Тайна субургана. И если я умру завтра... Среда обитания [Сэйте Мацумото] (fb2) читать онлайн

Зарубежный детектив:

Переводы. Ж. Дамдиндорж. Тайна субургана. Л. Р. Ногерас. И если я умру завтра… С. Мацумото. Среда обитания. —

М.: Мол. гвардия, 1979. — 399 с, ил. 200 ООО экз.

© Составление. Перевод на русский язык. Издательство «Молодая гвардия».

Жингэлэйн Дамдиндорж

— ТАЙНА СУБУРГАНА —

К советскому читателю

Я искренне рад встрече с дорогими советскими читателями на страницах своей повести, повествующей о событиях недавнего прошлого моей родины — Монгольской Народной Республики.

События, о которых идет речь, действительно имели место и затрагивают сравнительно небольшой отрезок времени начала 30-х годов, когда победившая под влиянием идей Октября народно-революционная власть в нашей стране уже крепко стояла на ногах, а в жизни и сознании монгольского народа происходили значительные качественные перемены. Монгольский народ под руководством Монгольской народно-революционной партии уже уверенно шел вперед по пути прогресса и процветания, указанному великим Лениным.

Но сильны еще были в сознании людей религиозные пережитки и связанные с ними предрассудки, веками насаждавшиеся ламаистским учением, проповедовавшим смирение, непротивление злу, покорность своей участи, содействовавшим подавлению духа протеста трудящихся против феодальной эксплуатации. Ламство было привилегированным сословием, опорой феодалов. Основой ламаистского учения является общебуддийское идеалистическое мировоззрение, имеющее специфическую ритуальную, обрядовую сторону — учение о путях достижения «спасения» — нирваны. По ламаистскому учению каждый верующий для, своего «спасения» должен был иметь своего «учителя-наставника» в лице ламы и беспрекословно следовать всем его советам и наставлениям. Поэтому в каждой монгольской семье один из сыновей, как правило, посвящался в ламы, чем и объясняется огромное число лам в дореволюционной Монголии.

Судьба простого арата часто была игрушкой в руках ламы, который использовал любые средства, чтобы держать в повиновении арата и выкачивать из него все, что возможно. Одним из подобных методов являлось обожествление субурганов — так называемых надгробных пирамид, фанатичное поклонение которым и наиболее щедрые воздаяния «гарантировали» верующим благополучный путь достижения «спасения». Субурганы — надгробные пирамиды — могли иметь различные размеры, начиная от небольших бронзовых или серебряных пирамидок, стоявших на жертвенниках в юртах, и кончая огромных размеров сооружениями из камня, песка и глины, воздвигавшимися вблизи монастырей. Праздник освящения субургана привлекал колоссальное количество верующих, не скупившихся на воздаяния, мечтавших тем самым обеспечить себе счастливое «перевоплощение» или «перерождение» в потустороннем, мире.

Свет Октября отбросил тяжелую завесу многовекового заблуждения, проникнув в самые отдаленные уголки нашей страны, принес свободу, независимость и счастье моему народу и открыл путь к национальному возрождению.

Лишенные после победы народной революции привилегий, озлобленное духовенство и титулованная знать частью бежали на территорию Китая, во Внутреннюю Монголию, частью осели в отдаленных районах. Пытаясь любыми средствами сохранить утраченную власть и возвратить былые порядки, они встали на путь открытой классовой борьбы, не гнушаясь никакими средствами для осуществления своих гнусных замыслов. Убийства, подкуп и шантаж, насилие, диверсии — все, вплоть до прямого предательства интересов родины было пущено ими в ход… А в это время оккупацией Мукдена японские милитаристы начали захват Северо-Восточного Китая (Маньчжурии), стремясь распространить агрессию на весь Китай. После оккупации Маньчжурии Япония в марте 1932 года провозгласила создание марионеточного государства Манчжоу-Го и стала готовить плацдарм для захвата Северного Китая и нападения на СССР. Алчным взглядом взирали японские милитаристы на просторы моей родной Монголии. В Хайларе (Внутренняя Монголия), Харбине и ряде других городов японская разведка усиленно разрабатывала так называемый «монгольский вопрос», исподволь, через Внутреннюю Монголию, засылая па территорию МНР многочисленных агентов для подрывной деятельности против народной власти. Японская разведка пыталась организовывать антигосударственные заговоры, втягивая в них высшее ламство и бывшую знать, обещая им вооруженную поддержку. Верными подручными японских милитаристов в организации диверсионных и террористических актов на территории нашей страны были многочисленные китайские ростовщики, коммерсанты, черные дельцы, до революции высасывавшие кровь из наших аратов.

Наряду с японскими милитаристами китайские реакционеры вынашивали планы уничтожения в МНР народно-революционной власти. Да и теперь, через несколько десятков лет, прошедших после описываемых в книге событий, гегемонистские устремления современных китайских реакционеров, тщетно мечтающих подчинить себе Азиатский континент и установить на нем свое безраздельное господство, не изменились. Игра маоистов с огнем, направленная против стран социализма, их сближение с рядом империалистических государств представляют реальную угрозу миру, человечеству. Последователи «великого кормчего» открыто наращивают гонку вооружений и без зазрения совести вступают в сговор с самыми оголтелыми милитаристскими кругами, препятствуя тем самым распространению разрядки в Азии. Все прогрессивное человечество возмущено открытыми вооруженными провокациями маоистов против ряда соседних государств.

В настоящее время китайская военщина усилила провокационную деятельность и против МНР — первой страны победившего социализма в Азии, клевеща на ее государственный строй, миролюбивую внешнюю политику и продолжая засылать в глубь ее территории шпионов и диверсантов. Но все попытки пекинских шовинистов и ренегатов подорвать единство и сплоченность монгольского народа вокруг МНРП, как и прежде, проваливаются одна за другой. «Затаивший зло да засохнет на корню» — гласит народная монгольская мудрость. Реакционная политика Пекина, не имеющая ни малейшей перспективы, рано или поздно потерпит полный крах, ибо люди всего мира стремятся к миру и процветанию.

Жингэлэйн ДАМДИНДОРЖ

1

— Приведите нарушителя границы.

— Есть, товарищ капитан, — четко ответил лейтенант и тотчас вышел.

Арестованный, сделав несколько шагов к середине комнаты, тяжело опустился на поставленный там табурет. Голова низко опущена, заметно, что он очень ослаб. Воспаленными от бессонницы глазами он исподлобья медленно осматривал комнату, но, встретившись со взглядом Пурэвжава, отвел глаза. Это был еще довольно молодой мужчина крепкого сложения, с редкой бородой.

Капитан подвинул стул ближе к нему и начал допрос:

— Кто вы такой? Откуда родом?

— Меня зовут Балдан. Раньше жил в окрестностях Баргутской кумирни^[1], но вот уже почти десять лет, как я покинул родное кочевье.

— Где вы находились все это время? С какой целью прибыли в Монголию?

— Я все скажу, — заторопился арестованный. — Мне скрывать от вас нечего, да и вряд ли я что выгадаю от этого.

Он дотронулся до руки, поврежденной во время задержания, и его лицо исказилось гримасой боли. Тогда, на границе, он, не сопротивляясь, дал себя обыскать, но, выбрав момент, неожиданно бросился на пограничника. Пограничник все же сумел с такой силой завернуть ему руку, что нарушитель сразу обмяк, вскрикнув от резкой боли в плече. Сейчас плечо распухло и ныло, не давая покоя.

Подождав, пока утихнет боль, задержанный попросил табаку. Пурэвжав протянул ему пачку и зажег спичку. Тот прикурил, с жадностью затянулся. На лбу у него выступили мелкие капли пота.

— Значит, хотите знать, с какой целью я пришел в Монголию? — переспросил он. И бросил с вызовом: — Смуту сеять — вот с какой! А если говорить откровенно, у меня есть задание от японской разведки в Харбине. Но, прежде чем продолжить разговор, мне нужны гарантии. Если мы договоримся, я готов рассказать вам все.

— О каких гарантиях вы говорите? — удивился следователь. Немного помолчав, Балдан попросил налить ему стакан воды.

Выпив воду, вытер губы тыльной стороной руки.

— Прошу сохранить мне жизнь, — изменившимся тоном произнес он. — Я всего лишь наемный бродяга, у которого нет родины, — и в голосе его послышались слезливые нотки.

— Сохранить вам жизнь или нет — будет зависеть от ваших показаний. Если вы расскажете всю правду и захотите нам помочь, мы, разумеется, учтем это. Итак, с какой целью вы прибыли? Вы прекрасно понимаете, что сейчас для нас дорог каждый час. Отвечайте! — настойчиво потребовал Пурэвжав.

Балдан долго откашливался и прочищал горло, видимо, взвешивая про себя, что говорить, что нет. Наконец начал:

— После перехода границы я должен был поселиться в монастыре Святого Лузана, который находится недалеко от вашей восточной границы, и помогать ламам^[2] в их контрреволюционной деятельности. Но сначала мне нужно было получить доверительное письмо и особый знак у Довчина — хубилгана-ламы^[3], проживающего в хашане^[4] чуть севернее Гандана^[5].

— Так. Пароль при встрече с хубилганом Довчином? — потребовал следователь.

— Я должен ему сказать: «Нет ли у вас табакерки для нюхательного табака из нефрита с золотой коронкой?» Отзыв: «Найдется. Сейчас такие табакерки — большая редкость. Но у настоятеля монастыря Святого Лузана Содова есть одна». После этого хубилган должен снабдить меня деньгами, дать отдохнуть несколько дней и отправить с письмом в распоряжение настоятеля монастыря Святого Лузана.

…Арестованного увели. Пурэвжав долго раздумывал, анализируя показания Балдана, взвешивая каждое сказанное им слово. Не кроется ли за всеми этими провокациями подготовка к новому заговору против народной республики?

— Как вы думаете, почему он так быстро раскололся? — спросил он помощника, присутствовавшего на допросе.

— По-моему, он не так глуп и, видимо, быстро смекнул, что к чему. Чтобы сохранить себе жизнь, у него остается единственный шанс — выложить нам всю правду, — ответил лейтенант, подходя к столу.

— Признаться, я тоже так думаю, — сказал Пурэвжав, доставая из пачки новую папиросу. — Но, как говорят, поживем — увидим. Это предположение будет доказано или опровергнуто в процессе нашей работы. Завтра прежде всего нужно будет еще раз допросить секретаря ревсомольской ячейки Самдана. Убийство Чойнхора — послушника хубилгана Довчина, которое, кстати, еще не раскрыто, — дело весьма темное.

Пурэвжав достал из шкафа дело об убийстве послушника Чойнхора и снова обратился к помощнику:

— Не верю, что убийство послушника — дело рук секретаря ревсомольской ячейки. Ведь они были закадычными друзьями. Но если убийца кто-то третий, то смотрите, что получается. Неизвестный, убивший Чойнхора ночью на безлюдной улице, специально оставляет на месте преступления нож, на рукоятке которого вырезано имя Самдана, чтобы направить следствие по ложному пути. На предварительном допросе Самдан показал, что нож действительно принадлежит ему. Не кажется ли вам, что все это выглядит довольно странно? — подводя итоги, задал вопрос Пурэвжав.

— Не исключено, конечно, что человеком, отправившим послушника на тот свет, мог оказаться и сам перерожденец, — добавил лейтенант. — По всей вероятности, Чойнхор чем-то ему не угодил. Но, конечно, необходимо еще раз как следует побеседовать и с Самданом.

Самдан робко переступил порог кабинета следователя и остановился у двери. Посеревшее, осунувшееся лицо его выражало крайнюю подавленность и растерянность. Он заметно нервничал. Пурэвжав молча указал на стул и, чтобы дать Самдану возможность немного успокоиться, начал неторопливую беседу, расспрашивая его об артельных делах, о ламах, порвавших с монастырской жизнью и вступивших в артель. Затем перешел к главному:

— Давно ли вы знакомы с Чойнхором — бывшим послушником хубилгана? Расскажите обо всем, что может иметь отношение к этому делу.

— Чойнхора я знаю с детства, — робко заговорил Самдан прерывающимся от волнения голосом и облизал пересохшие губы. — Ведь мы с ним из одного кочевья. Даже в голове не укладывается, как могло случиться такое страшное… В тот вечер мы вдвоем смотрели представление на ярмарке, — продолжал Самдан. Он говорил сбивчиво, сильно растягивая слова.

«Непохож этот парень на убийцу. Тяжело переживает утрату друга. Похудел, круги под глазами. Наверное, по ночам плохо спит», — думал Пурэвжав, внимательно наблюдая за Самданом.

— В последнее время Чойнхор тяготился монастырской жизнью, ему уже давно наскучили нравоучения хубилгана. Однажды, когда мы были вдвоем, я сказал ему: «Неужели ты думаешь загубить в этой дыре свои лучшие годы? Неужели ты так и будешь всю жизнь подпирать стены Гандана да раболепствовать перед старыми ламами? Ведь ты так молод. Самое время заняться работой, которая тебе по душе, полюбить какую-нибудь красавицу и назвать ее своей женой. А если жить так, как живешь ты, то и жить, я думаю, не стоит». Я помню, как Чойнхор в ответ несколько раз вздохнул. «Вообще-то, я не хотел становиться ламой, но я исполнил волю родителей, чтобы их старость была спокойной. А над тем, что ты мне сейчас говоришь, я и сам не раз задумывался», — ответил мне на это Чойнхор. В другой раз, когда мы опять с ним встретились, он доверительно сказал:

— Послушай, я хочу стать мирянином, как ты. Но я не знаю, как мне вырваться из рук хубилгана. Помоги мне, — попросил он.

— Ты это твердо решил? — поинтересовался я. — Почему ты принял такое решение?

— Знаешь, я уже просто ненавижу хубилгана-ламу. Но не знаю, как от него избавиться, — почти закричал он.

Вообще-то, наставник Чойнхора — почтенный хубилган-лама — такой добренький старичок. Речь его нетороплива, движения мягкие, вкрадчивые. Каждого входящего в юрту он обязательно пригласит к столу, накормит, напоит и обогреет. Поглядеть — так вроде бы добряк добряком. Но лучше было бы, если бы Чойнхор держался от него подальше. Когда я поклялся помочь ему всем, чем смогу, и сделать для него все, что в моих силах, Чойнхор очень обрадовался и даже рассмеялся. Мы условились, что я буду приходить к нему через день или через несколько дней. Таким образом, мы часто встречались и, если хубилган-лама разрешал, отправлялись в город смотреть кино или какое-нибудь представление. Правда, это удавалось очень редко. В тот вечер мы как раз отправились на ярмарку. Представление окончилось поздно… И вот Чойнхора убили… Я хотел проводить его, но он отказался, сославшись на то, что ему обязательно надо зайти в одну юрту с поручением от хубилгана-ламы, а приводить туда посторонних, то есть меня, не велено. Поэтому мы расстались, договорившись встретиться через пару дней. Через день я отправился в хашан хубилгана Довчина, где жил, прислуживая перерожденцу, Чойнхор. Я увидел хубилгана-ламу, сидящим, как обычно, скрестив ноги, на желто-пестром тюфяке. Когда я подошел поближе, он вдруг свирепо уставился на меня, выкатив глаза так, что были видны лишь одни белки, и процедил сквозь зубы:

— Негодяй. Ты заманил моего бедного послушника и лишил его жизни. Может, ты и со мной так же хочешь поступить?

Я еще не знал, в чем дело, испугался его гнева и спросил почтительно, умоляющим голосом:

— Почтенный лама, соизвольте объяснить, о чем вы говорите? Я ничего не могу понять.

— Я не Чойнхор, меня ты не обведешь вокруг пальца. Лишил человека жизни и до сих пор прикидываешься смирной овечкой, — ехидно ответил хубилган.

Он еще долго ругался, называл меня самыми дурными словами. Из его уст я впервые и услышал, что Чойнхора не стало и что меня подозревают в его убийстве, — закончил свой рассказ Самдан.

— Не говорил ли вам Чойнхор еще чего-нибудь? Постарайтесь припомнить, о чем вы вообще говорили? — задал вопрос Пурэвжав.

Большие черные глаза Самдана, казалось, еще больше потемнели. Он долго сидел, уставившись в одну точку, подперев голову руками. Вдруг, вспомнив что-то, видимо, очень важное, резко поднял голову и заговорил:

— Я вспомнил. Однажды Чойнхор сказал мне, что кроткий, смиренный нрав учителя-ламы — это лишь видимость, а его набожность — обман, маска, под которой скрывается что-то непонятное и страшное. Учитель-лама часто уходил куда-то из хашана на ночь глядя и возвращался лишь на рассвете, а потом до полудня почивал в своей юрте.

— Слушай, друг, уходи-ка ты лучше оттуда поскорей да поступай на работу к нам в артель. Я поговорю с кем надо, чтобы тебя взяли на работу, — уговаривал его я, но Чойнхор, как я прежде, не проявил твердости духа и ответил: «Ладно. Но только не теперь. Осенью, хорошо?»

— Зачем же откладывать до осени? — перебил его я.

— На лето я хочу поехать в худон^[6] навестить своих родных, а уж потом, вернувшись из худона, не пойду в монастырь, и сразу же поступлю на работу, — заверил меня Чойнхор.

— Ну, хорошо. А что вы можете сказать насчет ножа, которым был убит Чойнхор? — быстро спросил Самдана Пурэвжав.

— Это действительно мой нож, но я совершенно не представляю себе, каким образом и когда именно он пропал у меня. Ведь я постоянно носил его при себе. На следующий день после того, как мы расстались с Чойнхором, я хватился ножа, но нигде не мог его найти.

…Как только Самдан ушел, помощник Пурэвжава с горячностью, свойственной молодым людям, выложил свои догадки и предположения относительно убийства послушника, пытаясь связать этот случай с задержанием перебежчика:

— По-моему, все нити ведут к хубилгану Довчину, и он является здесь главным дирижером! Эту змею надо сейчас же хватать за горло.

Пурэвжав покачал головой.

— Спешка — плохой помощник, — заметил он. — Не надо горячиться. Хубилгана сейчас трогать нельзя. Он ни в коем случае не должен догадываться, что мы в чем-то его подозреваем. Иначе спугнем его. Нужно сделать, как говорится, ход конем, и выигрыш будет за нами.

Помолчав немного, он продолжал:

— У меня есть кое-какие соображения. Не попробовать ли нам сделать так, чтобы кто-то из наших проник в монастырь Святого Лузана под видом агента японской разведки Балдана. Там его никто не знает в лицо… Но дело это опасное и потребует от разведчика огромного напряжения сил. Свою роль разведчик должен сыграть чрезвычайно тонко, помня, что ошибается он только один раз.

Лейтенант одобрительно кивал головой, с восхищением глядя на Пурэвжава, и, когда тот кончил говорить, предложил:

— Давайте немного отдохнем, товарищ капитан, уже за полночь. Надо хоть немного поспать до утра.

— Да-да, конечно, — спохватился Пурэвжав и вышел из-за стола.

…Пурэвжав медленно шел по узенькой улочке, зажатой между высокими хашанами и спускающейся вниз под горку к окраине города, где стояла его юрта, ничем особенным не выделяющаяся среди других юрт. Он глядел себе под ноги, не замечая скопившуюся в неглубоких рытвинках воду. Мысли были заняты монастырем Святого Лузана. «Одобрит ли мое решение полковник? А если одобрит, попрошу, чтобы под видом Балдана направили в монастырь меня. Только не нужно спешить, надо взвесить все „за“ и „против“, чтобы полковник убедился в необходимости проникнуть в логово этих волков».

Погруженный в эти мысли, он незаметно подошел к своей юрте. Все давно спали. Не раздеваясь, прилег на мягкий тюфяк и сразу же погрузился в сон.

Утром жена, увидев спящего мужа, догадалась, что у него опять было трудное дело. Стараясь не греметь посудой, она тихонько начала готовить чай с молоком, мясную лапшу. Но он проснулся сам, едва она кончила заваривать чай.

— Не сердись на меня, — мягко сказал он жене, дотронувшись до ее руки. — Эти дни я совсем не вижу тебя. Вот и сегодня тоже важное дело…

— Будто у тебя бывают дни, когда нет важных дел, — перебила она его, напуская на себя обиженный вид. — Что-то я не припомню такого дня с тех пор, как ты поступил на эту работу, — примирительно сказала она и улыбнулась.

2

По описанию Балдана Пурэвжав легко нашел хашан хубилгана-ламы — просторный двор прямоугольной формы, обнесенный высоким плотным частоколом, через который невозможно было разглядеть, что делается внутри. Вот и заветная дверца, изукрашенная затейливым орнаментом. Пурэвжав тихонько потянул за шнурок, конец которого свисал снаружи. Послышался деревянный звук упавшей щеколды, дверца отворилась, и тут же раздался мелодичный звук колокольчика, возвещая о вошедшем. Узкая дорожка, аккуратно вымощенная кирпичом, вела к большой белоснежной юрте хубилгана, из которой доносился тончайший запах благовоний. Пурэвжав, войдя в юрту, отвесил по обычаю низкий поклон и поприветствовал перерожденца по-баргутски^[7] Довчин встретил его весьма дружелюбно, как и всякого входящего в юрту.

Весь передний угол юрты занимал жертвенник, на котором возвышался начищенный до блеска бурхан^[8]. Сам хубилган сидел, скрестив ноги, на толстых тюфяках возле низенькой деревянной кровати, покрытой дорогим ковром, на правой, мужской половине юрты. Соблюдая обычай предков, Довчин весьма радушно принял незваного гостя, предложив ему ароматный горячий чай, заправленный по национальному обычаю молоком и кусочками сала, различные восточные сладости. С лица его не сходила улыбка.

— Нет ли у вас табакерки для нюхательного табака из нефрита с золотой коронкой? — тихо спросил Пурэвжав-Балдан у хубилгана и внимательно посмотрел на него. Перерожденец вздрогнул и тут же расплылся в улыбке. Ох, как долго ждал он этих слов!

— Найдется. Сейчас такие табакерки — большая редкость. Но у настоятеля монастыря Святого Лузана Содова есть одна, — вкрадчивым голосом, почти шепотом ответил Довчин и опять заискивающе улыбнулся. — Я сразу догадался, как только увидел вас, что вы важная персона. С какими новостями прибыть изволили? — спросил он.

— Японское разведывательное управление в Харбине, получив ваше письмо, в котором вы обращались за помощью к Стране восходящего солнца, направило меня сюда к вам. Меня зовут Балдан. Имею задание поселиться в монастыре Святого Лузана под видом священнослужителя с целью оказания всяческой помощи в вашем деле.

— Да-да, понимаю, — закивал головой Довчин. — Сегодня отдохни, сын мой, — перешел он на другой тон. — Путь твой был нелегким, а о деле можно поговорить и завтра, — сказал перерожденец, пытливо изучая взглядом Пурэвжава. — Как же мне устроить тебя получше? — спросил он скорее себя, чем его.

— Отдохнуть было бы неплохо. Последние несколько суток я почти не спал, — ответил Пурэвжав, не отводя взгляда.

Перерожденец чинно, как и подобает его сану, вышел из юрты, оставив дверь полуоткрытой, и тихонько окликнул кого-то по имени. К нему подошел монашек лет тридцати пяти, невысокого роста, щуплый, с коротко стриженной головой и сильно загорелым лицом. Сложив руки ладонями вместе и поднеся их ко лбу, он низко, в пояс, поклонился и угодливо спросил: — Чего изволите, учитель-батюшка?

— Проведи, сын мой, этого божьего человека к Шушме, вели хорошенько накормить его и приготовить постель помягче, — повелительным тоном приказал хубилган-лама. — Да возвращайся побыстрее, сын мой, тебя работа ждет.

Шушмой оказался толстый маленький китаец с лысой головой и бледно-серым лицом человека, редко выходящего на свежий воздух. Встретил он Пурэвжава с напускной любезностью, какую могут выказывать только китайцы, приторно улыбаясь и отвешивая многочисленные поклоны. Он указал ему на маленький, очень невзрачный с виду глинобитный домик, крыша которого была покрыта старой, потемневшей и потрескавшейся от времени черепицей, через которую проросла трава. Известь со стен облупилась, весь дом имел неприглядный, неряшливый вид, напоминая чесоточного верблюда. Однако внутреннее убранство облезлого домика поразило Пурэвжава. Обстановка оказалась очень уютной, а в дощатом полу к тому же едва заметным четырехугольным вырезом виднелась дверца, через которую по неглубокому тоннелю можно было выйти из дома. Все здесь было предусмотрено для долгожданного гостя с Востока.

Шушма проворно поставил на низенький столик бутылку черной китайской водки, откупорил ее, затем подал блюдо с острой китайской закуской из свежих овощей с маринадом.

— Прошу вас, почтенный, выпейте пока рюмочку, а я принесу ужин, — кланяясь, говорил китаец.

Пурэвжав велел подать еще одну рюмку, налил в обе водки и, указав китайцу глазами на вторую рюмку, сказал:

— Выпьем за приятное знакомство, за удачу. — Поднося свою рюмку к губам, добавил: — За удачу в нашем деле, — делая ударение на слове нашем.

— Сегодня поистине удивительный день: нам выпало большое счастье принимать у себя столь высокого гостя, прибывшего издалека. Мы все сочтем за большую честь служить дорогому гостю, — льстиво произнес Шушма, поклонившись и обнажив в улыбке крупные зубы.

В это время на пороге появился старый китаец с большим подносом, заставленным всевозможными блюдами китайской кухни. Поставив поднос на столик, он начал отвешивать поклоны, пятясь назад, пока не скрылся за дверью.

— Отведайте наших кушаний, светлейший гость, не церемоньтесь, чувствуйте себя, как дома, — говорил Шушма, беря с подноса еду и подавая ее Пурэвжаву. — Пусть ваша душа и тело отдохнут, драгоценный гость. Здесь вам никто не помешает. Извольте кушать, а я выйду проводить вашего проводника, а потом разделю с вами трапезу, если вы ничего не будете иметь против.

Шушма вышел во двор и подозвал того самого темнолицего монашка:

— Ну как? Не было ли каких указаний от хубилгана-ламы? — спросил он шепотом.

— Наставник велел хорошенько проверить пришельца, наш ли это человек, — так же еле слышно прошептал монашек.

— Ясно. Ступай.

Вернувшись в комнату к Пурэвжаву, он буквально сбивался с ног, стараясь угодить ему, то предлагая какое-нибудь редкое блюдо, то подливая черной китайской водки.

— Я ведь уроженец Харбина, — как бы невзначай заметил Шушма, желая таким образом выведать у Пурэвжава, действительно ли тот прибыл оттуда. — Мне было бы очень приятно услышать из ваших уст хоть несколько слов об этом замечательном городе.

Пурэвжав был готов к подобному вопросу и спокойно ответил:

— Харбин мне тоже понравился. Жаль только, что я пробыл там всего два дня, да и то в кабинете господина Инокузи, до ряби в глазах изучая секретные бумаги. Правда, оба вечера я провел прекрасно. — Пурэвжав откинулся на мягкие подушки, не спеша закурил дорогую японскую сигарету и стал с мечтательным видом выпускать аккуратные колечки дыма. Он назвал несколько улиц, описал два-три наиболее примечательных здания, ресторацию, а затем подробно рассказал о своем посещении некоторых злачных мест и даже назвал по именам их содержателей.

Глаза Шушмы заблестели.

— О, вы действительно все прекрасно разглядели. Сразу чувствуется острый глаз разведчика, — похвалил он.

— Такова наша судьба: сегодня — здесь, а завтра — неизвестно где. Вообще, в последние годы я работал в основном среди баргутов и сунэдов^[9], по-китайски они говорят отвратительно, а по-японски едва понимают…

— Не извольте беспокоиться, светлейший гость, — прервал его Шушма, — уж мы-то ничего не пожалеем для нашего дела. А сейчас не угодно ли вам отдохнуть? — спросил он, пытаясь таким образом закончить затянувшийся разговор и, вероятно, считая свою сегодняшнюю миссию оконченной.

— Мне бы сходить в баню. Грязь с себя смыть. В какую-нибудь захолустную баньку, где поменьше народу. Устроите? — спросил Пурэвжав, потирая руки.

— Ай, можно, можно! И как это я сразу не догадался вам предложить, — засуетился Шушма. — Есть здесь одна хорошая банька на Широкой Китайской улице. Там, на окраине города, даже днем почти всегда безлюдно. А банька что надо! — хитро сощурив глаза, заулыбался он. Подождите немного, я велю найти провожатого.

Очень скоро Шушма вернулся.

— Вы один желаете пойти или дать вам человека?

— Благодарствую. Знаете, не нужно никого, — отказался Пурэвжав, — я, пожалуй, один пойду. Говорят, что ходьба на своих двоих — лучшее средство узнать город. Да и спешить мне некуда, а после такой обильной трапезы невредно будет немного проветриться перед банькой. — Пурэвжав тоже широко улыбнулся этому толстому, лоснящемуся от жира китайцу.

— Надеюсь, наш дорогой гость не заблудится в Улан-Баторе? — лебезил Шушма. Он подробно рассказал, как найти баню, подал ключ от дома, пожелав приятно помыться, и чинно поклонился: — Я тоже пойду к себе. Неприлично сидеть в чужом доме, когда хозяина нет, — в приторной улыбке он оскалил желтые лошадиные зубы.

Широкая Китайская улица, зажатая между высоченными хашанами, оказалась на самом деле тихой, безлюдной улочкой. А вот и баня — низкий одноэтажный дом с крыльцом. И очереди никакой. На крыльце высокий худой китаец с очень узкими мутно-желтыми глазами и рябым лицом. «Опять китаец. Наверное, банщик. Понятно, слежка. Все у них подстроено заранее. Посмотрим, что будет дальше», — думал Пурэвжав, подходя к крыльцу.

Сделав вид, что только сейчас заметил пришедшего, банщик встрепенулся и с радостным видом, как старого знакомого, поприветствовал Пурэвжава.

— Рад вас видеть сегодня. Как вы себя чувствуете? Надеюсь, ваши все в добром здравии?

— Здравствуйте, но я вас что-то не припомню. Вы с кем-то меня путаете, служивый, — не смутившись, ответил Пурэвжав, поднимаясь но ступенькам на крыльцо и давая понять, что он пришел сюда отнюдь не ради праздных разговоров.

— Как же так, — развел руками китаец, — ведь мы с вами чуть ли не каждый день встречаемся на этой улице, да и в баню вы часто ходите?!

— Дешевый прием, — вздохнул Пурэвжав и обернулся к китайцу: — А ну-ка, откройте глаза пошире, посмотрите хорошенько, где это мы с вами встречались? — буркнул он. — А впрочем, если вам так хочется, — смягчил он свой тон, — то можно и познакомиться. Говорят, что человек, имеющий много друзей, подобен широкой степи. Так куда пройти, дружище? Мне бы хотелось побыстрее, — уже совсем дружелюбно сказал он.

Китаец часто-часто заморгал и, словно смутившись, позвал:

— Сюда, сюда. Идите за мной. Ваш номер в самом конце коридора. Человек, похожий на вас, всегда моется в том номере. Неужели я в самом деле обознался? Но вы удивительно похожи на одного нашего клиента. Так что извините за беспокойство. Сюда много народу ходит, и многих своих клиентов я хорошо знаю в лицо. А сейчас обознался.

Банщик расстегнул верхние пуговицы халата, почесал впалую, в темных родимых пятнах грудь, сухо откашлялся и опять извинился:

— Простите, уважаемый. Вот видите, старый человек не только сам может заблуждаться, но и других может ввести в заблуждение.

— Вы ведь ничего обидного мне не сказали, зачем же так беспокоиться? С кем не бывает! Забудьте об этом, — успокоил его Пурэвжав. — Я теперь всегда буду ходить только в вашу баню.

Пока Пурэвжав мылся в предоставленном ему отдельном номере, банщик ловко прощупал все его вещи, постучал по подошвам сапог, но, ничего не найдя подозрительного, сел за столик, покрытый чистенькой скатертью с китайскими узорами, не спеша свернул из газетной бумаги папиросу, налил в кружку крутого кипятку, заварил густой, тягучий чай. Потягивая табак и отпивая маленькими глотками из кружки, он размышлял: «Этого человека не так-то легко вывести на чистую воду. Но ведь бывает и так, что, выдержав огромные испытания, спотыкаются на малом и таким образом проваливаются. Надо бы его еще разок проверить чем-нибудь таким, чего он не может ожидать. Ну а если сам оплошаешь да дров наломаешь, унизивши какую-нибудь действительно важную персону, то можешь и головой поплатиться. А я, слава богу, неплохо здесь устроился».

Вечером банщик отправился к хубилгану-ламе. Возле хашана перерожденца его уже ждал Шушма. Когда он доложил Шушме, что ничего особенного ему выведать не удалось, тот, рассвирепев, набросился на банщика с руганью и упреками:

— Старая каналья, вонючий желудок, не мог ничего выведать, рябой козел! Пошел прочь, — шипел он. Однако, когда он переступил порог чертогов перерожденца, злое лицо Шушмы приняло угодливое выражение:

— Почтеннейший лама, пришелец — действительно посланец Страны восходящего солнца. В его отсутствие я перетряхнул все его вещи В дорожной сумке обнаружил коротковолновый радиопередатчик японского производства, наган, новейшей марки фотоаппарат, тоже японский, японские деньги, сигареты.

Довчин сидел, не проронив ни слова, сосредоточенно глядя на Шушму, но, услышав последние слова китайца, внутренне обрадовался и стал предлагать чай и угощение.

— Благодарствую, господин. Я спешу. Я ведь и пришел только затем, чтобы доложить вам это приятное известие, — заулыбался Шушма, ожидая, что скажет перерожденец, и нетерпеливо ерзая на скамейке.

— У змеи пестрые пятна снаружи, а у человека — внутри. У тебя солидный опыт в этом деле, сын мой, и ты хорошо знаешь, что никому нельзя слепо доверять. Что касается Балдана, сын мой, то мне тоже кажется, что это свой человек. Но бдительность нельзя терять ни на минуту, иначе нам всем придется расстаться со своей головой. Приставь к нему человека, чтобы знать каждый его шаг. А завтра пусть придет сюда. Я сам с ним поговорю.

Хубилган-лама достал из-за пазухи шелковый кисет, вытащил из него табакерку для нюхательного табака с крышечкой из красного коралла, тоненькой лопаткой насыпал табак на палец и зарядил им обе ноздри.

— Ну я пойду. — Шушма торопливо поднялся со скамьи, Довчин его не удерживал.

Шушма снова зашел к гостю, спросил, не желает ли он заказать чего-нибудь на ужин. Пурэвжав попросил немного жареного мяса с капустой. Быстро съев ужин, он отправился спать, сославшись на усталость и головную боль.

Как только Шушма ушел, Балдан — Пурэвжав уже почти свыкся со своим новым именем, — соскочил с постели, запер дверь, погасил лампу и, сев сбоку у низкого окошечка, стал наблюдать за воротами хашана. Ждать ему пришлось недолго. Скрипнула едва слышно дверца, прорезанная в больших воротах хашана, и появился высокий худосочный мужчина, в котором Пурэвжав узнал того самого рябого банщика. Крадучись, он прошмыгнул в дом Шушмы, стоящий на другом конце двора. Через четверть часа банщик так же, крадучись, вышел с каким-то небольшим свертком под мышкой. Пурэвжав еще долго наблюдал за двором, но никто больше не входил и не выходил из хашана. «Итак, — рассуждал Пурэвжав, — первый день прошел нормально. Кажется, они клюнули. Вот где мне пригодилось знание китайского языка, и спасибо полковнику за советы. Встречусь с помощником после разговора с перерожденцем, а пока передавать в Центр особенно нечего».

На следующий день, направляясь по заранее условленной улице и в определенный час на прием к хубилгану-ламе, он разминулся с молодым монголом в засаленном дэли^[10] попросившим у Пурэвжава огонька, чтобы раскурить потухшую трубку. Не останавливаясь, Пурэвжав ответил, что он не курящий и огня не имеет. Это был условный пароль, означающий, что все в порядке и что встреча с помощником состоится через два дня на окраине города за черными юртами.

3

Хубилган-лама принял гостя с большим почетом. В красном углу пятистенной юрты, на этот раз еще более роскошно убранной дорогими коврами, перед жертвенником был богато накрыт широкий стол на коротеньких изогнутых ножках, инкрустированный перламутром, кораллами и бирюзой. В чашах, оправленных серебром и золотом, горкой возвышались редкие по тем временам восточные сладости. На широком серебряном блюде тончайшей работы были красиво уложены большие куски дымящейся жирной баранины.

Хубилган Довчин из собственных рук подал гостю в серебряной пиале обжигающий губы горячий чай с молоком и не растаявшими еще кусочками топленого масла^[11] возвещая о начале трапезы..

Старческое лицо перерожденца с отвислыми щеками, испещренное глубокими морщинами, выражало крайнее самодовольство. От горячей пищи и внутреннего напряжения по лицу его градом катился пот, капая в пиалу. Подернутые синеватой пеленой подслеповатые глаза его с благоговением смотрели на гостя.

«Богатая юрта у хубилгана. Вон сколько серебра и золота. И все это от пожертвований верующих. Сам-то перерожденец нигде не работал всю жизнь, а только дань собирал с верующих да обманывал их. Скоро ламаизму придет конец. Выведем их всех на чистую воду», — думал в это время Пурэвжав.

— Мы, многочисленные послушники бурхана, выражаем безграничную радость по поводу вашего прибытия к нам из Страны восходящего солнца. Какие новости привезли? — спросил перерожденец, нарушая мысли Пурэвжава.

— Если почтенному хубилгану угодно, то я доложу о цели своего приезда. Во-первых, по поручению начальника японской контрразведки в Харбине господина Инокузи имею честь уведомить вас о том, что ваше послание с просьбой о военной помощи получено и передано в верха. При благоприятном моменте помощь вам будет оказана, ибо ваши действия расценены как самые разумные, направленные на решение судеб всех верующих в Монголии. Во-вторых, до момента выступления к вам на помощь военной силы из Страны восходящего солнца я буду чрезвычайно рад служить здесь под вашим непосредственным покровительством. В-третьих, мне приказано передать вам лично, что пора уже от распространения слухов и версий переходить к действиям. Работать надо денно и нощно. Организация и координация действий поручена мне, — здесь Пурэвжав для усиления впечатления от сказанных слов показал хубилгану письмо, написанное по-японски на тончайшей рисовой бумаге.

— Согласно приказу господина Инокузи, — продолжал гость, — поселите меня в монастыре Святого Лузана, где я буду выполнять некоторую посильную для меня работу, чтобы не вызывать ни у кого подозрений, а под этой личиной, светлейший хубилган, я приложу все усилия, чтобы начатое вами дело дало плоды, и как можно скорее. Я также должен буду регулярно докладывать сиятельному господину Инокузи о результатах вашей работы, о ваших просьбах и пожеланиях, а также по мере необходимости передавать некоторые сведения и карты и привозить вам дальнейшие распоряжения и указания. Пока все.

— Хорошие вести, — похвалил хубилган. — Такой человек, как вы — образованный, смелый и деятельный, — нам очень нужен. Для того чтобы дело наше выиграло наверняка, мы должны, главным образом, опираться на военную помощь извне. Иначе все останется пустой затеей. Лам много в монастырях, разбросанных по всей стране, но одним нам не под силу решить такую задачу. Если ламы не будут действовать разумно, с дальним прицелом — дело наше лопнет как мыльный пузырь.

Младшие ламы, прислуживающие хубилгану, удалились из юрты при появлении гостя, и теперь никто не мешал откровенно говорить о деле.

Оба — и гость и хозяин — были возбуждены беседой и вином.

— Много ли в Улан-Баторе надежных людей? — полюбопытствовал Балдан.

Донесения Шушмы и рябого банщика, а более того — личное впечатление, произведенное Балданом на хубилгана во время беседы, устранили последние подозрения перерожденца.

— Люди есть. Но не так много, вернее, пока не так много, как бы этого хотелось, скрывать не стану. Ведь мы начали действовать не так давно. Зато все люди надежные. Один из них — ваш знакомый Шушма. Человек очень преданный. В прошлом — крупный коммерсант, владелец богатой торговой фирмы. Народная власть фирму национализировала, а многотысячные долги его многочисленной клиентуры аннулировала. И теперь он точит зуб на эту власть. Так-то, сын мой. Ну а другой ваш знакомый — рябой банщик — за деньги пойдет на все. Здесь, в городе, есть еще два наших человека, которым можно доверять. Люди, проверенные в деле. Когда будет нужно, я скажу, как их найти, — доверительно сказал Довчин.

Балдан хотел во что бы то ни стало узнать как можно больше о заговоре духовенства против республики, которое готовилось открыть дорогу врагам.

— Да, конечно, — подхватил Балдан, — с этими двумя хорошо бы организовать мне встречу до моего отъезда в монастырь Святого Лузана. Пусть они будут моими связными, тем более что связные мне крайне необходимы.

— Согласен, — кивнул в ответ хубилган. — Один из них, между прочим, лама Дорлиг, который свел вас с Шушмой. Живет в моем хашане. Другой, Пунцаг, — это человек, поступивший по моему совету на работу в ламскую артель^[12]. В прошлом — продавец магазина, совершивший растрату. Долго сидел в тюрьме. У него с властью свои счеты. И большие. Но однажды он проговорился об этом бывшему моему послушнику Чойнхору, жившему в моем хашане. Чойнхор был неглупый парень и, судя по всему, кое о чем догадывался. Боясь, как бы он нас не выдал и этим не сорвал нашего дела, Пунцаг убрал его. Сейчас для нас очень опасен Самдан — секретарь ревсомольской ячейки их артели. В последнее время он слишком часто приходил к нам в хашан будто к Чойнхору, а сам все вынюхивал и высматривал. А ну как Чойнхор успел ему что-нибудь ляпнуть?! — забеспокоился вдруг перерожденец.

Балдан строго взглянул на него исподлобья.

— Конечно, убийство, особенно теперь, когда дело идет на лад и нам обещана помощь, может испортить наши карты, но другого выхода не было, и мне пришлось благословить Пунцага на это дело, — начал оправдываться Довчин. — К счастью, к ответственности привлечен, по достоверным слухам, не кто иной, как Самдан. Это тоже важно для нас. Пунцаг выполнил работу чисто.

Боясь потерять свой авторитет у Балдана, хубилган со смиренным видом сложил ладони вместе, поднес их ко лбу, прошептал по-тибетски заклинания и, закатив к небу глаза, произнес глухим голосом:

— Один бурхан ведает, кого покарать, а кого помиловать.

— А чем этот Самдан опасен? — спросил Балдан.

— Видите ли,Чойнхор был кротким, прилежным, исполнительным послушником, очень набожным. Со временем я надеялся сделать из него хорошего ламу, обладающего обширными познаниями в области человеческой психологии и народной медицины. Он ходил за мной по пятам. И нам он мог быть полезен. Но с тех пор, как здесь появился этот Самдан — а они из одного кочевья, — Чойнхора будто подменили. Вместо поклонения духовным лицам он стал насмехаться над ними. Я слышал это своими ушами, и не один раз. Самдан — первейший смутьян. А вообще, люди, приехавшие в столицу из худона, очень быстро меняются. От их смирения часто не остается и следа. Вот уже год, как я переселился из монастыря Святого Лузана в Гандан, и за это короткое время в здешней жизни изменилось очень многое, чего не увидишь вдали, за толстыми стенами монастыря Святого Лузана. Самое скверное — это то, что ламы складывают с себя духовный сан, монашеское одеяние бросают в огонь костра. Да, рушатся, рушатся старые порядки. Но мы будем крепко держать их, пока не придет помощь, мы еще поживем, мы вернем утраченное! — произнес Довчин с пафосом.

Перерожденец думал сейчас только о том, что благодаря бурхану письмо его, посланное японским правителям, благополучно дошло до них, что они с благодарностью его получили и обещают помощь. «Как все хорошо складывается», — снова подумал хубилган и налил себе в кубок немного вина.

Этот молодой мужчина — посланец Страны восходящего солнца — с его умной речью, хорошими манерами и чистым взглядом ему определенно нравился. «Вот и старая опытная хитрая лиса Шушма — а его-то не проведешь на мякине — тоже положительно отозвался о нем. Значит, свой, преданный человек. Посланец!» — снова и снова думал о Балдане хубилган, не отрывая от него глаз. И начал вдруг как на духу выкладывать все свои планы:

— Неправильно было бы думать, что мы только лясы точим насчет новой власти да слухи распускаем. Нет, мы усиленно работаем в трех направлениях: разжигаем недовольство политикой народной власти, стараемся подорвать доверие к красной России и всячески укрепляем религию. Одним словом, не сидим сложа руки. Это упорная борьба за умы и сердца людей. И здесь для нас хороши любые средства: диверсии на предприятиях, физическое уничтожение партийных руководителей, запугивание и шантаж отдельных граждан. Я говорил: людей у нас маловато, но кое-что мы уже сделали.

Балдан и не подозревал, что под монашеской рясой скрывается такой хитрый, жестокий, изворотливый политикан.

— Я уверен, что ваша работа будет высоко оценена господами из японского разведуправления. Она требует от вас не только хорошей организации, но и конспирации. Выиграть время — вот ключ к решению этой задачи. Чего греха таить, ведь ни для кого не секрет, что новая власть крепнет день ото дня. Поэтому выигрыш во времени, повторяю, является вопросом жизни или смерти для нас. Мы не должны терять ни минуты. Я полагаю, что в течение года, максимум — двух-трех лет мы должны создать благоприятные условия для прихода военной помощи из Страны восходящего солнца.

— Да возблагодарит вас бурхан за эти мудрые речи! Да исполнятся по воле бурхана ваши пожелания! — восклицал хубилган. Душа его ликовала. Надежда на скорую помощь японцев и свержение ненавистной новой власти, на возвращение утраченного могущества запылала в нем ярким пламенем. Он еще долго возносил хвалы всемогущему бурхану, услышавшему его молитвы и ниспославшему им большую удачу.

Подливая масла в огонь, Балдан, наклонясь к самому уху хубилгана, с жаром зашептал:

— Это еще не все, высокочтимый перерожденец. Скажу вам по секрету, что у японского императора планы куда грандиозней. Японии предначертано богом стать во главе Великого азиатского единства, в состав которого войдут Китай, Маньчжурия и Монголия, а Монголия должна стать мостом к захвату русской Сибири. Только держите мои слова в строжайшей тайне.

От такого безграничного доверия, которое ему сейчас оказали, у Довчина сперло дыхание, закружилась голова. Наконец-то фортуна ему улыбнулась!

— Мудрейший посланец! — он схватил Балдана за руку. — Твоим словам нет цены! Наши планы совпадают! Япония поможет нам, а мы окажем ей помощь в осуществлении ее планов. Да поможет нам все победивший и все миновавший Будда! Мы ничего не пожалеем для осуществления наших замыслов. — Голос его срывался.

— Не радуйтесь преждевременно, досточтимый хубилган. «Поспешишь — замерзнешь» — гласит монгольская мудрость. Не забывайте об этом. Через десять дней я должен послать первую шифровку господину Инокузи из монастыря Святого Лузана. Кстати, когда вы думаете отправить меня туда? — Балдан стремился перевести разговор в нужное ему русло.

— А вы сами когда собираетесь ехать?

— Не позднее чем через день. Отправлюсь под видом скотовода-кочевника. Приготовьте мне хорошего коня, одежду да не забудьте написать письмо к тамошнему настоятелю.

— Не извольте ни о чем беспокоиться. Все будет в порядке. Настоятелю монастыря хамба-ламе^[13] Содову я пошлю через вас особое задание. Вас же назначаю там ответственным лицом, о чем дам знать настоятелю. Отныне без вашего ведома он не должен будет принимать ни одного решения. У настоятеля получите монашью рясу и станете там гэсгуем^[14]. Нет-нет, пожалуй, лучше назначу вас казначеем на место прежнего. Сбор пожертвований — а их поступает значительное количество — дело ответственное, и лучше поручить его вам.

— Приказываю вам постоянно держать со мной связь и немедленно докладывать о любых указаниях японских господ, — неожиданно властным голосом добавил хубилган.

«Ого! Вот тебе и старый перерожденец! Коварный шакал», — подумал Балдан. Но хубилган, словно прочитав мысли «японского посланца», вытащил четки и, ловко перебирая их мясистыми пальцами, зашептал молитву, закатив по обыкновению глаза к небу.

В душе каждый из них по-своему радовался своей удаче.

«Надо будет сказать Шушме, пусть велит своим людям прекратить за Балданом слежку, он вне подозрений. Мое чутье никогда не обманывало меня. Возможно, и Балдан в своих донесениях воздаст хвалу разуму мудрого хубилгана, оказавшего большое доверие посланнику Страны восходящего солнца», — кичливо рассуждал Довчин, мня себя уже на ханском престоле.

Доставая тушь и кисточки^[15] из ящичка, хубилган прикидывал в уме, как бы получше составить письмо к хамба-ламе Содову, но так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Весь следующий день Балдан с утра готовился к отъезду в монастырь. Теперь он должен был действовать вдвойне осторожно: еще неизвестно, что на уме у перерожденца и у этой старой хитрой лисы Шушмы. Неспроста же они постоянно твердят, что «у змеи пестрые пятна снаружи, а у человека — внутри».

После полудня к Шушме пришли какие-то китайцы с узлами, пошушукались с хозяином и ушли, оставив после себя едкий запах смеси чеснока и тухлых яиц. Этих людей Балдан прежде не видел.

Потом появился темнолицый монашек с письмом от перерожденца к настоятелю монастыря Святого Лузана.

Близился вечер, а Шушма все возился возле сарайчика, укладывая в переметные сумы еду для Балдана и подарки для хамба-ламы.

— Послушайте, любезный, бросьте вы все это, — подошел к нему Балдан. — Пойдемте-ка лучше в кино. Скучно сидеть без дела и ждать завтрашнего утра. Там, в глухомани, небось не то что кино, но и бани-то, наверное, нет.

Шушма, как и рассчитывал Балдан, идти в кино отказался, оправдываясь тем, что не любит увеселений, считая их ненужной блажью и пустой тратой времени. Но истинная причина, разумеется, крылась в другом: Шушма всячески избегал людных мест, не желая, чтобы его лишний раз видели в городе.

— Идите один. У меня еще много работы в хашане. А в городе вам бояться нечего, здесь тихо, и в лицо вас никто не знает, — отнекивался Шушма.

Но Балдан решительно отказался идти один в город, сославшись на незнание здешних обычаев. Зевая от скуки, он слонялся по хашану от безделья, потихоньку наблюдая за китайцем. Тот же, боясь вызвать гнев хубилгана тем, что не угодил гостю, продолжал уговаривать Балдана провести вечер без него.

— Ну ладно, — вздохнул Балдан, — пойду поброжу по городу, а если удастся — посмотрю немой фильм. — Он снова зевнул, не спеша переоделся в новый дэли из китайского шелка и ленивой походкой вышел из хашана. Медленно брел он по пыльной улице, ведущей к единственному в городе кинотеатру. Кажется, сегодня его не преследовала чужая тень. Но он все время был начеку. До сеанса оставалось еще немного времени. Балдан потолкался в очереди возле кассы, купил билет и, направляясь к входу в кинотеатр, вдруг заметил рябого банщика, высматривавшего кого-то в толпе. У Балдана бешено заколотилось сердце. «Неужели сорвется встреча с помощником?! Этот банщик, конечно же, пришел сюда не ради забавы», — подумал Балдан, пропуская вперед зрителей и входя в зал одним из последних. Он тщательно обшарил глазами каждый ряд, но китайца в зале не оказалось. «Остался караулить у входа? Или передал „эстафету“ кому-то другому?» — спрашивал себя Балдан, снова и снова обводя глазами зал. Рябого среди зрителей не было.

Как только погас свет и картина началась, он, пригнувшись, тихо вышел на улицу через черный ход и быстро свернул за угол ближайшего хашана. Пробежав немного вдоль забора, снова свернул в узкую улочку, быстрым шагом прошел по ней до конца и вышел к черным юртам.

Прижавшись к столбу для коновязи, Балдан напряг слух и зрение. Но вокруг было тихо и темно. Фонарей тогда не было, и редко кого можно было встретить в эту пору на улицах города. Чуть стемнеет, люди запирались в своих хашанах. Лишь лай собак нарушал тишину вечернего города.

Перед Балданом, словно из-под земли, выросла знакомая фигура. Они молча обнялись и отошли под навес коновязи.

— Здесь имена и адреса. Сплошь ламство, китайцы и уголовники. — Балдан протянул спичечный коробок. — Ждут япошек. Прошу действовать осторожно, чтобы комар носа не подточил.

— Есть, товарищ капитан. Когда едете в монастырь?

— Завтра на рассвете.

— Желаю удачи.

— На вторую ночь надома^[16] монахи намечают поджечь и взорвать склад с оружием. Подробности потом. Группу возглавит Пунцаг — рабочий из дамской артели.

— Вас понял.

— Когда возьмете Пунцага с поличным, то якобы по его доносу организуйте арест Шушмы и рябого банщика, они знают много. Хубилгана, его слугу Темнолицего и хамба-ламу пока не трогайте — спугнуть можете. Пока все. Привет нашим.

— Счастливого возвращения.

И Балдан растаял во тьме узкой улочки.

Единственный фонарь, прикрепленный над входом в кинотеатр, тускло освещал пыльную площадь. Рябого не было видно. Балдан осторожно подошел к двери черного хода, дождался окончания сеанса и с толпой зрителей, которые оживленно делились впечатлениями, вышел на площадь и с удовольствием закурил. Под самым фонарем стоял банщик, будто и вовсе никуда не уходил. «Китаец приходил к началу сеанса. Потом ушел. В зале его не было. А к концу опять появился… Очень хорошо. Надо было лучше караулить, гражданин китаец!» — весело подумал Балдан и зашагал домой.

4

По приезде в монастырь Балдан поспешил представиться хамба-ламе Содову. Войдя в его опочивальню, он застал настоятеля величественно восседавшим на горке мягких подушек. Его пухлые пальцы мерным, заученным движением перебирали черные сандаловые четки с изящной коралловой головкой удивительного красного цвета. Не переставая перебирать четки, хамба-лама чуть повернул голову в сторону вошедшего и легким поклоном, исполненным достоинства, поприветствовал Балдана.

— Я уже получил уведомление от почтенного хубилгана, в коем он извещает меня о вашем прибытии. Прошу вас, подойдите ближе и садитесь поудобней. Выражаю огромную радость по поводу вашего благополучного к нам приезда. Отдохните с дороги, снимите с себя усталость, а потом и приступайте к осуществлению священной цели, стоящей перед вами. Мы с честью будем выполнять приказы и поручения высокочтимого посланника великой Страны восходящего солнца. — Хамба-лама говорил глуховатым голосом, сохраняя достоинство и прямо глядя в глаза собеседнику. Он не лебезил и не заискивал перед Балданом, как это делали другие.

Не выпуская из руки четок, настоятель другой рукой поставил на специальный коврик перед Балданом два небольших дешевых кубка и кувшинчик с китайским вином. Налив кубки до половины и пригубив вина, он кивком головы предложил Балдану сделать то же самое и с деловым видом продолжал начатый разговор:

— Прошу не церемониться, дорогой Балдан. Чувствуйте себя свободней… Тяжелые сейчас времена, скажу вам откровенно. Не то, что другим людям, но и себе верить нельзя стало. Будьте очень осторожны и осмотрительны. Здесь, в монастыре, есть соглядатаи и шептуны. Помните об этом. Но всего более опасаться следует партийцев. Эти похуже чертей будут. Для нас, для нашего дела они чрезвычайно опасны.

— Тем не менее мы должны резко активизировать работу. Меня, как вы понимаете, послали сюда не на отдых от мирской суеты и не затем, чтобы проверять желудки у ваших лам. Поэтому я считаю своим долгом приступить к делу незамедлительно. Сегодня же вечером и начну… А для начала хочу познакомиться с тем, что вы уже успели сделать, — твердо сказал Балдан, не отрывая настойчивого взгляда от глаз настоятеля.

Хамба-лама в знак согласия сделал церемонный кивок, с достоинством опустив на грудь большую, остриженную наголо голову и зажмурив глаза.

— Вы правильно изволите говорить. Я тоже считаю, что мы недостаточно активно действуем, но некоторые успехи у нас, безусловно, есть. Об этом вам, наверное, хубилган уже докладывал. Поэтому я зачитаю вам один документ, содержание которого мы усиленно распространяем во всех аймаках^[17] и люди нам верят, особенно набожные старики. Многие вообще склоняются на нашу сторону. Вот, послушайте, — и настоятель достал из-под подушки вчетверо сложенный толстый лист бумаги, неторопливым движением холеных рук развернул его и начал читать: — Первое, — произнес он и остановился, взглянув на Балдана, который, почти не мигая, смотрел на хамба-ламу, мысленно восхищаясь его умением с достоинством держаться в присутствии «высокого гостя» и оценивая его приятные манеры. Плавная речь, глуховатый низкий голос, его жесты, не лишенные изящества, умение выслушать собеседника и заговорить с ним в форме доверительной задушевной беседы без кажущейся навязчивости, безусловно, очень располагали к себе людей.

— Первое, — еще раз произнес хамба и начал читать текст речитативом: — Народно-революционная власть — власть не прочная, никогда не сможет утвердиться она на нашей древней земле, ибо она является противной учению победившего и все миновавшего Будды. Поэтому всякий, кто признает новую власть, а также его родственники до третьего колена впадут в тяжкий грех перед всевышним и в своем перерождении, будучи не в состоянии его искупить, обречены будут на страшные муки.

Второе. Послушники Бурхана! Скоро с той стороны, откуда встает солнце, прибудет августейший Банчин-эрдэнэ^[18], который сметет и развеет по ветру эту новую власть. Тем из вас, которые устоят против всяких соблазнов и увещеваний нечестивцев и сохранят веру во всемогущего Бурхана, будет ниспослано благословение Банчин-богда^[19] и всепрощение грехов до третьего колена. Забывшие же веру и сошедшие с пути истинного не увидят святого лика Банчин-эрдэнэ, на них найдет порча, все тело их покроется гноящимися язвами и струпьями, и род их угаснет. Тысячегрешные послушники бурхана! Священнослужители монастыря Святого Лузана воздвигают священный субурган, открывая вам путь к спасению от неминучей опасности.

Третье. В великий грех впадают и те заблудшие, которые отдают свой скот красным русским, нарушая священное писание Будды и опустошая нашу землю. Их ждет самая страшная голодная смерть.

Хамба-лама кончил читать. Аккуратно складывая лист, он уголками глаз посматривал на Балдана. Ему не терпелось узнать, какое впечатление произвела его речь. Но Балдан молчал.

— Разумеется, листовки мы распространяли тайно и с большими предосторожностями. Сами тоже с верующими беседуем, выявляя таким образом нам сочувствующих. Если нам удастся привлечь на свою сторону население хотя бы нескольких аймаков, то мы сможем выставить десятки сотен вооруженных воинов в придачу мощной армии японцев, которая двинется к нам на помощь. По-моему, это будет немало.

— Малым делом, — усмехнулся Балдан, — новую власть не спихнешь, достойный хамба-лама. Я не сомневаюсь в размахе ваших действий и в вашей дальновидности. Главное — не останавливаться на том, что уже сделано.

Хамба-лама почитался в своем краю как живой бурхан, люди ему верили, открывали перед ним сокровенные мысли и желания. Чтобы получить его благословение, отдавали часто последнее, что у них было.

Прикрыв глаза, настоятель сделал сосредоточенное лицо, как это делают созерцатели, прошептал по-тибетски короткое заклинание и спокойным тоном продолжал:

— Несколько дней назад один наш человек ушел за кордон к японцам. По моим подсчетам, он уже с ними встретился.

— Что за человек? — поинтересовался Балдан.

— Человек проверенный и надежный. В свое время он и в городе жил, и по аймакам поездил. Вообще, это образованный и, я бы сказал, ловкий человек. Прежде состоял в партии, но за преступление был исключен и посажен в тюрьму. Если на этот раз ему повезет, то он вернется с богатым уловом.

— А здесь, в наших краях, есть преданные нам люди?

— Конечно, есть. На днях я познакомлю вас с двумя наиболее влиятельными из них — Дамираном по прозвищу Кургузый тайджи^[20] и бывшим головою Халхин-Гольского уезда богатеем Лувсаном. Преданнейшие люди, на них можете полагаться, как на самого себя.

Под жилье Балдану отвели небольшую деревянную пристройку с окном, затянутым тонкой рисовой бумагой вместо стекла, с трудом пропускавшей тусклый свет с улицы, и назначили старшим казначеем, чему он был очень рад, так как работа казначея открывала перед ним широкое поле деятельности, а главное — у него появилась возможность постоянно общаться с низшими ламами и простыми скотоводами. Таким образом он мог узнавать их настроения и интересы, под предлогом сбора пожертвований мог свободно отлучаться из монастыря.

Как особо доверенное лицо самого хубилгана, Балдан стал пользоваться в монастыре не только полным доверием ламства, но большим уважением к своей особе с их стороны. Хамба-лама и его ближайшее окружение почитали за честь попросить у него какого-нибудь совета или просто о чем-либо с ним побеседовать. Так в течение нескольких дней он перезнакомился почти со всеми тамошними ламами.

В один из вечеров Балдан незаметно вышел из своей пристройки, спустился с холма и направился от монастыря в ту сторону, где жили простые скотоводы. Тихонько прокравшись к стоящей на отшибе маленькой черной юрте монастырского водовоза-бобыля Гомпила, Балдан потянул за кошму, служившую дверью, и вошел в юрту.

Гомпил сидел на тонком засаленном тюфяке возле железной печурки при тусклом мерцающем свете жирника и уплетал горячую, только что снятую с печки лапшу, с шумом втягивая ее в себя. При виде незнакомого человека, неожиданно появившегося в столь поздний час, Гомпил вздрогнул, расплескав лапшу, и с растерянным видом робко предложил гостю сесть возле печки. По обычаю монгольского гостеприимства Гомпил налил в пиалу чай с молоком и подал незнакомцу. Принимая пиалу с чаем обеими руками, как того требовали правила хорошего тона, Балдан сказал пароль. Гомпил, услышав долгожданные слова, облегченно вздохнул и с улыбкой проговорил отзыв.

— Ну, Гомпил, какие новости? Только коротко и быстро. Водовоз подсел поближе к Балдану и начал рассказывать:

— Признаться, не думал я так скоро с вами встретиться. Знаете, по всему видно, что здешние ламы затевают что-то недоброе. В последнее время дамские шишки, то бишь высшее духовенство, чуть ли не каждый вечер собираются где-нибудь в укромном месте, подальше от людских глаз и что-то обсуждают, о чем-то спорят, а днем как ни в чем не бывало, вид у них кроткий, как у смирной овечки. Но не только они. И среди местного населения участились всякие разговоры, порочащие политику народно-революционной власти, распространяются клеветнические слухи о Советской России. Вообще, худонские араты^[21] кем-то здорово запуганы. Станешь о чем-нибудь спрашивать — или молчат, или отнекиваются, говоря, что ничего не знают. Недавно, например, на собрании жителей окрестного бага^[22] председатель Сэд прямо с этого и начал свое выступление. Известное, мол, дело, не ветром надуло вредоносные слухи. Ясно, что скрывается за ними опасный враг нашей народной власти и что рано или поздно мы его уничтожим. Тут начался такой галдеж! К помосту подскочил богач Лувсан и его сиплый подпевала Доной и начали требовать у Сэда, чтобы он назвал вслух имя этого врага, если оно ему известно. В общем, люди реагировали очень бурно. В конце собрания Сэд обратился к аратам с призывом не вносить свои трудовые сбережения и имущество, нажитое трудом, на воздвижение субургана. Он объяснял им, что трудовые деньги идут в сундуки ламам, что ламы обманывают народ. Лувсан с Доноем с пеной у рта начали кричать, что, мол, пожертвования верующих — дело сугубо добровольное, никто, мол, никого не заставляет вносить свою лепту, да и государство разрешает исповедовать религию, и нечего поднимать этот вопрос. Но я уверяю вас, что это был не простой спор людей, выражающих свои мысли. Это здорово пахнет преднамеренной защитой интересов ламства, к сожалению, пока еще многочисленного. У меня есть еще и другие ценные для нас наблюдения, но об этом мы поговорим после. А сейчас вот что. Здесь долгие годы околачивался один китаец, прибывший с Долнура. Работал плотником в монастыре, имел большой хашан с деревянным домом, обширный земельный участок. И вдруг собрался уезжать. Ни в коем случае нельзя его упускать.

— Почему?

— Есть веские улики, доказывающие, что он японский шпион. Его нужно немедленно арестовать. Немедленно! Очень важная птица и хитер. Места эти изучил как свои пять пальцев.

— Арестовать-то — дело несложное. Но доказательства?

— Буду краток. У китайца — зовут его Буянт — есть оружие. Отличная военная подготовка. Попадает в цель, почти не целясь. Имеет подробные карты местности и всех объектов. Физически сильный. Очень осторожен. Что будем делать?

— Сделаем так: ты усилишь наблюдения за китайцем и в случае чего дашь знать. А я попытаюсь разузнать что-нибудь у хамба-ламы об этом человеке. Почему же хамба, назвав мне уже ряд имен, не упомянул о китайце? Трудно объяснить это простой забывчивостью. Что-то здесь не так. Ну, ладно. Смотри не упусти китайца. До встречи.

Благодаря темной летней ночи Балдан так же благополучно возвратился в свою пристройку, разделся и нырнул под одеяло. «Молодец Гомпил. Хорошо несет службу. Но в самом деле, почему хамба ни разу не упомянул мне имени Буянта? Подождать, пока сам заговорит об этом? Или попытаться самому навести разговор на китайца? Ладно, поживем — увидим, а вот с председателем бага товарищем Сэдом надо побеседовать непременно», — думал Балдан, засыпая.

Рано поутру Балдан отправился к настоятелю. Несмотря на ранний час, хамба давно встал и совершал утренний обряд богослужения. Он привык ложиться с вечерней зарей и вставать с первыми петухами. После обмена приветствиями настоятель радушно предложил Балдану разделить с ним утреннюю трапезу.

— Очень рад, что вы пожаловали как раз к чаю. Это хорошая примета. Довольны ли вы жильем? Хорошо ли вас кормят? Если вам чего-нибудь не хватает, прошу говорить откровенно. Наш долг — обеспечить вас всем необходимым.

— Дражайший и высокочтимый хамба-лама, благодаря вашим неустанным заботам я ни в чем не нуждаюсь. Ваше приглашение позавтракать с вами я расцениваю как благословение бурхана. Но я пришел к вам не за этим. Меня очень тревожит один вопрос. Он не дает мне покоя даже ночью.

— Что же это за вопрос такой? Кто, как не вы, творящий на земле благо ради грешной толпы, должен почивать спокойным и крепким сном? Слушаю вас, дорогой Балдан! Я готов помочь вам, если потребуется моя помощь.

— Наставник! Я высоко ценю вашу мудрость. Но как я могу спокойно спать, когда наше дело движется медленнее, чем плот по течению реки. Что же, мы так и будем сидеть у моря, ожидая погоды?

— Ваше нетерпепние похвально. Но великие дела быстро не вершатся. Вы же знаете, что мы не сидим без дела, мы действуем. Между прочим, сегодня вечером ко мне пожалует на ужин один очень интересный человек. Вас я тоже приглашаю. Надеюсь, у вас появится новое представление о нашей работе.

Вечером Балдан пришел к настоятелю чуть раньше назначенного времени. Незнакомого гостя еще не было. Юрта хамбы была убрана, как обычно, и ничто не говорило о том, что он ждал гостей, если не считать со вкусом накрытого стола, хорошего вина на нем. Широким жестом руки настоятель пригласил Балдана на левую, почетную половину юрты.

— Человек, которого я жду, провел в наших краях несколько лет. Он знает здесь каждую песчинку и каждого человека в лицо. На этот раз мы с вами будем лишь слушателями, а рассказчиком будет он.

В знак согласия Балдан кивнул головой.

— Не перебивайте его. Наберитесь терпения слушать долго.

— Не извольте беспокоиться, почтенный хамба-лама. Я не имею привычки перебивать говорящего. Это дурной тон.

— Безусловно. Я верю, что посланцы Страны восходящего солнца хорошо воспитаны. Кстати, имя этого человека Буянт. Это умнейший и опытнейший наш коллега. Надеюсь, что слова, которые мы здесь услышим, будут выше всяких похвал.

— Простите меня, наставник, — улыбнулся Балдан, — человек вообще-то устроен странно. Часто наделенные недюжинным умом люди совершают непростительные ошибки, подобно глупцам. И в результате, казалось бы, ничего не значащей мелочи проваливают великое дело.

— Согласен, и так бывает. А вот, кажется, и Буянт.

Действительно, чуть слышно прозвучал серебряный колокольчик над входной дверью, и в юрту вошел высокий, атлетического сложения китаец, На сильно загоревшем, полном лице выделялись черные брови. После церемонных приветствий настоятель обратился к китайцу, указывая глазами на Балдана:

— Теперь вашу работу в монастыре будет продолжать посланец Инокузи. Сюда его прислал хубилган-лама, — понизив голос, пояснил хамба.

За ужином беседа не клеилась. Балдан чувствовал, что китаец осторожничает и боится говорить при нем о деле. И рискнул начать нужный разговор первым.

— Господин Буянт, надеюсь, вы простите меня, если я доставлю вам некоторое беспокойство, но я имею поручение от господина Инокузи проверить вашу работу от начала до конца, а затем по своему усмотрению решить вашу дальнейшую судьбу. Не кажется ли вам, что десять лет почти без всяких вестей, — Балдан делал ударение на каждом слове, — даже глупцу покажутся более чем подозрительными. Чем оправдаетесь?

Удар попал в цель. Недоверие китайца сменилось замешательством, а затем и явным испугом.

— Я рад приветствовать вас, господин. Если бы я знал о вашем пребывании здесь, то, клянусь, не преминул бы встретиться с вами, — Буянт говорил по-монгольски удивительно чисто и правильно, как ни один другой китаец. — Хубилган и хамба-лама могут быть моими поручителями и удостоверить результаты моей работы. Видите ли, границу переходить стало чрезвычайно опасно. К тому же у меня не было надежного человека, которому я мог бы доверить с таким трудом добытые и столь ценные сведения. Поэтому я никого, кроме ламы Дамдин-Очира, не посылал в Харбин.

— Чем же вы здесь занимались столько лет?

Буянт вспыхнул, в глазах появились злые искорки и тотчас исчезли. Он отлично умел держать себя в руках.

— Поджоги сомонских^[23] магазинов, школ, уничтожение революционных агитаторов и партийных руководителей, в том числе Готова, — дело моих рук. Все сработано чисто. Мною же составлены подробнейшие карты почти всей восточной части страны с указанием важных объектов, собраны другие секретные сведения. Все результаты своей работы я должен лично доставить в Харбин.

Балдан, как и следовало ожидать, «высоко оценил» деятельность Буянта и обещал послать шифровку в Харбин господину Инокузи перед его отъездом.

5

За массивной дубовой дверью, через которую не проникали звуки, в большом кабинете с мягкой мебелью восседал в непринужденной позе в низком удобном кресле господин Инокузи — сухощавый японец с узкими злыми глазками и сильно выдающейся вперед нижней челюстью. На носу у него поблескивало пенсне в золотой оправе, от которой спускалась тоненькая золотая цепочка.

Его мысли были всецело заняты недавно прибывшим из Халха-Монголии^[24] ламой Дамдин-Очиром. «Бурятский лама Дондог, бежавший от революции, — хоть и большой пройдоха, но для нас не находка, а главное, у него нет и гроша за душой. Я не ошибусь, если сделаю ставку на халха-монгола Дамдин-Очира.

— Со временем благодаря нашим усилиям его влияние на многочисленное ламство Монголии может стать почти неограниченным. А если выйдет что-нибудь такое… такое, — Инокузи щелкнул пальцами, — мы всегда сможем сослаться на письмо Дамдин-Очира с просьбой о помощи. Надо с ним встретиться. Что это за человек? Если он мне понравится, можно будет организовать спектакль возведения его на ханский престол. Конечно, не время еще мечтать о престоле в масштабах всей Халхасии, для начала достаточно будет пожаловать ему титул хана и в вотчину определить восточную область со ставкой в Баргутской кумирне. Через этого новоявленного богд-хана, так сказать, нашего крестника, мы сможем вершить большие дела в Монголии. Интересно, что положит мне на руку этот лама? В зависимости от этого я и решу вопрос, пожаловать титул хана ему или кому-то другому. Но титул богд-хана может пожаловать лишь святой Банчин-богд, иначе Дамдин-Очир на это не пойдет», — вслух размышлял Инокузи, посасывая крепкую сигару и любуясь дорогим перстнем на правой руке.

Инокузи подошел к большому окну, отдернул тяжелый занавес и посмотрел вдаль. «Какой я мудрый! Какой дальновидный!» — превозносил он свои заслуги, восхищаясь своими замыслами и самодовольно потирая руки. Он еще немного походил по кабинету взад-вперед, сел в кожаное кресло за огромный письменный стол и стал ждать. Через несколько минут в точно назначенный час в кабинет господина Инокузи вошел в сопровождении бурята Дондога широколицый, с выдающимися скулами халха-монгол, по великолепию одежды которого можно было догадаться о его принадлежности к очень высокому духовному сану.

— Личный посол хубилгана Довчина — Дамдин-Очир, — представил его бурят и в нижайшем поклоне обеими руками протянул господину Инокузи японский перевод письма от хубилгана.

— Очень хорошо. Сердечно рад видеть здесь посланника халхасского ламства. Эту встречу почту лично для себя за большое счастье. Надеюсь, что наша сегодняшняя встреча откроет новую, удивительную страницу в истории японо-монгольских отношений, — произнося эти слова высокомерным тоном, Инокузи встал из-за стола, чтобы придать своей речи еще больший вес. Но тут он вдруг увидел, как Дамдин-Очир вытащил из-за пазухи небесно-голубой из тончайшего шелка хадаг^[25] а на нем — яркого солнечного цвета ембу^[26] из чистого золота. Инокузи вдруг замолчал, уставившись на золотой слиток, лихорадочно сглотнул слюну и дрожащими руками зачем-то поправил галстук. Дамдин-Очир при виде замешательства господина Инокузи встал со своего места, широким жестом развернул хадаг, положил на него золотой ембу и двумя руками в величественной позе, преисполненной достоинства, преподнес японцу.

— Великий покровитель из Страны восходящего солнца, защитник нашей религии и спаситель лам Халха-Монголии, вкусивших много горестей и обид! Как знак нашего обоюдного расположения друг к другу и символ удачи в нашем священном деле покорно прошу принять этот скромный подарок!

На лице Инокузи расплылась улыбка, он гораздо быстрее, чем того требовали правила хорошего тона, поспешил принять «скромный» дар. На лице молодого секретаря господина Инокузи, приглашенного для стенографирования беседы, выступили капли пота, глаза выражали откровенную зависть. От высокомерного вида господина Инокузи не осталось и следа. Он поминутно улыбался, пытаясь завести непринужденный разговор, даже голос его изменился, стал мягче и ровнее, что не укрылось от внимания Дамдин-Очира. «Этот человек очень любит дорогие подарки. Это нам на руку. У нас в Халха-Монголии кое-что имеется. Значит, Дондог не наврал. Япошки падки на деньги. Если мы будем почаще показывать им наше золото, а аратов усмирять учением бурхана, то непременно достигнем желаемого», — думал Дамдин-Очир, не спуская глаз с господина Инокузи.

Японец задал несколько вопросов, связанных с внутренним положением Монголии, и внимательно выслушивал ответы, нервно покусывая тонкие губы.

— С кем из наших людей вы были связаны у себя на родине?

— С Буянтом. Это человек действия, от него нам была большая помощь. В ближайшее время сам сюда пожалует. Хотел кое-что послать со мной, но передумал и решил все везти сам.

Инокузи достал из сейфа большую фотокарточку и положил на стол перед Дамдин-Очиром.

— Да, он самый. Только здесь слишком молод. Сейчас он несколько изменился: располнел на нашей жирной баранине и дочерна загорел под монгольским солнцем.

Поскольку познания Дондога в японском языке были весьма скудными, переводил он большей частью только то, что мог кое-как перевести. Дамдин-Очир, помня предупреждение Дондога, говорил мало и только о деле.

— Буянт опытный разведчик. Мы сами ждем его со дня на день. Но нас сейчас беспокоит совсем другое.

— Что же именно?

— Большие перемены в сознании ваших аратов — вот что. Наша разведка работает четко. И на этот факт мы глаза не закрываем.

— Вы правы. Буянт неоднократно напоминал мне, что борьба за умы и сердца людей — дело самое сложное. Но в нашей стране подавляющее большинство населения — верующие, на их религиозном фанатизме мы и строим свою работу. Имеем уже немало приверженцев.

— Это похвально.

— Дондог одинаково старался угодить и монголу и японцу.

— Господин Инокузи, осмелюсь сказать, что Дамдин-Очир — один из самых мудрых и влиятельных сановников у себя на родине, — поспешил вставить словечко бурят и взглянул на монгольского ламу. Тот спокойно сидел, положив руки на стол и поигрывая небольшой табакеркой для нюхательного табака из драгоценного камня.

— Уважаемый господин мой, я хотел, чтобы письмо, мною привезенное, было незамедлительно передано японскому правительству, а о его содержании доложено Банчин-богду. Я должен вернуться в назначенный срок с ответом.

— Ваше желание будет достойнейшим образом выполнено. Можете положиться на меня. Благословенный лама Халхасии, вы сами в скором времени сможете предстать пред светлейшие очи Банчин-богда и лично обсудить с ним вопросы, касающиеся судьбы верующих монголов.

— Благодарю бурхана за ваши речи, — взволнованным голосом промолвил Дамдин-Очир, не смевший и мечтать об этом.

И в самом деле через несколько дней Инокузи послал своего представителя передать Дамдин-Очиру приглашение пожаловать на прием к Банчин-богду. Дамдин-Очир надел тканные золотом одежды, какие надевал в особо торжественных случаях, положил за пазуху длинный голубой хадаг и завернутый в него подарок, которому не было цены. В роскошном лимузине его доставили к зданию разведывательного управления, где в своем кабинете его ждал господин Инокузи.

— Сегодня счастливейший день в вашей жизни, добродетельный лама. И не только в вашей жизни, но и в жизни всех послушников бурхана. Святой Банчин-богд соизволил принять вас, выделив для этого драгоценный час. Не это ли есть высшее проявление светлейшего уважения, оказываемого святым богдом халхасским ламам? Но перед тем как предстать пред светлые очи великого святого, воспользуйтесь моим советом. Знаю, что вы не пожалуете к нему с пустыми руками, однако подумайте хорошенько о подношении, которое вы собираетесь сделать Отцу религии. Нужно, чтобы оно было достойно его святого лика.

— Господин, позвольте называть вас братом и вас премного прошу считать меня старшим братом, готовым исполнить все ваши желания. Ваш совет уместен. Я не замедлю воспользоваться им. До смерти не забуду вашей добродетели, денно и нощно буду молитвами испрашивать у бурхана ниспослать вам доброго здоровья, богатства и всяческого благополучия. Вы предоставили мне счастливую возможность поклониться живому Отцу религии. Господи, да как же можно идти на поклон к нему с пустыми руками?! И в десятом колене рода не замолить будет сей грех тяжкий. Я положу к его стопам этот голубой хадаг — символ чистоты души моей и вот этот большой ембу из чистого золота, а затем, если буду удостоен его божеского благословения, поцелую следы его или хотя бы их тень.

При виде огромного золотого слитка в глазах Инокузи зарябило, а сердце запрыгало от радости.

— Правильно. Банчин-богд не нуждается в подношениях, его богатства неисчислимы. Но за благословение живого бурхана не жаль и такого подарка, — от сильного волнения почти прошептал японец.

«Каким же титулом наградить этого щедрого сановника? Ну, ладно, как решили, так и будет. Думаю, что не переборщим. Вообще, нам он как раз подходит: фанатично религиозен, щедр, доверчив, имеет отсталые взгляды и жажду власти — все, что нужно для хорошей марионетки. А бурят Дондог? Нет, это не то», — думал Инокузи в то время, как Дамдин-Очир томился предвкушением долгожданной встречи с живым богдом здесь, в Харбине.

Наконец торжественный час настал. Инокузи распорядился подать машину и, самолично отворив переднюю дверцу, усадил в мягкое сиденье Дамдин-Очира.

— Во дворец Банчин-богда, — отрывисто бросил японец, и машина понеслась.

Банчин-богд встретил монгольского ламу с величавым достоинством, оказав ему всяческие почести. Эта живая святыня в величественной позе восседала на высоком помосте под куполом желто-пурпурного полога.

— Добродетельный лама из Халха-Монголии! Не выпали ли вам на долю тяжелые испытания в пути и не иссякли ли ваши силы от дальней дороги? — завел Банчин-богд велеречивые речи.

Услышав голос живого бурхана, Дамдин-Очир упал на колени перед богдом, коснувшись щекой угла помоста. Банчин-богд положил свою руку ему на голову, благословляя.

— Всемогущий отче! Силою ваших молитв достиг я этих мест жив и невредим. Получив благословение вашей священной десницей, я чувствую себя очистившимся от всех грехов земных. Только теперь я почувствовал настоящее счастье переродиться по велению бурхана, вновь появившись на свет человеком, — молвил он.

Инокузи молча стоял в отдалении, вслушиваясь в каждое слово, и думал: «Странно устроена эта религия. По-настоящему верят в живых богов, святых, пророков. Главное, верят, что, умирая, человек перерождается снова в младенцев и животных».

Беседа Дамдин-Очира с богдом продолжалась уже около получаса. Банчин-богд поднялся с помоста, сделал несколько шагов до приготовленного на круглом столике угощения и по ламскому обычаю поднес монгольскому ламе питье и еду. Пока Дамдин-Очир жевал, запивая из кубка, Банчин-богд на все лады расхваливал господина Инокузи, представляя его чуть ли не единственным человеком, способным спасти ламаистскую буддийскую религию в Монголии и восстановить там прежние порядки. Ознакомившись с содержанием письма от монгольских лам, привезенного Дамдин-Очиром с просьбой помочь свергнуть новую власть и возвести на престол богда, Банчин-эрдэнэ, прошептав заклинания, сообщил, что священное дело монгольских послушников бурхана увенчается успехом, ибо так угодно бурхану.

— Жалую вас титулом халхасского богд-хана и званием каноника. Повелеваю обосноваться в Баргутской кумирне и препоручаю вам главенствовать над ламами Халха-Монголии. Срок жизни народной власти будет зависеть от ваших благодеяний, — изрек Банчин-богд — Отец желтой религии.

Услышав о такой высокой миссии, выпавшей на его долю по высочайшему велению живого бурхана, Дамдин-Очир на мгновение лишился сознания от неописуемой радости. Придя в себя, он поклялся исполнить повеление Банчин-богда и положить все силы на то, чтобы срок новой власти стал как можно короче. После этого, сложив ладони, начал усердно молиться перед ликом святого Банчина.

6

Дамдин-Очир, которому еще до рождения была предсказана судьба стать ламой, всю свою жизнь провел в монастыре, изучая буддийские каноны, молитвы и заклинания на тибетском языке, строго блюдя обряды, глубоко почитая многочисленных богов буддийской религии, истинно веруя в живых хубилганов-перерожденцев, богдов-святых, бурханов-богов и мечтая, умерев, переродиться, снова став человеком.

До фанатизма набожный, Дамдин-Очир и не подозревал, что господин Инокузи прекрасно разыграл спектакль, посадив на пьедестал подставного «живого богда», что вся программа этого спектакля от начала и до конца была продумана и разработана им с единственной целью завладеть вторым золотым слитком, имевшим баснословную стоимость, а на роль живого бурхана был куплен за деньги бежавший от народной власти из Монголии и осевший в Харбине проходимец-лама, продавшийся японцам. Спектакль удался как нельзя лучше. А окрыленный безумной радостью от полученного высочайшего титула, Дамдин-Очир даже не задумался над тем, каким образом и почему святой оказался в Харбине, а не в святая святых — Лхассе?

Поздним вечером, когда в юртах потухли последние огни, тихо скрипнула дверь деревянной пристройки, и Балдан вышел во двор. Тьма была непроглядная, и через несколько шагов очертания монастыря растаяли в ней.

С трудом отыскивая дорогу, Балдан добрался до хашана Буянта. Взойдя на невысокий пригорок, он услышал негромкий свист, который повторился через несколько секунд. Балдан ответил точно таким же чутьслышным свистом, и Гомпил тотчас вышел к нему.

— Только что в окне Буянта был свет. Не иначе, как манатки собирает, негодяй.

— Ничего, все будет в порядке. Мы пришли вовремя.

— А чего беспокоиться? Раньше утра он все равно не тронется с места. Может, и вовсе днем поедет. Все давно привыкли к тому, что этот китаец разъезжает по сомонам, поэтому он наверняка свой отъезд скрывать не станет.

— Нет, Гомпил, ошибаешься, друг. Одно дело — по сомонам таскаться, а за кордон махнуть с ценным грузом — это совсем другое дело. На этот раз он уедет скрытно. Брать будем сейчас.

— Тогда лучше через погреб проникнуть, я знаю, где лаз находится. Воду возил сюда, приметил. Тут рядом, идемте.

Осторожно ступая, стараясь не задевать ногами камни, чтобы не вызвать лишнего шума, они вплотную подошли к хашану с другой стороны.

— Видите кучу жердей у забора? Здесь.

Балдан снял наган с предохранителя и пересчитал патроны.

— Гомпил, стань у дверей ханшана. Если я через час не вернусь, ты знаешь, что делать, а если все будет нормально, я подам тебе сигнал огоньком. Смотри, Гомпил, нельзя этого мерзавца упускать. Очень опасный враг.

— Давайте вместе полезем. Я много раз бывал в этом доме, хорошо знаю, где что лежит. Вдвоем нам легче будет справиться с этим гадом, а?

— Нельзя, Гомпил. Он может ускользнуть. А ты хорошо знаешь окрестности и степь, понял?

— Понял.

— Ну, начали!

Они бесшумно разобрали сухие жерди, сваленные кучей, и под ними обнаружили старую, грубо выделанную и задубевшую лошадиную шкуру, лежавшую прямо на земле. Гомпил руками разгреб песок и ухватился за ржавую ручку деревянной крышки лаза.

— Спускайтесь, здесь лестница должна быть. Шагов через десять, если прямо идти, — дверца будет низенькая, она без замка. Вот, фонарик возьмите на всякий случай. Эта дверь ведет в погреб. Погреб просторный, в рост человека, слева в потолке тоже лаз. Выходит в сени. Будьте осторожны, — еле слышно шептал Гомпил.

Балдан переложил наган в правую руку и потянул на себя ржавую ручку. Крышка поддалась с трудом.

— Подержи-ка немного, Гомпил, а то хлопнет. Ну я пошел. Балдан посветил фонариком, отыскивая глазами лестницу, быстро спустился, осмотрелся. Подземное помещение, выложенное толстыми жердями, когда-то, видимо, служило складом или хранилищем. Впереди чернела низкая дверь, о которой упоминал Гомпил. Прислушался. За дверью явно кто-то храпел. Сжав наган в руке, Балдан рванул дверь на себя. Луч фонаря выхватил из темноты железную кровать с одеялом и китайца, спящего на ней в старом ватнике. Буянт резко вскочил и одним прыжком очутился в противоположном углу. Правая рука метнулась к карману.

— Руки! Стреляю без предупреждения, — закричал Балдан. — Бросьте оружие. Поднять руки!

Лицо Буянта посерело, трясущиеся руки медленно поползли вверх. Только теперь он разглядел, что это Балдан, и, притворно кривя губы в улыбке, прогнусавил:

— Аа-а, это ты! Понимаю, зачем выследил меня. Говори сразу, чего от меня надо? Желаешь кое-что присвоить себе?

— Немедленно выкладывайте все материалы, подготовленные вами для передачи японцам! Быстро! А сначала зажгите лампу. Да не вздумайте шутки шутить!

Буянт чиркнул спичкой, зажигая керосиновую лампу, подвешенную к потолку погреба, медленно повернулся всем корпусом и внезапно одним прыжком бросился на Балдана, с силой ударив ногой по руке, в которой был зажат наган. Наган отлетел в сторону, а Балдан, потеряв равновесие, упал, увлекая за собой вцепившегося в его горло китайца. Задыхаясь и напрягая последние силы, Балдан лихорадочно шарил руками по земляному полу, не в силах сбросить с себя тяжелую тушу. Рука нащупала небольшой булыжник. Из последних сил, теряя сознание, Балдан ударил китайца по голове и сразу почувствовал, как ослабел железный обруч, сжимавший горло. Китаец обмяк. Балдан сел, прислонясь к стене, с шумом втягивая воздух. «И как это я оплошал? Не подвернись камня, была бы мне верная крышка. Силен, зверюга, даже не предполагал… Не руки, а клещи…» — думал Балдан, поднимая наган. Посидев еще несколько минут, склонился над Буянтом. Крови видно не было. «Значит, жив», — отлегло у него от сердца. Балдан подправил лампу, прибавив света, и сел поодаль на лавку, не выпуская из руки нагана.

Через некоторое время китаец зашевелился и сел, опершись на руки, вперив в Балдана ненавидящий взгляд. «Идиот, он еще надеется так просто завладеть моими материалами, которые я десять лет без сна и отдыха собирал для японцев. Японские хозяева отвалят за них солидный куш. Не-ет, каналья, не получишь, пришью как собаку…» — думал Буянт, прикидывая, как лучше расправиться с Балданом.

— Я не один, Буянт. Если вы попытаетесь меня убить и даже убьете, то уж из рук товарища, который караулит наверху, вам ни за что не уйти. Это я вам гарантирую. Так что бесполезную игру советую бросить.

— Негодяй, я не желаю разговаривать с тобой. Наглый грабитель! Если хочешь остаться живым, убирайся отсюда немедленно! Обещаю перед бурханом никому об этом не докладывать.

— Перестаньте молоть вздор. Я не шпион, подобный вам, готовый за деньги на любую подлость. Я патриот, защищающий свою землю от таких паразитов, как ты. Сдавайся по-хорошему, — потребовал Балдан.

Словно в ответ над ухом у него просвистел топор, и Буянт сделал бросок вперед. Но на этот раз Балдан успел предупредить нападение китайца мощным ударом в челюсть и в скулу. Китаец упал навзничь и лежал неподвижно. Балдан быстро связал его по рукам и по ногам, обыскал. Потом поднялся по лестнице в дом китайца и из окна посветил фонарем Гомпилу.

— А я уже совсем забеспокоился. Что-то очень долго…

— Китаец этот — зверь матерый. Страшной силы человек. У него не руки, а клещи. Чуть не задушил меня.

— Смотрите, скоро рассвет. Летом ночи короткие. Что теперь делать будем?

— Идите за мной.

— Этот тип-то где?

— Где ж ему быть? Здесь.

Балдан с Гомпилом спустились в погреб.

— Смотрите, вот так погреб! Прямо жилая комната! Опытный волк. Ишь где себе логово устроил, всего сюда натаскал. Видать, в тревожное время здесь отсиживался, — не переставал удивляться Гомпил. — Разжирел на нашем мясе, карманы деньгами набил, у-у-у, поганый, сколько лет нашу землю топтал…

В углу на земляном полу возился и дергался Буянт, пытаясь освободиться от пут.

— Послушайте, освободите меня, отпустите! Все сделаю, что пожелаете. Озолочу! — умолял китаец, увидев за спиной Балдана водовоза и только теперь по-настоящему поняв, что Балдан не Балдан.

— Хватит дурака валять, — прервал его Балдан, — выкладывайте все шпионские сведения, которые собрали. Быстро, ну!

— Развяжите веревки сначала.

Буянт поставил на лавку ящик с проявленными фотопленками, несколько фотоаппаратов, достал им же составленную подробную карту местности с указанием важных объектов, колодцев, родников, дорог и пастбищ.

— Послушайте, простите меня. Вы должны понять, что я не желаю зла Монголии. Мне обещали награду, а я хотел спокойно дожить до старости, не думая о куске хлеба. Если хотите, я все это могу уничтожить собственными руками, — заюлил китаец.

— Сообщите, каким образом и где собирались переходить границу? И не вздумайте врать!

— Я скажу правду. Через границу меня должен был переправить старший брат жены богатого Лувсана лама Лодон по приказу хамба-ламы Содова. Ему Лодон присягнул перед образом бурхана. Завтра в полночь Лодон должен прийти с оседланным конем в этот хашан и подать условный знак, позвенев стременами.

Балдан еще раз осмотрел вещи, выложенные китайцем на лавку.

— Это все? — строго спросил он.

— Нет-нет. Я забыл кое-что еще. Сейчас принесу, — и Буянт опрометью бросился в угол.

— Стой! Ни с места! Вы арестованы. Сопротивляться не советую. В случае сопротивления стреляю. — Балдан держал китайца под прицелом. — Гомпил, свяжите ему руки за спиной и обшарьте хорошенько тот угол.

Быстро исполнив приказание Балдана, Гомпил отодрал две доски и извлек тяжелый брезентовый мешок. Осторожно развязав его, вытащил несколько гранат, пару наганов, патроны, приспособление для фотографирования на дальнем расстоянии, оборудование для проявления фотопленки и печатания фотографий, толстую тетрадь в кожаном переплете.

Обыскали и дом. В матраце, на котором спал китаец, обнаружили много японских и китайских денег. Больше обыск ничего не дал.

Балдан просмотрел фотопленку при свете лампы. Почти весь восточный район был сфотографирован, на каждой части стоял номер и индекс. Особенно четко выделялись дороги, ведущие в глубь страны. Балдан перелистал тетрадь. Скорее всего это был дневник шпиона. По-китайски скорописью сюда были занесены поручения хамба-ламы и хубилгана Довчина, сроки их выполнения, записано краткое содержание бесед с ними. В одной из таких записей значилось:

«Хуб. Д. Настал момент ввода япон. во-оруж. сил. Мы уже в сост. всеми силами и средствами оказать помощь япон. войскам. Продовольствие, гужевой транспорт — в готовности. Ввод япон. войск по Керуленскому напр, — к столице…»

Балдан перевел написанное по-монгольски.

— Ха! — воскликнул Гомпил. — Ишь чего захотели! Кто это япошкам продовольствие и лошадей наготовил? А вот этого не видели? — Он показал увесистый кукиш. — Да араты за народную власть сколько жизней положили! Ну и продажные шкуры эти китайцы.

— Не горячитесь, Гомпил. Их судить будет народ. Ну а вы что скажете, господин японский приспешник? Неужто так быстро надеетесь народно-революционную власть одолеть?

— В лоб, конечно, трудно будет. А в обход можно попробовать. Что у аратов есть? Да ничего, кроме кнутов. А разве кнут устоит против пулеметов? Смешно и говорить. Ламы из монастыря Святого Лузана воздвигают субурган. На днях объявят всенародно. Вся округа — сплошь верующие. И все самое ценное — золото, деньги, снаряжение для лошадей, одежду, а некоторые даже единственную юрточку, — все они отдадут на воздвижение субургана, чтобы удостоиться в трех коленах рода благословения господня. Вы ведь сами знаете. Ну что у них останется? Ха-ха-ха. Даже приличного ножа не останется. Так-то.

— Гомпил, останешься здесь до вечера. Днем этого типа доставить в центр незамеченным нет никакого способа. А я тебя навещу и принесу поесть.

— Хорошо. А как же с водой? Кто вместо меня привезет воду?

— Это я беру на себя.

Балдан запер двери хашана, проверил, хорошо ли завален жердями лаз, и побежал домой, быстро привел себя в порядок. Накинув дэли со стоячим воротником, скрывавшим черные пятна от пальцев китайца, отправился к хамбе. «В это время он как раз читает молитвы, запивая их утренним чаем, и бывает в хорошем расположении духа», — размышлял он.

Просунув голову в дверной проем юрты настоятеля и пожелав ему всех благ, сообщил, что водовоза отправил с поручением и что на сегодняшний день воду привезет другой. Хамба кивнул головой, продолжая шептать молитвы и перебирать четки.

7

В нескольких километрах от монастыря Святого Лузана в пади между отрогами гор, покрытых редколесьем, два всадника поили у родника лошадей. В одном из них, одетом в просторный длиннополый дэли из дешевой ткани — далембы — с длинными рукавами и широкими обшлагами, скрывающими кисти рук, какие обычно носят худонские скотоводы, нетрудно узнать Балдана. Другой — коренастый, крепко сбитый парень по имени Ванчиндорж.

— Как только узнал, что нужен вам, сразу в седло и галопом до самого родника без передышки. Знаю, что просто так не позвали бы.

— Благодарю. Хорошо, что вам сообщили вовремя. Жаль только, что не догадались взять запасного коня. Но это дело поправимое, лошадь достать можно. Как незаметно доставить китайца — вот вопрос.

— Разве что ночью. Среди бела дня никак не выйдет, чтобы незаметно.

— Ночью так ночью. Ничего не поделаешь. Справитесь один? Китаец этот — зверь коварный. Гомпила бы с вами послать, но тут может осечка выйти. Хамба слишком хитер, да и неглуп. Заметить может. Все же пусть Гомпил проводит вас немного. Так будет спокойней. А теперь прощайте.

Балдан снова спешил к монастырю. Во что бы то ни стало, нужно было раздобыть коня и как можно скорее отправить Буянта в центр. К тому же сегодняшний день был как раз тем десятым днем, когда Балдану предстояло связаться с японским разведуправлением и доложить о своих действиях. Балдан решил сделать еще один ход конем: сообщить японцам, что их бывший верноподданный Буянт наплевал на все обязательства и окончательно продался народно-революционным аратам и красным русским, а заодно спросить у япошек, как быть с ним дальше. Таким образом он решил вывести Буянта из игры.

У самого монастыря он дал шпоры коню и почти влетел в ворота. Круто осадив коня возле юрты настоятеля, Балдан вбежал к хамба-ламе и срывающимся голосом, вытирая вспотевшее лицо полою дэли, быстро заговорил:

— Почтенный отец мой! Я только что выходил на связь с господином Инокузи. Получил задание лично переправить Буянта через границу. Велите Лодона послать ко мне и распорядитесь выделить для Буянта доброго коня. Время — деньги. Поспешите, достойный отец.

— Хорошо, сын мой. Сделаем все, как надо. А разве нам господин Инокузи ничего не передал? А про нас, про нас-то он что-нибудь спрашивал? Что вы ему о нас сообщили?

— Об этом поговорим после. Не волнуйтесь, отче, я высоко оценил ваши действия, и господин Инокузи не скрыл своего удовлетворения.

— Ну, хорошо, хорошо. А как насчет военной помощи и оружия? Что они говорят?

— Наставник, простите великодушно, но сейчас не время для беседы. Потом я расскажу все подробно. О вас знают, вас ценят.

Хамба-лама был очень польщен ответом Балдана.

— Ну, ладно, — молвил он, — бурхан услыхал наши молитвы. Лодона я к вам сейчас же пошлю, а конь к вечеру будет. Идите отдыхать. Граница не так-то близка. Два дня пути. Выспитесь хорошенько перед дорогой. Провиант вам приготовят.

— Благодарствую, отец мой.

Балдан вернулся к себе в деревянную пристройку, лег в постель, но сон не шел к нему. Всякие мысли вертелись в голове, нагромождаясь одна на другую. Провалявшись часа два, он услышал за дверью чьи-то шаги и нарочитое покашливание. Балдан сунул наган под подушку, лег на спину и закрыл глаза.

Шаги повторились снова, приоткрылась скрипучая дверь, и пожилой лама осторожно, с опаской переступил порог комнатушки. Он снова кашлянул в кулак и уставился на спящего Балдана.

Балдан чуть приподнял веки, протер глаза и сел на постели, свесив босые ноги. «Это Лодон. Все приметы совпадают: красное, точно кирпичом натертое лицо, злые, глубоко запавшие глаза, сильно приплюснутый нос. Лодон», — догадался он. В ответ на приветствие Балдана Лодон чопорно поклонился.

— Желаю здравствовать. Хамба-лама прислал меня к вам. Осмелюсь спросить, чего изволите желать.

— Вы брат жены богатого Лувсана? Искренне рад вас видеть и с вами беседовать. — Балдан широко улыбнулся, сверкнув двумя рядами крепких белых зубов.

— Да-да, я и есть Лодон.

— Пройдите сюда, садитесь. Я угощу вас чаем. Ужасно жаркий день сегодня. Какие новости в худоне?

— Прижимают нас со всех сторон. Слыхали про такого Сэда? Это председатель одного здешнего бага. Он мутит народ против нас. Против религии пошел, против бурхана. А ламы окрестные — те все, как и мы, уповают на Банчин-богда и ждут не дождутся, когда придут войска из Страны восходящего солнца и освободят нас.

— Нечего уповать на бурхана. Простое созерцание — в государственных делах помощник ненадежный, — заметил Балдан с недовольным видом.

Лодон понял, что сказал не то, и, боясь прогневить посланца Страны восходящего солнца, поспешил исправить свою оплошность:

— Мы ведь не только молимся. Мы действуем, и молитвы нам помогают. Например, когда председатель Сэд выступает в защиту народной власти, мы открываем аратам глаза на ее уязвимые места и оборачиваем дело в свою пользу. Бурхан все видит, все знает. Таким, как председатель Сэд, бурхан никогда не предопределяет долгой жизни. Это я вам говорю совершенно точно. А сколько еще жить осталось председателю Сэду в нашем бренном мире, точнее всех знает наш зять Лувсан. Бурхан не посчитает большим грехом, если Сэд немного раньше перейдет в нирвану. Под покровительством мудрейшего хамба-ламы и всесильного хубилгана мы…

— Об этом я хорошо осведомлен самим настоятелем, — прервал Лодона Балдан. — Сейчас нет времени побеседовать с вами более обстоятельно, дорогой Лодон. Давайте перейдем к делу, ради которого я просил хамба-ламу послать вас ко мне.

— Выполню любое ваше поручение, — с готовностью подхватил Лодон. — Во мне не сомневайтесь. Я перед жертвенником клялся бороться против новой власти и от клятвы не отступлюсь ни на волосок. До самой смерти останусь ее непримиримым врагом. Сначала хамба хотел поручить переброску Буянта через границу этому кургузому недоростку Дамирану-тайджи Но я упросил настоятеля доверить это важное дело мне.

— Молодец, Лодон, вы далеко пойдете.

— Тот, кто в нашем бренном мире переродился, став человеком, должен посвятить себя осуществлению благородных порывов, если он не хочет в последующем перерождении попасть в горящий ад.

— Вполне согласен с вами. — Многословие этого ничтожества начинало выводить Балдана из себя. — На этот раз прошу никуда не отлучаться от дома. Вы получите другое важное задание. Постарайтесь, во-первых, завербовать водовоза Гомпила. Используйте любые средства, не гнушайтесь ничем. Он малый не промах и нам может оказать большую услугу. Он возит воду всем аилам^[27] всех знает, ему верят, с его мнением считаются. Поняли? А Буянта господин Инокузи поручил лично мне доставить к границе целым и невредимым. Далее, прямо в Харбин его поведет надежный человек. Кроме хамба-ламы и вас, Лодон, никто этого не знает и знать не должен. Поняли? У степных людей чутье острое, они за тридевять земель чуют, откуда потянуло жареным мясом. Сейчас отправляйтесь к настоятелю, а после полудня доставьте сюда коня и провизию. Идите… Да, за Сэдом наблюдайте получше. Ясно?

— Все будет исполнено. — Лодон, уходя, низко поклонился два раза, оставаясь в каждом поклоне по нескольку минут. Нарочитая чопорность лам всегда раздражала Балдана. И теперь, выпроводив наконец Лодона, он вздохнул с огромным облегчением. С другой стороны, оторванность монгольского ламства от внешнего мира, его отсталость и невежество были сейчас, как никогда, на руку Балдану. Закрыв покрепче дверь и опустив оконную занавеску, Балдан достал ящик с передатчиком, поставил на стол, стер пыль. Вдруг охватило страшное волнение: ему никогда прежде не приходилось передавать шифровки за границу. «А вдруг сорвется? Вдруг японцы не примут этого Балдана? Нет, я должен, должен довести дело до конца. Во имя родины». И Балдан начал выстукивать ключом… Он сумел передать все, что наметил. На запрос, как быть с «изменившим присяге» Буянтом, ответ не заставил себя ждать: «Убрать немедленно». Балдан получил новое задание: докладывать раз в неделю в условленное время о внутреннем положении Монголии, о трудностях, с которыми приходится сталкиваться новой власти, о деятельности заговорщиков. Окончив сеанс связи, Балдан ликовал: «Клюнули, гады! Теперь весь клубок будет распутан до последнего узелка».

8

В одном из низких глинобитных домиков, выстроившихся в ряд в просторном хашане бывшего коммерсанта Шушмы, собралось за столом человек десять китайцев и монголов. Повар Шушмы и его слуга — два пожилых китайца — то и дело появлялись с подносами, уставленными закусками и вином. За столом на почетном месте восседал хубилган Довчин, говорил почти он один. Другие слушали, льстиво улыбались и без устали кивали головами, как игрушечные китайские божки.

— Послушники бурхана! Наше время настало. С прибытием мудрого посланника Страны восходящего солнца мы воспрянули духом и гордо подняли головы. Каждый из нас обязан показать, на что он способен. Нас всех объединяет кровная клятва, принесенная каждым из нас на жертвеннике. Наш час пришел! С Пунцагом пойдет группа к складу с оружием. Как раз в самый надом преподнесем свой подарок новой власти. Пунцаг, бурхан воздаст за вашу доблесть, сын мой. Если склад будет сожжен, это станет каплей нашей помощи японским войскам, которые скоро поспешат к нам на помощь. Послушники бурхана! Не пугайтесь опасности. Ваши дела и поступки заслуживают высокой награды бурхана. Победивший и все миновавший великий и всемогущий Будда пошлет вашему роду счастливую судьбу до третьего колена.

Рябой банщик и темнолицый монашек, сидевшие за столом по левую сторону от Довчина, тоже изъявили желание войти в группу Пунцага; видимо, им не терпелось заполучить из рук бурхана счастливую звезду до третьего колена.

Пунцаг понимал, что ждет его в случае провала. Он сидел, не шевелясь и не притрагиваясь к кубку с вином. Желая воодушевить его, хубилган обратился к сидящим за столом с высокопарной речью:

— Пунцаг — единственный среди нас человек, готовый принести себя в жертву бурхану. Он доказал это делом, повернув бывшего моего послушника Чойнхора лицом к нирване. Именно ему по велению бурхана я и поручаю теперь возглавить опасное, но благородное и святое дело, открывающее нам путь к спасению. — Прошептав заклинание, Довчин отпил из кубка вина, окинул всех сидящих тяжелым взглядом и продолжал: — Если мы теперь будем оказывать милосердие таким, как Самдан, бывший секретарем ревсомольской ячейки в ламской артели, то потом сами же станем рвать волосы на своей голове. Повелеваю каждому из вас перед началом празднования надома повернуть лицом к нирване по одному-два наиболее ярых партийных выскочек. И чтобы все было гладко! Засыпавшийся согласно обету отойдет в страну спокойствия сам, без посторонней помощи. Далее. Вырезать всех поголовно, уличенных в поношении и посрамлении нашей религии и ламства. Эту операцию проводить исключительно от имени революционной власти. Далее. От имени народно-революционной власти и правительства врываться в аилы, хватать у аратов с домашних жертвенников статуэтки бурханов, топтать их на глазах у хозяев и швырять в огонь. Этим вы вызовете гнев и ненависть аратов к новой власти… Что уставились? Ничего страшного. Потом замолите этот грех перед бурханом. Бурхан простит любой грех, принятый во имя осуществления великой цели. — Довчин кончил говорить, сложил ладони и начал читать заклинания, закатив глаза и раскачиваясь взад-вперед.

Шушма, и половины не понявший из того, что говорил хубилган, принялся на все лады расхваливать перерожденца, повернувшись к Пунцагу, но так, чтобы хубилган мог слышать его слова:

— Ай, перерожденец, ай, мудрейший из лам! Его волшебный, необъятный ум может предвидеть события нескольких последующих лет!

Пунцаг ничего не ответил на громкий шепот Шушмы. Он сидел молча, погруженный в свои мысли, и ел глазами Довчина. Темнолицый монашек, забитый и какой-то пришибленный, за весь вечер не вымолвил за столом ни единого слова. В душе он боготворил хубилгана, считая его самым великим человеком, и в то же время страшно боялся даже его взгляда.

Все снова выпили немного вина и поели горячей пищи. Довчин поманил рукой Шушму и посадил его возле себя.

— Вам поручаю в ближайшие дни сжечь ламскую артель — рассадник всякой нечисти. Привлеките в помощники своих людей, вы знаете кого. Пунцага не трогайте. У него задание особое. К тому же он сам работает в этой артели. Пунцаг, а вы будете делать вид, что спасаете имущество артели. Все понятно, я надеюсь? Разработайте план действия и доложите мне.

Когда сумерки сгустились, заговорщики поодиночке вышли из хашана Шушмы.

Ровно в полночь к высокому, из толстых лиственничных бревен частоколу, окружавшему дом и двор Буянта, подъехали два всадника. Один остался снаружи, держа под уздцы лошадей, другой открыл увесистый замок и вошел в хашан. Полсуток прошло с той минуты, как Гомпил один остался караулить Буянта. В домике горела керосиновая лампа, из-за двери доносился терпкий запах китайской пищи. Открыв дверь, Балдан увидел Гомпила с наганом в одной руке и с засохшим манту^[28] в другой. Рядом на табурете стояла наполовину опорожненная миска с какой-то едой. Буянт, как ни странно, не только не оказал ни малейшего сопротивления Гомпилу, а будто желая облегчить ему «дежурство», сразу же завалился на лежанку и весь день храпел.

— Я уж совсем вас заждался!

Балдан поманил рукой Гомпила, отвел в угол и шепнул:

— На улице возле ворот нас ждет с лошадьми местный инспектор госбезопасности. Я с ним отправлю китайца. Ванчиндорж доставит его в центр аймака, а оттуда в Улан-Батор. Возвращайся домой, а завтра, как обычно, приступай к работе. Если спросят, где был, скажи, что помогал Балдану собирать пожертвования на возведение субургана. У меня в пристройке как раз лежат еще не учтенные несколько золотых и серебряных слитков, снаряжение для лошадей и оружие. Понял? И еще скажи хамбо, что скотоводы будто очень приветствуют возведение субургана. А Ванчиндоржа я провожу сам.

Балдан подошел к Буянту. По вздрагивающим векам и напряженному выражению лица сразу понял, что тот только притворялся спящим. Он, конечно, следил за каждым движением ненавистных ему людей, напрягая слух, чтобы уловить хоть одно слово из их разговора.

— Разрешите побеспокоить. Поторопитесь встать, — потребовал Балдан.

— Ваша воля, — покорно ответил Буянт и нехотя поднялся. — Куда повезете?

Балдан, не ответив, молча указал на дверь. Правая рука не выпускала в кармане наган.

— Гомпил, развяжите ему руки, пусть оденется теплее. Ночи стоят холодные.

Буянт потер затекшие кисти рук, скинул ватник и надел короткополый дэли на мерлушке. Быстрым шагом вышел из хашана и сел на одну из лошадей. Весь вид его, казалось, говорил о покорности судьбе. «Хорошо, что они везут меня ночью. Если бы это было днем, араты забили бы меня насмерть камнями: я сделал немало, чтобы заслужить их ненависть. Неужели это конец? Нет, господа, точку на мне ставить еще рано. Провожатый — человек зеленый, обмануть его будет нетрудно. В общем, хорошо, что сейчас ночь». — Буянт закрыл глаза и замурлыкал сквозь стиснутые зубы что-то заунывное.

— Послушайте, мое дело кончено. Развяжите мне руки. Даю слово, не убегу. При малейшей попытке к бегству прошу стрелять в меня.

Ванчиндорж подъехал к Балдану.

— Китаец, наверное, совсем закоченел. Давай развяжем. Нас двое, не убежит.

— Развязывай.

Когда Буянту развязали руки, он заметно повеселел, стал разговорчив, начал даже шутить.

— Знаете, я здесь почти десять лет проторчал. Если рассказывать о том, что я успел сделать по заданию японской разведки, то и дня и ночи не хватит. Да здесь и не место, и не время для подобных рассказов. Но посудите сами, разве это не кощунство судьбы, не игра случая?! За все время я так и не передал своим хозяевам ни одного особо ценного материала. Хотел сам их доставить, денег за них мне обещали много. И вот конец…

— Почему вы, китаец, поступили на службу к японцам в разведывательное управление? — поинтересовался Балдан.

— Что я могу сказать? Я был беден. А все бедные прежде всего думают о своем желудке. Я, как и большинство моих соотечественников, — раб желудка своего. На что только не толкает людей голод.

Балдана подобными разговорами не разжалобить…

До рассвета ехали молча тихой рысью. Кони устали, утомились и всадники. Страшно хотелось спать, отяжелевшие веки сами опускались на глаза. Буянт раскачивался в седле, словно пьяный, делая вид, что спит. «Хитрюга. Почти сутки прохрапел на лежанке у себя дома. А теперь ждет удобного момента. Ну, жди». — Балдан изо всех сил старался преодолеть дремоту, то привставая на стременах, то насвистывая какую-нибудь мелодию.

— Друг, сон меня одолевает со страшной силой. Смотри за этим типом в оба, — шепнул он Ванчиндоржу.

Лошади шли шагом. Буянт ехал впереди, все так же мерно покачиваясь в седле. За ним шел следом конь Ванчиндоржа. Балдан замыкал шествие.

Вдруг в предутренней тиши громовым эхом прокатился звук выстрела, и следом за ним по усохшей на солнце дороге застучали копыта. Балдан очнулся. Устремляясь к лесистой пади, галопом скакал Буянт, на земле неподвижно распласталось тело Ванчиндоржа. Все произошло в считанные секунды. Балдан пришпорил коня и помчался наперерез Буянту. Под ним был лучший конь из табуна хамба-ламы. Расстояние между Балданом и китайцем быстро сокращалось. Буянт, размахивая наганом Ванчиндоржа, что-то кричал. До леса было недалеко, китаец рассчитывал скрыться. Казалось, фортуна вновь ему улыбнулась. Но Балдан настигал врага. Буянт выстрелил и первым же выстрелом, почти не целясь, сбил с Балдана шапку, выстрелил еще несколько раз, но промахнулся. Балдан с тяжелым стоном, вырвавшимся из самой глубины сердца, прицелился, выстрелил, и конь под Буянтом, дико всхрапнув, перекувыркнулся через голову, отшвырнув тело седока на несколько метров. Балдан поскакал к китайцу, перевернул его на спину, из угла рта тоненькой струйкой стекала на землю кровь.

— Из-за этого паршивого китайца такого коня застрелил! Встать! Быстро! Хватит притворяться.

Китаец продолжал лежать неподвижно.

— Если сейчас же не встанешь, пристрелю, как последнюю собаку. Ну!

Буянт заворочался, встал на четвереньки, вытер руками рот, исподлобья глядя па Балдана, и вдруг, встав на колени, запричитал, раздирая на груди дэли:

— Убейте меня, я не человек, застрелите меня!

— Хватит играть спектакль, насмотрелись уже!

Балдан на этот раз крепко связал ему руки за спиной, прицепив длинный конец веревки к своему поясу. Посадив китайца на своего коня, он пошел к тому месту, где оставил товарища. Ванчиндорж пришел в себя и лежал на спине, зажимая ладонью рану на голове.

