Пламя и пепел [Марина Ружинская Mockingbird0406] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1 ==========

Пересекая длинный и пустынный коридор замка, Ильзе наконец нашла нужную дверь. От волнения её руки чуть дрожали, а сердце билось так сильно, что, казалось, не выдержит и резко остановится. Девушка беспокоилась, как бы голос, не приведи богиня, не звучал недостаточно убедительно.

Она откашлялась, нервно вздохнула, собралась с мыслями и слегка неуверенно постучалась. Спустя несколько секунд молчания знакомый мягкий голос разрешил войти, и девушка, с силой потянув тяжёлую дубовую дверь, проскользнула в комнату.

— Ильзе? — обратилась к ней лежавшая на большой кровати мать, пятидесятивосьмилетняя Гертруда Штакельберг.

— Добрый день, матушка, — ответила Ильзе ровным голосом и улыбнулась. Мать смотрела на неё внимательным и проницательным взглядом, будто хотела прочитать мысли или уже что-то знала наперёд. Её лицо буквально светилось от радости видеть дочь, которая не приходила к ней уже месяц. Не потому, что не хотела, а потому что дел было так много, что девушка едва успевала дышать. Правление давалось Ильзе поначалу действительно тяжело, она была не готова так внезапно начать управлять землёй, хоть и знала, что ей рано или поздно придётся взять бразды правления в свои руки.

Гертруда, кажется, не обижалась на то, что Ильзе в суматохе забыла про неё, и была искренне рада видеть дочь. Ильзе перевела сосредоточенный взгляд на её сморщенные жилистые руки, сжимавшие спицы. Похоже, мать снова вязала что-то от скуки.

Девушка нервно сжала запястье правой руки, стараясь не показывать своего волнения. Она всё-таки пришла к матери не просто так.

— Давно я не слышала ничего о том, что творится в замке. Как обстоят дела с правлением? — добродушно спросила Гертруда. Ильзе вздрогнула. Отчего-то ей показалось, что мать лжёт. Неужели даже служанки ничего не рассказывали хотя бы о беспорядках и голоде в поселениях недалеко от замка? Похоже, начать разговор издалека не получится, придётся сразу переходить к сути. Ильзе и так должна была сказать это ещё полгода назад, но медлила, не знала, как правильно.

От волнения девушка принялась теребить плотную серую ткань своего платья. Ей не хотелось навлекать на себя гнев матери или заставлять её беспокоиться, но не предупреждать её было бы глупо и подло со стороны Ильзе. В конце концов, мать ей не чужой человек, хотя уже год прикована к постели и никакой значимости для её земли и планов не представляет.

Ильзе отошла к окну и вздохнула.

— Скажи мне, ты ведь считаешь меня достойной правительницей Эрхона? — тихим уверенным голосом произнесла она. — Или ты сомневаешься во мне, моей армии и богатствах нашей земли? Ты правила ей почти всю жизнь, покуда болезнь не заставила тебя передать бразды правления в мои руки. Просто скажи мне. — Девушка пристально смотрела на мать, стараясь не показывать, что дрожит от страха и какой-то странной злости, предвкушая упрёки и расспросы. Гертруда продолжала тепло улыбаться, поглядывая то на дочь, то в окно. Неужели она не воспринимает её всерьёз? Или считает глупой, недальновидной, жалкой, неспособной удержать власть? Ильзе сжала руки в кулаки, и ногти неприятно впились в кожу. Пусть мать считает её кем угодно — уже, на самом деле, плевать.

— Конечно, Ильзе, я знаю, что ты достойна. — Мать остановилась, зависла взглядом в одной точке, но затем продолжила. — Кто, если не ты, будет править Эрхоном ближайшие пару десятилетий, а то и больше? Покуда не вырастет наследница, которая появится у тебя в будущем, вся власть — только в твоих руках. — Гертруда снова замолчала. Она опустила взгляд на спицы, покоившиеся на её коленях, а затем добавила, — с чего такие вопросы?

— Я начинаю войну, — отрезала Ильзе и опустила руку на подоконник. Эти слова были полны уверенности и яда и, словно удар кинжала, превратили спокойную и светлую атмосферу комнаты в напряжённую. Даже дышать стало тяжелее. Ильзе чувствовала, как билось от волнения её сердце. От волнения, от некоторого облегчения, от ярости и азарта.

На лице старшей леди Штакельберг не дрогнул ни один мускул. Скорее наоборот, оно сразу сделалось каким-то холодным и непроницаемым.

— Ильзе, не стоит! Ты погубишь свой народ… — начала Гертруда с жаром, но Ильзе её перебила.

— Завтра на рассвете я поведу войска на юго-восток. Примерно через четыре дня мы будем у Бронзового залива, откуда на кораблях доберёмся до Ламахона и начнём захват мелких феодов. Некоторые из них добровольно примкнули к нам, только узнав о готовящейся войне. Мы заплатили им немалую сумму, чтобы об этом не узнали их сюзерены и королева. — Ильзе подняла взгляд серых бесцветных глаз на мать. Она знала, что Гертруда будет ей перечить. Леди Штакельберг за всё время своего правления старалась не ввязываться ни в какие войны. Ильзе считала это бессмысленной и напрасной перспективой для правительницы. Признаться, она давно мечтала исправить многие вещи в правлении матери. И вот уже как полтора года у неё есть полное право на это. Самое время воспользоваться им…

— Сколько войн происходило в Эллибии за последние годы! Война Ойгварца и Ауксиниса, Вайсланда и Сиверии, разделение Ойгварца на восточный и западный… — проговорила, устало потирая лоб, мать. — Сколько их было, и ни в одну я не ввязывалась. Ввязывались мои вассалы, ввязывалась часть моих людей, твой брат одно время рвался в Варнос, да только я вовремя его остановила…

— В чём был смысл такого затишья и бездействия? — Ильзе всплеснула руками. — Благодаря этой войне мы постепенно захватим ламахонские земли, и могущество Эрхона будут воспевать во всём мире. Мы обретём независимость, отделимся от Эллибии, наши имена войдут в историю. Менестрели будут слагать песни о том, как мы забрали этот клочок земли посредь морей себе, просто протянув руку. А пока меня не будет, здесь остаётся править Аццо. — Ильзе выдохнула и закрыла глаза. Теперь мать наверняка упрекнёт её в расточительности, в опромётчивости и глупости, но разве Ильзе могла иначе?

Девушка не сказала больше ничего. Она перевела взгляд на окно, из которого был виден весь аллод и окрестности. Замок Ротшварц был высоким и величественным, из него открывался прекрасный вид на ближайший лес, сады, маленькие домики крестьян…

Ильзе содрогнулась. Её вассалы уйдут завтра на юго-восток и, возможно, больше никогда не вернутся обратно. Многие из них умрут — без этого ещё не обходилась ни одна война. Перед лицом войны все одинаково уязвимы: и крестьяне, и почтенные лорды, и короли. Сама Ильзе может умереть в любой момент, став жертвой чьего-то заговора или вражеской стрелы. Девушке стало слегка не по себе от мыслей об этом, но вспомнив о том, ради чего они почти добровольно пойдут на смерть, усмехнулась.

Её всегда привлекал вид оружия и крови. В детстве Ильзе часто играла с братом в войну. Рни сражались на игрушечных мечах, понарошку отрубали друг другу головы, подписывали ненастоящие мирные договоры. Вот только то была всего лишь игра, а здесь — жестокая жизнь.

Мать продолжала смотреть на Ильзе с долей осуждения. Она не говорила ничего, хотя, наверное, многое хотела бы сказать. Её руки безвольно лежали на коленях, уже даже не сжимая спицы. Гертруда была поражена, возмущена, напугана. Она, конечно, любила свою дочь, Ильзе не сомневалась в этом, но постоянные ограничения, рамки и пустые советы были явно лишними. Раньше они, может, и были актуальны, когда Ильзе сама только училась жить и выживать в этом мире, но сейчас мать не могла бы посоветовать ей ничего ценного. И уж тем более не могла повлиять на её планы.

— Ты правишь всего полтора года и уже собираешь войска, чтобы захватить клочок земли, равный по размерам с Эрхоном! — начала мать с жаром. Её голубые глаза болезненно округлились, худые жилистые руки дрожали и сжимали спицы словно орудие убийства. — О какой независимости может идти речь, если… ?! — Мать не договорила и закрыла лицо рукой.

— Кто, если не я? — Ильзе внезапно почувствовала уверенность. Она может сказать матери всё, что придёт в голову. Теперь ведь Ильзе — леди Ротшварца, а не Гертруда. — Ты бездействовала все годы своего правления. Сколько можно ждать? Сколько можно стоять на месте? Их земли богаты и плодородны, через Ламахон лежат важнейшие торговые пути. Это безумно выгодная земля. Даже как-то странно от того, что никто не пытался её захватить. — Последнюю фразу девушка произнесла тихим и чуть дрогнувшим голосом. Ей было всё равно, что скажет мать, всё равно на её жизненный опыт и мудрость. Сейчас она казалась поистине жалкой. А то, что она, похоже, не могла возразить, только усиливало это впечатление.

Напряжённое молчание, повисшее в воздухе, не нарушалось ничем. У Гертруды не оставалось сил говорить что-то против. Раз уж Ильзе не переубедить — пусть. Наверное в глубине души Гертруда всё же считала свою дочь талантливой и неглупой правительницей. Она ведь сама говорила ей об этом в самом начале правления, хоть и, скорее всего, чтобы просто поддержать.

Ильзе усмехнулась. Значит, мать признала, что из войны выйдет толк, но, возможно, страх за дочь посеял сомнения в её душе.

Женщина нервно провела рукой по жидкой седой пряди волос, спадавшей ей на грудь, и покачала головой. Её лицо, казалось, больше не выражало никаких эмоций.

— Со мной почти все дома Эрхона. Больше всех людей у Корхоненов и Кюгелей, — произнесла Ильзе, смотря в окно.

— Можешь в них не сомневаться. Хотя я не знаю девчонку Корхонен, дочь покойной Магдалены. Не знаю, какая из неё воительница… — Гертруда подняла взгляд на Ильзе, и в этом взгляде читалось какое-то странное одобрение, хотя буквально минуту назад она готова была любой ценой отговорить дочь. — А Кюгель всегда богатейшим домом был. Хотя солдаты у них не очень. — Мать улыбнулась, словно в голове у неё всплыли какие-то тёплые воспоминания из прошлого. Она блаженно закрыла глаза и опустила голову на бок.

Ильзе усмехнулась. Мать была склонна к таким резким перепадам настроения. Иной раз её легко было задобрить, хотя у Ильзе обычно получалось. И… неужели ей удалось убедить мать в том, что война необходима, или та просто дала ей выбор? В любом случае, её мнение не играло бы решающей роли для неё. Было лишь радостно сознавать, что Гертруда смиряется.

— Будь осторожней. У них сильная армия, — сказала мать серьёзным и напутственным тоном. Она одобрительно улыбалась, и эта улыбка вселяла уверенность и надежду.

— Моя — ещё сильнее. — Ильзе приоткрыла тяжёлую дверь и ступила за порог. — Прощай. — Л Штакельберг захлопнула дверь, не дав матери сказать ей больше ничего. Не хотелось больше слышать её причитаний и советов. Не хотелось больше находиться с ней рядом, в одной комнате.

Да уж, это было трудно. Но, с другой стороны, Ильзе ожидала худшего. Идя по коридору, она готовилась к тому, что мать будет перечить ей, может быть, даже кричать или плакать, но Гертруда, к счастью, отнеслась ко всему довольно спокойно, легко согласилась с дочерью, дала ей свободу. Теперь оставалось надеяться, что она как-нибудь случайно об этом не забудет, хотя, какое это уже имело значение, если все люди в замке подчиняются не ей, а Ильзе?

Поправив воротник своего серо-алого платья, девушка быстрым шагом отправилась по холодному коридору в свой кабинет. Нужно было заполнить множество документов, принять несколько вассалов, словом, привести всё в порядок перед тем, как отправиться завтра на войну. Отвлекаться было нельзя. И медлить тоже. Времени и так оставалось чудовищно мало, и Ильзе даже немного нервничала. Война была необходима. Все мирные пути, договоры и компромиссы были невозможны. Королева Ламахона, Эша Мидория Монкут, и её сын так просто не сдадутся. Но хотя бы часть их территорий должна быть захвачена, пусть и цена за это может быть высока. Впрочем, среди вассалов Ильзе не было близких и родных людей, к которым она была привязана. Потому терять их в битвах и осадах будет хотя бы не больно, хоть и затратно.

Ильзе свернула налево и увидела у двери помимо двоих стражников свою вассалку, герцогиню Корхонен.

— Генрика! — Ильзе улыбнулась. Эта улыбка была слегка натянутой. Не то, чтобы она ненавидела эту девушку, но временами она раздражала своей излишней вежливостью и навязчивостью. Вместо Генрики на войну должна была отправиться её мать, Магдалена Корхонен, но она умерла около двух месяцев назад. Ильзе понимала, что Генрика не виновата в смерти одной из лучших воительниц Эрхона, но какая-то странная обида поселилась в душе леди Штакельберг. Ильзе иной раз корила себя за это, и, несмотря ни на что, ей не хотелось портить отношения с вассалкой, которую она пока даже не знает хорошо.

Появление Генрики сейчас было очень некстати. Ильзе и так вся на нервах. Как бы не сорваться на неё…

— Миледи. — Девушка откланялась и смущённо улыбнулась в ответ. Генрика была одета в мужское платье геральдического зелёного цвета, подчёркивавшего цвет глаз. Кое-где оно было испачкано и даже изорвано — герцогиня носила его довольно часто, чуть ли не каждый день, потому он успел изрядно попортиться. Генрика никогда не носила пышных платьев, даже волосы причёсывала не всегда, считая это пустой тратой времени. Её одежда всегда была практичной и удобной, хоть и неопрятной, поношенной, словно девушка украла её у какого-нибудь бедного рыцаря.

— Надеюсь, ты помнишь о том, что мы выступаем завтра на рассвете? — Герцогиня в ответ кивнула. — Как продвигается подготовка?

— Прекрасно, миледи. Можете не сомневаться в моих вассалах. Больше всего у барона Герца и баронесса Склодовской. Последняя междоусобица не сильно убавила численность их рыцарей, — проговорила Генрика ровным голосом. Ильзе заметила, как дрожат её руки и про себя усмехнулась. Без пяти минут герцогиня была старше её на год и, в связи со смертью матери, начала править совсем недавно. Магдалена Корхонен была более волевой и даже резковатой в общении с миледи даже в последние месяцы жизни, когда болезнь уже постепенно уничтожала её. Генрика же свою леди явно побаивалась, потому говорила предельно вежливо, ходила тихо и не скрывала дрожи в руках. С одной стороны, это раздражало, а с другой, тешило самолюбие. А ещё у Генрики были большие и добрые глаза, на которые леди Штакельберг порою заглядывалась…

— А как обстоят дела с подчинёнными феодами Ламахона? — произнесла Ильзе с улыбкой.

— Уже в ожидании нашего прибытия. Вчера отправила воронов Танака и Тхакурам. Надеюсь, птиц не перехватят или не подстрелят охотники, — неуверенно ответила Генрика и провела рукой по своим коротким чёрным волосам.

— Сейчас охота на этих территориях запрещена и наказуема, — тихо сказала Ильзе и покачала головой. — Что-то ещё?

— Нет, миледи. — Генрика снова откланялась.

— Тогда ступай, — ответила Штакельберг, но спохватилась: — Подожди… ты не видела моего брата или служанок?

— Милорд искал вас, а затем ушёл в свои покои. — Генрика остановилась на повороте и вздрогнула, когда встретилась взглядом с миледи.

— Приведи его сюда. Я буду в кабинете. — С этими словами Ильзе открыла тяжёлую дверь и зашла в комнату.

За эти полтора года она полюбила свой кабинет.

Он был довольно уютным: в центре стоял большой дубовый стол, к нему было приставлено такое же большое кресло. Сзади был камин, огонь в котором горел лишь в холодные зимние дни, и необходимость в нём возникала довольно редко. Эрхон занимал самый юг Эллибии и отличался наиболее мягким и тёплым климатом. Ильзе содрогнулась, вспомнив о том, что в её армии есть несколько воительниц с самого севера, где царит вечная мерзлота и нет феодов — только дикие племена. Другие земли, кроме северных и Эрхона, не знали и не принимали участие в войне. Лишь какие-то бедные рыцари, прознавшие случайно, небольшими отрядами примкнули к Штакельбергам. Они видели в этом возможность обрести новую счастливую жизнь там, на захваченных землях, а Ильзе была только рада расширить свою армию добровольцами, согласными на любое вознаграждение.

Ильзе составляла и подписывала документы. Казалось, в этот день их было больше, чем за всё время правления, и это слегка утомляло. Но девушка вскоре привыкла, и работа пошла полным ходом. Буквы расплывались, смысл терялся, работа проходила скучно и долго. Ильзе должна была привыкнуть: ей править этой землёй ещё очень продолжительное время. Иной раз от всего происходящего мозги просто закипали.

Внезапно, дверь скрипнула и открылась. Похоже, это братец наконец заявился.

— Ты опять входишь без стука? — Ильзе оторвалась от разложенных на столе пергаментов и подняла взгляд на брата. Он был очень похож на неё внешне: такие же светлые волосы, серые глаза, бледная кожа и вечная насмешка во взгляде. Аццо узнал о войне случайно почти три месяца назад, Ильзе ведь не говорила ему, боясь, что тот будет против или расскажет матери раньше срока. Благо, всё отделалось лишь небольшой перебранкой, мол, он ведь не чужой Ильзе человек и должен был знать об этом с самого начала, но леди Гертруде ничего рассказывать не стал. И за это Ильзе до сих пор была безумно ему благодарна. Может быть, расскажи брат матери, ей было бы легче сейчас, но леди Штакельберг планировала сделать всё сама, дабы контролировать ситуацию и не выглядеть трусихой в глазах матери.

— Прошу прощения, миледи! — насмешливо проговорил брат и откланялся. На шее у него блестел очередной медальон — надо думать, с портретом очередной любовницы внутри. Аццо был одет в своё любимое голубое сюрко, расшитое золотом и серебром. Брат отличался редкостной расточительной и обычно тратил деньги на одежду, украшения и вино. Эта его привычка ужасно раздражала. Леди Штакельберг не понимала, как так можно жить. — Вызывали меня?

— Да, — бесцветным голосом отозвалась Ильзе. — Завтра ты приступаешь к правлению этой землёй. Ты ведь понимаешь, какая это ответственность? — Девушка отошла к шкафу и достала оттуда несколько фолиантов. — Если ты будешь только пить и развлекаться всё это время, ты рискуешь разрушить всё, что создавали наша мать и я.

— Ты не так уж и долго правишь этой дырой, чтобы что-то создать. — Аццо как-то особенно выделил последнее слово. Он всегда был резок в выражениях, и хотя девушка привыкла к этому и почти не обращала внимание, сейчас прямо-таки оскорбилась. Похоже, Аццо забывает, с кем разговаривает и что бы стоило ему такое поведение, будь он обычным бароном или графом.

— Но я могу приказать отрезать тебе язык или повесить… — начала было Ильзе, но осеклась. Всё-таки он был ей братом, и так говорить о нём было не слишком хорошо. У них всё же были тёплые и куда более доверительные отношения, чем с матерью.

— Но ты не сделаешь этого, потому что я должен заботиться о земле в твоё отсутствие. — Брат барабанил пальцами по столу. — И я согласился только потому, что ты моя сестра. Ну и по тем причинам, о которых ты только что упоминала — я всё-таки хочу жить. Жизнь прекрасна. Я не самоубийца, чтобы отказывать своей леди. — Аццо усмехнулся и отвёл взгляд. Ильзе скрестила руки на груди. Похоже, она скоро действительно прикажет сделать с ним что-нибудь не слишком хорошее. — Но ты ж ведь понимаешь, какой я правитель. Власть — это совершенно не для меня…

— Пора взрослеть, — бросила Ильзе. Она произнесла это не зло, не грубо, а скорее наоборот — с заботой. — Аццо, ты старше меня на шесть лет, в твоём возрасте многие графы и графини умирают на поле битвы, оставляя свои семьи умирать от нищеты и голода. А ты в свои двадцать пять только пьёшь и развлекаешься с крестьянками, пользуясь своим положением…

— Подожди. — Брат перебил её. — Я тоже не совсем бесполезен. Кто собирал тебе наёмников с Ойгварца, Вайсланда и Великого Севера и будет платить им за службу? Эльжбета Кюгель? Генрика Корхонен? Витольд Герц? Вацлава Склодовская?

— Да, я понимаю, и я безмерно благодарна тебе за это. За это ты получишь в будущем своё вознаграждение. Можешь хоть всю жизнь после этого заниматься чем нравится, но сейчас тебе придётся править неизвестное количество времени. Править осознанно, не растрачивая казну на свои удовольствия, не играя в азартные игры… — Ильзе вздохнула. — Отец бы тобой гордился. — Леди Штакельберг почувствовала, как сердце забилось сильнее. Гюнтер Штакельберг умер три года назад, и его потерю Ильзе с братом перенесли довольно болезненно. Отец учил леди Штакельберг сражаться с малых лет, был для неё лучшим другом и помощником в любом деле. Он никогда не запрещал ей, не приказывал и не осуждал её решения в отличие от матери. С ним Ильзе могла советоваться по любому вопросу, не боясь быть униженной или отхватить нравоучений.

В последние годы отец был слаб здоровьем и во время тренировки на мечах с Аццо его неожиданно хватил инфаркт. То ли возраст, то ли алкоголь и большие нагрузки — можно было вечно гадать, чем был вызван приступ. Ильзе даже на похороны не явилась — настолько горе раздавило её изнутри. Да и Аццо горевал не меньше. Она это знала. И даже сейчас заметила в его глазах искорку боли.

— Ладно, я всё понял. — Брат виновато опустил голову. — Я обещаю быть достойным правителем, пока тебя не будет. Что уж там, много с чем справился, справлюсь и с этим.

— Мы уходим на рассвете. Завтра я зайду попрощаться и к тебе, и к матери, если она не будет спать. Советую начать заниматься государственными делами с утра, — ответила Ильзе и села обратно в кресло. — Можешь идти. Завтра у тебя будет не менее важный день, чем у меня. Не менее важный для всего Эрхона. — Леди Штакельберг опустила голову и принялась дальше работать с документами.

— Как скажете, миледи, — усмехнулся Аццо и вышел за дверь, но остановился. — Или уже стоит называть тебя ваше величество?

Леди Штакельберг самодовольно усмехнулась и кивнула в ответ. Аццо ушёл, оставив её наедине с кипой бумаг и своими мечтами о будущем.

Ильзе перевела взгляд на лежавший на столе медальон. Она открыла его, и её взору предстал портрет родителей, таких молодых и счастливых. Художник передал их красоту с большой точностью, казалось, что их лица были живыми и вот-вот заговорят с Ильзе. Гюнтер и Гертруда с портрета улыбались ей самыми тёплыми и светлыми улыбками. Даже страшно осознавать, что отца уже нет в живых, а мать… можно ли считать её состояние жизнью? Так, бессмысленное существование, которое скоро прервётся — иначе и быть не могло с её-то здоровьем. Ильзе горько усмехнулась, думая об этом. Несмотря ни на что, она любила мать. Именно леди Гертруда вырастила её такой, какая она теперь есть.

Закрыв медальон и смахнув с щеки слезинку, девушка надела его на шею. Отец бы поддержал её идею захватить Ламахон — она не сомневалась.

***

Покинув покои матери, Ильзе тихо выругалась. Похоже, Гертруда всё ещё не верит в неё, сомневается, уже ненавидит. Она говорила так, словно вообще забыла всё, что Ильзе рассказывала ей вчера. И этот визит только настроение испортил. Гертруда, как выяснислось, не спала всю ночь, ожидая прихода дочери, кажется, только для того, чтобы сказать ей, что эта идея бессмысленна, и упрекнуть в самонадеянности.

От бессилия захотелось просто упасть на кровать и забыть обо всём, но было нельзя. Зацикливаться на словах матери было глупо — она уже ничего не сможет сделать, а Ильзе не увидит её ещё очень долго.

Леди Штакельберг нервно вздохнула. Она ненавидела, когда её ограничивали, препятствовали, запрещали. Ещё больше её раздражало, когда люди, не разбирающиеся в проблеме, лезли со своими советами, указывали, будто действительно понимали, о чём говорят. Леди Гертруда была именно такой. Ей хотелось вернуть прежнюю власть, контролировать, управлять, но, к счастью, для неё уже было слишком поздно. Её время прошло.

Ильзе продолжала сыпать проклятьями, забыв о том, что ещё вчера думала о том, что всё-таки любит мать, какой бы она ни была и что бы не говорила. Но раз мать не верит в неё, с чего Ильзе должна к ней прислушиваться?

Злые мысли всё ещё терзали девушку, и, лишь увидев возле своего кабинета улыбающегося брата, Ильзе забыла обо всём плохом. В такие моменты она понимала, как на самом деле сильно любит Аццо. Последний раз такое было, когда умер отец, и Ильзе больше некому было доверить свои переживания. Да, они с Аццо часто ругались. Да, иной раз хотели друг друга убить. Но человека роднее у Ильзе всё равно, кажется, никогда не будет.

Она приблизилась к брату и поздоровалась.

— Береги себя, — тихо сказал он и обнял сестру. — Иначе мне придётся этим всем тут править.

— Не разрушь здесь всё без меня, — сказала она с улыбкой. — И в новую войну не ввяжись.

— Ты думаешь, что я настолько безнадёжен? — Аццо резко разжал объятия.

Ильзе в ответ только улыбнулась ему и удалилась в свои покои.

Переодевшись в походную одежду, леди Штакельберг закрепила на поясе свой меч и пару кинжалов. Она взяла всё самое необходимое, привела в порядок кабинет и, что было необычно для неё, помолилась. Ильзе никогда не была религиозной, но какая-то слабая вера, сидевшая в глубине её души, заставила её сделать это. Возможно, богиня войны Криггеррия поможет ей… или всё это глупые сказки, в которые верят лишь необразованные крестьяне?

Когда всё было наконец готово, и Ильзе оседлала своего вороного коня, она встала во главе войска и окинула его взглядом. Воинов и вассалов было бесчисленное множество. Ближе всех к Ильзе были Генрика Корхонен и Эльжбета Кюгель со своей девятнадцатилетней дочерью Вибек и мужем. У них, этих двоих вассалок, было больше всего людей.

— Доброе утро, миледи, — обратилась к Ильзе графиня Кюгель. Её дочь, стоявшая рядом с отцом, помахала рукой герцогине Генрике, и та рассмеялась, словно ребёнок. — Сегодня ночью была полная луна — это хороший знак. Он приносит удачу, — добавила Эльжбета с улыбкой.

— Зачем нам удача, если наша армия — лучшая в Эллибии? — сказала Вибек, повернувшись к леди Ильзе. После этого она поклонилась и сильнее сжала поводья, так как лошадь под ней начала волноваться.

— Ты начинаешь мне нравиться всё больше, — покачала головой леди Штакельберг. Генрика, стоявшая рядом с Вибек, побледнела и отвернулась.

— К сожалению, я обещана вашему брату, а не вам. — Девушка развела руками. Её отец и Генрика шутку оценили и почти одновременно засмеялись. Ильзе же поначалу опешила, вздрогнула, хотя слова Вибек ни разу не обидели её.

Дочь графини Эльжбеты и графа Ежи была действительно хороша собой. Высокого роста, подтянутая, немного коренастая от тренировок с мечом, обычно — в дорогих платьях, но сегодня — в дорожном костюме. На её лице всегда были веснушки, голубые глаза светились добротой, светлые прямые волосы всегда были собраны в хвост или заплетены в две длинных косы. У Вибек были слишком широкие и сильные для девушки плечи и пышная грудь. Ильзе всегда казалось, что с такими формами сражаться может быть не всегда удобно, но будущая графиня Кюгель, по слухам, неплохо владела мечом.

Засмотревшись на Вибек, Ильзе даже не заметила, как к ним с Генрикой подъехал на лошади Витольд Крац — вассал герцогини Корхонен и, вроде как, её друг. Его тёмно-русые, чуть вьющиеся волосы, спускавшиеся до плеч, были причёсаны и уложены, будто барон собирался не в военный поход, а на бал. Впрочем, его одежда такой аккуратностью не отличалась, хотя это было не особенно заметно, так как она была чёрной. Витольд тоже поклонился леди Штакельберг, прежде чем встать в строй.

Ильзе улыбнулась. Отчего-то ей сделалось немного не по себе. Хоть она и правила уже полтора года, впервые леди Штакельберг ощутила весь масштаб и всю ответственность за этих людей. Она чувствовала всю силу своей власти, которая очень скоро станет неограниченной. Странное, волнительное чувство охватывало её, но желания вернуться и бросить всё не возникало. Настало время покорить Ламахон. Ильзе сделает это любой ценой вне зависимости от того, верят в неё или нет.

Она дала знак рукой, после чего армия тронулась и направилась на юго-восток.

Комментарий к Глава 1

Ахапх, начало такое. Мне ща очень страшно, надеюсь, дальше будет лучше.

========== Глава 2 ==========

Они приблизились к Бронзовому заливу быстрее, чем думалось Ильзе.

Армия шла уже третий день, когда издалека показались Серебряные холмы — там их ждали корабли, которые переправят войска в Ламахон.

Все эти дни погода была прохладной, что было неудивительно для начала октября. Оно же и было к лучшему. От жары солдаты бы быстрее утомились, и путь занял бы времени куда больше запланированного. Ближе к границе в степи было довольно сухо, дождей осенью, как это обычно водилось в других уголках Эллибии, там почти не было. Армия и в этот раз под дождь ни разу не попала. Оосеннее небо было на удивление почти безоблачным, но солнце очень редко показывалось и от него уже не было жарко, как летом.

Весь путь от Ротшварца до границы Ильзе развлекала себя разговорами с вассалами. В особенности, с графиней Эльжбетой Кюгель и Витольдом Герцем — бароном с севера Эрхона. Он только недавно стал править своим жалким клочком земли, находившимся на границе с Ойгварцом, и на руках после смерти матери у него остался младший брат и престарелый отец. Освальд Герц не был прикован к постели, вёл довольно активный образ жизни и редко жаловался. Но Витольд беспокоился за него, много говорил и рассказывал о нём, а когда армия остановилась в пограничной эрхонской деревне, отослал ему ворона с письмом.

С остальными вассалами было общаться не слишком интересно. Они были погружены в свои мысли, не настроены на разговор и если шутили, то с неохотой. Их можно было понять: возможно, волновались перед предстоящими битвами, думали о родных, оставшихся далеко в Эрхоне. Ильзе решила не обращать на них внимание, производя впечатление величественной правительницы. Да и от общения она всегда уставала быстро и вскоре перестала слушать даже своих собеседников, изредка кивая или посмеиваясь ради приличия.

— Мой отец был в Ламахоне, миледи. — Витольд тепло улыбнулся. Герцогиня Генрика, ехавшая рядом с ним, закатила глаза и усмехнулась: видимо, она уже слышала эту историю раз десять. Генрика была сюзеренкой Витольда, они общались чуть ли не с самого детства, были лучшими друзьями.

Ильзе, признаться, всегда мечтала о друге или подруге, но наиболее близко общалась только с братом.

— Мне тогда было лет тринадцать, а то и меньше, — продолжал Витольд. — Меня его рассказы поразили в самое сердце. Он рассказывал о людях, о том, как они живут, что делают, что едят. — Барон усмехнулся. — Я давно мечтал побывать там, но уж никогда не думал, что поеду туда по такому поводу.

— Говорят, ламахонские девушки прекрасны. — Эльжбета на своей серой в яблоках лошади подъехала поближе к Витольду. — У них довольно необычная внешность: чёрные волосы, узковатые светло-карие глаза. Но, на мой взгляд, они довольно привлекательны и богаты внутренне — ламахонское образование славится во всём мире. — Графиня с наигранной грустью улыбнулась. — Была бы я мужчиной, я бы взяла себе в жёны какую-нибудь местную леди. — Эльжбета подняла взгляд на Ильзе. Казалось, что сейчас леди Штакельберг совершенно не вникала в суть их беседы. Она ехала молча, холодным и серьёзным взглядом смотря в даль и думая о стратегии и дальнейших действиях в войне, о брате, о матери. Но на самом деле Ильзе внимательно слушала, и когда Эльжбета украдкой взглянула на неё и приблизилась, Штакельберг повернула голову к ней. Сейчас она была не очень-то настроена шутить и вообще разговаривать в принципе, но промолчать уже не могла.

— Что мешает нам развлекаться с ламахонками, будучи женщинами? Пусть без женитьбы на них, — произнесла Ильзе сдержанно и усмехнулась. Ей показалось, что ехавшая рядом Генрика нахмурилась и отвернулась.

— Замужество и мешает, — ответила Эльжбета с притворным сожалением. Её муж, Ежи Кюгель, вряд ли слышал их разговор, так как находился чуть подальше. Графиня безумно любила его, у них была единственная дочь Вибек, которая с подачи матери с детства училась владеть мечом.

Сейчас Вибек оживлённо беседовала с отцом и смеялась над какой-то его шуткой. Эльжбета обернулась и, наблюдая эту картину, не смогла сдержать улыбки. Её дочь стала одной из лучших воительниц Эрхона, наряду с герцогиней Корхонен. Вот только всю жизнь мечтала о службе за границей и не очень охотно отправлялась на войну, которую Эльжбета явно считала выгодной, так как согласилась участвовать сразу. Вибек была похожа на мать только цветом волос и чертами лица. Остальным, в том числе, и характером, девушка пошла в отца. В ней полностью отсутствовало стремление быть подниматься выше, она совершенно не горела желанием править или воевать. Скорее всего, Вибек отправилась в Ламахон только из уважения к родителям и своей леди.

Ильзе усмехнулась: это так напоминало ей Аццо.

Леди Штакельберг подняла взгляд на потемневшее небо. Начинало смеркаться. Армия ускорила ход. Если повезет, вечером следующего дня они остановятся в ближайших присягнувших им феодах, и через неделю, когда всё будет готово, начнут захват новых. Серебряные холмы становились всё ближе, и за ними уже виднелись мачты с флагами эрхонских домов. Серый ворон на алом поле — герб Штакельбергов — был на каждом корабле. Он считался общепринятым в Эрхоне, являлся отличительной чертой земли. Многие рыцари, не имевшие собственных гербов, использовали его. Но на некоторых кораблях также были прикреплены флажки с гербами других домов-вассалов: рыжая лиса Кюгелей на алом поле, белый волк Корхоненов и прочие символы.

Через несколько часов армия заняла корабли, и флот отправился на Ламахон в кромешной темноте, освещая путь факелами. Ильзе, которая всё это время стояла на палубе, наблюдала за тем, как на каждом корабле постепенно зажигаются огоньки. Факелы бросали на воду рыжеватые блики, а издалека напоминали яркие звёзды.

Рядом с Ильзе на палубе стояла Генрика — им предстояло плыть до Ламахона вместе, на одном корабле. Герцогиня с открытым ртом наблюдала за этим зрелищем и то и дело поднимала голову на небо, израненное звёздами и увенчанное белой луной. Она бросила на Ильзе смущённый взгляд, поклонилась и удалилась в каюту. Какая же она всё-таки чудная.

***

Они добиралась до Ламахона день, как и планировала Ильзе.

Дорога выдалась довольно спокойной, флот не подвергался атакам, и погода была на стороне эрхонцев. Сидя в каюте в полном одиночестве, леди Штакельберг думала о семье, оставшейся в Ротшварце. Что сейчас о ней думает мать, занимаясь своим вязанием и вышивкой? Надолго ли хватит брата, или он бросит феодальные проблемы быстрее, чем предполагала Ильзе?

Подумав об Аццо, девушка усмехнулась. Похоже, она действительно будет скучать по нему, несмотря на частые конфликты меж ними и тяжёлый характер брата. Хоть они и жили по большей части душа в душу, и он не осуждал её, как мать, между ними нередко вспыхивали почти беспочвенные ссоры. У них были очень разные взгляды на жизнь, слишком разные ценности и большая разница в возрасте. С каждым годом, правда, разница ощущалась всё меньше, Ильзе и Аццо действительно становились ближе, будто бы смиряясь друг с другом. За последний год они ссорились не так уж и много — хотя бы не каждую неделю, как это было ещё пару лет назад.

Стоило написать ему, как только выпадет такая возможность… Интересно, думает ли он о ней вообще? Что значат для него её просьбы? Ссориться сейчас было никак нельзя. Ссоры — это дополнительные мороки, которые не повлекут за собой ничего хорошего, только лишние мысли и беспокойство. Ильзе считала, что ссориться во время войны не стоит. В особенности, с близкими людьми. Об этом часто говорил отец, служивший три года в Варносе и прекрасно знавший, что такое война.

Ильзе думала об этом довольно долго, ещё успела вспомнить несколько случаев из детства, связанных с братом. Это заставило её улыбаться и забыть о том, что случилось вчера между ней и матерью. Да, этот диалог всё ещё не давал девушке покоя, не выходил из головы всю дорогу. Не то, чтобы слова матери сильно ранили её, но в Ильзе возрасло желание доказать, что Гертруда ошибается. Но эти мысли, эти переживания были настолько бессмысленными, что Ильзе самой стало тошно от них. Ей больше не хотелось касаться этого, она словно боялась испачкаться.

За всё это время к леди Штакельберг почти никто не подходил, что и было к лучшему. Она, собственно, и не просила. Даже Генрика, которая иной раз раздражала одним своим присутствием, не попадалась ей на глаза. Скорее всего, пыталась найти себе друзей среди остальных или развлекала себя чтением. Ильзе тоже предпочла общению вино и книги, вскоре просто уснула от скуки и безделья. Потом, когда он прибудет в Ламахон, у неё не будет времени на сон, вино и книги. Всё это заменит кровопролитная война, пытки, штурмы, лязг оружия, переговоры… От этого было даже чуть не по себе, а с другой стороны — это ведь будущее золото, богатство, ещё большая власть и, конечно, такая лёгкая и блестящая месть.

По прибытии на остров армия сразу же была встречена местными феодалами, присягнувшими Штакельбергам незадолго до начала войны. В Ламахоне аллодов было всего два — Мин и Чон, и назывались они по фамилиям управляющих ими лордов. Королева редко занималась делами аллодов, почти не контролировала их и не вмешивалась. Но кто знает, как она отреагирует на захват большей части своих территорий… Поговаривали, что Эша Монкут отличалась властностью. И, вместе с тем, она была уже не молода — королеве было сорок восемь лет. Столько же, кажется, было и Эльжбете Кюгель. Впрочем, и графиня Кюгель, и королева отличались энергичностью, даже большей, чем у некоторых молодых герцогинь или баронесс. И в случае с королевой это ни разу не играло на руку Ильзе.

Вся армия, прибывшая во главе с Ильзе, легко разместилось в одном замке, носившем название Тхакур. Пришлось разбить небольшой лагерь у подножия крепостной стены, но для нескольких феодалов нашлось место в самом замке. Им правил, что было непривычно и странно для эллибийцев, мужчина — высокий и статный, типичной ламахонской внешности Судзуки Тхакур. Мужчины-правители в Эллибии были редкостью, тем более, на таких высоких ступенях феодальной лестницы. Такое случалось только если у дома не было наследников женского пола.

В Ламахоне такое явление тоже не пользовалось шибкой популярностью, однако имело место быть. Дело было в том, что на территории страны жили два народа: ламахонцы и ветианцы, которые очень сильно различались по быту, религии и устоям. Ламахонцы были язычниками, поклонялись идолам, в их феодах наследование передавалось по матери, в то время как в ветианских феодах всё было иначе.

Эти две национальности были непохожи даже внешне: ветианцы были более смуглыми и коренастыми, нежели бледные и хрупкие ламахонцы. Между ними были равно распределены земли, и они жили в большинстве своём мирно, хотя и нередки были случаи межнациональной ненависти. Но конфликты всегда быстро затухали, хотя однажды чуть было не породили большую гражданскую войну.

Судзуки был из тех, кто не конфликтовал ни с кем за годы своего правления. После присяги он стал графом, а его вассалы — баронами и рыцарями, за исключением нескольких особенно выдающихся — их также сделали графами и герцогами. Но некоторые из них временно находились под управлением вассалов Ильзе. Так, например, часть феодов Тхакура находилась под властью Корхоненов и Рихтеров.

Ильзе вздохнула. Только бы земель хватило на всех, чтобы не поднялось очередное восстание, крупная междоусобица. Ей так не хотелось беспричинных войн после этой. Мысленно она пообещала себе создать государство, в котором хотя бы во время её правления не будет никаких междоусобных войн.

Когда, наконец, всё было готово, Ильзе и Генрика разместили все личные вещи в своих покоях и переоделись из походной одежды в платья. Леди Штакельберг, графиня Кюгель с мужем и герцогиня Корхонен должны были ночевать в замке Судзуки.

На седьмой день пребывания в Тхакуре, отдохнув от утомительной и долгой дороги, Ильзе решила немного прогуляться по своим владениям. Ламахонские замки по внутреннему устройству точь-в-точь повторяли эллибийские, разве что, выглядели совсем иначе, и местные называли всё здесь по-другому. Домики вокруг были низкими, и люди — тоже. Даже многие мужчины были ниже, чем Ильзе, которая не могла назвать себя высокой.

Выйдя со двора в город, леди Штакельберг обратила внимание на таверну с высокой зелёной крышей. На вывеске были вырезаны иероглифы, прочитать которые Ильзе не сумела, так как не знала ламахонского языка. Когда леди Штакельберг приблизилась к двери, ей навстречу тут же вылетела девушка в длинном розовом кимоно — скорее всего, хозяйка этого заведения. Она улыбнулась, поклонилась Ильзе, и затем снова прошмыгнула в здание. Леди Штакельберг вошла следом и, оглядевшись по сторонам, с удивлением обнаружила, что здесь намного чище и уютнее, чем в эллибийских тавернах. Часть местных сидела на полу, на красивых ковриках, украшенных золотистыми узорами. Другие же сидели за низкими столами, с упоением потребляя традиционные блюда или потягивая напитки. Среди них были и эллибийцы, для которых есть за столом было привычнее, чем на полу. Ильзе удивилась, что в таверне не было особенно шумно. Говорили только эллибийцы, местные же сидели в основном тихо, изредка перешёптываясь друг с другом. Большинство из них воспринимали поведение иноземцев нормально, лишь некоторые, проходя мимо, с недоверием косились на эллибийцев.

Подойдя ближе к одному изстоликов, леди Ильзе узнала в двоих женщинах, игравших в карты, баронессу Вацлаву Склодовскую и герцогиню Ульрику Рихтер. Рядом с ними сидела со скучающим видом Генрика Корхонен, у которой в руках тоже были карты, но удовольствия игра ей не приносила. Ульрика и Вацлава, хотя и почти не говорили, явно были увлечены игрой, будто на кону стояло что-то важное. Возможно, так оно и было. Вряд ли бывшая хозяйка борделя и богатейшая герцогиня Эллибии стали бы играть в карты просто так. Ильзе с подозрением относилась и к той, и к другой. Бордели по всей Эллибии, кроме Вайсланда, были запрещены, и Вацлаве могли уже давно отрубить голову за незаконную деятельность, но так как она отреклась добровольно и дала крупную взятку, на это закрыли глаза.

— Добрый вечер, миледи! — Заметив Ильзе, Вацлава встала и поклонилась, не выпуская карт из рук. — Здесь очень достойная рисовая водка. Правда, торговка плохо имменский знает. Скажите ей просто “сакэ”, и она поймёт.

— Спасибо, ваша светлость, — холодно отозвалась Ильзе. — Надеюсь, вы не на шлюх тут в карты играете, или наличие головы на плечах вам поднадоело? — Она окинула взглядом всех троих. Почувствовав взгляд Ильзе на себе, Генрика оторвалась от разглядывания своих карт и сильнее задёрнула свой чёрный плащ.

— Говорят, если петуху отрубить голову, он будет жив ещё несколько часов. — Вацлава улыбнулась, сев на место. — Теперь понятно, почему, судя по слухам, ваш дед, после того, как его обезглавили, первые пару часов дёргался, лёжа на досках.

Ильзе опешила. Ульрика, доселе сидевшая с каменным лицом, сдержанно усмехнулась, Генрика отвернулась, очевидно, умирая от смеха, Вацлава же просто самодовольно улыбалась. Внутри у Ильзе всё кипело оттого, что она не могла придумать достойный ответ.

Сзади послышались шаги. Леди Штакельберг обернулась и увидела перед собой супругов Кюгелей. Эльжбета стояла так близко к Ильзе, что та могла детально рассмотреть узор на её платье. Графиня была ниже леди Штакельберг примерно на голову, что, впрочем, не умоляло её красоты. У Эльжбеты были длинные пшеничные волосы, заплетённые в косу, светло-карие глаза, лучезарная улыбка и желтоватого оттенка кожа. На ней было бордовое платье с глухим воротником, подчёркивающее все достоинства её стройной и изящной фигуры. Графиня Кюгель мечом не владела — только арбалетом и луком.

Её муж, Ежи Кюгель, был худым и невысоким — примерно одного роста с Ильзе. У него были светлые волосы и голубые, смеющиеся глаза. Ежи был одет в тёмно-красную тунику, подвязанную поясом, и тёмно-коричневые брюки. Впрочем, леди Штакельберг не доводилось видеть его в другой одежде

— Добрый вечер, — шепнула Эльжбета и поклонилась. Следом за ней с Ильзе поздоровался Ежи

— Ваше сиятельство. — С места вскочила уже Ульрика. Она пригладила свои чуть растрепавшиеся каштановые волосы и заулыбалась так искренне, что Ильзе даже впала в ступор, ведь привыкла считать герцогиню совершенно не способной даже изобразить человеческие чувства. — Добрый вечер. — Ульрика поклонилась.

— Добрый вечер, герцогиня Рихтер,— ответила Эльжбета и улыбнулась в ответ.

— Вы прекрасно выглядете в этом платье, — произнесла Ульрика с улыбкой.

— Не хотите выпить с нами? — неожиданно вмешался Ежи, подошёл к Эльжбете и приобнял её за плечи. Ульрика тут же вскочила с места, бросив карты на столе.

— Разумеется, ваше сиятельство, — ответила она с улыбкой. — Я чуть со скуки не сдохла с этими двумя. — Ульрика ещё раз посмотрела на Вацлаву и Генрику.

Генрика, в свою очередь, бросила робкий взгляд на Ильзе. Вацлава убрала со стола карты, осушила бокал с рисовой водкой и удалилась из таверны. Герцогиня Корхонен теперь выглядела одинокой и растерянной. Она явно чувствовала себя здесь неуютно что до того, как её все оставили, что после. Генрике отчего-то стало немного жалко её. Герцогиня Корхонен на неделе почти не попадалась ей на глаза, оттого, наверное, и перестала теперь раздражать. Ильзе даже захотелось поговорить с ней. Всё равно делать пока ей было нечего.

Всю неделю леди Штакельберг только успевала следить, как её армия и полки Тхакура объединяются в подготовке к первым боевым действиям, как вместе разрабатывают планы штурмов и осад. Ильзе даже слегка удивилась, когда узнала, что в этом, помимо, собственно, Судзуки, Эльжбеты, Вацлавы Склодовской и ещё нескольких феодалов, принимала участие сама Генрика. К тому же, делала это с таким рвением и энтузиазмом, будто бы стратегия — её родная стихия, и она прекрасно чувствует себя в атмосфере грядущей войны.

Так оно или нет, Ильзе судить не могла, но, кажется, герцогиня сильно скучала по дому. Неудивительно, если так она старается ради светлого будущего своей семьи — отца и младшей сестрёнки.

— Пойдём со мной. — Ильзе подсела рядом. Герцогиня вздрогнула, обернувшись к ней. Она молча встала, и они вместе проследовали в замок.

Гостиная замка была пуста. Леди Штакельберг сразу же заняла большое дубовое кресло у камина, а герцогиня села на соседний диван. Они сидели так довольно долгое время, герцогиня Корхонен схватила какую-то книгу лежавшую на столе, и с Ильзе совсем не разговаривала. Наверное, стеснялась. Сама же леди Штакельберг просто лежала в кресле, закрыв глаза и ни о чём не думая. Она не спала — спать ей не хотелось. А вот вспомнить прошлое…

Ильзе устало вздохнула. Мысль о том, что из-за неё погибнет множество невинных людей, ничуть не грела, но в душе девушке загорался какой-то странный азарт, будто бы насилие было местью за всю боль, причинённую ей когда-либо жизнью и окружавшими её людьми. Будто бы убивая непокорных ламахонцев, она станет увереннее в своей правоте, наконец заставит других убедиться в её силе. Мать часто говорила о том, что правительница должна беречь свою честь и проливать кровь какого бы то ни было народа лишь из необходимости. И с ней было трудно не согласиться. Но разве может Ильзе как-то иначе заставить чужой народ бояться её, а следовательно, быть покорнее и эффективнее в управлении?

Леди Штакельберг думала об этом с усмешкой, но она не ненавидела ламахонцев. Скорее, считала их пешками в своей игре, которые должны либо по-хорошему подчиниться ей, либо быть уничтожены. И присягнувшим Ильзе была даже благодарна. Они ведь были такими же людьми, как она сама, проливали кровь, как и её солдаты. У них были семьи, которые они оставляли, уходя на войну.

Её ненависть распространялась на другой, более немногочисленный народ. На ветианцев. Ильзе раздражало буквально всё в их устоях и быте. Ни религия, ни нравы, ни внешний вид — её не устраивало в них ничего. Леди Штакельберг считала ветианцев «грязной», нечистой расой, будто бы они посланы на землю нечистыми духами. Подлые, двуличные, упрямые… Хоть отношение к ним в Эллибии и даже Ламахоне всегда было неоднозначное, Ильзе трясло от одного лишь упоминания этой национальности.

В детстве она много раз видела в торговых рядах темноволосых, чуть смуглых людей в ярких одеждах. Ей нередко говорили не доверять им, сторониться их. Одна знакомая гадалка говорила ей, что на народе лежит порча, но Ильзе до последнего не верила. Отчего-то ветианцы привлекали её. Она любила наблюдать за ними, играла с ветианскими детьми и не видела в них что-то страшное и противоестественное. И хотя даже мать нередко предостерегала её, юная леди Штакельберг не слушала.

Пока однажды не столкнулась с группкой ветианских подростков в небольшом, но довольно людном переулке. Их было трое — две девушки и юноша. Ильзе даже не обратила на них внимание, шла по своим делам, пока вдруг эти трое не подошли к ней и избили, украв кошелёк с золотыми монетами. Родители, конечно, быстро решили этот вопрос, но Ильзе навсегда запомнила этот случай.

И всех ветианцев, которые окажутся на её земле после захвата, ждёт наказание.

Ненависть с каждым годом всё сильнее овладевала Ильзе. И сейчас, как только леди Штакельберг подумала о ветианцах, захотелось выпить. Выпить много, не один и не два бокала. Или же взяться за кинжал и покромсать в клочья какой-нибудь податливый предмет, на котором легко выместить свою злость. Да, с ветианскими графами и герцогами, их жёнами и детьми Ильзе будет вершить расправы лично. Может быть, она всё же не будет убивать всех — многие будут обречены на тяжкий изнуряющий труд. Убивать их просто так было всё же неразумно. И глупо.

Ильзе сжала руки в кулаки и, казалось, чуть не проткнула ногтями кожу. От злости она слабо скрежетнула зубами и задрожала.

— Миледи, что с вами? — Генрика взволнованно подскочила с места и повернулась в сторону Штакельберг.

— Всё в порядке, д-дорогая. — Ильзе не заметила, как это у неё вырвалось. Она устало вздохнула, разжала руки и облокотилась спиной на спинку кресла. Приступы ярости иной раз выжимали из неё все соки, иной раз бывало больно от того, что от её гнева могут пострадать дорогие ей люди. Но с годами Ильзе научилась держать себя в руках, и ссор с близкими по её вине стало значительно меньше.

К слову, стоило бы уже написать брату, узнать, помнит ли он её вообще?

— Вы как будто злились на кого-то… — Корхонен теребила в пальцах какую-то безделушку, похожую на браслет. — Кто-то причиняет вам боль?

— Да, — тихим голосом ответила Ильзе. Что уж скрывать, если герцогиня и так всё видит. Она не собиралась рассказывать ей эту историю полностью, так как не доверяла, но поделиться своей болью хоть с кем-то впервые за долгое время было заманчиво. — Поначалу я не могла смириться с этой болью, я много страдала, сокрушалась, винила себя… Это было в детстве, сейчас от вины и следа не осталось. Я просто злюсь. Очень сильно злюсь. — Ильзе вцепилась пальцами в подлокотники. Генрике, казалось, было больно смотреть на это. Она чувствовала, что Ильзе не слишком рада ей, а посему боялась предпринимать какие-то действия и утешать. По её взволнованному выражению лица это было видно. Генрика было дёрнула руку в сторону сюзеренки, видимо, желая дотронуться до её ладони, но как только Штакельберг опустила голову, резко положила ладонь на свою коленку и виновато улыбнулась. Ильзе сделала вид, что не заметила этого и про себя усмехнулась.

— Надеюсь, они уже мертвы. — Корхонен, боясь смотреть в глаза сюзеренке, уставилась в стену справа от них. Ильзе усмехнулась: Генрика всё-таки была способна на дельные мысли. Леди Штакельберг не скрывала улыбки и даже принялась барабанить пальцами по подлокотнику.

— Иди лучше подумай о том, что завтра тебе придётся убивать людей. Отдавать приказы об убийстве, лично перерезать им глотки. Сможешь? — Ильзе усмехнулась и с иронией взглянула на вассалку. Она-то наверняка не испытывает такой ненависти к ветианцам, если не любит их, равно как и свой народ. — Тех, кто откажется принимать наши условия, мы будем вешать. Не всех, может быть. К наиболее ценным будем искать подход. — Она не стала говорить ей о своих планах касаемо ветианского народа. Ильзе боялась предательств, доверять здесь ей было некому. И все свои планы пока лучше не выбалтывать — это наверняка понравится не всем. Но почувствовать вкус власти, ощутить её в полной мере — этого хотелось больше всего.

— Ради вас, миледи… — спустя несколько секунд неловкого молчания начала Генрика. Ильзе довольно усмехнулась и отвела взгляд. — Я готова делать всё, что вы прикажете.

— Завтра мы это и проверим… — сказала Ильзе с улыбкой. — А если не ради меня? Если я умру, и войной придётся заниматься моему брату? Или кому-то ещё? Ты же ведь понимаешь, что все эти убийства, пытки и казни — это всё не ради меня, а ради нашей земли? У нас будет больше территории, больше денег и мощи. В стране наконец прекратится голод и нищета. Здесь найден рай… — Последние слова Ильзе выделила как-то особенно чётко и застыла, уставившись в окна. Там было темно, но тьму разрушали огоньки в других домах, находившихся близко к замку. Там чей-то семейный мир, уют и тепло… Этим домам повезло — они не будут разрушены, их хозяева не будут убиты воинами или вздёрнуты на виселицах перед родными. Только если ламахонцы… да что ламахонцы! Они не посмеют вернуть эти земли себе. Они как-то особенно трепетно относились к своим, и убийство представителя своего народа у них считалось чуть ли не высшей мерой подлости и неуважения. Или всё это было лишь на словах?

— Да, миледи, я прекрасно понимаю. — Генрика смотрела в пол.

Ильзе вздрогнула, почувствовав прохладу. Ламахонские ночи были на удивление холодными, но в замке горел камин, а потому холодно не должно было быть. Но Генрика как-то странно дрожала, сжимая бледными пальцами синюю ткань платья. Похоже, она замёрзла.

В разговоре наступила пауза, и леди Штакельберг позволила себе поближе рассмотреть Генрику. Она казалась Ильзе довольно хрупкой, будто бы и не владела мечом. Особенно в этом платье. Синее, длинное, расшитое серебряными нитками — оно, кажется, досталось ей от матери, точно такое же леди Штакельберг видела у Магдалены. Генрика редко носила платья, предпочитая им брюки и тунику, потому видеть её в таком прикиде было немного неожиданно.

— Тебе холодно? — спросила Ильзе с улыбкой. — Накинь что-нибудь тёплое или иди в свои покои — поздно уже, а мы рано выдвигаемся. Я не хочу, чтобы ты спала на ходу. Мне нужно, чтобы ты сражалась. — Ильзе про себя усмехнулась: отделаться малой кровью точно не получится. Но для начала следует завоевать хотя бы четверть всех феодов, а уж затем отдавать приказы о розыске и расправе над ветианцами.

— Хорошо, миледи, я пойду. — Генрика резко встала с дивана. — Спасибо за приятный и тихий вечер. — Ильзе кивнула герцогине, и та удалилась.

Теперь она осталась одна. Стоило наконец написать брату. Девушка приказала слуге, стоявшему всё это время у двери, принести ей перо, чернила, пергамент и печать. И, как только всё необходимое оказалось у неё в руках, принялась писать. Хотя писать было особо не о чём. Они ничего не захватили, никого не убили, ничего особенного и страшного не произошло. Да и у него за это время вряд ли случилось что-то особенное, если только он, конечно, не успел на это время окончательно забросить правление. Аццо никогда никому ничего не обещал, так как на удивление здраво оценивал свою способность бросать всё и всех на полпути. Но ведь в этот раз он пообещал… А это было для него действительно необычно. Ильзе не могла сказать, что он поддерживал её в этом. Брат не хотел войны, для него это было не так важно. Но, может быть, он впервые в жизни подумал не только о себе?

Ильзе писала обо всём, что могла вспомнить. О дороге, о ламахонцах, о своих вассалах. Она исписала почти весь лист пергамента и в самом конце не забыла поинтересоваться, как, собственно, у него идут дела с правлением. Ильзе поставила в нижнем правом углу дату и подпись, свернула пергамент, запечатала и отдала слуге с приказанием отправить. Оставалось лишь надеяться, что письмо не перехватят. Но кому оно надо, если границы защищены…

Ильзе хотела помолиться богине Криггеррии, как и вчера, но что-то её остановило. Молитвы её всё равно вряд ли будут услышаны, а если богиня милостива к ней, она поможет ей и без просьб. Ильзе сама прекрасно справится с задачей, а богиню ещё отблагодарит по-своему.

Леди Штакельберг ухмыльнулась. Завтра начнутся настоящие боевые действия. Они ближе, чем кажутся. Завтра их ждёт захват довольно плохо защищённого замка, а значит у них есть все шансы на победу. А дальше… богиня с тем, что будет дальше! Ясно только то, что будет много жертв, будет сложно, но победа всё равно будет с ними.

Покинув гостиную, Ильзе отправилась в свои покои. Завтра её ожидает тяжёлый день.

Комментарий к Глава 2

Собсна вторая глава

Надеюсь, тут всё не так плохо, и если гг кому-то начинает казаться слегка мудакессой - это нормально.

Надеюсь, проду не задержу хд

========== Глава 3 ==========

Она снова просыпалась от кошмаров.

Неясные, невнятные образы, заполнившие собою всё пространство, они повторялись вот уже которую ночь. У этих снов не было сюжета — они состояли из силуэтов, теней, криков, скрипов, стонов и шумов. И во всех, в каждом присутствовала кровь… Алая, яркая, пульсирующая. И почему-то едкая, словно сок борщевика.

Генрика просыпалась и долго не могла заснуть оттого, что сердце билось как-то неестественно сильно, будто вот-вот выпрыгнет из груди или остановится. Она не могла понять, отчего это. Каждый раз, когда Генрика просыпалась, в комнате царила тишина. Ни криков, ни стонов, ни даже шума дождя за окном. В комнате был только холод. Она одна наедине с ним и темнотой.

Лишь под утро в замке наконец стало тепло. Только тогда Генрика наконец заснула и не видела никаких сновидений.

Но поспать долго ей не удалось. Герцогиня проснулась от громкого стука в дверь и тут же вспомнила о том, что сегодня им предстоит штурм феода. При мысли об этом у девушки сжалось сердце, но с тем, что ей предстоит, уже ничего нельзя было сделать. Она быстро оделась, схватила лежавший под кроватью меч и вылетела наружу, где её уже ожидали солдаты.

Было принято решение разделиться на два отряда. Один — под предводительством Ильзе, а второй — Эльжбеты. Так показалось более быстро и эффективно. У каждой предводительницв было равное количество людей, а вот назначение немного различалось. Генрика сразу поняла, что пойдёт с Ильзе, ещё до того, как та сказала ей об этом сама. И эта перспектива даже радовала, хотя девушка была удивлена такому повороту событий. Ей казалось, что леди Штакельберг ненавидит её всей душой и сердцем, уже успела от неё устать и помолиться всем богиням о том, чтобы герцогиня скорее умерла, оставив весь мир в покое. Она остро чувствовала неприязнь, и иной раз сильно переживала из-за этого. Как хорошо, что миледи не знала об этом. Хотя, возможно, она была бы только рада знать, что кто-то страдает из-за неё.

Но, вместе с тем, Ильзе казалась Генрике прекраснее всех на свете. Сейчас она была одета в свои доспехи, сидела на вороном коне и смотрела в даль, словно ожидала кого-то. А ожидать было кого — ещё не всё войско собралось в полном составе. И хотя времени было ещё предостаточно, миледи явно нервничала. Возможно, она боялась пасть во время первого же штурма. Но это ведь было просто невозможно — вряд ли здешние феодалы так уж хорошо защищены и подготовлены. Ильзе что-то говорила о разрушенной крепостной стене того феода, который им предстоит сегодня штурмовать. Это внушало надежду, но Генрике всё равно было страшно.

Она слышала о ламахонских воинах и их умениях, но всё же надеялась, что войско не понесёт большие потери. Очень не хотелось видеть, как умирают её товарищи. А мысль о том, что Ильзе может умереть, прожигала сердце раскалённой иглой и заставляла руки дрожать сильнее. Нет, Генрика не должна допустить этого, чтобы ни случилось. В конце концов, в планах был штурм маленького феода с деревушкой рядом, а не осада столицы.

Когда войско наконец было в сборе и разделилось на два отряда, солдаты во главе с Эльжбетой и Ильзе отправились на север. Первые пару километров пути им предстояло идти вместе, а затем одна часть войска должна была отправиться на восток. Генрика шла рядом с Ильзе, временами поглядывая на солдат сзади. Какие-то из них — более опытные — были почти спокойны, а какими-то явно овладевал страх. И Генрика тоже волновалась. Она отлично владела мечом, участвовала в паре междоусобиц, где проявила себя как талантливая воительница, но здесь ведь были совершенно другие люди. У них были свои приёмы, своё оружие и своя подготовка. Поэтому если они начнут обороняться, сражения не избежать. В гарнизоне точно было пару сотен людей, призванных защищать замок. Но Ильзе, кажется, уже была абсолютно спокойна и уверенна в своей победе. Она взглянула на Генрику и усмехнулась. И эта усмешка что-то задела в ней и заставила сердце биться чаще. Как бы не упасть в обморок прямо перед ламахонцами…

Стоило только девушке подумать об этом, как она вспомнила, что их ждёт захват ветианского феода. Об этом говорили солдаты, и сама Ильзе отпустила пару шуток на эту тему. Леди Штакельберг сама сказала, что сегодня будет много жертв. Генрика вздрогнула, подумав об этом. Она ведь до последнего надеялась, что убивать придётся только в случае крайней необходимости.

Ветианцев было легко узнать по чуть смуглой коже, карим глазам, густым волосам и характерной одежде. Ветианские женщины носили яркие цветастые платья и старались нацепить на себя как можно больше украшений. Надо думать, эти украшения были признаком богатства и могущества. И касалось это и женщин, и мужчин в равной степени. А вот деревни их и замки внешне ничем не отличались от ламахонских, потому сходу понять, какой феод близко, было почти невозможно. Но Ильзе, разумеется, знала, в каком направлении движется, а потому ошибки быть не могло.

Когда войско приблизилось к небольшой деревушке у подножия замка, обнесённого той самой недостроенной, полуразрушенной стеной, Генрика увидела мальчика лет семи типичной ветианской внешности, бегающего в поле у деревни прямо перед армией, не обращая на неё никакого внимания. Ильзе, кажется, не заметила его, но кивнула Эльжбете, чтобы та вела свой отряд на запад. Графиня улыбнулась ей и поспешила выполнить приказ. Она была такой спокойной, словно не знала о том, что сейчас начнётся резня. Конечно, её отряду вряд ли придётся убивать в таких же больших количествах — Эльжбета шла на ламахонский феод, кажется, Акияма, и была уверенна в том, что его удастся подчинить мирным путём. В этом и состояла её основная задача — договариваться и стараться не применять силу без веских причин.

Генрикой же овладевали странные чувства. С одной стороны, если она убьёт этого ветианца, миледи будет рада этому, но с другой… Она не могла убить ни в чём не повинного ребёнка, который, быть может, позднее мог стать чьим-то оруженосцем. Но приказ есть приказ, и всё же Генрика не могла сделать этого собственными руками. Просто не могла. Перед глазами сразу вставал образ её собственного младшего брата, погибшего почти семь лет назад по её вине. Он был примерно такого же возраста, роста, телосложения, даже в его непонимающем весёлом взгляде Генрика видела черты Вацека. От этого ей сделалось не по себе. Взбудораженное воображение сразу нарисовало рядом лекаря, плачущую матушку и смотрящего на Генрику с укором и ненавистью отца.

Генрика буквально вцепилась в рукоять меча дрожащими пальцами. Страшно. Больно и страшно.

— Миледи, — герцогиня обратилась к Ильзе, — там мальчик… кажется, ветианец. — Девушка дрожащей рукой указала на ребёнка. Мальчик в ту же секунду заметил её и побежал в сторону армии, совсем не боясь, точнее, не понимая опасности своих действий. Ильзе перевела равнодушный взгляд на него и улыбнулась. И то была не улыбка умиления, как обычно бывает, когда люди смотрят на маленьких детей. Это была улыбка триумфа. Жестокого триумфа над «нечистой» расой.

— Так что стоишь тогда? — Ильзе обернулась. — Убивай. — В её голосе читалась усмешка и пренебрежение — к ней или к ветианцу, герцогиня смутно понимала. Генрика была шокирована таким равнодушием со стороны миледи. Она буквально замирает от страха, а Ильзе — смеётся и улыбается, будто бы так и должно быть.

Сердце пропустило удар. Этого приказа следовало ожидать, но герцогиня была не готова к этому. Дрожа от переполнявшего её волнения, от страха и жгучей ненависти к самой себе, она подошла поближе и извлекла из ножен кинжал — его было достаточно, чтобы быстро прикончить мальчишку. Как же сильно нужно ненавидеть нацию, чтобы проливать кровь, даже не начав штурм деревни и замка! Генрика не понимала этого, искренне не понимала, но она не могла ослушаться миледи. Просто не могла предать её.

Увидев кинжал, мальчик было попятился назад, но Генрика схватила его за руку. Резко, грубо — как смогла в тот момент. Она даже не поняла, откуда вдруг в ней взялась такая холодность и решительность. Мальчик даже вскрикнул не успел, как острая блестящая сталь пронзила насквозь его слабое сердце. Генрика резко вытащила кинжал, и мальчик упал без чувств, оросив своей кровью зелёную траву. Герцогиня обернулась. Ильзе улыбалась. По войску прошёл торжествующий крик, после чего воины, обнажив оружие, двинулись на деревню. Жертв было не избежать. А деревню наверняка разграбят и сожгут.

Испуганные местные высыпали из домов, и многих из них убивали, пока те даже не успевали что-то возразить или закричать. Эрхонцы убивали направо и налево, но Ильзе успела приказать, чтобы наиболее ценных, богатых и здоровых не трогали. Они наверняка будут нужны ей для чего-то, но для чего?

Генрика чувствовала себя странно во всём этом хаосе. Она не могла ослушаться приказа, потому, скрепя сердце, принялась выполнять его. Тяжёлый меч в руке сделался неожиданно лёгким, Генрика уже не различала своих жертв, осознавая лишь то, что это были ветианцы. Воинов ещё пока не было, но, надо думать, скоро и они высыплют сюда, чтобы защищать замок и деревню. И с ними сражаться наверняка будет сложнее.

У ламахонцев и ветианцев было разное оружие и доспехи. Ветианские были больше похожи на эллибийские, но поведение воинов в бою всё ещё оставалось непредсказуемым. Но, заметив горсть ветианских солдат, пожаловавших в деревню из замка, Генрика чуть ли не единственная бросилась им навстречу, чтобы раскрошить их черепа или хотя бы пронзить мечом. Все ветианские воины пока что были пешими, но в деревне и в замке наверняка были лошади, которые понадобятся эрхонской армии.

Генрика не сразу поняла, что её ранили. Ранили несильно, вражеский меч лишь слегка прорезал кольчугу и кожу под ней на левом плече. Главное, что в отместку она ранила воина в живот и, кажется, смертельно. Он вскрикнул от неожиданности, упал на землю, и герцогиня увидела, как помимо крови из раны проглядывало что-то белое и склизское. С двумя другими воинами она тоже расправилась неожиданно легко. Генрика чувствовала, как в венах закипает кровь, как бешено пульсирует сердце где-то в горле, и страх убивать сменяется жгучим азартом. Крики, кровавое месиво, мародёрство, трупы врагов и своих — всё это больше не пугало, а вводило в какое-то странное возбуждение, опьяняло. Генрика скрипнула зубами от ярости, замахнулась и пробила какому-то ветианцу голову мечом, наблюдая за тем, как тот падает на землю и пачкает своей кровью и другим содержимым своей головы траву. Похоже, дальше расправа будет ещё более жестокой.

Внезапно Генрика услышала, будто кто-то позвал её. Она обернулась и увидела Витольда, который успел потерять в бою шлем, но, судя по всему, на нём каким-то чудом не было ни царапины. В руках он сжимал окровавленный меч, тяжело дышал, но нашёл в себе силы улыбаться подруге.

— Я думаю, тебе стоит штурмовать замок вместе с остальными, вместе с миледи. Она не отдавала никаких приказов на этот счёт, но, думаю, в деревне и так достаточно воинов. — Он приблизился к сюзеренке.

Генрика всегда прислушивалась к мнению Витольда. Они были лучшими друзьями с самого детства. Герцогиня доверяла ему почти во всём. И ей этот его совет показался мудрым. В конце концов, что стоит остальным солдатам вырезать эту деревню? Вместо ответа Генрика кивнула и почти бегом отправилась в замок, не обращая внимание на кипящую вокруг битву.

А в замке, у его подножия, дела обстояли ещё хуже.

Генрика не сразу заметила Ильзе, которая не находилась в гуще сражения, а предпочла наблюдать за ним со стороны. Сложно было сказать, участвовала ли она в нём хоть немного. Её меч покоился в ножнах на поясе, на доспехах не было ни капли крови, а на самой леди Штакельберг — ни царапины. Наверное, ей было приятно чувствовать себя победительницей. Она не улыбалась, но явно была довольна собой и с гордостью смотрела на происходящее. Ей не было страшно. А вот Генрика начинала чувствовать себя неуютно во всём этом кровавом месиве. Ярость постепенно сходила на нет и сменялась страхом. Перед глазами снова встал почти забытый образ того мальчика, которого она так беспощадно убила сегодня. Девушка тщетно пыталась справиться со странной дрожью в коленях, но прежний жар не покидал её.

Отвлечься от наблюдения за миледи Генрику заставил ветианец, подбежавший сзади и хотевший нанести ей удар. Лезвия их мечей со со стуком соприкоснулись, герцогиня отразила ещё несколько ударов и полоснула мечом по горлу врага. Тот слабо простонал и упал без чувств прямо перед ней.

Сражение сначала начало затухать, а затем внезапно остановилось. Убив ещё нескольких солдат, герцогиня, тяжело дыша, обернулась и увидела баронессу Склодовскую, свою вассалку. Эта женщина всегда сражалась как-то особенно яростно и с азартом. Баронесса предпочитала орудовать не мечом, а кинжалом. Наверное, это казалось ей более практичным. Она стояла прямо перед Ильзе и держала за волосы, приставив к горлу нож, какую-то ветианку. На вид женщине было около сорока лет, она была одета в яркое розовое платье, и на её шее было множество украшений из драгоценных металлов и камней. Похоже, она была женой хозяина этого феода. В её глазах читался страх, женщина тяжело дышала, но не кричала и не вырывалась. Склодовская улыбалась, словно хищница, поймавшая добычу.

— Хорошая работа, Вацлава. — Ильзе спешилась и подошла к ней. — Варда Бхаттар? Какая приятная встреча… — Девушка едва заметно улыбнулась, смотря в глаза жертве. Варда смотрела на неё с ненавистью и недоверием. Стоит только отпустить её, наверняка и избить может в порыве гнева. Но баронесса слишком сильно держала её, и всё, что могла ветианка — плюнуть в лицо своей новой леди.

— Теперь ты сдохнешь. — В фиолетовых глазах Склодовской засверкала какая-то особенная ненависть, граничащая с безумием. Генрика не слишком любила свою вассалку, у них были скорее деловые, нежели дружеские отношения, но сейчас она в каком-то смысле гордилась ей. Девушка подошла поближе, но Ильзе, кажется, нарочно не замечала её.

— Поаккуратнее с выражениями, Вацлава. — Ильзе наклонилась к Варде. — Да, она определённо будет вздёрнута, но для начала мы немного развлечёмся с ней разными способами. — Девушка обернулась к остальным вассалам, дабы те оценили её остроумие. Та горстка, которая присутствовала рядом, рассмеялась. Лишь только Генрика стояла, потупив взгляд в землю. В глубине души она осуждала их всех за эту ненависть.— Тебе очень не повезло быть женой Локшмана. Он уже ждёт тебя в замке. — Ильзе дотронулась щеки Варды бледными тонкими пальцами. Внезапно миледи перестала улыбаться и смотрела на женщину уже более серьёзным, непроницаемым взглядом. Та же пялилась на неё испуганно, с некоторой долей ненависти и нескрываемым недоумением. Конечно, Варда не подозревала, что эллибийцы придут сюда и разграбят феод её мужа, не знала, что его сюзерен и вассалы с юга не так давно перешли на сторону Ильзе и подчинялись теперь Генрике. Но теперь она наверняка понимала, что ей конец. Феод будет разграблен, все до одного ветианцы — вырезаны и вздёрнуты, и весь этот тлен будет заселён эллибийцами, здесь начнётся новая жизнь.

Генрика не знала, почему Ильзе так ненавидит эту народность. Возможно, из-за устоев, возможно, из-за верований… И хотя её пугало то, что происходит, ей понравилось сражаться. В конце концов, у неё была чёткая цель, и она знала, что все эти жертвы не напрасны. Всё это — ради новых земель, ради благополучия её семьи и людей, ради миледи. Ради них — и никогда ради себя.

— Веди её в темницу. К мужу. Под особую охрану, — приказала Ильзе, и Вацлава вместе с несколькими воинами направилась к замку. — Продолжайте! Вспомните, ради чего вы делаете это! До наступления ночи на этой земле не должно быть ни одного ветианца. — С этими словами она исчезла в замке.

Надо думать, пока будет длиться битва, Ильзе будет пытать Локшмана и Варду. От этой мысли Генрике сделалось не по себе, но она тут же опомнилась и бросилась в гущу сражения, всего несколько минут назад так странно замершего.

И снова солдаты стали неразличимы друг меж другом. Было впечатление, что в замке нет простых людей, но, на самом деле, те либо не попадались Генрике, либо прятались в домах. В любом случае, их наверняка осталось мало. Да и войска сильно поредели, хоть и оставшиеся солдаты рьяно сражались с яростью, будто бы их было как минимум пятьсот. Они то и дело что-то кричали друг другу на своём наречии, переговаривались, ругались. Генрика заметила, что в этом феоде сохранились древние обычаи, в том числе и язык. В более крупных феодах на ветианском велось только богослужение, а в обычной жизни все общались на ламахонском. Теперь здесь всё равно будут эллибийцы, их обычаи и их верования.

С каждой минутой оказываясь ближе к самому эпицентру сражения, Генрика всё меньше чувствовала ярость и желание сражаться. На смену этим ярким, заставлявшим закипать кровь в жилах чувствам, пришла страшная усталость, наваливающаяся бетонной плитой на плечи. Рана на предплечье начала ныть, в голове тоже проснулась ноющая боль, и герцогиня начала волноваться: как бы не упасть на поле боя. Впрочем, воинов теперь осталось совсем мало. Только самые рьяные и живучие. Руки уже сами по себе занесли меч перед врагом, и лезвие со всей силы полоснуло по лицу ветианца, прорезав глаз, часть носа и щеки. Ветианец вскрикнул, схватился за лицо, но успел замахнуться мечом и чуть было не полоснул им по шее Генрики. Меч прорезал воздух буквально в нескольких сантиметрах от шеи. Герцогиня вскрикнула, ловко увернулась и поняла, что падает. Неожиданно кто-то подхватил её сзади.

Девушка подняла голову и увидела лицо Витольда, такое же уставшее и грязное, как у неё. Он выглядел уставшим, вымотанным, и каким-то чудом не был ранен. В этом Генрике убедилась, когда встала и оглядела его с ног до головы. Витольд был весь в крови, но повреждений герцогиня не отметила. Это заставило её вздохнуть с облегчением — ну хоть друга не задел вражеский меч.

— Как ты? — выдохнула Генрика и убрала с лица нависшую чёрную прядь.

— Не ранили, слава Богиням. — Барон усмехнулся. — Но могло быть лучше. Какой-то утырок успел прибрать себе мой шлем, я так его и не нашёл. Меня уже три раза чуть по голове не огрели.

Стоило только Витольду произнести это, из-за угла возник ветианский воин, судя по всему, ещё совсем юный и только недавно научившийся нормально обращаться с мечом. Ему было не больше двадцати лет, но дерзости… Он атаковал резко, чуть было не ранив Витольда в живот, затем ещё раз, ещё, и ещё. Барон Герц, не ожидавший такой внезапной атаки, с трудом отбивался от него. Их мечи стучали, соприкасаясь друг с другом. Генрика даже не поняла, что происходит, но решила не вмешиваться.

— Что стоишь? Помоги мне! — крикнул Витольд ей. Она тут же очнулась, дёрнулась с места, и из последних сил занесла меч над юношей, увлечённым поединком с бароном.

Ветианец быстро переключился на неё, и Витольд уже было хотел нанести ему смертельный удар, как к нему подлетел ещё один солдат, кажется, ещё более лихой и наглый. Как же они надоели… Генрика даже не думала, что ветианские солдаты могут быть настолько наглыми, она уже который раз только успевала отбиваться от них. Кажется, скоро не только Ильзе здесь будет люто ненавидеть их. Генрику всё сильнее клонило в сон. Она почти чудом отражала удары противника и наконец всадила меч ему в живот. Юноша закричал и упал на землю, тяжело дыша. Генрика резким движением извлекла меч из его брюшины, позволяя кроваво-белой кашице вытекать наружу. Ветианец приподнял голову. Видимо, перед смертью он хотел видеть лицо своей врагини. Он смотрел, не скрывая ненависти, презрения, и вместе с тем, жгучего отчаяния. Генрике не было жалко его, но она смотрела на него с некоторым сочувствием. И, сама не понимая, что творит, добила юношу, пронзив мечом его горло.

