Я лет с двенадцати начала фанатеть. Черт, это состояние — когда увидишь Его по телеку, ну, там, клип, кино, а потом ходишь, как чумная. Стараешься не думать о Нем совсем, но в голове уже чик-чик-чик — крутятся мысли, разгораются фантазии. А потом еще фотки в журнале, интервью в новостях, ролики в нете. И краем уха слышишь в школе, что какие-то девчонки тоже взахлеб обсуждают Его. И даже ревнуешь: Он только твой. А потом уже на стенах постеры, и ты вглядываешься в Его черты, отпечатанные на бумаге. И кажется: только ты одна понимаешь, какой Он на самом деле. А потом однажды Он тебе снится, и все так реально, как откровение, и после этого весь день как будто летаешь. И все эти нудные контрольные, и школьные разборки, и тупые родители — все неважно. Твое счастье — защита от всего.
Мои кумиры менялись. Несколько актеров, один из участников поп-группы, потом еще кто-то… Как-то все постепенно угасало, один затмевал другого. Я не чувствовала себя предательницей. Наоборот, немножечко стервой, меняющей любовников. Когда в тебе разгорается это новое увлечение, и ты чувствуешь, что вскоре потеряешь голову — это такой кайф!
По ходу, я была такой дурой тогда. Одинокой, некрасивой и несчастной. Парня у меня не было. Даже подруг нормальных не было. Одна девчонка, Марина, вроде как была моей лучшей подругой с детского сада, но ей хотелось общаться много с кем, не только со мной. Она все время меня предавала: шла куда-нибудь с какими-то новыми знакомыми, а меня с собой не звала. Говорила потом, мол, извини, все решилось в последний момент. И все в таком духе. Но не бросала меня насовсем, и на том спасибо.
Мне было пятнадцать, кажется, когда случилось вот что. Мы с Мариной, ее парнем и другом ее парня (которому я жутко не нравилась, даже бесила) пошли в кино. Фильм был русский, вроде как триллер, про одну тетку (типа красивую, тощую блондинку, но по мне, так жутко страшную, носатую), у которой муж бизнесмен, а точнее бандит, весь такой крутой, при деньгах. Блондинка эта недавно родила и теперь занималась домом, ребенком и все такое. Но одна не справлялась, и пожаловалась младшей сестре, с которой они были очень дружны, что, мол, быт заел, просто сил никаких уже нет. А та предложила ей взять кого-нибудь в помощь. Сказала, что сама все уладит, позвонит в агентство и договорится. Блондинка согласилась, и вскоре у нее появилась работница, такая, просто нереально красивая, темноволосая, смуглая, чем-то похожая на Джоли, только моложе и не с такими гигантскими пельменями вместо губ. Работница эта держалась тихо-скромно, но как-то сразу чувствовалось, что чертей в ней до фига.
Короче, блондинка, стерва по жизни, по началу отрывалась на работнице по полной. Заставляла вкалывать по-страшному, все переделывать по сто раз, все время отчитывала ее. Но работница все терпела, была сама вежливость, старалась во всем угодить, ну просто ангел во плоти. А потом нашла к блондинке подход, и они даже вроде как сдружились. Начали болтать, хихикать, делиться секретами, и все в таком духе. А потом блондинка почувствовала, что девица начала к ней подкатывать. В смысле, соблазнять. Ну, блондинка, понятное дело, сначала ужаснулась, захотела ее уволить. Но потом поняла, что эта красотка странным образом ее цепляет. И что она уже не может без нее, прям с ума сходит.
В общем, дальше у блондинки с работницей разгорается бурный роман. Блондинка даже планирует бросить мужа, отсудить у него ребенка, побольше денег и жить с любовницей. А потом оказывается, что работница эта — подсадная утка. Что нанял ее муж сестры блондинки, а сестра блондинки своему мужу подыграла. Что мужья этих сестер были деловыми партнерами, и у них вышел серьезный конфликт. И муж сестры блондинки отомстил напарнику таким вот изощренным способом: подослал к его жене Алису (так звали работницу), чтобы та ее соблазнила, и таким образом разрушила его семью. А Алиса эта — авантюристка, дорогая шлюха, специализирующаяся как по мужской, так и по женской части. В общем, в конце концов, правда выплывает наружу, и муж блондинки, обезумев от ярости, убивает мужа ее сестры, за что его самого потом сажают в тюрьму. А блондинка, вне себя от горя, пытается покончить с собой, но неудачно.
Фильм заканчивается на том, что Алиса навещает блондинку в больнице. Заходит в палату, вся такая нереально красивая, правда, с загипсованной рукой (муж блондинки добрался и до нее, но не убил, как намеревался (ему помешали), а только переломал пальцы (типа, за то, что она ласкала ими его жену) — просунул ее кисть между косяком и дверью и дернул дверь). Оказалось, Алиса тоже влюбилась в блондинку, хотя, поначалу, жутко ненавидела ее, соблазняла только из-за денег.
Ну а дальше — розовые сопли в сахаре. Алиса целует любимую (носатую страшидлу, блин, где они такую нашли?). Та отвечает на ее поцелуй… Конец фильма.
Когда мы вышли из кинотеатра, уже стемнело. Было так сыро, ветрено. Дело было в марте. И я шла со всеми как пришибленная, жутко мерзла в короткой юбке и тонкой (зато модной) куртке. И мне было плевать на все: на холод, на то, что друг Маринкиного парня в открытую надо мной издевается, называя меня «ковбойшей с ковбойскими ногами в ковбойских сапогах», и вообще, всячески подчеркивает, что это не двойное свидание, как будто и без того не ясно, что я на него не претендую.
А потом я ехала в метро, сначала со всеми, а потом одна, потому что Марина с парнями поехали в клуб, а меня родители отпустили только до десяти тридцати и ни минутой позже. Но мне было так хорошо, блин. Под конец дороги я даже заулыбалась. Шагала по двору к своему подъезду и лыбилась, как идиотка. Пошел мелкий снег, засеребрился в свете фонарей. Мое сердце взволновано бухало. Я была абсолютно счастлива. И чувствовала себя красивой, наверное, в первый раз в жизни. Вот. Придя домой, сразу врубила нет, второпях набрала в поисковике название сегодняшнего фильма — «Влечение», выяснила, кто играет Алису и тут же вбила в поисковик имя девушки — Екатерина Миронова. Нажала «enter», и в тот же миг на меня обрушились статьи, фотки, интервью. Словно дождь на иссушенную пустыню.
Короче говоря, я зафанатела по новой, с невероятной, небывалой силой. И совершенно неожиданно моим кумиром стала девушка. Но этот факт, если честно, меня совершенно не беспокоил.
Екатерину Миронову все называли Кет. В ней было странным образом перемешано и женское, и мужское. И она была такая настоящая, живая. Такая, знаете, разбитная пацанка, которой совершенно случайно досталась модельная фигура и красивая мордаха, и которая, если надо (для съемок, например), может наманикюриться и нацепить платье, шелково-перламутровое, с разрезом до пупка, и будет выглядеть как манерная мамзель, а, когда скажут «снято!», сама же первой над своим нарядом постебется, легко так, без всякой неловкости.
Она была трудным ребенком, в школе красила волосы в дикие цвета, была солисткой в рок-группе «Пьяный Чаплин» (я о такой даже не слышала, что и неудивительно, она быстро распалась), потом каким-то чудом попала в молодежный сериал, из которого вскоре вылетела. Потом засветилась как соведущая одной передачки про клубную жизнь, которая шла два раза в неделю по 10 минут на одном музыкальном канале. А потом ее заметили и позвали в кино. Потом еще в одно, и еще в одно. «Влечение» был ее четвертый фильм. И везде она играла хорошо, потому что, по правде, и не играла вовсе, а просто была самой собой — бесстыжей, грубоватой, юморной девицей. По слухам, она была лесби, но открыто не признавалась, отшучивалась. Уж не знаю, почему. Может, продюсеры запретили устраивать "каминг ауты", может, сама не хотела, чтобы все про нее узнали. Ведь, по-моему, те, которые с виду прям невозможно открытые, стебные, легкие в общенье и все такое, ведь они, на самом деле, просто сильные, вот и все, а в душе у них тоже полно всего, что они оберегают ото всех. Кет еще не было тридцати. Но на некоторых, случайных, ну, в смысле, сделанных незаметно или неожиданно для нее, фотках, у нее был такой взгляд, как будто ей уже гораздо больше. Как будто она уже все знает, блин, про эту гребаную жизнь.
Следующие два года я тайно фанатела от Кет. Постеры не развешивала, на всякий случай, поскольку родители у меня были вполне себе продвинутые, и могли смекнуть, что к чему. Особенно мама, она, пока готовила, смотрела по телеку на кухне все сподряд, и знала про всяких знаменитостей больше меня. Маринке я тоже не признавалась. Она бы такого не поняла, это точно. Да и вообще мы с ней постепенно перестали общаться. Особенно, когда закончили школу и поступили в разные инсты. Так, болтали иногда, и то, только потому, что жили в одном подъезде, и совсем не видеться не получалось. Маринка сделалась такой утонченной красоткой с огромным самомнением, встречалась с богатым старпером иностранцем. Мне до нее было, как до луны.
В инсте дела у меня пошли лучше, чем в школе. Я сумела втиснуться в одну компашку, начала курить и чувствовала себя иногда даже крутой и почти взрослой. А еще я решила поменяться. Стать красивой и все такое. И постоянно сидела на диете, и качала пресс, и покупала всякие антицеллюлитные крема и маски. И стала выщипывать брови, которые до этого были как бревна, ей-богу, но в школе я их не решалась трогать, боялась, что все начнут тыкать пальцем и говорить что-нибудь типа «а что, Брежнев подал в отставку?» или «а у тебя бровь отклеилась», и все в таком духе. А в инсте меня прежнюю никто не знал, и можно было будто бы начать жизнь заново.
На самом деле, я менялась не просто так. До того фильма, с Кет, я жила, как бы, не замечая себя. Мне казалось, что я уродливей всех, понимаете? Что я обречена быть толстозадой, прыщавой кикиморой до конца дней своих, и поэтому лучше совсем не думать о себе, не смотреть в зеркало и просто жить как можно незаметней, не привлекая к себе, неуклюжей каракатице, лишнего внимания. Короче говоря, я пряталась от суровой реальности в мечтах, и это меня вполне устраивало. А в тот раз, когда мы пошли в кино, Маринка меня достала, заставила нацепить юбку покороче, сапоги, накрасила меня. И хоть ее дружки меня в тот раз обсмеяли, но… не знаю, как объяснить. Короче, я почувствовала, что хочу выглядеть клево. Я решила стать красивой, для Кет, понимаете?
Раньше, когда я фанатела от всяких там зарубежных актеров-певцов, то, конечно же, изначально догадывалась, что мы никогда не увидимся. Что это нереально. Я воображала себя другой, красивой, и эту красавицу в мечтах бросала в объятья кумиров. А с Кет все было иначе. Мне захотелось понравиться ей по-настоящему. Не в мечтах, а в реальной жизни. Короче, говоря заштампованными фразами, Кет заставила меня почувствовать себя живой, поверить в себя и все такое.
Если честно, я была уверена, что смогу ее увидеть. Почему нет? Мы обе живем в столице, ходим под одним и тем же небом, дышим одним и тем же загазованным воздухом. Наверняка ее красивые длинные ноги хоть раз ступали по той же брусчатке, по тому же асфальту, что и мои. Быть может, она бывала в тех же кинотеатрах, что и я, торговых центрах, супермаркетах. Боже, от таких мыслей у меня перехватывало дыхание. Я мечтала лишь об одном: увидеть ее, живую, из плоти и крови. Услышать ее низкий, хрипловатый голос. Вот было бы счастье, блин.
Кстати говоря, я не считала себя лесбиянкой. В реальной жизни меня никто особо не привлекал, ни парни, ни девушки. Точнее, парни совсем не привлекали. После «встречи» с Кет, они стали для меня чем-то отстраненным, далеким и неинтересным. Словно тучки на небе. А что касается девчонок, то, наверное, с некоторых пор, я стала довольно внимательно к ним приглядываться. Бессознательно, а может и вполне осознанно, я искала среди них если уж не саму Кет, то хотя бы ее копию, пусть не точную, пусть притянутую за уши, но хоть немного похожую: фигурой, повадками, хотя бы голосом. Я смотрела во все глаза, и на улице, и в метро, и в инсте. Очень-очень-очень редко в какой-нибудь девушке мелькало что-то такое, какой-то намек, но… по большей части, все было впустую.
А потом случилось ЧУДО.
Совершенно внезапно. На первом семестре первого курса. Вы не поверите. Я бы сама себе не поверила. Ни на секунду. Все это просто не могло быть правдой. Это было просто какое-то нереальное, непостигаемое, бесконечно безумное безумие! Короче, вдруг выяснилось, что… Я УЧУСЬ В ОДНОЙ ГРУППЕ С МЛАДШЕЙ СЕСТРОЙ КЕТ!!!!!!!!!!!!!!! Вот так вот. Только не говорите, что это не судьба, что это, блин, просто совпадение. День, когда я об этом узнала, был самым счастливым в моей жизни. Правда, мне тут же пришлось сделать гигантское усилие, задушить все свои эмоции и притвориться шлангом. Потому что иначе я бы выставила себя абсолютной дурой.
Вышло все так. У нас в группе был парень, звали его Миша. Он был немного чудной, не то, чтобы полный придурок, но вроде того. Он был очень назойливый и беспардонный, говорил все, что приходило ему в голову. К тому же быстро и скороговоркой, вроде того: «ой, да, клевая у тебя кофточка, и грудь, и все такое, ты понимаешь? А давай встречаться? Нет? А почему? А почему? Почему? Ну скажи, почему? Не скажешь? А ручку у тебя можно одолжить? Можно? Нет? А почему?» и так до бесконечности. При всем при этом Миша был симпатичный, и такой, беззлобный, даже приятный. Когда молчал. Девчонки просто не знали, как к нему относиться. Общаться нереально. А послать жалко.
Однажды Миша вот таким же образом прицепился к одной девчонке из моей группы. Ее звали Кристина, мы сидели в аудитории, ждали начала лекции. Кристи и две ее подруги как всегда сели на две парты впереди моей компашки. Кристи была такая тихая, осторожная, молчаливая (на мой взгляд, немножко высокомерная), в основном держалась как бы в стороне ото всех. Но она многим была симпатична. А внешне сильно смахивала на одну популярную актрису — на Кристен Стюарт, кажется, я не особо в курсе. Короче, Миша достал ее, все повторял «ну скажи, ну скажи». А Кристи все тихо и незлобно ему отвечала: «отстань, отстань». Они пободались еще немного, а потом Миша подсел к нам и с квадратными глазами громким шепотом сообщил: «Бля, а вы знали, что ее сестра, ну, эта, Миронова Кет?» А одна из моей компашки, Регинка, хмыкнула: «Миш, ты как, с луны свалился?» «А чего, это, типа, все знают?» — Мишу от волнения аж распирало. А Регина тихо ответила: «Типа, все. Они с сестрой живут вместе, купили хату на двоих. И тачку, «Пежо», катаются по очереди. Ну все, вам достаточно информации, мужчина?»
Меня даже затошнило. Это ж какая я чебурашка, прохлопала такую новость! Это где ж я была, когда все вокруг ее обсуждали? Фантастика… А дальше началась лекция, и все было как в тумане, и я ни черта не записывала, просто тупо черкала что-то на листе и все поглядывала на Кристи. На ее длинную худую спину в белой блузке, на тонкую шею, на темные волосы, собранные в высокий хвост. Все думала, вот она утром собиралась, причесывалась, сновала по квартире, как ни в чем не бывало. А рядом с ней была Кет. Настоящая, реальная Кет. И они так лениво, по-сестрински, перебросились парой фраз, типа, «я возьму твой шарф, ладно?» или «вечером сгоняем в маркет, затаримся хавчиком?» или «я седня кой-кого приведу, ты не против?» Боже, я с ума сходила от таких мыслей! Не может быть! Не может быть! Не может быть!!!!!!!
И я стала думать, что мне теперь делать. Внезапно и вдруг увидеться с Кет стало совершенно реально. Надо было только поладить с ее младшей сестренкой, вот и все. Но как мне подобраться к этой Кристи, войти в ее круг, втесаться в доверие? Стать вхожей в ее жилище? Ведь мы с ней не были особо дружны, так, «пока-привет», только и всего. И, если честно, я вообще не умела знакомиться. Тем более, с корыстными целями, пусть даже и не особо очевидными. Я была слишком неуверена в себе, и общаясь с новыми людьми, всегда жутко нервничала, и вела себя неестественно. Короче, проблема была еще та.
Целую неделю я была совсем ку-ку, не находила себе места. Отец сказал, что слышал, как я разговариваю во сне. Слава богу, не разобрал, о чем…
часть 2
А дальше… Блин, дальше было столько всякого дерьма, что просто… Не знаю, как вообще обо всем этом рассказывать. По правде, сижу и реву. Эх…
Ладно, проехали. Короче, дерьмо — оно началось не сразу. По началу, я еще, как наивная дурында, вся в своих розово-пушистых грезах, думала, как задружусь с Кристи, как все случится, я встречусь с Кет и все такое. И я была такой счастливой в то время, теперь я это вполне ясно осознаю. Потому что, на тот момент, это все было еще наивное детство, одно сплошное предвкушение, как бы жизнь понарошку, понимаете?
Короче, не буду тянуть кота за всякие места, я стала-таки подругой Кристи. Близкой. Ближе некуда, твою мать. Можно сказать, «охмурила» ее с трех попыток. Прям как в сказке, ну, про золотую рыбку: «В третий раз закинул старик невод…» Это я еще пытаюсь шутить.
Попытка номер раз была, когда у нас в инсте наметилось кой-какое празднество. Ну, знаете, в начале всякая там самодеятельность, конкурсы, что-то на подобие КВН-а, а под конец — дискотека. Короче, развлекуха, специально для первого курса, с благими целями: чтоб мы все получше сдружились, прониклись студенческим духом и прочее. В итоге, все вышло как всегда: бОльшая часть народу напилась еще в самом начале (особенно парни, хотя и девчонки не сильно отстали), а кончилось все разборками и дракой, даже ментов вызывали. Но не об этом речь. В общем, меня припахали: заставили рисовать плакаты для болельщиков. Всякие банальности, вроде «103-я группа — вперед! Тебя удача ждет!», гуашью на ватмане. А в напарницы мне досталась, угадайте, кто? Не горячо, но очень даже тепло. Мне досталась Альбина, лучшая подруга Кристи. Так уж получилось, что из всей группы только мы вдвоем умели держать в руках кисточки. Короче, мы с Альбиной, как и положено, тянули до последнего, а потом, когда настал крайний срок — завтра, остались после пар, расположились в пустой аудитории, расстелили бумагу и достали краски.