— Жив, друг? — обрадовался Балдан.

— Оплошал я, сон сморил, проклятый, — винил себя Ванчиндорж. Его жег стыд.

— Ничего, друг. Хорошо, что голова цела. А рана пустяковая, как говорится, до свадьбы заживет. На мне рубаха тонкая. Сейчас перевяжу тебя, и двинемся дальше.

Он посадил Ванчиндоржа позади себя, привязал к седлу повод коня, на котором сидел китаец, и они двинулись в путь.

Дорога шла степью, пересеченной грядами высоких холмов, поросших лиственницей, на самом горизонте синели подернутые дымкой отроги гор. Легкий ветерок играл высокой травой, словно кудрями ребенка. Кругом ни души. Простор, тишина и спокойствие под ослепительными лучами солнца на ярко-голубом безоблачном небе.

Через пару часов они доехали до развилки.

— За холмом справа, километров пяток отсюда, в небольшой долинке у родников стоят несколько юрт. Там у меня есть знакомые, я могу взять чего-нибудь поесть и попросить коня. Разрешите на часок отлучиться, — попросил Ванчиндорж.

— Как у тебя с головой? Не болит?

— Нормально.

— Тогда поезжай. Долго не задерживайся. Буду ждать тебя у подножия того холма, в тени. — Балдан указал рукой вперед.

9

К большой белоснежной пятистенной юрте краснолицего богача Лувсана на взмыленном коне подъехал всадник. По тому, как тяжело поднимались и опускались потные бока лошади и как, кряхтя и охая, спешился седок, с трудом переставляя подкашивающиеся ноги, было нетрудно догадаться, что конь и человек проделали немалый путь, прежде чем добрались до этого аила. На конский топот из юрты выбежала жена Лувсана.

— Ой, да никак это Дамиран-гуай^[29]. Я сначала вас и не узнала. Смотрю и думаю: какой-то пьяный человек приплелся!

Из юрты потянуло запахом свежевыгнанной теплой молочной водки. От знакомого запаха, который был так мил сердцу кургузого тайджи Дамирана, он сразу приободрился и, стреляя глазами в сторону толстой жены Лувсана, начал шутить:

— От такого благоуханного запаха, голубушка, который исходит из вашего дома, нетрудно осоловеть… Какие новости? Хозяин дома? — уже серьезно спросил Дамиран, стараясь скрыть от нее свою усталость.

— Какие могут быть у нас новости? Разве что вы привезли издалека что-нибудь новенькое, — захихикала женщина. — Да вы входите, входите, Лувсан дома. Он уже налакался. Вам бы только водку горячую хлебать, бездельники.

Завидев Дамирана, Лувсан вскочил с пухлого тюфяка, на котором только что лежал. Его и без того красное лицо еще больше побагровело. По старинному обычаю он протянул обе руки для приветствия и усадил Дамирана в красный почетный угол юрты.

— Благодарю счастливую судьбу, пославшую вас в мой дом, — заплетающимся языком прогнусавил Лувсан. — Я искренне рад, что вы приехали. Сейчас выпьем и закусим, а потом всласть посмеемся над новой властью. Ха-ха-ха-ха…

— Благословенный Лувсан, богатый и счастливый человек, правильно говорит. Плоды благодеяний надо уметь вкушать. Ха-ха! Попьем и поедим сначала. Ха-ха!

— Пока эти революционные голодранцы не отобрали у меня последние стада, возрадуем свои желудки, пожрем жирного мясца и запьем его горячей молочной водочкой. Никогда еще не было в этом мире места, где были бы все равны. Нам с вами предначертано свыше вкусно есть и пить… Ха-ха-ха…

— Рано или поздно эти голодранцы за свои грехи поплатятся. Проклятая новая власть лишила меня всего. Вчерашние мои слуги, целовавшие мои следы за объедки с моего стола, сегодня проходят мимо, не поклонившись, словно они теперь мои хозяева. А некоторые из этих нищих еще и счеты грозятся свести, канальи… Но у этой власти возраст будет невелик!

Хозяин внимательно следил за быстро опорожняющимися пиалами и все подливал и подливал гостю горячей молочной архи^[30].

— Достойнейший тайджи, чего соблаговолите откушать? Надеюсь, вы не захотите возвращаться на ночь глядя и заночуете у нас?

Дамиран положил в рот большой кусок ароматной молочной пенки и, обтирая масляные пальцы о дэли, ответил набитым ртом:

— Что приготовите, то и поедим. Конь устал, а то бы я поехал.

— Нет, уважаемый, я вас не отпущу ночью. Утром выберете из моего табуна легкого на ногу свежего скакуна. А жена нам отварит хорошей баранины.

Пока женщина возилась у печки, накладывая в котел с водой большие куски мяса, мужчины тихо беседовали.

— Я давно хотел повидать тебя, Лувсан-гуай. Не с кем мне поделиться сокровенными мыслями. Верить стало никому нельзя.

— Да-да. Ужас, что делается на нашей земле. Наш скот и имущество раздают налево и направо этим неимущим. Бывшие вечно голодными вдруг разбогатели за наш счет и стали сытыми. Ничего, их животы скоро лопнут.

— А мы будем сидеть сложа руки и смиренно смотреть на эти безобразия? Нет, Лувсан. Мы с тобой, преданные бурхану его послушники, должны защищать нашу веру против всех неверных.

— Если бы я знал, как ее защищать, то и живота своего не пожалел бы. Сейчас я похож на горного барса, изъеденного муравьями и обессилевшего.

— Не говори так. Бурхан нас не оставит. Придет время, и он протянет нам свою щедрую длань. А мы, чтобы возблагодарить его, не пожалеем ни золота, ни своей крови.

— Ай, правильно говорите, Дамиран-гуай. Я тоже частенько об этом подумывал.

— А если так, то помоги возвести субурган. Пожертвуй, что можешь. А бурхан, благословляя тебя и очищая прегрешения твои, сторицей тебе воздаст.

— На воздвижение святого субургана ничего не пожалею. Пока мои стада принадлежат мне, я сам распоряжусь ими. Иначе не успеешь оглянуться, как они будут в руках у Сэда.

— Я верил в тебя, потому и приехал, Лувсан-гуай. Но об этом не надо нигде говорить громко. — Дамиран понизил голос. — Вообще, я кое-что скажу тебе по секрету. — Засучив широкие рукава дэли, он выбрал с подноса самый большой и жирный кусок баранины и начал есть, громко чавкая от удовольствия, отрезая куски большим широким ножом возле самых губ и уставившись сальными глазками на жену Лувсана, сидевшую у очага. Время от времени он подмигивал ей и многозначительно улыбался. Этот низкорослый тайджи в молодости был большим ветреником, никто не мог точно сосчитать, скольких девушек он соблазнил и бросил. В преклонные годы характер его остался прежним, поэтому жена Лувсана быстро поняла намеки тайджи, в ответ чуть заметно кивала головой и тихонько хихикала.

Не вставая с подушек, хозяин юрты вытащил из сундука заветный кувшинчик с водкой, припрятанный на особый случай.

— Подогрей-ка водочку, да побыстрей. Мы с тайджи еще немного попьем, — крикнул он жене.

С тех пор как ушла последняя служанка, все заботы о домашнем очаге легли на ее плечи. Чтобы не выслушивать злых окриков и брани не в меру гневливого мужа, она безропотно исполняла любую его прихоть. Молча подав мужу подогретый кувшинчик с водкой, женщина затянула полог и прилегла отдохнуть.

— Дорогой Дамиран, теперь нам никто не будет мешать говорить откровенно. Я ведь тоже ненавижу эту власть. Судьбой свыше нам была предопределена совсем другая жизнь, особая. Мы были поставлены над всеми оборванцами, протягивавшими к нам свои грязные руки за куском. А теперь посмотри-ка, что делается? Теперь, выходит, мы должны есть с ними из одного котла, — вздыхал Лувсан.

— Народная власть долго не продержится. Только одними вздохами тут не поможешь. Слушай, — Дамиран перешел на шепот, — постарайся сделать все возможное, чтобы окрестные араты поголовно приняли участие в воздвижении субургана и чтобы жертвовали ружья, сабли, кинжалы — одним словом, любого рода оружие. Золото — золотом, а главное сейчас — это оружие. Ясно? Скотоводы будут защищать свою власть с пеной у рта, как свой очаг. Вот и надо оставить у них в руках одни кнуты. Понимаешь? Нужно вооружать лам, которые день и ночь возносят молитвы бурхану за наши прегрешения. Отец нашей религии святой и всемогущий Банчин-богд благословляет своей десницей деяния наши, направленные на освобождение послушников бурхана из цепких рук неверных.

Схватив Лувсана за лацкан рубахи и притянув его багрово-сизое лицо к самым своим губам, Дамиран зашептал:

— С той стороны, откуда встает солнце, придет войско, всю нечисть сметет с лица нашей земли, и все повернется по-старому. Все ламство — истинные защитники нашей веры — поднимется с оружием в руках на священную войну за веру. А вместе с ними и мы. Понял теперь, зачем я пришел к тебе?

— Сам бурхан всемогущий прислал вас, почтенный тайджи, в мой дом. Сам святой богд изрекает мудрые речи вашими устами. Ай, как хорошо, если японское войско придет сюда и вернет мне мои табуны…

— Обязательно придет, я это знаю точно. Только ты не болтай лишнего. Смотри осторожней будь. Не то эти революционные оборванцы быстро упекут тебя в каталажку.

— Вы же меня знаете. Конечно, я не так учен, и мой ум не так широк, как ваш, но все же я ваш единомышленник и очень этому рад… Уже за полночь, тайджи. И водка вся кончилась… Ложитесь спать.

— Неужели ты думаешь, что я пришел к тебе за этим? — Дамиран кивнул на опустевшие кувшины. — Этого добра у меня, слава бурхану, всегда с избытком. Открой-ка лучше уши да слушай, что еще скажу. Выспаться успеем. Объявился в ваших краях один революционер. Сэдом звать. Слыхал про такого?

— Слыхать-то Слыхал, а что такое?

— Убрать его надо с нашей дороги — вот что!

— Как это — убрать?

— Очень просто: повернуть лицом к нирване, попросту говоря — убить. Мы решили поручить это ответственное дело тебе. Больше надеяться не на кого. Ты теперь не спорь с Сэдом. Наоборот, постарайся во всем с ним соглашаться и войти к нему в доверие. Я думаю, когда ты таким образом сойдешься с ним поближе, то без труда сможешь лишить его возраста, не вызвав ни у кого подозрений. Выполнишь? Ты должен это сделать!

От такого поручения Лувсан окончательно протрезвел. Все внутри у него похолодело, он сидел, открыв рот, не говоря ни «да», ни «нет».

— Дорогой Лу, ты ведь не ребенок, скрепи сердце, возьми себя в руки, — увещевал кургузый тайджи. — Бурхан не забудет тебя. Каждый, кто понравится бурхану, удостаивается его великих милостей. Так всегда бывает, я знаю.

«Как же я смогу выполнить подобное? Сейчас не те времена, когда можно было за пару коров купить на такое дело любого голодного арата. Нет, сейчас никому нельзя довериться. Почему бурхан послал мне такую тяжелую долю? — Лувсан бросил недобрый взгляд в сторону развалившегося на волосяном тюфяке Дамирана. — Ему-то что? Вон как сладко спит. Со своих плеч свалил тяжелое бремя, взвалив на меня непосильную ношу. Но раз бурхану угодно подобное, пусть свершится…»

10

Едва из-за холма вылетел на дорогу всадник в широкополой шляпе, как вездесущая босоногая детвора загалдела:

— Председатель бага приехал! Председатель Сэд приехал! Дети вперегонки бегали по хотону^[31] от юрты к юрте, передавая радостную новость:

— Председатель приехал! Говорить будет!

Сэд, молодой энергичный парень, в окружении целой ватаги ребятишек прошел в большую пятистенную юрту старого скотовода Жамбы.

— А ну-ка, ребятки, зовите всех сюда. Важное сообщение хочу сделать.

Вскоре юрта была битком набита людьми. Окинув взглядом собравшихся, Сэд развязал узелок, вытащил из него небольшую тетрадь и обстоятельно начал говорить:

— Дорогие товарищи, в нашей местности усиленно распространяются клеветнические слухи, направленные на подрыв нашей мирной жизни. Поэтому я получил задание от сомонского начальства подробно ознакомить вас с политикой нашей партии и правительства.

Сразу же прекратились всякие разговоры и шепот, люди затаили дыхание. Даже старики вытащили изо ртов трубки и с открытыми беззубыми ртами ожидали, что скажет Сэд.

— Светские и духовные феодалы, лишенные всех привилегий, а также их приспешники нарочно выдумывают всякие небылицы, чтобы опорочить деятельность нашей народной партии и правительства. По хотонам и аилам враг разбрасывает листовки следующего содержания: «Революционные араты отбирают у верующих и сжигают в огне костров предметы религиозного культа, а верующих аратов заставляют выполнять непосильную работу, после чего ссылают за море». Некоторые из вас тоже, возможно, читали эту ложь. Некоторые, еще отсталые араты услышав подобную фальшивку, принимают ее за чистую монету и падают духом. А это как раз на руку нашим врагам, мечтающим лишить вас всех ваших завоеваний, лишить свободной и счастливой жизни, вернуть себе привилегии и,ничего не делая, опять жить вашим трудом. Товарищи! Будьте бдительны, не поддавайтесь на подобные провокации!

Вы знаете, что наша конституция гарантирует право на свободное вероисповедание. Это, я считаю, является своего рода уважением, проявленным нашей народной властью к верующим и защитой законом их интересов.

Краснолицый Лувсан, помня наставления Дамирана, поспешил вставить словечко:

— Правильно говорит председатель. Только глупцы, которым бурхан зря под носом сделал рот, распространяют всякую ерунду. Чего вздор болтать, если государство на законном основании разрешает свободу вероисповедания? Верно? — обратился он за поддержкой к Сэду. — Такую околесицу только темные невежи нести могут, неграмотные, отсталые кочевники…

— Откуда ты взял, что лживые слухи против народной власти распространяют отсталые араты? Нечего сваливать на отсталых и невежественных! А не кажется ли тебе, что клевета на революционеров — дело рук некоторых «умников»? — с места возмутился согбенный старик, недавний крепостной богатого феодала.

Сэд внимательно выслушал слова старика и в знак солидарности кивнул головой.

— Товарищи! Не стоит сейчас рядить-судить о том, кто распространитель вредоносных слухов. Главное, товарищи, не поддаваться провокациям и панике. Будьте бдительны к проискам врагов нашей с вами народной власти. Это правда, что государство гарантирует свободу религии, но использовать ее во вредных для государства целях запрещено законом. Прошу всех принять это к сведению.

Слова попросил пожилой караванщик с огрубевшим от степного ветра и солнца корявым лицом и вышел на середину юрты.

— Народная власть — это наша власть, она дала нам свободу. Зачем же мы будем против своей же власти сети плести?

— Правильно председатель сказал: клевета на нашу власть и попытки посеять смуту — дело рук бывшей знати.

— Правильно, дед Жамба, — хором поддержали караванщика собравшиеся.

— Конечно, Жамба-гуай прав, — поспешил реабилитировать себя Лувсан, — я ведь ничего плохого не хотел сказать. Я только хотел вставить пару слов в поддержку народной власти.

— Кто еще хочет выступить? Высказывайтесь, товарищи, кто что думает. Не бойтесь. Может, у кого вопросы есть?

С места поднялась бойкая на язык старуха Ульдзий, известная в округе жалобщица.

— Говорят, что в здешнем монастыре будут возводить большой субурган. Правда ли это? И можно ли вносить свои пожертвования на возведение субургана?

Вопрос этот, вероятно, волновал сердца всех жителей хотона, поэтому, ожидая, что скажет Сэд, все сразу замолчали.

— Пока никаких официальных заявлений насчет возведения субургана не поступало. Но слухи о новом субургане, видимо, не лишены основания. Лепту, разумеется, вносить никому не запрещено. Каждый вносит, что хочет. Однако наивно думать, что с воздвижением субургана все сразу станет прекрасным и что ваши желания тотчас сбудутся. Никакой субурган, даже самый огромный, не принесет абсолютно никакой пользы аратам. По-моему, чем отдавать ламам деньги и ценности, лучше купить в магазине вещи, которые пригодятся вам самим в вашем хозяйстве.

— Сколько веков мы безропотно поклонялись и молились бурхану, но жизнь наших дедов и отцов от этого не становилась лучше. Бедные нищали, а богатеи еще больше жирели. Если бурхан действительно посылает свое благословение верующим за их великие пожертвования, то почему он благословляет только богатых? А вот народная власть, которой и десятка лет не наберется, уже изменила нашу жизнь в корне. Мы, бедняки, никогда не евшие досыта, а только пасшие бесчисленные стада феодалов, сейчас имеем скот и хорошие юрты для жилья. И все сыты, обуты, одеты. Зачем же мы будем отдавать на субурган свое имущество и скот, которые дала нам народная власть? Мы должны сами ими пользоваться.

Это выступил член народно-революционной партии Цултэм, отец которого работал табунщиком у краснолицего Лувсана, но упал с необъезженного коня, сильно расшибся, долго болел да так и не встал с постели. Место его с ранних лет занял Цултэм, на которого постоянно сыпались шлепки, подзатыльники и пинки злого и жадного хозяина. Сколько унижений, оскорблений и издевательств он вынес в детстве! Но вот пришла в их край новая жизнь, сделавшая всех граждан равными и свободными. И жизненная дорога показалась Цултэму длинной и широкой. Увидев среди собравшихся надменное лицо своего бывшего хозяина Лувсана, вспомнил Цултэм, как однажды толстая жена Лувсана измывалась над его голодным сынишкой. Она заставляла его сортировать мучную приправу для чая и не давала ребенку ни щепотки, чтобы утолить голод; вспомнил Цултэм, как она обзывала его сына недоноском, ублюдком и дико при этом хохотала. В тот вечер, пригнав табун и с трудом успокоив плачущего сына, Цултэм собрал пожитки, взвалил их на арбу и перекочевал в другой хотон, где скотоводы уже объединились в артель. Артельщики, учитывая бедственное положение Цултэма, выделили ему в безвозмездное пользование двух дойных коров и коня из конфискованного у феодалов скота. С этого дня Цултэм понял, что значит народная власть, и стал ее верным защитником. Из года в год жизнь артельщиков становилась зажиточней, и бедняки давно перестали заглядывать в чужие котлы.

— Я не забыл, как некоторые слали мне проклятья, когда я прошлым летом вступил в партию, — продолжал Цултэм. — Они пугали меня тем, что если я вступлю в ряды нашей партии, то на моих родителей найдет порча, и они умрут, а бурхан накажет меня и моих детей. Некоторые пытались даже повлиять на меня через моих родных и близких. Но я, конечно, поступил по-своему. Всем сердцем чувствую, что способствовать усилению монастырей не следует. Вообще возведение субургана лично мне представляется странным. Разве недостаточно нашим верующим уже готовых субурганов? Обычно на возведение субургана намечаются обильные пожертвования. Думаю, что к этому вопросу каждый верующий должен подойти с умом. Лучше внести свою лепту в организацию школ для наших детей. — Цултэм кончил говорить и сел напротив Лувсана.

«Ну, подожди, дождешься своего часа. Ишь какой разговорчивый стал. Лучше бы я тебя в степи конем раздавил», — говорили глаза бывшего его хозяина.

С мест загалдели хором:

— Так будут или нет возводить субурган?

— Сколько и что жертвовать?

Председатель подождал, пока люди угомонятся, и сказал:

— Товарищи, я вас пригласил сюда не для обсуждения вопроса о субургане, а для того, чтобы призвать вас повысить бдительность, не верить клеветническим слухам затаившихся врагов, давать отпор их нападкам на нашу народную власть.

На этом собрание закончилось. Люди с шумом расходились небольшими группками, в каждой оживленно обсуждали наболевшие вопросы. Возле коновязи Сэд увидел Цултэма.

— Хорошо говорил, доходчиво. Прошу тебя как члена партии понаблюдать, откуда ползут слухи. У нашей молодой власти еще много врагов. Они ни перед чем не остановятся, чтобы отвернуть народ от нее. Эту заразу мы должны вырвать с корнем.

— Ясно, товарищ председатель. Да тот же богатей Лувсан настроен к нам враждебно. Он сидит среди нас с лицом ягненка, а за нашей спиной действует, как шакал. Я бы их всех перестрелял.

— Нельзя всех стричь под одну гребенку, — Сэд положил свою руку на плечо Цултэма. — И среди зажиточных встречаются не последние люди, понял? Почему ты думаешь, что Лувсан — наш первейший враг? У тебя что, улики против него есть?

— Нет. Но он всегда ненавидел бедняков и был бы очень рад, если бы вернулись старые порядки.

— Правильно рассуждаешь, братец, только не горячись. Иначе можно дров наломать.

Они пожали друг другу руки, Сэд вскочил в седло и быстро скрылся за поворотом.

11

Сообщение, полученное из Центра, Балдана очень обрадовало. Во-первых, ему была объявлена благодарность за действия, связанные с поимкой опасного врага народной Монголии, ставленника японской разведки Буянта, во-вторых, ему сообщили, что жена и дети, оставшиеся в Улан-Баторе, здоровы и с нетерпением ждут его возвращения из командировки. Ему и самому страшно хотелось хоть на часок очутиться в столице и хоть одним глазком взглянуть на своих близких. Но его профессия — защищать родину, а впереди была напряженная работа.

Через день Балдан получил еще одно сообщение из Центра: при попытке поджечь склад с оружием арестованы Пунцаг, с ним два монгола и три китайца; их взяли с поличным. Арестован Шушма. Взят на месте преступления при поджоге хранилища с продукцией ламской артели. «Отлично. Теперь перерожденец без Шушмы все равно, что без правой руки. Сейчас мне надобно встретиться с хамба-ламой и упрочить его доверие ко мне. Сделаем завтра утром третий ход конем».

Он принял решение и с сознанием исполненного долга погрузился в сон.

Рано поутру Балдан со свирепым видом и проклятиями ворвался без стука и доклада в юрту настоятеля, громко хлопнув дверью. Хамба, видимо, провел ночь без сна. Глаза его покраснели, веки припухли, весь вид его говорил о смятении. Таким хамбу Балдан еще не видел. Но настоятель как ни в чем не бывало по обычаю приветствовал гостя, спросил о новостях. Не отвечая на приветствия хамбы, что считалось неслыханным святотатством, Балдан без приглашения прошел в красный угол, бесцеремонно уселся на подушки самого настоятеля и высокомерным тоном потребовал у него объяснений:

— Не соизволите ли дать объяснения, высокочтимый отец, почему наши люди, едва оторвав жирные зады от тюфяков и подушек, просиженных до дыр, проваливаются один за другим на первом же деле? Некоторые уже коротают свои дни за железной решеткой в Улан-Баторе. Мы упускаем драгоценное время, мы не выполняем возложенных на нас обязательств, наконец, мы не оправдываем доверия японских господ. — Балдан сорвался на крик. — Я требую ответа, настоятель!

Хамба-лама, сохраняя внешнее спокойствие и достоинство, сделал, однако, крайне удивленный вид, услышав из уст Балдана подобные упреки, и попросил его рассказать подробнее о событиях в Улан-Баторе.

«Ох и хитрый пес! Прикидывается! А сам все знает», — раскусил его Балдан.

— Я и сам удивлен, почему наши люди сразу же попали в руки красным. Это ведь наиболее преданные нам единомышленники, присягавшие на жертвеннике, как вы думаете? — настоятель исподлобья уставился на Балдана.

Выдержав взгляд хамбы, Балдан, нарочно растягивая слова и делая ударение на каждом слове, твердо произнес:

— Хватит валять дурака и успокаивать меня ничего не значащими фразами! Немедленно свяжитесь с хубилганом и наладьте работу. Через неделю буду докладывать господину Инокузи лично!

Взгляд настоятеля потеплел.

— Милостью бурхана почитаемый всеми нами хубилган остался цел и невредим. Не извольте гневаться, дорогой Балдан. Все это прискорбно, но ведь мы почти не имеем опыта подпольной работы. Перерожденец обязательно что-нибудь сделает, чтобы загладить наши упущения и возвысить нас в глазах японцев.

— Это все лишь слова. А действия? Где действия? — заорал Балдан и стукнул кулаком по голенищу сапога.

«Злость его бушует огнем. Несомненно, это свой человек. Ишь как его взбесили провалы в Улан-Баторе!»

— Богатый Лувсан, Дамиран-тайджи и Лодон направили все силы на вовлечение широких аратских масс в дело возведения субургана. Если они сумеют осуществить задуманное, половина успеха нашего дела будет обеспечена.

— Но в Харбине от меня требуют отчета в конкретных действиях, понимаете? Господин Инокузи и благословенный недавно святым Банчин-богдом на ханский престол халхасский хан и каноник Дамдин-Очир повелевают обратить внимание на состояние восточной границы.

— С этим делом у нас как раз все в порядке. Можете сообщить в Харбин, что мы знаем расположение пограничных застав, численность пограничных войск, их вооруженность, командиров частей. Подлинники материалов у Буянта, а копии — у Дамирана-тайджи. Дамиран-гуай сам со дня на день должен пожаловать к нам, и вы сможете с ним побеседовать.

— Хорошо, отец, — примирительно ответил Балдан. — Сейчас нам необходимо как можно скорее встретиться с хубилганом для координации действий. Нужно ехать в Улан-Батор. Кто поедет: я или вы?

— Согласен с вами. С хубилганом встретиться нужно. Я, пожалуй, поеду сам. Вы не возражаете, дорогой Балдан? — хитро прищурил глаза перерожденец.

— Ничуть, высокородный хамба-лама. Но мне искренне будет жаль вас, если вам в вашем возрасте придется двое суток трястись в седле. Может, вам лучше остаться здесь и заняться Сэдом и Цултэмом согласно задуманному?

— Ну хорошо, я займусь ими. Это наши ярые враги, и этих черных грешников мы отправим к праотцам. Между прочим, есть и благотворитель, который лишит их возраста.

От этих спокойных слов хамбы, будто речь идет вовсе не об убийстве людей, а о каком-то весьма заурядном деле, у Балдана все внутри похолодело. Он с трудом сдержался, чтобы не схватить его за горло.

— Кто же этот добродетельный человек, в руки которого вы вложили судьбу двух грешников? Вы уверены, что этот благотворитель оправдает ваше святое доверие?

— Уверен, уверен. В выборе я не ошибся, — ответил настоятель, но, видимо, из осторожности имени не назвал.

В дверь постучали. Хамба с Балданом замолчали и разом обернулись к двери. Вошел Дамиран-тайджи, низко склонился в подобострастном поклоне перед хамба-ламой, потом поздоровался с Балданом. По монгольскому обычаю, прежде чем задавать какие-либо вопросы или говорить о деле, настоятель предложил тайджи пиалу горячего чая с молоком, а когда тот осушил ее, спросил:

— Как поживаешь, тайджи? Я вижу, ты привез новости. Так выкладывай их поскорее!

Дамиран в нерешительности уставился на хамбу маленькими колючими глазками, как бы спрашивая, говорить или нет.

— Говори, не бойся. Посторонних здесь нет. Балдан — свой человек.

Еще несколько дней назад хитрый настоятель велел Дамирану не очень-то доверять Балдану и хорошенько к нему присматриваться. «Чем потерять дорогую вещь и рвать на себе волосы, лучше совсем никогда не иметь этой вещи», — поучал он Дамирана — свою правую руку.

— Председатель Сэд упал с лошади, нога его застряла в стремени, конь сгоряча далеко протащил его, и Сэд погиб. Вот эту печальную новость я и пришел вам сообщить.

На лице хамба-ламы тотчас заиграл румянец и заплясала улыбка. Но как высокое духовное лицо, исповедующее религию, которой противна любая насильственная смерть, он начал читать заклинания и со словами: «Бедняга, пусть его последующее перерождение будет счастливым», — повернулся к Балдану:

— Что вы скажете по этому поводу?

— Все понятно. Прикажите рассказать подробней: кто сделал, когда и как замели следы? Все наши действия получат соответствующий резонанс в разведуправлении в Харбине и в его филиале — в Хайларе. Рассказывайте!

— Говори, тайджи, — подбадривал Дамирана хамба-лама.

Дамиран заметно волновался. Он расстегнул верхние пуговицы на дэли, сглотнул слюну, облизал сухие губы и начал:

— По заданию нашего наставника я должен был убрать Сэда. Он оказывал огромное влияние на аратов. Но я стар, и мне, разумеется, самому трудно было бы справиться с этой нелегкой задачей. Поэтому я нашел подходящего человека, нашего верного единомышленника, тоже, как и мы, пострадавшего от новой власти.

— Кого же вы нашли, уважаемый Дамиран? — Балдан нетерпеливо похлопывал ладонью по голенищу сапога.

— Краснолицего Лувсана. До народной власти он был самым богатым человеком в нашем хошуне^[32]. Новая власть раздала его бесчисленные табуны и стада, оставив ему жалкие крохи. В общем, он разделил мою участь.

— Я не одобряю вашего шага, — рассердился Балдан. — Да каждый глупец сразу укажет на него пальцем! Может быть, пока мы здесь лясы точим, его уже схватили. Идиоты! Ни одного задания не могут выполнить профессионально!

Морщинистое лицо тайджи покрылось красными пятнами, руки задрожали, упавшим голосом он попытался оправдаться перед всесильным японским посланником.

— Никто не заподозрит нас, не бойтесь. Подобных случаев в наших краях было немало. Даже опытные наездники, случалось, именно так и погибали в степи. И я не помню случая, чтобы кого-то подозревали при этом… Притом Лувсан не наемный убийца. Он преданный нам человек, сам заинтересован в нашем священном деле.

Балдану хотелось собственноручно расстрелять этих отщепенцев, которые, прикрываясь молитвами, сеяли по земле черное зло и рассуждали об убийстве человека с таким же спокойным равнодушием, как будто говорили о куске жареного мяса. Ему было невыносимо жаль честного, прямого, умного председателя Сэда, чуткого к горю людей, очень доброго человека, все мысли которого всегда были с народом. У Балдана щемило сердце от сознания своей вины, что он не успел предотвратить это гнусное убийство пламенного борца за народное счастье.

А в это время в центр сомона бешеным галопом скакал Цултэм. Подъехав к дому, где находилось сомонное управление, он с ходу прыгнул на крыльцо и вбежал в кабинет председателя сомона.

— Убили товарища Сэда. Вечером, когда он возвращался домой, его убили, свалили с коня, зажав ногу в стремени, и пустили лошадь галопом, дав ей такого кнута, что на крупе осталась темная полоса. Я знаю, чьих рук это дело. Убийца здесь, но у меня нет пока доказательств.

Председатель сомона, ранее работавший писарем в уезде, был по натуре человеком невозмутимым. Но, услышав эту весть, он сразу вскочил.

— Что ты мелешь? Какое может быть убийство в здешних краях, где каждый верует в бурхана, запрещающего насилие над человеком?! Отродясь не слыхивал про убийства!

— Да не мелю я, председатель! Сэд был ненавистен некоторым из бывших! Они давно точили на него зуб и открыто угрожали. Вы лучше меня знаете Сэда; всю душу он отдавал народу, боролся за нашу власть, прижимая к ногтю всякую контру!

— С этим делом разберемся, Цултэм.

— Председатель. Еще одно. Сейчас у нас ни о чем другом не говорят, как только о новом субургане и о пожертвованиях на его возведение. Запретили бы вы его вовсе, этот субурган! Люди, по-моему, даже есть перестали от этих разговоров.

— Нельзя. Сколько веков люди жили в темноте и невежестве подумай! Даже хан для них был живым богом! Люди верят еще в перерождение и в лучшую жизнь после смерти. Одним приказом тут не поможешь. Надо разъяснять на конкретных примерах вред всяких субурганов и показывать наглядно, сколько добра и счастья принесла народу революционная власть, открывшая дорогу из мрака к свету. Понял, сынок?

12

В селении, как и уверял Дамиран, никто не искал злоумышленников, оборвавших жизнь председателя Сэда. Все считали, что несчастный случай повернул лицо этого доброго человека к стране спокойствия, и искренне желали ему счастливого перерождения. Один Цултэм не допускал, чтобы изнуренный частыми дальними разъездами конь, привыкший исполнять любую волю хозяина, мог так запросто, ни с того ни с сего сбросить хорошего, можно сказать, удалого наездника, каким был Сэд. Он был убежден, что гибель председателя — это выплеснутая наружу черная злоба заклятых его врагов, лишившихся богатства, нажитого кровью неграмотных аратов, бывших феодалов и богачей. И Цултэм дал себе слово найти убийц председателя и воздать им по закону.

Сообщив в Центр о печальных событиях минувшей ночи, Балдан решил не трогать до поры до времени Лувсана.

На телеге Гомпила, запряженной парой волов, он ездил по хотонам и аилам, собирал с верующих пожертвования на субурган, строго отмечая, кто что давал. Часто он брал с собой и Гомпила. Тогда Балдан садился на верхового коня, а Гомпил правил подводой. Однажды, объехав несколько аилов, разбросанных по степи и в долинах на значительном расстоянии друг от друга, они направились к хотону, где жил Лувсан. Балдан пришпорил коня и ускакал вперед. Войдя в юрту Лувсана и получив от хозяина пиалу традиционного чая, заправленного сливками, Балдан объяснил причину своего приезда, и напряженное выражение тотчас исчезло с сизого, испитого лица Лувсана.

— Конечно, конечно, — закивал он головой, — в такое святое дело как не вложить своей лепты, достойный Балдан. За наши пожертвования бурхан дарит нас, своих послушников, особыми милостями. Каждый воздает столько, сколько может. — Лувсан выпрямился, выпятил грудь и громко, чтобы услышали соседи, сказал: — Я даю на возведение священного субургана два крупных буйвола, пять рысаков, сто тугриков и тридцать выделанных шкурок мерлушки. Да очистятся мои прегрешения, да пожалует мне благословение всемогущий бурхан!

Балдан церемонно поблагодарил его за такую лепту, повторяя по традиции за хозяином: «Пусть исполнится! Пусть исполнится!»

В ожидании подводы, которую лениво тащила пара волов, Балдан зашел в соседнюю юрту. Все в ней говорило о бедности: две низенькие самодельные кровати без полога, покрытые старой, облупившейся клеенкой, некрашеный узкий столик, несколько протертых до дыр засаленных тюфячков, обломок зеркала на жертвеннике да два-три деревянных чемодана вместо шкафа — вот и вся обстановка. На левой, мужской половине сидел, скрестив ноги, крепко скроенный молодой мужчина и потягивал трубку, у железной печурки возилась худенькая женщина в дешевом далембовом дэли. Они оба без особого энтузиазма выслушали слова пришедшего о новом субургане.

— Давать-то, наверное, добровольное дело? Или нет? — неожиданно грубо спросил молодой хозяин.

— Конечно, добровольное.

— А если мы ничего не дадим, тогда что?

— Можно и не давать. Насильно вас никто не может заставить. Не имеют права.

— Да у нас и нет ничего. А в таком случае бурхан не одарит нас своею милостью. Ну и не надо. Так проживем.

— Сандаг, Сандаг! — послышалось снаружи.

— Идите сюда, — позвал хозяин, и старуха неуверенно переступила порог юрты.

— Помоги мне, сынок, пока жива буду, не забуду твоей добродетели. Кроме тебя, сынок, не к кому обратиться за помощью.

— Что случилось, бабушка? Да вы не волнуйтесь, садитесь сюда, — пригласила молодуха.

— Субурган возводят, сыночек. А мне совсем нечего возложить на длань господню. Стыд падет на мою седую голову, я и без того несчастная грешница с тяжелой судьбой. Дай мне что-нибудь, сынок, век не забуду.

— Мать, ведь никто не заставляет нас давать подаяние на этот субурган, а вы пороги обиваете, милостыню выпрашиваете. Пусть дает, кто хочет, а нас с вами это не касается, мать. Мы только-только на ноги становимся, у нас и самих-то нет ничего.

— Если бы я знала, что ты мне откажешь в этом, я бы не пошла к тебе, — обиделась старуха.

— Не сердись, мать, спроси-ка лучше вот у этого человека, — он указал на Балдана, — он сам говорит, что подаяние на субурган добровольное, а ведь он лучше всех знает, потому что сам собирает пожертвования. Из монастыря он.

— Совершенно верно, бабуля, — вступился Балдан. — Зачем влезать в долги только для того, чтобы внести свои жалкие крохи? За таких, как вы, сполна пожертвовал Лувсан.

— Интересно, что отдал наш богач, сынок? — прошамкала старуха.

А когда Балдан подробно перечислил щедрые воздаяния Лувсана, всплеснула руками.

— Господи! Всю жизнь мы гнули спину на этого жмота и самодура. И если сложить вместе все, что мы получили от него за многолетний тяжкий труд, то не наберется и половины того, что он возложил на субурган. Как странно устроен мир, в котором мы живем. Этот проклятый богач не знает, что такое ходить с протянутой рукой, потому и сам редко оставляет что-нибудь на ладони у других. В прошлом году он до полусмерти избил моего внучонка только за то, что ребенок осмелился взять у него с тарелки кусочек засохшего арула^[33] Надо же, такой жадный и вдруг раскошелился, расщедрился. Наверное, стал задумываться над тем, что за все его грехи ему выпадет по судьбе плохое, несчастливое перерождение. Вот и хочет задобрить бурхана. По мне, так пусть переродится после смерти, став собакой!

Еще долго старуха ругала и срамила краснолицего Лувсана, и тем не менее потребуй сейчас у нее Балдан подать воздаяние на субурган, она пошла бы к тому же Лувсану и стала бы лизать ему ноги за кусок голубого хадага. Неодолимо было ее желание высказать своим подаянием глубокую веру в бурхана.

— Если ваша семья много лет работала на Лувсана, то вы, бабушка, с чистым сердцем можете считать, что в его щедром воздаянии есть и ваша доля, — старался успокоить бедную старуху Балдан.

— Вот и хорошо, вот и слава бурхану, если это так. Ну я пойду.

Не успела старуха сделать и десятка шагов, как ее окликнул Лувсан. Она неуверенно подошла к нему, и на нее пахнуло отвратительным запахом винного перегара и дешевого китайского одеколона.

— На тебя сзади посмотришь, будто двадцатипятилетняя молодица! — Лувсан громко захохотал. — Что там так долго делает этот человек? — Он кивнул в сторону юрты, откуда только, что вышла старуха. — Что он говорит, а?

— А что ему говорить? Подаяние на субурган собирает с аилов. Да с нас нечего взять, — она вздохнула и собралась было идти дальше.

— Погоди. Как же ты, так ничего и не подала на священный и всесильный субурган? Разве можно? Это грех великий, и внукам твоим его не искупить. — Лувсан порылся за пазухой, вытащил пухлый кошелек, извлек из него один тугрик и протянул старухе. — На, хоть тугрик возложи. Истинная добродетель счета не любит. Бери! А куда идешь-то?

— К овцам.

— Тогда зайди к нам, у нас лежат две вымоченные ягнячьи шкурки. Возьми их. Все равно делать будет нечего на пастбище. Чем сидеть без дела, разомни-ка их хорошенько, чтобы не задубели.

Старуха привыкла к тому, что за полученные от богатеев крохи приходилось делать тяжелую и нудную работу. Поэтому и теперь, взяв тугрик, она воздала хвалы краснолицему, пожелав ему долгих лет и благополучия, и вернулась в юрту, где все еще сидел Балдан. Но он наотрез отказался принять от нее этот тугрик.

— Купите себе что-нибудь. Ведь мы же с вами договорились. Только не надо было говорить Лувсану.

Старуха забрала ягнячьи шкурки и побрела к холмам, по склонам которых разбрелось овечье стадо.

— Эта женщина одинока? — спросил Балдан у молодого хозяина, когда за старухой закрылась дверь.

— Одинокая. Вот уж несколько лет, как ее старик помер. Он тоже у богатого Лувсана в услужении был. Табуны пас. Зимой в горах его застигла пурга, он и замерз. После его смерти старухе нечем было себя кормить, и ей волей-неволей пришлось идти на поклон к Лувсану. Теперь пасет у него овец.

— Неужели ему не стыдно заставлять пасти скот такого старого человека? Ведь она же еле ноги передвигает.

— Ну, это все отживающий мир…

— Это понятно. А все же почему вы отказываетесь от пожертвований на субурган?

— Почему не вносим пожертвования? Если захотели бы, обязательно внесли. Мы уж не такие нищие, как эта старуха. Но мы, можно сказать, не верующие почти. А что?

— Да так, ничего. Просто интересуюсь. Значит, вы неверующие? Странно мне слышать от вас эти слова. В здешних краях неверующий человек — большая редкость.

— Ну, когда есть время, то и я молюсь другой раз. Если есть время, почему не помолиться бурхану? Не стану от вас скрывать. Однако не верю, что возведение субургана принесет нам пользу. Жизнь наша не стоит на месте, она улучшается. И мы не собираемся возвращаться к старому.

Послышался скрип арбы, сопровождаемый дружным лаем хотонских собак.

— Ну мне пора. — Балдан встал со скамеечки, на которой сидел.

Никто не удерживал непрошеного гостя, хозяин молча посасывал трубку и даже не встал, чтобы проводить Балдана.

Измученные за день волы еле тащились. Рядом, держась рукой за арбу, шел Гомпил. Полы его дэли были заткнуты за пояс, по лицу грязными ручейками стекал пот. Заслышав лай собак, вышел из юрты и Лувсан. Подойдя к Гомпилу почти одновременно с Балданом, помог распрячь волов.

— Зайдите в мой дом, — наклонился он к Балдану, — смотрите, как обессилел на солнцепеке ваш сподвижник. Отдохнете немного, праведники. Куда вам спешить? Хотите — ночуйте у меня, а завтра поутру отправитесь в соседние хотоны, что в долинах, там есть состоятельные люди, с золотишком.

Привязав буйволов в тени под навесом, собиратели подаяний пошли к Лувсану. Он усадил их на почетное место и крикнул жене:

— Эй, есть у тебя там чем освежиться? Неси все сюда. Не видишь, как изнурены эти люди, усердствующие ради нас, грешников? Подавай все самое лучшее!

— Несу, несу, — отозвалась жена. — Что пить будете для начала: горячий чай или холодный хярам^[34]?

— Подавай чай со сливками и пенками.

После того как гости пригубили чаю, жена поставила перед ними кувшин с подогретой молочной водкой и три серебряные пиалы редкой чеканки, принесла кое-что закусить. Лувсан никогда не упускал случая опрокинуть пиалушку-другую. Язык его тотчас развязался. Заметив, с каким интересом Балдан разглядывал серебряный узор на пиале, Лувсан не преминул похвастаться:

— Это все из наследства покойных матушки с батюшкой. Я ведь совсем не то, что эти негодные попрошайки, у меня еще много скота, есть и золото, и деньги. Ради бурхана, ради возведения священного субургана я готов еще прибавить к тому, что уже дал, пусть только мои грехи очистятся, пусть мое последующее перерождение будет счастливым, как и это… Новой власти ничего не дам.

— Вы действительно родились под звездой, указанной вам святой десницей бурхана для защиты нашей веры. Такому человеку, как вы, бурхан все простит и ниспошлет много милостей.

— Вообще-то я очень нужный человек для монастырских лам, они мне тоже важную работу поручают…

— Простите, уважаемый хозяин, нам пора двигаться. Почтенный хамба-лама повелел работать не покладая рук, чтобы все сборы закончить как можно скорее. Не смеем его ослушаться.

— Ночуйте у меня! Если запоздаете с ночлегом, нигде поблизости не найдете ни одного приличного аила. А то, не приведи бурхан, застанет вас ночь в хотоне, где живет один сумасшедший нартиец Цултэм. Он вашего брата не уважает, мягко говоря. Цултэм и покойный Сэд сбивали с толку здешних аратов. Но бурхан недавно избавил Сэда от этой хлопотливой работы. Если Цултэм не перестанет смущать народ, бурхан и его не пожалеет, живо повернет лицом к нирване. А то в последнее время он стал что-то слишком активным. Мы с ним вообще никогда не были друзьями. Да и что может быть общего между нами: я послушник бурхана, а он член партии. Ха-ха-ха! Так что лучше ночуйте у меня, а?

— Благодарствуем за добрые слова. Но надо выполнять свою работу. Спасибо за чай и обед, за большую поддержку наших лам.

Балдан и Гомпил неторопливым шагом двинулись в путь. Отъехав на значительное расстояние от этого хотона, они стали делиться впечатлениями.

— Да, Лувсан — наш непримиримый враг, коварный и опасный. Он полон ненависти к народной власти. Людей не называет иначе, как нищие, попрошайки, оборванцы. Вот такие дела, Гомпил.

— Такие люди хуже недобитой змеи. Их надо вырывать с корнем из нашей жизни.

13

Начальник отдела контрразведки управления госбезопасности, ознакомившись с оперативными материалами, вызвал двух сотрудников:

— Что же получается, товарищи? — Он был явно недоволен работой своих подчиненных. — Оставив на свободе хубилгана Довчина, вы обязаны прежде всего смотреть за ним в оба, иначе мы дадим возможность некоторым элементам скрыться и уйти от ответственности. За одну ночь сгорели зимовка аила старейшего революционера, магазин, здание новой школы. Куда вы смотрите? Как могли допустить такое?

Сотрудники — два молодых парня — стояли с опущенными головами, не зная, что сказать в оправдание.

— Вот товарищ Пурэвжав работает прекрасно. Целую банду государственных преступников раскрыл и успешно идет по следу их сообщников. А вы? Как вы ему помогаете? — распекал он молодых ребят.

— Виноваты, товарищ майор, недоглядели. Впредь постараемся работать более оперативно.

— Из худона поступили сведения о том, что антиреволюционные недобитки повсюду поднимают головы и, используя отсталость аратов и их большую приверженность к религии, не останавливаются ни перед чем, чтобы вызвать недовольство народной властью. Уже есть первые жертвы этой грязной кампании, преступниками втянуто в заговор немало простых, наиболее отсталых аратов, которые становятся слепым орудием в руках бандитов. Ваша задача — спасти заблудших. Второе: в Улан-Баторе у хубилгана много соучастников. Усилить наблюдения и ежедневно докладывать лично мне. Третье: разъяснять народу политику нашей партии и правительства, направленную на неуклонное повышение жизненного и культурного уровня населения. В этом опирайтесь на активистов.

— А где же их взять, этих активистов? — недоверчиво спросил один из присутствовавших.

— Как где взять? — Майор рассердился. — Да они повсюду, вы только пошире откройте глаза. Этих активистов не только среди аратов много, но если захотите, то и среди монастырских лам найдете! — Он побарабанил пальцами по столу и уже более спокойным тоном продолжал: — Убийца Сэда обнаружен: бывший богач и торговец лошадьми Лувсан. Все улики налицо. Будем брать.

— Товарищ Пурэвжав просил оставить его на время, а также тайджи Дамирана.

— Наш товарищ Пурэвжав — отличный разведчик, можно сказать, гордость нашего отдела, — и, рассмеявшись, майор добавил: — Японские хозяева тоже хвалят его, высоко оценивая за службу.

Это сравнение майора, сказанное в шутку, вызвало всеобщее оживление и смех.

— Товарищ майор, пошлите меня к нему помощником, — попросил один из молодых сотрудников.

— У него помощников хватает, мы об этом заранее побеспокоились. Вопрос вот в чем: японцы требуют отложить обряд освящения места под закладку субургана до осени будущего года. Как думаете, почему они вдруг изменили свое решение?

— Видимо, им время нужно для чего-то, — предположил одни из сотрудников.

— Возможно, на церемонию закладки субургана ожидают новоиспеченного халхасского хана и каноника, ламу Дамдин-Очира, — предположил другой.

— Может, и так. Посмотрим. А пока вплотную займитесь хубилганом Довчином, выявляйте всех, кто как-либо с ним связан. И сразу же с докладом ко мне. У меня все. Вы свободны. А я свяжусь с Пурэвжавом.

Почти одновременно Балдан получил сообщение от майора госбезопасности и задание от господина Инокузи. Японец торопил Балдана, приказывал немедленно приступить к диверсионно-террористическим актам в воинских частях у восточной границы. Он повелевал отравлять колодцы и питьевые источники, поджигать и взрывать склады с оружием и продовольствием, уничтожать военачальников; для этих актов обещал послать все необходимое. По совету хана Дамдин-Очира к этой работе должен быть привлечен тайджи Дамиран как лицо особо надежное и осведомленное.

Даже для Балдана, привыкшего к непоследовательности лам, подобный приказ был полной неожиданностью. Прежде чем передать приказ Инокузи хамба-ламе, он решил посоветоваться с Гомпилом, тем более что им никто не мешал обстоятельно обсуждать наболевшие вопросы во время поездок по дальним аилам.

Медленно катилась арба, тарахтя деревянными колесами по каменистой дороге. Так же неторопливо шла беседа двух сборщиков подаяний.

— Этот Цултэм просто молодец. Огонь парень! Из их хотона никто ничего не дал, сразу видно, что Цултэм постарался, его работа. Здорово он нас встретил, — рассмеялся Гомпил.

— Да, прямо так и сказал в глаза, мол, нечего грабить, убирайтесь, пока целы. Ох, молодец! Вот если бы в каждом хотоне были такие активисты, как Цултэм, то ламам здесь было бы нечего делать. На таких, как он, нам и надо опираться. Но он так сразу нам не поверит, уж очень ненавидит монастырских лам.

— Послушай, Гомпил, я хочу попытаться убедить настоятеля в необходимости перевода тебя на другую работу.

— На какую?

— Мне нужно, чтобы тебя тоже, как и меня, назначили казначеем. Будешь собирать и учитывать ценности, пожертвованные на субурган.

— А справлюсь я?

— Безусловно. Нам предстоят дальние поездки, а если я буду слишком часто брать с собой водовоза, то это кое-кому может броситься в глаза.

— Ну что же, я не возражаю.

Вечером, когда скрылся за горы раскаленный солнечный шар и ночная прохлада опустилась на землю, Балдан вышел из своей пристройки во двор подышать свежим воздухом. Иногда его вдруг охватывала жгучая тоска по дому, по жене и детям. Вот и сейчас нежной грустью захлестнуло сердце. Он сел на большой камень, еще не отдавший земле дневное тепло, обхватил руками колени и закрыл глаза. И сразу, будто наяву, увидел свой дом. «Милая, добрая, родная, — обращался он в мыслях к жене, — как ты там одна управляешься с малышами? Неужели я не увижу тебя до осени будущего года? Перед отъездом мы даже не простились как следует. Не сердись на меня, дорогая. Я знаю, что тебе трудно, но уверен, что родина, пославшая меня сюда, тебя не оставит, и эта уверенность придает мне силы. — Балдан открыл глаза, и ему показалось, что упала звезда. — Это к счастью», — он встал, походил еще немного по двору и вернулся в пристройку. Пользуясь отсталостью и невежеством монастырских лам, не имевших никакого понятия о передатчиках и сравнительно недавно узнавших радио, он передавал донесения в Центр и сообщения японцам прямо из своей каморки.

Вот и сейчас, дождавшись условленного часа, Балдан поставил на стол передатчик и набрал код. Услышав позывные, передал шифровку: «Задание получил. Приступаю к операции. Прошу господина Инокузи довести это до сведения халхасского хана Дамдин-Очира. Перехожу на прием». В ответ услышал: «Вас поняли. Ждите ответа завтра в это же время». Спрятав передатчик, лег в постель и начал размышлять о том, как бы получше выведать тайные замыслы хамбы, которые этот хитрец тщательно скрывает от всех. Наделенный незаурядным умом и умением в любых ситуациях сохранять хладнокровие, хамба-лама за броней высокомерия отлично умеет скрывать свои чувства и в то же время знает абсолютно все про своих послушников, будто по глазам читает их мысли. Поэтому нет ничего удивительного в том, что невежественные араты, фанатично верующие в бурхана, благоговеют перед хамба-ламой.

Около полудня, окончив свои дела, Балдан пошел с докладом к настоятелю. Хамба сидел, скрестив ноги, на коврике возле юрты и грелся на солнце. Глаза его были прикрыты, он заученным движением открывал крышечку табакерки, маленькой лопаткой насыпал нюхательный табак на указательный палец и смачно заряжал им нос. Через некоторое время эти движения повторялись. «У перерожденца все табакерки из нефрита с золотыми коронками, а у этого — из черного агата, и даже лопатка золотая. Откуда только берут?» Балдан кашлянул в кулак, желая привлечь внимание хамбы. Тот сразу открыл глаза и улыбнулся, как всегда.

— А-а, это вы, дорогой Балдан? Давненько не баловали меня хорошими новостями.

— Приветствую вас, достойный отец наш, — с поклоном отвечал Балдан. Присев на корточки возле хамбы, он изложил вкратце приказ японцев.

— Не кажется ли вам, что японские господа слишком любят требовать? Этот Инокузи, наверное, плохо представляет себе, каково нам исполнять его приказы. Вот хотя бы возьмите, к примеру, хубилгана Довчина. Засадил людей за решетку и теперь трясется, что его самого заметут с часу на час. Если перерожденец, наша путеводная звезда, до сих пор не может наладить связи с другими монастырями, где, я уверен, живет немало наших единомышленников, то что же можем сделать мы, живущие на отшибе? Требование японцев отсрочить более чем на год обряд освящения места для закладки субургана мне, между нами говоря, крайне неприятно. Но приказ нужно выполнять. Кстати, чем они аргументируют эту отсрочку?

— Не могу знать, достойный отец.

— Если зайдет вопрос о военной помощи, передайте, что в отношении продовольствия, оружия, подвод и верховых коней все остается так же, как и было договорено раньше, эту сторону дела мы берем на себя. Передайте, что мы постараемся использовать все доступные нам средства для выполнения действий, направленных на ослабление пограничных частей. Но прежде я должен подумать, кого привлечь к этому делу. Самым надежным я считаю Дамирана, но он уже стар. Лувсан — тот совсем спился, руки трясутся, как таратайка на каменистой дороге. А Доной годен лишь для поджога магазинов. Я подумаю. Есть у меня на примете кое-кто, но об этом поговорим после…

— Отче, советую обратить особое внимание на водовоза Гомпила. Он может нам пригодиться. За веру готов сгореть в огне. К тому же не глуп, хорошо знает здешние места и людей.

— Я тоже приглядываюсь к нему, но пока понять не могу, что за человек. Не обжечься бы.

— Почтенный хамба-лама, нам не хватает молодых, решительных людей. Если бы они были, наша работа, я уверен, завертелась бы совсем по-иному. А?

— Попытайтесь. Но начните с самого малого.

— Не вам меня учить, отче, не в обиду будь сказано. Распорядитесь лучше, высокочтимый настоятель, перевести его из водовозов в младшие казначеи. Будем вместе собирать подаяния, и у меня будет возможность его испытать.

— Я подумаю… Ну, хорошо, я согласен. Только не спешите. Этот Гомпил мне что-то не нравится… Значит, в Харбин и в Хайлар передайте, что в ближайшее время мы с хубилганом Довчином скоординируем наши усилия в решительной борьбе против новой власти и расширим масштабы своих действий в худоне, в кратчайший срок подберем надежных людей и усилим наблюдения за пограничной зоной, о чем будем регулярно докладывать в шифровках. Кроме того, наладим подрывную деятельность внутри войсковых частей с целью увеличения количества дезертиров. А всякого, кто станет нам поперек дороги, будем убирать, — кичливо заявил хамба Содов, любивший производить впечатление на собеседников…

14

…Прошел год с того дня, как Балдан в качестве главного казначея поселился в монастыре Святого Лузана. За это время его авторитет и влияние на лам заметно возросли, появились и новые сподвижники. Однако со стороны настоятеля всегда чувствовалась едва уловимая настороженность и глубоко скрытая неприязнь.

Несколько месяцев назад органы народной милиции привлекли к уголовной ответственности местного богача Лувсана за убийство председателя Сэда. Но дело зашло в тупик отчасти из-за неопытности следователя, отчастииз-за наглого запирательства подсудимого и полного отрицания им своего участия в убийстве. Единственный живой свидетель этого ужасного преступления старик Доной скончался. Но еще не все было потеряно для следствия. Нашлись люди, которые видели, как однажды за несколько дней до своей смерти старый Доной, покачиваясь точно пьяный, без шапки вышел из юрты настоятеля, пришел домой и к вечеру слег. Он совершенно потерял аппетит и пребывал в состоянии тяжелого душевного угнетения; не выходил и никого не принимал у себя. Домашние, ухаживавшие за Доноем, не могли понять, что за странный недуг так неожиданно свалил с ног еще очень крепкого старика, который таял на глазах. Через несколько дней у него поднялась температура, он впал в беспамятство и бредил.

Следователю, который вел дело, с большим трудом удалось расположить родных и близких Доноя и вызвать их на откровенность. Позднее они рассказали, как однажды старик бредил, громко выкрикивая слова и кому-то угрожая: «Нет, нет, только не я. Я не могу его убить. Не для убийства мы родились от своих матерей. Каюсь, ох, каюсь за свои прегрешения, господи! — В бреду он раздирал себе грудь руками, метался на подушках и все кричал: — Проклятые, любите ловить змей чужими руками! Принуждаете земляков убивать друг друга. Если это тебе так нравится, дамба, иди и сам убивай. А-а-а-а… я посмотрю… Проклятый убийца… Обманщик…» Когда он приходил в себя, горько плакал, сетуя на то, что видел страшный сон, и ругал хамба-ламу. «Добродетельный хамба, очисти мои грехи», — твердил он ослабевшим голосом, обливаясь слезами. Доной ни на что не жаловался, его родные не знали, чем ему помочь. Один лама, безуспешно лечивший его травами и притираниями, уверял, что в Доноя вселился шулмас^[35], который «испортил» старика. Он пытался убедить аратов в том, что именно шулмас языком старого Доноя слал проклятия бурхану и наставникам-ламам. «Послушники бурхана, отойдите подальше от этого порченого, иначе с вами случится несчастье. Кто из вас будет слушать его бред, на того падут все грехи порченого. Тот, кто осмелится приблизиться к порченому, в которого вселился шулмас, тот навлечет на себя десять черных грехов и попадет в горящий ад», — твердил бритоголовый лама.

Но нашлись среди однохотонцев и смелые люди. Кто-то из молодых мужчин, накинувшись на ламу с кулаками, кричал:

— Это ваша религия отравила разум людей! Из-за вас умирает Доной! Перед смертью ему, видно, открылась правда, вот он и проклинал вас. Погодите, желтохалатники^[36] скоро объявим вам войну, тогда узнаете!

Слова эти дошли и до ушей настоятеля Содова. Сначала он не принял их близко к сердцу, но со временем они глубоко запали в душу, часто стало щемить сердце, особенно по ночам, когда он оставался наедине с собой. Вдруг появлялось предчувствие беды, и это наваждение он никогда не мог прогнать до конца, как ни старался. Вернуть спокойствие и былую уверенность в себе не помогали и молитвы. «Все из-за Доноя. Надо немедленно убрать эту балалайку, — лопался от злости Содов, — он может все разболтать!»

Однажды Балдан сочувственно заметил ему, что хамба нехорошо выглядит и что он, вероятно, не совсем здоров.

— Неможется мне, вы, надеюсь, представляете отчего? Все из-за старой погремушки Доноя. Несет всякий вздор. Слыхали небось, что говорят про нас эти красные оборванцы? Выживший из ума старый идиот и умереть-то по-человечески не может. Его никак нельзя оставлять… Балдан, вы слышите? — Хамба повысил голос. — Нужно задушить этого старика!

— Успокойтесь, любезный хамба-лама! Следует ли так казнить себя из-за какого-то нелепого бреда сивой кобылы? Не будем спешить. Доной и так не сегодня-завтра уйдет в страну спокойствия. Стоит ли пачкать руки? Я вот что предлагаю: давайте к Доною подошлем своего человека, может, араты врут, что он про вас дурное говорил. А если это так, можно будет заставить его пораньше навеки затаить дыхание.

— Кого же послать, дорогой Балдан?

— Гомпила. Больше некого. Про всех остальных кругом знают, что они из монастыря, а с вашим братом ламами некоторые араты теперь стараются держать ухо востро. Гомпил не болтун, не пустомеля. Вообще, я сейчас Гомпилу, как никому другому, доверяю. И не было случая, чтобы я в нем усомнился или ошибся.

— Делайте, как знаете, — безучастным голосом ответил Содов. — Рохля ваш Гомпил.

— Не беспокойтесь, достойный отец. Это он только с виду рохля, а внутри имеет крепкий стержень. За это я и ценю его.

— Ну, раз благословенный посланник Японии желает послать непременно Гомпила, то и пошлем его.

На этом и порешили.

Когда Гомпил пришел к Доною, то не сразу узнал его, так сильно изменился за эти дни старик. Щеки запали, нос заострился, вокруг глаз синие круги. В чем только душа теплилась? Гомпил присел на низкий табурет возле постели больного.

— Чей ты будешь, сынок? — еле слышно пролепетал Доной. — Где-то я тебя видел, не припомню.

— Конечно, видели, дедушка. Я из монастыря. Меня послал Балдан, он спрашивает, как ваше здоровье.

— Спасибо, сынок. А я думал, все меня покинули, — на глаза старика навернулись слезы. — Хороший человек этот Балдан, да только не по той дорожке идет… Эх, бедняга, что с ним потом будет?

Он вытащил худую, почти прозрачную руку из-под одеяла и слегка дотронулся до руки Гомпила.

— Но все же Балдан не потерял человеческие чувства. Он меня не забыл. — Доной попробовал растянуть сухие губы в улыбке.

Гомпил наклонился к старику, с сыновней почтительностью погладил его жилистую, немощную руку.

— Дедушка, Балдан беспокоится о вас. Лекарство вам прислал от жара. — И он вытащил из-за пазухи порошки, завязанные узлом в носовой платок.

Доной при нем выпил один порошок, а остальные спрятал под подушку.

— Заночуй у нас, сыночек, одни мы с Доноем остались на старости лет, — слезно просила старуха — жена больного, неотступно стоявшая у его изголовья и накладывавшая ему на лоб смоченную в холодном верблюжьем молоке тряпку.

Гомпил стреножил привязанного возле юрты коня, пустил его в поле и вернулся на свое место. Старик лежал с закрытыми глазами, и ровное дыхание говорило об облегчении, наступившем после принятия лекарства.

— Слава бурхану! Бедняга столько дней метался в жару, бредил, как ребенок. Спасибо тебе, сынок, за лекарство. Сам знаешь, что здешние люди за помощью бегут к ламам. А у них от всех болезней всегда одни и те же травы, которые не имеют никакой силы. Врачей у нас и в помине нет. А если бы и завелся какой-никакой врачишка, так те же ламы мигом бы его со свету сжили. — Старуха повозилась у печки, что-то достала из сундука, из шкафчика, расставила на столе и позвала Гомпила кушать.

— Ешь, ешь, сынок, не стесняйся. Мы всегда рады доброму человеку. Смотри, как старый спит. Бедолага… Видать, лекарство больно хорошее, а то ведь сколько ночей не спавши… — приговаривала она, подкладывая Гомпилу куски пожирнее и подливая горячий чай с молоком.

Доной проспал почти до утра. Обильно пропотев ночью, он почувствовал значительное облегчение, попросил чаю и пиалушку бульона. Заметно повеселев, позвал Гомпила:

— Сынок, ты уже не спишь? А дед-то ничего, а?

— Вы обязательно выздоровеете, дедушка. Сейчас еще один порошок выпейте, а после обеда — другой. И все будет хорошо.

— С твоей легкой руки, сынок, может, бурхан даст, поправлюсь. Ты у нас чувствуй себя как дома. Балдан-то не собирается пока уезжать?

— Да пока не собирается, но если вам что-нибудь нужно передать Балдану, вы скажите мне, дедушка, я ему передам все в точности.

— Мне бы очень хотелось самому с ним встретиться. Жаль мне его, очень жаль. Сердце у него доброе, к людям жалостливое. И зачем он связался с этими…

— Не бойтесь, доверьтесь мне. Я его верный друг.

— Ну-ка, старая, налей мне еще пиалушечку бараньего бульона, авось на поправку пойду, — бодрился Доной.

Старик рассказал Гомпилу много интересного о жизни монастыря, о ламах и всякого другого, о чем Гомпил никогда не слышал.

— Все в этом мире имеет свой срок. А если срок вышел, то и делу конец. Всю жизнь, насколько себя помню, жила в моей душе большая вера в бурхана, в лам. А на старости лет вера моя пошатнулась, сынок. Здорово пошатнулась. Видать, конец… — Доной тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Мне бы Балдана повидать, убедить бы его бросить поганых японцев и забыть этого хамбу. Подними-ка меня повыше, сынок, — попросил он и продолжал: — Зачем такому славному парню заниматься грязными делами? Сам он монгол, а служит японцам. Знаю я их, выжмут из него все, что надо, а потом за ненадобностью сами же и прикончат… Ламы наши тоже не лучше будут… И сам ты, сынок, подумай хорошенько, что ждет тебя завтра? Послушай меня, старика, я вам добра желаю. Обо мне что говорить? Я свою жизнь прожил. И только теперь понял свою ошибку. Господи, прости мне мой грех тяжкий, иссушивший мне душу!

Старик, не выпуская руки Гомпила, снова откинулся на подушки и полежал немного с закрытыми глазами. Старуха обтерла вспотевшее его лицо полотенцем и подала пиалу с пенящимся айрагом^[37]. Осушив ее, дед сделал знак Гомпилу, чтобы наклонился поближе, и зашептал:

— Сынок, ламы, денно и нощно молящиеся бурхану, не выпуская из рук четки даже во сне и считающие грехом мирскую суету, способны на большой обман. Их раболепство перед бурханом и отрешенность от нашего бренного мира — одна лишь показуха! А на самом деле все они, и даже высшие из лам, у которых поцеловать руку мы считаем за счастье, — преступники, творящие черное дело. Да-да, сынок. Хамба Содов — один из них. Он страшнее всех. По его приказу, не смея ослушаться, я совершил неискупаемый грех, который будет глодать мою душу и после перерождения. Но, пока я жив, хочу хоть как-нибудь умалить его. Таких, как вы с Балданом, дети мои, хочу спасти от кары господней, открыть вам глаза и вырвать из цепких рук хамбы Содова. Извлеките урок из моих заблуждений. Подумай хорошенько, сынок, и скажи об этом Балдану… А сейчас я подремлю немного, — и старик, укрывшись одеялом, отвернулся к стене.

С этого дня Доной всем на удивление начал поправляться. Через пару недель он уже вставал и выходил из юрты на солнышко. Его выздоровление и слухи о коварстве лам, дошедшие до хамбы, не на шутку встревожили хладнокровного настоятеля. Тайком от Балдана он позвал к себе тайджи Дамирана, закрылся с ним у себя в юрте и долго говорил о большой опасности, которую представляет сейчас Доной. У Дамирана алчно заблестели глазки:

— За награду, повелитель, я готов своими руками заставить досрочно переродиться этого старого барана. Хорошо, наставник? Благословите, — тайджи согнулся в угодливой позе.

Хамба, зыркнув на него злым взглядом, зашипел:

— Дурак! Разве спрашивают у наставника благословения на такие дела? Пошел вон!

На следующий день по хотону разнеслась печальная весть: старый Доной скоропостижно скончался. Освидетельствовавший смерть врачеватель-лама определил, что старик умер от разрыва сердца, поэтому особых толков среди аратов не было.

Через некоторое время Дамиран опять зашел к хамбе. По его хорошему настроению он понял, что хамба уже знает о смерти Доноя и одобряет его действия. Настоятель достал бутылку черной китайской водки, положил на нее сверху пятнадцать тугриков и обеими руками протянул Дамирану.

— Твой поступок, тайджи, был угоден бурхану. Прими награду по велению господню. За последующие подвиги, сын мой, будешь награжден вдвое, втрое свыше этого.

— Лобзаю стопы твои, благословенный наставник, — залебезил тайджи, принимая подарок.

Балдан, встретив Гомпила возле складского помещения, где хранились наиболее ценные из пожертвований, велел зайти к нему в пристройку.

— Сегодня же свяжусь с Центром. По-моему, настала пора брать всех их за глотку. Доноя отравили. Только не знаю кто: сам хамба из святых рук или его вторая тень — Дамиран. Слышал, что каноник Дамдин-Очир прислал сильно действующий яд в виде белого порошка. Этим ядом собираются отравить окрестные колодцы, родники и места водопоя скота. Дело серьезное.

Вероятно, и деда Доноя отравили этим же ядом. Жена его, возвращаясь из загона, где доила корову, видела, как кургузый тайджи выходил из их юрты. А через несколько часов Доноя не стало. Совпадение? Факт!

— Жаль старика. Хороший был дед.

— А знаешь, отчего он занемог? Мне жена его рассказала. Оказывается, хамба приказал ему в одну из ночей поджечь магазин. Получив все необходимое, он отправился к дальним холмам. Сам дед очень боялся нечистой силы, лошадь под ним тоже была пугливая. Только въехал он в лощинку, как рядом что-то ухнуло, лошадь всхрапнула и понесла, закусив удила. Доной расценил это как дурное предзнаменование и вернулся домой, не совершив очередного греха. Хамба не только проклинал его за проявленную трусость, но и морально унижал, а потом прочитал тарип^[38] и велел Доною в тот же вечер покончить с собой, как того требовала клятва, данная на жертвеннике. Дома старуха все у него выпытала и заголосила. А у Доноя от нервного перенапряжения, видимо, случилась горячка. Вот такие дела, Гомпил.

— Давно пора всех их арестовать — и к стенке!

— Нет, друг, еще не время. Надо заманить сюда новоявленного халхасского хана Дамдин-Очира, чтобы вся компания была в сборе!

— Пока мы будем заманивать Дамдин-Очира, они пусть отравляют людей, да?

— Нет, этого мы не допустим. Завтра вечером в монастыре будет большая служба, на которой обязан присутствовать и хамба Содов. А часа за два до службы приволоки поближе к юрте хамбы арбу, волов выпряги, а сам делай вид, что чинишь колеса или ось, в общем, придумай что-нибудь, чтобы выглядело все правдоподобно. Когда хамба отправится в монастырь, я как следует пошарю у него в юрте и, если мне посчастливится, заменю смертоносный порошок чем-нибудь безобидным. В случае чего запоешь старинную протяжную песню. Понял?

— Так точно, това… — Гомпил осекся, — господин великий японский посланник.

— То-то же!

Операция с ядом удалась как нельзя лучше. Колодцы были по-прежнему чисты, а люди и скот здоровы. Но после этого между хамбой и Дамираном заметно пробежал холодок недоверия и некоторой отчужденности…

…Через несколько дней ночью сгорел весь хашан Цултэма, юрта со всем имуществом и зимовка для скота. Цултэм едва успел вытащить из огня жену и детей. Народная власть вторично оказала ему безвозмездную помощь. В два дня силами артели, где работали Цултэм и его жена, им поставили новую пятистенную юрту, загон для скота и выделили долгосрочную ссуду на обзаведение имуществом.

Узнав об очередном ночном пожаре, Балдан примчался к хамба-ламе. На этот раз злость его была не притворной, но он направил ее по другому руслу.

— Какого черта вы сожгли юрту Цултэма? Совсем с ума спятили со своим Дамираном? — кричал Балдан, топая ногами. — Сейчас Цултэму поставили новую юрту, вдвое больше сгоревшей, и дали денег. Теперь он заживет лучше прежнего. Нечего сказать, хорош мудрейший настоятель! Это же прямая агитация за народную власть! Хотонцы в ладоши хлопают, восхищаясь поступком артельщиков, не оставивших в беде своего соплеменника! — Балдан вытащил из-за пазухи наган и, поигрывая им в руке, продолжал наступать на хамбу. — А может, вы с этим кургузым тайджи спелись за моей спиной и делаете это нарочно? Господин Инокузи, — Балдан медленно наводил наган, целясь в лоб настоятеля, — мне повелел в случае необходимости угостить вас, достойнейший отец, свинцом.

Насмерть перепуганный и униженный неслыханной грубостью мирянина хамба-лама сидел ни жив ни мертв.

— Ладно, на этот раз я великодушно прощаю вас, — Балдан убрал наган. — Но помните, что со мной шутки плохи.

— Не извольте гневаться, Балдан, в этой оплошности винить некого. Просто Дамиран переусердствовал.

— Тогда и вы простите мне мой гнев. — Балдан подставил голову, ожидая благословения настоятеля.

— Благословляю вас, сын мой, и впредь постараюсь советоваться с вами относительно всех своих действий.

Выходя из юрты, Балдан бросил взгляд на хамбу. Его лицо уже не выражало ни испуга, ни неприязни. Перед жертвенником на невысоком помосте сидел, скрестив ноги, в величественной позе благообразный лама. Его желтые руки с тонкими, изящными пальцами перебирали четки, немигающий взгляд был устремлен куда-то вдаль. В отблеске лучей заходящего солнца, упавших через тоно^[39] на желтый шелк одежды, хамба-лама был похож на бронзового бурхана, стоявшего у него на жертвеннике рядом с лампадой.

15

Новый халхасский хан Дамдин-Очир по пути к японскому разведывательному управлению остановился возле рынка, удивленно разглядывая огромную разношерстную толпу спекулянтов, перекупщиков, торговцев наркотиками, бродяг, шныряющих в поисках куска хлеба. И вдруг посреди этой серой массы он увидел открытую карету, на заднем сиденье которой сидела удивительной красоты молодая женщина, приковавшая к себе все взоры.

Когда карета поравнялась с ним, показалось, что женщина улыбнулась и подмигнула ему. Дамдин-Очир на мгновение растерялся, но все же с искренним восхищением проводил взглядом карету. Приставленный к Дамдин-Очиру японской разведкой телохранитель проследил за взглядами монгольского ламы, улыбнулся.

— С такой красоткой не соскучишься. Но есть и получше красавицы. Не желаете ли поразвлечься в ожидании приезда господина Инокузи? Он все равно не сможет принять вас раньше полудня.

— Как это поразвлечься? — с недоумением спросил Дамдин-Очир.

— Не желаете ли зайти в один фешенебельный публичный дом, здесь поблизости? Девочки там — просто прелесть, на любой вкус. Можно выбрать, там и альбом есть… О, этот альбом можно смотреть часами… А если захотите, сможете увидеть кое-что и получше, — японец захохотал.

Дамдин-Очир почувствовал стыд от унизительного предложения и непочтительного обращения молодого японца.

— Разве я за этим приехал сюда?

— Простите великодушно, не хотел вас обидеть. Мне велели развлечь вас и показать увеселительные места. Как-никак, мы с вами связаны с разведкой, и будет нелишним, если узнаем что-нибудь новенькое. — Японец опять захихикал.

— Я всегда предпочитал узнавать что-нибудь дельное, — зло отрезал лама.

— Разведчику до всего должно быть дело — так считают у нас.

— И до публичных домов тоже?

— Конечно!

Дамдин-Очиру этот разговор был крайне неприятен и нежелателен. Японец, приставленный к нему телохранителем, прекрасно обслуживал, исполняя любое желание ламы и стараясь предугадать каждое его движение. Но развязные манеры и нагловатый тон, с ехидцей прищуренные глаза, в фальшивой улыбке растянутые губы страшно унижали гордость Дамдин-Очира.

«Меня возвысил святой Банчин-богд, вознеся на престол халхасского хана. А этот проходимец осмеливается нагло со мной разговаривать и даже предлагает в публичном доме спать с китаянками и японками. Какой срам! Ни один даже самый отсталый и невежественный арат в моей стране никогда не унизит иностранца, кем бы он ни был». Дамдин-Очир отвернулся от японца, заложил руки за спину и зашагал в противоположную сторону. Японец догнал его и, взяв под руку, сказал:

— Прошу вас, не сердитесь. Право же, вы ведете себя как ребенок. К тому же вы слишком высокомерны.

— Оставьте эти слова для вашего господина, который вам платит!

— Не гневайтесь, ваше величество. Вы многого не знаете о здешнем образе жизни. Я от чистого сердца хотел показать вам то, что скрыто от постороннего глаза. Публичные дома, опиумо-курильни и салоны азартных игр — здесь явление совершенно обычное, они имеются на каждой улице, и нет ничего обидного в том, что я предложил вам посетить одно из этих заведений. Досточтимый каноник, у нас в Стране восходящего солнца мужчина, кто бы он ни был, всегда выше неба, а женщина, какой бы красавицей ни была, всегда ниже земли. Как бы поздно ни вернулся домой муж, жена не может лечь спать до его прихода, она снимет с него пыльные ботинки и вымоет его грязные ноги. Вы это знаете?

— Нет. И знать не желаю. В моей стране другие обычаи.

— У нас еще есть время. Давайте заглянем в один уютный китайский ресторанчик. Здесь рядом, через дорогу, — японец указал рукой.

Они вошли в просторную чистую залу, убранную в китайском стиле, и сели за столик у окна.

— А что там, за занавесями? — поинтересовался лама.

— Там отдельные кабинеты, где курят гашиш и обедают с красивыми женщинами. У вас в Халхасии, я понимаю, наверное, и время провести негде, не так ли?

— Да будет вам известно, молодой человек, что у нас в Халха-Монголии почитают старость и благоговеют перед духовными лицами, которые свято блюдут обет, обращая все свои помыслы на благодеяния и защиту ближнего.

В зеркало Дамдин-Очир увидел, как за его спиной зашевелилась портьера, высунулась и тотчас же убралась обратно голова китайца, а через несколько минут из-за нее вышел другой китаец, в очках, и направился к их столику. Отвесив низкий поклон, в высокопарных и замысловатых выражениях он спросил о самочувствии каноника из Монголии и пожелал ему здоровья на долгие лета. Изумленный Дамдин-Очир не успел и рта раскрыть, чтобы воздать благодарение бурхану за благопожелания, которые он не ожидал здесь услышать, как китаец удивил его еще больше.

— Высокородный господин, мне кажется, что я видел вас раньше, но не могу припомнить точно, где именно. Не случалось ли вам бывать когда-либо в монастыре Святого Лузана?

— В монастыре Святого Лузана?! Да я же родился в этих краях!

Китаец сел за столик напротив Дамдин-Очира.

— Как обстоит дело с возведением субургана? — доверительным тоном спросил он, перегнувшись через стол. — Когда конец?

Удивлению монгольского каноника этой осведомленностью незнакомого китайца не было предела.

— Дело в полном разгаре. Я полагаю, осенью при большом скоплении народа мы устроим церемонию обряда освящения места, где будет возведен милостью бурхана всесильный субурган… А вы кто такой будете? Я вас что-то не припомню!

— Несколько лет назад я работал в тех краях и перед отъездом на всякий случай оставил свой портрет у хамбы Содова. Возможно, я еще вернусь туда… Узнает ли меня хамба-лама? Или уже забыл? Столько лет прошло!

— Не думаю, чтобы хамба Содов мог забыть… У него цепкая память. А ваше фото, возможно даже, хранится у меня. Хамба давал мне чей-то портрет, но это было давно.

Китаец вышел из-за стола и с поклоном обратился к Дамдин-Очиру.

— Высокородный и милосердный покровитель послушников бурхана, соизвольте посетить мой бедный приют и откушать со мной за одним столом. От чистого сердца прошу вас, соизвольте…

Дамдин-Очир взглянул на сидевшего рядом японца.

— Решайте сами, ваше величество, у нас еще достаточно времени.

Китаец привел гостей в свой дом и усадил за роскошно накрытый стол. После обильной трапезы он продолжил начатый разговор:

— А где теперь Буянт — мой лучший друг? Вы его еще не отправили к богу в рай?

— Ваш Буянт процветает в Монголии всем на зависть и печется о спасении нашей веры, разбогател, растолстел на нашей жирной баранине. Но не это главное. Он один из самых деятельных наших сподвижников и правая рука хамбы Содова.

— Коли все так, как вы изволите говорить, тогда хорошо…

— Благодарствую за угощение. — Каноник поднялся из-за стола, а следом за ним и японец. — Нам нужно спешить, нас ждет важный господин.

— Прошу вас, достойнейший Дамдин-Очир, пожелайте что-нибудь для себя в подарок, возьмите любую вещь, понравившуюся вам. У меня есть то, чего нет у других…

Монгольский лама поблагодарил хозяина, но ничего не взял.

В резиденции господина Инокузи им сказали, что резидент не может сегодня принять халхасского хана и что его ждет другой господин. В сопровождении японца Дамдин-Очир поднялся на второй этаж и прошел в конец длинного коридора мимо десятка дверей к кабинету, который ему указали. Возле кабинета Дамдин-Очир остановился в нерешительности: за массивной дверью раздался душераздирающий крик, от которого у ламы остановилась в жилах кровь. Через некоторое время крик прекратился, открылась дверь и двое дюжих японцев с засученными рукавами вынесли изуродованное тело с кровавым месивом вместо лица. Пискнул звонок, из соседней с кабинетом двери проворно выбежал старик с чайником и тряпкой в руках смывать пятна крови. Усилием воли Дамдин-Очир заставил себя войти в кабинет. За столом сидел важный господин, видимо следователь, с застывшей, холодной улыбкой на благообразном лице. Поняв, что монгольский лама оказался невольным свидетелем нечеловеческой пытки, следователь спокойным голосом, будто не произошло ничего особенного, сказал:

— Тех, кто пошел против императора, нельзя жалеть. Их нужно крепкой рукой хватать за горло и душить… во имя бурхана.

У халхасского хана подкашивались ноги. «Мне оказали великие почести, вознесли на ханский престол, во всем стараются угодить и вдруг… показывают пытку. К чему бы это?» — терялся в догадках Дамдин-Очир.

— Простите, я зайду в другой раз, — и лама вышел из кабинета.

Спускаясь по лестнице вниз, он нос к носу столкнулся с господином Инокузи, только что приехавшим откуда-то на машине.

— Высокородный великий хан, падаю ниц перед вашим ликом и прошу простить меня за сегодняшнюю занятость. Зайдите ко мне на минуту.

Они вошли в кабинет резидента и сели за стол друг против друга.

— Великий халхасский хан, в двух словах могу сообщить вам, что вопрос о военной помощи находится в стадии обсуждения, а также анализируются все последние материалы. Ответ на послание хубилгана и хамбы будет готов в самое ближайшее время.

Не дав Дамдин-Очиру вымолвить ни слова, Инокузи потянул за шнур и вызвал секретаря.

— Лучшую машину халхасскому хану! Доставьте в апартаменты и спросите о его желаниях. Выполняйте!

Монгольский каноник вышел, чувствуя себя страшно униженным, будто его, халхасского хана, выгнали из кабинета.

Закрыв изнутри дверь у себя в номере, лама, не раздеваясь, повалился лицом вниз на широкую постель и застонал. На этот раз далекая Монголия показалась ему несравненно прекрасной и счастливой. «Очутиться бы поскорей у себя дома и оставить бы старые кости в родной земле», — шептал он, и к горлу невольно подкатывался комок…

«Помилуй меня, бурхан милосердный, укрепи мое сердце. Господи, если увидят мои слезы, засмеют. А с хамбой Содовом, бросившим меня на произвол судьбы, я еще сведу счеты, если удастся государственный переворот и будет моя власть. Узнает, как скитаться на чужбине, где самый распоследний японец смотрит на тебя как на паршивую собаку».

Дамдин-Очир поднялся с постели, отпил несколько глотков холодного чая и, немного успокоившись, начал собираться в обратный путь.

По возвращении нового халхасского хана на родину в его просторной юрте собрались высшие баргутские ламы и бывшая знать. Им не терпелось послушать новости.

Дамдин-Очир не скупился на слова, рассказывая, с каким почетом и уважением он был принят и обласкан японскими господами и более всех самим резидентом. Новым для заговорщиков явилось предложение японцев сколотить наряду с союзом лам еще и союз мирян, в который войдут утратившие большие права и привилегии миряне. Они не хуже лам смогут бороться с народной властью. Это предложение было единодушно принято баргутскими ламами и бывшими господами.

— Да простит мне великий хан мое любопытство, скажите, что изволили вы положить на руку японскому начальнику? — спросил один из них.

— На этот раз я ему ничего не подарил. Где же напасешься подарков, если дарить каждый раз?

Услышав ответ, сидевший рядом с каноником старый князь вытаращил глаза и открыл от удивления рот.

— Без дорогих подарков японцы и смотреть в нашу сторону не станут. Уж я-то хорошо знаю их алчную натуру. Человека с пустыми руками они обходят как незнакомого. А к нам в Монголию приезжают только за золотом, за богатством. Набьют карманы и тут же удерут. И как это они оказали вам такой почет, милостивый хан, без подарка?! Не в их это правилах…

Только теперь понял Дамдин-Очир свою ошибку: слишком поспешно преподнес он на шелковом хадаге дорогие слитки золота. Принимая бесценные дары, японцы обещали выполнить каждый пункт послания хубилгана, а когда подарки были исчерпаны, обошлись с ним слишком холодно. Вот в чем загвоздка.

Оставшись один в юрте, халхасский хан налил себе в большую пиалу горячего чая, устроился поудобней в подушках и, отхлебывая чай маленькими глотками, принялся рассуждать вслух, как это часто бывает с людьми, привыкшими к одиночеству:

«Совершенно очевидно, что работа японцев крутится-вертится вокруг подарков, то поднимаясь вверх, то падая вниз… Бог с ними, с подарками. Нам нельзя терять с японцами связь. А перед Инокузи я в неоплатном долгу: он возвеличил меня. Если будет возможность, я позолочу ему руку при встрече. Но зачем они подстроили мне комнату пыток? Запугать меня? Показать, что с каждым, кто попадет к ним в руки, будет то же, что и с тем замученным? Но между нами огромная разница: он был против японцев. Говорили, что это какой-то кореец, не захотевший выдать своих сообщников. Но мы совсем другое дело, мы их сторонники. Нет, видимо, здесь была какая-то другая цель. Наверное, нам следует так же жестоко поступать со своими грешниками, иначе мы не добьемся желаемого и не вернем утраченного. В этом случае наши грехи обернутся добродетелью…»

Дамдин-Очир достал из ящика тонкую рисовую бумагу в красную линейку, кисточку с тушью и с взволнованным сердцем сел писать письмо хубилгану Довчину и хамба-ламе Содову в монастырь Святого Лузана.

«Милостивым сподвижникам своим шлю чистосердечный поклон и уведомляю о своем добром здравии и приятном возвращении на родину. Денно и нощно без устали направляю все струны души своей на возвеличивание нашей веры. Великий и мудрый господин из Страны восходящего солнца соизволил дать совет создать наряду с союзом послушников бурхана союз мирян. Это удвоит наши силы в борьбе с новыми порядками. Япония заверяет нас в своей поддержке военной силой и готовится к этому шагу…»

Он написал еще несколько строк в таком же духе и закончил письмо словами:

«Осенью надеюсь увидеть вас в добром здравии, а вы, почтенные отцы религии, сфабрикуйте к тому времени в большом количестве письма, в которых простые араты выражают готовность покончить с новой властью и добровольно отдать себя в руки японцев».

Через неделю послание Дамдин-Очира читал Балдан, с трудом сдерживая вспыхнувший гнев.

16

Под обжигающими, как языки пламени, полуденными лучами раскаленного солнца необозримый степной простор, подернутый голубым маревом, казался вымершим. На много миль вокруг, насколько способен охватить глаз, простерлась степная гладь, поросшая сочными травами и кое-где пересеченная караванными тропами. По бескрайним монгольским просторам можно ехать часами и не встретить никакого жилья. Иногда в степях стоят одинокие аилы или небольшие хотоны скотоводов, разделенные многими десятками миль. На самом горизонте маячащие, словно истуканы, синие горы, вечно голубое, без единого облачка высокое небо и желтое, как червонное золото, горячее солнце, живительной чистоты воздух, насыщенный ароматом трав, волнуют сердце монгола. Прекрасная обетованная земля!

По едва приметной дороге, кое-где заросшей невысокой травой, на гнедом мерине тихой рысью трусил хубилган. Его голова была повязана не первой свежести платком, концы которого болтались у левого плеча, тэрлэг^[40] из коричневой далембы сильно выгорел на спине, а лицо всадника до черноты загорело и обветрилось. Путь хубилгана пролегал от Улан-Батора к монастырю Святого Лузана. Уже неделя, как он не слезал с коня.

Только на восьмой день пути на самом горизонте у подножия гряды невысоких холмов показались смутные очертания монастыря и разбросанных вокруг него аратских кочевий, знакомые с детства. Довчин остановил коня, всматриваясь в даль, и в сердце его разлилась теплая волна нежности, чего давненько с ним не случалось. С этой весны он объехал немало сомонов, где живописная природа радовала глаз, но не волновала кровь.

Последний год Довчин безвыездно жил возле улан-баторского Гандана, и первое время верховая езда его быстро утомляла. Но, привыкнув, он начал совершать многодневные поездки по аймакам и сомонам и часто, когда ночь заставала его в степи, а поблизости не оказывалось ни одного аила, где всегда можно заночевать и попить горячего чая с молоком, Довчин проводил ночь под открытым небом, даже не разводя огня.

Бывали случаи, когда хубилган уставал до изнеможения, не в силах держаться в седле, тогда он начинал убеждать себя, что впереди его ждет большая удача и счастье, ради чего есть смысл изнывать от жары и усталости, голодать, страдать от жажды, выбиваться из последних сил.

На пути хубилгану попался неглубокий колодец, из которого он напоил коня и омыл запылившееся лицо. Немного отдохнув, Довчин, однако, повернул коня не к монастырю, а к двум одиноко стоявшим юртам в часе пути от колодца. Люди, выросшие в степи, видят далеко. Хубилган не ошибся: ровно через час он уже ел вкусные пенки, таящие во рту, запивая их пахучим горячим чаем, и вел неторопливую беседу о том, о сем с гостеприимными хозяевами. В монастырь к хамбе Содову Довчин решил приехать попозже вечером, когда потухнут лампады и жирники в юртах, чтобы никто не увидел здесь редкого гостя.

Возле юрты хамба-ламы хубилган стреножил коня, снял привязанную к седлу переметную суму и потянул за дверную ручку. Дверь еще не была заперта и свободно открылась. Хамба Содов, сидевший перед жертвенником за вечерней молитвой, повернул голову, но не узнал перерожденца и снова отвернулся, продолжая молиться.

— Вы что-то стали слабы глазами, возлюбленный мой хамба. Услышав знакомый голос, Содов встрепенулся и кинулся навстречу.

— Да что же это такое делается! Наш дражайший хубилган собственной персоной! А я при свете свечи сначала вас не узнал… Какая желанная встреча! Что же мы стоим, проходите скорее, садитесь выше^[41].

В юрте хамбы перерожденец чувствовал себя как дома, выпил вина, сытно поел и прежде, чем начать обстоятельный разговор с хамбой, предупредил его:

— Кроме вас и Балдана, никто не должен знать о моем приезде. Сейчас это для нас небезопасно. Понимаете? Через пару дней я уеду.

Настоятель и перерожденец были откровенны друг с другом. Они во всех подробностях обсудили худонские и улан-баторские новости, поговорили о внутреннем положении в стране, о возросшей бдительности революционных аратов и их непримиримости к врагам своей власти. Перерожденец доложил хамбе о поездке по худону, в результате которой ему удалось установить тесную связь с рядом монастырей и склонить на свою сторону тамошних настоятелей и лам.

— Как себя показал Балдан?

— Неплохо. Умный и решительный малый, ничего не скажешь. Молодость! Молодость, дорогой перерожденец! Японская разведка тоже им не нахвалится…

— Чем он вообще занимается? Что успел сделать для нашего дела?

— Совершенно неожиданно для меня он оказался прекрасным организатором сбора пожертвований на субурган. У этого малого всегда хорошее начало венчает хороший конец.

— Не стану же я посылать к вам, уважаемый настоятель, какого-нибудь никчемушу, — похвалился хубилган. — Ну а что еще он успел сделать?

— Что успел? Во-первых, он проверяет выполнение заданий и регулярно докладывает об этом резиденту японской разведки, а оттуда получает шифровки с новым руководством к действиям и доводит их до нашего сведения. Во-вторых, человек он образованный и легко сходится с людьми. В здешних местах среди аратов пользуется авторитетом и влиянием. Благодаря его усилиям и способностям подбирать людей в наш союз влилось еще несколько человек, среди которых мне особенно симпатичен наш бывший водовоз Гомпил. Вначале я не очень-то доверял японскому посланнику и старался любыми способами испытать его. Мало ли что бывает… Однажды я так испытал Балдана, что от его гнева сам еле опомнился. Потом как-нибудь расскажу вам об этом случае.

— Хм, японская разведка прислала сюда незряшного человека… Но, как говорится, «у змеи пестрые пятна снаружи, а у человека — внутри». Как узнать, что на уме у этого Балдана? Соблюдайте осторожность. Это не помешает.

— Мой дорогой хубилган, я вижу, вы устали и ваши веки отяжелели. Ложитесь-ка спать. Утро вечера мудренее. Поговорим завтра.

Приготовив постель перерожденцу, хамба Содов велел своему послушнику держать язык за зубами насчет приезда хубилгана и в течение двух-трех дней никого не впускать к нему в юрту.

На следующий день после утренней молитвы и завтрака позвали Балдана. Довчин встретил его весьма радушно и рассказал о трудностях работы в городе и об арестованных соучастниках заговора, о судьбе которых пока ничего не было известно.

— В городе к нам присоединилось еще несколько человек. Но мы не можем действовать и сидим, связанные по рукам и ногам: кругом слежки и проверки красной милиции. Город не худон. Здесь простор, а там все на виду у красных. В худоне и народ другой. А в городе одни болтуны с длинными языками, готовые перегрызть друг другу глотки.

Перерожденец покрутил в руке нефритовую табакерку с коралловой крышкой, насыпал на ладонь немного табаку и с силой втянул его в нос. Поманил пальцем Балдана, чтобы тот сел ближе.

— Смотрите, никому ни слова о моем посещении монастыря. Думаю в последнем месяце осени начать переворот. К тому времени у нас будет достаточно людей и оружия. Нас поддерживают другие монастыри плюс военная помощь из Японии. Как вы думаете, — переспросил он у Балдана, — придет помощь из Страны восходящего солнца?

— Надеюсь, что придет. Японцы затребовали подробные карты дорог с указанием территории, наиболее подходящей для ввода войск. Карты я уже отослал.

— Молодец, сынок. — Хубилган положил руку на плечо Балдана. — Наши карты отослал или другие?

— Копию с ваших карт я отослал сам. Кроме того, со своими картами туда уехал Буянт.

— Слава бурхану. С этим все в порядке. Это же огромное дело!.. За оставшиеся до намеченного переворота несколько месяцев мы должны успеть поднять всех лам окрестных монастырей и объединить свои силы для подавления новой власти. Нужно провести тайный съезд настоятелей монастырей для выработки программы единых действий.

— У меня есть одна идея, достойный перерожденец. — Балдан слегка поклонился хубилгану.

— Слушаю тебя, сынок. Говори.

— На этот съезд желательно пригласить халхасского хана, чей престол находится сейчас в Баргутской кумирне, каноника Дамдин-Очира. Он может снова поехать в резиденцию японской разведки и от имени всех послушников бурхана поторопить японцев с оказанием нам военной помощи.

— Безусловно, присутствие халхасского хана на съезде было бы очень желательно. Но нужно понимать, — вздохнул перерожденец. — что пересечь границу и добраться до монастыря Святого Лузана из Баргутской кумирни чрезвычайно трудно.

— Понимаю вашу мысль, мудрый перерожденец. Но я возьмусь доставить сюда Дамдин-Очира, пригласив его поначалу на обряд освящения места для субургана.

— Хорошо, с этим вопросом решено. — Хубилган откашлялся и отпил из пиалы остывший чай. — Нужно морально подготовить лам к участию, в священной войне за религию, в которой мы должны либо победить, либо погибнуть все до единого. Но надо, чтобы на священную войну за веру они шли не с четками и молитвами в руках, а с оружием. Вас, господин японский посланник, — для важности хубилган перешел на официальный тон, — прошу заняться военной подготовкой здешних лам, которые как один пойдут за хамбой, разработать план похищения огнестрельного оружия и сабель из воинских частей. Как только японцы перешагнут через нашу границу, мы все должны взять в руки оружие и встать на защиту своих интересов и прав.

Довчин отпил еще несколько глотков из пиалы и, обращаясь с многозначительной улыбкой к настоятелю, сказал:

— Мой дорогой хамба-лама, мудрейший и достойнейший из всех настоятелей, каких я когда-либо знал, воспользуйтесь моим советом и поучитесь у этого молодого человека, — он кивком указал на Балдана, — стрелять из нагана, который я желаю вам подарить. — И он вытащил из своей переметной сумы наган с серебряным украшением на рукояти. — Держите. Теперь вы его хозяин. Не пренебрегайте моим советом научиться стрелять.

Хамба, никогда прежде не державший в руках ничего, кроме четок, испугался и обрадовался одновременно. Приняв подарок церемонно, двумя руками, настоятель пожелал перерожденцу быть удостоенным всех милостей бурхана.

— Пусть сей монастырь Святого Лузана станет нашим главным штабом, священным очагом нашей организации!

Задав Балдану несколько вопросов, касающихся японской разведки, и получив приятные, обнадеживающие ответы, Довчин засмеялся и похвалил его действия.

— Да, совсем забыл. Как поживает тайджи Дамиран? Наверное, совсем спился? Смотрите за ним в оба. Пьяный он очень болтлив.

— От него пользы как от козла молока. Недавно поджег зимовье одного здешнего горлопана. Чуть не попался. А все зря. Этому горлопану артельщики новую юрту поставили. Но иногда и Дамирана похвалить можно.

И настоятель рассказал перерожденцу историю с дедом Доноем, чем сильно рассмешил Довчина.

На другой день Балдан, посоветовавшись с Гомпилом, решил и на этот раз удивить перерожденца и заставить его поверить в себя до конца.

— Всемогущий перерожденец, защитник послушников бурхана, передающий нам его святую волю через благословление свое, соизвольте пожелать нам удачи и благословите на опасное дело во имя спасения веры. Мы решили попробовать достать оружие.

— Но справиться с охраной и проникнуть в склад с оружием — дело сложное и опасное.

— Знаем, всесильный наставник. Попытаем счастья и, возможно, вернемся с удачей. Помолитесь за нас, милостивый перерожденец, чтобы ангел-хранитель помог нам.

— Будьте осторожны, сыны мои!

С разрешения начальника особого отдела Н-ской воинской части Балдан иГомпил получили под расписку со склада десяток винтовок без патронов и несколько сабель с предписанием возвратить их через трое суток…

Ночью Балдан с Гомпилом привезли оружие, сложили его на видном месте в складском помещении монастыря, а остаток ночи провели в пристройке Балдана за обсуждением дальнейших действий.

Утром следующего дня они пригласили обоих сановников осмотреть склад с пожертвованиями и оценить их работу. Увидев боевые винтовки и сабли, хубилган с хамбой ахнули от удивления и, вознеся молитвы бурхану и хвалы расторопности Балдана, пригласили его на ужин по случаю отъезда перерожденца.

За ужином в знак глубокого доверия хубилган посадил Балдана по правую руку от себя, и оба ламы наперебой стали предлагать ему лучшие куски.

Этой же ночью Довчин, никем не замеченный, уехал из монастыря.

17

Кургузый тайджи ввалился в юрту хамба-ламы, с трудом удерживая равновесие, чтобы не упасть. Уставившись пьяными глазами на хамбу, заплетающимся языком приветствовал его, но настоятель не удостоил Дамирана ответом. Сделав неверный шаг вперед, тайджи чуть не упал. Он стоял, балансируя и хватаясь растопыренными руками за воздух.

— Наставник не хочет меня видеть, я уйду.

— Сядь, где стоишь, Дамиран, — брезгливо поморщился хамба-лама. — Где это ты так налакался, негодник? У нас работы невпроворот, мы не спим ночами, а он заливает вином свое нутро.

Дамиран сел возле двери, прислонившись спиной к косяку, и засопел.

— Эй, Дамиран. Ты зачем пришел? Так шляешься? Или дело какое есть?

Тайджи открыл глаза, виноватым осоловелым взглядом обвел юрту и запричитал, подавляя икоту:

— Я стал никому не нужен. Все у меня из рук валится, и божества покинули меня.

— Прекрати распускать нюни. Мужчина не должен падать духом, это дурное предзнаменование. Говори, что произошло?

— Зачем пожаловал?

— С прошлого года удача мне изменила, теперь все в этом мире против меня. Если б я мог, то хоть сейчас бы ушел в страну спокойствия!

Размазывая грязными руками слезы по морщинистому лицу, пьяный тайджи, словно обиженный ребенок, жаловался на свою судьбу. И вдруг, встав перед хамбой на колени и уцепившись за полы его дэли, завопил истошным голосом, переходя на визгливые ноты:

— Наставник! Учитель наш милосердный! Помолись за меня бурхану, скажи ангелам-хранителям, чтобы они меня не покидали. Очисти мои грехи! Воскури фимиам! Жизни не пожалею…

— Закрой рот! — грубо оборвал его хамба, испугавшись, как бы кто не услышал вопли Дамирана. — Что орешь как полоумный? Время неспокойное, не приведи бурхан, услышит кто-нибудь. Расскажи по порядку, зачем пришел? Что тебе нужно?

Грубость, которой Дамиран никогда прежде не слышал из уст светлейшего хамбы, отрезвила его.

— Два года назад, когда я составлял по вашей просьбе послание японцам, вы, кажется, совсем не так обращались со мной. Изо всех сил я усердствовал на поприще возрождения старых обычаев и порядков и надеялся внести свой посильный вклад в дело спасения нашей религии. Конечно, у меня были промашки, не спорю. Но я всегда был до последнего седого волоса предан вам, наставник. А теперь вы приблизили к себе этого Балдана и печетесь только об его удаче, день и ночь читая молитвы и прося всесильных ангелов-хранителей покровительствовать ему. Разве это не правда? Отвечайте, наставник! — В сердце старого Дамирана, отвергнутого хамбой, заговорили ревность и зависть к успехам Балдана, к его влиянию, которое он с некоторых пор начал оказывать на хамбу.

— Успокойся, тайджи! Если уж к тебе в душу закрались мысли о собственной никчемности, то удачи тебе не видать совсем. Я благословлю тебя, воскурю фимиам и очищу от всех грехов. Ты сильный человек и должен подавить в себе эту слабость.

— Освяти меня! Освяти скорее! Я еще докажу, на что способен!

Настоятель усадил Дамирана на тюфяк, подал ему чай и кое-какую еду, сам подсел к жертвеннику и начал вполголоса бормотать тарип, зажмурив глаза и раскачиваясь в такт заклинаниям, из которых тайджи не понимал ни слова.

«О! Милосердный хамба! Он борется со злыми силами, призывая ко мне спасителей небесных. Он возвратит мне удачу». Старый Дамиран продолжал сидеть в неудобной позе, боясь пошевелиться и поглубже вздохнуть, дабы не помешать настоятелю вести разговор с божествами.

— Да освятится чело твое! Сейчас я погадаю и узнаю, в чем причина твоего невезения.

— Наставник наш всемогущий, силою твоих молитв возликовала душа моя. Добродетели твоей нету границы, милосердный! За твое добро отплачу сторицей. Открою душу свою перед наставником, ничего не утаю. Каюсь, грешный, позавидовал Балдану, убить его держал в своих мыслях.

— Это не угодно бурхану, ибо Балдан — его посланец, пекущийся о нашем спасении. Его любить и беречь надобно. Вот за это ты и был наказан бурханом, отвернувшим от тебя удачу!

Хамба-лама положил на ладонь маленькие сандаловые кубики со значением, накрыл их другой ладонью и встряхнул несколько раз, бормоча под нос заклинание, потом открыл потрепанную рукописную книгу в матерчатом переплете, перелистал несколько страниц, поглядывая на кубики, и ладонью провел по лицу.

— Смотри, тайджи, судьба к тебе не благосклонна, и удачливости тебе в скором времени не видать. А все из-за того, что ты обидел людей, забрав у них скот, и для тебя это обернулось несчастьем. Чтобы вернуть благосклонность судьбы, ты должен поскорее отделаться от этого скота, к тому же есть в твоей юрте одна золотая поделка, приобретенная в несчастливую минуту. Если ты не избавишься от нее, на тебя может напасть порча, и выйдет большая помеха твоему здоровью. А кроме всего прочего, в твоем сердце появилась зависть и другие черные мысли. Вот, видишь?

Услышав такое предсказание, Дамиран вздрогнул.

— Ясновидящий наставник, действительно за многолетние долги я забрал у одних черного иноходца и, обыграв одну молодую чету в кости, отнял у них золотые серьги… Наставник! Я принесу их вам и приведу иноходца, а в придачу двух меринов из своего табуна, только, заклинаю вас, помолитесь еще, возвратите мне счастливую судьбу! Я же нужен вам, уберегите меня от несчастий, — слезно умолял кургузый тайджи.

Содов, перебирая четки и беззвучно шевеля губами, будто читая молитвы, обдумывал, как бы половчее прибрать к рукам прекрасного иноходца и тяжелые серьги из чистого золота, о которых как-то проговорился пьяный тайджи. Непристойно сразу соглашаться принять в заклад дорогие вещи, и он продолжал набивать себе цену.

— Пей чай, дорогой Дамиран, откушай хвороста. Мы не бросим тебя на произвол судьбы, почтенный тайджи. Я излечу от порчи твое сердце, освящу твое чело и избавлю от сглазу. Ты видишь, по воле бурхана я очищаю твои грехи, благословляю тебя, достойный тайджи. А твой дар будет угоден бурхану, нашему хранителю и спасителю, который ниспошлет тебе за это счастливую судьбу до третьего колена твоего рода.

— Премного благодарен, наставник. Как бы мне поскорее избавиться от вещей, из-за которых от меня отвернулась судьба?

— Не надо спешить, дорогой Дамиран. Я дам тебе хадаг, привяжи его на гриву или к хвосту иноходца, и он больше не навлечет на тебя беду. А серьги принеси побыстрей. Приходи послезавтра, я приготовлю благовонные травы, освящу их на жертвеннике перед бурханом и воскурю над твоей головой.

Огромная гора свалилась с плеч Дамирана. Теперь он безгрешен, удача будет сопутствовать ему до третьего колена рода! Чего еще надо? Он сел на коня и, чувствуя себя молодым, пустил лошадь полным галопом.

Тем временем Довчин, закрыв на засов дверь, извлек из кованого сундука золото и серебро, разложил драгоценности на тюфяках, прикидывая вес. «Золото всесильно. Если захочу, поеду в Харбин, и медная печать, пожалованная Дамдин-Очиру, будет с таким же успехом пожалована мне. Однако чем с печатью сидеть в Баргутской кумирне, лучше с золотом жить здесь, в монастыре Святого Лузана. Лишь бы власть переменилась… Надо будет, и иноходца променяю на золото…»

Когда счастливый Дамиран, скинувший с плеч бремя грехов, возвратился домой, жена набросилась на него с упреками. От злости она готова была его съесть.

— На старости лет совсем забыл дом! Шляешься каждый день с утра до вечера… Где это тебя сегодня весь день черти носили? Даже воды не принесешь! Хуже бродяги бесприютного… — не унималась жена.

— Придержи язык, старая грешница! Я тебе сейчас покажу, как я шляюсь! — тайджи вытащил из-за голенища кнут и, замахнувшись на жену, заорал: — Я в монастыре был, благословение из святых рук получал, меня фимиамом окуривали… Негодница! Шляюсь?! — задыхался от гнева Дамиран.

— А ну, положи кнут! Тебе кто дал право меня бить? Не очень-то я тебя боюсь…

— Ах, ты еще и о правах заикаешься, старая сковородка! Это какие такие права? Болтуна Цултэма наслушалась? Так я его живо без языка оставлю!

Дамиран поднял с пола чайник — пусто! В другом тоже ничего не оказалось. Он нехорошо посмотрел на жену.

— На чем же я поеду за водой? На пегом ты весь день разъезжал, а другого мне из табуна не поймать. С утра овец пасла, за весь день ни крошки на язык не положила, и от тебя помощи никакой. Когда же это кончится? — В глазах жены заблестели слезы.

«Действительно, я совсем забросил дом. А ей одной не под силу такое большое хозяйство. При новой власти прислугу и за деньги не найдешь, не то что раньше было…»

— Ну ладно, жена, не бранись. Потерпи немного. Я ведь тоже не сижу без дела. Скоро все переменится к лучшему, и тебе не придется чистить сажу с котлов и ездить за водой. Еще несколько месяцев… Только смотри никому не проболтайся о том, что я тебе сейчас говорю. Время такое, что и собственный язык может погубить.

Через пару дней Дамиран по уговору с хамбой Содовом тайком от жены передал ему заклад: вороного иноходца и массивные золотые серьги в национальном стиле. На обратном пути повстречал Балдана.

— Хамба-лама избавил меня от всех прегрешений. Он очистил мою душу, воскурив над моей головой фимиам. Бурхан снова ниспошлет мне завидную судьбу. Простите и вы мне мои прошлые промашки. Отныне я посвящу себя возведению субургана…

«Интересно… Опытный и хитроумный тайджи, один из опаснейших заговорщиков просит у меня прощения. С чего бы это?»

— Вы мне откровенно нравитесь, и ваши заслуги я ценю ничуть не меньше других. Дорогой Дамиран, вы часто ездите по худону, что новенького болтают?

— Причина есть, а способ найдется, — последовал странный ответ, озадачивший Балдана.

Всадники поклонились друг другу и разъехались в разные стороны.

«Наши взгляды во многом совпадают. Он в самом деле очень умен, а я умнее». Тайджи придержал коня и посмотрел вслед быстро удалявшемуся Балдану.

18

Единственной заботой кургузого тайджи стало возведение субургана и привлечение к этому делу как можно большего числа подаятелей. С утра до ночи он разъезжал по ближним и дальним селениям, отыскивал в степи одинокие аилы. Каждому встречному он с воодушевлением объявлял о предстоящем празднике субургана.

— Восьмого числа новой Луны первого осеннего месяца^[42] — зычным голосом изрекал Дамиран речитативом, — на центральной усадьбе монастыря Святого Лузана состоится божественное и неповторимое зрелище — праздник освящения субургана. Его святые мощи воздадут каждому, кто придет, счастливую судьбу до третьего колена рода, если согласно предсказанию гороскопов и мудрых лам пришедший возложит на субурган имеющееся у него ружье, саблю или хотя бы охотничий кинжал. Этого человека ожидает безгрешная жизнь в этом мире и счастливое перерождение после смерти. Приходите, верующие! Новый субурган своим великолепием затмит все прежние! Только на позолоту его ганжира^[43] выделено более трех тысяч тугриков. Приходите, послушники бурхана! В день освящения верующим будут бесплатно раздавать вещи из монастырских кладовых. Имеющие ноги да придут, не имеющие ног да приползут, чтобы очиститься от грехов и продлить свой возраст в этом мире!

Слова Дамирана волновали аратов. Люди начинали думать о том, где раздобыть хоть какое-нибудь оружие, в худшем случае — возложить на субурган кусочек золота или серебра и таким образом спасти свой род от бед и лишений, от болезней и падежа скота, а также очиститься от грехов и обрести душевное спокойствие.

Призывы кургузого тайджи дошли и до хотона, где жил с семьей Цултэм.

— Не верьте, люди! — убеждал он однохотонцев. — Ламы хотят обманным путем заполучить ваши деньги и ценности и оставить вас без оружия. Возложив на субурган старые ружья и последние кинжалы, чем будете вы отпугивать жадных волков и шакалов от своих овец? Чем будете свежевать бараньи туши, если останетесь без ножей? Пусть старики вспомнят прежние времена, когда бывали случаи добровольной отдачи верующими самих себя в услужение ламам, которые именем тоге же бурхана превращали их в рабочий скот. Народная власть сделала человека хозяином своей судьбы… Не верьте ламам!

Но пламенные слова Цултэма мало трогали односельчан, для которых вера в бурхана из поколения в поколение все еще была неотъемлемой частью жизни.

— Голословная агитация вряд ли поможет, — сказал Цултэму секретарь партячейки сомона. — Нужен наглядный пример, дружище.

— А что, если религиозный праздник субургана превратить в смотр наших худонских талантов, товарищ секретарь? Устроим самодеятельность, разыграем разные сценки, продернем как следует лам, а?

— Это идея! Но работа здесь ох как сложна.

— Захотят ли, вернее, осмелятся ли люди выступать перед обществом? Такого в здешней глухомани еще не видывали. Тем более что в монастыре им обещают обед и подарки в виде тряпья, награбленного у них же.

— Ничего, справимся! Должны справиться!

— Тогда берите в свое распоряжение секретаря ревсомольской ячейки.

— Ну что ж, посостязаемся с Дамираном. Посмотрим, чья возьмет! И вообще, товарищ секретарь, сдается мне, что ламы не просто так затеяли дело с субурганом. Они и Сэда убили. А люди еще верят, что эти проходимцы вознесут их в рай.

— Да, сильна еще у людей вера в бурхана, жизнь представляется им тяжелой и беспокойной, а смерть со счастливым перерождением — желанной и добродетельной. Странная психология, ничего не скажешь! Будь осторожен. Надеюсь, ты не думаешь, что ламы сожгли твой хашан только затем, чтобы тебе поставили еще лучший?! То-то же!

— Я подозреваю одного человека…

— Возможно, твои подозрения и правильны, но учти, что за спиной подозреваемого тобой непременно стоит и его хозяин!

Встреча с секретарем партячейки воодушевила Цултэма. С ревсомольским вожаком, задорным, веселым парнем, они обсудили план действий и решили, что ревсомольский секретарь подготовит основную часть самодеятельности силами ревсомольцев, а Цултэм постарается привлечь к участию в смотре несоюзную молодежь.

Среди жителей бага, в который входил хотон Цултэма, славилась прекрасным голосом молодая девушка по имени Должин. Вот и решил Цултэм попытать счастья уговорить ее принять участие в концерте. Но зайти в юрту, где жила Должин, Цултэм не решался из-за сварливого и склочного характера ее матери, которая и на выстрел не подпускала к девушке никого из мужчин. Дождавшись того дня, когда Должин одна отправилась пасти овец, Цултэм сел в седло и поскакал к склону холма.

— Должин, мне нужно поговорить с тобой об одном важном деле.

— О каком таком деле? — Брови девушки удивленно взлетели вверх.

— Хочу просить тебя участвовать в концерте, песни исполнить, какие знаешь.

— Ой, да что вы! Я и петь-то не умею, — смутилась она. — Нет, нет и не просите.

— Выслушай меня, Должин. Я ведь не шучу. Дело серьезное. Речь идет о защите наших революционных интересов…

— Ха-ха-ха-ха! Так разве их песнями защищать нужно?

— Песнями тоже.

И Цултэм подробно рассказал ей, почему затевается концерт, и еще раз попросил ее принять в нем участие.

— Ну что ж, раз такое дело, я согласна. Только не знаю, как посмотрят на это родители. Не разрешат они мне. Мать напустится с упреками, скажет, нечего, мол, песни петь да грешить перед бурханом, надо у субургана получить благословение и думать о своем будущем перерождении в другой жизни.

— Я все себе представляю, Должин. Но ведь у нас не так много больших талантов. А твои песни придет послушать и стар и млад. Договоримся так: родителей твоих я беру на себя, а ты пока пой, упражняйся. Здесь, со стадом, никто тебе не помешает. Договорились?

— Договорились.

