Нейтральная территория [Мюррей Лейнстер] (fb2) читать онлайн

- Нейтральная территория (пер. Лев Дымов, ...) (а.с. Антология фантастики -2016) (и.с. Зарубежная фантастика «Мир» (продолжатели)-2016) 1.8 Мб, 274с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Мюррей Лейнстер - Род Серлинг - Артур Порджес - Хэйфорд Пирс - Джек Холбрук Вэнс

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Нейтральная территория (сборник)

Дэйв Уоллис Молодой мир

Часть первая. Все это делают

Рисунки Н. Бальжак

— Так вот, в среднем за год совершают самоубийство пять тысяч жителей Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, — сказал мистер Оливер классу за полчаса до того, как покончил с собой. Мальчики и девочки смотрели на него с вежливым равнодушием.

— Довольно интересная цифра, — оживленно продолжал учитель. — Да, очень интересная.

Кэти Уильямс подняла светловолосую голову. Она скрестила свои длинные ноги — у сидевших поблизости мальчишек перехватило дыхание, им даже показалось, будто они слышат, как при трении тонко шипит ее нейлон.

— А почему не больше и не меньше? — спросила она. — Почему не пятьсот или не пять миллионов?

— В этом все и дело, понимаете? — ответил мистер Оливер. — Вот что здесь самое интересное. Никто толком не знает, почему так происходит. Просто принято считать, что давление общества на человека таково, что происходит именно такое число самоубийств.

Кэти многозначительно посмотрела на Роберта Сенделла, самого прыщавого из своих ухажеров.

Тот облизнул губы и послушно пробормотал:

— В ка-аком они возрасте, сэр? Я хочу сказать, они — молодые? Я хочу, то есть, спросить…

Роберт покраснел и умолк, остальные захихикали, стреляя себе в висок из воображаемых пистолетов.

— Боюсь, возрастную разбивку не делали, — ответил мистер Оливер. — Не думаю, что среди них было много молодых людей. Хотя и они попадаются, конечно… Но возникает вопрос, почему столь многие выбирают «римский путь»… Кстати, кто-нибудь знает, почему — «римский путь»?

Никто не ответил. Внезапно хлынул дождь, и все дружно повернулись к широким окнам.

— Потому что римляне одобряли самоубийство, — ответил наконец мальчик с удивительно низким голосом.

— Ну, я бы не сказал, что они «одобряли», — заметил учитель. — Хотя это уж точно, неодобрительного отношения у них не было. Это считалось правом каждого человека. Однако с появлением христианства, разумеется…

Вялая дискуссия продолжалась еще некоторое время, потом прозвенел звонок — электронные усилители разнесли его трели по всем коридорам и классным комнатам.

— Спасены! — воскликнул юноша, потом вспыхнул и смущенно добавил: — Извините, сэр. До свидания.

Мистеру Оливеру уже можно было идти домой и заниматься обычными делами, но он ощущал себя в каком-то безвременье. Он подошел к окну, уставился на серый лондонский пейзаж. Общение с детьми оставляло в его душе чувство неудачи, провала. Что он может дать детям, кроме сухих прописных истин? Если сам он не видит смысла в жизни, так чему же учить молодежь?

Еще лет двадцать этой бессмысленной работы, потом несколько лет на пенсии, а дальше — болезни, унизительное существование в больнице и… смерть. Так стоит ли дожидаться всего этого!

Нет, так нельзя! В комнате было душно. Он должен сопротивляться, это ясно. Сначала подышать свежим воздухом из окна, потом прогуляться. Действие, любое действие, даже самое простое, поможет ему встряхнуться.

Он открыл окно, и воздух в комнате показался ему еще более отвратительным. Дождь хлестанул в лицо, и он чуть наклонился вперед, навстречу струям. Его тело — тело немолодого человека — подрагивало от холода и казалось дряхлым и никому не нужным.

— Бедный Билли, — прошептал он, не замечая, что говорит вслух, — ты совсем замерз. Какая холодная жизнь.

И бросился вниз головой на бетонированную дорожку.


Самоубийство учителя сделало этот вечер каким-то особенным. Сразу после ужина все стали лихорадочно перезваниваться по телефону. Согласно неписаному кодексу поведения, более строгому, чем нудные правила родителей, девочки могли звонить девочкам, мальчики — мальчикам и девочкам, но ни в коем случае девочка не должна первой звонить мальчику.

Примерно через час группы, стайки и ганги стали собираться в кафе и кофейных барах района. Самые «крайние» элементы, как обычно, толпились у музыкального автомата в «Тропической ночи». В полном противоречии с теориями школьных психологов и социологов местный клан состоял из двух групп подростков, между которыми на первый взгляд было мало общего: хулиганов и интеллектуалов. За пределами школы имели значение высота прически и ширина джинсов, но никак не оценки. И эти две группы на год-два объединяло взаимное, хотя и вынужденное уважение.

— Вот он рассказывал про это да сам себя и грохнул, — сказал Эрни Уилсон. Его слушали внимательно: три недели в исправительном заведении создали ему стойкий авторитет. — Да пускай все эти учителя попрыгают из окон. Они же глупые, а то бы не пошли на такую работу.

Эрни Уилсон всегда ходил в черной пластиковой куртке под кожу. Выше пояса он одевался в расчете на Арктику, ниже — тонкие узкие джинсы, нейлоновые носки и мягкие остроконечные сандалеты. Эрни не мог допустить, чтобы разговор перехватили занудные интеллектуалы, и, тыкая указательным пальцем в воздух, он говорил уверенным голосом:

— Он всегда был такой же, как все, этот Оливер: они друг от друга ничем не отличаются. Мысль об этом грызла его, грызла и убила, понимаете? Это — пси-хо-логи-чес-кое! — Он огляделся по сторонам. После ареста — ему было тогда всего четырнадцать — Эрни всегда садился так, чтобы ему была видна входная дверь. Так и получилось, что он первым увидел мистера Теллена, репортера местной газеты. — А, тип из районного листка. Вообще-то он парень ничего.

Мистер Теллен подошел к ребятам и, широко улыбаясь, снял запотевшие очки в черной оправе. Он одевался аккуратнейшим и современнейшим образом — лет эдак на десять моложе своего возраста.

— Ну, ну, — сказал он, — это печальные новости, детки…

— Печальнее быть не могут, детка, — подхватил Чарли Борроуз.

Эрни Уилсон нахмурился и протянул в ковбойском стиле:

— Чего-же-тебе-надо-детка?

Мистер Теллен поплотнее запахнулся в непробиваемую репортерскую шкуру.

— Вы, ребята, должны были знать, думаю, мистера Оливера? Слышали новость, конечно? Несчастный случай, я полагаю? Как, по-вашему, окна там не слишком низкие? Инспектора когда-нибудь приходили в школу? Для вас, ребята, наверное, тяжелый удар, а? У нас-то район тихий, скромный… Вы уж извините, что я столько вопросов задаю. Но это не просто так, здесь есть нечто такое, чего я не понимаю…

— Вали отсюда, молодой человек, а не то… — отрезал Эрни, и все посмотрели на репортера холодно и враждебно. У детей было некое подобие уважения к учреждению, которое они терпеть не могли, и мертвому учителю, которого презирали.

— Во всем этом есть что-то забавное, — заявил мистер Теллен.

— Да, и это забавное — ваша шляпа, — отозвался Эрни, и все расхохотались.

Теллен, однако, знал, что дети не могут долго сохранять позу — а сейчас это было лишь позой — и начнут задавать вопросы. Так и вышло.

— В чем дело? — спросил один из мальчиков. — У вас есть фамилия учителя, вы будете на следствии — чего же вы хотите от нас?

— Чем это пахнет для нас? — Эрни задал вопрос в манере частного детектива из кино.

— Ну, мои дорогие молодые люди! Вы видели слишком много фильмов. Моя газета не платит за информацию. Я угощу всех кофе, но только потому, что вы все мне нравитесь…

— Жаль, что это не взаимно… — пробормотал Чарли.

— Так вот, о мистере Оливере… — начал Теллен, сделав предварительно заказ. Дети притихли.

— Он выбросился из окна. Жаль, что и тебе не пришло в голову сделать это, — отрезал Эрни. — О чем тут вообще трепаться? Это было его право.

— А что вы вообще о нем знаете? — спросил Теллен. — Может быть, — он тряхнул головой, — Оливер занимался с кем-то из девочек… частным образом? Ну, вы понимаете?

Все рассмеялись: «Старый Олли — и девочки! Подохнуть можно!»

Мистер Теллен вытащил из кармана свернутый номер популярной газеты, затем раскрыл ее на самой известной колонке: «Алф Сосед: „Как это вижу я, приятели“». Помимо колонки в газете, Алф Сосед вел еще передачу на телевидении «За соседским забором», которую каждое воскресенье смотрело восемь миллионов человек.

— Мистер Сосед сам направляется сюда, — сообщил Теллен. — Я должен встретить его у подземки через полчаса. — Он проговорил так, словно лично готовил второе пришествие. Весь его вид показывал, что он считает себя не вполне достойным такой миссии, и ребята впервые прониклись к нему доверием.

Ко входу в подземку они пошли вместе с ним. За пределами «Тропической ночи» все обращались к репортеру вежливо, и можно было подумать, что они вышли на прогулку с учителем: трудно было представить, что они только что дразнили Теллена в кафе. И это означало: сейчас дети безмерно далеки от него.

На углу остановилась машина. Из нее выскочил плотненький Алф Сосед, на ходу затягивая пояс замшевого пальто. За ним выбрался высокий нескладный фотограф в засаленном габардине. Мистер Теллен затрусил им навстречу, дети чуть поотстали.

— Пальто у него шикарное, классная замша, — отметил Чарли Берроуз.

— А вот и мы, мистер Сосед, вот и мы, — оживленно заговорил Теллен. — Это мои молодые друзья, они знают мистера Оливера, э… знали его… Я собрал их специально для вас. — Он понизил голос: — Пришлось немного потратиться, знаете, ли…

— Дай перевести дух, приятель, прежде чем я полезу за кошельком, — отдувался Алф Сосед.

— О, я не намекал на компенсацию, мистер Сосед. Просто раз уж они знали этого Оливера…

— Какого Оливера? — удивился Алф Сосед. — А-а-а… Это который выбросился из окна?

Мистер Теллен моргнул и поправил очки.

— Я думал, вы о нем что-то знаете. Я хочу сказать, когда позвонила ваша секретарша, я решил, что вам известно о нем что-то особенное, а теперь получается, что вы даже имени его не знаете.

— Потом все объясню, приятель. — Алф улыбнулся окружившим его ребятам. — Делай девочку, — внезапно скомандовал он фотографу, указывая на Кэти.

— Черта лысого, — возмутилась Кэти. — За кого вы меня принимаете?

— Грязный старикан! — прошипел Эрни.

— Вы меня неправильно поняли, ребята, — сказал мистер Сосед. — Нам нужна фотография. Пусть девочка вылезает из машины, будто она ее собственная.

— Одну ногу вперед, милочка, и улыбайся мне, — давал указания фотограф. — Твоя улыбка должна говорить: «Он был хорошим учителем, нам всем будет его не хватать».

Алф Сосед обернулся к Теллену и отвел его в сторону.

— У меня к вам предложение. Сегодняшнее дело — это не то, что само по себе меня интересует. Я хочу, чтобы вы фиксировали все самоубийства в вашем районе и сообщали мне подробности. Обстоятельства дела, возраст человека, способ самоубийства и прочее. Полгинеи за каждый случай, независимо от того, используем мы его или нет, и пять гиней, если мы об этом услышим на два часа раньше остальных. Договорились?

— Конечно, господин Сосед. Однако в нашем районе не так уж много самоубийств.

— Как так?

— Ну, я не знаю точно. Иногда, например, следствие проводится в другом районе, где есть больница…

— А иногда следствие вообще не проводится, — обронил Алф загадочную фразу. — Поехали, Харри. Этих снимков достаточно.

Они сели в черный «ягуар», машина рявкнула и умчалась.

— Роскошный «яг», — сказал Эрни.

— Ну, до свидания, мальчики и девочки, — попрощался мистер Теллен и заторопился вниз, к подземке.

— Что будем делать? — спросил Эрни.

Взрослые разбежались, и у детей осталось странное чувство пустоты. Вдаль уходили освещенные натриевыми лампами улицы, по которым разъезжают в «ягуарах» мужчины в замшевых пальто… Те, кто был помоложе — лет тридцати — и находился, так сказать, на отшибе группы, потихоньку ушли. Было уже десять часов, и за позднее гуляние родители могли лишить их карманных денег.

Все неспешно пошли к своим улицам. В подъездах и неосвещенных углах ненадолго задерживались: мальчики тискали и неумело целовали своих девочек.

— Мне пора, — сказала Кэти. — Мамаша убьет, если я опять запоздаю.

В этот вечер она была с Эрни. У группы были строгие правила против деления на постоянные пары. Если ты начал с кем-то встречаться постоянно, тебя не то чтобы выгоняли, ты просто уходил сам.

Рука Эрни начала путешествовать к ее груди.

— Нет, — рассердилась Кэти. — Я же сказала, что мне надо идти.

Эрни отпустил ее. В таких вопросах у группы был свой кодекс: если девочка говорит «нет», настаивать нельзя.

— Бедный старый Олли, — сказала Кэти, когда они подошли к ее двери.

— А вдруг все взрослые попрыгают из окон, — усмехнулся Эрни. — Ты только представь себе такое…


В школе провели специальное собрание, на которое младшие классы допущены не были. Учителя отнеслись к происшествию как к несчастному случаю, и в расписание были внесены соответствующие изменения.

После уроков Кэти Уильямс сидела в комнате старост на столе и болтала своими длинными ногами. Из рук в руки передавали газету Алфа.

— Ни единого слова! — возмущался Чарли Берроуз. — И где фотография, на которой ты выходишь из машины?

Как бы не веря себе, они снова и снова раскрывали газету на полосе Алфа. Алф расписывал открытый им признак повышения уровня жизни: теперь носки не штопают, а сразу покупают новые.

Ребята ничего не понимали.

— Во всех газетах ни слова, — сказала Кэти.

— Давайте позвоним Теллену, спросим его, в чем дело.

— О чем спросим?

— Где он купил свою шляпу!

— Да оставь ты в покое его шляпу! Это — серьезно. Происходит что-то непонятное.

— Тогда звони в Интерпол.

— Нет, звонить надо Теллену.

В телефонную будку втиснулось трое, еще семь или восемь ребят стояли вокруг.

Говорила Кэти.

— Можно нам… то есть, я хочу поговорить с мистером Телленом, пожалуйста…

— Кто его спрашивает? — ответил очень усталый мужской голос.

Девушка объяснила.

— О, вы не родственница и не близкий друг, я правильно понял?

Кэти хихикнула.

— Нет, — сказала она, — ничего такого… просто был наш учитель, вы знаете, верно, бедный мистер Оливер. Мистер Теллен спрашивал нас о нем, вот мы и подумали, раз в газетах ничего нет… Он… что? О, я понимаю. Нет, спасибо. — Кэти повесила трубку.

— Выпустите меня, — потребовала девушка, оборачиваясь.

— Давай, Кэти. Что там такое?

Вытолкнув мальчишек из будки, Кэти с отрешенным видом сделала глубокий вздох.

— Мистер Теллен жил с матерью и сестрой. Около трех часов ночи мать почувствовала запах газа, пошла на кухню и обнаружила, что он засунул голову в духовку. Теллен… мертв.

Повинуясь какому-то инстинкту, дети сгрудились в кучу, потом, повинуясь еще более властной воле, молча разошлись по домам.


Дождь, который лил не переставая несколько дней, перешел в теплую морось. На группу из двенадцати ребят приходилось шесть мотороллеров и три мотоцикла. В этот вечер всем хотелось прокатиться куда-нибудь подальше.

— Поехали на Саутэндскую дорогу, — предложила Кэти, — или на ту сторону, в Уиндзор.

Кэти уселась на мотороллер Эрни. Две другие девочки сели на задние сиденья мотоциклов. Шестеро мальчиков, оставшихся без партнерш, возглавили эту моторизованную группу.

Наклонившись вперед, Кэти крепко держалась за пояс Эрни. Щурясь от ветра, она смотрела на проносившиеся мимо мертвые дома. Близость Эрни ее не волновала, она думала о своем.

Ребята группы действовали слаженно, напоминая оперативный ударный отряд; во всяком случае, настроение у них было именно таким. Чтобы остановиться всем враз, сигнала было не нужно. И когда чуть ли не над самой головой у них пронесся заходящий на посадку самолет, все, как один, подумали: «Остановимся в Лондонском аэропорту, посмотрим на самолеты».

Под странным зеленым небом воздушные лайнеры, подобные крылатым ящерам, выстроились в длинный ряд. Самолет, только что пролетевший над колонной ребят, уже подкатывал, посвистывая дюзами, к отведенному ему месту.

Не торопясь, спустились по трапу плотные мужчины в цилиндрах и модных пальто, у каждого в руках был пухлый портфель.

— Большие шишки, — откомментировал Эрни. — Какие-то важные янки из Нью-Йорка или откуда еще.

Группа остановилась у проволочной изгороди рядом со служебным ходом, мальчики обнимали девочек за талии. Кэти ловко увернулась от руки Эрни, которая слишком осмелела под ее кожаной курткой.

— Смотрите, — сказала она, — вон там Алф Сосед.

Все повернулись в указанную ею сторону.

— Где?

— Да вон, позади фотографов: вроде как наблюдает.

Маленький человечек в рабочем комбинезоне не по росту подкатил велосипед к служебному входу, собираясь ехать домой.

— Что там происходит, мистер? — спросила Кэти. — Почему столько газетчиков?

Поскольку спросила девочка, человек в комбинезоне приостановился, прислонив велосипед к изгороди, и не спеша проговорил:

— Это не регулярный рейс. Особый, так сказать. Важные люди из ООН. Что-то по вопросам всемирного здоровья. Но на вид они все здоровые!

Он хохотнул.

— Смотрите, сколько они багажа привезли, наверняка с превышением нормы. Хорошо, что моя смена кончилась. Всемирная организация здравоохранения! Для их здоровья будет лучше, если они сами потаскают свои чемоданы, верно я говорю? Впрочем, как я сказал, вид у них здоровый, так что они приехали, наверное, из-за нашего здоровья, а не своего. До свидания, моя дорогая, до свидания, ребята.

Долго оставаться на одном месте они не могли — звала в путь извечная лихорадка в крови. Они расселись по машинам и помчались на запад, к Уиндзору. Об этом ничего не было сказано вслух, но все понимали, что придется остановиться: те мальчики, у которых на заднем сиденье никого не было, хотели при первом удобном случае обзавестись партнершами. Остановку сделали у залитых огнями башен Уиндзорского замка. Там гуляло много молодых людей.

— Вон три девчонки, — сказал Эрни Уилсон, показывая на противоположную сторону дороги. Мотоциклы и мотороллеры ринулись в ту сторону, как голодные совы на добычу, и «скорая помощь», которой пришлось притормозить, зло облаяла их колоколом. Смеясь и посылая машине вслед воздушные поцелуи, они достигли противоположной обочины.

— Странно, — нахмурился Эрни. — Это уже шестая «скорая помощь», которую мы видим за вечер.

— Да ну их, они все гоняют как сумасшедшие, — недовольно проговорил Эрни. Их группа, обремененная тихоходными мотороллерами, никогда бы не угналась за «скорой помощью».

Мальчики пошли вразвалку впереди, девочки сзади, как скво в индейском племени. Намечалась совместная — мальчики плюс девочки — операция, и, если она удастся, перед обратным путешествием произойдет некоторая перестановка партнеров. Местные девочки остановились у большой ярко освещенной витрины обувного магазина.

— Хэлло, крошки. Скучаете? — окликнул их Эрни. Одна из девочек посмотрела через плечо, потом на подъезд магазина, и тройка вошла в подъезд. Это казалось обычным приглашением, и мальчики подошли ко входу. Подъезд оказался очень просторным, небольшая галерея уводила за угол, куда, вероятно, девочки и скрылись.

Дальше все произошло молниеносно, без предупреждения. Группа парней, дюжина или больше, выскочила из-за угла и окружила их, отрезая от девочек.

Парии не разогревали себя криками и ругательствами, а хладнокровно принялись избивать пришлых, лишь изредка шипя сквозь зубы: «Получил? Получил?»

Эрни уклонялся от ударов, быстрыми движениями перебрасывая тело. За две секунды он отступил на три фута. Для его возраста и опыта это было неплохо, но все же он получил два пинка по ногам, удар коленом в почки и ребром ладони по шее. Потом его сбили на грязный пол, и удар в пах заставил его сжаться в комок от боли. Теперь он уже не пытался сопротивляться, просто лежал, а его пинали в ребра и живот.

Скоро все чужаки лежали на полу, стонали и всхлипывали. Нападавших особенно разъярила одежда Чарли. Сбив его с ног, они сорвали с него галстук, стянули ботинки, отняли куртку под замшу.

— Нет, дайте мне, дайте-ка мне! — вопил толстый парнишка и, когда все расступились, опустился на колени, достав бритвенное лезвие, один конец которого был обмотан изолентой. Сладко вздыхая от удовольствия, он разрезал брюки Чарли на полосы.

Одна из приезжих девочек стала кричать, за что получила удар по лицу собственной сумочкой.

— Ну, хватит! Бежим! — приказал главарь шайки, зажигая сигарету и осторожно выглядывая за угол. Парни отобрали все сумки у плачущих девочек, у мальчиков отобрали бумажники и мелкие монеты и начали по одному выходить из подъезда на улицу, небрежно засунув руки в карманы.

Последним ушел толстый парнишка.

— Вот, девочки, — сказал он удивительно спокойным голосом, показывая на разрезанные брюки Чарли, — можете делать из него пугало, я полоски подходящие нарезал.

— Надо обратиться в больницу, — сказала Кэти.

Эрни с трудом поднялся.

— Нет, — решительно заявил он. — Мы тогда вовек не выпутаемся. Легавые замучают вопросами.

Остальные согласились с ним, и все поплелись к машинам. Видимо, новости распространялись быстро, потому что какой-то парень, не член нападавшей шайки, крикнул им:

— Больше сюда не приезжайте, держитесь подальше от наших девочек!

После чая, который принесли для всех из ближайшего кафе, стали думать, как же им ехать домой. Только трое могли сесть за руль. С трудом наскребли денег на транспорт, благо в карманах осталось несколько ненайденных банкнот. Серый замок горою возвышался над ними.

— Когда-нибудь, — сказал Эрни, — когда-нибудь я еще приеду в этот городишко с большой толпой и все тут вверх дном переверну.


У Алфа Соседа было совещание с редактором газеты.

— У вас нет полной картины, Алф.

— Конечно, нет. Об этом я и говорю. Страна, люди этой страны не получают вообще никакой информации. Вот почему я считаю, что мы должны ударить по этой теме изо всех орудий. «Покончить с заговором молчания» или еще что-то в этом роде.

— Им это не понравится, Алф.

— Конечно, не понравится, но это полностью соответствует политике нашей газеты, как я ее понимаю. Причем надо ударить и по правительству, и по оппозиции: «Профессиональные политики молчат. Кто обо всем скажет Британии?»

— Скажете об этом вы, Алф, разумеется, вы. Я просто пытаюсь подсказать вам, как это сделать. Так что перестаньте говорить со мной так, как будто я один из ваших читателей. И слушайте. Как много, по-вашему, вам удалось узнать? И что вообще происходит? Я вам уже говорил. Все большее и большее число людей убивает себя, а министерство здравоохранения при поддержке правительства все это замалчивает. По-моему, это преступно. — Редактор замолчал и улыбнулся — его очаровательная улыбка как-то поблекла за последнее время. — Как, по вашей оценке, Алф, выросло число самоубийств?

— Не знаю, я не статистик: на один-два процента. Где-то в этих пределах…

— Нет, — Алф. На десять процентов, не меньше! И продолжает расти!

— Быть того не может!

— Но это есть, Алф. Это есть! Власти стараются распределить самоубийства по другим статьям: несчастные случаи, дорожные происшествия, былые болезни… Но теперь разорвется бомба. Как они дурачили нас, редакторов, все это время? Ничего подобного не было со времен отречения от престола. Когда я пришел на обеденный прием по этому поводу, то обнаружил, что все там — редакторы и половина издателей. И я подумал: «Опять что-то с королевской семьей: развод или еще что». Так вот, я — ошибался!

— Что же это был за обеденный прием?

— Я не могу вам сказать об этом. Но суть в том, что мы договорились обнародовать новости в пятницу не этой неделе. Будет официальное заявление правительства, но уж как эту тему мы подадим читателям — наше дело. Вы понимаете?

