Любовные похождения шевалье де Фобласа [Жан Батист Луве де Кувре] (fb2) читать постранично, страница - 3

чтобы меня не превозносили за Ваше красноречие? Ах, сударь, сударь!

Правда, неблагодарная фортуна все же сделала между нами одно очень выгодное для Вас различие: Вы адвокат «в», а я только «при»³. Вы произнесли в большом собрании большую речь, а я всего-навсего сочинил небольшой роман. К тому же все ораторы сходятся в том, что гораздо труднее выступать перед публикой, чем писать в тиши кабинета, а все образованные люди ужасаются огромной дистанции, которая отделяет адвокатов «в» от адвокатов «при». Но замечу, что в государстве есть еще тысячи невежд, которые не знают ни моего романа, ни Вашей речи и в полном своем неведении не дали себе труда узнать, какие прекрасные преимущества связаны с этим словечком «в», коим, на Вашем месте, я бы очень гордился. Итак, сударь, Вы сами прекрасно видите, что, несмотря на речь и роман, несмотря на «в» и «при», все эти люди, которые в будущем неизбежно услышат и о Вас, и обо мне, постоянно будут принимать нас за одного человека. Ах! Сударь, поверьте, надо поскорее избавить современников от этих вечных сомнений, которые создадут слишком много неудобств и для наших потомков.

Сначала я воображал, что Вы как лицо более заинтересованное в том, чтобы избежать в будущем всяких недоразумений, захотите поступить так же, как Ваши благородные собратья, которые для вящего успеха их адвокатской практики добавляют великолепное имя к скромному имени, доставшемуся им при рождении. Потом, поразмыслив, я понял, что из деликатности сам должен выставить себя на посмешище, тем самым избавив Вас от подобного шага. Именно этим определяется мое решение. Вы, если хотите, можете по-прежнему зваться просто господином Луве, а я хочу на веки вечные остаться

Луве де Кувре⁴ 

Поскольку второе издание датировалось 1790 годом, я добавил расположенное ниже примечание^*.

Предисловие к «Последним похождениям...» Эти шесть книг впервые опубликованы в июле 1789 года

Столько шума из-за одной невеликой книжки! Многие смеялись, читая ее, некоторые плакали; одни подражали ей, другие писали на нее пародии. Честные прагматики занялись подделками, благонамеренная публика — поношением. Таким образом, получив мощную и разностороннюю поддержку, я проникся верой в собственные силы, взял перо и закончил роман.

Теперь, беспристрастный читатель, Ваша очередь выслушать меня и вынести приговор. Простите меня за то, что порою я слишком весел. Я очень боялся написать нечто столь же снотворное, как те романы, над которыми я часто зевал; хотя подождите: через· несколько лет я сочиню более скучные произведения и, возможно, они придутся Вам по вкусу. Я говорю «возможно», потому что романисту следует быть верным историком своего времени. Разве может он описывать что-либо кроме того, что видит? О вы, во весь голос вопящие от возмущения, измените ваши нравы, тогда я изменю мои картины!¹

Вы обвиняли меня в безнравственности? Скоро я постараюсь убедить вас, что вы были неправы, но прежде подойдите поближе и внимательно выслушайте меня. Хочу открыть вам одну истину, и, так как в литературе еще не перевелись аристократы, мне придется говорить шепотом. По совести, были ли нравственны произведения, обессмертившие Ариосто и Тассо, Лафонтена и Мольера, наконец, Вольтера² и многих других, гораздо менее значительных, чем они, и более значительных, чем я? И не прав ли я, подозревая, что неукоснительное требование высокоморальности, предъявляемое в наши дни ко всему, что порождает писательское воображение, является лишь сильнодействующим снадобьем, которое со знанием дела подсовывают мне те из наших немощных современников, кто, не надеясь никогда ничего произвести на свет, хотят нас оскопить?

Как бы там ни было, прочтите развязку моего романа: она несомненно меня оправдает; кроме того, я заявляю, что произведение с такими легкомысленными подробностями, в сущности, очень нравственно, и я докажу это, как только обстоятельства позволят мне исполнить мое намерение. По-моему, в нем нет и двадцати страниц, которые не вели бы прямо к полезным выводам и высокой морали, все время бывшей моей целью³. Я согласен, что немногие заметят это сразу, но утверждаю, что со временем я внесу полную ясность, и обещаю: день моих откровений будет днем неожиданностей.

Меня упрекали также в большой небрежности⁴. Скажите: какой писатель, еще не вполне владеющий своим искусством, одинаково старательно отделывает все части очень длинного сочинения? Я твердо верю, что без некоторой небрежности нет