Малуша [СИ] [Анна Штейн] (fb2) читать онлайн

Анна Штейн Малуша [СИ]

У Малуши нет родителей. В семье дядьки ей редко напоминали об этом. И уж точно никогда не попрекали. До сих пор.

У Малуши быстрые загорелые ноги и крепкие работящие руки. У Малуши длинная русая коса и совсем нет ярких лент, как у сестриц. Малуша лучше всех умеет прясть и вышивать, только вот в приданом сиротливо лежит один единственный поясок. Малуша вошла в возраст, в котором к девушкам приезжают свататься, вот только женихов не видно. Не было видно.

Первыми сосватаны должны были быть сестры. И хороши, лицами белы, ловки и послушны, и приданое за ними, и дядька, их отец, не последний человек. А поди ж ты… Приехал один из соседнего поселения, все расспрашивал людей, кто такую рубаху смастерил, люди и указали на дом Дана. Малуша в это время на реке была, одежу полоскала. Это потом младшая сестренка, Любомира, все рассказала шепотком ночью на полатях.

А Малуша как в дом вошла, так сразу к печи, еду доставать, гостя и родных кормить. Так спешила, что косу не убрала, так и металась, русая, по спине. Пока по светлице бегала, гость все смотрел, взглядом провожал, и улыбался. Малуша только глаза поднимет на него, как тут же опустит, не пристало ей на чужого жениха смотреть. А как же не жених, если молодой, красивый, рядом с дядькой сидит и о чем-то переговаривается с ним? А ее дело малое, поесть принести, да спросить, не нужно ли гостю еще чего, да в подпол сбегать за квасом, а попросят — и медовуху достать, если захотят.

Только дядька хмурится и тоже на Малушу поглядывает. А потом отсылает из светлицы к сестрам. Те ленты в косы заплетают да наряды меряют, красуются. Ну, подсела к старшей, Бажене, косы в венец завернула… Ох и косы у сестрицы, такие в кулак схватишь, так пальцы не сойдутся, а волосы — как смоль, такие, что и брови углем мазать не надо. Только злится Бажена, встает резко и уходит. Ничего не говорит. Другие сестры тоже молчат, только шикают на младшую, когда та хочет к Малуше подойти. Ох, беда.

А ночью шепчет Любомира, рассказывает, что за гость и зачем приходил. И что как бы сестры лицами белыми не красовались, как бы косами не чаровали, Златозар никого не хочет сватать, только на нее, Малушу, смотрит. Понравилась.

— Да я же без приданого, — шепчет в темноту Малуша.

— Да я же безродная, — убеждает тихо.

— Да я же некрасивая совсем, — дрожит голос, а потом тонкие ручки Любомиры обнимают ее.

— Глупая ты. Сестры все избалованы и белоручки. А приданое у них то, что ты сама соткала. Сами ничего не умеют. Да и я не умею. А ты себе и мужу, и детям столько поясов разноцветных и рубах праздничных вышьешь, что дай только время. И род у тебя есть. Я твой род. И мы все, — горячо говорит сестра, и Малуша, убаюканная ее голосом, засыпает.

А наутро снова надо идти на реку. Вчера Малуша присмотрела себе брод, по которому можно перейти на остров. Там и тише, и спокойнее, и подумать можно, и высокая трава скроет от любопытных глаз.

Поставила Малуша корзинку плетеную с бельем, дядькину рубаху в руки взяла, что сама вышивала, и опустила в воду. Полощет и думает, неужто и правда за ней гость давешний приходил… А если за ней, так отдаст ли дядька Малушу вперед сестер замуж? Под венец хотелось. Потому, чтобы как у всех — зерном осыпали, на ручнике — хлеб-соль, да хозяйство свое, да дети по полатям, да мужу сердечному рубахи вышивать да пояса ткать. Гостей принимать, за стол усаживать, в красный угол, у печи увиваться, ухватом только горшки — цап, цап, и котик-мурлыка на лавке сидит, смотрит…

Замечталась Малуша, задумалась, а рубаха из рук ослабевших выскользнула и поплыла, поплыла белой лебедью по реке. А делать-то теперь что? Малуша по берегу бежит да слезы глотает, только как за рекой-то успеть? Она, матушка, лодчонки ветром носит, не то что рубаху… Не догнать. Споткнулась Малуша, на землю упала, лежит, плачет в голос. Только кто услышит-то? И домой идти теперь как? Упустила рубаху, о женихах задумалась… Какие тебе женихи, за бельем уследить не можешь!

— Что с тобой? Почему плачешь? — вдруг спрашивает кто-то, и осторожно прикасается к плечу.

— Рубааааха уплыла, — всхлипывает Малуша. — Дядька ругаться будет…

— Ну, ну, не реви. Будет тебе твоя рубаха. Подожди здесь, — говорит все тот же голос, и прямо над ухом раздается свист, а потом и конский топот.