— Тут нужно устроить так, чтобы у нас было преимущество перед всеми остальными. Я имею в виду не просто мое имя. Что-нибудь более весомое… Нужно получить побольше информации, которую другие иметь не будут…

— Это проще сказать, чем сделать…

— Что-нибудь вроде этого: «Центр помощи Алфа Соседа». Две страницы.

— Одна страница.

— Две страницы: письма в газету, интервью с родственниками самоубийц, мнение человека, с улицы: «Почему я еще не сделал это», «Что говорит юность?» и так далее. Выступления епископов, что-нибудь вроде: «Христос ждал своего часа, мы тоже должны ждать». Мнение психологов. Обязательно должна найтись какая-то привязка к сексу. Потом мы могли бы организовать настоящие Центры помощи, снять для этого помещения. Будет девиз: «Поговорите с Алфом, друзья, прежде чем сделать это».

— Ладно, — вздохнул редактор. — Но пока только одна страница.

— Хорошо, одна, — согласился Алф Сосед.

В заявлении правительства говорилось, что серьезная национальная проблема является практически проблемой интернациональной: в других странах наблюдается такое же увеличение числа самоубийств. Всемирная организация здравоохранения находится в Лондоне, она проводит расследование и даст рекомендации.

Это заявление было воспринято так же, как, скажем, сообщение о начале войны.

Алф Сосед взывал: «Не делайте это, приятели! Сначала свяжитесь с ближайшим „Центром помощи Алфа Соседа“! Если вам уже невмоготу, приятели, напишите мне. Умоляю, напишите!»


Группа собралась в «Тропической ночи».

— Знаете, что я думаю? — сказал Чарли Берроуз, небрежно оправляя пальто из верблюжьей шерсти. — Я думаю, взрослые просто сдаются. Я хочу сказать, они же никогда не получали никакого удовольствия от жизни: только пиво, бильярд и телевидение, все очень скучно. — Он сделал паузу, потому что чистые серые глаза Кэти смотрели на него с каким-то странным выражением.

— Давай дальше, — подбодрил его Эрни. — Говори, мы затаили дыхание.

Кэти не хотела сбивать Чарли. Каждый раз, когда она слышала его голос, у нее перед глазами вставала теперь картина: Чарли, после избиения в Уиндзоре, в изрезанной одежде, окровавленный, идет, отказавшись от помощи, к мотоциклу…

— Так вот, — продолжал Чарли. — Я считаю, что они сдают все свои позиции. Нами командовать они перестали. — Группа оживленно закивала, потому что это заявление, к сожалению, было неверным. — Им уже не до нас. Им уже все до лампочки.

— И все равно на это нужна смелость, — сказал Роберт Сенделл. Формально не принятый в группу, он ухаживал за Кэти, хотя она его игнорировала.

— Мой папаша говорит, что высшие слои этого не делают. Им есть что терять: работа у них не скучная, во всяком случае — не девять часов в день.

— А мой на сокращенном рабочем дне, — сказала Кэти. — Люди сейчас плохо покупают телевизоры.

— Примета времени, — заметил Чарли.

Кэти вдруг вспомнила, как ее отец пришел домой, повесил пальто и сказал: «Сокращенный день». Ничего больше, только эти два слова. Мать… посмотрела на него и молча кивнула… «Будет, как в прежние времена», — потом тихо сказала она.

— Тебе-то что! — вдруг рявкнула Кэти на Чарли. — Не твоему отцу урезали жалованье.

Чарли покраснел:

— Если хочешь знать, мой отец вообще не работает… Но он пробует устроиться на электростанцию. Там так много народу себя поубивало, что уже не хватает рабочих рук. Вот почему вчера выключили электричество на несколько часов.

— По той же причине стало меньше автобусов и поездов подземки, — пробормотал Роберт Сенделл.

— Подумаешь — новости, — заговорил Эрни «киношным» голосом: — Эй, а может быть, в этом все и дело. Причина в том, что людям просто надоело ждать автобуса, они больше не могут так жить. Нравится эта теория?

— А если серьезно? — спросила Кэти. — Почему они это делают?

— Я же сказал. Им надоело ждать автобуса на остановке.

— Они не видят смысла в жизни.

— Им надоело учить нас вещам, в которые они сами не верят: «Бог» и «Честность — лучшая политика»…

Примерно через час дети начали расходиться. Вид в этом районе был жутковатый: высокие фасады домов с освещенными окнами, но все шторы были задернуты. Люди теперь мало общались друг с другом.


У дома Кэти столпились люди, несмотря на холод, а двое полицейских стояли спиной к толпе. К обочине приткнулась «скорая помощь», дверцы ее были открыты.

У Кэти сжалось сердце от страха, и она побежала. Лифт не работал, конечно. Она бегом поднялась на четвертый этаж, остановилась, переводя дыхание, сорвала с ног туфли и пробежала еще два этажа вверх.

«Это не у нашей двери», — думала она, сворачивая за угол и влетая в знакомый холл. Тут кто-то сказал: «Это его дочь, ей можно». А мисс Браун, жившая под ними, которая вечно жаловалась, что Кэти слишком громко включает пластинки, сказала: «Иди к матери, милочка». О чем это она?

Лицо матери казалось застывшим среди неспокойной массы незнакомых людей и соседей.

— Кэти, — прошептала она, — где ты была? Мы тебя везде искали… — Голос ее вдруг стал резким. — Он не имел никакого права это делать. Ты же еще не кончила школу… Не надо было ему это делать… У нас было положение и похуже, чем сокращенный рабочий день. Конечно, мы тогда были молодыми, а это большая разница… Он чувствовал себя старым… А как же, по его мнению, чувствовала себя я?

— Только ты этого не делай! — закричала Кэти.

— Я-то уж нет, — сказала мать. — Мужчин вообще умирает больше.

Они вместе прибрали квартиру, чувствуя необходимость в какой-то физической работе — так кошка может сидеть и спокойно умываться, хотя только что едва спаслась от гибели…


Вечера, которые проводила группа, были теперь совсем другими. Да и не группой они себя чувствовали, а стайкой. Слишком уж все изменилось, как изменились и они сами.

Сначала не стало хватать кофе, потом сахара. Бензин нормировали, образовался черный рынок нейлоновых чулок, кожаных туфель и автопокрышек. Все это делало группу беспокойной, чтобы вот так просто сидеть в «Тропической ночи».

И чем очевиднее были признаки Кризиса, как стали его называть, тем невежливее считалось говорить о них. Разрыв между поколениями увеличился, потому что молодые, напротив, постоянно говорили о самоубийстве и любили бросить между прочим: «Пойдите и сделайте это» — автобусным кондукторам, учителям, полицейским, с которыми они почему-то не ладили.


Эрни Уилсон стал главарем ганга, образовавшегося из остатков прежней школьной группы и тех, кто или стал подрабатывать, или воровать, торговать дефицитом, заселяя понемногу дома и квартиры людей, которые «сделали это». После смерти жильцов дома оставались пустыми, быстро ветшали, и вселиться в них было нетрудно.

— Поехали ко мне домой, — сказал как-то Эрни. — В мой новый дом. Там шикарно. Есть кресло, покрытое настоящей белой кожей, а не пластиком.

Это была фешенебельная часть Челси, вблизи Парадайз Уок и Флад-стрит.

— О, смотрите, он правду сказал про кресло! — закричала Кэт, когда они оказались у Эрни.

— Думаешь, я когда-нибудь лгал? — проворчал Эрни.

Кэти несколько смутилась. Впервые Эрни интересовало чье-то мнение, да еще мнение девочки.

Девочки сняли туфли, мальчики пиджаки. Пили сидр из кувшинов, пиво из бутылок. Когда устали, принялись есть холодные печеные бобы: Эрни натащил целую груду консервов из магазина, хозяин которого сделал это на прошлой неделе. Потом разбились на пары. Те мальчики, кто остался без пары, ушли искать другую вечеринку.

Эрни был с Кэти. Положение главаря ганга имело свои преимущества: с королевским безразличием они прошли во внутреннюю спальню.

— Какой потрясный ковер, — восхитилась Кэти. — Кто был этот человек?

Эрни хмыкнул. Он был занят: расстегивал ей блузку и снимал лифчик. В нем была та грубоватая бездумная прямота, которая нравилась Кэти. И какая-то непредсказуемость.

— Он был архитектором, — наконец ответил он. — У него, была маленькая парусная лодка, и однажды в уик-энд он загрузил ее жратвой, выпивкой и ушел в море. Можно сказать, новый способ сделать это.

— Все-таки дождался уик-энда… Вот что для них типично, — заметила Кэти. Теперь на ней были только трусики, она сняла с Эрни рубашку и прижалась к нему, болтая неизвестно о чем, пока у нее не перехватило дыхание.


Потирая глаза и притворяясь, что другую руку ободрала выросшая на подбородке щетина, Эрни медленно вошел в главную комнату.

— Осторожно — диски! — завопил кто-то из гостей.

Эрни наступил на кучу пластинок и, чтобы не казаться смущенным, раскидал ногами обломки.

— Ну, Эрни, — надулась Кэти.

— Чего тебе? Не нравится мусор? Мало здесь другого мусора?

Мальчики и девочки с пристыженным видом стали запихивать битые бутылки и пластинки под кушетку.

Эрни вдруг рассмеялся:

— Знаете что? Пора мне подыскать себе новый дом. Так давайте покончим с этим и отвалим отсюда.

Они принялись за работу под звуки единственной уцелевшей пластинки. Вначале они взяли все до единой тарелки, чашки и вазы и разбили их на грязном ковре. Потом мальчики стали пробовать свою силу на мебели, сделали дубинки из ножек стульев и методично уничтожили все картины под стеклом.

Шторы оборвали, окна разбили. Из разных обломков навалили кучу посреди главной комнаты и попытались поджечь, но она подымила и погасла.

— Ладно, — сказал Эрни, — уходим. Он убил себя, а мы убили его дом.

Они выбежали на улицу. Вместе с домом самоубийцы Эрни присвоил и его машину. Он сделал повелительный жест Чарли, у которого на руке висела одна из самых красивых девочек:

— На заднее сиденье.

Сам с Кэти сел впереди.


Девушку Чарли высадили у ее дома, а остальные поехали дальше, в квартиру Кэти. Там все казалось чистым, тесным и маленьким по сравнению с домом, который они недавно оставили.

— Мамаша, наверное, пошла добывать продукты, — сказала Кэти. — Но у нас еще есть несколько пакетиков чая. Я приготовлю. — Она пошла в кухню и на плите увидела записку.

«Дорогая Кэти!

Вот уж не думала, что буду писать тебе это письмо. Даже после того, как твой отец сделал это, я думала — ну что ж, бывало и похуже. И еще я думала, что у тебя есть только я.

А сейчас я вижу, что уже не нужна тебе, и, Кэти, я так устала, ты не знаешь, как я устала. Надеюсь, что у тебя никогда так не будет.

В чем-то ты старше меня, Кэти, и это еще одна причина, почему я не хочу продолжать. Я знаю, что ты и без меня справишься.

Я ухожу подальше, чтобы сделать это, так что тебе не будет никакого беспокойства, дорогая. Жаль только, что я не увижу внуков, но, может, у тебя и не будет детей. Я хочу сказать, жизнь пошла такая, что девушку нельзя осуждать, если она рожать откажется. Еще я хотела сказать тебе, что родила я тебя очень легко, мне приятно было. Если и была боль, я ее не помню.

У меня есть одна из этих „легких“ таблеток от знакомого твоего отца — я ничего не почувствую.

Прощай, Кэти. Твоя старая мама.

P.S. Я бы не сделала это, если бы не чувствовала себя такой усталой».

К этому времени закипела вода, Кэти сделала чай и подала его остальным. И только потом показала письмо.

— Найди себе другое место, — посоветовал Эрни. — Мы поможем.

— Да, — присоединился Чарли. — Иначе ты будешь тут сидеть и киснуть. Или полиция в приют отправит.

— Премного благодарна за участие, — пробормотала Кэти, думая о том, что Эрни сказал: «Найди себе другое место», а не предложил жить с ним.

— Я уложу свою одежду, и поедем искать мне дом, — объявила она.


— Не будем себя обманывать, Алф, — сказал редактор. — Вас и ваши дурацкие Центры помощи премьер-министр назвал «единственной объединяющей и вселяющей надежду силой в стране». Он выразился таким образом, Алф, при архиепископе, правлении Контрольной комиссии и прочих, кто занимается Кризисом. Не думаю, что это им понравилось. Но дело в том, Алф, что они хотят с вами встретиться.

— Какие цифры в газетах?

— Вот к этому я и веду. Так много всего скрывалось, столько гражданских служащих покончило с собой, что уже никто не знает, что происходит в действительности. Мы сорвались в пропасть, если хотите знать.

— Но вы же не знаете и половины того, что делается в моих Центрах помощи. Я вам не рассказывал, потому что напечатать это все равно нельзя. Так вот, вам я могу сказать. Некоторые даже встают на колени и молятся: «Алф, спасите нас!» — и еще многое другое.

— Об этом лучше не говорить архиепископу.

— Он знает.


Черный «ягуар» Алфа с наклеенным на ветровое стекло желтым символом Контрольной комиссии — эта наклейка была универсальным пропуском — пробивался по грудам мусора. Время от времени бульдозеры Чрезвычайной службы сгребали мусор с главных дорог и тут же сжигали весь этот хлам.

Уайтхолл, разумеется, держали в чистоте. Алф с хрустом преодолел последние футы толстого ковра из картонных стаканчиков от мороженого, газет и пустых сигаретных пачек, устилающего Стрэнд, и прибавил скорость, объезжая площадь.

Очевидно, его ждали — двое специальных полицейских Контрольной комиссии выступили вперед и проводили его в здание.

В совещании принимали участие уцелевшие «шишки» из средств массовой информации, три популярных спортивных героя, двое известных ведущих телепрограмм, крупные гражданские служащие. Раньше, до Кризиса, Алф Сосед в такое общество никогда бы не попал. «Вот и я стал фигурой, но только тогда, когда все полетело к чертям, — с горечью подумал он. — Такова жизнь».

Подали «херес» и бисквиты — тех сортов, которые исчезли уже и с черного рынка. Все расселись за большим столом, крышка которого была обтянута кожей.

Председатель тем временем объяснял:

— …И вот министр подумал, что такая полуофициальная группа, как наша, могла бы быть полезной косвенным образом и самому министру. На чисто консультативной основе, конечно, относительно путей и средств «борьбы с гнилью», как говорят у нас в департаменте…

Алф смутно осознавал, что часть этого представления разыгрывается лично для него. Остальные, кто находился здесь, называли друг друга просто по имени и были на один лишь невидимый ранг ниже тех, кто управлял страной. А он — новичок, в котором нуждаются.

Неожиданно в голосе председателя появилось волнение.

— …Самое прискорбное в тенденции то, что самоубийство совершает все большее количество молодых людей, — он назвал соответствующие цифры. — Правда, самых молодых среди них нет совсем… Хотя… все труднее получать надежные цифры, так как очень многие в Контрольной комиссии, несмотря на недавнее значительное увеличение окладов, увольняются после нескольких недель работы.

После небольшой паузы круглолицый человек лет пятидесяти, директор независимого канала телевидения, сказал:

— Очень хорошо, что тинейджеры этого не делают. Да, я считаю, что на этот стержень можно насадить всю пропагандистскую кампанию. Передавать что-нибудь веселенькое, побольше секса. Нужно показать жизнь привлекательной, она ведь и в самом деле такая.

Когда председатель предоставил слово Алфу, он высказался:

— А знаете, вот о чем я думал, слушая вас всех… не слишком ли много времени уделяется тем, кто сделал это? Может быть, целесообразнее было бы разобраться в тех, кто этого не сделал? Надо понять, что позволяет им жить. Мы уже провели анализ в главной конторе, вопросники прислали мои Центры помощи.

Алф раздал присутствующим несколько документов. После этого было решено оказывать Центрам помощи Алфа еще большую полуофициальную помощь. Алфа попросили подготовить доклад об отношении молодых людей к его Центрам помощи.

В его кабинете личный помощник пережевывал кучу телетайпных лент и телеграмм.

— Что-нибудь новое? — спросил Алф.

— Кое-что, пожалуй, есть. Вот. Впервые слышу о том, чтобы это делали вместе. В маленькой деревушке это делали группой. В каком-то рыбацком поселке приходский совет досрочно закончил свою встречу и в полном составе утопился. Будем печатать? Можно запросить фотографии; насколько я знаю, там жены плачут на берегу. Запросить фото?

— Дай-ка мне минутку подумать.

— Думать — это для вас что-то новенькое, — пробормотал личный помощник Алфа и вернулся к работе.


Алф Сосед принялся искать в своих досье подробности тех случаев, которые он расследовал еще до того, как было официально признано существование Кризиса. У него было смутное воспоминание о каком-то эпизоде, когда одна симпатичная девочка не захотела лезть в машину… Как звали того самика, что потом сделал это? (Уничижительное слово «самик» для обозначения самоубийц было придумано рекламной фирмой специально для Контрольной комиссии. Слово прижилось, но, конечно, самоубийств от этого не стало меньше.)

И вот он наткнулся на имя Билли Оливер — учитель, 53. Окно на работе. Контакт — Теллен, местный журналист. Имелась пометка карандашом: «Тоже сделал это. Сообщили дети». Дальше шел телефонный номер и два адреса.

Два грузовика трупной службы, подбиравшей самиков, сделавших это на улицах, неслись ему навстречу не по своей стороне дороги, и Алф, быстро отвернув в сторону, высунулся из окошка и обругал водителей. Дальше, до самого пригорода, дорога была пустой.

Алф узнал район и угол станции подземки, где когда-то его встретил репортеришка из местного листка. И он решил поездить по окрестностям. Высокие жилые дома грязно-лимонного и сливового цвета выделялись на фоне странного темно-сиреневого неба. Пустые улицы были забиты переполненными мусорными ящиками, везде — следы костров. Ржавели брошенные машины…

На одну из таких машин и налетел Алф, когда ветром ему бросило старую газету на ветровое стекло. Он не пострадал, однако машину стукнуло порядочно.

Хотя вокруг никого не было видно, Алф, выйдя из машины, картинно покачал головой и сказал вслух:

— Боже мой, что же будет дальше?

Фары машины были разбиты, весь передок смят, но он считал, что автомобиль еще сможет двигаться.

Вся улица была тихой и пустынной. Но вот несколько фигурок вывернули из-за угла и медленно направились к нему. Алф быстро сел за руль и завел двигатель. Машина замурлыкала, как обычно, и… пошла назад. Тут оказалось, что руль заклинило, и он не двигался ни на дюйм. Алф еще раз крутанул рулевое колесо, и кисть правой руки, мокрая от пота, соскользнула. Автоматически, чтобы сохранить равновесие, нога пошла вперед и чуть надавила на акселератор. Идя по дуге, машина опять ударилась в тот же старый брошенный автомобиль, но уже задним бампером. Алф похолодел. Уголком глаза он наблюдал за группой подростков, которые ужепоказывали на него пальцами и переговаривались.

Он вышел из машины. Несколько тинейджеров — четыре мальчика и три девочки — остановились неподалеку и молча смотрели на него.

— Ехай дальше, дядя, — крикнул один из мальчиков. — Давай кругами и кругами: у тебя это здорово получается.

Алф наклонился, притворяясь, что изучает переднюю ось. Он ничего там не видел, кроме забрызганного грязью металла. Когда он распрямился, ребята по-прежнему просто смотрели на него. Одно-два лица показались ему смутно знакомыми.

— Это Алф Сосед, — обронила вдруг одна из девочек.

— Совершенно верно, дети, — оживленно заговорил Алф. — Я — Алф Сосед, и вы меня знаете по телевизору.

— Слишком хорошо.

— Ну, тогда как насчет того, чтобы помочь мне? Мне нужна другая машина, которая еще на ходу. А за этой я пришлю позже.

— Ни шанса.

Казалось, ребята чего-то ждали — что-то должно было случиться. Зная, что все это бесполезно, и отчасти надеясь на чудо, Алф сел в машину и завел ее. Машина рывком описала новую дугу и воткнулась смятой кормой в стену ржавеющих автомобилей. Алф истерически разрыдался. А рядом заходились хохотом семеро подростков.

Алф, весь вне себя от раздражения, начал осыпать их ругательствами. Он опять вышел из машины и подошел к веселящимся девочкам и мальчикам.

— Я приехал сюда только для того, — продолжал Алф, — чтобы помочь всем. Я хотел спросить, чем смогли бы помочь вы, молодые. Вы — те самые, кого я искал. — Вспомнив о своей миссии, он взял себя в руки и стал рассказывать о статистике, намекать на полученную секретную информацию. Подростки молча и безучастно смотрели на него.

— Ну, может, устроим встречу, ребята? У меня много идей для сценариев. Мы бы посидели, поговорили, может, и поспорили бы немного… А потом бы вы рассказали о причинах, по которым не надо делать это, а…

— О каких причинах? — спросил самый высокий и самый хорошо одетый из парней.

— Ладно. Пока хотя бы помогите мне найти машину, — сказал Алф.

Никто не шелохнулся.

Тогда Алф повернулся к своему «ягуару», опять сел за руль, включил двигатель. И… снова полетел по сумасшедшей дуге. Алф полностью потерял контроль над собой.

…Из-за угла вынырнул грузовик трупной службы, реквизированный у прачечной. На ветровом стекле еще осталась реклама: «Качество и сервис». Водитель был пьян, и грузовик шел зигзагами. Алф же едва управлял своей машиной. И тут ему на ветровое стекло упал еще один газетный лист — мусора в воздухе носилось великое множество. Алф выругался, нажимая на тормоза. Когда грузовик врезался в него, передняя часть машины, казалось, взорвалась. Яркие брызги стекла взметнулись в воздух, а газета теперь прилипла к лицу.



Алф сорвал газету с лица, и в глаза бросился знакомый шрифт. Это была одна из его давних забытых статей:

«Нужно ли шлепать девочек-тинейджеров? Кто говорит — да, кто говорит — нет. А вы что думаете, приятели?»

Он попробовал шевельнуть ногой и с недоумением уставился вниз, ему показалось, что ног нет. Но они там были… При столкновении, должно быть, образовалась дыра в крыше, потому что через нее падал дождь, странный тяжелый красный дождь, размачивая газетную бумагу, пропитывая пиджак и рубашку. Дети подбежали к нему, стали заглядывать в окно.

— Теперь мы никогда не решим спор. Уже не докажешь, собирался ли он сделать это или нет.

— Собирался, точно собирался.

— Теперь не докажешь.

А какая разница?


Национальный Совет Бинго принял на себя все оставшиеся финансы обанкротившихся страховых компаний. Расположившись в здании бывшего Английского банка, НАЦБИНСО регулировал вопросы бартерного обмена. И не потребовалось формальной отмены фунта стерлингов.

Залы Бинго стали центром экономической жизни, а также местом встречи молодых и еще живых старых.

Процедура обмена отчасти напоминала игру в лото, где ставками служили обычно два яйца или сигарета, а лучшими призами сейчас, когда с электричеством становилось все хуже, — бензин, консервы, запчасти к машинам и лекарства.

Теперь девушки больше боялись беременности, чем когда-либо в истории. Эрни высказался по этому поводу очень точно, когда он, Кэти, Чарли Берроуз и последняя девушка Чарли, Эстелла, пухленькая блондинка, шли однажды к рыночной зоне вблизи зала Бинго.

— Девушка, которая сейчас заработает брюхо, не может остаться со своим гангом, во всяком случае, в нашем. Она уже не годится для драки или налета: может только сидеть и готовить пищу… А потом у нас появится лишний рот, который нужно кормить. И этот рот ничего гангу не приносит — вы меня понимаете?

— Говорят, есть настоящий студент-медик, который делает аборты. Почти как раньше, когда оперировали врачи старых. Но для того, чтобы студент занялся тобой, нужно поручительство охранника НАЦБИНСО, — хихикнула Кэти. — Это все равно, что показывать брачное свидетельство в старые времена. А я бы с охранником не пошла, даже ради этого. — Она улыбнулась Эрни, показывая, что вопрос о ребенке никогда не возникнет.

Они подошли к зданию, где располагался зал Бинго. До его открытия оставался еще час. И уличные торговцы, все моложе двадцати лет, оглашали свои товары и цены:

— Говядина, говядина, беру бензин! Имбирные пряники на яйца, два за полдюжины!

У Кэти было полгаллона бензина в маленьких фляжках из-под бренди, который она хотела обменять на нейлоновые чулки. Цена опять поднялась. Новых-то не делали.

— Вот эти — последние, что ты увидишь на здешнем рынке, — сказал торговец. — Когда мой запас кончится — все!

— Найду, — заявила Кэти с достоинством партнерши главаря ганга.

— Когда найдешь, обязательно скажи мне.