Вскоре рядом без чувств пал и соперник Витольда. Скоро трупы этих солдтам сожгут, а пепел развеют над ближайшей рекой или закопают — это уже не имеет значения. Они мертвы, а значит, миледи будет счастлива.

Генрика усталым взглядом окинула опустевший двор замка. В стороне деревни было уже тихо, даже не пылал костёр — надо думать, всех уже перебили или добивают остатки. А вот за её спиной жалкая горстка ветианцев всё ещё отбивалась от эллибийских солдат. Генрика бы и сама присоединилась к ним, но сил на какие-либо действия у неё уже не оставалось. Закат уже отмечался на небе алым заревом — неужели они сражаются целый день? В битве Генрика потеряла счёт времени, казалось, прошёл буквально час или два.

Собрав оставшиеся ничтожные силы в кулак, Генрика ринулась в битву. Так прошло ещё минут двадцать пока, наконец, не был убит последний воин, готовый сражаться за свой замок. Капитан ветианской армии, низкий и худой молодой человек лет двадцати двух, бросил к ногам Генрики знамя. Ильзе поручила ей представлять её интересы в случае её отсутствия, и герцогиня сама дала ему знак, чтобы он подошёл к ней с флагом. Юноша испуганным, потерянным взглядом пытался высмотреть свою новую леди, пока Генрика не улыбнулась ему. По-доброму улыбнулась. Она сама не знала, как так получилось, и даже грустно усмехнулась про себя: будет иронично, если убить этого мальчика потом поручат ей.

После того, как знамя оказалось на земле, герцогиня дала знак рукой, приказывая остановить сражение. Она подняла взгляд на алое зарево в далеке: в деревне совершенно точно начался пожар: запах дыма и крики были слышны аж отсюда.

Чувствуя, что силы покидают её, Генрика подалась в сторону замка. Головная боль сдавливала голову железным обручем. Хотелось упасть, забыться крепким сном и не вставать. Каждый шаг отзывался болью, не было сил не то, что говорить — дышать. Генрика и не предполагала, что первая битва может пройти так тяжело. А вот Витольд был, кажется, в полном порядке, хотя буквально несколько минут назад выглядел смертельно уставшим и разъярённым. Сейчас же Витольд снова улыбался Генрике, будто гордился ей. Он опустил меч в ножны, подбежал и взял девушку под руку, чтобы та не упала, так и не дойдя до замка.

Чуть ли не перед самым носом у неё дверь резко распахнулась, и оттуда вышла Ильзе с гордым выражением лица. Она окинула взглядом свои владения и, задержав взгляд на Генрике, улыбнулась. Похоже, всё было не напрасно. Это была действительно хорошая работа. Она стояла с улыбкой, не говоря ничего ещё с минуту, а затем приказала вести кого-то. Сама спустилась с крыльца и направилась налево — там, кажется, были виселицы. Следом за ней под конвоем шли Варда и Локшман. Их одежды были изодраны, испачканы кровью, а тела изрезаны и изуродованы. На лицах обоих не было живого места. У Локшмана так и вообще отсутствовал правый глаз — вместо него была кровавая кашица, вытекавшая вместо слёз. У Варды же под глазом красовались фингалы, а с шеи была почти полностью содрана кожа. Изо рта вытекала тонкая струйка крови — похоже, ей выбили несколько зубов. Руки пленников были сцеплены за спиной наручниками, к которым была подведена цепь — за неё их держали воины, шедшие сзади. Идя вслед за своей новой леди, Варда с презрением оглядывалась по сторонам, но головы не поднимала — попытка скрыть увечья. Локшман шёл смирно, кажется, раздавленный и разбитый полностью.

Генрика смотрела на них со страхом. Всё это казалось ей таким бессердечным, злым и ненужным, хоть и с другой стороны — торжественным, победным и оттого красивым. Ильзе подала знак, и все остальные солдаты проследовали за ней. Герцогиня, кажется, только сейчас осознала, что с ними были воины Судзуки и Тхакуров — ламахонцы. Следовало как следует отблагодарить своих новых вассалов. Что они чувствовали, убивая тех, с кем жили бок о бок столькие годы? На их лицах было ни капли страха или сожаления. Они выглядели даже увереннее эрхонцев. Генрика заметила, что некоторые из воинов стояли до этого, прижав кинжалы к глоткам выживших мирных жителей. Страшно подумать, сколько было убито детей и изнасиловано женщин в деревне. Страшно было представить, что ждёт сейчас Бхаттаров на эшафоте.

Пленные ветианцы молчали. Кто-то молча плакал, покорно волочась за своими истязателями. Смеркалось, и тьма сгущалась не только на небе. Тьма сгущалась в сердцах, в мыслях, в душах. Но ведь это всё-таки праздник победы?

Генрика вздохнула и молча поплелась за остальными. Витольд всё ещё заботливо держал её под руку. Даже он помрачнел в момент и больше не улыбался. Герц изначально должен был идти с Эльжбетой на запад, где наверняка будет пролито куда меньше невинной крови — там в основном ламахонцы, а графиня Кюгель легко умела договариваться с людьми. Почему же он выбрал худшее и пошёл за Ильзе? Ради усталости, боли и сцен казней? Генрика слишком устала, чтобы думать об этом, но мысли сами возникали в её голове. Она поняла, что вдобавок ко всему ужасно замёрзла. Только бы сегодня удалось спокойно поспать…

Осторожные зрители молча столпились у эшафота, куда вскоре поднялась Ильзе и Бхаттары. Миледи была одета в своё любимое серо-алое платье, поверх которого накинула чёрный меховой плащ. Она подняла правую ладонь вверх, поприветствовав свой народ, в исступлении и странном смятении стоявший перед эшафотом — точнее, жалким его подобием. Замок Бхаттар богатством не отличался, и разрушенная крепостная стена — тому в подтверждение. Неудивительно, что с такой плохой жизнью эрхонцы так легко разбили их. Генрика понимала: это только маленький шаг, худшее ещё впереди.

— Нечистые расы должны быть уничтожены, — произнесла Ильзе уверенным голосом. — За неправильную веру, искажённые законы, противоречащие нашим. Мы не должны допустить грязи на нашей земле, и пусть уж кровь льётся алой рекой, чем нечистые народы отравляют мои земли, словно ядовитые сорняки. Словно паразиты. — Ильзе окинула взглядом толпу. — Я вижу, многие из вас не успелизарезать некоторых из них. Теперь это ваши рабы. Делайте с ними, что хотите, кроме предоставления свободы. Всё во имя веры. Всё во имя правды.

После этих слов к Варде и Локшманну подошло по два конвоира. Они помогли из взобраться на опору, накинули петли на шеи. Бхаттары даже ничего не стали им возражать. Они, кажется, уже сдались и смирились со своей участью. Опоры из-под ног были выбиты. Муж и жена повисли в петлях.

Они будут красоваться здесь ещё долго, в этом можно было не сомневаться. Как заботливо было сделать две виселицы на эшафоте. Будто бы готовились к нападению.

Чувствуя, что вот-вот упадёт, Генрика сильнее вцепилась в руку Витольда. Она больше не боялась вида крови или трупов, но увиденное произвело на неё впечатление. Но Генрика слишком устала, чтобы чувствовать что-то.

Они с Витольдом шли довольно медленно, но и Ильзе никуда не торопилась, и вскоре они пересеклись. Она шла медленно, оглядывая свои новые владения и успела крикнуть уходящим в сторону деревни воинам, чтобы те потушили пожар. Когда наконец все ушли, Леди Штакельберг обратила свой взгляд на Генрику и Витольда и устало, от чего-то не слишком по-доброму, улыбнулась.

— Генрика, Витольд, вы отлично сражались сегодня. Завтра у вас будет день полноценного отдыха. В награду вам будет предоставлено по оруженосцу, — сказала Ильзе и тут же ускорила шаг. Видимо, она ждала их лишь ради того, чтобы сказать им это.

Генрика слабо улыбнулась. Оруженосец — это достойная награда. В конце концов, это — новый друг или подруга, ученик, с которым можно поделиться своими знаниями, а значит, сделать свою и его жизнь более осмысленной, более значимой. До этого у Генрики в замке были служанки, но они почти не умели сражаться и никогда не выдвигались за пределы замка. Кроме того, подруги из них были никакие — и это несмотря на то, что герцогиня так мечтала дружить с кем-то, хотя бы со служанкой.

Был ли рад Витольд новости, сообщённой Ильзе, сказать было сложно. Он бесцветным взглядом смотрел в пустоту. Видимо, и на него казнь произвела неизгладимое впечатление. Тяжело всю жизнь жить в мире и порядке, чтобы однажды крошить черепа на поле битвы, играя в беспричинную ненависть. Барон Герц не выглядел таким уставшим, как Генрика. Скорее поражённым, будто бы раздавленным. Наверное, это последствия битвы и увиденного только что. Герцогиня улыбнулась другу, пытаясь поддержать его, мол, это пройдёт.

Войдя в замок, Генрика оказалась встречена служанками, которые проводили её в спальню. Переодевшись в ночную сорочку, она без сил упала на кровать и забылась крепким, тяжёлым сном.

Комментарий к Глава 3

Уууу да будет мясо, тухлый экшончик, брОТПшки и Генрика хд

Надеюсь, пока всё норм и не так плохо, как мне думалось хд

========== Глава 4 ==========

В большом резном камине яркими рыжими язычками горел огонь, бросая тени на укрытый алым бархатным ковром пол — символ богатства ламахонского феода. Несколько жалких факелов освещали вечернюю тьму и слегка выцветшие от времени портреты предков на стенах. В дальнем углу сидел менестрель с причудливым музыкальным инструментом, напоминавшем лютню с длинным грифом. Он тихим, но красивым голосом пел какую-то песню о прекрасно-безжизненном небе и улыбающейся истине. Его почти никто не слушал, но он не прекращал играть ни на секунду. Менестрель, казалось, играл для себя — ему самому нравилось петь эту песню.

В этой вечерней полутьме за большим столом собрались две семьи: Акияма и Кюгели, прибывшие с войском в феод во второй половине дня. Они добирались сюда почти два дня. Несмотря на страшную усталость, Эльжбете удалось решить все необходимые вопросы, выполнить все свои задачи на сегодняшний день и склонить ламахонцев на свою сторону. Переговорами, а не битвой. Графиня была действительно рада, что обошлось без невинной крови. Всё шло по плану. Леди Штакельберг, письмо которой было отправлено с вороном несколько часов назад, будет рада это знать. Оставалось надеяться, что и у неё дела неплохи, а королева Эша и леди Мин пока не знают о том, что творится в аллоде. Рано или поздно это должно было случиться, но хотелось бы, чтобы у эрхонцев к тому моменту было побольше людей. В особенности, из числа местных.

Эльжбета вздохнула. Это была уже вторая война на памяти графини Кюгель, в которой она применяла свои дипломатические навыки. За годы той войны с Ауксинисом ей не раз приходилось вести переговоры с местными феодалами. Тогда с этой маленькой, но богатой страной воевал не Эрхон, а Ойгварц, и дом Кюгель стал участником конфликта почти случайно. Эльжбета направила войска на войну по просьбе графа Ежи Ружинского. Тогда она и представить себе не могла, что граф из бедного, разрушенного ауксинисцами феода, станет её супругом. В той войне у него погибли отец и мать с разностью в два месяца. Эльжбета стала единственной, кому он мог рассказать о том, что чувствует на самом деле, вне кровавых сражений и переговоров. Он быстро стал ей доверять, словно почувствовал родственную душу. До войны они почти не общались и не виделись. Ежи, как он говорил уже потом, просто был наслышан о Кюгелях, об их богатстве и войске. И уже потом, когда познакомился с графиней лично, быстро осознал, что именно она — самый близкий и родной для него человек.

Это чувство оказалось взаимным. Эльжбета и Ежи поженились сразу же после окончания войны, и граф перебрался в Кюгель, оставив феод на сестру, вернувшуюся со службы в Вайсланде.

Сейчас Эльжбета вспоминала об этом с улыбкой, но тогда… Тогда было действительно страшно жить дальше, опасаясь новых нападений, теряя на войне друзей и родных. Поначалу даже не верилось, что вернуть захваченные сильным врагом земли удастся. Ауксинисская армия — одна из лучших в мире, эти воины всегда сражались отчаянно, вне зависимости от того, сколько их на поле битвы. Было пролито много крови и слёз, столько испытаний и боли принесли те два года войны, что и представить было жутко.

Как только война началась, мать графини бежала вместе с младшей дочерью Евой в Варнос, боясь, что ауксинисцы попросту уничтожат их феод. Еве было всего двенадцать, она только училась владеть мечом и не могла бы защитить себя. А пока Эльжбета вместе с Ежи добивалась мира на границе с Ауксинисом, в замке правила её сестра Войцеха. Она и тогда, и сейчас казалась графине мудрой и справедливой правительницей, хоть и никогда не стремилась к власти.

Мать с сестрой так и не вернулись из Варноса. Поначалу они писали друг другу письма, но через пару лет после окончания войны переписка оборвалась. Эльжбета слышала, что Ева участвовала в боевых действиях на западе Варноса и занималась купеческим делом, а о матери знала лишь то, что она, вроде бы, жива и здорова.

Думать об этом, сидя рядом с мужем и дочерью в подчинённом таким мирным путём замке, было легко. Графиня даже не предполагала, что первый поход на ламахонский феод закончится удачно. Аои Акияма долго не колебалась, словно жизнь под властью прежней сюзеренки угнетала её. Акияма были баронами, находились под властью герцогини Мурасаки, которая, в свою очередь, подчинялась леди Мин. И, похоже, такая жизнь совсем не нравилась баронессе. Она не только легко присягнула, да ещё и усадила Кюгелей за праздничный стол со всей торжественностью и гостеприимством, словно те были дальними родственниками, приехавшими после долгой разлуки.

На столе было довольно много странной еды, которой никогда не было в Эллибии. Местные названия были непривычными, их было много, и не все они запоминались. Добрую половину составляли блюда из риса и морепродуктов, из которых съедобным для неподготовленных эллибийцев было далеко не всё. Что-то показалось слишком уж солёным и кислым за счёт соусов и приправ, что-то — слишком пресным. Наиболее приятными на вкус показались суши — пожалуй, самое простое и запоминающееся название из всех блюд, присутствовавших на столе. Они были сделаны из риса с добавлением уксусной приправы, который был завёрнут в рыбу или нори. Местные ели их с удовольствием, да и эрхонцам их вкус пришёлся по душе. Эльжбета отметила, что в чём-то ламахонская кухня была даже лучше эллибийской.

Всё же не верилось, что и в других феодах ламахонцы будут такими гостеприимными. Эльжбета готовилась к тому, что рано или поздно придётся применить силу. Те же Мурасаки наверняка не сдадутся легко, что уж говорить о Мин. Большая часть людей Эльжбеты была с Ильзе, так как её методы предполагали большое количество разрушений и сражений, а у Кюгелей были лучшие воины в Эрхоне. С графиней Кюгель на ламахонцев отправилось такое же количество людей, как и с Ильзе, но в основном это были не её вассалы. Эльжбета иной раз беспокоилась, что в случае захвата крупных владений может быть мало и её отряда. Но, в конце концов, подкрепление всегда могло поступить из местных подчинённых феодов.

Слуги разлили в бокалы странный прозрачный напиток, которые местные называли соджу. Он не имел ни цвета, ни запаха и со стороны напоминал обычную воду. Таких напитков в Эллибии не было, и многие сидевшие за столом эрхонцы пробовали его впервые. Эльжбета, взяв свой бокал, улыбнулась. Ежи, сидевший рядом, осторожно взял её за свободную руку. В чем-то он совершенно не изменился за эти годы — он остался таким же чутким и осторожным по отношению ко всему важному для него. Больше всего на свете он боялся потерять жену и дочь, многое брал на себя и постоянно беспокоился. Иной раз Эльжбета и Вибек казались куда азартнее и смелее, чем он.

— Да благословит нас Генрих! — сказала графиня и залпом выпила прозрачный, искрящийся в свете факелов напиток. Остальные последовали её примеру, хваля соджу и названного графиней бога. Напиток показался ей довольно крепким, но приятным. — А покровительствует ли Генрих соджу или только вину? — Кто-то на другом конце стола усмехнулся. За столом помимо Кюгелей и Акияма было ещё несколько эрхонских вассалов, которые довольно трепетно относились к своей религии. Кто-то после упоминания Генриха тихо произнёс краткую молитву, положив правую руку на грудь — так было положено по религиозным традициям.

— Это бог вина ведь? — спросила Аои заинтересованно. Она сидела по правую руку от Эльжбеты и всё это время с интересом и осторожностью разглядывала медальон с изображением богини любви Елены, висевший на длинной золотой цепочке. Эльжбета заметила, что в Ламахоне люди не слишком знакомы с эллибийской религией, потому удивляться такому вопросу не стала. Богинь у них действительно было много, даже неверующий эллибиец затруднился бы назвать всех, а вот бог был всего один, довольно популярный в Эллибии, особенно во время праздников.

— Вина и оргий. — Эльжбета усмехнулась и жестом приказала слуге налить ещё соджу. — Один из важнейших. Он подарил нам то, без чего ни один праздник не обходится. То, что может как сделать жизнь лучше и красочнее, так и внезапно убить. — Графиня отпила немного из бокала. — А как в вашей религии относятся к подобным удовольствиям?

— Более строго, — ответила Аои тихим голосом. — Наш бог в какой-то мере осуждает пьянство и разврат, но за это не казнят и не грозят страшными нечеловеческими муками после смерти.

— Прекрасно, — ответила Эльжбета с улыбкой. — Завтра наше войско двинется дальше, к следующим феодам. — Графиня резко переменила тему. Кто-то на другом конце стола было начал переговариваться с кем-то, но Вибек вежливо попросила их замолчать. Она, будучи воительницей, трепетно относилась к теме военной стратегии. — Готовьтесь обороняться. Мало ли, что ожидать в случае, если кому-то не понравится, что вы присягнули миледи Штакельберг. — В ответ Аои поначалу лишь смущённо улыбнулась, словно не знала, что ответить.

— Вам не нужны мои люди? — спросила она уже без улыбки.

— У меня достаточно людей. А вам ваши ещё пригодятся. — Графиня перевела взгляд на портреты на стене. Предки Акияма с них с каким-то напутствием улыбались ей, будто бы благословляя её дипломатическую деятельность на войне. Эльжбета сразу вспомнила портреты предков в своём замке, которые по сравнению с этими такой теплотой не отличались. Матушка, отец и другие родственники выглядели на них величественно, холодно и серьёзно. Эльжбете никогда не нравились эти портреты. Возможно, в семье она всегда была чужой. А с этими людьми, которых она видела лишь на портретах, висящих на стенах в не родном замке, она словно дружила долгие годы в одной из прошлых жизней. И, разглядывая их бледные лица со впалыми щеками и узкими чёрными глазами, думала о том, что будет, если кто-то из феодалов откажется присягать ей. Наверное, их следует вздёрнуть на глазах у изумлённого народа. Но ради чего? Какие это принесёт результаты, кроме ещё больше обостряющейся ненависти людей? Так можно было вызвать страх, но Эльжбета прекрасно помнила, что именно страх рождает самую лютую ярость и вдохновляет людей на самые отчаянные поступки.

— Вряд ли нас будут трогать свои. Ветианцы могут. У нас вечно вражда с ними. Особенно с Джоши и Кумарами, но они вряд ли вообще что-то знают о вашей деятельности. Они вечно как в пещере — всё узнают в последнюю очередь и на всех войнах проявляли себя так себе. — Аои нервно усмехнулась. — Но Мурасаки и Мин их любят. — Женщина печально вздохнула и нервным движением заправила за ухо длинную чёрную прядь. — С Мин договориться не удастся. У неё методы жёсткие, на контакт так просто не выйдет. У леди Ханыль с предателями разговор короткий. Ей всё равно, кто ты: её сын или обычный крестьянин. Если ты предал её, она казнит тебя и не подавится, даже не дав оправдаться. Вы можете, конечно, придумать что-то, но…

— Почему же вы уверенны в том, что мы не сможем противостоять вашей бывшей сюзеренке? — Эльжбета осушила бокал. — В конце концов Ильзе свергнет леди Мин и подчинит аллод себе. Останется только взять северный аллод, и власть королевы станет бессмысленной. Мы предложим им наиболее выгодные условия, дадим им понять, что отказываться от них бессмысленно, когда полстраны и так захвачено. Всех, кого надо, уничтожим. К этому всё и идёт. Убежать не получится. Остаётся только противостоять. Иначе зачем это всё? Получается, столько человеческих жертв — напрасны?

Аои снова ничего не ответила. Ей, кажется, совсем не хотелось воевать и разбираться с этой войной. Она присягнула лишь потому, что не желала впоследствии долго разбираться, проливать кровь своих людей. Она присягнула из трусости, из слабости, пй явно хотелось пустить всё на самотек, словно она устала править. Аои не хотела заниматься делами своей земли, но не передавала власть в руки мужа или восемнадцатилетней дочери из гордости. Либо она просто была не до конца уверенна в своей новой сюзеренке и необходимости войны, боясь за свою жизнь и жизнь своих родных.

— Ваше сиятельство, — Аои заговорила тихим дрожащим голосом, — я прошу вас: сделайте что-нибудь с Джоши и Кумарами. — Её пальцы нервно сжимали серую ткань платья. — Они столько лет воевали с нами, столько боли и страданий принесли нашим землям, и мы уже долгие годы не можем им отомстить. — Казалось, баронесса Акияма вот-вот заплачет. Она смотрела на свою дочь, которая начала дрожать, будто от страха или холода. — Два месяца назад Кумары убили мою сестру и её дочь, вздёрнули на глазах у ликующего народа, и их тела ещё долго болтались во дворе их поганого замка. — Аои отпила вина и с силой почти швырнула бокал на стол. — А Джоши… освободившись от зависимости, они стали всё чаще убивать наших крестьян. Они ещё страшнее, чем Кумары. И мы ничего не можем с ними сделать. У них больше людей, чем у нас. У них Мурасаки рядом, а у них лучшие люди во всём Ламахоне. Мы пробовали мстить им всеми возможными способами, пока я не осознала, что единственный способ — вырезать их всех. Только так на нашей земле воцарится мир и порядок. — Аои смахнула подступившую слезу и судорожно выдохнула. Все, кто присутствовал в комнате, внимательно слушали и смотрела на баронессу. Дочь Аои — Мидори Акияма — так и вовсе плакала, и Вибек, сидевшая рядом с ней, гладила её по голове и обнимала. Эльжбета и Ежи сидели с озадаченными лицами.

— Леди Штакельберг рано или поздно уничтожит эти феоды. Она, как и вы, ненавидит ветианцев по личным причинам. Их замки будут разрушены, а деревни сожжены, — заговорила графиня уверенным и спокойным голосом. — Мне было приказано захватывать не ветианские, а ламахонские феоды, действовать преимущественно мирным путём и творить насилие лишь в случае крайней необходимости. Я не могу ослушаться приказа, иначе могу потерять большое количество людей. — Эльжбета с сочувствием посмотрела на Аои. Та успокоилась и больше не плакала, но смотрела всё так же обречённо и слегка испуганно.

— Судя по карте, Ильзе уже скоро дойдёт до Джоши и Кумаров, — сказал Ежи ободрительно. — Вам пока лучше не беспокоиться и усилить охрану. Обратитесь к Танака и Тхакурам, если будут нужны люди. Они теперь вассалы Генрики Корхонен и не имеют права отказать, если им не хочется быть обезглавленными за измену. Миледи Штакельберг поможет вам. — Он улыбнулся и предложил всем выпить за это. Слуги разлили вино, все присутствующие взяли свои бокалы, дружно произнесли: «За Ильзе!» и залпом осушили свои бокалы.

— Можете быть уверенны в том, что ваша месть свершится, — сказала Эльжбета с улыбкой.

— Я готова ждать веками… — начала Аои тихо. — Но надеюсь, что она свершится как можно скорее. Спасибо вам. — Судя по всему, баронесса уже сейчас была готова назвать Эльжбету своей новой королевой. Но её королева теперь Ильзе, а Эльжбета — всего лишь сюзеренка, так заботливо и учтиво обходящаяся с ней. Аои не улыбалась, но в её карих глазах светилась искренняя благодарность. Она встала из-за стола, подошла к дочери и обняла её.

Вскоре банкет был окончен, и все поспешили отправиться в свои спальни. Эльжбета уже приняла ванну днём, а потому сразу отправилась вместе с мужем в предоставленные им покои.

— И всё-таки, я не понимаю, почему Ильзе так ненавидит ветианцев? — Эльжбета и Ежи вместе шли по пустынному коридору. — У баронессы Акияма есть веская причина, к тому же, она боится, а миледи… чем они так насолили ей? — Ежи посмотрел на графиню, словно она точно знала ответ.

— Она никогда не распространялась насчёт своей личной жизни, ничего не рассказывала о своём детстве, но причина определённо должна быть. — Эльжбета остановилась перед нужной дверью, вставила ключ в замок, повернула два раза и открыла её. — Не может вот так на пустом месте возникнуть желание так изощрённо убивать народ, не предоставляя даже права на жизнь. — Заперев дверь, графиня принялась расстёгивать кафтан мужа.

— Дело явно не в религии ведь. — Ежи осторожно снял с жены медальон и положил его на прикроватную тумбочку. Эльжбета наконец расстегнула все пуговицы, хотела помочь мужу раздеться до конца, но тот сам скинул с себя кафтан. — Как бы то ни было, мне хочется верить, что всё это кончится. Война, голод, жертвы. Всё, кроме… — Ежи произнёс это с серьёзным лицом, но потом немного смущённо улыбнулся и не договорил. Эльжбета поняла, что он хотел сказать, и немного грустно улыбнулась, вспомнив прошлую войну.

— Оно обязательно кончится. И в лучшую для нас сторону. Весь этот мрак не напрасен, — ответила графиня с тёплой улыбкой. Она повернулась спиной к Ежи, чтобы тот смог расшнуровать платье.

— У тебя есть какие-то идеи насчёт Джоши и Кумаров? — Его худые холодные пальцы ловко справлялись со шнуровкой. Сколько раз уже ему доводилось раздевать Эльжбету, наверное, даже больше, чем всем её служанкам… И всё равно Ежи постоянно путался в шнуровке, и жене приходилось терпеливо ждать, пока он разберётся.

— Они враждуют между собой, — ответила графиня, убрав со спины косу. — Я думаю, если заплатить кому-то из них, например, Джоши немалую сумму и дать часть своих людей, они могут разгромить Кумаров, а потом герцогиня Рихтер или Корхонен со своими людьми возьмёт их.

— Надо предложить Ильзе. Я думаю, она согласится, — сказал Ежи задумчиво.

— Я поговорю с ней. — Графиня кивнула.

Наконец платье было снято. Теперь Эльжбета стояла перед Ежи в одной только сорочке, расшитой серебряными нитками. Граф осторожно распустил её длинные волосы, заплетённые в косу. Эльжбета усмехнулась, чувствуя, как его пальцы расплетают светлые пряди.

— Я уверена, что эта война принесёт успех нам и Ильзе. И все жертвы — ради мира, добра и любви. — Она обернулась и взяла мужа за руку.

— Хотелось бы верить в это, — ответил он с долей грусти в голосе. Его лицо резко помрачнело, хотя Ежи всё ещё улыбался. — Сначала я подумал о том, что ты мне слова не дашь сказать, когда наша пьянка превратились в военный совет. — Он снял с себя камизу.

— Ты иногда говоришь умные вещи, когда немного выпьешь. Но не напивайся. Больше никогда. Чтобы больше не было так, как двадцать лет назад, — ответила графиня твёрдым, но слегка взволнованным голосом. В годы войны Ежи часто напивался, искал в вине утешение и возможность забыть перенесённые им страдания и битвы, и позднее это почти переросло в зависимость. Кюгелям удалось вместе справиться с этой проблемой, но с тех пор Эльжбета всегда беспокоилась за мужа, когда тот прикладывался к бокалу. Благо, он сам понимал, чем это может быть опасно, да и навязчивые воспоминания о войне больше не терзали его.

После слов Эльжбеты в разговоре повисла пауза. Графиня обняла мужа, и поцеловала его в губы, сначала осторожно, а затем смелее и смелее. Он бережно провёл рукой по её длинным пшеничным волосам и прижал к себе. Простояв так с минуту, Эльжбета сдёрнула с себя сорочку, схватила мужа за руку и увлекла его за собой на кровать.

***

Эльжбета проснулась достаточно рано, когда солнце только-только вставало над землёй и окрашивало небо в кроваво-алый цвет. Спалось ей в объятиях мужа спокойно, не снились сны, и графиня не просыпалась ночью от шорохов или шума ветра за окном. Она чувствовала себя полной сил, такое за последние ночи было впервые. Эльжбета решила, что это хороший знак, означающий удачу в сегодняшнем походе.

В пустынном коридоре графиня встретила Вибек и Мидори, говоривших о чём-то и над чем-то весело смеявшихся. Видимо, девушки сдружились со вчерашнего дня, нашли темы для общения. Эльжбета оповестила их о том, что уже скоро они должны выдвигаться дальше. Вибек в ответ кивнула, попрощалась с будущей баронессой и отправилась одеваться. Эльжбета подметила, что Мидори довольно хорошо говорила на имменском — общем языке, предназначенном для международного общения. Девушка была похожа на мать — такая же хрупкая и несколько неуверенная в себе. У неё были такие же узкие карие глаза и длинные чёрные волосы. Эльжбете девушка показалась немного нервной, подозрительной и временами потерянной. Если знать, что она пережила в ходе постоянных стычек и сражений с ветианцами, такое поведение не казалось удивительным… Но, похоже, Вибек сумела слегка приободрить её.

Уже через час отряд был полностью готов и двинулся под предводительством Кюгелей на север, в сторону Мурасаки. Рассказы Аои о них несколько подорвали в Эльжбете уверенность в том, что всё удастся решить мирно. Несмотря на это графиня всё равно продумывала, что и как она скажет Эйуми и Джуничи Мурасаки. Мать и сын, правящие вместе — довольно редкое, но случавшееся в Ламахоне и Эллибии явление. Такое в основном встречалось в Ауксинисе, где феодалы правили до самой смерти и нередко ради собственного удобства делили власть с потомками. Одних таких ойгварцские графы во время войны вздёрнули за особо тяжкие разрушения и убийства на пограничных феодах, принадлежавших изначально Ойгварцу, но захваченных ауксинисцами. Графиня Кюгель до сих пор помнила их изуродованные трупы, безвольно болтавшиеся на виселице под грозовым июльским небом.

Отряд двигался быстро и довольно легко, несмотря на лёгкий туман, стелившийся по направлению на восток. Лошадь под Эльжбетой была спокойна, не чувствовала опасности, шла смирно. Воины переговаривались друг с другом, кто-то пел песни, настраивая дух то ли на битву, то ли на мирный исход. Лишь только Эльжбета ехала молча, стараясь сосредоточиться. Она вспомнила, что в её отряде были ведьмы, но они вряд ли обладали такими сильными умениями, чтобы заколдовывать сознание человека на выполнение приказа. Да и этот вариант был попросту неразумен и имел свои негативные последствия. На войне результата можно было добиться лишь словом и золотом. Или мечом, если слово окажется неубедительным, а блеск монет не прельстит честную душу феодала.

Эльжбете казалось, что Мурасаки будут именно такими. Яростными, непокорными, непоколебимыми. Это наводило на мрачные мысли, сильно затуманивало голову. Но графиня успокаивала себя тем, что людей на первое время у неё достаточно, и все они — отличные воины, вполне способные отразить удар Мурасаки, захватить их феод…

— Ты боишься? — Ежи, ехавший на вороном коне рядом, наклонился к её лицу.

— Не то, чтобы боюсь. Скорее волнуюсь немного, — ответила Эльжбета тихим голосом. — Мало ли, что можно ожидать от Мурасаки… Аои всяко лучше знает их. Что-то мне подсказывает, что это будет сложно.

— Не сомневайся в нашем войске. Может, наши солдаты и не кажутся такими сильными в сравнении с войском Ильзе, но это не так. У них немного другой стиль борьбы — только и всего, — ответил Ежи и ободряюще улыбнулся. Графиня тоже улыбнулась в ответ и покачала головой. Всё же муж был прав — Ильзе не дала бы ей плохих или неопытных солдат, так как понимала, что по пути может произойти всякое. Эльжбета даже успокоилась, но мысли о том, что нужно приложить все усилия, лишь бы избежать войны, не давали покоя. Она должна была выполнить свою первостепенную задачу. Хотя бы попытаться.

— Местный! — внезапно крикнул кто-то из солдат и указал на восток, откуда из тумана действительно мчался силуэт воина на лошади. В руке у него был меч в полной боевой готовности. Какой-то лучник, заметив его, прицелился и, как только силуэт появился из тумана, выстрелил. Стрела попала воину в голову, тот выронил меч и упал с коня. Лучник, убивший его, хотел было подбежать и забрать оружие, но Эльжбета жестом остановила его.

— Осторожно. К9то знает, сколько их ещё здесь… — сказала она и развернула лошадь к востоку — оттуда и пришёл лучник. — Это ламахонец. Похоже, они уже что-то знают. — Эльжбета слегка растерянно смотрела в туман. Похоже, сражения не избежать. Как хорошо, что под рукой у неё есть оружие. Да и дорожная одежда, оснащённая примитивной, но всё же защитой, была очень кстати.

— Здесь видимость плохая — не поймёшь, — сказал барон Нойманн и всё-таки подошёл к воину. Он забрал у него меч и прикрепленные к поясу кинжал и кошелёк, а затем быстро отошёл обратно, ближе к войску. — Идти дальше может быть опасно, вдруг это ловушка. На востоке ведь находятся только ветианцы, откуда ламахонец там?

Внезапно из тумана возникло ещё несколько воинов, но уже с севера, за ними ещё несколько, и ещё. Все они были вооружены, одеты в доспехи, и трое из них были на лошадях. Никто даже не успел отдать приказ о защите — эрхонские воины начали обороняться сами.

Эльжбета поняла: здесь явно что-то не так. Тем временем, ламахонцев становилось всё больше, в тумане было заметно целое войско, приближавшееся к эллибийцам. Судя по флагу, который держал в руках предводитель, это были Мурасаки. Какая приятная и ожидаемая встреча… Хотелось бы, конечно, видеть их за столом переговоров и без оружия, но раз хозяин дома не хочет этого — пусть будет так.

Ламахонские воины наступали стремительно, ловко орудовали мечами, легко заставляя эрхонцев падать замертво. Это напрягало и было похоже на страшный и нелепый сон. Было бы неплохо проснуться и осознать, что всё ещё есть другие пути захвата. Нападение было и вправду неожиданным, но хотелось верить, что войско сможет выдержать натиск. И оно выдержит, обязательно выдержит. Даже если придётся отступить и продумывать все ходы заново.

Какой-то ламахонец приблизился к ней, и Эльжбета извлекла из ножен клинок, который всегда брала с собой на всякий случай. У неё никогда не было с собой меча, поскольку графиня не владела им, но этот кинжал её ещё ни разу не подводил. Эльжбете его подарил на свадьбу Ежи, и она хранила кинжал как драгоценность, но потом попробовала использовать его в качестве метательного, таа как хотела научиться метать ножи. Получалось у Эльжбеты это довольно плохо, но она убедилась, что кинжал на удивление хорош, несмотря на изящный внешний вид, прочен и удобен. Иной раз казалось, что он был особым, в нём заключалась какая-то магия, недоступная Эльжбете, поскольку она не имела магических способностей. Главное, что резал кинжал на редкость легко и глубоко. Глаза выколоть им было проще простого.

Было хорошо, что и дорожная одежда была удобной и не сковывала движений, хоть и не слишком защищала. Графине удалось довольно сильно ранить нескольких воинов, один из них, кем-то раненый до этого, и вовсе упал замертво. А ведь воительница из Эльжбеты всё же была так себе… За двадцать три года она потеряла многое.

Несколько раз её только чудом не ранили. Она старалась держаться подальше от эпицентра сражения, понимая, что вот так бросаться в бой было безрассудно, и следовало бы сделать с этим что-то. Вибек, случайно встретившаяся ей среди остальных воинов, была явно удивлена. Какой-то ламахонец было хотел нанести удар то ли ей, то ли Эльжбете, но Вибек отразила его, а затем лёгким движением срубила солдату голову. Графиня окончательно осознала, что лучше бы убираться, но командовать отступление не решалась. Пока воины держались хорошо, но вдруг в феоде их осталось ещё больше? Если битва будет продолжительной, воины устанут, и штурмовать замок сегодня же будет глупо. Эльжбета тихо выругалась и со злостью бросила кинжал в ножны. Похоже, удача была мимолётной.

— Джуничи, Джуничи! — кричал кто-то из ламахонцев. Это был пеший воин, одетый в довольно странные по эрхонским меркам доспехи. У него был длинный изогнутый меч, который у местных назывался катаной. Мужчина был явно опытным воином и уже успел убить несколько эрхонцев.

Джуничи… Похоже, Мурасаки был здесь. Было бы неплохо убить его прямо сейчас, чтобы проблем при штурме было меньше. Но, с другой стороны, просто пленить его — куда выгоднее. Тогда-то, может, и удастся всё решить с наименьшим количеством жертв.

Графиня заметила: среди солдат было много ветианцев, что было ещё более странно, ведь Мурасаки — ламахонский феод. Неужели те самые Джоши и Кумары тоже что-то знают? Это ведь серьёзно обостряет дело и обстановку. Похоже, планы придётся менять. И здесь уже многие вопросы никак не решить без Ильзе. Богиня, чем же всё это кончится?..

Бросив взгляд на замок, выглядывавший из тумана, Эльжбета направилась к Ежи, который до этого был чуть ли не в эпицентре битвы, но, увидев жену, поспешил приблизиться к ней, словно хотел сказать ей что-то важное.

— Если Мурасаки здесь… — начала говорить графиня, но муж перебил её.

— Он сбежал. Поначалу он действительно был здесь, но позднее оставил войско. Возможно, направился за подкреплением, — сказал Ежи, пытаясь отдышаться. На его лице было несколько ссадин и кровоподтёков, а левая рука так и вовсе была вся в крови. От этого зрелища Эльжбете стало не по себе, он ведь может быть серьёзно ранен.

— У тебя кровь, — выдохнула графиня взволнованно.

— Не беспокойся, это чужая, — ответил Ежи устало. — Я предлагаю командовать отступление и возвращаться в Акияма. Оттуда напишем Ильзе. Мне кажется, дальше нам стоит объединиться с ней, раз Мурасаки действуют вместе с ветианцами. Так будет проще захватить и их феоды, и людей должно хватить для захвата Мурасаки. Нужно время, чтобы прояснить обстановку. — В его лице читалась какая-то странная, почти болезненная тревога. Только бы снова война не отразилась на его душевном здоровье. Только бы всё это действительно как можно скорее кончилось… Битва не утихала, а лишь набирала обороты с каждым разом, словно ламахонцев было бесчисленное, бесконечное множество. Всё вокруг смешалось в неразборчивые, яркие пятна. В воздухе остался лишь звон мечей, крики и ужас, отравляющий запах войны. А на земле — убитые и раненые.

Эльжбета смотрела пустым взглядом перед собой. Хотелось бы верить, что это правда не зря.

Какой-то воин приблизился слишком близко, и Ежи наградил его ударом меча в живот. Эльжбета было вздрогнула, и лошадь под ней занервничала. Но Кюгель только улыбнулся, давая понять, что всё хорошо. Относительно хорошо — пока война не кончится, хаос и боль будут везде. Даже там, где, казалось бы, нет ничего, кроме любви.

— Командуй отступление, — ответила графиня уверенным голосом и развернула лошадь к югу.

Комментарий к Глава 4

Описания еды на абзац, что дальше, описание дуба? Надеюсь, тут всё не так катастрофически плоха и минимум нестыковок.

Больше отсылок на НН богине отсылок на НН, всё стекло только впереди

P.S. - да, катана появилась в XV веке, у нас тут ток конец XIV, но у меня фэнтезя, поч нет хд

========== Глава 5 ==========

— Медлить нельзя. — Ильзе чуть не выронила книгу. — Через неделю выдвигаемся на Кумаров, — добавила она воодушевлённым голосом. Вацлава Склодовская, шедшая по коридору с ней рядом, улыбнулась. Похоже, это была настоящая радость для неё. Во время штурма Бхаттара она проявила себя как яростная и отчаянная воительница. Именно баронесса Склодовская нашла и выдала Локшмана и Варду. Многие ветианцы были убиты её руками четыре дня назад. А тех, кто остался жив, она и ещё несколько других баронесс и баронов пытали по приказу миледи. Изощрённо пытали. Вацлаве нравилось заживо сдирать кожу и вставлять в глаза пленным зажжённые тонкие палочки. Жертвы громко, из последних сил кричали, визжали, выли, умоляли её о смерти. А особо стойкие глупцы умудрялись молить о пощаде, будто не знали о том, что должны были быть мертвее всех мёртвых изначально. Не имели права вообще рождаться на свет. Изначально были ошибками. Иной раз сама Ильзе приходила в ужас от того, что творила Вацлава. Склодовская явно ненавидела их, сильно ненавидела. Это всё больше и больше нравилось леди Штакельберг.

— Простите, миледи, на кого вы оставите только что захваченный замок? — спросила с какой-то надеждой в голосе Склодовская. Она хотела заполучить эти земли. Будучи простой баронессой, Вацлава владела небольшим феодом недалеко от границы с Ойгварцом. И хотя её земли были плодородными и точно не бедными, Склодовская мечтала о большем. А у Бхаттаров было как раз то, что ей нужно. Баронесса сделала многое для миледи в этой войне, этого невозможно было отрицать. Ей хотелось верить, что Ильзе чем-то отблагодарит её за это. И Ильзе отблагодарит. Когда придёт время.

— Теперь это земли барона Мёллендорфа, — отрезала девушка, и Склодовская удивлённо взглянула на неё. — Я обещала ему Бхаттар ещё за полгода до начала войны, когда ещё только началась подготовка. На время войны, точнее, пока мы не уничтожим всех ветианцев, здесь будет пыточный лагерь. — Леди Штакельберг улыбнулась. Она бы и сама лично пытала их, как пытала Бхаттаров, но должна была двигаться дальше вместе с армией. Кто, если не она, будет вести её до самого севера, где уже и королева будет вынуждена капитулировать перед ней в лучшем варианте событий? Ильзе усмехнулась. Конечно королева так просто не сдастся. Но если все её вассалы перейдут на сторону Эрхона, и смысла в её правлении больше не будет…

— И кто будет их пытать? — спросила Вацлава с угасшей надеждой в голосе. Пытать и мучить — это то, чего она желала едва ли не больше плодородных земель.

— Барон Мёллендорф и его люди. Рыцаресса Мюллер, Шумахер, Гофман, например, — Ильзе говорила с некоторой насмешкой. Ей нравилось видеть, как резко меняется в лице баронесса Склодовская, очевидно, ожидавшая большего. Это было забавно. Так можно было ощутить свою власть и понимать, что Вацлава ничего не сможет сделать ей за это. Разве что, наплести заговоров, прирезать во сне, «случайно» убить на поле битвы, в порыве ярости приняв её за местную. Вариантов возможной мести — тьма, один безумнее другого. Но до такого Ильзе доводить не собиралась. Это было даже смешно. Вацлава не настолько больная на голову. Они были во многом схожи, но сблизиться им не удавалось. И, видимо, не удастся никогда. Ильзе никогда не сможет доверять той, кто зарабатывала деньги на изнасилованиях.

— Прекрасно, — как-то бесцветно ответила баронесса. На поле битвы она была прямо-таки волчицей, убивала без жалости, насмехалась и издевалась над своими жертвами, давая им понять, что их смерть будет худшей смертью, какую они могли себе представить. Она сражалась и пытала рьяно, настолько рьяно, что, казалось, сходила с ума от удовольствия, заживо сдирая кожу с ветианских детей. Сейчас же она была какой-то слишком уж сдержанной. Или, может быть, в своих мыслях уже перерезала миледи глотку раз двадцать?

— А для вас — Ваманкары и принадлежащие им рыцарские замки. — Ильзе заправила светлую прядь за ухо. — Мы вырежем их, и в этих владениях будут жить ваши люди. Вашего сына можно будет женить на дочери графини Ёсида. Это будет выгодный союз и для вас, и для них. — Вацлава кивнула. У баронессы был единственный восемнадцатилетний сын, который сейчас временно правил в замке. Судя по письмам, у него были какие-то проблемы с ойгварцкими баронами на границе. Их пока удавалось решать бескровно. Вацлава считала Фалко хорошим дипломатом, этой чертой юноша пошёл в покойного отца. Последние месяцы мать буквально бредила идеей женить его, дабы феод перешёл полностью в её управление, а сын перебрался в замок жены, где у него возникли бы свои заботы. Властности у баронессы Склодовской было не занимать, хоть она и говорила, что искренне любит сына. А Фалко и не сопротивлялся ей. Пока не сопротивлялся — ещё посмотрим, что будет дальше, и как сильно временная власть вскружит ему голову.

Ильзе дошла до нужной двери, распрощалась с баронессой и зашла в кабинет. Наконец-то она свободна. Вацлава раздражала её своей навязчивостью и желанием заполучить больше, чем заслуживает. Подкалывать её было приятным занятием, но сил на это никаких не было.

Леди Штакельберг опустилась в кресло, стоявшее у стола. Сейчас первым делом нужно было ответить на письмо брата. Аццо писал, что обстановка в Эрхоне стабильна, ничто не вызывает подозрений, и никаких народных восстаний пока не поднималось. Даже Восточный и Западный Ойгварц угомонилиcь. Ильзе понимала: в будущем может произойти всё, что угодно, но тихая обстановка её радовала. Ещё больше радовало, что брат не ненавидит её за то, что происходит. А вот мать… Аццо ничего не писал о ней. Следовало бы поинтересоваться хотя бы о её здоровье, но Ильзе подсознательно не хотела. Она старалась не думать об этом. И о матери тоже. Совсем. Сейчас её волновало другое: количество людей в армии. Во время штурма Бхаттара войско почти не понесло потерь, но Ильзе показалось, что иметь пару тысяч человек в запасе было бы неплохо. На случай осады или крупных сражений это точно пригодится. Не помешало бы и ещё чуть больше наёмников, но, с другой стороны, это сильно бы ударило по казне Эрхона. Потому пока что Ильзе решила довольствоваться своими вассалами.

Написав письмо и скрепив его печатью, Ильзе позвала служанку, всё это время сидевшую в дальнем углу и вышивавшую что-то. Леди Штакельберг попросила её сейчас же отослать письмо, для верности сунув пару золотых. Она не слишком доверяла ей, хотя девушка служила леди Штакельберг уже третий год. Она всегда казалась ей какой-то странноватой, себе на уме, казалось, того гляди начнёт плести интриги прямо у неё под носом. Хотя в последнее время, видимо, насмотревшись и наслушавшись пыток, она стала слишком уж осторожной, забитой, запуганной. Ильзе в принципе почти никому не доверяла из своего окружения. Что мешает им всем, якобы верным своей госпоже, однажды приставить нож к её горлу? Привязанность или мешок с деньгами?

Только служанка исчезла за дверью, дверь снова отворилась, и в комнату вошла Генрика. Вот, что было действительно неожиданно. Герцогиня была одета в платье бледно-салатового цвета, её чёрные короткие волосы были причёсаны и украшены серебристой заколкой. Ильзе настолько привыкла к её вечно растрёпанной и грязной голове, что даже находила в этой неухоженности какую-то красоту. В честь чего же герцогиня так вырядилась? Неужели в честь захвата Бхаттаров?

— Миледи, есть новости. Ворон принёс письмо сегодня утром. — Корхонен протянула Ильзе свиток. Утром? Почему же она говорит ей об этом сейчас, когда уже прошло обеденное время? Леди Штакельберг устало вздохнула, развернула письмо, бегло просмотрела его и вздрогнула. Такого поворота событий ей хотелось меньше всего. Ильзе несколько раз внимательно перечитала каждое слово, стараясь не упустить ни одной мелочи.

Эльжбета Кюгель, графиня, направлявшаяся на Акияма, писала, что Мурасаки объединились с ветианскими феодами и усиленно обороняют свои границы. Судя по-всему, этими ветианскими феодами были Кумары и Джоши. Те, на которых Ильзе планировала идти через неделю, и от захвата которых зависело многое.

Ильзе покачала головой. У Кумаров и Джоши были довольно богатые и влиятельные земли, хоть они и были простыми баронами. На захват этих земель точно должна была уйти неделя, а то и больше. Если Бхаттаров удалось вырезать за два дня почти всех, то с этими придётся работать долго. Так или иначе, они, как ветианцы, должны быть уничтожены.

— Значит, графиня Кюгель хочет, чтобы мы объединили усилия? Разумно, — ответила Ильзе, рассматривая письмо. — Если Аццо и направит сюда дополнительную силу, воины будут здесь через неделю, а то и позже. — Леди Штакельберг рассуждала вслух.Такой поворот событий, с одной стороны, сильно усложнял ситуацию, а с другой — объединение усилий пошло бы на пользу и графине, и самой Ильзе. Здесь их цели и задачи сходятся. Разумно будет объединиться против столь многочисленных войск. В конце концов, они на одной войне, Эльжбета — вассалка Ильзе, да и сейчас ее дипломатическая деятельность была бы просто бессмысленна, так как сами Мурасаки уже отказывались идти на переговоры, что уж говорить о Мин, которые от своего не отступятся. Пока было непонятно, как действовать дальше, и будет ли вмешиваться в их дела королева, но пока обстановка не вызывала подозрений. По идее, королеву пока это и не должно беспокоить. Мурасаки, Джоши, Кумары — все они её вассалы. Все они, по сути, работают на неё, на защиту её государства, служат ей и составляют её армию, которая собиралась только во время каких-то масштабных войн.

Ильзе устало вздохнула. Она подняла взгляд на вассалку и заметила, что левое плечо Генрики было перевязано какой-то хилой повязкой, небрежно торчавшей из-под платья и наверняка уже запачкавшейся кровью. Повязку Генрика явно делала сама — лекарь бы сделал аккуратнее. И уж точно качественней. Похоже, герцогиню ранили в той битве. А Ильзе этого даже не заметила. Собственно, она и не должна была, но ей неожиданно стало совестно.

— Хочу поблагодарить вас за оруженосца. — Герцогиня, игнорируя пристальный взгляд сюзеренки, улыбнулась. — Фридрих будет прекрасным учеником, он показался мне очень способным и сообразительным. И приятным, как человек. — Она сделала паузу и нервно кашлянула. — Сейчас он с Витольдом. Они, похоже, сдружились.

Ильзе в ответ только покачала головой. Фридрих был сыном Абеларда и Вильгельмины Кратц. Его мать недавно умерла, рожая младшего сына Августа. Это произошло всего несколько месяцев назад, в разгар подготовки к войны. Фридрих должен был остаться с братом в замке, но был призван на войну в качестве оруженосца. Повезло ему или нет — покажет время. С ним ведь Генрика, от неё можно было ожидать всего, что угодно. Но, как оказалось, воительница она действительно отличная. Признаться, Ильзе даже завораживало её умение владеть мечом. А то, что её ранили…

— Ты обратилась к лекарю? — Ильзе резко перевела тему. Она положила письмо на стол, встала и подошла к герцогине.

— Там всего лишь царапина, — отрезала Генрика и прикрыла плечо правой рукой, словно его пронзила острая боль. Царапина… Обычно под царапиной подразумевается глубокая рана, мешающая нормально жить, постоянно ноющая и причиняющая массу неудобств. Герцогиня отстранила плечо, но Ильзе всё равно протянула руку, осторожно убрала ладонь Генрики и увидела, как на зелёной ткани платья выступила кровь. Герцогиня поморщилась. Ильзе вздрогнула, заметив на её лице болезненную гримасу. Не то, чтобы Генрика была важна ей как близкий человек, но почему-то не хотелось, чтобы ей было больно. Именно сейчас. Ранее Ильзе никогда не замечала за собой такого. Усталый и слегка жалкий вид Генрики сейчас не вызывал ироничной усмешки, как это могло было быть ещё неделю назад, или во время подготовки к войне. Он, этот вид, вызывал нечто похожее на сочувствие. Ильзе почувствовала, как в груди стало тепло, а сердце словно сжалось от переполняющих его чувств. Генрика смотрела на неё несколько озадаченно, словно Ильзе делала что-то необычное, несвойственное ей. Герцогиня опустила глаза в пол и замерла.

— Зайди к лекарю. Если ранение глубокое, ты можешь потерять руку. — Ильзе убрала ладонь с её плеча. — Послезавтра утром, в шесть пополуночи, мы выдвигаемся в сторону Акияма. Путь займёт примерно полдня. Там мы уже решим, что делать и как. А здесь остаётся только Мёллендорф и его люди. Их будет достаточно для защиты феода в случае нападения, ещё и в запасе останется. К вечеру все в замке должны знать — распространи это, пожалуйста. — Корхонен кивнула в ответ и было направилась к двери, но Ильзе схватила её за руку. Это было резкое, импульсивное действие. Девушка не хотела отпускать её просто так, ей хотелось ещё немного быть рядом с герцогиней. В глазах Генрики читалось недоумение и смятение, но она не сопротивлялась. Ильзе смотрела в её лицо, пытаясь запомнить каждую черту, уловить все её эмоции и все мысли. Она чувствовала тепло её руки и странную дрожь, энергию, исходившую от Генрики. Всё это было так ново, так странно и так приятно. Такого с ней не было ещё никогда.

— И про лекаря не забудь, — сказала Ильзе с нервной дурацкой усмешкой и тепло, на удивление для себя же самой, улыбнулась вассалке. Она разжала руку, позволяя ей уйти. Генрика нервно улыбнулась в ответ и вылетела за дверь, будто бы они только что занимались чем-то непристойным.

Ильзе села обратно за стол и усмехнулась. Наверняка, и глупые мысли вот-вот полезут в голову. Почему именно Генрика, а не кто-то ещё, вызывает в ней такой трепет? Ильзе покачала головой. Следовало бы отблагодарить её за то, как она сражалась три дня назад. Хотелось верить, что у неё всё-таки хватит ума дойти до лекаря. Впрочем, Генрика была всё же не глупа. Безрассудна, отчаянна — да, но не глупа. Закрутившись в этих своих заботах разной степени важности, Генрика так легко могла забыть о себе. Ильзе ведь знала об этом из рассказов её покойной матери, которая изначально должна была идти на войну то ли вместо дочери, то ли вместе с ней. Но болезнь внезапно убила её, и вместо Магдалены править в Корхонене стала Генрика. И Ильзе отнеслась к этому поначалу с изрядной долей сомнений. А сейчас… она всё же не могла сказать, что что-то поменялось кардинально. Генрика всё так же не производила впечатление волевой и жёсткой герцогини, но зато была чуткой, верной, понимающей. И, в отличие от большинства рыцаресс, за успехом и наградой не гналась.

Ильзе устало вздохнула, опустив голову на руки.

Отчего-то ей казалось, что на Генрику имеет виды барон Герц. Они так часто проводили время вместе, Витольд по сути общался только с ней, если не брать в счёт нескольких его приятелей. И хотя герцогиня упоминала его как своего лучшего друга, Ильзе всё сильнее сомневалась в том, что Витольд испытывает к ней дружеские чувства. Кто знает, что у него на уме? То, что он сдружился с Фридрихом — неплохо, но хотелось верить, что и со своим собственным оруженосцем у них будут нормальные отношения.

Нет времени думать об этом. Вот кончится война…

Ильзе усмехнулась и раскрыла книгу, которую до этого несла в руках. Это был довольно старый и толстый гримуар, доставшийся ей в наследство ещё от бабушки. В нём были описаны виды магического оружия, разные кинжалы и мечи с необычными свойствами. Всё о том, где они находятся и чем выделяются среди остальных.

Магические способности у леди Штакельберг открылись довольно рано, но она скрывала их, так как мать по каким-то причинам настороженно относилась к колдовству и недолюбливала ведьм. Ильзе сама училась многим вещам, став старше, сама добывала редкие фолианты. Её интересовал раздел тёмной магии, не слишком одобряемый даже религией. Именно над заклинаниями этого раздела девушка одно время работала особенно тщательно. Она не была особенно сильной магессой, многими вещами всё же не владела, делала упор на более сложные, забывая о простых. И впоследствии ей далеко не всё удалось применить на практике, да и этим делом она стала заниматься всё реже и реже — просто надоело, да и война близилась, и подготовка к ней отнимала всё свободное время. И со многим наверняка будет сложно. Если, конечно, магия понадобится ей в войне.

Наконец фолиант был открыт на нужной странице. Наверху было большими алыми буквами выведено название. Воронёный клинок. Так назывался этот небольшой кинжал с резной чёрной рукояткой, украшенной бирюзовым камнем. У него было тёмное, блестящее лезвие. Это был необычный клинок. В руках обычного человека он был простым оружием, причём не слишком эффективным, но в руках мага… Если прочертить клинком определённую руку в воздухе, урон от него будет в несколько раз выше. Находясь в руке хозяина, кинжал усиливал защиту, прочность доспехов в несколько раз. И победить воина с таким оружием было довольно сложно.

Ильзе давно мечтала владеть этим кинжалом, одно было плохо — он был собственностью сына королевы, принца Иори Монкута. Помимо земель и богатства причиной войны служил и этот клинок, как бы то ни было странно. Королева и её сын должны быть мертвы хотя бы из-за своего ветианского происхождения. Что уж там говорить, что иначе Воронёный клинок никак не заполучишь.

Девушка ещё раз рассмотрела клинок, перечитала список свойств и закрыла книгу. Теперь её следовало бы куда-то спрятать или везде носить с собой. Ильзе не хотелось, чтобы кто-то узнал о её магических способностях, понимая, что к таким как она в обществе относятся хорошо далеко не все. Довольно приличная часть людей не одобряла колдовства, особенно в Эрхоне и Ойгварце. В Вайсланде и Северных землях же было куда больше колдунов и шаманов, там они были частью культуры.

Ильзе рассказывала о своих способностях только отцу и то старалась не затрагивать эту тему при общении с ним. И больше всего в своей жизни Ильзе боялась проболтаться. Похоже, эту тайну она будет хранить до конца своих дней.

На закате она закончила разбираться с бумагами. Это довольно сильно утомило её. Завтра наверняка будет тяжёлый и изнуряющий день, не хотелось бы сразу столкнуться с вражескими войсками. Но, с другой стороны, земли от Бхаттара до Акияма уже были её владениями. Как же всё-таки было приятно это словосочетание… Это ведь земли, захваченные ею, по её инициативе, раз уж на то пошло, по её приказу. Осознание собственной силы опьяняло. Теперь в её власти — тысячи жизней. Её собственный народ, с которым она может делать всё, что захочет.

К слову, следовало бы проведать заключённых.

Выйдя из кабинета, Ильзе встретила в коридоре Генрику. Она шла быстро, оглядывалась по сторонам, словно кого-то искала. Увидев миледи, герцогиня улыбнулась и остановилась. Вряд ли она, конечно, искала именно её, но виду не подала. Боялась.

— Пойдём со мной к заключённым. — Эти слова сами вырвались у Ильзе. Следовало бы поинтересоваться, зашла ли Генрика к лекарю, но судя по её растерянному взгляду и ещё менее аккуратной самодельной повязке, чем предыдущая — нет. Какая-то странная злость вспыхнула в сердце леди Штакельберг: она ведь едва ли не приказывала ей пойти к лекарю, а герцогиня ослушалась.

Генрика в ответ только усмехнулась и пошла следом за Ильзе. У герцогини была прекрасная улыбка. Она может быть последним, что увидят некоторые пленники сегодня. Хотя стоило ещё немного помучить их, а дальше уже пусть Мёллендорф решит, насколько мучительной будет их смерть. Сейчас Ильзе никого пытать и мучить не собиралась — в платье делать это неудобно, да и настроения особого нет. Надо поберечь силы и ненависть до битвы с Кумарами и Джоши. Эти мрази обязательно передохнут. Как миленькие.

В конце одного из коридоров, недалеко от хода к темнице, им совершенно неожиданно встретились Витольд и Фридрих. Они стояли рядом и о чём-то говорили, смеялись и шутили. Молодые люди были примёрно одного роста, и хотя Фридрих был младше Витольда на четыре года, со стороны они выглядели ровесниками. Генрика улыбалась, смотря на них. Лучший друг и верный оруженосец, весело общавшиеся недалеко от тюремных камер — что может быть милее…

— Они так смотрят друг на друга, как будто… — Ильзе кашлянула, пытаясь подобрать слова.

— Знакомы всю жизнь? — предположила Генрика и повернула голову к миледи. В ответ Ильзе лишь кивнула, опустив глаза в пол. А у Генрики был красивый цвет глаз. Зелёный — довольно редкий, встречавшийся в основном на севере, в Вайсланде. Ильзе только сейчас заметила, какая же у герцогини всё-таки бледная кожа. Казалось, что от этой бледности она почти светилась. Это было красиво.

— Идём. — Девушка чуть не взяла герцогиню за руку, но вовремя спохватилась. Дальше они шли молча, спускаясь в подземелье. Здесь уже было довольно тихо, и эта мертвенная тишина сопровождалась только капаньем воды и тихими перешёптываниями заключённых. Вечерняя пытка закончилась минут тридцать назад. До утра у заключённых — отдых, а потом, на рассвете — пытка. И возможно, последняя. Тут уж как повезёт. Всё зависит от усердия того, кто пытает и от состояния жертвы. Думается, многие из них уже мечтали о смерти, лёжа на холодном полу своих камер. Жизни-то им уже точно никогда не увидеть и не почувствовать.

Спустившись наконец вниз, девушки вошли в длинный тёмный коридор с камерами по бокам. Все заключённые были в кандалах и наручниках. Кто-то сидел, кто-то лежал, а кто-то стоял с безумным взглядом, вцепившись в железные прутья решётки. Всех их объединяло то, какими жалкими и беспомощными они выглядели. Грязные, окровавленные руки и ноги, мешковая одежда, сальные волосы, совершенно нечеловеческие, искажённые болью и отчаяньем лица — всё это должно было ужасать, но Ильзе улыбнулась. Возможно, будь здесь кто-то другой заместо ветианцев, она пришла бы в ужас и ещё задумалась о бессмысленности, жестокости войны. Но этим тварям сострадать не хотелось… Все эти жалкие существа — просто животные. Они должны умереть и умрут. Обязательно умрут. Они уже, в общем-то, едва ли живы. Можно ли считать жизнью бесцельное существование в грязи за решоткой? Ильзе сомневалась. Некоторые из узников, казалось, уже постепенно гнили, лёжа с приоткрытыми глазами на холодном полу в лужах собственной крови, рвоты или дерьма.

Ильзе бы с радостью пырнула кого-то из них кинжалом прямо сейчас, кинжал был при ней, но не стала. Пусть лучше полюбуются на свою новую леди. На ту, по чьей милости они теперь здесь. Ей хотелось почувствовать триумф, которого она никогда почти не чувствовала до этого. До войны Ильзе могла только мечтать о таком — мать иной раз чуть ли не принижала её в простом общении, а подданые, вассалы, кажется, не воспринимали её всерьёз. Теперь они сами видят, как глубоко заблуждались.

Генрика смотрела на ветианцев бесцветным, равнодушным взглядом. В нём не было ни зла, ни сочувствия, будто бы герцогиня видела такое каждый день, и это стало для неё обыденностью. За всё время пребывания в темницы на её лице не дрогнул ни один мускул, лишь один раз она с некоторым осуждением взглянула на подростка в коричневой мешковатой одежде, свернувшегося на полу калачиком.

— Дамы и господа, просто напоминаю вам, что вы — мой народ, — сказала Ильзе бесцветным голосом и окинула взглядом всех заключённых. Десятки затравленных пар глаз тут же уставились на неё, смотрели, как на богиню — со страхом. Пусть и без уважения. Плевать. Это отсутствие уважения — полностью взаимно. Они не будут ей служить, даже разговаривать с ней вряд ли посмеют. Ильзе ни к чему было их уважения — толку от него, что мёртвому припарка. — Просто напоминаю вам, что часть из вас завтра окажется на костре. — Леди Штакельберг перевела насмешливый взгляд на какую-то женщину, с особенной ненавистью смотревшую на неё и вместе с Генрикой поспешила удалиться. Ветианка ещё долго смотрела ей в спину с нескрываемой злобой. Плевать. Честно — плевать.

Когда они наконец поднялись наверх, Фридрих стоял там уже один. И его выражение лица говорило о том, что встреча с бароном Герцем прошла прекрасно. Он улыбался и смотрел перед собой как-то вдохновлённо, нервно теребил рукав своего тёмно-синего кафтана, словно ожидал чего-то, или с ним несколько минут назад произошло что-то необычное. Фридрих нервно провёл по своим чёрным как смоль волосам и поздоровался с Генрикой, которую, кажется, заметил только сейчас. Ильзе усмехнулась. Оруженосец выглядел неуверенно, и эта неуверенность умилял. Всё же он ещё ребёнок в душе несмотря на то, что восемнадцать лет ему будет через четыре года.

Генрика сказала Фридриху, что он на сегодня свободен и может идти в покои. Оруженосец кивнул и вскоре исчез из поля зрения. Ильзе вздохнула. Завтра будет тяжёлый день. И дальше — только хуже. Дальше будет сложнее. Ещё сегодня как назло началась лунная кровь, и Ильзе чувствовала себя неважно. Следовало бы выпить обезболивающий отвар и забыть об этом, чтобы не становилось хуже.

Генрика тоже выглядела какой-то уставшей и разбитой. Штурм оставил свой отпечаток на её состоянии. Последние несколько дней Ильзе вообще не видела её, хотя сама весь день была активно занималась делами захваченного феода. Ильзе сама не знала, откуда вдруг взялась такая энергия, последний раз такое было, когда умер отец, и ей хотелось как-то отвлечь себя. В конце концов, леди Штакельберг в битве почти не участвовала, она в тот день не устала так, что валилась с ног, тут уже нельзя было сравнивать. А недомогание скоро пройдёт. Да и Генрика не может быть вечно уставшей от минувшего штурма.

— Тебя, надеюсь, кошмары не беспокоят? — спросила Ильзе задумчиво. Она не знала, зачем спрашивает это, но ей отчего-то важно было это знать.

— Нет, миледи, — устало ответила Генрика. — Вторую ночь не вижу никаких снов. Сплю как убитая. Долго сплю.

— Ну и отлично, — отозвалась леди Штакельберг. — Ты прекрасно владеешь мечом. Я рада, что в моей армии есть такие сильные воительницы.

— Спасибо. — Девушка смущённо улыбнулась. — Надеюсь, тех, кто причиняет вам боль, стало меньше. — Леди Штакельберг усмехнулась в ответ. Если она имела ввиду ветианцев — да, слава Богиням, их теперь немного меньше… Но всё самое лучшее — ещё впереди.

Генрика словно нарочно не смотрела на миледи во время разговора. Взгляд её изумрудных глаз был устремлён в стену перед ней. Леди Штакельберг про себя усмехнулась. Спиной она чувствовала какой-то странный холод, а в груди возрастало смущение. Эта пауза в разговоре была довольно неловкой. Вскоре девушке распрощались, и Ильзе быстрым шагом отправилась в свои покои.

***

— Переговоры бессмысленны. — Эльжбета бросила на стол свиток. — Они уже наглядно продемонстрировали, что не принимают наши условия. — Она сложила пальцы домиком и о чём-то задумалась.

— Меня волнует вопрос, как они узнали о том, что мы находимся здесь? — произнёс Ежи задумчиво. — Значит ли это, что они собираются штурмовать замок?

— Скорее всего, проболтался кто-то из ветианцев, бежавших из захваченных деревень, — ответил Витольд. Ильзе покачала головой. В этом был смысл: их могли выдать ветианцы, причём, крестьяне. Похоже, следовало бы объявить на них охоту уже сейчас, чтобы избежать таких предательств.

— Разведка, посланная мной в первый день нашего прибытия в Акияма, докладывает, что сейчас крепость охраняют около пятисот воинов.

— Вы уже отправили кого-то на разведку? — спросила Ильзе удивлённым тоном. Витольд только кивнул вместо ответа и перевёл скучающий, несколько отрешённый взгляд на Ежи. Это было удивительно. Ильзе с армией прибыла сюда пять дней назад, а Герц, не предпринимавший до этого почти никаких полезных действий, без приказа, сам догадался отправить в разведку людей. Генрика ободряюще взглянула на барона, словно это была её идея.

— Придётся штурмовать, как и планировалось. — Вацлава, сидевшая по левую руку от Ильзе, улыбнулась. — Что ещё можно было от них ожидать? Благодарностей и почестей? Они любят королеву и свою леди за то, что те дали им золото и земли. И продолжают поощрять их до сих пор! — Она усмехнулась, будто бы знала здесь всё лучше всех и наперёд, что конечно было не так. Ильзе вздохнула. Её ужасно раздражала эта черта. Она терпеть не могла, когда кто-то вмешивался в её планы, почти диктуя ей, что и как делать.

— Штурмовать? — Переспросила леди Штакельберг. Штурм Мурасаки был бы довольно сложной задачей, с учётом того, что их крепость хорошо защищена. Хотя, с другой стороны, этот вариант имел место быть.

— А какие другие варианты вы видите, миледи? — Вацлава усмехнулась. — Кроме как штурмом их не возьмёшь.

— На штурм обычно затрачивается очень много сил, — заговорил Ежи, уставившись в столешницу. — Много наших людей может погибнуть, оставшись ни с чем. Я думаю, есть более надёжный и выгодный вариант. — Он поднял взгляд на барона Герца, и тот отчего-то вздрогнул.

— Но с этими пятьюстами воинами всё равно придётся что-то делать, — отозвалась Вацлава. — Какие вы предлагаете варианты?

— Почему бы не разбить сначала их, а затем осадить замок? — сказал Ежи и окинул вопросительным взглядом всех присутствующих. — Их, вы говорите, всего пятьсот, а у нас — восемь тысяч.

— Это внешняя оборона. А гарнизон? — усмехнулась Вацлава нервно.

— Витольд, что-нибудь известно о численности армии Мурасаки? — спросила Генрика, сидевшая на другом конце стола рядом с Ильзе.

— Примерно пять. У Джоши ещё две тысячи. О Кумарах ничего не известно. — Витольд устало кивнул и облокотился на спинку стула.

— Осада — наиболее выгодный вариант. — Ильзе подняла взгляд на барона Герца. До неё словно снизошло озарение в этот момент. Осада. Как она могла забыть об этом? — За то время, пока она будет длиться, к нам может поступить подкрепление.

— Также, как и к ним, — сказала Генрика усталым голосом. Она говорила немного и пока всё, что она сказала, имело какой-то смысл.

— А мы перекроем им путь к замку оборонительными пунктами. — Эльжбета щёлкнула пальцами. — Если для этого понадобится большее количество людей, я могу дать ещё пару тысяч. Напишем Войцехе, и она направить сюда нужное количество. Ваша милость, вы говорили, что на днях должны прибыть Рихтеры со своими людьми. Почему бы не поставить часть в оборону?

— Да, это имеет смысл. — Ильзе кивнула. Ульрика Рихтер с дочерью Софьей вынуждены были вернуться домой, как выразилась Ульрика, по делам, и обещали приехать ещё неделю назад, но в путь выдвинулись чуть позже. Хотелось верить, что они успеют до начала подготовки или хотя бы к решающему дню сражения или осады.

— А у Мёллендорфа достаточно людей для взятия или осады Джоши и Кумаров. У них не такие уж и большие замки, это при всём их богатстве и численности, — ответила Генрика задумчиво. — И если понадобится, подниму-таки тех своих вассалов, кто отказался участвовать. Хотя у меня и без них людей более, чем достаточно.

— Довольно странно, что они отказались в тот раз, — попыталась подколоть её Вацлава, но быстро спохватилась. Военный совет требовал соблюдения этикета, сейчас было совсем не до колкостей и едких замечаний. Впрочем, Ильзе радовало, что баронесса вела себя довольно сдержанно и прилично. И даже говорила какие-то дельные вещи.

— Я думала, что Джоши и Кумар можно взять хитростью, — заговорила графиня Кюгель. — У Джоши больше людей, они сильнее и яростнее, чем Кумары. Мы можем заплатить им кругленькую сумму, дать им часть своих людей, и они захватят Кумар. Его можно просто сжечь и разрушить, а Джоши затем вырезать.

— Это имеет смысл, — подала голос Генрика. — Я могу дать людей.

— Сотрудничать с ветианцами, пусть даже и с целью их уничтожения, я не намерена, — проговорила Ильзе голосом, полным яда. — С Джоши и Кумарами разберёмся потом, когда кончится осада, и мы будем брать Мин. Это не такие уж могущественные и опасные замки, чтобы брать их в первую очередь. Прижмём их, когда наступит время.

— На всякий случай напоминаю, что полное лишение жителей осаждаемого замка пищи и воды является военным преступлением, — напомнила Эльжбета и покачала головой. Ильзе кивнула и про себя улыбнулась. Их армия, кажется, совершила столько преступлений, что лишение ламахонцев припасов — это лишь небольшая их часть. Но к совету прислушаться всё же решила, хотя бы на первое время, и если ситуация не начнёт выходить из-под контроля.

— Хорошо. — Леди Штакельберг кивнула. — У нас есть примерно две недели на подготовку. До Мурасаки здесь — менее дня пути. Поначалу направим туда лишь часть войска, чтобы расчистить путь от их армии. После чего — осада Мурасаки и перекрытие путей для других армий. Кроме того, морок — нам в помощь. В армии же достаточно ведьм? — Кто-то из сидевших на противоположном конце кивнул. — К нам ещё поступит подкрепление. И в победе можно не сомневаться. — Ильзе улыбнулась торжествующей, воодушевляющей улыбкой. Она окинула полным уверенности взглядом всех присутствующих и заметила, что из всех них улыбалась только Генрика. Причём, именно ей, своей леди, а не кому-то ещё.

Военный совет продлился довольно недолго. Решив все важные вопросы, идти на Мурасаки решили через две недели, когда войска будут в нужном составе. После совета был объявлен банкет, на котором Ильзе почти ничего не ела и даже не выпила вина. Она сидела отдельно ото всех, хотя, по сути и находилась чуть ли не в центре зала, не принимала участие ни в чём и откровенно скучала. Зато Генрика и Витольд, кажется, пили и веселились больше всех. Они пели, смеялись, вспоминали какие-то интересные случаи, произошедшие с ними за годы дружбы. Фридрих, сидевший рядом, слегка смущённо поглядывал на них и посмеивался над их шутками. Ему явно было не слишком уютно на этом празднике жизни во время войны. Его можно было понять: у него не так давно мать умерла, и он остался совсем один. Ильзе знала, каково это — потерять единственного понимающего человека в твоём окружении. Он ведь доверял матери больше, чем кому-либо ещё. Вильгельмина обещала ему, что будет помогать ему с правлением, как только родит и оправится после родов — воевать вместе с ним, если это понадобится. Вильгельмине было всего тридцать четыре года, она могла бы прожить ещё множество ярких и счастливых лет, но богини решили иначе.

Вокруг было так шумно, что музыка, которую играли менестрели, заглушалась голосами. Но музыканты всё равно продолжали играть и петь. В шуме едва слышался плачь лютни, звон скрипки и низкий, надрывный голос певицы. Кто-то танцевал, кто-то пытался подпевать, а кто-то просто пытался напиться, утопить в вине свои печали и забыться. Война ещё только началась, но уже успела принести беды.

В конце концов, у леди Штакельберг просто разболелась голова. Устав созерцать всё это жалкое зрелище, Ильзе удалилась в свои покои. Нужно было ещё столько всего решить, столько всего распланировать и предпринять, и голова взрывалась от мыслей, роившихся в ней и не дававших покоя вот уже который день. Война, ветианцы, брат, а теперь ещё и Генрика, образ которой всё сильнее и сильнее волновал, беспокоил, будоражил воображение. Ильзе старалась не думать о ней, но с каждым разом это становилось всё сложнее. Перед глазами всё ещё стоял её образ: стройная и низкая, в этом простеньком зелёном платье, черноволосая, зеленоглазая, вечно улыбавшаяся своей леди, вечно мечтавшая быть к ней ближе. Ильзе потеряла в своей жизни многих людей, но Генрику терять не хотела. Всё равно, что на мать она почти не похожа. Всё равно, что поначалу она только раздражала. Об этом лучше забыть, стереть из памяти, никогда не вспоминать. Как же Ильзе всё-таки ошибалась, думая о ней плохо.

Она вздохнула. Скоро её мысли займёт подготовка к битве, и наваждение пройдёт. И, кажется, дальше будет только хуже.

Войдя в свои покои, Ильзе зажгла свечу, достала какой-то явно старый и тяжёлый фолиант и, стараясь не думать ни о чём, кроме книги, погрузилась в чтение.

***

— Ты ведь помнишь ту гадалку с бородавкой на лбу? — Генрика усмехнулась, отпив немного вина. — Как-то раз она привела меня в свою хижину, где я выпила какое-то снадобье, пока она отлучилась. На следующий день я вся покрылась какими-то красно-синими пятнами. Мать долго меня бранила. Отец грозился казнить старуху за это.

— Мы все ржали над тобой, как же такое можно забыть… — ответил Витольд, с упоением обгладовавший баранью кость.

— Сколько можно есть? — покачала головой Генрика, наблюдая за этим. — Фридрих, а ты почему молчишь? Выпей хоть вина. — С этими словами герцогиня налила ему в пустой бокал красного полусладкого из кувшина, стоявшего на столе. Юноша смущённо улыбнулся, осторожно взял бокал, понюхал, пить не стал и так и сидел, держа его в руке.

— Мой отец меня ненавидит, — заговорил он тихим подавленным голосом. — А когда мама умерла, так и вовсе… он бил меня.

— За что? — спросил Витольд, отложив еду.

— Он много раз говорил, что я не оправдываю его надежд. Отец хотел, чтобы я отправился служить в Сиверию, учился владеть мечом… Он не хотел, чтобы я шёл на эту войну, тем более, в качестве оруженосца. Мама была не против того, чтобы я поступил так, как хочу, и только благодаря ней я теперь здесь — Фридрих сильнее сжал бокал. — И мечом по-прежнему не владею. Только арбалетом, потому что мать учила. Перед тем, как уехать, я заходил к отцу попрощаться, но он, вместо прощания, ударил меня по лицу. И больше мы не общались.

— Ты молодец, что поступил по-своему, — сказал Витольд с ободрительной улыбкой. — Я понимаю, какой ценой, но ты всё равно сделал правильно.

— Мне, в принципе, даже плевать, если в завещании он не укажет меня как наследника, ведь у него есть брат, у которого тоже есть сын и тринадцатилетняя дочь. — Фридрих покачал головой и провёл по правому глазу пальцами, будто смахнул слёзы.

— Старайся не думать о плохом, — заговорила Генрика задумчиво. — Мы с отцом тоже часто ссорились раньше. Может, он ещё изменит своё мнение после войны.

