Жертвы [Шон Хатсон] (fb2) читать онлайн

Шон Хатсон Жертвы

Кто из вас без греха, первым брось на нее камень.

«Евангелие от Иоанна», 8;7

Нам всем нужны козлы отпущения, кто-то, на кого можно свалить вину за то, что на самом деле ощущаем мы. За все, что угодно, до тех пор пока нам не пришлось смотреть в глаза правде.

Неизв.

«Victims» 1987

Эта книга посвящается: Стиву Харрису, Брусу Дикинсону, Дейву Марри, Адриану Смиту и Нико Макбрейну — просто самым лучшим.

С благодарностью и восхищением где-нибудь на сцене...

Предисловие автора

Писалась эта книга тяжко, но несколько человек, в той или иной степени, облегчили мою задачу. Всем, кто предложил свой совет, опыт, дружбу, поддержку, любовь, всем, кто меня вдохновлял, я выражаю искреннюю признательность.

Г-ну Биллу Уодделу, хранителю «Черного музея» Нового Скотленд-Ярда, просветившему меня по ряду исследуемых вопросов. Моему агенту Шилаху Томасу, редактору Биллу Масси (спасибо за чайные пакетики). Бобу Таннеру, Рэю Мьюди и «Дикому обряду». Всем остальным из группы В.Х. Аллена.

Спасибо также — за разное — Биллу Янгу с «Чилтерн-радио» («Аттиле эфира», завсегдатаю пивных палаток), Мику Уоллу (что бы ты ни говорил, я все равно обязан тебе, и, между прочим, этот раунд — твой). Малькольму Доуму — «Чудотворцу» (так кто победит в лиге? Теперь твоя очередь платить за обед). Крушеру Джулу — «Пажу Джимми». Стиву Мактаггарту, Джефу Бартону, Каролине и всем из «Керранга», спасибо от вашего водохлеба...

Спасибо Чипу (в пивных барах Фулхэма сплачиваются мощные группы). «Помойке» (сегодня — посмешище, завтра — весь мир у ног).

Особая благодарность Роду Смолвуду и членам группы Смолвуда — Тэйлора, превратившим три дня «в пути» в столь значимые для меня. Всей дорожной команде тоже — спасибо.

Благодарю ливерпульский футбольный клуб за, может быть, лучшие дни в моей жизни. Спасибо Квинзричу, Жоанне Ингрэм (обещаю больше не платить ни за какие билеты, честно) и Рэю Пококу (великому «Арфисту»).

И наконец, как всегда, моим маме и папе — за все. И Белинде, которая перестрадала все это вместе со мной. Просто быть рядом — этого уже достаточно...

Шон Хатсон

Чтобы совершилось убийство, нужны двое. Есть люди, обреченные стать жертвой; одни рождаются для того, чтобы им перерезали горло, другие — головорезы — чтобы быть повешенными. Это написано у них на лице.

Олдос Хаксли

Пролог

От одинокой фигуры у доски зрителей отделяло легкое облачко сигаретного дыма, висящее между ними, как грязная занавеска.

Закончив писать, человек повернулся и потер руки, стараясь очистить от мела. Затем, указывая на доску, обратился к аудитории:

— Не знаю, говорят ли вам что-нибудь эти фамилии?

По внезапно воцарившейся тишине он понял, что фамилии собравшимся неизвестны. Тогда Эдвард Мэлоун своим коротким указательным пальцем ткнул в первую фамилию.

— Франц Верфель. Немец, о чем вы, должно быть, догадываетесь. В 1920 году написал роман под названием «Виноват не убийца, а жертва». А вот этот человек, — палец Мэлоуна уперся во вторую фамилию, — психолог. Он-то нас сейчас и интересует. Доктор Ганс фон Гентиг. В 1949 году у него вышла книга «Преступник и жертва», со временем ставшая хрестоматией. Автор утверждает, что судебная практика знает много примеров, когда в том, что произошло убийство, повинны в равной мере и убийца и жертва, спровоцировавшая преступление. Особенно это касается убийств на бытовой почве, в которых зачастую замешана женщина, а также изнасилований. Вызывающее поведение нередко становится причиной убийства.

Он обвел взглядом свою аудиторию и продолжал:

— Вам, полицейским, этого можно было бы и не говорить. Подчас человек ведет себя так, словно побуждает другого к насилию. Например, крикливо одетая женщина, охотница до, скажем так, сомнительных заведений, склонная к тому же менять партнеров, как перчатки, может быть классифицирована как потенциальная жертва. То же самое относится и к мужчине, правда, в несколько меньшей степени. Это что-то вроде русской рулетки. Если женщина на протяжении короткого времени ложится в постель с десятью разными мужчинами, то совершенно очевидно, что хотя бы у одного из десяти это может вызвать либо беспокойство, либо ярость. Подобная же посылка встречается в некоторых делах об убийстве детей. Применив гипотезу Гентига, легко прийти к выводу, что иногда ребенок своим поведением распаляет во взрослом жестокость. Многие дети любят играть со старшими, когда же игра становится неуправляемой, ребенок теряет контроль над собой, завязывается драка и... — Мэлоун помолчал минуту, затем добавил: — Я понимаю, что это всего лишь теория, дело о болотных убийствах к ней не подверстаешь, но исключение, как известно, подтверждает правило.

Провоцирующее поведение было основным предметом исследований Гентига, но одно явление ученому не удалось изучить до конца. Речь идет о людях, которым словно на роду написано стать жертвой убийства. Такая судьба может быть уготована любому. Даже кому-то из нас, находящихся сейчас в этом зале. Те, кому суждено быть убитыми, подают своего рода психологические сигналы, по которым убийца безошибочно их находит, как собака берет след по запаху. Никто не знает, что собой представляют эти сигналы. Никто не в состоянии их идентифицировать. Гентиг, а впоследствии и Юнг^[1] назвали науку о поведении жертв преступных посягательств виктимологией^[2].

Неким знаком может послужить неподходящее место в неподходящее время, особенно в тех случаях, когда убийство совершается совсем незнакомыми лицами, как это произошло с жертвой Леопольза и Леба, но факт остается фактом: мы все получаем определенные, не зависящие от нашей воли сигналы, вибранты, если хотите. Как представляется, убийцу притягивает некий подсознательный субстрат. Насколько нам известно, никакого внешнего раздражителя не существует. Глаза и мозг убийцы интуитивно регистрируют нечто такое, о чем он сам и не подозревает. В поле зрения преступника попадает своеобразная психологическая приманка. Исследования, проведенные в отношении грабителей, показали, что они выбирают свои жертвы по походке. Грабитель непременно пройдет мимо человека с уверенной, решительной поступью, но мгновенно почует верную добычу в человеке неказистом или робком. То же самое, видимо, происходит и с убийцами: они как бы считывают нужную информацию на языке тела. Проблема заключается в том, что нам еще только предстоит открыть, — чем же именно жертвы так привлекают к себе убийц.

Мэлоун написал на доске заглавными печатными буквами одно слово:

ЖЕРТВЫ

Вступление

Гроб был завален цветами; букеты, венки и столько прочих цветочных подношений, сколько могло поместиться на крышке. Ребенок наблюдал за тем, как четверо мужчин в черных пиджаках осторожно подняли гроб с катафалка и направились к могиле, зиявшей, словно широко открытый рот, готовый проглотить все, что будет предложено.

А вокруг на деревьях заливались птицы. Их ничуть не смущали рыдания и возгласы боли, время от времени взмывавшие над кучкой людей, сгрудившихся у могилы.

Над ворохом цветов с жужжанием вились пчелы. Одна из них уселась на венок из красных гвоздик.

Ребенок то поднимал голову вверх, то озирался по сторонам, разглядывая лица собравшихся, заплаканные и посеревшие.

Когда гроб ставили на землю, один из букетов соскользнул с крышки и упал в открытую могилу. Малыш, проводив взглядом исчезнувший в черной утробе букет, хотел было подойти поближе, посмотреть, насколько глубока была яма, но чья-то рука удержала его, обняв за плечи.

Полились заученные слова священника, и гроб стал медленно опускаться в яму. Ребенок не сводил глаз со священнослужителя, будто изучая его лицо: тяжелые челюсти, пухлые губы, забрызганные слюной, которую тот вытирал через каждые две-три фразы.

В звуках рыданий слышалось крещендо по мере того, как из могилы вытягивали ремни, поддерживавшие гроб. Земное чрево приняло наконец долгожданную добычу. И снова ребенку захотелось броситься и заглянуть в яму, увидеть гроб. Разглядеть сквозь деревянную крышку покоившееся внутри него тело.

Священник закончил свою речь и жестом пригласил первую группу оплакивавших подойти ближе. Произошло движение, и малыш оказался впереди. Рядом с могилой.

Рука так и не отпускала его плеча, но теперь, когда он смотрел на гроб в глубине, казалось, все вокруг перестало существовать. Только могила и гроб. И ничего больше.

Ребенок стоял, словно загипнотизированный, переводя взгляд с медной таблички с именем на шесть болтов, которыми была привинчена крышка гроба. Неожиданно в полированном дереве он увидел собственное отражение, и на какой-то миг ему показалось, что это он лежит в мрачной яме.

Ребенок пытался представить, как он всматривается в лица, склонившиеся над могилой. Попытался представить себя, лежащим в окружении холодной шелковой обивки гроба, как в каком-то коконе, который, правда, никогда не лопнет, дав новую жизнь. Эта упаковка предназначалась для медленного распада тела, а не для его обновления.

Интересно, подумалось ребенку, как это — быть мертвым? Никогда не слышать птиц, продолжавших щебетать как ни в чем не бывало, не видеть насекомых, кружившихся над цветами вокруг могилы?

Но вот о крышку гроба ударилась горсть земли, и ребенок поднял глаза на священника, бросившего ее. Стряхивая с ладони грязь, тот отошел от могилы.

За священником последовали и остальные, все новые и новые горсти земли сыпались в могилу, тогда и ребенок взял немного земли. Заметив, что медная табличка скрылась под слоем грязи, ребенок, наконец, разжал ручонку и прислушался, как кусочки земли забарабанили по полированной поверхности.

Потом чьи-то руки ласково попытались увести его от ямы, но малыш не в силах был сдвинуться с места. Ему хотелось стоять и смотреть, хотелось спуститься в яму и досконально все разглядеть. Хотелось лечь плашмя на гроб и глазеть оттуда на искаженные болью лица.

Те же руки потянули его настойчивее, и ребенок, словно очнувшись, вдруг услышал приглушенные рыдания.

Причитания и стоны слились в хор, зазвучали громче, но ребенка они не трогали. То была музыка смерти.

Мелодия казалась ребенку успокаивающей.

Он оглянулся на еще не засыпанную могилу.

Удивленный.

Часть первая

Лучше убить дитя в колыбели, чем затаить неудовлетворенную страсть.

Вильям Блейк

Он не жертва,

Это видно по его лицу.

Кисc

Глава 1

Он знал, что девочка находится где-то в доме.

Он знал об этом с той минуты, как она исчезла два дня назад.

Знал, что ее поместили в эту развалюху — свидетельство больного воображения архитектора, который строил этот дом и которого давно уже не было в живых.

Все это он знал, но до сих пор так и не смог набраться мужества, чтобы войти в дом и найти дочь.

Он ненавидел себя: даже не попытаться вернуть своего ребенка!

Но это отвращение к себе все время подавлялось чувством страха.

Он боялся проникнуть в дом и обыскать все его пыльные комнаты и глухие коридоры.

Но сейчас у него не было выбора, и, нерешительно войдя в прихожую с высоким потолком, он почувствовал, как напряглись мышцы живота, сплетясь в упругий клубок, отчего стало трудно дышать. Он осторожно ступал по половицам, и шаги его приглушал слой пахучей плесени, покрывавшей доски. Достигнув лестницы, остановился и положил руку на перила. Ощутив под рукой холодную слизь, быстро отдернул руку и принялся тереть ее о брюки, стараясь очистить от ядовитой влаги. Поднял голову и вгляделся в темноту, почти скрывавшую лестничную площадку. Затем начал медленно подниматься по ступеням.

Под его тяжестью ступени протестующе заскрипели, и он на мгновение остановился, напрягая зрение и слух, стараясь не пропустить ни малейшего шороха. Но все было тихо. Он снова зашагал вверх.

От фонаря, болтавшегося на поясе, вовсе не было проку: лампочка разбилась уже в первые минуты. Единственное, на что он теперь мог сгодиться, — послужить орудием самозащиты в случае необходимости. От этой мысли на лбу у него выступили капельки пота.

Достав из кармана джинсов зажигалку и подняв ее слабо мерцающее пламя над головой, он постоял на лестничной площадке. Тусклое пятно света, образовавшееся вокруг него, не могло рассеять темноты, пришлось карабкаться, держась одной рукой за прогнившие перила.

Прямо перед ним оказались три двери.

Он направился к первой из них и дрожащей рукой нащупал ручку. Подергал ее, но тщетно: осклизлый латунный шар лишь прокручивался в его ладони.

Стиснув зубы, он изо всех сил надавил плечом на массивную дверь.

Дверь подалась; давно не смазывавшиеся петли так жалобно заскрипели, что ему показалось, будто скулит раненая собака.

Замерев в нерешительности на пороге, он снова щелкнул зажигалкой, силясь различить в темноте хоть какие-нибудь очертания.

Комната была пуста, не считая какой-то старой рухляди. Он отступил на лестничную площадку.

Где-то впереди раздался тихий, почти беззвучный вздох. Как шелест.

Он уставился в темноту, стараясь определить, откуда донесся звук. Отстегнув от пояса тяжелый фонарь и выставив его перед собой как дубинку, он двинулся дальше по коридору.

Около второй двери лежало что-то ужасно знакомое.

К горлу подкатил ком — это была туфелька его дочери.

Судорожно сглотнув, он опустился на одно колено и поднял ее. Крошечная туфелька была вся в крови; прижав ее к груди и прислушиваясь — не повторится ли снова тот странный звук, — он почувствовал, как в его жилах медленно стынет кровь.

Тишина.

Только гулкие удары сердца да пульсирующая в висках кровь были ему ответом.

Он поднялся на ноги, отыскал на ощупь ручку второй двери и, собравшись с духом, распахнул ее. И тотчас чиркнул зажигалкой.

Бледный желтоватый свет выхватил из мрака разорванную кофточку. Он подошел ближе, и тут же спазм в животе сменился диким приступом тошноты. Кофточка была разорвана пополам и так же, как туфелька, залита кровью. Онемевшими губами он прошептал имя дочери, вернулся на лестничную площадку и подошел к третьей, последней двери. Зажигалка в его руке накалилась, и он вынужден был потушить огонек. Казалось, прошла целая вечность, пока он стоял в обступившей его темноте, переводя взгляд с места на место в тщетной попытке разглядеть хоть что-нибудь в этой кромешной тьме. Наконец, почувствовав, что зажигалка остыла, он снова зажег ее и приготовился войти в третью комнату.

Не успел он прикоснуться к ручке, как кто-то повернул ее изнутри.

Дверь широко распахнулась, как бы приглашая его войти, и он переступил порог, держа зажигалку над головой.

Он закричал бы, будь у него силы.

Его хватило лишь на то, чтобы беспомощно прислониться к дверному косяку: тело обмякло, ноги как ватные, спазмы в животе вот-вот вывернут его наизнанку. Обезумевший от представшего его взору зрелища, он отказывался верить своим глазам.

Его маленькая дочь висела вниз головой на крюке, подвешенном на цепи к потолку, тело болталось, как кусок туши в мясной лавке, обе руки были отрублены по плечи, а горло глубоко и неуклюже располосовано. На полу разлилась лужа крови, кое-где кровь успела загустеть, превратившись в липкую красную кашицу.

Отрубленных рук нигде не было видно.

Он метнулся назад, машинально захлопывая за собой дверь, словно это могло спасти его от пережитого ужаса, стереть из памяти увиденное. Зажигалка выпала из руки, и его вновь окутала темнота. Ноги предательски подкашивались, но, собрав остатки сил, он бросился к лестнице.

Он уже почти поравнялся с первой дверью, когда она вдруг открылась.

Существо, набросившееся на него, можно было представить только в кошмарном сне.

Ростом с человека, туловище слегка прогнулось под тяжестью огромной головы. Головы, сплошь покрытой клочьями рваной кожи, под которой проступали набухшие вены и гнойники. Спутанные седые лохмы разметались в разные стороны, глаза горели, когда чудовище ринулось к нему. Он успел разглядеть, что это и не глаза вовсе, а два красных шара без зрачков, будто бы налитых кипящей кровью. Чудовище разинуло пасть, и из нее вывалился огромный язык, по которому сочилась желтая слюна.

В когтистой руке был зажат тесак.

Он попытался было защищаться, однако нападение оказалось столь внезапным и жестоким, что спасти его могло разве что чудо.

Лезвие тесака вонзилось ему прямо под грудину, с легкостью разрезав живот до самых почек. Тело разломилось, как перезрелый персик, и кишки наподобие гигантского окровавленного клубка червей вывалились наружу. Издав вопль, он упал, и в уже угасающем сознании его мелькнуло, что чудовище обрушилось на него, зарывшись когтями в мясо. Когти все глубже проникали, пока не сомкнулись вокруг того, к чему стремились.

Чудовище вырвало из тела сердце, зажало пульсирующий орган в огромном кулаке и, любуясь своим кровоточащим трофеем, вожделенно облизывалось, воспаленный, покрытый слизью язык извивался, как червь.

Сдавив сердце еще сильнее и глядя, как вытекает кровь из разорванных артерий, чудовище поднесло его к своей пасти... и в этот момент зажегся свет.

Глава 2

— Стоп!

Команда прозвучала одновременно с внезапной вспышкой иллюминации, производимой множеством прожекторов, и затемненную до этого лестничную площадку залил холодный белый свет.

Филип Дикинсон ступил на лестницу кинопередвижки, нависшей над головами двух актеров, и спрыгнул вниз, стараясь не задеть девушку-ассистента, деловито щелкавшую аппаратом, снимая что-то на фотопленку. Не должно быть никаких случайностей, когда съемки возобновятся. Ведь только на прошлой неделе персонаж, у которого в одной сцене был шрам на правой щеке, в другой появился с тем же шрамом, правда, каким-то чудом оказавшимся на левой щеке. Лишь тщательный анализ при прогонке ленты выявил ошибку, но актер уже возвратился в Америку, и его повторный вызов обойдется слишком дорого. На этот раз она решила не допустить подобной оплошности. Девушка меняла ракурсы, велев актерам не двигаться, при этом один, лежа на полу, улыбался ей, пока она суетилась вокруг них.

Когда зажегся свет, съемочная площадка тотчас превратилась в сцену, на которой разыгрывалось хорошо отрепетированное столпотворение. Режиссеры, операторы и их помощники сверялись со сценарием, спорили, какой эпизод снимать дальше. Какие-то актеры приглашались на площадку, другие толклись поодаль, курили и болтали.

Трое рабочих сноровисто монтировали рельсы, на которые им предстояло установить тяжелую съемочную аппаратуру типа «Панавизион» на тележке. Следующая сцена должна была сниматься движущейся камерой. В ней это мерзкое создание понесет сердце новой жертвы в подземелье, где ждут его подрастающие собратья.

Дикинсон взглянул вниз, услышав голос помощника режиссера Колина Робсона, напоминавшего операторам об осторожности — об огромном прожекторе. Робсон был высок и худощав, ему только что исполнилось тридцать пять лет. Он был на четыре года моложе Дикинсона, который сейчас наблюдал за кипящей вокруг него работой, то и дело проводя рукой по копне каштановых волос, доходивших ему до плеч. Он вытащил из кармана джинсов пластинку жевательной резинки и отправил ее в рот. Взглянув вначале на часы, потом на девушку-ассистента, воскликнул:

— Поживее, Сара! Не весь же день нам возиться.

Несмотря на то, что он родился на юге Англии в Суссексе, Дикинсон достаточно поколесил между Британией и Штатами, поэтому его речь приобрела легкий американский гнусавый акцент. Он стал режиссером восемь лет назад, после того как написал сценарии для пары американских детективных сериалов, постановщиком на которые его самого же и пригласили. Однако рамки телевидения, как ему казалось, не позволяли полностью реализовать творческий потенциал, и он решил заняться созданием кинофильмов. Некоторое время он работал помощником режиссера, участвовал в съемках нескольких фильмов в Штатах, но в конце концов ушел с этой работы. Окончательное решение было принято во время поездки в Италию через две недели после того, как ему исполнился тридцать один год, и знакомства с руководством компании «Ди-эй-си филмс».

Дикинсону предложили поставить фильм «Расчленитель», который при прокате в Штатах принес десять миллионов долларов дохода и, что было более важным, дал ему возможность обосноваться в американском бизнесе. Но в своем горячем стремлении преуспеть он вдруг обнаружил, что один за другим снимает фильмы ужасов. Более того, теперь, восемь лет спустя, новизна этой темы для него просто улетучилась — он потерял к ней всякий интерес.

Сейчас режиссер стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока, и смотрел на актера, распластавшегося на полу в намокшей от бутафорской крови одежде. Он тряс головой и устало вздыхал.

— Что-нибудь не так, Фил?

Дикинсон обернулся и увидел Фрэнка Миллера, спускающегося к нему с лестничной площадки. На Миллере был темный спортивный свитер и джинсы, в руке он держал маленькую серебряную фляжку. Его каштановые волосы были взлохмачены, и в них, так же как и в усах, кое-где пробивалась седина. Миллер был давно небрит, и, когда он почесывал щеку, раздавался скрежещущий звук. И хотя по внешнему виду этого не скажешь, Миллер был на шесть лет моложе Дикинсона — глубокие морщины на лбу и мешки под глазами старили его. Отхлебнув из фляжки, он сунул ее в задний карман джинсов.

— Похоже, ты чем-то недоволен, — сказал Миллер, проходя мимо режиссера и похлопав его по плечу.

Дикинсон молча наблюдал за тем, как тот начал вытаскивать из-под спины лежащего на полу актера целую сеть тоненьких трубочек. Они-то и обеспечивали приток крови, которая во время только что закончившейся сцены так натурально била из разорванного живота героя. Устройством, приводимым в действие тремя небольшими и хорошо замаскированными на теле актера насосами, управлял дистанционно сам Миллер, который сейчас не без гордости осматривал это кровавое творение своих рук.

— Можно пойти смыть все это с себя? — спросил «окровавленный» с головы до ног актер.

Дикинсон утвердительно кивнул.

— Валяй! Пожалуй, нам всем пора отдохнуть.

Он взглянул на часы и, сложив ладони у рта рупором, прокричал на весь павильон:

— Перерыв! Через час всем быть на своих местах!

Это его последнее указание было встречено одобрительным гулом, и вся съемочная группа повалила в буфет, развернутый в стороне в двух больших фургонах.

— Ну как получилось, Фрэнк? — спросило «гадкое чудовище», продолжая сжимать в кулаке сердце.

— Оставь его здесь, — сказал Миллер и проследил, как грузный актер положил сердце на землю. Затем оба — монстр и жертва — заторопились на обед, оставив Дикинсона и Миллера одних. Наступившая тишина вдруг стала казаться гнетущей после той суеты, которая поднималась всякий раз, когда заканчивались съемки и шли приготовления к следующей.

— У тебя осталось еще? — спросил Дикинсон, указывая на фляжку Миллера.

Тот вынул из кармана свою баклажку и передал ее режиссеру.

— Я мог бы рассчитывать на снисхождение, если бы высказал крамольную мысль: тебя не устраивает работа? — поинтересовался Миллер, сматывая «окровавленные» трубочки.

— Ты был недалек от истины, — ответил Дикинсон, возвращая фляжку. Он вытер рот тыльной стороной ладони и теперь наблюдал за тем, как Миллер заталкивал в сумку пучок пластиковых трубок, а покончив с этим, поднял сердце и тоже бросил его в сумку. — Черт, они дают мне четыре миллиона баксов, команду, которую я никогда в глаза не видел, и сценарий — плюнуть да растереть, засылают сюда и требуют, чтобы я вернулся с фильмом, который принесет им пятнадцать миллионов.

Так и подмывает послать все к дьяволу, — со вздохом махнул режиссер рукой.

— Это называется из ничего сделать конфетку, — язвительно заметил Миллер.

— Хорошо хоть они позволили мне самому нанять специалиста по киноэффектам. По крайней мере, одна составная этой ахинеи будет сделана нормально.

Миллер самодовольно улыбнулся. Он знал, что Дикинсон говорил чистую правду: он недаром заслужил репутацию одного из лучших в мире специалистов по киноэффектам. Дважды до этого отмеченный на конкурсах за лучшие маски, он в конце концов год назад получил приз на фестивале фантастических фильмов в Триесте за грим и эффекты в фильме «Высасыватель мозгов. Часть 2». Хотя вся его работа в картине была безупречна, Миллер особенно гордился сценой, в которой ему пришлось создать иллюзию, что главный персонаж, вставив длинный хобот в ухо своей жертве, действительно сосет мозг. Он добился превосходного эффекта, комбинируя искусственные головы, стоп-кадр, мультипликацию и «живую» игру.

Тогда режиссером тоже был Дикинсон.

— Зачем же ты взялся за эту работу? — спросил Миллер, когда они не спеша спускались по лестнице. — Ведь знал, что сценарий — дерьмо.

— Это — контрактная работа, — ответил режиссер. — Я подписал контракт на три фильма. Этот еще куда ни шло. В двух предыдущих я просто доделывал за кого-то работу. Я иногда думаю, что будет с кинобизнесом, если все откажутся снимать не свои фильмы? А? Что будет? Говорю шефу, что больше не намерен продолжать чью-то работу. Так он мне вручает этот паршивый сценарий, который написал его сын.

Миллер криво усмехнулся, а режиссер продолжал:

— Звонит мне домой через два дня, интересуется моим мнением. К счастью, он успел намекнуть, сколько они собираются мне заплатить, прежде чем я выпалил все, что об этом думаю.

— Да, все решают деньги, Фил, можешь не продолжать, — перебил его специалист по киноэффектам. — Есть у тебя деньги — ты кум королю. Как говорят, жизнь — это бутерброд с дерьмом. Чем больше хлеба, тем меньше дерьма придется съесть.

— Очень философское замечание. — Дикинсон помолчал. — Поскорей бы уж, что ли, кончить этот проклятый фильм! Тут же возьму свой чек, и большой привет!

— Что мне в тебе нравится, так это преданность делу, — щелкнул языком Миллер.

— Если уж на то пошло, то большего подвижника, чем ты, мне встречать не доводилось. Я в кино в общей сложности пятнадцать лет, но таких потрясающих эффектов, как у тебя, не видел. Взять хотя бы это сердце. — Он кивнул на сумку, которую нес Миллер. — Оно совершенно как всамделишное, а ты потратил на него всего-то двенадцать часов. Черт его знает, как это у тебя выходит!

— Профессиональная тайна, — подмигнул Миллер, снова прикладываясь к фляжке.

— Обедать идешь? — спросил Дикинсон.

— Надо сперва отнести этот хлам, — похлопал Миллер по сумке. — Оставлю в своей гримерной. Увидимся в буфете минут через десять.

Дикинсон кивнул и пошел дальше.

Миллер спустя минуту зашагал в противоположную сторону. Толкнув входную дверь павильона, вышел под накрапывающий дождик. Небо от края до края затянуто тучами. Вокруг съемочной площадки образовались лужи. Гримерная Миллера, служившая одновременно и передвижной мастерской, размещалась в приспособленном для этой цели фургоне, как, впрочем, и все уборные исполнителей. Он бросил взгляд на свое временное жилище, повернулся и направился к туалетам.

Войдя в помещение, специалист по киноэффектам остановился, желая удостовериться, что он здесь один. Довольный тем, что все кабинки пусты, вошел в первую из них и закрыл дверь на задвижку.

Заперевшись изнутри, Миллер расстегнул сумку. На него пахнуло таким зловонием, что он невольно отшатнулся. Вынув сердце, Миллер бросил его в унитаз.

Несколько мгновений он смотрел на этот сгусток жира и крови, похожий на омерзительный кусок выкидыша. Потом спустил воду, глядя, как унитаз наполняется красноватой жидкостью.

Вначале сердце застряло, Миллер вновь нажал на рычаг сливного бачка, и его, наконец, смыло потоком чистой воды.

Из туалета Миллер поспешил в свой фургон, вывалил там ворох пластиковых трубок и отправился в буфет.

По пути он снова свернул в туалет.

Сердце исчезло.

Глава 3

Кусочки курицы прилипали к толстым потрескавшимся губам чудовища, когда он подносил пищу к своей пасти.

— Черт бы побрал эту маску! — прохрипел Кевин Брейди. Понять его было почти невозможно, поскольку он был не в состоянии открыть рот больше, чем на сантиметр. Актер стряхнул жирные ошметки курицы с губ маски и попытался отхлебнуть чаю. Горячая жидкость потекла по подбородку, но он этого не заметил, искусственная кожа защищала его, как панцирь. Помучавшись, он потребовал соломинку и с ее помощью допил свой чай.

— Если это называется муками во имя искусства, могли бы кормить и получше, — пробурчал Брейди, у которого давно уже ныло лицо, будто вмурованное в бетонную стену. Он находился в гриме с шести часов утра, и теперь, когда его часы показывали час пятнадцать, он все больше ощущал себя Железной маской. Гримируя его, Миллер предупреждал, что от резких движений грим может растрескаться, а поскольку для того, чтобы сделать из него «астроканнибала» (а именно так назывался фильм), потребуется больше двух часов, съемки в этот день будут безнадежно загублены.

Фрэнк Миллер сидел перед своей тарелкой с яйцом и жареным картофелем и весело улыбался, наблюдая за Брейди. Буфет был похож на потревоженный улей: туда-сюда сновали люди с подносами, голоса и смех сливались в монотонный гул. Многие актеры оставались в гриме и костюмах. Внимание Миллера привлекла парочка со страшными обожженными лицами. Актеры непринужденно болтали, стоя в очереди за обедом, а буфетчица изо всех сил старалась не смотреть в их сторону.

Специалист по эффектам прямо-таки расплылся в улыбке.

— Вы будете это есть? — спросил кто-то за спиной у Миллера, и, когда он отрицательно покачал головой, сзади протянулась когтистая рука с оторванным пальцем и схватила пончик.

Двое мужчин, оба с зияющими пулевыми ранами на лбах, сидели за соседним столиком и курили.

— Вчера я битый час пытался смыть с себя эту дрянь, — сокрушался Брейди, ощупывая свое лицо. — Разумеется, большую часть ты снял с меня после съемок, но остальное пришлось домывать водой и мылом.

— Сколько раз тебе повторять, — недовольно проворчал Миллер, — пользуйся медицинским спиртом, он эффективнее.

Он отодвинул тарелку и потянулся за фляжкой, критически разглядывая свои «шедевры», заполнившие буфет.

Женщина с оторванным ухом и перерезанным горлом деловито расчесывала волосы. Платье у нее на груди было распорото и залито кровью, и Брейди поймал взглядом дразняще мелькнувший сосок, пробившийся сквозь прореху на ткани в том месте, куда ударил нож. Когда актриса встала, Брейди хотел было вскинуть брови, но грим не позволил ему сделать даже это простое движение. Он лишь оценивающим взглядом своих кроваво-красных глаз скользнул сверху вниз по ее длинным стройным ногам.

— Иногда и такой язык, как этот, может пригодиться, — усмехнулся Брейди и продемонстрировал длинную, смахивающую на червя накладку, которую с началом съемки он надевал на свой язык.

— Особенно, если ты умеешь дышать ушами, — ввернул Миллер, отхлебывая из фляжки.

Буфет грохнул.

— А тебе небось частенько приходится гримировать актрис, а? — сказал Брейди. — Ну, делать там что-то с их телом:

Он попытался улыбнуться, но прорезиненная кожа на лице натянулась, вызвав резкую боль.

— Что из того? — удивился Миллер. — Это все равно, что наносить краску на холст. Только передо мной живой холст.

— Но художники ведь не малюют на титьках, — похотливо крякнул Брейди.

Миллер сделал еще глоток из фляжки.

— Как бы тебе это объяснить? — задумался он. — Скажем, гримирую я тебя. Так вот, это то же самое, что размалевать титьки, если хочешь знать.

Взрыв хохота прогремел за столиками. Брейди, однако, шутки не принял. Тяжелым взглядом смерив специалиста по эффектам, он продолжил трапезу.

Миллер потер переносицу большим и указательным пальцами и попытался отвлечься от какофонии звуков в буфете. Закрыл глаза, как будто так гвалт был меньше слышен или вовсе не воспринимался. Нечего и говорить, что это не помогло, и он досадливо поморщился.

Миллер никогда не чувствовал себя уютно в толпе. Как он полагал, это было следствием того, что он был единственным ребенком в семье. Он рос в привычной среде, и спустя годы общество других людей его в лучшем случае тяготило, а чаще — раздражало.

Занятие, которому он посвятил себя после окончания школы, лишь укрепило в нем склонность к одиночеству. Пять лет он учился в фотографическом колледже, потом жил при поддержке отца на вольных хлебах. В двадцать три года ему удалось продать местной газете свои первые фотоработы. В то время на ферме, неподалеку от которой он жил, возникла вспышка ящура, и его снимки пораженных болезнью животных были опубликованы газетой «Мейл». Когда в автомобильной катастрофе погиб местный сановник, Миллер оказался поблизости и успел сделать несколько снимков, как пожарная команда извлекает из-под обломков останки сановника и его жены.

Малотиражные иллюстрированные газетки охотились за его фотографиями.

Платили хорошо, но редко, поэтому, как только ему предложили полную ставку в газете «Экспресс», он сразу переехал в Лондон и уединился в своей квартире. Он легко сходился с людьми, вернее, людей влекло к нему. Сам же Миллер, говоря о ком-то, редко использовал слово «друг». Люди оставались для него просто знакомыми; ничего большего он от них и не требовал и старался избегать ситуаций, когда можно было слишком сблизиться с человеком. Он делал свое дело — все остальное не имело значения.

Задания стали поступать по знакомой до боли схеме. Ему непременно следовало прибыть первым к месту происшествия с камерой на изготовку. Когда в Лондоне в конце семидесятых количество разорвавшихся бомб, заложенных боевиками Ирландской Республиканской армии, достигло своего пика, ему казалось, что его лучшими друзьями стали смерть и боль. Эти-то друзья и кормили его. Где бы ни случалось несчастье, Миллер мчался туда, чтобы увековечить событие для последующих поколений и ради чека на круглую сумму.

Когда однажды с седьмого этажа отеля «Ритц» выбросилась женщина, Миллер ухитрился заснять ее в воздухе, до того как она упала на землю. За эту фотографию он получил премию. А вот снимок, сделанный им позже, когда женщина уже лежала на земле, такого успеха не имел, хотя, по мнению Миллера, был не менее удачным.

Работа в полиции стала естественным повышением его по службе. Казалось вполне логичным, что после съемок случайных смертей он переключился на фотографирование последствий спланированных убийств.

Десятилетний мальчик, изнасилованный гомосексуалистом, в кровоподтеках и с разорванным анусом. Убийца задушил его колючей проволокой.

Обезображенная молодая женщина: ее сначала положили лицом на раскаленную конфорку электроплиты, а потом затолкали в огромный чемодан, из которого виднелась ее голова.

Со временем Миллер научился без содрогания смотреть даже на мертвых грудных детей. Хладнокровно снимал он, например, до смерти избитую шестимесячную девочку, у которой через пролом в черепе вытек мозг. Ее убила собственная мать, страдающая психическим расстройством. Убийцу так заворожил фонтан, брызнувший из-под тонкой кожицы на голове дочери, что она запустила туда три пальца.

А потом пошли более серьезные поручения, напомнившие ему о временах работы в газете. Он был в числе первых очевидцев крушения в метро у станции «Мургейт» и видел, как останки человеческих тел лопатами сгребались в полиэтиленовые мешки. Тела были искорежены до неузнаваемости. Конечно, зрелище далеко не художественное. И все же, глядя на то кровавое месиво в тоннеле, Миллеру вдруг подумалось, что даже в смерти и увечьях есть свое эстетическое начало. Никто не заметил, как он перевернул какой-то раздавленный труп, дабы на его снимке были запечатлены все детали. В конце концов, он был прежде всего фотографом и никогда не забывал, что в фотографии важна композиция.

Даже если иногда это означает, что приходится потом обтирать слизь с обрызганной мозгами обуви.

Ему было двадцать шесть лет, когда это произошло, и примерно в то же время он сильно запил...

Миллер вздрогнул, когда кто-то положил руку на его плечо.

Он обернулся — рядом стоял Дикинсон.

— У тебя найдется минутка, Фрэнк? — спросил режиссер. — Хорошо бы обсудить следующий эпизод.

— Я — весь внимание, Фил, — с готовностью отозвался Миллер, отхлебывая из фляжки.

Специалист по эффектам поднялся и последовал за режиссером из буфета. На выходе ему улыбнулась какая-то девушка. Миллер в ответ тоже улыбнулся.

Девушка была симпатичная.

Хоть у нее не было одного глаза, а часть носа — отрезана.

Глава 4

Раздался громкий металлический щелчок, когда Дикинсон попробовал дробовик в действии. Он поднял его к плечу, навел на Кевина Брейди и плавно нажал на спусковой крючок.

Когда ударник щелкнул о пустой магазин, режиссер взглянул украдкой на актера, стоявшего с поднятыми над головой руками, пока Миллер старательно закреплял на его груди металлическую пластинку размером с кулак. Полоской пластыря, которую он до этого держал в зубах, Миллер прилепил пластинку к голому телу актера, едва заметно усмехнувшись, увидев, что липкая полоска захватила несколько волосинок на груди Брейди.

— Будет немного больно отлеплять, — сказал специалист по эффектам, проверяя свою работу.

Брейди безропотно кивнул и ощупал металлическую пластинку. С обратной стороны под нее был подложен поролон для гашения незначительного удара, сопровождающего детонацию.

— Надеюсь, эти чертовы штучки не очень опасны, — буркнул актер, глядя, как Миллер прилаживает к металлу крошечное взрывное устройство.

— Сейчас мы это проверим, — угрюмо сказал Миллер, и от его недовольного тона у Брейди поползли по спине мурашки. — Ну ладно, стой спокойно, — добавил специалист по эффектам и взял со столика пульт управления. Еще раз оглядев взрывное устройство, он нашел на пульте дистанционного управления нужную кнопку и нажал ее.

Последовал глухой взрыв, но дыма не было.

Получив легкий удар в грудь, Брейди невольно пошатнулся.

— Ну что, Фил, не испробовать ли нам все это вместе с мешочком крови? — спросил Миллер, поспешно делая глоток из свой фляжки.

Дикинсон кивнул, передавая дробовик другому актеру, во все глаза следившему за тем, как Миллер, взявшись за металлическую пластинку, рывком сорвал ее с груди Брейди. Несколько темных волосков осталось на пластыре, и Брейди чертыхнулся, потирая больное место.

Он присел на край столика, на котором Миллер, достав из кармана, разложил кусок резины. Брейди вытаращился на гладкую резинку, напоминавшую ему что-то ужасно знакомое.

Не прошло и двух секунд, как его осенило: это был презерватив!

— Часть своих запасов я забыл прихватить из дома, — поведал Миллер, осторожно наполняя презерватив густой красной жидкостью. — Хорошо, что поблизости оказалась аптека.

— Сколько же ты купил? — поинтересовался Брейди.

— Шесть пакетиков, — ответил ему с улыбкой Миллер. — Аптекарша, должно быть, решила, что я готовлюсь к бурной ночи.

Под одобрительные возгласы Миллер закончил свою работу. Теперь кончик и первая четверть презерватива были наполнены поддельной кровью. Специалист по эффектам вытер испачканные руки о джинсы, и Брейди поразило, как натурально выглядело пятно. Словно человек порезался и прикоснулся раной к ткани. Миллер завязал презерватив тугим узлом, отчего кровь переместилась в конец емкости, образовав подобие круглого мешочка. Казалось, будто кто-то наполнил его кровавой спермой.

Помощник режиссера Колин Робсон подошел к Дикинсону сообщить, что камеры установлены и все готово к съемке, и, выполнив свою обязанность, задержался на мгновение, увидев, что Миллер снова прикрепляет металлическую пластинку к груди Брейди. И на этот раз он прилепил ее медицинским пластырем, потом аккуратно приладил к пластинке мешочек с кровью, следя за тем, чтобы он находился непосредственно над новой шашечкой взрывчатки. Закончив приготовления, Миллер отступил на полшага и взял пульт дистанционного управления.

— Готов? — спросил он у Брейди.

Актер кивнул.

Миллер, приложившись вначале к фляжке, небрежно надавил красную кнопку.

Заряд сработал, резиновый мешочек взорвался, как клокочущий котел, расплескав липкую жидкость на груди Брейди.

— Потрясающе! — воскликнул Дикинсон. — Начинаем съемку.

Пока Миллер возился с новым мешочком крови и взрывным устройством, режиссер занялся Пэтом Салливаном, державшим дробовик. Салливану, худощавому долговязому парню с длинными каштановыми волосами, только-только стукнуло двадцать.

— Так, а ты быстро беги к Кевину, — распорядился Дикинсон. — Поднял дробовик к плечу и вдруг замер, как будто увидел что-то ужасное. Как будто не веришь своим глазам. Кевин бросится на тебя, и тут ты стреляешь. Насчет ружья не беспокойся, оно заряжено холостыми. Выстрел будет громким, совершенно безопасным. Звук запишем потом. От холостых всегда много шума.

— Но по сценарию я должен кое-что сказать, прежде чем выстрелю, — напомнил Салливан.

— Плевать я хотел на этот сценарий! — отрубил Дикинсон. — Там что ни строчка, то чушь.

— Мне кажется, без этого действия героя будут не мотивированы, — не сдавался молодой актер.

— Черт возьми, это же фильм ужасов, а не какой-то паршивый документальный фильм на социальную тему. Я здесь не фильм ставлю, а здесь я делаю деньги. Так что забудь про сценарий, понял? Просто пальни в него. А я придержу два кадра, пока ты не выстрелишь, потом в движении сниму тебя крупным планом, а затем падающего Кевина.

Миллер практически завершил свою работу. Он уже разместил четыре взрывных устройства и вкупе с ними мешочки на груди Брейди. Искусно закрепил последнюю пару на плече актера.

— Крепись, пять зарядов — не шутка, — улыбнулся Миллер.

— Меня больше беспокоит, как я все это смою с себя. — Из-под толстого слоя грима голос Брейди звучал приглушенно, слова были едва различимы.

Высоко над ними два мощных дуговых прожектора опустили в нужное положение, светотехник обследовал площадку, измеряя освещенность экспозиметром и переговариваясь с оператором, уже занявшим место на операторском кране.

Увидев мелькнувшую вспышку, Миллер обернулся и узнал знакомого фотографа из журнала «Фотоплей». Фотограф кивнул, приветствуя специалиста по эффектам, и тут же бросился снимать других членов съемочной группы, которые роились вокруг площадки, как мухи вокруг дохлой собаки.

— У нас все готово? — устало спросил Дикинсон.

— Всем по местам! — прокричал помощник режиссера. — Мы обязаны быть профессионалами!

Его реплика была встречена насмешками и хохотом.

Освещение приглушили,когда Брейди и Салливан заняли свои места.

— Сразу, без повторов. Снимаем с первого раза! — крикнул режиссер. — Готово?

— Готов! — отозвался один из кинооператоров, а затем и два других ответили утвердительно.

— Нумератор! — приказал Дикинсон.

Послышался резкий хлопок нумератора, и Миллер услышал:

— Пятьдесят восемь, дубль первый.

Дикинсон, в последний раз окинув взглядом декорации, отошел в сторону.

— Начали! — воскликнул он, и Салливан ступил на площадку.

Миллер приблизился к режиссеру, держа пульт дистанционного управления в одной руке, фляжку — в другой. Ожидая своей очереди, он сделал из нее большой глоток.

Кран с кинокамерой опустился ниже, оператор снимал вскидывающего дробовик Салливана.

— Фрэнк, приготовься, — прошептал Дикинсон, и Миллер застыл, держа палец над красной кнопкой пульта. Еще несколько секунд — и он, с его огромным опытом в области киноэффектов, создаст иллюзию, будто грудь Брейди разворотит выстрелом дробовика. Он видел, как актеры повернулись лицом друг к другу, как задвигался, извиваясь, пластиковый язык, который Брейди надевал и в предыдущих эпизодах.

Дикинсон безучастно наблюдал за тем, как актеры разыгрывали сцену, забеспокоившись только раз, когда Салливан чуть-чуть просрочил время выстрела.

Наконец он таки нажал на спусковой крючок, что-то слабо щелкнуло, и тотчас с оглушительным треском стали рваться холостые патроны.

Миллер нажал кнопку пульта.

Ничего.

— О черт, — засипел специалист по эффектам, яростно тряся коробочку.

— Стоп! — спокойно сказал Дикинсон. — Всем оставаться на местах. Через пару минут все будет в порядке.

Он взглянул на Миллера, который уже проверял взрывные устройства.

— Что случилось? — поинтересовался Брейди, видя, что специалист по эффектам озабоченно рассматривает что-то у него на груди.

— Наверное, где-то заклинило, и контакта не произошло, — сказал Миллер. — Если и сейчас не сработает, придется подключить их к стационарному пульту управления.

Он решил, что не мешало бы испытать сначала устройства, прежде чем заработают камеры. Глупо, если еще раз произойдет осечка.

Чуть не припав к груди Брейди, Миллер снова и снова осматривал свое изобретение.

Пэт Салливан потирал плечо, удивляясь, что отдача у дробовика при стрельбе оказалась такой сильной, хотя патроны были холостые.

Миллер ощупал детонатор четвертого заряда, нагнувшись так близко, что его лицо находилось в трех — пяти сантиметрах от него.

Салливан положил дробовик на пульт дистанционного управления.

Миллер услышал предостерегающий крик, но было слишком поздно.

Все пять детонаторов сработали одновременно.

В глаза ударила ослепительная вспышка, больше он ничего не видел. Обжигающая боль резанула по глазам — заряды разорвались прямо у его лица. От боли он закричал. Из лопнувших мешочков с кровью по телу растекалась липкая жидкость. Но самым сильным было ощущение боли. Адской, мучительной боли, которая, казалось, впилась в его голову, когда он пальцами стал царапать свои обожженные глаза. Мелкие частички резины, расплавленной в огне, разъедали его чувствительные глазницы. Ревя от боли, Миллер рухнул на колени и отчаянно замахал руками.

Вокруг него слышались вопли и крики, но доносились они словно из вечной темноты, обступившей его со всех сторон. Глаза жгло все сильнее, будто в них брызнули кислотой. Бутафорская кровь вперемешку с его собственной текла по щекам, почерневшим от разрыва пяти крошечных зарядов.

Когда боль стала совсем нестерпимой, силы оставили его, он упал и с облегчением почувствовал, что начинает терять сознание.

Пока сознание еще теплилось в нем, Миллер услышал голос Дикинсона, перекрывающий гул криков и причитаний.

— "Скорую", быстрее!

Это было последнее, что он слышал.

Глава 5

Он услышал стук резко распахнувшихся дверец «скорой помощи», потом вдруг почувствовал на своем лице холодный воздух — видимо, его перекладывали на каталку.

По крайней мере, так он представлял себе происходящее. Он по-прежнему ничего не видел.

Сознание вернулось к Миллеру вскоре после того, как его поместили в машину «Скорой помощи», и он был вынужден лежать, преодолевая нестерпимую боль, пока машина неслась по улицам к больнице. Он смутно ощущал скорость движения, слышал пронзительный вой сирены и, совсем близко, голос врача, утешавшего его и, что было куда важнее, коловшего морфий. Из поглотившего его мрака Миллер был благодарен за этот наркотик, хоть ненадолго притупляющий боль.

Поездка продолжалась менее десяти минут, показавшихся вечностью. Ослепший, он тем не менее понимал, что сейчас его катили ко входу в отделение «неотложной помощи».

Голоса бурлили и кружились над ним — звуки, лишенные телесной оболочки в беспредельности сошедшей на него ночи. Со всех сторон долетали какие-то обрывки разговоров:

— ...глаза...

— ...сразу в хирургию...

— ...сильное повреждение... острая боль...

Миллеру захотелось внести свою лепту в плетущуюся паутину слов и звуков, но, когда он попытался что-то сказать, его губы лишь беззвучно шевельнулись. Было такое ощущение, будто в рот ему насыпали мелу. Он попытался глотнуть, но горло лишь судорожно сжалось, не в состоянии произвести даже такое простое движение.

Каталка ударилась обо что-то, и от неожиданности Миллер вскрикнул. Звук, который, он думал, не сможет издать, получился похожим на кваканье. Теперь в ноздри ему ударил запах дезинфицирующего вещества, из чего он заключил, что его везут по коридору больницы. Он чувствовал прикосновение чьих-то рук. Теплых рук. От которых веяло покоем.

Боже, если бы он мог хоть что-то видеть!

Он моргнул, но это движение только усилило боль, и он снова застонал, понимая, что действие морфия ослабевает.

— С дороги...

— ...срочная операция...

— ...третья операционная...

Голова Миллера была туго перебинтована, и он молил Бога, чтобы это было единственной причиной, почему он не видит. Он заскрежетал зубами, почувствовав, что каталка остановилась.

— Больной потерял много крови, — послышался над ним чей-то голос.

Миллер хотел что-то сказать, хотел предупредить, что кровь, залившая его лицо, была в основном бутафорской. Ну, невсамделишной. Это такая забавная чертова шутка. Ты же слепой, дубина, говорил он сам себе. Интересно послушать, как ты теперь будешь смеяться?

— Что с ним? — снова спросил голос, и Миллер услышал откуда-то справа от себя краткий пересказ того, что с ним произошло. Он почувствовал, как чьи-то руки стали осторожно снимать повязки и марлевые накладки с глаз. Миллер предвкушал, как в глаза ударит свет, и приготовился к боли, которая его непременно пронзит, стоит лишь приподнять веки. И молил Бога, чтобы эта боль пришла.

Молился о свете.

И вот сняты ватные тампоны.

Миллер открывает глаза.

Темнота.

— Боже, — простонал он, не узнав своего голоса. Как будто говорил кто-то другой. — Я ослеп! — Дыхание его стало прерывистым. — Я же ни черта не вижу! — заревел он голосом, в котором слышались страх и растерянность.

Он с трудом повернул голову вправо, потом влево, словно ожидая, что так сможет что-то разглядеть, что темнота вот-вот рассеется, предметы обретут контуры, а голоса материализуются.

Но темнота не рассеялась.

Миллер попытался сесть, но боль опрокинула его назад так стремительно, как будто он натолкнулся на бетонную стену. Порыв отнял у него последние силы. Беспомощный, лежал он на каталке, удерживаемый теперь более крепкими, но заботливыми руками.

Он услышал другие слова, многие он не понимал, потом кто-то закатал ему правый рукав свитера, обнажая то место на руке, где пульсировала вена. Инстинктивно он повернулся вправо, злясь на то, что не видит и не понимает, что собираются с ним делать эти люди. Желая увидеть их.

Миллер застонал, почувствовав, как протыкает кожу игла, и весь напрягся, когда игла вонзилась в руку, на мгновение замерла и потом тихонько выскользнула.

— Лежите спокойно...

— ...готовьте его...

— ...надо торопиться...

Поток незримых слов.

Каталка снова двинулась, и он откинулся на подушку. Глаза все еще горели, как в огне, но боль постепенно начала угасать. Голоса удалялись. Звуки отдавались в голове гулким эхом. Он куда-то поплыл, но еще продолжал сопротивляться, крепко закрывая свои невидящие глаза, стискивая разорванные веки. Но даже вернувшаяся боль не могла удержать его — он все быстрее скользил к беспамятству. Миллер понимал — этот бой ему не выиграть, но до последней минуты не позволял себе сдаваться. Вскоре темнота, накрывшая его глаза, накрыла и его сознание.

* * *

— Левый глаз, по-видимому, поврежден более серьезно, — сказал доктор Джордж Кук, склонившись к лицу Миллера.

Помимо слабого дыхания специалиста по эффектам, на которого уже подействовал наркоз, да негромких команд хирурга, в операционной слышался равномерный звук работающего осциллоскопа. Время от времени анестезиолог Грег Винцент взглядывал на аппарат, но делал он это скорее по выработавшейся привычке, а не потому, что состояние больного внушало беспокойство. Миллер был в надежных руках.

Кук взял скальпель со стоящей рядом тележки и искусным движением ввел его под верхнее веко левого глаза Миллера, еще больше обнажив обгоревшее глазное яблоко. Опытный хирург, он осторожно промокнул слизь, вытекшую из глаза при осмотре. Миниатюрные зажимы придерживали веки пациента, чтобы доктор и его ассистенты могли беспрепятственно исследовать повреждения.

— Похоже, ни сетчатка, ни зрительный нерв не задеты, — констатировал Кук. — Но хрусталик левого глаза полностью разрушен, — вздохнув, добавил он. — Думаю, у нас нет выбора. Либо мы удалим остатки роговицы и хрусталик, либо он потеряет весь глаз.

— А что с правым глазом? — поинтересовался доктор Саймон Томпсон.

Кук принялся осматривать правый глаз, удалив вначале кончиком скальпеля небольшой кусочек чего-то черного из-под нижнего века. Кожа вокруг глаза в нескольких местах обгорела, но само яблоко казалось неповрежденным. Хирург отрицательно покачал головой и переключил внимание на левый глаз.

— Буду удалять роговицу и хрусталик, — повторил Кук.

Приняв решение и манипулируя скальпелем с невероятной для такого грузного мужчины изящностью, он осторожно прикоснулся им к растерзанному глазу. Легким подсекающим движением срезал небольшой участок роговицы и, подцепив лезвием, удалил ее. Медсестра подставила металлическое блюдце, хирург опустил в него этот почти прозрачный кусочек ткани и продолжил операцию. Теперь он сделал надрез поглубже, не обращая внимания на появление водянистой капельки крови и жидкости, выступившей на поверхности. Круговым движением скальпеля хирург извлек остатки хрусталика, погруженного в стекловидное тело, и также положил их на блюдце.

Они походили на мелкие кусочки окровавленной липкой ленты.

— Связки и круговая мышца сильно обожжены, — объяснял Кук свои действия, срезая небольшой кусочек ткани из-под нижнего века и отправляя его за роговицей и хрусталиком на металлическое блюдце.

Его отточенные движения сопровождались монотонным стуком осциллоскопа.

Как будто снимая шелуху с луковицы, Кук отделял кусочки прозрачной ткани и извлекал их из глаза с помощью скальпеля и щипчиков. Когда последний кусочек омертвевшей ткани был удален, он отложил скальпель и стал зашивать небольшое отверстие, образовавшееся после удаления хрусталика.

— Он будет слепым на этот глаз, сэр? — спросила стоявшая рядом медсестра.

Кук сделал долгий выдох, отчего маска на его лице затрепетала.

— Возможно, — сказал он задумчиво. — Однако у него есть шанс.

Доктор Томпсон бросил на хирурга недоверчивый взгляд, слегка приподняв одну бровь.

Кук заметил реакцию коллеги, но ничего не сказал. Только взглянул на него поверх маски.

Осциллоскоп продолжал свой размеренный аккомпанемент.

Глава 6

Миллер долго не мог понять, спит он или нет.

Он попытался сесть, но почувствовал, что это ему не под силу. Тяжело дыша, опустил голову на подушку. Было еще темно. Вокруг царило безмолвие: ни разговоры, ни возгласы, которыми поначалу встретила его больница, не достигали теперь его слуха. Может быть, на дворе ночь? Возможно, этим объяснялась темнота. Возможно.

Он открыл глаза.

Ничего не видно.

Миллер поднес руку к глазам — они снова были, накрыты ватными тампонами. Коснулся пластыря, которым их приклеили, пощупал тампоны кончиками пальцев, как это делают слепые, водя пальцами по странице со шрифтом Брайля.

Слепой!

Ты — слепой, говорил он себе. Привыкай узнавать предметы на ощупь, потому что увидеть ты их больше никогда не сможешь. От этой мысли захотелось плакать. Миллер сжал руками виски.

— Мистер Миллер.

Он вздрогнул.

— Кто здесь? — пробормотал больной, делая неуклюжую попытку сесть и инстинктивно повернув голову, даже осознавая, что не увидит того, кто его позвал. Спина и ноги сразу одеревенели, и он со стоном повалился навзничь.

— Как вы себя чувствуете? — спросил голос. Мягкий женский голос с легкой ирландской картавостью.

Он пожал плечами.

— Вы были без сознания шесть часов, — сказал голос.

— Где я? — поинтересовался Миллер.

— В больничной палате, — последовал ответ.

— А кто вы? Прошу прощения, но моя слепота создает некоторые неудобства, — с раздражением сказал Миллер.

— Я — сестра Бреннан.

— Полагалось бы сказать: рад вас видеть, но, как вы, вероятно, догадываетесь, в данной ситуации это было бы неуместно. — Миллер поднял руки к перевязанным глазам и глубоко вздохнул. — Боже мой, — пробормотал он. — Простите великодушно...

— Не стоит извиняться, — успокоила сестра, и Миллер услышал, что она подошла к постели. Потом он почувствовал, как ее рука скользнула ему под спину и помогла приподняться. Сестра поправила подушки и бережно усадила его в них. Миллер услышал стук столовых приборов, и до его ноздрей донесся запах пищи.

— С большим удовольствием я бы чего-нибудь выпил, — заметил он.

Сестра взяла его руку, вложила в нее вилку и стала помогать ему подносить пищу ко рту. Миллер поморщился.

— Ко всему прочему, я еще и не могу видеть того, что ем, — ухмыльнулся он.

Проглотив еще два-три куска, он решительным жестом дат понять, что обед закончен.

— Вам надо поесть, мистер Миллер, — сказала сестра Бреннан.

— Что-то нет аппетита, — холодно ответил он. — Видите ли, меня почему-то волнует совсем другое. Например, останусь ли я слепым на всю жизнь?

— Я этого не знаю, мистер Миллер.

— А могу я поговорить с кем-нибудь, кто это знает? — поинтересовался он.

Внезапно повисшую в палате тишину нарушил стук в дверь. И снова Миллер инстинктивно обернулся на звук, понимая, что вошел еще кто-то.

— Пока все, сестра, — услышал Миллер, уловив в голосе начальственные нотки. Сестра Бреннан вышла из палаты, прикрыв за собой дверь.

После минутного молчания вошедший заговорил.

— Не буду спрашивать, мистер Миллер, как вы себя чувствуете. — Джордж Кук поднял историю болезни, лежавшую в ногах у больного, и пробежал ее глазами. — Я могу себе это представить.