Она уже собиралась платить, когда подошел Эрни. Он наблюдал, как Кэти отдает бензин.

— Дай ей еще две пары, — вдруг сказал Эрни. Глаза его уперлись в землю, под прилавок.

— Вот уж никак, приятель, — торговец отбросил локон черных волос, моргнув хитрым глазом и расправляя плечи. — С какой стати? Ты слышал, что я сказал молодой даме. Их совсем мало, а скоро совсем не будет.

— Еще две пары — или потеряешь все.

— Вы только посмотрите, кто это говорит!

— Ну, ладно! — Эрни нырнул под прилавок. Спустя мгновение торговец грохнулся на спину, как будто у него подкосились ноги. Это Эрни схватил его за лодыжки.

Подбежал отряд охраны торговцев, воздух наполнили крики и треск опрокидываемых прилавков.

Один из охранников протолкался к их прилавку, отпихнул его в сторону и уже собирался ударить Эрни дубинкой по голове, но Кэти схватила его за руку. И тут она очень удивилась: без малейшего колебания парень обрушил дубинку на ее голову. Кэти ожидала каких-нибудь слов вроде: «А ты чего лезешь сюда!» — или еще что-то подобное. В следующую секунду ей стало плохо до тошноты, а воздух, казалось, превратился в вату. Как будто издалека она различала слова Чарли Берроуза:

— Идем, Кэти. Старайся идти. Старайся. Еще немного.

Они добрались до цементных ступенек зала Бинго. Рядом был Чарли.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо.

Драка теперь шла по всей территории рынка.

Чарли неторопливо пошел вниз по ступенькам; ему, совершенно очевидно, было скучно, он шел выполнять свой долг. И по какой-то непонятной причине Кэти позвала:

— Чарли, вернись!

Он обернулся:

— Но ты ведь уже в порядке, разве нет?

— Я хочу сказать, все это кончится через минуту, наши ребята побеждают, — запинаясь, проговорила Кэти.

Он посмотрел на нее, как бы говоря: «При чем тут это?» — и ушел.

Кэти сидела и наблюдала, как летают в воздухе обломки прилавков. Ее ганг побеждал. Еще слышались вопли и ругательства, но бой уже стихал, и вскоре Эрни смог посмотреть в ее сторону и махнул рукой. Улеглась поднятая бойцами пыль. Эрни, захватив шею какого-то парня в сгиб локтя, тащил его к Кэти. Каждые несколько шагов он останавливался и, ухмыляясь, бил пленного в лицо кулаком, блестевшим от крови.

Эрни добрался до ступеней, и пленный рухнул к его ногам. Кэти спустилась вниз.

— Вот он, Кэт. Это он тебя ударил, — Эрни пнул лежавшего парня без особой злобы, даже не взглянув на него.

— Да отпусти ты его, — взмолилась Кэти. — Хватит на сегодня драк.

— Что ты понимаешь? — громко сказал Эрни, еще раз легонько пнув парня. — Он ударил тебя, а ты — моя девушка, ясно? Нельзя, чтобы говорили, будто у главаря ганга с улицы Сили побили девушку, а он отпустил этого человека.

Подошел Чарли, потирая ссадину на руке.

— Ну как ты, Кэти? — спросил он.

Она улыбнулась ему:

— Все о'кэй. — А сама подумала: «Эрни об этом даже не спросил».

Тут подъехали четыре грузовика и две сопровождающие машины. Из грузовиков выскочили стройные молодые люди в красивых кителях с чрезмерно широкими плечами. У них были старые армейские винтовки, с ремней свисали дубинки с шипами. Они встали спинами к грузовикам, лицами к толпе.

Их брюки из пластика, напоминавшего змеиную кожу, переливались на осеннем солнце.

Начали разгружать призы.

Они отдали немного нейлона за вход и вошли в зал Бинго. Ставками номинально служили яйца, но всем раздавали списки бартерных эквивалентов. Начался розыгрыш. Все механические и электронные приспособления для игры в бинго давно испортились, и сейчас просто висела огромная шахматная доска с крючками, на которых картонные листки закрывали названный номер.

Все в зале сидели и наблюдали за пустым ритуалом выкликания номеров и проверкой карточек. Главные призы представляли собой продукты питания или одежду.

Эрни все это время молчал. И вдруг взорвался:

— В этом розыгрыше была какая-то мухлевка! Некоторые из постоянных посетителей уходили за сцену, показывали какие-то карточки и получали белый конверт.

— Комиссионные.

— Что может лежать в конверте? Ты просто живешь в прошлом, мальчик Чарли!

— Я не имею в виду наличные. Может быть, какое-то обязательство от НАЦБИНСО…

Мужчина средних лет, с робким, серым лицом вышел из зала. Он осторожно обошел труп парня, которого убил Эрни, и посмотрел по сторонам, как бы говоря: «Где же трупная машина?», потом суетливо засунул белый пакетик в карман и нервно огладил пиджак.

— Эй, старикан, куда направляешься? — окликнул его выходящий из зала Эрни.

— Оставь его в покое, — поморщилась Кэти.

— А что там у тебя в пиджаке, старикан? — не унимался Эрни.

Серолицый мужчина слабо улыбнулся ему и торопливо зашагал по улице. Мальчики стали догонять мужчину. Эрни пихнул его раскрытой ладонью, и мужчина, пятясь, наткнулся на другого парня из ганга, а тот, в свою очередь, бросил его прямо на Эрни.

— Ты что толкаешься? — притворно возмутился вожак ганга.

— Извините, я не хотел, вы понимаете, что я не хотел… — Мужчина говорил плаксивым, жалобным голосом.

— Тогда почему ты не сделал это? — очень серьезно спросил его Эрни.

Маленький серый человечек вдруг распрямился и, хотя продолжал дрожать, сказал достаточно твердым голосом:

— Вот вы и сделайте это со мной, если такие храбрые. Вас тут достаточно много… — Последовала неловкая пауза. — Я знаю, что тебя грызет, сынок, — быстро заговорил мужчина внезапно крепким голосом. — Твои родители сделали это, и тебе хочется мстить за них. Так вот, лучше бы ты больше уважал их, пока они были живы.

— Вот как… — фыркнул Эрни. — Теперь выясняется, что мы во всем виноваты.

— Я этого не говорил. Я просто объяснял, почему ты себя так ведешь. Почему вы все так живете. Вы привыкли рисоваться перед людьми старше себя. Теперь таких почти не осталось, и вы не знаете, что делать. Что ж, придется вам немного повзрослеть, сынок. — Старик остановился перевести дыхание, и боевой дух сразу выветрился из него.

— Продолжай, — сказал Чарли. — Мы слушаем.

— Не обижайтесь, ребята. Вы — хорошие ребята, правда, я знаю. Как насчет того, чтобы отпустить меня? Вы уже позабавились…

Стало очень тихо. Маленький человечек, помаргивая, улыбался им. Он казался еще меньше, чем несколько минут назад.

Вдруг заговорила Кэти:

— Вы первый из стариков, кто пытался хоть что-то сказать нам об этом, кто был хоть немного смелым. А теперь вы опять стали как все остальные. Продолжайте… Расскажите нам, что собирались рассказать. Не бойтесь. — Она протянула руку к Эрни, как бы показывая, что при необходимости сможет его усмирить.

— Да, верно, — закивал человечек. — Не надо обижаться… Я немного вспылил, но ведь я никого не обидел, да, ребята?

— Что это за игру вы тут вдвоем затеяли? — прорычал Эрни. — Ты же знаешь, Кэти, какие они все!

Кэти молчала, а Чарли пожал плечами, признавая ошибку. В отместку он пихнул человечка и спросил:

— Что они тебе там дали в белом конверте? Ты спрятал конверт в этот карман.

— Ничего… — притворился удивленным человечек. — Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать, молодые джентльмены.

Без слов ему распахнули пиджак, оборвав две пуговицы. Эрни держал ему руки за спиной, а Чарли вытащил конверт из внутреннего кармана.

Все сдвинулись в кучку, и Чарли вскрыл конверт. На ладонь ему выпали две белые таблетки.

— «Легкие» таблетки, — воскликнул он. — И вся эта возня из-за двух «легких» таблеток.

— Их теперь очень мало. Наверное, НАЦБИНСО собрал все остатки и раздает их регулярным игрокам. А таблетки можно менять на консервы, бензин, что угодно.

— Может, они сами ими пользуются. Тогда залы Бинго сами убивают своих клиентов…

Эрни вдруг забрал таблетки у Чарли.

— Вот, — сказал он, протягивая их маленькому человечку. — Теперь проваливай.

— Спасибо, парень, я же говорил, что ты хороший мальчик, — старик чуть не кланялся, поворачиваясь, чтобы отбежать подальше.

Ганг медленно пошел назад. Парни были усталые после драки, девушки отчего-то печальные.

Старик долго смотрел им вслед. Когда они скрылись из виду, он поднес ладонь ко рту и проглотил таблетки.

Выцветшие печати Контрольной комиссии, предназначенные первоначально для отпугивания воров — до появления родственников или вмешательства местных властей, — теперь просто говорили о том, что место свободно. Они быстро нашли квартиру, притащили пиво и консервы из тайника, известного только главным в ганге с улицы Сили, и устроили вечеринку.

Атмосфера была невеселая. Кэти помешивала консервированные бобы и сосиски в большом блюде, подвешенном над электрическим обогревателем. Поставив первый диск, мальчики открывали бутылки с пивом. Эти вечеринки, которые обычно растягивались на всю ночь, давно приелись: походили одна на одну и различались только ссорами и сменой партнеров.

— Скучно, — сказала Кэти Эстелле.

Кое-кто из мальчиков уже начал принюхиваться к пище.

— Ждите, — сухо заметила Кэти.

— Кэти говорит, сегодня скучновато, потому что тот старый тип настроение испортил, — объявила Эстелла.

— Нет, нет, нет, — помотал головой Эрни. — Просто мы голодные.

Лампы порой мигали, а диск начал подвывать, но потом все выровнялось.

— Эти охранники НАЦБИНСО шикарно выглядят, — бестактно прощебетала Эстелла.

— Не такие уж они молодцы, — сказал Эрни. — Просто у них есть винтовки.

— Я слышал, что у них много чего есть в Уиндзорском замке, — подхватил Чарли. — Пушки, много снарядов и патронов, запас бензина. Это сейчас главный арсенал НАЦБИНСО в районе Лондона.

— Уиндзор, — прошипел Эрни, оскаливая зубы. — Уиндзор. — Он передернул плечами: — Когда-нибудь я разберу это место по камешку и покончу с мерзавцами, которые нас избили. Верно, Чарли?

Чарли только кивнул, а Эстелла имела неосторожность ляпнуть:

— Да куда вам! У вас же совсем маленький ганг! А там даже танки есть. Один из тамошних, с которым я провела ночь, мне рассказывал.

— Заткни свою дурацкую пасть! — рявкнул Эрни.

— Ты слышал, что он мне сказал? — Эстелла с воплем обернулась к Чарли.

Тот никак на нее не среагировал, а повернулся к Эрни и задумчиво кивнул:

— Придется все хорошо спланировать. Сначала изучить, что там делается.

— Лучше бы нам об этом забыть, — посоветовала Кэти.

— Забыть, забыть… Старики и начали умирать отчасти потому, что привыкли легко сдаваться.

— Я не это имела в виду. Ты же знаешь.

— Но ты так сказала.

Чтобы разрядить обстановку, Кэти сказала:

— Ты говоришь, что старики начали умирать отчасти потому, что привыкли легко сдаваться. Тот старикан, которого мы сегодня видели, он же для всех них типичный. Какие могут быть еще причины?

Эрни хорошо умел драться, но в подобных диспутах пасовал.

— Они были такие умные, — выпалил вдруг Чарли. — Они были такие умные в придумывании ответов.

Что бы ни случилось, у них на все был готов ответ: якобы они все об этом знают, все это уже было раньше. И им ничего не оставалось, кроме как гоняться за вещами. Такими вещами, которыми можно было бы похвастаться перед другими. Машина больше, чем у других, дом больше, чем у других; обязательно кинопроектор, чтобы показывать друг другу фильмы об отпуске на море. Хорошо еще они стали делать это. Иначе от скуки они устроили бы еще одну войну, может быть, даже с водородной бомбой. Вспомните, сколько было шума на военную тему — кинофильмы, парады, знамена, ТВ. Похвалялись тем, какими храбрыми они были когда-то, когда жили «в добром старом времени». А когда мы не хотели сидеть и аплодировать им, они говорили, что с нами что-то не в порядке. Чтобы ни о чем не думать, они молились Богу, пили пиво и смотрели варьете по ТВ. Они убили своего Бога в последних двух мировых войнах и в концентрационных лагерях. Но даже такие записные кретины, как они, уже не могли верить в Любящего Отца после этих войн, так что им ничего не осталось… понимаете? Когда мы отказались аплодировать им, они посмотрели на себя и то, что они увидели, заставило их делать это… — Он помолчал, откинул волосы, упавшие на глаза.

Все молчали.

— Их оставила надежда, — просто сказала Эстелла. И хихикнула: — Однако пока есть жизнь, есть надежда, а пока есть надежда, есть жизнь, да, Чарли?

И это сняло напряжение.

— Ну, мы-то совсем другие, — отметила Эстелла. — Это старичье убивало друг друга на войне и… везде. Что за люди, подумать только. Но теперь мы от них избавились, и все теперь — наше.

— То, что осталось, ты хочешь сказать, — заметил Эрни.

Больше разговоров не было, все пошли танцевать. Стало жарко, и открыли окна. Время от времени какая-нибудь пара останавливалась, задыхаясь, у подоконника и выглядывала наружу — стояли обнявшись, бедро к бедру, и смотрели.

Вдруг пропало электричество, проигрыватель захрипел и умолк.

Эрни завопил в голос, требуя электричества и угрожая, что в противном случае пойдет на электростанцию и перебьет все старичье. На его крики пришли другие.

— Слушай, Эрни, — сообщил один из мальчиков. — Погасли все огни. Мы были на крыше, когда ты… когда это произошло, и все огни Лондона погасли сразу. Не только в этом районе.

Эрни упал на пол. Он хрипло зарычал:

— Старые, пусть они гниют в аду, в аду, в аду…

Кэти встала рядом с ним на колени.

— Уйдите, — попросила она. — Уйдите. Оставьте нас.

Подростки повиновались.

— Не думаю, что огни когда-нибудь зажгутся вновь, — сказал мальчик, сообщивший о погасших огнях Лондона.

Часть вторая. Король в замке

Главные в ганге с улицы Сили собрались в запыленном фойе давно брошенного кинотеатра. Кино всегда строилось с тем расчетом, чтобы в него было трудно попасть просто так, и сейчас, при опущенном стальном экране, его легко было оборонять. Здесь они жили, отсюда совершали набеги.

Эрни выступал за массированную атаку на Уиндзорский замок.

— Там все, что нахапал себе НАЦБИНСО, — сказал он. — Все продукты и бензин, одежда, простыни, рубашки, нейлон и девчачьи платья, лекарства, оружие, запчасти для любых машин и мотоциклов… Когда мы это захватим, не о чем будет беспокоиться.

— А кто тут беспокоится? — поинтересовался Чарли.

— Ты просто хочешь отомстить, — сказала Кэти.

Кэти посмотрела на Чарли, ожидая, что он ее поддержит, но тот лишь раздраженно буркнул:

— Эрни прав.

Чарли часто не соглашался с Эрни, но только по маловажным вопросам, в главном же они всегда были заодно, а о мелочах представляли гадать девчонкам.

— Эрни прав, — повторил он. — Там много добра. Вопрос в том — сможем ли мы его взять. Мы не знаем, насколько большой ганг держит Уиндзор; не знаем, что может случиться по дороге туда. Я слышал, большая толпа живет в Лондонском аэропорту, они берут пошлину со всех на дороге А4.

— Это верно, — вставил Роберт Сенделл, который стал в ганге главным по вопросам разведки. — Их мотоциклы работают на авиационном горючем. Даже если пробьешься через дорожные заграждения, все равно догонят.

Стало тихо. Всем, кто собрался в этом «зале совета», было от пятнадцати до девятнадцати лет. Они с удовольствием играли роль Генерального штаба, но в то же время понимали, что это серьезно. Мир принадлежит им.

— Я предлагаю, — сказал Чарли, поднимая глаза, — поручить разведке Боба собрать больше данных. Что скажешь, Боб?

Роберт Сенделл, запинаясь, начал что-то бормотать о трудностях и нехватке людей.

Ему помогла Кэти:

— Кого послать? На всей территории отсюда до Уиндзора прочно сидят ганги. Нашего человека могут поймать и сделать рабом или еще что-нибудь…

— Я сам поеду, — заявил Роберт. — Я… я…

Чарли посмотрел на Эрни и подмигнул: совершенно очевидно, что их начальник разведки хочет произвести впечатление на Кэти.

— О'кэй, — одобрил Эрни. — Давайте не будем ссориться. Нам нужна информация, вот и все.

Кэти командовала продуктовым складом в ганге с улицы Сили. Когда совещание кончилось, она повела туда Роберта Сенделла — собрать ему припасы на дорогу.

— Возьми на два или три дня, — деловито посоветовала Кэти. — Никогда не знаешь, что может случиться в пути…

Вокруг них собралась группа детей.

— Куда едешь, Роберт?

— Кэти, куда это он?

— Кэти, а что у нас на ужин?..

Роберт уложил припасы, и Кэти, взяв у дежурной книгу учета, поставила свои инициалы в графе выдачи. Вместе они подошли к двери со старой табличкой «Управляющий». Роберт открыл дверь. Когда они вошли, послышался испуганный девичий вскрик, мелькнули бронзового цвета чулки. Главарь ганга нырнул за кресло, потом медленно поднялся.

— Стучаться надо, когда входите, — прошипел он.

— Я… я… Мы… из… извини… — начал Роберт.

Кэти просто сказала:

— Для всего есть время и место, Эрни.

Покрасневшая светловолосая девушка лет шестнадцати, ее звали Джоан, которая на этой неделе оставила свой ганг и своего мальчика, скользнула к выходу, поправляя широкий пояс и держа туфли в руке. Роберт отступил в сторону и открыл ей дорогу.

— Спасибо, Боб, — поблагодарила девушка. Их глаза встретились.

Эрни, который уже полностью пришел в себя, развернул на столе карту Лондона:

— Мы выедем все и будем сопровождать тебя до Хестона или Хаунслоу — в общем, на запад. Там оглядимся, возможно, повозимся немного с местным гангом, если он там есть, а ты потихоньку поезжай себе дальше. Потом мы все повернем назад с большим шумом: пусть думают, что это всего лишь какой-то ганг сделал налет и убрался обратно.


Над зданием кинотеатра развевался флаг ганга с улицы Сили: на белом пластиковом фоне тигриная голова и два черепа с перекрещенными костями. Такой же символ был на спине кожаной куртки Эрни. У других членов ганга на всевозможных бляхах изображалась точно такая же тигриная голова с черепами.

Когда после плотного обеда мотогруппа выстроилась перед выездом, вид у нее был внушительный. Впереди были Эрни и Чарли на больших новых «Нортонах», которые взяли в заброшенном мотосалоне. Во время налетов на близлежащие места девочки сидели на задних сиденьях мотоциклов, но сейчас, в этом формальном выезде с демонстрацией силы, они погрузились в автофургон. Там же были дорожные припасы и канистры с бензином. За рулем сидела Кэти. Малыши остались дома — естественно, под присмотром нескольких подростков постарше.

К шасси каждого мотоцикла была приварена автомобильная антенна, и с нее свисал небольшой флажок ганга Сили.

Энди повернулся в седле:

— Пробеги по линии, Чарли. Скажи им, в пути чтоб никаких стычек, но каждый раз, когда будем пересекать границу населенного пункта или въезжать на территорию какого-то ганга, все должны сигналить. Погромче. Скорость не сбрасывать.

Чарли непринужденно сидел на своем мотоцикле, широко расставив ноги в элегантных остроконечных сапогах с меховой оторочкой. Пальцы его легонько барабанили по яркой эмали бензобака. Он посмотрел в глаза Эрни.

— Скажи им сам, — ответил он.

Эти двое были очень близки и понимали друг друга без лишних слов.

— Ты же всегда так делал, — заметил Эрни с некоторым возмущением. — Что с тобой? Ты хуже Кэти. Да. Мне понравилась эта девчонка. Я на нее глаз положил, как только она пришла к нам.

— Ты — главный, Эрни.

— Да что ты говоришь!

— Ты не думай, что можешь вести себя как римский император, вот и все.

— Лекции — это как раз то, что мы получали от старых. Лучше бы они их себе читали. Тогда они были бы еще с нами.

— Не уходи от темы.

— Все на нас смотрят, Чарли, мой мальчик. Извини, если это прозвучало так, будто я тебе приказываю. Ты просто сделай, что нужно, нам же пора ехать.

— Не уходи от темы.

— Ну, скажи, Чарли, им несколько слов. Ведь все смотрят. Им не слышно, но они видят — что-то у нас не в порядке с тобой.

— О'кэй. Мы с тобой потом разберемся: сейчас действительно некогда. Дело в том, что если мы будем вести себя как старые, обманывать и отдавать приказания товарищам, будто они — рабы, ну, тогда мы пойдем тем же путем, что и они, нам и тридцати лет не исполнится. Я знаю.

Чарли легко соскочил с седла и неторопливо прошел вдоль мотогруппы, разъясняя, как следует себя вести. Закончив, влетел в седло. Эрни поднял руку, махнул вперед, и мотогруппа устремилась на пустынные улицы.


Один из агентов Сенделла ранее сообщил, что Уэстуэй держит сильный ганг, живущий в просторных палатах на первом этаже больницы св. Чарлза. Ходили слухи, что пленных они содержат в отвратительных условиях, а некоторых даже вешают. Но слухов вообще было много…

Поэтому Эрни повел своих людей на север, через Табсроуд и Олд Оук-лэйн на Виктория-роуд, намереваясь выбраться на простор захламленной Уэстерн-авеню у перекрестка Лонг-драйв.

Слева Эрни заметил озеро. Ранее озера не было: это разлился старый канал Гранд Юнион, плотины которого, оставленные без присмотра, наконец не выдержали. Залило все железнодорожное депо и маневровые пути. Серые крыши дизельных локомотивов возвышались над поверхностью воды с плавающим хламом, как широкие спины отдыхающих гиппопотамов. Сбившиеся в стайки осиротевшие дети плавали в лодчонках и на плотиках, оглашая воздух пронзительными криками…

Теперь Эрни вел свой ганг на юг, чуть клонясь к востоку по задним улочкам Хаммэрсмита. Он крикнул своему помощнику:

— Может, рискнем проехать через Бродуэй?

— Хорошо, нас много, — Чарли подразумевал, что никакой местный ганг им не страшен: — Боб говорил, там хороший рынок — почему бы нам…

Эрни кивнул, и они на большой скорости срезали угол Иффли-роуд. Большая школа, видневшаяся справа, почему-то не была сожжена, и там жили ее бывшие ученики. Услышав приближение чужих, они быстро протянули через дорогу стальной трос на уровне горла, но эта тактика была хорошо известна гангу с улицы Сили, они и сами ею пользовались. Мотоциклисты стали сворачивать направо и налево — за Эрни и Чарли, но вместо того, чтобы остановить машины, на что рассчитывали местные, выехали на тротуар и помчались, оглушительно сигналя, на ключевые группы у обоих концов троса. Там они стали спрыгивать с мотоциклов — те еще какое-то время ехали по инерции. Приземляясь на полусогнутые ноги, каждый уже держал в руке сорванную с пояса старую мотоциклетную цепь.

Это ошеломило местных, и они быстро отступили к школе. Нападавшие стали их преследовать по широкой асфальтовой площадке для игр, покрытой слоем ржавых консервных банок, гниющих отбросов и всякого хлама.

— Назад! — закричал Эрни. — Оставьте их! Оставьте! Не сейчас. На это место не стоит тратить времени. Больше они к нам не пристанут, и этого достаточно. Где-то здесь должен быть рынок… Поехали…

Они свернули за угол и в изумлении замерли от увиденного. Вся широкая дорога была заполнена такими же мальчиками и девочками, как и они сами. Мир принадлежал молодым. И казалось, все танцевали. Вдаль уходили ряды прилавков с консервными банками, готовой одеждой и прочим. Эрни и Чарли едва успели остановить мотоциклы и не наехать на трех девушек.

Весь ганг остановился и настороженно замер, парни перебирали пальцами мотоциклетные цепи, девушки в фургоне привели в готовность самое мощное и секретное оружие ганга — три автоматические винтовки. Кэти осталась за рулем, готовая или дать задний ход, или рвануть вперед.