Малуша поднимает голову и видит спину какой-то девицы, волосы у нее темные и непокрытые, а рядом стоит черный, как деготь, конь. Нежданная знакомица взлетает ему на спину и скачет вниз по течению.

Через пару минут возвращается и протягивает мокрую рубаху.

— И не плачь больше по таким пустякам, хорошо?

Малуша молчит, только кивает быстро-быстро и пятится назад, как рак. Девица-спасительница оказалась совсем не соседской девчонкой. «Ведьма… Она же ведьма… Что она тут забыла? Домишко-то ее в лесу, все знают, все кругом обходят…» Вдруг совсем страшно стало, так только край льняной мелькнул — побежала Малуша, рубаху к себе прижимая, дороги не разбирая, только бы подальше от плохого места.

А как домой прибежала, так и вспомнила, что корзинку-то у берега забыла. Пока большуха не увидела, надо обратно идти, белье забирать, а как пойдешь, когда руки-ноги трясутся? Но выходить надо…

Только Малуша за порог, как спотыкается обо что-то и кубарем скатывается с крыльца. Голову поворачивает, а это ее корзинка стояла… Вцепилась девица в нее, будто отбирает кто, стоит, оглядывается: кто принес? А кто ж еще принести мог, как не ведьма? Вздрагивает Малуша и в дом заходит побыстрее, мало ли…

Старые люди говорят, что нельзя оставаться у ведьмы в долгу. И хоть страшно Малуше было идти к домику, ютившемуся в лесу, а надо. Большуха как раз решила пироги печь, так Малуша самый первый с пылу-жару сняла, да в корзинку положила. А сверху — поясок свой единственный. Большухе поклонилась, попросилась уйти, та поворчала немного, да отпустила. Чего ее держать-то? Руками быстрыми все догонит, всем поможет, а пока идти хочет — пусть идет.

Малуша к лесу, чем ближе — тем страшнее. Идет — чуть не слезами заливается. А тут на опушку зайчик выскочил. Ушами постриг, глянул заполошно и обратно в кусты. Только Малуша стоит, хохочет — очень уж сама себе зайку напомнила. А когда отсмеялась, видит — за деревьями ведьма стоит, улыбается, только не говорит ничего. Малуша корзинку к себе прижала, поклонилась поясно и молвит:

— Я вам гостинцев принесла. Благодарю за помощь вашу. Прошу, не побрезгуйте.

Ведьма голову склонила набок — слушает. Потом хмыкнула и отвечает:

— За гостинцы — спасибо. Только не выгонять же тебя из лесу. Пойдем со мной. И стряпню твою отведаем, и познакомимся.

Тут Малуша чуть не сомлела от страха. Ведьма нахмурилась и бросила зло:

— Не бойся меня. Хотела бы навредить — не таскала бы белье из речки и корзины на крыльцо не носила. Но держать не стану. Только и гостинцы свои забери тогда. Я тебе не за них помогала.

Девица покраснела вся как маков цвет, и отвечает тихонечко:

— Я никогда к вам не заходила, вот и не знаю ничего. Не гневайтесь, я от чистого сердца к вам пришла…

— Вот и ладно, — кивает ведьма и идет вглубь леса.

Избушка добрая оказалась, теплая. Печь внутри большая, кот на ней лежит, спит да помуркивает. Горница светлая, прибранная, травами пахнет да медом. На столе самовар стоит, паром исходит, а рядом пристроился маленький дедок… Смотрит Малуша во все глаза, а дедушка подмигнул ей и улыбнулся хитро. Да убежал за печку.

Ведьма кивает в сторону печи и говорит:

— Домовой это. Раньше почти в каждом доме такие были, а теперь вот повывелись. Не умеют люди с ними разговаривать. А домовые — народец общительный да добрый. С ними не разговаривай — зачахнут. Мой Игнатий Кузьмич видишь как тебе обрадовался…

Потом Малушу усаживают на лавку в красном углу (за этим бдительно присматривает домовой и одобрительно кивает), забирают корзинку, осторожно откладывают в сторону пояс, а пирог режут ровными кусками на блюде рядом с чашками.

— Чай наш — пирог ваш, — улыбается ведьма. — Меня Яриной зовут.

— А меня — Малушей, — несмело отвечает гостья, но чашку в руки берет. Питье пахнет травами и земляникой. И Ярина совсем не страшная. Да и из странностей — один домовой за печкой.

— Вкусные пироги печешь, — одобрительно кивает хозяйка, попробовав угощение. — Сваты-то, наверное, толпами на подворье стоят.

— Какие сваты? — смеется Малуша. — Пироги и правда вкусные, дядька с семьей хвалит, да я же им неродная, у них своих дочерей пять, а мне куда… Вот выдадут всех, тогда и для меня сваты найдутся.

— А ты не горюй, — серьезно говорит Ярина. — Не в старшинстве счастье. Коли полюбит тебя кто — ни на что не посмотрит, своей сделает. А коли без любви выходят, да по старшинству — нет в том счастья.