— Нет ничего проще. Надо только зажмуриться, — с издевкой отозвался Миллер.

Кук представился и, сделав несколько шагов, выглянул в окно: небо было затянуто грозовыми тучами. Там, в вышине, скрытой от взора, летел самолет, и его рокот был чем-то сродни раскатам грома.

— Не часто попадают к нам знаменитости, — сказал хирург. — Особенно из мира кино. Вы специалист по киноэффектам?

Миллер кивнул.

— На этот раз они оказались роковыми, — сказал он устало.

Кук посмотрел на своего пациента, лежавшего с вытянутыми вдоль туловища руками.

— Мне суждено всю оставшуюся жизнь быть слепым? — спросил Миллер, сдерживаясь, чтобы не закричать.

— Трудно сказать. Повреждения, особенно левого глаза, очень сильные. Последствия, по крайней мере, пока предугадать невозможно.

— Ну а теоретически?

— Вероятно, да, — тихо проговорил Кук. — Однако это еще не точно. Вообще-то есть одна возможность вернуть вам зрение.

Миллер приподнялся в постели, повернув голову на голос хирурга.

— Какая? — оживился он, в голосе его зазвучала надежда.

— Я хотел сказать — можно попытаться, мистер Миллер. Зрение в правом глазу может постепенно восстановиться до нормы без хирургического вмешательства, но левый спасти было уже нельзя — вас поздно к нам доставили.

— Объясните, что вы имели в виду, когда говорили, что можете вернуть мне зрение? — не унимался Миллер.

— Пересадку, — сказал хирург. — У нас в больнице уже проводились подобные операции, многие из них — успешно. — Он повернулся к окну, услышав, как первые капли дождя забарабанили по стеклу.

— А что, донор уже есть? — спросил Миллер, невольно прикоснувшись к своему левому глазу.

Некоторое время Кук колебался.

— Да, — сказал он тихо.

— Когда вы сможете сделать операцию? — поинтересовался Миллер.

— Самое ранее — через неделю...

Миллер перебил его:

— Через неделю? Почему так долго? Если есть донор, почему нельзя сделать операцию немедленно?

— Это не так просто, как заменить перегоревшую лампочку, мистер Миллер, — ответил хирург. — Потребуется провести ряд исследований: на совместимость тканей, на группу крови. Это сложный процесс.

Последовало долгое молчание, наконец хирург сказал:

— Кроме того, никто не может гарантировать, что нас ждет стопроцентный успех. — Все может случиться. Я просто предлагаю вариант.

Миллер кивнул.

— Понимаю. Но я готов пойти на риск.

Кук вдруг заторопился.

— Доктор Кук, — окликнул его Миллер уже у двери. — Спасибо.

— Благодарить будете, когда операция закончится, — бросил хирург на ходу.

Миллер улегся, зарывшись поглубже в подушки, руки тряслись, когда он захотел вытереть пот со лба. Кук, по крайней мере, предложил ему соломинку, за которую можно удержаться. Слабую надежду. Если бы Миллер был верующим, он бы горячо помолился. Но он лишь погладил себя по животу и стал думать, как бы разжиться спиртным.

* * *

— Джордж, можно тебя на два слова?

Кук обернулся и увидел идущего к нему по коридору доктора Саймона Томпсона.

— Что-нибудь серьезное? — спросил хирург.

Томпсон кивнул и зашагал по коридору рядом с Куком. Войдя в кабинет, хирург запер дверь.

— Ты говорил с Миллером, — начал Томпсон. — Что он думает о возможной трансплантации?

— Он согласен. Настаивает, чтобы мы произвели ее как можно скорее. Я объяснил, что нужны кое-какие анализы, ко Миллер просит, чтобы мы не затягивали.

Томпсон недоверчиво взглянул на Кука.

— Не понимаю, что тебя так смущает, Саймон? — развел руками Кук. — Мы нашли подходящего донора, у нас есть возможность вернуть Миллеру зрение...

— Ты знаешь мои возражения, — отрезал Томпсон. — Как он реагировал, когда ты сказал, кто донор?

— Я ему этого не говорил.

— Почему? — удивился Томпсон.

— А какая разница? Органы содержатся в абсолютном порядке, и так ли уж важно, кому они принадлежат? Миллера интересует одно — вернуть себе зрение, а нашей единственной заботой должна стать скрупулезная подготовка к операции.

— Он имеет право знать, — настаивал Томпсон.

— Ты полагаешь, это может изменить его решение? Думаешь, он захочет остаться слепым, когда ему представляется шанс прозреть? — выпалил Кук.

Томпсон сердито посмотрел на коллегу.

— Пациент не должен знать о доноре, — напомнил хирург. — Тебе должно быть известно это непреложное правило при трансплантации органов в случаях, связанных с пересадками.

— Я считаю, данный случай — исключение, — убеждал Томпсон. — По-моему, Миллер имеет право знать, что ему пересаживается глаз убийцы.

Глава 7

Миллер не знал, сколько времени он проспал.

Он поднял руки к лицу, намереваясь протереть глаза, но, стоило кончикам пальцев прикоснуться к марле, вспомнил: и этого простого удовольствия он лишен.

Миллер мысленно выругался, почувствовав себя чертовски беспомощным, не способным даже выяснить, который теперь час. На тумбочке у кровати громко тикали часы. Миллер протянул руку, словно, прикоснувшись к часам, он мог узнать то, что его интересовало.

Рука скользнула по графину с водой, и он успел нащупать на его горлышке что-то наподобие перевернутого стакана.

От неловкого движения стакан упал на пол и разбился.

— Черт, — прошипел Миллер, откидываясь на подушки. Через мгновение дверь в палату открылась, и он услышал торопливо приближающиеся шаги.

— Что случилось, мистер Миллер? — спросила медсестра, посмотрев сначала на специалиста по киноэффектам, потом на осколки стекла у кровати.

— Кто знал, что здесь стоит этот чертов графин? Извините. Хотелось узнать, который час, потянулся к часам и...

Он замялся, осознав всю несуразицу сказанного.

— Хорошо хоть не порезались, — сказала сестра, собирая с пола осколки разбитого стекла. Пообещав пригласить санитара, который вымоет пол и наведет порядок, она решила принести ему свежей воды.

— Плесните в нее немного скотча, пожалуйста, — пробормотал Миллер, когда сестра выходила из палаты. Потом он услышал шаги, мужской голос рядом с его постелью и шлепки мокрой тряпки по полу.

Санитар взглянул на человека с забинтованным лицом.

— Я слышал, вы работали в кино, — робко проговорил санитар.

— В некотором роде, — сказал Миллер.

— Вы — актер?

— Нет, моя специальность — эффекты.

Санитар отжал с тряпки воду в ведро и продолжал работу.

— А какие эффекты? — поинтересовался санитар.

— Обезглавливания, расчленения, стрельба, — неохотно ответил Миллер. — Обычные виды семейного развлечения.

Санитар не уловил ноты сарказма в голосе специалиста по эффектам.

— Я недавно читал одну книгу, так там было описано, как одному типу засунули голову в мясорубку. Вот бы, наверное, в фильме это вышло здорово, да? — причмокнул он языком.

— Потрясающе, — согласился Миллер, и по тону его было ясно, что он не готов поддерживать беседу.

Санитар закончил работу, вежливо попрощался и вышел.

В наступившем безмолвии снова громко тикали часы. Миллер улыбнулся. Голова в мясорубке, подумал он. Что ж, наверное, это было бы оригинально. Почти так же оригинально, как ослепить себя пиротехническими патронами собственного изготовления. Он перестал улыбаться и злобно втянул в себя воздух. При других обстоятельствах ирония происшедшего могла бы показаться забавной. Но теперь он чувствовал только злость и опустошение. И страх. Мысль навеки остаться слепым ужасала его. Потеряй он во время этого несчастного случая способность слышать, думал Миллер, он бы как-нибудь научился с этим жить. Но перспектива вечной, нескончаемой ночи приводила его в содрогание. Одна надежда, что операция пройдет нормально. А если нет?.. Он старался гнать от себя тяжелые мысли, но они лишь с новой силой наваливались на него. Он снова улыбнулся: «лучший специалист по эффектам в кинобизнесе», как его часто называли, валяется на больничной койке, став жертвой одного из своих изобретений. Мысленно Миллер возвращался к своим первым шагам в кино. Начинал он как фотограф. Поработав в Новом Скотленд-Ярде, он ушел оттуда, под завязку насмотревшись на человеческие страдания и с омертвевшей душой после бесчисленных съемок трупов. Однажды вечером он познакомился в баре с человеком, который оказался режиссером съемочной группы крупной американской кинокомпании, снимавшей фильм в районе Элстри. Этот человек — Миллер даже не мог вспомнить его имени — предложил ему работу, и он согласился без колебаний.

Заняться гримом и особыми эффектами тоже помогла счастливая случайность. На съемках эпизода, в котором герою прострелили голову, Миллер обратил внимание, как мало крови использовал гример. По собственному опыту, насмотревшись пострадавших от огнестрельных ранений, он знал, что в голове находятся крупные кровеносные сосуды. Ранение головы сопровождается обильным кровотечением. У него были фотографии, подтверждающие это. Миллер переработал сцену, добавив в нее тошнотворные, сопутствующие смерти подробности, которые были ему так хорошо известны.

После этого к нему стали часто обращаться за советом и помощью, и некоторое время спустя о нем заговорили как о прекрасном специалисте по киноэффектам. Работая фотографом в прессе и полиции, Миллер прошел отличную подготовку для выполнения самых жутких эффектов, заказы на которые сыпались теперь как из рога изобилия. Как-то Миллер прочитал, что крупный американский специалист по гриму Том Савини, создавая принесшие ему широкую известность кровавые сцены, воскрешал в памяти то время, когда служил фотокорреспондентом во Вьетнаме.

Миллер провел ладонью по щеке — совсем зарос щетиной. И тут ирония судьбы, подумал он. Он создавал иллюзии с помощью искусственной кожи и крови, ослеп, имитируя ружейную стрельбу, а теперь его единственной надеждой обрести зрение был чей-то чужой глаз. Снова он почти улыбнулся. Почти.

Медсестра, вернувшаяся с графином свежей воды, поставила его на прикроватную тумбочку, подальше от часов. Миллеру послышалось, что она что-то отвинчивает, и он повернул голову.

— Я сняла стекло с часов, — объяснила медсестра. — Так вы сможете на ощупь по стрелкам самостоятельно узнавать время, когда потребуется.

— Да, это будет хорошей практикой, — язвительно сказал Миллер, — начну с часов, а там, глядишь, осилю и систему Брайля.

— Попытайтесь уснуть, — мягко предложила медсестра.

— Я только и делаю, что сплю, с тех пор как меня сюда привезли.

— Пожалуйста, попытайтесь отдохнуть.

— О, отличная мысль. Если как следует не выспаться, трудно будет держать глаза открытыми, не так ли?

Медсестра тихо вздохнула, удрученная горечью его слов.

Слегка пожав его руку, она вышла из палаты.

На улице все еще шел дождь.

Глава 8

Зеленая лампочка на коммутаторе настойчиво замигала, как подслеповатый глаз в темноте.

Сестра Бреннан отложила книгу, загнув уголок страницы, и потянулась к телефону. Подняв трубку, она взглянула на часы.

Было восемь минут первого ночи.

— Палата девять Б, — сказала она, подавляя зевоту.

Молчание.

— Девять Б, — повторила она. — Что вам угодно?

В трубке продолжали молчать. Медсестра положила ее и снова занялась книгой, отогнув загнутую страницу. Буквы стали расплываться, пришлось с силой протереть глаза. Оставалось всего двадцать минут до конца ее смены, когда она сможет вернуться в тепло своей постели. Она дежурила в палате с восьми утра.

Лампочка на коммутаторе снова загорелась зеленым светом, и сестра сняла трубку.

— Алло. Палата девять Б.

Снова молчание.

Она вздохнула. Вероятно, дежурная приемного отделения неправильно соединила.

— Алло, — снова повторила сестра Бреннан.

— Я хочу поговорить с Фрэнком Миллером.

Голос был тихим и скрипучим, и, не ожидая услышать его, она вздрогнула.

— Кто говорит, будьте добры? — спросила сестра.

Молчание.

— Назовите себя, пожалуйста.

— Я хочу поговорить с Миллером, немедленно.

— Вы родственник?

— Дайте мне поговорить с ним.

— Мистер Миллер спит. Я могу передать ему ваше сообщение, когда он проснется, если вы назовете ваше имя.

Ответа не последовало, но ей было слышно, как кто-то дышит на другом конце провода.

— Назовите себя, пожалуйста, — снова сказала она.

— Передайте Миллеру, что нам надо кое-что обсудить, — ответил голос, и трубку бросили так резко, что сестра Бреннан подскочила. В ушах у нее продолжали звенеть сказанные слова, а теперь еще и частые гудки. Некоторое время она держала трубку в руке, недоумевая, затем медленно опустила ее на рычаг.

К своему удивлению, она заметила, что ее рука дрожит.

Глава 9

— Вы не должны открывать глаза, пока я не скажу.

Миллер слышал голос доктора Кука и чувствовал, как медленно и осторожно снимают с его глаз повязки.

Миллер старался не волноваться, но с каждой секундой сердце билось все чаще и чаще, дыхание перехватывало. Он судорожно сглотнул, когда были сняты последние бинты и на глазах оставались только марлевые тампоны.

Шли секунды.

В последние две недели время тянулось мучительно медленно.

Исследования.

Ожидание.

Операция.

И вот теперь, наконец, через неделю после операции, наступал момент истины. Миллер знал, что в эти мгновения решается его судьба: будет ли он снова видеть или обречен на жизнь в темноте. Мышцы живота его сжались в один тугой узел.

Совсем рядом слышал он размеренное тиканье часов. Кто-то сказал, что сейчас третий час дня. Палата наполнилась множеством голосов, тихих и почти таинственных, но все их перекрывал голос хирурга. Именно он теперь снимал щипцами марлевый тампон, закрывавший правый глаз Миллера. Окинув взглядом веко, бросил тампон на поднос и проделал то же самое с левым глазом.

— Задерните шторы, — велел он медсестре, стоявшей наготове за его спиной. Услышав звук задвигаемых штор, Миллер почувствовал, что напряжение и страх достигли предела. Через несколько секунд все станет ясно.

— Итак, мистер Миллер, теперь можете открывать глаза. Не спеша, — сказал Кук.

Веки вздрогнули, появились неприятные ощущения, но Миллер продолжал понемногу приоткрывать их.

Поток света ударил в глаза, несмотря на относительный полумрак в палате, но он не обращал внимания на это неудобство, силясь как можно шире открыть глаза.

Перед ним поплыли размытые пятна, и он сильно моргнул, стараясь сфокусировать зрение. Это не помогло — он видел лишь какие-то неопределенные силуэты.

— Видите что-нибудь? — спросил Кук, склоняясь над пациентом.

Миллер перевел взгляд на хирурга, прищурившись в надежде, что появится четкость, но туман не рассеивался. Он видел доктора, как сквозь матовое стекло.

— Все расплывается, — вздохнул он. — Вижу очертания предмета, но не могу сказать, что это. Не различаю.

— Закройте правый глаз, — сказал Кук.

Миллер сделал, как было велено, глядя теперь одним новым глазом.

То есть чьим-то чужим. Эта мысль заставила его невольно содрогнуться.

— Теперь левый.

— Большой разницы нет, — сказал Миллер. — Детали размыты. Вижу ваше лицо, но выражение различить не могу.

Он вытянул свои руки и посмотрел на них.

— Что вы видите? — спросил Саймон Томпсон.

— Вижу руки, но пальцы слились в один.

Миллер растопырил пальцы, но картина не прояснилась. Он снова моргнул — все было бесполезно.

В палате наступило тягостное молчание, врачи и медсестры застыли в ожидании.

— Должно пройти какое-то время, пока глаза привыкнут, особенно пересаженный. Вам придется потерпеть, — сказал Кук.

— Как долго? — встревожился Миллер.

— Сейчас надо дать отдых вашим глазам, — тоном, не терпящим возражений, заявил Томпсон.

— Пожалуй, не помешает перевязать их еще на день-два, — сказал Кук, жестом приглашая медсестру подойти.

— А потом? — не унимался Миллер.

— Мы сделали все, что было в наших силах. Теперь нужно ждать.

Миллер покорно кивнул, следя за неясными очертаниями подходившей к нему медсестры. Почувствовав прикосновение первого тампона, закрыл глаза.

— Болит где-нибудь? — спросил Кук.

— Нигде, — ответил Миллер, когда медсестра стала проворно перебинтовывать его глаза.

Снова наступило неловкое молчание.

— Я знаю, это трудно, мистер Миллер, — проговорил хирург, — но единственное, что вы сейчас можете сделать, это — ждать.

— Уже одно то, что к вам вернулось хоть какое-то подобие зрения — хороший признак, — ободрил его Томпсон.

Медсестра, закончив перевязку, отошла от постели больного.

— Теперь мы вас покинем, — сказал Кук. — Я осмотрю вас позже.

Миллер безвольно вытянулся на постели, заслышав удалявшиеся шаги. Палата опустела. Снова один. И снова в кромешной тьме. Он прикоснулся рукой к повязке, стараясь нащупать под ней глаза. Силы оставили его, рука упала.

«Единственное, что вы можете сделать, это — ждать». Слова Кука отдавались эхом в его голове.

Под ватными тампонами он моргнул, но ничего не почувствовал. Повернулся на бок, стараясь отгородиться от тиканья часов.

Каждая минута превращалась в вечность.

Он ждал.

Миллер не знал, на каком этаже находится его палата, но полагал, что, должно быть, достаточно высоко, поскольку ему не был слышен ни шум улицы, ни урчание моторов на стоянке. Из коридора доносились звуки снующих взад-вперед шагов, то неспешных, то стремительных. И все, если не считать неумолчного стука часов, который уже действовал ему на нервы. Казалось, их мерное тик-так все громче звенело у него в ушах. С каждым кругом секундной стрелки часы стучали все назойливее.

Тик-так, тик-так.

Как заноза в мозгу, раз за разом загоняемая еще глубже.

Тик-так.

Он повернулся на спину.

Тик-так.

Что-то теплое и мокрое медленно скатилось по его щеке, от неожиданности он чуть не вскочил.

Вытер слезу тыльной стороной ладони.

Внезапно его охватило чувство смутной надежды. Возможно, его глаза ожили? Может быть, слеза — свидетельство тому?

Он почувствовал, как еще одна влажная капля просочилась из-под повязки.

Затем еще одна.

Он моргнул, и уже струи потекли из-под бинтов. Миллер скорчился, почувствовав легкую боль в левом глазу.

Он стал пальцами вытирать влагу со щек, но она все текла, заливая нос и подбородок.

Миллер застыл.

Жидкость уже потоком струилась по его лицу, и, размазывая ее по щекам, он вдруг уловил запах, похожий на запах меди.

Это была кровь.

Его глаза кровоточили.

Эта мысль оглушила его, как раскат грома, он приподнялся, стараясь трясущимися руками остановить кровь, льющуюся из раненых глазниц. Прикоснувшись к повязке, почувствовал, что она вся мокрая.

— О Боже! — в ужасе воскликнул Миллер и попытался сесть на постели. Когда его ноги коснулись холодного пола, он чуть не упал. Страх сковал его, он стонал и судорожно глотал воздух.

Нужно было срочно позвать на помощь. Остановить кровотечение.

Миллер ощущал, что кровь течет уже по шее, а ее запах щекочет ноздри. Он стал разрывать и сдергивать бинты, не понимая, что делает, не зная, где искать кнопку вызова, как дойти до двери. Хотел крикнуть, но горло сильно сдавило. Сделав над собой усилие, попытался еще раз, но кровь уже заливала рот.

Он закашлялся, захлебываясь горьковатой жидкостью, хлещущей из глаз.

Миллер споткнулся, ударившись о стену. Выставил вперед трясущуюся руку и неуверенно похлопал по стене, оставляя на белой краске кровавые следы.

— О Господи! — вскрикнул он, наткнувшись на стул. Боль от ушиба пронзила ногу, и, не удержав равновесия, он тяжело рухнул на пол. Ударившись плечом, Миллер беспомощно лежал на холодном полу, а кровь все лилась и лилась из глаз.

Наконец, кое-как поднявшись, он медленно двинулся вперед, шаря перед собой руками. И снова налетел на стену. Вместо лица на нем была кровавая маска. Трясущимися руками он опять рвал на себе повязки, в стремлении поскорее освободить от них глаза, как будто это могло остановить бьющие ключом кровавые слезы. Клочки марли, пропитанные красной жидкостью, были похожи на набрякшую губку. Но Миллер ничего этого не видел. Он только ощущал запах животворной жидкости, льющейся из зияющих ран на том месте, где когда-то были его глаза, и вдруг сквозь кровавую пелену стали проступать отчетливые контуры.

Он видит!

Господь Всевышний, он прозрел!

Несмотря на боль и кровь, Миллер едва заметно улыбнулся. Как человек, теряющий рассудок: на стене палаты он с пугающей ясностью различил зеркало. Напрягая все свои силы, устремился к нему.

От крови намокла пижама. Кровь струилась по ногам. В своем слепом страхе он обмочился, и едкий запах мочи смешался с запахом крови. Но Миллера это, казалось, не заботило: все, чего ему теперь хотелось, это приблизиться к зеркалу. Взглянуть на свое обезображенное лицо, возможно, в последний раз.

Он вгляделся в свое отражение.

Из гноящихся язв глазниц на него глядели два вспухших кровяных сгустка, две пульсирующие кровавые мозоли, готовые вот-вот прорваться. Веки, как слюнявые рваные губы, широко раздвинулись, открывая два огромных прыща, из которых на его лицо извергалась темно-красная липкая слизь.

Кровавое видение в зеркале повергло Миллера в такой ужас, что он издал истошный вопль.

Глава 10

От его крика кошмар рассеялся.

Миллер приподнялся на подушках, сердце бешено колотилось, тело покрылось испариной.

На лице тоже проступили капельки влаги. Он провел рукой по лбу и облегченно вздохнул: это был всего лишь пот.

Напряжение спало, Миллер застонал и откинулся назад.

В ту же секунду дверь распахнулась, и кто-то подошел к кровати.

— Мистер Миллер, — встревоженно позвала его сестра Бреннан.

— Ночной кошмар, — объяснил он, стараясь справиться с учащенным дыханием. — Мне приснился сон. Извините.

Он попытался сглотнуть, но почувствовал, будто горло ему сдавили железные клещи.

Сестра Бреннан налила стакан воды и помогла ему напиться.

— Теперь все в порядке, — сказал он. — Честно. Это был просто сон.

Дыхание становилось более размеренным. Ему даже удалось изобразить некое подобие улыбки.

— Вам действительно больше ничего не надо? — осведомилась она.

— Может быть, есть что-нибудь покрепче, чем вода? — спросил Миллер с надеждой.

Сестра невольно улыбнулась, хоть больной и не мог видеть ее лица, поправила ему постель, потом взяла с тумбочки салфетку и стерла пот с его лица.

— Я вернусь в шесть часов и принесу вам ужин, — сказала она. — Попытайтесь отдохнуть до этого времени.

Миллер кивнул, слыша, как она прошла через всю палату и вышла, закрыв за собой дверь.

В шесть часов.

Он осторожно потянулся, ощупывая рукой все, что стояло на тумбочке у кровати, пока не наткнулся на часы. По положению стрелок понял, что было почти три часа дня. Миллер поставил часы на место и снова лег на спину, прислушиваясь к непрестанному тиканью. Повернулся на бок, на другой, потом снова на спину, но понял, что удобного положения ему не найти. Наконец, чертыхаясь, сел и дотронулся до марлевых повязок, прикрывавших глаза. Глубоко втянув в себя воздух, слез с кровати, держась рукой за тумбочку. Босые ноги коснулись холодного пола. Миллер выпрямился и шагнул — за ним шлейфом тянулась простыня. Дыхание его было равномерным, но учащенным, когда он обхватил металлическую спинку кровати. Еще шаг — и он окажется без опоры.

Миллер знал, что раковина должна быть у него слева, он медленно повернулся в этом направлении и прошлепал к ней, расставив руки в стороны, словно пародируя франкенштейновского монстра, делающего свои первые неуверенные шаги. Неожиданно он вскрикнул, отдернув руку от горячего радиатора. Постоял некоторое время, стараясь как-то сориентироваться, и опять принялся искать раковину. Каждый шаг давался ему с нечеловеческим усилием, как будто к ногам привязали куски свинца; с грехом пополам добрался до цели, обхватил руками гладкий фаянс.

По лицу Миллера скользнула слабая улыбка, и, вздохнув, он взялся развязывать бинты, которыми была обметана его голова.

На мгновение он потерял равновесие, покачнулся, но, прислонившись к раковине, продолжил свое дело, чувствуя, как учащенно забилось сердце.

Размотав первый слой бинтов, бросил их в раковину.

Потом еще один, еще, пока не дошел, наконец, до марлевых тампонов.

Руки не слушались, когда, зажмурившись, он снимал накладку с правого глаза.

Потом с левого. Попытался медленно открыть глаза.

Казалось, веки намертво склеились, однако он не терял надежды и, вцепившись в край раковины, превозмогая страх, делал все новые и новые попытки их разлепить.

Первым открылся правый глаз, и Миллер отметил про себя, что не очень вспотел.

Приоткрылся и левый глаз, веки медленно расходились в стороны, обнажая блестящие глазные яблоки. Миллер взглянул в зеркало над раковиной.

И отчетливо увидел собственное отражение.

Миллер оторопел.

— О Боже! — прошептал он, не веря случившемуся. Не смея верить.

Он видит!

Как незнакомца, рассматривал себя в зеркале. Миллер, мало-помалу осознавая реальность случившегося, повернул голову и тут же зажмурился: в окно светило солнце, но и это показалось ему сейчас чем-то необыкновенным. Больше не хотелось прикрывать глаза от света. Он видел, и лишь это имело для него значение. Видел кровать, дверь палаты, четыре стены, окрашенные в белый цвет. Миллер подошел к окну и выглянул на улицу.

Под ним — с высоты семи или восьми этажей — автомобильная стоянка, по улице движутся машины и люди. И ни одного размытого пятна — все рельефно и четко.

Закрыв оба глаза, он постоял так, пока не стал опасаться, что это может стоить ему зрения, но, открыв их вновь, увидел все так же отчетливо, как и прежде.

Миллер повернулся и направился к кровати, над которой была вмонтирована кнопка экстренного вызова.

Протянув руку, нажал кнопку и весело рассмеялся.

Он стоял у постели и смотрел на дверь.

Еще до того, как она открылась, он уже хохотал, как идиот.

Глава 11

— Так больно?

Доктор Кук направил луч света в левый глаз Миллера.

— Ничего такого, к чему бы я не смог привыкнуть, — сказал Миллер, садясь в кровати.

Кук осмотрел правый глаз, наблюдая за сужением и расширением зрачка, когда в глаз устремлялся поток света. Наконец он выключил фонарик и сунул его в верхний карман.

— Советую вам несколько дней беречь глаза от яркого света, — сказал хирург. — Можно просто поносить темные очки. Нам бы не хотелось переделывать работу.

— Как скоро вы сможете сказать, что мое зрение восстановлено окончательно? — поинтересовался Миллер.

— Трудно сказать. Остается только надеяться, что не возникнет осложнений, особенно я опасаюсь за левый глаз. В любой момент может начаться отторжение. Это касается любого пересаженного органа.

Миллер понимающе кивнул.

— Когда я смогу выйти отсюда? — спросил специалист по киноэффектам.

— Выйти из больницы? — переспросил Кук, несколько удивленный. — Я бы не торопился вас выписывать, пока мы не убедимся окончательно, что новый глаз прижился и вам ничего не грозит. Это займет пару недель, может, и больше.

— Извините, доктор, — вспылил Миллер, — но можете не рассчитывать, что я задержусь здесь еще на две недели!

— Хотите вы того или нет — у вас нет выбора, — сердито настаивал хирург.

— Нет, это у вас нет выбора. Если я решу уйти отсюда, вам придется с этим смириться.

— Это довольно глупо. Без квалифицированного наблюдения ваше состояние может снова ухудшиться. Я снимаю с себя ответственность, если вы будете настаивать.

— А я и не прошу вас отвечать за меня. Я выписываюсь из больницы по собственной воле.

Кук недоверчиво покачал головой.

— Если начнется осложнение, вы можете навсегда лишиться зрения, и мы уже ничем вам не поможем.

— Ну что ж, я готов рискнуть, — сказал Миллер. — Я вижу — это главное. Вы сотворили чудо, и я благодарен вам за это, но не торчать же мне в этой проклятой больнице еще две недели, пока выбудете наблюдать за моим состоянием. Я просто сойду с ума. Все, что касается последствий, пусть будет на моей совести.

— Как знаете, это — ваше решение, — вздохнул хирург. — Но мне бы не хотелось вас отпускать.

Миллер улыбнулся.

— Вы сделали достаточно много — вернули мне зрение. Вы и этот несчастный, глаза которого послужили медицине и после его смерти, — сказал Миллер и, помолчав, вдруг спросил: — Кстати, кто он?

Кук нервно сглотнул.

— Я не имею права разглашать подобные сведения, — быстро сказал он, снова покачал головой и поднял руки, давая понять, что признает свое поражение. — Ничего не поделаешь, если вы решили уходить, это ваше право. Моя миссия закончится, как только вы переступите порог больницы.

Миллер утвердительно кивнул.

* * *

Миллер взглянул на часы.

Без двадцати пяти четыре.

Он выпрыгнул из кровати и подошел к небольшому гардеробу, стоявшему у стены. Там висела его одежда. Порывшись в кармане куртки, он нашел то, что искал.

Фляжка была почти пуста. Тем не менее он торопливо отвинтил крышку и залпом осушил остатки. Виски было теплым, но это его не остановило. Миллер вытер губы тыльной стороной ладони и снова вложил фляжку в карман, закрыл гардероб и опять побрел к окну.

Он посмотрел вниз на стоянку машин, затем вверх — на свинцовое небо, понаблюдал за самолетом, ныряющим в облаках.

Внезапно ему показалось, что самолет поглотила плотная серая пелена, но вскоре понял, что это подернулось дымкой стекло.

Он сильно моргнул.

Перед глазами нависла завеса.

Миллер на мгновение закрыл глаза, крепко уцепившись за подоконник.

Снова открыл их.

Он видел все, как в тумане, как через запотевшее стекло машины.

— Ну же, ну, — прошептал он, еще крепче прижав веки.

Так он стоял до тех пор, пока глазам не стало больно, потом осторожно открыл их.

Очертания предметов в палате стали видны с кристальной ясностью, и Миллер с облегчением вздохнул.

Он все еще стоял у окна, когда открылась дверь и вошла сестра Бреннан в сопровождении санитара.

Миллер увидел, что санитар ставит какой-то предмет на столик за спинкой кровати. Это был маленький переносной телевизор.

— Мы подумали, что вам может надоесть одиночество, — сказала сестра Бреннан, включая телевизор.

Миллер не мог сдержать улыбки, когда на экране появилось изображение. Картинка стала резкой, цвет — насыщенным, и это его так обрадовало, как будто он впервые смотрел телевизор.

— Минут через двадцать принесу вам ужин, — сказала медсестра, когда он улегся, уставившись на экран.

Когда за ней закрылась дверь, Миллер расхохотался.

Показывали рекламу очков.

Глава 12

Миллер крепко зажмурился, когда перед глазами снова поплыл туман.

С закрытыми глазами он сосчитал до пяти. И снова открыл их.

Четкость вернулась, и он с облегчением медленно выдохнул, не поддаваясь искушению потерять левый глаз. Уголок глаза страшно чесался, но он решил не прикасаться к нему. В очередной раз смежив веки, Миллер вслушивался в звуки вокруг: позади кровати работал телевизор, стучали часы под ухом.

Из коридора за дверью палаты доносилось шарканье ног — шаги то приближались, то удалялись. Было около половины восьмого вечера, и наступившие приемные часы принесли с собой обычный поток доброжелательных посетителей в соседние палаты. Миллеру позвонил Филип Дикинсон, справившийся о его здоровье, а днем, за несколько часов до этого, ему принесли большой букет цветов с открыткой, подписанной всей съемочной группой. Миллер взглянул на букет. С какой радостью он обменял бы его сейчас на стакан виски! Во рту пересохло, мучила жажда, правда такая, которую обычная вода утолить не могла. Это была не просто жажда, это была настоятельная потребность.

Он уселся на кровати, подложив под спину подушки, и долго таращился в телевизор в стремлении пересилить неотвязное желание. Однако все, что происходило на экране, мало его занимало. Показывали одну из тех пустейших мыльных опер, что заполонили в последнее время телеэкран. Похоже, уже ни одна программа не могла обойтись хотя бы без одной такой оперы, или двух. А то и трех.

Миллер потянулся за пультом дистанционного управления и стал переключать каналы.

Программы замелькали, как перелистываемые страницы книги, пока наконец на экране не появились новости. Налив воды в стакан, он принялся смотреть, но вдруг заморгал, заметив, что изображение вновь стало утрачивать резкость.

«...Шестое подобное убийство за последний месяц».

Миллер пил воду и слушал сообщение диктора, за спиной которого на экране была спроецирована фотография женщины. Женщине было немногим более двадцати лет, симпатичная, несмотря на то, что передние зубы у нее несколько выдавались вперед.

«Репортаж с места события ведет Терри Уорнер», — объявил диктор, и на экране крупным планом появилось лицо темноволосой девушки, которой на вид не было еще и тридцати. На ней была толстая куртка с капюшоном, рука в перчатке сжимала микрофон. От сильного ветра волосы залепляли ей глаза, вынуждая то и дело убирать с лица мешавшие пряди. На заднем плане сновало множество людей. Людей в форме. Полицейских. Санитаров «Скорой помощи». Репортер стояла в палисаднике добротного дома, находившегося, видимо, в одном из жилых районов города. Время от времени Миллер замечал, как к забору, ограждавшему палисадник, подходили зеваки. Констебль из сил выбивался, требуя от толпы разойтись и не мешать следствию, но желание хоть одним глазком взглянуть на труп одерживало верх над страхом быть арестованными.

Терри Уорнер снова провела рукой по волосам, откидывая их назад, и посмотрела в объектив камеры.

Внизу на экране, рядом с эмблемой телекомпании, появилось ее имя.

«В доме, перед которым я стою — начала она, — менее получаса назад был найден труп женщины, и полиция, прибывшая на место происшествия, не без оснований утверждает, что она была убита тем же лицом, на счету которого за последний месяц еще пять убийств. Труп обнаружила соседка, которую врачи пытаются сейчас вывести из шокового состояния. Жертвой убийства стала двадцатитрехлетняя Бернадетта Эванс».

Миллер опять наполнил стакан и слегка усилил громкость.

«Рядом со мной, — продолжала Терри, — находится инспектор сыскной полиции, занимающийся расследованием данного преступления, Стюарт Гибсон».

Миллер весело улыбнулся, узнав полицейского.

— Старина Гибсон, — пробормотал он, разглядывая инспектора.

Раньше, в бытность Миллера на службе в Новом Скотленд-Ярде, они не раз работали вместе, да и теперь еще иногда встречались, заходя в бар пропустить по стаканчику. Годы и служба в полиции оставили на лице инспектора свой отпечаток. Но голубые глаза сверкали по-прежнему неустрашимо. Миллер снова улыбнулся, увидев, как волнуется перед камерой его бывший коллега. Он и раньше сторонился журналистов.

«Можно ли утверждать, что убийство совершено человеком, на счету которого и другие жертвы?» — спросила Терри и поднесла микрофон инспектору.

«Не исключено», — коротко ответил Гибсон.

«Убийца расчленил труп?»

«Воздержусь от ответа».

«Как скоро вы сможете установить личность убийцы?»

«Ответа не будет. — Полицейский отступил назад, пытаясь избежать дотошных вопросов и всевидящего ока камеры. — Это все, что я сейчас могу сказать».

«Каковы мотивы последнего убийства?» — не унималась Терри, шагая рядом с ним.

«Ответа не будет». — Гибсон дал понять, что беседа закончена.

В последний раз взглянув в камеру, полицейский удалился.

"Итак, по всей вероятности, серия убийств, взбудораживших всю страну, поставила полицию в тупик, — сказала журналистка. И после некоторой паузы добавила: — Репортаж вела Терри Уорнер, агентство «Независимый канал».

Ее лицо исчезло с экрана, и вместо нее появился диктор.

«Следующий репортаж Терри Уорнер смотрите в нашем ночном выпуске», — объявил он, переходя к следующему сюжету.

Миллер снова уменьшил громкость.

Шестая жертва.

Об этих убийствах писали в газетах. Он покачал головой: сколько еще людей погибнет, прежде чем убийцу поймают?

Додумать до конца ему не пришлось — внезапно зрение начало слабеть. На этот раз он не удержался и потер глаза. И тотчас его пронзила острая боль. К своему удивлению, он заметил, что, несмотря на неприятные ощущения, зрение восстановилось. Чтобы окончательно убедиться в этом, Миллер несколько раз закрыл и открыл глаза.

Не успел он промокнуть капельку влаги, выступившей на нижнем веке, как за дверью раздались тяжелые шаги и сердитый голос сестры Бреннан, пытавшейся кого-то остановить. Миллер нахмурился.

Дверь открылась, и на пороге появилась смущенная сестра.

— К вам посетитель, мистер Миллер, — сказала она сухо и снова вышла в коридор.

Миллер смотрел на дверь, размышляя, кто бы это мог быть.

В дверь просунулась голова посетителя, и Миллер почувствовал, как в жилах стынет кровь.

Он побледнел, сердце забилось чаще.

Пришелец, плотно закрыв за собой дверь, сверлил взглядом Миллера.

— Какого черта ты сюда притащился? — выдавил из себя Миллер, в голосе его слышались досада и страх. — Как ты меня нашел?

Глава 13

Теперь инспектор полиции Стюарт Гибсон был благодарен сигаретному дыму.

Он перебивал запах крови.

Инспектор стоял, глядя на труп, распростертый у его ног, и старался высосать застрявшую в зубах крошку от бутерброда, съеденного им незадолго до этого.

Рядом с ним стоял сержант сыскной полиции Чандлер, затягиваясь сигаретой «Мальборо» и выпуская тонкую струю дыма. Он тоже смотрел на труп.

Бернадетта Эванс в жизни была симпатичной девушкой, насколько они могли судить по фотографии. Но теперь все выглядело совсем иначе.

Она лежала обнаженная в гостиной небольшого дома, в котором жила вместе с двумя другими девушками. Обе они сейчас были у подруг, не мешая полиции заниматься расследованием. Во время убийства их не было дома. В противном случае, размышлял Гибсон, могло бы быть три трупа. Тот, который сейчас находился перед ним, был ужасен.

Убитая лежала с раскинутыми на манер крыльев руками, одна ладонь уже скрючилась — наступило трупное окоченение. Труп начал приобретать синеватый оттенок, главным образом, из-за большой потери крови. Этой темно-красной жидкостью были заляпаны ковер и мебель в комнате. Впечатление такое, будто какой-то помешавшийся художник забрел в гостиную и расплескал повсюду несколько банок густой красной краски.

Голова ее, точнее то, что от нее осталось, превратилась в сплошное месиво после нескольких десятков ударов старинной медной кочергой, брошенной рядом с трупом. Под градом ударов череп просто треснул — он раскрошился на сотни мельчайших осколков. Все кости и ткани выше нижней челюсти, как и череп, были размозжены и залиты липкой смесью крови, костной крошки и мозга. От трупа исходил страшный смрад, и Гибсон поперхнулся, когда ему пришлось склониться и осмотреть увечья, нанесенные на остальных частях тела. Тело оказалось изуродовано еще больше, чем голова.

Грудная клетка и груди были сравнительно нетронуты, за исключением трех-четырех незначительных порезов вокруг правого соска, один из которых, правда, почти рассекал темный кружок вокруг него, зато на животе зияли многочисленные глубокие и рваные раны. В двух местах из живота вылезли кишки, облепленные свернувшейся кровью. Однако наиболее ужасающую картину представляли половые органы девушки. Лобок, бедра и вся промежность были так искромсаны, что на их месте образовался сплошной зловонный кратер, обагренный запекшейся кровавой массой. Наружные половые губы убийца, видимо, поспешно, но основательно срезал, бросил рядом с трупом, теперь эти окровавленные кусочки мяса уже высохли и обесцветились. Относительно орудия убийства сомнений не возникало — это был большой и острый, как бритва, кухонный нож.

Вогнанный по рукоятку, он торчал из влагалища. Как металлический фаллос, застрявший там в финальном акте непристойного безумия.

— Если это может служить утешением, — сказал Сэм Лумис, накрывая простыней изувеченную нижнюю часть тела, — я уверен, что это было сделано уже после того, как она была мертва.

Патологоанатом, подняв брови, взглянул на Гибсона.

— Разве ж это утешение? — тихо произнес инспектор.

Он повернулся и жестом пригласил подойти двух ожидающих дальнейших указаний санитаров «Скорой помощи». Осторожно подняв обезображенное тело, санитары уложили его на носилки. Из окна передней Гибсон видел стоявшую у дома санитарную машину. Ее красные фары были потушены.

— Шесть жертв, шесть различных способов убийства, — раздумывал вслух инспектор. — Думал ли кто-нибудь, что такое возможно, а?

Вопрос не был обращен ни к кому конкретно.

— И тем не менее шесть трупов подтверждают это, — сказал Чандлер, растирая упавший на ковер пепел. Он сделал последнюю затяжку и погасил сигарету, раздавив ее в пепельнице. Через минуту он уже закуривал следующую. Гибсон смотрел на него с раздражением.

— Эти проклятые телевизионщики не убрались еще? — прокричал Гибсон полицейскому, стоящему у входной двери.

Полицейский выглянул в окно и кивнул.

— Почему бы тебе не поговорить с этой девицей? — сказал с улыбкой Чандлер. — Глядишь, попал бы в десятичасовой блок новостей.

Он пустил струю дыма мимо своего начальника.

— Она висит на этом деле столько же, сколько и мы, — сказал Гибсон.

— Интересно, знает ли она что-нибудь такое, чего не знаем мы? А помощь нам бы не помешала, от кого бы она ни исходила, — мрачно заметил Чандлер.

— Да, твоих улик явно не достаточно, Шерлок Холмс, — бросил в ответ инспектор, с укором взглянув на коллегу.

— Теперь меня это тревожит не меньше, чем тебя, — признался Чандлер. — Правда, моя ответственность с твоей не сравнима. Не меня же повысили.

— Ну да, — махнул рукой Гибсон, отворачиваясь от своего старшего по возрасту сослуживца, — не тебя.

— Свой отчет я представлю тебе, как только закончу, Стюарт, — ввернул Лумис, стараясь прервать словесный поединок двух сыщиков.

— Счастливо, Сэм, — сказал Гибсон. — Слушай, а ты действительно уверен, что и на этот раз действовал тот же самый убийца? Уж слишком разнятся способы убийства.

— Уверен, — оборвал его Лумис. — Раны на теле нанесены сильным ударом правой руки аналогично тому, как это было со второй жертвой, помнишь?

— Забудешь тут!

Вторая жертва, Николас Блейк, был найден тремя неделями раньше на скамейке в Гайд-парке. Его горло было перерезано в шести местах, голова практически отделена от туловища. Никакого орудия убийства обнаружено не было. Никакого оружия. Никаких отпечатков пальцев. Никаких зацепок.

Никогда не оставалось никаких следов.

— Можешь ли ты с уверенностью сказать, что убийца действовал один? — обратился Гибсон к патологоанатому.

— Я же объяснил, — начал Лумис, — манера нанесения режущих ран — одна и та же в двух случаях. Кроме того, все жертвы были обнаружены приблизительно в одном и том же положении — лежа на спине, что свидетельствует об определенном постоянстве, характерном для убийцы. Первая жертва была застрелена в положении лежа на боку, после чего труп был перевален на спину. Может быть, убийца стремился показать нам, что действует в одиночку.

— Зачем? — удивился Чандлер.

Лумис пожал плечами.

— Ты меня спрашиваешь? Я патологоанатом, а не психиатр.

— Бог ты мой, — вздохнул Гибсон, присаживаясь на ручку стоящей рядом софы и глядя на темно-красные разводы на ковре. — А я обещал своим ребятишкам, что завтра буду дома с ними.

— Издержки профессии, — заключил Чандлер. — С положением приходит ответственность.

Гибсон, уловив сарказм в голосе коллеги, рассерженно вскочил на ноги.

— Правильно! — выпалил он. — И не забудь, на ком ответственность, Чандлер. Повысили-то меня. Все твои вздохи и ахи ничего не изменят, так что не заняться ли тебе своими прямыми обязанностями? — Полицейский инспектор направился к двери, но, дойдя до нее, обернулся: — Пока тебя не заменили кем-нибудь другим. Помоложе.

Чандлер насупился и что-то злобно процедил сквозь зубы, когда начальник вышел из комнаты.

Помоложе! Хватит с него и того, что приходится получать указания от Гибсона, размышлял Чандлер. В свои сорок пять он был на семь лет старше своего начальника. На семь лет больше опыта, думал он с горечью. И все же, когда пришло время, повысили того, кто помоложе. Мысленно он постоянно возвращался к одному и тому же вопросу: почему его обошли? Может быть, потому, что, работая в отделе по борьбе с порнобизнесом в лондонском районе Сохо, однажды брал у торговца видеофильмами запрещенный товар? Нет, резонно рассуждал он, никто об этом не узнал, иначе бы его давно вывели на чистую воду. Скорее всего, это — ведомственная политика, в этом он не сомневался. Гибсон женат, у него двое детей, а Чандлер жил один, и его одиночество скрашивала лишь восточно-европейская овчарка. Гибсон представлялся лучшей кандидатурой на продвижение по служебной лестнице. Он казался более степенным, более надежным. И ко всему прочему участвовал в задержании членов вооруженной банды, которая шесть месяцев тому назад ограбила грузовик, перевозивший драгоценности на сумму в 750 тысяч фунтов стерлингов. Цепной пилой они проделали в грузовике дыру и тут же разделались с охранником, решившим сыграть роль героя. Другой караульный остался на всю жизнь парализованным — заряд из дробовика перебил ему позвоночник, а третьему охраннику удалось улизнуть, отделавшись легким ушибом головы, — бандиты ударили его топориком, который, пробив шлем, чуть-чуть зацепил череп.

Гибсон руководил захватом банды, состоявшей, как оказалось, сплошь из заморских профессионалов. Однако, перекрыв аэропорты и паромные переправы и сжав кольцо поиска вокруг центральной части Лондона, Гибсону и его людям удалось обнаружить часть денег, а с их помощью выйти на след одного из водителей, увозивших банду с места преступления. На допросе он раскололся и выдал своих сообщников. В течение четырех дней все они были пойманы и предстали перед судом.

Во время поисков и захвата банды Чандлер находился дома на больничном — у него было смещение хряща — и пропустил операцию. А Гибсон получил поощрение и продвижение по службе.

Чандлер сделал последнюю затяжку и бросил окурок в пепельницу на столе. На улице он увидел, что Гибсона опять занимает вопросами женщина-телерепортер. С тех пор как начались эти убийства, она постоянно оказывалась на месте события. Лучше бы ей держаться подальше от этого, размышлял он, скользя оценивающим взором по ее ладной фигуре. Джинсы, заправленные в сапоги, соблазнительно облегали ее ноги и бедра. Крепенькая, подумал про себя полицейский, проходя мимо.

— Не могли бы вы сообщить какие-то неофициальные сведения? — подступала Терри к полицейскому инспектору.

— Вам, телевизионщикам, ни одного лишнего слова! — воскликнул Гибсон. — Стоит немного увлечься, как это станет главной новостью следующего вашего выпуска.

— Общественность имеет право знать, что происходит, — ответила журналистка. — Если объявился маньяк, совершающий массовые убийства и терроризирующий население района, вам не следует скрывать от людей факты.

— Когда придет время довести до общественности все факты, это сделает Новый Скотленд-Ярд, не полагаясь на разных репортеров, — проскрипел Гибсон. — Вы, должно быть, меня за дурака принимаете. Думаете, мне неизвестно, к чему все эти расспросы? Да вы вцепились в это дело с самого начала, делаете себе на нем имя, вот почему вас так все интересует.

— Я делаю свое дело, — сказала Терри.

— Уж это точно! Так создается великое телевидение! — сострил он. — Да ведь и я стараюсь заниматься своей работой, только моя работа не в том, чтобы давать интервью на месте каждого убийства.

— Вы полагаете, что последует еще? — ухватилась Терри.

Гибсон подозрительно скосил на нее глаза, подумывая о том, чтобы отойти, но почему-то заколебался, и голос его стал менее нетерпимым.

Он устало пожал плечами.

— Вполне возможно, если иметь в виду, какой крепкий орешек нам достался. — Гибсон смерил ее холодным взглядом. — Только не ссылайтесь на меня в своем репортаже.

Терри улыбнулась и покачала головой.

Гибсон заторопился к голубой «фиесте», стоявшей рядом с санитарной машиной. Чандлер, с сигаретой в зубах, сел за руль; устроившись рядом, Гибсон помахал перед собой рукой, разгоняя дым, который начал быстро заполнять машину.

Чандлер завел двигатель, а полицейский инспектор пристегнул ремень безопасности.

Машина рванула с места.

Терри проводила ее взглядом, ощущая на лице первые капли дождя. В небе, высоко у нее над головой, начали сгущаться тучи.

* * *

Поездка обратно в центр Лондона заняла менее получаса, но в неловком молчании, наступившем между Гибсоном и Чандлером, она тянулась бесконечно долго. Инспектор сидел, закрыв глаза и погрузившись в свои мысли. Время от времени он приподнимал веки, чтобы взглянуть на дождь, ливший теперь как из ведра; «дворники» не успевали очищать лобовое стекло. Свет фар проезжавших мимо машин, неоновые вывески, светящиеся рекламы кинотеатров, казалось, перетекали друг в друга и лились рекой вдоль улиц.

В машине стоял крепкий табачный дух. Гибсон приспустил окно, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. Но запах сигарет лишь сменился смрадом выхлопных газов.

— Напрасно ты завел разговор с репортером, — сказал Чандлер.

Гибсон открыл глаза и с досадой посмотрел на подчиненного.

— Не учи меня, как надо обращаться с прессой, Чандлер, — ответил он резко.

— Вообще-то она недурна, — ухмыльнулся Чандлер. — Я бы не прочь за ней приударить.

— Откуда ты знаешь, что она позволяет это делать пожилым? — тихо сказал Гибсон, и на его губах появилась легкая усмешка.

Чандлер бросил на него неприязненный взгляд.

— Во всяком случае, нам надо заниматься более важными вещами, чем женщины, — заметил инспектор. — Ты направил ребят из судебной экспертизы пройтись по дому после нашего отъезда?

— И до и после, — ответил Чандлер и, повернув машину, резко надавил на тормоз: в нескольких метрах впереди два пешехода сходили с тротуара на мостовую.

— Куда лезете? — заорал на них Чандлер, проезжая мимо.

Гибсон посмотрел на подчиненного и неодобрительно нахмурился.

— Хорошо бы дактилоскопия показала что-нибудь на этот раз, — сказал Чандлер. — А то чем больше убийств, тем более дерзким становится убийца.

— Но с каждым убийством возрастает вероятность того, что он наконец допустит ошибку, — возразил Гибсон.

— Ты хочешь сказать, что все дело лишь в том, скольким еще людям придется расстаться с жизнью, пока у нас не появятся веские улики? — съязвил Чандлер.

— Тебе прекрасно известно, что я занимаюсь этим чертовым делом, — напомнил Гибсон своему коллеге.

— Но отвечаешь-то ты.

— Правильно, я, — сухо согласился инспектор. — И не забывай об этом. Если бы ты больше думал о деле и меньше о своем продвижении, нам всем было бы от этого только лучше.

Чандлер остановил машину, и инспектор решительно открыл дверцу, выходя на дождь. Его собственная машина стояла на мокрой площадке поблизости.

— До завтра, — бросил он небрежно, захлопывая за собой дверцу.

— Пока, — прошипел Чандлер.

Он смотрел, как инспектор забирался в свою машину, и в нем закипала злость.

Ничего, Гибсон еще узнает, как помыкать им.

Еще узнает.

Наваждение

Кровь, разлившаяся на дороге, начала уже свертываться. Густеть под палящими лучами солнца.

Кошке удалось кое-как убраться подальше от дороги, несмотря на то что сбившая ее машина переехала ей задние лапы, превратив их в лохмотья. За животным тянулся кровавый след, тут и там попадались кусочки раздавленных внутренностей. След обрывался у неглубокой канавы на обочине, где кошка нашла себе прибежище.

Беспомощное, изуродованное тело билось в конвульсиях от терзавших ее приступов боли.

Ребенок сидел на корточках в полушаге от канавы и смотрел на умирающее животное, с удивлением разглядывая то, что осталось от его тела.

Кошку держали в закутке, выгороженном для нее в саду за домом, не позволяя выбегать на дорогу, но она каким-то образом ухитрилась выбраться из своего жилища, за что и поплатилась. Малыш завороженно смотрел, как толчками вытекает кровь из расплющенной нижней части тела, как выползают набухшие кишки из разорванного живота. В нескольких местах в этом кроваво-красном месиве торчали оголенные белые кости.

Кошка была старая, жирная, обрюзгшая и облезлая, и ребенку казалось, что ее тело просто лопнуло — таким сильным был удар наехавшей на нее машины.

С полдюжины мух уселись на кровоточащие останки и пировали, подобно кучке гурманов на обильном банкете. Кошка слабо мяукала, и каждый раз при этом изо рта и носа у нее хлестала кровь. Глаза ее были полузакрыты, и ребенок понимал, что скоро наступит смерть. Знала ли кошка, что умирает? Осознавала ли, что будет лежать в этой канаве до тех пор, пока не прекратятся конвульсии, что ей уже никогда не подняться? Малыш во все глаза смотрел на животное, словно надеясь получить ответ.

Кошка была рыжей, но теперь ее шерсть вся была покрыта густой спекшейся кровавой массой, похожей на клей.

Ребенок придвинулся еще ближе, пристальнее вглядываясь в ослабевшее тело: кошка продолжала издавать звуки, похожие на мяуканье, и силилась поднять голову, как бы моля о помощи. Будь даже это в его силах, ребенок и тогда не стал бы помогать кошке, — он весь был во власти зрелища, взгляд его был прикован к судорожным движениям агонизирующего, но еще живого существа.

Какую боль оно ощущало? Чувствовало ли теплые кольца своих внутренностей, рвущихся, как жирные окровавленные змеи, наружу?

Голова кошки запрокинулась на мгновение назад, она затихла, и лишь едва различимые движения грудной клетки свидетельствовали, что в животном еще теплится жизнь.

Ребенок потянулся, чтобы поднять лежавшую позади него веточку, упавшую со стоящего рядом с канавой дерева. Он осторожно потыкал животное веточкой, желая убедиться, способно ли раздавленное тело еще шевелиться. Кошка вдруг громко мяукнула, из чего ребенок заключил, что она ощутила новую боль. Отложив веточку, ребенок наблюдал, как корчится в муках животное. Налетели еще мухи и присоединились к своим пирующим собратьям, несколько мух уже терзали располосованное чрево.

Ребенок с интересом пробовал подсчитать, сколько же всего этих черных точек, резко обозначившихся на красной крови.

Грудная клетка кошки поднималась все реже и реже, дыхания совсем не было слышно, как будто сам этот процесс причинял ей боль.

Малыш наклонился над канавой, прислушиваясь к скрипучим звукам, неожиданно присоединившимся к бульканью крови. Из горла кошки вдруг ударил фонтан, тело забилось в судорогах, передние лапы задрожали, словно их теребили за невидимые нити. Потом тело кошки дернулось, а голова откинулась назад.

Ребенок ждал, не появятся ли какие-нибудь признаки жизни, и, когда таковых не последовало, снова взял веточку и слегка ткнул ею в голову кошки.

Кошка не двигалась.

Ребенок, протянув руку, пощупал пальцами кишки, выползавшие из странной дыры в животе кошки. Они были еще теплыми. Воздух вокруг наполнился резким запахом крови, ребенок поднес к лицу руку, испачканную этой пахучей жидкостью, медленно ее обнюхал и снова взглянул на мертвое животное.

Одна муха заползла кошке в рот, наполненный кровью.

Ребенок не мог оторвать глаз.

Глава 14

Фрэнк Миллер сполоснул лицо холодной водой и встал перед зеркалом, изучая свое отражение. Секунду он смотрел на капельки влаги на подбородке, затем потянулся за полотенцем и вытерся.

— Не могу смириться с вашим решением, мистер Миллер, — сказал Джордж Кук, глядя, как Миллер провел рукой по волосам. — Еще раз предупреждаю: если возникнут осложнения, я не возьму ответственности на себя.

— Разумеется, — отозвался Миллер, надевая джинсы. Натянув на голову спортивный свитер, он заметил несколько небольших, не более булавочной головки, дырочек, прожженных искрами от внезапно разорвавшихся зарядов, чуть не оставивших его слепым на всю жизнь. Он снова пригладил волосы и провел рукой по густо заросшим щекам — щетина заскрежетала под пальцами.

— Я искренне признателен вам и вашему персоналу за то, что вы смогли для меня сделать, доктор, — сказал Миллер.

Кук вздохнул.

— Вы могли бы выразить свою признательность, оставшись под нашим наблюдением еще недели на две, — заметил хирург.

Миллер улыбнулся.

— Хорошая уловка, — сказал он, подходя к гардеробу, чтобы взять куртку. Из одного кармана ее он извлек фотоаппарат со вспышкой. — Никуда не хожу без этой штуки, — добавил он весело. — Послушайте, это может показаться смешным, но не позволите ли вы мне сделать пару снимков? Можете назвать это силой привычки.

— Ведь это вы — знаменитость, мистер Миллер, — сказал с улыбкой Кук. — Это мне надо вас фотографировать.

Дверь открылась и вошла сестра Бреннан.

— Как раз вовремя, — обрадовался Миллер, передавая ей фотоаппарат. — Будьте добры, снимите нас с доктором Куком.

Медсестра кивнула и улыбнулась, Миллер объяснил, как обращаться с аппаратом, потом они с доктором встали рядом, и она навела на них объектив. При вспышке Миллер от боли моргнул, но виду не подал и попросил Кука сняться еще раз. Затем Миллер, обхватив за талию слегка покрасневшую медсестру, поставил ее рядом с хирургом. Сверкнула вспышка, и Миллер заснял хирурга вместе с медсестрой. Сунув фотоаппарат обратно в карман, он надел куртку.

