал Ник. — Ты подарила мне столько счастья…

И, говоря так, он уверен был, что девушка понимает его.

Ник погладил лицо Ли Тхау — и ощутил, что щеки се тоже влажны.

— Не плачь, моя хорошая, не плачь, добрая моя девочка, — приговаривал он.

И тут, уже не сдерживаясь, она уткнулась лицом ему в грудь — и отчаянно заплакала в голос.

— Не плачь, — твердил он, — не плачь…

И сам захлебнулся слезами.

«Боже мой, — думал Ник, — до чего же бездарно устроена жизнь, если ты, встретив любимую женщину на краю света, должен вдруг расставаться с нею без всякой надежды на то, чтобы увидеться вновь. До чего же это глупо и несправедливо…»

В эти минуты он и действительно ощущал Ли Тхау именно как любимую женщину — родную, единственную. И был, вероятно, недалек от истины…

Ник стискивал в объятиях горячее тело Ли Тхау — и почувствовал, что его мужская сила постепенно начинает давать о себе знать. Кажется, и Ли Тхау почувствовала происходящее с его организмом: дыхание ее стало более учащенным, она плотнее прижалась к Нику. А он принялся обнажать желанную плоть девушки, чтобы утолить ею свою печаль.

И вот уже совершенно обнаженная Ли Тхау лежит на нем. Никогда прежде они не занимались любовью в хижине, — но сейчас Нику было уже все равно: пусть слышит кто угодно стоны их страсти и звонкие шлепки распаленных тел…

Он вошел в нее так властно и сильно, что девушка вся затрепетала, задрожала, покоряясь своему властелину. А Ник одним рывком подмял ее под себя и, разведя ножки Ли Тхау до отказа, врубился во влажное, ждущее лоно девушки со всей мощью, на которую только был способен. Через пару минут ее тихие стоны перешли в отрывистые повизгивания, а Ник только наращивал свой бешеный напор, стараясь посильнее обрушиваться на девушку всем телом — чтоб громче была неистовая музыка страсти. Пусть их услышат, пусть: знайте, как сумасшедше может любить белый мужчина. И если бы даже ему пришлось сейчас овладеть Ли Тхау прямо на площади, перед глазами многочисленной толпы, — он бы не смутился, не заколебался: смотрите все, как я ее деру, смотрите, смотрите! Ему мнилось, будто не просто девушка корчится и взвизгивает под ним, — это саму судьбу-обманщицу он раскорячил, всаживая в стервозное ее чрево свое грозное орудие. Получай, сучка, получай — за все обиды и потери, за все свои жестокие проделки, я распорю тебя надвое, я накачаю тебя своим семенем так, что оно полезет у тебя изо рта, из ушей, ты будешь просить меня о пощаде, а я буду продолжать насиловать тебя без жалости и сострадания. А по щекам Ника продолжали катиться яростные слезы…

Он грубо мял маленькие грудки Ли Тхау, — казалось, они лопнут сейчас и из них брызнет терпкий сок, он до отказа заламывал ее тонкие руки, словно стремясь выдернуть их вон из плечей, он настойчиво тискал ее твердый зад, пытаясь разорвать ее ягодицы, будто плод абрикоса, и чувствовал, как все более увеличивается и твердеет орудие его мести судьбе.

— Ньик, Ньик… — жалобно, словно щеночек, проскулила Ли Тхау.

И тогда он выдернул из нее свой разъяренный жезл и, скользнув по нему пальцами, подивился на небывалый прежде его размер.

Возможно, девушка полагала, что Ник от нее отступился, — но это было отнюдь не так. Он мгновенно поставил Ли Тхау на колени, пригнув ее голову к циновке так, что потная истисканная попка девушки круто вздыбилась, — и с ходу ворвался в узкий анус. Ли Тхау издала хриплый вопль — он отозвался глухим рыком и продолжал насаживать мятую задницу на свой озверевший скипетр. Удары были столь сильны, что, казалось, любой из них может выбросить Ли Тхау вон из хижины, но Ник цепко держал ее стройные бедра, не давая им уйти от сладкой казни.

— Ньи-ик…

Голосок Ли Тхау перешел уже в хрип, но его орудие не знало устали и продолжало бесноваться в теле девушки.

— Ньик!.. Ньик!.. Я люблю тьебя…

И эти слова из воспаленного рта заставили его содрогнуться всем телом — и наступила развязка.

Безудержный агрессор вырвался из тесного плена — и горячие струи спермы ударили, словно из огнемета, густо орошая тело девушки от ляжек до макушки, тоненькими ручейками стекая со спины по бокам. И Ник, обессиленно рухнув на эту липкую истерзанную плоть, вдруг подумал: «Вот как мы могли бы покорить Вьетнам…» — и тут же провалился в забытье.

Он очнулся оттого, что проказливый язычок Ли Тхау маняще ласкал пальцы его ног. Вот он двинулся вверх по щиколотке, миновал колено, вот, скользнув вдоль бедра, принялся плутать во влажных волосах паха. И вот робко и осторожно коснулся символа власти белого повелителя…

— Шельма ты моя, — разнеженно прошептал Ник, чувствуя, как поднимается в нем новый приступ желания.

Скипетр вновь горделиво вздыбился и вошел в нежный ротик девушки.

— Целуй его, Ли Тхау, соси его, заглоти его по самую глотку…

Ник чувствовал себя так, будто плывет по зыбкому морю, плавно покачиваясь. Волны становились все круче и круче, колыхаясь в ритм сердцу, вот это уже почти шторм — и вот наконец его словно бы швырнуло вверх, к ослепительному солнцу, вспыхнувшему в сознании…

Потом они долго лежали рядом, лишь чуть соприкасаясь бедрами, и молчали. Говорить теперь было уже не о чем.

Когда Ник услышал голоса первых утренних птиц, Ли Тхау зашевелилась, поднялась на ноги. Сейчас она уйдет — уйдет навсегда…

— Подожди, Ли Тхау…

Нику хотелось оставить Ли Тхау хоть какую-нибудь память о себе — и он протянул ей свой солдатский медальон. Пальцы девушки бережно приняли подарок. И нежные губы прильнули ко лбу Ника. И — шелест одежды, звук уходящих ног. И теперь уже только птицы щебечут, встречая рассвет…

Разбудил Ника Фу Чанг.

— Пора, тебе ехать.

— Хорошо, — кивнул Ник. — Я готов.

Старик помолчал.

— Прими от меня вот это, — вымолвил он наконец. — Тебе пригодится.

И в ладонь Ника легло что-то твердое и продолговатое. Он ощупал предмет: то была крепкая трость.

— Спасибо, Фу Чанг.

— Там есть секрет, — сказал старик. — Выдвини до отказа рукоять.

Ник последовал его совету — и из трости выскользнуло узкое длинное лезвие тесака. Он привычно взмахнул им — оружие с тихим свистом рассекло воздух.

— Ну, большое тебе спасибо, старина, — улыбнулся Ник. — Да только с кем мне там драться?

— Будешь точить карандаши, — с неожиданным для него юмором отозвался Фу Чанг.

— И то дело, — засмеялся Ник.

Послышались шаги. Нет, то ступали не легкие тапочки крестьян — тяжелые солдатские башмаки попирали землю.

— Да, вот уже и совсем пора, — кивнул Ник и вставил лезвие обратно в трость.

«Хорошо входит, плотно — будто в…» — мелькнула у него скабрезная мысль.

Нужно было идти.

А дальше было уже неинтересно: пересыльный лагерь, освобождение, дорога домой…

Ник Паркер оторвался от воспоминаний и сильно потер лицо ладонями. Ладно, пора уже и на работу. Не забыть бы еще посуду помыть…

5

— Алло, меня зовут Алина, — раздался в трубке женский голос — визгливый и раздраженный.

Ник Паркер тяжело вздохнул, предусмотрительно немного отодвинув трубку в сторону: надо же, как орет. Это был уже пятый звонок за смену — и все собеседницы, как назло, были жутко злы на своих партнеров. Просто диву даешься, сколько мужиков абсолютно бездарны в постели! А ты тут слушай этих истеричек да старайся подбирать соответствующие утешения.

— Слушаю вас, — вежливо сказал он.

Алина на том конце провода немного отдышалась и начала:

— Это невозможно! Когда я только познакомилась с ним, он обещал, что повезет меня в горы и мы будем жить в маленьком бунгало, только вдвоем, и будет гореть камин по вечерам! А сам…

Ее голос сорвался, в трубке послышались частые всхлипывания.

— Успокойтесь, Алина, не стоит так расстраиваться, — сказал Ник, стараясь придать голосу всю возможную мягкость. — Я — Мистер Доверие, и я постараюсь помочь вам. Такая красивая женщина не должна плакать.

Эту расхожую фразу Нику приходилось произносить довольно часто: он знал, что в большинстве случаев она действует практически безотказно.

Так произошло и на сей раз.

— А откуда вы знаете, что я красива? Почему вы так думаете? — удивилась Алина.

— Ну это же ясно по голосу, — уверенно сказал Ник. — Уж мне-то вы можете поверить.

— Да? А он говорит, что я всего лишь смазлива — и только…

Ее голос звучал еще прерывисто, но чуткое ухо Ника уже уловило в нем кокетливые нотки.

— Ну, зачем же так ему верить. Мне-то виднее, — подбодрил собеседницу Ник.

— Да я теперь вообще ему не верю! — вновь взорвалась Алина. — Он подлый обманщик!

— А не слишком ли вы суровы у нему? Надо же быть в чем-то и снисходительной…

— Снисходительной? К этому ублюдку? Если бы вы знали, что он из себя представляет…

— Что же именно? — поинтересовался Ник, с трудом подавив зевок.

— Он — извращенец, гадкий извращенец! — с пафосом заявила Алина.

«Кажется, знакомый вариант», — смекнул Ник и спросил:

— Что-нибудь насчет мальчиков?

— То есть как это? — опешила Алина.

— Ну, когда мужчин больше интересуют существа того же пола, понимаете?

— Господи, какой ужас! Нет-нет! Да разве так бывает?

«Какая прелесть», — подумал Ник. А вслух сказал:

— Ладно, не будем об этом. Я пошутил.

— Странные же у вас шутки.

— Гм, ну… Так вы говорили — он извращенец? Как же прикажете вас понять?

— Ох, ну я объясню. Понимаете, как-то после вечера в ресторане… Может быть, я тогда выпила чуть больше шампанского, чем следовало… В общем, когда мы с ним ехали обратно… Мы были знакомы уже две недели, и я подумала: почему бы и нет? Ну, и я ему намекнула: почему бы, мол, нам сейчас не поехать ко мне — выпьем по чашечке кофе… И он понял меня правильно — по сути. Но то, что он сделал… Подождите, я закурю.

— Пожалуйста, пожалуйста.

Ник услышал, как на том конце провода щелкнула зажигалка, дымок пыхнул в трубку.

— Так что же он сделал?

— Он тут же затормозил! Прямо посреди улицы. Потом задрал мне юбку, содрал трусики и усадил к себе на колени, мерзавец!

— Вот как?

— Да! И тут же засунул в меня свою ужасную штуковину. Жуткий наглец!

— И что же дальше?

— И стал вовсю во мне шуровать! Я его спрашиваю: «Джейк, но как же кофе?» А он: «Это что — разве обязательно? К чему такие тонкости?» И шарашит в меня свою игрушку все глубже. Я при этом то и дело головой бьюсь о потолок, ногами за какие-то рычаги цепляюсь… А тут еще мимо машины так и снуют, фарами меня освещают! А этот поганец стянул с меня кофточку, лифчик — и играется моим четвертым размером, будто это ему погремушки. И продолжает пихать в меня свой этот самый… А он у него — дюймов десять, наверное, такая оглобля!

— Так это, наверное, хорошо, — осторожно предположил Ник.

— Это замечательно! Я такой штуковины сроду не пробовала. Ну и, естественно, ору как ненормальная, только сиськи прыгают да промеж ног хлюпает… Я раза четыре кончила, пока он не соизволил сделать то же самое. Всю меня залил, зараза такая. Потом спихнул на сиденье рядом и спрашивает так спокойненько: «Так как же насчет кофе, дорогая?» Ах ты, думаю, нахал. «Ладно, — говорю, — я же предложила». Он трогается. Я за одежду берусь — а он: «Чего это ты вдруг? Погоди…» Как то есть погоди? Тут он за угол заворачивает и говорит: «Ты глянь там на заднем сиденье — я тебе подарочек припас». Я, как последняя дура, вся голышом, перегибаюсь на заднее сиденье, а он — по тормозам, наваливается на меня сзади — и опять впендюривает! Ну, не кретин? Хорошо хоть — на этой улице движение было поменьше. Спрашиваю его: «А где ж подарочек?» А он мне: «Да вот же — в тебе торчит, разве не чувствуешь?» И продолжает свой гвоздь вколачивать — как тут не почувствовать? Я визжу, конечно, как резаная — бабулю какую-то с собачкой перепугала. И главное, когда машина навстречу — то фары ужасно глаза слепят. А этот мерзавец вовсю старается, сопит, крякает, кобель окаянный… Ну, кончил наконец, чуть жопу мне всю не расплющил… Ой, простите, а «кончил» — это приличное слово?

— Абсолютно, — заверил Ник Алину.

— Да, так вот: слез он с меня, и тронулись мы дальше. «Что же, — спрашиваю, — мне опять не одеваться?» — «Ладно, — отвечает, — набрось пока что-нибудь…» А я, растяпа, в это «пока» как-то не вдумалась. Натянула кофту с юбкой на голое тело, остальные бебихи в сумочку запихнула. Едем-едем — а он и говорит: «Знаешь, тут такое место есть красивое — пойдем покажу». Ну, пойдем. Вылезли из машины, заходим в скверик какой-то. Темно. Скверик как скверик. «Что, — спрашиваю, — за место?» — «Да вон, — отвечает, — под фонарем». Подходим к фонарю — стоит скамейка обычная. И тут он меня через нее перегибает — и засаживает прямо в жопу! Ох, а это приличное слово — «засаживать»? — вновь спохватилась Алина.

— Вполне, — успокоил ее Ник.

— Ну, хорошо. А то ведь неудобно сказать что-нибудь не то. Так вот засовывает он мне в жопень своего дурака — и по газам! Скамейка жесткая, в живот упирается — а ему-то там сзади мягко! Знай себе наяривает. Я обстоналась вся, задница в мыле — ужас. Выпустил мне в попочку галлон целый — и отвалился. Довольный, как паук. Вернулись в машину, поехали. Я еще не успела сигаретку выкурить, как вдруг он в ширинку к себе заглядывает и озабоченно так спрашивает: «Эге, да что это с ним?» Я, конечно туда же наклоняюсь: «Что?» А там опять его дурень торчит, как часовой. И он одной рукой меня за затылок пригибает, а другой продолжает машину вести, ублюдок! Так и еду дальше с его бамбулей во рту. Что уж там, думаю, надо постараться… В общем наглоталась его добра, — а он смеется: «Ну как коктейль?» — «Фу, — говорю, — какой ты все-таки…» Но вот наконец к моему дому подъехали. «Милости, — говорю, — просим». Поднимаемся на крыльцо — и тут он мне подол задирает и прямо так, встояка, всаживает. Я и сказать-то ничего не успела. Отработал он опять на всю катушку, спрятал свое хозяйство и невинно так говорит: «Ну когда ж наконец кофе? Я уж заждался». Разве не подлец? Поднимаемся ко мне в квартиру. Я на кухню, кофе варить, а его посадила у телевизора. И только я зазевалась — он уже тут как тут: заваливает меня прямо на пол и — ну сами понимаете… Отделал так, что я потом едва ноги обратно сдвинула. Встает, застегивается: «Ладно, пойду, пожалуй». — «А как же, — спрашиваю, — кофе?» — «Как-нибудь в другой раз, дорогая». Мерзавец! И ушел! Вы представляете?

— Ну, хорошо: а почему же вы его извращенцем называете? — полюбопытствовал Ник.

— А как же! Разве приличные люди так поступают? Надо сесть вечером в приличной квартире — ох, я уж и не вспоминаю про бунгало с камином! — выпить по чашечке кофе, поговорить о прекрасном и романтичном, а потом уже, может быть, что-нибудь и произойдет между двумя родственными душами. И я не успокоюсь до тех пор, пока не случится именно так!

— А вы с ним часто видитесь?

— Господи, да каждый день! И всякий раз одно и то же: трахает меня где попало, прямо средь бела дня. Я уж бояться стала в машину к нему садиться. «Ладно, — говорит, — поехали на метро». Так он там меня прямо в вагоне на полу… Из соседнего вагона какие-то негры смотрят, смеются… Пошли в кино — чуть сиденье там не сломали. В зоопарке — ох, это и вообще страшно вспомнить! Я там орала, как павианша, а люди за кустами в двух метpax ходили. Ну откуда только такие хамы берутся! Подонок!

— Я уж не знаю, — сказал Ник, — сочувствовать вам или как? По-моему, вы совершенно счастливой женщиной должны быть — с таким-то приятелем…

— Как вы можете так говорить? — возмутилась Алина. — Я же вам объяснила, как представляю себе это!

— Так что же — с этой чашечкой кофе заветной так до сих пор и не получилось?

— В том-то и дело… Но сегодня наконец, я надеюсь, все будет как надо! Я его перехитрила.

— Как вам это удалось?

— Я пригласила его прямо к себе домой. И, как только он вошел, с порога — прямиком его в ванную: посмотри, мол, кран поломался. И заперла его снаружи! А сама пока кофе сварила — вот, на столике стоит, мягкий приглушенный свет… Уж теперь-то он мой, голубчик…

— Ну что ж, я желаю вам… — начал было Ник, но тут на другом конце провода раздался отчаянный вопль:

— Он опять!.. Джейк, ты разольешь кофе!.. Ах… Ах!.. Джейк… Ах!..

Послышался грохот, звуки отдалились — не оставляя, впрочем, сомнения в характере своего происхождения, — Ник представил себе опрокинутый столик, осколки кофейных чашек, парочку на полу — и осторожно повесил трубку. Наверное, сегодня эта Алина уже не станет перезванивать.

Ник устало перевел дух и глотнул коки из банки. До него донесся голос другого Мистера Доверие, работающего в ночную смену, — толстяка Миллера:

— …Ты облизываешь мне яички, так… А потом, крошка? Берешь в ротик?.. А что же именно ты берешь в ротик? Ну, скажи, я тебя очень прошу… Ах вот что! И что же дальше, моя прелесть?

Ник отчетливо чувствовал запах пота, идущий со стороны Миллера. Почему-то этому бегемоту то и дело попадались скучающие девицы и дамочки, предпочитающие мастурбировать, говоря при этом всяческие скабрезности незнакомому мужчине. Наверно, так у них воображение лучше работает. Ник терпеть не мог подобных клиенток и всегда в таких случаях пытался перевести разговор на какую-либо другую тему. Иногда получалось. А вот Миллер — того хлебом не корми, только подай ему такую абонентку. Человек на своем месте. Он, вероятно, и работать-то сюда пришел ради такого дразнящего словоблудия.

Ладно, надо быть снисходительней к людскому племени. Каждый развлекается на свой лад.

Опять звонок.

— Алло, Мистер Доверие?

— Именно так, миссис. Здравствуйте.

— Интересно, а почему же не «мисс»? — ревниво поинтересовался голос на том конце провода.

— Просто у вас голос достаточно зрелой женщины, вот и все.

— Ладно, это в общем так и есть. Можете называть меня Кэт… Только вот какое дело… Я, понимаете ли, до сих пор не могу чувствовать себя подлинно зрелой женщиной.

— Может, это и к лучшему?

— Ах, да вы не понимаете… Дело ведь вовсе не в возрасте…

— А что вы имеете в виду, Кэт?

— Ну…

Собеседница замялась. Ник терпеливо ждал — сама все скажет, голубка, торопить ее ни к чему. Если ей не жалко своих долларов — ради Бога.

— Простите, — прервала затянувшуюся паузу Кэт, — у меня к вам один вопрос: как вас зовут на самом деле, Мистер Доверие?

Теперь уже замялся Ник. Руководство их службы (а она так и называлась: «Мистер Доверие») настоятельно рекомендовало всем сотрудникам использовать именно этот абстрактный псевдоним — для поддержания имиджа фирмы. Да Ник и сам бы не хотел, чтобы его имя трепали разные дурочки. Только дважды нарушал он это правило — в обоих случаях беседа шла с женщинами, находящимися на грани самоубийства, и для большей доверительности Ник раскрывал свое инкогнито. Но это явно не тот случай. Да и распоряжение начальства — отнюдь не пустой звук: за такую вольность можно запросто вылететь с работы, были такие случаи…

— Разве мое имя имеет такое большое значение для вас, Кэт? — мягко сказал он. — Позвольте мне в этом усомниться. Вы же звоните Мистеру Доверие — так вот именно он вас и слушает. Я к вашим услугам, Кэт.

— Черт возьми, и действительно — какая разница! — экспансивно заявила его собеседница. — Пусть будет Боб, или Майк, или Джонатан — один дьявол. Подождите, а вы хоть белый?

— Для вас это имеет значение?

— Конечно.

— Ладно, не буду делать из этого тайны: я самый натуральный белый, — признался Ник. — А уж имя вы сами подберите по своему вкусу.

— Да не в имени же дело в конце концов, — нетерпеливо сказала Кэт. — Просто нужен нормальный мужчина, готовый исполнить мою просьбу, — вот и все.

— А в чем, разрешите полюбопытствовать, заключается ваша просьба?

Она опять сделала паузу. Ну, думай, думай, а денежки-то капают во имя процветания «Мистера Доверие». Хоть до утра можешь помалкивать.

— Видите ли, — решилась наконец Кэт, — мне нужен мужчина, но не по телефону, а в натуре, живьем… Ну, вы понимаете…

— О да, конечно: шкаф передвинуть. Но для этого есть специальные службы, мэм, — сказал Ник не без легкого сарказма.

Такое в его работе тоже случалось: голодные до секса дамочки — как правило, женщины уже в годах — домогались личного контакта. Однако это было категорически исключено правилами фирмы — да и кто клюнет на такую дешевую приманку? Даже толстяку Миллеру приятнее и безопаснее изливаться в телефонных беседах.

— Но мне очень нужно! — взмолилась Кэт.

Это самое «очень нужно» было сказано с больших букв: Очень Нужно.

Приспичило бабе. Ну, бывает.

— Видите ли, Кэт, мы не оказываем своим клиенткам подобного рода услуг.

— Это каких еще услуг?! — взвилась вдруг Кэт. — Это на что такое вы смеете намекать? Как вам не стыдно, как вы только могли подумать! Я обращаюсь к вам как к порядочному человеку, а вы говорите мне гадости, делаете грязные намеки! За кого вы меня принимаете, а?

Ник опешил — он был совершенно сбит с толку. Может быть, ей и в самом деле просто нужно передвинуть шкаф? Да-да, в четвертом часу утра — самое время. Что же ей надо все-таки?

— Вы просто человек с испорченным воображением, мистер Боб-Клинт-Арчибальд или черт вас знает как! — продолжала кипятиться Кэт. — Это, по-вашему, и называется доверие, да?

Вот ведь до чего бабенку разобрало… Можно подумать, кто-то ей навязывается.

— Простите меня, Кэт, — предельно вежливо промолвил Ник, — я вовсе не имел в виду ничего такого, что могло бы столь вас шокировать.

— Да?

— Ну честное слово, — подтвердил Ник, пребывая в прежнем недоумении.

— А я-то уж подумала…

— Нет-нет, уверяю вас.

— Хорошо, я вам, так уж и быть, поверю, — смилостивилась Кэт. — В общем, если вы подумали о постели — это совершенно не то, категорически!

— Нет-нет, ни в коем случае.

— А вы меня не обманываете?

— Нет, Кэт: я просто органически не способен обманывать женщин.

— Так вот — я повторяю: мне нужен живой, во плоти мужчина…

Ник благоразумно помалкивал, опасаясь вновь ляпнуть что-нибудь не то.

— Мужчина, который мне поможет… Поможет стать настоящей женщиной.

Может быть, старая дева? Нет, пусть лучше сама все скажет.

— Вы меня понимаете? — вдруг спросила в упор Кэт.

Ник хрюкнул в трубку нечто невнятное. Но его собеседница ждала ответа.

— Если говорить начистоту — нет, не вполне, — признался Ник.

— Но это же элементарно, — отозвалась Кэт. — Просто мне нужен любовник.

— Час от часу не легче…

— Хорошо: вам нужен любовник, — медленно, тщательно подбирая слова, сказал Ник. — Но не кажется ли вам, Кэт, что это желание не совсем согласуется с тем, как вы говорили насчет, э-э…

— Насчет постели? — помогла ему Кэт.

— Ну да, — облегченно согласился Ник.

— Это же так просто: мне нужен мужчина, любовник — для предъявления мужу. А постель тут совершенно ни при чем. Теперь понимаете?

— Нет, — честно сказал Ник. — Вообще-то, насколько мне известно, жены предпочитают прятать своих любовников от мужей, а не наоборот. Разве не так?

— Но тут ведь совсем другой случай!

— Да-да, — не стал спорить Ник. — Я вот только не пойму — какой именно?

— Понимаете, дело в том, что Айзек…

— Это ваш любовник? — уточнил Ник.

— Да какой еще любовник! Айзек — это мой муж! Неужели не ясно?

— Ясно-ясно.

— Так вот, Айзек надо мной смеется…

В голосе Кэт послышались слезы.

— Почему же он над вами смеется?

— Он говорит: вот мы с тобой уже двадцать лет женаты, а у тебя до сих пор не было ни одного любовника!

— А что — и действительно?.. — осторожно осведомился Ник.

— Ну разумеется! А как же иначе!

— Да-да, конечно!

— А потому Айзек, — продолжила Кэт, — начал во мне сомневаться…

— В чем же?

— Он начал думать, что сделал неправильный выбор в свое время.

— Вот как?

— Да! Потому что если, мол, на меня никто не клюет, то, стало быть, он не может мной гордиться как женщиной, понимаете?

— Да, отчасти. Я, правда, отнюдь не согласен с позицией вашего мужа… Но я-то чем могу вам помочь?

— Милый мой, я объясню, — оживилась Кэт. — Вы приезжаете ко мне…

— Что — вот прямо сейчас?

— Конечно! Ведь любовники по ночам приходят, разве не так?

— Ну, не обязательно по ночам, насколько я понимаю. Иные и днем норовят…

— Но уж если ночью — то это уж точно любовник, если только не врач и не полицейский.

— И не бандит…

— Да-да, но вы ведь не бандит.

— Разумеется.

— Вот и отлично. Ну и Айзек подумает, будто вы мой любовник.

— Вы меня ему представите, что ли, в таковом качестве? — не понял Ник.

— Почему бы и нет?

— Гм… Но в таком случае вам бы, пожалуй, как раз негр больше подошел: гораздо эффектнее…

— Вы полагаете?

— Да уж…

— Ладно, вы тоже сойдете! От вас ведь не потребуется ничего особенного. А я вам хорошо заплачу.

— Да?

— Да-да! Так вы согласны? — обрадовалась Кэт. — Я диктую адрес…

— Стоп, стоп! — встрепенулся Ник. — С чего вы взяли, что я согласен? Во-первых, я сейчас на работе. И потом, на мой взгляд, это не совсем удачная затея.

— Но почему же?

— Если Айзек не верит вам, то с какой стати он поверит совершенно постороннему мужчине? — резонно предположил Ник.

Кэт на том конце провода задумалась.

— Понимаете ли, — сказала наконец она, — в такой ситуации он другому человеку поверит гораздо больше, чем мне, это уж точно.

— Но ведь он потребует каких-нибудь неопровержимых доказательств, разве не так? А что мы с вами можем ему предъявить?

— Ну… Я скажу, что мы с вами встречались там-то и там-то, столько-то раз…

— Но вы, наверное, нечто вроде этого уже пытались ему говорить? — догадался Ник.

— Это верно… — вздохнула Кэт.

— Видите: дело не выгорает.

— Я придумала: вы можете назвать ему какие-нибудь мои особые приметы!

— То есть?

— Ну, интимные… Например, у меня на внутренней стороне левого бедра есть родинка. Как вы думаете, годится как улика?

— Тут не совсем ясно, кто кого уличает, — проворчал Ник. — А родинка — что ж, вроде недурно. На левом бедре, вы говорите?

— На левом, на левом! — с готовностью подтвердила его собеседница.

Ник уже не знал, плакать ему или смеяться. Но в конце концов эта чудачка просит его о помощи… Неудобно отказывать женщинам, даже таким глупеньким.'

— Вот что, — решительно сказал он. — Ехать к вам в гости я не собираюсь…

— Ну, почему-у? — заныла Кэт.

— Но тем не менее постараюсь помочь. Зовите-ка к телефону этого вашего Айзека, а я попытаюсь запудрить ему мозги.

— Ой, правда?

— Валяйте — попробуем. У вас телефон без определителя номера?

— Без.

— Вот и о'кей. Тащите сюда вашего фрукта…

— Сейчас, сейчас! Я мигом!

Да, так уж человек устроен, размышлял Ник, что нипочем ему неугодишь. Жена ему, видите ли, не изменяет! Причем целых двадцать лет — чемпионка, а? Другой бы радовался — а этому без жениного адюльтера узы Гименея не по нраву. Хотя, может, и впрямь по нынешним временам двадцать лет без ходки налево — нелепица…

— Алло! — послышался в трубке раздраженный мужской голос.

Бедняга, она же его из постели вытащила…

— Это ты, что ль, Айзек? — рявкнул Ник с пьяно-развязной интонацией. — Ты, что ль, мудило?

— Какого черта!..

— А не фига ругаться, между прочим! Ты слушай сюда! Я насчет бабы твоей звоню, понял? Насчет маленького котеночка Кэт.

— Правда? — голос Айзека из возмущенного превратился вдруг в насмешливый. — И что же вы хотите мне сообщить в связи с моей женой?

— А то, что обрыдла мне твоя кобыла, — заплетающимся языком молол Ник. — В первый раз не распробовал толком, а на второй — фу-у, ну чему ты ее учил? Двадцать лет ее по койке валяешь, а она все еще бревно бревном.

Айзек ехидно хмыкнул.

— Я понимаю — может, это она от смущения, — продолжал дурачиться Ник, — но мне такого добра и даром не надо. Сам пользуйся, коли нравится.

— Послушайте, а вы ничего не путаете? Скорее, вам с пьяных глаз что-то померещилось.

— Чего тут путать-то? Знаю я ее как облупленную, всю оглядел, от макушки до пяточек. Хочешь конкретней?

— Валяйте, валяйте, — хихикнул Айзек.

— Ну вот на левой ляжке у нее изнутри родинка, ага? Что — не так разве?

— Так, так… А про другую — на копчике — она вам разве не говорила?

— Нет, — ляпнул Ник и понял, что прокололся.

— А про шрамик на правой груди? — откровенно веселился Айзек. — Про длину клитора?

Ник смиренно помалкивал.

— Вы, мой дорогой, не огорчайтесь, — добродушно пояснил Айзек. — Не вы первый, не вы последний. Кэт такая врушка. Извините, но я в жизни не видел более лживой бабы, просто уникум какой-то. Врет мне напропалую — да еще и других науськивает постоянно. Так что вы уж ее простите, мистер Как-вас-там… Она мне столько уже пыталась понавертеть, что нипочем ей не поверю, пока не увижу собственными глазами.

— А что бы вы хотели увидеть? — спросил Ник уже нормальным голосом.

— Да вот то самое, — хмыкнул Айзек. — Поверьте: нельзя верить женщинам, нельзя. Так и норовят тебя облапошить — это у них в крови.

— Понятно, — сказал Ник и почувствовал, что крыша у него от общения с этой прелестной парочкой съехала немножко набок. — Ладно, всего вам хорошего, извините.

— Погодите, погодите! — спохватился Айзек. — Возможно, вы только трепаться горазды, но если способны предложить нечто реальное — милости прошу.

— Нет-нет, благодарю, — поспешно отказался Ник.

— Жаль, — разочарованно сказал Айзек. — Ладно, вы тут с Кэт еще поболтайте — вдруг чего… А я спать пошел. Пока, мой дорогой.

— Секундочку! — остановил Ник, в котором взыграло любопытство.

— Вы что-то хотите предложить? — оживился Айзек. — Так я слушаю!

— Нет-нет, я не о том… Позвольте задать вам один вопрос. Он, возможно, не совсем тактичный, но вы уж не обессудьте…

— Валяйте.

— А вы сами часто изменяете Кэт? — без обиняков спросил Ник.

Айзек засмеялся:

— Да что вы! Не мужское это дело, приятель.

— Понятно, — сказал Ник, ощущая, как его крыша потихоньку продвигается дальше.

— Ладно, даю вам Кэт. Спокойной ночи…

— Счастливо…

— Алло… — Это была снова незадачливая Кэт. — Что ж, я все слышала… Извините за беспокойство.

— Ерунда, все нормально.

— Всего вам доброго, Мистер Доверие… — Голос ее звучал грустно.

— И вам также…

— Да, а я вот подумала, — оживилась вдруг она, — насчет негра — может, вы и правы, а?

— Может быть, — кротко ответствовал Ник. — Вы попробуйте — чем черт не шутит.

— Ох, ну пока…

Гудки в трубке.

Ник набрал номер точного времени: половина пятого. Еще полтора часа до окончания смены.

— Эй, Миллер, как успехи? — спросил он.

— Троих уже попользовал! — радостно отозвался коллега.

— Молодец, — усмехнулся Ник.

— Еще бы! Одна такая, знаешь ли, попалась забавница — пальчики оближешь.

— Везет некоторым…

Миллер довольно забулькал в ответ.

— Ты, наверное, счастливый человек, Миллер, — предположил Ник.

— А как ты думал! Другие за девчонками рыскают туда-сюда с высунутыми языками, а на меня они сами летят, как мотыльки на свет. Очень удобно, ты не находишь? Никаких хлопот — да вдобавок мне еще за это денежки платят. Это ж идеально: занимаешься любимым делом — и именно за это бабки получаешь. Никак не могу поверить, что так мне повезло в жизни.

— Небось много тратился прежде на телефонных девочек?

— Было дело… — с легким смущением признался Миллер. — Но теперь вот нашел свое место под солнцем — хоть и в ночное время. А знаешь, почему я именно ночные смены предпочитаю?

— Почему же?

— Так ведь именно ночью телок одиноких тянет на такое-этакое — ну, понимаешь… Особенно когда полнолуние, — тут они и вовсе с ума сходят, орут в трубку: «Ну, трахай, трахай меня еще!» Не замечал?

— В общем — да, замечал… — неохотно ответил Ник.

— Ну, я знаю: ты до таких штучек не охотник. Что ж, каждому свое, сердцу не прикажешь.

— А скажи-ка: в натуре ведь все это гораздо интереснее — так почему же ты предпочитаешь телефон?

— Э, в натуре! В натуре — это тяжкая работа: пока-то ее найдешь, уговоришь… А в постели — вообще тоска: вылезаешь, будто из каменоломни. А так: ля-ля, бля-бля — и полный кайф!

Миллер шумно прихлебнул из банки «Сэвен-ап».

— Я тебе больше скажу, — продолжал толстяк, — постель как таковая — это бездуховно. Это просто-напросто профанация истинного секса.

— Неужели? — изумился Ник.

— Конечно!

— Честно говоря, довольно-таки оригинальное мнение — мне не доводилось слышать подобного, — покрутив головой, признался Ник.

— И это, между прочим, не какая-то там отвлеченная теория, а самая что ни на есть практика, — внушительно сказал Миллер.

— Ну да, ну да, — покивал Ник, не в силах сдержать легкой усмешки. — Но вот многие почему-то думают иначе — тебе это не кажется странным?

— Ты послушай сначала, а после уж будешь ухмыляться, — снисходительно изрек Миллер.

