Странная жизнь [Никита Владимирович Серков] (fb2) читать онлайн

Странная жизнь.

У шизофреников это называется "терять время", но Александр не был шизофреником, он чуть больше часа назад вышел из дома в свой законный выходной, чтобы купить продуктов на неделю. А сейчас он стоял на троллейбусной остановке с пакетом продуктов в каждой руке и не помнил, кто он и что он тут делает. Кажется, в медицине есть понятие "Истерическая амнезия". Больной забывает все, что касается его личности до потери памяти, иногда отождествляет себя с другой личностью. Мозг словно бы вытесняет всё, что связано с сильными личными переживаниями. Но теперь уже никто не знает, что могло произойти в жизни Александра такого яркого и мощного, чтобы он мигом забыл всю предыдущую жизнь. Может, только если она, наоборот, была настолько скучна и однообразна, что мозг решил затолкать всю эту скуку подальше и начать жить заново.

Он открыл глаза и увидел мир. Вот остановка, на табличке мелким, еле различимым шрифтом написано "Остановка Сиреневый бульвар". Два дома друг напротив друга, настолько же разных, насколько первые тридцать семь лет Александра и последующие несколько.

В руках пакеты с продуктами – я ходил в магазин. А я откуда тут? И как меня зовут? Что произошло? Как же так – ничего не помнить!!!

– Простите, женщина, вы не со мной?

– Нет. Мужчина, не подходите! Держите себя в руках!

– Вы меня не узнаете? Не знаете, кто я?

У женщины глаза чуть на снег не выпали.

– Понятия не имею, родной. Иди, куда шёл.

– А куда я шёл? – спрашивал он себя, отходя в сторону.

Александр побоялся садиться в транспорт, пошёл пешком. Он не знал, куда ему нужно идти, он даже понятия не имел, какой это город. Поэтому просто шёл по наитию.

Может, по дороге встретится кто-нибудь знакомый?..

Зимой темнеет рано, а времени прошло уже достаточно. Он не заметил, как прошёл уже несколько улиц, оказался в ещё одном совершенно незнакомом ему месте, и что самое главное, напрочь забыл, как дошел сюда, так что вернуться в начальную точку координат, на остановку, уже не представляется возможным.

К тому моменту в квартиру Александра, которая находилась примерно в километре от него, стоило бы лишь вернуться на несколько сотен метров назад, повернуть на ближайшую улицу и пройти в самый её конец, зайти во двор, первая парадная по левую руку, почти напротив заправочной станции, вернулась его жена с его же дочкой семи лет. Они вернулись с прогулки, и женщина очень удивилась, что "наш папа" ещё не пришёл. Она попыталась ему позвонить на мобильный, но тщетно: знакомая мелодия, прорываясь сквозь гудки зазвучала в соседней комнате. Он забыл телефон. Вот это фатальное совпадение для одного дня!

А ему самому и в голову не пришло, что нужно поискать телефон по карманам. А, может, он не знал, что такое мобильный телефон? Может, и это вылетело из его головы.

Честно говоря, становилось холодно, и руки катастрофически затекли от пакетов. Их было невозможно нести. Александр почувствовал голод – то немногое, что он не забыл, чувство голода, когда внутри все сворачивается в тугой клубок, и ты начинаешь представлять, как кладёшь в рот кусок хорошо прожаренного мяса, масло стекает по губам, рот наполняется слюной, и ты хочешь еще и еще, и хорошо бы всё это под соусом.

Он присел на скамейку, располагающуюся вдоль улицы, немного поодаль, рядом с деревьями на небольшой аллее для прогулок мамочек с детьми, и начал изучать содержимое пакетов.

Наевшись бастурмы, булки и запив всё это питьевым йогуртом, он обнаружил три пачки сигарет и зажигалку в кармане брюк. Закурил, благо он помнил, как это делается. Хоть что-то радостное за этот вечер.

В это время жена обзванивала всех друзей, приятелей, знакомых, больницы, подняла на уши всех своих влиятельных "бывших", которые могли хоть чем-то ей помочь. Пока тишина. Позвонила в милицию – человек пропал:

– Ждите! Раньше, чем через 36 часов, мы поиски не начнем. Таков закон. Еще вернётся. Поверьте мне, 99% возвращаются. Загулял с друзьями, мало ли что ещё. Объявится!

Позвонила соседке, объяснила ситуацию, оставила ребёнка с ней, а сама пошла искать по району.

Когда я услышал эту историю, она показалась мне безмерно ироничной. Подумать только два человека потерялись буквально в трех соснах. Представьте себе, когда жена Александра пошла его искать, она дважды проходила мимо него по противоположной стороне дороги. Вот только на улице поднялась метель, и ни черта не было видно, да и пакетов у него в руках не было. Он их оставил возле скамьи, а хлеб раскрошил птицам, тем, что не успели улететь или наоборот, как снегири, прилетели в стужу. Выглядит, как жест отчаявшегося человека. Однако уже довольно подмёрзший Александр пошел дальше по проспекту в надежде найти место где погреться и спокойно обдумать ситуацию. И он нашел его. Буквально через двадцать минут он набрел на большой столб с ярко-синим знаком "М". Точно, метро!!!

Он направился к зданию какой-то космической архитектуры позднего советского периода. Внутри он впервые за последние несколько часов почувствовал что-то знакомое, это запах смеси гудрона и мазута, которыми смазывают шпалы, и чем так характерно пахнет больше даже в петербургском метрополитене, нежели в любом другом. Но этот запах только поманил, но ничего не дал. Запах как запах.

Главное, что стало тепло. Руки покраснели и стали отогреваться, пальцы ног пронзили тысячи игл. Он подошёл к кассам, там были очереди, рядом висели расценки на проездные карточки и абонементы. Что он искал, было непонятно даже ему самому, но мир вдруг окрасился в другие краски – одно движение век, моргнул, и теперь всё иначе, всё другое. Далее он прошёл к лавке "первой полосы" и стал осматривать лица на обложках газет и журналов, названия книг.

– Вам что-то подсказать?

Александра от этой фразы как будто холодной водой охолонуло. На миг показалось, что эта женщина может его знать. Он пристально посмотрел ей в глаза, чем безумно её смутил. Но нет, она не знает.

– Нет. Спасибо.

Он прошатался по вестибюлю 30 минут.

– Добрый вечер, гражданин! Документы будьте любезны! – обратился к нему сотрудник полиции.

–Документы?.. Документы!!! Точно! Дурья моя башка! Да, конечно. Минутку.

Он начал елозить по карманам с бешеной скоростью эпилептика, чем сильно встревожил итак несколько пугливого молодого парня в форме полицейского.