— Обещайте, что явитесь через неделю для контрольного осмотра, — строго сказал Кук. — Это может оказаться крайне важным. А если почувствуете боль или жжение в глазах, немедленно возвращайтесь. Ради самого себя.

Миллер улыбнулся и протянул доктору руку; они тепло попрощались.

— Еще раз большое спасибо. — Миллер обернулся и поцеловал медсестру в щеку, заметив, как она зарделась.

— Я провожу вас до выхода, — сказал Кук.

— Не стоит.

— Таковы правила больницы. Сделайте хоть что-нибудь как положено.

Миллер кивнул и вышел вслед за хирургом из палаты.

В лифте Миллера так и подмывало протереть глаз, перед которым все вдруг поплыло, но, как только двери лифта открылись, резкость вернулась.

Когда Миллер с хирургом направлялись к выходу, навстречу им попались два санитара «Скорой помощи». Один торопливо катил по полированному полу вестибюля каталку, другой нес два пакета крови для переливания. За ними еле поспевала медсестра.

С улицы доносился вой сирен.

Электронное устройство, прикрепленное к лацкану халата Кука, начало подавать скрипучие сигналы, и доктор вздохнул.

— Кажется, мне прибавляется работы, — сказал он, протягивая на прощание правую руку.

Миллер крепко пожал ее и обернулся, провожая взглядом хирурга, пустившегося бегом по коридору. Некоторое время Миллер постоял у дверей главного входа, затем сошел по ступенькам на залитую солнцем улицу.

Он чуть не вскрикнул — ослепительное солнце ударило в глаза. Прикрыв глаза рукой и морщась от боли, он сделал несколько неуверенных шагов. Голова разламывалась. Глаза жгло, словно их тянули из глазниц раскаленными клещами.

Пришлось вернуться в спасительную тень вестибюля. Справа висело три телефона. Миллер подошел к одному из них и вызвал такси, чтобы ехать домой.

Он решил подождать машину в тени.

* * *

К тому времени, как он добрался до дома, солнце успело закатиться за гряду облаков, надвигавшихся с запада. Миллер прищурился, опасаясь даже обычного дневного света, но боли не было. Он порылся в карманах, отыскал ключ, открыл дверь и вошел в квартиру. Постоял в прихожей, наслаждаясь тишиной. На коврике у его ног лежала кипа почты, но он, не обращая внимания на нее, устремился в гостиную. Достал из бара большой стакан и наполнил его виски. Сделав огромный глоток и поморщившись в ожидании, пока обжигающая жидкость стечет по горлу в желудок, он улыбнулся и взмахнул стаканом.

— Добро пожаловать домой, — причмокнул он от удовольствия языком.

Свободной рукой Миллер дотянулся до телефона, зажал трубку между ухом и плечом и набрал номер. После длинных гудков на другом конце провода отозвался женский голос.

— Я хотел бы поговорить с Филипом Дикинсоном, — сказал Миллер.

Ему ответили, что мистер Дикинсон занят на съемках.

— Передайте ему, пожалуйста, что звонил Миллер. Я выйду на работу завтра.

Женщина поблагодарила его за звонок и повесила трубку.

Миллер налил себе еще виски и со стаканом в руке пошел по коридорчику к другой двери. Отпер ее и вошел в комнату.

В комнате было темно, шторы все еще плотно задвинуты. Миллер помедлил у двери, наслаждаясь окутавшим его полумраком. Наконец он нашарил выключатель и зажег свет.

Под потолком вспыхнуло сразу несколько ламп дневного света, залив комнату холодным свечением.

Справа стоял большой письменный стол, за ним — бесконечные ряды картотеки.

Сверху, с металлического блюда на него смотрела отсеченная голова.

Миллер бросил взгляд на этот забрызганный кровью предмет и улыбнулся.

Глава 15

Труп был нагой.

Он сидел в углу комнаты на стуле с высокой спинкой. Голова, запрокинутая назад, открывала огромную рану, почти отделявшую голову от туловища. Кровь стекала по груди и животу к нижней части тела, которая была сильно изувечена.

Между ног трупа, поднятый, как при эрекции, был виден опухший, похожий на толстого червя орган, болезненно-бледного цвета, но тоже весь в крови. Рядом с головкой этого органа находилось что-то наподобие крошечных рук с загнутыми когтями на пальцах. Отдаленно напоминавшее бескровного уродливого головастика, существо открыло рот: в острых зубах застряли куски плоти, которую оно прогрызало, освободившись от тела хозяина.

Миллер с гордостью рассматривал свою работу. Это было одно из наиболее дерзких и великолепных изобретений, которые он когда-либо создавал. Оно использовалось при съемках фильма «Пришелец», которому он отдал два предшествующих года. Когда картина была готова к прокату в Штатах, начались разговоры о том, чтобы вырезать сцену, в которой это существо прогрызало себе путь, освобождаясь от хозяина, лежавшего на своей жене. После этого, по сценарию, оно должно было проникнуть во влагалище женщины и вызвать там подобное же кровавое опустошение, но эта последняя часть сцены в конце концов отправилась на полку. Но даже и после этого из-за ряда других омерзительных видеоэффектов, задуманных Миллером, картину запретили в США, и она впоследствии так и погибла, не дойдя до экрана. Но все равно Миллер был доволен тем, как сработали его эффекты. Он еще некоторое время любовался своей работой, потом перевел взгляд на другого обитателя комнаты.

Это была женщина.

Кожа у нее на лице была содрана, обнажив паутину мышц и сухожилий. Одна глазница пуста: глаз болтался на уровне щеки, удерживаемый ниточкой нерва. Рот открыт, внутри — остатки языка, отрезанного тем же ножом, которым так искусно освежевали лицо женщины.

Рядом с ней — какое-то обгоревшее тело.

Отрубленная нога, вся покрытая личинками червей, примостилась в углу комнаты, как стойка для зонтиков.

Около нее лежало туловище мужчины с толстыми щупальцами вместо ног; задушенное щупальцами, скрючилось изувеченное и окровавленное тельце ребенка.

Довольная улыбка не сходила с губ Миллера, пока он оглядывал свое произведение. При изготовлении каждого из щупалец была использована гидравлика в сочетании с проводами, и ему вместе с группой из шести технических специалистов потребовалось больше недели, чтобы подготовиться к съемке кадра, длившегося не более восьми секунд. И по сей день, в очередной раз смотря фильм, Миллер убеждался: проводов не видно, хотя ему было известно расположение каждого из них. Это была еще одна сцена, которой он справедливо гордился.

В кресле сидел мужчина с пробитой головой. Миллер изготовил голову из пустотелой формы, а потом наполнил ее говядиной, бутафорской кровью и бараньими мозгами. Когда настало время «жертве» получить" выстрел в голову, занятый в эпизоде актер просто выстрелил из ружья в верхнюю часть макета, и полголовы как не бывало. После съемок Миллер принес макет человека домой. Теперь тот таращился на него своим пустым стеклянным глазом.

Специалист по эффектам уселся за письменный стол и оглядел мастерскую. Он сам оборудовал себе кабинет вскоре после того, как переселился в этот дом. Вначале, когда он работал фотографом, это была фотолаборатория. В ней до сих пор стояла двойная раковина, а в воздухе висел запах проявителя, теперь, правда, к нему примешивался стойкий запах резины. Латекс был одним из наиболее часто использовавшихся материалов при изготовлении искусственных органов, и Миллер считал, что он прост в обращении и долговечен. Некоторые из страшилищ, деливших с ним мастерскую, выглядели как новые, как в день их создания.

Миллер улыбнулся про себя, вспомнив, как однажды, беря у него интервью, корреспондент из одного журнала о кино назвал его современным доктором Франкенштейном, окружившим себя собственными созданиями.

Наряду с целыми фигурами в комнате повсюду валялись многочисленные головы, глаза, черепа и конечности. Все это когда-то использовалось в фильмах, над которыми он работал. На письменном столе лежали эскизы грима, разрабатываемого им для фильма «Астроканнибалы», а также фотографии как готовых изделий, так и опытных образцов. Усаживаясь за стол, Миллер пробежал глазами эскизы и фотографии, но вдруг его внимание привлекла стена напротив.

На ней висела огромная доска для объявлений и афиш, сплошь усеянная разнокалиберными фотографиями. Только запечатлены на них были не изобретения Миллера. То было наследство от прежних времен, когда он работал фотографом в полиции и в прессе. Цветные и черно-белые памятки ужасов, которые он хранил многие годы.

Вся в кровавых подтеках расплющенная детская коляска, сбитая машиной, за рулем которой сидел пьяный водитель, и бесформенная груда мяса под передним колесом. Миллер до сих пор помнил душераздирающий крик матери ребенка у себя за спиной, пока он щелкал аппаратом. Помнил, как замедляли ход машины и водители глазели из окон. Помнил кровь, струящуюся к водосточной решетке.

Щелк.

Женщина после группового изнасилования четырьмя мужчинами и связанная электрическим шнуром перед тем, как ей затолкали во влагалище разбитую бутылку.

Щелк.

Две жертвы убийства из мести. Им вырвали зубы клещами, а потом задушили проволокой для резки сыра.

Щелк.

Самоубийца, увлекший за собой какого-то бизнесмена, бросившись на находящиеся под током рельсы на станции «Найтсбридж».

Щелк.

Мужчина, решивший проявить геройство и оказавший сопротивление вооруженному налетчику, ограбившему почту; найден в придорожной канаве с вырванными гениталиями и руками, глубоко засунутыми в отверстие в промежности.

Щелк. Щелк. Щелк.

Миллер снова отхлебнул из стакана и бросил взгляд вдоль шкафов с ящичками. Все они тоже были полны фотографий. Хранилище боли и унижения, навек запечатленных благодаря фотоаппарату. Ламинированный ужас, к которому он часто обращался. Но еще более объемным хранилищем зрелищ и впечатлений была его память. Любая гнусная, отвратительная картина прилипала к его сознанию, как короста, которую невозможно отодрать.

Сзади него громко тикали часы, гулко отдаваясь в тишине комнаты.

Миллер долго сидел за письменным столом, зажав в руке стакан виски. Почувствовав легкую ноющую боль в левом глазу, он моргнул, и через секунду уже в глазу стоял туман. Как будто перед ним повесили кусок марли. Миллер чертыхнулся и протер глаза, задохнувшись от сильной боли. Приоткрыв глаз, он удостоверился, что зрение вернулось к нему. Миллер допил остатки из стакана, поднялся и подошел к шкафам. Выдвинув ближайший ящик, просунул в него руку и извлек бутылку виски. Бутылка была наполовину пустой — результат его предыдущих посещений. Он отвинтил пробку и налил большую порцию. Обвел взглядом своих монстров и поднял в приветствии руку со стаканом.

* * *

Его разбудил пронзительный телефонный звонок.

Миллер резко выпрямился в кресле, даже слишком резко и тут же почувствовал, что голова гудит. Он мельком взглянул на часы и схватил трубку.

Было четыре часа тридцать шесть минут. Уже вечер.

— Алло. Фрэнк Миллер, — сказал он, потирая большим и указательным пальцем переносицу.

Ответа не последовало.

— Алло, — сонно повторил он.

На другом конце провода — негромкое дыхание.

— Не тот дом выбрали для непристойных шуток по телефону, — прорычал он, готовый бросить трубку.

— Миллер.

Услышав свою фамилию, он не стал делать это простое движение, дающее ему возможность уклониться от разговора. Снова прижал трубку к уху.

— Миллер, ты меня слышишь? — спросил голос, который он тотчас же узнал.

— Какого черта? — злобно сказал Миллер. — Я же тебя предупредил тогда в больнице, чтобы ты не преследовал меня. Если понадобишься, я сам позвоню.

— Просто хотел проверить, вернулся ли ты домой, — хохотнул голос.

— Положи трубку! — процедил Миллер сквозь стиснутые зубы.

— До скорой встречи. — Миллеру показалось, что он услышал негромкое причмокивание, прежде чем в трубке наступила тишина. Он быстро повесил трубку и отодвинулся подальше от телефонного аппарата, как от прокаженного. Но еще долго не спускал с него глаз.

Как будто опасался, что он может зазвонить снова.

Глава 16

Миллер стоял посреди мастерской, освещаемой лишь тусклым красным светом фонаря, прикрепленного к углу верстака.

Из кранов над обеими раковинами текла вода, смывая проявитель с отпечатков, которые он обрабатывал. Глядя, как отчетливо проступают изображения на снимках, он стал развешивать их для просушки. Дойдя до фотографии, где он снят вместе с сестрой Бреннан, Миллер улыбнулся. Взгляд его задержался на фотографии доктора Кука с медсестрой.

Когда он более тщательно осмотрел ее, от улыбки не осталось и следа.

Сначала ему показалось, что его подводят глаза.

Он моргнул, но ничего не изменилось.

Может быть, пленка оказалась некачественной, подумал он. Наверняка, какой-то брак.

Миллер еще раз взглянул на снимок, где он стоял рядом с доктором Куком. Потом снова на фотографию доктора с медсестрой.

На обоих снимках проступали какие-то пятна, некая светящаяся тень вокруг фигуры доктора. Как будто его тело было в какой-то ауре.

Миллер поднес снимки поближе к свету и закрыл правый глаз. Прищурился, увидев странную дымку, окутывавшую каждый сантиметр изображения доктора.

Казалось, тень вокруг его фигуры сделалась более контрастной. Миллер глубоко вздохнул и наморщил лоб.

Потом закрыл левый глаз и снова взглянул на снимки.

— Что такое? — пробормотал он.

Аура, казалось, исчезла. Снимкитеперь выглядели вполне обычными.

Он снова посмотрел одним левым глазом.

Светящаяся тень вновь появилась.

Миллер в задумчивости стал кусать нижнюю губу, недоумевая, почему аура проступает только тогда, когда он смотрит на снимки пересаженным глазом? Он тряхнул головой, пораженный не только тем, что способен видеть свечение вокруг фигуры доктора Кука, но тем, почему это с ним происходит.

Что же, черт возьми, это такое?

Глава 17

Два угона самолета, взрыв бомбы, подложенной террористами в Италии, постоянно растущая безработица и серия изнасилований, ограблений и убийств.

День, как две капли воды похожий на любой другой, думал Миллер. Он сидел, поставив стакан на ручку кресла, и смотрел новости. В глазах у него защипало, как будто в них попал песок, и он осторожно протер нежные выпуклости. Рядом с ним стояла бутылка виски, на три четверти пустая, но Миллер совсем не был пьян. Вообще, он не помнил, когда был последний раз пьян в стельку. Возможно, сегодня не мешало бы это исправить, рассуждал он, поднося стакан ко рту.

Зазвонил телефон.

На мгновение Миллер застыл, прислушиваясь к хриплым звонкам. Потом повернулся в своем кресле и, обведя взглядом полутемную гостиную, уставился на стол, где стоял телефон.

Он продолжал звонить.

Миллер нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и теперь диктор лишь беззвучно шевелил губами.

Телефон все еще звонил.

Миллер встал и подошел к столу. Занес руку, чтобы снять трубку, и застыл с поднятой рукой, пытаясь успокоиться.

Не дважды же за один вечер, подумал он с тревогой.

Выждав еще несколько секунд, Миллер хотел было снять трубку.

Звонки прекратились.

Миллер вздохнул и посмотрел на телефон и свою занесенную над ним руку.

Он уже собирался опустить ее, когда снова раздался хриплый звонок.

На этот раз он схватил трубку и прижал ее к уху, стараясь не нервничать.

— Фрэнк, ну слава Богу! Как ты себя чувствуешь? — спросил Филип Дикинсон. — Извини, что беспокою так поздно. Мне передали, будто ты готов приступить к работе, и я решил заранее предупредить тебя: в расписание съемок внесены кое-какие изменения. На завтра мне потребуются новые спецэффекты. Я понимаю, что в твоем распоряжении не слишком много времени, но другого выхода нет.

— Что тебе нужно? — спросил Миллер.

— Понимаешь, будет сниматься эпизод, где каннибалы врываются в детский приют.

Миллер оживился, предвкушая интересную работу.

— Эта сцена сорок три по сценарию, если захочешь почитать, — продолжал режиссер. — Мне понадобится оторванная рука. Остальные эффекты — как по сценарию. Извини, конечно, что уведомляю тебя так поздно, Фрэнк.

— Не волнуйся. — Миллер глотнул виски. — Сейчас же этим и займусь.

Они наскоро попрощались, и Миллер положил трубку.

Он повернулся и направился в прихожую, даже не выключив телевизор. Отыскав в мастерской свой экземпляр сценария, полистал его и нашел нужную сцену. На полях красными чернилами было написано:

ОТОРВАННАЯ РУКА

МЕРТВЫЙ РЕБЕНОК

Миллер взглянул на часы. Одиннадцать тридцать шесть. Он приступил к работе.

* * *

Час пятьдесят восемь ночи.

Миллер медленно провел указательным пальцем по ободку стакана и оглядел предмет, лежавший перед ним на верстаке.

Рука была оторвана по плечо, в окровавленной плоти кое-где видна раздробленная кость. Вокруг кисти глубокие раны. Пальцы широко растопырены, готовые ухватиться хоть за что-нибудь.

Специалист по киноэффектам был удовлетворен своей работой. Рука точь-в-точь как натуральная. Прямо как в приемном отделении, куда доставляют пострадавших, подумал он, весело хихикнув.

Рука была сделана из жесткого поролона и покрыта резиной, чтобы прибавить ей эластичности. Для придания формы Миллер наложил латекс. Работал он быстро и ловко. Дав руке затвердеть, покрасил ее. По сценарию, рука должна была двигаться — проползти по полу и схватить актера за лодыжку. Но за столь короткое время, отпущенное Миллеру, он не успел бы изготовить потайные моторчики и механические приспособления, которые могли бы придать бутафорской руке все качества и возможности живой. Он решил упростить задачу: актеру надо будет просунуть свою руку, загримированную под оторванную, сквозь отверстие в полу. Правда, вначале придется снимать, как рука ползет по полу. Миллер уже неоднократно практиковал такой прием в тех случаях, когда требовалось снять отдельные части тела. Например, на макете отрубали голову, в образовавшееся отверстие просовывал свою голову актер, а вокруг его шеи наносилась искусственная кровь и прикреплялись куски плоти из латекса — полная иллюзия, что отрубленная голова еще живет. Нет ничего проще, думал он, улыбаясь.

Наполнив стакан, Миллер снова взглянул на свое изобретение. Потом пробежал глазами по странице измятого киносценария.

— "Каннибалы хватают ребенка и тащат его на кухню, — усмехнувшись, вслух прочитал Миллер. — Между одним из них и поваром завязывается драка. Ребенок..."

Он поднял глаза от сценария и покачал головой. И ведь кто-то же платит больше четырех миллионов долларов за такое дерьмо! Кинобизнес никогда не переставал удивлять его.

— "Ребенок", — проговорил он, равнодушно взглянув на пометку красными чернилами на полях.

МЕРТВЫЙ РЕБЕНОК

Миллер почесал затылок. Значит, работы прибавится? Он допил стакан одним большим глотком и быстро наполнил его снова. Руки его при этом слегка тряслись.

Миллер посмотрел на телефонный аппарат.

В тишине оглушающе стучали часы.

Он закрыл глаза, почувствовав, что пропадает резкость очертаний. Открыв их через минуту, снова уставился на телефон. Прерывисто дыша, протянул руку к трубке и, поколебавшись, наконец снял ее.

Миллер поднес трубку к уху и долго вслушивался в монотонный гудок.

Стараясь унять дрожь в руке, он с силой сжал ее в кулак, потом постепенно расслабил. Ничего не помогало: пальцы тряслись.

Миллер заскрежетал зубами и, наконец, решившись, стал набирать номер.

Глава 18

Помещение в Новом Скотленд-Ярде, отведенное для проведения пресс-конференции, оказалось слишком тесным.

По прикидке Гибсона, не меньше тридцати журналистов набилось в комнату с ковром на полу, в которой уже стоял сизый туман от множества выкуренных сигарет. Время от времени взрывались вспышки, неумолчно щелкали фотоаппараты, журналисты громко переговаривались между собой. Инспектор сыскной полиции перебирал лежащие перед ним стопкой бумаги, будто не знал, чем занять свои руки.

Рядом с ним за столом, занявшим добрую половину комнаты, сидел патологоанатом Сэм Лумис, пожилой мужчина, деловито раскуривавший свою трубку. Гибсону казалось, что в клубах поднимавшегося к потолку табачного дыма Лумис и сам вот-вот задымится. Лицо красное, на лысине выступили серебристые капельки пота.

За Лумисом сидел Лоренс Чапмен, комиссар полиции — высокий, болезненно худой, с резкими чертами лица и короткими седыми волосами. В нем трудно было угадать облеченного большой властью человека, которому подчинена вся полиция Сити и который руководит ею с необычайной легкостью, но внешний вид часто обманчив. Несмотря на кажущуюся растерянность, в работе Чапмен был настоящим дьяволом.

Начиная свою карьеру сыщиком, он дважды удостаивался отличий за храбрость, причем во второй раз получил пулевое ранение в плечо из оружия 38-го калибра, что стало для него постоянным напоминанием об опасности службы.

Сзади него сидел сержант сыскной полиции Чандлер и ковырял в зубах сломанной спичкой. Заметив, что Чапмен смотрит на него с возмущением, он прекратил свое занятие.

Терри Уорнер подошла вплотную к столу и не сводила взгляда с этих четверых мужчин, ожидая минуты, когда можно будет задавать вопросы. Операторов с телевидения на конференцию не пустили, о чем было объявлено только накануне. Видя, что представителям полиции, очевидно, нечего особенно сказать, она удивилась: зачем надо было брать на себя лишние хлопоты, приглашая их на эту встречу? Увидев, что со своего места поднимается Чапмен, она решила, что теперь сможет узнать, что хотела.

Комиссар полиции постучал ладонью по столу и снова опустился на стул в ожидании, когда в комнате прекратятся разговоры. И вот наступила тишина, прерываемая лишь щелканьем фотоаппаратов.

— Дамы и господа, мне хотелось бы покончить с этим как можно скорее, — объявил он. — В конце концов, у нас у всех есть обязанности, которыми мы не можем пренебрегать, не так ли? — Он невесело улыбнулся и продолжал: — Мы созвали вас на эту пресс-конференцию, поскольку в деле, которым мы занимаемся, произошли значительные события. Я не хотел бы квалифицировать это как массовые убийства, но другого термина не подберу. Так или иначе, разрешите представить вам инспектора сыскного управления, возглавляющего следствие по этому делу.

Чапмен представил Гибсона и уселся на свой стул, скрестив руки на животе.

Инспектор многозначительно кашлянул и поднял глаза на застывшие в ожидании лица. Заметив Терри, стоявшую в переднем ряду, отвел взгляд.

— Как вы знаете, до сегодняшнего дня убийца совершил шесть убийств, — начал Гибсон. — И нам все еще не удалось обнаружить никаких улик, которые могли бы объяснить мотивы преступлений или позволить обоснованно подозревать каких-то конкретных лиц. — Он снова кашлянул. — Вчера мы арестовали одного подозреваемого. Кое-кто нам оказывает содействие в расследовании.

Относительная тишина в конференц-зале неожиданно взорвалась многочисленными вопросами и восклицаниями. Терри ни в чем не уступала коллегам и, задавая очередной вопрос, вдруг заметила, как Гибсон украдкой бросил взгляд на Чапмена, на лице которого застыла слабая улыбка.

— А мне казалось, что у вас нет никаких зацепок, — сказал репортер из газеты «Экспресс».

— Не верьте тому, что пишут в газетах. — Гибсон изобразил на лице подобие улыбки — вот, мол, и мы умеем шутить. — Пока мы располагаем одной-двумя не очень надежными уликами, которые мало о чем говорят, но мы уверены, что очень скоро последуют официальные обвинения.

— Как вам это удастся? — послышался громкий голос откуда-то с задних рядов.

— Мы обнаружили некую взаимосвязь между всеми шестью совершенными убийствами, — сказал Гибсон, глядя в лежащий перед ним блокнот.

— А вы не могли бы сказать, что это за взаимосвязь? — настойчиво спросила Терри.

— В данный момент — нет, — ответил Гибсон. — Все, что я могу пока сказать, это то, что мы установили ряд аналогий в способах убийств.

— Что вам известно об убийце? — снова спросила Терри, заметив, что Гибсон опять украдкой посмотрел на Чапмена.

Комиссар полиции едва заметно качнул головой.

— Пока ничего, — сказал Гибсон, смахивая с верхней губы капельку пота.

— Как скоро вы сможете сообщить какие-нибудь подробности? — спросил тот же репортер из «Экспресса».

— Ответа не будет.

Раздался громкий залп — десятки аппаратов щелкнули одновременно.

— Действительно ли тела всех жертв были сильно изуродованы? — выкрикнул человек, стоящий рядом с Терри. Блокнот его был открыт, он торопливо что-то записывал.

— Воздерживаюсь от ответа.

— Есть ли у убитых женщин какие-либо признаки полового насилия? — прогремел с заднего ряда голос корреспондента газеты «Сан».

— Не могу ответить.

— Что вы можете сказать о личности подозреваемого? — не отступала Терри, пригвоздив Гибсона взглядом. — Его возраст, пол, социальное положение, вообще что-нибудь?

— Я уже объяснил — не могу. — Гибсон почувствовал, что у него пересохло в горле. Взял со стола стакан и отпил из него.

Терри отвела глаза и заметила, что Чапмен в упор смотрит на нее. И почему-то поежилась под его взглядом.

— Может быть, вам все-таки известны мотивы убийств? — продолжала допытываться Терри.

— Ответа не будет, — поспешно бросил Гибсон.

— Пожалуй, нам не следует излагать больше никаких деталей данного дела, — вдруг вступил в беседу Чапмен. — Достаточно сказать, что арест произведен и в положенный срок мы представим полный отчет. — Он переглянулся с Гибсоном. — А на сегодня пока все! — выкрикнул Чапмен, когда треск фотоаппаратов и голоса присутствующих слились в гул, нарастающий крещендо. Представители прессы словно бы не спешили расходиться. И только когда полицейские поднялись со своих мест и направились к расположенному за их спинами выходу, репортеры по одному потянулись из комнаты.

Терри на мгновение задержалась, глядя вслед выходящим из дверей Гибсону и Чапмену, которые о чем-то шептались. Когда дверь за ними закрылась, она вздохнула, недоверчиво покачав головой и нахмурив брови.

* * *

— Так они нам и поверили! — обеспокоенно воскликнул Гибсон, стоя в коридоре рядом с конференц-залом.

— А куда они денутся? — ухмыльнулся Чапмен. — По-моему, вы переоцениваете интеллект этих щелкоперов, Стюарт. Мы объявили, что произвели арест, и они клюнули. К завтрашнему утру об этом растрезвонят все газеты, сообщат по всем программам телевидения. Что касается прессы и общественности, пусть они думают, что убийца арестован.

— Но что будет, если кто-то докопается до истины? Если обнаружится, что мы знаем об этом подонке ничуть не больше, чем после первого убийства? Что тогда?

— А это уж наша с вами забота — не дать им ни о чем пронюхать. Я и позвал их на эту пресс-конференцию для того лишь, чтобы они оставили нас на время в покое, вы же знаете. Мы обязаны обезвредить маньяка до того, как он совершит новое убийство.

Гибсон вздохнул и мельком взглянул на Чандлера.

По губам сержанта тенью скользнула усмешка.

Глава 19

Концы с концами не сходились.

Сколько бы раз Терри Уорнер ни пыталась сопоставить разрозненные сведения, ей никак не удавалось выстроить их в логический ряд.

Еще неделю назад полиция была просто сбита с толку этой серией убийств, после которых не оставалось абсолютно никаких улик. А теперь вдруг выясняется, что арестован подозреваемый. Терри недоуменно качала головой, обдумывая эту новость. И все равно факты не сходятся. Как в поговорке: нет желатина — не будет и заливного.

Убирая упавшую на лоб темную прядь, она почувствовала, что кожа покрылась капельками пота.

В машине было душно, как в духовке.

Терри взглянула на сломанный обогреватель, от которого тянуло жаром, и решила, что, как только у нее выдастся свободная минута, немедленно займется им. Поток машин впереди нее замедлил ход, и она опустила боковое стекло.

Облачко выхлопных газов тотчас ворвалось в машину, пришлось поспешно закрывать окно. Жара, решила она, все же лучше смрада. Сзади нее водитель черного «порше» сильно нажал на клаксон. Терри поправила зеркало заднего вида и взглянула на нетерпеливого автомобилиста, нервно барабанящего пальцами по рулю. Неожиданно он дал газ, круто развернулся и промчался мимо нее на такой скорости, будто ушел со старта в автомобильных гонках.

Терри улыбнулась про себя, поймав в зеркале свое отражение. Темные круги под глазами стали слишком заметными. Терри досадливо прищелкнула языком: сказываются бессонные ночи. Видела бы ее сейчас мама! «Тереза Николь Уорнер, тебе надо больше следить за собой». Она явственно слышала мамин голос. Родители были категорически против, когда семь лет назад она объявила о своем намерении уйти из отчего дома. Они тут же стали приводить ей расхожие доводы о том, что Лондон — это исчадие зла и преступности, а дурные люди только того и ждут, чтобы в их сети угодила наивная двадцатилетняя девушка. Тот факт, что она уже работает в крупном рекламном агентстве и нашла вполне приличную квартиру для себя, не внес успокоения в их души. Было бы, однако, удивительно, если бы они не выказали своего неудовольствия, а потому она спокойно воспринимала их паранойю, все эти предостережения и увещевания до тех пор, пока мама не предприняла попытку зайти с другого конца. За две недели до намеченного дня отъезда Терри она впала в глубокую депрессию. Это ее состояние приводило Терри в тихую ярость, особенно после того, как мать повадилась разглядывать по вечерам старый семейный альбом, сетуя при этом, что теряет свою единственную дочь. Сначала Терри пыталась отшучиваться, и вот тогда-то в нее полетели первые стрелы.

— С того дня, как умерла Ева, — сказала мама однажды, — ты — единственное, что у нас осталось. Она была бы против твоего отъезда.

Упоминание имени ее покойной сестры глубоко ранило Терри, и не потому только, что это была самая низкая и коварная уловка, к которой могла прибегнуть мама.

Ева была на год старше Терри, и упоминание о ней затронуло больную струну в ее душе. Сестра умерла от менингита, когда ей было двенадцать лет, и Терри на всю жизнь запомнила, как ее, одетую в лучшее платье, заставили по много часов подряд простаивать у гроба покойной сестры, выставленного на обозрение в гостиной их дома. Сперва она горько плакала, но, когда ритуал этот стал повторяться изо дня в день целую неделю, к концу ее Терри уже смотрела на покойницу скорее с чувством недоумения, нежели печали. Мама сделала несколько снимков лежащей в гробу покойной дочери. Эти снимки тоже были помещены в альбом.

Со смертью Евы родители обрушили всю свою любовь на Терри, которая все больше задыхалась под бременем этой любви. Даже теперь она не могла понять, как ей достало смелости покинуть отчий дом.

Но, вопреки отчаянной попытке мамы испробовать последнее средство воздействия, это лишь упрочило решимость Терри покинуть дом. Отец тоже было попытался разжалобить ее: обняв дочь за талию, он умолял ее подумать, что будет с матерью после ее отъезда. Но даже такое испытание ее приверженности семейному очагу не поколебало намерения Терри. По правде сказать, она должна была возненавидеть родителей за то, что они не пришли на вокзал проводить ее. Впрочем, их даже не было в стране в это время. В те дни, когда она готовилась к отъезду, они, слава Богу, решили взять недельный отпуск.

Терри иногда звонила им, когда считала это необходимым, чтобы сообщить, что она жива-здорова, работает, что она еще не изнасилована группой психопатов и что нет, домой она возвращаться не собирается. Исчадие зла и преступности обращается с ней пока хорошо. Ей казалось несущественным упоминать о тех трех-четырех скоротечных связях, которые у нее были. Зачем беспокоить родителей, если для нее самой они мало что значили? Вместе с подругой они снимали квартиру в Блумзбери, но та месяц назад переехала к своему парню, предоставив Терри одной расплачиваться по многочисленным счетам за квартиру. Она выкрутилась, благо работа телевизионного репортера хорошо оплачивалась, а с тех пор, как пошли ее сообщения об убийствах, она даже получила повышение по службе.

Четыре года назад ее взяли на «Независимый канал» телевидения секретаршей, потом она дослужилась до должности референта и, наконец, ей представилась возможность встать перед камерами. Ее появление на телеэкране не прошло без внимания со стороны власть предержащих: Терри не только с блеском делала свое дело, но оказалась весьма привлекательной. Новости кажутся более приятными, когда их сообщают симпатичные девушки. Даже если им приходится рассказывать о жутких подробностях каких-то диких, изощренных убийств, случившихся впервые за многие годы.

Терри подъехала к стоянке позади телецентра, нашла свободное место и припарковала свой «мини-клабмен». Подхватив с заднего сиденья сумочку, вышла, заперла дверцу машины и зашагала через всю стоянку к стеклянной двери входа.

Человек не двинулся с места.

Лишь проводил ее взглядом.

Глава 20

В лифте Терри нажала кнопку шестого этажа, приветливо улыбнувшись двум полным уборщицам, которые, восхищенно поглядывая на нее, расплывались в бессмысленной улыбке. В ведре у уборщицы была хлорка, Терри так и подмывало зажать нос — едкий запах был невыносим. Женщины все улыбались ей, пока она не вышла на своем этаже. Выходя из лифта, она услышала за спиной взволнованное бормотание:

— Это — она, ну та, что делает репортажи об этих убийствах.

— Я тоже ее узнала. Терри... не помню фамилии.

Когда двери лифта захлопнулись, голоса пропали. Терри пошла по длинному коридору, постукивая высокими каблуками по свеженатертому полу. По стенам были развешаны фотографии сотрудников телеканала: дикторов, комментаторов, технического персонала. Шестой этаж был полностью отдан отделу новостей, а под ним размещались нервные центры развлекательных, публицистических и театральных программ. Здание было огромным, но, проработав здесь четыре года, Терри знала его как свои пять пальцев.

Она свернула за угол, обменявшись на ходу приветствиями со знакомым оператором, и подошла к двери с табличкой «Редактор отдела новостей». Открыв ее, Терри вошла.

Ее встретил стук пишущей машинки.

Паула Крейн подняла голову и улыбнулась репортеру.

— Привет, Терри, — сказала секретарша на своем раскатистом кокни^[3]. — Боб у себя в кабинете, — кивнула она на дверь за ее спиной. — Тебе принести туда чашечку кофе?

— Да, спасибо, Паула, — поблагодарила Терри. — Он сегодня в хорошем настроении?

Зазвонил телефон, и Паула жестом призвала Терри соблюдать тишину.

— Погоди, — сказала она и сняла трубку.

— Доброе утро. Кабинет Боба Джонсона. — Дикция Паулы стала вдруг безукоризненной, а акцент напрочь лишился своей ист-эндской окраски. — Нет, к сожалению, мистер Джонсон сейчас занят. Можно я передам ему, чтобы он вам перезвонил? Спасибо. — Паула повесила трубку. — Взбесились прямо, телефон звонит все утро, — сказала она, переходя на свои привычные интонации.

Терри рассмеялась и вошла в кабинет шефа.

Боб Джонсон сидел за компьютером, сосредоточенно перебирая клавиши, но, заметив Терри, оторвался от работы.

— Каково? — воскликнул он, размахивая распечаткой. — Последние котировки. С тех пор, как начались эти убийства, у нашей программы прибавилось пятьдесят тысяч зрителей. Вот, полюбуйтесь, — протянул он ей распечатку, — примерно 8 тысяч на каждого убитого. — Джонсон горько усмехнулся. — Если так пойдет и дальше, мы станем популярнее, чем «Новости в десять часов».

— Грандиозно, — произнесла Терри без всякого энтузиазма. — Правда, если все то, что я услышала в Новом Скотленд-Ярде, соответствует действительности, вам придется подыскивать новую сенсацию, Боб. Они утверждают, что арестовали убийцу.

Джонсон обвел взглядом кабинет, лоб его прорезали глубокие складки.

— Нет, это невозможно, — сказал он спокойно, приглаживая ладонью свои черные волосы. — Было же официально заявлено, что у них нет улик.

— Я тоже так думала, — отозвалась Терри.

Вошла Паула с двумя чашками кофе. Поставив их на стол, она мельком взглянула на редактора и торопливо вышла. Он еще некоторое время смотрел на распечатку, затем бросил ее на стол.

— Расскажите мне поподробнее, — попросил Джонсон, усаживаясь в кресло.

Терри начала описывать то, что произошло на пресс-конференции менее часа назад. Джонсон внимательно слушал, хотя Терри все больше убеждалась, что занимает его вовсе не ее рассказ. Время от времени их взгляды встречались, но он тут же отводил глаза, похотливо разглядывая ее фигуру.

Он изучал тонкие черты ее лица, гибкую линию шеи в обрамлении густых каштановых волос, взгляд его скользил по ее высокой груди, бесцеремонно задерживался на просвечивающемся сквозь блузку лифчике. Терри сидела, положив ногу на ногу, и Джонсон с вожделением глазел на ее прикрытые хлопчатобумажной юбкой бедра, размышляя о том, как, должно быть, нежна кожа под этой тканью.

Она отпивала из чашечки кофе, все время ощущая на себе его взгляд и испытывая некоторую неловкость от столь неприкрытого признания ее физических достоинств.

Боб Джонсон был крепко сложен, многие, глядя на него, полагали, что прежде он усердно занимался боксом. Лицо квадратное, приплюснутый нос на фоне рябоватой кожи, глубоко посаженные глаза. По правой щеке от уха тянулся шрам до самого подбородка. Рубашка его была расстегнута у шеи, как бы давая простор ходящему ходуном кадыку. Ладони широкие, толстые, хоть и с длинными пальцами. Под рукавами рубашки угадывались хорошо развитые бицепсы, да и сами руки, покрытые от кисти до локтя черными волосами, выдавали в нем силу. Он был, по мнению Терри, лет на пять-шесть старше нее, но, по-видимому, точного возраста Джонсона никто не знал. Уже почти десять лет он являлся редактором и режиссером программы «Последние новости». И за это время сумел превратить ее в одну из самых популярных независимых информационных программ, выходящих в эфир. В редакции к нему относились со смешанным чувством уважения и страха, и Джонсон всячески старался поддерживать в подчиненных оба эти чувства. За время своего правления он, насколько Терри было известно, уволил по крайней мере с десяток работников, а однажды, когда какой-то кинооператор стал слишком сильно выражать свой протест, Джонсон уложил его на месте ударом левой.

Сейчас он сидел, слушал ее и, кажется, не мог найти в себе силы отвести взгляд от ее тела.

Под этим пристальным взглядом Терри смущенно заерзала и снова отпила кофе.

Джонсон перевел глаза на ее нежные руки, придерживающие на коленях чашку — пальцы изящно обхватили фарфор. Он почувствовал, как у него между ног стала возрастать эрекция, и подался вперед, навалившись грудью на стол.

— Ничего не понимаю, — сказал он, когда Терри закончила свой рассказ. — Полиция заявляет, что подозреваемый находится под стражей?

Она кивнула.

Джонсон поднялся со своего места, подошел к окну и посмотрел вниз на стоянку машин.

— Вряд ли они говорят правду, — сказал он спокойно и прищурил глаза.

— Какую информацию будем давать? — спросила Терри. — Наши зрители должны что-нибудь узнать об этом. Не можем же мы просто обойти молчанием то, о чем непременно сообщат во всех других программах новостей и что завтра окажется на первых полосах всех газет! У меня такое впечатление, что именно этого полиция и добивалась.

Джонсон не ответил. Он покачал головой и повторил снова:

— Вряд ли они говорят правду.

Некоторое время Терри смотрела на его широкую спину, затем поднялась со своего места. Джонсон обернулся.

— Ничего не попишешь — будем сообщать об этой истории как ни в чем не бывало, — решил он. — Зайдите в третью студию, надо кое-что записать для шестичасового выпуска новостей.

Он шумно выдохнул, глядя, как она ставит чашку.

Терри кивнула и вышла.

Джонсон выждал секунду, затем приблизился к столу и взял с него чашку, из которой Терри пила кофе.

Возбужденный, поднес чашку к лицу, стараясь уловить на ней запах от ее духов, потом прижался к чашке губами и, закрыв глаза, нежно чмокнул ободок в том месте, которого касались губы Терри. Его язык жадно скользнул по фарфору, оставив каплю слюны. Джонсону страстно хотелось, чтобы это была ее слюна.

Он крепко обхватил руками чашку, чувствуя, что эрекция усиливается.

Обследование

Ребенок знал, где надо копать.

Не было необходимости включать фонарь.

Пока.

Время от времени его маленькая фигурка замирала, он озирался на дом, расположенный в десяти — пятнадцати метрах от него в глубине сада, но никто не появлялся. Все было тихо.

Лопата легко входила в мокрую землю, и ребенок без труда выворачивал большие комья. Чем глубже уходила лопата, тем быстрее росла куча земли рядом. Из кустов донесся какой-то шорох; малыш замер и прищурил глаза, силясь рассмотреть в темноте то место, откуда исходил шум. Кромешная тьма. Чернота ночи покрывалом окутывала ребенка.

Ребенок продолжал копать, пока шорох не повторился снова; он отложил лопату и включил фонарь: луч света заскользил по кустам. Из-под изгороди выбежал ежик, но, напуганный светом, тут же метнулся назад.

Ребенок выключил фонарь и взялся копать снова. Наконец лопата ткнулась во что-то мягкое и податливое. Теперь надо было вынимать землю руками. Сидя на корточках у неглубокой ямки, ребенок разгребал зарытый в ней серый целлофановый пакет для мусора. Достав из кармана перочинный ножик, он полоснул лезвием по пакету, открывая его содержимое.

В нос ударил смрад разложившегося мяса, похожий на запах от пораженной гангреной раны. Не обращая внимания на подступившую тошноту, малыш резал пакет дальше, держа в другой руке фонарь и освещая им останки раздавленной кошки, захороненной в этой скромной могилке пять дней назад.

Туша была сплошь усеяна личинками.

В провалившихся глазницах кишели и копошились белые и прозрачные червячки, которые в свете фонаря стали корчиться и изгибаться быстрее. Из ноздрей и ушей мертвого животного полезли черви, жирные и раздувшиеся, как набрякшие вены. Десятки других нашли себе пищу в животе кошки. Казалось, что труп был начинен паразитами, аппетит которых на мертвечину был теперь удовлетворен сполна.

Ребенок смахнул фонарем несколько личинок с головы кошки, они упали на черную землю и белели в темноте, как только что посеянные семена.

Небольшие ранки были заполнены свежеотложенными яйцами мух, а недавно вылупившиеся личинки деловито насыщались.

Сидя у края ямки, ребенок сосредоточенно наблюдал за происходящим на теле кошки. Вот она, смерть! Всему, что принимает земля, уготован один конец — стать пищей для червей и личинок. Неужто и человека, лежащего в своем гробу, словно заботливо упакованная пища, ждет та же участь? Ребенок задумался: каково ощущать себя лежащим на дне ямы, зная, что тысячи паразитов забираются тебе в глаза, в каждую ранку, заползают в каждое отверстие, прогрызая все на своем пути?

Это рай или ад? Или неизбежность? Выходит, смерть — просто полное физическое разрушение тела. Пища для любителей мертвечины.

Ребенок еще раз направил луч фонаря на труп кошки и не мигая уставился на него. Личинки продолжали свою трапезу.

Глава 21

Топор был увесистый, должно быть, фунтов в шесть, и, описав им дугу, Миллер чуть было не потерял равновесие. Он помахал этим смертоносным орудием перед собой и слабо улыбнулся.

— В тебе пропадает отличный лесоруб, — сказал Филип Дикинсон, разглядывая специалиста по киноэффектам через широкоугольный объектив. Миллер сильно зажмурился, почувствовав, как левый глаз начинает слегка саднить, но ощущение дискомфорта быстро прошло, и он передал топор стоящему в ожидании актеру. Пэт Салливан, зажав в руке топор, смотрел, как Миллер сделал несколько больших глотков из фляжки, прежде чем вновь вернуться к своей работе.

Отдыхавший поодаль Кевин Брейди пытался прикурить сигарету. Из-за сковавшего лицо актера тяжелого грима ему это долго не удавалось. Уже три часа он пребывал в оболочке из латекса, череп разламывался, словно зажатый в тиски. Казалось, что под резиновой маской надулись и вот-вот лопнут вены, если его немедленно не освободят от этой передвижной тюрьмы.

Миллер жестом подозвал актера и стал отлеплять с его лица и тела тяжелую пленку. Скрытая латексом, правая рука Брейди была туго привязана на груди.

— Чем не Нельсон? — пробормотал он сквозь грим.

Не обращая внимания на шуточки Брейди, Миллер закрепил на его теле систему тонких резиновых трубочек, перекинув их концы через его плечо. С помощью специальных насосов по этим трубочкам должна была подаваться бутафорская кровь.

Повернувшись к стоявшему у него за спиной столу, Миллер снял тряпицу, которой был накрыт какой-то предмет.

Им оказалась рука, изготовленная Миллером накануне ночью.

Дикинсон вышел из-за камеры и с восхищением осмотрел этот искусственный обрубок. Он не переставал удивляться тому, как мастерски Миллер имитировал живые органы.

Пока специалист по киноэффектам приворачивал искусственную руку ремнем к плечу Брейди, режиссер объяснил, как он собирается снимать следующий эпизод.

На это ушло меньше пяти минут.

Брейди, исполняющий роль одного из «астроканнибалов», в этой сцене должен был схватиться с Салливаном в палате сиротского приюта, где Салливану предстояло отрубить «каннибалу» руку. Дикинсон намеревался в одном кадре запечатлеть, как Салливан замахивается и бьет топором, и уже в следующем кадре отсеченная рука должна была отлетать от плеча. Чтобы правдоподобность происходящего была полной, двоим помощникам следовало в этот момент дернуть за привязанные к руке и тщательно замаскированные веревки. Миллер поместил в обрубок три-четыре мешочка с кровью, которые должны были лопаться при взрыве дистанционно управляемых пиротехнических патронов в ту минуту, когда обрубок попадал в объектив камеры.

— На этом мы отрубаемся, — улыбнулся Дикинсон. — Прошу прощения за такой каламбур.

Миллер согнулся под рукой, еще раз проверяя заряды, его глаза беспокойно блеснули — в памяти всплыла картина недавней катастрофы.

— Готово, — сказал он, отступая назад.

— Я очень признателен тебе, Фрэнк, за то, что ты сумел так скоро вернуться к работе, — сказал Дикинсон, когда исполнители и съемочный состав заняли свои места.

Миллер лишь слегка пожал плечами и осторожно потер левый глаз: зрение опять ухудшилось.

— Прости, что пришлось побеспокоить тебя вчера вечером, но такие сцены грешно выкидывать, — добавил режиссер.

— Все в порядке, — ответил специалист по киноэффектам, рассматривая пульт управления, который он держал в одной руке. В другой у него была фляжка.

— Так, — рявкнул Дикинсон. — Все готово? Операторы, вы готовы?

Съемочная площадка откликнулась нестройным хором.

— Все... «Хлопушка»! — заорал Дикинсон, подталкивая вперед Салливана. — Начали!

Салливан приблизился к Брейди, который стоял перед камерой, согнувшись и свесив руки ниже колен.

Миллер напряженно следил за разыгравшимся перед ним действием, успевая бросить взгляд в сторону — не заметны ли веревки, прикрепленные к бутафорской руке. Он отхлебнул из своей фляжки, кося одним глазом на Салливана, а другим — на двух замерших в ожидании помощников, стоящих справа от него и в кадр не попадающих.

Салливан занес топор.

Брейди бросился на него.

Топор со свистом рассек воздух и опустился на плечо Брейди.

— Стоп! — приказал Дикинсон, и Салливан отступил на пару шагов назад, все еще держа в руке топор. — Теперь — вторая камера! Мне нужен промежуточный кадр, где Кевин с отсеченной рукой.

Свет снова убавили, заработали камеры, и Брейди оказался в кадре один, изображая муки адской боли от удара топора, отрубившего ему руку.

Он слышал, как порвалась ткань на его куртке, и в ту же секунду по сигналу Миллера двое помощников сильно потянули за невидимые веревки, увлекая в сторону отсеченную руку. Когда она ударилась о землю, Миллер нажал нужную кнопку на пульте дистанционного управления, и пакетики с кровью стали лопаться, забрызгав обтянутый латексом обрубок липкой жидкостью. Бутафорская кровь ударила фонтаном и из тонких трубочек, закрепленных на плече Брейди, и актер, памятуя инструкции, схватился уцелевшей рукой за имитируемую рану, из которой продолжал извергаться кровавый поток.

— Стоп! — снова рявкнул Дикинсон, и съемочная площадка снова озарилась светом. — Превосходно! — хлопнул он Миллера по плечу. — Теперь мне нужно снять, как топор вонзается в плечо, под разными углами. — Дикинсон обернулся к Салливану.

Миллер бережно, как подготавливаемое к длительному хранению сокровище, поднял отрубленную руку и принялся заворачивать ее в полотенце.

— Вызови меня, когда все будет готово к следующей сцене, — сказал он Дикинсону. — Я буду в гримерном фургоне.

Режиссер кивнул и занялся установкой камер для повторной съемки нападения Салливана на «астроканнибала».

Миллер побрел со съемочной площадки и у выхода еще раз приложился к своей фляжке. Выйдя на улицу, он окунулся в море солнечного света и невольно прикрыл глаза рукой, оберегая их от палящих лучей утреннего солнца. Вытащив из заднего кармана джинсов темные очки, поспешно надел их и почувствовал, как спало напряжение в глазах, защищенных от неумолимого сияния.

Миллер пересек площадку для стоянки машин, сквозь подошвы ботинок проникал жар от раскаленного бетона. С искусственной рукой под мышкой он некоторое время перебирал ключи и, найдя ключ от фургона, вошел в гримерную. Внутри стоял полумрак, и Миллер облегченно вздохнул, наслаждаясь приятной прохладой. Осторожно положил отсеченную руку на один из столиков и присел рядом на диванчик. Снова отпил из фляжки и сунул ее в задний карман.

Взгляд его упал на лежащий под столом плотно закрытый и запертый на ключ кожаный саквояж. Даже застегнутая молния была на замочке.

Сильный запах кожи.

Миллер долго в задумчивости смотрел на саквояж, затем придвинул его к себе и, порывшись в карманах, достал крошечный ключик. Открыв замочки, спрятал ключ обратно в карман и медленно потянул за молнию. Молния тихонько похрустывала, металлические зубы разжимались, все шире раскрывая пасть — чрево саквояжа.

Внутри, как в гибком гробике, лежала идеальная копия тельца ребенка, которому не было и восьми месяцев.

Миллер склонился над неподвижной фигуркой в саквояже, и его взгляд встретился с гипнотически застывшим взглядом ребенка, слепо взиравшего на мир стеклянными шариками глаз.

Он в последний раз критически осмотрел безжизненное тело и так же медленно застегнул молнию.

Подняв саквояж, Миллер вышел с ним из фургона-гримерной.

* * *

— Ты уверен, что сумеешь отснять это с одного захода, Фил? — спросил специалист по киноэффектам, открыв стеклянную дверцу микроволновой печи.

Ребенок лежал там, свернувшись, как мертворожденное дитя этого стального чрева.

— Невероятно! — воскликнул Дикинсон. — Так похоже!

Вид этого крошечного создания, казалось, загипнотизировал его.

Словно пропустив мимо ушей комплимент, Миллер опрокинул в рот фляжку, с которой не расставался.

— Будем продолжать? — спросил он и закрыл дверцу, увидев приближающуюся камеру.

Оператор стал наводить резкость на лежавший в печи муляж.

— Как все это будет выглядеть, Фрэнк? — поинтересовался Дикинсон. — Ты опять снабдил изделие взрывными устройствами? — И он кивнул на ребенка.

Миллер ответил едва заметным кивком.

— Включай печь и сам увидишь, что произойдет, — буркнул он, снова отпивая из своей фляжки.

Миллер отступил за камеру, объектив которой был нацелен на микроволновую печь и ее обитателя, как огромный телескопический прицел.

— Ну, пошел, — махнул Дикинсон оператору. — Начали!

— Снимаю! — отозвался оператор.

Дикинсон протянул руку к регулятору температуры микроволновой печи, оставшемуся за кадром, и повернул его.

Кожа ребенка в стальном гробу, казалось, начала розоветь.

Режиссер подвернул регулятор.

200 ватт.

Теперь жар от печи ощутили уже все, кто стоял вокруг нее.

300 ватт.

Миллер сделал еще глоток виски и увидел, что кожа ребенка приобрела темно-бурый оттенок. Это, понял он, означало, что тело зажаривается изнутри.

400 ватт.

Два ассистента, один из которых — женщина, замерли в оцепенении, глядя на то, как безжизненная фигурка ребенка вдруг скорчилась, как будто в ней еще сохранились какие-то остатки жизни.

500 ватт.

Кожа ребенка постепенно сморщивалась, и, приглядевшись, Миллер заметил, что тело едва заметно колеблется, как будто внутренние органы, расплавившись под воздействием высокой температуры в печи, стали закипать. Ребенок словно содрогался.

600 ватт.

Миллер ждал.

Тельце в печи вытянулось.

Один глаз расплавился в глазнице, когда температура стала неимоверно высокой.

700 ватт.

Миллер прикинул, сколько времени это еще займет.

Десять секунд. Двадцать.

Тельце ребенка забилось сильнее, кожа приобрела ярко-красную окраску. Рот открылся, как будто ребенок звал на помощь, и из всех отверстий хлынул пенящийся поток темно-коричневой жижи, словно чьи-то невидимые пальцы сдавили гигантский фурункул, из которого потек пузырящийся гной.

Послышался громкий омерзительный хлопок, тельце лопнуло, как плотный пузырь; куски мяса стали распадаться на глазах. Дымящееся месиво забрызгало внутри всю печь, кто-то из наблюдавших, зажав рот рукой, стремглав выбежал вон. Миллер как завороженный следил за тем, что делалось в печи. Теперь куски мяса быстро зажаривались при температуре, достигшей своего предела, растекшаяся жидкость испарялась.

Ответственный за спецэффекты, Миллер продолжал бесстрастно смотреть, даже не замечая, что вся съемочная группа уставилась на него.

Одни с изумлением.

Другие с отвращением.

Кинооператор не стал дожидаться сигнала Дикинсона. Он самовольно прекратил съемку, когда у него сильно свело в животе.

— Как это вам удается делать так чертовски правдоподобно? — спросил кто-то из ассистентов с побледневшим лицом.

— Профессиональная тайна, — ответил Миллер.

Он сделал большой глоток из фляжки и стал смотреть, как из-за дверцы печи вырываются клубы пара.

Запах шел отвратительнейший.

— Профессиональная тайна, — тихо прошептал специалист по киноэффектам.

Глава 22

Сидя в своей «гранаде», Миллер опустил оба солнцезащитных козырька, но мощный поток солнечных лучей каким-то образом все равно достигал его глаз. Он сильно моргал, щурился под темными стеклами очков, стараясь ослабить испепеляющий блеск стоящего в зените небесного светила.

Управляя машиной, он большим и указательным пальцами не переставал потирать переносицу, чтобы унять боль, раскаленным гвоздем впившуюся в середину лба. Часы на приборном щитке показывали половину третьего. Через пятнадцать минут его ждали в больнице, куда он ехал на контрольное обследование. Миллер сильнее нажал на педаль акселератора, до предела разгоняя автомобиль по почти пустынной дороге.

Он решил, что не вернется на работу после обеда. Дикинсон говорил, что будет снимать интерьер и обсуждать с ведущими актерами завтрашний съемочный день, так что Миллеру все равно делать там было нечего. После больницы он поедет домой. Перед тем как уехать со студии, он вымыл микроволновую печь, отскоблил прилипшие к стенкам этого металлического гробика куски запекавшегося в нем ребенка и собрал их в черный пакет для мусора, который он потом выбросил. Миллер отказался от всех предложений помочь ему, предпочитая заниматься этим в одиночку. Дикинсон сказал, что, по его мнению, подобная натуралистичность была достигнута благодаря какому-то жарочувствительному заряду, вмонтированному в макет ребенка, который сработал при достижении определенной температуры.

Миллер лишь усмехнулся про себя и пожал плечами: пусть, мол, режиссер остается при своем мнении.

Миллер не горел желанием выкладывать ему всю правду.

Он слегка притормозил, подъезжая к изгибу дороги, и чертыхнулся про себя: перед глазами поплыл туман. Не останавливая машину, Миллер на мгновение с силой сжал веки, надеясь, что пелена рассеется. Но дорога впереди по-прежнему оставалась в дымке.

Он выругался про себя и стал меньше давить направую педаль.

— Ну же, проясняйся, — пробормотал он, снова сильно моргнув.

Зрение вернулось к нему быстро и с удивительной отчетливостью. Миллер улыбнулся и продолжал езду, заметив, что навстречу ему движется большой контейнеровоз. Уже за сотню метров слышался рев двигателя этого восемнадцатиколесного чудовища.

И вдруг — темнота.

— О черт! — воскликнул он, чуть не задохнувшись.

Внезапно беспросветная мгла окутала его. Он ослеп.

Не видел даже руки перед собой.

Машину стало кидать из стороны в сторону. Миллер, вцепившись в руль, пытался удержать ее, понимая, что чертов контейнеровоз раздавит его в лепешку.

Водитель грузовика лихорадочно сигналил, но Миллер едва справлялся с машиной, прижимая ее как можно ближе к краю дороги и опасаясь вообще потерять управление.

Может, резко тормознуть?

Сделай он это, машину закрутит волчком. Лучше съехать на обочину, возможно, заросли бирючины смягчат удар.

Если, конечно, грузовик не сомнет его раньше.

За его невидящими глазами мысли проносились с быстротой молнии. Помертвевший от ужаса, он до боли в руках сжал руль. И так же внезапно, как и пропало, зрение вернулось к нему.

Он снова видел.

Видел, что контейнеровоз всего в нескольких метрах от него.

Видел, что еще секунду-другую, и металлическая громадина врежется в его машину.

Миллер нажал на акселератор, развернул свою «гранаду» и бросил ее на живую изгородь вдоль дороги.

Грузовик пронесся мимо лишь в нескольких сантиметрах от хвостовой части машины, и Миллер услышал громкий свист его пневматических тормозов; чертова колесница, сильно вибрируя, остановилась.