— Да я и слушаю…

— То, что происходит между мужчиной и женщиной в постели, — это только суррогат любви, — с профессорской интонацией вещал толстяк. — Подлинная любовь — это нематериальная субстанция, своего рода эманация…

— Что-что?

— Не перебивай!

— Хорошо, хорошо…

— Мы ведь не просто животные, верно? Хотя и очень на них похожи. И даже любовью почти так же занимаемся. Но отличие есть — и существенное. Животное не может осуществить любовь вербально, это доступно только человеку. И когда телка на том конце провода кончает раз за разом только от одного моего голоса, моих слов — вот это и есть вершина секса. Ничего материального — только дух! Наверное, вот так же и Господь Бог оплодотворил Деву Марию!

— По телефону, что ли? — невинно предположил Ник, закусывая губу, чтобы не заржать.

— Да ну тебя, я же с тобой серьезно…

— Ладно, не обижайся, пожалуйста. Мне и вправду интересно.

— Если подумать, на этом стоит все искусство, вся мировая литература…

— На имитации, что ли?

— А вот и не на имитации, а на высшей форме эротики. А засунуть девчонке свою фиговину в «киску» всякий дурак сможет, будь он хоть полный неандерталец. А так — в нее проникают слова, исходящие откуда-то из пространства, из пустоты. Что такое слова? Строго говоря — лишь звуки. И вот ты трахаешь их — звуком, невидимыми глазу колебаниями пространства…

«Наверное, из многих импотентов получаются недурные теоретики, — подумал Ник. — А то и поэты».

— Но послушай-ка, — сказал он вслух, — если все перейдут на такую высшую форму секса, то кто же будет детей-то рожать? Вымрем ведь…

— Не беспокойся — большинство ведь на это неспособно. Целое искусство, понимаешь ли.

— Хорошо, я понял. А вот если тебе какая-нибудь девица предложит себя в натуре, непосредственно, ты что же — откажешься?

— Нет, конечно! Но это будет совсем не то. Другой сорт — пониже. И потом, в высшей форме секса, которую я исповедую, абсолютно нет возрастных ограничений. Ты можешь быть глубоким стариком, совершенно немощным физически, таким седеньким сгорбленным сморчком — и при этом оставаться мужчиной в полном расцвете сил, Аполлоном, Дионисом, красавцем. Разве это не чудесно?

Тут Ник почувствовал, что в речи Миллера проскочила какая-то надтреснутая, с фальшивинкой нотка. И он спросил наугад:

— А она — Венерой, Данаей, Си-си Кэтч? Так?

Миллер замялся, попыхтел — и рассмеялся:

— Знаешь, у меня был случай такой… Забавно очень получилось. Сошелся я с одной телкой — неделю подряд она мне названивала, часа по три кряду балдели. Минетчица совершенно непревзойденная, ямочки на ягодицах, ноги до потолка подбрасывает, сиськи торчат, как боеголовки — в общем, мечта, да и только. Укатала она меня вусмерть, едва ноги волочил. И вот в очередную ночь чувствую — сил нет. Давай-ка, говорю ей, полежим спокойно, расскажешь мне что-нибудь… Улавливаю: недовольна. Ну, ненасытная такая утроба, понимаешь? Я и сам в этом деле марафонец, но мужики все-таки так устроены, что какой-то предел имеется, какой-то аварийный порог безопасности, чтоб не надорваться, проводку не пережечь. А бабы — что: сосуд бездонный — качай в него да качай хоть до самого светопреставления. Вот я ей и намекаю тоненько, чтоб в гроб меня не вгоняла. Что же, спрашивает, тебе такого рассказать? Ну, что-нибудь про свое детство, говорю, всякие там девчоночьи воспоминания… Ладно, говорит, нет проблем. А я еще ее предупреждаю: давай только без выдумок, из реальной твоей жизни — обещаешь? Тут она мне и выдает: на меня, дескать, в детстве самое колоссальное впечатление произвела гибель «Титаника». Кто, спрашиваю, этот Титаник-то? Песик такой у тебя был? Сам ты, отвечает, песик, кобелина несчастный. Корабль такой был, разве не знаешь? И тут до меня дошло… Брось, говорю, заливать, я же тебя серьезно спрашиваю. Нет-нет, говорит, честное слово: ты же лучший мужик в моей жизни — неужели я стану тебе врать? Вот же, думаю, вляпался. Слово за слово — начала она о себе рассказывать, и выяснилось, что лет ей… Ну, в общем, представляешь…

— Да уж, — хмыкнул Ник не без сочувствия. — Оторвал бабенку, нечего сказать…

— И оказалась она очень интересным человеком, — продолжал Миллер, — с богатейшей биографией, много повидавшим и испытавшим. Но только вот, знаешь ли, что-то такое надломилось с того раза в наших отношениях, какая-то кошка меж нас пробежала. Она по-прежнему хороша была в постели, любовница совершенно фантастическая, но… Вскоре мы расстались — и так, знаешь, сухо как-то, наскоро… Хотя иной раз я думаю: а вдруг она все-таки когда-нибудь позвонит — и что же тогда? Как поступить?

Миллер умолк. Ник понимал, что вопрос коллеги — чисто риторический, однако он ответил — не из сочувствия, а чтобы просто заполнить паузу:

— Как это ни банально, нужно доверять голосу сердца, приятель, — вот самое верное решение. Слушать, что подсказывает душа…

Миллер посопел и хмыкнул:

— А знаешь ли ты, где у человека расположена эта самая душа?

— Где же?

— В гениталиях! — И Миллер скабрезно захохотал.

— Ты думаешь, что пошутил? — усмехнулся в свою очередь Ник. — Кажется, ты не так уж далек от истины, если хорошенько подумать.

— Да, и опыт нашей работы это подтверждает, не так ли? — подхватил Миллер.

— Как и твоя замечательная теория, — добавил Ник уже не без ехидства.

— Разве это только теория? — обиженно отозвался Миллер. — Ты же сам видишь, то есть слышишь… Я даже научный термин для этого изобрел…

— Болтохерия?

— Фу, какой ты!.. Эротофонизм — вот!

— Ништяк, можешь защищать диссертацию. Будешь потом преподавать в каком-нибудь Принстоне…

— Какой, ко всем чертям, Принстон? — возмутился Миллер. — Да я отсюда — ни ногой! Тут — вся моя жизнь, понимаешь? Весь ее смысл!

— Да ладно тебе, я же пошутил… Слушай-ка, а ты не опасаешься, что среди твоих нынешних подружек тоже может оказаться такая… э-э… девушка не первой свежести, а? — полюбопытствовал Ник.

— Хм… Видишь ли, у той был на удивление молодой голос, так что попасться было очень легко, — пояснил Миллер. — И потом, такой исключительный темперамент, такое знание всех тонкостей секса…

— Насчет знания — это неудивительно. Сам говоришь — богатый жизненный опыт.

— Ну ты что, издеваешься? — обиделся Миллер. — Я тебе, можно сказать, душу открыл, а ты…

— Нет-нет, ни в коем случае! Вообще твоей интимной жизни можно только позавидовать, — поспешно сказал Ник. — И как ты только не устаешь?

— Ого — не устаю! Да я просто с ног валюсь, когда домой прихожу. И для меня внешнего мира уже попросту не существует — так только: в магазин забежать, оплатить счета — и не более…

Нику вдруг почему-то стало жаль Миллера, но он тут же себя одернул: с какой стати жалеть такого счастливого человека?

Зазвонил телефон. Ник снял трубку.

— Алло, — послышался сочный мужской голос. — Это фирма «Мистер Доверие»?

Ник удивился: мужчины звонили им крайне редко, прежде всего — гомики, которых «мистеры» старались отшивать побыстрее. Или мятущиеся трансвеститы — к таковым Ник относился снисходительнее, но тоже предпочитал не затягивать разговор: пусть организовывают свою телефонно-утешительную фирму и оттягиваются на здоровье. А тут, может, какая-нибудь несчастная баба никак прозвониться не может, — а потом заголовочек в газетной хронике происшествий: «Выбросилась из окна», «Отравилась газом», «Вскрыла вены»… А вы, ребята, обращаетесь не по адресу. Но имидж есть имидж, нужно быть корректным — и Ник вежливо ответил:

— Да, вы не ошиблись.

— Могу ли я попросить к телефону Ника Паркера? — учтиво спросил мужчина.

Это еще что за новости? Сроду такого не бывало! Может быть, что-то случилось дома — пожар? И звонят из полиции? У Ника стало нехорошо на сердце.

— Ник Паркер вас слушает…

— Привет, Ник, старина. Это Баксли говорит.

— Баксли? — удивился Ник. — Джо Баксли?

— Ну да, он самый. Слушай, тут такое дело: объявился Фрэнк Дэвероу…

6

С Джо Баксли, своим бывшим товарищем по оружию, Нику Паркеру доводилось последний раз контачить с десяток лет назад. Баксли в ту пору активничал по поводу создания некоей антивоенной организации — что-то вроде «Ветераны Вьетнама за мир», и он прислал Нику приглашение поучаствовать в этом деле. Меньше всего хотелось Паркеру тем или иным образом вспоминать о войне — и он ответил вежливым отказом. И вот — снова Баксли…

— Кто объявился — Фрэнк? — переспросил Ник.

— Ага, тот самый Дэвероу, твой бывший корешок, — подтвердил Баксли.

«И опять этот сон сегодня — как совпало», — мелькнуло в сознании Ника.

— Почему ты молчишь? — спросил Баксли.

— А что я должен говорить? — пожал плечами Ник. — Ты мне за этим и звонишь?

— Ну да…

— А-а… Понятно… И как там у тебя погода, в Хьюстоне? Ты ведь все еще там живешь?

— Нормальная у нас погода, нормальная…

— Это хорошо.

И опять возникла неловкая пауза.

— А как ты вообще узнал этот телефон? — с долей раздражения спросил Ник.

— Да это несложно…

— И названиваешь с утра пораньше, — сварливо продолжал Паркер. — У тебя что — бессонница?

— Вроде того, — буркнул Баксли.

— Сходил бы к врачу — он пропишет тебе чего надо. И тогда никаких проблем.

— А у меня никаких проблем и нет, — сердито фыркнул Баксли. — Это у твоего Фрэнка проблемы.

— А мне-то до них какое дело? — холодно парировал Ник.

— Послушай, Ник… Я тебе расскажу, что знаю, — вот и все. А знаю я немного, так что надолго тебя не задержу. Ладно?

— Ну валяй, — неохотно согласился Ник.

— Дэвероу позвонил мне сегодня среди ночи и попросил взаймы. большую сумму…

— Большую?

— Да, весьма большую. Во всяком случае, для меня.

— То есть, как я понимаю, ты ему отказал?

— Да…

— А зачем мне об этом знать?

Краем уха Ник уловил мурлыканье Миллера, занимавшегося эротофонизмом с очередной клиенткой: «И тут я опускаюсь пониже, вдоль твоего гладкого животика, ты разводишь ножки в стороны…»

— Понимаешь, — сказал Баксли, — после разговора с Фрэнком у меня стало так нехорошо на душе…

— Почему?

— Какой-то он был затравленный, загнанный. Просто в отчаянии парень.

Ник неопределенно хмыкнул.

— Ты знаешь, — продолжал Баксли, — я никогда не питал к Фрэнку особо теплых чувств. Он бывал излишне развязен в некоторых вопросах…

«Особенно по пьяному делу», — мысленно добавил Ник. Да, водилась за Фрэнком такая скверная привычка: сыпать в подпитии шуточками дурного вкуса — в частности, с расистским душком. И конечно же, чернокожему Баксли это было не по нутру.

— Да и потом — его странное поведение той ночью, когда ты, Ник, попал в плен…

— Какое такое поведение? — зло спросил Ник.

Ну зачем, зачем Баксли повел речь об этом? Что было — то прошло, зачем ворошить?

— Тебе виднее… — уклончиво сказал Баксли.

— Мне — «виднее»? — саркастически переспросил Ник. — Мне?

— Ох, прости…

— Ладно, не в этом дело. Но, понимаешь, я никогда не предъявлял к Фрэнку Дэвероу никаких претензий.

— Ты-то не предъявлял, — согласился Баксли. — И никто не предъявлял. Но тем не менее у ребят было свое мнение на сей счет… И Фрэнк не мог не догадываться об этом.

— Не знаю, я не видел Фрэнка с тех самых пор, — сказал Ник, сделав ударение на глаголе. — И мне это как-то до фонаря.

Баксли шумно выдохнул в трубку.

— Ну, в общем, имей в виду: по моему мнению, у Дэвероу явно крупные неприятности. Я никак не мог заснуть после разговора с ним — и вот вдруг решил связаться с тобой, Ник.

— Что, хотел меня порадовать, что ли?

— Ох, Ник, ну перестань… Короче говоря, если хочешь, я могу дать тебе его координаты.

— Не понял.

— Ну, адрес его у меня есть — в старой моей картотеке ветеранской.

— Я другого не понял, — упорствовал Ник, — зачем мне адрес Дэвероу? Поздравить его с Рождеством? Так еще рано. Или с Днем независимости? Так уже поздно…

— Это Майами, от тебя недалеко. А там уж сам разберешься, с чем тебе его поздравлять… Так ты записываешь?..

— Думаешь, если я — Мистер Доверие по работе, то и по жизни являюсь добрым самаритянином?

— Я просто хорошо тебя помню, Ник Паркер, — сказал Баксли. — И потом… Знаешь, меня мучила совесть все эти годы за то, что я так и не сообщил тебе координат Фрэнка…

— Но я ведь и не спрашивал…

— Мало ли что…

Они опять помолчали.

— Ты сам-то как поживаешь? — спросил Ник.

— Да все отлично, — ответил Баксли. — Ну, или более-менее, если быть точным.

— Женат?

— Еще бы. Четверо ребятишек. Младшему два с половиной года.

— Это хорошо.

— Кто бы спорил…

— С работой как?

— Нормально, старина.

— А как эта твоя лавочка — «за мир» и все такое?

— Поиграли — и хватит. Теперь ограничиваюсь борьбой за мир в границах собственной семьи. Очень, знаешь ли, непростое дело. А у тебя как дела?

— Пока не прозрел, — усмехнулся Ник.

— Погоди — еще не вечер.

— Это точно. Так, говоришь, ничего у вас там погодка?

— Подходящая… Так я диктую адрес?

— Ладно, валяй. А то и так уже уйму денег на разговор просадил — у нас тариф высокий…

Ник нашарил на столе ручку.

— …А теперь ты чувствуешь, как мой нахальный мальчонка прошибает тебя до самого дна, до самого сердца, как он молотит тебя, дорогую, единственную… — продолжал ворковать Миллер.

7

— Ну твою мать-то…

Гнилой Боб откровенно скучал. Тоскливое нынче выдалось утречко, не в дугу. Жизнь вообще — сплошное дерьмо. И бабы — дерьмо. И дружки — дерьмо. Все — дерьмо.

— Эй, Дик! — окликнул он приятеля, сидящего за соседним столиком.

— Чего тебе? — повернул тот к Гнилому Бобу свою небритую харю.

— Ну ты и дерьмо! — торжествующе провозгласил Гнилой Боб.

Вся компания довольно загоготала, а пуще всех — сам обозванный Дик. Такие шутки они любили.

Здесь, в небольшой забегаловке рядом с аэропортом Майами, их кодло кантовалось частенько. Занимались обычно тем, что подлавливали прибивающих растяп-пассажиров, каких-нибудь лохов из глубинки. Выходит такой из самолета, а тут — пальмы, солнышко, клюв разевает, восхищенно отдувается — вот тут и самое время к чемоданчику его ноги приделать. А для пущей верности можно и перышко к боку приставить, чтобы не трепыхался, а то и по маковке трубой засандалить. Бывают все же в жизни клевые моменты.

Но нынче пока не везло. Блядский какой-то денек.

Гнилой Боб с хлюпаньем дососал свое пиво, смял банку и швырнул ее в угол. Старуха негритянка за стойкой неодобрительно на него покосилась — но промолчала: с этой шоблой она предпочитала не связываться.

Снаружи, за стеклянной стеной, прошла, покачивая бедрами, стройная девушка в джинсовых шортиках.

Компания несколько оживилась.

— Хух, птичка! Поободрать бы ей перышки!

— И вставить в клювик пару штучек!

— И в сраку, в сраку! Чтоб вся уперделась!

— И до усёру, до усёру ее!..

— Титьки узлом завязать…

Один только Гнилой Боб помалкивал. Чего зря трепаться-то? Делать так делать. Повстречать такую козочку в подходящем местечке — и показать ей, что да как умеют парни из Майами. Опыт есть.

Боб поковырял языком дупло в зубе. Не-ет, черт. Пиво уж больно холодное. Дерьмо.

Вдруг в забегаловку вошел странный посетитель. Высокий блондин со слегка неестественной прямизной осанки, легонько простукивающий путь перед собой деревянной тростью, подошел к стойке и спросил порцию мексиканского жаркого.

Гнилой Боб хлопнул себя по ляжкам:

— Эй, мужики! Гляньте-ка, сейчас будет потеха…

Компания притихла и начала наблюдать за вожаком.

Гнилой Боб вразвалочку подковылял к расположившемуся за стойкой блондину. Помахал рукой у него перед лицом — нет, не врубается чувачок. Значит, и впрямь слепой. Вот козел.

— Эй, приятель, — развязно сказал Гнилой Боб, — это мексиканская жрачка. Ее с соусом надо хавать. Тебе какого плеснуть — мягкого, крепкого?

Блондин с улыбкой поднял на Гнилого Боба незрячие глаза.

— Крепкого, пожалуйста, — сказал он вежливо.

Гнилой Боб осклабился и плеснул ему в тарелку почти полную бутылочку жгучего соуса «чили»:

— Вот, лопай.

Блондин перемешал соус с гарниром и отправил себе в рот солидную порцию.

Гнилой Боб со всей компанией зареготали во все горло.

Слепой между тем аккуратно прожевал и глотнул. Затем снова широко улыбнулся:

— Неплохо. Но пожалуй, этот соус слишком слабый для меня. Может быть, есть что-нибудь покрепче?

Физиономия Гнилого Боба озадаченно вытянулась.

А блондин продолжал уплетать за обе щеки.

Ладно, сука, жри. Мы тебя только немножко облегчим.

Гнилой Боб подергал за ремень сумки, висящей на плече слепого:

— Дай-ка мне твой багажик.

— А ты уверен, что она тебе подойдет? — спокойно осведомился блондин.

Гнилой Боб посерел от гнева:

— Давай мне сумку, ты, кент!

Дружки Боба, отшвырнув стулья, приблизились к ним:

— А ну, отдай ему сумку, лишенец!

И тут Гнилой Боб увидел нечто странное: трость, только что смирно стоявшая рядом со слепцом, вдруг взвилась вверх и резко ткнулась ему, Бобу, в живот. Из груди у него сразу ушел куда-то весь воздух, изнутри к горлу подкатило чугунное ядро — и Гнилой Боб отключился, враскоряку рухнув на пол.

— Ах ты, ублюдок! — рявкнул небритый Дик.

Слепой со все той же любезной улыбкой повернулся к нему, а его трость тем временем ударила в бок верзиле с кастетом и походя чиркнула по гортани другого громилу, едва успевшего замахнуться ножом. Оба они мигом заняли место рядом с Гнилым Бобом.

Дик и еще один уцелевший представитель кодла в секунду сообразили что к чему и проворно ломанулись к выходу.

Приемник над стойкой кончил изрыгать бодренькую музычку, и игривый голос дикторши известил:

— В Майами опять восстановилась хорошая погода.

А Ник Паркер, незряче глядя в пространство, с обезоруживающей улыбкой вопросил:

Что здесь происходит? Ах, простите, я такой неловкий, Боже мой…

И тут негритянка за стойкой не выдержала и расхохоталась.

8

Мало сказать, что Фрэнку Дэвероу сейчас было не по себе. Ему было гораздо, гораздо хуже.

Потому что в данный момент он висел вниз головой на высоте тридцатого этажа и вечерняя улица, освещенная веселенькими огнями, маячила глубоко внизу под ним.

Сильные руки удерживали Фрэнка за щиколотки — пока удерживали, а там — поди знай…

— Ну как, тебе хорошо видно? — спросили у него сверху, с балкона.

К горлу подкатывала нестерпимая тошнота, далекая мостовая рябила автомобильными фарами.

— Брюс-авеню — не правда ли, прекрасная улица? — продолжали ехидничать мучители.

Вдруг пальцы на щиколотках Фрэнка чуть ослабили свою жесткую хватку.

— Нет! Нет! — истошно заорал он.

Сверкающая ниточка слюны, вылетевшая вместе с воплем, легкой паутинкой заскользила вниз вдоль этажей.

— Или тебе что-то не нравится?

Кровь прилила к голове, и казалось, что под ее напором глазные яблоки постепенно выдавливаются наружу: вот еще чуть-чуть — и выскочат вон, канут вниз бело-радужными шариками, шлепнутся об асфальт тротуара, словно яйца на сковороду.

— Очень высоко здесь, приятель, я понимаю. Но ты ведь сам напросился, разве не так?

Фрэнку вдруг пришла в голову совершенно нелепая в данном случае мысль: нет, у далеких предков людского рода никогда не было крыльев. Иначе сработал бы далекий-далекий инстинкт — и не было бы столь омерзительно страшно болтаться над Брюс-авеню.

— Ну ладно, хватит, — произнес сверху жирный голос. — Пожалуй, пора его сбросить.

— Нет! — снова закричал Фрэнк, отлично понимая, что его мнение тут мало кого интересует.

Полуобморочное марево застило взор, ноги сводила судорога.

— А почему же нет? Не волнуйся — ты быстро долетишь, зуб даю.

Его встряхнули, словно куль, — и Фрэнк лихорадочно попытался припомнить какую-нибудь подходящую молитву, но в сознании мелькнула только строчка из какого-то шлягера: «Это мы к вам идем, ребята чумовые…»

Но похоже, полет пока откладывался.

— Нет, кажется, ты еще не вполне готов к этому. Повиси еще немного, — с некоторой даже досадой произнес все тот же жирный голос.

— Прошу вас, отпустите меня, — с трудом выдавил из себя Фрэнк.

— Да? Ну ладно, уговорил… Ну-ка, Сэм…

— Нет!!! — возопил Фрэнк, поняв свою роковую оговорку, которая могла стоить ему жизни.

— Но ты же просишь! — возмутились наверху.

— Нет! Нет! Не то!

— А что же, голубчик?

— Умоляю вас…

Горло пересохло, словно резиновый шланг на знойном солнце, слова из него лезли с трудом.

— Умоляю, пощадите…

На балконе язвительно рассмеялись в несколько глоток.

— Странный ты тип, Дэвероу. Поиграл на славу, доставил себе удовольствие — разве не так?

Бездна внизу внезапно показалась не столь уж и страшной — она звала, манила…

— Тебе ведь никто не мешал, дружок: хочешь играть — играй. Угодно в долг? Ну что ж, отчего бы не подсобить приличному человеку? Получай в долг. Тут ведь все порядочные люди, не какие-нибудь там жлобы… Разве не так было, дружище Фрэнк?

Тридцать этажей — сколько это будет в ярдах? Но натренированный мозг безуспешно пытался решить столь простенькую арифметическую задачку…

— Ну что ты молчишь? Стыдно, да? Разумеется, стыдно. Ты прямо как нашкодивший щенок, Дэвероу. Пора платить, — а где же денежки?

Квадрат массы на скорость падения… Или масса на квадрат скорости? О Боже…

— Умоляю…

— Раньше надо было думать, дружок. Нам теперь остается только попрощаться с тобой. Жаль, конечно, что земля отнюдь не будет тебе пухом, но что ж поделать — от судьбы ведь не уйдешь…

— Не-ет…

Из носа хлынула кровь, заливая глаза, склеивая ресницы, а улица внизу стала, кажется, чуть ближе…

— Нет, говоришь? Ладно, приятель, тебе повезло. Мы сегодня добрые почему-то….

Неужели? Фрэнку показалось, что он ослышался. Вот сейчас эти страшные руки разожмутся — и…

— Послушай-ка внимательнее, Фрэнк. Ты ведь совсем недурной специалист в органической химии, ведь так? Тут такая оказия: мой химик попал в катастрофу — бедняга, не повезло ему… И вот образовалась вакансия. Ты меня понимаешь, Фрэнк?

А пропасть все звала и звала, улица внизу словно бы ощеривалась в гостеприимной улыбке…

Фрэнк Дэвероу собрал все свое мужество — и все последние способности к членораздельной речи:

— Я никогда… не сделаю этого для вас…

— Да брось ты — чего ломаешься, как целочка?

— Не-ет…

— Ах нет? Ладно, Сэм, бросай его. Сейчас, сосчитаю до трех… Раз… Два… Ну как, Фрэнк, надумал?

Ну вот и все. По счетам надо платить. Деваться некуда.

— Нет… Никогда… Делайте что хотите… Отпускай, сволочь!

— Ты, может, полиции боишься, Фрэнк? Так это ерунда! Тут ведь Невада — в нашем штате все законно, особенно для хороших людей…

— Я тебе сказал, гад: отпускай!

— Не очень ли ты спешишь? Я ведь могу сделать одну очень простую вещь… Навещу твою бывшую женушку в Майами. Как, бишь, ее зовут — Линн? Там у тебя и сынишка остался, между прочим…

— Ах вы, подонки…

— Что-что? Я не слышу? — переспросили с балкона.

Тридцать этажей — разве это высота?

«Жаль, что они не швырнули меня туда минутой раньше», — подумал Фрэнк Дэвероу.

А вслух с трудом сказал:

— Ладно, я согласен. Ваша взяла.

Брюс-авеню — и впрямь прекрасная улица.

9

Он редко вспоминал о Линн.

Фрэнк Дэвероу вообще предпочитал отсекать неприятные для себя воспоминания — не хотел взваливать на душу лишнюю тяжесть, забивать голову обременительными думами. Понимал, конечно, что это говорит в нем элементарный эгоизм, однако сделать себе поблажку, уступку так легко, так удобно… А совесть поворчит малость — да, глядишь, и успокоится: с нею договориться легко.

О своем детстве, например, он помнил только веселое и приятное, напрочь отбрасывая какие-либо унизительные и неприятные моменты вроде обид, нанесенных большими мальчишками или взрослыми. А подростковый период не хранил в памяти вовсе: период возмужания на пороге юности был слишком мучителен — вечные прыщи на лице, потные руки, страшная скованность в общении с девочками, изнуряющие занятия онанизмом, за которыми ему постоянно мерещилась перспектива стать в будущем импотентом… К чему беречь такой тягостный багаж — это явно лишнее.

Вот так же вышвырнул Фрэнк Дэвероу из памяти то, что произошло душной вьетнамской ночью. Хотя удалось это не сразу — зов Ника Паркера еще долго стоял у него в ушах, отчаянный, умоляющий зов.

Иное дело Билли: о сыне Фрэнк думал часто и мечтал перевезти его к себе в Рино, но тут все упиралось в Линн, которая наотрез отказалась отдать ему мальчика после развода. Это было для Фрэнка Дэвероу непреходящей болью, и лекарства от нее найти не удавалось. Он любил представлять себе, как они с Билли гуляют по парку, мастерят что-нибудь вместе или возятся с аквариумом, — и не было ничего горше этих бесплодных грез. И отрекаться от столь тяжкого креста Фрэнк не хотел — да и попросту бы не смог, даже при всем желании.

А память о Линн долго торчала в сердце острой саднящей занозой, но постепенно уколы ее притупились, а затем и вовсе сошли на нет. Их связывало очень многое: почти пятнадцать лет супружеской жизни да плюс еще период доармейского ухаживания, когда Фрэнк упорно и терпеливо пытался добиться расположения этой тоненькой белокурой девушки.

Они познакомились за пару лет до его призыва в армию — и были те годы сущим наказанием или нелепой комедией. Это как посмотреть. Какой-нибудь правоверный моралист, пожалуй, только порадовался бы на их тогдашние взаимоотношения — во всяком случае, на то, как вела себя Линн. Она была неприступной скалой, заколдованным замком, держащим круговую оборону фортом, а Фрэнк вился кругом назойливым комаром, безуспешно пытаясь найти хоть какую-нибудь брешь в непроницаемой железобетонной стене. Максимум, чего он добился, — это разрешения поддерживать ее за локоть во время перехода через улицу, но, как только они ступали на тротуар, рука девушки моментально выскальзывала из его пальцев.

Фрэнк порой проклинал все на свете, когда, проводив Линн после киносеанса, возвращался домой по темным улицам и едва передвигал ноги из-за нестерпимой ломоты в самом пылком и возбудимом месте своего организма. В такие минуты он ругал свою целомудренную подружку последними словами и в мыслях уже был готов либо навсегда закаяться встречаться с Линн, либо грубо и дерзко изнасиловать эту чертову недотрогу при первой же возможности. Но когда видел ее снова, все эти поползновения тут же исчезали бесследно, и монотонная осада начиналась сызнова.

Постепенно он даже возгордился, что имеет дело со столь высоконравственной особой. Возможно, в этом была доля мазохизма, но Фрэнк влюблялся в Линн все больше и больше, хотя таковое обстоятельство никак не мешало ему находить плотские удовольствия на стороне, разряжая свой измученный воздержанием аппарат в случайно подцепленных шалашовок, раздвигавших ножки без долгих уговоров. С ними он бывал бесцеремонен и ненасытен, словно бы отыгрываясь за неумение покорить Линн. Одним такая безапелляционная агрессивность нравилась, другие обзывали Фрэнка садистом и мужланом, но его мало трогало мнение всех этих проходных пассий: по-настоящему он вожделел только Линн.

Она превратилась в его сладкое проклятье: Фрэнк совершенно терял голову, улавливая девственный, молочный запах ее тела, видя ее скромно сдвинутые круглые коленки и нетронутые груди, выпирающие под платьем. Он не мог позволить себе ни единого сомнительного прикосновения, ни какого-либо нескромного взгляда — и ощущал себя рядом с чистейшей Линн гнусным распутником, мерзким животным, недостойным находиться подле столь невинного существа.

И пожалуй, самое обидное заключалось в том, что Линн при этом постоянно признавалась ему в любви, не чуралась называть его милым, дорогим, единственным, но тело ее по-прежнему оставалось запретной зоной.

И тем сильнее было потрясение Фрэнка после того, что случилось за три дня до того, как он надел солдатскую форму…

Он редко напрашивался к ней в гости, зная по горькому опыту, что в родных стенах она особенно сдержанна и чопорна, но на сей раз Линн сама пригласила его зайти на чашку чая. На сердце у Фрэнка было совсем невесело: в кармане шуршала призывная повестка, предстояло скорое прощание с гражданской жизнью, с утехами юности, да и учебу приходилось откладывать на потом… А Линн в этот день была как-то особенно задумчива и молчалива, — но Фрэнк совершенно не подозревал, что творится на душе у девушки.

Они долго пили чай с крекерами и мармеладом, разговор как-то не клеился, и Фрэнк наконец попросту уткнулся в номер «Нэйшнл джиогрэфик», лениво перелистывая страницы журнала.

— Я пойду приму душ, — сказала Линн, и он только небрежно кивнул в ответ.

Что ж, денек и впрямь жаркий. Он с раздражением рассматривал на снимках в журнале крутые крупы газелей, щиплющих зеленую травку, — они вдруг напомнили ему своим абрисом похотливые женские бедра. Ну вот, подумал Фрэнк саркастически, так скоро и до скотоложства дойду, до зоофилии — с этой неподатливой девчонкой.

Вдруг до него донесся шум води в ванной, и он напрягся всем своим существом, представив себе, как сбегают струи воды по свежему упругому телу Линн, как усыпана бисеринками капелек ее высокая грудь, как темнеют, влажнея, волосы на лобке… Фрэнка даже передернуло от столь откровенного видения, я его невостребованный дружок беспокойно шевельнулся в джинсах.

Нет-нет, нужно выбросить это из головы — только лишние мучения, не нужно себя дразнить несбыточными картинами. Он с отвращением швырнул журнал на столик.

И тут вышла Лина…

Фрэнк оторопел: она была совершенно обнаженной, лишь полотенце свисало через плечо, — и она шла к нему. Лицо ее было бледным и напряженным, но глаза неудержимо сияли, а на губах пробивалась ласковая улыбка.

— Ты что? — растерянно выдавил из себя он, а Линн все приближалась, и вот она уже совсем рядом, и Фрэнку казалось, что его взволнованное дыхание достигает нежной кожи ее живота, покрытой мелкими зябкими пупырышками.

— Я иду к тебе, милый, — шепнула Линн — и ее слова громом отдались в ушах Фрэнка.

Он не помнил, как скинул с себя одежду, все смешалось в его помутившемся сознании — успел только заметить, как Линн, расстеливая полотенце на диване, украдкой бросила взгляд на его набухшее мужское достоинство и зрачки ее чуть расширились.

И вот ее стройное белоснежное тело раскинулось перед ним — желанное и желающее.

Фрэнку приходилось прежде ломать целки — и никакого кайфа он в этом не видел: тупое и неблагодарное занятие. Тут, однако, был совсем иной случай: не целку он ломал, но — лишал девственности, и торжественная ответственность этого момента была ему полностью внятна.

Он долго целовал Линн, чувствуя, как ее свежее тело робко подрагивает под его осторожными губами, как постепенно расслабляются ее ноги, а груди, наоборот, крепнут, наливаются тяжестью, — и не узнавал сам себя. Он ли это, безжалостный трахальщик, привыкший ставить девок на уши, хлестать их по щекам и ягодицам, пихать свой наглый член в раззявленные рты? Оказывается, он совсем другой: ласковый, осторожный, бережный…

И когда настал наконец момент соития и его алчущий жезл, проникнув в святая святых любимой, ощутил неподатливую преграду, он нежно зашептал на ухо Линн что-то бессвязно-страстное — и вошел в нее мягко, одним сильным тычком, и заглушил ее короткий вскрик влажными горячими поцелуями…

Потом они долго лежали рядом, соприкасаясь бедрами, и когда Фрэнк решился наконец взглянуть на Линн, то увидел, что ее лицо словно светится изнутри, неуловимо изменившись, и понял, какое же это чудо — сотворение женщины.

Она попросила еще — и он смутился:

— Тебе же будет больно…

— Нет, нет, — жарко шептала Линн, притягивая его к себе-

И он выполнил волю любимой, взяв ее уже более сильно и настойчиво, все более распаляя пробужденную плоть Линн. Она почувствовала эту разницу очень хорошо и даже начала неумело подмахивать, стараясь, чтобы Фрэнк вошел в нее как можно дальше, и он постарался на славу, вламываясь, в жаркие глубины ее лона. Жалел об одном — что диван слишком мягок, податлив: чем сильнее был напор Франка, тем глубже погружалось тело Линн в этот предмет мебели, явно не рассчитанный на занятия бурным сексом.

Но в любом положении можно найти выход — и тогда Фрэнк, крепко обняв свою партнершу, сполз с дивана на пол, больно ударившись копчиком. При этом его скипетр продолжал находиться в Линн, которая, оказавшись в позе всадницы, сразу же начала такую бешеную скачку, что Фрэнк даже пожалел о своем маневре, чувствуя, как елозит его спина по жесткому паласу. Мелькнула даже сочувственная мысль: каково же было всем тем девочкам, которых он прессовал, повалив на пол навзничь…

Между тем Линн, войдя во вкус бойкого дела, перешла в яростный галоп и пришпорила его еще сильнее. Сладострастно постанывая, она мотала головой, и ее длинные белокурые локоны метались вокруг раскрасневшегося лица сумасшедшей метелью. «Только бы она мне не сломала…» — метнулась в сознании пугливая опаска, но тут же неудержимая сила словно подбросила его вверх — и фаллос выстрелил прерывистой очередью, заставив содрогаться все тело, будто от ударов электрического тока…

Когда Фрэнк очнулся от короткого сладкого забытья, он увидел Линн: она сидела надиване и ласково смотрела на него, обнаженного, беспомощно лежащего на полу.