Все остальные надавали нам ценных советов и разошлись по домам. Кристи вроде как тоже ушла, но потом вернулась. Зашла к нам в аудиторию, в обнимку с пальто, которое уже успела получить в гардеробе, вся такая грустно-задумчивая. «Случилось чего?» — спросила у подруги Альбина. А та поморщилась слегка, типа, да так, потом скажу. Села в стороне от нас и уткнулась в свой iPhone. По коротким фразам, которыми они с Альбиной время от времени обменивались, я поняла, что Кристи не хочет ехать домой, потому как, видите ли, сестра там не одна, а ей не упало держать свечку. Представляете, каково мне было такое слушать? Мне казалось, мои бедные уши от таких слов расплавятся нафиг, а вслед за ними кипящий мозг вытечет через ноздри прямо на ватман. От избытка эмоций мне хотелось завопить, но вместо этого я все старательно малевала кисточкой по вздыбившейся бумаге. Плакаты, кстати, вышли чудовищные.
Когда мы с ними покончили, Альбина предложила: «Ну че, может пиццу сожрем?» И я напряглась, потому как не ясно было, кому она предлагала: нам обеим или только Кристи. И стала нарочно собираться подольше, чтоб, в случае чего, ну, если они пойдут без меня, сказать им «пока-пока», ну, как будто так и надо.
Кристи вышла первой, а следом за ней Альбина, и у меня уже сердце упало, как вдруг Альбина обернулась и бросила: «Блин, ну че ты вафли сушишь? Пошли!»
Мы загрузились в Альбинин «Фиат» и поехали в ближайший торговый центр. Купили на троих одну пиццу, к ней — пару салатиков (ну, типа, овощных, для очистки совести, что мы вроде как на диете, но так, с легкими послаблениями), устроились за столом в ресторанном дворике. И все было вполне себе ничего, местами даже весело. В основном, потому, что Альбина была отличной девчонкой, очень легкой, шутила, где надо, сглаживала углы, заполняла паузы. Говорила: «Гляньте, вон те две девки — это, типа, эмо?» «Эму», — отзывалась Кристи. «Точно!» — говорила Альбинка и изображала рыдающего страуса. И, может, все это было и не особо смешно, но как-то от души, и я благодарно хихикала, а Кристи слегка улыбалась.
Сама же Кристи была холодная, как рыба, ей-богу. При ближайшем рассмотрении оказалось, что высокомерие из нее так и прет. Она была вся такая сдержанно-грациозная, элегантная, ну прям Снежная Королева во плоти. С этими своими длинными пальцами и стильным прикидом. В какой-то момент мне даже захотелось треснуть ее об стенку башкой и гаркнуть: «Чего ты выебываешься, блин? Чего ты, царица мира, что ли, и срешь фиалками?» А вот Альбинку, по ходу, Кристи совсем не раздражала. Альбинка, она, на мой взгляд, была при Кристи если уж не шестеркой, то нянькой точно. Проявляла заботу и понимание на каждом шагу. Не знаю уж, почему. Может, тоже заискивала. Или так исторически сложилось. Если честно, меня вся эта ситуация быстро начала подбешивать. И, наверное, обе девчонки почувствовали это, особенно под конец, когда я уже устала притворяться шлангом.
В общем, вкратце, мы поели, немного побродили по центру, царица мира купила себе крем за три с половиной штуки, а потом они подбросили меня до метро. И после я тряслась в вагоне, и думала, а все ли я сделала, что могла? Использовала свой шанс? И мысленно сама себе отвечала, нет, ни фига. Скорее, наоборот. Раньше Кристи меня толком не знала, а теперь узнала, и на деле убедилась, что я — не ее круга. И никакого тебе сближения. Это очевидно. Вряд ли она после сегодняшнего скажет, ой, теперь ты моя подруга, приходи к нам с сестрой в гости как-нибудь вечерком. Кажется, я даже выругалась вслух, прямо как сумасшедшая. Благо в вагоне было шумно.
Полночи я проревела. Шепотом в подушку обзывала Кристи всякими нелицеприятными словами. Точнее, одним: «сука, сука, сука!» Через нее мне до Кет в жизни не добраться.
Вот. Теперь про попытку номер два. Она случилась, когда мы отмечали днюху одного парня из нашей группы. Его звали Ваня, и он был, ну прям, мечта всех девчонок. Во-первых, высокий, не качок, но крупный, с мышцой, а на лицо — средней страшности, но, главное, обаятельный, с хитрым прищуром, да к тому же, блондинчик. Во-вторых, Ванька был хохмач. Шутил реально смешно, особенно во время лекций, когда было занудно, и все только и ждали, когда он что-нибудь брякнет. А в-третьих (и в главных) он был жутко ушлый в плане женского пола. Как говорится, знающий подход. За несколько месяцев учебы Ванька сменил уже с десяток девиц, а может, больше, и со всеми сходился-расходился легко, без проблем. Как будто девчонки и сами были не в обиде. Строились в очередь, блин, чтобы каждой досталось.
Короче, отмечали мы почти всей группой. Было реально здорово. Начали в общаге, где Ванька жил. Потом нас всех оттуда выперли, причем, со скандалом, и мы в пьяном угаре стали слоняться толпой по улицам. Был конец ноября, страшный дубак, но всем было по фигу. Потом мы дружно зарулили в один бар, галимый такой, на выселках. Назывался он убойно — «Ягодка», с такой огромной клубничищей на вывеске. Мы прям корчились от смеха, в пополаме складывались, без конца стебались над этим названием.
В тот раз Кристи тусила с нами, как всегда, в окружении своей свиты — Альбины и Леры. Пила со всеми, даже дешевое пиво, и здорово набралась, что было довольно странно для такой Леди. И девчонки из моей компашки стали шушукаться. Что, мол, у Кристи есть повод. Что Кристи нравится Ванька. Что он еще в начале семестра к ней подкатил, давай, мол, а она его отшила, а потом, когда он стал нарасхват, начала локти кусать. Я в это не особо поверила. Потому что это мог быть и просто треп, чисто из зависти. Мои девчонки, они вроде бы ничего не имели против Кристи, но в душе, конечно, слегка ее недолюбливали. Так, чисто по-женски, потому как Кристи… ну, в ней была порода, какая-то дорогая красота, понимаете? То, что искусственно не создать, с чем родиться надо. Это всегда завидно. Вот.
Но какой-то смысл в этой сплетне все же имелся. Ведь Ванька и в правду был занят: встречался с шалавой-второкурсницей, у которой сиськи были как мячики, прям выпирали из платья, такие, надутые, будто бы вот-вот лопнут. И девчонка эта висла на Ваньке, обвивала его как змея, облизывала со всех сторон, разве что прилюдно не отдавалась. И было понятно, что она его легко не отпустит, по крайней мере, в ближайшее время.
В общем, как бы там ни было, но Кристи в тот день расплакалась, прямо в туалете «Ягодки». Мы все уже были бухие тогда, плясали на (прости, господи) танцполе, площадью, наверное, метр на метр, если не меньше, и я даже позабыла на время про Кет, да, вообще, про все, как вдруг краем уха услышала даже не знаю, чей голос: «Там Кристинка плачет. Кристинка в туалете плачет». Ну и я по-тихому отправилась в туалет, тем более, была реальная причина — хотелось писать.
Кристи сидела на корточках, в углу. Такая худышка, с длиннющими ногами, в черном брючном костюмчике со слегка мужским кроем, с целым водопадом распущенных волос. И у меня в голове пронеслось «Бля, да ведь она же чем-то похожа на Кет! Вот сейчас, с сигареткой, с размазанной тушью, такая, немного дикая. Что-то в ней есть». Я только тогда и осознала, что ведь они же с Кет — родные сестры. Блин, аж мурашки пошли.
В туалете была еще Альбина, но она, как ни странно, не занималась утешательством, а наоборот, стояла возле умывалки и невозмутимо подкрашивала губы перед зеркалом. Она была тоже датая, и прям так сердечно, от всей души, мне улыбнулась. Но, когда я кивнула в сторону Кристи, нахмурилась. Тихо сказала, что, мол, не надо ее трогать, мол, сама успокоится.
Я не стала с ней спорить, и по-быстрому заскочила в кабинку. Пописала, а когда вышла, Альбинки уже не было. И я, не раздумывая, подсела к Кристи. Начала было нести всякую пургу типа: «Ну чего ты? Как ты?». Но Кристи не отвечала. Она была как будто в трансе. Выронила сигарету, и даже не заметила. И тут до меня дошло, что Кристи, по ходу, сильно перепила, и ей худо.
Я посидела рядом с ней, покурила. Время от времени в туалет заходили девчонки. Смотрели на нас с Кристи и взглядом спрашивали, мол, что, как? А я так важно гримасничала, типа, все в порядке, не лезьте. И они уходили. Всем было плевать.
А потом Кристи вырвало. Прямо на пол. Я довела ее до раковины. И ее снова вырвало. Что-то говорить, утешать, было без толку, я просто старалась убрать ей волосы с лица.
«Скотина, — вдруг пробормотала Кристи. — Гребаная скотина».
«Замечательно, — подумала я. — Надеюсь, это не про меня».
Все кончилось тем, что я разыскала вторую подружаку Кристи — Лерку (потому как теребить Альбинку было безнадежно: она вовсю лизалась с каким-то парнем). Лерка курила на улице. Стояла в одном платье, стучала зубами от холода, но делала вид, что так и надо. Лерка была рыжеватой блондинкой, с таким вытянутым, слегка лошадиным лицом и прямыми, как стрела, волосами. А еще у нее была противная крупная родинка слева, под губой. Сколько я ни старалась не смотреть на эту родинку, глаза прям сами на ней фокусировались.
Я сообщила Лерке, что Кристи совсем худо, и хорошо бы поскорей отправить ее домой. Лерка все выслушала, и вдруг посмотрела на меня как-то странно, вроде как оценивающе. Типа «сказать — не сказать». А потом затянулась пару раз, и с откровенным вздохом выдала, что, мол, достала уже эта Кристи со своими вечными проблемами. Вот так вот. Ну а дальше я, осторожно так, не навязываясь, попыталась выспросить, что там у Кристи стряслось. И Лерка, спьяну, по большому секрету, растрепала мне кое-что.
«Слушай, — сказала она, — Альбинка говорит, ты нормальная девчонка. Короче, ты только никому не говори, но… В общем, у Кристи есть парень. Ну, она говорит, что есть, хотя мы с Альбинкой его ни разу не видели. Типа он старше, и они якобы тайно встречаются, потому что у него семья, дети и все такое. И Кристи безумно его любит. Но вместе им не быть, так как из семьи он никогда не уйдет. Короче, трагедия. Но… если честно, знаешь, что я думаю?»
«Что?» — спросила я, в тайне ожидая, что вдруг, каким-нибудь образом, речь зайдет о Кет.
Лерка опять вздохнула:
«Между нами, — сказала она, — все больше убеждаюсь, что Кристи, она — немного того, с приветом. Мне кажется, она всю эту историю попросту выдумала. Уж как-то подозрительно нереально все звучит, понимаешь? Про какие подробности ни спроси — все большой секрет. Даже фотку этого парня не показывает. Прям одна сплошная тайна, покрытая мраком».
А потом, когда я уже расслабилась, и не ожидала услышать ничего действительно интересного, добавила:
«Ну и с сестрой у них вечные разборки. Причем, на ровном месте. Кристи сама нарывается: долбит, долбит ей мозг, как чертов дятел. До тех пор, пока Кет ее за шкирку не сгребет и на площадку не выставит. Это Кристинка с виду тихая, а на самом деле, истеричка еще та. Она даже с родителями уже год не разговаривает. Альбинка с ней со школы дружит, говорит, раньше она такой не была. Возится с ней. А мне это все уже вот где, — Лерка чиркнула ногтем поперек шеи. — Пошла бы она нахуй со своими проблемами, честное слово…».
Тем не менее Лерка вызвала такси, и они с Кристи, Альбинкой и ее новым приятелем вскоре укатили. А я поехала домой на метро, со своими девчонками.
Часть 3
Теперь о третьей попытке. В принципе, это уже и не попытка была. Да и вообще, не думаю, что это все моя заслуга, что мы с Кристи сблизились. Сами же видите, хреновая из меня интриганка. Просто обстоятельства так сложились, вот и все.
Короче, Ванькина днюха была в пятницу, а в понедельник, на перемене между первой и второй парой, Кристи сама меня окликнула. Я как раз вошла в аудиторию, направилась было в тот ряд, где сидели мои девчонки. И прошла мимо Кристи, которая в тот день восседала в гордом одиночестве.
«Есть минута?» — спросила она.
Я подсела к ней.
«Прости, что заблевала тебя», — сказала Кристи, вот так, невозмутимо и откровенно.
Разве такое было? Я нахмурилась. Ах, да, мне на сапоги попало. Надо же, значит, она все помнит.
«Проехали. Ты чего одна?»
«Альбина покупает кота. Лерка с ней. Я в пятницу послала их на хуй, и теперь наказана, — Кристи щелкнула по роскошной кожаной папке с конспектами. — Пишу за троих».
«Бывает».
«Да. Ты постриглась?»
Я действительно постриглась в выходные. Отстойно, не так, как хотела. Вообще, я хотела как у Элис из первого сезона «L word», что-то такое драное, хулиганистое, а вышло — «а-ля баба Маня, заслуженный библиотекарь в десятом поколении». И на кой черт, спрашивается, я совала под нос парикмахерше распечатанную из нета фотку и повторяла как бешеный попугай, что, челку, блин, трогать не надо, что, если короче сделать, она будет виться, и ничем я ее потом не выпрямлю, и буду как общипанный спаниель. Эта стерва только сонно покивала, и все сделала по-своему — убого, стереотипно, хотя денег содрала, как за креативную стрижку. И на мой недовольный вид (открыто возмутиться у меня не хватило духа) ей было плевать. Ну, я пожаловалась Кристи в двух словах. А она, по-честному так, заявила, мол, да, стрижка говно.
«Перестрегись, — сказала Кристи. — Я знаю классного мастера. Хочешь, звякну ему?»
Вот так все и завертелось. После занятий я по-быстрому отделалась от своих девчонок, тайком от них нырнула в Кристин «Пежо» (Черт, блин, пронеслось в мозгу, а ведь это же и машина Кет! Она сидела в ней! Она крутила этот руль! Черт, черт, черт!!!) и мы поехали в салон. И Кристи вела себя не так, как раньше. Нет, не думайте, что она, как в волшебной сказке, вдруг растаяла и стала милой веселой девчонкой. Ни черта подобного. Просто, если можно так выразиться, сменила холодную высокомерную сдержанность на холодную высокомерную откровенность.
Рядом с ней я почувствовала себя пиявкой. Жалкой, ничтожной. Знаете, какой оказалась эта Кристи? Она, как бы между прочим, не моргнув глазом, говорила откровенные, пусть и во многом правдивые, гадости. Ну, или просто нелицеприятные вещи. Ровным таким, бесцветным голосом. Называла моих девчонок стайкой глупеньких перезрелых девственниц. А учебу — бессмысленной тратой времени и родительских денег. «Но я, все равно, хочу быть студенткой как можно дольше, — говорила Кристи. — Лучше уж малякать конспекты, чем каждый день въебывать часов по восемь в какой-нибудь фирме».
Не прерывая «светской беседы», Кристи умело, совершенно расслаблено управляла тачкой, в такой, стопроцентно столичной, хамской манере вождения: подрезая, превышая скорость и прочее.
«У меня нет цели, — говорила Кристи. — Точнее, я не хочу ее иметь. Не хочу карабкаться, достигать каких-то там высот. Не хочу признания. Ведь это же полный абсурд. Если глянуть сверху, отстраненно: миллиарды людишек-муравьишек копошатся и давят друг друга, чтобы, в конце концов, сдохнуть. Это так ничтожно. На хера в этом участвовать? Знаешь, чего я хочу? Просто жить в свое удовольствие. Быть созерцателем. Богатой и свободной бездельницей. И помереть прежде, чем появятся морщины, целлюлит и всякие там хронические болезни».
Я не знала, что сказать в ответ на такие признания. Просто помалкивала, а в голове крутилось: какого черта она мне все это рассказывает? К чему такая откровенность? Как будто мы тыщу лет знакомы. С трудом верилось, что Кристи вдруг почуяла во мне родственную душу, которую так давно искала, и все такое. Похоже, она просто в грош меня не ставила. Так, от нечего делать, развлекалась в компании «глупенькой перезрелой девственницы».
Короче, я не понимала, почему и зачем, и, на всякий случай, хмурилась, готовилась держать оборону, не хотела, чтобы Кристи в конец растоптала меня, моих подруг, ну и вообще, мою жизнь. Потому как, все, что она говорила… Если честно, и я порою нечто похожее думала, и впадала в уныние, даже слезу пускала. Но, стоило вспомнить про Кет, как — чик-чик-чик — все в голове перестраивалось в нужное русло, и я снова была как будто счастлива.
Короче, после того, как меня перестригли (отлично, потрясающе, я была в диком восторге, даже не было жалко последних потраченных сбережений), и мы шагали до близлежащего двора, где Кристи припарковала машину, так как стоянка перед салоном была забита, вот тогда Кристи и выдала.
«Теперь довольна?» — спросила она.
«Блин, очень», — я радостно закивала, просто не было сил сдерживаться.
«Ну да, — сказала Кристи, — стильная лесбийская стрижка».
У меня сердце так и ухнуло. Твою мать. Раскусила и убила.
«Да ладно?» — вот все, что я смогла ответить.
«Не ссы, — так просто, без особого интереса, проговорила Кристи. — Я никому не скажу».
А дальше… Дальше было несколько концертов, на которые мы ходили только вдвоем. Ну, Земфира, там, Арбенина. Блин, по первому знакомству с Кристи никогда бы не подумала, что ей такое нравится. Потом зависали в клубах, ну, таких, для нетрадиционно ориентированных в пространстве. Родители скандалили, все еще не хотели отпускать меня на ночь, а я впервые в жизни посылала их нахуй, вырывалась всеми правдами и неправдами.
Наши гулянки были спонтанными, по крайней мере, для меня: Кристи по-быстрому, в последний момент меня звала, я соглашалась, и она заезжала за мной. Кстати, в инсте мы по-прежнему мало контачили, так и вращались — каждая в своей компашке. Своим девчонкам я ничего не рассказывала. И вообще, как будто и сама не верила в то, что происходит. Как будто по инерции жила, затаив дыхание, понимаете?
Моя жизнь сильно изменилась. Ну, по внутренним ощущениям. Я просто не знала, куда приткнуться. Прям как та улитка, которая избавилась от старого панциря, поскольку он стал ей тесен, а новым еще не обзавелась.
Раньше я приходила домой, и сразу мчалась к компу, в котором меня ждала Кет. Я без конца прокручивала любимые отрывки фильмов с ней (в основном, конечно, любовные сцены, и кто был ее партнером — парень или девушка — не важно, я наблюдала только за ней), а еще со скрупулезностью и упорством маньяка искала в сети новые фотки, а, если повезет, видеоролики, (ну, к примеру, краткое интервью с какой-нибудь презентации, или нарезка со съемок нового фильма). Еще заглядывала на всякие форумы, где общались такие же матерые как я фанатки Кет, смотрела, что интересного удалось нарыть им. Правда, в обсуждениях никогда не участвовала, потому как, ну, глупо это. И стыдно. Бесконечные однообразные комменты, типа: «Она СУУУПЕРРРР!!! Просто лапочка! Я ее хочу!» — на кой черт такое писать? То есть, я уже давно понимала, что фанатеть — это здОрово, но не здорОво, это, конечно, слабость. А открыто признаваться в этом, да еще так дешево, без малейшей фантазии — вообще позор.