Фридрих ничего не ответил. Он закрыл глаза и стал вслушиваться в музыку, звучавшую где-то рядом. Генрика эту песню не слышала ещё ни разу. Она идеально подходила для какого-то медленного красивого танца, чем-то даже напоминала вальсы, которые герцогиня так часто слышала на балах. Танцевать Генрика не умела совсем, да и терпеть не могла, но наблюдать за тем, как танцуют другие, любила. В толпе танцующих она не видела ни одного знакомого лица, но это не умаляло её восхищения и очарования. Её сердце наполнилось какой-то странной тоской, какой до этого ещё никогда не было. Все мысли путались, цеплялись одна за другую, и от этого становилось томительно тяжко на душе.

Генрика перевела взгляд на Фридриха, который всё ещё не притронулся к вину и так и сидел с бокалом в руке. Он смотрел немного грустным отрешённым взглядом на Витольда, а тот снова увлёкся едой и выпивкой. Наконец он поднял взгляд на Фридриха и усмехнулся.

— Что смотришь? Ты хочешь пригласить меня на танец? — спросил Витольд и вытерся рукавом рубашки.

— А почему нет? — Фридрих вздрогнул и чуть не выронил несчастный бокал. В ответ на это Витольд встал, подошёл к нему и подал руку. Отставив вино, Фридрих встал следом, и вскоре они закружились в лёгком вальсе. Генрика даже не знала, что Витольд умеет и, главное, так хорошо умеет танцевать. Фридрих же часто спотыкался, несколько раз наступил партнёру на ноги, но буквально светился от счастья, будто мечтал об этом танце всю свою жизнь. Юноша был гибким, лёгким, худым и двигался быстро и изящно, несмотря на ошибки.

Засмотревшись на танец, Генрика чуть не выронила бокал с вином.

Комментарий к Глава 5

Штош, 5 глава хд тут у нас чёта гейское, да. Ну и попытка в военный совет. Дальше будет больше стекла и всего такого х)

========== Глава 6 ==========

Ночи в Ламахоне казались Генрике уютнее, чем на родине. Они были куда более холодными и тёмными, но именно в этом герцогиня Корхонен находила притягательность. Этот холод был приятным, приводил в порядок мысли в голове, помогал почувствовать свободу и расслабленность после тяжёлого дня. Дни сейчас были долгие и нелёгкие. Особенно первая неделя, когда подготовка к битве была особенно основательной. В лагере эрхонцев и в замке Акияма творился настоящий хаос. Леди Штакельберг была на взводе от волнения, ей так хотелось, чтобы всё прошло идеально. Она не срывалась на вассалов, не повышала голос, не отдавала приказов ударить или казнить кого-то, но всю неделю была раздражительной и нервной. Подкрепление, в том числе и Рихтеры, которых Ильзе ждала особенно сильно, прибыло в лагерь в течение восьми дней, и воины сразу же принялись за подготовку.

У Генрики было забот не меньше. Именно ей предстояло командовать армией в следующей осаде. Ну хоть роль командующей в битве была отдана её близкой подруге — Вибек Кюгель. Впрочем, сражение с пятьюстами воинами даже битвой было назвать нельзя. Воины и воительницы, задача которых состояла в том, чтобы отрезать путь ламахонским войскам из других феодов к Мурасаки, уже отправились в путь. Среди них почти все были магами и магессами, так как морочное заклинание наверняка понадобится в войне. Осознание близости осады и битвы немного давило, но страшно до дрожи не было. Генрика довольно спокойно принимала это и даже не просыпалась от кошмаров в последние несколько ночей. Да и Вибек справится — в этом можно не сомневаться. Они обе поддерживали друг друга перед предстоящими сражениями.

Стараясь забыть о том, что до начала осады осталось буквально три дня, Генрика отправилась в небольшой сад у замка, в котором до этого уже побывала раза четыре. Здесь было уютно, свежо, и легко дышалось. Повсюду в саду стояли скамейки и горели факелы, там было много тихих и пустынных мест, в которых можно на несколько часов остаться наедине с собой. Здесь обычно никого не было, и только шум ветерка шевелил рыжую редкую листву. Генрика поёжилась и сильнее укуталась в плащ — сегодня было особенно холодно.

Вдруг она услышала какой-то шорох, обернулась и увидела в полумраке улыбающегося Витольда. В его мутно-голубых глазах читалась обыкновенная для него печаль и лёгкая рассеянность. Он немного нервно теребил край своей мышино-серого цвета туники, словно о чём-то думал или переживал.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Генрика удивлённо.

— Я увидел, что ты тут, и пришёл. Мне скучно. — Витольд как-то несмело пригладил свои тёмно-русые волосы, чуть вьющиеся на концах. Герцогиня добродушно усмехнулась. Барон достал свою любимую флягу с вином и немного отпил. Пить он любил, нередко прикладывался к бокалу, а в последнее время стал выпивать всё чаще и чаще. Впрочем, на последнем банкете и Генрика выпила много, едва ли не больше него.

— Как думаешь, нам удастся? — Витольд присел на стоявшую перед герцогиней лавочку. Он, разумеется, имел ввиду грядущую осаду. Вспомнив о Мурасаки, Генрика устало вздохнула. Только ей удалось забыться и не думать о ней… Как же ей надоели эти навязчивые мысли об осаде! Когда герцогиня переключалась на них, ей моментально становилось тоскливо, грустно, тяжело… Это будет первая осада в её жизни — в междоусобицах, в которых она участвовала, случались только небольшие стычки, но не более того. А вот те же Склодовские, например, однажды пытались брать осадой маленький замок, подчинявшийся барону Нойманну.

— Конечно. Это лишь вопрос времени. — Генрика устало улыбнулась и перевела взгляд на факел, горевший вдалеке. На самом деле, она не была так уверена в том, что всё получится с первого раза. В отличие от Ильзе, герцогиня постоянно во всём сомневалась. И уверенность миледи в том, что всё идёт по плану, пугала. Они ведь на войне, и каждый может умереть в любой момент. И хоть Генрику не сильно терзала и пугала эта прописная истина, она старалсь всегда об этом помнить.

— Ко мне почти сразу после военного совета обратилась графиня Кюгель и сказала, что даст мне людей для захвата Кумаров совместно с Джоши, — тихо, боясь, что его услышат, заговорил Витольд. — Ты, наверное, помнишь, что она хотела взять оба замка хитростью, но Ильзе отказала ей…

— Помню. — Генрика устало кивнула. — И ты согласился?

— Да. — Витольд зарылся пальцами в свои волосы. — И поэтому во время осады, ближе к декабрю я вместе с её людьми отправляюсь к Кумарам. Там ещё Рихтер со своими людьми будет. Она штурмом возьмёт замок Джоши, а остатки их армии мы добьём вместе.

— Сколько Кюгель заплатила тебе, чтобы ты согласился на это? — Генрика улыбнулась. Её удивило, что Витольд не сказал ей об этом сразу же после того, как во всё это ввязался.

— Ни сколько, — просто ответил барон и развёл руками. Генрику поразила такая беспечность. Она, конечно, не особенно гналась на войне за деньгами, и на первом месте для неё стояла верность, но бесплатно помогать той, кому не служит, герцогиня Корхонен не стала бы из принципа. Витольд же готов был помочь каждому, кого знает, просто так, и у Генрики просто не укладывалось это в голове.

— Когда-нибудь это твоя бескорыстность тебя погубит. — Генрика кивнула с усмешкой. — В любом случае, у вас всё получится, — добавила герцогиня, стараясь сделать голос как можно увереннее. — Я просто запрещаю тебе как своему вассалу сдохнуть.

В ответ Витольд только усмехнулся.

— Я так скучаю по дому… — Он отпил из фляги ещё немного. — Благо у отца и Карла-Хайнца всё хорошо. Во всяком случае, отец так пишет.

— А мой отец на письмо уже третью неделю не отвечает. — Генрика вздохнула. — Наверняка просто закрутился в заботах. Мама умерла, я уехала, у него замок, разборки с крестьянами, и Герда. — Вспомнив о сестре, девушка почувствовала, как в груди что-то кольнуло. Герде только недавно исполнилось восемь, через четыре года её начнут учить обращаться с мечом… И, если война к тому моменту не кончится, или продлится хотя бы до её тринадцатилетия, её могут отправить сюда в качестве оруженосца. Мама постоянно говорила Генрике, что сестра будет единственным родным человеком, когда они с отцом умрут. Но Герда была ещё слишком мала, чтобы доверять ей какие-то сокровенные секреты, рассказывать о своих тревогах и проблемах. Но герцогиня любила её всем сердцем и мысленно обещала себе, что у Герды будет прекрасное будущее.

— Когда моя мама умерла, отцу тоже приходилось и с братом возиться, и проблемы с крестьянами и вассалами решать. — Витольд покачал головой. — Мне было всего восемь, когда Хайнц родился. Я уже смутно помню, что тогда было, я часто оставался с ним, помогал отцу…

— Вацек в восемь лет умер. Это моя вина. — Генрика горько усмехнулась, вспомнив брата. Она была старшей дочерью в семье и с ролью старшей сестры справлялась, по её мнению, не слишком хорошо. А вспоминать о погибшем по её вине Вацеке всегда было больно. Это обжигало куда сильнее, чем осознание близости осады. — Я отвлеклась, он заигрался со змеёй. Змея ужалила его, и когда я только заметила, было уже поздно. Всё произошло в течение минуты. Мне было четырнадцать. — От собственной никчёмности захотелось плакать. Боль сдавливала виски железным обручем. Генрике должно было быть двадцать один в следующем году, с момента этого случая прошло почти семь лет, но чувство вины всё ещё свербило, не давало покоя. Оно возникало всегда так внезапно и так сильно жгло, что хотелось вырвать себе сердце и навсегда забыть. Но забывать было нельзя. Генрика привыкла думать, что память об ошибках не позволяет совершать похожих ошибок в будущем. Но как же тяжело порою становилось… Иной раз Вацек являлся ей во снах, разговаривал с ней, просил спасти его, иногда предостерегал, иногда — звал с собой в могилу. Особенно в первые несколько лет после трагедии. Поначалу Генрика не придавала этим снам значения, но потом, когда они стали повторяться всё чаще и чаще, поняла, что всё это — знаки. И её определённо ждёт расплата, ведь богини не простят.

— Нет, в этом нет твоей вины. — Витольд ободряюще улыбнулся. Он всегда поддерживал подругу и был на её стороне даже тогда, когда она была не права. — Раз уж это случилось, значит, так было нужно. — Генрика в ответ только кивнула. Слабое утешение. Витольд намного проще относился к жизни, чем она, потому что не сталкивался с подобным. У него тоже был младший брат, и он понимал, как больно будет потерять его, и герцогиня искренне надеялась, что ему не придётся переживать того, что пережила она. И хоть утешать Витольд не умел, его слова были важны для Генрики.

Барон встал со скамейки, и они вместе отправились вглубь сада, освещённого факелами.

— Ты после войны жениться не планируешь? — задала вопрос Генрика. Она, будучи его сюзеренкой, сама могла подыскать ему избранницу для выгодного союза, но, так как он был её другом, предоставляла выбор. Витольду уже двадцать. В его возрасте у некоторых уже есть хотя бы один наследник. Многие выходили замуж или женились уже в восемнадцать лет, а крестьяне — и вовсе раньше.

— Я не знаю. — Немного подумав, ответил Витольд. — Я не нахожу для себя подходящей спутницы среди баронесс и рыцаресс. — Он ещё немного отпил из фляги.

— И поэтому ты подумываешь выйти за Фридриха? — пошутила Генрика и рассмеялась. — Ну уж извини, он мужчина. — Витольд сдержанно усмехнулся в ответ и снова сделал глоток.

— Мне очень приглянулась Вибек Кюгель, хоть мне и не светит жениться на ней, — тихо ответил он. — Она графиня, а я — простой барон. Но она красивая. И так прекрасно владеет мечом…

— Даже лучше, чем я? — шутливо заметила Генрика. Она не считала себя особо выдающейся воительницей, её постоянно что-то не устраивало в себе. Герцогиня думала, что её переоценивают. И та благодарность, услышанная неделю назад от Ильзе — это высшая степень признания. Хотя Генрика не знала, насколько хорошо миледи владеет мечом и насколько сведуща в этой области, её мнение по любому вопросу было невероятно важно для девушки.

— Ну с тобой здесь никто не сравнится, — ответил Витольд, и они оба рассмеялись. Где-то как будто хрустнула ветка, Генрика прислушалась и услышала голоса. Источник разговора был где-то очень близко. Герцогиня подошла ближе к смородиновым кустам — звук шёл отсюда. Они с Витольдом утихли. Барон, так и не сделав из фляги очередной глоток, поспешил спрятать её.

— Я думаю, этой войны можно было избежать. — По голосу девушка узнала Эльжбету. Она довольно редко пересекалась с ней, даже здесь, в замке. Герцогине удалось пообщаться с ней лишь на военном совете. Генрика относилась к ней с большим уважением. Она быланаслышана о её участии в войне с Ауксинисом. Мама, также участвовавшая в этой войне, много рассказывала об Эльжбете. Герцогиня Магдалена и графиня Кюгель были подругами, часто встречались, Кюгели иногда приезжали в Корхонен, но Генрика лично Эльжбету не знала.

Осторожно пройдя вглубь ещё пару шагов, Генрика и Витольд замерли рядом с каким-то кустарником. В свете факела за большим раскидистым деревом они увидели графиню Кюгель, стоявшую спиной к ним напротив своего мужа. На ней был длинный чёрный плащ, расшитый золотыми, поблёскивающими в свете факела, нитками.

— Это моё упущение, что полгода назад я не смогла уговорить Ильзе действовать более мирным путём. — Эльжбета говорила отчего-то тихо, словно знала, что её слышат. — Она аргументировала необходимость войны, к примеру, отсутствием возможности брачного союза и ненавистью к ветианцам. Но ведь начинать войну из ненависти, к тому же, совершенно необоснованной — глупо. Ей нужны эти земли. Они действительно куда богаче наших. И независимость — это прекрасно. А ветианцы… на мой взгляд, ей просто хочется доказать матери, чего она стоит, поэтому и происходит то, что мы видим.

— Не убивайся. — Ежи осторожно тронул жену за руку. — Того, что было, уже не вернёшь. Может быть, это кончится.

— Обязательно кончится. — Эльжбета покачала головой. — Всё будет хорошо. Эта война выгодна для нас, несмотря ни на что. Нам обещаны лучшие земли, и высокое положение при новой королеве — Ильзе. Пусть и столько людей погибнет зря…

— А какие меры она уже успела предпринять по отношению к ветианцам? — тихо сказал Ежи. — Она часто повторяла, что они должны быть уничтожены, со Склодовской что-то обсуждала. Пока из всех действий я могу только штурм Бхаттара с казнью, о котором все говорят, вспомнить.

— Этот Бхаттар теперь лагерь пыток Мёллендорф и владеет им наш вассал, — ответила Эльжбета устало. — Надеюсь, она не перебьёт их всех и хотя бы часть отправить в рабство. Это будет хотя бы разумно и выгодно, раз уж на то пошло.

— Похоже, у них тоже свидание в два часа ночи, — Витольд усмехнулся, и Генрика шикнула на него, чтобы он замолчал. Вряд ли из разговора Кюгелей она могла выцепить какую-то полезную информацию, да и нужно ли это ей? Сейчас нужно было постараться уйти отсюда тихо, чтобы они не услышали и не решили, что их подслушивают.

— У нас не было выбора: ввязываться в эту войну или нет, — выдохнула Эльжбета. — К этому обязывает долг.

— Всё, что ты могла сделать тогда, ты уже сделала. И сейчас делаешь всё, что можешь. Больше ничего с нас не требуется. — Генрика увидела, как Ежи взял левую руку жены в свою. Сердце герцогини непонятно отчего замерло в этот момент. Она чуть было не упала и вздрогнула, боясь издать хоть малейший шорох.

— Может быть, за двадцать три года я стала хуже владеть арбалетом и, тем более, луком, но в битву я пойду с тобой. — Эльжбета устало положила голову на плечо Ежи. Он обнял её и провёл рукой по волосам, заплетённым в косу. — Ты опять начал пить. — Эльжбета не спросила — утвердила. Эти слова удивили Генрику. За последнюю неделю ей ни разу не доводилось встретить графа Ежи пьяным. Возможно, они не так часто пересекались, и герцогиня плохо знала его, но ей казалось, что он не пьёт. — Это плохо кончится. Ты ведь не можешь контролировать себя. Такими темпами ты сопьёшься.

— Я понимаю. — Ежи виновато кивнул. — Прости меня, я обещал не напиваться…

Эльжбета устало вздохнула и отошла от него чуть подальше, приложив руку ко лбу. Видимо, такое случалось уже не первый раз, и у неё уже просто не хватало сил.

— Я не хочу, чтобы было как двадцать три года назад. — Графиня развернулась, и Генрика смогла увидеть её лицо. Глаза Эльжбеты блестели от нахлынувших слёз, она выглядела измотанной. Герцогиня ни разу не видела её такой. При ней Эльжбета всегда была живой и весёлой. — Бросай это. Ты себе же делаешь хуже. — Графиня подошла ближе и поправила завернувшийся воротник плаща мужа. Он смотрел на неё с искренним чувством вины, таким, от которого самой Генрике стало неудобно и тошно.

— Десять лет назад это кончилось. Теперь опять началось, — ответил Ежи тихо. — Это сложно, но я попытаюсь.

— Я больше не могу смотреть, как ты страдаешь, как просыпаешься по ночам от страха и дрожишь от воспоминаний, — произнесла Эльжбета сдавленным голосом. Он ничего не смог ответить ей, и графиня обняла его, уткнувшись носом в правое плечо. Ежи неуверенно обнял её в ответ и стал гладить по голове.

«Витольду бы тоже не мешало бросить пить, — подумала Генрика”.

Она подняла на него несколько осуждающий взгляд, как бы намекая на то, что ей хотелось сказать. И он понял, виновато кивнул и усмехнулся.

Через пару минут Эльжбета и Ежи вместе удалились из сада.

Генрика всё ещё стояла, едва ли дыша, и лишь когда убедилась, что Кюгелей рядом нет, позволила себе шевельнуться и принять более удобное положение.

— Что ты там говорил про Вибек? — спустя минуту тишины спросила Генрика. Витольд, кажется, забывший, как дышать, засмеялся. Генрика подхватила эту волну смеха, но быстро вспомнила о том, что было довольно позднее время суток, и голоса в саду могли расценить как вражеские.

— Ничего особенного. — Внезапно закончив смеяться, ответил Витольд. Генрике доводилось видеть его влюблённым всего несколько раз в жизни. Тогда, помнится, он бросался далеко идущими планами на будущее, а в итоге забывал о своих влюблённостях очень быстро. Его поведение нередко смешило Генрику, но она прекрасно понимала его сомнения и терзания.

Почувствовав, что становится холоднее, друзья поспешили вернуться в замок.

***

Генрика и не заметила, как оказалась чуть ли не в самом сердце битвы с пятьюстами воинами, стоявшими почти у подножия стены замка Мурасаки. Замок был поистине огромен, а стена вокруг него — высокая и длинная. Возможно, за ней находилась ещё одна — на этот счёт данных не было. Теперь им предстояло осаждать этот замок, обстреливать эти стены, морить голодом его обитателей, не давая им шанса покинуть его. Было неизвестно, сколько продлится осада, но одно Генрика знала точно — так просто Мурасаки не сдадутся. На поле битвы те пятьсот сражались как звери. Безжалостно, с нескрываемой яростью и ненавистью к захватчикам.

Ветианцы и ламахонцы сильно отличались друг от друга даже в сражении. И с ветианцами было проще, так как у них было схожее с эллибийцами вооружение и приёмы. Генрика убивала их почти легко — умения позволяли. Ветианские солдаты, что во время штурма Бхаттара, что сейчас, казались ей какими-то особенно наглыми. Их всегда было много перед глазами, они всегда шли напролом, словно стремились показать, что лучше всех владеют мечом. Их лучники сыпали, казалось, тысячами стрел в минуту, и эти стрелы чаще всего попадали в цель. Несколько ветианцев, наступавших со спины, чуть было не ранили Генрику, но её снова защитил Витольд. В этом сражении он был более активен, чем в предыдущем.

Герцогиня слегка удивилась, увидев на какой-то вышке графиню Кюгель с арбалетом. Она как раз перезаряжала его, чтобы произвести очередной выстрел. Смертоносный выстрел. Её лицо выражало сосредоточенность, движения были довольно резкими. Стрела, резко и стремительно вылетев, пронзила какого-то солдата. Всё произошло буквально за несколько секунд. Ветианец упал без чувств, а графиня тем временем перезаряжала арбалет для очередного выстрела.

И хотя в случайно подслушанном герцогиней разговоре Эльжбета говорила, что за долгие годы растеряла свои умения, Генрика увидела, что это было не так. Было видно, что за две недели подготовки графиня успела потренироваться и вспомнить что-то, хоть и до идеала ей было ещё далеко. А её муж, Ежи, стоявший рядом, в этот раз обстреливал врагов из лука. Среди эрхонцев лучников было действительно не очень много, и в основном это были наёмники. А вот воины Мурасаки явно любили это оружие, их лучники были куда опытнее и лучше. Но с эрхонскими мечниками ламахонским было не сравниться, потому основной упор старались делать именно на них. Особенно выделялись из всех Витольд и Вибек, собственно, командовавшая этой битвой. Её, кажется, сильно ранил какой-то воин, когда она пыталась помочь Генрике добить яростно сражавшуюся ветианку. Ранение пришлось на левый бок и было заставило Вибек упасть на землю чуть ли не в эпицентре сражения, но Витольд, находившийся рядом, помог ей подняться и до конца был рядом. Даже будучи раненой, графиня продолжала обороняться и даже убила какого-то воина. Может, одного, может, двух… Генрика уже даже потеряла счёт.

Ламахонцы на поле битвы очень сильно отличались от ветианцев. Низкие, манёвренные, ловкие воины, которых было трудно убить. Но герцогине и её товарищам удавалось, и уже через два дня вся оборонительная сила была уничтожена каким-то чудом без особых потерь для эрхонцев.

Эрхонцы разбили лагерь недалеко от замка, и в день, когда пятьсот защитников были разбиты, с подкреплением прибыла Ильзе. Она призналась, что пока ехала, думала, что у армии совсем плохи дела. На самом деле, подкрепление было как нельзя кстати. Теперь оставалось постоянно обстреливать замок, не давать прохода осаждённым, морить их голодом и жаждой. Начиная войну в октябре, леди Штакельберг не учла, что в связи со сбором урожая у жителей будет достаточно припасов. И для того, чтобы они теперь вышли полностью, понадобится продолжительное время.

Первое время казалось, что Джуничи Мурасаки даже не знал о том, что замок в осаде. Пока валуны, запускаемые из катапульт, медленно разрушали стены, он даже ни разу не попытался выйти на переговоры. И так продолжалось недели две. Замок не сдавался. Даже не дрогнул. Джуничи словно делал вид, что так и должно быть. А остальные замки об осаде, казалось, даже не знали. Охранные полки сообщали, что поблизости не было никого. Генрике казалось это подозрительным. Но Ильзе относилась к этому довольно беспечно и радовалась тому, что лишних препятствий пока нет. А на переговоры с Мурасаки выйти всё же стоило. Если он, конечно, будет слушать.

В этот раз герцогине Корхонен ранений в битве и последующих стычках удалось избежать. До осады, ещё в Акияма, Генрика всё же обратилась к лекарю, и её рана на плече довольно быстро зажила. Сейчас ничто не мешало ей сражаться и не заставляло мучиться от боли днями и ночами.

Герцогиня по мере сил пыталась помогать раненым после стычек с людьми Мурасаки. Она понимала: выживут далеко не все. Во время осад погибало много людей. Причём, как и со стороны осаждающих, так и со стороны защитников. До войны Генрике ни разу не приходилось видеть, как у людей заживо гнили раны, или даже руки и ноги полностью. Лекари называли это гангреной. Именно из-за гангрен погибало большое количество людей. Поначалу потемневшие, фиолетового оттенка конечности, источающие отвратительный гнилостный запах, заставляли Генрику вздрагивать от ужаса. Жертвы гангрен мучилась от сильных болей и лихорадки. Кому-то удавалось успешно ампутировать ногу или руку, но сражаться такие воины уже не могли — их либо отправляли в Акияма, либо оставляли умирать. Одну воительницу, сильно раненую в живот, гангрена начала поражать изнутри. Рану не успели вовремя залечить или хотя бы обеззаразить. Лекари давали рыцарессе не больше недели. Мучаясь от страшных болей, девушка умоляла убить её, дабы не испытывать больше этих страданий. Она умерла в полнолуние, во время ночной молитвы богине ночи Менулии. У Генрики до сих пор стояла перед глазами та рваная, сгнившая рана, кое-как прикрытая грязными тряпками.

Командовать осадой было всё же не слишком легко. Гораздо легче было подчиняться, выполнять приказы. Но Ильзе, кажется, была довольна герцогиней. Она часто улыбалась, когда разговаривала с ней. Так никогда не было ранее, но Генрику это скорее радовало, нежели пугало или раздражало. Признаться честно, она всегда мечтала о тёплых, дружеских отношениях с леди Штакельберг. Может быть, однажды, им действительно удастся подружиться.

На двенадцатую неделю осады Ильзе приказала спускать трупы по реке, дабы отравить воду, потребляемую осаждёнными. Реки в Ламахоне не замерзали зимой, в отличие от Эллибии, где даже на юге на реках с октября стоял лёд. Джуничи Мурасаки очень неохотно вышел на переговоры, словно боялся эрхонцев. До Генрики дошли слухи, что это была даже не его инициатива — его заставили мать и один из приближённых, Рокеру Ким. Казалось, положение осады вполне устраивало непутёвого герцога, во всяком случае, он пока успешно и достойно держал её. Но неужели он был настолько идиотом, что не стремился выходить на переговоры? Генрика ждала подвоха. И он возник там, где следовало ожидать: войска, оборонявшие границы, отразили несколько попыток прорваться на помощь Мурасаки. Похоже, герцог всё же поддерживал переписку с ними.

Несколько таких набегов совершали Джоши и Кумары, те самые, замки которых Ильзе отчего-то не хотела брать по совету графини Кюгель. Они были действительно жестокими воинами, не столько умелыми, сколько яростными и оттого пугающими. Последений раз их натиск еле удалось сдержать, леди Ильзе ждала их возвращения, отчаянно пыталась усилить защиту. Именно в эту пору свой план применила Эльжбета Кюгель. Ильзе даже не заметила пропажу Витольда, Ульрики Рихтер и тысячи солдат, которые разделились между ними на два полка и отправились в разные стороны: на Джоши, и на Кумаров. Вместе с Витольдом на штурм тайно от матери отправилась Вибек, постоянно жаловавшаяся до этого на скуку. Генрику это ни сколько не удивило, и она поддержала выбор подруги. Лишней там со своими талантами полководца она точно не будет.

Генрика с замиранием сердца ждала друзей из похода, и они наконец вернулись спустя три дня с шестьюстами солдатами, измотанные, но живые. Больше всех досталось Витольду: у него была глубокая рана на руке, которая успела загноиться так, что оба лекаря только разводили руками, не в силах ничего с этим сделать. Лишь дочь герцогини Ульрики, Софья Рихтер, согласилась помочь при помощи каких-то магических отваров. Все доступные ингридиенты для них нашлись в лесу, уже через полчаса отвары были готовы, и Витольду понадобилась всего неделя для полного выздоровления.

Узнав о том, что кто-то действовал без её ведома, Ильзе была в ярости и грозилась лишить всех причастных обещанных земель, но быстро забыла об этом, найдя себе заботы поважнее. В конце концов, всё прошло удачно, и им удалось разбить оба ветианских феода. Правда, когда Витольд с Джоши полностью разрушили Кумар, их барон приказал атаковать войско Витольда, с которым сам же содействовал. Сражение затянулось на ночь, и Герцу уже казалось, что им не одолеть Джоши, как тут неожиданно подоспела Ульрика со своей армией, уже разбившая их замок. Она оказалось под Кумаром случилось по счастливой случайности. Как позже призналась герцогиня, так поступить ей подсказало сердце.

После сражения в живых ветианцев из обоих армий оставалось всего пятнадцать, и всё они были увезены в пыточный лагерь Мёллендорф.

Вацлаве Склодовской, вассалке Генрики, явно хотелось быть там, поближе к её ненавистным ветианцам. Она не раз говорила герцогине, что собирается по окончании осады навестить оба владения, если позволит леди Ильзе. Герцогиня Корхонен пообещала ей договориться с сюзеренкой, а сама даже не представляла, как будет это делать… Сама Вацлава общалась с леди Штакельберг куда более открыто с Ильзе, она её совсем не боялась, словно они были равны по статусу. Генрика же тряслась перед ней от страха, не в силах сказать ни слова против.

Ветианцев убивали и пытали массово, изощрённо, устраивали публичные казни, превращаявшиеся в целые представления. Ветианцы отвечали на это бунтами и набегами. Войско Мёллендорфа понесло немалые потери в ходе трёх последних сражений, но местным взять верх не удалось. Очень многие герои восстаний уехали на заслуженный отдых в Мёллендорф.

С приходом зимы, с усилением дождей и холодов эрхонцы начали нести большие потери. Продовольствия оставалось всё меньше и меньше, затраты сильно били по казне Эрхона. Хотелось верить, что замок уже скоро сдастся, и терпеть бесконечный холод и голод больше не придётся ещё длительное время. Генрика отметила: зимы здесь всё же не так суровые как на родине, но до чего же дождливые и ветреные! Никто с такой погодой не был застрахован от простуды. Почти вся армия перенесла её легко, несмотря на надоедливую температуру и кашель, но даже здесь не обошлось без жертв. Генрика и её друзья не так сильно пострадали от простуды. Только Витольда от жара и насморка постоянно клонило в сон, и он спал очень долго, однажды чуть ли не целый день. Однако от этого ему стало только лучше. Генрика в который раз убедилась, что сон может излечить от чего угодно. Уже на третий день после этого Витольд чувствовал себя прекрасно, повеселел и даже успевал потренироваться на мечах с Вибек и дать урок владения этим оружием Фридриху — оруженосцу Генрики. Они с ним, похоже, очень сдружились.

Генрике впервые за долгое время написал отец. Он поздравил её с Днём Рассвета, означавшим начало нового года, и писал, что в замке пока всё в порядке. Генрику порадовала новость о том, что Герда не болела, хоть и сильно скучала по ней. Это было взаимно. Герцогине очень сильно хотелось увидеться с ней, обнять и долго не разжимать объятий, вдыхать запах её волос и радоваться тому, что они наконец-то снова рядом. От тоски сжималось сердце. Только бы не погибнуть в каком-нибудь сражении, вернуться домой живой и невредимой. Написав ответ, герцогиня чувствовала какую-то странную тревогу, и вместе с тем, радость. Письмо отца вызвало у неё ироничную улыбку: День Рассвета армия отметила очередным обстрелом Мурасаки с большим количеством жертв с обеих сторон.

Но зато Ильзе, до этого почти избегавшая Генрику, теперь стала ещё чаще проводить время с ней. Однажды, когда герцогиня просто гуляла ночью оттого, что не хотела спать, миледи подошла к ней и спросила, есть ли у неё пара минут свободного времени. Это было неожиданно для герцогини, и поначалу она, услышав шаги за спиной, решила, что это Витольд или Вибек заглянули к ней, хотя в такое позднее время они уже обычно спали.

В ту ночь Генрика была одна: Фридрих ночевал у Витольда. Просто сидеть в одиночестве в шатре было скучно. Похоже, она была не одна такая.

— Здесь так спокойно, — робко произнесла герцогиня, смотря в беспросветную тьму, когда ещё только почувствовала, что рядом кто-то есть. Ильзе в ответ усмехнулась. Эта усмешка больше напоминала болезненную гримасу, и Генрика было подумала о том, что миледи ранена или очень сильно опечалена чем-то. Но, словно прочитав мысли вассалки, Ильзе улыбнулась уже более тепло. В её серых глазах блестела какая-то искра и задорность, обычно ей не свойственная. Генрика привыкла видеть миледи серьёзной и собранной. Ей даже подумалось, что миледи может быть пьяна, но она быстро отбросила эту догадку, ведь от неё не пахло перегаром, да и Ильзе сама упоминала, что не пьёт.

Скорее всего, у неё было просто хорошее настроение.

— Удивительно, правда? — Леди Штакельберг кивнула и усмехнулась. Генрика вздрогнула. Она не думала, что Ильзе что-то ответит на ту её неуверенную реплику.

— Вы что-то хотели, миледи? — Генрика ощутила лёгкую скованность и нервно улыбнулась. Разговаривать с сюзеренкой для неё всегда было немного трудно, она боялась задеть её или не понравиться ей. Возможно, Ильзе это раздражало, но герцогиня ничего не могла с собой поделать. Возможно, Ильзе больше нравились такие подчинённые, как Вацлава — волевые, рьяные, пылкие, резкие. Генрика не могла быть такой, хотя и восхищалась умением некоторых своих знакомых пробиваться везде за счёт своей настойчивости и самоуверенности.

— Не бойся меня. — Ильзе продолжала улыбаться. Как она могла догадаться? И почему говорит об этом? Генрика снова смущённо усмехнулась и отвела взгляд. — Я же вижу, что ты боишься. Не стоит. — Ранее леди Штакельберг никогда так не говорила, а скорее даже наоборот: смотрела с презрением. Сейчас же она улыбалась и как будто немного нервничала сама. Ильзе протянула руку в чёрной перчатке, и Генрика осторожно, слегка побаиваясь, коснулась её покрасневшими на морозе пальцами. У леди Штакельберг пальцы были довольно длинными и слегка кривоватыми, что, впрочем, не делало их некрасивыми. Стоило только Генрике коснуться их, Ильзе осторожно сжала её ладонь в своей.

— Я не боюсь, миледи, — соврала зачем-то герцогиня. — Если вы про дрожь — это от холода.

— Сегодня холодно, — ответила Ильзе задумчиво. — Но почему так больно жжёт? — Она усмехнулась. Генрика не очень понимала, что это значит. Она так боялась показаться глупой в глазах сюзеренки, что поначалу решила молчать, но затем подумала, что это ещё более неправильно.

— Вы потеряли кого-то? Миледи Гертруда… — Генрика подумала именно об этом. Она вспомнила, что мать сюзеренки, леди Гертруда Штакельберг, была прикована к постели и сильно болела в последние месяцы. Возможно, она умерла, и теперь Ильзе переживает и ищет поддержки?

— С ней всё в порядке. — Она снова кивнула. — Может быть, перейдём на «ты»?

— Хорошо, — выдохнула Генрика, улыбаясь. Она всё ещё продолжала ничего не понимать, дрожа то ли от холода, то ли от смущения. Ильзе всё сильнее сжимала её руку в своей так, что пальцы побелели. И, вместе с тем, руке уже было не так холодно, а перчатка была приятной наощупь.

— Меня беспокоит не мать, а война. — Ильзе перевела взгляд на чей-то шатёр.

В разговоре наступила неловкая пауза. Генрике показалось, что леди Штакельберг вот-вот разожмёт руку и уйдёт, и ощущение страха и неловкости вернулось. Вместе с тем на сердце было как-то тёпло, словно в груди разгорался огонь. Это было странное, воздушное, неземное чувство, которое, казалось, витало в воздухе. Но, скорее всего, это был просто жар от костров.

— Надень перчатки. Я чувствую, что у тебя пальцы замёрзли.

— Спасибо за заботу, но сейчас у меня нет их под рукой, а в шатёр идти не хочется. — Генрика в смущении не смотрела на сюзеренку. Её взгляд был обращён в тёмное ночное небо, на этот раз, пустое, совсем без звёзд или луны. Завтра будет дождь или снег, раз тучи заполонили небо.

Как только Ильзе резко разжала руку, герцогиня обернулась и увидела, что леди Штакельберг снимает перчатки, сначала одну, а затем и вторую. Всё это время она тепло и как-то заботливо улыбалась. Наконец, немного разгладив перчатки пальцами и расправив их, девушка протянула их Генрике. Перчатки явно были новыми и дорогими: нигде не слезала кожа, не было потёртостей и не торчало ниток.

— Возьми, — сказала Ильзе тихо. — Я смотреть не могу, как ты мерзнешь. — Для герцогини слышать это было удивительно, и она даже подумала о том, что здесь есть какой-то подвох. Генрика осторожно взяла перчатки и надела их на руки. Вместо благодарности герцогиня счастливо заулыбалась, будто бы эти перчатки были её фамильной реликвией, которую она искала всю свою жизнь и никак не могла найти. От переполняющих её чувств Генрика, словно ребёнок, рассмеялась. Леди Штакельберг осторожно приобняла её, и герцогиня вздрогнула от неожиданности, но тут же застыла, боясь неверных и резких движений. Ильзе тоже замерла, подумав о том, что напугала вассалку. Но когда Генрика снова улыбнулась ей, девушка наклонилась к ней и поцеловала её в губы. Поначалу герцогиня удивилась, но не испугалась и не вырвалась. Это был долгий, сбивающий с ног поцелуй.

Так прошёл январь, полный слякоти и усталости.

На четвёртый месяц осады Ильзе объявила подготовку к штурму. Солдаты, стоявшие на защите границ, с трудом выдержали ещё две попытки прорваться. А Мурасаки и не думали сдаваться, усиливая защиту и убивая всё больше эрхонцев. Было принято решение делать подкоп. На него должно уйти много сил, и если ламахонцы узнают, это добавит дополнительных проблем. Людей у Ильзе всё ещё было много, но их число сильно уменьшилось. Эрхонская армия устала от осады едва ли не больше обитателей замка.

Генрика чувствовала, что силы на исходе. Благо все дорогие ей люди были целы и относительно здоровы. Вибек, Ильзе, Витольд, Фридрих — за них можно было не беспокоиться. Рана, нанесённая графине Вибек в первом бою, давно зажила. Уже через две недели она чувствовала себя прекрасно, что уж говорить о том, что за последующие четыре месяца в мелких стычках девушка не заработала ни царапины. Гораздо меньше повезло оруженосцу Витольда, Эмерику, который умер от вражеской стрелы. Ему, как несовершеннолетнему, сражаться было запрещено, но он попал под обстрел случайно, когда помогал кому-то из раненых. Спасти его и не пытались, а Витольд заметил слишком поздно, когда юноша уже был мёртв. По приказу Герца труп был отправлен домой, к родителям и младшей сестре Эмерика.

Этот случай сильно подкосил Витольда, он успел сдружиться со своим оруженосцем. Всё чаще Генрика видела его пьяным, всё чаще он рассказывал о кошмарных снах с мертвецами и горами трупов. Ей становилось всё сложнее его понять: герцогиня настолько сильно привыкла к войне, что даже не вздрагивала, убивая очередного вражеского воина. Это пугало её. С одной стороны, убивать — это её долг, но вместе с тем ей не хотелось лишиться человеческих чувств. Полюбить убивать, привыкнуть к этому, значит сломаться, превратиться в механизм, не имеющий никаких принципов и ценностей, являющийся просто оружием, инструментом, который легко использовать. Генрике не хотелось, ужасно не хотелось быть слепой пешкой в этой игре. Иной раз она задумывалась о том, что у убитых ею людей были семьи, дети, жёны, мужья, родители. И только тогда её сердце сжималось от страха, тоски и боли. Только тогда её душа наполнялась отчаянием, а в голову лезли мысли о том, что всё это зря. В глубине души она не ненавидела своих врагов, лишь на поле битвы в её душе вспыхивала какая-то дикая ярость. Генрика не могла получать удовольствие от убийств, и видя, как та же Вацлава с упоением рубит ветианцев или ламахонцев, вздрагивала. Герцогиня всё чаще вспоминала слова матери о том, что хорошая правительница должна уважать своих врагов, какими бы извергами они ей не казались, должна знать о них больше, чем позволяют пределы ненависти и понимать, что под их властью находятся тысячи людей, ответственности за жизни которых — на её плечах. Все те люди, которых Генрика убила, могли быть её людьми. От этого становилось так жутко, так страшно и так больно, что иной раз хотелось просто бросить всё и вернуться домой.

Но теперь рядом с ней была та, кто была способна утешить её, помочь забыть об этом, когда становилось совсем невыносимо. До сих пор не верилось, что это была Ильзе Штакельберг. Помимо этого, герцогиня не забывала о долге, о родине, о своей семье, помнящей её как героиню. Впрочем, какая из Генрики героиня, если всё это время она просто убивала?

Все небольшие сражения, стычки, случавшиеся на протяжении осады, были похожи одна на другую. Если раньше Генрика отчётливо помнила каждый бой и чуть ли не всех своих жертв в лицо, теперь всё это слилось в единую яркую размытую картину. Герцогиня легко забывалась на поле битвы, совесть едва ли терзала её в эти моменты. Она убивала без разбора, никак уже не реагируя на ужас и недоумение в глазах умирающих врагов. Кто-то смотрел на неё с нескрываемой ненавистью, будто бы желая самой мучительной смерти, но Генрику это не страшило. Это не вызывало ненависти или отвращение, не заставляло дрогнуть и отступить, это просто принималось как должное — слишком много таких взглядов герцогиня видела за эту войну. Её руки больше не дрожали, сжимая окровавленный меч. Как когда-то отнимали боль, теперь эти руки отнимали жизнь. Удары меча стали точнее, увереннее, резче.

Генрика ни разу за всю войну не молилась Криггеррии, но, надо думать, богиня была и без того была милостива к ней.

Фридрих, видя на доспехах герцогини столько вражеской крови, иной раз очень сильно ошеломлялся. И, отмывая их, испуганным взглядом смотрел на то, как вода становится алой. Больше всего его пугало отсутствие страха в лице Генрики. Всякий раз, когда он встревоженно, не в силах произнести ни слова, поднимал на неё взгляд, она просто устало улыбалась ему. Сражения по-прежнему отнимали много сил… И были, кажется, полностью безрезультатны, так как Мурасаки упрямо не сдавались. Леди Штакельберг это раздражало, а в Генрике вызывало какое-то странное чувство гордости — она имеет честь сражаться с таким сильным, непоколебимым, безрассудным народом, который готов месяцами держать осаду во имя своей леди, во имя своей королевы. Но они сломятся — герцогиня ведь поклялась в этом.

В один день несколько человек, воспользовавшись тем, что стража уснула, ночью вышли за пределы замка, хотели своровать у военных какие-то припасы. Но воительница, кажется, сестра герцогини Рихтер, находившаяся рядом, вовремя прирезала их, не дав даже глазом моргнуть. Это были подростки четырнадцати-пятнадцати лет, девушка и юноша. У кого-то из них был самодельный клинок, который воительница даже не стала забирать себе — настолько он был простой и почти бесполезный. Когда Кирстен Рихтер полоснула своим кинжалом по горлу девушки, парень было вскрикнул, но она повалила его на землю, закрыв рот рукой. Герцогиня вонзила кинжал точно в шею, и ламахонец умер на месте, не предприняв даже попытки вырваться.

Генрика случайно стала свидетельницей этой сцены. Она плохо знала Рихтеров, и Кирстен в особенности. Она, как и её сестра Ульрика, была высокой, подтянутой и темноволосой, но, в отличие от неё, Кирстен была куда более манёвренной и активной на поле битвы. Сражения давались ей с небывалой лёгкостью, а техника боя напоминала быстрый и страстный танец. Но нельзя было сказать, что Кирстен любила убивать. Она производила впечатление лёгкой, даже чувствительной натуры, которая любила проводить вечера в одиночестве, сидя у костра с лютней. Ульрика была другой — в битве она вела себя холодно, убивала с равнодушием, и вечера тратила на затачивание меча, выпивку, беседы с кем-либо или просто сон. Она тоже умела играть на лютне, но значительно хуже, чем сестра. Ульрика любила деньги и красиво одеваться, и хотя Генрика ни разу не видела её в парадных доспехах, герцогиня Рихтер заботилась и о надлежащем виде своих повседневных. Судя по всему, они были сделаны каким-то искусным мастером, которому дорого заплатили. Генрика не понимала этой любви к роскоши, ей было достаточно того, что сражаться удобно.

И вот уже стоял апрель, а замок всё равно продолжал обороняться. Ильзе, редко появлявшаяся на полях сражений, рвала и метала в своём шатре, получая известия о том, что Мурасаки не собирается сдавать замок. Она была готова любимым способом проникнуть в крепость и лично выцарапать глаза Джуничи, клялась, что он умрёт мучительной смерти.

Генрика видела Джуничи Мурасаки всего пару раз в жизни ещё до войны на каких-то парадах. Он не был красавцем по эллибийским меркам и на выдающегося правителя или воина не походил. Джуничи постоянно носил традиционные одежды чёрного геральдического света, а длинные чёрные волосы собирал в пучок на затылке. Черты лица его немногим отличались от черт других ламахонцев: желтоватая кожа, узкие карие глаза, впалые щёки. Кроме того, он постоянно сутулился, был низким и болезненно худым. Казалось, такой не мог бы держать осаду так долго. Но герцогиня ошибалась: пока что в выигрыше был Мурасаки.

Джуничи не знал, что из Ротшварца вот-вот поступит подкрепление. Возможно, даже не предполагал, что подготовка к штурму уже почти закончилась, пусть эрхонцы слегка ослабили осаду. Генрика поклялась, что сделает всё возможное, лишь бы враг сдался, и ещё один важный замок оказался под контролем Ильзе. И если нарушит клятву — умрёт мучительно, как умирали лишь ветианцы в Мёллендорфе. Вот только уже шёл май, и никаких изменений не было.

Подкрепление прибыло на рассвете, когда лагерь только начинал пробуждаться после холодной и длинной ночи. Генрика встретила его вместе с Вацлавой — они вместе ожидали его аж с середины ночи, ещё тогда поступило известие, что войска прибудут с минуты на минуту. Как только на горизонте показался стяг Штакельбергов, герцогиня заулыбалась, радостно, счастливо, словно они уже победили, и перевела полный уверенности взгляд на Склодовскую. Та тоже улыбнулась ей с некоторым напутствием и свойственной ей холодностью. Вацлава была опытной воительницей и, надо думать, поможет Генрике хорошо организовать армию.

Теперь Мурасаки лежал у их ног. Оставалось самое сложное — взять его.

Комментарий к Глава 6

Больше алкашей богу алкашей, то есть, Генриху)))

Я знаю, шо осада описана хуёво, ех(

========== Глава 7 ==========

Он стоял у окна одной из самых дальних и высоких башен и смотрел, как враг постепенно разрушает его владения. Где-то у подножия города у замка полыхал огонь, тяжёлые булыжники постепенно разрушали укрепление, но народ не сдавался. Несмотря на голод, жажду, отравления и большое количество жертв. Несмотря на то, что осада длилась уже полгода безрезультатно для обеих сторон…

Джуничи устало вздохнул. Остатки гарнизона всё ещё сдерживали натиск, хотя оставалось не более двухсот человек. Подкрепление из соседних феодов не поступало уже второй месяц, что поначалу вовсе не смущало герцога. В конце концов, в этой войне страдает не он один, великое множество городов, деревень и замков было разрушено и разграблено.

Мурасаки чуть ли не сразу узнали о том, что эрхонцы вторглись на территорию Ламахона, и первое время их замок был защищён от любых вторжений. Им однажды удалось отбить атаку, но во второй раз отряд не выдержал, и замок оказался в осаде.

Мурасаки покачал головой. Ранее на помощь приходили небольшие отряды Джоши, но теперь, когда их, кажется, захватили люди Ильзе, рассчитывать на какую-то помощь было бессмысленно. Людей из Мин тоже было ждать бесполезно, что уж говорить о более северных и дальних феодах. Джуничи усмехнулся. Знают ли они вообще о войне? Думать об этом сейчас было слишком поздно. Если эрхонцы готовят штурм, замку однозначно конец. Как бы сильно ламахонцы не хотели пережить эту осаду, это, похоже, не удастся им в этот раз.

Последний раз взглянув на дымящуюся башню, Джуничи отошёл от окна и сел за стол, устало взглянув на лист пергамента. Может быть, имело смысл обратиться к королеве, но делать этого не хотелось. На севере и так междоусобная война, а на юге… Они должны справиться сами. А королеву и её семью стоит тревожить лишь в случае крайней необходимости. Ламахон ещё пока держался. Падёт Мурасаки — не велика беда, у Мин людей много. И, может быть, северяне забудут свои распри и сплотятся против общего врага.

Джуничи устало свесил голову на бок и дотронулся пальцами переносицы — её снова пронзила острая боль. Герцог в последнее время часто страдал от головных болей. Они были постоянными и если уж и стихали, возвращались потом с новой силой. Поначалу боль всегда была острой и резкой, будто бы в лоб всадили нож и ещё поводили им там, внутри. Потом же она становилась ноющей, раздражающей, сопровождалась звоном в ушах, потемнением в глазах, а иногда и обмораками. Мурасаки привык считать, что это всё лишь на нервной почве, хотя лекари начинали беспокоиться, не страдает ли его сиятельство какой-то страшной болезнью.

Джуничи покачал головой. Даже если это и так, времени на лечение не было.

Он бросил короткий взгляд на сикомидзуэ, лежавший на столе. Этот меч, являвший собой трость со скрытым клинком, был дорог Джуничи. Он достался ему от бабушки и был с ним почти всю сознательную жизнь. Мурасаки не расставался с ним почти никогда. Он ни разу не пригодился ему в настоящем большом сражении. Всего один раз, на дуэли с каким-то графом. Хоть меч и предназначался скорее для внезапной атаки, нежели для продолжительного боя, Джуничи тогда воспользовался им и сумел смертельно ранить противника. Это дело потом с трудом удалось замять — дуэли в Ламахоне были вне закона.

Мурасаки бережно провёл пальцами по ножнам. Ему казалось, что он действительно любит этот меч, словно у него тоже была душа и чувства. Возможно, сикомидзуэ просто напоминал ему о бабушке, которая была образцовой воительницей в глазах юноши, но Джуничи придавал ему особое значение. Мурасаки, конечно, сильно скучал по бабушке, но сикомидзуэ давно стал его частью, его личным оружием. Мурасаки осторожно коснулся рукояти. На чёрном дереве было вырезано имя, всего два иероглифа — Ночной ветер.

Теперь, похоже, меч ему не понадобится. Эрхонцы разорят замок, и сикомидзуэ присвоят какой-нибудь герцогине, графине или кому-то ещё… Мурасаки убрал руку от меча и покачал головой. Расставаться ни с мечом, ни с замком не хотелось. Он родился и вырос в этих стенах, он был хозяином этих мест, здесь жили его предки, за этот замок проливали кровь его люди. Что ж, теперь это всё достанется кому-то другому, и честь Мурасаки станет фальшивым золотом. Или, может быть, свои будут помнить о нём и воспоют его имя в легендах, именуя последним воином мёртвой земли?

К счастью, Джуничи пока не был последним — в Ламахоне ещё тысячи воинов, земли которых ещё живы, семьи которых ещё целы. Солдат, которые в любой миг готовы взять оружие и сражаться за родину до последнего вздоха. В глубине души Мурасаки хотелось ещё надеяться на что-то. Вдруг кто-то всё-таки придёт с войском на помощь…

Раздался стук в дверь, и Джуничи тихим голосом разрешил войти. Это был Рокеру Ким — рыцарь из феода, разрушенного междоусобицей ещё до войны. Ему было некуда деваться, когда эрхонцы вторглись в Ламахон. Но Мурасаки смиловался над ним и отправил сначала в разведку, а затем назначил главнокомандующим. Молодой капитан приглянулся Эйуми — матери Джуничи, а это значило многое. Она, как и бабушка, была мудрой женщиной, прошедшей в своё время не одно сражение. Да и сам Мурасаки с течением времени увидел, что выбрал достойного помощника. Ким когда-то был оруженосцем Джоши, но не проявлял себя как особенно выдающийся ученик, не демонстрировал ценных качеств. Похоже, служба и долгие годы гражданской войны сильно закалили и изменили его в лучшую сторону.

— Ваше сиятельство. — Рокеру откланялся и протянул сюзерену незапечатанный свиток. Джуничи развернул его и, прочитав первые пару строк, и резко отбросил, словно порченый. Ким испуганно взглянул на сюзерена, сидевшего перед ним не шевелясь с широко раскрытыми глазами. Он, похоже, знал содержание письма, но его реакция не была такой бурной. Рокеру смотрел скорее печально, нежели испуганно.

Руки Джуничи задрожали. Он не мог поверить в то, что принц Иори умер. Только не сейчас, не во время войны.

Сам Рокеру выглядел куда менее потрясённым. Скорее опечаленным, силящимся найти подходящие слова для описания своего ужаса. Возможно, в этом сыграл вину и голод, и отсутствие света, но Рокеру казался куда бледнее, чем обычно. К его скорбному лицу только свечи в руках и белых одежд не хватало…

— Принц скончался утром второго мая… — Придя в себя, Мурасаки перечитал первые строки. — Почему мы узнали только сейчас, что он был болен? — Джуничи поднял взволнованный гневный взгляд на вассала. Ким промолчал. Он знал едва ли больше сюзерена. Да и что бы изменила весть о том, что принц умирает? Он и так бы не мог отправить в Мурасаки отряд на помщь, так как наверняка не знал. Король и его мать в войну пока не вмешивались, феодалы Ламахона справлялись сами.

Вне себя от ужаса, гнева и потрясения, Мурасаки дочитал письмо до конца и откинулся на спинку стула, тяжело вздохнув.

— Если умрёт и Эша… будет смута, — тихо произнёс Рокеру и поднял взволнованный взгляд на сюзерена. Джуничи ничего не ответил. Это было очевидно. У принца Иори не было ни жены, ни детей. Королева Эша была слишком стара, чтобы родить нового наследника, а потому конец династии был неминуем. Мурасаки нервно сглотнул. Только бы не во время войны. Хоть через год после неё, но только не сейчас. Без королевы страна станет беззащитной. Это будет слишком лёгкая добыча и для Эрхона, и для других стран и земель. Стране нужно время, чтобы восстановить силы, и тогда, может быть, она и выдержит. Сейчас же она рискует превратиться в руины.

Джуничи положил голову на руки и закрыл глаза, пытаясь привести в порядок мысли. Всё же не верилось, что это произошло. Это означало только одно: гражданскую войну. Рокеру, стоявший рядом, чуть не плакал. Он, видимо, понимал, что слёзы ничего не изменят. С другой же стороны, Эша Монкут пока не умерла и наверняка попытается что-то предпринять. Джуничи даже не хотелось думать об этом. И так голова буквально плавится, и так его замок пребывает в осаде… Если он будет думать ещё и о возможной смуте, то просто сойдёт с ума.

— Её сиятельство Эйуми знает? — Ким кивнул. — Никому не говори про Воронёный клинок. То, что сказано о нём в письме — только между нами. — Об этом Мурасаки предпочёл даже ничего не расспрашивать у вассала и даже как-то забыл об этой не менее важной детали. Его отчасти удивило, что Иори завещал клинок не матери, но, с другой стороны, показалось разумным.

Рокеру снова кивнул в ответ.

Джуничи, не обращая внимание на него, но и не приказывая ему уходить, вновь подошёл к окну. Он так давно не спускался в город, туда, где жили крестьяне, оставшиеся почти без еды и воды полгода назад. Конечно, они ещё держались, зимой растапливали снег и пили, ели крыс и кошек, обитавших в замке и городе, но и эти ресурсы рано или поздно заканчивались. Вода в реках была отравлена, а снег растаял уже почти месяц назад. Все припасы вышли. Почти никакой живности не осталось. Город опустел мгновенно. А вылазки, попытки своровать что-то у эрхонских солдат нередко заканчивались плохо. Так погибли несколько горожан, с которыми герцогблизко общался.

Воспоминания об их смерти заставили содрогнуться. Какие же всё-таки эрхонцы жестокие. Но Мурасаки гордился своим народом: они умирали не в тепле и покое, а в осаждённом городе, многие — на полях сражений. Умереть за родину — это большая честь. Всех этих воинов ждёт покой и вечная слава после их героической смерти.

Самому Джуничи и его семье было едва ли легче. Припасы кончились чуть более двух недель назад. Теперь и им предстояло питаться чем придётся. А подкрепление не поступит. Джуничи больше не отправлял писем — последние три раза их, похоже, перехватывали.

Мурасаки устало вздохнул и зажмурил глаза. Мать умоляла его сдать замок. Она настолько устала от осады, что не раз повторяла, что готова сдаться даже на дискрецию. Он был отчасти согласен с ней, но сильно сомневался и колебался. Переговоры, которые велись, были безрезультатны. А в разведку отправлять было просто некого: все, кто мог, занимались обороной замка или просто повымирали от голода и болезней.

Смысла обороняться дальше действительно не было. Джуничи понимал: снять осаду уже невозможно. Он не сдавал замок лишь из-за терзаний совести — ему не хотелось выглядеть трусом в глазах своего народа. Та кучка приближённых, которая была в добром здравии ещё месяц назад, вымерла полностью. Из всех них остался только Рокеру. А теперь и он умрёт от истощения или гангрены, если отправится вместе с остальными воевать. Чуть позже, когда есть совсем станет нечего, и придётся питаться землёй, умрёт мать. А может и чуть раньше, когда гарнизон поредеет ещё человек на пятьдесят, а то и сто. А потом и сам Джуничи будет гнить у подножия замка.

Но если сдать крепость, может быть, ещё удастся кого-то спасти. Пусть гарнизон пленят. Пусть Мурасаки и его мать возьмут под стражу, будут допрашивать, лишат всех орденов и титулов. Уже всё равно. Они умрут как герои, сдавшиеся врагу, чтобы высмеять его жестокость и неразумность. Они умрут во имя света, добра и любви. Они послужат примером для воинов, ждущих своего часа в других феодах. Лишь бы только кто-то остался жив.

Джуничи чувствовал, как дрожат руки. Он должен сделать это. Он должен сдать замок. Сейчас или никогда. И это будет спасением и для народа, и для него, и для матери, и для Рокеру, которого граф всё сильнее боялся потерять. С одной стороны ему хотелось сохранить им жизнь, а с другой — не будет ли правильнее умереть мучительной смертью, но не даваться в руки врага?..

Джуничи нервно сжал переносицу пальцами — она буквально растрескивалась от боли.

Сейчас Ким выглядел таким потерянным, словно принц был его близким другом, единственной опорой и смыслом жизни, что, конечно, было не так. Он ведь простой рыцарь, который ни разу в жизни короля-то и не видел. Рокеру была свойственна некоторая эмоциональность и пугливость. Куда ему деваться, когда будет смута? У него нет семьи, только Джуничи, которому он согласен служить до последнего вздоха. И Рокеру наверняка боялся потерять его. Или умереть сам — кто не боится в этом мире смерти?

— Мы сдаёмся, — сказал Мурасаки дрогнувшим голосом и повернулся к Ким. — Спускай знамя и поднимай зелёный флаг. И… — Джуничи запнулся и нервно пригладил чёрные волосы, собранные в пучок, — Позови мою мать. — Рокеру без слов удалился. Джуничи нервно поправил воротник чёрного с серебряным узором кимоно и встал у окна. Вряд ли он поступил правильно. Вряд ли его восхвалят в песнях. Вряд ли его будут помнить как честного и доблестного воина.

Крики и шум были слышны даже здесь, хотя Мурасаки и стоял в самой дальней башне. Он позволил себе вздохнуть с облегчением: хуже уже не будет.

***

— Схватите его.

Двое эрхонских солдат: мужчина и женщина в обагрённых кровью доспехах — взяли Джуничи под руки. Мурасаки вздрогнул от неожиданности, но сопротивляться не стал. Страх прошёлся по сердцу острым ножом, но Мурасаки старался не показывать этого. Раз уж враги схватили его, опорочив его честь, им ни к чему знать о его слабостях и страхах. Даже будучи поражённым он должен держаться гордо. Он должен показать, что хоть им и удалось покорить его владения, его дух истинного ламахонского воина им уже не сломить. И если после всех пыток ему дадут свободу, Джуничи убьёт себя, лишь бы только не жить бок о бок с теми, кто терзал его народ, убивал его людей, насиловал женщин его земли, разграбил их владения. Ему даже находиться рядом с ними отвратительно. Не нужна ему такая «честь» видеть своих врагов победителями.

Эрхонцы буквально полчаса назад прошли за ворота замка. А теперь Ильзе и несколько её приближённых вошли внутрь, чтобы взять то, что осталось.

Солдат, державший Джуничи за правую руку, достал наручники и сковал ими его запястья. Джуничи едва слышно скрипнул зубами. Он не ожидал такой дерзости со стороны захватчиков. Да, теперь город и замок принадлежали им. Да, они могли делать с Мурасаки и его народом всё, что захотят: иначе как на дискрецию сдаться не удалось. Джуничи, с одной стороны, радовался, что его гарнизону обещали сохранить жизнь, потому что ему хотелось верить, что хоть эта жалкая горстка воинов сможет отомстить за свою нацию.

Леди Ильзе Штакельберг, стоявшая сейчас перед Джуничи и с насмешливой улыбкой смотревшая ему в глаза, в его представлении была совсем другой. Ему казалось, что она — самая настоящая воительница, живущая от сражения к сражению, всегда готовая биться за свой народ, не боясь пасть в бою. Отчасти оно и было так, но, как выяснилось, Ильзе больше любила отдавать приказы и наблюдать за тем, как их выполняют, нежели самой расправляться с врагами. Джуничи не понимал этого. Это казалось ему вопиющей трусостью, при том, что сам он почти не сражался за свою недолгую жизнь. Во время осады его всё время удерживала мать: говорила, что Джуничи должен быть живым, поскольку если он умрёт, эрхонцы легко возьмут замок, потому что Эйуми имела куда меньше власти, была слабее и тоже могла погибнуть в любой момент. Только из уважения к матери и какого-то осознания её правоты, Мурасаки за все эти полгода ни разу не вышел сразиться со врагом лицом к лицу. Как же он жалел об этом сейчас, стоя напротив своих мучителей.

До этого Мурасаки ни разу не видел Ильзе даже на портретах. И вот сейчас она стояла прямо перед Джуничи и пристально смотрела на него. В глазах Ильзе читалось наигранное недоумение и насмешка: почему он не разделяет её радости по поводу захвата Мурасаки? Ильзе не улыбалась, выглядела серьёзно и даже сурово, но её глаза смеялись над поражённым воином. Она не обещала сохранить ему жизнь, и морально Джуничи был готов быть обезглавленным или сделать сэппуку. Или повешенным — всё равно, хоть это и считалось позорной казнью. Так казнили только воров и изменников — совсем уж недостойных, низких, жалких. Мурасаки скрипнул зубами от злости. Он тоже жалок — сдал замок, предпочёл лёгкую смерть мучениям во славу родины.

Но он всё-таки сражался за родину, полгода держал осаду и продержал бы ещё дольше, если бы мать не умоляла, если бы не вышли припасы…

Подумав о матери, Мурасаки вздрогнул. Раз уж замку больше не нужен правитель, пусть и она умрёт за свой народ, отказавшись от всех благ, которые могут ей предоставить. Джуничи любил мать. Любил всем сердцем как самого близкого человека, как одну из сильнейших людей, которых он смел знать. И он бы гордился ею ещё больше, если бы она боролась до конца.

Ильзе продолжала сверлить Мурасаки взглядом. Рядом с ней стояла низенькая девушка с короткими чёрными волосами, в запачканных кровью доспехах и большим двуручным мечом в руках. Мурасаки обратил внимание на её бригантину, покрытую зелёным бархатом — скорее всего, геральдический цвет её дома. Воительница не улыбалась, не кидала ироничных взглядов, не отпускала ядовитых комментариев, а просто молча смотрела перед собой, словно чувствовала себя лишней. Судя по всему, она была куда скромнее и рассудительнее своей сюзеренки.

— Эльжбета, — Ильзе обратилась к женщине, стоявшей слева. Вот её Джуничи запомнил хорошо: он видел её в сентябре, на сражении под Мурасаки. Герцог обратил внимание на арбалет, который графиня держала в руках. Для него было несколько странно видеть её в доспехах, пусть и лёгких: кажется, в сентябре она не сражалась. Джуничи вздрогнул. Графиня за всё это время ни разу не взглянула на него. В её лице читалась какая-то ветреность и лёгкое равнодушие, словно всё это она уже где-то видела и просто вынуждена пережить второй, а то и третий раз. — Вы можете быть свободны. Проследите, чтобы все были на своих местах, и охота на ветианцев в городе велась исправно. — Эльжбета кивнула и поспешила удалиться. Она производила впечатление подчинённой, которая готова исполнить любую просьбу в кратчайшие сроки или выйти сухой из воды в случае какого-то промаха. Ильзе перевела взгляд на девушку с тёмными волосами. — Генрика, останься. Ты мне поможешь разобраться с его сиятельством Мурасаки, который, кажется, слишком много знает. — Леди Штакельберг выделила три последних слова и улыбнулась шире. Джуничи нервно сглотнул и почувствовал, как холодеет тело и выступает пот. Что бы то ни было, что бы ни имела ввиду Ильзе — он не расколется. Он будет кричать, выть, рыдать, молить о смерти, но не скажет ей ничего. Даже в лицо плевать не станет — это удел полуграмотных дикарей, у которых не осталось чувства собственного достоинства, только лютая ненависть и ярость. Джуничи просто вежливо промолчит. Вежливости его, как и всякого ламахонца, учили с юных лет.

— Похоже, мальчишка нервничает, — с презрением отозвалась рыжеволосая женщина, державшая Джуничи за левую руку. Мурасаки был действительно очень молод: только недавно ему исполнилось двадцать лет. Но, судя по всему, Ильзе была ещё младше. Только вот это не придавало никакой уверенности. Среди её людей, судя по всему, много опытных воительниц и воинов. Джуничи слышал о пытках, которые организовывала Ильзе в захваченных замках, и нервно дёрнулся. Что ж, он готов встретить мучительную смерть, готов корчиться под жестокими орудиями пыток. Уверенность горела в его груди диким огнём, заглушая страх. Голова опять заболела… Как же невовремя.

— Ведите его в темницу. Может быть, холод подземелья немного отрезвит и успокоит его? — ответила Ильзе, рассматривая свои ногти. Воины поспешили исполнить приказ. Ильзе и герцогиня, стоявшая рядом с ней, направились следом. Услышав чьи-то голоса сзади, Мурасаки обернулся и увидел Рокеру, безвольно шедшего следом под конвоем герцогини Корхонен. Его руки были связаны верёвкой. Судя по всему, его уже успели избить: на нём была мятая и грязная, кое-где испачканная собственная кровью рубашка и такие же штаны. Волосы Ким, некогда собранные в пучок, были распущены и падали на лицо. Мурасаки пригляделся и заметил глубокую кровоточащую рану на щеке Рокеру. Герцогиня пнула его. Ким оступился, чуть не упал, но не издал ни единого стона. Лишь тихо скрипнул зубами и зажмурился от боли.

Джуничи почувствовал, как ярость обжигает его грудь. Будь при нём Ночной ветер или хоть какой-нибудь клинок, он бы не раздумывая вырезал бы всех, кто шёл сейчас в темницу. Кроме Рокеру, разумеется. Он ведь никому не делал зла. Он ведь сражался за родину и был рядом с ним до конца. Они с Джуничи вместе вырезали бы их всех, но было уже слишком поздно.

Наконец, их привели.

Женщина швырнула Джуничи на пол какой-то маленькой камеры. Мурасаки поморщился от боли: похоже, он разбил пальцы. По голове словно полоснули раскалённым ножом. Джуничи бы закричал от неожиданности и боли, но вместо этого посильнее стиснул зубы так, что стало больно. Витольд, державший его под правую руку, сразу отошёл, пропуская в камеру Ильзе, Рокеру и Генрику. Он со звоном захлопнул решётку. Все взгляды уставились на лежавшего на полу Джуничи. Злые взгляды. Заинтересованные, оценивающие, и все такие жестокие и бесчувственные. Только Рокеру затравлено пялился куда-то в пол. Он уже смирился с тем, что умрёт.

— Вацлава. — Ильзе кивнула воительнице. Вацлава подошла к Мурасаки и схватила за руку, вынуждая встать. Джуничи безвольно встал, и женщина со всей силы ударила его по лицу. Если бы у него были свободны руки, он бы схватился за поражённое место, но просто отвернулся, чуть не ударившись головой о стену. Судя по болевым ощущениям, ему повредили, а то и сломали нос. Дав герцогу пару секунд отдышаться, Вацлава нанесла ещё один удар, но уже с другой стороны, и на этот раз досталось губам и зубам. Джуничи чуть было не закричал от боли, когда понял, что несколько зубов ему определённо сломали или вовсе выбили. Языком он случайно задел один из пострадавших зубов, зуб качнулся и чуть не вывалился из лунки, всё ещё держась на кончике десны. Поражённое место пронзила страшная, ни с чем не сравнимая боль, и Джуничи вскрикнул, закашлялся, и когда почувствовал, что зуб всё-таки отвалился, выплюнул его. Зуб валялся на грязном полу камеры в розоватой от крови лужице. Джуничи сглотнул и ощутил металлических вкус собственной крови.

Вацлава усмехнулась и обернулась, будто ожидая от миледи похвалы.

— Что ты знаешь о Воронёном клинке? — задала вопрос она, готовясь нанести новый удар. Джуничи вздрогнул. Он не ожидал этого вопроса. Страх прошёлся по спине ледяной волной, заставив кожу покрыться мурашками. Джуничи потупил взгляд и снова поднял его на саою мучительницу. Вацлава смотрела на него холодным взглядом рептилии, загнавшей свою жертву в угол. В её фиолетовых глазах не было ни сострадания, ни ненависти, ни зла — только холод и пустота. Джуничи ещё никогда не видел такого взгляда: он много раз видел презрение к себе, испытал порядочно унижений, но к нему ещё никогда не относились с такой равнодушной жестокостью.

И он снова промолчал.

Вацлава вновь ударила его, и в этот раз Джуничи упал на спину, сдавленно простонав. Его пнули ногой в спину, и герцог выгнулся змеёй, поморщившись от боли. Последовала череда резких ударов руками по ключицам и плечам. Мурасаки молчал, пока его не наградили ударом под дых. Джуничи почувствовал, будто во рту скопился какой-то сгусток и сплюнул. Оказалось, он выплюнул ещё одир зуб и скопление собственной крови. Тонкая алая струйка стекала из левой ноздри — Джуничи чувствовал что-то теплое и липкое на щеке. Он устало вздохнул и попытался поднять голову. Джуничи уже не обращал внимание на боль, пронзавшую переносицу. Он не думал ни о чём в этот момент — только о том, что не проболтается, даже если его во концовке посадят на кол или вздёрнут на дыбе. Даже если от него заживо будут отрезать конечности, Джуничи не скажет ни слова — они были недостойны того, чтобы открыть им такую тайну.

Вацлава улыбалась. Вся эта пытка была для неё просто игрой, будто её целью было не выведывание ценной информации, а просто побои и страдания жертвы. Ей было просто весело от происходящего. Она играла с ним, словно кошка с мышью, получая от этого колоссальное, опьяняющее удовольствие, чтобы в итоге сожрать и забыть, отправиться за следующей жертвой. Вацлава смотрела на Джуничи как на грязную тряпку, к которой даже прикасаться было противно. Она едва заметно улыбнулась, хотя её взгляд был по-прежнему пустым и холодным.

А вот Ильзе стояла с серьёзным лицои. Её явно всё это раздражало. И Джуничи, и Вацлава — все они. Он — не выдаёт ей тайну, она — недостаточно хорошо работает. Вот только Вацлава вряд ли понесёт за это суровое наказание. Ильзе скрестила руки на груди и скучающим взглядом смотрела куда-то в стену. Того гляди, сама возьмётся бить и допрашивать. Но пока ещё стояла смирно, с ненавистью смотря на Мурасаки.

Он тоже смотрел на неё, не скрывая гнева и боли. Ему было всё равно, что будет дальше. Прежнюю честь и имя восстановить уже не удастся. Удастся сохранить её остатки, не сказав врагу ни слова о Воронёном клинке. Всё, что он вычитал в письме — он унесёт с собой в могилу. Об этом должен знать только он и Рокеру. И тот, кому в итоге достался Воронёный клинок.

— Где. Воронёный. Клинок? — процедила Вацлава, нанеся ещё несколько ударов. То ли она действительно так озверела, то ли умела изображала ярость и усталость, но Мурасаки стало не по себе. Когда его ударили в очередной раз, в глазах потемнело, и головная боль окончательно сдавила голову железным обручем. Джуничи захотелось закричать. Громко. Это должен был быть утробный крик, раздирающий горло. Последний крик отчаянья и боли. Но он не мог себе этого позволить. Джуничи лишь тихо, словно дикий зверь, зарычал, не в силах произнести ни слова. Теперь Вацлава смотрела на него с дикой ненавистью, от прежнего равнодушия не осталось и следа. Её рыжие волосы, заплетённые в косу, сильно растрепались, спадали ей на лицо. Вацлава нервным движением убрала со лба надоедливую прядь. Того гляди, сорвётся, достанет кинжал и покромсает Мурасаки. Джуничи будет только рад этому. Он сдохнет на славу им и на счастье родине — он ведь не выдал тайну.

Его взгляд остановился на Рокеру. Тот стоял, едва ли дыша и дрожа. То ли от страха, то ли от холода — в подземельях никогда не было тепло. Почувствовав на себе взгляд сюзерена, Ким вздрогнул и посмотрел на него с сочувствием. Мурасаки нервно вдохнул. Сочувствие — последнее, что было нужно ему сейчас. Похоже, конец ближе, чем кажется.

— Он не расколется, миледи, — произнесла Вацлава и заправила ещё одну прядь, свисшую на лоб, за ухо. — Говори! — Женщина извлекла клинок из ножен и полоснула им по голени Мурасаки. Джуничи вскрикнул — сил молчать уже не было. Рокеру вздрогнул и попытался отвернуться, но герцогиня Корхонен схватила его за подбородок и заставила смотреть. Слабак. Мурасаки откинулся назад, забывая о неудобствах и боли. Хотелось смерти. Пусть он уже умрёт. Пусть хоть не позволит себе расколоться и выдать им всё, сходя с ума от боли. Его бросило в жар.

Вацлава вновь полоснула ножом, но на сей раз сильнее и глубже. Джуничи вскрикнул. А женщина и не собиралась останавливаться. Она наносила и наносила удары, кромсала обе ноги, изредка попадая по тем же самым ранениям. Сколько раз кинжал уже прорезал кожу? Десять? Двадцать? Двадцать восемь? Джуничи потерял счёт. Он почти перестал кричать, привыкнув к постоянной боли. Казалось, ноги вот-вот просто сами оторвутся от тела. Вацлава не наносила ударов по более уязвимым местам лишь потому, что ставила своей целью всё-таки не убийство, а причинение страданий и выведывание сведений. А значит мучить его будут ещё очень долго.

В ярости Джуничи сжал зубы. Скупая слеза скатилась по его щеке и смешалась с кровью. Ему не было страшно. Ему не было холодно. Слёзы текли просто от напряжения и боли. Вацлава полоснула кинжалом по ключице, и Ильзе было хотела напомнить ей, что она начинается заигрываться, но женщина сама остановилась, напоследок вонзив кинжал в левую ногу Мурасаки.

Наверное, это было очень больно, но Джуничи было всё равно.

Он снова посмотрел на Рокеру. Посмотрел с сочувствием, сожалением и виной. Да, он был виноват, что теперь Рокеру обречён. Его убьют. Его запытают до смерти. И всё это потому, что Джуничи сдал замок.

— Я… я знаю, где он, — неожиданно подал голос Рокеру. Мурасаки вздрогнул. Если Рокеру сейчас им всё расскажет — кто он теперь для него, как не мразь, предатель, тряпка, скотина, достойная только безвольно гнить в земле? Если Ким пытается во благо — у него ничего не выйдет. Да и какое это будет благо? Жизнь среди врагов, разоривших земли, на которых он рос? Служба тем, кто убил его сюзерена? Джуничи не ожидал такой подлости и трусости от Рокеру. Надо же — это просто смешно… Только вот Джуничи было совсем не до смеха. Хотелось убить Рокеру, чтобы он не сказал больше ни слова. Он заслуживает смерти даже больше, чем Вацлава, Ильзе и остальные их люди. Они не предавали родину на глазах у того, кому служили всю жизнь.

Джуничи вздрогнул от ярости. Рокеру сейчас предаст всех — и его, и родину, и родную мать, и товарищей, павших за Ламахон.

— Что? — переспросила Вацлава и резко извлекла кинжал из ноги Мурасаки. Джуничи сжал руки в кулаки.

— Говори, — приказала Ильзе холодным голосом.

Ким вздрогнул, нервно усмехнулся и принялся говорить, то и дело запинаясь и повторяясь — на имменском он говорил довольно плохо. Джуничи почувствовал, как задрожали руки. От ярости, от отчаянья, от страха и боли. Пальцы ужасно болели. Казалось, какие-то из них и вовсе были сломаны. Рокеру, вот ведь сукин сын… И он ещё смел ему верить, считал его лучшим из своих людей. Да лучше бы отправил его на смерть в первый же день, чем сейчас был вынужден слушать, как он выдаёт врагу всё, что клялся хранить в тайне.

— Воронёный клинок сейчас у леди Ханыль Мин. И больше о нём мы ничего не знаем. Утром пришло письмо, известие о смерти принца. Там буквально два слова было о клинке, — договорил Рокеру и его тут же перебили.

— Прекрасно. — Ильзе торжествующе улыбнулась. Джуничи лежал, не издавая ни звука. Он был поражён, ошеломлён, раздавлен, разбит. Он не понимал: как так, почему Рокеру всё рассказал? Он обязан был хранить эту тайну, пусть она и не казалась какой-то сильно значимой для государства, он должен был. Должен. Несмотря ни на что. Несмотря на слабость, на боль, на отчаянье. Несмотря на то, что прямо перед ним умирает его сюзерен. Так было надо. Он ведь давал клятву. Он ведь понимал тогда, в семнадцать с половиной лет, понимал, на что шёл. Джуничи задрожал от ярости всем телом. Вацлава, смотря на это зрелище, усмехнулась. Дрожь пробирала изнутри, сердце бешено стучало, будто готовилось вырваться наружу, разрушив рёбра и кожу. Джуничи впервые за это время прошипел всего одно бранное слово на ламахонском языке и снова замолчал, втягивая в себя холодный воздух. Мурасаки бросил на Рокеру полный ненависти и презрения взгляд. Тот аж вздрогнул от такой неожиданности, попятился назад. Джуничи продолжал смотреть на него с ненавистью, обнажил покрасневшие от крови зубы, и выглядел действительно страшно и жутко. Рокеру даже попятился назад, словно ребёнок, увидевший собаку. Как же Джуничи ненавидел его в те минуты, каким же мерзким и слабым он казался ему.

Ильзе подошла ближе и потребовала у Вацлавы клинок. Вацлава схватила Джуничи под руку, заставив его встать. Он хотел вырваться. Хотя бы попытаться. Но какая-то незримая сила не дала ему сделать этого. Мурасаки покорно встал. Леди Штакельберг наклонилась и полоснула кинжалом по его горлу. Этого следовало ожидать. Боль прожгла поражённое место. Джуничи сдавленно простонал и рухнул без чувств на холодный пол. Рокеру вздрогнул и попятился назад, но Витольд схватил его за левое плечо, не давая сдвинуться с места.

— И так будет с каждым, кто будет молчать. — Ильзе подбросила кинжал в воздухе.

