Музы в уборе весны (СИ) [Люрен] (fb2) читать онлайн

— А кто это?

— Тоже Иная, только нездешняя. Она проницательнее всех, кого я знал, даже Вечность с ней не сравнится. Она умеет заглядывать в души так глубоко, как не заглядывал ещё никто и видеть прекрасное в уродливом.

Небо осветило золотистое зарево, отражаясь в наших глазах, дроблясь в осколках льда, освещая бескрайние застывшие воды.

Ворон казался мне до боли знакомым. Я знаю его всего вторую ночь, но у меня такое чувство, будто я знала его всю жизнь. Хотя, быть может, время тянется здесь медленнее? Не зря я проснулась вчера уставшей.

Нет… Будто я знала его до того, как попала сюда. Может, я не раз замечала его в толпе, среди прохожих? Среди пыльных улиц и магазинных витрин, в тенистом парке и на скамейке под палящим солнцем? А может, среди школьных коридоров…

— Как давно ты здесь? — спросила я парня.

— Как давно? — задумался Ворон, — Не знаю… Не помню. Но очень долго. Очень долго меня продержали в Клетке, все воспоминания перепутались.

— Что такое Клетка?

— Это страшное место… Оно стирает всё. Оно стирает тебя. Раньше её называли Ластиком, но потом переименовали в Клетку. Клетка отрезает тебя от всего, отрезает от мира и от людей, и оставляет тебя наедине с собой. А таких, как я, ни в коем случае нельзя оставлять наедине с собой. В Клетке время останавливается. Туда даже звуки не проникают. В конце концов ты начинаешь забывать, кто ты, и что там, за стенами, и всё, что тебя связывает — это окно с небом в решетку. И ты отчаянно цепляешься за этот клочок внешнего мира, но его недостаточно, чтобы не потерять себя.

— Ужас! И тебя там держат?!

— Да, — Ворон в миг погрустнел, — Поэтому никогда туда не попадай. Уж лучше погибнуть. Я видел человека, который сидел в Клетке полгода. Он стал Застывшим.

— То есть?

— Ну… Не двигался. Не ел, не пил, не шевелился, просто лежал, уставившись в одну точку. Превратился в пустую оболочку, которая только дышала и ходила под себя. Кит сказал, что он и до этого был не лучше, и если бы Халаты его не подобрали, кто знает, что бы с ним было… Определенно что-то страшное. Так что Клетка действительно избавила его от страданий. Потому что в нем ничего не осталось.

— Ну и жуткие вещи ты мне рассказываешь!!! — ужаснулась я, — Превратил чудесный сон в настоящий кошмар! Мне детства хватило!

— Так тебе нравится проводить со мной время? — Ворон в удивлении приподнял брови, — А я-то думал, что ты от скуки ко мне пришла. Кит говорил, что со мной помереть со скуки можно.

— Да ну его, — махнула я рукой, — Этот Кит ничего не понимает. Небось сам страшный зануда.

— Ну, все Знающие страшные зануды, — криво усмехнулся Ворон и внимательно заглянул мне в глаза, — Я рад, что тебе нравится со мной. Правда, рад. Рад, что такая светлая и жизнерадостная Муза заглянула в этот тоскливый уголок, — его щеки слегка покраснели, но он тут же совладал с собой, — А что за кошмары тебе снились?

— Странные вопросы ты задаешь… Ладно. Что время остановилось и идет назад, стремясь к точке отсчета. И когда оно дойдет до самого начала, то все перестанет существовать… И тогда оно остановится? Или продолжит идти назад? И что тогда будет…

Брови Ворона медленно поползли вверх.

— Забавно, что мне слилось абсолютно тоже самое… Каждую ночь августа.

— И мне! А еще мне снилось, что меня поглотил космический кашалот, и я падала вниз, в его темный громадный желудок, в те глубины, из которых никто бы не услышал мой крик. В самую низкую точку падения.

— Нам снятся одинаковые сны.

— Кто у кого ворует, интересно? — я издала нервный смешок, — Скорее всего, я у тебя. Мне не могут сниться такие кошмары.

— Если бы ты у меня воровала, я бы их не видел. Да, мы видим одинаковые сны — поэтому ты так легко ко мне попала. Мы связаны с тобой.

— Красной нитью судьбы? — усмехнулась я и сложила руки на груди, — О, Антонио, я всегда знала, что мы будем вместе! Ты — моя судьба, мой единственный, которого я ждала всю жизнь! О, мой Антонио, мы никогда не расстанемся!

— Да ну тебя, ненормальная, — прыснул Ворон, — Какой ещё Антонио?

— Просто Антонио, — пожала плечами я.

— И опять мы с тобой просидели до рассвета, — сказал Ворон, — Придется просыпаться, а жаль, особенно после такой новости. Всё-таки люди редко видят одинаковые сны.

— Даже если это кошмары…

— Ну, мне и приятные сны снились… И пляж с разноцветными камнями, которые издавали звон, когда идешь по ним, и лес в серебряном снегу с седой лисой, которая рассказывала сказки с грустно-счастливым концом, и цветущий куст, с которого мне не хотелось срывать цветы, потому что видел, как он любил их, и за это он подарил мне венок из своих цветов…

— А вот в этом моя заслуга, — подмигнула я, — Если бы не я, ты бы рехнулся страху!

— А если бы не я, ты бы рехнулась с радости, — вторил он мне.

И мы одновременно рассмеялись.

— Ладно, нам действительно пора. Мне — в Клетку, а тебе — продолжать радовать людей.

Он помахал мне рукой и улыбнулся. Глаза его светились счастьем, но улыбка была вымученная. Радость так сильно не сочеталась с его лицом, что у меня возникло чувство, будто подобные эмоции он испытывает впервые за долгое время.

— Нет, то, как ты храпишь — это что-то, — пробрюзжала Элис.

— Девочки, у меня просто замечательные новости! — к нам влетела Мариам, размахивая рекламным буклетом.

— Че такое? — Габриэль подскочила к ней и выхватила буклет из её рук, — Че это? Мари, че это такое?

— Меня переводят в реабилитационный центр! — с широченной улыбкой сообщила Мариам.

— Чему тут радоваться? — просунула голову в дверной проем Зои, — Тут же весело!

— Да вы просто посмотрите на это! Море, пляж, бассейн, современное оборудование, грязевые ванны, живописные пейзажи, ведущие специалисты, работающие по новейшим стандартом и множество увлекательных мероприятий!

— В рекламном буклете нашей школы было написано, что у нас современное оборудование, гуманные стандарты преподавания и свой бассейн. Но из техники у нас только древние холодильники и 5 компьютеров с ЭЛТ-экранами. Стандарты учителей — это лупить всех указкой и называть нас не иначе, как «эй ты, болван». А бассейн пустует лет 10, — пожала плечами Элис.

— Уж ты-то должна за меня порадоваться, ведь сама мечтаешь вырваться отсюда, — сощурила глаза Мариам.

— Ну, всяко лучше, чем эта дыра, — пожала плечами Элис, — Но реаблилитационный центр — это по сути та же психушка.

— Это не одно и то же, — закатила глаза Мариам, — Короче, так и знала, что вы меня не поймете. Хоть ты порадуйся за меня, Элли, — она умоляюще посмотрела на меня.

— Я рада за тебя, Мариам, — честно сказала я, — Тебе полезно будет поехать куда-нибудь на море. Волны уносят печаль и сглаживают острые камни.

— Вот и отлично, — просияла Мариам и ушла.

— Она пришла к нам израненной и обессиленной, — вспомнила Зои, — Я рада, что ей стало легче. Просто мне не хочется расставаться с ней.

— Мне тоже, — призналась Габриэль, — Она клевая.

— Ей будет лучше там, — сказала Элис.

А я подумала, что тому мальчику с синдромом Котара будет плохо без неё. Поэтому я решила его разыскать. Но сначала надо было поесть.

В столовой было тише, чем вчера. Наверное, это потому, что все сонные. Дети лениво кушали блинчики с медом и пили какао. Я с аппетитом поела плохо приготовленные блинчики и выпила какао. Еда здесь была как в нашем школьном кафетерии. И я готовила примерно так же. То есть ужасно.

Я стала искать мальчика. Сначала я  посмотрела в общем зале. Там около вокруг проигрывателя скакали Зои и три парня, за столом сидели художники и рисовали чресла, на полу лежал ребенок в очках, зеленоволосый парень плел фенечки, Кларисса вязала, группа парней рассказывала девочке, находящейся на дневном стационаре, как здесь все устроено, врачи и девочки с завитушками обсуждали способы спрятать труп. Мальчика там не было.

В коридоре его тоже не было. Только врачи и санитары сновали туда-сюда да очереди ютились на скамейках.

В саду его тоже не было. Там вообще никого не было.

Хотя нет, все же я его нашла. На всё тех же скрипучих качелях. Он носком ботинка чертил на земле знаки.

— Ты уже знаешь? — спросила я.

— Что «я» знаю? Я не существую, забыла?

— Ну, что Мариам уходит.

— Да, уходит. Это было давно понятно. Её можно вылечить. Не стоит ей мешать. Ей не место здесь.

— Тогда тебе будет здесь одиноко.

— Меня нет.

— А если бы был?

— Тогда я был бы всегда одинок без Февраль.

— Даже с Мариам?

— Мариам бы понимала меня, насколько это возможно для постороннего. Но она не Февраль. Её никто не заменит…

— Почему Февраль покончила с собой?

— Она унесла эту тайну с собой.

— Вы обязательно встретитесь!

— Она мертва, Элли.

— А я говорю, встретитесь! — я  упрямо топнула ногой.

— Хотелось бы верить, — вздохнул мальчик и посмотрел в даль.

И я поняла, что сейчас самое время заткнуться.

====== Помогающая ======

На юг пойдёшь — секреты узнаешь, на запад пойдешь — во время нырнешь. Перепутье прислушивается ко мне, ожидая мой выбор. Чужие секреты мне неинтересны. Я делаю шаг в сторону. Жди меня, запад!

Шаг, второй, третий. В нетерпении я срываюсь на бег и падаю в пустоту. Сквозь чернь ветхости я лечу в неизвестность и обнаруживаю себя на под водой. Камнем вниз падает Мелодия, сквозь непроглядную ледяную толщу. Если она откроет глаза, то увидит лишь черный цвет повсюду. А если попытается закричать, то вода зальет её рот и нос. Никто её не услышит, она умрет тихо и беззвучно, возможно, её тело никогда не найдут, никому и в голову не придет искать её на дне грязного пруда, на поверхности которого плавает многолетний мусор. И осознание своей беспомощности приводит её в дикий ужас, холодком пробирающийся по её телу и заставляющий каждый член её тела биться в истерике.

— Что-то всегда тянуло меня ко дну, — думала она, — Невидимая сила, не позволяющая мне вынырнуть на поверхность.

Она протянула руку вверх, туда, где должно находиться небо. Но там была лишь чернота и плывущий мусор.

— Дыхание. Оно всегда было моим слабым местом. Мама рассказывала, что во время родов пуповина затянулась вокруг моего горла и я едва не задохнулась.

Снова попытка двинуться. безрезультатно. Холод сковал её тело, ноги и руки свело судорогой. Вода была слишком густая. Слишком жадная. она не отпустит её.

— Брат любил играть в «маленькую смерть». Он душил меня, и в глазах у меня все темнело, я бледнела, лоб покрывался испариной. Я чувствовала, как жизнь медленно утекает из меня вместе с потом. Я даже не могла слюну проглотить, она текла из моего раскрытого рта. Стенки гортани соприкасались друг с другом. Теплело. Покалывало. Холодело. Гудело. Каждый раз я думала, что это конец.

— Ну всё, хватит с меня!

Я схватила её за руку и потащила вверх. Мы вместе вынырнули на поверхность. У неё на голове было упаковка от сока, в волосах запутался мусор. Она судорожно вдыхала в себя воздух, хрипя и глядя вокруг широко распахнутыми глазами. Бледная, побледнели даже губы. как живой труп. На небе высыпали звезды, они уныло поблескивали, увязнув в этой непроглядной черноте. Вокруг было тихо, было слышно, как где-то на берегу квакает одинокая лягушка. Вокруг было не души, только сторож посапывал в будке.

Меня она не заметила. Подталкиваемая мной, она выплыла на берег, села на землю, совершенно обессиленная, и громко заплакала.

— Всё будет хорошо, — сказала я, — Не бойся воды. Это здесь она такая страшная. Океан — он другой. Он любит тебя. Только не заплывай на глубину.

Кто-то схватил меня за руку и потащил назад, в настоящее.

— Что ты сделала?!

Мелодия сжала пальцами мои плечи, впиваясь ногтями в мою кожу.

— Ты ведь сама говорила, что какая-то сила удерживает тебя здесь, — невозмутимо ответила я, — Я вытащила тебя. Ты бы осталась в том пруде, если бы я не вытащила тебя.

— Это! Нельзя! Делать! — прошептала она с выражением смертельного испуга на лице. Её губы вместе с кожей вновь побледнели, — Ты понимаешь, что натворила?!

— Эй, остынь, — я выставила руки вперед в знак примерения, — Это ведь воспоминания, не так ли? В психотерапии есть такой способ работать с травмами: закрываешь глаза и представляешь, как в момент отчаяния ты успокаиваешь парошлую версию тебя. И знаешь, это помогает! А я просто оказало тебе услугу, сделав такую трудную работу за тебя.

— Прошлое нельзя менять!

— А я его не меняла, — усмехнулась я, — Я заставила его отпустить тебя, вот и всё. Я вытащила тебя из этого озера. Теперь ты можешь идти к океану. Пруд больше не станет тебя держать.

— Это я могла сделать и сама!!! — срывающимся голосом закричала Мелодия.

— Ага, я видела, как ты справлялась, — язвительно сказала я, — Ну просто мастерски тонула!

Мелодия опустилась на колени и заплакала. Только на этот раз это были не слезы страха, а слезы облегчения. Она была как ребенок, который общался с миром на единственном известном ему языке: языке плача. О да, она рыдала, закрыв лицо руками с узловатыми пальцами, и в её волосах цвела ветка.

— Ты спасла меня, Поступь… Ты действительно спасла меня… Мне жизни не хватит, чтобы отблагодарить тебя.

 — И не надо.

— Я… Я буду обучать тебя. В оставшиеся дни. Я буду помогать тебе, как Муза Музе. Я расскажу тебе обо всем, что знаю.

— Ладно, хватит киснуть. Пойдём на север.

Мы поднялись и пошли рядом, шаг в шаг, нога в ногу.

Ворон нас встречал лёжа, как и всегда. Только теперь он был не один. Друг Вечности сидел рядом, чернявый, черноокий, горбоносый.

— О, девчонки пришли! Хоть не так тухло здесь будет. Эй, Ворон, вставай давай, чего разлегся?

— Мелодия, а ты выглядишь посвежевшей, — Ворон удивленно приподнял бровь, — Поступь, ты что… Спасла её?

— Да. Я вытащила её из треклятого пруда.

— Так значит, ты действительно уходишь, Мелодия? — печально спросил Кит, — Давно пора… Мелодия должна странствовать по миру и приносить людям радость, а не быть запертой тут… Ладно, чего это мы все такие грустные?! Давайте закатим прощальную вечеринку!!! Подарим девчонке самые теплые воспоминания напоследок, а то всё, что она будет помнить — это валяющегося в снегу Ворона… Блин, ну и тухлый у тебя уголок, кругом лед да небо… Хотя городок впереди. О, давайте в него пойдем? Оттуда такие радостные звуки доносятся, прямо присоединиться захотелось!

— Вот это ты разболтался, чувак, — рассмеялась Мелодия, — Берегись, Поступь, кажется, у тебя появился соперник.

— Куда ему до меня, — фыркнула я, — Меня с детства называли болтушкой. Говорить я научилась раньше всех. Поэтому в садике мне было так скучно! Другие дети говорили плохо, поболтать было не с кем, а так хотелось. Поэтому я приставала к взрослым, а те не любили меня и всё время спрашивали, почему я не могу посидеть в уголке и не поиграть в игрушки, как другие дети, почему мне обязательно нужно доставать всех своей ненужной болтовнёй? Ну, не совсем так, я, конечно, перефразировала, но суть та же. И в школе я была самой болтливой девчонкой в школе, у доски отвечала прекрасно и мастерски заговаривала зубы учителям. А вот сочинения заваливала… Вообще, не люблю писать! Ой, что-то я отошла от темы! Короче, суть вот в чём: вам со мной не потягаться, так и знайте! Но не подумайте, что у меня завышенная самооценка, я очень даже милая и добрая, и люблю людей. И кошек тоже люблю, и птичек, и кустики, и грибочки. Всё люблю и всех люблю! Ой, всё-таки не всё и не всех… Ну да ладно, не будем о плохом! Люблю-то я хорошее!

— Всё-всё-всё, я сдаюсь, сдаюсь! — Кит поднял руки вверх в знак того, что сдаётся.

— Да уж, болтовня — это твоя стихия, — согласился Ворон, — Но твою болтовню слушать не скучно.

— О, я знаю, а многие говорят, что им не нравится моя болтовня, что я должна выражаться четче и лаконичнее. Нет, зачем? Я ведь перестану быть собой…

Я оборвала заготовленную тираду, так как увидела, что Кит сломя голову бежит в сторону города, размахивая руками.

— Хватит болтать, Поступь, побежали веселиться! И вы, ребята, тоже!!! Ворон, хорош разлёживаться!

— Что ты вытворяешь?! — Ворон вскочил и громко стукнул себя по лбу, — А ну вернись, дурака кусок!

Мы втроем бросились за парнем. Догнать его не так-то было легко: бегал он очень быстро. Вскоре мы запыхались, раскраснелись, с трудом дышали, вспотели, но всё-таки нагнали Кита и втроем накинулись на него, повалив на лёд.

— Это декорация, Кит, — прохрипел Ворон, тяжело дыша, — Ты бы не добрался до этого города.

— Как мираж в пустыне, — прибавила Мелодия.

— Я Вас попрошу, юная леди, — обиделся Ворон, — Мой городок — это вовсе не какая-то там жалкая галлюцинация.

— Зато весело, — сказала я. Все трое одновременно уставились на меня, — Ну, встрясочка для нервов. Пробежались все. Как игра в догонялки.

— То есть три воды на одного? — взвыл Кит, — Так нечестно!

 Раньше, чем он успел что-либо предпринять, я толкнула его в плечо.

— Теперь ты водишь!

— Ха! Вот я вам теперь покажу!

Мы бросились в россыпную. Он погнался за Вороном, поскольку полагал, что тот будет бежать медленнее всех. Но не тут-то было. Ворон носился как угорелый, и вскоре Кит совсем выбился из сил.

— Так и знал, что в тихом омуте черти водятся! — громко пожаловался он, — Все тут со своими скелетами в шкафу, один я честный малый! Эх, тяжело невинному дитяте среди гнилого взрослого мира…

— Ничего, я тоже такая! — поспешила его успокоить я.

— Ну и зря! — он погнался за мной и запятнал.

— Ахаха! Зло во плоти вышло на охоту! — прокричала я.

В ответ на это ребята покатились со смеху.

— Ты! Зло во плоти! — сквозь слезы и смех проскрипел Ворон, — Ой, не могу! Ой, умираю!

 — Ага, расслабился! — я налетела на него, и мы вместе свалились.

Я оказалась сверху. Он был теплым, мокрым, мягким. Дыхание со свистом вырывалось из него груди, его глаза возбужденно блестели, щеки раскраснелись, волосы взлохматились.

— Ты что со мной делать собираешься, окаянная? — с притворным испугом спросил он.

Я слезла с него и улеглась рядом.

— Ну и чего разлеглись? — недовольно спросил Кит.

— Кит, я устал, — ответил Ворон, — Давай просто полежим вместе, хорошо?

— Но мы ведь ещё только начали! — надулся Кит, — Вот ведь слабаки, скажи, Мелодия!

— Не все у нас с вечным двигателям, — усмехнулась Мелоди, — Ты не устаешь, а Ворон быстро выдыхается.

— У Кита моторчик не в том месте, — ласково сказал Ворон, — У меня такое чувство, будто он никогда не устает.

— Да это вы просто дохляки, — бросил Кит, — Пора на пенсию, старики.

— Охохонюшки, — застонал Ворон, — Ты выражения подбирай, внучок, а то палкой в глаз заеду.

Нехотя Кит присоединился к нам.

— Всё-таки не хочется, чтобы ты уезжала, — Спустя некоторое время сказал он, — Мы будем скучать по тебе. Все мы.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что ей место там, — тихо сказал Ворон, — Это мы с тобой будем возвращаться снова и снова. А она вольная птица.

— Да… Её спасать не надо. У Ворожеи скоро Инициация, я очень за неё волнуюсь. Что думаешь, Ворон? Пройдёт?

— Ты же Знающий, не я, — уклончиво ответил Ворон.

— Я не спрашиваю правильного ответа. Я спрашиваю, что думаешь ты.

— Она не похожа на других Знающих.  Вы ведь безумцы ещё те. А она сама по себе. Поэтому не войдет в ваш круг. Ей не понравятся правила.

— Это да… Правила — не для неё. Она у Вечности своровала сон.

Ворон и Мелодия одновременно прыснули.

— Ну, другого я от неё не ждала… — сказала Мелодия, — Она и за мной во снах подглядывала. Думала, я не замечу. Как неприлично!

— А что такое Инициация? — с любопытством спросила я.

— Это испытание, — пояснил Кит, — Оно проходит по-разному: кто-то проходит через пламя, кого-то погружают в воду, кого-то — в вечную мерзлоту, а кого-то в бесконечную вереницу снов.

— А это опасно? — ужаснулась я.

— Естественно! — широко улыбнулся Кит, — Но если пройдешь, то всё будет пучком.

— А если не пройдёшь?

— Умрёшь!

— Но это же ужасно! — я попятилась от них, — Нет, мне это не нравится…

— Успокойся, — ласково сказал Ворон, приближаясь ко мне, — Сейчас уже никто не умирает. Королева ни одному не позволит умереть. Да и Кит с Вечностью тоже. Кит говнюк ещё тот, но цену жизни знает.

— Эй! — рассердился Кит.

— Да ладно, — беззаботно улыбнулся Ворон, — Я же любя, — он снова повернулся ко мне, — В общем, если ситуация выходит из-под контроля, то они тут же вытаскивают посвященного. Инициацию он, конечно, проваливает, но остается живым, а это главное.

— Но Кит сказал…

— Ой, да он попугать тебя просто захотел. Ты же видишь, как он обожает задираться.

— Эй, да пошел ты, — обиделся Кит, — Петух недощипанный.

— Вот видишь? — криво улыбнулся Ворон.

Мелодия встала и потянулась. Я услышала, как затрещали её кости.

— Ладно, пора возвращаться. Эта ночь была долгой и удивительно уютной.

— Но у меня ещё столько всего было запланировано! — захныкал Кит, — Не вечеринка, а отстой!

— Нет, вы действительно подарили мне самые теплые воспоминания, как ты и обещал, Кит, — сказала Мелодия, — Я буду еще долго хранить их в себе. Спасибо, ребята.

— Ты так говоришь, будто прощаешься навсегда, — заметил Ворон.

— Кто знает, возможно, так и есть. Днём мы ещё увидимся, и не раз. Но вот так мы видимся в последний раз. Мелодия, Ворон, Кит и Поступь. Запомните этот момент.

Мы посмотрели вверх и по сторонам, стараясь запомнить каждую деталь окружающего пейзажа. Сияние, отражающееся в зеленых глазах Мелодии и заставляющая её золотистые волосы светиться. Её развевающийся подол, испачканный снегом, и следы её серебристых сандалий. Запах фруктов и домашних пирожков. Её сбивчивое дыхание. Нежные, потеплевший и умиротворенный взгляд Кита, устремленный на неё и его нервно сжимающиеся и разжимающиеся кулаки. Сжатые губы Ворона и тень от ресниц, падающая на его бледную щеку.

— Прощай!

— Прощай!

— Прощай!

— Прощай!

Всё снова тает, как лед весной.

Приятное летнее утро царило за окном, врываясь в палату вместе с запахом цветов и сухой травы, с золотыми лучами, скользящими по постели и моему лицу, вместе с теплым ветром, треплющим мои кудряшки. Белые шторы развевались едва ощутимо, в саду уже кто-то играл и смеялся, врачи негромко переговаривались в коридоре, а со столовой доносился запах творожных запеканок.

— Спасибо, Элли. У меня такое чувство, будто ты мне сделала что-то хорошее. Прости, что не помню.

Мариам сидела на постели в своей белой сорочке, её волосы были трогательно взлохмачены.

— За добро не благодарят, — вздохнула я, — Тут и гордиться-то нечем. Только тихо радоваться.

Мариам протянула мне ветку. Я взяла её. Она была завявшей и практически рассыпалась у меня в руке. И меня тут же осенило:

— Это ведь тот мальчик тебе их дарит?

— Да. Каждую ночь.

— Тогда забери её, — я сунула ветку ей, — спрячь её в самое укромное место. Спрячь в маленький мешочек, который будешь носить под сердцем. Это поможет тебе помнить о нём. Помни, помни о бедном маленьком мальчике, преданно ждущем свою возлюбленную.

— Да, ты права… Какая же я глупая. И вновь ты мне помогла, — она вымученно улыбнулась и рассмеялась. грустно так рассмеялась, — Знаешь, а я ведь счастлива. Только… Почему у меня такое щемящее чувство в груди? Отчего мне так хочется плакать?

В дверь постучали. Вошла пожилая пара.

— Мариам, цветочек наш, ты собрала вещи? Давай, пойдем с нами… Поедем в реабилитационный центр. Скоро всё закончится, Мариам. Скоро ты будешь счастлива.

Она поднялась и ушла вместе с ними. Старушка, старик и девочка исчезли во тьме коридора. Дверь, едва слышно скрипнув, затворилась за ними.

====== Возвращающая ======

Мальчик, которого нет, стал потихоньку забывать её. Он думал, что её увезли в отделение для особых случаев, а я не говорила ему правды. Ему легче было считать, что Мариам стало хуже, чем смириться с тем фактом, что она теперь свободна. А я не могла его оставить так, я  продолжала его опекать, но благодарности не получала. По сути, он был единственным, кто не благодарил меня. Мариам и Февраль ушли, оставив в его сердце дыру, которую не закрыть ничем. Это была рана, которая постоянно щипала и ныла, но не могла зажить.

Как поступают с ушедшими? Их забывают, их имена не произносят и делают вид, будто их и не было. Подарки забирают себе и притворяются, будто нам всегда принадлежали эти вещи. Мы вынуждены так поступать, иначе сошли бы с ума от тоски.