Музыка доносилась из холла станции подземки — выстланный плиткой, он служил чем-то вроде усилителя, и получалось раскатистое эхо. Смеющаяся толпа обсуждала ганг с улицы Сили. Слышались выкрики:

— Какие храбрые ребята приехали! И флаг у них тигровый! Какой там флаг — тряпка тигровая!

Эрни был готов ко всему, к любой угрозе, но только не к этому. Здесь им никто не угрожал — и он растерялся. Даже парни не носили ножей, это было видно сразу. Посреди этой веселой толпы их цепи и обвисшие боевые флажки казались глупыми. Он смущенно ухмыльнулся и посмотрел на Чарли.

— Ну, что же ты не отдаешь приказы? — рассмеялся тот.

— Перестань, я же извинился.

— Когда?

— Ну, собирался извиниться. И я не зря тогда сказал, что все на нас смотрят. — Он одарил друга той самой сердечной улыбкой, от которой всегда таяла Кэти. — В норме-то они должны смотреть только на меня, разве нет?

— Что же будем делать? — продолжал Эрни. Он действительно был в затруднении.

— Смешаемся с ними. Будем танцевать вместе со всеми. И заодно узнаем что удастся. Вот и все, — ответил Чарли. — Думаю, наши вещи будут в безопасности. Похоже, у них тут есть свои правила.

— О'кэй, но все равно оставим несколько человек для охраны.

— Конечно.

Они влились в толпу танцующих.

— Где этот тигр-р-р? — шутливо рычали на приехавших. А одна тонкая светловолосая девушка, не переставая извиваться под музыку, остановилась перед Эрни, ее голубые глаза смотрели прямо ему в глаза:

— Сними эту дурацкую куртку. Мы здесь не боимся тигров.

Потом она перевела взгляд на Чарли. Тело ее ритмично извивалось, изумрудно-зеленый свитер не сковывал движений. Больше всего она походила на экзотический цветок, дрожащий под ветром.

Оркестр остановился передохнуть, и толпа потекла к киоскам, где торговали прохладительными напитками в бутылках и банках.

— Присматривай за своим товарищем, — посоветовала девушка Чарли. — Если он не будет задаваться, вам здесь будет о'кэй.

— Ну, тогда введи нас в курс дел, — попросил Чарли.

Втроем они подошли к киоскам. Чарли обнял девушку за талию, когда она скользнула между ними.

— Все очень просто, — сказала она. — Мы и раньше собирались здесь, за несколько миль приезжали. Потом, когда все старые сделали это, тут образовался рынок. Правил никаких нет. Все идет само собой. Если кто-нибудь начнет возникать, его глушат. Нас тут всегда много, понимаешь? Ваши ребята — не первые, кто приезжал сюда, надеясь прихватить что-нибудь из товаров или наших девчонок. И не было еще ни одного ганга, который мог что-нибудь с нами сделать. А некоторые взяли и остались.

— Мы не собираемся оставаться. — Эрни снял куртку и перевесил ее через руку. Теперь никто в толпе на него не смотрел.

— Единственное, чего мы боимся, — это что опять появятся Короли и всех нас прикончат, — сказала девушка Чарли, как будто вид шипучего напитка и консервированного мяса — хлеба давно не было — напомнили ей о теневой стороне их беззаботного существования.

— А кто это такие — «короли»? — спросил Чарли.

— Они приезжают из Уиндзора, — девушка неопределенно махнула рукой. — У них есть пушки и много еще чего. Даже, говорят, танки. И они могли бы здесь все захватить, если б захотели, но тогда сюда ничего не будет поступать.

— Главное, чтобы они сегодня не появились, — сказал Чарли и добавил: — Эрни прав. Когда им срочно что-нибудь понадобится, они у вас отнимут.

Кэти протиснулась к ним сквозь толпу. Она с некоторым вызовом посмотрела на стоящую с Чарли девушку, взяла Эрни за руку и отметила:

— Здесь все такие дружелюбные, и я уверена, неприятностей не будет.

Это мгновение надолго осталось в памяти: грохнул винтовочный выстрел, девушка рядом с Чарли вскинула голову. И не успело на ее лице отразиться удивление, как девушка упала на колени, вытянулась на земле во весь рост и замерла. Из уголка рта вытекла струйка крови. Глаза быстро затуманились.

— Это — они! — выкрикнул кто-то. Воздух наполнился воплями ужаса. Но все перекрыл уверенный голос пулемета. Люди падали на землю, корчась в судорогах, подкашивались и кренились деревянные прилавки, взрывались от пуль жестянки с консервами.

Чарли и Эрни сохранили хладнокровие. Переглянувшись, они бросились на землю, увлекая за собой Кэти, и поползли к укрытию — входу в подземку. Глупые музыканты вместо того, чтобы попрятаться, выпирали оттуда — посмотреть, что происходит.

Они пробрались к дальнему выходу и вновь оказались в нескольких ярдах от своего фургона. На противоположной стороне рынка стоял броневик, на крыше которого стоял молодой человек с громкоговорителем в руке. Наступила жуткая тишина, нарушаемая стонами раненых.

— Слушайте меня внимательно, ребята, — послышался раскатистый голос. — Оставьте все свои вещи там, где они есть, и проваливайте. Разрешается взять только то, что сможете унести в руках. Но не жадничайте. Иначе мы опять заведем свою старую шарманку и перестреляем всех до единого. Ну, ребята! Приводите в порядок себя и своих девчонок, потом по команде тронетесь в путь.

Шеренга парней, в чем-то вроде черной формы из джинсов и кожаных курток, начала окружать толпу по периметру.

— Только не вздумайте что-нибудь устроить напоследок! Уйдете целыми, если будете вести себя смирно. Мы не так стары. Если бы мы были, как они, вы бы уже давно лежали мертвые. Ну, готовы? Расходитесь по домам. Берите только то, что сможете унести… — продолжал вещать голос из громкоговорителя.

Эрни придумал:

— Надо развернуть фургон — с гудками, как будто нам нечего скрывать. Потом катим его потихоньку, пусть Короли думают, что мы им помогаем.

Друзья неторопливо направились к фургону, где их ждал весь ганг.

План был неплох, но, как только фургон стал пятиться, послышался голос в громкоговорителе:

— Взять этот грузовик!

К ним побежала небольшая группа парней в черном.

— Отвлеки их разговорами, — прошептал Эрни Кэти, сидевшей за рулем, а сам полез в кузов за винтовками.

— Куда собралась, крошка? — спросил один из парней, облокачиваясь на открытое окно фургона и внимательно оглядывая девушку.

— Вы же сами сказали, что уже можно, — проговорила Кэти с невинным выражением маленькой девочки.

— А что у тебя в кузове?

— Ничего, только несколько старых жестянок с горохом и мебель. Мы с моим парнем там живем, понятно? Бензин кончается, вот мы сюда за бензином и приехали, понятно?

Она включила скорость, и машина медленно покатила назад.

— Стой! — закричал парень.

Кэти подала короткий сигнал клаксоном. И в ту же секунду все члены ганга вытащили имевшееся у них оружие и окружили фургон. Они завели свои мотоциклы и стали ездить кругами.

Кэти услышала голос Эрни: «Давай!», потом скрежет сапог по крыше и автоматические очереди. Пулемет тоже подал свой голос. Послышался свист пуль, и Кэти увидела, как двое из ганга упали с мотоциклов и остались лежать. Но путь был уже чист, она дала полный газ, и фургон понесся по дороге, сопровождаемый мотоциклами. Они быстро свернули в одну из боковых улочек, чтобы сбить со следа возможную погоню, — это они были приучены делать всегда. Через некоторое время Кэти услышала стук в заднюю стенку кабины и остановилась.

Она вылезла из кабины и подошла к группе, уже собравшейся рядом с Эрни и Чарли. Все смеялись, возбужденные удачным бегством.

— Ну и толпа… ну и толпа… — повторял Эрни. — Какие у них там бляхи, я не разглядел?

Вмешалась одна из девушек:

— Это короны, только вверх ногами. Когда они захватили замок в Уиндзоре, у них было что-то вроде коронации, только наоборот. Мне рассказывал один мальчик на рынке. И они даже достали где-то корону и возложили на голову своему главарю вверх ногами. Мальчик говорил, что сейчас в замке делаются какие-то странные вещи.

Девушка вдруг хихикнула и отвела глаза.

— Что тебе еще сказал тот мальчик? — спросил Эрни.

— Ничего, там уже чисто личное, — она опять хихикнула, и Эрни раздраженно отвернулся.

Эрни кивнул Чарли, оба они отошли в сторону и несколько минут совещались, потом Эрни сказал:

— Получается, они сильнее, чем мы думали. Сейчас вернемся к себе. Они не знают, откуда мы. Да если бы и знали, они бы за нами не погнались. Боб уже сказал, что поедет туда и узнает все лично. А мы вернемся домой и будем прочесывать место к востоку. Я слышал, в сельских районах есть почти не тронутые большие магазины, а держат эти места маленькие слабые ганги. Посмотрим, чем там можно будет поживиться.

В это время послышался шум приближающегося мотороллера. Все бросились к своим мотоциклам и схватились за оружие.

Появился одинокий мотороллер, он остановился, подъехал к гангу.

— Все о'кэй, приятель, — крикнул Эрни. — Только не проси нас воевать с Королями.

Чарли смотрел, как приезжий не спеша слезает с мотороллера. «А ведь быстро соображает наш Эрни, — подумал он. — Если этот парень — шпион, то он уже думает, что мы не хотим связываться с Королями, если — нет, то думает, что мы на его стороне».

Парень снял шлем, провел руками в перчатке по жестким светлым кудрям.

— Ну, — спросил Эрни, — в чем дело? Куда спешишь?

— Куда-нибудь, только подальше оттуда, — ответил парень, показывая назад. — Когда вы их обстреляли, они прямо взбесились. Многих уложили из пулемета, потом гонялись за нами в подземке. Все товары забрали. Нам же и пришлось их грузить. А потом Короли подожгли все дома. Смотри, — он показал на столб дыма, вздымавшийся к небу.

— Собираются они устраивать погоню?

— Нет, не думаю. У них много хлопот с товарами, а пожар быстро распространяется. Наверное, они скоро вернутся к себе. Я сбежал, потому что услышал их разговоры: Короли собирались набрать себе рабов из захваченных в плен.

Парень умолк, и Эрни посмотрел на Чарли.

— Могу я к вам присоединиться хотя бы на два дня? — спросил парень.

Эрни согласно кивнул:

— Поезжай сзади, во внутреннем ряду.

Оба лидера ганга кликнули Роберта и пошли к фургону совещаться.

— Надеюсь, теперь ты все отменишь? — спросил Чарли, когда Эрни закрыл за собой дверь фургона.

— Это мы решим вместе, — помолчав, мягко начал Эрни. Сейчас все и обсудим. Начну я. Считаю, что нужно довести операцию до конца. Конечно, у них много оружия. Но послушайте. Они бы вообще не вышли из замка, если бы у них не кончились припасы. И еще — их слова, что они «перестреляли бы всех, если бы были старыми». Это не для того, чтобы мы их считали хорошими ребятами, — какое им дело? Просто у них мало патронов. Думаю, Роберт должен пойти и узнать побольше о них. Тогда решим окончательно.

— Хорошо, что ты не планировал вломиться туда прямо сейчас, подал голос Чарли.

— Ты это о чем? Такого плана не было.

— У тебя был.

— Мы договорились, что приедем сюда, на запад, и посмотрим. Ну вот, посмотрели. Об этом сейчас и говорим.

— Ты собирался вывезти нас всех сюда, устроить общий разговор, накалить всех и повести прямо на замок.

— Да ладно, — Эрни опустил глаза.

Наступило неловкое молчание. Потом Роберт сказал:

— Ну что, я могу ехать? Объеду Королей стороной — и д-д-дальше на з-з-запад…

Ребята выбрались из фургона. Роберт Сенделл собрал свои вещи и встал у обочины.

— Удачи тебе, Боб! — крикнул Эрни. — Мы на тебя надеемся.

Слова прозвучали фальшиво, и Чарли поморщился.

В последнюю минуту Кэти, уже собиравшаяся сесть в кабину фургона, повернулась и подбежала к Сенделлу.

— Желаю удачи, Боб, — сказала она, и у нее сжалось сердце. Он слабо улыбнулся.

— Ну, мне пора, пока. — Девушка бегом вернулась к фургону и села в кабину. Роберт почувствовал себя совсем одиноким. Когда колонна скрылась за поворотом, он завел мотоцикл и поехал на разведку опасной территории Королей.


К северу от Тэрнхэм Грин Роберт Сенделл остановился у небольшого кафе, где подавали чай с порошковым молоком и консервированный суп в обмен на нейлоновые чулки. Смеркалось.

Худой юноша в мягких, цвета сажи замшевых брюках с мрачным видом стоял, прислонившись к стойке. Он взглянул на Роберта, потом уставился на улицу, пытаясь что-то рассмотреть сквозь запотевшее стекло.

Роберт устало сел за столик, и парень, немного помявшись, подошел и устроился напротив. Парню явно хотелось поговорить.

— Черт-те что было на рынке, а? — начал он. Роберт кивнул.

— Эти Короли — дикая свора. Я держусь от них подальше. Работаю один. Не верю я в ганги. У меня есть напарник для некоторых дел, но вообще-то я все сам проворачиваю. — Парень внимательно посмотрел на Роберта. — Ты сейчас один, я вижу? Послушай, если хочешь, можем вместе стянуть что-нибудь у этих Королей.

Роберт отрицательно помотал головой, улыбаясь. Но парень не отставал:

— Меня не обманешь. Я вижу, ты из тех, кто работает без шума. Это я понял по тому, как ты огляделся на улице, прежде чем войти сюда, как перевел глаза на кухню — нет ли там еще кого. Так вот, никого больше нет.

Мой метод простой. Эти Короли — они ведь не как армия у старых или, скажем, охранники в банке… Для них главное — запугать всю округу, потому они и пристреливают сколько-то там человек, а затем устраивают пожар. Ну а сами потом заваливаются в постель с пойманными девчонками… Самое лучшее время для работы — около четырех часов утра. Я надеваю на лицо черный чулок, иду без фонаря: у меня глаза кошачьи, это точно. Я и теперь уже смог бы вытащить одеяло из-под спящего человека, он и не проснется. Мой папаша когда-то говорил, что с ним такое делали на Востоке,когда он был солдатом: медленно, плавно — не дергать, не шуметь, не нервничать. Если кто-то при этом перестает храпеть, режу его.

Так вот, сегодня я хочу взять только нейлоновые чулки, потому что продуктов у меня много, а бензином я не пользуюсь, если только что для продажи. Ну как, пойдешь? Тут нет ничего особенного, это так просто… — Парень вдруг остановился, быстро поднялся и пробормотал: — Извини, приятель… Присмотри за моей сумкой минуточку… — и скользнул к кухне. Он как раз открывал дверь, за которой виднелась лестница, когда в кафе ворвались трое Королей.

— Это он! — Двое из них бросились за парнем. Они с грохотом промчались по лестнице, потом раздался короткий сдавленный вопль, и парень в замшевых брюках скатился на пол кухни.

Роберт сидел на месте: рука третьего Короля крепко держала его за плечо.

Когда двое Королей спускались с лестницы, один вытирал нож о брюки. Затем Короли потребовали чаю.

— Ты — напарник этого? — спросил Король с ножом.

— Н-н-н-нет.

Короли засмеялись:

— Не надо так пугаться.

Потом задали вопрос девушке у стойки:

— Ты его когда-нибудь видела, Люси?

— Нет, — ответила девушка. — Он сегодня в первый раз.

Все трое уселись за стол и долго смотрели на Роберта.

— Ты можешь идти, — разрешил наконец один из Королей. — Мотоцикл оставь. Если найдешь где-нибудь в Западном Лондоне бензин, который держит небольшой ганг, сообщи нам и получишь свою долю. Понял?

Роберт встал и пошел к двери.

— Ты забыл вот это, — Люси пинком послала к нему сумку убитого парня. — И — приходи… — тихо добавила она.

Подняв сумку, Роберт вышел на улицу. Через мгновение он услышал то, что ожидал услышать, и побежал. Дверь кафе распахнулась, и сухо щелкнул выстрел: Роберт был живой мишенью для Королей, куропаткой, которая не умеет летать.

Роберт нырнул в садик, но это было не очень надежное укрытие: сзади его догоняли бегущие ноги. Он проскочил парадное какого-то дома, ухватился за водосточную трубу и полез вверх. Водосточный желоб на крыше ободрал Роберту ноги, но зато он скрылся от преследователей.

Далеко позади, на фоне оранжевого зарева, выделялись черные столбы дыма — пожар в районе рынка еще не погас. Даже на таком расстоянии воздух пах дымом.

Роберт стал осторожно передвигаться по крыше. Когда по темной улице проехал грузовик с вопящими Королями — они возвращались в замок, — он лег плашмя, вжался в шероховатые кирпичи дымовой трубы. Потом Роберт осторожно перебрался на крышу следующего дома и вдруг услышал впереди нечто странное: детский хор исполнял старые телевизионные рекламные песенки. Вскоре он оказался на крыше того дома, откуда неслись звуки. Пение прекратилось, и мальчишеский голос начал пискляво что-то рассказывать. Роберт нашел наружную дымовую трубу и, вклинивая носок ботинка позади нее, цепляясь руками, спустился вниз. На цыпочках он затем подобрался к окнам. Голос слышался отчетливее, и Роберт понял, что мальчик пересказывает какой-то ковбойский фильм; другие голоса перебивали его или в чем-то поправляли. Судя по всему, детям было весело.

Роберт осторожно нажал на дверь, она открылась со скрипом. Юноша вошел в дом, где пахло сыростью и гнилью. Из-под двери комнаты слева выбивалась полоска желтого цвета. Роберт открыл эту дверь. Масляная лампа мерцала в центре пустой комнаты, по стенам которой расположилось множество детей. Их широко раскрытые глаза со страхом смотрели на него. Огромный телевизор, холодный и темный, стоял в дальнем углу, а перед ним Роберт увидел мальчика с умным тонким лицом.

— Короли сказали, что нам можно, — пропищал чей-то голос. — Они приходили сюда и сказали, что мы можем остаться. Сказали, что можно взять себе все к югу от Уолд-стрит…

— Все в порядке, — сказал Роберт. — У меня есть своя пища. Вашу не трону. Просто я услышал вашу телевизионную историю и подумал — что же это? Могу я остаться и послушать?

Ребята расслабились, «актер» продолжил свое повествование, а Роберт устало привалился к стене. Кэти въявь встала у него перед глазами… Вот почему он не заметил наступившей в детях перемены, пока появившийся рядом с ним ребенок не споткнулся о его ноги и не завопил:

— Мэри спит! МЭРИ СПИТ!!!

Все подхватили его крик, и ближайшие к девочке дети стали бить ее кулаками и пинать ногами.



— П-п-прекратите! — строго сказал Роберт, но его уже никто не боялся. А мальчик рядом с ним небрежно объяснил:

— Она первая уснула. Теперь Мэри будет мамой и говорить нам: «Ложитесь в постель», а все мы будем отвечать: «Нет». Вот увидишь, это страшно интересно.

— Вы — жестокие, противные дети, — проговорил Роберт. — Вам не стыдно?

— Да! Да! — закричали они все разом. — Мы — противные!

Роберту вдруг стало холодно.

— Все в постель! — выпалил он. — Идите в п-п-постель! Быстро наверх! Всем ложиться спать! Уже поздно!

— Нет! — закричали дети. — Не так! Покажи ему, Мэри. Все равно была бы твоя очередь. Покажи ему, как надо делать.

— Тот, кто первым заснет, — сказала Мэри Роберту, — становится мамой или папой, а остальные проказничают, пока не надоест. Например, мама им скажет: «Ложитесь в постель», а они отвечают: «Нет, не хотим».

Мысль о потерянной очереди как бы вновь ударила Мэри, и она заплакала. Дети окружили ее и стали нежно гладить.

— Потом мы и в самом деле ложимся в постели, а мама или папа говорят: «Доброй ночи» и «Крепко спите» и поправляют одеяло. Зато на следующий день их очередь готовить пищу, и они могут говорить: «Помоги мне сделать это…», «Помоги мне сделать то…» или: «Потише»… И все слушаются.

— М-м-мне очень жаль… — пробормотал Роберт. — Я не знал…

— Старые никогда не знают, — вздохнула Мэри.

— Т-т-тогда делай как я, — приказал Роберт: он понял, как можно исправить положение.

Когда Роберт и Мэри медленно двинулись к двери, одна девочка, очевидно, завидовавшая Мэри, обратилась к Роберту:

— Пойди подоткни мне одеяло, а то я ночью замерзну. Притворись, что принес мне горячего молока. Молока нет, конечно, но ты притворись, что даешь его мне, и скажи: «Ты хорошо себя вела?»

И вот уже дети окружили Роберта, стараясь встретиться с ним взглядом, схватить за руки. Тогда, с трудом проталкиваясь, Роберт добрался до двери и выбрался на улицу. Шум внезапно стих, как если бы он, сделав всего один шаг, навсегда покинул их мир.

К его ногам цеплялась пропахшая кошками трава. И он вдруг понял, что идти по улице нельзя и придется вновь лезть по крышам. В это мгновение Роберт и услышал позади себя голоса детей. Он узнал пронзительный голос Мэри:

— Этот парень совсем не из Королей. Я не знаю, кто он. Он вышел в ту дверь. Мы говорили, что ему нельзя здесь оставаться, потому что вы рассердитесь. Мы говорили…

— Так в какую сторону он ушел? Вы это заметили, дети? — нарочито спокойно спросил юношеский голос. — Скажите, это поможет нам его найти.

Держась как можно ближе к стенам, Роберт бросился бежать и на ближайшей развилке свернул влево. Там он остановился и прислушался. Патруль Королей, с которым его чуть не свел случай, очевидно, потерял его: их моторы ревели уже в двух улицах от Роберта. Он решил пройти еще немного, а потом найти дом, где можно будет поспать до утра. «Но теперь этот дом должен быть без детей…» — твердо решил он.

Вскоре Роберт нашел мебельный магазин и через разбитые окна скользнул внутрь. Там никого не было. Осторожно подсвечивая фонариком, он нашел кровать. С одеялами было сложнее, но в конце концов отыскались и они. Роберт с головой закрылся одеялом, с усилием выбросил из головы все лишние мысли и заснул.


Утро выдалось солнечное, но холодное. Восточный ветер подгонял Роберта на запад. Улицы вокруг Мил-Хилл-парк и Болло Лейн были пусты, патрулей он не увидел. Вблизи Айвер Хит нашел обычный велосипед в магазине. Сумку парня нагрузил банками с солониной, а две пары нейлоновых чулок спрятал в сумке с инструментами — там их легко найти. Он хотел выставить себя неумелым торговцем, которому не хватает инициативы добыть бензин и ездить на мотоцикле.

На Датчет-роуд Короли выставили нечто вроде таможенного контроля. Зеленый флаг с перевернутой короной свисал с двух скрепленных вместе автомобильных антенн. Два Короля с автоматами под мышками медленно подошли к Роберту. Остановившиеся у будки три-четыре девочки и несколько мальчиков стали с интересом наблюдать за действиями Королей.

— Куда ты едешь?

Роберт начал объяснять, и здесь его заикание было очень кстати.

Короли обыскали его и велосипед и нашли чулки. Отобрали, конечно.

— Въездная пошлина, — ухмыльнулся один из Королей, пристально глядя на Роберта — как тот отреагирует. Впервые Роберт почувствовал настоящий страх: Короли были не только сильны, но и были далеко не глупцами.

Ему позволили проехать, заставив только написать свое имя в книге. Он аккуратно вписал: «Гарольд Тернер».

Башня замка уже виднелась впереди — как палец, указующий в бледно-голубое небо. Вблизи полей Бовени и Итона дорогу пересекла огромная стая собак, и Роберт застыл на месте. Такие стаи формировались из животных, оставленных хозяевами; предводительствовали в них эльзасские овчарки или собаки других крупных пород. Беспорядочно скрещиваясь, собаки вырождались в единую бродячую породу. На рынках рассказывали истории о том, как собаки нападали на детей и даже на мотоциклистов-одиночек.

Как бы там ни было, эта стая не обратила на Роберта никакого внимания и скрылась где-то в направлении Солт-Хилл.

Уиндзор Хай-стрит была запружена людьми. Но не было видно ни одного оставшегося в живых старого, ни детей. Большинство парней носило одежду, в той или иной степени напоминавшей форму Королей, а на девушках были значки с опрокинутой короной. Непонятно почему, но эта густая толпа казалась какой-то безжизненной.

Роберт зашел в кафе. Там на масляной плите грелся консервированный суп и бобы. Он вошел и отдал два тюбика губной помады за чашку чаю и тарелку горячих бобов. Сел за столик. И сразу к нему подошла и села напротив темноволосая девушка в золотисто-желтом джемпере и черных джинсах. Она улыбнулась Роберту.