После осмотра нескольких карманов, Александр понял, что документов при нем нет, есть только кошелек. Он испугался. Во-первых, он не знает, как его зовут, и кто он такой, во-вторых, подозрительно шатается здесь уже полчаса, в-третьих, он решил, что его сочтут за пьяницу и запрут на сутки в обезьянник. А может… В общем, это один из тех случаев, когда испугался на животном уровне, словно почувствовал, что дело закончится не лучшим образом, если он скажет:

– Извините, документов нет!

– Пройдемьте со мной до выяснения! Как вас зовут?

– Не знаю.

– Ясно. Шутить, значит, любите…

Ничего хорошего.

Сделав вид, что пытается рукой пролезть в дальний карман брюк, он выждал момент, когда полицейский потеряет бдительность хоть на секунду, и дал дёру оттуда со всей остервенелостью, на которую был способен переваренный йогурт с бастурмой.

– Стой!

– Да оставь ты его! Тебе нужны проблемы? – прозвучал голос старшего.

– Но он же…

– И пусть бежит. Наше дело – метро. И пока тут все в порядке, тебя не должен волновать этот полоумный. Ясно?

– Так точно!

Александр выбежал на улицу и бежал еще метров триста, пока не понял, что сзади никого нет. Он остановился. В груди жгло, как будто глотнул вместо воды острого соуса, в ногах появилась тяжесть.

Он огляделся вокруг. Ничего знакомого. Это игра переставала быть увлекательной. На улице темень, часы на руке говорят, что уже половина девятого! Где ночевать? Что делать? Бумажник!!! Точно! Отлично, где он … там?

А бумажник-то выпал из кармана прямо там, в метро, в тот момент, когда он дал дёру.

– А этот припадочный кошелёк обронил! – как-то слишком радостно, а может, иронично сказал молодой парень-полицейский, – значит вернётся.

– Есть там чё? – спросил старший.

– 200 рублей, кредитка, куча визиток и скидочных карт и …права на имя Волкострелова Александра Игнатьевича…

– Бумажки можем приватизировать…

Александр Игнатьевич издал истошный рёв негодования на самого себя, на сегодняшний день и весь этот мир, в котором происходит нечто подобное.

«А что если я преступник? – подумал он, – значит мне нельзя соваться в полицию! Или, наоборот, лучше сунуться и сдаться по-хорошему. Так стоп! Никакой я не преступник! Я просто не знаю, кто я. За это не сажают в тюрьму.»

Представьте себе, идёте вы домой с работы, а мимо вас проходят люди, и среди них есть вот такие вот Александры, забывшие умышленно или нет, кто они такие. А чем, скажете вы, я им могу помочь? – и будете правы. Мы ходим на работу и возвращаемся с неё, носим сумки с продуктами из магазина, посещаем бары или кино по выходным. И всё это как-то механистично. Как-то грустно и неинтересно. Как-то однообразно. Для нас сказать "привет" приятному человеку в метро – сродни самоубийству с одной и другой стороны: один рискует глупо выглядеть, другой примет вас за психа или испытает неловкость. Но неловкость – это то же человеческое чувство. Так почему же его стоит бояться и избегать, если оно нам свойственно так же, как чихание или мочеиспускание? Хотя последний пример не совсем удачный. Что же выходит: для нас попросить сигарету у незнакомого – это нормально, а познакомиться в толпе немыслимо? Мы тяжело больны в таком случае!

А между тем, Александр решил пойти в полицию. Поэтому он начал подходить к прохожим, у кого лицо не кирпичом, и кто хоть немного источал доброжелательность к миру, но никто понятия не имел, где искать ближайшее отделение полиции-милиции.

– Дядя! – произнёс чей-то звонкий голос.

Александр обернулся – никого. Опустил глаза. Внизу стоял милый мальчуган лет семи с ранцем за плечами:

– Я слышал, вы спъяшивали у пъяхожих, где можно найти дом полицейских! Вам нужно идти пъямо несколько километъов. А потом повеънуть направо. Там будет желтый дом. Вы его увидите. – буква "р" этому парню никак не удавалась, но он был настолько серьёзен в своих советах и побуждениях, что походил на мужичка, только ещё совсем маленького.

– Спасибо, родной. А ты чего один тут в такой час с чужими разговоры ведешь?

– А я маму жду из магазина! И я уже не маленький, я тхэквондо знаю.

Этот парень заставил уже довольно угрюмого Александра Игнатьевича улыбнуться от уха до уха самой широкой своей улыбкой. Он уже не помнил, когда в последний раз так улыбался. В принципе, он не помнил, когда вообще в последний раз улыбался.

– Ладно, беги, пострелёнок!

– До свидания!

– До свидания!

Я сказал "пострелёнок"?! Жуть! Видимо, мне вообще всю голову отбило.

Иронизируя над собой и улыбаясь при мысли об этом маленьком мужичке, Александр направился к отделению полиции.

Войдя в здание, он направился к окошку "Дежурная часть". За окном, что удивительно, сидела женщина с таким выражением лица, как будто она за обедом съела не один, а даже два незрелых лимона.

– Добрый день! Мне нужна ваша помощь!

– Интригует… – сказала женщина, не отвлекаясь от какого-то документа – журнала звонков и заявлений, видимо.

– В смысле?

– Дальше, гражданин! Дальше!

– Дело в том, что я вышел из дома, и… Как бы это сказать…

– Хоспади, говорите, как есть, – манерно вскинула брови дежурная.

– Ну, я вышел из дома и забыл, кто я и где я нахожусь!

– Употребляли спиртное? – спросила она так, что показалось, здесь каждый второй забывает, как его зовут, и вообще это абсолютно нормально – дело на одну трубку, как говорил Шерлок Холмс.

– Думаю, нет. От меня не пахнет. И чувствую я себя нормально. Но вот вы спросили, и я не совсем уверен. Я ведь не помню.

Кажется, женщина несколько смягчилась к этому на её взгляд нелепому человеку. И теперь уже легко и спокойно, на выдохе, без каких-либо обертонов безразличия или раздражения в голосе, я бы даже сказал, с пониманием, произнесла:

– Поднимайтесь на третий этаж. В 307 кабинет к участковому. Вам повезло, что он ещё здесь.

Прозвенел звонок.

– Алло. **ое отделение полиции слушает. Дежурная часть…

Дальше он не слышал этот несколько визгливый голос.

Если бы эта женщина проявила хоть малую толику находчивости, то смогла мы связать два события – звонок трёхчасовой давности от женщины, потерявшей мужа, и появление мужчины, не помнящего, кто он такой. Но, видимо, она была слишком поглощена бессмысленностью своего существования.