Итак, Мариам ушла, а мы остались по эту сторону. И что с того? Жизнь продолжается. Никто не умер, все счастливы, все на своих местах. Тогда почему был так грустен её взгляд? Эх, одним секретом больше.

Ночь была тихой. Звенело в ушах, облепляло со всех сторон кромешной тьмой. Ворожея проходила Инициацию. Тихо, пока никто не видел, она ускользнула из комнаты, а мы вместе с девочками собрались в соседней палате. Мы по-турецки сидели парами и тройками на кроватях, шумно дышали, кто-то держал в руках зажигалки, и лица собравшихся в этом дрожащем свете выглядели мрачно и таинственно.

— Всё будет хорошо, — уверенно заявила я.

— Буревестник сказала, что она провалится, — ответила очкастая.

— Не говорила я такого, — возразила рыжая, — Не пори чушь, Отступница. Ты вообще должна быть тише воды, нижу травы, после того, что натворила.

— Ой, да подумаешь, заразила несколько человек, — Отмахнулась Отступница, — Тоже мне, проблема.

— Травница умерла из-за тебя, — злобно, словно выплевывая каждое слово, сказала Буревестник.

— Травница умерла из-за своей слабости, — возразила Отступница, — Я не знала, что все так выйдет.

— Девчонки, хватит ссориться, Травница сражалась до конца, — включилась в разговор Габриэль, — Типа, валькирия. Она не хотела в Склеп, там плохо.

Медленно тянулась ночь. как и всегда, когда чего-то ожидаешь. Ближе к утру девочки переполошились. Буревестник сказала, что Ворожея слишком задерживается и это ненормально. Отступница пожимала плечами и подбадривала нас. А я чувствовала, что что-то не так; внутри меня всё сжималась от нехорошего предчувствия.

Ворожея явилась под утро, израненная, выпотрошенная и с черной кровью, стекающей с неё. не своим голосом она кричала, а мы держали её, чтобы она не натворила что-нибудь. Вся комната пропахла гнилью.

— Тащи воду! — скомандовала Буревестник, — Воспламенеет!

Отступница притащила стакан с водой.

— Да ладно! Это, определенно, поможет, — съязвила Буревестник, — Ты просто настоящая спасительница.

Габриэль бегала от угла к углу и хваталась за голову.

— Умрет! Пропадет! Халаты нас убьют! — кричала она не своим голосом.

— Заткнись! — вторила ей Буревестник.

Я подошла ближе к Ворожее, и меня едва не опалило волнами жара, исходящими от неё. Она лежала на спине, хрипела, выла, дергалась, шипела, царапала когтями стены и лицо Буревестник, удерживающей её. Её глаза, устремленные вверх, застыли с выражением первобытного ужаса и животного бешенства. Меня она не заметила.

— Отойди от неё! — завопила Буревестник, — Я сказала, быстро отошла от неё!!! Ты ничего не можешь сделать!

Я прикоснулась рукой к её лбу, и Ворожея задергалась ещё сильнее. Меня она не узнала.

— Всё хорошо, — прошептала я.

Она дико посмотрела на меня. Если бы взгляд мог обжигать, то от меня бы остался один пепел.

— Ты — Ворожея, ты находишься среди нас, в белой комнате, на белой кровати.

Она зарычала. Показалась кровавая пена. Габриэль уже выбежала из палаты.

— За окном цветет куст. По-моему, вокруг него летает шмель. Стрекочат кузнечики.

Ворожея вырвалась из хватки Буревестник и набросилась на меня, прижав к стене. На секунду я потеряла сознания и услышала оглушающий удар.

— Под окном клумба цветет. И цветочки растут. Тюльпаны. Желты тюльпаны и гвоздики.

Она впилась в меня когтями, вдавливая в стену. Её лицо приближалось ко мне, зловонное дыхание опаляло мою кожу. Я чувствовала, как стекала горячая кровь. Девочки в ужасе смотрели на нас, будучи не в силах что-либо предпринять.

— Это не ты, Ворожея, — продолжала я, — Это сейчас не ты, а что-то чуждое. Прогони это. Стань собой. Ты — девочка в шляпе, которая любит гулять по саду и воровать сны.

В коридоре раздались шаги. Услышав это, существо откинуло меня в сторону. Но перед тем, как удариться головой об пол, я увидела, как на миг Ворожея совладала с собой. И я поняла, что в этой схватке она победит. Даже если из-за этого ей придется пойти в Клетку.

— Что тут происходит?! — ворвалась Ласка и пара Халатов.

Они подбежали к Клэр, схватили её и положили на кровать. По их рукам и ногам стекала черная слизь, а Ворожея издавала утробный рык, но всё это они не замечали. Кажется, Ласка что-то услышала, но она, как всегда, не обратила на это внимание.

— Уходим отсюда, — шепнула Габриэль, — Пока они не догадались спросить, что мы здесь делаем.

Утром нам сказали, что Клэр перевели в наблюдательную палату. Её состояние было нестабильно, так что пока лучше подержать её в изоляции. И потому мне в голову взбрела одна идея…

====== Оживляющая ======

Задний двор — это стрекот кузнечиков, многолетние заросли, колючки, расползающийся плющ и лужи с дробленным небом. Тут всегда пахнет нечистотами, ветхостью и секретами, о которых никто не должен знать. Надписи на стенах накладываются друг на друга, из-за чего создается впечатление, что они пытаются друг друга перекричать.

Сегодня был дождь, а завтра мы умрем.

Уходим туда, где 13 кипарисов и лунный цветок.

Я знаю, ты опять смотришь на меня. Я знаю, ты опять кричишь. Но я не слышу. Почему я не слышу? Ты слишком громко кричишь. Попробуй шептать.

Говори одними губами — и я в слух обернусь и разберу каждое твоё слово. Говори загадками — и я распутаю их, как клубок. Требуй невозможного — я звёзды с неба соберу для тебя в корзину. Скрывайся — я последую за тобой сквозь тернии и болота. Только не смотри на меня!

Мы встретимся над солнцем и под луной, к востоку от восхода и западу от заката.

Я провожу рукой по серому кирпичу и движусь медленно и плавно. Кусты меня не поцарапали, комары не искусали. Коготь луны освещал мне путь.

И вот, я нашла его. Вот она, родимая. Вот она, Клетка, смотрит на меня чернявыми глазницами окон. Ржавела решетка. Тут не было ни надписей, ни грязи, но веяло безысходностью и опустошением. От палаты Ворожеи несло беспросветной тьмой, поэтому я сразу поняла, кому она принадлежит. Сама Ворожея казалась неподвижной, но внутри неё была настоящая битва. Я не стала её тревожить, но мысленно пожелала ей победить монстра внутри себя.

Подошла ко второй палате. Всё, всё дышало здесь пустотой: и белый тюль, криво подвешенный на карниз, и тьма палаты, и белоснежный потолок со спящими пыльными лампами, и пол без ковра. Мне пришлось приподняться на носочки, чтобы разглядеть помещение как следует. Стоило мне поднести лицо к холодным прутьям, как на меня пахнуло сыростью и затхлостью.

Желтое пятно на стене, пустая тумбочка, кровать с белым накрахмаленным бельем, старая и скрипучая. Кто-то спал, и его бока плавно вздымались и опускались, а дыхание со свистом вырывалось из носа. Внутри было так же холодно, как и снаружи, даже холоднее. Необъятный страх сковал все мои члены, я словно примерзла к земле и не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть. Как будто ледяной водой окатили, всё, что во мне было, выкачали. Как будто весь мир исчез и осталась лишь эта комната.

— А я что говорил?

Голос, едва слышный, похожий на шелест страниц, привел меня в чувство. Круглыми от ужаса глазами я смотрела, как фигура медленно, с трудом встает, сует ноги в тапочки и подходит к окну, с трудом переставляя ноги. Весь худой, с темно-серыми, «мышиного» цвета волосами, взлохмаченными и немытыми, с темными кругами под глазами и мешками, выступами скул, бледной кожей, лопнувшими сосудами в глазах, потрескавшимися губами, синюшными, как и его ногти. Одежда на него была велика и висела, как мешок. Я мелко задрожала.

— Вот что делает клетка. Никогда нее попадай в неё, — сказал он, прислонившись к прутьям подобно мне.

Я открыла рот и попыталась что-то сказать, но не смогла: звук застрял у меня в горле. Увидев это, он продолжил:

— Да ладно, я и до неё выглядел не лучше. И впрямь общипанный петух.

Наконец до меня дошло, и я нервно рассмеялась.

— Ты похож на привидение! Когда ты в последний раз ел? А пятно на стене — это еда, которую ты бросил об стену? Эй, не надо так делать. Конечно, тут кормят просто ужасно, не считая запеканки, всё-таки это еда! Ну и обстановка тут, просто ужас! Что за условия?! Почему Халаты это никак не регулируют? Это же противоречит их же уставу!

— Думаешь, их волнует какой-то там устав? — горько усмехнулся Ворон, — Это пропащее место и пропащий город. Такой же запущенный, как и сами люди.

— Странно, почему мы не такие…

— Просто ты цветок, растущий из дорожной пыли.

— А ты?

— А я соловей, прославляющий его.

— Но ты же Ворон.

— Что, уже и помечтать нельзя?

— Смешной ты.

— А ты такая… Живая. Настолько живая, что даже я начинаю думать, что еще не разучился радоваться. И я рад, что сумел рассмешить такую, как ты.

Он просунул худую руку сквозь решетку.

— Скажи, это небо настоящее? Мне иногда кажется, что оно картонное. Словно изображение большого телевизора. И если я протяну руку ещё дальше, то наткнусь на твердое.

— Успокойся, всё вокрут настоящее. И ты настоящий. И я тоже настоящая.

— Откуда ты знаешь?

— А вот знаю и всё! По крайней мере, я уж точно настоящая.

— А мне не верится. Не верится, чтобы муза весны и возрождения обратила внимание на грязную нахохлившуюся пташку. И не верится, что это небо настоящее. И эти кусты с красными розами. И эти заросли тусклой травы. И то прохладное дуновение, приносящее запах цветения и пыли — тоже не настоящее!

Он убрал высунутую руку.

— Пусть так. Тогда не жалко сгнить здесь.

Я отвернулась и ушла. Он молча проводил меня взглядом, и этот взгляд впивался мне в спину, похожий на укус пчелы. Я сорвала цветок и подошла обратно к окну, протянув его Ворону.

— На, возьми.

Он недоверчиво принял его, повертев в руках.

— Что ты видишь?

— Розу. Красную розу с шипами. Ай!

— Что ты чувствуешь?

— Я укололся. Мне больно. И… У меня пошла кровь.

— Вот именно. Она уколола тебя., а значит, она настоящая.

— Настоящая…

Он, как завороженный, смотрел на палец, из которого показалось пятно крови размером с булавку. В его глазах затеплилась жизнь. И даже эта палата хотя бы ненадолго перестала быть угнетающей и темной.

— Что это вы тут делаете?

И очарование багряной крови сошло на нет. Клетка вновь сжала свои тиски, а роза упала на пол, мигом забытая.

Но, к счастью, это была Ласка. Ласка нас понимала, насколько это возможно для Халата.

— Что ты здесь делаешь, Элли? Это нестабильный пациент, его нельзя беспокоить.

— Я…

— Как вы вообще с ним познакомились?

Она осторожно заглянула в комнату. Ворон лежал на кровати, как ни в чем не бывало.

— Мы ведь не просто так его там держим. Его пока лучше оградить от людей, чтобы он не навредил себе или другим.

— Но это бесчеловечно! Вы не видите, что он там страдает?

— Вне больницы он бы еще больше страдал. Мы спасли его в самый последний момент. Я не буду тебе пересказывать его медкарту, ты всё равно ничего не поймешь, скажу кратко: нечего его беспокоить. Тем более, что ты темпераментная и с тобой довольно трудно. Возвращайся в свою палату, а то тебя заметят и проблемы будут. На первый раз я сделаю вид, что ничего не было.

Я пыталась до него докричаться, но наткнулась лишь на пустоту, тоскливую, похожую на всеми покинутую комнату с порванными рисунками и разбитыми кружками. Он закрылся, не успев стать живым. Он закрылся, не успев сбросить пыль с плеч и расправить крылья. Он закрылся, и даже кровь, алая, словно роза, не приведет его в чувства. Снова томится пташка в клетке и уже не смотрит на кажущееся картонным небо.

Я проснулась от того, что Габриэль от меня терлась, прижимаясь костлявым телом. Она была в одном нижнем белье.

— Ты что творишь?! — я сбросила её с себя.

— Сжалься, — заплакала она, — Поделись своим теплом! Сжалься!

Она вновь потянулась ко мне. Я отскочила от неё.

— Элис! — позвала я, на что та лишь громче захрапела.

Габриэль приближалась ко мне.

— Сжалься! Сжалься! Ты всегда такая теплая. Сжалься! Ты же всегда делишься теплом! Поделись и со мной!

— Элииииис! — я забилась в истерике.

— Да что у вас опять? — к нам вошла Ласка, — Элли, ты дашь мне подежурить спокойно?!

Она осеклась, увидев Габриэль. Я мрачно кивнула. Габи ползала, рыдая и размазывая по лицу слёзы и сопли. Я поспешила выйти, а Ласка принялась успокаивать Габриэль.

Я сидела в коридоре, свернувшись в клубочек и спрятав лицо в коленях. В коридоре было тихо, из какой-то палаты доносился храп и нечленораздельное блеяние. На этаже повыше кто-то ходил туда-сюда, громко топая. Пахло медикаментами, немытыми телами и кашей. Из нашей палаты доносились крики и плач. Вскоре показалась Ласка.

— Можешь заходить, Элли. Габриэль успокоилась.

— Что это вообще было? Она так внезапно напала на меня! Что она делала? Зачем ей это? Откуда это у неё?

— Она жертва насилия и хочет повторно пережить травмирующее событие. Такое не в первый раз встречается на моей практике.

— А меня-то за что?! Я похожа на насильника?!

— Ты не единственная. Она и к Элис приставала, и ко мне. И к санитарам.

— Так сделайте что-нибудь! У Вас же есть опыт? Сделайте что-нибудь с этим, в конце концов, такое нельзя запускать!

— С ней сейчас работают специалисты. Вылечим.

Ласка удалилась на пост, а я вернулась в палату. Габриэль лежала вялая и с остекленевшим взглядом, её короткие волосы были разбросаны по подушке. Она медленно и едва слышно дышала. Я легла в свою постель, но заснуть уже не смогла.

====== Пылающая ======

Как позже Габи призналась, летние деньки, проведенные в палате, и ночи, полные откровенных разговоров и тайных посиделок, были самыми лучшими моментами в её жизни. И если бы у неё была фотокамера, она фотографировала бы каждую секунду, чтобы спустя много лет пересматривать эти застывшие мгновения.

Мы изо всех сил старались её развеселить и показать, что мир наполнен чудесами и жизнь — это бесконечность, а не краткий миг, меняющий и извращающий всё. Так что мы переодевались в яркие лосины, пели в расчески, прыгали на кроватях, дрались подушками, обливали друг друга водой из шланга и рисовали цветными мелками. В жару мы сидели на крыльце в старых скрипучих качающихся скамейках или по бокам, свесив ноги и болтая ими в воздухе, обмахивались старыми газетами и постоянно спорили, кто пойдет за соком. Мы смотрели на малиновую дорожку рассвета и вздыхали. Смотрели на кристально-чистую синеву небес и вздыхали. Смотрели на сгущающиеся сумерки и вздыхали. Но вздыхали мы не от грусти, а от приятной усталости и летнего полуденного дурмана, преследующего нас весь день.

Когда выпадал дождь, мы выскакивали на улицу и носились под ливнем, брызгая водой из луж и промокая до ниточки. Вода была теплая, и после туч всегда следовала радуга, а воздух, разряженный грозой, пах свежестью и влагой. И яркие гусеницы ползали среди жемчужин росинок, и бабочки порхали вокруг робко распустившихся цветов, и птицы лениво чирикали на проводах и крышах.

Жизнь вбольнице небогата событиями. Особенно в такой, как эта. От скуки мы лезли к медсестрам, болтали всякую чушь санитарам и подшучивали над врачами. Танцевали вокруг старого проигрывателя, играющего с перебоями. Самым новым песням, которые играли в нем, было лет 20.

А однажды мы нашли чердак. Это произошло случайно. Мы слонялись без дела по коридорам и лестницам. Мы — то есть Зои, Кларисса, Клэр, Блейн, Ромео, Габриэль и три «поклонника» Зои. Было невыносимо жарко, пот засох на нас, одежда прилипла к телу, волосы были засаленны и обгорели. А у Зои выскочило ещё больше веснушек.

— Ого, а что это? — вдруг спросил Эрик, кучерявый «поклонник» Зои.

— Полагаю, дверь, — пояснил парень с бусинками в волосах, которого звали Грег, — Она нужна для того, чтобы попадать в другие помещения.

— Как ты мудр, о Грег! — с восхищением сказал Эрик, — Что бы я делал без тебя, друг мой?

— Я никогда не видел этой двери… — задумчиво протянул волосатый парень с рисунками на руках, которого звали Саймон.

Дверь была белая, с облупившейся краской и очень крепкая, судя по всему. Из щели веяло сквозняком.

— Эта дверь ведет на чердак, — сказала Клэр, — И я знаю, как её открыть.

Она повозилась минут 10, явно нарочно медля. Но наконец дверь с громким скрипом отворилась. Нас обдало запахом пыли и затхлости.

Внутри было почти пусто, не считая старого хлама, такого, как: желтые выцветшие тетради с размытыми надписями, порванные книжки с изъеденными страницами, куклы с погрызенными лицами и грязными свалявшимися волосами, поломанная деревянная мебель и старое пианино. Стекла на единственном окне потрескались и запачкались, пыль в свете лучей была золотистой и сверкающей. Вили гнезда птицы и паутины пауки, здесь нашли приют мухи, крысы и бабочки.

— Ой, ребята, я, пожалуй, пойду, — затряслась Габриэль.

— А че так? — спросила Зои.

— Я боюсь насекомых! — не своим голосом завизжала Габриэль, — И пауков тоже!!!

Она круто развернулась и побежала прочь.

— Ой, ну и зануда! — пожала плечами Зои, — Многое теряет!

Я осторожно шагнула в пространство остановившегося времени. половицы заскрипели, крысы бросились врассыпную.

— Ай, у меня на лице паутина! — вскрикнула Кларисса.

— У тебя в волосах паук, Клара, — загоготал Саймон, — Здоровенный такой паучище!

— Где?! — Кларисса начала шарить по волосам руками, резко побледнев, — Сними его с меня, сейчас же!!!

— Ну ты и трусиха, Клара, — не унимался Саймон, — Подумаешь, здоровенный пушистый паук с множеством лапок и глаз, который совьет на тебе паутину и поселится в твоих волосах.

— Я тебя ненавижу, тупой Саймон! Ненавижу! — Кларисса, поняв, что её разыгрывают, с кулаками набросилась на Саймона.

— Успокойтесь оба, — устало сказала Клэр, — Не стоит на него злится, Кларисса. Он всего лишь глупый недалекий мальчишка, будь милосердней.

— Клара, паук заползет в твоё ухо и поселится у тебя в мозгу и поработит его. И ты станешь пауком! Точнее, гиганской восьмилапой паучихой! Ой, а что это по мне ползает?..

Саймон внезапно осекся, поднеся руку к шее. Ухмылка сползла с его лица, а зрачки расширились от ужаса. Кларисса затряслась от смеха. Я заглягнула за его спину. По его шее храбро карабкался паучок с длинными лапками.

— Саймон, — с притворным ужасом прошептала я, — Он такой огромный…

— Кто? Кто огромный? — занервничал Саймон.

— Таракан, — ответила я, — Такие разве у нас водятся? Ничего себе, какой огромный… С длинными усами и коричневыми крылышками. Он длиной где-то с мой средний палец.

— Эй, снимите его с меня! — Саймона начало трясти, — Снимите сейчас же, я не шучу!!!

Ребята заливались смехом, а Кларисса ржала громче всех, похрюкивая и вытирая слёзы.

— А пугал меня пауками, — надрывалась она, — Ой, не могу! Да ты, блин, герой!

— Перестаньте, это не смешно, — взмолился Саймон.

— Он заползет в твой нос, — замогильным голосом провыла Кларисса, — И поселится в твоих легких. И будет щекотать их, а ты будешь кашлять и задохнешься.

— Кончай издеваться, Клара, — взмолился Саймон.

— Ты сам издевался. Теперь страдай, — безжалостно отрезала Кларисса.

— Я больше так не буду, — захныкал Саймон, — Только уберите его, пожалуйста! Я их до смерти боюсь, старший брат все детство пугал меня ими…

— Ладно, — милосердно согласилась Кларисса.

Мы сняли паучка с шеи Саймона. Увидев, кем был «большой и страшный таракан», Саймон обиделся и пообещал положить дюжину пауков в постель Клариссы, а мы сделали вид, что поверили и испугались.

Пока ребята разговаривали, я подошла к пианино. Меня словно загипнотизировали эти пыльные клавиши и мягкий свет. Лежала нотная тетрадь с размытыми нотами. Я попробовала поиграть на инструменте. Какие-то клавиши ещё работали.

— Ночью оно работает, — сказал мне до сих пор молчавший Блейн, — Ты бы знала, какие прекрасные мелодии на нём получается играть…

— Ну, если ты умеешь играть, то, конечно, ты создашь прекрасную мелодию. Музыку творят пальцы музыканта, а не клавиши.

— Нет-нет, ты не поняла, — помотал головой Блейн, — Тут любой сможет сыграть красивую мелодию.

— Даже если до сих пор даже не касался клавиш?

— Да.

— Даже если музыкального слуха нет?

— Да.

— Это здорово…

— Только мертвых сюда лучше не пускать, — Блейн внимательно заглянул мне в глаза. Мне стало не по себе от его пронизывающего, выворачивающего душу наизнанку взгляда, — Береги это место. Оно множество прекрасных воспоминаний хранит. Немного таких мест здесь осталось.

— А ты можешь что-нибудь сыграть здесь?

Он подошел к пианино, тронул пальцами клавиши, и начал играть. Сначала медленно, неуклюже, путая ноты и запинаясь, а потом приловчился, и дивная мелодия полилась из-под его рук. Даже ребята прекратили спорить и прислушались к нему. Даже птицы. Даже насекомые. Бабочки закружились вокруг него. Блейн сиял в солнечном свете, купался в нём, делаясь похожим на ангела, на музу. И летняя синева небес отражалась в его глазах.

— «Фантазия» Бетховена, — пояснил он, закончив играть.

Пальцы в последний раз коснулись клавиш, мягко и плавно, и все вернулось на свои места, только более радостно стало на душе у всех.

— Я не знаю, откуда ты пришел, но ты прекрасен, — ошеломленно сказала я, — Ты чудо из чудес.

— Скорее чудо в перьях, — усмехнулся Блейн, — Не захваливай меня, Большеротая, а то я подумаю, что ты влюбилась в меня.

— А что если так? — подмигнула я, — Мы ведь так похожи. Знание и возрождение, музыка и танец, поэт и муза.

— У тебя Брайан есть, — рассмеялся Блейн, — Не приставай к невинному ребенку, чертовка.

— Брайан?

— Ну да. Тот типчик, которого ты все время видишь в своих эротических снах.

Девочки хором заржали.

— Каких-каких снах?! — обалдела я.

Я повернулась в сторону троицы дружков Зои.

— Так, парни, признавайтесь, кто из вас вселился в Блейна?

— Ну, я оказываю колоссальное влияние на людей, — важно сказал Эрик, — Блейн захотел подражать крутому и классному Эрику.

— Это ты мне подражаешь, — фыркнул Блейн.

Клэр стояла, прислонившись к подоконнику. Птенцы в гнездах пищали и тянулись к ней, шляпа слегка покосилась. Она казалась такой жаркой в своих черных одеждах, с черными волосами, черными глазами, бровями и ресницами. Как она не спарилась ещё?

— Как здесь хорошо, — с блаженством протянула она, — Отсюда такой вид красивый простирается.

Мы столпились вокруг окна. Внизу был виден кусочек сада, зеленые деревья с густыми кронами, цветущие густы, дорожки, вымощенные камнями, в щелях между которыми росли цветы и травы, забор, обросший плющем, серый асфальт и одинокие сгруппировавшиеся домишки, магазины, палисадники, крыши, почтовые ящики, машины, и далекая линия горизонта.

— Действительно, — согласился Ромео, — А вон там мой друг живет. Я у него на вечеринках постоянно зависал.

— Я тоже, — сказал Блейн.

— Я тоже, — сказала я.

— Быть может, мы встречались раньше, — спросил как бы самого себя Ромео, — Быть может, мы знали друг друга давно, только сами этого не замечали. Ну, как часто бывает с людьми, связанными нитью судьбы.

— Я выросла на ферме, — пожала плечами Зои.

— А я в деревне, — сказала Клэр.

— Жарко тут, — пожаловался Грег, обмахиваясь обрывком газеты.

— Согласна, — сказала Зои, теребя ворот рубашки, — Просто охренительно жарко. Даже жарче, чем на улице.

— Мне нормально, — сказала Клэр.

— А что ещё взять с ведьмы? — развел руками Грег.

Моё внимание привлекла потрепанная коричневая тетрадь.

ЗАПИСКИ ЮНОГО ПСИХИАТРА

— О, дневник практиканта? — обрадовалась я, — Интересно, интересно…

Записи датировались серединой девяностых. Больше походило на учебные записи, чем личный дневник. Полагаю, так и было.

Я лихорадочно перелистывала страницы, надеясь найти что-то интересное. блейн и Ромео заглядывали через мои плечи.

Наконец, нашла. Записи о девочке с седыми волосами. Старая девочка. вообще-то, биологически она была юна, даже не достигла пубертатного возраста. Но складывалось впечатление, будто ей лет девяносто. Всегда заторможенная, молчаливая, по ночам бормотала что-то на неизвестном языке. Её дом сгорел. По словам опекуна, её родители сгорели у неё на глазах, это и полслужило причиной её «психоза». Причину пожара знает только она, но говорить не хочет.

— Это же… — ошеломленно прошептал Ромео.

Блейн вырвал тетрадь у меня из рук.

— Да… Да, Ромео, Да.

— Но как?

— Не знаю. Ну, это же Элли. Я всегда знал, что она особенная. Но не до такой степени!!!

Он сорвался на крик.

— Что происходит? — я переводила взгляд с одного на другого.

— Надо сжечь, — сказал Блейн.

— Не стоит так радикально… — начал было Ромео, но тут же осекся: Блейн уже поднес зажигалку к листам.

Тетрадь вспыхнула в руках Блейна, а он завороженно смотрел на огонь.

