Матч антимиров [Александр Петрович Казанцев] (fb2) читать постранично

Александр Казанцев МАТЧ АНТИМИРОВ (НЕБЫВАЛЫЕ БЫЛИ)

Знаменитый шахматист является артистом, ученым, инженером и, наконец, командующим и победителем.

Ежи Гижицкий. «С шахматами через века и страны»

— Хотели бы вы сыграть партию с Полом Морфи? — спросил я нашего прославленного гроссмейстера.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Посылать ходы на сто с лишним лет назад и получить ответы из прошлого? Бред!

— А если серьезно?

— Машина времени? Знаю я вас фантастов! Четырехмерный континуум «Пространство — Время»… Это понятие ввел Минковский для математического оформления теории Эйнштейна. Но ведь время-то там нельзя измерять так же, как расстояния! Знаем!

— И все же… Сыграть с самим Морфи? Рискнули бы? — искушал я.

Гроссмейстер был задет за живое.

— О каком риске может идти речь? Теоретически я готов, но…

И я рассказал тогда гроссмейстеру, что в день, когда к нам в Центральный Дом литераторов приехал известный польский фантаст Станислав Лем, там была встреча с телепатами. Думая доставить польскому гостю удовольствие, я пригласил его послушать «парапсихологов»: ведь фантаста должно интересовать все, что не укладывается в рамки известного.

Станислав Лем прекрасно говорит по-русски и даже охотно поет наши песни, в чем я убедился, отвозя его вечером после встречи. Так что ему не представляло труда слушать докладчика. Я украдкой поглядывал на Лема и видел, как тот саркастически улыбался или хмурился, когда докладчик, оперируя очень умными научными терминами, вспоминая даже нейтрино, доказывал, что есть полная возможность проникать телепатическим чувством сквозь любые преграды. И, оказывается, не только через тысячи километров, но и во Времени — в прошлое, в будущее. Здесь мы с Лемом многозначительно переглянулись.

Но парапсихолог нимало не был смущен скептицизмом, который по всем законам телепатии должен был ощутить. Он говорил о модных гипотезах существования антимиров. Его надо было понимать в том смысле, что наш ощутимый мир соседствует в каком-то высшем измерении с другими мирами, представляющими собой тот же наш мир, но смещенный во времени. Образно это можно вообразить себе в виде колоды карт, где каждая карта отражала бы наш трехмерный мир в какой-то момент времени. Вся же колода якобы сдвинута так, что карты, лежащие сверху, находятся уже в завтрашнем дне и дальше, а карта, покоящаяся в колоде под нашей, «сиюминутной», картой, — это прожитый нами вчерашний день. И таких слоев времени несчетное множество.

Ясновидение же и прочие виды гадания, столь распространенные в прошлом, а за рубежом и сейчас, это якобы не что иное, как способность проникать «высшим взором» из нашей карты в соседнюю.

После доклада мы с Лемом вдоволь посмеялись над «научным обоснованием» хиромантии.

Лем человек невысокого роста, подвижный, умный, острый на язык, веселый, улыбаясь, сказал, что на этом докладе не хватало еще одного фантаста — Герберта Уэллса. Ему, придумавшему «машину времени», но не придавшему ей никакого реального значения, любопытно было бы услышать, будто перемещение во времени возможно в любую сторону…

— Если проколоть иглой колоду карт, — подсказал я.

— Вот именно! — подхватил Лем и добавил: — Впрочем, оракулы, кудесники, предсказатели существовали и раньше Уэллса.

— А цыганки и сейчас раскидывают карты, — напомнил я.

— «Ой сердэнко, позолоти ручку. Будут тебе через трефового короля бубновые хлопоты, а через червонную даму дальняя дорога и казенный дом, то есть туз пик», — смеясь, сказал Лем. — А ведь гадальная колода карт нечто знаменательное, не правда ли? В ней — образ антимиров, смещенных во времени.

Об этом разговоре с маститым фантастом несколько лет спустя я рассказал профессору Михаилу Михайловичу Поддьякову, доктору технических наук и заслуженному деятелю науки и техники, когда мы с ним ехали в один из подмосковных физических центров.

Ученый широких взглядов, он живо интересовался всем, что отходило от общепринятых догм. Сам он был классиком горного дела, но завершал фундаментальный труд о строении атома, что могло бы служить второй его докторской диссертацией, на этот раз в области физико-математических наук. Шутя он говорил о себе, что его чтут за горное дело, а он чтит «игорное». Профессор Поддьяков имел в виду шахматы, сблизившие нас с ним, помимо физики. Мы оба были действительными членами секции физики Московского общества испытателей природы и гордились членством в нем Сеченова, Менделеева, Пастера и Фарадея.

Михаил Михайлович обладал редкой способностью математического анализа. С присущим ему юмором он рассказывал, как стал учителем «математических танцев». Удивленный, я переспросил и узнал, что в тридцатые годы проходил он курс западных танцев, вернее, серию курсов, поскольку оказался на редкость неспособным учеником. Однако, будучи незаурядным математиком и