Человек с двойным дном [Александр Давидович Глезер] (fb2) читать постранично, страница - 2

ребенком? Протестовать? Мама отвергла оба варианта. Второй грозил неизбежной гибелью. Первый не уживался с совестью.

— Мы просто поедем с ними, — сказала она.

Отец не спорил, хотя и понимал, что добровольное присоединение к изгнанникам может быть расценено как демонстративное проявление недовольства и даже бунт.

Так мы и двинулись в дорогу. На переполненном, кишевшем тараканами дряхлом пароходе пересекли Каспий и оказались в людском скопище на душной, грязной, раскаленной красноводской площади. А оттуда дальше на восток. Подогнали для ссыльных товарняк, человек по пятьдесят запихали в каждый вагон, и сорок восемь суток — необъятны просторы Родины! — под охраной конвоиров мы медленно катили и катили в неизвестность. Солнцелюбивых бакинцев привезли в суровый северный Казахстан. Выгрузили на станции «Вишневка».Отсюда их разбрасывали по всей обширной территории неприветливого малонаселенного края.

Нашу семью разделили. Бабушку с дедушкой послали в Петрозаводск. Остальных в полудеревню-полупоселок Мамлютку. Тут по улицам разгуливали гуси и свиньи, а неподалеку дымил крохотный заводик, где и стал работать отец. Впрочем, он ждал скорого призыва в армию, так как уйдя из нефтяной промышленности, автоматически лишился брони. Однако, судьба распорядилась по-иному. Мы пробыли в Мамлютке лишь одну зиму. Стране до зарезу нужна была нефть, и ощущалась острая нехватка опытных инженеров. В Туркмении, в пустыне Кара-Кум, открыли новые месторождения нефти, где-то кто-то вспомнил об отце, и его спровадили в пышущие зноем пески. Маме с тремя детьми (больной Наташей, мной, моей четырехлетней сестренкой Таней) разрешили въезд в Тбилиси.

После унылого серого Казахстана столица Грузии показалась пестрой, шумной и веселой. Нас, уставших и изголодавшихся, родные буквально откармливали. Огорчало одно: мама нигде не могла найти работу. Штамп в паспорте — ссыльная — настораживал начальников отделов кадров. Она вязала шерстяные цветастые косынки и продавала их на черном рынке, прославленном гигантском базаре Сабуртало. Кстати, таким способом в те годы зарабатывали на хлеб многие, впавшие в немилость интеллигенты. Например, искусствовед Нина Гудиашвили, жена большого грузинского художника Ладо Гудиашвили, близко знавшего Модильяни. В двадцатые годы Ладо жил в Париже и по возвращении был обвинен в формализме.

…Мы оставались в Тбилиси три года. Я ходил в школу, гонял в футбол и увлекался шахматами. В Тбилисском дворце пионеров, бывшей резиденции царского наместника в Закавказье, одновременно со мной шахматную секцию посещал и будущий чемпион мира Тигран Петросян. Тогда у него был первый разряд. Сын дворника, он часто помогал отцу подметать улицу, и мы по мальчишеской дурости поддразнивали будущую знаменитость. Петросян целиком отдал себя шахматам, плохо учился, с трудом кончил школу. И тем более странной была для меня его дальнейшая научная карьера.

Лишь позже, когда я разобрался, что к чему, все стало на свое место. Ведь все спортсмены у нас профессионалы. Это тщательно скрывается, но подавляющая часть ведущих шахматистов, не говоря уже о футболистах, хоккеистах, и прочих, ничем, кроме спорта, не занимается. Они числятся студентами, получают дипломы, числятся рабочими и инженерами. Однако, все это фикция. Какой, бывало, смех вызывали на Тбилисском стадионе программки, в которых указывалось, что прославленный капитан местного «Динамо» Борис Пайчадзе — инженер-судостроитель. А как усиленно инструктировали в 1962 году мою жену Аллу Кушнир, когда она ехала на свое первое международное соревнование: помните, вы учитесь в институте и работаете инструктором спортивного общества «Труд». Но я-то знал, что ни в каком «Труде» она сроду не работала, а учеба в Московском полиграфическом институте сводилась к редкой сдаче зачетов и экзаменов. Причем тогда Кушнир еще не была вице-чемпионкой мира по шахматам. Только пребывала в подающих надежду.

Летом 1945 года мы приехали в Небит-Даг, небольшой нефтяной городок в пустыне Кара-Кум. Отец в то время занимал пост главного инженера Туркменнефти, и как сын известного человека я пользовался расположением учителей, особенно директора и парторга школы. Это были потешные людишки. Оба пьяницы. Парторг-математик нередко являлся на уроки с гитарой. Объяснения уравнений чередовались с музыкальными номерами. За четыре года он вызывал меня к доске три раза. Однажды выставленная оценка по алгебре или геометрии потом проставлялась в классном журнале автоматически. Директор-физик обожал футбол, и консультации перед экзаменами проводил на стадионе в перерывах между двумя таймами, приговаривая:

— Все сдадите! Все сдадите! А гол-то какой влепили!

В период многочисленных подземных толчков, после чудовищного Ашхабадского землетрясения, любитель футбола проявил недюжинные способности бегуна на короткие дистанции. Едва земля начинала дрожать, нам полагалось выскакивать из класса во двор. Директор в этих