— Блейн, ты кретин! — заорала Кларисса, — Сейчас обожжешься! Бросай её на пол!

— Ты дура?! — накинулся на неё Ромео, — Пожар будет!

— Что делать-то, блин? — Зои принялась бегать из стороны в сторону, хватаясь за голову, — Ребята, че делать?! Мы все сгорим!!! а если не сгорим, то нас убьют санитары!

— Успокойся! — Клэр побежала за Зои.

В это время Блейн выронил тетрадь на пол. Как и стоило ожидать, пол тут же вспыхнул. Запахло горелым. Зои заорала ещё громче, к ней присоединился Саймон. Клэр подошла к Блейну и залепила пощечину, а потом настоящую затрещину, такому чистому хуку боксер бы позавидовал. Кларисса схватила за руки Ромео и Грега и потащила их к выходу, но вот незадача: путь преградил огонь. Эрик заслонил собой птиц. Блейн с остекленевшим взглядом застыл на месте. Грег заслонил рукавом нос и рот, Ромео зажмурился. Огонь едва не лизнул мне пятки, и стоило мне почувствовать на себе его разгоряченное дыхание, как я одним прыжком преодолела расстояние между мной и окном, хотя оно было не таким уж и большим,  схватила первый попавшийся предмет и швырнула его в стекло. Оно с дребезгом разбилось. Осколки врезались в кожу, брызнула кровь, полоснула острая боль. А сзади напирал огонь и дым застилал взор. Глаза защипало, они начали слезиться. Там, за окном — свежий воздух и прохладный ветерок.

— Прыгайте! — не своим голосом заорала я и спрыгнула сама, потянув за собой Блейна.

Мы летели вниз, небо ускользало из-под моих ног, ветер ласкал мою разгоряченную влажную кожу. Мне показалось, что мы летели с небоскреба, так долго это продолжалось. Но когда я ударилась о землю, я поняла, что прошло всего несколько секунд. Кусты смягчили падение, но все равно было невыносимо больно. На секунду мне показалось, будто из меня выбили весь воздух и заодно внутренние органы. На эту самую секунду я лишилась зрения, все поплыло. Боль — вот то, что я чувствовала. Боль и страх. За свою жизнь, за жизнь других. И страх наказания, которое последует, как только Халаты узнают о пожаре. Страх того, что мне придется объясняться перед ними. Или перед родителями. И необъяснимый страх перед той девочкой. Всю эту гамму чувств я пережила за эту самую секунду.

— Элли! Элли!

Чье-то лицо склонилось надо мной. голос доносился как из тумана. Черты были размыты и неясны. Я моргнула. и ещё раз. и ещё. А потом поняла: это был Ромео.

— Эй, Элли? Ты жива? Элли?!

Не на шутку перепуганный Ромео.

— Вроде как… — прохрипела я.

Тепло. Мокро. Подо мной растеклась кровь. Я чувствовала её запах и вкус у меня во рту.

— Где… — прохрипела я.

— Кто? — обеспокоенно спросил Ромео, — Свет в конце тоннеля? Забудь о нём! Ты здесь нужна! Элли, не уходи.

— Да не свет, идиот, — из последних сил выдавила я.

Кажется, он удивился. До этого я никого не обзывала. Ну, всё когда-то случается впервые, не так ли?

— Где Блейн?..

— Забудь об этом придурке! Удушил бы его! Чуть не угробил нас всех!

Блейн лежал рядом со мной, его рука была подо мной. Он с хрипом дышал и смотрел в небо остекленевшим взглядом. Как минуту назад.

— Блейн… Ты придурок, — я попыталась приподняться на локтях, — Если из-за тебя я сломала спину, я тебя убью. Перееду на коляске.

— Ты не о том беспокоишься… — прошептал Блейн, и тут же закашлялся, — Вы все не о том беспокоитесь. Идиоты.

— Сам ты идиот!!! — Ромео набросился на Блейна и схватил его за шкирку.

— Ромео, прекрати! — закричала я.

— Отвали! Сейчас я ему рожу начищу! В том числе и за тебя!

Он принялся его трясти. Я вскочила, позабыв о боли, и оттащила его от Блейна.

— Ты тупой ублюдок, сын собаки! — визжал Ромео, — Что б тебя! Отпусти меня, Элли, я ему накостыляю! Сейчас выбью из него всё дерьмо! Тупой ублюдок!

Я развернула Ромео к себе и как следует встряхнула. Он отвернулся. Я села перед ним так, чтобы он меня видел.

— А теперь послушай меня, Ромео. Ты сейчас отстанешь от Блейна и сходишь за помощью. Кстати, где остальные?

Он кивнул куда-то в сторону. Я повернулась. Под окном столпились врачи. Выглядывала Зои, за ней — Эрик.

— Прыгайте! — кричал мистер Эррони, лечащий психиатр Элис, — Вас поймают! Прыгайте!

Зои, недолго думая, сиганула из окна. За ней Эрик, Ромео и остальные… Их подхватывали, отводили в сторону. Клариссу отпаивали успокоительным, Зои упала на землю, хрипя и визжа. Вокруг неё столпились санитары и закрыли обзор. Эрик сидел на земле, шокировано уставившись в одну точку, и ни на что не реагировал. Грегу и Саймону досталось больше всех — на их коже вздымались волдыри. Но довольный Саймон держал в руках гнезда с птенцами. Клэр поправляла шляпу. Она была единственная, кого огонь не тронул.

А чердак пылал, облизываемый языками пламени, дым тянулся к небу, стало еще жарче, хотя я не думала, что это вообще возможно. Вокруг бегали санитары и врачи, у забора столпились зеваки, из палат повыскакивали больные, посетители хватались за голову и клялись, что ноги их больше здесь не будет.

Вдали зазвучала пожарная сирена. Когда бригада приехала, все уже были снаружи, столпились перед зданием, задрали головы и громко причитали, а кто-то плакал.У многих больных начались приступы. Маленькие дети ревели, родители их успокаивали, подростки с телефонами снимали пожар на камеру, влюбленные обнимались и прижимались друг к другу, одна девчонка скакала вокруг и визжала от восторга.

— Так, а теперь пусть тот, кто это сделает, признается в этом, — строго сказал мистер Эррони.

Его глаза сузились, превратившись в серые щелочки.

Блейн побледнел, его нижняя губа мелко задрожала. Ромео весь напрягся, приготовившись сдать друга. Кларисса громко заплакала, Зои принялась лопотать что-то бессвязное. Ласка осуждающе на них смотрела.

Увидев это всё, я поспешила выйти вперед.

— Это я, — сказала я.

Парни хором ахнули.

— Элли… — всхлипнула Кларисса, — Ты что это… Элли!

— Я не верю тебе, Элли, — сказала Ласка, — Ты ведь кого-то выгораживаешь, да? Не стоит так поступать. Пусть тот, кто это сделал, если он действительно друг тебе и достойный человек, признается, а не заставляет тебя брать на себя вину.

— Если я скажу правду, вы ведь не будете ругаться? — спросила я.

— Что значит не будем?! — завизжал Эррони, — Ты, блин, пожар устроила!!!

— Мы постараемся понять тебя, Элли, — перебила его Ласка.

— Это из-за линзы. Я хотела примерить очки Клариссы, но находилась слишком близко к окну, — принялась вдохновенно врать я, — Лучи попали на линзу, а там же много сухих предметов... И вот.

— Знаешь, это серьезный проступок, — сказала Ласка.

Позади неё пожарные тушили пеной огонь. Вскоре пламя сошло на нет, и все вздохнули в облегчением.

— Тебя придется наказать, — выдержав паузу, продолжила Ласка.

Другие больные осуждающе на меня смотрели.

— Жалко пианино… — горько вздохнула Кларисса.

— А мне тетради и книжки, — подхватила Клэр.

— А мне насекомых, — сказал Эрик.

Ромео адресовал Блейну взгляд, означающий одно: последнему не жить. Если бы я была на месте Блейна, то намочила бы штаны. Черные глаза, большие, в поллица, окаймленные ресницами, прикусанная нижняя губа, кожа карамельного оттенка, оттеняемая черными волосами. Испепеляющий, уничтожающий взгляд, полный ненависти и клокочущей ярости.

— Что меня ждёт? — с дрожью в голосе спросила я.

— Твои родители заплатят штраф, — ответила Ласка, — Причем довольно большой…

====== Уставшая ======

— Это не она… — тихо сказал Блейн.

Глаза у него затуманились, он кашлянул кровью, согнувшись в три погибели. Медсестра к нему подбежала и принялась осматривать.

— Это ты сделал? — сощурив глаза, спросила Ласка.

— Он!!! — завопил Ромео, — Это он нас всех тут чуть не спалил!!! Только не наказывайте Элли, пожалуйста!

Я изумленно смотрела на Ромео. Он весь дрожал, его дыхание с хрипом вырывалось у него из груди. Как-то быстро Ромео из преданного друга превратился в предателя…

Нас увели лечить ожоги. Их обработали, перевязали, нас с Блейном увели на рентген. Я почти не пострадала, а вот Блейн что-то себе повредил, поэтому его отвезли в соседнюю больницу.

Его родителей оштрафовали на крупную сумму и отношение к нему переменилось. А меня жалели и смотрели на мои проступки сквозь пальцы. Как и всех остальных, кто пострадал от пожара.

Шумиха вокруг пожара стихла так же быстро и внезапно, как и началась. У общества память короткая. Особенно у здешних. Очень скоро жизнь в больнице стала такой же медленной и вялотекущей. Снова жара, стрекот кузнечиков и цикад, хлопающие крыльями птицы в прохладной небесной синеве, изредка лениво проплывающие облачка, похожие на овечек, выгоревшая трава, дорожная пыль, яркие клумбы под окнами и тонкоголосая орава комаров, то и дело кусающая всех. Мы ходили потные, мокрые, искусанные, с выгоревшими волосами, смуглые и страшно злые и скучающие. Днем мы бесцельно слонялись по округе, качались на скрипучих качелях, отдыхали в тени кустов и деревьев, бегали поочередно на кухню за водой, танцевали под музыку в жарком, вонючем, наполненным потными телами общем зале. Но чаще всего мы сидели на крыльце, обмахиваясь газетами, настолько обленившиеся и сонные, что даже говорить было лень.

— Скучно, — сказала Зои.

— Да, — сказала Клэр.

— Да, — сказала Кларисса.

— Да, — сказал Ромео.

— Да, — сказала я.

— Да, сказала Габриэль.

И снова мы замолчали. В небе пронесся самолетик, и мы хором, но молча позавидовали сидящим внутри него. Ветерок прошелся по траве, кустам, деревьям. Мухи бились о стекло. Жук неспеша прополз по ступеньке, расправил крылья и улетел с громким жужжанием. Пахло выгоревшей травой, потом и чьими-то духами.  Мы поняли, что что-то появилось между нами, что-то назойливое и мешающее, появилось после того пожара. Также мы поняли, что общаться так легко, как раньше, мы больше не будем.

— Да ладно, че вы киснете?

В нашу тишину ворвался пронзительный голос Эрика. Меня, как сидящую на самой нижней ступеньке, окатило прохладной водой. Это было как глоток свежего воздуха. Даже второе дыхание открылось и появились силы жить дальше. А Эрик продолжал скакать перед нами, поочередно окатывая нас водой из садового шланга.

— Ты че творишь? — вскочил Ромео.

— Спасаю вас, — невозмутимо ответил Эрик, — Где же ваша благодарность? Эй, Зои, явился твой принц с садовым шлангом!

— Ты нам жизнь спас, Эрик, — серьезно ответила Клэр, отжимая шляпу, но не снимая её, — Ещё немного, и я начала бы убивать.

— Облей меня ещё раз, — попросила я.

Меня снова окатило водой. Волосы промокли, одежда прилипла к телу, вода попала в рот и нос, шлепанцы тоже наполнились ей.

Мы еще долго дурачились с шлангом, отбирая его друг у друга, обливаясь водой, пока не намокли до ниточки сами и не залили все вокруг водой, образовав лужи. Грязь прилипла к ногам, Ромео подскользнулся и упал, весь запачкавшись, мы хором ржали, как ненормальные, а он обиделся, правда, ненадолго — как можно долго дуться на таких лапочек, как мы?! Позже к нам присоединились Грег и Саймон, с них наконец сняли повязки, они сверкали свежими шрамами. Оковы отчужденности спали, мы снова стали бесноватой оравой разномастных детишек с разодранными коленками и загоревшей кожей.

А потом пришли врачи и отобрали у нас шланг, послав сушиться.  Мы сидели с поллотенцами на ступеньках, взмокшие, запыхавшиеся, выбившиеся из сил, но довольные, приятная усталость разливалась по нашим членам. Габриэль нахлобучила не пойми откуда взявшуюся сомбреро, надвинув её чуть ли не на глаза. Волосы Ромео закучерявились, смуглая кожа блестела на солнце. Кларисса вытирала очки и поправляла косы. Саймон рисовал на своих руках. Грег снял бусины с волос и нанизывал их заново.

Внезапно на горизонте замаячила фигура. сгорбленная, худая, растрепанная, с альбомом наперевес. О да, мы узнали его. Это был Блейн собственной персоной. Он прошел еще немного и остановился перед нами. Молча. Ромео вскочил и сжал кулаки. Кларисса едва не уронила очки. Саймон сделал помарку в рисунке и громко выругался. А я… бросилась оторопевшему от такого напора Блейну на шею.

— Ты че там делал? Че так долго лежал? — нарушила немую сцену я, — Спину не сломал? Че с тобой такое было? Че такой молчаливый? Да ты не парься, у нас все свои. Блин, без тебя так скучно было! Зато мы обливались водой из шланга. Жаль, что ты не пришел раньше — облили бы и тебя! Но теперь санитары отобрали у нас шланг. Наверное, ты чуть не помер от жары! Весь потный и мокрый… А в больнице скучно было? У вас там есть телек? А кормят как? А друзья у тебя там не появились?

— Я скучал по твоей болтовне, — устало улыбнулся Блейн, — И по летним ленивым денькам тоже.

— Зря приперся, — процедил Ромео.

— Ромми, остынь, — одернула его Клэр, — Порадовался бы за своего друга.

— Раньше мы были друзьями, — согласился Ромео, — Нет, даже не так. Лучшими друзьями. Но теперь нет. И больше никогда не будем. Слышишь, Блейн?

— Да, — тихо отозвался Блейн.

— И что ты услышал?

— Что мы больше не будем друзьями.

— А почему, знаешь?

— То есть ты на него обиделся из-за такой мелочи, как пожар? — возмутилась Кларисса, — Хорош друг, нечего сказать! Ну спалил он чердак, что такого? Все мы ошибаемся!

— Это не просто чердак, — вздохнул Ромео, — И дело не только в чердаке.

— Ладно, хватит это обсуждать, — вмешалась я, — Пришел Блейн, и сейчас мы будем все вместе ве-се-лить-ся!

Впрочем, всё «веселье» состояло из того, что мы думали, как будем веселиться. Шланг отобрали, чердака нет, качели заняты, проигрыватель тоже. Скука смертная. Так что мы снова развалились на ступеньках и принялись скучать, изредка поочередно вздыхая. Так и просидели до вечера.

Вечер тем хорош, что вся дневная жара сходит на нет. Воздух прохладный, трава становится ярче в почти что сумерках, только начинающих прогонять свет. Солнце садилось за горизонт, небеса окрасились в ярко-красный. Пахло летом и прохладной свежестью.Зои, Кларисса и Клэр ушли в свою палату, Габриэль с мальчишками ускакала на задний двор. Мы с Блейном остались вдвоём.

— И всё-таки, почему ты тогда так разозлился? — спросила я его, — Почему ты пожар устроил?

— Я не разозлился, я испугался… — густо покраснев, сказал Блейн, — А когда я боюсь, за рациональность своих действий не отвечаю.

— И чего же ты испугался? Дело в тетрадке? Это из-за той седой девочки?

— Всё-то ты схватываешь на лету, — усмехнулся Блейн, — Понимаешь… Время от времени в больницу приходит подобная особь. Таких можно узнать сразу: сколько бы им лет не было, они полностью седы. И мудры не по годам, словно владеют всеми тайнами мира. Быть может, так и есть. Как правило, они быстро исчезают, но только не для Иных. Исчезают вместе со своими вещами и какой-либо информации о них. Мы, Иные, помним о них, да и то далеко не все.

— И почему ты их так боишься?

— Если ты находишь их вещь — это плохой знак. Очень плохой. Значит, она выбрала тебя. Значит, скоро тебя ждет несчастье. Травница нашла её платок.

— А разве это не Отступница её заразила?

— Если бы Травница не нашла платок, дело бы закончилось простой ангиной. Но, увы, прошлого не изменить. О, как это было… Умирала она страшно. Медленно и страшно. Я не был рядом с ней, но я чувствовал это. Я забрал часть её страданий, но это лишь облегчило её участь, а не спасло от неё.

— Ужас… Но почему она это делает? И кто она такая вообще?

— Она забирает к себе. Она из серых кардиналов, которые везде, невидимые и никем не замечаемые. Такие становятся Королевами. Они тихо правят, пока их не убивает новая седая королева…

— Так это Королева делает?!

— Да, она. Впрочем, эта будет поспокойнее.

— Но у меня не случались никакие несчастья.

— Она придет к тебе во сне. И тогда… — он задрожал и закрыл лицо руками, — Я не хочу тебя терять, Элли. При мысли о том, что такой большеротой и пустоголовой болтушки не станет… Нет, я не допущу этого. Даже если она заберет вместо тебя меня.

— Ты идиот, Вечность, — услышали мы голос Кита.

От стоял у двери, прислонившись к ней спиной. Его волосы высохли, на плечах было белое полотенце.

— Больше верь этим глупым сплетням. Королева не приносит несчастий.

— И Травницу она не убивала, да? — сухо спросил Вечность.

— Травницу убила Отступница, — повысил голос Кит.

— Да отвалите вы от Отступницы! — завопил Вечность и набросился на Кита, — Она ничего не сделала!

— Ты выгораживаешь и ненавидишь не тех, — Кит схватил его за шкирку и ударил, — Как ты вообще стал Знающим? Ты же такой идиот!

— Это ты идиот, — проскрипел Блейн, — Тупой импульсивный идиот.

— Как мне это надоело! — я вскочила и побежала.

А куда я побежала? О том месте я подумала в первую очередь. Я пробиралась сквозь колючие заросли, прижималась к стене, вспугнула стаю бабочек и птиц, вступила ногой в мокрую грязь, едва не оставив там шлепанец.

Как обычно, зиял черный провал окна и ржавела решетка. Я подошла и заглянула внутрь. Кровать была пуста. Я шарила взглядом по комнате, но никого не было, лишь тьма сгущалась по углам.

— Бу, — внезапно передо мной выросло бледное лицо с широко распахнутыми глазами.

Я заорала не своим голосом, а виновник хрипло рассмеялся. Потом до меня дошло.

— Ворон, какой же ты противный! — обиженно протянула я.

— Я знаю, — усмехнулся он, — Чего так долго не приходила? Поди забыла бедного ощипанного петуха?

— Это ты ко мне не приходил! — возмутилась я, — Я пыталась попасть в эту ледяную пустыню ночь за ночью, но у меня ничего не получалось! Словно и не было её никогда…

— Я тоже не мог в неё попасть, — ответил Ворон, — Я и заснуть-то не мог. Если и засыпал, то ненадолго и без снов. Просто глубокая чернота, затягивающая меня.

— Бессонница, да? — сочувственно спросила я.

— Ага, — вздохнул он, — Клетка забирает всё. В том числе и сны.

— Почему тебя отсюда не выпускают?

— Так надо, — он смешно передразнил врачей, важно подбоченившись, — Это для Вашего же блага.

Я заржала. Он грустно улыбнулся.

— Ты ослабла, — заметил он, — Тянут из тебя тепло, да?

— Ты о чем? Ах, да… Я вот что хотела спросить… Королева правда приносит несчастья?

— Кто тебе такую чушь сказал?

— Вечность.

Я рассказала ему всё о пожаре и о ссоре двух друзей.

— Вечность всё время верит всяким сплетням, — хмыкнул Ворон, — Причем чем страшнее и абсурднее сплетня, тем больше он в неё верит. Королева никогда не приносила несчастья, она лишь помогала. Седые могут как помогать, так и вредить — они такие же разные, как и прочие Иные. Все, что их отличает от нас — они умны и незаметны.

— Тогда что случилось с Травницей?

— Незадолго до смерти Травница прибежала ко мне и сказала, что ей приснился страшный сон. Королева показала ей её смерть. Вечность тоже с нами был. Вся беда была в том, что он услышал лишь то, что хотел — Королева убила её. Но он совершенно забыл, что также Королева сказала, что может спасти её.

— Как?

— Забрать её к себе. Но Травница не согласилась. Она сказала, что никогда не хотела пересекать Грань. Она всегда оставалась дневной — до самого конца. И смерть была её выбором.

— Тогда, получается…

— Что, я разбил вдребезги твоё представление о нём как о всезнающем мудреце? Поделом тебе, — усмехнулся Ворон, — Теперь меня будешь считать мудрейшим.

— Да я итак, — улыбнулась я, — Все-таки жаль, что Кит и Вечность поссорились. Они ведь лучшими друзьями были.

— Если они так легко поссорились, то и друзьями никогда не были, не то что лучшими, — задумался Ворон, — Впрочем, Кит всегда был импульсивным малым. Ничего, отойдет.

У меня затекли ноги. Мне хотелось присесть так же сильно, как и говорить с Вороном.

— Какая красивая ночь… — протянул Ворон, — Небо такое чистое. Даже звёзды видны. Мне так хочется быть частью всего этого…

— Не могут же тебя держать там всё время… — недоверчиво сказала я.

— Могут, — серьезно сказал он.

— Нее… Рано или поздно тебя переведут в обычную палату. С терапиями и прогулками. А потом — в реабилитационный центр. С морем и песчаным берегом. И кафе на веранде. С горячими свежими булочками и дымящимся кофе с кленовым сиропом.

Он мечтательно посмотрел вверх.

— Скажи это кто-нибудь другой, я бы не поверил. Но тебе я верю… Даже зная, что этого никогда не будет.

— Что ты такое говоришь, Ворон? Выпустят тебя. Вы-пу-стят! Габи же выпустили!

— Понятия не имею, кто это, но знаю, что ей до меня далеко. Я-то безнадежный.

— Да ну тебя. С тобой поговоришь — сразу тоска разъедает.

— А когда с тобой — то воля к жизни появляется. Даже жаль, что так — уходить будет больнее.

— Тогда не уходи. Останься.

— Хотелось бы. Ты устала, похоже. Иди поспи, что ли. На тебя больно смотреть.

Я послушалась его и ушла. Пробралась в палату через окно и легла в кем-то заботливо расстеленную постель, надеясь по совету Ворона отдохнуть, но не тут-то было…

====== Выбирающая ======

Снова ветер и снег. И небеса, озаренные сиянием. Слева восток пылал оранжевым пламенем, и сама жизнь звала и манила. А справа запад с блистающей синевой приглашал в обитель звенящих сосулек и обманчивых праздников. Почему обманчивых? Прошлое — это пыль. Пыль мертва. Мы задыхаемся пылью. Она кажется нам золотой, но это просто пыль. Прошлое надо уважать, но не давать власти над собой.

Вдали, на восточной стороне возвышался холм. Я сама не заметила, как отправилась навстречу ему.

А если пойдешь на восток, то встретишь саму Королеву.

Ха. Да я ведь итак её встречу. Она сама меня выбрала. Она найдет меня, даже если Клетка сожрет мои сны. Сердце так колотится…

Королева никогда не приносила несчастья. Она помогала.

Помогала ли?

Она сказала, что может спасти её. Забрать с собой.

Я не люблю прошлое — это пыль. Я не люблю будущее — это погоня за пустотой. Я люблю настоящее, секунду, мгновение. Краткий миг между будущим и прошлым, секунду назад он был призраком, секунду спустя он станет пылью. поэтому я не хочу знать, что со мной будет. Пусть тогда у меня будет хоть какая-то иллюзия свободы. Иллюзия выбора. Я буду наслаждаться настоящим, не зная, что завтра всё обратится в прах. Разве это не является счастьем?

Королева замаячила на горизонте. Я никогда её не видела и не имела представление о её внешности, но тут же узнала. Узнала и холодок пробежал по моему позвоночнику, несмотря на то, что я никогда не мерзла здесь. Она приближалась медленно, такая белая на фоне ярко-оранжевого зарева.

Я поворачиваюсь к ней спиной и стремительно ухожу, ступая на свои же следы, из которых прорастает трава и цветы. Я чувствую её взгляд на своей спине.

Глупая, говорю я  себе, От чего бежишь? Она всё равно догонит тебя. Так зачем?

Убегу, отвечаю, Убегу, даже если придется бежать сквозь тернии и болота. Даже если придется изранить ноги в кровь об острые камни.

Не убегай. Это так глупо. Ты дурочка. Это не страшно. Будет немного больно, но когда всё закончится, ты посмеешься над своей трусостью. Как при уколе.

Заткнись! Не хочу с ней встречаться!

От себя не убежишь.

Никто не убегал, а я убегу.

Но убежать не получилось. Всё-таки мы встретились, хотя я прекрасно помнила, что повернулась к ней спиной. Да! Я повернулась к ней спиной и ушла далеко-далеко. Тогда почему она стоит прямо сейчас передо мной, и снежинки опускаются на её длинные белесые волосы, а низ платья запачкался? Она смотрит на меня большими глазами, такими неуместно черными на фоне этого белого торжества. Она улыбается, и её улыбка терзает меня, кинжалами вонзаясь в моё сердце.

— Вот мы и встретились, музы весны.

Я не могу произнести и слова. Странно, обычно я, когда нервничаю, начинаю болтать всякую бессвязную чушь. Но нет. На этот раз я словно онемела.

— Не бойся, я не сделаю тебе больно. Я просто расскажу кое-что интересное.

— И что же? — прошептала я, когда мой голос наконец прорезался.

Она достала две свечи и зажгла их.

— Задуешь левую — она расскажет о прошлом. Задуешь правую — она расскажет о будущем. Какую выбираешь?

— Никакую.

— Ха-ха, нет, девочка, так дело не пойдет. Ты должна выбрать.

— Ну вот тебе мой выбор. Никакую.

— Если ты не сделаешь выбор, я сделаю его за тебя.

Она задула свечу в правой руке. Пламя погасло. А вместе с ним весь мир. Я оказалось в кромешной тьме.

— Не думаю, что ему можно помочь.

— Жаль его. Такой молодой был… Сколько здесь проработала, а всё равно невыносимо видеть, как ломаются молодые жизни. особенно вот таким образом.