Дамиран спешился возле юрты Должин и завел с ее родителями велеречивые разговоры о волшебной силе субургана.

— Мы обязательно пойдем смотреть священный обряд и на субурган кое-что возложим ради дочери. Пусть бурхан пошлет ей счастье. — Мать Должин прослезилась и утерла глаза полою дэли.

— Мысли матери — о ребенке, а мысли дитяти — в горах. Так-то, голубушка. Слыхала пословицу? — Дамиран прищелкнул языком.

— Как не слыхать, слыхала.

— Вы, наверное, и себя забываете в думах о дочери!

— Какая мать не печется о своих детях?

— А ваша дочь небось уже строит планы на будущее… Слушай, старая, — наклонился тайджи к самому уху женщины, — знаешь Цултэма?

— Знаю, как не знать.

— Так вот, — зашептал Дамиран, — этот Цултэм теперь всячески поносит нашу веру, срамник. Но такие люди не живут долго, их век короток. Помнишь Сэда? Все кричал, что мы обрели свободу. Вот и докричался. А скоро и Цултэм доиграется…

— Зачем вы мне все это говорите?

— А вот затем, что твоя дочь, бесстыдница, сидит с этим смутьяном на холме, соединив шеи. Чего уставилась? Иди взгляни, они и сейчас еще там посиживают, я их только что видел.

— Что ты мелешь, старый мерин! — Женщина подступила к тайджи с кулаками.

— Не сердись, старая, я ведь твоей дочери добра желаю.

Но мать Должин было не унять. Бормоча проклятия Цултэму и грозясь выдрать все волосы на голове у дочери, женщина села верхом на стоявшую у привязи кобылу и потрусила к холму. Подъехав поближе, она увидела мужчину, державшего под уздцы коня и о чем-то миролюбиво разговаривавшего с ее дочерью.

«Ишь, старый козел, о чем это он так долго болтает с ней? Я тебе сейчас покажу, как крутить головы девчонкам», — думала мать, давая кнута лошади.

Цултэм, заметив женщину, одним взмахом вскочил в седло и направился навстречу.

— У нас хоть и бедная халупа, а все же есть, — заорала она. — Мог бы зайти к нам домой, если ты такой разговорчивый. Хоть бы людей посовестился, бесстыдник, девке мозги крутить у всех на глазах. Что люди скажут?

— Пусть говорят, что хотят. На чужой роток не накинешь платок. Только зря вы, мамаша, сердитесь. Разве ваша дочь не имеет права поговорить с человеком? Она сама за себя отвечает!

— Пока что мы с отцом за нее отвечаем!

— Да успокойтесь вы. Скоро в нашем баге будет праздник. Хотим устроить концерт. Пусть каждый покажет свой талант. И Должин тоже пусть споет хорошие песни. У нее же прекрасный голос, все знают. Ее отказ может обидеть односельчан. Понимаете?

— Что тут понимать, — вздохнула мать. — Ты же нас знаешь. Всю жизнь скот пасли, коровьи хвосты крутили. Что мы видели? Что понимаем? Ну ты не сердись, Цултэм, что зря на тебя накричала. Ладно, пусть поет. Но чтоб у меня не дурить! — погрозила пальцем мать.

Возвращаясь домой, она точила зуб на старого сводника Дамирана, лижущего хамбе зад и шатающегося по чужим аилам, забросив свое собственное хозяйство.

Хучир^[44] два морин-хура^[45] и одна лимбэ^[46], несколько певцов и танцоров репетировали свои номера в юрте Цултэма. Когда заиграла музыка, в двери, толкая друг друга, начали просовываться головы соседей. Прищелкивая языками, они подбадривали исполнителей. Некоторые протискивались вперед, спрашивая у Цултэма разрешения участвовать в концерте. Даже всем известный рассказчик, балагур и анекдотист Дамба решил показать свое искусство, изобразить пародии на лам.

19

В юрте хамба-ламы собрались самые приближенные и доверенные лица для обсуждения важного вопроса: кого из них выслать к границе навстречу халхасскому хану Дамдин-Очиру, давшему высочайшее согласие принять участие в церемонии освящения субургана. В назначенный день и час, о котором великий хан и каноник уведомлял в недавно полученном от него послании, он с сопровождающими его лицами должен выехать из Баргутской кумирни, лежащей по другую сторону границы, на территории Южной Монголии. Кто встретит великого хана на восточной границе Монголии и невредимым сопроводит сюда, в монастырь Святого Лузана? Кто поедет? Кто в случае опасности грудью защитит великого хана?

— Высокочтимый наставник, если вам будет угодно, пошлите меня, — от волнения голос Балдана дрогнул. — Здесь тайджи Дамиран управится один.

— Не так это просто, как кажется, — вступил в разговор кургузый тайджи. — Непременно должен ехать человек, хорошо знающий дорогу. Степь широка, и холмов одинаковых много. Разминуться — пара пустяков. А разве Балдан когда-нибудь ездил в ту сторону по этой дороге?

— Отсюда, из монастыря Святого Лузана, к тому месту я не хаживал, но прежде много лет работал среди баргутов и сунэдов по ту сторону границы Монголии, места знаю неплохо. Не подумайте, что я набиваюсь ехать встречать халхасского хана…

Хамба, как желтый истукан, сидел неподвижно, скрестив ноги, не отдавая никому предпочтения. Наконец он открыл рот:

— Пусть поедет Балдан. Пусть посланник Страны восходящего солнца встретит великого хана и сопроводит сюда. Дамиран останется здесь. Праздник субургана, надо полагать, явится своего рода смотром и испытанием наших сил и возможностей… А также и того, что кроется за этим праздником, — вы понимаете, тайджи? С Балданом пусть отправится Гомпил.

Присутствовавшие с возгласами «ухай, ухай» закивали головами, одобряя выбор своего мудрого наставника.

Балдан и Гомпил оба в дэли цвета горячего солнца, какие обычно носят ламы, выехали в открытую степь.

— Приближается развязка, дружище. Постараемся закончить свою работу с таким же успехом, с каким ее начали. А если случится одному из нас погибнуть, пусть другой доведет дело до конца, чего бы это ему ни стоило. — Балдан привстал на стременах, — Какая красотища! Какой необъятный простор! А дышится-то, дышится-то как! — Они помолчали немного, вслушиваясь в тишину осеннего утра.

— Главное, Гомпил, сохранять хладнокровие. Даже лишний взгляд может насторожить тех, кого едем встречать. Это опытные, нюхавшие порох, не раз переходившие границу враги. И наверняка хорошо вооружены.

— Я не подведу, все понимаю, только мне как-то не по себе. От волнения, что ли?

— Ничего, друг, все будет хорошо. А я мечтаю поскорей вернуться домой. Почти три года не видел жену, детей. Как Гэсэр^[47] забывший свой дом… — Балдан грустно улыбнулся.

Кругом, куда ни кинешь взгляд, широкая, безлюдная, не обжитая человеком степь, пересеченная грядами холмов с тупыми вершинами, а за холмами опять холмы, и холмы, и снова степь…

— За теми холмами, что справа, — указал рукой Балдан, — я знаю одну пещеру с потайным входом. Раньше, до революции, в ней скрывались так называемые благородные разбойники, объявленные властями вне закона.

— До тех холмов, пожалуй, еще целый уртон^[48] будет.

Уже на заходе солнца они подъехали к узкой расщелине на вершине гранитной скалы, заваленной камнями, поросшими сорной травой.

— Здесь. — Балдан отвалил камни, обнажив небольшое отверстие, в которое не без труда мог протиснуться человек. За щелью же открывалась просторная сухая пещера размером с пятистенную юрту и с хорошо утрамбованным полом. Ничто не говорило о присутствии здесь человека. Видимо, последние годы пещеру никто не посещал. Только в углу, в неглубокой ямке валялись чисто обглоданные кости каких-то мелких животных да небольшие клочки грязно-желтой шерсти — прошлой осенью в пещере ощенилась волчица.

— Хороша пещера. Чем не дворец для халхасского хана? Как думаешь, Гомпил? Сюда завтра и пригласим его величество укрыться от солнца и отдохнуть с дороги. А сейчас вскипятим чайку и закусим.

— Вот это дело! — весело отозвался Гомпил. Через несколько часов на рассвете следующего дня к подножию этой скалы подъедет Дамдин-Очир с телохранителями, а отсюда уже в сопровождении Балдана и Гомпила двинется к монастырю Святого Лузана на долгожданную встречу с хамбой Содовом.

— Как думаете, сколько телохранителей возьмет с собой Дамдин-Очир до границы?

— Думаю, не менее двух, а то и больше. А едет сюда новоявленный халхасский хан вовсе не на праздник субургана. Он едет на тайный съезд крупных духовных сановников. Обсудят внутреннее положение Монголии, назначат конкретные сроки начала ламского переворота при поддержке японцев, и он вернется восвояси. Вернее, должен вернуться, но он не вернется!

Японская разведка в очередной шифровке назначила Балдана одним из основных помощников в работе Дамдина-Очира. Связавшись в тот же день с Центром, Балдан получил руководство к действиям и уведомление о том, что пограничная застава в местечке, где намечен переход границы, будет предупреждена и поставлена в ружье.

…Переливчатая, звонкая песня степного жаворонка, возвещая о восходе солнца, заставила Балдана и Гомпила выйти из пещеры.

— Скоро прибудет халхасский хан. Теперь, Гомпил, держи ухо востро!

До рези в глазах всматривались они в даль, пытаясь заметить на горизонте всадников.

— Кажется, едут. Дай-ка бинокль, — обратился Балдан к Гомпилу, с невозмутимым видом сидевшему на камне и чистившему наган.

— Сколько их? Что видите?

— Трое верховых с одним запасным конем. Я же говорил, что с ханом будет не менее двух человек. Один — скорее всего проводник, а второй, несомненно, телохранитель. — Балдан неотрывно наблюдал за всадниками. — Лихо едут, ничего не скажешь. Теперь скоро…

А всадники все приближались и менее чем через час почти достигли подножия холма с расщелиной наверху. Подъезжая к условленному месту, они заметно сбавили ход и насторожились. Посреди в роскошном желто-оранжевом хурэме^[49] на прекрасном вороном иноходце, идущем мелкой иноходью, величественно, несмотря на усталость, восседал Дамдин-Очир. По правую руку от него ехал молодой лама с небольшой переметной сумой, притороченной к луке седла, а чуть впереди, понукая покрытого пеной измученного коня, трусил их проводник баргут.

— А теперь трогай! Устроим-ка халхасскому хану достойную встречу! — Балдан одним махом вскочил в седло и помчался наперерез всадникам.

Не отставая от него ни на шаг, летел на горячем степном скакуне верный Гомпил. Когда до них оставалось не более двух десятков метров, Балдан придержал разгоряченного коня и выкрикнул пароль. Услышав отзыв, он спрыгнул с коня и церемонно поклонился халхасскому хану, величая его по имени, а затем по очереди приветствовал каждого из его спутников.

Когда они поднялись на вершину холма и спешились у расщелины в гранитной скале, Балдан сделал знак Гомпилу, и тот в считанные минуты вынес из пещеры оставленный на горячих углях медный чайник.

— Великий и несравненный лама! Соизвольте отведать горячего степного чайку, пахнущего дымком. Усталость как рукой снимет. Прошу вас, великий, соизвольте… — Балдан протянул Дамдин-Очиру пиалу дымящегося черного чая^[50], но телохранитель тотчас же выхватил пиалу из его рук, расплескав чай, и поднес к губам Балдана, заставив сделать несколько глотков. После этого, выплеснув остатки на землю, он не спеша отвязал болтающуюся на шнурке и привязанную к поясу серебряную пиалу, собственноручно налил в нее чаю и подал своему повелителю.

Баргут тоже попросил чайку. Осушив большими глотками одну за другой две пиалы, он снял с коня пропитавшуюся потом старую попону и растянулся на ней в углу пещеры.

— Прекрасен степной чай, восстанавливающий силы, — похвалил хан. — Теперь вздремнуть бы часок, чтобы дать отдохнуть глазам, воспаленным от встречного ветра. — Дамдин-Очир протиснулся в пещеру, постоял немного, с наслаждением вдыхая прохладный воздух, и прилег рядом с баргутом.

— Отдыхайте и вы, а мы покараулим у входа, — предложил Гомпил молодому ламе, присевшему, скрестив ноги, подле халхасского хана и исподлобья наблюдавшему за каждым их движением.

— Благодарствую, но я не устал. Я, пожалуй, тоже выйду на ветерок, посижу с вами у входа. Здесь не очень уютно…

Они уселись на горячие камни, нагретые солнцем, и перебросились двумя-тремя ничего не значащими фразами. Постепенно они разговорились, и молодой лама рассказал много интересного о себе. Звали его Шагдар. Оказалось, он тоже был уроженцем Халхасии, сыном некоего Ойдова, проживавшего когда-то в окрестностях монастыря Святого Лузана. После победы революции и установления в Халха-Монголии народной власти он как-то зашел к тамошнему хамба-ламе и за дорогой подарок уговорил погадать на костях и предсказать, какая судьба ожидает его, если он перекочует за границу, в Южную Монголию. Бросив кости и заглянув в священное писание, лама изрек:

— Там тебя ожидает поистине завидная судьба. А в будущем тебе самому или твоему сыну предначертано с великой миссией вернуться в Халхасию. Не забывай только молиться бурхану и почитать святого Банчин-богда.

Услышав эти сладкие речи и поверив хитрому настоятелю, Ойдов в скором времени перекочевал с семьей за границу. Хамба-лама попросил его оказать ему небольшую услугу: отвезти письмо одному важному господину. Письмо это впоследствии сыграло в жизни бедного Ойдова роковую роль, поскольку оно было адресовано японскому разведуправлению. По прошествии некоторого времени японская разведка стала часто вызывать его к себе, заставляя с пристрастием допрашивать южных монголов, схваченных за участие в борьбе против японского засилья. Счастливая судьба, предсказанная настоятелем монастыря, обернулась для Ойдова непоправимой бедой. Не выдержав этой ужасной пытки, он отравился, причем жена и другие члены семьи до сих пор не знают всей правды о причине его смерти. После смерти Ойдова японцы обратили взоры на уже взрослого его сына, многократно вызывая Шагдара в разведуправление и требуя от него исполнения той же работы, которая довела до самоубийства его отца, а потом заставляли каждый раз давать клятву на жертвеннике перед образами о неразглашении тайны… Позже, высоко оценив умение Шагдара хорошо держать язык за зубами, японцы приставили его телохранителем К Дамдин-Очиру и велели доносить им каждое слово великого ламы.

О баргуте Гурсэде Шагдар рассказал, что это очень ловкий человек, который за приличное вознаграждение неоднократно переходил границу туда и обратно, доставляя по назначению различные секретные письма. Великолепно знает здешний край. Является особо доверенным лицом хубилгана Довчина и хамбы Содова.

— Ну а как вообще жизнь за границей?

— Как жизнь? — переспросил Шагдар, вспоминая, как велено отвечать в подобных случаях. — Жизнь очень хорошая. Особенно хорошо живут духовные лица, они всюду пользуются большим уважением.

— Ну это мне давно известно. Перед тем как отправить меня в Халха-Монголию, сам господин Инокузи инструктировал меня…

— Так вы тоже оттуда? — удивился молодой лама.

— Конечно, — усмехнулся Балдан. — Я уже давно, как оттуда… Сейчас мы буквально сбиваемся с ног, готовясь к празднику субургана. Все готово. Только вас не хватает. По милости бурхана вы как раз приехали вовремя. С ханом я, к сожалению, лично незнаком, но знаю абсолютно все, что касается его деятельности…

— Так это вы и есть представитель японской разведки? — Лицо Шагдара вспыхнуло. — Простите, я этого не знал. Меня как раз и направили в ваше распоряжение, но я думал, что вы там… в монастыре…

— А я о вас давно все знаю.

Шагдар сразу переменился. От его подозрительности не осталось и следа, наоборот, он стал вежлив и предупредителен с Балданом.

Часа через два всадники уже продолжали путь к монастырю Святого Лузана.

Самый опасный участок пути до границы Монголии проходил по низкорослому редколесью, далее лежала нейтральная полоса, а за нею по открытой степи тянулась граница. Ехали цепочкой. Впереди размашистой рысью шел конь баргута, знавшего тайный проход через границу как свои пять пальцев, за ним следовал Гомпил, в середине Дамдин-Очир и молодой лама, замыкал цепь Балдан. Конь вынес баргута на пригорок, откуда открывался прекрасный вид на много миль, и остановился, прядая ушами. Проводник привстал на стременах, озираясь вокруг и не двигаясь с места.

— Что случилось? — шепотом спросил подъехавший сзади Балдан.

— Перед нами нейтральная полоса. А за ней — халхасская земля. Смотрю, не видно ли патрулей, они всегда проходят здесь.

Но было тихо и по-прежнему безлюдно. А баргут все медлил, оглядывался, словно почуяв неладное. У Балдана тревожно забилось сердце. Только бы пересечь нейтральную полосу и шагнуть на территорию Монголии, а там уж они с Гомпилом знают, что делать. Но вот проводник дал знак, и кони понеслись. Отъехав на значительное расстояние от границы в глубь монгольской территории, всадники перешли на тихий аллюр. Балдан, указывая глазами на утомленного долгой ездой Дамдин-Очира, предложил немного передохнуть. Предложение это весьма понравилось халхасскому хану, и он велел всем спешиться.

— Граница уже далеко, нам ничего не угрожает…

— Граница-то далеко, а опасность еще близка, — недовольно пробурчал баргут.

— Правильно, — поддержал баргута Балдан. — Поэтому будет лучше, если в случае задержания и обыска при нас не окажется оружия. Скажем, что едем на праздник субургана, и нас запросто пропустят, такие случаи нередки. Если же обнаружат оружие, мы потеряем все шансы на спасение. Давайте закопаем наше оружие до поры до времени в приметном месте. — Совет Балдана всем показался разумным, и они не преминули тотчас же ему последовать,

20

В день освящения субургана задолго до рассвета к монастырю потянулись вереницы людей из окрестных хотонов, дальних селений, и первые лучи выплывшего из-за гор солнца осветили расставленные в поле там и сям палатки и шатры, верховых коней, коновязи, лотки с хушурами^[51], аппетитными кусками вареной баранины, всевозможными бовами^[52]. Яркий шелк праздничных одежд переливался на солнце всеми цветами радуги, лица людей в ожидании чего-то необычного светились радостной надеждой. Возле большого шатра столпилась внушительная толпа, привлеченная тихими звуками музыки и пения. Это участники самодеятельного концерта настраивали инструменты и пробовали голоса. Но вот Цултэм объявил первый номер, и на помосте под общий безудержный смех появились толстый лама, простерший короткие руки на восток, жирный китайский торговец и тощий японский шпион. Худонские артисты великолепно разыграли сценку «Конец мудрого наставника», в которой высмеяли тщетные попытки врагов народной Монголии свергнуть новую власть. Хохот стоял потрясающий. Зрители заливались смехом, вытирая выступавшие слезы. Привлеченные весельем и аплодисментами, подходили все новые и новые люди.

А возле субургана ламы читали молитвы, да несколько дряхлых стариков и старух простерлось ниц, вымаливая у бурхана счастливое перерождение в другой жизни, что наступит после их смерти. Бледный хамба Содов стоял чуть поодаль и, вытянув шею, смотрел на дорогу.

— Странно, почему их до сих пор нет? Они давно уже должны быть здесь. Эй, Дамиран, объяви верующим, что по велению бурхана праздник освящения откладывается на три дня.

Как раз в то самое время, когда жгучая волна предчувствия неотвратимой беды разрывала сердце хамбы, Дамдин-Очир и двое его приближенных были схвачены пограничниками и сидели в машине, направлявшейся в Центр. Во время схватки погиб верный товарищ Балдана Гомпил, пронзенный насквозь кинжалом баргута. Теряя последние силы, слабеющим голосом он просил Балдана:

— Сохрани баргуту жизнь. Я умираю… Пусть баргут увидит нашу победу, пусть раскается в содеянном им зле… Это Дамдин-Очир его руками… Позаботься о моей семье… Прощай, друг… — И его голова беспомощно опустилась.

…Неподалеку от монастыря Балдана ждали сотрудники органов госбезопасности. Внешне они ничем не выделялись среди послушников бурхана, приехавших издалека на праздник субургана.

— Завтра будем брать хамбу Содова и всю его челядь, причастную к заговору. План операции утвержден Центром.

— Хамба-ламу я возьму собственными руками. — Лицо Балдана запылало гневом. — Его паршивый пес, которому он платит, убил хорошего парня, моего товарища. Хотел бы я услышать, что соизволит ответить этот святоша перед бурханом, стоящим у него на жертвеннике у изголовья постели! — Балдан сжал кулаки и заскрипел зубами.

— Послушайте, товарищ, вы проделали такую большую работу и вдруг рассуждаете, как ребенок. Зачем вам непременно нужен ответ хамба-ламы перед образами? Идите-ка лучше к самодеятельным артистам, а с хамбой встретитесь в Улан-Баторе.

Вокруг небольшой группки лам толпилось десятка два аратов, доставших со дна кованых сундуков допотопные дедовские ружья и отслужившие свой век сабли. Возложением их на субурган они хотели доказать свою непоколебимую веру в бурхана и вымолить у него счастливое перерождение себе и своим близким.

— Почтенный лама, — послышался из толпы старческий голос, — нам говорили, что сегодня будет бесплатный магазин и нас, послушников бурхана, будут одаривать подарками. Когда же он откроется? Ведь уже прошло столько времени… Сам тайджи Дамиран приезжал к нам и говорил…

— Да это все вранье, ламские выдумки, — отозвался молодой задорный голос, и толпа зароптала. — Когда это было видано, чтобы ламы раздавали товары бесплатно? Им нужны ваши ружья, — насмешливо продолжал тот же голос.

Люди разом загалдели.

— Раз такое дело, я свое ружье заберу назад. Еще неизвестно, хорошее ли будет предзнаменование, если в этот день на субурган возложить оружие. А может, это не к добру?

— Да, может быть, это как раз дурная примета?..

— А я, старый дурак, отдал за свое ружье и хорошего мерина, — корил себя седобородый арат с тоненькой косицей^[53] за спиной.

В центре монастырской усадьбы одиноко стояла внушительных размеров пирамида возведенного в спешке за две ночи субургана, на вершине которого сиротливо поблескивал золоченый ганжир. Возле субургана так же одиноко стоял хамба Содов, рассеянно взирая на скудные пожертвования, среди которых почти не было оружия. Постепенно его сердце наполнялось бешеной яростью. Сплюнув на землю и растерев плевок ногой, хамба стремительно зашагал к юрте. Не успел он и закрыть за собой дверь, как к нему подлетел Дамиран.

— Это что по-твоему? — зашипел хамба, брызгая слюной и вперив в тайджи убийственный взгляд.

Оторопевший Дамиран повалился в ноги хамбе.

— Великий наставник! Смилуйся!! В людей вселился шулмас, и они забыли бурхана, нечестивцы.

— Каналья непутевая! Кургузый идиот! Только хвалить себя умеешь, старый ублюдок. Это и есть твоя работа? — страшным голосом орал наставник, указывая пальцем на субурган. На дряблых отвисших щеках хамбы играл нехороший румянец, глаза казались налитыми кровью, как у разъяренного быка.

— Все из-за Цултэма, — оправдывался Дамиран, не смея поднять головы. — Я отправлю его туда же, куда ушел Сэд…

— Надо было раньше думать, пустомеля!

— Смилуйся, великий лама! Смилуйся!! — Тайджи ползал на коленях вокруг настоятеля, но хамба, резко ударив Дамирана по рукам, вырвал полы дэли и прошел к жертвеннику. Из-под подушки стоявшей рядом деревянной кровати он вытащил небольшой узелок, сел на тюфяк и прикрыл глаза. Через некоторое время его лицо снова приняло благообразный, отрешенный вид. Развязав узелок и положив на ладонь кости, настоятель трижды встряхнул их и, перебирая другой рукой четки, стал пристально их разглядывать. Дамиран затаив дыхание терпеливо ждал, что скажет хамба-лама, но настоятель не проронил ни звука.

— Великий учитель, что показывают кости? — сгорая от нетерпения, спросил тайджи. — Как там наши? Живы-здоровы? Или как? Почему запоздали?

Бросив на Дамирана презрительный взгляд, хамба-лама поднял подслеповатые глаза к тоно и, глядя на краешек бирюзового неба, тяжело вздохнул.

— Вообще, выпало неплохо. Только перед ногами у них вроде бы какое-то препятствие возникло. Как-то странно легли кости. — Настоятель в растерянности провел рукой по своей большой лысой голове и потер шею. — Хотя в открытой степи с людьми может случиться что угодно. Человек может на полном скаку упасть с лошади, упустить коня… Мало ли что бывает. Но большой беды вроде бы не должно случиться. Не сегодня-завтра непременно прибудут. Иначе они дали бы знать. — Хамба говорил неуверенно, как бы успокаивая самого себя. — Так что ты сказал людям насчет переноса праздника? А они что говорят?

— Я все сделал так, как вы изволили приказывать, то есть объяснил, что праздник откладывается на три дня, ибо в священной книге записано, будто сегодняшний день неугоден бурхану. А через три дня бурхан одарит верующих своими милостями.

— Да-а, если бы не было таких смутьянов, как этот Цултэм, праздник наш удался бы на славу. В сегодняшней неудаче мы должны винить самих себя. Как бы то ни было, а через три дня устроим праздник…

— Клянусь вам, достойный учитель, провести наш священный праздник без Цултэма…

— Грех, совершенный ради бурхана, оборачивается добродетелью…

— Я понял, великий учитель, — и Дамиран, сложив ладони, начал молиться.

21

…В кабинете следователя по особо важным делам шел допрос. Перед следователем сидел пожилой лама с осунувшимся морщинистым лицом и совершенно белыми висками.

— Так как вы думаете, почему вы сейчас сидите в этом кабинете? — строго спросил следователь.

— Не имею никакого представления. Я не только не сделал ничего дурного против своей страны и против новойвласти, но даже не знаю людей, которые могли бы совершить зло в такое прекрасное время, в которое мы с вами сейчас живем, — спокойно, без тени малейшего волнения ответил подследственный.

— Перерожденец, вы сознательно боролись против народной власти и распространяли клеветнические слухи среди населения!

— Зачем же я буду клеветать на такую прекрасную власть? — широко улыбался хубилган. — Я родился в семье бедных скотоводов, в жизни терпел большие невзгоды, защищал интересы простых аратов. Наоборот, я очень люблю новую власть. Знаете, я даже и не слыхивал ни о чем подобном… э-э, то есть о слухах. Неужели кто-то занимается такими подлыми делами? — Удивление хубилгана было почти правдоподобным.

— Предупреждаю еще раз: вы обязаны говорить правду и только правду. Почему вы переехали в Улан-Батор из монастыря Святого Лузана? Отвечайте!

— Мне кажется, что это мое личное дело, где мне жить, — высокомерно отвечал хубилган. — Наша народная власть дала нам право жить там, где нам нравится. Поэтому я и переехал в центр. Тем более что в окрестностях монастыря у меня нет ни родных, ни близких. Даже нет такого человека, кто мог бы стать мне поддержкой в трудную минуту, — перерожденец, не выдержав взгляда следователя, отвернулся.

«Что ж, ответ может показаться более или менее убедительным. Но посмотрим, как поведет себя это хитрец дальше».

— Значит, вас ничто не связывает с монастырем Святого Лузана и вы ни с кем из тамошних жителей не поддерживаете связи?

— Конечно. Так оно и есть. Хотя я знаю в лицо многих из них. Я ведь долго жил при монастыре. — Хубилган смотрел прямо в глаза следователю, как человек, не чувствующий за собой никакой вины.

— В таком случае, сейчас вы получите возможность встретиться с одним человеком. Не возражаете? — На лице перерожденца не дрогнул ни один мускул. — Возможно, вы хорошо его знаете. Припомните все обстоятельства, при которых вы встречались. Приведите арестованного, — обратился следователь к сотруднику, ведущему протокол допроса.

Пожилой мужчина в широком, мешковато сидящем дэли сделал несколько уверенных шагов вперед и вдруг, увидев хубилгана Довчина сидящим перед столом следователя, остановился дважды глотнув воздух широко открытым ртом. Грузно опустился на стул, дрожащей рукой провел по большой лысой голове и уставился на следователя.

— Итак, с каких пор и какие именно отношения вас связывали?

— Что касается меня, то мне лишь знакомо имя перерожденца, поскольку мы несколько лет жили при одном монастыре. Однако, уверяю вас, между нами никогда не было и нет никакой личной связи, — ответил большеголовый.

— Я тоже не слишком близко знаком с хамба-ламой. Знаю его только в лицо. Не более. — Хубилган накрыл правой ладонью заметно подрагивавшую левую кисть руки.

Довчин и хамба Содов сидели, отвернувшись друг от друга, словно чужие люди.

— Хамба, понимаете ли вы всю серьезность вашего положения?

— Я не представляю себе, о чем вы говорите. Вообще, почему я арестован? Сынок, отпусти старика. Я ни в чем не виноват. Здесь произошла какая-то ошибка.

— Ошибки быть не может. Объясните причину, побудившую вас как настоятеля монастыря возвести субурган.

— Здесь вовсе нет никакой особой причины. Мы возвели субурган ради спасения от грехопадения всех живых и ушедших в страну спокойствия послушников бурхана, ради шести начал сотворения нашего мира. Денно и нощно мы, ламы и хувараки^[54], читаем молитвы, поклоняясь трем сокровищам бурхана, и просим в молитвах все победившего и миновавшего всесильного Будду быть милосердным к верующим, облегчить их судьбу. Идя навстречу пожеланиям верующих, очистить свои грехи и возблагодарить бурхана, мы и решили возвести субурган.

— Назовите имя человека, имеющего высокий духовный сан и находящегося за границей, с которым вы поддерживаете связь.

— Такого человека мы не знаем, — почти хором ответили хубилган и хамба.

— Видно, у вас обоих слишком короткая память. — Следователь нажал кнопку звонка. — Приведите следующего.

Хубилган и хамба с тревогой поглядывали на дверь, но, когда привели Дамдин-Очира, они, как по команде, отвернулись, приняв равнодушный вид, желая показать, что они никогда прежде не видели этого человека.

— Вы знакомы с этими людьми?

Дамдин-Очир не отвечал, будто не слышал вопроса.

— Повторяю: знаете этих людей?

— Я знал их раньше, — еле слышно проговорил арестованный.

Перерожденец и настоятель разом накинулась на него.

— Открой глаза пошире. Первый раз тебя видим!

— Прекратить пререкания. Арестованный ответит сам.

— Нет, я, кажется, и в самом деле ошибся. Нет-нет, я никогда раньше не видел этих лам, — огромным усилием воли Дамдин-Очир заставил себя улыбнуться.

— Так. При каких обстоятельствах вы впервые очутились за границей?

— Рыба ищет, где глубже, а человек ищет, где лучше. Так и я. Но хорошо, как говорится, там, где нас нет. На чужбине я не прижился, на родину потянуло. На старости лет захотелось прижаться к груди родной земли, как к груди матери.

— Неужели вам так плохо жилось за границей?

— Житье мое там было незавидным.

— Неужели? Мы располагаем материалами, доказывающими как раз обратное. С какого времени и какого рода отношения вы поддерживаете с хамба-ламой?

— Да мы вовсе незнакомы, и нет между нами никаких отношений, — сорвался с места хамба Содов.

— Приведите следующего!

В кабинет робко вошел баргут — бывший проводник халхасского хана. За несколько дней, прошедших после ареста, он сильно похудел, постарел и как-то весь сжался. Ненавидящим взглядом уставился на хамбу и Дамдин-Очира.

— С какой целью переходили границу?

— С какой целью? Спросите об этом лучше у него, — баргут указал пальцем на Дамдин-Очира. — Я был его проводником и доверенным лицом и был уверен, что делаю доброе дело во имя бурхана. К тому же мне хорошо платили.

— Сколько раз вы незаконно переходили границу?

— Года два назад, помните, я привез вам письмо, — баргут кивнул в сторону хамбы.

— Никакого письма я от вас не получал, — отрезал настоятель.

— А кто мне на хадаге двадцать тугриков поднес за это? Деньги немалые! — И снова, обратив лицо к следователю, баргут продолжал: — Потом я принес хамбе ответное письмо от японского разведуправления, к которому хамба обращался с просьбой прислать руководство к действию и оказать военную помощь. Хамба-лама должен прекрасно помнить. Этому человеку я трижды привозил письма от японцев, доставлял его ответные послания соответствующим лицам. Пусть подтвердит Дамдин-Очир.

— Кто дал вам титул халхасского хана? — Следователь не мог сдержать улыбки.

— Святой Банчин-богд пожаловал меня ханом…

— И что же вы изволили делать как хан?

— Я ничего особенного не сделал…

— Ну, хорошо. Приведите следующего!

Осунувшегося и сильно заросшего бородой китайца Буянта арестованные узнали не сразу. Китаец не сел на предложенный ему стул, а продолжал стоять.

— Кого из присутствующих знаете?

— Хай, всех знаю! Это же главные зачинщики: лама-перерожденец Довчин из монастыря Святого Лузана, рядом с ним хамба-лама Содов, а это — халхасский хан Дамдин-Очир, посаженный на трон в Баргутской кумирне. Много лет они не останавливаясь ни перед чем, делали все, чтобы свергнуть новую власть и вернуть старые порядки. Они готовы были подчинить свою страну японцам… Я человек конченый и не боюсь говорить правду.

Ламы сидели молча, ерзая на стульях.

— Эти благообразные святоши замутили мозги таким недотепам, как я, ввергли нас в тяжкие грехи, — со злостью выкрикивал баргут.

— Ты, грязный убийца! Замолчи, — визжал халхасский хан.

— Нет, это ты и есть убийца. По твоему приказу я обагрил руки кровью безвинного человека, но я приму кару господню…

— Прекратить пререкания! По-моему, здесь еще кое-кого не хватает.

В сопровождении вооруженной охраны в кабинет привели Шушму, Пунцага, темнолицего монашка, телохранителя Дамдин-Очира и кургузого Дамирана.

— Кажется, теперь общество в полном сборе? Отчего же бывшие друзья расселись по разным углам? По-моему, ваши запирательства теперь бессмысленны. Да, ведь еще не хватает одного человека! — И следователь, оправив китель, нажал кнопку и вышел из-за стола.

На пороге появился всеми почитавшийся великий посланник Страны восходящего солнца. Арестованные, привстав с мест, разинули рты. У одних задрожали колени, у других выступил от страха холодный липкий пот. Третьи истово читали заклинания и молитвы. Балдан, вернее — капитан Пурэвжав, при всех знаках отличия прошел между арестованными и сел за стол рядом со следователем.

— Почтенный перерожденец, — Пурэвжав нахмурил брови, — не пора ли нам закончить эту игру? Затаивший зло да иссохнет!

Побледневший как смерть, хубилган вздрогнул от знакомого, а теперь такого страшного голоса, боясь взглянуть в улыбающееся лицо капитана. Шепча проклятия, он закрыл лицо обеими руками и опустил голову на колени.

_______

Луис Рохелио Ногерас

 И ЕСЛИ Я УМРУ ЗАВТРА…

Пролог

Часть I ДНИ

… за проявленный героизм…

Вторник

Он взглянул на свои «Сейко-5». 20.28 вечера. Вторник 6 октября 1968 года. Конечно, точно в 20.30 он выйдет в эфир с отзывом БРО, на волне 37 метров — это длина, соответствующая графику передач на этот день. Его передатчик — транзистор РТ-48А уже открыт. Перед ним на ночном столике лежит ответ для Вальтера.

Он зажигает сигарету. Еще минута, и его передатчик заработает в тысяча триста девятый раз. Он вытягивает ноги и вдруг вспоминает, что с полудня у него не было и крошки во рту.

20.29 — он кладет палец на клавишу.

Тридцать секунд… двадцать… десять…

20.30.

И вот уже он превращает в высокочастотные сигналы ряды цифр: 4758… 9786… 2534.

Минут пять спустя все было закончено. Он немного Подождал, потом выключил передатчик и спрятал его в Кожаный чемодан, лежавший на ночном столике. Взял пачку сигарет и зажигалку, отодвинул магнитную задвижку, которой на всякий случай, помимо основной, запирал дверь и вышел из комнаты.

Как всегда, за нее было уплачено вперед. Последние пять лет он отправлял свои сообщения Вальтеру откуда-нибудь из многочисленных отелей или мотелей Майами-Бич и приобрел хорошую практику.

Его «форд-торино» стоял в конце покрытой гравием площадки паркинга, принадлежащего мотелю. Он включил зажигание и мягко вывел, машину на шоссе. Он жил на Юго-Западе в большом доме, стоящем на углу авеню 27 и улицы 8.

Полчаса спустя он уже ставил машину в гараж на Двенадцатой улице в двух кварталах от квартиры.

Ничего интересного. Едва Стюарт Дьюк кинул взгляд на бумагу, которую ему передал Гарри Терц, как сразу понял это..

Нелегко ему приходится, и дело вовсе не в профессиональной гордости старика. Читая с видимым вниманием последний абзац донесения, он провел пальцами по редким волосам. В кабинете стояла мертвая тишина, которую нарушал лишь легкий гул аппарата кондиционированного воздуха.

Наконец он поднял глаза, и взгляд его наткнулся на лицо Гарри, окруженное густой бородой, лицо, на котором проступал толстый шрам в форме полумесяца, а в усталых старческих глазах светилась неуверенность.

— Хорошо, — сказал Дьюк. — Очень хорошо.

— Правда? — с мучительным беспокойством спросил Гарри.

— Правда, — пробормотал Дьюк, закрывая папку. — Очень полезно.

Он снял колпачок авторучки и пометил в блокноте имя и адрес:

«Рональд Хэйвард,

1345, Николас-авеню,

Вест-Сайд, Манхэттен».

Он вырвал листок и поверх алюминиево-стеклянного стола протянул его Гарри.

— Ты когда-нибудь работал для Хэйварда?

— Раза два, — ответил Гарри, глядя на листок. — Давно уже.

— Сходи к нему. Может, у него есть для тебя что-нибудь.

— Спасибо, Дьюк. Большое спасибо. Благодарный, словно обласканная собака, Гарри Несколько раз кивнул головой и поднялся. По крайней мере, он-то знал, что для таких людей, как Стюарт Дьюк, время — золото.

— Не за что, — не глядя бросил тот. — Если что-нибудь представится, я тебе тут же позвоню.

— Спасибо, Дьюк, — снова повторил старик.

— Да ладно, — с грустной улыбкой ответил Стюарт. — Я тебя не задерживаю, А где получить, сам знаешь, ты ведь ветеран.

— Детц Билдинг на Легсингтон-авеню, четвертый этаж? — уточнил Гарри. Он хотел, чтобы в голосе у него прозвучало умное лукавство, но получилась лишь жалкая пародия.

— Именно там, — подтвердил Дьюк. — Сегодня же предупрежу, чтобы тебе приготовили чек. Как всегда за такую работу — четыре по пятьдесят.

— Четыре, — в свою очередь, улыбнулся Гарри.

Он медленно попятился к двери. Оттуда снова Покивал Дьюку, но тот уже уставил глаза в некую точку между потолком и собственными заботами и не обратил на него внимания. Бесшумно Гарри вышел из кабинета.

Оставшись один, Дьюк грустно вздохнул: падение человека — малопоучительное зрелище.

Еще пятнадцать-двадцать лет назад Гарри Терц был незаменим; Дьюк прекрасно знал его послужной список, Потому что в конце сороковых они вместе работали в Комитете по расследованию антиамериканской деятельности: он как следователь — при Маккарти, а Гарри в качестве наемного свидетеля. Тем, кому не Довелось пережить мутные годы «холодной войны», кажется странным, как это кто-то может «работать» свидетелем; но ведь те времена были чертовски противоречивыми; В 1950-м Гарри начал сотрудничать с только что созданным Центральным разведывательным управлением, в Главный штаб которого год спустя вступил Дьюк. В ту пору он находился в Нью-Йорке. Но Гарри никогда не принадлежал, если уж говорить «технически», к тем 16 500 членам, которые были официально зарегистрированы в числе сотрудников ЦРУ; он неизменно входил в тот нигде не зарегистрированный отрядик информаторов, которыми управление пользовалось для того, чтобы поскрести здесь или там частную жизнь нежелательных. Судьба послала ему темную долю: быть частью самой презираемой группы человечества в мире — стукачей. Но Дьюку казалось, что серая, презренная душонка Гарри как раз и подходила для этой работы; может быть, даже голубое удостоверение управления слишком оттянуло бы ему карман.

Дьюк карабкался вверх по административной шкале ЦРУ, а Гарри все так и оставался привязанным к неблагодарной, докучливой работе. Главный штаб Нью-Йорка поначалу отправил Дьюка в местный отдел тайных коопераций. Позднее, в рамках того же отдела, он перешел в группу, занимавшуюся негритянской проблемой (в 1957 году, когда произошла вся эта история с Литл-Рокк, и тому подобное). В 1961 году после Плайя Хирон его перевели в отдел, контролировавший действия антикастровских групп в Нью-Йорке. Но где бы он ни был, Дьюк неизменно протягивал руку Гарри, даже когда этот вид «вспомогательного персонала» из-за случайностей «холодной войны» оказался не у дел. Но ведь Гарри — ветеран и один из поколения Дьюка.

Да. Управление изменилось, и сам Дьюк становился сентиментальным стариком. Как, наверное, становился сентиментальным стариком и Гарри Терц — лев прошлых времен, которому жизнь сточила и зубы и когти. Он грустно подумал о том, как мало теперь осталось свидетелей той прекрасной и варварской эпохи, когда Даллес возглавлял ЦРУ, а Гувер безраздельно царил в ФБР; и вот из них изо всех остались еврей Гарри и шестидесятипятилетний идиот, зовущийся Стюарт Дьюк, от которого рано или поздно отделаются. Сменят их новые поколения, пришедшие вместе с Маккоуном (и его магнитной видеозаписью). Перед новыми «хиппи» политического шпионажа старым лисам Даллеса и «Дикого Билла» — Донована ничего другого не оставалось, как уйти в отставку.

Да, жизнь плохо обошлась с Гарри. Но жизнь и вообще тяжка и жестока. Дьюк подумал, что его первый заместитель Майк Норман был прав, когда однажды по поводу Гарри заметил: «Конченый человек. Только вы еще иногда подбрасываете ему работенку. Спрашивается — зачем?» Конечно, Норман честолюбив, он безжалостен как все молодые, а кроме того, у него свое представление, полностью «транзисторизированное», об этой работе. Он вступил в права наследства ЦРУ как раз в тот момент, когда наушники стали превращаться в музейные экспонаты, в тиранозавров далекой предтехнологической эры. Обыкновенных стукачей сменили счетно-решающие устройства, камеры для микросъемок, «сыворотки истины», возбуждающие подсознание, детекторы лжи. Но ветераны поколения Даллеса считали, что лабораторный шпионаж — это еще не все, и продолжали — правда, лишь время от времени — использовать этих, почти исчезнувших ныне, «солдат фортуны», вроде бедняги Гарри. Впрочем, что касается нынешнего Гарри Терца… Что ж, Норман выиграл партию: старик действительно теперь никуда не годится…

Он снова перелистал доклад Гарри. Да, и вправду ни в какие ворота не лезет. Дьюку требовались свежие данные о действиях Роберто Сан Хиля, возглавляющего антикастровскую группу «Командование 16 апреля», и вот Терцу понадобилось почти две недели на то, что сам Дьюк смог бы выяснить, взяв папку Сан Хиля в Международном досье ЦРУ. Кстати, она сейчас и лежала у Дьюка на письменном Столе; на обложке написано:

«Конфиденциально»

И ниже:

«САН ХИЛЬ,

РОБЕРТ,

КУБ — 9562–3879,

кодекс 0100011010100001».

Последнее число, естественно, соответствовало коду счетно-решающего устройства. Предпоследнее — самой личности; то есть: Роберт/о/Сан Хиль прибыл с КУБ/ы/; в США 9 мая 1962 года, в настоящее время обосновался в Нью-Йорке (цифра 79), внесен в списки филиала ЦРУ в Майами (цифра 38). Слово «конфиденциально» указывало на важность документа и, следовательно, персоны. Существовали и другие градации, если следовать по шкале вниз, то — «ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ»; вверх — «СЕКРЕТНО» и «ОСОБО СЕКРЕТНО». Например, на досье главнокомандующего Седьмого флота, генерального секретаря ООН, североамериканских негритянских лидеров — короче, лиц национального и международного уровня стоял гриф «ОСОБО СЕКРЕТНО»… Но Гарри принес гораздо меньше того, что содержалось в обновленной и дополненной зеленой папке международного досье: адрес Сан Хиля, его личные связи, места, которые он обычно посещает, материальное положение, передвижения по территории Соединенных Штатов, политическая деятельность… А Дьюку (вернее, Каплану) была нужна какая-нибудь зацепка, чтобы выяснить, замешан ли Сан Хиль в обстреле Бока де Пахаро на Кубинском побережье. Кто-то (не Сан Хиль ли, два месяца тому назад заявивший в прессе, что он «готовит нечто серьезное, дабы пробудить американское правительство от спячки»?) решил Действовать на свой страх и риск. Этот обстрел застал ЦРУ врасплох.

Грязное дело. До ночи на пятницу 17 сентября 1968 года Центральное разведывательное управление руководило всеми и каждой из операций, которые группы активного действия осуществляли с территории Соединенных Штатов против правительства Кастро, или по крайней мере имело о них предварительные сведения. ЦРУ безо всякого труда манипулировало кубинской колонией: контролировало деятельность вчерашних политических лидеров, деканов профессиональных коллегий, эмигрировавших представителей муниципалитетов, писак, работавших в прессе и на радио, главарей крупных объединений (например «Ассоциации бухты Кочинос») и многочисленных мелких групп и подгрупп, на которые разбилась эмиграция. Но управление также и тренировало, экипировало, ассистировало и руководило действиями террористских отрядов. До сих пор еще ни одну акцию не планировали и не проводили в жизнь без прямого или хотя бы косвенного участия ЦРУ. И вот теперь, пожалуйста, — 17 сентября обстрел Бока де Пахаро со всей очевидностью показал, что кто-то решил действовать сам по себе. А это плохо, очень плохо. Никакие «свободные художества» без ЦРУ немыслимы, ибо невозможно же признать, что управление (а в целом и правительство Соединенных Штатов) потеряло контроль над людьми, которых оно же и научило убивать. Поэтому когда с телекса, расположенного на пятом этаже Шератон Билдинг, принесли сообщение ЮПИ, показалось, что снаряды разорвались не в далекой Бока де Пахаро, а в конторе Дж. Дж. Юный технократ взвился от ярости, ведь именно ему начиная с 1966 года было поручено руководить всеми операциями, шедшими под общим названием «Черный крест» и направленными против Кубы. Всем, отмеченным черным крестиком (покушения, саботажи, заброска шпионов, убийства), заправлял он как оперативный директор.

Но снаряды разорвались, и Дж. Дж. немедленно позвонил Каплану (шефу Дьюка, но подчиненному Дж. Дж.), и тому пришлось проглотить горькую пилюлю и пообещать ровно через четыре недели выяснить, кто, как и все прочее. Каплан же, в свою очередь, перебросил дело вниз и поручил его Дьюку. Дж. Дж., со своей стороны, поспешил послать извиняющуюся улыбку наверх и сообщил Ральфу Аарону — очень важной шишке в «разведывательном семействе» и личному советнику президента по делам ЦРУ, что дело будет выяснено за четыре недели.

Поначалу Дьюку показалось, что ему хватит этого времени. Кубинцы болтливы и легко приписывают себе дела, в которых даже и не думали участвовать. И наверняка в каком-нибудь нью-йоркском баре кто-то уже хвалится, что заставил взлететь на воздух половину деревни на кубинском берегу. Очень может быть, этот бар находится даже в Майами; поэтому Дж. Дж. позвонил и туда, чтобы его флоридские агенты как следует порыскали среди тамошних эмигрантов. Действительно, скорее всего этот бар и сидящий в нем хвастливый трепач находятся именно в Майами, потому что естественной базой для подобного рода действий служили яхтные причалы во Флориде.

Но принимая во внимание, что управление полностью контролировало Майами, а тон в нем задавала организация некоего Хайме Торреса (завербованного ЦРУ еще с 1954 года, времени его назначения послом Кубы в Вашингтоне, о чем, кстати, лишь немногие знали в Лэнгли и в Шератон Билдинге), вполне вероятно, что дело это устроила какая-нибудь из недовольных групп Нью-Йорка (группа Сан Хиля?), а база для операции находилась на Гаити или даже в Никарагуа.

Но Дьюк совершил ошибку. Считая это дело не столь уж значительным, он поручил его Гарри. И вот теперь прошли две недели из четырех, отпущенных ему Капланом, а у него не было твердых данных.

Часы показывали 22.20 ночи. Он жадно затянулся сигарой, философски послал прощение бедной грешной душе бесполезного бедняги Гарри Терца и не менее философски спросил себя:

«Итак, Стюарт Дьюк, старый кретин, что же дальше?» И с неудовольствием ответил себе: «Тебе остается только одно — Майк Норман».

* * *

Загорелась зеленая лампочка селектора.

— Да? — отозвался лейтенант Родольфо Сардуй.

— Зайди ко мне. Мне нужно тебя видеть, — ответили ему из аппарата.

— Есть!

Он поднес к губам трубку и заметил, что она снова погасла.

Совершенно невозможно привыкнуть к этому проклятому предмету, который к тому же вызывал столько шуток его товарищей по Третьему подразделению. Но кардиолог решительно запретил сигареты, после того как он перенес инфаркт, вообще на пять месяцев лишивший его удовольствия курить, и лишь как утешение разрешил это сомнительное удовольствие — после обеда и ужина сжечь в неудобном приспособлении капельку мелко изрубленного табака.

Он отказался от мысли разжечь трубку. Осторожно выбил ее о край пепельницы и спрятал в карман гимнастерки оливково-зеленого цвета. Потом вышел в коридор и направился к лифту. Было 22.30 ночи, он недавно поужинал, и ему снова мучительно хотелось закурить.

Капитан Рикенес вот уже двадцать минут беспокойно шагал по кабинету: от окна к двери, от двери к письменному столу, оттуда снова к окну, словно не решаясь: выглянуть ли на улицу, усесться ли на вертящийся стул, или выйти в коридор. На, деле же он забыл даже о том, что сегодня не ужинал: в мозгу стучала лишь одна дата — 17 сентября.

Лейтенанту Родольфо Сардую пришлось дважды и очень сильно постучать, лишь тогда капитан оторвался от своих мыслей и услышал его. Вместо разрешения «войдите» он сам открыл дверь.

При виде Сардуя лицо его немного просветлело.

— Проходи.

Лейтенант чуть было не спросил его — ну и лицо! — как он себя чувствует, но они слишком долго работали вместе, и он понял, что сейчас дело не в этом.

Молча Рикенес указал ему на одно из двух виниловых кресел, стоявших перед письменным столом, сам уселся на свой вертящийся стул. Лейтенант поудобнее устроился в кресле, скрестил руки на коленях и ждал, когда капитан начнет.

Рикенес на секунду прикрыл глаза, и лейтенанту показалось, что быстрая тень — скорби, заботы, усталости? — промелькнула по его лицу. Капитан сынова открыл глаза. Темные, живые, лихорадочно блестевшие глаза, словно бы становившиеся меньше, когда он говорил о деле, требовавшем особого, внимания.

Рикенес вынул из ящика небольшую, сброшюрованную в картон пачку бумаг и передал ее лейтенанту.

— Это о Бока де Пахаро, — сказал он.

— Все полностью?

— Да, — пробормотал капитан. — Сколько времени, но только меньше десяти часов, тебе нужно, чтобы все это изучить?

— Девять, — быстро ответил Сардуй.

Рикенес слабо улыбнулся.

Лейтенант опустил глаза, несколько минут перелистывал пачку. Сорок убористых машинописных страниц и около пятидесяти фотографий.

— Отсюда нужно что-нибудь заучить?

— Нет. Просто проанализируй все вместе.

— Хорошо, — ответил Сардуй, закрывая папку. — Думаю, трех часов мне хватит.

— Ладно, даю тебе все девять, которые ты просил сначала, — ответил Рикенес. — Скажем, до шести утра. В шесть ровно жду тебя здесь.

— Хорошо.

Рикенес встал, за ним поднялся и лейтенант.

— Не буду больше отнимать у тебя время. Садись-ка и начинай читать это сейчас же.

— Выписки делать можно? — спросил Сардуй.

— Можно, только они тебе не понадобятся.

— Хорошо, — снова с легким вздохом повторил лейтенант. — Ну я пошел.

Онповернулся и направился к двери.

— Постой, — бросил вдогонку Рикенес.

Сардуй повернулся.

— Да, капитан.

Рикенес показал на левую сторону его груди.

— Там как?

Сначала лейтенант не понял, потом улыбнулся.

— Насос, что ли?

Рикенес утвердительно кивнул головой.

— Работает. Не беспокойтесь.

— Значит, все нормально?

— Нормально. Разве вот только…

И словно живого скорпиона кончиками двух пальцев вытащил из кармана ненавистную трубку.

Рикенес промолчал.

— Мне запретили сигареты. Я теперь при двух трубках в день, как индеец в дни мира.

Рикенес улыбнулся. Он хотел, что-то сказать Сардую, но тот быстро перебил его:

— Если вам пришел в голову Шерлок Холмс, то не надо. Все подразделение уже издевалось.

Среда

К трем часам ночи лейтенант Сардуй уже несколько раз перечитал все материалы. Он сидел сейчас за письменным столом в своем маленьком кабинете, покусывая трубку, и снова: пересматривал прочитанное.

Потом опять вернулся к последней странице, где подшили шифровку контрразведки к Бруно, отправленную на прошлой неделе, и шифровку Бруно, полученную в Гаване несколько часов тому назад.

ОТ ВАЛЬТЕРА К БРУНО

НЕОБХОДИМА ИНФОРМАЦИЯ НАПАДЕНИИ БОКА ДЕ ПАХАРО ПРОВИНЦИЯ ОРИЕНТЕ тчк РАВНО ВОЗМОЖНЫХ ПОДОБНЫХ ЖЕ ДЕЙСТВИЯХ ДРУГИХ БЕРЕГОВЫХ ПУНКТАХ КУБЫ тчк УКАЖИТЕ ОРГАНИЗАЦИЮ ОСУЩЕСТВИВШУЮ КОМАНДОВАНИЕ И НЕПОСРЕДСТВЕННЫХ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ тчк ИЗБЕГАЙТЕ НЕНУЖНОГО РИСКА.

ВАЛЬТЕРУ ОТ БРО

ВОЛНА 37. ЦЕНТР. СРЕДУ 7 ВЫЕЗЖАЮ НЬЮ-ЙОРК ЧЕРЕЗ ЛОС-АНДЖЕЛЕС тчк ГРУППЫ МАЙАМИ УЧАСТИЯ АТАКЕ НЕ ПРИНИМАЛИ тчк ЦРУ ЗАВЕРИЛО ТОРРЕСА НЕ СВЯЗАНО С АТАКОЙ тчк ПОДОЗРЕВАЮ ГРУППЫ НЬЮ-ЙОРКА тчк СЛЕДУЮЩАЯ ПЕРЕДАЧА СУББОТУ, 10 УСТАНОВЛЕННОЙ ВОЛНЕ тчк ПРИВЕТОМ…

Лейтенант закрыл папку и посмотрел на часы: 3.05 ночи.

Не очень удобно, но зато практично — выспаться в кабинете. Он поставил стрелку ручного будильника «Полет» на 5.30, погасил настольную лампу, слабым светом озарявшую стол, и прикрыл глаза. Какие-то огоньки, смутные голоса, бесконечное желание зажечь сигарету… Через пять минут он уже спал глубоким сном.

* * *

Он покорябал ногтем стекло, покрывавшее письменный стол, и тонкий визг разорвал тишину кабинета. Нет, Каплану он звонить не станет. В конце концов, Каплан такой же старый идиот. Если и вести игру, то в верхах: как только распутает этот клубок, он позвонит прямо Дж. Дж. И нечего сложа руки ждать, когда этот беспомощный дурак Стюарт Дьюк уйдет на пенсию и даст ему возможность подняться еще на одну ступень. Недаром ему нравились шахматы: жестокая игра, где ради позиции жертвуют фигурами. Он молод, умен, и душа его не тронута тлением сентиментализма, как у Дьюка. И эти вонючие сигары, которые тот курит, и эта фотография Даллеса, которую тот хранит в ящике, и старомодные плохо скроенные костюмы, и вообще его стиль Скотленд-Ярда XIX века, и его перхоть, и его…

Зажегся сигнал селектора. Он подскочил:

— Сэр? — он нажал кнопку включения.

— Зайдите ко мне, Норман. Я жду вас. Это был он.

— Да, сэр.

Да, сэр. Нет, сэр. Но ведь в конечном счете он, Майк Норман, окончивший Гарвардский университет, представительный мужчина 35 лет, принадлежал к тому типу людей, в которых столь нуждалось ЦРУ. Даллесовские окаменелости давно отошли в прошлое. Мир переменился, изменились и средства новой разведки, служба в морской пехоте его закалила, но еще больше закалила его работа в секретном центре по испытаниям химического, биологического и психологического оружия в Дагвее, штат Юта. Там, уже как человек, причастный ЦРУ, он увидел лицо современной модернизированной войны, той войны, для которой люди, вроде Дьюка (да и самого Каплана) уже устарели: аэрозоли, вызывающие галлюцинации и смерть, сводящий с ума сверхчастотный звук, микробы, которых генетическая мутация превращала в убийц. Невидимая тотальная война. А дефективный идиот Дьюк пытался еще, стоя в преддверии этого чудесного мира, шпионить на манер агентов Пинкертона.

Но этот дефективный идиот был его шефом и звал его. С неохотой он поднялся. С его бледного с острыми чертами лица исчезло выражение зависти и ненависти, непроницаемая маска скрыла все чувства. Он даже улыбнулся. Теперь он был готов к встрече со стариком Стюартом Дьюком.

* * *

Пилот «Дугласа ДС-8» Национальной авиакомпании запросил инструкций командной вышки. Диспетчер, следящий по экрану радара за посадками, указал ему полосу № 2 Б. ДС-8 выскользнул из плотного слоя облаков и пошел на посадку. Пилот погасил скорость и опустил закрылки. Пятьдесят метров… сорок метров… тридцать метров… Он выключил мотор, приподнял нос самолета, и гигантские шины наконец коснулись асфальта.

Было 10.30 утра. Рикардо Вилья (высокий, худой, лицом непохожий на представителя латинской расы) спрятал в чемоданчик номер «Таймс», который, помогал ему убить время в часы монотонного полета, отстегнул привязной ремень и, когда погасла надпись: «Застегните привязные ремни, не курить», встал и влился в реку пассажиров, медленно текущую по застланному ковровой дорожкой проходу к двери.

В Лос-Анджелесе стояла плохая погода. Моросило, и персонал аэропорта подвел к трапу маленький автокар с зонтами. Служащий — негр в оранжевом плаще — один за одним вручал их пассажирам. Рикардо взял зонт и по полю направился к главному зданию, чтобы получить багаж.

Через полчаса, держа в руках кожаный чемодан, он вышел из аэровокзала в поисках такси. Зонт он вернул еще там, в здании, и теперь под дождем медленно шел по площади, пока не увидел на стоянке желтую машину.

— Отель «Колумбия».

— Идет, — ответил шофер, и машина скользнула по направлению к расположенному на холмах городу.

Приезжая в Лос-Анджелес, Рикардо обычно останавливался в «Колумбии» или «Королевской». Это были скромные, но комфортабельные, расположенные в центре гостиницы. В этот приезд он проведет там лишь сорок восемь часов: у него единственная задача — посетить Леона Ортиса, в прошлом одного из высших чинов батистовского правительства, который жил в Бэйкерсфилде на окраине города. Ортис — близкий друг Торреса, широко связанный с кубинскими эмигрантами, поселившимися в городах на побережье Атлантического, — откроет ему двери в Нью-Йорке. Он не известил его о своем приезде; но он снова скажет ему, что его послал Торрес.

Такси остановилось на 66-й улице у подъезда гостиницы. Рикардо заплатил по счетчику, дал шоферу доллар на чай и вышел.

Администратор протянул регистрационную карточку, и Рикардо ее быстро заполнил. Ему дали 806-ю комнату на восьмом этаже в восточном крыле здания. На лифте он поднялся на свой этаж, оставил чемодан и спустился в бар. Было 11.05, есть еще не хотелось.

Маленький бар был почти пуст. Рикардо сел за столик, спросил коктейль «манхэттен» и подошел к стоящему на прилавке телефону.

— Бэйкерсфилд 586-6529, пожалуйста.

— С удовольствием, сэр, — ответила телефонистка.

К телефону долго никто не подходил, и Рикардо уже хотел повесить трубку, когда на другом конце линии раздался щелчок.

— Да? — ответил женский голос.

— Мистера Лео Ортиса, пожалуйста.

— Кто его просит? — спросил женский голос.

— Хайме Торрес, — соврал Рикардо.

— Минуточку, пожалуйста.

И почти тотчас же услышал голос Леона Ортиса.

— Хайме!

— Нет, Леон. Это я, Рикардо Вилья.

— Ты откуда?

— Из гостиницы «Колумбия», в двух шагах от Бэйкерсфилда. Мне нужно сегодня же срочно повидаться с вами.

— Ладно, — ответил Леон. — Что-нибудь случилось?

— Личная просьба Торреса. Он мне сказал, чтобы я обязательно с вами увиделся.

— Ладно, — снова повторил Леон. — Ты обедал?

— Нет еще. Я только что приехал.

— Пообедаем вместе. Жду тебя в час. Дорогу ведь знаешь.

— До свидания, — ответил Рикардо.

Он повесил трубку и вернулся к своему столику, на котором уже стоял заказанный коктейль. Он пригубил бокал и зажег сигарету. Любопытно: Леон Ортис говорит по-английски свободнее, чем по-испански. За все время диктатуры он был главным действующим лицом у Батисты и уехал с Кубы вслед за правителем второго или третьего января 1959 года. Именно он занимался закупкой оружия, когда после майского наступления повстанческих сил в 1958 году приобрела такой размах борьба в Сьерре. Но оружие опоздало, его доставили лишь в ноябре, а два месяца спустя уже не существовало никакой диктатуры… Леон был североамериканцем, а не кубинцем. Да, в душе он всегда был североамериканцем. Вот в чем дело.

Рикардо спросил второй «манхэттен» и взглянул на часы: 11.30. В 12.30 он поедет в Бейкерсфилд. На влажной полированной доске стола он пальцем вывел цифру 5. И вдруг на несколько долгих, почти нескончаемых мгновений его охватила грусть, почти подавленность.

Пять лет вдали от Кубы. Может быть, и он уже понемногу начинает забывать испанский. Не тот законсервированный испанский, который так безобразно коверкает этот сброд в Майами, не тот испанский, чья сочность и богатство растворилась где-то между английским и жаргоном проституток и люмпенов с бывших улиц Пила и Кодой в Гаване. А его испанский. Тот, на котором сейчас, в эту самую минуту разговаривают на Кубе его старые друзья, Йоланда…

* * *

Дождь не прекращался весь день. Обед у толстого, рыхлого Леона Ортиса затянулся из-за присутствия некоего субъекта но имени Арнальдо Родилес, махровой контры, удравшей в Париж после публикации на Кубе романчика, имевшего сомнительный успех. Но, судя по всему, Париж тоже не оправдал его финансовых надежд, и вот он теперь подвизается в Голливуде, как автор плохоньких сценариев, подписанных претенциозным псевдонимом. Воплощенная педантичность, он в довершение всего еще и был влюблен в дочь Ортиса (блондинку, усевшуюся за стол в шерстяной кофточке, под которой не было бюстгальтера). Родилес походил на смешную помесь хиппи с генералом: смуглолицый, с огромными усами, маслянистой шевелюрой и цветным платком вокруг шеи.

— Например, Хемингуэй, он, конечно, не был великим писателем, хотя среди невежд и сходит за такового, питал настоящую слабость к кошкам. И Толстой, и Чехов, и Кэтрин Мансфилд. И Фолкнер. Вы видели фотографию Фолкнера с котом на руках? Политики же предпочитали собак — Гитлер, Наполеон, Рузвельт…

В четыре Ортис и Рикардо прошли в некое подобие библиотеки, расположенной на втором этаже. Родилес и блондинка удалились в другую часть дома.

Ортис наполнил две рюмки прекрасным мартелем, и оба уселись в мягкие кресла, стоящие перед огромным письменным столом из каобы, за которым толстяк укрывался разве лишь для того, чтобы перелистать тот или иной иллюстрированный журнал или подсчитать доходы от трех порнографических магазинов, которые у него были в нижней части города.

— Вы все еще не женаты? — спросил Ортис, нарушая молчание.

— Пока нет. Хотя по возрасту давно бы уже нора, — Рикардо изобразил улыбку.

— Решайтесь же, — бросил, смеясь, Ортис.

— Подумаю.

— Ну ладно, — Ортис внезапно стал серьезным. — Какое у вас дело?

Рикардо допил свой коньяк, поставил пузатую рюмку на подлокотник кресла и повернулся к Ортису.

— Торресу нужна информация об этой истории с Бока де Пахаро на Кубе. Вы что-нибудь о ней слышали?

— Да, прочел в «Майами геральд». А это дело не рук Торреса?

— Нет. Кто-то затеял грязную игру. ЦРУ заверило Торреса, что оно не замешано в этой акции. И вы согласитесь, что подобные действия, проведенные без согласия и утверждения Торреса, роняют престиж «Плана».

— Да, понимаю, — бросил Ортис.

— Вот смотрите, — продолжал Рикардо, — мы совершенно убеждены, что Майами здесь ни при чем. В противном случае нам было, бы известно. Кроме того, вы же знаете, что, кроме «Дельты 99», все остальные организации сплотились вокруг Торреса. И мы совершенно уверены, что не люди из «Дельты 99» обстреляли деревню.

— А почему вы в этом так уверены? — спросил Ортис.

— Мы уверены, — сухо отрезал Рикардо.

Ортис зажег сигарету. Рикардо вытащил свою пачку «Мальборо», и толстяк протянул ему зажженную зажигалку.

— Вы же знаете, что я стою за 52-ю звездочку, — промолвил он, выпуская дым через нос. — Лично меня совершенно не интересует «План» Торреса. Мне он кажется нелепым. Я из тех, кто верит, что единственный путь разрешения кубинской проблемы — присоединение к США. Сделать ее 52-м штатом. Это самое осуществимое. Разумеется, без кровопролития… У Кастро сейчас лучшая армия в Латинской Америке, и никакая эмигрантская группировка не справится с ней. Вы меня понимаете? Конечно, это лишь моя точка зрения.

— Я так и понял. Но здесь мы с вами не согласны, — возразил Рикардо. На мгновение у него мелькнула лукавая мысль, что в последнем-то он как раз и согласен с Ортисом.

— Я знаю, — со вздохом ответил Ортис, и его толстое и тяжелое тело шевельнулось в кресле. — Ну да ладно: как бы то ни было, Торрес мой друг, несмотря на жалкое состояние его мошны… Так конкретно, чего же он от меня хочет?

Последний вопрос он задал как бы вскользь. Совершенно очевидно, словно удара, Ортис ждал просьбы о деньгах, но он был не из тех, кто портит отношения с восходящими звездами вроде Торреса.

— Введите меня в группы активного действия в Нью-Йорке, мистер Ортис. У вас там хорошие связи, — попросил Рикардо.

Вздох облегчения и улыбка были ему ответом.

— И это все?

— Да. Только это.

— Вери вэлл, — промолвил Ортис. — В какие же?

— Главное — в группы активного действия. Группу Минголо Артеаги и Сан Хиля…

— Ну что ж. Я хорошо знаю и Минголо и Сан Хиля.

— Я могу сказать, что я от вас?

Взвешивая свой ответ, Ортис задумался. Он знал, что и Артеага и Сан Хиль требовали головы Торреса.

— Думаю, да, — неуверенно пробормотал он.

— Думаете или уверены?

— Ладно, — Ортис слегка рассердился. — Хорошо, уверен. Я дам вам телефоны и адреса, но, разумеется, вы…

— Нет, нет. Они не узнают, что я работаю для Торреса, если именно это вас тревожит.

— Да, именно это меня тревожит, — согласился Ортис. Медленно, с трудом он поднялся с кресла и налил Рикардо еще немного коньяку. — Когда вы отбываете в Нью-Йорк?

— Завтра, в семь утра.

— Тогда я сейчас же запишу вам адреса и телефоны Минголо и Сан Хиля. Может быть, и Татики Романо, если он вас интересует?

— Нет, этот мне не нужен, — ответил Рикардо и медленно допил прекрасный мартель урожая 1940 года.

* * *

— Старая пословица говорит: для того, чтобы узнать человека, нужно съесть пуд соли, — пробормотал Стюарт Дьюк, пристально глядя на Майка Нормана. — Лично я в это не верю: есть люди, которых хорошо узнаешь за несколько месяцев. Думаю, насчет вас, Майк, я не ошибся; вы молоды и честолюбивы, но вы верны.

— Благодарю, сэр, — ответил Норман с холодной улыбкой.

— С вами, — продолжал Дьюк, — я могу быть откровенным, ибо вы пользуетесь моим доверием.

Норман склонил свою тщательно причесанную голову. Дьюк повернулся на стуле, протянул руку к коробке с сигарами, лежащей на письменном столе, вынул одну, медленно понюхал ее и, поворачивая в пальцах, зажег. «Дешевый вирджинский табак, — подумал Норман. — Даже не „гавана“».

— Дело вот какого рода, — начал старик, выпуская изо рта голубоватый дым. — Каплан приказал узнать, имел ли некий Сан Хиль из Нью-Йорка какое-либо отношение к обстрелу две недели назад этой кубинской деревеньки Бока де Пахаро. Вы знаете об этом случае?

Норман наклонился вперед и указательным пальцем поправил очки.

— Очень мало, сэр.

— А конкретно?

— Что управление в этом не замешано…

— Верно, — подтвердил Дьюк. — Совершенно верно.

Он глубоко затянулся сигарой. Норман с легким, отвращением заметил, что Стюарт слишком уж слюнявит кончик, но лицо его по-прежнему оставалось бесстрастным.

— Так вот, дело в том, — продолжал Дьюк, — что впервые обошлись без нас, а не наоборот. И подобное, разумеется, не может повториться. Именно мы должны заниматься всеми кубинскими делами: они, так сказать, часть внешней политики правительства. Полагаю, вы так это и понимаете.

— Прекрасно понимаю, сэр, — ответил Норман.

Дьюк сделал длинную паузу, прежде чем перейти к существу этого крайне неприятного деда. Он попытался прочесть мысли Нормана по его глазам, но они были скрыты очками в металлической оправе и при неоновом свете кабинета, казались двумя серебряными монетками. Насколько действительно можно рассчитывать на него?

— Я тут допустил небольшую ошибку, — начал он медленно, — и поручил… так сказать… это дело…

Дьюк, похоже, волновался, однако Норман сделал вид, что ничего не замечает.

— Это дело… Гарри Терцу, — наконец с трудом вымолвил Стюарт. — Что ж, я признаю, вы меня предупреждали, что бедняга Гарри человек конченый…

Норман молчал, внутренне раздуваясь от самодовольства.

— С Гарри я потерял две недели, — раздраженно закончил Дьюк. — Каплан дал мне всего четыре недели, остается две, Я знаю, что это трудно, но… Если я поручу это вам, то скажите, из ваших сотрудников кто-нибудь может раздобыть нужные сведения? Поясняю: может кто-нибудь из ваших узнать, действительно ли Сан Хиль замешан в истории с Бока де Пахаро? Только узнать, Норман, потому что, если да, то остальным займутся другие…

— Полагаю, есть, сэр.

Дьюка поразила быстрота, с которой ему ответил его помощник.

— Действительно есть? — недоверчиво переспросил он.

— Действительно, сэр.

Четверг

Следующим утром Майк Норман встретился в вестибюле гостиницы «Феникс» с двумя своими лучшими агентами Филиппом Павелчаком и Чарли Мелтоном. За полчаса он объяснил им, что, какую информацию, а главное, каким образом они должны добыть. Потом дал им адрес Сан Хиля и уточнил, что в 11 вечера будет ждать их здесь же, в «Фениксе».

— Возьмите магнитофон, — приказал Норман, заранее предвкушая победу над Дьюком, — и сыворотку.

Павелчак и Мелтон получили в отделе опытный образец магнитофона СТ-5151 с лентами и шесть ампул сыворотки ЛС-140. Они пообедали, посидели в кино и в 5.30 вечера уже катили на лимонно-желтом «мерседесе» по направлению к Парк-авеню № 19357.

Это было двадцатиэтажное широкооконное здание из стекла и бетона. Они объехали дом, в двух кварталах от него оставили машину и вернулись пешком. Мелтон нес магнитофон.

В просторном вестибюле здания никого не было. Они сели в лифт и нажали кнопку шестого этажа.

Филипп Павелчак позвонил в квартиру Сан Хиля.

* * *

Капитан Рикенес и лейтенант Сардуй смотрели через окно, как по улице бежит поток машин. Уже минут пятнадцать, после почти трехчасового обсуждения над картой Кубы, разостланной на письменном столе капитана, они стояли молча.

Возобновляя нить разговора, словно и не было этой долгой паузы, Рикенес сказал:

— Если Торрес не замешан в обстреле Бока де Пахаро, то интересно, почему же ЦРУ оставило его в стороне?

Сардуй помедлил, неторопливо отвел трубку от губ и возразил:

— Но ведь Бруно сообщил, что ЦРУ заверило Торреса в своей непричастности к нападению на Бока де Пахаро. А у Торреса очень тесные связи с управлением. Впрочем, может быть, ЦРУ и не хочет раскрывать ему всех своих карт и исподволь работает с какой-нибудь другой группой.

— А почему? Они прекрасно могли использовать Торреса. Не думаю, чтобы ЦРУ было совершенно непричастно. Но почему оно не воспользовалось Торресом? Ведь и он и его группа вот уже год угрожают развязать похожую акцию.

Сардуй посмотрел на безоблачное небо и задумался.

— Нет, капитан. Торрес разглагольствует о крупных действиях. Вся эта его болтовня об освободительных силах, которые он якобы организует… Тут же акция меньшего масштаба, такие лет пять назад проводила группа «Дельта 99». Разумеется, ЦРУ знает, что Торрес просто шарлатан. Мне кажется, они его используют, чтобы контролировать и держать в напряжении эмигрантов. Только контра из Майами верит в его ракеты и призрачную армию.

Рикенес посмотрел на него.

— Тем более, Родольфо. Удар по Бока де Пахаро может оживить «План» Торреса. Если цель ЦРУ — поддерживать единство и активность эмиграции, то, может быть, самое лучшее как раз повысить престиж Торреса путем такой вот акции, как в Бока де Пахаро?

— Да нет, капитан, эта история с Бока де Пахаро как раз ставит Торреса в неприятное положение. Подумайте вот о чем: уже полтора года Торрес собирает деньги… Сколько он там набрал, писала «Реплика»?

— Два миллиона…

— Два миллиона. Не к лицу ему сейчас, когда уже почти два года он обещает серьезное вторжение, участвовать в ночном обстреле рыбацкой беззащитной деревушки. Ему нужно одно — угрожать ракетами, массовым десантом и… продолжать собирать деньги.

Рикенес снова с высоты десятого этажа посмотрел на улицу. Мужчины, женщины, дети — все куда-то спешат: в школы, институты, кружки, возвращаются с работы. Будни, обычные будни, и эти люди, по правде говоря, вряд ли думают сейчас о какой-то опасности, у них одно желание — прийти вовремя туда, где их ждут, найти счастье…

— Возможно, — согласился он. — Стало быть, примем, что Торрес не причастен к нападению. А зачем ЦРУ уверять его, что и оно здесь ни при чем?

Рикенес раскурил сигарету. Сардуй завистливо смотрел на голубоватый дымок, поднимавшийся к потолку. Он постучал трубкой о ладонь и отвернулся.

— Давайте рассмотрим конкретные факты, капитан. Торрес не имеет ничего общего с обстрелом, ЦРУ уверяет, что оно тоже; но мы предполагаем, что ЦРУ приложило к этому руку. Стало быть, ЦРУ ведет игру с Торресом. С какой целью? Возможно, чтобы поддержать какую-нибудь новую группировку, которая сменит Торреса, когда его звезда закатится.

— Но ни одна из организаций не приписывает себе эту акцию. Газеты молчат, и даже Торрес ничего не заявлял…

— Торрес, капитан, наверняка панически, боится публично признать, что существует какая-то иная конкурирующая с ним группировка, которую поддерживает ЦРУ. Скорее всего он так и решил оставить эмиграцию в сомнении, дело ли его рук нападение на Бока де Пахаро или нет. Ну, а ЦРУ, возможно, и прячет в рукаве вторую карту. Поэтому оно могло запретить другой группе делать заявления.

— Похоже, это логично.

— И тем не менее, капитан, следует принять в расчет и другие случайности.

— Например, какие?

— Они могли засечь Бруно и сейчас подсовывают ему ложную информацию. Чтобы дезинформировать нас, они могли сделать так, чтобы Бруно поверил в непричастность Майами к этому делу. А может быть, Бруно… убит в тюрьме, а передачи ведет какой-нибудь пианист управления!

— Для этого им нужен ключ к шифру, а Бруно его ни за что не выдаст.

— Я в этом и не сомневаюсь. Но вы ведь знаете, они могут его и разгадать.

— Бруно его ни за что не выдаст, — повторил Рикенес, словно не слышал слов Сардуя.

Глазами памяти Рикенес ясно увидел того Бруно из 1957 года, которому едва исполнилось девятнадцать и который уже возглавлял одну из ячеек Движения 26 июля. Затем это юношеское, словно всегда чем-то немного удивленное лицо исчезло и возникло другое — напряженное, но ясное лицо того Бруно, с которым он простился в 1964 году в здании Отдела государственной безопасности. Того Бруно, что порвал со своими товарищами, со своим прошлым, постепенно отдалялся от них, демонстрировал отход от революции, чтобы потом отправиться в Майами для выполнения своей нелегкой, длительной миссии. Того Бруно, который улыбался, обнимая его в последний раз, а потом спокойно ушел, оставив позади все, что так любил. Затем о нем пришли известия, о его рискованном плавании на лодчонке через залив и, наконец, из Майами. Рикенес понимал, как это тяжко — погрузиться в кипящий котел эмиграции, стать лишь составной частью запутавшейся, ненавидящей, противоречивой человеческой массы. С детства Бруно хорошо говорил по-английски, но в Соединенных Штатах не бывал. Ожидая, пока он приспособится, целый год (именно 1964-й — год его прибытия в Майами) Гавана держала его «в спячке». Он воспользовался этим временем для того, чтобы устроиться на работу, записался в школу каратэ и установил связи с самой агрессивной в те времена контрреволюционной организацией — Движением национального освобождения. В 1965 году из Гаваны прибыл связной, вручил ему передатчик и передал инструкции. (Встреча длилась едва полчаса; они увиделись в кафе на улице 8, и Рикардо так и не узнал, как звали того товарища, что передал ему чемоданчик с рацией и, пожав обе руки, пожелал больших, больших успехов.) С тех пор и начались его регулярные выходы в эфир при помощи того самого радио, обращаться с которым его научили в 1963 году. Центр разрешил ему продолжать занятия каратэ, и он получил там черную ленту.

На протяжении пяти лет, преодолевая многочисленные препятствия, подвергаясь постоянной опасности, Рикардо держал Гавану в курсе почти всех планов, которые строила эмиграция.

Да, постоянно в опасности. В феврале 1966 года взорвавшаяся бомба положила конец дням Педро Оросмана — главаря Движения национального освобождения, и ранила Рикардо. Бомбу соединили с телефоном, стоявшим в здании управления Движением, и Оросману пришла в голову несчастливая мысль самому ответить на неожиданный звонок… Он, пожалуй, так и не понял, что же произошло. Рикардо месяц провел в госпитале, а затем сделал ряд заявлений на процессе, составившем целую эпоху в Майами. Бомба не только убила Оросмана, но и полностью развалила его организацию.

В ноябре этого же года Рикардо сумел вступить в ряды только что созданной «Кубинской фаланги», которой руководил Уинстон — Мужлан Барроса. А в начале 1968 года он добился того, что банда — Барросы объединилась с движением Хайме Торреса. В конце 1968 года Мужлана нашли мертвым в его квартире в Хайлеа, и Рикардо стал лидером фаланги и одним из ближайших помощников старого Торреса. Уже потом он узнал, что сам Торрес приказал ликвидировать Барросу.

Этот Хайме Торрес меньше чем за год сумел создать самую большую за всю историю эмиграции начиная с 1959 года контрреволюционную организацию. В так называемый «План» Торреса влились все (за исключением «Дельты 99») антикастровские группировки. Майамские контрреволюционеры доверяли Торресу и возложили на него свои последние надежды. Торрес (бывший сенатор в правительстве Прио, заверявший всех и вся в своих теснейших связях с Белым домом и Пентагоном) обещал в 1970 году окончательно освободить Кубу, и ему слепо верили. Только Рикардо (и Вальтер) знали правду: Торрес — обычный шарлатан, обогащавшийся за счет Белого дома и Пентагона; его сказочные армии существовали лишь в его больном воображении. Однако Рикардо сумел проникнуть в избранный круг особо приближенных соратников мистера Торреса. И вот теперь это привилегированное положение позволило ему менее, чем за неделю, установить, что нападение на Бока де Пахаро готовили и осуществляли не в Майами.

— Капитан!

— Слушаю тебя, — отозвался Рикенес.

— Тут есть одна деталь. Предположим, что действительно это была какая-нибудь группа из Нью-Йорка.

Сардуй подошел к письменному столу и поднял карту. Под ней лежали три папки с надписями «Командование 16 апреля», «Родина и правосудие» и «Аксьон кубана». Взял в руки ту, на которой стояло «Родина и правосудие».

— Если это была одна из этих групп, то откуда отчалил катер? Разумеется, не из Нью-Йорка, — добавил он с улыбкой.

— Может быть, из Майами, — возразил Рикенес.

— Нет, не из Майами, об этом бы знали у Торреса, а значит, и Бруно.

Они помолчали. Лейтенант сжимал в зубах погасшую трубку; Рикенес лбом прижался к оконному стеклу.

— Ну так как же? — спросил он, продолжая смотреть на улицу.

Родольфо Сардуй повертел трубку в пальцах.

— Полагаю, капитан, ничего мы поделать не можем, пока не придет шифровка от Бруно.

Рикенес на мгновение прикрыл болевшие от усталости глаза.

— Я тоже так полагаю.

* * *

Самолет компании «Пан Америкен» прибыл в аэропорт Кеннеди ровно в 10.25 утра 8 октября. Полчаса спустя Рикардо уже взял такси и в 11.30 входил в вестибюль отеля, где забронировал комнату еще из Лос-Анджелеса.

Он очень устал. Принял теплый душ, спросил в номер бутылку выдержанного «Корвуазье» и жареное филе.

С аппетитом поел, немного вздремнул и в час дня спустился к холл. Там нашел телефон и набрал номер Роберто Сан Хиля. Трубку сняла женщина. Сан Хиля нет дома. Рикардо спросил, будет ли он к пяти, но женщина не знала (или не хотела сказать) об этом.

— Это Леон Ортис, — сказал Рикардо по-испански.

— Ортис? — тоже по-испански переспросила женщина. — Минуточку, пожалуйста.

Рикардо улыбнулся. Сан Хиль был дома.

— Старик, — раздался в трубке хриплый голос.

— Это не Ортис, Сан Хиль. Меня зовут Рамон Сьерра. Мы лично не знакомы, но Ортис прислал меня в Нью-Йорк повидаться с вами.

Вкратце Рикардо объяснил, что Ортис просит оказать ему услугу. Нет, нет, дело не в деньгах. Просто маленькая любезность. Они могут встретиться сейчас же? Да, у него, у Района, есть адрес. Сан Хиль попросил приехать в пять.

Сан Хиль повесил трубку. Потом снова поднял ее.

— Хэлло! — ответили ему.

— Фико?

— Нет, Педритин.

— Это Роберто. Брат дома?

— Да. Подожди.

Постукивая указательным пальцем по трубке, Сан Хиль ждал.

— В чем дело? — ответили наконец на другом конце провода.

— Ортис хочет меня видеть, — ответил Сан Хиль.

— Он в Нью-Йорке?

— В том-то и дело, что нет. Мне позвонил некий… — Сан Хиль порылся в блокноте, лежащем на столике у телефона, — Рамон Сьерра. Ты его знаешь?

— Никогда о таком не слышал, — ответил Фико Таблада.

— Он говорит, что приехал от Ортиса.

— Зачем?

— Не знаю. Но он сказал, что у него срочное дело. Что ты думаешь обо всем этом?

— Ничего в голову не приходит, — помолчав, ответил Таблада.

— Странно, что Ортис просит об услуге через кого-то.

— Да, — согласился Таблада, — странно.

— Я ему назначил на пять.

— Где?

— У себя дома.

Фико Таблада посмотрел на часы: час двадцать.

— Я позвоню тебе, когда он уйдет, — сказал Сан Хиль. — Жди.

До встречи с Сан Хилем оставалось четыре часа. Рикардо подумал, что неплохо бы посмотреть Нью-Йорк. Но единственное, что можно сделать за такой короткий срок — это подняться на Эмпайр стэйт билдинг и оттуда кинуть взгляд на общий вид.

У подъезда гостиницы он взял такси и назвал шоферу адрес.

Он не первый раз в Нью-Йорке. Но его всегда заставала немного врасплох огромная, кишащая на тротуарах толпа, людские реки, неустанно вливающиеся в станции метро, плотный ход машин, запрудивших улицы, оглушительный рев сирен и гудков.

Такси двигалось к перекрестку Пятой авеню и 34-й улицы, и ему казалось, что он въезжает в самое сердце хаоса. (Где-то Рикардо прочитал, что вокруг Эмпайр стэйт ежедневно циркулируют более 90 тысяч автомобилей и около 300 тысяч пешеходов.)

Его такси медленно прокладывало себе путь в океане машин. Наконец шофер сумел пристроиться к правой стороне тротуара перед главным входом гигантской иглы в сто два этажа.

Пятнадцать минут спустя на одном из 74 лифтов Рикардо уже возносился к небесам.

Стоял безоблачный день. Заплатив пять положенных долларов, он не торопясь присоединился к группе туристов, наводнивших смотровую площадку.

Гид принялся рассказывать о здании центра мировой торговли, которое будет, когда закончат его строительство, выше Эмпайра, и о том, как стая перелетных птиц уже разбилась о его 90-й этаж.

Рикардо не стал слушать гида, ему хотелось с глазу на глаз остаться с городом. Отсюда, с высоты, Нью-Йорк казался почти гуманным. На расстоянии не ощущается людская боль, не видно пропасти между классами и расами, не видно и того, какую борьбу за существование ведут между собой особи кишащего по артериям Манхэттена муравейника. Лишь бесконечные железобетонные каркасы, прорезанные параллельными и перпендикулярными нитями улиц, ткут свою ткань, стелющуюся от Гудзона до Гарлема, от Бруклина до Куинз. Но Рикардо видел, знал на ощупь, какова эта пульсирующая внизу магма; он жил среди этих женщин и мужчин. Он многое увидел, многое пережил. Он поймал пульс этой больной от злобы, самодовольства и страха страны.

На Парк-авеню Рикардо прибыл приблизительно в 4,40. Расплатился с таксистом, подождал еще десять минут и без пяти пять поднялся на шестой этаж.

Дверь открыла жена Сан Хиля (судя по всему, она и отвечала на телефонный звонок). Вульгарное лицо, дряблые груди под домашним халатиком. Она пригласила войти, и горький запах подгоревшего маргарина ударил ему в нос.

Рикардо не успел даже присесть, как Сан Хиль вошел в зал. Коренастый, напоминающий мясника мужчина с голосом сержанта ФБР. Впрочем, здесь он оставался верен себе. Сан Хиль действительно служил сержантом политической полиции и состоял в телохранителях у сенатора Алипио Кольясо. Он внимательно прочитал рекомендательное письмо Ортиса о Районе Сьерра (о Рикардо).

Разговор получился нелегким. Не доверяя этому Сьерре, о котором он никогда и ничего не слышал, Сан Хиль старательно взвешивал слова. Рикардо прямо перешел к теме беседы (Ортис хочет знать, правда ли, что всю эту историю с Бока де Пахаро затеяли люди Хайме Торреса из Майами). Но Сан Хиль не попался на удочку.

— А почему это Леону пришло в голову, что я могу что-то знать?

— Нет, — поспешно ответил Рикардо, — просто он попросил меня встретиться с вами. Мне нужно еще увидеться и с Минголо Артеагой.

— Да, конечно, — задумчиво обронил Сан Хиль.

— Еще одно, — заметил Рикардо. — В Майами думают, что операцию придумал и провел Торрес.

— Торрес? — с любопытством переспросил Сан Хиль.

— Именно так и думают, — категорически подтвердил Рикардо, — но Торрес отрицает.

— А что думает Леон?

— Ну что же… — казалось, Рикардо хотел избежать ответа на щекотливый вопрос, — в конечном счете…

— Что в конечном счете? — настаивал Сан Хиль.

— Сеньор Ортис думает, что все это устроили люди Артеаги.

— Артеаги? — Сан Хиль рассмеялся. — Слушай, дружище, последний раз он поработал в пятьдесят восьмом.

— В таком случае кто же? — с деланной наивностью переспросил Рикардо. — Люди Торреса?

На лоснящемся лице Сан Хиля мелькнуло подобие улыбки.

— А вы хорошо знаете Торреса, мистер Сьерра?

— Да нет, по совести, не очень, — пробормотал Рикардо.

— Ну а я знаю. Это слабак.

В дверь постучали.

— Я сам открою, — бросил Сан Хиль жене.

— Мистер Сан Хиль? — с улыбкой спросил Филипп Павелчак.

— Да, это здесь, — ответил Сан Хиль, глядя поочередно то на одного, то на другого агента.

— Это вы?

— А если и так, — ответил Сан Хиль на ломаном английском.

Все с той же улыбкой, играющей на тонких губах, Павелчак вынул из кармана крупнокалиберный пистолет марки «магнум» и прицелился Сан Хилю прямо в переносицу. Все это за одну минуту.

— В таком случае мы приглашаем вас немного побеседовать… — и по-испански добавил, — сеньор.

* * *

Дьюк отдал бы сто долларов, чтобы только заметить в глазах Майка Нормана хоть проблеск торжества, когда накануне поручал ему дело Сан Хиля. Однако Норман затаил свою игру. Сомнений в этом не было, и теперь старик Дьюк в какой-то степени оказался у него в руках. Приходится доверять Норману, но на душе скребут кошки.

Восемь вечера. Дьюк сидит в зале своего дома на Голд Спринг северо-западной части Манхэттена. По телевидению показывают дурацкий многосерийный фильм о контрразведке, внуки Дьюка так и подскакивают перед телевизором, глядя, как герой всей этой чепухи дерется в гарлемском переулке не то с пятью, не то с шестью неграми, купленными на золото Москвы.

Он зажигает восьмую за этот день сигару, дым ему кажется горьким. Нет, Дьюк не питает личной ненависти к Норману. Но почему-то он уверен, что Норман его ненавидит, или, что еще хуже, — презирает. Он не питает ненависти к Норману, как не питает ее к гадюкам или тарантулам. Подобные твари не вызывают никаких чувств, от них бежишь — и все. Но беда в том, что Дьюк не мог бежать от Нормана, напротив, он в нем нуждался.

Стюарт всегда подозревал, что Нормана приставили к нему для слежки. Впрочем, быть может, и не совсем так. Просто в управлении сложилось неблагоприятное мнение о ветеранах. В лучшем случае их держали как некие безобидные музейные экспонаты. Менее чем за пять лет управление наводнило новое поколение. И это новое поколение, несомненно, оказалось духовно гибче, а вернее, циничнее. Майк — циник? Скорее всего что-нибудь похуже.

И Дьюк содрогнулся, вспомнив острое лицо Майка Нормана.

* * *

Это длилось долго и тяжко.

Рикардо ничком лежал на вощеном паркетном полу. Руки за спиной связаны шелковым галстуком. Но до этого один из пришедших рукояткой браунинга разбил ему лицо.

«А это кто такой?» — спросил человек с «магнумом», входя в залу вслед за смертельно бледным Сан Хилем.

«Он только что пришел», — едва выдавил из себя Сан Хиль.

Второй наставил браунинг на Рикардо и на побелевшую, словно оштукатуренная стена, жену Сан Хиля.

«Он из твоих?» — спросил человек с «магнумом», подталкивая Сан Хиля к креслу.

«Я его не знаю», — ответил тот.

«Ах, не знаешь!» — сказал человек с «магнумом» и обернулся к тому, что целился из браунинга. «Он говорит, что не знает его».

«А ну давай на пол!» — приказал тот, что с браунингом.

Рикардо хотел что-то возразить.

«Давай на пол! Сукин сын!» — закричал человек и ударил его по лицу рукояткой пистолета.

Рикардо упал на колени, но не потерял сознания. Струйка крови, пачкая пол, потекла из разбитого носа.

«Принеси веревку или на худой конец галстук», — приказал человек с браунингом жене Сан Хиля.

Словно пригвожденная к полу, она не двигалась и лишь, ничего не понимая, переводила широко открытые глаза с Сан Хиля на пришедших.

«Делай, что тебе говорят», — велел Сан Хиль.

Автоматически женщина отступила в комнату.

«Да смотрите, мисс, не вздумайте там что-нибудь».

Минуту спустя женщина вернулась с красно-белым шелковым галстуком.

Человек с браунингом взял его и повернулся к Рикардо.

«Лицом вниз, тебе говорят!»

Рикардо повиновался, у него горело лицо и кружилась голова. Через несколько секунд он почувствовал, как ему крепко связывают за спиной руки.

«А для тебя у нас есть вот что», — сказал Сан Хилю человек с браунингом и вытащил пару магнитных наручников.

«Повернись!» — приказал ему тот, у кого был «магнум».

Сан Хиль повернулся, и наручники сомкнулись у него за спиной.

«А вы, мисс, — сказал человек с браунингом, — идите за мной».

Женщина оказала сопротивление, но он грубо вытолкнул ее в комнату.

«Что вы с ней сделаете?» — выдохнул Сан Хиль.

«Спокойненько», — отозвался, человек с «магнумом».

Там, в глубине квартиры, тот, что с браунингом, запер женщину в уборной. Потом постучал к ней в дверь, крикнув: «Только без шума! О'кэй?»

Женщина молчала.

«Ну вот и ладно, — хмыкнул он. — Начнем?»

Он осторожно открыл чемоданчик, который, войдя, положил на диван, достал оттуда магнитофон и металлическую коробочку с ампулами, наполненными сывороткой ЛС-140. Затем, словно раскладывая инструменты для хирургической операции, поставил магнитофон рядом с креслом, в которое человек с «магнумом» толкнул Сан Хиля, и принялся готовить шприц.

«Что вы со мной сделаете?» — спросил Сан Хиль.

«Он со страху уже в штаны наложил», — заметил человек с, «магнумом».

«Слушай, — спросил тот, что с браунингом, наполнив шприц голубоватой жидкостью. — Сюда должен кто-нибудь прийти?»

Сан Хиль не ответил.

«Ладно, — заметил тот. — Правду ты все равно мне не скажешь. Но так или иначе, а если я услышу, как открывают дверь, башку тебе разнесу. Ясно?»

Они сделали Сан Хилю укол. Его охватил такой страх, что он покорно подставил себя под шприц. Бычье тело тряслось, словно студень.

«Не убивайте меня», — только и мог прошептать он.

Рикардо слегка развернулся и посмотрел, что происходит. Он увидел, как те двое уселись напротив Сан Хиля и закурили. Ясно, они чего-то ждали, скорее всего, когда начнет действовать наркотик.

«Да ведь этот пес — наркоман! — воскликнул человек с „магнумом“. — Точно, наркоман. Пожалуй, на него и не подействует. У него наверняка иммунитет».

«Это и слона проймет», — отозвался другой.

Кто они? Вопрос вертелся у Рикардо в мозгу. У Сан Хиля — нет. Сан Хиль знал, кто они, потому что знал, что именно его группа без согласования с управлением совершила на прошлой неделе этот налет на Бока де Пахаро. Эти двое могли быть только из ЦРУ.

Сан Хилю вдруг показалось, что под черепной коробкой у него завелась муха; какое-то жужжание, легкое щекотание. Дышать стало трудно, тело покрылось потом.

Зал, мебель — все изменило свой цвет и объем, а потом…

Это было долго и тяжко. Рикардо сразу же узнал симптомы действия сыворотки: у Сан Хиля побледнело лицо, по нему катился пот, он закрыл глаза и уронил голову на грудь.

Допрос начался.

Но двое пришедших забыли об одной детали — о языке. Под действием наркотика Сан Хиль отвечал на вопросы по-испански.

* * *

9.30 вечера.

Майк Норман выпил свой джин с тоником и раскурил «Тарейнтон» с фильтром. Он сидел в баре гостиницы «Феникс», принадлежащем компании «Плэйбой». Надушенные, полуобнаженные девочки — «крольчатки» их здесь называли — с длинными плюшевыми ушами и торчащими над ягодицами хвостиками взад и вперед сновали между столиками.

В одиннадцать он уже будет знать, действительно ли Сан Хиль — тот, кого он ищет. Если нет, то остаются еще двое, их имена ему записал Дьюк — Минголо Артеага и Татика Романо — главари групп «Аксьон Куба» и «Родина и правосудие».

Хорошо бы это оказался Сан Хиль, он тогда выиграет время.

И, подумав о приятном сюрпризе, Который он под занавес преподнесет старику Дьюку, Норман улыбнулся.

* * *

— Ну, кажется, все, — сказал человек с браунингом.

Сан Хиль спал, а на диване лежали две магнитофонные ленты, на которых был записан довольно-таки интересный рассказ.

Услыхав голос одного из агентов (того, у которого браунинг?), Рикардостиснул зубы.

— А с этим что?

— Развяжи его, — ответил другой (тот, у которого «магнум»?). — Мне нравится этот галстук.

В мозгу Рикардо до последнего слова запечатлелась бессвязная исповедь Сан Хиля, и сейчас словно выжженные огнем в крови бились ритмом ее пульса, молоточками стучали шесть букв: КЛЕЙМО.

Ломаного испанского (говорил тот, у которого браунинг?) хватило, чтобы провести допрос Сан Хиля, но ни один из двух толком не понял всего того, что они только что услышали. А они услышали (и Рикардо с замиранием сердца тоже услышал) полный план операции, первый шаг которой был сделан в Бока де Пахаро, а последний будет сделан в это воскресенье (то есть через четыре дня) в Сьенфуэгосе.

— Поднимайся, — бросил один из двух.

Рикардо медленно встал на ноги. На носу запеклась кровь, губа вздулась.

Человек с браунингом развязал узел галстука и Рикардо опустил руки.

— Не помялся, чистый шелк, — сказал человек. — Красивый галстук.

Рикардо потер затекшие руки, оба пришедших прицелились в него.

— С кого начнем? — спросил человек с браунингом, пряча галстук во внутренний карман пиджака.

— Со Спящей красавицы, — ответил тот, что с «магнумом».

Он подошел к чемодану, спрятал магнитофон, ленты и оставшиеся ампулы, положил шприц в карман, потом вынул металлическую трубочку длиной сантиметров в десять и медленно навинтил ее на ствол своего «магнума».

— Готово, — он улыбнулся и повернулся к Сан Хилю.

Рикардо не услышал звука выстрела, он лишь увидел, как тело Сан Хиля резко дернулось и запрокинулось назад вместе с креслом, на котором тот сидел. Итак, в двух метрах от него лежал бездыханным бедняга-толстяк с разнесенным пулей черепом. По стенам, по ковру разлетелись брызги мозга и сгустки черной крови.

— Следующего, — сказал человек с «магнумом».

Рикардо в упор посмотрел на него, но у того были пустые, ничего не выражающие глаза.

Погибнуть?

Вот так, именно так в квартире нью-йоркского Вест-Сайда он сейчас и умрет? И самое страшное, что погибнет он не как Рикардо Вилья и не потому, что он тот, кто он есть на самом деле, его убьют в этой грязной сваре как сообщника Сан Хиля. И Вальтер никогда не узнает о плане «Клеймо».

Не опуская глаз, Рикардо ждал выстрела.

И выстрел раздался.

* * *

10.25 вечера.

Норман спросил третью порцию джина с тоником, и та же самая блодинка-«крольчонок», что подавала ему первые два стакана, принесла и этот. На стакане была нарисована еще одна блондиика-«крольчонок», только уже совсем голая.

Девушка склонилась над столиком, чтобы поставить стакан и взять пустой, и серые глаза Нормана впились в нее:

— Я тебя где-нибудь видел? — без улыбки спросил он.

— Журнал «Плэйбой», мартовский номер, цветной разворот.

— Там на тебе гораздо меньше надето, чем здесь.

— О да, сэр. Гораздо меньше.

Она повернулась к нему спиной и, покачивая бедрами, удалилась.

* * *

Он умер стоя.

Пуля вошла со спины и пронзила сердце.

Молча, без единого стона он упал на пол.

Человек с браунингом повернулся и дважды, как настоящий профессионал, выстрелил. Первая пуля врезалась в стену, от второй на плече у жены Сан Хиля распустился кровавый цветок.

Рикардо видел все как в замедленной киносъемке.

Вот она выходит из комнаты, бог знает какими судьбами сумев выбраться из уборной, где ее заперли; обеими руками с трудом поднимает пистолет, вероятно принадлежавший Сан Хилю, стреляет, Рикардо слышит хлопок, и на пол падает пронзенный свинцом человек с «магнумом».

Потом оборачивается тот, что с браунингом, два выстрела, и жена Сан Хиля валится на ковер.

Но человек с браунингом не успел вновь обернуться к Рикардо. Молча, резким ударом каратэ он сбил его с ног; человек потерял сознание.

Рикардо немного постоял, стараясь собраться с мыслями, присел на корточки, открыл чемодан и достал ленты с записями. Затем вынул из руки убитого «магнум», подошел к лежащему без сознания человеку и сильно похлопал его по щекам.

Медленно человек приоткрыл глаза и увидел в сантиметре от своего носа длинный черный ствол глушителя, почувствовал запах пороха.

Рикардо потряс револьвером:

— Тебя, гадина, спрашивают — кто ты? — повторил он сквозь зубы.

— ЦРУ, — выдохнул тот, пытаясь проглотить стоящий в горле комок.

— Врешь!

— Клянусь!

— Что у вас с Сан Хилем? К чему все это? — снова спросил Рикардо.

Агент не сводил с дула «магнума» широко открытых глаз.

— Не знаю, Я выполнял приказ.

— Врешь, знаешь.

— Клянусь, не знаю.

Рикардо сунул дуло револьвера человеку в рот.

— Я не знаю, — снова пробормотал тот. Слов его почти нельзя было разобрать, острый привкус пороха жег ему язык.

— Докажи, что ты из ЦРУ, — изменил нить беседы Рикардо.

— Сыворотка, — выдавил тот.

Рикардо вытащил револьвер у него изо рта.

— Ну и что ж, что сыворотка. ЛСД — ищи другого дурака…

— Это не ЛСД, это ЛС-140, такая есть только в ЦРУ.

Продолжая целиться ему в лицо, Рикардо другой рукой вынул из чемодана металлическую коробочку, в которой еще оставалось две ампулы, достал одну и бросил на нее быстрый взгляд: правильно: — ЛС-140. Он довольно слабо разбирался в токсикологии. Правду ли сказал этот тип?

— Как тебя зовут?

— Мильтон Кауффман, — солгал человек.

— Есть у тебя какой-нибудь документ? Удостоверение? Бумажник, наконец?

— Только платок и немного денег. Как всегда. Хотите, проверьте.

Рикардо подумал, что вряд ли агент будет разгуливать с удостоверением ЦРУ в кармане.

— Ладно, — сказал он, поднимаясь на ноги.

Человек тоже встал. Его била дрожь, он прятал в ладони лицо.

— Не трясись, — сказал Рикардо. — Убивать тебя я не собираюсь. Разве только вылезешь в коридор вслед за мною, понятно?

Он медленно попятился к выходной двери. Агент все еще не открывал лица.

Рикардо отворил дверь и бросил:

— Выйдешь раньше чем через пять минут — прощайся с жизнью.

Закрыл дверь, сделал несколько шагов по холлу и бегом спустился с шестого этажа.

* * *

Пробило 10.30. Лейтенант Сардуй потушил свет в своем кабинете и собрался домой, чтобы немного отдохнуть. Он очень устал за день. Он захлопнул за собой дверь и направился к лифту.

Через пять минут лейтенант уже был на улице. В полуквартале стоял его «фольксваген».

Со скоростью шестидесяти километров он поехал по направлению к поселку Батуа, где стоял его дом.

«Как летит время!» — подумал он.

Да. Время бежит с неумолимой скоростью. Пять лет — это и много и мало. Все зависит от того, что называть жизнью, от того, сколько человек сделал, как сумел до конца выжать каждое мгновение, что приобрел, что потерял. С этой точки зрения пять лет для Рикардо Вилья должны обернуться вечностью.

Интересно, переменился ли он? Праздный вопрос. Они ведь не знакомы. Он знал лишь Бруно, который для него, приступившего к работе вместе с Рикенесом, когда уже в течение года Бруно вел свои передачи, был всего лишь рядами цифр, высокочастотным сигналом, неким сгустком ценнейшей информации о действиях контрреволюции в Майами.

Это был Бруно.

Но за ним стоял человек, его конкретное лицо, его гигантское самопожертвование. За ним стояли до боли напряженные нервы, голос, сердце товарища, рисковавшего своей жизнью. За ним стоял Рикардо Вилья, которого он никогда не видел. Он даже не видел его фотографий. Ничего не знал о прошлом. Естественная логичная система распределения работы не предполагала личного знакомства с Рикардо Вильей. Это его настоящее имя? И в этом он не уверен. Для него существовал просто Бруно.

Но тот человек там, далеко — одинокий, словно космонавт в бесконечной пустоте немого пространства — безымянный боец, и они связаны не только высокочастотными сигналами. Их роднит единая вера в победу, единая любовь к земле, на которой они родились, единая верность крови, пролитой во имя того, чтобы по этой земле когда-нибудь бегали, весело играя, свободные дети коммунизма.

Неделя за неделей он слушал эти доносившиеся до него сигналы из эфира. Значит, пульс Бруно бьется, сердце его бьется. Если сигналы прекратятся, это будет означать, что Бруно отдал свою жизнь, и тогда в нем, Родольфо Сардуе, тоже что-то умрет. Пролитая кровь их побратала.

Нерасторжимы узы пролитой крови.

* * *

…Незаметно для себя он жал на акселератор, и его «фольксваген» все быстрее бежал по Кинта Авенида.

Вдруг, словно от резкого толчка, улетучилось сладкое ощущение власти, которое он испытывал в баре «Феникс». Сейчас сердце Майка Нормана разрывалось от невыносимо леденящего чувства свирепой злобы и бессилия. Здесь, в холле отеля, перед ним стоял Чарли Мелтон и рассказывал, что Сан Хиля действительно убили, но убили и жену Сан Хиля, а главное, Павелчака — красиво они там распластались на ковре в квартире на Парк-Авеню. Он рассказал также, что какой-то неизвестный стал свидетелем убийства и — святой господь! — унес ленту с рассказом Сан Хиля.

Тонкие губы Нормана дрожали, а бледные руки судорожно сжимали подлокотники кресла.

Чаша весов опасно склонялась на сторону Дьюка.

Несмотря на страшное воспоминание о дуле «магнума», направленного в переносицу, Чарли слабо улыбнулся:

— Я его сфотографировал.

— Это еще как? — процедил Норман.

— Я их всех сфотографировал. Мой «микроролекс» по крайней мере десять снимков сделал.

И Чарли, как тогда в квартире, когда Рикардо появился с револьвером в одной руке и лентой в другой, спрятал лицо в ладони, и вправду Норман воочию увидел, как объектив микрокамеры Чарли, вмонтированной в часы, уставился ему прямо в глаза.

Он вскочил.

— Пошли!

Он выбежал на улицу, Чарли последовал за ним.

* * *

Рикардо пробыл в отеле едва полчаса; только чтобы собрать чемодан, возвратить машину, заплатить по счету и найти такси, которое отвезло бы его в аэропорт Кеннеди.

Он приехал туда без, пятнадцати час ночи, но первый самолет улетал в Майами лишь в шесть утра. Что же делать? Все складывалось неудачно. В Нью-Йорке нельзя оставаться ни секунды. Может быть, нанять машину и поехать в Майами по шоссе? Нет. Слишком большая потеря времени. Взять билет на рейс, идущий из Нью-Йорка в какой-нибудь город, и уже оттуда лететь в Майами?

Но если агенты, убившие Сан Хиля, действительно из ЦРУ, то они, конечно, уже расставили ему ловушки по дорогам. Возможно, самое лучшее сделать то, о чем они и не заподозрят, остаться эти четыре часа в Нью-Йорке и лететь шестичасовым рейсом в Майами.

Так он и решил. Купил билет, потом взял такси на стоянке у аэропорта.

«У меня есть еще четыре часа».

— Куда? — спросил шофер…

— Отвезите меня в такое место, где можно хорошо поесть.

Пятница

В 2.30 утра фотографии, снятые микрокамерой Чарли Мелтона, уже проявили. В 3.10 счетно-решающее устройство выдало код, исходя из черт лица фотографии. В 3.20 анализаторы центрального досье нашли досье Рикардо Вильи Соланы. В 3.25 это досье уже поступило на оборудование фототелеграфа ИБМ. В 3.30 на пятом этаже Шератона было получено двадцать шесть быстрых сигналов, соответствующих двадцати шести страницам досье. В 3.50 негативы проявили. А в 4.14 в маленьком спецкабинете третьего этажа сидел Майк Норман и перелистывал досье человека, унесшего ленту.

Рикардо Вилья Солана. В досье он фигурировал как человек, связанный с антикастровскими действиями в Майами и Ки Вест, активнейший пропагандист Национального революционного движения. Начиная с 1968 года стал ближайшим сотрудником Хайме Торреса. Солана работал переводчиком издательства «Даймонд энд Мейер» в Майами, специализировавшегося на публикации испанских и испано-американских авторов; в типографии этого издательства, кроме того, выходила во Флориде газета «Алерта» Густаво Монтеса — подлизы Хайме Торреса. Приметы Вилья Соланы: 32 года, рост 1 метр 90 сантиметров, каштановые волосы, карие глаза…

Майк Норман зажег свой «Тарейнтон» и снова принялся рассматривать фотографии Рикардо из досье — две для служебного удостоверения, снятые в 1965 году, и те, что сделал Чарли микрокамерой, на этих последних он (не зная об этом) смотрел прямо в объектив и держал в левой руке «магнум» с глушителем.

Что же делал этот Вилья Солана в доме Сан Хиля? Чарли утверждал, что Сан Хиль уверял его и Павелчака, будто он его не знает. Тогда что же? Однако этот Вилья Солана сбежал с лентой, и следовало разыскать его. Норман взглянул на часы: 4.20. В Нью-Йорке ли еще Солана или уже улетел в Майами?

Он снял трубку и попросил телефонистку соединить его с аэропортом Кеннеди. Через две минуты он уже знал, что до шести утра рейсов на Майами нет.

— А когда отправился последний рейс в Майами, мисс? — спросил он девушку из службы информации.

— Одну минуту, пожалуйста.

Она быстро проверила расписание и ответила:

— В 22.40, сэр.

— Спасибо.

Норман набрал домашний номер Чарли Мелтона.

Тот сам снял трубку.

— Говорит Норман.

Глухой голос Чарли слегка оживился.

— Слушаю вас.

— В котором часу этот тип убежал оттуда?

Чарли Мелтону потребовалось десяток секунд, чтобы сообразить, что «этот тип» — тот, который убежал с лентой, а «оттуда» означало — из квартиры Сан Хиля.

— Думаю, после одиннадцати.

— Думаешь или уверен?

— Да нет, уверен, — не очень уверенно ответил Чарли.

— Ладно, жди у телефона. Минут через десять я тебе перезвоню.

И не прощаясь, повесил трубку.

Оставалась еще одна возможность. Он снова позвонил в аэропорт и попросил, чтобы его связали со службой информации.

— Мисс, — сказал он со всей нежностью и мягкостью, на какую только был способен, — не будете ли вы так любезны сообщить мне, не брал ли билета на рейс, отправившийся в 22.40 в Майами, Флорида, некий мистер Рикардо Вилья Солана, Видите ли, я страховой агент и… но это, впрочем, долгая и скучная история. Вы не поможете мне разыскать моего клиента?

— Минуточку, пожалуйста.

Девушка щекой прижала трубку к плечу и по другому телефону назвонила в центральную кассу. Через две минуты Норман получил ответ:

— В списках пассажиров нет никакого Рикардо Соланы, сэр.

— Благодарю вас, мисс.

— Всегда к вашим услугам, сэр.

Норман повесил трубку. Итак, у него в руке несколько карт для предстоящей игры: одна — Рикардо Вилья не уехал из Нью-Йорка, но сделает это шестичасовым рейсом; вторая — он покинет столицу через два-три дня, возможно, даже на будущей неделе; третья — под другим именем он улетел рейсом в 22.40 (хотя, судя по всему, вряд ли, ибо от Парк-авеню до аэропорта не меньше часа езды, а Чарльз утверждает, что Солана покинул квартиру Сан Хиля после одиннадцати); четвертая — он сел на самолет, следующий в какое-то другое место; пятая — он уехал из Нью-Йорка на автобусе или на автомашине.

В первом случае все ясно; достаточно в шесть часов встретить его в аэропорту и со всей сердечностью пригласить прогуляться. Во втором — дело усложняется, так как нужно разыскивать его по всему Нью-Йорку, что не совсем просто сделать без разрешения Дьюка или даже Каплана, потому что придется мобилизовать для этого много людей. Разумеется, остается путь, так сказать, пассивного действия: организовать дежурство в аэропорту. Но вдруг он улетел рейсом другого назначения или уехал на машине? В третьем и пятом случае искать его придется прямо в Майами.

Он с силой примял сигарету о дно алюминиевой пепельницы, стоявшей на письменном столе.

Что ж. В конце концов, он ничего не теряет, если пошлет Чарли в аэропорт и…

Казалось, пепельница приковала его взгляд. Глаза у него блеснули, губы приоткрылись в полуулыбке. А впрочем, почему бы и нет?

Он снова позвонил в справочную аэропорта. Ему ответил тот же самый женский голос:

— Справочная, доброе утро.

— Я уже тут звонил вам и справлялся о рейсах на Майами, — на всякий случай он говорил как бы с запинкой. Видите ли, я так и не могу разыскать моего клиента Рикардо Вилья Солану… Я, кажется, уже объяснял вам, что речь идет об одном страховом полисе на имущество… Понимаю, что беспокою вас, но не могли бы вы сказать мне… то есть, это очень трудно узнать, заказал ли мистер Вилья билет на шестичасовой рейс в Майами?

— Повторите, пожалуйста, имя еще раз.