***

— Нам не удалось выяснить больше ничего. — Вацлава стояла перед леди Штакельберг, опустив голову. Она выглядела уставшей. Спутавшиеся рыжие волосы упали на лоб, и баронесса даже не стремилась их убирать. Похоже, пытки, длившиеся чуть ли не беспрерывно неделю, выжали из неё все соки. Она даже не улыбалась и не шутила.

Ильзе вздохнула. Это было странно. Ким так легко вскрылся тогда, неужели остальное решил утаить? Или действительно не знал? Как обычно — всё самое ценное выведать не удалось. Леди Штакельберг казалось, что это было именно так. Он ведь был так близок к Мурасаки и наверняка знал больше остальных.

— Продолжайте пытать его до тех пор, пока не проболтается, — ответила Ильзе твёрдым голосом. Она терпеть не могла, когда что-то не получалось. Как же быстро леди Штакельберг успела привыкнуть к тому, что всё давалось легко. Пока они не столкнулись с Мурасаки. Богиня, как же они потрепали ей нервы…

— Некого пытать — сдох он, — устало усмехнулась Вацлава и таки убрала с лица волосы. — Мы с Ульрикой чуть перестарались…

То есть, как это — перестарались? Ильзе устало вздохнула. Говорить о том, что они только что потеряли ценного пленника, не имело смысла. Вацлава и герцогиня Рихтер всё знали сами.

— Похоже, он действительно ничего не знал. И выдал всё, что мог. — Эти слова были сказаны как самоутешение. Он совершенно точно, определённо что-то знал. Не мог не знать. — Вы получите в качестве награды его катану и вакидзаси. Они высоко ценятся в Эллибии. Да и здесь за них наверняка много отдадут. Ну, или можете оставить их как память о победе.

Вацлава в ответ улыбнулась со свойственным ей тщеславием.

— Могу ли я отправиться в Мёллендорф, чтобы заниматься пытками дальше? — с некоторой надеждой спросила она.

— Нет, пока не можете, — отрезала Ильзе и опустила голову на руку. — Я совсем забыла вам сказала: я вела переписку с Ханыль Мин… Будет битва недалеко от её замка. Ближе к концу июля, — добавила леди Штакельберг, смотря пустым взглядом перед собой. — У нас достаточно времени, чтобы подготовиться. Я уже написала брату о том, что нам требуются солдаты. — Ильзе кивнула. Людей у брата оставалось ещё достаточно. За полгода осады она просила прислать подкрепление всего раз, и просила не очень много — пятьсот человек. Так что у Аццо найдётся пару тысяч солдат для этой битвы. Тогда как раз армия Ильзе будет значительно превосходить армию Ханыль. А значит, сражение имеет смысл.

В ответ Вацлава только кивнула. Ильзе отпустила её, баронесса ушла, и в ту же секунду в кабинет вошла Генрика. Леди Штакельберг была очень рада её видеть. Она так устала от своих вассалов, отчитывавшихся о пытках и потерях или постоянно спрашивавших о наградах, так устала от мыслей о войне, от всех этих забот и проблем. Генрика сейчас была спасением, лучиком света во всём этом хаосе. Она хотя бы никогда не спрашивала о вознаграждении, словно ей это было совсем не важно, никогда не жаловалась, и после её визитов всегда оставалась надежда на лучшее.

Герцогиня поклонилась, и Ильзе улыбнулась ей настолько радостно и дружелюбно, насколько могла. За всё время, пока длилась война, леди Штакельберг успела сильно привязаться к ней и уже не понимала, как могла относиться к ней раньше с пренебрежением и грубостью? В глубине души ей было немного стыдно за это, но того, что было не вернёшь, да и сама Генрика вряд ли помнила. Она всегда так искренне улыбалась, что, казалось, и не замечала такого плохого отношения и ранее.

— Ты ведь уже знаешь о готовящейся битве? — спросила леди Штакельберг с улыбкой.

— Ты же сказала мне вчера, — ответила герцогиня чуть неуверенно и поправила воротник платья. Сегодня Генрика была одета в платье геральдического зелёного цвета с воротником, расшитым белыми нитками и длинными рукавами, к низу тоже расшитыми белым. В довершение ко всей этой красоте был бледно-салатовый поясок. Обычно герцогиня одевалась довольно скромно и иногда, по мнению Ильзе, совершенно безыскусно, но это платье леди Штакельберг пришлось по душе. Оно только подчёркивало нетипичную, слегка небрежную красоту Генрики.

— У нас есть всё необходимое для того, чтобы начать подготовку. Осталось только разработать тактику, — сказала девушка воодушевлённо. Судя по всему, роль главнокомандующей пришлась ей по душе. Энергичности Генрике было не занимать. Ильзе всегда нравилась в ней эта черта. Иной раз она даже понять не могла, как в этой с виду хрупкой девушке много самоотверженности, отчаянности и безрассудства.

— Через пару дней мы этим займёмся. Благо место было выбрано удачное. Проблема в том, что удачное оно не только для нас, но и для них. — Ильзе усмехнулась и покачала головой. Иначе и быть не могло. Но они ведь приложат все возможные усилия для того, чтобы разбить их армию и взять замок. Кроме того, Воронёный клинок… в последнее время леди Штакельберг только и думала о том, как он будет сверкать в её руках, означая победу в войне, демонстрируя всё её могущество и силу. Погрузившись в свои мысли, она мечтательно улыбнулась, но, вспомнив, что рядом Генрика, быстро пришла в себя. Впрочем, у неё больше не было от герцогини Корхонен секретов. Вот уже месяца как три ей больше нечего скрывать от неё. Ильзе усмехнулась, вспоминая подробности той ночи, и Генрика, словно уловив её мысли, слегка покраснела.

Заметив это, леди Штакельберг рассмеялась, а герцогиня в ответ только нервно, смущённо улыбнулась. Казалось, ей хотелось скорее убежать, вылететь за дверь и больше не думать об этом, но что-то ведь мешало? Ильзе порывисто встала, подошла к вассалке и принялась целовать её, зарываясь пальцами в спутанные чёрные волосы. Генрика неуверенно обняла её в ответ, а затем — слегка несмело коснулась завязок на её платье, и леди Штакельберг про себя улыбнулась. Как же она всё-таки в глубине души любила эту глупую, неуверенную в себе девчонку…

— Запри дверь, — тихо сказала Ильзе чуть хриплым голосом. — Нас здесь никто не услышит.

Комментарий к Глава 7

Ой содом, ой разврат, если честно, думала, что не успею написать эту главу.

Тут ещё не пиздец - весь пиздец впереди

Если заметили опечатку или ошибку - ткните носом, это действительно важно

P.S. - японское оружие как смысл моей жизни

========== Глава 8 ==========

Они ехали уже второй день, когда вдалеке наконец показались высокие башни Бхаттара-Мёллендорфа, нынешнего лагеря пыток. Вацлава видела дым, клубящийся среди них — это сжигали пленников, предварительно запытанных до полусмерти. Они всегда так громко кричали от боли, задыхаясь от пламени и едкого дыма. Иной раз даже выкрикивали проклятия, не понимая, что этим уже ничего не изменят. Их убивали на глазах у своих же — запугивали, наглядно показывали, что ждёт их просто за то, что они ветианцы.

Ветианцев с каждым днём становилось всё меньше. Большинство умирало от пыток или на кострах, но были и самоубийцы. Самые сообразительные из всех — они понимали, что их ждёт конец. Они сдавались, сами бросались в ноги палачу с мольбами убить их. И палачи убивали. Мучительно, долго, больно. Кто-то додумывался сам лишить себя жизни при помощи доступных им средств.

Эрхонцы были близки к уничтожению нации. Опьяняюще близки.

Мысли об этом заставили Вацлаву сдержанно улыбнуться. Страсть к пыткам была у неё с детства. Ещё ребёнком она часто наблюдала за тем, как отец допрашивал провинившихся. Его жертвами становились изменники, слуги и служанки, грешники и, как ни странно, ветианцы. Кифер Склодовский, как и Ильзе, ненавидел их всей душой и сердцем. Возможно, из-за того, что несколько представителей этой национальности убили его жену, Брунхильд, которую он так любил. И эта ненависть, это желание отомстить передалось Вацлаве. Она плохо помнила мать, но считала месть за неё своим долгом. Кроме того, пытая, Вацлава как бы мстила за всё то, что сама перенесла в этой жизни: брак по расчёту в восемнадцать лет, смерть старшего брата в войне, и многое другое. Почему-то смотреть на пытки ветианцев Вацлаве было интереснее всего.

Отец допрашивал и пытал их самыми разными способами, один изощрённые другого. Больше всего он любил пытку водой, когда изменника привязывали колючей проволокой к столу с сильно приподнятой серединой, набивали рот соломой и через специальную трубку вливали в рот неимоверное количество воды. И если жертва не сознавалась в преступлении, её снимали со стола, укладывали на землю, и палач прыгал на её живот.

Вацлаве нравилось смотреть, как умирают изменники. Нравилось видеть страх и боль в их глазах. Нравилось смотреть, как с них заживо сдирают кожу, или как их тела разрываются под большим давлением. Поначалу эти мысли пугали её, но отец уверил её в том, что это пройдёт. Пытки — это совершенно обыденный ритуал, такой же обряд, как свадьба или похороны, наказание для грешников и изменников. Это такое же искусство, как игра на музыкальном инструменте.

Иной раз пленники раздражали Вацлаву. Они кричали, плакали, молили о пощаде, и всё это только разжигало азарт в сердце юной баронессы. А с четырнадцати лет она стала помогать отцу, принимала активное участие в пытках, пытала сама.

Многие методы Склодовского были вне закона, из-за чего отец часто конфликтовал с Корхоненами и Штакельбергами — своими вассалами, которые давно могли обезглавить его за незаконную деятельность. Но барон Склодовский был и хоть и низкого чина, но достаточно богат. По слухам, он просто приплачивал своим сюзеренам и в последние годы старался вести пытки тайно. Но когда Кифер умер, Вацлаве всё равно пришлось выплачивать огромный штраф за его преступления. Несмотря на всё это, отца она недолюбливала. Именно с его подачи баронесса вышла замуж по расчёту за человека, который был ей крайне неприятен.

Вацлава привыкла не только пыткам, но и к деньгам. У отца их было много, он любил их, потому занимался в основном купеческим делом. И эта любовь к деньгам также передалась Вацлаве от отца, как фиолетовые глаза и рыжие волосы.

Вацлава покачала головой. Всё же было тяжко вспоминать о прошлом. Оно ведь так быстро и безвозвратно прошло. Сейчас её куда больше удивляло то, что ей всё-таки удалось отправиться в Мёллендорф.

Поначалу миледи говорила, что у баронессы в ближайшее время не будет возможности отправиться сюда, в Бхаттар, но планы, видимо, изменились, и леди Штакельберг лично попросила Вацлаву отправиться сюда на два дня. И вместе с ней отправила герцогиню Ульрику Рихтер.

Склодовская усмехнулась. Всё это происходит за две недели до битвы с Мин, одной из важнейших. И как раз в разгар подготовки к сражению Ильзе направляет их сюда…

До этого Вацлава плохо знала герцогиню Ульрику. Это была высокая женщина с длинными каштановыми волосами, постоянно одетая в жёлтое. То был её геральдический цвет. У неё, как и у Вацлавы, были фиолетовые глаза. Правда, пытки она любила куда меньше, а вот деньги… За пытки ветианцев неплохо платили. Вацлава улыбнулась. Это была одна из причин, почему и она, и Ульрика так рвались сюда.

Ульрика оказалась не слишком разговорчивой, но интересной собеседницей. И всё же Вацлава относилась к ней с некоторым недоверием — она слишком плохо её знала, а со статусом Ульрики, её манерами и деньгами, от герцогини можно было ожидаать чего угодно. По статусу Вацлава была ниже, но они общались почти на равных. Возможно потому, что герцогиня Рихтер всё-таки не была её сюзеренкой, и сейчас они были заняты общим делом.

Когда женщины наконец подъехали к замку, Ульрика впервые за всё время пути улыбнулась Вацлаве. В этой улыбке читалось что-то надменное, самоуверенное, и вместе с тем — какое-то искреннее.

Это чем-то напомнило Вацлаве её покойного мужа в молодости, которого, впрочем, она никогда не любила. Он был хорошим воином и сильным человеком только на словах, а на деле оказался тряпкой, о которую вытирают ноги, бессмысленным животным, живущим только для того, чтобы пить в тавернах и пропадать в борделях, которые были в Эллибии нелегальны, но всё же имелись, надёжно укрытые от правительства. В окрестностях Склодовского раньше было много борделей, но потом большинство из них были разорены и закрыты, а их хозяева — казнены или заключены в тюрьмы. Это всё случилось уже после того, как Эдвард Склодовский скончался от какой-то загадочной болезни, оставив Вацлаву править и растить двенадцатилетнего сына в одиночестве. Сама Вацлава тоже владела крупнейшим их борделей во всём аллоде, но закрыла его до того, как это сделали головорезы Штакельбергов. Тогда она заплатила лорду Гюнтеру круглую сумму, и он помиловал её, даже не сказав жене о том, что баронесса содержала публичный дом. Узнала потом только Ильзе и недолюбливала Склодовскую за это.

***

— То есть, вы хотели заполучить Бхаттар, но замок, как мы видим, отдали Мёллендорфу? — У Ульрики был низкий и красивый голос. В ответ на вопрос Вацлава только кивнула. В глубине души она была зла на леди Штакельберг за то, что та отдала замок Мёллендорфу, а не ей, обосновав это тем, что в штурме участвовало много его людей. Это действительно было так, но и людей Склодовской там было не меньше. Наверное, Мёллендорф просто успел приплатить ей, да и был вассалом Эльжбеты Кюгель, которая была очень близка к леди Штакельберг. Вацлава усмехнулась. Наверняка и Эльжбета приплатила Ильзе — Кюгели всегда были едва ли не самым богатым домом Эрхона.

Ульрика и Вацлава спускались в темницу, где их ожидали двое пленников, которым сегодня предстояла пытка. То были, кажется, парень и девчонка лет тринадцати. Сами они вряд ли знали, что предстоит им сегодня.

Услышав шаги, пленники принялись прятаться, что удавалось им отнюдь не бесшумно: звенели цепи и наручники, были слышны шорохи и даже тихие вздохи. Их старались держать в страхе, и это удавалось. Проходя по рядам камер, Вацлава злым, бесцветным взглядом оглядывала ветианцев. Она пыталась найти нужных, тех, которых ждёт сегодня последняя пытка. Вацлава усмехнулась: сегодня ещё человек десять будут сожжены. И руководить этим сожжением всё так же ей. Но это всё на два дня. Послезавтра Вацлава и Ульрика отправятся в Мурасаки.

Ветианцы смотрели на них по-разному. Кто-то со страхом, кто-то — с мольбой, а кто-то — с нескрываемой ненавистью. Большинство и вовсе прятали изувеченные лица, затаились в углах и старались не смотреть. Или тихо плакали, оплакивали умерших родных, свою нацию и себя. Какие же они всё-таки жалкие! Яркая, гордая, вечно счастливая нация за считанные дни опустилась, поблекла, превратилась в сборище еле живого мяса, одичала, стала походить на рабов, никогда и не ведовавших свободы. И они, ветианцы, теперь действительно были рабами. Ненадолго, правда — после войны их истребят всех.

Ульрика, шедшая рядом, смотрела менее уверенно, чем Склодовская. Кажется, она впервые принимала участие в пытках. Более серьёзных пытках, чем избиение рыцаря из разрушенного феода. В лице Ульрики читалась задумчивость, будто бы она сочувствовала этим людям или винила себя. Вацлава не знала — так оно или нет. Ульрика не рассказывала ей о своих чувствах и отношении к ветианцам. Она говорила только о том, что подписалась на это ради денежного вознаграждения. К слову, нельзя было сказать, что Рихтеры были бедным домом, иначе на что Ульрика приобретала свои дорогие доспехи? Вацлава усмехнулась — бесконечная жажда денег роднила её с герцогиней.

— Отлично. — Вацлава дошла до нужных камер. Герцогиня остановилась рядом с ней, и они переглянулись. Тринадцатилетняя девчонка и юноша… Осталось распределить, кто кому. Девочка была дочерью богатой баронессы Дикшит, которая была сожжена неделю назад людьми Мёллендорфа. Теперь земли Дикшита были землями Вацлавы.— так Ильзе наградила её за командование успешным штурмом Дикшита. А вот юношу Вацлава видела впервые… Кажется, это был барон Айчара, владения которого были сожжены дотла и разорены, и им теперь требовалась реставрация, прежде чем их отдадут кому-то.

— Я беру девчонку? — немного неуверенно сказала Вацлава. Ульрика, смотревшая на неё с нервной улыбкой, кивнула. Она было хотела войти в камеру, но Ульрика продолжала озадаченно смотреть на неё, будто хотела что-то спросить. Давая понять, что готова ответить на любой её вопрос, Вацлава кивнула.

— Вы же покажете мне, как их правильно пытать? — Рихтер усмехнулась, словно была уверена, что Вацлава даст отрицательный ответ. Если честно, Склодовская ожидала этого вопроса, чтобы продемонстрировать свои умения, к тому же её, к великому сожалению, редко просили о подобном. Сына, например, пытки не интересовали совсем.

— Конечно, сейчас всё расскажу и покажу, — ответила она сосредоточенным тоном.

Вацлава открыла клетку, зашла внутрь и грубо, уверенно схватила девчонку за запястье. Ульрика, внимательно смотревшая на это, вздрогнула и чуть не подпрыгнула на месте от неожиданности. Ветианка вскрикнула и дёрнулась что было сил в противоположную сторону, но Вацлава притянула её к себе и резко швырнула на пол. Баронесса смотрела на неё бесцветным надменным взглядом, таким, как когда-то смотрела на Джуничи. Она смогла получше разглядеть свою жертву, которая несмотря на побои всё ещё оставалась по-своему красивой. У неё была довольно светлая для ветианки кожа, длинные чёрные волосы и светло-карие глаза — под ними красовались синяки и кровоподтёки. На девочке было грязное бледно-розовое платье с изорванным и окровавленным подолом, обнажавшим её изувеченные, уже гнившие заживо ноги. Девчонка вскрикнула и едва ли слышно заплакала, потянувшись рукой к правой ноге. Вацлава усмехнулась и схватила её за руку, мешая ей дотронуться до гноившейся язвы — последствия попадания в рану грязи. Девчонку и так бы ожидала мучительная смерть от гангрены или какой-то другой заразы, но Ильзе велела пытать её, причём, не просила ничего не выведывать — девчонка ничего не могла знать, всё уже было узнано при пытках её отца, она была просто жертвой в жестоких играх. Вацлава улыбнулась. Теперь эта сука умрёт, как её мать и отец. Баронесса схватила пленницу за волосы и приблизила её лицо к своему.

— Назови своё имя, — процедила Вацлава.

— Йидель, — с рыданиями в голосе ответила девочка. Склодовская слышала, как в соседней камере Ульрика уже разговаривала с Айчара, используя многочисленные ругательства и угрозы. Довольно непривычно было слышать это от неё — с Вацлавой Ульрика была предельно вежлива, даже непристойных шуток не позволяла. Герцогиня, похоже, вымещала сейчас всё, что накопилось у неё в душе за время войны. Ей выговорить было что — Ильзе герцогиню недооценивала, отдавая предпочтение её сестре, Кирстен Рихтер, хотя Ульрика сделала куда больше для всей армии и вложила много денег и сил в захват ряда восточных феодов. Ульрика с сестрой почти не общалась и сказать, что между ними были конфликты, было нельзя, но, возможно, в глубине души герцогиня Рихтер недолюбливала сестру. Вацлава могла лишь предполагать об истинных причинах такой агрессии со стороны Ульрики — она ведь её почти не знала, у неё наверняка было полно куда более личных проблем, о которых она Вацлаве точно нерасскажет.

Послышался звук удара об пол и громкий крик. Вацлава рассмеялась, сама не зная, отчего.

Девчонка смотрела на неё испуганно, но уже не плакала. Из носа тонкой струйкой у неё текла кровь — видимо, ударилась, когда Вацлава её швырнула. Склодовская осторожным движением стёрла кровь, будто бы желая успокоить девочку, и та даже взглянула на Вацлаву с какой-то надеждой. Но затем перехватила Йидель за руку и повела за собой в камеру пыток.

Ульрика, схватив юношу за предплечье, шла рядом. Её лицо выражало какое-то особенное воодушевление, хотя она явно была не слишком уверена в своих действиях. Её лоб покрылся испариной, глаза горели, а лицо отчего-то стало мертвецки бледным. Ещё посмотрим, как Ульрика справится. Не каждому дано пытать. Пытать с чувством, превращая пытку в представление, в своеобразную игру, и получать от своих действий удовольствие. И герцогиня Рихтер делала это исключительно ради денег. Не то, что Вацлава, которая считала пытки искусством. Может быть, Ульрика сейчас войдёт в раж, ей понравится, но это чувство быстро пройдёт, когда она успокоится, поняв, что отвела душу.

В комнате пыток обоих пленников раздели и лицом вверх положили на столы, стоявшие в середине. Руки и ноги привязали верёвками, чтобы жертвы не вырывались и лишний раз не попытались навредить своим палачам. Йидель, смотря на Вацлаву, тихо, беззвучно плакала, словно пыталась скрыть от кого-то свои эмоции, хотя скрывать уже было не от кого и нечего. В её глазах не было ни ненависти, ни ярости, как это часто бывало с другими, только боль и страх, смирение со своей участью, покорность, отчаяние. Вацлава сразу вспомнила Рокеру, который чуть ли не плакал от страха и боли, но всё равно молчал. И даже в момент своей смерти не издал ни единого стона.

Девчонке Дикшитов отчасти повезло: во время штурма её не трогали, не избивали — таков был приказ. Уже потом, когда она оказалась в лагере, её и били, и терзали, и всячески издевались, что и привело к гниению ног и другим увечиям. Вот только теперь её ждёт мучительная смерть, как ни крути.

Ульрика, закончив привязывать Айчара к столу, перевела взгляд на Вацлаву, давая ей понять, что готова учиться. Она снова смотрела с каким-то равнодушием, словно лекарь, готовящийся делать операцию или какую-то другую медицинскую процедуру, призванную помочь, а не искалечить, к тому же, проделываемую до этого неоднократно.

— Я примерно понимаю, как это делать, — сказала Ульрика и сделала паузу, видимо, пытаясь собраться с мыслями, — но мне хотелось бы делать это наиболее правильно и действенно.

— Прекрасно, — ответила Вацлава с улыбкой. Она отошла к сундуку, стоявшему у стены, открыла его и достала оттуда две длинных палки с железными крюками на концах. В народе это орудие пыток было известно как кошачий коготь. Эти два, доставшиеся Ульрике и Вацлаве, явно были старыми, но были заточены не хуже только недавно сделанных экземпляров. Чёрные наконечники были начищены до блеска слугами. Склодовская протянула Ульрике “кошачий коготь”, та взяла его и принялась разглядывать наконечник, словно видела впервые. — Твоя задача этим, — Вацлава употребила ругательство, но запнулась, взяла палку поудобнее и продолжила, — сдирать кожу, а иногда и рёбра вырывать, если силы на это есть, и желание. — Йидель, смотревшая в потолок, всхлипнула. Склодовская бросила на неё полный ненависти взгляд, означавший, что ей следует молчать, иначе будет хуже. Хотя, как она могла обмануть девчонку? Хуже быть уже точно не могло. — Вот так, например. — Вацлава вонзила крюк под правой грудью Йидель, посильнее нажала и дёрнула на себя. Девчонка издала нечеловеческий вопль и громко зарыдала. Теперь на правом боку у неё красовалась зияющая рваная рана с сочащейся из неё алой кровью, какими-то белыми жилками, рваными неаккуратными краями. Вацлава проделала то же самое ещё раз, ещё и ещё, заставляя Йидель кричать, дрожать и скулить, но вырвать ребро всё же не удалось. Вацлава плюнула и тихо ругнулась.

Ульрика повторила вслед за ней, заставив юношу поначалу зашипеть, а затем, со второй попытки, громко закричать. Герцогиня Рихтер особой силы не применяла, делала быстрые и резкие движения, растерзывая одно и то же место. Она словно пыталась приноровиться, понять, почему происходит так, рассчитать, как лучше. Ульрика, конечно, вонзала коготь и в других местах, то ниже, то выше, но старалась сделать наиболее глубокую рану в одном месте. Там как раз было ребро, и Ульрика старательно пыталась его задеть. Пару раз коготь соскальзывал, оставляя довольно неприятные для жертвы, но не слишком эффективные ранения. Это её явно раздражало. Но для Вацлавы наблюдать за тем, как пытает Ульрика, было удовольствием. Делала она это довольно безыскусно, как и всякая ученица впервые, но действительно старалась, больше делала, чем кривлялась, как это бывало со многими палачами, встречавшимися Вацлаве. Многие из них словно пытались чем-то выпендриться, при этом напрочь забывая о результате. Ульрика же делала всё молча, но с каждым ударом лучше и лучше.

Наконец, ей удалось вырвать ребро. Герцогиня поддела его когтём и резко дёрнула вверх. Юноша издал громкий, надрывный крик, вздрогнул, попытался вырваться и заплакал. Из рваной раны брызнула кровь, теперь она неистово кровоточило, в ней проглядывало что-то белое, какие-то ошмётки сосудов, а сверху торчало обтянутое мясом белесое ребро, переломанное надвое.

Герцогиня Рихтер перевела сосредоточенный взгляд на Вацлаву. Баронесса отчасти была поражена — она не ожидала, что будет так хорошо. Впервые за долгое время она получила удовольствие от созерцания пыток кем-то другим. Вацлава улыбалась и качала головой. Это была действительно хорошая работа. Сама баронесса не сразу так смогла, когда только начинала в своё время.

— Прекрасно, просто прекрасно, — ответила Вацлава, вздохнула и принялась за Йидель. Ульрика просто кивнула и дальше продолжила истязать Айчара.

***

Утро перед битвой было относительно спокойным. Рассвет горел в небе тёмно-алой полосой, будто бы предвещая начало большого, важного и кровавого сражения, от исхода которого зависело многое. Генрика не была уверенна в том, что у них получится, но знала точно: после этого всё изменится. Хотелось верить, что в лучшую сторону. Пока что эрхонцам везло, и большинство штурмов и осад были успешными. Только у Мёллендорфа в последнюю неделю начались серьёзные проблемы: дезертиры, неудачная осада небольшого замка у Бронзового залива, которая была снята неожиданно подступившими ваманкарскими войсками. Защитное укрепление и морочное заклинание не сработали, да и по слухам Мёллендорф вообще пренебрегал этой мерой безопасности. Барон пытался решать эти вопросы по мере сил, но сейчас никаких данных относительно его деятельности не поступало.

Генрику это всерьёз обеспокоило, а вот миледи, кажется, было всё равно. Все её мысли были заняты сражением с Мин. Его так долго ждали, и вот, этот день настал. Генрике предстояло командовать засадным полком, находившемся слева от левого фланга. Поначалу девушке казалось, что она будет командовать авангардом. Генрика была уже нацелена на это, но Ильзе сразу опровергла её предположение. Причём с таким жаром, словно никогда бы так в жизни не поступила. Герцогине даже стало от этого как-то неудобно. В итоге авангардом командовала, кажется, сестра герцогини Ульрики, Кирстен Рихтер.

Генрика чувствовала, как дрожат руки. Она боялась. Боялась не за себя — за своих друзей, за своих людей, за товарищей, за простых солдат, за то, что они могут проиграть это сражение, и тогда война, считай, проиграна, даже несмотря на то, сколько они уже успели захватить и сделать. Двадцать тысяч солдат, левый и правый фланг, авангард, арьергард и засадный полк, командовать которым ей… Такую высокую ответственность Генрика ещё никогда не брала на себя. Уж лучше бы она была в авангарде с Витольдом. Сейчас рядом с ней не было друзей — все более-менее знакомые лица были в авангарде или правом фланге, которым командовала Вибек Кюгель. Но допускать мыслей о том, что одной страшнее, было нельзя. Это было попросту глупо и трусливо с её стороны. У них, её друзей, больше шансов погибнуть, чем у неё, в конце концов.

В голове пробежала мысль, что если они проиграют, но Генрика и все дорогие ей люди останутся живы — их отправят домой за выкуп, и жизнь продолжится своим чередом. Но от одной только мысли об этом герцогине стало тошно — она не могла, не имела права допустить того, что они проиграют и, тем более, надеяться на возвращение домой в следствие этого. Проиграть войну значит стыдиться всех наград, почестей и благ, предоставленных ей Ильзе. И если она вернётся домой живой, но ни с чем — её будут ненавидеть. Лучше уж пасть за родину, чем жить с мыслью, что не смогла её защитить. Генрика чувствовала, как в жилах закипает кровь. Она готова сражаться до боли, до последнего вздоха. Она готова умереть: погибнет — ну и пусть, лишь бы смерть взяла с собой как можно больше врагов.

Герцогиня не сразу поняла, что битва началась. Засадный полк располагался почти в лесу, оттуда было довольно плохо видно, что происходило в сражении. Туман и не думал рассеиваться, да и эпицентр был довольно далеко. Засадный полк должен был нанести решающий удар ближе к концу, а пока к сражению постепенно присоединялись солдаты левого полка. Войско Мин старалось охватить армию с обоих сторон, правого и левого фланга. Такая тактика помогала им выигрывать множество сражений. Кроме того, их было чуть больше, чем эрхонцев в этот раз примерно на две тысячи. Но о существовании засадного полка они не подозревали: на него была вся надежда.

Наконец Генрике удалось приглядеться и хоть немного различить, что происходит в самом сражении. Левый фланг располагался довольно близко к засадному, примерно в двухстах метрах. Ещё ближе располагался арьергард. Солдаты обоих полков постепенно стекались к сражению. Генрика пока не замечала знакомых лиц, но пристально следила за ходом битвы.

Сражение длилось уже часов пять, когда стало известно о смерти Кирстен Рихтер. Авангард сильно поредел, но всё ещё держался, поддерживаемый арьергардом, правым и левым флангами. Основной удар смещался на левый фланг, а о правом данных почти не было.

Генрика чувствовала, как дрожат руки и закипает кровь в жилах. Кирстен умерла, а что с остальными? Насколько помнила Генрика, сражались в этотм раз все полковники, кроме Ежи и Ульрики. Что сейчас может быть с Вибек, её лучшей и единственной подругой, она не знала. Осознание того, что Генрика узнает это только к концу битвы, безумно давило, заставляло сильно переживать и нервничать. А это было сейчас совершенно ни к чему. Только бы в обморок в самый ответственный момент не упасть, да справиться с предательской дрожью. Герцогиня помолилась перед началом битвы, но вдруг богини не услышат? Ильзе говорила, что всё это — глупости, может, она права?

В тумане свои и вражеские войска терялись, и Генрика боялась упустить что-то из виду. Враг приближался. Сложно было сказать, кто пока выигрывал сражение. Генрика знала только то, что до конца было ещё далеко.

Герцогиня поняла, что скоро её выход, когда лучники и арбалетчики левого фланга уже вовсю обстреливали врага. Туман рассеивался, сражение стало ближе, и Генрика видела, как стрелы проходили сквозь броню, как врезались в головы врагов, как градом сыпали в никуда. Вместе с ними летели молниеносные арбалетные болты. Казалось, этого могло хватить, чтобы испугать и пошатнуть уверенность врага в победе, но и у ламахонцев было, что ответить. У них были прекрасные, умелые, беспощадные лучики, которые любили смазывать ядом наконечники своих стрел. Поражённые таким ядом умирали долго и мучительно, но он стоил довольно дорого, а потому был не у всех. Можно сказать, тем, кто был убит обычными стрелами, повезло.

Генрика, как ни старалась, не могла разглядеть в армии ламахонцев знакомые лица. Некоторых ламахонских полковников девушка знала в лицо, хотя, если честно, они все были до боли похожи друг на друга. Темноволосые, узкоглазые, в большинстве своём, низкие и манёвренные. Признаться, Генрика не сразу научилась различать их на портретах в книге по военному делу. А издалека различить их было крайне сложно. Зато Генрика отчётливо видела своих: Эльжбету с арбалетом, Вацлаву Склодовскую с мечом и ещё нескольких знакомых баронов и рыцаресс. Остальных различить не смогла. Через кого-то, ей явно знакомого, прошла вражеского стрела, и этот кто-то оказался отброшен на землю. Генрика вздрогнула от ужаса: на этом месте мог оказаться кто угодно из её близких, или она сама. А у того человека была семья, которая его ждёт, вассалы, земля. Чем всё это станет теперь?

Смотреть на то, как умирают солдаты, было тяжело. Пусть издалека, пусть многих она даже не знала в лицо, всё это вселяло какой-то ужас и причиняло боль. Смотря на всё это, герцогиня понимала: она не имеет права умирать. Она не может оставить Витольда, который без неё сопьётся или уйдёт в разбой со скуки. Она не может оставить шестидесятилетнего отца и младшую сестру, не может оставить Ильзе, которая, впрочем, без неё бы справилась, но раз уж она действительно любит Генрику, а Генрика любит её, она не должна уходить от неё так скоро.

Герцогиня ведь обещала ей, что после войны они обязательно будут вместе, что у них будет всё, о чём они мечтали.

Левая часть вражеского авангарда всё сильнее смещалась в сторону засадного полка, но было ещё рано. Всё смешивалось, солдаты левого фланга приближались к засадному полку. Герцогине уже было начало казаться, что эрхонцы отступают, но фланг сражался с такой яростью, что даже слегка превосходивший его по численности вражеский авангард казался не такой уж и сложной целью. Ламахонцы и эрхонцы пронзали друг друга мечами и копьями, рубили головы направо и налево. И всё это происходило, с одной стороны, до одурения и дрожи во всём теле близко, всего каких-то жалких девятьсот метров, и, вместе с тем, ещё далеко. Вестей о состоянии других частей армии не было, что казалось Генрике неудивительным: она о смерти Кирстен узнала-то случайно…

Прошло ещё полтора часа. Сражение становилось всё ближе. Герцогиня поняла, что время пришло, и отдала приказ о том, что пора в атаку. Дикий страх, смешанных с азартом и яростью, овладел ей, когда она взяла в руки меч. Он казался ей каким-то особенно тяжёлым, острым, молниеносным. Былая неуверенность пропала, осталась только кипящая ярость. Лучники, ушедшие далеко вперёд от конных и пеших воинов, обстреливали врага, явно не ожидавшего такого поворота событий. Было видно: солдаты в недоумении. Некоторые из них даже удивиться не успели, как вслед за лучниками их стали поражать мечники. Генрика, оказавшись прямо перед ламахонцем, уже было занесла меч, чтобы ранить его, но тот отразил удар и попытался ранить герцогиню в живот. Отойдя на пару шагов назад, она нанесла ещё один удар и снова не смогла даже ранить воина. Тот от неожиданности попятился назад, согнулся, и с левой стороны к нему внезапно в прыжке подлетела какая-то эрхонка, и ударила воина в голову с ноги. Ламахонец упал на землю, и воительница добила его ударом копья в шею. Брызнула алая кровь, и эрхонка вытащила копьё так же резко, как и вонзила.

Битва только-только началась, а Генрика уже чувствовала себя избитой и усталой. Ламахонцы, очевидно, хорошо подготовились в этот раз, и убивать их было сложнее, чем раньше, в предыдущих битвах и штурмах. И от этого только возрастала ненависть и нервное напряжение. Генрику снова несильно ранили, но она даже не заметила этого. Ей просто хотелось поскорее добить ламахонцев, добить всех, чтобы они больше не лезли, не рубили своими мечами, не мешались под ногами, не наступали из-за углов. Чтобы просто сдали знамёна, и эрхонцы отправились отмечать успешную битву и овладение новым замком. Генрика забыла обо всём, что волновало её до сражения. Ей хотелось быстрее убивать, но ламахонцы так просто не сдавались.

Левый фланг и засадный полк стали единым целым, и Генрика увидела, что ламахонцев осталось совсем мало. Они продолжали несмотря ни на что держать строй, вели оборону, но герцогиня не позволяла себе вздохнуть с облегчением. Ламахонцы ведь сумасшедшие, когда дело касается защиты родины. Ей отчего-то начало казаться, что у ламахонцев тоже мог быть засадный полк: воины сражались так уверенно, словно их — не жалкая горстка, а около двух тысяч, а то и больше.

Но, увидев, как часть войск отступает, герцогиня улыбнулась: победа была за ними. В конце концов, она ведь понимала, что ламахонцы вряд ли придумали что-то новое, к тому же, разведка работала прекрасно и ложных сведений ещё ни разу не доносила. Эрхонцы уже почти победили. Несмотря на боль, на усталость, на страх и отчаянье, кровь и большое количество жертв. Генрика заулыбалась и даже могла бы рассмеяться, если бы это было уместно. Она неожиданно вспомнила о том, что не знает, где Витольд, Вибек и другие её друзья, и улыбка исчезла с её лица. Увлекшись сражением, она забыла обо всём. О долге, о родных, о друзья, даже об Ильзе. Сердце пропустило удар. Хотелось верить, что они не ранены и не убиты: в этом кровавом месиве было невозможно что-либо вообще разглядеть. За Ильзе она могла не беспокоиться: она находилась в лагере и точно не пострадала. Скоро она выйдет на поле битвы, чтобы леди Ханыль Мин бросила к её ногам своё знамя.

Но битва ещё не окончена.

Генрика резко повернула голову влево, в сторону леса, и увидела Ежи Кюгеля. Ей показалось странным, что он находился там, ведь когда она уходила, Ежи был в лагере. Кюгель командовал левым флангом, и возможно оказался здесь, когда левый фланг смешался с засадным полком. Ежи находился почти в лесу, среди деревьев, и в кого-то старательно целился из лука. Герцогиня Корхонен не видела его цели, и было хотела что-то предпринять, помочь, но граф бросил взгляд в её сторону и помотал головой, давая понять, что сам разберётся. Генрика решила не вмешиваться и застыла на месте, наблюдая. Стоило Ежи только отвернуться, как чья-то стрела внезапно вылетела откуда-то справа. Он даже не успел заметить, что ламахонец, в которого он целился, уличил столь удобный момент. Стрела вылетела молниеносно и врезалась прямо в грудь. Ежи едва успел произвести ответный, совершенно неэффективный выстрел и почти тут же упал на землю.

Стрела, пущенная им, упала в двух шагах от лучника, вышедшего из-за дерева. Поняв, что цель достигнута, ламахонец отправился в сторону своих, но кем-то пущенная арбалетная стрела остановила его, попав в лоб и прошив голову насквозь.

Генрика даже не заметила, что битва постепенно замерла. Вдалеке ещё звенело оружие, но все остальные солдаты уже давно сложили его. Генрика обернулась и увидела, что все смотрят на Ильзе, которая на вороном коне приближалась к Ханыль Мин, державшую в руках флаг, чтобы положить его к ногам своей новой леди. Генрика видела, что Мин плакала. Настолько сильно она хотела победить, отвоевать, защитить свою родину, и не смогла. Герцогиня почувствовала жжение в груди, словно сердце пронзила раскалённая игла. Не то, чтобы она сочувствовала или жалела ламахонку, но ведь точно так же поражение могло настичь и Ильзе. И Ханыль Мин наверняка ждёт не самая приятная участь, которую, быть может, она и заслужила в какой-то мере.

Ильзе смотрела на неё бесцветным взглядом. После всего, что случилось, Генрика была искренне рада видеть её. Ей хотелось разрыдаться от избытка чувств и обнять Ильзе, но было ещё слишком рано. Все чувства — потом, когда они уже будут в замке. Когда битва наконец завершится официально. Генрика, признаться честно, сейчас ждала этого момента больше всего — находиться на поле битвы было уже невозможно. Было холодно и темно. Повсюду валялись тела раненых и убитых… Да, Генрика в какой-то мере привыкла к этому, но страх всё равно не отпускал её. Ни в одном сражении. Герцогиня прижала ладонь к поражённому месту на руке — кровь уже не текла, но было довольно больно. Но это ничего, в прошлый раз было даже хуже.

Леди Штакельберг, наконец, остановилась перед леди Ханыль. Та резким движением бросила к её ногам знамя, а сама приклонила колено. В её действиях читалось безволие, скованность, боль. Оруженосец, пришедший с Ильзе из лагеря, поднял флаг и передал ей. Она победно улыбнулась и торжественно подняла стяг вверх, чтобы все видели, насколько сильна была её армия, её солдаты и полковники. Насколько хороша была тактика, разработанная ею и ещё несколькими её вассалами. Эта битва хоть и была выматывающей, завершилась благополучно. Замок Мин принадлежал Эрхону, а значит и все его вассалы тоже.

Армия возликовала, смотря на реющий в небе флаг. Лишь те остатки ламахонской армии стояли молча. Воины, опустив головы, чуть ли не плакали. Генрике было немного жаль их, ведь они — такие же солдаты, так же сражавшиеся за свою леди и так же страстно желавшие победы. Она ощущала себя довольно странно: с одной стороны, ей было безумно радостно оттого, что всё кончилось, и они победили, но с другой стороны, какой ценой…

В толпе Генрика заметила Витольда и улыбнулась ещё шире, даже хотела рассмеяться, но вспомнила о том, что сейчас это было бы не совсем уместно. Признаться, её радости не было предела. Витольд жив и, хотелось верить, не ранен. Вибек жива. И графиня Ульрика… Генрика не хотела больше ничего. Ей не хотелось быть здесь. Поскорее бы уйти с этого поля и забыться в объятиях Ильзе, забыть весь этот ужас сражения, горы трупов, крики, кровь…

— Клинок, — приказала Ильзе леди Ханыль. Женщина, сдерживая рыдания, извлекла кинжал из ножен и трясущейся рукой протянула его леди Штакельберг. Оруженосец схватил его и передал Ильзе. Воронёный клинок действительно был красивым: чёрная матовая сталь, резная ручка с бирюзовым камнем в центре. Леди Штакельберг смотрела на него с полубезумной улыбкой: она так хотела заполучить его, и он так легко, почти даром достался ей. Казалось, она вот-вот зальётся истерическим смехом, но вместо этого небрежно бросила кинжал в ножны, будто бы он был самым обычным и не имел никакой сверхъестественной силы. Будто бы секунду назад она не смотрела на него безумными от счастья глазами.

— Схватите её. И ведите сразу в темницу, — сказала Ильзе холодным голосом. Внезапно из толпы возникла Вацлава. Она, похоже, потеряла на поле битвы шлем. Её лицо было залито кровью, на лбу красовалась рана, но баронесса выглядела довольно бодро и даже улыбалась, радовалась безоговорочной победе. Она заломила руки Ханыль за спину и сковала их наручниками, а затем — взяла под левую руку. Под правую руку Ханыль взяла герцогиня Ульрика, руки которой были по локоть в крови — то ли своей, то ли чужой. И вот она совсем не улыбалась. Она не плакала, не страдала, не смеялась — на ней просто не было лица.

Сегодня Ульрика потеряла в битве сестру.

Муж Кирстен, стоявший рядом с какой-то баронессой, лицо которой было изувечено полностью, держал на руках бездыханное тело супруги. В её груди было несколько стрел, а в животе зияла огромная кровавая рана. Кирстен умерла страшно. Но авангард под её предводительством прекрасно справился с задачей. Будь Кирстен жива, она бы гордилась.

Генрика покачала головой. Теперь её восславят в песнях. Всех погибших восславят. Только нужно ли это им, мёртвым? Вся эта слава и память нужна живым, то ли чтобы не совершать ошибок просто, то ли просто подбадривать, давать надежду… Но уж лучше бы они были живы. Лучше уж они бы продолжали воевать. А воспеть их всегда успеют…

Народ постепенно двигался в сторону замка. За наступивший вечер нужно было перенести лагерь ближе к Мин. Остатки ламахонского войска, вероятно, будут пленены. Теперь они будут сражаться за Ильзе или просто ожидать своей участи в темницах. Генрика вздохнула: это было не слишком правильно. Было бы куда милосерднее и благороднее отпустить их, но Ильзе сама решит, что с ними делать.

О, богиня, как же всё-таки приятно и тепло на душе становилось от осознания того, что она жива. Это странное, неописуемое чувство окрыляло, дарило энергию, хотя Генрика, если честно, так устала, как не уставала ещё никогда. Она уже не скрывала улыбки, смотря на леди Штакельберг. И уже не обращала внимание на то, что с поля битвы постепенно выносили трупы и раненых.

Спустя четыре часа замок уже был полностью зачищен от ламахонцев, и туда постепенно стекались те, кто хотел занять там покои.

— Генрика, идём, — сказала Ильзе и мотнула головой в сторону замка. Герцогиня выполнила приказ, подъехала на лошади к миледи, и они вдвоём отправились к замку вслед за остальными. Отчего-то Ильзе не улыбалась, но её глаза светились радостью. И лишь когда она заметила рану на предплечье, вздрогнула. — Опять? Обязательно загляни к лекарю.

— Хорошо. — Генрика кивнула. Она была счастлива, но так устала, что даже улыбаться больше не было сил. — Сейчас будут принимать тяжело раненых, а я пока лучше просто обработаю настойкой и перевяжу — у меня есть всё необходимое. — Герцогиня слабо улыбнулась.

— Если я прикажу им сделать перевязку сначала тебе — они выполнят, и никаких проблем. — Ильзе усмехнулась.

— Не надо, — отрезала Генрика.

— Но… — возразила леди Штакельберг

— Нет, Ильзе, пожалуйста, — выдохнула герцогиня устало. Ильзе понимающе кивнула. Генрика понимала, что она хотелось сделать всё для неё, но не могла не думать о раненых, которым лекарь нужнее, чем ей.

Они уже въехали во двор замка. Там Генрика увидела Фридриха и Витольда, которые оживлённо о чём-то беседовали. Оруженосец осторожно обнимал его за плечи и рассказывал что-то, будто пытался успокоить. Генрика покачала головой. Эта война очень сильно повлияла на Витольда, к сожалению, не в самую лучшую сторону. Он стал мрачным, пугливым и отчасти даже раздражительным, часто выпивал. Герцогиня понимала: барон не виноват в этом. В этом виновата только война.

Генрика и Ильзе спешились с лошадей почти одновременно, и герцогиня, забыв о ране на предплечье и прежней усталости, бросилась обнимать миледи, словно они встретились после долгой разлуки и не видели друг друга лет двадцать. Хотелось заплакать от всех чувств, переполнявших в тот момент, но Генрика отчего-то не могла — слишком уж сильно устала. Да и плакать не привыкла — это казалось ей, в какой-то степени, проявлением слабости. Щекой она ощущала тепло шеи миледи и просто улыбалась от того, что всё закончилось хорошо хотя бы для них. Всё-таки жизнь продолжается, несмотря на боль и отчаянье, которые остались где-то далеко на поле битвы.

Когда Ильзе завершила все необходимые дела и вернулась в свои покои, Генрика пришла к ней, и они вместе уснули, не разжимая объятий.

Комментарий к Глава 8

Еее пытки мясо махач

Мужики, которые не умерли, позорят Эллибию

Следующая глава будет очень стекольной с:

========== Глава 9 ==========

Рассвет горел в небе траурным пурпурным флагом. Жрица богини Эльги, стоявшая у тела, низким протяжным голосом распевала молитву. Её глаза были закрыты, руки — подняты к небу, и казалось, что она действительно разговаривала с какими-то высшими силами. Бордовое платье жрицы, расшитое серебряными нитями, развевалось на ветру. В длинные тёмные волосы были вплетены фиолетовые ленты, а на пальцах красовались кольца без камней. Жрица пела всю ночь и должна была петь всё время, пока длились похороны.

Эльжбета понимала: самое страшное только начиналось.

Сегодня утром она облачилась в траурное платье. Длинное, тёмно-пурпурного цвета, с глухим воротником и золотистыми вставками на груди — оно выглядело торжественно, даже несколько вычурно, и подходило скорее для бала. Но другого всё равно у Эльжбеты не было — за такой короткий срок платье бы не сшили. Золотое кольцо на среднем пальце сменилось на серебряное с пурпурным камнем. Всё это — всего-то на тридцать дней. Это так мало. Вот только в её душе траур останется навсегда.

Графиня была рада только одному: она была рядом с Ежи в момент его смерти, держала за руку, смотрела в глаза, из которых, постепенно, по капле уходила жизнь. Он долго не мучился — видимо, повезло, что стрела не была смазана ядом. Эльжбете удалось отомстить за мужа: убийцу она застрелила. Вот только это уже ничего не изменит и не вернёт. Выстрели она на пару секунд раньше — возможно, спасла бы.

Видимо, о лучшем теперь придётся забыть.

Приблизившись к телу Ежи, лежавшему на низком столе, графиня осторожно коснулась его бледных похолодевших пальцев. Она в момент ощутила всё то же самое, что и вчера. Сознание отказывалось принимать, что человек, которого она любила больше всех на свете, оставил её, вот так безвозвратно ушёл. Ей просто не верилось. Ей и не хотелось верить. Всё казалось страшным, нелепым сном. Руки дрожали, сердце бешено стучало, а слёзы снова подступали к глазам. Эльжбета бережно, будто он был всё ещё живой, поцеловала его в похолодевшие губы и провела рукой по светло-русым волосам.

Она спиной чувствовала, что сзади кто-то стоял. Не оборачиваясь, Эльжбета поняла, что, скорее всего, это Вибек пришла проститься с отцом. Вчера она так храбро сражалась, так умело руководила правым флангом, сработала, как и планировалось. Теперь Вибек — это единственная частичка Ежи, оставшаяся в этом мире. С одной стороны, это грело душу, а с другой — от этого было неописуемо горько.

Эльжбета, не отводя взгляда, отошла от тела. Сколько ещё продлится эта боль? Если бы Ежи просто со скуки не рванул бы в уже разгоревшуюся битву, сейчас он был бы жив. Они с Ульрикой Рихтер единственные из всех полковников, кто сражаться сегодня не собирался, но в итоге оба оказались на поле битвы. Вот только почему герцогиня жива, а Ежи…

Вибек подошла к телу отца и поздоровалась с матерью. Со вчерашнего вечера они не разговаривали. Эльжбета сразу же после окончания битвы поспешила скрыться ото всех, ей не хотелось видеть никого, даже родную дочь. Она просто хотела побыть одной. Да и сейчас предпочла бы остаться в своих покоях и уснуть, и если не навсегда, то надолго.

Как только Вибек встала у тела отца, со скамейки поднялась высокая темноволосая монашка в тёмно-синем одеянии. Следом за ней последовали ещё несколько, более молодых и низких. Они должны были отнести труп на носилках к реке, чтобы там сбросить его в золотые воды Альнехира. Так хоронили покойников вдали от дома, если не было возможности отнести тело в Башню Молчания, где его бы постепенно обгладывали стервятники. Вот только большинство тел отправляли домой, чтобы их похоронили там, где феодалы родились, выросли, или же просто жили большую часть жизни. Разве что, во время осады по приказу Ильзе трупы пускали по реке, чтобы отравить в ней воду, потребляемую жителями города и замка. И тогда это редко сопровождалось ритуальным пением и чтением молитв.

Эльжбете же пришлось хоронить мужа здесь, потому что в Кюгеле всё равно была только её сестра Войцеха, для которой он никогда не был родным человеком. Какой смысл в похоронах, на которые никто не придёт? Все родные для Ежи люди: Вибек и Эльжбета — были в Ламахоне, и пока не имели возможности вернуться домой.

Эльжбета в последний прижалась губами к холодному лбу, и монашка накрыла труп пурпурным полотном. Жрица продолжала петь что-то про ангела с оборванными крыльями, который провожает покойников в загробный мир, где их ждёт вечный покой и счастье. Хотелось верить, что это действительно было так, что там всё же что-то есть, и никто не исчезает безвозвратно. Но верилось в это с большим трудом.

Эльжбета всё ещё не понимала, как и за какие грехи это случилось?

Монашки подняли труп на носилки, и графиня с дочерью отправились следом. Эльжбете не хотелось быть здесь, не хотелось видеть, как в тёмной воде тонет тело её супруга, не хотелось слышать молитв и бездушных слов-соболезнований. Но ноги сами несли её туда, будто по зову долга. Она должна проводить его в последний путь. Должна быть рядом, как была рядом все двадцать три года. Пусть это ему больше не нужно. Может быть, это нужно ей?

Наконец они дошли до назначенного места. Похоронная процессия взошла на помост, труп сначала положили с краю, а затем осторожно спустили в воду. Тело сразу пошло ко дну, и пурпурная ткань, скрывавшая лицо, чуть приоткрылась, но бледных, искажённых черт лица уже не было видно под серой водой.

В лучах рассвета река казалась золотой. Она текла в бледную туманную даль, и казалось, что она действительно была порталом в какое-то иное измерение. Эльжбета слышала тихое пение ранних птиц. Оно казалось ей волшебным, сказочным, прекрасным, но нисколько не успокаивало боль. Нервно теребя рукав платья, графиня старалась сдержать подступавшие слёзы. Ей больше не хотелось быть здесь, даже несмотря на прекрасный пейзаж и дивную погоду. Вечером она и так должна будет вернуться сюда уже одна и помолиться.

Жрица закончила распевать молитву и ушла с монашками обратно, оставив Эльжбету и Вибек наедине.

— Теперь от него только лук остался, — сказала графиня тихим голосом. Говорить ей не хотелось, но отчего-то казалось, что это поможет хоть немного отвлечься. — Можешь забрать его себе. — Она перевела взгляд с золотящейся воды на дочь. Вибек была похожа на мать Эльжбеты, Викторию Кюгель, только, в отличие от неё, у девушки были светлые волосы и голубые отцовские глаза. Но черты лица и даже черты характера напоминали графине мать. Вибек была такой же осторожной, уверенной в себе и своих силах, настойчивой и старательной. Именно такой Виктория была в молодости — к сорока пяти годам она стала беспокойной, мнительной, подозрительной, ей вечно казалось, что все вокруг — враги, подозревала несколько человек в покушении на её убийство. Когда она узнала о том, что ауксинисцы вторглись на территорию Ойгварца и разрушили часть феодов, Виктория сразу же решила бежать из страны вместе с Евой.

А вот острой на язык, смешливой и чуть ветренной Вибек была в отца. Они с ним были очень близки, общались словно друзья. Эльжбете, которая прожила

большую часть сознательной жизни без отца, понять это было сложно, но она всегда радовалась за них, ведь они были счастливы.

Эльжбета почувствовала, как холод прошёлся по её спине. Кто знает, жива мать сейчас или нет — они уже так давно не переписывались, лет десять о Виктории и Еве не было ни слуху, ни духу. Эльжбета продолжала любить мать и младшую сестру всем сердцем, а вот они её — вряд ли.

— Я не умею стрелять, — просто ответила Вибек, смотревшая на играющие на воде блики. С детства девушку учили обращаться только с мечом, и она прекрасно им владела, но луками и арбалетами никогда не интересовалась. Эльжбета не считала это каким-то своим упущением — пусть дочь выбирает, что ей нравится. Её дело — предложить или направить на путь, кажущийся истинным.

— После войны научишься, — ответила графиня и почувствовала, будто в сердце снова вошла раскалённая иглой. Ей было так страшно думать о будущем. Особенно после того, что случилось. — У меня на тебя большие планы. Война кончится, Эрхон обретёт независимость, Ильзе станет королевой, и, хочешь ты этого или нет, тебе придётся выйти замуж за Аццо. Это уже почти официальная договорённость, — добавила Эльжбета с улыбкой. Она понимала: Вибек наверняка будет против такого союза, дочери не хотелось всей этой роскоши или высокого положения в обществе, она много раз говорила и матери, и отцу, что хочет всю жизнь служить, даже возможно за границей… Но пока это было невозможно — Кюгелю нужна наследница, а у Вибек не было ни сестёр, ни братьев, и кроме неё править замком в будущем будет некому.

— Ладно, — тихим голосом сказала Вибек. — Ты ж ведь знаешь, как я не хочу замуж… — Графине показалось, что дочь усмехнулась.

— Я понимаю, — ответила Эльжбета устало. — И я в своё время не хотела и не планировала, пока Войцеха не отреклась от правления. Власть перешла в мои руки, а вместе с властью — определённые обязанности, долг. — Графиня задумалась. — Ты — единственная наследница, и кроме как тебе некому больше продолжать род. Так уж получилось, к великому сожалению. — Графине было действительно жаль. Понимая, что ей придётся неволить дочь, она чувствовала себя отвратительно. Но долг есть долг, и к нему у Эльжбеты было особое отношение. Раз уж в этой ситуации невозможно заключить какой-то иной договор, значит, остаётся выполнять долг. Дочь, кажется, это понимала, хотя Эльжбета видела и чувствовала, как ей не хочется такой жизни. Вибек была не из тех, кто готов смириться с судьбой. Она всегда ставила свободу выше всего другого, но сейчас словно принимала свою участь как должное, будто бы внутри неё что-то сломалось.

— Но это ведь не помешает мне научиться стрелять? — Вибек усмехнулась — она всегда искала во всём позитивные стороны. — Я, конечно, вряд ли смогу научиться так же, как отец. Я горжусь им.

— Он так хотел, чтобы всё это кончилось, — горько и нервно усмехнулась Эльжбета, чувствуя, что ей не хватает воздуха. Да, может быть, такая смерть — повод для гордости, но какой ценой… Эльжбете было больно, невыносимо горько и страшно принимать это. Мир в мгновение утратил прежние краски и свет, стал серым, холодным, пустым. Не хотелось думать ни о гордости, ни о героизме, не хотелось вспоминать о вчерашнем вообще. Но забыть, словно страшных сон, этого уже не удастся.

Эльжбета попыталась улыбнуться и подняла голову к небу, чтобы не разрыдаться от нахлынувших чувств. Вибек подошла к матери и обняла её так крепко, что хрустнули кости. Сейчас она была единственным человеком, кто хоть немного понимал Эльжбету. Графиня могла бы и выговориться ей, но грузить её не хотелось, ей самой было ничуть не легче. Подруг, с которыми можно было поговорить по душам, у Эльжбеты не было, а сестра была далеко.

Сейчас графиня была одна наедине со своей бедой, которая для государства и войны — мелочь, а для неё — катастрофа. Но хоть Вибек жива и здорова, и на том спасибо.

— И всё действительно кончилось. Только для него, правда. — Успокоившись, Эльжбета снова нервно усмехнулась.

Они простояли так ещё минут пять, молча смотря, как солнце медленно поднимается над уставшей землёй. Потом вместе отправились к замку, Вибек встретила герцогиню Корхонен, и они ушли куда-то вдвоём. Эльжбета была рада, что хоть у дочери есть кто-то близкий и понимающий. А самой ей сейчас лучше побыть одной, привести в порядок мысли, понять, что делать дальше.

И когда она уже почти дошла, ей встретилась леди Ильзе.

— Доброе утро, миледи. — Эльжбета старалась говорить бодро и спокойно, будто бы всё было в порядке, и утро было действительно добрым. Не заметить сюзеренку она не могла — это было бы просто невежливо.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, у меня для вас новости, — ответила леди Штакельберг сосредоточенным голосом. Она смотрела не на собеседницу, а куда-то вдаль, словно пыталась разглядеть что-то или наблюдала за чем-то, хотя там была просто сине-белая даль и шатры. При этом девушка постоянно теребила браслет, состоящий из алых камушков в тон платью. Алый был общим геральдическим цветом Штакельбергов и Кюгелей.

— Я внимательно вас слушаю, — сказала Эльжбета заинтересованным тоном и кивнула, отведя взгляд.

— У Мёллендорфа, который должен был штурмовать Сингх в начале июля, возникли проблемы с восставшими ветианцами. В лагере — беспорядки, осаждённые замки не думают сдаваться, потому у него просто нет времени и людей для того, чтобы заниматься этим. — Ильзе покачала головой. — Поэтому Сингх берём мы. Мне нужна половина ваших людей. Ваши дипломатические навыки нам всё ещё пригодятся. И со второй половиной вы отправляетесь предлагать наши условия Ямакава. Если не выйдет — ждите нас, и мы вместе возьмём город осадой.

Услышав про осаду, графиня было хотела возразить, памятуя о том, какой выматывающей была осада Мурасаки, но промолчала. Сейчас спорить с миледи не было никаких сил и желания.

— Хорошо, — кивнула Эльжбета с грустной улыбкой. — Я сделаю всё возможное, миледи.

— Вот и прекрасно. Завтра после обеда будет военный совет, где уже решим, когда и как всё это должно произойти, — улыбнулась Ильзе и заправила светлую прядь за ухо. — Во вчерашней битве мы потеряли довольно много людей. — Она попрощалась с Эльжбетой и удалилась в замок.

Эльжбета усмехнулась. Беда не приходит, когда ты ждёшь её. Беда всегда приходит неожиданно, нанося удар ножом в спину. Она напоминает о себе после всякого счастья, будто бы желая испытать на прочность, преподать новый жизненный урок. И ожидать её порой страшнее, чем испытывать. Вот только в этот раз беду не ожидал никто…

Наконец графиня вернулась в свои покои, переоделась в ночную сорочку, завернулась в одеяло и забылась долгим, тяжёлым сном. Ей ничего не снилось. Проснулась она только под вечер, по-прежнему ощущая себя уставшей. Эльжбета бы с радостью проспала ещё дольше, хоть это наверняка не дало бы никаких результатов. Да и спать дальше в холодной и жёсткой постели не представлялось возможным — Эльжбета должна была снова выйти к реке и помолиться.

Графиня прислонила руку к царапине на щеке. Ей так не хотелось идти туда опять.

Следующая ночь и следующий день прошли едва ли лучше. Лишь военный совет помог привести в порядок мысли и заставил Эльжбету немного развеяться, хотя и прошёл отчасти как в тумане. Со взятием Сингха решили особенно не тянуть, но и не торопиться. Ульрика Рихтер предложила брать его в конце июля-начале августа. Примерно в то же время Эльжбета должна была отправиться в Ямакава. Подчинить его — задача не из лёгких, местная графиня и её люди отличались воинственностью и упрямством. Хотя в Ауксинисе и не с такими приходилось иметь дело.

Весь военный совет Ильзе, сидевшая во главе стола, то и дело подбрасывалаперед собой Воронёный клинок. Она чувствовала себя с ним всесильной и стремилась показывать эту силу всем присутствующим. Кинжал и вправду был красив. По сравнению с ним тот самый клинок Эльжбеты, привезённый отцом из Варноса, выглядел довольно бедно и просто, хотя и был сделан талантливым и известным оружейником. Графиня никогда не видела подобных Воронёному клинку с роду. Только слышала, и не особо много, так как магией не интересовалась.

Было видно, что саму Ильзе слегка раздражали её вассалы, хотя она старалась улыбаться. А ей всё время улыбалась герцогиня Генрика. Эльжбета очень близко дружила с её матерью, Магдаленой. С ней они рука об руку прошли войну с Ауксинисом, часто встречались и общались и после неё. Старшая герцогиня Корхонен была доброй, отзывчивой и почти до безрассудства смелой и самоотверженной. Будь Магдалена рядом с Эльжбетой и сейчас, она бы поняла её, поддержала, они бы справились вместе. Но её не было. И не будет уже никогда.

Военный совет завершился спустя два часа и оказался на удивление выматывающим. Как только Ильзе объявила, что все свободны, зал опустел очень быстро. Буквально через пять минут присутствующие покинули его. Казалось, все торопились на какое-то мероприятие, которое проводилось раз в столетие и которое не желательно было пропускать. На самом деле все просто рвались в свои шатры или предоставленные покои, подальше от суеты, холода и своей леди.

В зале остались только Ульрика и Эльжбета, с каким-то странным смятением смотревшие друг на друга минуты две.

— Вы выглядите бледной, ваше сиятельство. — Герцогиня Рихтер явно скучала и просто искала возможности поговорить с кем-то. Она снова была одета в жёлтое, её волосы были заплетены в длинную косу и подвязаны пурпурной траурной лентой. Ульрика была выше Эльжбеты примерно на на две головы, сильнее и на пять лет моложе. На момент войны с Ауксинисом герцогине Рихтер, как и Ежи, было двадцать лет, но участвовать в боевых действиях она отказалась. Эльжбета не винила, не ненавидела её за это — у неё был выбор, и война всё равно давно прошла, к тому же, была выиграна.

— Ничего, это пройдёт. Просто усталость, — с усмешкой отозвалась графиня и почувствовала, что ей неожиданно захотелось выпить. Эльжбета не слишком любила вино и, тем более, что-то крепче, но острое и внезапно возникшее желание было настолько сильным, что она буквально ощущала терпкий, чуть горьковатый вкус на языке.

— Вам бы отдохнуть день-два, да с нынешними событиями это почти невозможно. Вот война закончится… — Ульрика не договорила и просто покачала головой. Сердце пропустило удар. Думать о том, что будет после окончания войны, Эльжбете было страшно. Ей вообще не хотелось думать о том, что будет. Завтра ли, послезавтра, тем более, о том, что будет через пару лет. По идее, ей должны достаться выгодные земли, богатство, и, если Эрхон обретёт в итоге независимость, высокая должность при королевском дворе.

Эльжбета почувствовала тепло. Герцогиня обняла её за плечи.

— Это больно — терять любимых. Мы вот с сестрой почти не общались, жили довольно далеко, у нас большая разница в возрасте — десять лет… — Герцогиня вздохнула. — И вроде бы чувства, что из моей жизни исчезло что-то важное, нет. Но… мы ведь росли вместе. После того, как мать умерла, рожая её, роднее Кирстен для меня не было никого. И я очень жалею о том, что мы так мало общались во взрослой жизни.

— Я свою младшую сестру уже двадцать три года не видела. — Эльжбета покачала головой. Ульрика провела рукой по её спине, заставив вздрогнуть. У герцогини были очень холодные, но мягкие и нежные руки. Это слегка удивило Эльжбету: Ульрика была склонна к тяжёлой и изнуряющей работе, была прекрасной воительницей и не производила впечатление нежной и осторожной женщины. Но её прикосновения были до мурашек приятными. Эльжбета замерла, боясь двигаться и говорить. — И почти тринадцать лет мы не переписываемся. Они с матерью бежали от войны в Варнос… Она даже на мою свадьбу не приезжала. Это был такой чудный день, что я как-то не придала этому значение. Может быть, Ева возненавидела меня за что-то, но меня радует, что она хотя бы жива. — Графиня закрыла глаза и прижала руку ко лбу. О Элис, мать всего живого, как же она всё-таки жалела о том, что связь с сестрой оборвалась. Ей было даже слегка стыдно и совестно за то, что она почти не вспоминала о ней долгое время. Но писать Еве всё равно было как-то… страшно спустя столько лет. Наверное, сестра действительно обижена на что-то…

— Может, уже поздно для этого, но вы простите меня за то, что тогда пропустила мимо ушей вашу просьбу участвовать в войне с Ауксинисом, — начала немного неуверенно Ульрика. С чего бы ей сейчас вспоминать об этом? Неужели её, Ульрику Рихтер, заботит такая мелочь? Эльжбета помнила, как герцогиня в своё время отказывалась участвовать, отнесшись с невероятным пренебрежением ко всем предложенным условиям. Может, она просто боялась умереть, а может ей не обещали достаточно хорошего вознаграждения?

— Забыли. Та война и так была выиграна. Нам бы с этой разобраться. — Эльжбета горько усмехнулась и подошла к окну. Ей уже было всё равно, что там было. Времена войны в Ауксинисе стали чуть ли не лучшими в её жизни, а теперь это всё больше не имело значения.

Рука Ульрики соскользнула с её спины, заставив графиню вздрогнуть снова. Она почувствовала, как сердце бешено забилось в груди. Все эти прикосновения дарили ей какие-то странные, но приятные ощущения, отчего становилось немного неудобно — она ж ведь почти не знает Ульрику. Эльжбета высунула голову в окно. На улице стояла июльская жара, и в замке было очень душно. Графиня ненавидела жару. В пекло обычно ничего не хотелось делать.

— Меня леди Штакельберг, наверное, скоро опять в Мёллендорф со Склодовской на пару дней отправит. — Ульрика принялась мерить комнату шагами. Её голос звучал всё более неуверенно и бесцветно. Волнуется.

— Неужели пытки приносят вам удовольствие? — спросила графиня дрогнувшим голосом. Вся эта идея с массовым истреблением ветианцев казалась ей глупой и бессмысленной, что бы там ни происходило у Ильзе в голове и в личной жизни. Эльжбета не знала причин, потому не могла делать однозначных выводов, но эта ненависть казалась ей пустой. Очень жаль, что она достигла таких размеров. Вот только идти против миледи было бесполезно. А не подчиниться Эльжбета не могла. Долг, уважение к матери Ильзе, Гертруде, которая до последнего не верила в необходимость войны. Раз уж Эльжбета защищала интересы Ильзе, она должна была приложить все усилия, чтобы выиграть ей эту войну.

— Нет, ваше сиятельство. Мне приносят удовольствие деньги, — с улыбкой ответила Ульрика. — А за пытки платят прилично.

Графиня промолчала. Герцогиня Рихтер показалась ей умной женщиной, но в отношении пыток понять её Эльжбета не могла. И, пожалуй, всё же не стоит изливать ей душу, рассказывать о том, как ей больно и как страшно. Доверять Ульрике казалось сомнительным удовольствием, хотя у неё тоже умер близкий человек. Она казалась Эльжбете совершенно бесчувственной, и это пугало.

— И всё же, беда сближает. — Ульрика снова приблизилась к графине и приобняла за плечи. — Мы легко теряем на войне родных, но так же легко можем обрести друзей, любимых, попавших в похожую ситуацию. Я искренне соболезную вам. — Графиня усмехнулась. Эти слова казались ей слишком уж наигранными, будто бы Ульрике было что-то от неё нужно, и она стремилась заполучить её расположение. Хотя, с её манерой довольно монотонно, почти безо всяких эмоций говорить, угадать её истинные мысли и чувства было сложно. Ульрика словно стеснялась, потому часто посмеивалась, говорила неуверенно, казалось, скрывала что-то. Либо это горе так сказалось на её поведении, либо… что?

— Может быть, выпьем? — Герцогиня Рихтер неуверенно улыбнулась. Эльжбета заметила на её щеках легкий румянец. — Вы не заняты сейчас?

— Извините, сейчас мне не до этого, — ответила графиня бесцветным голосом. На самом деле, выпить ей всё ещё хотелось. Но она предпочла бы выпить в одиночестве, чем с кем-то. Особенно с малознакомой женщиной, с которой она третий раз в жизни разговаривает.

Ульрику, кажется, эти слова сильно расстроили. Чуть ли не ранили, судя по её выражению лица. Она всё ещё продолжала улыбаться Эльжбете, но в её глазах светилось какое-то разочарование.

— Берегите себя, пожалуйста. — Герцогиня резким движением схватила графиню за левую руку, что та даже не успела её выдернуть или что-то возразить.

— Спасибо, — дрогнувшим голосом произнесла ошарашенная Эльжбета. Ульрика резко разжала руку, и графиня отошла от окна к двери, собираясь уйти в свои покои. — Надеюсь, с вашим мужем хоть всё будет в порядке. — Её голос дрогнул на последнем слове. Жгучее чувство страха вспыхнуло в груди. Так бывало с Эльжбетой всегда, когда ей было грустно и страшно и, скрасив немного эту печаль разговорами с кем-то, она была вынуждена прощаться с человеком, понимая, что теперь точно останется одна со своими страхами хоть на одну ночь. И, с другой стороны, хотелось уже поскорее попрощаться. А чувство страха… Оно, на самом деле, всегда теперь было с ней, в какие-то моменты просто обостряясь. Видимо, так продлится ещё долго.

— И с вашей сестрой тоже. Как с младшей, так и со старшей, — ответила Ульрика с улыбкой, и они распрощались поцелуем в щёку.

***

— Ваше сиятельство, вести из Кюгеля. — Служанка, одетая в тёмно-синее мужское платье и коричневые штаны, встретила Эльжбету возле двери в её покои. Графиня даже не успела ничего ей возразить или толком почувствовать, как следом за служанкой подбежал, запыхаясь, высокий светловолосый юноша в дорожной одежде — гонец, державший в руках маленькую запечатанную записку — это не походило даже на свиток.

От удивления Эльжбета чуть не выронила кольцо, соскользнувшее с пальца. Впервые за десять месяцев войны от сестры приходят какие-то вести. Графиню это немного удивило и насторожило, но какая-то странная, почти болезненная радость, желание скорее развернуть свиток было сильнее всяких беспокойств. От волнения чаще забилось сердце и даже задрожали руки. Впервые за долгое время Эльжбета испытывала такие сильные чувства и эмоции. Ей хотелось скорее ответить сестре, рассказать обо всём, выговориться, поделиться чувствами. С момента похорон прошло почти две недели, и за это время легче не стало. И только общение с сестрой сейчас могло бы вернуть графиню к жизни.

Эльжбета чуть ли не с руками вырвала свиток у гонца, развернула и принялась читать.

Моя дорогая сестра, похоже, это единственное письмо, которое я сумею отправить тебе в ближайшие дни. Это небезопасно, времени мало, потому пишу кратко: замок в осаде, мне нужны люди. Твоя Войцеха.

Клякса. Ещё одна клякса. Подпись. Письмо было написано небрежным, почти нечитаемым почерком, видимо, сестра торопилась, пока писала его.

Эльжбета почувствовала, как по спине прошёлся холод. Улыбка внезапно исчезла с её лица, а руки задрожали сильнее. И на сей раз уже не от безудержной радости. Осада. Графиня ожидала увидеть в письме что угодно, хоть известие о том, что Ева с матерью внезапно вернулись, но только не это.

— Мне сбежать-то еле удалось, — заговорил гонец дрожащим голосом. На лбу у него красовалось несколько ссадин, были разбиты губы, а под глазами красовались синяки. — Замок в осаде уже недели полторы, я уже даже не помню, сколько дней сюда добирался.

— Кто осадил его? — спросила Эльжбета твёрдым голосом, чувствуя абсолютное бессилие и непонимание происходящего. Всё это было так похоже на какой-то бред или абсурд, что хотелось кричать. Но вместо этого графиня просто до крови впилась ногтем в средний палец правой руки и, закрыв глаза, устало выдохнула.

— Эти… у них красная канарейка на гербе, — ответил юноша взволнованно.

— Розенберги, — едва ли слышно прошептала Эльжбета и покачала головой.

— Эти ойгварцские, — проговорила служанка с осуждением. — Западные, причём.

— И с ними ещё кто-то. Бароны чьи-то, наверное, их же, — перебил её гонец немного нервно.

Всё это время графиня не говорила ни слова. Розенберги были довольно известными графами, в прошлом — богатыми и владевшими большим количеством земель. Междоусобные войны сильно пошатнули их авторитет, и Розенберги утратили прежнюю влиятельность. Неудивительно, что они воспользовались моментом и осадили довольно большой и богатый феод, находившийся на границе. Зная о беспорядках, вызванных войной Западного и Восточного Ойгварца, Эльжбета подозревала, что западные правители могут позариться на её земли, а потому попросила Войцеху, которая была ведьмой, принимать особые меры предосторожности. Но кто знает, сколько сестра ещё сможет и насколько хватит гарнизона…

— Мне нужно к леди Ильзе, — сказала графиня бесцветным голосом и, не обращая больше внимание на служанку и гонца, отправилась прочь. Девушка и юноша озадаченно смотрели друг на друга ещё с минуту, пока вдруг не решили наконец разойтись, кто куда. Это известие потрясло их не меньше Эльжбеты, вот только на их плечи не ляжет от этого никаких забот. А ей теперь придётся долго беседовать с миледи, спорить, уговаривать, убеждать… Она не может отказать Войцехе, не может бросить её, оставить её просьбу без внимания. Они помогали друг другу всю жизнь в разных ситуациях, Эльжбета и так чувствовала себя обязанной перед сестрой. Речь ведь идёт о спасении их дома, родного замка, в котором они родились и выросли, жили всю жизнь.

Графиня быстрым шагом пересекла длинный, казавшийся бесконечным, коридор и постучалась в нужную дверь. Ей тут же открыла дверь низкая коротковолосая служанка лет пятнадцати, чуть диковато и испуганно оглядывавшая гостью. Эльжбета проскользнула в дверной проём, и служанка закрыла за ней дверь.

Ильзе, рассматривавшая какой-то свиток, резко бросила его, встала из-за стола и кивнула графине.

— Кюгель в осаде, — произнесла Эльжбета ровным голосом. — Мне только что пришло письмо от сестры. Она просит людей. Я не могу… — Ильзе перебила её.

— Кюгель в осаде? — Переспросила она с нервной усмешкой. Эльжбета кивнула и сунула в руки леди Штакельберг письмо.

Ильзе внимательно рассматривала записку минуты две, словно пыталась понять смысл слов. Или же просто пыталась разобрать почерк — Эльжбете это тоже удалось не с первого раза. Наконец девушка ещё раз придирчиво рассмотрела текст, и вернула кусок пергамента графине.

— Я не могу отказать ей. Вы же понимаете: это моя сестра, мой замок, и мои люди, — сказала Эльжбета с сожалением. — Это Розенберги и их вассалы.

— Розенберги, — повторила Ильзе едва ли не сквозь зубы и покачала головой. В её лице читалась злость или даже какая-то обида — то ли на Эльжбету, то ли на захватчиков. Ильзе замолчала и снова задумалась. Графиня терпеливо ждала, молчала и просто смотрела на миледи. Если с ней придётся спорить — Эльжбета была готова.

— Сколько людей понадобится вашей сестре? — спросила Ильзе нервно. Хотелось верить, что она всё же думает над проблемой, а не просто делает вид, что ей не всё равно. В конце концов, это отразится и на её войне тоже. К тому же, речь идёт о вторжении чужаков из другой земли в её владения.

— Треть от моего войска, — ответила графиня устало. — Если позволите, половину и отправлюсь сама. — Эльжбета поняла полный уверенности взгляд на Ильзе.

Она понимала, что миледи может возразить и не понять. Она была готова выслушать всё, что угодно. Но пусть уж лучше девчонка прислушается к ней в итоге, чего бы это ни стоило.

— Вы? — Леди Штакельберг вздрогнула. — Вы понимаете, чем это может обернуться для нас, для нашего войска, которое и так поредело после последнего сражения?! Брать Ямакава штурмом? А люди для штурма Сингха?

— Моя дипломатическая деятельность никуда от этого не денется. — Эльжбета изогнула левую бровь. — Всё можно наверстать потом. Зачем брать Ямакава штурмом, если можно подождать до моего возвращения? Я просто помогу сестре, на это уйдёт не более трёх недель. Я ведь вернусь обратно и всё решу. — Ильзе снова иронично усмехнулась, желая что-то возразить. — А людей для взятия Сингха у вас достаточно. Особенно, если вернутся посланные на помощь Мёллендорфу отряды. А они должны вернутся: барон Нойманн, например, постоянно держит меня в курсе. Да и у баронессы Хан проблем нет. И вообще, это ведь ваши земли. Вы же не позволите какой-то ойгварцкой графине отвоевать один из богатейших феодов Эрхона?

— Вы правы, ваше сиятельство. — Ильзе устало вздохнула и скрестила руки на груди. Всё это время она бесцветным взглядом смотрела в стену перед собой и, казалось, вообще не слышала слов графини. Половина от войска и временный, но всё же выход Эльжбеты из войны — это действительно высокая цена, но хотелось верить, что Ильзе поймёт её и не откажет.