Что это? Где я?

Клетка?..

Белые стены. Белая постель. Белый потолок. Белый пол. Мягкий свет, падающий из окна. За окном — небо, затянутое тучами, птица опустилась на подоконник и чирикает. Детишки смеются. Мяч стукнулся. А здесь всё белое, как чистый лист бумаги.

Его волосы раскиданы по подушке. Пронзительно-синие круги под глазами так ярко выделяются на фоне бледной, почти что серой коже. Щеки впали, губы побледнели. Грудь едва заметно вздымается.

— Он не говорит, не слышит и ничего не понимает. Как овощ. Кататония.

— А родители что?

— Отказались.

— Кроме них, родственников нет?

— Нет.

— Бедный мальчик. Все его бросили…

ЭТО НЕПРАВДА

ЭТО ВРАНЬЁ

— Нет, это чистая правда. Любовь убивает — это про вас.

Стоит у зеркала. Состояние как у робота — ни чувств, ни эмоций. всё выбило. Всё вышибло. осталось лишь тупое остервенение. Бьёт кулаком по стеклу, осколки впиваются в кожу. ничего не чувствует. Теплая кровь стекает по коже. ни-че-го. Подбирает один из осколков…

ПРЕКРАТИ

ТЫ ОБМАНЫВАЕШЬ

ТЫ ЭТО СПЕЦИАЛЬНО ДЕЛАЕШЬ, ЧТОБЫ ЗАМАНИТЬ К СЕБЕ

— С любовью, без любви — ему суждено было стать пустой оболочкой. Почему? Потому что если вырвать тьму у него из сердца, то ничего не останется — только пустота. Пустота, затягивающая всё. Любовь скрасила его последние дни, но у розы есть шипы, и эти шипы больно впивались в его кожу. Кто бы знал, что ради столь прекрасного аромата придется платить кровью? Но кровь в любом случае была бы пролита.

— Я заполню пустоту весной. Я выращу в его пустыне цветы.  И посажу прекрасные деревья, в тенях которых можно будет отдохнуть. И зима сменится весной, декабрь станет маем.

— Да, ты действительно это можешь. Но готова ли ты отдать всё тепло, что у тебя есть?

— Да!

— Готова ли ты покрыться льдом, чтобы он расцвел?

— Да!!!

— Оценит ли он такую жертву? Он будет жить, зная, что жив благодаря тебе. Зная, что его жизнь была обменена на твою. Как тебе такое?

— Я…

— Помнишь Несуществующего?

— Так Февраль…

— Февраль тоже была Иной. В отличии от нас, она странствовала. Она знала, что одному из них нужно будет умереть. Она также твёрдо знала, что это будет не он. О да, она тоже пожертвовала собой, чтобы он жил дальше. Она забрала его участь. И что с ним стало?

— Но я…

— И ты действительно готова на такую жертву? В отличии от тебя, у Февраль ничего не было. Только они были друг у друга. Это явно не про вас…

Воспоминания промелькнули передо мной. Солнечная веранда, драки едой, бутылка воды, споры, кто пойдет за водой, книжки, читаемые вслух, лица, подсвечиваемые фонарем, неумело сплетенные венки и тонкие пальцы, скользящие по клавишам…

— Готова ли ты потерять их?

Буревестник, целованная солнцем и пламенем, неразлучная бесноватая троица, черноволосая Ворожея, Отступница, с умным видом сверкающая очками, неугомонный и импульсивный Кит, Вечный, беззащитный и в то же время невероятно мудрый…

Я люблю Ворона. Не меньше я люблю их всех.

— Знаешь, я ведь могу это устроить. Тебя ждёт его участь. А он будет  жить дальше. Всё как ты и говорила — его переведут в обычную палату, он будет есть, драться едой, болтать с друзьями по ночам, таскать свитеры у новеньких, танцевать под музыку, играть в снежки и лепить снеговиков. Потом будет арт-терапия, трудовая терапия, социальная адаптация, групповая терапия. Его выпишут и переведут в реабилитационный центр, находящийся у моря. Он будет гулять по пляжу, собирать ракушки, погружая ноги в песок, купаться, загорать, рисовать картины, писать стихи, играть на гитаре, отдыхать в саду, сидеть в кафе на веранде, держа в руках кружку дымящегося кофе и смотреть на засыпающий мир, а вдали будет играть уличная музыка. О да, он выздоровеет и будет жить. Но без тебя.

— Это же лучше, чем вот так…

— А какая разница? Всё равно один из вас будет овощем, а другой продолжит жить. Всё равно кому-то придется страдать.

— Тогда что мне делать?!

— Наконец-то ты задала правильный вопрос. За этим я и пришла. Я пришла, чтобы помочь тебе.

— Помочь? Как?

— Ты знаешь, кто такие Тени?

— Нет…

— Тени свободны. Тени могут пойти, куда вздумается. Тени безымянны и бестелесны. Нет, они не пустые оболочки — они думают и чувствуют. Даже больше, чем мы с тобой. Их чувства увеличиваются во сто крат. Если они любят, то со всей страстью, если ненавидят, то всеми фибрами души. Вообще, у Иного три участи — слоняться, ожидая, когда Грань вновь позовет, в пограничном состоянии между бездной и жизнью; стать вот такой пустой оболочкой, лишь отдаленно напоминающей человека; или же стать Тенью.

— А в чём подвох?

— Не строй из себя подозрительного параноика, это ведь тебе не свойственно, — рассмеялась Королева, — Вы не сможете больше прикоснуться друг к другу. Если тебяэто устроит в качестве подвоха.

— Не сможем? Почему? Что будет, если мы прикоснёмся?

— Кое-что совсем нехорошее.  Если ты согласишься, то сделай это искренне, ни секунды не сомневаясь. Ты должна быть твердо уверена. Такое свойственно либо влюбленным, либо дурачками, впрочем, какая разница… Потому что если ты засомневаешься, он уйдет без тебя.  А если вы уйдете вместе, вам придется бросить всех. Не бойся — воспоминания сотрутся. Жизнь продолжится, но без вас. Впрочем, вы можете приобрести друзей среди других ушедших…

— Я подумаю…

— Поторопись. Прими решение до конца лета.

— Я всё слышал.

— Эй, не очень-то прилично подглядывать за чужими снами.

— Вот такой я бесстыжий, уж прости меня.

Ворон рассмеялся, на этот раз без хрипотцы, а очень даже живо и заливисто. Я совсем ослабла, а он был бодрым.

— И? Что думаешь?

— Решение должна принять ты.

— А ты?

— А я уже всё решил. У нас два выхода — сбежать вместе или остаться и…

— Первое кажется наиболее благоприятным. Тогда почему я боюсь?

— Потому что Тенью может стать не каждый. Если засомневаешься — останешься в состоянии между Тенью и человеком. Не самое приятное времяпровождение, скажу я тебе.

— Ты уже встречал таких?

— Ха. Он был моим другом. Но возжелал свободы. У него почти получилось, но он испугался — и всё пропало. Он на живого-то едва походил, не то что на человека. Нет, он ходил, дышал, ел — но жизни в нём не осталось. Он был переполнен ненавистью. И яростью. и страхом. он набрасывался на всех, кто подходил к нему ближе, чем на метр. В конце концов его отправили к особо буйным.

— И что с ним сейчас?

— Не знаю. С теми, кого я люблю, у меня связь. Её можно почувствовать в тишине или в шуме. Даже если человек болен или мертв. С ним она была особенно сильная. Когда он превращался, тоже. А вот когда он стал таким, то она пропала. Какое-то время я чувствовал его страх и метание, но потом и это пропало. Только… Белый шум. Как от телевизора.

— Кошмар! И я могу стать такой?

— Да. Я потому тебя не тороплю, что не хочу видеть тебя такой. Ты ведь живая. Живее всех, кого я знал. Я не могу допустить, что жизнь утечет из тебя. Не могу допустить, что сама любовь обернется ненавистью.

— Почему я сомневаюсь? Я ведь знаю, что если мы не уйдем, то ты… Ты… Так почему же я сомневаюсь? Я ведь хочу спасти тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе. Но также я не хочу расставаться с друзьями. И с теми деньками на веранде…

— Потому что ты живая. Живым свойственен страх и сомнения. Я не боюсь, потому что почти что пуст. Права была Королева, когда сказала, что кроме тьмы во мне ничего нет. А ты её вырвала, прогнала своим светом. И что же у меня осталось? Правильно, ничего. В том числе и страха.

— Да что за глупости ты говоришь? В тебе много чего есть. Если ты задумываешься об этом, значит, что-то да есть.

— Ха! И что же?

— Радость. Желание жить. Раздражение. Смех. Лень. Любовь.

— Сомневаюсь.

— Любовь — это свет во тьме. Сам же говорил, что рядом со мной ты чувствуешь себя живым.

Он схватил меня за шкирку и притянул к себе.

— Неужели ты не видишь, что я делаю с тобой? Я черная дыра, которая затягивает свет. Чем больше она поглощает, тем больше становится. Сколько бы ты мне не светила, быть ей я не перестану.

— Я люблю тебя!

— Что ты несешь?!

— Я! Люблю! Тебя!

Он оттолкнул меня. Я упала на землю, ударившись затылком.

— Знаешь, что самое смешное? — спросил он тихо.

— Что же?

— То, что я тоже тебя люблю.

====== Играющая ======

— Нет, ты ещё спрашиваешь? Конечно, бросай все и беги навстречу своей любви!

Он идет впереди, раскидывая пепел носками белых кроссовок. Откуда здесь столько пепла? Всё, всё засыпало, ничего не осталось, только выбитое стекло, валяющиеся осколки и изуродованное пианино.

— Жалко пианино, — я провела пальцами по расплавленным клавишам, — Не сыграть теперь.

— Это кто сказал? — усмехнулся Вечность и подошел к пианино, — Сыграем в 4 руки?

— Я не умею…

— А уметь не надо.

Лунный свет упал на пианино, заставив его сиять, купаясь в прозрачном серебре. Вечность тронул пальцами клавиши, и зазвучала мелодия, такая же тихая и ненавязчивая, как этот самый свет. Мелодия, заставившая меня позабыть обо всем и вслушиваться в каждую ноту. Казалось, весь мир притих и прислушивается вместе со мной.

— Давай, — сказал Вечный, — Присоединяйся. Это так прекрасно — рождать красоту.

Я робко прикоснулась к первой попавшейся клавише. А потом решила: «была не была!» и стала хаотично нажимать на клавиши, не заботясь о том, гармонирует ли моя «мелодия» с его или нет. Впрочем, получилось очень даже сносно. Симфония холодной вечности и нежной весны, гаснущих звёзд и лесных шорохов, циферблатов и бутонов… Его мелодия была тихой и робкой, моя — громкой и отважно заявляющей о себе, его была плывущей и торжественной, моя живой и летящей.

Когда мы закончили, лунный свет покинул пианино, и оно вновь стало старым сгоревшим музыкальным инструментом. Как странно. Без нас он пылится, но благодаря нашим пальцам он превращается в нечто прекрасное и увековеченное.

— Видишь, как любовь может гармонировать? Как мы с тобой только что. Как наши мелодии. Почему вы, влюбленные, не можете этого понять? Почему вам обязательно надо умирать, жертвовать и сходить с ума от невыносимых страданий? А мне потом возись с вами…

— Просто я боюсь. Я боюсь, что сорвусь и Ворон уйдет без меня. А я останусь монстром без души…

— Ну это он преувеличил, конечно… Просто если ты поддашься страху, то он тебя поглотит. В этом-то вся суть.

— Ну вот! Поэтому я и боюсь!

— Боишься бояться?

— Да-да! Я очень боюсь бояться!

— Просто помни, что по мере превращения от эмоций будет зависеть всё. Поэтому постарайся радоваться жизни. Попрощайся с цветами, лозами и каменистой дорожкой. И с крыльцом, на котором мы так часто сидели.

Вечность вздохнул.

— Нам будет очень тебя не хватать, маленькое солнышко…

— Да погодь меня хоронить, я ведь ещё не решила! Время ведь до конца лета есть, так?

— Ну, июль близится к концу.

Мокрая майка прилипла к телу. Мы все одеты в белые майки и черные шорты, у всех волосы собраны наверх. И все мы промокли до ниточки. вода смешалась с потом. Сомбреро Габриэль мы с Зои разорвали пополам и нахлобучили себе на головы.

— Всё, я так больше не могу!

Ромео вскочил и снял майку. Его смуглая кожа блестела и лоснилась на солнце, торчали ребра, на спине перекатывались крохотные мышцы. Мы с девчонками одновременно с завистью выдохнули.

— Так нечестно! — воскликнула я, — Почему я так не могу?

— Почему нет? — усмехнулся Саймон.

— Извращенец, — Клэр неодобрительно покосила на него черным глазом, грозно сверкнув.

— Да ладно, не бушуй, ведьмочка, — подмигнул Саймон, — Что еще остается? Так жарко, что сил нет даже на шуточки.

— И не говори, — простонала Кларисса, — Так пить хочется… У меня мозги все испарились.

— А они у тебя были? — притворно удивился Эрик.

— По себе не судят, кудряшок, — осклабилась Кларисса.

— Пусть кто-нибудь сходит и принесет попить! — предложила Зои, — Реально, жарко так, что помереть хочется!

— Я отодвигаю свою кандидатуру, — пафосно сказал Эрик.

— Да ладно, кто у нас самый энтузиазный и первый везде? — поддела его Зои, — Давай, давай, приноси пользу обществу!

— А че это я сразу? — вспылил Эрик, — Дискриминация кудрявых!

— Я тоже кудрявая, — хмыкнула Зои.

— Кудрявые, объединяемся! — воскликнула я, — На протяжении многих веком прямоволосые притесняли нас… Пришел черед нам отомстить! Устроим революцию! Кудрявые, впе-ред!

И мы снова повалились на ступеньки, всем видом показывая, что никуда уходить не собираемся.

— Элли, ты же у нас такая энергичная, — оскалился Саймон, — Почему бы тебе не пойти? Давай, Элли, мы будем болеть за тебя!

— Тебе надо — ты и иди, — огрызнулась Клэр.

— Погодите, Блейн же на самой верхней ступеньке, — вспомнила я, — Так что ему ближе всех идти. Так что пусть он сходит! Точно! Блейн, ну чего уставился? Иди давай!

— Элли, как ты могла?! — возмутился Блейн, — Я верил тебе, считал тебя своим другом, последний глоток оставлял, а ты… ты… посылаешь меня за водой! Ну всё! Я никогда тебя не прощу, предательница!

— Ой, ну ты же такой милосердный, так и рвёшься помогать другим, — промурлыкала я, — Кто я такая, чтобы тебе мешать? Ну давай, Блейн! Мы все тут помираем! Ох, как мне плохо… Ни капельки воды не осталось! Всё с потом вышло! В глотке пересохло! Мне бы хоть дождевую капельку… О, как я была бы счастлива глотнуть живительную влагу!

— Извините, я заблудилась…

Мы одновременно обернулись. У входа стояла, а точнее сидела на инвалидной коляске полная девушка с растрепанными волосами, коротко подстриженными и с челкой до середины лба. Волосы были окрашены в синий. Она была одета в белую майку и зеленые лосины. Коляска была вся в звенящих подвесках. Она смотрела растерянно и слегка затравленно. Мне показалось, что она очень устала от всего этого. Да. Как будто она просто хочет отдохнуть от этих больниц.

— А что надо? — спросила я.

— Найти кабинет мистера Эррони.

Мы с ребятами переглянулись.

— Сочувствую… — пробормотала Клэр.

— Странно, что тебя не проводили или хотя бы не сказали, где кабинет, — сказала я, — Что вообще здесь за врачи работают? А ты давно здесь? Или в первый раз пришла? А до этого где лечилась? Я подумала, что ты давно лечишься, потому что выглядишь уставшей от всего этого. Ну ничего! У нас хорошо и спокойно. Ребята просто отличные. Кстати, у этих бесноватых девчонок место в палате свободное. С ними не соскучишься! Событиями наша жизнь не богата, у нас и телевизор-то редко включают и радио нет, зато можно общаться!  А ещё у нас старенький проигрыватель есть, прямиком из 20-го века, офигеть, да? Ой, а ты прям совсем ложишься к нам или только дневной станционар?

— Элли, не нагрушай девочку, — поморщилась Клэр.

— Узнаю старую добрую болтушку, — ухмыльнулся Грег.

— Сам ты старый, — обиделась я.

— Мне подскажут, где мой кабинет, или придется искать кого-то другого? — девушка скрестила руки на груди.

— Да ладно, не злись так, — я махнула рукой, — Я тебя сейчас провожу к этому придурочному.

Мы с ней вернулись в коридор, кажущийся полутемным и прохладным после ослепительной знойной улицы. Прохлада освежала, в ноздри врывался уже знакомый аромат медикаментов, штукатурки и женских духов. С кухни пахло блинчиками и кофе.

— Погоди, — остановила я девушку, — Зайду на кухню, чтобы взять им воду. А то ведь перегрызут друг другу глотки, лишь бы продолжить валяться на крыльце. Хотя, я ведь тоже такая! Эх, как хорошо лежать вот так, ты бы знала… И ничего говорить не надо. И думать тоже не надо. Слишком хорошо и жарко.

Я зашла на кухню. Тут всегда было тепло и влажно, пахло едой и специями, звенели чашки и тарелки, плескалась вода, в печке что-то готовилось, на сковороде трещало масло. Туда-сюда сновали грузные поварихи, кричали, подавали друг другу ингредиенты. Тут всегда кипела жизнь и не было места для лени.

— Опять воду? — спросила главная повариха.

Я молча кивнула и прошла к чайнику, налив в стакан воды. Вода была холодная, с накипью. То, что надо.

Я вышла с кухни и мы с девушкой пошли по коридору. Наконец мы нашли дверь в кабинет психиатра. Девушка кивком поблагодарила меня и скрылась в глубине кабинета. Я вздохнула и пошла обратно.

На полпути к крыльцу ко мне присоединился зеленоволосый парень.

— Опять ты? — удивилась я, — Давно не виделись. Как-то ты тих в последнее время. О, и корни отросли. Как так? Блин, жаль, что тут голову-то толком не помыть, не то что волосы покрасить. Ну да ладно.

— Ну, я на какое-то время отъезжал, — признался парень, — Впрочем, это не оправдывает моего внешнего вида. Хотя, мне-то че? Мне плевать.

— Действительно, — согласилась я, — Тут никого это не волнует, потому что все в обносках, с грязными головами и потные. Это же здорово! Хотя я не прочь сейчас влезть в холодный душ. Раньше я летом любила набирать холодные ванны и сидеть в них по полдня. У меня кожа на кончиках пальцем так смешно сморщивалась! А еще потом я часто простужалась. Горло болело…

— Ну, раз в несколько недель-то удается помыться. Кстати, у нас в школе бассейн. Мы часто с парнями ночью пробирались и купались там.

— Да? А у нас бассейн не работает…

Мы вышли на крыльцо.

— Чтоо? — обиженно протянул Грег, — Только один стакан?

— Один стакан и зеленоволосик! — представила я, — Ну разве не здорово?

— ЗдорОво, — кивнул Ромео.

Ребята набросились на стакан и снова едва не передрались за него.

— А где Эрик и Зои? — спросила я, заметив отсутствие парочки.

— Что это они там деееелают? — ухмыльнулась Габриэль.

— Сбежали от вас, придурков, — фыркнул Саймон.

— Скорее уж от тебя, — хмыкнула Клэр.

Грег любезно предоставил мне честь выпить последний глоток со стакана, что я и сделала, почувствовав, как живительная влага наполняет меня. Воды было мало, но досталась она всем, хоть ребята и ерничали, что сами все выпьют. Такая вот у нас дружная компания.

А вскоре подоспели и Зои с Эриком, таща вдвоем большущий таз, наполненный водой.

— Вааау! — вскочила я, — Водичка! Будем купаться! Блин, круто! Так вот, что вы делали!

Мы с Саймоном одновременно бросились к тазу, скинув обувь, и прямо в одежде плюхнулись туда, правда, не совсем поместились и быстренько все расплескалось. Прохлада окутала моё тело. Я даже вздрогнула от холода.

— Эй, а мне? — закапризничала Клэр, — Я тоже хочу!

— Да ладно? — присвистнул Грег, — Я думал, тебе вообще не бывает жарко, раз ходишь в черном.

— В порядке очереди! — вскомандовала Кларисса, сдерживая напор, — Так, давайте вылезайте! Сейчас воду нагреете и толку от неё никакого не будет!

Мы с Саймоном нехотя вылезли.

Ребята купались по очереди, плескаясь, брызгая водой, погружаясь в воду с головой, и вскоре всё вокруг было мокрым, в том числе и мы. Потом, как обычно, пришли врачи и отобрали таз, отругав и послав сушиться. Мы со смехом вытирались полотенцами, сушили феном волосы, а потом переоделись в сменную одежду.

— Хорошо у нас, а? — спросила я зеленоволосого.

— Это с тобой хорошо, — отозвался тот, — Рядом с тобой у меня возникает чувство, будто ты мой давний друг. Так легко мне никогда не было.

— Да ладно, — отмахнулась я, — пустяки. Ты всегда можешь посидеть с нами, если захочешь. Никто не прогонит тебя.

— И где ты была раньше, солнышко? — улыбнулся парень, — Встреть я тебя полгода назад, то и не было бы ничего…

Он встал и удалился в свою палату. А за окном садилось солнце, освещая помещение красным. Доносился стрекот и сонное чирикание.

По пути в палату я снова встретила девушку на коляске.

— Меня кладут к вам, — доложила она.

— Дневной станционар?

— Неа, госпитализируют. Будем знакомы, Салли.

====== Прощающаяся ======

— Меня выписывают.

Ветер всколыхнул её юбку. Такую черную на фоне выгоревшей травы и светло-голубых небес. Она была хрупкой, как чайная роза — тонкие запястья, растрепанные волосы, пучеглазость, короткие ножки. И в то же время внутри неё чувствовалась недюжинная сила.

— Ты рада?

Она удивленно на меня смотрит. Ветер едва не сбивает её черную широкополую шляпу. Косметика так странно смотрелась на её детском лице. так странно и нелепо.

— Ну… я буду ходить в школу. Буду ездить в неё на электричке с полупустой кабинкой. Смотреть через окно на поля и леса. Выйду на станции, пройду через валяющиеся листья, цветы и ветки. Утреннее солнце будет согревать мои плечи. Я встречу подруг и мы вместе пойдем по тенистой дорожке в школу, закинув сумки на плечи. Я займу парту у окна и буду слушать, как учитель литературы неторопливо читает стихи. Разве не здорово, Элли? Разве не круто? Я наконец-то освободилась.

— Да… это здорово! Это просто замечательно. Нет, правда. И когда тебя выписывают? Насовсем? А ты будешь к нам приходить?

— Не знаю. Я ничего не знаю. Наверное, оборву все связи  и забуду сюда дорогу, сотру тропинку ластиком. Эти коридоры и крыльцо со скрипучими ступеньками будет причинять мне боль. Наверное, мне будут причинять боль и деревья в белом цвету, потому что будут напоминать о тебе.

— Значит, тебе грустно? Ты не хочешь уходить? А ты не можешь остаться? Хотя, чего это я спрашиваю, конечно, не можешь… Такой шанс предоставляется не так уж и часто, чтобы его упускать.

— Ну вот ты снова ответила на собственный вопрос, Элли. Что ж, сегодня изголовье моей кровати будет пусто, а мою постель, пропахшую моими духами, унесут. Прощай! Не знаю, свидимся ли мы снова, так что… Прощай!

Она повернулась и зашагала по дорожке, ведущей к выходу из нашего чудесного сада. Дорожке, ведущей в мир нормальных, мир асфальтовых артерий, бензиновой крови и бьющихся моторных сердец. Исчезала в полуденном зное, скрываясь меж нависших зеленых ветвей, оставляя после себя пыль и карамельный шлейф.

— Хочешь её удержать?

Ромео принес шляпу и корзинку с клубникой. Шляпу он нахлобучил сам, а клубникой поделился со мной. Спелая, ярко-красная клубника, как её помада.

— Очень. Я хочу броситься с места, схватить её за край юбки и так повиснуть, громко скуля и причитая.

— Но не стала, верно? И правильно… Не держи её. Она теперь свободна. Людей нужно отпускать — если захотят, они сами вернутся. Навсегда.

— К тебе возвращались хоть раз?

— Нет.

— Тогда глупая у тебя теория. И ни капельки не правдивая.

— Нет… Капельку она всё-таки правдивая.

Мне попалась двойная клубничка. Ещё почти зеленая.

— Смотри, Ромео, эти две клубнички совсем неспелые, зеленые и совсем не вкусные. Но они всё равно вместе. Влюбленные, поклявшиеся друг другу никогда не разлучаться.

— Только ты можешь в клубничке увидеть трогательную историю…

— Я прямо так и слышу, что они говорят: «И пусть нас сожрут, пусть разжуют на мелкие кусочки. я никогда не отпущу твою руку».

— Откуда у клубники рука?

— Это метафора, глупенький!

Он внимательно посмотрел на клубнику.

— Ну, что-то в этом есть…

— А ведь «сердечко» символизирует эти две клубнички, вцепившиеся друг в друга.

— А я  слышал, что один человек увидел двух лебедей, склонивших друг к другу головы на фоне заката, и решил сделать их символом любви.

— Тоже красиво. Но версия с клубникой лучше.

Что такое август? Это рассыпанные лепестки и красные плоды, это жемчужины ягод, скрывающиеся в кустах и преддверие осени, это постепенно сходящая на нет жара и вечера, проведенные на веранде, наполненные прохладным воздухом и фиолетовым небом. Это утро с вселенной, отраженной в росинке и сонными цветами, это бабочки, танцующие воздушный вальс.

Август всегда происходит быстро, дни сменяют друг друга, как кадры в кинофильме. В августе собирают фрукты, ягоды, цветы и теплоту, чтобы запастись на зиму. Этот август был особенно душистым и ароматным, полным буйством красок, а по ночам звезды неизменно кружили хоровод.

Поэтому было очень грустно провожать лето. Как со старым другом, мы прощались с ним, стараясь подарить незабываемые воспоминания, чтобы пронести их через холода.

— Как-то особенно грустно, — говорила я, — Такое чувство, будто что-то дорогое уходит от меня. странно, да? Лето ведь наступит. И снова будет жара, крыльцо, венки и поливание водой из шланга. тогда почему мне так невыносимо больно?

— Кто знает, может, нам больше не удастся вот так посидеть, — задумалась Кларисса, — Кого-то из нас выпишут. Некоторые из нас вернутся, а некоторые уйдут навсегда в новую жизнь.