Сам же он, резко надавив на тормоз, всем телом уткнулся в рулевую колонку и теперь от удара тяжело дышал. С трудом откинулся на сиденье, боковым зрением заметив бегущего к нему водителя грузовика.

Дверца машины Миллера резко распахнулась.

— Какого черта? — закричал водитель, однако при виде белого как мел Миллера осекся и продолжал примирительно: — Ты мог бы проститься с жизнью.

Миллер не ответил; сняв темные очки, аккуратно протер глаза.

— Ничего, обошлось? — поинтересовался водитель. Миллер кивнул.

— Может, вызвать «скорую» или еще что сделать?

Специалист по киноэффектам отрицательно качнул головой.

— Нет, не надо, — сказал он, и водитель грузовика уловил запах виски в его дыхании.

— Ты что, пил? — резко спросил он.

— Не настолько, чтобы было заметно. Во всяком случае, причина не в этом.

— Напиваются до чертиков, а потом садятся за руль. Вот из-за таких, как ты, и гибнут люди, — рявкнул водитель грузовика.

— Говорю же, это не от выпивки, — буркнул Миллер, подняв глаза на водителя. Ему никак не удавалось успокоить дыхание. Он опустил веки и, посидев с закрытыми глазами, стал медленно приоткрывать их, опасаясь, как бы снова не наступила слепота. Но свет не пропал, и очертания предметов не были размыты.

— Ты уверен, что «скорая» не нужна? — повторил свой вопрос водитель грузовика.

— Все нормально, — сказал Миллер, заводя двигатель.

Водитель грузовика отошел, давая Миллеру возможность выехать задним ходом обратно на дорогу. Он еще долго смотрел вслед удалявшейся «гранаде» и, лишь когда она скрылась за поворотом, покачал головой и побрел к своему грузовику.

— Проклятый маньяк, — ворчал про себя водитель, забираясь в кабину.

Миллер тряхнул головой и приложил два пальца к левому глазу. Глаз дергало, как при нарыве. Проклятье! Он сглотнул, почувствовав, что все лицо покрылось пленкой пота. Хорошо бы знать, произошло ли это от только что пережитого, когда он был на волосок от смерти?

Или от предчувствия, что слепота может обрушиться на него снова и без всякого предупреждения?

Он продолжал ехать.

Глава 23

Доктор Джордж Кук загнал свою «ауди» на стоянку, выключил двигатель и выбрался из машины.

Движение на дороге оказалось более оживленным, чем он рассчитывал, садясь за руль, к тому же он попал в пробку, когда примерно в миле от него на дороге перевернулся трактор, и он вынужден был сидеть больше получаса в ожидании, пока вызывали помощь. Его рубашка липла к потному телу, и он все время поводил плечами, стараясь освободиться от неприятного ощущения. Он решил, что, как только войдет в дом, первым делом примет душ. Времени у него было достаточно, чтобы вымыться и переодеться, прежде чем вернуться обратно в больницу.

Он зашагал по усыпанной гравием дорожке, камешки хрустели под ногами. Справа на деревьях щебетали птицы, укрывшись от солнца в тени широких листьев. В конце дорожки была высокая ограда, а по обе стороны от нее — хорошо ухоженные лужайки. Он платил человеку по имени Даг Уолш, чтобы тот присматривал за садом. У самого Кука, естественно, времени на это не хватало, а его жена Хелен вообще не была любительницей копаться в саду.

Хелен держала небольшой магазин дамской одежды в городе, но в последние несколько месяцев она совсем потеряла к нему интерес и предлагала продать свою долю акций в этом бизнесе своей компаньонке.

Кук спрашивал ее, чем она будет заниматься, когда ей не придется ездить в этот магазинчик, но жена была непреклонна в своем стремлении бросить работу. К счастью, его жалованья с лихвой хватало им обоим на жизнь и на содержание двух детей в пансионе.

Обратной стороной ладони Кук провел по лбу и, отдуваясь, почувствовал, что она стала влажной от пота. Небо было безоблачным и высоким, и только следы двух реактивных самолетов нарушали небесную чистоту.

Подойдя к парадной двери своего дома, он посмотрел вверх: плющ разросся и густо облепил все стены. Пора напомнить садовнику, чтобы он навел здесь порядок. Кук пошарил в карманах брюк в поисках ключей и огляделся вокруг.

Дверь гаража была слегка приоткрыта.

Нахмурясь, он сунул найденный ключ от парадной двери обратно в карман и побрел к гаражу. Подойдя к двери, заглянул в гараж.

Там стояла машина Хелен. Кук еще больше нахмурился.

Обычно в такое время она не возвращалась домой с работы — не было еще и трех часов. Так откуда же здесь эта машина? Доктор вошел в гараж и коснулся рукой капота машины. Он был холодным. Очевидно, что машина не использовалась днем вообще. Доктор удивленно хмыкнул, капля пота потекла по его щеке, но он, не заметив ее, повернулся и направился к двери, соединявшей гараж с кухней.

Дверь была заперта.

Кук торопливо достал связку ключей, выбрал нужный и вошел в приятную прохладу кухни. Он молча постоял, прислушиваясь, не донесется ли какой-нибудь звук из комнат.

Ничего не слышно.

Он открыл дверь кухни и вышел в столовую, которая тоже была пуста. Равно как и гостиная.

Возможно, машина не заводилась, и Хелен поехала на работу на такси. Он решил позвонить в магазин, чтобы удостовериться.

И в то же мгновение, повернувшись к телефону, он увидел ее туфлю, лежащую рядом с диванчиком.

Кук нервно сглотнул.

Подняв ее, он заглянул через полуоткрытую дверь в прихожую: вторая туфля валялась внизу у лестницы.

Доктор ринулся в прихожую, держа в руках первую туфлю, и остановился у нижней ступеньки, взглянув вверх на лестничную площадку.

Медленно ступая, он начал подниматься по лестнице.

Лишь пройдя половину пути, он услышал первые звуки.

На мгновение Кук оцепенел: сверху до него долетали шум бурного дыхания и тихие стоны. Стремглав взбежав по лестнице, он остановился на площадке и перевел дыхание, прислонившись к перилам.

Прислушался.

Звуки не прекращались, теперь к ним присоединились и другие. Мягкие, скользящие, иногда дополненные вздохом, без всякого сомнения — женским.

Кук приблизился к спальне слева, у порога прислушался и заглянул внутрь сквозь щель между дверью и косяком.

Он помрачнел и решительно толкнул дверь.

Оба были голые.

Его жена лежала на спине, скрестив ноги на ягодицах Дага Уолша, в то время как тот плавно сновал туда-сюда. Они настолько были захвачены порывом страсти, что ни один не слышал, как вошел доктор и остановился в дверях, как соглядатай, зажав в руках туфлю жены. Глядя исподлобья, он видел, как спина Уолша блестит от пота, как напрягаются его мышцы при каждом проникновении. И каждое проникновение доставляет Хелен Кук новое удовольствие, от которого она корчится и млеет. Руками она подталкивала его в спину и ягодицы, добиваясь, чтобы сила его эрекции проникла в нее как можно глубже, стремясь усилить то огромное наслаждение, которое они, видимо, испытывали. Хелен принадлежали те тихие стоны, которые доктор услышал на лестнице. Уолш отвечал ей какими-то всхлипами, совпадавшими с его мощными рывками в ее тело.

Кук оцепенел перед открывшейся его взору картиной.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он, наконец, смог пошевелиться.

Когда Кук двинулся вперед, глаза его жены открылись, и за эту короткую секунду она увидела его. Рот Хелен от удивления и страха открылся, с ее влажных губ сорвался легкий вскрик, который Уолш принял за очередное свидетельство того удовольствия, которое он ей доставлял.

В следующее мгновение он почувствовал, как чьи-то сильные руки схватили его за лодыжки.

От неожиданности Уолш закричал. Кук яростно дергал его за ноги, стаскивая с Хелен. С силой, которой он в себе не предполагал, доктор приподнял Уолша и сбросил его на пол рядом с кроватью. Когда тот попытался подняться на ноги, Кук с искаженным злобой лицом метнул в него туфлю, которую он все еще продолжал сжимать в руке. Каблук, как стилет, рассек кожу и вонзился Уолшу в плечо. Брызнула кровь. Уолш попробовал перекатиться на бок, но Кук опередил его, сильно ударив ногой в живот, — садовник скрючился от боли.

Хелен сидела на постели, тело ее было влажным от пота. А соски еще упруги от того недавнего внимания, которое им оказывалось. Темные волосы липкими прядями падали ей на лицо.

— Перестань! — закричала она, увидев, как ее муж схватил Уолша за волосы и поволок по полу, запрокинув ему голову назад. Но Кук уже мощным боксерским приемом ударил парня по лицу. С рассеченной нижней губой он с размаху ударился головой о туалетный столик.

— Джордж, оставь его, ради Бога, — умоляла Хелен, беспомощно взирая на то, как ее муж поднял Уолша на ноги и дважды ударил его по животу. Парень рухнул как подкошенный, а когда в следующую секунду сделал слабую попытку подняться, получил от Кука пинок в пах. Издав дикий вопль и поджав колени, Уолш схватился за ушибленный член, но Кук рывком поднял его и вытолкал за дверь спальни на лестничную площадку.

— Убирайся отсюда! — заревел доктор, возвращаясь в спальню за одеждой Уолша. Скомкал ее и бросил вниз, пихнув садовника ей вслед на лестницу.

На верхней ступени Уолш пошатнулся, чуть было не упав, но схватился за перила и стал спускаться вниз, ноги его дрожали, одной рукой он придерживал свой болезненно пульсирующий половой орган.

— Увижу тебя еще раз — убью! — прогрохотал Кук ему вслед.

Уолш остановился, чтобы натянуть на себя джинсы.

— Вон отсюда! — орал доктор, глядя, как молодой человек, шатаясь, выходил из дома.

Из спальни доносились рыдания жены. Кук слышал, как она несколько раз повторила имя Уолша. Он с такой силой сдавил рукой перила, что побелели костяшки пальцев, а в висках застучало.

— Заткнись! — приказал он. От гнева у него перехватило дыхание.

Постояв минуту-другую, пытаясь собраться с мыслями, Кук быстро спустился по лестнице в гостиную. Открыв бар, налил себе большую порцию бренди и одним махом осушил стакан. Желудок обожгло, но он, вытерев губы тыльной стороной ладони, налил еще.

Через минуту в дверях появилась Хелен в запахнутом халате. Лицо ее уже не лоснилось от пота, но косметика, размытая слезами, растеклась, оставив на щеках и под глазами грязные пятна. Дрожащей рукой она провела по своим спутанным волосам и отвела глаза, встретившись с ненавидящим взглядом Кука.

Он хотел было что-то сказать, но не смог. При таких обстоятельствах лучшим средством общения было молчание.

— Джордж... — начала Хелен Кук, делая шаг по направлению к нему.

— Заткнись, Хелен, — прошипел он. — Не говори ничего. Ни слова.

Он допил остатки из стакана и грохнул им об стол с такой силой, что стакан треснул.

Кук стремительно направился в кухню, оттуда — в гараж.

Хелен окликнула его, пытаясь задержать, но Кук даже не обернулся. Стиснув зубы так, что желваки на скулах заиграли, он прошел через гараж во двор, залитый солнцем. За дверью он вдруг отшатнулся, словно натолкнувшись на плотную стену жара, вдохнул в себя побольше воздуха, стремясь успокоиться. Куку хотелось кричать, громко излить свой гнев, но что-то удерживало его; он зашагал по дорожке из гравия к своей машине, постоянно сжимая и разжимая кулаки. На двух пальцах у него была содрана кожа — не иначе, от зуботычин Уолшу. Рукав рубашки был в крови. Красные пятна успели высохнуть на ткани.

Кук подошел к своей «ауди» и сел за руль. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: что же его все-таки привело сегодня домой? Может быть, ему нужны были какие-то записи? Что-то надо было проверить в справочниках? Вспомнить не удавалось. Перед глазами стояли переплетенные, потные тела Уолша и Хелен. Можно было только догадываться, сколько подобных свиданий было раньше. Сколько до этого было совокуплений, сколько измен.

Кук со злости ударил по рулевому колесу, затем протянул руку и повернул ключ в замке зажигания. Мотор заурчал, машина тронулась.

Жара вдруг стала занимать его меньше всего.

* * *

Даг Уолш наблюдал, как отъехала «ауди», глаза его недобро сузились и холодно блестели.

— Дешевый подонок, — пробормотал он, облизывая языком глубокую рану на нижней губе. Почувствовав на языке кровь, сплюнул через открытое окно своего «датсуна». Сидя за рулем в одних лишь джинсах, он потер ушибленный бок, по которому уже начал растекаться фиолетовый синяк.

— Подонок, — прошептал он еще раз.

Когда он поднял голову, «ауди» уже скрылась за поворотом.

Уолш завел двигатель, включил передачу и рванул с места.

Он держался на безопасном расстоянии от «ауди», так что Кук, даже взглянув в зеркало заднего вида, не мог разглядеть лицо своего преследователя.

Уолш крепче ухватился за руль и продолжал погоню.

Глава 24

— Следите глазами за светом.

В затемненном кабинете было непонятно, откуда доносились слова. Миллер послушно следил за движением светового луча у себя перед глазами.

— Реакция зрачков хорошая, — сказал Томпсон, то удаляя узкий луч от глаз Миллера, то направляя его поочередно на каждый глаз. — Возникали у вас какие-нибудь неприятные ощущения? Что-то вас беспокоит?

Миллер судорожно сглотнул, вспомнив приступы слепоты, последний из которых случился с ним всего лишь полчаса назад. Потом еще этот инцидент с фотографией Кука. Эта аура...

— Ничего, — соврал он.

Томпсон осторожно оттянул вниз нижнее веко левого глаза Миллера, осмотрел слизистую оболочку и с удовлетворением отметил ее ярко-красную окраску. Он отметил также густую сеть вен, змейками вьющихся вверх от нижней части глаза. Некоторые вены, похожие на усики, несколько припухли, и Томпсон стал изучать их более пристально.

— Вы действительно не ощущали никакой боли в этом глазу? — недоверчиво спросил доктор.

— Послушайте, главное — я вижу! — воскликнул Миллер. — Все остальное не важно. Я знал, что могут возникнуть осложнения, и был готов к этому.

— Так вы говорите, что осложнений не было?

— У меня все в порядке, доктор. Вы удовлетворены?

— Известно ли вам, что поначалу я был против операции? — спросил Томпсон.

— Я этого не знал, но все равно это бы не изменило моего решения, — сказал Миллер. — Мне грозила слепота, понимаете?

— Глаз, который мы пересадили...

Миллер резко оборвал его:

— С ним все в порядке! Я отменил заказ на белую палку, а собаки-поводыри слишком прожорливы. Вы вернули мне зрение, и это единственное, что имеет значение.

— Но ведь это же ваше будущее, мистер Миллер, — сказал Томпсон, подходя к окну и раздвигая шторы.

Он не заметил, как Миллер слегка прикрыл глаза, когда солнечный свет проник в помещение.

Доктор вернулся к своему столу, его место у окна занял Миллер. Его внимание привлекла стоянка автомашин внизу.

— А что бы вы сделали, если бы началось отторжение пересаженного глаза? — поинтересовался он.

— Пришлось бы его удалить, — без обиняков ответил Томпсон.

Миллер почти незаметно кивнул, не отводя взгляда от бетонированной площадки внизу.

* * *

Джордж Кук поставил свою «ауди» на отведенное ему место на больничной стоянке. Выключив двигатель, он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Какое счастье, что сегодня у него не было операций! В голове проносились обрывки мыслей и планов. Гнев и обвинения переполняли его. Хирург снова посмотрел на содранную кожу на пальцах и принялся их машинально сгибать и разгибать.

Довольный тем, что Кук все еще ни о чем не догадывается, Даг Уолш загнал свой «датсун» между двумя стоящими на стоянке машинами метрах в шестидесяти от машины хирурга. Его нога еще давила на педаль акселератора, поддерживая работу двигателя на холостом ходу, и он продолжал следить за Куком из своего убежища.

* * *

— Хорошо бы вам снова прийти к нам на осмотр недельки через две, мистер Миллер, — сказал Томпсон, делая какие-то пометки на листе бумаги. — А если глаз будет беспокоить — и раньше.

Миллер, казалось, пропустил это мимо ушей. Его взгляд был прикован к фигуре Джорджа Кука, который в эту минуту запирал свою машину.

— Мистер Миллер, — окликнул его Томпсон.

— Я слышу, — отозвался Миллер, не спуская глаз с Кука: хирург пересекал стоянку, направляясь к главному входу больницы.

* * *

— Сейчас увидим, кто паскуда, — рявкнул Даг Уолш, глядя, как Кук проходит по площадке. Парень включил скорость, крепко обхватил руль и нажал на акселератор.

«Датсун» сорвался с места, как пуля, летящая к цели.

Миллер с высоты десятого этажа мог только видеть, как машина с разгона врезалась в Кука.

И, несмотря на то, что в кабинете Томпсона было жарко, вдруг почувствовал, как внутри у него все похолодело.

Ему показалось, что машина мчалась на Кука со скоростью под сто километров.

Глава 25

Джордж Кук успел лишь обернуться, прежде чем был сбит.

За эту долю секунды он не смог бы заметить, что за рулем, пригнувшись и злорадно усмехаясь, сидел Даг Уолш.

Машина врезалась в него с бешеной силой: от удара доктора подбросило в воздух, как тряпичную куклу. В воздухе его тело перевернулось и, упав на крышу машины, соскользнуло на землю. Ударившись о горячий бетон, Кук потерял сознание, его мозг успел зафиксировать только, что машина остановилась в нескольких метрах от места наезда. Мутнеющим взглядом он заметил клубы дыма из-под задних колес, когда машина дала задний ход, завершая свое дьявольское дело.

Голова Кука попала под колесо, череп хрустнул, как ореховая скорлупка, лицо и верхняя часть туловища превратились в кроваво-красное месиво. Тугие серые сгустки мозгов выползали из-под жерновов шин. Другим колесом Куку отрезало ступню. Вокруг хирурга растеклась огромная кровавая лужа, но, к счастью, к этому времени он уже давно не чувствовал боли. Уолш во второй раз переехал тело.

Машина забуксовала на крови, но Уолш с остервенением развернул ее и направил прямо по позвоночнику мертвеца. Послышался громкий треск ломающихся позвонков, и тело, которое до этого неистово дергалось, разом прекратило свои страшные корчи.

После того как Уолш сделал задний ход, снова проехался по трупу, от него остались одни лохмотья. Кровь, раздробленные кости, вытекшая желчь и раздавленные внутренности, от которых поднимался пар, были растащены колесами машины на несколько метров во все стороны.

Кровавые следы шин образовали замысловатый узор на бетонированной площадке.

Но вот автомобильная стоянка стала наполняться другими звуками.

Крики. Визги.

Какая-то женщина, потеряв сознание, плашмя упала на землю, ее маленький сын застыл в оцепенении при виде потеков жира и плоти на бетоне.

Где-то в глубине больницы загудел сигнал тревоги.

Фрэнк Миллер бесстрастно взирал на происходящее с десятого этажа.

Услышав шум и крики, Томпсон подошел и встал рядом с ним. И в ужасе отшатнулся, увидев внизу кровь и куски расплющенного мяса.

— Это — Кук, — коротко сказал Миллер.

— Что произошло? — Томпсон схватился за голову. И, не дослушав ответа, заторопился к выходу.

— Спешить некуда, — холодно заметил Миллер. — Теперь понадобятся не носилки, а ведро, чтобы собрать останки.

Поколебавшись секунду, Томпсон вышел за дверь, предоставив Миллеру в одиночестве наблюдать за жуткой сценой. «Датсун» остановился в стороне, и сейчас два дюжих санитара выволакивали из нее Уолша. Выходя из машины, он поскользнулся на растекшейся повсюду крови, но это его, как показалось Миллеру, ничуть не смутило. Уолш взглянул на раздавленное тело Кука и улыбнулся. До Миллера донеслись обрывки фразы, брошенной убийцей в сторону трупа, но с высоты его наблюдательного пункта разобрать, что он сказал, было невозможно.

Специалист по киноэффектам вытащил из кармана своей куртки фотоаппарат со вспышкой и телескопическим объективом, которые были всегда при нем, три раза сфотографировал сгрудившихся внизу людей и положил фотоаппарат обратно в карман. Подцепив большим пальцем воротник, перекинул куртку через плечо и вышел.

* * *

Изображения стали постепенно принимать четкие очертания, когда Миллер с помощью пластмассового пинцета опустил снимки в проявитель. Он обработал отпечатки в фиксаже, затем промыл их и положил на полочку над раковиной. Снимки раздавленного тела Кука получились превосходно.

Миллер стряхнул последние капли воды с одной фотографии и принялся детально ее изучать, пристально вглядываясь в то, что осталось от доктора. В левой стороне снимка, затерянный в толпе, Даг Уолш бесстрастно разглядывал свою жертву, вернее, то место на стоянке, где он раздавил уже мертвое тело.

Миллер взглянул на второй снимок. Затем на третий.

Он вздохнул и слегка тряхнул головой, затем подошел к письменному столу и порылся в ящике, ища то, что ему было нужно.

Сидевшая справа на стуле женщина с ободранной кожей безмолвно следила за ним своими невидящими глазами; проходя мимо нее, Миллер заметил свое отражение в этих стеклянных шариках. Еще одна жертва с местами обуглившимся в пламени пожара телом безучастно смотрит, как создавший ее мастер озабоченно роется в ящике стола.

Наконец специалист по киноэффектам нашел то, что искал.

Он вытащил фотоснимки, где был запечатлен вместе с Джорджем Куком, и положил их на письменный стол.

Внимательно рассмотрев, Миллер закрыл левый глаз и снова взглянул на них.

Ничего не изменилось.

Он прикрыл правый глаз.

Вокруг Кука появился светящийся контур. Как будто его кожа светилась призрачным светом.

Миллер обвел светящийся контур, потом проделал это и на другой фотографии.

Миллер недоуменно покачал головой и взял со стола стакан виски, который он заблаговременно налил себе. Не сводя глаз со снимков, отхлебнул из стакана, ощущая, как виски обожгло желудок.

Вопрос продолжал мучить его.

Что такое эта аура?

Он фотографировал Кука меньше недели назад, а теперь этот человек мертв.

Убит.

Он взглянул на снимок, на котором хирург весело улыбался в объектив. Перевел взгляд на только что отпечатанную фотографию. Доктор лежит в луже собственной крови, тело его изуродовано до неузнаваемости.

Миллер долго еще рассматривал фотографии, пытаясь найти объяснение тому фантастическому свечению, что неизменно присутствовало на всех изображениях Кука.

И только удивленно пожимал плечами.

Глава 26

Инспектор сыскной полиции Стюарт Гибсон сидел в своем кабинете, откинувшись на спинку кресла, и тер глаза. Он долго держал их закрытыми, словно надеясь, что, когда он их снова откроет, кипа бумаг перед ним растворится. Ничуть не бывало! Гибсон устало потянулся к планшету, на котором делал записи.

Из одного угла стола на него смотрела фотография жены с двумя детьми, которая сейчас легко могла затеряться в ворохе материалов, приготовленных Гибсоном для более тщательного изучения.

Он читал вслух свои записи, голос его звучал уныло в тишине кабинета.

— "Питер Мануэль. Казнен 11 июля 1958 года. Отличался тем, что убивал целыми семьями, производя выстрелы в головы своих жертв во время сна из пистолета 38-го калибра".

Гибсон потянулся за чашкой кофе, едва удерживавшейся на самом верху высокой стопки папок. Отхлебнул и поморщился: кофе успел остыть.

— "Марк Форрестер. Застрелен в голову во время сна. Орудие убийства — пистолет 38-го калибра".

В записи стояла дата — 3 июля, то есть всего две недели назад.

Гибсон обвел указательным пальцем по ободку чашки и продолжил чтение своих записей.

— "Джон Джордж Хей. Убийца, применявший кислоту. Казнен 6 августа 1948 года. Обливал свои жертвы кислотой.

(Против фамилии Хея стояла еще одна фамилия — жертвы.) Николас Блейк. Избит, затем облит серной кислотой. Убит 5 июля сего года".

И так далее: фамилии убийц вперемежку с фамилиями их жертв — каталог злодеяний, составленный аккуратной рукой Гибсона.

— "Денис Нильсен. Арестован 9 февраля 1983 года за убийство путем удушения и расчленения 15 мужчин.

Вильям Янг. Убит 7 июля. Задушен и расчленен большим ножом для разделки мяса.

Джон Реджиналд Халлидей Кристи. Повешен 15 июля 1953 года за убийство путем удушения не менее шести женщин.

Анжела Грант. Убита 11 июля. Задушена.

Патрик Дэвид Макей. Арестован 23 марта 1975 года за убийство топором отца Антония Крина.

Луиза Тернер. Убита 16 июля. Забита насмерть куском свинцовой трубы".

И заканчивался этот скорбный список такой записью:

"Питер Сатклифф. Йоркширский потрошитель. Арестован 2 января 1981 года. Второй жертве нанес многочисленные удары ножом в живот и пах.

Бернадетта Эванс. Убита 20 июля. Многочисленные удары ножом в живот и пах".

Гибсон еще раз пробежал глазами последнюю запись, отмечая несомненную связь между убийствами.

Убийца имитировал способы убийства, применявшиеся некоторыми известными в криминальной истории преступниками.

Возникал вопрос: зачем?

И более важный: можно ли обезвредить его до того, как он доведет свой счет до семи?

Глава 27

Она тихо постанывала в его объятиях и чувствовала, как его рука скользнула ей под халат. Быстрые пальцы коснулись ее груди, и сосок под опытной и ласковой рукой напрягся. Она обвила рукой его шею, прижавшись к нему всем телом, и ее язык нырнул во влажное тепло его раскрывшихся губ. Он ответил с жадностью, ощутив под джинсами первые признаки эрекции.

Они стремительно отпрянули друг от друга, когда в дверь фургона кто-то три раза громко постучал.

— Черт! — в сердцах бросила Лиза Ричардсон, торопливо затягивая пояс халата вокруг талии. Она отвернулась и уселась поближе к зеркалу, занявшись изучением своего лица. В свои тридцать пять она была, мягко говоря, «хорошо сохранившейся». Пятнадцать лет в качестве одной из ведущих актрис страны не очень сказались на ней: морщин на ее лице было куда меньше, чем у других женщин ее профессии. Тело ее тоже сохранило прежние юные формы. Она была высокой, с пышной грудью, что особенно было заметно на фоне узкой талии и бедер. Приятные черты лица, каштановые волосы до плеч, заколотые сверху, на лбу шелковистая челка. Глаза, как кусочки изумруда, лучились скрытым озорством.

Лиза Ричардсон находилась в трудном для актрисы возрасте. Слишком молода, чтобы играть характерные роли, и уже старовата для «невинности с глазами-росинками», а этого она переиграла за свою актерскую жизнь немало. Приходилось сниматься в фильмах наподобие «Астроканнибалов». Это была уже вторая роль с начала года, причем первая — приключенческая — картина оказалась такой низкопробной поделкой, что с треском провалилась как в Штатах, так и в Европе. Лиза участвовала в двух телевизионных шоу в Штатах, но импресарио убедил ее сыграть роль в этом фильме ужасов преимущественно ради денег, а здесь, как ни странно, платили хорошо.

Да и другие блага сулили эти съемки.

Сейчас она сидела и смотрела как раз на одно из них.

Колин Робсон был на четыре года моложе Лизы — атлетически сложенный, ценивший свою ответственную должность помощника режиссера. Их связь с Лизой длилась шесть последних недель, и ни один из них не предпринимал усилий, чтобы скрыть этот факт. Он был не связан супружеским обетом, а ее муж находился в Америке. Да и кому, к черту, какое дело?

Робсон подошел к двери фургона, открыл ее и, выглянув, увидел Фрэнка Миллера.

— Ба, какой сюрприз! — съязвил Миллер. — Подумать только, ты здесь, и все такое.

— Что ты хочешь, Фрэнк? — вяло спросил Робсон.

— Мне нужна очаровательная мисс Ричардсон. — Миллер помахал перед его носом сценарием. — Тебе должно быть известно, что после обеда ей предстоит появиться перед камерами. — Он слабо усмехнулся. — Надеюсь, вы этим и занимались — репетировали.

Робсон отступил назад, пропуская специалиста по киноэффектам в фургон, и зло прищурил глаза, глядя на широкую спину Миллера.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне в гримерную, — сказал Миллер с такой вежливостью, на которую только был способен. — Грим очень сложный, а я оставил там все свои записи.

— Я говорила Дикинсону, что не собираюсь носить это дерьмо на своем лице, — сказала раздраженно Лиза. — Не знаю, почему он так настаивает.

— Но послушайте, Дикинсон придерживается сценария. Мне платят за грим, так что, если не возражаете, мне бы хотелось заняться своей работой. На вас, — добавил Миллер, глядя ей прямо в глаза.

— Может, позвоним Филу и спросим, так ли уж действительно ему нужен этот грим целиком? — вставил Робсон.

Слегка повернувшись и с жесткостью в голосе, Миллер заговорил:

— Мы что, будем открывать дебаты? Этого требует сценарий. Тут необходим определенный грим, не вижу смысла спорить. — И он отпил глоток из своей фляжки.

Вид у Лизы был обиженный.

Миллер снова обернулся к ней, и их взгляды встретились.

— Я сказала Филу, что не хочу носить этот грим. — Актриса поджала губы.

— Мне он ничего не говорил.

— Я думаю, Лизе виднее, — вмешался Робсон.

— Ты кто, помощник режиссера или, может, постановщик? — рявкнул на него Миллер. — Я пришел сюда выполнять свою работу. А как насчет вас: вы собираетесь работать или будете стонать весь день?

— Знаешь, Миллер, ты мог бы быть снисходительнее, если бы не пил так много, — сказал Робсон, показывая на фляжку.

— Я же не учу тебя, как прижимать прелестную Лизу, — ядовито заметил Миллер, — не учи и ты меня, сколько мне пить.

Лиза покраснела и вскочила.

— Вызовите Дикинсона, я не потерплю, чтобы гример разговаривал со мной таким тоном. Что вы из себя строите, Миллер? — зло бросила она.

— Ну, со мной эти ваши «звездные» штучки не пройдут, — ответил он. — Вы даже не бывшая, вы — никогда не бывшая.

— Подонок, — зашипела актриса, делая шаг к Миллеру.

— Убирайся отсюда, Миллер! — прорычал Робсон.

— Ты что, будешь драться со мной? — с вызовом воскликнул Миллер. — Ну, давай, сосунок, покрасуйся перед своей бабой. — В голосе Миллера слышалась ярость, и его действия свидетельствовали о том, что он не на шутку взбешен. Миллер схватил попавший под руку табурет и замахнулся им, как дубинкой. — Убью!

— Да ты спятил! — обомлел Робсон.

— Может, ты и прав, — согласился Миллер.

— Ладно, Колин, не заводись, — сказала Лиза. — Разумеется, он спятил. К тому же он и специалист-то никудышный. Я работала с гримерами получше...

Больше она уже не смогла ничего сказать.

С яростным ревом Миллер замахнулся и бросил табурет в актрису. Лиза с визгом упала на пол, чудом увернувшись от пролетевшего над ее головой табурета. Табурет угодил в зеркало, со звоном разлетевшееся на мелкие кусочки. Длинный осколок вонзился ей в левую руку, порезав до крови. Весь пол был усеян мелкими брызгами серебристого стекла. Миллер, подобрав большой осколок, с силой сдавил его, не замечая, что его острый край впился ему в руку. Кровь закапала из ладони и запястья, на мгновение в куске зеркала мелькнуло его перекошенное злобой лицо. Миллер подскочил к перепуганным любовникам, тыча осколком в грудь то одного, то другого.

— Да ты и в самом деле рехнулся, — выдавил из себя Робсон, косясь на острие стеклянного оружия в руке Миллера.

— Вызови полицию, Колин, — затараторила Лиза и ударилась в плач.

Робсон стоял как вкопанный, боясь отвести взгляд от стеклянного кинжала.

Наконец Миллер, словно опомнившись, бросил осколок на пол — тот разлетелся вдребезги. Он достал из кармана носовой платок, обмотал кровоточащую рану на ладони, повернулся и направился к выходу из фургона.

— Лучшего мастера, чем я, никогда не было, — сказал он прерывающимся от негодования голосом. — И никогда не будет.

Дверь за Миллером захлопнулась.

Робсон поспешно повернул ключ в замке и оглянулся: Лиза, бледная как полотно, дрожала всем телом. Однако Робсон не торопился успокоить ее, он стоял у двери, видимо, опасаясь, что Миллер вернется. Робсон тяжело вздохнул и вытер пот со лба.

Он почувствовал, что и у него дрожит рука.

Глава 28

Лифт медленно тащился вверх и с шумом остановился на пятом этаже. Двери открылись, и в лифт заглянул краснолицый мужчина в охотничьем костюме, поинтересовавшийся, вниз ли идет лифт.

Кен Роджерс вежливо улыбнулся и отрицательно покачал головой и, когда двери лифта снова захлопнулись, крепко прижал к груди коробку, упакованную в виде подарка. Прислонившись к стенке в углу кабины, он наблюдал, как на табло над его головой высвечивались номера этажей, мимо которых двигался лифт. На десятом этаже лифт снова остановился, Роджерс с коробкой под мышкой вышел в застеленный ковром коридор.

Коробка легла на стол ночного портье около пяти минут назад, появившись как по мановению волшебной палочки. Он вышел в туалет, а вернувшись, обнаружил ее на своем столе. Сверху была приколота записка: «Лиза Ричардсон».

И все. Только имя и фамилия. Ни номера комнаты, ничего больше. Кену пришлось оставить свое какао и справиться по журналу, проживает ли в отеле получатель подарка. Оказалось, что дама занимает номер 926. Переложив коробку на вытянутую руку, портье полюбовался мягкой оберточной бумагой и аккуратно завязанным бантом. Кто-то говорил ему, что дама, проживающая в номере 926, — актриса, стало быть, он доставлял какой-то особый подарок. Может, от поклонника ее таланта. Но кому, к черту, пришло в голову делать подарки в половине первого ночи? Он сверил свои часы с настенными, мимо которых проходил.

Какое, впрочем, ему дело до этого, убеждал он себя, ведь ему платят за поддержание порядка в отеле и обслуживание гостей с середины ночи и до утра, а если при этом приходится разносить свертки — что ж, это его обязанность.

Он завернул за угол и подошел к двери номера 926.

* * *

Лиза Ричардсон выключила воду в душе и вышла из-за перегородки из матового стекла. Одним полотенцем она подобрала волосы, с которых капала вода, а другое обмотала вокруг тела, быстро вытерев руки и ноги. Из спальни доносился звук включенного телевизора. Лиза вошла в комнату и приглушила громкость. Мужчина, молча улыбаясь, смотрел, как она уселась за туалетный столик и начала вытирать волосы полотенцем.

Послышался стук в дверь.

— Я открою, — сказала Лиза, поднимаясь с места и поправив полотенце на теле. — Ты что-нибудь заказывал? — спросила она. Мужчина отрицательно помотал головой.

Лиза открыла дверь и увидела Кена со свертком в руке.

— Мисс Ричардсон? — осведомился он, не преминув окинуть критическим взглядом ее стройные ноги и задержавшись на том месте, где полотенце, которым было туго обернуто ее тело, немного расходилось. — Вам передали вот это, — и он протянул актрисе подарочную коробку. — Надеюсь, я вас не очень побеспокоил?

Она тряхнула головой и приняла сверток из его рук, а когда портье замешкался в ожидании чаевых, сердито сдвинула брови. Холодно бросив «Спокойной ночи», захлопнула дверь.

— Жадная корова, — пробормотал Кен перед закрытой дверью. Повернулся и побрел обратно к лифту.

— Похоже, у меня появился тайный обожатель, — сказала Лиза, ставя коробку на туалетный столик. Записка, приколотая сверху, была отпечатана на машинке. Узнать отправителя по почерку не представлялось возможным. Она стала снимать оберточную бумагу. Мужчина пересел на край постели, с любопытством наблюдая, как она развязала большой красный бант и ногтями приподняла крышку коробки, похожую на картонку для шляпы. Лиза сняла крышку и заглянула внутрь, радуясь, как ребенок в Рождественскую ночь.

Внутри была еще одна коробка размером поменьше.

Вынув ее, актриса принюхалась: от коробки разило затхлостью, заставившей ее слегка поморщиться. Тем не менее она отодвинула в сторону большую коробку и принялась за меньшую.

Крышка в нескольких местах была прихвачена клейкой лентой. Лиза в нетерпении сорвала ее и подняла крышку.

Запах ударил в ноздри с такой силой, будто со дна болота поднялось облако ядовитого газа, но, охваченная каким-то патологическим интересом, Лиза сунула руку в коробку и извлекла оттуда круглый предмет.

И оцепенела: глаза ее расширились, руки непроизвольно двигались, губы медленно разлепились, и из груди вырвался хриплый крик.

В руке она держала отрубленную голову Колина Робсона.

Помертвевшие пальцы Лизы, вцепившиеся в волосы, словно свело судорогой; лоснящаяся от жира голова мерно покачивалась в воздухе, из шеи капала кровь. Как обезумевшая, смотрела Лиза на вытаращенные глаза, на рот, открытый в каком-то беззвучном крике, на застывший на лице предсмертный ужас.

Наконец с пронзительным визгом она разжала пальцы, голова упала на пол и уставилась на нее помутневшими глазами.

Лиза снова издала визг. И снова. От отвращения и ужаса она совсем потеряла контроль над собой, заходясь в истошном вое. На полу натекла красная лужица, замочив ее босые ноги. Это вызвало новый приступ заполошных криков. Усилием воли актриса пыталась отвернуться, не видеть больше страшной головы своего любовника — и не могла.

Мужчина из-за ее спины метнулся с кровати. Не в силах произнести ни звука, с путающимися мыслями, он замер на месте. Ему казалось, что он сходит с ума.

Колин Робсон видел в зеркале свое перекошенное страхом лицо. У его ног лежала голова, которая была идеальной копией его собственной.

Лиза перевела взгляд с отрубленной головы на Робсона и забилась в истерике. С протяжным стоном она повалилась на пол и поползла к кровати, на ходу силясь стряхнуть кровь со своих ног.

Трясущейся рукой Робсон дотронулся до головы — кожа под пальцами была холодной и упругой. Как мороженая резина.

— Резина! Латекс!

Заскрежетав зубами, он поднял голову и швырнул ее обратно в коробку, не обращая внимания, что кровь, сочившаяся из шейных вен, похожих на стебельки растений, заливала его руки.

Лиза, съежившись на полу, рыдала, тело ее сотрясалось в ознобе.

Взглянув на нее, Робсон понял, что не в состоянии ей сейчас помочь. Он снова скрипнул зубами, но уже от ярости. Страх прошел.

Он взялся за телефон.

Глава 29

Фрэнк Миллер разглядывал себя в зеркале в ванной комнате, водя пальцами по небритым щекам. К черту, подумал он, не будет он бриться. Он сполоснул лицо холодной водой, стараясь согнать с себя остатки сна. Ночью он плохо спал, что на него не похоже, и теперь стоял перед наполнявшейся водой раковиной, глядя, как рябится в воде его отражение.

Он был только в джинсах и кроссовках. Слегка повернувшись, Миллер смог разглядеть на спине в области поясницы широкие рубцы, напоминавшие о потасовке на стадионе, где он фотографировал несколько лет назад футбольный матч. Какой-то разъяренный болельщик пырнул его финкой в спину, располосовав ее двумя глубокими ранами. Один из ударов едва не задел почку. В тот же день Миллер видел, как забросали кирпичами полицейского, и он скончался от полученных травм.

Эти фотографий теперь висели на стене его рабочего кабинета.

Услышав звонок в дверь, Миллер взглянул на часы и нахмурился. Было лишь восемь часов. Кого принесло в такую рань?

Миллер резко выдернул затычку из раковины, напялил свитер и спустился вниз.

Открыв парадную дверь, он улыбнулся, приветствуя гостя.

— Наверное, что-то важное, — сказал Миллер, — раз ты решил зайти так рано.

Филип Дикинсон кивнул, проходя за Миллером в гостиную.

— Дело действительно важное, — подтвердил режиссер. — Это касается Лизы Ричардсон.

Миллер криво усмехнулся и принялся переливать виски из бутылки во фляжку.

— А что с ней?

— Ее доставили с нервным приступом в одну из лондонских больниц. И, пожалуйста, не говори, что это не имеет к тебе никакого отношения, Фрэнк. Я знаю, что произошло вчера вечером. О твоей маленькой «проказе».

— Она сама нарвалась, — бросил Миллер. — Она и этот пьяница, с которым она таскается. Они ни в грош не ставят мою работу, Фил. Я этого не прощаю. Ну что ж, теперь она наверняка знает, на что я способен.

— Да ты форменный идиот! — рявкнул Дикинсон.

Миллер смерил его злым взглядом.

— Ну что тебя дернуло? — продолжал режиссер. — Допустим, ты с ней поссорился. Допустим, она спит с Робсоном. Тебе-то что за дело? Тебе платят за спецэффекты, а не за охрану нравственности, черт тебя побери! По твоей милости я лишился ведущей актрисы. Из-за тебя съемки сорваны теперь дня на три, не меньше. Утром я звонил в больницу, мне сказали, что ей вводят успокоительное. Лиза была буквально в шоке, когда ее ночью привезли на «скорой».

— Если ты ждешь извинений, то не дождешься, — сказал Миллер голосом, в котором не было и тени стыда.

— Речь идет не просто о мести, Фрэнк, — заметил Дикинсон. — Это дорого обойдется компании. С каждым днем простоя тысячи долларов улетают в трубу.

Миллер невозмутимо наполнял фляжку, стараясь не пролить ни капли драгоценной влаги.

— Найми другую актрису, — сказал он. — Осталось снять только сцены в гриме. Кто, к черту, разберет?

— Дело не в этом, — ответил режиссер. — Я пришел к тебе не затем, чтобы обсуждать, как нам выйти из положения в отсутствии ведущей актрисы.

— Так что тебе нужно?

— Я пришел сказать, что было бы хорошо, если бы ты не появлялся на съемках несколько дней, — сообщил ему Дикинсон.

— Ты меня увольняешь?

— Нет, я просто прошу тебя посидеть дома, пока страсти не улягутся.

Миллер отхлебнул из бутылки.

— Иначе может возникнуть куча проблем, Фрэнк. В толк не возьму, зачем тебе это понадобилось? Впрочем, это в твоем духе. За тобой обязательно должно остаться последнее слово, не так ли?

Миллер кивнул.

— И как раз сейчас я собираюсь это сделать, — сказал он, сощурив глаза. — Несколько дней меня на съемках не будет. Я не буду больше вставлять палок в колеса, Фил. Но ты меня удивил. Не думал я, что ты позволишь какой-то актрисуле и ее хахалю запугать себя. Почемуже ты их не попросил отдохнуть несколько дней от съемок?

— Но ведь это ты довел ее до нервного срыва, Фрэнк. Мне хочется как-то замять это дело.

— Посмотрите, какой дипломат, — распалялся Миллер. — Ну ладно, Фил, ты все сказал, а теперь катись отсюда.

— Что за скверный характер...

— Какой есть. Убирайся отсюда.

— Да тебя уже люди сторонятся, Фрэнк, — урезонивал его Дикинсон. — Ты только зло несешь.

Миллер, зажав в кулаке бутылку, замахнулся.

— Вон! — заорал он и запустил бутылкой.

Она пролетела рядом с головой Дикинсона, ударилась об стену за его спиной и разлетелась вдребезги.

Дикинсон взглянул на стену, о которую разбилась бутылка, затем на Миллера — тот исподлобья наблюдал за ним, готовый на все. Не проронив ни слова, Дикинсон повернулся, открыл дверь и вышел.

Миллер жадно прильнул к фляжке и, сделав большой глоток, вытер рот тыльной стороной ладони.

— Нервный срыв, — проговорил он, и губы его расползлись в улыбке.

Он прищелкнул от удовольствия языком и направился в свой рабочий кабинет.

Оцепенение

Повсюду сновали люди в форменной одежде.

Полицейские. Санитары. Работники метрополитена.

Ребенок с интересом смотрел на это обилие мундиров, сгрудившихся на платформе у первого вагона электропоезда.

Машинисту помогли выйти из кабины и усадили на какую-то скамейку. Белее мела, прижав руки ко лбу, он раскачивался взад и вперед. Человек лежал на рельсах метрах в пяти-шести, и ребенок наблюдал, как два санитара, обливаясь потом, пытались стащить изувеченное тело с рельсов.

Пассажиры высыпали из стоящего электропоезда: одни сгрудились на платформе, другие торопились поскорее покинуть место страшной трагедии. Полицейские изо всех сил старались оттеснить образовавшуюся толпу к выходу, но, подгоняемые нездоровым любопытством, люди рвались к краю платформы, каждому хотелось протиснуться поближе, чтобы иметь обзор лучше, чем у соседа. Пассажиры напирали друг на друга, поднимались на цыпочки, чтобы сверху взглянуть на лежащую перед ними покалеченную жизнь. Ребенок пробрался между ног двух высоких мужчин, которые, вытянув шеи, смотрели, как окровавленное тело поднимали с рельсов. Ребенку были слышны обрывки речи, взлетавшие под сводчатый потолок станции. Говорили что-то о самоубийстве. Жертва, мужчина лет тридцати, по-видимому, притаился в нескольких шагах от выезда из тоннеля и, когда поезд появился, бросился под него. Удар был страшный, но, к несчастью, не смертельный. Человека протащило несколько метров по рельсам, попавшая под колесо нога была отрезана по колено, лицо превратилось в безобразную маску. Между рельсами валялась оторванная рука с еще подергивающимися пальцами, а из артерий хлестала кровь.

Кого-то, пробивавшегося вперед, вырвало, воздух наполнился зловонием, смешанным с острым запахом озона и жженой плоти.

Ребенок придвинулся вплотную к санитарам, поднявшим окровавленное тело на платформу, где уже было расстелено серое одеяло.

От крови, ручьем лившейся из обрубка ноги пострадавшего, плотное одеяло быстро намокло. Ребенок с интересом наблюдал, сколько еще багровой жидкости вытечет из остатка конечности.

Полицейские не оставляли попыток сдержать натиск толпы, но от этих людей в синей форме лишь отмахивались, как от назойливых мух.

Все внимание ребенка сосредоточилось на остатках человеческого тела, в котором едва теплилась жизнь. На обезображенном лице, раздробленной челюсти, осколки которой виднелись из-под лохмотьев плоти и мышц. На потемневшей коже и ранах на ноге и руке, откуда рывками била кровь.

Из оцепенения малыша вывел лишь неожиданно появившийся новый, еще более омерзительный смрад.

Запах экскрементов. Еле различимое лицо мужчины сложилось в какое-то подобие чудовищной гримасы, в горле забулькало, и послышались нечленораздельные звуки. Затем ребенок увидел, как он с громким стоном перевалился на бок. Из основания его размозженного позвоночника вырвался хлюпающий звук. Звук, эхом отозвавшийся под сводом станции и в чреве тоннеля. Ему вторило жуткое мычание агонизирующего человека, похожее на вой обезумевшего от боли большого примата.

Все эти звуки резали слух ребенка, бесстрастно взиравшего на происходящее.

Вскоре вой перешел в глухое урчание глохнущего мотора. Захлебывающегося от крови.

Ребенку было видно, как тело в последний раз содрогнулось и затихло, в наступившей тишине послышалось странное журчание — это разомкнулся сфинктер мертвого человека.

Один из санитаров накрыл труп одеялом. Толпа, окружившая место происшествия, стала медленно расходиться, но ребенок продолжал стоять на платформе, завороженно глядя на бесформенную груду мяса под одеялом. Наконец полицейский жестом показал, чтобы он уходил. Малыш сделал шаг в сторону, однако уходить не торопился. Через некоторое время его подхватила людская масса, покидающая платформу.

Издали ребенок еще раз попытался разглядеть труп, который теперь перекладывали на носилки, и в это мгновение послышался шелест — видимо, из легких выходили остатки воздуха. Ребенку показалось, что мертвец горестно вздохнул. По губам ребенка скользнула улыбка, и он двинулся к выходу.

Глава 30

Терри Уорнер локтем прикрыла входную дверь квартиры, чуть не выронив целую кипу библиотечных книг, которые она держала под мышкой. Она прошла в гостиную и, свалив тяжелые тома на письменный стол у окна, нажала кнопку обратной перемотки на автоответчике. Пока лента в кассете перематывалась, Терри побрела на кухню и достала из холодильника кока-колу. Взглянув на расставленные в холодильнике банки, тихо вздохнула. Нет, ей сейчас нельзя было отвлекаться на приготовление ужина, размышляла она. В морозильнике было много замороженных продуктов. Слава Богу, что существует пища, которую не надо готовить, думала она, возвращаясь в гостиную.

Терри сбросила туфли и стала одной рукой растирать гудящие ноги, а другой потянулась к кнопке воспроизведения на автоответчике. Последовал громкий писк, и пошло первое сообщение:

«Ненавижу разговаривать с этими проклятыми машинами», — сказал голос, и Терри улыбнулась. — «Терри, это Питер Лэндон. Не знаю, помните ли вы меня. Мы познакомились в студии около недели назад».

Терри кивнула, отпив принесенного ею напитка. Конечно, она помнила его — высокого, хорошо сложенного мужчину примерно на год моложе ее. Он был режиссером одной из развлекательных программ, которая снималась в том же здании телецентра, где находился и ее кабинет. Она села, откинув голову назад, и дослушала до конца, испытывая некоторую жалость к говорящему, которому приходилось бормотать скороговоркой, из опасения не уложиться в отведенные аппаратом тридцать секунд.

«Конечно, мы встречались только раз, но я хотел бы предложить вам посидеть как-нибудь со мной за бокальчиком. Разумеется, за мой счет. А может, пообедать или поужинать вместе? Если у вас есть время. Если захотите мне позвонить, запишите мой телефон. Я знаю, мы можем случайно встретиться на работе, но все-таки оставлю свой номер, так будет лучше. Жаль только, что эти гадкие машины не дают поговорить вволю, да? О черт, простите», — затараторил он, а Терри уже покатывалась со смеху, слушая всю эту околесицу. — «Итак, звоните по телефону...»

Снова послышался пронзительный писк. Голос исчез. Терри весело тряхнула головой.

«Привет, Терри, это Тина. Может, зайдешь ко мне в четверг вечером? Джо в отъезде на неделю, так что мне сейчас и поговорить-то не с кем, кроме собаки. Позвони...»

Снова невыносимый писк.

Тина Кеннеди одно время работала вместе с Терри референтом в независимой программе телевидения, но примерно месяц назад уволилась, обнаружив, что беременна. Терри вытащила из сумочки записную книжку и стала перелистывать страницы. Четверг ей подходил. Она сделала пометку на нужной странице и решила позвонить Тине, как только прослушает все, что записал автоответчик.

Снова писк.

«Терри, это опять я, Питер Лэндон».

Она улыбнулась.

«Время вышло до того, как я успел сообщить свой телефон, вот он».

Терри аккуратно записала его в конце записной книжки. Лэндон казался довольно симпатичным молодым человеком. Несколько застенчив, но это лишь выгодно его выделяло из той горластой, самовлюбленной публики, которая окружала ее на телевидении. Она отпила еще глоток и стала думать, стоит ли ему звонить.

Снова писк. Новое сообщение.

«Полиция не знает».

И молчание.

Лента еще крутилась, но продолжения не последовало.

Терри смотрела на аппарат, недоуменно пожимая плечами. Немного перемотала ленту и стала слушать во второй раз.

Писк.

«Полиция не знает».

Отставив банку кока-колы, Терри повернулась к аппарату. Все ее внимание было сосредоточено на трех загадочных словах.

Она прослушала запись еще раз.

И еще раз.

«Полиция не знает».

Терри задумалась.

Слова произносились предельно четко, будто говорящий тщательно артикулировал каждый звук, стараясь быть правильно понятым.

Но голос!

Она перемотала ленту.

Снова прислушалась.

«Полиция не знает».

Терри еще и еще слушала эту странную запись и, наконец, сбившись со счета, решительно набрала номер телефона.

* * *

«Полиция не знает».

Боб Джонсон в задумчивости теребил свой подбородок, переводя взгляд с аппарата на Терри. Редактор программы новостей заерзал в кресле, когда Терри еще раз перемотала ленту.

— Вы говорите, что не узнаете голос? — спросил он, глядя ей прямо в глаза.

Терри отрицательно замотала головой.

— Пожалуй, три слова нам ничего не дадут, — сказала она. — А не кажется ли вам, что звонить мог убийца?

Джонсон снова заерзал в кресле и пожал плечами.

— Все знают, что вы давно ведете это дело. Если бы убийца видел вас по телевидению, возможно, он и попытался бы связаться с вами. Такие случаи имели место. Некий тип по имени Питер Альфон позвонил журналисту и сознался в убийстве, которое, как предполагалось, совершил Джеймс Ханратти в 1962 году. К тому времени Ханратти уже повесили.

Терри вздохнула:

— Но у нас нет оснований утверждать, что это убийца. Трудно судить по одному сообщению. Что бы мне действительно хотелось выяснить, так это — откуда у него мой номер телефона. Его нет даже в телефонном справочнике.

Последовало долгое молчание, в течение которого Джонсон бесцеремонно ощупывал взглядом тело Терри, подолгу задерживаясь на ее ногах и грудях. Под его похотливым взглядом становилось совсем неуютно, и Терри встала. Спросила, не хочет ли он еще выпить. Редактор согласился. Она налила виски и вернулась на свое место напротив Джонсона, который продолжал таращиться на нее поверх своего бокала.

— Наверное, я все же позвоню в полицию, — наконец решилась она.

— Нет, не надо! — Джонсон подался вперед, чуть не опрокинув свой бокал. — Не втягивай полицию, — жестко сказал он. — По крайней мере, пока. Во-первых, ты не знаешь, убийца ли звонивший, но даже если это так, он ищет контактов с тобой. — Джонсон замолчал на мгновение, наблюдая, как страх на лице Терри сменился любопытством. — Из этого можно сделать неплохой сюжет, Терри. Зачем впутывать сюда полицию? И, уж во всяком случае, что бы ты не предприняла, не советую стирать запись. — Он указал на кассету. — Подожди, не позвонит ли он снова. Может, он еще что-нибудь скажет.

Она медленно опустила голову, не в состоянии посмотреть Джонсону в глаза. Терри казалось, что своим неотступным взглядом он пронзил ее насквозь и теперь подбирается к ее душе.

Не зная, как прекратить это, она поднялась и пошла в ванную.

Джонсон проводил ее взглядом, посасывая виски.

Он услышал щелчок задвижки, не спеша встал, пересек комнату и поднял сброшенную ею туфлю. Держа ее за высокий каблук, медленно обвел указательным пальцем по внутренней кайме туфли. В паху у него разлилось тепло. Это ощущение усилилось после того, как он проделал то же самое с другой туфлей. Джонсон поднес ее к лицу, принюхиваясь к запаху кожи и нежно поглаживая высокий каблук. Его половой член начал стремительно набухать, еле удерживаемый брюками. Услышав, как в туалете сливается вода, он поставил туфлю на место, подошел к окну и стал смотреть на улицу далеко внизу, силясь прикрыть бугорок под брюками.

Терри уселась на диванчик и взглянула на широкую спину Джонсона. Она видела, как он, слегка повернувшись, взял со стола бокал и одним мощным глотком опорожнил его. Спросив, можно ли воспользоваться туалетом, он быстро прошел через гостиную, стараясь, чтобы она не заметила его эрекции.

Войдя в ванную, щелкнул задвижкой и привалился спиной к двери, отрывисто дыша и еле сдерживая бушующее пламя в паху. Дрожащими пальцами расстегнул молнию на брюках, высвободил свой неистовый орган и одной рукой стал разминать крепкий ствол. Шагнув к унитазу, Джонсон опустился на колени перед фаянсовым чаном и уставился на сиденье. Свободной рукой прикоснулся к еще теплой, но быстро остывающей пластмассе.

Рядом с его ладонью были видны два-три крошечных, сильно завитых волоска.

Джонсон благоговейно собрал их, будто касался мантии из драгоценного шелка, и принялся заворачивать в носовой платок; темные завитки резко выделялись на фоне безукоризненно белой ткани. И в тот момент, когда он разглядывал волоски, он почувствовал, как первые капли густой жидкости упали с конца его члена. Сколь бы приятно ни было это ощущение, оно явилось для него неожиданностью, и он сделал над собой усилие, чтобы не произошло полного извержения под натиском его неуемной страсти. Кусочком туалетной бумаги он промокнул кончик члена и, снова затолкав в брюки еще крепкий ствол, сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем, наконец, спустил воду в туалете. Потом он сложил носовой платок и засунул его в карман.

Джонсон ополоснул лицо холодной водой из умывальника и провел по нему ладонью, удаляя капли воды, после чего вытер руки о полотенце. Отодвинул задвижку на двери и вышел в гостиную.

— Дай мне знать, если он снова позвонит, — сказал он, глядя на застывшую с кассетой в руке Терри. — Только не связывайся с полицией.

Терри кивнула и вставила кассету в аппарат.

Джонсон сообщил, что ему пора идти, и Терри почувствовала что-то вроде облегчения, встав с дивана, чтобы проводить его к выходу. Он опять заглянул ей в глаза, и опять взгляд его задержался на ее грудях. Потоптавшись, он вышел в прихожую.

— Никому не говори об этом звонке, — повторил он. — Никому.

Терри смотрела ему вслед, пока он не завернул за угол, к лифту. Через минуту она закрыла дверь, вернулась назад в гостиную и сразу же подошла к автоответчику, словно притягивавшему ее каким-то мощным магнитом. Возможно, Джонсон прав. Если убийца действительно попытается связаться с ней, у нее в руках окажется великолепный сюжет. Правда, не давал покоя этот голос. Она снова прокрутила ленту.

«Полиция не знает».

Терри вздрогнула от неожиданности: слова звучали подозрительно знакомо.

Полной уверенности не было, но ей показалось, что она уже слышала этот голос.

Глава 31

Миллер резко надавил на тормоз, его «гранада» заскользила юзом и остановилась, чуть не врезавшись в задний бампер стоящей впереди машины, но Миллера это словно бы ничуть не взволновало. Он выключил двигатель, откинулся на спинку сиденья, мельком взглянул на свое отражение в зеркале заднего вида.