Замолчала Малуша, пригорюнилась. Вспомнила Златозара, да только вот с ним ли счастье будет.

— Ну, полно печалиться. Нет на свете такой беды, что стороной не пройдет, — хлопает ведьма в ладоши, и самовар важно начинает выпускать кольца дыма. — Пока готовится еще вода, пойдем погуляем. У меня за избушкой роща есть — глаз не оторвать.

Не боится больше Малуша. Улыбается открыто, кивает согласно, с лавки поднимается, кланяется хозяйке и домовому, благодарит за оказанную честь, а потом идет следом за Яриной. Почему-то ей становится так легко-легко, будто она — перышко на чьей-то ладони. Дунешь — и полетит, полетит…

— Если хочешь, приходи еще чай пить, — улыбается Ярина, отбрасывая назад косу.

Малуша останавливается ненадолго, а потом тоже улыбается открыто да отвечает:

— Зайду как отпустят. Коли хозяева приветливые, да дом полной чашей, так и гостем не зазорно быть.

Ведьма кивает и спускается с крыльца. Но внезапно хмурится, будто прислушивается к чему, и говорит:

— Ладную девицу не должны с ведьмой видеть. Зайди-ка в дом, да побыстрее. Ко мне другие гости идут, нежданные.

Малуша кивает испуганно, заходит обратно да дверь за собой прикрывает. Игнатий Кузьмич, убирающий самовар, глянул, покачал головой только и поманил к окну. А за окном — Земислава, меньшуха Горобоя, с корзинкой стоит, с ноги на ногу переминается. Ярина кивает, смотрит, как отвешивает гостья земной поклон да гостинец протягивает, потом указывает на скамью под окном, будто не замечая удивления Земиславы. Но та не смеет ослушаться, присаживается и говорит робко:

— Коровушки прихворали. За ними глаз да глаз нужен, большуха со свету сживет, если с ними случится что. Добрые люди подсказали, что к тебе, матушка, за советом прийти можно. Так ли?

— Скотинка, она внимания хочет. А ты хорошо ли ходишь за ней? На выгон в час отпускаешь? Доишь вовремя? Разговариваешь с ней? Али заговоры на нее читала, чтобы работы поменьше было?

Молчит Земислава, голову потупила. Знала ведьма, что спросить. Взяли ее из семьи старосты, белоручкой да неженкой, меньшухой сделали. Не привыкла девица работать, видно, совсем заморила скотину.

— Заговоры, матушка… — шепчет Земислава наконец. — На домового заговор.

Малуша уста ладошкой прикрыла, рядом Игнатий Кузьмич хмурится, а под окном — голос Ярины, ледяной, как река в стужу.

— Заговор-то сработал, это я вижу. Да почему ж ты, девица, не выполняла сказанное? Домовой — это не прислужник. Коль вызвала, так служи ему так, как он тебе служит. Разгневала его, а коровки страдают. Отправила бы тебя со двора, да жалко домового. Он не виноват, что такие хозяева попались. Домой иди, печке в пояс поклонись, самовар за нее поставь, а на ночь оставь пестик в хлеву. А как стемнеет да шум оттуда будет — стучи метлой по стене да приговаривай: «Бей наш чужого!» Коль сразу не поможет, так каждый день делай, пока шума не станет. И за скотинкой хорошо следи впредь.

Вскочила Земислава, три поясных поклона отбила да бегом назад, в деревню, хозяйство спасать. А ведьма встает с лавки да в дом идет, домовому кланяется, просит:

— Игнатий Кузьмич, не за себя прошу, за них, помоги добрым людям, прогони домового. Не виноват он, что позвали неразумные.

Игнатий Кузьмич кивает степенно, улыбается и уходит за печь — отсыпаться, как объясняет Ярина. А Малуша никак опомниться не может. Оказывается, не бирючкой живет ведьма в лесу — ходят к ней за советом, гостинцы носят, благодарят. И помогает Ярина, не порчу какую наводит, не мор, значит, не злая она вовсе.

Смеется хозяйка, глядя на задумчивую гостью, любуется ей. Истосковалась, видно, по людям, да не по челобитчикам, а по простым… Вот по такой вот Малуше. И сжалось сердечко, так до слез стало ведьму жалко — одна-одинешенька в целом мире.

— Я не одна, — будто мысль с языка сняла Ярина. — У меня Игнатий Кузьмич есть. А ты приходи, коль мил тебе дом. Люблю желанных гостей.

В следующий раз Малуша собралась в лес, когда сестриц пригласили на вечерки, куда ее никогда не звали. Пока девицы наряжались да красовались, надо было попроситься уйти у большухи, которая хоть вздохнет свободно, когда в доме тише станет. Малушу отпускают — в семье дядьки ее, сиротку, не жалеют, но и работой не неволят.