— Все равно ведь далеко друг от друга не уйдем, — издала нервный смешок Зои, — Куда нам? Мы находимся в самом заду мира.

— Ну, допустим, встретимся, — сказала Кларисса, — Где-нибудь в придорожном кафе. Все повзрослевшие, отвыкшие от всего этого. Кого-то вырвали из университетских будней, или еще каких… Но крыльца больше не будет. И жаркой летней скуки тоже. И спорить, кто пойдет за питьем, тоже: официант нам все принесет.

— Да погодите вы, — вмешалась я, пока разговор не превратился в перепалку, — я совсем не об этом говорила. У меня такое чувство, будто эта зима будет необычной. Многое потеряем и многое приобретем. Я ведь ошибаюсь, да? Это ведь простая паранойя?

Я с надеждой посмотрела на Блейна. Тот ласково взглянул на меня.

— Все может быть, — уклончиво ответствовал он, — Завтра тайфун может случиться, например.

Постепенно я стала бояться циферблатов. Я вообще много чего боюсь, если не всего. Но часы буквально давили на меня, а тик стал симфонией ужаса. Потому что с каждым движением стрелки приближался роковой час.

Забавно, что в детстве я подгоняла время, мечтая, чтобы оно шло хотя бы чуточку побыстрее. А теперь я хочу замедлить его. Хотя бы на секунду.

Дни сменяли ночи, каша сменяла запеканки, чай сменял кофе. Все веселились и радовались жизни, прощаясь с летом, гуляли в саду, танцевали, пели, бегали наперегонки, играли в мяч, кормили птиц, рисовали. Жгли костры и пели под гитару, рассказывали сказки и страшилки. Даже зеленоволосый парень улыбался, но Зои говорила, что он улыбался рядом со мной. Иногда к нам присоединялся мальчик с синдромом Котара, который сидел в сторонке, молчал и внимательно слушал, на него не обращали внимание. Я мирила влюбленных и смешила грустных, я помогала справляться со страхом. Я почти со всеми перезнакомилась. Благодаря мне Габриэль стала меньше приставать к людям. Я знаю, что её раны тяжело излечить, но теперь они хотя бы не так саднят.

Меня называли сумашедствием с первого вздоха и весенним обострением. Даже Элис, то появляющаяся, то исчезающая, о болезни которой никто ничего не знает, прислушивалась ко мне, хоть и считала меня легкомысленной и глупой.

— Элли — моя подруга, — хвастала девушка с пограничным расстройством личности, пострадавшая от не самых лучшим отношений с друзьями, — Она очень хорошая, самая лучшая девушка на свете! Она говорит, что я клевая. А еще ей нравится, как я плету.

— Но она моя подруга, — обиделась девушка с социофобией. Когда она только прибыла, на неё было жалко смотреть: шарахалась от одного взгляда на неё.

— Нет, она моя подруга! — вспылила первая.

— Нет, моя, — вторила ей та.

— Успокойтесь обе, она моя, — хмыкнул парень с шизофренией, который при знакомстве со мной плел эпопеи об усатом жителе его дивана, который появляется только по ночам и ворует его дыхание.

— Я общая, — вмешалась я, — Я всем принадлежу. Девчонка нарасхват! Берите осколки моего сердца — не жалко!

— Кто разбил тебе сердце? — грозно приподнялась девушка с ПРЛ, — Я разобью ему морду.

— Да никто не разбил, я пошутила, — вздохнула я, — Просто я хотела сказать, что не нужно из-за меня ссориться.

А однажды к нам привели одного парня. Продержался он здесь недолго, пришел так же внезапно, как и ушел. Явился громогласно, опрокидывая стулья и царапаясь длинными ногтями. Халаты тащили его волоком, предварительно разогнав нас по палатам. Но мы всё равно подглядывали, повысовывав любопытные морды из-за углов. Замирали от страха, видя, как пинали его санитары, и вздрагивали, когда он их кусал. Ему по пути случайно попался мой приятель, Седрик, и парень, помедлив секунду, вдруг вырвался и набросился на него, пытаясь задушить. А потом упал без чувств: кажись, транквилизатор подействовал. Позже Седрик рассказывал, что ему казалось, что он встретился взглядом с чудовищем. На дне его жёлтых глаз не осталось ничего, ни человеческого, ни звериного, ни живого, ни мёртвого. Одно неистовство и злость на весь мир.

А потом поползли слухи, быстрее, чем мы смогли что-либо узнать от Ласки. То говорили, что он кого-то убил, то говорили, что он над кем-то издевался, то говорили, что над ним издевались, то называли его живодером. Халаты строго-настрого запретили нам с ним общаться, а мы и не пытались в кои-то веки нарушить запрет — все боялись его, даже Ворон.

Их палаты распологались не так близко друг к другу, и я в потёмках перепутала окна. Я тогда несла варенье Ворону, несмотря на то, что тот его ненавидел. Я насвистывала одну весёлую мелодию и приближалась к окну, блаженно улыбаясь, и встретилась с горящими в темноте глазами.  Я громко ойкнула и всё же предложила ему варенье, а он расхохотался, как ненормальный.

— Ты встречаешь посреди ночи психопата, издевавшегося над одноклассниками и едва не задушившего ребёнка, и предлагаешь варенье?!

— А почему нет? — пожала я плечами, — Ты тоже худющий. О, и пятна на стенах. Тоже мало кушаешь, да? А надо хорошо питаться, иначе сил не будет и зубы будут шататься. О, должно быть, это ужасно неприятное ощущение, я помню, как в детстве расшатывала молочные зубы.

— Да заткнись ты уже! — взревел социопат.

— Только если съешь моё варенье, — подмигнула я.

— Клубничное? — недоверчиво принюхался он.

— Да, — сказала я, протянув ему тёплую банку, — У Ласки выпросила. Хотя, ей его итак девать некуда. Ей тётка с фермы привозит. Или мама. Не помню. Нет, по-моему, всё-таки мама.

— Ласка классная тёлка, — сказал он, набивая щеки, — У неё ножки отпад полный. Так бы и затискал.

— Она очень хорошая, — с гордостью сказала я.

— Жаль. Мне нравятся плохие девчонки.

— А я как-то поменяла однокласснику пастами зелёную ручку и синюю. Вот смеху было!

— Да ты просто зверь! — ужаснулся парень.

Он внезапно улыбнулся, обнажив обломанный клык. Глаза хищно засверкали, отражая кособокую луну.

— У Буферов были такие красивые ожоги от сигарет. О да, я любил к ней прикладываться.

 «Ну и прозвище», — подумала я, содрогаясь.

— Боишься? — приблизился ко мне парень. Мы почти соприкоснулись лбами. И я явственно ощутила волны жара, исходящие от него. Жара было так много, что он не мог не делиться им с другими. А другие сгорали. Но я не сгорю.

— Нет, — честно сказала я, выдержав его взгляд.

— Ты не врёшь. Это хорошо. Я люблю честных. И храбрых тоже.

Так и зародилась одна из самых странных дружб. Скалящийся зверь, не подпускающий к себе никого, и болтливая девица, которой ничего не стоит прогуляться в клетке со львами, весело мурлыкая себе под нос песенку. Ночью я приходила поочередно то к нему, то к Ворону. А иногда мы болтали втроём. Ворон говорил тихо, но этот парень всё слышал. Оказалось, его зовут Тарантул, и Ворон долго ржал, упрашивая познакомить его с Бобом Диланом. Впрочем, Тарантул не обижался, несмотря на то, что не очень-то любил эту книгу. Я носила Тарантулу еду, просовывала воду, читала ему «Норвежский лес» и рассказывала о своих друзьях. А он слушал, как-то странно притихнув, ещё немного — и он бы свернулся калачиком на моих коленях, и меня это немного забавляло.

— Как ты это делаешь? — шепотом спросил у меня Ворон, когда Тарантул забылся младенческим сном.

— Делаю что?

— Ты шутишь? Ты усмирила Тарантула. Тарантула, который издевался над одноклассниками и пытался одного зарезать. Тарантула, который кусает и бьёт санитаров даже со шприцом в вене. Он сидит и жрёт твоё варенье, хотя мог бы уже давно запустить в тебя банкой.

— Я не знаю, это как-то само собой получается, со всеми легко лажу. Просто мне нравится общаться и дружить, это у меня с детства. Меня за это и за мою болтовню в школе считали легкомысленной дурой. Хотя, наверное, так и есть! Я просто обыкновенная болтушка.

— То есть, ты даже не понимаешь, какое влияние оказываешь на людей, — нервно рассмеялся Ворон, — Я даже не знаю, хорошо это или плохо.

Из-за ночных посиделок я стала не высыпаться, поэтому спала днём. Халатам это не нравилось, но я буквально валилась с ног от усталости, и потому стала пропускать прогулки, проваливаясь в целебный сон, обволакивающий, завораживающий и утаскивающий в неведомые и непостижимые дали, полные нереальных вещей.

— Опять почти не приходишь?

Ворон встревоженно смотрел на зевающую меня.

— Наверное, неправильно с моей стороны просить приходить тебя сюда. Я-то сова, а ты, наверное, жаворонок.

— Ворон ты, — устало улыбнулась я, — А не сова.

— Почему нет?

Он завыл, как филин, чем испугал меня. Я опять оступилась и свалилась вниз, ударившись затылком о землю.

— Эй, живая там? — насмешливо спросил Ворон, — Давай, вставай, не пугай меня…

— Ну мисс Хелен, ещё 5 минуточек… — я сладко зевнула, закрыв глаза.

— Когда это я успел превратиться в мисс Хелен? — опешил Ворон.

Я ничего не ответила.

— Мисс Что-то-там, а ну вставайте, пора принимать лекарства! — сказал Ворон тонким голосом, — Не стоит так долго дремать по утрам, переспите ведь!

Я открыла глаза и исдала несколько сдавленных смешков. Потом кое-как приподнялась и снова прислонилась к решетке.

— А если без шуток, то ты меня пугаешь, Элли, — обеспокоенно сказал Ворон, — Ты правда так хочешь спать?

— Да дело не в этом… Я очень устаю в последнее время. Наверное, это потому, что скоро осень.

— Вот сейчас честно скажу тебе, Элли, на тебя без слёз смотреть невозможно. Когда ты пришла ко мне, ты была такой теплой и цветущей, словно сам гимн весне и жизни ступал по льду… А сейчас ты скорее драный веник. Не смотри на меня так злобно, а то я боюсь. Но это правда. Ты выглядишь очень уставшей. Смертельно уставшей. Я бы сказал, начинающей вянуть.

— Не знаю… Но ведь все цветы вянут?

— Есть цветок, который никогда не завянет.

— Раз я завяла, то я не он…

— Нет, ты именно вечный цветок. Просто другие берут у тебя аромат и обрывают твои лепестки, но даже не поливают. Все восхищаются твоей красотой и ароматом, но никто не хочет полить тебя хотя бы разочек. Бедный, бедный мой цветочек… Сломать бы эти прутья, и тогда я никогда не отпущу твою руку. И я всегда буду поливать тебя и укрывать от холодов.

— Никогда…

— Что?

— Никогда не отпускай мою руку.

Мы соприкоснулись пальцами.

— Теплые… — вздрогнул он, — И мягкие. Влажные.

— А твои холодные, сухие и жесткие… — пробормотала я.

====== Решившая ======

Это случилось пасмурным днем, ближе к вечеру. за окном барабанил дождь, так что мы собрались все вместе в палате, думая, что делать. Вода вся выпита, книги прочитаны, стихи рассказаны. Подумав немного, мы поняли, что слова-то и не нужны, и просто лениво лежали по двое, по трое на кровати, глядя в потолок и слушая песнь дождя и ветвей, ударяющихся об окно.

Явился Блейн с дымящейся кружкой горячего шоколада, новыми свитерами и девчонкой.  Представил как Жюли.

О Жюли, Жули! Нежное сердце, кроющееся за массивным телом и отборными ругательствами! О Жюли, вяжущая шарфики и отдающая свои запеканки! О Жюли, у которой всегда есть капли от наскорка и 100 идей для рисунка на носках! Она быстро подружилась с Зои и Клариссой и подселилась к ним в палату.

Но когда мы только познакомились, то мысленно окрестили её Гориллой и Леди Сквернословие. И покатывались со смеху, пока не стемнело. А всё потому, что она через раз вставляла какую-нибудь ругань, причем такую, которую даже Элис не слышала, а она в этом разбиралась. Как объяснил позже Блейн, это был дефект речи.

— Хватит издеваться, — надулся Блейн, — Она очень милая девушка. Глядите, какой клевый шарфик мне связала!

Он выудил из груды принесенных свитеров полосатый шарф с каким-то непонятным орнаментом.

— О, поделишься? — оживилась я, — Как раз осень скоро, а я так легко простужаюсь! Постоянно с сентября до апреля с соплями хожу! А так хоть греться буду.

— Размечталась, — осклабился Блейн, — А ты мне что?

Я задумалась.

— А что я могу дать? Хм, даже не знаю... Вот мои вещи: кусок помады, высохшая шоколадка, ожерелье с фальшивыми янтарями, плеер еще 80-х годов, браслеты «дружба», игрушка-китенок. Их я готова отдать. Выбирай любую. Можешь хоть все забирать! Хотя я не знаю, зачем тебе помада и бижутерия… Ну да ладно!

— Ну, если ты так просишь, — замялся Блейн, — Но шарфик всё-таки не дам!

— Жадина, — я показала ему язык, — С друзьями надо делиться.

И пришло время ужинать. Мы, как угорелые, всей гурьбой понеслись в столовую, где подавали рис и курицу. Пахло так невыносимо приятно, что мой рот наполнился слюнками. Мы жевали, чавкали и мычали под неодобрительные взгляды работников столовой.

Когда мы вернулись в палату Зои и Клариссы, нас ждала… Клэр собственной персоной! Лежала, распластавшись, её бока тяжело вздымались и дорожка из черной крови тянулась от дверей.

— Черная кровь? — задумалась Зои, — Плохой знак.

— А что такое? — опешила я, — С ней что-то случилось? Она умирает? Она в опасности? Она заболела? Она мертва? Она превращается в чудовище?

— Нет-нет, — поспешила меня успокоить Зои, — Просто случилось это.

— Что это? — спросила я.

— Тьма. Опять тьма её одолевает, — объяснила Зои.

— Ворон тоже говорил что-то про тьму, — призадумалась я.

— Ну, у него было немного по-другому, — скривилась Зои, — И более мерзко и отвратительно. Надеюсь, у Клэр до такого не дойдёт.

— Дойдет, если мы сейчас не вмешаемся, — спохватился Блейн.

Мы с ним одновременно посмотрели в окно. Туча заслонила луну и звёзды.

Что с ней было, я так и не поняла, но знала, что это было что-то мерзкое. Эта кровь пахла бензином и железом, плавленной пластмассой и болотом. Черная, черная кровь. Кровь, что окрасила оперение Ворона. Кровь, что пытается сейчас поглотить Ворожею. Её взгляд стал пустым и бессмысленным. Я подумала, что друг Ворона, когда стал чудовищем, также смотрел. Слепая ярость и животное бешенство. Того и гляди истечет слюнями и пеной. Даже на самом дне этих глаз теперь не найти хоть какое-то подобие человеческих чувств — всё скрыла пелена, волной накрыла кровь.

— Сделай хоть что-нибудь! — визжала Буревестник.

— Это вы виноваты! — кричал Кит, — Зачем выпустили?!

— Мы тут причем, тупой ты осёл?! — вопил Вечность.

— Заткнитесь! — рявкнула я, и они, как ни странно, тут же меня послушались.

Ворожея хватает меня за горло и впивается в кожу черными, как сажа, ногтями. Черными не от лака и пыталась что-то прохрипеть. Я наклоняюсь к ней поближе. Не стоило этого делать…

— Поступь, ты забыла, что… — кричит Вечный, но слова его тонут в липкой тишине, охватывающей меня со всех сторон.

А дальше были только тёмные кустарники с острыми шипами. Их кривые ветви, словно руки мертвецов, тянулись ко мне, норовясь разорвать мою плоть. Кустарники скрыли небо, даже свет луны не проникал сквозь плотные заросли. Мертвое, мертвое царство, состоящее из запекшейся черной крови… И Черная, черная кровь вместо воды.  Я поплыла, пытаясь протолкнуться, едва не застывая в этой густой жиже, наполнявшей всё существо Ворожеи. Я не плыла наверх, потому что тогда бы застряла там навсегда, наблюдая, как тысячу и один раз гибнет Ворожея. Я не плыла прямо, потому что тогда шипы впились в моё сердце, заставив его почернеть. Я плыла вниз, глубже и глубже…

глубже

ГЛУБЖЕ

Г Л У Б Ж Е

Сейчас достигну самого дна, куда не заплывал никто. Сейчас проникну в ту самую глубину, из которой не выберешься прежней. Проникну через запретную дверь, которую черная кровь заставила открыться, сломав все замки.

Да, в ту самую глубину, где скрючилась Ворожея — щуплый ребенок, беззащитнее и уязвимее котенка.

— Опять я спасаю тонущих, — хотела выдохнуть я, но черная кровь забилась мне в рот.

Я схватила её на руку, и она лихорадочно сжала её. Я потянула, но колючие ветви не хотели её опускать.

— Отпусти её, дрянь, — мысленно сплюнула я, — Не отдам тебе Ворожею. пусти!

Дернула ещё раз.

— Э, нет, так не пойдёт. Нужна жертва, муза.

— Хрен тебе, а не жертва!

Я дернула со всех сил, но Ворожея лишь скорчилась от боли, а шипы ещё глубже впились в её кожу.

— Шляпа… — подумала я.

— Причем тут шляпа?! — тут же мысленно обругала я себя.

Но невольно представила её. Черную, с круглыми полями. Она никогда её не снимала.

— Шляпа!!! — внутренне завопила я, — Она пришла без шляпы! Нужна шляпа! Шляпа!!!

— Ой, как же я ненавижу муз. Умнющие тупицы.

— Эй, кто-нибудь, — подумала я, — Шляпа! Шляпа! Нужна шляпа!

Сверху упала шляпа. Да, та самая, я её узнаю — уж сколько времени на неё пялилась. Всегда аккуратная, чистая, немятая, даже если мы извалялись в грязи или поиграли в мяч. Даже после того, как залезли на дерево. Даже после драки едой. Ворожея её никогда не снимала, и теперь я понимала, почему.

Я надела ей на голову шляпу. И тут же ветви её отпустили.

— Тварь! Ну ничего… Ты уйдёшь — и я заставлю её сбросить шляпу. А пока — живи!

Мы вынырнули, забрызгав стены черной кровью и своей тоже. Кустарники завяли, тьма ушла, забрав с собой мерзкую черную кровь. Та, что на стенах, теперь вреда причинить не могла — теперь она просто зловонная жижа.

Ворожея тяжело и с хрипом дышала, судорожно схватив одной рукой мою, другой шляпу. Она была вся в крови, одежда порвана, глаза едва не выкатились из орбит, рот открылся, обнажив щербатые зубы.

— Ты совсем рехнулась?! — набросился на меня Кит, — А что бы было, если бы я не помог?! Идиотка! Больше не смей влезать в такие авантюры!

Он громко хлопнул себя по лбу.

— Блин, сначала делаешь, а потом думаешь, — пробрюзжал он, — Одно слово: муза.

— Это ты кинул шляпу? — спросила я, — А где ты её нашел? Она же пришла без неё. Только не говори, что ты быстренько сгонял за шляпой к ней домой!

— Вообще-то она уронила её, — он скрестил руки на груди, — Видимо, забыла, что снимать её нельзя. Кстати, поблагодарить своего спасителя не хочешь? Если бы не я, вы бы обе остались там навсегда.

— Да прям уж, — хмыкнул Вечность.

— Я благодарна тебе, Кит, — честно сказала я, — Мне действительно было там так страшно. Я подумала, что эта штука и меня поглотит.

— Так и было бы, — кивнул Кит, — Но я тебя спас. Теперь ты моя должница навеки.

— Значит, я выполню любое твоё желание? — хихикнула я.

— Ага! — просиял Кит, — И моё желание таково: ты станешь моей рабыней навеки. Ха-ха!

— Не шути так, а то согласиться могу, — пригрозила я, и парни покатились со смеху.

Буревестник заботливо вытирала Ворожею.

— Береги себя, — ласково приговаривала она, — Не снимай её больше. Теперь ты понимаешь, что бывает от этого?

— Да, теперь я понимаю, — пристыженно сказала Ворожея, безвольно обмякнув у неё на руках, — Я так слаба… Даже пальцем пошевелить не могу.

— Теперь ещё труднее уходить, — сказала я, — Потому что если меня рядом не будет, кто защитит её?

— Я, — твёрдо сказал Кит, — Не строй из себя героиню, тебе это не идёт… Да ладно, не делай такую обиженную рожу, я же любя… Короче, я защищу её, Поступь. Не забывай, что я один из самых могущественных Знающих здесь.

— Да хрен ты лысый, а не могущественный Знающий, — фыркнул Вечность.

Кит так злобно на него зыркнул, что я бы на месте Вечности намочила штаны от страха, а тот и бровью не повел.

— Окей, окей, могущественный так могущественный! — миролюбиво согласился он.

Я подошла к Киту вплотную.

— Поклянись, что защитишь её, — сказала я, — Пожалуйста, не дай её погибнуть! Пусть она живет счастливо и эта штука даже на миллиметр не приблизит к ней свои гнусные лапы!

— Зачем клясться? Я защищу её, и мы оба это знаем, — сказал Кит, — Доверься мне. Я не бросаю слова на ветер. Сказал, что не прощу — значит не прощу. сказал, что защищу — значит защищу.

— Защитит, — кивнул Вечность, — Уж я-то его знаю.

— А если не защитит,то я из него жабо сделаю! — прибавила Буревестник.

Эта осень была вообще очень плодородно: много фруктов, ягод, людей… Следом за Жюли появились тощий очкарик и Сандра. С тощим очкариком тут же подружились Блейн и Кларисса, а вот Сандра…

Когда я её в первый раз увидела, то испугалась, приняв за чудовище. Что подулать, сбил с толку тот тип у неё за спиной. Когда она рядом, атмосфера сгущается, воздух тяжелеет, становится холоднее, исчезают все запахи. Даже цветы вянут. Поэтому мы с девчонками думали, что это она принесла с собой холода.

Когда я её увидела, то меня придавило тяжестью и стало трудно дышать. Даже с зеленоволосым парнем не было так трудно. И я сразу же поняла: эту я не спасу, не стоит даже и пытаться. Себя спасти может только она сама.

Ха! Чудовище? Несущая холод? Как бы не так!  Вовсе она не страшная. Она потерянная. Тот тип почти полностью поглотил её. От Сандры почти ничего не осталось, и поэтому то, что я сначала приняла за неё, было им. По ночам я слышала, как он мучает её, воруя её сны и жизнь, нашептывая кошмары.

— Я знаю его, — говорила Кларисса, — Это про него писали в газетах. Что он разбился в Овраге Разбитых Сердец.

Что ж… Это всё объясняет. Объясняет то, что они уродливо срослись, напоминая сиамских близнецов.  Я хотела ей помочь, потому что невыносимо было видеть, как исчезает она в нем, до смерти перепуганная. Но знала, что ничего сделать не смогу, только ещё хуже сделаю.

Однако, как ни странно, именно эта извращенная форма любви помогла мне сделать окончательный выбор. Именно эти откровенные ночи с разговорами украдкой, шепотом, её молчание и порезанные вены. Сандра говорила, что я с самого начала выбрала уйти с ним. Что ж, может, она гораздо проницательней, чем думает?

Та ночь решила всё. Рядом заливались соловьи и цветы испускали прощальный аромат. позади шумно дышала она, а ей в спину дышал тот чувак.

«До смерти влюбленные», — так она называла нас. Говорила, что нам достаточно и решетки, и лоскутного неба, и осторожных прикосновений.

— Вы вместе — это что-то, — как-то признался он, — Когда вы обе рядом, мне то плохо, то хорошо. С одной стороны ты цветешь, с другой она дышит смертью. Просто жуть!

Жизнь и смерть. Прикольно.

— Их связывает недосказанность. Только она знает, в чем солгала. Оставь её: она разрушит эти цепи.

Да, та ночь всё решила. Ночь, когда до смерти влюбленные сказали свой ответ.

— Да, — выкрикнул он.

— Да, — прошептала я.

— Хорошо, — ответила Королева.

И решетка рассыпалась в прах. Мы пошли навстречу друг другу по этому праху, сначала не веря происходящему, и потому робко и застенчиво. А потом всё смелей, напорнее, настойчивей, наглее, мы уже бежали. И остановились, я — пышнобедрая, кудрявая, большеротая, пучеглазая, улыбчивая и пышущая здоровьем, и он — темноволосый, лохматый, тощий, с тонкими чертами болезненного лица.

Остановились. Все преграды пали, слева, справа, спереди и позади были бескрайние просторы и купол неба, усеянного звездами.

— Теперь я знаю, что всё это настоящее, — сказал Ворон, — И небо, и кусты, и роза… И ты. И я.

Мы замерли, робея друг перед другом. Я завороженно смотрела в серые водовороты его глаз, окаймленные прямыми ресницами и синяками. Он в восхищении смотрел в мои, зеленые, цвета лугов и полей.

Поцелуй был прощанием — горький, сладостный, робкий, жадный. Мы были неумелыми детьми и мудрыми стариками, тянущимися друг к другу и робеющими друг от друга. Мы оба знали, что это будет в последний раз — больше мы не коснемся друг друга никогда. Мы прощались — в какой-то степени мы исчезали. Точнее, мы исчезали для всего мира, а мир исчезал для нас.

Мы хотели растянуть вечность в паре секунд, не желая отрываться друг от друга. А когда всё-таки оторвались, то поняли, что поцелуй был недолгим, обрывочным. Первым и последним. Мне стало грустно и в то же время хорошо.

— Пора, — сказала Королева, — Превращение будет долгим, ребята. Наберитесь мужества.

====== Безмолвная ======

— Ты не боишься? — спросила она меня еще раз, когда мы сидели на скамейке в саду.

С ней не пошутишь и не посмеёшься. И если её послать за водой — она пойдет. А если рассказать ей о себе — не поймет.  Она и себя-то не понимает, что говорить о других?

— Можно сказать, это единственная вещь, которой я не боюсь. Потому что если я поступлю иначе — всё пропадет и двое превратятся в одного. И этот один больше никогда не сможет улыбаться. А если испугаюсь — стану пустым чудовищем, а это чуждо моей натуре. Вот ты представляешь меня с пеной у рта, бросающейся на других и рычащей, словно тигр?

Сандра задумалась.

