Евангелие от Магдалины [Валерий Георгиевич Попов] (fb2) читать постранично

Валерий Попов ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАГДАЛИНЫ ^{(Загадочная история)}

И, закрыв Его, ударяли Его по лицу и спрашивали: прореки, кто ударил Тебя?

Евангелие от Луки, 22, 64

Убийц по осени считают

Мы стоим с Митей на краю шумной бомбейской площади. Как часто бывает во сне, я не вижу его, а лишь чувствую, что он здесь. Перед нами — факир в грязном бурнусе, и под его вытянутыми вперед костлявыми руками — кобра в боевой стойке и худая облезлая обезьянка. Обезьянка смело лупит кобру прямо «по очкам». Та лишь лениво отклоняется от ударов, и взгляд ее страшных бусинок возвращается к нам.

Себя во сне я тоже не вижу и вдруг понимаю: я и есть эта обезьянка. И тут кобра прыгает, и я слышу Митин хрип.

Нет — для сна это слишком, на фиг нам такие сны! Я резко просыпаюсь, с колотящимся сердцем, и снова слышу Митин хрип — но гораздо тише, чем во сне. Где он? Я выбежала из квартиры. Он лежал возле лестницы — связанный так, что, опуская уставшие ноги, сам себя душил. Я растянула петлю.

Потом он сидел на кухне и осторожно глотал воду из чашки, прислушиваясь к себе: не порвал ли где глотку своими жуткими всхлипами?

— Что ж такое? — сипло проговорил он. — Честно шел по улице... схватили сзади за горло...

Месть моего прежнего мужа Гуни? Он может! Я была одной из главных опор его величия, живым экспонатом, подтверждающим его благородство, — теперь он успокоится не скоро.

Пока не отомстит... желательно чужими руками.

Поддерживая миф о своем благородстве, он не уставал повторять, что взял меня с самого дна и поднял до себя. Но думаю — этим я его и привлекла. Всегда была орально неустойчива. Тьфу, опечатка! «Дном», откуда он меня взял, были языковые курсы при «Интуристе». Действительно, там были в основном девчонки, нацелившиеся на древнейшую профессию. Как раз за окнами класса видна была могучая, как крепость, гостиница «Астория», где жили красивые (особенно они выделялись в те годы) и богатые иностранцы, и нам эту крепость предстояло взять. Но в молодости всегда влечет романтика, а судьбы складываются по-разному. Например, одна из тех девчонок, самая неприметная, теперь директор банка. Я тоже не особенно выделялась среди прочих — те же юбочки, губки, чулочки. Все отличия пока были невидимы и заключались лишь в моих планах, идущих гораздо дальше «Астории», — и в характере. Кстати, и все девчонки учились толково — им без языка что без рук. Гуня, что интересно, оказался самый тупой, и когда он величественно провалился, то, покидая наш вертеп, надменно пригласил меня «к себе в дом» (типичное их выражение) на чашку чая. Чая не помню. И ничего такого особенного в их доме, как бы хранящем традиции, я не заметила. Но я должна была, видимо, обомлеть от счастья, и я обомлевала, сколько могла. Я человек очень терпеливый и улыбаюсь очень долго, насколько хватает сил, и потом еще немножко — и только после этого, продолжая улыбаться, сообщаю, что все — конец.

Когда на моей памяти в первый раз собрались «у него в доме» гости (свадьбы не было), я сразу поняла по их взглядам, что он сообщил им, откуда он меня «спас».

В основном я находилась на кухне. Плача от чада духовки, я вытаскивала противень с печеной картошкой, разрезанной пополам и покрывшейся по срезу оранжевыми пузырями, потом раскладывала картошку по тарелкам — и уходила. К беседам я не допускалась — Гуня выпихивал меня взглядом. И так проходили для меня все встречи Гуниных друзей, интеллектуалов и интеллектуалок, обсыпанных перхотью и очень важных. Не все, кстати, будучи бедными, они очень бравировали бедностью и печеной картошкой — но большего они и не стоили. Сначала он прятал меня на кухне по причине моей глупости, а потом — по причине прямо противоположной: появившись пару раз, я с улыбкой посадила его проверенных интеллектуалок в лужу, так что лучше было ему поддерживать слух о моей невероятной глупости.

— Все! Кончилось ваше болтливое время! — злорадствовала я, слушая доносящиеся на кухню их абсолютно пустые речи.

Гуне я была нужна для того, чтобы унижать меня и самому на этом фоне казаться величественным. Иногда он приподнимал меня с пола, но невысоко — до той высоты, где моей голове было место. И текст: я тебя поднял, и ты должна быть благодарна мне... Но за что? Сцена эта, как правило, происходила на кухне, в чаду духовки, — после ухода гостей и мне находилось место. Но невысоко.

Однажды после такого «праздника духа», с дымом духовки и сигарет, я, улыбаясь, сказала Гуне: «Сам убирай все это» — и пошла из дома, а чтобы удаляться от него еще быстрей, вскочила в автобус. Видно, чуя мое состояние, ко мне привязались двое ханыг: — Смотри, как титьки торчат! Видно, хочет! Пойдем, рыжая, с нами! Не гляди, что у нас одежда поганая, зато под одеждой — о-го-го!

«А пойти, что ли?» — в отчаянии подумала я. После «интеллектуалов» (сейчас таких