— Ты мой герой, — восхищенно сказала она.

Он только слабо улыбнулся в ответ — спина болела неимоверно.

— А знаешь, — продолжала она, — я, когда стояла под душем, подумала: вот если ты сейчас войдешь ко мне — то я ударю тебя, закричу… И все было бы между нами кончено, понимаешь?

— Ну и правильно, — ответил Фрэнк.

Язык, однако, еще слабо его слушался.

— Ты такой молодец… Ты настоящий мужчина, честное слово.

— Еще бы… — выдохнул Фрэнк. — А тебе сейчас не было больно?

— Нет-нет, милый. Ну, может, совсем чуть-чуть… Но это даже приятно. Я никогда не думала, что это так великолепно.

«Ладно, я тебе еще не то покажу», — подумал Фрэнк с оттенком некоторой мстительности: все-таки лихо она его укатала.

— Послушай, — смущенно сказала Линн, — а тебе… Тебе не было противно?

— То есть?

— Ну, кровь тут…

— Нормально. Я горжусь, что сделал это, — ответил Фрэнк.

И не было в его словах ничего, кроме правды.

— Понимаешь, я давно хотела, чтобы… Ну, чтобы мы были вместе…

«Зараза какая, — возмущенно подумал Фрэнк. — А чего ж тогда молчала-то?»

— Я тоже, моя прелесть, — вслух сказал он.

— Я мечтала о тебе по ночам, я не могла уснуть, представляя себя в твоих объятьях…

— И даже ни разу не позволила себя поцеловать, — упрекнул Фрэнк.

— Но я боялась…

— Дурочка, чего же тут бояться? Ведь это же прекрасно, разве нет?

— Да-да, мой милый! Ты прости меня.

— Чего уж там теперь, — проворчал Фрэнк. — Чем продолжительней молчанье — тем удивительнее речь…

— Ой, как ты здорово сказал!

— Это не я, — признался Фрэнк. — Поэт какой-то — не помню имени.

— А разве ты любишь стихи?

— Гм… Иногда.

По совести-то говоря, он вычитал эти строчки в каком-то сборнике цитат на все случаи жизни. Называлась книжка — «Настоящие мужчины говорят красиво», а составила ее баба какая-то: ну, ей виднее, чего такого женщина хочет услышать от своего трахаля…

— Ты — удивительный! — с чувством сказала Линн. — Ты — лучше всех!

Фрэнк, разумеется, не стал спорить. И почувствовал некоторые угрызения совести: если б знала Линн, как разнузданно вел он себя со всякими случайными шалавами… Нет-нет, теперь-то он поставит на них крест навсегда — хватит, наигрался. Ему, почитавшему себя за неразборчивого похотливого кобеля, было немного странно так думать, — но тем не менее Фрэнк каким-то шестым чувством осознавал, что именно так и будет.

— Жарко, — сказал он. — Может, пойдем ополоснемся, Линн?

— Пойдем, — легко согласилась она и проворно соскочила с дивана.

Фрэнк сразу открыл душ на полную мощность, и колкие струи ударили по телу, пробуждая в нем новый прилив энергии. Линн стояла к нему спиной, и он водил руками по ее мокрым плечам, ощущая тончайшую прослойку меж своими ладонями и напряженной кожей, которая облегала ее плоть, — и в конце концов он не мог стерпеть при виде ее замечательного зада, омываемого беглыми ручейками, слегка выпячивающегося — как будто напрашивающегося на что-то такое…

— Нагнись-ка, — хрипло сказал он.

Линн послушалась — и ее округлые ягодицы коснулись его чресел… Теперь-то он знал, что делать: не раз уже ему приходилось брать женщину в такой позиции — но тут-то была она, Линн…

Фрэнк ощутил смущение: вдруг Линн подумает о нем что-то лишнее, поймает его на изощренности — ведь она подставила свою попку совершенно случайно, не догадываясь о возможных последствиях… Но желание оказалось сильнее всех сомнений и оговорок — то самое нечто, которым Фрэнк так гордился, тут же подало признаки жизни.

Он был не волен над собою: та штука, размеры которой он прежде определял как вполне стандартные (сверяясь с данными «Пентхауза» по поводу всяческих кинозвезд), приобрела вдруг совершенно умопомрачительные размеры — и ей уже ничего не оставалось другого, кроме как ткнуться между мокрых ляжек Линн.

— Ты что, милый? — прошептала она, запрокидывая голову таким образом, что ее намокшие волосы легли ему на грудь. — Чего ты хочешь?

— Тебя… — сказал Фрэнк, не имея другого объяснения, и, скрестив руки на животе Линн, заставил ее согнуться так, чтобы его настырный оккупант мог без помех вторгнуться в оккупируемые области.

Она тоненько пискнула, ощутив в себе столь здоровенную оглоблю, и спросила срывающимся голосом:

— Фрэнк, но разве так можно?

— Нужно, дурочка, нужно, — отозвался Фрэнк, вторгаясь все дальше в заветный альков.

И Линн поверила ему — он почувствовал это по тому, как ее круп начал навинчиваться на его торчащий гвоздь, изнывающий от желания.

— Ну, давай, моя девочка, давай, — шептал он, окунаясь — иного слова и не подберешь — в ее мягкое податливое тело..

Груди Линн легли в его ладони, и Фрэнк чувствовал как потвердели ее соски — словно кончики карандашей, которыми раскрашивал он в детстве картинки…

— Не может быть… — шептала Линн, вбирая в себя его мужскую силу.

— Может, может… — бормотал Фрэнк, ощущая как охотно распахиваются ворота заветного замка перед его атакой.

— Что же ты делаешь со мной?.. — простонала Линн, не забывая между тем вовсю вертеть наиболее выдающейся частью своего тела.

— Что? Что? Я потом тебе скажу — что…

Голос Фрэнка переходил в рык, и он уже готов был сказать Линн — ЧТО именно он с ней делает, но ему попросту не хватало воздуха на лишнее слово. Да и не до слов ему было сейчас…

— Какой ты…

Боже, что за задница у этой девчонки… И ты ходил рядом с нею два долгих года, не смея ни прикоснуться, ни рассмотреть как следует… Ну, бери же теперь ее, бери — пусть знает, как ЭТО должно быть!

И тут его босая нога предательски скользнула по дну ванны — и трепещущий пенис выскользнул из своего тесного убежища.

— Ах-х… — простонала Линн.

Фрэнк попытался удержаться на ногах, но силы уже изменили ему — и он вытянулся во весь рост на эмалированном днище.

— Ну куда же ты, милый?

Ее ноги вздымались над ним подобно колоннам храма, а между ними призывно зияла мохнатая святыня…

— Ой, прости, я поскользнулся…

— Ничего, ничего, мой дорогой… Сейчас все будет хорошо…

Линн заткнула пробку, и ванна начала заполняться. Вода подступила Фрэнку под бока, защекотала волосы на груди… А подрагивающий инструмент по-прежнему торчал на изготовку, готовый овладеть снова этой ненасытной девичьей плотью.

— Ну где же ты? — прохрипел Фрэнк.

— Я здесь…

Линн обрушилась на него сверху с такой силой, что часть воды шумно выплеснулась на пол ванной комнаты. Ее прицел был верен — она нанизалась на торчащий кол Фрэнка с такой точностью, будто проделывала это уже не первый раз.

— Ох-х…

Он чуть не захлебнулся от поднятой ее телом волны, но инструмент сработал безукоризненно — и два жаждущих тела тут же забились в экстазе.

«Опять она на мне», — с неудовольствием подумал Фрэнк, сглатывая попавшую в рот воду.

Он поддел пяткой пробку — и вода со сладострастным курлыканьем устремилась в освободившееся отверстие…

«Ну, сейчас я тебе задам…»

Ванна опустела — и тут Фрэнк ужом вывернулся из-под Линн и встал на ноги.

— Куда ты? — простонала она.

Он не стал отвечать — подхватил ее под мышки, выпрямил и развернул снова попкой к себе. «Вот тебе!» — и вслух повторил то же:

— Вот тебе!

Неутомимый инструмент не подвел — и вошел точно и плотно, словно меч в ножны.

— Оу-у-у! — вырвался истошный звериный вопль из груди Линн.

«Ну, получай, получай, получай!…»

Фрэнк безумствовал над ее мокрым задом, словно пытаясь разом расквитаться за долгие месяцы ожидания, за долгие бестолковые разговоры, за былую ломоту в паху: получай, моя детка, пойми, что такое любовь…

— Сильней, сильней! — кричала Линн, упершаяся руками о края ванны.

— Да, да!.. — твердил Фрэнк, крепко стиснув ее плотные бедра.

Вид ее тугих ягодиц, переходящих в тонкую талию, сводил его с ума — и, не помня себя, Фрэнк выдернул пылающий стержень из размягченного влагалища и тут же вонзил его между округлых полушарий. Член обожгло болью — и Линн пронзительно взвизгнула, но было уже не до церемоний. Трудно, с натугой проник Фрэнк в неподатливое узкое отверстие, мысленно моля только об одном: еще бы минуточку продержаться…

— Что ты делаешь? — прорычала Линн.

— Нет, в ее голосе нет испуга, опаски — только желание и удивление…

— Я тебя…

У Фрэнка опять не хватило дыхания, чтобы договорить такую короткую фразу.

Линн согнулась уже так, что ее лоб касался коленок, отчего ее попка словно выросла в размерах, возбуждая во Фрэнке дикие, животные инстинкты. Ему казалось, будто он взлетает над этим жаждущим задом, и оставалось только поражаться выносливости живого тарана, пытающегося расколоть надвое покорное мясистое великолепие…

«Ей нужно попробовать сразу все», — осенило Фрэнка.

Да-да, сразу все — как оглавление к последующей долгой-долгой жизни…

Прогнувшись в пояснице, Фрэнк вышел из укромного местечка.

— Ой, зачем?.. — вскрикнула Линн, оборачиваясь к нему в недоумении.

— Вот зачем…

Фрэнк ухватил ее за плечи и рванул к себе так, что его неутомимый боец ткнулся прямо в полуоткрытые губы Линн.

— Что? — пискнула она.

Но было поздно: твердый ствол ударил без промаха, и Линн ничего не оставалось кроме как принять его в свой вопрошающий рот.

— На!..

В ее широко раскрытых глазах читался откровенный ужас, но природа взяла свое, и горячий язык заскользил вокруг напряженного стебля, упирающегося в нёбо.

— Тебе вкусно, моя девочка, да?

Линн что-то промычала в ответ — и Фрэнк истолковал этот отзыв как положительный.

— Он твой, я дарю его тебе…

Она приняла подарок с благодарностью — и тут Фрэнк понял, что уже не может сдерживаться более: его насос разразился неудержимо…

— Пей, девочка, пей…

И она пила его драгоценную влагу, захлебываясь и всхлипывая от счастья, а могучий поршень выбрасывал все новые и новые порции жгучего мужского семени…

— Что здесь происходит? — послышался вдруг робкий женский голос.

Пребывающий в полном упоении Фрэнк обернулся — и увидел стоящую на пороге мать Линн. На ее лице было написано нескрываемое удивление.

Линн вынула опадающий член изо рта и подняла ошалелые глаза на мать.

— Это мой жених, мама, — сказала она, гулко сглотнув.

— Ах вот оно что… — пролепетала ошарашенная мамаша и вышла.

Линн вытерла рукой стекающую из уголка губ струйку спермы и посмотрела на Фрэнка.

— Разве я сказала что-нибудь не так? — озабоченно осведомилась она.

Но у него просто не было слов…

А потом было долгое вечернее чаепитие в семейном кругу, и Фрэнк смущенно бормотал о своем желании стать химиком, а его будущая теща робко поминала ДНК и РНК, на что он авторитетно говорил, что это скорее из области биологии, а Линн глуповато хихикала, давясь шоколадной конфетой и стреляя такими недвусмысленными взглядами, от которых, казалось, начинала дымиться скатерть между ними…

Затем Фрэнк отбыл во Вьетнам, имея в кармане фотографию Линн, в голове — серьезнейшие планы женитьбы, а в сердце — нежнейшую любовь. Он бережно относился к своему чувству и никогда не поминал свою невесту в разговорах с товарищами по оружию, которые каждую особу женского пола рассматривали на словах только как постельную особь. Фрэнк и сам был не прочь нести подобную жеребятину, благо солидный опыт у него имелся, но образу Линн в такого рода беседах места не было.

Будущее рисовалось ему в самых радужных красках. Еще бы: ведь то, что связывает их с Линн, случается, казалось Фрэнку, раз в сто лет. Впереди — долгая-долгая жизнь вдвоем, долгое-долгое счастье…

Вернувшись из Вьетнама, Фрэнк первым делом заявился к ней, и то памятное чаепитие повторилось вновь: так же смущены были все трое — он, Линн и ее мама. Правда, теперь забавной приправой к разговору послужили рассказы Фрэнка о солдатской жизни, о далеком экзотическом крае.

Беседа, казалось, тянулась бесконечно — и наконец они с Линн, бормоча извинения и невнятные соображения насчет «подышать воздухом», выбрались из-за стола, пулей вылетели из дому и, не сговариваясь, ринулись в близлежащий парк, где вполне можно было отыскать укромное местечко для двух вожделеющих душ.

Едва оказавшись за густым пологом зелени, Фрэнк жадно обнял Линн, и его руки сами собою поползли к ее широким бедрам, от прикосновения к которым обоих их пронзила сладкая судорога.

— Возьми меня, милый… — страстно прошептала Линн, и Фрэнк не заставил себя ждать.

Он нетерпеливо задрал подол ее платья, рывком спустил трусики и, высвободив свой истосковавшийся агрегат, медленно, с нажимом провел им по набухшей «киске» возлюбленной.

— Ну, давай же, давай! — шептала Линн. — Я так стосковалась по тебе.

Фрэнк попытался задвинуть ее встояка, но мешала разница в росте, дрожали согнутые в коленях ноги. И тогда, вспомнив чудесную мизансцену в ванне, он повернул ее к себе задом, круто переломил в пояснице — так, что призывно выпятилась наружу густая рыжая поросль, — и напряженный фаллос просто-таки вбежал в вожделенную жаркую пещеру.

— Мой герой…

Конечно, он стосковался по женщинам, разумеется, его здоровый молодой организм хотел взять свое после длительного воздержания, но главным сейчас было то, что перед ним — его возлюбленная Линн. И он — в ней…

— Ну, трахни, трахни же меня, мой дорогой… — просила, нет, не просила, а настоятельно требовала она, расплескивая свою белокурую гриву.

— Да, да, да… — твердил он в ответ, ощущая неземное блаженство от обладания любимым телом.

Его возбужденная штуковина плясала в ее глубоком колодезе, и Фрэнк испытывал неизъяснимое наслаждение от созерцания этого восхитительного процесса.

— Боже, как я люблю тебя…

Кто это сказал — он, она? Уже все было общим, единым; слова, тела, дыхание…

Тут Фрэнк проник в Линн особенно сильно — и она, потеряв равновесие, подалась вперед и упала на траву, увлекая его за собою. Каким-то чудом его корень остался в ней — и, навалившись на Линн всем телом, Фрэнк заработал еще ожесточеннее, счастливо изнывая от звуков смачных шлепков своих чресел о ее пышные ляжки.

— Я умру сейчас, о-о…

И тут он стремительно выплеснул в нее все, что накопилось в его организме за время разлуки, словно из брандспойта, и Линн протяжно застонала, вбирая в себя драгоценную влагу.

Фрэнку хотелось видеть ее лицо — и он развернул Линн к себе, вожделенно всматриваясь в ее пылающие щеки, в сочные губы, в исцарапанные о траву груди, во взволнованно вздымающийся плоский живот.

— Как ты прекрасна…

— Как ты силен…

Губы Линн настойчиво манили Фрэнка, и он, переведя дух сказал:

— Послушай, самое смешное, что мы с тобой до сих пор толком не поцеловались…

— Ой, и правда! — тихо засмеялась она, обвивая его шею тонкими руками.

Их языки соприкоснулись — и не было в жизни Фрэнка более изумительного, более глубокого поцелуя. Что уж говорить о Линн…

Они поженились спустя полгода — на свадьбу прибыл даже пропащий отец Линн, вечно озабоченный букмекер из Нью-Йорка, постоянно отпускающий сомнительного свойства шуточки и часами готовый говорить о любимой хоккейной команде «Нью-Йорк Рейнджерс».

Линн долго не могла зачать, но это не смущало их, упоенно предающихся постельным радостям едва ли не каждую ночь. А потом появился Билли — и в жизни прибавились новые счастливые краски.

Но к тому времени Фрэнка уже начала захватывать его страсть к рулетке, забиравшая все больше и больше денег. Пошли скандалы, выяснение отношений… Но вот об этом Фрэнк Дэвероу уже не любил вспоминать.

Потом они расстались.

И сейчас жизнь Фрэнка была совсем иной, и мысли его были поглощены новой женщиной, к которой он привыкал с трудом, постепенно — слишком страстными были их отношения с Линн, чтобы можно было легко довериться другой…

Да, он почти что забыл Линн. Но угрозу, нависшую теперь над нею и Билли, нужно было предотвратить во что бы то ни стало…

10

В свои восемь с половиной лет Билли считал себя уже достаточно взрослым человеком. Во всяком случае, по отношению к своим старым игрушкам, которыми наполовину была завалена его комната. Даже странно, думал он, и чего это я их раньше так любил? Они ведь такие глупые. Ну что ты, Микки Маус, хлопаешь глазищами из угла? И индейским вождем тебя наряжал, и пиратом, и ковбоем — а ты все равно дурашка Микки, Микки-простофиля. И почему-то все вы такие мягкие, ненастоящие. А из пластика — бр-р, холодные, будто замерзшая каша. Нет, это совсем не то, что нужно настоящему мальчишке.

А все эти наборы «Сделай сам» — вот ерунда-то! Чего там делать, если все детальки уже есть, а вместе их сложить и всякий дурак сможет. Скукота!

В общем, стало Билли в своей детской как-то неинтересно. Он же не такой малыш, которого надо кормить с ложечки. Но у больших ребят игры какие-то непонятные. Может, и разобрался бы — так ведь не берут с собой. Ну их совсем!

И совсем было Билли приуныл. Сидел целыми днями во дворе и играл сам с собой в ножички. Каждый раз выигрывал! Абсолютный чемпион среди себя. Да уж…

И тут попался на глаза Билли чурбачок. Аккуратненький такой чурбачок, краешки обпилены. Куда бы его приспособить? Повертел в руках и начал строгать. Просто так. Фиг его знает зачем. Строгал, ковырял… Вдруг — что такое? У чурбачка голова появилась! Кто-то, значит, там, в чурбачке, прячется. Наверное, какой-то зверь… Только какой? А вот сейчас посмотрим!

Резал, резал — зверь потихоньку стал выбираться наружу. И оказалось, что это — слон! И не какой-нибудь там игрушечный, а прямо совсем настоящий. Тепленький такой.

Билли этот слон ужасно понравился. И он решил обязательно поискать зверей и в разных других чурбачках. А то чего они там прячутся?

И вот в настоящий момент Билли сидел на подоконнике в своей детской и маленькими аккуратными буковками вырезал на пузике у слона свое имя. Б… И… Л… Л… Ну, еще одна буковка и — и тут слонишка выскользнул у него из руки и скакнул за окошко. Ай, черт!

Билли высунулся наружу и поглядел вниз. У порога их дома стоял какой-то дядька с палкой и держал в руке его слоника. Ой-ой, надо выручать своего зверика! Билли выскочил из комнаты и опрометью бросился вниз по лестнице.

…Ник Паркер, подходя к крыльцу, чутко заслышал в воздухе какой-то странный шелест — и легким машинальным движением подставил ладонь, в которую упала какая-то деревяшка. Он бегло ощупал ее пальцами — и улыбнулся.

А вот и кнопка звонка.

Ему открыла светловолосая женщина, при взгляде на которую он бы наверняка вспомнил, что уже видел ее однажды. Давным-давно. Во вьетнамских джунглях. На фотографии.

Но единственное, что мог понять Ник Паркер, — это то, что перед ним женщина, легконогая, элегантная, знающая толк в хороших духах.

— Добрый день!

— Здравствуйте!

— Простите, это дом 366 по Хаггард-стрит?

Женщина слегка помедлила с ответом: ее смутил странный взгляд голубых глаз незнакомца — зрачки неподвижны, смотрят как бы сквозь нее. И тут она заметила трость в его руке — ах, вот оно что…

— Да, 366.

— Мне нужен Фрэнк Дэвероу.

По лицу женщины промелькнула чуть недовольная гримаска:

— Видите ли, он здесь больше не живет…

Ник замялся:

— Э-э… Меня зовут Паркер. Ник Паркер. Мы с Фрэнком, были друзьями. Давно, во Вьетнаме…

— Входите, мистер Паркер. Меня зовут Линн Дэвероу.

Лини подивилась той уверенней легкости, с которой голубоглазый слепец прошел в гостиную.

И тут как раз ему навстречу выбежал Билли. Он оторопело уставился на незнакомца.

— Сынок, это друг твоего отца, — пояснила Линн, — мистер Паркер. А это…

— Здравствуй, Билли, — улыбнулся Ник.

— Откуда вы знаете его имя? — изумилась Линн.

— Я его прочел, — объяснил Ник. — Он протянул мальчугану слоненка: — Держи, Билли. Отличная работа.

Мальчик осторожно принял игрушку из рук Ника, проскользнул к матери и, дернув ее за юбку, шепотом спросил:

— Мам, он — что?..

— Да-да, — ответила она ему на ухо. — Только не надо говорить об этом.

Билли со страхом смотрел на гостя. А тот состроил ему забавную рожицу:

— Не так уж плохо быть слепым иногда, малыш. Это все мелочи жизни.

— Нам нужно кое о чем поговорить с мистером Паркером, сынок, — сказала Линн. — Я думаю, тебе стоит погулять…

— Ладно, мам, ладно.

Билли убежал, распевая на ходу:

— До свиданья, мистер Паркер, увидимся, мистер Паркер!

— Мне тоже было приятно познакомиться с тобой, Билли…

— А вы присаживайтесь, мистер Паркер.

Ник безошибочно нашел диванчик и удобно на нем устроился.

— Вам, вероятно, кажутся странными мои глаза? — вежливо спросил он.

Линн смущенно зарделась и отвела свой пристальный взгляд от лица гостя:

— Ой, ну что вы…

— Пустяки, — улыбнулся Ник. — Просто тяжелая контузия, поражение зрительных нервов… А темных очков я никогда не любил.

— Ник Паркер, Ник Паркер… — пробормотала Линн. — Что-то знакомое… Кажется, вы считались погибшим? Извините, конечно…

— Да, меня зачислили в списки пропавших без вести во Вьетнаме, — просто ответил Ник.

— Какой ужас, — покачала головой Линн.

— Так случается… Война все-таки.

— Господи, как я ненавижу войну…

— Я тоже, — кивнул Ник. — А Фрэнк никогда не рассказывал вам, что там произошло?

Линн покачала головой:

— Он вообще не любил говорить о войне. Вьетнам так его изменил…

— Вьетнам многих перекорежил. Практически всех, насколько я понимаю… А что, Фрэнк стал больше пить, вернувшись оттуда?

— Нет-нет, тут другое…

— Наркотики?

— Никогда! — замотала головой Линн. — Фрэнк ненавидел наркотики. Впрочем, то, что с ним произошло… В каком-то смысле это можно сравнить с наркотиком. Вы не читали у Достоевского такой роман — «Игрок»?

И тут же поняла бестактность своего вопроса.

Но Ник сделал ободряющий жест рукой:

— Ничего-ничего, я понял. Рулетка, да?

Линн кивнула. Спохватившись, сказала вслух:

— Да… Ох, мистер Паркер, вы меня простите, но вы так не похожи…

Она осеклась.

— На слепого? — улыбнулся Ник. — Да вы не тушуйтесь, нормальное житейское дело.

Линн облегченно вздохнула. Ей вдруг стало как-то очень хорошо и уютно рядом с этим светловолосым человеком: от него словно бы исходила какая-то целебная, успокаивающая волна.

— Рулетка, рулетка… — пробормотал Ник. — Знаете, тогда, во Вьетнаме, мы порой любили поболтать о рулетке. Об элементарной двухцветной рулетке: жизнь-смерть, жизнь-смерть…

Линн невольно вздрогнула. В словах Ника ей вдруг почудился какой-то жуткий подспудный смысл — как будто речь не об армейских воспоминаниях, а о чем-то совсем близком, вот только руку протянуть…

Но Ник ничего не заметил.

— Скажите, — неуверенно сказала Линн, — вот вы, мистер Паркер, оказались во Вьетнаме в такой жуткой ситуации… И вам, должно быть, многие вещи более ведомы, чем кому-либо другому. Так скажите мне: умирать — это страшно?

— Почему вы об этом спрашиваете? — удивился Ник. — Вам ли задаваться подобным вопросом?

— Не знаю, не знаю, — пробормотала Линн, нервно теребя подол своего платья. — Что-то такое странное почувствовала… Знаете: сидишь, например, в полном одиночестве — и вдруг словно какая-то тень мелькнула. Вздрагиваешь — нет, никого рядом нет, но до того не по себе… И уже пытаешься подкараулить эту призрачную тень — вдруг появится снова, скользнет в углу…

Она поежилась.

— Я понимаю, — серьезно сказал Ник. — И это вполне реальная вещь, как мне кажется… Но только не в данном случае. Просто я вас навел на грустные мысли с этой дурацкой рулеткой, вот и все.

Линн деланно рассмеялась:

— И то правда, мистер Паркер.

И тут она заметила, что платье чересчур задралось. Застеснявшись, Линн быстро одернула подол.

«Вот дурочка, — подумала тут же, — он же не видит…»

А Ник сдержанно улыбнулся — ему было ведомо происхождение этого легчайшего шороха.

Он попытался представить себе внешность этой женщины, но рисовалось нечто очень туманное. А в памяти от той фотографии, увиденной двадцать лет назад при свете зажигалки, остались только пышные белокурые волосы. Да, они были длинны и пышны по-прежнему: Нику было слышно это при каждом повороте головы Линн.

— Может быть, что-нибудь выпьете, мистер Паркер? — предложила она.

— Нет, спасибо. Давненько уже не практикую, — учтиво отказался Ник.

— Некоторые находят в этом удовольствие…

— Только не я. Предпочитаю совершенно другие способы самоудовлетворения.

— Какие же, если не секрет? — поинтересовалась Линн, поймав себя на том, что ее интерес — искренен.

— Занимаюсь в спортивном клубе разными видами восточных единоборств.

— Как? — вырвалось у Линн.

— О, у нас в городе есть замечательный клуб для инвалидов! Так что два раза в неделю я обязательно там. Да и кое-какие навыки имею…

— Замечательно, — отозвалась Линн.

Этот человек нравился ей все больше и больше.

— Скажите, мистер Паркер…

— Давайте лучше — просто Ник.

— Ну, а я — Линн, как вы помните… Скажите, Ник, а вы не женаты? Уж простите мое женское любопытство.

Линн почувствовала, как она опять краснеет.

— Нет, — качнул головой Ник. — А почему вы об этом спросили?

— Я же говорю — любопытство! — засмеялась Линн. — А если серьезно: у вас такие богатые интонации, которые, как мне кажется, могут выработаться только при условии общения с большим количеством женщин… Так что я бы вашей супруге не позавидовала.

— Вам, наверное, хочется укоризненно погрозить мне пальчиком, Линн? Не стоит: что касается интонаций — это у меня чисто профессиональное.

— Кем же вы работаете?

— А угадайте.

— Э-э… Радиоактер?

— Мимо. Хотя есть что-то общее и с этим.

— Тогда, наверное, психиатр?

— Уже больше похоже на правду. Хотя тоже не совсем то. Думайте, думайте…

— Ох, сдаюсь! Ну скажите, а?

Ник состроил многозначительную физиономию и произнес внушительным шепотом:

— Массажист душ…

— А тел?

«Господи, что я говорю! — ужаснулась Линн про себя. — Он совсем меня с ума сведет, этот всевидящий слепец…»

— Вы же спрашивали о профессии… — спокойно сказал Ник.

Но было в его ровном тоне нечто такое, от чего Линн ощутила мгновенную томительную дрожь.

«Да что же со мной такое?» — подумала она — и подумала с удовольствием…

Внезапно руки ее словно сами собою — небрежно, ненароком — подтянули подол платья поближе к талии.

«Кретинка, ах, какая же я кретинка…»

— И у вас много пациенток? — спросила Линн с надломленной хрипотцой в голосе.

— Когда как… — рассеянно ответил Ник. — Примерно от шести до пятнадцати за ночь. Раз на раз не приходится, знаете ли.

Линн поплотнее сдвинула ноги, так как почувствовала, что трусики в промежности повлажнели… А платье вело себя совершенно шальным образом — уже почти полностью открылись крепкие ляжки зрелой, в самом соку женщины, изголодавшейся по мужскому телу.

— А не устаете, Ник?

«Боже, из меня ж течет…»

— Конечно, устаю. Бывает, такие попадаются разговорчивые персоны…

Линн уже колотило. С таким мужиком — и болтать в постели? Ну уж нет! Под него, на пего, перед ним — как угодно, что угодно…

— Вероятно, им трудно иначе реализовать себя, — с трудом проговорила она.

— В том-то и дело, — кивнул Ник. — И моя задача — как бы переориентировать их в правильном направлении. Поближе к живой жизни, если можно так выразиться. Ну и утешить по мере сил.

Внутри Линн все зарычало. Господи, да изнасилуй же меня, вот прямо тут, в гостиной, на ковре, на столике, в кресле, дери меня, как наглый варвар, как орангутан, чтобы я вопила и билась в судорогах, чтобы у меня трещали ребра и лопались ягодицы, чтобы твое грозное копье пронзало меня от ануса до горла насквозь, чтобы ошметки моей трепещущей плоти брызгали по стенам, чтобы дом ходил ходуном, чудовище, залюби меня до смерти, сдери с меня скальп, оборви мои полные соски и сожри их, вандал, раскроши мои кости, разотри меня в пыль — только сейчас же, немедленно, тут же, ну давай же, давай же, давай…

— И вам порой наверняка приходится быть жестоким? — спросила она, едва сдерживая крик.

Ник подумал и вздохнул:

— Пожалуй… Хотя — что такое жестокость? Все относительно. Просто любое вторжение в другую личность, в чужое «я» — это, по сути, жестокость.

«Я боль-ше не мо-гу…»

— Так вот о Фрэнке… — мягко сказал Ник.

— Что?

Она слегка очнулась.

— Я хотел спросить вас о Фрэнке, Линн…

«Он же ВСЕ видит!»

Линн с трудом перевела дыхание.

«Господи, что же он со мной сделал, этот голубоглазый дьявол?»

Она чувствовала себя совершенно разбитой и — вот странность! — донельзя счастливой, словно после самой упоительной и безумной ночи. Измученное тело ликовало — ей снова девятнадцать, она счастлива и любима…

— Ах да — о Фрэнке!

Соленые губы полыхали и сами собою расползались в широчайшей улыбке.

— О Фрэнке — да! Так вот: после Вьетнама он взялся за изучение органической химии, достиг в этой области весьма приличных успехов, его очень ценили… А потом он оставил меня. Мы в разводе. Вот, пожалуй, и все.

— Все?

— Ну да.

Лицо Линн сияло.

«Ах, какая же я блядь!» — подумала она с восторгом.

— Ну, а что он был за человек?

— То есть?

— По простейшей схеме: плохой, хороший?

— Разный.

— Вы на него в обиде за то, что произошло?

— За разрыв?

— Да.

— Рулетка! — рассмеялась Линн.

— А не знаете ли вы, где он сейчас обретается?

— В Неваде, город Рино. Да я вам сейчас черкну его адрес.

Линн с трудом поднялась с кресла и, осторожно ступая, вышла.

«Славная баба», — подумал Ник Паркер.

В соседней комнате Линн торопливо меняла трусики, едва не валясь с ног от головокружения.

«А может, зря я все это затеял? — размышлял тем временем Ник. — Чего я, собственно, ищу, чего добиваюсь? Встреча старых боевых друзей? Фу, какая пошлость… Если у Фрэнка проблемы, то зачем подкидывать в его тачку дополнительный груз? Или ты — ну-ка, признайся — хочешь некоторым образом поквитаться за прошлое? Встать такой укоризненной тенью… Нет, тоже не то. Хочу помочь? Так у меня бюджет не тот. Может, плюнуть — и все? Теперь еще пилить в Неваду — не было заботы…»

— Вот его адрес, — сказала Линн, выходя в гостиную. — Держите.

Она подошла к Нику вплотную.

«Ах, если он схватит сейчас меня за задницу…»

Ник протянул руку…

«Милый, если ты захочешь повторить ЭТО, я готова, готова, готова…»

…и взял протянутую бумажку.

— Спасибо, Линн.

«Спасибо, Ник», — ответила она мысленно. Ник аккуратно спрятал адрес в бумажник. «Ну давай же, давай, дава-ай…»

Ник поднял голову, уловив нечто.

— Линн, вы кого-то ждете?

— Я? Нет… А почему вы спросили?

— Кто-то стоит у двери, — пояснил Ник.

Она недоверчиво посмотрела на него. Раздался звонок.

— Вам бы в цирке работать, Ник.

— Там слишком шумно, должно быть…

Линн пошла к двери.

— Наверное, Билли вернулся…

— Нет, Линн, это не он.

Она отворила. На крыльце громоздились трое полицейских.

— Доброе утро, мэм. Нам нужен Билли Дэвероу, — объявил один из них, чернобородый.

— Билли? А зачем вам мой сын? — удивилась Линн. — Он что-то натворил?

— Нет. Обычная рутинная проверка.

— Право, я не знаю, где он, — пожала плечами Линн. — Гуляет где-то…

Полицейские стояли вплотную к ней, и Линн была вынуждена сделать шаг назад. Троица тут же последовала вслед за ней.

«Как странно — полицейский с бородой», — мельком подумала Линн.

Тем временем Ник встал с дивана и, нащупывая дорогу тростью, неуверенно двинулся навстречу гостям. Неловко задел одного из них плечом — и любезно поклонился:

— О Боже, тысячу извинений…

Копы не обратили на него особого внимания.

— Нам нужен ваш мальчик прямо сейчас! — сказал бородач, повышая тон.

— Но в чем дело, может быть, вы мне объясните? — нервно спросила Линн.

Она вдруг почувствовала кислый привкус страха во рту. Что за странные типы?

— Может быть, нам обыскать дом? — пристально посмотрел на нее бородач.

Линн растерянно развела руками:

— Конечно, если у вас есть ордер…

— Ордер? — прогнусавил один из троицы, выхватывая из кобуры пистолет. — А это тебе не ордер?

Он схватил Линн за запястье и резко дернул.

— Говори немедленно — где пацан?

И тут в открытую дверь влетел Билли.

— Отпусти мою маму!

Наклонив голову, словно маленький бычок, он летел на бандита. Тот резко взмахнул рукой с зажатым в ней пистолетом — и отброшенный ударом Билли отлетел в угол.

— Не смей, подлец! — истошно взвизгнула Линн.

Пистолет с грохотом плюнул огнем — и несчастная рухнула навзничь.

— Черт тебя побери, идиот! — взревел бородатый. — Нам же нужна и она!

— Заткнись, заткнись! — истерически завопил гнусавый.

Весь в трясучке, он размахивал пистолетом и щерил зубы.

Ник Паркер упруго шагнул вперед.

— Ты лучше отойди, слепой, — с досадой бросил третий налетчик.

— Ни за что.

— Да я тебя…

Но тут из трости в руках Ника молнией вылетел длинный узкий клинок — и бандит медленно опустился на колени, словно пытаясь догнать выпадающие из наискось распоротого живота свои сизоватые внутренности.

Еще взмах — и голова гнусавого, отделившись от тела и теряя на лету фуражку, стукнулась о ковер.