— Абсолютно не похоже. Из тебя такой же монстр, какое из меня возрождение.

Мы держали в руке по баночке с алкогольным напитком, которые для нас  достала Зои.

— Выпьем за последний закат?

Мы чокнулись баночками и отпили немного. Я поморщилась от гадкого вкуса, а она нет.

— Забавно, он никогда не любил алкоголь, но поглощал его литрами, — сказала она, — Такой странный.

На горизонте тлел закат, окрасивший край неба в кроваво-красный свет с переливами. Облака спешили туда, намереваясь сгореть в последних лучах.

— Как будто взрыв, — сказала я, — Мы пьем за конец света. Пьем на руинах этого мира.

— Если он случится, я хоть что-нибудь замечу? Нет, я не почувствую разницы.

Недолго тебе мучиться осталось, Кошка. Ты самый потерянный ребенок в этом доме, и в Ночь, Когда Все Двери Открыты, Королева придет за тобой.

На мир я смотрела словно через мутное стекло. Как будто его нарисовал акварелью какой-то художник. Природа красиво умирала: танцующие золотые и красные листья, обнаженные деревья, нежно поющий холодный ветер и запах увядания и снов. Я сидела в короне из листьев, надо мной склонилось ярко-красное яблоко, явно перезревшее. Природа умирала, чтобы возродиться. А Сандра умирала некрасиво.

Закат прошел так же быстро, как и появился, и вскоре первые сумерки опустились на город. И только вдали небо было светлее — туда тьма не добралась.

Сандра смотрела на меня с едва скрытой грустью Она не хотела меня отпускать, я это видела. И в то же время она знала, что я должна уходить — в этом она была мудрее меня.

Я оглянулась по сторонам, стараясь запомнить каждую черту, каждый листик, каждую травинку, жадно поглощала все запахи, цвета и звуки.

Вот крыльцо со скрипучими ступенями, на которых мы сидели. А сбоку мы плескались водой.  Вот клумба, с которой мы срывали цветы, чтобы сплести венки. Вот окно, ведущее на чердак. Вот задний двор, на котором мы играли в мяч или салочки. А в тех кустах мы прятались, когда играли в прятки. Точнее, они прятались там, а я чаще всего залезала на дерево.

В груди стало больно.

Нельзя, напомнила я себе, Тогда он уйдет без меня.

Так непривычно. Нет, не для меня — для других. Но потому непривычно и мне.

Меня называли солнышком. Почему им? Я была согревающими лучами и ароматом цветов, я была весенней оттепелью и веселой капелью. Мертвые рядом со мной чувствовали себя живыми, заблудшие находили свои тропинки. Я утирала слезы и склеивала разбитые сердца. Потому что повиновалась неведомому инстинкту Музы. О да, так про меня говорили.

Но знали ли меня как живую девушку? Думал ли кто-нибудь обо мне как о плачущей по ночам в подушку? Представлял ли кто-нибудь меня как боящуюся? Мог ли кто-нибудь допустить саму мысль о том, что я могу ошибиться и устать спасать?

Забавно! Я окружена людьми, которые меня обожают и готовы носить на руках. Они готовы следовать за мной, словно свита за королевой. Они готовы драться за меня, словно рыцари за прекрасную даму. Подле меня всегда поклонники, но друзей нет. В глазах других я всегда веселая, никогда не унывающая болтушка — кто из нас еще мертвее, я или Сандра?

Когда я думаю о тех, кто любит меня, перед моим взором всегда всплывает лицо Ворона. Он не любил во мне музу, не любил пустоголовую болтушку. Он любил во мне Элли — как он выразился однажды, «импульсивную, пугливую и доверчивую девчушку». Он любил во мне человека — и потому я готова идти за ним куда угодно. Он не требовал от  меня ни одного лучика — и потому я готова ему отдать весь свой свет.  Он был тем, кто не позволил мне сгореть, освещая другим путь.

— Как твоё самочувствие? — тоном заботливой матери спросила Королева.

— Ну, я потихоньку исчезаю, и если почувствую хотя бы малейший намек на страх — стану бездушным монстром, — пожала я плечами, — О, да я просто отлично себя чувствую, каждый день превращаюсь в Тень.

— И когда ты научилась так острить? — приподняла брови Королева, — В любом случае, грядет Ночь, Когда Все Двери Открыты. Этой ночью вы уйдете, и воспоминания о вас у всех исчезнут. Днем тебе нельзя ни с кем разговаривать. И другим нельзя даже обращаться к тебе. Не забудь перед рассветом всех предупредить об этом.

— И как ты себе это представляешь?! — воскликнула я, — А как же Халаты? Да и Элис не поверит… Да ладно! Целый день не разговаривать! Вечный не врал о твоей жестокости, Королева! Как такая балаболка, как я, это выдержит?!

— Это еще нормальная цена, — нахмурилась Королева, — Чего раскапризничалась? Я тебе предлагаю уйти с возлюбленным вместе, не умереть, а именно уйти, спасаю его от кататонии, а тебя от самоубийства. О какой уж тут болтовне может идти речь?

— Окей, хорошо, хорошо, не наседай ты так, — я выставила ладони вперед в знак того, что сдаюсь, — А уходить когда? И куда? Нужен специальный ритуал? Кровь ягненка, пентаграмма, черная ряса и песнопения на древнем языке? Ритуальное самоубийство тоже нужно? А может, нужна кровь девственницы? Или девственника… Я так понимаю, мне придется подходить ко всем и допрашивать их на такую деликатную тему! Да уж, представляю их лица! Хотя, мальчишки животы надорвут со смеху, уж я-то их знаю!

— Хватит уже издеваться, — с мольбой в голосе перебила меня Королева, — Или ты прячешь за шутками страх? Остроумно, нечего сказать… Но не забывай, что тебе бояться нельзя. Нет, никаких ритуалов не нужно. Просто выйди в окно.

— Ритуальное самоубийство? — осклабилась я.

— Чтобы убиться с вашего окна, нужно постараться, — проворчала Королева, — Там высоты едва на человеческий рост хватает. И травой все устлано с клумбами. Так что даже не надейся убежать от нас, муза.

— Это что у неё, челлендж «не достань никого своей болтовней в течении суток»? — хмыкнула Элис, — Ну-ну. Для неё это будет целым подвигом. Если она заткнется на сутки, я спляшу у дерева в саду в одних трусах.

— Я запомнила! — захлопала в ладоши Габриэль, — Жду твой танец, Элис.

— «Челлендж»… — пробормотала Сандра, — Что это вообще такое…

— Ой, да ну тебя, — махнула рукой Элис, — Стоп, ей вообще нельзя ни слова не говорить?

— Да, — приподняла бровь Сандра.

— Девчонки! — всплеснула руками Элис, — Элли сказала, что подарит нам свою любимую игрушку. Ну, этого слоника.

Она взяла моего слоника и принялась вертеть его в руках.

— Что, правда? — засверкала глазами Габриэль, — Хочу, хочу, хочу!

— А я его уже себе присмотрела, — прижала игрушку к себе Элис, — Я одену его в платье. Да, я знаю, что она говорит, что он мальчик, но мне так хочется его нарядить в платье! Попрошу маму привезти то розовое, с моей куклы.

— Ты смешная, Элис, — заржала Габриэль.

Они принялись делить мои вещи, громко шутить, ржать, как угорелые, потом принесли с кухни какао и пили его, листая журналы с голыми мужиками.

Я знаю, что мне нельзя было обращать на них внимания. Этот день я должна провести в одиночестве, лицом к лицу с собой. Я сидела на холодном подоконнике, рассеянно глядя, как белые хлопья снега опускались на пожухлую траву и островки черной земли. Деревья были совсем голыми и скрюченными, а небо серым и унылым. Пейзаж соответствовал настроению Сандры — не зря я приняла её за вестницу несчастья.

А в стороне было веселье, смех, музыка. В соседней комнате громко пели частушки Зои, Клэр, Кларисса и Сара, а на гитаре играла Жюли. В коридоре болтали Грег, Эрик и Саймон, прямо под окном сидел очкарик и гладил собаку, у ворот маячил Блейн. Пару раз к нам приходил Ромео, принес Габриэль бусы, которые ей очень понравились и она чмокнула его в щеку.

На меня словно опустили стеклянный купол, залили рот расплавленным железом, ввели парализующее средство. Безмолвная, никем не замечаемая, мне даже грустить нельзя было, не то что бояться. Это чувствует Сандра изо дня в день? Тогда я могу ей только посочувствовать.

Вы когда-нибудь слышали о Ночи, Когда Все Двери Открыты? Дом наполняется огнями, коридоры — незримыми тенями. Развешивают тыквы, гирлянды, на стенах появляются новые рисунки и надписи, которые исчезнут с первыми лучами солнца. Если прислушаться, то можно услышать едва слышную песню, исполняемую неопределенным голосом, и мелодию, наигрываемую на незнакомом инструменте. Вы ничего не поймете из слов, но музыка околдует вас. Это дом поёт, это Грань аккомпанирует ему.

Этой ночью появляются новые следы, настежь открываются двери, находятся ключи и сокровища, оживают сказки. Потерянное обретается, несуществующее обретает плоть, нереальное становится реальным. И всё это лишь на одну ночь.

Этой ночью рассветает дерево, и его цветы истончают серебристый свет, струящийся, таинственный, и тот, на кого падут его лучи, сможет ухватить давно упущенную руку.

Это ночь, когда «никогда» превращается в «сейчас». Это ночь, когда обретается сила вечности и время поворачивается вспять. Сердца склеиваются, крик обращается в смех.

Все оживляются, становятся радостными и счастливыми, замирают от предвкушения длинной ночи. Проносятся под окнами, громко переговариваются, поют, танцуют, выпрашивают друг у друга конфеты, объедаются, ходят в темноте с зажигалками и бумажными фонарями.

Но это было лишь преддверием ночи, преддверием большего. Пылающий закат догорел, на сад опустились чернильные тени, размыв очертания. Ночь, Когда Все Двери Открыты вступила в свои права, забрав с собой звуки и свет. И мы хором поняли: «пора».

Я отворила окно, и в комнату ворвался холодный ветер со снегом. Пахло серой и бенгальскими огнями. Мои волосы развевались, как и одежды, прохлада гладила мои щеки и шею. Не раздумывая, я шагнула вниз.

Я шагала, и в следах прорастали цветы. Я шагала, прогоняя наступающую зиму, еще совсем молодую, почти девчушку. Я шагала, прогоняя ночь — искра от огнива, полуночная звезда, трещащий костер на пляже.

Навстречу мне шел Ворон, роняя черное оперение. Решетка рассыпалась еще раз, и теперь уже навсегда.  Прорехи неба зашиты, аромат роз стал настоящим, и сны вернулись, став успокаивающими — шепот волн, песочный пляж, далекая тень леса.

— Пора, — сказал он.

— Пора, — сказала я.

Теперь нам можно говорить. Теперь мы можем быть вместе, и никакие прутья нас не разделят. Я растопила ледяную пустыню.

— Не ты, Королева, — рассмеялся он, — Но какая разница? Уже нет никакой разницы… Есть только тысяча и одна тропинка, дожидающиеся нас.

Он вытащил из-за пазухи высохшую розу и протянул её мне.

— Возьми, — сказал он, — И иди за мной, шаг в шаг.

Мы зашагали по тропинке, ведущей вглубь сада. Тропинка, вся усеянная множеством следом. Следов двоих. Вдали шагала Королева, ведущая нас. Её белые волосы и белое платье мелькали в листве, шла она медленно, но мне казалось, будто она неслась со всей дури.

Вскоре исчезли и деревья, и кусты, и стены. Мы шли по холму, а впереди было только летнее небо. Подниматься было тяжело, и когда мы поднялись на его вершину, я вся была потной, запыхавшейся и горячей, сердце бешено ударялось о ребра.

— Ну, теперь вы должны пройти сами, — сказала Королева, — Смотрите не заблудитесь. И не сходите с тропинки. Грань ждет тебя, муза. Тебя тоже, Ворон.

Мы сделали шаг…

====== Забравшая ======

Осень ушла, раскидав шуршащие листья, сквозь которые светили тусклые лучи уходящего солнца, скрыв звёзды за серыми печальными тучами, оросив изголодавшуюся землю дождём. Осень уходила красиво — деревья зажглись красным, а трава желтым, и в лужах отражались огни засыпающего города. Осень уходила красиво — прямо как мы.

Ворон говорил, что за Прихожей всегда был вечер — лиловые сумерки, светло-синее небо, темная тень травы, стрекотание цикад и белые цветы, скрытые в мокрой листве. Земля еще хранила остатки тепла, а вот по углам затаился холод вечной зимы.

Я не видела вечера — я видела утро. Песнь соловья, первые, еще сонные лучи, прорезающие ночную тьму, бриллианты росинок, запах высохшей травы, полевых цветов и теплого хлеба, черные стрижи на фоне ярко-голубого неба.

В одном мы сходились: это было лето. Это была граница между ночью и днём, надежда и преддверие, сладостное ожидание.

Тут бесконечность обращалась в момент, секунды растягивались на столетия. Мы прожили тысячи жизней — и в то же время всегда и везде оставались собой. Мы исходили бессчетное количество путей и стерли все железные сапоги, сжевали все железные хлеба. Мы открыли все двери, до которых могли дотянуться. Одни были старыми, деревянными, набухшими от сырости, с проросшим мхом и лишайниками, но вели в оранжереи с множеством растений и созвездиями, светящими сквозь прозрачный купол крыши, библиотеки с бесконечным множеством этажей и непрочитанных книг, зал из белого мрамора со старым пыльным пианино в центре, на которое мягко опускался дневной свет. Какие-то были богато украшены, из крепкого металла, с витыми ручками, но ведущие в заплесневелый чулан, в котором нет ничего, кроме сырых свитков и черствого хлеба.

Когда мы пришли в сад Мелодии, то увидели, как по-прежнему весело и бодро журчит фонтан, брызгая на светло-розовые цветы, как поют в кронах вековых деревьев невиданные пташки, а дорожки покрыты листьями и лепестками. Сад продолжает жить, даже когда хозяйка навсегда его покинула.

— Надо присмотреть за ним, — сказала я.

— Грустно? — спросил Ворон, — Мелодия-то ушла. Навсегда ушла. Грань отпустила её, хоть и с большой неохотой.

— Немногим удается вырваться, — сказала я, — Иные платят слишком большую цену.

— Так что мы с тобой еще легко отделались, — рассмеялся Ворон, — Ну, не грусти. Хочешь, мы навестим её? Только разговаривать с ней нельзя.

Она шла по пляжу, её белое в горошек платье развевалось, как и её светлые, золотистые волосы, в которые была вплетена заколка в виде ветки. Босые ноги погружались в гальку, сизые волны гладили кромку берега, вторя ветру, резвящемуся вокруг. У скал кричали чайки, вдали мелькал в тумане корабль. На вершине утеса стоял далекий дом, гостеприимно мелькающий огнями, рядом летал воздушный змей и тянулась полоса дыма от костра. Там играла громкая музыка, а здесь был только океан, ветер да чайки.

Она шла навстречу мне, и её лицо было безмятежно. На секунду мне показалось, что она заметила меня, на секунду мне захотелось окликнуть её, но я тут же отбросила эти мысли. От неё пахло сдобой, медом и морской солью. Она прошла дальше и остановилась, повернувшись лицом к океану. Подошла ближе, погрузив ноги в прохладную воду, расставила руки, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Я встала рядом, притворившись, будто мы просто вместе стоим и вместе молчим, как подруги.

— Мари! Мари! Ты тут!

К нам подбежал мальчуган с виду младше неё, с дырками в бриджах на месте коленок и остренькими локтями.

— Я же просила не называть меня так, Мио. Я Мариам.

У неё даже голос повзрослел. Она ушла два месяца назад, но мне показалось, что прошло 10 лет.

— Что такое, Мари? Тебе грустно?

— Нет… Я счастлива.

По щеке скатилась слеза. Соленая, как этот океан.

— Она выбрала море, а ты выбрала тропинки. Если бы она осталась, то была несчастна. Если бы ты последовала за ней, то была бы несчастна уже ты. Очевидно, что это самый лучший исход.

— Я понимаю, но всё равно… — я вытерла слезы, — Почему я так привязалась к ней? Мы были знакомы всего-то несколько недель…

— Тут дело не во времени, просто так получилось, — сказал Ворон, — Бедная Поступь, я бы обнял тебя, но нам нельзя касаться друг друга.

Он вдруг вскочил и побежал куда-то.

— Не оглядывайся! — крикнул он, — Сиди здесь.

Я сидела на скамейке, которая вся была в остреньких листьях продолговатой формы, чертила ботинками какие-то рисунки на песке, смешанном с галькой, смотрела на центральную клумбу, залитую солнечным светом. Это вечное лето больше не приносило мне успокоение — оно плавило сердце.

На мою голову осторожно опустился венок. Я почувствовала нежный запах сирени. Ещё давно я небрежно оборонила, что это мои любимые цветы. Неужели он запомнил?

— Цветы, конечно, не такие яркие, да и половина недозревшие или перезревшие, но надеюсь, это хоть немного утешит тебя, — то ли весело, то ли грустно сказал он.

Да… Букет был не самым красивым, но мне действительно полегчало, я была счастлива, словно глупая маленькая девочка, которую впервые сводили в планетарий.

— Странный ты. Или это я странная? Вроде утешил меня, а вроде ещё хуже стало. Хуже от того, что мне грустно здесь.

Он сел рядом со мной так, чтобы я не видела его лица.

— Тебе… Плохо здесь?

Я не решилась ответить, потому что только сейчас до меня дошло, насколько он одинок. Если я уйду, то кто у него останется? Друзья либо покинули его, либо стали теми, кем лучше не становиться. Родители перестали его навещать, как только сдали его сюда. Для Халатов он безнадежный случай, набор диагнозов в медицинской карте. Днями и ночами он сидел наедине со своими монстрами в тесной Клетке, вцепившись руками в прутья решетки и глядя на лоскут неба, опасаясь, что если отведет взор, то всё исчезнет. А потом монстры ушли, как ушел и страх, и наступила тишина, стирающая границу между выдумкой и реальностью, ним и остальным миром. Его спасением и отдушиной стала ледяная пустыня, и та вскоре исчезла. А потом пришла я, веселая болтушка-хохотушка, которая все время несла какую-то бессвязную чушь и растормошила его. Болтушка, которая делилась с ним приятными снами, разбавляя вереницу кошмаров.

— Мне кажется, что я не имел право так поступать. Я создан для такого — путешествия, новые секреты, оторванные корни и мокрое оперение. А ты скорее садовая роза. Если вырвать тебя, ты завянешь.

Его голос задрожал, но он тут же совладал с собой.

— Должен был ли я отрывать тебя от друзей и посиделок на крыльце? Должен ли был я превращать весну в вечность? Этого ли я хотел? Создал я или разрушил? В конце концов, я сделал только хуже. Все, чего я хочу — это чтобы ты была счастлива. Я надеялся, что смогу сделать тебя счастливой, смогу поделиться своим светом, но мой свет черен.

И он глухо рассмеялся, и в этом смехе чувствовалась невыносимая боль и треск разбитого сердца.

— Это не твой свет черен, это тьма в тебе черна, — сказала я.

Он замер.

— И эта тьма — часть меня. Глупая девчонка, ты поверила сладким речам черной вороны, и теперь ты пропала.

Он повернулся ко мне, и его лицо исказилось кривой усмешкой.

— Ты говоришь, что Мама тебя назвала Вороном? Нет, она называла тебя не так!

— Чего?!

— Твои перья белы. Это тьма окрасила их в черный, это темная кровь поглотила тебя.

Он посмотрел на меня исподлобья, его серые глаза  налились кровью. Венок у меня на голове завял, птицы замолкли, небо заволокло тучами. Стало холодно, словно осенью, поднялся колючий ветер. Я съежилась, обхватив туловище руками. Венок сорвало с моей головы и понесло в сторону фонтана. Он скрылся в потемневших водах.

— Да что ты вообще знаешь, муза?! — вскричал Ворон.

Небо стало черным, вода в фонтане превратилась в кровь. Пение птиц обратилось в визги, деревья, словно когтистые лапы ястреба, потянулись ко мне. Меня словно пригвоздили к скамейке, хотя я в глубине души понимала, что надо бежать.

На мои колени опустилась веревка.

— Хватайся, девочка, чего сидишь?!

Я автоматически схватилась за неё, и обладатель ласкового, и в то же время резкого голоса так резко дернул, что я едва не упала.

Мы побежали прочь из потемневшего сада и оставшегося в одиночестве Ворона, а я так и не решалась задать вопрос: куда?

— Да не «от», — нетерпеливо объяснила смутно знакомая женщина, — А «к». Точнее, в центр. Прыгай!

Земля так резко ушла из-под моих ног, что я завизжала, как в фильме ужасов.

— Мне потрудятся объяснить, что тут происходит?! Обычно милый мальчик вдруг взбесился, сад потемнел, какая-то тетка поволокла меня неизвестно куда, а тут ещё и это!

— Поступь, иногда ты хорошо соображаешь, а иногда можешь быть такой недогадливой! Забыла, что ты только что про кровь говорила?

— Да я сама не знала, что несу! Слова как-то сами возникли!

— Просто рот у тебя работает быстрее головы. Муза, что ещё сказать? Хотя ты сейчас Тень. Но муза всегда останется музой, даже если превратится в бабуина.

Мы всё еще падали в кромешной тьме, пахло сыростью, плесенью и… канализацией?

— О, прости, что вспылила. Я такая импульсивная! Нетрудно догадаться, кто я.

— А мне трудно, — буркнула я, — Кто ты вообще такая и откуда столько знаешь про нас?

— Ну, знаю я только про Ворона, ведь это я открыла ему его имя.

— Разве не нарекла?

— Нет, наречь именем нельзя…  Я открыла ему его имя. И ты права, изначально его звали не Вороном, а Голубем. Когда я встретила его, его перья уже были серы. Но в нем еще оставались силы. Он хотел стать Тенью, но для этого ему нужно было найти тебя. Он искал в толпе, на перронах, в кафе, на дискотеках. Он искал тебя везде и готов был отправиться на край мира. На что я ему сказала, что ты сама его найдешь, когда понадобиться. Вы встретитесь там, где вы свободны. Там, где общались ещё с самого детства. Мальчишка долго голову ломал, где это…

Она с умилением рассмеялась.

— Мы думали, что став Тенью, он освободится. Но от тьмы не убежать, её можно только победить.

— Ну, я уже побеждала её…

— Не-не-не. Ты её прогнала на время. У тебя нет такой власти, чтобы победить её.

Она горько вздохнула.

— Один юноша, чистый, как горный родник, смог победить тьму в той, кого любил больше всего на свете. Но для этого ему пришлось отдать своё сердце. Оно разбилось — так красиво разлетелись хрустальные осколки… Кто бы мог подумать, что такая красота окажется столь хрупка?

— Ага, кажется я знаю, ради кого он его отдал, — я широко улыбнулась, но тут же осеклась, увидев её строгий взгляд.

— Сейчас ты приземлишься. Я дам тебе клубок, один конец которого буду держать. Ты иди и разматывай его, и не вздумай отпускать, иначе никогда отсюда не выберешься.

— Что я буду должна делать?

— Ну, смотри по обстоятельствам…

— Че?! Хорошая инструкция, нечего сказать! Прямо как наш химик перед лабораторной!

— Может, тебе придется вонзить нож ему в сердце. А может, в своё… Я не могу сказать, что тебя ждет.

— Помнится, когда я ныряла за Клэр, меня спасли…

— У Клэр не настолько всё плохо… Так, всё, бери клубок и топай вперед.

Она протянула мне красный клубок.

Я опустилась на пол канализации. В стороне журчала черная кровь, с потолка слезала слизь и краска, по трубам сновали крысы. Воняло так, что уж лучше совсем не дышать.

— Это что, твой внутренний мир, Ворон? — нервно рассмеялась я, — Очень мило! Прямо как лофт Джо, местные художники бы застрелились от зависти. Ой, то такая жуть была! А всем понравилось… Хотя Пепе сказал, что его сортир выглядит лучше. Ха-ха! Смешной был мальчик. Ну и пусть идёт лесом!

Я говорила, чтобы не сойти с ума от подступающего со всех сторон дикого ужаса. Мои слова отзывались гулким эхом, отражающимся от грязных влажных стен. Крысы согласно попискивали. Вместе мы хоть как-то пытались заглушить гнетущую тишину. Я принялась петь надоедливую песню, которую одно время все время крутили по телеку и радио. А потом пела «Лестницу в небо» и «Путь в Ад». А потом Селену Гомез и Бритни Спирс. А потом пересказывала сюжет «Ханы Монтаны». А потом цитировала смешную историчку, над шутками которой ржала вся школа. А потом цитировала директора, который не шутил, но над ним тоже смеялись. Потом пародировала Зои, Клариссу, Саймона, Грега, Эрика, Клэр. Нитка почти закончилась, но пейзаж не менялся: всё та же канализация и те же крысы.

— Эй, давайте уже что-нибудь друго…

Договорить я не успела, потому что обомлела. Он сидел, прижавшись спиной к стене. О да, я это помню. Сны менялись, исчезали старые, появлялись новые, но этот оставался неизменным.

— Знаешь, ты ведь в какой-то степени застрял здесь, в этом тоннеле.

Ворон удивленно посмотрел на меня.

— Что ты вообще знаешь? Этой мой сон, а не твой. Это мои страхи.

— Ты больше не один. Пойдем домой.

— Ты знаешь, почему именно тоннель?

— Потому что… Ты в нем застрял в детстве?

— А ты догадливая… Однажды ребята решили подшутить. Они заперли меня здесь и ушли… Я тогда был слишком мал и ничего не понимал.

Его лицо исказилось страхом и болью.

— Я искал выход, пока не свалился от усталости. Я лежал на грязном полу в нечистотах, вдыхая запах гнили, и по мне ползали крысы, кусая меня. Они так громко пищали, что я не мог уснуть. Я чувствовал их коготки и голые хвосты через одежду. Они кусали мои пальцы, а я не мог даже пошевелиться, чтобы прогнать их.

— Сколько дней ты там пробыл?

— Мне показалось, что сто лет. Но мне сказали, что 4 дня. Я думал, что потом все закончится, но ночью все мои кошмары оживали. И тогда я понял, что остался здесь навсегда. Поэтому я прошу вновь и вновь черную кровь забрать меня. Но даже на то, чтобы утопиться здесь, у меня не хватает сил.

—  Пойдем домой, Ворон… Я знаю, где выход из тоннеля. Скоро все закончится.