Подумав, что от нее можно получить кое-какую предварительную информацию, Роберт улыбнулся и сказал:

— Н-н-не очень-то здесь весело сегодня.

Девушка ответила:

— Я сразу поняла, что ты приезжий. У нас тут губной помады почти не бывает… Можно было взять за нее что-нибудь получше, чем паршивый чай и бобы.

— Я п-п-приехал сюда торговать, — сообщил девушке Роберт.

— Ну, в Уиндзоре ты особо не разживешься, — девушка покачала головой.

— Что тут вообще происходит? — прямо спросил Роберт.

— А-а-а-а… Ты уже это заметил. Ну, просто все боятся Королей, и получается — я знаю, что это звучит смешно, но так уж получается, — что все опять почти так, как было раньше, когда всем управляли старые.

Роберт хотел как-нибудь перевести разговор на замок — как он охраняется.

— Почему бы тебе не уйти отсюда? — задал он вопрос. — Короли ведь не смогут тебя удержать. Вы же не узники в подвале замка, правильно?

Девушка улыбнулась Роберту и, вероятно, по привычке прижалась коленями к его коленям под столом. Он пожалел, что она не Кэти.

— Про замок я тебе расскажу потом. А о том, чтобы уйти… Мне и здесь хорошо. Некоторым не нравится, но они вынуждены оставаться, пока Короли не скажут, что можно уйти. Они не то чтобы рабы, но должны жить здесь. Кое-кто пытается бежать, но если потом они попадаются, Короли прогоняют их по улицам. Это ужасно, сколько крови и криков…

Наступило молчание. Роберт подумал, что если бы Кэти увидела его сейчас с этой девушкой, то наверняка стала бы ревновать.

— Ты сказала, что тебе и здесь хорошо, не то что некоторым.

Девушка внимательно посмотрела на него:

— Ты спрашиваешь это потому, что интересуешься мной, или потому, что интересуешься замком?

— Может быть, то и это…

— Да, вероятно… Ну, если хочешь, расскажу о себе.

— Рассказывай.

— Я — проститутка. Короли и другие мальчики приходят ко мне и потом дают всякие вещи. Я знаю этих ребят. Знаю лучше, чем их собственные девушки. Знаю, что и как им нужно делать — они, идиоты, боятся спросить об этом у своих подружек. Мне-то все равно, меня это не волнует. Иногда я чувствую себя чем-то вроде медсестры в клинике… — девушка рассмеялась. — Раньше старые примерно так это и называли. Ну, ты знаешь — «Лечение солнечной лампой и массаж»…

Продолжая смеяться, девушка встала, взяла Роберта за руку и повела к двери.

На улице они сразу притихли. Мимо прошли двое Королей в шлемах с эмблемами в виде перевернутых корон. Один из них кивнул девушке.

Роберт вдруг спросил:

— Как тебя зовут?

— Джулия, — ответила девушка и добавила: — А для бизнеса у меня есть другие имена.

Вскоре они оказались у пустого магазина, над которым было четыре жилых этажа. Витрины магазина были разбиты, и в одной из них копошилась свора из пяти собак. Джулия открыла ключом тяжелую дверь и повела его вверх по ступенькам, мимо пустой шахты лифта. У Роберта сжало горло и грудь.

Джулия открыла одну из дверей и ввела его в темную комнату.

— Подожди, — сказала она, и вскоре масляная лампа осветила комнату. Коробочек спичек Джулия аккуратно положила в пластиковый мешочек, чтобы они оставались сухими. Потом она подошла к Роберту, обняла, и крепко прижала к себе. Роберт знал, что делать в таких случаях…

— Стоп! — вдруг остановилась Джулия. — Иди сюда. — Они подошли к широкой кушетке, покрытой оранжевым шелком. — Вообще-то это материал для штор, — заметила она. — Один парень притащил.

— Мы могли бы привезти тебе… — Роберт вовремя спохватился и умолк, но девушка восприняла его неожиданное молчание за дефект речи, или просто ей это было неинтересно.

— Послушай, — вдруг Джулия посмотрела ему прямо в глаза. — Не может быть, чтобы она была какая-то особенная.

— Кто — она? — покраснел Роберт.

— Ну, девушка, из-за которой ты сходишь с ума. Наверное, она уже досталась какому-то парню? Послушайся меня и просто подожди. Ведь никогда не знаешь, чем все кончится. Я тебе потом скажу, когда примерно она на это согласится или даже поселится с тобой.

— Ну, с-с-скажи.

— Я сказала — «потом».

Джулия чуть подвернула фитиль, сняла джемпер и повернулась к нему спиной.

— Расстегни лифчик, — попросила она. — Не люблю сама. Да я и нечасто это делаю.

— Ну вот, — прошептала она. — Так уже лучше. Знаешь, — прошептала Джулия, — ты милый. И ты — другой. Я это сразу поняла, как тебя увидела. Моя мать тоже этим бизнесом занималась и многому меня научила.

«Она хорошая, — подумал Роберт. — Я ей нравлюсь. Она могла устроить, чтобы меня избили Короли и все забрали. И ее не раздражает, как я говорю…»


Джулия приготовила утром кофе. У нее было все, даже свежие яйца с фермы вблизи Уинкфилд-стрит, где работали рабы.

Они сидели рядом на оранжевом шелке, освещенные масляной лампой, и разговаривали.

— То, что произошло здесь, напоминает мне школу, в которой я когда-то училась. Многие преподаватели ушли, потому что не могли всего этого выносить, потом несколько учителей сразу заболели гриппом, и все стало разваливаться. Сначала я думала, это шикарно — можно делать, что хочешь. Но затем все взял под контроль один ганг. Было ужасно. Они мучили всех первоклашек, отбирали карманные деньги и заставляли воровать для них в магазинах. С нас брали по шесть пенсов за вход в туалет, щипали и вообще… Все это продолжалось несколько недель и даже попало в местную газету. Потом навели порядок, а некоторых убрали из школы. Так вот, то же самое получилось здесь, когда все старые сдались. Короли захватили замок. Там был один психованный охранник. Он был старый, но из-за своей психованности как бы оставался молодым, понимаешь? В общем, он хотел отомстить сержанту и всей армии. Часами об этом говорил. Он и показал нам, как войти в замок, рассчитал, как убрать часовых одного за другим, и так далее…

— «Нам»?

— Ну, я была тогда с одним мальчиком из Королей в «День З» — так они его назвали. «З» — замок. Там было много всяких припасов: контрольная комиссия оставила, а еще раньше армия. Про эти запасы ходили слухи, и на замок все время кто-нибудь нападал. Отчасти поэтому Короли и стали такими, какие сейчас есть. Они боятся все потерять… Потом, когда запасы поиссякли, им пришлось выходить за добычей, брать пленных и приводить сюда — чтобы работали. Что они там с ними делают! Ужас! — Девушка вздрогнула и прижалась к Роберту.

— И что же они делают?

— Они это взяли из исторических книг. Например, вешали пленных и рабов на крепостных стенах и оставляли там. Запах был ужасный. Как это выносили в древности, не понимаю! Потом позаимствовали кое-что у нацистской Германии. Я имею в виду пытки, а не газовые камеры. Мне-то что, пока не трогают меня и моих друзей…

— Кстати, — вдруг прервалась девушка. — Я думала, ты не в ганге, а просто с группой торговцев, вы вместе храните товары.

— Н-н-ну-у-у… — Роберт начал на ходу придумывать какую-то историю, но так уж получилось, что он стал рассказывать Джулии все подряд. Когда он дошел до эпизода с детьми прошлой ночью, девушка кивнула и спросила:

— Какую же самую ужасную вещь ты видел в своей жизни?

— Да вот это, наверное, и видел: дом с детьми.

Потом они говорили о своих семьях, о том времени, когда Кризис еще не развернулся в полную силу, о школе, о детстве. Роберт рассказал, что его ганг собирается захватить Уиндзорский замок.

— Что ж, — вздохнула Джулия, — желаю вам удачи. Думаю, что ваши ребята лучше Королей. — Она помолчала. — Предположим, вы придете сюда и будет бои. Как можно будет доказать, что я — друг?

Роберт потянулся за своими брюками и вывернул одну штанину наизнанку. Оторвал маленький сверток, пришитый изнутри, и развернул флажок ганга с улицы Сили.

— Роскошный тигр. Всех напугает, — усмехнулась Джулия.

— Повесь у себя над дверью, — посоветовал Роберт.

— Ладно, пора идти, — проговорила девушка.

Роберт оделся:

— Мы еще встретимся?

— Может быть, — улыбнулась ласково девушка. — Надеюсь. А как тебя зовут? Это, вероятно, единственное, что я о тебе не знаю.

Выходя из комнаты, Роберт вспомнил о Кэти:

— Ты обещала сказать, когда Кэти б-б-будет…

— Все просто: когда твое желание остынет. Конечно, если вы с ней по-прежнему будете видеться каждый день.

— Может быть, мне нужна только ты.


Оказавшись на улице, Роберт поехал в сторону замка. День выдался солнечный, и Короли собрались у ворот замка. Роберт незаметно наблюдал за охраной на крепостной стене, откуда сверху вниз поглядывали часовые. Но вот один из них исчез на несколько мгновений, потом вернулся, обнимая за талию девушку. Короли не столько охраняли замок, сколько играли роль солдат-статистов в плохом спектакле.

Неподалеку он увидел ряд новеньких мотоциклов под охраной Короля, вооруженного автоматом. У мотоциклов усердно работали три мальчика и весьма замурзанного вида девочка. Роберт неторопливо подошел к ним.

— Н-н-неплохие машины, — сказал он. Ребята посмотрели на него и молча продолжили работу. Роберт попробовал другой подход: — Запчастей к ним хватает?

Девочка покосилась на него:

— Уходи отсюда.

Один из мальчиков оглянулся на охранника и тихо спросил:

— Ты новый в этом городе?

Роберт утвердительно кивнул.

— Тогда лучше катись отсюда, — девочка выпрямилась, вытирая руки ветошью. — Понимаешь, мы теперь для Королей вроде как бы рабы и должны делать всю грязную работу. Если они увидят, что ты с нами разговариваешь, могут и тебя забрать.

Мальчики молча продолжали полировать мотоциклы.

— Сколько их?

— Слишком много, — ответил один из мальчиков.

— Может быть, сотни две, может быть, сто пятьдесят, — уточнила девочка. — Но дело не в этом. У них много оружия — пулеметы, артиллерия, танки. Полно продуктов. Единственное, чего им не хватает, это бензина.

— А вы разве не можете сбежать? — поинтересовался Роберт.

— А ты нам поможешь? — рабы перешли прямо к делу.

— Уйти отсюда несложно, — прикинул Роберт, — но как вы будете жить на воле?

— В том-то все и дело, — сказала девочка. — Вот если бы ты взял нас в свой ганг…

— Откуда вы знаете, что я в ганге? — удивился Роберт.

— Сейчас все в гангах, и чем ганг больше, тем лучше.

Роберт задал еще несколько несущественных вопросов, а потом спросил девочку:

— Как тебя зовут?

— Джиллиан, Джиллиан Райли, — девочка-рабыня откинула назад спутавшиеся волосы. — А это Фрэнк Бертрам, Уилли Хэйнс и Харри Уэлш.

День клонился к вечеру. К охраннику пришла смена — толстый парень, тело которого выпирало из формы Королей. Что-то в нем показалось Роберту знакомым.

— Опять этот проклятый Толстяк, — прошептал Харри Уэлш. Толстяк подошел к Джиллиан и пнул ее ногой со всей силы. Удар пришелся в бедро девочки. Джиллиан поморщилась и стала ожесточенно полировать мотоцикл.

Толстяк повернулся к Роберту.

— Иди своей дорогой, торговец, — проворчал он, глядя на сумку, с которой Роберт не расставался ни на минуту. — Не трепись с нашими рабами, а то сам таким станешь.

Роберт почтительно кивнул и отошел. Он медленно пробирался через город к пропускному пункту.


Когда Роберт вернулся к своим, все ему показалось здесь маленьким и грязным. А ведь прошло всего лишь три дня. Эрни уехал с небольшим отрядом по делам, остальные были на месте. Они вышли на рев мотоцикла — Роберт подобрал себе новый в Гринфорде.

— Хэлло, — приветствовала его Кэти. Казалось, она искренне рада, что он благополучно вернулся. Сердце у Роберта затрепетало, как обычно…

Когда вернулся Эрни, они вместе с Чарли прошли в угол зала, который был когда-то фойе этого кинотеатра. Роберт обратил внимание, что жестянок с консервами осталось считанное количество. Они сели в неудобные золоченые кресла. Здание уже не отапливалось месяцев восемь, от грязных ковров несло чем-то затхлым, везде лежал толстый слой пыли.

Когда Роберт закончил свой рассказ, Эрни спросил:

— Много их ездит по улицам в броневиках?

— Нет.

— Вероятно, у них совсем мало бензина, — заметил Эрни. — Вот почему они зря не тратят ни капли. Но, с другой стороны, им приходится ездить за бензином все дальше и дальше. А у нас благодаря гению Чарли бензина много.

— Как это? — удивился Роберт.

— Вместо того чтобы высасывать бензоколонки на ближних улицах, Чарли повел ганг к бензохранилищу, и мы взяли три полнехоньких бензовоза. А вот еды начинает не хватать. К тому же появились слухи о какой-то болезни: чума или что-то там еще.

— Короче говоря, — вмешался Чарли, — скоро нам надо будет уходить из этого района и вообще из Лондона. Но для этого нам необходимы транспорт и продукты. И все это есть в Уиндзоре.

Они начали обсуждать план нападения. Главным было выманить Королей из замка. Очевидной приманкой был бензин. Чарли придумал кое-что, чтобы избавиться от возможной погони.

— Прекрасно, если все сработает, — сказал Чарли. — И если мы не окажемся рабами в замке.

Были распределены подготовительные работы: Кэти занималась амуницией, Чарли переливал содержимое одного из бензовозов в жестянки, чтобы горючее оставалось лишь на дне, Эрни инструктировал бойцов. Роберт продумывал, как обезопасить базу в отсутствие лучших воинов.

Кэти будто невзначай подошла к Роберту и сказала:

— Похоже, это путешествие пошло тебе на пользу, Боб.

— В путешествии были не только приятные минуты, — ответил он.

Ему хотелось рассказать Кэти о детях, но она его перебила:

— Как ее зовут, Боб?

Роберт почувствовал, что краснеет, и резковато бросил:

— Занимайся своими делами, Кэти.

Ему сразу стало страшно и захотелось извиниться перед богиней, но не успел он и слова сказать, как Кэти рассмеялась:

— Вот я и говорю, что путешествие пошло тебе на пользу.


…Ганг отправился в Уиндзор. Первым ехал Эрни. Согласно его плану Роберт должен был использовать свой контакт с девочкой-рабыней и вывести из строя мотоциклы Королей — по-настоящему испортить: электропроводку засунуть в бензобаки, а пробки чуть ослабить, чтобы у мотоциклов был хороший шанс взорваться при первом же ударе по стартеру.

Остановились вблизи Оукли Грин. Подошел капитан Королей, восхитился продажей бензина в огромном бензовозе.

Роберт ушел выполнять порученное ему дело. Он увидел, что мрачная Джиллиан по-прежнему драит мотоциклы. Роберт незаметно передал ей кусочки медной проволоки и объяснил, что с ними надо делать. Джиллиан согласно кивнула головой, но было трудно понять, сделает ли она то, что от нее требуется.

Потом ганг подъехал к воротам замка. Вокруг собралась толпа. Среди рабов была и Джиллиан. Все ожидали, что Короли просто захватят бензовоз и мотоциклы, а хозяев убьют или сделают рабами.

Однако Короли открыли ворота.

— Въезжай! — крикнул один из них. — Гони машину сюда. Покупаем галлон за шесть жестянок мяса или дюжину нейлонов.

Эрни подмигнул своим бойцам и медленно повел машину вперед. Толпа смотрела. Двор заполнился Королями. И вдруг машина заглохла: Эрни будто случайно включил слишком высокую передачу для расстилавшегося перед ним пологого подъема. Автоматический стартер жужжал вовсю, но без толку. Эрни вылез из машины, подозвал своих людей, и все стали толкать бензовоз.

— Дайте нам несколько рабов, — попросил Чарли.

Подошло парней двадцать и стали тоже толкать машину. Бензовоз бесшумно вкатился во двор. Было слышно, как внутри его плескался бензин. Когда машина остановилась, Эрни прошел вперед и открыл капот. Повозившись немного, он снова закрыл капот.

Тогда один из Королей скомандовал:

— Будем выгружать вручную!

Рабов с жестяными канистрами выстроили цепью, бензин полился из крана, но слишком быстро, и он стал проливаться на землю. Короли закричали, обвиняя рабов в небрежности. И тут по сигналу Эрни ганг с улицы Сили стал потихоньку отходить от машины, когда один из Королей залез в кабину. Но как только послышался звук стартера, двигатель взорвался. Вслед за ним рванула и цистерна. Загорелся и пролитый на дворе бензин — а его оказалось немало… Сквозь оранжевое пламя и черный дым были видны бегущие фигуры, они рвали на себе горевшую одежду и падали среди фонтанов огня.

Огонь погас удивительно быстро. Но мало кто остался в живых на злополучном дворе.

Ребята из ганга с улицы Сили подавленно молчали, пока Роберт не показал вдруг на приземистую непривлекательную девочку в группе ребят, укрывшихся в подъезде замка:

— Вон Джиллиан.

— Ну и что? — спросил Эрни.

— Она помогла нам с мотоциклами. Я р-р-рад, что хоть кто-то остался жив.

— Живых осталось много, — мрачно заметил Эрни. Словно в подтверждение его слов на дымящемся дворе появилось около двадцати Королей. Они вскочили на мотоциклы и ударили по стартерам. Половина машин сразу взорвалась. Уцелевшие Короли побросали мотоциклы и, оставив раненых как есть, ринулись вперед, размахивая велосипедными цепями. Начался рукопашный бой.

Только Эрни понимал, что сейчас будет: долгий уличный бой с гангом, который загнан в угол и у которого больше огнестрельного оружия. Ему стало страшно. Кое-кто из ганга с улицы Сили стал поглядывать на Эрни, ожидая хоть какой-нибудь помощи. Скоро Короли пустят в ход автоматическое оружие, сейчас их удерживало лишь то, что они перемешались со своим противником. И Эрни подумал: «Это я затащил сюда своих ребят».

Начало смеркаться. Бой не утихал, неровный, с мелкими победами и поражениями каждой из сторон. Когда Короли укреплялись в каком-то здании, они вывешивали из окна свой флаг и несколько мгновений освещали его факелами.

Постепенно группы бойцов удалялись от замка по темным боковым улочкам, стали раздаваться выстрелы.

У Эрни был фонарь, и в безлунной ночи начался бой при свете фонарей.

Вот в темноте показались смутные тени, и Эрни посветил фонарем. В его луче оказалось четыре Короля, которые сразу же бросились наутек. Эрни со своими ребятами кинулся в погоню — и попал в ловушку. Убегавшая «приманка» вдруг разом повернулась к преследователям лицом, а из-за угла высокого здания выскользнуло еще десять Королей. У них было много фонарей, и Короли ими умело пользовались — Эрни пришлось заслониться ладонью от слепящего света. Короли начали обходить их по флангам, смыкаясь со всех сторон. В свете пляшущих фонарей Эрни видел ребят из своего ганга. На его глазах трое ребят упали, сраженные пулями. Эрни широко повел своим фонарем — как бы в ответ Королям, — призывая другим делать то же самое. В это мгновение упал Чарли: велосипедная цепь обмоталась вокруг его шеи. В луче фонаря вдруг появилась Кэти. Держа автомат у бедра, она дала длинную очередь, описывая стволом пологую дугу…

Кто-то из Королей закричал: «Берегись!» На четвертом этаже из щели в забитом окне появился флаг ганга с улицы Сили. Получалось, что ганг Сили захватил верхний этаж здания, служившего базой Королям. Эрни не понимал, кто там мог быть из его ребят. Короли заколебались. Несколько их бойцов упали под автоматными очередями: Кэти продолжала стрелять. В смятении Короли, наверное, подумали, что пули посланы сверху, и, считая, что их обстреливают с двух сторон, побежали прочь по скрытой мраком улице.

Роберт, сильно заикаясь, объяснил появление флага: во время своей разведывательной экспедиции он встретил девушку и оставил ей флаг ганга. Что ж, это помогло в решающую минуту.

Ганг с улицы Сили пошел на штурм самого замка. Несколько Королей обстреляли наступавших, а затем скрылись в подвалах и бесчисленных залах и комнатах, соединенных коридорами.

Чтобы найти оставшихся в живых Королей, потребовалось бы много времени, но на помощь пришли рабы. Эрни сидел в тронном зале, куда волокли пленных Королей, прибегали посыльные с донесениями о стычках в отдаленных покоях замка.

Роберт вдруг увидел Джулию, которая вошла в зал с таким видом, словно это она завладела замком. С нею были две подруги. Роберт подбежал к ней:

— Х-х-хэлло, спасибо за ту штуку с флагом. Я рассказал Эрни, что это ты сделала.

— Подумаешь, какие пустяки, — сказала Джулия со смехом. О, этот ее смех! Роберт уже ни о чем не мог думать, он сразу вспомнил ее молодое тело, его запах…

— Кто это? — спросила одна из подруг Джулии.

— Мальчик, которого я знала раньше, — ответила она.

— Симпатичный, — заметила другая девушка, и все трое рассмеялись, глядя на Роберта как на картинку.

Среди криков и шума боя до Роберта донесся голос Эрни: «Боб, иди посмотри, что там такое».

— Иди делай то, что велит хозяин, — толкнула его Джулия.

Вдруг Роберт разозлился:

— Я думал, что хотя бы у тебя есть что-то в голове, — резко бросил он Джулии и отвернулся.

Он легко побежал вниз по широкой мраморной лестнице, покрытой полуистлевшим зеленым ковром.

В буфетной нашли группу спрятавшихся Королей, и сейчас рабы методично их избивали. Двое парней из ганга Сили наблюдали за происходящим, стоя поблизости, усталые и насытившиеся дракой. Короли жались к стенке, а рабы били их по щекам, пинали ногами и всячески обзывали. Жалкая это была картина, обе стороны упали ниже некуда. Короли были из тех, кто не погиб в бою, а рабы — те, кого Короли не замучили до смерти.

Самые сообразительные из Королей бросали на Роберта многозначительные взгляды: «Спаси нас, и мы будем драться за твой ганг». Среди них был толстый мальчишка, тот самый, кто целую вечность назад разрезал брюки у Чарли, а на прошлой неделе пинал Джиллиан на глазах у Роберта. Этот Толстяк первым сломался: он упал на колени, повизгивая и закрывая голову руками. И никто больше его не трогал — ничего, кроме отвращения, он не вызывал.

Чувствуя, что Короли могут добиться от Роберта пощады, рабы наперебой стали рассказывать ему о пытках, которые применяли вот эти самые Короли, и требовали расстрелять их или сжечь. «Они хотят, чтобы мы сделали то, — подумал Роберт, — на что у них самих духу не хватает». На душе у него было муторно, он злился, сам точно не зная на кого. Расталкивая рабов, Роберт подошел к пленным. Он вспотел и знал, что выглядит сейчас сумасшедшим от ярости. Не задумываясь, Роберт ударил сапогом в живот Толстяка. Тот захныкал:

— Забери меня отсюда, приятель, пожалуйста. Я буду твоим рабом. Я знаю, где можно достать девочек, которые делают все что угодно. Я буду о тебе беспокоиться. Я вообще никогда ничего плохого не делал, другие намного хуже меня. Да-да.

У Роберта сразу погас весь его гнев. Он сказал:

— Вы, Короли, снимайте свою форму и принимайтесь за работу. Вы, ребята (это рабам), не трогайте их, если они будут нормально работать. П-п-перетаскивайте все, что найдете, в тронный зал для подсчета. Ты, Толстяк, иди за мной.

Парень поднялся с удивительным проворством и пошел следом за Робертом.

В главном зале Джиллиан, согнувшаяся над грудой консервных банок, так же усердно работала на новых хозяев, как раньше на Королей. Она выпрямилась, когда Роберт подошел к ней, и бросила взгляд на пленного. Выражение ее лица не изменилось.

Роберт ткнул пальцем в Толстяка:

— Этот тип прятался. Если Чарли его узнает, сразу пристрелит. Я думаю, ты должна получить свой шанс на месть. Я хочу сказать, что после в-в-всего, что он с тобой сделал, ты… — Лицо Джиллиан оставалось прежним, и Роберт подумал, что она, может быть, немного слабоумная. — Н-н-ну, — раздраженно бросил он, — делай с ним что хочешь. Или я сделаю, если ты скажешь.