Бородач уже успел выхватить пистолет, но беспощадная сверкающая сталь явно опережала выстрел, по стремительной дуге направляясь к груди бандита, — он шарахнулся назад, теряя равновесие, клинок просвистел в дюйме и, описав в воздухе восьмерку, пошел на новый заход, — спотыкаясь об окровавленные тела и роняя пистолет, гангстер сделал отчаянный рывок и, вышибив оконную раму, со звоном осколков приземлился во дворе. Это явно был человек с крепкими нервами.

— Неплохо для слепого! — донеслось из-за окна. — Ну ладно, мы еще увидимся!

И вслед за тем взревел автомобильный мотор.

Ник Паркер шумно выдохнул и отбросил в сторону обагренный кровью клинок.

«Теперь-то я точно знаю, что кого-то убил», — подумал он.

Ник шагнул к распростертой на полу Линн и, опустившись на колени, приложил ухо к ее груди. Сердце еще билось, постепенно затихая, трепеща на последней ниточке… Чуть дрогнули ее смеженные веки…

— Линн…

— Помогите моему сыну, Ник, — тихо, с усилием забормотала она. — Прошу вас, обещайте мне. Обещайте, что вы отвезете его к отцу.

— Что это были за люди? — быстро спросил Ник. — Что им нужно?

— Я не знаю, не знаю… — слабеющим голосом твердила Линн. — Обещайте, обещайте мне…

— Хорошо. Я обещаю.

— Спа…

Последняя судорога свела ее тело. Она так и не открыла глаз.

Ник медленно встал. Поднял свой клинок, вытер его о спинку дивана и убрал обратно в трость.

Затем, взяв на руки Билли, вынес его на крыльцо, усадил. Осторожно коснулся пальцами ресниц мальчика — они слабо подрагивали. Слегка встряхнул его за плечи.

— Билли, Билли, очнись…

Похожий на маленького взъерошенного воробушка мальчонка с трудом открыл глаза.

— Как твоя голова?

— Болит…

Взгляд Билли блуждал, и вид у него был такой, будто паренек ужасно хочет спать.

— Что случилось? Я упал?

Ник с некоторым облегчением перевел дух:

— Да-да. Дурачок, с крыльца свалился. А нам с тобой уже пора идти.

— А где мама?

— Ее нет, — как можно спокойнее сказал Ник. — Она ушла, малыш.

— Куда?

— Потом, потом объясню. А сейчас нам надо торопиться. Мы едем к твоему папе.

— К папе? — просиял мальчишка.

— Ну да, к папе. В Неваду, представляешь?

— Ого! А где это?

— А вот увидишь. Ну, пошли, а то опоздаем. Или, может, мне тебя понести?

— Ну вот еще! — возмутился Билли. — Что я, маленький, что ли? Пойдемте, мистер Паркер.

11

— Алло, полиция? Запишите: на Хаггард-стрит произошло убийство. Дом 366. Застрелена хозяйка дома Линн Дэвероу. Убийцы были переодеты в полицейскую форму… Да-да, 366. Кто говорит? Неважно. Спасибо…

Ник Паркер повесил трубку.

Билли заколотил в дверь кабинки.

— Ну что ты, малыш? — спросил Ник, выходя наружу.

— Как же так, мистер Паркер?.. — возмущенно начал Билли — Ведь вы…

Но Ник тут же перебил мальчика:

— Послушай, ну зачем ты так официально: мистер Паркер, мистер Паркер… Зови меня просто: дядя Ник. Договорились, Билли?

— Хорошо, дядя Ник, — кивнул мальчик. — Но почему же вы положили трубку и не дали мне поговорить с мамой? Вы же сказали, что позовете меня к телефону?

— Извини, малыш, но мама так торопилась… — уклончиво сказал Ник. — В общем, она сказала, чтобы ты не волновался, вел себя хорошо и передал отцу привет от нее. Вот и все. Понимаешь, у взрослых всегда много дел, они вечно спешат, никак не могут толком поговорить…

Билли фыркнул.

— Ты что? — спросил Ник.

— Что касается мамы, то по телефону она готова разговаривать часами…

— Ну, а тут был такой случай, что ей совсем некогда, понимаешь?

Но Билли продолжал смотреть на Ника несколько хмуро:

— Но вы же обещали…

— А ты знаешь, Билли, что мама мне про тебя сейчас сказала?

— Ну, что?

— Мой Билли, говорит, очень самостоятельный парень. На него можно положиться. Он не будет ныть, капризничать и вести себя, как девчонка.

— А я и не ною! — возмутился Билли.

— Вот и отлично. А то мне показалось…

— Что вам показалось?

— Я подумал: мы только до автобусной станции добрались, а Билли уже расклеился…

— Ну вот еще! — вскинулся мальчик.

— Так, значит, все в порядке? Замечательно, я очень рад. Пойдем-ка на посадку…

Билли бодро побежал вперед.

«Бедный малыш, — подумал Ник, шагая вслед за ним, — твое счастье, что ты пока не знаешь правды… Рано или поздно мне придется сказать тебе все как есть. Но только не сейчас. И таким образом твоя мама проживет немного дольше — пусть хотя бы только в твоем сознании. И может быть, ее душе будет легче от этого…»

— Ой, дядя Ник! — спохватился Билли уже у самого входа в автобус. — А мы ведь не взяли с собой никаких вещей!

— Это чепуха. Папа тебе купит все что надо.

— А! Ну хорошо!

Билли юркой белочкой вскочил в автобус, весело насвистывая.

В проходе он обернулся:

— Дядя Билли, я сяду у окошка, ладно? Вы ведь все равно не видите…

Ник только улыбнулся в ответ. Что ж, кто-нибудь истолковал бы такую фразу, как проявление бездумной, непреднамеренной детской жестокости. А если вдуматься — все нормально, все правильно: ведь вещи всегда нужно называть своими именами, а мы почему-то то и дело стесняемся это делать. Не оттого ли, что боимся услышать когда-то правду и на свой собственный счет?

По дороге Билли быстро заснул, а Ник снова и снова прокручивал раз за разом случившееся два часа назад.

Может быть, следовало вызвать полицию сразу и дождаться приезда копов? Но тогда его неизбежно арестовали бы, и просьба Линн осталась бы невыполненной. Да, они бы вызвали сюда Фрэнка,он забрал бы Билли… Но предсмертная просьба — это святое. И потом — самому Нику не хотелось иметь никакого дела с полицией, а в особенности — с прессой. Он привык жить тихо, почти подпольно, и малейший намек на излишнее внимание к его персоне казался невыносимым.

Там, на Хаггард-стрит, все чисто, отпечатков пальцев не осталось: ведь он касался только дивана. Надо же, сработал прямо как профессиональный гангстер, усмехнулся про себя Ник.

Конечно, полиция до него все равно доберется, когда доберется до Билли… Но мальчишка будет уже вместе с отцом, а значит — последняя воля Линн будет исполнена. Главное — чистая совесть. И совесть Ника Паркера будет чиста перед всеми. Только так.

За окном автобуса мелькнул плакат: «Добро пожаловать в Алабаму».

Да, путь впереди еще неблизкий.

Ник посмотрел на Билли. Тот мирно спал. В руке у мальчика был зажат маленький деревянный слоненок.

12

— Наконец-то ты пришла, Энни!

— Ну конечно, милый… А куда б я делась?

Она со сдержанной нежностью смотрела на этого мужчину, уже на треть поседевшего, с залысинами, с густыми морщинками у глаз… Господи, он же совсем мальчишка, этот Фрэнк Дэвероу — умница, игрок, светлая голова и азартное сердце. Грустные карие глаза, слегка печальная улыбка, высокий лоб мыслителя. Милый, милый…

— Сними, пожалуйста, очки, — тихо попросил Фрэнк. — Ты же знаешь, что я люблю целовать тебя без них.

Энни послушалась, и лицо Фрэнка тут же растворилось в неясном тумане.

— Где ты, Фрэнк? — улыбнулась она.

— Я здесь, — донесся ответ из пространства.

Она ждала, слегка приоткрыв губы, чувствуя, как приближается теплое мужское дыхание.

— Ну где же ты?..

И вот это чудо прикосновения — встречаются губы, кончики языков…

Они с трудом оторвались друг от друга. Энни надела очки — вот он снова перед ней, ее изумительный мужчина, ее Фрэнк.

— Держи, милый, я принесла тебе твои любимые…

Она подала ему коробку сигар, завернутую в тонкую хрустящую бумагу.

— Спасибо.

Энни испытующе посмотрела на Фрэнка:

— Мне кажется, ты какой-то не такой сегодня. Почему ты грустный?

— Я? Да нет, я не грустный…

— Что-то случилось?

Он пожал плечами:

— Считай, что ничего.

— У тебя какие-то неприятности?

— Уже нет.

— Фрэнк!..

— Ах, да брось ты… Проходи, устраивайся. А я пока приготовлю коктейль.

Энни расположилась на диване и задумалась. Нет, отговорки Фрэнка не могли ее обмануть: что-то произошло, и это «что-то» — наверняка очень серьезная вещь. Ведь Фрэнк обычно умеет владеть собой: при всем своем азарте он человек рациональный, умеющий все просчитывать, истинный технарь. А сегодня будто что-то надломилось в нем.

Она обвела глазами комнату. Вот свинюшка: превратил такой уютный домик в запущенную холостяцкую берлогу. Откуда только берется у мужчин такая способность создавать вокруг себя бедлам? Или эти существа специально так созданы — для поддержания гармонии во Вселенной: мужчина создает беспорядок (хорошо, если творческий), а женщина приводит все в пристойный вид… Вот поэтому они — художники, изобретатели, игроки, а мы — хранительницы очага, заботливые (замечательно, если так) жены и матери.

«А хотела бы ты быть хранительницей вот этого именно очага, а?» — спросила вдруг она у самой себя. И честно ответила: «Да».

Вошел Фрэнк и поставил на столик два высоких стакана, наполненных причудливой смесью, отливающей то янтарным, то лазоревым цветом.

— Ого, ты сотворил на этот раз что-то новенькое? — обрадовалась Энни.

— Да, в этом деле во мне тоже говорит профессиональный химик…

— Может быть, тебе податься в бармены? — шутливо предложила она. — Ты, наверное, сможешь сделать в этой области колоссальную карьеру.

— Возможно, я так и сделаю, — кивнул он. — Но только немножко погодя…

И ее чуткое любящее сердце снова отозвалось на нотку грусти в его словах.

— И все-таки ты что-то скрываешь от меня…

— Ты лучше попробуй, — ушел от ответа Фрэнк. — Это гораздо лучше, чем прошлый опыт. Помнишь, я угощал тебя «Розой Каира»?

— Еще бы — это было блаженство!

— А вот этот коктейль, по-моему, еще удачнее. Извини, конечно, за самомнение…

— Ну что ты, нормально…

Энни пригубила напиток и восхищенно воскликнула:

— Господи, да ты гений!

— Зачем гений — просто профи…

— А разве гений обязательно должен быть дилетантом? — улыбнулась Энни.

Она сделала еще один глоток:

— Потрясающе! А как ты назвал это свое неподражаемое произведение?

Фрэнк чуть смутился.

— Ну что ты, милый?

— Я назвал его «Эй-Эф» — «Энни-Фрэнк».

Широко распахнув глаза, Энни влюбленно смотрела на Фрэнка.

— Господи, какой же ты молодец… Спасибо.

«Как ты красиво подносишь ко рту стакан, как красиво раскуриваешь сигару, мой милый, какой ты умный и добрый, и что же с тобой происходит, бедняжка?»

Нет, с Фрэнком действительно творилось что-то неладное. Обычно он весел и разговорчив, сыплет анекдотами, а тут молча попыхивает сигарой, весь какой-то полуотрешенный, отстраненный…

— Фрэнк… — начала было Энни, но тут же запнулась на полуслове.

Нет, она уже спрашивала его впрямую, и он не захотел отвечать. Теперь нужно просто подождать, чтобы сказал сам — если пожелает, конечно.

— Что, Энни? — встрепенулся Фрэнк, вырываясь из плена тягостных раздумий.

— Ничего-ничего… Я просто хотела еще раз похвалить твой новый коктейль.

— Наш, — поправил он.

— Наш… — улыбнулась она.

Фрэнк стряхнул пепел с сигары и пристально взглянул в глаза Энни.

— Вот что, крошка, — сказал он, — я хочу попросить тебя об одном одолжении…

«Так-так, наверняка это что-то такое, о чем он думает так напряженно», — подсказала Энни ее женская интуиция.

— Да, милый?

— А ты выполнишь мою просьбу?

— Ну, я подумаю, — сказала Энни кокетливо. — Я ведь не знаю, о чем идет речь…

— Это очень простая просьба. И очень важная — для меня, во всяком случае…

— Я постараюсь.

— Нет, ты обещай.

— Фрэнк, ну ты прямо как ребенок… Зачем ты ставишь такое смешное условие? Я все сделаю, что ты попросишь, если это, конечно, в моих силах…

— Нет, обещай.

— Ладно, обещаю.

Фрэнк помедлил и наконец решился:

— Скорее всего, моя просьба покажется тебе несколько странной…

— Чего уж теперь — говори как есть.

— Понимаешь, — с расстановкой продолжал Фрэнк, — мне нужно будет покинуть этот дом на некоторое время…

— Ты куда-то уезжаешь?

— Вроде того… В общем, меня не будет. И вот я прошу… Поверь, это всего лишь несколько дней — три или четыре… И я прошу тебя пожить эти дни здесь, у меня. Дождаться меня в моем доме.

— И все?

— Да, все. Только это.

Энни звонко расхохоталась:

— Господи, и из-за такого пустяка ты морочил мне голову, милый?

— Это не пустяк, — серьезно сказал Фрэнк. — Совсем не пустяк.

И было в его голосе нечто такое, отчего она сразу посерьезнела.

— Подожди-ка, но куда ты все-таки едешь? — с тревогой спросила она.

— Я же тебе сказал: никуда.

— Это правда?

— Да, это абсолютно чистая правда. Я не собираюсь покидать пределы Рино.

— Так в чем же дело? Рино — не такой уж большой город, чтобы не успеть вернуться домой на ночь.

— Тем не менее бывает так, что такой возможности не предоставляется…

— Это связано с твоей работой?

— Да, — кивнул Фрэнк.

И тут внезапно ее осенило:

— Скажи мне, Фрэнк: это как-то связано с Мак-Реди? Да или нет?

Фрэнк молчал.

— Нет, ты отвечай!

— Да. Мак-Реди.

— Лаборатория? — с ужасом спросила Энни.

«Боже, только бы не это…» — подумала она в полном смятении.

Но он сказал:

— Да.

Она обессиленно выдохнула. Фрэнк сосредоточенно раскуривал погасшую сигару.

— Он купил тебя, Фрэнк? — в недоумении спросила Энни. — Неужели ты способен продаться такому типу как Мак-Реди? Никогда бы не подумала…

— Ну уж и купил… — поморщился Фрэнк. — Точнее будет сказать: поймал. Зацепил.

— И ты никак не можешь отказаться?

— Наверное, я бы отказался, если бы имелся такой шанс! — взорвался вдруг Фрэнк.

— Прости, я не хотела…

— Ты и сама работала в системе Мак-Реди и знаешь, что это такое, — уже спокойно сказал он.

— Излишне громко звучит: работала в системе, — заметила Энни. — Я ведь была лишь рядовым клерком, одной из сотен. Но что такое система Мак-Реди, я знаю…

— Ну вот… И поверь, у него есть очень сильное оружие против меня.

— Шантаж?

— Да, — нехотя сказал Фрэнк. — Но я и сам виноват, конечно, что вляпался в этакую дрянь… Но теперь уже ничего не поделаешь.

Янтарно-лазоревый коктейль по-прежнему переливался под светом торшера, но душа Энни постепенно погружалась во мрак.

— Фрэнк, милый, они же тебя не отпустят… Это не те люди, которые соблюдают какие-либо правила, условия соглашения…

Он только развел руками:

— Я бессилен.

Энни подавленно молчала.

— Вот поэтому, Энни, я и прошу тебя пожить здесь, — твердо сказал Фрэнк.

— Зачем? Какой смысл?

— Для меня — очень даже большой смысл. Всегда легче, когда знаешь, что дома кто-то тебя ждет. И я загадал: если ты будешь ждать меня здесь — все обойдется хорошо. И я вернусь…

Неожиданно в Энни пробудилась ревность: слепая, бессмысленная…

— Так ты говоришь — когда дома кто-то ждет? — резко сказала она. — Ведь тебя уже когда-то так ждали, да?

— Энни…

— Нет-нет, не перебивай!

Она резко поставила стакан, и на стол плеснулось немного коктейля «Эй-Эф».

— Ты хочешь, чтобы она тебя ждала по-прежнему, а ее нет! И меня используешь просто в качестве замены, суррогата, имитации! И все еще любишь ее!

— Помилуй Господи, Энни…

Но ее понесло:

— Ты специально подбирал нечто похожее, хотя бы слегка! Опять блондинка, только у той волосы длиннее: я помню — ты показывал мне фотографию! Рост, наверное, одинаковый, да? Вот только я, извини, очки ношу, но что поделаешь! Зато послушная, тихая…

— Ничего себе тихая… — покрутил головой Фрэнк. — Тише некуда.

— Так что ты только используешь меня — вот и все! — заключила Энни.

«Что же я такое говорю!» — ужаснулась она про себя.

Фрэнк сунул сигару в пепельницу.

— Вот что, Энни, — спокойно сказал он. — Я уж не знаю, что тебе такое мерещится… Но я точно знаю то, чего хочу я. Я вернусь…

— Да-да, — перебила она Фрэнка, — а я тут как дура буду ждать тебя!

— Да! — сказал он уже резче. — Как дура. Как умная. Как хочешь. Ждать в этом доме. И когда я вернусь, тебе не придется уходить из него никуда. Вот и все.

— Фрэнк…

— Сними очки.

— Фрэнк, но…

И тогда он снял их сам. И исчез в тумане, растаял, растворился…

13

— Льет как из ведра, надо же…

Ник Паркер и Билли вышли из здания автобусной стоянки, где они только что перекусили, и стояли под навесом, зябко поеживаясь: с ночного неба хлестали отвесные потоки воды. Ливень был похож на радостного буйно-помешанного, которого выпустили из сумасшедшего дома после доброго десятка лет заточения, и вот он разгулялся, развеселился на вольном просторе, не обращая ровным счетом никакого внимания на то, понравится это окружающим или нет.

Окружающим его поведение абсолютно не нравилось. В том числе Нику и Билли.

— Ну что — пошли? — предложил Ник, говоря погромче, чтобы одолеть шум дождя.

Билли смерил взглядом расстояние до их автобуса. Предстояло пересечь довольно обширный водный поток по щиколотку глубиной.

— Дядя Ник, давайте-ка вы первый…

Втянув голову в шею, Ник неуверенно зашлепал через импровизированный ручей. Асфальт, на который намыло глины с обочины, представлял собою далеко не идеальную почву для передвижения, а потому, одолев полпути, он поскользнулся, потерял равновесие и, безуспешно пытаясь помочь себе тростью, рухнул во весь рост в дождевую купель.

Билли расхохотался во все горло:

— Ну и как вам там — не мокро, дядя Ник?

Ник возился в воде, как краб, пытаясь подняться на ноги.

— Вот как надо, дядя Ник! — крикнул Билли и широкими скачками кинулся к автобусу.

Мгновение спустя шумный мокрый шлепок возвестил о бесславной развязке его попытки. Теперь настала очередь Ника хохотать.

Сидя на асфальте, Билли возмущенно закричал:

— Это же вовсе не смешно — я ногу подвернул! Жутко больно, я идти не могу!

Но Ник продолжал веселиться:

— Все нормально, малыш, все нормально: мы вызовем подводную лодку, чтобы она тебя вытащила!

Нашарив в воде аккуратную круглую гальку, Билли подковылял к Нику и, мстительно улыбаясь, подал ему камешек:

— Вот, дядя Ник, я вам конфетку купил. Угощайтесь на здоровье.

— Спасибо, — сказал Ник, — я всегда знал, что ты отличный парень.

Он положил «конфетку» в рот и попытался разгрызть. Билли злорадно захихикал.

Тогда Ник скорчил смешную физиономию и выплюнул гальку, угодив Билли точно в лоб.

— В твоей конфетке оказалась сливовая косточка, — невинно пояснил Ник.

Промокшие до нитки, они устроились на сиденьях. Автобус двинулся дальше сквозь ливень и ночь.

Вскоре Ник задремал. А вот Билли никак не спалось. За окном не было видно ни зги, ровный шум мотора навевал скуку.

Тот, казалось, мирно спал. Из кармана его пиджака торчал уголок бумажника. Немного поразмыслив, Билли придумал себе занятие. Как-то он читал книжку про то, как мальчишек-бродяжек учили воровать: вешали костюм со всякими колокольчиками и бубенчиками, и нужно было вытащить кошелек из кармана так, чтобы ничего не звякнуло. Билли решил поиграть в такого маленького воришку.

Он осторожно потянул бумажник к себе, пристально вглядываясь в лицо Ника. Тот не реагировал. Еще, еще немного — и вот уже бумажник перешел в собственность Билли. Ура, удалось!

— Ну что, — послышался вдруг ясный голос Ника, — теперь у тебя два бумажника?

Билли вздрогнул от неожиданности и ужасно смутился. Ой, а вдруг дядя Ник подумает, что он и впрямь воришка?

— Он просто выпал у вас из кармана…

— Ну да, конечно-конечно…

Билли вернул Нику бумажник и спросил удивленно:

— Так что же, дядя Ник, значит, вы все-таки можете видеть?

— Разумеется. Раньше ты этого не замечал? — тихонько, чтобы не разбудить спящих соседей, рассмеялся Ник.

— Ой, ну зачем вы мне голову дурите, дядя Ник? Ведь я же знаю, что вы на самом деле…

Билли запнулся.

— Понимаешь, малыш, — мягко сказал Ник, — можно видеть не только глазами…

Мальчик не понял, что имел в виду Ник, но переспрашивать постеснялся. Но ему не давал покоя другой вопрос, который он и решился наконец задать:

— Дядя Ник, а вы воевали, да?

— Точно.

— И… Это случилось с вами там, на войне? — уточнил Билли.

— Там много чего случилось… Например, именно там, во Вьетнаме, мы подружились с твоим отцом.

— Ну да? — удивился Билли.

— Да-да… Мы совсем молодые парни были тогда. И твой отец нравился мне больше всех других ребят из взвода, — а у нас там было много отличных парней. Я так радовался всегда, когда видел его, мы подолгу разговаривали, смеялись. И всегда старались держаться поближе друг к другу. Мы там много возились со всякой взрывчаткой… И вот в конце концов пришло нам время возвращаться домой. Ну и мы, конечно, решили отпраздновать предстоящее возвращение. Было так здорово, весело… И тут вдруг противник совершил на нас налет. Мы схватили свои винтовки и бросились в бой. Мы с твоим отцом должны были отвлечь врага на себя — раньше тоже такие штуки делали. И вот мы с ним пошли вдвоем по ночным джунглям…

Ник остановился, не зная, как рассказывать дальше. Врать мальчишке не хотелось, а говорить правду тем более не стоило.

— А потом, дядя Ник? — нетерпеливо спросил Билли, глядя на него широко открытыми глазами.

— Потом был бой, — скупо сказал Ник. — Вот тогда я и потерял зрение. Попал в плен. И больше с тех пор никогда не видел твоего отца.

Билли показалось странным, что Ник так быстро закончил рассказ: чего-то как будто бы не хватало.

— А отец — с ним все в порядке было?

— Твой отец отличный парень был, просто отличный. Ладно, малыш, давай-ка спать… Тебе не холодно?

— Нет, дядя Ник. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Билли.

Ник затих, а Билли долго еще лежал в темноте, для пущего уюта подвернув под себя ноги, и думал об отце.

Он плохо помнил его. Запах крепкого табака, прикосновение сильных рук… Вот отец подбрасывает его высоко к потолку, ловит, снова подбрасывает, а он, дурачок, плачет со страху… Вот они сидят во дворе и вместе пускают мыльные пузыри… Вот Билли бежит навстречу отцу, спотыкается, падает, расшибает в кровь коленку, ревет («Ой, неужели я таким плаксой был?»), а тот совсем не утешает его и только говорит: «Вставай-вставай, ты же мужчина», а коленка болит ужас как, и так хочется пожаловаться… Какая-то странная песенка, которую пел ему папа, — про маленьких бегемотиков, живущих на деревьях, и про леопардов, летающих по небу… Какая-то ссора между мамой и папой, они кричат друг на друга, а он, Билли, опять плачет…

И самое приятное воспоминание — поездка на океан. Огромные волны, накрывающие Билли с головой, густая горькая вода, залезающая в рот, в нос, в уши, щиплет глаза и разбитую в очередной раз коленку… Билли сидит на горячем песке, завернутый в большое розовое полотенце, а папа принес сахарной ваты на палочке и большие желтые плоды… А вот он учит Билли плавать, понарошку топит его и все время твердит одно: «Не бойся, никогда не бойся» — это запомнилось очень хорошо…

«Он, наверное, очень храбрый, мой отец, — думает Билли. — И на войне такой был, и вообще».

Хорошо, что мама решила отпустить его к папе вместе с дядей Ником. Папа, конечно, такое знает, чего не знает никто, и научит чему-нибудь интересному… И они будут гулять все вместе, втроем: Билли, папа и дядя Ник, и все будут думать, что у него целых два папы, и пусть думают, ведь дядя Ник тоже очень хороший и добрый, и веселый такой, и не жадный, вот только жалко его, что слепой, а может, он все-таки видит что-нибудь, ну хоть немножко, вот бы хорошо…

Автобус отмерял милю за милей, а Билли уже спал, положив голову на плечо Ника.

14

Слушать, как распекает тебя шеф не очень-то приятно даже по телефону, но куда деваться? Пролопушил — так и лопай теперь свое собственное вонючее дерьмо, браток. Но уж слишком босс разошелся…

— Извините, мистер Мак-Реди, но если бы не этот чертов слепой…

— Я не хочу больше слушать об этом слепом, ты понял, Ибаньес? Три сраных балбеса не могут сладить с одним калекой — что за бред? Если ни на что не способен — нечего и оправдываться? Убили, придурки, эту бабу — ладно, черт с ней, хватило бы нам и мальчишки. Но ты и его упустил, олух!

— Но, мистер Мак-Реди…

— Заткнись! Свои объяснения ты можешь засунуть себе в задницу или в манду какой-нибудь девке! А мне нужен сын Дэвероу!..

Ибаньес только поскрипывал зубами. Что ж, так мир устроен: кто круче — тот и прав. Собака не может позволить себе оскалиться на хозяина. И как ты по ступенькам ни поднимайся — всегда кто-то будет располагаться выше тебя. И поплевывать оттуда, и покрикивать… Спорить, доказывать — бесполезно: раз ты ниже — ты всегда виноват.

— Ну что ты там заглох? Язык проглотил?

— Мистер Мак-Реди, все будет путем, не беспокойтесь. Им от меня уйти не удастся: их следа я не потерял. Я уже поджидаю их в одном местечке, где у меня имеются подходящие ребята для такой работенки. Так что им деваться просто некуда, поверьте. Малец завтра будет у вас, а этому проклятому слепому я…

— Опять слепой! Твою мать, довольно! Короче, если не доставишь мне щенка, то будешь сам и слепой, и косой, и хромой! Работай, бездарь, работай! Всё!

На том конце провода бросили трубку.

— Козел… — злобно процедил чернобородый Ибаньес и в бессильной ярости плюнул на телефон.

15

— Альмавиль, — объявил водитель автобуса в микрофон. — Стоять здесь будем десять минут, так что не задерживайтесь.

Потягиваясь спросонок, Ник и Билли выбрались наружу. Ярко светило солнышко, было сухо и жарко — и до чего же приятно по контрасту с минувшей дождливой ночью.

Автобусная станция располагалась на самой окраине Альмавиля. Пыльная пустынная улочка уходила в глубь этого затрапезного городишки, а по другую сторону раскинулись бескрайние кукурузные плантации.

Пассажиры автобуса потянулись в здание станции, и маленькая площадь перед нею опустела, если не считать обшарпанного открытого джипа, в котором подремывали на солнцепеке несколько мужчин.

— Ну и дыра! — воскликнул Билли. — И как только люди здесь живут?

— А может, им тут нравится? — отозвался Ник, подставляя лицо солнечным лучам.

«Он совсем не зажмуривается, в упор глядя на солнце, — констатировал про себя Билли. — Нет, он точно слепой, зря я чего-то сомневался…»

— Ой, ну вы и скажете, дядя Ник, нравится! Что же может тут нравиться?

— А что — солнце ведь везде одно и то же. А тут такое славное тихонькое местечко…

— Нет уж, — решительно сказал Билли, — я, когда вырасту, уеду в какой-нибудь большой-большой город. В Чикаго или даже прямо в Нью-Йорк!

— Кому что нравится, — не стал спорить Ник. — Валяй — я ничего против не имею.

Билли поразмышлял минутку и, видимо, пришел к какому-то решению.

— Дядя Ник! Я схожу куплю водички, ладно?

Ник благодушно кивнул.

Билли заскочил в здание станции и, быстренько оглянувшись по сторонам, увидел телефонную кабинку. Нашарил в кармане монетки, начал набирать номер. И вдруг чья-то рука резко легла на рычаг телефона.

Мальчик вздрогнул и испуганно обернулся. Перед ним стоял Ник.

— В чем дело, дядя Ник? Я просто домой хочу позвонить, маме…

— Не надо, Билли, не стоит, — мягко сказал Ник. — Честное слово, не стоит…

— Это еще почему? — возмутился Билли. — Разве мне нельзя с мамой поговорить?

— Ты не можешь поговорить с нею, Билли, — покачал головой Ник.

— Но почему, почему я не могу! Что это еще за новости?! — продолжал ерепениться Билли.

Мысли вихрем пронеслись у него в мозгу: «Я тогда упал? Я не помню… Мама со мной не попрощалась… Почему? Она куда-то уехала? Куда? Почему так неожиданно?.. Дядя Ник такой странный… Почему он так смотрит? Ой, он не смотрит, он же не может смотреть, но у него такое лицо… Он что-то знает… Но что, что же случилось?..»

Маленькое сердце Билли сжалось от какого-то жуткого предчувствия.

— Почему я не могу позвонить маме? — упавшим голосом повторил он.

— Видишь ли, Билли, — мягко сказал Ник, — есть кое-что такое, что ты должен узнать…

Билли в упор смотрел на него.

— Пойдем-ка на улицу, — легонько подтолкнул Ник мальчика, — мне нужно сказать тебе одну вещь…

На непослушных ногах Билли вышел вслед за Ником на знойную площадь.

— Говорите, дядя Ник…

— Билли, малыш… Будь мужчиной…

Мальчик напряженно ждал.

— Мне очень трудно говорить об этом, Билли, — но ты должен это знать… Твоей мамы больше нет, Билли. Какие-то негодяи убили ее, — с трудом проговорил Ник.

Билли не верил своим ушам. Маму? Убили? Мамы больше нет?..

— Это правда, дядя Ник? — едва шевеля губами, спросил Билли.

— Да, Билли. Это ужасно, но это так, — печально подтвердил Ник.

Билли показалось, что небо раскололось и на землю внезапно опустилась глухая ночь. Не помня себя от отчаяния, он бросился бежать, рыдания рвались из его худенькой груди. Он летел, не разбирая дороги, прямиком по кукурузному полю, не обращая внимания на жесткие листья, которые секли его по лицу.

— Билли! Стой, Билли! — закричал ему вслед Ник.

Но мальчик не останавливался, все дальше углубляясь в кукурузные заросли, которые способны были скрыть с головой взрослого мужчину.

Ник Паркер большими скачками ринулся вдогонку, ориентируясь на громкий хруст стеблей. А параллельным курсом в кукурузные дебри вломился мигом оживший джип.

Чернобородый Ибаньес, держась за ветровое стекло, стоял во весь рост в скачущей машине и по колышущимся верхушкам стеблей отслеживал путь Билли.

— Давай левей! — рявкнул он водителю. — Едем ему наперерез!

Шофер кивнул и резко переложил руль. Ибаньес зорко осмотрелся — шевеление кукурузы безошибочно выдало ему и местонахождение Ника.

— Дайте-ка мне «ремингтон»! — крикнул бандит.

Один из сообщников подал ему ружье. Ибаньес, пытаясь приноровиться к сумасшедшей тряске, прицелился и выпустил с пяток зарядов в сторону Ника. Шевеление стеблей прекратилось.

— Ха, готов! — гаркнул Ибаньес.

Тем временем джип настиг Билли. Ибаньес прямо на ходу, перегнувшись через борт машины, подхватил мальчика под мышки и, словно щенка, втащил в кузов.

— Отпусти меня! Помогите! — в панике кричал Билли.

— Не дергайся, малявка, а то придушу! — грозно пообещал Ибаньес.

Джип круто развернулся и газанул назад.

Билли пытался царапаться и брыкаться, но пара тяжелых оплеух заставила его притихнуть.

— Сиди смирно, недоносок! — прикрикнул на него Ибаньес.

Бандит обернулся и вдруг увидел позади ярдах в пятидесяти недвусмысленное покачивание стеблей.

— Вот дьявол, да он жив, этот чертов слепой! — обозлился Ибаньес.

Неподалеку, на краю делянки, высился видавший виды сарай.

— Давай-ка туда! — приказал бородач водителю.

Джип затормозил возле лачуги. Ибаньес выволок Билли из автомобиля.

— Перекантуйтесь пока в этом отеле, мистер, — с ухмылкой сказал он мальчику. — А мы покуда займемся твоим приятелем.

Ибаньес втолкнул Билли в сарай и подпер колом дверь снаружи.

— Значит, так, ребята, — обратился он к своим сообщникам, — вперед — и снесите башку этому ублюдку. Я буду присматривать отсюда. Действуйте!

Джип с тремя бандитами с ревом сорвался с места и с хрустом вломился в кукурузные заросли.

Ибаньес ловко вскарабкался на крышу сарая и залег там, держа наготове свой мощный «ремингтон». Поле открывалось перед ним как на ладони. Он видел, как джип жмет прямым ходом к тому месту, где должен был находиться слепой.

— Давайте, ребятки, давайте, — бормотал Ибаньес вполголоса.

Джип притормозил, двое бандитов соскочили с него и, рассредоточившись, двинулись вперед, стремясь взять противника в клещи. А машина двинулась дальше, уже неторопливо, словно хищник, высматривающий добычу.

— Все правильно, кенты, все правильно, — бормотал Ибаньес. — Сейчас мы выловим этого крота…

Водитель джипа вел автомобиль одной рукой. В другой — наготове — был пистолет. Сминаемые бампером кукурузные стебли покорно ложились под колеса. Куда же запропастился этот ублюдок? Заблудился небось сослепу — плутай теперь за ним… Водитель привстал, чтобы получше рассмотреть окрестности, и тут прямо перед его лицом сверкнуло на солнце длинное стальное жало — это было последнее, что ему довелось увидеть в жизни… Потерявший управление джип продолжал двигаться уже наобум, а тело шофера с рассеченной шеей лежало поперек сиденья.

— Проклятье! — выругался Ибаньес, которому с его наблюдательного поста было хорошо видно, что произошло, — правда, в первое мгновение он даже не поверил своим глазам, настолько неожиданно и молниеносно все произошло.

В каком-то отупении бородач смотрел, как джип по какой-то немыслимой кривой удаляется в глубь плантации. Но вот мотор заглох, и машина беспомощно остановилась.

Но где же, черт подери, этот слепой?

Вот пробирается один из его приятелей, а вон — другой. Сейчас они должны встретиться, а слепой — он же должен быть как раз там, в точке их пересечения.