Мы пошли вперед, шаркая по грязному покрытию. Вскоре мы увидели железную ржавую дверь. Она послушно отворилась, издав душераздирающий скрип. Свет ударил по глазам…

Я услышала звон разбитого стекла. Всё покрылось трещинами: и грязные стены, и слизистые потолки, и холодные трубы, и безмятежное летнее небо, и высокая трава, и мутная вонючая вода.

Самый главный кошмар разбился вдребезги и растворился, забрав с собой все остальные.

Но что-то еще разбилось, верно?

— Что бы вы делали без меня, ребята?

Мама стояла вдали, махая нам рукой, а в её груди на месте сердце зияла дыра.

— Мама! — хором крикнули мы.

— Ты бы не смогла, муза. И ты, мальчишка, тоже. А вот я всегда хотела уйти красиво. А это разве не красиво?

— Красиво… — прошептал Ворон, и по его щеке скатились две слезинки, — Очень красиво, Мама.

Мы помахали ей рукой. Она улыбнулась, отвернулась и ушла, растаяв на горизонте.

И теперь оперение Ворона стало белоснежным. Нет… Он больше не Ворон. Он Лебедь.

Я очнулась лежа на скамейке в саду, заботливо укрытая клетчатым пледом. Он сидел рядом, читая книжку. Тень листвы опускалась на белые страницы.

— Вау, Лебедь, ты сейчас похож на умного человека! — воскликнула я, — Тебе бы очки и костюм. И причесаться…

— Какая ты всё-таки противная, Поступь, — фыркнул Лебедь.

Я рассмеялась.

— Ты вообще понимаешь, что натворила? — мрачно спросил он.

— Что? — испугалась я.

— Ты спасла мою жизнь! — воскликнул он.

— Какой ужас. Как я посмела, — усмехнулась я, но тут же погрустнела, — А Мама приняла за меня жертву. Она и вправду настоящая мама.

— Да, — улыбаясь, сказал он, — Нежная, строгая, насмешливая, отважная. Она правильно поступила и никогда не пожалеет о своем решении. Так что и мы должны уважать её выбор.

— Но… Мне так грустно.

— Мне тоже, Элли. Мне тоже…

====== Увидевшая ======

— Что ты делаешь?

Лебедь рисовал что-то, встав так, чтобы я ничего не увидела. Развалины в лунном свете казались в какой-то степени красивыми. Свалки мусора, бутылки, окурки, шприцы, пятна крови на щербатых кирпичных стенах, дырявая крыша, через которую были видны звезды, похожие на светлячки. Дверь была полуоткрыта, к ней вели полусгнившие ступеньки. Казалось, кроме нас, здесь никого нет, но в темных углах собрались незримые силуэты, с любопытством наблюдавшие за движениями руки Лебедя.

От скуки я принялась разглядывать дверь, нарисованную чьей-то дрожащей рукой недалеко от входа.

— Интересно, её можно открыть?

— Можно, — ответил голос сзади, — Но не всем.

— А кому можно? — с любопытством спросила я, — А мне можно? Или Лебедю?

— Ты ещё пока молодая. Слишком незапятнанная и целая. Вот обзаведешься парочкой шрамов — тогда добро пожаловать.

— Дарящий, ты когда успел придти? Любишь же появляться внезапно, — усмехнулся Лебедь.

Он отошел в сторону, открыв нашему взгляду рисунок. Мама, словно смотревшая на нас змеиным взглядом раскосых глаз. Такая живая, что мне захотелось до неё дотронуться. Как он добился такой живости одним куском кирпича?

— Ты знал? — спросил Лебедь.

Я не видела Дарящего, но почувствовала, как он замер, удивленный, пораженный, расстроенный, шокированный.

— Как это произошло? — спросил он.

— Она приняла за нас жертву, — сказала я, — Она разбила свое сердце, чтобы спасти Лебедя.

— Вот как? — безучастно сказал Дарящий, — Очень красивый рисунок, Лебедь. Прямо как живая. Будто она сейчас смотрит на нас.

— Так и есть, — сказал Голубь.

Я наконец повернулась к Дарящему, чтобы разглядеть его. Но у меня ничего не вышло: он казался размытым пятном, блеклой тенью. Как я не пыталась сфокусировать взгляд, у меня ничего не выходило. Как на смазанном фото…

— А тебя я здесь не видел, ты новенькая? — с любопытством спросил Дарящий, — В первый раз вижу, чтобы муза становилась Тенью… Интересно.

— Меня зовут Поступь, больше всего на свете я люблю моменты, сломанные часы, красную краску, ракушки, гальку, круглые камешки, морскую соль, сирень, садовые гномики, рассвет, росинки, мотыльков, чердаки, горячее какао, старые записи, весенние костры, майские вечера и тенистые аллеи! О, в ТЦ я всегда играла в автомат с игрушками, и ни разу не выигрывала! Прямо закон подлости какой-то. Ох! А еще я много чего боюсь. Моря, песка, акул, плохих песен, стрижей, русалок, тухлых яиц, безлунных ночей, черной крови, белых комнат, крахмала, белых подушек, светящихся грибов, леса, огня, осенних рассветов, циферблатов. А ещё у меня нет секретов, и мне нет дела до чужих секретов. Зачем они вообще нужны? Я не люблю секреты, я люблю надежду и счастье.

— А ещё ты любишь болтать, — добавил Дарящий.

— А то! Это мой способ заявить о себе миру. Это мой способ заявить о себе всем! Это мой способ доказать себе, что я жива.

— Хороший способ.

Мы одновременно повернули головы. Королева сидела на подоконнике, ветер развевал её белые волосы и белое платье. Она была похожа на фарфоровую куклу или привидение. Только черные глаза всё портили.

— Давно не виделись! — обрадовалась я, — Что новенького?

— Помнится, в вашу первую встречу ты её чуть ли не послала, — заметил Лебедь.

— В Ночь, Когда все Двери Открыты я помогла одной несчастной, которая связана цепью с мертвым.

— Кошка? — задумался Лебедь, — Она поняла, что за обещание?

— Нет, не поняла… Она решила избавиться от него радикально, разрубив цепи.

— И помогло?

— На время. Потом он вернется, и всё начнется сначала.

— Грустно всё это… — горько вздохнула я, — Даже не знаю, что хуже: быть мертвым или с черной кровью.

— Да уж лучше мертвым, — буркнул Лебедь, — Эта штука знаешь какие жуткие вещи делает с людьми?

— Да уж знаю, — рассмеялась я, — Сама тебя вытаскивала…

— Оба исхода ужасны, — сказала Королева, — Ладно, не будем о грустном. Сейчас все хандрить начнем, только ауру испортим. Давайте лучше поиграем в картишки!

Она вынула откуда-то колоду карт. Мы расселись кругом и принялись играть в подкидного.

Кто бы сомневался, что выиграет Королева. Она тихонечко посмеивалась, победно взирая на нас своими чернющими глазами.

— Опять своими королевскими штучками пользовалась?! — возмутился Лебедь, — Так нечестно!

— Научись проигрывать красиво, Лебедь, — усмехнулся Дарящий.

— Это ты так утешаешь себя тем, что все время проигрываешь? — заржал Голубь.

— А с черной кровью ты не был таким противным, — задумался Дарящий, — Может, затащим его обратно в тоннель? Полежит, подумает хорошенько о своем поведении…

— Мальчишки… — Королева хлопнула себя рукой по лбу.

Мы просидели так до рассвета, играя, переругиваясь, смеясь, схватившись за бока. Другие Тени, привлеченные шумом, тоже подтянулись, а мы с удовольствием приняли их в свою компанию. По крайней мере, я была точно довольна.

— Смотри, снег пошел…

Я задрала лицо кверху. Снежинка растаяла на моих губах, оставив после себя холодную воду.

В Прихожей, как всегда, был холодный зимний вечер. Лебедь ежился от холода, снежинки таяли в его темных волосах, щеки раскраснелись. Мне впервые было холодно здесь, кончики пальцев онемели, волосы взмокли, дыхание паром вырывалось из носа.

— И это странно, — сказал Лебедь, — Раньше здесь не никогда не шел снег.

— И мне никогда не было холодно здесь, — сказала я, — Гляди, даже снег не тает. Я что, потеряла свою силу?

— Не потеряла, — успокоил меня Лебедь, — Просто это знак. Причем очень плохой знак.

— Что-то плохое случится? Интересно, что?

— Я не знаю. Но мне это очень не нравится.

— Что делать тогда?

— Пойдем на юг.

Мы шли по глубокому снегу, оставляя косой след, с трудом поднимая замерзшие ноги. Ветер развевал одежду, пробирался до неё, шарил по коже, трепал волосы. Вдали виднелись приветливые огни, но сколько бы мы не шли, они не приближались, только удалялись.

— Под ногами! — вдруг вскрикнул Лебедь.

Я посмотрела вниз. Заледеневшее озеро. Под коркой льда была не вода, а…

— Что за…

Всё исчезло, осталось только это озеро. Я, как завороженная, наблюдала за неясными мелькающими образами.

Зеленоволосый в вагоне поезда. Неосмысленный взгляд глаз, в которых отражались огни и линии. Окружен пальто, шляпами, перчатками. Окружен серым. Корни отрасли еще больше, волосы тусклые, грязные, мышиного цвета. Со стороны кажется, что он ест, пьет, дышит, а значит живет. Вот именно, что кажется: он лишь пустая оболочка, отдаленно напоминающая человека. Имитация жизни, ходячий алгоритм «нормальности».

Вечность пал, сраженный болезнью. Он умирал медленно, страшно. Кашель, кровь, мокрота, рвота, холод и жар. Лихорадка, горячка, бред, сны-осколки, от которых не увернуться. Восковая кожа, пот, стекающий со лба, кровь, смешанная с мокротой, румянец, высохшие губы, жар, волнами исходящий от него. Склонившиеся Халаты, крики, плач, бессилие и невозможность помочь. И Кит, пожалевший о своей упрямости. Перед тем, как Вечность ушел, они наконец помирились — но разве стоит оно того? Стоило ли так тянуть?

Застывший Несуществующий, потерянный в толпе. Он не видит своего отражения в лужах, он не слышит звука собственного голоса, он подносит руку к лицу и не видит её. Поэтому он не замечает, как машина несется на него, сбивает и проносится дальше, и оглушающую тишину нарушает «шмяк», визг тормозов и истошный женский вопль.

— Эй! Эй! Болтушка, ты в порядке? Скажи хоть что-нибудь?

Лебедь склонился надо мной, его волосы, пахнущие сушеными травами и мылом, почти касаются моего лица. Он опаляет мои замерзшие щеки своим горячим дыханием, его серые глаза широко раскрыты и испуганно смотрят на меня. А у меня нет сил даже на то, чтобы ответить.

— Элли! Элли! Элли, прошу, очнись!

Я всё еще не могу поверить. И я не верю.

НЕ ВЕ-РЮ!

— Скажи хоть что-нибудь, Элли! Элли!!!

— Ты тоже это видел? — хрипло спросила я.

— Да, — мрачно ответил Голубь.

— Что это такое? Что это за…

Я не успела договорить, потому что увидела Вечность, сидящего на льду, скрестив ноги.

— Что это было?! — я бросилась к нему, — Вечность, что это было?! Будущее?! Только не говори мне, что это правда! Неужели этого нельзя избежать? Мы же сЛебедем избежали! Значит, и вы можете!

— Знаешь, почему в Прихожей пошел снег? — спросил Вечность, — Эта зима будет очень холодной. В такую холодную зиму Иные беззащитны. Холодная зима принесет с собой болезнь и несчастья. Вы с Вороном смогли этого избежать… А сможем ли мы?

— Я больше не Ворон, — сказал упомянутый, — Я Лебедь.

— Ого, — Вечность посмотрел на меня так, будто впервые видит, — Так ты спасла его? Но почему ты…

— Кое-кто принял жертву за меня, — мне стало грустно, когда я вспомнила Маму, — Зима будет холодной? Я чувствовала это. С первыми холодами почувствовала, что что-то не то. И сначала подумала, что это Кошка виновата.

— Кошка тут не причем, — сказал Вечность, — Между прочим, она одна из нас. Ну, почти… Грань не может решить, стоит ли её впускать.

— Пока она не разрушит цепь, Иной она стать не сможет, — сказал Лебедь, — Мертвым здесь не место.

— Тогда я помогу ей, — загадочно улыбнулся Вечность, — Вечно с влюбленными что-то не так. Может, открыть вам секрет, что любить можно нормально? А? Почему я вообще должен объяснять такие очевидные вещи?

Он встал и потянулся, но подскользнулся и ударился седалищем. Я рассмеялась, а Лебедь тактично сдержался.

— А насчет увиденного не волнуйтесь, — сказал он, потирая ушибленное место, — Всё будет нормально.

Безлунными ночами я могла тихо красться по коридорам. Видела я не все, а вот надписи на стенах были особенно разборчивые. Если подойти к ним поближе, то можно услышать голоса писавшим их. Некоторым надписям был почти с десяток лет… Интересно, сколько лет самым старым? Сколько лет этому месту? Старше меня, по словам Халатов. И старше некоторых из них. Ласка говорила, что когда она была маленькой, эта больница уже стояла, причем она уже тогда считалась старой. Буревестник шутила, что это место построено на индейском кладбище. Я поверила и испугалась, а девчонки несколько дней ржали надо мной…

Так странно. Я иду по коридорам, вижу их по-новому. Я не узнаю их. Наверное, потому что я теперь Тень.

А Кошка-то в другую палату перебралась. Сопит, мирно вздымая бока. Такая умиротворенная. Тот типчик за её спиной всё-таки исчез. Она выглядит так, словно избавилась от груза, много лет давившего на её плечи. Она выглядит… Живой. А это самое главное. Возможность жить и чувствовать боль и счастье — вот самое драгоценное. Когда-нибудь она поймет, как ей повезло. Но это уже будет после страданий и простой человеческой боли, терзающей когтями её сердце.

Буревестник громко храпит, свесив руки и ноги. Её рыжие кудри рассыпаны по подушке. Щеки, как обычно, ужасно конопаты. Она милая, когда спит. А вот когда проснется…

Ворожея спит в шляпе, черные волосы закрывают её лицо. Она повернулась на бок, что-то почесала и пробормотала во сне.

Отступница  спит без очков и с расплетенными косами. На животе, уткнувшись лицом в подушку. И, кажется, тоже храпит.

На миг я пожалела, но потом увидела намечающийся рассвет вдали, и поспешила свалить.

— Да, я тоже ходил проведать палату, в которой лежал когда-то…

— И как?

— Нормально… Вечность мило сопит, Кит храпит, как паровоз.

— А в Клетку ты ходил?

— Да. Теперь она была мне не страшна — просто тесная белая комната.

Мы сидели с Лебедем и Королевой за столом, попивая чай. Вокруг был весьма контрастный пейзаж — опять заснеженные поля.

— Знаете, откуда этот чай? — спросила Королева.

— Из других миров? — предположил Лебедь.

— Неа. Из воспоминаний.

— Из прошлого? То есть, этот чай протух, получается? — воскликнул Лебедь, — Фууу!

— Люди скоро умрут, а мы тут чаи гоняем, — проворчала я.

— Не бойся, Поступь, зима нескоро, — сказал Лебедь.

— Не сказала бы, — ответила Королева, — Я уже слышу шаги болезни. И шорох снежинок, которые окрасят всё в белый.

— Вот именно! — я вскочила, — Прекратите быть такими легкомысленными! Я не потерплю, чтобы кто-нибудь умер! Только через мой труп!

— Гениально, — хмыкнул Лебедь.

— Есть один шанс, — вспомнила Королева, — Самой холодной зимой, самой длинной ночью Грань забирает особо понравившихся ей Иных. Хотя, это всё зависит от желания Иного. Хочешь — отчаливай, не хочешь — не отчаливай.

— И как угодить Грани? — фыркнула я, — Хотя, в флирте я просто мастер.

— Убалтывать ты мастер, — буркнул Лебедь.

— И в чем подвох? — спросила я Королеву.

— Опять ты подвохи ищешь, — вздохнула Королева, — Слишком ты подозрительна, это никак не сочетается с твоим характером. Но ты права, тут есть подвох, и он состоит в том, что никто не может понять, по какому принципу Грань выбирает тех, кого забирать. Такое чувство, будто выбор случаен.

— Что же делать? — с горечью спросила я.

— Надеяться… — ответила Королева, — По счастью, ты это прекрасно умеешь. Может, научишь?

====== Морская ======

Черные волны вздымались и опускались, словно бока древнего зверя. При взгляде на него было понятно, что ему много лет. На заснеженных дорогах виднелись следы тысячи ног — какие-то припорошило, какие-то почти не видно, а какие-то свежи.

— Интересно, как выглядит замерзший океан? — спросила я, — Бескрайние просторы прозрачного льда с застывшими китами и медузами… И дремлющими серными океанами внутри.

— Это было бы очень красиво, — сказал Лебедь, — Вечный сон и холод. Я всегда любил зиму. И ненавидел лето.

— А я любила лето и ненавидела зиму, — сказала я, — Всегда простужалась, даже если просто дожди шли. Ходила с шарфиком и шапкой даже в помещении. А сколько врачей я посетила…

— Не виделись ли мы случайно? Мне все чаще кажется, что я не раз замечал тебя в толпе. В больнице, на главной площади, на берегу пруда. И всегда ты казалась живее всех. Не за тобой ли я всё время наблюдал, как завороженный?

— Не знаю, — хихикнула я, — Надо же, как тесен мир. И почему мы так связаны?

— Не знаю, — сказал Лебедь, — Чудеса, да и только. Ты не замерзла? У тебя на кончике носа сопли сверкают…

— Фу! Мог бы и поприличней выразиться! — я вытерлась шарфом.

— Ну окей, выделения слизистой оболочки носовой полости.

— Да ну тебя…

Горизонт был пуст: ни чаек, ни кораблей, ни дельфинов. Только черные воды и серое, затянутое тучами небо. Ветер приносил запах соли и водорослей, воздух был холодным и влажным. Мы стояли на краю скалы, и мне казалось, что это край мира, а дальше — бесконечный океан в небытие.

— Интересно, если шагнуть дальше, я утону? — спросила я, — Или наткнусь на картон? А может, я проснусь, и мне сначала будет казаться, что я насквозь промокла в морской воде, но это окажется просто холодным потом? Может, потом я посмотрю на стены — и это будут розовые в цветочек стены моей комнаты, а увиденное окажется лишь сном?

Ветер подул ещё сильнее, растрепав мои непослушные кудри, пробираясь до самых корней волос, под ворот и юбку, и я всей кожей чувствовала его ледяные ласки. Я замерзну от этой зимней любви, мои глаза заледенеют от этой холодной красоты. А он растает от моей весны, превратившись в талую воду.

— Ну и мысли у тебя, — Лебедя всего передёрнуло, — Аж жуть берет. Нет, давай лучше поговорим о всякой ерунде, которую ты любишь. О бабочках, например. О том, как ты ловила бабочек летом и сразу же отпускала их.

— А ты отпускал их? Или отрывал им крылышки?

— Я вообще их не ловил… Предпочитал просто смотреть. Они гораздо красивее, когда летают себе на здоровье.

Я замотала шарф ещё туже. Воздух обжигал холодным огнем, кололся тысячью иголок. Единственное, что успокаивало меня — равномерный шепот волн, рассказывающих морские сказки.

— Королева как-то рассказывала, ей довелось иметь знакомство с Иной из северных земель. Не знаю, что она забыла в нашей пустыне — такие не суются сюда, ибо тают быстро. Говорила она редко, а если и говорила, то её сказки слушали все, раскрыв рот, даже те, кто Иными не являлись. Она говорила, что люди пришли из северного океана, из темных и холодных вод, сбросили чешую и обрасли волосами. Она говорила, что она потомок тюленей, и темной ночью может превращаться в него.

— И какого это — быть тюленем?

— А какого быть человеком? Здорово… И в то же время не очень. Самое печальное то, что она не могла выбрать между сушей и морем. Так и металась туда и обратно…

— А что с ней сейчас?

— Я не знаю. И Королева не знает. Пропала, никому ничего не сказав. Ушла по-английски.

— Интересно, а тут плавают тюлени?

Я села на корточки, склонившись над водой и вглядываясь в морскую пучину, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в иссиня-черных водах. Глядела, как завороженная, вся оцепенев, будто впав в спячку. Море манило меня, шептало, обещало, таило множество секретов.

— Осторожно, — донесся голос издалека, — Если пена попадет на тебя, то ты свалишься и утонешь, не имея возможности даже пошевелиться.

Ещё ниже — и я увижу белый песок суетящимися внизу рыбками. Я едва могу удержаться — тут нет никакой опоры. А что если я и правда свалюсь? Тогда я пойду ко дну, будучи полностью обездвиженной сковавшим меня холодом, и мои легкие наполнит соленая вода. Мой труп будут глодать рыбы, я навсегда сгину в белом песке.

Мне стало страшно. Я резко вскочила и отошла назад. Море больше не манило меня: оно пугало.

— Что бы мы делали, если бы ты не послушалась меня?! — набросился на меня Вечность, — Я понимаю, что для тебя это непосильная задача, но ты всё же головой-то соображай хоть немного!

— Вечность?

Он втягивал голову в плечи, то и дело вздрагивая всем телом. Он мерз, как и я, только в отличии от меня, у него не было ни шарфа, ни перчаток, только свитер и джинсы с порванными коленками. Из нас троих он выглядел хуже всех — сверкающие глаза с застывшими слезами, румянец и побледневшие губы. Лебедю было хоть бы хны — он подставлял себя порывам ветра, продувая все дырки в одежде, отбросив волосы назад и глядя на темное небо так, будто увидел там звезды и северное сияние.

— Вечность? Ужасно выглядишь. Ты…

Он мрачно кивнул.

— Сегодня ночью я сделал выбор.

— И что ты выбрал?

— Я уплываю с вами.

Лебедь замер, улыбка сползла с его губ. Он ошарашенно посмотрел на друга.

— И чего уставился? — зыркнул Вечность, — Не хочу сгнить в Склепе.

— Но ты грустный, — сказал Голубь, — Что-то случилось?

— Ты знаешь, что если мы уплывем, то уплывем навсегда — мосты на этот раз будут действительно сожжены. А это означает, что я должен попрощаться с оставшимися.

— Я сделала тоже самое, когда превращалась в Тень, — сказала я.

— Кита Грань тоже выбрала. Если он останется, то ничего не потеряет… Кроме меня. Я говорил с ним. И он не пошел со мной.

— Значит, он выбрал этот мир. Что ж… Его решение, — сказала я, — Не его это.

— Все решилось тогда, — не обращая на меня внимание, продолжил Вечность, — Пожар сжег нашу дружбу.

— Неужели нет надежды? — спросила я, — Хотя бы чуточку…

— Нет. Я ведь говорил тебе, что Кит никогда не бросает слов на ветер. Он не клялся мне в вечной дружбе, но поклялся в том, что мы больше никогда не будем друзьями.

— Некоторых людей нужно отпускать, — сказал Лебедь, — Просто поблагодари его за дружбу и забудь его. Пусть он останется приятным воспоминанием без власти над тобой.

— А я так не могу, — буркнул Вечность, — Я никогда никого не забываю. Он — легко. Поэтому с самого начала эта дружба была обречена на провал.

Он замолчал. Лебедь тоже — тактично. И я, но потому что мне было нечего сказать. Иначе бы ляпнула что-нибудь сдуру.

А снег всё падал и падал. падал печально, медленно, кружась и плавно опускаясь на заледеневшую землю. Ночи были  холодные и темные, тучи закрывали звезды и порой луну, ветер гулял по трубам, бился о окна, выл в полых стенах, пугая некоторых больных. В такие ночи согревало не отопление и не толстый слой одеял и одежд, а теплая компания, сказки в полутьме, фонарь у лица и костры с гитарами и жаренным суфле.

Я с каждым днём становилась слабее и грустнее, мне всё меньше хотелось говорить. Лебедь замечал во мне эту перемену, но не знал, что сделать с этим. Да ещё и Королева, как назло, пропала.

Я больше не могла гулять по коридорам, всё, что меня связывало с ними — это Вечность, иногда навещающий нас.

— Девочки провели ритуал, — докладывал он, — Он всегда проводится перед эпидемией, чтобы прогнать болезнь.

— Не понимаю, что в этом такого, обычная простуда, — пожала плечами я.

— Но не для Иных. Болезнь влечет за собой несчастья, потому что блокирует связь с Гранью. Не у всех, но у многих. Я один раз заболел и месяц не смог видеть сны. Мне тогда казалось, что я обычный, что Грань выкинула меня. Даже из больницы выписали.

— Не все птицы хотят вырваться из клетки, — улыбнулся Лебедь.

— Будешь язвить — тебя в клетку посажу, — пригрозил Вечность, — Или вообще лебединый суп сварю. Короче, хватит меня с толку сбивать! Итак, девочки провели ритуал — обычно на него тратится не одна ночь. Этот был третий по счету. И…

Мы навострили ушки. Он пригнулся, якобы сказать шепотом, но вдруг заорал:

— У Буревестник был приступ!!!

— Видимо, ты теперь в норме, раз такой противный, — сказал Лебедь, зажимая уши.

— Обязательно было так орать? — надула губы я, — А что за приступ?

— У неё случается приступ перед бедой. Чем сильнее несчастье, тем сильнее приступ. А этот был просто ужасным. Как я понял из её слов, эта зима принесет многие жертвы. И не всех заберет Грань. Вся соль в том, что многие остаются — как капитан, который пойдет ко дну вместе со своим кораблем.

— Не все крысы, как мы, которые сбегают при первых приступах шторма, — криво усмехнулся Лебедь.

— Это не побег, — серьезно сказал Вечность, — Просто у нас разные пути. И с приближением длинной ночи я чувствую, что у меня, в отличии от Кита, нет выбора.

Знающие владеют секретами, а музы… Музы посылают сны. Хорошо, что их немного — представляете, какая неразбериха бы началась, если бы орава легкомысленных муз начала посылать кошмары всем Иным в округе? Пока старожилы орудуют на передовой, мы, музы, остаемся в тылу, помогая раненым. Да, я Тень, но муза всегда остается музой, даже став Тенью.

Первый сновидец — зеленоволосый парень. Как я не силилась, я не могла узнать его имя — оно казалось расплывчатым, неразборчивым. Пробел, пропуск, темное пятно в биографии. Будто его и не было вовсе. Эту мысль я отогнала, поскольку она вселяла ужас — да как же так, без имени-то?!

Его сердце — пустыня из золотого песка и сгоревших красных небес. Ни жарко, ни холодно — никак. Казалось, и воздух сгорел, и я сгорю, если задержусь здесь чуть подольше.

— Нравится? — горько усмехнулся сновидец, — Каждую ночь мне снится эта пустыня. Я уже и забыл, когда в последний раз видел нормальный сон.