Александр поднимался к участковому.

– Добрый вечер!

– За дверью минутку подождите.

Он сел на металлическую скамью. Ему в лицо дышал портрет, вернее фотография, начальника отделения. По бокам были ещё фотографии, но он запомнил эту. Лысина и щенячьи глаза, которые как бы молили: "Забери меня отсюда, пожалуйста. Я устал. Я слишком стар для всего этого."

– А я-то как устал, ты не поверишь…Вы не поверите, – невольно сказал Александр вслух неожиданно даже для самого себя.

– А к нам-то зачем пришли, раз устали?.. – послышался голос из-за спины. Александр вздрогнул. Участковый стоял возле него и уже несколько секунд наблюдал за этим фарсовым этюдом, – Дома не сидится… Что вам? Проходите.

Они вошли в кабинет, в котором стояла атмосфера переезда. Казалось, что участковый недавно вступил в должность, а ранее здесь обитал кто-то другой. А может, это чисто наша народная потребность постоянно всё переставлять с места на место: перестановка дома, на работе, в магазине. Каждые год-два, а то и раз в пару месяцев, чтоб внести элемент чего-то нового и авантюрного в жизнь.

– Понимаете…

"Дм. С. Луковецкий" гласила надпись на шевроне служебной куртки, которая аккуратно висела на стуле. Вообще Александр Игнатьевич начал замечать, что после так называемой "перезагрузки" его голова начала впитывать многое как губка: детали одежды, различные мелочи. Это не отнимало у него рассеянности, но в данном случае помогло избежать маленькой неловкой ситуации.

– …Дмитрий Сергеевич…

– Семенович…

– Ох, простите.

– Похвальная наблюдательность. Так что у вас?

– Понимаете, я не помню кто я…

– Вот это поворот! – серьёзно сказал участковый, не скрывая при этом иронии к происходящему. Чёрт подери, а чёрного юмора у ребят в этом отделении не занимать. – Так… А теперь давайте по порядку. Что помните?

И Александр рассказал участковому всё, что, как ему казалось, могло помочь в установлении личности.

– Значит так… Сейчас вы напишите мне заявление, где подробно опишите ситуацию. Объясню, что вам предстоит. Некоторые выводы я уже сделал. Сейчас мы вызовем врача. Он установит возможность травм головы, в общем, сделает свою работу. Далее мы снимем ваши отпечатки пальцев и сфотографируем – будем пробивать вас по базе. Не пугайтесь! Пройдёмте.

Они вышли в коридор, где снова столкнулись с целым отрядом глаз, взирающих со стен.

– Вот стол, ручка, бумаги завались. Пишите. Я сейчас вернусь.

Он запер дверь на ключ и пошёл к лестнице. Александр присел на скамью, взял белый лист бумаги, который показался ему очень похожим на его сознание сейчас – белый, пустой, опустошённый, абсолютно чистый и такой хрупкий. Что и как писать? Обдумывание каждой строчки давалось с великим трудом, и обдумывая каждое слово, он смотрел на стены, как бы прося о помощи. Вдруг он заметил в рамке знакомое лицо. Это было лицо участкового. В кабинете он казался таким уверенным в себе: резкие и короткие фразы, пронзительный взгляд, – а на фотографии это был взгляд мальчишки, добрый, тёплый, безопытный, так сказать. "Видимо, он всё-таки давно здесь работает" – подумал Александр и продолжил выводить буквы на бумаге.

Тем временем, Дмитрий Семенович Луковецкий спустился вниз в "дежурку".

– Поздравляю, друзья! У нас потеряшка! Надо сделать фотографии, снять пальчики.

Ребята, сделаете? Кто у нас сегодня дежурный по разборам? Серый, ты? Сделаешь?

– Ёклмн… Что ж за день-то сегодня такой? – сказал Серый, который был раза в два шире участкового в плечах, и на голову ниже, – да сделаю я, иди! – добавил он с внутренней грустной улыбкой в то время, как его лицо выражало усталость и полное отсутствие жизненных сил.

– Врача я сейчас вызову и заявление приму. Сам, – словно извиняясь, добавил он в ответ на взгляд коллеги.

– Вот моё заявление… Уж и не знаю, как я ещё не разучился писать, – сказал Александр с добродушной улыбкой.

– Благодарю, – ответил ему участковый, принимая заявление. – И ещё: забыл вас предупредить. Скоро приедет врач, но ночь и день вам придётся провести в изоляторе временного содержания. До тех пор, пока мы не пробьём вас на криминал, отпустить, к сожалению, не можем.

– Хорошо, – сказал Александр, но эта новость его мало обрадовала. "Хотя чего я ожидал, собственно говоря, номер в пятизвездочном отеле?" – подумал он про себя и добавил: "Я забыл сказать. Час назад я был в вестибюле метро и обронил там свой бумажник. Звучит странно, но это был мой последний шанс узнать что-то о себе.

– Нуууу… – начал участковый, – тут мы уже вряд ли поможем. Подадим заявку, конечно, но метро – это такое дело… Кто мог подобрать ваш бумажник?.. Концов не сыщешь. Что за станция?

– Я не знаю.

– А территориально где находится, объясните?

– По соседней улице прямо далеко идти, километра четыре.

– Значит, Гражданка. Ясно. Так, погодите. А почему вы так уверены, что там обронили? И если уверены, почему сами за ним не вернулись?

– Дело в том… – Александр замялся, не зная, что сказать, поскольку правда звучала как-то не в его пользу, а врать значило самому себе вредить.

– Ну же, гражданин! Чего вы мнётесь?!

– Дело в том, что я убегал от полиции, – как-то мягко по-детски, потупив взгляд, сказал Александр Игнатьевич.

– Что? – вырвалось у участкового.

– Вы поймите, они попросили предъявить документы. У меня их не было. Я нащупал бумажник. Но заглянуть в него не успел. Выгляжу я странно. Вообще всё, что сегодня со мной происходит странно. Я испугался, что меня примут за наркомана, пьяницу. – В голосе появилось волнение, и Александр, задыхаясь, начал говорить громко и отрывисто, с раздражением на самого себя, – Я, может, и есть наркоман или пьяница. Я не знаю. Вы поймите. Вот и побежал.

– Ладно, успокойтесь. Попробуем разобраться.

На лестнице послышались шаги. Это Серый нехотя, шаркающей походкой, поднимался наверх.

– Сейчас вами займутся, – сказал участковый Дмитрий Семенович и скрылся за дверью своего кабинета, забрав с собой заявление и неозвученные ответы на немые вопросы Александра.