Ник действительно был там. Притаившись, он внимательно ловил каждый звук. Ага, вот проламывается сквозь кукурузу один из этих деятелей. Так, а вон там и другой — идет осторожнее, крадучись. Примерно ярдов через десять сойдутся… Так и есть.

— Ну что у тебя? — донесся до Ника голос одного из его преследователей.

— Нет его ни хрена! — отозвался другой. — Как сквозь землю провалился, зараза…

— Дай-ка сигаретку.

— Погоди, надо же выудить этого калеку… Давай расходимся и идем зигзагом…

— О'кей.

— Сейчас мы его выкурим…

— Ну, еще бы…

Ник чутко вслушивался в шаги преследователей. Действительно, расходятся… Ник сместился вперед — теперь он на одной линии с ними.

— Стреляй! — громко крикнул Ник и упал ничком.

С крыши сарая Ибаньес увидел, как пара его сообщников резко развернулась друг к другу, и один из них, рефлекторно нажав на спуск, уложил своего товарища наповал.

— Ох, идиоты… — простонал бородач.

Стрелявший бандит шмыгнул в гущу зарослей и притаился. На кукурузном поле не шевелился теперь ни один стебель, оно выглядело совершенно безжизненным, но Ибаньес-то знал, что где-то там притаились двое, настороженно выслеживающие друг друга.

— Сейчас я подстрелю этого слепого, как куропатку, — проворчал Ибаньес, поудобнее прилаживаясь к ложу «ремингтона».

Он медленно вел стволом вдоль рядов посадок. Пусть только шелохнется — мигом получит пулю…

— Дядя Ник! Дядя Ник, помогите мне! — донесся снизу, из сарая, отчаянный голос Билли.

— Молчи, паршивец! — прикрикнул Ибаньес.

И тут он увидел, как ярдах в тридцати колыхнулись кукурузные верхушки. Ибаньес мгновенно среагировал, выпустив три выстрела в сторону подозрительного места. И сразу же убедился, что попал: мужская фигура судорожно приподнялась во весь рост и тут же рухнула навзничь, подминая под себя посадки. Но вот только был это не слепой, а последний помощник Ибаньеса…

В ярости Ибаньес полностью разрядил магазин «ремингтона», паля куда попало. Он что — заколдованный, этот калека?

А Ник тем временем, ориентируясь на звук выстрелов бандита и крики Билли, уже-вплотную подобрался к сараю. Ибаньес вел свою беспорядочную пальбу прямо у него над головой: Нику было слышно, как жалобно поскрипывает ветхое сооружение при каждом движении гангстера. Он ощупал сваи, на которых стоял сарай, и, выбрав ту, что потоньше, с маху перерубил ее своим крепчайшим клинком. Лачуга угрожающе затрещала, покосилась и наполовину обрушилась. Изрыгая проклятья, Ибаньес скатился на землю.

Бородач едва успел с кряхтеньем подняться на ноги, а перед ним уже стоял Ник со своим клинком на изготовку.

— Будь ты проклят! — крикнул Ибаньес и, подхватив с земли здоровенный кол, занес его над головой Ника.

Но вьетнамский клинок перерубил его дубину, словно жалкую щепку: Еще один удар — и бок Ибаньеса ожгло нестерпимой болью: Он упал, ожидая последнего, смертельного удара, который готов уже был последовать, но тут Ник услышал жалобный крик Билли.

— Дядя Ник, спасите!..

Заслышав его зов, Ник круто развернулся на пятках, а Ибаньес, увидев, что внимание противника отвлечено, счел за благо притвориться мертвым…

— Дядя Ник…

Ник кинулся к полуразвалившейся лачуге и, парой ударов ноги проломив ветхую стенку, извлек из-под обломков Билли. Мальчик был цел и невредим, и только щека его была ссажена упавшей доской.

— Все нормально, малыш, все нормально, — бормотал Нику ощупывая тело мальчика в поисках возможных повреждений.

— Они ушли, дядя Ник? — всхлипнул Билли.

— Да, паренек, они ушли, — сказал Ник. — Постреляли немножко и ушли.

Билли в страхе оглянулся по сторонам. Кругом и впрямь не видно было ни души.

Исчез и Ибаньес — только цепочка кровавых пятен показывала путь его отступления в кукурузные заросли…

16

Костер весело потрескивал, даря тепло и разгоняя ночную тьму, но Билли чувствовал себя не очень уютно и потому теснее прижимался к Нику.

— Тебе не холодно, малыш? — заботливо спросил Ник.

— Нет, ничего.

— А что ж ты так дрожишь?

— Ну… Так просто…

— Ты не бойся, страхи уже позади. Если кто-то нас еще и хочет преследовать, то он нас потерял, — успокоил Ник. — Будем и дальше идти параллельно дороге на Рино — нам уже немного осталось… А сейчас отдохнем несколько часов до рассвета и уже совсем скоро увидим твоего папу. Совсем скоро…

— А вдруг… — сказал Билли и запнулся.

— Что, малыш?

— А вдруг он будет не рад мне? — дрогнувшим голосом спросил Билли.

— Ну что ты… Ведь ты же его родной сын — и, наверное, единственный.

— Ну и что — единственный? — грустно сказал Билли. — Когда он ушел от нас с мамой, он ведь совсем не думал, что я у него — единственный.

— Откуда ты знаешь, что он об этом не думал? — возразил Ник. — Может быть, очень даже много думал. И наверное, ему было скверно без тебя.

— А у вас нет детей, дядя Ник? — спросил вдруг мальчик.

— Нет, — покачал головой Ник. Но, подумав немножко, добавил: — По-моему, нет.

— Это как же, — не понял Билли, — вы не знаете наверняка, есть ли у вас дети или нет?

Ник нехотя кивнул.

— А разве так бывает? — удивился мальчик.

— Бывает… Иногда бывает. Ему сейчас уже лет двадцать, моему сыну. Если, конечно, он вообще есть. А может быть, это и дочь…

«Странные они, эти взрослые, — в недоумении подумал Билли. — Как-то они умудряются запутывать самые простые вещи…»

Ник порылся в сумке.

— Вот — у меня еще шоколадка осталась. Погрызи, — предложил он.

— Спасибо, — сказал Билли. — О, «сникерс», я такие очень люблю…

— Зубы у тебя от них не болят?

— Не-ет! — уверенно сказал Билли. — Я таких хоть сорок штук зараз могу съесть!

— Да уж я не сомневаюсь, — хмыкнул Ник.

Билли откусил кусочек шоколадки и вдруг тихо заплакал, размазывая слезы по лицу.

— А мама… Мама… Она уже никогда… — лепетал он срывающимся голосом.

— Что делать, малыш, что делать… Вот моя мама тоже умерла — и мне без нее очень и очень грустно. Так уж устроена жизнь, Билли. Вот и мы с тобой когда-то умрем. И вопрос только в том — заплачет ли кто-нибудь о нас с тобой или нет…

Билли захныкал еще сильнее.

— Ты плачешь — и это хорошо, — задумчиво сказал Ник. — Сильные люди никогда не боятся плакать.

— А вы плакали когда-нибудь, дядя Ник? — спросил Билли сквозь слезы.

— Если бы я мог… Раньше плакал, теперь — нет. Но я плачу в мыслях…

— Я тоже так буду, — упрямо сказал мальчик, шмыгая носом.

— Ну, конечно… Я думаю, ты вырастешь сильным парнем, добрым и храбрым.

— Обязательно, дядя Ник.

Ник погладил Билли по голове:

— Вот какая отличная головка… Будет умная головка, будет много знать… Отец тебе многое расскажет, многому научит.

— Да? — с надеждой спросил Билли.

— А как же иначе, малыш…

— Но он же бросил меня, покинул…

— Я думаю, он не тебя бросил, а себя.

— Как это так? — удивился Билли.

— Понимаешь… Человеку трудно быть самим собой, и он часто от себя убегает. И думает при этом, что сам себя таким образом ищет, а потом оказывается, что никуда и не нужно было идти, что все уже и так было.

— Нет, не понимаю, — честно сказал Билли. — Что-то слишком это сложно для меня.

— Да это и для взрослых тоже сложно, — улыбнулся Ник. — Потому-то они так часто и путаются в жизни — трудная это штука, брат.

— А что в жизни самое главное, дядя Ник? — робко спросил Билли.

— Не знаю… Может быть, главное — не бояться. Не бояться других. Не бояться самого себя. Не бояться плакать. Ну и так далее.

— А вы чего-нибудь боитесь?

— Я сейчас боюсь только одного — чтобы ты не простудился. Давай-ка я укутаю тебя поплотнее. Спи…

17

— Ну-ка посмотри, малыш, какая это улица? — попросил Ник.

— Феррихилл-роад, — прочел Билли табличку.

— Вот и отлично. Нам нужен дом двести десять. Пошли…

Билли было совсем не по себе — и с каждым шагом походка его становилась все неувереннее.

— Ты что, Билли? — спросил Ник, уловив нерешительность мальчика.

— А вдруг я ему не нужен? — тихо спросил Билли. — Вдруг он совсем не хочет меня видеть?

— Что за глупости, парень? Все будет хорошо! — бодро сказал Ник.

По правде говоря, у него на душе тоже скребли кошки в предвкушении встречи с Фрэнком: как-то сложится их встреча? Каково будет говорить им теперь, спустя двадцать лет после того случая?

— Пустяки! Все будет отлично! — повторил Ник, и уже не столько для Билли, сколько для себя самого.

— Но он же — предатель, — неуверенно сказал Билли. — Мой папа — предатель…

— Что?

Ник вздрогнул от неожиданности. Почему мальчишка так говорит? Он ведь не знает подробностей той вьетнамской ночи… Как он мог догадаться, черт возьми? Меньше всего Нику хотелось навести Билли на какие-либо нехорошие мысли о своем отце. И вот…

— Предатель, — снова сказал Билли. — Он ведь предал маму и меня…

У Ника слегка отлегло от сердца — господи, да парень ведь не о том…

— Не надо так говорить, Билли. Никогда не называй так своего отца, — строго сказал Ник. — Ты еще слишком мал, чтобы судить его. Вот подрастешь, тогда другое дело: будешь лучше понимать что к чему… Пойми, это очень большая ответственность — говорить такие слова о ком-либо вообще, а уж тем более об отце.

— Ну, я не знаю… — неуверенно пробормотал Билли. — Извините…

— Все будет в порядке, — успокоил его Ник. — Вот ты увидишь его — и все глупые мысли сразу выскочат у тебя из головы, вот увидишь.

— Вы так думаете?

— Конечно. Знаешь, как бы он ни поступил тогда… В общем все, что случалось раньше, — это все в прошлом. А ты ведь не можешь жить в прошлом. Ты живешь здесь и сейчас, понимаешь?

«А сам-то я это понимаю? — спросил себя Ник. — Ты сам-то сумел уйти от проклятого прошлого, от гнетущих воспоминаний? И смог ли ты простить? Легко объяснять другим, а вот ты сам попробуй переступить через боль, через обиду… Трудно? Но ведь сам сказал: надо жить здесь и сейчас — так в чем же дело, старина? Других-то легче поучать, а ты вот сам попробуй…»

— Ты не можешь жить в прошлом, — решительно повторил Ник.

Но мальчик по-прежнему топтался на месте.

— Пошли, пошли!

— Да-а… А вдруг его дома нету… — продолжал кочевряжиться Билли.

— Нет дома? В этакую-то рань? Да ты что? — рассмеялся Ник. — Ладно, кончай: ищи-ка лучше двести десятый номер…

Билли нехотя зашаркал подошвами по тротуару Феррихилл-роад, только-только просыпающейся для нового дня.

— И дома тут какие-то уродские… — недовольно пробурчал мальчик.

— Да? — поинтересовался Ник. — А что такое? С тремя крышами, что ли?

— Говорю — уродские…

Ник засмеялся.

— Ну чего вы, дядя Ник? — обиженно спросил Билли. — Не верите, что ли?

— Верю, верю… Ты за номерами смотри.

— Да вот он, этот двести десятый…

— И что — тоже уродский?

— Ну… Не такой уж… — проворчал Билли все еще недовольно. — Так вроде ничего…

Коттеджик под 210-м номером и впрямь выглядел очень пристойно: беленые стены, зелененькие ставни, аккуратный балкончик… По хрустящей гравием дорожке Ник и Билли подошли к двери.

— Ну, звони, — сказал Ник.

— Нет. вы лучше сами позвоните, дядя Ник, — попросил мальчик.

— Ну, а ты что же? — заартачился Ник.

— Ну пожалуйста…

— Хорошо…

Ник сделал глубокий вдох и нажал на кнопку звонка.

— Вот видите — никого нет! — моментально заявил Билли, порываясь соскочить с крыльца.

— Да погоди ты! — схватил его за руку Ник.

Билли недовольно заворчал.

Дверь отворилась. На пороге стояла миловидная блондинка в очках, которыесовсем не портили ее внешности. Она удивленно воззрилась на пришельцев.

— Здравствуй, Билли, — сказала наконец она.

— А вы-то кто? — ошарашенно спросил мальчик. — Откуда вы меня знаете?

— Твой папа показывал мне твою фотографию, — мягко улыбнулась женщина. — Там ты, правда, помладше, но я тебя все равно узнала.

— Вот как?

Билли никак не мог оправиться от неожиданности и смотрел исподлобья.

— Меня зовут Энни, — пояснила блондинка. — Я подруга Фрэнка… То есть твоего отца.

— А я — Ник Паркер. Я давний приятель Фрэнка: мы вместе воевали во Вьетнаме.

— Да вы проходите, — спохватилась Энни. — Добро пожаловать.

Они прошли в гостиную. Билли все еще дулся.

— А где же папа? — спросил он угрюмо.

Он уехал на несколько дней. Но ты не огорчайся: он скоро вернется. Поживешь пока здесь, дождешься его, ведь правда?

— А вы что — тоже здесь живете? — недружелюбно спросил Билли.

— Нет… — с запинкой ответила Энни. — Я просто… Видишь ли, твой папа на время своего отъезда попросил меня пожить здесь, покараулить дом…

— Что, в вашем городе много воров? — задиристо полюбопытствовал мальчик.

Энни не нашлась, что ответить. Ник попытался сгладить впечатление:

— У вас очень уютный домишко, Энни.

— Не у меня — у Фрэнка, — смущенно ответила Энни, оглядывая царящий вокруг кавардак.

«Вот дура — не успела прибраться!» — обругала она себя.

— Вот что, Билли, — сказал Ник, — ты давай-ка попасись там во дворе, подыши воздухом, а мы пока немножко поболтаем, о'кей?

— А может, я не хочу? — строптиво заявил Билли.

— Охота была тебе слушать скучные взрослые разговоры… Ладно, не упрямься.

Билли недовольно фыркнул и ушел во двор.

Энни с любопытством разглядывала Ника Паркера. Он чувствовал на себе ее внимательный взгляд.

— Видите ли, Энни, — сказал он, — сложилась такая ужасная ситуация…

— Что-нибудь с бывшей женой Фрэнка, да? — догадалась Энни.

— Да, — вздохнул Ник.

— Она заболела?

— Хуже. К сожалению, гораздо хуже… Ее убили вчера утром.

— Боже мой! Кто?

— Не знаю… Какие-то люди, кажется, они хотели взять Билли и его мать в заложники. Я не знаю, зачем им это нужно и кто они такие. Они еще и по пути к нам вязались…

— Кошмар…

— Да, немного смахивает на дурной сон… Тем не менее это так — и Линн больше нет в живых. Ее последней просьбой было доставить Билли к отцу. И вот он здесь… Вы позаботитесь о нем до приезда Фрэнка?

— Да, конечно, — растерянно сказала Энни. — А вы что же — не станете дожидаться Фрэнка?

— Я даже не знаю, стоит ли… Раз его нет, может быть, я свяжусь с ним позже, — уклончиво сказал Ник.

«Ну что же ты, — мысленно одернул он себя, — идешь на попятный? И даже, кажется, обрадовался, что Фрэнк в отъезде? И не хочешь вникать в его проблемы? Нет, брат, так дело не пойдет…»

— А скажите, — спросил он, — как вообще дела идут у Фрэнка?

— Да в общем неплохо, — осторожно сказала Энни. — Он талантливый химик — и вообще…

— Простите, но мне кажется, что вы чего-то не договариваете, — проницательно заметил Ник.

— Почему вы так думаете?

— Интонация… Такое впечатление, будто за вашими словами что-то прячется…

— Мне не хотелось бы об этом говорить… Но раз вы старый товарищ Фрэнка… Да, у него есть кое-какие неприятности. Но я не хотела бы говорить об этом сама. Наверное, вам все-таки лучше дождаться его самого — Фрэнк вам все и расскажет. Впрочем, может, еще все и обойдется…

Ник задумался.

— Может быть, кофе? Чай? — предложила Энни. — Вы не стесняйтесь.

— Нет, спасибо… Скажите, Энни, а эти неприятности Фрэнка — не могут ли они каким-либо образом быть связаны с покушением на Линн, с попыткой похищения Билли? Как вы думаете?

— О, я не знаю… — пробормотала Энни в полной растерянности. — Для меня все это так неожиданно…

— У Фрэнка были какие-то нелады с деньгами? — настойчиво продолжал Ник.

— Вероятно… Он не очень распространялся об этом, но я знаю, какой он азартный игрок… А где рулетка — там и долги, так, по-моему.

— Да, пожалуй.

— Но вы поймите, — с неожиданной горячностью сказала Энни, — Фрэнк — очень порядочный человек. Ему, возможно, свойственны какие-то слабости, но у кого их нет? Вы мне верите?

— Почему бы и нет?

— Я правду говорю…

— Да я и не спорю, — усмехнулся Ник. — Что вы со мной говорите, будто со следователем? Я всего лишь бывший однополчанин Фрэнка — и не более. Частное лицо… А вы давно знаете Фрэнка?

— Пару лет.

— И собираетесь за него замуж?

— С чего вы взяли? — вспыхнула Энни.

— Ну, если мужчина доверяет женщине свой дом на время отсутствия — это, наверное, о чем-то говорит… Или вам так не кажется?

— Мы просто очень хорошие друзья…

— Ну да, ну да…

Энни отчаянно покраснела и была рада, что ее собеседник не может этого заметить.

— А куда уехал Фрэнк?

— Не знаю… — замялась Энни.

— Жаль, — вздохнул Ник. — Жаль, если вы не знаете. А то мы могли бы связаться с ним и сообщить обо всем произошедшем.

— Боюсь, что это невозможно…

«Все-таки она что-то утаивает, эта Энни, — подумал Ник. — Но говорить почему-то не хочет… Впрочем, логично: почему она должна доверяться какому-то незнакомцу? Ладно, дождусь Фрэнка — тогда все и прояснится. Вот только Билли… Если вся эта заваруха имеет отношение к Фрэнку, то Билли опасно находиться здесь, в доме отца. Может быть, увезти его пока к себе во Флориду? Или поселить у Энни? Нет, Энни не подходит: если кто-то пристально интересуется Фрэнком, то и об их связи ему известно… Что же делать? Все-таки во Флориду? Но не заупрямится ли Билли?»

«Ну вот, сын Фрэнка и вошел в мою жизнь, — размышляла Энни. — Как-то теперь все сложится? Пока мальчик жил далеко, он был какой-то абстрактной величиной, личиком на фотографии. И вот он здесь… А вдруг ему не захочется иметь мачеху? Вдруг он возненавидит меня? Ведь если Фрэнк будет вынужден встать перед выбором, конечно же, он выберет сына, это совершенно понятно… Так что же — значит, не судьба? И нужно забыть вкус коктейля «Эй-Эф»? Господи, как же все неладно в этой жизни…»

— Надо подумать, что теперь делать дальше, Энни, — сказал Ник.

— Да-да, — рассеянно отозвалась Энни.

— Я не думаю, что Билли будет здесь в полной безопасности.

Энни вздрогнула.

— Эти люди очень настырны, они так просто не отвяжутся от мальчика…

— Ой, какой ужас вы говорите…

— Я знаю, что говорю, Энни…

И словно бы в подтверждение его слов входная дверь распахнулась настежь, и оторопевшая Энни увидела ухмыляющегося бандита, который цепко держал за горло хрипящего и брыкающегося Билли. Пистолет бандита был приставлен к виску мальчика.

— Ни с места — или я разнесу на кусочки голову этому щенку! — крикнул гангстер.

Рука Ника метнулась к трости, прислоненной к креслу, но его остановило недвусмысленное предупреждение:

— Не дергайся, слепой, а то мальчишке не поздоровится! Я не шучу!

В комнату проник второй гангстер — тоже с пистолетом, гаденько улыбающийся.

— Ну-ка конфискуй его палку, Гэмбл! — распорядился первый. — А то, говорят, он горазд ею размахивать, когда не надо. И в машину его!

— А как с бабой быть, Проктор? Может, придушить ее подушкой?

— Зачем? Пускай с нами прокатится. Или ты боишься, что нам с ней будет слишком тесно?

— Мне с телками чем теснее, тем лучше. Меня это вдохновляет, — хихикнул Гэмбл.

— На что это тебя вдохновляет? — осклабился Проктор.

— На подвиги!

— А, я знаю: две палки за ночь для тебя как раз подвиг, — хрюкнул Проктор.

— Да пошел ты!.. — отмахнулся Гэмбл. — Эй вы, поворачивайтесь, живо!

«Ну вот, кажется, и все», — подумал Ник Паркер.

18

Стиснутая в кабине крытого пикапа между двумя гангстерами, Энни чувствовала себя крайне неуютно.

— Что вам надо, мерзавцы?! — жалобно воскликнула она.

— Может, и тебя, — оскалился Гэмбл. — А вообще помолчи, шлюха. Когда тебе надо будет раздвинуть ножки, я и сам скажу.

— Ха! — хлопнул по баранке Проктор. — Кто бы мог подумать, что это будет так просто. Ибаньес чудило — все стращал этим калекой.

— Да, он что-то совсем в штаны наложил. Ну, ништяк, заработаем на этом мальце кучу денег. Давай-ка обмоем это дело! Держи!

Гэмбл передал Проктору квадратную бутылку виски. Тот сделал солидный глоток и вернул посудину напарнику.

— А ты хочешь выпить, девочка? — спросил Гэмбл, небрежно потрепав Энни по пышной груди.

— Отстань, подонок! — закричала она, безуспешно пытаясь освободить связанные за спиной руки.

— Чего такая неласковая? — удивился Гэмбл. — Я тебе разве не нравлюсь? Ну, ты подожди, еще распробуешь — я парень хоть куда. Особенно когда вижу такие клевые сиськи, прямо сам не свой становлюсь!

— Козел… — зло прошипела Энни. — Откуда ты только взялся, такой козел?

— Ты слышишь, Проктор? — обиженно обратился Гэмбл к товарищу. — Она недовольна нашим обществом. Надо было и впрямь ее придушить!

— Ладно, еще успеешь, — флегматично отозвался Проктор. — Куда она денется…

— И то верно, — кивнул Гэмбл. — Но какого хрена она сиськи свои прячет?

Он рывком распахнул блузку Энни. Та только ахнула.

— Вот, совсем другой дизайн! — удовлетворенно сказал Гэмбл. — И правильно, что бюстгальтер не носишь, к чему лишние тряпки?

Проктор покосился на красоты Энни и плотоядно причмокнул:

— Подходящие габариты. Даже в кабине стало жарко, чувствуешь?

— Еще бы!

И Гэмбл игриво ущипнул Энни за сосок.

— Убери руки, гадина! — взвизгнула она, с ужасом ощущая, как грудь, помимо ее воли, рефлекторно напряглась, набухла.

— Ну почему же? — веселился тот. — Сама такое вымя отрастила на страх врагам, а потом — не трогай. Несправедливо получается!

И Гэмбл с удовольствием потискал вздымающиеся от негодования холмы ее грудей. А Проктор тем временем свободной от руля рукой вовсю шарил по ее круглым, плотно сдвинутым коленкам.

— Эй-эй, ты не отвлекайся! — предостерег его Гэмбл. — Следи за дорогой!

— Тоже ведь подержаться хочется…

— Потом подержишься. Разобьешь машину — и тогда этих гавриков на себе волочь, что ли? А Мак-Реди опозданий не любит…

— Заткнись ты, трепло! — оборвал его Проктор. — Кто тебя за язык тянет?

— Да ладно! — отмахнулся Гэмбл небрежно. — Эта соска уже никому ничего не скажет, кроме нас с тобой.

Проктор только пожал плечами.

— А что, крошка, — опять принялся за свое Гэмбл, подбрасывая ладонью тугие груди Энни, — ты как больше любишь: классически или рачком, а? Молчишь? Ладно-ладно, потом разберемся. Узнаешь много нового, расширишь свои сексуальные горизонты…

…А на полу в кузове пикапа тем временем бессильно болтались Ник и Билли, связанные по рукам и ногам. Все попытки Ника освободиться от пут были безуспешными — бандиты постарались на совесть.

— Ни черта не получается, — огорченно выдохнул он. — Билли, я ничего не могу поделать.

Мальчик только всхлипнул в ответ.

— Билли, послушай меня, Билли. Теперь ты должен попытаться…

— Я? Нет, я не смогу.

— Билли, ты должен сделать это. Ты гибче, чем я, у тебя обязательно получится.

— Ох, дядя Ник, я попробую…

…А в кабине Гэмбл продолжал куражиться над Энни.

— Так что ж ты заскучала, красотка? Погоди, скоро приедем на место и займемся хорошим делом. Ты же любишь трахаться, да? Ведь любишь — по глазам вижу. И нечего из себя скромницу строить, все вы одинаковые становитесь, когда крепкий кол себе между ног получаете. Только об этом и думаете…

— Это у тебя-то крепкий? — дерзко сказала Энни, презрительно посмотрев на Гэмбла.

— А ты что — сомневаешься? — опешил гангстер. — Не веришь, сучка?

— Не верю, — через силу улыбнулась Энни. — Когда мужик так много треплется, значит, в постели он сущее дерьмо… Вот так-то вот.

Проктор закатился от хохота:

— Классно она тебя поддела, парень! Отбрила — будь здоров!

— Ах ты шлюха! — рассвирепел Гэмбл и влепил Энни звонкую пощечину…

…Не могу, дядя Ник, — простонал в кузове Билли. — Ну просто никак!

— Мы же оба умрем с тобой, Билли, — грустно сказал Ник. — Ты понимаешь?

— Никак, ну никак…

— Вот что, Билли. Подкатись-ка ко мне вплотную… Так. В правом боковом кармане у меня зажигалка — попытайся ее достать.

Извиваясь, как червяк, Билли немеющими пальцами выудил из кармана Ника зажигалку:

— Есть!

— Теперь не урони ее, малыш! Зажги ее и держи ровно. Быстрее!

Извернувшись, Ник приблизил связанные руки к огоньку зажигалки. Жгучая боль обожгла запястья…

— Держи, малыш, держи…

…А Гэмбл, отвлекшись наконец от бюста Энни, заинтересовался тростью Ника. Выдвинул рукоять — сверкнуло холодным блеском узкое лезвие.

— Ого, посмотри-ка на эту штуковину, Проктор! Вот чем он рубанул Ибаньеса. Ничего себе — слепой Зорро! Герой мультфильмов, блин…

Беспомощная Энни с тоской смотрела сквозь лобовое стекло — дорога была пустынна, помощи ждать было неоткуда. Машина шла в сторону от города.

Гэмбл потрогал лезвие пальцем и выругался:

— Черт подери, порезался! Какая острая, зараза!

И раздраженно швырнул клинок за окно…

…А Ник уже освободил руки и распутывал веревки на ногах, пытаясь за шумом мотора разобрать разговор в кабине. Он услышал громкую ругань Гэмбла, а вслед за тем, как брякнуло что-то на обочине шоссе.

— Билли! — быстро сказал он. — Начинай считать!

— Что? — не понял мальчик.

— Считай, я тебе говорю!

— Один, два, три…

— Давай-давай! Можешь про себя, но только не останавливайся, считай.

Торопливо развязав путы, спеленавшие Билли, Ник принялся сгребать маслянистую ветошь, валявшуюся на полу фургона…

…Гэмбл сунул окровавленный палец под нос Энни:

— Эй, детка, полижи-ка!

— Ну вот еще!

Гангстер снова закатил ей увесистую оплеуху:

— Давай-давай! Ты у меня еще не то полижешь, поняла, сучонка? Ты слышала, что я сказал?

Содрогаясь от отвращения, Энни повиновалась.

— Отлично, детка! Давай-ка еще… Вот так, так… Слушай, из тебя же получится отличная минетчица! Наверное, не раз этим занималась, а? Сразу видно — привыкла к елдаку за щекой… Давай, шевели язычком…

А Проктор, глянув в зеркальце заднего вида, вдруг встревожился:

— Эге, да мы горим, что ли?

Гэмбл высунулся в окошко и увидел, что за их машиной тянется густой шлейф дыма.

— Вот черт, тормози! Где у тебя огнетушитель?

— Да там, в фургоне!

Пикап резко остановился. Гангстеры выскочили из кабины и подбежали к задней дверце пикапа, из-за которой валили клубы дыма.

— Открывай скорее! Нам мальчишка живой нужен!

Проктор отпер и распахнул дверцу — и тут же в лица бандитам ударила пенная струя из огнетушителя. Оторопевшие от неожиданности и полуослепшие, они беспомощно затоптались на месте. Кашляющие, со слезящимися глазами, Ник и Билли выскочили из фургона.

— Давай быстрее в кабину! — крикнул Ник.

Угостив по голове Гэмбла опустошенным огнетушителем, они бросились на выручку Энни.

— Помогите, у меня связаны руки! — жалобно простонала она.

Билли проворно распутал веревку на ее запястьях, и Энни первым делом смущенно запахнула свою растерзанную блузку.

— Кто же поведет машину?! — воскликнул Ник.

Энни переместилась на водительское место:

— Поехали, ребята!

Взревел мотор, и пикап, сделав лихой вираж, пронесся мимо ошалевших гангстеров по направлению к городу. Они успели дать пару выстрелов вдогонку, но пули просвистели мимо.

— Билли, — быстро спросил Ник, — сколько ты насчитал до остановки?

— Сорок пять.

— Считай теперь назад.

— Сорок четыре, сорок три… — забормотал Билли.

А гангстеры, протирая глаза, растерянно стояли на пустынном шоссе.

— Твою мать!.. Ушли! Да Мак-Реди нам голову оторвет!

На дороге показался быстро приближающийся «плимут».

— Эй-эй, остановите, пожалуйста, остановите! — замахали руками гангстеры.

Но «плимут», проигнорировал их мольбы, промчался мимо.

— Ну что за люди, а? Никакого понятия о милосердии! — зло сказал Гэмбл, потирая ушибленную огнетушителем голову.

А в это время Билли продолжал свой счет:

…Четыре, три, два, один… Все.

— Тормози, Энни! — распорядился Ник.

— Что? Зачем?

— Останови прямо здесь — неужели не понятно? — раздраженно сказал Ник.

Энни пожала плечами и нажала на тормоза.

— Пойдем поищем мою трость, Билли. Она не могла далеко улететь.

Они выбрались из машины. Ник, широко загребая, ногами, двинулся вдоль обочины, мальчик шел рядом с ним, зорко поглядывая по сторонам.

— Ребята, вы знаете, что будет, если они нас здесь поймают? — нервно крикнула Энни.

— Ага — на завтрак скушают! — бодро отозвался Ник.

…А в поле зрения гангстеров показалась новая машина.

— Эту мы не должны упустить! Эй, Проктор, быстро ложись на асфальт!

Проктор ничком растянулся поперек шоссе, а Гэмбл принялся оживленно жестикулировать, взывая о помощи. Синий «форд» был вынужден остановиться. Из кабины высунулась сухонькая румяная старушка.

— В чем дело, мистер?

— Мэм, прошу вас! — фальшиво взмолился Гэмбл. — Моему брату плохо, его нужно отвезти в больницу! Ради бога, помогите нам…

Говоря так, он приблизился к «форду», рванул дверцу на себя и, выхватывая пистолет, гаркнул:

— А ну вытряхивайся отсюда, старая сволочь! Быстро, быстро!

Испуганная старушка выполнила приказание. Гэмбл и разом оживший Проктор заняли места в машине, и «форд» бодро рванул с места.

— Давай, гони!

А оставшаяся на шоссе старушка выудила из сумочки пистолет и недрогнувшей рукой разрядила всю обойму вслед удаляющемуся автомобилю. Одна из пуль пробила заднее стекло «форда».

— Ого, ты видел? — опешил Проктор, пониже пригнувшись к рулю. — Ничего себе, а? Раздают оружие кому попало, а потом жалуются на криминогенную обстановку!

…А Билли обнаружил наконец трость в придорожной канаве.

— Дядя Ник, я нашел!

— Прекрасно, молодец!

И тут грянули выстрелы — пули, выпущенные из стремительно приближавшегося синего «форда», высекли искры на асфальте, с визгом срикошетив куда-то в сторону.

— Бежим!

Троица опрометью ринулась к пикапу. В спешке Энни споткнулась — и очки слетели с ее носа. Окружающий мир мгновенно скрылся в туманной дымке.

— Боже мой, мои очки!

— А, так вы носите очки? — отозвался бегущий следом за ней Ник.

И тут под его подошвой что-то жалобно хрустнуло.

— Кажется, я их нашел, — констатировал Ник.

— Черт возьми, я же не смогу вести машину! — в отчаянии воскликнула Энни.

— Ничего, я сам ее поведу, — утешил ее Ник.

— Вы?!

— А что такого? — невозмутимо ответил Ник. — Дело несложное.

Он уверенно сел за руль пикапа, дал газ.

— Вот видите — все получается.

Между тем пикап шел наискосок шоссе, прямиком направляясь в кювет.

— Дядя Ник, чуть правее! — предупредил Билли. — А то чебурахнемся!

— Есть, сэр! — браво отозвался Ник.

— Так, хорошо! Теперь прямо, все время прямо! — скомандовал Билли.

— Да запросто!

— Ребятки, уж вы поосторожнее, пожалуйста! — взмолилась Энни, беспомощно озираясь по сторонам.

— Все нормально, милая! — успокоил ее Ник. — Мы еще погоняем в «Формуле-1»!

— Ой, дядя Ник, нам прямо в лоб идет машина! — закричал Билли.

— Ну, так пусть свернет, — невозмутимо ответил Ник. — Я же не могу видеть, куда он прет.

— Тормозите, дядя Ник, тормозите!

— А ты уверен, что я умею это делать?

Ник нашарил нужную педаль — и две машины завизжали тормозами, едва не столкнувшись. Из встречного автомобиля высунулся разъяренный водитель:

— Ты что, приятель, ослеп?!

— Ну да, — благодушно кивнул Ник. — А ты что — тоже?!

— Великий Боже! — озадаченно воскликнул водитель, приглядевшись к Нику повнимательнее.

Пикап вновь сорвался с места.

— Осторожней, дядя Ник, сейчас будет поворот… Да налево, а не направо!

— Пардон! Можно и налево… А что, Билли, далеко эти ребята с пушками?

— Ярдов сто, не больше.

— Что ж, мы на верном пути к золотым медалям чемпионов трассы.

— Мы уже въехали в город, дядя Ник. Тут так много машин…

— Да, я слышу, как они весело сигналят.

— Направо, дядя Ник!

— Нет проблем… Господи, да это же очень легко — водить машину. Прямо как плавание: если один раз научился, никогда больше не забудешь, — рассмеялся Ник, чрезвычайно довольный собой.

— Впереди красный свет, дядя Ник. Тормозите!

— Ну вот еще! Может, я дальтоник!

— Ой-ей-ей!..

Пикап пулей проскочил перекресток прямо перед носом у своры машин.

— Что там происходит, Билли? — жалобно спросила дрожащая Энни.

— Ой, не спрашивайте… Гоним, как в комиксе.

— Где там эти? — поинтересовался Ник.

— В двадцати ярдах!

— А чего ж они не стреляют? — удивился Ник. — Даже странно…

— Так мы же почти в центре города, дядя Ник, — пояснил Билли.