— За две недели до штурма Сингха это уж слишком неожиданно. — Ильзе усмехнулась. — Захватите на обратном пути часть солдат Аццо и привет ему от меня передайте, что ли. — Пошутила она с нервной улыбкой. — Надеюсь, мать там ещё не сдохла… — прошептала она едва ли слышно.

Графиня покачала головой. Хотелось верить, что и её, Эльжбеты, мать жива.

— Тогда завтра утром я отправляюсь домой с половиной своего войска. На корабле путь займёт меньше времени. — Графиня могла почти вздохнуть с облегчением. Ильзе так легко согласилась, осталось теперь выпросить у неё два-три корабля, чтобы переправить отряд обратно в Эллибию.

— Не беспокойтесь. До ближайшего порта — два дня пути. К вашему прибытию всё уже должно быть готово. — Девушка покачала головой. — Я сообщу всей армии и вашим людям об этом. А вы можете быть свободны.

После обеда вся армия уже знала об осаде Кюгеля и поездке Эльжбеты домой. Отправиться вместе с ней по собственному желанию согласились многие. Больше всего людей обещали барон Нойманн и баронесса Гретель Хан, что нисколько не удивило графиню — Ханы и Нойманны испокон веков служили Кюгелям верой и правдой.

Впервые за эти две недели Эльжбета искренне улыбалась от радости. Или от постепенно накатывающей истерики — понять она не могла. С одной стороны, это очередное большое горе: осада, голод, жертвы и кровь. А с другой — она вернётся домой, где её ждёт любимая сестра Войцеха…

И где каждый камень напоминает ей о Ежи.

Вспомнив об этом, графине больше не хотелось улыбаться. Сердце снова забилось чаще, руки задрожали, и страх вернулся к ней, будто бы приставив к горлу нож и не давая дышать спокойно. Близился вечер, а следом за ним — тугая ночь, полная тоски. Стоило бы уже привыкнуть к этому, стоило бы смириться, но нет… Этот убийственный холод, видимо, был уже навсегда.

Нужно было отправляться в свои покои и скорее ложиться спать, чтобы не терзаться воспоминаниями и мыслями об этом. Может быть, хоть эта ночь пройдёт спокойно, без содроганий, без кошмаров.

Эльжбета уже почти дошла до нужной двери, как чья-то мягкая и тёплая рука схватила её за запястье. Графиня вздрогнула, обернулась и увидела перед собой Ульрику. О, богиня, мать всего живого, что ей нужно в столь поздний час? Герцогиня Рихтер смотрела растерянно, с лёгкой неуверенностью и смятением, будто бы убила кого-то и стояла в непонимании, что только что совершила.

Эльжбета хотела выдернуть руку, но Ульрика сжала её сильнее. И это та женщина, которая безжалостно пытала ветианцев?

— Ваше сиятельство, вы ведь завтра уезжаете? — Она говорила как обычно монотонно, хотя в её лице читалось какое-то волнение и растерянность.

— Да, — ответила Эльжбета тихо, всё ещё недоумевая от того, что происходит. Герцогиня продолжала сжимать её руку. Того гляди, и к стене прижмёт. Графиня не знала, на что способна Ульрика. Она была выше и явно сильнее. А у Эльжбеты при себе не было даже кинжала.

— Можете уделить мне хотя бы… полчаса? — Голос Ульрики дрогнул на последнем слове. Эльжбета вздохнула.

— Говорите, что вам нужно. Только побыстрее, — устало проговорила Эльжбета и снова попыталась выдернуть руку. Ульрика не отпускала. В её фиолетовых глазах плескался страх, смешанный с какой-то страстью, рьяностью. Будто бы если она отпустит её, то потеряет её навсегда и больше никогда не увидит.

— Простите… — Ульрика запнулась, пытаясь подобрать слова. — Я хотела сказать… я так давно люблю вас. — Она снова подняла взволнованный взгляд на Эльжбету. Графиня стояла в замешательстве, понятия не имея, что отвечать Ульрике. Руки снова задрожали, сердце забилось сильнее. Ей захотелось, ничего не объясняя, уйти, убежать, но это было бы так глупо с её стороны. Она, в конце концов, взрослый человек. Вид Ульрики казался ей растерянным. Даже как-то жалко её стало…

— Я… боюсь вас расстроить, сейчас мне совсем не до отношений. — Эльжбета нервно усмехнулась.

— Поймите меня: я больше не могу. Когда вас нет, мне кажется, я умираю. Когда вы есть, я хочу бежать, прятаться и выжидать непонятно чего. Как будто… — Ульрика запнулась, схватила графиню за вторую руку и замерла, смотря ей в глаза. — Всё время, пока велась подготовка к войне, пока длится эта война. Всё время. — Её голос неожиданно перестал быть монотонным. Герцогиня перешла на громкий шёпот, её руки тряслись, а лицо как-то странно блестело. Эльжбета стояла в ошеломлении, понятия не имея, что отвечать. Она была не против, чтобы кто-то любил её. Она была не против отношений с женщиной, но боль от потери, страх, пустота в душе — всё это теперь надолго. Да и не любила она Ульрику, просто не могла любить. И вообще, кажется, уже не могла никого любить кроме покойного Ежи.

— Вы, может быть, пьяны или не в своём уме? — слабым голосом спросила графиня, чувствуя, как накатывает бессилие, и глазам подступают слёзы.

— Нет. — Ульрика резко подалась вперёд, пытаясь прижать к себе Эльжбету, но та резко вырвалась, отстранилась и ударила её по лицу.

По спине снова прошёлся холод. Герцогиня схватилась за левую щёку, бросила на графиню последний испуганный взгляд и убежала. Эльжбета всё ещё стояла в коридоре, тяжело дыша и не совсем не понимая, что происходит.

Она вошла внутрь комнаты, закрылась на ключ, прислонилась к двери спиной и медленно сползла по ней вниз. Богиня, ей и так было неописуемо плохо уже вторую неделю, ей хотелось снова остаться одной хотя бы на эту ночь, как тут её остановили почти прямо перед дверью. Эльжбета со свистом втянула в себя воздух, выдохнула и прислонила руку к груди. Слёзы сами полились из её глаз, руки задрожали сильнее. Графиня прижала руку ко рту и сдавленно всхлипнула.

Её правая рука, всё ещё горевшая от нанесённого удара, безвольно опустилась на бедро. Из кармана платья вывалилось то самое кольцо, которое она двадцать три года носила на среднем пальце правой руки.

Графиня осторожно подняла его и прижала к себе.

Комментарий к Глава 9

стекло вода и говно какоет (с) я (серьёзно, по-моему тут всё хуже некуда, я редачила мельон раз и всё равно неоч уверена)

Элис - это типа верховная богиня (когда-нибудь я заебусь с пантеоном эллибийских бог_инь, а пока мне очень лень)

========== Глава 10 ==========

Она бежала уже четвёртый день, не встречая на своём пути таверн или поселений — только разрушенные, сгоревшие дома, в которых ещё недели три назад кипела жизнь. Вокруг был только холодный, казавшийся бесконечным лес. Он был известен в народе как пьяный, жуткий, заколдованный — как только не называли его между собой. Всё из-за того, что деревья в этом лесу имели наклонённые и изогнутые стволы, а не ровные, как у обычных деревьев. Считалось, что это — дело рук ведьм, обитавших здесь.

Вот только пока единственными живыми обитателями леса, встречавшимися Эйуми на пути, были птицы и белки, скакавшие между стволами. Из людей тут только трупы, повешенные на деревьях — сами они лишили себя жизни, или кто-то помог им в этом — было неизвестно. В их карманах можно было найти немного денег, у одного на поясе висел кинжал, у кого-то было даже свежее яблоко. С них можно было стянуть одежду, но в ней Эйуми не нуждалась. Ей удалось украсть у одного из стражников одежду: тунику, брюки и сапоги. Теперь её вполне могли принять за эрхонку их солдаты.

В пути её сопровождали боль в ногах, страшная усталость и звериный голод. Находясь в плену, Эйуми и так почти не ела, а добыть пропитание в лесу самостоятельно было трудно. Приходилось есть, что попало. Ночью всё равно нужно было разжигать огонь, чтобы хищники не приближались. Вот только за всё это время Эйуми не встречала тут даже зайцев — только белки, мелкие грызуны да птицы, певшие свои песни где-то в кронах деревьев. Ничего. Словно лес вымер вместе с десятками деревень вокруг.

Эйуми даже представить не могла, что когда-то будет так сильно мечтать о мягкой тёплой постели, но ничуть не жалела о том, что сбежала. В темнице было в сотню раз хуже, хотя бы потому, что рядом был враг. Каждый день к ней приходили люди, убившие её сына, несколько раз грозились убить и её, били, унижали, оскорбляли, кормили отвратительной пищей и почти не давали воды. Ещё повезло, что её не отправили в Мёллендорф. Хотя и в родном Мурасаки ужасов хватало.

Всё это пробуждало в Эйуми такую лютую ненависть, какую она никогда ещё не испытывала, будучи человеком спокойным и относящимся ко всему снисходительно.

Она не знала, сколько ей ещё бежать до ближайшего замка, нетронутого эрхонцами, и с каждым днём ей всё меньше верилось в то, что из леса вообще есть выход. Возвращаться назад было равносильно самоубийству, и жизнь в лесу казалась Эйуми не такой уж и дикостью. В конце концов, если она не найдёт отсюда выход, пропитание здесь герцогиня себе точно отыщет.

Но пока ей хотелось спокойно поужинать и поспать хоть в самом захолустной и бедной таверне с одними ворами да убийцами внутри, и она не теряла надежды. В случае столкновения с вором постоять за себя Эйуми могла, а вот создать себе еду из воздуха — нет.

И на пятый день лес неожиданно кончился, герцогиня вышла на открытую дорогу, на левой стороне которой прямо возле леса стояла небольшая таверна с поломанной, потрескавшейся вывеской. К великому удивлению, внутри было довольно чисто и просторно. Эйуми встретила довольно миловидная хозяйка, явно из числа богатых крестьян. В её речи слышался деревенский говор, хотя девушка старалась говорить как дворянка и некоторые сложные, не характерные для крестьянской речи слова, произносила просто для того, чтобы произвести впечатление, не особо понимая их значение. Похоже, Эйуми она не узнала. В общем-то, вряд ли крестьянка видела её до этого даже на портретах, хотя о Мурасаки за пределами Мин знали больше, чем о других, более мелких графах и герцогах.

Ужин и ночлег обошлись герцогине не так уж и дорого. Как она была рада наесться и выспаться впервые за столько дней! Постель, конечно, была жёсткой, еда — пресной, но Эйуми и тому была рада. Если бы ей ещё предоставили новую одежду — было бы вообще замечательно, но за это нужно было платить дополнительные деньги, которые Эйуми пока решила приберечь. Теперь оставалось разузнать, где она, и сколько здесь до ближайшего феода.

Стоило только Эйуми спуститься на первый этаж за завтраком, как она тут же застыла на месте, увидев в дверях знакомую фигуру. Сначала ей показалось, что это вернулся брат хозяйки. От неожиданности у Эйуми буквально замерло сердце, но герцогиня не схватилась за кинжал, не скривилась, не принялась придумывать на ходу план побега. Она ещё раз пригляделась, чтобы убедиться, что не ошиблась. Этому человеку можно было доверять. Это был лорд Чихёль Пак — низкий и худой коротковолосый мужчина лет тридцати пяти, младший брат её покойного мужа Кэйташи. Герцогиня одновременно испугалась и испытала облегчение — теперь найти дорогу до ближайшего замка не составит труда. Если лорд Чихёль здесь, наверное она уже на территории аллода Пак, а не Мин, который был полностью подчинён эрхонцами. Эйуми не знала, что творилось в Пак, но судя по тому, что лорд Чихёль был в добром здравии, и нигде поблизости не было даже намёка на присутствие эрхонцев, аллод хотя бы не захвачен.

Похоже, Чихёль тоже узнал её и, будто бы не веря своим глазам, схватился за сердце. Возможно, Чихёль был уверен, что Эйуми уже мертва и не ожидал встретить её в таверне на окраине леса, ещё и в своих землях.

Они стояли, смотря друг на друга, ещё секунд десять, чем насторожили хозяйку.

— Лорд Чихёль? — Эйуми подошла ближе и поклонилась, сложив руки на коленях. — Герцогиня Эйуми Мурасаки. — Пак, всё ещё не веря своим глазам, вздрогнул, словно очнулся ото сна, и поклонился в ответ.

— Как вам удалось… — начал он, поглядывая на крестьянку, протиравшую пыль. Девушка только первое время поглядывала на них настороженно, сейчас же словно не замечала. Подумаешь, герцогиня, считавшаяся мёртвой, объявилась в какой-то захолустной таверне, ещё и в добром здравии…

— Долгая история, я чуть позже расскажу. — Эйуми сдержанно улыбнулась.

Чихёль всё ещё стоял в смятении, не зная, радоваться ему или плакать. Он видел герцогиню всего несколько раз в жизни, но отлично запомнил её лицо, может быть, знал о ней что-то из рассказов брата. Эйуми было даже как-то странно от того, что он знал, где она. Хотя чему тут удивляться: Чихёль, будучи человеком образованным и всё-таки правителем крупной земли, знал, что творится в Мин.

За завтраком Эйуми и Чихёль разговорились. Выяснилось, что они действительно находятся на окраине аллода Пак. Чихёль на корабле возвращался из Варноса, остановился близ того места, где ранее располагались владения Кумаров, и его корабль оказался захвачен эрхонцами. Весь экипаж, почти все пассажиры, кроме Чихёля и ещё нескольких слуг, бежавших, кто куда, были перебиты. Лорд ничего не знал о том, что происходило здесь пока его не было, и не был готов встретиться с армией Ильзе. Вот уже второй день лорд Пак находился в бегах, добирался в обход леса, но вышел на ту же самую таверну, что и герцогиня Мурасаки.

Узнав об этом, Эйуми приободрилась: не она одна сильно пострадала от действий леди Штакельберг. За завтраком она с улыбкой поведала ему обо всём, что произошло с ней за время войны, об осаде, о смерти Джуничи, о темнице, хуже которой Эйуми не могла ничего себе представить. Вспоминать об этом было обычно тяжело, особенно вечерами, у Эйуми дрожали руки и бешено билось, пока она рассказывала, описывала в подробностях увиденное. И всё это время она улыбалась — того требовал этикет.

— Невозможно править без любви к тому, чем ты правишь, — отвечал Чихёль, доедая свой рис. — Любовь к своему народу — это ответственность. Без неё власть бессмысленна, как и всякая жестокость.

— На моих глазах юноша лет семнадцати расстреливал ветианцев, выстроившихся в ряд по приказу какой-то баронессы — я даже не знаю её имени, — ответила Эйуми с досадой в голосе. — В их числе были дети, старики… Я наблюдала, как ветианцев и ламахонцев сжигали в срубе. Как они кричали и молили о пощаде. Эрхонцы постоянно устраивали такие представления, запугивали нас. — Эйуми снова улыбнулась, и то была вовсе не улыбка радости.

— Да, я многое слышал об их зверствах. — Чихёль положил на стол палочки так, чтобы они ни на кого не указывали. — И испытал сам. Они пришли как чёрный поток, смели наши поселения, втоптали нас в грязь. Вы ведь знаете, что творится в Мин? — Герцогиня кивнула, хотя в этом не было надобности. — А я и не знал. Вернее, не думал, что это превратилось в полнейший беспредел. И эта чума движется к нам, в мой аллод. — Пак отпил немного сакэ. — Многие графы и бароны готовятся умирать, несколько рыцарей с окраин уже успели сделать сэппуку…

— Но почему никто не готовится защищать свою страну? — Эйуми резко встала и взглянула Чихёлю в глаза. В них читалось сожаление, отчаяние и некоторая беспомощность, словно он действительно ничего не мог сделать со своими людьми. — Очнитесь, это же ваши люди и ваши земли! — Эйуми всплеснула руками.— Эта земля страдала столько лет, здесь рождались и умирали ваши предки, вы родились здесь и росли для того, чтобы защитить свою страну! Сколько ламахонцев погибло за эти замки, за этот мир, за этот покой, который теперь у нас хотят отобрать. Неужели вы так просто отдадите то, что когда-то с мясом вырывалось у куда более страшных врагов? — Герцогиня выдохнула. Хозяйка смотрела на неё изумлённым взглядом. Даже лорд Чихёль, спокойный и отрешённый, глядел на Эйуми круглыми глазами. Сама герцогиня стояла, молча смотря в пол. Внутри у неё всё пылало, в венах кипела кровь, хотя сердце билось спокойно, точно ничего не волновало. Перед глазами снова встали пытки, отвратительные лица истязателей, лицо предателя Рокеру, грязь, копоть, в ушах — крики, звон мечей и чей-то громкий плачь. Эйуми приложила руку к пылающему лбу. Этот плачь звучал в каждом её сне. Он принадлежал женщине, ребёнка которого вздёрнули на дыбе прямо у неё на глазах. Эйуми не видела эту сцену полностью, но слышала, слушала, и много думала об этом потом. Теперь, кажется, эти звуки не отпустят её никогда и будут заставлять её чувствовать жгучий страх и живительную, словно родниковая вода, ярость.

Эйуми выдохнула. Такое яркое выражение эмоций было неприемлемо, но она не могла иначе. Чихёль продолжал растеряно смотреть на неё и в это же время словно искал ответ на какие-то терзавшие его вопросы. Словно пытался принять какое-то важное решение под воздействием слов герцогини. Похоже, они сильно его поразили. А до этого Эйуми считала, что не умеет убедительно говорить.

— Там только эрхонцы, других эллибийцев нет? — спросил Чихёль, всё ещё смотря куда-то в пустоту.

— Только Эрхон, — ответила Эйуми твёрдым голосом. Она наконец пришла в себя, но лоб всё ещё горел, и руки дрожали.

— Да… — покачал головой Чихёль. — У Ойгварца сейчас своя междоусобица: восток намерен отделиться от запада, и местные графы не хотят этого. Власть княгини Терновской становится бессмысленной: она может и пытается что-то предпринять, но пока безуспешно. В Варносе ойгварцские купцы только об этом говорили.

— А Вайсланд? — Эйуми села на своё место. Чихёль вздрогнул, будто не понял, о чём она. — Вайсланд. — Повторила герцогиня.— Вы знаете, что у них?

— Вроде бы там всё спокойно… — задумчиво ответил Пак. — Они проиграли войну Сиверии, но сейчас там волнений нет.

— Прекрасно. — Герцогиня кивнула со сдержанной улыбкой. Прежняя встревоженность вперемешку с облегчением вернулись, заставив сердце биться сильнее. — Вы ведь сейчас отправляетесь в Пак? — Чихёль кивнул. — Как только вернётесь, отправляйте парламентёров в Хвидбьерг — это надежнее, чем письма, которые могут перехватить. — Лорд Пак вздрогнул, но сдержанно кивнул и поднялся с места.

— Вы хотите объединиться с Вайсландом? Но ведь они тоже эллибийцы и могут отказаться и пойти воевать за Ильзе… — Неуверенно проговорил он.

— Не откажутся. Говорить с ними буду я, если вы позволите, — ответила Эйуми уверенным голосом.

— Конечно, ваше сиятельство. — Чихёль нервно усмехнулся.

— Прекрасно. — Герцогиня кивнула.

— Тогда сейчас мы направляемся в Пак, — ответил он, и Эйуми кивнула. Каждая минута была на счету, и оставаться в таверне было довольно опасно.

Герцогиня достала из кармана брюк пару серебряных монет и протянула их хозяйке, которая подошла, чтобы убрать со стола остатки еды. Чихёль сделал тоже самое, после чего они покинули таверну.

— Где ваш кинжал? — спросил Пак, обратив внимание на пустые ножны, прикрепленные к ремню. Смотрел он при этом как-то настороженно, что Эйуми стало немного неловко, и она усмехнулась.

— В лесу потеряла, видимо, — отозвалась герцогиня. — За сколько дней мы дойдём до вашего замка пешком? Можно было бы попросить у крестьян или ваших вассалов лошадей, но у нас нет таких денег.

— Не беспокойтесь, всё устроим.

***

— Вы знаете эллибийский, ваше сиятельство?

— Я знаю имменский, — ответила Эйуми, стоявшая у двери, скрестив руки на груди. Стоило ей произнести эти слова, Чихёль оторвался от зеркала и приблизился к ней. Они добиралась до Пак четыре дня, хотя им так и не удалось одолжить лошадей. Они находились здесь уже шесть дней и почти сразу же отправили гонца в Хвидбьерг. Леди Хелене Лоренцен должна была прибыть сегодня — её корабль уже пристал к берегам северо-запада аллода.

— Надеюсь, вы сможете их убедить… — горько усмехнулся Пак.

— У вас есть какие-то сомнения? — Эйуми улыбнулась ему. На самом деле, она сильно нервничала. Эйуми уже давно ни с кем не заключала сделок. Условия, которые она хотела предложить, казались ей неубедительными, но придумывать что-то другое времени не было. Оставалось рассчитывать на свою природную хитрость, которой Эйуми, как ей казалось, не блистала. Но видела, как это делают лучшие.

— Вы говорили так же, когда мы не смогли оплатить ночлег, и нам пришлось бежать, — ответил Чихёль, покачав головой. Эйуми усмехнулась. — Мы могли бы просто сказать им, кем являемся, и нам бы ни слова не сказали.

— Зачем привлекать к себе лишнее внимание, — твёрдым голосом сказала герцогиня. Чихёль хотел возразить, но она продолжила. — Да, я знаю, в Пак спокойно, но, может быть, это лишь видимость, и нас даже прямо сейчас могут подслушивать. К тому же, если сейчас пойдут слухи среди крестьян, они так же легко могут дойти до эрхонцев.

— Эрхонцы не настолько умны, — усмехнулся лорд и взъерошил свои волосы.

— Вы недооцениваете своего противника, Чихёль. — Эйуми покачала головой. — Они, конечно, не знают о нас очень много, но, если мы расслабимся, все наши секреты и козыри вскроются быстрее, чем вы это обнаружите. Хотя бы потому, что будете уже мертвы. — Герцогиня развела руками. Пак ничего не ответил. Эйуми была права — сейчас стоило не оценивать своего противника, а действовать.

В комнату вошёл слуга в длинном синем кимоно и поклонился.

— Милорд, вайсландцы прибыли, — сказал он со спокойной улыбкой.

— Отворяй ворота.

Через десять минут лорд Пак и герцогиня Мурасаки уже ожидали леди Лоренцен в тронном зале. Чихёль разместился на троне поменьше, а Эйуми заняла второй, предназначавшейся для жены, правительницы замка, хотя выходить замуж за Пака не собиралась. Оба трона были довольно внушительными, большими, но совершенно безыскусными — без драгоценных камней на подлокотниках и спинке. Величественными их делал лишь размер. Сидеть на троне было не слишком удобно, но Эйуми приезжала в Пак не ради этого. Спасибо, что хоть ногами до пола доставала даже при своём невысоком росте.

Вскоре в зал в сопровождении двоих стражников вошла леди Хелене Лоренцен. Она была совсем молодой — не больше девятнадцати лет на вид, высокой и рыжеволосой. Издалека Эйуми не могла точно определить цвет нё глаз, но, кажется, он был карим. Хелене была одета в синий дорожный плащ, подбитый соболем, и тёмно-зелёный хангерок под ним. Эйуми вежливо улыбнулась ей и кивнула. Хелене казалась уверенной в себе, умной, может быть, даже чуть хитрой правительницей, производила совсем не то впечатление, что её южная соседка — леди Ильзе. И хоть именно при ней Вайсланд проиграл Сиверии, её внешний вид внушал доверие. Может быть, конечно, её нрав не соответствует внешности, но хотелось верить, что это не так.

Леди Лоренцен поздоровалась и поклонилась — правда не так, как было принято в Ламахоне.

— Мы позвали вас сюда для того, чтобы предложить вам сделку. — Эйуми встала с трона и спустилась к леди Хелене. — Парламентёр поведал вам о её условиях? — Кажется, она недостаточно точно выговорила последнее слово. Имменский хоть и был простым языком, но Эйуми не слишком хорошо говорила на нём, часто путалась и запиналась.

— Нет. — Леди Лоренцен скрестила руки на груди. Герцогиня облегчённо выдохнула — похоже, её речь была понятна Хелене.

— И… почему вы согласились приехать? — Эйуми снова вежливо улыбнулась. Леди Лоренцен начинала её настораживать: было ощущение, что говорить ей не особенно хотелось. В ней чувствовался горячий северный нрав, закалённый в лютых морозах Хвидбьерга и долгих, выматывающих войнах с соседней Сиверией. Только бы удалось склонить такую пылкую и волевую девушку на свою сторону… Но она хотя бы согласилась приехать, и то уже было хорошо. Да и по всего одной реплике судить нельзя, может, леди Хелене на самом деле куда более мягкая и покладистая, чем кажется.

В ответ Хелене печально рассмеялась, словно Эйуми нашла её слабое место, и ей теперь нужно было сказать что-то в своё оправдание.

— Голод, — ответила она, резко закончив смеяться. Теперь в её лице читалась только серьёзность, решительность, даже досада и печаль. — Голод. Неурожайный выдался год. — Леди Лоренцен вздёрнула голову. — И война с нашим западным соседом оставила свой след. Сивериец разрушил мои земли до неузнаваемости, и часть моих вассалов всё ещё обязана платить ему дань.

— Вы пришли просить у нас пропитание для вашего народа? — В недоумении спросил Чихёль. — Отвоёвывать ваши земли мы тоже не пойдём. — Он видимо пытался сострить, но вышло даже как-то нелепо. Леди Хелене, впрочем, виду не подала, сохраняя прежнюю серьёзность. Эйуми, продолжая улыбаться, посмотрела на Чихёля с укором. Если он скажет ещё хоть одно слово…

— Я пришла отбирать его у наших южных соседей, так безжалостно разоривших ваши земли, — усмехнулась Хелене. — Я как-то не хочу, чтобы после того, как они захватят вас, их леди-истеричка, опьянённая властью, двинется нанас и возьмёт, просто протянув руку. — Девушка скрестила руки на груди. — И вассалы будут освобождены от зависимости тоже без вашей помощи. — Хелене отвернулась, и Эйуми вздрогнула. Из-за этих слов Чихёля она ведь прямо сейчас может вернуться обратно, и тогда у Ламахона больше не останется надежд на спасение.

— Леди Хелене… — заговорила герцогиня, пытаясь спасти ситуацию.

— Я знаю, чего вы хотите. Я пойду с вами. — Леди Лоренцен обернулась и выдохнула. — Но что вы сможете предложить взамен? — Она приподняла левую бровь.

— Лорда Чихёля Пак. — Эйуми указала рукой на Чихёля, сидевшего на троне. Хелене перевела взгляд. Выглядел в этот момент Чихёль, мягко говоря, неуверенно, сидел, ссутулившись, и казался ещё ниже, чем он был на самом деле. Если уж Эйуми приходилось смотреть на Хелене снизу вверх, то его Лоренцен была выше головы на две. — И вместе с ним — земли. Часть его земель. И поможем вам вернуть ваши.

— Заманчиво. — Усмехнулась Хелене. Она ещё раз бросила на Чихёля оценивающий взгляд. — То есть, буквально минуту назад вы говорили о том, что не собираетесь возвращать наши земли?

— Лорд Чихёль говорил — не я, — ответила Эйуми. Пак поёжился.

— Допустим, — отозвалась Хелене. — А на что мне ваши земли? В два раза больше голодающих?

— Земли Пак славятся плодородностью. Урожая за последний год хватит, чтобы накормить каждого в вашей земле, — ответила Эйуми спокойно.

Хелене тут же смутилась, задумалась, даже немного помрачнела. Возможно, ей очень не хотелось обременять себя замужеством, но любовь к своему народу и ответственность не давали ей сказать своё решительное и безоговорочное «нет». Хелене была не из тех правительниц, кто действует исключительно из своих интересов, забывая о народе. Даже несмотря на то, что творилось в Вайсланде, она, похоже, любила свою землю и своих людей. Может быть, в глубине души Хелене была готова согласиться на любую сделку, даже на эту, хотя её условия звучали так неубедительно. Но скрывала всю свою нужду за маской гордости.

Чихёль тоже мгновенно притих. Эйуми вежливо улыбнулась ему, и он улыбнулся тоже, отвёл пустой взгляд в окно, затем принялся рассматривать кольца на пальцах. Ему, конечно, болтать не следовало. Нужно было заранее просить его молчать, тогда бы и сделка, может, удалась. А теперь… герцогине не верилось. Её пугало молчание и задумчивый вид леди Лоренцен. Хелене теперь стояла, склонив голову, словно пришла на похороны дальнего родственника — вроде бы, скорби нет, но печальное выражение лица сохранять надо.

— Принимается, — скривив губы, ответила леди Лоренцен. У Эйуми от этих слов будто камень с души упал. Она даже вздрогнула, чем напугала Чихёля, равнодушно смотревшего перед собой. — Со мной сейчас пять тысяч. Если поднять графинь и герцогинь, будет ещё пятнадцать.

— Прекрасно, — заговорил Чихёль неожиданно. — Десять тысяч. — Хелене перевела на него укоризненный взгляд. Эйуми хотелось верить, что они хотя бы подружатся в дальнейшем — им, в конце концов, ещё жениться после войны.

— Куда направляемся и как будем действовать, обсудим позже, — ответила Эйуми. — Когда все ваши и наши вассалы будут в сборе. Хотелось бы, чтобы это случилось как можно скорее.

— Вы вообще знаете, где сейчас эрхонские войска? — Хелене вновь перевела взгляд на Чихёля, на этот раз, она смотрела на него в упор, чем смутила мужчину. — Куда нам идти?

— Последний раз я встречал их близ Лазурных холмов…

— Близко к границе. — Эйуми покачала головой. Лазурные холмы располагались близко к замку Мин, который уже давно был захвачен эрхонцами.

— А если двинулись дальше? — Лоренцен принялась мерить шагами зал. — Если они уже успели захватить, к примеру, восточные или западные земли и подбираются к вам, может, имеет смысл оборонять границы, отправить корабли на юг и просто взять принадлежавшие нам земли? Или пойти войной на Эрхон, там ведь почти никого нет?

— Там Аццо Штакельберг, — поправил её Чихёль. — Если мы ударим по Эрхону, нас быстро уберёт оттуда многотысячная армия, состоящая в том числе и из наших людей.

— Тогда какое решение хотите предложить вы? — усмехнулась Хелене. Всё-таки в чём-то она была похожа на Ильзе — такая же нетерпеливая, воинственная, безрассудная, желающая решить все проблемы как можно скорее. Хотелось верить, что леди Лоренцен окажется хотя бы человечнее и умнее, даже несмотря на свою вспыльчивость.

— Если за всё это время они ещё не двинулись дальше, давайте им это позволим, — заговорила Эйуми, и Хелене перевела на неё вопросительный настороженный взгляд, словно герцогиня сказала какую-то откровенную глупость или ошиблась в построении предложения на имменском. Эйуми даже запнулась и забыла мысль, которую хотела выразить, но быстро опомнилась. — Пусть они дойдут до пограничного Ямакава, и уже там мы встретим их. Если они задержатся здесь до августа, посмотрим, как им наши грозовые ливни, вызывающие наводнение и разлитие горных рек. Впрочем, мы можем хоть сейчас выдвинуться на них аж с двух сторон, с севера и с юга.

Чихёль покачал головой. Ему наверняка ужасно не хотелось, чтобы эрхонцы, не приведи Боже, вступили в Пак. Было видно, что он взволнован и хотел как можно скорее начать что-то делать, хоть это было невозможно сию секунду. Хелене явно давила на него, хоть он и старался показать ей, что стоит чего-то, но получалось пока из рук вон плохо. Сделку он уже чуть не накрыл, что дальше? Ему бы помолчать, да только видно, что ему не особо хотелось.

— Окончательное решение мы сможем принять только тогда, когда все соберутся здесь, — добавила Эйуми. — Если вы принимаете наши условия, отправляйте гонцов или воронов.

— Хоть сейчас. — Кивнула Хелене. Чихёль окликнул слугу и приказал ему проводить леди Лоренцен в предоставленные ей покои.

Теперь Чихёль и Эйуми снова остались наедине. Пак встал с трона, молча спустился вниз и остановился, словно чего-то ожидал. Он был похож на провинившегося юношу, которого теперь отчитает за проступок учитель или мать. Герцогиня стояла на месте, нарочно не обращая внимания на Чихёля и смотря в окно на заходившее за горизонт солнце. Следовало бы тоже созвать феодалов со всего Пак, но прямо сейчас делать этого не хотелось. Эйуми нервно теребила рукав своего белого кимоно, сшитого за короткий срок по приказу Чихёля. Ей вдруг стало холодно, когда из окна подул ветерок, но это быстро прошло.

— Мы ведь не говорили с вами о брачном союзе… — тихо сказал Пак. Эйуми резко обернулась, заставив его вздрогнуть, словно он сделал или сказал что-то неприемлимое. Она ведь и совсем забыла о том, что предложила Хелене условия, придуманные на ходу. Просто они были удачными. — Я-то не против, просто как-то… неожиданно. — Усмехнувшись, закончил он.

— Мне же нужно было как-то её уговорить, — ответила герцогиня шёпотом. — Речь идёт о будущем ваших земель, так что уж извините, если подписала вам приговор.

— Нет проблем. — Чихёль как-то мрачно кивнул. Эйуми, не обращая на него внимания, направилась к выходу из зала, открыла тяжёлую дверь, выпустила сначала Пак, а затем и вышла сама. И тут же замерла, но не в испуге, а скорее в удивлении и радости, словно долго ожидала чего-то, и оно так вот неожиданно свершилось.

Перед ней стоял низкий молодой человек, одетый в самую простую крестьянскую, но чистую и опрятную одежду. Это был брат той самой крестьянке, в таверне которой лорд Пак и герцогиня Мурасаки встретились. В руках молодой человек сжимал какую-то грязную тряпку, в которую было что-то завёрнуто. Чихёль вздрогнул. Он, разумеется, этого человека не знал, впервые видел и совершенно не понимал, что тот здесь делает. Другой бы на месте лорда Пак уже разозлился, что какая-то герцогиня, замок которой захватчики превратили в лагерь пыток, чуть ли не правит в его земля, приводя каких-то незнакомцев и заключая сделки на условиях, которые с ним даже не обсуждала. Но Чихёль относился ко всему снисходительно и по большей части доверял Эйуми, словно считал её спасительницей всего ламахонского народа. Как будто без неё он бы не додумался, что надо защищать свои земли от эрхонцев.

Крестьянин протянул герцогине вещицу. Эйуми откинула засаленную ткань и увидела то, что так давно искала и желала получить. Этой вещицей, завёрнутой в тряпку, был Воронёный клинок. Чихёль вскрикнул, увидев его, и прижал руку ко рту. Чёрное матовое лезвие поблёскивало в темноте, такое чистое и острое, ещё ни разу не касавшееся плоти. Хотя, может, и касавшееся — кто знает, что успела натворить с ним леди Ильзе за время, пока он у неё был.

Эйуми улыбнулась, снова спрятала кинжал в тряпку, поблагодарила крестьянина, достала из большого кармана платья мешочек с монетами и сунула его ему. Молодой человек поклонился ей и тут же поспешил скрыться.

Чихёль стоял поражённый. Его вид вызвал у Эйуми добрую усмешку.

— Но… как? — вымолвил он дрогнувшим голосом.

— Ещё в таверне я договорилась с юношей, братом хозяйки, чтобы он при помощи магии определил точное местонахождение армии Ильзе. Совершенно случайно он обнаружил у неё Воронёный клинок, — тихо сказала Эйуми, смотря в стену. — А дальше за небольшую плату я договорилась с ним о том, чтобы он принёс мне его, подложив леди Штакельберг вместо него точно такой же, но имеющий несколько иные магические свойства. — Герцогиня снова достала кинжал и подбросила его в воздухе. — Для того, чтобы воссоздать точную копию Воронёного клинка, юноша тоже использовал магию. А на роль копии взяли мой кинжал, украденный у трупа в лесу.

— То есть, всё это время он был у леди Штакельберг? — Чихёль вздрогнул, с некоторым недоверием рассматривая лезвие. Эйуми кивнула. Признаться, она тоже удивилась, узнав о том, что клинок пропал. Она знала, что он находился в Мин, и вроде бы в том, что кинжал теперь был у Ильзе, не было ничего странного, но Эйуми хотелось верить, что леди Ханыль всё же спрятала его понадёжнее. — Вы оставите его себе?

— Пока что это опасно. Нужно привлекать как можно меньше внимания, так что, возможно, придётся спрятать кинжал в каком-нибудь крестьянском доме, где его вряд ли будут искать. Или найти какое-то надёжное место в вашем замке, — ответила Эйуми почти шёпотом. — Не думаю, что в этой войне клинок мне пригодится. Я на поле битвы-то вряд ли выйду — годы уже не те. — Она усмехнулась.

Отчего-то ей вспомнилось, как всегда рвался в сражения её сын, покойный Джуничи Мурасаки. Он был готов умереть за родину самой страшной и мучительной смертью, во время осады всё время рвался оборонять замок, всегда очень жалел и даже корил себя в том, что не участвовал в крупных сражениях. У него словно отсутствовал перед ними страх, хотя это было просто невозможно. Джуничи был готов сражаться даже будучи больным, слабым, измученным голодом. Эйуми не видела, как его пытали, и как он умирал, но знала, что он наверняка не сдавался даже тогда. Его потеря стала настоящим ударов для герцогини, хотя она понимала, что раз уж их взяли в плен, это случится. Что и он, и она в скором времени умрут под пытками. Осознание, полное понимание этого только усилило в ней желание бороться, сражаться, отвоевать, вернуть утерянные земли. И пусть стране и так грозила смута в связи со смертью короля, этот миг можно было оттянуть, нужно было прогнать эрхонцев раньше, иначе всё будет напрасно.

— Меня до сих пор удивляет то, как они так легко взяли Мин, — неожиданно сказал Чихёль. — Ханыль — одна из лучших воительниц Ламахона, у неё всегда были прекрасные воины, как они могли проиграть?

— Я не знаю, милорд, — грустно усмехнулась Эйуми. — Когда нам пришлось сдать Мурасаки, я сама не могла поверить в то, что это произошло, что это происходит со мной, что мы сейчас все умрём. — Герцогиня сделала паузу, вздрогнула, остолбенела. В висках снова проснулась острая боль, сердце забилось сильнее. В голове возникли картины пережитого, снова слышался плачь, крики, лязг мечей и свист стрел, ржание лошадей, шум ветра, запах крови, пепла, земли, тёмных и сырых подземелий. Запах смерти.

Эйуми вздрогнула. Она жива. Она должна была умереть, но живёт, борется, плывёт против течения. Её записали в покойники, но она здесь. Живой мертвец? Воскресшая? Кто она для тех, кто знал ее?

— Правильно ли это, что я жива? Может быть, мне стоило умереть как Джуничи: под пытками, с невозмутимым лицом, не выдавая своей боли… — Эти слова вырвались сами собой. Эйуми не чувствовала ног. Голова ужасно кружилась, ей неожиданно стало страшно. — Или раз уж я всё-таки здесь, значит, так было надо…

— Мин пал, Ханыль уже наверняка мертва, но у нас ещё есть Пак, и Вайсланд, и вы, — уверенно ответил Чихёль. — Именно вы подняли два народа, объединили, теперь осталось лишь действовать.

— Я всего лишь хочу мира в моей стране. И вернуться домой. — усмехнулась Эйуми. — И как нам действовать? Ещё ничего не ясно.

— Всё прояснится на военном совете. — Голос Чихёля дрогнул, словно у него было чувство, что до военного совета он не доживёт.

— Надеюсь, что прояснится, — ответила герцогиня тихо. — Как бы нам ни хотелось отомстить им, как бы нам не хотелось растерзать их, ничего не получится сразу. И получится ли вообще… — Чихёль не смог ничего ответить. Наверное просто потому что боялся. Он казался Эйуми ужасно неуверенным в себе, даже несколько слабовольным. Правитель не должен быть таким. Сможет ли человек, неспособный постоять за себя, защитить свой народ?

— Не проще было бы с самого начала подключить к этому всему королеву? — ответил вдруг Пак неуверенно, но с укором.

— Чтобы она ещё месяц собирала армию тех же самых добровольцев, что воюют сейчас? — усмехнулась Эйуми. — Мы — её народ, мы должны показать ей, что можем без её помощи. А если вдруг её не станет?

— Мы уже проиграли столько сражений… — начал говорить Чихёл, но тут же затих.

— Но не войну. Ещё пока не войну, — ответила Эйуми твёрдым голосом. — Вы расскажете мне об этом, когда проиграем. Но сначала хотя бы попытаемся что-то сделать.

В этот момент дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошла леди Хелене в сопровождении слуги.

— Я отправила письма, — сказала она и развела руками.

— Надеюсь, в ближайшую неделю у нас будет полноценная армия, и мы проведём военный совет, — ответил Чихёль задумчиво. Он снова сделался похож на провинившегося юношу, и Эйуми даже стало жалко его немного. Хелене же стояла с серьёзным выражением лица, будто бы только что вернулась с похорон.

— А я надеюсь, что вы не передумаете возвращать потом мои земли, — сказала леди Лоренцен и ушла, хлопнув дверью.

Комментарий к Глава 10

Вот так внезапно между 9 и 10 главой возникла ещё одна, которая должна была идти после 10, но потом я прикинула и поняла, что нихрена.

У меня не как в Корее (хотя тоже хорошо, но нет товарища Ким Ир Сена и не то же, что у нас), и фамилии идут после имён, как во всём остальном мире. А ещё вроде они не склоняются, поэтому Пак везде Пак х) ну это так, чтобы приёбов не было

И главы терь по понедельникам. А мб и ваще дедлайнов никаких не будет, и главы будут выходить, когда мне захочется лол

========== Глава 11 ==========

Крестьяне были правы: мягкая зима предвещает холодное лето. На территории Ламахона стояла жара и духота, но стоило войску во главе с Эльжбетой перебраться в Эрхон, они столкнулись с отвратительной погодой. Графиня даже не думала, что в июле так бывает: постоянно выл холодный ветер, небо, устланное седыми облаками, казалось безжизненным. Всё говорило о скором приближении грозы, но дождя не было.

— Начнётся, ещё как начнётся! — постоянно повторяла Джулия — низкая темноволосая служанка-оруженосец со вздёрнутым носом и веснушками по всему лицу. — Не к добру это.

Эльжбета в ответ только кивала и поднимала покрасневшие от усталости и бесконечных бессоннных ночей глаза на тяжёлое небо. Хотелось верить во что-то хорошее, но пока несчастья ложились на её плечи одно за другим. Вернее, несчастье было одно, а вот тревожных мыслей было много, всё больше и больше с каждым днём. Когда всё только начиналось, Эльжбета даже не представляла себе, что будет так страшно. Ранее ей доводилось видеть все ужасы войны как бы со стороны, даже в годы вторжения ауксинисцев в Ойгварц. Потери товарищей, вассалов переносились легко, наверное, потому что Эльжбету с ними ничего не связывало, кроме общего дела и службы. Ей приходилось спасать, помогать, утешать, быть точкой опоры, но никак не испытывать всю эту горечь и боль на себе. Ей не было больно, когда она видела смерть, когда убивала врагов. Было лишь до ужаса страшно иной раз: за себя, за друзей, за подруг. Теперь же… видимо, это расплата за долгие годы покоя и счастья. Страхи отчасти сбылись, и вот теперь это всё предстояло расхлёбывать.

Когда высокие башни Кюгеля наконец показались на горизонте, графиня искренне обрадовалась. Она осознала, что стала ближе к своей цели — это значило, что у неё всё ещё есть смысл жить дальше. Они снимут осаду, Эльжбета наконец увидится с сестрой и поговорит с ней по душам обо всём, что произошло, сможет излить ей все свои переживания и сомнения, окажется окружена поддержкой и пониманием. Графине это было невероятно важно, она очень этого ждала.

Через пару километров пути разбили лагерь. Нужно было думать о том, как действовать дальше. Первым делом Эльжбета собрала своих вассалов в одном шатре и обсудила с ними свои планы, выслушала их предложения и точки зрения. Для начала решили отправить нескольких разведчиков, чтобы те выяснили точное число вражеских солдат, кто командует армией и кому подчиняется. Писать Войцехе о том, что армия уже прибыла, было опасно, Эльжбета пока не стала делать этого. Войцеха сама увидит, как владения будут спасены от вражеских захватчиков, как победное знамя с рыжей лисой на красном поле будет реять в закатном розоватом небе, как враг удалится восвояси, чтобы больше никогда не вернуться на их земли с войной.

Эльжбету эти мысли заставляли сдержанно улыбаться — хоть кто-то всё ещё нуждается в ней, хоть что-то хорошее было впереди.

Результат не заставил себя долго ждать. Данные от разведки стали поступать уже через три дня после приказа. Это произошло вечером, почти ночью, когда графиня уже собиралась ложиться спать, к ней в шатёр буквально влетела Джулия и сказала, что её ждут.

— Сколько их? — Барон Нойманн, высокорослый темноволосый мужчина с сильно выпирающими передними зубами, обратился к разведчице, светловолосой зеленоглазой девушке. Он, она и двое слуг сейчас находились в одном шатре — в нём собирались для решения военных вопросов, принимали разведчиков, обсуждали дальнейшие действия.

Эльжбета считала Нойманна хорошим стратегом и умелым тактиком, потому советоваться предпочитала с ним. Рихард был хорошим другом Ежи, и это тоже многое для неё значило.

— Пять тысяч, — ответила разведчица, пытаясь отдышаться — видимо, до лагеря ей пришлось бежать.

— Пять тысяч?! — Эльжбета вздрогнула. Все присутствовавшие, не заметившие, как она пришла, обернулись.

— Добрый вечер, ваше сиятельство, — сказал Нойманн и поклонился. Графиня в ответ просто кивнула.

— У нас всего-то три…— Это известие не столько поразило её, сколько ввело в растерянность и заставило задуматься. Эльжбета покачала головой. С другой стороны, может, гарнизона Кюгеля будет достаточно, чтобы более-менее уравнять две армии между собой. — Ладно, разберёмся. — Добавила графиня, заметив, что девушка больше ничего не говорила, а только озадаченно смотрела перед собой.

— Замок пока справляется с осадой, — добавила разведчица, барабаня пальцами по рукояти своего кинжала. Она была одета в тёмно-зелёную мужскую тунику, расшитую чёрными нитками, и коричневые брюки, изрядно испачканные грязью. Девушка была дочерью какого-то бедного рыцаря из вассалов Нойманна.

— Ты лучше скажи, кто руководит осадой и по чьему приказу? — ответил Рихард низким голосом и громко откашлялся. У него уже который день был сильный жар и простуда, но лечиться он не собирался, хотя, казалось, ещё немного, и ноги перестанут носить его. Барон Нойманн иной раз казался Эльжбете безрассудным, он был готов умереть за родину и свою сюзеренку в любой момент — вассалов вернее у графини Кюгель за всё время правления не бывало. Рихард напоминал ей Генрику, та тоже отличалась какой-то особенной страстью к служению.

— Осадой руководит Юргис Балтрушайтис, — проговорила девушка. Услышав знакомое имя и фамилию, Эльжбета вздрогнула и прижала руку ко рту. — По приказу Микалины Розенберг. Она присутствует в лагере, но только указания раздаёт. Других баронов, ей подчиняющихся, я не знаю. Они атакуют замок, никого не выпускают из города, морят голодом. О том, что творится в самом Кюгеле, ничего неизвестно. Это всё, что мне удалось выяснить, ваше сиятельство.

— Хорошо, иди, — быстро проговорила внезапно помрачневшая Эльжбета. Разведчица стрелой вылетела из шатра, оставив Рихарда, графиню Кюгель и слуг наедине. Эльжбета всё ещё стояла, не двигаясь и едва дыша. Барон Рихард подошёл к ней, чтобы спросить всё ли в порядке, и что именно так сильно поразило её, но Эльжбета снова вздрогнула и устало выдохнула. — Балтрушайтис, значит. Тот, с которым мы осаду Балодиса снимали в годы войны с Ауксинисом. — Она печально усмехнулась и покачала головой. Рихард сочувствующе опустил взгляд. Эльжбета нервно прикусила губу. Двадцать три года назад Юргису было лет девятнадцать — не больше. Он только успел жениться на баронессе Маркус, как началась война, в ходе которой его жена и погибла от руки какого-то ауксинисца. С тех пор Балтрушайтис, кажется, не женился, в отличие от старшего брата Паулюса.

— Воевала с ним и его братом бок о бок, спасала их людей от смерти, помогала им освободить их собственные замки от захватчиков. — Графиня не заметила, как сказала это вслух. — И теперь тот же самый Юргис с теми же самыми людьми идёт на мой феод. И брат наверняка с ним же… — Эльжбета вздохнула и сдавила виски пальцами, словно у неё болела голова. Хотелось вылить на себя ведро ледяной воды или выйти в одном платье босяком на лютый мороз.

— Мне очень жаль, ваше сиятельство, — тихо сказал Рихард, коснувшись указательным пальцем какого-то листа пергамента, лежавшего на столе.

— Наверняка их даже совесть не терзала, когда они шли на Кюгель — им же заплатили, неплохо заплатили. — Не слыша его, процедила Эльжбета. Она не заметила, как к её глазам подступили горячие слёзы. В этот момент ей вспомнилось всё самое страшное, злое, угнетающее, что происходило с ней недавно. Ежи больше никогда не будет рядом, замок в осаде, вчерашние друзья стали врагами, вот так бесстыдно подставив её под удар. Эльжбета отвернулась, смахнула слезинку и выдохнула. Ей было горько, больно, страшно, досадно, но, немного придя в себя, она понимала, что в этом предательстве нет ничего удивительного. Балтрушайтис был падок на деньги, не имел никаких принципов, всегда был ветреным и хитрым, словно ветианец, хотя вряд ли в его роду были представители этого народа. Да и кому в этих бесконечных играх феодалов можно было доверять? Пусть неприятно, пусть больно, но совершенно ведь неудивительно.

— Я не хочу сражений. Не хочу лишней крови. Не хочу опять потерять кого-нибудь просто так. Нам ещё с этой армией возвращаться воевать в Ламахон, — Эльжбета говорила тихо, но в каждом слове чувствовался шквал переполнявших её эмоций. — Нужно попробовать договориться с Микалиной. Хотя бы попытаться. И только тогда… — Графиня развела руками. Рихард, внимательно слушавший её, кивнул в знак согласия. Он снова закашлялся, с хрипом втягивая в себя воздух. Джулия, до этого скучающим взглядом смотревшая перед собой, тут же вскочила и подлетела к нему с какой-то флягой — в ней был целебный настой. Откашлявшись, Нойманн принял её и поблагодарил девушку.

— Сражения не избежать, если они не уйдут, — сказал он тихо. Эльжбета покачала головой. Сейчас действовать нужно было быстро, принимать решения почти мгновенно, нужно было скорее возвращаться в Ламахон, где осталась большая часть её людей. Эльжбета не сомневалась в Вибек и Мёллендорфе, но ей было бы куда спокойнее, если бы она была рядом со своим войском как можно скорее, если бы она лично за всем следила и руководила. Графиня принялась нервно теребить кольцо на среднем пальце — то, которое подарил ей Ежи. Траурное серебряное она сняла и выбросила в реку, вернув прежнее. Плевать на траур — он только привлекает внимание к трагедии.

— Всё, что мы можем сегодня сделать — это пойти спать. А завтра провести военный совет и всё решить. У нас очень мало времени, — устало проговорила Эльжбета. Она поёжилась — в шатре ночью было очень холодно.

Рихард в ответ только кивнул, они распрощались, и графиня вернулась в свой шатёр. Там её ожидала Джулия, игравшаяся со своим кинжалом, доставшимся ей от старшей сестры — та умерла во время междоусобицы баронесс, подчинявшихся герцогине Корхонен. Девушки происходили из рыцарского рода Коскинен — довольно бедный замок на берегу реки. Ещё два года назад девушки жили в тех землях, и лишь когда началась война в Ламахоне, Джулия была приставлена в качестве служанке-оруженосца к какой-то баронессе, а потом, когда баронесса погибла в какой-то битве, к Эльжбете. Графине Джулия казалась отважной, безрассудной, смелой — из неё выйдет прекрасная воительница в будущем. Вот только теперь у неё замка по сути и не было — Коскинен был разорён полностью, а Джулия теперь — единственная представительница своего рода.

Стоило Эльжбете войти, служанка вскочила и бросилась помогать ей снимать дорожную одежду. Всё время пребывания в лагере графиня носила мужскую тунику, доставшуюся ей от Ежи, и штаны, а не платье — так было намного удобнее. Тоненькие дрожащие пальцы Джулии легко справлялись со всеми застёжками и завязками, хотя ей была свойственна некоторая грубоватость и резкость в движениях. Она была ровесницей Фридриха — в ноябре ей исполнилось пятнадцать. Но Джулия казалась старше, умнее, самостоятельнее.

— А я бы хотела пойти в разведку, ваше сиятельство, — сказала она тихим голосом. Джулия уже закончила, села в свой угол и снова принялась подбрасывать свой кинжал.

— Ну так иди. — Эльжбета легла на кушетку. Переодеваться в ночную сорочку она пока не спешила. — Я не знаю, сколько мы тут будем, но времени у нас мало. Я думаю, ты сможешь пойти в разведку, когда мы вернёмся в Ламахон — лишней не будешь. Скажи им, что ты от меня. — Где-то прогремел гром. Ветер завыл сильнее. Джулия вздрогнула и чуть не уронила кинжал себе на ногу. — Дождь будет. — Графиня грустно усмехнулась. Тяжёлые мысли снова вернулись к ней — под вечер такое случалось часто, наверное, потому что Эльжбета освобождалась от забот и больше ничем не загружала себя. Теперь к этой удушающей скорби добавилось ещё беспокойство о численности армии и дальнейших действиях. Графиня понимала: сейчас, в эту секунду, она ничего не может изменить, и если со смертью Ежи надо просто смириться, то остальные вопросы должны решиться завтра на военном совете. Но просто так отвлечься было сложнее, чем казалось.

— Куда мне деваться после войны? — Джулия устало вздохнула и покачала головой. Эльжбета про себя грустно усмехнулась: наверное, у служанки были проблемы даже похуже, чем у графини Кюгель, но при этом Джулия вела себя куда бодрее, живее и веселее, словно за спиной у неё было большое число людей и замок. Она всегда сохраняла такое поразительное спокойствие и часто подмечала во всём хорошие, светлые стороны. Эльжбете не удавалось с ней поговорить по душам, но почему-то казалось, что доверять служанке можно, и она всегда придёт на помощь. Но, зная о том, что она пережила, графиня просто не хотела её грузить.

Снаружи зашумел дождь, где-то опять громыхнула молния.

— Идти в наёмницы, разве что, — закончила служанка, прислушавшись к звукам на улицы. Эльжбета ничего не ответила. Она смотрела вверх пустым взглядом и думала о чём-то своём. Ей хотелось остаться одной, может быть, дать волю эмоциям, хотя она успела сдружиться с Джулией за то незначительное время, которое они провели вместе, и беседовать со служанкой ей нравилось. Да и прогнать вот так она её не могла.

Джулия, впрочем, не обижалась. Всё так же сидела, игралась с кинжалом.

— Вы, главное, осторожнее будьте, — сказала она тихо. — Микалина эта — ведьма.

— Я знаю, Джулия, я помню, — ответила Эльжбета, лежавшая с закрытыми глазами на кушетке.

Снаружи послышался странный шум. В шатёр неожиданно влетела арбалетная стрела и пронзила служанку, заставив тело рухнуть со стула на пол. Эльжбета молниеносно вскочила с кушетки, пригнулась и услышала звон оружия, свист стрел и крики. Она не успевала понять, что вообще происходит, и чисто бессознательно схватилась за арбалет и болты, лежавшие около какого-то мешка в углу, и уже потом сообразила, что сначала неплохо было бы одеться. По спине побежали мурашки. Выходить из шатра сейчас было очень опасно, но и оставаясь внутри, графиня рисковала быть прошитой чьей-то стрелой. Эльжбета схватила брюки, лежавшие на стуле у кушетки, и кое-как спряталась где-то рядом с ней. Теперь оставалось найти гамбезон. К счастью графини, он валялся прямо под кушеткой. В одиночку, без помощи служанки, одеться быстро было сложнее, но, когда Эльжбета всё-таки справилась, в шатер кто-то ворвался. Графиня непроизвольно вскочила с места и, понимая, что арбалет даже не заряжен, навела его. К счастью, человеком, ворвавшемся в шатёр, был Рихард Нойманн. В руках у него был лук.

— Небольшой отряд Розенбергов пожаловал, — сказал он, смахнув со лба пот.

— И много они перебили? — Эльжбета вздрогнула. Арбалет здесь ей вряд ли поможет. Имело смысл взять лук мужа, который по счастливой случайности оказался у неё при себе, или даже кинжал, но никак не арбалет — долго заряжать его времени не будет.

— Не знаю. Их вроде не очень много, наши справляются. Оставайтесь здесь. Я буду рядом с шатром. — Рихард направился к выходу.

— Может, моя помощь всё-таки не будет лишней? Это ведь мои люди. — Эльжбета бросила взгляд на лук и колчан со стрелами, лежавшие под лавкой.

— Если вы погибнете, кто будет вести переговоры?

— Нигде не говорилось о том, что будут переговоры.

— К этому всё и идёт! — прошептал Рихард. — Мы без вас замок отвоевать не сможем. — С этими словами Нойманн вылетел из шатра, оставив Эльжбету одну. Графиня усмехнулась. Да, может, оно и так, ей следовало беречь себя, но бросать своих людей ей не хотелось. И терять, на самом деле, было нечего — если она прямо сейчас умрёт от вражеской стрелы или меча, как-нибудь выкрутятся, куда уж им. С этой безумной мыслью Эльжбета схватила лук, перекинула через плечо колчан со стрелами и выскользнула из шатра.

В темноте разглядеть своих было трудно, хотя вдалеке горели факелы, их было недостаточно. Графиня не слишком хорошо видела в темноте и беспокоилась, как бы не попасть в кого-то из своей армии. Заметив какого-то солдата, показавшегося вражеским, Эльжбета прицелилась и отпустила стрелу. Стрела попала точно в цель, заставив солдата обернуться и гневно вскрикнуть. В этот момент графиня успела спрятаться за дерево, взяла новую стрелу и, выбрав удобный момент, выскользнула из укрытия и поразила врага второй. На этот раз стрела врезалась ему в глаз, заставив безвольно упасть и быть добитым каким-то мечником. Графиня облегчённо выдохнула. Руки тряслись от охватившего её страха. Сердце билось где-то в висках, а на лбу выступал холодный пот. Она уже давно не испытывала этого чувства, когда кажется, что ещё секунда, и ты будешь убит. Впервые за столько лет этот страх снова вернулся к ней. Почему-то когда она принимала участие в битвах в Ламахоне, такого чувства не было, наоборот, Эльжбета ощущала себя защищённой, предохраняемой от внезапной смерти какими-то высшими силами. Может, оно действительно так и было, хотя в последнее время графиня часто молилась богиням. Может, это потому что раньше Ежи был жив, был рядом, и это осознание его близости как-то успокаивало. Может, ей было так страшно из-за того, что нападение было просто слишком неожиданным. Но просто так прятаться за деревом было нельзя. Раз уж вышла сражаться — сражайся до конца!

Эльжбета осторожно выглянула из-за дерева. Видимость отчего-то стала значительно хуже, графине с трудом удалось найти цель. Этой целью оказалась высокая светловолосая девушка, увлечённая поединком с каким-то молодым человеком. Эльжбета не была уверена, но вроде такой воительницы в своей армии не припоминала, хотя, конечно, не могла знать всех. В темноте не было видно ни черт лица, ни узоров на бригантине, которые и были гербом того дома, за который сражалась девушка. То, что прояснялось в свете ближайших факелов, ничего не давало понять, но сердце подсказывало, что это — врагиня. Графиня лучше прицелилалась, последний раз всё взвесив, и отпустила стрелу, которая пролетела мимо. Воительница, казалось, даже не заметила. Эльжбета отчего-то осмелела. Ей захотелось любой ценой добить эту девушку, попасть в неё, пусть не смертельно, но хотя бы ранить, сбить с ног. Графиня пригнулась, пробежала немного в сторону леса, которым был окружён лагерь, и спряталась за чей-то шатёр, пустовавший и никем не тронутый. За ним даже стало лучше видно цель, и в свете факела Эльжбета разглядела герб на бригантине. Это действительно была воительница Розенбергов, причём, судя по доспехам, довольно богатого рода. Хотя шлема у неё не было — наверное, потерялся в бою.

Эльжбета снова навела цель. Девушка пока стояла к ней спиной и ничего не видела, была увлечена поединком. Трудно было сказать, кто ближе к победе — она или юноша-солдат Кюгелей. Воительница двигалась быстро, резко, металась из стороны в сторону, потому прицелиться Эльжбете было сложно. Наконец ей это более-менее удалось, она отпустила стрелу, и та приземлилась прямо в шею девушки. Воительница резко обернулась, и юноша, бившийся с ней, лёгким движением меча срубил ей голову.

Эльжбета махнула ему рукой, поблагодарив за хорошую работу. Хотя благодарить за такое было бесчеловечно: у той девушки могла быть семья, родители, может быть, даже дети, а она оказалась пешкой в игре своей жестокой сюзеренки. Графине снова стало страшно. Но она уже нашла себе новую цель.

Лишь к рассвету битва завершилась. Остатки жалкого отряда Розенбергов бежали обратно, и кто-то ещё долго пускал стрелы им вслед. Эльжбете хотелось просто разрыдаться от усталости и нахлынувшей тоски. Вернувшись в свой шатёр, она обнаружила там бездыханное тело Джулии и только тогда осознала, что произошло. Такие, как Джулия, должны выживать и жить дальше: ей было всего пятнадцать лет, она могла бы стать прекрасной рыцарессой, уйти в наёмницы и заработать себе на новый замок, доспехи и лошадь. Она могла бы научиться многому и сражаться ничуть не хуже Генрики или Вибек, могла бы подняться, стать известной и обожаемой народом. Но богини, видимо, решили иначе. Эльжбете стало не по себе от этого.

Перед тем, как Рихард вынес тело из шатра, Эльжбета в последний раз взглянула в лицо служанки и отметила, какой же красивой она была. У неё была довольно необычная, чуть грубая красота: веснушки по всему лицу, заострённый нос, кожа чуть желтоватого цвета, короткие, вечно растрёпанные каштановые волосы. Может, она и не была бы завидной невестой, но графиня могла подолгу рассматривать её лицо, пока Джулия не видела.

Эльжбета переоделась в ночную сорочку и завалилась спать, так как сил на что-то другое и, тем более, на слёзы, у неё не оставалось. Она понимала только одно: планы поменяются. Раз Розенберги знают о том, что они здесь, нужно давать сражение. Эльжбета не знала, сколько потеряло её войско, но отряд Розенбергов был разбит почти полностью, хотя он составлял лишь малую часть тех пяти тысяч, что сейчас засели у подножия Кюгеля.

Эльжбете удалось поспать немного и, проснувшись, она ещё долго просто лежала на кушетке, пытаясь прийти в себя и осознать, что случилось. Графиня по привычке позвала служанку, и лишь через пять минут молчания вспомнила, что Джулия умерла вчера от вражеской стрелы. Под кушеткой Эльжбета обнаружила свою одежду, гамбезон, арбалет и лук, которые следовало бы положить на свои места. Военный совет должен состояться уже скоро, а она только проснулась и никак не может прийти в себя. И, если честно, поспала бы ещё часа три, а то и целые сутки. Эльжбета стёрла пальцы правой руки в кровь, и ноющая боль теперь будет причинять ей недоудобства ещё пару дней.

Военный совет начался вечером с неожиданного прибытия гонца Розенбергов. Низкий молодой человек, коренастый и темноволосый, поначалу даже боялся ступить на территорию лагеря и, когда его приняли и выслушали, весь дрожал, говорил несвязно и очень тихо. Казалось, его сильно запугали перед тем, как он отправился к Кюгелям. Из его речей Эльжбета поняла немного и только прочитав то, что было написано в свитке, покачала головой и едва заметно улыбнулась. Её удивила такая порывистость и резкость в принятии решений графиней Розенберг. Возможно, это даже было опрометчиво с её стороны, но ожидаемо.

Войдя в шатёр, переполненный баронами и баронессами, Эльжбета ещё с минуту молчала, рассматривая свиток.

— Микалина хочет, чтобы мы вышли на переговоры, — сказала она наконец уверенным голосом. Баронесса Хан, стоявшая впереди всех, вздрогнула, её глаза округлились, и она усмехнулась, словно это известие прогневало её.

— А вы уверены, что это поможет? — Она скрестила руки на груди. В её грязно-зелёных глазах читались нетерпеливость и недоверие. Розенберги, похоже, изрядно потрепали ей нервы этой ночью.

— Стоит хотя бы попробовать, ваша светлость, — устало ответила Эльжбета и откашлялась. — Розенберг хочет сохранить людей, мы хотим сохранить своих, может быть, её удастся уговорить, и графиня развернёт войска, поняв, что совершила ошибку… Надо попытаться договориться хотя бы о перемирии.

— Почему бы просто не дать сражение? — Хан перекинула длинную чёрную косу на спину. — Они перебили достаточно наших, мы должны отомстить. Мне кажется, переговоры уже не имеют никакого смысла.

— У нас три тысячи людей. В гарнизоне Кюгеля — ещё человек двести. Нас мало в сравнение с Розенбергами, — ответила Эльжбета спокойно. — Подумайте о том, сколько людей вы можете сохранить, если мне удастся договориться с Микалиной. Розенберги действительно перебили много наших, и лично мне не хотелось бы, чтобы перебили ещё больше. И раз они дают нам возможность договориться — её лучше использовать. Хотя на уме у Микалины может быть всё, что угодно.

— Это имеет смысл, — подал голос барон Бирдорф, низкий полный мужчина с маленькими глазками. — Сейчас это самый мирный способ снять осаду. Или кто-то сомневается в её сиятельстве? — Баронесса Хан промолчала, покачав головой в знак согласия.

— Спасибо, Дидерик, — сказала Эльжбета после недолгой паузы. — У меня есть, что сказать Розенбергам. — Она грустно улыбнулась. — Ну так что? Все согласны?

— Я согласна, ваше сиятельство, — баронесса Хан подняла руку. Поразительно, как она быстро сменила мнение! Теперь баронесса смотрела даже не дерзко, а виновато. У неё был низкий, чуть грубоватый, но красивый голос.

— Вольфдорф с вами, — подал голос низкий светловолосый юноша. Вместе с ними согласились все остальные. Эльжбета почувствовала какое-то особенное воодушевление. Графиня объявила, что вассалы могут покинуть помещение, и когда все удалились, бросилась к столу. Схватила первый попавшийся лист пергамента, перо, чернильницу, и через пять минут письмо уже было готово. Поставив печать, Эльжбета приказала гонцу отнести письмо Микалине. Тот самый темноволосый юноша прождал снаружи весь военный совет, и когда графиня передала ему письмо, сразу же поспешил скрыться.

Графиня почувствовала какую-то странную радость. Она, сама того не понимая, заулыбалась, и Рихард, доселе видевший её чуть ли не плачущий, даже насторожился. Придя в свои покои, Эльжбета приказала принести ей белое полусладкое, хотя не особенно жаловала даже лёгкие горячительные напитки, ей неожиданно захотелось выпить. Она так давно не пила вина, не чувствовала этого терпкого вкуса, что, казалось, тут же опьянела, допив первый бокал. Поначалу все проблемы действительно очень легкое забылись, но потом графине стало так тоскливо, так тяжело и так одиноко, что она прямо в одежде рухнула на кушетку, разрыдалась и забылась крепким сном. Не стоило напиваться. А ведь переговоры должны были состояться уже послезавтра.

Утром того дня графиня встала на час раньше обычного. В шатре было холодно, снаружи выл одинокий утренний ветер, но такая погода нравилась Эльжбете. Она быстро переоделась в дорожную одежду, предупредила Рихарда о том, чтобы тот был начеку и следил за обстановкой, оседлала свою серую в яблоках лошадь и направилась в сторону лагеря Розенбергов. Ехать в одиночку Эльжбета не боялась, хотя от Микалины и её свиты можно было ожидать чего угодно. Не зря Джулия предупреждала графиню о том, что Микалина владеет магией. Эльжбета плохо помнила графиню: в войне с Ауксинисом Розенберги не участвовали — тогда их основной замок располагался далеко на севере Ойгварца, лишь спустя десять лет после войны княгиня Терновская подарила Розенбергам клочок земли на границе с Ауксинисом и Кюгелем. Неудивительно, что, желая расширить свои владения, Розенберги напали на соседей с юга.

До лагеря Розенбергов Эльжбета добралась довольно быстро и всю дорогу думала о том, что скажет Микалине. Почему-то графиня совсем не волновалась. Она ведь всё продумала. В глубине души Эльжбетапонимала, что ей и её людям грозит смертельная опасность, и найти наиболее безболезненное решение — хоть и возможная, но трудная задача. Но отстутствие сильного страха и было к лучшему — от него могли начать трястись руки, забываться и звучать неубедительно слова. Даже то, что Микалина была ведьмой, не смущало и не пугало. Ещё и не с такими приходилось иметь дело… У графини Кюгель был чёткий план и цель, которые она точно не забудет. Оделась в этот раз она нарочито небрежно, даже медальон забыла.

Перед шатром Эльжбету остановила низкая диковатого вида девушка в сером дорожном платье, судя по всему, служанка-оруженосец. Её тёмные волосы были собраны в пучок на затылке, на поясе висел меч и кинжал, и приветливо она не выглядела.

— Кто вы и что вам нужно? — спросила девушка и схватилась за рукоять своего кинжала. Эльжбета вздрогнула. Странно, что служанку не предупреждали о её визите. Графиня прекрасно понимала: если эта девушка что-то сделает с ней, ничего хорошего ей за это от Микалины не будет.

— Графиня Эльжбета Кюгель, приехала на переговоры с её сиятельством Микалиной Розенберг. — Стоило Эльжбете договорить, из шатра вышел высокий рыжеволосый мужчина в походных одеждах. Его длинные волосы были собраны в хвост, на лице сияла самодовольная полуулыбка, а зелёные глаза смеялись. Графиня узнала в нём Юргиса, и её охватила такая злость, какую она уже давно не испытывала. Балтрушайтис, похоже, тоже узнал её, но даже не поздоровался, просто прошёл мимо.

Следом за ним из шатра выплыла высокая черноволосая женщина. Она была одета в тёмно-зелёное платье с лифом, расшитым золотом и украшенным фиолетовыми драгоценными камнями. Такие же камни посверкивали и на кольцах, красовавшихся на обеих её руках. Оружия у неё с собой не было — собственно, оно ей, как ведьме, ни к чему. Эльжбета замерла в восхищении. Графиня Розенберг показалась ей красивой, привлекательной, производила впечатление богатой и состоятельной женщины, а её слегка лукавая улыбка заставляла сердце биться чаще. Хотелось дольше любоваться Микалиной, наблюдать за её мягкими движениями, разглядывать тонкие руки, но графиня уже настраивала себя на длительные переговоры, старалась сохранить в мыслях холод, но, чтобы внушить доверие, улыбнулась в ответ.

— Доброе утро. Простите её, она сегодня не в себе. — Микалина указала рукой на девушку в дорожном платье, которая уже убрала руки от оружия и просто стояла рядом, виновато смотря в землю. У графини Розенберг был высокий и звонкий голос, не слишком соотносившийся с её чуть мрачным внешним видом.

— Ничего страшного, ваше сиятельство, — ответила Эльжбета ровным голосом. Она спешилась с лошади, к которой тут же подошла служанка-оруженосец, и приблизилась к Микалине. Графиня Розенберг оказалась не намного выше неё, так что смотреть снизу вверх, как это было с Ульрикой, не приходилось.

— Пройдёмте со мной. — Микалина жестом пригласила графиню войти в шатёр.

Проскользнув внутрь, Эльжбета удивилась, не увидев в шатре дорогих предметов быта, шёлковых простыней и драгоценностей. Всё было обставленно более чем скромно: стол, два стула и кушетка для сна. Возможно, перед переговорами здесь прибрались, но увиденное поразило графиню: даже у простых баронов в лагере Кюгелей шатры были обставлены богаче, все дорогие вещи и оружие были на виду. Эльжбета опустилась на стул и, пытаясь собраться наконец с мыслями, выдохнула. Только бы не забыть, что говорить, и не начать нести чушь.

Микалина села перед ней за стол и резко изменилась в лице. Она больше не улыбалась. В её взгляде читалась сосредоточенность и серьёзность. Эльжбета пригладила чуть растрепавшиеся волосы и, сама того не замечая, выронила кольцо. Пришлось пригнуться и поискать его под столом, что, наверное, выглядело неловко, но Микалина не подавала виду. Было видно, что она тоже волновалась, нервно стучала пальцами по столу и посматривала куда-то в сторону. Когда Эльжбете наконец удалось найти кольцо, она усмехнулась, извинилась, выпрямилась и откашлялась.

— Я вас слушаю, — сказала Эльжбета спокойно.

— Я предлагаю решить всё мирным путём, без кровопролитных сражений. — Микалина закинула ногу на ногу. Эльжбета нервно заправила выбившуюся из косы прядь за ухо. Почему-то только сейчас её охватило волнение. Микалина ведь ведьма, мало ли, что она может придумать. Зная это, графиня не стала просить своих знакомых ведьм сделать какие-то обереги или применить магию защитного поля для неё, так как Розенберг могла это почувствовать.

Для себя Эльжбета решила постоянно держать в голове свою цель, дабы Микалина не смогла сбить её с пути. Чистое сознание было намного действеннее всяких магических примочек.

— Поясните, как, на каких условиях? — Графиня сложила пальцы домиком.

— Я разворачиваю войска и возвращаюсь обратно в Розенберг через Голубые холмы, а вы не нападаете на нас и отступаете за Штайн, — ответила Микалина бодрым голосом. Эльжбета промолчала. Задумавшись, она выронила листы пергамента, которые до этого держала в руках — то были её заметки касаемо переговоров, днём ранее Эльжбета весь день что-то подмечала и записывала, думая о том, что будет говорить. Графиня снова извинилась, нервно усмехнулась и подняла пергамент, вернув его туда, где он изначально лежал. Со стороны она наверняка выглядела жутко рассеянной и глупой, но Микалина от этого, кажется, только расслаблялась.

— Кароль, налей нам виски, — приказала она слуге, всё это время стоявшему у входа в шатёр. Юноша тут же встрепенулся, принялся выполнять, и уже через минуту перед графинями стояло по бокалу. — И убирайся поскорей отсюда. — Слуга тут же вылетел из шатра, что-то бормоча под нос.

Эльжбета про себя усмехнулась. Сейчас Микалина начнёт рассказывать всё как есть, особенно когда достаточно выпьет. Розенберг уже сделала первый глоток. Похоже, она ощущает себя спокойнее.

— Вы отступаете, и мы отступаем? Так? — Графиня вынырнула из-под стола со своими бумагами.

— Да. — Микалина отпила ещё немного.

— Ваши условия меня устраивают, кроме одного. — Эльжбета снова заправила за ухо выбившуюся прядь. — Отступать так далеко я не намерена. — Микалина кивнула. Эльжбета наконец оставила несчастные бумаги на столе и отпила немного виски. — К слову, в каких временных рамках вы планируете отступление?

— Дайте мне неделю, и я всё сделаю. — Микалина опустошила бокал, подняла стоявшую под столом бутылку и налила себе ещё. Разошлась.

— Четыре дня. — Эльжбета принялась барабанить пальцами по столу. Розенберг неожиданно замерла. Как бы снова не впала в напряжённое состояние. Эльжбета ещё во времена переговоров с ауксинисцами усвоила, что противник должен чувствовать себя спокойно и расслабленно. Этого она и пыталась добиться, ведя себя растеряно, всем своим видом показывая, что у неё не всё в порядке.

— Пять дней, — предложила она добродушно. Эльжбета усмехнулась. Она понимала: это нужно им обеим, просто никто не стремился это показывать. Пока они словно играли друг с другом, кто найдёт больше поводов придраться. Эльжбете почему-то с каждым разом становилось всё страшнее и страшнее, при это Микалина, кажется, успела немного опьянеть.

Переговоры продлились ещё часа два, и Розенберг за это время расслабилась совсем.

— Хорошо, — согласилась наконец Эльжбета, спустя долгого обсуждения с Микалиной. — Пять дней, и моё войско отступает за Звенящий лес. Вы не применяете морочную магию, не нападаете на наш замок, и мы не нападаем на ваш, не применяем магию, вы спокойно возвращаетесь домой. — Микалина поначалу промолчала, допила свой виски, с грохотом поставила кружку на стол и выдохнула. Эльжбета вновь принялась играться с кольцом и чуть не уронила его на стол.

— Так и быть, — ответила Розенберг с улыбкой и протянула руку. На её пальцах красовалось несколько колец с яркими бриллиантами, надо думать, имеющими магические свойства. Эльжбета пожала руку в знак доверия, хотя, конечно, Микалине доверять не могла. Её удивило, что Розенберг не попыталась применять магию, а, может быть, и удалось, просто Эльжбета не подозревала об этом, будучи обычным человеком и не имея магических способностей. Может быть, условия не слишком устраивали Микалину, она осталась чем-то недовольна, но, похоже, договориться им удалось.

После рукопожатия графини расписались в документе, подготовленном к переговорам заранее. Они попрощались, и Эльжбета удалилась обратно в лагерь.

Богиня, как это было волнительно! Иной раз графине казалась, что она говорила что-то совсем глупое и несерьёзное, переигрывала, или наоборот, вела себя слишком уж просто. Эльжбета изо всех сил старалась вызывать доверие и, похоже, это получилось. Но выдохнуть спокойно графиня не могла — ей нужно было оставаться здесь ещё пять дней. Точнее, для начала нужно было отступить и выжидать уже там. Было бы неплохо послать разведчиков — этого договор с Микалиной не запрещал. Да даже если бы и запрещал… в конце концов, если бы о действиях Розенберг узнала королева, её голова уже покоилась бы на пике перед главной площадью столицы. И какие-то мелкие нарушения со стороны Эльжбеты — абсолютное ничто в сравнение с этим.

Плохо было ещё то, что с Войцехой она не увидится. Было бы сражение — наверное, у них нашлась бы минутка после, но главное ведь, что теперь всё решилось мирно. Точнее, должно решиться в ближайшем будущем.

— Не верю я этой ведьме, не верю! — постоянно повторяла баронесса Хан, всё ещё бесившаяся от одного только упоминания Розенбергов и переговоров. Казалось, она сходила с ума от происходящего, мечтая то ли скорее вернуться в Ламахон на войну, то ли домой, чтобы всё это уже кончилось. В битве при Мин девушка потеряла отца и после этого стала сама не своя. Баронесса Хан была талантливой воительницей, многое сделала для Эльжбеты и леди Ильзе, но её вспыльчивость иной раз доставляла массу неудобств. Такой временами была и Вибек, хоть и с возрастом стала смиреннее.