Толстяк опять упал на колени. Пот лился с него крупными каплями.

— Пожалуйста, Джиллиан, — умолял он. — Я знаю, что плохо обращался с тобой. Делай со мной что хочешь, только не позволяй им, делай лучше сама. Я тебе буду служить, Джиллиан. Пожалуйста, пожалуйста, — завыл Толстяк.

Роберта тошнило в буквальном смысле. Он смотрел на Джиллиан, ожидая, что она хотя бы поднятой бровью выкажет свое отвращение к происходящему. Джиллиан ответила пустым взглядом. Она наклонилась и потрепала жирное плечо — Роберта всего передернуло.

— Да перестань ты, — сказала Джиллиан. — Все будет в порядке. Все будет в порядке, вот увидишь. Сними свою капитанскую тужурку и сиди смирно. Никто тебя не тронет. Сейчас принесу чашку чая. Тебе сразу станет лучше.

Продолжая на всякий случай шмыгать носом, Толстяк сделал то, что она сказала. Роберт стоял потрясенный.

Влажный запах гниения, исходивший от ковров и обшивки стен, уступил запаху горелого пороха и пережженного машинного масла, который принесли с собой парни из ганга Сили. Было три часа ночи, и усталость перешла у всех в странное опьянение происходящим. Многие были голодны, но никто не хотел есть.

В углу зала Роберт увидел Джулию, одну. Она стояла и молча наблюдала. Потом махнула ему рукой, и Роберт подошел к ней.

Джулия взяла его за руку и стала рассказывать о многих еще не найденных вещах, обещала помочь в поисках, просила познакомить ее с «вашим красивым вождем».

Роберт теперь совсем уже не понимал, что к чему.

— Ты переменилась… я хочу сказать, ты передумала? — изумленно спросил он.

Девушка внимательно посмотрела на него.

— Но ты действительно мне нравишься, Роберт, — Джулия нежно прижалась к нему. — В чем дело? Неужели тебя это удивляет? — Она вгляделась ему в лицо. — Я это поняла, когда ты ушел от нас таким обиженным. Не обращай внимания на нас, девочек, когда мы смеемся. Нам приходится многое сносить от вас, так что сам понимаешь… — Джулия опять взглянула в глаза Роберту. — Тебя что-то еще беспокоит.

И Роберт рассказал ей про Джиллиан и Толстяка.

— Я буквально раздавлен, вот честное слово. Что на нее нашло? Почему она вдруг стала заботиться о свинье, которая так с ней обращалась прежде?

Джулия рассмеялась:

— Ох, Роберт, ты и вправду хорош. Но ты мне нравишься.

— И, — опять заговорил он, — она даже не поблагодарила меня за то, что я дал ей возможность отомстить.

— Не беспокойся, Роберт. Она тебе очень благодарна.

— Н-н-не понимаю, — пробормотал он.

Джулия сжала его руку:

— Где они?

Роберт показал на дальнюю стену. Джиллиан и Толстяк сидели рядышком, спокойно наблюдая за залом, словно чета пенсионеров.

— И все равно я ничего не понимаю, — настаивал Роберт. — Он ее мучил, а потом пресмыкался перед ней…

Они ушли из зала, и Джулия нашла замороженную пищу — курицу и брюссельскую капусту. Девушка все это разморозила и сварила.

— Я знала раба, который здесь это спрятал, — сказала она за едой. — Он был очень красивый, волосы такие черные и волнистые. В электричестве хорошо разбирался. Чем-то он на тебя похож.

— Я мало что понимаю в электричестве. В школе была физика, но я…

— Ты мне нравишься, Роберт, — Джулия рассеянно обкусывала куриную ножку.

Потом она повела его туда, где стояла большая кровать, еще не найденная парнями из ганга с улицы Сили. И то, что произошло потом под покрывалом из поспешно сорванных занавесей из пыльного бархата, было на удивление хорошо. Но еще это было для Роберта чем-то вроде мести, хотя он и сам не мог сказать, за что.

— Теперь отдыхай, — лениво сказала Джулия.

Они лежали рядом, и Роберт стал рассказывать о себе. Говорил о своем заикании, объяснял, почему это произошло, как рассказывал он об этом женщине-врачу много лет назад. О том случае, когда он пустил бумажный самолетик в классе и попытался признаться, чтобы остальные не посчитали его трусом, но не смог выдавить из себя ни слова…

Обо всем этом он говорил сейчас без малейшего заикания.

— Вот видишь, — заключил Роберт, — когда я с тобой… — Он повернулся к Джулии. Ее губы были приоткрыты, обнажая маленькие красивые зубы, дыхание ее было ровное и мягкое. Вероятно, она уже давно спала.

Повернувшись на спину, Роберт глядел в потолок этой маленькой потайной комнатки огромного замка. Его ганг одержал победу, его девушка спит рядом с ним. Он избавился от мучительной любви к Кэти.


В тронном зале пленные Короли складывали захваченные гангом трофеи. Здесь же находился Эрни. Мощный наркотик власти, приправленный недавним чувством страха и физической опасности, продолжал бурлить в его крови. Он зачем-то проверял и перепроверял вещи, занимаясь делом, которое мог бы поручить любому другому. Затем Эрни рассматривал прошения освобожденных рабов, вынося решения с важным и непроницаемым видом. Короли, обвинявшиеся в зверствах, ползали у его ног и заверяли в своей преданности гангу с улицы Сили, если только он их спасет.

…Через некоторое время суета улеглась, бывшие бойцы пошли отдыхать.

Эрни вышел на высокую террасу. Далеко внизу, откуда-то из восточной части города, доносились едва слышные выстрелы — это пытались спастись немногие уцелевшие Короли. Начинался рассвет.

Подошел Роберт с девушкой, которая, как он сказал, помогла победить, вывесив во время боя флаг ганга. Эрни посмотрел на нее, думая: «Черт возьми, обыкновенная шлюха. Неужели Роберт этого не видит?» Девушка чуть не подмигивала ему, но он только кивнул Роберту. Возможно, она на всех так смотрит. Да и чего скажешь простаку, который ничего не хочет видеть?

Появилась Кэти и тихонько стала рядом. Эрни сказал, не глядя на нее:

— Надо проследить, чтобы ничего не пропало. Затем отобрать лучшие грузовики Королей, уложить продукты и все прочее и проваливать отсюда.

— Проваливать? — удивилась Кэти. — Но от кого нам бежать? На нас здесь никто не нападет.

— Никто…

— Тогда зачем уезжать? Здесь красивые помещения, настоящие кровати и ванные комнаты, не так, как в старом кинотеатре. Почему же ты хочешь уехать?

— Я боюсь, что здесь мы станем…

Тут подошло несколько парней из ганга:

— Эрни, понимаешь, сейчас все ругаются из-за спален. Многие наши ребята пошли с рабынями, а их девушки не только потеряли своих парней, им теперь и спать-то негде. Честно, скоро все передерутся, если ты не придешь и не разберешься…

Говорившего перебили:

— Эрни, а как же с работой на кухне? Я хочу сказать, у Королей были рабы — а теперь как? Будем чередоваться, как раньше? Так ведь народу кормить надо больше. Сейчас была бы моя очередь готовить завтрак, но…

— Тогда это и есть твоя очередь, приятель, — сказал Эрни. В его голосе звучала такая безнадежная усталость, что Кэти испуганно посмотрела на него. — Набери в помощь столько человек, сколько надо. Скажи, что я велел.

— Спасибо, Эрни.

— Кэти скоро пойдет разбираться с девчонками. В замке должно быть много кроватей. А если кому не хватит, можно селиться в городе. Это безопасно, так и скажи.

— Ты устал, Эрни, — проговорила Кэти.

— Не знаю… Оставь меня в покое.

— Ты все еще думаешь, что мы должны уехать отсюда?

— Да, и прошу еще раз — оставь меня в покое.

Кэти повернулась и отошла. У двери оглянулась. Эрни неподвижно смотрел куда-то в пустоту. Король замка.

Часть третья. Северная весна

Тиф распространялся от забитой канализации и загнившей воды в хранилищах. Именно в городах люди были настолько невежественны, что ели открытое пять суток назад консервированное мясо. Клиники, организованные студентами-медиками, давно были разграблены, лекарств никаких не осталось, и даже самый слабый из многочисленных вирусов гриппа распространялся беспрепятственно. Как установили позже историки, таких эпидемий было несколько.

Однажды в дождливый октябрьский день Эрни собрал совет.

Кэти перечислила оставшиеся припасы. Для тех, кто остался в живых, хватало на десять дней. Время крупных гангов проходило. Для них нужны были огромные и надежные источники продовольствия, сложная организация и оборона. Преимущества сейчас были за небольшими волчьими стаями, которые могли путешествовать налегке.

— Все сводится к тому, — подвел итоги Эрни, — что если мы останемся в Лондоне, то скоро вымрем от голода и болезней. Лучше взять то, что у нас еще осталось, и двинуться поближе к северным рынкам. Так или иначе, нам придется с ними торговать.

— А что будет, если нам нечем будет торговать? — спросил Чарли.

— Ну, мы-то сумеем прожить, если все эти деревенщины как-то перебиваются, — самоуверенно заявил Эрни.

И они отправились в путь — без конкретного плана и цели.

Два фургончика, тяжело нагруженные, выехали со двора. В одном из них сидели Эрни и Кэти и — позади — Эстелла, в другом — Роберт и Джулия. Чарли возглавлял мотоциклистов — следы былого шика еще оставались, но тигровые флаги уже не развевались на ветру, а мотоциклы, донельзя изношенные, чихали и плевались дымом.

Вблизипоселка Стэфолд небольшое поле и ряд коттеджей образовали центр торговой зоны. Фургончики остановились, их окружили кольцом мотоциклов — опять-таки это были остатки былой лихости.

— Сначала добудем пищу, — сказал Эрни, — потом посмотрим, что можно выторговать. Девочки, за дело. — Он раздал маленькие бутылочки с бензином, которые стоили по тем временам четыре жестянки бобов.

— Пошли, — предложила Кэти Джулии, и они отправились за покупками по хлюпающей грязи.

Девочки с траурными линиями под ногтями и закопченными лицами отсчитывали необрезанные и немытые морковь и картошку. Куры кудахтали в корзинах, а деревенские девушки с мощными бедрами, ожесточенно торгуясь, выменивали духи от Вулворта на свежие яйца. Мерилом ценности этого рынка, как и всех прочих, стал табак. За пачку сигарет в нетронутом целлофане можно было получить овцу, ночь с девушкой или даже мотоцикл в рабочем состоянии, залитый под завязку бензином. Вскоре будет выкурена последняя сигарета. Об этом старались не думать, как и о многом другом. Однако цены продолжали расти.

Кэти и Джулия постепенно приближались к той части рынка, где месяц назад видели прилавок с юбками и блузками. Воздух вдруг наполнился запахом жареной баранины и муки. Парень и девушка, оба в фартуках из мешковины, продавали куски жареного мяса, завернутые в плоские лепешки из приготовленного без дрожжей теста. Вот этот хлеб, очень похожий на арабский, и был главной приманкой. Девушка с закатанными рукавами, чьи красные руки побелели от муки, смешивала в чаше какой-то серый порошок, молоко и воду и выливала эту смесь на расплющенную крышку от мусорного бака, лежавшую на горящих углях. Обжаренное тесто разрезалось и обворачивалось вокруг куска горячего мяса и продавалось за полсигареты, жестянку супа или четверть пинты бензина.

Девушки купили себе по куску и остановились поесть прямо в гуще толпы. Молодые зубы энергично пережевывали пищу, губы блестели от жира и мясного сока.

Когда они закончили с едой, Кэти сказала:

— Вот хорошо бы и мне научиться готовить такие штуки, или Эрни и другие мальчики умели бы забить и освежевать овцу…

Джулия согласно кивнула.

Вытерев руки и губы тряпочками, купленными здесь же, они отправились дальше.

— Хэлло, — окликнула их какая-то девушка. — Помните меня? Я — Джоан. — Эта светловолосая девушка была некоторое время в их ганге еще до захвата Уиндзора. — Я слышала, вы взяли Уиндзор и все тамошние припасы.

— Все кончилось, — вздохнула Кэти. — А много чего украли рабы, которых мы освободили от Королей.

— И вы приехали сюда? Ну, здесь много не найдете. Я вообще не знаю, как будет дальше.

— Пока перебивались.

— Да, но теперь все действительно кончается. Кое-что еще есть, но надо долго искать и много платить. А некоторые мальчики… Я никогда не думала, что можно торговать собой, а ты? — спросила она у Джулии, желая установить контакт с новой знакомой. Она была очень дружелюбной девушкой, эта Джоан.

— Да, — подтвердила Кэти, — мы тоже так думаем.

Джулия повернулась к Джоан:

— Похоже, ты знаешь эти места. Где можно найти чулки и приличные цветные блузки?

— Надо сначала найти пищу для мальчиков, — возразила Кэти, помня, что командует она.

— Пусть они поедят, как мы, — предложила Джулия.

— Хорошая идея, — согласилась Кэт и предложила Джоан пойти вместе с ними.

Подошли к фургончикам. Эрни пожаловался девушкам, что керосин для примусов стоит непомерно дорого:

— Деревенщины проклятые! Эх, еще полгода назад я бы показал им!..

— Это Джоан, Эрни — помнишь? — Кэти кивнула в сторону девушки.

— Хэлло, — бросил Эрни той, а у Кэти спросил: — Где жратва?

— Мы нашли место, где торгуют мясом в лепешках. Не стоит самим готовить. Смотри, это там… — она показала рукой.

— А ради чего, по-твоему, мы заплатили столько за керосин и масло? Чтобы есть, стоя под открытым небом? Тащите жратву и готовьте!

Другие две девушки промолчали, а Кэти вспыхнула:

— С кем, интересно, ты так разговариваешь? Мы тебе не рабыни. Иди поешь готового. Не хочешь — ходи голодный.

Эрни мгновение стоял в нерешительности, раздраженный петух среди кудахтающих кур, потом с подчеркнуто презрительным видом отвернулся от девушек и пошел в толпу, предварительно крикнув Чарли и Роберту, чтобы они следовали за ним.

— Ну вот, ребята ушли… — как-то неловко промолвила Джулия.

Мальчики сварили чай на примусе. И Кэти вдруг подумала об Эрни: «Он ожидал моего возвращения и приготовил чай, а я в это время искала чулки и ела мясо…»

— Все тут стало каким-то не таким, — болтала Джоан, ни на что не обращая внимания.

— Зато здесь здоровая жизнь, — заметила Эстелла. — Ни чумы, ни чего-нибудь такого же. Чарли говорит, мы можем все заболеть и умереть, как старые.

— Умереть, но не как старые, — очень серьезно сказала Кэти.

Джоан вскоре попрощалась и ушла. Вернулись мальчики, сытые и жизнерадостные. Только Чарли был мрачноватый.

— Что-то здесь скоро произойдет, — это все, что он сказал. А потом, когда его попросили уточнить свою мысль, добавил: — А у этих деревенщин голова-то варит.

— Скоро нам придется добывать себе одежду, — заговорил Эрни сердито. — Будем отнимать ее у этих деревенщин…

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — возразил Чарли. — Даже если спервоначалу все сойдет с рук, вновь появиться здесь мы уже не сможем.

Вмешалась Эстелла:

— А не могли бы вы, ребята, взять овец, или коров, или еще что-нибудь? Я хочу сказать, эти северные ребята умеют… И я не понимаю, почему вы…

— Вот еще, не хватало мне только вилами махать, — фыркнул Эрни.

— Животных нельзя просто «взять», — сказал Чарли. — Это живые существа. Нужно уметь за ними присматривать, доить их, черт возьми, стричь.

— О! — поправилась Эстелла. — Я просто подумала, что это не сложнее, чем мотоциклы, проигрыватели и прочее…

Все замолчали.

— Не прогуляться ли нам? — предложила Кэти. — Может, что и надумаем.

Ганг зашлепал по грязи. С краю рыночной площади у костров сидели пастухи. Рядом с одним из костров мальчик доил корову в ведро. Его девушка готовила мясо и картошку на открытом огне. Даже дым, уже смешавшийся с дождем, пах аппетитно.

— Сколько за стакан молока? — спросила Кэти.

— Одна сигарета, две жестянки мясных консервов или пара чулок, — проговорил мальчик сквозь зубы.

— Слишком дорого, — прикинул Эрни. Девушка внимательно посмотрела на него и щелкнула пальцами. Тут же лохматая колли выскользнула из темноты и легла у ее ног. Парень продолжал доить, и слышались лишь потрескивание костра и шипение молочной струи.

— Давай! — завопил вдруг Эрни и хотел было ударить ногой по ведру, зная, что хозяин инстинктивно схватится за него, чтобы уберечь. Но тут что-то ударило его сбоку. Эрни упал на спину. В лицо ему жарко дышала колли, а девушка успокаивала скулящую от возбуждения собаку. Начавшиеся было крики смолкли. Эрни неуверенно поднялся на ноги. Весь его ганг, парни и девушки, стояли с заломленными за спину руками. Державшие их пастухи недовольно хмурились.

— Здесь вы лучше ничего такого не затевайте, — заметил им парень, доивший корову. — Мы ваши городские фокусы знаем.

Гангу Эрни пришлось расстаться со всеми товарами, предназначавшимися для торговли. Потом их толчками и пинками прогнали прочь:

— Еще раз здесь покажетесь, вам конец!


Они вернулись к фургонам. У ступенек лежало нечто. Эрни коснулся груды тряпья ногой, потом попросил каким-то странным голосом:

— Кэти, зажги факел.

На земле лежала Джоан.

— Наверное, она пришла, когда нас не было, — проговорила Кэти. Она вгляделась в лицо, очень белое в свете факела. Судя по всему, девушка приняла «легкую» таблетку. Джоан внесли в фургон и положили на пол.

— Значит, ей было хуже, чем мы думали, — заметила Джулия.

— Хуже, чем что? — спросил Эрни. — Что вообще происходит? Кто она нам? Почему мы должны с нею возиться?

Главе ганга напомнили, что девушка некоторое время провела вместе с ними.

— Та-а-ак… — задумчиво произнес Эрни. Потом добавил: — И мы начинаем уходить, как… старые.

Тело Джоан вынесли из фургона, прикрыли старыми пальто… Поболтали о всяких пустяках, потом уснули, лежа рядом, но не прижимаясь друг к другу.

А за тонкими стенами фургона завывал осенний ветер.


Туманным утром они вырыли неглубокую могилу и опустили туда тело Джоан, все так же завернутое в старые пальто.

Консервированного молока едва хватило, чтобы сделать по чашке чая. Все молча принялись за обычные дела — осматривали мотоциклы, подметали фургоны, проверяли давление в шинах…

Когда подошло время обеда, а не было ни обеда, ни каких-либо перспектив на него, Кэти разыскала Эрни. Он все время держался в стороне от всех, погруженный в свои мысли.

— Эрни, — напомнила Кэти. — Я хочу есть.

Девушка надеялась пробудить его подходом в стиле «я-маленькая-девочка».

— Все мы хотим, — сухо ответил Эрни. — А скоро вообще голодать будем, — добавил он, помолчав.

— Не знаю, как решать с обедом… Ты должен помочь, Эрни. Осталось несколько банок бобов, но их на всех не хватит.

Эрни пожал плечами:

— Пусть ребята пойдут и попросят что-нибудь у этих деревенщин. А девочки… девочки могут лечь с теми, от кого пахнет коровьим дерьмом и кто всегда может накормить их мясом.

— Спасибо за совет. Тогда и я себе кого-нибудь подберу…

— Я не имел в виду тебя.

— Ты сказал — «девочки». А я — одна из них.

Эрни поднялся с ящика, на котором сидел все время, пробормотав, что ему «надо походить и подумать».

Они пошли рядом, молча. На рынке уже шла усиленная торговля. Никто не обращал на них никакого внимания. И они чувствовали какую-то неловкость. Через некоторое время они купили по мясной лепешке, ставшей «фирменным блюдом» этого рынка, и Кэти решилась спросить:

— А как же остальные?

— Пусть сделают то же самое, — безразлично ответил Эрни. — Там еще остались кое-какие мелочи, которые можно обменять.

— А завтра?

Эрни молча пожал плечами.

— Бога ради, Эрни, очнись! Вчера был не первый бой, который ты проиграл. Что будет со всеми нами, если ты останешься таким?

— Каким — «таким»?

— Ну, как будто ты на все махнул рукой.

— Обойдетесь и без меня. Может, даже это и к лучшему. Пусть Чарли поведет ганг, если захочет.

— Не говори глупостей. Если ты сдашься, ганг развалится и мы все погибнем.

Съеденная ли пища на него подействовала, слова ли девушки, но Эрни взял Кэти за руку и повел к фургонам.

Там пылал огромный костер, оранжево-красный на фоне скучного неба. Пахло жареным мясом.

Эстелла выбежала им навстречу:

— Мы тут посовещались и решили продать один фургон. Нам дали пять живых овец. Фургон взял какой-то богатый парень, он здесь много заработал и теперь возвращается на север. Его девушке захотелось ехать в фургоне, чтобы и вещи было куда уложить, и спать можно было по-человечески. А догадайтесь, кто его нашел — после того, как Чарли и остальные нигде не могли получить хорошую цену? Я его нашла!

Оставшийся у ганга фургон стоял с открытыми дверцами. Внутри его было пусто.


Утром было десять случаев заболевания чумой. Никто, конечно, не знал, как называется эта болезнь: «чумой» называли любую болезнь. И начался массовый исход из рыночной зоны. Каждая группа собрала все, что можно, и отправлялась в ту или иную сторону, наугад.

К югу шла длинная череда торговцев и их девушек, все были тяжело нагружены и просились в обгонявшие их потрепанные фургоны.

На восток и запад шли одиночки или пары.

Самыми организованными были северные пастухи и охотники. Они и так привыкли к кочевой жизни, поэтому сняться с места им ничего не стоило. Они сгоняли свои стада с помощью обученных собак, грузили добро на старые дребезжащие машины и отправлялись в путь. Машины шли со скоростью человека, испуская облака голубого дыма, овцы блеяли, коровы мычали.

Ганг с улицы Сили колебался. Эрни молчал. Потом он медленно проговорил:

— Все, кто возвращается сейчас в город, перемрут. Могли бы с тем же успехом остаться и здесь — разницы никакой. У кого, быть может, и есть капустные грядки или какая-нибудь припрятанная жратва, вот они и надеются прожить. Однако они вечно будут всего бояться и думать, что кто-то придет и все отнимет. И рано или поздно это случится. Нет, научились жить только деревенские.

Эрни ткнул пальцем в сторону пастухов с севера.

— Жаль, что мы так не умеем… — Эрни снова помолчал. Все смотрели на него. — Ну что ж, будем учиться. Вот и все. Поехали!

Они погрузили вещи и стали загонять в фургон овец, которые никак не хотели выполнять команды своих новых владельцев. Проходившие мимо пастухи стали потешаться. Однако один из них прокричал:

— Поговорите с ними. Они и успокоятся.

— Поговорить с ними? — удивился Эрни, как раз пытавшийся утихомирить одну из овец. — Что это деревенщина имеет в виду — «говорить»? Что-нибудь вроде: «Хэлло, овца, как поживаешь?»

— А ты попробуй, — предложила Кэти.

— Хэлло, овца, как поживаешь? — закричал Эрни.

Овца тряхнула головой и послушно пошла в фургон. Все засмеялись.


Миль через двадцать бензин кончился, и взять его было негде.

Три дня ганг прочесывал окрестности, исследовал заброшенные фермы и все время ждал, не появится ли кто-нибудь, с кем можно было бы торговать. На четвертый день кончилась еда. Однако удалось найти две тощие коровы, и этих коров с овцами погнали перед собой по старой Питербороу-роуд. Когда стемнело, легли спать голодными в пустом фермерском доме, где всю ночь дребезжали ставни.

Утром, в десять часов, одна из коров легла на дороге и отказалась вставать. Все столпились вокруг нее, голодные и дрожащие от холода.

— Все равно она не давала молока, — заметил Чарли.

— Может быть, ты ее доил неправильно? — спросила Эстелла.

— Я-то правильно доил: давно научился этому на исправительной ферме в Борстале, — отрезал Эрни. — Может быть, у них не всегда бывает молоко и это связано с телятами?

— Тогда надо ее зарезать и съесть, — предложила Эстелла. — Я долго без еды не продержусь.

— А кто продержится? — все вдруг заговорили сразу.

— Как же ее резать?

— Ну, убьем.

— Вот и убивай.

— Да, а как это сделать?

— А как это делают на бойне. Сначала молотком, потом ножом.

— Очаровательно… — хмыкнула Эстелла.