— Ах, ну да… А я и не заметил, надо же…

— Ой, куда же вы сворачиваете, дядя Ник? — вдруг в панике закричал мальчик.

— А что, разве тут нет проезда?

Пикап юрко шмыгнул в узкий проулок — впритирку к здоровенному трейлеру.

— Уф-ф, оказывается, есть…

Синий «форд» попытался повторить каскадерский маневр Ника и на полной скорости вписался прямиком в трейлер.

— Ура! Они врезались! — радостно завопил Билли.

— Ага, я слышу, — подтвердил Ник. — А вы, Энни?

Позади раздался глухой взрыв.

— Вот к чему приводит лихачество на дорогах, Билли, — наставительно сказал Ник. — Вырастешь большой — води поаккуратнее…

— Дядя Ник, дядя Ник! Мы летим прямо в стенку! Тут тупик!

Пикап неотвратимо приближался к глухому каменному забору. Билли зажмурился в ожидании страшного удара.

— Вот как? Это интересно, — успел буркнуть Ник.

Круто вывернув руль, Ник до упора утопил педаль тормоза. Пикап занесло, он пошел юзом и замер вплотную к стене.

— Да, вот это было весело, — изрек Билли, с трудом переводя дух.

— Да, мне тоже понравилось, — весело ответил Ник. — Может быть, мне опять сдать на права?

— Хорошая идея, — кивнул Билли.

— Мальчики, неужели мы еще живы? — пролепетала Энни, находившаяся в полуобморочном состоянии.

— Так точно, мэм! — отрапортовал Билли.

— Никогда бы не подумала… — ошеломленно потрясла головой Энни.

19

— Вот, это здесь…

Ник, Энни и Билли вышли из такси рядом с кемпингом «Клубничная поляна».

— Неужели тут и впрямь растет клубника? — недоверчиво спросил мальчик.

— Почему бы и нет? — ответил Ник. — У тебя будет возможность это. проверить.

— Ой, дядя Ник, я не хочу тут оставаться, — заныл Билли. — Я лучше с вами.

— Послушай, Билли, ведь мы же договорились, что ты будешь меня слушаться.

— Ну, дядя Ник, ну, пожалуйста… — канючил мальчик. — Ну что я буду тут делать?

— Найдешь какое-нибудь занятие… По-моему, вполне славное местечко — такой хороший воздух.

— Да, да, Билли, — подтвердила Энни, — смотри, сколько зелени. Погуляешь, поиграешь…

— Да, поиграешь… — упрямился Билли. — Тут одни взрослые, тут никто не играет.

— Слушай, Билли, — сказал Ник, — по-моему, ты уже достаточно самостоятельный парень, чтобы найти себе интересное занятие. Разве не так?

— Так, — неохотно согласился мальчик.

— Ну вот. Я тебя прошу только об одном: пожалуйста, отсюда — никуда. Ты обещаешь?

Билли кивнул:

— Да, дядя Ник, конечно. Но я, честное слово, очень хочу с вами…

— Нельзя, малыш. Пока что нельзя.

Они шли под сенью мощных разлапистых дубов, среди которых там и сям стояли автомобили с фургонами-караванами на прицепе. Людей почти не было видно — только у одного из фургонов молодая парочка ланчевала за раскладным столиком.

— И куда они все попрятались? — сварливо ворчал мальчик.

— Билли, ты брюзжишь прямо как старичок, — сделала ему замечание Энни.

— Да ладно…

— Зато в старости он будет бодр и весел, — прокомментировал Ник.

Билли только фыркнул в ответ.

— Так, ну вот мы и пришли, — сказала Энни. — Вот здесь она обитает…

Они подошли к белоснежному каравану, стоящему в сцепке с серым «ровером». Изнутри фургона доносилась бодрая музыка и голос телеинструктора:

— А теперь упражнение двенадцатое — для развития ягодичных мышц…

Энни постучалась в дверь:

— Эй, Колин!

Дверь каравана распахнулась, и на пороге появилась чуть полноватая молодая брюнетка в пестром облегающем трико, выгодно подчеркивающем ее соблазнительные формы.

— А, привет, Энни! — весело сказала она. — А я тут немножко занялась шейпингом…

— Ты молодец. А я вот все ленюсь…

— А зря! Надо поддерживать свою форму!

И Колин лукаво посмотрела на Ника, который, естественно, никак не отреагировал на ее внимание.

— Послушай-ка, Колин, — сказала Энни. — Вот это — Билли, сын одного моего друга. Ну, Фрэнка Дэвероу, ты знаешь…

— Симпатичный мальчишечка!

Билли засопел и отвернулся.

— Так вот, Колин, — продолжала Энни, — ты не против, если Билли денек побудет у тебя? Понимаешь, это очень важно…

— Ой, да не надо никаких объяснений, Энни! — радушно отозвалась Колин. — Мальчику тут будет хорошо.

— Ты понимаешь, его преследуют…

— Да? — беззаботно щебетнула Колин. — Не волнуйся, здесь он будет в полной безопасности.

— Ну, спасибо, — облегченно вздохнула Энни. — Я всегда знала, Колин, что могу на тебя рассчитывать.

— Разумеется!

— А завтра мы его заберем — я или вот мой друг…

— Меня зовут Ник Паркер, — представился Ник.

— Очень приятно, — кокетливо сказала Колин. — Приходите, Ник, буду рада вас видеть!

— Я тоже, — слегка улыбнулся Ник.

— Дядя Ник, не уезжайте, — опять захныкал Билли. — Побудьте тут со мной…

— Ну, ты опять за свое? — с упреком сказал Ник. — Ведь ты же обещал.

— Ну, дядя Ник…

— Прелестно, у меня, оказывается, появился племянничек, — попытался отшутиться Ник.

— Не оставляйте меня…

— Послушай, старина, ты не волнуйся, я скоро вернусь. Вот только отца твоего разыщу — и сразу сюда. Мы вместе с ним приедем, понял?

Билли понуро кивнул.

— Вот и договорились… Пойдем, Энни.

— Еще раз спасибо тебе, Колин. Счастливо!

— Не стоит благодарности. Пока!

Ник и Энни побрели обратно.

— А что, эта Колин — она нездешняя? Приехала откуда-то? — спросил Ник.

— Нет, она живет тут, в Рино, на Джасперс-стрит, — ответила Энни.

— А ей что, дома не нравится?

— Скажем так: дома есть кое-кто — и он ей не нравится, — улыбнулась Энни.

— И кто же это?

— Муж, естественно.

Ник хмыкнул:

— И Колин предпочла, так сказать, вольный поиск? Эмансипэ на колесах?

— Вроде того.

— А муж как реагирует?

— Ищет… Правда, безуспешно.

— Что ж, будем надеяться, что и впрямь место надежное и до Билли там не доберутся.

Некоторое время они шли молча, но оба наверняка думали об одном и том же.

— Вот что, Энни, — сказал наконец Ник, — теперь, как вы понимаете, нам нужно как можно скорее найти Фрэнка.

— Конечно, — кивнула она.

— Вы говорили, что Дэвероу куда-то уехал, но не стали уточнять — куда именно. И мне почему-то кажется, что у вас есть более точные данные на этот счет…

— Да, Ник, вы правы… Простите, что я покривила душой. Но я ведь не могла предположить, что дело примет такой крутой оборот.

— Ну, разумеется… Но теперь-то, Энни, вы видите, какой получился расклад.

— Да, Ник… — удрученно сказала Энни. — Я расскажу вам все, что я знаю. Правда, я знаю немного.

— Ну хоть что-то, какая-нибудь зацепка должна же быть, верно?

— Прежде всего вот что: Фрэнк никуда не уехал. Он здесь, в Рино.

— Вот как?

— Он влез в какую-то дурацкую историю, связался с Мак-Реди…

— А кто это?

— Местный подпольный магнат — так можно сказать. Он владеет большим количеством недвижимости, ему принадлежит самое крупное казино в городе «Огненная лошадь». Но главный его бизнес — это наркотики.

— А что — об этом пишут во всех газетах?

— Дело в том, Ник, что я одно время работала в «Огненной лошади»…

— Колесо там крутили?

— Нет-нет, просто рядовая сотрудница бухгалтерии. Ну, и до меня дошли кое-какие слухи относительно делишек Мак-Реди, — пояснила Энни.

— Почему вы ушли оттуда?

— Мрачное место, знаете ли. Воздух, пропитанный запахом лжи и опасности, вы понимаете?

— Да, вполне.

— Именно там, в «Огненной лошади», я и познакомилась с Фрэнком. Он дни и ночи проводил у рулетки, спустил уйму денег. Потом хотел бросить это занятие, но ему никак не удавалось. Я пыталась помочь Фрэнку, хотела его вытащить из этой пропасти, но…

— Это как алкоголик, который говорит себе с утра: вот сейчас опохмелюсь — и завязываю. И все начинается по новой. Своего рода игроцкий запой.

— Вот именно. И в конце концов Фрэнк увяз окончательно. Он сказал, что находится на крючке у Мак-Реди: видимо, крупно ему задолжал. Но теперь-то понятно, что Мак-Реди было этого мало: он хотел шантажировать Фрэнка, захватив Билли, чтобы иметь стопроцентную гарантию.

— А зачем ему Фрэнк?

— Фрэнк — отличный химик, и Мак-Реди вынудил его работать в своей подпольной лаборатории. Именно там и находится сейчас Фрэнк…

Ник в задумчивости почесал нос:

— Сдается мне, что адрес этой лаборатории вряд ли указан в городском справочнике.

— Дом сто сорок по Брюс-авеню, — с грустной улыбкой сказала Энни.

— Вот как? — поразился Ник. — Откуда такие точные сведения?

— Это, к сожалению, только предположение. Просто там располагается «Огненная лошадь» и различные конторы фирм, которые контролирует Мак-Реди. Это огромное здание, и там можно расположить хоть десять лабораторий.

— То есть это центр города, как я понимаю? — спросил Ник.

— Да, практически самый центр.

— Не слишком ли нагло со стороны Мак-Реди устраивать наркокухню в таком месте?

— А кого ему бояться? Местные власти им давным-давно куплены с потрохами. Наглости ему не занимать.

— Да, судя по тому, как орудуют его люди, — явно нахал изрядный, — согласился Ник.

— Я больше всего опасаюсь того, что Мак-Реди уже никогда не выпустит Фрэнка из своих лап. У таких людей мертвая хватка.

— Не выпустит из поля зрения?

— Не выпустит вовсе, — уточнила Энни. — Вроде как раба, прикованного к веслу галеры.

— Ну, это мы еще посмотрим, — буркнул Ник. — Не зря же я в конце концов сюда приехал.

— Мак-Реди — слишком опасный противник, Ник, — печально сказала Энни. — Дай нам бог уберечь хотя бы Билли…

— Я обещал мальчишке привезти его отца, — упрямо сказал Ник, — и я сделаю все, чтобы сдержать свое слово.

Энни покачала головой:

— Не кажется ли вам, что порой слишком опрометчиво зарекаться в чем-либо?

— Кажется, — улыбнулся Ник. — Но что поделать?..

20

Нет, Билли определенно не нравилось в этом кемпинге. И еще Колин — такая приставучка, сил нет никаких. А любишь ли ты, Билли, бананы, а любишь ли ты, Билли, поп-корн, а любишь ли ты, Билли, молочный коктейль — да, люблю, люблю, люблю, а лучше всего набить рот поплотнее, как будто говорить не можешь, но все равно: столько кивать приходится, как только голова не отвалится. Да еще и называет его почему-то малышом — ну что это такое? Правда, дядя Ник тоже так к нему обращался, но он — совсем другое дело… И лишь немного Билли утешился, когда Колин угостила его любимым мороженым — черносмородиновым «Опал фрутз». Он еще любил и лимонное, но никак не мог решить, какое все-таки больше. И когда мама, бывало, спрашивала, какое он хочет — черносмородиновое или лимонное, отвечал честно и бесхитростно: и то, и другое.

Мама… При мысли о ней у Билли на глазах навернулись слезы, и он, чтобы не выдать себя, сделал вид, будто закашлялся.

— С тобой все в порядке, Билли? — заботливо спросила Колин.

— Да-да, спасибо.

Она так и сновала перед ним в своем пестром обтягивающем трико, и Билли почему-то становилось немного жарко, когда Колин проходила вплотную к нему.

— Может быть, хочешь ананасного сока? — предложила Колин.

— Это можно, — кивнул Билли.

Колин прошла на кухню, занимавшую задний отсек фургона. Очень удобно — есть и холодильник, и плита, и раковина. А тут, в салоне, две раскладные кровати, столик, шкафчики всякие. Прямо настоящий домик на колесах. Надо будет попросить папу купить такой же, и тогда они отправятся вместе в путешествие по Америке. И в Диснейленд заедут, и на Ниагарский водопад — да мало ли мест интересных! Вот только хватит ли у папы денег на такую покупку — это, конечно, вопрос…

— Держи свой сок, малыш.

Колин протянула ему высокий запотевший стакан.

— Спасибо… А скажите, сколько стоит такой вот фургончик?

— А тебе-то зачем? — засмеялась Колин. — Хочешь купить, что ли?

— Может быть, — уклончиво сказал Билли. — Ну правда — сколько?

— Ой, да не знаю — это не я покупала. Тысяч двадцать или тридцать, наверное.

— Ух, это много, — протянул Билли.

— У тебя не хватит?

— Пока нет, — солидно ответил Билли. — Но мне, может быть, папа немножко деньжат подкинет.

— Папа? А ты давно уже его не видел? — участливо поинтересовалась Колин.

— Давно, — вздохнул Билли.

— А где он сейчас?

— Не знаю, — пожал плечами мальчик. — Дядя Ник обещал его разыскать.

— А кто он такой, этот дядя Ник? — с любопытством спросила Колин.

— Это папин друг. Они вместе воевали. Но это очень давно было, еще до моего рожденья.

Он показался мне немного странным, этот Ник. Он как-то так смотрит…

— Он не странный, — хмуро сказал Билли. — Просто он слепой.

— Да? — удивилась Колин.

— Да… Но видит он гораздо лучше, чем какой-нибудь зрячий!

— Это как же?

— А вот так! Он такой храбрый! Мы с ним от бандитов отбивались!

— Ну что ты сочиняешь, малыш? — улыбнулась Колин. — Вот ведь выдумал…

— Ничего и не выдумал! В нас стреляли! И меня взяли в плен…

— Ну-ну, а еще что?

— А потом дядя Ник вел машину, когда мы от бандитов убегали, а они — ба-бах! — как врезались! И взорвались! — оживленно тараторил Билли.

Колин рассмеялась:

— Так ты же сам сказал, что он слепой! Как же он мог вести машину?

— А дядя Ник все может! — запальчиво заявил Билли. — Вы его просто не знаете!

— Да ты просто триллеров обсмотрелся, малыш, вот и все, — насмешливо сказала Колин. — Фантазер…

Билли надулся и замолчал. Ну, что она понимает? Эта Колин только в кино и видела, как стреляют. Вот папа не будет смеяться, когда Билли ему все расскажет…

В дверь постучали. Колин разом оживилась.

— Входите, открыто! — крикнула она.

В фургон вошел мускулистый мужчина в джинсах и майке с надписью «Питон». Билли покосился на него с подозрением: события минувших суток приучили его с недоверием относиться к незнакомым мужчинам.

— Привет, Колин! — сказал Питон.

— Ой, Фил, здравствуй!

Нет, вроде этот Питон не страшный…

— А это что за дитя у тебя?

Не страшный, но дурак! Это надо же — дитя!

— Это мальчик моей подружки — немножко у меня погостит…

— М-да? — со значением процедил Питон.

— Знаешь что, Билли? — повернулась Колин к мальчику. — Ты пойди погуляй часочек, ладно? Только, пожалуйста, далеко не уходи…

Билли с независимым видом пожал плечами и выскочил из каравана. Что за люди эти взрослые — вечно у них какие-то свои разговоры…

Кемпинг по-прежнему выглядел пустынно, Дубы тихо шелестели листвой, лениво щебетали птицы… Билли с тоской оглянулся вокруг: ну, хоть бы ребята какие-нибудь были, поиграли бы вместе.

Билли достал из кармана своего деревянного слоника и пустил его на прогулку. Слонику сначала стало немножко страшно в густых травяных зарослях, и он попытался спрятаться под листком подорожника. Но постепенно зверек освоился и с любопытством стал исследовать окрестности — наверное, они напоминали ему родные африканские или индийские джунгли. На пути ему попадались черненькие муравьи, и слоник аккуратно обходил их стороной, чтобы не раздавить ненароком. Один из муравьишек очертя голову бросился вдогонку за ним, и слоник, дождавшись преследователя, вежливо с ним раскланялся. А потом он увидел желтую бабочку и тоже решил полетать, но из этого ничего не получилось: слоник плюхнулся обратно в траву и решил чуть-чуть полежать. Но тут появился какой-то большой коричневый жук — наверняка очень хищный. Слоник угрожающе выставил свои маленькие бивни вперед и кинулся в атаку. Но жук отнесся к нему с полным безразличием и уполз по своим жучиным делам. Слоник еще немного попрыгал в траве, издавая воинственные кличи, но его боевой пыл быстро угас, и он попросился обратно в карман — видимо, спать захотел: совсем ведь еще маленький…

Тогда Билли решил осмотреть «ровер», к которому был прицеплен караван Колин. Машина стояла чистенькая — видимо, недавно вымытая. Мальчик подергал ручку — заперто. Жалко. Билли представил, как он садится за руль, включает зажигание — и вперед. Уехать куда-нибудь далеко-далеко — вот Колин удивится… Водить машину Билли, правда, не умел, но видел, как это делают другие и не сомневался, что у него тоже должно получиться. Вот дядя Ник вообще ничего не видит, а гнал, как настоящий автогонщик.

«А может быть, мне стать гонщиком?» — подумал Билли. Он представил себе крупные газетные заголовки: «Победитель на трассе в Монте-Карло — Билли Дэвероу», «Золотой Дэвероу — чемпион мира!»… Вот папа обрадуется… А может быть, стать астронавтом? И полететь на Марс. Дома у Билли висела на стене фотография Нейла Армстронга, того самого, который первым ступил на Луну. Но Марс — это гораздо интереснее. Луна-то близко, ее из окошка видно, а Марс — ой-ей-ей где: такая маленькая красная точка. Интересно, сколько миль до Марса? Надо будет у папы спросить или у дяди Ника.

А еще можно стать полицейским и ловить всяких жуликов и бандитов, чтобы они никого не убивали и не мучили… Билли живо представил себе, как они с дядей Ником, одетые в полицейскую форму, с пистолетами в руках вбегают в логово гангстеров, кричат: «Руки вверх! Бросайте оружие!» А их главарь хватает автомат, но Билли заслоняет собой дядю Ника, грохочет очередь… Дальше Билли не стал придумывать, потому что у него в памяти заскреблась какая-то мышка.

Вот бывает так: приснится сон очень интересный, а наутро хоть убей вспомнить не можешь, но что-то такое в голове мелькает, шебуршится — действительно, словно мышка маленькая скребется, не может вылезти… Билли попытался сосредоточиться: какие-то полицейские, пистолет… Где же он это видел? Какое-то кино по телевизору? Или приснилось прошлой ночью? Нет, нипочем не вспомнить. Надо будет спросить у дяди Ника, какие он видит сны и удается ли ему их запоминать.

А еще почему-то говорят, что сны бывают только черно-белые, будто старые фильмы. А вот Билли всегда видел толькоцветные сны, причем очень яркие, словно мультики.

Что же это все-таки за сон с полицейскими?..

Внезапно какие-то странные звуки дошли до слуха Билли: как будто кто-то плачет, что ли… Мальчик оглянулся по сторонам, но кругом никого не было. Он прислушался повнимательнее и понял, что звуки явно идут со стороны фургона Колин.

Билли подошел вплотную к каравану и хотел заглянуть в окошко, но оно было наглухо задернуто. А странные всхлипывания продолжались…

Неужели это Колин плачет? Может быть, они с Питоном поссорились и он ее обидел? Или даже ударил?

Мысли Билли заметались. А вдруг этот Питон — бандит, вроде тех, которые напали на него с дядей Ником?

Всхлипывания сменились стонами — они становились все громче и громче… О, что же там такое? Наверное, Питон мучает Колин, пытает ее… Может быть, постучаться в дверь? Билли занес уже было руку, но что-то остановило его. Если бы Колин была в опасности, то она наверняка позвала бы на помощь. Или она просто не надеется докричаться? А Питон приставил ей к горлу нож… Ой, нет: она ведь этого Фила-Питона знает и так обрадовалась ему. Совершенно ничего не понятно…

Дыхание Билли невольно участилось, сердце забилось сильнее. Какие странные звуки… Вот Колин даже взвизгнула, и что-то забормотал мужской голос. Почему они так странно разговаривают?..

Во рту у мальчика пересохло, появилась зябкая дрожь в коленках. Он прижал ухо к стене каравана, но слышимость лучше не стала. Наверху, у самой крыши, видны щелочки для вентиляции, но как до них добраться? Жалко, нет никакой лестницы… Может быть, снизу будет слышнее?

Мучимый любопытством Билли забрался под фургон и оглядел его днище. Ага, в задней части, как раз под кухней, есть что-то вроде люка. Билли на карачках перебрался туда. Нет, опять ничего не слышно… Просто так, безо всякой надежды, мальчик толкнул крышку люка — и вдруг она, легонечко скрипнув, приподнялась на дюйм.

Теперь всхлипывания Колин доносились до него совершенно отчетливо. Вдобавок к ним примешивалось какое-то странное чмоканье, как будто кто-то ест суп без ложки, прямо ртом. Вот Колин что-то невнятно пробормотала…

Сердце Билли стучало как сумасшедшее, неясное волнение охватило его целиком. Там, в фургоне, происходит нечто необычное, но что же именно? Ему безумно хотелось взглянуть, чем занимаются Колин и Питон, но ведь мама всегда говорила, что подглядывать нехорошо.

Да, но вот если сыщик выслеживает преступника, то ему ведь приходится и подглядывать, и подслушивать, и никто не говорит, будто это неправильно. А вдруг этот Питон и действительно гангстер? Билли, конечно, понимал, что это всего лишь выдумка, но совладать со своим любопытством уже не мог ни в какую. И он решился…

Мальчик осторожно приподнял крышку люка повыше — как хорошо, что она двигалась почти беззвучно, — и, приподнявшись на корточках, заглянул в образовавшуюся щель.

То, что Билли увидел, поразило его так, что он едва не вскочил во весь рост от неожиданности. Вот была бы картинка, если б он внезапно вынырнул из-под пола фургона…

А увидел Билли вот что: Колин, совершенно голая, без своего пестрого трико, сидела на кровати, широко раздвинув согнутые в коленях ноги, между которыми, под самым животом, елозила голова Питона — он стоял на полу на коленях. Голова Колин была запрокинута, глаза закрыты, она глухо стонала сквозь стиснутые зубы. А Питон — почему-то без джинсов, без трусов, в одной майке — чмокал у нее под животом.

Билли находился в полном замешательстве: что он делает? И почему Колин так стонет? Ей больно; но зачем же тогда она позволяет Питону так делать? Почему она его не оттолкнет, не прогонит?..

И вдруг мальчика осенило: да они же, наверное, сумасшедшие — Колин и Питон. Разве нормальные люди будут делать такое? При других делают вид, будто бы они — как все, а потом запираются и начинают заниматься такими штуками. Может быть, надо сообщить о них каким-нибудь специальным врачам? Или заявить в полицию?..

— Еще… Еще… — глухо простонала Колин. — Ну, еще немножко, мой милый…

Она просит, чтобы он еще делал так? Значит, ей хорошо, ей не больно… Может быть, Питон целует ее туда? Но разве в такие места целуют? Целуют в губы или в лоб — ну, еще в щеку… А он?

— Еще… — Колин словно с трудом выдавливала из себя слова. — Ну… Ну… Сейчас, сейчас… Еще…

Что сейчас? Ничего не понятно. Нет, ну точно — они настоящие психи. И вот с этой ненормальной Колин придется ночевать в одном караване? А вдруг она и его заставит так целовать себя?

Внезапно Колин запрокинула голову еще сильнее и, вцепившись обеими руками в голову Питона, пронзительно вскрикнула. При этом ее сиси упруго подпрыгнули, словно две большие лягушки.

Питон оторвался от нее и поднялся с коленей. Ой, стоит им только посмотреть в сторону кухни, и они его обязательно заметят. Сейчас они начнут одеваться… Все, надо уходить отсюда, пока не застукали.

Билли хотел было уже быстренько ретироваться, но тут произошло такое, отчего он застыл на месте как вкопанный.

У вставшего Питона торчало впереди что-то длинное и толстое, похожее на копченую колбасу. Мальчик сначала даже не понял, что это такое может быть, но все-таки догадался… Вот это да! Как же Питон ходит с такой штукой? Ведь неудобно… К ноге, что ли, привязывает? Уродство какое-то…

А затем последовало и вовсе удивительное: Колин взяла обеими руками багровую Питонову палку и засунула ее округлый сизоватый кончик прямо себе в рот!

Билли чуть не ойкнул от испуга: неужели она хочет откусить кусок от этой колбасятины? Господи, какие же придурки… Сейчас Питон так заорет…

Но, судя по выражению лица Питона, он чувствовал себя превосходно. Колин действительно немножко кусала его твердую палку, но совсем слегка, понарошку. И еще она старательно облизывала ее языком — розовым, как у кошечки. Теперь настал черед Питона стонать. А Колин заглатывала его штуковину все глубже и глубже, а потом принялась энергично двигать головой туда-сюда, не выпуская Питоновой колбасины изо рта. Было заметно, что ей ужасно нравится это странное занятие: она даже мычала от удовольствия, как будто сосала что-то очень-очень вкусное. А сиси Колин смешно мотались в воздухе в такт се движениям, словно два розовых мешочка, наполненных чем-то мягким… Но у Энни они побольше…

А Билли понял вдруг, что он не ощущает ни страха, ни отвращения, наоборот, было очень интересно и как-то приятно внутри: в груди, в низу живота… Он никогда и не подозревал, что взрослые способны на такие непонятные, но ужасно интересные выдумки. Да, он видел в некоторых фильмах, как тети и дяди целуются, как они обнимаются, лежа в постели под одеялом. А если тетя потом встает, то обязательно прикрывает грудь простыней… А тут и одеяла никакого не было, и Колин совсем голая, прямо с сисями и с попой, и делают они такие занятные вещи… Но почему все-таки у Питона такая большая штука торчит?

Колин продолжала увлеченно трудиться с Питоновой штукой во рту, встав в кровати на колени, отчего ее спина прогнулась, а округлая попка нахально выпятилась. Облизывая пересохшие губы, Билли подумал, что ему почему-то очень хочется погладить Колин по ее попке или, может быть, даже ущипнуть: наверное, она такая мягкая, теплая… Красивая…

Билли вспомнил, как Колин стояла рядом с ним, совсем вплотную, как потом повернулась, чтобы пройти на кухню, и при этом нанемножко задержалась, и ее попа была прямо перед его лицом — упруго раздваивающаяся под трико, чуть-чуть подрагивающая… Он ведь мог тогда просто протянуть руку — как будто бы нечаянно — и дотронуться до этих полушарий, ему и впрямь тогда на секунду захотелось именно так сделать. Она бы обернулась, а он бы сказал: ой, извините, случайно… Или вот так: он сам бы пошел на кухню взять чего-нибудь в холодильнике, а Колин пока задернула бы занавеску и стала переодевать свое трико, а он бы заглянул осторожненько, чтобы увидеть ее голую…

Ой, только бы они его не заметили! Но они так увлечены друг другом, что ничего вокруг не видят, а палка у Питона, кажется, еще длиннее стала, а Колин с таким чмоканьем в нее впилась…

И тут Колин выпустила мокрую и блестящую колбасятину Питона изо рта и, придерживая ее двумя пальцами, восхищенно выдохнула:

— Ох, какой он у тебя большой…

Билли мысленно полностью с ней согласился: да уж, тут двух мнений быть не может.

— Какой крепкий, как таран… — бормотала Колин, словно пьяная. — Таким можно убить, мой милый…

— Таран для твоей крепости, крошка, — пробубнил Питон. — Сейчас он пойдет на штурм…

— Какой там штурм — у меня ворота уже совсем нараспашку, — игриво хихикнула Колин. — Ну, дай я им полюбуюсь, твоим красавцем…

А Билли между тем вовсю любовался попкой Колин, зазывно ходившей из стороны в сторону. Он впервые видел обнажённый женский зад и никогда не думал прежде, что это такая красивая вещь. Они же в юбках или в брюках всегда — вот ничего такого в голову и не приходит.

Правда, однажды был случай, когда Билли обратил внимание на эту часть женского тела. Он не спеша шел в школу, и по пути его обогнала, стуча каблучками, девушка, а вслед за нею — двое мужчин. И Билли услышал, как один из них сказал другому.

— Глянь-ка, какой персик…

И кивнул в сторону девушки.

Билли сначала не понял смысла этих слов: при чем тут персик?.. Но, посмотрев вслед девушке, он догадался, что именно имел в виду мужчина: под легким платьицем девушки отчетливо обрисовывалась ее крутая пышная попа, разделенная на две половинки, — точно, похоже на персик, на сочный мягкий персик. Вернее даже на нектаринку (или, как называл их Билли, — фрутинки), с гладкой такой кожицей, без мохнатой шкурки…

Мужчины свернули, а Билли все шел и шел за этой девушкой, хотя ему было уже совсем не по пути с ней, и продолжал разглядывать ее задорный задок. При ходьбе половинки попки плавно покачивались, и он не мог оторвать глаз от этих манящих волнообразных движений. А платьице было совсем тонким, воздушным, и ветерок то и дело прижимал его вплотную к заднице — и так, в облипочку, она смотрелась и вовсе удивительно. И даже видно было, как вмялись в ягодицы узкие трусики, а те словно пытаются вырваться наружу, на свободу, слегка взбрыкивая…

Так он и дошел вслед за этой Фрутинкой до автобусной остановки. Девушка остановилась, и Билли примостился тут же, ярдах в пяти, расположившись таким образом, чтобы видеть ее сзади. Больше никого на остановке не было, и Билли мог без всякого стеснения открыто пялиться на попку Фрутинки, не опасаясь, что кто-либо заподозрит его в нескромности. Ему было немножко неловко за свое любопытство, но соблазн настойчиво брал свое. Когда девушка ненароком оборачивалась, Билли тут же делал отсутствующее лицо и упирался взглядом в столб на противоположной стороне улицы. Заметив же, что Фрутинка заняла прежнее положение, снова направлял глаза на ее очаровательную попу. Девушка то и дело переминалась с ноги на ногу, и тогда ее задок заманчиво колыхался, словно с каким-то вызовом. Вот бы, думал Билли с затаенным трепетом, дунул сейчас ветерок посильнее, задрал бы легкий подол на мгновенье — можно было б успеть рассмотреть еще лучше эту славную попку…

А потом подвалил какой-то взрослый парень и тут же тоже вытаращился на соблазнительный задок Фрутинки. Билли ощутил нечто вроде ревности: зачем он так смотрит?.. Парень что-то сказал девушке, та ответила односложно и отвернулась от него. Правильно, Фрутинка: нечего тут всяким… И когда подошел автобус, она подняла ногу на ступеньку и ее кругленькая попка обрисовалась под платьем совершенно отчетливо, игриво вильнула, но двери уже с шипеньем закрылись, смутно мелькнул за окошком точеный профиль — и все…

На ватных ногах добрел Билли до школы, и в течение целого урока пристально поглядывал на задницу мисс Марпл, учительницы, когда та поворачивалась к доске или шла мимо по проходу: нет-нет, совсем не то — куда ей до милой Фрутинки… И позднее всякий раз, беря в руки персик, фрутинку или абрикос, Билли невольно вспоминал ту утреннюю прогулку и капризный задок, вихляющийся впереди.

Но задница Колин, маячившая сейчас в глубине фургона, была, пожалуй, похлеще. Может быть, оттого, что голая? Нет-нет, сравнил мысленно Билли, у Колин попа шире, и вся такая розовая, и две симпатичные ямочки над упругими полушариями, и так здорово оттопыривается… Интересно, а если поставить рядом Фрутинку в такой же позе, кто будет лучше — она или Колин?

А женщина тем временем, далеко высунув язык, легонько касалась его остреньким кончиком набухшей палки Питона, словно дразнилась. Питон скрипел зубами, его напряженный до отказа хобот вздрагивал.

И тут случилось нечто, совершенно потрясшее Билли.

Питон резко толкнул Колин на кровать — так, что она опрокинулась на спину, разбросав полусогнутые ноги по сторонам, а сам грузно упал на нее сверху.

— Давай, давай! — жарко прошептала она, запрокидывая руки за голову.

— Сейчас я тебя!.. — прорычал Питон с такой яростью, что Билли стало не по себе.

— Давай, я так хочу, я так хочу, хочу! — как безумная твердила Колин.

Билли с его позиции было отлично видно, как длинная палка Питона вдруг словно бы вонзилась меж распахнутых ляжек Колин прямо в густые заросли темных курчавящихся волос. Женщина отрывисто взвизгнула.

«Боже мой, он же проткнет ее насквозь!» — ужаснулся Билли.

А палка Питона входила все глубже и глубже в тело Колин, но тут мужчина подался вверх, и снова всем своим весом обрушился на распятую под ним женщину, и тут же опять, опять — вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз — будто стремясь расплющить нежную плоть. Обнаженные тела звонко шлепались друг о друга, палка Питона сновала, как поршень, меж ног Колин, и у Билли захватило дух при виде этого ошеломительного зрелища. У него помутилось в глазах, но мальчик старался распахнуть их как можно шире, чтобы не упустить ни одной детали из невероятного действа, совершавшегося в нескольких шагах от него.

Это было похоже на битву, на драку — так беспощадно вколачивал Питон свою штуковину в Колин, так грубо мял он ее ляжки и сиськи, так яростно он хрипел, а женщина стонала все громче, стон переходил в верещанье, в завыванье, а ее ноги задирались все выше, все круче, вот уже ступни оказались вровень с головой…

Внезапно Билли ощутил жгучую ревность к Питону — гораздо сильнее того чувства, которое испытал он тогда, на остановке. Его била крупная дрожь, даже зубы постукивали. Сам того не замечая, мальчик приподнялся еще выше — теперь его голова целиком торчала из распахнутого люка, но он уже совсем забыл о том, что его могут увидеть, полностью захваченный поединком в кровати.

Питон несколько раз наотмашь шлепнул широкой ладонью по ягодицам Колин, словно подстегивая ее, а она взгромоздила свои ноги ему на плечи, вся сложившись втрое, а здоровенная палка с чавканьем раз за разом врубалась в мокрую розовую промежность, орудуя там, будто чудовищный миксер.

— Разорви меня, раздери, выпотроши!.. — надсадно хрипела Колин, содрогаясь под натиском мускулистого тела. — Раздави меня, чудо мое, размозжи, изнасилуй!..

— Вот!.. Вот!.. Вот!.. — отрывисто вскрикивал Питон, наращивая мощь своей атаки.

Колин издала пронзительный вопль, ее длинные ноги, резко разогнувшись, задрались к потолку, и Питон забился на ней совсем отчаянно, как будто его сводила страшная судорога.

— Кончаю, кончаю! А-а! — заголосил он, содрогаясь всем телом.

Удар, еще удар — и Питон обессиленно распластался поверх Колин, впившись в ее губы поцелуем.

Тут Билли очнулся и, сам не свой от пережитого, юркнул вниз, под фургон, аккуратно прикрыв за собой крышку люка потной рукой.

Он вылез из-под каравана и поспешно отбежал в сторону на непослушных ногах. Плюхнувшись на траву, несколько минут приходил в себя, тупо глядя в пространства.