Уже через два дня лагерь переместился за Звенящий лес, как и договаривались Эльжбета и Микалина. Самое время было засылать разведчиков в лагерь Розенбергов. Графиня не знала, чем это всё может кончиться, но ей хотелось скорее вернуться в Ламахон. Она не знала ничего о том, что происходит сейчас там. По идее, это значило, что всё спокойно, но Эльжбета боялась предательств и восстаний со стороны подчинённых феодов. Больше всего вопросов вызывал, как ни странно, Акияма, хотя они, казалось, искренне доверяли Кюгелям. Это и настораживало. Ежи, помнится, поначалу не разделял такого беспокойства, а потом и сам отправлял туда разведчиков ещё во время осады Мурасаки. И тогда разведка не заметила ничего подозрительного. Многое ведь могло измениться за три месяца.

А вот данные, приносимые разведкой из Розенберга, настораживали. Похоже, Эльжбета сама была в шаге от того, чтобы стать такой же нервной, как баронесса Хан. Шёл пятый день, а Микалина и войско даже и не двигались с места.

— Я же говорила, что переговоры бессмысленны, — усмехнулась Хан.

— Гретель, — одёрнул её Рихард и закашлялся. В последние несколько дней его состояние совсем ухудшилось. А всё потому, что забывал пить снадобья.

— Теперь уже ничего не сделаешь и не вернёшь. — Хан игнорировала его. — Будет смешно, если она снова вызовет вас на переговоры.

— Битвы не избежать, ваше сиятельство, — тихо сказал Рихард.

Всё это время Эльжбета молчала, смотря в пол. Этого следовало ожидать. Таким людям, как Микалина, нельзя верить. Здесь вообще никому нельзя верить. Сегодняшние лучшие друзья — завтрашние злейшие враги. Всё зависило лишь от того, кому это больше выгодно. Эльжбета прекрасно понимала, в какие игры играет и на что идёт, но уверенность в действиях стремительно падала с каждым днём.

В ответ на слова Рихарда она только кивнула. Эльжбета не чувствовала себя обманутой или преданой. Она ожидала подобного, почти знала, что так будет. Может быть, это случилось именно поэтому? Кто знает… Теперь кроме как сражением этот вопрос не решить.

Тишину прервал ворвавшийся в шатёр разведчик.

— Они ушли, ваше сиятельство.

— Серьёзно? — Эльжбета вздрогнула от такой неожиданности. Почему-то легче не стало. Скорее наоборот, какой-то жар прошёлся по спине, заставив руки задрожать.

Баронесса Хан саркастично усмехнулась и покачала головой, словно это раздосадовало её. Рихард, кажется, не удивился. Болезнь настолько сильно подкосила его, что ему, похоже, было всё равно. Это было понятно, но Эльжбету уже начинало раздражать то, что Нойманн даже не лечился.

— Я им всё-таки не верю. Давайте отойдём чуть дальше, за реку, и тогда уже посмотрим, — тихо сказал Рихард, поймав осуждающий взгляд Гретель. — Будет работать только разведка. — Он снова закашлял.

— Как будто им кто-то верит здесь, — со слезами в голосе усмехнулась баронесса Хан. Она чуть ли не плакала от переполнявших её эмоций, обиды, досады, страха, скорби. Гретель вызывала жалость. Эльжбете хотелось обнять её, утешить, дать понять, что она не одна такая, но сейчас, при других вассалах, это было бы неуместно.

— Хорошо, — Эльжбета устало кивнула. — Завтра уходим за реку и ждём три дня.

Сделали, как сказал Рихард. Отошли за Штайн, как когда-то хотела Микалина. Большинство вассалов было недовольно такими передвижениями, особенно Бирдорф и Грюндорф, так страстно рвавшиеся в Ламахон, к своим подчинённым замкам. Эльжбете становилось с каждым днём всё тяжелее и тяжелее справляться со своими мыслями и сомнениями. Ей казалось, что она скоро взорвётся от такого количества эмоций и чувств. Но поделиться было, опять же, не с кем просто потому, что и навязываться не хотелось. Ухудшалась и погода. С каждым днём всё холодало и холодало, словно близился не август, а конец сентября. Если будут ливни, может разлиться река, и тогда придётся отойти ещё дальше, так как обойти её не представлялось возможным. Эльжбета боялась — как бы не заболеть. А Рихард лечиться всё ещё не собирался. Того гляди, и помрёт от чахотки или ещё каких-то осложнений. Это тоже волновало — всё-таки, они были почти друзьями, Эльжбета привязалась и к нему, и к Гретель довольно сильно.

Разведка вернулась с известиями через три дня, когда графиня была уже как на иголках от страха неизвестности и тяжёлых мыслей. То было холодное ветреное утро, когда Эльжбете казалось, что её шатер вместе с ней вот-вот просто сдует холодным ветром.

Разведчик молниеносно ворвался внутрь, пытаясь перевести дыхание. Графиня от такой неожиданности вскочила с места, выронила какой-то лист пергамента, подошла к юноше, словно хотела ему чем-то помочь, терпеливо выждала, пока он отдышится и просто шепнула: «Что?».

— Они вернулись, ваше сиятельство, — с долей сожаления шепнул разведчик, всё ещё задыхаясь.

— Этого я ожидала. — Эльжбета больше не удивлялась ничему. Всё настолько быстро рушилось, что ей ничего и не оставалось, кроме как горько усмехаться каждый раз. Хотелось верить, что эта череда неудач означает приближение озарения, белой полосы, но пока жизнь словно смеялась над ней.

А с Розенбергами по-прежнему надо было что-то делать.

— Вернулись и вернулись — это ничего! — неожиданно бодро проговорила Эльжбета, загоревшаяся новой идеей. Она молниеносно подлетела к своему столу, схватила перо, лист пергамента и, не обращая внимание на небрежность своего почерка, принялась оживлённо строчить письмо. Разведчик, отдышавшись, вопросительно смотрел на неё. — Я слышала, что у Евы большое состояние в Варносе. У неё должны быть люди. Может быть, даже много. Может быть, хорошие воины. Вдруг она откликнется даже спустя столько лет? — Закончив писать, графиня поставила кривую подпись, свернула пергамент и запечатала его. — Приведи сюда гонца. — Разведчик тут же растворился в воздухе, спеша выполнить приказ.

Эльжбета позволила себе рассмеяться. Это был не радостный и не счастливый смех — ей просто было горько от всего, что происходит, но, вместе с тем, мысль о том, что Ева может ей помочь, казалась очень реальной. Может быть, услышав об этом, тот же барон Нойманн покрутил бы пальцем у виска или хотя бы пожал плечами, будучи вежливым человеком. Но ни во что другое, кроме как в помощь сестры, Эльжбете уже не верилось. И ей было всё равно даже на то, что она не знает точного местоположения Евы в самом Варносе.

— Ваше сиятельство. — Гонец, неожиданно возникший в шатре, поклонился.

— С этим письмом ты отправляешься в Варнос. Я не знаю, как, но найди там Еву Кюгель или хоть кого-то, имеющего к ней отношения. — Эльжбета вскочила со стула и почти впихнула свиток в руки гонцу. Юноша посмотрел на неё так, будто она спятила. Ему явно не хотелось отправляться за тридевять земель и ещё искать там Еву неизвестное количество времени. Но не подчиниться он не мог. — Нет времени объяснять. Это единственный возможный вариант. Быстрее!

Гонец, всё ещё не понимавший, что происходит, вылетел из шатра. Эльжбета устало вздохнула, опустилась на стул и просто уснула, пытаясь не думать ни о чём.

Комментарий к Глава 11

Нет, я не умерла, как многие уже понадеялись. Все две недели я не просто письки пинала (хотя кого я обманываю…), а матчасть собирала, консультировалась с батей, по стопицот раз всё переделывала.

Произошли очередные великие перестановки в моих планах, мб теперь главы будут выходить раз в 2 недели, потому что дальше будет только сложнее. Кроме того, объём планируется немногим больше, чем мне думалось изначально.

И да, надеюсь, тут не совсем пиздец в плане качества.

========== Глава 12 ==========

— Фридрих, подойди сюда. — Ильзе, державшая в руках арбалет, подозвала к себе юношу, со скучающим видом стоявшего буквально в нескольких метрах от неё. Услышав, что его позвали, Фридрих вздёрнул голову, поправил причёску и подошёл к сюзеренке. Ильзе вручила ему арбалет и стрелы. — Вот. Ты ведь хотел улучшить своё умение стрелять?

Перед ними стояли, выстроившись в ряд, пленённые ветианцы, проживавшие в городе у подножия замка. Ханыль была слишком снисходительна к этому народу и иной раз закрывала глаза на то, что ламахонцы постоянно с ними враждовали. Эрхонцы находились в Мин уже месяц и никак не могли сдвинуться с места, завоёвывать новые земли. Сингх штурмовали несколько раз, и все разы приходилось отступать, а брать замок осадой не решались, памятуя опыт предыдущей. Тогда войско впервые понесло большие потери.

Зато во время штурмов эрхонцам удалось пленить нескольких ветианцев. Кого-то успели продать в рабство, на кого-то играли в карты и кости. Ильзе всё это ужасно забавляло, хотя сама она даже слова грубого никому не сказала, стараясь держать лицо. Пусть боятся, но уважают, чем тайно мечтают убить.

— Ну стреляй, что смотришь? — нервно, вырвавшись из раздумий, сказала Ильзе и скрестила руки на груди. Какая-то ветианка, стоявшая в середине шеренги, вздрогнула, из её глаз полились слёзы, хотя девушка не издала ни единого всхлипа. Фридрих неуверенным движением зарядил арбалет, прицелился, но ещё долго не стрелял, словно боялся промазать. Он несколько раз говорил, что мать учила его стрелять, но Ильзе ни разу не видела собственными глазами, как Кратц это делал. Юноша сильно переоценивал себя. Уже невозможно было минуты две наблюдать, как он пытается прицелиться. Ильзе хотела сказать, что его мишень сейчас просто сама помрёт со скуки, но промолчала.

Наконец Фридрих выстрелил. Стрела молниеносно влетела в грудь какого-то юноши с ободранными руками и царапиной на всё лицо, тот пошатнулся и ничком упал на землю. Фридрих даже не вздрогнул, хотя Ильзе думала, что он испугается. Ветианец из последних сил приподнял голову. Леди Штакельберг не видела его лица, но наверняка в его глазах плескалась ненависть или страх. Фридрих перезарядил арбалет и снова выстрелил, на сей раз почти сразу, долго не прицеливаясь. Стрела врезалась ветианцу в лоб, и на этот раз он уже точно был мёртв.

Какая-то женщина с искажённым от боли лицом, стоявшая в конце шеренги, закричала, заплакала и бросилась к телу юноши. Ильзе даже не успела подбежать к ней, что-то сказать или просто пнуть. Она даже взбеситься не успела, как к ветианке подошёл взявшийся из ниоткуда Витольд. Его русые волосы, некогда ухоженные и стриженные до плеч, все свалялись, почернели от грязи и доросли за полгода с лишним войны почти до лопаток, что вынуждало барона собирать их в пучок или хвост. Витольд постоянно был одет в доспехи и носил на поясе меч и кинжал. Обычно он улыбался и с большой неохотой выполнял поручения убить кого-то, почти никогда не поднимал на ветианцев руку просто так, но сегодня пребывал в плохом расположении духа.

Герц прошёл мимо Ильзе, даже не поздоровавшись, схватил женщину, пытавшуюся поцеловать покойника, за волосы и оттащил от тела на открытую территорию. Фридрих, стоявший рядом, принялся заряжать арбалет, предвидя приказ Ильзе. Но леди Штакельберг молчала. Ей было интересно понаблюдать, посмотреть, что они вдвоём придумают сами. Будут пытать — пусть, изнасилуют — да пожалуйста, будут держать её в рабстве — прекрасно. Но вдруг у них появятся какие-то интересные идеи? Этой женщине, как и всем остальным пленникам, предстоит умереть, так, может, её смерть будет хотя бы не скучной?

Но Витольд не хотел ничего придумывать.

— Что прикажете делать с ней?

— А что хочешь? — ответила Ильзе и перевела холодный, равнодушный взгляд на ветианку, безвольно лежавшую у ног Витольда. Она дрожала всем телом, плакала, закрывала лицо руками, словно пыталась спрятаться, сделаться меньше. Витольд перевёл взгляд на неё, на пару секунд застыл, будто его пронзило жалостью, а затем снова схватил за волосы и дёрнул на себя. Женщина громко закричала, заплакала сильнее, но Витольд, оставаясь неприклонным, пнул её, ударил по лицу, разбив нос. Ветианка истошно завопила, но скорее от отчаяния, нежели от боли. По её смуглому лицу текла кровь, от которой она отплёвывалась. Ильзе усмехнулась, когда женщина перевела взгляд заплаканных, налившихся кровью глаз на неё. В этом взгляде читалась мольба вперемешку с ненавистью, отчаяние и какая-то слабая надежда. Ильзе даже вздрогнула и хотела схватиться за сердце, но вовремя опомнилась. В её душе как будто что-то сжалось в этот миг. Стало страшно.

Второй рукой Витольд извлёк из ножен кинжал и полоснул им по горлу жертвы. Кровь брызнула алым ручейком, Витольд разжал руку, и тело безвольно упало на траву. Ветианцы, смиренно стоявшие в шеренге, содрогнулись. Ильзе иронично хмыкнула.

— Что вы делаете? — истошно закричала какая-то девушка лет шестнадцати, и Фридрих застрелил её. Все остальные тут же замолчали, выпрямились, кому-то даже удалось унять дрожь. Витольд серой тенью прошёл мимо, оставив Фридриха и Ильзе наедине с пленными. Он ничего не сказал.

— Спасибо, барон Герц, — тихо проговорила леди Штакельберг напоследок.

— Грош цена вашей похвале, — резко развернулся Витольд, заставив Ильзе вздрогнуть. — За такое не благодарят. — И пошёл дальше. Леди Штакельберг ничего не ответила ему, но по её сердцу прошлась раскалённым ножом ярость. Она с трудом подавила в себе желание крикнуть что-то в ответ, но так не подобает воспитанной и порядочной леди. Зато она может повесить его на глазах у изумлённого народа, пытать так же, как он пытал эту женщину, вздёрнуть на дыбе, посадить на кол. Ильзе не ожидала такого ответа от безвольного, ничего из себя не представлявшего барона. Но Витольд всё-таки не ветианец, чтобы убивать его за плохое настроение.

Кратц, увлекшийся стрельбой, начал перезаряжать арбалет. Он выглядел таким же мрачным, как и Витольд, но опасным — отнюдь. Скорее наоборот — Фридрих словно против себя выполнял все эти действия, и его заставляла какая-то незримая сила.

— Хватит на сегодня, — сказала Ильзе, и Фридрих, выстрелив в какого-то старика, отправился к шатру.

— Полковник Кратц? — Его остановила, хлопнув по плечу, возникшая из ниоткуда Вацлава Склодовская. Она всегда относилась к Фридриху с иронией, но сейчас, казалось, даже гордилась. Ильзе скривилась, увидев её. Не то, чтобы Вацлава вызывала у неё неприязнь, но в глубине души Ильзе даже завидовала её умению пытать и запугивать, потому стремилась всячески принизить или задеть её. Баронесса Склодовская смерила леди Штакельберг ироничным взглядом, и Ильзе улыбнулась, сделав вид, что не заметила. — Я сейчас на охоту с герцогиней Ульрикой. Не хочешь с нами?

— Нет, спасибо, — тихо сказал Фридрих, смотря вдаль, и вдруг вздрогнул, его зрачки расширились, будто на горизонте что-то возникло. Ильзе даже обернулась, но ничего не увидела — всё тот же мрачный непроходимый лес.

— А вы, леди Штакельберг? — Вацлава даже поклониться соизволила. От этого жеста Ильзе стало мерзко. Она уже готовилась отвечать на остроты.

— Нет, не сегодня. У меня есть проблема, которая требует срочного решения. — Ильзе покачала головой, стараясь не показывать своего напряжения.

— Вы выглядете мрачной. Что-то случилось? — с наигранной заботой прищурилась Вацлава. — Вам руки нечем занять?

— В отличие от вас, у меня всегда есть, чем занять руки, — сдержанно ответила Ильзе и улыбнулась. Внутри у неё всё кипело. Вацлава мерзко усмехнулась, видимо, решив, что ей удалось застать леди Штакельберг врасплох. — Не забывайте о том, что завтра вы обе едете в Мёллендорф. Я даю вам всего две тысячи людей, чтобы вы навели порядок. Как только что-то поменяется — я должна знать.

— Я прекрасно помню, — бросила Склодовская и ушла.

Стоило ей проговорить это, как к Ильзе подбежала Генрика Корхонен, одетая в зелёное мужское платье. Леди Штакельберг искренне улыбнулась ей, и девушка поклонилась. Ильзе почувствовала, словно ей стало намного лучше. Всю ярость, всю злость и желание убивать как рукой сняло.

Следом за Генрикой подбежала Вибек Кюгель, одетая в чёрный мужской костюм, расшитый пурпуром. Её светло-русые волосы были завязаны в высокий хвост и мягко ложились на плечи. Девушка появилась так внезапно и молниеносно, что леди Штакельберг даже вздрогнула и попятилась, как подобает скорее пойманному за руку вору, чем гордой леди.

— Вызывали нас? — тяжело дыша, Вибек поклонилась. — Мы как раз играли в карты, а тут вы… — Генрика посмотрела на графиню, мол, зачем рассказывать это Ильзе. Вацлава, всё ещё стоявшая рядом, усмехнулась, что-то проговорила и наконец ушла.

— Пройдёмте со мной в мой кабинет. — Кивнула леди Штакельберг, и лишь когда они пришли в замок и оказались в кабинете, заговорила.

— Вы же ведь знаете, что тут буквально в паре километров от замка — мост? — спросила Ильзе, устало вздохнув. Генрика озадаченно и неуверенно взглянула на неё, словно слышала об этом мосте впервые, но боялась в этом признаться. В иной раз леди Штакельберг бы умилилась, но сейчас это вызвало у неё самый настоящий гнев, который она не стремилась показывать, хотя была буквально на взводе. Подумать только: ещё пять минут назад вид Генрики вызывал у неё только радость…

— Тот, который проходит над Бангармой и соединяет Пак и Мин? — переспросила Вибек, смотря на сюзеренку. Генрика приложила руку ко лбу.

— Другого здесь и нет, — проговорила Ильзе немного нервно. — Люди Рихтеров доложили мне, что к Сингхам должно поступить подкрепление из Ямакава, что как раз принадлежит Пак. Я предлагаю захватить этот мост, и дело с концом.

— Не проще ли применить морочное заклинание? — Вибек прищурилась, смотря на Ильзе, чем сильно раздражала её — леди Штакельберг терпеть не могла, когда на неё пристально и долго смотрели.

— Не поверите, ваше сиятельство, все самые сильные ведьмы, державшие морочное заклинание при осаде Мурасаки, либо были убиты, либо отправились в Кюгель с вашей матерью, — проговорила Ильзе язвительным тоном. — Здесь сейчас от силы три из них, и они не смогут справиться с такой трудной задачей. Держать такое заклинание долгое время может быть очень опасно для ведьмы. Оно не самое сложное, конечно, но чем дольше ты держишь его, тем труднее становится. Я не понаслышке об этом знаю. — Тут леди Штакельберг запнулась. Вибек рассмеялась, словно застала сюзеренку врасплох. В её смехе не было ничего особенно злого, и оттого он показался Ильзе даже дурацким. Генрика сделала ещё более широкие и удивлённые глаза, перевела взволнованный взгляд на Ильзе, сидевшую молча. По спине прошёлся какой-то странный холодок.

— Только никому ни слова, — откашлявшись, сказала Ильзе. — Иначе вы обе… — Она осеклась, подумав о том, что эти слова могут ранить Генрику. Гнев даже как-то сам сошёл на нет, леди Штакельберг стало даже чуть стыдно и страшно, что ещё минут пять назад она позволяла себе думать всякое. Генрика… она ведь не сделала ничего плохого! И даже сейчас в её взгляде читалась поддержка и утешение. А вот насмешка Вибек откровенно раздражала. Сейчас не время для соревнований в остроте.

— Может, мост лучше не захватить, а полностью разрушить? — спросила Генрика немного неуверенно. — А когда Сингх захватим, выстроить заново, поставить там стражу и двинуться дальше?

— А что насчёт поджечь? — задумчиво сказала Вибек. — Заложить часть моста или весь мост брёвнами, поджечь и постоянно поддерживать горение?

— Откуда мы возьмём столько брёвен? — спросила Генрика.

— Ведьмы могут при помощи магии клонирования сделать сколько угодно, — усмехнулась Ильзе. — Клонирование неодушевлённых предметов, в отличие от клонирования живых существ — это легко.

— Сколько человек вы хотите отправить к этому мосту? — подала голос Вибек и зарылась пальцами в свои волосы. — Нас двоих?

— Вас двоих, барона Герца, баронессу Склодовскую и горстку рыцарей. Человек пятьдесят на всякий случай, — ответила Ильзе задумчиво. — Я думаю скорее готовить штурм Сингха, попрошу у брата подкрепление, на это должно уйти не больше двух-трёх недель. Всё это время вы должны охранять мост, следить, чтобы брёвна постоянно горели, ведьмы будут постоянно их клонировать. Справитесь?

— Да, справимся. Отступать уже некуда. — Генрика кашлянула. — Но подкрепление может потребоваться в любой момент. Надеюсь, мы можем на него рассчитывать.

— Разумеется, — ответила Ильзе. — Тогда решено. Даю вам завтрашний день на подготовку, и послезавтра вы должны уже добраться до моста. — Она тихо, но довольно слышно прищёлкнула пальцами, и служанка, стоявшая у двери, шмыгнула вон. Генрика и Вибек тоже встали со стульев. — Нет, герцогиня Корхонен останется, а вы, Вибек, можете идти. — Ильзе замахала рукой, и Генрика, недоумевая, опустилась обратно. Графиня Кюгель как-то коварно сверкнула глазами, усмехнулась и, попрощавшись, вылетела из кабинета.

Ильзе встала со своего места, подошла к Генрике и взяла её за руку, заставив подняться. Герцогиня, предсказав всё, что будет дальше, усмехнулась, и Ильзе принялась целовать её в приоткрытые губы. Она разжала руку, позволяя Генрике приобнять её, и своей рукой принялась гладить её короткие чёрные волосы, ерошить, зарываться в них пальцами. Не то, чтобы у герцогини была завидная шевелюра, скорее наоборот: жидкие и ломкие пряди, блестевшие от жира и грязи. Но Ильзе нравилось трогать их, шевелить, гладить.

Генрика, привыкшая к таким ласкам, не сопротивлялась, скорее наоборот, охотно отвечала сюзеренке. Она всё смелее и смелее целовала её, обнимала, поглаживала длинные светлые волосы. Генрика словно играла с ней, но при этом никогда не позволяла себе контролировать каждое движение сюзеренки, никогда не заставляла подчиняться. Она просто старалась сделать приятно, доверяя леди Штакельберг и ища ответного доверия. Ильзе с усмешкой вспоминала, как ещё пару месяцев назад Генрика ужасно стеснялась, побаивалась, волновалась. Теперь же она нередко брала инициативу в свои руки, поражая саму Ильзе своей изобретательностью.

Поцелуй становился всё жарче и глубже, леди Штакельберг запустила свободную руку в штаны Генрики, продвигаясь пальцами всё глубже и глубже, заставляя девушку вздрагивать и подаваться навстречу. Зажмуриваясь от нахлынувшего наслаждения, Генрика тихо простонала. Ильзе самодовольно рассмеялась, чувствуя, как хорошо герцогине с ней. Движения становились то резче, то медленней, Генрика изредка сдавленно вскрикивала и смущённо усмехалась, а время будто остановилось, и ничего вокруг не волновало. Достигнув пика наслаждения, герцогиня вздрогнула, позволила себе громко вскрикнуть, и Ильзе, вытерев руку о свои штаны, осторожно поцеловала Генрику в лоб. Герцогиня громко и как-то по-детски рассмеялась, что было несвойственно ей, присела на прощание в реверансе, и удалилась, как ни в чём не бывало.

Ильзе позвала служанку и приказала налить красного полусладкого.

***

Дорога до моста заняла не так уж и много времени, как поначалу казалось Генрике. Гораздо дольше они вчера готовились к этому походу, точили оружие, ведьмы клонировали брёвна. Несколько ведьм обещали быть вместе со всеми у моста, чтобы при помощи магии поддерживать горение и продолжать клонировать, ведь даже того количества брёвен, что есть сейчас, может не хватить. Мост через Бангарму был довольно длинным, но пока решили поджигать его не полностью, а лишь часть. На счёт непрошенных гостей Генрика вообще не беспокоилась. Если они и пожалуют — солдаты смогут удержать удар до поступления подкрепления.

Вместе с тем, герцогиня Корхонен чувствовала колоссальную ответственность. Грядёт такая важная и ответственная миссия, которую она никак не может провалить, иначе всё, пиши пропало, и не видать им ни победы, ни, тем более, независимости. Генрике хотелось сделать что-то стоящее, что во многом предопределит исход войны, то, чем она будет гордиться всю оставшуюся жизнь. А там уже и Ильзе, и родные будут счастливы и горды ей.

Оказавшись наконец у моста, солдаты тут же начали загружать его брёвнами с дальнего конца. Генрика понимала, что они очень рискуют, ведь вражеская армия может показаться на горизонте в любой момент. Герцогиня успокаивала себя тем, что у неё с собой отряд прекрасных воинов и воительниц, а Ильзе обещала прислать подкрепление в случае чего. Думая о сюзеренке, Генрика чувствовала, как сжимается и болит сердце. Она ещё не начала скучать и тосковать по ней, но ей отчего-то стало тревожно и за неё, и за себя. И ладно, если погибнет Генрика, но что будет, если прикончат Ильзе? В чём тогда смысл войны? Кто заменит леди Штакельберг? От этих мрачных, взявшихся из ниоткуда мыслей, Генрика быстро впала в тоску, что заметила Вибек. Графиня Кюгель обладала каким-то необыкновенным талантом смешить Генрику. После общения с Вибек всю грусть и беспокойство как будто снимало рукой, и все эти печали и сомнения казались сущей глупостью. Герцогиня считала огромной удачей-то, что ей посчастливилось познакомиться с ней на этой войне, хотя поначалу девушка даже побаивалась Вибек, которая была и умнее, и мечом владела лучше. Она оказалась вовсе не заносчивой и не скучной, как думалось герцогине, и была похожа скорее на отца, чем на мать. Генрика готова была поклясться, что не встречала людей добрее Вибек. Графиня могла рассмешить её в любое время и в любой ситуации.

К вечеру мост решили уложить дровами полностью, подожгли, и каждый начал заниматься своим делом. Ведьмы с наступлением ночи должны были сторожить мост, следить, чтобы огонь горел и не начинался дождь. Генрика в жизни не видела такого яркого пламени, чтобы его было так много, и оно так сильно горело. Такое наверняка видно за несколько километров отсюда. Ламахонцы точно не подступятся, если, конечно, не перепутают огонь с чем-то другим. Особенно красиво это выглядело ночью, и в то время, пока товарищи спали, улёгшись штабелями в траве, Генрика почти до рассвета смотрела в полыхающий огонь. К утру он сделался менее пышным, так как большой слой дров уже сгорел, и ведьмы при помощи магии подбавили ещё.

— Хорошую службу нам поручила леди Штакельберг, — усмехнулась Вибек. Они с Генрикой и Витольдом лежали на траве и смотрели на горящий мост. С момента прибытия прошло уже дня два, близился вечер, и огонь выглядел безумно красиво на фоне пурпурного неба. Где-то поблизости тихо пел игравший на мандолине менестрель. Обычно Генрику они очень раздражали, так как их баллада были почти все на один мотив, но манера исполнения этого менестреля не была похожа ни на что, услышанное Генрикой ранее. Или это просто вечер такой чудный, что и музыка сердцу приятна… — Лежи да смотри, как горит, а ламахонец даже подступиться не может.

— Сейчас мы Сингх захватим, и будет аллод полностью наш. А там уже этих возьмём, только руку протянув, они нам сами сдадутся ещё, — с грустью в голосе ответил Витольд. — Только вот смысла нет никакого в этой войне. Убиваешь, убиваешь, а ради чего всё? — Он вздохнул и прикрыл глаза. Генрика сочувствующе кивнула. Витольд настолько сильно устал от войны, что почти не улыбался, тупо исполняя приказы и даже не боясь быть казнённым за грубое слово или ослушание. Он больше не шутил, не смеялся, даже не пил и с Генрикой старался пересекаться реже. То, что Витольд не выпивал, казалось особенно странным. Обычно ведь пьют, чтобы забыться, а он пил только когда ему было хорошо.

Но сейчас… сейчас Витольд выглядел значительно лучше, чем обычно. Он словно стал прежним, таким, каким был в начале войны: мечтательным, улыбчивым, весёлым, разве что, не прикладывался к фляге. Генрика заметила, как он смотрел на Вибек. Похоже, у него действительно были серьёзные чувства к ней, хотя поначалу, когда Витольд только сказал об этом герцогине, она была уверена, что друг вскоре забудет графиню Вибек. Но, похоже, всё оказалось не так. В его взгляде было столько заботы, внимания и теплоты, сколько Генрика не видела ещё нигде. Так даже Ильзе на неё саму никогда не смотрела.

— Не хочу после войны выходить замуж за Аццо, — скривилась Вибек и положила голову на плечо Витольда. Он осторожно провёл рукой по её плечу и улыбнулся. — Да вот только мать всё равно заставит. — Витольд грустно покачал головой. Казалось, ему мгновенно стало так тоскливо и больно, как не было ещё никогда в жизни. Но Вибек, заметив это, улыбнулась. Генрика не знала, любила она Витольда или нет, но ей всё больше казалось, что чувства барона взаимны. Было бы здорово, если так, но с другой стороны — будет ведь совсем ужасно тогда, если Вибек выйдет замуж за Штакельберга.

— Я тоже не хочу, чтобы ты выходила за него, — усмехнулся Витольд. — А за меня ты бы вышла? — Вибек посмотрела на него с притворным укором, но усмехнулась.

— Я хотела посвятить свою жизнь службе, может быть, даже за границей, — ответила она с улыбкой. — В принципе, этому не сильно бы мешало замужество, если бы мой муж служил со мной. Даже дети не были бы проблемой: просто несколько лет перерыва, а дальше их самих начнут обучать военному искусству лучшие учителя, и можно было бы снова возвращаться на службу. — Вибек покачала головой. — Но такая жизнь — не для Аццо. По слухам он даже мечом не владеет. Может быть, удастся, вырастив детей, отправиться служить одной. В конце концов, я свободная женщина. Но перед этим придётся лет девять жить не той жизнью, какой я хотела.

Менестрель неожиданно остановился, отхлебнул из фляги и заиграл какую-то весёлую и задорную мелодию, от которой хотелось пуститься в пляс, хотя Генрика не умела и стеснялась танцевать. Вместо этого она принялась подпевать и качать головой в ритм, не обращая внимание ни на что вокруг. В одно мгновение её голову покинули всякие мысли, ей стало так хорошо и легко, как не бывало даже после вина или на ложе любви, рядом с Ильзе. Такая невероятная лёгкость, ветер в голове, свобода. И потрескивание костра, который всё отдалялся и отдалялся.

Вибек и Витольд вскочили с травы, барон обнял девушку за талию, и они принялись танцевать какой-то неизвестный Генрике танец, скорее всего, придумываемый ими на ходу, в процессе. Витольд улыбался, Вибек, как это было свойственно ей, задорно смеялась, а их пальцы переплетались между собой. Всё-таки, наверное, она любила его. Может, пока не осознавала этого, но любила в глубине души. Генрика отметила про себя, что Вибек прекрасно танцевала. Наверное, её учили этому с юных лет.

Генрике было отчасти грустно наблюдать эту картину. Да, это было прекрасно, но неправильно. Вибек обещана другому, и ей никогда не быть вместе с Витольдом.

— Ян, принеси мне виски, — шепнула она слуге, проходившему рядом. Юноша быстро исполнил поручение, и вскоре Генрика уже смаковала горький, терпкий напиток.

Вдоволь натанцевавшись и напевшись, Витольд и Вибек уснули рядом на траве. Захмелев и насмотревшись на горящий мост и танцы своих друзей, Генрика тоже забылась мертвецким сном, который, казалось, ничто не могло разрушить. Ей снился родной Корхонен, мама, зовущая на прогулку в сад перед замком, сестра, играющая своими маленькими тоненькими пальчиками на арфе, отец, добродушно и заботливо улыбавшийся Генрике. От этих картинок герцогиня невольно начала плакать сквозь сон, и только потом поняла, что помимо слёз по её щекам стекает дождь.

Дождь. Самый настоящий ливень.

Мгновенно очнувшись от сна, Генрика вскочила в абсолютной темноте, в какой горел только чей-то жалкий, кое-как прикрытый от дождя факел. Поначалу она даже не поняла, что происходит, стена ливня была просто невероятной, что герцогиня даже не понимала, что уже до нитки промокла. Ступив в беспросветную темноту, она крикнула что-то не совсем внятное, подалась вперёд, на кого-то упала, и её тут же обругали самыми последними словами, какие Генрика даже в речи крестьян не слышала. Но тот, кто это спросоньявысказал, тут же вскочил с места ошарашенный, и уже через пять минут весь отряд был на ногах, не понимающий, что происходит.

Лишь внезапно Генрика поняла: мост потух. Мост просто потух! От осознания она даже вскрикнула и зажмурилась, будто желая очнуться от страшного сна. Генрика просто не понимала, как даже при таком страшном ливне мост может просто взять и потухнуть. Это означало, что ведьма, которая должна была сторожить ночью, уснула. Генрика, проклиная всё, кое-как подняла факел, осветила им тьму и поняла, что слышит какие-то крики и странный шум. Не придавая этому значения, она прошла ещё чуть вперёд и оступилась. Генрика вздрогнула. Под ногами у неё лежал труп ведьмы, сторожившей мост. Из её груди торчала стрела.

Это означало лишь одно — здесь кто-то был.

Ливень прекратился так же быстро и внезапно, как начался. Оставшиеся ведьмы хотели снова поджечь мост, закончив поджигать факелы вокруг, но на мосту уже были непрошенные гости. Ламахонский отряд, человек примерно сотня, уже почти полностью заняла мост. Генрика почувствовала бессилие.

— Поджигайте его вместе с ними, что стоите? — заорала она на ведьму с фиолетовыми глазами.

— Дров нет, — ответила ведьма спокойно. Генрика поняла, что у неё кончилось терпение. Медлить было никак нельзя.

— Поджигай людей! — вскрикнула герцогиня. Радужки ведьмы загорелись красным, среди воинов вспыхнуло пламя, сильно напугавшее их, но оно моментально потухло. У Генрики задрожали колени от страха, бессилия и ярости. — Всем сейчас приготовиться к бою, — закричала она, что было сил. — Без доспехов, если не успеваете. Быстро!

Солдаты, по большей части без всяких доспехов, но зато с оружием, приготовились принимать удар. Герцогиня Корхонен бросилась к шатру, где лежал её меч, в спешке схватила чей-то чужой и вернулась обратно. Ламахонцы уже перешли мост и резали направо и налево. Часть отряда эрхонцев встала в оборону, не давая им пройти дальше. Кто-то, командовавший этой обороной, стал вести её в противоположную Мин сторону. Генрика не знала, поможет это или нет, с учётом того, что ламахонцы наверняка знают дорогу. Стоит посылать за подкреплением.

— Вацлава! — крикнула герцогиня баронессе, пробегавшей мимо. — Быстро к Ильзе за подкреплением.

— Я туда и направляюсь! — на бегу бросила Склодовская и умчалась вон.

Генрика ринулась в битву. Она была готова убивать направо и налево, но стоило ей сцепиться с первым попавшимся воином, поняла, что сегодня будет непросто. Её пока ещё ни разу не ранили, но она сама уже успела убить нескольких ламахонских и ветианских воинов. Ярость, страх и отчаяние накрывали её с головой, ей казалось, что силы вот-вот покинут её. Она уже едва справлялась со сразу несколькими воительницами, окружившими её. Одна девушка была довольно серьёзно ранена в руку, но всё равно атаковала с необыкновенной уверенностью и яростью. Должно быть, опытная. Генрике казалось, что она не справится, но тут неожиданно возникла Вибек, которую герцогиея не сразу узнала в шлеме. Графиня полоснула мечом по горлу одной из воительниц, ещё одну отправила в нокаут ударом в живот, и переключилась на подступавших сзади ламахонцев. Генрика даже не успела поблагодарить Вибек, как к ней на бешеных скоростях подлетел какой-то раскрасневшийся неуправляемый ветианец с огромным мечом в руке. Генрика вздрогнула: вот и смерть, но герцогиня выскользнула, оказалась сзади и ударом в спину серьёзно ранила ветианца, заставив его упасть.

Герцогиня окинула взглядом поле. Она даже не замечала, что всё это время уже было светло. Генрика с трудом различила нескольких эрхонских солдат и даже не поверила своим глазам, побледнела, вздрогнула. Эрхонцев оставалось штук двадцать против восьмидесяти ламахонцев. Остальные — лежали грудами мяса прямо под ногами у герцогини.

Сердце упало в пятки. Хотелось орать от бессилия. Где же, где же подкрепление? Генрика до скрежета сжала зубы. Слёзы сами покатились по щекам. Неужели сейчас всё кончится? Неужели сейчас она, и все её товарищи вот так умрут?

Герцогиня обернулась. Она не видела рядом ни Витольда, ни Вибек. Страх прожёг её сердце безжалостным огнём, и Генрика, приложив руку к груди, чуть не упала. Почему-то ламахонцы больше не обращали на неё внимание, сражаясь с той горсткой, что осталась от большого отряда. Генрике стало невыносимо страшно. Её руки снова задрожали, как очумелые, и она упала на левое колено.

Какой-то ламахонец из толпы, заметив её, полетел навстречу с мечом. Генрика даже не успела вскочить, как рядом снова возникла Вибек. О богиня! Герцогиня почувствовала невероятно облегчение, громко рассмеялась и с прежним энтузиазмом ринулась сражаться. Ламахонцы всё стекались и стекались к ней, но ей снова начало казаться, что эрхонцев сейчас в несколько раз больше, и они выигрывают. Генрика полоснула мечом кому-то по зубам, затем по горлу, и звериным рыком зарычала от ярости и прилива невероятной силы. Вместе с Вибек они убили человек десять, а потом к ним ещё подлетел Витольд, потерявший где-то в бою шлем, и тоже поразил нескольких ламахонцев смертельно. Генрика не знала, сколько их и сколько эрхонцев. Она просто рубила, вонзала и убивала всех, кто попадался ей под руку. Герцогиня несколько раз поблагодарила всех богинь за то, что на ней каким-то чудом были доспехи в момент начала битвы. А вот Витольду и Вибек повезло меньше…

Неожиданно ей попался особенно наглый противник. Своим узким изогнутым мечом он чуть не отрубил Генрике голову несколько раз. Устав уворачиваться, герцогиня полоснула его мечом по животу, но доспех, которым он был защищён, не пробила. Бить сильнее времени у неё не было, она попыталась подступить сзади, но противник уже переключился на Вибек. Она несколько раз полоснула его по плечам, после чего он неожиданно обезоружил её всего одни молниеносным ударом, следом отрубил руку, несколько раз полоснул мечом по животу, затем просто вонзил его, поводив внутри, и вытащил. Вибек ни разу не успела вскрикнуть. Она была мертва.

Генрика закричала. Она, что было сил и ненависти, полоснула мечом по руке воина, ударила ещё раз и просто отрубила её. Воин, недоумевая, обернулся, и было хотел ударить её левой рукой в латной перчатке, но Витольд успел отправить его в нокаут.

— Сколько их? — в безумии крикнула Генрика.

— Штук тридцать, не меньше, — ответил Витольд. Он перевёл ошарашенный взгляд на труп Вибек, и чуть не упал на землю.

— Наших сколько? — Генрика всё ещё кричала, хотя они с Витольдом находились на расстоянии вытянутой руки. К ней снова подлетел воин без шлема, которому она просто срубила голову, сама поразившись такой лёгкости.

— Только мы с тобой. Подкрепление не прислали, — крикнул Витольд, бросаясь вслед за Генрикой. Герцогиня снова чуть не упала. Как не прислали? Ильзе ведь обещала. Они должны были. Или Вацлава сбежала, никому ничего не сказав? Страх, осознание близости смерти сжали сердце Генрики стальным обручем. Вдвоём с Витольдом они никогда не вырежут всех этих тридцать воинов. Он без доспехов, а у неё уже нет сил. Мозг полностью отключился. Генрика не знала, что делать.

— Сними с Вибек шлем и надень, а то тебе голову вот-вот срубят, — крикнула она, отражая удар. — Беги отсюда вообще, пока я что-нибудь придумаю.

— Бросить тебя с этим крысами? — крикнул Витольд в гневе.

— Проваливай отсюда, пока они твои кишки себе на шею не повесили, — прорычала Генрика, которую чуть было не отправили в нокаут. В ответ она со всей силы всадила воину меч под рёбра, заставив его сдавленно простонать и упасть. Генрика обернулась. Витольд наконец-то смылся.

Теперь она — совсем одна. Безрассудная, глупая Генрика Корхонен, которая в который раз, пытаясь спасти всех, ставит собственную жизнь под удар. Она отразила последнюю атаку, отрубив воину руку, и просто упала на землю, параллельно полоснув себе мечом по правой ноге. Всё равно ей уже умирать, так, может, притвориться мёртвой — не самый глупый вариант. Генрика замерла, стараясь не дышать и не открывать глаз. Её могла выдать лишь дрожь, которую она всеми силами пыталась унять. А так — идеальная убитая. Бледная, окровавленная, замученная. Герцогиня слишком часто видела смерть, она не могла сыграть плохо.

Дрожь была унята, слёзы почти не текли из глаз, но страх, чудовищный и звериный, остался. Генрика чувствовала, как над ней нависло сразу несколько воинов, о чём-то шептавшихся на своём языке. Они посмеивались, кто-то вдалеке кричал, и герцогиня поняла, что она — последняя, больше убивать некого. Только сейчас почувствовала себя по-настоящему уязвимой. Она представила, как кто-то из ламахонцев, стоявших перед ней, оскалился. Генрика неожиданно вспомнила о том, что в этой битве погибла Вибек, а Витольд… хочется верить, что он просто спасся.

Ламахонцы отстали от неё, видимо, решив, что она мертва. Но никто пока уходить не собирался. Они ходили, посмеивались, переговаривались, будто бы искали что-то и не могли найти. Если они решат организовать здесь лагерь — пиши пропало. Генрика продолжала надеяться, что они уйдут. Лежать минут пятнадцать в одном положении было ужасно, герцогиня боялась уснуть, но терпела, так как ужасно не хотела умирать наяву. К ней снова кто-то подошёл, и она моментально прекратила дышать. Ничего. К ней даже никто не притронулся.

Генрика услышала шум и крики со стороны моста. Подкрепление к ламахонцам. Причём, много человек. Она с трудом подавила снова начавшуюся дрожь, снова перестала дышать и пыталась всеми силами не обращать внимание на боль в ноге.

Уже через десять минут ламахонцы окончательно покинули поле. Теперь они движутся к Мин. Там, где Ильзе и лагерь.

Генрика скривилась от боли. Нужно было срочно найти бинты в сумке, остававшейся в шатре, если, конечно, её не украли.

— Им ведь конец, — сказал чей-то тихий охрипший голос. Генрика вздрогнула, неуверенно открыла глаза, приподнялась и увидела рядом Витольда, сидевшего на земле со своим мечом на коленях. Его волосы были ещё более спутаны, чем обычно, по щеке текла струйка крови, а в глазах светилась какая-то страшная тоска. Казалось, что он вот-вот заплачет, но Витольд сидел абсолютно без эмоций.

— Отлично притворяешься. Даже я поверил, — грустно усмехнулся он, увидев Генрику.

— Витольд! — Герцогиня зарыдала от переполнявших её эмоций, вскочила, забыв о боли в ноге, подбежала к другу и обняла его так, словно они не виделись лет десять. Он провёл безвольной рукой по её спине и устало вздохнул. Генрика ухом чувствовала его тёплое дыхание.

— Куда нам теперь? — Он снова горько усмехнулся и посмотрел куда-то в сторону поля, где всё ещё лежал труп Вибек.

— Надо идти к замку и помогать нашим, — ответила Генрика, разжав объятия.

— Это опасно. Давай пока здесь переночуем. — Витольд покачал головой. — Просто уйдём чуть подальше в лес, чтобы нас не нашли. И потом уже решим, что делать. Ты не ранена?

— Есть немного. По ноге себе мечом полоснула. — Генрика вновь ощутила ноющую боль. — В моей сумке в шатре вроде были бинты.

— Я принесу. — Витольд вскочил и побежал к шатру.

Генрика кивнула. Спорить было бессмысленно. Через минуты две друг вернулся с бинтами к великому удивлению герцогини. Они с Герцем прошли метров сто вглубь леса, остановились возле какого-то широкого дуба, рухнули рядом, и Витольд тут же забылся глубоким дремучим сном. А вот Генрика, промыв рану остатками виски и наложив повязку, ещё долго просто так лежала, слушая, как сердце бешено стучится в рёбра, будто желая их покинуть. Ей было страшно, просто до одури страшно, но вскоре усталость взяла своё.

Генрика свернулась калачом у какого-то куста и уснула как убитая.

Комментарий к Глава 12

Хыху у нас тут недоНЦа, кровь-кишки-распидорасило, и Вибек рип, всем стекла. Больше не знаю, что сказать. Надеюсь, тут нет опечаток.

========== Глава 13 ==========

— Я думал, я никогда сюда не дойду! — Юноша в посеревшей от грязи походной одежде вошёл в шатёр.

Эльжбета, сидевшая всё это время за столом, вздрогнула и вскочила с места. Сердце тут же забилось сильнее, а руки задрожали от волнения и страха. Графиня не могла поверить своим глазам. Этот ведь был тот самый гонец, посланный ей неделю назад в Варнос, к Еве. Эльжбета ожидала увидеть что угодно, но только не этого низкорослого юношу, вечно нервного и совершенно безалаберного.

— Так быстро… — Графиня грустно улыбнулась. Может быть, хоть письмо от сестры сможет развеять чудовищную скуку и мрачные мысли, с каждым днём становившиеся всё сильнее. Эльжбете хотелось верить, что там всё-таки было что-то хорошее, вид юноши показался ей беспечным, и это внушало надежду.

— Еву Кюгель в Варносе я не нашёл. Сейчас она в Ауксинисе. Письмо я отдал хорошо знакомому с ней купцу, он обещал передать ей, как только она вернётся. — Гонец достал из сумки записку. — От него даже подтверждение есть.

Эльжбета сначала вздрогнула, округлила глаза, чуть не схватилась за сердце, ёкнувшее где-то за грудиной, но затем в знак смирения покачала головой, горько улыбнулась и взяла у гонца письмо. В самом деле, это не показалось ей чем-то удивительным. Наверное, Ева даже не откликнется на этот призыв, или тот самый купец никому ничего не передаст, а ещё, что хуже, как-то воспользуется ситуацией в невыгодных для Кюгелей целях. Думая об этом, Эльжбета едва сдерживала злость на нерадивого гонца и обстоятельства. Но, с другой стороны, что этот юноша ещё мог сделать?

— Хорошо, спасибо, Томаш. — Графиня кивнула, думая о том, что ей теперь делать. Она не так уж и сильно надеялась на то, что Ева согласится, потому уже продумывала, что делать в таком случае, но ещё не обсуждала этого со своими вассалами. Они ведь тоже многое могли подсказать.

— И ещё кое-что, — проговорил юноша спокойно. — Ваша дочь погибла в последней битве у моста через Банганимон, рядом с замком Сингх, если вам это о чём-то говорит.

Сердце словно прошило раскалённой стрелой. В голове тут же пробежала мысль, что это никак не может быть правдой.

— Как? Я не верю. Такого не может быть! — Эльжбета чувствовала, как накатывает бессилие.

— Тело прибудет дня через три, может, четыре. Есть письмо от леди Штакельберг. — Гонец извлёк из сумки ещё один свиток и протянул его графине. Эльжбета развернула его и принялась читать. — Мне искренне жаль.

Графиня только покачала головой в ответ. Если есть документ, написанный рукой леди Ильзе — это правда. Тут не может быть ошибки — это самое страшное.

— Уходи, — шепнула Эльжбета гонцу, опустилась на стул и закрыла лицо рукой. Графиня не плакала, хотя слёзы подступали к глазам. Она не позволяла себе плакать уже давно, ей казалось, что все слёзы пролиты, дальше — лишь невыносимая боль, которую не выплеснешь. Нет ничего кроме боли. Она слишком прочно вошла в жизнь, сделав её сначала очень пугающей, а потом — бесконечно серой. Эльжбета даже не знала, что из этого было хуже.

Вслед за гонцом в шатёр вошла баронесса Хан. Эльжбете не хотелось прогонять её: девушка и так, наверное, долго ждала. Она, кажется, знала о том, что сказал гонец, потому молчала. Баронесса не сказала ни слова, хотя обычно всегда бросалась колкими фразами, даже когда её никто не спрашивал. Она беззвучно застыла у письменного стола с таким видом, будто только что вернулась с похорон или провинилась перед кем-то.

— Ради чего теперь жить? Ради замка… — усмехнулась Эльжбета, смахнув слезинку. — Сначала Ежи, теперь Вибек. — Графиня чувствовала, как слёзы сами текли по её щекам и сильнее закрыла лицо рукой, прислонив её ко лбу. Подумать только, надо же, смешно. Два самых дорогих и близких ей человека ушли из жизни один за другим, оставив её одну. И, может быть, всё и кончится благополучно, но жизнь без них уже не будет такой, как прежде.

Сейчас не было времени думать об этом. Ещё не поздно сохранить то, что осталось.

— Ева не приедет в ближайшее время. Нам надо торопиться. — Эльжбета, кое-как вытерев слёзы, посмотрела на баронессу.

— Вы предлагаете идти против армии численностью в семь тысяч при том, что у нас всего две? — Хан скрестила руки на груди и усмехнулась. Эльжбета в ответ только покачала головой.

— Надо провести сейчас военный совет, — сказала она тихим, но твёрдым голосом. — Сражения не миновать, если мы хотим вернуть замок. Когда нам это удастся, я останусь здесь до прибытия Евы, а затем отправлюсь в Ламахон. — Графиня закрыла лицо обеими руками. Мозг всё ещё отказывался соображать, Эльжбете не хотелось думать больше ни о чём. Странное, тревожное чувство заставляло её сердце болеть. Когда слёзы вновь полились сами собой, Эльжбета уже не скрывала их.

Гретель застыла в ступоре и, в конце концов, не найдя, что сказать, просто покинула шатёр. Графиня ощущала себя беспомощной, бессильной, потерянной.

В таком состоянии она пребывала до вечера, пока, наконец, не взяла себя в руки. Эльжбета позвала к себе баронессу снова и попросила её созвать всех баронов и баронесс на военный совет.

Явились туда всё те же лица: барон Бирдорф, отчего-то без своей доброй улыбки на лице, барон Нойманн, еле стоявший на ногах из-за запущенной болезни, горстка других вассалаов, смотревших на Эльжбету то ли с сочувствием, то ли с презрением.

— Мы должны дать сражение. Решающее, генеральное, — сказала она неожиданно твёрдым голосом. В этот момент барон Нойманн громко раскашлялся, прикрыв рот рукой. Этот кашель был настолько сильным и неожиданным, что Эльжбета вздрогнула, хотела подбежать и спросить, всё ли в порядке, но, случайно увидев на ладони барона кровь и, похоже, гной, просто застыла на месте. Барон Нойманн снова кроваво откашлялся, извинился и покинул шатёр. Бирдорф, стоявший рядом с ним, покачал головой.

— Он ведь до конца недели не доживёт, — пробасил он с сожалением. Эльжбета болезненно скривилась. Ей было неприятно и тяжело это сознавать, но, похоже, барон был прав. Рихард так тщательно скрывал от всех своё состояние, почти не лечился, запустил свою болезнь. Что ж, теперь ничего не исправишь.

— Мы всё равно проведём генеральное сражение. Как можно скорее, — ответила графиня уверенно. — Что-то известно о том, что сейчас происходит у Розенбергов?

— Разведка доложила, что их семь тысяч, — подала голод низкая баронесса Вильддорф. — Причём подкрепление пришло лишь день назад. Они, вероятно, готовят штурм. Теперь всеми боевыми действиями командует не Юргис Балтрушайтис, а Агнешка Сарм.

— Вассалы Ружинских. — Эльжбета покачала головой. — Вы хотите сказать, что Аниела тоже участвует в этой войне?

— Насчёт этого данных нет. Но Сармы здесь. Серж и Агнешка, — ответила баронесса. Впрочем, Эльжбете это не показалось чем-то удивительным. Сармы никогда не отличались особой верностью, хотя покойный Эляш, отец Агнешки и Сержа, был очень близок к Ежи. Сейчас их вассалкой была графиня Аниела Ружинская — сестра Ежи, которая начала править замком, когда вернулась со службу в Сиверии. Эльжбета знала, что у них не лучшие отношения с братом, он почти не говорил о ней, и если она теперь тоже за одно с Розенбергами — неудивительно.

— Поговаривают, что если они возьмут Кюгель, Микалина женит свою дочь на Серже, — подала голос баронесса Хан.

— Не возьмут… — проговорила графиня тихо. — Никогда не возьмут. Пусть только попробуют… Наше преимущество не в количестве, а в том, что они, к примеру, не знают, что мы не ушли. Неожиданность — наше главное оружие.

— Может, тогда напасть на их лагерь ночью? — выдвинула идею Гретель.

— И сделать так, чтобы часть воинов находилась в засаде в лесу, постепенно подступая к эпицентру. Как во время битвы при Мин, — сказал Дидерик Бирдорф с прежней добродушной улыбкой. При упоминании Мин Эльжбета вздрогнула. Именно в этом сражении она потеряла Ежи и, даже несмотря на то, что оно было удачным, вспоминать о нём было больно. Перед глазами снова встало бледное лицо мужа, обрамлённое грязной травой, последний, полный сожаления взгляд, и слёзы чуть было не подступили к глазам снова.

— Да, хороший вариант, — ответила графиня с улыбкой. — Но сражаться в полной темноте может быть опасно, очень много людей может погибнуть. Я думаю, нужно напасть ближе к рассвету, часа в четыре утра.

— Осталось решить, во сколько и как выдвигаемся, — подала голос баронесса Хан. — За ночь и вечер мы ведь успеем?

— Если они готовят штурм, надо торопиться. — Покачала головой Эльжбета. — Если мы выдвинемся завтра утром, к вечеру окажемся в Звенящем лесу. Ночью армия уже должна разделиться на авангард и засадный полк, и к четырём часам утра напасть. Будем надеяться, что эта битва будет такой же удачной, как и сражение при Мин.

— А кто будет командовать? — спросила с какой-то надеждой баронесса Вайльддорф.

— Авангардом — баронесса Хан. — Эльжбета указала рукой на Гретель. — А засадным… я бы поставила Рихарда, но его еле ноги носят.

— Позвольте выдвинуть свою кандидатуру на командование засадным полком, — проговорил Бирдорф уверенно. Графиню это даже удивило. Обычно барон Дидерик старался взять на себя как можно меньше, с неохотой брался за оружие, а тем более за командование. Война явно была не его любимым занятием, а замком всегда управляла его покойная жена, а после её смерти — младший брат.

— Вы можете командовать авангардом, а баронесса Гретель — засадным полком, тогда уж, — ответила Эльжбета устало. — Сами на поле битвы выйдете только в случае крайней необходимости. — Бирдорф, кажется, усмехнулся.

— Нет, ваше сиятельство, я буду сражаться, — проговорила баронесса Хан. — Мы должны отвоевать замок, ставший для многих из нас родным! Мы будем стоять до конца, стоять, пока не перебьём их всех, пока не умрёт последний воин! — Эльжбета с долей гордости улыбнулась. Благодаря таким людям, как Гретель, и решаются исходы важнейших сражений. Её речи, её решительность всегда заряжали графиню какой-то уверенностью и успокаивали даже в самые трудные и безысходные моменты.

— Я буду сражаться с вами, — сказала Эльжбета уверенно. Она знала, как нужна поддержка её солдатам, и если сама графиня выйдет на поле битвы — это будет значить многое.

— Поберегите себя. Если что-то случится с вами, мы уже ничего не сможем отвоевать, — затараторил Бирдорф.

— Сможете. Вы сражаетесь не за меня, а за будущее нашей земли. Вы в любом случае должны стоять до конца. Но если я прикажу отступить — отступите, — ответила графиня. — Я буду с вами, потому что вы — мой народ, и речь идёт о моём замке.

Никто ничего не ответил. Все, даже баронесса Хан, явно чем-то смущённая, поклонились. Эльжбета закрыла глаза и опустила голову. Она всё ещё чувствовала себя бессильной. Но теперь у неё появилась хоть какая-то надежда на то, что всё ещё будет хорошо. Или не надежда, а всего лишь отчаянная попытка убедить себя? Эльжбета на днях потеряла дочь, месяцем ранее — потеряла мужа. Она не может позволить себе потерять замок. Вот только зачем? Ради чего?

— Я думаю, на этом пора закончить, — сказала графиня тихо. — Всем спасибо. — Она старалась выглядеть увереннее при своих вассалах. Если они увидят, что их сюзеренка сомневается в них или себя, почувствуют в ней хоть малейшую слабость — имеют полное право бросить её, отречься, оставить, наплевав на то, что их предки служили дому Кюгель верой и правдой. И Эльжбета не будет иметь права обвинить их — сама виновата, что не смогла справиться с властью.

Все, кто присутствовал в шатре, поспешили удалиться. Только баронесса Хан первые пару минут стояла как вкопанная, скрестив руки на груди и думая о чём-то. Если когда-нибудь вассалы поднимут бунт, попытаются свергнуть сюзеренку или просто уйти — она возглавит любое из этих движений. Графине всегда казалось, что в глубине души, за маской верной и преданной рыцарессы, Гретель уже давно мечтала бросить всё или вообще податься в наёмницы. Она всё больше напоминала Эльжбете Вибек, возможно, это от скучания или тоски, а теперь будет напоминать ещё и от скорби.

Гретель постояла так ещё немного, ничего не говоря и не делая, потом, правда, тоже ушла, оставив Эльжбету одну. Графиня не стала долго задерживаться и вскоре тоже ушла к себе.

Близился вечер, нужно было подготовить доспехи, лук и стрелы. На самом деле, ей хотелось просто лечь и заснуть, так как необъяснимая усталость внезапно накатила на неё после военного совета. Ей больше не хотелось рыдать, словно все слёзы кончились. На это уже просто не оставалось никаких сил. А ведь спать графине оставалось не так уж и много — Эльжбета должна была, как главнокомандующая, встать завтра раньше остальных.

Спустя час подготовки к завтрашнему дню, графиня наконец отправилась спать, спала мало и беспокойно, и утром, в шестом часу, проснулась от страшной головной боли. Голова болела так, что казалось, её содержимое просто полезет через глаза. Такого не было уже давно, и следовало бы заглянуть к лекарю, но пока у Эльжбеты не было никакого времени. Ей предстояло носиться между полками, проверяя, всё ли готово, потом ещё вести свою армию к замку, сражаться. Немудрено, что у графини разболелась голова — она полночи не спала, думая о завтрашнем дне, и совершенно не чувствовала себя отдохнувшей.

К счастью, дальше всё пошло слаженнее и быстрее, чем казалось Эльжбете. Они добрались до назначенного места, когда солнце только-только зашло за горизонт и, дождавшись наступления ночи, армия быстро разделилась на засадный полк и авангард. Графиня впервые почувствовала, что её силы пока не иссякли, и есть шанс на то, что всё ещё будет не так уж и плохо. Её руки тряслись от волнения и страха, сердце бешено билось, Эльжбета несколько раз помолилась богине войны и богине жизни. Она не вспоминала о молитвах уже давно, усомнившись после смерти Ежи в том, что на небесах ей помогут, но именно сегодня до неё словно снизошло озарение, ей показалось, что божья поддержка очень нужна ей сейчас. Эльжбета посчитала это хорошим знаком. После молитв она почувствовала себя лучше.

Объезжая войско в последний раз, за два часа до рассвета, графиня остановилась перед баронессой Хан. В приглушённом свете факела Эльжбета видела её сосредоточенное, вечно серьёзное лицо и кивнула ей, когда та перевела на графиню взгляд.

— Если я скажу отступать, ты отступишь, — твёрдым голосом проговорила Эльжбета. — Даже если это будет казаться тебе неправильным, даже если тебе вздумается, что до победы — лишь шаг. Просто выполняй приказы.

— Зачем тогда вы ставите меня командовать полком? — вздрогнула баронесса Хан. — С таким же успехом и оруженосец сообразит, что делать, если ему будут говорить, а он — бездумно выполнять.

— Ты можешь делать всё, что угодно в рамках твоей обязанности командовать, но, если я скажу отступать, ты разворачиваешься и уходишь. — Шёпотом процедила сквозь зубы Эльжбета. Баронесса явно была всё ещё не согласна, но вместо этого покачала головой. — Как там Рихард, ты не знаешь? — спросила Эльжбета уже более мягким голосом. — Когда мы уезжали, я не смогла к нему зайти.

— Поговаривают, что при смерти, — тихо сказала Гретель с сочувствием. Эльжбета только покачала головой в ответ. Она должна была находиться в авангарде, потому быстро проследовала в начало войска. Как ей хотелось верить, что отступать не придётся… В общем-то, сейчас ей не верилось уже ни во что. Ни в светлое, ни в тёмное. Может, богини помогут ей, а если нет — что она сможет сделать с этим?

Эльжбета дождалась, пока армия наконец выступит и нанесёт первые удары по лагерю. Не то, чтобы это выглядело особенно ярко, пока даже не вспыхнул пожар, но графиня слышала крики недоумения и страха. Сражение длилось уже минут десять, а лагерь казался уже почти полностью разбитым. Розенберги явно не ожидали никакого подвоха и действительно не знали, что Кюгели всё это время были рядом.

Не успела Эльжбета натянуть тетиву, Бирдорфа, который тоже решил выйти на поле битвы, неожиданно застрелили. Графиня, не обращая на это внимание, прицелилась и выстрелила в какую-то рыжеволосую девушку, но промахнулась. Воительница полоснула мечом по чьему-то горлу, ещё кого-то рядом пронзили копьём…

Но настолько уверенных в своих силах среди Розенбергов было мало. Большинство из них метались, словно муравьи, по полю, нанося неуверенные удары. Эльжбета пока не видела их командующих, Агнешку в лицо она не знала, а Юргис… Отчего-то графине казалось, что он сейчас в отдалённом шатре вместе с Микалиной и либо вовсе не собирается сражаться, либо выйдет только в том случае, если Розенберги будут выигрывать.

Не успела графиня подумать об этом, как она увидела его самодовольное лицо на расстоянии метров пятидесяти. Эльжбета не раздумывая прицелилась и выстрелила. Стрела вошла чётко в левое плечо, но Юргис всё ещё стоял на ногах. Он заметил графиню. Балтрушайтис смотрел на неё с презрением и, в то же время, с мольбой. Но Эльжбета была неприклонна. Она выстрелила вновь, заставив Юргиса упасть с лошади.

Графиня позволила себе улыбнуться уголком губы. Победа была близка, если Розенберги не успеют что-то предпринять, Кюгель спасён. Вот только Эльжбете от этой мысли становилось ничуть не легче. Даже не потому, что столько людей погибнет и придётся ждать Еву с войском, договариваться с ней, что Эльжбета сможет вернуться в Ламахон с частью её солдат. В общем-то, графиня и одна могла поехать, если Ильзе, конечно, ещё нужен дипломат. Эльжбете так не хотелось этого, не хотелось вести переговоры, ей просто не хотелось воевать. Ни с кем. Она впервые почувствовала себя уставшей от всего, что происходит. А зачем леди Штакельберг нужен замученный, следовательно, бессмысленный дипломат и такая бессмысленная воительница в одном флаконе? А что будет после войны? Власть и море золота, с которыми Эльжбета не справится, так как не знает, зачем они ей?

Графиня самокритично усмехнулась. Если только сравнить то, с каким рвением она выполняла приказы леди Ильзе в начале войны, и то, что происходит с ней сейчас — можно либо ужаснуться, либо посмеяться. И графиня с ужасом думала об этом. Эльжбета с горькой улыбкой вспоминала, как она всю жизнь старалась отхватить лучший кусок для себя и своей семьи, строила планы на будущее, была уверена в каждом своём действии. Чем всё это стало теперь? Она как будто вообще разучилась чувствовать, перестала к чему-то стремиться. Ей остаётся зря доживать оставшуюся жизнь, может, в прежнем богатстве и почёте, но уже без всякого смысла. Да, у неё будут земли в Ламахоне, Ильзе обещала ей место при дворе, когда Эрхон добьётся независимости, но что Эльжбета будет делать со всем этим? Кому она всё это отдаст? Войцехе, которая никогда не стремилась к власти и очень нехотя соглашалась править за сестру даже на короткие промежутки времени?

Графиня не могла справиться с этими мыслями. Ей было противно от самой себя. Её ведь никому не будет жаль, когда всё это кончится. На неё будут смотреть либо с презрением, либо с подобострастием, а близкие люди… сёстрам будет не до этого. Они будут где-то далеко, за границей, где всё то же самое, только, может, чуть лучше по их словам.

Задумавшись, Эльжбета даже не следила за сражением, почти бессознательно стреляя по солдатам. Они и так ведь выигрывают…

— Дело дрянь, ваше сиятельство, — проговорил какой-то барон и указал левой рукой на происходящее где-то вдалеке. Уже достаточно рассвело, каким-то чудом так и не начался пожар, и Эльжбета увидела, что воинов в тёмно-жёлтых бригантинах стало намного больше. Она вздрогнула от удивления. Получается, всё это время она смотрела в пустоту, а Розенберги перешли в наступление. Графиня не знала точно, что происходило там, но явно ничего хорошего это значить не могло.

Эльжбета прижала руку к груди. Неописуемый страх и отчаянье овладели её сознанием за считанные секунды. Она удивилась лишь на долю секунды, потом наступило смирение. Со смертью Вибек было как-то так же…

— Что происходит? — спросила Эльжбета ровным голосом.

— Больше половины авангарда уничтожено, — горько усмехнулся Вольфдорф.

— А засадный полк вообще не работает? — Эльжбета снова вздрогнула и почувствовала, как пульсирующая головная боль вернулась. Графиня прижала обе руки ко лбу, будто бы это ей хоть чем-то могло помочь.

— Работает, да только это почти не помогает.

— Подожди. Рано ещё отступать — Графиня нервно сжала пальцы левой руки пальцами правой. — Ещё минут двадцать… И тогда, если ничего не изменится… Г-гретель… она же не отступится. — Эльжбета выругалась и схватилась за голову. Этими несвязными речами она пыталась убедить даже не Вольфдорфа, а себя. Всё только начинало налаживаться, но уже катится в бездну. И в этом сражении изначально не было никакого смысла. Разумнее было просто бросить всё и вернуться обратно, написать письмо Еве и ждать, когда она приедет и возьмёт замок. Как обычно Эльжбета взяла всю ответственность на себя, и этой ответственности оказалось слишком много.

Графиня покачала головой. Это глупость. Самая непростительная глупость для той, кто двадцать три года назад выиграла войну с сильнейшим противником, Ауксинисом. Неужели спустя столько лет она проигрывает Розенбергам? И даже то, что Микалина ведьма, ни разу никого не оправдывает. Может, она успела клонировать часть армии, применить ряд заклинаний, судя по ярким магическим вспышкам где-то вдалеке среди солдат, но если бы армия Эльжбеты была бы действительно мощной — она бы выстояла и не такое.

— Отступаем, — бросила графиня и повернула назад. Лошадь под ней была беспокойной, несколько раз пыталась повернуть назад, и Эльжбета так сильно сжимала поводья, что у неё самой задрожали руки.

Заметив в толпе Гретель, Эльжбета крикнула ей и подозвала к себе. Похоже, графиню пока никто не заметил. Войска Розенбергов и Кюгелей продолжали сражаться, словно под гипнозом.

Баронесса Хан услышала её, что-то прошептала с потерянным выражением лица и принялась что-то объяснять кому-то жестами. После этого она несколько раз крикнула: «Отступаем! Отступаем!». Эльжбета покачала головой. Гретель поняла её с полуслова. Она не ослушалась приказа, хотя ничего не обещала. Отчасти графиня была благодарна ей за это.

Баронессу Хан услышал какой-то юноша, находившийся с краю и несколько раз протрубил в рог. Армия постепенно начала отступать, всё ещё отбиваясь от врага, и минут через десять бросилась к лесу. Эльжбета, понимая, что пора убираться, отправилась туда же. Она уже не боялась преследования со стороны Розенбергов, насильников или разбоя. В глубине души графиня понимала эту опасность, но ей было уже всё равно. Её руки дрожали, сердце бешено билось, моментально сделалось жарко. Армия словно единым потоком бросилась через лес, и Эльжбета не успевала за ними. Полки смешались, превратились в толпу испуганных солдат, которых, как прикинула графиня, оставалось человек пятьсот из двух с небольшим тысяч.

Первые два часа пути она ни с кем не разговаривала. Все старались как можно быстрее оторваться, сама Эльжбета несколько раз настороженно оглядывалась по сторонам. Погони за ними не было, и лес казался полностью мёртвым. Ни животных, ни птиц, обычно певших свои песни на деревьях, ни путников, ни потерявшихся крестьян. Кроме того, чем дальше они шли вперёд, тем становился холоднее воздух. Графиня поёжилась, но усмехнулась: настоящий холод засел у неё внутри.

Войско вскоре спокойно добралось до лагеря. Относительно спокойно. Эльжбета представляла, что творилось в душах у этих солдат, потерявших столько товарищей в этой битве. В битве, которая начиналась так ярко и закончилась так позорно. Но думать об этом сейчас уже было поздно. У многих из них были семьи, жёны, мужья, дети, престарелые родители. Может, они без них справятся, проживут, а может… Эльжбете думать не хотелось. Она на своей шкуре убедилась, что смерть — это страшно. Но своей смерти графиня отчего-то не боялась. Если уж её любимые прошли через это, то и она справится. Они-то умирали без страха — Эльжбета знала. Смерть Ежи она видела собственными глазами, а Вибек… она не могла умереть иначе.

Слишком быстро прошли следующие два дня. За всё это время Эльжбета ни крошки в рот не взяла, почти не выходила из шатра, никого к себе не подпускала. Она не понимала — зачем. Ей просто хотелось остаться одной, и лишь позже графиня задумалась о том, что выйти к вассалам всё-таки нужно. Хотя бы для того, чтобы сагитировать их уехать отсюда. Пора было убираться. Пора было делать хоть что-то, пусть уже ни в чём не было никакого смысла.

На третий день графиня всё же вышла на свежий воздух. Солнце ещё не собиралось заходить за горизонт, но в небе сгущались тучи. Эльжбета подняла голову к небу. Всё это не к добру. Конец безмерно близок. Безумно скор.

Графиня прошла чуть дальше, вглубь лагеря и вдруг заметила рядом с костром низкую темноволосую девушку в чёрном плаще. Из-за капюшона лица её не было видно, но по двум косам, свисавшим спереди, Эльжбета узнала баронессу Хан.

— Гретель, — тихим голосом сказала графиня. Баронесса повернулась к ней лицом, до неузнаваемости изменившимся за эти три дня. В её глазах не блестело слёз, но казалось, что девушка вот-вот заплачет. В её лице читались страх и боль, бессилие, отчаяние — всё то, что Гретель показывала очень редко. Случалось, она плакала от злости даже на военный советах, но баронесса никогда не позволяла себе настолько сильного уныния. На лбу у неё красовалась небольшая, но глубокая рана с запёкшейся кровью. — Ты в порядке?

В ответ баронесса Хан только кивнула. Эльжбета почувствовала себя неуместной, наверное, следовало бы оставить Гретель в одиночестве. У неё было точно такое же состояние, как у графини после того, как ей сообщили о смерти Вибек.

— Когда мы отступили, замок сдался. Ваша сестра, её сиятельство Войцеха, умерла, и кто-то из слуг открыл ворота в город, — сдавленным голосом сказала она. Эльжбета замерла, не найдя, что и ответить баронессе. Графиня больше не чувствовала ни скорби, ни отчаяния — ничего. Только внеземная усталость, чувство собственной бессмысленности и какую-то слабую досаду. Если Розенберги взяли Кюгель — они его не отвоюют. Они не смогут с пятьюстами воинами ни штурмовать, ни осадить замок. Преимущество ведь всегда на стороне осаждаемых…

Графиня даже не пыталась отрицать. Розенберги взяли Кюгель. Ошибки быть не может. А Войцеха, скорее всего, выпила яд, или Микалина сама её отравила.

— Надо убираться, — ответила Эльжбета уверенным голосом и скривилась. — Ева не придёт. — Она произносила эти слова и уже не чувствовала, как слёзы подступали к глазам. Что ей осталось теперь? Ничего. На этой войне Эльжбета потеряла всё, что у неё было. Как ей вернуть всё это? Никак. Есть ли смысл?

Графиня бросила последний взгляд на солдат, расходившихся по своим шатрам, и отправилась к своему. Она шла так быстро, хотя ей не хотелось идти, ноги сами несли её туда. Не хотелось думать больше ни о чём. Было даже не страшно, не больно, не холодно. Эльжбете было… всё равно. Всё равно, что будет дальше. Всё равно, чем всё в итоге кончится. Всё равно, что без неё будет делать армия.

Эльжбета только сейчас поняла, насколько сильно она устала. В жизни уже не было ничего, кроме этой усталости, кроме боли. Графиня скривилась. Это давно пора было понять. Это началось давно, ещё когда Ежи умер, и Эльжбета впервые почувствовала себя бессильной. А, может, и ещё раньше, когда она задумалась о том, как ей страшно будет потерять кого-то на этой войне… Вот только тогда у неё ещё была Вибек, ещё была Войцеха, Розенберги ещё не осаждали Кюгель, и всё, наверное, можно было решить. Она ещё могла быть счастливой, ещё могла быть внимательнее и лучше. Не нужно было впадать в уныние так рано.

Эльжбета горько усмехнулась. Знай она, что так будет, она, может, вообще бы не засылала сюда войска. Да, Розенберги всё равно пришли бы в замок, но, может быть, Эльжбета смогла бы что-то сделать. У неё были все шансы, а теперь… Теперь графиня не видела смысла ни в чём.

Эльжбета влетела в шатёр на бешеной скорости и схватила свой кинжал, лежавший на столе. Сердце бешено стучало где-то в горле. Она прямо сейчас может лишить себя жизни, прекратить всё это, капитулировать, уйти, бросить их всех — от этого ничего не поменяется. Эльжбета ничего не решит своим бессмысленным присутствием, а после её самоубийства, может, воцарится паника среди её солдат, может, они дезертируют или поубивают друг друга — да, не самый лучший исход. Но предсказуемый. Все худшие варианты имеют шансы сбыться прямо сейчас. Они уже проиграли. У них уже слишком мало людей, чтобы что-то предпринимать. А Ева не приедет. Никогда не приедет. Ева её ненавидит.

Графиня поднесла кинжал к горлу. За время войны с Ауксинисом она перерезала столько глоток, научилась убивать, не чувствуя страха. Что ей стоит без страха убить себя? Она — такой же человек, как и её жертвы. Вот только они хотели жить, стремились к жизни, а Эльжбета — нет. Хватит. Хватит этой имитации жизни. Её больше нет и никогда не будет. И не зря на безжизненном небе сгущаются чёрные тучи. Там, в тишине, над грозой, в царстве богини Эльги все обретают покой. Может, хоть там Эльжбета достигнет того, что мечтала.

А, впрочем, на всё уже наплевать. И на то, что после смерти будет — тоже. На это тем более наплевать. Там наверное так холодно и нет ничего, кроме солнца.

— Я устала, — шепнула Эльжбета с горькой усмешкой и со всей силы резанула по собственной глотке. Ей показалось, что лезвие скрипнуло о кость, боль сковала горло, и графиня почувствовала,что кровь брызнула из раны. Наверняка со стороны это выглядело очень зрелищно, жаль, что никто этого не видел. А, может, и не жаль — это было бы очень неловко.

Всё поплыло перед глазами. Эльжбета не видела перед собой ничего, кроме тьмы. Окружающий мир сделался размытым, бессмысленным, невнятным. Графиня не понимала и не чувствовала уже ничего. Её глаза закрылись сами собой, и она ничком упала на землю.

Она уже не слышала, как в шатёр ворвалась испуганная, что было для неё неестественно, Гретель, желавшая оповестить её о том, что Розенберги вернулись, что их две тысячи от всего войска, и они намерены уничтожить всех солдат Эльжбеты. Пусть предпринимают что-то самостоятельно, всё равно они не изменят уже ничего. Под командованием девчонки Сармов враги сотрут с лица земли лагерь, будут убивать и насиловать всех, кто попадётся под руку, заберут всё, а что не смогут забрать — сожгут. Точно также, как когда-то армия Кюгелей в Ламахоне.

Гретель даже не успела крикнуть или сказать что-то, как к ней подлетела низкая рыжеволосая девушка в доспехах и приставила к её собственному горлу кинжал.

— Малгожата, — следом за ней в шатёр вошла девушка в лёгких доспехах лет двадцати пяти с чёрными кудрявыми волосами, собранными в хвост, и голубыми глазами. С собой у неё был лук и колчан со стрелами, которые она положила под письменный стол, не боясь, что их могут украсть в потасовке, — не трогай её. Она может знать что-то.

— Что она может знать? — усмехнулась девушка и сильнее прижала кинжал к горлу баронессы.

— Мало ли, что у этих сучьих детей на уме, — её собеседница улыбнулась. — Возьми её себе как трофей. — Малгожата залилась громким смехом. Гретель молчала. Видимо, считала недостойным разговаривать с ними.

— Я Агнешка Сарм, дочь Эляша и Веры, — представилась девушка и с наигранным подобострастием поклонилась баронессе Гретель. Малгожата не переставала громко смеяться, вцепилась баронессе в волосы и сжимала их с такой силой, что казалось, если дёрнет, сдерёт всю кожу сразу. — И ты со мной быстро заговоришь. Посмотрим ещё, что умеет твой язык. — Агнешка усмехнулась, и с этими словами схватила Гретель за руку, приволокла к себе, разорвала на ней плащ и принялась раздевать. Малгожата не успела разжать кулак и вырвала у баронессы Хан целый клок волос. Гретель громко вскрикнула, пыталась сопротивляться, на Сарм несколько раз довольно сильно ударила её, да и Малгожата успела дать ей оплеуху. На правой руке у Агнешки была латная перчатка, и удары, наносимые ею, были особенно болезненны. Гретель молилась, только бы она не ударила её по лицу. Словно читая её мысли, Сарм сняла перчатку и швырнула её на письменный стол. Она вновь схватила Гретель, уже раздетую полностью, прижала к себе и принялась целовать. Баронесса, униженная такими действиями, принялась вырываться, кричать, плакать, пыталась отстранить от себя Агнешку, но та была настойчивее.