— Вы так похожи, не находишь?

 — Наверное… И знаешь, что самое страшное? Каждая ночь все длиннее и длиннее. Мне кажется, что я провожу здесь месяцы, а порой года.

Кажется, я начала догадываться.

— С каждой ночью время будет растягиваться. И однажды ты застрянешь здесь навсегда. Для  того мира это может быть секунда, но для тебя — вечность.

— Вечность здесь? Да уж, скука — это самая худшая пытка. Уже больше года её испытываю.

Его ноги по колено засосали пески. Мои тоже начало засасывать. Я захотела поскорее уйти отсюда.

— А хочешь вырваться из этой пустыни?

— Вырваться? — он посмотрел на меня с надеждой ребенка, верящего в Санта-Клауса, — А это возможно?

— Возможно, если захочешь. Грань ждёт тебя, мой мальчик.

Всегда хотелось произнести последнюю фразу… Кажется, его проняло.

— Что я должен делать?

— Хм… Жить ты будешь при одном условии…

— Каком? — насторожился он, — Продать тебе душу?

— Очень смешно, — фыркнула я, — Ты должен будешь уйти. Причем уйти навсегда, порвав все связи.

— Ну, связей у меня нет… А куда уйти-то?

— Куда-то…

— Отличный ответ. Сразу так успокоился от его конкретности.

— Ну так что? У тебя выбор: уплыть вместе с нами в объятия Грани или остаться здесь и застынуть в вечной пустыне. Что выбираешь?

— Что, так сразу? Даже подумать не дашь?

— Да зачем думать? Ляпни первое, что попадется в голову, я всегда так делаю!

— Да ну тебя…

Он задумался. Пески засосали его ещё глубже.

— Так… Ладно. Я пойду с вами.

— Хорошо, но сначала ты должен дать понять пустыне, что у неё больше нет власти над тобой. Как говорил один мудрый человек, «цени прошлое, но не давай ему власти над собой».

— И кто же этот мудрый человек?

— Я.

Он громко заржал. Плечи задергались, в голосе послышалось хрюкание и зазвучали истерические нотки. Он держался за бока и хохотал как ненормальный — хотел наверстать упущенное за год, видимо. И пески отступили, освободив его ноги в потрепанных шлепанцах.

— Что за ерунда! — сквозь смех сказал он, — Почему я ржу над этим?! Почему это так смешно?!

Нас окружил вихрь из горячего песка, так что мы закрыли лица рукавами. Меня ветер едва не сбил с ног, а ему хоть бы хны. Послышался грохот — то небеса раскололись, а вместе с ними — и этот мир, исчезнув во вспышке агонии.

— Сгорела твоя вечность, — сказала я, — Теперь у тебя будут и кошмары, и боль, и слёзы.

— Пусть, — сказал он, — Зато живой.

И правда: живой. Прямая осанка, грудь колесом, глубокий вздох, прикрытые глаза и улыбка — на этот раз настоящая, счастливая. Он больше не чувствовал себя живым, он был живым.

А вот со вторым сновидцем пришлось повозиться…

====== Воссоединившая ======

— Ты уверена в этом? Это очень жуткое место. Для того, чтобы вырвать её оттуда, нужно принести большую жертву. И это уж точно не твое миленькое сердечко.

— Прекрати меня пугать, а то передумаю ещё!

— Странная ты… Но именно потому, что ты такая странная, я не могу отпустить тебя туда одну. Я пойду с тобой.

На нём была корона из кленовых листьев и цветочный плащ. Он был мигом между осенью и весной. Сентябрь. Пора, когда цветы ещё не вянут, но листья уже желтеют.

— Иди за мной, след в след. Что бы не случилось, не отставай на шаг. Условия кажутся простыми, но на деле это сложно, особенно для такой непоседы, как ты. О, и вот что ещё. Не открывай глаза.

Он взмахнул руками, и листья с его венка разлетелись в разные стороны подобно мотылькам. Я закрыла глаза, почувствовав запах осени: сухие листья, лужи и мокрые цветы.

Я шла, и чувствовала, как теплая земля холодела, превращаясь в безжизненную тундру, а ветер крепчал, хоть и огибал меня плавно, будто я была окружена каким-то куполом.

— Мы идём по желеной дороге, — сказал Сентябрь, — Забавно, я в детстве часто играл с друзьями в окрестностях похожей. Не видела никогда?

Я промолчала, боясь сказать и слово.

— Она была заброшенная. Там больше 10-ти лет поезда не ездили. Но друзья говорили, что в полночь можно увидеть призрачный поезд, появляющийся и исчезающий ниоткуда. Весь в огнях, с размытыми очертаниями собравшихся в нем людей. Пары, семьи, компании. Или одиночки.

— А они видели его?

На этот раз промолчал он. Закапал дождь, крупные капли застучали по моей макушке и плечам. Кудряшки мигом превратились в сосульки. Вода капала мне на ноги и сандалии. Но вода была теплая. Летний дождь, приносящий радость. Дождь с глубокими лужами и неизменной радугой.

— Слишком здесь хорошо, — сказала я, — Так и хочется остаться.

— Это ты так думаешь, — сказал он, — Ты невосприимчива к уродливому, страшному и неизбежному, как гусь не может намокнуть.

— Это…

— Нет. Не совсем. Туда бы я сам не попал, не говоря уже о тебе. Просто Февраль заточила себя в собственных воспоминаниях.

— Ты знал её?

— С детства. Мы оба были безнадежными детьми, из гнилых семеек. Детьми, на которых махнули рукой взрослые.

— Ты любил её?

— Любил, но никогда не требовал от неё того же.

— Как это?

— Ты любишь небо, но не просишь его пасть на землю. Ты любишь цветок, но не просишь его следовать за тобой. Собственно, это и любовью назвать-то трудно. Просто всё, что я желал — это счастья ей, и это желание превратилось в одержимость.

Послышался грохот. Я зажмурила глаза ещё сильнее, закрыв их руками.

— Стоп, — сказал Сентябрь.

Я послушно остановилась. Послышались едва ощутимые шаги маленьких ножек. Она выплыла, словно лебедь, и принесла с собой талый снег и лучи холодного солнца.

— Здравствуй, — сказала она детским, но необычно спокойным голосом.

— Февраль? Это ты?

— Да.

Я растерялась. Не ожидала, что всё выйдет вот так просто. Не знала, что сказать.

— Несуществующий… — замялась я.

— Что такое?

— Неужели ничего нельзя поделать? Он же исчезает без тебя. И исчезнет. В один прекрасный день его просто не станет. Тогда к чему такая жертва?

— У меня не было выбора. Либо он, либо я. И я выбрала себя.

— Но эта жертва бессмысленна! Ты никого не спасла, только хуже всё сделала!

— А что ты ещё предлагаешь? Стать Тенью я не смогу. Что остается? Двойное самоубийство? Приставим к губам друг друга бутылки с ядом, сделаем одновременно глотки и побежим блевать напару. Очень романтично.

— Есть ещё один выход.

— Какой?

— Уплыть.

Я не видела её лица, но поняла, что она шокированно уставилась на меня.

— Что это значит… Неужели…

— Да. Холодная зима.

— Но… Ты ведь понимаешь, что шансов очень мало? Корабль может не приплыть. Ты что, пойдешь на такой риск? А пойду ли я на него?

— Я уверена, что он приплывет!

— И откуда такая уверенность?

— Оттуда!

— Отличный ответ. Ты прямо уверенность вселяешь.

— Ну тогда пошли?!

Она тяжело вздохнула.

— Не обижайся, но я не уверена, что корабль приплывет. Грань очень редко кого-то забирает. Уж лучше я останусь здесь.

— А как же Несуществующий?! Если бы ты видела, что твой уход сделал с ним, ты бы так не говорила!

— Откуда ты знаешь? И я видела его…

— Когда?

— В Ночь, Когда Все Двери Открыты. Поверь, мне тяжело видеть его страдания, потому что я страдаю вместе с ним, но…

— Да ты просто трусиха! Признай, что ты боишься, потому что думаешь, что что-то может пойти не так и вы оба исчезнете. И ты боишься смотреть ему в глаза, потому что стыдно, что обрекла его на это.

— Я-то тут причем?! Я спасла его. Если ты пришла учить меня жизни, то ты не по адресу: я плохая ученица.

— Подождите, — вмешался Сентябрь, — Чтобы Февраль смогла выйти, нужно, чтобы кто-нибудь занял её место. Поэтому она не хочет уходить.

— Я… — ошарашенно сказала я, — Ты что, предупредить не мог?! Хорош проводник, нечего сказать!

— Всё в порядке. Я займу её место, — сказал Сентябрь.

— Сентябрь! — рявкнула Февраль, — Мы уже говорили об этом. Я не могу этого допустить.

— Я уже всё решил, — спокойно, но твёрдо сказал Сентябрь, — Я не боюсь. Не пытайтесь меня отговорить, девочки.

— Хватит с меня жертв, — прошептала я, — То Мама, то ты… Надоело!

— Что ты предлагаешь? Самой остаться? Хочешь, чтобы твой мальчишка рехнулся от горя? — строго спросил Сентябрь, — Поверь, тебе будет очень плохо здесь. А я привык.

Он тихо усмехнулся.

— Тем более, я уже открыл глаза.

— Сентябрь, ты идиот! — плаксивым голосом закричала Февраль.

— Идите. Если разрыдаетесь при мне — захочу уйти с вами.

Февраль всхлипнула.

— Пойдем, девочка…

Я пошла за ней, стараясь не отставать. Это было легко, поскольку она негромко подвывала, то и дело шмыгая носом. Вскоре и железная дорога, и осенняя пустошь пропали, и мы очутились в моей весне — склонившиеся белые цветы, трава по колено и лазурное небо. Мне стало так легко на душе очутиться здесь после долгой зимы.

Февраль сидела на коленях, теплый ветер развевал её волосы цвета соломы и белое летнее платье. Она беззвучно плакала. Я заметила, что она была очень похожа на Несуществующего — прямо сестра-близнец.

— Я всегда считала, что нужно уважать чужой выбор. Но теперь, когда я знаю, что моё счастье построено на чужих костях…

— Да ладно, это не такое уж и плохое место… Он же часто играл там в детстве, да?

— Да… Мы сбегали незадолго до рассвета и гуляли среди рельс и шпал. И всегда, на каждой прогулке был туман, даже если обещали ясную погоду.

Она вытерла сопли рукой.

— Странное это место было. Я его ненавидела, а ему нравилось. Неудивительно, что захотел остаться.

Она встала и потянулась. Я услышала, как затрещала её спина. Вдали щебетали птицы и жужжали пчелы. Я чувствовала холодное прикосновение травинки с капельками росы.

— Знаешь, чем мне нравится это место? — спросила я.

— Чем? — заинтересовалась Февраль.

— Тут нет таких насекомых, как жуки, муравьи и тараканы.

Она пожала плечами.

— Не люблю я такие места. Предпочитаю раннюю весну. Но здесь я, пожалуй, задержусь. Это место такое спокойное…

Она пошла, слегка пошатываясь, по тенистой аллее, разбрасывая мелкие камешки. Бабочки вереницей последовали за ней, хлопая цветастыми крылышками.

— Этот сад когда-то принадлежал Королеве, — сказала я, — А потом Мелодии. А теперь мне.

— Не знаю никакую Мелодию, — фыркнула Февраль, — И знать не хочу. Где мой мальчик?

— Вы ещё встретитесь, — услышали мы голос.

Из-за деревьев показалась Королева в легком летнем наряде и фетровой шляпе. Ей сопутствовали летящие снежинки и зимняя вьюга.

— Не порть мой сад, — проворчала я, — Мы его с Лебедем с таким трудом восстановили.

— Не обессудь, — развела руками Королева, — Рада, что ты вернулась, Февраль. Несуществующий будет рад тебе. Вы встретитесь, когда корабль приплывет. А пока отдохни здесь.

— Из заточения в заточение, да? — проворчала Февраль, — Если приплывет, Ваше величество. Знайте разницу.

— Не стоит ко мне так обращаться, — поморщилась Королева, — Не будь такой пессимисткой, дитя. Он приплывет.

— Ну-ну, — скрестила руки на груди Февраль, — Забавная, к слову, сцена: девочка, не достигшая пубертатного возраста, называет меня ребенком.

— Ладно, ты пока отдыхай. Приятно иметь с тобой дело.

Королева кивнула и ушла, и снег тут же растаял. Я удрученно посмотрела на лужу.

— Ну вот, теперь убирать всё это…

====== Безмятежная ======

Она всегда была грустной и смотрела куда-то в сторону, как будто бы через туманное окно. Вокруг скакали лягушки, спадали капли с ярко-зеленых жилистых листьев и шуршала трава, нежась в ласках теплого ветра, приносящего запах вереска и жаренных булочек, но Февраль оставалась блеклой и неподвижной, словно статуя.

На её кожу падала тень листьев. Она сидела под кустом сирени, в прохладном тенечке, рассеянно чертя палкой рисунки на песке.

— Тебе грустно? — спросила я, — Пойдем в прошлый август собирать ягоды.

Она удивленно подняла голову. Я нахлобучила её на голову широкополую тканевую шляпу. Смотрелась она на ней просто нелепо, и я тут же прыснула от смеха.

— У меня не было такого лета… — пробурчала Февраль, — Летом я всегда либо без дела сидела на крыльце и смотрела на прохожих, либо смотрела телевизор.

— Но в этом и есть счастье! — всплеснула руками я, — Молчать с друзьями, с любимыми, загорать на крыльце и смотреть мультики — разве это не здорово? Давай, Февраль, ты же надежда на возрождение и преддверие растаявшего снега, веселись!

Я сняла сандалии и побежала по траве, чувствуя её мягкое холодное прикосновение, которое было так приятно моим уставшим израненным ногам. Встречный ветер дул мне в лицо, грозясь сорвать кусок полупрозрачной ткани, накинутый на сгоревшие плечи.

— Снимай обувь! — прокричала я, — Летом нужно ходить без обуви. Ты пробовала когда-нибудь? Если нет, то ты многое упускаешь!

Февраль побежала за мной, держа в руках туфли. Вся раскраснелась и вспотела.

— Ну и жарища тут, — пожаловалась она, — Я сейчас во второй раз умру.

Бабочка приземлилась на мой палец, доверчиво хлопая перламутровыми крыльями. Я подула на неё и она улетело в царство цветов.

— Сад расцвел в ваших руках, — сказала Февраль, — Я уверена, что когда им  владела Королева, он был жалким наваждением. А сейчас смотри, какой живой. Я бы осталась здесь навсегда. Особенно если бы здесь была солнечная тераса и чай.

— Может, и есть… Этот сад плавно перетекает в летний домик Королевы, — сказал Лебедь.

Мы, как по команде, обернулись. Он нес в корзине спелые ягоды, жадно уплетая их за обе щеки. На плечи было накинуто махровое полотенце, на голове — съехавшее на бок сомбреро.

— Где ягоды достал? — полюбопытствовала Февраль.

— А вот не скажу, — показал язык Лебедь, — Самому хочется…

— Поделись хоть с друзьями, злюка, — надула щеки я.

— Видите холм? — спросил Лебедь, указав вперед пальцем.

Мы посмотрели туда, куда он указывал. Сквозь листву деревьев виднелся невысокий холм и прозрачно-голубое небо без единого облачка.

— Странно, почему мы раньше его не замечали? — спросила я, — Сколько раз проходила здесь, но не видела ничего…

— Не знаю, — беззаботно пожал плечами Лебедь, отгоняя шмеля, — Кто первым добежит до реки, тот победил и тому малина. А кто проиграл — тот будет смотреть, как победитель ест, и плакать.

— Ага, и это будешь ты, — усмехнулась Февраль.

Она мигом оживилась. Видимо, она очень азартная. Мы стали пробираться через заросли. Я вступила босой ногой во что-то мокрое и жутко противное, испачкав ногу в траве и грязи, Февраль исцарапала ноги и руки, а Лебедя роем окружили мелкие насекомые, и тот от них отбивался, раскрыв глаза от страха.

— Не бойся, Лебедь, — успокаивающе сказала я, — Чего все так боятся насекомых? Они ведь такие милые…

— Очень милые, — процедил сквозь зубы Лебедь, почесывая многочисленные укусы.

— Эти насекомые несут в себе вирус смертельного заболевания, — замогильным голосом сказала Февраль, — Оно парализует тебя навсегда.

— Да ну тебя, — проворчал Лебедь, когда мы наконец вышли.

Тут уже не пахло цветами и мокрой травой. Трава была неподвижно, ветра не было. Только палящее солнце выжигало траву и обжигало кожу. Внизу открывался вид на равнину, залитую солнцем и поросшую светло-зеленой травой и желтыми цветами. Далеко серебристой змеёй тянулась речка, заманчиво журча водой. На холме стоял старый деревянный домик.

— А вот и летняя резиденция Её величества, — пафосно сказал Голубь, — Смотрите, какой изумительный стиль, какое изящество в построении!

Темные, поросшие мхом и лишайниками доски едва держались. Из щелей сквозила холодная сырая тьма, крыша почти провалилась. На крыльце был постелен ковер, валялся старый клетчатый плед.

— А мне нравится, — сказала я, — Уютно.

— Я всё детство жила в подобном домике, — кивнула Февраль, — Тоже мне, буржуй тут нашелся.

Лебедь подошел к краю холма, положив корзинку на крыльцо.

— Вы будете бежать, или мне самому всё слопать? — сварливо спросил он.

Мы встали рядом с ним.

— На старт… Внимание… Марш!!!

Мы побежали, огибая камни и валуны. Плечи грело солнце, а ноги ласкала прохладная трава. Около меня жужжал приставший шмель, у цветов летали пчелы и бабочки, небо пересек темный стриж. Я расставила руки в стороны, ловя встречный ветер и вдыхая полной грудью запах горелой травы и знойный раскаленный воздух. Рядом сопела Февраль, выбиваясь из сил и то и дело спотыкаясь. Впереди бежал Лебедь, я видела его мелькающий силуэт в большой соломенной шляпе. И как бы я не старалась его догнать, он всё равно оставался впереди. И, разумеется, победил.

— Ну ты и зверь, — задыхаясь, сказала я, когда мы прибыли к финишу, — У тебя среди предков случайно нет гепардов?

— Может и есть, почему нет? — совершенно серьёзно ответил Лебедь.

Тут же плюхнулась Февраль, обрызгав нас мокрым песком.

— Я бы не рекомендовал сразу ложиться после бега, — сказал Лебедь, вытирая грязь с лица.

— А мне плевать, — выдавила Февраль, — Я устала. Я сейчас горяча, как головешка. И вспотела.

— Тогда давай искупаемся! — предложил Лебедь и побежал к реке.

Я последовала за ним, сбросив с себя порео, которое выпросила у Королевы.

Он с разбега плюхнулся в воду, обрызгав меня. Я вздрогнула всем телом: вода была непривычно ледяная.

— Давай! — кричал он, продолжая меня брызгать, — Сразу нырни с головой, так легче привыкнуть! Ну чего встала?

Я стояла по щиколотки, потирая ладонями плечи, и не решалась зайти дальше. Февраль вскоре присоединилась к Лебедю, и вот они уже весело плескались, иногда брызгая на меня.

— Давай, Элли, давай, не будь скучной! — взвыл Лебедь, — Если бы я мог дотронуться до тебя, то потащил бы в воду.

— Тут так хорошо! — сказала Февраль, — Не бойся! Раз уж мне понравилось, то тебе тем более!

— Давай, кудряшок! — хохотнул Лебедь.

Я покраснела до корней волос.

— Эй! Забудь это прозвище! — крикнула я и побежала к ним.

На полпути я споткнулась и упала, погрузившись в воду с головой. Прохлада обволакивала меня, щипая царапины и ссадины, смешиваясь с потом и грязью. Волосы веером развевались, словно хвост диковинной рыбёшки. Я почувствовала прикосновение водорослей и тут же отогнала их от себя, резко вынырнув.

— Фу, ко мне водоросль прилипла! — пожаловалась я, выплевывая попавшую в рот воду.

— Это была не водоросль, а пиранья, — сказал Лебедь, — Сейчас она съест тебя.

— Дурак, они не водятся здесь, — сказала я, вздрогнув.

— «Здесь» — это где? — ехидно спросил Лебедь, — Тут может быть что угодно, это тебе не природные зоны из школьной энциклопедии по природоведению.

— Хватит издеваться над бедным ребенком, — обиделась я и устроила ему череду брызгов.

Он в долгу не остался. К нам присоединилась Февраль, и мы устроили водную битву. Впрочем, Лебедь быстро запросил пощады, чтобы отдышаться.

— Тут такое течение слабое, — сказала Февраль, — Оно почти не чувствуется.

— А ты умеешь плавать? — спросил Голубь.

— Нет. Мне и купаться-то было негде, — растроенно сказала Февраль.

— Я много раз пыталась научиться, но у меня не получилось, — пожаловалась я.

— Ты просто не пробовала тот способ, которому учили меня, — усмехнулся Лебедь.

— Это какой? — заинтересовались мы с Февраль.

— Меня скинули с лодки посреди озера, — пожал плечами Голубь, — Я быстро научился плавать на большие расстояния.

— Нет, пожалуй, я такой пробовать не буду, — испугалась я.

— Почему нет? — хищно сверкнул глазами Лебедь, — Вот сейчас найду какую-нибудь вышку и скину тебя.

— Ну и где твоя вышка? — скрестила руки на груди Февраль.

Я посмотрела вокруг. Никакого намека на возвышенность, только ровный берег, заросли камыша да квакающие лягушки.

— Ну… — сконфузился Лебедь, — Что-нибудь придумаю.

Он перевернулся на спину и поплыл от нас.

— Куда ты? — я попыталась побежать за ним, но дальше дно обрывалось.

— Не умеешь? — сочувственно спросил он, — Даже так? Это просто. Ляг на спину и отдайся волнам.

— Отдамся и утону, — нервно хохотнула я.

— Не утонешь, — заверил меня Лебедь, — Здесь не утонешь. И ты, Февраль, попробуй.

Я попыталась последовать его примеру. Сначала я приготовилась пойти ко дну, но вода тут же подхватила меня и понесла. Волны нежно убаюкивали меня. Над головой плыло одинокое облачко, похожее на кораблик. Летела стая ласточек.

— А это здорово, — сказала я.

— Хоть спать ложись, — согласилась Февраль, — Интересно, так можно?

— Я один раз уснул здесь, — сказал Лебедь, — Так спокойно мне в жизни не спалось. Снов я не видел, была лишь безмятежность и умиротворение. Правда, потом Королева пришла и устроила мне сладкую жизнь…

Мы замолчали, глядя вверх, щурясь от яркого солнца и качаясь на волнах. Потом нас прибило к берегу.

— Глядите, уже вечер, — удивленно сказала Февраль, — Странно…

— Тут ночи короткие, — сказал Лебедь, — И очень теплые. Сами не заметим, как рассвет наступит… Ладно, вижу, у вас уже губы посинели. Пойдёмте, что ли.

Вы вышли из воды, отжимая одежду и волосы. Дневная жара спала. Солнце было уже близко к горизонту.

— Сейчас бы выпить что-нибудь, — мечтательно сказала Февраль, — Соку или газировки…

Я закуталась в порео. Февраль собрала волосы наверх. А Голубь надел обратно шляпу, откинув назад мокрые волосы. Мы шли пешком, медленно и молча, к нашим ногам прилипала трава, голову напекло вечернее солнце. Сначала мы дрожали от холода, сетуя на то, что не можем прижаться друг к другу, а потом всё-таки согрелись.

Когда мы подошли к дому, то одежда и волосы уже более-менее высохли. В спину светил оранжевый закат, в траве стрекотали кузнечики, ветер взъерошивал траву. У крыльца нас уже поджидала Королева с подносом в руках.

— Благодарите меня, я спасла ваши ягоды от нашествия насекомых.

— Премного благодарны, Ваше величество, — поклонился Лебедь, — Мы не забудем Ваше великодушие и милосердие.

— Прекрати дурачиться, Лебедь, — цокнула Королева, — Какие вы все мокрые и уставшие… Купались, что ли? Детишки…

Она дала нам по чашке дымящегося кофе с кленовым сиропом.  Я села на ступеньки, укрывшись пледом. Потягивая напиток, я смотрела на равнину внизу и алый закат, озаривший ясное небо.

Лебедь схватил лукошко первым, но поделился с нами ягодами. Мы втроем уплетали их за обе щеки, запивая кофе. Позже вернулась Королева, дав нам полотенце.

Солнце утонуло в океане травы, и наступила прохладная светлая ночь. В сумерках виднелись огоньки: то были снующие туда-сюда светлячки. Мы уже окончательно высохли.

— Здорово, — сказала Февраль, — Теперь я действительно возрождение, как ты и сказала. Теперь мои раны зажили. А всё благодаря тебе.

— Это ты исцелилась, — небрежно сказала я, — Я тут непричем. Это всё ты.

— Не отнекивайся, — сказал Лебедь, не успев прожевать ягоды, — Ты спасла нас. Если бы не ты, то я бы лежал сейчас без движения, а она сидела в своём поезде.

— Не болтай с набитым ртом, — проворчала я.

Вышла Королева, одетая в платье в горошек. В неизменной белой шляпе, украшенной цветком, и с длинными белыми волосами.

— Недолго вам осталось, ребята, — сказала она, — Запомните эти деньки. Скоро мы прощаемся, причем навсегда.

— Не люблю я прощаться, — сказала я, — Вообще не люблю это слово! Предпочитаю «до свидания». Так хоть понятно, что увидимся. А если «прощай», то навсегда… Ужас!

— Ты очень наивная, Поступь, прямо как ребенок, — сказала она, — Но это как раз самое главное. Это и делает тебя собой. Нашей любимой говорливой музой.

— Сделаю вид, что это был комплимент, — фыркнула я.

Я болтала без умолку, стараясь отогнать от себя ощущение предстоящего расставания. Всем сердцем чувствовала летнюю ночь, лиловые сумерки, аквамариновое небо, прохладный ветер, приносящий запах травы и качающий траву, словно водоросли, гладь воды, в которой отражались далекие перьевые облака, звуки насекомых, крик ночной птицы и теплый пар кофе.

— Уже не осталось ягод? — расстроенно спросила Февраль, — Вот отстой.

— Ничего, насобираем ещё, — заверил Лебедь, — Успеем. Много-много ягод и фруктов соберем. А Королева испечет нам яблочный пирог.

— А чего сразу я? — пискнула Королева, — Почему о подобных вещах ты всегда просишь меня? Я что, так похожа на добрую бабульку, вяжущую носки в кресле-качалке, стесняюсь спросить?