Короче, неважно. Просто хочу сказать, что раньше я тихо так, скромно, коротала одинокие вечера в призрачной погоне за Кет, старалась не задумываться, насколько это бесполезно, бессмысленно. Просто ловила кайф, такой, милый и плюшевый, вот и все.
А теперь, блин, у меня в голове была сплошная Кристи. Как бы не облажаться перед ней. Как бы не выставить себя на посмешище. Как бы не раскрыть ненароком свое отношение к Кет. Почему-то (хотя, нет, вполне ясно, почему) рядом с Кристи я постоянно чувствовала себя довольно нелепо, пристыжено. Все ждала, когда наша странная дружба закончится. Но Кристи почему-то все продолжала со мной общаться, снова и снова звала тусить. Просто-таки взяла меня в оборот. Или я добровольно сдалась, не знаю, не могу понять.
Своих подруг Кристи в грош не ставила. Говорила про них всякое, особенно про Леру. Альбине давала скидку, видимо, в честь давности знакомства.
«В принципе, если они меня пошлют, — призналась она. — Я не особо расстроюсь. Все к тому и идет».
Мы сидели в «Макдаке», ну в «Макдональдсе» — зарулили туда раным-рано, в субботу, после ночи в клубе. Без зазрений совести жевали всю эту дрянь. Как говорится, поддались минутной слабости.
«Лерка считает тебя чокнутой», — настукачила я.
«Я в шоке, — вяло поморщилась Кристи. — Все так убого и предсказуемо».
А потом обмакнула картофельный ломтик в соус и поднесла к моему рту. Я съела. Это было странно. Но, если честно, и здорово. Правда, конечно, внутри подскребывало сомнение, что, блин, может, не надо было поддаваться на провокацию. По крайне мере, так легко. И вообще, этот жест, киношный такой, избитый. Б-р-р.
«Я тебе нравлюсь?» — спросила Кристи.
«В каком смысле?»
«В метафизическом», — тут же съязвила она.
Все тем же, непроницаемо-холодным тоном.
Я не знала, что ответить. Правда, не знала. Ведь это же, блин, уже реальность. Я никогда не влюблялась в реальных людей. Меня никогда даже не влекло к реальным людям, ну, по-настоящему. Это ведь… страшно. Это же не образ с экрана, привычный, уютный, которым мысленно вертишь, как хочешь. Нет, блин, это плоть и кровь, и непредсказуемые реакции, и последствия, и еще куча всего.
Я ответила какую-то ересь, ну вроде того: «даже не знаю, что сказать, хи-хи-хи…» — типа, отшутилась. И Кристи сразу замяла, будто и не было ничего, стала говорить о другом.
Кстати, на тот момент я все еще ничего не знала про так называемую «личную жизнь» Кристи. Как-то мы умудрялись общаться, избегая этой темы. Я не знала, есть ли у Кристи парень. Или она его и вправду выдумала, для подруг, а на самом деле — предпочитает девушек.
Как бы там ни было, Кристи была отлично подкована в плане всего лесбийского. Ну, в плане жаргона и всяких фенек. Живо так, со знанием дела, обсуждала парочки в клубах: кто актив, кто пассив, а кто, вообще, не пришей рукав, просто любопытствует, «играет». А я тогда (да и теперь, наверно) в подобных делах разбиралась смутно, чисто теоретически. И внимала ее речам, развесив ушки и выпучив глазки. Мой бедный мозг просто «зависал» от переизбытка информации. И, если честно, мне жутко нравилось все, что происходит. Хотя и не было четкой уверенности, что все это — мое. Ну, в смысле, то, что мне нужно.
Мне нравилась Кристи. Да, наверное, нравилась. Во всех смыслах. И физически. Нравилась, и в тоже время не нравилась. Мне хотелось быть с ней. Но меня без конца терзал дискомфорт, вопиющее неравноправие наших отношений. Иногда я просто ощущала себя эдакой дрессированной собачкой, какой-нибудь Лесси, которая участвует в съемках, воодушевленно выполняет приказы, не ведая о том, что она — героиня фильма, а ее действия — часть некоего сценария.
Да, я точно помню, что чувствовала: меня используют, еще до того, как узнала об этом наверняка.
А еще… Особенно странно, неуютно было, когда… ну, когда Кристи была слишком близко, и я волей-неволей цеплялась взглядом за какие-нибудь (блин, даже не знаю, как сказать) подробности ее тела. Ну, к примеру, штришки волосков на руках, от кисти до локтя, темные и довольно частые. Или шрамик на правой скуле, странный, в форме перевернутой капельки, с такими крошечными зазубринками. Или слегка бугристый, выбритый участок подмышек, когда Кристи во время танца в клубе вскидывала руки. Или загорелый живот, когда у Кристи задиралась майка, такой гладкий, рельефный, с красивым пупком, ну, воронкой, а не дурацкой завитушкой, терпеть такие не могу.
Не знаю, как объяснить. Эти маленькие «анатомические откровенности», они вроде как отталкивали и в то же время притягивали, и я не знала порой, куда девать глаза, которые, блин, и не хотели никуда деваться. Наоборот, желали шпионить и разглядывать. И я так боялась, с ужасом ждала, что Кристи перехватит мой взгляд и спросит «ты чего?». А я и сама не знала, чего. И мне хотелось убежать, спрятаться, забиться в свою норку, подальше от всего этого.
Как это называется? Боязнь собственных желаний? Кроме того, я не знала как обозначить наши с Кристи отношения. Что она делает? Лепит из меня подругу? Или заигрывает? Это со мной-то, прости господи!
Ну да, проблема была не только в Кристи, а еще и в том, что я жутко комплексовала тогда. Ну, в плане своей видухи, шмоток, жизненного опыта и всякого прочего. Конечно, я сильно постаралась, чтобы измениться внешне. Одно время прям как маньячка себя переделывала. И, даже на мой придирчивый взгляд, от прыщавой толстозадой кикиморы вроде бы ни черта не осталось. Но в душе все равно не было стопроцентной уверенности, ну, что я такая, как надо. Все думалось, вдруг я все равно лохушка, а не нормальная девчонка. Но я боролась с этим, правда. Старалась не принижать себя, скрывать свою неуверенность изо всех сил.
И оказалось, что самый лучший способ расслабиться — это не думать. Гнать нафиг все размышления и сомнения из башки, и просто жить. Как у мураками в «дэнс, дэнс, дэнс»: «Пока звучит музыка — продолжай танцевать. Зачем танцуешь — не рассуждай. Какой в этом смысл — не задумывайся». Ну, типа того.
А потом, во время сессии, мне, наконец, удалось побывать в квартире Кристи. В квартире Кет, черт возьми! В тот день мне и всем моим девчонкам поставили зачет автоматом, ну, за посещаемость, за активное участие в семинарах, за всякие там доклады. А Кристи не повезло: препод почему-то ее недолюбливал, и долго мурыжил.
В общем, время стаяло предновогоднее, веселое, и мои подружаки хором решили отправиться прямо из инста в торговый центр, ну, за подарками, шмотками, и я собиралась с ними. Перед тем, как отчалить мы все дружно зарулили в туалет, как говориться, пописать на дорожку, и тут мне на телефон прилетела смс-ка от Кристи:
«Подожди меня».
«От кого это?» — прищуриласьРегинка.
«Да так…»
«Слушайте, — обратилась Регинка к нашей дружной компании, — чего-то Дашка нам последнее время не договаривает, вам не кажется?»
«Да это от мамы, — буркнула я, беззлобно так, но с вызовом. — От мамы, ясно? Ты меня раскрыла, блин. Я, короче, неудачница, эсэмэшусь с мамой».
Девчонки поржали.
Мне пришлось переть с ними до метро и даже проехать вместе несколько станций. А потом они пересели на кольцевую, а я поехала дальше, вроде как домой, потому что мама, якобы, попросила сходить с ней купить гирлянды на елку (знаю, бред, но больше ничего не придумалось), но через станцию вышла и поехала обратно. Вернулась в инст и отыскала Кристи. Альбинка с Леркой уже уехали, они, по ходу, уже тусовались вдвоем, даже порой на лекциях садились отдельно от Кристи, но это, казалось, ее не волновало.
«Поехали ко мне, — сказала она. — Сестра в Киеве, на съемках. Вся хата наша».
Ну, где Кет, я и без нее отлично знала. По старой привычке, время от времени заглядывала во всякие форумы и блоги.
«А чего делать будем?» — спросила я.
«Не знаю. Кино посмотрим. Нажремся в хлам. Достало все».
Часть 4
Что было дальше, вы наверное догадываетесь. Нет смысла увиливать. Все вполне очевидно и ожидаемо. Да, да, да. Мы приехали к ней, мы напились, мы поцеловались. И не только поцеловались. Кристи все уже умела. В смысле, для нее тема секса, ну, с девушкой, давно была раскрыта. Она была прямо-таки ас в этом деле. Понимаю, не мне, неумехе, заявлять подобное, но — для меня и в сравнении со мной — Кристи была неоспоримый профи.
В общем, не собираюсь расписывать всякие там интимные подробности. Ни к чему это. Скажу только, что в итоге самым важным и самым обидным (для меня) было то, что Кристи не считала… Нет, не так. Короче, блин, она воспринимала происходящее совсем иначе, нежели я. Хоть мы и залили в себя кучу всего, включая вино, шампанское и виски, и лично я уже дошла до той кондиции, когда, в принципе, все уже пофигу… Но, все равно, когда Кристи зажала меня на диване и стала целовать, и стиснула, настойчиво так, даже больно, то я, по правде, сразу очухалась. Сообразила, ЧТО ИМЕННО происходит. И мой мозг восторженно просигналил: «Внимание, внимание! Это твой первый раз!» (чистая правда, я ведь до этого, вообще, — ни с кем и никогда), и стал быстренько шуршать, записывать на подкорку все происходящее… И, чего уж тут скрывать, ощущения были непередаваемые, блин…
А для Кристи это все было чем-то другим. Утолением жажды, сексом по пьяни, самоутверждением, частью какой-то игры — не знаю, — короче, чем угодно, только не откровением, не долгожданной близостью, понимаете? Ну да, она нереально здорово целовалась, и так, увлеченно, уверенно вела, и вроде как ей самой тоже было в кайф, но я чувствовала, пусть даже и в пьяном угаре, что Кристи — она не со мной. Что она, все равно, как будто бы снисходит до меня. И что мы все на том же уровне странных, дурацких отношений: ни подруги, ни влюбленные. Не пойми, кто, короче. Вот такие были ощущения.
А началось все как зря. Мы приехали к ней, голодные, усталые, злые. Добирались от инста до ее дома часа четыре, ей-богу, не вру. Попали в кошмарную многокилометровую пробку из-за аварии (жуткой, с кучей трупов, мы пока ехали, я в телефоне, в нете глянула), и продвигались — в час по чайной ложке, порой минут по двадцать вообще не двигались. А Кристи, вдобавок, еще сцепилась с одной бешеной теткой на «Ауди Q7», та все хотела перед ней проскочить, сначала из наглости, а потом уже из принципа. А Кристи ее не пускала, а когда тетка опустила стекло и стала орать матом, показала ей, невозмутимо так, мол, отсоси. Тетка вообще одурела, выскочила из своей машинищи (на тот момент все три наши полосы стояли), подскочила к нам и стала долбасить по водительской двери, по стеклу, орать: «да ты, сопливая манда, я ж тебя мигом прав лишу, один звонок — и ты, хуесоска, по гроб жизни будешь со мной расплачиваться!…» Мне, по правде, боязно стало. А Кристи даже бровью не повела, только щелкнула замками, чтобы эта чокнутая дверь не смогла открыть. А потом еще и газанула резко, так как наш ряд вдруг ожил, стал двигаться, и оставила эту беснующуюся чувырлу позади (правда, та по быстрому заскочила обратно в свою тачку, и вскоре нас догнала, и еще долго пыталась достать, пока, наконец, не повернула нафиг, куда ей нужно). И тут я подумала, что да, блин, как Кристи выебывается — это не дешевая показуха, это все-таки характер.
Короче, мы завалили к Кристи домой, а у меня за время поездки все предвкушение (ну что, я, блин, сейчас увижу, где живет Кет, ее вещи, одежду и все такое!!!) уже успело перекипеть сто раз. Не то, чтобы мне было уже все равно. Нет, конечно. Просто эмоционально я уже выдохлась, переждала. И у меня уже было такое состояние, ну, как после десятого фальстарта, когда ты подготовился, сконцентрировался, напрягся, а тут — «на старт, вниманье — и облом», «на старт, вниманье — и облом». А потом, с одиннадцатой попытки, все-таки — «марш!», но это, мягко говоря, уже совсем не то. Это из той же серии, когда в детском саду, на утреннике я вместе с остальными детишками дружно кричала «раз, два, три, елочка — гори!», снова и снова, а елочка, блин, все никак не загоралась, потому как что-то там замкнуло. А потом все-таки, спустя минут двадцать, загорелась, но волшебный момент, разумеется, был безнадежно упущен. Вот что-то из этой серии я и чувствовала.
Да и потом, ничего такого я не увидела. Квартира и квартира, ну, с так называемым, евроремонтом. Трешка: две спальни и гостиная, совмещенная с кухней. Барная стойка в форме буквы «S», в ванной — джакузи, повсюду на полу — плитка, потертая такая, как будто старинная (нам так нравится, сказала Кристи), во всех комнатах — беспорядок средней степени ужасности. А еще — много всяких разных прикольных финтифлюшек (ну там, игрушек, статуэток, посуды, свечек и прочего добра), и сразу видно, что не из какой-нибудь там «Икеи» или «Красного куба», а действительно необычных, дорогих, скорее всего, купленных не здесь, у нас, а привезенных из всяких там заграничных поездок. Похоже, одна из сестер была искушенной барахольщицей. А может, они и на пару шоперили, не знаю.
Главный облом заключался в том, что, сколько я не шарила взглядом, явных намеков на то, что это жилище принадлежит Кет, не находила. Никаких там наград и почетных грамот на видном месте, никаких метровых отфотошопленных снимков с ней любимой, даже мелких фоток в рамочках — ничего такого не было. Манией величия моя Кет явно не страдала. Единственное, за что уцепился взор, — это надпись, черным маркером прямо по холодильнику: «Хватит жрать! Лучше выпей!». крупными печатными буквами. Мне подумалось, это дело рук Кет. И от этой мысли на душе потеплело.
Сначала мы варили спагетти. Точнее Кристи варила, так как я в готовке была полный профан, даже яичницу не умела нормально пожарить. В моей семье всегда кашеварила мама, кухня была ее святыней, заколдованным царством, она даже посуду всегда мыла сама и только сама, а нам с отцом оставалось лишь одно — беспрекословно поглощать ее стряпню и проваливать.
А Кристи с готовкой управлялась легко, сразу видно было, что ей это не в первой. Ну, правильно, подумала я, она ведь живет самостоятельно, по-взрослому, сама за себя в ответе, счастливица, блин. И я от всей души ей позавидовала, и, даже, не выдержав, озвучила эту свою зависть, завуалировано, конечно:
— Классно жить без родителей!
— Не знаю, — отозвалась Кристи. — Мои родители давно умерли. Разбились на машине.
Не буду в сотый раз повторять, в какой манере она все это сказала. Кристи, по ходу, всегда разговаривала одинаково, черным по белому, не расцвечивая эмоциями (да, про «ту еще истеричку» Лерка явно насочиняла; видно, решила тогда: я, что не ляпни — все проглочу).
— Как так? — опешила я. — Разве вы с сестрой…
— Родители Кет — не мои родители, — сообщила Кристи, при этом ловко сдирая кожицу с ошпаренных помидоров (кстати, в итоге она сбацала шикарный соус для спагетти). — С девяти лет я стала жить с ними. Наши с Кет матери были двоюродными сестрами. Другие родственники не захотели меня брать, так что…
Она пожала плечами. Ну правильно, подумала я, не зря же у Кристи другая фамилия. А я как всегда, тормознула, даже ни разу не задумалась, почему. Блин, а еще, когда Кристи сказала «Кет», у меня внутри аж все вздрогнуло. Вот так, легко и просто, как бы между прочим: «Кет…» Раньше она всегда говорила «сестра». Хотя разумеется, знала, что все вокруг давно в курсе, кто ее сестра.
Потом Кристи предложила, давай, мол — от аристократов к дегенератам — начнем с вина. И я, по ее указке, быстренько выудила из холодильника бутылку какого-то там (явно не дешевого) «Шато», и разлила большую часть ее содержимого по здоровым пузатым бокалам. Я страшно обрадовалась выпивке, поскольку, если честно, уже начинала дрейфить (по правде, даже очень сильно), и хотела уже поскорей наклюкаться, не просто для храбрости, а так, чтобы вообще все стало по фигу. Даже тайком, за спиной у Кристи, отпила, прилично так, из своего бокала и снова его наполнила, как будто бы в первый раз. И вскоре стало полегче.
Я врубила телек, здоровый такой, прикрепленный к стене, полистала каналы, покуда не нашла приличную музыкалку. Растянулась на диване, а бокал поставила на пол. И старалась вести себя непринужденно так, развязно, и вроде бы получалось.
Мы поели, выпили. И еще выпили. И еще, и еще. И постепенно стало так хорошо, весело. Мы стали как заговорщицы. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Кристи много болтала. В нашей паре она изначально выбрала роль рассказчицы, а я, само собой, благодарно слушала.
Чем пьянее мы становились, тем откровенней были ее истории.
— Мое детство кончилось в десять лет, — произнесла Кристи, отхлебнув шампанского прямо из бутылки, — Когда я увидела, как моя тетка, ну, мать Кет, расклячив ноги на кровати, долбит саму себя огурцом. Вся моя невинность была растоптана вмиг.
Я, как бы со стороны, услышала свой хохот, а потом голос, пьяненький такой, развязный:
— Ни фига се, как так вышло?
— Ну… я в их супружеской спальне рылась. Пришла со школы пораньше, и, пока никого, — Кристи подняла кисть ребром вниз и изобразила жест, ну, как ползет змея. — Хотела родительские фотки найти. Их от меня прятали, дабы «уберечь от лишних эмоциональных всплесков». А меня это дико бесило. Почему я не могу посмотреть на маму с папой? Почему не могу скучать и горевать, если мне этого хочется? Я весь дом перерыла, хотя, в общем-то, сразу знала — все фотоальбомы в спальне, заперты в комоде. Ну, я ключ благополучно стырила, все открыла, какие хотела фотки — вытащила, и тут входная дверь — «хлоп!» — тетка вернулась. Я еле успела все позакрывать, забилась в угол, между комодом и стеной, прикрылась шториной. Ну а дальше, она — изголодавшаяся по ласке женщина — стала делать свое черное дело. Сейчас я ее не виню, понимаю: когда муж — дальнобойщик, дома бывает редко, а ты — пятидесятидвухлетняя училка истории, с бородавками на лице, с окулярами толщиной в три пальца и с шиньоном, а любви так хочется…»
Короче, я валялась от Кристинкиных рассказов. И еще от того, с каким непроницаемым видом она все это выдавала. И внезапно мое подпитое сознание резанула такая откровенная, острая, оглушительная симпатия к ней. Блин, а ведь все-таки Кристи потрясная, подумала я. В сто раз интересней, сильней, опытней, остроумней, чем все эти мои так называемый подруги. Даже сравнивать смешно.