– Будьте любезны, – сказал Серый, не останавливаясь, и направился в другой конец узкого коридора, позвякивая ключами от кабинета.

Александр не очень хорошо понял, что значило это "Будьте любезны", он просто молча встал и направился за мужчиной в форме к кабинету.

Напряжение в висках начало зашкаливать. Казалось, что кто-то с неимоверным усилием сдавливает голову с обеих сторон невидимыми ладонями в попытке её раздавить. Когда они вошли в кабинет, оперуполномоченный щёлкнул выключателем, и дневной свет всех четырёх ламп кабинета врезался в глаза Александра Игнатьевича, учинив им немало неприятностей.

"Будьте любезны!" – сказал полиционер и указал рукой на стул, как бы приглашая гостя отделения присесть. Видимо, "будьте любезны" было любимой фразой этого господина полицейского, и он повторял её по сотне раз в день. Может, эти слова были тем немногим, от чего он ещё получал удовольствие в своей работе, из раза в раз повторяя это "будьте любезны" по отношению к понятым, свидетелям, преступникам, дебоширам, наркоманам – всем тем, кто был частью его профессиональной деятельности, а значит и частью его непростой жизни.

Сеанс снятия отпечатков и фотографирования прошёл успешно. Александр на секунду испугался, что будет вспышка от фотоаппарата, и она снова причинит боль глазам, и поэтому, наверное, на фото выглядел изрядно напряжённым, но это, в любом случае, неудивительно – день выдался непростой. За сегодня он успел многое, например, забыть себя.

Приехал врач. Маленький старый человечек с лысиной и эспаньолкой, говорил он дрожащим голосом в нос и, казалось, постоянно во всем сомневался, хотя мастерство его не могло ускользнуть от взгляда наблюдательного человека, – движения его были отточены и выверены до миллиметра. Все, что он говорил, он сам же и подвергал анализу, из-за этого казалось, что он не доверяет самому себе. Врач осмотрел Александра Игнатьевича и пришёл к выводу, что никаких видимых повреждений тела или головы нет, за исключением нескольких старых синяков на локте и коленке. Единственное, что не давало покоя врачу – в прямом смысле не давало покоя – это головная боль и тошнота, на которую жаловался пациент. Это могло быть симптомом сотрясения, сотрясение же могло объяснить всё – нужно делать снимок.

Снимок отложили до выяснения всех обстоятельств дела, а Александра Игнатьевича поместили в изолятор временного содержания до утра, по крайней мере. Ночью ему не спалось, да и отделение, надо сказать, не дремало. Район, казалось, был довольно спокойный, но то и дело воздух разрывало верещание телефона, и дважды приходил наряд, приводя с собой "нарядных" – одних, судя по всему, задержали за драку – как выяснилось позже, это были дядя и племянник. У племянника был разбит нос и подбит глаз, а дядя же светил кровавыми костяшками и разбитой губой. К утру оба успокоились и уже больше наезжали на господ полицейских, нежели друг на друга. Между ними уже не было ни следа ночной ссоры – а их родственникам и друзьям, наверное, даже могло на миг показаться, что они ещё больше сблизились после случившегося.

Вторая банда – так называемая, местная интеллигенция, судя по всему – была задержана за шум и распитие спиртных напитков в неположенном месте. Хорошо, что всех их поместили в соседний обезьянник.

Под утро Александр немного задремал, а проснулся от громкого высокого женского голоса, который доносился от окошка дежурной части. До Александра долетали обрывки фраз, он встал и подошёл поближе к решётке.

– Как это не можете… Это мой муж… – говорила женщина.

– Вы его даже не видели еще… Не положено… – отвечала визгливая дежурная.

– Вот его документы…

Две возмущенные женщины, и их не менее возмущенные голоса, – подумал Александр.

Потом раздался еще чей-то голос, только теперь мужской, но его Александр Игнатьевич уже не слышал. Хотя, пожалуй, нетрудно было догадаться, что это был голос участкового или того усталого опера.

Где-то через десять минут в помещение, куда выходили решётки камеры, влетела возбуждённая женщина, повертелась из стороны в сторону, недоуменно обернулась, и воскликнув: "Саша!" – бросилась к решётке, за которой сидел добровольный пленник. Сразу же за ней в комнату вошел участковый. Оказалось, что ночью в голове женщины, которая сидела на телефоне в дежурной части и которая первая встретила Александра в отделении, произошёл некий инцидент: обстоятельство звонка от женщины с заявлением о пропаже мужа и обстоятельство появления в здании отделения полиции забывшего свою личность мужчины столкнулись на пересечении двух извилин, вследствие чего в кровь попали сомнения, которые она высказала участковому. Я сейчас иронизирую, но, на самом деле, это небывалая удача, как бы странно это не звучало, учитывая весь калейдоскоп событий. Редко, когда люди находятся так быстро, я бы даже сказал, что люди вообще в таких случаях редко находятся. Так что это была удача!

Жена была крайне взволнована, но, знаете, Александру Игнатьевичу с ней безумно повезло. Она не кричала, не издавала никаких нечленораздельных воплей, её предупредили обо всем, что произошло, и несмотря на то что по ней было видно, что вся эта ситуация произвела на неё колоссальное влияние, она поборола в себе эмоции. В её глазах поблескивали слезинки, которые она сдерживала из последних сил. Взяв себя в руки через неимоверное усилие, она смахнула тыльной стороной ладони слёзы с глаз, протянула правую руку Александру и сказала: "Саша, пойдем! Ты…" – она запнулась, – "…Я не знаю, ты, может быть, не понимаешь, кто я, но я твоя жена, Саша!" – и одна предательская капля скатилась по её щеке.

– Пойдёмте, ко мне в кабинет, – предложил участковый, чья смена, видимо, подходила к концу, – поговорим там.

***

– Вот так, собственно говоря, я и превратился из "потеряшки" в "найдёныша", – улыбнулся мой собеседник – мужчина на вид лет тридцати пяти – сорока с пышной коричневой бородой и очень добрыми улыбающимися глазами. В этих глазах было много решимости, но в то же время они как будто постоянно за что-то извинялись.

– А здесь-то вы как оказались? – спросил я у этого человека, который сидел рядом со мной на скамье и уже минут тридцать рассказывал историю своей странной жизни, у человека, чью жизнь я счёл своим долгом пересказать вам и чем занимаюсь на протяжении уже не одного десятка страниц.

– Слушай дальше, – сказал, немного рассмеявшись, этот приятный господин с пышной бородой. Я и не заметил, как он перешёл со мной на «ты». Думаю, просто для него это было так же естественно, как дышать – знаете, есть такие люди, которые не могут по-другому, "на ты" для них единственно верный и возможный вариант общения, и, что самое важное, органичный вариант.