Неловко идти без гостинца, а потому девица берет лукошко с ягодами, которые собрала еще вчера, улыбается и идет к лесу.

Пока путь держала, все думала, как Ярина примет ее, не забыла ли приглашение свое, не передумала ли. Но на опушке девицу уже встречают — под орешником сидит кот и старательно вылизывает лапу. Как только Малуша подходит поближе, он с достоинством поднимается, фыркает и, вздернув хвост, будто провожает к избушке. А на пороге Ярина стоит, улыбается — волосы под косынкой, рукава у рубахи закатаны по локоть, а руки испачканы мукой.

— Гость в дом — счастье в дом, — говорит ведьма, делает приглашающий жест да объясняет. — Вот решили мы с Игнатием Кузьмичом пироги печь — мне тесто месить досталось, а он печь разжигает, чтобы с пылу с жару были.

— А я вот ягод принесла, — радуется Малуша. — Начинка будет теперь. Помогу, коли позволишь.

— А чего ж не позволить? — смеется Ярина и кивает на бадью с водой, чтобы ягоды вымыла гостья.

Кот, про которого все забыли, недовольно взмявкивает, подходит к лавке, и, улегшись, вдруг говорит:

— Ягоды, ягоды… Хозяйка, рыбкой когда уже пироги начинишь?

Ярина притворно хмурится, поворачивается к гостье и вдруг смеется — у Малуши глаза большие-большие, будто камешки на дне реки, стоит, на кота смотрит, ртом воздух ловит. А тот и доволен, фыркает в усы и важно поправляет их лапой.

— Кот Баюн я, спешу представиться. Роду старинного, известного. Издавна мы у ведьм на службе состоим. Вот и я туда же.

— Перестань, Баюн. Ты напугал ее, — улыбается Ярина, а потом обращается к Малуше: — Не бойся, он просто обрадовался, что может хоть с кем-то, кроме нас, поговорить. Аж встречать вызвался, хотя ленится целый день — на реку не выгнать.

— Я, все же, кот. Мы, коты, воды боимся! — важничает Баюн.

— А рыбки в пирогах ты не боишься? — вскидывает ведьма бровь, поглядывая на опомнившуюся Малушу. Та смущенно теребит поясок да говорит:

— Дядька иногда ходит рыбачить, коли хозяйка позволит еще прийти, я обязательно рыбки гостинцем принесу.

Растерялся Баюн, даже притих немного, так, что только кивнул и за печку сиганул — с домовым советоваться, как объяснила Ярина.

А пироги вышли славные — с ягодами малушиными да грибами, что ведьма собрала, да один с рыбой, что кот выловил, да один с мясом. Как управились, так и за стол сели, да Игнатия Кузьмича позвали, да Баюна посулами выманили.

Сидит Малуша в красном углу, улыбается — хорошо поработали, теперь все честь по чести. Вместе дело сделали, теперь вместе и едят. Тоской отозвалась память о том, что в дядькином доме пока семью не накормишь, сама за стол — ни-ни. Но тут же все забылось.

— Вечерки сегодня в доме у Горомысла. Сестры ушли, дядька к мужчинам пошел поговорить, а большуха с меньшухой отдыхают, вот я и здесь.

— А ты что же, не ходишь туда? — спрашивает Ярина.

— Не зовут, — тихо отвечает Малуша.

Ведьма на мгновение задумывается, нахмурив брови, а потом ее лицо проясняется, и она говорит:

— А хочешь, мы свои вечерки сделаем? Правда, двое — это мало, но зато свои. Игнатий Кузьмич давно хотел к стрыю в гости попасть, а Баюна все кошка одна деревенская манит. Хочешь?

Малуша смущается — ей и радостно, и неловко, и тепло на душе. Понимает она, что Ярина не ради себя это затевает, а ради нее, Малуши. Заливается девица, как маков цвет, только головой кивает. Ведьма хлопает в ладоши радостно, потом зовет Баюна и просит присматривать за Малушей — как та знак подаст, так и будут вечерки.

Когда наступает пора идти домой, гостья кланяется хозяйке в ноги, поднимает на нее глаза, а там столько радости и благодарности, что даже домовой, глядящий из-за печки, шумно вздохнул и проворчал что-то вроде: «Пропадешь ты, Яринка, за доброту свою».

У Бажены — праздник. Первый раз выбрали хозяйкой на вечерки, а дом их — для собрания. Три дня Малуша мышкой по избе бегала — где печь скоблить надо, где пол подмести, где душистые травы развесить. Только и успела, что Баюну, нетерпеливо бьющему себя хвостом по бокам, кивнуть — мол, приду скоро, приду. Знала девица, что не в светелку за прялку ее позовут, а на сеновал ночевать отправят. А то и в камору запрут — чтобы не мешалась. Больно уж злилась Бажена, что Златозар обещал на Купалу приехать, с дядькой сговор сговаривать, да не за нее, старшую да красивую, а за Малушу, «кикимору неприметную». Так лучше на сеновал, а уж оттуда — к Ярине, за Баюном идти, улыбаться, полотно будущего рушника к себе прижимать да вышивку придумывать. Чтобы и у Малуши — как у всех… Как у всех…

И правда — ждет ее кот под амбаром, спешит, к кошке, видимо, торопится, но и девице медлить не хочется. Авось увидит кто. Иль позовет. Или прислуживать надо. Только мысли уже там — в избушке, в красном углу, рядом с улыбающейся Яриной.