Чарли и Эрни тем временем отошли от толпы поговорить. Потом они вернулись.

— Соберите сучья или еще что там и разводите костер, — сказал Чарли. Он закрыл корове глаза своим шарфом. Эрни поднял булыжник с обочины и с силой обрушил его на голову животному…

Пока девушки разжигали костер, парни стали разделывать тушу. Им было тошно от непривычной работы, к тому же их ножи были слишком короткими для этого дела и все время натыкались на кости. Окровавленное мясо, остывая, пахло как-то странно.

Затем стали поджаривать куски мяса на длинных палках. Ветер задувал дым в глаза, порой палки загорались, и мясо падало в огонь.

Вдруг Чарли, стоявший на дороге, закричал:

— Смотрите, что там?

Вдали по дороге скользила какая-то серовато-коричневая полоса. И очень скоро стало видно, что это — большая стая собак.

Собаки с громким лаем неслись по дороге, и сначала никто не беспокоился, хотя и взяли в руки палки. А стая приближалась — там было больше сотни голов. Вел собак, грязных и ободранных, огромный эльзасский пес, чья сука гордо бежала рядом с ним. Не обращая внимания на людей, стая окружила тушу коровы.

Только эльзасец и его самка ели мясо спокойно, остальные грызлись, норовя ухватить кусок получше.

Стало ясно, что коровью тушу не спасти. Испуганные овцы пытались сорваться с привязи, и самые слабые собаки, которым ничего не досталось, уже принюхивались к людям и скоту.



— Убирайся отсюда! — Эрни пнул небольшого рыжего пса. Тот тявкнул, отскакивая, и кое-кто из стаи повернул головы, продолжая жевать.

Скоро от туши ничего не осталось, но больше половины собак остались голодными. Эльзасец поднял свою длинную морду, посмотрел на людей, их овец, оставшуюся корову. И рванулся вперед. Это было сигналом — за ним помчалась вся стая.

Люди отступили, а овцы буквально исчезли под массой собачьих тел. Корова бежала, не разбирая дороги, на шее у нее повисли три собаки. Вот она упала на колени, и десятки клыков впились в ее тело. И все же мяса не хватало — собаки, помедлив, двинулись на людей. Чарли и Эрни достали драгоценные автоматы и начали стрелять. Под прикрытием их огня все бросились прочь от дороги.

Никто сразу не заметил, как отстала Джулия. Собаки тут же окружили ее и стали кусать. Эрни и Чарли попытались было стрелять, но собаки плотно окружили девушку. Тут подскочил Роберт и, выхватив у Эрни автомат, стал бить собак прикладом по головам. Он расчистил небольшое пространство, пристрелив нескольких собак, в том числе и вожака. Стая отступила и собралась у тела своего предводителя.

К Роберту подошел весь ганг. Джулия плакала, а Кэти стала обмывать и перевязывать ее раны.

Эрни, кивнув Чарли, направился к стае.

По какой-то причине собаки отступили, но две из них, поменьше, оглянулись. Одна была рыжая, другая вся черная. Эрни сказал им что-то, потом отложил автомат, нагнулся и протянул левую руку. Рыжая собака подбежала к нему и остановилась в нескольких футах, склонив голову. Эрни сунул руку в карман и бросил два куска жареного мяса, которые прихватил при появлении стаи. Собаки мгновенно проглотили мясо и стали смотреть на Эрни с радостным ожиданием. Но он развернулся и медленно пошел обратно. И две собаки побежали за ним.


Найденная ферма была заброшенной и, похоже было, уже подвергалась налету. Однако налетчики, вероятно, были всем хорошо обеспечены, потому что в буфетной оставили несколько банок с консервами. Их открыли — томатный суп — и согрели на старой угольной плите. Рядом с огромной семейной библией нашли «Руководство для скотовода». При свете свечей Чарли читал эту книгу вслух, и все обсуждали непонятные слова. Долго учили слово «вымя».

— По-моему, все это просто отвратительно, — сказала Эстелла и отвернулась.

Эрни, открыв дверь в ночь, позвал:

— Пэтч, Вэг! Пэтч, Вэг!

И посвистел.

Собаки выскочили из темноты, переступили порог и сели в круге света у стола. Все заговорили с ними, кроме Джулии. Кэти налила им в тазик воды.

— Посмотри, Чарли, нет ли там чего-нибудь об обучении собак? — попросил Эрни.


Хотя зима выдалась тяжелой, люди понемногу собирали овец и коров и двигались в северном направлении. Завели собак и обучили их охотиться на зайцев и одичавших овец. Понемногу приобретались скотоводческие навыки. И наконец, число рождений стало превышать число смертей.

В городах еще была чума, остатки продуктов охранялись свирепыми гангами, которые стреляли, не задавая вопросов. Стаи диких собак всегда угрожали с юга и никогда — с севера. Поэтому переход к северу продолжался до весны.

Долгие дни, проведенные на открытом воздухе, со скотом и на охоте, закалили ганг. И мальчики и девочки стали худыми и жилистыми, лица их сделались коричневыми с красным оттенком от солнца и ветра.

Кэти и Эстелла изучали домашний раздел «Руководства для скотовода». Ганг жил сейчас в заброшенном небольшом коттедже. Животные паслись неподалеку, трава была чахлая, но все же овцам хватало.

Как-то Кэти решила подыскать кое-какие вещи, нужные ей и Эстелле для ведения домашнего хозяйства. Она спросила у Эрни, не опасно ли идти в городок Мэлтон — они жили совсем близко от него. Эрни свистом подозвал Пэтча и Вэга, которые тут же отозвались, готовые идти на охоту или на ловлю диких овец.

— Идите с Кэти, — приказал Эрни собакам, и они стали с нетерпением прыгать вокруг девушки. — Собаки за тобой присмотрят.

Кэти шла к окраинам полупустых городков-близнецов Мэлтона и Нортона. По траве скользили тени облаков, собаки гонялись за ними, но быстро возвращались к девушке. Кэти тихонько напевала старинную танцевальную мелодию. И вот уже вокруг нее сомкнулись первые пустые улицы городка. Группа диких овец в ужасе бросилась от нее, и Кэти пришлось прикрикнуть на собак, чтобы те не побежали за ними. Топот копыт был единственным звуком на пустынной улице. Девушка зашла в небольшой продуктовый магазин. На полках не было ни одной консервной банки. У входа стоял белый холодильник, от него исходило негромкое гудение. Кэти не верила своим ушам: все говорили, что это невозможно. Любое устройство, работающее на батарейках, давно должно было замереть. Она подошла к холодильнику и открыла его. Нижняя половина была заполнена черной массой гниющего мяса. Гудение исходило от миллионов мушиных личинок, которые находились в непрестанном движении.

Раньше, до Уиндзора, Кэти убежала бы в ужасе, а сейчас она только наморщила нос и щелкнула пальцами, отгоняя принюхивающихся собак. В хранилище позади магазина стояли в углу мешки. Истлевшая веревка у горловины подалась с первого же рывка, и Кэти по локоть запустила руку в желтоватый порошок. Собаки сидели по обе стороны, стучали по полу хвостами и смотрели на девушку.

Желтоватой мука была только сверху, из глубины мешка Кэти достала белый порошок. Он был сухой и не пах затхлым. Она попробовала его на кончик языка. Вкус был тот самый, что запомнился ей с детства, когда мать готовила что-то из муки. Кэти нашла канистру и заполнила ее белым порошком.

В другом, хозяйственном магазине она отыскала сухие дрожжи и пошла обратно к коттеджу.

Эстелла встретила ее на пороге.

— Я растопила эту старую плиту, — сообщила она. — Только вот дерево прогорает слишком быстро, плита раскаляется и опять остывает. Ничего у нас с тобой не получится. В школе на уроках домоводства были газовые плиты… Ты… ты муку принесла?!

Вдвоем они начали большой эксперимент.


Милях в десяти от коттеджа, в холмах, мальчики охотились на диких овец. Настоящей дичи почти не было. Местные ганги давно все повыбили. А одичавшие овцы научились убегать и прятаться, подолгу лежать в кустах, выжидая, когда охотники уйдут подальше. Выжили самые способные — те, кто меньше других походил на овец и умел, подобно кенгуру, прыгать через изгороди…

Эрни заметил овечью спину и побежал к самой верхней точке длинного гребня. Рядом бежали три обученные собаки. Он сделал знак Чарли, Роберту и еще троим парням, которые стали заходить с флангов. Одна из собак приглушенно тявкнула.

— Молчать! — прикрикнул на нее Эрни. Со всех сторон, в полной тишине, устремились на овцу и люди и собаки. Треугольная черная морда поднялась на мгновение из-за куста, взметнулись изогнутые бараньи рога. Яростно залаяли собаки. В сотне ярдов по обе стороны закричали парни. Их целью было напугать животное, чтобы оно потеряло ориентировку. Теперь стало видно, как баран бежит по пружинистому торфу. Через три минуты барана загнали. Собаки подпрыгивали с лаем, а старый баран готовился бить рогами. Чарли находился сзади барана, Эрни с ножом был впереди — они схватили его и перерезали горло. Собаки повизгивали, намекая, что барана следует разделать прямо сейчас и разделить сырым между всеми.

— Отдохнем немного и пойдем назад, — объявил Эрни.

Все улеглись на торфе.

— Надо бы успеть до темноты, — заметил Эрни. — Что у нас сегодня с луной, Боб?

Роберт приподнялся на локте и вытащил из кармана картонку, расчерченную на квадраты:

— Или мы выйдем через полчаса, или придется ждать два часа до восхода луны.

— Тогда передохнем немного. — Эрни пнул ногой тушу. — Помнишь, как он опустил голову? Еще секунда, и поддел бы кого-нибудь рогами.

— В старых комиксах баранов рисовали совсем другими, — припомнил Чарли.

— А хоть что-нибудь старые показывали правильно? — с горечью спросил Эрни.

Отдохнув, они отправились в долгий обратный путь к коттеджу. Девять миль по холмам, обильно усеянным булыжником. Барана несли по очереди. Чтобы не скучно было идти, пели песни.

Когда они сбросили тушу во дворе, девушки столпились у освещенной двери:

— О, молодцы!

Только сейчас, дома, Эрни почувствовал, как сильно устал. Но он стряхнул с себя усталость, как научился делать это за те месяцы, что они постепенно передвигались на север.

Кэти стояла в двери, из-за ее плеча выглядывала Эстелла. Из дома доносился запах древесного угля и еще чего-то. Девушки отступили в стороны. Запах ударил Эрни в ноздри, и его рот заполнился слюной, а в животе заурчало. Запах был из очень давних, почти забытых, и он пьянил. Эрни споткнулся на пороге. Девушки смотрели на него с затаенным волнением. Эрни обернулся к Чарли и другим охотникам.

— Хлеб! — вдруг вскрикнул он. — Это хлеб!

Кэти вытащила три горячие буханки хлеба, крутые и упругие.

— Хлеб! Это хлеб! — кричали парни, а Кэти неторопливо вытирала руки фартуком.

— Мы не знали, как получится, — сказала она. — Дрожжи были очень старые, а мука вся влажная. Но Эстелла вспомнила рецепт из уроков домоводства.

— Вообще-то первая подумала об этом Кэти, — смутилась Эстелла. — А сколько пришлось возиться с плитой… Теперь нетрудно понять, почему здешняя хозяйка делала хлеб сама… Ну как? Тот кусочек, что мы попробовали, был о'кэй, но…

Ответа не было. Парни склонились над столом и жевали, жевали…

— Надо было заставить вас немного подождать, чтобы ели хлеб с мясом, как полагается, — отметила Кэти.

Позже они освежевали барана и поджарили несколько кусков. Пили ледяную колодезную воду, а девушки притащили припрятанную буханку хлеба.

Сидели допоздна — чуть ли не до половины десятого, потом разошлись парами и легли на пахучие овечьи шкуры.

Луна поднялась в полном соответствии с таблицей Роберта и сейчас отбрасывала аккуратный бледный прямоугольник на дощатый пол. За дверью с ворчанием грызли кости собаки.

— У тебя волосы пахнут хлебом, — сказал Эрни. Кэти резко отвернула голову. — Нет, мне нравится. Сразу хочется есть.

Кэти тут же повернулась к нему и прижалась всем телом.

— От тебя тоже пахнет, если хочешь знать, — прошептала она.

— Чем?

— Овцами. — Она рассмеялась. — Ну, и… тобой.

— Я мылся после охоты. Нам бы еще мыла достать…

— Знаю. В этом городке уже совсем ничего не осталось. Я искала.

— Хороший был хлеб. Ты сможешь еще сделать?

— Если найду все, что нужно.

Они шептались и ласкали друг друга, медленно и нежно. Правая рука Эрни блуждала по холмам и долинам, которые он знал и любил. Кончиками пальцев он провел по затвердевшим соскам, потом его рука скользнула вниз. Кэти стыдливо сомкнула ноги. Все это было обычным и привычным, поэтому оба не были готовы к волне, которая внезапно захлестнула их. Эрни почувствовал желание намного более сильное, чем когда бы то ни было. Их слияние было яростным и полным и в чем-то новым, как будто они познавали друг друга в первый раз.

Прикрывавшие их шкуры оказались разметанными. На Эрни навалилась вся та усталость, что накопилась на охоте.

— Замерзнешь, — прошептала Кэти, пытаясь прикрыть его, дышавшего еще с трудом и прерывисто. И, помолчав, добавила: — Эрни… Эрни, я думаю, что-то случилось…

— Как ты можешь знать? Подожди, будет видно.

— Я просто чувствую, что это так. Никогда раньше не чувствовала…

— Со мной, знаешь, тоже никогда раньше такого не было.

— Эрни, а что будет, если мы больше не найдем овец, а наши перемрут зимой от снега или еще от чего-нибудь?

— С нами и похуже бывало. О чем беспокоиться?

— Сама не знаю.

Эрни скоро уснул, а Кэти еще долго лежала наедине со своим страхом. Это был страх взрослого человека. Такого она раньше не испытывала никогда.


К июню они были уже в Шевиот-Хилз. Две пары умерли от какой-то болезни, по-прежнему называвшейся чумой, — они заразились во время налета на Хэвик. Из ганга осталось всего шестеро: Эрни и Кэти, Роберт и Джулия, Чарли и Эстелла. С ними были четыре обученные собаки, пять голов крупного скота, включая отелившуюся корову, и около двадцати овец. Сейчас нужно было растить стадо и подыскивать дом с сараем и выгульным двориком, где можно будет перезимовать. До зимы было еще много времени, и они охотились на диких овец, торговали помаленьку — обменивали шкуры на сапоги у племени в шотландских юбках, которое никак не хотело поверить, что они с юга.

Всю работу делали без разговоров. Самую тяжелую и неприятную — разделку туш — выполняли парни; готовили главным образом девушки; ухаживали за скотом и охотились вместе. Между парнями давно установились ровные, дружеские отношения. Эстелла уживалась с Кэти и Джулией, но Кэти и Джулия видеть друг друга не могли и часто рявкали одна на другую или, наоборот, сосуществовали в ледяном молчании.

Жизнь, которую они вели, вынуждала к тесному общению. Секретов среди них не было. Раньше они часто менялись партнерами — из любопытства или в виде вызова; теперь ничего подобного не происходило.


Однажды в жаркий июньский день Кэти сидела одна и чинила куртку из овечьей шкуры, когда появился Чарли.

— Остальные еще охотятся. Мы решили, что я должен вернуться и сказать тебе, чтобы ты не волновалась, если они задержатся. Потом я должен пойти и поискать этих проклятых овец, которых мы недосчитались прошлым вечером…

У Кэти было странное ощущение: ей казалось, что она одна в лагере, как в старые времена, когда она заболела гриппом и осталась дома.

— Можешь выпить стакан молока, раз ты уж здесь.

— Спасибо. — Чарли выпил молоко. — Ну, я пойду. — Тут он заговорил «киношным» голосом: — Если не вернусь через пять часов, больше меня не ждите. Все свое имущество завещаю Эстелле.

Кэти рассмеялась:

— Подожди. Я прогуляюсь с тобой. Жалко сидеть дома в такой день.

Они вышли из дома и стали пробиваться через частый кустарник. Жаркое солнце жгло им плечи. Пахло дикими цветами.

— Поищем вдоль ручья, — предложил Чарли. — Эти лохматые дуры иногда выпивают слишком много воды в жару и прячутся в кустах, а потом просыпаются, видят, что остальные ушли, и бегут куда-нибудь в панике.

Небольшой ручей сбегал с холма. День уже клонился к вечеру, и оживали уставшие от зноя птицы, слышались их голоса. В воздухе клубилась мошкара. Овцы не попадались.

— Давай передохнем, — предложил Чарли.

Они сели на большой камень, рядом.

— Я теперь как-то странно себя чувствую, если много хожу пешком, — обрадовалась отдыху Кэти.

— Что ты имеешь в виду — «теперь»?

— Ну, раз уж ты спросил, скажу. Так или иначе, все равно все скоро узнают. Я жду прибавления семейства, как говорили старые.

— Вот это да! Ты уверена?

— Совершенно уверена. Об этом знает только Эрни.

— И что он об этом говорит?

— Волнуется. Но вообще-то доволен. Плохо только, чти это будет зимой.

— А ты или другие девушки знаете, что делать, когда это начнется?

— Я-то ничего не знаю. Джулия — ну, она-то может знать, но я у нее ни за что не буду спрашивать совета.

— Попроси Эрни. Мы найдем каких-нибудь медиков. Я слышал, что студенты Эдинбургского медицинского института устроили какую-то бартерную клинику. Платишь яйцами, мясом, шкурами и прочим. Они даже операции делают, мне говорили. Это ребята рассказывали, которые занимаются кражей овец, раньше там больше аборты делали, а теперь многие девушки хотят оставить ребенка. Так что, пожалуйста, не беспокойся.

— Тебе легко говорить, он же не в твоем теле растет.

— Не я туда его поместил…

— Ты любишь Эстеллу?

— Она ничего. Уживаемся.

— Я спросила: «Ты ее любишь?»

— Я не знаю, что означает это слово. Половина старых, которые употребляли это слово, тоже не знали.

— Странно, теперь никто не вспоминает старых. Как будто это было сотни лет назад.

— Ну и хорошо… Все неправильное, что у нас было, это вещи, оставшиеся от старых: Короли в Уиндзоре, они же были как из какого-то военного фильма… Да и та девушка, которая сделала это, на рынке, — Джоан… Она думала, что должна сделать это, потому что начиталась старых книг о Романтической Любви. Сама же она ничего такого не чувствовала.

— Я не думаю, что здесь ты прав, Чарли.

— Ну, может, не в ее случае… А в других — все точно.

— Ты можешь говорить с Эстеллой о своих мыслях и… вообще?

— Нет, пожалуй, не могу. И вообще, не я ее выбирал, а она меня.

— Я думаю, ты выбрал ее потому, что тебе нравится быть умнее своей девушки. Более умной ты боялся бы.

Солнце спускалось на западе, но еще было очень тепло. Кэти поднялась:

— Чарли…

— Я тебе сказал — не беспокойся. — Чарли обнял ее рукой за плечо. — Есть эти медики в Эдинбурге. Я поговорю с Эрни, если хочешь. Мы пойдем и узнаем, безопасно ли это, сколько они берут и все прочее.

— Дело не в том. Во всяком случае, не только в том. Все из-за тебя, дурак ты набитый. Ты же знаешь, что это так, зачем же притворяешься, а? Вот чего я не могу понять. Почему?

— А почему ты так поступила?

— Я была нужна Эрни… Я была глупой девчонкой, а он вождем. И вообще ты гонялся за всеми девками подряд. Потом начался долгий переход на север… Ты был все время с Эстеллой, а она хорошая, по-настоящему хорошая… Это я из ревности по ней немножко прошлась… Вы с Эрни стали такими друзьями, такими мужественными парнями, что я себе стала казаться хрупким и ненужным существом. Тебе этого не понять… А теперь уже поздно… Хоть иногда вспоминай, как у нас было раньше… Я люблю тебя, а ты меня. А соединиться мы уже не сможем. Вот что сделали с нами последние два года, понимаешь?

Чарли посмотрел вниз, на сухой летний лишайник.

— Да, — сказал он, не поднимая глаз. — Ну и что теперь делать? Ладно… Давай искать овец. Осталось чуть больше часа до темноты.

Они повернулись — и увидели, что четыре пропавшие овцы мирно щиплют траву, совсем недалеко от того места, где они сидели.


Когда они вернулись, все уже были на месте и готовили пищу. Эстелла накрывала на стол, Джулия помешивала баранину, тушившуюся с травами.

— Давай-ка лучше я, — предложила Кэти Эстелле. — Ты, наверное, пробежала сегодня немало миль, а я не очень-то утомилась с этими овцами.

— Все в порядке, спасибо, Кэти, — сказала Эстелла. — Я наотдыхаюсь, когда поем.

— Иди, иди, отдыхай, — настаивала Кэти. Она почувствовала вдруг, что стоявшая у плиты Джулия повернулась на мгновение и посмотрела на нее.

После еды они сидели и разговаривали. Одновременно девушки шили, а парни точили ножи.

Потом Чарли поднялся и стал тревожно ходить по комнате. Одна стенка коттеджа была покрыта чистой белой штукатуркой. Чарли начал с мрачным видом царапать эту стенку. Потом вытащил из плиты горящую ветку и задул пламя. Комната с низким потолком заполнилась дымом.

— Чарли, бога ради! — закричала Эстелла.

Чарли продолжал водить по стенке обугленным концом ветки. Все продолжили разговор, решив не обращать на него внимание.

— Хорошо бы опять устроить вечеринку, как раньше, — щебетала Эстелла. — Правда, Чарли, — окликнула она его. Юноша по-прежнему что-то чертил на стене. — Чарли! Что ты делаешь?

Эстелла подошла к стенке:

— О, смотрите! Вот это здорово!

Все вышли из-за стола. Эрни держал в руке свечу. На стенке Чарли нарисовал унылую улицу с полуразрушенными домами — таких они видели десятки, сотни, чуть ли не тысячи…

— Потрясающе, Чарли!

— Нарисуй еще что-нибудь!

Чарли пожал плечами:

— В школе у меня всегда было хорошо с рисованием. А сейчас получилось что-то не то. Я не так хотел сделать. Но ничего, вот набью руку и тогда…


Все лето они двигались на север и к концу июля были уже в горах. Перезимовали в большом отеле, которым владел местный ганг. Плату за жилье здесь не брали, но требовали, чтобы парни участвовали в охране, а девушки — в кухонной работе.

Вот здесь-то мрачным январским днем, когда в три пополудни было уже темно, Кэти родила ребенка.

Всем было страшно. Но все понимали, что Эрни-второй — это начало.

Кейт Вильгельм Твоя навеки — Анна

Анна появилась в его жизни однажды весной, после полудня — без приглашения и вопреки его воле. В тот день Гордон открыл дверь клиенту, пришедшему по предварительной договоренности, и обнаружил в холле еще одного человека.

— Вы ко мне?

— Гордон Силлс? Я без приглашения, но… Вы не возражаете, если я подожду?

— К сожалению, у меня нет приемной.

— Ничего. Я подожду здесь.

Человеку было около пятидесяти, и выглядел он весьма преуспевающе: пепельно-серый костюм, неброский серо-голубой галстук, шелковая рубашка. Гордон сразу решил, что изумруд в перстне настоящий — три карата, не меньше.

— Хорошо, — согласился он и провел ожидавшего его клиента в квартиру. Миновав прихожую, они прошли в кабинет, который был перегорожен тремя ширмами из рисовой бумаги, украшенными китайскими иероглифами. За ширмами стоял стол, два кресла для посетителей, его собственное кресло и до предела набитый книгами шкаф. На полу тоже лежали стопки книг.

Когда клиент уходил, в холле никого не было. Гордон пожал плечами и вернулся в кабинет. Затем пододвинул к себе телефон, набрал домашний номер бывшей жены, выждал двенадцать гудков и положил трубку. Откинувшись на спинку кресла, задумчиво потер веки. Сквозь жалюзи в комнату полосами пробивался послеполуденный свет. «Бросить бы все и уехать на несколько недель, — подумал Гордон. — Закрыть лавочку и не появляться до тех пор, пока не начнут приходить уведомления о превышении кредита и просроченных платежах». Три недели, сказал он себе, не больше. А этот, который приходил без приглашения… Что ж, его трудности… Гордон подумал о нем без особого сожаления. Работы и так на месяц вперед, а когда он с ней разберется, появится новая…

В свои тридцать пять лет Гордон Силлс был ведущим специалистом по графологии и, как довольно часто напоминала ему бывшая жена, мог бы стать очень богатым человеком. Если не выберешься наверх до сорока лет, говорила жена — и, пожалуй, делала она это слишком часто, — то уже не выберешься никогда. Но почему-то его эти вещи не заботили — ни деньги, ни положение, ни свое будущее, ни будущее детей…

Резко поднявшись из-за стола, Гордон прошел в гостиную. Как и в кабинете, здесь царил беспорядок: кругом валялись газеты последних дней, журналы, с полдюжины книг. Он вообще с недоверием относился к аккуратным, прибранным квартирам. Своя же собственная казалась ему удобной и уютной. Здесь, в гостиной, висели два его любимых японских пейзажа.