– Все эти парады родственников, которых я не знаю, мне приходилось со всеми знакомиться заново, все эти сеансы у врачей, которые пытались понять, что со мной не так, жена и ребенок, которых я не знаю. Я не мог играть со своей дочкой. Она премилое создание, очень умная девочка, красавица, я умилялся ей. Но меня пугало всё это. Она ласково называла меня папой, просила поиграть с ней, а я не помнил себя её папой. Для неё я был этим самым отцом с самого рождения, а сам я родился как будто заново и весь этот окружающий мир начал на меня давить грузом ответственности. Пожалуй, я слабый человек, но я забыл, как жить мою старую жизнь. Поэтому я сбежал.

Александр Игнатьевич рассказал мне, как тихонько собирал вещи, пока жена не видела, как незаметно взял несколько бумажек "неприкосновенного запаса" из книги Лескова в секретере, как написал письмо и ушёл, когда жена пошла с дочкой в магазин, вероятно в тот самый магазин, с пакетами из которого бродил в тот злосчастный день Александр.

– Моя жена по всем параметрам была чудной женщиной. Я даже заново в неё влюбился. Правда всё это было настолько странно, что расскажи мне кто-то за пару лет до этого, что такое может произойти, то я и вообразить себе подобную историю не смог бы. Вот представь, что к тебе приходят и говорят, что у тебя есть жена и дочь. И тебе надо жить с ними, любить их. Сложно было всё время, но я принял правила игры и начал под них подстраиваться. Я задавал много вопросов, я старался не обращать внимания на страдания жены, ей ведь тоже пришлось несладко – вот тебе обновленный муж взамен старого, на вид такой же, только не помнит ни черта.

Мой сосед по скамейке остановил свою речь, грустно улыбнулся и посмотрел куда-то поверх травы, что росла у дорожки из песка и гранита вдоль которой мы и сидели. Он долго что-то себе думал. Казалось, он снова окунулся в ту другую жизнь своими мыслями и воображением. Я молчал вместе с ним. Немного погодя, он продолжил:

– Я старался. Я влюбился в неё. Знаешь, она была мне очень симпатична, она любила меня, я счёл своим долгом возвращать ей эту любовь своей любовью. Я пробовал общаться с дочерью, воспитывать её, уделять ей внимание. Я снова знакомился со своими родственниками, друзьями, знакомыми. Я оказался вне работы, ибо с такой вещью, как амнезия продолжать было нельзя, да я и не помнил ничего. Но коллеги меня поддержали. Вообще идиллия была. Я, должно быть, был очень счастливым человеком до того, как со мной произошло всё это. Хотя чего уж там! Мне и сейчас не на что роптать.

Так продолжалось шесть месяцев. И все эти шесть месяцев я чувствовал, что живу какой-то чужой жизнью! Я заставлял себя играть с ребенком, я заставлял себя улыбаться людям. Все, кто меня окружал, считали, что очень хорошо меня знают. И меня это дико раздражало, поскольку тот человек, которого они знали умер, как бы это парадоксально не звучало. Я не он! И этого никто не хотел понимать! Они были ко мне назойливо добры, а я, первое время отвечая им тем же, за шесть месяцев перешёл к улыбчивому раздражению. Я жил чужой жизнью и занимал место, которого был, скорее всего, не достоин. Поэтому я ушёл.

– А что было в письме? – спросил я. – Хотя я вот сейчас спросил и понял, что вопрос неуместный!

– Отчего же! – перебил он меня. – Я понимаю твоё любопытство. В конце концов, это я затеял этот разговор. В письме не было ничего особого. Я извинялся перед женой за ссору. Мы за день до этого поссорились. Ругаться начал я. В общем, это было самовлюблённое нытье, а она, в свою очередь, за словом в карман не полезла – накипело. Это было письмо-извинение. Я же понимал, что, уходя, делаю больно всем. Кстати, дочери я тоже написал письмо. Она умница, поэтому, думаю, без труда могла прочесть написанное мною.

Когда я вышел из дома, дико боялся встретить какого-нибудь знакомого. Пробирался, что называется, по стеночке, постоянно оборачиваясь, как параноик.

Я доехал на метро до вокзала, где взял билет на электричку до ближайшего населённого пункта, чтобы сэкономить, но, к сожалению, кондуктор высадила меня где-то через час в каком-то городке, который, видимо, начинался сразу как заканчивался город, которого я не знал и который я покинул тогда, видимо, навсегда. Мне этот маленький городишка, в который я попал прямиком из душного вагона категорически не понравился. Уж не знаю отчего, поэтому я дошел до выезда из него и через некоторое время удобно разместился на переднем сидении фуры, водитель которой не растерялся, а, скорее, даже порадовался, услышав, что мне лишь бы ехать, а куда абсолютно всё равно. За рулем был улыбчивый парень лет тридцати. Его улыбка обезоруживала, а глаза горели ехидным упрямством и горячностью, так что думаю, от девушек у него отбоя не было.

Оказалось, что он едет из Мурманска в Москву, и за последние двое суток спал всего четыре часа, так что мы остановились ближе к ночи у двухэтажного дома, который стоял вдоль дороги. На его крыше неоновым светом горела вывеска "Мотель Белые ночи". Там мы и решили заночевать. Я сказал, что с меня пиво и угощение, и направился в магазин "24 часа". Не помню, что я тогда там купил, но очень отчетливо запомнилось, что на кассе мне дико захотелось мармелада. Взрослый мужик стоит с пивом на кассе и покупает мармелад! Но я тогда задумался, а когда в последний раз я позволял себе что-то по-детски непосредственное, что-то такое ребяческое? Так пусть будут хотя бы жевательные конфеты из желатина в форме различных зверюшек.

Ночью к нам в номер ворвались пятеро поддатых мужчин, повытаскивали нас из кроватей с криком: "Наших женщин приехали портить?" Мой новый знакомый уже хотел решить проблемы, так сказать, "без разговоров", но я его отвадил от этого занятия. В итоге, пришлось съехать досрочно и ночевать в машине. Я ему не стал говорить, но, видимо, эти пятеро ворвались к нам из-за меня. Не нужно было мне на кассе дарить кассирше сладости. Она выглядела уставшей и расстроенной, и я купил ей плитку. Это ещё одно ребячество того вечера после мармеладных зверей.