У крыльца они и встречаются — Баюн татем исчезает в тени деревьев, и скоро слышится его призывный, торжествующий мявк. Ведьма смеется и отступает, приглашая гостью войти.

В избушке пряно и дурманяще пахнет травами — весь стол завален ими, только место в красном углу оставлено свободным, Малуша понимает — для нее.

— Не умею я вышивать, да и ткать никто не учил. А вот с хозяйством своим разобраться надо бы. Вечерки ведь и нужны для того, чтобы каждый своей работой занимался… Да для загадок, песен, разговоров, — объясняет Ярина.

Малуша кивает в ответ и аккуратно раскладывает принесенное шитье.

— Посидим немного, поработаем. А как совсем стемнеет — полакомимся тем, что Игнатий Кузьмич оставил. Больно уж он старался, колдовал над печкой. Видно, ждет нас снедь неописуемая, — улыбается ведьма и присаживается за стол.

Тихо было сначала — пока Ярина травы раскладывала да ловко связывала их в одном ей известном порядке, а Малуша тихонечко намечала узор. Но только вздохнула гостья, как хозяйка за порог, закричала по-птичьи, трелью залилась, а в ответ — крыльев шум и ответная трель. Возвращается ведьма, улыбается, а за окном — журчит песня, звенит, переливается.

— Кто это там? — спрашивает Малуша, и даже не пугается уже — привыкла.

— Посмотреть хочешь? Пойдем, покажу.

И идут они из избушки, глядь — а на крыше три птицы-сирин сидят и соловьями заливаются, крыльями всплескивают да лукаво на девиц поглядывают. Залюбовалась Малуша, заслушалась. И не страшные они совсем, и Ярина рядом.

— Что же, ты их сюда позвала? Для вечерок, да? Для… Меня, да? — говорит гостья, а в глазах слезы стоят.

Перепугалась ведьма, взгляд тревожным сделался, на сиринов глянула, так они тут же молчат. Лицо потемнело у Ярины, только руку подняла, чтобы прогнать певуний, как Малуша ей на шею бросается, плачет и шепчет благодарно:

— Никогда, никогда никто мне празднеств не устраивал. А чтобы так, чтобы еще и позвать кого-то… Сирины… Их же не видел у нас никто, а я-то… Мне-то… Поют еще…

Плачет Малуша и вдруг на голову ей опускается рука ведьмы и поглаживает, ласкает, как мама бы ласкала. Так думает Малуша, и оторваться от Ярины не может, и плакать перестать не может.

Вновь тихонько запели сирины и только они видели, какая мука была написана на лице у ведьмы.

На Купалу приехал Златозар. Не у Дана в доме гостил — у Горобоя. Не к лицу жениху с невестой в одной хате быть. Только не глядят на Малушу сестры старшие, да на Любомиру шикают, чтобы не подходила. Обидно. Да некогда думу думать — скоро ночь на Купалу.

Правда, подружек у Малуши нет, хотела она просто на опушке посидеть, посмотреть, как девчата с парубками через костер скачут да венки пускают… Но пока в хлев шла, Баюн из-за угла вынырнул, на плечи прыгнул и муркнул тихо, что ждет ее Ярина вечером в избушке, праздник праздновать. Разулыбалась девица, обрадовалась — и работа спорится, и очи сияют. Как пошли все со двора, так и Малуша с ними. А на опушке в лес свернула, только белый подол меж стволов мелькнул.

Заходит в избушку, а Ярина перед собой травы разложила да венок плетет, старается. Гостье кивает, мол, садись рядом да все нужное бери. Вот и Малуша то ромашку вплетет, то василек, то листья папоротника пристроит — краса выходит, не оторваться.

— Пойдем на речку, все одно пока там нет никого, — говорит Ярина. — Венки пустим, авось придут женихи.

Смеется Малуша в ответ — какие уж им женихи-то. Но ведь венки пускать — это как все, как у всех Купалье.

Выводит ведьма гостью к реке неприметной тропкой, первая к воде подходит да опускает, отпускает свою судьбу. А Малуша следом спешит, чтобы не унесло далеко, чтобы успеть следом, авось…

Только ведьмин венок теченье быстрое на середину реки относит, куда смотри — не смотри — не будет толку. А второй плывет себе и плывет вдоль бережка. За ним и спешат девицы. Весело идут, переговариваются, очами смеются, переглядываются — видно, обеим им в радость ночь на Ивана Купалу. Только вдруг хмурится Ярина да говорит:

— Я под ивой спрячусь… А ты поговори с парубком, не хочу, чтобы тень была на тебе моя.