Масла в огонь добавило еще и то, что Кристи переоделась в домашнее, и стала такой, ну, непривычной, небрежной, в свободных штанах с широкой резинкой, в черной борцовке без лифака. И было в этом облике что-то, ну, той же природы… Чем зацепила меня Кет, так давно и так надолго.
И я, уже совсем пьяная, открыто и откровенно пялилась на Кристи, и мы сидели на полу, прислонившись, я — к дивану, она — к креслу, и Кристи развалилась (бесстыдно так, по мужски), расставила ноги. Курила. Короче, вела себя как хулиганистая пацанка. И была так хороша. По крайне мере, в тот момент.
А потом… В общем, я нарочно сразу кое о чем не рассказала, решила припасти напоследок, ну, в качестве маленького сюрприза. Короче, у них в центре гостиной был небольшой, вроде как постамент, а в центре него — шест. Реальный шест для стриптиза. Вот так вот. Вот такие это были сестренки. Я еще в самом начале, как вошла, глянула на этот шест, и подумала — ну ни фига себе, круто! но вслух такое сказать не решилась. Подумала, мало ли, вдруг это вовсе и не для стриптиза (Ага, типа для красоты, для декора, блин! Оригинальная металлическая подпорка для вьющегося плюща!). Знаю, глупо, но я засомневалась, страсть как боялась лохануться, и все такое.
Ну так вот, когда мы с Кристи сидели на полу, она вдруг как будто что-то вспомнила, оживилась, лукавым взглядом указала мне на шест, мол, пошли, научу? А я в ответ заулыбалась (кстати, по-моему, я и до этого момента улыбалась вовсю, даже не знаю), закусила губу. Где-то, глубоко внутри, как всегда засмущалась, но, все ж таки, согласно кивнула. И Кристи булькнула окурок в недопитую бутылку (уже даже и не помню — чего) и встала.
Разумеется, полноценного урока не вышло. Какое там, меня уже реально штормило, да и Кристи тоже. Зато все это был отличный способ сблизиться. Ну, не в духовном смысле, вы уже поняли. Короче, все кончилось тем, что Кристи повалила меня на диван, который, подобно роялю в кустах, был как раз неподалеку. А дальше — дальше было все то, о чем я уже писала выше.
А на следующее утро приехала Кет.
часть 5
А на следующее утро приехала Кет. Вернулась из Киева. В дверь не названивала, просто открыла собственным ключом и вошла. Нет, нет, нет! Не надо подозрительно щуриться, мол, как-то все по-киношному, слишком уж ловко и гладко! Хотя, наверное, я бы тоже на этом моменте засомневалась. Ну, если б не знала, что и как, и чем дело кончится.
Короче, Кет приехала. И, можно сказать, спалила нас по полной программе. Правда, совсем уж мыльнооперной ситуации не вышло. Ну, к примеру, не предстали мы с Кристи перед ней блаженно спящими в обнимку, голышом и все такое. Хотя мы и вправду заснули. Точнее даже не так. Просто, как-то, когда-то (здесь у меня пробел, серьезно, как рябь в телеке — сплошное п-ш-ш…) я отключилась, и Кристи наверное тоже, следом за мной.
Проснулась я первой (рано, еще темень была), и не сразу, где-то на второй минуте, сообразила-таки, что лежу все на том же диване, и хрупкое тельце рядом — это Кристи. И как-то мне так неприятно стало, прямо нутром почуяла: нехорошо все это. И первая мысль была, что надо поскорей, пока мозги еще не включились, опять заснуть и не думать пока ни о чем, отсрочить этот момент, ну, вы понимаете, когда утро и все уже совсем не здОрово, совсем не так, как вчера. Не хотелось даже двигаться, чтобы позу сменить (мой бедный позвоночник весь уже занемел к чертям, особенно ближе к шее), казалось, стоит только пошевелиться — и все. В смысле, что это будет как добровольное признание, ну, что я проснулась уже.
И долгое время я все лежала, вот так, и старалась дышать поглубже, помедленней, расслабить тело, и без конца думала, что надо бы уже перестать думать и поскорее засыпать. Но ни черта не выходило. А потом стало уже потихоньку светать, и я уже вся измучилась, и вдобавок еще со страшной силой захотела писать.
В общем, наконец, не выдержав, я решила сдаться: сначала пошевелилась, нерешительно так, проверяя, отзовутся ли все части тела на мой призыв, а потом собралась с духом и, кое-как, скинула ноги на пол. Посидела чуток, поприходила в себя.
Кристи мои телодвижения вроде бы не разбудили. Она лежала тихо-тихо, как неживая, даже дыхания не было слышно. Я даже испугалась было (ну, знаете, мало ли? Всякое бывает…), но потом Кристи слабо так, едва различимо, вздохнула. И я подумала, фу-ух, блин, ну слава богу! Встала, и отправилась в туалет. Разумеется, напоролась в потемках на все, на что только можно напороться: поддала ногой какую-то бутылку, шаркнула плечом по стене, и даже не раз. В общем, была грациозна как лань.
Сидела на унитазе и думала: «Ох-ре-неть! Неужто все это взаправду?». Просто, все случившееся казалось слишком уж… взрослым, что ли? Даже вспомнился трусоватый Снифф из «Муми-Троллей», который все причитал (ну, когда на них крокодилы напали), что, мол, не ТАКИХ он хотел приключений, а маленьких, чтобы как раз по росту.
Но, если уж по-честному и без шуток, то… Ну, во-первых, между ног непривычно побаливало. А во-вторых… эх… в общем, было такое ощущение (оно, кстати, очень четко запомнилось, прям-таки намертво засело в памяти), странно-непонятное, угнетающее, ну что, короче, вторглись на мою территорию вражеские войска. Натыкали, намяли, даже поцарапали. Хотелось поплотнее сжать коленки, и больше никого не пускать, по крайней мере, в ближайшее время. И почему-то в голове крутилось дурацкое слово: «надругательство». Но это, бред, конечно. Просто смешно. Стоит только подумать про Кристи, ну, как она сейчас спит там, на диване, одна — такая худышка, к тому же скрючившаяся — в потемках хрен разглядишь. А вдоль голой спины — тридцать три позвонка, будто тростниковый стебель вшит под кожу.
Короче, на душе у меня было паршиво-препаршиво, гадко-прегадко. И… неуютно так. Не знаю… Квартира чужая, вещи чужие, запахи. Да все. Даже я сама, находясь здесь, для себя была как будто чужая. Захотелось, чтобы исчезло это все поскорей. Чтобы раз — и дома. И я решила потихоньку сбежать. Единственное, все-таки заскочила в ванную, чтобы хоть умыться по-быстрому и вообще, глянуть на себя, раскрасавицу.
Ну, в зеркале, конечно, такое отразилось … Как говорится, без комментариев. Ресницы все послипались, тушь комками, на подбородке вздулось и боляво зудит — вот-вот вылезет мегапрыщ. И на голове — беда, такая, большая-пребольшая, не поддающаяся расчесыванию.
Но, по правде, я даже не сильно расстроилась. Можно сказать, мне было плевать. Я просто смыла на фиг остатки боевой раскраски, зализала волосы за уши, пригладила мокрыми руками. И все, даже краситься не стала. В голове крутилось одно: «домой, домой!» И плевать, что родители дадут пизды, ну, за то, что не пришла ночевать, и при этом даже позвонить не удосужилась. Я ведь вчера изобразила большую девочку, решила выпендриться (по большей части, перед Кристи), и даже отпрашиваться у них не стала. Просто отправила маме смс: «останусь у подруги» и вырубила телефон.
Да, наверняка мне устроят темную… Пиздец полный, и без того тяжко, а тут еще придется выслушивать… Блин, эти родители… Ни черта им не объяснишь. Они ведь думают, что я совсем сдурела. Что меня от гормонов вконец зашкаливает, и я, как последняя потаскушка, со всеми подряд трахаюсь, и скоро, как пить дать, принесу им в подоле… Блин, а ведь это же совсем не так! Вот что обидно.
Но сегодня спорить с ними — без вариантов. Вообще. Потому как на шее и на груди стопроцентное палево: мощные такие, конкретные засосы. Тут уж не скажешь: «упала — ударилась», это точно. А у меня кофта без горла. И шарфа нет, совершенно нечем прикрыться. Все против меня. Даже смешно.
Я как раз изучала в зеркале эти кровавые отметины, и шепотом чертыхалась, как вдруг услышала шум. «Щелк, щелк», как будто замок отпирают. И точно. Спустя несколько секунд хлопнула входная дверь, негромко так, знаете.
Не могу описать, что тут со мной случилось. Какой ба-бам сделало мое сердце, как щеки в миг вспыхнули, и все в таком духе. Первая мысль была: боже, кто-то пришел, кто-то сейчас увидит все это, и меня в таком виде! И поймет, что мы с Кристи… А-а-а! А потом еще пронеслось в голове — а вдруг это воры? Да, что если это воры? Залезли с утра пораньше. Возьмут — и укокошат нас нафиг. И все.
«Кто-то», «воры»… да, блин, с перепугу мой мозг конкретно заклинило. Правда, ненадолго. Потом до меня все-таки дошло. Ну, КЕМ может быть этот кто-то. Кем он ДОЛЖЕН быть.
Ну и все. Пульс побежал стометровку. И весь воздух вдруг испарился. И я стала бешено глотать, будто свежепойманная рыба. Засуетилась, заметалась по ванной. Что мне делать? Выйти? Или подождать, пока она сама заглянет? Увидит, что свет горит…
Я точно знала — это Кет. Прям почуяла ее, безошибочно вычислила по всем этим звукам, по шорохам, ну, из прихожей.
Ну так что же мне делать? Что, что, что?! Боже, почему сейчас?! Когда я страшнее облезлой крысы! Когда я совершенно не готова! Да еще, когда мы с Кристи… Блин, ведь Кет, она же сразу догадается! Только глянет на меня, и на сестру, голышом, — и все, без вопросов!
В общем, колбасило меня не по-детски. Но все равно, было в этом какое-то счастье. Вот до того момента, ну, пока я еще не увидела Кет, и кружила по ванной, закрывая рот руками, чтобы не завопить или не запищать (даже не знаю, какой звук в итоге у меня бы получился). Было так здорово, невероятно клево.
А потом я ринулась к ней. Внезапно и вдруг, как будто меня хлестнули под зад невидимой вожжей, не помня себя и ни черта не соображая, выскочила в коридор. Даже не знаю, как так вышло. Наверняка, со стороны — реально комичная, мультяшная такая ситуация. Как в «Ледниковом периоде», когда огромная мама-динозавриха выбралась наружу в поисках своих детенышей, и все зверюхи попрятались, затаились, замерли. И тишина стояла гробовая, только динозавриха все прислушивалась, тянула носом… А потом вдруг какая-то сбрендившая от страха ежиха (или кто-то вроде, не помню) заголосила: «а-а-а!!!» и помчала. Вот и я так.
А дальше… дальше уже без шуток. Потому как, знаете… в общем в этой истории, начиная с этой минуты, ничего забавного больше не было. На мой взгляд.
Короче, я выскочила в коридор. Кет была где-то в метре от меня, в прихожей. Стояла боком ко мне. Ей, видно, что-то прилетело на телефон, или она изучала пропущенные. В общем, Кет пялилась в экран, внимательно так, и при этом разувалась, ну знаете, без рук: стягивала ботинки, цепляя носком за пятку. Она была очень высокой. И во всем черном. В узких брюках. И с сигаретой, почти докуренной, зажатой меж пальцев. Была такой… ну просто… И я не удержалась, и выпалила:
— Привет!
Весело так. Как полная идиотка.
Кет даже вздрогнула. Крутанула головой, и уставилась на меня своими темными глазищами. Не такими, «киношными», идеально накрашенными. А вполне человеческими, сонными, без всякой косметики. Холодно так, безрадостно оглядела меня сверху донизу. Быстро, за пару секунд, оценила. А потом взяла и отвернулась, вновь уставилась в телефон, как будто меня и не было вовсе.
Вот так. Вот собственно и все. Кроме этого единственного взгляда больше ничего не было. Никакого общения. Даже хуже: с этого момента Кет вообще не замечала меня, полностью игнорировала. Набрав чей-то номер, стала говорить по мобильнику. И голос у нее был какой-то совсем хриплый, грубый, и был весь пропитан злым раздражением, таким ядовитым, что прямо отравиться можно.
«Вот сам и ебись с ним… — коротко бросала она, явно перебивая собеседника. — Ага, ласковый, бля… Да брось, он и дохлой корове сунет…Слушай, закрой рот уже… Я сказала, все. Хорош, бля, меня лечить, Айболит херов… Да мне похуй твои сроки, ты понял?..»
И все в таком духе. Сплошной мат, пьяный сапожник отдыхает. Увлеченная разговором, Кет прошла по коридору мимо меня. Причем, мне даже пришлось отпрянуть, отодвинуться к стене, потому как иначе она бы попросту отпихнула меня плечом. И это было ужасно. Просто чудовищно. Я ощутила себя такой жалкой. И не уродиной даже. Вообще, не человеком. Букашкой какой-нибудь.
Дальше вообще не хочу рассказывать… Короче, все, что я думала про Кет, все это плюшево-розовое, ну, как мы встретимся, и я растеряюсь, ляпну что-нибудь, а она так, по-доброму, хмыкнет, и может, даже постебется надо мной немного, но потом все-таки поймет, почувствует (глупо, конечно, но я была уверена, что сумею ей понравиться) — все это в раз полетело к чертям.
В общем, Кет… она оказалась совсем не такой, как я представляла. Она была невероятно чужой. Такой, знаете, ушлой, непробиваемой теткой. Как торговка на овощном рынке, которая и нахамит, и обвесит, и пошлет, ежели возникать начнешь. Кет была взрослой, совсем взрослой. Взрослее меня на тыщу световых лет. И от нее прямо веяло жестокостью. Не жесткостью, а именно жестокостью. Как от того парня, с которым я столкнулась лет в девять, когда мы с Маринкой лепили во дворе снеговика. Этот парень, он просто шел мимо, и вроде бы не обращал на нас, малявок, внимания. А потом вдруг резко свернул, подскочил к нашему снеговику, и начал со всей дури его пинать. Маринка испугалась, сразу отпрянула. А я, конечно, тоже испугалась, но почему-то, решила проявить мужество, защитить нашего снежного человечка. И я подошла к этому парню, и пролепетала, вежливо так, что, мол, не надо, пожалуйста, мы же так старались. Я взаправду надеялась, что он поймет и перестанет. А он схватил меня за воротник шубы, и стал трясти, да так сильно, что пуговица вырвалась с корнем, а потом еще и в живот кулаком пихнул, так что я упала на снег. А парень после этого, как ни в чем не бывало, пошел себе дальше. Вот тогда я и поняла: на свете бывают плохие люди. Попросту говоря, подонки. У которых в башке что-то сломано, или не так повернуто. И дело тут не в каких-нибудь детских душевных травмах. Нет. Просто они родились моральными уродами, и останутся таковыми до конца дней своих.
Ужасно, что я, увидев Кет, вспомнила эту историю. И еще ужасней, что я не перегибаю палку. Знаете, ведь все, что я почувствовала тогда, ну, при нашей с ней встрече — я не ошиблась. Забегу вперед (блин, как же тяжко рассказывать по порядку!) и скажу: я попала точно в цель.
Короче, Кет — она, по ходу, и вправду была шикарной актрисой. Просто невероятной, твою мать. Я-то всегда думала, она не особо талантлива, и попросту цепляет тем, что практически во всех фильмах играет саму себя — эдакую обаятельную красотку-негодяйку, но не холодную, а такую, блин, с тонкой, ранимой душой, до которой так хочется добраться. Так вот, эта героиня и вправду была ГЕРОИНЕЙ, и Кет, очевидно, играла ее везде, где только можно, и не только в кино, но и просто, на публике (ну, знаете, всякие там ток-шоу, интервью, презентации и прочее), надевала этот образ, как удачный наряд, который идеально сидит и всем нравится. Видимо, она уже давно сообразила, что именно людям нужно, и четко знала, где, когда и с кем не стоит быть собой. В этом смысле Кет была профи, с этим не поспоришь.
В общем, Кет прошла мимо меня, в гостиную (ну разумеется, куда ж еще, блин), щелкнула выключателем. А я все стояла в коридоре. Стояла и еле сдерживалась, изо всех сил пыталась задушить, отогнать всю эту горечь, ну, которая в одно мгновенье подкатывает к горлу и обращается в слезы. И от всей души жалела, что не умотала раньше, до ее прихода. Честно.
В моей голове пульсировала только одна мысль: «Надо сваливать. Немедленно». Ведь Кет, она же только что увидела Кристи. Вот сейчас, прямо сейчас, она поняла, что мы с ее сестрой переспали. И если Кет сочтет, что это плохо, то тогда, конечно, будет полный писец. Судя по ней, нам с Кристи мало не покажется.
И я, наконец, оторвала свою спину от стены и поплелась в прихожую. На побежать не хватило сил. Будь, что будет. Я стала обуваться, ожидая, что в любую секунду разъяренная Кет выскочит в коридор, схватит меня за волосы и отметелит, почем зря. Но мне было так плохо, что уже все равно. Я просто старалась не распустить нюни, потому как, очевидно, жалеть меня было некому. Старалась застегнуть чертову куртку, но пальцы не желали слушаться.
Вопреки моим опасениям, Кет так и не выскочила. Нет, все было тихо-мирно, как будто так и надо. В гостиной (точнее, в совмещенной с нею кухне) кто-то хлопнул холодильником, а потом я услышала, как забурлил и щелкнул вскипевший чайник. А потом в коридор вышла Кристи. Направилась ко мне, на ходу оправляя свеженадетую майку. Вид у нее был тоже не очень, страшно заспанный. И она была как будто другой, немного испуганной, что ли. Какой-то удивительно теплой. И я подумала мельком: странно, с чего бы это? Может, это она так, спросонья растерялась, не успела еще нацепить привычную снежнокоролевскую маску?
«Не уходи», — тихо сказала Кристи.
И голос у нее тоже был теплый, человеческий. Такой, что я, блин, не выдержала и сразу расквасилась, пустила слезу. Стала еще решительней возиться с молнией, даже ноготь сломала. И все старалась спрятать лицо, глаза.
Кристи больше ничего не говорила, просто стояла и смотрела, как я собираюсь. И под ее взглядом я все больше дергалась, торопилась. Даже не сумела нормально повесить на плечо сумку, перекрутила весь ремешок. Потом долго не могла открыть дверь, ковырялась с этим чертовым замком, и мысленно молила бога, чтобы он поскорей поддался.
Потом помчалась по лестнице вниз (какой там лифт, сами понимаете). Прочь, прочь, прочь…
А дальше я шла по улице, так, быстро-быстро, но не бежала. И все дергалась, без конца приглаживала волосы, поправляла одежду и сползающую с плеча сумку. Была суббота, утро. Людей было совсем немного, в основном, собачники, мамаши с колясками, ну и там, старикашки всякие, которым вечно дома не сидится. И мне казалось, что все они на меня смотрят. Прямо так, в упор. И насмехаются, разве что пальцем не тычут. Мол, гляньте только, какая дура идет, да к тому же уродливая. Хуже всех.