— Рикардо Вилья Солана. Рикардо, Ричард. Солана — даю по буквам: С, О, Л, А, Н, А.

— Одну минуту.

Норман нетерпеливо считал секунды. Наклонив голову к плечу, прижал трубку, достал сигарету, зажег ее и жадно затянулся. Один раз, другой…

— Сэр? — наконец раздался голос в трубке.

— Да, да!

— Действительно, сэр. Мистер Ричард Вилья Солана: рейс 505, следующий до Майами, отправление в шесть утра.

— Какое счастье! — воскликнул Норман.

— Рада, что смогла помочь вам, сэр, — ответила девушка.

Охота началась.

Часть II ГОДЫ

…и несгибаемое мужество коммуниста…

Майами, Флорида. Штат Ричмонд — на юго-западе, Бискайский залив — на востоке. Что еще? В центре Флэдшлерстрит упирается в 47-ю авеню. Флэдшлер — жизненная артерия нижней части города; широкая, прямая улица, освещенная по вечерам и ночами многоцветными огнями световых реклам. Центр губчатой резины — слева; компания мотоциклов Вилли Темпля — справа; слева — займы от 30 до 600 долларов (дайте только вашу подпись); справа — страховое агентство Шольтца; слева — майамские мастера (высокая надежность); справа — ПИКС — танцевальная академия. Акробатический балет; современный гавайский джаз; солнечный стиль; слева… Банки, страховые агентства, похоронные бюро, обувные магазины, кинотеатры, бары, гаражи, скобяные лавки, рестораны, фотостудии, дискотеки. Но прежде всего, Флэдшлер — это улица самых больших магазинов Майами: Кресса, Бердейна, Бэйкера, Ричарда. Флэдшлер.

День и ночь эмигранты-кубинцы бродят по этой вылизанной, спесивой улице. Лезут на лоб глаза, гулко колотятся сердца, из разинутых ртов вырывается удивленное — ах! или невольное — ох, носы утыкаются в витрины Бердейна: ценные меха, ослепительные туалеты (последний крик моды), роскошная обувь. Голубые, зеленые, желтые плафоны, удачно размещенные декораторами, оттеняют блеск лака, высвечивают чарующие блики шелков… Разглядывать витрины на Флэдшлере — одно из немногих удовольствий, доступных кубинским эмигрантам, до сих пор не нашедшим работы, существующим на шестьдесят долларов ежемесячного пособия от Центра по трудоустройству кубинских эмигрантов. Они ютятся в нездоровых каморках у берега реки или в квартале, который кто-то (не без черного юмора) обозвал «Раем». Засунув руки в пустые карманы, эти мужчины в сопровождении изможденных женщин бредут по Флэдшлеру. Смотреть. Смотреть. Наполнить глаза проигрывателями, кухонной утварью, холодильниками, разным оружием, спорттоварами, посудомоечными машинами, косметикой, коврами, искусственными цветами, часами, мебелью, моторными лодками, гардинами, пальто, игрушками, автомашинами, стиральными порошками, консервами, мотоциклами, дамскими сумочками. Мечтать об этом мире вещей, созданных для всевозможного комфорта, на все вкусы, на каждый час, для всяческого употребления, для удовлетворения любого каприза. Вещей таких разнообразных окрасок, форм, объема; сделанных из пластмассы, стекла, глины, алюминия, дерева, золота, гипса, серебра, стали, хрома, кожи, платины, жести, шерсти, бронзы, цинка, каучука. Вещей, чтобы вставать на них, ложиться, садиться, мыться в них, спать на них, просыпаться, радоваться, напиваться, покрываться. Вещей для рук, ног, волос, лица, ушей, глаз, спины, секса, губ. Вещей хрупких, прочных, вечных, бракованных. Вещей, чтобы слушать их, пробовать, осязать, нюхать. Вещей, которые не только продают, но и дают на прокат, в наем, продают в кредит, разыгрывают в лотерею, обменивают. Позади тех, кто смотрит (пока пальцы щупают в кармане немного мелочи, два-три смятых доллара), по мостовой плывут или мчатся машины, принадлежащие тем, кто покупает. Машины всех марок, цветов, стоимостей и объемов. У руля флоридец, чей презрительный взгляд скользнет, задержавшись едва секунду, по спинам, склоненным над забитыми до отказа вещами первой, второй, третьей, четвертой, пятой, шестой необходимости витринами.

Да, Майами, Флорида. Сюда-то я и прибыл 12 марта 1964 года после почти недельного дрейфа на утлой лодчонке.

Через три дня после апрельской забастовки 1957 года я ушел из дома и бросил работу. Старик дал мне сто песо, и я нашел комнатку в пансионе на улице Бенхумеда. Поэтому мне удалось спастись. Многих из нашей ячейки убили; кое-кто скрылся, и лишь некоторым удалось пробраться в Сьерра-Маэстру. В Гаване нас осталось едва пятеро, и нас упорно искала полиция.

Лавастида тогда сумел организовать мой уход в Повстанческую армию. Другого выхода у меня не было. Однажды во вторник он сказал мне, что в эту пятницу мы отправимся в Сантьяго на грузовичке его отца. Мы повезем небольшой груз: швейцарские часы и образцы тканей. Якобы мы едем продать часы и отрезы розничным торговцам в Сантьяго, Ольгине и Тунас.

Я позвонил Йоланде. Как всегда, мы назначили встречу на нашем обычном месте в парке Сан-Мариано.

Мы встретились в восемь вечера.

— Я рада видеть тебя.

Ее худенькая рука скользила по песку, оставляя пять одинаковых бороздок, прочеркнутых пальцами.

— Я тоже, — ответил ей я, глядя на эту руку, которая вдруг замерла.

Она резко вскинула ее и прижала к голове голубую полотняную панаму, чуть было не сорванную ветром. Потом, принялась долго и тщательно заправлять под нее пряди непокорных каштановых волос. А я — после стольких лет — все смотрел и смотрел на нее.

«Сколько? Пять лет». «Незабудка» — так зовут в провинции Пинар дель Рио кустарник, на котором растут эти лиловые цветы.

— Что это у тебя? — спросил я.

— Цветок незабудки.

Мы сидели в скверике Сан-Мариано, кварталах в десяти от школы имени Эдисона. Уже наступила ночь. Лиловый цветок покоился меж страниц ее книги — «Физика. Часть III». Может быть, она и показала мне ее только для того, чтобы произнести название цветка — «не-за-буд-ка». Незабудка!

Не так просто все у нас складывалось сначала. Первое время, когда я провожал ее домой, она настойчиво отклоняла мои постоянные и горячие приглашения в кино.

Познакомились мы в китайской лавочке, куда ученики из школы имени Эдисона ходили есть фруктовое мороженое.

«Как тебя зовут?»

«Лукреция Борджа», — ответила она, продолжая с удовольствием лакомиться мороженым.

«Ну, а я — Летучий Голландец».

Пару кварталов я шел за ней следом.

«Ты здесь живешь?»

«Да, недалеко».

— Тогда, помнишь? — говорю я ей теперь, — ты не хотела мне сказать, как тебя зовут.

— Зато я знала твое имя.

— Знала? Откуда же?

— А вот так, вот так.

— Что это значит «вот так, вот так»?

Она засмеялась.

— Моя разведка мне донесла.

Мы оба смеемся. И я ее наконец целую. Грубо погружаюсь губами в ее губы, учебник физики падает на траву, и моя рука ищет под кофточкой ее маленькие упругие груди.

Панамка прочно сидела на голове, и уже не спадали на лоб непокорные завитки каштановых волос. Старательно она надела темные очки и посмотрела на меня.

Потом улыбнулась:

— Я постарела?

— Нет, все такая же, — прошептал я.

— Ну, не будем преувеличивать.

Несколько секунд она пристально смотрела на меня сквозь дымчатые стекла; улыбка постепенно сходила с губ, и они плотно сомкнулись.

Я снова посмотрел на море, захватил горсть песку и стал медленно сыпать его сквозь пальцы.

— Ты вышла замуж? — спросил я ее, глядя на золотой холмик, выраставший у меня под рукой.

Послышался приглушенный треск мотора прогулочной лодочки из Бакуранао, которая медленно подходила к причалу.

— Лучше расскажи о себе, — попросила она.

«Не так уж и много я могу рассказать, — сказала она. — Мне восемнадцать, я учусь, родилась в Фоменто…»

Я рассмеялся:

«Да это невозможно!»

«Что?» — удивилась она.

«Я ведь тоже родился в Фоменто. Совсем маленьким меня перевезли в Гавану».

Она тоже рассмеялась и выбросила стаканчик из-под мороженого. Я поспешно предложил ей мой носовой платок, чтобы вытереть пальцы.

«Можно, я провожу тебя до дому?»

«До угла».

«А где ты живешь?»

«На углу улицы Акоста и Хуан Дельгадо».

«А я на углу Эредиа и Либертад».

«Это далеко».

«Неважно. Я все равно провожу тебя домой».

* * *

— Паспорт? — спрашивает меня таможенник.

Я лишь улыбаюсь в ответ. У меня пятидневная щетина, и я совсем сгорел на солнце. Ему что — никто так и не объяснил, что я убежал с Кубы на речной лодчонке, почти умер от жажды в Карибском море и меня подобрала североамериканская береговая охрана? Или он думает, что, удирая, мне следовало бы еще запастись и паспортом?

— Извините, — бормочет он.

Ну и тип, прямо для рекламы пива: круглые румяные щеки, русые волосы и сильный, словно племенной бык. Сказал мне, что очень сожалеет. О чем это он сожалеет? О том, что я все-таки добрался до Соединенных Штатов, или о том, что мне пришлось столько вытерпеть во время плавания по Мексиканскому заливу, кишащему акулами?

Но смотрит он на меня с симпатией. Если я не ошибаюсь, он извинился за собственную глупость.

Интересно, как это у потерпевшего кораблекрушение может быть еще и паспорт?

Из металлической коробки он достает белую карточку и начинает тщательно заполнять ее. Мне он объясняет, что это эмигрантская карточка «под честное слово». (Он заполняет ее согласно инструкции печатными буквами.)

— Ваша фамилия?

— Вилья Солана.

— «Солана» с одним «л»?

— Да, с одним.

— Ваш адрес в Соединенных Штатах?

Какой же такой мой адрес в США могу я ему дать? Отвечаю, что у меня в США нет семьи.

— Друзья?

— Друзья? Нет, никого.

Но функционера это не тревожит. Многие приезжают в Соединенные Штаты, не имея ни малейшего представления, где и как они будут жить. Я-то, по крайней мере, хорошо говорю по-английски и я молод. Наверное, об этом он и подумал, потому то вдруг с явной симпатией подмигивает мне.

— Олл райт, мистер Вилья. У вас есть деньги?

Деньги? Да, мне удалось вывезти с Кубы 300 долларов. Полчаса спустя с удостоверением в руках я выхожу из здания эмигрантского центра. На следующий день мне предстоит явиться в центр по трудоустройству (он записал мне адрес) и получить там карточку политэмигранта, которая дает право на шестидесятидолларовую ежемесячную субсидию и… что еще? Больше ничего.

Сейчас самое главное побриться, вымыться, купить кое-что из одежды и найти дешевую гостиницу. Я пускаюсь в путь по 26-й улице. Несмотря на то, что по виду я очень отличаюсь от прохожих, на меня не обращают внимания. Правда, я не оборванец, одежда только очень сильно помята. Наверняка где-то поблизости есть парикмахерская. Да, вот в трех кварталах «Чарльз барбер шоп». В салоне три кресла, но занято лишь одно.

— Прошу сюда, мистер, — произносит по-английски с акцентом, напоминающим вкус мексиканского перца, лысый в толстых черных очках парикмахер, облаченный в девственно белый халат.

— Подстригите и побрейте, — отвечаю я ему на всякий случай по-испански.

В его взгляде явное неудовольствие. Похоже, кто-то из кубинцев остался ему должен.

— Мексиканец? — спрашиваю я его, пока он повязывает мне на шею белоснежную крахмальную салфетку.

— Йес, сэр.

Он ответил мне по-английски — верный признак того, что не расположен вступать в разговор. Но у меня нет желания сдаваться.

— Я ищу какой-нибудь дешевый отель, — продолжаю я опять-таки по-испански, в то время как он резким движением откидывает кресло назад.

— Здесь вблизи такого нет, — отвечает мне он теперь тоже на испанском.

Он мылит мне подбородок; прекрасный аромат (так пахнет шоколад, если только можно привести это сравнение) пены.

— Не обязательно близко отсюда. Все равно где.

Он долго молчит, продолжая мылить мне лицо.

Я закрываю глаза.

— Есть один вполне приличный. Отель «Сильвия».

Мне отвечает явно не парикмахер-мексиканец. Это кубинский акцент. Приоткрыв глаза, я вижу говорящего: старик, сидевший на первом кресле, его только что побрили.

— Спасибо, — отвечаю я ему. — Это далеко отсюда?

— Порядочно, — бросает он.

Потом подмигивает мне.

— Только что прибыли?

— Вчера вечером.

— Через Испанию или Мексику?

— На лодке.

Старик издает легкий свист.

— Крепко досталось?

— Порядочно.

Парикмахеру потребовалось сорок минут, чтобы меня подстричь и побрить.

Старика уже давно обслужили, но он уселся на один из стульев, стоящих у двери в салон, и медленно курит. Ему явно хочется поговорить со мной.

— Сколько с меня? — спрашиваю я парикмахера, глядясь в зеркало.

— Три восемьдесят плюс чаевые, сеньор.

— А всего?

— Четыре доллара.

Из моего кожаного бумажника, в котором я держу свои триста долларов, он получает ровно четыре. «Спасибо» мне не говорят.

Старик встает, мы выходим на улицу и идем по ходу движения.

— Это к гостинице? — спрашиваю я.

— Ага.

Чтобы удовлетворить его любопытство, пришлось рассказать о моих приключениях. Я поведал ему, что отплыл ночью с пляжа Варадеро на лодке с мотором, подвешенным за кормой. Сначала, пока хватило сил, шел на веслах, когда же почувствовал, что достаточно отошел от берега, включил мотор. Два дня шел с мотором, потому что догадался захватить дополнительный бочонок бензина. На третий день топливо кончилось, и я лег в дрейф. На четвертый день у меня кончилась пресная вода. Поздно ночью близ Андроса на меня наткнулась береговая охрана североамериканских морских пограничников. Ночь я провел в тюрьме. На пятый день меня допросили в Федеральном бюро расследований и сфотографировали. На шестой день выпустили на свободу (предварительно убедившись, что я платежеспособен, у меня же было триста долларов). Но и на седьмой день я не мог поступить как господь бог, то есть отдохнуть, ибо пришлось, как было приказано полицией, явиться в эмигрантский центр.

— И седьмой день как раз сегодня.

— Да, уж вижу, — отвечает старик. — А где вы провели ночь шестого дня?

— В сквере, — улыбаюсь я.

Мы проходим еще несколько кварталов.

— Здесь вы можете сесть на автобус до 14-й улицы и там…

— Я возьму такси.

Он протянул мне руку, сказал, что его зовут Эрнесто Травьесо и что он приехал в Майами в 1960 году. Не стал объяснять, на что живет, но, судя по одежде, дела его шли неплохо.

— Рикардо Вилья Солана, — в свою очередь, представился я. — И вы знаете, где меня найти: отель «Сильвия», если будет комната.

* * *

Каждый день я ждал ее у выхода из школы. Она позволяла проводить себя до бара «Виктория» в квартале от дома, но упорно отказывалась остановиться и поболтать. Или пойти в кино.

Та встреча в скверике Сан-Мариано, по сути, и была нашим первым любовным свиданием (лиловый цветок незабудки, учебник по физике, долгий жадный поцелуй…). С тех пор мы виделись почти каждый вечер; в голове у меня сейчас путаются места и даты, но, кажется, впервые я пришел к ним домой в мае 1956-го.

Мне кажется, мы любили друг друга. Но, по сути дела, ничего друг о друге не знали. Нужна была эта забастовка старшеклассников в Виборе, чтобы я узнал, кто же она в действительности, а она узнала всю правду обо мне.

Дело было во вторник. И хотя прошло много лег, я никогда не забуду эту дату — 17 ноября, потому что в этот день мне исполнилось 19 лет.

Был создан стачечный комитет, и Движение 26 июля назначило по делегату в каждую школу. Мне поручили пойти на собрание учащихся школы имени Эдисона, которое проводилось в доме Папо Молина, учившегося в колледже Маристас. (Папо Молино после пыток убили в ночь на рождество 1958 года.)

Я позвонил Йоланде и попросил извинения, тем более необъяснимого, что у меня день рождения. Но, как ни странно, она мне поверила. Не помню точно, но, кажется, я сказал ей, что мне нужно навестить тетку Марго, у которой довольно серьезно расстроилось здоровье. (Несмотря на свои семьдесят пять лет, она, казалось, еще никогда не чувствовала себя лучше.)

В восемь вечера я подошел к дому № 179 на улице имени Хуана Бруно Сайяса, где жил Папо Молина.

Постучал.

Мы оба чуть было не закричали от удивления. Именно Йоланда открыла мне дверь.

Прогулочная лодочка все ближе подходила к причалу.

— Ты вышла замуж, Йоланда? — снова спросил я ее, стряхивая с ладоней приставший к ним песок.

За темными стеклами очков я не видел ее глаз, но знал, что она пристально смотрит на меня.

— Да, я вышла замуж.

Опершись руками на песок, она поднялась и направилась к морю, подняла юбку выше колен и вошла в воду. У нее были плотные загорелые бедра. Я тоже встал, сбросил кеды и приблизился к воде. У самой кромки прибоя лежал обломок красноватой раковины, я поднял его.

— Да, — повторила она. — Пойдем.

Я подобрал рубашку и, раскачивая кедами, рядом с ней пошел к причалу.

— На сколько я тебя старше?

Я ждал ответа, притворяясь, что внимательно разглядываю перламутровый обломок.

— Мне двадцать пять лет. Ты это хотел узнать? А тебе двадцать шесть. Так?

Я отвел взгляд. Резко швырнул в воду осколок. Она вышла на берег и принялась выжимать на песок намокший подол юбки.

— Прокатимся на лодке? — пригласил я ее.

Она стряхнула песок со ступней и надела туфли.

После того вторника мы уже не скрывали друг от друга нашу революционную деятельность. Естественно, мы работали в разных группах. Она никогда не принимала прямого участия в моей работе. Передо мной стояли иные задачи: более рискованные, более опасные. Лишь один раз она спрятала у себя в доме две бомбы. Те самые, которые потом взорвались в здании центрального управления телефонной компании в Сантос Суаресе.

Я окончил колледж в сентябре этого года (1956 год), но не стал поступать в университет. Мне пришлось работать, и я через родителей устроился на место помощника по рекламе в транспортную компанию.

Мы с Йоландой строили различные планы. Кто не делает этого в юности? Мы мечтали пожениться, иметь детей, быть счастливыми. Но кто же не мечтает о семье, детях, счастье? Лишь потом мы узнали, что счастье — только одна из граней большой жизни, так же как страдания или выполнение долга. Того счастья, как мы тогда его себе представляли, нет.

Около двух часов мы катались по морю. Когда наша лодка подошла к причалу, ночь почти наступила. Я выскочил на деревянный настил и помог ей выйти.

— Куманек, — напомнил нам хозяин лодки, — мы уговорились за пять песо.

Я вынул из кармана бумажку и протянул ему.

Средь сгустившихся сумерек мы побрели по причалу, осторожно ступая на мокрые, отстающие друг от друга доски.

Там, вверху, оттененная чернотой неба висела мутная луна. Мы шли по еще сохранившему солнечное тепло песку. Вдали мерцали огоньки ресторана в Бакуранао. Пляж был пустыней. Я резко остановился и мягко обнял Йоланду за талию, нежно привлек к себе и прижался к ее телу. Она беспомощно опустила руки и потупила глаза.

— Пусти меня, — прошептала она.

Я приблизил губы к ее губам, но она отвернулась.

— Не надо, пожалуйста.

Луна скрылась за плотными, серыми облаками. Окутанные тьмой, мы долго стояли не двигаясь.

— Пойдем, — тихо позвала она.

Я опустил руки, и она сделала шаг назад. Мы пошли к ресторану.

* * *

В гостинице «Сильвия» нашлись свободные комнаты. Хозяином оказался ушлый кубинец, сумевший вывезти свои деньги с Кубы уже после 1959 года. Он потребовал уплатить за неделю вперед: 56 долларов, то есть по 8 долларов в день.

Гостиница была далеко от центра, маленькая, без всяких удобств. Но цена мне подходила. Я получил номер на втором этаже (в отеле было всего 30 комнат, но моя вызывающе нумеровалась 209). Маленькая каморка, кремовые обои на стенах, узенькая кровать, один стул, алюминиевая ширма, алюминиевый же ночной столик и дающая жидкий свет лампа у изголовья. Единственное украшение — позолоченная рамочка с репродукцией картины Ремингтона «Нападение на военный обоз».

Я подвел краткий баланс своим финансам: оставалось 210 долларов. Это не много, но, по крайней мере, неделю можно быть спокойным за комнату. Мне предстояло еще купить одежду, идти в центр по трудоустройству и затем искать работу.

Сам хозяин указал мне на расположенный неподалеку ресторан «Гонконг», где за недорогую цену кормили вполне прилично.

Было уже двенадцать дня и хотелось есть. Все же лучше сначала купить одежду.

Почти рядом с гостиницей я набрел на лавочку, где продавали все: от лыжных штанов до плавок, пляжных панам и зонтов. После бесконечного торга я наконец приобрел две пары брюк, три рубашки, нижнее белье, носки, пару башмаков на резиновом ходу, чемоданчик, свитер и клетчатый спортивный мешок (не очень модный товар, обошедшийся мне поэтому всего в пятьдесят долларов).

Я вернулся в «Сильвию», поднялся в номер и переоделся. Кормили в «Гонконге» достаточно скверно, но действительно недорого. Я пообедал (жареный рис, тушеная с овощами свинина и пиво) за три доллара.

Потом снова вернулся в «Сильвию» и уселся на один из двух стоявших в вестибюле ветхих диванчиков полистать не менее ветхий номер «Майами ньюс». Принялся искать в отделе объявлений приглашения на подходящую работу, хотя, говоря по правде, мне сейчас подошла бы любая, принимая во внимание, что из всего моего капитала осталось едва сто пятьдесят долларов.

Время подходило к четырем пополудни. Вестибюль был пуст, только за барьером шумно зевал хозяин Феликс Мартинес. Заметный мужчина! Больше, чем на кубинца, он походил на испанца: розовощекий, с волосами соломенного цвета и светлыми глазами. Я положил номер «Майами ньюс» на прежнее место (то есть на ковер) и подошел к нему. Еще утром я обратил внимание, что рядом со шкафчиком для ключей у него висит портрет Кеннеди и плакатик на испанском и английском языках: НАС НЕ ИНТЕРЕСУЕТ ПОЛИТИКА. НАС ИНТЕРЕСУЕТ ОБСЛУЖИВАТЬ ВАС. Я облокотился о барьерчик и спросил:

— Вы можете сделать для меня исключение?

Он осоловело поднял глаза. С улыбкой я показал на плакатик.

— Когда ищешь работу в Майами, неизбежен разговор о политике, правда?

Чтобы стряхнуть дремоту, он раскурил сигарету, и его голубые глаза уставились на меня. Сколько ему будет лет? Если судить по мешкам под глазами, около пятидесяти.

— Хотите совет? — медленно спросил он.

— Конечно, — отозвался я.

— Не работайте с кубинцами, работайте с североамериканцами.

— Почему вы так говорите?

— Я знаю, что говорю.

— А вы разве не кубинец?

— Был, — отозвался он. — Прошедшее время… так, кажется, это называется.

— Прошедшее…

— Сегодня я североамериканец.

— Вижу.

Мне тоже захотелось закурить, но подаренная в полицейском участке пачка «Кэмела» уже кончилась.

— Сколько времени вы в Соединенных Штатах?

— С 1959 года. Я уехал с Кубы в июле.

— А почему вы мне советуете работать только с янки?

Он твердо посмотрел на меня.

— Я не сказал с «янки», мой друг, я сказал с североамериканцами. Это не одно и то же. Послушайте, а когда вы приехали? Дня два назад, полагаю.

— Действительно два-три дня назад.

— Слишком мало, чтобы плохо отзываться об американцах. Здесь многие их ругают. Неблагодарные. Если бы я был Джонсоном, знаете, что я бы сделал? Выслал их обратно на Кубу. Да, да, именно так я и поступил бы. «Ах ты еще после всего, что мы для тебя сделали, нас поносишь? Ну и с богом, валяй обратно на Кубу».

Он тряхнул волосами.

— Понятно? Вот почему я не хочу говорить о политике.

— Я вас понимаю, — согласился я.

Он погасил сигарету в стеклянной пепельнице, стоявшей на барьере.

— У вас здесь есть родственники?

— Никого.

— А друзья?

— Об этом же самом меня спросили в эмиграционном центре. Кое-кто из знакомых есть. Из приехавших раньше. Но это не друзья. Звонить им я не думаю.

— И очень хорошо делаете. Знаете, поразительно, до чего быстро люди здесь теряют память. Никто ни о ком не хочет помнить. Держу пари, что, если вы позвоните кому-нибудь из ваших бывших знакомых, получите отбой.

— Возможно.

— Наверняка, — уточнил он.

Мы проговорили еще добрых полчаса. Я поинтересовался группами активного действия в Майами.

— Много шарлатанства, много пустой болтовни, много желания примазаться. По правде говоря, стоящих мало. Собираются в отеле «Мак Алистер», устраивают банкеты, выдают обещания — и все. Мне-то в конце концов все равно: я ведь не думаю возвращаться, даже если этот мулатский журавль Батиста снова станет президентом. Все мое теперь здесь — в Соединенных Штатах.

— Но ведь не все группы одинаковы. Мне так кажется, — осторожно начал я. — У кого-то, наверное, есть и прочные связи с правительством…

— А, все они твердят, что двери Белого дома для них открыты; все они встречаются с адмиралами, обедают с крупными государственными деятелями, спят с дочкой шефа ЦРУ… Треп, чистый треп. По мне единственный, у кого есть в руках что-то конкретное — это хромяга Оросман, ну тот, что из Национального революционного движения, знаете?

— НРД?

— Национальное революционное движение. Эти да, говорят мало, зато много делают. Такие мне нравятся.

— Где я могу его увидеть?

Он улыбнулся:

— Послушайте, вы не слишком ли спешите?

— Я действительно спешу. Я замолчал.

— Увидеть хромого нелегко. Он держит ресторан близ Ламмус Парк, Оушен Драйв, пляж Майами.

— Вы с ним знакомы?

— Немного, — уклончиво ответил хозяин.

— Но достаточно чтобы…

— Не достаточно, — обрезал он меня. — Не достаточно.

Я помолчал немного, потом состроил разочарованную мину.

* * *

Случайность или судьба? Ни то ни другое: просто жизнь. Она разлучила нас в апреле 1958 года: Я ушел в Сьерру, а три месяца спустя Йоланда эмигрировала в Венесуэлу. И до того сентябрьского вечера 1959 года мы ничего не знали друг о друге. Я уже не помню, где мы встретились, кажется, у кинотеатра радиоцентра. Но я помню ее слезы, катившиеся по моей бороде, и вцепившиеся в мою оливково-зеленую форму пальцы. Она еще в апреле вернулась изВенесуэлы и настойчиво искала меня. Она не знала, что в марте я женился на девушке из Пласетас, с которой познакомился с Сьерре, — Ирмине. Я и сейчас не могу объяснить, почему мы поженились. Брак наш, длился немногим больше года, мы расстались с ней так, как прощались перед боем с товарищами по Сьерре: рукопожатие и долгий грустный взгляд…

— Я женился.

Лицо ее мгновенно приняло спокойно-замкнутое выражение.

— Рада за тебя.

Я помолчал, предложил ей пойти выпить, но она отказалась. Она ушла, и больше до сегодняшнего дня 1964 года мы никогда не встречались.

Сейчас молча мы рядом шли по траве. Я внезапно почувствовал, как ее рука нежно коснулась моей и мягко отстранилась.

— Иди, — сказала она, останавливаясь.

Поднявшаяся выше, окруженная золотистым нимбом луна выплыла из облаков.

— Мы не пойдем в ресторан?

— Нет. Пойдем лучше ко мне.

— Ты не беспокойся, у меня есть немного еды, — сказала Йоланда, ощупывая стену в поисках выключателя. Она зажгла свет, и я вошел в единственную комнату домика. Кровать была не убрана и на ней лежало что-то из белья, что Йоланда тот час же спрятала в чемодан.

Я закрыл дверь, сел на кровать и закурил сигарету. Она достала из стенного шкафчика электрическую плитку…

— Помочь тебе?

— Пока не надо, — ответила она и поставила плитку на столик.

Я стряхнул пепел на пол. Она бросила на меня взгляд:

— Ты больше не женился?

Я отрицательно качнул головой.

— Так я и думала.

— Почему?

— Это, — она показала на стряхнутый на пол пепел, — свойственно холостякам.

— Прости, ты хочешь сказать, заядлым холостякам.

— Заядлый холостяк в двадцать шесть лет?

— Тонущий корабль, — улыбнулся я.

— Ну раз ты так говоришь.

Из того же шкафчика она вынула полиэтиленовый мешочек с яйцами; затем достала содовые галеты и две бутылки вина…

* * *

Прошло еще три дня, пока я не познакомился с Тони Мендесом, который должен был проложить мне путь к хромому Оросману. Долгих тоскливых три дня, во время которых я занимался разными делами. Сходил в центр по трудоустройству кубинских эмигрантов. Мне сделали прививку против полиомиелита, снимок грудной клетки, пообещали оформить вид на жительство через две недели, выдали голубенький ордер на склад. Красный Крест вручил мне коробочку, в которой были: пакет ваты, аспирин, безопасная бритва и лейкопластырь. Но, вне всякого сомнения, самым важным был чек на шестьдесят долларов.

Я продолжал внимательно читать и «Майами геральд» и «Майами ньюс», но в отделе объявлений все не было подходящей работы.

Была пятница — шестой день моей свободной жизни в Майами. Часов в восемь, поужинав в «Гонконге» (по горло сытый осточертевшей китайской кухней), я присел в вестибюле отеля выкурить сигарету. Я больше не заговаривал с хозяином гостиницы, мы только здоровались.

Где-то через полчаса вошел он. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Высокий, интересный, элегантно одетый мужчина. От него исходил легкий аромат одеколона, он курил дорогую сигару с пластмассовым мундштуком. Минут за десять до этого я услышал на улице глухой шум мотора гоночной машины.

Он уселся напротив и принялся листать журнал, посвященный автомобильному спорту.

Судьба оказалась вдвойне благосклонной ко мне: он попросил огонька, и я сообразил сказать ему (по-английски), что в «Майами геральд» помещено объявление о продаже «феррари» всего за три тысячи долларов. Фраза оказалась магической. Конечно, он-то не читал последние три дня с таким вниманием отдел объявлений. Но, судя по всему, я угодил ему прямо в сердце.

— Действительно?

— Я прочел об этом вчера.

— Всего за три тысячи?

Он вернул мне спички и сел рядом со мной на диван.

— Кубинец?

— Да, — ответил я по-испански.

— Я тоже.

Он протянул мне руку:

— Тони.

— Рикардо.

— Ты давно здесь?

Он стал обращаться ко мне на «ты», и мне показалось своевременным сделать то же самое.

— Меньше недели.

— Какой дорогой?

Я улыбнулся:

— Морем. Я присобачил мотор от «шевроле» к лодчонке и… ну, словом, я здесь.

— Мотор от «шеви»?

— Ага.

— Какого года выпуск?

— Пятьдесят шестого. Правда, пришлось немного переделать крышку и хорошенько прочистить бензопровод.

Я немного разбирался в механике, но, конечно, не настолько, как мне хотелось, чтобы он поверил; разумеется, и про мотор от «шеви» тоже сказка. Но он попался на удочку.

Время от времени он поглядывал на наручные часы. Я прилагал все силы, чтобы беседа не замирала, и оживленно болтал о гонках и гонщиках. Мы разговаривали около получаса, как он вдруг сказал:

— Она уже не придет. Ну и черт с ней!

Я удивленно посмотрел на него. Он рассмеялся и счел нужным объяснить мне, что речь идет об одной цыпочке, которая натянула ему нос.

— Я сюда часто прихожу, — добавил он доверительно. — Мартинесу не нравится, когда его отель используют как дом свиданий, да я ему хорошо плачу.

Он помолчал, потом предложил:

— Пошли выпьем?

— Ты прости, но у меня нет денег на выпивку. Я ведь еще не нашел работу.

— Я приглашаю.

— Ну раз так…

Он похвастался передо мной своим МГ: четыре скорости, 220 по шоссе. Если бы у людей по жилам бежало что-нибудь вместо крови, у Тони Мендеса это, несомненно, был бы бензин.

В утлом барчике около пляжа мы высосали почти три бутылки джина. Тони налился вдребезги, я пил медленнее и умереннее, чтобы не терять ясности головы. Когда он был уже совсем тепленьким, я снова напомнил ему, что у меня еще нет работы.

— Н-ну это уж мое д-дело, бр-рат, — заплетаясь, выдавил он.

И он по мере своих силенок поведал мне, что его отец владеет конторой по продаже подержанных автомобилей.

— Я т-тебя уст-трою…

Пришлось на спине тащить его в машину и самому сесть за руль. Я отыскивал дорогу, задавая вопросы на каждом перекрестке и все время дрожа, как бы полиция не задержала меня за то, что веду машину, не имея при себе прав. Мы добрались до «Сильвии». Я разбудил Мартинеса и упросил его вместе со мной отнести Тони в мой номер.

Всю ночь я просидел на стуле, прислушиваясь к его храпу и невнятному бормотанию.

По счастью, он и на утро был столь же любезен и не забыл своего обещания.

— Ладно, соотечественник, я тебя устрою.

* * *

Я подошел ближе. Конечно, это она. Йоланда сидела на песке, обняв руками колени и опершись на них подбородком.

— Йоланда!

Она медленно обернулась.

Осторожно подняла темные очки и пристально посмотрела на меня. Вдруг резко вскочила, растерянно замерла, держа очки в руке.

— Рикардо.

Она закинула мне руки за шею.

Какое-то время мы так и стояли безмолвно, крепко сжимая друг друга в объятиях. Потом она медленно отодвинулась. Уронила очки на песок, мы оба поспешно нагнулись поднять их и столкнулись лбами.

— Рикардо, — недоуменно шептала она. — Рикардо…

Она разложила на картонные тарелочки омлет и ушла в ванную.

— Убери, пожалуйста, в шкафчик плитку и открой бутылку. Я в пять минут приму душ.

Дверь ванной закрылась, я закурил. Потом поспешно убрал в шкафчик плитку, взял нож и принялся открывать одну из бутылок с вином. Поставил ее на ночной столик и снова сел на кровать.

— Можно тебя спросить? — громко крикнул я.

Изнутри, почти заглушенный шумом воды, раздался ее голос:

— Что?

— Можно спросить тебя о чем-то? — еще громче крикнул я.

— Хорошо.

Я встал и подошел к двери:

— Почему ты не приехала с мужем?

Несколько минут слышался только шум воды.

— Потому что он умер… — наконец ответила она.

Я снова бросился на кровать… Рядом со мной стоял ее чемодан. Я осторожно, стараясь не шуметь, поднял крышку. От какого-то неопределенного, странного аромата у меня раздулись ноздри. Пахло чем-то очень чистым, неясным, свежим. Звук воды вдруг прекратился, и я опустил крышку.

Дверь открылась, и появилась Йоланда в темно-сером халатике. От нее исходил нежный аромат духов.

— Ты разлил вино?

— Нет еще, — ответил я. — Но бутылка открыта.

Я наполнил два стакана, мы сели друг против друга за ночным столиком: я на кровати, она на единственном стоявшем в комнате стуле.

— Ты с какого времени работаешь? — спросил я.

— Да уже много лет.

Она оперлась локтями о стол и наклонилась ко мне. Отпила несколько глотков вина.

— Скажи мне одну вещь. Ты почему развелся с…? Как ее звали?

— Ирмина.

— Ага, — бросила она, — с Ирминой.

— Мы совершили ошибку, поженившись. А муж твой отчего умер?

Похоже, она не ждала этого вопроса.

— Несчастный случай? — настаивал я.

— Не совсем так, Рикардо, — она прямо взглянула мне в глаза. — Он в 1960 году уехал из страны.

Она поднялась и стала собирать тарелки. Мы уже выпили одну бутылку вина и теперь начали вторую. Я с нежностью следил за каждым ее движением, за каждым жестом.

— Ну что ж, — сказала она. — Теперь твоя очередь.

Она повернулась ко мне спиной и принялась убирать в шкафчик посуду и продукты. Под халатиком вырисовывались ее твердые загорелые бедра.

— Почему ты снова не женился?

— А тебе что, это так важно? И почему ты сама снова не вышла замуж?

Она резко повернулась. Грубость моего ответа удивила меня самого.

— Прости, — прошептал я. — Я выпил лишнего.

Я поднялся и подошел к двери. Открыл ее: снаружи стояла сырая, беззвездная ночь. Моря не было видно, слышалось лишь его мерное, величавое дыхание.

— Может быть, — пробормотал я, не глядя на нее, — может быть, я не встретил…

— И ты такой же как все, — оборвала она меня. — Каждый второй твердит одно и то же. А те, кто не говорит, думают.

Я обернулся к ней:

— Думаю, ты ошибаешься.

* * *

Не могу сказать, что Тони уж очень хорошо меня «устроил», но он упросил отца дать мне место продавца с еженедельным жалованием в 80 долларов. Я с понедельника начал работу и в пятницу отказался от эмигрантского пособия, так как теперь мог зарабатывать сам и совершенно незачем было лишний раз напоминать о себе ФБР.

Тони познакомил меня и с Вандой, веснушчатой девицей с большими кроличьими зубами и красивыми голубыми глазами. Она была североамериканкой. Она жила в квартирке на 67-й улице. Вместе с нею обитала Эйлис — девушка Тони, пухленькая смугляночка с пышной грудью и довольно тощими ногами.

В июне — три месяца спустя после прибытия — я уже получал девяносто пять долларов и мог оплачивать скромную, но отдельную квартиру.

Двери Национального революционного движения открылись передо мной однажды вечером…

Однажды вечером на стоянке своих машин, предназначенных к продаже, отец Тони познакомил меня с Джеком Морено — одним из доверенных людей хромого Оросмана. Человек протянул мне руку. Несмотря на «Джека» он, казалось, только что вывалился из бильярдной, что на улице Санха в китайском квартале Гаваны. Длинные бачки, огромная медаль из дешевого золота с изображением святой Варвары на шее, штаны из чертовой кожи.

— Расторопный парень, — похвалил меня отец Тони.

Мужчина лучезарно улыбнулся, блеснув всеми своими золотыми коронками.

— Сегодня вечером мы собираемся в «Бискайе», — сказал мне он.

— Национальное революционное движение?

— Конечно. Кто же еще?

Я пошел в «Бискайю». У дверей меня остановил устрашающего вида светловолосый мастодонт, говоривший на варварском! английском, но я назвал Джека Морено, и, немного поколебавшись, он меня пропустил.

Собралось около ста человек. Мы расселись на складных стульях перед столиком президиума, за которым довольно долго никого не было. В 9 вечера появился Педро Оросман в окружении целой свиты адъютантов и телохранителей. Однако за столик сели только он сам, Джек Морено, еще двое незнакомых мне людей и старик, не выпускавший трубки изо рта, которого потом нам представили как сенатора Виктора Пеппера.

Пока Оросман медленно и хрипло произносил слова своей речи, мне пришла в голову показавшаяся удачной мысль. Я достал ручку и в записной книжке принялся записывать отдельные фразы и выражения оратора. В течение часа Оросман безжалостно нападал на тех, кто «объявляют себя антифиделистами и антикоммунистами, а на самом деле являются антиамериканцами и антидемократами…». По именам и фамилиям перечислил некоторых лидеров, возглавляющих группы так называемых «ультраправых», и заклеймил их как «уличных шарлатанов»… «Мы, — в заключение сказал он, — не обещаем ничего. Мы просто сделаем. Сделаем. Сделаем».

Еще звучали аплодисменты, когда я уже выбежал из зала, схватил такси и помчался к Ванде. Было около двенадцати ночи, а ей нужно было подниматься с рассветом. Сонная, в едва накинутом домашнем халате, она открыла мне дверь. Я торопливо поцеловал ее и быстро спросил:

— У тебя есть пишущая машинка?

— Какого черта…

Я мягко прикрыл ей рот ладонью.

— Есть?

— Ну, есть… Рухлядь…

Изнутри послышался голос Эйлис:

— Кто там, Ванда?

— Ричард.

— Дай мне ее, завтра верну.

У нее был старенький «ундервуд», но печатать на нем можно. Я взял такси и отправился домой. К трем ночи у меня уже была готова маленькая, в четыре с небольшим странички, статейка.

Я выбежал на улицу и позвонил Тони. Дома его не было. Наверняка он развлекался в «Сильвии». Позвонил туда и, не ошибся.

— Это срочно, Мартинес, — сказал я хозяину отеля.

— Ладно, я его позову.

В «Сильвии» не было телефонов в номерах. Мне пришлось довольно долго ждать, пока Тони спустился в вестибюль.

— Тони?

— Ну что у тебя там? — без особого энтузиазма отозвался он.

— У тебя по-прежнему хорошие отношения с Савоем из «Лас Америкас»?

Мой вопрос его удивил.

— И в такой час ты пристаешь ко мне с этим?

— Очень важное дело, Тони.

— Ну?

— Мне нужно, чтобы ты ему позвонил сейчас же.

— В четыре утра? Ты случайно не спятил?

— У тебя есть его домашний телефон?

— Я его помню…

— Позвони ему и скажи, что тебе нужно, чтобы в следующем номере он поместил одну статью.

— Чью?

— Мою.

— Слушай, ты, часом, не пьян?

— Я не пьян. Ты должен оказать мне эту услугу. Я перезвоню тебе через пятнадцать минут. В статейке четыре странички.

— Ладно. И пошел ты…

Я повесил трубку.

Через двадцать минут снова позвонил ему.

— Что?

— Завтра утром привези ее в редакцию. После девяти.

Он спросил меня, не извещение ли это о конце света, потому что звонить в такое время…

— Приблизительно это самое. Завтра я тебе расскажу.

Разумеется, не извещение о конце света, а короткое, довольно едкое, чуть-чуть отдающее чем-то скандальным изложение речи Оросмана.

В полдесятого утра меня принял Савой. Прочитал статью и пристально посмотрел на меня.

— Ничего потустороннего!

— Но согласитесь, что…

— Да нет. Хорошо. Двадцать долларов?

Я на них не рассчитывал, так что торговаться не стал.

— Через четыре дня зайдите в кассу.

И он записал мое имя в блокнот.

Два дня я ждал выхода статьи. Наконец во вторник 18 июня ее напечатали на второй странице за подписью Р. Вилья Солана. Заголовок:

«Педро Оросман и его НРД — наша светлая надежда».

Прошла неделя, прежде чем хромой дал знать о себе. Однажды утром на стоянке наших машин появился черный «мерседес», и отец Тони сломя голову бросился открывать дверцу самому Оросману. С ним вместе вылезли шофер и два телохранителя. Я видел, что они идут ко мне. Сияющий от счастья отец Тони представил нас друг другу.

— Стало быть, ты и есть Вилья Солана, — промолвил Оросман, глядя на меня сквозь зеленые очки.

— Да, сеньор.

— Очень хорошая статья.

— Благодарю вас, сеньор. Хитро улыбаясь, он изучал меня.

— Хорошо. Очень хорошо…

* * *

— Папа умер, — сказала она.

— Мой тоже, вот уже два года, — ответил я.

— Что же ты делал все это время?

— Ничего особенного…

— Ну тогда что ты делал не особенного?

— Работал. И еще всякое… разное…

— Где работал?

— В 1961 году был в армии, а потом там, сям…

— А сейчас ты что делаешь?

— Зарабатываю на жизнь как умею.

— Наверное, часто бываешь на море, думаю.

— Да нет. Много лет как не был. А ты?

— Всегда приезжаю с девочкой.

— Твоя дочка?

— Да. Ей три года.

— А как ее зовут?

— Как и ее маму.

— Я так и думал. А сейчас почему она с тобой не приехала?

— Мне хотелось одной отдохнуть здесь пару дней.

Мы сидели на песке, прислонившись спиной к стенке домика.

— Уже почти двенадцать ночи, — заметил я.

— Становится холодно.

Я немного придвинулся к ней и обнял ее за плечи. Она вздрогнула, словно моя рука обожгла ее. Какое-то время мы сидели молча, вслушиваясь в монотонный гул волн.

— Это правда, то, что я узнала, Рикардо?

Вопрос меня удивил.

— А что тебе могли рассказать обо мне?

— Разное…

— Ну а именно?

— Что ты отошел от революции.

— Кто тебе это сказал?

— Неважно, Наши общие друзья.

Я закрыл глаза. Любому другому, любой другой я бы ответил что-нибудь вроде: «Нашел (нашла) о чем говорить!» Ей я не мог лгать. Но не мог и сказать правды. Собрав все силы, я спросил ее:

— Ты сама на стороне революции? Не так ли?

— А ты нет?

— Я тебя спрашиваю.

— Как можешь ты меня даже спрашивать об этом?

Я ничего не ответил. Мягко снял руку с ее плеча и поднялся. Помог и ей встать на ноги и взял за руку.

— Пойдем, — позвал я ее.

— Ты понимаешь, что я не хочу? — слабо сопротивляясь, шепнула она.

Я мягко подтолкнул ее в комнату. Закрыл дверь и погасил свет. Подошел к ней вплотную и шепнул на ухо:

— Подними руки…

Медленно, очень медленно она подняла их, и я почти единым дыханием сдернул халатик. Обнял ее и вдруг понял, что с самого начала под халатиком ничего не было.

* * *

В июне я ушел от отца Тони и поступил на другую, лучше оплачиваемую работу, которую мне устроил Оросман: переводчиком в издательство «Даймонд и Мейер». Я продолжал писать, но теперь публиковал хвалебные статьи о Движении в «Альборада» — газетенке, издаваемой НРД.

В то время в Майами существовало, по крайней мере, не меньше пятидесяти контрреволюционных организаций, грызущихся между собой. Среди этой клики НРД было не только самым активным, но и самым молчаливым. Именно Национальное революционное движение осуществило нападение на помещение кубинской миссии при ООН, обстреляло около Багамских островов греческое судно, державшее курс на Сантьяго-де-Куба, и готовило — морально и материально — высадку десанта в Лас-Вильяс. Кроме того, НРД было тесно связано с одной из банд, действовавших в Эскамбрае, во главе с Бенито Паруа.

Для меня было нетрудно — правда, и не так уж легко — добиться того, чтобы Оросман стал считать меня своего рода «советником». Это, естественно, привело к известной ревности со стороны «ветеранов», а главное, — к открытой вражде с Орландо Конде Сантосом, которому было поручено поддерживать связь с бандой Паруа и заниматься делами Эскамбрая.

В октябре 1964 года наши отношения настолько обострились, что стало ясно: вскоре один из нас окажется лишним. Оросман не подчеркивал своей склонности ни ко мне, ни к нему. Я решил перейти в наступление.

26 октября было намечено совещание в главной резиденции НРД для обсуждения деталей операции по высадке в провинции Лас-Вильяс десанта в поддержку группы Паруа.

Прежде чем Конде успел взять слово, встал я и сказал:

— Мне кажется, что нет никакого смысла посылать какую-либо поддержку группе, которая уже не существует.

Десять голов разом повернулись в мою сторону. Конде побледнел.

— Я не понимаю тебя, Рикардо, — промолвил Оросман.

— Я просто хочу сказать, что в Эскамбрае уже не осталось никого из наших. А этот самый Паруа, если он вообще когда-нибудь существовал, давно убит или схвачен.

Конде вскочил:

— А где у тебя доказательства, что…?

Я оборвал его:

— Ты не имеешь права, Орландо Конде, даже выступать здесь, потому что ты не знаешь, что же на самом деле происходит в Эскамбрае. Ты всех нас обманывал; а свой Эскамбрай можешь засунуть себе в задницу.

Конде был сильный мужчина, и когда нас растащили, у меня из носа текла кровь и был подбит глаз, впрочем, и ему досталось.

Оросман набросился на Конде. Он был так туп, что для него оказалось достаточно того, что я сказал. Он в крепких выражениях вспомнил Орландову мать и вышвырнул его с совещания. Конде не бросился на Оросмана только потому, что два мастодонта — Расьелито и Бомбон Эчеваррия — не отходили от того ни на шаг.

Когда все успокоились, Оросман обратился ко мне:

— А ты, Рикардо, что предложишь насчет Эскамбрая?

Я выиграл битву.

Этот эпизод сослужил мне двойную службу: первое — я поднялся на несколько делений выше по шкале ценностей Оросмана и, второе, — понял, что мне нужно уметь защищаться и в самом прямом смысле этого слова.

В январе я записался в школу каратэ. Руководил ею родившийся в Сан-Франциско японец, которого звали Рио Монд. Ученики называли его Рэймонд, но только за стенами школы. Во время тренировок к нему следовало обращаться: сенсей. Уроки проводились три раза в неделю по четыре часа каждый и стоили 150 долларов ежемесячно. Это было довольно дешево, если принять во внимание, что обучение каратэ стоило в Соединенных Штатах очень дорого.

Среди членов НРД моя слава энергичного, не боящегося резкого слова, но когда надо, хладнокровного человека росла. Позиции мои укреплялись, и сам Оросман в феврале 1965 года назначил меня ответственным за проведение операций Движения.

* * *

Я открыл глаза и первое, что увидел, были два глаза в нескольких сантиметрах от моих, карие с красненькой глубокой точечкой зрачка. Она лежала рядом со мной и смотрела, как я сплю. Я улыбнулся, она улыбнулась в ответ.

— Тебе не нравится, когда на тебя смотрят?

Я ласково провел рукой по ее волосам, затылку, шее, спине.

— Ты одна живешь?

Она прикрыла глаза:

— С дочкой.

— Зачем я потерял столько времени и не искал тебя, Йоланда?

Она открыла глаза, немного повернулась и легла рядом.

— Завтра я уезжаю.

— Как жаль, — ответил я.

— Мы еще увидимся?

— Не знаю.

Я приподнялся на локте и долгим, спокойным поцелуем приник к ее губам.

— Ты любишь жизнь, Йоланда?

— Я еще не разобралась.

Она замолчала и вдруг пристально посмотрела на меня.

— Послушай, о какой жизни ты говоришь?

— О жизни, — ответил я, — об этой, жизни.

— Ты хочешь сказать, о революции?

— Ну, предположим.

— Да. Ее я люблю. А ты нет? Не правда ли?

Она приподнялась и прикрыла грудь простыней.

— Ты не рассердишься, если я скажу тебе одну вещь?

Я тоже сел и стал шарить рукой по полу в поисках рубашки. Вынул пачку сигарет и спички.

— Это ведь наивно, понимаешь?

Я зажег сигарету, у меня дрожали руки.

— Что наивно?

Я выпустил струйку дыма и посмотрел в потолок.

— Неужели ты думаешь, что я не заметила, как ты избегаешь говорить со мной о… — казалось, она искала слово, — революции?

Я посмотрел на нее. Тень тревоги легла на ее лицо.

— Но как это можно, Рикардо! Мы отдали ей нашу юность, мы ей отдали все! Как же можно, чтобы сейчас ты повернулся к ней спиной, как сделал это мой… тот, кто был моим мужем? За что же ты тогда боролся?

Я был готов разрыдаться, попытался взять ее за руку, но она отняла ее.

— Это так, словно бы ты умер, — сказала она и горько заплакала.

— Уже очень поздно, — пробормотал я и резким движением поднял голову.

Грудь разрывалась от острой, нестерпимой боли. Я встал и поспешно стал одеваться. Не застегивая рубашки, бросился к двери. Она смотрела на меня сквозь слезы.

— Рикардо!

Я остановился на пороге и обернулся, чтобы посмотреть на нее в последний раз.

— Тебе на что-нибудь пригодится, если я скажу, что не переставала любить тебя до сегодняшнего дня?

— Да, — ответил я, — мне это пригодится.

Я повернулся и вышел из домика.

* * *

Мой первый год в Соединенных Штатах прошел довольно грустно. Мы с Элизабет (кажется, я еще не рассказывал о Лиз, да, впрочем, и не стоит) поужинали в ресторанчике на пляже, а потом пошли в кино. Я купил «бьюик», правда, выпуска 59-го года, но в хорошем состоянии, и это позволило нам немного прокатиться вокруг университета. Мы свернули с шоссе, ведущего к аэропорту, и без особого энтузиазма занялись любовью на заднем сиденье машины.

Целый год.

И безо всяких известий с Кубы.

Наступило 20 апреля. Было около одиннадцати утра. Я встал поздно и собирался за один день расправиться с недельной работой, которую следовало поскорее сдать в издательство. Скучнейший текст по аналитической геометрии.

Зазвонил телефон.

— Рикардо Вилья Солана? — спросили меня по-испански.

— Да. Я вас слушаю.

— Это не вы забыли светло-коричневое пальто в кинотеатре «Капитоль»?

У меня перехватило дыхание, до меня с трудом доходило, что вот он — наконец-то долгожданный пароль из Гаваны!

— Да, действительно, — скорее прошептал, чем сказал я. — Светло-коричневого цвета с черными манжетами.

— Я жду вас завтра в десять утра в баре «Эйшес» на улице 8. Я вас знаю, вы меня — нет. Садитесь за столик подальше от стойки и спросите себе что-нибудь выпить. Я приду.

— Спасибо, — ответил я.

«Спасибо!» — подумал я.

* * *

Я обнял ее.

— Когда? — спросила она.

— В пятницу.

Мы сидели в скверике Сан-Мариано.

— Через три дня, — прошептала она.

— Да, через три дня.

Слезы из ее глаз падали мне на плечо. Я крепко прижал ее к себе.

— Она значит больше, чем все мы.

— Кто она?

— Она, — ответил я. — Революция.

— Значит, может быть, когда мы ее завершим…

Я поцеловал ее полные слез глаза.

— Да. Когда мы ее завершим. Наверное, тогда.

Я хотел бы всю ее жизнь вместить сейчас в мою грудь. Но мы уже расставались. И вот мы уже далеки друг от друга. Так лежащий на земле камень далек от звезды, сверкающей в небе.

Часть III ЖИЗНЬ

…присвоить посмертно…

Пятница

До пяти часов, утра он ездил по Манхэттену. Шофер сиял от удовольствия — счетчик показывал 22 доллара 80 центов.

В пять двадцать он вышел у аэропорта Кеннеди.

У аэропортов тоже есть свои часы сна и наиболее оживленной жизни, и хотя аэропорт Кеннеди никогда не просыпается, потому что никогда не засыпает, все же от пяти до шести утра он напоминает метро; накатывают и откатываются волны мужчин и женщин, направляющихся в самые разные места страны, в самые разные города планеты — Атланта и Сингапур, Даккар и Лондон, Дели и Осло.

Каждые двадцать-тридцать секунд громкоговорители извещают о прибытии или вылете самолетов. Рикардо смешался с человеческим муравейником, движущимся по километровому вестибюлю аэропорта. Он подошел к кассе национальных авиалиний и закомпостировал билет на шестичасовой рейс в Майами.

Там стояла небольшая очередь. Он протянул билет в окошечко.

— Багаж? — спросил кассир.

— Только ручной чемоданчик.

Кассир проштемпелевал билет. Рикардо поискал вывеску кафе и направился туда. В толпе он не сразу заметил, что рядом с ним плечом к плечу идет какой-то человек. Лишь почувствовав легкий толчок с другой стороны, он сообразил, что происходит.

Заблокировав его с двух сторон, шли двое мужчин.

— Полагаю, ты меня помнишь, — тихо сказал один из них. — Когда мы виделись в последний раз, ты целился в меня из револьвера. А сейчас мой направлен на тебя. Иди и не вздумай что-нибудь выкинуть.

Рикардо узнал одного из агентов, убивших Сан Хиля на Парк-авеню.

— Куда мы идем?

— Иди к той двери.

Они повернули и направились к выходу номер 6, ведущему на стоянку машин.

— Не спеши, — предупредил Чарли Мелтон.

Они вышли на улицу. Лимонный «мерседес-бенц» стоял в самом конце. Людей здесь почти не было. Чарли вынул револьвер и подтолкнул им Рикардо.

— Полезай, красавчик.

Второй человек открыл заднюю дверцу машины, и Рикардо наклонил голову, словно собираясь сесть в нее. Но вместо этого он резко повернулся и кулаком ударил Чарли в лицо. Чарли выронил пистолет и навзничь упал на асфальт. Второй человек также выхватил револьвер, но не успел даже поднять его, как Рикардо швырнул ему чемоданчик в грудь, и человек упал. Рикардо бросился бежать, виляя между автомобилями, как можно ниже наклонив голову.

Вслед раздался выстрел. Чарли сумел доползти до упавшего револьвера и дважды выстрелил в бежавшего Рикардо.

* * *

— Сардуй?

— Да, капитан.

— Ты уже встал?

— Встал.

— Я еду к себе. Там увидимся без пятнадцати семь.

— Хорошо, капитан. Рикенес повесил трубку.

* * *

Пули его не достали.

Он свернул в сторону и поспешно вошел в вестибюль аэропорта. Бросил взгляд на часы: 5.59. Он поискал окошечко справочного бюро и, натыкаясь на людей, бормоча извинения, быстро пробрался к нему. Пару раз оглянулся, но агентов не было. Они, конечно, не решатся стрелять по нему в вестибюле. Чемоданчик остался валяться на стоянке, но, в конце концов, он терял лишь немного белья и глушитель. Сам револьвер, ленту с записью рассказа Сан Хиля, документы и деньги он держал в карманах.

Подошла его очередь.

— Есть сейчас рейс на Лос-Анджелес?

Служащий полистал расписание, раза два позвонил по телефону и ответил:

— Да. Отправление в 6.15. Компания ТВА, касса номер 36.

— Спасибо.

Касса номер 36 компании ТВА отстояла достаточно далеко. Стараясь все время находиться в людской гуще, Рикардо сумел добраться до нее. Он жадно искал взглядом лицо Чарли или того, второго. Никого.

Он купил билет на рейс до Лос-Анджелеса.

— Багаж, сэр?

— Нет, — горько бросил он. — Даже без ручной клади.

— Отправление в 6.15, выход № 23.

— Благодарю.

Рикардо посмотрел на часы: 6.08. Оставалось еще семь минут.

Он решил подойти к двери № 23. Нащупал в кармане «магнум», хотя и понимал, что стрелять в здании аэропорта не будет, помимо всего прочего, глушитель остался в чемоданчике.

Он зажег сигарету и смешался с группой монахинь, двигавшихся в этом же направлении. Бельгийки или француженки. По счастью, они дошли почти до той же самой двери. Рикардо пробрался между пассажирами, ожидавшими у выхода. Там стояли двое офицеров из военно-воздушных сил. Они курили и разговаривали о чем-то связанном с последним теннисным матчем. Он подошел к ним и попросил огонька. Как можно медленнее (надо было выиграть еще хоть несколько минут) прикурил от протянутой ему зажигалки. Улыбнулся, вернул ее и спросил:

— Рейс задерживается?

Один из офицеров взглянул на часы:

— Не думаю. Сейчас только шесть одиннадцать. Успеваем.

— Вылет в шесть пятнадцать, правильно?

— Так объявили.

— ТВА обычно очень пунктуальна, — сказал Рикардо. — Не то что Национальная… Помню, однажды в Вашингтоне вылет задержали на два часа, и это при хорошей погоде…

Одна из обычных банальных бесед, которые ведут в зале ожидания. Рикардо великолепно умел справляться с ними.

— У меня деверь служит в военно-воздушных силах. В Германии. Может быть, вы даже его и знаете. Капитан Мартин-Густав.

— Мартин Густэн? — вежливо переспросил офицер. — Да, нет, пожалуй, не знаем.

Сдерживая дыхание, Рикардо прослушал объявление о вылете.

Дверь открылась, и пассажиры начали выходить на поле.

Рикардо остался сзади.

Вполне возможно, что сейчас будут стрелять по нему со смотровой площадки.

Впереди оставалось еще пять человек.

Почти не раздумывая, он раздвинул их и бросился бежать по полю. Пассажиры остановились, в удивлении глядя на сломя голову бегущего по асфальту человека. Он бежал зигзагом, изо всех сил напрягая ноги.

— Послушайте, куда вы? — крикнул ему вслед дежурный.

Рикардо добежал до трапа и, перепрыгивая через ступеньки, ворвался в салон. Стюардесса удивленно посмотрела на него.

— Я выиграл пари, я выиграл! — крикнул ей Рикардо с самой глупой из своих улыбок. — Мы с Джерри, красавица моя, поспорили на десять долларов, что, выйдя последним, я первым войду в самолет.

— Вижу, — улыбнулась девушка.

Рикардо подмигнул ей.

* * *

Рикенес сел за руль своего «фольксвагена». Шесть пятнадцать утра. Он чувствовал легкое покалывание в шейных позвонках. Наверное, перекурил вчера. Жил он в районе Серро. Поднялся по улице Ла Роса, пересек Аиестаран и выехал на Ранчо Бойерос.

День обещал быть хлопотливым.

* * *

В 6.30 Чарли позвонил Норману и в подробностях рассказал ему обо всем случившемся. Вплоть до того, как Рикардо бежал по полю и ни он, ни Ковак не смогли застрелить его со смотровой площадки.

Поток грязных ругательств был ему ответом. Нервы Нормана сдали, и он вылил на Чарли целый ушат грязи. Тот спокойно дал Норману выговориться.

Когда напряжение спало, Норман пробурчал в телефон:

— Сию же секунду отправляйся к Чангу. Фотографии этого подонка у тебя есть. Дай их Чангу и дай ему денег, столько, чтобы хватило на пять дней в Майами. Я не думаю, что этот пес долго пробудет в Лос-Анджелесе. Не стоит беспокоить их полицию. Он, конечно, будет перебираться в Майами. Если за пять дней он там не появится, то позвони Джо Девину. Я и сам ему сегодня позвоню, чтобы он дал еще денег Чангу. А Чангу скажи, что я свяжусь с ним сегодня после семи вечера.

В семь утра в пятницу 9 октября трое агентов, посланных Норманом, вошли в квартиру Роберто Сан Хиля на Парк-авеню.

К своему большому удивлению, они нашли жену Сан Хиля живою. Она потеряла много крови, но прослушивалось ее слабое дыхание. Согласно инструкциям Нормана Макс Груйлеоу позвонил в полицию и на станцию «Скорой помощи» госпиталя имени Джефферсона. Потом он позвонил Майку Норману.

Побледневший от бессонной ночи, изнервничавшийся после звонка Чарли и всего того, что тот ему сообщил, Норман молча выслушал доклад Макса.

— Полицию известил?

— Да, сэр. И госпиталь имени Джефферсона.

— Слушай меня внимательно, Макс, — подумав немного, приказал Майк. — Пускай эти типы из «Скорой помощи» отвезут ее в госпиталь Вестчестера на Кинз. Знаешь, где это?

— Да, сэр. Госпиталь управления.

— Именно туда. Поезжай сам с ней в карете «Скорой помощи». Полицейским скажешь, что дело это строго секретно и что ЦРУ уже занимается им. Понятно?

— Понятно, сэр.

Норман приложил все усилия, чтобы собраться с мыслями:

— Там ты тут же… Погоди…

Из ящика письменного стола он достал записную книжку и принялся листать ее, нашел букву «К» и под ней фамилию:

— Поговоришь с доктором Вилли Клюгером.

— Доктором Вилли Клюгером, — повторил Макс.

— Да, с ним. Я позабочусь о том, чтобы он тебя ждал. И еще одно, — Майк говорил быстро, но так, чтобы можно было разобрать слова, — Оставь кого-нибудь с трупом Павелчака. И пусть он не отвечает ни на какие вопросы, если они не согласованы с программой, которую я тебе дал. Всем будешь говорить: этим делом занимается ЦРУ, и чтобы ни звука не вышло наружу. Понятно?

— Понятно.

— Если кто-то из полицейских захочет ехать с тобой — пускай. Но ты подождешь меня. Ясно?

— Ясно, сэр.

— Когда его повезут в морг, ты тоже мне позвонишь. Об остальном я сам позабочусь. Пускай они действуют по своим правилам: снимают фото, регистрируют следы. Но один из наших должен остаться рядом с телом Павелчака, а ты будешь с женщиной. О'кэй?

— Я вас понял, сэр.

Повесив трубку, Норман заглянул в записную книжку и набрал номер доктора Клюгера. В трубке долго звучали гудки. Норман от всей души желал, чтобы Клюгера не было дома (это значит, что он был бы в госпитале). Но ему ответил сонный голос Клюгера.

— Клюгер?

— Да.

— Это Майк Норман. Слушай меня внимательно. Ты уже не спишь?

— Нет. Говори.

— Сейчас же одевайся и поезжай в Вестчестер. Понял?

— Слушаю, слушаю, — грустно повторил Клюгер.

— Через полчаса там появится один из моих людей с тяжелораненой женщиной. Слушай внимательно, Вилли, эту женщину никто не должен видеть… Изолируй ее, пока я сам не приеду повидаться с ней. Помести ее в отдельную палату. Словом, сам знаешь, как это устроить.

— Понимаю, — ответил Клюгер.

— Говори всем, что это приказ Стюарта Дьюка. Это действительно его дело. Если нужно назвать кого-нибудь повыше, то называй Каплана или в крайнем случае Дж. Дж.

— С Капланом я знаком, — пробормотал Клюгер.

— Запиши остальные два имени. Пиши…

— Подожди, — попросил Клюгер.

Он взял ручку и записал на страничке «Ньюсуик» то, что ему продиктовал Норман.

— Ты начинай со Стюарта Дьюка. Это очень важно. Если его имя тебе не поможет, называй Каплана и Дж. Дж. Меня называть нельзя. Понял?

— Понял, мистер Норман.

— И не уходи из госпиталя, пока я не приеду.

— Хорошо.

— И последнее, Вилли. Эта женщина должна выжить. Понял?

— Я сделаю все возможное.

— Ты сделаешь и невозможное, — приказал Норман.

— Олл райт. И невозможное.

— Выезжай сейчас же.

Норман повесил трубку. Потом зажег сигарету. Несмотря на то, что в его кабинете был включен аппарат кондиционированного воздуха, он весь покрылся липким потом. Медленно снял трубку.

Один звонок, другой, третий… Наконец трубку на другом конце провода сняли:

— Чанг? — спросил Майк.

— Да. Я ждал вашего звонка.

— Чарли принес тебе фотографии, деньги и билет?

— Да.

— Рейсом в девять утра вылетай в Майами. Запиши: улица 121, дом № 23864, квартира 12-А.

— В девять, через два часа. 121, дом 23864, квартира 12-А, записал, — подтвердил Чанг.

— Тебе Чарли объяснил, в чем дело?

— Да, объяснил.

— Чанг…

— Да?

— Я на тебя надеюсь…

* * *

Турбовинтовой самолет прибыл в Лос-Анджелес. На этот раз Рикардо не остановился ни в «Королевской», ни в «Колумбии». Он выбрал плохонький третьеразрядный отель, расположенный далеко от центра. Позвонил на центральную АТС отеля и попросил разбудить его ровно в семь утра. И тут же заснул. И сон, который ему привиделся, пожалуй, как нельзя более подходил ко всему тому, что случилось накануне. Ему приснилось, что он бредет по улочке в Бруклине (Бруклин всегда пах бойней), кровь обильно течет из носа, и он с силой тянет на веревке труп какого-то мужчины. Потом он вдруг увидел себя на Восточном шоссе, том самом, что мягко скользит среди холмов и равнин. День стоял теплый, моросило, он лежал навзничь на асфальте, и по лицу стекали струйки воды. Он хотел встать, но лишь слабо пошевелил пальцами и открыл глаза. Сейчас проедет грузовик или авто и раздавит его.

И вдруг он уже не на шоссе, а словно в замедленной киносъемке бежит по какому-то мосту; он узнает его, очень похоже на Кохимар — там, в окрестностях Гаваны, только почему-то не видно моря. Йоланда сидит, прислонившись спиной к дереву, метрах в ста от него. Он ей улыбается и жестом приглашает подойти. Вот-вот он и сам подойдет к ней, коснется ее пальцами, вот и она простирает к нему руки. И вдруг она исчезает, а на ее месте сидит этот тип, наставив на него револьвер. И стреляет.

Весь в поту, он проснулся. Звенел телефон. Это ему звонили из бюро обслуживания известить, что пробило семь утра. Он что-то пробормотал в ответ и повесил трубку.

Все тело болело, и, казалось, совсем уже не было сил. В ванной он взглянул в зеркало: губа вздулась, около носа появился темный синяк. Он принял душ, оделся и спрятал револьвер в карман пиджака. Потом спустился в холл, выпил кофе со сливками и позвонил в аэропорт. Рейс на Майами будет в 12.00 пополудни. Сегодня пятница, а завтра, в субботу, Гавана получит его шифровку с планом нападения на порт Сьенфуэгос.

Но Йен Чанг уже летел самолетом, следующим рейсом до Майами, Флорида…

* * *

Без пятнадцати двенадцать в ту же пятницу, 9-го, Майк Норман сидел в приемной Стюарта Дьюка. Машинистка, повернувшись к нему спиной, перепечатывала какой-то документ. Норман решил развернуть свой корабль носом к ветру, направить его прямо в сердце бури. В любом случае, рано или поздно, старик об всем узнает.

В восемь утра он заехал в госпиталь, и доктор Клюгер сказал, что жена Сан Хиля вне опасности (и главное — ее никто не может видеть: после операции, когда ей извлекли пулю из плеча, доктор сумел так устроить, что ее поместили в изолированную палату в западном крыле здания, предназначенном для родственников служащих агентства). Клюгер солгал в регистратуре; он записал эту женщину как свою свояченицу, указав в карточке, что она случайно попала себе в плечо, прочищая охотничье ружье. Норман успокоил его, заверив, что сегодня же вечером женщину перевезут в частную клинику на Кинз.

— Она сегодня вечером сможет дать показания? — беспокойно спросил он.

— Она сможет говорить, как только пройдет действие наркоза, — ответил Клюгер.

— Хорошо, Вилли, ты усыпи ее, если она проснется. Но мне она будет нужна в восемь вечера.

Грязное дело, но Вилли стольким был обязан Норману, что не смог отказаться.

— Около половины восьмого я приеду и заберу ее. Не уезжай из госпиталя.

Клюгер попытался было слабо запротестовать, но Норман уже повернулся к нему спиной и вышел.

В десять утра он появился в морге. Труп Павелчака сторожил человек, приставленный Максом. Заведующий моргом, невзрачный человечек с расплывчатыми чертами лица, толстыми очками и прилизанными по лысому черепу прядками светлых волос, был преисполнен волнения, ибо чувствовал себя причастным к «государственным секретам», заговорам и так далее. Когда же «первый помощник палаты» представил ему Нормана как «большого начальника», он совсем растерялся.

Норману не стоило большого труда объяснить человечку, в чем дело, тем более что он вообще ничего не объяснял. Лишь смутно упомянул о «государственной безопасности», и, казалось, человечек вот-вот вытянется по стойке «смирно». Норман заверил его, что в четыре часа дня они заберут трупы Сан Хиля и Павелчака, и попросил(почти приказал) сделать вскрытие.

В 11.30 Норман позвонил Чарли Мелтону и поручил ему все связанное с Павелчаком: известить семью, организовать все в похоронном бюро и заняться похоронами. Ему же он поручил и жену Сан Хиля: найти место в хорошей частной клинике на Кинз и в 7.30 вечера ждать его с каретой «Скорой помощи» у госпиталя управления.

Было без пяти двенадцать дня. Норман погасил сигарету.

— Пройдите, пожалуйста, мистер Норман, — сказала секретарша.

* * *

— Сони нет, — нервно бросил Хосеито Менокаль.

— А что еще ты смог разузнать? — спросил Фико Таблада, выпуская дым через нос.

— Какого черта, Фико? Убили Роберто — вот что сейчас главное.

Таблада снова вспомнил свой вчерашний телефонный разговор с Роберто Сан Хилем:

«Ортис хочет меня видеть».

«Он в Нью-Йорке?»

«Нет, мне позвонил некий… Рамон Сьерра. Ты его знаешь?»

«Никогда о нем не слышал».

Сан Хиль обещал позвонить ему после семи вечера. В десять Фико охватила тревога, и он позвонил Хосеито Менокалю и попросил его съездить на Парк-авеню. В двенадцать ночи Хосеито перезвонил и сказал, что квартира Сан Хиля не отвечает.

Рано утром на следующий день Хосеито снова вернулся на Парк-авеню и нашел там группу полицейских и кареты «Скорой помощи». Он смешался с толпой зевак и увидел, как на носилках выносили тело Сан Хиля и еще какого-то незнакомого ему человека.

Он бросился к Фико Табладе. Но где же Соня, жена Сан Хиля?

— Думаю, что толстяк Ортис должен кое-что объяснить нам, — пробормотал Фико. — Который час?

— Девять тридцать.

— В двенадцать я буду ждать тебя в аэропорту. Если придешь раньше, возьми два билета на Лос-Анджелес.

* * *

Без пяти двенадцать. Стюарт Дьюк сидел в кабинете, молча покусывая кончик сигары. Он размышлял о том, что сказать Майку Норману. Видимо, случилось серьезное, потому что Майк рано утром позвонил его секретарше и срочно попросил встречу на двенадцать дня.

Он откинулся назад на вертящемся стуле с высокой спинкой и положил палец на красную кнопку вызова, но не нажал ее.

С того самого мгновения, когда утром секретарша сказала, что Майк Норман прибудет ровно в полдень для какого-то сверхсрочного сообщения, Дьюка охватило чувство легкой тревоги. Он так и не сумел справиться с ним. Отчего такое нервное напряжение? Раньше он даже не вспомнил бы о встрече до того самого момента, пока не нажмет кнопку и не попросит секретаршу пропустить посетителя в кабинет. Но это в прошлом. Сегодня же все утро в голове теснились какие-то смутные мысли. Да, уверенность в себе и закалка остались позади. И вовсе не потому, что он, Стюарт Дьюк, вдруг мгновенно состарился (хотя он действительно постарел). Просто слишком быстро изменился мир и оставил его в хвосте.

Наконец он решился.

Крепко прикусил зубами сигару и нажал кнопку. Минуту спустя, побледневший, но как всегда подтянутый и самоуверенный, Норман вошел в кабинет.

* * *

Они летели над белым ковром облаков. Самолет забрался более чем на пятикилометровую высоту, внизу проплывали горы. Сейчас 12.40 дня, в 14.00 они прибудут в Майами.

Рикардо машинально листал купленный в аэропорту номер «Таймса», но его взгляд скользил, не задерживаясь, по строчкам. Мысли блуждали далеко.

Правда ли то, что эти два типа, допрашивавшие и убившие Сан Хиля, действительно из ЦРУ? Может быть, они просто наемные убийцы из какой-нибудь нью-йоркской банды, которую Сан Хиль, возможно, предал? Но если они действительно из ЦРУ, стало быть, действия Сан Хиля не согласованы с управлением? Рикардо знал, что ЦРУ, тесно связанное с Торресом и его планами, развязавшее психологическую войну против Кубы, старается объединить под единым командованием все вооруженные группы или, во всяком случае, контролировать их действия. Может быть, акция Сан Хиля нарушила какой-то важный стратегический план? А может быть, на его примере решили проучить других, чтобы впредь было неповадно? Пока ясно одно: в своем рассказе Сан Хиль ни словом не упомянул об управлении. Похоже, операция с яхтой, которая должна выйти из никарагуанского порта, финансированная Международной телеграфно-телефонной компанией, как об этом поведал Сан Хиль, была задумана и готовилась именно им и его людьми на свой страх и риск. Разумеется, косвенно ЦРУ и здесь тоже замешано; сам Сан Хиль в 1966 году прошел курс учебы в школе управления, специализируясь на взрывах зданий, но, как показывают факты, мышь сейчас побежала впереди кошки.

Сегодня пятница. Необходимо дождаться субботы и передать в Гавану шифровку о готовящемся в воскресенье на рассвете нападении на порт Сьенфуэгос. У Гаваны останется всего десять часов, чтобы подготовить врагу достойную встречу. Впрочем, десяти часов Вальтеру хватит.

Десять часов.

* * *

Норман молча ждал, когда заговорит Стюарт Дьюк.

На едином дыхании, не вдаваясь в подробности, он рассказал Дьюку о случившемся. Его (Нормана) люди производили обыск в квартире кубинца на Парк-авеню. Они хотели раздобыть улики. Действовали согласно данным, полученным из центрального досье, и сообщению Гарри Терца (при этом имени Стюарт потупил глаза); то есть они работали, учитывая распорядок дня Сан Хиля. Но в этот день он непонятно почему вернулся домой на два часа раньше обычного и застал агентов врасплох. Вероятно, он подумал, что это воры, открыл огонь и застрелил одного из них. Второй выстрелил, защищаясь, и, в свою очередь, убил Сан Хиля. Вот и все. Просто не очень точно рассчитали.

Майк Норман не только солгал насчет случившегося в квартире Сан Хиля. Он умолчал и о женщине и, уж конечно, о кубинце Рикардо Вилье, унесшем магнитофонную ленту с рассказом; а кубинец этот еще и прямой свидетель происшедшего. Майк не хотел раскрывать своих карт.

Дьюк задумчиво пожевал сигару.

— Очень плохая работа, — наконец вымолвил он.

— Действительно, сэр. Плохая работа. Случайность…

Норман великолепно разыгрывал роль старательного работника, впервые совершившего ошибку, он даже сумел вызвать на своих бледных щеках что-то вроде легкой розовой окраски.

Но Дьюк не собирался так легко проглотить столь огромную пилюлю.

— Полагаете, что вы избрали правильный путь получения нужной нам информации? — спросил Дьюк.

— Обыскать квартиру, сэр? Вы это имеете в виду?

— Да, это.

— Мне действительно, сэр, этот путь показался наилучшим, хотя в резерве я держал и другой.

— Например?

— Пропустить Сан Хиля через «усиленный допрос», сэр.

Дьюк прекрасно знал, что означал «усиленный допрос». Сыворотка правды, электронный гипноз, даже пытки. Первыми двумя в золотую пору Дьюка не пользовались, третье средство было в ходу и тогда.

— С этого и нужно было начинать, — пробурчал Дьюк.

— Мне показалось более благоразумным начать, сэр, так сказать, снизу, а потом уже идти дальше. Ступенька за ступенькой.

— Вы представляете себе, сколько всего теперь за этим потянется?

— Прекрасно представляю, сэр. Но я уже все обдумал.

— И?

— С позволения сказать, сэр, я думаю, не стоит вдаваться в детальные разъяснения. Давайте представим всю эту историю как дело рук самих кубинцев, грызущихся между собой. Но кубинцы пускай подозревают (мы, естественно, подтверждать этого не будем), что здесь замешано управление. И тогда никто не осмелится впредь выходить за пределы предписанных норм поведения.

— А как быть с вашим агентом?

— Здесь трудностей не представится. Я говорил с Дуаном — нашим человеком из городской полиции. Они готовы похоронить это дело. Он дал мне все гарантии.

— И какая же картина вырисовывается?

— Сан Хиля убили кубинцы из соперничающей с ним группы, сэр. Мы же оставляем вопрос открытым, пусть подозревают нас.

Дьюк зажег сигару. Медленно выдохнул дым.

— Есть тут одна загвоздка, Норман, — сказал он. — Совсем маленькая, прямо-таки незначительная. Да только я вот спрашиваю себя, что я скажу Каплану?

— Об этом деле, сэр?

— Да, да, о нем. Не могу же я заявиться к нему и доложить, что мы не смогли узнать, кто совершил налет на Бока де Пахаро потому, что… ну потому, что один из моих людей «случайно» застрелил Сан Хиля? Как по-вашему?

— Я продумал и это, сэр.

Дьюк не очень удивился этим словам. Норман действительно был хитер и умел выходить сухим из воды.

— Посмотрим…

— Вы сейчас все поймете, сэр. Полагаю, у нас хватит времени узнать, была ли это группа Сан Хиля, или нет. Достаточно, если какая-нибудь из газет поместит сообщение, что его убили люди из соперничающей группировки, которую он предал, организовав на свой страх и риск обстрел Бока де Пахаро. И тогда останется только слегка поприжать кого-нибудь из его людей, заставить поверить, что мы точно знаем, что это они совершили налет на деревню.

Дьюк помолчал.

— А если это были не они?

— Тогда, сэр, идя методом исключения, мы делаем вывод, что речь идет об одной из двух других банд. Скорее всего о группе Артеаги.

* * *

Через пятнадцать минут приземление в Майами. Похоже, что его соседа, светловолосого великана, сладко заснувшего как только от самолета убрали трап в Лос-Анджелесе, мучили кошмары: он корчил гримасы и слабо постанывал. Может быть, ему снилось, что самолет вышел в пике и сейчас падает на землю, окутанный языками синего пламени.

Голода он не чувствовал, но очень хотелось кофе. Конечно, не той безвкусной бурды, к которой привыкли североамериканцы (он так и не смог привыкнуть), но настоящего, крепкого, сладкого кофе, которое варят на…

Где же? На Кубе, конечно, но кто?

У матери он выходил очень вкусным, хотя немного горчил. Но мать умерла, и вряд ли язык хранит вкусовое воспоминание о ее кофе — столько лет уже прошло. Может быть, такой кофе готовила воскресными днями Йоланда у себя дома в Виборе, очень сладкий, но не очень крепкий?

Вместе с далеким, полузабытым ароматом настоящего кофе к нему слетались воспоминания. Ловушки-воспоминания, добрые и недобрые, о той, другой его жизни, о его единственной настоящей жизни.

Не он, потому что он-то рано или поздно вернется, а те, кто придет ему на смену, придет продолжать его работу, чтобы никогда никому не удалось вонзить нож в спину острова Свободы, сколько лет они сумеют прожить своей истинной жизнью? Им придется остаться здесь на все необходимое время и еще на один час, на столько лет, сколько нужно, и еще на один год, до тех пор, пока не будет уничтожена опасность, нависшая над революцией.

А пока это не так, пока страна еще не может дышать мирным воздухом, нужно быть здесь, противопоставить свое мужество и веру этой чудовищной машине. Мужество, вера: ими они сильны, ибо от них зависит свобода родины. Иного пути нет. Небольшой благодатный остров в Карибском море, маленькая, бедная страна может выжить и победить лишь мужеством, хитростью, верой. Мужеством, чтобы если нужно — умереть стоя, без единой жалобы, чтобы суметь бороться в чудовищно тяжких условиях, и верой, потому что надо твердо верить в Фиделя, революцию, будущее. Миллиарды долларов, тысячи ученых, работающих во всех областях человеческих знаний, арсеналы оружия с точнейшей техникой, сотни институтов и университетов, разрабатывающих все новые и новые аппараты, предназначенные для разрушения и смерти, многочисленные группы шпионов, армии компьютеров… А по другую сторону черты — лишь маленькая страна, решившая выстоять; лишь мужество и вера. Когда-нибудь будет написана история этой героической битвы, и в ней будет рассказано о том, как напряженно работал ум, свойственный кубинцам, тем самым, которых обливали презрением, считали вульгарными мужланами, умеющими лишь танцевать гуарачу, способными продать родную пальму за глоток агуардьенте, работал, чтобы добиться победы. Вот у него, Рикардо, в Соединенных Штатах есть только маленькая рация, изготовленная для нужд ЦРУ, тайно заброшенная на Кубу в помощь контрреволюции, разгромленной Департаментом госбезопасности, и снова переправленная в США для того, чтобы «пианист» Бруно мог вести свои передачи…

Под крылом самолета, простершись на сотни тысяч километров, лежала гигантская мощная страна, желающая растоптать мечты, которыми живет его родина.

И ей не удается это сделать.

И никогда не удастся, даже если борьба будет длиться до скончания света.

* * *

Обделывать подобные делишки Норман умел хорошо.

Женщина лежала спокойно, ей только что ввели сыворотку. Плечо, откуда удалили пулю, скрывал антисептический пластиковый колпак. Она медленно и мерно дышала, устремив взгляд тусклых глаз на сидевших у кровати доктора Клюгера и Нормана. В белой чистой палате больше никого не было.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Норман. Женщина сделала слабый жест.

— Вам лучше?

Женщина кивнула.

— Чудесно! Вам не трудно говорить?

Она ничего не ответила и посмотрела на Клюгера, который взглядом подбодрил ее.

— Думаю, да, — слабо отозвалась она.

Игра началась.

Майк Норман хорошо умел обделывать подобные делишки. Он внушил ей, что она очень сильно скомпрометирована и сможет выбраться из этой истории только в том случае, если окажет им посильную помощь. Просто и четко он объяснил ей, чего от нее хотят. Затем терпеливо подождал, пока женщина повторит задание. Под конец показал ей коллекцию из пятнадцати фотографий, на которых был изображен седоволосый старик, которому на вид было лет шестьдесят пять.

— Вот этот человек. Вы хорошо все поняли?

— Да, — ответила женщина.

— Помните. Вы застрелили офицера Центрального разведывательного управления. Мы готовы забыть об этом, но и вы должны сделать все так, как я сказал. Кроме того, вам будет выдано пять тысяч долларов. Супруга вашего похоронят завтра по первому разряду. Мне думается, в таком состоянии вам невозможно будет присутствовать на похоронах. Вы совершенно уверены, что у вашего мужа больше нет близких в Соединенных Штатах?

Женщина отрицательно покачала головой.

— Очень хорошо. А теперь отдыхайте. Пока вы спали, мы перевезли вас в одну из лучших частных клиник Нью-Йорка. Доктор Клюгер отвечает за ваше здоровье. Он прекрасный врач, так что ни о чем не беспокойтесь.

Норман спрятал фотографии в кожаный портфель и вместе с Клюгером вышел из палаты.

Женщина закрыла глаза, и перед ней встало лицо седоволосого старика с фотографий. Норман несколько раз, пока она не запомнила, повторил ей его имя, И сейчас ее бледные губы прошептали: Стюарт Дьюк.

* * *

Он остановился в отеле «Бикайн тэррес» на Бискайском бульваре. Заплатил вперед три доллара и до шести вечера заперся в номере. В шесть позвонил в ресторан и попросил принести пол-литра чаю и три поджаренных на решетке бифштекса.

Следуя старинному ритуалу — крепко затянутый в кожаный корсет, очень прямо держась на стуле, — поел. Он хорошо пережевывал мясо, запивая его маленькими глотками чая без сахара. Меньше двух часов на еду у него никогда не уходило. Ел он только говядину, пил только чай.

Поев, распустил корсет и на десять минут растянулся прямо на ковре, попеременно двигая руками и ногами, словно плывя на спине. Потом принял холодный душ. Выйдя из ванной, он не чувствовал никакой тяжести в желудке, будто и не ужинал: пищеварение совершилось в процессе самой еды. Он надел удобное платье: спортивную рубашку, фланелевые брюки, матерчатые туфли на резиновой подошве, взял очки с дымчатыми стеклами и спустился в вестибюль.

По телефону затребовал напрокат машину. Заплатил за два дня, включая пятнадцать долларов залога, которые брали в отеле. В 8.40 служащий гаража подвел к дверям белый «бьюик».

Он сел за руль. Остановил машину перед шестиэтажным домом, на котором четко выделялся номер, и выключил мотор. Двадцать минут спустя отмычка Чанга открыла дверь квартиры, где жил Рикардо.

Не зажигая света, он ощупью нашел стул и, выпрямившись, сел.

Его глазки смотрели в темноту, руки медленно и ритмично двигались, тренируясь для смертельного удара.

* * *

Ортис не успел вымолвить ни «чему обязан чести вашего посещения», ни «как я рад видеть вас». Фико Таблада прицелился ему прямо в сердце.

— Иди, — приказал он и упер дуло Ортису в грудь.

На лице Ортиса появилась растерянность, толстые губы задрожали, и он отступил в комнату.

— Кто-нибудь еще есть дома? — спросил Хосеито.

Ортис отрицательно покачал головой.

— Проверь, — приказал Фико Хосеито, продолжая держать револьвер у груди Ортиса.

Хосеито достал свой пистолет и бегом поднялся на второй этаж, где были расположены спальни.

— Нам с тобой о многом надо поговорить, — сказал Таблада.

— Но что происходит, Фико? — простонал толстяк.

— Кто такой Рамон Сьерра? — медленно спросил Таблада.

— Рамон? Какой?

— Не валяй дурака, Леон. Тебе это не идет, да и у меня нет времени. Выкладывай.

— Клянусь тебе самым святым…

— Никого! — крикнул сверху Хосеито.

— Спускайся и посмотри на кухне, в ванной! — распорядился Таблада и снова пристально уставился на лоснящееся лицо толстого Ортиса.

— Ну, я жду, Леон.

— Что случилось, Фикито? Да разрази меня господь…

Фико не дал ему закончить, дулом пистолета с силой ударил его по лицу, и толстяк, словно мешок с камнями, свалился на ковер. Деревянный пол комнаты дрогнул.

Изо рта Ортиса потекла кровь, он застонал, сделал попытку приподняться на колени.

— Фикито, ради бога…

— Я из тебя правду вытряхну! — закричал Таблада.

Он ногой ударил его в грудь, и толстяк снова покатился но ковру. Таблада подбежал к нему:

— Терпение у меня иссякает, Леон.

— Ради девы Марии… — выдохнул Ортис, пряча лицо.

— Хватит трепа, собака! — кричал Таблада. — Кто такой Рамон Сьерра? Кто?

* * *

Рикардо решил не звонить Торресу до воскресенья. До того, как в субботу в 8.30 он не исполнит на своем «пианино» заданной пьесы, ему не хотелось связываться с Торресом.

Было три часа дня. Рикардо направился в расположенную рядом с аэропортом контору по прокату автомашин и предъявил членский билет клуба «Диннерз». Служащий вручил Рикардо ключи и пожелал приятного пребывания в Майами.

В 3.25 Рикардо уже ехал по направлению к маленькому мотелю Тандербиорд на 185-й улице.

В 4.30 ему вручили ключи от номера в восточном крыле здания рядом с бассейном.

В 5.30, приняв душ, он поехал на Флэджлер. Там купил за шестьдесят пять долларов магнитофон «Филлипс», истратил пятьдесят долларов на белье и чемодан и вернулся в «Тандербирд». Около восьми поужинал в ресторане мотеля, вернулся к себе и заправил в магнитофон ленту с исповедью Сан Хиля.

В 9.30 у него уже был готов текст сообщения в Гавану. Оставалось лишь зашифровать его. За ключом к шифру и «пианино» он поедет на следующий день утром.

Рикардо спрятал магнитофон и ленту в купленный чемодан, закрыл дверь на задвижку, разделся и бросился на кровать, чтобы перед сном немного послушать музыку по радио, стоящему рядом, на ночном столике. Передавали джазовую программу. Аппарат кондиционированного воздуха работал на полную мощность, Рикардо пришлось встать и надеть свитер.

Но музыка не успокоила его. Напротив.

Нервно куря, он походил по комнате, потом достал «магнум» из чемодана и спрятал его под подушкой. Снова лег, погасил свет, выключил радио и наконец заснул.

Суббота

Час пятнадцать ночи.

Все было готово. Оставались лишь две вещи. Первое: чтобы Чанг позвонил из Майами и сообщил, что Рикардо Вилья уже никогда не завяжет узла на своем галстуке, а, следовательно, он, Чанг, уже забрал ленту. Второе: найти последнее недостающее звено в той цепи, которой он опутает Стюарта Дьюка. А так у него на руках все козырные карты для выигрыша: жена Сан Хиля, Чарли, доктор Клюгер…

Безусловно, его ждет удача.

— Неудачи быть не может, — пробормотал Майк Норман.

— Что? — спросила лежавшая рядом с ним девушка из «Плэйбоя».

— Ничего, — успокоил ее Норман.

* * *

Шел дождь.

Фико Таблада посмотрел на часы: 7.25.

— Пойдем позавтракаем, — предложил Хосеито.

Они уже десять минут в Майами. Оба они не любили Майами. Обоим пришлось жить здесь (Фико три месяца, а Хосеито почти год), но в Майами все походило на Гавану, им же хотелось совсем другого. Поэтому оба решили перебраться в Нью-Йорк. Что ж, вышло не так плохо.

Они вошли в одно из кафе аэропорта, сели у стойки, спросили булочек и черного кофе.

Ортис признался, что Рамон Сьерра на самом деле звался Рикардо Вилья Солана и был одним из доверенных лиц Торреса. Но, судя по описанию Ортиса, Вилья Солана совсем не был похож на того убитого человека, которого выносили из квартиры Сан Хиля.

Во всяком случае, наиболее вероятно, что этот Рикардо еще в Нью-Йорке. Но у них дело к Торресу, главарю, если кому-то и нужно было стереть Сан Хиля с лица земли, то, уж конечно, ему. Что ж, пускай он и расплачивается за его смерть. (Хотя они, конечно, воспользуются и тем, что Ортис дал им адрес Вильи Соланы, и оставят ему маленький подарок на память: жестянку из-под чая, набитую динамитом, подсоединенную к батарейке и взрывателю. Едва открыв дверь своей квартиры, Вилья Солана уже очутится в аду в компании Сан Хиля.) Позавтракав, они вышли из кафе.

— А теперь? — спросил Хосеито.

— Я поеду к Торресу, а ты отправляйся поставить эту свечечку святой Варваре.

Каждый из них взял такси.

Полчаса спустя Фико уже стучался в стеклянную дверь конторы Хайме Торреса.

— Войдите, — ответила секретарша.

Улыбающееся лицо Таблады появилось в дверях.

— Можно войти? — спросил он по-английски.

— Чем могу служить? — встав, спросила девушка.

Таблада вошел в прохладное помещение.

— Мистер Хайме Торрес у себя?

— Он вас ждет?

В этот момент открылась дверь справа, и какой-то мужчина, внешностью менее всего напоминающий адвоката, в обтягивающем пиджаке и с огромными усами столкнулся с Табладой.

— Кого он ищет? — спросил он девушку, продолжая пристально разглядывать Табладу.

— Доктора.

— По какому делу?

— Вот тут моя визитная карточка, — пробормотал Таблада, похлопывая себя по карманам, словно стараясь найти ее. — Здесь! — и он быстро сунул руку в карман. Усач тотчас же понял, что из кармана будет вынута не визитная карточка, но Таблада действовал молниеносно. — Спокойненько! — приказал он, целясь в присутствующих из револьвера.

* * *

В субботу с утра шел дождь. Стоял один из тех гнетущих дней, когда дует порывистый ветер, а небо кажется грязным и грустным. Рикардо проснулся со страшной головной болью, вероятно, расшалились нервы, да, кроме того, он слишком много курил последние двое суток.

Принял горячий душ и побрился. Надел теплые брюки, свитер и удобные башмаки. Открыв дверь номера, вспомнил, что забыл «магнум» под подушкой. Вернулся и спрятал его в чемодан. Положил в карман ленту с записью рассказа Сан Хиля и текст сообщения, который следовало передать сегодня вечером в 8.30.

Он быстро позавтракал апельсиновым соком и кофе и купил в киоске пачку «Мальборо». Чтобы не промокнуть, пришлось быстро пробежать метров двадцать от двери мотеля до стоянки. Сел в «мустанг», включил зажигание и медленно выехал на улицу.

* * *

Чанг ни на минуту не сомкнул глаза. Он два раза сходил в ванную, умыл лицо. Все остальное время провел, сидя на неудобном стуле, ощущая медленный бег часов.

Сейчас было почти девять утра. Но гардины на окне плотно задернуты, комната тонула в темноте.

И тогда он услышал. Сначала это было далекое, легкое царапанье в дверь, выходящую в коридор здания. Медленно, безмолвно он поднялся на ноги. Скользящей походкой приблизился к стене, спрятался в углу и затаил дыхание.

Он улыбнулся — кто-то отмычкой, как он сам одиннадцать-двенадцать часов назад, пытался открыть дверь. Только человек по ту сторону двери делал это не так умело.

Металлический щелчок — и замок открылся. Дверь бесшумно растворилась, чья-то тень скользнула в комнату. Чанг подождал, пока человек не закрыл дверь. Когда засов упал и рассеялся тонкий лучик света, просочившийся из коридора, Чанг прыгнул.

У человека было всего две секунды, чтобы сообразить, что происходит. Две секунды, протекшие от первого удара, сломавшего ему позвоночник, до второго, проломившего череп.

Он даже не успел застонать и тяжело упал в двух шагах от двери. Чанг зажег свет. В широко открытых глазах человека, казалось, еще светилась жизнь, но Чанг знал, что он мертв.

Он присел на корточки рядом с хрипевшим неподвижным телом, неторопливо достал из кармана фотографии, которые ему передал в Нью-Йорке Чарли Мелтон, сравнил их с побелевшим, сведенным судорогой лицом лежащего на полу человека. Это был не Рикардо Вилья Солана!

Произошла какая-то ошибка. Чанг вывернул карманы убитого. Небольшая бомба, из тех, что подкладывают в дома, отмычка, изоляционная лента, револьвер. Кроме того, он нашел бумажник с двадцатью долларами, которые тут же переложил себе в карман, и водительские права:

«Хосе А. Менокаль,

АФ № 39867,

Нью-Йорк 8622».

* * *

В 10.30 Рикардо остановил «мустанг» перед дверью дома, где была расположена его квартира. Выключил мотор, поднял стекла, запер машину и вышел.

Долго он здесь не пробудет, он только заберет чемодан с рацией и шифровальную книгу. Но все же чтобы достать их из тайника, потребуется минут двадцать, не меньше.

Он поднялся к себе на этаж и вынул ключ. Потом присел перед дверью на корточки, внимательно осмотрел ее и слегка побледнел: печать была сломана. Уходя из дому, он всегда у самого пола двумя маленькими шариками пластилина прикреплял между дверью и дверной рамой тонкий волосок. Так Рикардо узнавал, входил ли кто-нибудь к нему в его отсутствие.

Кто-то побывал в квартире, а может быть, и сейчас все еще там. Он достал «магнум», взвел курок и бесшумно вставил ключ в замочную скважину.

В комнате царил мрак. Рикардо осторожно, оставив за собой дверь открытой, вошел. Крепко сжимая револьвер в руке, ощупью нашел выключатель и зажег свет.

Ничего такого, что могло бы вызвать тревогу. Все вещи стоят на своих местах, но, может быть, кто-нибудь прячется в спальне или в ванной? Он медленно направился к ванной комнате. Резким движением раздвинул клеенчатую занавеску и в испуге сделал шаг назад: на него смотрели безжизненные глаза лежащего в ванне Хосеито Менокаля. Рикардо поспешно отступил в коридор и увидел, что дверь уборной закрыта снаружи на задвижку. Но он помнил, что перед отлетом в Лос-Анджелес оставил ее открытой. Рикардо медленно приблизился, сосчитал до трех, осторожно отодвинул засов и резко распахнул верь.

Никого. Рикардо достал платок и протер рукоятку «магнума». Кому принадлежит это мертвое тело, лежащее у него в ванне? Как этот человек попал к нему?

Эти вопросы вертелись у него в голове, пока он отодвигал кровать, отворачивал ковер и отдирал доски пола. Пять досок, под ними тайник, откуда он достал чемодан с рацией и шифровальной книгой.

Он снова положил доски на место, расправил ковер и пододвинул кровать на место. Что теперь делать?

Полицию извещать нельзя. Сначала он должен передать шифровку на Кубу.

Вдруг резко зазвонил телефон.

* * *

Майк Норман снял трубку и приказал соединить его с отделом кадров Шератона.

— В чем дело, Майк? — послышался в трубке голос.

— Да ничего особенного, старина, просто мне нужен домашний телефон Дж. Дж.

— Да ты знаешь, что у меня просишь?

— Знаю, старина. Но я тебя не подведу. Мне нужно срочно поговорить с ним, а на работе его нет.

— Мне это головы будет стоить.

— Он не узнает, что телефон мне дал ты.

— Кто же тогда?

— Мой шеф, Стюарт Дьюк. Да ты не беспокойся, Дж. Дж. обрадуется моему сообщению.

Десять минут спустя Майк уже говорил с Дж. Дж. Тон его был серьезен и уважителен. Он просил принять его на следующий день в связи с крайне срочным и очень деликатным делом. Дж. Дж. пригласил его на десять утра.

— Благодарю, сэр, — почтительно промолвил Норман, но Дж. Дж., не отвечая, повесил трубку.

* * *

Услышав телефонный звонок, Рикардо вздрогнул, мурашки пробежали у него по коже. Он вскочил на ноги и напряженно замер. Телефон продолжал настойчиво звонить.

Аппарат стоял рядом с кроватью, в двух шагах от него.

Кто это может быть? Скорее всего никто. Просто к трубке подсоединили бомбу. Телефон вдруг умолк. Рикардо подошел к нему и внимательно осмотрел: внешне у аппарата был обычный вид — никаких признаков, что его «подготовили». Но смертоносный подарок могли вмонтировать и внутрь.

Взрыва не последовало, лишь чей-то голос раздался на другом конце провода:

— Это ты?

Рикардо заметил, что рука, в которой он держал «магнум», слегка дрожит.

Голос был ему незнаком.

— Слушай, — снова заговорили в трубке. — Хосеито, это ты?

— Да, — пробормотал Рикардо.

— Ты уже все закончил?

Что ответить?

— Да.

— Я тоже. Ликвиднул Торреса, еще одного типа и девку, ну из тех, что печатают на машинке… Слышишь? Ты еще там?

— Я слышу тебя, — немного изменив голос, тихо ответил Рикардо.

— Ты через полчаса можешь быть в аэропорту?

— Думаю, да.

— Поспеши, — распорядился голос. — Здесь становится опасно, ведь в Майами царствует Торрес…

Воцарилась короткая пауза.

— …вернее, царствовал Торрес, — и звонивший по телефону человек нервно рассмеялся. — Значит, через полчаса, о'кэй?

— Да, конечно, — ответил Рикардо.

— Но слушай, почему у тебя…

Не отвечая, Рикардо повесил трубку.

Спустя пятнадцать минут он уже мчался на своем «мустанге» по направлению к мотелю «Тандербирд».

В 15.20 Рикардо вошел в бар «Тандербирд» и спросил двойное виски. Залпом выпил и заказал еще. Раскурил сигарету и потер лоб ладонью: страшно болела голова.

Он попробовал собраться с мыслями — ничего не получалось.

Действительно убили Хайме Торреса? И кто же тот мертвый человек, которого Рикардо нашел в своей квартире? Что теперь делать ему самому?

Впрочем, сейчас он думал лишь об одном. Что бы ни случилось, но в 20.30 план должен быть передан в Гавану. Все остальное потом. А ему предстоит еще много работы, только зашифровать телеграмму отнимет не менее двух часов.

Он допил виски и пристально посмотрел на оставшийся на дне кусочек льда.

Странно, но еще по выходе из квартиры у него сложилось впечатление, что за ним следят. Весь обратный путь он в зеркальце наблюдал за улицей. Кажется, ничего тревожного, но странное ощущение не проходило.

И он не ошибался. Йенг Чанг вошел в бар, сел неподалеку и спросил себе стакан пива.

Рикардо сидел в номере мотеля. Он только что закончил переписывать четырнадцать столбцов, каждый из которых содержал по четыре цифры. Прежде чем сжечь оригинал, он еще раз внимательно перечитал его:

ОПЕРАЦИЯ БОКА ДЕ ПАХАРО ПРОВЕДЕНА ГРУППОЙ

КОМАНДОВАНИЕ 16 АПРЕЛЯ РЕЗИДЕНЦИЕЙ НЬЮ-ЙОРКЕ ЦРУ НЕ ЗНАЛО О ПЛАНЕ тчк АГЕНТЫ ЦРУ ДОПРОСИЛИ И ЛИКВИДИРОВАЛИ РОБ САН ХИЛЯ тчк ЗАВТРА ВОСКРЕСЕНЬЕ ШЕСТЬ УТРА КАНОНЕРКА ПОРТА ОТПРАВЛЕНИЯ ПУЭРТО КАБЕСАС НИКАРАГУА АТАКУЕТ БЕЗОТКАТНЫМИ ПУШКАМИ И ТЯЖЕЛЫМИ ПУЛЕМЕТАМИ КУБИНСКИЙ ПОРТ СЬЕНФУЭГОС тчк ЦРУ ЗНАЕТ МНЕ ИЗВЕСТЕН ПЛАН ГРУППЫ САН ХИЛЯ И ВЕРОЯТНО ЗНАЕТ МОЕЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ ОРГАНИЗАЦИИ ХАЙМЕ ТОРРЕСА ВОЗМОЖНО УБИТОГО СЕГОДНЯ тчк ДАМ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ СЛЕДУЮЩИМ СЕАНСОМ СВЯЗИ СРЕДУ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО УСЛОВЛЕННОЙ ВОЛНЕ тчк ПОВТОРЯЮ ХАЙМЕ ТОРРЕС ВОЗМОЖНО УБИТ СЕГОДНЯ ДАМ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ СЛЕДУЮЩИМ СЕАНСОМ СВЯЗИ СРЕДУ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО УСЛОВЛЕННОЙ ВОЛНЕ.

Рикардо посмотрел на часы: ровно 20.00. Он открыл чемодан, достал рацию и поставил ее на ночной столик. Он включит ее ровно в 20.25 — за пять минут до начала передачи.

Рикардо сидел спиной к двери. И впервые за пять лет забыл закрыть ее на специальную магнитную задвижку. Какая непростительная оплошность!

Он не услышал, как тренированная рука бесшумно повернула ключ, когда он обернулся, Чанг уже был в комнате и захлопнул за собою дверь.

* * *

Капитан Рикенес большими шагами нетерпеливо мерил кабинет. Оператор в наушниках мягко поворачивал катушку направленной антенны. Рядом на стуле, покусывая трубку, примостился Родольфо Сардуй.

Зазвонил стоящий на полочке зеленый телефон.

— Слушаю.

Несколько секунд что-то говорили в трубку.

— Минуту, — радист протянул ее Рикенесу. — Вас, капитан.

Рикенес поспешил к аппарату.

Звонили из главного штаба пограничных войск.

— Нет, пока ничего, — тихо ответил Рикенес. — Не уходи. Я тут же позвоню.

Он повесил трубку и нажал кнопку селектора.

— Слушаю, — раздался женский голос.

— Мириам, — попросил Рикенес. — Позвони в шифровальный отдел и попроси Густаво подняться к нам. Пусть придет раньше, чем Бруно выйдет в эфир. Нам нельзя терять ни одной минуты.

— Хорошо, капитан.

* * *

Йенг Чанг не носил оружия. Зачем оно ему?

Рикардо впился взглядом в маленькие, тусклые, невыразиельные глазки китайца, стараясь высмотреть в них то, о чем ему неустанно напоминал его тренер по каратэ, — направление первого удара.

Однако в холодном взгляде вошедшего ничего не отражалось; ничего не говорила Рикардо и его позиция. Безусловно, китаец изготовился к бою. Но это не «киба дачи» — железный всадник и не «сенкутсу» — лук и стрела.

Нет-нет, это не каратэ.

Китаец слегка выставил вперед левую ногу, и его руки медленно, словно две клешни, поднялись на уровень груди. И, тогда Рикардо увидел его обнаженные по локоть руки, на одной была вытатуирована фигура тигра, на другой — изображение дракона.

Молнией в мозгу вспыхнуло — это кун-фу! Кун-фу! Страшное искусство борьбы, которым так хорошо владеют китайцы. Искусство борьбы, возникшее тысячу четыреста лет назад, когда, по преданию, Бодхидхарма появился в Китае в храме Шаолин. Кун-фу, чьи тайны едва знают на Западе, а технику на протяжении веков передают из поколения в поколение в тайных школах. Кун-фу. Посвященные в нее, словно знаки отличия, несли на запястьях выжженные огнем изображения тигра и дракона.

Вот уже не один год специалисты по борьбе задавались вопросом, на который, как знал Рикардо, до сих пор не было ответа: каратэ или кун-фу? Его учитель сказал, что победит каратэ. Мастера кун-фу думали по-иному.

Сейчас, здесь, в этом мотеле Майами Рикардо наконец узнает ответ.

* * *

Оставалось еще пятнадцать минут, но капитану Рикенесу и лейтенанту Сардую казалось, что время остановилось.

Зеленая секундная стрелка продвинулась на миллиметр: 20.15. Приглушенно, непрерывно звучало «бип-бип» приемника. Мягко двигалась рука радиста, стараясь поймать волну 43 метра, Рикенес раскурил сигарету.

— Дайте и мне, капитан, — прошептал Сардуй.

Рикенес мельком взглянул на него, хотел что-то сказать, но только молча протянул пачку. Лейтенант, словно хрупкую хрустальную вещь, которая вот-вот может рассыпаться, взял сигарету поднес к губам. Сардуй закурил, глубоко затянувшись. Вкус сигареты показался ему странно терпким, но она смягчила напряженные от ожидания нервы.

В дверь тихо постучали. Рикенес открыл. Лейтенант Густаво из шифровального отдела. Сел рядом с радистом, открыл папку и вынул из кармана шариковую ручку. Достал указатель ключей и шифровальную книгу.

У Сардуя разъедало горло, но он с жадным удовольствием вдыхал сигаретный дым. Еще пятьдесят секунд.

— Выйдет ли он точно вовремя? — пробормотал Рикенес.

— Я в этом уверен, — отозвался Сардуй.

Из приемника раздался тонкий непрерывный свист. Оператор нажал клавишу, и рация включилась на 43-ю волну. Еще пятьдесят секунд. Зеленая стрелка снова скакнула на один миллиметр: 20.18.

* * *

Этот бесшумный удар должен был стать смертельным. Чанг подпрыгнул вверх и в прыжке выбросил ногу, метясь прямо в челюсть Рикардо. Но на какую-то долю секунды он запоздал. Рикардо резко откинулся влево и ответил ударом ногой, но не попал.

Чанг поднял руки над головой и замер, словно высеченная из камня статуя. В двух метрах от него изготовился Рикардо, в поисках равновесия слегка выставив вперед правую ногу.

Глаза китайца едва заметно прищурились, и Рикардо смог прочесть их взгляд. Не дожидаясь нападения, он глухо, гортанно вскрикнул и, с силой толкнув тело вперед, нанес китайцу удар в плечо.

Тот содрогнулся, но выдержал и отскочил назад. Рикардо снова бросился на него, но ступня китайца ударом в плечо отбросила его к стене.

Теперь уже Чанг искал возможность для завершающего удара. Он быстро проскользнул к Рикардо, и его скрюченные, словно когти, пальцы попытались вцепиться противнику в лицо. Однако он натолкнулся на стену, на пол посыпались куски штукатурки. Рикардо уклонился вправо и теперь в прыжке старался правой ногой ударить в лицо китайца. Реакция Чанга была быстрой, круговым вращением руки он отбросил ногу Рикардо в сторону, и тому пришлось приложить все усилия, чтобы не упасть.

Они снова, примериваясь, встали друг против друга. Рикардо весь покрылся потом, кулаки его побелели; лицо китайца смертельно побледнело. Оба чувствовали боль. У Рикардо сводило руку, Чанг ощущал острую резь в плече: похоже, удар Рикардо перебил ему ключицу.

Рикардо сделал шаг вперед, китаец отступил. Теперь уже руки Рикардо угрожающе поднялись вверх, однако он предполагал поразить китайца ударом ноги в пах. Он бросился вперед, но носок его ботинка едва оцарапал левое колено китайца. Удар все же был достаточно силен, и Чанг вновь ощутил резкую боль как от удара кнутом. Он быстро повернулся спиной и лягнул Рикардо, но не попал.

Сколько времени это уже длилось? Три? Четыре, минуты?

Рикардо сделал глубокий вдох и снова бросился на противника. Но кулак китайца остановил его сокрушительным ударом в живот.

* * *

8.28. Майк Норман поднял трубку и набрал номер. К телефону подошел как раз тот человек, с которым он желал говорить.

— Вы обдумали мое предложение? — спросил он без обиняков.

На той стороне провода воцарилось долгое молчание, потом голос слабо пробормотал:

— Да.

— И что решили?

Майк говорил сухо и грубо.

— Я принимаю.

— Две тысячи, — бросил Норман.

— Вы раньше говорили…

— А сейчас говорю две, — отрезал Норман.

Снова воцарилось молчание. Норман испытывал нетерпение.

Он бросил взгляд на часы: 8.29.

— Хорошо, — робко ответил голос. — Пусть будет по-вашему.

— Завтра в десять утра там, где я сказал. Полагаю, вы сохранили в памяти все, что должны сделать и сказать?

— Да, мистер Норман.

— Да, кстати, послушайте, если говорить прямо, — произнес Норман, словно обращаясь к официанту в кафе, — здесь на карту поставлено много жизней. Я объяснил все четко?

— В совершенстве, мистер Норман.

— …и две тысячи песо в кармане гораздо лучше веревки с камнем на шее. Не так ли?

— Именно так, мистер Норман.

— Вот и отлично. Стало быть, до десяти. Да, еще одно. Вымойтесь и побрейтесь. Последний раз, когда я вас видел, вы были, похожи на нищего.

— Я понимаю, мистер Норман, — кротко и печально отозвался голос на другом конце провода.

* * *

Рикардо вдруг показалось, что он медленно погружается в воду. В глазах встал туман, на губах словно забегали муравьи. Чанг попал в печень, и сейчас он медленно падал навзничь.

Все это продлилось ровно одну секунду.

Его тело глухо стукнулось о стену.

Китаец двинулся вперед, чтобы последним сокрушительным ударом добить его. Он поднял руки и изготовился костяшками пальцев раздробить висок Рикардо. Крепко сжатый кулак начал свое смертоносное путешествие.

* * *

— Восемь тридцать, — произнес Сардуй, хотя все глаза и без того были устремлены на настенные часы.

Их стрелки показывали ровно 20 часов 30 минут.

Еще десять, двенадцать секунд…

Но в приемнике раздавался лишь шум эфира.

* * *

Он поступил почти безотчетно, защитный инстинкт подсказал ему этот жест. Рикардо поднял правую руку, парировал кулак Чанга, а левой обрушил сокрушительный удар прямо в солнечное сплетение.

Чанг даже не вскрикнул. Он откинулся назад, открывая и закрывая рот, словно в поисках воздуха, и поднес руки к груди. Удар, вероятно, разорвал ему сердце, ибо он умер раньше, чем упал.

Его тело, словно вытащенная на берег медуза, дрогнуло один, другой раз, но это были уже посмертные сокращения мышц. Наконец оно замерло.

Медленно, цепляясь за стену, Рикардо скользнул на пол, попытался встать, но потерял сознание.

* * *

20 часов 32 минуты.

Рикенес и Сардуй несколько мгновений молча смотрели друг на друга и отвели глаза, страшась этого разговора взглядами.

Пальцы радиста медленно поворачивали катушку, стараясь как можно точнее настроиться на заданную длину волны, которая должна была принести сообщение.

Зеленые часовые стрелки неумолимо двигались по кругу.

Сардуй глубоко засунул руки в карманы. Пальцы его левой руки нащупали трубку, сжали ее, раздавили.

— Он выйдет в эфир, — упрямо сказал Рикенес. — Он выйдет. Я знаю.