Исчезает ведьма среди ветвей, а Малуше навстречу Златозар идет, венок ее несет да улыбается. Обомлела девица, залилась как маков цвет, руки не знает, куда деть, очи долу опускает.

— Твой ли венок, девица красная?

— Мой, — шепчет Малуша в ответ.

— Знать и вправду ты — судьба моя. Пройди со мной по бережку да расскажи про отца, про матушку, про семью твою. Хозяюшка ты да ладная, как лебедушка. Не откажи мне, не обижу, — улыбается Златозар, кланяется. И осторожно кладет Малуша руку ему на локоть, второй крепко конец пояска сжимая. И идет за женихом своим, несущим венок, как каравай свадебный. И говорит, сначала совсем тихо, а потом все увереннее, все радостнее. И забывает обо всем, ведь у нее теперь — как у всех, жених, да красавец, да добрый, да с таким и показаться не стыдно, и через костер лететь вдвоем, и в лесу цветок папоротника искать… Ведь Златозар сильный, смелый, добрый, ласковый… Ведь жених он, настоящий, не чей-то — ее, Малуши.

Забывает девица обо всем, да не помнит, что осталась стоять под ивой синеглазая ведьма, прислонившаяся к стволу и одним резким движением стершая непрошенную слезу.

Стыдно, ох, как же стыдно Малуше. Идет девица к лесу, а у самой глаза на мокром месте, да румянец во всю щеку. Стыдно. Не вернулась она в купальскую ночь к иве, загулялась, заслушалась Златозара. Как опомнилась — зоря взошла, костры погасли, венки уплыли, спрятался цветок папоротника. Закрылись ворота за Златозаром.

Три дня ходила девица мимо леса, да все никак не решалась к Ярине прийти. Хоть бы Баюн появился-привиделся, чтобы спросить, выпытать, как там ведьма, не сердится ли, не обижается ли. Но нет и кота, а стыд гложет, прожигает. Не сдержалась Малуша, без спросу из дому убежала, прощения просить.

Почти подошла к избушке, а в ноги ей Баюн, шипит, подталкивает в орешник, молчит. Малуша испугалась, но послушно схоронилась, да вовремя. Прошла мимо Бажена, глаза сверкают, брови темные нахмурены, уста сжаты. Не увидела сестру, не до того, видно. А к орешнику уже Ярина спешит, глядит обеспокоенно Бажене в след, да гостье кивает.

Заходит Малуша в избушку, хозяйке в ноги кланяется да лепечет что-то виновато. Но та одним движением все оправдания отметает, усаживает в красный угол, наливает чаю да бросает недовольный взгляд на Баюна. Кот возмущенно взмявкивает, но выходит. Ведьма садится рядом и спрашивает:

— Давно жених-то объявился?

— С весны еще… — чуть шепчет Малуша.

— За тобой приехал?

— За мной, — говорит еще тише.

— А сестры-то твои все незамужние еще?

— Нет.

— Приходила старшая, просила приворот на жениха твоего сделать.

Молчит Малуша, смотрит испуганно, не знает, что и сказать.

Хмурится ведьма, по столу пальцами постукивает, думает.

— Бажена твоя хочет-то мужа? Аль просто тебе уступать не нравится?

— Да в чем мне уступать-то? Бажена — она вон какая… Красавица, старшая, дочка любимая, приданое за ней. А я кто? — отвечает Малуша и опускает голову.

— Ты моя гостья. Люба ты мне. Не говори так больше, хорошо? — встает ведьма из-за стола и подходит к печи. — Игнатий Кузьмич пирогов напек. Угостишься?

А Малуша смотрит на Ярину да слезы утирает.

— Что с тобой? — пугается ведьма, бросаясь назад.

— Я… Я тебя под ивой оставила… Увел меня Златозар, да я не вернулась… А ты… Люба, говоришь… Люба… И мне… И мне…

Стоит Ярина, глаза, что озера, то ли слезы, то ли смех, то ли радость, то ли горе, то ли надежда, то ли отчаяние. Стоит, а Малуша поднимается и неловко обнимает ее. Стоит, окаменевшая, слезы на себя принимая, и только единожды разомкнулись губы, чтобы сказать:

— Не плачь, я обязательно заберу тебя оттуда.

Да не слышит Малуша этого, не слышит, не знает.

Замерла деревня, затаилась. Диво дивное, невидь невиданная, чудо чудное. Едет ведьма на коне, не от кого не прячется, открыто к дому Дана путь держит. Сначала ребятишки за ней ватагой увязались, а потом и взрослые. Всех гложет любопытство, что ведьма в деревне забыла, зачем ей Дан понадобился. А та будто не замечает никого, въезжает во двор через спешно открытые ворота, спешивается и терпеливо ждет хозяина.