Пока я шла до метро (благо, помнила где оно — очень близко — мне бросилось в глаза, ну, когда мы с Кристи ехали), и люди были просто прохожими — мелькали по-быстрому и исчезали нафиг — мне было еще ничего, не так худо. Зато в метро все стало намного ужасней. Люди превратились в пассажиров: скучающих, праздных, любопытных, бесконечно сидящих или стоящих напротив. И мой воспаленный мозг преувеличивал их любопытство, умножая на восемь, и мне уже казалось, что я, ну, как будто бы стою под перекрестным огнем, и все вокруг меня осуждают, насмехаются, и больше всего на свете хочется сбежать, но сделать этого нельзя, потому что мы, герои, не должны, блин, сдаваться. Знаю, бред. В общем, я старалась как-то прикрыться от всех этих, по большей части воображаемых, взглядов, отвернуться, все стояла, опустив глаза и стиснув зубы. И было так тяжело, просто невыносимо.
А потом, за пару станций до моей, в вагон вошла парочка, парень и девушка. Оба красивые, высокие, стильно одетые, супер-пупер уверенные в себе. И я вскинула на них глаза, даже не знаю, зачем, и парень перехватил мой взгляд. И так неприятно дернул губами, будто хотел оскалиться, а потом наклонился и что-то сказал девушке. Наверное, что, типа, мол, глянь, какое чудо справа стоит, только погодь немного, сразу не оборачивайся. И потом я уже только и ждала, когда же та девушка на меня посмотрит. Я прям взбесилась, думала, пусть только эта сучка обернется и оскалится, покажу ей фак, прямо так, открыто, чтобы все видели. Все ждала, ждала, но она, по ходу, и не собиралась на меня смотреть. А потом была моя станция, и я вышла.
А дома родичи на меня обрушились, прямо с порога. Почему телефон отключила, дрянь такая (а я его, кстати, до сих пор включить не додумалась), что, больно взрослая стала, и все в таком духе. Оказывается, они всю ночь не спали. Миллион раз набирали мой номер. Мама обзвонила всех моих подруг, включая Марину (позор, какой позор!). Они, мол, уже хотели заявлять в милицию и обзванивать морги (блин, по-моему, это коронная фраза всех предков). Мама вцепилась в меня, бешеная, с квадратными глазами, треснула, уж не помню куда, но вроде не по лицу. Так, знаете, куда пришлось. Ну и все. Я взорвалась. Начала орать. Даже не помню, что. Лихоматом, взахлеб, до хрипоты. Меня аж всю затрясло. А потом, когда глотку надорвала, и силы иссякли, потом уже просто рыдала, сидела на корточках в коридоре, прижималась лицом к стене.
А отец сказал матери, спокойно так, устало:
«Пороть ее надо было. Смотри-ка, распизделась, мученица сраная».
Блин. У меня внутри опять все закипело. Ну, почему, почему, блин, они не замечают, что я человек? Почему со мной все вокруг обращаются, как с дерьмом? За что мне это? Чем я заслужила?
«Ненавижу вас, — процедила я. — Старые, тупые уроды. Чтоб вы сдохли».
«Тогда катись отсюда, — сказала мама. — И живи со своим козлом. Раз он тебя трахает, так пусть заодно и обеспечивает»
Ну, что я вам говорила? У родичей на уме было только это!
«Тогда уж, с козой, — выпалила я, глядя маме в глаза. — Потому что я — лесбиянка».
Часть 6
Весь день я проторчала в своей комнате, лежала на кровати, с подушкой в обнимку, то плакала, то просто пялилась в никуда, в тупом оцепенении. Взглядывала порой на мишуру, свисающую с люстры, и думала: «Бред. Какой к черту Новый год? Зачем?» И представляла, как, блин, потрясающе его отмечу.
Потом стемнело. И ко мне заглянула мама, сказала сердито:
— Иди есть.
Я не ответила. Сделала вид, что сплю. Тогда она включила свет, резко так. И шлепнула меня по ноге.
— Хорош притворяться.
Я стиснула зубы и опять промолчала.
— Как бы врезала тебе, — процедила мама и ушла, хлопнув дверью.
И я представила, как они с папой будут сейчас сидеть на кухне и обсуждать меня. Что со мной делать, как наказать. Черт, зачем я только ляпнула, что лесбиянка? Они этого никогда не поймут. Для них это ТАКОЕ извращение, хуже некуда. Как для меня — ну, не знаю, «Кривое зеркало» Петросяна. А самое смешное: я же самой себе устроила засаду. Ведь, кто ж его знает, вдруг я совсем и не лесби? Так, напридумывала себе. А теперь, раз призналась — все, обратной дороги нет. Назвался груздем — полезай в лукошко (или как там говорится). Блин, по мне, так уж лучше быть лесбиянкой, чем трепачкой, особенно, в глазах родителей, которые и без того меня в грош не ставят.
В общем, короче, поперло то самое дерьмо, о котором я вас предупреждала.
Вот. А через день был зачет по философии. Я совершенно не готовилась, но все равно сдала: так вышло, один парень спас, сунул нужную шпору. А перед зачетом меня окружили мои девчонки, закудахтали, что, мол, как, почему это мои родители им посредь ночи названивали, и почему я, зараза такая, второй день трубку не беру. И я на ходу сочинила какую-то историю, ну, про друга детства, что, якобы, мы с ним случайно встретились и, оказалось, что он теперь красавчик, и я, короче, с ним замутила и все такое.
— Так ты теперь… того? — присвистнула Регинка. — Женсчина?
Я пожала плечами и скромно так усмехнулась, ну, мол, да. Девчонкам такая новость пришлась по вкусу. Все они дружно похихикали, попоздравляли меня, сказали, что нужно, конечно, это дело обмыть.
Короче, соврала я удачно, а главное — убедительно, чуть было самой себе не поверила. В тот день, вообще, все давалось легко: общение, экзамен. Потому как, по правде сказать, весь мой страх и волнение сконцентрировались вокруг одного единственного события: встречи с Кристи.
Я планировала вести себя с ней как раньше (ну, при всех, институтских): пройти мимо, бросить «привет, привет», небрежно так. Думала: все, хватит, блин, с меня. Я тоже человек, хотя, по ходу, это не слишком очевидно.
А еще я боялась, что Кристи, ну, не знаю, выдаст меня каким-нибудь образом. Что я сама себя выдам, едва увижу ее: раскраснеюсь, задергаюсь, начну сверлить ее взглядом. Что-то вроде этого.
Если честно, Кристи, она звонила мне (ну, после всего этого), на мобильный. Но я не брала трубку (да, не брала, не брала, блин, Кристи, упрямая ты тихушница, откуда ж мне было знать?…). Я была еще того, в шоке, прямо как ежик из детского анекдота, помните: «Это не я, это не я!». Только у меня было: «Это не со мной, это не со мной!».
Не знаю, с меня как будто все защитные слои посрывали.
Во-первых, я потеряла свою ненаглядную Кет. На хрен кавычки, поскольку это действительно была МОЯ Кет, собственная, вымышленная, бесконечно прекрасная. А реальная Кет ее уничтожила, взяла и растоптала к чертям. Словно злой волк из сказки, дунула — и разлетелся, блин, мой соломенный домик, в котором так уютно было прятаться. И я в первый же вечер одним махом поудаляла нафиг из компа все ее фильмы, фотки, интервью. Все, все, все. А потом еще и систему переустановила, ну, по-быстрому, через «Acronis», чтобы никаких там ссылок и закладок не осталось. Вот.
А во-вторых, до меня медленно, но верно доходила мысль: я переспала с девушкой. Как ни крути, ведь это же был тот самый, великий и ужасный, лесбийский секс. Мой взаправдешный первый раз. Боже, меня накрывало от этой мысли. Потому как думать об этом и заниматься этим — две большие разницы, блин. Но… плохо, что все вышло по пьяни. Как-то не добавлял этот факт романтики моим воспоминаниям, наоборот, только портил все, подгаживал.
А еще… еще мне было ужасно стыдно перед Кристи. За слезы в коридоре, за побег, а больше всего — за то, что обмирала тайком по ее сестре. Не знаю… Может быть, я уже влюблялась в нее, ну, в Кристи, осторожно так, потихоньку, как влюбляются трусихи: один шаг вперед, два — назад.
Ну, словом, на звонок Кристи я, наверно, из трусости не ответила. Боялась, что поговорим плохо. Или она, вообще, отошьет меня. Скажет: «Поиграли и хватит», или съязвит как-нибудь, в своем стиле, мол: «Ну вот, я тебя всему научила, теперь давай сама».
Короче, предстоящая встреча с Кристи казалась мне эдаким Эверестом, не представляла я, как на него заберусь. Еще дома, перед зачетом я проглотила горсть валерьянки, а потом — еще одну, запершись в кабинке институтского туалета. И мысленно все репетировала, настраивалась.
Но только вот Кристи на зачет не пришла. Я специально ждала до последнего: она так и не появилась.
А еще через день мы сдавали историю экономики, и Кристи снова не было. Краем уха я слышала, как Мишка прицепился к Альбине с Лерой, где, мол ваша подружака, сеструха Кет. А Лерка буркнула: «Отвали. Мы ее не пасем», недовольно так, почти злобно. Видимо, Кристинка когда-то успела окончательно с ними рассориться. А заодно, похоже, решила забить на учебу. Может, взяла и укатила нафиг куда-нибудь, на пару с сестрой, например, отмечать Новый год в какие-нибудь там тропики (не знаю, мне казалось это вполне в ее духе).
Короче, я разозлилась. Обиделась на нее. И, чтобы утешить себя, стала перебирать в уме варианты, ну, развития наших с Кристи отношений. Доказывать самой себе, что ни черта у нас с ней не выйдет. Ну вот, допустим, я стану ее герлфренд, постоянной и (о, боже, боже) официальный. Будем мы ходить за ручку, сидеть рядышком на всех лекциях. Станем местной экзотикой — горячей лесби-парочкой. Б-р-р, гадость. Или так, будем спать без всякого «каминг аута», а в реальности изображать святую невинную дружбу. То есть, по любому, везде и всюду будем вместе. Тогда мои девчонки однозначно меня кинут. Они ведь не любят Кристи, и, если я начну активно с ней тусить, в скором времени все до одной повернутся ко мне своими филейными частями. Ну и вообще, на что будет похожа наша с Кристи дружба, если учесть, что дружить-то она как раз и не умеет (или не хочет)? Дело ясное: стану я для Кристи очередной служанкой, буду таскать повсюду шлейф за Ее Величеством, и делать вид, что мне это нравится.
А, черт, ну и ладно! Я решила написать ей смс. Пока топала от метро до дома, быстренько напечатала: «С наступающим! Как дела?» и, не раздумывая, отправила. Но отчет о доставке так и не пришел. Но ведь было же тридцать первое (да, представьте, эти гады поставили нам зачет тридцать первого!), в такой день сеть всегда перегружена. Быть может, мое послание просто затерялось.
Отмечала я дома. Как говорится, в кругу семьи (горела бы она синим пламенем…). К нам приехала мамина сестра из Ростова, с мужем, латентным алкоголиком, и с двумя мелкопузыми детишками. Часов в одиннадцать все уселись за стол. И тетя Оля все суетилась, без конца что-то рассказывала, порой — так просто пургу несла, и старалась быть и интересной, и веселой, и доброй (по ходу, комплексов у нее было еще больше, чем у меня), а дядя Саша, весь такой интеллигентный, под шумок, все опрокидывал по стопочке (и еще по стопочке, и еще по стопочке…), а я брала с него пример: по-тихому так, подливала себе шампунь (пардон, шампанское) и еще до полуночи выдула целую бутылку. Родители мрачно зыркали на меня (особенно, мама), но помалкивали.
Отмечать с друзьями на даче меня не пустили. Ну то есть, я давно, еще до скандала, пыталась отпроситься, а предки ответили «посмотрим» (тоже мне, интриганы), а после случившегося я попросту смирилась, даже намекать не стала. В общем, накачала я себя под завязку алкоголем и, аккурат после боя курантов, молча так, по-английски, отправилась в свою комнату. Рухнула и заснула (верный способ не расстраиваться). А в районе часа подружки с дачи стали названивать (ну, чтоб поздравить и, заодно, похвастаться), и я спросонья — а? что? — хватала мобильник, и старалась отвечать как можно бодрей: «Да, с наступившим! Да, все клево! Сейчас уже пойдем фейерверки пускать!» — нажимала отбой, и снова плюхалась мордой в подушку.
А первого утром вышла с утра пораньше гулять с собакой (у нас была колли, Мотя, старушка уже). И было тихо, безлюдно, как в сказке. Свежий пушистый снег нападал. И все было прямо-таки пропитано этим, только-только утихшим, празднеством. Знаете, в фильмах делают такую раскадровку, ну, для пущего эффекта: сначала, там, пожар, грохот, крики, визг — и все по нарастающей, чтобы зритель разволновался как следует, а потом — бац — и сразу тишина, унылое пепелище, только ветерок слабо треплет какую-то обгорелую тряпицу. Вот так и сейчас было. Так и напрашивалось: все кончено.
И я отпустила собаку с поводка, и стояла, спрятав руки в карманы. Любимые (и единственные) перчатки я оставила у Кристи. И вдруг подумалось (легко так, уверенно): а позвоню-ка я ей, не сейчас, конечно, попозже, ближе к вечеру. И будь, что будет.
В районе шести я набрала ее номер — «абонент недоступен или находится вне зоны действия сети…» (блин, вам никогда не хотелось отыскать эту тетку, ну, чьим голосом записана эта фраза? Так, глянуть одним глазком…) Я перезвонила через час, потом — через два, потом — в девять, а дальше: в 22:15, 22:19, 23:00, 23:45, 00:27. И потом еще несколько раз: ну, мало ли? Ни хрена, абонент был все также недоступен. Доступна была только эта стерва с бесцветным металлическим голосом (блин, ведь где-то же она живет?), ну, и я пообщалась с ней, рассказала чуток о наболевшем.
Черт, полцарства хотелось отдать за разговор с Кристи! Но ее телефон молчал.
А четвертого января был экзамен по высшей математике. И я проспала. Со мной такое редко бывает. Прям такая жуткая трехэтажная сонливость напала. И я вырубила будильник, подумала, вот сейчас встану, прямо сейчас встану… А потом Регинка позвонила, из метро, ну, где мы все должны были встретиться, спросила сердито: «Ты где?» Короче, не помню, как из дома выскочила. Домчала до института (девчонки, разумеется, меня ждать не стали). Бежала и думала: «Ну все, если не успею, мне точно голову откусят». Просто, мы все разделились, ну, кто какие шпоры пишет. И я должна была в первой пятерке идти, так что…
В общем,взлетела я на третий этаж головного корпуса. В груди все жгло: наглоталась морозного воздуха. В голове, мельком так, пронеслось: «ну точно, блин, заболею…» И еще издалека я увидела своих. Вся моя группа стояла в конце коридора, причем, как-то странно, не так, как обычно: маленькими компашками, ну, грубо говоря, «по интересам»: зубрилки с зубрилками, красавцы с красотками, а всякие странные отщепенцы — вообще, сами по себе. Нет, тут все почему-то, независимо от «сословий» и «классов» сгрудились в одну кучу, стояли плотным кольцом. Ну, я подумала, в центре этого кольца — препод. Наверняка, вещает чего-нибудь по поводу экзамена. Но, оказалось, народ окружил Альбину.
Уже на подходе я услышала ее голос, слов не уловила, только тон. И тут, знаете, у меня сердце екнуло. Понимаю, по-дурацки звучит, как будто я бабуська какая-нибудь набожная. Но вот так оно и было, честно.
«…в общем, цветы мы сами купим, — говорила Альбинка, негромко так, но уверено, вкрадчиво, будто усталая от жизни многодетная мамаша. — Похороны в одиннадцать. В половине десятого собираемся на Киевской, кольцевой. И, народ, давайте без опозданий. Не в кино идем».
И я сразу начала повторять про себя: «Только не Кристи, только не Кристи…»
В общем, Кристинкины родители (ну, которые приемные) вчера вечером позвонили Альбине. Сказали, что и как. Попросили передать всем, кого она знает, с кем Кристи дружила, пусть приходят, попрощаются с ней. Сказали, самоубийство: из окна выбросилась. Пятнадцатый этаж. Гроб будет закрытый.
Я все это услышала, и повернулась потихоньку, и пошла. Дошла до туалета на первом, закрылась в кабинке, уселась там, на корточки или просто на пол, не помню. И сидела, долго, долго, долго. В общем, пересдавала потом математику с другой группой.
Мои девчонки решили, я заболела. Я и вправду заболела: в тот же день вечером горло все обложило, температура подскочила — без двух копеек тридцать девять. Но я не по этому на похороны не пошла. Просто не пошла, и все. Потому что помнила (мы год назад бабушку хоронили), как это все гадко. Не горько, а именно гадко, неестественно. Все эти отпевания. К чему оно вообще? А тут еще все институтские припрутся, будут дежурное горе изображать. Знаете, что Мишка наш потом всем рассказывал? «Бля, — говорил, — вапще… Мы эту, Кет, видели. Она так стояла, короче, ну, будто не с нами и не причем. И у нее мобильник вечно звонил. А потом отец ее, здоровый такой боров, короче, не выдержал, гаркнул: «Заткни ты на хер свой звонок!» А ей — по барабану, стоит, базарит с кем-то… Такая сучища, блин!..». А на Кристи ему (Мишке то есть), по ходу, с высокой колокольни было.
Я потом, где-то через неделю, на кладбище сходила. Даже выспрашивать не пришлось, что и где, девчонки в разговорах и без того всю нужную инфу выдали. Купила на все деньги цветов, не этих — дурацких траурных гвоздик, а таких, пушистых хризантемок. Поблуждала немного, пока ее могилку нашла: она ведь вся сплошь в венках была, в лентах, так что и креста с табличкой не видно.
Сначала я будто в ступор вошла. Как будто все чувства куда-то попрятались. Не знаю… вся эта напыщенная киношная ритуальность в мозгах закрутилась. Ну вроде того: «главная героиня в трауре, она преклоняет колени перед могилой и возлагает цветы…» Бред, короче. А потом я сама себя одернула, мол, не надо так. И потихоньку настроилась, отпустила себя, и мысленно попрощалась с Кристи. Рассказала ей, ну, про все, и про Кет, и про свои смехотворные планы, и про то, почему убежала, и трубку на брала. Сначала про себя говорила, а потом уже, наверно, и вслух. И даже не ревела, просто слезы будто сами собой катились.
Я тогда уже знала, что Кристи… Ну, что это она не из-за меня (не знаю, глупо или нет, но первая мысль, когда я узнала, была именно такой. Прям как кипятком ошпарило: это я виновата!). К тому времени, ну, когда я на кладбище пошла, уже только ленивый не знал, что с Кристи случилось, почему это она, вот так вот, из окна сиганула.
Потому что Кристи, в общем, она перед смертью позаботилась, ну, чтобы причина была обнародована.