Нас тряхануло, и я проснулся. Очнувшись, я понял, что тряхануло меня во сне, а мы стоим и уже довольно давно. Оказалось, в тягаче неисправность. Я небольшой специалист в этом деле, пытался помочь, но поломка была серьёзной. Дальнобойщик, с которым мы ехали, вызвал помощь, а мне оставалось либо дожидаться вместе с ним, либо идти дальше и ловить следующую попутную машину. На прощание он сказал мне, что до ближайшего города километров пятнадцать-двадцать пути. И я пошел.

Я шел шесть часов. Думаю, что за это время я преодолел расстояние куда большее, чем двадцать километров, поэтому боюсь, что мой недавний знакомый совсем немного ошибся в своих подсчетах. Преодолев неопределённое расстояние за эти нескончаемые шесть часов, я свернул по указателю на старый асфальт, который не меняли, пожалую, лет сорок, и боюсь, что это был первый и последний положенный асфальт в этом городе. Что-то мне подсказывало, что обновления не предвиделось.

– Я оказался в малюсеньком городе, который застрял во времени, – продолжил он, – многие скажут, что маленькие города у нас в стране все похожи друг на друга и чаще производят грустное впечатление, я и сам успел после своего забытия посмотреть на разные города, но этот был какой-то особенный, город-призрак, на улицах почти не было людей, а тех, что были, я даже не замечал. У меня возникло ощущение дежа-вю, я как будто помнил эти времена, неуловимо чувствовал дух какого-то времени, но не мог понять, откуда этот ветер перемен.

Я понимал, о чём говорил Александр. И сейчас, по прошествии нескольких лет, в этом городе мало что изменилось. В кафе на столах так и лежат клеёнки, пиво наливают в тяжелые стаканы с ручками, люди предпочитают спортивные костюмы и галоши и не любят выходить на улицу. Город очень спокойный, но как бы это грустно не звучало, как будто бы мёртвый или уж, во всяком случае, подающий вялые признаки жизни.

– Я вошёл в этот город вечером, и меня он напугал, – продолжил он, – Я пошёл по, как мне казалось, центральной улице. Вдоль нее стояли двух-трёхэтажные дома с тёмными окнами, кое-где горел свет, но этого было мало, чтобы поверить, что этот город живёт яркой и насыщенной жизнью. Больше всего мне запомнился один дом. Из первого этажа торчала старая пристройка, а, может, это была часть этого жилого здания с самой его постройки, но выглядела она аляповато. Там некогда располагался магазин. Он пустовал и, судя по всему, уже давно: вывеска и большие панорамные окна покрылись грязью и пылью с дороги, на стёклах виднелись разводы, оставленные проливными дождями и ненастьями, а старая металлическая дверь хранила в себе историю частых попыток взлома и проникновения в никому ненужные помещения. В тот момент, я очень ярко ощутил то странное чувство, когда голова не помнит, а чувства и эмоции ярко отзываются на этот визуальный образ. Знаешь, такие фантомные боли. Может, я бывал в том городе, а может и жил когда-то. Или возможно во мне говорили воспоминания о каком-то определенном времени, которое сохранилось лишь в этих уголках ненужности.

Мимо меня пронеслась заниженная "Лада" кирпичного цвета, из которой доносились сильные и громкие басы какой-то клубной "толкотни". Жалея о том, что вообще сюда зашёл, я пошёл дальше в ту сторону, куда укатила машина и вышел, видимо, на главную площадь города. На площади стоял собор – большая относительно красивая церковь, скорее даже типовая, каких много. Понятное дело, что она была уже закрыта. Поднялся сильный, но тёплый ветер, и начал гонять пыль и песок по площади. Черт подери, даже счастливому человеку там было бы страшно одиноко, не говоря уже обо мне.

Я помню, как закурил – у меня оставалось несколько сигарет. Я вообще-то не особо курящий человек, но в такие минуты хочется именно подымить. Этакая мантра. Нужно было перевести дух. С первого раза закурить не удалось, но я всё-таки добил эту сигарету. И не было в мире тогда человека более свободного и более одинокого. Ну, это мне так казалось. Знаешь, люблю курить стоя, не двигаясь с места, поэтому я постоял немного прямо на площади, осмотрелся. Надо было где-то ночевать, а где? Денег у меня осталось совсем мало, но на место мне бы хватило.

Спустившись немного с холма, на котором стоял собор и где высилась вся центральная площадь, я, к своему удивлению, оказался на берегу… Естественно это был берег озера, а не моря, – улыбнулся мой собеседник. – Хотя с тем же успехом, что и берег озера, это мог быть берег реки. Но всё-таки это было озеро.

Я побрел вдоль берега, вглядываясь в глубь тумана, которым заволокло почти всё пространство передо мной и противоположный берег, если его вообще можно было увидеть. Озеро было огромным. Тишину нарушил приближающийся звук глухих и ритмичных ударов. Через минуту я расслышал, что это была музыка, и доносилась она всё из той же заниженной "Лады" кирпичного цвета. Машина подъехала почти вплотную к берегу, и из неё начала выбираться компания молодых ребят и девушек с громким смехом и матом. Я стоял неподалеку, поэтому постарался поскорее уйти оттуда, чтобы не привлекать внимания и не навлечь бед на свою странствующую натуру. Ускорив шаг, я отошёл от воды в сторону прибрежных зарослей и вдоль них побрёл дальше. Крики и хохот начали стихать, но по звукам я понял, что к той "ладе" потихоньку подтягивался местный колорит.

Когда всё стихло, я был уже где-то в конце городского пляжа и увидел понтон. Я сделал несколько шагов по нему, и этого хватило, чтобы оказаться на краю у воды. У меня захватило дух. Помню, водил дочку в музей. Там была картина какого-то французского художника. Это был один сплошной туман, нарисованный одним цветом. Вот примерно то же самое я тогда увидел вживую своими глазами. Настоящее природное искусство. Понять, где небо, а где земля можно было только по еле уловимой сквозь туман тени суши и деревьев на другой стороне озера.

Я стоял и так долго смотрел вдаль, что даже и не заметил, как ко мне сзади кто-то подошёл. Когда шаги раздались совсем близко, я опомнился и повернулся на звук. Сзади стояли трое. Молодые ребята: один по центру высокий, худой и лысый, двое других ничем неприметных, но приятных на вид парня, только взгляд – взгляд наиграно волчий. Они заглядывали мне прямо в глаза.

– Чего вам нужно? – спросил я.

– Закурить не будет? – ответил вопросом на вопрос лысый.

– Не курю, – ответил я и попытался обойти этих ребят.