Ждет и Малуша, с ужасом глядя на Ярину из сеней.

Дядька выходит вместе со Златозаром, зашедшим поговорить да обсудить сватовство. Чуть позади держится большуха да Бажена зачем-то пристроилась.

Кланяется ведьма, улыбается, почитает дом хозяев.

— Здравствуй, Дан, сын Гордяты, брат Мала и Горобоя. Мир тебе, твоему дому, твоей семье и твоей душе.

— Мир и тебе, Ярина, ведьма из леса. С чем пожаловала?

— Дан, сын Гордяты, у тебя пять дочерей, все красавицы да невесты завидные. И шестая при тебе — Малуша, дочь Мала. Отдай ее мне, — говорит ведьма, на Златозара не глядит, только на хозяина дома, будто знает, что не откажет он ей.

Смутился Дан, задумался. Только хотел сказать что-то, как гость его встрял:

— Позволишь ли мне слово молвить, Ярина, ведьма лесная? Я Златозар, сын Гремислава, брат Дарьяна, Добровлада и Дубыни, хочу Малушу, дочь Мала, в жены брать.

Хмурится ведьма, смотрит недовольно, но отвечает:

— Златозар, сын Гремислава, я свое слово молвила. Отдайте ее мне.

Дан придержал молодца, на людей посмотрел, на Ярину…

— Позовем Малушу. Пусть она сама скажет, что ей любо — к ведьме в ученицы идти аль за Златозара под венец.

Выходит из сеней Малуша, бледная, как чайка над рекой. Идет, ни на кого не глядит, как на смерть.

Смотрит жених долгожданный, ласковый да пригожий, смотрит Ярина, сестра названная, подруга единственная. Смотрит дядька Дан, взрастивший и приютивший. Смотрит большуха, добрая да приветливая. Смотрит Бажена, глазами сверкает. Смотрит люд честной, как ее делят. Смотрят все. А Малуше всего-то и хотелось, чтобы как у всех — муж добрый да дом теплый, котик-мурлыка, детки, гости, красный угол, пироги… Ярина улыбается в избушке, Баюн вьется у ног, Игнатий Кузьмич за печкой. Крепкие руки Златозара, смеющиеся глаза ведьмы, но семья ведь навсегда, каждую минутку, каждый час, а к Ярине и приезжать можно… К сестрам приезжать и к ней…

Остановилась Малуша рядом с женихом, за пояс его ухватилась и стоит.

Тишина упала с неба, как снег. Судорожно вздохнула ведьма, только и смогла, что сказать:

— Деревне мстить не буду.

Идет черный конь к лесу, идет девица синеглазая рядом, коса темно-рыжая по спине хлещет. Идет рядом кот чей-то. Идет тень. Идут в лес. Одни.

Ночь опустилась на деревню. Отшумели люди, откричала Бажена, откружил теперь уже окончательно невесту на руках Златозар. Не спится только Малуше. Перед глазами все лицо Ярины стоит, мерещится. Поднимается девица тихонько с полатей, одевается да выскальзывает за дверь. В лес путь держит.

А страшно же там. Шумят деревья в темноте, птицы неведомые кричат, стонет ветер. Как будто больно лесу. Так думает Малуша, пока бежит к избушке.

И останавливается. На крылечке сидит домовой, да не добродушный дедушка Игнатий Кузьмич, а суровый, чем-то похожий на дядьку, мужчина. Ничего Малуше не говорит, смотрит только. Рядом ходит Баюн, да стал он с козу ростом, большой, глаза зеленые злым огнем горят, хвост по бокам хлещет, усы топорщатся. На крыше не сирины сидят — алконосты, темные птицы, с лицами хмурыми, волосы растрепаны, крылья ходуном ходят, и кричат алконосты голосами человеческими, будто плакальщицы. Страшно Малуше, но подходит, мимо домового с Баюном идет, дверь открывает…

Нет ни теплого огня в печи, ни лучины… Только свет лунный падает на стол, освещая ведьму, уронившую голову на руки и неподвижно замершую так. Стоит Малуша, только и могла, что вымолвить:

— Я пришла.

Вскидывается Ярина, смотрит на гостью, а в глазах надежда плещется, как весной река из-подо льда. Смотрит, не отрывается. Может, думает она о том, что не осмелилась Малуша при всех ее выбрать, что только сейчас смогла прийти. Может, что передумала она. Может, что приснился ей сегодняшний день и деревня, и двор Дана. Может…

— Я пришла сказать, что буду приезжать. К сестрам и к тебе. Я обязательно…

То ли луна зашла за тучи, то ли повернулась Ярина, но пустыми глаза сделались, потух в них всякий свет. Так и сидела ведьма неподвижно, пока говорила Малуша.