Часть 7
Скандал этот еще долго не утихал. Такой, совсем грязненький, пошленький, как раз для бульварных газетенок. Особенно долго его пережевывали в нете. Прям отовсюду лезли эти дурацкие ссылки, типа: «Шок! Предсмертные откровения Кристины Самохиной!» (эта фраза еще ничего, нормально звучала, но были и другие — куда хуже, сплошная мерзость, даже озвучивать не хочу). И в нашем инсте еще целый год эта тема никому не давала покоя. Стала такой, универсальной, идеальной для заполнения неловких пауз, практически формальной, ну, как обсуждение погоды. Вроде того: «Че за фигня, опять снег! — Ага. — А завтра дубак обещают. — Да ладно? Хреново…» — вот в таком духе.
Если верить слухам, пара-тройка виртуальных приятелей Кристи (ну, таких, явных интернет-маньяков) получили от нее один и тот же текстовый файл, с просьбой распространить его в сети. Что они, собственно, и сделали. Аккурат в день ее смерти, как она и хотела. Что тут говорить, разумеется, я тоже не удержалась, следом за всеми скачала из нета эти злосчастные записи: десяток страниц мелкого печатного текста. Эх, не знаю… Иногда думаю: может, зря?
В общем, начала я читать этот текст, и прямо-таки явно представила себе Кристи: как бы она все это рассказывала, ну, в своей обычной манере: отрывисто, бесстрастно, сдержано. И я сразу почуяла: никакая это не подстава, не подделка. А когда дочитала до того места, ну, где Кристи написала про меня, это было уже и не доказательство совсем, а так, просто, подтверждение очевидного. Блин, эта Кристинка, маленькая упрямая Снежная Королевишна, она до последнего не изменяла себе. Сплошь сухие факты, и никаких тебе театральных пауз и восклицательных знаков.
Думаю, именно поэтому мало кто поверил ее признаниям, большинство посчитало «больной на всю голову трепачкой». Только и слышалось в разговорах: «Да ну, бред! Сказка! Это, она, короче, всяких там мелодрам насмотрелась. Неудачница, от нечего делать в депрессуху впала. Решила, короче, напоследок всех поразить и, заодно, сеструхе подгадить, из зависти». Черт, как же меня такие рассуждения бесили, аж до слез. Что за ерунда, вообще? Типа, если человек сдержанный — значит он по любому неискренний? А если нету криков, соплей и слез — значит, это ни хрена не отчаянье? Что-то, блин, я сомневаюсь в таких теориях.
Мои девчонки, обсуждая самоубийство Кристи, все до одной заделались экспертами психологии. Мы сидели в аудитории, ждали начала лекции, и Регинка выдала: мол, она где-то читала (где интересно, в журнале «Cosmo»?), что фанатичная любовь — один из признаков скрытой шизофрении. И что шизики, они, вообще, склонны выдумывать, у них мозг как бы сам собой подтасовывает факты, выдает желаемое за действительное. И остальные мои клуньки тут же стали ей поддакивать, развивать тему. А Регинка, важная как слон, все повторяла «вот-вот» или «а я про что говорю?».
А я сначала решила: буду помалкивать. Сидела, чистила телефон от старых смс-ок. А потом подумала: какого хрена, блин? И спросила Регинку, а зацелованный постер Патиссона (ну, Роберта Паттинсона) над ее кроватью — это признак чего, интересно было бы знать?
Регинка удивленно на меня зыркнула, и явно озлобилась, но все ж таки решила отшутиться (ну, мало ли, может, я одумаюсь, приду в себя). Спросила так, ядовито-ласково:
«Дарья Алексевна, это у вас ПМС или как?»
А я взяла и отсела от них. Вот. И это было не так уж страшно. Даже здорово. Хотя в голове и пронеслась трусливая мыслишка: а вдруг они сейчас догадаются, поймут, ну, что я и есть та самая «соблазненная однокурсница», о которой пишет Кристи, и которую все пытаются вычислить? Да уж, на роль Супергероя я никак не тяну…
Что касается откровений Кристи — теперь, пожалуй, самое время их выложить. Банально выражаясь, раскрыть все карты. Решайте сами, что к чему, и как следует к этому относиться. А ее признание — вот оно, перед вами:
«Мне было девять, когда родителей не стало. Разбились на машине. Неудивительно: отец всегда лихачил. Молодой был, рисковый, в голове ветер. Мама его обожала.
На похороны съехались родственники, близкие и дальние. Все хором меня жалели, но оформить опеку никто не стремился. Тоже неудивительно: не тем я была ребенком, которого хочется взять в дом.
Какое-то время я жила у бабушки, но ту больше умиляли кошки, чем дети. Одна из ее любимиц частенько на меня шипела. «Чует дурную кровь», — говорила старуха. Она привыкла к одиночеству. Не скрывала, что я для нее в тягость.
А потом вдруг нарисовалась некая тетя Люба, двоюродная сестра матери. Приехала из столицы с горячим желанием меня забрать. Я ее знать не знала. И с первого взгляда подумала: «Черт, какая страшная!». Толстая, неухоженная, на лице бородавки. Я тут же окрестила ее Пумбой, в честь мультяшной свиньи.
Мой отрешенный вид и недобрый взгляд не смутили тетю. Это вполне нормально, решила она. Ведь я потеряла родителей — веская причина, чтобы уйти в себя, закрыться от всех. Пумба была уверена, что сможет до меня достучаться. Все повторяла: главное — терпение и душевное тепло. Голос у нее был высокий и резкий. Напоминал пищалку в резиновой игрушке.
В общем, довольно скоро я переехала к Пумбе.
Как ни странно, у нее был муж. Хотя, такой, что и не странно: усы как у моржа, пузо и сальная плешь. И дочь, уже взрослая. Тогда ей было 19, все звали ее Кет, сокращенно от Екатерины.
Первые полгода мы с Кет не встречались. По словам Пумбы, дочь была абсолютно неуправляемой. Лет с 14 жила сама по себе, и в отчем доме появлялась крайне редко. Увидев Кет на семейном фото, я удивилась. Каким же это образом у двух патологических уродцев могла родиться такая красотка? Подумала: украли они ее, что ли?
Я быстро смекнула, с чего это Пумба решила меня опекать. Все было просто. Родная дочь отказала ей в любви, напрочь лишила возможности заботиться о ней. Муж воспринимал ее как нечто неодушевленное, само собой разумеющееся. То, что готовит еду, взбивает подушки и наполняет нижнюю полку холодильника пивом. Словом, эта женщина безумно хотела быть нужной, замеченной. Думала я стану для нее отдушиной. Проникнусь благодарностью, стану называть мамой. Неплохой замысел. При иных обстоятельствах мог бы осуществиться.
Пумба работала в школе. Собственно, в эту школу она меня и пристроила. Дважды в неделю тетя Люба вела историю в нашем классе. На ее уроках стоял вечный галдеж. Ученики явно не питали к Пумбе ни уважения, ни симпатии.
Ее муж был водилой, дальнобойщиком, довольно часто уходил в рейды. По большей части мы с тетей жили вдвоем. Поначалу эта толстуха буквально душила меня заботой. Варила супчики, стряпала пирожки, заплетала косы. Пыталась обрядить в нелепые кружевные платья. И ждала ответной любви.
Но ожидания все не оправдывались. Лошадиные дозы нерастраченной нежности меня совершенно не трогали. Наоборот, раздражали. Для меня Пумба была бесконечно чужой. С самого начала я с ней почти не разговаривала.
Мне вообще нравилось молчать. Меньше шансов сморозить глупость. Я любила быть в стороне от всего, наблюдать за другими. В школе меня считали чокнутой. Дразнили Ведьмой. Учитель музыки, эдакий эстет, часто называл меня «маленькой девочкой со взглядом волчицы». Мне это нравилось. Я считала себя особенной. Презирала однокашников.
Даже не знаю, как я умудрилась сдружиться с Альбиной. Хотя… Она всегда была очень легкой, незатейливой. В меру открытой. Ей везде были рады, но когда она уходила, никто не скучал. Такая подруга меня вполне устраивала.
Вскоре тетя Люба озлобилась на меня, начала попрекать. Ей надоело ждать, когда же я наконец оттаю, стану милой улыбчивой дочуркой. «Ну что тебе не так?» — вопрошала она. Даже грозилась отдать меня в приют.
Помню, как в первый раз по-настоящему взбесила Пумбу. Мне было 11 лет, и я в школе обменяла ее золотые серьги на джинсы-стрейч и черный джемпер. То, что покупала для меня тетя, в здравом уме носить было нельзя. В это же время я начала воровать у нее деньги. На сигареты, в основном.
В школе мне было скучно. Я занималась волейболом и танцами. И сексом, с двенадцати лет. В нашем подъезде жил один парень, снимал квартиру. Ему было около тридцати, по профессии — стоматолог. Однажды он позвал меня в гости «на тортик с чаем». С тех пор я регулярно у него «гостила».
Парня звали Игорь. Я не любила его. Даже особой симпатии не испытывала. У него была девушка, его ровесница, явно метила в жены. Пару раз я сталкивалась с ними в подъезде, Игорь здоровался со мной, как взрослый с ребенком. Боялся, что я его выдам. Даже забавно.
Альбине я про него не рассказывала. Не было такой потребности — откровенничать. В общем-то, этот «роман» ничего для меня не значил. Мои мысли были заняты совсем другим.
Точнее, другой.
Помню, как впервые увидела Кет. К тому времени я жила у Пумбы уже седьмой месяц. Кет заскочила к родителям, на минутку, без предупреждения. Ввалилась в свою комнату. И обнаружила, что в ней живу я.
Я была дома одна, сидела за столом. Готовилась к докладу по истории, но большую часть времени занималась «художественной росписью» учебника: пририсовывала египтянам члены.
— Ты кто? — спросила Кет.
Я назвалась.
— А, точно, — вспомнила Кет. — Моя сменщица. Попытка номер два.
И, глянув мельком на мои художества, добавила:
— Неудачная.
У Кет были длинные растрепанные волосы, черные с темно-синими прядями. Поджарая, мальчишеская фигурка. Смуглая кожа. И обжигающе красивое лицо.
Не снимая ботинок, она запрыгнула на мою кровать и стала рыться в коробках на шкафу. Запрятала там, среди хлама, какой-то сверток. Весело подмигнула мне:
— Это будет наш с тобой секрет.
И умчала.
С тех пор я только и ждала, когда она снова нагрянет. Изучила сверток: внутри была пухлая пачка баксов. Не долго думая, я умыкнула сотню.
Спустя несколько месяцев Кет благополучно забрала свой «секрет». Объявилась примерно в это же время дня, когда матери не было. В награду за молчанье сунула мне упаковку жвачек.
— И это все? — спросила я.
Кет хмуро на меня зыркнула. Но потом, видно, решила не ссориться. Усмехнулась:
— Вот негодяйка. Чего ты хочешь?
В тот раз на ней была футболка: длинная, с замысловатым цветочным принтом, стилизованным под английский флаг. На мой взгляд, просто шикарная. И я кивнула на нее. Кет прищурилась, усмехнулась еще шире, назвала меня «сучкой». Резко стянула футболку и швырнула мне.
Груди у нее почти не было. А над правой лопаткой красовался оскалившийся тигр. Кет отрыла в шкафу какую-то старую майку, по-быстрому ее натянула и, спустя мгновенье, хлопнула входной дверью.
И я стала мечтать о ней. Ласкала себя, лежа в ее постели. Было приятно, но в тоже время дико мучительно. До смерти хотелось, чтобы Кет оказалась рядом, схватила меня, стиснула, впилась пальцами, зубами. Я ревела и кончала.
И так было до двенадцати лет, пока не появился Игорь. Я отдавалась ему до беспамятства, так, что ходить потом было больно. И становилось чуть легче. «Ты меня насилуешь», — говорил он. Вроде бы в шутку.
Все эти годы Кет больше не появлялась дома. Зато стала мелькать в телевизоре, играла девочку-скандалистку в глупом подростковом сериале. Я не могла смотреть на эти кривлянья. Во-первых, Кет была явно старше героини, как минимум, года на три. А во-вторых, чудовищно переигрывала. В ту пору Кет еще плохо владела собой, была диковатой. Местами, даже нелепой. Будто смесь воробья и кошки. Мужские повадки в ней зачастую перехлестывали женские. А в низком голосе всегда сквозил вызов.
Пумба тайком от меня поглядывала на дочь, записывала сериал на кассету. Смешно: она была матерью Кет, но в то же время жутко ее боялась. До дрожи, в прямом смысле.
Я заканчивала десятый класс, когда муж Пумбы загремел в больницу. Какое-то обострение в связи с запущенной язвой желудка — меня мало волновали подробности. Требовалась срочная операция. Официально — бесплатная. Но, разумеется, врачи ожидали поощрения за добросовестность. На тот момент лишних денег в семье не было: начался дачный сезон, практически все сбережения ушли на покупку стройматериалов. И тетя Люба позвонила дочери. С трудом ее разыскала, и, заикаясь от робости, рассказала о проблеме.
Вечером следующего дня Кет привезла деньги. Всучила матери стопку наличных, не переступая порога. Хотела было уйти, но Пумба разрыдалась, вцепилась в нее. Буквально затащила в квартиру.
Я и до этого считала тетю Любу жалкой. И дело было не только в жабообразной внешности и в неопрятности. В ней напрочь отсутствовало самоуважение. Порою она забывалась, начинала строить из себя ученую интеллигентку. Но стоило копнуть чуть глубже, слегка поднажать, и вылезала эта омерзительная трусость, желание лебезить, угождать, пресмыкаться. Пумба прямо-таки культивировала собственную ничтожность. Неудивительно, что родная дочь ее презирала.
Кет просидела на кухне около часа. Молча слушала нервные всхлипы и плаксивые речи матери. Та жутко нервничала, суетилась. По-быстрому собрала на стол, открыла коньяк. Сыпала трогательными историями о том, какой славной Кет была в детстве. Вспоминала, как они всей семьей отдыхали в Крыму, и прочее. В общем, давила на жалость. И все подливала, себе и дочери, рюмку за рюмкой.
Я сидела с ними, на противоположном углу стола. Ужинала, бесконечно ковыряясь в тарелке. И все ждала, когда же Пумба заткнется.
И вдруг — спасение. В прихожей затрезвонил телефон. К тому времени тетя Люба была уже сильно не трезвой. И, не глядя на меня, гаркнула:
— Кристинка, сходи, Христа ради!
Я не пошевелилась. Будто и не слышала. Между тем телефон все не унимался.
— Вот, приютили дармоедку, — пожаловалась Пумба дочери. — Ни стыда, ни совести.
Встала и, заметно покачиваясь, поплелась в прихожую.
Кет сидела слегка ссутулившись, опираясь на локти. Все вертела двумя пальцами недопитую рюмку. Не отрывала от нее взгляда. И вдруг спросила.
— Как ты с ними живешь?
Я не ответила.
Из коридора послышались причитания Пумбы. Она говорила с матерью мужа. Та жила в деревне, в Нижегородской области. Была глуха как тетерев.
— Найди мужика, и сваливай, — сказала Кет, продолжая изучать рюмку. Потом глянула на меня мельком, и добавила. — Или бабу.
Не знаю, догадалась ли она. А может, просто — наобум ляпнула. Как бы там ни было, я решила не скрывать. Какой смысл? И я посмотрела на Кет, ну, так: просто и откровенно. Также, как однажды на Игоря, помогая ему осмелиться.
И Кет отлично все поняла. Пробежалась было по мне цепким беззастенчивым взглядом. Но тут же осеклась, будто на полпути раздумала. Отвела глаза. А потом залпом осушила рюмку и встала.
— Доченька, да что же ты?.. — воскликнула Пумба, оторвавшись от трубки. — Постой!
Но Кет уже хлопнула дверью.
Я выждала минуту, и пошла следом за ней. Не бежала: ноги были как будто чужие. Едва не потеряла ее. Кет топталась возле остановки, через два дома, ловила тачку. Я встала неподалеку.
Кет заметила меня, но решила игнорировать. Повернулась спиной. Ей не везло: машин было мало, никто не останавливался.
Спустя какое-то время она не выдержала. Обернулась и бросила раздраженно:
— Вали домой!
Я не двинулась с места.
— Иди на хер, говорю! — гаркнула на меня Кет.
Потом все-таки поймала тачку, и укатила.
Часть 8
На следующий день ее отцу сделали операцию. К середине лета он вроде бы оклемался, на пару с женой стал пропадать на даче. А я оставалась в городе. Таскалась по каким-то клубам и гостям на пару с Альбиной. Но больше торчала дома, в одиночестве. Валялась на кровати под вентилятором, как дохлая рыба. Было жарко. А по ночам — чудовищно душно. Прямо кожу хотелось с себя содрать.
Легко и безболезненно я порвала с Игорем: просто перестала к нему ходить. Он, кажется, был рад. Боялся, что я все-таки чокнутая. Что разрыв со мной обойдется немалой кровью. А тут — подарок судьбы, грех не воспользоваться.
Я свято верила: Кет вернется. Скоро, совсем скоро. Стиснув зубы, прождала ее все лето. Те крики на остановке — ведь это было почти признание. Она захотела меня. Так почему бы и нет, черт возьми…
Но Кет не спешила появляться. Я надеялась до последнего. Продержалась до середины августа. А потом, забив на гордость, позвонила ей на сотовый. Шел третий час ночи. Я была одна. Выпила пол бутылки водки. И, мало соображая, набрала с домашнего номер — тот, по которому Пумба отыскала дочь в прошлый раз.
И Кет взяла трубку. Правда, не с первой попытки. Наверняка, подумала: что-то с отцом. Буркнула:
— Да?
Я не ответила. Кет выждала пару секунд. Поняла, что на другом конце вовсе не мать, и выругалась.
— Слушай, — проговорила она развязно, — как тебя там… Я с детьми не трахаюсь.
— Я тоже, — само собой сорвалось у меня с языка.
И Кет хохотнула. Невольно. Она явно где-то тусила: на фоне глухо пульсировала басами музыка. Судя по голосу, она была сильно пьяна. Так же как и я. Наверное, поэтому мы вполне откровенно поговорили.
— Я не против малолеток, — объяснила Кет. — Но вы же прилипчивые, пиздец. И бестолковые. От вас хрен отвяжешься.
— Старая ты корова, — огрызнулась я в ответ. — Да я сама тебя брошу.
Кет усмехнулась. Видимо, мой тон ее порадовал. И я решила попытать счастья. Бросила небрежно:
— Мне 16 через неделю. Приходи, поздравь.
Кет помедлила.
— Я подумаю, — тихо сказала она. — Больше не звони.
И дала отбой.
День рождения прошел, Кет не объявилась. Я не хотела верить, что этим кончится. Пумба с мужем поздравили меня и вновь укатили на дачу. Пообещали вернуться в следующую пятницу. И я решила: подожду несколько дней. А потом — какой способ проще? Бритва, таблетки. Мне, в общем-то, было все равно.
Спустя три дня в дверь позвонили.
Кет будто сама не верила, что пришла. Всучила мне какой-то подарок. Даже не помню, что. Спросила небрежно:
— Ты одна?
Я кивнула.
Кет нервничала. После она уже никогда не была такой: тихой, почти застенчивой. Мы даже посидели на кухне, как приличные люди, выпили чаю.