Наконец к нему вернулось ощущение окружающего. По-прежнему тихо шелестели дубовые кроны, все так же пустынно было в кемпинге.

Мысли в голове путались, в сознании вспыхивали обрывочные фрагменты только что увиденного. Почему-то очень хотелось пить.

Билли передвинулся под тень соседнего фургона: тут не так припекало.

Да, ну и игры у этих взрослых… С ума сойти можно. И как они только не покалечили друг дружку?.. А-как она кричала — ой…

Сердце по-прежнему билось так сильно, словно старалось вырваться из грудной клетки. Билли даже показалось, что он слышит его отрывистые удары… Но, посидев немного, он понял, что этот стук идет изнутри фургона, возле которого он расположился. Ритм был так знаком…

И Билли осенила дерзкая идея. Недолго раздумывая, он нырнул под караван и, подобравшись к знакомому люку, легонько нажал на крышку. Она поддалась.

Мальчик заглянул в щелочку — да, его догадка оказалась совершенно справедливой…

Эта попа была совершенно необъятной — как сложенные вместе зады Колин и Фрутинки. Да еще вся лоснилась от пота, да еще колыхалась из стороны в сторону — здоровенная, выпяченная кверху, словно двойная гора, попища. Она величественно мерцала белизной в полутьме фургона, и поначалу Билли даже не заметил ничего, кроме нее. Казалось, эта суперпопа живет какой-то своей самостоятельной жизнью, существует сама по себе… И будто это она сама охает, крякает…

Немного приглядевшись, Билли рассмотрел странную картину: пышная женщина, навалившись на кого-то, энергично впрессовывала его в постель. Партнер был подмят ею совершенно, и судить о его присутствии можно было только по глухому покряхтыванию.

Сопоставив эту позицию с тем, как действовали Питон и Колин, Билли машинально сформулировал: там было — он ее, а здесь — она его.

Впрочем, сейчас его занимала не поза, не действие, а чарующее зрелище роскошной упругой задницы, вздымавшейся перед ним. У Билли кружилась голова и тряслись руки при виде такого восхитительного чуда природы, ему хотелось кричать, бежать куда-то… Но он продолжал оставаться на месте, и смотреть на великолепие этой шевелящейся плоти, и слушать страстные охи и ахи, издаваемые сплетенными в соитии телами.

Вдруг послышался захлебывающийся шепот, обширная задница приподнялась, и из-под нее выскользнул худенький плюгавый мужичонка. Билли невольно отшатнулся от щели, остерегаясь быть замеченным, но тревога его оказалась зряшной: дядька, не теряя ни секунды, пристроился к попе с тыла.

Палка у него была не такая здоровенная, как у Питона, однако тоже торчала гордо, как перо на голове индейца. Дядька немного помассировал пальцами подавшуюся ему навстречу нежную раздвоенную планету и, приладившись поудобнее, вставил свой сучок промеж ослепительных ягодиц. Попа восторженно взвизгнула.

Билли слегка опешил. Он ведь только что явственно видел, куда именно проникала палка Питона, а здесь явно творилось что-то иное… Но видимо, это здорово нравилось попе, потому что ее радостные повизгивания все учащались сообразно тому, как дядька ускорял свою пляску. Он жадно тискал раздавшиеся под его напором сочные половинки, и Билли почти физически чувствовал, как плотно они пружинят, как сладко трепещут, и ему показалось, что нет на свете ничего более захватывающего и увлекательного, чем вид терзаемого женского зада под дразнящий аккомпанемент стонов, шлепков, визгов, чем этот невероятный спектакль, который двое, сами того не подозревая, разыгрывают для третьего благодарного наблюдателя…

Дядька вдруг закричал — тоненько, по-заячьи, влепился в полушарии ягодиц особенно бурно, и тут его сучок-торчок выскочил из задницы наружу, пульсируя и извергая сгустки белесой жидкости, которые шмякались на восхитительную чудо-попу, стекая по ее умопомрачительным округлостям…

В полузабытьи Билли выполз из-под фургона и, совершенно опустошенный, растянулся на траве. Такое было ощущение, будто его долго били: все тело ныло, саднило внутри. Клочки мыслей бестолково прыгали в голове.

Да, интересное место — эта «Клубничная поляна»…

Надо скорее становиться взрослым…

А Фрутинка осталась в Майами…

И пухлые белоснежные сиси связанной Энни — тогда, в машине…

Как стонала Колин…

И это хриплое, будоражащее кровь, переворачивающее душу: «Еще-е…», и ритмичное поскрипывание кровати…

— Билли! Эй, Билли, малыш, ты где? Иди-ка сюда!

На пороге своего фургона стояла Колин и весело махала ему рукой.

Интересно: она надела халатик прямо на голое тело?..

21

Артур Мак-Реди не любил жаловаться на жизнь. Говорить о трудностях, о препятствиях — удел болтунов и слабых людей. Жизнь — это женщина, и если ты ее хочешь, то должен просто брать. Брать как угодно — лестью, хитростью, силой. Или — самое элементарное — деньгами. Деньги — вот универсальное средство и лучшее лекарство. А уж как именно ты их добываешь — уже исключительно твое личное дело, тут тебе никто не указ. И за просто так, за красивые глаза никто тебе не даст ни цента, дураков нет. Как ни банально звучит: все средства хороши, просто нужно умненько подстраховаться, чтобы не попасть впросак и не быть прихваченным за шкирку властями либо более мощным конкурентом.

Но тут, в Рино, конкурентов у Мак-Реди не было. Точнее, уже не было. Равно как и неприятностей с властями. Как ему так удалось?

Будучи в благосклонном расположении духа, Мак-Реди любил приводить собеседнику в пример следующую ситуацию. Вот идешь ты вечером по улице, карман тебе оттягивает тяжелый бумажник, и тут подскакивают с разных сторон двое — один с ножом, другой с пистолетом, и каждый требует денег. Что делать? Сопротивляться бесполезно — с двумя грабителями сразу никак не справиться. Отдать бумажник? Жалко и глупо. Но выход есть: нужно натравить грабителей друг на друга. И встать над схваткой — пускай друг друга мордуют.

Излагая это подобие притчи, Мак-Реди, естественно, не распространялся о том, что именно благодаря этому принципу ему удалось избавиться от многих проблем. Когда власти начинали интересоваться им с излишне навязчивой пристальностью, он сдавал им кого-нибудь из своих недругов, сам оставаясь в сторонке. И когда недруги в этой игре один за другим потерпели фиаско — кто-то отделался только банкротством, а кто-то угодил и за решетку, — настал черед друзей и компаньонов… Таким образом в Рино из года в год велась успешная борьба с подпольным бизнесом, финансовыми махинациями и торговлей наркотиками, представители власти почитались гражданами за рыцарей справедливости, а Мак-Реди прибирал к рукам все новые и новые сферы влияния. В идеале он хотел стать негласным хозяином города, а потом — чем черт не шутит — и всего штата. И он твердо знал, что стоит на верном пути к этой цели.

Сейчас Мак-Реди вальяжно восседал в кабинете директора казино «Огненная лошадь» и посматривал на мониторы, транслировавшие изображение игровых залов. Этот кабинет был лишь одним из прочих директорских кабинетов, принадлежащих ему в этом здании на Брюс-авеню, и если бы Мак-Реди попросили назвать точное их число, то он, пожалуй, затруднился бы сразу ответить.

На игроков, заполнявших залы казино, он глядел едва ли не с умилением: боже, до чего же все-таки наивен род людской и как просто его облапошить. Неужели они полагают, что казино — это благотворительное заведение, созданное исключительно для их личного обогащения? Велика же человеческая гордыня: каждый рассчитывает, что он, и только он, сумеет обхитрить фортуну и сорвать свой куш. Дети — да и только. Разве можно полагаться на такую капризную девку, как фортуна? А если вдобавок эта фортуна еще и действует не совсем вслепую… Любое казино никогда не останется в убытке, а уж «Огненная лошадь» и подавно: это Мак-Реди знал очень хорошо…

Он нажал кнопку селектора и, услышав отзыв, распорядился:

— Зайди-ка ко мне на второй этаж, Хинкли.

— Слушаюсь, сэр.

Можно было б переговорить и по селекторной связи, но Мак-Реди предпочитал общаться с подчиненными живьем, непосредственно. Во-первых, нечего им рассиживаться, пусть побегают — шустрее будут. И потом: нужно постоянно видеть их глаза. Наверняка каждый из них, вплоть до последней шестерки, спит и видит себя на месте шефа. И стоит только расслабиться, зазеваться — тут же вцепятся в горло, уничтожат. И правильно сделают: так уж этот мир устроен, тут лопухом быть нельзя пи в коем случае.

Хотя Мак-Реди был совершенно уверен, что нет в ближайшем окружении никого, кому было бы по силам и одолеть его и заменить на многочисленных постах, сводившихся к одному — к трону маленькой подпольной империи. Маленькой, впрочем, только в масштабах страны, а здесь, в Рино, — крупнейшей.

Бесшумно отворилась дверь, и в кабинет вошел Хинкли — сухощавый брюнет с глазами навыкате и фатовскими усиками. Он застыл перед столом Мак-Реди, ожидая распоряжений босса.

«Сказать ему, может, чтобы сбрил усы? Ведь послушается, каналья, тут же послушается…» — лениво подумал Мак-Реди, рассматривая помощника.

Он не спешил с распоряжениями: пусть человек подождет, чуть помучается с догадками о причине вызова, пусть у него возникнет легкая опаска…

— Как там Дэвероу? — спросил наконец Мак-Реди. — Нормально работает?

— Да, все в порядке, сэр.

— Ему еще много осталось?

— Думаю, что нет. Я заходил к нему два часа назад и видел уже почти готовую партию товара. И я, конечно, его поторопил.

— Ну, зачем его торопить? Дэвероу свое дело знает — и деваться ему некуда. Так что, зачем говорить человеку под руку, пусть работает спокойно. Не надо волновать напоследок…

— Вы сказали — напоследок?

— Именно, именно, — добродушно подтвердил Мак-Реди своим жирным голосом. — Если мы так и не отловим его мальчишку, придется, видимо, нам с Дэвероу расстаться. Что поделать…

— То есть вы хотите отпустить его, сэр?

— Что за глупости! Разве я себе враг? Ведь Дэвероу посчитает, что он расквитался с долгом, и тут же с так называемой чистой совестью попрется прямиком в полицию. С него станется…

— Но он ведь и сам непосредственно участвовал в деле, разве не так?

— Ну, соврет, будто его вынудили, шантажировали… Впрочем, — тут Мак-Реди улыбнулся, — в общем-то так оно и есть, тут трудно спорить… А зачем мне какие-то разборки с полицией?

— Разумеется, сэр.

— А вынуждать кого-либо работать на себя я отнюдь не хочу. Что же теперь — приковывать Дэвероу цепью к лабораторному столу? Вот если б его паршивый пацан был у нас под присмотром, он пахал бы, как пчелка, и не дергался. А так поди знай, чего ждать от человека… Вот я и говорю, что надо будет с ним расстаться.

— Вы что же — хотите его убить? — впрямую спросил Хинкли.

— Убить — ну что это за выражение? Как грубо… Устранить — так звучит лучше.

Мак-Реди сделал небрежный жест, будто отмахиваясь от невидимой пушинки.

— Но ведь непросто будет найти другого химика такого же класса, — заметил Хинкли с ноткой озабоченности. — Нам ведь нужен крепкий профессионал.

— А это уж твоя забота, Хинкли, — отрезал Мак-Реди. — За что, по-твоему, я тебе деньги плачу?

— Конечно, сэр, — кивнул Хинкли. — Не беспокойтесь, я вас не подведу.

— Да я и не беспокоюсь… Конечно, было б меньше хлопот, если бы эти придурки не упустили мальчишку. Им, видите ли, слепой помешал, что за херня? Сколько людей мы в результате потеряли?

— Пять трупов, сэр.

— Вот-вот — пять трупов, — с неудовольствием проворчал Мак-Реди. — И перебинтованный Ибаньес в придачу — я был о нем лучшего мнения, об этом чертовом бородаче. Прежде у него не случалось таких проколов.

— Он говорит, что этот слепой — сущий дьявол, в совершенстве владеет каким-то из восточных единоборств, — пояснил Хинкли.

— Мне он говорил то же самое. Ну и что? Может быть, этот слепой еще и чемпион по стрельбе из лука и мастер боулинга. Меня это не волнует. Мне просто нужен мальчишка — вот и все. Детали меня не интересуют.

— Мы делаем все, чтобы найти его, сэр.

— Ну и?..

— Пока безуспешно. Но я жду новых сообщений с минуты на минуту…

— Ну да: и тебе сообщат, что мифический слепой порубал в капусту еще пять человек, — съязвил Мак-Реди. — Просто какое-то дурацкое кино получается… Да, жалко терять такого хорошего химика, как Дэвероу, но, вероятно, придется, увы.

— Все будет в порядке, сэр.

— Когда Дэвероу обещал закончить?

— К полуночи, а то и раньше.

— Ага, — удовлетворенно сказал Мак-Реди, посмотрев на часы, — а сейчас уже десять. Прекрасно. Покупатель прибывает завтра — сдадим ему сразу всю партию.

— Будут ли еще какие-нибудь распоряжения, сэр? — спросил Хинкли.

— Скажи, чтобы через полчаса мне принесли жареного цыпленка и пудинг в кабинет на пятнадцатый этаж. И чтоб больше никого не пускали. А когда Дэвероу закончит свою работу, тут же доложи. И если будет что-то новое по поводу мальчишки — тоже.

— Хорошо, сэр.

— Все, можешь идти… Стоп, погоди: к цыпленку пусть положат побольше спаржи.

— Будет сделано.

Мак-Реди удовлетворенно откинулся в кресле. Спаржу он очень любил.

22

— Все, господа, ставки приняты, — объявил крупье.

Застрекотало колесо рулетки, зажужжал металлический шарик по периметру обода, и Ник Паркер весь обратился в слух.

Он уже обошел все залы казино «Огненная лошадь», наведался в туалет и в бар, пару раз нарывался на вежливое и строгое предупреждение: «Извините, сэр, сюда нельзя», и в результате вполне сносно представлял расположение служебных входов — именно они его и интересовали. А потом двинулся к игровому столу, чтобы не привлекать излишнего внимания к своей персоне и получше продумать план действий по розыскам Фрэнка.

И тут произошло неожиданное. Безуспешно сделав пару ставок, Ник невольно заметил, что к стрекотанию рулеточного колеса всякий раз примешивается некий краткий, едва уловимый звук, доступный только его изощренному слуху. И тут же шарик, бегавший до этого по кругу, ложится в паз с номером именно в том месте, откуда этот звук донесся.

И на этот раз произошло именно так: легкий, словно бы чмокающий звук и там же — щелчок остановившегося шарика. Что бы это значило?

— Восемнадцать! — объявил крупье.

Зашелестели сгребаемые пластмассовые фишки.

Ник отошел в сторонку и присел, собираясь с мыслями. Это совпадение явно не случайное. Наверняка что-то заставляет шарик остановиться в том месте, которое не даст клиентам получить большого выигрыша. Впрочем, иногда, пожалуй, предоставляют возможность сорвать куш — для подогрева азарта. Что же это за хитрый механизм? Скорее всего — электромагнит. Крупье оперировать этой установкой не может — он весь на виду. Но в зале наверняка установлены телекамеры слежения, и какие-то из них следят не за посетителями, а за тем, на какие именно номера сделаны ставки. И сообразно этому раскладу где-то за кулисами игрового действа передвигается соответствующий рычажок. Хорошо сработала чья-то инженерная смекалка…

Ник почти стопроцентно был уверен в правильности своей догадки. Вот только вопрос: какую он может сейчас извлечь из этого выгоду? Если привлечь внимание публики к этому шельмовству, непременно поднимется шум, сбегутся люди, внимание работников секьюрити будет отвлечено. Что ж, это как раз то, что надо. Но только как доказать, что владельцы казино нагло мухлюют? Ведь тихого звука, подсказавшего Нику наличие шулерского устройства, никто, кроме него, не сможет услышать.

Он вернулся к столу и рассеянно поставил все оставшиеся фишки наобум, на первый попавшийся номер.

— Ставки сделаны, господа!

Стрекот колеса, щелчок шарика, сопровождавшийся все тем же звучком, — да, похоже на то, что соприкасаются две твердые поверхности. То есть электромагнит прилегает к изнанке рулеточного колеса, и шарик послушно прыгает на нужный номер. Умельцы…

— Тридцать шесть, — объявил крупье.

— У меня какой номер был? — спросил Ник у соседа, показав в сторону своих фишек.

— У вас тридцать два, — сказал тот. — Не повезло вам, приятель…

— Не повезло? — переспросил Ник, в голове которого созрело мгновенное решение. — Смотрите-ка…

Резким ударом торца трости он снес шпенек, торчащий в центре рулеточного колеса, мгновенно выхватил клинок и, подцепив круг с цифрами, вывернул его вон.

Вокруг дружно ахнули:

— Глядите, да там же провода? Жулики!

— Господа, нас здесь надувают!

Поднялся ужасный гвалт, а воспользовавшийся суматохой Ник, убрав лезвие обратно в трость, быстро двинулся к одному из служебных входов.

— Сюда нельзя, мистер, — раздался сочный бас.

Ник сделал резкое движение тростью и, услышав стук коленей охранника об пол и его сипящие вздохи, понял, что попал именно туда, куда и рассчитывал: в солнечное сплетение.

Он юркнул в дверь и остановился, прислушиваясь. Судя по всему, это коридор: с одной стороны вкусно тянет запахами кухни — правильно, в том конце здания располагается ресторан, а вот с другой раздаются шаги двоих мужчин. Нащупывая дорогу тростью, Ник двинулся им навстречу.

— Эй, кто ты такой? — послышался хмурый голос. — Чего тебе тут надо?

— Добрый вечер! — мягко сказал Ник. — Я прибыл по вызову мистера Мак-Реди. Где здесь у вас лифт?

— Да вот, прямо перед тобой… Ты что-то путаешь — от Мак-Реди никаких распоряжений не было.

Ник нашарил кнопку вызова лифта, нажал и услышал, как с тихим гуденьем расходятся в стороны створки дверей.

— Я бы попросил вас проводить меня к нему… — добродушно улыбаясь, попросил Ник.

— С какой это стати?

Они подошли к Нику вплотную — а именно это и было ему нужно. Трость взвилась в воздух — и через несколько мгновений оба охранника, схватившись за пах, получили по пинку и оказались в кабине лифта. Ник проворно нажал на первую попавшуюся кнопку этажа и отдернул руку. Дверцы лифта сомкнулись, и он тронулся. Впрочем, далеко уехать ему не привелось: обнажив клинок, Ник сунул его под панель кнопки вызова — ударил сноп искр, запахло паленым, и лифт остановился где-то между этажами.

Ник прошел вдоль стены чуть дальше: ага, тут же имеется и второй лифт — ну правильно, солидное ведь заведение… Он нажал на кнопку и вошел в кабину. Что ж, можно ехать — вот только куда?

Со стороны ресторана донеслись шаги и поскрипывание маленьких колесиков. Маловероятно, что этот малый катит пулемет, можно его и подождать: вдруг окажется по пути…

Шаги и колесики остановились перед лифтом.

— Прошу вас, — радушно улыбнулся Ник. — Тут места хватит…

Все его нервы были напряжены до предела, но вместе с тем он ощущал странное спокойствие. Да, волноваться сейчас совершенно ни к чему — нужны только выдержка и хладнокровие. И максимум наглости.

— Вам какой этаж, сэр? — спросил человек, вкативший столик в лифт.

«Цыпленком пахнет», — подумал Ник и сказал вслух небрежно:

— Я к Мак-Реди, по вызову.

— Ага, значит, пятнадцатый… Мне туда же.

Створки закрылись, лифт тронулся.

Ник не мешкая обнажил клинок и приставил его к груди спутника:

— Сколько там человек охраны?

— Прошу вас, пощадите меня, я ведь только официант… — пролепетал испуганный мужской голос.

— Ты вопрос мой слышал?

— Там нет охраны. Только кодовый замок, — выдавил из себя официант.

— Это точно?

— Да, абсолютно.

— А может быть, ты еще знаешь, где находится Фрэнк Дэвероу?

— А кто это такой?

— Химик.

— Я такого не знаю. Ей-богу…

— Я тебе подскажу: где-то в этом здании должна быть лаборатория…

— Ах, лаборатория… Это в подвале. Но там какие-то секреты, и дверь запирают снаружи на ключ. Еду туда доставляют в сопровождении охранника, он и отпирает, и завозит внутрь столик…

Ник чуть надавил концом клинка на грудь официанта:

— А не врешь?

— Нет-нет, боже упаси! Только не убивайте меня… У меня дети…

— Ладно, помолчи. Какая здесь по счету кнопка подвала?

— Вторая снизу в правом ряду.

— Ясно, спасибо… Пойдем-ка теперь угостим Мак-Реди ужином.

Лифт остановился, дверцы его растворились.

— Давай, вперед! — распорядился Ник. — А то он там, бедняга, проголодался…

Они подошли к бронированной двери с кодовым замком.

— Я набираю триста двадцать семь, — предупредительно сказал официант. — Можно?

— Валяй… Только чтоб ни звука, когда войдешь, — предупредил Ник.

— Конечно, конечно…

Когда дверь открылась, Ник резко втолкнул официанта вместе с его столиком в кабинет. Послышался грохот, звон разбитой посуды и возмущенный крик:

— В чем дело, что происходит?!

Ник шмыгнул в кабинет и, безошибочно сориентировавшись по голосу Мак-Реди, описал клинком угрожающую ослепительную восьмерку перед его лицом.

— Вот это да! — воскликнул ошарашенный Мак-Реди. — Ты откуда такой взялся?

— Без глупостей, Мак-Реди, — предостерегающе сказал Ник и выразительно шевельнул клинком. — Давай-ка сюда ключ от подвала.

— Кого я вижу… — процедил Мак-Реди.

Он был напуган, но старался держаться вызывающе.

— Ты, стало быть, и есть тот самый знаменитый слепой? Пожаловал собственной персоной?

— Фрэнк Дэвероу в лаборатории? — перебил его Ник.

— Да, там твой дружок. Решил с ним повидаться, что ли? Ты выбрал для этого явно неподходящее время и место, мушкетер…

— Ключ! — напомнил Ник.

— А с чего ты взял, что я его тебе вот так прямо и отдам? — саркастически поинтересовался Мак-Реди.

Ник передвинул клинок в сторону его паха:

— Я ведь могу тебя и кастрировать… Одно движение — и готово.

— Эй-эй, поосторожнее со своей чертовой пикой! — заволновался Мак-Реди.

— Ключ! А ты, — обернулся Ник к обомлевшему официанту, — смотри, чтобы он не схватил чего другого, не то твои детки могут остаться сиротами.

— Скотина! — буркнул Мак-Реди.

— Заткнись! Быстро — ключ! Побереги свои яйца! — прикрикнул Ник.

— Лови! — с мрачной издевкой буркнул Мак-Реди и кинул ему ключ.

И удивленно вскинул брови, увидев, как легко Ник перехватил ключ в воздухе.

— Вы тут не скучайте, — холодно улыбнулся Ник. — Поболтайте о чем-нибудь…

Двумя взмахами клинка он смел со стола телефоны и селектор и, проворно выскочив за дверь, захлопнул ее за собой. В кабинете запоздало грохнули выстрелы, пули изнутри ударили в бронированную обшивку. Ник повторил с кодовым замком тот трюк, что и с кнопкой вызова лифта, и короткое замыкание заклинило запор двери. А Ник поспешил к лифту, который, к счастью, терпеливо его поджидал. Так, правый ряд, вторая снизу кнопка…

«Хочется верить, что Мак-Реди дал именно тот ключ, — размышлял он. — Впрочем, судя по голосу, он не на шутку перетрухал за свое мужское хозяйство и просто не успел догадаться о такой простой хитрости. А в казино сейчас переполох — это замечательно…»

Лифт плавно остановился. Ник быстро пошел по коридору и вскоре уперся в массивную дверь. Только бы подошел ключ…

Нет, Мак-Реди не обманул его: сейфового типа ключ с двумя бородками идеально вошел в скважину, дважды повернулся — путь был открыт.

Если бы Ник мог видеть, то его взгляду открылась бы следующая картина: длинные столы, уставленные аппаратурой, бутылями с реактивами, химической посудой, большие автоклавы и застекленные шкафы, клетки с белыми мышами… И человек за одним из столов, корпящий над какими-то колбами: Ник отлично слышал, как они позвякивают.

— Эй, Фрэнк! — окликнул он.

— Прошу вас, еще одну минутку, — отозвался Дэвероу. — Уже почти все готово…

Ник двинулся на звук голоса.

— Привет, дружище! Давненько не виделись… — сказал он небрежно.

Фрэнк поднял голову — и от неожиданности шарахнулся в сторону, уронив на пол колбу, которая со звоном разлетелась вдребезги.

— Ник, это ты?! — проговорил он срывающимся голосом. — Неужели — Ник Паркер?

— Ну да, — пожал плечами Ник. — Говорят, я не очень сильно изменился.

— Боже правый, Ник… — никак не мог прийти в себя Дэвероу. — Ты живой?

— Вполне. Давай-ка ходу отсюда, некогда рассусоливать, — поторопил его Ник.

— Откуда ты здесь взялся?

— Да вот: шел мимо — дай, думаю, зайду… Слушай, нам с тобой здесь нельзя оставаться. Того и гляди, эти ублюдки сюда прибегут.

Фрэнк пристально всмотрелся в лицо старого товарища:

— Господи, Ник, а ты что же?..

— Да, у меня небольшие неполадки с глазами. Ладно, давай пошли, тебя сын ждет!

— Сын? Где он?

— Тут неподалеку. Полчаса на такси.

— Но как он оказался в Рино?

— Очень просто — приехал на автобусе, — нетерпеливо пояснил Ник. — Ну? Или ты хочешь тут остаться? Работа понравилась?

— Ох, дьявол, да я же иду, иду, — бормотал Фрэнк. — Просто я так растерялся…

class="book">— Нашел время, ей-богу! Пошевеливайся!

— Сейчас-сейчас… Только наведу здесь кое-какой порядок… Иди к двери.

Фрэнк взял со стеллажа большую бутыль с какой-то прозрачной жидкостью и двинулся к выходу, щедро поливая пол и столы. Подойдя к порогу, шарахнул бутыль с остатками содержимого о стену.

— Уайт-спирит? — принюхавшись, осведомился Ник.

— Он самый…

Фрэнк прихватил с одного из столов продолговатую картонную коробку и достал из кармана зажигалку.

— Ну вот и порядок…

Он щелкнул зажигалкой и поднес ее к растекшейся по полу луже. Полыхнуло пламя, быстро охватывая помещение лаборатории.

— Все, теперь мы можем и откланяться…

Они торопливо заскочили в лифт.

— Давай рванем через казино? — предложил Ник.

— Нас там сразу заметят…

— Думаю, что там сейчас такой тарарам, что будет просто не до нас.

— Твоя работа?

— Да, поиграл немножко в рулетку, а они чего-то вдруг переполошились…

Они вышли в уже знакомый Нику коридор с запахом ресторанной кухни и тут же услышали крик:

— Хватайте их!

— Скорее в казино! — бросил на бегу Ник.

Они вывалились из двери служебного хода, и Ник, захлопывая за собою дверь, предусмотрительно отсек клинком ручку с внутренней стороны.

— Хорошая сталь, а? — довольно сказал он, пряча свое оружие в деревянные ножны.

В казино и действительно царил сущий бедлам, и приятели, не опасаясь того, что на них обратят внимание, скорым деловитым шагом направились к выходу.

По ходу Ник запустил руку в карман и недовольно фыркнул.

— Ты что? — спросил Фрэнк.

— Да вот — еще одна фишка осталась… Ладно, поставлю ее как-нибудь в другой раз.

23

Большая желтая луна, чуть скошенная с одного бока, то пряталась за покровом темных клочковатых облаков, то вновь выныривала наружу, заливая окрестности мертвящим светом. Ник Паркер и Фрэнк Дэвероу шагали по ночному кемпингу и переговаривались, немного понизив голоса.

— А ты уверен, что мы идем правильно? — спросил Фрэнк, озираясь по сторонам.

— Да, конечно.

— А как же ты ориентируешься? Извини, конечно, что я об этом спрашиваю…

— Да нормальный вопрос, чего ты стесняешься… Просто помню направление, примерное расстояние. Найдем, не бойся. Можно было бы, конечно, прихватить с собой Энни, но зачем беспокоить ее в такой поздний час?

— Кстати, а где она сейчас?

— У какой-то другой подружки: и у себя, и у тебя ей все-таки сейчас лучше не появляться. Она дала мне номер телефона, по которому ее можно найти. Если хочешь, сейчас сразу позвоним ей от Колин.

— Знаешь, лучше завтра… — задумчиво сказал Фрэнк. — Я пока, знаешь ли, как-то… В общем, сразу столько всего свалилось на голову: смерть Линн, спасение Билли… И мне лучше сначала поговорить с сыном без нее — мы ведь с ним столько не виделись. Ты понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Ник. — И Энни понимает, потому-то она и не стала ждать тебя здесь вместе с Билли. Она чуткая женщина, старина, я это уловил. И вообще приятная в общении, как мне показалось.

— Она тебе понравилась?

— Да, можно сказать так. Я, правда, не могу судить о ее внешности. Знаю только, что очки носит и чуть косолапит, вот и все.

— У нее замечательная внешность, — с ноткой нежности сказал Фрэнк. — А разве она косолапит?

— Да, немножко. По походке ведь слышно, — пояснил Ник таким тоном, как будто говорил нечто само собою разумеющееся, доступное всем и каждому.

— Надо же, я и не замечал…

Немного помолчав, Фрэнк осторожно спросил:

— Послушай, Ник, а Линн — она долго мучилась перед… перед смертью?..

— Нет, все произошло очень быстро. Она, собственно, только и успела сказать, чтобы я доставил Билли к тебе… Пуля угодила ей под самое сердце.

— Вот бедняжка… — горько вздохнул Фрэнк. — Мне невыносимо думать, что случилось это только из-за меня. Так тяжело на душе, ты бы знал…

— Ну, мы не всегда можем предвидеть последствия своих поступков, — уклончиво отозвался Ник. — Так или иначе — тут ты уже ничего не можешь поделать и должен жить здесь и сейчас. А уж как ты будешь разбираться сам с собою, со своей совестью — дело твое.

— Нет, — тихо сказал Фрэнк, — но я ведь виноват и перед тобой…

— Давай сейчас не будем об этом, Фрэнк. Приготовься лучше к встрече с Билли. А то, что произошло тогда во Вьетнаме, — дело давнее…

— Я только хотел сказать…

— Потом, потом, — перебил его Ник. — У нас с тобой еще будет время наговориться.

— Ну хорошо… Слушай, а как тебе Билли?

— Славный парень. И очень храбрый. Кажется, очень тебя любит.

— Правда? — с надеждой спросил Фрэнк.

— Да. Возможно, поначалу он будет немножко дичиться… Видишь ли, Билли немножко опасался встречи с тобой.

— Почему?

— Боялся, что ты его разлюбил, — жестко сказал Ник. — Согласись, у него были основания так думать.

— Это верно… — грустно сказал Фрэнк. — Что ж, у меня теперь впереди большая — как это называлось в школе — работа над ошибками.

— Вот-вот. Я слышал, даже роман есть под таким названием. А тут не роман, тут жизнь.

— Ну да…

«Что это я — неужели взялся морали читать? — с неудовольствием подумал Ник. — Повело на прописные истины — фу, глупо-то как… Но как иначе скажешь обо всем этом, если нужно уложиться в несколько слов? Вот и лезут всякие трюизмы… Вообще с незнакомыми людьми — с теми же телефонными девочками — почему-то гораздо проще разговаривать о самых серьезных вещах. А вот если мало-мальски знаешь человека лично, что-то сковывает, мешает. Странно…»

Еще некоторое время они шли молча, и наконец Ник остановился.

— Так, это где-то здесь…

— Я вижу, что в одном из фургонов горит свет, — сказал Фрэнк.

— Вон там? — указал Ник рукой.

— Да, — удивился Фрэнк. — А как ты догадался?

— Просто караван Колин стоит в той стороне, — усмехнулся Ник. — А вот горит ли там свет — это уже тебе виднее, старина…

Они подошли к фургону, и Ник первым делом ощупал капот автомобиля, к которому был прицеплен караван.

— Ага, «ровер». Значит, я не ошибся…

Он постучал в дверь фургона. Никто не откликнулся.

— Что это они вздумали спать при свете?

Ник постучался снова.

— Эй, Колин! Это я — Паркер! Ответа не было.

— Что за черт?

Ник подергал за ручку — и дверь каравана готовно распахнулась.

— Эй, Колин, Билли! — уже с тревогой окликнул Ник. — Что с вами?

Фрэнк заглянул внутрь фургона и охнул.

— Что такое, Фрэнк?

— Мертвая… Она лежит мертвая на полу. И кругом — кровь…

— А Билли?!

— Билли нет…

— Проклятье…

Ник как подрубленный опустился на влажную от ночной росы траву. Фрэнк беспомощно огляделся вокруг — кемпинг безмятежно спал, но ему в этом безмолвном спокойствии померещилось что-то зловещее.

— Подлецы, они и тут его нашли, — расстроенно пробормотал Ник.

Фрэнк в полном оцепенении уставился на труп незнакомой ему женщины. Колин в неестественной позе лежала рядом с кроватью, одна ее рука была подвернута под спину, другая закинута за голову. Голубой халатик был полураспахнут, и отчетливо виднелась зияющая над верхним обрезом лифчика рана, из которой стекала на пол тонкая струйка еще не успевшей подсохнуть крови, образовавшей на полу изрядное озерцо.

— Как, ты говоришь, ее звали? — в прострации спросил Фрэнк.

— Колин… Веселенькая такая дамочка…

— Где же теперь Билли?

Ник только сокрушенно развел руками.

Внезапно раздался звонок. Друзья вздрогнули от неожиданности. В мертвой ночной тишине этот резкий звук показался каким-то нелепым, неуместным. Звонок повторился.

— Ага, у нее тут радиотелефон, — сказал Фрэнк.

— Возьми трубку, может быть, это Энни, — посоветовал Ник.

Стараясь не задеть тело Колин, Фрэнк дотянулся до стоящего на столике аппарата:

— Слушаю…

— Это ты, что ли, Дэвероу?

Фрэнк сразу узнал этот жирный голос.

— Да, это я, Мак-Реди.

— До чего ж ты шустрый сукин сын! И видно, страдаешь пироманией — зачем ты спалил лабораторию?

— Где мой сын? — твердо спросил Фрэнк.

— Он здесь. С ним все в порядке. Пока что… И если ты хочешь, чтобы он не очень плакал…

— Слушай, ты…

— Заткнись, не перебивай! Слушай-ка меня внимательнее: товар у тебя?

— Да…

— Так вот, если хочешь увидеть своего сынулю живым и невредимым, делай то, что я скажу.

— Говори…

— Ты знаешь лыжный курорт к северо-западу от города? Ну, там еще канатная дорога.

— Да, я знаю.

— Приезжай туда с товаром в девять утра. И чтобы без фокусов. Ты меня понял?

— Да, Мак-Реди. Хорошо, я буду в девять.

— Ну, вот и о'кей. Будь здоров, Дэвероу. Желаю тебе спокойной ночи.

Жирный голос захохотал и повесил трубку. Фрэнк устало потер ладонями лицо.

— Билли у него? — спросил Ник.

— Ну да… И теперь Мак-Реди приглашает меня к себе в гости.

— А насчет меня он что-нибудь говорил? — полюбопытствовал Ник.

— Нет, ничего.

— Что ж, тогда придется мне заявиться к нему без приглашения. Надеюсь, Мак-Реди простит мне такую бесцеремонность.

— Зачем тебе это надо, Ник? Ты и так уже сделал все, что мог.