* * *

Что-то безнадежно и навсегда оборвалось внутри.

Он провел рукой по губам: ладонь запачкалась кровью. Он закашлялся, тело свела судорога боли. Что-то безнадежно и навсегда оборвалось у него внутри, ему предстоит умереть.

С трудом он поднял руку и взглянул на часы: какие-то прозрачные мятущиеся тени вставали между зрачками и циферблатом, он поднес его к самому лицу, смутно различил числа и стрелки. Было за восемь тридцать.

Снова повалился на бок. К горлу подступила нестерпимая тошнота, он подавился, и рот его наполнился густой, терпкой, горячей кровью. По ковру он трудно, тяжело пополз к кровати, за ним тянулся впитываемый ковром темный кровавый след.

Кровь пузырилась у ноздрей, вокруг губ взбухало ожерелье розовой пены. Он вытер рукавом губы, сверхчеловеческим усилием приподнялся на локте. Наконец, опершись обеими ладонями о пол, тяжело поднялся и упал на кровать.

Пальцы нащупали кнопку, и он включил рацию. Почти теряя сознание, нашел волну — 43 метра. Замигала краснаялампочка, означающая, что аппарат готов к передаче. Рядом на столике лежало зашифрованное сообщение.

Сейчас ему предстоит умереть.

По щекам Рикардо, мешаясь с кровью, потекли слезы. Нет, это не страх. Глухой гнев, чувство горькой тоски от того, что умирать приходится так далеко от родины.

И он медленно принялся превращать цифры в электрические импульсы. Туда, им, над волнами теплого, голубого Карибского моря посылал он свою жизнь.

* * *

— Все доказательства, — сказал Майк Норман.

Дж. Дж. бросил удовлетворенный взгляд поверх очков в металлической оправе.

— Очень серьезное обвинение.

— Со всем моим уважением повторяю, сэр, все доказательства. Вы сами могли прочесть заявление Чарльза Мелтона из нью-йоркского отдела: Роберто Сан Хиль подкупил Стюарта Дьюка с целью получения от управления полезной информации. Супруга Сан Хиля подтверждает это, сэр. Она пару раз заставала мистера Дьюка у них дома и слышала достаточно компрометирующие разговоры. Она готова подтвердить это на очной ставке.

Дж. Дж. откинулся назад. В этих деликатных делах следует быть осторожным.

— А почему вы не проинформировали обо всем этом Каплана?

— Простите, сэр, но мне показалось, что столь важную проблему следует решать на вашем уровне.

— Конечно, конечно, — не без самодовольства пробормотал Дж. Дж.

— Нападение на Бока де Пахаро было осуществлено группой «Командование 16 апреля», за спиной Центрального разведывательного управления, но с согласия Стюарта Дьюка, сэр.

— В это трудно поверить, — засомневался Дж. Дж., которого на самом деле трудно было чем-нибудь удивить.

— У меня есть еще одно, если позволите, неоспоримое доказательство.

— Да? — поднял бровь Дж. Дж.

— Человек, который связал Дьюка с Сан Хилем, сэр. Посредник.

— Кубинец?

— Североамериканец, сэр. И это человек, заслуживающий полного доверия. Он в течение многих лет работает на управление.

— Кто это?

— Возможно, его имя ничего вам не скажет, сэр. Но я взял на себя смелость привести его с собой.

— Где же он?

— За дверью, сэр. Если у вас есть еще пятнадцать минут, вы смогли бы услышать от него любопытные вещи.

— Он в приемной?

— Да, сэр.

Дж. Дж. наклонился к аппарату и нажал кнопку вызова.

— Дорис, — спросил он. — Кто-нибудь ждет в приемной?

— Ждет ли? — ответил женский голос. — Да, сэр.

— Пригласите его ко мне.

Дж. Дж. раскурил сигару, и на какое-то мгновение Норман вспомнил ту вонючую дрянь, которую курил Стюарт Дьюк, но Дж. Дж. молод и элегантен, ему сигара к лицу.

В дверь тихо постучали.

— Войдите, — крикнул Дж. Дж. Дверь медленно приотворилась.

Дж. Дж. увидел усталое, бледное лицо, словно бы покрытое рисовой пудрой, которой обычно пользуются уличные паяцы. Старый паяц с длинным шрамом на лице.

— Разрешите войти? — кротко спросил Гарри Терц.

Эпилог

…звание капитана лейтенанту РИКАРДО ВИЛЬЕ СОЛАНЕ, павшему при исполнении своего долга.

ОПЕРАЦИЯ «КЛЕЙМО»

02-7935

СЕКРЕТНО

/……./ В РЕЗУЛЬТАТЕ ЧЕГО В 05.30 УТРА II.X.С.Г. НАЗЕМНЫЕ

ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ ПОГРАНИЧНЫХ ВОЙСК И ДВА ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ БЕРЕГОВОЙ

ОХРАНЫ ВОЕННО-МОРСКИХ СИЛ КУБЫ В СОРОКА МИЛЯХ ОТ МЫСА /…../

ЗАХВАТИЛИ ЯХТУ «СТИГМА», № М 7568 В — США…

5……КОМАНДА ЯХТЫ. СОСТОЯЛА ИЗ КОНТРРЕВОЛЮЦИОНЕРОВ.

…….СДАЛИСЬ БЕЗ БОЯ И БЫЛИ ПЕРЕДАНЫ ОТДЕЛУ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

ПОРТА СЬЕНФУЭГОС……….

9……НА ПРЕДВАРИТЕЛЬНОМ ДОПРОСЕ ПОКАЗАЛИ, ЧТО ЦЕЛЬЮ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОГО КОМАНДОВАНИЯ ЯВЛЯЛСЯ АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ ОБСТРЕЛ ПОРТА СЬЕНФУЭГОС, ЭТА ЖЕ ЯХТА ОСУЩЕСТВИЛА НАПАДЕНИЕ НА БОКА ДЕ ПАХАРО.

16. РУКОВОДСТВО ХОДАТАЙСТВУЕТ О Т0М, ЧТ0БЫ ЗА ГЕРОИЗМ И МУЖЕСТВО КОММУНИСТА, ПРОЯВЛЕННЫЕ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СПЕЦЗАДАНИЯ, БЫЛО ПОСМЕРТНО ПРИСВОЕНО ЗВАНИЕ КАПИТАНА ЛЕЙТЕНАНТУ РИКАРДО ВИЛЬЯ СОЛАНЕ, ПАВШЕМУ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СВОЕГО ДОЛГА…….

19. КОМАНДОВАНИЕ ТАКЖЕ ПРОСИТ ПРИНЯТЬ ВО ВНИМАНИЕ ПРОСЬБУ КАПИТАНА АНДРЕСА РИКЕНЕСА ДИСА И ПЕРЕДАТЬ ЙОЛАНДЕ РОБАЙНА ЛУНА, ЧЛЕНУ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ КУБЫ, ТОВАРИЩУ ЛЕЙТЕНАНТА ВИЛЬЯ СОЛАНЫ ПО БОРЬБЕ, КОПИЮ ПИСЬМА, ОСТАВЛЕННУЮ ИМ ТОВАРИЩУ РИКЕНЕСУ, ОФИЦЕРУ-ОПЕРАТИВНИКУ КАНАЛА БРУНО НАКАНУНЕ ОТБЫТИЯ НА ВРАЖЕСКУЮ ТЕРРИТОРИЙ, КОТОРОЕ МОЖЕТ СЧИТАТЬСЯ ЕГО ПОЛИТИЧЕСКИМ ЗАВЕЩАНИЕМ…

ГАВАНА, 19..

ПОДПИСЬ

Два часа дня: на небе ни облачка, чтобы укрыться от слепящих лучей солнца и палящей жары. Мы возвращаемся, пробираясь в тени сосен, покрывающих берег.

Майор Эрреро и капитан Рикенес, засунув руки в карманы, печально разглядывая песок под ногами, молча идут впереди. Сзади, тоже молча, идем мы с Йоландой. Может быть, стоило выбрать иной день, иной час, потому что любой день и час подходят, чтобы прийти к морю и бросить немного цветов в память тех кто жизнью и кровью своей заплатил за лучшее будущее.

Мысль прийти и бросить цветы в море высказал капитан Рикенес. Майор Эрреро лишь грустно кивнул головой в ответ. А мне показалось, что я уже подумал о том же самом. Что же касается Йоланды, то вот уже шесть месяцев она знает, кем на самом деле был Рикардо и какова его судьба. Она долго и горько плакала, но, как мне показалось, и была счастлива. Я понимаю ее: нет большего счастья — даже в скорби — узнать, что сердца наших любимых сгорели в пламени славы. Когда Рикенес бросил свои десять роз в волны, набегавшие на пляж, с которого мы сейчас уходим, она разрыдалась, а нам показалось, что земля дрогнула у нас под ногами. Вдали по пляжу гуляли отдыхающие, влюбленные, взявшись за руки, бросались навстречу волнам, средь радужных брызг играли дети. Они не знали, зачем мы здесь. Когда-нибудь имя Рикардо и другие имена, которые еще нельзя назвать, станут известны всей стране, и тогда много-много рук бросят цветы в горько-соленую воду моря и много сердец забьется при этом сильнее.

А сейчас мы медленно идем в тени сосен. Но на будущий год мы снова придем сюда. Может быть, к тому времени мы потеряем еще кого-нибудь из наших товарищей. Но снова торжественным гимном зазвучит нам море, и снова в чистом, свободном небе нашей родины будет сиять яркое солнце. Мы же, оставшиеся в живых, склоним головы перед памятью павших и еще раз вознесем им нашу благодарность за то, что они умножили наши силы, укрепили нашу веру и мужество, и мы попросим их не покидать нас, остаться с нами и после смерти, вместе с нами строить новую жизнь.

…И если я умру завтра, пусть знают мои товарищи, что я всегда оставался верен тому идеалу, что освещал всю мою жизнь; пусть мои товарищи знают, что я пролил кровь за Родину. И если я умру завтра, то лишь во имя того, чтобы вечно жила вера в прекрасное будущее.

Из письма-завещания лейтенанта Соланы

_______

Сэйтё Мацумото

— СРЕДА ОБИТАНИЯ —

Как известно, в результате расследования по делу «Локхид», на скамье подсудимых оказался ряд политических и государственных деятелей страны, в том числе и бывший премьер-министр Какуэй Танака. И все же в итоге никто из них не получил по заслугам. В этом смысле роман «Среда обитания» вновь перекликается с сегодняшним днем современной Японии.

В романе «Среда обитания», как и в большинстве произведений, написанных в Японии в области социального детектива, отсутствует ряд черт, характерных для классического детектива, где основу сюжета составляет логическое раскрытие загадочно-трагического события, чаще всего — преступления. С. Мацумото больше внимания уделяет социально-нравственной стороне проблемы, что вовсе не ослабляет остроты ситуаций в ходе раскрытия закулисной деятельности крупных предпринимателей, политических деятелей, офицеров бывшей жандармерии.

Помимо множества разоблачающих моментов, роман «Среда обитания» дает возможность сделать вывод и о том, что в Японии до сих пор существуют крепко спаянные организации бывших военных, которые не только мечтают, но и активно действуют, стремясь возродить в стране дух милитаризма.

Борис РАСКИН

Кончина председателя

Смерть председателя правления Восточной сталелитейной компании Сугинумы была столь же необычна, как и вся его жизнь. Нередко смерть человека как бы символизирует прожитые им годы, и случай с Сугинумой — блестящее тому подтверждение.

В течение первой половины своей семидесятичетырехлетней жизни Сугинума практически из ничего сколотил огромное состояние. Этому способствовало стремительное развитие сталелитейной промышленности в послевоенные годы.

Восточная сталелитейная объединила под своим контролем множество смежных компаний и фирм, и, хотя каждая из них имела собственный бюджет, все они были подвластны Сугинуме. Надо сказать, что Сугинума не был особенно разборчив в средствах — он тайно скупал акции конкурирующих компаний, насильственно присоединял их к себе, не останавливаясь перед темными махинациями.

Однажды Сугинуму привлекли к политической деятельности, и он одно время занимал пост министра в каком-то министерстве, но, не на шутку испугавшись неуемных аппетитов политиков, тянувших из него деньги, раз и навсегда отказался от всякой политической карьеры.

Прошло время, экономическая деятельность в стране несколько стабилизировалась, и Сугинума уже не мог, как прежде, прирезать к своей империи новые куски. Энергию девать стало некуда, и он как-то сразу одряхлел. В ту пору ему исполнилось семьдесят лет. Предприятиями его концерна руководили верные люди, работа шла по накатанной колее, и Сугинума решил передать президентские полномочия своему сыну Коити, а сам занял пост председателя правления.

Однако это не означало, что Сугинума ушел на покой. И хотя сын его стал президентом компании, реальная власть по-прежнему оставалась в руках Сугинумы. Президенты компаний, входивших в концерн, в том числе и Коити, раз в неделю собирались по утрам в его резиденции, докладывали о работе и получали от Сугинумы соответствующие указания.

Таким образом, Сугинума по-прежнему оставался неограниченным диктатором и на утренних совещаниях разносил своих высших служащих, а те покорно выслушивали его ругань.

В семьдесят два года Сугинуму поразил инсульт, частично парализовавший правую руку и ногу. Несколько оправившись, Сугинума стал снова объезжать свои предприятия на машине, в которой было специально оборудовано для него кресло на колесиках, пуще прежнего ругая нерадивых управляющих.

Что же поддерживало энергию в этом старце? Женщины!

Сугинума до сих пор не мог спокойно уснуть, если рядом с ним не было женщины. В сорок пять лет его обслуживали семь любовниц. Теперь осталось только две. Правда, те, от которых он отказался, не были забыты: каждой он подарил собственный особняк и установил пенсион, который им выплачивался в общем отделе концерна. Причем Сугинума ни копейки не платил из собственного кармана — все расходы шли через фирму, один из директоров которой специально ведал всеми вопросами, касавшимися женщин Сугинумы.

После того как старика хватил инсульт, характер его изменился до странности: на ночь он приказывал нескольким молодым женщинам ложиться в постель, сам укладывался между ними и так засыпал. Своих ближайших друзей он убеждал, что именно в этом секрет его долголетия.

Подобные развлечения не мешали Сугинуме внимательно следить за деятельностью концерна. Лишившись возможности ходить в зал заседаний правления, он приказал оборудовать для этих целей соседнюю со спальней комнату в своем особняке — отныне именно там происходили заседания мозгового треста концерна. Поддерживаемый женщинами, волоча ногу, он появлялся в этой комнате, а когда совещание заканчивалось, женщины уводили его обратно.

Однажды Сугинума отправился в загородный особняк на полуострове Идзу. Особняк был оборудован всем необходимым для отдыха лучше любого первоклассного отеля. В одном лишь бассейне, для которого было построено отдельное помещение, могли одновременно принимать ванну не менее тридцати человек. Вода в бассейн поступала непосредственно из горячих минеральных источников. Когда проектировали этот загородный особняк с бассейном, служащие компании были извещены, что все они смогут им пользоваться для укрепления здоровья, и, само собой, деньги на строительство пошли из бюджета компании. Особняк был построен, но доступ в него получили лишь несколько наиболее преданных Сугинуме директоров.

В тот раз Сугинума пригласил на Идзу десяток гейш.

Совместное купание доставляло старому Сугинуме колоссальное наслаждение.

Выкупавшись, он вылез из бассейна и улегся на матрас, расстеленный на кафельном полу. Женщины тут же окружили его и стали массажировать голову, плечи, руки, ноги. По лицу Сугинумы разлилось блаженство, и он удовлетворенно закрыл глаза.

Обычно после такого массажа Сугинума, довольно покряхтывая, вставал. На этот раз, к удивлению присутствовавших, он был неподвижен.

— Господин, не желаете ли снова принять ванну? — Стала его тормошить старшая гейша.

Ответа не последовало. Она испугалась и стала звать на помощь. Сбежавшиеся на крики мужчины подняли потерявшего сознание Сугинуму и бережно отнесли в спальню. Во время поездок Сугинуму всегда сопровождали его личный врач и медсестра. Но на этот раз, наверно, решили, что в этом нет необходимости, поскольку Сугинума отправился в свой загородный особняк просто развлечься. Был незамедлительно приглашен местный врач, который так спасовал, увидев перед собой распростертое тело знаменитого на всю страну босса, что даже не смог оказать первую помощь. Позвонили в Токио лечащему врачу, затем стали обзванивать родственников и президентов дочерних компаний, входящих в концерн Сугинумы.

Женщин поспешили отправить в Токио до приезда родственников. Спустя три часа прибыл сын Сугинумы Коити в сопровождении лечащего врача, пригласившего еще двух специалистов. Следом за ними стали приезжать президенты и директора компаний, которых набралось более тридцати.

В спальне, где лежал Сугинума, собрались родственники, остальные толпились в соседней комнате. Все понимали, что часы его сочтены.

Лечащий врач и прибывшие с ним специалисты тщательно обследовали Сугинуму и сообщили, что жить ему осталось не более суток. Выслушав это, Коити сразу же собрал присутствующих президентов и директоров на срочное совещание.

Все были единодушны в том, что Сугинума своевременно передал пост президента своему сыну, работа концерна шла по накатанной колее и смерть Сугинумы особенно на нее повлиять не могла.

В то же время было ясно, что его кончина, безусловно, скажется на престиже компании. Что ни говори, а он был ее основателем и единовластным диктатором — недаром в промышленных кругах ее называли не иначе, как «Восточная сталелитейная Сугинумы». И смерть Сугинумы не сможет не ослабить авторитет всего предприятия. В частности, это коснется и банковского кредита. Не исключено, что в связи с этим возникнут затруднения со ссудами, с финансированием. Выход один: прекратить или отложить на время планировавшееся Сугинумой строительство новых предприятий, а объем уже строящихся сократить. Короче говоря, все сошлись на том, что отныне следует вести работу на надежной, здоровой основе.

Смерть Сугинумы имела и положительные стороны для Восточной сталелитейной компании. Дело в том, что в последние годы Сугинума вступил в острую конкурентную борьбу с другой сталелитейной компанией. В начале их интересы прямо не сталкивались, и конкуренция происходила между дочерними предприятиями той и другой сторон. Все началось с борьбы за лицензию на строительство нового завода по производству проката на острове Хоккайдо, которая затем переросла в борьбу за получение кредитов на оборудование. Все это усугублялось престижным моментом, к которому болезненно относились как Сугинума, так и президент конкурирующей компании.

В последние годы Сугинума все силы направлял на то, чтобы любым путем победить своего соперника. В этих целях подчас без особой нужды расширялись и строились новые предприятия. Причем многие из них фактически оказались убыточными. Все было направлено лишь на то, чтобы добиться господства над противником. И поскольку Сугинума сосредоточил в своих руках всю полноту власти, никто не решался его остановить.

Смерть Сугинумы позволяла остановить это бессмысленное кровопускание, которое со временем поставило бы Восточную сталелитейную на грань катастрофы. Необходимо было навести порядок в делах, но, пока Сугинума не испустил дух, это не представлялось возможным.

Вот почему созванное Коити срочное совещание происходило не в такой уж мрачной атмосфере, как можно было предположить. После совещания все вновь заговорили об умиравшем в соседней комнате Сугинуме:

— Счастье не отвернулось от нашего босса до последнего часа. Всю жизнь он поступал так, как хотел, и даже сегодня потерял сознание, ублажаемый обнаженными красавицами.

— Да, да. Поистине райская кончина…

На следующее утро Сугинума, не приходивший до того в сознание, внезапно открыл глаза и стал внимательно разглядывать всех присутствующих.

Он узнал сына, дочерей, которые давно уже вышли замуж и покинули отчий дом, узнал стоявших вокруг кровати директоров. Но ни на одном из них его взгляд не остановился. Видимо, он упорно искал человека, которого не было в этой комнате. Потом он зашевелил губами. Коити склонился к нему, но слов разобрать не смог. Тогда Сугинума коснулся пальцем ладони сына и несколько раз провел по ней, будто рисуя иероглифы. Когда Коити наконец понял то, что пытался изобразить его отец, он внезапно побледнел и резко переменился в лице.

Загадка

Председатель совета директоров Восточной сталелитейной акционерной компании Сугинума скончался на следующее утро. В тот же день его останки были доставлены на машине в его особняк в Токио.

В первую ночь у гроба покойного дежурили только близкие родственники, на следующий день с ним пришли проститься остальные. Похороны состоялись на кладбище в Аояме.

В связи с кончиной Сугинумы газеты много писали о его выдающихся способностях, благодаря которым он сам, своими руками создал и обеспечил нынешнее процветание Восточной сталелитейной компании. В некоторых статьях касались вопроса о дальнейшей судьбе его концерна, причем высказывались мнения, что смерть Сугинумы может повлечь за собой большие перемены в направлении деятельности Восточной сталелитейной.

Нельзя сказать, что его кончина так уж опечалила семью покойного. На лице президента Коити можно было заметить даже некоторое облегчение. Пока жив был Сугинума, практическая власть сохранялась у него в руках, и без его ведома Коити не мог даже сменить ни единого начальника отдела, не говоря уж о директорах. В результате сложилось довольно щекотливое положение, когда высокопоставленные служащие компании, с одной стороны, по-прежнему оставались преданы Сугинуме, а с другой — памятуя, что босс не вечен, всячески пытались заслужить расположение молодого президента. Поэтому, когда Сугинума умер, Коити и все они почувствовали, будто тяжелый груз свалился у них с плеч.

Когда останки покойного были доставлены в Токио, к Коити подошел директор Утимура и, склонив к самому его уху седую голову, что-то зашептал. Коити сразу нахмурился и так резко качнул головой, что Утимура поспешно ретировался.

Утимура был одних лет с покойным. Они были из одной деревни и вместе учились в сельской начальной школе. У Сугинумы сохранилось к нему доброе отношение, и впоследствии он пригласил Утимуру на службу в Восточную сталелитейную на пост одного из директоров.

Утимура мало смыслил в делах компании, да в этом и не было необходимости, потому что в его обязанности входили своевременная отправка денег семерым бывшим любовницам Сугинумы, поиски новых женщин, а также переговоры с теми, кто ему надоел, чтобы по-хорошему, без скандала с ними расстаться.

Вот и теперь он решил посоветоваться с Коити, как устроить, чтобы бывшие любовницы смогли проститься с покойным, какую установить для них очередность, иначе, не дай бог, столкнутся лицом к лицу у гроба и затеют скандал!

Категорический отказ Коити поверг Утимуру в замешательство. Он понимал, что это не свидетельство порядочности президента: Коити просто боялся предстать в нехорошем свете перед своей женой — христианкой по вероисповеданию. Утимуре стало ясно и другое: смерть Сугинумы означала, что в ближайшие дни его попросят покинуть занимаемую должность.

Тем временем остальных директоров компании занимало иное. Они гадали: что написал на ладони Коити умирающий старик тогда, в загородном особняке на Идзу, и почему президент так неожиданно побледнел.

Одни говорили, будто он вывел имя своей самой близкой любовницы, прося Коити о ней позаботиться. Другие считали, что он написал имя человека, на которого отныне Коити должен опираться. Третьи — будто Сугинума просто написал: «Не хочу умирать». Такого рода догадки просочились наружу и, само собой, достигли ушей газетчиков, один из которых не постыдился спросить об этом самого Коити. Тот сердито ответил:

— Ничего подобного не было. Отец просто пожал мне руку.

Похороны Сугинумы были чрезвычайно пышными, в траурной процессии приняли участие свыше трех тысяч человек. На пятый день после похорон Коити пришел в правление компании, собрал директоров и управляющих и обратился к ним с краткой речью:

— Прошу всех принять во внимание, что кончина председателя правления не повлечет за собой серьезных изменений в деятельности нашей компании. К счастью, еще при жизни председателя я был назначен на пост президента компании и имел возможность ознакомиться с ее работой. В связи со смертью председателя распространяются всевозможные злонамеренные слухи, целью которых является нанести вред нашей компании. Господа! Прошу вас не обращать на них никакого внимания и продолжать спокойно трудиться на благо Восточной сталелитейной.

В те дни произошло одно событие, которое для большинства осталось незамеченным: управляющий Накамура, ведавший финансами компании, начальник финансового управления Камото и главный бухгалтер Онума вечером куда-то исчезли. Причем Онума в тайне от остальных служащих бухгалтерии унес с собой важные бухгалтерские книги. Всех троих не было даже на похоронах Сугинумы. А накануне Коити вызвал к себе Накамуру и доверительно ему сказал:

— Прошу вас, попытайтесь стереть лоск и посмотреть, что под ним кроется. Действуйте смело и решительно.

Непосвященному эти слова показались бы непонятными. На деле они означали приказ проверить, в какой степени баланс компании носит фиктивный характер.

Покойный Сугинума был человеком чрезвычайно стремился расширить деятельность своей компании. Он вкладывал слишком много капитала в оборудование. Особенно много средств он вложил в строительство нового завода по производству проката на Хоккайдо, чтобы утереть нос конкурирующей компании. Мало кто знал, каких усилий стоило ему заполучить в министерстве торговли и промышленности лицензию на само строительство завода, не говоря уже о кругленькой сумме, которую он внес в связи с этим в качестве пожертвований на политические цели соответствующей партии. Новый завод ошеломлял своими масштабами и новейшим оборудованием, и Сугинуме действительно удалось утереть нос конкуренту. Надо сказать, что Восточная сталелитейная пользовалась любой возможностью, чтобы распространить свое влияние на смежные производства. Она прибрала к рукам предприятия по прокату тонкого листа, компании по производству из него консервных банок, заводы, производящие металлические корпуса для холодильников и стиральных машин. Мало того, она протянула свои щупальца и к домостроительной индустрии, не имевшей ничего общего со сталелитейной промышленностью, скупала свободные земельные участки.

Покойный Сугинума никогда не отказывал в помощи компаниям, оказавшимся на грани банкротства, но при этом выдвигал такие условия, что они в конечном счете оказывались у него в руках.

Среди тридцати компаний, входивших в группу Сугинумы, были и убыточные. Ходили слухи, что именно эти компании пожирали львиную долю прибыли, которую приносила Восточная сталелитейная. Некоторые даже предсказывали, что это может привести ее к краху. Тем не менее Восточная сталелитейная продолжала процветать, регулярно выплачивая дивиденды, которые не опускались ниже двадцати процентов даже в пору всеобщего застоя в сталелитейной промышленности.

Люди объяснили это недюжинными способностями Сугинумы. Некоторые утверждали, что блистательная карьера Сугинумы в прошлом создала ему ореол непогрешимости, в то время как в действительности дела его компании обстояли не столь уж хорошо. Однако уязвимые места Восточной сталелитейной пока еще для всех были скрыты.

Могло показаться странным, что президент компании попросил своего директора разобраться, насколько баланс носит фиктивный характер. Но следует учесть, что Сугинума при жизни не допускал своего сына к важнейшим секретам деятельности компании и, в частности, к финансовым операциям, суть которых во всей полноте была известна одному лишь Сугинуме да еще в какой-то степени одному-двум служащим.

И все же Коити чувствовал, что его отец, по-видимому, прикрывался фиктивным балансом. Растерянность, отразившаяся на лице Накамуры, когда он получил приказание о проверке, утвердила Коити в его подозрении.

Накамура как управляющий по финансовым вопросам был прямым соучастником Сугинумы в составлении фиктивного баланса. Такими же соучастниками являлись и начальник финансового управления, и главный бухгалтер, и управляющий имуществом и финансовыми операциями компании.

Все они теперь собрались на даче Коити и с мрачными лицами занялись распутыванием того, что в течение последних лет сами же запутывали по приказу Сугинумы.

Человек, которого имел в виду Сугинума

Коити сидел в задней комнате своего дома и внимательно читал доклад, представленный Накамурой. За окном моросил холодный дождь. Коити зябко ежился, глядя на цифры, раскрывавшие истинное положение дел в Восточной сталелитейной. Теперь он окончательно убедился в том, что в компании последние три года составлялся фиктивный баланс.

Начиная с тысяча девятьсот пятьдесят девятого года предприниматели, подстегиваемые шумихой о высоких темпах развития, резко увеличили капиталовложения в оборудование. В ту пору лишь единицы предупреждали, что это приведет к неравномерному развитию экономики. Основная же масса предпринимателей была уверена, что ежегодный прирост экономики на двадцать процентов будет длиться вечно.

И вот наступила расплата. В тысяча девятьсот шестьдесят втором году возник кризис перепроизводства, все больше готовой продукции стало скапливаться на складах, началось сокращение производства. В сталелитейной промышленности оно составило двадцать-тридцать процентов. И лишь Восточная сталелитейная компания продолжала выплачивать высокие дивиденды. Экономисты объяснили это тем, что в группу Сугинумы входили компании разного профиля, многих из них кризис не коснулся, и своими прибылями они покрывали дефицит Восточной сталелитейной.

Однако истинный балансовый отчет, представленный президенту Коити, свидетельствовал о том, что почти все компании группы Сугинумы были в ту пору убыточными. И надо было потерять последние остатки разума, чтобы в таких условиях продолжать выплату двадцатипроцентных дивидендов. Но Сугинума, стремясь сохранить свой непогрешимый авторитет, их выплачивал за счет необъявленного резервного фонда и других темных источников, рассчитывая, что застой когда-нибудь кончится и вновь наступит оживление. Все это прикрывалось фиктивным балансом, который по его указке составляли и утверждали преданные ему сотрудники, ответственные за финансовую деятельность компании. И вот теперь, после смерти Сугинумы, Восточная сталелитейная оказалась в крайне тяжелом положении. Судя по всему, именно с этим было связано имя, которое умирающий Сугинума вывел на ладони своего сына.

Президент Коити лишь Накамуре открыл это имя на следующий день, после того как изучил представленный ему отчет. Накамура не удивился. Он, собственно, и предполагал, что назван будет именно Идохара.

— Кстати, до сих пор неизвестно, где Идохара сейчас находится, — сказал Коити.

— Странно, — удивился Накамура. — Но вы-то знаете программу его поездки по Европе.

— Да. В точности известно лишь, что до двадцать третьего января он находился в Париже, но потом как в воду канул.

— У меня такие же сведения. Правда, начальник общего отдела транспортной компании «Ориент» сказал, что тот, возможно, отправился то ли во Франкфурт, то ли в Женеву, но точно ему неизвестно.

— Я дал указание телеграфировать во все отели, где он мог остановиться, но ответа пока нет.

Человек по имени Идохара, о котором говорили между собой Коити и Накамура, был президентом транспортной компании «Ориент». Сугинума познакомился с Идохарой в тысяча девятьсот сорок восьмом году. В ту пору имя Идохары никому не было известно. Многое было неясно и в его прошлом. Об этом кое-кто своевременно предупреждал Сугинуму, но тот почему-то сразу же проникся к нему доверием.

За две недели до кончины Сугинумы Идохара, взяв с собой только секретаря, отправился в Европу с целью изучить работу зарубежных туристических компаний… и пропал.

Такое событие, как смерть председателя правления, имело важное значение для всей деятельности Восточной сталелитейной, и, вполне естественно, надо было срочно отозвать Идохару, поскольку через пять дней намечалось внеочередное общее собрание акционеров, а перед этим собрание служащих компании.

И все же, почему лицо президента Коити выражало такое нетерпение? Было ли в действительности столь необходимо срочно вызывать Идохару? В общем-то он всего лишь рядовой управляющий, и вряд ли совет директоров придал бы значение его отсутствию. Да и «Ориент» не самая солидная из дочерних компаний, поэтому своим присутствием Идохара никак не мог повлиять на судьбу Восточной сталелитейной.

И тем не менее президент Коити хотел как можно скорее с ним встретиться. Это намерение возникло у него с того самого момента, как он разобрал имя, которое вывел у него на ладони Сугинума.

Приемный сын Идохары Седзи и двоюродный брат Седзи Ресабуро тоже ничего не знали о том, куда он исчез из Парижа. Оба они служили в компании Идохары.

— Может, узнать у жены? — предложил Коити.

— Пожалуй, это будет не слишком удобно, — ответил Накамура, многозначительно глядя на Коити. — Чересчур подозрительным выглядит его неожиданное исчезновение из Парижа.

— Полагаешь, что с ним вместе та самая девица из Акасаки?

— Нет, она в Токио, ее вчера видели в магазине готового платья на Гиндзе^[57].

— Значит, он завел себе новую?

— Не исключено.

— Однако он ведет себя чересчур легкомысленно, — сердито пробормотал Коити. — По программе он должен вернуться только в конце месяца. Так долго ждать нельзя. Позвони все же его жене. Вдруг ей что-нибудь известно.

Через несколько минут Накамура вернулся в кабинет президента и сообщил:

— После отъезда Идохары его супруга тоже отправилась в путешествие.

— Вот тебе раз! Оба решили развлечься одновременно. Куда же она поехала?

— Прислуга сообщила, что она вместе с приятельницей сейчас, по-видимому, в Гонконге, а потом намеревается посетить Окинаву и Тайвань.

Идохара был родом из отдаленной деревни в префектуре Тотиги. В справочнике видных людей упоминается лишь место и дата его рождения — двадцать четвертое июля тысяча девятьсот пятнадцатого года, — а также ныне занимаемая должность. Не указано даже последнее учебное заведение, которое он окончил. Больше никаких биографических данных нет. Правда, написано, что его супруга Хацуко — дочь вице-адмирала, а мать Хацуко принадлежит к древнему аристократическому роду. Обычно записи в справочнике видных людей делаются со слов того, о ком идет речь. И раз Идохара не указал последнего учебного заведения, значит, он окончил всего лишь начальную школу. Точно так же отсутствие более подробных биографических данных свидетельствовало о том, что ничего выдающегося в своей жизни он пока не совершил.

Хацуко была моложе его на двадцать лет. Если бы кто-нибудь полюбопытствовал заглянуть в книгу посемейных записей, он узнал бы, что Идохара женился на Хацуко вскоре после того, как умерла его первая жена. В то время он при содействии Сугинумы уже утвердился в финансовом мире. Как раз незадолго до этого он пришел к Сугинуме и сказал:

— Я восхищен вашим предпринимательским талантом. У меня есть свободные восемьдесят миллионов иен. Возьмите их и используйте по вашему усмотрению.

В ту пору Сугинума всячески расширял свое производство в связи с бумом, вызванным войной в Корее, и крайне нуждался в свободных деньгах. Предложение Идохары было как нельзя кстати. Сугинума взял его к себе в компанию и с тех пор проникся к нему доверием, всячески ему покровительствовал.

Откуда же у Идохары появилось столько свободных денег? Ведь до прихода к Сугинуме он управлял крохотной транспортной конторой, и о нем никто и слыхом не слыхивал. Много позже корреспондент одной из коммерческих газет попросил Идохару рассказать свою биографию. То, что он услышал из уст самого Идохары, заняло всего несколько газетных строк:

«До войны я переменил много специальностей, работал даже шофером на грузовике. Накопил немного денег и открыл транспортную контору. Во время войны меня взяли в армию, направили в Китай, затем в Юго-Восточную Азию. После демобилизации нанялся на службу в одно учреждение. Начал понемногу играть на бирже. Мне сопутствовала удача, и за короткий срок я заработал крупную сумму денег. Тогда-то я и предложил их господину Сугинуме. Я давно уже с восхищением наблюдал за его деятельностью. Думаю, что другого такого гениального предпринимателя у нас нет. И я мечтал стать таким предпринимателем, как господин Сугинума. Теперь, когда он меня к себе приблизил, я несказанно счастлив».

Итак, об Идохаре практически ничего не было известно, кроме того, что он сам о себе рассказал. Не имелось даже никаких объективных данных, которые подтверждали хотя бы им рассказанное.

Правда, злые языки за глаза называли его выскочкой за то, что вторую жену он взял из высшего общества и тем самым с помощью денег решил приукрасить свою безвестную биографию. И в этом, безусловно, была доля истины. Некоторые любопытные люди дознались, что еще раньше Идохара настойчиво сватался к двум девицам из старинного аристократического рода, причем одна из них принадлежала к высшей придворной знати.

Короче говоря, в прошлом Идохары было много неясного.

В Гонконге

Вечерами во всех отелях царит оживление. Не был исключением и гонконгский Парк-отель, тем более что туда как раз прибыла новая группа туристов.

Выйдя из лифта, Яманэ сел в кресло и сквозь темные очки стал наблюдать за публикой в холле. Он выкурил сигарету, потом взглянул на часы. По-видимому, он кого-то ждал. Прошло уже четверть часа с тех пор, как он спустился в холл, когда кто-то вдруг хлопнул его по плечу. Яманэ обернулся. Позади кресла стоял низенький японец и во весь рот улыбался. Лишь благодаря темным очкам Яманэ удалось скрыть мгновенный испуг.

— Выходит, я не ошибся, — весело заговорил тот. — Издали наблюдал за вами — все никак не мог поверить. Вот уж не ожидал встретить вас здесь. — Японец бесцеремонно уселся рядом и полез в карман за блокнотом.

Это был корреспондент спортивной газеты, специализировавшийся на статьях по бейсболу.

— Тебя-то каким ветром сюда занесло? — спросил Яманэ.

— Нас тут целая группа — решили поглядеть на Гонконг.

— Неплохое занятие!

— Мы люди бедные. Чтобы сюда приехать, три года копили премиальные.

— Ты остановился в этом отеле?

— Шутите! Нам это не по карману. А сюда пришел навестить одного китайца, и вдруг вижу: знакомая личность!.. Я и не знал, что вы в Гонконге. Ведь вы собирались поехать к себе на Кюсю.

— Я туда и поехал, — замялся Яманэ. — Потом неожиданно решил поглядеть на Гонконг.

— Значит, просто так, неожиданно решили… прошвырнуться за границу. Вам-то такой вояж — раз плюнуть, а мы на эту поездку три года денежки копили.

— Ошибаешься, не такой уж я богач.

— И давно вы здесь?

— Второй день. Не успел еще как следует осмотреться.

Разговаривая с репортером, Яманэ то и дело поглядывал в сторону лифта, наблюдая за выходившей из него публикой. Но теперь выражение ожидания на его лице сменилось замешательством. В этом, безусловно, был повинен откуда ни возьмись появившийся репортер.

— Как раз удобный случай, — продолжал репортер. — Никого из нашей братии поблизости нет, и можно спокойно взять у вас интервью. Уже и подходящий заголовок напрашивается: «Питчер^[58] Яманэ в Гонконге».

— Прекрати! — Яманэ повысил голос. — Ты меня поставишь в неудобное положение, если напишешь об этом.

— Почему? Сделаем все в виде непринужденной беседы. Ведь вы в прошлом году одержали двадцать четыре победы. Такой спортсмен что бы ни сказал — прекрасная статья получится. Да и место какое — Гонконг! Это вам не спортивный лагерь где-нибудь в Вакаяме!

— Еще раз прошу — прекрати! Я приехал сюда по чисто личным причинам. Об этом не знают ни тренер, ни тем более команда.

Репортер удивленно уставился на Яманэ.

— Пойми меня правильно. Я приехал сюда один, и, если тренер узнает, мне достанется на орехи. Да и вся команда начнет допытываться, почему я здесь оказался, — настойчиво уговаривал спортсмен.

В свои двадцать шесть лет Яманэ был известным на всю страну бейсболистом. Он играл за профессиональную команду «Кондорс», принадлежавшую Всеяпонскому транспортному акционерному обществу. В прошлом году его команда одержала двадцать четыре победы, и героем этих побед был он, питчер Яманэ. Поэтому можно было понять настойчивость спортивного репортера Мориты: случайная встреча с Яманэ явилась для него большой удачей.

— На какое число намечены ваши сборы в спортивном лагере? — спросил он.

— На восемнадцатое.

— Значит, в вашемраспоряжении еще полные две недели. Собираетесь еще куда-нибудь съездить?

— Пока не решил. Может, успею повидать Бангкок, Сингапур и Манилу.

— Да это же грандиозное путешествие! — воскликнул Морита, внимательно разглядывая новую звезду бейсбола. В его взгляде явно читался вопрос: «И откуда у тебя появились на это деньги?!» Ему-то было хорошо известно, что выдвинул этого питчера тренер Акаикэ совсем недавно и пока еще заработок его не так уж велик. В то же время от наметанного глаза репортера не ускользнуло, что на Яманэ был шикарный костюм из английского материала, сшитый, видимо, по заказу здесь же, в Гонконге, а из-под манжеты выглядывали новые дорогие часы.

— Когда собираетесь вернуться в Токио? — спросил Морита.

— Числа пятнадцатого, не позже.

В этот момент Яманэ, должно быть, кого-то заметил, молча поднялся с кресла и направился к лифту.

Провожаемый пристальным взглядом репортера, Яманэ подошел к только что вышедшей из лифта женщине в кимоно. Накидка, надетая поверх кимоно, была чересчур яркой для ее возраста.

— Меня узнал газетчик, — тихо сказал Яманэ, обращаясь к женщине. — Это спортивный репортер, и очень прилипчивый. Поднимитесь к госпоже и скажите ей: как только отделаюсь от него, сразу же приеду в назначенное место.

— Поняла, — ответила женщина и, не медля ни секунды, скользнула в подошедший лифт.

Яманэ не сразу вернулся на прежнее место. Он сначала подошел к выходу из отеля, выглянул наружу, потом не спеша подошел к репортеру, который не спускал с него глаз.

— Должен покинуть тебя. Дела, — сказал Яманэ и протянул репортеру конверт с гонконгскими долларами, который он заранее приготовил, когда выходил наружу. — С удовольствием составил бы тебе компанию, но надо срочно съездить по одному делу. Поэтому не обессудь — выпей сам за мое здоровье.

— Что вы, что вы! — Морита сделал отстраняющий жест, но спортсмен насильно сунул ему деньги в карман.

— И прошу тебя: ничего обо мне не пиши. Не хочу, чтобы кто-либо узнал о моем приезде в Гонконг… Зато обещаю: вернусь в Японию, тебе — первое интервью. А эта женщина, с которой я сейчас разговаривал, хозяйка здешнего японского ресторана. Утром ходил к ней завтракать, а теперь вот приглашает к себе на ужин. Сам понимаешь, другого интереса у меня к этой старушке быть не может, — добавил Яманэ, хотя репортер его об этом не спрашивал.

Морита понимающе улыбнулся в ответ. Ему тоже эта женщина показалась чересчур пожилой для Яманэ.

Яманэ вышел из отеля и сел в такси.

— Гранвиль-роуд, — сказал он шоферу и поглядел в заднее стекло.

Убедившись, что репортер за ним не последовал, спортсмен облегченно вздохнул и закурил. Но неприятный осадок от неожиданной встречи остался. Он хорошо знал этого репортера и опасался, что тот по возвращении в Японию обязательно проболтается об их встрече.

Да, не только в Токио, но и здесь, в Гонконге, надо все время быть начеку, подумал он.

Яманэ не ошибся. Осторожность следовало соблюдать и здесь. Не успел он отъехать, как Морита на ломаном английском языке обратился к портье:

— Я хотел бы повидаться с господином Яманэ.

Портье — китаец, внешне очень похожий на японца, — полистал регистрационную книгу и, пожимая плечами, ответил:

— Мистер Яманэ в нашем отеле не проживает.

«Этого не может быть», — Морита попытался склеить по-английски фразу, но ничего у него не получилось. Тогда он попробовал изобразить то же самое жестами. Портье снова внимательно проглядел книгу, захлопнул ее и сказал, что, к величайшему сожалению, таковой в отеле не останавливался.

Репортер разочарованно отвернулся и в тот же момент обратил внимание на даму в темных очках, которая сдавала ключ от своего номера. Ошибки быть не могло — на ней была та самая накидка, какую он видел на женщине, встретившейся с Яманэ.

— Прошу прощения, — обратился к ней репортер, и по испугу, отразившемуся у нее на лице, понял, что она его узнала. Видимо, она запомнила его еще тогда, когда разговаривала с Яманэ. — Если не ошибаюсь, это вы беседовали недавно с Яманэ из команды «Кондорс»?

— Да, — ответила застигнутая врасплох женщина.

— Я корреспондент спортивной газеты и давний друг Яманэ. Скажите, он остановился в этом отеле?

— Нет, — ответила она, пытаясь улизнуть от назойливого репортера.

— А в каком же?

— Мне это неизвестно.

— Странно, Яманэ говорил, что завтракал в вашем ресторане и там с вами познакомился.

Лицо женщины отразило смятение.

— Наверно, поэтому вы и пришли сюда?

— Он сказал, что будет ждать меня в холле этого отеля, а где он остановился — мне неизвестно.

— Но вы ведь спустились на лифте сверху?

— Мне надо было повидаться с одним знакомым. К господину Яманэ это отношения не имеет.

— Кажется, вы владелица японского ресторана. Позвольте узнать: где он находится?

— Где находится?.. — Женщина явно тянула время. — В Макао.

— В Макао? — удивленно переспросил Морита.

Воспользовавшись его минутным замешательством, женщина извинилась и пошла прочь.

Госпожа Хацуко и питчер Яманэ

Хацуко Идохара, завершив туалет, села в кресло и закурила. Когда к ней в номер постучалась Курата и сообщила неприятную новость о репортере, она как раз заканчивала наматывать на кимоно широкий пояс оби. Хацуко собралась было переодеться в европейский костюм, чтобы не привлекать внимания, но, подумав, что это займет много времени, решила остаться в кимоно, тем более что оно было неяркой расцветки. К тому же цвет морской волны очень ей шел, подчеркивая тонкие черты лица, свидетельствовавшие о благородном происхождении.

После войны ее отец — бывший вице-адмирал — занялся бизнесом, но неудачно, и в юные годы Хацуко не раз испытывала нужду. Именно тогда к ней посватался Идохара, который в то время обладал уже значительным капиталом. Жизнь ее разом переменилась, и ничто уже не говорило о стесненных обстоятельствах, в которых она до этого находилась. Лишь грустная тень, изредка набегавшая на ее лицо, напоминала о прошлом, но это лишь подчеркивало его благородные черты.

Выкурив сигарету, Хацуко поднялась с кресла и окинула взглядом комнату: двуспальная кровать не убрана, повсюду разбросаны мелкие предметы дамского туалета, рядом с которыми лежали вещи, вне всякого сомнения, принадлежащие мужчине. Недалеко от двери стояли три чемодана, битком набитые туалетами. Хацуко взяла ключ, вышла в коридор и заперла дверь своего номера. У лифта ей низко поклонился бой-китаец.

…Хацуко вышла из отеля, села в ожидавшее ее такси и, когда оно тронулось с места, обернулась назад, чтобы удостовериться, не увязался ли за ней кто-нибудь. Больше всего она боялась, что ее выследит настырный репортер из спортивной газеты. Остановившись у одного из отелей, она вошла внутрь, некоторое время там находилась, потом вышла наружу и села в другое такси, указав на этот раз шоферу настоящий адрес. По обе стороны улицы, по которой они ехали, высились большие дома. Первые этажи сплошь занимали ювелирные, мебельные и мануфактурные магазины.

Хацуко остановила машину у японского ресторана, который, судя по вывеске, назывался «Миюки», и по лестнице, устланной ковровой дорожкой, поднялась на второй этаж.

— Добро пожаловать, — приветствовала ее девушка в японском кимоно, как только Хацуко отворила дверь в зал. — Прошу вас сюда.

Хацуко, видимо, здесь уже знали и сразу же провели в отдельный кабинет, где ей навстречу поднялся широкоплечий мужчина.

— Извини, что заставила тебя ждать, — сказала она, усаживаясь напротив. — Курата сообщила мне, что тебя узнал репортер из спортивной газеты.

— К сожалению, это так, — ответил Яманэ.

— Тебе к лицу, — сказала Хацуко, разглядывая его новый костюм. — И галстук подходит.

— Так ведь это вы выбирали. — Яманэ дотронулся пальцами до узла, проверяя, в меру ли он затянут. — Удалось вам обмануть бдительного репортера?

— Я вышла незаметно. В холле я его не встретила.

— Хорошо, что Курата смогла вас предупредить. Она обещала каким-то образом его увести. Наверно, он сейчас следует за ней.

— И все же я старалась принять меры предосторожности, даже такси дважды сменила.

— Извините, что невольно доставил вам излишнее беспокойство.

— Ничего не поделаешь, ты человек известный.

— Выходит, и в Гонконге надо все время быть начеку. Боюсь, что Морита — так зовут этого репортера — уже разнюхал, где я остановился, и поджидает моего возвращения в отель.

Служанка внесла саке и закуски.

— Хозяин сегодня здесь? — спросила у нее Хацуко.

— Он поехал в аэропорт провожать одного важного гостя.

— Его ресторан известен даже в Японии. Немудрено, что к нему приезжают издалека. Кстати, когда он вернется, пусть зайдет сюда…

— За то, чтобы без всяких неприятностей мы вернулись в Японию. — Хацуко подняла свою чашечку саке.

— За нашу любовь, — подхватил Яманэ. — А что, Курата приедет позже? — спросил он, выпив саке.

— Я ее приглашала, но она, видимо, появится только тогда, когда отделается от репортера, поэтому с ужином не будем ее ждать.

— Бедняга.

— Это почему же?

— Вы специально взяли ее в путешествие для камуфляжа, а теперь бросаете на произвол судьбы. Чем хоть она занималась эти дни?

— Осматривала город.

— Хорошо бы найти для нее спутника.

— С ее-то внешностью?! Гиблое дело.

— Как вы жестоки!

— Уж если ты так ей сочувствуешь, предложи себя. Собственно, чем ей плохо? За самолет я уплатила, за ее номер в отеле тоже. Да еще деньги на карманные расходы выдала.

— Когда он возвращается в Японию? — Яманэ переменил тему. Он имел в виду мужа Хацуко, Идохару.

— Не беспокойся, раньше срока не приедет.

— А где он сейчас?

— Точно не знаю, должно быть, в Париже, и, думаю, не один.

— Значит, он вернется в Японию через неделю?

— Хватит, мне этот разговор неприятен.

Они уже опорожнили три бутылочки сакэ, когда раздался негромкий стук в дверь. Хацуко и Яманэ испуганно посмотрели друг на друга.

— Это я, Тэрада, — послышалось за дверью.

— А, хозяин, заходите. — Хацуко облегченно вздохнула. — Вы, кажется, ездили в аэропорт? — сказала она, наливая ему саке.

— Да. И представьте, кого я там видел, — сказал Тэрада, мельком взглянул на Яманэ и понизил голос: — Вашего супруга!

— Не может быть! — воскликнула Хацуко, переменившись в лице.

— Уверяю вас — это был он. Я видел, как господин Идохара проследовал в зал для транзитных пассажиров.

— Да, ошибиться вы не должны. Вы ведь знакомы с Идохарой?

— Конечно, он часто посещал отделение нашего ресторана на Гиндзе.

— Странно, в это время он должен был быть в Париже, — задумчиво произнесла Хацуко, все еще не решаясь поверить, что ее муж оказался на аэродроме здесь, в Гонконге.

— Самолет на Токио вылетает через час, так что вряд ли он покинет транзитный зал, — попытался успокоить ее хозяин ресторана.

«Что заставило Идохару вернуться раньше срока?» — думала Хацуко, но толком ни до чего додуматься не смогла.

— Послушайте, Тэрада, а вы не заметили рядом с ним женщину? — Хацуко пришла в голову мысль, что причиной его неожиданного возвращения могла послужить женщина, с которой он поехал в Европу.

— Трудно сказать, из самолета вышло много японцев, — уклончиво ответил Тэрада.

Осмотр достопримечательностей

— Кажется, это сообщение вас сильно обеспокоило, — сказал Яманэ, когда хозяин ресторана ушел.

Хацуко молча отхлебнула из своей чашечки саке и задумчиво уставилась в одну точку.

— Что заставило вашего мужа изменить программу и срочно вернуться в Японию? — продолжал спортсмен. — Неужели он что-то пронюхал о наших отношениях?

— Глупости! Не может быть! — сказала Хацуко.

В этот момент дверь отворилась, и, тяжело дыша, вошла Курата.

— Ну и досталось же мне, — воскликнула она и плюхнулась на свободное место у стола.

— Извини, мы не могли тебя дождаться и приступили к ужину. — Хацуко, улыбаясь, поглядела на запыхавшуюся Курату.

— Для вас-то, может, и удобней, что меня долго не было, а я вот никак не могла отделаться от репортера. Только я вышла из отеля и собралась сеть в такси, а он уже тут как тут! Пристал: скажите, где остановился Яманэ? Я ему говорю: извините, опаздываю на свидание с этим самым Яманэ. А он: поедем вместе! И нахально следом за мной влез в такси.

— Это на него похоже, — сказал Яманэ.

— Подъехали мы к отелю «Амбассадор», я быстренько вышла и, пока он расплачивался с шофером, вскочила в лифт. Потом незаметно выскользнула из отеля — и сюда. А он остался с носом. Наверно, и теперь еще разыскивает меня по этажам. Похоже, он решил, что Яманэ приехал в Гонконг поразвлечься со мной.

— В таком случае я могу чувствовать себя спокойно, — с усмешкой сказала Хацуко.

— Не думаю, что его долго удастся водить за нос, — возразила Курата. — Представляете, если этот репортер узнает о ваших отношениях с бейсболистом Яманэ и напишет об этом? Скандал!

— Да уж, тогда развода не избежать. Придется мне выйти за тебя замуж, Яманэ. Ты согласен?

— С удовольствием, — деланно рассмеялся спортсмен.

— Так я и знала! — воскликнула Хацуко. — Что-то не видно радости на твоем лице.

— Не будем раньше времени расстраиваться. Пока он считает, что я любовница Яманэ. Пусть остается в неведении, а вы тем временем успеете возвратиться в Японию, — старалась успокоить их Курата.

— Все это хорошо, но возникло еще одно непредвиденное обстоятельство… — произнес Яманэ.

— Какое же? — Курата по очереди поглядела на Хацуко и спортсмена.

— В аэропорт Гонконга прилетел Идохара.

— Не может быть!

— Его там видел хозяин ресторана.

По выражению лица Яманэ Курата поняла, что ее не разыгрывают.

— Он здесь был транзитом и, вероятно, уже вылетел в Японию, — добавила Хацуко.

— Может, кто-то на вас донес?

— Этого не должно быть. Если только ты донесла? Ведь, кроме нас троих, об этом никто не знает.

— Как вам не стыдно, — вспыхнула Курата, потом, успокоившись, спросила: — Что-нибудь случилось в Японии?

— Не знаю, не знаю. Вполне возможно, что он вернулся из-за женщины, которая была вместе с ним.

— Это та актриса, что ли?

— Трудно сказать. Может, завел себе новую.

— В таком случае, что мешает нам сразу же уехать в Японию?

— Напротив, если мы сорвемся раньше времени, это вызовет лишь подозрения, — сказала Хацуко. — К тому же у нас уже зарезервированы номера в тех странах, куда мы направляемся. Их адреса Идохара знает, и, если возникнет необходимость, он сам меня вызовет. А пока давайте отбросим прочь мрачные мысли и будем развлекаться. Завтра вечером мы, кажется, едем в Макао. А что у нас намечено на сегодня?

— Поездка к границе между Гонконгом и Китаем. Говорят, оттуда открывается прекрасный вид на китайскую территорию.

— Не опасно ли? Ведь именно там мы можем повстречаться с этим прилипчивым репортером, — сказал Яманэ.

— Вряд ли, — возразила Хацуко. — Сейчас, наверно, он разыскивает тебя по всем отелям Гонконга. Так что ему не до осмотра достопримечательностей.

Покончив с ужином, Хацуко позвала хозяина ресторана и попросила отпустить с ними кого-нибудь из его служащих в качестве гида.

Вчетвером они сели в машину и отправились к границе. Вскоре оживленные улицы центральной части Гонконга сменились скромными китайскими домиками. Показался залив. У берега стояли два парохода с башенками, выкрашенными в красный цвет.

— Что это? — спросила Хацуко у гида.

— Ресторан. В рыбопромысловой гавани Гонконга тоже есть такие, но там очень грязная вода. Здесь же гораздо приятней и еда получше.

— А, это те самые плавучие рестораны? Я о них слышала, — сказала Хацуко, опуская боковое стекло.

— Да, здесь подают свежую рыбу, искусственно выращенные устрицы и разнообразные китайские блюда.

— Жаль, что мы недавно плотно поужинали.

— Тогда можно выпить по чашечке кофе.

— Хорошо. Зайдем, посмотрим хоть, что это за плавучий ресторан.

Они прошли по украшенному флажками перекидному мостику, и бой провел их на второй этаж, откуда открывался чудесный вид на окрестности.

В ожидании кофе они разглядывали ресторан, оформленный в китайском стиле. Неожиданно Яманэ наклонился к Хацуко и что-то прошептал ей на ухо.

— О чем это вы там шепчетесь? — спросила Курата, возвращаясь к столику. Она отходила к окну, чтобы сфотографировать понравившийся ей пейзаж.

Репортер обходит отели

Корреспондент газеты «Спортивный Токио» Морита, потеряв из виду женщину, несолоно хлебавши вернулся в свою гостиницу, которая выглядела крайне убого по сравнению с Парк-отелем. Единственное, что ему удалось узнать, это ее фамилию — Курата.

Она была значительно старше Яманэ и далеко не красавица. Поэтому трудно было представить, чтобы Яманэ ею увлекся и даже привез в Гонконг. И все же, судя по тому, как Курата водила его за нос, Морита понял: она просто старается специально сбить его со следа, а значит, какое-то отношение она к Яманэ имеет. Вдруг она, судя по всему замужняя женщина, в самом деле его любовница? Морита представил себе сенсационный заголовок в «Спортивном Токио»: «Известный питчер Яманэ развлекается с замужней дамой в Гонконге». Его газета из двенадцати полос лишь семь уделяла спортивным новостям, а остальные — рекламе и подробностям частной жизни выдающихся личностей. Потирая руки, Морита подсчитывал куш, который отвалит ему главный редактор. На эти деньги, по крайней мере, можно будет окупить расходы на сувениры, которые он привезет из Гонконга.

— Куда ты запропастился? — Коллеги, ожидавшие в холле, встретили его возмущенными криками. — Вся группа давно уже выехала.

Морита поспешно поднялся к себе в номер, захватил фотоаппарат и вместе с остальными поехал осматривать достопримечательности Гонконга. Глядя на свой фотоаппарат, он подумал, что совершил ошибку, не взяв его в Парк-отель — там он смог бы сфотографировать Яманэ и Курату.

Осматривать город сейчас ему было не с руки, и он, намереваясь улизнуть, стал жаловаться на боли в желудке.

Машина подъехала к рыбопромысловой гавани. Там и сям виднелись сайпаны и джонки, медленно плывшие по грязной воде. Среди них выделялись ярко освещенные плавучие рестораны, где подавали блюда из свежей рыбы. Экскурсанты собрались было там пообедать, но девушка-гид предложила поехать к заливу — там и вода чище, и пейзаж приятней, да и кормят лучше, сказала она. Узнав, что поездка туда и обратно, включая ужин в ресторане, займет не менее четырех часов, Морита, скорчив болезненную гримасу и прижимая руки к животу, сказал:

— Пожалуй, я не дотяну. Езжайте сами, а я вернусь в отель и приму лекарство.

Если бы он знал, что в том плавучем ресторане, куда отправлялись его друзья, сейчас сидит Яманэ с двумя женщинами и преспокойно пьет кофе!

Помахав друзьям на прощание, Морита облегченно вздохнул. Теперь можно было действовать.

Курата сказала, что живет в Макао. Это явная ложь, думал Морита. Видимо, она остановилась здесь, в Гонконге. Пожалуй, есть смысл обойти все приличные отели, но прежде всего надо отыскать японца, знающего китайский и английский языки. Его попытка объясниться в Парк-отеле закончилась неудачей. Он вытащил из кармана рекламную брошюру и стал ее просматривать. Ага, здесь сказано, что японцы предпочитают останавливаться в отеле «Мирамир». Наверно, там есть служащий-японец.

Интуиция не подвела Мориту. Портье в «Мирамире», находившемся поблизости от Парк-отеля, сразу же подозвал к нему служащего-японца.

— Добро пожаловать, желаете снять номер? — обратился тот к Морите.

— Благодарю, у меня к вам дело другого рода. Я хотел бы выяснить, в каком отеле остановился человек по фамилии Яманэ.

— А, бейсболист, он как раз у нас снял номер, — сразу же ответил японец.

— Я корреспондент, — представился Морита, вручая свою визитную карточку. — Если Яманэ у себя, я хотел бы с ним повидаться.

— К сожалению, сейчас его нет.

— А когда он вернется?

— Не знаю.

— Обычно он возвращается поздно?

— Откровенно говоря, он почти здесь не бывает.

— Даже ночью?

— Да.

Почему-то служащий-японец вдруг разоткровенничался, когда увидел визитную карточку Мориты. Морита сразу смекнул, что Яманэ лишь для вида снял здесь номер.

— Ты сейчас не очень занят? — спросил он у японца.

— Нет, не очень.

— Пойдем туда, поговорим, — репортер увлек его в холл. — Значит, Яманэ здесь вообще не бывает?

— Почему? Раз в день забегает — ненадолго. В это время ему звонят по телефону, и он сразу же уходит.

— Звонит женщина?

— Как вам сказать, — уклончиво ответил японец и улыбнулся.

Морите показалось, что он недолюбливает Яманэ. Может, из зависти: мол, тот снял номер здесь, развлекается с женщиной в другом месте — и на все у него хватает денег. Морита вытащил десятидолларовую купюру и насильно сунул ее в карман японцу. Тот пугливо огляделся по сторонам, но от денег не отказался.

— Женщину, которая звонит Яманэ, зовут, случайно, не Курата?

— Вам даже это известно? — удивился японец, глядя на Мориту.

В течение нескольких минут репортеру удалось выяснить, что Курата звонит по телефону лишь тогда, когда Яманэ возвращается в отель, причем звонки, как правило, бывают из Парк-отеля.

— Не можешь ли ты сходить со мною вместе в Парк-отель? — попросил Морита. — Дело в том, что по-китайски я не говорю, а по-английски изъясняюсь с большим трудом, и портье в Парк-отеле меня не понимает.

Десятидолларовая бумажка сделала свое дело. Японец отпросился у портье, и они отправились к Парк-отелю.

Спустя пять минут Морита уже знал, что Есико Курата остановилась в номере шестьсот двенадцать, прибыла три дня назад и намеревается жить в отеле еще два дня. Он выяснил даже ее токийский адрес: район Сэтагая, Готокудзи, 201.

— Видели ли ее вместе с мужчиной-японцем? — спросил через добровольного переводчика Морита.

— Да, но с ними обычно была еще одна женщина.

— Она проживает в этом же отеле?

— Да.

— Спросите, кто она такая?

Портье-китаец замялся, но, видимо, он давно был знаком со спутником Мориты и, полистав регистрационную книгу, что-то написал шариковой ручкой на клочке бумаги. Японец сразу же перевел:

— Хацуко Идохара, номер шестьсот тридцать, токийский адрес: район Сибуя…

Странная фамилия — Идохара, подумал репортер.

Вместе с японцем он поднялся на шестой этаж и у дежурной узнал, что мужчина-японец большую часть времени проводит в номере Хацуко Идохары.

Теперь Морите стало ясно: Яманэ встречается с Хацуко, которая использует свою приятельницу Курату в качестве прикрытия. Поэтому-то не Хацуко, а Курата обычно звонит спортсмену в «Мирамир».

Возвращение в Японию. Разговор с глазу на глаз

Около восьми вечера самолет, в котором летел Идохара, приземлился в аэропорту Ханэда. Пройдя таможенные формальности, Идохара вышел в холл, где его ожидали встречающие.

Идохара слегка им улыбнулся и пошел к выходу. Его внешность — глубоко запавшие глаза, крупный нос, тонкие губы и сильно выдававшийся подбородок — не вызывала симпатии.

Среди встречавших были два директора его компании «Ориент», два личных секретаря, а также один из управляющих Восточной сталелитейной.

— Мы очень ждали вашего возвращения, — сказал управляющий.

— Да, все это крайне неожиданно. — Идохара имел в виду смерть Сугинумы. — Я как раз находился в Каннах. Туда переслали телеграмму из парижского отеля. Просто не верится, что господина Сугинумы уже нет.

— Для нас это тоже было как гром среди ясного неба. Подробности мы сообщим вам позже, а сейчас вас ожидает у себя дома президент. Понимаю, вы устали, и все же он просил вас сразу пожаловать к нему.

— Конечно. Для того я и прервал поездку.

Выскочивший ранее секретарь подогнал машину.

— Вы уж извините. Я поеду на своей машине. По дороге успею поговорить о накопившихся в мое отсутствие делах, — сказал Идохара управляющему, открывшему было дверцы машины Восточной сталелитейной.

Идохара прошел к своей машине, где его ожидал пожилой человек с острыми скулами и коротким седым ежиком волос на голове — директор «Ориента» Нэмото.

— К дому Сугинумы, — бросил он шоферу и, обернувшись к Идохаре, сказал: — Вас очень хочет видеть президент. Никто не ожидал, что Сугинума так неожиданно скончается.

— От чего он умер? — спросил Идохара, закуривая сигарету.

— От сердечного приступа. После ванны его окружили голые девицы и стали делать массаж. Во время массажа он потерял сознание. На следующее утро он на короткое время пришел в себя, подозвал Коити и пальцем на его ладони что-то написал. Вместо завещания.

— Что же он написал?

— Написал ваше имя. Катаканой^[59].

— Об этом знает кто-нибудь еще?

— Только президент Коити и несколько человек из ближайшего его окружения, которым он рассказал.

— Ясно. — Идохара подумал, насколько он был предусмотрителен, в свое время подкупив кое-кого из окружения Сугинумы. — Значит, председатель правления предложил Коити немедленно меня вызвать?

— Да. Вероятно, чтобы принять дела. Сугинуму последнее время очень беспокоила судьба Восточной сталелитейной. До последней секунды он думал об этом — потому и написал ваше имя.

Идохара и Нэмото молча поглядели друг другу в глаза. Они мчались по скоростной дороге, сопровождаемые машиной, специально посланной за Идохарой президентом Коити.

* * *

Спустя сорок минут Идохара стоял на коленях, склонив голову, перед большим домашним алтарем, на котором была установлена урна с прахом Сугинумы. Чуть позади так же стояли на коленях Коити и его жена. Коити время от времени бросал острый взгляд на спину склонившегося в молитвенной позе Идохары.

Идохара протянул руку к поминальному колокольчику и дернул за веревку. Раздался мелодичный звон. Потом он встал и повернулся лицом к Коити.

— У меня нет слов, чтобы выразить всю глубину печали, охватившей меня в связи со смертью нашего уважаемого председателя правления, — сказал он положенные для данного случая слова. — Мы потеряли великого человека. Это невосполнимая потеря не только для финансовых кругов, но и для всей Японии. Тем более что наша экономика вступила в полосу чрезвычайных трудностей.

Почувствовав, что его слова звучат чересчур официально, Идохара добавил:

— У меня такое чувство, будто я потерял родного отца. Всем, чего я до сих пор достиг, я обязан покойному председателю. Не возьми он меня под свое покровительство, я оставался бы тем ничтожным человеком, каким был прежде. Если бы он прожил еще хоть немного, я смог бы ему отплатить за то хорошее, что он для меня сделал. Но… он слишком рано покинул нас и ушел в мир иной…

— В таком состоянии он, наверно, не смог даже составить завещание, — сказал Идохара более будничным тоном.

— Да, и он, должно быть, в последние минуты очень страдал из-за этого, — ответил Коити, опуская глаза.

— Ничего не поделаешь, слишком он полагался на свое здоровье, да и все, кто его окружал, уверовали в его несокрушимость, — вздохнул Идохара. Он-то понимал, что Коити было прекрасно известно, как проводил время Сугинума.

— Мы его предупреждали, — вступила в разговор жена Коити и приложила платочек к глазам. Платочек остался сухим.

— Извини, мне нужно переговорить с Идохарой, — сказал жене Коити.

Провожаемые ее взглядом, они зашли в соседнюю комнату.

Спустя полчаса Идохара покинул особняк Сугинумы. Супруги Коити и трое служащих компании проводили его до самого выхода.

— Когда исполняются первые семь дней? — спросил Идохара у Коити, перебрасывая через руку пальто.

— Послезавтра вечером.

— В таком случае я приду снова помолиться перед прахом усопшего.

— Не стоит, вы ведь так заняты. — Несведущий в нынешних делах компании человек решил бы, что Коити стесняется лишний раз затруднять Идохару.

— Нет, я приду обязательно, ведь он был моим благодетелем.

— Будем ждать, — коротко ответил Коити.

Идохара сел в машину и поклонился провожавшим.

— В контору? — спросил шофер. Он давно уже служил у Идохары и был преданным ему человеком.

— Ага. — Идохара умолк и стал задумчиво глядеть на вечерние огни Токио. Шофер достаточно изучил характер хозяина и не нарушал молчания.

— Окамура, — заговорил Идохара, — жена выехала в назначенный срок?

— Да. — Шофер коротко кивнул. — Я проводил ее до аэропорта Ханэда.

— Она была одна?

— Нет, она уехала вместе с госпожой Куратой.

Идохара закурил сигарету. Вдруг громко засигналила ехавшая позади машина. Водитель притормозил. Машина остановилась рядом, из нее выскочил Нэмото и пересел к Идохаре.

— Извините, хозяин. Я думал, что вы задержитесь там дольше, а когда подъехал, сказали, что вы уже уехали. С трудом вас выследил, — запыхавшись, проговорил Нэмото.

— Ты хоть и постарел, а прежние привычки остались, — сказал Идохара.

Нэмото рассмеялся.

— Как прошел разговор с Коити? — оборвав смех, спросил он.

— Как я и предполагал. Послезавтра седьмой день после кончины Сугинумы. Он предложил воспользоваться этим случаем и продолжить переговоры.

— Понятно. Иначе все начнут доискиваться, почему это вы зачастили к Коити. А тут благоприятный повод.

— Верно.

— Хозяин. Теперь настала пора вам действовать. Стесняться больше нечего. Человека, который вас выдвинул, но потом стал опасаться, не стало.

«Да, — думал тем временем Идохара, — мне в самом деле повезло, что Сугинума умер. Теперь можно действовать открыто. Интересно, сколь глубоко разгадал мои замыслы этот Нэмото, который сидит сейчас рядом? Пожалуй, все, что он знает обо мне, — мое прошлое. И только».

Идохара взглянул на Нэмото и пустил ему в лицо струйку табачного дыма.

Женщина, живущая в отеле

У входа в «Ориент» Идохару встретил его личный секретарь Окуно, который из аэропорта направился прямо сюда. Все члены правления компании, за исключением Нэмото, уже были в сборе и ожидали президента в зале заседаний на четвертом этаже. Нэмото, который неотступно следовал за Идохарой, был, видимо, на особом положении. Хотя он занимал пост директора-управляющего, конкретными делами он не занимался. Ему были поручены общественные контакты компании, но и в этой сфере он особого рвения не проявлял.

В зале заседаний плавали клубы табачного дыма. Когда вошел Идохара, все встали и дружно его приветствовали.

— С благополучным возвращением, — сказал ему приемный сын Седзи, тоже служивший в «Ориенте». Он был племянником Хацуко, и, поскольку у нее с Идохарой своих детей не было, тот его усыновил. В зале находился и двоюродный брат Седзи — Ресабуро — племянник первой жены Идохары, которого тоже приняли в семью президента компании «Ориент».

Идохара занял место во главе стола, на котором были расставлены бутылки с пивом и холодные закуски. Вслед за ним сели за стол семь директоров «Ориента», в том числе управляющие Нэмото и Касама. Должность генерального директора Идохара пока не учредил, но в дальнейшем прочил на этот пост своего воспитанника Седзи.

— Господин президент, позвольте от имени всех собравшихся поздравить вас с благополучным возвращением, — сказал старший по возрасту Касама, поднимая свой бокал с пивом.

— Благодарю, — улыбнулся Идохара, но его лицо при этом оставалось угрюмым.

Завязавшийся разговор касался не столько поездки Идохары за границу, сколько кончины Сугинумы. Все знали, что Идохара пользовался его особым покровительством, и готовы были выразить ему соболезнование.

— Я слышал, что старик слаб, но не предполагал, что умрет так быстро, — спокойно сказал Идохара. — Подробности я сейчас узнал от семьи покойного. Большой был человек, и теперь вести дела компании станет непросто. Что ни говори, а президент Коити еще слишком молод.

«Поэтому именно вас попросили взять на себя управление компанией», — дополнили про себя присутствующие — здесь не место было говорить об этом вслух.

— Всю жизнь старик действовал так, как ему заблагорассудится. Да и перед самым концом он не отказывал себе в некоторых удовольствиях, — добавил Идохара, и все, вздохнув с облегчением, весело рассмеялись. — В мое отсутствие, видимо, накопилось немало дел, но разбираться с ними будем завтра.

Нэмото глядел на Идохару и думал, что за эти несколько часов у хозяина вдвое прибавилось уверенности.

— Вы тоже устали с дороги, — подхватил Касама. — Давайте на этом закончим совещание.

Затем поднялся молчавший до этого Нэмото.

— Сегодня поистине знаменательный день. Поистине! — воскликнул он. — И не только потому, что наш президент вернулся из поездки в добром здравии. Отныне его ожидает величайший взлет — вот почему я считаю этот день особенно знаменательным.

Смысл сказанного поняли все: смерть Сугинумы открыла перед Идохарой новые перспективы. И уже никто не собирался выражать Идохаре соболезнование по поводу кончины Сугинумы.

— Не говори глупостей! — Идохара прервал панегирик Нэмото и встал из-за стола. Это было знаком, что совещание окончено.

Идохара прошел в свой кабинет, за ним последовали Седзи и Ресабуро. Остальные участники совещания остались за дверями.

— Коити ничего не сказал вам, когда вы посетили его дом, чтобы помолиться перед прахом усопшего? — спросил Седзи.

— Кое-что сказал, но об этом как-нибудь в другой раз, — ответил Идохара, доставая из небольшого саквояжа две коробочки. — Это для ваших жен — бриллианты из Амстердама. Не знаю, понравится ли им мой выбор?

— Хацуко извещена о вашем возвращении? — спросил Седзи, мельком взглянув на вздувшуюся крышку саквояжа.

— Нет, я не звонил ей и не телеграфировал. Стоит ли прерывать ее путешествие? Она так его ждала.

Идохара вызвал личного секретаря Окуно, и молодые люди сразу же покинули кабинет.

— Поедешь со мной, — бросил он через плечо, направляясь к двери. Окуно подхватил саквояж и последовал за ним. Остававшиеся в зале заседаний члены правления проводили Идохару до машины.

— В Акасаку, — приказал он шоферу. — Ну как там, все в порядке? — обернулся он к Окуно.

— Да, проводил до самой квартиры.

Встретив Идохару, Окуно не сразу вернулся в контору. Он довольно долго еще оставался в аэропорту, кого-то поджидая.

— Она ничего не просила передать?

— Нет.

— Кто еще ее встречал?

— Мать и старшая сестра.

— Слишком раздобрела ее старшая сестрица. Не поверишь, что они сестры.

Идохара вынул из саквояжа две небольшие коробочки, положил их в карман, после чего передал его Окуно.

— Отвезешь домой, да скажи Осиме, чтобы спрятала его и без моего разрешения никому не показывала.

Окуно кивнул.

— Кстати, хозяин, позавчера и вчера вам звонил Кияма, сказал, что хотел бы встретиться сразу после вашего приезда.

— Кияма из «Финансов»? Да, в нюхе ему не откажешь.

Кияма, владелец журнала «Финансы», за последние пятнадцать лет превратил свой журнал в первоклассное издание. Уже много раз он обращался к Идохаре с просьбой рассказать ему о себе с тем, чтобы опубликовать об Идохаре очерк, но тот отказывался, мотивируя тем, что пока еще не занял достойного места в финансовом мире и писать о нем рановато.

Машина подъехала к отелю. Идохара вошел внутрь, внимательным взглядом окинув холл.

Лифтер низко поклонился ему и, не спрашивая, нажал кнопку одиннадцатого этажа. Было ясно, что Идохара здесь не впервые.

— Благодарю, — буркнул Идохара и сунул лифтеру купюру в пять тысяч иен.

— Со счастливым возвращением. — Бой снова поклонился.

Должно быть, узнал от Минако о моей поездке за границу, подумал Идохара. Минако была известной кинозвездой, выступавшей под сценическим именем Юкико, и лет пять назад часто снималась в фильмах в роли принцесс. Теперь в мире кино о ней уже не вспоминали, но популярность среди молодежи она по старой памяти еще сохранила.

Выйдя из лифта, Идохара пошел по длинному темному коридору, остановился у нужного ему номера и постучал.

Дверь сразу же отворилась, и в коридор выглянула женщина в красном халате.

— Добро пожаловать, — тихо сказала она, ее глаза сияли от счастья.

Пропустив Идохару внутрь, она заперла дверь. Номер с отдельной спальней был прекрасно обставлен. У стены стоял хороший диван, вокруг стола — четыре кожаных кресла, в углу — красный торшер с абажуром в форме тюльпана. Минако сняла с Идохары пальто и прильнула к его груди.

— Как я рада вас видеть, — прошептала она.

От ее шеи исходил слишком сильный запах духов.

Идохара одной рукой обнял ее несколько располневшую талию, другой приподнял подбородок. Минако ответила долгим поцелуем, потом, с трудом переведя дыхание, снизу вверх поглядела на Идохару. Ее ресницы были влажными от слез.

— Когда я получила вашу телеграмму, мне показалось, что это сон. Ведь вашего возвращения я ожидала лишь через две недели, — прошептала Минако, дрожа от полноты чувств.

— Умер Сугинума, и его сын попросил меня срочно вернуться, — сказал Идохара, одновременно думая о том, что Минако за последнее время очень располнела и теперь уже ей никто не предложит играть роли молоденьких девушек, а он, Идохара, всегда предпочитал худеньких — таких, как та женщина, с которой он ездил на этот раз за границу.

— Как хорошо, что вы сразу же приехали ко мне, — воскликнула Минако, вешая его пальто в шкаф. — Ванна для вас приготовлена, надеюсь, вода еще не остыла.

— Погоди, я сначала немного отдохну. — Идохара сел в кресло и закурил. — Кстати, в кармане пальто для тебя подарок.

— Что бы это могло быть?

— Потом посмотришь. Приобрел на свой вкус — не знаю, понравится ли.

— А где же ваши вещи?

— Отправил с Окуно домой. Ничего интересного там нет.

— Не верю. Вы просто не хотели, чтобы я поглядела на подарки, которые вы привезли жене. Зря опасаетесь — я не считаю ее своей соперницей, как бы молода она ни была. — Минако перестала улыбаться и закурила.

Миф

На следующее утро Идохара проснулся часов около десяти, взял с ночного столика сигарету и, не вставая с постели, закурил. В ванной шумела вода, оттуда доносился голос Минако, что-то напевавшей. Она была в хорошем настроении. Должно быть, уже разглядела полученное ею в подарок бриллиантовое кольцо, подумал Идохара.

Это ему принадлежала идея поселить Минако в отеле. Такое положение его меньше связывало. Дом покупать было ни к чему: и истратишь больше, и свободы лишишься. Сейчас страшно подорожала земля, на строительство и обстановку пришлось бы угробить уйму денег, да и прислугу надо нанимать.

Номер в отеле тоже стоил недешево, зато в любой момент он мог расстаться с Минако: достаточно прекратить оплачивать номер. И еще: жизнь в отеле как бы исподволь внушала женщине мысль о том, что связь их временная, им это тоже облегчало расставание, если бы в этом возникла необходимость.

Минако не спеша принимала утреннюю ванну. Она еще не знала, что Идохара уже проснулся. Новая женщина, с которой он ездил в Европу, была значительно моложе Минако. Идохара подумал, что в последнее время его стало тянуть к молоденьким девушкам. Не признак ли это надвигающейся старости? Не оттого ли он чувствует себя не по годам старым, что всю жизнь слишком спешил к какой-то цели? В семнадцать лет он мотыжил землю в деревне, в девятнадцать ушел оттуда. Потом началась жизнь, полная опасностей и риска. Во время войны он сражался на континенте, а когда война закончилась, занялся темными делами, граничившими с преступлением. Нет, путь, по которому он прошел, не имел ничего общего с жизнью других предпринимателей. Наверно, поэтому его лицо избороздили преждевременные морщины. Он давно уже привык, что окружающие удивлялись и даже просто не верили, впервые узнав его истинный возраст.

Его лицо, отражавшееся в зеркале, поражало своим мрачным выражением. Нет, у него была не та внешность, какая нравилась женщинам. Начинающая лысеть голова, редкие брови, глубокие морщины на лице. Пожалуй, даже крестьянин его возраста выглядел бы значительно моложе.

Идохара погасил в пепельнице окурок, поднялся с постели и, сунув ноги в домашние туфли, подошел к двери, где сквозь щель была просунута газета. Он поднял газету и снова вернулся в постель.

Дверь в ванную приоткрылась, и оттуда выглянула Минако.

— Вы уже проснулись? Не хотите ли принять ванну? — спросила она.

Идохара ничего не ответил, потому что в этот момент его внимание привлекла довольно большая статья под заголовком:

«Судьба концерна Сугинумы. Курс нового президента — сокращение сферы деятельности?»

В статье отмечалось, что покойный Сугинума всячески стремился расширить свое дело, проглатывая все, что близко лежало. Некоторые считали его действия «разбойническими». На самом же деле ему просто не давали покоя безграничная жажда предпринимательства и стремление монополизировать все в своих руках. Однако множество предприятий, входивших в его так называемый концерн, практически не были между собой связаны, и это являлось его ахиллесовой пятой. Он хватал все, что ему предлагали, не думая подчас, нужно ему это или нет.

Верно подмечено, подумал Идохара, Сугинума уверовал в свою непогрешимость, в свой предпринимательский талант. Будучи выходцем из чиновничьей семьи, он сам создал иллюзию, будто является человеком необыкновенным, раз ему удалось чудесным образом так расширить свои владения, а общество, со своей стороны, поддерживало эту иллюзию, но она стала развеиваться еще при жизни Сугинумы, а когда он скончался, «концерн Сугинумы» оказался на грани краха.

Поэтому, заключал автор статьи, чрезвычайно важно какой курс изберет новый президент, чтобы выйти из создавшегося положения. Вполне возможно, что он пойдет по пути значительного сокращения сферы деятельности: отсечет ненужные предприятия и компании, прекратит борьбу с конкурирующей фирмой и по некоторым пунктам пойдет с ней на компромисс.

Дочитав до конца, Идохара швырнул газету на стол. Другие статьи его не интересовали.

Четко схвачено, подумал он, но автор, собственно, никакого открытия несделал. По сравнению с Сугинумой нынешний президент Коити слабоват, и ему, безусловно, будет не под силу сохранить концерн в нынешнем виде. Да и не только ему. Любой преемник Сугинумы, будь он даже семи пядей во лбу, не смог бы этого сделать. Сугинума столько натворил глупостей, что вызывает сомнение, способен ли он был вообще вести предпринимательскую деятельность. Его спасал непонятный ореол непогрешимости, но если бы сведущему человеку дали спокойно разобраться в его делах, у того волосы на голове встали бы дыбом. И, именно стремясь спасти свою популярность, Сугинума не раз прибегал к махинациям, составляя фиктивный баланс деятельности своего концерна.

Но до этого автор статьи еще не докопался. А ведь возникали такие ситуации, когда нечем было платить зарплату служащим. Кто тогда помогал Сугинуме выйти из затруднительного положения, предоставляя ему наличные деньги? Кто финансировал его во время борьбы рабочих за повышение зарплаты в сорок восьмом и сорок девятом годах, когда потребовались дополнительные средства, чтобы выплатить рабочим повышенную зарплату? Об этом пока еще никто не знал. Даже владелец журнала «Финансы» Кияма, известный своей осведомленностью, ничего не пронюхал. Правда, кое-что он, кажется, подозревает, но раскрывать ему подробности я не собираюсь, думал Идохара. И не могу этого сделать, потому что у Киямы сразу же возникнет вопрос: откуда у Идохары появились такие огромные деньги? Все ведь знают, что в девятнадцать лет он покинул маленькую деревушку, затерявшуюся в префектуре Тогиги, без гроша в кармане. Знают и то, что во время войны он был обыкновенным служащим в безвестной компании. И само собой возникнет сомнение: откуда в тысяча девятьсот сорок восьмом году у этого человека появились такие огромные деньги, которые он предоставил всемогущему Сугинуме?

Правда, кое-кому из ближайшего окружения Сугинумы было известно, что Идохара вроде бы дал Сугинуме восемьдесят миллионов иен с тем, чтобы тот распорядился ими по своему усмотрению. Но это самая настоящая чушь! Он сам вместе с Сугинумой все это придумал, чтобы создать миф о том, почему Сугинума взял Идохару под свое покровительство.

Сугинума слыл человеком скупым, за что его не любили. К тому же он был настоящим диктатором и не доверял ни своим подчиненным, ни людям, пришедшим извне. По какой же причине он неожиданно приблизил к себе Идохару? Для объяснения этого надо было придумать миф. Собственно, к мифам нельзя подходить с логической меркой. Чем миф загадочнее, чем более мистический характер он носит, тем меньше сомнений он вызывает у людей. Вот почему появилась сказка о том, будто Идохара подарил Сугинуме восемьдесят миллионов иен, а тот его за это полюбил и приблизил к своей особе.

На самом же деле Сугинума брал у Идохары деньги в долг, о чем у того имелись соответствующие расписки. Все это держалось в строжайшей тайне, о которой было известно лишь управляющему финансовыми операциями компании.

Честно говоря, он, Идохара, не предполагал, что Сугинума так скоро отдаст богу душу, но, раз это случилось, пришла пора рассчитываться, и как можно скорее. Говорят, что Сугинума пальцем вывел на ладони Коити его фамилию. Видно, Идохара настолько беспокоил его, что даже на смертном одре он не мог забыть о долгах.

Накануне вечером, когда он приехал помолиться перед прахом Сугинумы, Коити был очень бледен. Сказал, что обо всем уже знает от управляющего, и просил обсудить положение. Там Идохара отделался смешком и сказал, что займется этим позднее. Да, да, пусть Коити понервничает — сговорчивей станет! Я покажу этому сопливому президенту, каким жестоким бывает этот мир. Это послужит ему уроком. Пусть поглядит на меня. Сколько раз меня безжалостно била жизнь, обманывала, кидала на дно, пока мне не удалось подняться до теперешнего положения. А ему все подали на голубом блюдечке, потому что у него происхождение другое.

Да, происхождение! Оно играет немаловажную роль. Он это понял давно, и, когда умерла его первая жена — такая же простолюдинка, как он, Идохара начал подыскивать себе жену благородного происхождения, которая должна была блеском своей аристократичности замаскировать его темное прошлое. Он попытался свататься даже за принцессу, но его с презрением отвергли. И вот после нескольких безуспешных попыток он все же женился на дочери обедневшего отставного вице-адмирала, мать которой принадлежала к древнему аристократическому роду. Злые языки не без основания утверждали, что он купил себе жену за большие деньги, но Идохара старался не прислушиваться к подобным разговорам. Он добился главного: теперь у него жена из высших слоев общества, и отношение к нему должны будут переменить.

В том обществе, где воспитывалась Хацуко, считалось хорошим тоном, когда супруги не вмешиваются в дела друг друга, и Идохара, уважая эту традицию, предоставил Хацуко полную свободу.

Хацуко сейчас то ли в Сингапуре, то ли в Гонконге. Идохаре было лень лишний раз заглядывать в программу ее путешествия. Вместе с ней приятельница, которая водит знакомство со многими аристократическими семьями. Вся эта незнакомая ему прежде атмосфера нравилась Идохаре. Ему было приятно постоянно ощущать ее рядом, в то же время наблюдая как бы со стороны…

— Вы все еще в постели? — Минако вышла из ванной и приблизилась к Идохаре. Она была в блестящем розовом халатике, напоминавшем крылышки редкостного насекомого, на голове — розовый платок, намотанный в виде тюрбана. — Пора вставать. Взгляните, какой прекрасный день. — Она отодвинула занавеску, и в комнату хлынул поток солнечных лучей.

Идохара зевнул и, откинув одеяло, встал.

— Ванну примете?

— Да. — Идохара зашел в ванную, недолго поплескался, потом, по многолетней привычке, стал бриться, не глядя в зеркало.

Выйдя из ванной, он сразу же стал надевать белую сорочку.

— Вы уже уходите? — удивилась Минако. — А я-то надеялась, что хоть сегодняшний день мы проведем вместе.

— Не могу.

— Но ведь вашей супруги дома нет, она путешествует.

Идохара промолчал. Он подошел к зеркалу, причесался и вернулся к столу. Неожиданно он обратил внимание, что газета, которую он читал, развернута на другой странице — там, где помещались рецензии на кинофильмы и спектакли. Наверно, именно их просматривала Минако, когда он принимал ванну. Должно быть, до сих пор тоскует по кино, подумал Идохара, и ему стало жалко Минако: ведь эта женщина тоже испытала на себе горечь падений и утрат. И все же он должен с ней расстаться. Иметь сразу двух любовниц слишком обременительно.

— Придете сегодня вечером? — прервала его мысли Минако.

— Навряд ли, некоторое время я буду очень занят.

Он взял из шкафа пальто, но прежде, чем застегнуть его, вытащил портмоне, отсчитал двадцать купюр по десять тысяч иен и положил на стол.

Спустя десять минут он уже ехал на присланной из конторы машине к себе домой. Район, где он поселился, был застроен богатыми особняками, по сравнению с которыми его двухэтажный дом казался жалким. Да и подъезд к нему был настолько узок, что надо было выйти из машины и до входа идти пешком. Его дом был под стать какому-нибудь начальнику отдела компании, а не человеку, обладавшему несметным количеством денег.

Дома Идохару с низкими поклонами встретили обе служанки — Осима и Аяко. Он поднялся на второй этаж и вошел в кабинет. Кабинет был небольшой и скромно обставлен, не в пример роскошно отделанной комнате его жены Хацуко.

Служанка Осима постучалась в дверь и спросила, будет ли Идохара обедать. Тот отказался.

— Вот саквояж, который отдал мне на сохранение Окуно.

— Спасибо. — Идохара стал разбирать скопившуюся в его отсутствие корреспонденцию.

— Что-то устал, приготовь кофе, — обратился он к все еще не уходившей служанке.

Зазвонил телефон. Осима взяла трубку и передала ее хозяину. Звонил Окуно, сказал, что заседание членов правления назначено на час, Идохара попросил перенести заседание на более позднее время.

— Подай мне саквояж, — обратился он к Осиме.

Идохара вынул из него два одинаковых свертка и еще один — побольше.

— Это тебе и Аяко — колечки из Парижа, а это часы, передай шоферу Окамуре.

Раздача подарков была завершена.

Вновь зазвонил телефон. Трубку снял Идохара.

— Это вы? — Услышал он знакомый голос. — У вас все в порядке?

— Да, хорошо выспался.

— И я тоже. Только в десять часов проснулась. Ваш секретарь был очень любезен и во всем мне помог. Больше никто из встречавших вас не заметил меня?

— Пожалуй, нет. А если бы и обратил внимание, что из того?

— Вы смелый человек.

— А чего, собственно, опасаться?

Стоявшая рядом Осима сделала было попытку уйти, но Идохара жестом остановил ее.

— Мне предложили работу, — слышалось тем временем в трубке. — Через две недели начну сниматься в фильме, а также для телевидения. — Голос молодой женщины звучал радостно. Она горячо поблагодарила за путешествие в Европу и, сказав на прощание, что хотела бы в ближайшие дни обязательно встретиться, повесила трубку.

Звали ее Кинуко, сценическое имя — Такако Мидзухо. Ей исполнился двадцать один год. В последнее время Кинуко стала популярной кинозвездой в кинофирме Ямато. Слушая ее разговор по телефону, Идохара думал о Минако, с которой провел накануне ночь. Лет десять назад Минако была известной кинозвездой, но потом о ней совершенно забыли. Сказался и возникший тогда застой в кино. Гордость не позволяла ей пойти на телевидение, а теперь и туда перестали приглашать. Наверно, из жалости Идохара провел у нее первую ночь по приезде. И все же пора с ней расстаться. Идохара снова подумал о том, сколь дальновидно было его решение поселить Минако в отеле.

— Несколько дней я ни с кем не буду встречаться. — Идохара обернулся к все еще стоявшей рядом Осиме. — Поэтому ни с кем не соединяй меня по телефону.

— Сегодня вы поздно вернетесь?

— Пожалуй, да.

Служанка вышла, и сразу же снова раздался телефонный звонок. Идохара нехотя снял трубку. Звонил секретарь Коити.

— Господин президент просит вас посетить его послезавтра вечером. Если вам почему-либо неудобно, он готов встретиться с вами на следующий день.

«Какой просительный тон, подумал Идохара, — ведь звонят от президента компании, а я всего лишь один из управляющих».

— Как вам известно, я долго отсутствовал, накопилась масса неотложных дел, требующих срочного решения, поэтому в течение ближайшей недели я буду крайне занят. Прошу передать господину президенту мои нижайшие извинения.

— Очень жаль, президент так хотел с вами переговорить… Но раз вы заняты… я так и доложу господину президенту.

— Прошу вас. — Идохара положил трубку и рассмеялся. Он прекрасно знал, зачем сыну Сугинумы потребовалось так срочно с ним встретиться.

Снова Гонконг

Итак, репортеру Морите удалось установить, что женщину, с которой проводит время бейсболист из команды «Кондорс» Яманэ, зовут Хацуко Идохара, но какое положение она занимает, ему было абсолютно неизвестно.

Не всякая женщина согласится поехать в Гонконг, чтобы развлечься с бейсболистом. На такое может пойти либо владелица крупного бара, либо обеспеченная праздная дама, размышлял Морита.

Он не собирался делать из своего открытия скандал. И все же тайная поездка знаменитого спортсмена с дамой в Гонконг была заманчивой темой для статьи, которую стоило подать в романтическом плане. Она укрепила бы позиции Мориты в газете, учитывая нехватку интересных материалов, поскольку сезон бейсбола уже закончился.

Морита направил в редакцию телеграмму с просьбой срочно выяснить, кто такая Хацуко Идохара. В ожидании ответа он решил не показываться вблизи Парк-отеля, чтобы ненароком не повстречаться с Яманэ. Тот подумает, что Морита уехал, и успокоится. Репортер намеревался вновь сослаться на боли в желудке и отказаться под этим предлогом от поездки в Макао. Пусть остальная группа уедет, и у него будут развязаны руки, чтобы вплотную начать сбор материалов для статьи о Яманэ.

Но когда его друзья предложили вечером сходить в кабаре, Морита не устоял — вино и женщины были его слабостью.

Вечером они наняли такси и поехали в танцевальный зал. Не успели они сесть за столик, как к ним подскочил бой и поинтересовался, желают ли они танцевать с уже знакомыми им партнершами. Они ответили, что здесь впервые. Тогда бой принес им сложенный вдвое плотный лист бумаги, напоминавший меню. Там были четко выведены на китайском и английском языках имена партнерш, а сбоку приписано, на каком языке партнерша может изъясняться: на японском, английском, французском, испанском или португальском. Друзья выбрали девушек, разговаривающих по-английски. Уж раз приехали за границу, половина шарма пропадет, если они выберут девушку с японским языком, решили они.

Через несколько минут за их столик сели пять девиц. Морита выбрал себе крупную партнершу с большими глазами. Она ему показалась красавицей.

— Давайте потанцуем, — сразу же предложил ей репортер, отметив, что китайское платье приятно выделяет ее крупные формы. «Сколько, интересно, она запросит, если ее пригласить в отель?» — подумал Морита.

Пройдя два круга, он наконец решился:

— Поедем вместе в отель? Сколько? — спросил он: на ломаном английском языке.

Девушка молча улыбнулась и согласно кивнула головой. Потом внимательно оглядела Мориту и что-то сказала скороговоркой. Морита не разобрал, но посчитал неудобным переспрашивать. Кончится танец, тогда уточню, решил он.

И в этот момент среди царившей в зале полутьмы он заметил человека, которого меньше всего ожидал здесь встретить: в нескольких шагах от него танцевал Яманэ. Он был в темном костюме, а его партнерша — в платье китайского покроя. Он медленно вел ее, стараясь все время быть лицом к оркестру, спиной — к сидевшим за столиками. Благодаря этому Морита смог разглядеть партнершу спортсмена, насколько это было возможно в полутьме зала. Она была прекрасно сложена и очень красива. Ее китайское платье выгодно отличалось от тех, в которые были одеты другие девицы. Пользуясь своей партнершей как щитом Морита приблизился к танцующей паре. Яманэ был увлечен исключительно своей женщиной и не обращал на репортера никакого внимания. Время от времени он прижимал ее к себе и что-то шептал на ухо. Морита заметил у нее на шее тройное жемчужное ожерелье. Он разглядел ее тонкие черты лица и влажно блестевшие глаза. Нет, она не была похожа на остальных партнерш, а ее бледно-голубое платье с вышитыми на нем драконами привлекало всеобщее внимание. Интуиция подсказала Морите, что перед ним Хацуко Идохара.

Репортер решил, что на сегодня он узнал достаточно, и повел свою партнершу к столику, думая лишь о том, как бы его коллеги тоже не узнали Яманэ. Усадив девицу рядом с собой, Морита наклонился к ней и спросил:

— Сколько?

Девушка, решив, что он плохо понимает по-английски, пальцем нарисовала на рукаве его пиджака цифру сто пятьдесят.

— Сто пятьдесят долларов? — уточнил Морита. Он быстро прикинул, что сто пятьдесят гонконгских долларов составляют пятьдесят американских и решил, что его бюджет выдержит такую трату.

Дождавшись остальных друзей, которые отсюда намеревались идти в бар, Морита сказал, что, к сожалению, не сможет им составить компанию, он возвращается в отель — снова разболелся желудок, а девушка его немножко проводит. Коллеги понимающе рассмеялись, и Морита с девицей покинули танцевальный зал.

Репортер сознавал, что вести ее в свой отель неудобно, и кое-как дал ей понять, чтобы она повела его в подходящее место.

Звездная ночь в Гонконге и красивая девушка рядом привели Мориту в романтическое настроение, но девица нарушила его, потребовав у первого же фонаря деньги вперед. Такое недоверие несколько покоробило репортера, но он послушно вытащил портмоне и отсчитал пять бумажек по десять американских долларов. Девица пересчитала их при свете фонаря и снова протянула руку.

— Послушай, — возмутился Морита. — Это ведь не гонконгские, а американские доллары.

— Я знаю, — ответила та по-английски. — Но я договаривалась за сто пятьдесят американских.

Морита плюнул с досады, отобрал у нее свои пятьдесят долларов и пошел прочь.

В тот вечер Морита раньше других вернулся в отель и уснул. Засыпая, он думал о том, что черт с ним, с развлечением, зато он сэкономил пятьдесят долларов.

На следующее утро к нему в номер заглянули коллеги и вновь поинтересовались, поедет ли он в Макао. Морита отказался, сославшись на плохое состояние здоровья.

Вечером из редакции пришел ответ на его телеграмму:

«Хацуко — супруга президента компании „Ориент“ Идохары. Сообщи, зачем понадобились такие сведения».

Фамилия Идохары была репортеру неизвестна, но его предположения оправдались.

— Так и есть. Праздная дамочка решила развлечься, — пробормотал он.

У него перед глазами всплыло аристократическое лицо Хацуко. Раз здесь замешана супруга президента компании, надо быть поосторожней и кое-что выяснить дополнительно. Но теперь, зная имя и положение женщины, ему проще стало обращаться к портье.

Он попросил служащего, который говорил по-китайски, позвонить в Парк-отель. Оттуда сразу ответили:

— Госпожа Идохара и госпожа Курата сегодня утром вылетели в Токио.

Морита остолбенел, потом, придя в себя, сказал:

— Позвоните в отель «Мирамир», узнайте, снимает ли еще там номер бейсболист Яманэ…

Встреча в маленькой харчевне

Идохара позвонил президенту Коити. Вначале трубку взял секретарь, затем послышался голос Коити.

— Рядом с вами кто-нибудь есть? — спросил Идохара.

— Никого. Секретарь, который взял трубку, находится в другой комнате. — В голосе Коити чувствовалось напряжение. Он предположил, что Идохара сейчас скажет ему что-то исключительно важное.

— Сегодня в семь вечера я хотел бы с вам встретиться. Вас это время устраивает?

До сих пор в течение нескольких дней Коити неоднократно добивался на встречи с Идохарой, но тот все время ее откладывал.

— Устраивает, — ответил Коити.

— Тогда в семь часов, в районе Кудан. В заведении Китамуры.

— Где-где? Повторите еще раз.

— Должно быть, вы этого места не знаете. Третьеразрядное заведение. На всякий случай запишите номер телефона.

— Буду обязательно, — сказал Коити.

— Прошу вас учесть, что встреча будет конфиденциальной, поэтому возьмите с собой только управляющего финансами Накамуру.

Идохара повесил трубку и поглядел в окно. Погода стояла прекрасная, на небе — ни облачка.

«Коити явно взволнован, это чувствуется по голосу, — думал Идохара. Он понял, о чем пойдет разговор, недаром я просил пригласить Накамуру. И он безоговорочно согласился».

С Сугинумой все было наоборот. Он в любое время мог вызвать Идохару, и тот сломя голову мчался, отложив все дела. Теперь настал черед Коити. Идохара представил, как тот дает указание отменить намеченные визиты, перенести дела на другой день, и самодовольно усмехнулся. Он по своему опыту знал, как это бывает сложно.

Он вынул из сейфа большую конторскую книгу и раскрыл ее. Все страницы были сплошь испещрены цифрами: даты и суммы, даты и суммы. Этой книгой он дорожил больше всего на свете. Когда возникала необходимость, он делал из нее выписки, но саму конторскую книгу не показывал никому.

Идохара заперся у себя в кабинете и в течение двух часов выписывал из нее цифры на отдельный лист бумаги. Затем открыл сейф и положил на место конторскую книгу, мельком взглянув на стопку бумаг в самом углу сейфа. Это были долговые векселя. Он запер сейф, вернулся к столу и вызвал секретаря.

— К семи вечера поеду в район Кудан к Китамуре. Пробуду там часа два, не больше. Ты на это время оставайся здесь и, если будет что-нибудь срочное, звони туда, — предупредил Идохара.

Секретарь молча поклонился.

В начале шестого в кабинет заглянул Нэмото. Убедившись, что, кроме Идохары, там никого нет, он вошел внутрь и без спроса сел на стул напротив хозяина.

— Я узнал от Окуно, что к семи вы собираетесь поехать в Кудан?

— Собираюсь, — ответил Идохара, не отрывая глаз от бумаг.

— Значит, наконец состоится встреча с новым президентом?

— Состоится.

— Будет бой?

— До этого, полагаю, не дойдет. Я изложу свое мнение — на этом все кончится.

— Цифры, по-видимому, им уже известны, и вряд ли они будут откладывать ответ, ссылаясь на необходимость все проверить. Хотя не исключено, что поступят именно так, чтобы выиграть время.

— Не стоит загадывать. — Идохара мрачно усмехнулся. Детали он Нэмото не сообщал, но тот вел себя таким образом, словно ему все уже известно.

Будь перед ним другой служащий, Идохара отругал бы его: мол, нечего соваться не в свои дела. Но с Нэмото он почему-то так поступить не мог. Не раз случалось, что он готов был накричать на него, но всегда в последний момент сдерживался.

Нэмото усвоил такую манеру задавать вопросы, будто ответ ему уже заранее известен. Похоже, он выработал ее путем многолетней тренировки, но эта привычка крайне раздражала Идохару, и единственным способом противостоять ей было молчание, поскольку Идохара раз и навсегда решил: вслух не возмущаться поведением Нэмото.

Кроме всего прочего, Нэмото обладал удивительным нюхом на секреты. Идохара взял за правило ни с кем не делиться тайными сведениями, даже с приемным сыном Седзи и его двоюродным братом Ресабуро. Однако Нэмото каким-то непостижимым образом докапывался до этих секретных сведений. Поэтому Идохара не решался его уволить или отослать куда-нибудь в провинциальное отделение компании. Пока это было опасно. Пока…

— Сколько времени может продлиться ваша беседа? — снова спросил Нэмото о том, чего не следовало спрашивать.

— Полагаю, часа полтора, не больше.

— Правильно, слишком затягивать не стоит. — Нэмото неожиданно поднялся и добавил: — Пока все идет хорошо, но не исключено, что в скором времени вам может понадобиться телохранитель.

— Ты так считаешь? — рассмеялся Идохара, но про себя подумал: «Пожалуй, он прав».

— Ну что ж, желаю успеха, — Нэмото поклонился, но дойдя до двери, неожиданно обернулся: — Сегодня вечером у меня предстоит выпивка со старыми друзьями. Давно с ними не встречался.

С чего это он вдруг вспомнил о своих старых друзьях, подумал Идохара. Среди них ведь нет ни одного стоящего человек, одна голь перекатная. Да и кем бы сейчас был сам Нэмото, если бы он, Идохара, не пристроил его у себя. Эти друзья — все бывшие его подчиненные. Из начальства, наверно, никого в живых не осталось — одни покончили жизнь самоубийством, другие умерли, отсидев положенный срок в тюрьме. Одно ясно: не зря Нэмото собирает своих друзей на попойку, что-то есть у него на уме.

Позвонил секретарь и сообщил, что у телефона Кияма из журнала «Финансы». Видимо, этот Кияма что-то разнюхал, и Коити был предупрежден о строгой секретности встречи и вряд ли проговорился, просто у Киямы на такие дела интуиция, Придется все же с ним поговорить, решил Идохара и взял трубку.

— С благополучным возвращением, — кислым голосом приветствовал его Кияма. — Ваша поездка, судя, по всему, была приятной. Хотел бы поскорее узнать лично от вас подробности, не для публикации, конечно, а исключительно из любопытства. Буду рад, если в ближайшие дни вы найдете для меня время. Кстати, о деле. Помните, я давно уже просил вас написать для нашего журнала о себе — что-нибудь вроде биографии преуспевающего ныне бизнесмена.

— Прошу вас, увольте меня от этого, — со смехом сказал Идохара.

— Я просто покорен вашей скромностью. Неужели вам так неприятно рассказывать о себе?

— Дело не в этом. Просто я еще не заслужил, чтобы обо мне писали.

— Вот за это я вас исключительно уважаю, но открою вам секрет: многие президенты мелких компаний уговаривают меня опубликовать о них статьи в моем журнале, даже деньги сулят, но для меня они не представляют интереса. А обо всех достойных личностях уже написано. Остались одни вы. И заголовок заготовлен хороший: «Как я добился успеха?»

— Прошу вас, пока не надо. Подождите еще немного.

— Подождать еще немного? Так, так. Значит, вы имеете в виду подождать, пока вы после смерти Сугинумы выиграете битву и осуществите одну из намеченных вами целей?

— Таких намерений у меня нет. Ведь Сугинума был моим благодетелем.

В ответ послышался саркастический смешок.

— Во всяком случае, надеюсь на скорую встречу, — сказал Кияма и повесил трубку.

Идохара закурил и взглянул на часы. Время, на которое была назначена встреча, приближалось. С чего это Кияма долбит одно и то же. Его все считают чрезвычайно сведущим человеком в области финансовой информации. Неужели он что-то разнюхал из моего прошлого, думал Идохара. Нэмото и Кияма представились ему двумя темными облачками, маячившими на светлом горизонте, сулившем ему хорошие перспективы.

В кабинет вошел Окуно.

— Вам телеграмма от супруги, — сказал он.

Идохара распечатал телеграмму. В ней сообщалось, что Хацуко сегодня прилетает в Японию.

— Когда самолет прибывает в аэропорт Ханэда? — спросил он.

— В десять вечера.

Идохара сунул телеграмму в карман и сказал:

— Прошу никому не сообщать, что я у Китамуры. Если будут интересоваться, придумай что-нибудь.

— Слушаюсь.

— Почему о нашей встрече стало известно Нэмото? Ты сказал?

— Да. Он очень настойчиво расспрашивал. — Окуно виновато опустил голову. Его нельзя было порицать. С первой же минуты приезда Идохары Нэмото неотступно следовал за ним, и Окуно решил, что тот посвящен во все дела. В самом деле, сотрудники «Ориента» были почему-то убеждены, что Нэмото — ближайший советник Идохары.

— Раз проговорился, ничего уже не поделаешь, но на будущее запомни: никогда никому ни слова, в том числе и Нэмото.

— Прошу прощения.

— Машина готова?

— Стоит у подъезда.

Идохара направился к выходу. Окуно догнал его и спросил:

— Можно ли сообщить Седзи и Ресабуро о приезде госпожи?

Идохара утвердительно кивнул и пошел к машине.

Откуда-то вынырнул Нэмото и, улыбаясь, помахал ему рукой.

Дом Китамуры находился на окраине района Кудан на узкой улице, по которой с трудом могла проехать машина. Здесь сплошь были дома свиданий, и заведение Китамуры мало чем от них отличалось.

У входа его встретила служанка.

— Я Идохара, гости прибыли? — спросил он.

— Да, несколько минут назад. — Служанка провела его по узкому коридору и, остановившись перед дверью одной из комнат, негромко сказала: — Господин Идохара.

Идохара вошел внутрь. За столом друг против друга сидели Коити и Накамура. Завидев Идохару, они поспешно раздавили в пепельнице сигареты.

— Извините за то, что пригласил вас сюда, несмотря на вашу занятость, — поздоровавшись, сказал Идохара.

— Вы часто пользуетесь для встреч этим заведением? — спросил Коити, окидывая взглядом комнату.

— Нет, лишь в редких случаях.

— Господин президент вам позавидовал, — вступил в разговор Накамура.

— Вот как? В каком смысле?

— Отменное место для секретных переговоров.

— Дело не в этом. Просто оно отвечает моим вкусам. Здесь не слишком чисто, еда невкусная, но заведение скромное, рассчитано на простых людей.

Вошла толстая хозяйка и приветствовала гостей. Вслед за ней появилась служанка, неся на подносе бутылочки с подогретым саке и чашечки.

Долги надо платить

Все трое медленно потягивали саке, но лицо Коити выражало нетерпение. Ему хотелось поскорее приступить к переговорам. Он чувствовал, что не успокоится, пока все не будет позади.

«Пора», — решил Идохара и поставил свою чашечку с саке на стол.

— Итак, прошу еще раз извинить меня за то, что, несмотря на вашу занятость, был вынужден пригласить вас сюда. Дело в том, что господин Сугинума задолжал мне порядочную сумму денег. Вот его векселя, там проставлены суммы, которые он в разное время брал в долг. — Идохара положил перед Коити на стол лист с выписками, которые он сделал из конторской книги. Коити и Накамура склонили над листком головы. Затем Накамура вынул из портфеля объемистую тетрадь и стал сверять номера векселей и указанные в них суммы. Некоторые цифры он показывал Коити, и тот согласно кивал головой.

— Благодарю. — Коити вернул Идохаре листок. — Мы сверили это с имеющимися у нас данными. Все совпадает.

— Вы, Накамура, как управляющий финансовыми операциями компании согласны с этим? — уточнил Идохара.

— Да, подтверждаю, что указанные векселя были выданы вам покойным господином Сугинумой.

— Господин Сугинума был моим благодетелем, но, составляя этот список, я и сам удивился, как много денег я ему ссудил. Ведь общая сумма составляет почти тридцать миллиардов иен. — Идохара вздохнул. — Поймите, мне было нелегко. Не ссуди я эти тридцать миллиардов, я мог бы пустить их в дело. Представляете, какой я понес ущерб?

— Да, мой отец был человеком тщеславным и все делал сам, ни с кем не советуясь. Честно говоря, я узнал об этих векселях лишь после того, как он скончался. А Накамура, хотя и был в курсе, не смел ему перечить. Поэтому Накамуру я ни в чем не виню. Отец был настоящим диктатором и ни на минуту не потерпел бы рядом с собой человека, который действовал бы вопреки его воле. И все же, когда Накамура сообщил мне общую сумму долга, я чуть не лишился чувств.

— Может быть, перед смертью господин Сугинума дал на этот счет какие-то указания? — Идохаре было известно, чью фамилию написал покойный на ладони Коити, но прямо сказать об этом он не счел нужным.

— К сожалению, все произошло так неожиданно, что отец ничего не успел мне сказать, — ответил Коити.

— Вот как! — холодно произнес Идохара.

Тридцать миллиардов иен, которые он ссудил Сугинуме, тот использовал, чтобы заткнуть многочисленные прорехи, приукрасить действительное положение, в котором оказалась Восточная сталелитейная компания. Все началось со строительства завода на Хоккайдо. Люди со стороны предупреждали его о бессмысленности этого предприятия, но он не внял их советам. Свои же служащие даже не пытались ему перечить.

Новый завод с самого начала работал с большим дефицитом. Но Сугинума ни в коем случае не хотел, чтобы этот дефицит отразился на балансе, иначе бы весь его авторитет безошибочного предпринимателя пошел бы насмарку. Его безграничное самолюбие не допускало, чтобы из-за убыточной работы нового завода снизилась прибыль Восточной сталелитейной, сократились выплачиваемые акционерам дивиденды и упали акции его компании. Он настолько уверовал в свою непогрешимость как предпринимателя, что никогда не сомневался в конечном результате, даже если сначала предприятия, в которые он вкладывал деньги, работали в убыток, причем некоторые факты в прошлом подкрепляли его самоуверенность. Взять хотя бы тысяча девятьсот сорок девятый год. Из-за воцарившегося застоя Восточная сталелитейная оказалась на грани банкротства, но выручила война в Корее. Сугинума сразу понял, какие она сулит перспективы, резко расширил производство и ухватил самый жирный куш. Были в прошлом и другие случаи, когда он, идя наперекор советам и предупреждениям, добивался успеха. И вот он впервые споткнулся на строительстве завода. Завод приносил огромные убытки, и в ближайшем будущем не предвиделось чуда, которое могло его спасти.

Сугинума не на шутку перепугался. Конечно, он взял заем в банке, перебросил кое-какие средства из других компаний, входивших в его концерн. Но существовал предел, превысив который, он вынужден был бы отобразить все в балансе, а этого он больше всего не хотел. Вот тогда-то он впервые обратился за помощью к Идохаре.

У Идохары до сих пор свежи в памяти обстоятельства их встречи. Сугинума пригласил его в дом свиданий и, прежде чем позвать девиц, сказал: «Послушай, Идохара, ссуди мне в долг пять миллиардов». И тогда тот ответил: «Вам я отказать не смею».

Спустя два дня он пришел к Сугинуме и выложил пять миллиардов наличными. Сугинума просил именно наличные деньги, поскольку перевод на такую сумму ценных бумаг обязательно привлек бы к себе внимание посторонних.

«Верну через шесть месяцев», — сказал тогда Сугинума. Он хотел на векселе поставить только свою фамилию, как будто Идохара ссужал деньги ему лично, но Идохара настоял, чтобы тот подписался как председатель правления Восточной сталелитейной акционерной компании, и, следовательно, долг теперь числился за компанией, а не за Сугинумой лично.

Пять миллиардов Сугинума вернул в срок, но вскоре вновь попросил еще пять миллиардов, потом еще восемь, еще десять, всякий раз переписывая векселя на новые сроки. Когда у Идохары скопилась уже солидная пачка векселей, он однажды сказал: «Господин председатель, на этот раз прошу не переписывать векселя, а вернуть долги». — «Послушай, Идохара, ты меня убиваешь. Сейчас компания в ужасном положении, она пойдет с молотка, если я верну тебе долг, а у тебя этих денег навалом. Повремени», — сказал тогда Сугинума и снова переписал вексель. Помнится, этот разговор произошел тоже в одном из домов свиданий в районе Симбаси. Сугинума не хотел вести такие переговоры у себя в кабинете, поскольку ссуды эти держал в тайне от своих служащих. О займах знали только Накамура и начальник финансового управления Камото.