А потом я встала и отправилась в комнату. Села на кровать. Кет пришла следом. Какое-то время постояла в дверях, сопротивлялась до последнего. Очевидно, понимала: все это выйдет ей боком. Потом сдалась. Схватила меня, повалила на кровать. Стащив шорты, оттрахала пальцами. Без всяких там предварительных ласк. Когда я очнулась, во рту был привкус крови.
— Вампирша чертова, — буркнула Кет.
Я прокусила ей губу.
Через неделю она увезла меня в Египет. По путевке, на десять дней. Я пропустила начало учебного года. «Это мой вклад в воспитание», — заявила Кет ошарашенной Пумбе, забирая меня в аэропорт.
Все, что запомнилось из поездки: солнце, и бесконечный секс. И ощущение долгожданной счастливой «сытости»: физической и душевной.
В то время Кет еще разговаривала со мной. Особо не откровенничала. Так: болтала, посмеиваясь. Сказала, что пудрит мозги одному мужику. Тот жаждет слепить из нее актрису. Правда, спать с ним ей не особо нравится. А вот ублажать его жену куда приятней.
Я называла Кет потаскушкой и продажной телкой. Она смеялась. Говорила: «грамотно раздвигать ноги — это почти искусство». Ее мало заботила карьера. Она стремилась заработать на собственное жилье. Устала уже мотаться по чужим хатам.
Не знаю, как я умудрилась закончить одиннадцатый класс. Меня тянули: все-таки учительская дочь. Я жила как в тумане, по инерции. Без конца тусовалась, ходила по клубам, бесцельно убивала время до очередной встречи с Кет. Мы виделись на каких-то квартирах, пару раз снимали номер в гостинице. Иногда она приходила домой. К большой радости матери оставалась на ночь. Пумба — дремучая дура — думала, мы с Кет подружились. Умилялась тому, как две ее дочурки — родная и приемная — спят в одной постели.
По ночам Кет зажимала мне рот, когда я, забываясь, начинала стонать. И ругалась трехэтажным матом, злясь на ситуацию. А меня разбирал смех. Порой Кет заражалась моим весельем. А порой вскакивала, уходила посреди ночи, яростно хлопнув дверью. Испуганная Пумба выбегала в коридор — что, что такое?! В бигудях и кружевной ночнушке. И я хохотала еще сильней, как припадочная, просто не могла остановиться.
А потом тетя Люба нас застукала.
К тому времени мы встречались уже месяцев восемь. Изначально Кет не думала сходиться со мной. Но постепенно привязалась. И дело было не только в сексе. Мы понимали друг друга. Были из одного теста: грубые, резкие, неласковые.
Кет продолжала спать с другими. И увлеченно рассказывала об этом мне. А я с интересом слушала, выспрашивала подробности, отпускала грязные шуточки. Мне даже в голову не приходило ревновать. Зачем? Ведь это лишь пустой мимолетный трах: бесцельный, или во благо карьеры. Я, вообще, не цеплялась за Кет, не пыталась ее удержать. Наоборот, вела себя крайне неразумно: хамила, огрызалась. Бесконечно испытывала на прочность ее терпение. Так дети стучат каблуками по первому льду. Мне казалось: Кет в моей власти.
По правде, ее отец спалил нас раньше, чем Пумба. Но он был слишком ленив, и предпочел не вмешиваться. Легко смирившись с увиденным, продолжил глушить пиво перед телевизором. А вот его жена… Похоже, она даже не догадывалась, что дочь предпочитает девушек.
Был воскресный день. Пумба суетилась на кухне, готовила обед. Кет заночевала у меня. Мы только проснулись, и вполне невинно дурачились, превращая постель в развороченную берлогу. Усевшись на Кет верхом, я пыталась выщипать ей брови. Она же кусала меня за руки, и отчаянно вырывалась. Но когда зашла Пумба, наша борьба уже перешла в секс.
Тетя Люба ничего не сказала, просто вернулась на кухню. И снова загремела посудой, будто ничего не случилось. Десяток секунд мы лежали молча. Потом Кет беззвучно выругалась и отстранилась. Сказала сердито:
— Собирайся.
Минут за десять я покидала в спортивную сумку какие-то вещи, и мы ушли.
Некоторое время я жила у знакомых Кет. Это была лесбийская парочка: очаровательные развязные толстухи, обеим лет по сорок. Когда Кет привела меня к ним, то представила как сестру. Она дико злилась. Вскоре, не попрощавшись, уехала на съемки.
С грехом пополам я сдала экзамены и получила аттестат. Дорога в школу занимала два с лишним часа: мои толстухи жили в области. Я добиралась в три захода: сперва на электричке, потом на метро, а дальше — четыре остановки на троллейбусе. Альбина спросила, почему я ушла из дома. Я нехотя ответила, что переехала к парню. Подруга повела себя грамотно, подробностей требовать не стала.
В школе Пумба избегала меня, отводила глаза. Она выглядела бесконечно несчастной, напоминала побитую бездомную собаку. На долю секунды меня кольнула жалость. Но я не собиралась ее спасать. Жизнь так устроена: выживает сильнейший. Или тот, кому повезет.
Мне везло. Осенью мы с Кет стали жить вместе. Она купила квартиру. Просторную, трехкомнатную. Не в центре, но и не в глуши. Обнулила все свои сбережения. Деньги на ремонт вытрясла у любовников. Какие-то вещи мы делали сами: клеили обои, собирали и перекрашивали мебель. Кет, не смущаясь, прирабатывала знакомых. Их у нее была тьма. Не смотря на крутой нрав, она довольно легко сходилась с людьми. Ее привлекали грубоватые циники, раскованные, с пошловатым юморком. Близких друзей у Кет не было.
Хотя нет, была одна девица, Ольга. Они познакомились не так давно, на съемках, были партнершами по фильму «Влечение». Ольге было значительно за тридцать, а может, и все сорок. Красавицей от природы она не являлась, тем не менее выглядела роскошно. Стройная, ухоженная, стильная. Платиновая блондинка. Она отказала Кет в сексе. Но при этом сумела привязать к себе, сделать своей подругой. Одним словом, Ольга была настоящей женщиной.
Ей одной Кет рассказала обо мне. Раскрыла суть наших отношений. Всем остальным она говорила: мы — сестры. Твердила как попугай. Меня это приводило в бешенство. Я никогда не ощущала себя ее родственницей. Не видела смысла в притворстве. Если уж родители о нас знают, какой смысл таиться от остальных?
Мои возражения Кет обрывала фразой: «Не нравится — проваливай». По каким-то причинам она решила, что так будет лучше. Думаю, ее смущала разница в возрасте. Я была на десять лет младше. Видимо, даже у Кет имелись свои табу. Еще, мне кажется, ее пугала ответственность. Она прописала меня в квартире, содержала, делила со мной постель. Все эти обстоятельства указывали на вполне серьезные отношения. Но именно от этого Кет всегда убегала. От несвободы, от обязательств. Наверное, ей было легче считать меня сестрой, чем постоянной девушкой.
Первый год после школы я бездельничала. А потом Кет дала мне пинка, заставила поступить в институт. Мне было абсолютно все равно, где учиться. И я пошла в тот же ВУЗ, что и Альбина. Так вышло, она тоже пропустила год: после окончания школы поехала с подругами на юг, и вернулась беременной. Долго не решалась признаться родителям. Боялась праведного отцовского гнева. Аборт прошел неудачно. Она долго лечилась. Словом, было не до учебы.
Даже не знаю, с какого момента наши с Кет отношения стали портится. Они всегда были очень неровными. Порой она становилась невероятно щедрой, баловала меня. Несколько раз мы вместе ездили отдыхать, колесили по Европе. На совершеннолетие Кет подарила мне машину. Правда, поначалу пользовалась ею чаще, чем я.
Но, время от времени, она забрасывала меня, пропадала, отключала мобильный. Иногда причиной тому была работа. Но чаще всего — какая-нибудь девица. Кет велась на модельных блондинок: гламурно-плюшевых натуралок, с пухлыми губками и фальшивым загаром. Ей дико нравилось смущать и совращать этих дурочек. Получив свое, она неизменно теряла к ним интерес.
Карьера Кет пошла в гору. Не без помощи Ольги. Та многому ее научила. Можно сказать, медленно, но верно перекроила ее стиль: поведение, манеру одеваться. Научила быть шикарной. Двуличной. Изворотливой. И Кет постепенно поймала волну, вошла во вкус. Стала эдакой утонченной хулиганкой. Посмеивалась над собой, но в душе явно гордилась переменами.
Она снялась в нескольких фильмах, подписала контракт с крупной парфюмерной сетью, продвигающей свою продукцию на российский рынок. Вела активную светскую жизнь. На некоторых мероприятиях ее присутствие щедро оплачивалось.
В начале первого курса Кет взяла меня на закрытый премьерный показ очередного голливудского блокбастера. Мы сели рядом с Ольгой и ее мужем, напыщенным и манерным седовласым индюком. Налакавшись виски, этот урод в издевательски-вежливой форме стал допытывать Кет относительно ее ориентации. Кет, не смущаясь, его отшила. Тогда Ольгин муженек решил помучить меня. Лукаво подмигнул, растянул в улыбке толстые губы. Громким наигранным шепотом произнес:
— Кристиночка, лапушка, ну, скажи по секрету, кого предпочитает твоя сестренка? Дяденек или тетенек?
И я ответила:
— Меня.
Я хотела позлить Кет, раззадорить ее. Надеялась на последующие разборки и бурный секс. На тот момент наши отношения как-то подозрительно поутихли. Но все вышло иначе. Кет даже не упрекнула меня. В ту ночь я заснула, так и не дождавшись ее. А по утру обнаружила, что Кет постелила себе в другой комнате. С тех самых пор мы перестали спать в одной постели.
И вдруг я осознала, что уже не имею над ней той самой безграничной власти. Что прежние приемы уже не срабатывают. Кет перестала быть моей. Все изменилось. Постепенно, и в то же время внезапно. Очевидно, я больше не цепляла ее. Даже не могла вспомнить, когда мы в последний раз целовались, не говоря обо всем остальном.
Несколько дней я переваривала это открытие, ходила мрачнее тучи. Потом, не выдержав, попыталась развести Кет на близость. Она решительно высвободилась. С досады я ляпнула:
— Еще немного, и мы действительно станем сестрами.
— А кто сказал, что это плохо? — отозвалась Кет.
Она стала приводить в нашу квартиру женщин. Поначалу тайком, пока я была на учебе. Раньше такого не случалось. Да, Кет всегда гуляла, но делала это на стороне, подальше от моих глаз. Без слов давала понять: эти мимолетные интрижки наших отношений не коснутся. А теперь же ее девицы в каком-то смысле отнимали мой хлеб.
Помню, как впервые застукала Кет. В институте я общалась с Альбиной. Бесплатным дополнением к ней являлась некая Лера. Прямо скажем, не самая умная и очаровательная представительница женского рода. Они с Альбиной познакомились на вступительных курсах. Одним словом, мы повсюду ходили святой троицей.
Как-то однажды мы забили на две последние пары. Отправились на мастер-класс каких-то там стилистов. Ехали на моей машине. Так вышло: мой дом был по пути, и я решила заскочить. Хотела прихватить с собой побольше денег: на подобных мероприятиях всегда можно было прикупить качественную косметику. Девчонки остались в машине.
А я поднялась в квартиру. Горланил телевизор — Кет была дома. Я заглянула в гостиную: на барной стойке в позе роженицы возлежала неизвестная мне рыжевато-блондинистая девица. Кет ее отлизывала.
— Ну как, вкусно? — громко спросила я.
Дальше у меня началась истерика. Помню, как впилась ногтями в чью-то щеку. Видимо, блондинки, поскольку та завизжала. А потом Кет меня ударила. Наотмашь, по лицу. Я слегка поутихла. Кет схватила меня за шкирку, выволокла на площадку и захлопнула дверь.
И я начала рыдать. Это были мои первые слезы за много лет. Первый раз я плакала, когда потеряла родителей. Второй — отчаянно желая, чтобы Кет оказалась в моей постели. Девчонки устали ждать. Альбина оборвала мой сотовый, но я не в состоянии была ответить. Тогда они решили подняться. И, выйдя из лифта, обнаружили меня. Зареванную, с распухшей щекой.
— Это Кет тебя разукрасила? — спросила Альбина.
Я кивнула:
— Поддерживает авторитет старшей сестры.
Несколько дней я жила у Альбины. Она приютила меня по старой дружбе. Но всячески намекала, что на излишнее гостеприимство рассчитывать не стоит. В последнее время мы плохо ладили. Бедняжка, наконец, осознала, насколько формальна и поверхностна эта наша «дружба». Почувствовала себя используемой. Милая девочка Лера с начала курса без устали нашептывала ей, насколько унизительна и бессмысленна роль моей прислужницы. Лерке я категорически не нравилась. Она лепила из Альбины лучшую подругу, а меня всеми способами пыталась отсечь.
Короче говоря, глупые бабские разборки. Мне совершенно не хотелось в них участвовать. Уступив Лерке, я молча отошла в сторону.
Когда я вернулась, мы с Кет поговорили. Точнее, говорила она. О том, что ей надоело быть при мне нянькой-педофилкой. Что спать со мной она больше не будет. Кет посоветовала мне кого-нибудь найти. Парня или девчонку. Забыть обо всем, и жить дальше. Я спросила:
— Ты меня выставляешь?
— С какой стати? — ответила она. — Ты здесь прописана. Живи как раньше. Учись. Если припрет — разменяем.
Это было так странно. И страшно. Кет все уже решила, и говорила всерьез. Скандалить не имело смысла, пускать слезу — тоже. И я решила вообще ничего не отвечать. Потянуть время, перебрать все варианты.
По правде, я смалодушничала тогда. Не хотела верить, что все кончено, и никаких вариантов на самом деле нет. Просто… в голове не укладывалось, что Кет больше не хочет меня. Я всегда считала, обоюдная страсть утихает одновременно. Но мое желание оставалось прежним. И, на мой взгляд, во всем происходящем был какой-то подвох.
Я стала внушать себе: отчуждение Кет — всего лишь притворство. Эта сучища, чертова актриса, так лихо насобачилась играть: не только в кино, но и по жизни. Очевидно, она попросту струсила. Задумалась о будущем, испугалась своей привязанности ко мне, почувствовала себя пойманной. Задумала смыться, пока не поздно.
И я решила растеребить Кет. Заставить ревновать. Почувствовать себя в моей шкуре. Глупый, жалкий, продиктованный отчаяньем прием. Но он вполне мог сработать. Она была жуткой собственницей. Однажды мы были в Барселоне, ужинали вдвоем в маленьком ресторанчике неподалеку от нашей гостиницы. И один местный парень пригласил меня танцевать. Желая подразнить Кет, я согласилась. Этот испанец двигался просто шикарно, чувствовал музыку. Не ставил целью потереться причинным местом о мой зад, а действительно отдавался танцу. Собственно, и я не отставала. Мы здорово зажгли, даже сорвали аплодисменты. И в запале, как-то совершенно естественно и не пошло, он поцеловал меня в губы.
Увидев это, Кет встала и направилась к выходу. Я нагнала ее на улице, повисла на руке, ляпнула что-то веселое, примирительное. Она не стала вырываться. Остановилась, закурила. Стояла молча, с каменным выражением лица, смотрела куда-то в сторону. А я все теребила ее, отпускала шуточки и хохотала. До тех пор, пока Кет не потушила сигарету об мою щеку. Точнее попыталась: в какой-то степени я все-таки смогла увернутся. Но шрам остался.
Словом, я решила: Кет не выдержит, если увидит, как я трахаюсь с кем-то еще.
Правда, имелась одна проблема: от мысли, что кто-то чужой будет касаться моего тела становилось тошно. Я была патологически верна Кет. Поэтому планировала измену с невероятным отвращением, как собственное изнасилование. Все думала, как бы пройти через это с меньшими потерями. Решила найти какую-нибудь девочку, милую, женственную, пассивную. Такую можно ласкать, и при этом самой не раздеваться. Этот способ казался самым простым.
Примерно в это время мне на глаза попалась — ну, скажем — Света (не думаю, что ей хочется огласки). Мы учились на одном курсе. Вначале я как-то не замечала ее. Обычная девочка, не красавица, но вполне симпатичная. В голове еще детство. Испуганно держится за коллектив, боится выделиться. Одевается как все, говорит как все. Словом, ничего интересного. На первый взгляд.
Но присмотревшись получше, я отыскала в ней кое-что забавное. Похоже, Свете нравились девушки. Или она думала, что нравятся. Вероятно, эта глупышка тайком мечтала о какой-нибудь коротко стриженной однокурснице. Или того проще — поддалась моде, насмотрелась дурацких фильмов, и тихо млела от одной из этих растиражированных экранных лесбух. Возможно даже — от моей сестры. Одним словом, какая-то темная дева явно сбила эту невинную овечку с пути, заставила отбиться от стада.
Я очень легко ее расколола. Стоило лишь слегка намекнуть, и Светуля вмиг покраснела, выдала себя с головой. Видимо, еще не признавалась в ЭТОМ — никому, включая саму себя.
Мы начали «дружить». Зависали в лесбийских клубах, сходили на пару концертов всем известных отечественных рок-див. И Света, казалось, пребывала в восторге, все больше проникалась той самой, нетрадиционной, атмосферой. И привязывалась ко мне.
Она была удивительно робкой, наивной, несмышленой. Но в то же время — невероятно отважной. Светуля отчаянно боролась со своими детскими комплексами и страхами. Хотела во что бы то ни стало казаться невозмутимой и взрослой. За такие старанья в пору давать награду.
Постепенно я даже прониклась к Светке симпатией. Стала называть ее Храбрый портняжка. Про себя, разумеется. Было в ней что-то такое, не знаю, утешительное, позитивное, нежное. Разноцветные лак, густо накрашенные ресницы, карамельный блеск на губах, белесые перышки длинной челки, сладкие духи, яркие украшения из пластика, значки на сумке, смешные дутые кроссовки, длинный бледно-розовый шарф крупной вязки, в который Светуля так уютно зарывала вздернутый носик.
В какой-то момент я поняла, что пересплю с ней без всякого отвращения, даже на трезвую голову. Окунусь в нее, как в невинное детство, где вечное лето, яркие краски, плюшевые игрушки и, вообще, каждый день — праздник. Я никогда не была такой: полной надежд, не разочарованной. Как-то вот пропустила эту стадию.
Я окучивала Свету несколько месяцев. Кет была в Киеве, изображала очередную злодейку, на этот раз — в сериале. Собиралась медленно, но верно очаровывать домохозяек. Планировала вернуться к Новому году.
Перед отъездом мы помирились. Я сделала вид, что принимаю ее условия. Наглоталась паглюферала, чтобы не лезть на стенку.
Аккурат к возвращению Кет я пригласила Свету в гости. Она пытливо взглянула на меня, словно заяц-трусишка, но согласилась. Я затарилась выпивкой. Было ясно: «живьем» моя «подружка» не дастся, придется методично опаивать ее до нужной кондиции.
И все получилось. План сработал. Мы устроились на ковре в гостиной. Я все смешила Светку какими-то историями, старательно убалтывала. И, между делом, наполняла ее бокал, который на удивление быстро пустел: бедняжка заметно волновалась. Я делала вид, что пью с ней на равных. Когда моя гостья бегала в туалет, выливала свою порцию в раковину или в кадку с пальмой. Не хотелось напиваться в хлам: и без того было гадко. Светуля не замечала подвоха, вскоре совершенно расслабилась, осмелела. Настолько, что стала поглядывать на меня вполне определенным, недвусмысленным взглядом.