Волосы на голове взлохмачены, лицо осунулось и даже в ярком свете неоновой вывески над входом в близлежащий клуб казалось бледным. Темные круги под глазами расплылись, будто какой-то озорник разрисовал ему углем нижние веки. Почувствовав, что левый глаз слезится, он сильно потер его рукой. Ворча что-то себе под нос, Миллер выбрался из машины и запер ее.

Эта поездка в центр Лондона прошла без приключений. Машин на дорогах было на редкость мало, и, к счастью, ему не встретился бдительный полицейский, который бы непременно зафиксировал, что он то и дело превышал скорость на пять — десять миль в час. Хорошо, думал Миллер, что его ни разу не остановили, иначе бы почувствовали запах виски. Он был пьян и знал это. Ну и что? Это не мешало ему идти не шатаясь, говорить членораздельно. Даже вести машину. Если бы он перебрал лишнего, все было бы иначе. Он взглянул на часы. Почти 10.30 вечера. Лондонский район Сохо был весь залит неоновым светом. Просто калейдоскоп красок и звуков.

В клубе гремела музыка, то тут, то там слышались крики, из бара, расположенного на другой стороне улицы, доносился смех. Мужчины и женщины парами и поодиночке проходили мимо, некоторые лишь скользили взглядом по афише с программой вечера, другие изъявляли желание стать его участниками. Многие торопились по делам.

У входа в клуб Миллер миновал швейцара, занятого своим подбородком. Удостоив специалиста по киноэффектам беглого взгляда, швейцар все свое внимание сосредоточил на прыще, который он старательно выдавливал своими толстыми пальцами. Миллер раздвинул пластиковые полоски, служившие шторой, и вошел в клуб.

Внутри царил полумрак, посетители жались по углам, будто опасаясь даже того тусклого света, который едва освещал помещение. Над баром горела зеленая лампа, создавалось впечатление, что стойка бара покрыта плесенью. Но было в клубе и одно ярко освещенное пятно — сцена. Миллер, опершись на спинку какого-то стула, чтобы удержать равновесие, уставился на нее.

Сцена представляла собой квадратный постамент со сторонами метра в три с половиной. На ней медленно танцевали две девушки, двигаясь с элегантностью пьяниц. Хореография оставляла желать лучшего, размышлял Миллер, наблюдая, как танцовщицы неуклюже кружились по сцене. Одна из них была одета в черную, плотно облегающую баску, едва прикрывавшую ее полные груди. На ногах высокие, до бедер сапоги. Больше на ней ничего не было.

Миллер смотрел, как ее партнерша, темнокожая девушка с коротко стриженными волосами и мускулистой фигурой, потряхивая плечами, быстро выбралась из накинутого на голое тело балахона. Девушки поцеловались, и тотчас же сцена озарилась красным светом, контраст в цвете их кожи стал неразличим. Красный свет сменился голубым, потом зеленым. Сполохи всех цветов радуги поочередно выхватывали сцену из темноты, в динамиках затрещало, послышался гитарный перебор и неуместно громкий голос певца. Аккомпанемент совершенно не соответствовал разыгравшемуся на сцене действу.

К тому времени как Миллер доплелся до стойки бара, чернокожая девушка успела встать на колени перед своей партнершей и страстно прижимала губы и язык к ее влагалищу.

«Дрожь, охватывающая в темноте ночи, страсть, пронизывающая насквозь...» — гремело из динамиков. Миллер криво усмехнулся, чем привлек к себе внимание бармена с непроницаемым лицом. Миллер заказал большую порцию виски.

Сидя за стойкой и потягивая виски, Миллер пригляделся: вид завсегдатаев этого заведения говорил о том, что они использовали его как пристанище. Один посетитель спал, привалившись к стойке и уронив голову в лужу пролитого пива. При каждом его выдохе жидкость пузырилась.

За столиком справа от него сидели трое мужчин лет за сорок. Они восхищенно смотрели на сцену, где обнаженные девушки, извиваясь всем телом, вставляли друг в друга различные приспособления и вибраторы. Музыка, казалось, гремела теперь еще сильнее, ее крещендо соразмерялось с все нарастающим возбуждением исполнительниц. Они либо играли роль, либо на самом деле были очень близкими подругами, Миллер никак не мог этого понять.

В другом углу клуба, едва различимая при тусклом освещении, страстно целовалась парочка; Миллер заметил, что рука мужчины верно и надежно спрятана под короткой юбочкой его спутницы. Он видел, как женщина заерзала на стуле, когда пальцы мужчины проникли между ее ног.

Неподалеку от них сидел одинокий мужчина, и его внимание раздваивалось между тем, что происходит на сцене, и тем, что творится в двух шагах от него. Миллеру было видно, как к его столу приблизилась какая-то девица и села на стул рядом с этим соглядатаем. Миллер следил, как она с улыбкой положила свою ладонь на ногу мужчины, но тот, казалось, сторонился ее. Улыбка девицы поблекла, но через некоторое время она снова настойчиво повторила свое действие. Не дождавшись ответной реакции, девица встала и, пошатываясь, поплелась на своих каблуках сантиметров в восемь высоты по направлению к бару. По направлению к Миллеру.

Она присела на высокий табурет рядом с ним и улыбнулась натренированной улыбкой.

— Меня зовут Пенни, — сообщила девица, взбивая обеими руками волосы с химической завивкой. — Раньше я вас здесь не встречала.

Миллер уловил в ее речи легкий уэльсский акцент, хотя разобрать что-либо в грохоте музыки было трудно.

— Значит, мы оба были лишены такого удовольствия, не правда ли? — буркнул он. Затем, допив то, что еще оставалось в его бокале, снова заказал себе виски.

Девушка минуту настороженно разглядывала его, затем хорошо отработанная улыбка вновь заиграла на ее губах, в уголке которых красовалась какая-то болячка. Ей было, по оценке Миллера, лет под двадцать. На лице — толстый слой макияжа. Однако даже пудра не могла скрыть веснушки на ее щеках. Накладные ресницы закручивались вверх, как лапки хищных пауков. Она привычно лизнула болячку в углу губ и снова заговорила:

— Не хотите купить мне чего-нибудь выпить?

Миллер мельком взглянул на ее призрачное в зеленоватом свете лицо. Глаза блестели на нем как у плотоядного животного.

— Купишь сама, — бросил он.

— Если здесь вам кажется слишком шумно, вы всегда можете зайти ко мне на квартиру, — предложила Пенни. — Тут недалеко.

— Значит, ты хочешь, чтобы я купил больше, чем выпивку, да?

— Дело ваше, — сказала Пенни, подняв одну бровь и улыбнувшись. Этот жест показался еще более отталкивающим своей притворностью. Девица снова облизала болячку, и Миллеру почудилось, будто даже эта болячка подмигнула ему.

Специалист по киноэффектам придвинулся поближе, и Пенни расплылась в улыбке.

— Знаешь, чего бы мне действительно хотелось? — спросил он, стараясь перекричать громоподобный рок.

Пенни посмотрела на него с надеждой.

— Поищи-ка ты лучше другого простофилю. А меня оставь в покое, поняла?

Она нахмурилась, как будто не сразу поняла, о чем это он, затем соскользнула со своего табурета и, покачиваясь, отошла, на прощанье смерив его презрительным взглядом из-под сощуренных век. Миллер видел, как она бросилась к лысеющему мужчине в кожаной куртке, который только что вошел в клуб. В следующее мгновение Пенни уже сидела у него на коленях, Миллер покачал головой и допил свой бокал.

* * *

Тридцать шесть минут первого ночи.

Миллер отодвинул от себя бокал и сполз с табурета, на секунду ухватившись за него, чтобы не потерять равновесие. Но, сделав несколько шагов, почувствовал, что это не составляет большого труда, походка его на удивление легка, если учесть то количество алкоголя, которое он влил в себя за последние сорок пять минут.

Направляясь к выходу, Миллер бросил взгляд на сцену: две новые девушки сменили предыдущих. Обе были одеты в халаты медсестер, причем одна из них лежала на обшарпанной кожаной кушетке, а другая норовила засунуть ей во влагалище стетоскоп.

«Доктор, доктор», — завывал трескучий динамик.

Уже у дверей Миллер заметил, как Пенни игриво резвилась на коленях своего клиента. Мужчина сильно потел, его лицо находилось лишь в нескольких сантиметрах от ее грудей. Время от времени он касался соблазнительных выпуклостей, за что неизменно получал легкий шлепок от девицы. Сопровождаемый ее победоносным взглядом, Миллер вышел из клуба. Усмехнулся про себя: спору нет, Пенни преуспела в первой части своей задачи. Но удовольствие будет кратковременным, как только она доведет дело до конца. Хищница крепко держала свою добычу.

На улице в ноздри ему, как вонючий кулак, ударил резкий запах блевотины, разлитой в водостоке, смешанный с привычным запахом выхлопных газов. Рядом с его машиной двое пытались поднять на ноги своего компаньона, из которого то и дело извергался фонтан, падавший на сточную решетку, уже и без того забитую нечистотами. Все трое были в стельку пьяны.

Миллер достал из кармана ключи от машины, открыл дверцу и уселся за руль. Вставил ключ в зажигание, но машину не завел. Вместо этого он потянулся и вытащил что-то из отсека для перчаток.

Убедившись, что фотоаппарат заряжен, Миллер поднес его к правому глазу и, прищурившись, посмотрел в видоискатель, наводя его на пьяную троицу.

Щелк.

Миллер отметил про себя, что с гораздо большим удовольствием снимает живую жизнь, чем разложившиеся, вздувшиеся или расчлененные трупы, которые являлись объектами его работы на протяжении стольких лет. Он увидел, как из клуба выходили двое мужчин.

Щелк.

Какая-то женщина остановилась у дверей клуба и заговорила со швейцаром.

Щелк.

Миллер медленно втянул носом воздух: в машине разило перегаром от выпитого им спиртного. Он сделал еще несколько снимков из жизни низов общества, которая расцветала пышным цветом с наступлением темноты. Лондон — город переменчивых настроений — был заселен двумя типами людей. Теми, кто зарабатывал себе на жизнь в дневные часы, и теми, чья активность проявлялась ближе к ночи. Сейчас было время последних.

Миллер почувствовал странную близость к тем, кому милее темное время суток. Темнота — а с годами он все больше убеждался в этом — влекла его. Тьма разума и души.

Он поднял голову и увидел Пенни, выходящую из клуба. Следом за ней плелся ее клиент.

Щелк.

Миллер, сфотографировав Пенни еще раз, проводил парочку взглядом, пока они не скрылись за углом.

Миллер сильно зажмурился, стараясь очистить свою память, равно как и зрение от полученных впечатлений. Провел рукой сверху вниз по лицу, положил фотоаппарат на сиденье рядом с собой и завел двигатель. Его «гранада» ожила, и Миллер стал крутить руль, выводя машину на дорогу. Доехав до угла, он огляделся по сторонам и вдруг заметил, что Пенни и ее клиент входят в парадное трехэтажного дома. Миллер обратил внимание на то, что несколько окон в доме были освещены. Каждая комната, подумал он, превращена здесь, по-видимому, в своего рода спальню. Проезжая мимо здания, Миллер замедлил скорость, разглядывая его и размышляя, какая из комнат может принадлежать Пенни.

Часы на приборном щитке высвечивали один час девять минут ночи.

Глава 32

Краска отставала от стен, как короста. Огромные желтые лохмотья, которые, Пенни знала, надо как-то прикрыть.

Квартира всегда была сырой, и теперь на бордюре и вокруг трещин в потолке стали проступать темные подтеки. Подобно гангрене на открытой ране, сырость, казалось, коварно проникла в каждую щелочку. Пенни сама отремонтировала свое жилье сразу же, как только въехала сюда два года назад. До этого в Уэппинге она снимала угол с двумя другими девушками. Одна из них и уговорила ее пойти на панель. Поначалу Пенни эта идея не очень понравилась, но, когда она поняла, сколько денег это сулит, перспектива проводить долгие часы в обществе незнакомых мужчин, которые будут тебя лапать и трепать, перестала казаться ей столь отталкивающей. За эти годы чего она только не повидала, но никогда дело не доходило до насилия. Был, правда, один извращенец, который велел ей хлестать себя по заднице, но, когда она лишь рассмеялась в ответ, отказался платить. Ублюдок. В то время ей было шестнадцать лет.

Теперь, будучи на три года старше и умнее, она чувствовала, что может справиться со всем.

Сегодняшний ее клиент был легкой добычей. Он было заикнулся о наркотиках, но Пенни отказалась. Раньше она бы согласилась, но теперь, когда вокруг столько всякой заразы вроде СПИДа, она, как и многие другие девушки, которых она знала, не шла на это. Даже при обычном траханье она настаивала, чтобы клиент надевал презерватив. Некоторые, правда, работали и без него, но Пенни не собиралась рисковать больше, чем требовалось.

Она легко удовлетворила своего клиента. К тому времени, как она сняла с него трусы, он уже был настолько на взводе, что разгрузился тотчас же, стоило ей опуститься на колени между его ног. Как только ее длинные, обесцвеченные химией волосы пощекотали конец его члена, он неожиданно выпустил обильную струю в ее великолепие на голове.

Теперь, стоя над раковиной и ожидая, когда она наполнится водой, чтобы поскорее смыть с волос засохшую сперму, Пенни улыбалась про себя. Пощупав кончиками пальцев температуру воды, она достала с полки шампунь. Затем включила переносной радиоприемник, висевший на стене и, наклонившись над раковиной, зачерпнула воды пластмассовым ковшом. И стала подпевать мелодии, доносившейся из радиоприемника.

* * *

Для тех, кто знает, как это делается, откинуть замочную защелку — задача нехитрая, особенно, если замок старый и требует замены.

Для человека, стоявшего за дверью квартиры Пенни Стил, это оказалось проще простого.

Дверь приоткрылась, незваный гость проскользнул внутрь и поспешно закрыл ее снова.

Из ванной комнаты доносились музыка и плеск воды. И беззаботное пение.

Гость на минуту замер у входной двери, прислушался, затем медленно вошел в квартиру, ни на миг не спуская глаз с двери ванной комнаты. Человек двигался крадучись, беззвучно. Со знанием дела.

Проскользнув в крохотную кухню, он протиснулся мимо грязной плиты с забытой на ней немытой кастрюлей. Мимо треснутой раковины — к шкафам.

Внутри был целый набор ножей.

* * *

Пенни тщательно намочила волосы, вылила на них шампунь, продолжая весело подпевать радиоприемнику. Внезапно звук стал затухать, она тоже замолчала. Должно быть, сели батарейки, решила она, и раздраженно встряхнула радиоприемник. Он прохрипел, на мгновение ожил, затем так же быстро заглох.

Скрипнула половица.

Пенни попыталась стереть пальцами пену с глаз, но от этого они еще больше защипали, и ей пришлось потянуться за полотенцем. С мокрыми волосами, с которых капала вода, она стояла у раковины и прислушивалась.

Неожиданно радиоприемник снова заработал, разразившись громкой музыкой. Некоторое время она посматривала то на него, то на дверь, потом опять наклонилась над раковиной.

Громкая музыка и плеск воды заглушали все остальные шумы.

Даже звук шагов за дверью ванной комнаты.

* * *

Человек остановился и заглянул в щелку.

Убедившись, что его приближение из-за включенного на полную мощность радиоприемника осталось незамеченным, он одной рукой потихоньку приоткрыл дверь.

На Пенни Стил был тонкий хлопчатобумажный халат, протертый на локтях. Голову она низко склонила над раковиной, как будто молилась, пальцы медленно и тщательно перебирали волосы, втирая шампунь в каждую прядь.

С порога ванной незваный гость наблюдал за ней, в каждой руке у него было зажато по ножу.

Пенни протянула руку за ковшом, чтобы смыть шампунь с волос.

Радиоприемник издал громкий хрип. Словно предупреждение.

В это мгновение человек рванул дверь.

Заскрипели петли, дверь с грохотом ударилась о стену. Пенни подняла голову, номыло снова полезло в глаза, на мгновение ослепив ее. Все, что она успела увидеть, прежде чем убийца набросился на нее, была его темная фигура.

В воздухе грозно блеснул нож, Пенни порывалась закричать, но ужас и испуг сковали ее, и из открытого рта вырвался лишь сдавленный хрип.

Пенни хотела протереть глаза, чтобы разглядеть нападавшего и хотя бы попытаться защититься. Она замотала головой; мокрые волосы разметались по плечам мертвыми змейками. Нападавший неожиданно вонзил в нее нож.

Удар был нанесен с такой страшной силой, что нож вошел в тело на все двадцать сантиметров своего лезвия.

Защищаясь от удара, проститутка непроизвольно прикрылась рукой, лезвие с маху отсекло ей указательный палец выше сгиба и, пронзив ладонь, застряло в теле. Кровь хлестнула из рубленой раны, и палец, отвалившись, упал на пол.

Второй нож вошел ей в живот слева от пупка. От внезапного удара, похожего на удар стального кулака, Пенни согнулась и чуть не потеряла сознание. Острая боль пронзила низ живота, она явственно ощущала холод металла, раздиравшего ее кишки.

Убийца навалился на нее всем телом. Пенни не удержалась и рухнула на пол.

Нож, не задев ее вытянутой руки, вновь вонзился ей в плечо, совсем рядом с шеей. Белый, весь испещренный трещинами кафель на стене покрылся брызгами крови.

Ослепленная попавшим в глаза шампунем, Пенни громко стонала, потеряв всякую надежду освободиться от вероломно вторгшегося к ней незнакомца. Сопротивляться бесполезно. Оба ножа опустились на нее одновременно. Меньший из них пропорол ее левую грудь и рассек сосок. Второй, более длинный нож, царапнув кость, вонзился в легкое. Послышался звук, напоминающий звук быстро спускающегося колеса, и через зияющее отверстие вырвалась струя дурно пахнущего воздуха.

Пенни попыталась вздохнуть, но это усилие причинило ей безумную боль. Сквозь рану в легком со свистом выходил воздух, и она стала яростно хватать воздух ртом, дабы вновь наполнить свои легкие и ослабить стремительно нараставшее давление в голове. Вздохнуть полной грудью не удавалось, и она беспомощно замахала руками, ощущая боль и ужас от сознания того, что это конец. Кровь пошла у нее ртом, от ее тошнотворного привкуса Пенни мутило, а нападавший продолжал безжалостно наносить удары.

Собрав в отчаянии последние силы, Пенни попыталась приподняться и вырвать из его рук ножи.

Но только лишний раз убедилась, что противостоять такому грозному противнику бессмысленно. Убийца легко уклонился от безнадежно вскинутых рук Пенни и с ухмылкой наблюдал, как она снова плюхнулась вниз лицом на залитый кровью пол в ванной. Пенни задыхалась, чувствуя, как кровь истекает из нее сквозь порезы и разрывы, обезобразившие ее тело. Глаза ее налились слезами, страх, казалось, парализовал ее, но, превозмогая боль, она все же шевельнула ногами и поползла. Судорожно хватая воздух открытым ртом, забывая о мучительной боли, которую доставляло ей каждое движение, Пенни все дальше отползала от ванной. Силясь закричать, она поперхнулась, и из горла хлынула рвота, смешиваясь с потоком крови.

Убийца безмолвно наблюдал за корчами девицы, прислушиваясь к ее хрипам. Когда Пенни поползла, он неторопливо, чуть ли не с умилением двинулся следом, низко склонившись над ней, — так отец сопровождает своего ребенка, который учится делать первые шаги.

Однако скоро его терпение лопнуло, он нагнулся, схватил Пенни за лодыжки и, оттащив ее назад в ванную, перевернул на спину. В положение, к которому она привыкла.

Убийца опустился на колени между ее раздвинутых ног, как будто молясь на святыню.

Затем ножи снова вонзились в ее тело.

И снова.

И снова.

Часть вторая

Ты предлагаешь мне больное воображение.

Я хочу проникнуть в твой разум.

Иудейский священник

Безумие не обязательно означает полный срыв. Оно может означать также и прорыв. Это — потенциальное освобождение и обновление, равно как и порабощение и экзистенциальная смерть.

Р.Д. Лэнг

Глава 33

Миллер не мог взять в толк, как он добрался до дома. Сидя на кухне и неотрывно глядя на чайник, ожидая, когда он закипит, Миллер не переставал удивляться, как ему удалось преодолеть ночью двадцать с лишним километров от Сохо до своего квартала. Кроме того, хотелось бы знать, кто сунул ему под череп пневматический бур, который теперь неотвязно сверлит его мозг.

Он с силой сдавил кулаками виски, как будто это могло заглушить гул в голове. Проглотил, не запивая, две таблетки аспирина, поморщившись от горечи, когда одна из таблеток на какое-то время застряла в горле.

Чайник закипел. Миллер встал, чтобы приготовить себе кофе. Руки дрожали, кофе расплескался на плите, но, словно не заметив этого, он лишь обтер дно чашки и снова сел. Небольшими глотками отпивая горячий кофе, он все же обжег язык и скривился. Выругавшись про себя, тяжело вздохнул. Часы показывали начало восьмого. Три-четыре птички щебетали на дереве за его окном, и эта их ранняя утренняя спевка действовала на нервы. Миллер закрыл глаза и снова отпил кофе. Чем лучше всего заняться, когда тебя отстраняют от работы? — спрашивал он себя. Всю ночь пьянствовать? Очень забавно. Сейчас было не время для шуток, даже над самим собой. Что же такое предпринять, чтобы унять этот гул в голове? Долго так продолжаться не может: или череп расколется, или он сойдет с ума.

Такого с ним не случалось уже многие годы. Он был настолько пьян, что не помнил, ни в котором часу вернулся, ни как вообще очутился дома. Какой инстинкт вел его и почему его «гранада» не врезалась в какое-нибудь дерево у дороги? Полный провал в памяти. Лишь какие-то отрывочные воспоминания о том, как вечером он выпил две бутылки хейг-виски и поехал в Сохо. Дальше — туман.

Казалось, будто его разум как экран компьютера, с которого шельмец стер все, что случилось этой ночью.

Фотоаппарат лежал на столе; специалист по киноэффектам взглянул на него — футляр был открыт. Циклопический глаз объектива слепо уставился на Миллера, отразив его перекошенное лицо. Картина была омерзительна. Миллер содрогнулся, встал из-за стола и взял в руки свой «Никон», отметив, что пленка полностью отснята. Где бы он ни куролесил этой ночью, размышлял он, у него осталось, по крайней мере, что-то вроде фотозаписи его похождений. Может, стоит лишь проявить пленку, и все события прошедшей ночи предстанут перед ним как на ладони? Он вспомнит, где был и что делал. Возможно, это избавит его и от мучительной тяжести в голове.

Миллер направился с аппаратом в свой рабочий кабинет.

У входной двери послышались шаги, и через мгновение в его почтовый ящик была просунута ежедневная газета. Она упала на коврик, и Миллер нагнулся, чтобы поднять ее. Он захватил ее в кабинет, включил свет и закрыл дверь.

Поставив чашку с кофе на один из верстаков, рядом с отрубленной рукой, он снова выключил свет и аккуратно извлек пленку из фотоаппарата при свете красной лампочки, висевшей над двойной раковиной. Он погрузил пленку в проявитель и стал двигать ее взад-вперед с помощью пластмассового пинцета. Ожидая, когда на пленке проступит изображение, Миллер развернул газету и пробежал глазами заголовок:

ПРОСТИТУТКА СТРАШНО ИЗУРОДОВАНА. РАЗГУЛ ТЕРРОРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Миллер быстро прочитал сообщение. При тусклом освещении видно было плохо, пришлось напрягать зрение и даже потереть левый глаз, когда он перестал фокусировать. Вверху газетной полосы была помещена фотография убитой девушки. Полиция не сообщила ее фамилии, но он сразу узнал эти длинные волосы, болезненные черты лица, болячку в углу губ.

Бог ты мой! Догадка ударила его точно обухом по голове.

Он сощурился, стараясь получше рассмотреть фотографию.

Вокруг трупа разливалось слабое, еле заметное свечение. Какой-то едва уловимый светящийся ореол.

Миллер долго и скрупулезно изучал фотографию, затем взглянул на пленку, отснятую им прошлой ночью. Вынув из проявителя, обработал ее в фиксаже и промыл в проточной воде из крана.

Он поднял к глазам полоску пленки.

Пьяная троица, кто-то скрючился рядом с машиной. Двое мужчин выходят из клуба. Женщина разговаривает со швейцаром. Другие не очень резкие кадры лондонского дна. Это не тот Лондон, в котором светло и уютно, а тот, что покрыт плесенью и гнилью, погряз в несчастьях, где происходит распад разума и тела. Взгляд Миллера задержался на одном из кадров, и вдруг пленка в его руке задрожала.

На нем была запечатлена девушка, выходящая из клуба с мужчиной. Лицо девушки было ему знакомо, и он пристальнее в него всмотрелся.

Длинные волосы. Болезненные черты лица.

Болячка в углу губ.

Он перевел взгляд с проявленной пленки на фотографию в газете — вне всякого сомнения, это одна и та же девушка. И на обоих изображениях ее фигуру окутывало едва заметное свечение. Размытое светлое пятно, чем-то напоминающее ореол над головами святых с живописных полотен. Только девушка эта была отнюдь не святой.

Миллер закрыл левый глаз и снова принялся рассматривать фотографию и пленку.

Ничего необычного в них не было.

Он закрыл правый глаз.

Вокруг фигуры появилось свечение, окутав изображение, как пеленой.

Специалист по киноэффектам отложил газету и пленку и торопливо направился к одному из своих картотечных шкафчиков. Сняв кольцеобразные скрепки, он извлек из папки два снимка. На обоих был изображен доктор Джордж Кук. И на обоих вокруг фигуры доктора можно было различить круг света.

Один и тот же ореол на фотографиях обеих жертв.

Джордж Кук.

Пенни Стил.

Оба мертвы. Оба убиты.

Оба окружены каким-то свечением.

Миллер отложил фотографии и потянулся к телефону.

Глава 34

— А никак.

Инспектор сыскной полиции Стюарт Гибсон допил остатки пива и стукнул кружкой по стойке с такой силой, что она чуть не разбилась.

— Абсолютно никак ты не сможешь получить доступ к документам по этому делу, — сказал инспектор, акцентируя каждое слово.

Миллер удивленно взглянул на своего бывшего коллегу поверх бокала, продолжая медленно потягивать виски.

— А кто узнает-то? — спросил он наконец.

— Да хотя бы я, — запротестовал Гибсон. — Черт возьми, Фрэнк, ведь ты уже давно не в штате. Комиссар съест меня с потрохами, если узнает, о чем я с тобой тут говорил.

Миллер заказал еще по порции, глядя, как инспектор закурил сигарету.

— А я думал, ты уже бросил, — сказал Миллер.

— Бросал. — Гибсон выпустил струю дыма и закашлялся. — Я давно уговариваю Чандлера бросить курить, а сам опять за это взялся, — признался инспектор. Вспомнив сослуживца, пожилой инспектор усмехнулся, и суровая складка, появившаяся было у него на лбу, разгладилась. — Чандлер не может мне простить, что я получил должность, которую, по его мнению, должен был получить он. Иногда мне кажется, что этот парень будет злорадствовать, если меня поставят к стенке по этому делу.

— Значит, вы так и не нашли никакой зацепки? — спросил Миллер больше для того, чтобы поддержать беседу.

— Ты же знаешь, как это бывает, Фрэнк. Иной раз сразу выходишь на след. А здесь с самого начала никаких улик. За месяц семь человек убиты, а мы не продвинулись ни на шаг после первой жертвы. Сегодня все утро меня донимали газетчики и телевизионщики, комиссар с меня не слезает. Хорошо хоть, что пресс-конференция — это его затея. Надо, говорит, успокоить средства массовой информации, — посетовал инспектор полиции и отпил из кружки огромный глоток пива. — Если выяснится, что пресс-конференция была уловкой, они нас затопчут... меня, во всяком случае. Я стоял перед ними и уверял, что убийца арестован, а тут новое убийство.

— Фамилия жертвы в газетах не сообщалась, — сказал Миллер. — Кто она?

— Это не подлежит разглашению, Фрэнк.

— Да ладно тебе, Стюарт, ты же не с репортером разговариваешь. Какая-то девица с панели. Все равно это — расходныйматериал, зачем, черт возьми, делать тайну из ее фамилии?

— А тебе что за дело? — поинтересовался Гибсон.

Миллер полез во внутренний карман куртки и извлек оттуда две фотографии. Он еще не успел положить их на стойку бара, как у инспектора от удивления округлились глаза: на одной из фотографий он узнал Пенни Стил.

— Где ты это снял? — спросил он, поднося фотографию поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть.

— Снимал вчера вечером, не важно где и зачем.

— Ошибаешься, это может оказаться очень важно, — отметил Гибсон, подозрительно взглянув на Миллера. — А это что за тип? — ткнул он в фотографию Джорджа Кука.

Миллер рассказал все, что знал о хирурге, и снова разложил фотографии.

— Он был убит около недели назад, задавлен машиной.

— Какая здесь может быть связь с маньяком, убившем проститутку и еще шесть жертв? — недоумевал Гибсон.

Миллер попросил инспектора посмотреть на фотографии повнимательнее, не находит ли он в них чего-нибудь необычного. Тот ничего не обнаружил.

— Вокруг каждого из них есть какая-то аура, — пояснил Миллер. — Некое свечение, будто тела светятся изнутри.

Гибсон поднял брови, затем посмотрел в пустой бокал Миллера.

— И сколько ты таких наснимал? — поинтересовался он.

— Дело в том, что почему-то только я это вижу, — сказал Миллер. — На снимках вокруг них проступает светящийся контур, и оба они были убиты. По-моему, это какой-то знак. Разумеется, сами они и не подозревали, что были отмечены как жертвы.

— Ты в своем уме, Фрэнк? — воскликнул Гибсон. — Не слишком ли много ты выпил? Неужто ты и впрямь хочешь меня уверить, будто заранее знал, что этих людей убьют?

— Световые пятна на фотографиях я заметил, когда было уже слишком поздно.

Гибсон покачал головой.

— Вполне заурядные фотографии. Ничего из ряда вон выходящего.

— Я и говорю, что только мне удается увидеть какое-то свечение. Поэтому я хочу познакомиться с делами по другим жертвам, хочу убедиться в своей правоте. Мне надо взглянуть на документы, Стюарт.

— Повторяю — это невозможно. Что будет, если узнает комиссар? Он же от меня мокрое место оставит.

— А что будет, если пресса узнает об истинном положении вещей? Что вы просто бросили ей кусок, мол, пока она будет жевать, найдется какая-никакая зацепка? Думаю, комиссару такой оборот не очень понравится, а?

Гибсон нахмурился.

— Что ты хочешь этим сказать? — растерялся он.

— Мне нужно заглянуть в дела об убийствах, — ответил Миллер решительно.

— А если я откажу?

Миллер пожал плечами.

— Тогда я позвоню во все газеты и на телевидение, куда только дозвонюсь, и сообщу, что пресс-конференция была фарсом и что вы до сих пор не знаете, кто убийца.

Гибсон посмотрел на своего бывшего коллегу долгим и тяжелым взглядом, глаза его прищурились и зло сверкали из своих узких щелочек.

— Да это шантаж! — прошипел он. — Шантажировать офицера полиции — это тебе дорого обойдется, Фрэнк.

— Тебе этого никогда не доказать, — отрезал Миллер самоуверенно. — Ну что, получу я доступ к документам?

— Нет! — не колеблясь, ответил Гибсон.

Миллер соскользнул с табурета и направился к телефону в углу бара. Не успел он сделать и двух шагов, как Гибсон схватил его за рукав. Миллер холодно смерил взглядом инспектора полиции.

— Погоди, — проговорил Гибсон, сжав от злости челюсти. Он отпустил рукав Миллера, глядя, как специалист по киноэффектам снова усаживается за стойку. Они переглянулись. Миллер словно натянул на себя непроницаемую маску. — Что это даст? Если ты ознакомишься с документами?

— Мне нужно видеть фотографии жертв, снятые до того, как они были убиты. Если я прав, тогда на них должно присутствовать характерное свечение, — ответил специалист по киноэффектам.

— Ну что это за чушь? Какое, к черту, свечение? Бред какой-то.

— Мне самому не до конца понятно, что это такое. Это — одна из тех загадок, которые я сам хочу разгадать. Я должен докопаться до сути. Выяснить, почему ореол виден только на фотографиях. — Миллер отпил из своего бокала. — Ты — единственный, кто имеет доступ к этим документам. Добудь их для меня. — Миллер был настроен решительно.

Гибсон сердито втянул в себя воздух.

— А если я этого не сделаю, ты действительно обратишься к средствам массовой информации? — спросил он.

Миллер поднял брови.

— Ты же давно меня знаешь, Стюарт, — сказал он, и на его губах появилась легкая усмешка.

Полицейский инспектор кивнул и допил остатки своего пива.

— Да, — подтвердил он, — слишком давно.

* * *

Миллер закурил, прикрывая ладонью огонек зажигалки от пронизывающих порывов ветра, что время от времени прокатывали по бетонированной площадке подземной стоянки машин.

В этом огромном подземном пространстве сейчас почти не было машин. Помимо его собственной «гранады», стоявшей у выхода, машинами были заняты лишь три места. В воздухе стоял запах гари, на полу виднелись темные подтеки масла и мазута. Около опоры, к которой прислонился Миллер, кто-то помочился. Обрывки бумаги и картона со склада пищевых продуктов и другой мусор были разбросаны повсюду, ветер подхватывал их и разносил по всему подземелью. Миллер оперся на капот своей машины и продолжал ждать.

Он посмотрел на часы.

Одиннадцать четырнадцать вечера.

Наверху послышался шум движущейся машины, затем урчание мотора, когда машина поравнялась со спуском, ведущим на нижний уровень. Увидев «астру» Гибсона, направляющуюся в его сторону, Миллер криво усмехнулся. Подъехав ближе, полицейский инспектор выключил фары; в тусклом холодном свете флюоресцентных ламп одиноко маячил темный силуэт Миллера. Инспектор поставил свою машину метрах в двадцати от него и выбрался из машины. Миллер увидел в его руках «дипломат».

Гулким эхом отозвались шаги инспектора в пустынном подземелье.

— В твоем распоряжении пятнадцать минут, — с раздражением в голосе проговорил инспектор, ставя «дипломат» на капот «гранады».

— Мне понадобится куда меньше, — сообщил Миллер, открывая замки.

Внутри лежало семь папок, скрепленных кольцевыми скобами. На каждой была написана фамилия. Миллер извлек первую папку.

— Мне явно следует обратиться к врачу. Видимо, с моей головой не все в порядке, раз я пошел на это, — заметил Гибсон.

— Лучше пятнадцать минут в моем обществе, чем издевательства прессы и головомойка от комиссара, — пробормотал Миллер, раскрывая папку.

— Нет, ты в самом деле проходимец, Фрэнк, — прорычал его бывший коллега, и Миллер уловил в его голосе нотки неподдельной злости.

Он стал листать документы, оставив без внимания заключение судебно-медицинской экспертизы, отчет следователя, показания свидетелей, пока не наткнулся на то, что искал.

— "Марк Форрестер", — прочитал он вслух. На фото убитый был снят в обществе девушки, которую Миллер принял за его невесту. На черно-белой фотографии оба улыбались. Фигура Форрестера была окружена светящимся контуром.

— Есть, — прошептал он и достал следующую папку.

— Что есть? — переспросил Гибсон, который то поглядывал из-за спины Миллера на фотографию, то в волнении озирался по сторонам, желая удостовериться, что на стоянке, кроме них, никого нет. Во въездных проемах только жалобно завывал ветер.

— "Николас Блейк", — прочитал Миллер на другой папке. Он не стал рассматривать фотографию Блейка с облитым кислотой лицом, а нашел фотографию молодого человека, снятую в то время, когда он был еще армейским курсантом.

Его тоже окружало слабое свечение.

Так же, как оно окружало Вильяма Янга.

И Анжелу Грант.

На одних снимках световое пятно было более отчетливым, на других — менее.

Проступало оно и на фотографии Луизы Тернер.

Сильное свечение было вокруг Бернадетты Эванс.

Наконец, Миллер взял в руки последнюю папку.

Пенни Стил. Последняя жертва.

Он уже знал, даже не глядя на ее фото, что вокруг нее тоже будет эта отметина. Фотография в папке только лишний раз подтвердила его правоту.

У каждой жертвы, убитой в течение последнего месяца, была аура, напоминавшая светящуюся оболочку.

Специалист по киноэффектам вернул последнюю папку в «дипломат» и протянул его Гибсону, не переставая удивляться.

— И это все? — спросил инспектор. — Тебе нужны были только фотографии?

Миллер медленно кивнул, его разум был в смятении. На секунду он закрыл глаза, но казалось, образы были запечатлены в его памяти наряду со многими другими, которые там хранились. Портреты живых вперемешку с образами тех, кто был зарублен, застрелен, задушен. Картины смерти, разложения, распада плоти прочно отпечатались в его сознании, как будто заклейменные каленым железом. Чтобы уже никогда не исчезнуть.

— Я могу видеть жертвы убийств, — тихо сказал он. — Глядя на чье-то фото, я могу сказать, умрет человек насильственной смертью или нет. У всех потенциальных жертв есть эта аура.

Гибсон покачал головой и защелкнул замки на «дипломате». — Сперва мне казалось, что ты пьян, — сказал он. — Теперь я считаю, что ты сошел с ума.

— Я могу предсказать, кто будет убит, — настаивал Миллер.

— Ну и что ты собираешься делать? Бегать по городу и снимать всех на пленку? — Он взялся за ручку «дипломата» и повернулся. — И ради такой чепухи я рисковал своим положением?

Инспектор открыл дверцу своей «астры» и бросил «дипломат» на переднее сиденье. Сев за руль, он повернул ключ зажигания. Двигатель ожил, взревев, и этот рев прокатился эхом по подземной стоянке.

— Возвращайся в пивную, Фрэнк, — заорал Гибсон. — Там твое место.

Он включил передачу и рванул машину с места, зашуршав колесами по бетону. Миллер молча смотрел, как машина поднялась по выездному скату и исчезла.

Холодный ветер гулял по полутемному пространству стоянки. Подняв воротник, Миллер еще некоторое время постоял в одиночестве, потом открыл дверцу своей машины и сел за руль. Даже внутри машины было холодно.

Способность распознавать потенциальную жертву убийства... В этом заключалась какая-то сила, чуть ли не возможность управлять жизнью и смертью. Подумать только, именно он, Миллер, мог предсказать, кому суждено быть убитым!

Чего он не знал, так это когда и как.

Он завел двигатель, вдруг почувствовав необходимость как можно быстрее выбраться из мрачного подземелья.

Гибсон не верит ему. Но Миллеру было все равно.

Он знал, что кому-то это будет более чем интересно.

Глава 35

Он сидел голый перед телевизором. Скрестив ноги по-турецки, в позе, предназначенной для медитации, однако каждая мышца его тела была напряжена и пульсировала.

Тихо шелестела лента видеомагнитофона, мелькали все новые и новые картинки, а он сидел, как в гипнозе, впившись глазами в женщину на экране.

Прерывисто дыша, отчего ноздри его широко раздувались, Боб Джонсон неотрывно смотрел на Терри Уорнер. Он выключил звук, и теперь мог только видеть ее, не слыша слов, которые она произносила. Да ему и не нужны были слова. Ему нужна была только она сама. Взгляд Джонсона скользил по ее лицу, груди, по всей ее статной фигуре. Эрекция усиливалась; он обхватил член правой рукой, сильно сжав его, рука начала ритмично, подобно насосу, двигаться. Дыхание стало тяжелее, и он ближе прильнул к телевизору, сидя со скрещенными ногами и крепко обхватив упругий ствол.

Изображение на экране сменилось, на мгновение исчезло, затем неожиданно восстановилось.

Терри снова появилась на экране, но уже в новой одежде. Сообщение тоже было другое. Место репортажа — тоже другое. Запись была сделана свыше двух лет назад. Джонсон записывал и хранил на видеоленте все ее интервью, все репортажи. Каждая запись была сделана с оригиналов, доступ к которым у него был.

Он смотрел на ее лицо, и мышцы его собственного лица напрягались по мере возрастания приятной теплоты в области живота и бедер. Рука задвигалась быстрее. Наблюдая, как беззвучно шевелятся губы Терри, Джонсон представлял, будто прижимается губами к ее губам, а его язык проникает в теплую влажность ее рта. Дыхание перехватило, Джонсон открыл рот и захрипел.

Тело его напряглось, мускулы набухли. Он знал, какая сила заключена в его теле, и сознание этого доставляло ему удовольствие. Его правая рука, обхватившая член, продолжала неустанно двигаться, Джонсон встал на колени, оказавшись теперь в десяти сантиметрах от экрана.

В десяти сантиметрах от нее.

От этих губ.

Этого тела.

— Терри, — нежно прошептал он и, включив звук, придвинулся бедрами к экрану в тот момент, когда камера стала увеличивать ее изображение; на экране крупным планом возникло ее лицо, рот открывался и закрывался, как при замедленной съемке.

Ему хотелось войти в это бархатное отверстие, ощутить нежность ее языка и губ.

Ему хотелось.

Ему нужно было.

Ему удастся.

Послышался сдавленный вопль от полученного наслаждения, сопровождаемый обильным извержением, экран телевизора покрылся брызгами густой жидкости. Одна длинная нить этой жидкости на какое-то мгновение соединила конец его пульсирующего органа с лицом Терри Уорнер.

Они соединились.

Она должна быть его.

Глава 36

Миллер сделал еще глоток из своей фляжки и медленно постучал пальцами свободной руки по рулевому колесу. Специалист по киноэффектам следил за выходом из здания, стоящего перед ним, отвлекаясь лишь на то, чтобы взглянуть на часы на приборном щитке, которые показывали, что время приближается к полудню. Он посильнее зажмурился, чтобы освободиться от пелены на левом глазу, и продолжил свое наблюдение.

Миллер просидел в машине уже больше часа, и лишь запах виски, его постоянного спутника, да монотонный голос из радиоприемника составляли ему компанию. Но вот тот, кто ему был нужен, появился на стоянке.

— Наконец-то, — пробормотал он, в последний раз отпив виски.

Он видел, как Терри Уорнер открыла двойные двери и, запрокинув голову, взглянула на небо: с запада надвигались тяжелые тучи. Упали первые крупные капли дождя — предвестники грозы, — и она ускорила шаг, направляясь к машине, стоящей поблизости от машины Миллера.

Он дождался, когда она окажется в трех метрах от него, открыл дверцу и вышел из машины.

— Терри Уорнер, не так ли? — спросил он, хотя это прозвучало скорее как утверждение, нежели как вопрос.

Она медленно кивнула, окидывая взглядом незнакомца. Он совсем не похож на охотника за автографом, подумала Терри про себя. От незнакомца так разило виски, что она невольно сделала шаг назад.

Миллер протянул руку и представился.

Терри пожала протянутую ладонь, почувствовав силу в его рукопожатии.

— Мне надо поговорить с вами, мисс Уорнер, — сказал он. — Это важно.

— Сейчас мне некогда, — попыталась Терри найти отговорку, все еще не доверяя этому человеку. — Если угодно, запишите свой телефон, я сама вам позвоню...

Миллер не дал ей договорить.

— Речь идет о последней серии убийств, — сказал он. — Полагаю, мы в равной степени заинтересованы в исходе этого дела.

Терри нахмурилась.

— Какое вы имеете к этому отношение?

— Я видел ваши репортажи, наблюдал за вами по телевизору. Надо отдать вам должное, вы создали себе на этом деле определенный имидж.

— Послушайте, это моя работа. Если вы хотите выразить свои критические замечания...

Он снова резко оборвал ее.

— Никаких критических замечаний я не хочу высказывать, я хочу помочь, — сказал он. — Мне кажется, я располагаю информацией, которая может быть вам полезна.

Редкие капли дождя вдруг превратились в настоящий ливень.

— По правде говоря, мне не очень бы хотелось обсуждать все это здесь, — заметил Миллер. — Поблизости есть бар. Следуйте за мной.

Он уселся за руль, завел двигатель и выкатил «гранаду» со стоянки. В зеркало заднего вида он наблюдал, как Терри завела свою «мини» и поехала за ним. Миллер улыбнулся. Он включил «дворники» лобового стекла и смотрел, как тонкие резиновые руки отчаянно борются с потоками дождя, яростно обрушившегося на землю. Миллер включил левый поворот, и Терри последовала за ним. Внезапно в его машине зажглись задние фонари стоп-сигнала — Миллер нажал на тормоз, избегая наезда на пешехода.

Кто же все-таки этот человек? — размышляла она. По сути, ей были известны лишь его имя и фамилия, ничего больше. Почему его интересует это дело? Она невольно передернула плечами, и в эту минуту в ее ушах неизвестно почему зазвучал голос, записанный на автоответчике: «Полиция не знает».

Не здесь ли собака зарыта? Вопросы роились в ее голове, но все — без ответа. Главный же вопрос заключался в следующем: если она так настороженно относится к этому человеку, зачем она сейчас следует за ним? Да, говорила она себе, любопытство до добра не доведет. И тем не менее боялась потерять его из виду.

* * *

Еще одна пара глаз следила за ней. Как она стояла и разговаривала с Миллером.

Увидев, что их машины затерялись в общем потоке, Боб Джонсон зло сжал кулаки.

— Сука, — пробормотал он.

Глава 37

Бар в нижнем этаже отеля «Феникс» был заполнен до отказа, пахло мокрой одеждой. Люди все прибывали; стоя выпивали и разговаривали, дожидаясь, пока не подсохнет одежда. Ковер на полу бара промок, и Миллеру показалось, что под ногами у него скрипит, когда он возвращался к столику, за которым сидела Терри.

Рядом с машиной для резки фруктов двое молодых парней с короткими стрижками и в заляпанных краской хлопчатобумажных спецовках громко о чем-то спорили и размахивали руками. Юнец повыше задел Миллера, отчего тот чуть не пролил напитки, которые нес. Парень засмеялся, но тут же осекся под испепеляющим взглядом Миллера.

— А ну убирайся отсюда к чертовой матери! — прошипел Миллер, оттолкнув парня, который беспрекословно повиновался. Однако за спиной Миллера поднял два пальца и продолжил гримасничать, спрятавшись за фрукторезку.

Специалист по киноэффектам поставил напитки на столик и сел напротив Терри.

Она натянуто улыбнулась, не в силах понять, как позволила увлечь себя сюда этому странному человеку.

— Разумеется, вы меня совсем не знаете, — сказал он, отпивая из своего стакана. — Но мне необходимо было поговорить с вами об этих убийствах.

— Так говорите же, мистер Миллер, — предложила она и потянулась к стоящему перед ней бокалу.

— Фрэнк, — отрекомендовался он. — К чему нам столь официальный тон?

Она согласно кивнула, не почувствовав, однако, себя свободнее.

— Я понимаю, вы хотели бы знать, чего я, собственно, добиваюсь.

— Вы правы, — призналась она, — прежде всего меня интересует именно это.

— То, что я хочу вам рассказать, может показаться безумием. Впрочем, я, видимо, допустил ошибку, пригласив вас сюда. — Он тряхнул головой и сделал большой глоток виски.

Миллер разыгрывал свою козырную карту. Приманка была брошена.

— Наверно, мне все-таки лучше уйти. Извините, — сказал он.

— Нет уж, пожалуйста, не уходите! — воскликнула Терри, подавшись вперед. — Так о чем вы хотели говорить со мной?

Миллер подавил улыбку. Несомненно, она клюнула. Она у него на крючке.

— Вы сомневаетесь, можно ли мне доверять, — сказал он. — Должен заметить, наши сомнения взаимны.

— Все это как-то туманно, мистер Миллер, — вздохнула Терри. — Извините... Фрэнк. Как я могу развеять ваши опасения, пока не узнаю, чем вы собираетесь со мной поделиться? Если вы хотите признаться в совершении этих убийств, в таком случае, вам лучше обратиться в какую-нибудь газету...

Он не дал ей договорить.

— Вы присутствовали на пресс-конференции в Новом Скотленд-Ярде дней десять назад? — спросил он.

Она кивнула.

— Полиция вам объявила, что убийца арестован. Прежде чем вы ответите мне что-нибудь, скажу, что да, я знаю, ее показывали по телевидению и отчет о ней был опубликован в газетах, а посему я не открываю вам ничего такого, чего вы не знаете. Кроме того, что все это — блеф.

— У меня были на этот счет подозрения. А вам откуда это известно?

— Руководитель следственной группы сам мне об этом сказал. У полиции до сих пор нет никаких улик, поиски убийцы зашли в тупик.

— А почему этот некто из Нового Скотленд-Ярда вообще говорил с вами на эту тему?

— Давайте считать, что я просто использовал свое влияние. Одно время я работал у них. Мы с инспектором сыскной полиции Гибсоном близкие друзья. Или, по крайней мере, были друзьями.

— И все же мне пока не понятен ваш интерес в этом деле, — сказала Терри.

— Семерым убитым было заранее предначертано погибнуть насильственной смертью. Я установил это по их фотографиям.

Терри нахмурилась, еще не зная, как ей поступить: рассмеяться, встать и уйти или продолжать слушать.

— "Предначертано"? — насторожилась она. — Это отдает сентиментальностью.

— Каждая жертва убийства излучает нечто вроде ауры, не знаю, как еще можно это назвать, — с раздражением сказал Миллер, осознавая, что его откровения действительно могут показаться горячечным бредом. Даже покажи он Терри фотографии Пенни Стил и Джорджа Кука, она бы не нашла в них ничего примечательного. — Эту ауру могу видеть только я. И только на фотографиях.

— Не хотите ли вы сказать, что видели фотографии убитых? — удивилась Терри, внезапно оживляясь. — Но ведь это же засекреченные документы. Как вам удалось получить к ним доступ?

— Это уж мое дело. Во всяком случае, я говорю о фотоснимках этих людей до того, как они были убиты. Именно на них и проступает загадочное свечение.

Терри отпивала свой напиток маленькими глотками, все время посматривая на Миллера поверх бокала. Наконец она поставила бокал на столик и стала играть им, держа его пальцами за ножку.

— А почему вы обратились ко мне? Почему выбрали именно меня, чтобы поделиться своими секретами? — поинтересовалась она.

— Потому что, мне кажется, вам можно доверять, вы не будете распространяться об этом. Откровенно говоря, если и есть в этом мире что-то, чего я терпеть не могу, так это доверять кому бы то ни было свои тайны. Но поскольку в данном случае сделать это необходимо, мой выбор пал на вас. Расскажите, что вам известно об этих убийствах?

— С какой стати я должна говорить с вами об этом?

Он пожал плечами.

— Не хотите — не надо, вероятно, мне известно гораздо больше, чем вам. Просто мне показалось, что мы могли бы помочь друг другу. Но, возможно, вы и правы, и мне следовало обратиться в газету. — Миллер собрался было уйти, но Терри, выставив вперед руку, усадила его на место.

— Все жертвы были убиты различными способами, — сказала она. — Вы уже, наверное, знаете об этом. Но — самое поразительное — всякий раз преступник, совершая убийство, словно со скрупулезной точностью копировал одно из тех, что имели место в прошлом. Кем бы ни был убийца, абсолютно ясно одно: у него обширные познания в криминальной истории. Последняя женщина была убита и изуродована точь-в-точь как жертвы известного убийцы Гордона Камминса. Его называли «Блиц-потрошитель». В 1942 году за четыре дня он убил четырех женщин, две из них были проститутками. Что характерно, последняя убитая тоже проститутка.

— Откуда вы все это знаете? — спросил Миллер, не сводя с нее глаз.

— После второго убийства мне позвонил человек, уверявший, что он из группы расследования, занимающейся данным делом. Сказал, что у него есть для меня информация относительно этих убийств. Вначале я подумала, что кто-то слышал мои репортажи и решил надо мной подшутить, но то, что я от него услышала, оказалось слишком серьезно, чтобы это мог знать кто-то посторонний. С тех пор он звонит мне после каждого убийства. Но я не знаю ни его фамилии, ни его должности.

— Какой-нибудь информатор внутри Скотленд-Ярда? — предположил Миллер, в задумчивости поглаживая подбородок, и ему вспомнились слова Гибсона: «Иногда мне кажется, что Чандлер будет злорадствовать, если меня поставят к стенке...» — Так вы полагаете, что убийца хорошо разбирается в криминальной истории? — пробормотал он.

Терри кивнула.

«Кто-то с оскорбленным самолюбием? — размышлял Миллер. — Кто-то точит зуб на полицию?»

Чандлер, конечно, подходил на эту роль.

Наступило долгое молчание, которое было нарушено Терри.

— Он мне звонил, — сказала она тихо. — Убийца. Несколько дней назад. В полицию я не обращалась, полагая, что он попытается со мной связаться, но пока этого не произошло.

— Вы думаете, что он еще позвонит? — поинтересовался Миллер.

— Кто знает? Я даже не совсем уверена, что это был именно убийца, — пожала она плечами. — Возможно, это кто-то с нездоровым чувством юмора.

— Настолько нездоровым, что убил семь человек разными способами, — пробурчал Миллер. — Почему вы не обратились в полицию? Они могли бы поставить ваш телефон на прослушивание.

— Идея не заявлять в полицию пришла в голову не мне, — призналась Терри. — Так посоветовал мой коллега, Боб Джонсон. Он посчитал, что у меня есть шанс найти убийцу, если тот захочет связаться со мной.

— Да понимаете ли вы, что рискуете своей жизнью? — воскликнул Миллер.

— Это — шанс, которым я хочу воспользоваться.

Она допила то, что оставалось в ее бокале, и отодвинула пустой бокал от себя. Миллер предложил ей еще, и после некоторого колебания она согласилась. Терри смотрела, как он направился к бару, удивляясь, чем этот человек так ее завораживает. Что было в его внешности? Да, он был привлекателен, в этом сомнения не было, но Терри уловила какую-то темную сторону в нем, некую горечь, которая окутывала его, как покрывало. Когда он говорил, в его голосе ощущалась усталость, обычно свойственная людям вдвое старше его, как будто он устает от всего, что его окружает. В его тоне временами проскальзывало нечто сродни презрению к тому, о чем он говорил. И все же где-то в глубине души она чувствовала, что ее тянет к нему или, скорее, к тому, о чем он рассказывает и как он об этом говорит. Ее размышления были прерваны возвращением Миллера.

— Вы, кажется, осведомлены обо мне больше, чем я могла предполагать, — сказала она. — А я даже не знаю, чем вы зарабатываете себе на жизнь.

Миллер криво усмехнулся.

— Я — художник-гример и специалист по киноэффектам в одной кинокомпании, которая сейчас проводит съемки примерно километрах в пятнадцати от Лондона, — сказал он, поведав также о своем опыте работы фотографом в прессе и в полиции.

— Вы, должно быть, видели какие-то очень страшные вещи, — тихо сказала Терри.

— Через какое-то время начинаешь уважать это.

Она посмотрела на него недоуменно.

— Смерть. Начинаешь уважать смерть. Она приходит в разных обличьях. Некоторые поистине ужасны, другие — просто омерзительны. Но начинаешь также понимать, что не существует достойной смерти. — Он провел указательным пальцем по ободку своего бокала. — Чего я только не насмотрелся! Трупы, висящие на деревьях, лежащие на железнодорожных рельсах, замурованные в бетон. Обезглавленные, с выпущенными внутренностями, расчлененные. Раздувшиеся, почерневшие, прогнившие, изъеденные личинками. — Невидящим взором он уставился на спинку стула, на котором она сидела. — Мужчины, женщины, дети, даже младенцы. Иногда в одиночку, иногда группами. А этот запах тления! Так пахнут тухлые яйца, этот запах преследует вас. Проникает в одежду. Во все поры. От него невозможно отделаться. — Миллер хлебнул порядочный глоток виски. — Через какое-то время он становится вашим другом, — подытожил он.

— Подальше бы от таких друзей, — содрогнулась Терри. — Послушайте, а что такое эта аура, или как ее там, и почему вы можете узнать, кому суждено стать жертвой убийства?

Он рассказал о несчастном случае, который с ним произошел. Рассказал про операцию. Про пересадку глаза.

— Другой причины я не вижу, — заявил Миллер. — Наверняка это связано с глазом, потому что световое пятно на фотографиях я различаю левым, пересаженным глазом.

— И только на фотографиях?

Он кивнул.

— А что бы вы сказали, если бы кто-нибудь подошел к вам и заявил, что он способен определить потенциальных жертв убийств, глядя на их фотографии?

— Я бы, наверное, сказал, что он сошел с ума, — ответил Миллер.

— Журналисты и репортеры считаются отъявленными циниками, — сказала Терри. — А я, должно быть, выгляжу совсем рехнувшейся, потому что верю вам.

Что-то отдаленно напоминающее благодарность скользнуло по лицу Миллера.

— Но пусть это останется между нами, — попросил он. — Я уже сказал, что не люблю доверять людям. А решился на это, поверив вам. Возможно, мне придется дорого заплатить за свою опрометчивость.

Они оба выпили.

— Ну что, будете ждать случая, когда убийца захочет связаться с вами? — спросил он.

Она пожала плечами.

— А почему бы и нет? Во всяком случае, полиция, кажется, бессильна. Было бы здорово, если бы мне удалось снять репортаж с его участием... — Она сделала паузу на этой фразе. — Знаю, насколько это опасно, но, вероятно, это поможет задержать убийцу.

— Или — что не менее вероятно — приведет к тому, что вас попросту убьют, — резко сказал Миллер.

— Не думаю, что Боб Джонсон слишком огорчится. Это лишь повысит рейтинг его передач. Пожалуй, больше его ничего не заботит. Да ему плевать на убийства людей. Для него это просто хороший повод увеличить зрительскую аудиторию программы. Думаю, он расстроится, когда полиция в конце концов поймает этого маньяка.

— Если поймает, — сказал Миллер тихо.

— Вы говорите так, будто у вас есть сомнения, Фрэнк, — заметила она, снова ощущая на себе его взгляд, но на этот раз не чувствуя себя неуютно под этим взглядом.

Миллер не ответил. Терри поднялась из-за стола и засобиралась.

— Мне надо идти, — сказала она. — Работа ждет.

Миллер тоже поднялся, пожал ей на прощанье руку и поблагодарил за внимание к его рассказу. Терри достала из сумочки листок бумаги и написала свой номер телефона. Миллер сделал то же.

— Я позвоню вам, мисс Уорнер, — сказал он.

— Терри, — поправила она.

Некоторое время они смотрели друг на друга, затем она повернулась и зашагала к выходу. Миллер снова сел, допил свой бокал и отставил его в сторону. Несколько секунд он разглядывал листок бумаги, оставленный ею, потом сложил, его и сунул в карман куртки.