А вокруг все удивлялись: завод на Хоккайдо работает в убыток, в металлургической промышленности застой, а Восточная сталелитейная по-прежнему дает стабильную прибыль, выплачивает дивиденды, и акции ее нисколько не понижаются. Обозреватели-экономисты приписывали это недюжинным способностям Сугинумы.

Пока Сугинума был жив, Идохара больше не делал попыток заставить его вернуть долги. Во-первых, он чувствовал себя обязанным Сугинуме, поскольку тот приблизил его к себе и всячески ему покровительствовал. Кроме того, он стеснялся лишний раз напомнить о долге, считая Сугинуму как бы человеком иного, недоступного ему мира. Наконец, Идохаре казалось, что Сугинуме в какой-то степени было известно, откуда у него появились такие огромные деньги.

Положение изменилось, когда Сугинума умер и полновластным хозяином стал его сын Коити. У Идохары перед ним не было никаких моральных и прочих обязательств, и он решил воспользоваться тяжелым положением, в котором находилась Восточная сталелитейная, и перейти в наступление.

И вот Коити подсчитал, что по самым срочным векселям он должен в ближайшее время выплатить Идохаре девять миллиардов иен.

— Господин Идохара, я хотел обсудить это с вами в первый же день после вашего приезда из заграницы. Не смогли бы вы некоторое время подождать, как это вы делали, когда был жив отец? — сказал Коити.

— Это невозможно — сразу же ответил Идохара. — Я сам намереваюсь заняться одним делом, которое потребует больших расходов. Вы не представляете, сколько я потерял, ссужая деньги под низкий процент господину Сугинуме. Но я молчал из чувства благодарности. Теперь я не имею никакой возможности поступать так же и в дальнейшем.

— Я присоединяюсь к просьбе президента, — умоляюще сказал Накамура, кланяясь ему до самого пола.

— Перестаньте, Накамура, — одернул его Коити, чувствуя, что тот переигрывает.

Накамура вздрогнул и, продолжая просительно глядеть в глаза Идохаре, сказал:

— Я тоже виновен в том, что доставил вам, господин Идохара, столько неприятностей. Понимаю, вам нелегко, и все же прошу подождать еще полгода… Если вы сейчас предъявите эти векселя к оплате, нас ожидает крах.

— Не преувеличивайте, Накамура! Что для Восточной сталелитейной тридцать миллиардов иен? Пустяк!

— Нет, господин Идохара, не пустяк, — вступил в разговор Коити. — Мы действительно в очень тяжелом положении. Не хочется упрекать покойного, тем более что он был моим отцом, но он слишком далеко зашел. Я не снимаю вину и с некоторых служащих компании, но теперь вся ответственность легла на мои плечи. Конечно, я молод и не имею достаточно опыта. Откровенно говоря, ко мне многие сейчас относятся с недоверием. Особенно представители финансовых кругов. Другое дело — отец. Он пользовался абсолютным кредитом со стороны банков, на меня же банкиры глядят с опаской. Ведь, хотя я стал президентом еще при жизни отца, все банковские операции он оставил за собой. И я даже не представляю, к каким катастрофическим последствиям может привести сейчас возврат вам долга. Прошу вас понять это.

— Не знаю, что и ответить, — спокойно сказал Идохара, закуривая. Он уже в который раз повторял эту фразу, но на уступки не шел.

— Хорошо, — предложил Коити. — Мы как-нибудь наскребем половину суммы, а на вторую половину давайте перепишем вексель на более отдаленный срок.

Идохара ответил, что ему нужна вся сумма полностью. Это был своего рода вызов Коити. Идохара ясно дал понять: мол, отцу вашему я верил, а вам не доверяю.

— В таком случае не согласитесь ли вы половину суммы получить деньгами, а остальные акциями? — с дрожью в голосе предложил Коити. — Мы готовы выделить вам небольшую часть акций Восточной сталелитейной, а также передать определенное количество акций других подчиненных нам компаний.

Коити не хотел расплачиваться только акциями Восточной сталелитейной, опасаясь, что Идохара может прибрать ее к рукам. Конечно, получив акции на указанную сумму, Идохара не стал бы сразу полновластным хозяином в компании, но он вполне мог, используя их как предмостное укрепление, начать скупать акции Восточной сталелитейной у других. От такого человека, как Идохара, всего можно было ожидать. И когда Сугинума написал на ладони сына фамилию «Идохара», он имел в виду не только долги. Это было и предупреждением: берегись Идохары! Коити это понял.

— Акции каких компаний, входящих в концерн Сугинумы, вы предлагаете? — спросил Идохара.

Коити перечислил несколько. Он рассчитал так, чтобы у Идохары не оказалась в руках большая часть акций какой-либо одной компании, причем ни одна из них не давала большой прибыли…

— К сожалению, я не могу принять акции предложенных компаний, — покачал головой Идохара.

— А какие бы вы хотели? — спросил Коити. Он заранее был уверен, что Идохара откажется от предложенных ему акций.

— Скажу прямо: мне нужны акции строительной компании «Ятие».

— «Ятие»? — Накамура переглянулся с Коити.

— С каких это пор вы стали интересоваться строительством? — улыбнулся Коити, не спеша с ответом.

— Такой уж у меня противный характер. Берусь за все подряд. В последнее время у меня появился интерес к такого рода деятельности.

Компания «Ятие» главным образом занималась инженерными работами. В свое время, когда она начала испытывать трудности, Сугинума купил ее акции, но особого интереса к строительным компаниям не питал и дополнительными капиталовложениями «Ятие» не жаловал.

В настоящее время она работала с некоторым дефицитом, правда, значительно меньшим, чем многие другие компании, входившие в концерн Сугинумы. Дело в том, что управляющий «Ятие» был человеком опытным в своей области, и он четко усвоил: если не планировать чересчур крупное строительство, компания сможет кое-как сводить концы с концами.

Предложение Идохары относительно компании «Ятие» было неожиданным для Коити и Накамуры. Они-то предполагали, что тот потребует акции ведущих компаний концерна.

— Строительное дело довольно сложное. Вы действительно хотите акции «Ятие»? — спросил Накамура.

— Накамура, — вмешался Коити. — К чему ваши сомнения? Господин Идохара, видимо, все уже взвесил, прежде чем выдвигать такое предложение. Во всяком случае, я посоветуюсь с членами правления и дам ответ.

— Капитал «Ятие» составляет примерно два миллиарда иен, — вступил в разговор Накамура.

— Верно, — согласился Идохара, — но шестьдесят процентов акций уже принадлежит мне.

Накамура быстро подсчитал, что Идохара получит акций всего на миллиард и это покроет лишь малую часть долга. Значит, Идохара сейчас выдвинет другие требования. И тот не заставил себя ждать.

— Затем я хотел бы получить здание Восточной сталелитейной на Гиндзе…

Коити и Накамура не смогли сдержать возгласы удивления.

За два года до своей кончины Сугинума купил большой участок земли на Гиндзе и построил там двенадцатиэтажный дом, большую часть которого сдавал в аренду. Дом был расположен на бойком месте близ Симбаси, и различные компании мгновенно взяли в аренду все его помещения. Здание давало большой доход, особенно благодаря тому, что весь первый этаж был арендован магазинами. Этот дом был гордостью Сугинумы в последние годы его жизни, он как бы символизировал незыблемость Восточной сталелитейной, и Коити с Накамурой буквально остолбенели, когда Идохара предложил передать ему права на это здание.

— Это невозможно! — воскликнул Коити, приходя наконец в себя.

— Вот как? Вы считаете это невозможным? — На мрачном лице Идохары появилась легкая усмешка…

После переговоров

Проводив Коити и Накамуру, Идохара вернулся обратно.

— Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном? — обратился он к хозяйке заведения.

— Пожалуйста. — Хозяйка проводила его к телефону и отошла в сторонку.

Идохара набрал номер, не заглянув даже в свою записную книжку. Он знал его наизусть.

— Это я, — сказал он. — Приходи к девяти часам в «Эльм» на Гиндзе.

Он взглянул на часы. Было чуть позже восьми. Как он и предполагал, разговор с Коити занял менее двух часов. Идохара считал, что на этом основная часть переговоров окончена. Иного мнения был, видимо, Коити. Ему представлялось, будто главные требования Идохары еще впереди, хотя на самом деле Идохара на ближайшее время решил ограничиться лишь акциями строительной компании «Ятие» и зданием Восточной сталелитейной на Гиндзе. С «Ятие» все, кажется, должно пойти гладко. Что до здания на Гиндзе, то Идохара решил предпринять некоторые шаги, которые вынудят Коити согласиться на компромисс. Они договорились также о том, что часть долга будет покрыта акциями Восточной сталелитейной, а остальная сумма — оплачиваться частями в течение трех лет — таково требование Идохары, но Коити и Накамура просили рассрочку на пять лет. На сроках они так и не сошлись, и это должно было стать предметом дальнейших переговоров.

Идохара сел в машину и поехал на Гиндзу. Там он отпустил шофера ипешком пошел к «Эльму» — небольшому бару, расположенному в цокольном этаже. Кинуко была уже там. Она стояла, прислонившись к стойке бара, и потягивала джин-физ^[60]. Посетители за соседним столиком не отрывали глаз от ее красивого узкого лица и стройной фигуры.

Подошла хозяйка бара и поставила перед Идохарой виски с содовой. Выпив половину, Идохара сказал:

— Выйдем отсюда, Кинуко.

— Что так скоро? — удивилась хозяйка. — Возвращайтесь сюда попозже.

— Постараемся, если получится.

— Будем ждать, — улыбнулась хозяйка.

Люди за соседним столиком начали громко обсуждать бейсбол — сезон игр открывался в будущем месяце. В их разговоре часто упоминалась фамилия Яманэ.

— Кто такой Яманэ? — без особого интереса спросил Идохара у хозяйки, подававшей ему пальто.

— Неужели не знаете? — удивилась она. — Это же известный питчер из команды «Кондорс». Все считают, что в этом сезоне он еще покажет себя.

Выйдя из бара, Идохара повел Кинуко к перекрестку между Добаси и Сукиябаси, затем они пошли по улице на запад. Улица была темной и освещалась лишь вывесками баров, из дверей которых то и дело выходили девицы, провожавшие гостей. Они подошли к зданию Восточной сталелитейной. Первый этаж занимали магазины. Они уже были закрыты, и вывески на них не освещались. Идохара молча обвел взглядом фасад здания, вернее, нижнюю его часть, арендованную магазинами.

— Не собираетесь ли вы что-нибудь здесь купить, папочка? — Когда они были наедине, Кинуко называла Идохару папочкой.

— Нет, просто гляжу. — Идохара обратил внимание на витрину магазина электротоваров, занимавшего солидную площадь на первом этаже. Лишь одна она была освещена, создавая светлое пятно на темном фоне огромного фасада здания.

Идохара обнял молодую актрису за плечи и пошел прочь.

— Кстати, ты по-прежнему встречаешься с владелицей «Аллилуйи»? — спросил он.

— Конечно, — сразу же ответила Кинуко. — На следующий день после того, как мы приехали из Европы, я преподнесла Фукусиме подарки. Она была очень рада. Между прочим, цены в ее магазине страшно высокие. Такие же вещи, как я ей привезла, там стоят раз в пять дороже.

Салон «Аллилуйя», о котором шла речь, находился в районе Аояма и торговал дамскими заграничными товарами. Кинуко была в нем постоянной покупательницей и, несмотря на разницу в возрасте, близко подружилась с владелицей «Аллилуйи».

— Как идет в нем торговля? — спросил Идохара.

— Похоже, магазин процветает.

— Многие, должно быть, приходят по рекомендации покровителя хозяйки?

— Верно, половина. Фукусима много раз говорила мне, что хотела бы расширить дело, но для этого надо перевести магазин в более подходящее место.

— Фукусима каждый день бывает в магазине?

— Нет, два дня в неделю она проводит дома.

— Это, когда ее посещает вице-министр?

— Наверно.

— Давай-ка заглянем в этот салон, что-нибудь для тебя купим.

— Правда? Вот удивительно — столько раз я вас приглашала и вы отказывались, а теперь вдруг сами предлагаете.

— Удобно ли, если ты придешь туда вместе с мужчиной?

— Вполне. Фукусима будет только рада. Она давно хотела с вами познакомиться, да и не пустыми ведь мы оттуда уйдем — что-нибудь купим.

— Тогда пошли.

— Я только позвоню. Вдруг у нее на сегодня назначена встреча с вице-министром.

Пока Кинуко звонила по телефону, Идохара на глаз прикинул площадь, которую занимал магазин электротоваров в здании Восточной сталелитейной. Он также постарался припомнить фотографию парламентского заместителя министра торговли и промышленности, которая довольно часто мелькала па страницах газет, посвященных политическим событиям. «Должно быть, ему нравится, когда его величают вице-министром», — подумал Идохара.

Салон, которому покровительствует вице-министр

— Хозяйка «Аллилуйи» на месте, она нас ждет, — сказала Кинуко, выходя из телефонной будки.

Идохара остановил такси, и они поехали в салон.

— Что вы позволите мне купить? — Кинуко положила свою ладонь на руку Идохары.

— Все, что тебе понравится, — улыбнулся Идохара.

— Спасибо, мне там нравится так много вещей.

— Ты бываешь у Фукусимы дома? — как бы между прочим спросил Идохара.

— Да. Как раз накануне мы с ней проболтали до трех ночи. Салон ведь закрывается в двенадцать. Потом мы поехали к ней, поужинали, поговорили — глядь, уже три часа.

— А вице-министра у нее не было?

— Нет, конечно. А если бы он пришел, я бы сразу же уехала домой.

— Часто ли он посещает Фукусиму?

— Раза четыре в месяц, а если не занят — чаще. Вот когда начинает заседать парламент, он приходит редко.

— Значит, четырежды в месяц… Бедный ребенок, он почти не видит отца. — Идохара уже разузнал, что у Фукусимы есть девочка трех лет. Прежде Фукусима была обыкновенной девицей из ночного клуба в Акасаке, но вскоре после того, как у нее от вице-министра родилась девочка, она открыла салон «Аллилуйя».

Пока они ехали, Кинуко успела сообщить Идохаре, что у вице-министра есть еще две женщины, но он отдает предпочтение Фукусиме потому, наверное, что она родила от него ребенка. Идохара узнал, что этому преуспевающему парламентскому деятелю тридцать восемь лет и зовут его Синами.

Машина остановилась у небольшого магазина со скромной вывеской. Они вошли внутрь, и Идохару поразило, с каким вкусом он был оформлен.

— Добрый вечер, — сказала Кинуко, и одна из продавщиц сразу же пошла за Фукусимой.

— Добро пожаловать. — В дверях появилась женщина высокого роста, в темном платье, со скромно зачесанными назад волосами.

Кинуко сразу же бросилась ей навстречу и, радостно смеясь, представила Идохару.

— Рада с вами познакомиться, Кинуко много говорила о вас, но никак не могла заманить сюда. Наверно, вы очень занятой человек. Вы недавно из заграницы? — Большие глаза Фукусимы излучали дружелюбие.

Принесли чай, и они втроем устроились в глубине магазина за удобным столиком.

— Говорят, ваш салон пользуется большой популярностью? — сказал Идохара.

— Да, да, — воскликнула Кинуко, не давая хозяйке раскрыть рта. — Здесь продаются только первоклассные вещи, поэтому и покупатели приличные.

— Кинуко тоже поддерживает торговлю — никогда отсюда без покупок не уходит, — сказала Фукусима.

— Что вы? Я скромный покупатель, потому что привыкла жить экономно. Но сегодня папочка разрешил мне купить все, что пожелаю.

— Пожалуйста, все, что есть, к вашим услугам. Надеюсь, что и вы, господин Идохара, будете здесь теперь чаще бывать.

— Постараюсь.

— Но если будете покупать подарки для других женщин, Фукусима сразу мне донесет, — погрозила пальцем Кинуко.

— Вы, конечно, этого не станете делать, — рассмеялась Фукусима.

— Безусловно.

У магазина остановилась машина, и в дверях показались две покупательницы.

— Салон у вас хороший, но тесноват. — Идохара многозначительно поглядел на Фукусиму.

— Не столько тесен, сколько место неподходящее — все же окраина.

— Но ведь здесь намечается большое строительство.

— Это верно. Уже появилось поблизости несколько магазинов женской одежды, открываются новые рестораны. Лет через пять этого района не узнать. Но так долго ждать мне не хотелось бы, и я мечтаю поскорее открыть салон где-нибудь в центре. Я просила уже своего вице-министра, но пока мы не можем найти подходящее место. Есть, правда, одно, но за него заломили такую цену, что у меня глаза на лоб полезли.

— Да, подходящее место отыскать нелегко, но, думаю, человек с таким политическим весом, как господин Синами, что-нибудь придумает.

— Что вы! Его интересуют только общегосударственные проблемы. А ради меня он стараться не станет, говорит: неудобно, вдруг кто-нибудь узнает.

— Верно, политическому деятелю надо быть осмотрительным.

— Я ему предлагала: попросите, мол, кого-нибудь, но он ни в какую! Говорят, что он очень способный политик. Может, и так, но мне от этого ни тепло ни холодно.

— А район вы присмотрели?

— Хорошо бы открыть салон на Гиндзе. Лучшего места для нашей торговли не сыщешь, и доверия у стоящих покупателей к магазину на Гиндзе больше. Может, вы выберете свободную минутку и поговорите об этом с моим вице-министром?

— Мне не очень-то удобно. Я ведь человек маленький, — сказал Идохара.

— Что вы! Он будет только рад. Человек он общительный и нисколько не кичится своим положением, — возразила Фукусима.

— Хорошо, как-нибудь повидаюсь, — сказал Идохара, делая вид, будто сдался на уговоры.

— В таком случае я в любой удобный для вас день устрою встречу. Откровенно говоря, многие домогаются встречи с ним — все о чем-то просят. Мало кому известно о наших отношениях, но те, кто знает, сколько раз просили меня устроить с ним встречу, а я всегда отказываюсь. Вы — другое дело, для вас я готова это сделать. Надеюсь, что такая встреча, может, и вам когда-нибудь принесет пользу.

— Благодарю, но пока в этом нет необходимости.

— Понимаю, вы очень заняты, — обиделась Фукусима.

Заметив это, Кинуко вмешалась:

— Займемся покупками, сегодня я обязательно приобрету у вас что-нибудь дорогое.

Выйдя из магазина, Идохара стал прощаться с Кинуко. Актриса надулась. Она рассчитывала, что сегодняшнюю ночь он проведет у нее. И хотя Идохара сослался на срочное дело, она ему не поверила, решив, что он собрался к другой женщине.

Оставшись один, Идохара велел шоферу ехать в аэропорт Ханэда. В машине он думал о Синами, сведения о котором собирал уже давно. Сейчас Синами занимает пост парламентского заместителя министра, но близок к человеку, которого прочили на пост председателя партии, и в случае ее победы на очередных выборах перед Синами открывалась перспектива стать генеральным секретарем, а в правительстве — занять пост одного из влиятельных министров. В общем, это был молодой, подающий надежды политический деятель.

Пора приступать к действиям, решил Идохара, но не грубо, а исподволь. О связи Синами с Фукусимой ему было известно и раньше, хотя об этом мало кто знал даже из ближайшего окружения Синами. Оставалась в неведении и его жена.

С Кинуко Идохара завязал знакомство не только потому, что она была интересной молодой актрисой. Он наткнулся на нее, когда начал изучать круг знакомых Фукусимы, и решил, что именно через нее — приятельницу Фукусимы он сможет выйти на Синами.

Машина подъехала к залу международных авиарейсов. У входа Идохару ожидал его секретарь Окуно.

— Все уже собрались, — информировал он Идохару. — Правда, сейчас объявили, что самолет из Гонконга опаздывает на тридцать минут.

— Где Нэмото? — спросил он у секретаря.

— У него сегодня вечером совещание, и он просил извиниться за то, что не приедет в аэропорт встречать госпожу Хацуко.

— Совещание? — Идохара вспомнил: Нэмото предупредил его, что сегодня у него намечается попойка с друзьями. Они, видимо, крепко спаяны между собой, хотя вот уже двадцать лет, как отвергнуты обществом за прежние делишки. Не исключено, что кое-кто из них продолжает вести тайную работу. Во всяком случае, Нэмото считается, видимо, важной фигурой среди них. Трудно сказать, какие разговоры они ведут между собой. Может, обмениваются информацией, думал Идохара, медленно поднимаясь по лестнице на второй этаж, где его ожидали Седзи и Ресабуро с женами.

Охранник

После встречи с друзьями Нэмото не спеша шел по Гиндзе. Обычно они собирались в китайском ресторане близ Симбаси. Они избрали его местом своих встреч потому, что там была удобная задняя комната, да и сам ресторан не слишком бросался в глаза. К тому же кормили в нем дешево. Это последнее имело немаловажное значение, поскольку у многих членов их организации не было постоянного заработка. Правда, если денег на выпивку и еду не хватало, платил за всех Нэмото. Встречи проходили в разговорах на разные темы, но главное — они способствовали сохранению их сплоченности. В большинстве своем это были люди, в некотором смысле отвергнутые обществом. Они вспоминали былые времена, когда сила была на их стороне, и это, как и их нынешнее положение, заставляло их держаться вместе. Они всячески скрывали свое прошлое, а если оно становилось известным, старались его не выпячивать и вести себя скромно. Должно быть, поэтому, когда очередная встреча заканчивалась, они расходились поодиночке — сказывалась привычка, усвоенная ими на старой службе. Вот и Нэмото в одиночку шел по Гиндзе. Сейчас он снова превратился в одного из директоров «Ориента». Заглянул в знакомый бар, стоя выпил два стаканчика виски, сразу же расплатился и вышел на ярко освещенную рекламными вывесками улицу. Пройдя немного вперед, он без определенной цели завернул за угол. Просто решил прогуляться. Здесь высились темные громады зданий, и улица была едва освещена редкими фонарями. Внезапно он остановился у одного из домов, над входом которого висела вывеска: «Восточная сталелитейная компания». Он несколько раз задумчиво прошелся вдоль фасада здания, заглядывая в темные витрины магазинов первого этажа. У постороннего человека могло создаться впечатление, будто он кого-то поджидает. Прохожих было много, но никто из них даже не взглянул ни на Нэмото, ни на дом Восточной сталелитейной.

Нэмото перевел взгляд на ярко освещенный вход в соседнее здание. Вход был освещен, потому что там на третьем этаже находился модный бар. Как раз в этот момент в дверях показались девушки из бара, шумно прощавшиеся с гостями. Проводив гостей, они заметили на противоположной стороне наблюдавшего за ними Нэмото и испуганно поспешили обратно.

Однако на Нэмото обратил внимание еще один человек — охранник соседнего здания. Он стоял у самой стены и давно уже наблюдал за Нэмото, который прохаживался вдоль фасада Восточной сталелитейной. Когда лицо Нэмото попадало под свет фонаря, тот разглядывал его особенно внимательно. Наконец, он решительно вышел из своего укрытия и направился прямо к Нэмото.

— Здравствуйте, господин капитан, — смущенно произнес охранник, щелкнув каблуками.

Нэмото вздрогнул и обернулся. Темнота мешала ему разглядеть лицо подошедшего к нему человека. Но такое обращение его не особенно удивило. Тем более что во времена недавно закончившейся попойки именно капитаном называли его друзья.

— Кто вы? — спросил Нэмото.

— Господин капитан, я Хорикава, унтер-офицер Хорикава из отряда жандармерии, — тихо сказал охранник, с опаской оглянувшись по сторонам.

Нэмото молча разглядывал его лицо.

— Ошибки быть не может, ты в самом деле унтер-офицер Хорикава, — пробормотал он. — Здравствуй, здравствуй! Как же ты изменился! — более приветливо сказал Нэмото.

— Я тоже долго глядел на вас, пока решился подойти.

— Ничего не поделаешь — оба мы сильно постарели.

— Уж я-то постарел вдвое — пришлось много работать.

— Друзья не раз вспоминали тебя и хорошо о тебе отзывались.

— Разве вы встречаетесь?

— Бывает, как-нибудь и тебя пригласим.

— Пожалуй, не стоит. Я теперь живу потихоньку, стал ночным сторожем, охраняю здание.

— Неужели вот этот дом? — Нэмото удивленно указал на здание Восточной сталелитейной.

— Нет, соседний.

— Так-так, вот, значит, где ты обосновался. Чудеса да и только. Я часто бываю на Гиндзе, но даже не мог предположить, что совсем рядом находится унтер-офицер Хорикава.

— Я здесь бываю только ночью. В общем, живу, как крот.

Нэмото сделал несколько шагов, потом, опустив голову, сказал:

— Хорикава, мы все трудимся не покладая рук. И кое-кому удалось выдвинуться. Терпи, еще придет твой час.

— Да, душой я еще не постарел и надежду не теряю.

— Вот это правильно! Тебе сколько стукнуло?

— Пятьдесят четыре.

— Выходит, ты меня моложе на семь лет.

— Но, господин капитан! Позвольте вам сказать — вы прекрасно выглядите.

— Спасибо. Может, только внешне.

— Господин капитан, вы заговорили о внешности, и я вдруг вспомнил, что всего лишь час назад повстречал здесь одного человека. Как раз на том месте, где вы сейчас стоите. С ним была молодая женщина.

— Кто-нибудь из старых знакомых?

— Да. Кстати, и вы его в ту пору хорошо знали. Это Идохара, он служил вольнонаемным в министерстве военного снабжения.

— Что ты говоришь?! Идохара?

— Да, тот самый Идохара. Вид у него был такой, будто он по меньшей мере президент крупной компании. Он стоял вместе с женщиной и разглядывал здание Восточной сталелитейной. Меня он не заметил. Я хотел было окликнуть его, потом подумал, что вроде бы неудобно появляться перед ним в таком виде, когда рядом с ним женщина, да и о прошлом, наверно, он вспоминать не хочет.

— Так, так, — задумчиво произнес Нэмото. — Кстати, Хорикава, ты когда появился в Токио?

— Всего год назад. До этого все время жил в деревне на Кюсю. Я родился в префектуре Кумамото, там в деревне оставалась моя жена. Когда война кончилась, я подался туда. Крестьянствовал вместе с женой. Три года назад она умерла, я не хотел больше там оставаться и решил поехать в Токио. Здесь один человек помог мне устроиться охранником. С тех пор я и работаю ночным сторожем.

Нэмото подумал о том, что этот бывший унтер-офицер, почти двадцать лет проведший после войны в отдаленной деревне, вряд ли что-нибудь знает о том, какой пост теперь занял Идохара.

— Ты где живешь? — спросил Нэмото. — Не исключено, что мы тебе сообщим, когда старые друзья снова решат собраться.

Хорикава вытащил из кармана блокнот, написал адрес, оторвал листок и передал его Нэмото.

— Спасибо. — Нэмото хотел прочитать адрес, но было слишком темно, да и очки он забыл с собой прихватить.

— Хорикава, советую тебе никому не сообщать, что ты встретил Идохару.

— Слушаюсь.

— Как-нибудь я тебе обо всем расскажу, но до той поры никому не упоминай даже имени Идохары.

— Слушаюсь! — В нынешнем охраннике еще сохранился дух старого вояки, привыкшего подчиняться приказу не рассуждая.

Нэмото простился с Хорикавой и пошел в сторону Юракуте. Зная, что Хорикава глядит ему вслед, он старался четко печатать шаги и сохранять военную выправку.

Вот неожиданная встреча, думал Нэмото. А уж Идохару с Хорикавой сама судьба столкнула. Да, неспроста Идохара разглядывал здание Восточной сталелитейной. Так я и предполагал — сам себе кивнул головой Нэмото. Сейчас, наверно, этот пройдоха Идохара поехал в аэропорт встречать жену, а часом раньше прохаживался с молодой любовницей у здания Восточной сталелитейной. Похоже, он и в бизнесе, и в любовных делах проявляет недюжинное рвение, думал Нэмото…

* * *

Идохара вместе с Седзи, Ресабуро и их женами глядел вниз, где проходили таможенный досмотр пассажиры, прибывшие авиарейсом из Гонконга.

— Сейчас очередь госпожи Кураты, — воскликнула Таэко — жена Ресабуро.

Курата как раз поставила перед таможенником два больших чемодана и саквояж. Хацуко стояла в очереди к другому таможеннику. По-видимому, Курате предложили открыть чемоданы. Она что-то стала говорить таможеннику, но тот отрицательно покачал головой и начал одну за другой перебирать ее вещи. Он отдельно откладывал маленькие коробочки, в которых, наверно, были кольца, часы, драгоценности. Когда досмотр кончился, их набралась целая горка. Не в пример Курате, У Хацуко все сошло гладко. Таможенник о чем-то коротко спросил у нее, сделал на чемоданах отметку мелом и махнул рукой, чтобы она проходила. Курату же заставили отнести вещи к инспектору, который затеял с ней длинный разговор.

Хацуко, радостно улыбаясь, подошла к встречающим. Таэко выскочила было вперед, но Ресабуро дернул ее за рукав:

— Погоди, сперва должен отец поздороваться!

— Вот и я, — сказала Идохаре жена и поклонилась.

Когда они стояли друг против друга, заметней была разница в возрасте — все же Хацуко была на двадцать лет моложе своего мужа.

— Со счастливым возвращением, — приветствовал ее Идохара и улыбнулся.

— Вы вернулись из Европы раньше намеченного срока? — Хацуко пристально глядела на Идохару.

— Пришлось, ведь умер Сугинума, и меня известили об этом телеграммой.

— Это так неожиданно. Я просто не могла поверить, когда один японец, прилетевший в Гонконг, сообщил мне об этом. Прошу извинения, что опоздала на похороны.

— Ничего. Уж раз выбралась в заграничное путешествие, надо было не спеша осмотреть все достопримечательности.

Встречающие отошли в сторону. В зале международных авиарейсов стало многолюдно, но среди прибывших пассажиров известного бейсболиста Яманэ не было.

К Идохаре подошел Окуно и шепнул:

— Сюда идет Кияма.

Идохара обернулся. Прямо на него шел, широко улыбаясь, владелец журнала «Финансы».

— А, господин Кияма, — Идохара состроил радостную гримасу.

— Добрый вечер, — ответил тот, кланяясь Идохаре и Хацуко, которая тоже обернулась на голос. — Рад видеть вас вместе. Так кто же из вас путешествовал? — шутливо спросил он.

— Жена совершила вояж по Юго-Восточной Азии а я вот по долгу семьянина приехал ее встречать.

— Ну как? Довольны ли вы путешествием? — обратился Кияма к Хацуко.

— Очень! Мы прекрасно провели время вдвоем, — ответила Хацуко, указывая на Курату, которая несколько минут назад вернулась из таможни, расстроенная тем, что у нее изъяли немало драгоценностей.

Кияма отвесил вежливый поклон и повернулся к Идохаре.

— Господин Идохара, настал момент, когда просто необходимо о вас написать.

— Это почему же?

— Здесь говорить об этом не совсем удобно. В ближайшие дни я обязательно вас навещу — и не прогоняйте тогда меня, пожалуйста.

— Нехороший вы человек.

— Что вы! А я собрался вас всячески восхвалять. Правда, еще не хватает кое-какой информации. Вы, я знаю, не любите говорить о себе, поэтому позвольте мне побеседовать с вашим директором Нэмото. Так, пожалуй, даже будет удобней. Пусть он расскажет нам о пройденном вами пути.

Идохара рассмеялся, но ничего не ответил. В его глазах затаилось тоскливое выражение.

Интервью для журнала

Кияма начал свою деятельность как обозреватель по экономическим вопросам в журнале «Финансы», который был основан пятнадцать лет тому назад. За определенную мзду он стряпал статьи, выгодные для той компании, которая давала ему взятку. Таким путем ему удалось превратить тонкий, нерегулярно выходивший журнал в солидный ежемесячник, печатавшийся на двухстах страницах. Если какая-либо компания отказывалась платить, он организовывал разоблачительные статьи. Бывало, что по просьбе одной компании, подкрепленной солидным кушем, он обрушивался с критикой на конкурирующую фирму. Так, балансируя на грани обвинения в вымогательстве, он уже несколько лет назад сумел обеспечить для «Финансов» стабильную материальную базу. Настало время, когда Кияме уже не нужно было ловчить, и статьи в журнале обрели научный, объективный характер. Но поборы с компаний Кияма проводил по-прежнему, и в этом смысле справедливость, научность и объективность статей представляли собой лишь умело организованный камуфляж.

Так или иначе, «Финансы» выдвинулись в ряд наиболее влиятельных журналов, а компании, опасаясь резонанса публикуемых в нем статей, еще более увеличили «пожертвования» Кияме. С другой стороны, критические статьи укрепляли доверие к журналу среди читателей, а это способствовало росту его тиража. В последнее время Кияма стал появляться и в политических кругах, принимая участие в различных совещаниях политических деятелей.

Спустя несколько дней после встречи Киямы с Идохарой в аэропорту Нэмото получил приглашение участвовать в беседе, организуемой Киямой, причем Кияма предупредил, что на то имеется согласие Идохары. Они договорились встретиться в отдельном кабинете солидного ресторана близ Гиндзы.

Будучи опытным журналистом, Кияма начал с непринужденного разговора о женщинах, но пересыпал его такими словечками, что ввел в краску приглашенную им стенографистку.

— Итак, начнем, — сказал Кияма, решив, что они достаточно поговорили о посторонних вещах и пора переходить к главной теме. — Последнее время личность господина Идохары стала привлекать к себе внимание в различных кругах. Я уже давно приглядываюсь к господину Идохаре и думаю, что известность пришла к нему с некоторым опозданием. В этом, видимо, виноват сам Идохара, старавшийся все время держаться в тени и незаметно делать свою работу.

Нэмото молча кивнул головой.

— Правда, он трудился рядом с таким великим предпринимателем, как Сугинума, и, естественно, не был заметен в лучах его славы. Теперь же, когда Сугинумы не стало, многим почему-то кажется неожиданным выдвижение Идохары на первый план. Я же, учитывая ту роль, которую играл Идохара в концерне Сугинумы, считаю это закономерным. Прежде всего хотелось бы услышать ваше мнение на этот счет, господин Нэмото. Ведь вы много лет работаете вместе с господином Идохарой в его компании «Ориент».

— Вполне с вами согласен. В поведении Идохары большую роль сыграли некоторые черты его характера.

— Расскажите подробней.

— Есть разные типы руководителей компаний. Одни стремятся всячески разрекламировать свою деятельность, с тем чтобы завоевать популярность. Другие — к ним относится и господин Идохара — работают без лишнего шума, ведут себя скромно. У них на уме только дела своей компании. Я ничего не имею против первых, но мне больше импонирует стиль работы таких руководителей, как Идохара.

— Полностью с вами согласен, — подхватил Кияма. — Но, на мой взгляд, господин Идохара вел себя не слишком скромно. Правда, теперь, после кончины Сугинумы, он волей-неволей вынужден поступиться всей скромностью. И это, видимо, проявилось в его намерении взять на себя руководство строительной компанией «Ятие». Не скрою: этот его шаг вызвал удивление у окружающих. Кстати, теперь уже многие знают, что господин Идохара оказал огромную финансовую помощь концерну Сугинумы. Между прочим, когда он успел скопить столько денег?

— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

— Не хотите выдавать секреты компании, директором которой вы являетесь?

— Дело не в этом. Видите ли, компания «Ориент» находится, как бы сказать, в личном владении господина Идохары, только он планирует ее деятельность, а мы лишь исполняем его указания.

— Если не ошибаюсь, господин Идохара создал свою транспортную компанию «Ориент» в тысяча девятьсот сорок девятом году?

— Да. Прежде у него была небольшая компания, он объединил ее с другой. Так появилась нынешняя «Ориент».

— А когда возникла та небольшая компания?

— Тогда я еще не служил у Идохары, поэтому затрудняюсь назвать точную дату. Кажется, в тысяча девятьсот сорок седьмом.

— Ага, как раз в период чрезвычайного положения в экономике страны.

Кияма назвал иными словами тот период, когда в Японии процветала черная биржа. Тем самым он намекал, что свое состояние Идохара составил, успешно играя на черной бирже.

— Идохара сам упоминал о том, что после войны, имея очень небольшое состояние, он стал играть на бирже и заработал много денег. Затем он начал понемногу скупать акции пароходных компаний и тоже заработал на этом, когда началась война в Корее. Потом он продал все свои акции и учредил новую компанию, которая оказалась чрезвычайно прибыльной. Вот откуда у него появились деньги, — заключил Нэмото.

— Выходит, в любом деле, за которое он брался, ему всегда сопутствовал успех?

— Да, ему везло. Правда, в отличие от нуворишей, которые мгновенно разбогатели после войны и так же быстро разорились, Идохара вел дело солидно и всегда видел перед собой перспективу.

— Позвольте коснуться теперь вопросов более интимного характера: господин Идохара повторно женился в ту пору, когда успешно пошли дела его транспортной компании «Ориент»?

— Совершенно верно. Как раз незадолго до этого умерла его первая жена.

— Если не ошибаюсь, отец новой жены бывший вице-адмирал, а мать происходит из старинного аристократического рода?

— Да.

— По этому поводу распространялись разные сплетни, и я позволю себе изложить свою точку зрения: сын крестьянина-бедняка Идохара стал богачом. Нередко простой человек, сделавший блестящую карьеру, берет себе в жены женщину благородного происхождения. Безусловно, в нынешнюю эпоху демократии на происхождение особого внимания не обращают, но если женитьба Идохары на аристократке явилась для него новым стимулом в делах и он с еще большей энергией занялся предпринимательской деятельностью, то, на мой взгляд, это только говорит в его пользу.

Полностью с вами согласен, — Нэмото закашлялся и сделал глоток из стоявшей перед ним чашечки с саке.

Скажите, господин Нэмото, верно ли то, что во время войны господин Идохара служил в армии?

В армии он не служил и солдатом не был. По мобилизации он попал на трудовой фронт и работал на военном заводе.

Когда же он успел накопить достаточную сумму денег, чтобы спустя один-два года после войны играть на бирже?

— Подробности мне неизвестны. Может, занял деньги у кого-нибудь, кто поверил в его удачливость.

Беседуя с Киямой, Нэмото не забывал о том, что ему накануне втолковывал Идохара: «Кияма будет задавать тебе самые неожиданные вопросы. Поскольку я с ним беседовать отказался, он будет стараться на чем-нибудь подловить тебя. Запомни это. О встрече с тобой он просил меня несколько дней назад, когда мы случайно встретились в аэропорту, и я скрепя сердце согласился».

— Так, так, — продолжал Кияма. — Значит, кто-то ссудил его деньгами… Скажите, а не знаете ли вы кого-нибудь, кто в ту пору работал на военном заводе вместе с Идохарой? Видите ли, его рассказ мог бы стать ценным материалом для будущего биографа Идохары. К тому же несколько эпизодов из тогдашней его жизни оживили бы наше интервью.

— В ту пору на трудовой фронт мобилизовывали людей из разных районов, и теперь отыскать кого-то из них непросто.

— Разве не сохранились где-нибудь списки мобилизованных? Они могли бы нам очень помочь.

— Почти все документы военного характера были уничтожены сразу по окончании войны. Думаю, что и эти списки тоже.

— Выходит, для наших читателей в биографии Идохары останется большое белое пятно — весь период, начиная с работы на военном заводе и вплоть до его успешной игры на бирже. А жаль: если бы удалось восполнить этот пробел, биография Идохары стала бы значительно интересней.

Нэмото улыбнулся, но промолчал. Он подумал о том, что скрывалось за словами Киямы: «если восполнить пробел, биография стала бы интересней» и пришел к выводу, что в дальнейшем этот Кияма может ему пригодиться.

— А теперь, господин Нэмото, — Кияма переменил тему, — позвольте задать вам несколько вопросов, касающихся вашей биографии. Поскольку ваше интервью будет опубликовано в журнале, хотелось бы познакомить читателей и с вами.

— О себе я могу рассказать мало интересного. В молодости служил в акционерной компании, потом, когда началась война, меня взяли в армию.

— И куда вас направили?

— Сначала в Китай, потом в страны южных морей.

— А в каком вы были чине?

— Младший офицер… Пожалуй, обо мне достаточно, — усмехнулся Нэмото.

— В таком случае вернемся к господину Идохаре. С какой целью он решил заняться компанией «Ятие»?

— Мне пока неизвестно, решил ли он ее возглавить.

— На этот счет у нас уже имеются точные сведения… Но раз вы пока об этом не знаете, давайте просто предположим, что Идохара стал президентом «Ятие». Отсюда можно сделать интересный вывод, что господин Идохара решил испытать себя на поприще строительства.

— Вы правы, вывод можно сделать интересный, но, как я уже говорил, мне пока неизвестно, есть ли у него такие намерения.

— Но ведь мы так и условились говорить предположительно в нашем журнале. Итак, строительство… По сравнению с другими отраслями оно стабильно, поскольку более сорока процентов заказов поступает от правительственных органов, причем «Ятие» занимается наиболее выгодными — инженерными работами, другими словами, строительством шоссе, портовых сооружений, железных дорог. Если учесть, что правительство всячески стимулирует эти работы, в частности, с помощью выпуска займов, то надо отдать должное дальновидности господина Идохары. Однако здесь следует ожидать возникновения серьезных трений с уже существующими крупными строительными компаниями.

— Если говорить предположительно, то ваша точка зрения, безусловно, правильная, но мне господин Идохара пока ничего не сообщал и…

— И вы не можете при вашем положении ничего добавить?

— Просто он такие вопросы решает сам.

— А ведь говорят, будто вы ближайший советник Идохары.

— Это не так. Вам ведь известно, что у Идохары есть приемный сын, и наша компания в некотором смысле носит семейный характер. А я всего лишь обыкновенный управляющий.

— Вы слишком скромны, хотя многие считают, что именно вы возглавляете мозговой трест Идохары.

Нэмото не мог уловить, известно ли Кияме о некоторых особых отношениях, сложившихся между ним и Идохарой, либо Кияма делал выводы из чисто внешних взаимоотношений между ними. Во всяком случае, он понял одно: Кияма хочет выудить какие-то сведения об Идохаре. А интервью — всего лишь удобный предлог, чтобы сблизиться с ним, Нэмото. И Нэмото решил не отвергать такой попытки, считая, что когда-нибудь, в свое время, Кияма может оказаться для него полезным.

На этом интервью окончилось. Кияма и Нэмото вежливо поблагодарили друг друга и разошлись.

Нэмото, конечно, знал, что Идохара собирается отобрать у Коити «Ятие» и уже составлен в общих чертах проект соглашения. Но пока еще ему не было известно, намерен ли Идохара, базируясь на этой компании, по-настоящему внедриться в строительную индустрию. При том состоянии, в котором находилась «Ятие», об этом пока нечего было и думать, а для значительного расширения ее деятельности требовались большие усилия. Прежде всего в «Ятие» не было нужных людей, способных противостоять существующим крупным строительным компаниям. Чрезвычайно важно также иметь тесный контакт с правительственными чиновниками, поскольку сорок процентов заказов на отдельные работы исходят от административных органов. Поэтому строительные компании нередко зачисляют в свой штат какого-нибудь влиятельного чиновника, который в обычное время лишь получает высокое жалованье и никакой конкретной работы не ведет. Когда же дело доходит до получения заказов, он подсказывает пути, по которым можно заполучить заказ на наиболее выгодных условиях. Компания на этом хорошо зарабатывает и вполне оправдывает расходы на круглогодичное содержание чиновника.

Но в такой второразрядной строительной компании, как «Ятие», подобного чиновника в штате не числилось, и это, безусловно, осложняло получение выгодных заказов.

Вначале Нэмото предполагал, что Идохару привлекла «Ятие» просто из любопытства, тем более что в строительной индустрии царила благоприятная конъюнктура. Но потом он стал все более склоняться к мысли, что у Идохары имеется какой-то собственный расчет, который он пока держит в тайне от всех.

Знакомство

Спустя несколько дней после беседы Киямы с Нэмото Идохара, Кинуко и Фукусима встретились вечером в отдельном кабинете ресторана «Сонэ» в Акасаке. Место рядом с Фукусимой пустовало. Оно предназначалось для парламентского заместителя министра торговли и промышленности Синами, который несколько запаздывал.

— Я так счастлива, — без конца повторяла Фукусима, с умилением глядя на Идохару. — И так вам благодарна. О подобном месте для своего салона я не смела и мечтать.

— Я тоже так рада, будто мне самой привалило это счастье, — сказала Кинуко. — Папочка обещал отдать тебе самое лучшее место на первом этаже в здании Восточной сталелитейной компании, а магазин электротоваров оттуда выгнать.

— Я уже несколько раз туда заглядывала, смотрела — глаз не могла оторвать. Наверно, там обратили на меня внимание и что-то подозревают, — сказала Фукусима.

— Не может быть, — вступил в разговор Идохара. — Переговоры держатся в абсолютной тайне, и о них пока никто не знает.

В этот момент послышались поспешные шаги, и в кабинет, слегка запыхавшись, вошел Синами.

— Знакомьтесь — это господин Идохара, а это Кинуко, — сказала Фукусима.

Идохара и Кинуко поклонились.

— Извините за опоздание. — Синами слегка наклонил голову. — Сегодня на заседание пожаловал премьер-министр, и уйти раньше было неудобно.

Синами сел рядом с Фукусимой и прежде всего поблагодарил Идохару за добрые чувства, которые тот питает к Фукусиме, предложив прекрасное место для ее салона. Идохара ответил, что по случаю он получил права на здание Восточной сталелитейной и, вспомнив о просьбе Фукусимы, посоветовал ей занять место магазина электротоваров. К счастью, договор на аренду истекает через два месяца, а Идохара решил с этим магазином его не продлевать.

— Но плата за аренду, наверно, страшно высокая? — с беспокойством спросила Фукусима.

— Конечно, место ведь первоклассное. — Идохара многозначительно рассмеялся.

— Неужели придется отказаться? — Фукусима расстроено поглядела на Синами. Синами пожал плечами и улыбнулся. В этой улыбке был намек, что Идохара, наверно, согласится на приемлемые условия.

— Арендная плата не должна быть ниже, чем у других магазинов в этом здании, — сказал Идохара, потом, улыбаясь, добавил: — Сумму мы определим, когда подпишем договор, но она будет фигурировать только на бумаге. На самом же деле я буду брать, ну, скажем, пятьдесят тысяч иен в месяц. Вас устраивают такие условия?

— Всего пятьдесят тысяч? — повторила Фукусима, не веря своим ушам.

— Да. А когда работа у вас наладится, мы, может быть, эту сумму изменим.

Фукусима глядела на Идохару, словно перед ее глазами был редкостный драгоценный камень.

— Вы слышали? Всего пятьдесят тысяч… — обратилась она наконец к Синами.

Вице-министр улыбнулся.

— Наверно, господин Идохара шутит. Такое место в самом центре Гиндзы за пятьдесят тысяч не сдают. Всякому разумному человеку понятно.

— Папочка, вы и вправду пошутили? — спросила Кинуко.

— В таком обществе я шуток себе не позволяю.

— Значит, в самом деле пятьдесят тысяч, господин Идохара? — воскликнул Синами.

— Считайте это моим капризом. Но если «Аллилуйя» начнет хорошо зарабатывать, я хотел бы оговорить за собой право на повышение арендной платы.

— От всей души благодарю вас. — Синами отвесил глубокий поклон. Чувствовалось, что ему не раз приходилось так кланяться из благодарности за подобные услуги.

— Не знаю, какими словами выразить мои чувства, я сейчас просто не в себе, — воскликнула Фукусима. — Спасибо и тебе, Кинуко.

— Что вы! Я очень рада за вас, — ответила Кинуко.

— Господин Идохара, — сказал вице-министр, — вы, оказывается, еще более необыкновенный человек, чем о вас говорят. — На лице Синами сохранилась улыбка, но его глаза смотрели на Идохару серьезно и настороженно.

Начало шантажа

Вернувшись в Японию из Гонконга, репортер Морита с удовлетворением думал о том, что его коллеги так и не узнали о связи Яманэ с Хацуко Идохарой… Морите удалось выяснить, что Яманэ вылетел в Японию на следующий день после Хацуко.

Его прежде всего заинтересовало романтическое увлечение спортсмена Яманэ. Если бы он связался с девушкой из бара либо молоденькой студенткой, это не вышло бы за рамки обычного развлечения где-нибудь на пикнике. Но здесь дело касалось замужней женщины, и это придавало всей истории особую пикантность.

На следующий день по возвращении из Гонконга Морита заглянул в редакцию. Его сразу же обступили сослуживцы и потребовали подробного рассказа о похождениях в Гонконге. Морита не преминул рассказать о танцевальном зале, приврав, конечно, что приятно провел ночь с шикарной девицей, заплатив за удовольствие сто долларов. В самый разгар повествования вошел редактор и спросил:

— Кстати, зачем тебе понадобилась информация о супруге Идохары?

Морита решил пока не упоминать имени Яманэ и ответил:

— Там в отеле одна дама развлекалась на широкую ногу, и мне захотелось узнать о ней кое-какие подробности.

— А почему бы ей, собственно, не развлекаться, когда у Идохары денег куры не клюют и в последнее время он стал заметным человеком в финансовых кругах?

— А кто такой этот Идохара?

— Неужели не знаешь? Я еще раз убеждаюсь, насколько спортивные репортеры не сведущи во всем, что не касается спорта. — Редактор усмехнулся и кратко поведал репортеру о карьере Идохары и его женитьбе на девушке из аристократической семьи.

Морита слушал, а в голове у него уже складывался заголовок сенсационной статьи: «Питчер Яманэ вступил в интимную связь с женой известного предпринимателя Идохары. Любовные страсти в Гонконге».

— Так что же там натворила супруга Идохары? — спросил редактор.

Морита хотел было упомянуть о ее связи с Яманэ, но решил, что время еще не приспело, и повторил:

— Просто мне захотелось узнать, кто эта женщина, которая так роскошно развлекалась в отеле.

— И ты ради подобной чепухи заставил нас тратить время и деньги на международную телеграмму? — Редактор не на шутку рассвирепел. — Ты всего лишь спортивный репортер. Какого же черта ты вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются?

Редактор добавил, что из его зарплаты будет вычтена стоимость отправленной телеграммы, а также ответа, который он получил из редакции.

Последние слова возмутили Мориту. Он ведь старался ради блага газеты. Нет, теперь уж он им ничего не расскажет, а если решит опубликовать эту сенсационную статью, то в другой газете!

Дальнейшее наведение справок об Идохаре и Хацуко окончательно убедило Мориту в том, что Идохара крупная фигура в финансовом мире, а его жена принадлежит к высшим слоям общества. Теперь он понимал, насколько предусмотрительно она поступила, поселив Яманэ в другом отеле.

В голове у Мориты созрел один интересный план. Вообще-то он был неплохим спортивным репортером и честно относился к выполнению своих обязанностей. Но то, что он случайно стал обладателем секрета об интимной связи Яманэ и Хацуко, направило его мысли в ином направлении.

Моритапреследовал две цели. Во-первых, ему было известно, что в последнее время спортивные газеты стали терять читателей, поскольку значительно понизился интерес к бейсболу, которому они уделяли главное место на своих страницах. Этому было посвящено даже специальное заседание главных редакторов спортивных газет. Они решили сократить информацию о бейсболе и значительно расширить разделы, посвященные рыболовству и литературно-художественным очеркам. И Морита подумал, что если умело преподнести романтическую историю любви между спортсменом Яманэ и супругой Идохары, получится сенсационный литературный очерк — то, что надо на данный момент. Он поставит их газету высоко над остальными конкурентами, и руководство газеты будет вынуждено оценить его по заслугам.

Другая цель… нет, нет, конечно, он так не поступит… Но что даст в конечном счете публикация статьи? Лишь похвалу начальства и повышенный гонорар. А почему бы не сохранить пока эти сведения в тайне и в подходящий момент использовать более эффективно, получив за них крупную сумму? В газете теперь значительно меньше будут публиковать материалов о бейсболе, и ему в скором времени грозит безработица. Значит, не мешает позаботиться и о будущем.

Для начала он решил кое-что разузнать о Хацуко. Этого можно было достичь двумя путями: попытаться выяснить самому либо действовать через Курату. Но Курата чересчур дружна с Хацуко. Она сообщит ей о намерениях Мориты, и та сразу же насторожится.

Морита зашел в будку автомата, отыскал в телефонной книге номер Идохары и позвонил.

Трубку взяла, по-видимому, служанка.

— Вас беспокоят из главной конторы банка «П». — Морита назвал солидный банк. Причем специально упомянул о главной конторе, к которой обычно относятся с большим уважением, чем к простому отделению банка. — Попросите к телефону госпожу Идохару.

— Подождите минуточку. — В трубке зазвучал мотив популярной колыбельной песенки: должно быть, служанка положила трубку на музыкальную шкатулку. — К сожалению, госпожи нет дома, — вскоре послышался в трубке голос служанки.

Морита понял, что Хацуко просто не хочет подойти к телефону, и решил кое-что выяснить у служанки.

— Я Ватанабэ из банка «П». — Морита назвался одной из наиболее распространенных фамилий. — Я давно не беспокоил вашу госпожу и хотел бы узнать о ее самочувствии.

— Благодарю, она чувствует себя хорошо.

— Это самое главное. А давно ли она вернулась из Гонконга?

— Несколько дней назад.

— Наверно, она устала после такого путешествия?

— Нет, нисколько. — По тону, каким это было сказано, Морита догадался, что в семье Идохары ничего Необычного не произошло и, значит, Идохара, видимо не догадывается о связи Хацуко с Яманэ.

— Жаль, что не застал госпожу дома, позвоню в другой раз. Передайте ей сердечный привет. — Морита повесил трубку и стал снова листать довольно потрепанную телефонную книгу. Он нашел домашний телефон Кураты, а номера телефона ее салона на Гиндзе там не было.

Когда он набрал номер, трубку взяла женщина.

— Это квартира госпожи Кураты? — спросил Морита.

— Да.

— Не скажете ли мне, как называется салон госпожи Кураты на Гиндзе?

— Простите, а с кем я говорю?

— Я звоню по поручению жены. Она большая почитательница таланта госпожи Кураты и хотела бы посетить ее салон и заказать что-нибудь модное. — Мориту сбил с толку слишком уж молодой голос говорившей, и он сперва принял ее за служанку, но вскоре догадался, что с ним разговаривает сама Курата.

— Мой салон называется «Труа». Простите, с кем все же я имею честь?..

Морита вначале растерялся, фантазия ему изменила, и он назвал ту же фамилию, что и служанке Хацуко:

— Ватанабэ.

— Благодарю вас. Пусть ваша супруга зайдет к нам в любое удобное для нее время.

«Так, — подумал Морита, вешая трубку, — теперь очередь за Идохарой. Прежде чем шантажировать Хацуко, следует подробно выяснить, что за человек ее муж».

Кое-что он уже знал из газетных и журнальных статей, посвященных Идохаре. Но это были статьи общего плана, а Морите хотелось получить конкретную информацию, и в этом смысле он возлагал большие надежды на владельца журнала «Финансы» Кияму, который, как ему сказали, был лучше всех информирован о крупных деятелях деловых и финансовых кругов. Морита не был знаком с Киямой и понимал, что тот не станет откровенничать с каким-то спортивным репортером, поэтому снова решил пойти на обман.

Он позвонил в редакцию «Финансов», но ему ответили, что Кияма недавно уехал.

— Странно, значит, он, наверно, уже выехал ко мне.

— А с кем я разговариваю? — с некоторым запозданием спросил секретарь.

— Я из экономического отдела газеты «Р»., — Морита назвал одну из очень солидных газет. — Дело в том, что на сегодня мы наметили беседу за «круглым столом». Все приглашенные уже собрались, и только нет господина Киямы.

— Прошу прощения. — Секретарь заговорил значительно вежливей — название известной газеты сделало свое дело. — У господина Киямы не отмечено на календаре посещение вашей газеты…

— В таком случае я сейчас с ним свяжусь. Он где в настоящий момент находится?

— У господина Киямы встреча с управляющим компании «Ориент» в… — Растерявшийся секретарь назвал ресторан и адрес. — Если нужно, я могу ему сейчас позвонить.

— Не стоит беспокоиться, я сделаю это сам. — У Мориты радостно забилось сердце: ведь «Ориент» — та самая компания, президентом которой был Идохара.

Он прикинул, что эта встреча должна закончиться между восемью и девятью вечера. Где-то надо было убить время, и Морита зашел в ближайший Кинотеатр.

Вначале показывали политические новости, затем спортивные. На экране появились кадры, отснятые в спортивных лагерях бейсболистов. Когда Морита увидел крупным планом питчера Яманэ, запечатленного на берегу моря, он решил, что сходится слишком уж много случайностей. Улыбавшееся с экрана лицо Яманэ как бы подстегнуло его к решительным действиям.

Ошибка Мориты

Морита вышел из кинотеатра и направился к ресторану, который ему указал секретарь Киямы. Здесь, на улице, шедшей параллельно Гиндзе, находились самые дорогие рестораны, куда Морита и не мечтал попасть. Невдалеке от них стояли машины иностранных марок, дожидавшиеся своих хозяев.

Подойдя к нужному ресторану, Морита обратился к человеку в куртке, видимо, гардеробщику, который стоял у входа и курил:

— У вас сейчас ужинает господин Кияма. Не могли бы вы узнать, когда он собирается уходить?

— Вы имеете в виду журналиста? — Гардеробщик внимательно оглядел Мориту и, к счастью для него, решил, что тот коллега Киямы.

— Только, понимаете, у самого Киямы спрашивать неудобно, поэтому просто узнайте у служанки, как там обстоят дела, — как бы стесняясь, попросил Морита.

Гардеробщик вскоре вернулся и сообщил:

— Они уже закончили и выйдут минут через пять.

Морита облегченно вздохнул и, отказавшись от предложения гардеробщика войти внутрь, отошел в сторонку.

Вскоре, провожаемый служанками, в дверях показался довольно пожилой сутулый мужчина с большой лысиной. Образ Киямы, регулярно писавшего о закулисной деятельности финансовых кругов, никак не вязался с этим стариком, и Морита решил, что это управляющий «Ориента», с которым ужинал Кияма. Старик сел в машину и уехал. Другая машина, стоявшая рядом, сразу же подкатила к входу в ресторан. В дверях появился подтянутый мужчина с седой головой. При свете фонаря Морита разглядел его лицо, показавшееся ему значительно моложе, чем у того, кто только что уехал. Провожаемый поклонами служанок, он собирался уже сесть в машину, когда к нему подскочил Морита и окликнул:

— Господин Кияма!

Седой господин оглянулся.

— Ошибаетесь, я не Кияма. Господин Кияма уехал несколько минут назад.

— Простите. — Морита несколько секунд оторопело глядел на него и хотел было отойти в сторону, но седой его остановил:

— А кто вы будете? — Голос седого звучал удивительно дружелюбно.

Морита понял — перед ним управляющий «Ориента», с которым общаться ни к чему, и хотел улизнуть, но тот поглядел на репортера таким пронзительным взглядом, что Морита невольно остановился.

— Вы, должно быть, корреспондент газеты? — спросил управляющий.

— Да, — ответил Морита, наклонив голову.

— Ну что ж, раз Кияму вы упустили, садитесь в мою машину.

— Благодарю вас, но…

— Чего там, садитесь. Все равно вам надо куда-то ехать — я подвезу.

У входа все еще стояли служанки, и к тому же вышел тот самый гардеробщик, поэтому Морита счел за лучшее не перечить и сел в машину.

— Поезжай мимо четвертого квартала, — бросил Управляющий шоферу.

Машина тронулась, и служанки, как по команде, склонились в низком поклоне.

— Вы, видимо, незнакомы с Киямой, если нас перепутали? — спросил управляющий.

— Да, извините, что так получилось. — Морита почесал затылок.

— Значит, вам было известно, что Кияма встречался в этом ресторане со мной… Позвольте в таком случае представиться: Нэмото из транспортной компании «Ориент».

Морите ничего не оставалось, как представиться тоже, хотя ему было неловко называть спортивную газету, в которой он работал.

— Странно, что могло привести вас, корреспондента спортивной газеты, к владельцу «Финансов»? Может, спортивной газете понадобилась финансовая информация? — Нэмото продолжал добродушно улыбаться.

— Нет, причина в другом.

— Значит, вас заинтересовало, какие акции будут подниматься в цене?

— Только не это. При моей зарплате стоит ли думать о покупке акций?

— Верно, зарплата у вас небольшая, зато стабильная.

«Для чего понадобилось спортивному репортеру встречаться с Киямой, — думал тем временем Нэмото. — Судя по всему, не по поручению редакции, тем более что Морита с Киямой не знаком. Кияма чрезвычайно осведомлен в делах финансовых кругов, но, хотя в последнее время ведет себя презентабельно, он по-прежнему занимается темными операциями, вымогая тайком деньги у различных компаний. Может, репортер кое-что пронюхал об этой стороне деятельности Киямы? А вдруг этот репортер пришел к ресторану именно потому, что у Киямы была намечена там встреча с управляющим „Ориента“? В таком случае не исключено, что его интересует Идохара. Но зачем? Нет, пожалуй, это напрасные опасения. Хотя…»

Многолетняя служба в жандармерии выработала у Нэмото своего рода чутье. По Прежней профессии у него сохранилась привычка: любое сомнение, сколь необоснованным оно бы на первый взгляд ни показалось, надо проверить до конца.

«Да, — подумал Нэмото, — сегодняшний вечер у меня свободен, так почему бы не попытаться расколоть этого юнца?»

Машина приближалась к перекрестку, за которым начинался четвертый квартал.

— Где остановить машину? — Шофер обернулся к Нэмото.

— Господин Морита, как вы смотрите на то, чтобы немножко выпить? — неожиданно предложил Нэмото.

— Я, собственно…

— Не надо стесняться, вы ведь иногда употребляете?..

— Да. — Морите в самом деле сегодня хотелось выпить, и зачем отказываться, раз тебя угощают. «К тому же человек солидный, пригласит в хороший ресторан и поить чем попало не будет», — подумал он. В Гонконге Морита основательно поиздержался, и денег у него почти не оставалось. А тут удобный случай.

— Поедем в Акасаку, в ночной клуб, — сказал Нэмото шоферу.

Машина остановилась у фешенебельного ночного клуба невдалеке от отеля «Акасака». У входа их встретил швейцар в ливрее, затем бой в галстуке-бабочке провел гостей в нижний этаж по устланной ковровой дорожкой лестнице. Официант усадил их за свободный столик и, вежливо склонившись, ждал заказа.

— Что будете пить? — спросил Нэмото.

Морита заказал шотландское виски. Нэмото последовал его примеру.

— Не желаете ли пригласить к столу кого-либо из ваших знакомых девушек? — спросил официант.

— Благодарю, попросите свободных.

Через пару минут к их столику танцующей походкой подошли две девицы: одна — в кимоно, другая — в длинном европейском платье.

Выпив бокал виски, Морита пришел в отличное настроение и пригласил на танец девицу в европейском платье.

— Да, в Японии хорошо, — повторял Морита, оглядываясь по сторонам. В этом шикарном клубе он был впервые.

— А вы были за границей? — спросила девушка.

— Недавно приехал из Гонконга. Там даже девушек нет в ночных клубах. Приходится идти в танцевальный зал, платить владельцу за то время, пока партнерша будет отсутствовать, и только потом вести ее к себе. Да и ей самой надо заплатить немало. Нет, в Японии лучше.

Они вернулись к столику, где для Мориты уже был приготовлен новый бокал виски. Он сразу же отхлебнул половину.

— Потанцуйте и со мной, — предложила девица в кимоно.

Морита взглянул на Нэмото, тот поощрительно махнул рукой, и репортер, обходя столики, вновь отправился танцевать в холл.

— Не хотите ли потанцевать? — предложила та, что в европейском платье.

— Нет, я уж стар для этого дела, — засмеялся Нэмото. — Как вам понравился партнер?

— Он прекрасно танцует. Наверно, у него за границей была большая практика. Говорит, что недавно приехал из Гонконга.

— Из Гонконга? — воскликнул Нэмото и поглядел в холл, где танцевал Морита. — Когда он приехал?

— Сказал, что недавно… Что с вами? — удивилась девушка.

— Нет, нет, ничего особенного. — Нэмото чокнулся с ней и выпил.

Он, кажется, начинал догадываться о намерениях Мориты. И репортер, и жена Идохары, Хацуко, недавно вернулись из Гонконга. Не исключено, что там они могли случайно встретиться. И вот этот Морита ищет встречи с Киямой из «Финансов», с которым прежде даже не был знаком. Видимо, он пронюхал что-то предосудительное, касающееся Хацуко, и решил продать свой секрет Кияме. В этом предположении Нэмото укрепил и тот факт, что Морита, как репортер спортивной газеты, не был новичком в подобных делах.

Нэмото не считал Хацуко послушной женой. Идохара часто встречался с разными женщинами, и это не было секретом для Хацуко. Она знала об этом, но молчала, как и принято в аристократических кругах. И все же Хацуко была не такой женщиной, которая прощала бы мужу его похождения. По-видимому, она решила поступать так же. Для этого и отправилась в Гонконг, а чтобы иметь алиби, пригласила с собой преданную ей Курату.

На мгновение у Нэмото появилась мысль, что любовником Хацуко был Морита, но он сразу же ее отбросил. В этом случае Морита постарался бы встретиться в первую очередь с Хацуко, а не с Киямой. Нет, скорее всего Морита стал случайным свидетелем неприличного поведения Хацуко. Вот теперь все становится на свои места.

Морита побоялся встретиться с самим Идохарой и вымогать у него деньги. Он посчитал это слишком большим риском, учитывая положение, которое занимал Идохара, и решил запродать свой секрет третьему лицу — Кияме, который знал всю подноготную финансовых тузов. Если целью Мориты были только деньги, он проигрывал в сумме, продавая секрет Кияме, но так, по-видимому, было для него безопасней.

Музыка кончилась, и Морита в прекрасном настроении вернулся со своей партнершей к столу, где его ждал новый бокал виски. Морита не преминул к нему приложиться.

Заметив, что он основательно опьянел, Нэмото спросил:

— Господин Морита, вы, оказывается, недавно приехали из Гонконга? Вам там понравилось?

Морита отстранил от себя бокал и удивленно поглядел на Нэмото.

— Откуда вам это известно? А, наверно, моя первая партнерша проболталась. Уж эти девицы — слова им сказать нельзя, сразу выбалтывают.

— Пойдем-ка еще куда-нибудь, — предложил Нэмото, глядя на изрядно покрасневшее после трех бокалов виски лицо репортера. — Не так далеко есть одно тихое место.

— Мне все же как-то неловко.

— Не надо стесняться. Хоть встретились мы случайно, но ты мне сразу понравился. Так что будем сегодня веселиться.

Предостережение

Нэмото привез Мориту в клубный бар близ станции Симбаси. Этот бар могли посещать только члены клуба — президенты и директора компаний и некоторые выдающиеся личности. Бар был богато оформлен в стиле скандинавских коттеджей. Даже мебель для него специально заказали и доставили самолетом из Европы. Нэмото и Морита сели в удобные датские кресла и попросили виски. Посетителей здесь девицы не обслуживали, но женщину можно было привести с собой, правда, не всякую — либо из приличной семьи, либо, на худой конец, хозяйку фешенебельного бара.

— Какая здесь тишина, — слегка растерявшись, сказал Морита. Слишком разительно отличался этот бар от ночного клуба с его шумным джазом, откуда они только что приехали.

Нэмото видел, что Морита уже сильно захмелел, но пока не решался его расспрашивать, опасаясь, как бы необдуманно брошенная фраза не заставила того насторожиться. А поскольку дело касалось секрета, сулившего репортеру крупную сумму денег, расколоть его было непросто. Но Нэмото был терпелив — к этому его приучила прошлая профессия.

Морита тоже догадывался, что его неспроста так усердно потчует управляющий компании «Ориент». Морита понимал, что Нэмото хочет узнать, о чем он собирался поговорить с Киямой. Этот Нэмото, видимо, человек сообразительный и, должно быть, почувствовал, что дело касалось его компании. Иначе зачем бы ему так обхаживать человека, которого он видит в первый раз. Но Морита решил: если угощают, стесняться нечего. В другой раз он никогда в жизни не попал бы в такой фешенебельный бар, где подают настоящее шотландское виски.

Нэмото пока не пытался завязать разговор на интересующую его тему. Он лишь методично накачивал репортера виски, спокойно дожидаясь, когда алкоголь окончательно притупит бдительность Мориты. Опыт ему подсказывал: рано или поздно тот проговорится.

Вскоре Морита уже не мог прямо сидеть за столом, но ясность мысли не терял. Разговор зашел о закулисной стороне бейсбола, и Нэмото с интересом выслушивал болтовню Мориты.

В бар вошла нарядно одетая дама, сопровождаемая борцом сумо^[61] огромного роста. Они заняли столик напротив, и женщина заказала официанту виски. Этого борца часто показывали по телевидению, и Морита сразу его узнал. Ему было также известно, что женщинами тот не увлекается. При виде этой парочки кровь ударила ему в голову.

— Взгляните на эту парочку, — злобно прошипел он.

Нэмото незаметно поглядел в их сторону. Женщине на вид можно был дать лет тридцать пять, борцу — на десять меньше. Женщина, видимо, симпатизировала ему, сама заказывала еду и выпивку, а борец сидел, как большой ребенок, послушно выполнял ее указания.

— Когда у женщины заводятся деньги, ее начинает тянуть к таким вот спортсменам, — сердито сказал Морита. Должно быть, его злило еще и то, что у него самого такой женщины никогда не было.

— Издавна повелось, что таланты покупают, — в унисон сказал Нэмото.

Он понимал: в данной ситуации не следует перечить репортеру, а лучше соглашаться со всем, что он скажет.

— По всей вероятности, у этой потаскухи есть муж, — сказал Морита, продолжая бросать на парочку злобные взгляды. — Возможно, он даже президент какой-нибудь компании, а эта дамочка тратит на любовника деньги, которые тот зарабатывает в поте лица. Ей-то уже далеко за тридцать, а все с жиру бесится.

— И правда, в такие истории чаще всего бывают замешаны замужние дамы из богатых домов. Что ни говори, а самые преданные и честные — женщины из бедных семей, — поддакнул Нэмото.

— Когда я вижу такое, меня просто оторопь берет. Вот и в Гонконге я наблюдал подобную парочку.

Наконец Морита проговорился, но не потому, что потерял над собой контроль. Просто выпитое сделало его смелее, и он рассчитывал, что Нэмото уж никак не сможет догадаться, о ком идет речь.

— В Гонконге? — Нэмото внутренне подобрался, словно готовясь к прыжку. — Пожалуй, это распространенное явление. Особенно за границей. Стоит женщине выехать за границу, как ее охватывает какое-то чувство освобождения, и она сразу смелеет.

— Правильно. И когда я вижу, как непотребно ведет себя богатая женщина, мне просто кровь в голову ударяет.

— Не стоит волноваться из-за этого, лучше выпейте, — успокаивал его Нэмото и дал знак официанту принести виски.

«Так, теперь понятно, — подумал Нэмото, — интуиция меня не подвела: Морита видел в Гонконге жену Идохары — и не одну». Нэмото уже давно подозревал, что Хацуко не относится к разряду женщин, хранящих верность мужу.

Нэмото решил не уточнять, кто была та парочка, которую Морита видел в Гонконге. Излишнее любопытство только насторожило бы репортера. Нэмото и так все стало ясно, а дальнейшие действия он решил предпринять сам. Больше от Мориты ему ничего не было нужно, и он лишь подумал о том, что когда-нибудь репортер может ему еще пригодиться.

— Нам, пожалуй, пора, — сказал он, взглянув на часы.

Морите хотелось еще побыть среди этой необычной атмосферы, но, видя, что Нэмото встал, он тоже нехотя, с трудом поднялся со своего кресла.

— Все в порядке? — Нэмото поддержал за локоть пошатнувшегося репортера.

— Прошу прощения, — пробормотал тот и двинулся к выходу, опираясь на предусмотрительно подставленную руку Нэмото.

Когда они вышли на улицу, Нэмото вытащил из портмоне деньги и, отсчитав десять купюр по десять тысяч иен, сунул их в карман Мориты.

— Что это? — испуганно воскликнул репортер.

— Ничего особенного, я положил вам в карман деньги на такси. Поймите меня правильно, мне всегда нравились такие юноши, как вы. Если мне захочется опять выпить с вами, я вам позвоню. Уж вы не отказывайте мне, пожалуйста.

Нэмото остановил такси, с трудом втолкнул туда Мориту и предупредил шофера, чтобы тот довез его по указанному адресу. Он проводил взглядом удалявшуюся машину и представил, как репортер удивится, обнаружив в кармане сумму, во много раз превышавшую плату за такси.

«Теперь, пожалуй, он будет поступать так, как я ему укажу, — подумал Нэмото. — Конечно, он не получил того, на что рассчитывал у Киямы, но зато хорошо выпил, и сто тысяч иен тоже немалые деньги. Эти деньги он, безусловно, не воспримет как плату за молчание. Тем более что ни Нэмото, ни он сам не упомянули имени Хацуко. И все же с этого вечера у Мориты прочно засядет в памяти фамилия Нэмото».

На следующий день, когда Идохара находился у президента Коити, Нэмото, предупредив секретаря, что идет на переговоры, отправился к Хацуко. По дороге он остановил машину у магазина и купил корзину фруктов. Он заранее предупредил Хацуко, и та его ждала.

Нэмото вышел из машины на широкой улице и завернул в тупичок, в конце которого стоял дом Идохары. Шофер следовал за ним, неся корзину с фруктами. Подходя к дверям, Нэмото подумал о том, что неказистый домик Идохары совсем не соответствует огромным деньгам, которыми тот владеет. Впрочем, своего рода позерство было свойственно характеру Идохары: вот, мол, как скромно я живу!

Нэмото нажал на кнопку звонка, и в дверях сразу же появилась улыбающаяся Хацуко.

— Добрый день, что-то вы совсем нас забыли, — приветствовала она Нэмото.

— Извините, что дела не позволили встретить вас в аэропорту, — сказал Нэмото.

— Что вы? Я специально предупредила мужа, чтобы меня встречали только родственники. Ведь я ездила не по делам компании. Просто с госпожой Куратой мы решили немного проветриться.

«Она специально подчеркивает, что ездила не одна, а с Куратой», — отметил про себя Нэмото.

— Как вам понравился Гонконг?

— Отличное место. Удивительная дешевизна и уйма развлечений.

— Наверно, туда приезжают теперь много японцев?

— Да, куда ни пойдешь, обязательно повстречаешься с соотечественниками. Даже в холле нашего отеля все время толклись японцы. Приезжают целыми туристическими группами.

— Вот, наверно, почему бывает так, что случайно встретившихся и беседующих о чем-то мужчину и женщину ни с того ни с сего принимают за близких друзей.

— Что вы имеете в виду? — Хацуко удивленно вскинула глаза на Нэмото.

— Просто хочу сказать, что один человек видел вас в Гонконге, — улыбаясь, ответил Нэмото.

На мгновение в глазах Хацуко появился испуг, но она сразу же справилась с волнением и спокойно сказала:

— Приезжих из Японии много, и вполне возможно, что кто-то из них меня узнал.

— Безусловно, — засмеялся Нэмото. — На такую красавицу, как вы, нельзя не обратить внимания.

— Что вы? Там были женщины помоложе и, уж конечно, красивее.

— Речь идет об одном моем знакомом. Он проговорился, что видел вас вместе с неким молодым господином.

— Ничего подобного не припоминаю, — воскликнула Хацуко, но Нэмото заметил, как у нее забегали зрачки.

— Я, конечно, ему сказал, что вы там все время были вместе с госпожой Куратой и, видимо, с кем-то случайно встретились.

— Ни с каким знакомым я не встречалась, — твердила Хацуко.

— Значит, он просто обознался. Любопытных мужчин много, и одному из них просто показалось, что вы мило беседуете с молодым человеком. Тем более мой знакомец работает в газете, а для газетчиков любопытство — профессия.

При последних словах Хацуко явственно побледнела. Они так на нее подействовали, что она даже забыла поблагодарить Нэмото за фрукты, которые он ей преподнес.

— Я предупредил этого парня, чтобы он поменьше болтал глупости, иначе ему придется иметь дело со мной. Кажется, он понял. Поэтому вам не стоит придавать особого значения его болтовне.

— Что ж, раз меня видели с молодым человеком, значит, я пока еще кое-чего стою. — Хацуко пыталась отделаться шуткой, но не могла скрыть от Нэмото охватившего ее беспокойства.

Когда Нэмото ушел, Хацуко заперлась в своей комнате и задумалась. Она сразу же догадалась, о ком говорил Нэмото. Конечно же, это был тот самый спортивный репортер, который преследовал Курату.

Спустя полчаса Хацуко позвонила в банк.

— Мне срочно нужно два миллиона иен… а, да, купюрами по десять тысяч…

Прощание без лишнего шума

Хацуко завернула в газету полученные из банка два миллиона иен и позвонила Яманэ. Она беспокоилась, что он уже уехал на сборы, но, к счастью, он оказался дома. Накануне она прочитала в спортивной газете статью. В ней было написано, что тренировкам с командой Яманэ предпочел путешествие в Гонконг, и, вообще, в последнее время он слишком зазнался.

— Ты еще здесь? — удивилась Хацуко.

— Завтра еду на сборы вечерним поездом. Все время ждал вашего звонка и уже начал беспокоиться.

— Хорошо, что я тебя застала. Нам надо встретиться.

— Прекрасно, я так рад — даже сил вдвое прибавилось. — На самом деле Яманэ не так уж радовался предстоящей встрече.

Хацуко недавно узнала, что помимо нее у Яманэ была девушка — и не одна. Она специально наняла частного детектива, и он представил ей полную информацию. Теперь наступил удобный случай, чтобы ею воспользоваться.

— Встретимся в холле отеля «Т». Там нет любопытных, и никто не помешает нашему разговору, — сказала Хацуко и повесила трубку.

Она попросила прислугу вызвать машину и направилась к центру города, где находился отель «Т». Сверток с деньгами она положила в сумочку.

Она остановила машину у входа в зал приемов. Здесь всегда было людно, и она могла пройти в холл, никем не замеченная. В дальнем углу холла ее уже ожидал Яманэ. Он сидел в кресле и читал газету. Хацуко молча села напротив. Яманэ встретил ее радостной улыбкой.

— Скажите, зачем вам понадобилось встретиться со мной в таком странном месте, а не там, где мы обычно назначаем свидания? — спросил он.

— Я приехала сюда не развлекаться, а напомнить тебе о нашем давнишнем уговоре.

— Что-нибудь случилось?

— Да. Взгляни. — Хацуко вручила ему узкий конверт.

Яманэ вынул из него листок, быстро просмотрел его и изменился в лице. На листке были выписаны имена трех женщин, их адреса и даже номера телефонов. Несколько мгновений Яманэ шевелил губами не в силах что-либо произнести, потом справился и с невинным видом спросил:

— Что это такое?

Хацуко рассмеялась:

— Будь же мужчиной и признавайся, раз тебя приперли к стенке.

— Но я…

— Хочешь сказать, что не припоминаешь эти имена? Обычная отговорка. Уж лучше похвалил бы меня за то, что я досконально все выяснила. Одна из них — девушка из отеля, другая служит в баре, третья — студентка. Обычный набор для спортсмена-профессионала.

Яманэ хранил молчание.

— Учти — сведения точные. Да ты и сам, надеюсь, в этом убедился.

— Тут были свои обстоятельства, и мне кажется, вы не все правильно понимаете. — Яманэ сделал неуклюжую попытку оправдаться.

— Послушай, Яманэ. Я не собираюсь тебя порицать за это, но мы ведь условились: если появится у тебя или у меня кто-то другой — расстанемся без лишнего шума. Вот и пришла нам пора расстаться. Поверь, мне было не слишком приятно узнать, что ты скрываешь от меня свои связи с другими женщинами. Но теперь уже все перегорело. Ты холост, популярен, и, вполне естественно, девушки к тебе липнут. Я же хочу с тобой распрощаться — такой у нас был уговор. И давай разойдемся по-хорошему, без лишнего шума — теперь ведь так принято. — Хацуко положила сумочку на колени, открыла ее и вытащила сверток.

— Вот, бери. — Она бросила на стол пачку денег, завернутых в газету.

У Яманэ перехватило дыхание. Он глядел на сверток, и казалось, будто, кроме всего прочего, еще и прикидывал, сколько в нем денег.

— Здесь два миллиона иен, — тихо, но с достоинством произнесла Хацуко. — Убери их поскорее от любопытных глаз.

Яманэ привычным жестом — он не в первый раз получал от Хацуко подарки — опустил сверток в карман, на мгновение ощутив его тяжесть.

— А теперь простимся. — Хацуко сунула под мышку ставшую сразу легкой сумочку и встала. — Желаю тебе всяческих успехов на спортивном поприще. И старайся избегать скандальных историй — они могут повредить твоей карьере.

— Я понял. — Яманэ криво усмехнулся. — Уговор надо соблюдать. И не беспокойтесь: я поведу себя так, будто прежде между нами ничего не было.

— Именно так — и спасибо за все. Прощай. — Хацуко быстро пошла к выходу, провожаемая пристальным взглядом Яманэ.

«Ну вот, с этим покончено, никаких неприятностей теперь не случится, а Яманэ — молодой, способный спортсмен, молодых девиц у него хоть отбавляй, так что он успокоится. А потом женится. У профессиональных спортсменов принято даже свадьбу превращать в целое представление», — думала Хацуко, пересекая холл. У нее было такое ощущение, словно она смыла с себя налипшую грязь.

Хацуко села в такси. Свою машину она отпустила сразу же по приезде в отель, чтобы она лишний раз никому не мозолила глаза. Напряжение спало, и она вдруг ощутила гнетущую тоску. «Пора прекратить подобные легкомысленные выходки, — думала она, — и так пришлось достаточно натерпеться страха после того, что ей сказал Нэмото. Пусть муж по-прежнему развлекается на стороне — это его дело. Положение жены иное».

Она остановила машину у телефонной будки и позвонила в салон Курате.

— Ты только слушай, что я буду говорить, и ничего не отвечай.

— Да, да, — испуганно пробормотала Курата.

— Только что я порвала с Яманэ. Учти это… Понимаешь, с ним стало опасно встречаться. В Гонконге нас кто-то выследил, поэтому пришлось сразу же на всем поставить крест. Я дала ему два миллиона иен, кажется, он согласился молчать, но, если вдруг он тебе позвонит, ты с ним не разговаривай. Поняла?

— Да, да…

— У меня все, до встречи. — Хацуко повесила трубку и вернулась к ожидавшему ее такси.

Только теперь, после звонка Курате, он впервые ясно поняла, что навсегда порвала с Яманэ. Во всем теле она ощутила тяжесть, хотя обычно, когда от чего-то освобождаешься, начинаешь чувствовать необыкновенную легкость. Надо развеяться, думала Хацуко, и решила поехать за Таэко. До сих пор она ни разу не была у нее дома, обычно Таэко со своим мужем Ресабуро приезжала в гости к ней. Она остановила машину перед домом Таэко и вышла. Дом был неказистый, в таких жили служащие невысокого ранга. Должно быть, Ресабуро нарочно поселился в таком жилище в угоду Идохаре.

Хацуко миновала миниатюрные ворота с дощечкой, на которой была выбита фамилия владельца, и нажала кнопку звонка.

Ресабуро и Таэко жили вдвоем, служанку не держали — тоже в угоду «скромному образу жизни» который поддерживал у себя дома Идохара.

По расчетам Хацуко, Таэко должна была быть дома, но там царила тишина, и никто не вышел открыть ей дверь. Она позвонила снова. На этот раз ей почудилось какое-то движение внутри дома. Кто-то подошел к двери. Шаги были тяжелые, хотя кто же мог там быть, кроме Таэко?

Тихо звякнула дверная цепочка. Хацуко подумала, что в открывшуюся щелку сейчас выглянет Таэко и страшно удивится, увидев ее. Хацуко отошла от двери на два-три шага и приняла комическую позу.

Дверь отворилась, и то, что увидела Хацуко, невольно заставило ее вскрикнуть: на нее уставился незнакомый мужчина.

Вначале она подумала, что к Таэко забрался вор. Но он почему-то был в пижаме. В следующее мгновение дверь захлопнулась, а побледневшая Хацуко бросилась бежать.

Сговор

Идохара встретился с парламентским заместителем министра торговли и промышленности Синами в одном из уютных ресторанов в районе Акасаки. Женщины пока еще не пришли, и саке не было подано. Они потягивали сакураю^[62] и вели неторопливую беседу.

Синами предлагал Идохаре приобрести у него Восточную строительную компанию. Встрече предшествовали длительные переговоры, пока Синами наконец решился пойти на этот шаг.

Восточная строительная компания работала с большим дефицитом, который еще более увеличился с тех пор, как Синами занялся политикой. В деловых кругах давно уже ходили слухи, что когда-нибудь она перейдет в другие руки, но Синами до последнего времени упорно отказывался ее продавать. Идохара, заполучив компанию «Ятие», втайне хотел присоединить к ней и Восточную строительную, но не с тем, чтобы ее реорганизовать. У него были далеко идущие планы: помочь Синами выйти из тяжелого финансового положения и благодаря этому установить с ним более тесный контакт.

Синами принадлежал к группировке, которая выступала против той фракции в партии, которая поддерживала нынешнее правительство. Глава группировки господин Эдзима был в хороших отношениях с нынешним премьер-министром и председателем партии, но в настоящее время находился к нему в оппозиции. Поскольку его группировка имела наибольшее число депутатов в парламенте после фракции, поддерживающей правительство, она держала в постоянном страхе как нынешний кабинет министров, так и руководство партии. Для того чтобы сохранить некоторый баланс между оппозиционной и правительственной группировками в рамках одной партии, Синами и был назначен на пост парламентского заместителя министра торговли и промышленности.

Синами не связывал свою карьеру с консервативной партией, значительную часть которой составляли выходцы из государственных чиновничьих кругов. Его вообще нельзя было причислить к тем деятелям, которые избрали своей целью в жизни только политику. С юных лет он много работал, организовывал разные предприятия, одним из которых была Восточная строительная компания. Синами не принадлежал к правительственной группировке, поэтому он все время нуждался в субсидиях на политические цели. Он мыслил; широко, иногда проявлял упрямство и даже грубость, защищая интересы своей группировки, и, может быть, именно поэтому снискал уважение со стороны избирателей. В то же время у него сложились хорошие отношения и с правительственной группировкой, и в случае прихода к власти группы Эдзимы все без исключения предполагали, что он, несомненно, займет высокий пост в новом кабинете министров.

Идохара выяснил, что на Синами тяжелым бременем повисла Восточная строительная, но все же пока он за нее держится, поскольку понимает: если кабинет Эдзимы Придет к власти, он добьется всяческих преимуществ для своей компании. Но это может произойти через два-три года, а то и через пять, и Синами, с другой стороны, понимал, что столько он не выдержит. Тем более что положение нынешнего кабинета Сакаты считалось стабильным. А Синами нужны были деньги сегодня — и не только для себя, но и для своих сторонников, среди которых были как молодые, так и довольно пожилые члены парламента. Все они рассчитывали на блага, которые принесет им Синами в случае смены кабинета. Вот почему Синами наконец решился расстаться со своей Восточной строительной компанией, надеясь сорвать за нее солидный куш.

Идохара это понял, но не стал открыто сближаться с Синами. В то же время ему не хотелось обращаться к посреднику, который мог бы раньше времени случайно проговориться — и тогда пиши пропало! Идохара намеревался осуществить все по возможности втайне, поэтому он решил действовать через женщин. Он тщательно изучил окружение Синами, и тут-то всплыла Фукусима, с которой поддерживала приятельские отношения начинающая актриса Кинуко. Идохара решил порвать со своей прежней любовницей Минако, сойтись с Кинуко и через нее выйти на Фукусиму и ее патрона Синами. Казалось бы, путь далекий, но он сулил наиболее эффективные результаты.

Идохара считал, что нынешний кабинет не справится с возникшими экономическими трудностями, а в консервативной партии единственной сильной личностью был Эдзима, которому, безусловно, поручат сформировать новый кабинет министров. Тогда-то Синами станет либо одним из влиятельных министров, либо генеральным секретарем партии и, само собой, не оставит без внимания строительную компанию, поскольку именно на строительные компании будет опираться правительство с тем, чтобы разрешить экономические трудности. Дело в том, что строительная индустрия непосредственно связана с производством цемента, машиностроением, металлургией и повышение ее активности, несомненно, должно было сказаться на улучшении конъюнктуры во всей промышленности в целом. Идохара счел нужным вложить средства в Восточную строительную компанию, хотя и понимал, что ему Придется уплатить за нее Синами немалые деньги.

Правда, многие посчитали бы решение Идохары опрометчивым. Трудно было предположить, когда уйдет в отставку кабинет Сакаты, а продержаться три, а то и пять лет при огромном дефиците Восточной строительной — для этого требовались немалые средства. Но Идохара был единовластным диктатором, и ему не требовалось испрашивать согласия правления компании.

— Честно говоря, у меня словно гора с плеч свалилась, — сказал Синами, когда они в общих чертах договорились об условиях продажи Восточной строительной компании. — Но если говорить откровенно, я бы, господин Идохара, никогда не уступил вам эту компанию, если бы не нуждался в деньгах на политические цели. Как вы сами понимаете, перед ней в ближайшее время откроются блестящие перспективы. Идохара допил сакураю и усмехнулся.

— Но, господин Синами — возразил он, — неизвестно, сколько придется ждать, пока появятся эти перспективы. До той поры можно остаться без гроша, и я очень рискую, приобретая Восточную строительную.

— Я это понимаю и благодарю вас. Вы очень меня выручили. У меня ведь, помимо всего прочего, большие долги, и, не будь вашей помощи, просто не знаю, как бы я с ними расплатился. Поэтому будем рассчитывать на лучшее.

— Я очень на вас надеюсь.

— А я не забуду услугу, которую вы мне оказали. Теперь с делом покончено, и давайте веселиться. Я угощаю, — воскликнул Синами и приказал, чтобы несли еду и выпивку и пригласили женщин.

Был уже десятый час, когда Синами и Идохара вышли из ресторана. Синами предстояла встреча в другом ресторане со своими партийными коллегами. Идохара тоже намеревался кое-куда съездить. Они обменялись рукопожатиями и, договорившись через несколько дней созвониться по поводу деталей передачи Восточной строительной компании, расстались.

Идохара сел в машину, любезно предоставленную ему Синами, и попросил отвезти его на Гиндзу. Собственно, на Гиндзе у него не было никаких особых дел, но, поскольку машина принадлежала Синами, шофер, несомненно, сообщит ему, куда он отвез Идохару. Поэтому Идохара вышел на Гиндзе, подождал, пока шофер уедет, сел в такси и поехал обратно в Акасаку, в отель, где он поселил Минако.

В это позднее время в холле уже был погашен свет, и Идохара тайком, стараясь, чтобы его не заметил портье, прошел к лифту и нажал на кнопку одиннадцатого этажа. В коридоре царила темнота, горела лишь одна лампа на столе дежурного по этажу. Идохара добрался до номера Минако и постучал. Дверь отворилась, из номера выглянула Минако в красном спальном халате. Идохара поздоровался и сел в кресло. Минако не подошла к нему, как обычно, а остановилась поодаль и молча глядела на Идохару.

— Похоже, вы меня совсем забыли, — с усмешкой сказала она.

По всей вероятности, Минако уже приготовилась ко сну и намазала лицо кремом.

— Я последние дни был страшно занят. — Идохара устало поглядел на нее. — Но ты позвонила и сказала, что у тебя есть какой-то неотложный разговор — вот я и приехал. Что-нибудь случилось?

— Я понимаю, что вы очень заняты, но забывать жену — я уже о себе не заикаюсь — не следует. А то стали распространяться странные слухи. Вот из-за них-то я и попросила вас приехать: по телефону об этом не расскажешь.

— Что-нибудь моя жена натворила? — Идохара пристально поглядел на блестевшее от крема лицо Минако.

Спортсмен

Идохара не спеша вытащил из кармана сигарету и закурил.

«Должно быть, она специально придумала какой-то серьезный разговор, чтобы под этим предлогом затащить меня сюда: чувствует, что я от нее отдаляюсь», — подумал он. Идохара в самом деле намеревался поскорее порвать с Минако, но у него еще сохранялась к ней жалость. Именно поэтому он и приехал сюда, хотя и предполагал, что предлог она специально придумала. Уж если она хотела что-то ему высказать, так, наверно, о его новой девушке, но Идохара не думал, что разговор коснется его жены.

— Похоже, узнав, что дело касается вашей жены, вы успокоились, — с усмешкой сказала Минако.

— Чего мне, собственно, волноваться, если ты пока ничего не объяснила.

— Наверно, вам не слишком приятно будет узнать о тех слухах, которые распускают о вашей жене. Я вас хочу предупредить — ине думайте, не потому, что я испытываю к ней ревность.

— Спасибо и на том. Говори, в чем дело?

— Недавно я заходила в отель «Т» и, представьте себе, видела там в холле вашу жену Хацуко. Знаете, что она там делала?

«Значит, она только видела Хацуко, но не разговаривала с ней, — подумал Идохара, — но почему Хацуко оказалась в отеле „Т“?». Обычно жена всегда его предупреждала, если отправлялась днем за покупками, либо к друзьям, или на какую-нибудь выставку. Причем она никогда не ходила одна, а приглашала с собой Курату или Таэко — жену Ресабуро.

— Так вот, — продолжала Минако. — Позвольте вам посочувствовать: у вашей жены был довольно долгий и, похоже, интимный разговор с одним бейсболистом. Вы никого не подозреваете? Ведь ваша жена, кажется, спортом не интересовалась?

— Вроде бы нет.

— Откуда же она знает Яманэ?

— Какого еще Яманэ?

— Неужели вы о нем ничего не слышали? Восходящая звезда бейсбола. О нем на всех перекрестках говорят.

— Вот кого ты имеешь в виду! С ним я знаком — он даже у нас бывал дома, и я однажды пригласил его вместе пообедать.

— Вас с ним познакомила жена?

— Кажется, да.

— И вы еще говорите, что не знаете, кто такой Яманэ?

— Меня бейсболисты не интересуют, поэтому я не сразу понял, о ком идет речь. Да и не встречался я с ним с тех пор.

— А как вы поступите, если я вам скажу, что ваша женушка с ним частенько виделась?

— Ты меня не шантажируй — ничего у тебя не выйдет.

— И не собираюсь. Стоит мне поглядеть на парочку даже в любом общественном месте, я по их поведению, по разговору сразу могу сказать, в каких отношениях они находятся. По крайней мере, до сих пор я ни разу не ошибалась.

— Похоже, у тебя большой опыт.

— Кое-какой есть. Я поглядела, как они беседуют между собой, и сразу поняла, что они не в первый раз встречаются.

— Ты мне только это хотела сообщить?

— Не успокаивайте себя тем, что они встретились на людях, в холле такого приличного отеля. Я как увидела их, сразу вспомнила про статью в газете об этом Яманэ. Там его ругали за то, что он поехал развлекаться в Гонконг и опоздал на сборы.

Гонконг… Последние слова Минако больно кольнули Идохару.

— Кажется, и ваша жена недавно туда ездила? — Минако в упор поглядела на Идохару.

— Ездила. — Идохара сделал вид, будто не усматривает в этом ничего необычного.

— Ладно, больше ничего вам не скажу. Я хотела лишь предупредить вас до того, как пойдут всякие слухи.

— Это все? В таком случае желаю тебе спокойной ночи. Я тороплюсь. — Идохара оперся обеими руками о ручки кресла, решительно встал и, пройдя мимо растерянно глядевшей на него Минако, направился к двери.

— Не пущу, — опомнившись, закричала Минако. Опередив Идохару, она метнулась к двери и загородила ее. — Ни за что не пущу. — Она схватила его за узел галстука и рванула на себя.

— Отойди! — Идохара с силой оттолкнул Минако. Она упала на постель, полы халата разметались, открыв обнаженное тело. — Что за глупые манеры!

— Не пущу! — Она снова метнулась к двери.

— Может, это приведет тебя в чувство. — Идохара вынул из кармана довольно толстый конверт и бросил его на постель.

— Мне не нужны твои деньги! — закричала Минако.

— Некоторое время я не смогу с тобой встречаться, ты уж сама постарайся на эти деньги развлечься, — спокойно сказал Идохара.

— Не указывай, я тебе не жена!

Идохара схватил ее за шею, оттащил от двери и быстро вышел в коридор. Здесь он был в безопасности. Знал: в таком виде она не решится преследовать его дальше…

* * *

На следующее утро Идохара по дороге в контору зашел к Ресабуро. Его встретила Таэко. Увидев его, она испугалась и покраснела. Идохару это несколько удивило, но он отнес необычное состояние Таэко за счет своего неожиданного прихода. Лишь много позже он узнал истинную причину ее испуга.

— У меня к тебе просьба, — обратился он к Таэко. — Ты знакома с бейсболистом Яманэ?

— Нет. — Лицо Таэко выражало растерянность.

— Я не имею в виду личное знакомство, но в газетах-то ты о нем читала?

— Кажется, читала.

— Он очень популярный спортсмен. Так вот, дело в том, что один знакомый менеджер хочет переманить его в свою команду, но его смущают слухи о легкомысленном поведении Яманэ. По его мнению, это большой минус для спортсмена-профессионала. Менеджер спрашивал меня, нет ли среди моих знакомых человека, который проинформировал бы его о личной жизни Яманэ. Я слышал, что он был в Гонконге одновременно с Хацуко и Куратой. Мне бы не хотелось расспрашивать жену по такому глупому поводу… Поговори-ка ты с Куратой — может, она знает что-нибудь об этом Яманэ.

Простодушный разговор

Часа через два после того, как ушел Идохара, Таэко позвонила в салон Кураты.

— Какая неожиданность! — воскликнула Курата. — Чем могу быть полезна?

— Не могли бы вы уделить мне часик во второй половине дня? — спросила Таэко.

— Постараюсь.

— Мне как раз надо съездить по делу в центр, а потом можем вместе пообедать.

— Вы собираетесь меня угостить?

— Конечно, ведь мы не встречались еще после вашего возвращения из Гонконга.

— С удовольствием принимаю ваше приглашение.

Таэко хотела было нарядиться в европейское платье, потом передумала и надела кимоно. Иначе Курата — владелица салона европейских дамских аксессуаров — стала бы критически разглядывать ее платье, да еще обиделась бы на то, что оно заказано не в ее салоне. Завязав сложным узлом пояс оби, Таэко присела передохнуть.

Приход Идохары ей показался странным, еще более неожиданной была его просьба разузнать у Кураты кое-какие подробности о бейсболисте Яманэ. И с какой стати к нему обратился знакомый менеджер? Гораздо проще и надежней было выяснить все, что касалось Яманэ, в любом справочно-детективном агентстве или, на худой конец, у частного детектива, которому не составило бы большого труда навести справки даже в Гонконге. И потом, почему Идохара не захотел расспросить Хацуко? Ведь они с Куратой повсюду бывали вместе, и его просьба узнать обо всем у Кураты казалась по меньшей мере странной.

Таэко взглянула на себя в зеркало и рассмеялась. Она вспомнила неожиданный визит Хацуко. Когда раздался звонок, Таэко решила, что пришел разносчик товаров но она была в таком виде, в каком перед незнакомыми людьми появляться нельзя. Поэтому Таэко послала его узнать, кто звонит. А он был настолько легкомыслен, что спустился вниз в пижаме, да еще не спрашивая, отворил дверь. Правда, он сразу же ее и захлопнул, но было поздно. Хацуко была настолько шокирована, что опрометью кинулась прочь.

По его описанию Таэко узнала Хацуко и страшно перепугалась. Она поняла, что попалась и никакие увертки уже не помогут. Хоть бы он переоделся, тогда чем-то можно было объяснить его присутствие в доме. И черт же дернул его спуститься в пижаме. Хацуко, конечно, женщина умная и ни своему мужу, ни тем более Ресабуро ничего не расскажет, но ей-то когда-нибудь обязательно это припомнит. Первые дни Таэко не находила себе места в ожидании неприятного разговора с Хацуко. Но та хранила молчание. Но с тех пор Хацуко даже ни разу не позвонила, а прежде уж раз-то в три дня она обязательно по телефону справлялась о здоровье, приглашала вместе пообедать или куда-нибудь сходить. Видимо, Хацуко была шокирована и уже не могла запросто с ней болтать по телефону.

Таэко проводила дни с таким ощущением, будто она сидит на бомбе, готовой в любой момент взорваться. Она стала больше внимания уделять Ресабуро, всячески ублажала его, но страх не становился меньше. В один из таких дней зашел Идохара. Таэко вначале страшно перепугалась: она подумала, что Хацуко все рассказала мужу и тот пришел устроить ей разнос. Но оказалось, что Идохара посетил ее совсем с другой целью. Она быстро уловила, что дело касается его жены, и со злорадством подумала: теперь мы с Хацуко в равном положении.

Таэко и прежде подозревала, что Хацуко и Яманэ находятся в близких отношениях. Вначале, когда вся их семья познакомилась с Яманэ, его имя не сходило с уст Хацуко, которая всячески восхваляла этого юношу. Но месяца через три она перестала даже упоминать его имя, и это сразу же насторожило Таэко. Она поняла, что Хацуко не охладела к спортсмену — просто их отношения приняли иной, более интимный характер. Такое уже дважды случалось у Хацуко с другими мужчинами еще до знакомства с Яманэ, и Таэко об этом знала. Поэтому, когда Идохара попросил ее разузнать у Кураты о Яманэ, она поняла, что над Хацуко нависла угроза разоблачения. Наверно, кто-то донес Идохаре о связи Хацуко с Яманэ. Иначе не объяснишь, почему он отказался говорить об этом с женой.

* * *

Встретившись в ресторане, Таэко и Курата вначале вели милую болтовню, не имеющую никакого отношения к цели встречи. Курате не терпелось узнать, зачем Таэко решила с ней повидаться, но она понимала, что первой задавать вопрос неприлично.

Разговор зашел о путешествии в Гонконг, и Курата рассказывала о нем так, как они договорились с Хацуко. Она говорила гладко — было видно, что одни и те же фразы она повторяла уже не раз своим знакомым. Таэко делала вид, что с интересом слушает.

— Госпожа Курата, вы случайно не встречались в Гонконге с Яманэ? — спросила наконец Таэко, когда они перешли к десерту.

Курата замерла, не донеся ложечку до рта.

— Не встречались, — медленно произнесла она, но Таэко заметила, как испуганно вздрогнули у нее ресницы.

— Почему?

— А разве мы обязательно должны были с ним встретиться?

— Вовсе не обязательно, просто я подумала: если вы оказались там одновременно, почему бы вам случайно не повстречаться.

— Нет, мы его даже не видели в Гонконге. А почему вас так заинтересовал Яманэ? — спросила Курата.

— Один человек сообщил о том, чем Яманэ занимался в Гонконге.

Теперь Курате стало ясно, что дело в первую очередь касается Хацуко.

— От кого же вы могли это услышать? — Курата сделала вид, будто задумалась.

— От одного японца, который в то время находился в Гонконге. — Таэко понимала: Курата сама не признается, что они виделись с Яманэ, поэтому она придумала несуществующего свидетеля. — Этот человек многое мне рассказал о Яманэ, в том числе и о женщине, с которой он приехал в Гонконг.

Курата проницательно посмотрела на Таэко и скороговоркой сказала:

— Значит, это был репортер из спортивной газеты Морита? Он — никто другой! В Гонконге он мне покоя не давал.

— Почему он вас преследовал? — спросила Таэко, увильнув от ответа.

— Он приходил в отель и все старался узнать об отношениях Хацуко и Яманэ.

Курата вела себя осторожно, но в то же время не хотела показать, что она слепо и во всем подчиняется Хацуко. Честно говоря, пребывание в Гонконге вместе с Хацуко оставило у нее неприятный осадок. Хацуко откровенно использовала ее в качестве прикрытия, а сама преспокойно развлекалась с Яманэ. И теперь Курата злилась на себя: с какой стати в Гонконге она во всем потакала этой барыне? Поэтому, удостоверившись, что Таэко узнала на стороне о похождениях Хацуко, она решила чуть-чуть приоткрыть завесу, скрывавшую правду. Курата вообще считала несправедливым, что Хацуко приказала ей держать рот на замке, и у нее даже появилось желание бросить легкую тень на репутацию жены Идохары.

— Этот репортер не знал, что прежде не только Хацуко, но и мы все уже встречались с Яманэ, и, когда он увидел Хацуко разговаривающей с Яманэ, ему показалось неслучайным, что мы одновременно приехали в Гонконг. Вот он и стал приставать ко мне, надеясь выудить какие-то сведения.

Курата сумела все выразить так, что формально тень подозрения на Хацуко не падала, все сводилось к предположениям репортера. Но она понимала: Таэко достаточно умна, чтобы уловить недосказанное.

— Ах, вот оно что? — Таэко сделала вид, будто объяснение Кураты ее успокоило. — Откровенно говоря, не репортер Морита рассказал мне о том, что Хацуко и Яманэ развлекались в Гонконге, но такие слухи вызывают у меня опасение за репутацию Хацуко. Кстати, а в какой газете служит этот Морита?

Курата назвала газету, и на этом их разговор закончился. Курата взяла сумочку и направилась в туалетную комнату. Таэко последовала за ней. Они встали рядом и, глядя в большое зеркало, начали приводить себя в порядок.

— Какой чудесный у вас кулон, — воскликнула Таэко, разглядывая золотую цепочку с небольшим опалом. — Вы приобрели его в Гонконге?

— Недорогая штука, как раз по моим возможностям, — ответила Курата, подкрашивая губы.

— А Хацуко привезла оттуда много чудесных вещичек. Даже мне кое-что перепало, а уж вас-то она, наверно, задарила — ведь вы были при ней неотлучно.

— Ничего особенного она мне не подарила, — сердито ответила Курата. — Она мне передала, правда, шесть скатертей и шесть дюжин носовых платков. Я решила, что это в самом деле подарок и распорядилась ими по своему смотрению: столько скатертей мне не было нужно, и четыре из них я продала через свой салон. И представляете? Она узнала об этом и потребовала ей заплатить. Причем не по той цене, по какой она покупала в Гонконге, а по которой я их продала — на десять процентов дороже…

Таэко и страховой агент Тэцуо Тадокоро

Расставшись с Куратой, Таэко думала о том, как ей выполнить обещание, данное Идохаре. В рассказе Кураты она уловила вполне определенный намек на то, что в Гонконге Яманэ и Хацуко встречались друг с Другом. И все же Таэко ломала себе голову, как обо всем рассказать Идохаре. Когда он просил выяснить У Кураты подробности о поведении Яманэ в Гонконге, его, без всякого сомнения, интересовало: было ли что-нибудь между спортсменом и его женой? Проще всего ответить Идохаре: «Курата не видела Яманэ в Гонконге». Но так, пожалуй, делать не следовало, поскольку Таэко не знала, какая информация уже имелась у Идохары. Можно было сослаться на спортивного репортера Мориту, который будто бы возводит всякую напраслину на Яманэ и Хацуко, но в этом случае возникала опасность, что Идохара пожелает сам встретиться с Моритой, и кто знает, что тот наплетет, если Идохара предложит ему солидную сумму денег.

Был и еще один путь: самой встретиться с Моритой, расспросить его о поведении Хацуко в Гонконге и в зависимости от того, что он расскажет, либо в точности передать Идохаре, либо кое-что смягчить. Ведь когда Курата упомянула фамилию Мориты, она словно намекала Таэко: я, мол, не беру на себя смелость, а ты повидайся с ним сама, и он тебе все расскажет. Но у Таэко сразу же возникло сомнение: согласится ли Морита выложить факты перед незнакомой ему женщиной, а просить посредничества Кураты неудобно: вряд ли она согласится пойти вместе с ней к человеку, который так изводил ее в Гонконге. Таэко стала раздумывать, кого бы послать к Морите вместо себя. Нужен был человек, которому можно вполне довериться, и Таэко решила попросить его.

Звали его Тэцуо Тадокоро. Он был агентом страхового общества. Таэко познакомилась с Тэцуо, когда он года три тому назад зашел к ним в дом с предложением застраховать имущество. Таэко понравился этот скромный юноша, он тоже постепенно увлекся молодой замужней женщиной. Они стали регулярно встречаться, чему способствовало отсутствие в доме Таэко служанки, а также то, что ее муж Ресабуро был целыми днями на службе и она оставалась дома одна. Вначале Таэко чувствовала свою вину перед мужем, опасалась разоблачения, но спустя год чувство вины притупилось, и она настолько осмелела, что позволяла Тэцуо даже пользоваться пижамой мужа.

Тэцуо, по всей вероятности, такие отношения вполне устраивали: он уже дважды отказывался жениться на девушках, которых ему сватали. В то же время он не настолько был влюблен в Таэко, чтобы требовать от нее развода с мужем. Тэцуо, правда, беспокоило, что об их отношениях могут узнать в страховом обществе. Поэтому он посоветовал Таэко расторгнуть договор о страховке. В этом ничего необычного не было, если учесть, что тогда как раз обанкротилось несколько страховых компаний и клиенты, опасаясь за свои деньги, стали отказываться от подобного вида услуг.

Когда же Хацуко поймала их на месте преступления, вновь ожили прежние страхи Таэко, и она решила постепенно, не уязвляя самолюбия Тэцуо, отдалить его от себя и внушить ему мысль о женитьбе. Таэко перестала встречаться с Тэцуо в своем доме, убедив его в необходимости соблюдать особую осторожность после того, как его видела Хацуко. Но Таэко намеревалась намекнуть Хацуко, что ей тоже кое-что известно о похождениях той в Гонконге, и тогда жена Идохары уже не сможет глядеть на нее свысока. Таэко решила не рассказывать Тэцуо об отношениях, которые связывали Яманэ и Хацуко. Пусть он узнает об этом от самого Мориты, если тот согласится вообще что-нибудь ему сообщить. Она позвонила Тэцуо по телефону и назначила ему свидание в небольшом кафе в районе Сибуя.

— Неужели мы теперь всегда будем встречаться только на людях? — недовольно спросил Тэцуо.

— Ничего не поделаешь, некоторое время нам надо соблюдать осторожность. Ведь если муж узнает, и вам, и мне не поздоровится.

— Итак, о чем вы хотели со мной поговорить?

— У меня к вам просьба. Дело касается бейсболиста Яманэ из команды «Кондорс». Корреспондент спортивной газеты Морита, будучи в Гонконге, все время наблюдал за приехавшим туда Яманэ. А один мой знакомый очень интересуется, как Яманэ там себя вел. Вот я вас и прошу встретиться с этим Моритой и расспросить обо всем, что касается Яманэ.

— Сдается мне, это не ваш знакомый, а вы сами интересуетесь Яманэ. — Тэцуо подозрительно взглянул на Таэко.

— Глупый человек! Разве я тогда обратилась бы к вам? Короче говоря, встретьтесь с Моритой и расспросите его о бейсболисте, узнайте, не встречался ли он в Гонконге с одной интересной дамой лет тридцати?

Расследование

— Нам необходимо срочно повидаться, — взволнованно сказал Морита, позвонив Нэмото по телефону.

«Неужели он успел уже истратить деньги, которые я ему дал, выходит, я его недооценил», — удивился Нэмото, решив вначале, что именно поэтому тот хочет с ним встретиться.

— Недавно ко мне заходил человек, он интересовался известными вам событиями в Гонконге, — добавил Морита.

— В таком случае зайдите ко мне. Сейчас я занят и уйти из конторы не могу. — Нэмото понял, что речь идет не о деньгах.

Через полчаса Морита уже сидел в приемной «Ориента».

Когда вошел Нэмото, он поспешно вскочил со стула и поклонился. Нэмото приказал принести чай и спросил:

— Что же все-таки случилось?

— Час тому назад в редакцию позвонил некий Тадокоро и попросил со мной встретиться, — преданно глядя в глаза Нэмото, сказал Морита. — Я спросил его: по какому вопросу? Он ответил: поговорить о Яманэ. К нам часто заходят любители бейсбола, я решил, что он принадлежит к их числу, и пригласил в редакцию — у нас не принято отказывать читателям во встрече. Вначале он действительно интересовался спортивными успехами Яманэ и перспективами на победу у команды «Кондорс», потом сказал, что ему известно, будто я одновременно с Яманэ был в Гонконге и собирал о нем материал. И он просит поэтому подробно рассказать, как этот спортсмен вел себя за границей. Когда я поинтересовался, зачем ему нужны такие сведения, он ответил, что в связи с некоторыми обстоятельствами, о которых он пока сказать не может. Меня его просьба сразу насторожила, и я ответил, что ничего о Яманэ не знаю. Тогда он спросил: значит, слухи о том, что вы в Гонконге собирали о Яманэ материалы, неверны? Если бы я ответил утвердительно, он бы извинился и ушел несолоно хлебавши. Но мне-то важно было узнать, зачем ему понадобились эти сведения, и я сказал, что действительно, узнав случайно о приезде Яманэ, решил собрать кое-какую информацию о его пребывании в Гонконге.

— Как реагировал на это ваш собеседник?

— Он проявил необыкновенный интерес и попросил подробно рассказать. Я попытался отделаться общими фразами, но тот скорчил недовольную мину и обвинил меня в том, что я чего-то недоговариваю. У меня сложилось впечатление, будто ему кое-что известно о Яманэ и госпоже Идохара и он пришел ко мне, чтобы уточнить имеющиеся у него сведения.

— Так, так, — пробормотал Нэмото.

— Я решил все же расколоть этого Тадокоро и добавил, что о Яманэ можно рассказать многое, мол, всякое бывает с мужчиной, когда он приезжает за границу, но не с каждым можно этим поделиться. Тогда он вынул из кармана конверт и стал совать его мне в руки.

— Похоже, он в самом деле кое-что разнюхал о Яманэ и госпоже Идохара и хотел выяснить детали, раз предложил вам деньги, но от кого же он мог об этом узнать? — спросил Нэмото.

— Я попытался у него выяснить, но он все время увиливал от прямого ответа. И все же, сдается мне, здесь замешана Курата — владелица салона дамского платья.

— Разве он с ней знаком?

— Не знаю. Сам он об этом не заикался.

— Ну а деньги вы все же взяли?

— Я отказывался, но он насильно сунул их мне в карман. И знаете, сколько там оказалось? Всего одна бумажка в пять тысяч иен.

— Дело не в сумме. Выходит, этот Тадокоро интересуется не просто из любопытства. Так что же вы ему ответили?

— Сказал, что постоянной дамы при Яманэ не было, хотя многие девицы домогались свидания с ним. И в этом нет ничего необычного — ведь он популярный спортсмен. Тогда этот Тадокоро спросил напрямик: не встречался ли Яманэ с дамой приятной наружности лет тридцати? Мне стало ясно, что имя этой женщины ему известно, но сам он не хочет его назвать.

— Вот оно что, — сказал Нэмото. — А этот Тадокоро не сообщил, где он работает?