— Подожди ты, не вырывайся. — Сарм толкнула баронессу на кушетку, после чего коленом раздвинула ей ноги. — Я тебя потом ещё с нашими мальчиками познакомлю. — Малгожата на том конце шатра громко рассмеялась. — А ты что стоишь здесь? Режь сучьих выблядков!

Тем временем почти весь лагерь Кюгелей был разрушен и разграблен. Остатки войска бежали в лес, где войска Розенбергов уже не стали их искать. Они забрали всё, что могли забрать, сожгли всё, что осталось от лагеря. И затем ещё долго праздновали победу, распивая вино и насилуя женщин, каких смогли прибрать.

Комментарий к Глава 13

По-моему, тут всё плохо, хотя я честно я старалась редакать. Два раза переделала всё, надеюсь, в третий не придётся.

У меня, похоже, ни одна работа без суесайдов не обходится :D и ваще да буит мясо мясо мясо

========== Глава 14 ==========

Они подъезжали к Мёллендорфу ранним утром, когда солнце ещё даже не взошло. Вокруг стоял почти беспросветный мрак и тишина, не нарушаемая стрёкотом сверчков или голосами людей. Вацлава кое-как освещала путь факелом, но не видела вокруг себя почти ничего. Может, зрение стало подводить её в последнее время, а, может, и света факела было недостаточно. Но баронесса не чувствовала опасности. Рядом с ней было человек тридцать солдат и герцогиня Ульрика, да и она сама могла постоять за себя. До Мёллендорфа они добирались в обход леса, так что вероятность столкнуться с разбойниками была мала.

— Долго ещё? — спросила Вацлава тихо.

— Долго. — Угрюмо кивнула герцогиня.

— Нам бы до рассвета добраться, — ответила баронесса и сильнее вцепилась в поводья.

— Ага, — нехотя отозвалась Ульрика. Последний месяц она, будучи и до того нелюдимой и склонной к печали, отчего-то ещё сильнее помрачнела, проводила большую часть времени в одиночестве, наигрывая на лютне какие-то никому неизвестные баллады. Вацлава замечала это, но не стремилась расспрашивать герцогиню, да и Ульрика сама не распространялась на эту тему. Возможно, она была просто больна или тосковала по дому, хотя ни то, ни другое было не свойственно герцогине, обладавшей невероятно крепким здоровьем и почти не говорившей о родном доме.

Следующие два часа они ехали молча, обмениваясь лишь короткими фразами и изредка поглядывая друг на друга так, словно что-то хотели сказать. Вацлава думала только о том, что будет, когда она приедет в Мёллендорф. Очередное восстание обитателей деревни, располагавшейся у подножья замка, подавить удалось, но волнения не утихли. Вацлаву и Ульрику леди Штакельберг отправляла сюда скорее проверить, всё ли в порядке, хотя изначально они должны были ехать сюда с целым отрядом. Лишь перед самой отправкой Ильзе предупредила Ульрику, что та останется в Мёллендорфе на неопределённое время и будет командовать вместе с местным бароном, а Вацлава потом вернётся и всё доложит о том, что происходило здесь до них. Видимо, леди Штакельберг не слишком доверяла письмам барона Мёллендорфа, и Вацлаве было приятно думать, что она поручила всё проверить именно ей.

— Не выйдет у нас ничего, — сказала герцогиня. Её и без того низкий и грубый голос звучал так, словно она простудилась или пила последние несколько месяцев. — Всё равно восстания будут. Мы их напугать не сможем. Так, только если прижать их немного и пол лагеря вырезать.

— Улла, вы меньше об этом думайте и больше делайте, — усмехнулась Вацлава. — Мы даже ещё не приехали и не знаем точно, что там творится. Тридцати с лишним человек может вполне хватить даже для небольшого сражения. А если учесть, что там ещё солдаты Мёллендорфа, у нас получится подавить новое восстание, которое ещё необязательно, что будет.

— Сколько людей сейчас в Мёллендорфе? — спросила Ульрика, не меняя тона.

— Ильзе что-то говорила про пять-шесть тысяч. — Вацлава заговорила неожиданно громко, и герцогиня шикнула на неё. — И ветианцев в ближайших городах и деревнях не так много.

— Ясно. — Ульрика перебила её.

Вокруг Мёллендорфа оставалось всё меньше городов, не контролируемых эрхонцами. Основную опасность представляли они, хотя итоги последнего восстания были не особо радужными, войска Ильзе подчинили их главных центр, но более мелкие города даже не думали сдаваться. По словам барона Мёллендорфа, чем меньше становилось ветианцев, тем яростнее они сражались. Он видел в их рядах даже детей, которые были намного младше того же Фридриха, но уже держали в руках настоящее оружие. Редко кто из них выживал, но большинство были даже способны убить.

Вацлава не верила в то, что сломить ветианцев будет как-то особенно тяжело. Да, они озлоблены, напуганы и оттого кажутся опасными, но их меньшинство в сравнение с эрхонцами. Как бы они не бились, к каким бы ухищрениям не прибегали, у них очень мало шансов на победу. Их всё равно ожидают пытки и мучительная смерть.

— Будьте увереннее. Вам ещё войском тут командовать. — Вацлава усмехнулась с укором. — Здесь у вас уже не будет времени ходить с печальным видом и тоску нагонять.

— Я, может, сама разберусь? — бесцветным голосом ответила Ульрика. — Вы лучше о своих обязанностях подумайте.

— Свои обязанности я знаю. Были бы у меня помимо них права, в Мёллендорфе сейчас сидела бы я. — Вацлава язвительно усмехнулась. Это был укор даже не в сторону Ульрики, а в сторону барона Мёллендорфа и миледи. Вацлаве было иной раз почти до слёз обидно, что леди Ильзе присвоила бывший Бхаттар какому-то выскочке-вассалу Кюгелей притом, что штурмом руководила баронесса Склодовская, и довольно много её людей принимало участие в этом сражении. Вацлава иной раз спать не могла ночами, думая об этом и понимая, что вряд ли сумеет что-то изменить. Если только убить барона Мёллендорфа и занять его место, после войны, когда Ильзе будет не так строго следить за численностью своих вассалов и перестанет контролировать баронов и баронесс.

Выслушав Вацлаву, Ульрика только покачала головой. Ей было легко говорить — она богата, занимает высокие должности и наверняка не чувствует себя ущемлённой в сравнение с другими феодалами. В конце концов, не каждую поставят управлять крупнейшим пыточным лагерем.

Спустя ещё час пути Вацлава и Ульрика добрались до замка. Мёллендорф встретил их прежней мрачностью, чёрными каменными стенами и рядами посаженных на кол ветианцев, в основном, детей. Баронесса с некоторым изумлением осматривала их трупы, уже покрывшиеся синеватыми пятнами. У некоторых были открыты глаза, навсегда застывшие в предсмертном ужасе. Вацлава слышала, что даже здесь многие считали это дикостью, и сама Ильзе содрогалась при виде изуродованных трупов, но для самой баронессы это не являлось чем-то страшным. Она видела на своём веку вещи похуже, собственными руками вершила куда более жуткие казни.

Баронесса задрала голову вверх. Две башни замка были разрушены, откуда-то валил дым, и это всё создавало ещё более жуткую атмосферу и производило впечатление заброшенного или осаждённого строения. Вацлава слышала громкие крики — похоже, кого-то пытали. Ульрика посматривала по сторонам настороженно, часто вертела головой, будто рядом была опасность, но позже успокоилась и стала относиться ко всему с прежним равнодушием. Вацлава же осматривала каждый камень как бы с восхищением, улыбалась и здоровалась со всеми людьми, кого встречала. То были, в основном, наёмники или рыцари, которых отправили сюда пытать и выполнять другую грязную работу. Большинство из них выглядели уставшими, замученными, озлобленными, в их глазах читалось искреннее желание скорее отсюда убраться. У этих людей не было ни семьи, ни золота, у некоторых даже не было нормальных доспехов и замка, не хватало денег купить лошадь. Они были готовы уже идти на что угодно, лишь бы заработать хотя бы на пропитание. Вацлава слышала несколько историй из уст рабочих, которые даже её смогли поразить, и она до сих пор даже принять не могла, что люди могут жить так плохо.

Они-то, эти несчастные, и вышли встречать баронессу и герцогиню, а сам барон Мёллендорф — нет.

Его пришлось искать в коридорах замка, оставив тридцать солдат на улице просто так, и, когда его нашли, идти он согласился не сразу и нехотя. Барон любезно улыбался, подобострастно кланялся, чем вызывал только раздражение Вацлавы. Но когда чуть позже к ним привели в цепях и грязной бесцветной робе предводительницу последнего ветианского восстания, баронесса даже обрадовалась и забыла про барона. Длинная дорога утомила её, а хорошая пытка поможет снять напряжение не хуже бокала красного полусладкого.

Слуги швырнули пленницу к ногам Ульрики, и та сдавленно простонала от боли. Женщина кое-как поднялась с колен, и Вацлава увидела, что они были разодраны лежавшими на земле камнями. Баронесса не позволила ей встать, снова швырнула на землю, и на сей раз пленница упала уже всем телом. Ульрика брезгливо пнула жертву и сделала несколько шагов назад. Пленница приподняла голову и, надо думать, скорчила гримасу ненависти. Герцогиня даже не смотрела на неё, а Вацлава усмехнулась, наблюдая за своей жертвой. Но когда она неожиданно развернулась, баронесса уже смотрела на неё равнодушно, с некоторым холодом. Это, кажется, уже не вселяло в пленницу страх или какие-то иные чувства. Баронесса заметила, что внешность у нее была нетипичной для ветианки: светлые волосы, довольно высокий рост, желтоватого оттенка кожа. Ветианку она напоминала лишь тёмно-карими глазами, но Вацлаве казалось, что женщина, скорее всего, имеет эллибийские корни.

— Назови своё имя, — проговорила баронесса.

— Валентина, — ответила она низким скрипучим голосом. — Вы не посмеете сломить мой народ! Никогда не посмеете! — Акцент выдавал в ней сиверийку. Вацлаве казалось странным, что женщина из Сиверии командует ветианским восстанием. Скорее всего, бежала в Ламахон от войны или вовсе родилась здесь. Сама пленница и без того уже начинала раздражать: крикливая, и голос у неё мерзкий.

— Зачем вы привели её сюда? — спросила Ульрика с угрозой в голосе. — Могли бы просто проводить нас до темницы, идиоты. — Она схватила Валентину за предплечье и повела за собой в камеру. У пленницы были скованы руки за спиной, а костяшки пальцев были избиты в мясо — наверное, тщетно пыталась выбраться. Даже несмотря на то, что она всё ещё старалась держаться гордо, не плакала и не каялась, Валентина выглядела жалкой. Она была похожа на бродячую собаку, которую хочется скорее пнуть, чем приласкать и накормить.

Вацлава почувствовала себя немного странно от резкости Ульрики. Она, видимо, почувствовала себя лучше и сильнее баронессы из-за того, что Ильзе назначила её командующей. Её суровость приобрела куда более величественный вид, который должен был вселять уважение и страх во всех, кто её видит.

Вацлава уже начинала чувствовать себя ущемлённой, незначительной, находясь рядом с герцогиней. Раньше такого никогда не было, они общались почти на равных, баронесса могла даже ругаться при ней последними словами. Впрочем, ничто не мешает ей делать этого и сейчас… Вспомнив, что без неё Ульрика не сможет обеспечить Валентине достаточно мучительную смерть, Вацлава усмехнулась.

Всю дорогу до камеры пыток пленница выкрикивала разные оскорбления и угрозы, за что Вацлава несколько раз ударила её по лицу. Ульрика была непреклонной и просто сильнее сжимала запястье ветианки так, что оно даже слегка посинело. Вацлава била и била Валентину, обзывала её, приказывала заткнуться, но та в ответ только больше кричала и ругалась.

Когда они наконец дошли, герцогиня со всей силы швырнула пленницу на пол. Валентина сильно ударилась лицом, разбила нос, и теперь по её губам текла и капала на пол кровь. Женщина зарычала, кое-как поднялась на колени, задрала голову и крикнула что-то нечленораздельное. Её глаза болезненно округлились и, казалось, вот-вот вывалятся из глазниц. Вацлава уже схватила лежавший у стены железный коготь и было хотела нанести им ранение Валентине, но Ульрика подошла к пленнице со спины с кинжалом и прижала его к глотке.

— Вы в своём уме? — прошипела Вацлава. — Мне потом отчитываться. Нам пытать её ещё. — Ульрика молча убрала нож от глотки Валентины, бросив её на пол. Вацлава снова подошла к пленнице, схватила её за жидкие светлые волосы и вздёрнула её голову кверху, чтобы взглянуть ей в глаза. Валентина уже не кричала и не ругалась. По её щекам текли слёзы, по губам — кровь, но она смотрела с неприкрытой ненавистью, обнажив порозовевшие зубы.

— Говори, — начала Вацлава. — Говори, зачем ты, сука, устроила всё это? Ты, может, что-то знаешь? — Грозно прорычала она, и Валентина громко всхлипнула. — Неужели Пак молчит? Неужели их недоносок-лорд сидит сложа руки? Говори всё, что знаешь по-хорошему, иначе я тебе вот этим, — баронесса приподняла железный коготь, — все рёбра вырву.

В ответ на это Валентина сначала промолчала, а затем плюнула Вацлаве в лицо. От такого действия даже Ульрика было опешила, не говоря уже о баронессе, которая резко разжала руку, заставив Валентину упасть на спину и вскрикнуть от боли. В душе Вацлавы не пылала ненависть, она не чувствовала себя униженной, её скорее позабавило это действие. Ульрика смотрела на неё с прежним равнодушием, но в её взгляде читался испуг. Вацлава усмехнулась, а затем, взяв поудобнее своё орудие пыток, разорвала им робу пленницы в области груди. Валентина громко, протяжно вскрикнула. Похоже, Вацлава задела кожу или даже то, что под ней. Пленница кричала и плакала, словно не понимала от безумия, что происходит. Вацлава просто улыбнулась ей. Пусть бесится.

Ульрика подошла и окончательно сорвала одежду с Валентины. На животе и груди у пленницы была кровь, а правый сосок был разодран почти до мяса.

Увидев эту картину, Вацлава самодовольно усмехнулась. Валентина лежала перед ней полностью голая, униженная, оскорблённая, побеждённая и раздавленная, не имеющая больше никакой силы и власти. Вацлава придирчиво рассматривала её тело, скорее по привычке, оставшейся со времён сутенёрства. На удивление, формы Валентины были не такими уж и плохими, несмотря на возраст и неприглядное лицо. У неё была довольно светлая кожа, упругая грудь, длинная шея и округлые бёдра, покрытые многочисленными синяками и царапинами. Она могла бы быть не самой дешёвой проституткой, будь у Вацлавы бордель и не распорядись Ильзе, что Валентину надо прикончить или пытать. Пытки испортят её великолепное тело, она не будет годна уже ни на что. Точнее сказать, они уже его испортили. Повреждённый сосок продолжал кровоточить, а Валентина просто тихо плакала, ожидая дальнейших надругательств.

— Её бы к столу привязать, так удобнее будет, — сказала Вацлава и почесала в затылке.

— Вы где-то видите стол? — угрюмо отозвалась Ульрика.

— И это крупнейший лагерь пыток… — вздохнула баронесса. — Ладно, будем так. — С этими словами она снова зацепилась крюком за кожу пленницы и прочертила к низу живота неровную линию. Валентина всё это время громко, до хрипоты кричала и плакала. Алая кровь неровно растекалась в разные стороны по её животу, Вацлава оставляла новые и новые царапины разной глубины. Валентина принялась кашлять, задыхаться, но всё ещё кричала и плакала.

Ульрика дала знак рукой Вацлаве, чтобы та остановилась. Они рискуют потерять пленницу, так и не узнав главного.

— Говори, — пробасила Ульрика, наклонившись к её лицу.

— Нет! — бешеным голосом вскрикнула Валентина. — Я ничего не знаю! Я просто хотела свободы!

— А вот это попробовать ты не хотела?! — с этими словами Вацлава снова царапнула Валентину когтем и, не удовлетворившись результатом, царапнула получше, зацепившись за ребро и дернув его со всей силы.

— Я ничего не знаю! Нашим милордам всё равно на нас, мы — бедный простой народ, они пытаются извлечь выгоду из всего… — Валентина вздрогнула и снова зарыдала. Вацлава продолжала резать, Ульрика молча стояла рядом, но пленница не говорила больше ничего. У неё уже было выдернуто два ребра, но она продолжала кричать и плакать, задыхаясь собственной кровью и рвотой. Вацлава продолжала резать её, стараясь вырвать ещё одно ребро, но никак не получалось. Хотелось уже скорее убить, просто заткнуть Валентину, чтобы больше не слышать её воплей, забыть навсегда её глупые неуместные речи, отвратительный голос, раздражающий акцент. Вацлаве хотелось уже просто придушить её, но она отчего-то не останавливалась, пока её жертва наконец не упала без сил, выпустила последний воздух и умерла.

Вацлава пнула её ногой и увидела под Валентиной небольшую лужу.

— От боли обоссалась, — усмехнулась она устало. Вацлава обошла тело и ещё раз придирчиво осмотрела его. Грудная клетка была почти полностью вскрыта, обломки рёбер, обтянутые чем-то полупрозрачным, торчали над кровавой пустотой, на полу лежали обломки костей. Ульрика шутки не оценила и просто с укором посмотрела на баронессу. Как обычно она всем недовольна, потому что Штакельберг будет недовольна. Вацлаву немного раздражало это желание во всём угодить леди Ильзе, сделать всё, как она хочет, исключая вероятность того, что пленница просто сдохнет от пыток. Баронесса привыкла получать от этого лишь удовольствие и иной раз забывала об истинном предназначении этого занятия.

— Да вряд ли она что-то знала, в самом деле. Крестьянка ведь обычная, — отмахнулась Вацлава. — Посудите сами. — В ответ на это Ульрика устало покачала головой.

— А это случайно не сестра барона Джоши? — задумчиво сказала герцогиня. Баронесса посмотрела на неё немного озадаченно, словно никогда и не слышала такого имени. — Ну помните, во время осады Мурасаки два ветианских феода стараниями наших устроили междоусобицу, а потом их взял Мёллендорф. Я просто приезжала туда и видела в рядах пленников очень похожую на неё женщину.

— Джоши были очень воинственными. Но она ж сиверийка явно, — усмехнулась Вацлава сдержанно.

— Джоши — сивериец. Александр — не слишком-то привычное для ветианцев имя, — отозвалась Ульрика, покачав головой. — Они происходили из княжества Большовского. Кажется, так они его называют.

— Ох уж эти сиверийские названия земель… — Вацлава выдохнула и принялась мерить шагами комнату.

— Сейчас остальных пытать… — с некоторой досадой ответила Ульрика, словно ей это было в тягость. — Как-то мне всё это уже не нравится, если честно.

— Ильзе назначила вас командующей, а вам ещё что-то не нравится? — усмехнулась баронесса. Она хотела в шутку добавить, что в таком случае Ульрика может передать обязанности ей, но вовремя осеклась. Нельзя было показывать ей свои слабости, к тому же, это было бы просто неуместно и глупо.

— Нет, меня всё устраивает, — устало ответила герцогиня, словно её нисколько не смутил вопрос. — Что же сейчас творится в Мин? Мы ведь уехали, когда был самый разгар сражения. Корхонен без вести пропала, говорят. Может, объявится ещё — она как командующая и как воительница ценная, у неё много людей.

— А что у нас с Кюгель, она когда в Ламахон возвращаться собирается? — проговорила Вацлава задумчиво. Её действительно волновал вопрос отсутствия Эльжбеты, ведь с ней была часть людей Вацлавы. Хотя графиню Кюгель баронесса любила не слишком и помогала ей только по приказам Ильзе или Генрики, в этот раз она неожиданно для самой себя расщедрилась. — У неё часть моих людей, небольшая, но воины там ценные. Не все передохли там, надеюсь. Они мне бы ещё очень пригодились.

При упоминании графини Ульрика как будто ещё больше помрачнела, скривилась, поникла. Баронессе даже показалось, что в её глазах блеснули слёзы, и герцогиня старалась запрокинуть голову кверху.

— Надеюсь, жива хоть, — усмехнулась Вацлава с пренебрежением.

— Я-то как надеюсь… — проговорила Ульрика в порыве эмоций, но потом запнулась. Она приняла прежний серьёзный вид. К ней моментально вернулась прежняя суровость, которая всё же меркла в сравнении с теми чувствами, какие захлестнули герцогиню секунды назад. Словно это не она вообще была, или что-то, прятавшееся в глубине её души всё это время, неожиданно для всех прорвалось наружу. Баронесса только покачала головой. Вацлава понятия не имела, чем могло быть вызвано такое странное поведение Ульрики, и это поначалу смутило её.

— Вы не переживайте. Чего вы так переживаете? — усмехнулась баронесса. — Вам не убудет, в любом случае. И мне не убудет, если большинство моих выжило.

— Давайте уже пытать, сжигать, убивать — что вы там хотели? — ответила герцогиня как можно более ровно.

Вацлава метнулась к выходу. Герцогиня Рихтер следом за ней отправилась к камерам. Баронессу уже не смущала её серьёзность. Ульрика казалась ей не то чтобы жалкой — скорее, глубоко несчастной, хотя причин такому несчастью не было. Во всяком случае, так казалось Вацлаве. Баронесса несколько раз одёргивала себя, когда хотела сказать, что Ульрика забудется, как только увлечётся работой. Хотя бояться баронессе было нечего — герцогиня не посмеет отрубить ей голову за это или отрезать язык. Может лишь пригрозить ей чем-нибудь, ведь понимает, что без Вацлавы не справится. Во всяком случае, сегодня. Да и Ильзе не особенно будет рада потерять ценную воительницу.

— Вы же помните, я завтра уезжаю. — Баронесса тронула Ульрику за запястье. Та в ответ лишь кивнула, но в её глазах читалось облегчение, и она явно удерживалась, чтобы не сказать: «Я рада».

Наконец они вошли в большую тёмную комнату, где на полу сидели или лежали человек десять ветианцев. Тихие, безвольные, израненные, некоторые — едва дышащие, пленники производили жалкое впечатление. Игрушки в руках палачей, просто мясо, недостойное жизни и любви. У Вацлавы они всегда вызывали какую-то злую усмешку, причём это работало только с ветианцами. Пытать эрхонских пленников баронессе иногда могло быть тяжело. Поначалу её пугал такой контраст, но позднее она привыкла.

Вацлава вглядывалась в лица. У этих ветианцев уже не было ни чувств, ни эмоций, в их взгляде не было даже отчаяния и страха. Их глаза будто остекленели и отражали только зияющую внутри пустоту. Их кожа была неестественно бледной, покрытой синяками, ранами, какими-то странными наростами, у кое-кого даже подгнивали руки или ступни. Волосы потеряли цвет от грязи, а губы — болезненно посинели. Большинство из них ещё дня три назад были готовы убивать и вырезать эрхонцев, кому-то из них это даже наверняка удалось сделать. Теперь же они лежат тут, без всякой надежды, ярости, жажды мести.

Баронесса была уверена: так будет с каждым ветианцем.

Вацлава подошла к одной девушке, и та резко подняла голову, уже без страха, не пятясь назад, не дыша нервно и тяжело, как это обычно бывало с теми, кого ждут пытки или мучительная смерть. Её тёмно-карие глаза равнодушно смотрели на баронессу. Затем ветианка опустила взгляд на сапог Вацлавы, потупилась, будто не зная, что делать, а затем наклонилась и дотронулась дрожащими губами носка. Она сделала это с такой неуверенностью и осторожностью, будто боялась сделать баронессе больно или чем-то обидеть её. Пленница хотела повторить это действие, но Вацлава резко убрала ногу и направилась к двери. Ей сделалось противно.

— Смотри тут за ними. Я скоро вернусь. Мне нужно решить один вопрос с бароном и инструменты для пыток найти, — бросила она и скрылась за тяжёлой дверью. Баронесса исчезла на довольно продолжительное время и, конечно, не видела того, что произошло дальше.

После того, как Вацлава скрылась за дверью, девушка неестественно резко дёрнулась в сторону и развернулась лицом к Ульрике. В её глазах, до этого стеклянных и потухших, неожиданно заиграл огонь страха и воодушевления, словно сейчас ей наконец-то выпала возможность, которую она никак не может упустить. Герцогиня смотрела на неё равнодушно, хотя сначала вздрогнула и схватилась за кинжал, висевший на поясе. Сложно сказать, что Ульрика испытывала на самом деле, смотря на эту девушку, ещё сохранившую волю к жизни.

— Мы ведь теперь принадлежим вам? — спросила девушка тихим, охрипшим голосом и повернулась к двери, боясь, что кто-то неожиданно войдёт.

— Что вы хотите? — начала Ульрика неожиданно громко, и ветианка было хотела шикнуть на неё, но осеклась, вспомнив, с кем имеет дело. — Говорите сразу. — Закончила герцогиня уже более тихо, и пленница тут же замерла, не найдясь, что ответить. В её глазах резко потух огонёк, она поникла, будто её новый план уже показался ей провальным и бессмысленным. Ветианка кивнула, сделав вид, что это было всё, что она хотела узнать. Но Ульрика поняла, что это было не так.

— Сбежать отсюда вам не удастся. Не портите мне отчёт. — Она развела руками. — Прикончить баронессу Склодовскую — тем более, хотя, конечно, не вам одним хотелось бы. — Эти слова Ульрика проговорила уже полушёпотом.

— Мы не связаны ни с какими восстаниями, мы даже не воевали… — начала, чуть не плача, пленница. — Здесь моя сестра и больная мать. Я не хочу, чтобы они умирали из-за меня…

— Из-за тебя? Как, если ты не связана с восстаниями? — Ульрика позволила себе сдержанно усмехнуться. Была бы здесь Вацлава, она бы добавила, что может за ложь отрезать язык.

— Я связана, а они нет, — честно ответила ветианка. — Отпустите хотя бы их, умоляю. — Крупная скупая слеза скатилась по её щеке, и Ульрика снова замерла. Она застыла, ничего не отвечая. Не то, чтобы её как-то сильно впечатлили или тронули слёзы этой несчастной девушки, ведь долг есть долг, и его надо выполнять. Но что-то заставило Ульрику замереть и просто стоять молча, над чем-то раздумывая, на что-то решаясь. Герцогиня в целом выглядела спокойной, а вот девушка продолжала дрожать от напряжения и уже не скрывала слёз, катящихся по её щекам.

Ульрика отвернулась. Ветианка закрыла лицо руками. Герцогиня продолжала молчать, никак не реагируя на неё, и лишь спустя минут пять резко развернулась к ней снова.

— Вацлава что-то говорила про тайный ход, который ведёт на западную сторону, откуда километра два до порта, — прошептала она настолько тихо, что ветианке пришлось приблизиться к ней. Девушка тут же вздрогнула, её глаза снова заблестели, и слёзы покатились по её израненный щекам.

— Спасибо! Спас… — Ульрика приложила палец к её губам. Она не знала, зачем делает это, но ей казалось, что это в какой-то мере правильно.

— Если нас услышат, меня сдадут миледи, а вас прямо здесь убьют и ещё изнасилуют потом, — прошипела она и схватила девушку за запястье. — Сейчас разберёмся. Я не знаю, когда вернётся Вацлава, и если она узнает об этом… — Герцогиня вздохнула и дёрнула ветианку за руку. Следом за ними дёрнулась сестра, придерживавшая мать под локоть.

Ульрика старалась идти быстро, но тихо. Она боялась, что её услышит Вацлава или Мёллендорф, или вообще кто угодно, кого герцогиня просто так не прикончит и ничем не сможет пригрозить. Она почти бежала по тёмным коридорам с пленниками, уже жалея о том, что решилась помочь им. Ульрика проскользнула в один из коридоров и столкнулась лицом к лицу с охранником, почему-то безоружным. Он даже не успел вздрогнул, как герцогиня подошла сзади, резко вытащила кинжал и приставила его к глотке юноши.

— Говори, где западный потайной ход, — прошипела Ульрика и сильнее прижала лезвие к коже. — Если ты кому-то проболтаешься, что я была здесь, будешь вариться в одном котле с ветианскими младенцами. — Юноша хотел вскрикнуть, но герцогиня накрыла его рот рукой. — Я шутить тут не собираюсь. Говори живо.

— Он там, — юноша указал на дверь перед ним, запертую на засов.

— Открой. — Ульрика отпустила его, и он дрожащими руками отворил дверь. Она едва слышно скрипнула, и герцогиня вздрогнула. По спине прошёлся холодок. Ульрика не знала, сколько прошло времени, но если Вацлава уже на месте — она пропала. — Идите быстрее, — прошептала она ветианцам. — Сами. Вас там никто не увидит. Этот ход только внутри охраняется. В порту как-нибудь разберётесь. Если что, скажете, что варносские наёмники, попавшие в ламахонский плен. По внешности подходите.

После этих слов юноша резко захлопнул и запер дверь. Он перевёл на Ульрику нервный, испуганный взгляд. Похоже, её угроза сработала на ура. Герцогиня молча сунула ему мешочек с монетами, и тот поначалу чуть было не выронил его и даже хотел отмахнуться, но потом всё-таки запрятал в карман. Ульрика кивнула охраннику и стрелой побежала обратно.

Когда она вернулась, Вацлавы ещё не было, но уже через несколько минут баронесса влетела в камеру, тяжело дыша и смахивая со лба пот.

— К нам движется армия, — проговорила она, запыхаясь.

— Какая армия? — переспросила Ульрика равнодушно.

— Ламахонская, — с досадой усмехнулась Вацлава. Её начинало раздражать буквально всё и Ульрика в том числе, будто бы это она виновата в том, что ламахонцы неожиданно длились на Мёллендорф. Не нужно было говорить лишний раз, что ничего не выйдет… — Минут двадцать, и они будут уже здесь. Готовьтесь обороняться, иначе вашему лагерю конец. — Баронесса придирчивым взглядом осмотрела пленников. — Вы их без меня даже прибить не можете? А где ещё трое? — Вацлава подошла к ним поближе и наклонилась к какой-то ветианке. Нет, не та, что целовала ей сапог — другая, куда более миловидная, даже грязь и запёкшаяся кровь не смогли убить её природную красоту. У девушки были большие глаза, такие же затравленные и поблёкшие, как и у остальных, тонкие посиневшие губы и ровный прямой нос. У баронессы не было времени любоваться её лицом, сейчас её всё дико раздражало, потому она резко отвернулась, будто бы ничего и не было.

Ульрика только улыбнулась с наигранным самодовольствием.

— Пришлось их прикончить — раздражали сильно. Одна на месте померла. — Герцогиня уставилась в пол. Ей не было страшно лгать Вацлаве. Может быть, ложь Ульрики звучала неубедительно, но другого она придумать не могла. Наверняка баронесса поняла её чувства — её саму ведь нередко выбешивали пленники.

Внезапно послышался грохот, как будто в стену врезалось на бешеной скорости что-то большое и тяжёлое, затем ещё раз и ещё… Вацлава выругалась и закрыла лицо левой рукой. Похоже, ламахонцы решили взять крепость штурмом и, судя по звукам, подошли с запада. Баронесса вздрогнула от внезапно накатившего страха, смешавшегося с яростью, и рванула по коридорам подземелья к лестнице. Ульрика бросилась за ней. Она задержалась лишь чтоб закрыть темницу, в то время как Вацлава была уже на лестнице. Как же её всё раздражало! Ей не хотелось видеть Ульрику, не хотелось видеть ламахонских воинов, перепуганную челядь, лучников, арбалетчиков и прочих воинов, какие сейчас будут оборонять замок.

Вацлава понимала: убираться нужно сейчас. Не из чувства страха, не из нежелания сражаться, а просто потому что позднее уже не будет такой возможности — все выходы из замка, даже тайные, могут оказаться перекрыты, а если ламахонцам всё-таки удастся взять Мёллендорф — Вацлава может остаться здесь навсегда и здесь же сдохнуть такой страшной смертью, какую она сама ещё никому не обеспечивала. Или же её просто застрелять из лука, отрубят голову мечом в жарком бою, или произойдёт ещё что-то малоприятное для неё.

Представляя себе жуткие картины собственных пыток, баронесса только сильнее зверела, будто прямо сейчас отчаянно боролась со своими мучителями, оскорбляла их, пыталась в ответ наносить увечья. Её руки задрожали сильнее, а зубы скрипнули. Столкнуться с ламахонцами ей сейчас хотелось меньше всего. К тому же, ей всё-таки надо выполнить приказ. А чтобы его выполнить, главное не сдохнуть на месте прямо сейчас.

Чтобы хоть как-то оценить обстановку, Вацлава подлетела к окну и, увидев там часть отряда, с досадой ударила по стене правой рукой так, что до крови разбила мизинец. Досада и ярость кипели в ней. Ей резко расхотелось убегать. Ей хотелось взять оружие и резать, убивать их толпами. Но она понимала, что сейчас для неё это не самое рациональное решение. То был скорее секундный импульс злости и досады. Надо было скорее убираться, не обращая внимания ни на кого.

Баронесса снова припала к окну. Она не видела лица того, кто командовал войском, в частности, кричал кому-то что-то, сидя на вороном коне, но, судя по-всему, это был мужчина. Вацлаве подумалось про лорда Чихёля Пак — правителя с севера, который за всё время войны не предпринимал вообще никаких действий. Вряд ли это он проснулся и решил напасть на лагерь, находящийся на самом юге Ламахона.

Вацлава вздрогнула. Сзади к ней подошла Ульрика и грубо развернула её, схватив за плечо. Баронесса выдернулась и нервно развернулась. Её раздражало, когда кто-то просто вот так трогал её. В особенности, если это была герцогиня Рихтер.

— Что вам надо от меня? Я сейчас уезжаю! — процедила сквозь зубы баронесса. Она понимала, что может выглядеть за стороны неуравновешенной истеричкой, но сейчас ей было как-то всё равно на происходящее.

— Их восемь тысяч! — проговорила Ульрика взволнованным голосом. Её лицо, кажется, впервые выражало какие-то эмоции: страх, досаду, возможно, отрицание. Её рука, всё ещё лежавшая на плече Вацлавы, как-то странно дрожала. Баронесса резко убрала её, заставив герцогиню вздрогнуть. Теперь она на секунду показалась такой жалкой и беспомощной, что подумалось, если баронесса отойдёт буквально на пару шагов назад, Ульрика упадёт на землю или рассыплется. Это не смешило. Это раздражало.

— И что я с этим могу сделать?! — Вацлаве хотелось скорее убраться отсюда. Она, уже не обращая внимание на Ульрику, дёрнулась к двоим рыцарям, стоявшим у лестницы на второй этаж — они должны были сопровождать её ночью, но всё это время уже стояли в коридоре в полном вооружении и боевой готовности. — Ганс, Альберт, мы уезжаем. — Оба рыцаря кивнули и быстрым шагом направились в сторону конюшни. Баронесса развернулась и снова увидела перед собой Ульрику. Нет, она не могла так просто оставить её в покое.

— Оставьте тех тридцать семь рыцарей, что нас сопровождали на пути сюда, — проговорила она нервным умоляющим голосом.

— Мне на них плевать! — отрезала Вацлава и всплеснула руками. — Как будто от этих тридцати семи вам что-то прибудет!

— Это элитные солдаты, — ответила Ульрика уже более уверенно и раздражённо, будто баронесса не понимала чего-то совсем уж простого. — Вы можете приказать своим людям из соседних феодов двинуться к нам на помощь?

— Приказывайте сами. — Увидев вернувшихся рыцарей, баронесса бросилась к ним. — Скажите, что от леди Ильзе. А меня больше не трогайте — свою задачу я выполнила. — Проговорив уже спокойным голосом эти слова, Вацлава проскочила в конюшню, оседлала уже предоставленную ей лошадь и, попросив рыцарей показать ей запасной тайный выход, бросилась вместе с ними туда прямо верхом — благо, размеры прохода это позволяли.

Ульрика, возможно, что-то крикнула вслед, недопоняв сказанное, но баронесса ничего не слышала. В замке сделалось очень шумно, грохот, крики, ржание коней и лязг стали были слышны почти везде, перекрывая собой всёю. Вацлаве было уже всё равно на происходящее, даже на то, что крупнейший лагерь пыток вот-вот может быть повержен. Это заставляло Вацлаву скорее злорадствовать — это ведь владения, которые могли достаться ей, но, теперь уже по счастливой случайности, достались Мёллендорфу. Лишь оттого, что столько ветианцев будет освобождено, было немного горько, хотя и это почти не волновало Вацлаву. Всё равно на ненависть к чему-то, если впереди — долгожданная свобода. Свобода от Ульрики и, как баронессе хотелось верить, каких-то глобальных поручений. Не то, чтобы она уже успела устать от войны, но раз Ильзе не может предложить ей чего-то действительно стоящего, то и работать на неё — в тягость. Баронессе всё сильнее хотелось бросить всё это, но она не отступала лишь потому, что первый шаг сделан. А дезертировать к тем, кого ненавидишь всем сердцем, казалось ей глупым.

Вылетев из замка незамеченной, перебравшись по лесу и окончательно оторвавшись от войск, Вацлава уже почти не думала о случившемся. Может быть, замок уже захвачен и разрушен, может быть, Ульрика уже мертва и изнасилована — баронессе было плевать. Впереди неё была свобода, ветер и звенящий в холодном ночном воздухе запах окровавленной стали.

Остановившись на секунду, Вацлава обернулась назад. Где-то вдалеке, за посеревшим от облаков горизонтов дымились башни, горел огонь, кипело сражение. Баронессе даже стало как-то не по себе от осознания того, что там сейчас могла быть она. Вацлава почти никогда не видела со стороны сражений, какие-то казались ей безумно тяжёлыми и раздражающими, какие-то — живительными и быстрыми, но никогда, ни разу не лёгкими. Для баронессы сражение было чем-то вроде праздника, где она пьянела не от вина, а от крови и стука мечей друг о друга. Но сейчас ей почему-то совсем не хотелось находиться в эпицентре битвы. Неужели все сражения так жутко выглядят со стороны?

Одна из башен прямо на глазах у баронессы рухнула, рассыпалась, словно была сделана из пепла. Раздался слышный даже тут, на расстоянии многих сотен километров, грохот, и громкие крики — победы и поражение, страха и ненависти, боли и отчаяния. Сердце будто на мгновение замерло, сжалось, но потом снова заколотилось в привычном спокойном ритме.

Баронесса позволила себе усмехнуться, пока Ганс и Альберт не видели её. Мёллендорф пал.

Комментарий к Глава 14

Эта глава придумалась оч спонтанно, я просто подумала, почему бы не осветить очередной важный момент, и ПОВов Вацлавы было очень мало (всего 1), ещё не помешает. Уделила внимание Ульрике и пыткам, обошлась без описаний махача (а то их чота много), в общем, надеюсь, что более-менее.

Глава будет в следующий пн или 13 - я сама хз, насколько мне будет лень.

========== Глава 15 ==========

— Может, ещё найдутся? — прошептал Фридрих тихим, сдавленным голосом. Ильзе в ответ только устало вздохнула и продолжила мерить шагами кабинет, ещё недавно принадлежавший леди Мин. Ей с каждым днём становилось всё страшнее. С каждым днём всё больше она проклинала день битвы у моста: мало того, что натиск ламахонцев с трудом удалось сдержать, а план с мостом с треском провалился, так ещё и пропали без вести Генрика и Витольд. На последнего, в общем-то, было плевать, но мысли о том, что герцогиня Корхонен уже может быть мертва, успела подцепить какую-то страшную болезнь или угодила к ламахонцам в плен, не давали покоя ни днём ни ночью. Леди Штакельберг была сама не своя от страха. Настоящего страха. Жгучего душу и сердце, словно сок борщевика.

Казалось, Ильзе впервые испытала страх за всё время войны. Но она старалсь не показывать этого, ведь её люди должны быть уверены в своей правительнице. Она должна вдохновлять ихвоевать, отстаивать честь своей родины, и страх здесь ей ничем не поможет. Наоборот, сделает намного хуже. Народ заподозрит неладное, в армии будет полный раздрай, многие просто не захотят сражаться под предводительством Ильзе — какие-то такие картины она представляла себе, когда думала об этом.

— Трупы ведь не были обнаружены… — проговорила леди Штакельберг тихо. — Девчонка Кюгель, барон Либланд, баронесса Вайсвальд — все они мертвы, на поле битвы были тела. А Генрика… — Она замерла, прижав руку к сердцу. Оно забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. К глазам ещё не подступали слёзы, руки не тряслись, но Ильзе понимала: всё это может начаться прямо сейчас.

Ей не хотелось плакать при Фридрихе, который хвостом ходил за ней уже неделю. Его общество иной раз раздражало почти до дрожи, и Ильзе часто срывалась на него, что, в какой-то мере, помогало ей отвлечься. Она старательно, как ей казалось, прятала свой страх за насмешками, язвительными замечаниями, грубыми приказами, пощёчинами. Буквально утром Фридрих отхватил оплеух за то, что не явился в назначенный час…

Леди Штакельберг стала испытывать болезненную потребность хоть в чьём-то обществе. Раньше такого никогда не было. Та Ильзе, которая была до войны, прекрасно справилась бы со всем сама.

— Ладно, Фриц, я на улицу. — Леди Штакельберг остановилась у своего кресла и вцепилась в спинку.

— Я с вами, — ответил Фридрих так, как будто вот-вот заплачет. Ильзе вздохнула, желая что-то сказать, но быстро передумала. Срываться опять ей не хотелось. Пусть идёт. Если что, она прикажет ему уйти уже на месте.

Леди Штакельберг вылетела из замка буквально стрелой, не обращая внимание ни на Фридриха, уныло плетущегося сзади, ни на челядь, шастающую во дворе, ни даже на сильный ветер — на всё то, что обычно выводило из себя. Она быстро зашагала вперёд так, будто торопилась куда-то, но потом замедлила шаг. Сердце опять резко сжалось, и Ильзе показалось, что она вот-вот упадёт в обморок.

Леди Штакельберг устало вздохнула. Что же за день такой! Ещё с утра всё было относительно нормально, если исключить усилившуюся тревогу. Ильзе становилось страшно оттого, что она стала сама не своя.

Отдышавшись, леди Штакельберг пошла дальше. Ей встретилась Софья Рихтер — дочь герцогини Ульрики. Ильзе узнала её не сразу и лишь приглядевшись поняла, что перед ней не крестьянка, а дочь главнокомандующей замком Мёллендорфом. Девушка сидела на земле, а перед ней лежал клинок, переломанный надвое. Она держала над ним ладони так, как будто грела их. Подойдя чуть ближе, Ильзе увидела, что ладони Софьи временами излучали синеватое излучение. Это вызвало у леди Штакельберг улыбку. Похоже, Софья — тоже ведьма и с помощью магии пыталась починить клинок. Ильзе очень удивило, что девушка не скрывает своих магических способностей и колдует на глазах у проходящих мимо солдат и слуг. Это казалось ей, всю жизнь скрывавшей свои способности, большой смелостью.

Софья была настолько увлечена процессом, что даже не заметила Ильзе. Внешне девушка ни разу не напоминала дочь одной из богатейших герцогинь Эллибии: длинные бесцветные волосы были спутаны и растрёпаны, чисто-белое платье было испачкано травой и землёй и напоминало скорее крестьянские обноски. В отличие от матери, которая всегда старалась выглядеть красиво и ухоженно, тем самым демонстрируя свой статус, Софья никогда не носила даже драгоценных камней и металлов.

Внезапно замерев и устало выдохнув, девушка продолжила ритуал. Под её руками снова возникло синее свечение, обломки клинка заискрились ярким неоновым сиянием, но секунд через пять погасли. Софья убрала руки и приложила одну из них ко лбу так, будто у неё резко заболела голова.

— Почему не выходит? — проговорила она едва слышно своим тонким высоким голосом.

— Кто ж так делает? — Ильзе не заметила, как это вырвалось у неё. Софья, похоже, не знавшая, что леди Штакельберг всё это время была рядом, резко задрала голову и вздрогнула. В её фиолетовых глазах загорелся какой-то страх, будто Ильзе пришла сюда, чтобы пытать или казнить девушку. Леди Штакельберг улыбнулась, чтобы дать понять, что бояться нечего.

— Вы в-ведьма? — неуверенно проговорила Софья.

— Фридрих, следи, чтобы никто не смотрел и не подошёл, — сказала Ильзе и опустилась на колени рядом с обломками. Она молча занесла над ними руки, в голове проговорила заклинание, сконцентировавшись на нём. Её радужки блеснули белым, а под руками возникло такое же голубое свечение, как и у Софьи, но чуть темнее. Ильзе пристально смотрела на две половинки клинка, которые начали постепенно срастаться, всё так же посверкивая синим. Софья, сидевшая перед ней, смотрела на всё это каким-то опечаленным взглядом. Видимо, ей было обидно, что она не смогла так же. У Ильзе же это вызывало улыбку. Всё-таки уроки не прошли зря.

Когда половинки наконец закончили срастаться, леди Штакельберг подняла с земли клинок, подбросила его перед собой, поймала и отдала Софье. Та тут же искренне заулыбалась, поклонилась и принялась благодарить Ильзе.

— Твой? — спросила леди Штакельберг, поднявшись.

— Матери, — ответила Софья, со смущённой улыбкой разглядывавшая лезвие.

— Я так и знала.

— Миледи, баронесса Склодовская приехала. — Сзади подбежал Фридрих. Ильзе уже успела забыть про него, и от неожиданности вздрогнула, резко обернулась и увидела приближающуюся к ней на лошади Вацлаву. Её рыжая коса растрепалась, на лице красовались кровоподтёки, баронесса выглядела уставшей и разбитой. Такой леди Штакельберг не видела её даже во время осады Мурасаки, которая была изнуряющей и выматывающей для всех.

Подняв взгляд на Ильзе Вацлава скривилась, остановила коня и спешилась.

— Доброе утро, миледи. — Баронесса откланялась. — Они напали на Мёллендорф.

— Как? — произнесла Ильзе в недоумении.

— Мы с герцогиней Ульрикой собирались пытать пленников, я отлучилась, так как мне нужно было забрать у Мёллендорфа клинок для пыток, но на пути к нему мне встретился перепуганный оруженосец, который рассказал, что видел надвигающуюся армию в окно. Я уехала и потом ещё видела, как рушатся башни и горит двор. — Вацлава хлопнула лошадь по шее и взяла её под узды. — Они однозначно все уже мертвы. Ульрика, может, гниёт в темнице.

— Заткнись! — Ильзе была вне себя от ярости. — Как вы могли потерять крупнейший и сильнейший лагерь пыток?! У Мёллендорфа было так много людей. Как он посмел проиграть сражение? — Леди Штакельберг схватилась за голову. Ей хотелось сжечь всех, кто был рядом с ней. Хотелось перерезать им глотки, перестрелять из арбалета, растерзать, словно ветианцев. Ильзе сжала руки в кулаки. По телу прошлась дрожь, кровь в венах будто закипала.

За спиной послышался сдавленный всхлип. Леди Штакельберг обернулась и увидела, как Софья обнимала Фридриха, плакавшего ей в плечо. Девушка гладила его по спине, шептала слова поддержки, но оруженосец, похоже, продолжал плакать. Ильзе усмехнулась. Фридрих всегда казался ей слабым. Он никогда ничего не отвечал на грубость, даже когда стрелял из арбалета по ветианцам, его руки дрожали от страха так, будто он сражался с многотысячной армией дикарей. И теперь, когда у них появились проблемы, он просто позорно рыдает.

— Хватит. — Ильзе коснулась его плеча. — Твои глупые слёзы ничего не изменят. Ты рыдаешь как маленький мальчишка. Тебе почти шестнадцать.

— Я не считаю слёзы проявлением слабости. — Перед леди Штакельберг возник Витольд — тот, кого она меньше всего ожидала увидеть сегодня. От неожиданности даже Софья вздрогнула и резко обернулась назад. Фридрих вырвался из её объятий и застыл, прижимая руку к открытому рту, будто потерял дар речи. — Он же не отступил, не сдался, не предал родину. — Барон убрал с лица сальную прядь русых волос, обнажив кровавую рану, красовавшуюся на лбу.

— Где Генрика? — Ильзе всё ещё не верила своим глазам. Всё, что происходило вокруг и до этого будто утратило значение в один момент. Какая-то слабая, бьющаяся в сердце надежда затмила всё это. Ведь если барон Герц здесь, значит, и герцогиня где-то поблизости. Они же лучшие друзья и всегда ходят вместе.

Не успел Витольд ответить, как из-за большого дуба, стоявшего у стены башни, вышла низкая темноволосая девушка, казавшаяся огромной только из-за своих доспехов. На её вспотевшем бледном лице не было кровоподтёков и синяков, но оно было бледным и не выражавшем ничего, кроме страшной усталости. Генрика шла прихрамывая — похоже, повредила ногу, но не подавала виду, стараясь держаться гордо, как и подобает знатной воительнице. Приблизившись к Витольду, она перевела уставший взгляд на Ильзе. И в этом взгляде не было ни теплоты, ни трепета, ни даже радости. Только усталость и равнодушие.

Ильзе не знала, что сказать ей. Она замерла не в силах подойти. Что-то мешало ей даже пожать герцогине руку. По сердцу снова прошёлся страх, смешанный со счастьем. Ильзе впервые была действительно рада знать, что кто-то дорогая для неё жива.

— Прекрасно. — Она выдохнула с облегчением. — Герцогиня Рихтер в Мёллендорфе, графиня Кюгель вообще непонятно, когда вернётся, хотя бы вы, герцогиня Корхонен, здесь. И вы, ваша светлость. — Ильзе покачала головой и горько усмехнулась. — Где вы вообще были всё это время?

— Мы потерялись и искали замок, — заговорила Генрика хриплым голосом. В её глазах всё ещё читалась эта пугающая равнодушность. Казалось, герцогиня была отнюдь не рада тому, что наконец нашла замок. Да и Витольд выглядел не очень-то живым. Под его глазами красовались сине-фиолетовые круги, которые в контрасте с его бледной коже выглядели особенно ярко.

Всё это казалось ей очень странным. Витольд и Генрика смотрели на неё одинаково равнодушно и даже холодно, отчего леди Штакельберг становилось не по себе. Она не хотела терять доверие герцогини Корхонен, хотя и не видела для этого особенных причин. Впрочем, если её что-то не устраивает, и она больше не будет верна Ильзе — плевать. Значит, её место займёт кто-то лучше, умнее и сильнее.

Оглядевшись по сторонам, Витольд как будто только сейчас заметил Софью с Фридрихом и улыбнулся. Он подошёл к ним и подозвал юношу к себе. Тот протянул ему свою дрожащую руку, и барон осторожно коснулся его длинных кривых пальцев, а затем они обнялись.

Генрика улыбнулась, смотря на них. Они ведь её лучшие друзья, возможно, за время войны ставшие ей семьёй. Она будет радоваться за любые их достижения, будет счастлива видеть их всегда и везде. Ильзе были не знакомы эти чувства. Единственным другом для неё был брат, хотя они и постоянно ссорились и между ними часто царило непонимание. Леди Штакельберг не могла сказать, что она как-то особенно радовалась его достижениям. В повседневной жизни ей хотелось скорее убраться подальше от него, и когда ей это наконец удалось — Ильзе особо не жалела. А ведь ей казалось, что она будет страшно скучать по нему на войне.

Леди Штакельберг даже не знала, что и сказать Генрике. Столько проблем разом свалилось на её плечи, столько переживаний… Ламахонцы всегда были серьёзными соперниками, битвы с ними были всегда тяжёлыми и кровавыми, но в последнее время они как будто стали ещё яростнее и сильнее. Ничего. Ильзе ещё верила в то, что их можно побороть. Она почти не сомневалась в этом. Несмотря ни на что, леди Штакельберг должна выиграть войну, чтобы обрести независимость, чтобы восславить Эрхон и себя, чтобы доказать матери, которая никогда не верила в неё, что при ней земля заживёт новой счастливой жизнью. Что эта война имеет смысл.

— Оставьте нас, — приказала леди Штакельберг Витольду и Фридриху. Молодые люди послушно удалились в сторону замка, о чём-то оживлённо беседуя и смеясь. Им хорошо. Им всё равно, что они потеряли Мёллендорф и вместе с ним, возможно, герцогиню Рихтер и тысячи солдат, что мост им уже так просто не заполучить. Они друзья. Они есть друг у друга. А остальное — неважно.

Ильзе перевела взгляд на Генрику. Та стояла, скрестив руки на груди и печально смотря куда-то в землю. Скорее всего, устала или думает о будущем, которое, может, не кажется ей таким уж светлым. Вид Генрики заставлял сердце сжиматься и болеть, но сама она, конечно, старалась не подавать вид, что ей плохо. Это Витольд, Фридрих, даже Вацлава и Ульрика любили жаловаться на жизнь при каждом удобном случае, а Генрика будет держаться даже с сотней стрел в спине и копьём в ноге.

— Ты не ранена? — сказала леди Штакельберг, и её голос дрогнул на последнем слове.

— Немного, — устало кивнула герцогиня. — Но рана уже почти зажила. — Она снова потупила взгляд в землю, но затем снова подняла его на Ильзе. — Почему ты не прислала подкрепление? Вацлава разве не приходила к вам с этой просьбой?

— Не приходила. — Ильзе непонимающе усмехнулась. Сердце забилось сильнее. Если Генрика из-за этого так холодно смотрит на неё, тогда всё ясно. — Баронесса Склодовская уехала ещё до того, как ламахонцы дошли до нас. Ко мне она не заходила. — Леди Штакельберг покачала головой. Такого предательства со стороны Вацлавы она не ожидала. Отбиваться от ламахонцев стоило жизней сотни солдат, а ведь масштабы были бы наверняка меньше, если бы баронесса просто предупредила Ильзе, и та бы отправила сотни три к мосту. — Надо же… если бы она соизволила, сейчас бы уже Ямакава и Сингх были наши.

Генрика в ответ только покачала головой. Кажется, она была поражена не меньше леди Штакельберг. В её глазах плескалась вина вперемешку с разочарованием. В этот момент она сделалась такой уязвимой, такой робкой, что даже меч на поясе и доспехи не разрушали это впечатление. Леди Штакельберг стало жаль Генрику. По-настоящему жаль.

— А чего, собственно, ещё можно было ждать от старой сутенёрки? — Ильзе подошла к герцогине ближе и обняла. Генрика неуверенно обняла её в ответ и провела мозолистой, грязной, но изящной рукой по спине своей леди. От этого прикосновения леди Штакельберг почувствовала в груди какое-то странно тепло и прижалась губами к виску возлюбленной. Она представила, как герцогиня улыбнулась. — Прости меня. Я буду внимательнее. Склодовскую повесят, — голос Ильзе дрогнул. — Я ошиблась в ней. Никому нельзя верить.

— Она искусно пытает. Другую такую ты не найдёшь, — ответила Генрика устало.

— Найду. — Ильзе резко разжала объятия и отстранилась. Герцогиня непонимающе и даже испуганно взглянула на неё. Какие же у неё всё-таки красивые глаза, зелёные, словно свежая весенняя трава… Ильзе даже вспомнить не могла, по кому скучала сильнее, чем по Генрике. Даже когда умер отец, она не тосковала настолько мучительно…

— Ты в целом как? Нормально? — спросила леди Штакельберг и провела правой рукой по щеке герцогини.

— Мы потеряли Вибек, — ответила Генрика, опустив взгляд в землю. — Витольд после этого чуть с ума не сошёл, сломал свой кинжал… Мне тоже было тяжело, я и сейчас не могу смириться с её смертью, но для него это был просто сногсшибательный удар. — Герцогиня убрала с лица нависшую прядь волос. Ильзе покачала головой. Вибек была не только лучшей подругой Генрики, но и неплохой командующей, отличной воительницей, и пусть её смерть не так сильно потресла леди Штакельберг, она понимала, что потеряла ценного человека. От мыслей об этом закололо сердце. Теперь наверняка и Генрика будет долго мучиться и переживать, в том числе, и за Витольда. Хотя у барона Герца сейчас, казалось, всё было нормально, и он весело общался с Фридрихом, кто знает, насколько долго это продлится.

— Её мать ведь знает? — спросила герцогиня ровным, но потухшим голосом.

— Знает. Мы отправили тело в Кюгель, — произнесла Ильзе и замерла.

— Представь, как ей сейчас должно быть больно… — Генрика покачала головой, смотря задумчивым, немигающим взглядом куда-то вдаль. Она стояла почти не дыша, словно боялась в любой момент заплакать. Её глаза уже покраснели от нахлынувших слёз. Ильзе сделалось стыдно. Страшно и стыдно, неудобно и совестно перед Генрикой. Она ведь наверняка винит её в этом, ведь войну развязывали не ламахонцы, убившие Вибек, а Ильзе.

Не говоря ничего, леди Штакельберг крепко прижала к себе Генрику, обняла её и принялась гладить по голове. Она прижалась губами к её горячему вспотевшему лбу и поняла, что слёзы сами текут по её щекам. Ильзе ещё никогда не испытывала подобных чувств. Страх, смешанный с любовью и такой горькой, убийственной виной, которая обжигала сердце расплавленной сталью.

— Прости меня, — выдавила леди Штакельберг почти беззвучно. — Прости…

***

— С трёх сторон? Подступают? — Ильзе со всей силы ударила кулаком по столу. — Ты в своём уме?

— И через три дня уже будут здесь. Лорд Чихёль Пак с армией, на четверть состоявшей из ветианцев, герцогиня Мурасаки и леди Хелене Лоренцен, — проговорила Вацлава равнодушным голосом.

— Мурасаки?! Разве она не сгнила заживо в подземельях Мёллендорфа? — Ильзе не верила своим ушам. Она ударила кулаком по столу ещё раз так, что бумаги, лежавшие на нём, подлетели над ним и упали на пол. Служанка, стоявшая у двери, сразу кинулась их поднимать.

— Как видите, нет, — пожала плечами баронесса. Она усмехнулась. Ильзе готова была придушить её прямо на месте. Её и так следовало казнить за измену, но для начала леди Штакельберг всё-таки планировала захватить мост и разобраться с Мёллендорфом. И Ильзе обязательно, обязательно повесит её, какой бы искусной тюремщицой не была Вацлава.

— Что-то ещё? — Леди Штакельберг выхватила бумаги у служанки и швырнула их на стол.

— Вести из Кюгеля. — Вацлава кивнула. — Графиня Эльжбета мертва, а замок захвачен Розенбергами.

— А войско?

— Всех до одного вырезали Розенберги, — ответила баронесса спокойным голосом. — В том числе и моих людей, — добавила она тихо.

Леди Штакельберг замерла. Впрочем, раз ламахонцы будут здесь со дня на день, Эльжбета всё равно не успела бы добраться сюда с войском. Но ведь Ильзе только что узнала о том, что потеряла пять тысяч солдат и лучшего дипломата Эрхона, и от этого в происходящее просто не верилось.

— Я клянусь, что после войны ваша голова будет украшать городскую стену, — процедила Ильзе сквозь зубы. — А предварительно позволю всем, кто желает, включая ваших бывших шлюх и тех, кто трахал их, изнасиловать вас так, как им нравится.

— Жду с нетерпением, — выдохнула в ответ Вацлава. — Я могу идти?

— Идите. И больше не попадайтесь мне на глаза, пока я не зарезала вас прямо сейчас. — Ильзе скрипнула зубами от ярости. Баронесса быстро выскользнула за дверь.

Леди Штакельберг рухнула в кресло и закрыла лицо руками. Теперь на её плечи легло столько задач, и их невозможно было решить даже за неделю. Ей не хотелось сражения с подступающими ламахонцами, но всё, похоже, к этому и шло. Ильзе не знала, какова численность их армии. Хотя у неё самой было пятнадцать тысяч в Мин, а если поднять феоды рядом, наберётся и на двадцать, это не придавало ей никакой уверенности.

Ильзе поднесла руку к стоявшему на столе ларцу, её радужки сверкнули белым, и ларец открылся. Внутри, на красной подстилке лежал Воронёный клинок. Леди Штакельберг самодовольно улыбнулась, взяла кинжал в руки и принялась рассматривать его матовое чёрное лезвие. Вот она — её последняя надежда. Его силы должно хватить, чтобы прикончить любого противника, даже самого умелого, даже самого бронированного. Ильзе подбросила кинжал перед собой и поймала за рукоять. Ещё раз рассмотрев лезвие, она положила кинжал обратно.

С этого момента прошло четыре дня. Леди Штакельберг успела созвать нескольких вассалов из ближайших феодов, и в итоге численность её армии составила восемнадцать тысяч. Желания сражаться это не прибавило ничуть. Её преследовал страх: за себя, за Генрику, за замок, который они отвоевали с таким трудом. Но этого, похоже, было не избежать, и оттого Ильзе становилось не по себе. С другой стороны, леди Штакельберг всегда волновалась перед большими сражениями, хотя в большинстве из них даже не участвовала. А в итоге всё заканчивалось хорошо, пусть эрхонцы теряли много людей, самые важные всегда оставались живы.

Ильзе хотелось посмотреть в лицо герцогине Мурасаки, может быть, даже плюнуть, ударить, лично срубить голову. Ей хотелось видеть, как она страдает, как плачет от боли и молит о пощаде. Эйуми должна захлебнуться своим горем, как собственной кровью, чтобы оно отравило её и уничтожило изнутри.

Злость словно дробила кости, ярость холодила кровь, но леди Штакельберг всё равно было очень страшно.

Она сидела в своём кабинете и что-то писала в тот миг, когда к ней влетел перепуганный Фридрих.

— Герцогиня Мурасаки и леди Лоренцен здесь! — отчеканил он взволнованным голосом. От неожиданности Ильзе выронила перо. Только не сейчас.

— С армией?

— Да, но они сказали, что желают говорить с вами, — ответил Фридрих уже более ровно. — Разведка доложила, что из Мёллендорфа направляется армия лорда Чихёля.

— Кто командует защитой? — проговорила леди Штакельберг быстро.

— Барон Герц, — отозвался оруженосец.

— Триста воинов на защиту крепости с востока, — приказала Ильзе. — А теперь иди. Быстро! — Сама она тоже вскочила с места, схватив что-то со стола, и направилась в оружейную. Нужно было надеть хотя бы стёганку, так как леди Штакельберг не знала, чего можно ожидать от Хелене и Эйуми. Она влетела в оружейную стрелой, напугав оруженосцев, отыскала там своего и попросила его помочь ей одеться в полноценные доспехи. Это заняло не меньше получаса, и Ильзе была как на иголках от нетерпения и волнения. Она быстро нацепила на руки перчатки, схватила меч и отправилась на выход.

Выйдя наконец из замка, леди Штакельберг приказала открыть ворота и проводить леди Лоренцен и герцогиню Мурасаки к ней. К ней тут же подлетела Генрика, уже вернувшаяся в прежнюю форму и не выглядевшая измотанной и уставшей. Её доспехи были начищены чуть ли не доблеска, короткие чёрные волосы уложены и подровняны. Такой вид был герцогине не свойствен: обычно её доспехи и волосы были грязными. При себе у неё был меч и какой-то кинжал.

Увидев Ильзе, Генрика кивнула ей и ободряюще улыбнулась. Поддержка леди Штакельберг сейчас действительно не помешала бы, её руки дрожали. Ей было не столько страшно, сколько волнительно перед встречей с Эйуми. Генрика посмотрела на руки Ильзе, на которых красовались те самые чёрные кожаные перчатки, какие она когда-то давала ей зимой.

В этот момент ворота отворились, и в них вошли под конвоем стражи леди Хелене Лоренцен и герцогиня Эйуми. Леди Штакельберг осмотрела их обеих оценивающим взглядом. Рыжеволосая леди Лоренцен была одета в гамбезон тёмно-синего цвета и коричневые, очевидно, ещё совсем новые брюки. На поясе у неё висел довольно длинный клинок, напоминавший лёгкий маленький меч, рукоять которого была украшена несколькими драгоценными камнями. Ильзе казалось бессмысленным украшать оружие, она считала, что это только мешает на поле битвы. Куда скромнее была одета Эйуми Мурасаки. С момента их последней встречи в темнице она похорошела, ей выдали новые доспехи, совершенно не похожие на те, что были у эллибийцев. При себе у неё был длинный ламахонский меч, которые местные называли вакидзаси и какой-то клинок, упрятанный в серого цвета ножны на поясе. Эйуми улыбалась. То была не улыбка радости. В Ламахоне было принято улыбаться всегда, даже на похоронах — это значило, что жизненные трудности ещё не сломили тебя. Мурасаки смотрела по сторонам гордо, и Ильзе сразу вспомнила её затравленный, полный ненависти взгляд, каким она смотрела на пытки ветианцев в Мёллендорфе.

— Доброе утро, миледи, — голосом, полным яда, проговорила леди Штакельберг и поклонилась. — Ваше сиятельство. — Она кивнула Эйуми. Генрика, стоявшая рядом, подошла чуть ближе и тоже поздоровалась, правда, никто не поклонился ей в ответ. Леди Хелене даже скривилась, нахмурилась, прищурилась, будто узнала в герцогине Корхонен давнюю врагиню. Генрика была удивлена этим и просто отвела взгляд в сторону.

— Герцогиня Генрика Магдалена Корхонен, — произнесла леди Лоренцен, чётко отделяя слова друг от друга. — Твой отец, эта мерзкая гнида, Вацлав Кассандра Шпак, воевал за Сиверию против моей земли. — Хелене обошла герцогиню Эйуми, приблизилась к Генрике, заставив её отойти на три шага, и обнажила свой кинжал.

— Я не обязана расплачиваться за грехи моего отца. — Генрика схватилась, пока только схватилась, за меч. Поведение леди Хелене было очень странным, неужели она решила взъесться на герцогиню прямо сейчас из-за старых обид их отцом. Это показалось леди Ильзе подозрительным, но она продолжила с замершим сердцем наблюдать.

— Он изменник, девчонка, ты понимаешь это? Изменник! Дезертир! — Хелене чуть ли не кричала на герцогиню Корхонен. Ильзе вздрогнула от переполнявших её чувств. Ей было одновременно страшно за Генрику и мерзко от того, что позволяет себе леди Лоренцен. Вот так срываться и выяснять личные обиды на встрече, от которой, возможно, зависит судьба всей страны, было просто непозволительно грубо и глупо. Такого, Ильзе была уверена, не позволили бы себе даже рыцари из захолустных земель у лесов, что уж говорить о благородной леди.

Эйуми было дёрнулась к ней, чтобы остановить, но леди Лоренцен грубым движением руки остановила её.

— Я вызываю вас на дуэль. Прямо здесь и сейчас! — Хелене сдёрнула с руки коричневую облезшую перчатку и швырнула её на землю перед Генрикой. Та опешила, потупила взгляд в землю, а затем первела его на Ильзе. Этот взгляд был полон недоумения, недопонимания и даже какого-то страха. Леди Штакельберг и самой сейчас было не по себе. Её сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот пробьёт грудную клетку.

Герцогиня Корхонен подняла перчатку и тут же обнажила свой меч. Леди Штакельберг вздрогнула и обернулась к Эйуми, которая тоже смотрела на леди Хелене со страхом. Её рука сжимала рукоять вакидзаси, как будто этим она сейчас могла что-то решить.

— До первой смерти, — процедила леди Лоренцен сквозь зубы.

Наверное, Генрика не поняла этого, но про себя Ильзе дала себе обещание, что если что-то пойдёт не так, она постарается защитить её.

Когда поединок начался, и лезвия мечей Хелене и Генрики стукнулись друг о друга, леди Штакельберг резко повернулась к герцогине Эйуми. Та смотрела с какой-то надеждой и лёгкой полуулыбкой, как леди Лоренцен ловко орудует кинжалом. Ильзе вздрагивала каждый раз, когда лезвия разрезали воздух и сталкивались друг с другом. Ей не хватало смелости обернуться, следить за ходом сражения. Она не хотела видеть, как Хелене убивает Генрику, не хотела видеть, как она ранит её. Леди Штакельберг старалась скрыть свой страх от Эйуми, но, кажется, получалось плохо.

Её нервы просто не выдерживали.

— Я предлагаю вам два варианта решения нашего конфликта, — герцогиня Мурасаки заговорила на ломаном имменском. У Ильзе чуть не свернулись уши в трубочку, когда она услышала такую речь. Эйуми не выговаривала некоторые буквы и слоги, шипелявила и говорила слишком быстро, оттого едва понятно. Впрочем, леди Штакельберг заметила, что ламахонцы с трудом говорят на иностранных языках, даже переводчики и те, кто якобы хорошо знал имменский и эллибийский.

— Какие? — проговорила Ильзе как можно увереннее.

— Переговоры или дуэль, — герцогиня улыбнулась. — Я не хочу губить свою армию, и вы не хотите. Я предлагаю два наиболее безобидных варианта.

— Забавно. — Леди Штакельберг усмехнулась. Где-то сзади снова послышался стук лезвий друг от друга. — Как же вам удалось сбежать? — До принятия решения ей хотелось тянуть время. Её руки дрожали, сжимая рукоять меча, а сознание было затуманено даже не страхом, а яростью, ядовитой ненавистью, отчаянием. Ильзе не чувствовала себя уверенной. И это наверняка было заметно.

— Долгая история. — Эйуми улыбнулась. — Тот, кто хочет оказаться на свободе, пойдёт на любую сделку, даже если она заключается в чём-то совсем неприятном.

— Что вы имеете ввиду? — скривилась Ильзе, пытаясь скрыть волнение.

— Мне пришлось переспать со стражником, а потом зарезать его собственным кинжалом, украсть деньги и смыться через окно. В детстве я любила лазать по стенам, хоть когда-то это умение мне пригодилось в жизни, — покачала головой герцогиня. Ильзе вздрогнула. Будь перед ней какая-то другая женщина, она бы ужаснулась и искренне посочувствовала ей, но перед ней была Эйуми Мурасаки — её пленница, её жертва, та, которая должна была гнить в темнице. Та, которая должна была сейчас лежать на холодном полу своей камеры в собственной крови и моче. Та, которой оказалось мало того ядовитого горя, какое она хлебнула, когда пришли эрхонцы. Она должна быть мертва, как её сын.

— Шлюха. — Ильзе сдёрнула перчатку с руки и швырнула её на землю. Герцогиня подняла её. Леди Штакельберг решилась на дуэль лишь потому, что страстно желала убить Эйуми уже давно и собиралась сделать это своими руками. Леди Штакельберг не была сильна в переговорах и чувствовала, что герцогиня хорошо подкована с этой стороны. А вот на великую воительницу она вообще не была похожа: низкая, худенькая, в каких-то странных и хлипких доспехах.

— Будь по вашему, миледи. — Они синхронно извлекли свои мечи из ножен, отошли на несколько шагов назад, а затем леди Ильзе нанесла первый удар. Меч столкнулся с вакидзаси Эйуми, леди Штакельберг ударила ещё раз и ещё раз, и оба раза безуспешно. Её меч прорезал воздух буквально в паре сантиметров перед глоткой герцогини, но та успела отразить удар так, что оружие чуть не вылетело из руки Ильзе. Останавливаться, чтобы отдышаться времени особо не было. Рука уже устала, но леди Штакельберг не собиралась сдаваться. Эйуми так и не озвучила условия дуэли, сражаются они до первой крови или смерти, но Ильзе была настроена только убивать.

Поединок длился без остановки ещё минут тридцать, и когда герцогиня отразила очередной удар, она резко остановилась, развернулась, и Ильзе даже не успела нанести новый. Она тоже обернулась и увидела, как Генрика извлекает из живота леди Хелене, лежащей на траве, свой меч, обагрённый бордовой кровью. Леди Лоренцен была ещё жива, прошептала сквозь зубы какую-то угрозу, закрыла глаза и больше не дышала. Герцогиня стояла над её трупом, опустив меч и тяжело дыша. В её лице не было радости победы, только страшная усталость и даже горечь. Генрика обернулась, встретилась взглядом с Ильзе и кивнула ей, мол, беспокоиться не о чем.

Герцогиня Эйуми смотрела на Хелене ещё с минуту, а затем резко занесла меч, попыталась нанести им удар, но Ильзе быстро спохватилась и отразила его. Их мечи снова столкнулись в воздухе, ещё раз, и ещё, и когда леди Штакельберг чуть-чуть ослабила хватку, потому что страшно устала, Эйуми выбила меч из её рук.

Ильзе от неожиданности попятилась назад, оскалилась, словно волчица и вздрогнула от мысли, пришедшей ей в голову. Как же она могла забыть о том, что при себе у неё было особенное оружие! Леди Штакельберг молниеносным движением извлекла из ножен Воронёный клинок, направила его на Эйуми, про себя произнесла заклинание и начертила в воздухе руну.

И это никак на неё не подействовало, за исключением того, что герцогиня стояла совершенно недвижимой.

Леди Штакельберг вздрогнула и снова попыталась повторить. Ничего. Руна просто возникала в воздухе, излучая зелёное сияние, а затем исчезала без всякого эффекта. Ильзе повторяла снова и снова, злясь и проклиная всё на свете, но ничего, ничего не менялось…

Она обернулась и увидела, что Генрика, едва дыша, лежит на траве. Из её рта тонкой багровой струйкой текла кровь, глаза налились красным, а руки болезненно дрожали. Её лицо было мертвецки бледным, казалось, вот-вот начнёт покрываться синими трупными пятнами. Ильзе сделалась бледнее мела. Страх обжёг её изнутри, заставив её вздрогнуть. Леди Штакельберг с трудом удержала клинок, который чуть не упал из расслабившейся руки.

Что это? Что происходит? Ильзе не знала. Её ярость сейчас была полностью направлена на Эйуми, будто состояние Генрики было её рук делом. Леди Штакельберг вновь прочертила в воздухе руну, она погасла, и герцогиня Корхонен издала протяжный громкий стон. Стон боли.

И только тогда Ильзе резко обернулась, выронила клинок и подбежала к Генрике. Она рухнула перед ней на колени, положила на них её голову и принялась гладить её загрязнившиеся волосы. Герцогиня ещё дышала. Но не реагировала на леди Штакельберг никак.

Ильзе подняла полный ярости и ненависти взгляд на Эйуми, которая смотрела на неё с холодом и насмешкой.

— Вы думаете, это сделала я? — улыбнулась она коварно. — Шлюхи так не умеют. – Эйуми покачала головой. — Ваш Воронёный клинок — подделка. — С этими словами герцогиня извлекла из ножен кинжал, точно такой же как тот, который пять минут назад в руках держала Ильзе.

Леди Штакельберг замерла в ужасе. Неужели… в это просто не верилось. Как тот клинок, который она забирала у Ханыль Мин, мог оказаться подделкой? Как она могла этого не заметить? Ненависть к себе и стыд стали отвратительным комом в горле. Теперь из-за неё умирает та, к кому она успела привязаться за время войны настолько сильно, что сходила с ума от любых неприятностей, происходивших с ней, переживала за неё всегда, ведь они на войне, и каждый умереть просто в сражении.

Ильзе уже не видела перед собой ничего. Генрика едва шевелилась, но ещё дышала. Леди Штакельберг впервые за столько лет испытывала такую горькую, такую овтратительную, застрявшую в сердце обломком стали вину. К её глазам подступили слёзы, и она наклонила голову вниз, чтобы Эйуми не видела.

Герцогиня Мурасаки подняла с земли поддельный клинок, подбросила его вверх, позволив ему упасть на землю. Когда Ильзе подняла голову вверх, в открытые ворота как к себе домой вошёл лорд Чихёль Пак со своей свитой. Там, за ними — многотысячная армия, которая стояла не шевелясь, ожидая приказа своего командира. Леди Штакельберг хотела вскочить, подбежать к нему и отвесить пощёчину, но вспомнила, что рядом с ней Генрика, да и её бы наверняка остановили его головорезы. Ей оставалось лишь смотреть на него с лютой ненавистью волчицы, защищающей свой дом и своих детей. Только вот у Ильзе вместо дома захваченный замок и вместо детей — любимый человек.

Чихёль что-то приказал своим рыцарям на ламахонском языке, двое из них подбежали к Ильзе сзади и схватили её за обе руки, заломили их за спину, силой заставили её встать. Ещё двое так же схватили Генрику.

– Отпустите меня, идиоты! — выкрикнула леди Штакельберг, пытаясь вырваться. Она пыталась оттолкнуть их от себя, но те только сильнее заламывали ей за спину руки и сжимали запястья. Ильзе пиналась, выкрикивала угрозы, пыталась причинить им хоть какой-то вред, но она была бессильна. Это был страх. Животный страх.

А вот Генрика как будто уже успела со всем смириться. Она даже не пыталась вырваться, словно предвидела всё, что произойдёт дальше. Ей было всё равно: изнасилуют её, убьют ли, всё равно, что они проиграют войну.

Ильзе не хотелось верить, что проиграют. Нет! Они не могут! Не должны! Не имеют права. Ненависть, страх, осознание поражения пульсировали в её сердце. Леди Штакельберг вскинула голову вверх. Армия по команде Эйуми уже высыпала во двор замка, уже начала своё грязное дело — убивать, насиловать, грабить. Вокруг поднялся такой адский гул, что, казалось, дрожала земля. Ильзе усмехнулась: они так уничтожат собственный замок, а ещё наверняка запутаются и начнут вырезать своих же.

Чихёль снова что-то приказал своим людям, схватившим Генрику и Ильзе, и все они под его предводительством направились в замок. Леди Штакельберг уже не скрывала слёз, катившихся по её щекам. Ей не избежать суда, не избежать гнева, не избежать расплаты за всё, что она сделала. Зато теперь ей не нужно будет решать столько проблем, связанных с войнов, не нужно будет возвращать потерянные земли. Ей стало жутко просто оттого, как всё стремительно изменилась в один момент.

Леди Штакельберг попыталась обернуться, чтобы посмотреть, что происходит, но один из стражников грубо развернул её голову обратно. Но Ильзе вновь задрала её вверх, повернулась к нему, плюнула в лицо и оскалилась. От неожиданности тот сначала вздрогнул, отшатнулся, но затем со всей силы ударил её по лицу. Ильзе почувствовала тепло в области носа и резкую боль. Похоже, у неё текла кровь и было что-то сломано.

Безвольно всхлипнув, леди Штакельберг опустила голову вниз. Расплата не близко. Расплата уже здесь.

Комментарий к Глава 15

Хоба, я успела!

Фридрих создавался для того, шобы плакать

Закончила главу аж за три дня до дедлайна, такого не было с февраля (еба достижение)

А ещё мы близимся к завершению: осталось дописать 2 главы и привести всё в порядок

========== Глава 16 ==========

Из большого окна кабинета открывался вид на Башню молчания, стоявшую на холме у леса. Это была самая высокая и отдалённая башня из тех, что были вокруг. В сиянии рассветного солнца она казалась чёрной, словно сгорела. Для полноты картины не хватало только дыма, который валил бы из верхних окон, алых языков пламени у подножия и криков перепуганных горожан. Где-то рядом с этой башней начинался город, обнесённый крепостной стеной. Войска Сармов чудом не спалили его дотла, но Агнешка вовремя спохватилась и приказала потушить пожар. Микалина считала её прекрасной воительницей. Агнешке мешала лишь излишняя властность и вспыльчивость, но эти недостатки меркли перед её расчёстливостью и хитростью. Именно она уговорила своего брата Сержа жениться на Малгожате.