Листок занял место между фотографиями Джорджа Кука и Пенни Стил.

Теперь у него был ее номер телефона.

Появилась возможность узнать ее поближе.

Глава 38

Дождь лил как из ведра, и казалось, ему не будет конца. Уже с утра небо потемнело, и по нему поползли грозовые тучи, вскоре нависшие над городом тяжелым, душным покрывалом. Тучи сгустились так сильно, что даже ветер не смог согнать их с насиженных мест. Не в силах дальше удерживать свой груз, тучи пролили его на притихший внизу город.

Где-то под черным куполом небес, как отдаленная канонада, прогремел гром, и его неумолчные раскаты время от времени рассекались хлесткими щелчками молниевых плетей.

Терри Уорнер чертыхнулась про себя, когда на экране телевизора в который раз исчезло изображение из-за огромного количества статического электричества, накопившегося в атмосфере. Она стала перебирать кнопки на дистанционном пульте управления, но на всех каналах было одно и то же. Какие-то ломаные линии и пенящиеся белые точки. На короткое время изображение восстановилось, но затем последовал сокрушительный грозовой разряд, и экран совсем погас. Терри выключила телевизор и побрела на кухню, чтобы сварить себе чашку кофе.

Едва она наполнила водой чайник, как зазвонил телефон.

Терри ринулась обратно в гостиную и схватила трубку, успев заметить сквозь раздвинутые шторы огромный электрический зигзаг, расколовший тучи.

— Алло, Терри Уорнер, — сказала она в трубку, не отводя глаз от продолжающегося небесного фейерверка.

Ответа не последовало. Только шипение и потрескивание на линии.

— Алло.

На другом конце провода трубку положили, при этом щелчок прозвучал необычно громко в тишине квартиры. Терри пожала плечами и повесила трубку.

Она уже подходила к двери кухни, когда телефон снова зазвонил.

Она вернулась и снова сняла трубку.

И снова на другом конце провода молчание.

Молчание.

Нет, что-то еще.

Дыхание?

Она сильнее прижала трубку к уху, пытаясь определить, что это за тихий скрежет, едва пробивающийся сквозь треск в проводах.

— Кто это? — спросила она, стараясь говорить спокойно. — Вы, наверное, неправильно набрали номер.

Терри неожиданно вспомнила об автоответчике и решила сделать запись. Она слегка замешкалась, прежде чем нажать кнопку записи. Потом нажала ее.

— Номер набран правильно.

От этих слов она вздрогнула. Да так, что чуть не выронила трубку.

— Кто это? — настойчиво спросила она, в ее голосе слышалось напряжение.

А за окном в это время раздался оглушительный удар грома.

— Говорите, — прохрипела она с негодованием и страхом.

— Я наблюдаю.

Терри попыталась сглотнуть, но горло перехватило. Преодолевая страх, она силилась уловить в этом голосе знакомые нотки, что-нибудь характерное в отрывочных фразах.

— Мой телефон прослушивается, — вдруг выпалила она. — Я сделала это после последнего вашего звонка.

На другом конце — молчание.

Дыхание.

Или что-то похожее.

Телефон отключился.

Она уронила трубку на рычаг и с ужасом отпрянула от аппарата, как от ядовитой змеи.

Ей казалось, что она простояла так целую вечность, не смея отвести взгляда от телефона. В ожидании, что он снова позвонит.

А за окном разыгралась настоящая буря.

Глава 39

Звонок раздался примерно в семь тридцать утра, вырвав Миллера из сна. Он проснулся и обнаружил, что находится в своем кабинете, распластавшись на письменном столе, в одном углу которого стоит полупустая бутылка хейг-виски. Еще не стряхнув с себя остатки сна, он снял трубку и долго не мог узнать голос на другом конце провода. Наконец говорящий представился. Филип Дикинсон. Режиссер извинялся за причиненное беспокойство, но, как он уверял, у него хорошие новости для Миллера.

Им нужно было, сообщил Дикинсон, чтобы специалист по киноэффектам вернулся на съемки. Миллер не преминул спросить про ту ссору с Лизой Ричардсон, про его мрачную шутку, оказавшую на нее такое воздействие.

Дикинсон сказал, что Лиза от них ушла. Колин Робсон уволен за серию скандалов. Миллер был снова нужен. А Лизу они заменили другой актрисой.

Миллер выслушал все новости с плохо скрываемым ликованием и хотел было предложить Дикинсону подыскать себе другого специалиста по киноэффектам, но передумал. Да, он вернется и, ладно, к девяти будет на рабочем месте.

Поставив «гранаду» на стоянку за сценической площадкой, Миллер неожиданно ощутил прилив сил. Он снова был там, где все было мило его сердцу. На работе. И если его работа проходила среди крови и насилия, что ж, пусть будет так. По крайней мере, эту кровь можно было смыть в конце рабочего дня.

Он уже вдоволь насмотрелся на натуральную смерть и лужи крови.

Вылезая из машины, он почувствовал на своей коже первые капли дождя. Ночной разгул стихии сменился то и дело принимавшимся моросящим дождем. Направляясь к двери сценической площадки, Миллер мельком взглянул на серое, неприветливое небо. Потом бросил взгляд на гримерный прицеп. Его собственное царство.

Он снова был в родных пенатах.

* * *

— Ты был прав, нам не составило особого труда подыскать новую актрису, — такими словами встретил его Филип Дикинсон. — В оставшихся сценах она все равно будет в гриме. Никто и не заметит разницы.

Миллер кивнул и приложился к своей фляжке.

— Надеюсь, ты не выбрал еще одну примадонну на смену той глупой корове, — усмехнулся специалист по киноэффектам.

— Я познакомлю вас, — ответил режиссер.

Миллер уселся разглядывать эскизы, лежащие перед ним, пока режиссер пробирался по многолюдному буфету в поисках той, кто был ему нужен. Через некоторое время он вернулся к столику в сопровождении спутницы.

— Фрэнк, познакомься, это — Сюзан Льюис, — сказал режиссер.

Миллер обернулся и увидел актрису, стоящую рядом с ним. Он встал и пожал ей руку, пробежав глазами по ее тонкой фигуре. Актрисе было около тридцати, приятной наружности, без косметики. Ее длинные черные волосы спутались, и она поправила их ладонью под пристальным взглядом Миллера. Актриса приветливо улыбнулась, и он заметил, как от улыбки похорошело ее лицо.

— Фрэнк Миллер, наш гример и специалист по киноэффектам, — представил его Дикинсон.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если на вас будет грим, — сказал Миллер. — Я имею в виду сценический грим, а не косметику.

— Я и раньше гримировалась. Меня это не очень беспокоит, — сообщила она.

Миллер не мог оторвать от нее глаз. Как завороженный, с неожиданным для себя самого волнением разглядывал он ее высокие скулы, изящную линию подбородка и шеи.

— Вы скорее похожи на манекенщицу, — сказал он. — Жалко, наверное, заклеивать такое лицо латексом, — добавил он, широко улыбаясь.

— Я и была бы манекенщицей, но ростом не вышла, — поведала она.

— Вы очень симпатичны, — заметил он.

— В его устах это звучит как комплимент, которых из него обычно клещами не вытянешь, — сказал ей Дикинсон, на что она мило улыбнулась.

Миллер тоже улыбнулся. Она действительно была на редкость привлекательной молодой женщиной.

— Я бы хотел снять сегодня одну сцену с участием Сюзан, если это возможно, Фрэнк, — сказал режиссер. — Сколько времени займет наложение грима?

Миллер пожал плечами.

— Часа два, может, больше. Мне понадобится сделать несколько фотоснимков, а возможно, и несколько масок, перед тем как накладывать грим.

— Я готова в любой момент, — сказала Сюзан специалисту по киноэффектам.

Миллер отпил из своей фляжки и пошел вместе с ней к выходу из буфета, а затем по бетонированной площадке в гримерный прицеп.

— Я слышала, вы не поладили с Лизой Ричардсон, — сказала Сюзан.

— Вас это беспокоит?

— Нет, просто мне так говорили.

— Все, что вам говорили, возможно, и правда.

— А еще мне говорили, что вы бываете довольно заносчивым.

Миллер остановился на ступеньках у входа в гримерный прицеп. Он посмотрел на Сюзан и улыбнулся.

— Так это тоже правда? — настаивала она.

— Сами увидите, — ответил он. — Того, кто говорит, что я невыносим, как правило, не устраивают мои методы работы. Я являюсь исключением в мире кинобизнеса, я — один из немногих, кто действительно ценит то, что делает. Мне безразлично, какой выйдет фильм, это пусть беспокоит Фила Дикинсона. Все, что меня интересует, — это чтобы мои эффекты получились хорошо.

Он пожал плечами и открыл дверь гримерного прицепа, впуская ее внутрь. Миллер включил освещение и пригласил Сюзан сесть перед зеркалом, стоящим в углу прицепа. Затем он извлек из шкафа фотокамеру «Полароид».

— Я видела некоторые из ваших работ по этому фильму, Филип показывал мне отдельные фрагменты на монтажном столике, — сказала Сюзан. — По-моему, они потрясающи.

— Хотите мне польстить? — спросил Миллер.

Приветливая улыбка на ее лице потухла, Сюзан не скрывала своего разочарования.

— Похоже, что слухи о вас были правдой, — сказала она. — Вы действительно можете быть заносчивым. Я хотела сказать именно то, что сказала: ваши работы — потрясающи.

— Спасибо за доверие.

— Лиза Ричардсон ушла из-за вас?

— Это имеет значение?

— Просто хотелось бы знать. Вы не производите впечатления человека с легким характером, а нам ведь вместе работать.

— У нас были разногласия, — сказал он, удостоверившись в том, что камера готова для съемки. — А теперь, может, приступим к работе?

Он снял первый кадр и, вытащив снимок из фотокамеры, положил на стол, дожидаясь, когда он полностью проявится. Затем снял второй кадр в профиль слева. Затем еще один — в профиль справа.

Пока снимки темнели и на них проступало изображение, Миллер сделал еще пару кадров.

— У вас бывает раздражение кожи, аллергия? — спросил он тоном, каким обычно задают вопросы врачи. — Грим иногда раздражает чувствительную кожу.

Сюзан отрицательно качнула головой.

— Меня предупреждали, что в кинобизнесе нужны люди толстокожие, — улыбнулась она своей шутке.

Миллер кивнул и обернулся к столу. Снимки еще проявлялись. Наконец он поднял один из них и стал помахивать им в воздухе, чтобы он скорее просох. Теперь изображение было совершенно отчетливым.

Миллер всмотрелся в отпечаток.

Лицо Сюзан Льюис было окружено аурой.

Едва различимый круг света.

Специалист по киноэффектам сжал зубы, на его скулах заходили желваки.

— Ну как, снимки получились нормально? — спросила Сюзан, удивившись тому, что Миллер внезапно замолчал.

— Что? — рассеянно отозвался он.

— Снимки.

— Да, все в порядке, — соврал он, не сводя глаз со светящегося ореола вокруг ее лица. Он смотрел на снимки, забыв о времени, потом повернулся и направился к двери прицепа.

— А как же грим? — окликнула его Сюзан.

— Это подождет, — ответил Миллер.

И вышел.

* * *

У входа в студию в импровизированной кабине был телефон.

Миллер сказал дежурному охраннику, что ему нужно позвонить, и тот вышел из кабины, а Миллер стал поспешно набирать нужный номер, в нетерпении постукивая пальцами по столику и ожидая, когда снимут трубку.

— Новый Скотленд-Ярд, — попросил он ответившего на его вызов. — Мне надо поговорить со Стюартом Гибсоном, добавочный номер двадцать два, — сказал Миллер и снова стал ждать, прислушиваясь к последовавшей серии щелчков и потрескиваний, пока его соединяли. Послышались сигналы вызова на линии добавочного номера телефона.

Гудки следовали один за другим.

— Ну, давай же, — возбужденно прошипел Миллер.

Наконец он услышал щелчок, трубку сняли.

— Кабинет инспектора сыскной полиции Гибсона, — сообщил голос.

Миллер сразу же узнал его.

— Стюарт, это Фрэнк Миллер.

Последовало непродолжительное молчание, а когда полицейский инспектор заговорил, в его голосе безошибочно угадывались ледяные нотки.

— По-моему, мы все сказали, что хотели, в тот день.

— Но это важно. Помнишь, я тебе говорил про ауру вокруг потенциальных жертв убийств? Так вот, я ее снова увидел.

— Послушай, Фрэнк, почему бы тебе не найти кого-нибудь другого, чтобы приставать со своим бредом. Я же тебе сказал, меня это не интересует.

— Но тебя это обязательно заинтересует, когда ее убьют, правда? — бросил Миллер.

— О ком ты говоришь?

Миллер объяснил.

— Уверяю тебя, Стюарт, на снимках — то же свечение, что и на фотографиях всех других жертв. Ее непременно убьют. Я могу поспорить на деньги.

— Тогда тебе, может быть, лучше обратиться в «Ладброкс», чем ко мне, — с сарказмом посоветовал инспектор. — Послушай, Фрэнк, я занят. Мне хватит и одной головоломки, которую предстоит решать, отстань ты от меня со своими сумасбродными идеями.

— Так что же может тебя убедить? — рявкнул Миллер.

— Нечто более существенное, чем слова алкоголика с буйным воображением и плохим зрением, — едко парировал полицейский инспектор. — А теперь отстань и повесь трубку, понял?

— По крайней мере, пришли кого-нибудь последить за ней, понаблюдать за ее домом, сделай жечто-нибудь! — сердито крикнул Миллер. — Ты не можешь просто отмахнуться от того, что я тебе сказал. Ее непременно убьют, помяни мое слово.

— Все, Фрэнк, пока, — сказал Гибсон и положил трубку.

— Подлец! — взревел Миллер и бросил трубку.

Он выскочил из кабины, чуть не столкнувшись с охранником, который, услышав разговор на повышенных тонах, решил вернуться. Охранник открыл было рот, чтобы что-то сказать Миллеру, но тот уже мчался к гримерному прицепу. Охранник покачал головой и вошел в свою сторожку.

Миновав бетонированную площадку и подходя к прицепу, он увидел ожидающую его в дверях Сюзан Льюис.

Миллер невольно содрогнулся, встретившись взглядом с актрисой, живо представив ее изображение в обрамлении ауры, которую он видел на снимке.

Может быть, он все же ошибается относительно этого странного свечения? Возможно, все предыдущие убийства являлись лишь случайным совпадением? Он в этом сомневался, однако очень молился, чтобы на этот раз он ошибся.

Съемки проходили в соответствии с планом.

Сюзан Льюис исполняла свою роль прекрасно под слоем гротескного грима, который Миллер создал для нее. Он накладывал его осторожно, почти любовно. Как хирург, делающий пластическую операцию, придавал латексу нужные формы, вырезал отверстия, создавая что-то потрясающе безобразное на лице той, от которой раньше нельзя было отвести глаз.

Пока шли съемки, безотлучно находился рядом с камерой и смотрел на актрису. Стоял, попивая из своей фляжки, и смотрел. Преследуемый мыслью о том, что он видел на фотоснимках. Помня, что вокруг нее разливался свет, как от маяка. И видеть это мог только он.

Время приближалось к семи пятнадцати, когда Дикинсон, наконец, объявил об окончании съемок на этот день, пробурчав что-то в ответ на заявления кинооператоров и осветителей о дополнительной плате за переработку. Миллера уже не заботили замечания режиссера: он стоял и ждал, когда Сюзан Льюис сойдет со съемочной площадки. Говорить она была еще не в состоянии из-за мешавшего ей грима, да и Миллер чувствовал себя не очень склонным к разговору, так что снятие грима в гримерном прицепе производилось в относительном молчании. Актриса сама содрала с себя последние несколько полосок латекса, как это делают животные, меняющие кожу.

Промывая затем лицо теплой водой из раковины в углу прицепа, она почувствовала, что Миллер смотрит на нее.

— Что-то не так? — спросила его Сюзан.

Миллер отрицательно качнул головой и отпил из фляжки.

Снимки Сюзан были уложены им в карман куртки. Как безмолвные знаки беды.

— Как вы добираетесь до дома? — поинтересовался он.

— Мне недалеко, и я на машине. Займет минут тридцать.

Специалист по киноэффектам в задумчивости медленно кивнул.

Сказав актрисе, когда ей следует прийти завтра гримироваться, он попрощался и проследил взглядом, как она вышла из прицепа и направилась по бетонированной площадке к ждущей ее машине. Миллер задумчиво кусал нижнюю губу, наблюдая за тем, как она выкатывала машину со стоянки. Он выждал еще некоторое время, затем решительно вышел, захлопнув за собой дверь и заперев ее. Сделав это, он бросился к своей машине. Миллер завел двигатель и включил ближний свет фар. Смеркалось, краски дня становились скучными и серыми, и, ведя машину, он включил дополнительное освещение.

Сначала ему показалось, что он потерял Сюзан Льюис, но, выехав на основную дорогу, заметил ее машину, плетущуюся за грузовиком. Миллер вписался в общий поток, держась на удалении четырех машин за ней.

Она продолжала ехать.

Он следовал за ней, держа одну руку на рулевом колесе, а в другой зажав фляжку, и не спускал глаз с машины Сюзан Льюис.

Значит, Гибсон не приставил за ней хвост, размышлял Миллер. Ну и черт с ним. Он видел ауру вокруг нее. Он знал, что она в опасности.

Даже если ему придется следить за ней всю ночь, он сделает это.

Он продолжал вести машину.

Глава 40

— Подонок несчастный! — крикнул Майк Гамильтон вслед машине, проехавшей мимо него и скрывшейся за поворотом дороги.

Он поднял вверх два растопыренных пальца и, выругавшись про себя, стал всматриваться в темноту в ожидании другой машины. Может, попадется фургон или грузовичок, размышлял он, в них парни обычно более снисходительны к тем, кто рассчитывает доехать задаром на попутной машине. Майку уже надоело стоять на обочине с поднятым большим пальцем, как манекен, и ждать, чтобы какой-нибудь проезжающий автомобилист смилостивился над ним. Он порылся в кармане пиджака и нашел самокрутку с «травкой», но у него не было спичек. Может быть, у того, кто подберет его, найдется огонек. Если, конечно, его кто-нибудь подберет. Он сошел с обочины и уселся на рюкзак, стараясь устроиться поудобнее.

Он взглянул вверх на темное небо, надеясь, что дождь не пойдет до того, как его подберут. Досталось бы ему от родителей, если бы они узнали, что он ездит на попутных машинах. Они дали ему пятьдесят фунтов, когда он отправлялся из дома в Гулле два дня назад. Этого бы с лихвой хватило на обратный билет на поезд из Лондона.

Они бы еще больше разозлились, если бы узнали, что он потратил больше половины тех денег на наркотики. Вот почему сейчас ему приходится добираться на попутных машинах. Он уже баловался «травкой» лет десять, начав как раз после своего пятнадцатилетия, когда на день рождения в пивном баре двое приятелей предложили ему попробовать. Что в это такого? — спрашивал он сам себя. Потребности в более сильных наркотиках у него нет, хотя он знает многих, у которых такая тяга была. Он вполне справляется со своей маленькой привычкой. Настолько, что планировал даже продать часть своих запасов, приехав в Лондон. Поездка предпринималась как бы для того, чтобы навестить старшую сестру, два года назад уехавшую с севера, чтобы выйти замуж, но сейчас Майк вдруг подумал, а стоит ли вообще туда ехать, несмотря на то, что находился всего лишь километрах в тридцати от центра столицы.

Он снова поменял положение на рюкзаке. Если бы не до смешного нетерпимое отношение родителей, его бы довезли из Гулля в их собственной машине, но отец поклялся, что больше знать не желает свою дочь. После того, как она вышла замуж за чернокожего. Так что дочери у него больше нет. Он также приложил много стараний, чтобы игнорировать факт появления на свет внука смешанной расы. Майку было жалко мать, но у нее не хватило решимости, чтобы вопреки воле мужа самой навестить свою дочь. Кроме того, она ведь тоже, как могла, противилась этому браку. Так что Майк был единственным из семьи, навещавшим сестру Шелли. Ему было не важно, какого цвета кожа у ее мужа. С Роем он всегда был в хороших отношениях. Если бы он был шестиголовый марсианин и шепелявил, то Майк и тогда бы нашел с ним общий язык. Зачем создавать в жизни проблемы, когда их можно избежать, всегда думал он. После пары затяжек, во всяком случае, все проблемы представлялись вполне разрешимыми. Он улыбнулся про себя и поднял голову, услышав приближение машины. Сильный свет фар рассекал темноту.

Майк вскочил на ноги и поднял руку, делая привычный жест большим пальцем.

Машина пронеслась мимо, и он, выругавшись, снова остался один.

Упали первые капли дождя, и Майк застонал. Он поднял капюшон куртки, предвидя неминуемый ливень. Деревья и кусты вдоль дороги были густые, в них всегда можно укрыться. В худшем случае он мог переночевать и на обочине или даже в чистом поле, где нет ни деревьев, ни кустов. Не первый раз ему приходилось спать под открытым небом. Каждый год после того, как сойдет снег под Донингтоном, он спал на одном из ближайших склонов, где дым от костров еще тянулся вверх в темноту. То же самое он проделывал и под Ридингом пять лет назад. Но в этот вечер, когда дождь все усиливался, ночевать под звездами было неважной перспективой.

Он опять заметил свет фар и в который уже раз вышел вперед в надежде, что кто-нибудь да остановится.

Увидев, что машина замедляет ход, он широко улыбнулся. Она остановилась впереди, примерно метрах в двадцати от него, и Майк продолжал стоять, ожидая, что она будет сдавать задом, и глядя, как ее задние огни светятся в темноте. Потом, подхватив рюкзак, он побежал к стоящей машине.

Дверца распахнулась, и Майк с удовольствием плюхнулся на сиденье, бросив рюкзак за спинку.

— Спасибо, — сказал он, еще не взглянув на водителя. — Я торчу тут уже не один час. Думал, что вымокну под дождем.

Он захлопнул дверцу, повернулся к водителю и сказал:

— Если вы в Лондон...

Закончить фразу он не успел.

Пространства в машине было не так много, но водителю хватило его для того, чтобы нанести удар молотком с сокрушающей силой.

Удар пришелся Майку в правый висок, череп с леденящим душу треском раскололся.

Невыносимая боль пронзила все его тело, и он закачался, ощущая в животе подступающую тошноту. Повалившись на дверцу машины и одной рукой тщетно ища ручку, он изо всех сил старался не потерять сознание.

Молоток был занесен снова. Рука орудовала им с невероятной силой и ловкостью, несмотря на стесненное пространство машины.

Второй удар раскроил Майку нижнюю челюсть ближе к левому уху. Он почувствовал, что у него выбиты два зуба; кровь хлестнула ему в горло. Он стал захлебываться все пребывающей кровью, и только нестерпимая боль не давала ему потерять сознание. Майк Гамильтон рухнул с сиденья, успев заслонить голову руками.

Молоток еще раз опустился ему на голову и раздробил большой палец правой руки в тот момент, когда он уткнулся лицом в сиденье.

Удар в затылок пробил небольшое отверстие, через которое густым потоком хлынула кровь, волосы тут же слиплись. Тело его начато сотрясаться, как в ознобе, и сквозь мучительную боль в голове он почувствовал, что машина тронулась с места. Сколько они проехали, Майк не знал, все его силы уходили на то, чтобы не впасть в забытье. Машина остановилась, и он скорее почувствовал, нежели увидел, что водитель вышел. От боли он потерял зрение, а пробитая голова, казалось, вот-вот расколется окончательно. Он услышал, как открылась дверца, чьи-то руки вытащили его из машины и куда-то поволокли. Потом он лежал на мокрой земле, дождевые струи стекали ему в рот и смешивались с кровью. Живот сводили сильные судороги, и он ощутил, как горячая желчь поднимается вверх, заполняет рот и, на секунду задержавшись в нем, выплескивается через раздробленный подбородок. Он застонал, но от этого боль в размозженной челюсти и пробитом черепе только усилилась, сознание оставляло его.

Майк смутно ощущал, что его переворачивают на спину, но лица водителя, склонившегося над ним, в темноте не было видно. Будь Майк в состоянии что-либо замечать, он бы понял, что водитель свернул с основной дороги на грязный проселок и спрятал машину за высоким забором, откуда ночью ее не могла увидеть ни одна живая душа.

Возможно, что это была заброшенная шахта, настолько место было уединенным.

Майк издал гортанный стон и попытался отползти от машины. В глазах у него сверкали искры, а голова раскалывалась от боли, которую невозможно было сравнить ни с чем на свете. Казалось, что кто-то железными пальцами втирал кипящее масло в его череп и мозг. Он что-то бессвязно бормотал, пока полз, и его движения все замедлялись и замедлялись.

Неожиданно его с такой силой пнули в бок, что он снова перевернулся на спину и больше уже был не в состоянии двигаться.

Дождь перестал, но Майк почувствовал, что по нему растекается какая-то вонючая жидкость.

Всего через несколько секунд он понял, что это — бензин.

Превозмогая боль, он беспомощно замахал руками, но поток вонючей жидкости продолжал заливать его. Бензин попадал ему в рот, Майка рвало, кишки выворачивало наизнанку. Отвратительная жидкость затекала ему в ноздри, когда он корчился, лежа на спине, как выброшенная из воды рыба. Ужас переполнял его сознание, замутненное жгучей болью, которой была пронизана каждая клетка его организма.

Одежда на нем пропиталась бензином, и теперь бензин растекался лужицей вокруг изувеченного тела.

Силы иссякли, Майк с животным ужасом наблюдал, как чиркнула спичка.

Несколько мучительных секунд подержав горящую спичку над ним, водитель бросил ее на землю.

Раздался гулкий хлопок — это вспыхнула одежда на Майке.

Он попытался закричать, когда пламя обожгло его тело, спалив волосы с кожей. Оно добиралось до черепа, обнажая мягкую кровавую плоть под кожей. Раскаленные языки огня, сжигая все на своем пути, доползли до отверстия в черепе и устремились внутрь. Майк молил о смерти. Скорее бы прекратились эти невыносимые муки! Он попробовал перевернуться, погасить пламя о мокрую траву, но все было напрасно. Он почувствовал, как в жилах у него закипает кровь, а с рук кусками отваливается обуглившаяся плоть. Тело стало разбухать от охватившего его огня. Огонь пожирал его половые органы и ноги, и Майк обнаружил, что пытается бороться с огнем горящими головешками, в которые превратились его руки, обглоданные испепеляющим жаром.

Он снова попытался крикнуть, но раздробленная челюсть не позволила совершить даже это последнее усилие. Глаза его расплавились, превратившись в бесформенную массу, и на мгновение до него донесся запах его кремируемой плоти.

Водитель отошел в сторону, наблюдая за полыхающим живым факелом, который минуту назад был человеком. Затем быстро, но без лишней суеты сел в машину, задним ходом выбрался по грязной колее на основную дорогу и уехал.

Лишь через десять минут из проходящей машины заметили догорающее пламя метрах в двадцати пяти — тридцати от дороги. А еще через тридцать минут приехала полиция.

К тому времени тело Майка Гамильтона было похоже на обгоревшую спичку.

Глава 41

Почерневшие останки Майка Гамильтона осторожно накрыли одеялом, спрятав подальше от взоров обугленный труп. В воздухе еще висел едкий запах горелой плоти, и инспектор Гибсон помахивал рукой перед своим носом, стараясь отогнать дурной запах.

— Сколько времени прошло после смерти? — спросил полицейский инспектор.

— Точно установить невозможно, — ответил Лумис, вытирая руки о кусок тряпки, — пока я не проведу вскрытие. — Он осмотрел траву вокруг места, где лежал труп, и добавил: — Вряд ли больше часа. Бедняга был еще теплым. Очень теплым.

— При нем не было документов, удостоверения личности? — обратился Гибсон к человеку в форме.

— Если и были, то превратились в пепел, сэр.

— Так же, как и он сам, — вставил Чандлер, причмокнув языком и кивнув на обугленное тело.

Они наблюдали, как труп был осторожно поднят и через задние дверцы перенесен в стоящую в ожидании санитарную машину. Синие фары на крыше машины беззвучно вращались в темноте.

— Надо снять отпечатки следов человека и машины, — сказал Гибсон, затягиваясь сигаретой.

Он взглянул на группу репортеров — мужчин и женщин. Они стояли поодаль, метрах в двадцати позади людей в форменной одежде.

— И хотелось бы знать, откуда этих чертей сюда принесло. Мы приехали полчаса назад, и они следом, не прошло и пяти минут. Откуда им стало известно, что случилось и где? — добавил он с негодованием в голосе. — Можно подумать, что их кто-то предупредил. — И он искоса бросил взгляд на Чандлера, который только пожал плечами.

Полицейские чиновники по грязной колее подошли к жадным до новостей репортерам, тотчас же сгрудившимся вокруг двух сыщиков в надежде что-нибудь выведать.

— Известно, кто жертва?

— ...установлена ли личность?

— ...убийца тот же?

В темноте ночи вопросы продолжали сыпаться, но Гибсон лишь поднял воротник плаща и направился к стоящей поодаль машине.

— Воздерживаюсь от ответа, — громко бросил он на ходу.

К нему придвинулась телевизионная камера, и полицейский инспектор в сердцах махнул рукой.

— Вы считаете, что это очередное убийство в серии предыдущих?

— Воздерживаюсь от ответа.

— Вы говорили, что убийца арестован, — послышался новый голос.

Гибсон остановился, больно задетый язвительным вопросом, и поискал глазами спросившего. Он увидел Терри Уорнер почти тотчас же.

— На пресс-конференции вы заявляли, что подозреваемый находится под арестом, — добавила она. — И тем не менее после этого произошло еще два убийства.

Гибсон сурово посмотрел на нее и пошел дальше.

— Когда вы арестуете настоящего убийцу? — бросила ему вслед Терри.

— Воздерживаюсь от ответа, — рявкнул, не оборачиваясь, Гибсон.

Она продолжала смотреть, как полицейский инспектор и его помощник уселись в свою «астру» и поехали.

— Какой-то гад их уведомил, — сказал Гибсон. — Это уж точно.

— Может быть, это сделал водитель, обнаруживший труп и позвонивший нам? — предположил Чандлер.

Гибсон покачал головой.

— Тот сам был в состоянии шока. Вряд ли бы ему взбрело в голову обратиться еще и в средства массовой информации, — не мог успокоиться инспектор.

Долгое время они ехали молча. Затем Чандлер сказал:

— Уже восемь.

— Спасибо за напоминание, я и сам умею считать, — прошипел Гибсон.

— И все же мы не стали ближе к его выявлению, — проворчал Чандлер.

— Тебе это как будто доставляет удовольствие, да?

— Не знаю, на что ты намекаешь.

— Отвечаю за расследование я. Если не поймаем эту сволочь, то я и получу по шее — от комиссара, от прессы и еще кое от кого, кому не терпится меня на чем-нибудь подловить.

— Но ведь в этом вся наша работа, шеф, не так ли? — спросил Чандлер. — Расколешь дело — грудь в крестах, а все испортишь — голова в кустах. По положению и ответственность, — добавил он с укоризной.

— Только не тебе указывать мне мою ответственность, Чандлер. Вот что я тебе скажу. Если мы его не поймаем, я за собой и тебя постараюсь утащить. Мы оба занимаемся расследованием, и не важно, кому поручено возглавить его. Ты тоже участвуешь, так что тебя это касается в не меньшей степени, чем меня.

— Но отвечать буду не я, а ты.

— Разумеется. Но если меня снимут, ты думаешь, что на мое место немедленно назначат тебя?

Чандлер не отвечал.

— Ты действительно так думаешь?

— Надо было меня с самого начала назначать, — насмешливо заметил помощник инспектора.

Гибсон мрачно усмехнулся.

— Вот в этом-то все и дело. Потому мы и не можем сдвинуть дело с мертвой точки. Ты не заинтересован в том, чтобы убийца был найден и пойман. Чем дольше эта сволочь разгуливает на свободе, чем больше он убивает людей, тем больше дискредитирует меня. Ты правильно все рассчитал.

Чандлер бросил на своего шефа сердитый взгляд.

— Тебе не поймать его, — сказал он с такой убежденностью в голосе, которая раздосадовала Гибсона.

— Поймаю. С твоей помощью или без нее. Но обещаю: если этого не произойдет, я постараюсь сделать так, чтобы тебе эта должность не досталась. Мы повязаны, Чандлер. Нам пора начинать работать вместе. Пока еще кто-нибудь не убит.

Эти слова зловеще повисли над ними. Как запах жженой плоти.

Глава 42

Неужели ошибся он?

Миллер допил последние капли из фляжки, снова и снова задавая себе этот вопрос.

Он проследовал за Сюзан Льюис до многоквартирного дома, где она жила, и просидел там в машине всю ночь. Пил и наблюдал.

И снова пил.

Черт возьми! Он, должно быть, прождал больше, чем рассчитывал. Большую часть предрассветных часов он смутно помнил. Помнил, что на него временами нападала дрема, потом вдруг он пробуждался и снова смотрел на ее окно, но время от полуночи до четырех часов утра вспоминалось ему смутно. Сейчас он остановил машину в переулке у своего дома и смотрел на часы на приборном щитке. Было почти половина шестого утра. На горизонте брезжил рассвет, серый, как грязный половик, наброшенный на небо. Миллер вздохнул и резким движением выскочил из машины, даже не заперев ее.

Он порылся в карманах, ища ключи, чтобы войти к себе домой. Еще можно было принять душ и выпить чашку кофе перед тем, как ехать на работу на студию. Он раздумывал, сказать ли Сюзан Льюис при встрече о своем ночном бдении. Поколебавшись, решил не говорить. Еще рассмеется ему в лицо, а то, чего доброго, в полицию обратится. Он хмыкнул. Ничего хорошего, однако, это бы ей не принесло.

А что, если он ошибся?

Найдя ключ, он принялся вставлять его в замочную скважину. Дверь вдруг приоткрылась на несколько сантиметров.

Миллер застыл от неожиданности, отдернув руку с ключом, как от удара электрическим током.

Он растворил дверь и, войдя в прихожую, стал подозрительно озираться. Из квартиры не доносилось никакого шума, но Миллеру показалось, что в этой подозрительной тишине таится что-то зловещее. Он быстро обернулся и проверил дверной замок. Замок не был взломан. Чистая работа.

Тот, кто входил, знал свое дело.

Из прихожей к лестнице слева от него вели грязные следы. Миллер нерешительно двинулся вперед и, дойдя до лестницы, остановился и поднял голову.

Тут его осенило: тот, кто проник в дом, вполне мог затаиться в одной из комнат.

От этой мысли на лбу выступил холодный пот, и его затуманенный выпитым алкоголем разум стал проясняться. Почуяв опасность, он весь напрягся, и его движения приобрели большую осторожность.

Он стал бесшумно, но быстро взбираться вверх по ступеням, ни на миг не спуская глаз с лестничной площадки над головой и лишь временами переводя взгляд на закрытые двери верхнего этажа. Дойдя до верхней ступени, он остановился, и прислушался.

Все было тихо.

Миллер старался дышать ровнее, чтобы успокоить колотившееся сердце. Он боялся, что его удары, гулко отдававшиеся в груди, разносятся по всему дому.

Если он старался уловить звуки, которые мог издать пришелец, то и тот, вероятно, тоже прислушивался к доносившемуся снизу звуку.

Миллер крадучись ступал по лестничной площадке, по пути прихватив вазу с одного из шкафчиков. По крайней мере, хоть какое-то оружие.

Он толкнул первую дверь и заглянул в комнату.

Никого.

Дверь в его спальню была приоткрыта.

Миллер остановился у порога, покрепче зажав вазу в руке.

Открыл дверь и вошел в комнату.

Никого.

Он судорожно сглотнул и снова вышел на лестничную площадку.

Снизу послышался шум. Миллер резко обернулся и, подойдя к перилам, пристально оглядел прихожую.

Он напряженно вслушивался, стараясь определить, откуда донесся звук, но все опять было тихо. Он направился к лестнице, чувствуя, как в груди у него бешено бьется сердце.

Дойдя до нижней ступени, Миллер снова услышал тот же шум.

Он донесся справа от него. Из кухни.

Там было большое окно и, возможно, пришелец пытался выбраться и удрать, пока Миллер его не обнаружил. Миллер лихорадочно перебрал возможные варианты действий. Дать ему уйти? А может, вызвать полицию? Или самому разобраться с пришельцем?

И все же было что-то странное во всем этом. Если в дом забрался грабитель, то почему ничего не пропало? Насколько Миллер мог судить, все вещи стояли на своих местах.

В снова воцарившейся тишине он направился к кухне.

Теперь он стоял в шаге от двери. Он протянул руку к ручке двери, еще крепче зажав в другой руке вазу.

И чуть не вскрикнул, когда ручка в его руке неожиданно повернулась.

Дверь открылась, и Миллер, не удержав равновесия, растянулся на полу, выронив вазу, которая разбилась вдребезги.

Поднимаясь на ноги, он услышал тихий гортанный смех и, повернув голову, увидел перед собой пришельца.

— Черт возьми, — пробормотал Миллер, пораженный тем, что увидел.

Пришелец улыбнулся и сказал:

— А я тебя поджидаю.

Глава 43

— Какого черта тебе нужно? — рявкнул сердито Миллер.

Джон Райкер привалился спиной к одному из кухонных шкафов и стоял, скрестив руки на своей широкой груди. Улыбка сошла с его лица, и он бесстрастно смотрел на Миллера. Райкеру было чуть за сорок, высокий, мощного телосложения, с черными как смоль волосами, не тронутыми даже проседью. Казалось, будто кто-то аккуратно выкрасил черным варом каждую прядь его волос. Лоб у него был низкий и весь изрезан морщинами, а глаза под ним казались всего лишь небольшими отверстиями, проколотыми на лице. Губы тонкие, почти бескровные, и их узкая полоска создавала впечатление неглубокой раны на лице. Когда он говорил, голос его звучал тихо, но зловеще, и в каждом слове слышалась затаенная агрессия. Миллеру казалось, что он разговаривает с пороховой бочкой. Запал был зажжен, но было неясно, произойдет ли взрыв.

— Не очень-то ты приветлив, Фрэнк, — сказал Райкер. — А ведь я тебя и в больнице навещал. Как ты себя чувствуешь?

— С каких это пор тебя стало интересовать мое здоровье? — отрубил Миллер, проходя мимо незваного гостя к раковине. Он отвернул кран с холодной водой и, наполнив мерный пластиковый сосуд, опорожнил его двумя огромными глотками.

— Так и не бросил пить, а? — спросил Райкер. — Между прочим, я по прибытии пропустил бокальчик. — Он довольно причмокнул языком. — А у тебя в штофике доброе старое виски.

— Послушай, Райкер, я же тебя предупреждал, чтобы ты никогда сюда не приходил. Ведь у нас был уговор с самого начала, — сердито сказал Миллер.

— Нам надо кое-что обсудить. Ты мне задолжал деньги.

— За последнюю работу тебе было заплачено.

Райкер покачал головой.

— Н-да, но не сполна, — в его голосе послышались мрачные нотки, и он подступил на шаг к Миллеру. — Ты знаешь, что меня чуть не поймали в прошлый раз. Мне кажется, какая-то сволочь меня видела. Я не собираюсь выполнять эти «пустячки» для тебя за тот мизер, что ты мне платишь, понял? Если меня застукают, они не будут церемониться. Тем более с моим прошлым.

Райкер всю свою жизнь почти не вылезал из тюрьмы. Два года заключения за разбой, за которым в скором времени последовало новое заключение за нанесение тяжких телесных повреждений. Затем, с возрастом, он перешел к более серьезным вещам. Его участие в ограблении почтового отделения в Ламбете стоило ему шести лет пребывания в большой лондонской тюрьме. Не прошло и двух месяцев после того, как он был выпущен на свободу, — и новое заключение за разбой при отягчающих обстоятельствах. Это произошло после того, как его выставили из пивного бара за приставание к посетителям: на следующий вечер он явился, чтобы излить свою ярость на хозяина заведения с помощью бейсбольной биты.

Как раз во время той полуторагодовой отсидки он и познакомился с Миллером. Специалист по киноэффектам работал тогда в полиции, и его вызвали в уормвудскую тюрьму, чтобы сделать фотоснимки заключенного, сидевшего за приставание к ребенку. Так вот, трое его сокамерников каким-то образом зажали этого человека в углу душевой комнаты и сначала подвесили его на леске, а затем отрезали ему член лезвием бритвы. От потери крови он скончался.

Именно Райкер и раздобыл лезвие.

Миллер хорошо знал, на что способен этот верзила Райкер, и поэтому судорожно сглотнул, когда тот придвинулся к нему.

— Наверное, тебе следовало бы на время затихариться, — сказал Миллер. — Или быть поосторожнее.

— Я же не мог предположить, что меня заметят, — злобно ответил Райкер. — Во всяком случае, тебе-то что за дело? Ты опасаешься только одного — чтобы я и тебя с собой не прихватил. То-то для обвинения наступит счастливый день, когда на скамье подсудимых окажется «знаменитость». Так что и в твоих интересах защитить наш маленький бизнес, и ты можешь это сделать, отстегнув мне еще денег.

— Сейчас я не могу тебе заплатить, у меня нет денег. Столько, сколько ты просишь, — уточнил Миллер.

— Да ты еще не знаешь моих нынешних ставок, — усмехнулся Райкер, но усмешка слетела с его губ так же быстро, как и появилась. — Теперь за работу я буду брать пять тысяч.

— А почему не больше? — с вызовом спросил Миллер.

Райкер в два больших прыжка пересек кухню и одной рукой схватил Миллера за ворот.

— Ты со мной не шути, Миллер. Пять штук за следующую работу.

— А если «следующей работы» не будет? — парировал Миллер, силясь оттолкнуть Райкера, и его беспокойство сменилось яростью.

— Все равно ты должен мне еще за предыдущую. Говорю тебе, что я еще легко отделался. Ладно, пусть будет две тысячи и — по рукам.

— Ты можешь требовать две тысячи, но ты их не получишь, — уведомил его Миллер.

Райкер отпустил ворот Миллера и отошел в сторону.

— Две тысячи, — повторил он. — На следующей неделе.

Миллер не ответил. Их взгляды встретились, и они несколько минут мрачно смотрели друг на друга. Затем Райкер повернулся и направился к выходу.

— Я дам о себе знать, Фрэнк, — сказал он, улыбаясь. — Я тебе еще потребуюсь.

С этими словами он вышел.

Миллер сделал глубокий выдох, чувствуя, что слегка дрожит.

— Сволочь, — пробормотал он тихо, распираемый от злости, правда, частично эта злость была на свою собственную глупость. Ведь это он связался с Райкером, это он обещал платить ему за услуги. Миллер, сжав кулак, ударил им по столу, понимая, что Райкер прав.

Если полиция возьмет Райкера, тогда их обоих с Миллером посадят.

Надо что-то делать.

Глава 44

В тот день во время работы он сделал пять фотоснимков Сюзан Льюис, поменяв «Поляроид» на «Никон». Теперь, когда стрелки часов показывали девять тридцать шесть вечера, Миллер стоял в темноте своего кабинета и смотрел на то, как медленно проступают изображения на ацетате. Он поболтал пленку в проявителе, чувствуя, как в ноздри ему бьет острый запах реактивов.

Держа в одной руке бутылку хейг-виски, из которой он время от времени отпивал глоток, он опустил снимки в ванночку с фиксажем. Потом промыл их в воде.

Закрыв правый глаз, Миллер стал внимательно рассматривать снимки один за другим.

Аура была на каждом из них.

Только еще более яркой, почти слепящей. Свечение распространялось на два-три сантиметра вокруг ее лица.

Миллер вымыл руки под краном, включил свет и уставился на снимки. Он не обмолвился с Сюзан ни словом ни об ауре, ни о своем ночном бдении во дворе ее дома. Он только спросил, с кем она живет, и получил ответ, что проживает она в одной квартире со своим парнем — безработным актером. Она была приятно удивлена, что он проявляет интерес к ее личной жизни, но несколько озадачена его настойчивыми вопросами о ее отношениях с этим парнем. Часто ли они ссорятся? Сильно ли он переживает, что она работает, а он нет? Выходит ли он из равновесия от злости? Миллер и сам в конце концов прекратил расспросы, опасаясь, что Сюзан что-нибудь заподозрит, если он будет слишком назойливым.

Он снова посмотрел на снимки и провел указательным пальцем по контуру ауры.

Громкий стук в дверь вывел его из задумчивости. Он повернулся, поставил на стол бутылку с виски, вытер руки о висящее рядом полотенце и направился из кабинета, размышляя, кто бы это мог быть так поздно. В прихожей он замедлил шаг.

Может быть, Райкер?

Нет, резонно подумал он. Зачем ему стучать? Если бы ему нужно было попасть сюда, он мог бы откинуть либо один из дверных замков, либо оконную защелку.

Стук повторился.

Миллер открыл входную дверь, и глаза его расширились от удивления, когда он увидел, кто это был.

— Прошу меня простить, что зашла к вам так поздно, — извинилась Терри Уорнер. — Но есть кое-что, о чем, я думаю, вам следует знать.

Миллер кивнул и хотел улыбнуться, но передумал. Он пригласил ее зайти и пропустил вперед в гостиную. Затем он тоже вошел в гостиную и уселся в кресло напротив нее. Он предложил ей выпить, и она приняла предложение.

— Простите, что отрываю вас. Я знаю, вы сейчас работаете над фильмом, но речь пойдет об убийстве, совершенном вчера вечером. Надеюсь, вы слышали.

Миллер подался вперед в своем кресле.

— Я сегодня еще не читал газет и радио не слушал, — сказал он.

Она стала рассказывать ему об убийстве Майка Гамильтона.

— Боже мой, — пробормотал Миллер, когда она сообщила подробности. — Значит, ваш информатор снова вас предупредил.

Она кивнула.

— И это убийство тоже было совершено по аналогии? — поинтересовался он.

— Да, — подтвердила она. — Парень добирался автостопом, насколько можно судить. Он был избит и затем сожжен, так же, как и жертва Альфреда Артура Рауса. Тот подобрал голосовавшего на дороге и убил его без всякой видимой причины. Рауса повесили в 1931 году.

Миллер покачал головой.

— Зачем копировать чьи-то убийства? — размышлял он вслух. — Понятно, что различные методы затрудняют работу полиции, но это выглядит так ловко и профессионально. И потом, зачем подражать разным убийцам? Почему бы не «взять за образец» какого-то одного?

— Остается надеяться, что он не начнет подражать Чарльзу Уитману, — сказала она загадочно и, заметив недоуменный взгляд Миллера, пояснила: — Это был американец, зациклившийся на оружии. Однажды утром он взобрался на водонапорную башню и за девяносто минут расстрелял восемнадцать человек.

— Вот это да, — мрачно буркнул Миллер.

Терри порылась у себя в сумочке и достала оттуда кассету. Сняв футляр, она перебросила ее Миллеру, который поймал кассету одной рукой и посмотрел на нее с озадаченным выражением на лице.

— Прослушайте ее, — попросила Терри.

Он не стал возражать, а просто подошел к стереоаппаратуре и вставил кассету. Прослушивая заново сообщения, Терри сделала большой глоток из своего бокала. Миллер смотрел на нее в замешательстве.

— Это — убийца, — сообщила она, пока он перематывал ленту назад, чтобы послушать еще раз.

— Почему вы так уверены? — спросил он.

Ей не понравился скептический тон Миллера.

— Потому же, почему вы уверены, что способны различать ауру вокруг жертв убийства, — сказала она с вызовом.

Миллер усмехнулся и извлек кассету.

— Голос вам знаком?

— Проскальзывают какие-то знакомые нотки... — сказала она многозначительно.

— А что говорят в полиции?

— Я еще не обращалась туда. Мой начальник на телестанции хочет, чтобы я по возможности связалась с убийцей. Пусть, мол, продолжает звонить. По его мнению, он захочет встретиться со мной.

— И что тогда? — спросил Миллер, перебрасывая ей обратно кассету. — Труп номер девять?

— Не знаю, — тихо произнесла она, кладя кассету обратно в сумочку.

Наступило долгое молчание, потом Терри, поднимаясь с кресла, сказала:

— Слушайте, я, пожалуй, пойду. Извините меня за беспокойство, которое я вам доставила, но мне хотелось дать вам послушать запись.

Специалист по киноэффектам кивнул и пошел проводить ее до двери. Они обменялись короткими прощальными фразами, и он постоял, глядя, как она вышла и направилась к своей машине. Его силуэт все еще маячил в дверях, когда она отъехала.

Но за ней наблюдали не только его глаза.

* * *

Терри поставила машину на подземной стоянке рядом с лифтом и откинула голову назад на подголовник сиденья. На мгновение она закрыла глаза, слушая, как замирает под низко нависшим потолком подземелья гулкое эхо уже выключенного двигателя. Затем она выпрыгнула из машины и заперла ее. Ее каблучки зацокали по заляпанному мазутом бетону, отдаваясь долгим эхом. Она подошла к лифту и нажала кнопку вызова, глядя на светящиеся цифры у нее над головой, пока кабина лифта опускалась с десятого этажа здания. Лифт остановился на девятом этаже. Потом на шестом. Терри устало потерла глаза, продолжая ждать в угнетающей тишине.

За спиной она услышала какие-то звуки.

Шаги. Шаркающие по бетону.

Она резко обернулась, пытаясь разглядеть в слабо освещенном пространстве того, кто шел в ее сторону.

Сзади никого не было, лишь бледное мерцание флюоресцентных ламп, отражающееся от капотов и крыш стоящих машин.

Кабина продолжала спускаться.

Терри снова взглянула на цифры над головой, ощущая какую-то странную тревогу. Сердце ее учащенно забилось.

Кабина продолжала свой черепаший спуск.

Пятый этаж.

Четвертый.

Она снова услышала шум. На этот раз ближе к ней.

Третий этаж.

Она повернулась спиной к дверям лифта и прижалась к ним, размышляя, кому понадобилось охотиться за ней в этом мрачном подземелье. И почему этот кто-то молчит.

Почему приближается.

Второй этаж.

Она услышала дыхание, слабое, но явное дыхание человека, и ей показалось, что кто-то стоит за каменной колонной менее чем в десяти метрах от нее.

Лифт достиг первого этажа.

Ее взгляд был прикован к этой каменной колонне. Она следила, сжав пальцы в кулаки и впившись ногтями в ладони, не появится ли кто-нибудь из-за колонны.

Может быть, это просто-напросто какой-нибудь мальчишка? — спрашивала она себя. Просто хочет напугать ее. Играет.

Дыхания больше не было слышно, безмолвие стало невыносимым.

Она украдкой взглянула на табло лифта: он наконец стал опускаться вниз, в цокольный этаж, к ней.

Терри заметила движение за колонной.

Она чуть не застонала от ужаса: ей почудилось, что от колонны отделилась темная фигура.

Она хотела разглядеть лицо, но это было невозможно.

Фигура сделала шаг по направлению к ней.

Двери лифта внезапно распахнулись, и она почти упала туда, нажав кнопку, которая бы их захлопнула. Нажала так сильно, что у нее чуть не обломился ноготь.

Фигура оставалась неподвижной и, наконец, исчезла из поля зрения, когда двери лифта закрылись.

Терри облегченно вздохнула и нажала кнопку на два этажа выше, чем ей было надо. Если за ней кто-то наблюдает, то она не будет очень уж облегчать ему задачу.

Может, это ее воображение так разыгралось? — размышляла она.

Но она видела там чью-то фигуру. Почему же он не подошел к ней, а спрятался за колонну? Скорее всего, потому, что не хотел, чтобы его видели.

Она добралась до этажа и вышла из лифта, торопливо спустилась по лестнице на два этажа ниже и подошла к своей квартире. Трясущимися руками нащупала ключ и отперла дверь.

И наступила на записку.

Записка лежала у порога сразу же при входе.

Терри щелкнула выключателем, стремясь как можно скорее оказаться снова в окружении яркого света, затем уже при свете посмотрела на записку.

Это был лист машинописной бумаги, сложенный вдвое. Текст был составлен из букв, аккуратно вырезанных из какой-то книги. Шрифт был не газетный. Буквы определенно были с книжной обложки, по крайней мере, это было видно по качеству самой бумаги. Каждая буковка была скрупулезно вырезана и наклеена вместе с другими на листе формата А4.

я набЛюдАю зА вАми Я хоЧу встРЕтитьСя с ВаМи Я сНова сВяжУсь с ВамИ нЕ соОбщайтЕ в ПолИциЮ Я наблЮДаю

Она держала перед глазами записку, не в состоянии унять дрожь в руках.

Когда зазвонил телефон, она почти вскрикнула.

Терри стояла в оцепенении, не зная, на что решиться. И все же она подошла к телефону и сняла трубку, стараясь не выдать своего страха.

На другом конце провода было молчание.

— Кто это? — спросила она тихо.

Дыхание. Ровное.

— Я знаю, что ты слышишь, сволочь, — прошипела она. — Говори же.

— Спи спокойно, — сказал голос. Затем — причмокивание языком, от которого у нее на голове зашевелились волосы.

Связь оборвалась.

Терри с силой бросила трубку и пошла прочь от телефона.

Она села в кресло напротив телефона, не сводя с него глаз, продолжая сжимать в руке записку.

В квартире было тепло, но Терри ощущала озноб во всем теле.

Она снова взглянула на записку.

И продолжала ждать телефонного звонка.

Глава 45

Сюзан Льюис прислонилась спиной к изголовью кровати, держа на коленях киносценарий. От этого движения простыня соскользнула с верхней части ее тела, обнажив груди. Она хотела натянуть ее снова, но рука лежащего рядом с ней мужчины не дала ей этого сделать. Сюзан причмокнула и бросила быстрый взгляд на Стива Бейли, который лежал на боку и смотрел на нее. Он улыбнулся, и она вздохнула, почувствовав, что другой рукой он поглаживает ее колено и неуклонно пробирается вверх по внутренней стороне бедра.

Она слегка раздвинула ноги, чтобы облегчить ему доступ, и поежилась, когда его жадные пальцы успокоились, достигнув мягких вьющихся волос у нее между ног. Сюзан не прекращала чтения, хотя теперь она мало что понимала. Теперь ею завладело нарастающее ощущение теплоты между ног, которая разливалась по всему телу. Бейли начал нежно гладить ее груди, она почувствовала, что соски ее становятся упругими от вожделенного ожидания.

Он продолжал манипуляции под простынями своими опытными пальцами, и его возбуждение тоже нарастало, член стал упругим, когда он ощутил влагу между ног Сюзан.

Он знал, где нужно прикоснуться к ней. И как. Они сожительствовали на протяжении двух последних лет, с тех пор как познакомились, работая на Би-би-си над сериалом из шести частей и имея довольно скромный бюджет. С тех пор ни один из них не был завален предложениями работы. Самому Бейли удавалось получать отдельные роли в рекламных роликах, да роль без слов в последней серии «Внимающего». Его импресарио нашел ему работу в качестве манекенщика для каталогов по рекламе одежды, но это, конечно, не принесло ему больших денег. Сюзан же, по крайней мере, снималась постоянно, хотя и не в эффектных ролях. Она исполняла ряд ролей в сериалах и фильмах, да вот теперь еще появилась роль в «Астроканнибалах». Они жили на ее деньги, и это как раз было то, что Бейли не нравилось. Ему тридцать один год, он был на три года старше Сюзан и чувствовал, что пора бы уже ему и наверх пробиться. Он не просил ведущей роли в очередном фильме Спилберга. Пока, во всяком случае. Но он заслуживал больше того, что имел.

Он откинул с лица прядь своих темно-каштановых волос и продолжал свои исследования под простынями.

Сюзан уже лежала на спине, продолжая держать в руках сценарий и давая ему возможность поглаживать указательным пальцем волосы на ее лобке и временами скользить вниз по ее половым губам. Она надолго затаила дыхание, когда он проник под простыни и стал языком лизать ей тело в области паха, а затем, опустившись ниже, в ложбинке между половыми губами, чтобы вкусить ее влагу.

Она делала вид, что продолжает читать, но, когда его губы сомкнулись на ее клиторе, она наконец сдалась, отдавшись во власть его ласк. Она ощущала, как его язык уверенно скользит по ее пухлым половым губам, огибая каждую выпуклость и каждую складку, смешивая свою слюну со скользкой влагой у нее между ног. Собрав эту влагу кончиками пальцев, он стал мягко растирать ее на бедрах, плавно скользя вниз по ее ногам и обратно, пока наконец не занялся розовыми устами ее влагалища, проникая языком на драгоценные секунды внутрь, чтобы потом нежно прикоснуться к ее пульсирующему клитору.

Он устроился между ее ног, поднялся над ней, готовый скользнуть своим твердым, словно каменным, членом в ее манящее ущелье.

Она затрясла головой и уперлась руками ему в плечи, отстраняя его. Не позволяя ему проникнуть в себя.

— Не сегодня, — прошептала она. — Продолжай делать только то, что делал.

Она вздохнула, подалась вперед к его губам, слизав часть своей влаги с его губ.

Бейли разочарованно улегся на спину. Его упругий член уткнулся в ее тело. Она нежно сжала его член рукой, но Бейли отбросил ее руку.

— Что такое, Стив? — спросила она, увидев на его лице знакомое ей раздражение.

— "Не сегодня", — ядовито повторил он ее слова. — Странно, с тех пор, как ты снимаешься в этом фильме, у тебя ни на что нет времени, — заметил он, взяв киносценарий и взглянувна него. — Да это же дерьмо, Сю.

— Но это все-таки работа, — настаивала она. — А кому-то из нас приходится зарабатывать деньги.

Некоторое время Бейли зло смотрел на нее.

— Зачем ты вообще изучаешь сценарий, ведь тебе же не надо ничего произносить? Когда фильм выйдет в прокат, никто даже не увидит твоего лица. Ты будешь вся в гриме.

— Ну да, сама эта роль, возможно, ничего не стоит, но режиссер говорит, что, как только он закончит этот фильм, он собирается обратно в Штаты и будет готовиться к следующему, а мне он предложил поехать с ним и попробоваться на одну из главных ролей.

— Прекрасно, — с раздражением сказал Бейли.

— Я думала, ты будешь рад за меня. За нас обоих.

— С какой стати? Я, значит, буду бездельничать, а ты будешь оплачивать эти проклятые счета. Да ты знаешь, чего мне это стоит, Сю? — вспылил он.