— Я и об этом у него спросил. Он ответил, что прежде служил в одном месте, но работа ему разонравилась, он оттуда ушел и теперь намеревается вместе с друзьями открыть собственное дело.

— Он не обещал прийти снова?

— Сказал, что в ближайшие дни зайдет. А я решил сразу же доложить вам и посоветоваться, стоит ли выяснить, по чьему указанию он действует.

— Вы правильно поступили. Скажите, он не оставил вам свою визитную карточку?

— Вот она. — Морита передал Нэмото квадратик плотной бумаги, на котором было написано «Тэцуо Тадокоро», а место службы аккуратно: замазано тушью.

Нэмото подошел к окну и стал разглядывать визитную карточку на свет, но разобрать ничего не мог. Он вызвал секретаря и сказал:

— Попытайтесь смыть тушь водой.

Через десять минут секретарь принес визитную карточку. Тушь не удалось смыть полностью, но кое-что можно было разобрать. Нэмото надел очки и с трудом прочитал: агент страхового общества «Фукусэй».

— Не исключено, что он соврал, будто нигде сейчас не работает. На всякий случай можно позвонить в страховое общество, — сказал Морита.

— Не сейчас, подождем немного.

— У вас есть какая-то идея?

— Кое-что вырисовывается… Кстати, этот Тадокоро не сообщил вам, когда он намеревается прийти снова?

— Нет. Но, судя по заинтересованности, какую он проявил, он, пожалуй, наведается не позднее чем через три-четыре дня.

— Три-четыре дня? За это время кое-что можно выяснить. А вас попрошу пока никому об этом не сообщать, в том числе Курате.

— Слушаюсь. И все же, мне думается, именно у Кураты можно кое-что узнать. Только она могла рассказать Тэцуо Тадокоро о Яманэ и вывести его на меня.

— Понимаю, но пока Курату не стоит тревожить. Я попрошу вас об этом в свое время… Или вы, быть может, регулярно с ней встречаетесь?

— Ни разу не видался с тех пор, как приехал из Гонконга. Наверно, после всего, что там было, у нее нет особого желания вновь меня видеть.

— Хорошо. Ждите моего звонка и сами ничего не предпринимайте. Трех-четырех дней мне будет достаточно, чтобы получить нужные сведения о Тадокоро.

Мориту несколько удивило, что на это потребуется столько времени: он предполагал, что достаточно снять трубку и позвонить в страховое общество, но вслух ничего не сказал.

Нэмото вынул из бумажника двадцать тысяч иен и вручил их Морите.

— Это вам на пиво, — сказал он. — Кстати, какое впечатление у вас сложилось о Тадокоро?

— По-моему, неплохой парень.

— Сколько ему лет?

— Наверно, двадцать пять или чуть больше.

— Он красив?

— Скорее симпатичен.

Нэмото ненадолго задумался, потом сказал:

— Напоминаю вам, я займусь Тадокоро сам, а вы ждите моего сообщения и сами ничего не предпринимайте.

Когда Морита ушел, Нэмото задумался: не исключено, что красавец Тадокоро тоже находится в близких отношениях с Хацуко. Почему бы ей не иметь двух любовников сразу? А если это так, значит, под благородной кожей супруги Идохары действительно бушуют низменные страсти. Конечно, и муж ее хорош, но, видимо, и она ему в этом деле не уступает. Но если Тадокоро — любовник Хацуко, тогда понятно, почему он так упорно пытается дознаться о том, что было в Гонконге между ней и его соперником Яманэ. А самой Хацуко, может, даже интересно столкнуть их лбами — это придает особый привкус ее развлечениям.

Тадокоро, видимо, известно, что Хацуко ездила в Гонконг с Куратой, и он, само собой, сначала помчался к Курате. Та ему сама ничего не сказала, но из сочувствия к ревнивому юноше посоветовала обратиться к Морите: мол, репортер тоже в то время был в Гонконге и, наверное, что-нибудь знает. Вот почему Тадокоро и пришел к Морите. Эта версия казалась правдоподобной и, главное, объясняла поведение Тадокоро. Нэмото набрал номер телефона и сказал:

— Это я. Если есть у тебя сейчас время, встретимся на обычном месте.

Спустя полчаса Нэмото уже сидел в маленьком кафе на Гиндзе. Вскоре к его столику подошел мужчина средних лет в поношенном костюме. Он четко приветствовал Нэмото: сразу было видно, что этот человек не один год прослужил в армии.

— Извини за беспокойство. — Нэмото приветливо улыбнулся и предложил ему стул.

Минут двадцать они вели непринужденный разговор. Потом, когда мужчина выпил свой кофе, Нэмото вырвал листок из блокнота и быстро написал карандашом:

«Страховое общество „Фукусэй“

Тэцуо Тадокоро»

— Выясни все об этом человеке. Прежде всего узнай, насколько он связан с Хацуко Идохарой — женой нашего президента. Поинтересуйся, не страховалась ли Хацуко в этом обществе и кто из страховых агентов ею занимался. О результатах сообщи завтра по телефону. Дальнейшие указания получишь позже.

Мужчина кивнул головой и, не говоря ни слова, покинул кафе.

Экскурс в прошлое

Расследование, которое Нэмото поручил своей организации, завершилось через два дня. Ему сообщили следующее:

Хацуко Идохара не вступала в какие-либо контакты со страховым обществом «Фукусэй». Из близких семье Идохары людей только Таэко Сасаки три года назад по совету страхового агента Тэцуо Тадокоро застраховала в этом обществе свое имущество. Но спустя год, когда истек срок договора, она его не возобновила.

Итак, первоначальное предположение Нэмото оказалось ошибочным. Тэцуо был вообще незнаком с Хацуко. Тогда Нэмото стал обдумывать линию Тэцуо — Таэко. Он обратил внимание на тот факт, что Таэко почему-то через год отказалась продлевать договор на страховку. Не исключено, что Тэцуо продолжал ее посещать, но не с тем, чтобы уговорить Таэко возобновить договор на страховку, иначе это было бы известно в страховом обществе, а там сообщили, что такого поручения они своему агенту не давали.

По полученным сведениям, Тэцуо двадцать семь лет, старший сын в семье, окончил экономический факультет частного университета, холост, служит в страховом обществе «Фукусэй», способности средние, алкогольными напитками не злоупотребляет. Его отец — помощник начальника отдела в налоговом управлении министерства финансов.

Нэмото стал разглядывать фотографию Тэцуо величиной с визитную карточку. Его сфотографировали при выходе из здания страхового общества. Тэцуо был высок, сухощав, красив лицом, на котором застыло выражение легкой печали. Такой тип мужчины должен был понравиться круглолицей, низенькой толстушке Таэко. Проводив мужа на работу, Таэко на целый день оставалась дома одна. Подражая Идохаре, они с мужем вели скромный образ жизни и даже прислуги не держали. И вот в их доме стал появляться юный Тэцуо Тадокоро, предлагая наиболее выгодный способ страховки. Вполне возможно, что каждый его визит волновал Таэко, скучавшую по целым дня от безделья.

Тадокоро… Нэмото вдруг вспомнил человека с такой же фамилией. Нет, нет! Никакой связи между ним и этим юношей быть не может. Тэцуо постоянно проживает в Сугамо, а его однофамилец — совсем в другом районе. Нэмото отбросил эту случайную мысль и стал думать о Таэко.

Таэко поступила необдуманно. Если бы она попросила кого-то другого посетить Мориту, не всплыла бы теперь ее связь с Тэцуо. Наверно, ей показалось проще послать к Морите своего любовника. Меньше хлопот. Но зачем ей понадобилось выяснять поведение Хацуко в Гонконге? По своей ли инициативе она действовала?

Нэмото подозревал, что Таэко и Тэцуо были в интимных отношениях и Таэко страшно боялась, что ее муж Ресабуро может об этом узнать. Почему бы в таком случае не предположить, что Хацуко случайно узнала об их связи? Ее собственная связь с Яманэ способствовала более острому восприятию аналогичных ситуаций, и Хацуко вполне могла уловить что-то по поведению Таэко, которая довольно часто с ней встречалась. Но Хацуко, видимо, не собиралась делиться своим открытием ни с Идохарой, ни с Ресабуро. Узнав, что и у Таэко появился любовник, она ощутила, наверное, большую уверенность и в своих амурных делах. Другое дело Таэко: догадавшись, что ее тайна стала известна Хацуко, она поняла, что отныне жена Идохары, которая и прежде ею помыкала, теперь вообще не даст ей житья.

Таэко кое-что было известно о Яманэ и Хацуко узнав, что они в одно и то же время были в Гонконге, она отправила Тэцуо к Морите выяснить кое-какие любопытные детали. Другого способа противостоять Хацуко она не видела.

Однако стройная цепь догадок Нэмото рушилась по одной причине: почему, собственно, Таэко отправила Тэцуо к спортивному репортеру? Ведь ей не было известно, что Морита ездил в Гонконг и собирал информацию о Яманэ и Хацуко. Но, может, она у кого-то узнала об этом? У кого? Интуиция подсказывала Нэмото, что здесь не обошлось без Кураты. Видимо, в разговоре с Таэко она намекнула на встречи Яманэ и Хацуко в Гонконге, но подробно рассказать об этом не решилась, отослав ее к Морите. Теперь становилось понятным, почему Таэко направила своего возлюбленного к спортивному репортеру.

* * *

Размышления Нэмото прервал телефонный звонок Хорикавы — бывшего унтер-офицера, с которым он однажды вечером случайно встретился у здания Восточной сталелитейной компании. Нельзя сказать, чтобы этот звонок доставил ему удовольствие.

— Господин капитан, извините, что нарушаю ваш покой, — дрожащим голосом сказал Хорикава.

— Послушай, раз и навсегда забудь старые привычки и зови меня Нэмото. — Нэмото разозлился: не хватало еще, чтобы на коммутаторе узнали о его прежнем звании.

— Слушаюсь, господин… Нэмото! Не можете ли вы уделить мне несколько минут? Мне надо срочно с вами встретиться.

У Нэмото сразу испортилось настроение. Наверно, будет клянчить деньги, решил он. Прежде Хорикава был примерным жандармским унтер-офицером, и Нэмото тепло относился к нему, несмотря на разницу в званиях. Но теперь он стал обыкновенным ночным сторожем, основательно потрепанным жизнью. Нэмото по собственному опыту знал, каково приходилось бывшим жандармам после поражения в войне. И ему было неприятно, что этот когда-то примерный унтер превратился в жалкого попрошайку.

— Сегодня не могу, — ответил Нэмото.

— Прошу вас, господин капитан… простите… э… господин Нэмото! Уделите мне хотя бы десять минут. Если вы заняты, я могу зайти к вам в контору.

«Не хватало еще, чтобы его видели в конторе, — подумал Нэмото. — Так и быть, на этот раз я ему дам немного денег, но предупрежу, чтобы в дальнейшем с такими просьбами ко мне не обращался».

— Хорошо, несколько минут я выкрою. Встретимся в кафе на Гиндзе. — Нэмото сообщил адрес.

— Премного вам благодарен, — сказал Хорикава, и Нэмото представил, как тот поклонился аппарату в телефонной будке.

Когда Нэмото вошел в кафе, Хорикава уже ожидал его за дальним столиком. На нем был опрятный, но сильно поношенный костюм и, видимо, много раз стиранная белая сорочка. Завидев Нэмото, он вскочил со стула и по-военному отдал честь. На столе перед ним стояла недопитая чашка чаю. Во время их первой встречи Нэмото не смог как следует его разглядеть. Теперь он убедился, насколько постарел этот некогда подтянутый жандармский унтер-офицер: наполовину седая голова, глубокие поперечные морщины на лбу, темные мешки под глазами… Послевоенные трудности и бедность преждевременно состарили этого человека.

Хорикава вел себя настолько угодливо, что Нэмото стало даже неудобно, и он подумал: «Как же изменился характер этого человека, а ведь в былые времена он смело высказывал свое мнение даже старшим по званию».

— Благодарю вас, господин капитан, простите… господин Нэмото, за то, что сочли возможным со мной встретиться. Не знаю, как вам и сказать, но у меня есть большая просьба.

— Говори же, мы ведь друзья, и нам нечего разводить межу собой церемонии. — «Значит, будет просить деньги», — решил про себя Нэмото.

— Одному человеку надо помочь.

— Кто он? Я его знаю?

— Вы должны его помнить, господин капитан. Правда, с тех пор много воды утекло.

— Он был у меня в подчинении?

— Нет, речь идет о полковнике Тадокоро. Он тогда был начальником отдела военного имущества в министерстве военного снабжения.

— Да, да, припоминаю. — Перед глазами Нэмото всплыло круглое лицо с аккуратно подстриженными усами. Одновременно он подумал и о его однофамильце — Тэцуо, данные о котором получил сегодня утром.

— Так вот, полковник Тадокоро оказался в крайне, стесненных обстоятельствах. Год назад у него был инсульт, и ему парализовало ноги. Детей у него нет, и жена вынуждена подрабатывать надомной работой, но этого на жизнь не хватает. До того как полковника хватил инсульт, он занимался сбором старья, но теперь и это ему не под силу.

Слушая Хорикаву, Нэмото вспоминал обстоятельства, которые свели его в ту пору с полковником Тадокоро. Он вновь подумал о том, не приходится ли Тэцуо — возлюбленный Таэко, родственником полковнику. Если да, то возникает довольно странная ситуация, поскольку накануне поражения в войне этот полковник поддерживал тесные отношения с Идохарой…

Злоупотребления в министерстве военного снабжения

— Каким образом ты познакомился с полковником? — спросил Нэмото.

— Он сейчас живет в Урава, недалеко от моего дома, и я случайно узнал, что полковник ужасно бедствует. Это было в прошлом году. С тех пор я время от времени навещал его, старался утешить как мог. Полковник радовался, когда даже такой человек, как я, приходил к нему поболтать. Ведь болезнь приковала его к постели.

«В старой армии Хорикава не был подчиненным полковника. Он служил в жандармерии. Наверно, возможность помочь человеку, который в былое время занимал, с точки зрения Хорикавы, недостижимо высокий пост, доставляла ему особое удовольствие — теперь он мог чувствовать себя на равной ноге с полковником», — думал Нэмото.

Тогда, накануне поражения Японии, Нэмото поручили расследовать злоупотребления в отделе, который возглавлял полковник Тадокоро. Его подозревали в расхищении вверенного ему военного имущества. В этом оказалась замешанной целая группа офицеров, занимавшихся кражей и перепродажей грузовиков, автопокрышек, бензина, станков. Даже по скромным подсчетам Нэмото, они расхитили имущества на огромную сумму.

Расследуя это дело, Нэмото прежде всего вышел на Идохару, работавшего шофером грузовика и развозившего военное имущество на склады. Нэмото рассчитывал начать с самого низа с тем, чтобы, приперев Идохару к стенке, постепенно вывести на чистую воду все начальство. Нэмото лично допрашивал Идохару, предполагая, что его легче будет расколоть, но сверх всяких ожиданий Идохара оказался крепким орешком и категорически отказывался выдавать начальство. В памяти Нэмото до сих пор сохранился его словесный поединок с Идохарой.

«Да знаешь ли ты, что за такое вероломство тебе грозит смертная казнь? Сейчас, когда солдаты на фронте проливают кровь, когда им не хватает оружия, боеприпасов, снаряжения и каждая винтовка, каждая капля бензина нужны для победы над Америкой, ты разбазариваешь это имущество. Да японец ли ты в самом деле?! Сохранилась ли в тебе хоть капля военного патриотизма и духа служения империи?!» — кричал на него Нэмото. Но Идохара хранил молчание, и тогда Нэмото менял тон: «Я знаю, что ты действовал не по своей воле, а выполнял приказы начальства, и могу понять положение, в котором ты оказался. Конечно, тебе нелегко говорить о том, что случилось, но прошу тебя: ради родины, ради Японии расскажи все без утайки, этим ты докажешь свою преданность императору. А я буду ходатайствовать перед судьями о смягчении тебе приговора. Постараюсь даже, чтобы твое дело не направляли в военный трибунал. Давай забудем о наших воинских званиях и поговорим как друзья, как мужчина с мужчиной».

Но Идохара не шевелясь сидел на неудобном стуле и, глядя прямо в глаза Нэмото, повторял: «Больше я ничего не знаю». В его глазах Нэмото прочитал решимость не выдавать начальство ни при каких обстоятельствах — даже если ему грозит смертная казнь. В нем была решимость солдата, который в одиночку принял с врагом смертный бой и дал возможность уйти командиру невредимым. В ту пору Нэмото так расценил поведение Идохары.

Благодаря стойкости Идохары полковник Тадокоро вышел сухим из воды, избежав преследований со стороны жандармерии. А Идохара больше месяца просидел в жандармской кутузке, где его подвергли жесткому допросу. И вот, когда Идохара почти сдался и Нэмото уже собирался начать аресты замешанных в злоупотреблениях офицеров, Япония капитулировала. Пришел черед Нэмото и его подчиненным спасать свою шкуру. До них дошли слухи, будто американская армия особенно жестоко расправляется с бывшими жандармами, и они, переполошившись, собрали все документы и сожгли их на пустыре. Среди этих документов были и протоколы допросов сотрудников отдела военного имущества Министерства военного снабжения. После этого жандармы освободили задержанных, а сами бежали. Что было с Идохарой дальше — Нэмото не знал, пока вновь не встретился с ним уже в другом качестве.

— Господин капитан! — голос Хорикавы прервал воспоминания Нэмото и вернул его к действительности. — Помогите, пожалуйста, Тадокоро.

Нэмото поглядел на морщинистое лицо Хорикавы и вспомнил, что тот тоже принимал участие в допросах Идохары.

— Раз надо помочь, помогу, — сказал Нэмото, потом удивленно взглянул на Хорикаву. — Кстати, Хорикава, по всей видимости, полковник Тадокоро после войны должен был вести вполне обеспеченную жизнь. Почему же он теперь вдруг оказался в стесненных обстоятельствах? — Нэмото не без основания полагал, что Тадокоро со своими друзьями урвал немалый куш при продаже ворованного военного имущества. На одних автопокрышках они могли заработать кучу денег, если учесть баснословные цены на тогдашнем черном рынке. Вложив эти деньги в дело, Тадокоро мог стать преуспевающим предпринимателем. Тому пример — Идохара.

— Понимаете, — Хорикава замялся, и Нэмото понял, что он кое-что знает о прежних делишках Тадокоро. — Подробности мне неизвестны, но одно время полковник в самом деле ни в чем не нуждался, и дела его шли прекрасно. Он даже учредил свою компанию, стал ее президентом и нанял большой штат служащих. Но потом его, видимо, обманули компаньоны, и он остался без гроша. Сами понимаете, Тадокоро не хотел мне рассказывать об этом во всех деталях, но так я понял из некоторых оброненных им намеков.

— Вот оно что. — Нэмото реально представил себе, как бывший военный открыл дело, стал торговать награбленным военным имуществом и был обманут другими соучастниками.

— Тадокоро — добрый человек, но доверчивый, поэтому его легко было провести, — сказал Хорикава.

«Добрый человек… усмехнулся в душе Нэмото, добрый человек, который разворовывал военное имущество».

— Говоришь, Тадокоро собирал старье?

— Да, когда его обманули и компания лопнула, он стал старьевщиком, потом заболел. Детей у него нет, ждать помощи не от кого, и он совершенно обеднел и опустился.

Хорикава поднял глаза на Нэмото. Его взгляд выражал почтительность. Хорикава, видимо, считал естественным, что один из наиболее способных жандармских офицеров преуспел и в настоящее время. Он и теперь ощущал былую разницу в положении между ним и Нэмото и не питал к нему ни зависти, ни обиды.

— Извини, что невелика сумма. Вот возьми. — Нэмото вынул из бумажника пять купюр по десять тысяча иен и передал их Хорикаве.

— Господин капитан, — ошеломленно воскликнул Хорикава, — да можно ли брать от вас такие деньги?

— Брось, это пустяк. Не будем вспоминать, что произошло тогда между мной и Тадокоро. Сейчас нас всех, кто служил в армии, объединяет чувство братской дружбы, и я не могу оставаться в стороне, когда о тяжелом положении оказался наш друг. И знаешь, Хорикава, на меня особенно подействовало горячее участие, какое ты принимаешь в судьбе этого человека.

— Спасибо, большое спасибо. — Бывший унтер-офицер взял пятьдесят тысяч иен, и на глазах у него выступили слезы. Видимо, он не ожидал, что Нэмото так раскошелится. — Я немедленно передам деньги и доложу вам об этом.

— Специально докладывать мне не стоит. Просто теперь по своему положению я имею возможность помочь. Только и всего.

Нэмото показалось несколько странным, что Хорикава не поинтересовался его взаимоотношениями с Идохарой. Ведь он знал, за что в свое время в жандармерии допрашивали Идохару. И несмотря на это, его не удивило, что Нэмото теперь служит у того в компании. Может, по своей простоте Хорикава не посчитал странным, что Идохара, которого он знал совсем с другой стороны, оказался на посту президента компании «Ориент». Когда Нэмото недавно встретился с бывшим унтер-офицером, тот сообщил, что видел Идохару с женщиной. Тогда он, видимо, еще не знал о нынешнем положении Идохары. Но теперь, после встречис Нэмото, он, должно быть, успел выяснить, что Идохара — президент «Ориента». И тем не менее в разговоре он даже не упомянул его имени. Наверно, неожиданные изменения в общественных порядках после поражения Японии в войне казались непостижимыми для мозга Хорикавы, и ему ничего не оставалось, как принять навязанное ему общество таким, каким оно стало. Ведь существует немало людей, которые не способны да и не хотят активно мыслить.

— Хорикава, когда зайдешь к Тадокоро, узнай у него об одном деле. — Нэмото прервал свои размышления.

— Для вас, господин капитан, сделаю все, что прикажете.

— Только не говори, что я просил об этом. Пусть это исходит от тебя.

— Слушаюсь.

— Есть один человек по имени Тэцуо Тадокоро. Он служит в страховом обществе. Узнай, не приходится ли он родственником полковнику. Если да, то посещает ли он старика? Каков его характер и образ жизни?

— Будет исполнено. — Хорикава вытянулся по стойке смирно, затем вынул блокнот и записал имя.

— Когда ты собираешься побывать у полковника?

— Деньги большие, и мне не хотелось бы надолго оставлять их у себя. Лучше я отвезу их прямо сейчас — ведь мне идти на дежурство в ночь.

— Значит, сегодня вечером мне будет известен ответ?

— Даже раньше. Часа через три смогу вам доложить… Приехать к вам или позвонить по телефону?

— Лучше по телефону.

В тот же день Хорикава сообщил:

— Тадокоро очень обрадовался и не знает, как вас и благодарить. Что до господина Тэцуо, то он приходится полковнику племянником.

Таэко приструнивает жену Идохары

Таэко встретилась с Тэцуо в кафе. Выслушав его рассказ о встрече со спортивным репортером, она сказала:

— Значит, Морита ничего определенного вам не сказал о Яманэ и Хацуко?

— Да. Но в то же время категорически не отрицал, что они виделись в Гонконге. — Тэцуо тоскливым взглядом смотрел на Таэко. В последнее время она, опасаясь последствий, не приглашала его к себе домой.

— Морита соблюдает, наверно, осторожность: ведь он впервые познакомился с вами, — сказала Таэко. И все же она ухватилась за то, что репортер не отрицал возможность связи между Яманэ и Хацуко.

«Но как подать все это Идохаре? — думала Таэко. — Возможно, он успокоится, если ему сообщить, что между Хацуко и Яманэ ничего нет, но это прозвучит неубедительно». В то же время у Таэко не хватало смелости сказать Идохаре, что, по ее предположениям, все-таки что-то было. Лучше всего объяснить ему все таким образом, чтобы снять с себя ответственность и в то же время навести его на мысль, что Яманэ и Хацуко встречались.

Опасаясь, как бы при встрече не наговорить лишнего, Таэко решила позвонить Идохаре по телефону. Она хотела также намекнуть Хацуко, что ей все известно, но правду она Идохаре не сказала.

Таэко позвонила Идохаре в контору и сообщила:

— Насколько мне удалось выяснить, Яманэ вел себя в Гонконге безупречно. — Она уже догадалась, что на самом деле Идохару интересует Яманэ не сам по себе, а в связи с его женой, поэтому ее утверждение, будто Яманэ вел себя безупречно, должно формально снять подозрение Идохары относительно Хацуко. Вопрос был в том, уловит ли Идохара в слове «безупречно» и в официальном тоне, каким оно будет сказано, нечто иное, имеющее противоположный смысл.

— Кто тебе сообщил об этом? — спросил Идохара.

— Я узнала через Курату.

— Она сама тебе так сказала?

— В общем да, но посоветовала за подробностями обратиться к спортивному репортеру Морите, который одновременно с Яманэ находился в Гонконге и пытался взять у него интервью. Тогда я…

— Спросила об этом у Мориты?

— Да, — растерявшись, ответила Таэко, понимая, что обманывает Идохару.

Честно было бы сказать, что вместо себя она отправила к Морите Тэцуо, но ей не хотелось, чтобы Идохара узнал о существовании Тэцуо, и, кроме того, он, наверно, усомнился бы в достоверности информации, если бы Таэко призналась, что сведения получены через третье лицо. Вот почему она не решилась сразу же исправить свою ошибку и сказать правду.

— Спасибо, — ответил Идохара и опустил трубку.

Таэко несколько опешила. Ее удивило, почему Идохара не стал больше ни о чем расспрашивать. Видимо, у него совещание, он в комнате не один, и ему неудобно при людях подробно говорить об этом. Значит, как и в прошлый раз, он по пути в контору заглянет к ней домой и попросит обо всем рассказать, решила она. Но, несмотря на расчеты Таэко, Идохара не появился ни на другой, ни на третий день, и это вызвало в ней недовольство. В то же время Таэко не считала это плохим признаком. Главное — она сумела отвести от Хацуко нависшую над ней угрозу разоблачения. И об этом следовало незамедлительно ей сообщить.

На следующий день она с утра позвонила Хацуко и спросила, можно ли ее навестить.

— Приходи, буду рада, — Хацуко, по всей видимости, скучала. Последнее время в связи с заботами о новой строительной компании муж каждый вечер приходил поздно, а иногда вообще уезжал из Токио на несколько дней. В этих поездках его нередко сопровождал Ресабуро. Обеих женщин мало интересовала суть работы, которой занимались их мужья, — лишь бы их собственная жизнь была спокойной. Единственное, что они усвоили, — всякий раз, как их мужья затевали новое дело, их состояние росло и в доме становилось больше денег.

Хацуко провела приехавшую к ней Таэко в свою роскошно обставленную комнату и усадила в кресло.

— Твой муж, должно быть, в последние дни поздно возвращается домой? — спросила она.

— Каждый вечер после двенадцати. А ваш?

Хацуко, не отвечая, глядела на экран телевизора. Передавали новости дня, но она их не видела. Ее длинные ресницы вздрагивали, а во взгляде было нечто загадочное, сразу напомнившее Таэко неожиданный приход жены Идохары к ней в дом и ее встречу с Тэцуо, вырядившимся в пижаму мужа. «Ну погоди, — думала Таэко, — сегодня ты у меня попляшешь!»

По телевизору стали передавать спортивные новости, и Таэко перешла в наступление.

— Какая жалость! Из-за дождя отменили сегодняшний матч. — Таэко знала, что вечером должна была играть команда «Кондорс».

Этой фразой Таэко хотела намекнуть, что ей кое-что известно о Яманэ и Хацуко.

— Да, такая погода! — спокойно сказал Хацуко, и ее голос даже не дрогнул. Но Таэко почудилось, будто в глазах той на мгновение мелькнул испуг. И как бы в подтверждение этого Хацуко переключила телевизор на другую программу и стала слушать модную песенку, хотя Таэко доподлинно было известно, что она терпеть не может эстраду, предпочитая ей классику.

— Таэко, давай приготовим вместе что-нибудь вкусное, — предложила она, входя в роль хозяйки. От мгновенного испуга не осталось и следа.

— Может, куда-нибудь пойдем?

— В такой-то дождь!

— Скучно сидеть дома. Хочется развлечься. Давайте поедем в ресторан — там и пообедаем.

Через два часа они сели в машину и отправились на Гиндзу. Столько времени потребовалось Хацуко, чтобы нарядиться. Она очень придирчиво относилась к своим туалетам и, даже когда ей нужно было просто выйти из дома, готовилась к этому долго и тщательно. Иначе она чувствовала себя не в своей тарелке. И на этот раз она прежде всего приняла ванну, долго сидела перед зеркалом, накладывая на лицо косметику, и перемерила не одно платье, прежде чем выбрала подходящий наряд.

Сидя в машине, Таэко думала о том, когда завести разговор, ради которого она встретилась с женой Идохары. Пожалуй, лучше всего начать прямо в машине, где атмосфера располагала к тому, что любой серьезный разговор можно вести непринужденно. Их, правда, будет слушать шофер, но беседу можно повести так, что он ничего не поймет.

— Знаешь, — начала она, искоса взглянув на красивый профиль Хацуко, — когда по телевизору передавали спортивные новости, я вспомнила об одной просьбе твоего мужа: он попросил меня кое-что выяснить о бейсболисте Яманэ.

За стеклом в свете фонарей сверкали косые струи дождя. По лицу Хацуко все время пробегали то тени, то отсветы фонарей, и Таэко трудно было уловить, переменилось ли его выражение.

— Да? А что, собственно, его интересовало? — после некоторой паузы безразлично спросила Хацуко.

— Все. Один его знакомый менеджер решил переманить Яманэ в свою команду профессионалов и попросил Идохару разузнать о том, как вел себя спортсмен в Гонконге.

— Сказал, что о Яманэ ходят разные слухи и прежде, чем брать его к себе, он должен досконально изучить его личную жизнь. А Идохара обратился с просьбой ко мне. Мне ничего не оставалось, как попытаться разузнать о Яманэ через одного человека, который близко его знает… — Таэко сделала паузу, ожидая, какую реакцию вызовут ее слова.

Хацуко даже не шевельнулась. Казалось, будто она окаменела.

— Как выяснилось, Яманэ вел себя в Гонконге безупречно, и я так и передала Идохаре…

— Так, — рассеянно произнесла Хацуко. Создавалось впечатление, будто она не прислушивается к словам Таэко, а думает о чем-то своем…

Уже стемнело, когда, покончив с обедом, Хацуко предложила отправиться в ночной клуб на Акасаке, который обычно посещали иностранцы. Когда они сели за столик в полутемном баре, Таэко, разглядывая Хацуко, убедилась, что сказанные ею слова, кажется, все же подействовали на жену Идохары.

Дождь

В ночном клубе было мало японцев — может, потому, что его любили посещать иностранцы и японцы стеснялись их присутствия. И это создавало иллюзию заграницы, будто женщины находились сейчас не в Токио, а, к примеру, в Гонконге.

— Мне шотландское виски с содовой, — сказала Хацуко подошедшему официанту.

— А я, пожалуй, выпью чуточку бренди, — сделала свой заказ Таэко, хотя выпить ей вовсе не хотелось. Хацуко напустила на себя безразличие, думала она, хотя «расследование», о котором Таэко ей сообщила, засело в ней, словно рыбья кость в горле. Она была неглупая женщина, и интуиция сразу ей подсказала, ради чего задумал Идохара выяснить обстоятельства пребывания Яманэ в Гонконге.

Женщины чокнулись и поглядели друг на друга. В этот миг в глазах Хацуко появилось загадочное выражение, которое Таэко не составило труда разгадать. Взгляд Хацуко как бы говорил: «Я благодарна тебе за то, что Идохаре ты сообщила о безупречном поведении Яманэ, надеюсь, не подведешь меня в дальнейшем. Я же никогда и никому не расскажу о том человеке в пижаме, которого видела в твоем доме».

Молчаливая сделка совершилась, и Таэко с огромным облегчением подумала о том, что о ее романе с Тэцуо никто не узнает, что она освободилась от власти, которую имела над ней жена Идохары.

«А теперь, — решила Таэко, — пора расстаться с Тэцуо и вообще надо кончить с этим опасным хождением по проволоке. Душевный покой важнее». Она и прежде не раз просыпалась ночью в холодном поту от страха, что связь с Тэцуо разрушит ее налаженную жизнь. Теперь, когда она решила с ним порвать, все войдет в нормальную колею, и ей нечего будет бояться. Сейчас ей казалось удивительно глупым рисковать своим положением из-за этого юноши.

Снаружи по-прежнему лил дождь.

— Давайте потанцуем, — предложила Таэко. Принятое решение переполнило ее радостью.

— Здесь женщинам не полагается танцевать друг с другом. — Хацуко удивленно на нее поглядела.

— А что делать, если с нами нет мужчин?

— Взгляни туда, видишь, сколько желающих? Стоит только мигнуть — и каждый из иностранцев с удовольствием с тобой потанцует.

Таэко оглядела зал и помимо парочек увидала немало одиноких мужчин, которые, потягивая из своих бокалов виски, то и дело бросали многозначительные взгляды в их сторону.

В этот момент в сопровождении администратора вошли двое японцев, которых проводили к столику в противоположной стороне зала. Увидев их, Таэко чуть не вскрикнула от удивления: она узнала Яманэ. Он сел за столик, а рядом с ним заняла место невысокая, интересная особа лет двадцати. Таэко тронула жену Идохары за колено и, наклонившись к ней, прошептала:

— Взгляните, — Она кивнула в сторону, где сидел Яманэ. Хацуко оторвала взгляд от танцующих и поглядела туда, куда указывала Таэко. В ее глазах вспыхнула столь откровенная ненависть, что Таэко на миг испугалась.

— Ну да, у него сегодня ведь свободный вечер: из-за непогоды команда «Кондорс» не играет. Похоже, он здесь не впервые, — шептала Таэко, не переставая следить за впечатлением, какое произвело на жену Идохары появление Яманэ.

— Наверно, — сказала Хацуко и отвела взгляд в сторону. Кончики ее ресниц слегка подрагивали.

— А что это за женщина рядом с ним? — Таэко продолжала нахально глядеть в их сторону. Яманэ сидел, развалившись в кресле, в одной руке держал бокал, а другой обнимал женщину за плечи. Женщина была красива и со вкусом одета.

— Неприятный человек, — сказала Таэко, имея в виду Яманэ.

— Ты так считаешь? — безразлично пробормотала Хацуко. Она глотнула виски и продолжала глядеть в противоположную сторону.

— Интересно, чем она занимается? — Таэко никак не хотела угомониться. — Для девицы из бара она чересчур хорошо одета. Наверно, актриса какая-нибудь.

Последние слова возбудили интерес Хацуко, и она бросила быстрый взгляд туда, где сидел Яманэ. Хацуко злилась на себя, но никак не могла унять быстро забившееся сердце. Правда, они расстались по-хорошему, и она не таила на него зла, но сейчас ей было неприятно видеть, как он обнимает молоденькую девицу. Прошло не так уж много времени, как они расстались, да и замену ему Хацуко еще не нашла и поэтому почувствовала себя обманутой и одинокой.

Женщина, с которой пришел Яманэ, была молода и красива, и это больно ударило по самолюбию Хацуко. Наверно, Таэко права: она актриса. Об этом можно судить и по умело наложенной косметике. А эти иностранцы глаз от нее оторвать не могут, злилась Хацуко.

— В самом деле ты считаешь, что она актриса? — в голосе Хацуко сквозило презрение.

— Может быть. Яманэ — человек популярный и вряд ли привел бы сюда кого-то с улицы. Наверно, начинающая актриса. — Таэко глядела на танцующих, среди которых медленно двигались Яманэ и его партнерша.

— Глупый человек. Не нашел никого лучше, чем эту статистку, — кривила губы Хацуко. — Известно ли хоть кому-нибудь ее имя? Узнай, пожалуйста.

«Ну и ну, — ахнула про себя Таэко, — уж если такая самолюбивая женщина, как Хацуко, заинтересовалась именем этой актрисы, значит, ее по-настоящему задело за живое. Это становится интересным».

— Навряд ли здесь ее знают.

— А ты спроси у официанта. — Хацуко вынула из кошелька купюру в пять тысяч иен и передала Таэко. Таэко оглянулась по сторонам. Все официанты были заняты: одни разносили виски, другие, склонившись над столиками, принимали заказы. Ей пришлось выйти из-за стола и подойти к старшему официанту в галстуке-бабочке, стоявшему в отдалении.

— Разрешите узнать, партнерша господина Яманэ из команды «Кондорс» служит в вашем клубе? — спросила Таэко.

— Нет, они пришли вместе.

— А господин Яманэ часто здесь бывает?

— Иногда приходит, — ответил тот, изучающе разглядывая Таэко и пытаясь догадаться, в каких отношениях она находится с Яманэ.

— Она, должно быть, актриса?

— Да, это Такако Мидзухо.

— Что-то я о ней ничего не слышала.

— Что вы? Она очень популярна и снимается во многих фильмах.

— Вот как? Не подскажете ли мне, какими иероглифами пишется ее фамилия? Красивая фамилия, — сказала Таэко, разглядывая написанные старшим официантом иероглифы. — Похоже, господин Яманэ близко знаком с ней. Давно они приходят к вам в клуб вместе?

— Трудно сказать.

— Но не в последние дни только?

— Да. — Официант подозрительно поглядел на Таэко. Уж слишком настойчивой она ему показалась.

Таэко вернулась к своему столику, по пути незаметно положив в сумочку пять тысяч иен, полученные от Хацуко. Она посчитала, что такую информацию вполне можно было получить без чаевых. А уж Хацуко такая скупая — и вдруг расщедрилась.

Она передала Хацуко все, что узнала, и даже клочок бумаги, на котором официант нацарапал фамилию актрисы. Та наклонилась к лампе, прочитала фамилию и небрежным жестом сунула записку в сумку.

— Пойдем, пожалуй. — Хацуко поднялась из-за стола и, ни на кого не глядя, двинулась к выходу.

В машине Хацуко молчала, стараясь скрыть от Таэко свое плохое настроение. Но той уже все было понятно, и она, болтая о разной чепухе, в душе своей злорадствовала.

Хацуко же не прислушивалась к ее болтовне, она лишь односложно поддакивала и глядела на капли Дождя, сбегавшие по стеклу машины. Когда они подъехали к дому Таэко, жена Идохары коротко с ней простилась и даже не попросила заходить, как она делала прежде. Таэко в свою очередь тоже не поблагодарила ее за проведенный вместе вечер и, молча поклонившись, побежала к входу и сразу же скрылась за дверью.

Когда Хацуко вернулась домой, Идохары еще не было. «Наверно, опять занят делами своей новой компании, а может, отправился к любовнице», — подумала Хацуко. Но на этот раз такие мысли ее не задели: она все еще думала о Яманэ и молодой актрисе, которую тот привел в клуб.

Хацуко неожиданно обернулась к помогавшей ей переодеваться служанке Аяко и спросила:

— Ты слышала об актрисе Такако Мидзухо?

— Да, это сейчас очень популярная молодая актриса, — ответила Аяко, удивившись, что ее аристократку-госпожу вдруг стали интересовать какие-то актрисы.

Ответ служанки озадачил Хацуко: неужели эта актриса настолько известна, что о ней знает даже прислуга?

Аяко же настолько поразил неожиданный интерес ее хозяйки к Такако Мидзухо, что она не преминула рассказать об этом самому Идохаре.

Неожиданная идея

Выслушав служанку, Идохара задумался: с чего бы это вдруг его жена заинтересовалась Кинуко, выступавшей под сценическим именем Такако Мидзухо? Наверняка она что-то узнала о его связи с актрисой. Иначе с какой стати она стала бы расспрашивать служанку об актрисе. Но кто мог ей об этом сообщить — ведь в семье о его новой связи пока никому еще не известно. Скорее всего сведения просочились через Таэко. У жены Ресабуро много друзей. Не исключено, что кто-либо из них рассказал Таэко о появившихся слухах, а та не преминула поделиться ими с Хацуко.

Так или иначе, но интерес, который его жена проявила к Кинуко, встревожил Идохару. А он был не из тех людей, которые привыкли долгое время пребывать в неведении. И в ближайший же вечер, вернувшись со службы, он без обиняков спросил у помогавшей ему переодеваться жены:

— Это правда, что ты расспрашивала нашу прислугу об актрисе Такако Мидзухо?

— Аяко вам уже сказала? — удивилась Хацуко.

— Не специально, конечно, но просто ей, наверно, показалось странным, что ты вдруг стала проявлять интерес к актрисам.

— Вот несносная девчонка! — воскликнула Хацуко, убирая одежду Идохары. — Я ведь просто так ее спросила. — Хацуко почувствовала беспокойство. Она ведь заинтересовалась актрисой потому, что видела ее вместе с Яманэ. И почему вдруг об этом спрашивает Идохара? Может, Идохара от кого-то слышал о связи Яманэ с этой актрисой и теперь, наверно, думает, что она, Хацуко, ревнует ее к Яманэ, потому-то и расспрашивала о ней прислугу. Вполне возможно, что все это так, если Идохара начал догадываться о ее встречах с Яманэ в Гонконге. — Последнее время я в журналах видела фотографии Такако Мидзухо. Вот я и спросила у Аяко, что это за новая кинозвезда появилась? Ведь прислуга всегда в курсе подобных событий.

— Тебя стали интересовать актрисы? Это что-то новое, — произнес Идохара.

Выражение лица Хацуко насторожило его: нет, не только ради праздного любопытства расспрашивала она служанку об этой актрисе, подумал он. По всей видимости, жена должна была на него рассердиться, если бы узнала о его новой любовнице. На самом же деле на ее лице отразилось тайное беспокойство, чего Идохара вовсе не ожидал. Ему стало ясно, что Хацуко интересует эта актриса совсем по другой причине. По какой? Пока неизвестно, но со временем он это выяснит, решил Идохара.

Разговор о Такако Мидзухо на этом закончился, и больше ни Идохара, ни его жена к нему не возвращались.

Хацуко плохо спала ночь после разговора с мужем. Ей все время мерещилось, будто он неспроста заговорил об актрисе. Должно быть, он догадывается о связи Хацуко с Яманэ, хотя и не знает, что она с ним уже порвала.

На следующий день она встретилась с Таэко и в общих чертах рассказала о вчерашнем разговоре с мужем. И вдруг она уловила злорадство, мелькнувшее в глазах Таэко. Это ее сразу же насторожило. Нет, решила она, с Таэко не следует быть столь откровенной, тем более если она догадывается о ее встречах с Яманэ в Гонконге. Правда, у нее не должно быть на это веских оснований, поскольку сама Хацуко ей в этом не признавалась. Надо придумать нечто такое, что сразу развеяло бы подозрения Таэко, Но что? Неожиданно у нее в голове мелькнула потрясающая идея.

— Послушай, Таэко, — сказала она. — Уж если Яманэ в самом деле любит эту актрису, почему бы нам их не поженить?!

Таэко эта идея настолько ошеломила, что у нее округлились глаза и некоторое время она ничего не могла ответить.

— И правда, почему бы этого не сделать? По-моему, неплохая мысль, — наконец сказала она.

Это была действительно хорошая мысль. Осуществив ее, Хацуко раз и навсегда отвела бы от себя подозрения Идохары, а заодно лишила бы Таэко тех преимуществ, которые та получила, узнав тайну Хацуко.

— Я обязательно займусь их женитьбой. И если, эта актриса тоже любит Яманэ, получится прекрасная пара: оба талантливы и пользуются большой популярностью. Все им будут завидовать. Ты, надеюсь, мне поможешь, Таэко? А я сначала выясню намерения Яманэ, потом встречусь с Такако Мидзухо и, если они оба согласны, попрошу Идохару взять на себя роль свата… Прекрасная идея, не правда ли? — с жаром воскликнула Хацуко.

И еще один дождливый вечер

Идохара сообщил Хацуко, что Синами с супругой пригласили их в ресторан. Идохара не впервые брал свою жену на подобные встречи. Ему нравилось, когда на официальных приемах рядом с ним находилась Хацуко. Участники таких приемов и банкетов знали, кто родители Хацуко, и глядели на нее совсем не так, как на женщин простого происхождения. Хацуко это быстро усвоила и сознательно выставляла напоказ как свои туалеты, так и аристократические манеры.

И, понятно, Идохара предоставил ей полную свободу в том, что касалось приобретения соответствующих нарядов и украшений. Люди — удивительные существа. Стоит обыкновенной женщине нарядиться, надеть на себя дорогие украшения, как они сразу же начинают глядеть на нее презрительно, считают выскочкой. Когда же они видят точно такие же наряды на женщине благородного происхождения, они воспринимают это как должное и относятся к ней с уважением. Сколько бы ни демократизировалось наше общество, должно быть, трудно вытравить из сознания людей подобное отношение к классовому происхождению.

— Супруги Синами просят нас пожаловать в ресторан в Акасаке, — сказал Идохара, вернувшись домой, как всегда, поздно.

— В Акасаке? Значит, будут и гейши?

— Да. Тебе тоже советую надеть кимоно — тогда ни одна из них с тобой не сравнится. И кольцо выбери самое лучшее. Может, то, которое я привез тебе из Европы?

— Пожалуй, у него слишком большой камень. Наверно, к кимоно подойдет бриллиант в два с половиной карата — не больше.

— Поступай как знаешь. Я в этом мало что смыслю.

— А госпожа Синами тоже будет в кимоно?

— Сомневаюсь. Скорее она Придет в европейском платье. Она маленького роста и полная, но почему-то предпочитает европейские туалеты.

— Она, наверное, большая модница, эта жена вице-министра. Я буду чувствовать себя неловко.

— Не думаю. Ее сразу покорят твои изысканные манеры.

«Если нас приглашают супруги Синами, значит, переговоры с Идохарой идут успешно. Видимо, эта встреча связана с созданием новой компании», — думала Хацуко. Она никогда не вмешивалась в дела мужа, лишь бы все шло как идет и их семья ни в чем не испытывала нужду. Что до их взаимоотношений, то они не всегда были отменными, хотя до какого-то кризиса дело не доходило. Хацуко догадывалась, что у мужа есть другие женщины, но ни разу не пыталась вывести его на чистую воду, да и особо не порицала его за это. Ее устраивало, что муж обеспечивал ей нынешний образ жизни — большего она не требовала.

К сожалению, вечер, на который была назначена встреча с супругами Синами, выдался дождливый. Идохара с Хацуко подъехали к первоклассному ресторану в Акасаке и отпустили машину. Глядя на то, как Идохара вежливо пропустил ее вперед, каждый сказал бы, что супруги прекрасно друг к другу относятся.

В отдельном кабинете их встретили Синами и его жена.

— Синами, — представился вице-министр. — Я многим обязан вашему мужу. Я часто слышал о вас от него и от других людей.

Затем наступила церемония представления друг другу жен. С первой же минуты Хацуко почувствовала презрение к жене Синами. На той было очень дорогое платье, но оно явно ей не шло. Как может этой низкорослой толстушке нравиться европейская одежда, недоумевала Хацуко. Слишком крупны были жемчужины, тремя рядами обвивавшие ее шею, а кольцо с огромным бриллиантом, по меньшей мере в три карата, свидетельствовало о полном отсутствии вкуса. Жена Синами явно смутилась, встретившись с Хацуко взглядом. Хацуко держалась уверенно. Она специально надела кимоно спокойных тонов, которое исключительно было ей к лицу, и в последний момент сменила кольцо на другое, с более скромным бриллиантом всего в полтора карата.

Когда в кабинет вошли гейши и начали расставлять кушанья, они сразу же оценили элегантность Хацуко и безвкусную роскошь жены Синами. Когда они смотрели на Хацуко, в их взглядах было восхищение. На жену же Синами они исподтишка бросали насмешливые взгляды. Хацуко это заметила и злорадно про себя усмехнулась. Тем не менее, она все время поддерживала с женой Синами непринужденный разговор. Мужчины тоже дружески беседовали. Вся эта встреча была рассчитана на то, чтобы укрепить связи между Идохарой и Синами.

Спустя некоторое время Хацуко извинилась и вышла в туалетную комнату. В коридор доносились веселые крики из дальнего кабинета. Видимо, там был банкет, и слышались только мужские голоса. Хацуко спросила у проходившей мимо служанки, кто там так шумно веселится.

— Это спортсмены из команды «Кондорс» и их тренер.

«Значит, Яманэ тоже среди них, — подумала Хацуко, — наверно, матч из-за дождя отменили, и тренер решил развлечь свою команду». В остальных кабинетах посетители не шумели, как и подобает вести себя в первоклассном ресторане. Спортсмены же, как и студенты, ведут себя везде одинаково, будь то фешенебельный ресторан или деревенская харчевня.

Хацуко вспомнила о своей идее женить Яманэ.

Возвращаясь обратно, она обратила внимание на вышедшего в коридор человека в кимоно. Его квадратное лицо, раскрасневшееся от вина, было ей знакомо. «Ну конечно же, это тренер команды „Кондорс“ Акаикэ — его часто показывают по телевизору», — вспомнила она.

Хацуко решила, что сейчас самый подходящий случай приступить к осуществлению ее идеи. Она подошла к Акаикэ и поклонилась. Тренер вначале принял ее за одну из местных гейш и, широко улыбаясь, сделал жест, пытаясь ее обнять.

— Добрый вечер, господин тренер, — сказала Хацуко, отступив на шаг. — Я поклонница бейсбола и болею за команду «Кондорс».

Акаикэ понял, что ошибся, и, склонив голову, вежливо ответил:

— Благодарю вас.

— Извините, что я сразу вам не представляюсь, а мне хотелось бы с вами переговорить в ближайшие дни по одному делу, — сказала Хацуко.

Акаикэ озадаченно взглянул на нее. Бывали случаи, когда поклонницы бейсбола приглашали его в ресторан, но Хацуко не походила на девиц такого рода.

— Речь идет о женитьбе одного из спортсменов вашей команды, и мне хотелось бы попросить вашего содействия.

— Кого конкретно вы имеете в виду?

— Позвольте мне сообщить об этом при нашей встрече. Кажется, в понедельник и пятницу ваша команда в матчах не участвует?

— Да.

— В таком случае разрешите позвонить вам на той неделе в один из этих дней. — Хацуко вежливо поклонилась и, оставив несколько озадаченного тренера в коридоре, вернулась в свой кабинет.

Она была довольна тем, что сразу же приступила к осуществлению своего плана, и с особым удовольствием стала пробовать стоявшие на столе блюда. Теперь надо будет умело завести с Акаикэ разговор о женитьбе Яманэ. Безусловно, самой начинать его неудобно, да и Яманэ ей в пику ни за что не даст свое согласие на женитьбу, если узнает от тренера, что идея исходит от нее. Для этой цели нужно найти подходящего человека, а потом заставить Идохару выступить в качестве официального свата. Надо полагать, что Идохара не откажется. Напротив, это должно ему польстить: ведь Яманэ очень популярный спортсмен, в некотором роде «герой». Да и вообще, на свадьбах бейсболистов всегда присутствуют такие именитые гости, каких, казалось бы, на подобные церемонии не заманишь. Вот и Идохара, несмотря на свой мрачный характер, с удовольствием посещает иногда такие празднества.

Обед с супругами Синами прошел весело и непринужденно. Возвращаясь в машине, Идохара довольно сказал:

— Хорошо, что ты согласилась составить мне компанию. Кажется, Синами ты очень понравилась. Теперь наши отношения еще более упрочатся. Что ни говори, а такие, можно сказать, семейные встречи очень сближают.

Хацуко поняла, что муж просто использовал ее в интересах дела, но неудовольствия по этому поводу не высказала.

— А гейши на тебя глядели во все глаза. Одна из них мне даже шепнула на ухо, что не представляла, будто ты настолько красива.

Хацуко было приятно услышать такой комплимент, хотя в душе она презирала гейш.

Спустя несколько дней к Хацуко утром прибежала Таэко. Она была явно чем-то взволнована.

— Ужасное дело, ужасное дело, — повторяла она, запыхавшись.

— Что случилось?

— Я просто была поражена.

— Говори наконец, в чем дело?

— По вашему приказанию я стала выяснять, что из себя представляет актриса Такако Мидзухо. Ну и, конечно, есть ли у нее покровители.

— И что же?

— Боюсь, вас хватит удар…

— Ну это уже слишком!

— Нет, правда! Когда впервые об этом услышала, я не поверила своим ушам, но человек, которого я просила выяснить, сказал, что никаких сомнений быть не может… И я передаю вам лишь то, что сообщил этот мужчина… Честно говоря, я до сих пор не уверена, стоит ли вам об этом говорить…

— А ты наберись смелости.

— Как бы вы не лишились чувств, услышав то, что я вам сейчас скажу.

— Ты уж за меня не беспокойся — как-нибудь выдержу. Да говори же наконец, перестань ломаться.

— И скажу: покровитель Такако Мидзухо… ваш муж!

На мгновение Хацуко показалось, что она теряет сознание…

Курата в роли посредника

— Как ты узнала об этом? — Хацуко закусила губу.

— Чтобы получить официальные данные, я обратилась в справочно-детективное агентство и очень скоро получила ответ. — Таэко старалась говорить печальным голосом, но где-то в глубине ее глаз затаилось злорадство.

— Ну и что же они выяснили?

— Вот. — Таэко протянула ей конверт.

Хацуко вытащила из конверта листок папиросной бумаги, на котором было отпечатано на машинке следующее:

«Такако Мидзухо проживает в однокомнатной квартире в кооперативном доме в Акасаке. Эту квартиру снял для нее Идохара, когда они вступили в близкие отношения. По сообщениям соседей, Идохара посещает Такако Мидзухо по вечерам один-два раза в неделю. Накануне детектив из нашего бюро видел, как они вышли из указанного дома и сели в машину».

— Я оставлю это у себя, — сказала Хацуко.

— Хотите воспользоваться на крайний случай?

— Не знаю, использую ли я это когда-нибудь, но лучше такое доказательство иметь при себе.

— Удивляюсь вашей выдержке. Я думала, что с вами случится удар, когда вы прочитаете эту информацию.

— Неужели? — Хацуко холодно улыбнулась, стараясь показать, что это ее нисколько не трогает. — А вообще-то, Таэко, у меня такое чувство, будто все люди в этом мире связаны какими-то невидимыми ниточками. Вот и теперь: женщина, на которой мы хотели женить Яманэ, оказывается любовницей ни больше ни меньше как моего супруга. Ну и пусть — тем более я теперь постараюсь их женить.

— И вы при таких обстоятельствах будете просить вашего мужа взять на себя роль свата?

— А почему бы и нет? Это даже интересно.

— Представляю, как он воспримет вашу просьбу.

— Думаю, спокойно. Я и теперь затрудняюсь понять, что он затаил в душе, но скорее всего он согласится. Оставим это. Лучше скажи: наверно, квартира в кооперативном доме дорого стоит?

— Ваш муж ведь не купил ее, а снял, хотя и это стоит недешево: тысяч сто в месяц. А если еще прибавить задаток и дополнительную плату за аренду, общая сумма, пожалуй, составит миллион иен.

— Вот как? Дорого же ему обходится эта женщина.

— Наверно, ему приходится тратиться — она ведь еще не кинозвезда, а доход актрисы не так велик, чтобы удовлетворять все ее потребности.

— Не по годам хитра эта актриса, — злобно пробормотала Хацуко. — Из одного деньги тянет, а с другим развлекается.

— Ничего удивительного! Сейчас многие актрисы и девицы из баров так поступают: деньги получают от покровителя, а делятся ими с любовником.

— Тем более я постараюсь ускорить переговоры о свадьбе, — решительно сказала Хацуко.

— Я думаю — это прекрасная идея, — поддержала Таэко. — Вы удивительно умная женщина. Если выгорит женитьба, Яманэ и актриса будут довольны, а ваш муж отступится от Такако Мидзухо.

«А вы тем самым навсегда закроете рот Яманэ, и его вам нечего будет опасаться», — добавила она про себя.

Хацуко вспомнила о своей недавней встрече с тренером команды «Кондорс» Акаикэ и подумала, что она тоже не была случайностью: их свели опять какие-то невидимые глазу нити. Она не назвала тогда свое имя, потому что понимала: ей самой не с руки встречаться с тренером, который обязательно назовет Яманэ ее имя, а тот вряд ли согласится на участие Хацуко в устройстве его женитьбы. Позже, когда все будет на мази и путь к отступлению отрезан, Яманэ не решится отвергнуть ее участие в этом деле. Но прежде надо начать с Такако Мидзухо, решила Хацуко. Таэко поддержала ее и предложила все переговоры поручить Курате.

— Госпожа Курата знакома с Яманэ… — Таэко едва удержалась, чтобы не сказать «и ваши с ним отношения для нее не секрет». — Ей будет легче выяснить намерения Яманэ и Такако с тем, чтобы успешно завершить дело.

Спустя два часа вызванная женой Идохары Курата уже сидела перед ней и, отдуваясь от быстрой ходьбы, расспрашивала хозяйку дома, зачем она так срочно ей понадобилась.

— Нужны ваш совет и помощь по одному деликатному вопросу, — сказала Хацуко, ставя на стол угощения. Она знала, что при всей своей полноте Курата по-прежнему не отказывается вкусно поесть.

— Опять намечается поездка? — Курата опасливо поглядела на Хацуко, предполагая, что та вновь собирается навязать ей роль компаньонки, обеспечивающей алиби хозяйки дома.

— На этот раз я не хочу использовать вас как прикрытие, но дело касается того же Яманэ.

— Разве вы окончательно с ним не порвали? — Курата решила, что Хацуко собирается через нее наладить отношения с Яманэ.

— Вы всегда спешите с выводами, — укоризненно сказала Хацуко и поведала ей во всех подробностях о своем плане. Курата серьезно слушала ее, не забывая, впрочем, и о еде, и время от времени поддакивала.

— Ну, какова моя идея? — спросила под конец Хацуко.

— По-моему, блестящая! — воскликнула Курата, откладывая в сторону палочки, для еды. — Вы замечательно придумали эту женитьбу. Когда она осуществится, все проблемы будут разом решены… Если, конечно, вы окончательно охладели к Яманэ…

— Теперь он мне совершенно безразличен. Именно поэтому я и задумала такой план. Теперь я гляжу на него как на младшего брата и стараюсь устроить его счастье.

— Значит, с этой стороны все в порядке, но как посмотрит на все ваш муж?

— Если эта его любовница-актриса решит выйти замуж, он вряд ли осмелится стать ей поперек дороги. Скорее наоборот — поможет соответственно подготовиться к свадьбе.

— В этом есть логика.

— Но для того, чтобы все сошло благополучно, вам надо переговорить с Яманэ и убедить его жениться на Такако Мидзухо.

— Думаю, это будет нетрудно, поскольку она ему нравится. — Хацуко сказала, что убедилась в этом, наблюдая за ними в ночном клубе. — Да и вообще, сейчас спортсмены часто женятся на актрисах.

— Хорошо. Попытаюсь встретиться с Яманэ, — сказала Курата.

— Только не говорите ему, пожалуйста, что действуете от моего имени. Пусть он думает, что это вам пришла в голову такая идея.

— Но Яманэ явно покажется странным, почему именно я проявляю интерес к его женитьбе. Пожалуй, он сразу догадается, что за моей спиной стоите вы.

— Это его дело. Важно, чтобы внешне все исходило от вас. Но даже если он догадается, то, наверно, не станет противиться. Скорее это даже польстит его самолюбию, если сказать, что сватами будут достойные люди.

— Безусловно, ведь Идохара стал очень влиятельным предпринимателем.

— И еще: прошу вас также переговорить и с молодой актрисой. Думаю, вы прекрасно справитесь с обоими поручениями.

— Да, сложную роль вы мне приготовили. Справлюсь ли? — нарочито вздыхая, сказала Курата… и икнула.

Посредничество

Курата встретилась с Яманэ в вестибюле отеля. Он был одет в новый костюм и прекрасно выглядел. После Гонконга они не встречались, поэтому разговор вначале зашел об их путешествии. Оба старательно избегали упоминать имя Хацуко Идохары.

— Я слышала, что во время последнего матча вы получили травму? — спросила Курата.

— Ничего страшного. Зато мне дали освобождение на несколько дней.

— Это хорошо, а вообще-то надо следить за своим здоровьем.

— Вы правы. Здоровье — мой капитал.

— Оно необходимо и для другого.

— Что вы имеете в виду? — Яманэ пока не догадывался, с какой целью Курата попросила свидания с ним. Он сначала предположил, что ее послала Хацуко, желая возобновить прежние отношения. Наверно, Хацуко все еще сохраняет в душе ко мне привязанность, думал он, в таком случае почему бы им не встречаться снова: она ведь всегда снабжала его деньгами на мелкие расходы, дарила одежду. В этом смысле Хацуко отличалась от других его женщин, на которых приходилось тратиться ему самому.

— Господин Яманэ, вы не надумали еще жениться? — Курата приступила к главной цели, ради которой она с ним встретилась.

— Жениться? На ком? — Спортсмен все еще заблуждался: он решил, что Курата имеет в виду Хацуко. Наверно, она никак не может его забыть и решила разойтись с Идохарой с тем, чтобы выйти замуж за него.

— Разве ваши отношения с Такако Мидзухо не зашли уже достаточно далеко?

— Кто вам сказал об этом? — Яманэ удивленно уставился на Курату.

«Раз слухи дошли до Кураты, значит, об этом знает не один десяток людей», — подумал он.

— Никто мне об этом не говорил, но кое-кто знает, что вы любите Такако.

— Удивительно, как быстро распространяются слухи.

— Пока это известно узкому кругу людей.

— Но раз это дошло до вас, значит, наши отношения стали уже достоянием многих.

— Успокойтесь, ничего страшного не произошло, но, если вы будете продолжать в том же духе, об этом узнают репортеры скандальной хроники, и тогда неприятностей не избежать. Ведь оба вы очень популярны, за вашим поведением следят тысячи глаз, и, если вы думаете о будущей карьере, надо быть более осмотрительным.

— Спасибо за предупреждение. — Яманэ подозрительно взглянул на Курату. С этой женщиной надо держать ухо востро: за ней всегда маячит фигура Хацуко Идохары, и не исключено, что та, пронюхав о его отношениях с Такако Мидзухо, отправила Курату на разведку.

— Позвольте все же у вас спросить: вы намерены жениться на Такако Мидзухо?

Прежде чем ответить, Яманэ вынул из кармана сигареты и закурил.

— Вас кто-то попросил узнать об этом? — Яманэ медленно выпустил изо рта длинную струйку дыма.

— Да, попросили, но не тот человек, которого вы подозреваете. Хацуко не имеет к этому отношения, — ответила Курата. — У меня большой круг знакомых. Многие видные люди заходят и в мой салон. Один из них — влиятельный финансист — заинтересовался вашим будущим. Позвольте пока не называть его имени. Скажу лишь, что он ваш большой поклонник.

— Кто бы это мог быть? — Яманэ задумчиво поглядел на потолок.

— Он близко знаком с менеджером вашей команды выразил желание, если у вас не будет возражений, помочь вашей женитьбе. Он попросил меня не называть его имя, пока вы и Такако Мидзухо не дадите согласия на брак. Когда же согласие будет получено, он с радостью готов взять на себя роль свата.

— Погодите минуточку! — Яманэ, видимо, растерялся, однако на него явно подействовало, что им заинтересовался крупный финансист, к тому же знакомый менеджера его команды.

— Вас, наверно, удивляет, что переговоры с вами поручили мне. Конечно, я недостойна подобной чести, но этот человек — частый посетитель моего салона, мы давно знакомы, и как-то я проговорилась ему, что хорошо вас знаю. Вот он и обратился ко мне с просьбой встретиться с вами и узнать о ваших намерениях. Короче говоря, я здесь выступаю лишь в роли посредника, а как только я получу ваше согласие, этот господин сам займется устройством вашей женитьбы. Хочу также заверить вас, что Хацуко не узнает об этом разговоре.

Яманэ усмехнулся, но последние слова Кураты, видимо, убедили его в том, что Хацуко к этому делу отношения не имеет.

— Послушайте, Яманэ, вы в самом деле окончательно порвали с Хацуко? — переменила разговор Курата.

— Да. Нельзя же бесконечно находиться в таком состоянии, когда не знаешь, что тебя ждет завтра.

— То же самое мне сказала и Хацуко.

— Что конкретно?

— Она порвала с вами, чтобы не испортить ваше будущее. И я с ней согласна. Во-первых, она замужем, кроме того, она значительно старше вас, поэтому она сочла за лучшее прекратить встречи, пока ничего не случилось. Поверьте, вы ей нисколько не противны. Просто она поступила так ради вас,да и ради себя тоже. Но хватит об этом. Какой вы все же дадите ответ? Откровенно говоря, мне не хватает времени, чтобы смотреть фильмы, в которых снимается Такако Мидзухо, но многие мои друзья восхищены ее талантом.

— Да, актриса она неплохая, — неуверенно подтвердил Яманэ.

— Но вас-то она любит?

— Кажется, да.

— Значит, она согласилась бы выйти за вас замуж?

— Все не так просто, — задумчиво произнес Яманэ.

— Вы имеете в виду, что женитьба может помешать ее артистической карьере?

— Нет, за это я как раз не беспокоюсь. Есть другая причина… затрудняюсь вам ее объяснить…

— Но если с вашей стороны нет возражений, я приложу все усилия к тому, чтобы женитьба состоялась. Уж в этом вы можете целиком на меня рассчитывать, так что расскажите все без утайки. — Курата изобразила на своем лице искренность.

— Может, и правда, именно вы могли бы мне помочь… Нет, не в женитьбе, а в том, чтобы разобраться в одной сложной ситуации. Буду говорить откровенно. Все дело в том, что у Такако есть покровитель — нет, не в плохом смысле слова! Этот человек действительно ей помогает.

— Ну и что же? Ничего удивительного, если у популярной актрисы есть покровитель…

— Я с этим согласен. Но она почему-то отказывается назвать его имя. Вот в чем загвоздка. Она, безусловно, согласится выйти за меня замуж, но тогда ей придется порвать со своим покровителем, и это ее тревожит. Такако никак не идет на откровенный разговор. Вот я и хотел бы попросить вас, госпожа Курата, поговорить с ней и выяснить ее намерения…

«Ну вот, у меня прибавилось еще одно поручение — теперь от Яманэ», — вздохнула про себя Курата.

Покупка домостроительной компании

Компания «Манье» занималась постройкой жилых домов, которые потом продавала в рассрочку. Из-за царившего в последние годы застоя в строительной индустрии домостроительные компании обанкротились и прекратили свою деятельность. Но компания «Манье» продолжала работу, хотя и в значительно меньших масштабах. Из двух тысяч работников, две трети которых составляли сборщики денег по счетам и агенты по сбору заказов, теперь в компании осталось лишь триста человек. Парламентскому заместителю министра Синами удалось купить эту дышавшую на ладан компанию по сносной цене. Он уплатил за нее меньше половины суммы, полученной им за продажу Идохаре Восточной строительной.

Прежде чем заключить сделку, Синами долго советовался с Идохарой. Вначале он хотел скупить все ее акции, по которым в последнее время перестали вообще выплачивать дивиденды, но Идохара отсоветовал.

— Стоит начать скупку акций, как они сразу, хотя и немного, начнут подниматься в цене. На бирже поймут, что кто-то их скупает. Тогда неизбежно выплывет имя Синами. Заинтересованные лица решат: Синами что-то замышляет. А это может нанести вред будущим планам.

Идохару в данном случае беспокоила не только политическая будущность Синами, рассчитывавшего занять пост генерального секретаря партии, сколько их обоюдные экономические интересы.

Следуя совету Идохары, Синами отказался от скупки акций, а купил компанию «Манье» целиком, потратив на это значительно большую сумму, чем он рассчитывал. Многие сомневались в разумности подобной сделки. Они считали, что даже самый гениальный предприниматель не способен обеспечить процветание фирмы «Манье».

Узнав о совершившейся сделке, всполошились все триста сотрудников «Манье». Они потребовали повышения зарплаты на десять процентов, а также гарантии, что ни один из сотрудников не будет уволен. Их прежняя зарплата все время была на двадцать процентов ниже среднего уровня зарплаты в аналогичных предприятиях. Но Синами начисто отверг все их требования и заявил:

— Новая компания начнет действовать на совершенно иной основе. Тот, кто недоволен нынешними условиями, может уволиться. Меня нисколько не беспокоит, если даже вы уйдете все. Я найму на работу других.

Сотрудники «Манье» объявили забастовку. Тогда Синами заявил, что не остановится перед общим локаутом. Некоторые забастовщики испугались. Компания «Манье» не была предприятием, в ней не трудилось ни одного настоящего рабочего. Основной доход она получала от продажи заказчикам дешевых жилых домов. Поэтому большую часть ее сотрудников составляли рекламные агенты и агенты по сбору заказов, среди которых не было прочного единства. Напротив, они всячески стремились друг другу подставить ножку, перехватить более выгодный заказ. В результате забастовка провалилась. Около двухсот сотрудников уволились. Синами их не задерживал. Он не уговаривал остаться даже наиболее опытных работников.

— Наша компания сможет действовать, если в ней останется сорок, даже тридцать человек, — громогласно заявлял он. Но весь прежний опыт свидетельствовал: в такого рода компании должно быть не менее четырехсот-пятисот сотрудников. Даже при малых масштабах работы.

Правда, вначале не было недостатка в желающих поступить на работу в новую компанию, но Синами установил для них такую низкую зарплату и такие высокие нормы, что вскоре они, не выдержав, уволились. По всему было видно, что он, приобретя эту компанию, не проявлял никакого энтузиазма в улучшении ее деятельности. Объем работы продолжал уменьшаться, число сотрудников сократилось до сотни.

Всем было невдомек, почему так вел себя Синами, но никому не было известно, что Синами уже договорился с Йдохарой о перепродаже ему компании. Не знали об этом ни управляющие Идохары, ни приемный сын. Даже Нэмото Идохара ничего не сказал. Словом, вел себя как единовластный диктатор.

Переговоры с Синами велись в строжайшей тайне. Соблюдению тайны помогало то, что покупка Восточной строительной компании состоялась недавно, и Идохара под предлогом уточнения целого ряда деталей мог спокойно встречаться с Синами, ни у кого не вызывая подозрений. Кроме того, руководящим работникам в компании Идохары было кое-что известно о его любовницах, и, если тот на время исчезал из конторы, все считали, что он решил посетить одну из них. Все это способствовало сохранению тайны и успешному завершению первого этапа переговоров.

Спустя два месяца после того, как компания «Манье» перешла в руки Идохары, он неожиданно собрал совет директоров.

— Дело в том, что я приобрел у господина Синами Домостроительную компанию «Манье», — сказал он. — По целому ряду причин я не мог предварительно с вами посоветоваться, но считаю это предприятие перспективным. Сделка уже совершена, и я хотел бы, чтобы вы также дали свое согласие, хотя и не совсем прилично просить ее утверждения задним числом. — Идохара обвел взглядом присутствующих.

Все настолько были ошеломлены, что в первые минуты не знали, что и сказать. Слова Идохары прозвучали как гром среди ясного неба. Ведь им было известно, что «Манье» совершенно бесперспективна и вот-вот развалится окончательно. Они решили, что Идохара так поступил исключительно из добрых чувств к Синами, если не сказать большего.

— Вы приобрели эту компанию с целью расширить ее деятельность? — приемный сын Идохары Седзи первый прервал молчание.

— Безусловно. Иначе зачем же было ее покупать. Господину Синами она оказалась не под силу, но, на мой взгляд, если за нее взяться с умом, кое-что получится.

— Но ведь господин Синами приобрел ее всего три месяца назад, и если такой влиятельный человек сразу же от нее отказывается, значит, у него никакой уверенности в этой компании нет, — настаивал Седзи.

— Это еще ничего не значит, — ответил Идохара. — Наша компания, присоединив к себе Восточную строительную, планирует занять подобающее место в строительной индустрии. Относительно «Манье» у меня тоже есть свои планы. Строительная техника, которой пользовались до сих пор, устарела. Да и применяется она недостаточно. В строительстве большое место занимает ручной труд. Такое положение следует в корне изменить. По моему мнению, для новой компании надо закупить за границей значительное количество строительной техники, а также направить в страны-поставщики наших строителей с тем, чтобы они эту технику освоили. В будущем строительной индустрии предстоит выполнять крупные заказы, а для того, чтобы потеснить уже существующие крупные строительные компании, есть лишь одно средство — обеспечить себя строительными машинами. Позднее я смогу ознакомить вас со своим планом более детально, а сейчас лишь скажу, что намерен, с одной стороны, взять на себя выполнение крупных заказов, а с другой — продолжать строительство жилья для народа. Все с интересом выслушали речь Идохары.

— А за какую сумму вам уступили компанию «Манье»? — спросил Ресабуро — двоюродный брат Седзи.

— Это обошлось недешево, — улыбнулся Идохара.

— А все же сколько пришлось уплатить?

— Боюсь, вы посчитаете цену неприемлемо высокой. Правда, мне пришлось учесть наши дружеские отношения с Синами. — Идохара никак не решался назвать сумму.

— Я слышал, что Синами уплатил за «Манье» что-то около девяноста миллионов иен. Значит, вам он уступил, видимо, за сто двадцать — сто тридцать миллионов?

— Нет, она обошлась мне намного дороже.

Участники совещания недоуменно переглянулись. Теперь они терялись в догадках: какую, собственно, сумму уплатил Идохара? Лишь Нэмото сидел, полузакрыв глаза, делая вид, что разговор его не касается.

— Честно говоря, я уплатил миллиард иен.

Все ошеломленно уставились на Идохару. Даже Нэмото приоткрыл глаза, в которых исчезло сонное выражение.

— Как вы считаете, Нэмото? Не переплатил ли я? — обратился к нему Идохара.

— Не думаю. Раз вы так решили, значит, рассчитываете, что компания перспективная. — Нэмото усмехнулся.

— Благодарю, — сказал Идохара. — Хотя если кто-либо из вас будет против, все равно ничего уже не поделаешь — сделка совершена. Тем не менее я рад, что Нэмото одобрил ее. Надеюсь, что и вы все к нему присоединитесь.

Присутствующие утвердительно закивали, но никто не произнес ни слова.

— Я уже говорил, что компания «Манье» перспективная, все зависит от того, как взяться за дело. Я за это несу ответственность и прошу мне поверить. Хоть и стоила она миллиард, убытка нашей компании я не нанесу. — Идохара говорил с таким энтузиазмом, что никто не решался ему противоречить. Да и прежние его успехи убеждали в его непогрешимости.

— Когда компания начнет свою деятельность? — спросил Ресабуро.

— Пока немного придется подождать, но, уверяю, работы будет много.

— Для «Манье» придется набирать новый персонал. Сколько всего вы рассчитываете нанять людей, чтобы работа шла успешно?

— Мы сейчас производим предварительные расчеты, но это дело будущего, и спешить пока не стоит.

Такой ответ не вязался ни с нетерпеливым характером Идохары, ни со всей его предшествующей деятельностью. Почему-то именно с развертыванием работы «Манье» он не торопился. Но зачем тогда было столь поспешно тратить на нее миллиард иен? Ведь при наличии такой суммы можно незамедлительно осуществить целый ряд выгодных мероприятий. Видимо, здесь сыграли роль дружеские отношения с Синами. А может, Синами просто заставил Идохару согласиться на приобретение «Манье»?

Когда совет директоров окончился, Идохара задержал Нэмото.

— Нэмото, поговорим откровенно: ты считаешь, что я переплатил, дав миллиард за эту жалкую компанию? — спросил он.

— Мне кажется, вы заплатили за нее еще больше — рассмеялся Нэмото.

— Ты прав, но я не решился сказать об этом на совещании. Сколько же я уплатил, по-твоему?

— Наверно, миллиард триста миллионов.

— Полтора миллиарда!

— Так много?

— Да. И те пятьсот миллионов, которые я уплатил сверх суммы, сказанной на совете, я хотел бы покрыть за счет необъявленного резерва. Ты меня понимаешь?

План Идохары

Такой человек, как Идохара, не мог так просто выложить полтора миллиарда иен за компанию «Манье», которая находилась на грани банкротства и последнее время даже прекратила выплату дивидендов, думал Нэмото. Судя по всему, Идохара не намеревался вдохнуть в нее новую жизнь. Красная цена «Манье» — пятьсот — шестьсот миллионов иен. Правда, она владела значительными участками земли под застройку, но они были заложены и перезаложены в банке, и этих пятисот миллионов едва хватило бы на то, чтобы погасить ссуду.

Многое казалось Нэмото странным. Конечно, он понимал, что в решении о покупке «Манье» сыграла свою роль просьба парламентского заместителя министра торговли и промышленности Синами, с которым Идохара с некоторых пор близко сошелся. Наверно, Синами убедился, что не справится с дышащей на ладан компанией «Манье», и предложил Идохаре купить ее. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Так думал не только один Нэмото. И все же такой расчетливый человек, как Идохара, не стал бы платить столь высокую цену за абсолютно нерентабельную компанию, в каких бы дружеских отношениях с Синами он ни был.

Внезапно в голове Нэмото мелькнула догадка. Конечно же, Идохара договорился с Синами, что в документах о сделке они укажут сумму в четыреста — пятьсот миллионов, а оставшийся миллиард, который Идохара возьмет из средств своей компании, поскольку именно эту цену назвал Идохара на совете директоров, они поделят между собой. Правда, такие действия квалифицируются как злоупотребление доверием акционеров, и за них Идохара может быть привлечен к судебной ответственности, ибо, сколь бы единолично Идохара компанией ни управлял, формально она осталась акционерным обществом, и ее денежные средства не являлись его личным достоянием. Наверно, этот план возник в связи с требованиями Синами, который крайне нуждался в деньгах на политические цели: чтобы претендовать на пост генерального секретаря партии, надо было всячески привлекать к себе сторонников, и для этого требовались немалые суммы. Видимо, Синами просил у Идохары ссудить ему пол-, миллиарда, а ссудить деньги политику — это значит пожертвовать их безвозмездно на политические цели. Сказать об этом своим директорам Идохара не мог. Вот они вдвоем и придумали трюк с продажей компании «Манье». Попутно Идохара решил и в свой карман положить кругленькую сумму в пятьсот миллионов иен — короче говоря, одним ударом убить двух зайцев. Нэмото захотелось выяснить, насколько верны его предположения, но пока он не знал, с чего начать. Кое-что в этом направлении могло бы проясниться в связи с началом деятельности новой объединенной строительной компании, созданной на основе «Ятие» и Восточной строительной. Но пока Идохара хранил молчание. Нэмото собирался в ближайшие дни поговорить с Идохарой о его планах, и, как бы угадав это намерение, Идохара вновь собрал совет директоров и обратился к нему со следующими словами:

— Наверно, все вы недоумеваете, почему до сих пор не начала действовать наша новая объединенная строительная компания, поэтому я вас сегодня и собрал, чтобы изложить свою точку зрения.

Я считаю, что строительные работы отныне следует полностью механизировать. Правда, кое-что уже сделано, но мы пока очень отстаем в этой области от Америки, и многие виды работ выполняются еще вручную. В связи с этим нам приходится поддерживать тесные контакты с организациями — поставщиками рабочей силы, которые действуют по устаревшей схеме. Поэтому возникают большие потери как во времени, так и из-за нерационального расходования средств. Сейчас, когда с каждым годом возрастают масштабы строительства и бывает много срочных заказов, подобная система нас уже не может удовлетворить. С каждым днем все более автоматизируются предприятия других отраслей промышленности, и только строительное дело отстает. Я предполагаю импортировать из Америки новейшую строительную технику и даже предпринял практические шаги. Прошу прощения за то, что информирую вас с некоторым запозданием. В ближайшее время я намереваюсь вместе с несколькими инженерами посетить наших американских поставщиков и на месте проверить работу новой техники. Сейчас я не готов сообщить вам, какие машины у какой компании мы собираемся закупить — конкретно вопрос еще не решен. Но в скором времени закупки будут сделаны, и все вы об этом узнаете.

Речь Идохары была встречена аплодисментами.

Нэмото представил, что эта речь будет напечатана под крупными заголовками во всех центральных газетах и, безусловно, послужит хорошей рекламой для Новой строительной компании. Однако сразу же Нэмото засомневался: неужели Идохара намеревается реализовать свой план? Зачем тогда он выбрасывает на компанию «Манье» полтора миллиарда иен, а не пускает эти деньги на покупку в Америке новейшей строительной техники? Видно, Идохара по какой-то другой причине решил обнародовать свой, не подкрепленный материальными ресурсами план. А может, он тем самым решил отвлечь внимание от покупки «Манье»? Не исключено также, что под видом закупки новой техники он собирается посетить Америку совершенно в иных целях. Нэмото терялся в догадках.

Спустя два дня Идохара опять собрал совет директоров. На этот раз деловых разговоров не было. Идохара устало крутил головой.

— Похоже, я слишком переутомился, — сказал он.

— Наверно, слишком много работали над новым планом, вам бы пару дней отдохнуть, — поддержал его Ресабуро.

— Я тоже об этом подумываю: пожалуй, надо взять отпуск и поехать на горячие источники.

Все, в том числе и Нэмото, горячо поддержали Идохару. И все же Нэмото показалось странным, что столь здоровый и активный человек, как Идохара, в такой ответственный момент внезапно решил отправиться на источники.

В тот же вечер Идохара пригласил к себе в кабинет Седзи, Ресабуро и Нэмото.

— Я в самом деле решил отдохнуть. Поеду на источники, — сказал он.

— Вот и хорошо, — обрадовался Ресабуро. — А когда вы намереваетесь выехать?

— Пожалуй, послезавтра. Еще надо уладить срочные дела.

— На какие источники?

— Атами и Хаконэ что-то приелись. Хочется съездить куда-нибудь подальше.

— Может, на остров Кюсю?

Идохара рассмеялся, но ничего не ответил. Это усилило подозрения Нэмото: наверно, не для отдыха решил поехать Идохара на источники. «Надо бы, кстати, прощупать, как обстоят его семейные дела», — подумал он.

Внезапно у Нэмото мелькнула одна мысль. Почему только она раньше не пришла ему в голову? Хотя, пожалуй, и теперь не поздно. Правда, на это потребуется время…

* * *

Спустя два дня Идохара выехал экспрессом на Мацумото. В последний момент он сообщил, что едет на горячие источники Сува в префектуре Нагано. Идохара специально предупредил, чтобы никто его не провожал. Не поехал на вокзал и Нэмото, но один из его бывших подчиненных, которого тот послал на вокзал, сразу же сообщил:

— Они сели в вагон вчетвером: Идохара с женщиной лет тридцати, наверно, актрисой — уж слишком модно она была одета, и мужчина лет тридцати двух — тридцати трех с молодой женщиной, которая лицом и одеждой значительно уступала спутнице Идохары.

Нэмото не знал, кто был этот мужчина. Вначале он подумал, что Идохару сопровождает его секретарь Окуно, но тот был на месте, в конторе. Нэмото сожалел, что никого из своих людей не отправил тем же поездом — уж они-то проследили бы за всеми действиями Идохары. Но не поздно было попросить кого-нибудь об этом и сейчас: адрес отеля, где намеревался остановиться Идохара, был, наверно, в конторе известен.

— Как можно связаться с Идохарой в случае срочного дела? — спросил он у Окуно.

— Откровенно говоря, господин Идохара предупредил, что хочет отдохнуть, и просил не тревожить его звонками из Токио, — ответил Окуно.

— Это на него непохоже, — усмехнулся Нэмото.

Он подумал, что в случае необходимости нетрудно будет узнать, где тот остановился — в Суве не так уж много приличных отелей, но решил повременить: если Идохара узнает, что кто-то интересуется его местопребыванием, это его только насторожит.

Спустя два дня Идохара вернулся в Токио, никого не предупредив о своем приезде. Он взял такси и приехал прямо в контору.

— Прекрасно провел время на источниках, — сказал он вошедшему в кабинет Нэмото. В самом деле он выглядел изрядно посвежевшим и отдохнувшим.

Все же Нэмото попросил одного из своих бывших подчиненных позвонить в отель в Суве, где должен был остановиться Идохара. Там ответили, что такой человек в отеле комнату не снимал. Нэмото предположил, что Идохара мог снять номер на чужую фамилию. Он попросил связаться с отелем еще раз и описать его внешность. Оттуда снова ответили, что такой человек у них не останавливался.

Спустя несколько дней Нэмото позвонил Хорикава. Наверно, снова будет просить деньги, подумал Нэмото и назначил ему свидание в том же кафе, что и в прошлый раз. Однако Нэмото ошибся.

— Господин капитан, — сказал бывший унтер-офицер, как только они уселись за угловой столик. — У меня есть родственники, которые живут в районе Кисо в префектуре Нагано. Они сообщили мне в письме, что некий человек из Токио недавно побывал у них и внимательно осматривал государственные лесные угодья. А вчера один из односельчан, знающий Идохару в лицо еще по прежним временам, приехал в Токио и сказал мне, что тот человек — Идохара и что ходят слухи, будто Идохара намеревается там строить плотину. Он привез с собой от местных жителей письмо с просьбой выяснить, так ли это. Господин капитан, вам известно что-нибудь о планах Идохары?

— Когда ты перестанешь наконец называть меня капитаном? — рассердился Нэмото. — Кстати, где расположена эта деревня?

— В уезде Хигаситама близ станции Нараи есть горная река. Ее истоки находятся в районе горы Тяусуяма. Гора большая — высотой больше двух с половиной километров. Вот у подножия этой горы и расположена деревня. Там очень удобное для плотины место. Жители деревни очень беспокоятся: что станет с ними, если ущелье, по которому протекает горная река, перекроют плотиной?..

— Мне ничего об этом не известно, — сказал Нэмото.

По следам Идохары

На следующий день Нэмото достал подробную карту префектуры Нагано и стал тщательно ее изучать.

Ущелье, о котором шла речь, от станции Нараи постепенно сужалось к югу, принимая там V-образную форму, наиболее удобную для возведения плотины. Видимо, Идохара решил добиться участия его новой компании в ее строительстве.

Строительство плотины обычно прибирают к рукам крупные компании, которые по взаимной договоренности по очереди берут подряд на работы, и мелким или средним строительным компаниям практически невозможно прорваться сквозь их круговую поруку. Другими словами, крупные компании держат в руках монопольное право на возведение дамб и плотин. Неужели Идохара рассчитывает в таких условиях получить подряд для своей небольшой компании — ведь она ко всему прочему, даже не развернула работу, думал Нэмото.

Правда, у Идохары имелись многочисленные связи, не только с заместителем министра Синами. Он был близко знаком со многими консервативными партийными деятелями и с крупными воротилами финансовых кругов, в том числе с видными руководителями банков. Эти связи, безусловно, зиждились на деньгах Идохары. Не будь у него этих денег, никто ему и руки бы не подал. Нэмото хорошо знал, путем каких махинаций в прошлом Идохара добыл эти деньги, ставшие теперь мощным рычагом для установления нужных знакомств.

Благодаря нынешним связям Идохара, видимо, имел шансы протиснуться в ряды крупных компаний и принять участие в строительстве плотины. Должно быть, именно в этих целях он недавно разрекламировал необходимость «механизации строительной индустрии».

Итак, думал Нэмото, Идохара решил тайно осмотреть место будущей стройки. Вместе с ним поехала наверно, та самая актриса, которую он поселил в отеле. А кто же второй мужчина? Секретарь Синами или его доверенное лицо? В этом был свой резон: присутствие доверенного человека Синами способствовало воздействию на заказчика работ — электрокомпанию.

Нэмото позвонил одному из своих бывших подчиненных и приказал выяснить, не планирует ли компания «К» строительство плотины в префектуре Нагане. Компания «К» контролировала распределение электроэнергии в центральном районе Японии, куда входила и префектура Нагано.

В тот же день был получен ответ:

— Компания «К» категорически отрицает существование плана строительства плотины в Нараи, иначе она давно уже начала бы геологическое исследование и прочие подготовительные работы. Кроме того, на строительство не выделено никаких бюджетных ассигнований. Там сказали, что в последнее время вообще не строят мелких электростанций в двадцать — тридцать тысяч киловатт, а в указанном месте может быть построена электростанция мощностью не более двадцати тысяч киловатт. Мне также объяснили, что теперь предпочитают строить теплоэлектростанции, которые обходятся значительно дешевле и не нуждаются в возведении плотин.

— Короче говоря, компания «К» не предусматривает строительство плотины в указанном районе?

— Нет. Меня там даже высмеяли.

— Ты получил эти сведения от ответственного лица?

— От инженера, который занимает солидный пост в компании. Думаю, ему вполне можно доверять.

— Спасибо. — Нэмото опустил трубку и задумался: пожалуй, информация правдоподобная, и ей можно верить. Обычно электрокомпании никогда не хранят в тайне планы строительства плотин, а, напротив, всячески их рекламируют.

Но даже если компания «К», опасаясь протестов со стороны местного населения, специально скрывает существование проекта, на такой стадии обычно не разрешают будущим подрядчикам проводить на месте предварительные исследования. С какой же целью ездил туда Идохара? В общем, надо проследить все его действия во время поездки.

Нэмото вновь развернул карту. Вопреки тому, что Идохара сказал в конторе, он в Суве не останавливался. Раз он поехал с женщиной — значит, на горячие источники. Кроме Сувы в нескольких часах езды от станции Нараи есть источники Асама, близ города Мацумото, Они — в префектуре Аити, и Юмура, близ Кофу. По телефону уточнить, где останавливался Идохара, невозможно. К тому же он мог снять номер в отеле под чужой фамилией. Нэмото решил обратиться за помощью к Хорикаве. В тот же день они встретились в кафе на Гиндзе.

— У меня к тебе просьба, — Нэмото сразу приступил к делу. — Можешь ли ты взять у себя на службе отпуск на три дня? Мы тебе, конечно, компенсируем потерю в зарплате.

— Если дело срочное, надо сразу же предупредить, начальство.

— Очень срочное. Тебе придется на пару дней съездить на горячие источники и кое-что выяснить об Идохаре. Ты ведь знаешь — Идохара мой начальник.

Хорикава утвердительно кивнул головой.

— Речь идет о том, что писали твои родственники: о поездке Идохары в Нараи.

— Значит, он в самом деле туда ездил?

— Да. Он отправился с женщиной, но о цели поездки ничего нам не сообщил.

— Наверно, все же будут там строить плотину. — На лице Хорикавы отразилось беспокойство.

— Точно не знаю. Кстати, вместе с ним ездил еще один мужчина.

— А кто он такой? Может, инженер из электрокомпании?

— Не знаю. Но меня по другим причинам интересует эта поездка Идохары. Прошу тебя выяснить следующее. Где останавливался Идохара? Чем он занимался? Кто тот молодой человек, который сопровождал Идохару? Тебе известен день его прибытия в Нараи?

— Да, из письма родственников.

— В таком случае тебе Придется объездить отели на горячих источниках Асаме, Кофу, Юмуре, Они и Суве и выяснить, не останавливался ли он в каком-нибудь из них в этот день. По-видимому, он с женщиной и вторая пара снимали номера лишь в первоклассных отелях — это облегчает задачу. Я решил обратиться с просьбой именно к тебе, поскольку Идохара мог остановиться в отеле под другой фамилией, а ты знаешь его в лицо и сумеешь в случае необходимости описать его внешность. Выясни также, куда он выезжал из отеля. Кое-что ты, наверно, узнаешь и в Нараи. Скорее всего туда он заезжал на местной машине. В общем, вспомни то, чему тебя учили в прежние времена, когда ты служил в жандармском корпусе.

— Господин капитан, у меня такое чувство, будто вернулись старые времена. — Морщинистое лицо Хорикавы осветила радостная улыбка.

— Учти, этим ты поможешь и своим родственникам, которых обеспокоило строительство плотины.

— Господин капитан, все будет исполнено… А ведь Идохара выбился в большие люди, но, похоже, от прежних привычек не избавился.

— Ты тоже так считаешь?

— Разве он не занимается по-прежнему темными делами?

Нэмото молча вынул из бумажника четыре купюры по десять тысяч иен и передал их Хорикаве.

— Господин капитан! Столько мне не нужно. — Хорикава ошеломленно поглядел на Нэмото.

— Бери, бери! Что останется, оставь для себя.

— Благодарю вас, поеду завтра же утром. — Хорикава щелкнул каблуками.

Было еще одно дело, которым Нэмото решил заняться вплотную. Теперь он глубоко сожалел, что в свое время упустил его из виду. Надо выяснить, как ведет себя Идохара в семье. Но как? Личная жизнь Идохары была отгорожена непроницаемой стеной от любопытных глаз, и проникнуть сквозь нее пока не представлялось возможным. Прямо хоть устанавливай там секретный телевизор, чтобы с его помощью наблюдать, что говорит и делает Идохара в домашней обстановке.

Нэмото позвонил спортивному репортеру Морите и назначил ему встречу в том же кафе, что и Хорикаве.

— У меня есть к вам просьба, — сказал Нэмото, когда они уселись за дальним столиком.

— Слушаю вас.

Нэмото огляделся вокруг. Посетителей было мало, и официантки, собравшись у кассы, о чем-то болтали. Нэмото придвинулся к Морите поближе и сказал:

— Дело касается поведения знакомой вам госпожи Хацуко Идохары. В каких отношениях она сейчас с бейсболистом Яманэ?

— Ах, вот вы о чем! — Морита засмеялся. — Меня тоже это интересует, но, к сожалению, о дальнейшей их судьбе мне ничего не известно. Кое-какую информацию, наверно, можно было бы получить от Кураты.

— Как себя ведет Яманэ?

— Сейчас мне поручили заниматься другой командой, поэтому я с ним не встречаюсь. Одно могу сказать: играет он по-прежнему блестяще.

— Так как же, согласны вы мне помочь, господин Морита? Меня по некоторым причинам интересуют подробности, касающиеся семейной жизни Идохары. Почему? Сейчас об этом говорить не время, но в будущем, надеюсь, у меня появится возможность подробно вас информировать. Скажу одно: в нашей компании возникли определенные осложнения.

— Разве Идохара там не единовластный диктатор?

— Так-то оно так, но вам тоже, по всей вероятности, известно, что собственных детей у Идохары нет, и на службу в свою компанию он взял приемного сына и племянника. В связи с этим в компании тоже возникли некоторые сложности — когда-нибудь я вам о них расскажу. Все это вынуждает меня насколько можно подробнее узнать, как ведет себя Идохара в семье, о чем он беседует с женой, каковы ее взаимоотношения с Яманэ и так далее.

— Но это чрезвычайно сложная, честно говоря, для меня непосильная задача. — Морита сокрушенно развел руками.

— И все же способ есть.

— Да?

— Вы молоды и красивы…

— Сомнительный комплимент.

— Я не шучу, это действительно так. — Нэмото придвинулся к нему вплотную и зашептал в самое ухо: — У Идохары в доме есть две служанки. Одна из них уже работает там три года, и к ней обращаться опасно. А другая — Аяко — лишь год с небольшим. Она довольно смазливая девица двадцати двух лет.

— На что вы намекаете? — захихикал Морита.

— Я вас не призываю соблазнить эту служанку. Просто постарайтесь с ней сблизиться, пофлиртуйте в меру. Она в подходящем возрасте и к тому же большая модница. Аяко приехала из деревни и в отличие от другой служанки, Осимы, считает себя красавицей. Ее часто отправляют в город за покупками. Постарайтесь улучить момент и познакомиться с ней на улице. Думаю, вы быстро сумеете ее приручить.

— Не очень-то мне по душе такое поручение.

— А вы подарите ей брошь за десять тысяч. Она будет на седьмом небе от восторга, — сказал Нэмото, вытаскивая бумажник.

— Итак, вы просите прощупать личную жизнь Идохары с помощью этой служанки?

— Именно так. Понимаю, вам Придется потратить много времени, но это лучше, чем не предпринимать ничего. Мне известно, что вы на службе, но постарайтесь между четырьмя и пятью быть где-нибудь поблизости от дома Идохары. Аяко обычно в эти часы выходит за покупками. А это вам на расходы. — Нэмото вручил Морите пятьдесят тысяч иен.

Загадочная встреча

Спустя три дня из префектуры Нагано возвратился Хорикава и доложил Нэмото следующее:

— Я хотел начать розыски отеля, где останавливался Идохара, с курорта Сува. Потом все же последовал вашему совету и сошел с поезда в Нараи. Расспросив кое-кого из местных жителей, я выяснил, что в тот день часов около двенадцати в Нараи приехали две пары на двух машинах. Они отдохнули в пристанционном буфете и выпили пива. Тот, кто постарше, то есть Идохара, был с женщиной лет тридцати — красивой, элегантно одетой, похожей на актрису. Второй мужчина выглядел значительно моложе. Он приехал с женщиной лет двадцати пяти вульгарной внешности. По всем статьям она уступала женщине Идохары и, может, из-за этого была угрюма и замкнута. Молодой мужчина, судя по обращению с ним Идохары, не был его подчиненным. Зовут его Момосэ. Они намеревались подняться к верховьям реки и подробно расспрашивали буфетчика, насколько хороша дорога и как далеко можно по ней проехать на машине. По их вопросам буфетчик понял, что прежде они здесь никогда не бывали. На машинах были номера префектуры Нагано, и один из шоферов сказал, что они прибыли из Нижней Сувы. Конечно, ехать на двух машинах — излишняя роскошь, но сами машины были небольшие, да и каждой паре, наверно, хотелось остаться наедине.

Буфетчик сообщил, что в час пополудни обе пары сели в машины и поехали вдоль ущелья. Спустя час машины вернулись к станции Нараи, затем помчались к Западному перевалу. Наверно, они поехали туда в поисках отеля. Дальше их следы терялись. Я отправился в Нижнюю Суву, решив отыскать шофера машины, на которой ехал Идохара. На мое счастье, там было всего две конторы наемных машин, и в одной из них я встретился с этим шофером, ожидавшим вызова. Другой шофер, который вел машину с Момосэ и его женщиной, в этот день отдыхал. Я подумал, что не обязательно его разыскивать, для меня вполне достаточно поговорить с шофером Идохары, и пригласил его в соседнее кафе. Шофер рассказал, что подвез их до поселка Нода, расположенного в глубине ущелья. Дальше проехать было невозможно, и они вышли из машины. По словам шофера, женщина все время упрекала Идохару в том, что в последнее время он к ней охладел, редко заходит — наверное, у него завелась любовница помоложе. И зачем он вообще взял ее в это путешествие, ехал бы лучше с той, другой. Идохара морщился: ему, должно быть, неприятно было все это выслушивать, да еще при шофере. Я поинтересовался, не говорили ли они о молодом человеке Момосэ, о том, где он служит. Но шофер сказал, что такого разговора между ними не было.

Выйдя из машины, мужчины стали подниматься выше, прихватив одного шофера, который знал дорогу. Другой остался с женщинами у машин. Они добрались до места, где ущелье особенно сильно сужалось, и остановились. Идохара и Момосэ минут десять любовались ущельем и окружающими горами, поросшими криптомериями и соснами, потом вернулись к машинам.

— Они осматривали местность всего десять минут? — прервал рассказ Нэмото.

— Да, так сказал шофер, — кивнул головой Хорикава.

— Но ведь они должны были осмотреть место будущей плотины. Неужели для этого достаточно десяти минут?

— Не знаю. Я говорю лишь со слов шофера.

— Продолжай, — сказал Нэмото.

— Когда шофер повез их обратно в Нараи, Идохара спросил: не согласится ли он подбросить их в город Мацумото к минеральным источникам Асама? Шофер переговорил с напарником, который вез Момосэ, и согласился.

Источники Асама находятся в горах к востоку от города Мацумото. Оттуда открывается чудесный вид на горную цепь, названную японскими Альпами. Но они прибыли туда уже поздно вечером, когда солнце зашло и город освещался лишь огнями фонарей. Идохара попросил остановить машину у входа в гостиницу «Еродзу-но-ю». Номера в ней, видимо, были заказаны заранее, потому что сразу навстречу выбежали служанки и занесли вещи внутрь. Идохара дал шоферам на чай по тысяче иен.

— «Еродзу-но-ю» считается хорошей гостиницей? — снова перебил Нэмото.

— Не очень. Обыкновенная второразрядная гостиница, каких много на горячих источниках.

— Ты говоришь так уверенно, будто сам в ней побывал?

— А я в самом деле там был. Выслушав рассказ шофера, я сразу же поехал на источники Асама и зашел в гостиницу «Еродзу-но-ю». В Асама по обе стороны дороги рядами стоят десятки отелей. Идохара почему-то выбрал далеко не лучшую гостиницу. Наверно, боялся ненароком встретиться с кем-нибудь из знакомых.

— Он остановился под вымышленным именем?

— Да, под фамилией Кидо.

— А Момосэ?

— Под фамилией Момода.

— Об их пребывании в гостинице ты, должно быть, расспросил одну из служанок?

— Так точно. Я остановился на ночь в «Еродзу-но-ю» и исподволь расспросил служанку и швейцара. Они сообщили, что номера были заказаны за три дня по телефону из Токио. По их словам, мужчины отдельно друг с другом не встречались и не беседовали. Каждая пара поужинала в своем номере и легла спать.

— Видимо, устали от поездки в горы. И все же странно, что мужчины ничего не обсуждали между собой.

— Мне тоже это показалось странным. Как вы изволили заметить, господин капитан, они ведь специально отправились обследовать предполагаемое место строительства плотины, а ограничились лишь десятиминутным осмотром окрестностей и ни словом не обмолвились о строительных работах. Но они могли поговорить об этом в другом месте, когда шоферов и женщин рядом с ними не было.

— Но где же? В гостинице они должны были хотя бы обменяться мнениями о делах, а вместо этого разошлись по своим комнатам. А чем они занимались на следующий день?

— Утром, оставив женщин в гостинице, Идохара и Момосэ отправились на машине в город Нагано.

— В Нагано? Уж, наверно, не любоваться пейзажем поехали они туда, если оставили женщин в гостинице.

— Пожалуй. Я нашел шофера, который возил их в Нагано. По его словам, они попросили остановить машину у храма Дзэнкодзи: мол, хотят помолиться. И они действительно вышли у храма Дзэнкодзи.

— Что это вдруг потянуло их на молитвы? А как они поступили с машиной?

— Отпустили обратно в Асама. Поэтому их дальнейшие действия выяснить не удалось.

Хорикава сказал, что долго бродил по городу Нагано, но так и не смог напасть на след Идохары и Момосэ, побывавших здесь неделей раньше.

Зачем все же им понадобилось ездить в Нагано, думал Нэмото, слушая рассказ Хорикавы. Может, они зашли в префектурное управление? Если компания «К» предполагала строить плотину в ущелье, окруженном государственными лесными угодьями, надо было получить разрешение у местных властей на строительство, на использование принадлежащих префектуре дорог, земельных участков и тому подобное. Но этим обычно начинают заниматься после того, как подряд получен, а на том этапе посещение Идохарой префектурного управления не имело никакого резона. Да что говорить, когда компания «К» вообще отрицает наличие какого-либо плана строительства плотины в этом районе.

Но Нэмото не забывал, что, если в дело замешан Идохара, все может идти необычным путем. Не исключено, что компания «К» по некоторым соображениям скрывает свои планы и Идохара, заключив с ней тайное соглашение, решил заранее позондировать почву у местных властей.

Хорикава продолжал свой рассказ:

— Мне удалось выяснить, что Идохара и Момосэ возвратились в гостиницу «Еродзу-но-ю» лишь в десять часов вечера. Значит, они ужинали в другом месте: то ли в самом городе Нагано, то ли на горячих источниках Асама, только в хорошем отеле. Мне показалось, что наиболее подходящим для этих целей был первоклассный отель «Небесный свет», расположенный на самой высокой точке в Асама. Оттуда открывался неповторимый вид на горную цепь Японских Альп.

Чтобы проверить свое предположение, Хорикава остановился на ночь в отеле «Небесный свет». Во время ужина он сумел расположить к себе служанку, и та с готовностью отвечала на его вопросы.

— В вашем прекрасном отеле, наверно, останавливаются известные люди? — задал он первый вопрос.

— Вы правы, здесь побывали многие знаменитости.

— И в последнее время тоже у вас бывали важные персоны?

— Да, несколько дней назад нас удостоили посещением вице-министр Синами из министерства торговли и промышленности и президент промышленного банка «Эйко гинко» господин Сахо.

— Как? В тот вечер туда специально приезжал Синами? — перебил Нэмото.

— Ошибки быть не может. Служанка приносила президенту банка и Синами книгу для важных персон, и они в ней расписались.

— Расскажи об этом подробней.

— Синами, видимо, выехал из Токио утренним поездом, потому что в три часа он уже прибыл в отель. Его сопровождал только личный секретарь. А президент банка находился там с прошлого вечера: он приехал на церемонию открытия отделения их банка в Нагано. Как только Синами остановился в отеле, президент банка Сахо зашел к нему в номер, и они долго о чем-то беседовали с глазу на глаз.

Затем президент съездил в отделение банка в Нагано и к шести часам вернулся обратно с двумя пассажирами. Это были Идохара и Момосэ. В тот же вечер у них за ужином состоялся секретный разговор.

Банк «Эйко гинко» принадлежал к числу крупнейших в западной Японии, но в последнее время стал распространять свое влияние и на район Токио. До Нэмото и прежде доходили слухи о крупных связях, установленных президентом банка с видными представителями политических кругов Японии.

— Теперь понятно! — возбужденно воскликнул Нэмото. — Целью поездки Идохары были переговоры в Асама.

Но почему в переговорах участвовал президент «Эйко гинко», думал Нэмото. По всей вероятности, Идохара рассчитывал на финансовую помощь этого банка в случае, если он получит от компании «К» подряд на строительство плотины. И он попросил Синами выступить в роли посредника между ним и президентом банка. В Токио такаявстреча не прошла бы незамеченной, и они решили воспользоваться поездкой Сахо в Нагано на церемонию открытия нового отделения банка и провести переговоры в Асама.

Но почему в переговорах участвовал президент. «Эйко гинко», с которым Идохара прежде не имел связей? Ведь он мог без всяких затруднений получить нужную ссуду в других крупных банках, с которыми у него имелись многолетние традиционные связи. Что помешало ему это сделать и заставило вступить в контакт с банком западной Японии? Нэмото терялся в догадках.

Невеселые размышления

Нэмото удалось выяснить, что молодой человек, который вместе с Идохарой ездил в Нараи и осматривал место строительства будущей плотины, был на самом деле личным секретарем Синами, а сопровождавшая его женщина — девица из бара на Гиндзе. Теперь ему предстояло выяснить, что скрывалось за встречей Идохары, Синами и президента банка Сахо в отеле «Небесный свет».

Если решено строить плотину в ущелье близ Нараи, то этим, безусловно, должна заняться компания «К» А раз она контролирует западную Японию, у нее, несомненно, должны иметься контакты с «Эйко гинко» — крупнейшим промышленным банком этого района. Но почему Идохара, задумав получить подряд на строительство плотины, обратился к Синами с просьбой о посредничестве?

Дело в том, что энергоресурсы страны находятся в ведении министерства торговли и промышленности. Правда, Синами занимал там лишь пост парламентского заместителя министра, и у него не было той власти, какой обладал министр. Но представители промышленных кругов учитывали: в случае смены кабинета власти придет главный босс группировки, который покровительствует Синами. Тогда Синами станет наиболее вероятным кандидатом на пост генерального секретаря партии и, само собой, на министерское кресло. Вот почему они уже сейчас прислушивались к тому, что им говорил Синами.

Нэмото интересовали также причины, побудившие к участию в сделке такого опытного дельца с большими политическими связями, как президент банка «Эйко гинко». За ним и прежде водились некоторые махинации определенного характера, поэтому его присутствие на переговорах с Идохарой настораживало.

В последнее время Нэмото все чаще задавал себе вопрос, насколько стабильно его собственное положение. Именно это заставляло Нэмото внимательно следить за действиями Идохары. Прочность положения Нэмото в компании Идохары обеспечивалась тем, что он знал его прошлое. Никому, кроме Нэмото, не было известно, каким путем Идохара сколотил себе состояние. В газетах и журналах время от времени появлялись статьи, в которых сообщалось, что Идохара разбогател сразу после войны, играя на бирже. Но эту информацию они получали от самого Идохары. Правда же никому не была известна. Истину знал Нэмото, и именно поэтому Идохара решил держать его поближе к себе, предоставив Нэмото пост управляющего. Но как долго будут сохраняться неизменными их взаимоотношения? Теперь Идохара уже вырос в деятеля такого масштаба, что прошлые прегрешения, если о них станет известно, вряд ли сильно повлияют на его нынешнее положение. С той поры, когда накануне поражения в войне Нэмото допрашивал Идохару, много воды утекло, и держать Идохару в руках уже было много труднее, и, значит, положение Нэмото в компании становилось все более неустойчивым.

С некоторых пор Нэмото начало казаться, что он стал помехой для Идохары и тот ищет удобный предлог от него избавиться. Сам Нэмото теперь сомневался, сможет ли он по-прежнему держать Идохару в руках, если пригрозит разоблачением его прошлого. Время проходит, и вряд ли теперь кто-нибудь удивится или начнет порицать Идохару за то, что он когда-то совершил. Нэмото понял: если он хочет сохранить свои позиции, надо быть в курсе всего, что предпринимает Идохара. Только разоблачение нынешних преступных сделок Идохары может поколебать его положение.

В последнее время Идохара держит в тайне от Нэмото свои планы, не советуется с ним, как прежде. Но не только желание сохранить свои позиции в компании двигало поступками Нэмото. У него появились далеко идущие планы: если он будет знать все о нынешних махинациях Идохары, это позволит заполучить пост, который обеспечит ему всяческие блага до конца жизни. Поистине, наступление — лучший способ обороны, повторял про себя Нэмото чьи-то слова. Пока ему было известно, что за слишком высокую цену Идохара приобрел у Синами убыточную Восточную строительную компанию и находящуюся на грани банкротства компанию «Манье». Обе эти сделки основательно обогатили Синами. С другой стороны, Идохара — деловой человек, и он не стал бы приобретать что-то себе в ущерб. Отсюда можно предложить, что в будущем Идохара в сговоре с Синами надеется получить от этих компаний крупные прибыли.

Прежде всего Нэмото решил выяснить, насколько другие строительные компании в курсе планов компании «К» о возведении плотины в районе Нараи. Он понимал, как бы компания «К» ни пыталась держать свои планы в тайне, у крупных строительных компаний есть сотни способов их разузнать. После этого он сможет докопаться до целей тайной встречи в Асама между Идохарой и президентом банка «Эйко гинко».

По возвращении в Токио Идохара по-прежнему был страшно занят и временами куда-то исчезал. Нэмото пытался расспрашивать секретаря Окуно, но тот лишь разводил руками. Видимо, Идохара и ему не всегда сообщал, куда направляется и с кем у него намечена очередная встреча.

Спустя пару дней позвонил Морита.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказал он, понижая голос.

Нэмото назначил ему свидание в кафе на Гиндзе.

— Господин Нэмото, кое-что удалось выяснить, — посмеиваясь, сказал Морита, когда они сели за столик. — По вашей просьбе я познакомился с молодой служанкой из дома Идохары.

— Так быстро? Ведь прошло не более трех-четырех дней, — удивился Нэмото. — Вы просто неотразимы.

— Просто мне повезло. В тот самый день, когда мы с вами встретились, я сразу же отправился на ближайший к дому Идохары рынок. Как раз было время вечерних покупок, и на рынке царило оживление. Я подошел к овощной лавке и спросил у хозяина, не видал ли он сегодня служанку из дома Идохары. Тот сразу указал мне на Аяко — она стояла у соседней лавки. Я подошел и завязал непринужденный разговор.

— Как это происходило?

— Мне бы не хотелось подробно рассказывать. Предоставляю это вашему воображению. — Морита смутился.

Наверно, ему пришлось пустить в ход несколько комплиментов на деревенский манер, не отличавшихся особым изяществом.

— Да вы настоящий сердцеед! — воскликнул Нэмото. — Понимаю, не хотите делиться своими специфическими методами, ну да ладно — они ведь мне не пригодятся: слишком я стар. Так что же вам удалось выяснить?

— Пару дней я с Аяко как бы случайно встречался на рынке, а вчера у нее был выходной, и я пригласил ее в ресторан. Там она мне кое-что рассказала. Честно, говоря, я был удивлен. Оказывается, жена Идохары, та самая Хацуко, которую я видел в Гонконге, пытается женить Яманэ на одной молоденькой актрисе.

— В самом деле? — удивился Нэмото.

— Аяко утверждает, что это точно. Причем к этому делу Хацуко привлекла и своего супруга.

— Значит, Яманэ хотят женить на актрисе? — Нэмото почему-то сразу подумал об актрисе Юкико (она же Минако), для которой Идохара снимал номер в отеле на Акасаке. Именно с ней Идохара ездил в Нагане. Причем Хорикава упомянул, будто шофер, который вез их, рассказывал, что она все время была в плохом настроении.

— Актрисе, за которую сватают Яманэ, лет тридцать? — спросил Нэмото.

Он решил, что здесь как раз тот случай, когда богатый покровитель выдает замуж свою любовницу, которая ему надоела. Некоторые при этом не останавливаются перед тем, чтобы предстать перед женихом в роли свата. А Хацуко, со своей стороны, намеревается женить бывшего свое возлюбленного на женщине Идохары и, таким образом, одним ударом убить двух зайцев. Да, видно, жена под стать своему супругу, злорадно подумал Нэмото.

— Ошибаетесь, — ответил Морита. — Актриса, за которую сватают Яманэ, значительно моложе и сейчас очень популярна.

— Как ее зовут?

— Такако Мидзухо. Ей около двадцати лет. Кинокомпания считает, что она подает большие надежды и всячески ее рекламирует. Я не раз читал о ней репортажи даже в нашей спортивной газете.

— Но почему выбор пал именно на нее? — спросил Нэмото.

— Здесь еще одна интересная подробность.

— Какая?

— Однажды, кажется, еще до того, как у жены Идохары возникла мысль сочетать браком Яманэ и актрису, Хацуко неожиданно спросила служанку, знает ли та актрису Такако Мидзухо. Служанку это очень удивило — ведь Хацуко вообще не интересуют актрисы, и она даже проговорилась Идохаре. Тот почему-то перепугался…

— Погоди, это становится очень интересным, — прервал его Нэмото, потирая лоб.

Догадки

Итак, судя по сообщению Мориты, супруги Идохара решили женить бейсболиста Яманэ на популярной актрисе и даже выступить в роли сватов. Но в артистических кругах об этом ничего еще не было известно. Не знали о готовящейся свадьбе ни женские журналы, ни спортивные газеты, которые часто публиковали статьи о жизни богемы.

— Господин Нэмото, разрешите мне опубликовать информацию о Яманэ и Такако Мидзухо в нашей газете, — попросил Морита.

— Пока не стоит, советую немного подождать.

— Жаль, а ведь можно было бы подать все очень интересно. Жаль упускать такой лакомый кусочек. Позвольте мне хотя бы встретиться с Яманэ и взять у него интервью, пока не для публикации.

— Это твоя работа, и я, конечно, не имею права налагать на нее запрет. Но мне кажется, что доверять словам служанки опасно. Кроме того, следует учесть некоторые специфические обстоятельства в семье Идохары.

Нэмото имел в виду отношения между Хацуко и Яманэ, и Морита это понял.

— Да, похоже, здесь что-то вроде психологической борьбы между супругами Идохара, — сказал Морита.

— Неплохо, если вы поговорите с Яманэ и выясните его реакцию на предложение о женитьбе, но прежде всего сообщите об этом мне.

— Хорошо. Время еще есть, и другие газеты пока не догадываются о назревающих событиях.

— Кстати, разузнайте заодно и об актрисе, — сказал Нэмото.