— Понимаешь, я так торопился, что не успел сказать ему кое-что… Или тебя не устраивает моя компания?

— Да нет, нормально, — через силу улыбнулся Фрэнк.

— Вот и хорошо.

И Ник Паркер упруго вскочил с травы.

24

— Хороший у тебя подвал, — сказал Ник. — Сухой. И воздух чистый.

— А у меня тут вентиляция, — пояснил Фрэнк. — Слышишь, гудит немножко?

— Ага… А не слишком ли рискованно с нашей стороны находиться здесь?

— А зачем теперь Мак-Реди лишняя суета? Он ведь знает, что я у него в руках и в десять ноль-ноль буду как миленький в назначенном месте…

— Это верно…

— Да это мой собственный дом, в конце концов! — взорвался Фрэнк. — Имею я правок.

— Имеешь, имеешь…

— Ну вот. И потом тут есть кое-что из того, что пригодится нам для разговора с Мак-Реди.

— Хочешь преподнести ему подарочек?

— Точно, — хихикнул Фрэнк.

Нику было слышно, как приятель звякает какими-то посудинами, потом забулькала переливаемая жидкость.

Паркер потянул носом:

— Смесь бензина с очистителем?

— Она самая. Хорошо гореть будет. Да, видно, не зря Мак-Реди меня пироманом обозвал…

— Давай я тебе помогу, — предложил Ник.

Фрэнк покосился на него с сомнением:

— Да уж посиди, отдохни…

— Мне же тоже хочется заняться чем-то — скучно без дела сидеть.

— Ну, попробуй…

— Какая должна быть пропорция?

— Две части бензина, одна — очистителя. Бензин у меня вот здесь…

— Спасибо, я чувствую. Думаешь, перепутаю его по запаху с виски? Покажи только, где пустые бутылки и тряпки для фитилей.

Фрэнк пораженно наблюдал, как уверенно снаряжает Ник бутыли с зажигательной смесью: слепой действовал так аккуратно, что даже ни одной капли жидкости не проливалось на пол.

— Ты, пожалуй, и барменом работать можешь, — заметил он. — Так здорово готовишь горячительное…

— Нет, барменом не возьмусь.

— Отчего же?

— Боюсь спиться… — улыбнулся Ник.

Тут Фрэнк припомнил, как Энни тоже шутливо предлагала ему самому идти в бармены: казалось, это было давным-давно, годы назад…

— А кем ты работаешь? — спросил он.

— Дамским угодником.

Господи, да с этим Паркером не соскучишься… Фрэнк озадаченно почесал макушку:

— Это любовником по вызову, что ли? Плейбой по предварительному заказу?

— Нет-нет, ты меня не понял: я занимаюсь чисто духовными материями. Учу дамочек всех возрастов уму-разуму, внимаю их исповедям и разным глупостям… Но все только по телефону.

— А, дошло… Работенка, надо думать, не из легких? — посочувствовал Фрэнк.

— Зато интересно. Я даже подумываю — не написать ли книжку об этом? Совершенно бесценный материал: может получиться такой обобщенный портрет американской женщины… Правда, опасно.

— Почему же?

— Да потому что милые дамы меня тогда разом к смерти приговорят, как иранцы — Салмана Рушди.

— А что — страшноватый портретец вырисовывается?

— Скорее — жалкий… А уж этого они точно не простят, мигом голову откусят.

— Зато знаменитым станешь. Как Стивен Кинг.

— Да ему такие ужасы и не снились, твоему Кингу… Дай-ка мне еще тряпочку.

— Держи… Ник, я хотел тебя спросить…

— Ну?

— С глазами у тебя… Это в том бою, да? — с запинкой выговорил Фрэнк.

— Ага. Контузило, понимаешь ли. Обидно… Но я уже привык, как будто всю жизнь так и было.

— Разве к такому можно привыкнуть?

— Человек ко всему привыкает, — нехотя сказал Ник. — Даже, наверное, к собственной смерти…

— Я так виноват перед тобою, Ник…

— Брось ты…

— Нет-нет, дай мне, пожалуйста, сказать, — горячо заговорил Фрэнк. — Понимаешь, я хватил лишнего той ночью — кто же знал, что случится этот проклятый налет? И когда мы оказались под огнем, я… Я просто-напросто испугался, Ник, испугался так, как не пугался никогда прежде. Мне казалось, что каждая пуля целит именно в меня, что я — голышом, совершенно беззащитный — беспомощно лежу на ладони у злого великана, готового прихлопнуть меня, раздавить, словно букашку. Я потерял голову, я не помнил, что делал…

— Домой хотелось попасть целым и невредимым, вот и все, — констатировал Ник. — Это понятно.

— Я предал тебя, Ник. Я подлец, — понурил голову Фрэнк. — И я даже не смею просить у тебя прощения…

— И не надо, — слегка морщась, сказал Ник. — Потому что, если ты попросишь у меня прощенья, я не буду знать, что мне ответить тебе. Поверь: я действительно хочу простить тебя. Но во мне сидят как бы два человека, и каждый твердит свое. И я не пойму, кого из них мне слушать. И слушаю обоих, пытаясь понять, кто из них прав.

Ник говорил медленно, тщательно подбирая слова и с досадой ощущая всю их приблизительность, неточность.

— Понимаешь, Фрэнк, дело ведь вовсе не в том, прощу я тебя или нет. Дело не во мне, не в моих словах, не в памяти о прошлом. Есть только данный миг, сиюминутный поступок — ведь едва ли не каждую секунду каждый из нас или рождается, или умирает. Просто я желаю тебе чаще рождаться, вот и все. Я не знаю, достаточно ли понятно говорю… Но ты попытайся все же меня понять.

— Да, я, кажется, понимаю, — тихо промолвил Фрэнк. — Не нужно ждать от других ни утешения, ни снисхождения… Да это порой просто невозможно. Вот Линн — она ведь уже никогда не сможет сказать мне ничего. Значит, дело только за мной… Ты хорошо это сказал: нужно чаще рождаться. Я постараюсь…

— Вот и ладно, — с явным облегчением сказал Ник, чувствуя, что уже можно уйти от трудной темы. — Ты мне лучше объясни, зачем ты прихватил с собой эту чертову коробку с наркотиком?

— Пожалел плоды своего упорного труда, — криво усмехнулся Фрэнк. — А в общем — на всякий случай, чтобы иметь хоть какой-то козырь против Мак-Реди. И вещественное доказательство его делишек.

— Не больно-то крупный у тебя козырь… Однако, к сожалению, пригодился — и так быстро.

— Я надеюсь, что он пока не причинит вреда Билли.

— Пока — нет… С него довольно сознания того, как ты сейчас мучаешься в неведении. Мак-Реди, как я понимаю, такой садист, что он причинит боль Билли только в твоем присутствии, именно тогда он словит кайф.

— Я не позволю ему этого сделать!

— Хорошо бы… Скажи-ка: а ты что же — собираешься жениться на Энни?

— Вроде бы да… Но меня так подкосило известие о гибели Линн…

— Мертвых не воротишь, Фрэнк. Нужно жить для живых, дружище.

— Так-то оно так… Но внутри появился такой барьер, что ли.

— Ничего — перепрыгнешь.

— А вот Билли — вдруг ему не понравится Энни? — озабоченно спросил Фрэнк.

— Это уж от тебя зависит: он же, скорее всего, будет смотреть на нее твоими глазами. И если Энни в какой-то степени сможет заменить ему мать, все будет в порядке. Билли ведь привязчивый парень, как я успел заметить.

— Ты с ним легко сошелся? — поинтересовался Фрэнк не без некоторой ревности.

— Да, без проблем. Ты не бойся — вы с ним нормально состыкуетесь. Родные же люди, в конце концов. Ты его свози сразу куда-нибудь, чтобы парень отвлекся от всех этих грустных дел.

— Ну, конечно.

— И прихвати заодно Энни.

— Ты думаешь стоит?

— Непременно. Знаешь, совместные поездки — они ведь здорово объединяют.

— Это мысль вообще-то. Спасибо тебе за совет, Ник.

— Не за что.

— Слушай, ты прямо-таки моя добрая фея, — засмеялся Фрэнк.

— Ну ты и сказал…

— А что? Из каземата вытащил, а теперь еще и мою будущую семейную жизнь устраиваешь.

— Надо же мне чем-то заполнять свой досуг. Совмещаю приятное с полезным, так сказать…

— Я тебя тогда не спас, а ты теперь спасаешь меня… — тяжело вздохнул Фрэнк.

— Не болтай ерунды, — поморщился Ник. — Никто никого не спасет — каждый сам спасает сам себя, а иначе — это не настоящее спасение, а только его видимость, имитация. Отсрочка приговора, другими словами.

— Ты стал философом…

— Да какое там — философом… Просто пытаюсь как-то объяснить эту дурацкую жизнь, озвучить ее.

— Наверное, твое общение с дамочками тут роль играет: ты им растолковываешь, что такое жизнь, с чем ее едят…

— Разве я похож на пастыря?

— Но они-то смахивают на заблудших овечек?

— Когда как. Иные напоминают мне блуждающих волчиц, — засмеялся Ник.

— Может, тебе и впрямь нужно начать писать книжки? Это ведь и есть лучший способ объяснить жизнь, разве не так? — предположил Фрэнк.

— Вероятно, попробую. Буду наговаривать на диктофон, заведу секретаршу, которая будет мою бредятину расшифровывать. Вдруг что-нибудь и получится… Ну что, снарядим еще пару бутылочек?

— Да хватит, пожалуй. Уже дюжина готова… Слушай, а может, ты напишешь про наш Вьетнам?

Ник задумался.

— Да пес его знает, — сказал он наконец. — Наверное, об этом уже много написано, просто я не читал, не знаю. Можно невольно повториться — зачем?

— Мне лично не попадалось на глаза ничего стоящего на эту тему, — заметил Фрэнк.

— Можно сделать просто: собрать наши воспоминания. Разыскать Баксли, Коллинза, других ребят, порасспросить хорошенько…

— Толковая идея, — одобрил Фрэнк. — Довольно-таки веселенькая книжка может получиться.

— Да, смеялись мы тогда много, — кивнул Ник. — Ты и сам был изрядный хохмач, вечно анекдоты травил. Сейчас-то уже остепенился вроде.

— Годы свое берут, что поделать… Тогда я был просто бездумный пацан-зубоскал…

— За что ж ты так себя осуждаешь? В той обстановке лишний раз посмеяться было очень кстати.

— В общем да.

Ник вдруг хлопнул себя по коленям:

— Слушай-ка, а ты ведь тогда так и не досказал историю про парня, который ушел воевать в Корею, а его невеста принялась блудить с каждым встречным-поперечным.

— Это Пат Джефферсон, что ли?

— Ну да, вроде… Он тогда вернулся и, узнав обо всех ее проделках, позвал тем не менее эту потаскушку замуж, чему она несказанно удивилась.

— Да-да, — усмехнулся Фрэнк. — Причем предупредил ее, чтоб вела себя по-прежнему. И никаких при этом абортов, помнишь?

— Помню, конечно. Так он что же — свихнулся на войне, что ли?

— Нет-нет, там другое…

— Так доскажи наконец эту историю.

— Видишь ли, дружище: дело в том, что Пат Джефферсон ужасно любил детей, прямо-таки обожал их. Но, будучи в Корее, он получил осколок в мошонку, и в результате его детородный орган перестал быть таковым. Не мог он ничего, понимаешь? Потому-то Пат Джефферсон и поступил именно таким образом… И нарожала ему жена штук восемь детей от неизвестно каких отцов. Очень милое получилось семейство. Пат был удовлетворен, да и супруге его пришлось по душе сложившееся положение, поскольку была отчаянной нимфоманкой.

— Занятно, — улыбнулся Ник. — Он был добрый малый, этот Пат Джефферсон.

— Да уж…

— А ты общался с кем-нибудь из наших ребят за эти годы? — спросил Ник.

— Нет, как меня ни тянуло к ним, — признался Фрэнк. — Ребята смотрели на меня довольно-таки косо после той проклятой ночи… А потом сразу — дембель, я вернулся домой и попытался забыть обо всем. Старался не думать о тебе, даже не знал, жив ты или нет. Честно говоря, полагал, что ты наверняка погиб… Только однажды со мной связался Баксли: вербовал в какую-то антивоенную шарашку. Я отказался, да и он не очень-то настаивал на своем. А когда оказался в прогаре с долгом, позвонил ему. Был в полной растерянности, ведь никто не мог помочь мне с деньгами. И все эта чертова рулетка…

— Не мог найти другой отдушины для своего азарта? — спросил Ник.

— Я очень самонадеянно пытался выработать свою систему выигрыша, — кисло сказал Фрэнк. — Но это колесико похитрее меня.

— Тем более с теми усовершенствованиям, которые внес Мак-Реди… Но теперь-то его казино прекратит свое существование.

— Не Мак-Реди — так другой найдется любитель облапошивать дураков. Ты извини, конечно…

— Да за что же тут извиняться? — вздохнул Фрэнк. — Дурак я и есть. Все, теперь с игрой покончено. Займусь сыном… Если, конечно, удастся его вызволить. Впрочем, тут меня только пуля остановит, так что…

— Все будет нормально, — спокойно сказал Ник. — Одолеем мы этого подонка. Ты только не мандражи.

— Что ты, во мне нет никакого страха за себя. Я боюсь только за Билли.

— Не бойся. Возьмешь его и Энни в какое-нибудь интересное путешествие. А там, глядишь, и женитьба не за горами, — убежденно проговорил Ник.

— Будем надеяться…

«В противостоянии с бандой Мак-Реди нам только и остается, что надежда, — подумал Ник. — Может быть, это и не так уж мало…»

Но вслух он этого не сказал: прозвучало бы это как-то не по-мужски.

— Который час? — спросил он.

— Начало пятого.

— Ложиться спать уже не стоит — только разморит. Давай-ка чаю попьем, — предложил Ник.

— Давай, — согласился Фрэнк. — А не хочешь ли ты чего-нибудь покрепче?

— Не стоит. Нам нужны ясные головы.

— Это верно, — кивнул Фрэнк. — Значит, чай.

25

К лыжному курорту «Снежный барс», расположенному на горных отрогах, вела канатная дорога. До начала сезона было еще далеко, и потому, когда Ник Паркер и Фрэнк Дэвероу прибыли к нижней станции канатки, их встретило полное безлюдье.

— Ты бывал здесь когда-нибудь прежде? — полюбопытствовал Ник, поправляя на плече лямку сумки, нагруженной бутылками с зажигательной смесью.

— Нет, не приходилось. Знаешь, терпеть не могу зимних видов спорта. Да, впрочем, и летних тоже. Слишком я ленив для таких дел.

— Ну, иной раз поразмяться в зале очень даже неплохо, — заметил Ник. — Вот и дыхалка у тебя оставляет желать лучшего.

Фрэнк, как раз доставший из пачки «Стэйт лайн» очередную сигарету, сокрушенно кивнул:

— Да, это верно. Надо будет с Билли на пару чем-нибудь таким заняться.

— Давай-давай, дело хорошее…

Они зашли в кабинку канатной дороги, притворив за собой раздвижные двери.

— Между прочим, тут, на станции, ни души не видно, — сказал Фрэнк. — Кто же пустит канатку в ход?

— Я думаю, что наверху уже заприметили, что к ним пожаловали гости. Думаю, они не станут нас заставлять ждать слишком долго.

Ник не ошибся: через пару секунд кабинка дрогнула и тронулась.

— Ну вот, дружище, поехали… Приготовься, нас ожидает горячий прием.

Фрэнк ничего не ответил. Он внимательно рассматривал внутреннее устройство кабины.

Между тем на верхней станции канатной дороги уже все было готово к прибытию друзей: полдюжины гангстеров во главе с чернобородым Ибаньесом внимательно следили за приближением кабинки, держа пальцы на спусковых крючках своих пистолетов.

— Приготовились, — скомандовал Ибаньес.

Кабинка медленно подползала все ближе. Вот она в двенадцати ярдах… В десяти… В восьми…

— Огонь, мальчики!

Грянул залп, перешедший в стрельбу вразнобой. В кабинке повылетали стекла, многочисленные пробоины украсили ее стены.

— Достаточно! — распорядился Ибаньес.

Выстрелы смолкли. Изуродованная кабинка доползла до пункта прибытия и остановилась.

— Вот так: отличное решето получилось, — констатировал бородач. — Они уже покойники.

— Так и не поговорили, — хохотнул кто-то из бандитов. — Такая жалость…

Гангстеры неторопливо направились к издырявленной кабинке. Ибаньес дернул дверцу.

— Если кто боится крови, может не смотреть, — пошутил он.

Однако шутка его повисла в воздухе: в кабинке никого не оказалось. А в полу ее зиял открытый люк…

— Куда же они подевались?!

Вместо ответа о бетонный пол со звоном разбилась пара бутылок с горючей смесью. Мгновенно с гуденьем полыхнуло пламя, отсекая бандитов от входа в станцию.

Воспользовавшись замешательством гангстеров, выкарабкавшиеся из-под изрешеченной пулями кабинки Ник и Фрэнк проникли в помещение. Станция канатной дороги вплотную примыкала к зданию пансионата, обставленного добротно и со вкусом: повсюду ковры, декоративная зелень, картины на стенах… Друзья торопливой рысцой продвигались по коридору.

— Вероятно, все это хозяйство тоже принадлежит Мак-Реди, — предположил Ник.

— Да, скорее всего… Чувствую, придется нам несколько подпортить тутошнюю обстановочку, — заметил Фрэнк, держащий наготове бутылку с огнеопасным коктейлем.

В конце коридора, за поворотом, послышался топот.

— К стене! — крикнул Фрэнк.

Они отпрянули в сторону — и как раз вовремя: в дальнем конце коридора показались несколько бандитов, моментально открывших беглый огонь. И тут случилась неувязка, вышедшая шайке боком: под этот обстрел попали гангстеры, которые прорвались сквозь пламя со стороны канатной дороги, — впопыхах они тут же принялись отстреливаться.

— Замечательно, — прокомментировал Фрэнк. — Они перешли на самообслуживание.

— Не стреляйте! — крикнул кто-то из бандитов. — Идиоты, тут же свои!

— Ну, пару человек они положить все-таки успели, — удовлетворенно сказал Фрэнк. — Уже неплохо… Слушай-ка: за соседней дверью — лестница. Давай туда!

Угостив противников еще парой бутылок горючего коктейля, друзья выскочили на лестницу и быстро поднялись на этаж выше, выбежали в коридор.

— Куда теперь?

— Давай разделимся, — предложил Фрэнк. — Ты — налево, я — направо.

— О'кей! Будь осторожнее, Фрэнк.

Обнажив свой клинок, Ник двинулся по коридору. Натолкнулся на дверь в торце — заперто. Куда дальше?

Грохнул выстрел — и пуля ударила совсем рядом, в косяк, отколов длинную щепку. Времени на размышления не оставалось — Ник резко саданул дверь плечом и с треском вломился в какое-то помещение. Из коридора слышались звуки бегущих ног, жахнули новые выстрелы. Ник торопливо рванулся вперед, опрокидывая стулья, задевая столы — с них с грохотом валились какие-то аппараты: видимо, компьютеры. Если тут нет другого выхода, то это ловушка…

К счастью, в дальнем конце комнаты оказалась еще одна дверь. Недолго думая Ник снес ее прочь и, швырнув себе за спину бутылку с горючкой, поспешил дальше. Судя по акустике и наличию длинных рядов кресел, он оказался в просторном зале. Скорее — вниз по ступенькам. Со звоном металлических тарелок повалилась ударная установка, под ноги подвернулся большой барабан: ага, это сцена. И тут же — шаги, голоса: слева, справа, со всех стороны. Он окружен.

— Куда так торопишься, калека? — послышался издевательский голос.

Судя по шагам, дыханию — их человек шесть или семь. Ник сбросил с плеча сумку, взял свой клинок на изготовку, принял боевую стойку.

— Кажется, он собрался с нами драться! — насмешливо процедил другой голос. — Не порежь себе пальчик, лишенец несчастный…

Он перед ними как на ладони… Вдруг в отдаленье послышался резкий щелчок — похоже на звук рубильника.

— Дьявол, кто выключил свет? Где он? Я ничего не вижу! В этой темнотище!

— А я вот именно так и живу, — бросил в пространство Ник.

Теперь временное преимущество было на его стороне, и Ник использовал этот шанс сполна. Вертясь, словно мельничное колесо, и делая выпады по сторонам, он ощущал, как его клинок мягко погружается в тела, слышал, как с хрипом клокотала кровь в распоротых глотках, и беспощадная слепая ярость охватила все его существо.

— Эй, Ник, отходи сюда! — услышал он голос Фрэнка, стоявшего у распределительного щита.

Еще пара резких, наотмашь ударов — и пусть свободен.

— Я иду, Фрэнк!

И вот уже рядом взволнованное дыхание товарища…

— Вот вам еще подарочек! — крикнул Фрэнк.

Он метнул оставшиеся бутылки — звонкие хлопки, треск разгорающегося пламени.

— Вперед, Ник, вперед! Кажется, я знаю, где засел Мак-Реди!

Торопливая пробежка по коридору, еще одна дверь — и… И знакомый жирный голос, звучащий холодно и презрительно:

— Отлично! Ты, слепой, просто великолепный супермен. Хороший пример реабилитации инвалида. Пока другие коробочки клеят, он тут тесаком размахивает…

Ник дернулся было вперед, но Фрэнк предостерегающе положил руку ему на плечо:

— Он держит Билли на прицеле…

Мальчик сидел рядом с Мак-Реди, в кресле за широким столом, и пистолет гангстера был направлен ему в голову.

— Билли, сынок, ты только не шевелись, — предупредил Фрэнк.

— Вот-вот, это правильно, — одобрил Мак-Реди. — Теперь мы спокойно можем обсудить наши дела. Иначе, Дэвероу, ты сам понимаешь, что может произойти.

Фрэнк с бессильным отчаянием смотрел на сына — по щекам мальчика медленно катились крупные слезы.

— Ну что, где товар? — осведомился Мак-Реди.

Фрэнк вытащил из сумки коробку с наркотиком.

— Отлично, — кивнул Мак-Реди. — Положи-ка это сюда, на стол…

Фрэнк медленно выполнил приказание.

— Вот и чудесно, — сказал Мак-Реди. — И к чему нужно было устраивать такую шумиху?

Ник продолжал неподвижно стоять у дверей, а Фрэнк мельком оглядел помещение. Это были просторные апартаменты с бассейном, обставленные чрезвычайно шикарно: вазы, декоративные растения, и даже несколько клеток с разноцветными попугаями висели рядом с широким окном, из которого открывался живописный горный пейзаж.

— У тебя, Фрэнк, совершенно изумительный дружок, не чета тебе, — продолжал Мак-Реди. — Жаль только, что он не согласится на меня поработать. Не так ли, мистер Паркер? Или, может, все же соблаговолите?

Ник непроницаемо молчал.

— Ладно, мистер Паркер, как вам будет угодно. Зато я приготовил вам маленький сюрприз: хочу, чтобы вы встретились кое с кем.

— Я уже всех здесь видел, — сдержанно ответил Ник.

Саркастические нотки тем не менее отчетливо чувствовались в его голосе.

— Нет, еще не всех, — хищно оскалился Мак-Реди. — Эй, Тигр! Иди сюда!

Отдернулась занавеска, скрывающая небольшой закуток, и на ковер выступил коренастый мужчина в самурайском наряде. Ник чутко повернул голову в его сторону.

— Начинай, Тигр! — скомандовал Мак-Реди. — Убей его! Убей!

Самурай выхватил из-за спины меч и с плавной кошачьей грацией двинулся на Ника.

Тот, мгновенно отреагировав, стремительно рванулся навстречу — с лязгом сшиблись в воздухе клинки, и тут же противники отскочили друг от друга.

— Берегись его, Ник! — предупредил Фрэнк.

— Спокойно, парень: я заплатил кучу денег, чтобы посмотреть на такое зрелище, — злорадно сказал Мак-Реди, покачивая пистолетом.

А зрелище и вправду было впечатляющим: сошлись два первоклассных бойца, в совершенстве владеющих своим оружием. Ник в первые же секунды почувствовал силу соперника и был предельно внимателен. Они сходились и расходились вновь, их клинки высекали снопы искр. Замысловатые пируэты, молниеносные выпады… В какой-то момент Ник и его соперник сшиблись грудь в грудь, и Паркер, отталкивая противника, слегка мазнул рукой по его лицу с характерным разрезом глаз.

— Надо же, японец, похоже… — бегло удивился он.

Уворачиваясь от свиста самурайского меча, Ник оказался вдруг на самом краю бассейна, оступился…

— Осторожнее, дядя Ник! — пронзительно закричал Билли. — Там бассейн!

— Молчи, паршивец! — рявкнул Мак-Реди.

Ник, изогнувшись с обезьяньей ловкостью, удержался на краю и успел отпрянуть от разящего удара японца. Тот, желая наконец перехватить инициативу, с гортанным воплем рванулся вперед, но Ник, высоко подпрыгнув вверх, в головокружительном сальто пропустил противника под собой и одновременно безжалостным взмахом клинка по самое плечо отсек самураю руку с мечом. Японец с шумным плеском рухнул в бассейн.

И в это же мгновение распахнулась входная дверь, и в комнату ворвался чернобородый Ибаньес. Куртка на нем дымилась, в руке он сжимал тяжелый «магнум».

— Тут у вас какие-то трудности?! — проревел гангстер, вскидывая пистолет.

— Это были твои последние слова! — крикнул Ник.

Резким движением он метнул свое оружие, подобно копью, — мелькнув в воздухе, клинок пробил насквозь горло бандита, голова Ибаньеса бессильно мотнулась набок, его тело на заплетающихся ногах неудержимо повело в сторону, и бородатый гангстер всей тушей рухнул в проем окна, со звоном круша стекла, и скрылся из виду в заоконной зияющей глубине.

Мак-Реди суетливо вскинул пистолет, но Фрэнк, рыбкой нырнув через стол, ударом сдвоенных кулаков вышиб своего мучителя из кресла. Еще удар в солнечное сплетение — и Мак-Реди, судорожно хватая ртом воздух и суча ногами в лаковых штиблетах, скорчился на полу, как полураздавленный червяк.

— Ты как, Фрэнк? — окликнул Ник товарища.

— Порядок, — отозвался Фрэнк, подхватывая пистолет Мак-Реди. — Где там твой япошка?

Он подбежал к краю бассейна и тут же с отвращением отвернулся:

— Фу-у…

Живот у полуутопленного тела бы располосован, в окрашенной багровым цветом воде, подобно клубящимся водорослям, плавали сизые внутренности.

— Сам себя выпотрошил… Не смотри, Билли!

Фрэнк подошел к скрючившемуся на ковре Мак-Реди и пнул его ногой в бок:

— Вставай, подонок!

Тот ощерился со смесью злобы и трусости:

— Стреляй — чего тянешь…

— Ну нет, Мак-Реди: ты так просто не отделаешься, — мрачно сказал Фрэнк. — Ты ответишь за все, мерзавец…

И все же не удержался от еще одного увесистого пинка в пах поверженному врагу.

— Ты мне все отобьешь! — взвизгнул от боли Мак-Реди.

— А тебе это больше все равно не понадобится, — резонно заметил Фрэнк.

— Ладно, ребята, пошли отсюда. Уж очень тут дует, — зябко поежился Ник Паркер.

Из разбитого окна и впрямь пронзительно тянуло свежим горным воздухом.

26

— Вот так всегда с междугородными автобусами: обязательно очереди… — недовольно проворчал Фрэнк.

Он бережно обнимал Билли за плечи.

— Ничего, папа, зато сейчас поедем! — радостно отозвался мальчик. — Как же я хочу посмотреть Диснейленд!

— Завтра будем там, малыш, — улыбнулась ему Энни. — Недолго уже ждать осталось.

— А ты была в Диснейленде? — полюбопытствовал Билли. — А, Энни?

— Нет, никогда.

— Ну да? — поразился мальчик. — Как же так? Если бы я был взрослым, каждую неделю туда бы ездил! Ну, может, не каждую, но раз в месяц обязательно. Дядя Ник, а вы были?

— Нет, Билли, — покачал головой Ник Паркер. — Как-то не пришлось.

— Вот и хорошо! Так даже интересно: все там будем в первый раз, кроме папы.

— Ну, я уже давно был, совсем маленький, ничего и не помню, — признался Фрэнк.

А Ник Паркер, машинально вслушиваясь в суету автовокзала, с грустью думал о том, что зря он поддался уговорам и согласился на эту поездку. Он чувствовал себя явно лишним: зачем мешать этой славной троице? Им сейчас нужно привыкать друг к другу, притираться, чтобы стать потом хорошей дружной семьей. А он-то тут при чем? Во взаимоотношениях с людьми всегда нужно знать меру, не злоупотреблять их симпатиями и доверием… Тем более Фрэнк и Энни, судя по их интонациям, почти полностью поглощены друг другом. А Билли? Ну что ж Билли. Мальчишке нужно быть с отцом, и зачем тут будет еще путаться какой-то Ник Паркер? У Фрэнка и так проскальзывает некоторая ревность в отношении сына, когда Билли то и дело вешается Нику на шею.

Он повертел своей новой, непривычно легкой тростью. В полиции ему так и не отдали его клинок, изрядно потянув волынку, заставив заполнить кучу дурацких бумаг. Жалко — все-таки память о Вьетнаме… Хотя, с другой стороны, оно, возможно, и к лучшему: уж больно изрядным количеством крови был отягощен тот клинок. Все, что ни делается, к лучшему — будем так считать. Да и навряд ли ему теперь когда-нибудь понадобится оружие. Надо снова засесть дома и, может быть, действительно приняться за книжку: вдруг и впрямь что-нибудь путное получится…

Ник поймал себя на том, что ему, конечно, хочется остаться с ними: с Фрэнком, с Билли, с Энни. Иначе впереди опять маячит одиночество, привычное повседневное одиночество. И голоса в телефонной трубке: капризные, боязливые, нахальные, плачущие… И бубнение невидимого телевизора дома… Ник невольно передернул плечами: да, все это знакомо уже на протяжении многих лет.

Но с другой стороны, чего же ты хочешь: такова твоя доля, твой удел, и не нужно строить иллюзий, будто бы может быть по-иному. У каждого в этой жизни своя колея — и тебе ли не знать этого, Мистер Доверие? Так вот и катись по ней, и не ропщи на судьбу: она к тебе достаточно благосклонна. Ты жив, голова при тебе — чего же еще надо? Сумеешь вывернуть куда-либо еще, в какую-то иную действительность — ради бога. Вот только не надо никому на хвост садиться, быть обузой.

И тут Ник вздрогнул от неожиданного легкого прикосновения к плечу.

— Что с вами, Ник? Вам нехорошо? — участливо спросила Энни.

— Нет-нет, все в порядке, — пробормотал он, застигнутый врасплох.

Нет, не нужно ему этого участия, этой жалости. Мужчина не должен показывать своей слабости. Доживай свой век одиноким волком и не навязывай себя другим. Вот так — и только так.

Ох, как не хочется сейчас объясняться с ними… Начнутся уговоры, упрашивания. Им ведь только кажется, что Ник Паркер необходим им сейчас. Достаточно ему пропасть из поля зрения — и забудут почти сразу же. Нет, Билли, тот, конечно, не забудет… Но тем не менее у мальчика будет своя жизнь, в которой нечего делать слепому вьетнамскому ветерану. Нужно ускользнуть от них незаметно, как бы случайно. Потом можно будет объясниться по телефону или в письме: наговорил на кассету, запечатал в конверт — и пусть слушают на здоровье. Получать от них открытки к Рождеству…

— Я думаю, что мы можем купить хороший домик с садом взамен нашего нынешнего жилья, — говорил в это время Фрэнк, обращаясь к Энни. — Добротный такой домик на три спальни, верно?

— Зачем нам три спальни, Фрэнк?

— Как это зачем? А для гостей?

Вот-вот: и приехать к ним в гости как-нибудь через год-полтора. А пока — не надо мешать: каждому свое.

— Папа, а на Гавайи мы съездим? — щебетал счастливый Билли.

— Почему именно на Гавайи?

— А там на волнах катаются на досках! Громадная такая волнища, и прямо поверх нее — фьють! А ты никогда на доске не катался?

— Нет, не приходилось…

— Вот вместе и научимся!

— Я боюсь, Энни будет за нас переживать, — уклончиво сказал Фрэнк.

— Энни, ну, Энни, ты же разрешишь нам с папой покататься на волне?

— Ну, смотря какая волна, малыш…

«Они беседует уже как настоящая семья, — подумал Ник. — Вот и чудесно…»

— Ага, наш автобус! Ура! — завопил Билли. — Вперед, в Диснейленд!

class="book">Очередь подалась к подошедшему автобусу, а Ник тихонько отступил в сторону. Из его пальцев выскользнул прямоугольник билета и лег на асфальт.

«Ну все, прощайте, — мысленно сказал он. — Счастливого вам пути…»

Фрэнк и Энни уже прошли в салон. А Билли, поднявшись на одну ступеньку, оглянулся и увидел удаляющуюся спину Ника.

— Дядя Ник!

Услышав крик мальчика, Ник прибавил шагу.

— Дядя Ник, куда же вы?

Билли сломя голову бросился вдогонку и, запыхавшись, схватил Ника за рукав:

— Куда же вы? Дядя Ник, мы ведь все вместе едем! Подождите…

— Ты знаешь, ты поезжай, — с трудом выговорил Ник. — Поезжай, Билли…

— А вы? — отчаянно вскрикнул Билли.

— Прошу тебя, возвращайся к отцу, — сказал Ник, стараясь, чтобы его голос звучал твердо.

— Но мне вы нужны — как же так? — растерянно пролепетал мальчик.

Нику казалось, что каждое слово царапает ему горло, будто наждаком:

— Извини меня, Билли. Ты знай, что я очень люблю тебя. Но я прошу тебя, окажи мне одну услугу: возвращайся, пожалуйста, к отцу. Ну, иди… Ты опоздаешь на автобус.

Он осторожно высвободил рукав из пальцев мальчика и шагнул прямо на мостовую, не обращая внимания на поток машин.

Маленькое сердечко Билли сжалось от горя. Он видел, как высокая фигура дяди Ника невредимо проходит меж снующих автомобилей, вот ее заслонил грузовик…

— Дядя Ник!

Но на той стороне улицы уже никого не было. Ник быстро сбежал по каменной лестнице, уходящей под мост, и торопливо зашагал прочь.

— Дядя Ник! — послышался крик откуда-то сверху.

Это свесившийся с парапета моста Билли отчаянно размахивал руками, как будто Ник мог его увидеть.

— Вы мне нужны, дядя Ник! Не уходите!

Но Ник не замедлял шага.

— Дядя Ник, подождите! Ловите!

Он невольно остановился и даже не по звуку, а, скорее, интуитивно среагировал, поймав в воздухе какой-то маленький твердый предмет. Это был деревянный слоненок с вырезанными на животике буквами.

— Дядя Ник, мне будет не хватать вас!..

За спиной Билли затормозил автобус, из которого поспешно выскочил Фрэнк.

— Что такое, сынок? И куда подевался Ник?

Билли повернул к отцу мокрое от слез лицо и тихо вымолвил:

— Все нормально. Поехали, папа…

И крепко взял его за руку.

…Ник шел по улице, как во сне. В руке его крепко был зажат деревянный слоник. Колкий комок упорно подступал к горлу.

Тут его трость задела за стенд с газетами — такие обычно выставляют на тротуар перед лавками. Помедлив, Ник зашел внутрь и обратился к продавцу:

— Скажите, у вас есть темные очки?

— Какая форма оправы вас устроит?

— Спасибо, мне все равно…

Выйдя из лавки, он надел очки. И только тогда позволил себе заплакать.

Ник Паркер не плакал очень давно. И не хотел, чтобы кто-нибудь видел его слезы.