— Ну ради Бога, скажи, какое все это имеет значение, если один из нас работает? Я-то думала, что в тебе нет этого дурацкого комплекса неполноценности, стремления ощущать себя «настоящим мужчиной» и тому подобной чепухи. Может быть, ты считаешь, что должен зарабатывать больше, поскольку ты мужчина? — выпалила она, и в ее голосе слышалась издевка.

— Так ты, значит, едешь в Штаты? — спросил он. — Надолго?

— Не знаю. Все зависит от того, получу я роль или нет, — ответила она.

— А если получишь, то мне придется благодарить судьбу, если я тебя когда-нибудь увижу снова.

— Да чего ты взбесился? — рассердилась она. — Я тебе сообщаю хорошую новость, а ты ведешь себя так, как будто слышишь о похоронах. Не думала я, что ты такой ревнивый.

Она попыталась выскочить из постели, но Бейли схватил ее руку и притянул к себе. Она резко высвободилась из его объятий, разозлившись, когда увидела на своей руке красные пятна от его пальцев.

— Наверно, будет лучше, если сегодня я лягу спать в другой комнате, — объявила она. — Не думаю, что в одной постели хватит места для меня и твоего эго.

— А ты уверена, что режиссер берет тебя только для того, чтобы ты попробовалась там в новой роли? — сказал Бейли.

— Что все это означает? — спросила она с вызовом.

— Конечно, такую кинозвезду, как ты, там с руками оторвут, — процедил он сквозь зубы.

Сюзан покачала головой и протянула руку к киносценарию.

— Я считаю, что мне следует подождать, когда у тебя улучшится настроение, Стив, — сказала Сюзан, взяв в руку тонкую папку со сценарием.

Бейли неожиданно выбил папку из ее руки. Страницы разлетелись по полу и по кровати.

— Ты идиот, — вспылила она, пытаясь их собрать.

— Не трогай! — рявкнул он, больно схватив ее за запястье.

Она попыталась вырваться, но он сжал ее руку так сильно, что она боялась, как бы он не сломал ее.

— Отцепись от меня! — заорала она и набросилась на него, впившись ногтями ему в лицо. Кровь выступила у него чуть пониже правого глаза.

— Ну ты, корова, — прошипел он, увидев кровь на кончиках ее пальцев. Он выпрыгнул из кровати и сильно ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. От удара она завертелась и упала на пол. Бейли бросился на нее со сжатыми кулаками. Она выждала, когда он приблизится, и сильно ударила босой ногой ему в пах. Он издал сдавленный крик и зажал рукой свои половые органы. Когда Сюзан попыталась выскользнуть из комнаты, ярость охватила его еще сильнее. Он схватил ее за волосы, но его рука соскользнула, и он разорвал на ней халат с такой силой, что ее тело оголилось.

Он бросил ее на пол и навалился на нее всем телом.

— Убирайся! — завизжала она и плюнула ему в лицо, но Бейли, казалось, не замечал этого. Слюна скатывалась с его щеки длинной струйкой, как слеза, но он уже сжал руками ее шею.

Сюзан охватил страх, когда оба больших пальца Бейли сдавили ей горло. Она с еще большим бешенством стала отбиваться от мощных рук Бейли, но все ее усилия были тщетны. В глазах его горела ярость. Слепая, неуправляемая ярость, которая лишь прибавляла ему новых сил. Он сел ей на живот, попав своим упругим членом в ложбинку между ее грудями и придавив коленями ее раскинутые руки к полу. Сюзан хотела закричать, но его руки, словно тисками сдавившие ей горло, не давали возможности сделать это. Она почувствовала, будто ей в голову накачали воздух и теперь ее череп раздувается. Она судорожно стала хватать воздух ртом, а перед ее глазами поплыли ослепительно белые круги.

Бейли поднял ее голову и ударил ею об пол, отчего ее пронзила новая острая боль. Он стал повторять это движение, не ослабляя хватки вокруг ее горла. Теперь Сюзан боролась более отрешенно, делая последнюю отчаянную попытку сбросить его. Если бы только ей удалось хоть на секунду ослабить его хватку, вывернуться из-под него, запереть его в спальне. Если бы...

Она почувствовала, как сознание ее начинает меркнуть, когда он снова ударил ее головой об пол, на этот раз послышался тупой треск — это от удара проломилась кость. Сюзан поняла, что уже не в состоянии сопротивляться, силы покинули ее, боль была слишком мучительной, а Бейли все еще не унимался: зубы его были сжаты, а рот свело в яростном оскале.

Ей удалось высвободить одну руку, но Бейли даже не заметил, как она попыталась замахнуться. Энергия, жизнь быстро покидали ее тело.

Она почувствовала во рту привкус крови, но не поняла, что прикусила язык. Тонкая струйка крови показалась в уголке ее рта, она продолжала судорожно хватать ртом воздух.

Тело ее начало дико сотрясаться, завеса темноты упала перед ней, и она издала слабый стон. Теперь, в эти последние секунды, она поняла, что умирает. Она попыталась вспомнить молитву, но вскоре все мысли о Боге ушли из ее сознания. Оставался только страх. Только страшная реальность того, что через одно-два мгновения она будет мертва.

Бейли снова приподнял ее голову, долго вглядывался в ее невидящие глаза и снова с еще большей силой ударил ею об пол. От этого удара сознание окончательно покинуло Сюзан, а на затылке образовалась пробоина. Кровь стала заливать ковер, конвульсии усилились, и он ослабил хватку на ее горле. На какие-то секунды ноги ее напряглись, мускулы округлились, носки ног дернулись вверх, и он почувствовал, что его подбросило от внезапной упругости всего ее тела. Затем тело обмякло, и он услышал, как с шипением открылась мышца сфинктера.

Воздух наполнился зловонием экскрементов, Бейли наконец отпустил тело Сюзан Льюис. Он отступил назад, устремив взор на распростертое перед ним тело, которое теперь было похоже на выброшенный манекен.

Казалось, он смотрел на него целую вечность, затем с проворностью, на которую только был способен, начал собирать свою одежду.

Глава 46

— Все равно нет ответа! — прокричала девушка. — Продолжить?

Филип Дикинсон посмотрел на свою ассистентку и кивнул.

— Попробуйте еще минут пять, потом прекращайте, — откликнулся он, взглянув на часы.

— Приятно работать с надежными людьми, правда, Фил? — сказал Миллер с иронией.

— Да пошел ты к черту, Фрэнк, еще раннее утро, — бросил раздраженно режиссер. — Она, вероятно, на пути сюда.

Он снова взглянул на свои часы, недоумевая, почему Сюзан Льюис до сих пор нет на рабочем месте, хотя съемки должны были начаться час назад.

Миллер первым заметил инспектора сыскной полиции Гибсона, когда тот входил в павильон, разглядывая киносъемочное оборудование. Специалист по киноэффектам нахмурился и сунул в карман свою фляжку, его удивил обескураженный вид инспектора. Он видел, как к инспектору подошел рабочий сцены и как тот открыл свой тонкий бумажник, доставая удостоверение. Работник сцены кивнул в направлении Дикинсона и отступил назад.

Когда инспектор подошел ближе, они с Миллером обменялись взглядами, и специалист по киноэффектам повернулся, чтобы уйти.

— Подожди, Фрэнк, — сказал Гибсон. — Мне нужно с тобой поговорить.

Когда инспектор, наконец, представился Дикинсону, режиссер был ошеломлен.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

Гибсон сообщил ему об убийстве Сюзан Льюис.

— Два часа назад мы задержали ее сожителя, — подытожил инспектор. — Он признал свою вину и рассказал нам, как все это произошло.

Миллер судорожно сглотнул, и в его памяти вдруг всплыли те снимки, на которых была запечатлена Сюзан Льюис. Аура вокруг нее.

Дикинсон только покачал головой.

Гибсон взглянул на Миллера.

— Мне надо с тобой поговорить, Фрэнк, — сказал он. — С глазу на глаз.

Миллер пригласил инспектора к себе, и они вместе стали пробираться сквозь лабиринт подпорок и киносъемочной аппаратуры, установленных по всей съемочной площадке. Техники поглядывали на них, пока они проходили мимо. Наконец Миллер вывел инспектора полиции из павильона и повел к гримерному прицепу. По пути он шарил в карманах, ища ключи.

— А я думал, что ты теперь ко мне и близко не подойдешь, — обернулся он к Гибсону.

— Мой визит не из приятельских побуждений, Фрэнк, — буркнул инспектор.

Он показал пальцем в направлении припаркованной «фиесты», и Миллер увидел выбирающегося из машины Чандлера. В руке у того был «дипломат». Чандлер подошел к ним, когда Миллер открыл дверь прицепа.

— Я бы мог тебе напомнить, что предупреждал об этом, — сказал Миллер с самодовольным видом. — Насчет Сюзан Льюис. Но у меня язык не поворачивается.

— Очень великодушно с твоей стороны, — сказал Гибсон, принимая «дипломат» из рук Чандлера. Он открыл его, и Миллер увидел внутри кипу фотографий, некоторые из которых пожелтели и загнулись в уголках. — Я хочу побольше узнать об этой так называемой ауре вокруг жертв убийств.

— Откуда такой неожиданный интерес? — стал допытываться Миллер.

— Послушай, хватит валять дурака и скажи мне все, что тебе известно, — прошипел инспектор.

— Я много снимаю, ты знаешь, — начал специалист по киноэффектам. — Так вот, после проявления снимков у трех человек, которых я фотографировал, обнаружилась аура по контуру их фигур. Все трое за это время были убиты. Мне кажется, я могу определять потенциальных жертв убийств по их фотоснимкам.

— Все это чепуха, — сказал Чандлер, недоверчиво качая головой.

Гибсон бросил на него уничтожающий взгляд и снова обратился к Миллеру:

— Это относится ко всем жертвам убийств? Если ты посмотришь на фотографии, ты сможешь их отличить?

Миллер кивнул.

— Убеди меня в этом, — сказал Гибсон и высыпал кучу фотографий перед собой на стол. — Здесь двадцать фотографий, на некоторых из них есть жертвы убийств, на некоторых — нет. Все фотографии сделаны до того, как люди были убиты. Ну давай, Фрэнк. Удиви меня, — сказал Гибсон, отступив назад и глядя, как Миллер взял первую фотографию.

Закрыв правый глаз, он стал ее рассматривать. На ней была изображена женщина в возрасте около тридцати лет, симпатичная. Фотография была старой.

— Жертва, — произнес он не колеблясь, когда его глаз различил ауру вокруг нее.

Одну за другой он просмотрел таким образом всю кипу фотографий.

Вот человек лет за пятьдесят, лысеющий, с глубоко посаженными глазами.

— Жертва, — объявил Миллер.

Еще одна женщина.

Он отрицательно тряхнул головой и отложил фотографию в другую стопку, после чего взял следующую.

Старая фотография. Пожилая женщина. Аура вокруг нее есть.

— Жертва.

Не прошло и пяти минут, как он закончил просмотр всей кипы. Из всех фотографий он отобрал пять, на которых, по его словам, были изображены жертвы.

— Ну что? — сказал он, отпивая из фляжки. — Завоевал я приз?

— Все равно я заявляю, что это чепуха, — обращаясь к Гибсону, сказал Чандлер. — Он знал об этих жертвах из книг и газетных статей.

— Ты знаешь кого-нибудь из них, Фрэнк? — спросил Гибсон. — Ты когда-нибудь до этого видел эти лица?

Миллер отрицательно тряхнул головой.

— А вы не скажете мне, кто они? — предложил он.

Гибсон вздохнул и стал по одной брать фотографии. И когда он это делал, Миллер снова каждый раз видел ауру вокруг изображенных на них людей.

— Марджери Гарднер, убита Невиллом Хитом в 1946 году. Джек Маквитти, забит насмерть Регги Креем в 1967 году. — Список продолжался. — Руфь Фюерст, убита Джоном Кристи в 1943 году. Джон Килбрайд, жертва так называемых «болотных убийств», — наконец, он дошел до последней фотографии. — Доналд Скеппер, убит Черной Пантерой в феврале 1974 года.

Была еще одна фотография. Ее инспектор вытащил не из «дипломата», а из своего внутреннего кармана. Он передал ее Миллеру.

— Сюзан Льюис, — сказал он. — Убита вчера вечером. Миллер отхлебнул из своей фляжки и снова взглянул на фотографии — каждая жертва была окружена излучаемой ею аурой.

— Теперь вы мне поверите? — спросил он.

Гибсон не ответил. Он молча стал собирать фотографии и складывать их обратно в «дипломат», который затем передал Чандлеру.

— Угадал, — сказал Чандлер презрительно.

— Он оказался прав, — парировал Гибсон.

— Значит, ты еще глупее, чем я о тебе думал, раз ты веришь всему этому, — сказал Чандлер.

— Подожди меня в машине, — сказал Гибсон своему помощнику.

Чандлер колебался.

— Оставь нас одних. — Инспектор кивнул на дверь. — Иди. Помощник неохотно вышел, посмотрев вначале на Миллера, затем на своего начальника.

— Все же ты мне не сможешь помочь, Фрэнк, даже если я тебе поверю. Черт возьми, если бы комиссар узнал, что я действительно доверяю тому, что ты мне рассказал, мне бы снова от него досталось.

Они переглянулись, затем Гибсон опять заговорил.

— Если у тебя появится еще подобная информация насчет возможных жертв убийств, дай мне знать, — сказал он устало и направился к выходу.

— Ты позволишь мне дать тебе один совет, Стюарт? — спросил Миллер. — Следи за Чандлером.

Инспектор почти незаметно кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Миллер остался один в прицепе.

Наедине со своими мыслями.

И опасениями.

Глава 47

Он взял фотографию из квартиры Терри во время первого визита к ней. Он просто прикарманил эту фотографию, когда Терри не было в комнате, сделав это с такой проворностью и ловкостью, на которую был способен только опытный вор.

Снимок был сделан, размышлял Миллер, три или четыре года назад. Волосы ее тогда были короче, лицо несколько полнее. Но главная черта, оставшаяся неизменной, были глаза, ее почти гипнотический взгляд. Миллер всмотрелся в эти глаза. Он тщательно рассмотрел всю фотографию. Украсть фотографию его толкнула не красота Терри, а необходимость выяснить ответ на вопрос, который преследовал его с тех пор, как они познакомились.

Ему надо было узнать, есть ли вокруг нее эта аура.

* * *

— Мне кажется, вам пора обратиться в полицию, — посоветовал Миллер, держа перед глазами записку.

Терри, сидевшая на диванчике, поджав под себя ноги, лишь взглянула на него, когда он, читая записку, подался вперед всем телом, держа в свободной руке бокал с виски.

— Мне кажется, он был здесь позавчера вечером, — сообщила она Миллеру, передав подробности того эпизода, который произошел на подземной стоянке. Миллер слушал внимательно, ни на миг не сводя глаз с Терри, пока она рассказывала ему о человеке, прятавшемся за колонной в тускло освещенном подземелье и наблюдавшем за ней. Даже сейчас, когда она сидела в своей уютной и светлой квартире, это воспоминание приводило ее в дрожь — страх, пережитый ею, был слишком велик. Миллер подождал, пока она закончит рассказывать, затем встал и прошел к большому окну гостиной с нарисованной на нем картиной. В вечерней темноте горели ярко освещенные окна квартир и домов, стоявших по соседству, мглу рассекали огни фар проезжавших далеко внизу машин. Небо опять заволокло тучами, первые капли дождя начинали барабанить по стеклу, как бы предупреждая о том, что произойдет.

— Значит, он говорит, что наблюдает за вами, — пробормотал Миллер. — Стало быть, он где-то совсем рядом.

— Спасибо вам за поддержку, — сказала Терри.

— Либо он блефует. Просто хочет, чтобы вы думали, что он наблюдает за вами, — продолжал размышлять вслух Миллер, отпивая глоток виски из бокала. — Так или иначе, а вам надо обратиться в полицию. Это зашло уже слишком далеко.

— Мой шеф будет не очень доволен. Ведь тогда эта история получит широкую огласку.

— Да черт с ним, не ему же угрожают.

— В том-то и дело: тот, кто шлет мне эти послания, не высказывал никаких угроз в мой адрес. Ни разу. Я думаю, он хочет связаться со мной. Если я обращусь в полицию сейчас, я его потеряю.

— Или он передаст эту историю на другую телестанцию или в газету, — сказал Миллер с сарказмом. — Вот, очевидно, что вас действительно беспокоит, не так ли? Вы так же дорожите этим чертовым рейтингом, как и ваш шеф. Вы уже создали себе имя, делая репортажи об этих убийствах, и теперь вам не хочется, чтобы все полетело в тартарары, когда вы начнете сворачивать эту историю, спугнув убийцу. Зато будет огромный заголовок в газетах, Терри: «Женщина-репортер убита маньяком, у которого она надеялась взять интервью», — добавил он, покачав головой.

— Я могла бы, наверное, спросить, какое ваше дело, почему я готова рисковать своей жизнью ради того, чтобы сделать репортаж. Так ведь?

— Вы могли бы также попросить меня покинуть вашу квартиру.

Она кивнула.

— Наверное, вы правы, Фрэнк, — вздохнула она. — Возможно, уже пора вызвать полицию, но мне следует сообщить своему шефу об этой записке. Он имеет право знать о ней. Хотя бы потому, что это он поручил мне такое задание.

Она поднялась со своего места и направилась к телефону. Миллер посмотрел, как она стала набирать номер, затем снова повернулся к окну и выглянул в ночную мглу.

Терри не смогла дозвониться до Боба Джонсона по его домашнему номеру и стала набирать номер телестудии.

— Редакция «Последних новостей». Боб Джонсон у телефона.

— Боб, это Терри. Послушайте. — И она быстро рассказала ему о том, что произошло.

Миллер, стоя спиной к ней, слушал рассеянно, как она говорила в трубку. Время от времени до него доносился раздраженный голос Джонсона на другом конце провода.

— Наверное, было бы разумнее, если бы мы дали полиции возможность заняться всем этим, — говорила Терри.

— Ни за что! — парировал Джонсон. — Мы же договорились, что вы не будете обращаться в полицию.

— До тех пор, пока не возникнет крайняя необходимость, — напомнила она ему.

— Но вы же сами говорите, что пока он не высказывал угроз.

— Послушайте, Боб, я согласна, звонить в полицию — последнее дело, но когда обнаруживаешь у порога записки... — Она намеренно выждала паузу.

— Как только он почувствует, что полиция его выслеживает, можете попрощаться с этой историей, — зло выпалил Джонсон.

— И все же я намерена воспользоваться и такой возможностью. Мы с Фрэнком обсуждали это и...

Джонсон не дал ей договорить. Он сказал тихим, но полным гнева голосом:

— С кем? Вы что же, говорили об этом кому-то еще?

— Но мы живем в свободной стране, Боб. А мне нужно было с кем-то посоветоваться.

— Почему бы вам не посоветоваться со мной? — Терри пришлось слегка отодвинуть трубку от уха — так громко и неистово он прокричал. — Вообще, кто такой этот Фрэнк? — грозно прорычал он.

Терри нахмурилась.

— Послушайте, ведь мы же обсуждали вопрос об убийце, а не о моей личной жизни. Какое, к черту, имеет отношение к делу, кто такой Фрэнк?

Миллер повернул голову, услышав свое имя. Он увидел гнев на лице Терри, услышал голос Джонсона, звучавший теперь еще громче.

— Это он велел вам обратиться в полицию? — настойчиво спрашивал Джонсон.

— Никто мне не велел. Мы просто обсуждали этот вопрос, и я считаю, что было бы хорошо, если бы и полиция была осведомлена о том, что происходит, они должны знать об этих телефонных звонках. Возможно, им удастся выявить его по голосу, опознать его.

В трубке наступила зловещая тишина. Терри слышала только дыхание Джонсона.

Она уже хотела снова заговорить, когда вдруг услышала его голос. Резкий и холодный как сталь.

— Ну и пожалуйста, — прошипел он. — Делайте так, как советует вам ваш друг.

Терри неожиданно отступила на шаг, когда Джонсон вдруг бросил трубку. Она взглянула на Миллера и пожала плечами.

— Что это с ним? — спросил Миллер.

Терри только развела руками. Она снова уселась в кресло и стала медленно водить указательным пальцем по ободку своего бокала.

* * *

Боб Джонсон сидел за своим рабочим столом и неотрывно смотрел на телефон, злобно стиснув зубы и поигрывая желваками на скулах.

Так он просидел довольно долго, сжав руки в кулаки и сотрясаясь всем телом от еле сдерживаемой ярости. Затем с ревом негодования он сильно ударил по столу кулаком.

— Сука! — прошипел он. — Дешевка.

Как смела она обращаться в полицию? Они же договорились не впутывать сюда органы правосудия. Это же ее репортажи.

Их репортажи.

Никто не должен встревать между Терри и делом об этих убийствах.

Никто не должен встревать между Терри и им.

Никаких помех. Никакой полиции. Никаких посторонних.

Он не мог допустить этого и не допустит.

Глава 48

Садясь в машину, Миллер и не предполагал, что за ним наблюдают.

Специалист по киноэффектам вывел свою «гранаду» вверх по скату из подземной стоянки.

Водитель преследующей его машины держался на почтительном расстоянии, не спуская глаз с «гранады». Как будто на невидимой сцепке машины пробирались сквозь уличный поток.

Миллер вышел из квартиры Терри в начале двенадцатого. Обратная поездка до дома, рассчитывал он, займет у него менее получаса. Он остановился у светофора и в ожидании зеленого света стал постукивать пальцами по рулевому колесу.

Машина, следующая за ним, тоже ждала.

Водитель следил за «гранадой» Миллера и, как только Миллер тронулся, тотчас же двинулся следом.

Сидя за рулем машины, Миллер возвращался мысленно к своей беседе с Гибсоном и инциденту с фотографиями. Ведь он ни разу не ошибся, определяя, кто стал жертвой: вокруг каждого убитого была светящаяся аура. Теперь он точно знал, что лишь он один обладал такой способностью. Он хмыкнул. Способностью? Подходит ли данное слово?

Дар, возможно? Или проклятье?

А вдруг это второе видение? — размышлял он. Но быстро отверг эту идею. Нет, психика тут ни при чем. Все дело в фотопленке, эмульсии и его пересаженном глазе. Он просто видел жертв.

Машина сзади него продолжала преследование.

* * *

Миллер был уже менее чем в километре от своего дома, когда задняя машина прибавила скорости.

Сначала Миллер подумал, что она пошла на обгон, и замедлил движение, облегчая ей возможность маневра. Однако, поняв, что машина не собирается обгонять, он нахмурился. Машина слегка подтолкнула бампером «гранаду» Миллера и продолжала двигаться за ним.

— Какого... — вскипел Миллер, обернувшись назад, но слепящий свет фар преследующей его машины не давал ему возможности разглядеть, кто был внутри.

Миллер видел очертания «капри», только и всего.

Преследующая машина ускорила движение, и Миллер снова почувствовал легкий толчок в задний бампер.

— Идиот проклятый! — зарычал он и надавил на газ, стараясь уйти от преследовавшей его машины. Водитель, должно быть, пьян, подумал он. Или его принимают за кого-то другого.

Миллер продолжал ехать.

«Капри» продолжала преследовать.

Что за клоунские штучки, подумал сердито Миллер, глядя в зеркало заднего вида. Преследующая машина снова набрала скорость.

Миллер опустил стекло, приготовившись высказать все, что он думает о водителе, когда «капри», внезапно обогнав его, выскочила наперерез его «гранаде».

Миллер резко нажал на тормоз, и его машина с заклиненными передними колесами прошла юзом метра два-три. Привязной ремень сильно сдавил ему грудь, прижимая к сиденью и затрудняя дыхание. Он ослабил ремень и глубоко вздохнул, набирая полные легкие воздуха. Голова его кружилась.

«Капри» застыла метрах в десяти от него и нахально мигала своими хвостовыми огнями, как бы призывая Миллера выйти из машины. Он не замедлил ответить на этот вызов. Резко распахнув дверцу, он вышел и направился к стоящей впереди машине.

Подходя к «капри», он увидел вылезающего из нее водителя.

Миллер застыл от неожиданности, увидев Джона Райкера.

Тот улыбался.

— Наверное, я был похож на частного детектива, — сказал он. — Я еду за тобой уже полчаса, а ты даже не оборачиваешься.

— Что тебе надо, Райкер? — бросил ему специалист по киноэффектам. — Мне казалось, мы все сказали друг другу.

Проезжавшая машина своими фарами на мгновение осветила лицо Райкера.

— Я же говорил тебе на днях, что у нас с тобой остались кое-какие дела. Ты мне должен. Две тысячи чистоганом, и хочу получить их до конца этой недели.

— А я тебе сказал, что это невозможно, — прошипел Миллер, поворачиваясь, чтобы уйти.

Вдруг он почувствовал, что его плечо сильно сжала рука Райкера, и затем в тишине ночи услышал знакомый резкий щелчок ножа с выдвигающимся лезвием. Прежде чем Миллер мог что-то сообразить, он почувствовал его острие у себя под подбородком.

— Ну что ж, убей меня, — сказал Миллер с вызовом. — От этого денег у тебя не прибавится!

Он судорожно сглотнул, ощутив кадыком острый металл.

Райкер надавил сильнее.

— Ты знаешь, я могу не просто убить, а сделать кое-что похуже, — сказал он тихо и отпустил плечо Миллера.

Прошла еще одна машина, и злобные взгляды мужчин скрестились. Затем снова наступила темнота.

Райкер направился к своей машине.

— Есть кое-что похуже смерти, что я могу тебе устроить, — на ходу повторил он, прищелкнув языком.

От этого звука у Миллера волосы стали дыбом. Он не мог тронуться с места, пока Райкер не сел за руль «капри» и не завел двигатель.

Машина умчалась в темноту, а Миллер все стоял и глядел, как тают в ночи ее хвостовые огни. Миллер еще постоял некоторое время, потирая кожу под подбородком и ощущая теплую кровь в том месте, которого коснулся нож.

Он передернул плечами и полез в свою машину.

Еще через десять минут он был дома.

* * *

В темноте его рабочего кабинета, освещаемого только красным светом, все казалось обагренным кровью.

Жертва ожогов уставилась невидящим взором на своего создателя.

С развешанных по стенам фотографий, на которых была запечатлена смерть, на него смотрели сотни мертвых глаз. Взглянув на снимки, Миллер увидел ауру вокруг тех, кто нашел свою кончину от рук других.

Фотографии Джорджа Кука и Пенни Стил теперь висели там рядом с другими кошмарами, зафиксированными на целлулоиде.

Висели и три фотографии Сюзан Льюис.

Улыбается. Такая привлекательная. Мертвая.

Из ближнего ящика Миллер извлек фотографию Терри Уорнер.

Он поднес ее к своему лицу, закрыл правый глаз и стал рассматривать.

Глава 49

— Вы обнаружили эту записку сегодня утром?

Инспектор сыскной полиции Стюарт Гибсон держал листок перед собой, глядя то на Терри, то на слова в записке.

Как и прежде, они были составлены из букв, вырезанных из книги и аккуратно наклеенных на лист размером А4.

Я проДолЖаЮ НаблюдАТь я сВяжусь С вАмИ СкОро

иГРа поЧти законЧеНа я БудУ ваМ звОНить

нИкаКой пОлиЦии

Гибсон передал записку Чандлеру, который, пробежав ее глазами, кивнул.

— Вы позвонили нам сразу же, как обнаружили ее? — спросил он Терри.

Она утвердительно кивнула.

— Еще кто-нибудь знает о ней? — настойчиво поинтересовался сержант.

— Например? — переспросила она резко.

— Парень. Любовник...

Она оборвала его:

— Никто.

Чандлер некоторое время смотрел на нее подозрительно, затем прошел к телефону, с которым возился человек в безупречно выглаженной синей форменной одежде. Он разобрал аппарат на части и теперь прикреплял миниатюрный микрофон, внутри слухового конца трубки. Чандлер наблюдал за работой этого человека.

— Почему вы не уведомили нас раньше? — поинтересовался Гибсон. — Относительно телефонных звонков и другой записки? Мы бы могли поставить ваш телефон на прослушивание. Возможно, что к настоящему времени мы бы уже поймали этого мерзавца.

Терри отбросила рукой с лица прядь волос и прошла на кухню. Гибсон последовал за нею и стал смотреть, как она наливает себе кофе. Она предложила и ему чашечку, от чего он не отказался. Гибсон закрыл дверь кухни, изолировав таким образом Чандлера и полицейского охранника, и сел за стол.

— Я не хотела звонить вам, — сказала Терри. — Я бы, наверное, и на этот раз не позвонила, но, если быть совсем откровенной, я боюсь.

Гибсон отпил кофе и посмотрел на телерепортера.

— Как вы думаете, почему он выбрал именно вас? — спросил он. — Он мог бы обратиться к кому угодно — вокруг столько газетчиков и телевизионщиков. Почему именно к вам?

— Об этом же спрашивал и Фрэнк Миллер... — Терри мрачно усмехнулась, но от этой усмешки не осталось и следа, когда она увидела реакцию полицейского инспектора.

— Вы знакомы с Фрэнком Миллером? — спросил он подозрительно.

Она кивнула.

— А как он оказался причастным к этому? — поинтересовался Гибсон.

— Он сам нашел меня. Можно сказать, мы с ним обменялись мнениями по этому делу.

— А насколько Миллер осведомлен об убийствах и о том, что происходит?

Терри нахмурилась, удивившись суровости в голосе Гибсона.

— А это в самом деле имеет какое-то значение? — спросила она. — Вам следует благодарить его: если бы не он, я бы, вероятно, никогда к вам не обратилась. Это он посоветовал мне сообщить в полицию.

Она отпила кофе. Затем стала объяснять, какой репортаж можно было бы сделать на основе этих звонков и как было бы здорово встретиться с убийцей.

— А вот этого делать не следует, мисс Уорнер, — сказал Гибсон. — Предоставьте теперь нам следить за всем этим.

— Но я не собираюсь на этом ставить точку! — воскликнула Терри. — Я обратилась к вам, стражам закона, за зашитой, но я все равно намерена встретиться с убийцей.

— Ни в коем случае, — предупредил Гибсон. — Я же вам сказал, теперь это наша забота. Вы будете принимать телефонные звонки, если он вам позвонит, но больше — ничего.

Терри не ответила.

— Я намерен установить круглосуточное наблюдение, расставив людей вокруг вашего дома. Если он где-нибудь поблизости объявится, мы возьмем его.

Полицейский инспектор снова сделал глоток кофе, грея руки о чашку.

— И вот еще что, — сказал он. — Мне потребуется ключ от вашей квартиры. Если он попытается проникнуть сюда или попробует подложить новое послание, мне хотелось бы, чтобы кто-то из моих людей присутствовал при этом. Вам, естественно, не придется давать на это своего согласия.

Терри пожала плечами, встала и подошла к одному из кухонных шкафчиков. Открыла его и достала с небольшого блюда ключ.

— Это мой запасной, — сказала она Гибсону, вручая ему ключ.

Они оба обернулись, услышав стук в дверь.

Вошел Чандлер.

— Простите, что прервал вас, — сказал он с сарказмом. — Охранно-наблюдательная техника подключена.

Гибсон встал и последовал за своим помощником в гостиную.

— Если он позвонит, — сказал он Терри, — постарайтесь задержать его на проводе как можно дольше, чтобы мы могли засечь его. Поблизости всегда будут находиться наши люди.

— Надеюсь, они осмотрительны, — сказала она с улыбкой.

Гибсон кивнул, затем он и двое его коллег вышли. Инспектор на мгновение задержался у двери.

— Вам ничего больше не следует предпринимать, — порекомендовал он. — Просто ждите, когда он позвонит.

Терри кивнула и закрыла за ним дверь. Она постояла некоторое время, прислонившись к ней спиной, затем подошла к большому окну с рисунком на стекле в гостиной и стала смотреть на другие окна в домах, которые ее окружали. Она невольно поежилась, подумав о том, что кто-то в этот момент притаился за одним из них.

И наблюдает.

Выжидает.

Лифт медленно опускался вниз, к цокольному этажу, где размещалась стоянка машин.

Чандлер закурил сигарету, и дым от нее потянулся в сторону Гибсона. Инспектор закашлялся и стал махать рукой перед лицом.

— Сколько людей ты выделишь для нее? — спросил Чандлер.

— В зависимости от того, сколько смогу высвободить, — сказал Гибсон, взглянув вверх, когда лифт проходил третий этаж.

— А что если спугнешь убийцу?

— Чтобы спугнуть этого типа, потребуется больше, чем пара переодетых в штатское людей, — ответил Гибсон. Когда лифт достиг цокольного этажа, он повернулся к своему коллеге. — Ты, кажется, уже выполнял задания по наблюдению, когда участвовал в облаве, так?

— И что?

— А то, что мне нужен опытный специалист. Короче говоря, принимай работу, Чандлер, — причмокнул языком Гибсон. Он полез в карман и передал сержанту ключ от квартиры Терри. — На случай ее отсутствия, когда тебе надо будет войти.

Чандлер посмотрел на ключ, затем зажал его в кулаке.

Глава 50

Улица была почти безлюдной.

Одинокая фигура медленно прогуливалась по хорошо расчищенной тропинке, вдоль аккуратных оград и заборов, за которыми виднелись любовно ухоженные сады. Помимо машины, из которой выбрался этот человек, на улице стояли еще две. Ни в одной из них, ни поблизости людей не было видно.

Было уже почти половина третьего после полудня. Еще час — и у детей закончатся уроки в школе. Как это и бывает в такие часы, матерей сейчас дома не было: воспользовавшись передышкой, пока дети в школе, они либо делали покупки в магазинах, либо вели беседы с подругами и соседками, а некоторые из них, возможно, копались в своих садах, которые выглядели так, будто только что сошли со страниц журнала.

Время от времени человек оглядывался по сторонам, но заметил лишь еще одну живую душу на улице: у одной из аккуратненьких оград женщина в синем спортивном костюме пропалывала сорняки в своем палисаднике.

Она даже не заметила, что по противоположной стороне улицы прошел незнакомец.

Человек остановился, на несколько секунд задержал взгляд на женщине и снова продолжил свой путь, подойдя вскоре к дому, который искал.

Дом Фрэнка Миллера, как и большинство других особняков, тянувшихся вдоль дороги, был защищен от посторонних взглядов высоким забором, но калитка была открыта, и незнакомец проскользнул в нее, лишь на мгновение обернувшись, чтобы удостовериться в том, что женщина в синем спортивном костюме его не видела. Она действительно все еще продолжала заниматься прополкой. При приближении к дому человека никто не окликнул, и он заметил, что и дверь гаража тоже приоткрыта. Машины Миллера как будто не было. В это время он обычно пропадал на съемках.

Все складывалось на редкость удачно.

Человек двигался легко и проворно в тени высоких деревьев.

Обогнув дом, человек остановился перед небольшим окошком и стал внимательно его разглядывать. Дерево и забор служили ему отличным прикрытием от случайного взгляда соседей, которые могли оказаться дома. Человек действовал быстро и сноровисто: он просунул короткое лезвие ножа между рамой и косяком окна, беззвучно расширил щель и откинул защелку. Окно от его усилия подалось внутрь и открылось на несколько сантиметров, после чего человеку не составило труда, толкнув застекленную створку, проскользнуть в дом.

В доме стояла гробовая тишина.

В узких лучах пробивавшегося сквозь неплотно занавешенные шторы солнечного света кружились и падали пылинки. Человек поднялся на ноги и повернул налево, в направлении гостиной. Дверь туда была открыта, и за ней виден интерьер комнаты.

Некоторое время человек постоял в дверном проеме, затем вошел в комнату и направился к торшеру, стоявшему рядом с одним из кресел.

Пришелец схватил торшер за деревянную ножку и, подняв над собой, замахнулся им, как дубинкой: торшер с грохотом опустился на телевизор, проломив корпус. Вторым ударом взломщик вдребезги разбил экран, мелкие осколки стекла брызнули по всей комнате. Затем в воздух полетели вазы с камина. Одна из них разбилась о стену комнаты, вторую постигла та же участь, с той лишь разницей, что она разлетелась на десяток черепков еще до того, как достигла пола, ударившись о другой предмет. Со страшной силой разлетелось на мелкие кусочки зеркало над камином, от которого осталась лишь овальная рама.

Опрокинутый диван зацепился за шкафчик, дверца которого отворилась, и на пол посыпались бутылки, разбиваясь одна об другую. По ковру разлилось их содержимое — спиртное различных расцветок и марок.

Перевернув оба кресла, погромщик швырнул торшер в дальний угол комнаты, где стоял электрокамин. Удовлетворившись произведенным разрушением в гостиной, пришелец направился на кухню.

Там он повытаскивал ящики из шкафов, разметав по всему полу столовые приборы. Тарелки и блюда летели на пол до тех пор, пока линолеум не стал напоминать мозаичное полотно абстракциониста. Бокалы и фужеры из буфета постигла та же участь, и их осколки присоединились к другому мусору. Когда буфет и шкафы были опустошены, пришелец принялся за двери, сорвав их с петель и раскромсав в щепки.

Оргия была продолжена наверху.

Одежда была сорвана с вешалок и располосована тем женожом с коротким лезвием. Подушки распороты и иссечены стальным орудием так, что перья и пух фонтаном взлетали в воздух, кружились по комнате и ложились на пол, как снег. Кровать долго не поддавалась, круша ее с особым ожесточением, погромщик даже взмок. Помещение наполнилось запахом пота. Оглядев дело рук своих, пришелец спустился вниз, в ту единственную комнату, которая доселе избежала такого пугающего разрушения.

Рабочий кабинет Миллера оказался заперт, но это неудобство было преодолено за одну минуту. Замок был сорван тем же лезвием, ударом ноги пришелец открыл дверь и ворвался в помещение, разгоряченный легкой победой. Его опьяняла беспрепятственная возможность громить и корежить, сладостное наслаждение доставлял вид перевернутого вверх дном дома.

Но теперь, на пороге кабинета, пришельца обуяли новые чувства.

На него, казалось, грозно надвинулись стены, увешанные наследием, доставшимся от смерти и страданий. Нескончаемая вереница фотографий. Вошедший оцепенел: лабиринт черно-белого ужаса — единственное украшение комнаты — опутал стены такой плотной сетью, что под ней не были видны обои. Как в кошмарном бреду, он начал медленно обводить взглядом помещение.

Укоризненно смотрели со всех сторон невидящие глаза.

Труп с пробитой головой уставился на него, открыв рот в немом ужасе.

Неподвижно сидела женщина с содранной кожей, выставив напоказ свое обнаженное тело.

Жертва ожога с почерневшим месивом вместо лица слепо взирала на мир одним уцелевшим глазом.

Пришелец подошел к женщине с содранной кожей и медленно протянул руку, чтобы коснуться синтетической плоти. Она была холодной и влажной, как смерть, но пришелец провел своей пытливой рукой дальше вверх по окровавленному предплечью к плечу и затем к груди. К упругому бюсту из латекса с прожилками искусственных вен и влажному от правдоподобной до тошноты крови. Рука пришельца обхватила этот холодный ком, смакуя ощущение, доставляемое ему Искусственной плотью.

Сильно запахло латексом.

Пришелец ухватился за волосы, ощутив шелковистость ниспадающих прядей, точнее нейлона, из которого они были сделаны. Половина резиновой головы была лысой, почерневшей от ожога и с обгоревшим волосяным покровом. Натуральность зрелища была поразительной.

Дыхание пришельца замедлилось, когда он перешел от женщины с содранной кожей к жертве ожога, пробежав трясущимися пальцами по каждому сгустку искусственной плоти, каждому ребру и выжженной огнем ране.

Боже мой! Сколько красоты было в этих мерзостях!

Пришелец наклонился поближе к жертве с пулевой раной в голове, просунув указательный палец в отверстие в черепе, наслаждаясь мягкостью резиновой плоти. Как холодна и, однако, как податлива она!

Как изумительно правдоподобна!

Затылок пробит, волосы содраны, обожжена зияющая рана. А сквозь нее проступает серовато-красная масса, представляющая мозг. Мозг был сделан из твердой резины и все же выглядел исключительно натурально. Пришелец ощупал затылок манекена и потеребил рваные полоски искусственной кожи вокруг сквозного отверстия.

На блюде, стоявшем на шкафчике с множеством картотечных ячеек, лежала отрубленная голова и молчаливо смотрела на происходящее.

От манекенов пришелец перевел взгляд на фотографии. Эту бесконечную череду кадров запечатленных на снимках смерти, боли и увечий. Свидетельства неимоверного предсмертного ужаса. Насильственной смерти.

Забитые насмерть. Застреленные. Сожженные.

Здесь можно было найти любой доступный человеческому воображению способ умерщвления, увековеченный на глянцевых снимках размером двадцать четыре на восемнадцать.

Обезглавленные. Расчлененные. Выпотрошенные.

Изобретательность не знала границ.

Пробежав глазами по причудливому переплетению смертей, пришелец вновь обратил свое внимание на манекены. На эти памятники в натуральную величину, созданные, чтобы увековечить разум на грани безумия.

От желания разнести все в пух и прах не осталось и следа. Уничтожить такое рука не поднималась.

Пришелец снова приблизился к женщине с содранной кожей и погладил ее по окровавленной щеке, наслаждаясь холодком, веявшим от ее искусственного тела.

Такая красота!

Глава 51

Телефон оказался практически единственной нераскуроченной вещью, и Миллер несколько часов просидел среди развалин своей гостиной, держа на коленях аппарат.

Он осмотрел все наверху, на кухне и обнаружил ужасное разорение везде, кроме рабочего кабинета, но сейчас он сидел один в гостиной с бледным лицом, окруженный ворохом мусора. Дважды он поднимал трубку, порываясь позвонить в полицию, и дважды опускал ее, давая себе возможность еще немного подумать.

Жилье превратилось в хлам. Тот, кто произвел этот разгром, действовал обдуманно. Мерзавец. Но почему он не тронул кабинет? Этот вопрос не давал Миллеру покоя. То, что он ценил превыше всего, было на месте и нетронуто.

Почти.

Он поднял трубку к уху и набрал три девятки, попросив соединить его с полицией, и уже услышал голос, просивший назвать службу или отдел, которые ему были нужны, но прежде, чем он успел сообщить свою фамилию и адрес, он нажал пальцем на рычаг, прервав вызов. Нет, говорил он сам себе, неотложности никакой нет. Кроме того, ему хотелось связаться с кем-нибудь из полиции, кого он знал.

Он набрал цифры, составлявшие номер телефона инспектора сыскной полиции Стюарта Гибсона, и, обводя взглядом опустошение, царившее в гостиной, стал терпеливо ждать, пока кто-нибудь снимет трубку. Наконец он услышал голос Гибсона.

Миллер сообщил, что сотворили с его жилищем. Размер ущерба.

Гибсон сказал, что будет у него в ближайшее время.

Миллер положил трубку, встал и побрел в свой рабочий кабинет, все еще озадаченно продолжая размышлять, почему взломщик оставил кабинет в неприкосновенности.

Если бы Миллер не знал, что, уходя, запер дверь, он мог бы даже и не заметить, что в кабинете кто-то побывал. Все остальное в доме было подвергнуто разорению. А здесь ничего не взяли, ничего не искали. Ограбление исключалось. Единственным мотивом было все уничтожить.

Специалист по киноэффектам медленно потерподбородок.

Но если так, то зачем взяли манекен женщины с содранной кожей?

* * *

— Ты уверен, что больше ничего не пропало?

Гибсон посмотрел на своего бывшего коллегу, уставившегося на стул, на котором до этого сидела женщина-манекен.

— Наверху в спальне у меня было семьдесят фунтов стерлингов, — сказал Миллер. — Их не тронули. — Манекен — единственное, что украли.

А в это время вокруг них работали специалисты из полиции, которые напыляли в разных местах комнаты порошок, пытаясь обнаружить какой-нибудь след.

Миллер побрел из комнаты обратно в гостиную, где были еще люди в штатском, осматривающие остатки погрома, надеясь найти хотя бы волосок или частичку какого-нибудь другого вещества.

— Я бы предложил вам присесть, — сказал Миллер, — но, как видите, сидеть абсолютно не на чем.

Он невесело улыбнулся и отпил глоток из своей фляжки.

— Ты подозреваешь кого-нибудь? — поинтересовался Гибсон.

— Нет, — солгал Миллер, отведя глаза от полицейского инспектора. — Ты знаешь, Стюарт, нанесенный ущерб меня сейчас не волнует, мне бы хотелось вернуть манекен.

— Неужели это настолько важно? У тебя разрушен дом, а ты печешься о каком-то манекене, — проговорил он с усталостью в голосе, затем, после долгого молчания, наступившего между ними, спросил:

— Ты хорошо знаком с Терри Уорнер?

Миллер подозрительно посмотрел на Гибсона.

— Вы с ней в приятельских отношениях? Может, она твоя девушка? Или ты — ее любовник? — настаивал инспектор.

— Какая разница? Она ничего общего не имеет с тем, что произошло здесь, — сказал Миллер, обводя рукой гостиную.

— Мы поставили ее квартиру под наблюдение и прослушиваем ее телефон. Она говорит, что это ты ей посоветовал вызвать полицию.

— Правильно. Мне показалось, ей нужна защита. А смогут ли твои ребята оказать ей помощь, это дело другое.

— Я приставил к ней Чандлера. По крайней мере, так он будет подальше от меня, — сказал Гибсон, и снова наступила долгая пауза. — Может, тебе известен кто-нибудь, кому могут быть неприятны ваши встречи с ней? Не исключено, что тот, кто устроил погром, таким образом предупреждает тебя. Может, кто-то, о ком она тебе не сказала, по ней вздыхает, имеет на нее виды, а ты ему в этом мешаешь.

— Тебе лучше знать, Стюарт, ты — полицейский. Как я уже сказал, ущерб я могу пережить, но мне нужен этот проклятый манекен. — В словах Миллера прозвучала категоричность, которую тотчас же заметил Гибсон.

— А что в нем такого особенного? — спросил он.

— Все мои работы мне дороги. А манекены, которые я держу здесь, — особенно, — сказал Миллер и отпил еще глоток из фляжки.

— Хотелось бы мне знать, кому могла понадобиться подобная вещь, — задумчиво произнес Гибсон.

Миллер не ответил.

Глава 52

Сержант полиции Алан Чандлер взглянул на часы на приборном щитке и раздраженно проворчал.

Почти восемь часов, а Терри все еще не появилась. Он полез в карман куртки и, достав оттуда пачку «Ротманс», закурил. Его напарник, сержант Дерек Грант, не сводил глаз с окон дома через дорогу. Гранту было около сорока, худощавый, если не сказать тощий, с коротко стриженными волосами, отчего голова его казалась непомерно большой. Сидя за рулем «астры», он рассеянно подергивал волоски, пробивавшиеся из бородавки под подбородком.

Как бы не доверяя часам в машине, Чандлер посмотрел на свои наручные часы. Было почти восемь. Он что-то про себя пробурчал. На протяжении последних восьми часов они с Грантом либо вместе, либо чередуясь вели наблюдение за квартирой тележурналистки. Время от времени они меняли позицию, чтобы не бросалось в глаза, что здание находится под наблюдением, но всякий раз производили подобный маневр так, чтобы вход оставался в поле зрения. Каждый, кто входил в дом или выходил из него, отмечался ими, но, кроме жителей этого небольшого дома, мало кто заходил в него или выходил.

Чандлер продолжал пожевывать сигарету, опустив стекло, чтобы выпустить из машины дым. Рядом с собой он слышал равномерное дыхание своего напарника. За весь день они едва ли обменялись десятком слов. Чандлер догадывался, почему ему было поручено это задание. Он знал, что Гибсон не хотел, чтобы он мешал ему. Но если Гибсон думал, что от него можно так легко отделаться, это означало, что он находился в полном смятении. Восемь убийств, а его начальнику так и не удалось приблизиться к выявлению убийцы. Чандлер улыбнулся. Теперь инспектора непременно снимут, это дело времени. Он сделал глубокую затяжку и снова взглянул на окно квартиры. Света до сих пор не было. Куда она запропастилась? Он порылся в кармане куртки и достал ключ от квартиры Терри.

— Пойди проверь, — велел он Гранту. — Посмотри, не шатается ли кто-нибудь там поблизости. Возможно, она и пришла уже. Прошла через другой вход.

Грант кивнул и взял ключ.

Чандлер смотрел, как высокий сержант пересек улицу перед домом и исчез в нем, войдя через главный вход. Чандлер, выждав еще некоторое время, тоже вышел из машины. Он потянулся так, что хрустнули суставы. Ветер разметал его волосы и чуть не выбил изо рта сигарету. От ветра она потухла, и ему пришлось вновь зажечь ее. Черт со всем этим, думал он, засовывая руки в карманы, ему надо прогуляться. Целый день сидишь тут как проклятый, пора размять ноги.

* * *

Сержант Грант вошел в кабину лифта и нажал кнопку с цифрой "6", двери за ним закрылись. Он доехал до нужного этажа и подошел к квартире с ключом в руке. Дважды постучал в дверь на случай, если она вернулась. Но, не получив ответа, он аккуратно вставил ключ в замочную скважину, повернул его и медленно приоткрыл дверь. Войдя, он тихо окликнул Терри по имени. В конце концов, она ведь могла находиться и в ванной и не в состоянии подойти и открыть входную дверь; но нет, в квартире было темно. За окнами громко завывал ветер, и от его порывов дребезжали оконные стекла. Грант подумал о том, чтобы включить свет, но потом посчитал, что по квартире можно передвигаться и впотьмах. Он стал бродить по гостиной, не вполне осознавая, что именно он ищет. Было очевидно, что в квартиру никто не вламывался, на двери никаких признаков взлома, и она была надежно заперта, когда он отпирал ее ключом.

Он прошел на кухню.

В мойке лежала пара невымытых чашек. Но все было на месте.

Сержант прошел обратно через гостиную и проверил ванную.

Снаружи за входной дверью послышался шум лифта, поднимающегося с нижнего этажа.

Второй этаж.

Третий этаж.

Грант дернул за шнур, и ванная озарилась светом. Он заглянул внутрь.

Четвертый этаж.

Пятый этаж.

За дверью в ванной висел купальный халат, все еще влажный. Все остальное было на месте. Он решил проверить в спальне и вернуться обратно в машину.

Лифт остановился на шестом этаже, двери его распахнулись и выпустили приехавшего пассажира.

Грант решил повременить с возвращением в машину. Конечно, ему незачем было торопиться снова оказаться в компании Чандлера. Грант уже выполнял задания по ведению наблюдения. Это всегда было ужасно скучно, а уж в обществе Чандлера — почти невыносимо. Он попытался было завязать разговор со своим напарником, но того, казалось, не интересовала никакая беседа. Ну что ж, решил Грант, он все-таки полицейский чиновник, а не работник отдела связи с общественностью, не хочет говорить — не надо.

Грант не слышал шагов за дверью.

Он осмотрел внимательным взглядом спальню: на пуховом одеяле лежит ночное белье, на прикроватном столике — расческа и щетка для волос рядом с книжной обложкой из плотной бумаги.

Дверца гардероба слегка приоткрыта. А ключ — рядом на ковре.

Грант, нахмурившись, направился к нему, подумав о том, не забыла ли Терри запереть гардероб, или в квартире и в самом деле в тот день кто-то побывал. Может, искали что-нибудь в гардеробе. Сержант приоткрыл дверцу пошире и заглянул внутрь, силясь разглядеть что-нибудь в темноте.

Дверь в квартиру открылась, и вновь прибывший молча проскользнул внутрь, прошел через гостиную на кухню, быстро двигаясь в вечернем сумраке.

Грант ничего не слышал — он был слишком занят, рассматривая содержимое гардероба. Он взглянул на висевшую там одежду, ощущая тонкий аромат духов на некоторых предметах туалета. Он еще шире открыл дверцу.

Пришелец крепко зажал в руках вертел и крадучись пошел через гостиную в спальню.

Скрипнула половица.

Грант обернулся, и сердце его учащенно забилось. Он еще некоторое время постоял в тишине, затем повернулся снова к гардеробу. Краем глаза он заметил предмет, лежавший на дне среди множества туфель и сапог. Небольшой безобидный предмет, он привлек его внимание лишь тем, что находился именно здесь. Сержант нагнулся, чтобы поднять его.

Пришелец вошел в спальню тихо, как пантера, готовая броситься на добычу, зажав в одном кулаке вертел, а другую руку протянув к голове Гранта.

Сержант нахмурился, посмотрев на обнаруженную им на дне гардероба кассету. Взяв ее в руку, он заметил, что в углу гардероба находится картонная коробка, полная магнитных лент. Некоторые ленты были в пластмассовых упаковках, другие — без.

На каждой стоял номер.

Грант в нерешительности провел ногтем большого пальца себе по лбу, наклонив голову вперед, как в молитве.

Он еще находился в этом положении, когда в него впился вертел.

Воткнутый с дьявольской силой, вертел прошел в его левое ухо и двигался дальше, еще немного — и своим острым как игла концом доберется до мозга. Свободной рукой напавший зажал Гранту рот, чтобы не было слышно крика обезумевшего от боли сержанта. Грант сделал слабую попытку высвободиться, одной рукой хватаясь за стальной зубец, проникший ему под череп. Нестерпимая боль, словно его жгли раскаленным металлом, пронзила голову, вертел стал дико вертеться, вклиниваясь все глубже под череп. Он почувствовал, как кровь течет из уха по шее, заливая рубашку; сопротивляться больше не было сил. Грант тихо выл, но вой этот застревал глубоко в горле, рот его по-прежнему был крепко зажат. Нападавший выдернул из его уха вертел и вонзил его с новой силой. И все же крови было удивительно мало. Второй удар рассек ему ушную раковину, и из нее хлынула новая струя темно-красной жидкости, гораздо более обильная, чем из проткнутого мозга. Из уха капала жидкость, представлявшая собой смесь вязкой бесцветной жидкости и водянистой крови. Его тело начало содрогаться в неукротимых конвульсиях, когда вертел вошел по самый крюк на его конце. Почти двадцать сантиметров стали вонзились полицейскому в череп и насквозь прошли мозг.

Напавший отступил назад, глядя, как его жертва вздрагивает и корчится, будто угорь на жаровне, и прислушиваясь к тихому бульканью опорожняющегося тела. Воздух в комнате наполнился тяжелым смрадом. Веки Гранта судорожно задергались, открываясь и закрываясь с умопомрачительной скоростью, но глаза уже ничего не видели. Взгляд начал стекленеть.

Пришелец долго не мог отвести завороженного взгляда от корчащегося в агонии Гранта, потом он наклонился над затихшим телом, вынул из руки Гранта кассету и бросил ее обратно в коробку.

Сделав это, человек повернулся и выскользнул из квартиры так же легко, как и вошел.

Терри Уорнер перевесила пакет с купленными по пути продуктами на согнутую в локте руку и свободной рукой поискала ключ. Найдя, она вставила его в замочную скважину.

Дверь открылась до того, как она повернула ключ.

Терри в удивлении отступила, чуть не выронив пакет с продуктами.

Войти? Темнота в квартире казалась зловещей. Может, вернуться обратно вниз и пригласить с собой кого-нибудь из людей, приставленных вести наблюдение за ее квартирой? Но она тотчас же вспомнила, что когда она пару минут назад входила в дом, она обратила внимание, что в «астре» никого не было. Полицейских поблизости не было видно.

Терри судорожно сглотнула, протянула руку в открытую дверь и щелкнула выключателем. Она отважилась ступить внутрь на полшага-шаг, почувствовав отвратительный запах. Зловоние, от которого ее чуть не вырвало. Она опустила пакет с продуктами, пытаясь определить, откуда доносится запах. Всего через несколько секунд она поняла, что запах этот идет из ее спальни. Терри постояла некоторое время, прислушиваясь к звукам в квартире, но все, что она услышала, было пульсирование крови в ее собственных ушах.

Она приблизилась к спальне и толкнула дверь.

— О Боже! — пробормотала она, увидев труп сержанта Гранта с выпученными глазами, в которых застыл ужас от внезапной и мучительной смерти.

Терри отступила на шаг, не спуская глаз с трупа и ища ручку двери, намереваясь поскорее выйти из квартиры.

Когда ее рука коснулась чьей-то плоти, она повернулась и вскрикнула.

В дверях стоял и смотрел на нее сержант сыскной полиции Алан Чандлер. Она завопила от ужаса, и ее крик отозвался гулким эхом в глубине квартиры.

И как раз в этот момент зазвонил телефон.

Глава 53

"Не говорите. Просто слушайте. Я знаю, что этот телефон прослушивается. Я знаю, что это сообщение прослушивается полицией. Я знаю, что они наблюдают. Но и я тоже. Я же предупреждал, что не следует обращаться в, полицию, но вы не послушались. Между прочим, не стоит тратить время, чтобы засечь, откуда я звоню. Вам все равно не удастся это сделать.

А теперь слушайте. Я хочу встретиться с девушкой, но только с ней одной. Мне нужна она сама. Вы слышите меня, Терри? Вы мне нужны. Вы должны встретиться со мной.

Я хочу, чтобы Терри пришла к телефонным будкам на станции метро «Хаммерсмит» завтра в десять часов вечера. Там вам будут даны указания, где меня найти. И помните: я наблюдаю. Игра подходит к концу.

Больше я звонить не буду".

Глава 54

Комиссар полиции Лоренс Чапмен подался вперед и выключил воспроизведение записи. Наступило тягостное молчание, прерываемое лишь нечаянным кашлем. Инспектор сыскной полиции Гибсон сочувственно погладил свой живот, когда он протестующе заурчал. По комнате лениво плыла тонкая полоска сигаретного дыма, еще больше усугубляя гнетущую атмосферу. Казалось, будто стены начали сантиметр за сантиметром сдвигаться, угрожая в конце концов сплющить большой стол, стоящий посреди комнаты.

За столом сидели Чапмен, Гибсон, Чандлер, еще двое сыщиков из отделения, занимающегося убийствами, и Сэм Лумис. Этот лысеющий патологоанатом был занят удалением частиц грязи из-под ногтя своего большого пальца и, казалось, совсем забыл о том, что происходит вокруг. Полицейские чиновники сидели тихо, и Гибсон заскрипел зубами, когда его живот опять громко заурчал. Он перевел взгляд на Чандлера, занятого раскуриванием новой сигареты.

— Это уже проверили? — спросил Лоренс, подняв в руке кассету.

— В лаборатории произвели сличение голоса с архивными записями. В наших архивах похожего голоса нет, — доложил ему Гибсон. — Там сказали, однако, что тот, кто производил запись, имеет определенные познания в электронике и доступ к спецаппаратуре.

Лоренс с поднятой вверх бровью выглядел озадаченно.

— Сообщение было записано на скорости вдвое медленнее обычной, а затем воспроизводилось через какое-то устройство, вносящее искажения.