Вот и все. Дальше — дело техники. Мы устроились здесь же, на диване. Я старалась, чтобы ей было приятно. Но в процессе увлеклась, сделала больно. Забыла, что она невинна во всех смыслах. В какой-то момент Света пустила слезу. И я зацеловала ее, нежно-нежно — глаза, лоб, нос, щеки. Нашептала ласковых слов. Никогда раньше такого не делала.
А когда она заснула — отвернулась лицом к стене и сама заплакала.
Я всегда считала жалость чем-то унизительным, стыдным. Признанием собственной слабости. Старалась не жалеть — ни себя, ни других. Презирала все эти розовые сопли, кружева и бантики. Считала, что жизнь следует принимать как есть, во всей ее безысходной дерьмовой красе. А тут вдруг подумалось: может, я не совсем права? Может, иногда люди действительно занимаются не сексом, а любовью? Может, Кет — это не самое лучшее? Может, мы с ней — две несчастные эмоциональные уродки, обделенные чем-то важным, неспособные пожалеть даже друг друга?
И у меня возникла мысль: а что, если и вправду пойти к психологу? Тетя Люба столько лет твердила о моем душевном нездоровье. Говорила, что я так и не сумела оправиться после смерти родителей, и потому злюсь на весь мир. Вдруг она права?
С этими мыслями я заснула. А разбудил меня голос Кет. Она ворвалась в гостиную, включила свет. Прошла мимо меня, громко, с матюками, общаясь с кем-то по сотовому. Я огляделась по сторонам: Светы не было. Может, пошла в ванную?
Мне захотелось увидеть ее. Не обращая внимания на Кет, я натянула штаны и майку, и отправилась на ее поиски.
Света делала ноги. Суетилась в прихожей,лихорадочно упаковывая себя в верхнюю одежду. На ней лица не было, в глазах блестели слезы. Видимо, Кет уже постаралась: наговорила ей гадостей, запугала, унизила. Это она умеет.
Наверное, надо было остановить Светку, обнять, успокоить. Но я этого не сделала. Стояла и тупо пялилась. В итоге она расплакалась и убежала. Помчалась как заяц вниз по лестнице. Отключила телефон.
Я решила: поговорю с ней позже. Звонила ей на следующий день, несколько раз. Но Света не брала трубку. Может, оно и к лучшему. Что бы я ей сказала? «Прости, что воспользовалась тобой. Мне так жаль»?
Света ушла, и все стало как прежде.
Я вернулась в гостиную. Кет устроилась в кресле, с чашкой кофе и ноутбуком. А я стала собирать с пола остатки вчерашнего пиршества: тарелки, бутылки, конфетные обертки.
— Это шоу персонально для меня? — зло спросила Кет через какое-то время. Так: между прочим, не отрываясь от монитора.
Я не ответила.
— Атака клоунов, бля, — продолжила она. — Что, темно было? Не разглядела, кого ебешь?
Я снова промолчала.
— Ладно, — подытожила Кет, — Как знаешь.
Очевидно, мой план не сработал. Допив кофе и просмотрев электронную почту, Кет отправилась спать. А ближе к вечеру, еще сонная, заглянула в мою комнату. Села на край кровати, на которой я валялась уже много часов: совершенно неподвижно, до болезненного зуда в теле.
— Короче, я съезжаю, — сказала она.
Настроение у Кет поменялось, стало благодушным.
— Ольга нашла мне хатку. Двушку, в Кунцево. Завтра посмотрю.
Я думала: надо сдержаться. Не завыть, не вцепиться в нее с мольбами. Зачем она это делает? Как может быть такой спокойной? Какие к черту психологи? Я хочу быть долбанной сумасшедшей. Хочу приковать Кет к батарее и долго-долго насиловать. А под конец — придушить ее. Или зарезать. Чтобы она никому не досталась.
Кет решила, что ответа не добьется. Встала и отправилась к выходу.
— Ты знаешь, что я сделаю, — выдавила я.
Кет притормозила. Сдержанно вздохнула с подтекстом «достала уже, сколько можно?».
— Ты, главное, режь вдоль, а не поперек, — бросила она. — Чтобы наверняка.
— И я всем расскажу. Сдам тебя, гребаную педофилку, с потрохами.
— Валяй.
Кет скрылась в коридоре. Спустя какое-то время — час, а может, два — хлопнула входная дверь. Я знала: Кет ушла с вещами. Слышала, как она собиралась. Разумеется, упаковала не все: шмотья у нее было с избытком. Как, впрочем, и у меня.
А через день ко мне заявилась Ольга. Притащила шампанское, подарки, промурлыкала: «С наступающим!». К тому времени я уже все решила, накатала большую часть этой истории. И пребывала в таком странном, жутко деятельном состоянии. Ни черта не чувствовала: ни боли, ни тоски. Зато голова работала на удивление ясно.
Даже не знаю, зачем ей открыла. Ольга расцеловала меня в обе щеки. Она, как всегда, была при полном параде: утонченно-изысканная, в облаке пряных духов. Придирчиво глянула на меня. Изобразив стервозную школьную училку, сказала:
— Так, Самохина, что за тухлый вид? Давай-ка выпьем!
Затем увела меня на кухню, усадила за барную стойку, открыла шампанское и упаковку клубники. Все у нее выходило виртуозно и ловко. Родиться бы ей в Штатах — давно нахватала бы Оскаров.
Ольга уселась напротив меня, после пары бокалов обхватила мои руки. За долю секунды перевоплотилась в мать Терезу: во взгляде сострадание, в голосе — сердечность.
— Послушай меня, — произнесла она мягко и вкрадчиво, — старую, мудрую черепаху. Жизнь так устроена. Сегодня твоя очередь быть в жопе. Но, во-первых, из этого малоприятного места всегда можно выбраться. А во-вторых, не обязательно использовать в качестве выхода то отверстие, что ближе. Одним словом — не просирай себя.
Мобильный Ольги затренькал, но она, не глядя, нажала отбой. И продолжила, прибавив тону чуть больше откровенности:
— Знаешь, лет в 14 меня начал насиловать отчим. А мать делала вид, что не знает. И я думала, как ты: наложу на себя руки — и дело с концом. Но, как-то вот, удержалась. А теперь: отчим сдох от рака, мать — немощная старушка, цепляется за меня. Жизнь расставила все по местам.
Ольга погладила меня по щеке.
— Ты, вообще, видела себя? Мордень, фигурка — фотошоп отдыхает. Да большинство девок из твоего инста удавится за такой боекомплект. Хочешь скормить все это червям? Да пожалей хотя бы своих однокурсников — бедных прыщавых мальчиков. На кого ж они будут дрочить по ночам?
Ольга не слишком хорошо меня знала. Наверняка ожидала, что я смущенно заулыбаюсь еще с первой фразы. Думаю, утешительные речи в ее исполнении срабатывали довольно часто. В случае же со мной она решила использовать «метод Карлсона». «Пустяки, дело житейское». Только вот я немного переросла Малыша.
Покончив со вступлением, Ольга перешла к основной теме.
— Ты была совсем молоденькой, — изрекла она, с подчеркнутой осторожностью подбирая слова. — Кет сглупила. Вы заигрались, запутались в желаниях, перешли за грань. Ничего, бывает. Порой и кролик лезет на кошку. Но вы же не глупые зверьки. Вы, слава богу, люди, с мозгами и совестью. Пришло время остановиться. Кет старше тебя. Для нее это более очевидно. И… Кристи, на самом деле, мало что изменится. Вы всегда будете близкими людьми, просто немного перестроите отношения.
Ольгин телефон снова подал голос. Изобразив недовольство, она проверила, от кого звонок. Нахмурила брови, и снова сбросила.
— Конечно, не я должна обсуждать с тобой все это. Но, сама знаешь, Кет — та еще засранка: язык себе отрежет, лишь бы не вести откровенных разговоров. Поверь, она очень переживает. Боится в конец испоганить тебе жизнь. Скажи, разве ты сама не устала прятаться? Скрывать от всех ваши отношения? Кристи, солнце мое, Кет публичный человек. Вы никогда не станете официальной парой. Представь на минуту, в какой скандал это выльется. В глазах общества вы — сестры. С десятилетней разницей в возрасте.
Я все смотрела на Ольгу. И в какой-то момент ее пламенной речи меня, наконец, осенило. Почему она здесь, и что вообще происходит. Прямо судорога по телу прошла. Твою мать, какая же я дура. Все ведь так просто. Даже смешно.
— Знаешь? Скажу честно, — заявила моя утешительница, — на мой взгляд, тебе вообще нужен мужик. Кет сбила тебя с толку. Сманила экзотическим десертом, не дав распробовать главное блюдо. Разве ты не хочешь семью, детей? Когда я родила Полю — словами не передать, какое это было счастье. Материнство делает женщину полноценной. Все остальное — шелуха, ложные ценности
Ольга на мгновенье задумалась, отвела взгляд. А потом встрепенулась, расправила плечи, глубоко вздохнула. Словом, дала понять, что подводит итог.
— Отвлекись, — посоветовала она. — Гони к лешему все эти горестные мысли. Помнишь, Скарлетт: «Я подумаю об этом завтра»? Гениальная фраза. Дай себе отсрочку, ну, скажем, на месяц. Сдай сессию. Потусуйся с друзьями. Не уходи в себя. Почувствуй свободу. Поверь, через какое-то время все изменится. Сама не заметишь, как станет легче. И все у вас с Кет наладится. Слышишь меня?
И я кивнула. Ольга посмотрела мне в глаза, настойчиво, пристально. Спросила:
— Точно? Эй, прием! Связь с Космосом установлена?
Я снова кивнула. Ольга заулыбалась. Даже хохотнула слегка. Наверняка подумала: «Ну наконец-то! Зря я тут, что ли, соловьем распеваюсь?» Подмигнула мне.
И я тоже растянула губы, поулыбалась этой змее, как следует. Дала насладиться радостью победы. А потом, когда она уже расслабилась, и начала вставать, спросила:
— И давно ты с ней спишь?
Ольга замерла, посмотрела на меня как будто недоуменно. Но быстро справилась с собой. Нацепила очередную маску. Умудренной сединами страдалицы, которая не в силах объяснить мне, малолетке, все тонкости взрослой жизни. Отвела глаза, покачала головой. Вздохнула: на этот раз тихо, печально.
— Кристи…
И я начала смеяться. Состроила задумчиво-надменную рожу, передразнивая ее. Захохотала еще сильней. И, уже успокаиваясь, бросила:
— Проваливай, сука.
Выходит я действительно больше не нужна Кет. Вот, значит, на кого у нее теперь стоит. На эту престарелую вышколенную бабенку. Нет, на самом-то деле — браво, браво, Ольга Федоровна! Снимаю шляпу перед истинной женщиной.
Твою мать, сколько же она обрабатывала Кет? Терпеливо, виртуозно. Динамила, привязывала к себе. А я даже не замечала. Думала, Ольга слишком старомодна для подобных интриг. И вообще, предпочитает сексу более существенные удовольствия: комплекс процедур в спа-салоне или покупку новой шубы.
Есть такая мощная штука — опыт. Как ни крути, он приходит с возрастом. Будь мы с Ольгой ровесницами, я бы наверняка ее обставила. Но, при текущем раскладе, действительно оказалась в жопе.
А самое поганое: это ведь даже не страсть. Так, небольшая прихоть. Пикантный романчик за спиной у мужа. Очередная монетка в копилке самолюбия. Кет нужна Ольге не больше, чем новый модный аксессуар, красивая диковинная безделушка.
Она вполне могла бы не отбирать у меня Кет. Так: позаимствовать на время и вернуть за ненадобностью. Но это, ясное дело, не королевский вариант. Настоящие леди не станут перекусывать на бегу. Они предпочтут церемонный ужин с изысканной сервировкой, классической музыкой, звучащей фоном и прочей мишурой.
Твою мать.
Ольга, разумеется, поняла, что разговаривать больше нет смысла. И покинула поле битвы с гордо поднятой головой. Отправилась в комнату Кет. Видимо, та попросила забрать какие-то вещи.
И мне снова стало больно. Спасительное оцепенение куда-то исчезло. Ну, и что теперь? Пойти и задушить эту стерву чулками? Почему нет, я ведь ничего не теряю.
Пока я сидела и раздумывала, Ольга ушла.
И я раскурочила все ее подарки. Завыла зверем. В запале начала крушить все, что попадалось под руку. А потом выдохлась. Подумала: ладно, хватит уже. Надо придерживаться плана. В принципе, ситуация не изменилась. Так, добавились небольшие подробности.
Вот, собственно, и все.
Ну что, Кити-Кет, теперь ты попалась? Сколько это продлится? Думаю, год, не больше. Надеюсь, Ольге быстро наскучит играть с тобой, и она тебя вышвырнет. Поверь, это будет больно.
Знаю, ты не вернешься ко мне. Гордость не позволит. И я не позову тебя, по этой же причине. Мы очень похожи. Обе умеем держать слово.
И я сделаю, что обещала. Собственно, уже сделала, раз ты все это читаешь.»
Не знаю… Я когда решила написать эту историю, сразу попыталась так настроить себя, ну, чтобы не сильно огорчаться, если не выйдет ничего. Потому что по-настоящему рассказать о чем-то — это ведь очень сложно. Ведь то, что у нас в голове — это же не какие-то универсальные, всем понятные слова и картинки. Это как будто маленькое личное кино, такое, сложное-сложное, с миллионом крошечных, только одному тебе понятных контекстов. И по-настоящему интересно оно только тебе. А если кажется, что твоя история заинтересовала других, то, скорее всего, они попросту перекроили ее в свое собственное кино. Добавили всяких там подтекстов и спецэффектов. И вышло вроде бы что-то похожее, но в тоже время — немного другое. А если задуматься — совсем другое. Думаю, вы понимаете, о чем я?
Короче говоря, я изо всех сил старалась рассказать по-честному, как все было. Хотя, конечно же, очень хотелось приукрасить себя. Пририсовать себе модельную внешность и зашкалить IQ. На худой конец, вычеркнуть из рассказа Кристи ту часть, где она разделывает меня в пух и прах.
Я, кстати, не сержусь на нее. Ведь, на самом-то деле, все, что она сказала про меня — это же правда. Пусть не особо лестная, но кто в этом виноват? Явно не Кристи. А то, как она поступила со мной — да, это, конечно, подло. Не отрицаю. Но… Короче, для меня это не очевидная подлость. Блин, не могу объяснить. Ну, это как во время войны, когда один в общем-то хороший человек убивает другого в общем-то хорошего человека, не со зла, а просто, чтобы выжить. В жизни ведь полно таких ситуаций, когда нет очевидных граней: вот добро, а вот — зло.
А может, я попросту тряпка, жалкая, лишенная здорового самолюбия. Как Пумба. И не хватает мне духу, чтобы встать в позу, и громко заявить: «Ах, эта сволочь меня использовала!» Короче, не обижаюсь я, хоть тресни. Просто безумно жалею, что стормозила тогда, спряталась, испугалась. Все так тупо, по-дурацки сложилось. Нет, все-таки я тоже виновата в смерти Кристи. Хоть и пытаюсь отойти в сторону. Благо, есть на кого свалить.
Знаете, а ведь я почти догадалась, почуяла какой-то странный намек, ну, относительно их с Кет отношений. Мы с Кристи были в клубе, и ей стало жарко. И она сняла пиджак, осталась в топе, в таком, знаете, без бретелек, с открытой спиной. И над правой лопаткой у Кристи была небольшая татушка: черная кошка выгибала спину, а под ней вперемешку с причудливым орнаментом было наколото «Cat». Или «Kat». Выглядело двояко: вертикальный штрих перед «С» мог быть всего лишь частью орнамента. И у меня, сумасшедшей фанатки, это одним махом проассоциировалось, ну, сами знаете с кем. Но я тут же отмахнулась от этой мысли, посчитала ее нелепой. И сказала что-то глупое, вроде:
«Ух ты! А почему кошка? Или это ничего не значит?»
Кристи усмехнулась, так, едва заметно. Как будто догадалась, о чем я подумала (все-таки было в ней что-то такое, жутковатое, блин). И ничего не ответила.
А еще… когда я прочла все эти откровения, то заметила одну вещь. Кристи, когда говорила о своем отношении к Кет, ну, раскрывала его суть, она ведь ни разу не упомянула слово «любовь». Вряд ли это случайно вышло. Похоже, она просто не хотела признавать, что любит Кет. Как будто это что-то унизительное, постыдное. Сродни ненавистной ей жалости.
Это я сначала так подумала, а потом вдруг кое-что вспомнила, и…
В общем, однажды мы с Кристи ходили на концерт Земфиры. Купили билеты в танц-партер, и стояли в сторонке, довольно далеко от сцены (ну, метрах в 4–5, наверное, не сильна я в математике), потому как впереди нас уже начиналась страшная давка, и лезть в нее не имело смысла: все равно же в первые ряды пробиться нереально, разве только с помощью какого-нибудь ледоруба. И я поглядывала на всех этих беснующихся девчонок, на стопроцентных фанаток, как они кричат, извиваются, тянут руки и лезут друг на друга, и как-то мне стало неприятно, стыдно. За них, но больше даже за себя: у самой-то тоже рыльце было в пушку, да еще в каком! И я не удержалась, прокричала Кристи на ухо:
«Кошмар! Эти фанатки — они ведь сумасшедшие!»
А Кристи ответила:
«Разве?»
И я растерялась, не ожидала от нее подобной реакции, спросила:
«А по-твоему — нет?»
Кристи так оценивающе глянула на всех этих девчонок. А потом ответила, склонившись ко мне:
«Не знаю. Может, фанатизм — это и не любовь. Но вот любовь — точно фанатизм».
И мне как-то стало приятно от ее слов, спокойно. Она как будто невольно оправдала меня. Вот.
Ладно, короче, хватит уже рассказывать.
В конце любой истории положено делать выводы. Проще всего, конечно, написать какую-нибудь шаблонную фигню, вроде «не сотвори себе кумира», «не все то солнце, что блестит» или еще чего-нибудь в таком духе. Но это все фигня. Никому и ни о чем. Я лучше скажу всего одну вещь. Это такой, ну, не знаю, маленький персональный вывод. Не тот, к которому логически приходишь, а потом забываешь напрочь. А такой, который навсегда остается в голове, ну, вроде условного рефлекса.
Короче, я поняла одно: надо быть внимательной. По крайней мере, очень-очень-очень стараться. Чтобы не прохлопать то самое, на первый взгляд, пустяковое, незначительное. То, что в последствии может стать чуть ли не самым важным. Например, любовь, как ни банально это звучит. И уж тем более не стоит отвлекаться на всякую ерунду, занавешивать себе глаза дурацкими фантазиями. Потому что все самое яркое, волнующее, волшебное, оно ведь кроется не в мечтах. Оно происходит в реальной жизни.
Конец.
Последние комментарии
5 часов 43 минут назад
5 часов 45 минут назад
2 дней 12 часов назад
2 дней 16 часов назад
2 дней 18 часов назад
2 дней 19 часов назад