А та говорила, говорила, и про то, как хотела замуж выйти, и про то, что Златозар замечательный, самый добрый и хороший, и про то, что ей всегда хотелось семью, как у дядьки, как у всех, как у всех…

И про то, что Бажена расплакалась и подарила ей ленты, а Любомира отдала свои лучшие пояски. И про то, что дядька решил все тут же и справить. И про то, что заберет ее жених к себе совсем скоро, и будет свой дом, красный угол, котик-мурлыка…

Малуша говорит, сияет вся, спешит радостью поделиться, и, кажется, даже не понимает, почему молчит ведьма и что она вообще молчит. Только пронзительнее кричать стали алконосты.

Корой осиновой застыло лицо ведьмы, льдом на реке сделалось. Глаза на нем как проруби, как колодцы — глубокие и страшные. Губы искусанные раной алеют, будто больно только им должно быть. Но не смотрит на лицо Ярины Малуша, говорит, говорит… Долго говорит.

Открылась дверь и домовой покачал головой. Опомнилась гостья, глянула на Ярину жалобно, попрощалась скоренько и вышла из избушки. Ничего не сказал Игнатий Кузьмич, промолчал и Баюн. И пошла Малуша домой, провожаемая горестными криками алконостов, и пробившимся через них воем какого-то невиданного зверя.

Пятнадцать зим прошло с тех пор, как взял Малушу Златозар к себе в дом. Пятнадцать весен встречала Малуша в доме у дядьки, как приезжала погостить. Пятнадцать раз приходила осень, пока дети по лавкам да по полатям бегали, муж пока обнимал и миловал. Пятнадцатое лето настало без Ярины.

Гостит у Любомиры Малуша, оставив дом на меньшуху. Смеется сестра, радуется приезду, только вот не рада гостья. Тоска ее гложет. Поделилась с Любомирой. Та головой покачала да и говорит:

— Не догадываюсь уж, чем тебе и помочь… Да вот знаешь, ведьма у нас в лесу живет, многие к ней за советом ходят, сходи и ты.

Замерло у Малуши что-то внутри. Не помнила, видно, Любомира, как давным давно делили ее сестру при всем честном народе. Не помнила, вот и сказала то, что боялась услышать Малуша.

Собрала она корзинку, лучший пояс достала и пошла по знакомой дорожке к опушке. Шумят березы, ветер тихонько посвистывает… Вот и избушка знакомая, а на пороге…

Не изменилась Ярина почти. Как была девицей, так и осталась, разве что глаза спокойнее смотрят на гостью. Или это потому, что не знает она, кто перед ней? Малушу годы не щадят, что скрывать.

Кланяется гостья в пояс, улыбается хозяйка. Но в дом не приглашает, кивает на лавку под окном. Защемило что-то внутри, не думалось Малуше, что ее, как и всех нежданных гостей, под окно усадят. О тоске слушает ведьма, кивает, не замечает будто взгляда. А Малуша ждет, ждет, может, признают ее, все же. Почему-то это кажется очень важным — чтобы признали.

Конский топот вдруг и к крыльцу на знакомом черном жеребце девица русоволосая подлетает. Малуше кивает, хозяйке улыбается и в избушку заходит. Оттуда сразу же раздается голос Игнатия Кузьмича и довольное мурлыканье Баюна. Видно, что любимая гостья приехала. А гостья ли?

Опомнилась Малуша. Молчит ведь, а ведьма и не спрашивает ни о чем. Смотрит да улыбается.

— Пойду я. За доброту твою благодарю. Не надо было приходить мне.

И идет гостья назад. Только вот окликает ее Ярина:

— Малуша, так чего же ты на самом деле хотела?

Перехватывает горло от подступивших слез, все будто замирает на мгновение… И как наяву видится Малуше, как босоногая бежит она к избушке, как улыбается Ярина и машет ей рукой, как светятся ведьмины глаза и тепло принимают гостью. Видится и Купалье, и вечорки, и сирины на крыше, и пироги… Заговорила тоска, будто голос приобрела: «Может, и правильно пошла за Златозара, да потеряла ты то, что никак забыть не можешь. Помнишь ты Ярину и тепло, которым она тебя одарила, с которым тебя всегда принимала. Вот что потеряла ты, вот по чему тоскуешь. Хотела как у всех, а все никак себе простить не можешь. Только этого и не можешь себе простить».

И оборачивается Малуша, а с губ срывается непрошенное:

— С ней ты тоже сиринов слушала и венки плела? Ее тоже забрала? Кто же она такая?

Серьезно смотрит ведьма, отвечает сразу:

— С кем я жизнь разделила, ту ты видела. Сиринов не звала я — сами прилетали. Венков не надо было — все реки сюда текли. И забирать не пришлось — сама меня выбрала. От всего отказалась, а меня выбрала. Ты это хотела узнать?

Уходит Малуша, ничего не отвечает. Только видится ей среди берез свое простое льняное платье, босые ноги, темно-рыжая ведьмина коса и теплая улыбка Ярины.

Оглавление

Анна Штейн Малуша [СИ]