– Врать нехорошо. Я видел, как ты курил на площади. Неместный? – сказал лысый, схватил меня со спины за плечо и, видимо дал знак остальным окружать меня, поскольку двое неприметных, как волки начали заходить с двух сторон, как бы невзначай, с видом "нам проблемы не нужны".

– Не ты, а вы, – сказал я и первым нанёс удар лысому прямо в челюсть. Удар оказался сильным, поскольку я бил рабочей правой. Лысый потерял сознание и упал в воду. Ему для этого много не надо было. Хоть он был выше меня на голову, я тяжелее, и одного касания хватило. Двое других оторопели от такой наглости и потеряли часть своего гонора. Сразу после удара лысому в челюсть второй хотел меня схватить, но я опередил его и съездил ему локтем в нос, ну и шлифанул разок коленом. Он тоже оказался вне игры. Третьего я толкнул ботинком в живот, но он успел отскочить и вытащить нож. Адреналину во мне было много, так что я ринулся прямо на нож, выбил его из рук этого парня, схватил его за шею, уронил на землю и разок прописал ему в нос. Даже вроде не сломал, но он отрубился.

Всё это произошло за несколько секунд. Я слегка перевёл дух, оттащил лысого из воды, чтоб он не захлебнулся, и заметил, что у меня футболка в крови. Я испугался, что зарезал кого-то, но оказалось, что зарезали меня – третий успел полоснуть по коже – небольшая царапина, но крови было много.

– Серьёзно?! – воскликнул я удивлённо. – Вы просто вот так взяли и дали отпор трём отморозкам? Это очень опасная затея, но я бы сказал вы храбрый человек, и вам сильно повезло. У вас остался шрам?

– В принципе, повезло, если бы всё было так просто, – задумчиво и очень тихо произнёс мой собеседник.

– Что вы имеете в виду?

– Да я о том, что такое бывает только в кино.

– То есть вы сейчас это всё придумали? Или это правда? Я запутался! Шрам-то у вас есть?

– Шрам есть! Только получил я его при схожих, но все-таки других обстоятельствах. Я стоял тогда на понтоне и услышал шаги позади меня. Я немного испугался, было уже довольно поздно. А я в незнакомом городе один. И испугался я не напрасно. Сзади стояли уже знакомые тебе ребята. По ним сразу видно, что им хочется помахаться. Они попросили закурить, и я отдал им последние сигареты. На моё добро они не скупились, поэтому каждый взял себе по сигарете. Я попытался их обойти, но они не пустили меня. Начали говорить что-то про мелочь на бутылку пива, что им не хватает. В общем, стандартный развод. Я сказал, что денег нет. В итоге, закрутилось: лысый ударил меня по лицу, и я упал в воду. Я попытался встать, двое толкнули меня обратно. Я пытался с ними как-то поговорить, но они не слушали. Когда я попытался встать, у меня не получилось, я снова пошатнулся, упал на колени и пополз к берегу на четвереньках. Эти ублюдки не унимались и, когда я подполз ближе, они стали бить меня ногами. Через какое-то время они натешились вдоволь и успокоились. Я потерял сознание, а когда очнулся через пару часов, оказалось, что их уже и след простыл, а вместе с ними пропал и мой рюкзак. К тому же уже светало. Я попытался встать, всё тело очень сильно болело, и было жутко холодно стоять мокрым на берегу. А потом я заметил кровь, много размытой крови на футболке, так что футболка казалась уже не тёмно-зелёной, а бордово-красной. Этот шрам, о котором я говорил, – он показал на правый бок чуть ниже рёбер, – я получил, видимо, когда упал на камни в воде.

– Неужели после всего этого вам не захотелось вернуться обратно или хотя бы обратиться за помощью в полицию или в больницу?

– Самое интересное, что нет. Я стоял на берегу весь в крови и чувствовал себя какникогда более живым. Я жил и ощущал это каждой частичкой тела и души! Я улыбался в тот момент! Подняв глаза к небу, я заметил, что что-то блеснуло ярким светом вдалеке. Я спустился взглядом чуть ниже и увидел на противоположном берегу, на острове храм. Не знаю, что произошло со мной в ту секунду, но я испытал непреодолимое желание оказаться там. Мне нужно было именно туда. Может, моё тогдашнее состояние диктовало поведение, а, может, во мне заговорил внутренний голос. Я смотрел в сторону того острова, и он казался мне раем на земле, я чувствовал успокоение и единение с тем местом. И знаешь, я наплевал на все эти увечья. Я просто пошёл туда. Дорогу я узнал на заправочной станции на выходе из города – городок маленький, так что далеко идти не пришлось. Народу на улице было мало, а кто был не замечал моего состояния. Только продавец на заправке поинтересовался, не нужна ли мне помощь. Я отказался. Я очень чётко решил, где и как я хочу получить эту помощь, тем более что порез был не очень глубокий. А всё остальное я смыл водой ещё там на берегу, после того, как мне явилось откровение.

По словам продавца, я увидел на том берегу монастырь, и идти до него предстояло 7 км. Путь оказался не таким легким. Кровь продолжала медленно сочиться, более того я не ел уже около суток. Первые километры я прошёл довольно бодро, а вот дальше мне с каждым шагом становилось всё страшнее и страшнее за свою жизнь. Хоть здравый рассудок и утверждал, что умереть будет непросто, даже если я очень сильно этого захочу, но мне начало казаться, что я не смогу дойти и останусь в этом лесу умирать в одиночестве.

Добрался до ворот я уже, когда солнце поднялось в зенит и началась страшная жара. Мне напекло голову, и я потерял много крови, поэтому когда я вошёл в монастырь, сил не оставалось, у меня начинался жар и бред. Я схватил первого попавшегося человека в рясе, прокричал, что мне нужен настоятель и потерял сознание. Помню, что просыпался несколько раз, требовал оставить меня в монастыре и внести в церковь и еще что-то странное. Очнулся я в так называемом лазарете, не зная, сколько времени прошло с момента моей потери связи с реальностью. Я сразу понял, что это не больница и что я точно ещё на территории монастыря. В течение часа меня никто не беспокоил, лишь из открытого окна доносился шум ветра и листьев и редкие голоса.

Никогда не догадаешься, что я сделал потом…

– … – я даже не стал ничего отвечать, поскольку был просто потрясён всей этой историей и, честно говоря, от этого человека можно было ожидать чего угодно. На моём лице отразился немой вопрос, который был подхвачен собеседником, и он продолжил.