Отпив немного вина из серебряного кубка, Микалина улыбнулась. Этот замок принадлежал ей уже вторую неделю. Каждый день графиня Розенберг вставала на рассвете и приходила смотреть, как багровое солнце поднимается над землёй. Над её землёй. Всё, что когда-то принадлежало Эльжбете Кюгель — теперь её. Микалина могла взмахом руки приказать сжечь это, разрушить полностью и выстроить заново. Вот только править в будущем этим будет не она и отвоёвывала эти земли в первую очередь не для себя, и даже не ради признания сюзеренки.

Всё ради единственной дочери, Малгожаты Розенберг, прямой наследницы этих земель. Она поселится здесь после свадьбы с Сержем Сармом и будет управлять вассалами Кюгеля. И если те не присягнут — их ожидает виселица.

Допив вино до дна, Микалина поставила бокал на стол. Она понимала: предстоит ещё много работы. Около года назад в Ойгварце начались беспорядки и волнения, в ходе которых земля три месяца назад разделилась на две части: восточную и западную. Восток, где правила княгиня Эржебет Терновская, в прошлом управлявшая единой землёй, отказался воевать против Эрхона. А запад уже давно хотел войны. Править Западным Ойгварцом стала графиня Аниела Ружинская. Она провозгласила себя княгиней, свой замок переименовала в Ружинванд, а Сармов, бывших баронами, сделала графами. Ружинские и Сармы всегда тесно дружили, Агнешка была фавориткой Аниелы. У Сармов и без того было много золота, а теперь к нему добавился и высокий статус.

В соседних землях об этих изменениях знали едва ли, и сама Микалина неоднократно слышала, как эрхонцы называют Сармов баронами, а Ружинских — графами.

Кюгель — очень важный стратегический объект на пути к захвату Эрхона, и Микалина очень гордилась тем, что замок был взят благодаря ей и её армии. Пока другие герцоги и графы не предпринимали никаких действий, Микалина взяла инициативу в свои руки и повела войска на Кюгель. Все штурмы замка были безуспешными из-за защитного поля, установленного Войцехой Кюгель, но во время последней битвы с Эльжбетой, это поле неожиданно ослабло. Скорее всего, Войцеха просто испугалась неожиданного сражения. Микалине удалось проникнуть в замок и уговорить её при помощи чар сдаться. Затем же, когда ключи от города оказались у герцогини, Войцеха была задушена и похоронена в Башне молчания.

Но война ещё не была окончена, и Розенбергам предстояло вести войска ещё дальше, захватывать новые территории Эрхона. Они пользовались моментом, пока леди Ильзе была на войне, а её брат Аццо не собирался предпринимать никаких действий. Никто не знал, как долго это будет продолжаться, но пока влияние Штакельбергов ослабло, княгиня Аниела пользовалась этим.

В дверь постучали, и Микалина, заранее угадав, кто это может быть, улыбнулась и разрешила войти. На пороге возник её двадцатишестилетний сын, Тадеуш Розенберг. Его нельзя было назвать красавцем: хилый, худой, с жидкими чёрными волосами до плеч, бледнолицый и довольно низкий. Но графине Розенберг, наверное, как и любой матери, сын казался красивее всех на свете. В нём она узнавала себя. Ей говорили все, как Тадеуш похож на неё. Иной раз доходило до того, что некоторые движения они совершали почти одинаково, говорили одновременно, словно читали мысли друг друга.

— Здравствуй, матушка. — Тадеуш улыбнулся и захлопнул за собой дверь. Он потянулся к ключам, лежавшим на столе, стащил их с него и поднёс к замку.

— Не стоит. Зачем? — сказала Микалина, а затем уставилась на него пристальным взглядом, будто бы всё поняла. По спине прошёлся приятный холодок. Графиня немного коварно улыбнулась и кивнула. — Ладно, закрой. Ты пришёл только за этим?

— Нет, матушка, не только за этим, — отозвался он, закрыв наконец дверь. — Я хотел узнать, во сколько мы должны явиться на молитву? Она ведь будетпроходить в Бронзовой башне?

— Да, дорогой, именно там. — Микалина провела рукой по своим чёрным волнистым волосам. — Мы идём туда после обеда. Я зайду за тобой, когда надо будет.

— Не стоит, я запомнил, — Тадеуш усмехнулся. — Надеюсь, Малгожата не зарежет Сарма в первую брачную ночь, — добавил он тихо. — Она так не хотела выходить за него, при мне ругала его последними словами.

— Надеюсь, его рядом не было? — Микалина осторожно дотронулась бледных пальцев сына. Они были такими холодными, такими хрупкими, что графине Розенберг иной раз казалось, что, если неосторожно сжать их, кости могут просто переломаться. Проведя указательным пальцем по выступающей бледной венке на большом пальце сына, Микалина чувствовала, как в груди становится тесно. Ещё лет девять назад это казалось ей неправильным, а ещё тремя годами ранее она вообще не могла бы представить, что её сердце будет биться сильнее при виде собственного сына.

— Нет, конечно, — проговорил Тадеуш и резким движением прижал к себе мать. Ей неожиданно сделалось холодно, а затем так томительно жарко, и всё тело задрожало от предвкушения. Микалина подняла на сына уверенный взгляд и положила обе руки ему на грудь. Тадеуш задышал тяжело и быстро. Казалось, он был не слишком уверен в себе. У графини Розенберг это вызывало лишь лёгкую улыбку: Тадеуш всегда сначала сомневался, а затем легко и быстро входил во вкус.

— Она его не зарежет. Я приказала ей не трогать его. Приказала выйти за него замуж, — проговорила Микалина тихим, чуть дрожащим голосом. Стоять так близко к Тадеушу и разглядывать его уже не было никаких сил. Религия эллибийцев осуждала связи между родственниками, и иной раз Микалина задумывалась об этом, но ничего не могла с собой поделать. Её желание, её страсть и любовь были сильнее всех вместе взятых богов. Прямо сейчас все эти чувства рвались наружу, и держать их в себе графиня Розенберг не хотела. Да и вообще не могла.

Она принялась расстёгивать тёмно-синий камзол Тадуеша, но он отстранил её, дав понять, что не хочет раздеваться полностью. Тогда графиня просто расстегнула его брюки, Тадеуш задрал её юбку и резко остановился.

— Бери меня, где хочешь. Хоть на столе, хоть на полу, — прошептала Микалина и небрежно поцеловала сына в губы.

Она впервые почувствовала к нему что-то, когда Тадеушу было пятнадцать. Тогда это чувство пугало, и хотя Микалина была в то время уже вдовой и не связывала себя романтическими отношениями ни с кем, рана была ещё свежа, и она испытывала вину перед покойным Збигневом. Её смущало скорее это, а не то, что она испытывает влечение к собственному сыну. Микалина первое время хотела скорее уже женить его, но потом поняла, что испытывает самую настоящую ревность. Графиня Розенберг не могла видеть его с другими девушками, ревновала его даже к служанкам, и Тадеуш замечал эти странности в его поведении. Поначалу он советовал ей больше молиться и обратиться к лекарю, но Микалина не слушала его. Он ведь не знал, в чём дело.

Она была страшно удивлена, когда её чувство, казавшееся мимолётным, но крепко укоренившееся в сердце, оказалось взаимным. Это произошло, когда Тадеушу было двадцать. Микалина никогда не забудет ту ночь в саду Розенбергов под огромным старым ясенем. Их могли видеть и слышать, наверное, их даже видели и слышали, но графине было уже плевать. Слухов после этого не было, а им с Тадеушом было так хорошо, что ни один бог не мог даже знать, насколько.

— Не забудь, пожалуйста, про молитву, — проговорила Микалина, поправляя оборки на платье, когда всё закончилось. Она буквально пинком выставила Тадеуша за дверь. То, что он так долго был в её кабинете, должно было выглядеть подозрительно, и хоть им удавалось скрываться все эти шесть лет, графиня Розенберг постоянно боялась. Она старалась вести себя с ним как можно тише, говорила чуть ли не шёпотом, с помощью магии заколдовала стены своего кабинета и спальни на высокую звукоизоляцию.

***

Храм, в котором должно было проходить бракосочетание, был просто огромным. Должно быть, Кюгели вложили в его возведение и отделку бешеные деньги. Судя по тому, что часть украшений у входа облупилась и буквально сыпалась на головы прихожан, храму было уже лет сорок, а то и больше. Он казался Микалине чужим и непривычным, слишком вычурным и оттого безвкусным. Что-то менять и перестраивать до свадьбы времени не было, но графиня уже видела, что хочет изменить в будущем.

Храм был совсем не похож на тот, какой стоял близ замка Розенбергов. Тот был намного меньше, беднее и новее — его построили года два назад по просьбе Тадеуша. До этого там стоял какой-то полуразрушенный сарай, который и храмом было назвать сложно.

Остановившись у входа, Микалина окинула здание придирчивым взглядом. Крыша была украшена несколькими яркими праздничными венками, которые смотрелись слишком аляписто и безвкусно. Мозаика на стенах и статуэтки богинь от времени уже выцвели, и казалось, что если прикоснуться к ним, тут же разрушатся.

Войдя внутрь, Микалина с удивлением обнаружила, что пока в храме не было почти никого. У огромного идола верховной богини Элис стояла высокая рыжеволосая жрица и высоким голосом напевала молитву. Рядом с ней, возле идола богини любви Елены, стояла ещё одна жрица, но моложе и ниже. Её волосы были небрежно острижены, а длинный сарафан цвета охры кое-где запачкан и изорван. Обе девушки пели что-то про счастье, вечную любовь и спокойствие в семье.

Приблизившись к идолам, став позади жриц и нескольких молящихся, Микалина обернулась и увидела рядом Тадеуша, читавшего молитву богине Елене. Графине сразу вспомнились события утра, и она улыбнулась, чувствуя себя немного странно и даже неловко. Религия эллибийцев не осуждала связей между родственниками, но говорить открыто о них в обществе было не принято. Кроме того, сильное влияние ауксинисской церкви, в которой за подобное полагалась смертная казнь, уже начинало прослеживаться среди эллибийцев. Микалина не замечала подобных движений в Ойгварце, но всё равно старалась быть осторожной даже сейчас, в священном месте. Если кто-то узнает про неё и Тадеуша, репутация дома Розенберг будет сильно подмочена.

Микалина приложила к сердцу правую руку и стала молиться. От запаха благовоний начала кружиться голова, в храме и без того было очень душно. Люди стремительно стекались к идолам, ряды становились всё теснее и теснее, жрицы пели всё громче и громче, и графиня понимала, что не может здесь больше находиться. Но не уходила. Она должна была завершить молитву.

— Графиня Розенберг. — За спиной послышался высокий женский голос. — Я ищу вас сегодня целый день. — Микалина резко обернулась. Перед ней стояла Марианна Вишневецкая — двоюродная сестра княгини Аниелы. Её короткие светлые волосы были украшены венком из белых лилий, хитрые зелёные глаза смотрели с насмешкой, на лице сияла лукавая улыбка. Марианны была лет на десять младше Аниелы, но выглядела ещё моложе. Судя по венку, она только что вернулась с обряда, в котором участвовали незамужние, не состоящие в отношениях девушки, надеющиеся в скором времени встретить свою любовь.

— Добрый день… — графиня запнулась, не зная, как к ней обратиться. Вишневецкие всегда были баронами, вассалами Ружинских, но теперь, когда Аниела стала княгиней, наверняка ведь всё поменялось.

— Ваше сиятельство, — подсказала Марианна с улыбкой. — После того, как Терновские разрушили мой родовой замок, Аниела подарила мне замок на границе с Вайсландом и сделала меня герцогиней. — В её речи отчётливо слышался западный говор: Марианна сильно выделяла шипящие звуки, а букву «л» произносила нечётко, как бы «проглатывала» её.

— У вас очень красивое платье. — Микалина оглядела собеседницу оценивающим взглядом. Платье на ней было действительно потрясающим: золотистого цвета, украшенное многочисленными драгоценными камнями и металлическим поясом. За спиной у герцогини был длинный алый плащ, на застёжках которого поблёскивали несколько сапфиров. Платье подчёркивало все достоинства её фигуры, достаточно изящной даже несмотря на то, что Марианна, как и многие женщины Эллибии, владела мечом.

— Такого в Эллибиии не достанешь. Дядя Миколай привёз его из Варноса, это было платье моей матери. — Марианна рассмеялась и провела рукой по оборкам на юбке. — Настоящий варносский шёлк.

Вдруг из толпы, с трудом протолкнувшись между рядами молящихся, к Марианне вышла низкая черноволосая девушка с косичками, одетая в какие-то запачканные золой и кровью обноски. Она бросила на Микалину взгляд быстрых серых глаз и вздрогнула. На левой щеке у девушки красовалась царапина, а под глазом — уже заживавший, потемневший синяк. Микалина сразу узнала Гретель Хан, пленную вассалку Эльжбеты, ставшую служанкой Агнешки. Графиня было хотела напомнить девушке, что челяди вход в этот храм запрещён, но потом вспомнила, что в честь праздника сегодня храм был открыт для всех.

— О, Гретель, наконец-то! — Марианна улыбнулась служанке, и та, поздоровавшись с Микалиной, присела в реверансе.

— Ты ведь служишь Агнешке, что ты здесь делаешь без неё? Неужели у тебя нет никаких обязанностей в такой день? — строго проговорила графиня Розенберг. Гретель бросила на неё затравленный взгляд и снова вздрогнула, но уже явнее, будто бы нарочно. Говорят, на полях сражений она была просто волчицей, но сейчас Микалине просто не верилось в это. Гретель дрожала перед ней, как осиновый листочек, будто графиня держала в руках нож и угрожала ей жестокой расправой. Руки служанки, покрытые мозолями, царапинами, какими-то волдырями и мелкими язвами, нервно теребили край бесцветного грязного платья. Не знай Микалина, кем была эта девушка, она бы пожалела её и дала бы медяк, но понимание того, что перед ней бывшая вассалка Эльжбеты, вызывало у Микалины даже не отвращение, а просто искреннее равнодушие к её беде.

Марианна ободряюще улыбнулась Гретель и осторожно коснулась плеча.

— Графиня Агнешка предоставила мне её в качестве служанки на время. Когда я уеду, Гретель снова вернётся к ней, — сказала Вишневецкая и с какой-то заботой посмотрела на служанку. Та, услышав, что скоро вернётся к Агнешке, вздрогнула и чуть не заплакала. Микалина слышала о тех ужасах, которые творила графиня Сарм почему-то именно с Гретель, но вмешиваться не стремилась. Это было не её дело. Микалина никак не могла бы защитить служанку, да и ей просто не хотелось лишний раз пачкать руки. Она — врагиня, пусть пленённая, запуганная и полностью подчиняющаяся приказам Агнешки. Микалина относилась к ней с большим недоверием. Наверняка Гретель мысленно уже похоронила всех своих мучителей и мучительниц, и кто знает, во что её скрытая ненависть может перерасти в будущем. Без страха и смятения служанка смотрела лишь на Марианну, видела в ней спасительницу от жестокости и грубости Агнешки. На Микалину же она поглядывала со священным ужасом, но графиня Розенберг не верила в это. Гретель не могла не ненавидеть её. Не могла.

Когда молитва была наконец окончена, народ разделился на две части, столпившиеся кто по правую, кто по левую сторону от входа. Их разделяло довольно широкое пространство от дверей до помоста, на котором стояла огромная статуя богини Елены. Богиня была одета в длинную белую робу, её руки были согнуты в локтях и подняты к небу, лицо же было опущено вниз, и на нём красовалась слегка лукавая улыбка. Скоро сюда, под эту статую, выйдут молодожёны.

По традиции жениха до помоста провожала его мать, но так как Вера Сарм умерла аж в годы ауксинисской войны, Сержа провожала Агнешка. Держа брата под руку, она вошла с главного входа, прошла мимо аплодирующей и радостно свистящей толпы, довела брата до назначенного места и встала в первый ряд рядом с Микалиной, поближе к помосту. Графиня Розенберг впервые видела Агнешку в платье. Оно было белым, длинным, воздушным, отнюдь не подходящим ей по характеру. Несмотря на это платье очень шло ей и подчёркивало все достоинства её довольно коренастой фигуры. Микалина впервые видела, чтобы Агнешка улыбалась так счастливо. При всей своей жестокости, вспыльчивости и упрямстве она искренне любила брата, радовалась за все его успехи, всегда стояла за него горой. Будучи сиротами, Серж и Агнешка воспитывались Аниелой и, идя на войну, давали клятву отстоять честь своих родителей, павших в войне с Ауксинисом. Они оба гордились ими, хотя вряд ли помнили — в те годы им было слишком мало лет.

Дверь в храм снова отворилась, и Микалина почувствовала, как от волнения часто забилось сердце и задрожали, занемели пальцы. Она вспоминала свою собственную свадьбу, которая отнюдь не была счастливой: в храме было душно, большинство родных уехало очень рано и даже не стремилось поддержать графиню, еда на пиру была холодной и невкусной. Под конец же Збигнев, муж Микалины, напился до беспамятства и избил жену. С тех пор она ненавидела его всей душой и, чтобы больше не терпеть унижений, заперла в темнице, в которой Збигнев и скончался довольно быстро от голода и простуды.

Графине хотелось искренне верить, что Серж не будет груб и жесток с Малгожатой. Впрочем, как говорил Тадеуш, скорее она сама его однажды зарежет.

Наконец Малгожата в сопровождении брата вошла в храм. Микалина почувствовала, как слёзы волнения и счастья подступают к глазам. Малгожата выглядела просто прекрасно в новом платье, сшитом за кратчайшие сроки прямо к свадьбе. По традиции светло-голубое, украшенное серебристым поясом и расшитое спереди золотыми нитками, оно выглядело просто прекрасно и отлично сочеталось с огненно-рыжими волосами Малгожаты и её голубыми, ясными как небо глазами. Тадеуш, державший сестру под руку, улыбнулся матери, и Микалина в ответ сдержанно усмехнулась. Оставив Малгожату рядом с женихом, Тадеуш отошёл в первый ряд противоположной к Микалине, левой стороны.

Жрица Елены, певшая у идола сегодня утром, поднялась на помост и встала между молодожёнами. Она произнесла слова своей клятвы, после чего свои слова должны были произнести жених и невеста. Микалина, кажется, волновалась даже больше Малгожаты, которая говорила так уверено, словно то была не клятва, а обычная сводка новостей о вражеском лагере или какой-то монолог на историческую тематику. Графиня знала, что дочь считала свадьбу не более чем выгодным вложением, и никакого трепета это событие у неё не вызывало. Микалина была согласна с ней, но, как и всякая мать, искренне переживала и радовалась за дочь.

Жених и невеста поцеловались, после чего толпа залилась бурными аплодисментами. Микалина аплодировала вместе со всеми и, сама того не замечая, буквально заливалась счастливыми слезами. Стоявшая рядом Агнешка что-то радостно крикнула своему брату, и Серж, найдя её в толпе взглядом, улыбнулся и помахал ей рукой. Он был очень похож на сестру внешне: кудрявые чёрные волосы, карие глаза, бледная и тонкая кожа. Можно было подумать, что они близнецы, но Агнешка была на два года младше своего брата. Микалина хоть и не знала Сержа как человека, но ей часто говорили, что на сестру характером он совсем не похож. Серж был молчаливым, спокойным, любил бывать один, даже говорил тихо. По слухам он даже мечом не владел, при себе у него обычно был кинжал, нужный скорее для красоты и демонстрации богатства.

Молодожёны, держась за руки, вышли из храма, а следом за ними отправились и все остальные. Микалина оглядывалась по сторонам, стремясь увидеть хоть одно знакомое лицо, и пребывала в ужасе оттого, что не видела ни разу в жизни и половины этих людей. Родственники Сержа, родственники Аниелы, родственники самой Микалины, вассалы, приглашённые на свадьбу за свои заслуги или по старой дружбе, все они смешались в одну кучу. Абсолютно разные выражения лиц, разные типажи, богатые и бедные, все они стояли так близко друг к другу, что было не протолкнуться.

Микалина была рада наконец выйти из душного храма, но это был далеко не конец. После свадьбы все гости должны отправиться на пир, который будет продолжаться допоздна, после чего жених и невеста под радостные крики толпы удалятся впервые исполнять супружеский долг. Микалина в своей жизни успела побывать аж на четырёх свадьбах, включая свою, и эти традиции провожания казались ей дикими и пошлыми. Графиня слышала, что в Эрхоне это проходило куда более эстетично и изящно, не стесняло молодожёнов, которые, возможно, друг друга не знали и вообще занимались этим впервые. Но от традиций было уже никуда не деться, и народ от них так просто не откажется.

Пир проходил в огромном и довольно тёмном, несмотря на большое количество свечей, зале. Места жениха и невесты находились в самом его центре, на небольшом возвышении, остальное пространство было плотно заставлено разного размера столиками. Войдя внутрь, гости стали стремительно рассредотачиваться по залу, стараясь занять самые уютные и удобные места. Микалина проскользнула к столику, стоявшему ближе всех к жениху и невесте, заняла его, а потом к ней подсела Агнешка Сарм в своём белом платье. Она всё ещё улыбалась и махала рукой Сержу, что-то кричала ему, стараясь поддержать. Микалина окинула зал настороженным взглядом. Марианна Вишневецкая вместе с Гретель расположились как можно дальше от их стола, видимо, из-за Агнешки. Они о чём-то оживлённо беседовали, и Марианна гладила свою служанку по плечу. Такая привязанность к врагине просто вымораживала Микалину, и она, чтобы не портить себе настроение перевела взгляд в другую сторону. Найдя Тадеуша, сидевшего тоже неблизко, графиня окончательно успокоилась. Он тоже заметил её и улыбнулся, хотя до этого сидел с таким лицом, будто пришёл не на свадьбу, а на похороны. Микалина улыбнулась ему в ответ и приветливо помахала рукой.

Вскоре в зал высыпали служанки в причудливых костюмах с открытой спиной и пышными юбками, разлили в бокалы вино и подали еду. Серж выбирал лично самых лучших девушек двора на эту работу и, по слухам, сам придумывал для них костюмы. Микалине всё это казалось безвкусным. Серж просто превратил служанок в каких-то бордельных шлюх — улыбались и даже ходили они точно также, даже одежда была похожа. Если бы графиня Розенберг знала, что так будет, немедленно прикрыла бы эту лавочку и сделала всё по-своему. Она уже успела пожалеть, что не принимала в организации свадьбы почти никакого участия.

Где-то вдалеке уже вовсю играла музыка, выла скрипка, пела арфа и звенели бубенцы. Это звучало уныло, слишком громко и хаотично, но танцовщицы в красных платьях двигались в сбитый ритм музыки так, будто им действительно нравилось. Микалине было даже страшно представить, сколько Сармы заплатили за это дешёвое представление. Благо девушки были одеты в приличные и красивые наряды: белоснежные платья, расшитые чёрным.

Графине Розенберг очень быстро успел надоесть пир. Агнешка, просто сидевшая со скучающим выражением лица по левую руку и даже не пившая вина, раздражала. Поговорить с ней было не о чем, да и она как-то не стремилась разговаривать. От монотонной музыки в ушах уже звенело, а когда какой-то юноша начал петь, Микалине и вовсе стало тошно от его слабого скрипучего голоса. В его речи было много ошибок, проскальзывал деревенский говор, но самое страшное было в том, что «певец» непростительно фальшивил. Менестрели у торговых рядом пели и то лучше и душевнее.

На второй час пира Микалине стало настолько скучно и тоскливо от этого жалкого зрелища, что она стаканами стала вливать в себя вино, ибо уйти с пира как мать невесты не могла. Микалина пила уже второй кувшин, но не чувствовала себя пьяной. Вино нисколько не притупляло её чувств: отвращение от музыки не исчезло, служанки в костюмах Сержа всё ещё казались бордельными шлюхами, начал раздражать даже сам Серж, кормивший Малгожату багровым виноградом с рук.

Микалина ещё раз окинула зал усталым взглядом и увидела, что Тадеуш уже просто спал, опустив голову на правое плечо, а Марианна Вишневецкая, державшая в руке позолоченный бокал, что-то нашёптывала изумлённой служанке.

***

— Иди вниз, в мои покои, я сейчас подойду, — прошептала Марианна, наклонившись к уху. Гретель, услышав эти слова, вздрогнула, вскочила с места и побежала к выходу. Сердце забилось сильнее, когда она подлетела к двери и увидела двоих широкоплечих стражников. Один из них осматривал её оценивающим взглядом, а второй и вовсе делал вид, что не заметил какую-то жалкую служанку.

— Пропустите. Это по моему приказу, — крикнула им Марианна, и рыцари тут же исправились и пропустили Гретель. Это поразило её. Обычно люди Розенбергов не очень-то слушались герцогиню Вишневецкую, считая её чужой, хотя она и была двоюродной сестрой их сюзеренки. Признаться честно, Гретель до безумия раздражали эти люди. Таких наглых, грубых и бесчувственных слуг бывшая баронесса Хан ещё никогда не видела. Иной раз хотелось избить кого-нибудь из них, и Гретель пару раз была в шаге от этого, но её постоянно останавливало осознание того, что здесь за любую провинность её могут казнить.

Пробежав длинный освещённый коридор до конца и завернув за угол, Гретель как бешеная влетела в покои Марианны и тут же опустилась на стул у кровати. Ей было всегда так страшно ходить по этому замку одной. Она боялась здесь чуть ли не каждую служанку или кошку, но самый большой ужас у неё вызывала Агнешка Сарм. От одного только её упоминания Гретель начинало трясти. Трясти от злости, от страха, от неописуемой ярости, жгущей её сердце.

Когда они впервые столкнулись в шатре графини Кюгель почти месяц назад, Сарм с Гретель ни секунды не церемонилась. Служанка искренне жалела о том, что тогда ей не хватило ума придушить её. Если бы Гретель не засуетилась и не испугалась, Агнешка и Малгожата сейчас были бы мертвы. Сарм разорвала на ней платье, а затем, пока шла битва, собственноручно изнасиловала и избила. Потом, вдоволь наигравшись, оставила её Малгожате и ещё двоим солдатам, имён которых Гретель не знала. Она даже не видела их лиц, хотя ей, признаться, хотелось бы их знать, чтобы однажды найти и выцарапать глаза. Один из них якобы пожалел её и не заставил ублажать его ртом, но по большей части издевался, как хотел. И со вторым было ещё хуже. Больше всего девушка боялась забеременеть после этого, хотя лекарь ещё в детстве говорил ей о том, что она бесплодна.

Гретель ненавидела себя за то, что не смогла в тот день даже сбежать. После всех этих истязаний она просто потеряла сознание от боли и усталости. Её унесли с собой, и бывшая баронесса очнулась уже в замке Кюгель, принадлежавшем теперь Розенбергам.

С этого дня Гретель стала служанкой Агнешки, но выполняла скорее роль игрушки или личной шлюхи. Графиня Сарм позволяла себе делать с ней такие вещи, о которых те двое солдат вообще даже думать бы побоялись. Гретель даже представить себе не могла, что когда-то в этой жизни будет плакать каждый день и серьёзно задумываться о том, чтобы уйти из жизни. Самое страшное было то, что все вокруг знали об этом, слышали, видели своими глазами, но никто не сочувствовал и не жалел служанку. Наоборот, чуть ли не каждый считал своим долгом напомнить Гретель, что она якобы сама виновата во всём. В том, что не смогла убежать, не смогла дать отпор. В том, что вообще родилась на свет.

А потом, буквально неделю назад, в замке Розенберг появилась Марианна. Как только Гретель впервые увидела её и услышала от Агнешки, что теперь временно будет служить ей, в сердце служанки забилась какая-то слабая надежда на то, что хоть герцогиня Вишневецкая сможет её понять и простить. Гретель не ошибалась. Марианна стала единственной, кому бывшая баронесса могла хоть немного доверять. Гретель понимала, что в служанках у герцогини Вишневецкой она временно, но старалась об этом не думать. Её доброта заставляла сердце девушки буквально таять, но вспоминая о том, что скоро вернётся к Агнешке, Гретель не могла сдерживать слёз. Она ни разу не упрашивала Марианну забрать её отсюда, так как понимала, что не нужна ей, да и Микалина наверняка запретила бы.

От ужаса у Гретель снова задрожали руки, а на глаза навернулись горячие отчаянные слёзы.

Внезапно дверь отворилась, служанка по привычке вздрогнула от страха, но когда увидела лицо Марианны, успокоилась.

— Значит так. — Графиня Вишневецкая захлопнула за собой дверь и буквально подлетела к Гретель. — Ты ведь хочешь отомстить Агнешке и всем этим мразям, которые сидят здесь?

— Что? — выпалила служанка и посмотрела на Марианну, как на сумасшедшую. Она заметила, что на герцогине Вишневецкой были доспехи. Красивые, позолоченные, явно дорогие, скорее всего парадные — сражаться в таких, конечно, было можно, но неудобно.

Гретель не понимала, что это значит, но её сердца забилось чаще. Она прижала руку к груди и не могла вымолвить ни слова, будто боялась, что её подслушивали.

— Говори честно, — добавила Марианна шёпотом и присела перед девушкой на корточки. — Тут никого нет, кроме нас с тобой.

— Д-да, — наконец вымолвила Гретель. Её руки задрожали от страха и ненависти к Розенбергам, которая столько дней теплилась в груди и вот, кажется, запросилась наружу. Микалина была права, когда смотрела на её покорность с недоверием. Гретель ненавидела здесь всех, кроме Марианны. Она спала и видела, как убивает каждого из них лично.

Слёзы не лились по её щекам, но на лбу выступил холодный пот. Гретель ощутила на языке вкус крови — в порыве чувств она прокусила губу.

— Ти-ихо. — Вишневецкая взяла ладони служанки в свои. — Послушай. Сейчас я дам тебе кинжал, и ты отправишься в спальню Малгожаты и Сержа. Когда молодожёны войдут туда, чтобы заняться исполнением супружеского долга, ты быстро прирежешь их, после чего побежишь в мои покои и без меня никуда не будешь выходить. Поняла? — Гретель быстро закивала в ответ. Она не понимала ещё, во что ввязывается, но предложение Марианны звучало слишком уж заманчиво. Руки Гретель всё ещё дрожали от ужаса и предвкушение мести. Месть… её близость действительно опьяняла. Желание убить Малгожату заставляло сердце стучать где-то в горле. Перед глазами встало её жестокое, бесчувственное, злое лицо. Гретель часто задышала в предвкушении расплаты. Ей больше не было страшно.

— А где будете вы? — спросила она дрожащим голосом.

— Я открою ворота и впущу войска в замок. Ева Кюгель прибыла из Варноса с армией, — прошептала Марианна с ободряющей улыбкой.

Сердце Гретель замерло в этот момент. Неужели Ева откликнулась на письмо Эльжбеты? Девушка впервые за столько дней радостно улыбнулась и рассмеялась. Ева здесь. Она не бросила свой родной замок и своих людей, она прибыла освобождать их. Гретель ведь до последнего не верила, что это случится, считала решение написать ей полной глупостью, но теперь, когда осознала, что всё реально, не могла сдержать счастья. Жаль только, что графиня Эльжбета не увидит этого. Её душа навсегда переместилась в загробный мир и, возможно, там наконец нашла приют и всё, что потеряла при жизни.

— А как же стража? — Гретель прижала руку к сердцу, всё ещё не веря в происходящее.

— Вся стража — мои люди, ты забыла? — усмехнулась Марианна и поправила воротник замызганного платья служанки. — Ну давай уже, иначе резня начнётся без тебя.

Гретель вскочила с места как ошпаренная, схватила со стола кинжал и побежала по коридору к соседней башне. Она бежала так быстро, что задыхалась и чуть не споткнулась несколько раз о подол собственного платья. Ей казалось, что её преследуют, что Малгожата и Серж вот-вот появятся здесь, и Гретель ничего не успеет сделать. Страх разливался по её венам тяжёлым ядом. Хотелось свободы, хотелось мести, хотелось вернуть всё, что потерялось в войне: замок, богатство, власть. Всё, что возможно было вернуть: о возвращении отца и собственной чести Гретель даже не задумывалась, ведь они потеряны навсегда. Но она может отомстить за них. За каждую рану, за каждое грубое слово, за каждый синяк Розенберги и Сармы расплатятся жизнями.

Наконец Гретель достигла цели. Она ворвалась в покои и тихо закрыла дверь, чтобы никто посторонний не заподозрил неладного. Гретель тяжело рухнула на кровать, но тут же привстала, понимая, что времени просто сидеть у неё нет. Сердце стучало где-то в горле, руки тряслись, и Гретель боялась выронить кинжал. Она так давно не держала в руках оружие, что буквально сходила с ума, вновь чувствуя пальцами рукоять кинжала, осторожно проводя пальцами по блестящей стали, которая была такой опьяняюще-холодной. Сегодня этой стали предстояло обагриться горячей, липкой кровью.

За дверью послышались шаги. Гретель поудобнее взяла кинжал, встала у самой двери и почувствовала, как в душе засвербела звериная ярость. Девушка замерла будто в предчувствие боли. У неё было всего несколько секунд на то, чтобы уложить их обоих — ей хотелось расправиться с Малгожатой и Сержом как можно быстрее, а дальше…

Шаги становились громче и громче. Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошла сначала смеющаяся и улыбающаяся Малгожата, а за ней и Серж, вялый, пьяный и бормочущий что-то невнятное. Гретель, не теряя не секунды, молниеносно схватила девушку за плечо. Малгожата только успела вскрикнуть и предпринять попытку вырваться, как служанка вонзила кинжал ей прямо в глотку, затем ещё раз, ещё раз, и ещё. Алая кровь лилась фонтаном, её брызги летели во все стороны: на одежду, на шею, на лицо будущей графини. Серж вскрикнул где-за спиной, но Гретель не обращала на него внимание. Вокруг не существовало никого кроме неё и жертвы. До этого баронессе Хан доводилось убивать много раз, но ещё никогда она не получала от убийств удовольствие. Малгожата была уже мертва, но Гретель продолжала снова и снова наносить ей удары. В общей сложности, служанка нанесла ей двадцать ударов, и только затем вспомнила, что помимо неё в комнате был Серж.

Оставив Малгожату валяться на полу, Гретель резко обернулась к Сарму. Он стоял перед ней ошарашенный, уже протрезвевший, и сжимал в руках какой-то странный кинжал с тонким, напоминавшим большую иглу, лезвием. Гретель замешкалась, не зная, стоит ли наносить ему удар. Она бросила на него полный ненависти, отчаяния и боли взгляд, вздрогнула, пырнула его ножом наугад в плечо и рванула за дверь, обратно по коридору, чуть не выронив от страха кинжал.

Да, не убила. Да, испугалась. Да, не сообразила вовремя. Гретель бежала и не чувствовала ног. Она вообще ничего не чувствовала кроме страха и накатывающей ядовитой волной вины. Гретель должна сражаться. Плевать, что в платье. Плевать, что без защиты. Плевать, что с собой у неё только кинжал. Она должна быть там, ведь там Ева, а Ханы всегда были верны Кюгелям. Гретель — не служанка Агнешки Сарм. Она — баронесса Хан, вассалка Кюгелей, всегда будет ей и никогда не посмеет забыть своего истинного призвания.

Ворвавшись в зал, Гретель попала в кровавую баню.

Она увидела перед собой испуганное, искажённое болью и яростью лицо Агнешки. Поверх её белого платья была кое-как нацеплена стёганка — похоже, графиня успела переодеться. Она отчаянно, до скрежета зубов сражалась с каким-то мужчиной типичной варносской внешности, вассалом Евы Кюгель. Гретель была буквально в шаге оттого, чтобы нанести ранение Агнешке и даже убить, но почему-то боялась. В её сердце острым ножом входили смонения. Вдруг штурм не удастся? Вдруг Кюгели проиграют, Гретель вернётся к Агнешке, и она станет обходиться с ней жёстче? Гретель задрожала от ярости. Нет, все эти страхи — ничтожны. Она убьёт Агнешку и покончит с этим.

Баронесса Хан подлетела к графине сзади и что было сил и ярости полоснула по шее. Агнешка вскрикнула, пырнула своего противника мечом в живот и обернулась. В её лице читался невероятный страх, но стоило Сарм осознать, что перед ней — Гретель, этот страх в один момент сменился ядовитой злобой. Агнешка резко, молниеносно выдернула из варносского солдата меч и полоснула им прямо по животу Гретель.

Ноги сами собой подкосились, а живот прожгла просто сумасводящая боль. Баронесса упала на пол, выронив кинжал и прижав правую руку к ране. Рука тут же обагрилась кровью, Гретель кое-как отползла в угол, зажмурив глаза и ожидая расплаты. Она чувствовала, что рана была большой. Может, не особо глубокой, но по ощущениям просто огромной. Гретель почувствовала тошноту, режущая боль усилилась, и девушка прорычала не в силах терпеть. Только спустя секунд пять она в страхе распахнула глаза и заметила, что Агнешка стоит к ней спиной. Напротив неё стояла высокая женщина лет тридцати пяти со светлыми волосами, собранными в хвост, одетая в доспехи. Её зелёные глаза светились победной радостью и смеялись над противницей. Это была Ева Кюгель. Ошибки и быть не могло.

В зале уже минут пять назад затихло сражение. Часть солдат корчилась в предсмертных муках на полу, часть, состоящая в основном из варносцев, стояла, обнажив мечи в боевой готовности. Из ойгварцких Гретель видела здесь только Агнешку, пару арбалетчиков, перепуганного Тадеуша, прижавшегося к стене, и Микалину Розенберг, которая стояла в центре зала в изорванном платье. Из носа у неё текла кровь, серые глаза смотрели со страхом и ненавистью, а бледные пальцы нервно сжимали зелёно-голубую ткань платья.

Внезапно из-за угла к ней вышла Марианна Вишневецкая. На поясе у неё висел большой двуручный меч, на лице и теле не было ни царапины, лишь парадные доспехи были обагрены вражеской кровью. Она была похожа на сиверийскую царицу: высокая, гордая, властная, торжествующе улыбавшаяся. Ей приятно было сознавать свой триумф, она гордилась собой и смаковала реакцию на её появление. Точнее, реакцию Микалины. Гретель ещё никогда не видела её такой испуганной, такой раздавленной и размазанной, буквально разбитой изнутри в пух и прах. Ещё утром графиня Розенберг так надменно разговаривала и смотрела, чувствовала себя властительницей тысяч жизней, а сейчас она была похожа на приговорённую к костру преступницу.

Микалина вздёрнула вверх правую руку с поднятым указательным пальцем. Из её глаз сами собой полились жгучие слёзы, она обнажила зубы в попытке что-то прорычать или сказать. Марианна подошла к ней ближе, улыбнулась шире, посмотрела как на тряпку и усмехнулась.

— Ты ответишь за своё предательство, мразь. — Графиня Розенберг буквально ткнула в неё указательным пальцем. — Именем княгини Аниелы я начинаю войну!

Микалина произнесла эти слова со звериным рыком, отшатнулась назад и чуть не упала. Она вздёрнула обе руки вверх, её радужки блеснули белым, и из ладоней в разные стороны брызнул огонь, потом ещё раз, и ещё. Огонь загорался и потухал, не успевая перекинуться на что-то или кого-то, но Гретель всё равно становилось безумно страшно. В глазах темнело. Боль пульсировала где-то в желудке, не давая даже спокойно вздохнуть. Сражение закипело с новой силой, снова застучали мечи, засвистели арбалетные стрелы, стали слышаться крики солдат. Нужно было убираться отсюда, но каждое движение причиняло просто невероятную боль.

Баронесса Хан поняла, что начинает терять сознание. Ей показалось, что кто-то попытался поднять её на руки.

========== Глава 17 ==========

Она стояла у окна самой верхней башни и смотрела в пурпурно-бронзовое от заката небо. Солнце медленно заходило за горизонт, и его последние лучи падали золотистыми струями на крепостную стену. Эйуми любила закаты больше чем рассветы, так как после них всегда наступала прохладная и тёмная ночь.

Вот только теперь герцогиня ждала наступление ночи с содроганием: ей уже шестой день снились кошмары. В ночь после штурма Мин Эйуми долго не могла заснуть, ей удалось сомкнуть глаза только на рассвете, а все последующие ночи были ничуть не лучше. Сны герцогини выматывающими, страшными и кровавыми. В них она постоянно видела кровь. То ли свою, то ли чужую — понять не могла. Ей постоянно слышались одни и те же крики той женщины, ребёнка которой жестоко убили эрхонцы, далёкий гром, ржание лошадей и стук копыт. Часто снился штурм Мурасаки, злые, бесчувственные лица солдат. Вдобавок ко всему этому старые шрамы и голова болели так, что Эйуми в судорогах не могла даже подняться с кровати. Дня два она вовсе не выходила из своей комнаты и уже думала о том, что скоро умрёт.

К концу недели неожиданно стало легче. Сегодня Эйуми подозрительно быстро оправилась от очередного страшного сна, но к вечеру уже начала беспокоиться, как бы вся эта боль не вернулась снова.

— Красивый вид. Давно мне не доводилось наблюдать закат с крепостной стены. — Сзади послышался неуверенный голос Чихёля. Эйуми обернулась и кивнула ему. Лорд Пак стоял, сжимая в руках какой-то лист пергамента. Он выглядел как обычно неуверенно и походил больше на провинившегося слугу, чем на лорда крупнейшего аллода Ламахона. Герцогиня Мурасаки всю жизнь представляла его куда более волевым, сильным и преданным делу, но, похоже, Чихёль не слишком стремился к власти и охотно принимал любую помощь.

— Лорд Аццо выплатит контрибуцию в ближайший месяц. — Он подошёл к Эйуми и вручил свиток.

— Он ведь знает о том, что его сестра приговорена к смерти именем королевы? — В ответ Чихёль просто кивнул. Он связался с королевой сразу после того, как Ильзе взяли под стражу, и уже через два дня у лорда Пак на руках был приговор в письменном виде.

Герцогиня развернула письмо, написанное аккуратным почерком на имменском, и принялась внимательно читать. Лорд Аццо писал, что выплатит всё в скорейшем времени и заключит с Ламахоном мирный договор, но основное внимание Эйуми привлекла приписка в конце письма.

Она горько улыбнулась, просмотрев письмо ещё раз, и отдала Чихёлю.

— Аццо просит передать Ильзе, что их мать умерла сразу после того, как узнала о поражении, — сказала герцогиня устало. — Не знаю, сколько ей, но надеюсь, она прожила долгую счастливую жизнь.

— Это уже не важно, — кивнул Чихёль, отведя взгляд. — Важно, что впереди у нас — мир и покой.

— Не совсем так. — Эйуми едва заметно улыбнулась и посмотрела лорду Пак в глаза. Почувствовав её взгляд на себе, Чихёль вздрогнул, и в его глазах застыл немой вопрос. Герцогиня отчасти понимала его: он был безумно рад победе и надеялся, что всё кончилось на этом. Но так просто подобные войны не кончаются. — Нам грозит смута. Королеве почти сорок девять, у неё нет наследников. Возможно, она проживёт ещё лет десять, но после её смерти в стране начнётся мракобесие.

— Я ведь совсем и забыл, что король умер… — самокритично усмехнулся Чихёль. В его глазах сверкнула искорка боли и горечи, будто бы он потерял что-то важное.

— У нас есть шанс пресечь это, — заговорила Эйуми уверенным голосом. — Наследников нет, но есть указ о престолонаследии. Точнее, королева напишет его рано или поздно. — Она заправила чёрную, выбившуюся из пучка, прядь за ухо. — Десница королевы — мой давний друг. Я могу договориться с ним, чтобы он за небольшую плату подделал указ. Там будет значиться ваше имя. А затем, когда придёт время, мы просто подойдём к королевскому замку с армией. У нас же есть почти тринадцать тысяч вайсландцев.

— Зачем? — выпалил Чихёль, подойдя ближе. — Я не стремлюсь к такой большой власти.

— Вы только представьте, это полный контроль над каждым в этой стране. Возможность отомстить своим врагам, почувствовать своё величие и силу. Я уверена, вы почувствуете это, когда вступите на престол. — Эйуми улыбнулась. — Помогать вам буду я и тайный совет. Вас же устраивают такие условия?

— А как же мой собственный аллод? — Чихёль вздрогнул.

— Власть над Пак останется как прежде. Вы сами решите, что делать с ней: присвоить эти земли кому-то или оставить себе. И, раз Хелене погибла, вы возьмете в жёны её сестру, Хельгу Лоренцен, — ответила Эйуми, прижав правую руку ко лбу. Голова опять начала болеть, и хоть боль была не сильной, герцогиня понимала, что ночью может стать хуже. — Настало время превратить Ламахон в самодержавное государство. Если это не сделали Монкуты, сделаем мы с вами. Мы наведём порядок на этой земле. Люди потянутся к вам.

Чихёль промолчал, стараясь дышать ровно. Эйуми считала, что стремление к власти есть у каждого, у многих прото скрыто очень глубоко в душе, но если дать ему волю, вырвется наружу, и его невозможно будет остановить. Герцогине хотелось верить в Чихёля. Она успела привязаться к нему за всё это время как к собственному сыну и стремилась направить на истинный путь. Эйуми понимала, что он может сопротивляться ей, но её безумно радовало, что лорд Пак согласился легко.

— Мы убьём королеву, — сказала Эйуми с улыбкой. — Медленно, постепенно. Пока о том, что её сын мёртв, знают немногие. От народа это тщательно скрывали все три месяца. Тогда, в мае об этом сообщили только лордам и строжайше запретили разглашать, но Ханыль написала мне, потому что доверяла. Но скоро народ узнает, и желающих свергнуть королеву станет ещё больше. У меня есть план.

— Для начала нам следует заключить мир с Эрхоном, и уже потом думать о захвате престола, — устало сказал Чихёль. — Казнь состоится завтра на рассвете. Вам не кажется, что отрубание головы — это слишком почтительная казнь для Штакельберг?

— Она всё-таки леди, довольно неплохо управлявшая своей землёй и людьми. Я привыкла уважать своих врагов. У многих из них есть чему поучиться. — Эйуми устало вздохнула. — Ильзе была слишком неосторожна и жестока. Это тот случай, когда никто не смог остановить её ненависти. Я думаю, независимо от причины эта ненависть была пустой и недостойной такого размаха. Любая ненависть такого недостойна.

— Надо назначить Аццо встречу, — резко перевёл тему Чихёль.

Эйуми не ответила ничего. Она смотрела, как солнце уходило за горы, тонуло за их вершинами, окрашивая облака в розоватый цвет. По красно-жёлтому небу где-то вдалеке скользил клин белых длиннокрылыхжуравлей. Они медленно плыли между кровавых облаков куда-то на восток, в сторону Золотого моря. Мать говорила Эйуми в детстве, что журавли — это души воинов, погибших во славу родины. Герцогиня не знала, так это или нет, но ей хотелось верить, что среди этих белых птиц есть место и для Джуничи. Эйуми всеми силами хотела уберечь его от смерти во время осады, но когда замок сдался, она поняла, что спасения нет. Герцогиня видела истерзанный труп своего сына, выставленный на всеобщее обозрение на главной площади. В тот день в её сердце проснулась не горечь, не скорбь, не отчаяние, а лютая, дикая жажда мести. Эйуми хотела только одного — отомстить.

— Мы ещё вернёмся к Эрхону. Когда ламахонский престол будет ваш. — Герцогиня развернулась к Чихёлю, сжав кулаки. — А сейчас предлагаю пойти проведать заключённых. Мне нужно поговорить кое с кем. У вас кинжал с собой?

Лорд Пак кивнул, и они вместе удалились к подземельям.

***

В её камере было пусто, холодно и темно. С потолка постоянно капала взявшаяся не пойми откуда вода, где-то вверху башни рыдал холодный одинокий ветер, и хотя в камере не было окон, все звуки снаружи были слышны. Ночами постоянно выли волки из соседнего леса, каркали вороны и пели ещё какие-то птицы с не особо приятными голосами. Это мешало спать спокойно. Ильзе каждую ночь просыпалась от малейших шорохов и долго не могла заснуть, кутаясь в какое-то предоставленное ей в качестве одеяла тряпьё. От холода, сырости и чувства пустоты в сердце с каждым днём ей становилось всё хуже и хуже. Даже не физически — душевно. Поначалу сердце сковывал отвратительный страх и ненависть, а затем к ним добавилось сожаление о сделанном. Не то, чтобы Ильзе винила себя в чём-то. Ей было просто досадно. Она потратила на эту войну почти год своей жизни, приложила столько усилий, так уверенно шла к своей цели, но всё это разрушилось в один момент как по щелчку пальцев, стоило только ламахонцам вторгнуться в Мин. Осознание этого вгрызалось в душу и разрывало сердце. Ильзе не могла смириться с этим, да и думать о чём-то другом уже не могла.

Она не видела, как ламахонцы сражались с её армией, но слышала. Ильзе считала слёзы слабостью, ведь это только лишняя жалость к себе и пустая трата времени, но тогда рыдания просто сдавливали ей горло. Она не знала, где остальные, кто выжил, жива ли Генрика. Ильзе поначалу даже не знала, за кого переживала больше: за себя или за неё. Теперь у Генрики были причины ненавидеть Ильзе до конца жизни: она чуть не убила её, допустила захват Мин, чем могла погубить ещё больше дорогих герцогине Корхонен людей. Генрика будет винить во всём Ильзе, ведь именно она начинала войну, а не Эйуми.

Впрочем, вскоре Ильзе поняла, что жалеть себя - бессмысленно. У Генрики есть больше шансов выжить и отправиться домой, а леди Штакельберг как зачинщицу скорее всего просто казнят. Ильзе не могла думать об этом спокойно. Она сразу вспоминала мать с её огромными глазами, которые от безумия и страха казались ещё больше. Ильзе вспоминала её слова, которые та говорила перед войной, и чувствовала только ненависть. Она пыталась убедить себя в том, что давно наплевала на мнение матери, но в глубине души понимала, что это не совсем так. Как жаль, что она не может посмотреть матери в глаза со всей ненавистью и отчаянием. Как жаль, что Ильзе не сможет задушить её своими руками. Или сможет… если выберется отсюда, или за неё заплатят выкуп. Эйуми не изволила назвать дату казни, но другого конца Ильзе не ожидала.

Когда во время битвы ламахонцы схватили Ильзе, он ничего не говорила им. Её и не спрашивали. Её несколько раз ударили по лицу, когда она пыталась вырваться, и все пять часов сражения не отпускали никуда. Ильзе не верила в происходящее. Она верила, что ещё не поздно, что всё это скоро кончится, и за неё отомстят. Но когда Ильзе своими глазами увидела знамя Эрхона в руках какого-то ламахонского полководца, она поняла, что теперь бессмысленно всё.

Её поместили в одиночную камеру, и она не имела возможности общаться ни с кем. К ней даже тюремщики старались не приближаться. Воду и еду подавали редко, и на вкус они были такими, будто туда плюнул каждый солдат ламахонской армии. Но голод был настолько сильным, что Ильзе набрасывалась на эту пищу, словно ворона на падаль. Она уже не думала о том, что скорее всего просто умрёт. Она лишь изредка вспоминала мать и Аццо, которые, узнав об этом, точно не будут ей гордиться. Всё ведь так, как говорила леди Гертруда. Ильзе погубила свой народ, Эрхон постепенно разрушают ойгварцские войска. А все завоевания, все отошедшие Эрхону в ходе ламахонской войны земли будут возвращены обратно — Аццо они не нужны. Ему вечно ничего не надо. Ни к чему не стремился, ничего никогда не хотел — его занимало только чтение и музыка.

Где-то в конце коридора послышались шаги. Ильзе вздрогнула, приподнялась с холодного пола и опустилась обратно, прижавшись к серой стене. Наручники очень сильно, до крови натирали запястья, и каждое движение руками причиняло боль. Ильзе не знала, кто идёт сюда, но страх уже прошёлся по её горлу ледяным ножом, заставив дышать чаще.

Она приподняла голову и увидела за решёткой низкую женщину в белом кимоно, а рядом с ней ещё кого-то, чьё лицо Ильзе даже не пыталась разглядеть. В женщине она сразу узнала Эйуми Мурасаки, и ненависть тут же заставила Ильзе сильнее, до скрипа стиснуть зубы. Как бы ей сейчас хотелось плюнуть ей в лицо или ударить… и плевать, что это не подобает воспитанной леди.

— Видите, моя дорогая, поздно. — Эйуми улыбнулась. Ильзе скорчилась от боли в руках. — Даже не смотрите на меня с ненавистью. — Эйуми подошла очень близко к решётке. Ильзе даже показалось, что герцогиня сейчас войдёт к ней. Но вместо этого Мурасаки просто впилась желтоватыми пальцами, украшенными тонкими кольцами без камней в железные прутья.

— А если не поздно? — язвительно усмехнулась Ильзе. — Если мой брат поведёт сюда оставшиеся полки?…

— Не поведёт. — С этими словами Эйуми швырнула ей какой-то свиток. Он упал прямо перед Ильзе, и она дрожащими пальцами развернула его, быстро пробежалась по тексту глазами и задрожала от холода и ужаса.

Аццо писал, что выплатит контрибуцию и заключит мир. Аццо писал, что мать умерла, как только узнала, что Ильзе проиграла войну.

Леди Штакельберг выронила письмо, которое тут же впитало в себя влагу. Она не знала, что чувствует. Проще сказать, она не почувствовала ничего. Ни радости, ни горечи, ни сожаления.

— Поздно. Никто не даст вам новой попытки. Завтра вас казнят, — произнесла Эйуми бесцветным голосом. Сердце Ильзе застыло, а слёзы сами подступили к широко распахнутым в безумии глазам. Ей не хотелось показывать этих слёз, не хотелось демострировать свою слабость, и она просто отвернулась, но, поняв, что это не лучший вариант, вновь обратила взгляд на Эйуми. Она продолжала улыбаться.

— Тебе легко говорить. Ты захватила Мин и прекрасно себя чувствуешь. — Ильзе пренебрежительно усмехнулась. — А я гнию тут заживо и жду, когда я сдохну!

— Кто же вас так обидел, что вы устроили это всё? Зачем? Ради чего? — Эйуми развела руками и снова вцепилась в прутья. Она задавала все те же самые вопросы, что и во время штурма Мин, но более мягким голосом, словно сочувствовала. Ильзе раздражало, когда люди, которых она ненавидит, ещё и сочувствуют ей. Это унижало её да и просто казалось таким наигранным и бессмысленным. Вот только зачем Эйуми простилаться под ней?

— Богатство и власть. Независимость. Ваши богатые и плодородные земли. Ты думаешь, это не веская причина начать войну? — почти прорычала Ильзе и закашлялась. Её горло сковала страшная боль, пробрал озноб, и она даже схватилась за сердце, которое внезапно закололо. Она не могла сказать им этого на допросе из-за гордости. Но теперь, когда всё кончено, ей было больше нечего сказать.

— Обращайся к герцогине Мурасаки на “вы”! Она больше не твоя пленница. — По голосу Ильзе узнала Чихёля. Эйуми жестом приказала ему замолчать. Пак покорно кивнул и посмотрел на Ильзе пустым осуждающим взглядом. Чихёль не вызывал у леди Штакельберг ничего кроме отвращения. Когда Пак с видом победителя ввёл войска в Мин, леди Штакельберг хотелось расцарапать ему лицо и выколоть глаза. Он, наверное, чувствовал себя богом в те минуты, но какой из него бог, если он ходит хвостом за герцогиней Мурасаки? Смотря на него, Ильзе в который раз убеждалась в том, что у неё самой хотя бы было стремление и власти и хоть какое-то умение руководить народом

— В чём причина такой ненависти к бедным ветианцам? — Эйуми разжала руки. — Они убили вашего отца? Мать? Готовятся убить вашего брата?

— Мой отец погиб из-за брата, — хрипло рыкнула Ильзе. — А моя мать — из-за вас! — Она замолчала, дрогнув от страха.

— Как вообще только ваш народ пошёл за вами? — тихо выдохнула Эйуми. — Неужели они слепо доверились вашей ненависти, вашей неутолимой властности, которая не была направлена в нужное русло? Вы видели, во что ваш народ превратил свои владения на ламахонской земле? Тот же Мёллендорф превратился в пепел и пламя вашими стараниями!

— Не я разрушала Мёллендорф. Не я приказывала разорять деревни. Я дала им свободу. Я обещала им процветание и мир. Многие шли за мной из-за жажды наживы. Кто-то — из-за страха, потому что за отказ участвовать в этой войне несколько рыцарских домов расстреляли. Да, это было по-моему приказу. Да, погибли люди, но иначе ведь было бы куда больше жертв и куда меньше солдат, — Ильзе говорила, и её руки задрожали сильнее. Она чувствовала, что от неё не отстанут, но говорить не собиралась. — Вы, может, хотели спросить, почему никого не смущало такое отношение к ветианцам? Да потому что не только мне они принесли в этой жизни боль! В моей стране таких пострадавших как я — тысячи, и почти каждый хотел отомстить. Ваш народ насилует наших женщин, навязывает свою веру, селится там, где всегда были наши земли. В последние годы я слишком часто видела в переулках их отвратительные крысиные морды! Мне с детства говорили, что это — нечистая раса, но я считала это бредом, пока меня не избили, пока я не стала у них главным предметом издевательств и насмешек. — Договорив, Ильзе резко выдохнула и опустила голову вниз. Она не говорила об этом даже отцу, даже Генрике не рассказывала в подробностях. Ильзе ещё не вполне осознавала, что только что излила душу своей злейшей врагине. Эйуми, наверное, даже стало смешно. Сейчас она наверняка в глубине души злорадствовала и чувствовала себя хозяйкой положения.

— Завтра на рассвете вам отрубят голову, — произнесла Эйуми холодным голосом. Казалось, речь Ильзе не произвела на неё никакого впечатления, либо герцогиня просто умело скрывала всё под маской гордости и холодности. — И, несмотря на всю ту боль, которую вы причинили мне и моему народу, я готова исполнить вашу последнюю волю. Давайте относиться друг к другу с уважением в последние дни вашей жизни. Или вы не хотите уйти в иной мир в сопровождении ангела с оборванными крыльями светлой и чистой?

“Светлой и чистой я не стану уже никогда, — усмехнулась про себя Ильзе”.

— Я желаю видеть Генрику, — произнесла она дрожащим голосом. — Мертва она или жива, я желаю её видеть!

— Она жива, — спокойно ответила Эйуми. — Вы пройдёте к ней в камеру в сопровождении стражников. Я и лорд Пак подождём рядом.

Ильзе с трудом сдерживала подступавшие слёзы. Разбитая чьей-то грубой рукой губа снова закровоточила. Ильзе попыталась встать, но упала, и её тут же подхватил стражник. Леди Штакельберг даже не заметила, как он вошёл, и уже не пыталась вырваться, когда её избитое левое плечо со всей силы сдавили. От стражника просто отвратительно пахло, но Ильзе настолько привыкла к запаху тюрьмы и пота, что ей было всё равно. Израненные ноги еле несли её, она спотыкалась и чуть не падала на холодный грязный пол, и стражник сильнее сжимал её руки.

Впереди неё шла Эйуми с видом победительницы, а рядом с ней ковылял Чихёль, стараясь казаться намного увереннее в себе, чем он есть на самом деле. Они шли по длинному тёмному коридору, свернули направо, где была большая тяжёлая дверь. Эйуми с небывалой лёгкостью открыла её, скользнула внутрь и пропустила следом Чихёля, Ильзе и стражу.

Ильзе впервые за долгое время почувствовала, что она — самая настоящая тряпка, ещё более безвольная, чем какой-нибудь двенадцатилетний оруженосец. Она подвела свой народ, подставила под удар, не оправдала надежд — ни своих, ни надежд матери, ни её людей. Ей не хотелось думать, что она достойна самой страшной смерти, которая только есть на свете. Отец часто говорил, что хороший правитель признаёт свои ошибки. Ильзе уже сто раз признала каждую, но какой это имело смысл в двух шагах от эшафота?

— Взгляните. — Эйуми резко остановилось, и стражник дёрнул Ильзе в левую сторону.

Леди Штакельберг повернула голову влево и увидела Ульрику и Вацлаву, сидевших в разных углах своей камеры. Ильзе даже удивилась, увидев герцогиню Рихтер, которая ещё три недели назад была в Мёллендорф. Видимо, её пленили там, но зачем-то привезли сюда. Ульрика сидела в углу, закрыв глава и чуть не плача. Её лицо заметно побледнело и истощилось, волосы свалялись, а под глазами красовались коричневатые круги. Ульрику вряд ли били, на её лице не было кровоподтёков, одежда была испачкана только темничной грязью, герцогиня не прижимала рук к больным местам и сидела спокойно. В левой руке она сжимала что-то, и по блестевшей меж пальцев цепочке Ильзе догадалась, что это был медальон или какая-то другая драгоценность. Скорее всего, эта вещица напоминала ей о семье или дочери, хотя Ильзе не замечала, чтобы Ульрика была как-то особенно привязана к ним. Она выглядела настолько вялой и жалкой, что леди Штакельберг, не зная её, даже не предположила бы, что перед ней — одна из богатейших герцогинь Эрхона. А вот Вацлава сидела в углу подозрительно смирно. Её длинные рыжие волосы были неровно и очень коротко обрезаны, и поначалу Ильзе узнала её только по фиолетовым глазам. Вацлава смотрела Эйуми вслед с такой ненавистью, что самой Ильзе стало не по себе. Ей стало ещё более странно и неприятно, когда баронесса перевела взгляд на неё и процедила сквозь зубы какое-то ругательство.

Эйуми заметила это, но не подала виду.

— Обернитесь, — сказала она бесцветным голосом, но негрубым голосом.

Ильзе резко обернулась и увидела за рядом железных прутьев в маленькой, едва ли пригодной для жизни камерке напротив Генрику. Сердце леди Штакельберг застучало где-то в горле, руки задрожали, что очень раздражало державшего её стражника. Забыв о нём, Ильзе дёрнулась к камере, но её тут же остановили и резко толкнули. Леди Штакельберг оступилась, чуть не упала, но ей было всё равно. Она стояла впритык к камере и видела, что Генрика, одетая в бесцветную грязную робу, лежала, свернувшись в клубок у серой тюремной стены. Она никак не отреагировала на появление Ильзе, даже не открыла глаза, и лишь немного вздрогнула и сильнее прижалась к стене. Ноги и руки Генрики были в крови, а на лице красовались следы свежих пощёчин. Казалось, она спала, но когда Чихёль открыл замок и вошёл в камеру, вяло распахнула глаза и подняла на него равнодушный взгляд. С места вскочил только Фридрих, сидевший в углу, словно пришибленный. Он чуть не вскрикнул от страха и буквально вжался в стену, ожидая, что сейчас его будут бить или сразу отведут на плаху. Его одежда была полностью чёрной, но на ней была отлично видна вся грязь и какие-то белые разводы. На его левой щеке красовалась огромная рваная рана, судя по всему, свежая, ещё немного кровоточившая.

В сердце Ильзе вспыхнула такая дикая ненависть, что она едва слышно скрипнула зубами. Её впустили в камеру, тут же захлопнули дверь и пнули на пол так, что Ильзе, кажется, разбила коленку. Боль отдалась во всю ногу, и леди Штакельберг от злости закусила губу. На глазах сами собой выступили слёзы, но Ильзе даже не смогла их стереть. Стражник, Чихёль и Эйуми, стоявшие сзади, сильно раздражали её, но она не могла даже злого слова им сказать, чувствуя, что за это её будут бить. В её душе всё ещё кипел невыносимый страх, перекрываемый яростью и жгучим, ядовитым гневом.

Генрика подняла на Ильзе усталый, полный болезненного равнодушия взгляд. Её глазные белки налились красными, отчего зелёные глаза смотрелись жутко и ярко, будто герцогиня долго плакала. На её одежде были пятна крови — старой, уже потемневшей, и свежей, ещё яркой.

Ильзе чувствовала странный жар, исходивший от Генрики, и ей снова стало невероятно стыдно. Это отвратительное чувство вины и стыда снова обожгло её душу, как тогда, при их первой встрече после долгой разлуки. Ильзе было непривычно, страшно и больно от этого. Она не знала, что говорить. Все её слова не имели никакого смысла.

Тогда, в день возвращения, Генрика, может, могла её простить, но сейчас… Она, конечно, никогда не скажет об этом, будет до последнего делать вид, что всё прекрасно. Генрика старалась никогда не показывать, если ей больно, хотя часто говорила о том, как ей страшно. Только теперь страха в её глазах не было. Ей было плевать ровным счётом на всё. В её взгляде осталась лишь обречённость, отсутствие веры в счастливый конец.

— Привет, — наконец выдавила Генрика охрипшим и тихим голосом. Ильзе только кивнула в ответ, не в силах сделать больше ничего. Фридрих, сидевший в углу, прикрыл лицо рукой так, будто бы пытался спрятать слёзы. Ильзе только сейчас обратила на него внимание, резко развернулась к нему, заставив вздрогнуть. Она смотрела на него без презрения. Скорее даже с сочувствием, сожалением обо всём, что произошло за этот год. Фридриху сильно доставалось от неё почти за всё, что он делал. Он мог отхватить пощёчину за любое сказанное не так слово, что очень ранило его и иной раз доводило до слёз. Ильзе не было жаль его, но она мысленно простила ему все его несуществующие грехи.

— Да не плачь ты. Ты был верным оруженосцем, — сморщившись от боли сказала Генрика.

— Из-за меня вы теперь здесь, — произнесла леди Штакельберг твёрдо. — Вы хотите, чтобы мне было стыдно? Мне стыдно. — Она не знала, как это вырвалось у неё. Фридрих тут же спрятал взгляд в глубоком воротнике, зато Генрика не смутилась нисколько.

— Я хотела, чтобы ты была счастлива, — устало ответила герцогиня Корхонен. — Всё, что я делала для тебя, я делала с любовью. Я надеялась, верила, что всё это кончится. Что и ты, и я, и моя семья обретём счастье и покой после этого всего. — Она замолкла и откашлялась. — Я прощала тебе любую жестокость, потому что ты была жестока ко всем, кроме меня. Я чувствовала, что ты даришь мне всю любовь, которая только была у тебя, и дарила тебе свою в ответ.

— Мне было больно… — Ильзе не заметила, как прошептала это. — И сейчас — очень больно. — Она опустила голову так, чтобы её лицо скрылось за прядями волос. То, о чём говорила Генрика, задело в ней что-то, и от этого стало не по себе, как будто бы ей только что заглянули в душу и потревожили там что-то острой раскалённой иглой. — Но это как-то смягчало мою ненависть… Когда тебя не было рядом, я сходила с ума от ярости. Я становилась жестокой.

— Но ты ведь понимаешь, что мы никогда не могли бы быть вместе после войны. — Генрика устало кивнула. — Нас бы просто заставили выйти замуж ради продолжения рода.

— Не заставили бы, — ответила Ильзе голосом, полным ненависти. — Мы — свободные женщины, могли бы сами всё решить. Мы не единственные представительницы своих родов. — Она ненавидела, когда кто-то ограничивал её свободу и решал за неё, и хотя у женщин Эллибии было намного больше свобод, чем у ауксинисских и даже ветианских, долг присутствовал всегда и у всех. Ильзе терпеть не могла все эти устои, хотя и понимала, что в соседних странах всё могло быть куда хуже.

— Прости меня… — она сказала это сдавленным голосом, после чего чья-то грубая рука резко схватила её за предплечье и развернула назад. Это была Эйуми. В левой руке у неё блестел небольшой кинжал с причудливым узором на рукояти. Ильзе сразу узнала этот клинок. Он достался Генрике то ли от отца, то ли от матери, и она не расставалась с ним почти никогда, хоть и редко использовала.

Увидев свой собственный кинжал, герцогиня равнодушно усмехнулась и снова закрыла глаза. Ильзе видела, что ей на самом деле больно. Физически или душевно - это не имело значения. Генрика снова открыла глаза и бросила усталый, измученный взгляд на Мурасаки. Эйуми улыбалась ей, и от этого Ильзе становилась тошно. Как Генрика может оставаться спокойной? Или просто держит всю ненависть в себе?

— Убей её. Сама, — сказала герцогиня Мурасаки холодно. — Вот этим кинжалом.

— Нет! — процедила Ильзе сквозь зубы. Ей тут же отвесили тяжёлую пощёчину, от которой у неё пошла кровь из носа. Ярко-алая, липкая, горячая… Леди Штакельберг ненавидела этот вкус, хотя и любила вид крови. — Я не сделаю этого ни при каких… — Ей не дали договорить, снова больно ударив по щеке. Не обращая внимание на страшную боль в запястьях, Ильзе резко вздёрнула руки к лицу и прижала одну из них к поражённому месту. Раны безумно саднили и кровоточили, а синяки — отвратительно ныли.

Эйуми молча вложила ей в правую руку кинжал. Ильзе покорно сжала его. Она не должна этого делать. Не должна. При ней Эйуми так много говорила о милосердии и уважении и сама же вручила ей оружие, чтобы расправиться над той единственной, кого леди Штакельберг действительно любила. Может быть, это и милосердно по отношении к Генрике, но это — не уважение к чувствам Ильзе.

Генрика резко открыла глаза. Увидев кинжал в руке Ильзе, она даже не дрогнула, не скривилась, не стала умоляюще смотреть и тем более плакать. Она словно знала, что это случится, словно уже со всем смирилась давно. Может быть, сейчас Генрика проклинает Ильзе, ненавидит её, но её лицо не выражало ничего

Ильзе удобнее перехватила кинжал так, чтобы лезвие смотрело точно вниз, занесла его над животом герцогини Корхонен, и не смогла так просто взять и резко опустить его, вонзить, заставить Генрику вскрикнуть от нестерпимой боли. После стольких месяцев защиты возлюбленной от любого шороха, Ильзе не могла допустить того, чтобы она страдала, тем более, причинить ей вред собственными руками. Генрика могла раздражать её, надоедать, мешать, но леди Штакельберг всегда одумывалась, прежде чем сделать ей больно.

— Больно не будет, — сказала Генрика устало. — Бей в сердце. — Эти слова звучали так спокойно, будто бы герцогиня хотела её поддержать и утешить. Будто бы вины Ильзе во всём этом не было, и она оказалась здесь абсолютно случайно. Генрика смотрела на неё как на свою леди, смиренно, с долей уважения, но совсем без страха. Ильзе вспомнила, как герцогиня боялась её в самом начале.

Слова Генрики ни капли её не успокоили. После этих слов её руки только сильнее задрожали, сердце бешено застучало в груди, а холод прошёлся по спине тысячей острых мечей. Но она уже не могла тянуть, понимая, что и самой Генрике непросто ждать смерти.

Ильзе занесла над грудью возлюбленной кинжал и резко, молниеносно всадила его ей прямо в сердце. Герцогиня вздрогнула, приоткрыла рот в беззвучном крике и, не успев ничего сделать или сказать, застыла без чувств с широко распахнутыми глазами.

Ильзе резко вытащила кинжал, выронила, и он со звоном ударился о каменный пол. Она была словно парализована: не могла ни встать, ни сказать, ни даже головы в сторону Мурасаки повернуть. Ильзе смотрела на Генрику испуганными, широко распахнутыми глазами, всё ещё не понимая, что случилось.

— Её отец просто не смог бы выплатить выкуп — слишком дорого, — равнодушно проговорила Эйуми. — Избавиться от неё было милосердием.

— Что вы знаете о милосердии?! – подал голос Фридрих сквозь слёзы, но тут же замолчал и уткнулся головой в колени, видимо, отдавшись рыданиям. Ильзе хотелось ударить его как можно сильнее, как можно больнее задеть, как можно грубее оскорбить. Прежняя жалость моментально сошла на нет. Осталось лишь отвращение к его слабости, ничтожности и трусости.

Про себя Ильзе улыбнулась: даже у неё самой было больше смелости.

Фридрих поднял на неё серые заплаканные глаза, прижался к стене и зарыдал сильнее прежнего. Ильзе снова перевела взгляд на Генрику, словно хотела убедиться, что она мертва.

— Схватите её, — приказала Эйуми, и стражник грубо взял Ильзе за запястье.

Её снова поволокли в камеру, где и бросили лежать до рассвета.

***

— Что? Покинули камеры? — В темнице звонкий голос Эйуми был слышен за сотни метров.

— Да, ваше сиятельство, — вторил ей усталым голосом Чихёль. — Рихтер, Склодовская, мальчишка, сидевший с Корхонен, и ещё какой-то барон, кажется, Герц.

— А стражи? — раздражённо ответила Эйуми.

— Половина из них сделала вид, что ничего не знает. Нескольких, по их словам, избили. Подозреваю, части просто приплатили, хотя откуда у них деньги? Если только они с кем-то договорились. — Лорд Пак говорил спокойно, будто бы ничего не случилось. Наверное, это сильно раздражало герцогиню Эйуми, и Ильзе даже жалела, что не видит её лица в этот момент.

— Допросить каждого стражника, если надо, применяйте любые виды пыток, — процедила герцогиня Мурасаки сквозь зубы. Чихёль ничего не ответил ей. Они уже стояли у камеры леди Штакельберг и смотрели на неё оценивающими взглядами.

— Меня несказанно радует новость, что часть моих людей покинула темницу, — язвительно усмехнулась Ильзе. — Их семьи не заплатят вам не копейки.

Эйуми не ответила ничего. Она приказала открыть камеру.

Леди Штакельберг впервые за долгое время стало по-настоящему страшно. Она впилась слабыми избитыми пальцами в решётку, и когда дверцу начали открывать, резко отпустила и еле удержалась от того, чтобы безвольно попятиться назад. Война научила её не показывать страх. Никому. Особенно врагам и своему народу, так как первые будут этому рады, а вторые свергнут слабого правителя, либо будут бояться ещё сильнее него. В глубине души Ильзе понимала, что страх уже не имеет никакого значения, но не могла избавиться от него.

Её заставил встать какой-то юноша-оруженосец, чьё лицо выражало холодность и спокойствие. Он схватил Ильзе под руку и вывел из камеры. Леди Штакельберг вышла оттуда на ватных ногах, наступила на что-то острое и чуть не вскрикнула от внезапной боли. Ильзе перевела отчаянный, сумбурный взгляд на Эйуми. Та смотрела на неё так холодно, так мрачно, что, казалось, едва сдерживалась, чтобы не высказать всё, что думает о ней. Герцогиня Мурасаки заметно побледнела, под глазами у неё красовались тёмные круги, которые были и раньше, просто Ильзе не обращала на это внимание. Эйуми выглядела так, будто неделю сидела в тюрьме, зато Чихёль держал спину ровно и спокойно взирал на происходящее.

— Сейчас тебя омоют и переоденут в белую робу, — проговорила Мурасаки тихим голосом. Традиции казней в Ламахоне и Эллибии почти не отличались. Сложно сказать, кто у кого заимствовал те или иные особенности этого ритуала. В этом почти не играла роли религия, разве что, приговорённым разрешали перед выходом к плахе помолиться своим богам или богу.

Ильзе уже заранее знала, что не будет молиться. Ей никогда не помогали молитвы. Она видела много раз, как ветианцы молились, стоя у эшафота и ожидая своей очереди. Многие из них даже пели длинные, заунывные песни, обращённые к их богу. Вот только это им вряд ши чем-то помогло: их смерть была мучительной и позорной. Ильзе не верила, что, представ перед Эльгой и Элис, тут же искупит все свои грехи.

Всё время, пока её вели к огромной пурпурной ванне, в которой омывали приговорённых и покойников, Ильзе думала о Генрике. Она даже не снилась ей сегодня ночью, хотя до этого несколько раз являлась во снах и звала её к себе. Тогда ведь, все эти шесть дней, леди Штакельберг вообще не знала, жива ли герцогиня, и даже не знала, как воспринимать эти сны. Ильзе почти ничего не почувствовала, убивая её. У неё только немного дрожали руки в момент, когда она заносила кинжал над грудью. После осталась только пустота, которая к ночи стала просто невыносимой. И только тогда Ильзе поняла, что натворила. Она не билась в истерике, не рвала на себе волосы, не царапала ногтями собственную кожу. Ильзе просто лежала на полу, свернувшись в клубок и думала, что теперь будет. Для неё с Генрикой — уже точно ничего.

Когда всё наконец было готово, Ильзе переодели в белое, и Эйуми повела её на эшафот. Герцогиня снова спокойно улыбалась, будто бы вокруг не происходило ничего существенного, и ей было всё равно на то, что случится буквально через пять минут. Ильзе тоже хотелось бы ни о чём не думать в эти минуты. Чем ближе становились ступени эшафота, тем сильнее было осознание того, что она хочет жить. Несмотря на боль, на отчаяние и страх, несмотря на то, что война проиграна, в глубине души Ильзе всё ещё была воля к жизни. По телу пробежали мурашки, на лбу выступил пот, и леди Штакельберг показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Тонкая, но цепкая рука Эйуми сильнее сжала её плечо, а затем резко отпустила.

Ильзе поняла, что уже стоит на эшафоте. Перед ней — толпа людей, а ещё ближе — плаха и палач с длинным ламахонским мечом. Леди Штакельберг подсознательно не хотелось этого, но она всё-таки подошла, покорно опустилась на колени, но положить голову на плаху не стремилась. Ильзе почувствовала, как пальцам ног моментально стало холодно. Ильзе задрожала всем телом, её зрачки расширились, а сердце стучало так, что, казалось, остановится раньше времени. Она всё-таки опустила голову и почувствовала какую-то странную лёгкость, будто бы душа уже покинула её тело.

Толпа впереди была подозрительно молчаливой. Если бы казнь проходила в Эрхоне, народ бы вовсю шумел, отпуская грубые шутки и нелестные комментарии. Ильзе так и не увидела лица этих людей, ей очень хотелось бы посмотреть и удивиться, как можно с такой серьёзностью и неприклонностью наблюдать за казнью, но было поздно. Леди Штакельберг слышала, как палач заносил свой меч.

Он рубанул первый раз, но отрубить голову у него не получилось. Ильзе почувстовала страшную боль, когда холодное лезвие прорезало её шею так легко, словно масло. Она замерла, вздрогнула всем телом и даже не поняла, как исчезла боль. Палач рубанул ещё раз, и теперь голова наконец-то отделилась отдела, с глухим стуком упала на эшафот и чуть не укатилась прямо на головы людям.

Ильзе ни о чём не жалела в момент своей смерти. Она жалела о чём-то лишь за несколько минут до того, как положить на плаху голову. А затем все страхи и сомнения исчезли. Всё потеряло смысл. За несколько секунд до полного забвения Ильзе видела только рассветное, холодное августовское небо, и пролетавший прямо над её головой клин каких-то чёрных свободных птиц. В её глазах невольно заблестели слёзы. Она не думала ни о чём, кроме свободы, и поняла, что ничего нет прекраснее смерти.

Душа Ильзе была не здесь. Она не войдёт в мир иной светлой и чистой, как говорила Эйуми. Она войдёт туда победительницей, ведь каждый получает после смерти всё, что захочет. Ангел с оборванными крыльями приведёт её туда, где нет ни отчаянья, ни невезения, ни гнёта времени и бессилия. Где есть только покой, находящийся далеко от бренной земли, ставшей пламенем и пеплом.