На следующий день Морита снова встретился с Нэмото и доложил ему все, что удалось выяснить о Такако Мидзухо:

— Такако Мидзухо — молодая актриса, завоевавшая весьма большую популярность. Родилась в Канадзаве, возраст — двадцать лет. Характер мягкий, открытый. Недавно перевезла в Токио мать и младшего брата. Сама живет отдельно в кооперативном доме в Аояме. Судя по излишествам, которые она себе позволяет, Такако, видимо, пользуется покровительством богатого человека.

— А любовник у нее есть?

— Кажется, постоянного нет. У нее, как у перспективной актрисы, много друзей, но их она держит на расстоянии.

— Вы сказали, что Такако Мидзухо позволяет себе излишества. Значит, она живет не по средствам. Отсюда и разговоры о некоем тайном покровителе.

— Наверно, но никто не знает его имени, а сама Такако начисто отрицает, будто у нее кто-то есть.

— И все же подозрительно, что она живет одна.

— Дома ее часто не бывает. Сама она говорит, будто ездит к матери. Но подозревают, что она просто старается обеспечить себе алиби. Похоже, мать с ней заодно и никогда не признается, что Такако провела ночь не у нее, а у своего покровителя.

— Ее можно понять. Ведь дочь привезла ее в Токио, дает деньги на жизнь да еще платит за учебу младшего брата в университете, а это обходится недешево. Кстати, в чем проявляются излишества Такако?

— Главным образом — в одежде. Ведь она без пяти минут кинозвезда. Причем этой молодой актрисе свойственно тщеславие, вот она и старается шикарно одеваться, то и дело меняет наряды.

— А где она их заказывает?

— В салоне «Аллилуйя». Прежде он находился в районе Аояма, а недавно арендовал помещение на первом этаже в Восточной сталелитейной компании.

— Что вы говорите?! — Нэмото удивленно поглядел на Мориту. — Ведь его недавно прибрал к рукам наш президент Идохара.

Да, это было то самое здание. Идохара весь второй этаж отдал под созданную им объединенную строительную компанию, а также предоставил там место для компании «Манье», которую недавно приобрел у Синами. Остальные помещения он по-прежнему сдавал в аренду. Нэмото показалось, что он понял, почему Идохара предоставил лучшее помещение на первом этаже салону «Аллилуйя».

— А кто владелец салона «Аллилуйя», наверно, женщина? — спросил он.

— Это мне неизвестно, но я могу выяснить.

— Пожалуйста. И если можно, побыстрее.

Спустя два дня Морита сообщил:

— Владелица «Аллилуйи» госпожа Фукусима. Несколько лет назад она развелась с мужем и теперь живет одна. Женщина лет двадцати семи — двадцати восьми, привлекательная, хотя красавицей ее не назовешь. В Аояме у нее был небольшой салон, но теперь, после переезда в новое помещение, она значительно расширила свое дело. Товары продает самого высокого качества по дорогой цене. Видимо, тщеславных покупателей это привлекает, и торговля идет бойко. Похоже, владелица салона имеет большие средства.

— Откуда могут появиться такие деньги у одинокой женщины?

— Ее конкуренты тоже теряются в догадках. Правда, торговля идет у нее неплохо, и все же ее доходов никак не может хватать на аренду помещения в первоклассном районе. До того как Фукусима открыла свой салон в Аояме, о ней вообще никто ничего не знал. А теперь она продает лучшие заграничные товары. И всегда точно в срок расплачивается по счетам с оптовиками.

— Наверно, кто-то за ней стоит.

— Ходят такие слухи. Но если такой человек есть, это крупная величина, а не какой-нибудь владелец мелкой компании. По ее словам, при переезде в здание Восточной сталелитейной пришлось уплатить помимо арендной платы большую сумму в качестве залога. И конечно, ее конкуренты удивляются, откуда у Фукусимы могут быть такие деньги.

Наверно, Идохара уже при покупке здания Восточной сталелитейной предполагал перевести в него салон «Аллилуйя», думал Нэмото, и как только оно перешло в его руки, он отказал в продлении аренды магазину электротоваров и передал помещение Фукусиме. Нэмото вспомнил рассказ Хорикавы о том, как тот увидел Идохару, прогуливавшегося с женщиной перед зданием Восточной сталелитейной. По всей вероятности, это была Фукусима, и Идохара ей показывал место, куда она сможет перевести свой салон. Нэмото решил, что вопрос с Фукусимой ему ясен: безусловно, только благодаря Идохаре она смогла в свое время открыть салон в Аояме, а теперь перевести его в прекрасное место на Гиндзе — в здание Восточной сталелитейной; благодаря Идохаре она не испытывает стеснения в деньгах. Не исключено даже, что одним из поводов покупки самого здания явилось намерение Идохары поместить там салон своей любовницы Фукусимы. У Нэмото теперь не возникало и тени сомнения, что она была в близких отношениях с Идохарой.

Но именно в этом предположении Нэмото заблуждался. В своих рассуждениях он соединил не те звенья, которые следовало соединить. А эта ошибка повлекла за собой следующую: он решил натравить Минако, которую Идохара поселил в отеле, на Идохару, а роль запала он отводил Фукусиме. Короче говоря, Нэмото вознамерился раскрыть Минако имя ее соперницы. Не откладывая дела в долгий ящик, Нэмото оправился в отель «М» и позвонил из холла Минако.

— Я заходил к одному знакомому, который живет в этом отеле, и, когда мы покончили с делами, вдруг вспомнил о вас. Если у вас найдется свободная минутка, спуститесь, пожалуйста, вниз. Жду вас в холле, — сказал Нэмото.

Приход Нэмото был для нее неожиданным. Они были знакомы и прежде, но в отсутствие Идохары Нэмото встречался с ней впервые.

Минут через двадцать Минако появилась в холле. Умело наложенная косметика молодила ее, и лишь у глаз были заметны небольшие морщинки.

— Извините, что так неожиданно попросил вас о встрече.

— Ничего страшного. Я как раз собиралась пойти, прогуляться. Никаких особых дел у меня нет. Вам, должно быть, известно, что подходящей работы мне давно не предлагают. Вот я и бездельничаю.

— В таком случае надо развеяться, куда-нибудь съездить, например.

— Я недавно путешествовала.

— И далеко ездили?

— Не очень. — Минако, по-видимому, не хотела распространяться о своей недавней поездке с Идохарой в Нагано.

После некоторой паузы Нэмото решил, что пора приступать к делу.

— Видите ли, — начал он, — в последнее время меня начинают беспокоить ваши отношения с Идохарой.

Минако вскинула на Нэмото удивленные глаза, ожидая продолжения разговора.

— Вы сегодня кажетесь чем-то расстроенной, и это прибавляет мне смелости поговорить с вами откровенно.

Какое-то предчувствие заставило Минако опустить глаза, и это облегчило Нэмото дальнейший разговор.

— Я подозреваю, что Идохара к вам охладел и стал значительно реже посещать вас.

— У вас есть какие-то предположения? — Минако приподняла брови.

— Я думаю, вы и сами это чувствуете.

— Скажите прямо: у него появилась другая женщина?

— Пожалуй, да.

— Мне тоже так показалось. — Минако поглядела вдаль. Внезапно в ее глазах вспыхнула ненависть, лицо покрылось красными пятнами. — Господи Нэмото, вы ее знаете?

— Я с ней незнаком, но имя ее мне известно. Это госпожа Фукусима — владелица салона «Аллилуйя».

Пламя

Минако в тот же день позвонила Идохаре в контору.

— Нам необходимо немедленно встретиться. Приезжайте ко мне, — взволнованно сказала она.

— К сожалению, это невозможно. Сегодняшний день у меня расписан по минутам. — В голосе Идохары прозвучало недовольство.

— И тем не менее я прошу вас приехать — дело срочное.

— Объясни, что случилось?

— Мне необходимо кое о чем вас расспросить.

— Разве нельзя это сделать по телефону?

— Не телефонный разговор. Мне не хотелось бы доставить вам неприятности, поэтому прошу вас приехать, несмотря на занятость.

— И все же скажи в общих чертах, о чем речь? — Идохаре все это показалось странным. Обычно Минако никогда не звонила ему на работу, а он тоже, особенно в последнее время, не интересовался, чем она занимается.

— По телефону не могу. Это может доставить вам неприятности. Постарайтесь приехать — и как можно скорее! — Голос Минако звучал вызывающе.

— Никак не могут.

— В таком случае я приеду к вам.

— В контору?

— Мне действительно надо с вами встретиться, я переоденусь и сразу же приеду.

— Мы ведь с самого начала договорились, чтобы ты ко мне на службу не приходила.

— Но бывают особые случаи. Если вы настаиваете, я не приеду. Тогда приезжайте вы.

— Похоже на ультиматум. — Идохара решил, что ей что-то стало известно о Такако Мидзухо. Правда, об этом пока никто не должен был знать. Но они обе актрисы и вращаются среди одних и тех же людей, и, хотя они друг с другом незнакомы, какие-то слухи могли до Минако дойти.

Идохара взглянул на часы. Пожалуй, можно потратить на нее тридцать минут, решил он и сказал, что сейчас подъедет. Через двадцать минут он уже входил в вестибюль отеля, где жила Минако. По дороге к лифту он встретил знакомого из одной компании. Они раскланялись, и Идохара поспешил наверх. По всей вероятности, тот решил, что Идохара приехал в отель по делам.

Когда он вошел в комнату, Минако с недовольной миной на лице сидела в кресле и даже не встала ему навстречу.

— В чем дело? — спросил Идохара, усаживаясь в кресло напротив.

Минако молчала. Идохара взглянул на часы, давая понять, что времени у него в обрез.

— Скажи, наконец, зачем просила меня приехать?

Минако не отвечала.

Идохара поднялся с кресла и пошел к двери. По своему опыту он знал, что женщина вряд ли допустит, чтобы он так и ушел. И действительно: Минако вскочила с кресла и, сверля его глазами, закричала:

— С какой целью вы пригласили меня поехать с вами в Нагано?

— С какой целью?! Что ты имеешь в виду?

— Решили на прощание меня ублажить?

— Не говори глупости.

— Тогда зачем?

— Просто пригласил тебя проветриться. Думал, ты будешь этому рада, а оказалось — наоборот.

— Не увиливайте! Вы решили сделать мне напоследок приятное и бросить меня, потому что у вас появилась другая женщина.

— Кто на меня наклеветал?

— Это не клевета. Я давно уже подозревала, только не говорила вам об этом.

— А я-то терялся в догадках: отчего у тебя во время путешествия было такое кислое лицо?

— Ведите себя как мужчина и не увиливайте.

Глядя на нее, Идохара понял, что она не шутит. Значит, она действительно знает о Такако Мидзухо, но кто ей сказал, думал Идохара. Ну что же, она сама дает повод поговорить о том, что им пора расстаться.

— Ты меня только за этим попросила приехать? — спокойно спросил Идохара.

— А что оставалось делать? Ни в контору, ни к вам домой прийти я не могу, а ждать, пока вы появитесь здесь, слишком долго. Да и появитесь ли вы вообще не знала. Как вы намерены поступать в дальнейшем?

— В каком смысле?

— Разве не ясно? Временное ли у вас увлечение или вы собираетесь меня бросить, а остаться только с ней?

— Не знаю, кто тебе наговорил такое, но мне от тебя это слышать неприятно.

— Ну конечно, раз вам это неприятно, у вас есть повод к тому, чтобы со мной расстаться.

— Не надо торопиться с такими выводами.

— Да вы просто трус! В конце концов, вы вправе завести себе кого-то еще, я не против! Но, видно, это не просто увлечение, раз вы предоставили ей капитал.

— Капитал?

— Не удивляйтесь, я все знаю!

«Вот те на! — воскликнул в душе Идохара. — Что она имеет в виду под словом „капитал“? Я в самом деле снял для Такако Мидзухо квартиру, даю ей кое-что на расходы. Но называть это капиталом — чересчур громко! Наверно, она имеет в виду нечто иное».

— Не припомню, чтобы я какой-то женщине предоставил капитал.

— Вы лжете! Достаточно взглянуть на тот салон, сразу станет ясно, скольких денег он стоил. Думаете, мне ничего не известно?

— Салон?! — Идохара растерялся. Он никак не мог понять, на что намекает Минако.

— Я своими глазами видела: в этом салоне выставлены одни заграничные товары. Представляю, сколько вы на них ухлопали денег… Да вы и дом весь купили, чтобы эта женщина могла открыть в нем свой магазин!

Наконец до Идохары стал доходить смысл того, о чем говорила Минако. Его удивила ошибка, в которую она впала. И в то же время он почувствовал облегчение значит, она ничего не знает о Такако Мидзухо. Выходит, Минако уверена, что Фукусима и есть новая любовница Идохары. Идохара собрался было высмеять несусветные подозрения Минако, но вовремя себя остановил. Погоди, сказал он себе, опровергнуть это предположения нетрудно, но зачем? Почему бы не воспользоваться ими как поводом к тому, чтобы расстаться. А повод есть, хотя он и возник из-за ошибки Минако. Но тем лучше, вся ответственность ляжет на нее, а когда она узнает о своей ошибке, будет уже поздно. С таким расчетом Идохара и повел дальнейший разговор.

— Все, что ты сейчас наговорила, — чушь, — сказал он.

— Вы так считаете? — Минако недоверчиво покачала головой.

— Наверно, ты имела в виду владелицу салона в здании Восточной сталелитейной, которое перешло в мои руки. Она никакого отношения ко мне не имеет. — Идохара специально сказал это не слишком уверенным тоном.

— В таком случае позвольте вас спросить. — Минако внимательно поглядела на Идохару. — Разве вы не постарались всякими правдами и неправдами лишить права на аренду магазин электротоваров и передать помещение салону «Аллилуйя»? Надеюсь, этого вы не станете отрицать?

— Не стану.

— Так зачем вам нужно было предпринимать столько усилий, чтобы отдать помещение «Аллилуйе»?

— Имелись некоторые обстоятельства.

— Догадываюсь, что это за обстоятельства.

— Один человек, которому я многим обязан, попросил меня это сделать.

— Вы, значит, этой женщине многим обязаны?

— Нет, меня попросил мужчина.

— Кто он?

— Назвать не могу. Я обещал сохранить его имя в тайне.

— Я вам не верю. Для меня совершенно ясно: вы находитесь в интимных отношениях с хозяйкой салона, поэтому и предоставили ей помещение.

— Больше оправдываться перед тобой не собираюсь. Ты вольна предполагать все, что тебе заблагорассудится. — Идохара поднялся. — Извини, у меня еще много дел, и я должен идти. Скажу тебе лишь одно: если человек во что-то уверовал, как ни старайся, его переубедить невозможно… Когда-нибудь я к тебе приду, и мы сможем спокойно все обсудить, а теперь прощай.

— Ее зовут Фукусима? — Лицо Минако искривила горькая гримаса.

— Я вижу, ты в курсе. Кто тебе рассказал?

— Не имеет значения. Вас это не касается. — Минако отвернулась к окну и прошептала непослушными губами: — Мне понятно, для чего вы когда-нибудь придете ко мне поговорить. Я тоже до той поры должна кое-что решить. Но предупреждаю: так просто вы от меня не отделаетесь.

* * *

На следующий день Минако зашла в салон «Аллилуйя». Салон был прекрасно отделан. По обе стороны, словно тяжелые гардины, свисали полотнища разнообразных дорогих тканей, создавая атмосферу роскоши. В центре магазина были установлены стеклянные витрины, сверкавшие всевозможными украшениями к дамским туалетам. Несколько молоденьких продавщиц были заняты с покупательницами — судя по одежде, довольно зажиточными.

Весь салон был оформлен в современном стиле. Вокруг образцов дорогих заграничных материй оставалось достаточно пространства, чтобы покупатели могли свободно, не мешая друг другу, их разглядывать. Продавщицы были хорошо вышколены, держались скромно и не пытались навязывать товар. Когда Минако вошла внутрь, они ее молча приветствовали и сразу же занялись своими делами, как бы предоставляя ей возможность спокойно все самой осмотреть. Это создавало своеобразную атмосферу непринужденности. Минако медленно обошла салон, делая вид, что разглядывает материи. Она остановилась напротив красиво отделанной зеркальной двери. Наверно, за той дверью — примерочная и контора владелицы салона, решила она. Минако продолжала разглядывать образцы в ожидании, когда появится Фукусима.

Нэмото сказал правду, размышляла она. Накануне во время встречи с Идохарой она поняла, что тот не столь уж решительно отрицает связь с этой женщиной. Правда, он притворился, будто не знает, о чем речь, но ее не проведешь. И пусть не думает, что она молча снесет измену.

Минако уже начала терять терпение, когда одна из покупательниц попросила пригласить владелицу салона, чтобы посоветоваться с ней относительно выбора фасона платья. Продавщица скрылась за стеклянной дверью, и вскоре оттуда вышла женщина лет двадцати семи — двадцати восьми, при одном взгляде на которую Минако почувствовала разочарование. Хотя одета она была элегантно, но лицо простое и не слишком красивое. Минако невольно сравнила себя с ней и ощутила свое превосходство.

— Добро пожаловать, — обратилась Фукусима ко всем покупательницам, в том числе и к Минако, и поспешно направилась туда, где ожидала вызвавшая ее женщина.

Ощупывая материю, Минако искоса поглядывала на владелицу салона. Фукусима была одета скромно — очевидно, для того, чтобы не слишком выделяться среди покупательниц. Единственным ее украшением было кольцо с крупным, пожалуй, чуть более двух каратов бриллиантом. Фукусима разговаривала чуть-чуть возбужденней, чем следовало: наверно, никак еще не могла свыкнуться с новым помещением салона.

Чем больше Минако ее разглядывала, тем сильнее ощущала враждебность к этой самодовольной владелице салона. Как только покупательница договорилась о фасоне для своего платья, Минако внимательно поглядела на Фукусиму. Та почувствовала ее взгляд и сразу же к ней подошла.

— Добро пожаловать, — повторила она. — Удалось ли вам подобрать что-нибудь по вкусу?

— Благодарю. У вас прекрасный салон и чудесные ткани.

— Стараемся выставлять только первоклассный товар.

— Простите за нескромный вопрос: наверно, вам пришлось вложить во все это немалые капиталы? — Минако широким жестом обвела салон.

— Вы правы.

— И всего этого вы добились сами?

— Да.

— Вы просто выдающаяся личность. — Голос Минако зазвучал слегка насмешливо. — А я за всю жизнь не смогла бы открыть такого замечательного салона. Вы счастливица.

Фукусима почувствовала что-то необычное в тоне, каким были сказаны эти слова. Предупредительная улыбка на ее лице угасла, а глаза с расширившимися зрачками уставились на Минако.

— И все же без помощи крупного дельца вы, наверно, не обошлись. Только благодаря такому покровителю можно открыть торговлю в первоклассном месте на Гиндзе. Не правда ли?

Фукусима слегка растерялась.

— Послушайте, это здание, если не ошибаюсь, принадлежит теперь господину Идохаре?

— Вы не ошиблись.

— И, значит, ваш салон тоже? Я имею в виду, что: он находится в вашем совместном владении.

— Ни в коем случае! — отрезала Фукусима. Голос ее звучал сдержанно, но в глазах сверкнул гнев.

— Значит, вы всего добились сами?

К счастью, Фукусиму отозвали к вновь вошедшей покупательнице, и она, сердито передернув плечами, прошла мимо Минако, даже не извинившись.

На какое-то время вокруг Минако словно образовался вакуум — остальные покупательницы обступили хозяйку салона.

Минако вынула из сумочки красивую зажигалку, хотя сигарет у нее не было. Она щелкнула зажигалкой и медленно поднесла ее к висевшему образцу материи. Сразу же вверх потянулась струйка дыма и запахло паленой шерстью.

Ни продавщицы, ни покупательницы, увлеченные разговором с Фукусимой, не обратили внимания на желтую змейку пламени, которая поползла вверх по материи.

Виновница поджога

В контору Идохары позвонили из полицейского участка Цукидзи. Звонил начальник сыскного отдела.

— Мне нужно переговорить с президентом компании, — сказал он секретарю.

— Господин Идохара уехал по делам. А по какому вопросу он вам нужен? — Окуно был удивлен: из полицейского участка Цукидзи в их контору звонили впервые.

— Я хотел бы ему лично сообщить об этом.

— В таком случае ничем вам помочь не могу.

— А вы секретарь президента?

— Да.

— Наверно, вы в курсе некоторых личных дел президента.

— Да… — Окуно начал догадываться, что произошло какое-то происшествие, касающееся Идохары. Может, в отсутствие Идохары его шофер попал в аварию?

— В таком случае информирую вас, что нами задержана женщина, которая ссылается на знакомство с вашим президентом. Мы хотели бы получить от него подтверждение.

— Как ее зовут? — Окуно сжал побелевшими пальцами карандаш. Он подумал вначале, что речь идет об одной из знакомых Идохары, которая, попав в аварию, назвала его имя, надеясь с его помощью облегчить свою вину.

— Ее фамилия Такамура. Говорит, что она киноактриса.

— Да, она действительно знакомая господина Идохары. А какое нарушение она совершила?

— Пожалуй, это можно назвать серьезным преступлением.

— Преступлением?!

— Да, она совершила поджог в салоне «Аллилуйя», который находится на Гиндзе в здании Восточной сталелитейной компании. Сгорел образец заграничной материи стоимостью более сорока тысяч иен. Она пыталась поджечь и другие образцы, но ей, помешали служащие салона и покупатели.

— Не может быть! — воскликнул Окуно. Он не мог поверить, что Минако пошла на такое преступление. Но начальник сыскного отдела назвал ее настоящую фамилию, не артистический псевдоним, а ее знали очень немногие. По всей видимости, поджог все же совершила Минако.

— Эта женщина и сейчас находится у вас в участке?

— Да, мы ее задержали до выяснения обстоятельств. Она очень возбуждена. Видимо, по какой-то причине она хотела свести счеты с владелицей салона.

— Не назовете ли вы фамилию владелицы салона?

— Фукусима. Между прочим, она не может понять, почему актриса совершила преступление. Она сказала, что видит Такамуру впервые и прежде никогда с ней не встречалась.

— Госпожа Фукусима тоже сейчас находится у вас?

— Нет. У нас не было причин вызывать ее в участок. Поэтому мы ограничились показаниями, которые она дала у себя в салоне.

— Понимаю.

— Прошу вас доложить о случившемся вашему президенту. Мы хотели лишь уточнить, действительно ли он знаком с этой женщиной. Сообщите ему, что следствие будет продолжено.

— Благодарю вас. — Окуно опустил трубку и задумался. С какой целью Минако совершила это? Ведь поджог — тяжкое преступление и будет иметь серьезные последствия. И почему Минако ненавидит владелицу «Аллилуйи»?

Окуно довольно часто приходилось бывать у Минако: по поручению Идохары он доставлял ей деньги, письма, заказывал билеты, если Идохара с ней отправлялся в поездки. Вот и недавно он забронировал номера в гостинице, когда Идохара с Минако поехали в префектуру Нагано на горячие источники. По ряду признаков Окуно стал догадываться, что в последнее время Идохара охладел к Минако и отношения между ними испортились. Когда Окуно передавал ей от Идохары деньги, она нередко жаловалась на своего покровителя, язвила на его счет и все допытывалась, нет ли у Идохары другой женщины? Окуно ее успокаивал, говорил, что не верит, будто у Идохары появилась новая любовница. Честно говоря, он и не знал об этом, хотя и был личным секретарем.

Окуно предположил, что именно владелица «Аллилуйи» стала новой любовницей Идохары, иначе зачем бы Минако устраивать поджог в ее слоне? Он хотел даже расспросить об этом Нэмото, но того не оказалось в конторе…

Прежде всего надо было сообщить о случившемся Идохаре. Окуно взглянул на его записи в календаре. На этот час у Идохары была назначена встреча с председателем политического комитета правительственной партии. Он сразу же туда позвонил. Ему ответили, что Идохара уехал минут двадцать назад. Далее в календаре значилась встреча с начальником одного из департаментов Министерства торговли и промышленности. Оттуда ему ответили, что Идохара пока не появлялся. Наверно, он еще в пути, подумал Окуно и сказал:

— Как только господин Идохара приедет, попросите его позвонить в контору.

Окуно не на шутку разволновался. Даже если Минако подожгла всего лишь один образец материи, ее все равно могут привлечь к суду, а это чревато очень серьезными последствиями. Печать и радио поднимут шумиху, поскольку дело касается киноактрисы. Окуно представил, как имена Идохары и Минако будут упоминаться рядом в газетах по радио и в телепередачах. При одной только мысли об этом у него выступил на лбу холодный пот.

Зазвонил телефон. Окуно обрадовано схватил трубку, решив, что звонит Идохара.

— Я Синами, — послышался в трубке хрипловатый голос.

— Слушаю. — Окуно невольно поклонился, держа трубку у уха.

— Господин Идохара на месте?

— Нет, он недавно уехал по делам.

— Куда? — В голосе Синами чувствовалось нетерпение.

— У него намечена встреча с председателем политического комитета правительственной партии.

— Значит, он сейчас там?

— Оттуда сообщили, что он уехал несколько минут назад. Затем он должен посетить Министерство торговли и промышленности…

— Вы уверены, что он поехал в министерство?

— Так помечено у него на календаре.

Честно говоря, у Окуно никакой уверенности не было. Идохара нередко менял свои намерения, не извещая его об этом.

— Какое невезение, — вздохнул Синами.

— У вас к нему что-нибудь срочное?

— Чрезвычайно! При первой возможности прошу немедленно связать меня с ним. — Голос Синами дрожал, и в нем не чувствовалось обычной внушительности.

— Сделаю все возможное.

— Прошу вас, дело действительно не терпит отлагательства.

Что-то случилось, подумал Окуно, кладя трубку. Раз звонит Синами, значит, это связано с делами компании. Но прежде надо сообщить Идохаре о Минако. Окуно вновь позвонил в министерство, но там ответили, что Идохара еще не прибыл.

— Кажется, он вообще не собирается нас посетить, — сказал секретарь начальника управления министерства.

Окуно растерялся. На всякий случай он позвонил Седзи и Ресабуро, но и те ничего не знали. Снова позвонил Синами.

— В министерстве Идохары нет, — сказал он. — Вам удалось с ним связаться?

— К сожалению, нет. Здесь тоже возникло срочное дело, и все мы разыскиваем господина Идохару.

— Срочное дело? Может, вы знаете… — Синами не договорил. Он снова попросил срочно разыскать Идохару и повесил трубку.

Идохару отыскать не удалось, но и Синами больше не звонил. Окуно растерянно ходил по кабинету, не представляя, что еще можно предпринять. Он не знал, что в это время Идохара и Синами уже встретились в холле отеля «Т» и тихо беседовали.

— Хорошо, что вы связались со мной. Ваш секретарь, похоже, везде вас разыскивает и очень волнуется, — сказал Синами.

— Я не всегда информирую Окуно о том, куда еду. Так проще соблюдать секретность. — В полутьме холла выражение лица Идохары казалось особенно мрачным. — Там, где я сейчас находился, мне рассказали об инциденте в «Аллилуйе», и я сразу же вам позвонил.

— Надеюсь, вам это стало известно не от газетчиков?

— Нет. — Идохаре сообщила о поджоге Такако Мидзухо. Он как раз находился у нее, когда Фукусима позвонила Такако и рассказала о случившемся. Фукусима не подозревала, что Минако любовница Идохары. Не знала об этом и Такако Мидзухо. Поэтому она просто сказала Идохаре, что известная в прошлом киноактриса подожгла в салоне «Аллилуйя» дорогую материю. Идохара немедленно связался с Синами и назначил встречу в отеле «Т».

Однажды Идохара проговорился Синами, что Минако его любовница. Вот почему Синами всполошился, узнав о происшествии в «Аллилуйе».

— Что все же произошло? — Лицо Синами выражало недоумение. Он никак не мог понять, по какой причине любовница Идохары устроила пожар в салоне его второй любовницы. — Вы знаете: Минако накинулась на Фукусиму и обвиняла ее в том, что вы ее любовник.

— Произошла невероятная ошибка, — грустно сказал Идохара.

— Значит, она решила, что Фукусима — новая женщина, которую вы завели.

— Видимо, так. В последнее время я несколько охладел к Минако. Она это почувствовала и стала проявлять нервозность. Почему-то Минако уверовала, что Фукусима моя любовница, и устроила скандал в «Аллилуйе».

— Ну и ну! Страшно подумать, на что может быть способна оскорбленная женщина.

— С Минако случай особый. Прежде она была совсем другая. Но в последнее время ей перестали предлагать работу, и это ее очень нервировало. А тут еще она почувствовала, что я к ней охладел…

— Для меня теперь более или менее все прояснилось. Не скажете ли, который сейчас час?

— Около часа.

— Так, так. Вечерние выпуски газет еще не начали печатать.

— Господин Синами! Я как раз об этом хотел вас попросить: сделайте всевозможное, чтобы это происшествие не попало в газеты. Представляете, что начнется, если мое и ваше имя будут упомянуты в связи со скандалом в «Аллилуйе»?

— Еще бы! Кое-что я уже предпринял. Пожалуй, надо нажать еще раз.

— Пожалуйста! Минако задержали в полиции и допрашивают. Репортеры с радостью ухватились за этот материал: ведь Минако одно время была популярной киноактрисой.

— Хорошо. Подождите меня здесь. Я сейчас свяжусь по телефону с некоторыми редакциями газет. — Синами поспешно встал.

Ожидая его возвращения, Идохара задумался: как могло возникнуть такое недоразумение?.. Вряд ли Минако сама додумалась, будто Фукусима — его любовница. По всей вероятности, кто-то внушил ей эту мысль и оставаясь в тени, дергал за ниточки. Но кто же?

Искры от пожара

Нэмото узнал о происшествии в «Аллилуйе» во второй половине дня. После обеда он заглянул в секретариат. К нему сразу же обратился Окуно:

— Вы, случайно, не знаете, где господин Идохара?

— Не знаю. А что записано на календаре?

— Смотрел, но в указанном месте его не оказалось.

Нэмото обратил внимание, что секретарь необычно взволнован.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Да. Звонили из полицейского участка Цукидзи, хотели лично переговорить с господином Идохарой.

— Из участка Цукидзи? А по какому делу? — удивленно спросил Нэмото.

— К сожалению, это мне неизвестно.

Еще не было случая, думал Нэмото, чтобы из полицейского участка хотели непосредственно связаться с президентом «Ориента». Конечно, за Идохарой водились и теперь кое-какие делишки, но не настолько темные, чтобы требовалось вмешательство участковой полиции. Наверно, что-то знают корреспонденты, специализировавшиеся на полицейской хронике, но среди них у Нэмото не было знакомых. Можно обратиться непосредственно в редакцию одной из газет, но интуиция подсказывала Нэмото не делать этого. Ясно одно: полиция хочет выяснить у Идохары нечто важное и, наверное, не слишком для него приятное.

Нэмото долго раздумывал, к кому бы обратиться, и наконец позвонил Морите. Конечно, корреспондент спортивной газеты вряд ли в курсе полицейских событий, но у Мориты, возможно, есть друзья среди репортеров других газет, кое-какие сведения он может у них почерпнуть.

Морита не заставил себя ждать. Нэмото отвел его в укромный уголок конторы и без лишних предисловий сказал:

— Есть одно странное дело. Не можете ли вы как корреспондент выяснить его в полицейском участке Цукидзи? Я понимаю, что спортивная газета не связана с полицейской хроникой, но все же попытайтесь.

— Ничего не выйдет, — сразу же ответил Морита. — Там со спортивным репортером и разговаривать не станут.

— А у вас нет знакомых корреспондентов, связанных с полицией?

— Есть кое-кто.

— Тогда узнайте через них. Дело касается Идохары. Не упоминая его имени, выясните в общих чертах, что произошло в участке Цукидзи — об остальном мы догадаемся сами.

Спустя час Морита уже звонил Нэмото:

— Я нахожусь поблизости. Надо поговорить.

— Успешно?

— Да.

— В таком случае встретимся в кафе на Гиндзе.

Спустя несколько минут Нэмото вошел в кафе. Там его уже ожидал Морита.

— Садитесь, пожалуйста, сюда. — Морита довольно улыбался.

Когда Нэмото занял место напротив, Морита оглянулся по сторонам и зашептал:

— На Гиндзе есть зданиеВосточной сталелитейной компании, его владельцем, говорят, является Идохара. На первом этаже этого здания находится салон «Аллилуйя», которым управляет госпожа Фукусима. Так вот, в салон зашла одна женщина и с помощью зажигалки подожгла образец материи.

— Должно быть, ненормальная?

— Нисколько! Знаете, кто она? Киноактриса Минако.

— Минако? Не может быть! — Нэмото ошеломленно поглядел на репортера.

— Значит, вы ее знаете? Говорят, она в близких отношениях с Идохарой?

Нэмото промолчал. Он и представить себе не мог, что слова, сказанные им при недавней встрече с Минако, произведут на нее столь сильное впечатление и это приведет в конечном счете к поджогу в «Аллилуйе» ведь это он сообщил Минако, что Фукусима новая любовница Идохары. Он тогда заметил, что его слова поразили актрису, она даже переменилась в лице, но быстро овладела собой, и ничто не предвещало такого неожиданного результата. Нэмото вздохнул. Видимо, «снадобье» оказалось чересчур сильным и подтолкнуло Минако на нелепый поступок. Теперь выплывет на поверхность, что Минако и Фукусима — любовницы Идохары. Безусловно, полиция уже занялась этим делом, и во время допроса Минако узнала от нее об Идохаре. Недаром оттуда уже звонили в контору, и Окуно мечется в поисках своего начальника.

Глупая женщина, подумал Нэмото, возвращаясь мыслями к Минако. Если она проговорилась, что узнала от меня, будто Фукусима — любовница Идохары, мне конец: придется уйти из «Ориента». Все было так тщательно продумано и пошло насмарку из-за дурацкой ревности этой Минако. Нэмото был в полной растерянности.

— Значит, Минако задержана в полиции? — вновь переспросил он Мориту.

Пусть она сожгла всего лишь один образец материи, все равно обвинение в поджоге остается в силе, и вряд ли ее выпустят на свободу, думал Нэмото. Сегодняшний вечер ее продержат в кутузке, а уж с завтрашнего-то дня начнут допрашивать по всем правилам, и тогда эта бывшая актриса, решив, что терять ей нечего, расколется. Нэмото ощутил внутри себя неприятный холодок.

— Наверно, газетчикам уже известно, что Минако — любовница Идохары, — сказал он.

— Да, об этом они знают, — тихим голосом подтвердил Морита. — Но вот что интересно: сама Фукусима обратилась в полицейский участок Цукидзи с просьбой освободить Минако. Пострадавшая дала согласие взять ее на поруки. Это привело полицию в замешательство. И еще: информация о происшествий в салоне «Аллилуйя» не появилась в вечерних выпусках газет.

— Выходит, успели нажать на редакции. Нэмото подумал, что Идохара вновь продемонстрировал быстроту и находчивость.

— Да, на редакции надавили. Только сомневаюсь, что это дело рук Идохары. Не настолько еще он влиятельный человек, чтобы к нему прислушались газетные боссы. Да и рекламу он пока мало помещает в газетах, так что они не так уж материально заинтересованы в его мнении.

— В чем тогда причина?

— Говорят, некий политический деятель обратился к газетным боссам с просьбой придержать информацию о случившемся.

— Вот как? — Нэмото сразу же решил, что здесь не обошлось без заместителя министра Синами.

Значит, Идохара, видимо, обратился к Синами с просьбой замять инцидент в «Аллилуйе», подумал он. Об остальном Нэмото в тот момент еще не догадывался.

Извинение

— Наверно, это Синами нажал на редакции газет, — сказал Нэмото.

— Пожалуй. Синами достаточно влиятельный человек, чтобы этого добиться. По крайней мере, в вечерних выпусках ни строчки о происшествии в салоне «Аллилуйя».

— Идохаре повезло: не будь у него такого друга, как Синами, он бы опозорился на всю страну.

— Испугался позора не только Идохара, но и сам Синами. Поэтому он и забегал по редакциям.

— А при чем тут Синами?

— Господин Нэмото, — Морита хитро поглядел на него, — у меня такое впечатление, что интуиция вас подвела.

— Что вы имеете в виду?

— Владелица «Аллилуйи» Фукусима — любовница Синами. Поэтому он так старался загладить инцидент в салоне.

— Не может быть! — воскликнул Нэмото. Ведь он до последней минуты считал, что Фукусима — новая любовница Идохары. Именно эту мысль он внушил и Минако, отчего и последовали события в салоне «Аллилуйя».

— Во время допроса в полиции Минако созналась, что она совершила поджог, поверив, будто Фукусима — новая любовница Идохары. Но Фукусима начисто отвергала этот факт и в конце концов была вынуждена признаться, что ее покровитель не Идохара, а Синами. Это привело полицию в замешательство: тягаться с Синами никому не хотелось. Вначале, правда, они ей не поверили и связались с Синами. Тот примчался в полицейский участок Цукидзи и попросил начальника участка замять дело. Затем Синами встретился с Идохарой, и они развили бешеную деятельность среди газетных боссов, уговаривая их не публиковать информацию о происшествии в салоне «Аллилуйя». Как могла Минако совершить такую ошибку? — спросил Морита, глядя на Нэмото.

— Видимо, она узнала о том, что Фукусима не без помощи Идохары перевела свой салон в здание Восточной сталелитейной компании. Это вызвало в ней ревность, которая, как известно, не лучший советчик. — Нэмото говорил убедительно.

— И все же, мне кажется, женщина, движимая ревностью, вряд ли могла сама до такого додуматься. Наверно, кто-то ее соответствующим образом настроил. — Морита загадочно поглядел на Нэмото.

* * *

Нэмото позвонил в отель. По всей вероятности, Минако уже отпустили из полиции домой. Правда, к ней мог зайти Идохара с тем, чтобы отругать ее за бессмысленный поступок. Вряд ли он будет ее успокаивать. Скорее он воспользуется этим случаем, чтобы навсегда с ней расстаться. Так или иначе, не слишком удобно, если во время его звонка там будет Идохара. Нэмото хотел встретиться с ней раньше — опередить своего босса. Нельзя допустить, чтобы она призналась Идохаре, будто он, Нэмото, внушил ей мысль о новой любовнице Идохары. Если он почувствует, что в комнате Минако кто-то есть, он сразу же бросит трубку, решил Нэмото.

К телефону подошла Минако.

— Это я, Нэмото. Вы одна?

— Одна.

Голос Минако показался ему странным.

— Мне нужно с вами встретиться.

— А вы знаете, в какую я попала заваруху из-за вашей ошибки? Меня чуть под суд не отдали за поджог.

— Я хочу извиниться перед вами. Уделите мне несколько минут. Господин Идохара говорил с вами?

— Он даже приходил ко мне и только недавно ушел.

— Вы случайно не проговорились ему, что виновник случившегося я? — Это был главный вопрос, ради которого Нэмото попросил свидания с Минако, и, если она в самом деле рассказала обо всем Идохаре, следует немедленно принять контрмеры.

— Я не столь глупа, как вы думаете, — раздраженно ответила Минако.

— Значит, мое имя вы не упоминали? — настаивал Нэмото.

— Нет, конечно! Разве я похожа на болтушку?

— Я не сомневался, что вы поступите именно так. Большое спасибо. — Нэмото даже поклонился. — Я приеду в отель через двадцать минут.

В такси Нэмото думал о том, как он будет сейчас объясняться с Минако. Как же он с самого начала не догадался, что новой любовницей Идохары стала Такако Мидзухо — подруга Фукусимы. Отсюда, наверно, и началось сближение Идохары с Синами.

Минако сидела в отдаленном уголке холла и курила. Нэмото подошел к ней и молча склонился в глубоком поклоне. Не вынимая сигарету изо рта, она сердито поглядела на него снизу вверх.

— Садитесь здесь, — сказала она.

— Прошу прощения за доставленные вам неприятности. — Нэмото поклонился еще раз.

Минако сидела к нему боком, не поворачивая лица. Ее точеный профиль был все еще очень привлекателен.

— Зачем вы наговорили мне столько чепухи? — Минако с силой раздавила окурок в пепельнице и повернулась к Нэмото.

— Поверьте, я это сделал не по злому умыслу.

— Не по злому умыслу?! А знаете ли вы, какое унижение мне пришлось вытерпеть в полиции? Они смотрели на меня как на закоренелую преступницу.

— Понимаете, один человек сообщил мне неверные сведения, и вот что из этого получилось. Я полностью принимаю вину на себя и готов ее искупить.

Минако глядела в сторону, положив подбородок на руки. Нэмото показалось, что гнев ее немного смягчился. Да если бы Минако по-настоящему сердилась на него, она бы вообще отказалась от встречи. Наверно, она сейчас поссорилась с Идохарой и ищет у меня поддержки, подумал Нэмото.

— Идохара очень сердился на вас?

— Любой человек рассердился бы.

— А что он сказал?

— Сказал, что я сошла с ума и за поджог меня могли посадить в тюрьму… Теперь мне просто не верится, что я могла совершить такую глупость.

— Вы дали волю чувствам. Идохара, наверно, очень удивился вашему поступку?

— Еще бы! Он сказал, что я его буквально ошеломила.

— Понятно. Для него это был серьезный удар.

— Вы говорите как посторонний. Попробовали бы очутиться в моей шкуре.

— Еще раз прошу меня извинить… А вы просили прощения у Идохары?

— Сказала, что поступила плохо, но, откровенно говоря, у меня не было желания извиняться перед ним.

— Вот как? Почему?

— Да потому, что все произошло из-за его легкомысленного поведения. Виноват он, а не я.

Вот ведь как она все повернула, подумал Нэмото и невольно улыбнулся.

— Владелица «Аллилуйи», наверно, не поняла, почему вы совершили поджог?

— Я перед ней очень виновата. Ее покровитель — господин Синами — не на шутку перепугался. Ему пришлось побегать по редакциям, чтобы в газетах не напечатали о случившемся. Благодаря ему меня быстро отпустили из полиции.

— Само собой! Господин Синами очень беспокоится, что могут выплыть наружу его отношения с владелицей «Аллилуйи».

— Хотелось бы мне поглядеть на Идохару с Синами, когда они с перепугу не знали сначала, куда деваться.

— А что будет у вас дальше с Идохарой? Вы сказали, что сильно поссорились. Но, наверно, не навсегда?

— Не знаю. Он ушел очень рассерженный. Видимо, он потом кого-нибудь пришлет, чтобы официально договориться о нашем разрыве.

— Думаю, до этого не дойдет, — сказал Нэмото хотя в глубине души не исключал такой возможности. Для Идохары, во всяком случае, события в салоне «Аллилуйя» — удобный повод для разрыва.

— А ведь он может именно вас послать ко мне, чтобы договориться об условиях.

— Я ни за что не соглашусь. Все что угодно, только не это! Не такой уж я толстокожий человек, чтобы взять на себя подобную миссию, — замахал руками Нэмото.

— Правда? — Минако впервые улыбнулась.

— Безусловно! Пусть он обратится к кому-нибудь другому.

— Значит, вы считаете, что Идохара окончательно решил со мной порвать?

— Нет, этого я не имел в виду.

— Господин Нэмото, вы позволите мне иногда советоваться с вами? — Минако придвинулась поближе.

Подготовка

Нэмото почувствовал, что с некоторых пор Идохара изменил к нему отношение. Прежде он часто с ним советовался по делам компании, доверял ему то, о чем не говорил даже с приемным сыном Седзи. Нередко они вдвоем принимали важные решения, не информируя о них других членов правления. Кроме того, Идохара время от времени приглашал Нэмото в ресторан.

И вдруг все резко переменилось. Это стало особенно заметно после событий в салоне «Аллилуйя». Теперь, встречаясь в конторе, Идохара ограничивался лишь коротким кивком и старался поскорее уйти. Причем Идохара почти перестал вызывать его по делам. Согласно уставу акционерной компании Нэмото по-прежнему приглашали на совещания, но важнейшие вопросы теперь решались без его участия.

Что-то грядет, с опаской думал Нэмото. Он вспоминал разговор с Минако, и у него зрело убеждение, что она все-таки проговорилась Идохаре, иначе чем же объяснить столь резкую перемену в отношениях между ним и Идохарой. Возможно, в тот раз она ему ничего не сказала, но, если Идохара впоследствии бывал у нее, кто может поручиться, что она в какой-то момент не рассказала ему, как Нэмото ввел ее в заблуждение. Во время последней встречи она сама просила Нэмото помочь ей советами. Оно и понятно: Идохара к ней охладел, и женщина стремилась найти в ком-то опору. И все же Нэмото теперь казалось, что она не была искренней. Если трезво подумать, то единственной опорой для Минако был Идохара. И как бы Нэмото ни клялся ей в своей преданности, это оставалось бы пустыми словами, если бы Идохара с ней не порвал. Минако немало общалась с мужчинами и успела усвоить несложную философию: рассчитывать можно только на мужчину, который является твоим покровителем. Учитывая это, можно со всей определенностью предположить, что во время одной из встреч Минако призналась Идохаре: я, мол, поступила так, потому что Нэмото назвал Фукусиму вашей любовницей. Иначе Идохара не догадался бы, что за спиной Минако стоял Нэмото. Значит, причиной враждебного отношения Идохары послужило признание Минако.

Пора надевать боевые латы, думал Нэмото. До сих пор он чувствовал себя спокойно и уверенно, поскольку ему было известно прошлое Идохары. Теперь Идохара стал одним из видных дельцов финансового мира Японии, и ему, безусловно, не хотелось, чтобы стало известно о фактах присвоения им военного имущества накануне капитуляции Японии. Потому-то он приблизил к себе бывшего жандармского офицера, надеясь на его молчание. Идохара больше всего опасался потерять доверие со стороны финансовых кругов.

Так обеспечивалось определенное равновесие между молчаливой угрозой разоблачения со стороны Нэмото и страхом Идохары. При Идохаре Нэмото ни разу даже не заикнулся о его прошлом. Он верно служил компании, давал Идохаре дельные советы, когда тот к нему обращался. Но можно себе представить, как давило на Идохару одно лишь присутствие Нэмото. По крайней мере, так считал сам Нэмото.

У Идохары было много замыслов. Он вкладывал в то или иное предприятие огромные суммы, в десятки раз превышавшие его личные средства. Эти деньги он получал с помощью различных манипуляций. Но если бы он потерял доверие, никто не ссудил бы ему ни гроша. К каким бы хитроумным уловкам он ни прибегал, все было бы напрасно, если бы в основе его сделок не лежало доверие. Но это доверие рассеется как дым, если станут достоянием гласности его преступные действия в прошлом, думал Нэмото. Поэтому Идохара боится разоблачения.

Именно в эти дни Нэмото узнал от Хорикавы важную новость. Они встретились в кафе на Гиндзе, и Хорикава сообщил:

— Я получил письмо от родственников из префектуры Нагано. Они пишут, что никакой плотины там строить не будут.

— Разве место оказалось неподходящим?

— Дело совсем не в этом. Оказывается, домостроительной компании «Манье» предоставлено право на покупку почти двадцати тысяч гектаров государственных лесных угодий.

— «Манье»? Компании, которая теперь принадлежит Идохаре?

— Ага. И приезжали они туда, чтобы изучить качество леса, а вовсе не на место строительства плотины.

— Но ведь эти леса принадлежат государству, и просто так не получишь разрешения на покупку.

— Наверно, оно получено: неделю назад по указанию департамента лесных угодий там ликвидирована сторожка лесничего.

— Вот как? — воскликнул Нэмото. Теперь понятно, почему последние дни Идохара был так занят. Наверно, он с помощью Синами добивался разрешения у правительственных чиновников. — Сколько же они уплатили за лес?

— Говорят, около пятидесяти миллионов иен.

— Пятьдесят миллионов? — Нэмото такая цена показалась неслыханно мизерной.

Да одни деревья там, не считая самого участка, стоят миллионов тридцать. В районе Сонэ — известные на всю страну кипарисы и криптомерии, которых десятки лет не касался топор дровосека. Деньги на покупку ссудили, видимо, банки западной Японии. Здесь тоже не обошлось без участия Синами.

— Ты уверен, что было уплачено только пятьдесят миллионов?

— Так говорят, но точную сумму никто не знает.

Теперь Нэмото понял, ради чего Идохара уплатил Синами баснословную сумму за домостроительную компанию «Манье», несмотря на то, что она была на грани банкротства. При всей своей изворотливости Идохара не смог бы для своей компании получить право на покупку леса, а домостроительная компания «Манье» по своему статусу как раз подходила для этих целей.

Идохара выбился в большие люди, и Нэмото понял: уже не за горами время, когда Идохара перестанет его опасаться и придет конец спокойной жизни Нэмото. И он решил, не дожидаясь, пока это произойдет, Дать Идохаре бой.

Он пригласил домой наиболее преданных ему друзей и предложил им всесторонне расследовать деятельность Идохары. Эти люди — бывшие жандармы, которые в свое время находились в подчинении Нэмото, — называли друг друга «единомышленниками». Нэмото поддерживал контакты и с правыми элементами. Вначале его группа представляла собой обыкновенное товарищество бывших военных, но постепенно в ней укреплялись организационные принципы, и теперь уже ее стали называть «Организация Нэмото».

Вскоре Нэмото встретился в кафе со своим «единомышленником», которого направлял в префектуру Нагано для выяснения условий продажи государственных лесов. Бывший жандарм сообщил:

— Говорят, будто Идохара намеревается создать там охотничий парк.

— Что это означает?

— За границей такие районы созданы давно. Они называются «хантинг парк»^[63]. В Японии это задумано впервые. В лесах Кисо водится много дичи. До сих пор там был государственный заповедник, и дичи расплодилось несметное количество. Теперь его открывают для охоты. Идохара заявил, что собирается там построить охотничьи домики и увеселительные заведения.

— Так, так, — задумчиво пробормотал Нэмото.

О таком плане он ни разу от Идохары не слышал. Не знал он и о том, что Идохара интересуется охотой. Напротив, тот вообще не увлекался никакими видами спорта — лишь изредка позволял себе сыграть партию в гольф. Нэмото показалось странным намерение Идохары создать охотничий участок.

И все же этот план по своей идее был не так уж плох, думал Нэмото. В последнее время золотая молодежь, да и пожилые люди из высших слоев общества стали меньше увлекаться гольфом, реже ходить на матчи бейсболистов и борцов сумо. Теперь их привлекают рыболовство и охота. К тому же в лесах Кисо полно непуганой дичи, и в этом смысле там настоящий рай для охотников.

— Но все оказывается не так просто, как кажется на первый взгляд, — продолжал бывший жандарм, глядя на Нэмото, на лице которого отразилось восхищение этим новым планом Идохары. — Во-первых, мало кто поедет охотиться в эти горы, дичи там тоже не так неимоверно много, как кажется. И отель или охотничьи домики, если они будут построены, в течение многих лет себя не окупят. К тому же там крайне неудобные средства сообщения. И все красивые слова Идохары о том, что он намерен, создав охотничий парк, способствовать укреплению здоровья простых людей, понадобились лишь для того, чтобы получить разрешение на покупку государственных лесных угодий.

— Для чего тогда вообще захотелось ему покупать эти поросшие лесом горы?

— Видимо, цель всей операции одна: заложить эти горы и леса и получить от банка «Эйко гинко» ссуду.

— Вот оно что? Теперь понятно участие в этой операции Синами.

До сих пор Нэмото считал, что Синами просто помог Идохаре получить право на покупку государственных лесных угодий. Оказалось же, что Синами вместе с Идохарой задумал все это дело с тем, чтобы выманить деньги у банка «Эйко гинко».

— А тебе удалось узнать, сколько денег ссудил Идохаре банк и во сколько оцениваются сами лесные Угодья?

— К сожалению, мне это неизвестно, — ответил бывший жандарм. — Банки не любят афишировать свои финансовые операции. К тому же мало кому известно, что Идохара заложил проданный ему государственный лес.

— Но к администрации префектуры Нагано они, наверно, уже обратились с просьбой разрешить организацию там охотничьего парка?

— Об этом мне пока ничего не известно. Сведения, которые я вам сообщил, получены от доверенного человека из окружения Синами.

— Вот как? Значит, именно по инициативе Синами было разыграно это представление. — Нэмото вспомнил о тайных переговорах, которые вели Идохара, Синами и президент банка «Эйко гинко» на горячих источниках Асама.

Для чего же Синами нужно столько денег?

Нет слов, в расчете на смену кабинета Синами требуются огромные суммы на укрепление группы своих сторонников в партии. Значит, он решил на этот раз, основательно подоить банк «Эйко гинко».

Чувство справедливости

Итак, со времени событий в салоне «Аллилуйя» Идохара окончательно отдалил от себя Нэмото.

«Видимо, он на что-то решился. Ну что же, я готов принять бой. Идохара перестал меня бояться, самонадеянно полагая, что он уже вне досягаемости. Посмотрим», — думал Нэмото.

Идохару считали подающим надежды предпринимателем. Но это еще далеко не означало, что ведущие финансисты приняли его в свой круг. Главную силу в финансовых кругах по-прежнему составляли компании, связанные с довоенной финансовой олигархией — дзайбацу. Эти компании господствовали в основных отраслях промышленного производства. Их руководители с презрением относились к выскочкам вроде Идохары. В этом отношении ядро финансовых кругов, как и прежде, было консервативным. Там по-прежнему уважали родовитых финансовых магнатов и гордились аристократическим происхождением. И сколько бы газеты ни поднимали Идохару на щит, его отказывались принимать в свой круг те, кто составлял становой хребет ведущих отраслей экономики Японии.

Наверно, Идохару уже не так беспокоило его прошлое, а неблаговидное дело о присвоении военного имущества за давностью лет потеряло свою остроту. Никто, правда, не знает, каким путем обрели свои богатства руководители новых дзайбацу, занявшие теперь ряд ключевых высот в промышленности. Не исключено, что за ними тоже тянулось темное прошлое. Правда, доказать это было нелегко, ибо там дело ограничивалось лишь непроверенными слухами.

Но с Идохарой все обстоит иначе, думал Нэмото. Существую я — ныне здравствующий бывший жандармский офицер, который самолично допрашивал Идохару. Это ли не самое неопровержимое свидетельство его преступных деяний? Лишь поражение в войне спасло Идохару от суда и тюрьмы. Идохара спасся, но доказательства его преступлений не исчезли.

У Нэмото сохранились протоколы допросов Идохары. Когда Япония капитулировала, токийская жандармерия сожгла важнейшие документы, чтобы они не попали в руки оккупационной армии. Должно быть, какое-то предчувствие подсказало Нэмото в последний момент сохранить протоколы допросов Идохары. Может быть, ему не хотелось расстаться с этими бумагами, которые он сам составлял. Теперь ему казалось, что он поступил так по наитию свыше. Вместе с некоторыми другими сугубо секретными документами он припрятал протоколы у себя дома под полом. И вот настал черед вытащить их на свет божий. Идохара даже не предполагал, что сохранились протоколы его допросов. Правда, его в свое время испугала встреча с бывшим жандармским капитаном Нэмото, но он сразу же взял Нэмото к себе на службу, решив таким путем его нейтрализовать. Знай Идохара, что протоколы сохранились, он вряд ли решился бы порвать с Нэмото даже после поджога в салоне «Аллилуйя». Теперь Нэмото убедился, сколь дальновидно он поступил, сохранив компрометирующие Идохару документы.

Нэмото рассчитывал воспользоваться тем, что представители финансовой олигархии свысока смотрели на выскочек вроде Идохары, презирали их. Издавна, еще с довоенных времен они не допускали в свой круг даже старые компании, не говоря уж о новых, которые не были связаны с дзайбацу. Нэмото считал, что, пока существует такое отношение к Идохаре, не составит особого труда свалить его.

* * *

Нэмото обдумал много способов, с помощью которых можно свалить Идохару, и остановился на разоблачительной статье. До последнего времени он ставил своей целью воспользоваться зависимостью от него Идохары и занять ведущее место в его компании, но теперь у него исчезло и это намерение. Он перестал искать выгоду для себя, и единственным его желанием было расправиться с Идохарой.

Нэмото считал, что разоблачительная статья может обрести характер скандальной хроники, но это его не останавливало. Ведь и в скандальной хроники бывают заключены истинные факты. И он готов был пойти на риск, хотя понимал, что его могут привлечь к суду за клевету. Правда, Нэмото был втайне уверен, что Идохара испугается и отступит. Опубликование анонимной статьи будет иметь большой психологический эффект, поскольку противник растеряется, не зная, с какой стороны грозит ему опасность новых разоблачений.

Нэмото долго раздумывал над тем, кому поручить написание разоблачительной статьи. Она должна быть убедительной и в то же время написана с блеском, иначе не будет достигнут нужный результат. Среди друзей он так и не смог найти подходящего человека. Все «единомышленники» — бывшие военные — не обладали литературным даром. Кроме того, они были в возрасте и совершенно не владели современным стилем. Оставался Морита. Нэмото очень не хотелось использовать в этих целях спортивного репортера: он не принадлежал к числу «единомышленников» и выполнял поручения Нэмото только потому, что тот ему платил. В любой момент Морита мог предать Нэмото, если вдруг противная сторона заплатила бы ему больше. И все же Морита, обладавший журналистским опытом, мог написать обо всем с литературным блеском. Нэмото остановил свой выбор на Морите, внушив ему мысль, что в случае предательства он будет привлечен как соучастник преступления. В тот же вечер Нэмото пригласил Мориту в ресторан.

— Послушайте, Морита, — сказал он. — Вот вам пришлось по моей просьбе многое узнать об Идохаре. Скажите, что вы сами о нем думаете? — Нэмото решил сначала выяснить реакцию репортера, а потом уже приступить к дальнейшим переговорам.

Морита мельком взглянул на Нэмото, пытаясь по выражению его лица догадаться, к чему тот клонит. К тому времени он уже основательно закусил и изрядно выпил.

— На мой взгляд, Идохара — очень опасный человек, — наконец ответил он.

— Вы так считаете?

— Да. Когда я вижу, какими путями он наживается, у меня, откровенно говоря, пропадает всякое желание честно зарабатывать себе на жизнь. Просто глупо работать изо всех сил и получать гроши. Наверно, я поступил необдуманно, согласившись по вашей просьбе изучить Идохару. Лучше бы я этого не делал. В таких случаях правильней ничего не знать и тихо тянуть свою лямку.

— Я полностью с вами согласен. Именно поэтому нельзя допустить, чтобы такой человек, как Идохара, процветал и дальше. Так мне подсказывает мое чувство справедливости. И знаете, чем ближе я узнавал Идохару, тем сильнее я ощущал необходимость вывести его на чистую воду. Вот почему я решил положить этому конец. Я не преследую какие-то личные интересы. Просто мне кажется, если я разоблачу Идохару, я сослужу хорошую службу Японии. Нельзя оставлять его безнаказанным, иначе он будет творить зло во все больших масштабах.

— Вы имеете в виду его предпринимательскую деятельность?

— Конечно, но не только ее. Идохара завязал контакты и с политиками. Такие люди, как он, способствуют коррупции в политической сфере. Причем один из его друзей-политиков рассчитывает в скором времени занять руководящие посты в партии и правительстве. Зная это, Идохара всячески старается с ним сблизиться. Они вместе уже начали кое-какие махинации, и у меня в руках есть достаточно компрометирующих материалов. Послушайте, Морита, окажите мне помощь в этой справедливой борьбе.

— В чем должна заключаться моя помощь?

— Напишите статью, разоблачающую Идохару. Все необходимые факты и материалы я вам предоставлю. Сделайте это ради Японии!

Морита опустил голову и задумался: теперь ему стал ясен план Нэмото.

— Прошу вас, Морита! — повторил Нэмото.

Морита молчал, и в этом молчании Нэмото почувствовал согласие репортера ему помочь. Так, по крайней мере, ему показалось.

Черновой набросок

Спустя три дня Морита позвонил Нэмото, и они встретились в кафе на Гиндзе.

— Неужели написали?

— Да. Позавчера привел в порядок материалы. А вчера взял отпуск в редакции и сел писать. Оказалось, не так легко все это соединить вместе, и мне пришлось несколько раз переписывать статью заново. Прошлой ночью я спал всего четыре часа, — заключил Морита и потер глаза.

— Да, вам пришлось потрудиться. Ну как, получилось?

— Не знаю. Не уверен, что вам понравится. — Морита пугливо огляделся по сторонам.

— Разрешите взглянуть.

— Пожалуйста. — Морита выложил перед Нэмото довольно толстую пачку небольших листков, какими обычно пользуются сотрудники редакций. Нэмото начал читать.

«Истинное лицо Идохары, который, словно неведомая комета, появился на финансовом небосклоне Японии, окутано загадочными обстоятельствами. Наверно, нет другого человека, вокруг которого строилось бы столько догадок и предположений. Но Истинное лицо Идохары никому не известно. Сам он никогда о себе не рассказывал, а то, что написано о нем в справочнике выдающихся личностей, не заслуживает доверия. Никто не знает, как Идохара стал обладателем огромного состояния. Будто бы из скромности, свойственной сыну крестьянина, Идохара отказывался говорить о себе. На самом деле причина была иная: в его прошлом скрывалось нечто такое, о чем он просто не решался поведать людям.

Когда спрашивали об источниках его нынешнего богатства, он объяснял это удачливой игрой на бирже, своевременной скупкой акций пароходных компаний и некоторыми, иногда не вполне законными, торговыми операциями. В действительности свое состояние он нажил махинациями на черной бирже, которые он скромно называл „иногда не вполне законными операциями“. И вот теперь, став обладателем огромных богатств, Идохара всеми силами стремится проникнуть в круг воротил финансовой олигархии.

Имя Идохары стало известно лишь начиная с весны нынешнего года. До этого времени он действовал за спиной покойного Сугинумы — владельца Восточной сталелитейной компании.

Говорят, он вырос в крупного дельца благодаря покровительству Сугинумы. Внешне, может быть, это так и выглядело, но знает ли кто-нибудь, что еще при жизни Сугинумы он стал угрожать существованию всего концерна покойного? Сейчас уже ни для кого не секрет, что перед тем, как испустить дух, Сугинума призвал своего сына Коити — ныне президента Восточной сталелитейной компании — и сказал: „Больше всего опасайся Идохары“!

Идохара в самом деле очень способный человек: умный, решительный, умеющий разобраться в самой сложной ситуации. Но при всех этих качествах он ничего не смог бы достигнуть, не будь у него денег. Только деньги помогли ему проявить свои недюжинные способности. И здесь мы подходим к главному вопросу: каким путем Идохара получил эти деньги? Может, и в самом деле он составил себе состояние, „играя на бирже и скупая акции пароходных компаний“?

Нет и еще раз нет! Теперь мы хотим раскрыть перед всеми темное прошлое Идохары и его нынешние намерения. Оговоримся сразу, что делаем мы это не в целях личных нападок на Идохару, а для того, чтобы предостеречь всех вас, ибо нынешние бесчестные действия Идохары направлены во вред государству.

Детство и юность Идохары, как он сам признает, сложились неудачно. Он родился в бедной крестьянской семье и кое-как окончил начальную школу. Девятнадцати лет он уехал из деревни в Токио, работал рассыльным в магазине, почтальоном, рабочим на заводе. Такая биография, казалось бы, выдвигала его в ряды людей, которые, так сказать, своими руками создали свою судьбу и обеспечили себе блестящую карьеру. Но с Идохарой дело обстояло иначе: несчастная для Японии война принесла ему удачу. Он был мобилизован на трудовой фронт и от Министерства военного снабжения направлен на один из токийских военных заводов в качестве шофера. Благодаря своим недюжинным способностям он втерся в доверие к начальству и стал связным между старшими офицерами министерства и руководством военного завода.

15 августа 1945 года Япония капитулировала. Японский народ, который, изнемогая, вел борьбу до победного конца, постигла печальная судьба. После поражения в войне народ стал испытывать страшную нехватку в товарах первой необходимости и в продовольствии.

И среди несчастья, обрушившегося на весь японский народ, лишь один Идохара самодовольно ухмылялся».

— Прекрасно! Очень прочувствованно написано! — воскликнул Нэмото, на минуту оторвавшись от текста.

— К сожалению, не слишком убедительно, но я старался изо всех сил, — ответил Морита.

— Нет, нет! Очень интересно. — Нэмото вновь углубился в чтение статьи.

«Почему Идохара радовался поражению в войне? Да потому, что он получил шанс сказочно разбогатеть на этом. Решение о безоговорочной капитуляции стало известно в министерстве военного снабжения за десять дней до того, как оно было официально опубликовано, в то время простые люди, ничего не зная о решении о капитуляции, по-прежнему шли на поводу у военщины, призывавшей дать решительный бой врагу на своей территории. Ведь во все времена одураченными оказывались простые люди, широкие народные массы. И Идохара тоже был бы среди одураченных, но, на его счастье, он служил в министерстве военного снабжения, которое было близко к руководящим военным кругам. Поэтому он заранее узнал о близящейся капитуляции.

В министерстве поднялся переполох. Дело в том, что там имелись колоссальные запасы имущества и продовольствия, значительную часть которых намечалось использовать во время боев на территории самой Японии. Японский народ об этих запасах ничего не знал. Кроме того, на многочисленных складах вокруг Токио скопилось огромное количество военного снаряжения, которое не смогли отправить на фронт, поскольку морские транспортные пути были отрезаны противником.

Офицеры, служившие в министерстве военного снабжения, понимали: как только будет объявлена капитуляция, американские оккупационные войска высадятся в Японии, захватят имущество. И они решили: чем отдавать его врагу, лучше забрать себе. Некоторые военные считали оскорбительным отдавать имущество, которое они в свое время реквизировали на оккупированных территориях Китая и стран Юго-Восточной Азии. Сжигать его, как были сожжены различные документы, они посчитали бессмысленным и решили распределить его между собой. Дисциплина, которой гордилась японская армия, развеялась как дым. Начался настоящий грабеж. Это было постыдное явление — все равно что заниматься воровством во время пожара. Каждый награбил, сколько смог. Теперь уже ни для кого не секрет, что военщина сразу после капитуляции припрятала золотые слитки и алмазы, которые впоследствии в ряде случаев были, как говорят, использованы в политических целях.

А чем занимался в то время Идохара? Еще до официального объявления о капитуляции он вступил в сговор с высшими офицерами министерства военного снабжения и вывез со складов огромное количество автопокрышек, военного обмундирования, в том числе меховые полушубки, одеяла, ботинки, летные комбинезоны, парашютный шелк и многое другое.

В его руки попало и значительное количество промышленных алмазов. Эти алмазы японская армия изъяла в оккупированных районах Юго-Восточной Азии. Это были необработанные алмазы. Японские оккупационные войска, грабившие все подряд, изъяли и алмазы, не зная, какие из них годятся лишь на промышленные нужды, а какие могут быть использованы для изготовления ювелирных изделий. Все они были спрятаны в специальных сейфах министерства военного снабжения, и мало кто знал об их существовании в отличие от так называемых реквизированных алмазов, которые хранились в сейфах Японского банка.

И все же, несмотря на всю осмотрительность, Идохара попался в руки жандармерии, когда до капитуляции оставалось еще пять дней. За подобные преступные Действия его должен был судить военный трибунал. Даже с нынешней точки зрения его действия можно квалифицировать как предательство родины. Жандармерия немедленно арестовала Идохару, но было уже поздно: большая часть имущества была вывезена и припрятана в укромном месте.

Арестовав Идохару, жандармское управление рассчитывало выйти через него на замешанных в грабеже высших офицеров. Но, несмотря на многочисленные допросы, Идохара никого из них не выдал. Его сообщники, очевидно, убедились, что не зря доверились Идохаре. А тот просто знал, что до капитуляции осталась пара дней и его все равно выпустят.

Все изложенное выше чистая правда и основано на протоколах допросов, которые вел сотрудник жандармского управления. В случае необходимости будут опубликованы и эти документы».

Дочитав до этого места, Нэмото ухмыльнулся.

— Эта угроза на Идохару подействует, — сказал он.

— Вы считаете, что этого достаточно? — спросил Морита.

— Вполне. Не надо сразу выкладывать все карты. Прочитав это, Идохара насмерть перепугается. Ведь он и во сне не представлял, что сохранились протоколы его допросов.

— А он не подаст в суд за клевету?

— Навряд ли. Если подаст, суд обернется против него. В крайнем случае мы тогда припугнем его снова.

— Понятно.

— В общем, вы молодец. Написано прекрасно. Когда читаешь, радостно становится на душе. Однако посмотрим, что дальше. — Нэмото нетерпеливо перевернул страницу.

* * *

«Пока в жандармерии допрашивали Идохару, наступило 15 августа. Япония официально приняла Потсдамскую декларацию, и с той минуты прекратило свое существование японская армия, военный трибунал и жандармерия.

Идохара очутился на свободе, и, поскольку он не выдал своих сообщников, ему, само собой, предоставили преимущественное право распоряжаться награбленным. Тут открылось широчайшее поле деятельности для Идохары, проявившего верх хитроумия и деловитости при продаже припрятанного военного имущества. В то время как японский народ страдал от жесточайшей нехватки в еде и одежде, Идохара богател от продажи по баснословным ценам столь необходимых населению товаров. Постепенно он отстранил от дела остальных сообщников: от одних откупился, другим пригрозил разоблачением. Ему нетрудно было это осуществить, так как эти бывшие военные ничего не смыслили в торговых операциях. Вначале, когда страна испытывала товарный голод и автопокрышки и одежда ценились на вес золота, он продавал именно эти товары, накапливая деньги, которые потом успешно пустил в дело. Потом, когда страна немного воспрянула и на прилавках появились предметы первой необходимости, он пустил в ход вывезенные из сейфов министерства военного снабжения промышленные алмазы, среди которых оказались и прекрасные камни. Они были отданы ювелирам на обработку и проданы через одну фирму по очень высоким ценам.

Идохара понимал, что хаос в экономике не будет длиться вечно: наступит время, когда придется прекратить сомнительные сделки на черном рынке и заняться добропорядочной предпринимательской деятельностью. И для этого ему опять-таки представился удобный случай: он помог деньгами Сугинуме, получив взамен его покровительство. Сугинума в то время расширял свои предприятия и крайне нуждался в деньгах. Идохара узнал об этом, выложил перед ним восемьдесят миллионов иен, попросив за них лишь некоторое количество акций концерна Сугинумы. Так он втерся в доверие к Сугинуме.

Но по-настоящему Идохара развернулся после смерти Сугинумы. Он незаметно скупал акции концерна и к тому времени, когда Сугинума скончался, стал крупнейшим акционером, уступая лишь президенту Коити. Он сбросил маску покорности и ринулся в бой. У него теперь далеко идущие планы. Недавно он приобрел у парламентского заместителя министра торговли и промышленности Синами оказавшуюся на грани банкротства домостроительную компанию „Манье“, заплатив за нее тройную цену. Несведущий человек удивился бы такой странной сделке. Но это был хитрый ход. Идохара знал, что перед Синами открывается в случае смены кабинета блестящее будущее. Ему было известно и то, что: Синами нуждается в политических субсидиях. Поэтому Идохара не пожалел лишних денег, зато обрел авторитетного покровителя в политических кругах. И все же Идохара и в этой сделке не понес материального ущерба. Благодаря покровительству Синами он получил право на покупку государственного леса в префектуре Нагано, причем местные власти продали его за треть стоимости. Здесь-то и пригодилась домостроительная компания „Манье“, поскольку она в отличие от „Ориента“ обладала статусом, подходящим для покупки государственных лесных угодий.

Выше мы упомянули имя господина Синами. Следует сказать, что контакт между ним и Идохарой не ограничивался только деловыми вопросами. Они теперь тесно связаны и в частной жизни. Личные контакты отнюдь не означают, что Синами и Идохару сблизила бескорыстная дружба или знакомство семьями. Далеко не так. Но если мы коснемся здесь их частной жизни, это будет воспринято как нападки на личность, поэтому мы ограничимся разоблачением их деятельности на общественном поприще. Но не всегда можно провести четкую грань между частной и общественной жизнью: нередко одна из них вторгается в другую. И в этом смысле, если критиковать Идохару и Синами с точки зрения социальной справедливости, волей-неволей приходится коснуться и некоторых деталей их частной жизни. Впрочем, мы постараемся быть максимально сдержанными.

Дело в том, что дружба между Идохарой и Синами возникла через третье лицо. Слова „третье лицо“ звучат несколько абстрактно, но мы не станем их расшифровывать. Правда, читателям станет ясно, о ком идет речь, если мы вспомним о странном инциденте, который произошел две недели назад в салоне „Аллилуйя“, расположенном на Гиндзе в здании Восточной сталелитейной компании. Хотя в газетах об этом ничего не сообщалось, нам стало известно, что некая дама вошла в салон и незаметно подожгла зажигалкой дорогостоящую заграничную материю.

Здание Восточной сталелитейной компании нынешней весной перешло в руки Идохары, причем салон „Аллилуйя“ переехал туда — в помещение, которое арендовал магазин электротоваров, как только это здание стало собственностьюИдохары.

Владелица салона — молодая дама лет двадцати семи — двадцати восьми с привлекательной внешностью — довольно коротко знакома с одним из упомянутых выше лиц. Большего мы сказать не имеем права, не желая вторгаться в частную жизнь высокопоставленного деятеля. Следует все же отметить, что женщину, которая совершила поджог, после короткого допроса в полицейском участке сразу же отпустили домой, хотя поджог считается одним из наиболее тяжких преступлений. Как выяснилось, она оказалась подругой другого лица, тоже упомянутого выше. Причем лишь благодаря стараниям Синами и Идохары информация о поджоге не попала в газеты, а женщину, совершившую поджог, не привлекли к судебной ответственности. Догадливый читатель дополнит, надо надеяться, то, что здесь недосказано, поскольку нам не хотелось бы слишком вторгаться в частную жизнь упомянутых лиц».

Дочитав до этого места, Нэмото покачал головой. Безусловно, Идохара с Синами насмерть перепугаются. Вопрос в другом: как отнесется Минако к упоминанию о поджоге в салоне «Аллилуйя»? Нет сомнений — она рассердится, а главное — поймет, что появление этой статьи связано с Нэмото.

Нэмото считал, что кое в чем Минако еще можно будет использовать. Она должна ревновать Идохару к молодой актрисе и испытывать к нему ненависть. Вот на этом чувстве и надо сыграть. Но все значительно усложнится, если Минако прочитает в статье о себе.

— Надо бы ту часть, которая касается Минако, сделать более неопределенной, — сказал он после некоторого раздумья.

Остальная часть статьи была целиком посвящена интимным связям Идохары и Синами.

— Прекрасно написано, — заключил Нэмото. — Но все же конец следовало бы смягчить. Не стоит сразу выкладывать все козыри — они нам еще пригодятся для следующего удара.

— Хотите, я перепишу.

— Пожалуй, следует из статьи убрать все, что касается их связей с женщинами, оставив лишь некоторые намеки.

Морита тут же стал исправлять статью, а Нэмото тем временем думал уже о втором ударе, который он собирался нанести Идохаре и Синами. Ему пока не были известны дальнейшие их планы относительно государственных лесных угодий, поэтому второй удар он решил сосредоточить на любовных связях Идохары и Синами. Правда, они не выходили за рамки аналогичных связей, какие имеют место среди других политических деятелей и финансовых тузов. В этом смысле информация, которая имелась у него в руках, недостаточно крепко била в цель. Нужно было подбросить такой факт, который поразил бы воображение читателей. Внезапно Нэмото вспомнил Тэцуо Тадокоро — любовника Таэко, которого она посылала к Морите узнать, как вели себя в Гонконге бейсболист Яманэ и жена Идохары Хацуко.

— Послушайте, Морита, — спросил он. — А тот самый страховой агент Тэцуо Тадокоро больше у вас не появлялся?

— Нет. — Морита удивленно поглядел на Нэмото, не понимая, в связи с чем тот вспомнил о страховом агенте.

— Вот как? Не смогли бы вы выяснить, как у него обстоят дела с Таэко?

— Зачем это вам нужно?

— Интуиция мне подсказывает, что его отношения с Таэко должны испортиться, если это уже не произошло. Во-первых, они длятся довольно долго, а Таэко не такая женщина, чтобы все время думать только об одном мужчине. Кроме того, она боится разоблачения со стороны мужа. Все это должно толкать ее на разрыв с Тэцуо. В связи с этим у меня возникла одна идея. В зависимости от их нынешних отношений Тэцуо можно будет использовать для нанесения второго удара.

— Каким образом?

— Об этом я расскажу после того, как вы исполните мою просьбу.

Нэмото взял у Мориты исправленную статью и вручил ему пятьдесят тысяч иен.

— Это только аванс. Остальное получите после опубликования статьи, — сказал он.

Морита скорчил недовольную мину, но деньги взял.

Нэмото завернул исписанные листки в плотную бумагу и вернулся в контору. Дождавшись вечера, когда Хорикава выходил на дежурство у дома по соседству со зданием Восточной сталелитейной компании, Нэмото позвонил ему и попросил отлучиться на часок. Они встретились на своем обычном месте — в кафе на Гиндзе.

— Этот текст необходимо срочно отпечатать, — сказал он без предисловий. — Отнеси его сейчас же к Охаси. (Охаси тоже в прежние времена был подчинен Нэмото, а теперь стал владельцем небольшой типографии.) Сам я пойти к нему не могу: нельзя, чтобы меня там увидели его служащие. Передай этот текст незаметно и попроси его прийти сюда завтра за дальнейшими указаниями.

— Будет исполнено, — ответил Хорикава и сразу же отправился к Охаси.

Встретившись с Охаси, Нэмото сказал:

— Надо отпечатать двести экземпляров. Сделайте это сами после работы. Храните все в строгой тайне даже от членов семьи. Рукопись после печати уничтожьте. Впоследствии, если появится полиция, отрицайте все, что касается рукописи. Когда статью отпечатаете, разошлите ее в крупнейшие редакции газет и журналов, а также влиятельным политическим и финансовым деятелям. Не исключено, что Идохара и Синами обратятся в полицию с жалобой и попросят разыскать их «невидимого врага». Правда, они окажутся в довольно щекотливом положении и навряд ли решатся на этот шаг, но следует предусмотреть и такую возможность. Поэтому адреса на конвертах должны быть написаны разными почерками. Пусть это сделают наши «единомышленники». Подберите самых преданных людей, которые не расколются, если до них доберется полиция.

Охаси входил в состав руководящего состава «Организации Нэмото» и поэтому мог быстро созвать нужных людей. По неписаному закону «единомышленников» Охаси не спросил у Нэмото, зачем ему понадобилась подобная акция.

На следующий день Морита привел к Нэмото Тэцуо. Репортер отвел Нэмото в сторону так, чтобы его не услышал страховой агент, и сказал:

— Господин Нэмото, ваши предположения оказались правильными. Тэцуо окончательно рассорился с Таэко и всячески поносит ее. Говорит, что такой вероломной женщины он еще не встречал. Я думаю, он готов совершить все, о чем вы его попросите, если к тому же ему хорошо заплатить.

Протокол допроса

Вопрос: Назовите свое имя и фамилию, дату и место рождения, а также нынешнее место жительства и работу.

Ответ: Ясуо Нэмото, мне шестьдесят два года, родился в префектуре Мияги, город Сэндай. В настоящее время проживаю в городе Токио, район Сэтагая. Служащий компании.

Вопрос: Вы сейчас сказали, что являетесь служащим компании. Вы имели в виду, что занимаете пост директора-управляющего акционерной компании «Ориент»?

Ответ: Да.

Вопрос: Но ведь вам известно, что за день до того как президент указанной компании господин Идохара подал на вас в суд за клевету, на внеочередном собрании акционеров вы были освобождены с этого поста? Значит, в настоящее время вы являетесь бывшим служащим компании, то есть лицом без определенных занятий.

Ответ: Может быть. Я ведь не владею акциями этой компании. Как акционеры избрали меня на этот пост, так они, по-видимому, могли меня и освободить.

Вопрос: Расскажите о себе.

Ответ: Я окончил среднюю школу в городе Сэндае, потом поступил в военное училище и стал кадровым военным. На момент окончания войны в августе тысяча девятьсот сорок пятого года имел звание капитана жандармерии и служил в должности командира отряда жандармских войск второго района в городе Токио.

Вопрос: Значит, вы были жандармским офицером?

Ответ: Да.

Вопрос: Чем занимались после окончания войны?

Ответ: Как бывший жандармский офицер я подпадал под указ о чистке и не имел права занимать официальные должности. Мало того, я был лишен возможности поступить на службу даже в обыкновенные компании и подряжался на временные работы, чтобы заработать на жизнь. В 1950 году я случайно встретился с Идохарой, который только что основал транспортную компанию «Ориент». Идохара предложил поступить к нему на службу, где меня назначили на пост директора-управляющего.

Вопрос: Как вы познакомились с Идохарой?

Ответ: Незадолго до окончания войны он служил в министерстве военного снабжения, и мне пришлось его допрашивать по поводу одного преступления, которое он тогда совершил. Вот при каких обстоятельствах мы с ним познакомились.

Вопрос: В чем заключалось преступление Идохары?

Ответ: Об этом все сказано в статье, разоблачающей его прошлое. Почему-то Идохара подозревает, что именно я ее написал, и в связи с этим подал на меня в суд за клевету. Суть его преступления заключалась в том, что, узнав заранее о предстоящей безоговорочной капитуляции Японии, он вступил в сговор с вышестоящим начальством из министерства военного снабжения, вывез военное имущество, а постом продавал его по ценам черного рынка.

Вопрос: Об этом я подробнее расспрошу вас позже, а сейчас скажите: почему Идохара, делом о преступлении которого вы занимались, принял вас к себе на службу?

Ответ: Думаю, Идохара не хотел, чтобы стали известны его темные дела в прошлом, и решил своим хорошим отношением заткнуть мне рот.

Вопрос: Вы не намекали ему, что разоблачите его, если он не примет вас на службу?

Ответ: Ничего подобного я ему не говорил. Он сам предложил мне поступить на работу в его компанию.

Вопрос: И вы служили у Идохары пятнадцать лет?

Ответ: Да. Общее собрание акционеров всякий раз переизбирало меня на этот пост. Правда, Идохара был единовластным хозяином в компании, и акционеры лишь послушно выполняли его волю.

Вопрос: Вы продолжали служить в компании в течение пятнадцати лет, должно быть, потому, что у вас сложились хорошие отношения с Идохарой?

Ответ: Думаю, что так. Мне не совсем удобно говорить об этом, но я все же немало сделал для процветания «Ориента», а также помогал Идохаре советами. Идохара мне доверял, считал меня чем-то вроде мозгового центра компании. Поэтому ни в коей мере нельзя считать, будто я оставался в компании благодаря тому, что знал прошлое Идохары и угрожал ему разоблачением.

Вопрос: Вам знаком человек по фамилии Хорикава?

Ответ: Да. Хорикава — бывший жандармский унтер-офицер и находился в моем подчинении.

Вопрос: Вы встречались с ним после войны?

Ответ: Кажется, в марте прошлого года. Я случайно встретился с ним у здания Восточной сталелитейной компании на Гиндзе. Хорикава сказал тогда, что работает ночным сторожем в соседнем здании. С тех пор я его не видел.

Вопрос: Сохранились ли у вас связи с бывшими подчиненными? Может быть, вы время от времени встречаетесь?

Ответ: Нет, не встречаюсь. Когда война окончилась, мои бывшие подчиненные разъехались кто куда, и их адреса мне неизвестны.

Вопрос: Вы знакомы с репортером газеты «Спортивный Токио» Моритой?

Ответ: Где-то, помнится, мы с ним встречались по делам, и, кажется, он мне вручал свою визитную карточку, но больше с ним общаться не приходилось.

Вопрос: Вам знакомы эти отпечатанные материалы? (Прокурор предъявляет обвиняемому экземпляр брошюры.)

Ответ: Я их видел.

Вопрос: Где?

Ответ: Мне показал их Идохара и обвинил меня в том, что это я их опубликовал.

Вопрос: Что вы ему на это ответили?

Ответ: Сказал, что ничего подобного я не делал.

Вопрос: Как реагировал Идохара?

Ответ: Настаивал, что эта скандальная статейка была инспирирована мной и разослана по разным адресам по моему указанию.

Вопрос: Вы видели такие конверты? (Прокурор показывает обвиняемому несколько конвертов, адресованных редакциям газет и ряду политических и финансовых деятелей.)

Ответ: Впервые вижу.

Вопрос: Экспертиза подтвердила, что адреса на некоторых из этих конвертов надписаны почерком Мориты. (Прокурор показывает обвиняемому конверты.)

Ответ: Почерк Мориты мне неизвестен, поэтому я не могу сказать, надписаны ли эти конверты им или кем-то еще.

Вопрос: Но Морита сообщил, что надписал их по вашей просьбе.

Ответ: Я не помню, чтобы давал такие указания Морите.

Вопрос: Морита показал также, что и сам текст отпечатанной потом статьи написан им по вашей просьбе.

Ответ: Как я уже говорил, я встречался с Моритой по служебным делам лишь один раз. Я этого человека толком даже не запомнил и, само собой, не мог обратиться к нему с подобной просьбой. (Прокурор зачитывает обвиняемому письменные показания Мориты, в которых во всех деталях изложены их встречи и беседы.)

Вопрос: Что вы можете сказать по поводу зачитанных вам показаний Мориты?

Ответ: Написано очень много, но в действительности ничего этого не было.

Вопрос: Мы посетили кафе на Гиндзе, которое упоминает Морита в своих показаниях. Там нам подтвердили, что похожий на вас человек неоднократно встречался в этом кафе с Моритой и подолгу с ним беседовал.

Ответ: Человек, похожий на меня, это еще не я. Где у вас доказательства, что это был именно я?

Вопрос: По какой причине у вас испортились отношения с Идохарой?

Ответ: Со своей стороны я ничего против Идохары не предпринимал. Но за последнее время он почему-то стал испытывать ко мне неприязнь. Его отношение ко мне стало все более меняться в худшую сторону. Причина этого мне неизвестна.

Вопрос: Неужели у вас даже не мелькнуло догадки, почему Идохара изменил к вам отношение?

Ответ: Нет.

Вопрос: Эта статья была отпечатана кем-то из ваших бывших подчиненных?

Ответ: Я не имел отношения к этой статье, поэтому мне неизвестно и где она отпечатана.

Вопрос: Морита утверждает, что вы уплатили ему за эту статью сто двадцать три тысячи иен. Причем, когда он передавал вам статью, вы будто бы сказали, что отпечатаете ее в типографии вашего бывшего подчиненного.

Ответ: Это выдумка Мориты. Повторяю, к этой статье я никакого отношения не имею и, само собой, не знаю, кто ее печатал.

Вопрос: По указанию полиции и прокуратуры были проверены все типографии и их владельцы. В результате мы нашли владельца небольшой типографии Охаси — бывшего жандарма. Вы просили его отпечатать статью?

Ответ: Нет. Помнится, некий Охаси служил у меня в отряде, но с тех пор я с ним не встречался. А что, этот Охаси утверждает, будто я просил его отпечатать статью?

Вопрос: Нет, он отрицает это. И все же мне думается, что статья была отпечатана по вашей просьбе в его типографии.

Ответ: Господин прокурор, никто не вправе помешать вашему воображению, но факты таковы, как я их изложил.

Вопрос: В статье сделан намек на интимные отношения между Идохарой и киноактрисой Кинуко (сценическое имя Такако Мидзухо). Что вы можете сказать по этому поводу?

Ответ: До меня доходили слухи, касающиеся личной жизни президента компании Идохары, но относительно указанной актрисы мне ничего не известно.

Вопрос: Какие слухи вы имеете в виду?

Ответ: У Идохары была любовница киноактриса Минако (сценическое имя Юкико), которую он поселил в отеле «М», номер 1129. Это известно не только мне, но и всем служащим компании «Ориент».

Вопрос: Вы встречались с этой Минако?

Ответ: Меня познакомил с ней сам Идохара. По его поручению я с ней несколько раз встречался.

Вопрос: Идохара сдал в аренду салону «Аллилуйя» помещение на первом этаже принадлежащего ему здания Восточной сталелитейной компании. Вы знакомы с владелицей этого салона Фукусимой?

Ответ: Нет, не знаком. Мне также неизвестно, что в здании Восточной сталелитейной компании имеется такой салон.

Вопрос: В отпечатанной статье упоминается случай, когда киноактриса Минако подожгла с помощью зажигалки образец материи в салоне «Аллилуйя». По некоторым обстоятельствам этот инцидент не предали гласности, и информация о нем не была опубликована в газетах. В статье отмечается, что инцидент замяли благодаря давлению со стороны Идохары и заместителя министра Синами — знакомого владелицы салона Фукусимы. Вы что-нибудь знаете об этом?

Ответ: Мне абсолютно ничего не известно.

Вопрос: Однако на допросе Минако созналась, что совершила поджог по вашему наущению. Она сказала, что сделала это после вашего с ней разговора в холле отеля «М».

Ответ: Не помню, чтобы у меня с ней был такой разговор. Минако — киноактриса и способна правдоподобно разыграть любой вымысел.

Вопрос: Она утверждает, будто вы ей сообщили, что Фукусима — любовница Идохары.

Ответ: Не помню, чтобы я говорил ей такое. Я и не мог ей это сказать, поскольку знал, что Фукусима — любовница Синами.

Вопрос: Но вначале вы этого могли не знать и ошибочно сказали Минако, что Фукусима — любовница Идохары.

Ответ: Этого не могло быть.

Вопрос: Согласно показаниям Минако из-за вашей ошибки она, подстрекаемая ревностью, отправилась в салон «Аллилуйя» и подожгла там материю. Теперь она сожалеет о своем поступке. Она говорит, что позднее вы приходили в ней просить прощения за вашу ошибку.

Ответ: Этого не было.

Вопрос: Вы все категорически отрицаете, однако служащие кафе, где вы встречались с Минако, единодушно признали вас, когда им была предъявлена ваша фотография.

Ответ: На свете немало похожих лиц. Поэтому не следует доверять их утверждениям.

Вопрос: Вам знакома госпожа Хацуко Идохара?

Ответ: Это жена президента компании «Ориент» Идохары.

Вопрос: Вам известно о том, что в феврале прошлого года Хацуко Идохара совершила путешествие в Гонконг?

Ответ: Известно. В то время Идохара находился за границей, и я вместо него провожал ее в аэропорту Ханэда. Кроме меня там были приемный сын Идохары Седзи, двоюродный брат приемного сына Ресабуро и их жены.

Вопрос: Вам известна женщина по фамилии Курата?

Ответ: Курата — подруга Хацуко Идохары. Она сопровождала Хацуко в Гонконг.

Вопрос: Вам известен человек по фамилии Яманэ?

Ответ: Яманэ — бейсболист, играет за команду «Кондорс». Но с ним мне не приходилось встречаться.

Вопрос: Когда Хацуко находилась в Гонконге, туда приехал Яманэ. Говорят, что вы направили Мориту к Курате, чтобы выяснить, как вели себя Хацуко и Яманэ в Гонконге. Это верно?

Ответ: Я ничего подобного не делал.

Вопрос: Согласно показаниям Мориты вы предполагали, что в Гонконге Яманэ и Хацуко вступили в интимную связь, и настоятельно просили Мориту выяснить этот факт.

Ответ: Все это лживые измышления Мориты.

Вопрос: Морита показал, что вы намеревались шантажировать Идохару, угрожая рассказать об интимных отношениях его жены и Яманэ. Так ли это?

Ответ: Категорически отвергаю эту ложь.

Вопрос: В указанной статье имеются намеки на связь Идохары и Синами с некоторыми женщинами. Эта часть статьи текстуально совпадает с показаниями Мориты. Как вы можете объяснить подобное совпадение?

Ответ: Мне это неизвестно.

Вопрос: Полагаю, что посторонний человек способен по имеющимся в статье намекам догадаться об интимных связях Идохары и Синами с определенными женщинами. Каково ваше мнение?

Ответ: Не думаю, что посторонний человек догадается.

Вопрос: А Идохара и Синами, прочитав это, смогут понять, о чем идет речь?

Ответ: За Идохару и Синами ничего сказать не могу.

Вопрос: Если Идохара и Синами, прочитав соответствующую часть статьи, обнаружат в ней посягательство на их частную жизнь, то указанную статью следует, на мой взгляд, рассматривать как угрозу личности. Каково ваше мнение?

Ответ: Ничего по этому поводу сказать не могу.

Вопрос: Вам известен человек по фамилии Тэцуо Тадокоро?

Ответ: Такого человека я не знаю.

Вопрос: Тэцуо Тадокоро — агент страхового общества «Фукусэй». Он показал, что при посредничестве Мориты вы с ним встретились и предложили учинить скандал на банкете по случаю бракосочетания Яманэ и киноактрисы Такако Мидзухо. 27 октября в шестнадцать часов двадцать минут Тэцуо Тадокоро проник в зал приемов отеля «С» и громогласно объявил, что Такако бывшая любовница Идохары. Мало того. Он прямо в глаза сказал Таэко — супруге родственника Идохары Ресабуро, что та находится с ним в интимных отношениях, отчего эта женщина лишилась чувств. Подтверждаете ли вы показания Тэцуо Тадокоро?

Ответ: Что бы ни говорил Тадокоро, меня это совершенно не касается.

Вопрос: Вам вообще ничего не известно о скандале во время банкета в отеле «С»?

Ответ: Кажется, что-то об этом я читал в газетах, но, поскольку такие события меня мало интересуют, я не пытался выяснить подробности.

Вопрос: А что писали об этом газеты?

Ответ: Там не было ничего такого, о чем мне сейчас рассказывали вы, господин прокурор. В газете была опубликована лишь краткая информация о том, что во время банкета один из почитателей актрисы Такако Мидзухо нарушил на некоторое время порядок церемонии.

Вопрос: Очевидно, редакции газет сочли возможным скрыть правду, не желая доставить неприятности главным участникам церемонии. На самом деле все происходило так, как я вам сказал: после застольных речей наиболее именитых гостей молодожены вышли передохнуть и через полчаса вновь появились за свадебным столом. Снова начались поздравительные речи. Во время одной из них, несмотря на сопротивление обслуживающего персонала, в банкетный зал прорвался Тэцуо Тадокоро. Он подошел к столу, где сидели Ресабуро и его жена Таэко, и, обращаясь к ней, громким голосом сказал: «Поздравляю тебя, Таэко! Я рад, что сегодня Идохаре удалось сплавить свою любовницу бейсболисту. Когда-нибудь мы с тобой тоже попросим Идохару нас сосватать. Разве ты не говорила мне, что хотела бы развестись со своим супругом и выйти за меня замуж?» Таэко настолько была перепугана, что лишилась чувств. Возник страшный скандал, и банкет был сорван.

Ответ: Впервые от вас об этом слышу.

Вопрос: Тэцуо Тадокоро показал, что именно вы подстрекали его на эти действия.

Ответ: Это чистейшая ложь.

Вопрос: Возвратимся к статье, которая была отпечатана и разослана по разным адресам. В ней сообщалось о намерении в дальнейшем подробно осветить частную жизнь Идохары. Не считаете ли вы, что это как бы предупреждало о грядущем разоблачении интимной связи Таэко и Тэцуо?

Ответ: Мне об этом ничего не известно.

Вопрос: Вы продолжаете все наотрез отрицать, хотя у нас уже имеются на этот счет показания Мориты и Тадокоро. Нам также дала показания киноактриса Минако относительно того, что она с вами советовалась по различным вопросам и по вашему наущению совершила поджог. Вы ведь бывший военный. Так будьте же мужественны и признайтесь во всем, не посрамите воинский дух, который, я надеюсь, у вас еще сохранился.

Ответ: Что бы обо мне ни говорили, я ничего подобного не помню и не знаю.

Вопрос: Согласно показаниям Идохары вы намеревались прибрать к рукам его транспортную компанию «Ориент» и некоторые его дочерние фирмы. Узнав об этом, Идохара вас предостерег от подобных шагов. И тогда вы предприняли ряд мер, направленных на то, чтобы свалить Идохару. Он свидетельствует, что и известная статья, разосланная авторитетным представителям деловых и банковских кругов, а также в редакции газет, была рассчитана на то, чтобы повредить репутации Идохары, лишить его доверия и привести к банкротству. Что вы можете сказать по этому поводу?

Ответ: Это чистейший вымысел. Идохара все это придумал, чтобы изгнать меня из компании.

Вопрос: Но ведь вы сами утверждали, что сначала прекрасно сработались с Идохарой и пользовались его полным доверием. Не потому ли между вами испортились отношения, что вы замыслили, как показывает Идохара, прибрать к рукам его компанию?

Ответ: Ничего подобного. Все это измышления Идохары.

Вопрос: Зачем ему понадобились подобные измышления?

Ответ: Это лишь мое предположение, но с некоторых пор Идохара стал меня остерегаться. В то время, когда он еще только создал свою компанию, у него не было человека, на которого он мог бы полностью опереться, да и в самой компании не имелось опытных служащих. Поэтому он на меня очень рассчитывал. Постепенно Идохара набирался опыта и все более расширял свою деятельность. Вначале он сблизился с ныне покойным Сугинумой, добился его расположения и завоевал большой авторитет в концерне Сугинумы. И все же в ту пору Идохара выступал лишь в роли послушной собачонки Сугинумы, одновременно накапливая силы на будущее. Как раз в то время я был принят на службу в компанию Идохары и всячески с ним сотрудничал. Может, это звучит самонадеянно, но позволю себе сказать, что я во многом помог Идохаре достичь того положения, какое он ныне занимает. В самом деле, тогда Идохара очень дорожил моим повышением и прислушивался к моим советам в значительно большей степени, чем к мнению своего приемного сына. После кончины Сугинумы Идохара сразу же выдвинулся на передний план и начал быстрыми темпами умножать накопленное им богатство и расширять свою деятельность. Короче говоря, когда кончался покровитель Идохары, который был для него словно бельмо на глазу, Идохара получил возможность по-настоящему развернуть свою деятельность и свободно осуществлять свои планы.

Вопрос: Что было дальше?

Ответ: В то время я по своим служебным обязанностям был в курсе всего, что предпринимал Идохара. На мой взгляд, Идохара выдающийся предприниматель. У него много оригинальных идей и хорошая деловая хватка. Внутри компании он пользуется абсолютным авторитетом и неограниченными правами. Мне хотелось помочь Идохаре выдвинуться в ряд крупнейших деятелей делового мира. Идохара это понимал и не раз благодарил меня за помощь. По мере того как расширялась сфера деятельности Идохары, все настоятельней чувствовалась необходимость контакта с каким-либо крупным политическим деятелем; Идохара выбрал Синами — парламентского заместителя министра торговли и промышленности, которому прочат в будущем в генеральные секретари правительственной партии. Но Идохара не рассказывал мне, как он вступил в контакт с Синами. Эту сторону своей деятельности он держал в тайне даже от меня. Я понял: Идохара настолько вырос как предприниматель, что перестал нуждаться в моих советах. В глубине души я даже радовался этому и не чувствовал обиды на то, что он стал меня отстранять от активной работы.

Вопрос: Разве у вас не изменилось отношение к Идохаре после того, как он перестал обращаться к вам за светом?

Ответ: Никакой обиды против Идохары я не затаил. Я уже стар, и нет у меня намерений начать собственное дело либо прибрать к рукам чужую компанию. Поэтому я никак не мог понять, зачем Идохара втайне от меня стал что-то замышлять вместе с Синами. Если бы он с полной откровенностью открылся мне, я бы по-прежнему всеми силами ему помогал. К сожалению, Идохара захлопнул передо мной дверь.

Вопрос: Как вы считаете, почему он так поступил?

Ответ: Наверно, потому, что между Идохарой и Синами осуществлялись такие тайные сделки, которые они хотели держать в секрете даже от меня.

Вопрос: Все, что вы говорите, совпадает с содержанием статьи. Напрашивается мысль, что именно вы предоставили Морите все нужные для ее написания материалы. Не так ли?

Ответ: Если там изложена правда, ее могут знать и многие другие, помимо меня. А то, что мое мнение случайно совпадает с текстом статьи, еще не должно вам, господин прокурор, давать право подозревать меня.

Вопрос: В статье упоминается, что Идохара в прошлом совершил преступление, а именно — во время войны в сговоре с начальством из Министерства военного снабжения вывез со складов военное имущество и сказочно разбогател на его продаже, причем эти деньги явились основой нынешнего процветания Идохары. Когда Идохара был пойман с поличным, именно вы его допрашивали?

Ответ: Не я. Непосредственно его допрашивал один из моих подчиненных.

Вопрос: Назовите его имя.

Ответ: Сейчас я уже не помню.

Вопрос: Не пытались ли вы, зная прошлое Идохары, оказывать постоянное давление на его психику?

Ответ: Господин прокурор, мне неизвестно, что совершил Идохара. Допрос вел мой подчиненный, и я только знаю то, что он мне докладывал. Как я уже говорил, следствие было остановлено в связи с окончанием войны еще на той стадии, когда вина Идохары не была доказана, и нельзя было с полным основанием утверждать, что Идохара совершил преступление. Мог ли я при таких обстоятельствах оказывать психологическое давление на Идохару?

Вопрос: Но разве не этот факт преступления содействовал тому, что между вами и Идохарой сложились хорошие отношения? Разве не боязнь разоблачения заставила Идохару принять вас на службу в компанию?

Ответ: Я так не думаю. Разве теперь Идохара остановился перед тем, чтобы подать на меня в суд за клевету? Если бы Идохара испытывал передо мной страх, он не поступил бы так.

Вопрос: По-видимому, вы были уверены в том, что Идохара не подаст на вас в суд за клевету.

Ответ: …

Вопрос: И в этом был ваш просчет. Вы надеялись, что Идохара испугается разоблачения, которое одним ударом подорвет его репутацию, и не только не подаст на вас в суд, а будет и в дальнейшем во всем вам потакать.

* * *

«Да, прокурор прав, — думал про себя Нэмото, — я не рассчитывал, что Идохара подаст в суд — в крайнем случае отругает и постарается помириться».

Узнав, что Идохара все же возбудил против него дело, Нэмото понял: он избрал неправильную тактику и в результате оказался в окружении вражеских войск.

Не думал он, что репортер Морита, содержанка Идохары Минако и Тэцуо, любовник Таэко, так быстро расколются и так легко начнут поливать его грязью. А ведь он, казалось, достаточно внушил им, что никаких вещественных доказательств нет и они спокойно могут все отрицать. Просчитался!

Твердо держались только бывшие подчиненные Нэмото. Ни Хорикава, ни Охаси, который взял на себя печатание статьи, ни другие «единомышленники» не проговорились. Если бы он мог опереться только на них, все было бы в порядке. К сожалению, им одним такая операция была не под силу. И вот попытка сломить Идохару окончилась провалом, а он, Нэмото, уже скоро месяц находится в предварительном заключении.

Отвечая на вопросы прокурора, Нэмото продолжал думать о том, почему Идохара ведет себя так решительно и все же подал на него в суд. Разве разоблачение его преступлений в прошлом и разлад в семье не должны были лишить его общественного доверия и тем самым помешать его предпринимательской деятельности?

— Вы совершили оплошность, — услышал он голос прокурора, который как бы прочитал его мысли. — Вы подходили к нынешнему Идохаре с меркой пятилетней давности. А он давно уже превзошел эту вашу мерку и вырос в крупнейшего предпринимателя. Родители всегда считают своего сына ребенком, даже когда он превратился во взрослого мужчину. Так происходит потому, что они все время находятся рядом. Вы тоже слишком долго были рядом с Идохарой, и в вашем сознании вы оценивали его таким, каким он был пять, десять лет назад. В этом основная причина вашего просчета.

А нынешнего Идохару теперь уже не свалить разоблачением его прошлых преступлений. Сколько бы вы ни кричали о них, он даже не пошатнется. Не скажется это ни на финансовом доверии, ни на деятельности его предприятий. Напротив, теперь все это лишь будет ему подыгрывать, создавать вокруг Идохары ореол загадочности.

— …

— В статье упоминается о покупке Идохарой государственных лесных угодий в префектуре Нагано. Но даже такой опытный человек, как вы, видимо, не догадался, какие цели преследовались этой сделкой. Идохара вступил в сговор с одним очень влиятельным боссом из правящей партии. В результате этот государственный лес оценен в десятки раз выше его нынешней стоимости, затем по предварительной договоренности с одним из банков западной Японии этот лес был заложен, исходя из дутой оценки, и под этот залог Идохара и остальные заинтересованные лица получили из банка колоссальную сумму. А все-то думали, что Идохара всего лишь приобрел государственный лес по сравнительно дешевой цене с тем, чтобы перепродать его чуть подороже. Если так думали и вы, значит, вы опять подходили к Идохаре с вашими привычными мерками.

Вот оно что, ахнул про себя Нэмото. Да, до этого он не догадался. Теперь понятно, с какой целью на горячих источниках Асама встретились Синами, Идохара и президент крупнейшего банка западной Японии.

— Господин прокурор! — воскликнул Нэмото. — Если все это вам известно, почему вы их не разоблачаете?

— Еще не настал походящий момент. Они лишь приступили к реализации своего плана. Надо посмотреть, как они будут действовать дальше… Но мне кажется, что поймать их не удастся.

— Почему?

— Они действуют очень хитро и умело и ни в коем случае не позволят себя разоблачить. Их можно будет поймать лишь в том случае, если этот влиятельный партийный босс начнет жить чересчур широко, не по средствам. Но и тогда разоблачение придет не со стороны оппозиционных партий, а благодаря секретной информации, которая поступит от враждующей фракции той же правящей партии. Во всех этих фракциях состоят депутаты, жаждущие денег и министерских постов. Каждая фракция правящей партии группируется вокруг босса, который может обеспечить то и другое. Но и внутри самих фракций отношения между депутатами строятся на интересах выгоды, ради которой они готовы перегрызть друг другу глотки и засадить своего вчерашнего товарища в тюрьму. Подобных доносов у нас полно, но чрезвычайно редко дело доходит до суда.

— Господин прокурор! У вас ведь есть чувство справедливости? Наверно, под влиянием именно этого чувства вы выбрали высокую профессию прокурора. Так почему же вам не набраться смелости и разоблачать таких людей?

— Чувство справедливости у меня есть, как оно имеется у каждого прокурора в отдельности. Но отдельная личность и организация не одно и то же.

— Что это значит?

— Каждый прокурор — это еще не прокуратура.

— Но…

— Прокуратура — это и генеральный прокурор, и главные прокуроры в различных судах вплоть до районных. Все они вместе проявляют общую волю прокуратуры по отношению к судебным делам. Таков общий принцип прокуратуры. Когда рассматриваются дела о коррупции политических деятелей, к разбирательству подключаются еще начальники специальных следственных отделов районных прокуратур. Всю эту систему можно представить в виде человеческого тела, у которого конечности, то есть прокуроры низших инстанций, не могут действовать так, как они хотят.

— Значит, принцип деятельности прокуратуры не предусматривает наличия чувства справедливости?

— Прокуратура в целом — это организация, и даже если у того или иного прокурора чувство справедливости есть, в самой организации оно трансформируется в нечто совсем иное. А индивидуальные особенности характера каждого прокурора поглощаются и нивелируются характером прокуратуры в целом.

— Выходит, такая организация, как прокуратура, способна легко поддаваться давлению со стороны политических деятелей и мало что общего имеет с чувством справедливости. Значит, прокуратура приносит в жертву лишь таких слабых и мелких животных, как мы. Ну что же, теперь мне ясно: принцип, на основе которого действует прокуратура, способствует пропитанию коррупции и прочих зол.

— В современном мире трудно утвердить справедливость. И многие неопытные прокуроры уже пострадали, добиваясь ее. — Прокурор криво усмехнулся и добавил: — Кстати, Идохара и Ресабуро возбудили дело о разводе со своими женами. Они имеют на то веские основания благодаря вашей статье и, видимо, благодарны вам за то, что получили возможность обзавестись новыми женами…

_______

Примечания

1

На территории Внутренней Монголии (Китай), вблизи границы МНР. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Лама — буддийский монах.

(обратно)

3

Хубилган — один из высших духовных буддийских санов, перерожденец. (Согласно буддийскому учению человек не умирает, а перевоплощается, перерождается в другие существа. Чем больше добра при жизни сделал человек, тем счастливее будет его перерождение.) В данном случае перерожденец — это высший лама. Ламаизм как разновидность буддизма наряду с буддийскими святыми включает в свой пантеон и культ хубнлганов — высших лам, в которых якобы воплотились существа, достигшие нирваны, — будды, или приблизившиеся к нирване — бодисатвы.

(обратно)

4

Хашан — двор, обычно обнесенный высоким частоколом.

(обратно)

5

Гандан — собор в Улан-Баторе.

(обратно)

6

Худон — сельская местность, деревня.

(обратно)

7

Баргуты — одно из монгольских племен Внутренней Монголии.

(обратно)

8

Бурхан — здесь статуэтка будды, божества. Часто их отливали из бронзы или серебра.

(обратно)

9

Сунэды — одно из монгольских племен, проживающих на территории Внутренней Монголии.

(обратно)

10

Дэли — монгольская национальная одежда типа халата на подкладке.

(обратно)

11

Чай с молоком — национальный монгольский напиток. Часто в добавляют соль, кусочки масла, мяса, пенки. Подают перед едой.

(обратно)

12

Артель из бывших лам, добровольно сложивших с себя духовный сан. Многие из них впоследствии вступили в ревсомол, став активными участниками строительства новой жизни.

(обратно)

13

Хамба-лама — настоятель.

(обратно)

14

Гэсгуй — церковная должность распорядителя собраний лам, а также надзирателя за их работой и поведением.

(обратно)

15

До перехода в 1946 году на новый алфавит, основанный на кириллице, монголы писали вязью сверху вниз, пользуясь специальными кисточками.

(обратно)

16

Надом — национальный монгольский спортивный праздник. Своего рода олимпийские игры монголов. Надом включает в себя конные скачки, национальную борьбу и стрельбу из лука. Празднование надома совпадает с празднованием годовщины победы народной революции в Монголии 11 июля.

(обратно)

17

Аймак — административная единица МНР, приравниваемая к области.

(обратно)

18

Банчин-эрдэнэ — святой отец религии.

(обратно)

19

Богд, оогд-хан — титул монгольских ханов.

(обратно)

20

Тайджи — дворянин.

(обратно)

21

Араты — скотоводы.

(обратно)

22

Баг — низовая административная единица в сельской местности, ныне упраздненная.

(обратно)

23

Сомон — административная единица, приравниваемая к району.

(обратно)

24

Северная Монголия, то есть МНР (по названию основного, наиболее многочисленного монгольского племени халхов).

(обратно)

25

Хадаг — шелковая ткань в виде шарфа, преподносимая по монгольскому обычаю в знак дружбы, поздравления, уважения. На хадаг часто кладут преподносимый подарок.

(обратно)

26

Ембу — слиток чистого золота, отлитый в специальной форме. Имеет различный вес от 5—10 до нескольких десятков лан (1 лан = 37,3 г).

(обратно)

27

Аил — семья, юрта; дом, в котором живет семья.

(обратно)

28

Манту — пресная лепешка, испеченная на пару.

(обратно)

29

Гуаи — вежливое, почтительное обращение, прибавляемое к имени.

(обратно)

30

Архи — водка.

(обратно)

31

Хотон — стойбище, группа юрт.

(обратно)

32

Хошун — уезд.

(обратно)

33

Здесь: лепешки, бруски сушеного творога.

(обратно)

34

Хярам — кипяченая вода с молоком, употребляемая летом для утоления жажды.

(обратно)

35

Шулмас —в мифологии монгольских народов чудовище, многоголовый, одноглазый демон.

(обратно)

36

Желтый цвет — цвет лакских дэли.

(обратно)

37

Айраг — кумыс.

(обратно)

38

Тарип — заклинание.

(обратно)

39

Тоно — круг верхнего отверстия юрты, обычно застекленного и на ночь накрываемого кошмой.

(обратно)

40

Тэрлэг — летний легкий дэли.

(обратно)

41

Приглашать сесть выше — значит приглашать сесть на почетное место, в красный угол.

(обратно)

42

День осеннего противостояния Солнца по лунному календарю у буддистов.

(обратно)

43

Ганжир — отличительный религиозный знак на куполах монастырей, мечетей.

(обратно)

44

Хучир — музыкальный инструмент, род скрипки.

(обратно)

45

Мории-хур — смычковый музыкальный инструмент.

(обратно)

46

Лимбэ — род флейты.

(обратно)

47

Гэсэр — герой монгольского народного эпоса.

(обратно)

48

Уртон — перегон в 30 километров.

(обратно)

49

Хурэм куртка в национальном стиле, надеваемая поверх дэли.

(обратно)

50

Черный чай — плиточный чай, не заправленный молоком.

(обратно)

51

Хушур — род чебурека.

(обратно)

52

Бов — монгольское национальное печенье, испеченное в масле или жире.

(обратно)

53

До победы народной революции в Монголии мужчины заплетали волосы в одну косу.

(обратно)

54

Хуварак — ученик ламы.

(обратно)

55

Либра — единица массы в странах Латинской Америки, равная приблизительно 460 г.

(обратно)

56

Хутии — семейство млекопитающих из отряда грызунов. Распространены на островах Вест-Индии, включая Кубу.

(обратно)

57

Гиндза — центральная улица Токио.

(обратно)

58

Питчер — подающий игрок в бейсболе.

(обратно)

59

Катакана — японская слоговая азбука.

(обратно)

60

Джин-физ — Популярный коктейль на основе джина и сока.

(обратно)

61

Сумо — национальный вид борьбы в Японии.

(обратно)

62

Сакураю — напиток из соленых лепестков цветов вишни, сваренных кипятком.

(обратно)

63

Участок для охоты (англ.).

(обратно)

Оглавление

Жингэлэйн Дамдиндорж

  — ТАЙНА СУБУРГАНА —

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

Луис Рохелио Ногерас

  — И ЕСЛИ Я УМРУ ЗАВТРА… —

    Пролог

    Часть I ДНИ

      Вторник

      Среда

      Четверг

      Пятница

    Часть II ГОДЫ

    Часть III ЖИЗНЬ

      Пятница

      Суббота

    Эпилог

Сэйтё Мацумото

  — СРЕДА ОБИТАНИЯ —

    Кончина председателя

    Загадка

    Человек, которого имел в виду Сугинума

    В Гонконге

    Госпожа Хацуко и питчер Яманэ

    Осмотр достопримечательностей

    Репортер обходит отели

    Возвращение в Японию. Разговор с глазу на глаз

    Женщина, живущая в отеле

    Миф

    Снова Гонконг

    Встреча в маленькой харчевне

    Долги надо платить

    После переговоров

    Салон, которому покровительствует вице-министр

    Охранник

    Интервью для журнала

    Знакомство

    Начало шантажа

    Ошибка Мориты

    Предостережение

    Прощание без лишнего шума

    Сговор

    Спортсмен

    Простодушный разговор

    Таэко и страховой агент Тэцуо Тадокоро

    Расследование

    Экскурс в прошлое

    Злоупотребления в министерстве военного снабжения

    Таэко приструнивает жену Идохары

    Дождь

    Неожиданная идея

    И еще один дождливый вечер

    Курата в роли посредника

    Посредничество

    Покупка домостроительной компании

    План Идохары

    По следам Идохары

    Загадочная встреча

    Невеселые размышления

    Догадки

    Пламя

    Виновница поджога

    Искры от пожара

    Извинение

    Подготовка

    Чувство справедливости

    Черновой набросок

    Протокол допроса

*** Примечания ***