– Когда ко мне пришел поговорить настоятель, я сказал, что не помню, как здесь оказался, что со мной случилось и что самое важное, кто я. Вот такой жизненный парадокс. Я знал, что при мне ничего, кроме одежды, не было, – документы и остатки денег ушли вместе с "тройкой игроков" у озера, поэтому волноваться, что меня раскроют, мне не пришлось. Я просил их дать возможность остаться на некоторое время здесь, пока не приду в себя. И вот я прихожу в себя до сих пор. Мы здесь живем натуральным хозяйством, сами сеем, сами собираем, вспахиваем. У нас есть домашний скот: молоко, творог, масло – всё своё. Здесь чудесно. Есть свои минусы, конечно… Курить нельзя… Не хочешь немного пройтись?.. – предложил он мне. Мы вышли за ворота монастыря и пошли вдоль берега. Отойдя на приличное расстояние от ворот, он достал из кармана сигареты со спичками и закурил.

– Сколько? – спросил я.

– Что сколько?

– Сколько вы здесь?

– 6 лет. И поскольку здесь никто не знает о моей прошлой жизни, то мне дали новое имя и крестили. Так сказать, "в миру" я Александр Игнатьевич Волкострелов, а здесь послушник Авдикий.

Через некоторое время после того, как я оказался тут, я писал жене. Она потом приезжала. Мы виделись здесь за оградой. Она плакала, много говорила, а я всё больше молчал. Она любит меня, но я это уже не я. Сам знаю, как гнусно звучит, но вернуться было бы для меня преступлением против самого себя. Ох, и натворил я бед. Но есть у меня внутреннее ощущение, что всё развивается так, как должно развиваться, и я сам не знаю, где окажусь завтра. Но всё-таки мне кажется, что завтра я проснусь от первых лучей солнца, которые проникнут в моё окно. Здесь мой дом. Здесь моё сердце.

***

Я встретил этого человека уже довольно давно. Лет пять назад. Кто-то скажет, что пять лет – это как будто вчера, но для каждого из нас время течет по-разному. Оборачиваясь назад, я понимаю, как быстро пролетели эти годы, по пальцам можно пересчитать, все к ряду на одной руке поместятся, а если задуматься, то это была целая жизнь, огромная и важная эпоха, частью которой, думаю, был и этот человек.

Спустив эти пять лет в казино жизни, я снова оказался неподалёку от этого монастыря. Грех было не заехать. Может, этот послушник-монах Александр уже меня и не помнит, может, я вообще один из сотни таких же слушателей, кому он все эти годы рассказывал историю своей жизни, или же, возможно, он уже не живёт в монастыре, а вернулся в семью и теперь живёт еще одной другой жизнью.

Я не искал встречи, но хотел, чтобы она произошла. Просто приехал в монастырь, оставил машину на парковке возле, прошел ко входу. Прогулялся по территории. Хотел сфотографировать, но обнаружив запрещающую табличку, не стал нарушать внутренних порядков, как, впрочем, и не стал получать "благословение на фото и видео съемку". Я вообще не люблю делать много фотографий. Настоящая фотография должна что-то значить для человека, нести какой-то смысл. Не нужно делать фото, нужно просто раскрыть глаза пошире и жадно впитывать этот мир, фотографировать его, только не телефоном или фотоаппаратом, а своей памятью.

Я сел на ту самую скамейку, точнее, на новую скамью, которая стояла на том же месте взамен старой – в монастыре за время моего отсутствия произошла реставрация, которая оживила архитектуру, но, как мне кажется, несколько притушила особый дух, который витал здесь раньше. Но, не могу не признать, что всё в этом мире требует обновления и очищения. Я сидел на скамье, осматривал купола, территорию, туристов, которых значительно прибавилось с тех пор, искал глазами знакомое лицо, но узнавания не происходило, и я пошёл дальше. Подставляя своё бледное лицо под лучи летнего солнца, я прошёл ко входу в храм. Левее от храма, поодаль, куда не было тропинки для туристов, виднелся двухэтажный дом послушников. Вокруг дома был огород, там копошился человек. Было далеко, и я не мог разглядеть этого человека подробнее. Я решил обойти храм, чтобы найти тропинку к тому дому или хотя бы просто подойти поближе. За поворотом я наткнулся на мужчину в рясе.

– Прошу прощения! Добрый день. Вы не поможете мне? Дело в том, что я хотел бы поговорить с одним послушником. Его звали Александр, но, когда я говорил с ним несколько лет назад, он сказал, что это его имя "в миру", так, кажется, он выразился, а здесь все зовут его Авдикий. Он ещё здесь?

– Я вас понял. Идёмте.

И он меня повел туда, куда я собирался идти, за храм.

– Вот. Прошу.

Он указал рукой немного в сторону. Я повернул голову и увидел несколько цифр на тёмном фоне и выгравированное имя "Авдикий". Это было маленькое монастырское кладбище. А передо мной стояли два почти свежих камня. На одном имя моего знакомого, на другом ещё одно неизвестное мне. Но что странно – дата смерти одна.

Я немного завис, пытаясь осмыслить все происходящее. Неожиданно для меня это стало потрясением. К горлу подступил комок, и внутри стало как-то тревожно.

– Они погибли два года назад в автомобильной аварии недалеко отсюда на федеральной трассе, – прервал молчание монах.

– Они?

– Да. Авдикий и наш настоятель Архимандрит Даниил, – сказал человек в рясе и продолжил, – А откуда вы узнали, что его имя Александр. Даже мы здесь об этом не знали. Вы были знакомы раньше?

Я вздохнул и сказал: "Это долгая история…"

Я вышел из храма. Сел в машину и поехал. Дорога была хорошая, но узкая и извилистая. Она пролегала через серию маленьких островов, связывала их воедино и представляла собой одну единственную дорогу к монастырю и из него. Сам монастырь стоял на самом большом острове посреди огромного озера. Я остановился на обочине и спустился к воде. По обочинам было много деревьев и зелени, в этих зарослях прятались "дикари" – любящие так называемый дикий отдых туристы, которые разбивали на берегу палатки и жили там месяцами, наслаждаясь купанием и свежим воздухом. Я же выбрал спуск к воде побезлюднее. Немного постояв у кромки воды, я скинул с себя всю одежду и вошёл в воду. Она произвела бодрящий эффект, но холодно не было – было приятно и свежо. Солнце отражалось от воды, а его лучи пронзали воду насквозь. Впереди виднелась цепь островов, покрытых слоем буйной зелени. Ветви деревьев свисали над водой и касались листвой водной глади, оставляя на ней рябь. Однако воду это не мутило. Она была кристально прозрачной, что меня удивило тогда больше всего. Я подумал: "А ведь нам бывает легче и приятнее всего в жизни, когда нам тоскливо и скучно! Именно тогда мы больше всего ценим жизнь." – подумал и нырнул с головой в воду.