— Что вы подразумеваете под словом «воспроизводилось»? — спросил Лоренс.

— Когда сообщение поступило на автоответчик мисс Уорнер, мы предположили, что говорит непосредственно сам убийца, но это оказалось не совсем так. Он предварительно сделал запись своего голоса на ленту и подавал запись прямо на телефон.

— Да, это будет почище, чем говорить через микрофон в носовой платок, — высказал не очень глубокую мысль Чандлер.

Чапмен бросил на него предупреждающий взгляд.

— Еще бы хотелось знать, почему убийца не был замечен ни при входе в квартиру мисс Уорнер, ни при выходе, — бросил он. — Чандлер, вы ведь вели там наблюдение.

— Обе входные двери было невозможно перекрыть одновременно, сэр, — ответил сержант, заерзав.

Гибсон взирал на это с плохо скрываемым ликованием.

— Зачем вы поднялись наверх в квартиру, когда сержант Грант уже пошел туда проверять?

— Мне показалось, что он слишком задержался.

— Значит, вы оставили оба входа без наблюдения, — рявкнул Чапмен.

— Инспектор Гибсон назначил только нас двоих вести наблюдение, сэр, — оправдывался Чандлер, глядя на своего начальника с хитрой ухмылкой.

— Почему только двоих, Гибсон?

— Я боялся, что убийца может прервать связь с мисс Уорнер, если заметит, что она находится под усиленной охраной или наблюдением, — ответил полицейский инспектор, мельком бросая взгляд на Чандлера.

Чапмен кивнул, продолжая смотреть на кассету.

— Значит, это был тот же самый убийца, который убил и сержанта Гранта? — спросил комиссар, на этот раз глядя на Лумиса.

— Оснований предполагать что-то другое у меня нет, — ответил патологоанатом. — Убийца не был левшой, что подтверждается обследованием трупов предшествующих жертв, и даже скажу больше: он был очень осмотрителен. Грант был убит быстро, смерть наступила почти мгновенно, но наносившиеся удары не вызвали обильного кровотечения, так что убийца не запачкался в крови. Проникающие ранения вертелом причинили сильные повреждения, но при минимальной потере крови, иначе убийце пришлось бы уходить из дома сильно забрызганным кровью.

— Сволочь, — пробормотал кто-то из сыщиков. — Я знал Гранта, у него жена вот-вот должна родить.

Чапмен не обратил внимание на замечание, он сидел, барабаня ногтями по столу.

— Я считаю, нам надо направить девушку на свидание, сэр, — сказал Гибсон. — Пусть встретится с ним.

Чапмен ошеломленно посмотрел на инспектора.

— Да вы с ума сошли, — резко сказал этот старший по возрасту полицейский чиновник. — Он же убьет ее.

— Это может стать нашим единственным шансом поймать убийцу. А ей можно выделить охрану.

— Вы же слышали сообщение. Он хочет, чтобы она была одна, — безнадежно махнув рукой, сказал комиссар.

— Я не имею в виду, что ее должны сопровождать наши ребята, — пояснил инспектор. — У нее хорошие отношения с человеком по имени Фрэнк Миллер, и она ощущала бы себя в большей безопасности, находясь под опекой кого-нибудь, кому она доверяет. Он пару лет назад работал в полиции фотографом. Я хочу поручить Миллеру такое задание.

Чандлер что-то негодующе пробурчал, но Гибсон оставил это без внимания и продолжал:

— Мы дадим мисс Уорнер микрофон, чтобы она могла переговариваться с Миллером. Его же снабдим устройством двусторонней связи, и он сможет передавать сообщения нам. Миллер будет следовать за ней, а мы будем следовать за ним.

— А Миллер справится? — поинтересовался Чапмен.

— Да, я его уже спрашивал.

— Ведь мы рискуем теперь двумя человеческими жизнями, Гибсон. Здесь не должно быть провала, и если что-то случится, это будет на вашей совести. Понятно?

Инспектор кивнул.

— Миллер умеет обращаться с оружием? — спросил Чапмен. — Если нет, покажите ему. Лучше предусмотреть любую неожиданность. И подготовьте вооруженную группу поддержки. — Он посмотрел на часы: — Сейчас четыре часа. У нас в запасе шесть часов до того, как убийца снова выйдет с ней на связь.

* * *

Оружие показалось Миллеру удивительно легким, когда он поиграл перед собой револьвером 38-го калибра системы «смит-и-вессон». Большим пальцем он отвел назад ударник, услышав металлический щелчок и увидев, как повернулся барабан, устанавливая патрон в патроннике напротив бойка. Он поднял револьвер и прицелился в мишень, закрыв один глаз и прищурив другой, чтобы лучше была видна прицельная точка на мишени в форме человека. Нажал на спусковой крючок.

Револьвер ударил рукояткой ему в ладонь, с такой силой подкинув вверх его руку, что отдалось в плече. Выстрел прогремел оглушительно, и в ноздри ему тотчас же ударил едкий запах бездымного пороха. Пуля вошла в мешки с песком сзади мишени.

— Мимо, — цокнул Гибсон. — Это тебе не фильмы снимать, Фрэнк, — сказал он. — Это настоящее оружие. Сила звука настоящая и чертовская отдача. Попробуй стрелять, придерживая руку с оружием другой рукой. И нажимай на спуск плавно, не дергай.

Миллер сконцентрировался и снова выстрелил.

Снова промах.

Он снова стал нажимать на спусковой крючок.

— Целься в самую широкую часть туловища! — заорал Гибсон, стараясь перекричать эхо от звука выстрела.

Следующий выстрел поразил фигуру в плечо.

Четвертый попал в ногу.

Пятый пробил отверстие размером с кулак на животе фигуры.

Миллер снова нажал на спусковой крючок, но ударник щелкнул бойком о пустой патронник. Он нажал на защелку барабана, вынул его и извлек стреляные гильзы, после чего снова зарядил.

— Запомни, Фрэнк, оружие нужно применять лишь в крайнем случае, если другого выхода не будет, желательно взять его живым. Стреляй только, если тебе или мисс Уорнер будет грозить опасность. Кто знает, может, он струсит, увидев оружие.

Миллер поднял брови.

— Но убийца тоже может быть вооружен, — заметил он, произведя по мишени новый выстрел. Пуля угодила в грудь. Вторая — туда же. И третья тоже.

Миллер опустил револьвер. Ладонь гудела, в ушах стоял звон.

— Постарайся, чтобы у меня было побольше патронов, — сказал Миллер.

Он произвел оставшиеся два выстрела и перезарядил оружие.

Спустя двадцать минут он все еще находился там.

Было пять тридцать девять после полудня.

Глава 55

Терри Уорнер подняла руки, когда охранник обвязывал тонким проводом ее туловище, извиняясь всякий раз, когда его руки подходили слишком близко к ее грудям. Когда он закончил, его лицо горело, и он старался не поднимать глаз, прикрепляя крошечный микрофончик к лацкану ее жакета.

Происходило это в номере гостиницы. На кровати сидел Миллер и смотрел, как специалист из полиции, завершив свою работу, отступил на шаг и вздохнул с облегчением и почти с благодарностью, радуясь тому, что все, наконец, окончено. Миллеру он передал слуховое устройство, которое тот сразу же установил на место.

— Произнесите что-нибудь, — сказал он Терри.

— Что, например? — сказала она, и Миллер невольно прикрыл рукой свое ухо, крякнув от боли.

— Достаточно, — сказал он, слегка улыбнувшись. — Я не глухой.

— Микрофон очень чувствительный, — предупредил их охранник. — Он воспринимает даже шепот. Но надежная связь может осуществляться на расстоянии примерно в полкилометра, на большем удалении произойдет потеря связи.

Оба кивнули.

— Миллер, ты будешь поддерживать связь с нами с помощью вот этого, — сказал Гибсон, передавая ему компактное переговорное устройство типа «Моторола». — Как только Терри переговорит с убийцей, он назовет ей место встречи, ты дашь нам знать.

Миллер кивнул.

— А на какое расстояние рассчитано это переговорное устройство? — спросил он.

— Пять — семь километров, — ответил охранник.

— Рис будет с нами в машине на случай, если у вас возникнут какие-нибудь затруднения, — сказал Гибсон, кивнув в сторону охранника, который снова покраснел.

Он посмотрел на часы.

Девять часов шесть минут вечера.

— Терри, я предполагаю, что он будет водить вас по всему Лондону, чтобы убедиться, что за вами нет хвоста, — сказал инспектор. — От одного места к другому. Вы просто сообщайте Миллеру все, что убийца будет говорить вам.

— Я не глупая, — тихо ответила она.

— Да, но и эта сволочь, которая гоняется за вами — тоже, — бросил полицейский инспектор. — Миллер, если паче чаяния ты ее потеряешь, сразу же дай нам знать. Все время в готовности будут находиться машины.

Миллер вынул из кармана свою фляжку и сделал большой глоток.

— Пока ты не попросишь, Стюарт, — сказал он, — фляжку я буду держать при себе.

— Кстати, не найдется ли немного и для меня, — устало сказал полицейский инспектор.

Широко улыбнувшись, Миллер протянул ему фляжку. Гибсон сделал несколько глотков, вытер губы тыльной стороной ладони и вернул фляжку Миллеру. Миллер в свою очередь снял, с ремня револьвер и проверил, полностью ли он заряжен.

— Помни, — сказал Гибсон, — применяй его только в том случае, если другого выбора не будет.

— Не ты же идешь на задание, Стюарт, — напомнил Миллер своему бывшему коллеге.

Наступило тягостное молчание, которое нарушил инспектор.

— Ну, пора занимать свои места. А вы выходите, как только будете готовы. Смотрите только, чтобы к десяти вы были у телефонных будок на «Хаммерсмит».

— Непременно, — уверила его Терри. — Может, я захвачу с собой съемочную бригаду, — добавила она, но ее попытка пошутить в такой момент не добавила веселости даже ей самой.

Гибсон и Рис вышли, оставив их в номере одних.

— Может, лучше, чтобы оружие было у меня? — спросила Терри.

— Зачем? Ваша задача — только попытаться взять у него интервью, а не стрелять в него, — язвительно заметил Миллер.

Терри глубоко вздохнула, медленно побрела через комнату к окну и выглянула в темноту.

— Он позаимствовал восемь способов убийства, — сказала она, — Интересно, кого он задумал скопировать на этот раз?

— Наверное, того, кто специализировался на убийствах телерепортеров.

Терри невесело засмеялась.

— Возможно, я дам вам одну из моих фотокарточек, — предложила она с легким сарказмом в голосе. — И вы мне скажете, собирается ли он меня убить.

Миллер не ответил.

Терри продолжала смотреть в темноту.

Гибсон уселся на сиденье рядом с водителем и повернул голову к сидящему за рулем Чандлеру, попыхивающему сигаретой «Ротманс».

— Не теряй его из виду, — сказал инспектор.

— А что, убийца может с ней расправиться и ты потеряешь должность? — криво усмехнулся сержант.

— Если я пойду ко дну, — прошипел Гибсон, — я тебя точно прихвачу с собой.

Сержант сделал последнюю затяжку и затушил сигарету в пепельнице. От нее поднялась вверх тонкая струйка дыма, смешиваясь с облаком, которое уже висело в машине.

На заднем сиденье Рис возился с переговорным устройством, проверяя частоты.

— Ну все, мы готовы, — сказал он. — Теперь все зависит от Миллера и тележурналистки.

* * *

А в номере гостиницы Миллер и Терри сверили свои часы. Она застегнула жакет и убедилась в том, что Миллер слышит ее нормально. Он сказал, что ему через слуховое устройство слышно даже, как у нее бьется сердце.

Миллер проводил ее до выхода, подождал еще пять минут, затем вызвал лифт, спустился на первый этаж, вышел из гостиницы и сел в машину.

— Едем, — сообщил он в переговорное устройство и вывел «гранаду» в поток уличного движения.

Было девять тридцать семь вечера.

Глава 56

Проходивший мимо человек взглянул на нее, слегка замедлив шаг, но продолжил свой путь к билетным автоматам.

Терри судорожно сглотнула и посмотрела сначала на часы, затем на ряд телефонных будок перед собой. Две-три были сломаны, а в той, что была ближе к ней, болталась на проводе сломанная трубка. В некоторых будках валялся мусор, порывы ветра гнали по асфальту пустую банку из-под пива, и ее металлический звук гулким эхом разносился по практически безлюдному павильону станции.

Плиты пола были заляпаны грязью. В нос бил застарелый запах мочи.

Терри переминалась с ноги на ногу и продолжала ждать, посматривая на листки с объявлениями, которыми были обклеены снизу доверху все стены будок, выкрашенные в черный цвет. Телефонные номера, приглашающие позвонить. Имена и фамилии. Такое впечатление, что каждая будка — своеобразная доска объявлений в миниатюре, где можно лепить все, что в голову взбредет.

«Позвоните по этому номеру, если хотите получить чувственный массаж», — предлагало одно объявление.

«Свежая юная натурщица», — сообщало другое.

Терри принялась читать все подряд.

«Чернокожей властительнице требуются добровольные рабы», — взывало третье, написанное желтым фломастером.

Послышался знакомый стук колес подходящего к станции электропоезда.

Терри снова взглянула на часы.

Почти десять часов.

Вовремя ли он позвонит?

Который из телефонов зазвонит?

Она подняла ворот жакета и продолжала ждать.

* * *

Миллер сделал еще глоток из своей фляжки и покрепче приставил к уху слуховое устройство. Пока все, что ему было слышно, это мерные удары сердца Терри.

Она сказала пару фраз при выходе из машины, но это было уже больше десяти минут назад. С тех пор он не слышал ни единого слова, только шорох и шелест от ее движений, когда она то расстегивала, то снова застегивала жакет. Он взглянул на приборный щиток.

Девять пятьдесят восемь.

Рядом раздался треск заработавшего приемно-передающего устройства, Миллер прислушался.

— Контакта еще не было?

Он узнал голос Гибсона.

— Пока ничего нет, — ответил он инспектору.

Последовало долгое молчание, и Миллер взглянул на аппарат, ожидая, что полицейский скажет еще что-нибудь. Над его головой по пролету моста с шумом проносился поток машин, Миллер чертыхнулся, когда к этому шуму внезапно добавился рокот заходящего на посадку самолета.

Слуховое устройство ожило.

Голос Терри. Отдаленный и скрипучий, как будто кто-то рядом с ней шелестел бумагой.

— ...которым он воспользуется.

Миллер похлопал по слуховому устройству, сердито ворча про себя, когда понял, что некоторые слова пропадали.

— ...почти десять. Надеюсь, вы слышите меня, Фрэнк... скоро должен позвонить... это место... безлюдное.

— Черт возьми, — прошипел Миллер, хватаясь за переговорное устройство. — Гибсон, слушай. Проклятый сигнал от микрофона поступает прерывисто.

— Но ты ее слышишь? — поинтересовался инспектор.

— Пока да, только плохо. — Он снова взглянул на часы на приборном щитке.

Девять пятьдесят девять.

Голос Терри прорезался снова, сопровождаемый шумом статических помех, что заставило его поморщиться, правда; на этот раз ее голос звучал разборчивее.

— Скорее бы он позвонил, я совсем замерзла, — сказала она.

Миллер снова отхлебнул из фляжки.

— Пора бы уж, — сказала Терри.

Снова послышался треск статических помех.

Десять ноль-ноль.

— Ну давай, давай, — прошипел он, когда треск еще больше усилился.

Молчание.

Он схватился за переговорное устройство.

— Гибсон, сигнал пропал! — выпалил он. — Я ее не слышу.

Глава 57

Миллер собрался выйти из машины, когда услышал голос Терри.

— Слава Богу, — прошипел он и бросился к переговорному устройству: — Она снова передает.

Он опять забрался в машину и завел двигатель, слушая те указания, которые поступали через его слуховое устройство.

— Он хочет, чтобы я направилась к месту под названием «Входные башни», — сказала Терри. — Это в Шордиче. Какой-то многоквартирный дом, пустующий уже больше полугода. Надеюсь, вы меня слышите, Фрэнк.

— Громко и разборчиво, — откликнулся Миллер, вклинивая свою машину в поток уличного движения.

— У тебя уже есть информация о месте встречи? — спросил Гибсон.

Миллер не ответил.

— Ты слышишь меня? — повторил полицейский инспектор. — Ты что, снова потерял контакт?

Миллер продолжал молчать, внимательнее всматриваясь в вереницу машин и стараясь отыскать взглядом машину Терри. Хвостовые огни впереди идущих машин на мгновение слились в огненный шар, ему пришлось сильно зажмуриться, чтобы избавиться от тумана, застлавшего его левый глаз. Туман рассеялся, и он продолжал движение.

— Миллер! — Голос Гибсона звучал теперь требовательнее. — Ты слышишь меня?

Наконец он переключил переговорное устройство.

— Я тебя слышу.

— Что за игрушки? Ты что, не слышал меня? — прорычал Гибсон. — Она передала тебе, где он назначил встречу? Где он ее будет ждать?

Миллер секунду поколебался.

— Оркестровая площадка на Кенсингтон-Гарденс, — быстро ответил он и отключил радиотелефон.

В преследующей его «астре» Гибсон свирепо тряс приемопередатчик.

— Миллер! — орал он.

— Он отключил аппарат, — сказал Рис.

Гибсон со злости скрипнул зубами.

— Но почему, черт возьми? — рявкнул он, хватая микрофон радиопереговорного устройства машины. — Всем подразделениям в Кенсингтон-Гарденс, оркестровая площадка.

— Но мы ведь обещали им, что не будем вмешиваться, — сказал Рис.

— Игра окончена, — зло парировал Гибсон. — Всем подразделениям следить за появлением темно-коричневой машины марки «мини-клабмен», номерной знак OW 368P, а также за серебристо-серой машиной марки «форд-гранада», номерной знак SHK 665Y. При обнаружении любой из них — останавливать немедленно. — Гибсон откинулся на спинку своего сиденья рядом с водителем. На его лице показалось выражение решимости. — Вот теперь посмотрим, — проворчал он.

Миллер забросил передающее устройство на заднее сиденье машины и продолжал движение. Затем он вытащил из кармана револьвер 38-го калибра и еще раз удостоверился, что барабан полностью заряжен.

Он продолжал двигаться вперед.

* * *

Боб Джонсон не мигая глядел на телефон. Прошло уже много времени. Пора. На его лице блуждала улыбка; он поднялся со своего места, надел куртку и направился к двери. Он рассчитал, что поездка займет у него примерно полчаса.

* * *

Джон Райкер хлопнул трубкой о рычаг, чуть не переломив аппарат пополам. Рукой, на которой красовался шрам, он провел по волосам и от волнения стал ходить взад-вперед. В его груди кипело негодование.

Пора было все решить раз и навсегда.

Он направился к двери, на ходу доставая ключи.

Пришло время действовать.

* * *

Глава 58

Высокое здание из бетона и стекла в районе «Входных башен» ввинчивалось высоко в небо и было похоже на грозящий перст.

Дом был заброшен. Он являл собой своеобразный памятник высокоскоростному строительству, которое велось с целью быстрейшего получения прибыли. Наспех сконструированная громадина возвышалась над улицей, как могучее растение, пробившееся из недр земли под воздействием некой первобытной силы.

Пустующее здание было погружено в темноту.

Терри поставила свою «мини» на стоянку и выбралась из машины, предварительно пошарив на заднем сиденье в поисках фонаря, который она не забыла захватить, отправляясь в путь. Фонарь был длинным и тяжелым и больше походил на дубинку, его внушительный вес придавал Терри уверенности, когда она подходила к главному входу мрачного небоскреба. Стекла на дверях и в окнах с первого до шестого этажа были выбиты. Осколками был усыпан тротуар, но еще больше битого стекла было внутри здания. Уцелевшие же стекла были покрыты таким толстым слоем пыли, что — как на секунду представилось Терри — для того, чтобы написать на нем свое имя, ей потребовался бы не палец, а нож.

Она толкнула парадные двери, которые легко поддались, пропуская ее, и тут же захлопнулись. Со всех сторон ее обступила кромешная мгла, в горле запершило от резкого запаха гнили. Мочи и кала. Застоялой блевотины. Поскольку муниципальный совет не давал разрешения вселяться в дом, он неизбежно стал пристанищем для многочисленного отряда бродяг, обитавших в этом районе. Пустые бутылки и банки, оставшиеся после их оргий, замусорили весь вход.

Терри прошла дальше в вестибюль. Толстый ковер пыли приглушал звук ее шагов. Пыль кружилась в воздухе, грязными хлопьями прилипала к одежде, и Терри невольно поднесла к носу руку, стараясь дышать не очень глубоко.

На стенах дома, как на огромных полотнах, предоставленных в распоряжение побывавшим здесь бродячим пикассо, осталось творение их рук, деловито поработавших распылителями. Рисунки, казалось, состязались друг с другом в агрессивности и оскорбительности. Произведения графики, сопровождавшиеся надписями углем и краской, в которых содержались различные наблюдения жизни на дне:

МЭГГИ — ВШИВАЯ СУКА

ЛАФА КОНЧИЛАСЬ

Терри направилась к лифту, двери которого были распахнуты, как зевающий рот. Она поспешно отпрянула, увидев кучку экскрементов в углу неиспользуемой кабины.

Справа от нее был лестничный пролет, и по его ступеням она начала подниматься, рассекая темноту крепко зажатым в руке фонарем, свет которого выхватывал из непроглядной тьмы беспорядочно мечущиеся пылинки. Теперь она шла медленнее, стараясь, чтобы в этой гнетущей тишине не очень был слышен стук ее высоких каблуков.

Она медленно нащупывала ступени, всматриваясь сощуренными глазами в то, что было на ее пути, и прислушиваясь к каждому шороху.

— Надеюсь, вы слышите меня, Фрэнк, — прошептала она. — И, я надеюсь, вы недалеко. Я поднимаюсь на второй этаж и почти добралась до лестничной площадки. Пока никаких признаков чьего-либо присутствия не заметила.

Она ступила на площадку между этажами и всмотрелась вдоль коридора, который вел к пустующим квартирам. Все двери были надежно закрыты, и, подергав первые пять-шесть, Терри решила подняться еще на один этаж. Она повернула за угол и обнаружила, что теперь ступени были у нее слева. Она медленно прошлась лучом фонаря по ним и стала осторожно продвигаться вперед.

Этажом выше что-то зашевелилось.

Прямо над своей головой Терри услышала шорох и надолго застыла, прислушиваясь.

— Мне кажется, он здесь, — сказала она тихо, почувствовав, как к вискам приливает кровь и сердце сильно колотится в груди. — Поднимаюсь на следующий этаж.

Медленно взбираясь все выше и выше, Терри вдруг подумала, как, должно быть, нелепо выглядит все это со стороны. Она была одна в заброшенном доме, где-то рядом притаился человек, на счету которого девять зверских убийств, а она, вместо того чтобы бежать отсюда без оглядки, спасая свою жизнь, торопится на встречу с убийцей. Логичнее было бы повернуться и уйти, но она почему-то продолжала подниматься.

— Я очень надеюсь, что вы поблизости, Фрэнк, — снова прошептала она.

Терри дошла до лестничной площадки и поднялась на третий этаж.

— Сейчас я нахожусь на третьем этаже, — проговорила она. — Передо мной две открытые двери. Иду дальше.

Миллер взглянул на спидометр и заметил, что движется со скоростью восемьдесят километров в час, но не стал замедлять движения. Теперь, когда Терри вошла в этот заброшенный небоскреб, он слышал каждое произнесенное ею слово. Он находился в пяти минутах езды от нее. Миллер не посмел снизить скорость.

Он даже не заметил, как сзади него пристроилась полицейская машина.

Водитель, сидящий за рулем следующей за ним машины, сосредоточенно, так, что лоб его прорезали глубокие складки, всматривался в темноту, стараясь разглядеть машину Миллера.

— Серебристо-серый «форд-гранада», — сказал он напарнику. — Какой номерной знак у той машины, за которой приказано следить?

Его спутник повторил номер.

— Черт, свяжись-ка по рации. Кажется, мы его обнаружили.

Обе машины продолжали нестись на высокой скорости.

* * *

— Что за игры он задумал? — бурчал про себя Гибсон. — Почему он назвал именно это место?

Он крепко сжал радиопередающее устройство и переключился на передачу.

— Вы уверены, что это именно та машина? — спросил он доложившего полицейского.

Полицейский повторил номерной знак.

— Какого черта ему понадобилось в Шордиче? — со злостью сказал Гибсон. Затем он объявил по радио: — Вот что, сидите у него на хвосте, не теряйте его из виду. Через несколько минут с вами будут еще люди, но смотрите не спугните водителя той машины. Понятно?

Гибсон ударил кулаком по приборному щитку.

— Надо мне было раньше догадаться, — тихо проговорил он. — Давай, Чандлер, разворачивай машину и едем, а то как бы у нас сегодня в конечном итоге не оказалось еще два трупа.

— Два? — переспросил озадаченно Рис.

Гибсон не ответил. Он лишь похлопал по оттопыренному карману плаща, где у него покоился в кобуре 9-миллиметровый автоматический браунинг. На часах было десять сорок семь.

У Гибсона было предчувствие, что они уже опоздали.

Глава 59

Первая из дверей открылась легко, повернувшись на много месяцев не видевших смазки петлях. Петли издали резкий скрип, Терри поморщилась и боязливо оглянулась по сторонам, выхватывая фонарем из непроницаемого мрака углы комнаты.

Она некоторое время постояла в коридоре, затем заглянула в комнату. Если не считать пустых картонных коробок, в комнате ничего не было. По сути, все здание напоминало ей какой-то гигантский футуристический склеп. Немой и зловещий, обиталище теней.

И, возможно, чего-то еще более осязаемого.

Неожиданно слегка приоткрылась вторая дверь, и Терри застыла, направив туда луч фонаря, стараясь различить в холодном бледном свете какие-нибудь очертания.

Снизу послышались шаги.

Только теперь она заметила признаки того, что толстый слой пыли, покрывавший пол, был уже кем-то нарушен.

Кто-то проходил по этому коридору до нее. И к тому же недавно.

Она стала осторожно продвигаться к приоткрытой двери, из которой на нее повеяло холодом, но в это время внизу снова наступила тишина.

Терри подошла к приоткрытой двери и толкнула ее, направив луч фонаря внутрь.

В углу комнаты шевельнулось что-то темное, и Терри чуть не вскрикнула.

Кошка зашипела на нее и выронила мышь, которую держала в зубах. Одним прыжком она вскочила на подоконник и сверкнула на Терри своими желтыми от света фонаря глазами.

Терри облегченно вздохнула и отвернулась от двери.

В конце коридора две пожарные двери вели еще к одному лестничному пролету, по которому, как она поняла, можно было подняться на четвертый этаж. На мгновение Терри остановилась, обратив внимание, что следов в пыли больше не было. Это новое открытие так поглотило ее мысли, что все остальное, казалось, выскочило у нее из головы. Она направила фонарь на пол.

Позади нее медленно отворилась еще одна дверь.

* * *

Миллер взбирался по лестнице, шагая сразу через две ступеньки. Он дважды споткнулся в обступившей его темноте и чертыхнулся, упав на каменные ступеньки, но тут же поднялся и побежал дальше, крепко сжимая в руке револьвер. Преодолен еще один пролет на пути к следующему этажу. На пути к Терри.

* * *

Терри медленно шла вперед, направив перед собой луч фонаря, не подозревая о том, что по коридору за ней двигалась темная фигура, выскользнувшая из комнаты так, будто просто отделилась от темноты. Шагов она не слышала, звук тонул в слое пыли.

В тишине ей слышны были только гулкие удары ее сердца.

Пока вдруг не раздался голос:

— Терри.

Она резко обернулась, выронив из онемевших от страха пальцев фонарь, который ударился и разбился о пол. Но в ту долю секунды, когда свет еще не погас, она успела разглядеть лицо человека, преградившего ей путь.

Лицо человека, которого она ожидала увидеть в этом месте сегодня.

Боб Джонсон улыбался.

Глава 60

В темноте коридора Джонсона почти не было видно. Единственным местом, откуда пробивался свет, была приоткрытая дверь комнаты. Этот-то тусклый источник и освещал его черты, когда он двигался по направлению к ней.

Терри сделала шаг назад.

— А я вас жду, — сказал он.

Она все еще продолжала пятиться назад, глядя мимо Джонсона в сторону лестницы.

Послышался звук шагов.

Он становился все громче.

Джонсон тоже услышал шаги, и лицо его искривилось от негодования.

— Кто там ещеходит? — рявкнул он.

Терри ничего не ответила, а лишь продолжала отступать дальше, медленно двигаясь по слою пыли, которая прилипала к ее туфлям и клубилась вокруг ее ног, как ядовитый туман.

Руки Джонсона сжались в кулаки, и он глянул на Терри, стиснув зубы, на его скулах лихорадочно заиграли желваки.

— Здесь никого не должно было быть, кроме нас, — прошипел он.

Шаги становились все громче.

Снизу по стене побежал луч фонаря, образуя какой-то замысловатый рисунок по мере того, как Миллер подходил, все ближе.

Он ступил на этаж, держа в одной руке револьвер, в другой — фонарь.

— Ах ты, грязная дешевка! — заревел Джонсон, взглянув сначала на Терри, затем на приближающегося Миллера. — Ты меня подставила.

— Убей его, Фрэнк! — взвизгнула Терри, бросаясь на пол.

Джонсон издал яростный вопль и бросился на Терри, но Миллер прицелился и выстрелил.

Выстрел в коридорном пространстве прозвучал как гром, отозвавшись эхом во всем пустом здании так, будто оно служило специальной камерой для создания эха. Из дула вылетел сноп яркого пламени, на мгновение ослепив Миллера, но он снова надавил на спусковой крючок, и револьвер сильно дернулся в его руке, выпустив свой смертельный заряд.

Второй выстрел поразил Джонсона в грудь, пуля вошла в него справа.

Свинец раздробил ему два ребра, прошил легкое и вылетел из спины, образовав отверстие размером с кулак. Кровь вместе с ошметками легкого брызнула из раны, и Джонсон упал как подкошенный, истекая кровью, на толстом слое пыли быстро образовалась темная лужа.

Терри взвизгнула и откатилась в сторону, когда, падая, он попытался схватить ее за ногу. Превозмогая боль, Джонсон встал на колени, но в этот момент Миллер прицелился в третий раз.

Мгновение он не решался нажать на спуск, боясь в темноте попасть в Терри, но ее пронзительный испуганный крик, казалось, подтолкнул его, и он снова выстрелил.

Третья пуля угодила Джонсону прямо в спину, выбив почку и вырвав значительный кусок плоти. Из раны хлестнула кровь, и, когда Джонсон попытался закричать, он почувствовал, что к горлу подкатывает горячая волна. Несколько секунд спустя кровь хлынула у него изо рта. Он упал ничком, судорожно задергав руками.

Миллер медленно опустил револьвер и осветил фонарем распластавшееся тело, задержав луч света на окровавленном лице. Глаза были открыты, но уже начинали стекленеть, и пыль оседала на его белки. Из левой ноздри темно-красной ленточкой потекла струйка крови.

Миллер обошел вокруг бездыханного тела и протянул руку Терри, помогая ей подняться. Она ухватилась за него, чуть не выбив из его руки оружие, и Миллер услышал ее рыдания, когда Терри прижалась к нему. Не сводя глаз с тела Джонсона, он помог ей обойти развороченную пулями груду мяса и повел к лестнице. Миллер обернулся и еще раз окинул взглядом неподвижное тело. Затем они вместе с Терри начали спускаться.

Рыдания ее постепенно затихали, она остановилась и стала вытирать лицо, размазывая по нему слезы и грязь.

— Вы не пострадали? — спросил Миллер, ощущая в ладони зуд от сильной отдачи револьвера.

Она отрицательно мотнула головой.

С улицы донесся вой полицейской сирены.

— Как, черт возьми, им удалось нас отыскать? — раздосадованно проговорил Миллер, убирая револьвер обратно в карман. Он обнял Терри за плечи, и так они прошли оставшиеся несколько ступеней до лестничной площадки второго этажа.

Снизу, с первого этажа до них долетел топот ног врывающихся в здание первых полицейских из состава прибывших подразделений.

А в это время сзади них, забывших, что осталось за их спинами, стоял в насквозь промокшей от крови одежде и смотрел на них Боб Джонсон.

В течение нескольких невыносимых секунд он стоял там, опираясь о перила, дыхание его перемежалось сипами, вырывавшимися из пробитого навылет легкого. Потом он заскрежетал зубами, прищурил от злобы глаза и с яростным ревом ринулся на эту парочку.

Казалось, будто Джонсон катапультировался с того места, где стоял. Словно преодолев земное притяжение, его окровавленное тело пролетело несколько метров и, как тяжелый мешок, рухнуло сверху на Миллера и Терри. Сбило их обоих с ног.

На секунду Миллера оглушило, он ощутил острую боль в голове, ударившись о бетонные ступени. Кровь брызнула из раны на лбу, и, когда он, перекатываясь, потянулся за револьвером, сильные руки схватили его за горло.

Несмотря на полученные раны, Джонсон, казалось, почувствовал прилив сверхчеловеческих сил, он сжимал большими пальцами рук горло Миллера, одновременно ударяя специалиста по киноэффектам головой о бетон. Миллер сильно зажмурился, когда в глазах его блеснул ослепительный свет. Он старался дотянуться до оружия, и ему удалось вытащить револьвер из кармана, но Джонсон, разомкнув руки на горле Миллера, успел схватить его за запястье и с такой силой тряхнул его, что револьвер выпал и с грохотом полетел вниз по лестнице.

Терри, ошеломленная нападением, потянулась за револьвером и, обернувшись, заметила, что Миллер быстро слабеет.

Она слышала, как полицейские громыхают по ступеням, но сейчас она думала только о том, как найти револьвер. Она пошарила рукой в темноте и вскоре наткнулась на него. Терри стремглав пустилась вверх по лестнице, отводя назад ударник обоими большими пальцами. И вот уже она в двух шагах от разыгравшейся на лестничной клетке сцены безумия.

Окровавленный Джонсон приподнял на несколько сантиметров голову Миллера и ударил ею о каменный пол с такой силой, которой хватило бы на то, чтобы расколоть череп. Из-под головы Миллера начала сочиться кровь, он почувствовал тошноту и стал терять сознание. Казалось, что кто-то накачивает в его голову воздух. Он хотел вздохнуть, но в ноздри ударила густая пыль. Огромные руки душили его.

Миллеру удалось на мгновение открыть глаза, и он увидел над собой искаженное маниакальной яростью лицо Джонсона. Перекошенное, залитое кровью, это было лицо сумасшедшего. Миллер сопротивлялся как мог и в конце концов почувствовал, что силы покидают его противника.

Сквозь кровавую пелену он заметил Терри с револьвером в руке, она целилась Джонсону в голову.

Внезапно Миллер понял, что все кончено. Он почувствовал, как клещи на его горле разомкнулись. На него повалилось обмякшее, безжизненное тело.

Терри приставила ствол револьвера к затылку Джонсона и нажала на спуск.

Раздался оглушительный выстрел.

Результат этого выстрела, произведенного с такого близкого расстояния, оказался сокрушительным.

Верхнюю часть головы Джонсона сорвало так, будто произошло извержение вулкана: осколки черепа взлетели в воздух вместе с фонтаном крови и липкого мозга. Нижняя челюсть отвалилась и повисла, а глаза оставались открытыми — Джонсон словно изумлялся тому, что у него снесено полголовы. По стене поползли сгустки крови и мозга, переплетаясь в замысловатом узоре.

Прижатый к полу мертвым телом, Миллер почувствовал, что по его лицу потекла теплая жижа, но ему уже было все равно. Он провалился в забытье.

Последнее, что он успел осознать, — мощные тиски на его горле вдруг ослабли, Джонсон упал и ударился лицом об пол, а на его затылке зияла огромная дыра. Миллер подумал, что в нее поместились бы два кулака.

Терри выронила оружие и, перегнувшись через перила, смотрела вниз, стараясь разглядеть лица двух полицейских в форме, решительно направляющихся к ней. Они что-то говорили, но слов она не слышала.

Равно как не слышал их и Миллер, который с неимоверными усилиями выбрался из-под трупа Джонсона. Попытавшись сглотнуть, Миллер почувствовал мучительную боль в горле и стал массировать кадык залитой кровью рукой. Вокруг стоял запах крови и кала. В рот и ноздри ему набралась пыль, когда он перевалился на живот, но он уже не чувствовал этого. Сознание покинуло его.

Глава 61

— Какие мотивы были у Джонсона при совершении убийств? — спросил Миллер, пробуя на ощупь свою забинтованную голову.

— Насколько хорошо вы его знали, Терри? — поинтересовался Гибсон.

Она в ответ только пожала плечами.

Инспектор тяжело вздохнул и потер глаза. Он взглянул на настенные часы.

Было почти час пятнадцать ночи.

— Может быть, сейчас не время ворошить все это? — спросил он тихо.

— Убийца мертв, Стюарт, — сказал Миллер. — Разве это не главное?

— Я прошу вас обоих зайти завтра и написать подробные заявления, — сказал Гибсон. — Как ты себя чувствуешь, Фрэнк?

Миллер снова пощупал свою голову.

— Нормально, — ответил он. — Ничего такого, что нельзя было бы вылечить, пропустив бокальчик.

Они с Терри поднялись из-за стола, за которым сидели, и направились к выходу.

— Похоже, и тебе не мешало бы отоспаться, — заметил Миллер, взглянув на своего бывшего коллегу.

Гибсон пожал плечами и встал, чтобы проводить их до выхода. Открыв дверь и попрощавшись, он стоял и смотрел, как они пошли по коридору к лифту, затем вернулся в кабинет и в упор посмотрел на Чандлера. Чувствуя себя неловко, сержант ерзал на стуле, не смея поднять глаза на своего начальника.

— Сожалею, но тебе придется еще немного подождать, пока освободится моя должность, — небрежно бросил Гибсон. — Дело завершено. Все аспекты и сам мотив преступлений нам, возможно, пока не совсем ясен, но, как говорит Миллер, убийца мертв. Не повезло тебе, Чандлер, — с улыбкой сказал инспектор, открывая дверь и приглашая Чандлера выйти. — А теперь выметайся, пока я тебя не вышиб.

Сержант встал со своего места и поспешно вышел.

Гибсон вернулся к столу, снова уселся в кресло и стал разглядывать фотографии Джонсона и его жертв.

Итак, все кончено.

На его губах готова была заиграть улыбка. Но теперь предстояла бумажная работа.

* * *

Миллер стоял, покачиваясь, у своей машины, голова раскалывалась от мучительной боли, он сильно стиснул зубы и застонал.

— Может быть, лучше я поведу машину? — спросила Терри и, обогнув «гранаду», села за руль.

Потом открыла дверцу и впустила Миллера. Он уселся рядом с ней и откинул голову на спинку сиденья. Некоторое время она изучала его профиль, отметив про себя, как он бледен.

— Доктор сказал, что за вами нужен присмотр в течение суток. У вас найдется отдельная комната?

Миллер улыбнулся, не поворачивая головы.

— Спасибо за предложение, — сказал он. Помедлив, он взглянул на нее. — Мне следует поблагодарить вас и еще кое за что.

Терри задумалась.

— Вы спасли мне жизнь, — добавил он, — Джонсон убил бы и меня, если бы вы не нашли тогда револьвер.

Ничего не ответив, она завела двигатель и выехала со стоянки. Несмотря на поздний час, улицы были относительно оживленными, и Миллер прикинул, что поездка до дома займет минут тридцать.

— Что вы теперь намерены делать? — спросил он ее, когда они ехали по улицам. — В смысле работы? Я имею в виду теперь, без Джонсона...

Последовала пауза.

— Ну, кого-нибудь найдут на его место, — сказала Терри.

— А вы как?

Она покачала головой.

— Вряд ли я останусь. Наверное, возьму пару месяцев отпуска, попробую забыть все это. Знаю, что это будет нелегко, — она слабо улыбнулась. — Возможно, продам свою историю газетам и уйду из активной журналистики, буду жить на то, что мне заплатят.

Миллер молчал.

Терри посмотрела на него: глаза Миллера были закрыты.

— Фрэнк, — позвала она тихо и хотела коснуться его руки.

Миллер проснулся лишь за пять минут до своего дома.

Он потянулся, хрустнув суставами, и извинился за то, что задремал. Должно быть, сонливость вызвана ушибом головы, предположил он не без оснований. Но теперь, по крайней мере, ноющая боль в черепе, кажется, несколько поутихла. Терри поставила машину на стоянку на обочине дороги, и они оба пошли к парадному входу дома. Миллер достал ключи и, открыв дверь, щелкнул выключателем, включив свет в прихожей.

— Черт возьми! — вскрикнул он от неожиданности.

У Терри перехватило дыхание от ужаса, глаза готовы были вылезти из орбит, она стояла как вкопанная, не в состоянии оторвать взгляда от того, что увидела.

Посреди прихожей на толстой веревке, привязанной одним концом к поручню перил, висел труп женщины.

Кожа с ее тела была умело и тщательно содрана, глазам открывалась жуткая картина: на веревке покачивалась, как освежеванная туша, груда оголенных мышц и костей.

* * *

Миллеру хватило одной секунды, чтобы понять: это окровавленное тело — тот самый манекен, что был украден из его дома два дня назад.

И именно в тот момент, когда Миллер направился к нему, в прихожей появился Джон Райкер.

В руке у него угрожающе сверкнул большой нож, заточенный с двух сторон.

На лице Райкера играла кривая усмешка.

— Добро пожаловать домой.

Глава 62

— Закрой дверь, Терри, — спокойно сказал Миллер, ни на секунду не сводя взгляда с Райкера.

— Делай так, как он говорит, Терри, — эхом отозвался Райкер. Он одобрительно окинул взглядом фигуру тележурналистки. — Кажется, я тебя где-то видел. По телевизору, может быть? Приятная встреча, — сказал он и обратился к Миллеру: — Я предупреждал тебя, что у нас остались кое-какие дела, но ты не хотел меня слушать, не так ли?

— Значит, это ты устроил разгром в моем доме? — воскликнул Миллер, и это прозвучало скорее как утверждение, нежели как вопрос.

— Я не намерен больше ждать, Миллер, сейчас же гони мои деньги! — вместо ответа рявкнул Райкер.

— Я же тебе говорил, что у меня их нет.

Райкер угрожающе покрутил ножом перед его носом.

Терри придвинулась ближе к Миллеру.

— О каких деньгах он говорит? — поинтересовалась она.

— Вознаграждение за оказанные услуги, — буркнул Райкер, не сводя глаз с Миллера. — Деньги за содействие ему в том, чтобы он стал лучшим специалистом по киноэффектам, за поставку ему «подпорок», — он причмокнул языком и протянул руку к ноге висящей фигуры. — Деньги за то, что я рисковал своей головой.

Райкер всадил нож в бедро манекена и сделал глубокий разрез до самого колена. Он раздвинул латекс, как хирург на операции, затем острием ножа вырезал большой кусок резиновой кожи, оголяя то, что было под ним.

— Плата за ограбление могил, — рявкнул Райкер и ковырнул ногу фигуры.

Под латексом оказалась настоящая человеческая плоть.

Она казалась бледной и ссохшейся, но хорошо сохранилась. Никакого запаха от нее не исходило.

Не переставая говорить, Райкер срезал все новые и новые куски латекса.

Миллер стоял и беспомощно наблюдал за тем, как все больше обнажалась настоящая человеческая плоть.

— "Мне нужно сердце, Райкер", — приговаривал он, язвительно подражая Миллеру. — "Добудешь — хорошо заплачу.

Мне нужен грудной ребенок, Райкер. Добудь мне грудного ребенка, Райкер. Добудь мне руку, Райкер".

Он срезал большой кусок латекса, обнажив нижнюю часть живота болтающегося трупа. Плоть оказалась в некоторых местах с синими и зелеными крапинками, и теперь и Миллер и Терри почувствовали резкий запах гнилого мяса, который до этого не ощущался под слоем искусственной кожи.

Райкер полосовал труп с таким бешенством, что отсек ему палец на руке.

Терри отодвинулась в сторону, ни на секунду не спуская глаз с Райкера, который все рубил и кромсал тело.

— Гони мои деньги, Миллер, — рычал он. — Или я и тебя так же разделаю, как этот чертов труп. — Тут взгляд его упал на Терри. — Тебя и твою бабу.

Миллер, воспользовавшись короткой передышкой, когда внимание Райкера было обращено на Терри, подскочил и изо всей силы толкнул труп.

Зловонный предмет качнулся вперед и сшиб с ног Райкера. От удара Райкер отлетел и выронил из руки нож, который упал на пол и заскользил в угол.

Он рванулся к своему смертоносному оружию, но Миллер опередил его, наступив каблуком своего ботинка ему на руку.

Послышался громкий хруст двух раздробленных пальцев, и Райкер дико заорал от боли. Перекатившись в сторону, он попытался подняться на ноги.

Тело, пришедшее в движение от толчка, продолжало раскачиваться взад-вперед, как чудовищный маятник.

Миллер бросился на Райкера, отпихнув его плечом, отчего тот сильно ударился о стену.

Райкер крякнул, но удержался на ногах, ухватившись за стол. Он схватил высокую хрустальную вазу, стоявшую посреди стола. Зажав в одной руке этот инкрустированный предмет как дубинку, он рванулся на Миллера, держась другой рукой за свой бок, морщась от боли и то и дело втягивая в себя воздух сквозь стиснутые зубы.

Труп продолжал болтаться туда-сюда, и с каждым новым колебанием тошнотворный запах разложившегося мяса все усиливался. Невидящие глаза безучастно взирали на разыгравшуюся под ним баталию.

— Убью! — зашипел Райкер и набросился на Миллера, замахнувшись вазой.

Миллер отскочил в сторону, но недостаточно проворно.

Увесистый кусок хрусталя пришелся ему по плечу, от боли потемнело в глазах, Миллер почувствовал, как хрустнула ключица. Жгучая боль пронзила всю верхнюю часть тела, левая рука внезапно онемела. Каждый раз, пытаясь пошевелить пальцами, он ощущал, будто в тело ему забивают раскаленные докрасна иглы, но, падая, он потянулся поврежденной рукой к лежащему на полу ножу.

Терри оставалось лишь беспомощно взирать на то, как Райкер с размаху ударил Миллера вазой.

Миллер инстинктивно поднял руку, чтобы защитить лицо, и вновь почувствовал ужасающей силы удар, на этот раз по предплечью. Ваза разбилась, осыпав его градом хрустальных осколков, часть из которых впилась ему в лицо.

Райкер мгновенно оказался над ним и нанес ему сильный удар ногой в пах.

Миллер скрючился, правда, успев при этом схватить с пола нож, и тут же, развернувшись, вонзил его Райкеру в бедро на всю глубину лезвия.

Потрошитель трупов пронзительно взвизгнул и уцепился за рукоятку ножа, пытаясь выдернуть его, но почувствовал, как лезвие скребнуло о кость.

По фонтану крови, бьющей из раны, Миллер определил, что задел бедренную артерию своего противника. Мощная красная струя, хлестнувшая из ноги Райкера, залила и Миллера, и стену за его спиной. Он закрыл руками глаза, пытаясь восстановить помутившееся зрение, а когда вновь открыл их, увидел, что Терри приближается к поверженному Райкеру сзади, сжимая в руке отколотую ножку вазы.

Замахнувшись, она нанесла сильный удар Райкеру, острые края хрустального обломка вонзились ему в лицо. Райкер завертелся на месте, все еще пытаясь выдернуть из своего бедра нож.

Терри увидела, как Миллер, навалившись всем телом на Райкера, потянулся к ножу и стал изо всех сил выдирать его из ноги. Нож не поддавался, но в конце концов разрезав все мышцы и сухожилия вокруг, Миллер вытащил окровавленный металл и замахнулся им над Райкером, лицо которого превратилось в кровавую кашу с застрявшими в ней осколками от вазы. Один смертоносный осколок срезал ему кусок верхнего века, и по глазу струилась липкая смесь глазной жидкости и крови.

Перед глазами Миллера словно упала завеса. Он колебался.

— Ну же! — завизжала Терри. — Убей его!

Миллер схватил Райкера за подбородок и одним мощным движением всадил нож ему в сердце.

— Убей! — снова завопила Терри, чуть не наскочив на продолжавший свои мерные колебания маятник.

Она стояла, оцепенев как в гипнозе от кровавого спектакля, развернувшегося перед ее взором, ужас охватил ее, когда она увидела, как Миллер навалился всем телом на рукоятку вонзенного ножа, проталкивая его глубже в тело противника и не обращая внимания на брызги крови, заливавшие его самого. Сердце жертвы еще продолжало бешено колотиться, гоня по жилам густую жидкость.

Миллер почувствовал, как тело Райкера стало содрогаться, он нанес еще один удар.

И еще.

Опустившись на пол рядом с поверженным противником, Миллер тяжело дышал. Кровь, разлившаяся вокруг, пахла медью, к ее неотвязному запаху примешивался смрад экскрементов. Плечо его сильно ныло от тупой боли, он поморщился, дотронувшись до сломанной кости.

Терри оставалась неподвижной. Она во все глаза смотрела на затихающие конвульсии Райкера, переводя взгляд от одной части тела к другой и стараясь не пропустить ни одного движения.

— Терри, вызови полицию, — сказал Миллер, приподнимаясь на локте.

Она не отвечала.

Миллер подумал, что она в шоке, но, когда пригляделся, мурашки побежали по его телу. Ему показалось, что в его венах застыла кровь.

Терри Уорнер улыбалась.

Она стояла на коленях перед телом Райкера и широко улыбалась. Тут Миллер с отвращением увидел, как она погрузила указательный палец в рану на груди мертвеца. Потом вынула этот окровавленный палец и, не обращая внимания на стекавшую ей на блузку кровь, стала облизывать красную жидкость, медленно водя языком вдоль пальца.

Миллера затошнило.

Не столько от боли, которая не отпускала, и зрелища, открывшегося ему, а оттого, что именно в эту секунду его осенила страшная догадка.

— Терри, — тихо прошептал он, пытаясь подняться на колени.

Она взглянула на него с застывшей на лице коварной усмешкой и с перепачканными кровью губами. Но больше всего Миллера приводили в замешательство ее глаза.

Немигающий взгляд словно сверлил его.

— Ты убил, — причмокнула она языком. — Это легко, правда? — Она засмеялась, и от этого смеха волосы у Миллера встали дыбом.

— А ты убила всех, — выдохнул он. — Ты убила тех восьмерых.

— Девятерых, — уточнила она. — Я убила и полицейского в своей квартире. Он, к сожалению, обнаружил кассеты.

— Не понимаю, — пробормотал Миллер, потрясенный ее зловещим взглядом.

— Сообщения на автоответчике, — уточнила она. — Я их записывала сама. Вот почему полиции никак не удавалось засечь их. Я сама вставляла их в аппарат. Я все записала на телестудии. Джонсон предоставил мне свободный доступ к служебной аппаратуре. Он клеился ко мне, — снова причмокнула она.

— Но откуда тебе было известно, что Джонсон будет вечером в том доме?

— Я сама ему позвонила. Велела ему быть там. Я знала, что ради меня он готов на все.

— О черт, — тихо вырвалось у Миллера. — Но зачем столько убийств?

— Тебе этого никогда не понять, Фрэнк. Трудно поддаться очарованию смерти. Во мне это сидело с детства. Вначале это меня пугало, но потом я стала понимать смерть. Полюбила ее. Ее притягательную силу. Ее неизбежность. Отнять у кого-то жизнь — это, наверное, проявление величайшей власти, какая только возможна. Способность убить. В других это тоже было. Хей, Мануэль, Сатклифф, Нильсен. В них всех это было. Я тоже хотела ощутить эту силу и власть, пережить то, что переживали они, когда умерщвляли других. — Тут она остановилась и взглянула на труп Райкера. — Разве тебе не хотелось убить кого-нибудь? Видеть предсмертные судороги? Наблюдать за тем, как жертвы умирают? Только наблюдать, больше ничего. Эта жажда власти есть внутри каждого. В каждом есть частица личности, способная убить, но все это скрывают, таят от себя, загоняют в самую глубь сознания и делают вид, что этого не существует. Но это есть, и с этим ничего не поделаешь. Желание убить — иногда того, кого хорошо знаешь, — возникает у каждого человека. Сколько раз, поругавшись с кем-нибудь, ты готов был убить? Сколько людей, ненавидя своих родственников, желают им смерти? Сколько людей с радостью убили бы своих соседей, подвернись им такой случай? Когда ты обнаруживаешь, что кто-то зубоскалит за твоей спиной, разве у тебя не чешутся руки отомстить? Видишь, я права: это стремление живет во всех нас. Просто большинству стыдно признаться в этом, они не желают с этим мириться.

Миллер слушал Терри онемев, ни на миг не сводя с нее глаз. Их отделял друг от друга только бездыханный труп Райкера.

И нож все еще торчал в его сердце.

Словно ожидая, что кто-нибудь вытащит его.

— Я не могу вызвать полицию, Фрэнк, — сказала Терри. — Пока не могу.

— Ты хочешь убить меня? — спросил он.

Она усмехнулась.

— Когда ты ударил ножом Райкера, разве ты не испытал пьянящего чувства своей силы и власти? Ты отнял у него жизнь. Это ставит тебя на один уровень с Богом, Фрэнк, способным решать, кому жить, кому умереть.

Неожиданно выражение на ее лице сменилось жестокой решимостью, и в эту долю секунды Миллер заметил, как ее рука потянулась к ножу.

Он бросился на нее. Удар пришелся по лицу Терри. Она упала на спину, из разбитого носа потекла кровь. Она тихонько застонала, когда Миллер навалился на нее всем телом.

Терри горько усмехнулась, взглянув на него снизу вверх, и Миллер с яростным ревом нанес новый удар по ее окровавленному лицу, на этот раз свернув ей челюсть.

От второго удара она потеряла сознание.

Миллер сел на корточки. Он тяжело дышал. Боль в сломанной ключице не утихала, но он, казалось, забыл о боли. Все его внимание теперь было сосредоточено на Терри.

А раскачивавшееся над его головой тело наконец остановилось. Теперь оно лишь крутилось на веревке вокруг своей оси.

Глава 63

Когда приехала полиция, Миллер сидел в своей гостиной и пил. Он услышал стук в дверь, но сначала допил, что оставалось в его бокале, и лишь затем медленно встал.

По пути он переступил через труп Райкера. Труп уже окоченел, растекшаяся кровь загустела и превратилась в липкую темно-красную кашицу.

Миллер прикоснулся к своей сломанной ключице и поморщился от боли, потом, подождав секунду, открыл дверь.

Вошедший первым полицейский побледнел от страха, увидев труп Райкера на полу в луже загустевшей крови, но его начальник, шедший следом, заставил его посторониться. За ним следовали два санитара. Возвращаясь в гостиную, Миллер видел, как санитары подняли труп и положили его на носилки.

Миллер предложил полицейскому выпить, но тот отказался. Миллер бросил на него оценивающий взгляд. Полицейский выглядел таким же уставшим, каким ощущал себя и Миллер, и так же время от времени потирал глаза.

— Вы были одни в доме, когда произошло нападение? — спросил полицейский.

Миллер кивнул и снова наполнил свой бокал.

— Вы знали этого человека?

— Встречались пару раз, — устало ответил Миллер. — Одно время мы работали вместе.

Он проглотил порядочный глоток виски, ощутив, как эта янтарная жидкость обожгла ему желудок.

Последовали еще вопросы, и на каждый Миллер давал обстоятельный ответ, с удивлением замечая, что чиновник записывал его показания почти дословно.

— Так вы утверждаете, что нападение произошло примерно в час тридцать, — сказал полицейский, взглянув на часы. — Это почти четыре часа назад. Почему, вы не связались с нами раньше?

Миллер пожал плечами.

— Должно быть, я потерял сознание, — сказал он, потирая плечо.

Полицейский, покусав некоторое время кончик своей ручки, захлопнул блокнот.

— На улице стоит санитарная машина, она отвезет вас в больницу. Надо показать плечо специалисту.

Миллер криво усмехнулся и допил свой бокал.

— Возможно, мне придется задать вам еще вопросы, — предупредил полицейский.

— Пожалуйста. Поедемте со мной в санитарной машине, — сказал Миллер, тяжелой походкой направляясь в прихожую. — Будьте добры, я сейчас, я только на одну минутку.

— Я буду на улице, — сказал полицейский чиновник и вышел.

Миллер подождал, пока он удалится, затем повернулся и направился в свой кабинет. Ключ был в двери, поэтому он просто повернул его и вошел, закрыв за собой дверь.

Женщина с содранной кожей снова сидела на своем месте, а те куски, которые расковырял Райкер, были заново покрыты латексом.

Отрубленная голова лежала, как и прежде, на подносе на картотечном шкафчике и смотрела на него своими невидящими глазами.

Бесстрастно взирала на него и жертва ожога.

Работа заняла у него не так много времени, как он ожидал, и теперь он с гордостью осматривал свои произведения.

В дальнем углу кабинета сидела Терри Уорнер. Тело ее было намертво заклеено латексом.

Миллер перенес ее в кабинет, быстро и ловко раздел ее и покрыл каждый квадратный сантиметр ее тела веществом своего собственного изобретения. Терри было не узнать. Черты лица совершенно исказились под множеством волдырей, точно его ошпарили горячей жидкостью. Сработано все было с величайшим мастерством из жидкой резины.

Приступая к изготовлению маски, Миллер заткнул ей ноздри и рот ватой.

К тому времени, когда маска была готова, Терри уже задохнулась.

От стука в дверь он вздрогнул и отошел в сторону, пропуская входящего.

Полицейский вошел в кабинет и обвел беглым взглядом все его страшные творения.

— На улице кто-то из наших людей сказал, что вы работаете в кинематографе, — сказал полицейский чиновник. — Кажется, специалист по киноэффектам?

Миллер кивнул, с восхищением глядя на то, что привлекло внимание полицейского.

— Как, черт возьми, вам удается делать их так правдоподобно? — изумился полицейский.

Миллер перевел взгляд на Терри Уорнер и улыбнулся.

— Профессиональная тайна, — тихо сказал он.

Примечания

1

Юнг Карл Густав (1875 — 1961) — швейцарский психолог и философ, основатель «аналитической психологии».

(обратно)

2

От латинского — жертва.

(обратно)

3

Кокни — лондонское просторечие, преимущественно Ист-Энда.

(обратно)

Оглавление

Предисловие автора

Пролог

Вступление

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Наваждение

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Обследование

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Оцепенение

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

Часть вторая

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

*** Примечания ***