Прозвенел звонок. Гордон открыл дверь. В холле стоял все тот же незваный преуспевающий посетитель. В руке он держал большой кейс из замши.

Гордон распахнул дверь пошире и жестом пригласил незнакомца пройти сразу в кабинет. Теперь полосы света от окна исчезли: солнце скрылось за небоскребом, стоявшим на другой стороне Амстердам-авеню. Гордон указал гостю на одно из кресел, а сам сел за стол.

— Я приношу свои извинения, что не договорился о встрече заранее, — сказал посетитель, потом достал из бумажника визитную карточку и передал ее через стол Гордону. — Меня зовут Эйвери Рода. Я здесь по поручению моей компании. Хотел бы получить консультацию в связи с несколькими письмами, которые оказались в нашем распоряжении.

— Это по моей части, — ответил Гордон. — А что за компанию вы представляете, мистер Рода?

— «Дрейпер Фосетт».

Гордон медленно кивнул.

— И вы…

— Вице-президент, — на лице Рода появилось недовольное выражение. — Я курирую исследования и новые разработки, но в настоящий момент мне пришлось возглавить расследование, которое компания решила предпринять самостоятельно. Первым делом я должен был разыскать достойного специалиста-графолога, и мне рекомендовали именно вас, мистер Силлс.

— Прежде чем мы продолжим разговор, — сказал Гордон, — я должен предупредить, что существуют определенные категории дел, в которые я никогда не вмешиваюсь. Например, установление отцовства. Или конфликты руководителей с подчиненными по поводу авторских прав…

Щеки Рода налились краской.

— Или шантаж, — закончил Гордон спокойным тоном. — Именно поэтому я до сих пор не разбогател, но таковы мои условия.

— Дело, которое я хотел бы обсудить, не имеет ничего общего с упомянутыми вами, — резко ответил Рода. — Вы читали о взрыве, случившемся на нашем предприятии на Лонг-Айленде два месяца назад? — Не дожидаясь ответа Гордона, он тут же продолжил: — Мы потеряли очень ценного сотрудника, одного из лучших ученых в стране. И теперь не можем разыскать некоторые его бумаги — заметки, касающиеся проводимой им работы. У него были близкие отношения с одной женщиной, и бумаги вполне могут до сих пор храниться у нее. Мы хотим найти эту женщину и вернуть записи.

Гордон покачал головой.

— Вам следует обратиться в полицию. Или к частным детективам. Или привлечь свою собственную службу безопасности.

— Мистер Силлс, вы недооцениваете нашу решимость и наши ресурсы. Все это мы, разумеется, перепробовали, но отыскать ту женщину никто не смог. На прошлой неделе мы провели очередное совещание и приняли решение сменить направление поисков. От вас мы хотим получить как можно более полный анализ почерка незнакомки. Не исключено, что это принесет какую-то пользу. — По интонации, с которой Рода произнес последнюю фразу, было ясно, что сам он в этом сильно сомневается.

— Насколько я понимаю, анализ текста не дал никакого результата?

— Вы правильно понимаете, — чуть раздраженно ответил Рода, затем открыл кейс, достал оттуда несколько листков и положил на стол перед Гордоном.

Со своего места Гордон сразу заметил, что это не оригиналы, а ксерокопии. Он скользнул взглядом по перевернутым строчкам письма и покачал головой.

— Для работы мне потребуются сами письма.

— Это невозможно. Они хранятся под замком.

— С таким же успехом вы можете предложить дегустатору вин подкрашенную воду.

Голос Гордона оставался спокойным, но письма словно приковывали его взгляд. Он протянул руку, перевернул верхний лист и взглянул на подпись. «Анна». Красивая подпись. Даже на ксерокопии она выглядела изящно — ничуть не хуже, чем образцы китайской каллиграфии на ширмах. Гордон поднял глаза и встретил настороженный взгляд Рода.

— По этим копиям я тоже могу сделать какие-то выводы, но для настоящей работы мне понадобятся оригиналы. Позвольте, я покажу вам свою систему охраны.

Он провел посетителя в ту часть комнаты, где стоял длинный рабочий стол. Тут же размещались копировальная машина, увеличитель, огромный стол с нижней подсветкой,картотечные шкафы. Еще на одном столе стоял компьютер с принтером. Все здесь было безукоризненно чисто и аккуратно.

— Шкафы несгораемые, — сухо сказал Гордон. — Сейф, разумеется, тоже. И если вы наводили справки обо мне, вам должно быть известно, что мне приходилось иметь дело с действительно бесценными документами. Все они хранились прямо здесь, в кабинете. Вы можете оставить копии. Я начну с них, но завтра мне потребуются оригиналы.

— Где у вас сейф?

Пожав плечами, Гордон подошел к компьютеру, ввел свой личный код, затем направился к стене за рабочим столом и отодвинул в сторону панель, скрывавшую дверцу сейфа.

— Я не собираюсь открывать его для вас, но вы и без того видели достаточно.

— Компьютерная охрана?

— Да.

— Очень хорошо. Завтра я пришлю вам оригиналы. Но вы сказали, что уже сейчас можете сделать кое-какие выводы…

Они вернулись в нерабочую половину комнаты.

— Сначала я задам несколько вопросов. Кто вырезал эти фрагменты? — спросил Гордон, показывая на верхнее письмо.

Все письма были обрезаны сразу над приветствием, а в текстах то и дело попадались белые прямоугольные пробелы.

— Мы нашли их в таком виде, — сказал Рода, тяжело вздохнув. — Должно быть, Мерсер сделал это сам. Один из детективов утверждает, что текст вырезан бритвенным лезвием.

Гордон кивнул.

— Все любопытнее и любопытнее… Однако если вас интересуют мои предположения на этой стадии, то автор писем скорее всего имеет отношение к прикладному искусству. Я бы сказал, что она художница.

— Вы уверены?

— Конечно, я не могу быть полностью уверен. Это только предположение. И в дальнейшем вы получите от меня только предположения. Но аргументированные предположения. Это все, что я могу вам обещать, мистер Рода.

Посетитель обмяк в кресле и протяжно вздохнул.

— Как много времени вам потребуется?

— Сколько у вас писем?

— Девять.

— Две-три недели.

Рода медленно, задумчиво покачал головой.

— Результаты нам нужны как можно скорее, мистер Силлс. Мы готовы удвоить ваш обычный гонорар, если вы согласитесь взяться за эту работу сразу же и до ее окончания не отвлекаться на другие предложения.

— Вы поможете мне?

— Что вы имеете в виду?

— Меня интересует и его почерк тоже. Мне будут нужны по крайней мере четыре страницы, написанные им от руки.

Рода взглянул на Гордона с недоумением, и эксперт пояснил:

— Зная, с кем переписывалась эта женщина, я смогу лучше понять ее.

— Ладно.

— Сколько ему было лет?

— Тридцать.

— Ясно. Хотите добавить что-нибудь еще?

Рода на некоторое время задумался. Глаза его превратились в узкие щелочки. Он застыл, собираясь с мыслями, потом, вздрогнув, поднял взгляд и кивнул.

— То, что вы сказали об этой женщине, уже важно. В одном из писем упоминается «показ», и мы решили, что она, возможно, имеет отношение к зрелищному бизнесу — манекенщица, танцовщица или что-нибудь в том же духе. Я немедленно отдам распоряжение проверить и этот вариант. Художница… Не исключено, что он окажется верным.

— Мистер Рода, я хотел бы задать еще несколько вопросов. Насколько важны эти бумаги? Представляют ли они для кого-нибудь коммерческий интерес? Знает ли кто-нибудь еще, кроме сотрудников вашей компании, об их ценности?

— Это очень ценные документы, — ответил Рода таким бесцветным голосом, что Гордон мгновенно насторожился. — Если мы не вернем их в самое ближайшее время, нам придется призвать на помощь ФБР. Речь, возможно, идет о национальной безопасности. Но мы, разумеется, хотели бы уладить все своими силами.

Тем же самым монотонным голосом он добавил:

— Я не сомневаюсь, что русские заплатили бы за эти бумаги миллионы. Мы сами заплатим сколько потребуется. Бумаги наверняка у той женщины. Она упоминала об этом в одном из писем. И нам нужно найти ее во что бы то ни стало.

Гордон на мгновение усомнился, стоит ли браться за такую работу. «Дело серьезное, — подумал он, — можно огрести много неприятностей…» Потом взгляд его скользнул по письму, лежавшему сверху, остановился на подписи, и он сказал:

— Ладно. Обычно я использую стандартный бланк для контракта…


Когда Рода ушел, Гордон несколько минут сидел, разглядывая первое письмо, — не читал, а просто изучал почерк на верхнем листке.

— Здравствуй, Анна, — сказал он наконец тихо, затем сложил все письма в папку и убрал в сейф. Гордон и не собирался начинать работу до получения оригиналов, но решил, что так будет спокойнее для клиента: пусть считает, что он уже взялся за дело.

На следующий день, еще до двенадцати, Рода прислал оригиналы писем и несколько страниц с образцом почерка Мерсера. Три часа кряду Гордон изучал их внешний вид. Письма Анны он разложил на своем рабочем столе под лампой на «гусиной шее»; долго вертел их так и этак, время от времени делая пометки, но по-прежнему не читал. Как Гордон и подозревал, буквы везде оказались некрупными, изящными, с красивыми росчерками. Анна не пользовалась ни фломастером, ни шариковой ручкой — только перьевой и настоящими чернилами. Каждый элемент букв радовал глаз, словно законченное произведение искусства. Одно письмо было на трех страницах, четыре — на двух, остальные — на одной страничке, но нигде не сохранилось дат, адресов или полных имен. Гордон молча проклинал человека, который изуродовал письма лезвием. Переворачивая их по очереди, он осмотрел обратную сторону каждого листка и сделал пометку: «Нажим — от легкого до среднего». Другие записи были столь же краткими. «Беглый, быстрый, нестандартный, пропорции — один к пяти». Такие характеристики указывали на европейский стиль, но Гордон полагал, что женщина вряд ли из Европы, хотя это требовало более детальной проверки. Заметки фиксировали лишь первые впечатления, это были своего рода путеводные знаки, указывающие направление поисков. Работая, Гордон бездумно что-то насвистывал, и, когда зазвонил телефон, он невольно вздрогнул.

Оказалось, это Карен. Решила-таки поговорить с ним после стольких его звонков. Дети будут в субботу к шести, а к семи вечера в воскресенье он должен будет их вернуть. В голосе бывшей жены не чувствовалось ни капельки тепла, словно она отдавала распоряжения приемщице прачечной. Гордон согласился и положил трубку, осознав с удивлением, как слабо на него это подействовало. Раньше каждый разговор с Карен болью отдавался в сердце, порождая мучительные переживания. И он всегда интересовался ее делами, расспрашивал обо всем. Как она сама? Работает ли? Что дома?.. Дом на Лонг-Айленде остался за ней, но Гордона это вполне устраивало: последние годы он все равно проводил в городе все больше и больше времени. Однако они покупали его вместе, и он постоянно чинил там что-нибудь, ставил и снимал перегородки, сражался с водопроводом и канализацией…

В тот вечер он повел детей в греческий ресторан. Восьмилетний Бастер заявил, что там слишком шумно, и Дана — ей исполнилось уже десять — тут же обозвала его сопливым мальчишкой. Гордону удалось предотвратить ссору, сказав, что он купил им новую «Монополию». Бастер всегда любил выигрывать. Внешне Дана очень походила на мать, но на самом деле все ее качества унаследовал Бастер. Карен тоже любила выигрывать.

Они побывали в музее «Клойстерс» и долго обсуждали увиденное, выдумывая всякие средневековые приключения, потом играли в «Монополию», а в воскресенье Гордон повел детей в кукольный театр и к концу дня отвез домой. Устал он невероятно, а когда вернулся к себе и окинул квартиру взглядом, к усталости добавилось ощущение глубокой подавленности. В раковине и на столе в гостиной стояли грязные тарелки. Карен сказала, что дети уже выросли и им лучше спать в разных комнатах, поэтому Бастер спал ночью на диване — постельное белье, смятое и перекрученное, так и осталось неубранным. В спальне Даны тоже царил полный беспорядок. Кроме того, она забыла пижаму и шлепанцы.

Гордон торопливо собрал белье в гостиной, отнес все это в спальню и, швырнув на кровать, захлопнул дверь. Потом затолкал тарелки в посудомоечный агрегат, включил его и, вернувшись в кабинет, открыл наконец сейф.

— Здравствуй, Анна, — произнес он тихо, и усталость тут же покинула его. Головная боль, притаившаяся где-то сразу за глазными яблоками, исчезла. Он забыл и транспортные пробки по дороге из Лонг-Айленда, и бесконечные ссоры детей.

Перенеся письма в гостиную, Гордон уселся поудобнее и прочитал их впервые с тех пор, как они к нему попали. Любовные письма, страстные, иногда с юмором, проницательные, глубокие. Не имея дат, их было трудно расположить в хронологическом порядке, но общая картина тем не менее возникала вполне понятная. Анна встретилась с Мерсером где-то в городе. Они гуляли, разговаривали, потом он ушел. Вернулся, и на этот раз они провели вместе два выходных дня. Стали близки. Анна отправляла письма на абонентный ящик. Мерсер ей совсем не писал, только оставил на хранение бумаги с какими-то совершенно непонятными записями. Анна была замужем или жила с кем-то, но везде, где она упоминала этого человека, его имя было старательно вырезано лезвием. Мерсер его знал, виделся с ним. Очевидно, они даже дружили и не раз вели долгие, серьезные разговоры. Анна боялась за Мерсера, потому что он занимался какими-то опасными исследованиями, но ей было невдомек, какими именно. Она называла его «таинственным незнакомцем» и часто высказывала в письмах шутливые предположения о его тайной жизни, о семье, о безумной жене или отце-тиране, о странных его появлениях и исчезновениях.

Гордон улыбнулся. Анна не поддавалась унынию, не впадала в тоску, хотя была безнадежно влюблена в Мерсера и при этом не знала, где тот живет, где работает, какая опасность ему грозит. Знала только одно: когда Мерсер рядом, ей хорошо, она счастлива, она живет настоящей жизнью. И этого было достаточно. Муж Анны понимал, что происходит, но хотел жене только счастья, а ее такая ситуация мучила беспрестанно — она знала, как ему больно, и ничего не могла с собой поделать.

Гордон в задумчивости вытянул губы трубочкой и перечитал одно из писем. «Дорогой мой, я так не могу. Я действительно больше не могу. Я мечтаю о тебе, вижу тебя в каждом прохожем на улице, слышу твой голос каждый раз, когда снимаю телефонную трубку. Когда мне кажется, что я слышу твои шаги, ладони мои становятся влажными, и я вся горю. Ты мне снишься. И сегодня я спросила себя: „Что со мной происходит?“ Разве я глупая школьница, влюбившаяся в звезду телеэкрана? Мне уже двадцать шесть! Я собрала все твои бумаги, сложила в коробку, начала писать адрес, но когда выводила номер абонентного ящика, меня вдруг разобрал смех. И в самом деле, разве можно посылать прощальное письмо на абонентный ящик? Вдруг ты не сможешь забрать его вовремя и письмо в конце концов вскроет почтовый инспектор? Мне совсем не хочется, чтобы мои мысли доставляли удовольствие такому типу. Они, эти инспектора, ты же сам знаешь, все серые и высушенные, словно мумии. Так что уж пусть развлекаются за счет кого-нибудь другого. И еще я подумала: что, если они расшифруют твои загадочные закорючки и откроют тайну Вселенной? Разве заслуживает кто-то из них такого дара? Нет! И я снова спрятала все у (вырезано) в сейфе…»

«Мерсер отнюдь не „таинственный незнакомец“», — подумалось Гордону. На самом деле это определение больше подходило для другого человека — того самого неизвестного, в чьем сейфе хранились бумаги Мерсера. Кто он? Гордон покачал головой, раздумывая над сложившимся треугольником, и продолжил чтение: «…а потом пришел (вырезано), и я расплакалась у него на груди. Он повел меня обедать, и оказалось, что я ужасно голодна».

Гордон рассмеялся, положил письма на кофейный столик, откинулся на спинку кресла и, заложив руки за голову, стал разглядывать потолок, который давно уже нуждался в побелке.


Следующие две недели он работал над письмами и образцами почерка Мерсера. Фотографировал, увеличивал фрагменты, выискивая признаки слабостей или болезней. Затем закодировал письма и ввел в компьютер, запустив программу, специально им разработанную, чтобы выискивать необычные сочетания, комбинации элементов письма, характерные для иных стран или регионов, — вообще все привлекающее внимание или открывающее ему что-то новое. Про Мерсера Гордон решил, что тот родился в пробирке и никогда не выбирался из класса или лаборатории до тех пор, пока не повстречался с Анной. Сама она была родом со Среднего Запада. Очевидно, из небольшого городка где-нибудь в окрестностях Великих Озер. Имя, старательно вырезанное из всех писем, состояло из шести букв. Один раз Анна упомянула, что ходила на открытие выставки, но фамилия художника тоже оказалась вырезанной. В ней было девять букв. Даже без отзывов о художнике Гордон понял, что работы произвели на Анну сильное впечатление — это чувствовалось по почерку. Он измерял расстояния между словами, определял размеры букв, углы наклона, пропорции и сочетания всевозможных элементов. В каждой черточке ощущались изящество, ритм. Соединенные словно в гирлянды буквы — открытые, доверчивые — означали, что Анна человек честный. Тоненькие связующие нити — слова будто нанизывались на них свидетельствовали о скорости письма и развитой интуиции.

По мере продвижения работы записи Гордона пополнялись новыми развернутыми характеристиками, и портрет Анны начал оживать.

Сделав предварительную оценку почерка Мерсера, Гордон к нему больше не возвращался. Все ясно — ученый, технарь, точный и безупречно честный, гениальный, немного заторможенный, крайне замкнутый, типичный одиночка. В его характере чувствовалось что-то знакомое.

Когда Рода пришел за результатами, Гордон решил, что уже знает об этих двоих больше, чем могла бы рассказать о каждом из них родная мать. Хотя, конечно же, он по-прежнему не знал, как они выглядят, или где сейчас Анна, или где находятся бумаги, которые она прятала в сейфе мужа.

Пока Рода проглядывал отчет, Гордон внимательно наблюдал за его реакцией. За окном — серая пелена дождя. Воздух казался густым и липким.

— Это все? — требовательно спросил Рода, ознакомившись с заключениями.

— Да.

— Мы проверили все выставочные залы в штате, — сказал Рода с недовольной гримасой на лице, — но так и не нашли эту женщину. Кроме того, у нас есть доказательства, что Мерсер просто не мог проводить с ней столько времени, сколько получается по письмам. Очевидно, нас разыграли. И вас тоже. Вы уверяете, что Анна честная, высоконравственная женщина, а мы убеждены, что она чей-то агент. Подцепила его на крючок и выманила бумаги, а сами письма — не более чем подделка. Все до единого!

Гордон покачал головой.

— В этих письмах нет ни строчки лжи.

— Тогда почему же она не объявилась, когда Мерсер погиб? В прессе о нем писалось достаточно. Мы специально об этом позаботились. И я могу точно сказать, что он не проводил с ней столько времени. Мы отыскали Мерсера еще на последнем курсе колледжа, и с тех пор он оставался в своей чертовой лаборатории — все семь дней в неделю, четыре года подряд. У него не было времени на такие сложные отношения с женщиной, как она описывает. Все это сплошная липа. Выдумка. — Рода обмяк в кресле. Лицо гостя посерело и стало почти такого же цвета, как его добротный костюм. Он словно состарился сразу на несколько лет за эти две с небольшим недели.

— Они выиграли, — сказал Рода тихо. — Эта женщина и ее партнер. Возможно, они уже уехали из страны. Может быть, сделали это на следующий же день после аварии. Бумаги заполучили, работа закончена. И закончена блестяще. Черт бы побрал этого простодушного идиота!

Некоторое время Рода смотрел в пол, затем выпрямился, и когда он снова заговорил, голос его стал жестким, фразы короткими и отрывистыми:

— Я с самого начала был против графологической экспертизы. Пустая трата времени и денег. Чушь, хиромантия. Однако что сделано, то сделано. Счет отправьте почтой. Где ее письма?

Гордон молча подвинул ему через стол папку. Рода внимательно пересчитал страницы, положил папку в кейс и встал.

— На вашем месте, Силлс, я бы не стал никому говорить о сотрудничестве с нашей фирмой. — Он оттолкнул от себя отчет Гордона. — Это нам не пригодится. Всего хорошего.

Гордон понимал, что история на этом должна закончиться, однако случилось иначе. «Где ты, Анна?» — спрашивал он молча, обращаясь ко всему миру, утонувшему в холодном дожде. Почему она не объявилась, не пришла на похороны, не вернула бумаги? Ответов у него не было, но он знал, что Анна все еще где-то там, в этом мире, пишет свои картины и живет с человеком, который ее очень любит. Любит настолько, что даже не помешал ей полюбить другого. «Будь с ней внимателен, — думал Гордон, мысленно обращаясь к этому человеку, — будь нежен и терпелив, пока заживает ее сердечная рана. Ты же знаешь, ей нет цены».

Он прижался лбом к холодному стеклу, чувствуя, как приходит успокоение, и произнес вслух:

— Ей нет цены.


— Гордон, у тебя ничего не случилось? — спросила Карен по телефону. Снова настали «его дни», дни, когда он мог видеть детей.

— Все в порядке. А что?

— Да так, ничего. У тебя появилась женщина? Мне показалось, ты как-то странно разговариваешь.

— Боже, Карен, что тебе от меня нужно?

Голос ее вновь стал холодным и строгим. Сухо, по-деловому они договорились, как он получит детей и когда их возвратит. «Словно библиотечные книги», — невольно подумал он.

Повесив трубку, Гордон оглядел комнату и несколько встревоженно заметил, как неприбранно она выглядит, как неуютно, необжито у него дома. «Сюда нужна еще одна лампа, — решил Гордон. — По крайней мере, одна. Может быть, две». Анна любила, когда в комнате светло. «У меня появилась женщина?» Ему хотелось плакать и смеяться одновременно. Да, у него есть ее подпись и копии нескольких любовных посланий, адресованных другому мужчине. Она является к нему в снах и говорит с ним фразами из писем. Женщина! Он закрыл глаза и снова увидел ее имя. «Анна». Прописная А — как пылающий вулкан, вознесшийся своей вершиной в стратосферу. Дальше две ровные, изящные «н» и в конце забавная маленькая «а»: она с трудом удерживалась на месте — вот-вот взлетит. Но буква оставалась, а из нее вылетал стремительный плавный росчерк, который огибал подпись сверху, пересекал прописную букву, превращая ее в А, и возвращался назад. Получалось что-то наподобие палитры — своего рода графический образ Анны, художницы, парящей над землей и каждым своим движением, даже одним дыханием творящей искусство. «Твоя навеки — Анна». Твоя навеки.

На следующий день он приобрел новую лампу, а по пути домой заглянул в цветочный магазин и купил шесть горшков с цветущими растениями. Анна как-то писала, что солнечный свет превращает цветы на подоконнике в маленькие драгоценные камни. Гордон поставил их на подоконник, поднял жалюзи, и… цветы действительно превратились в сверкающие драгоценности. Руки его болезненно сжались, он отвернулся от окна.

Работа брала свое. Вскоре весна незаметно уступила место лету, жаркому, душному лету, какое бывает только в Нью-Йорке. Неожиданно для себя Гордон начал посещать выставки и вернисажи. Он посмеивался и ругал себя, но по-прежнему ходил на премьеры, разглядывал работы молодых художников, изучал подписи — снова, и снова, и снова. Если уж ее не смогли разыскать опытные детективы, говорил он себе, если это не удалось даже людям из ФБР, то у него нет абсолютно никаких шансов, и просто глупо на что-то надеяться. Однако он по-прежнему ходил на выставки. Мне одиноко, уверял себя Гордон, и я хочу встретить женщину, которая смогла бы меня увлечь, любую другую женщину… И продолжал ходить.

Как-то осенью он отправился на открытие выставки нового художника, преподавателя, не так давно закончившего художественную школу. После чего отругал себя за то, что не додумался до этого сразу. Ведь Анна вполне могла и преподавать живопись. Гордон составил список школ и принялся навещать их одну за другой, по ходу дела отрабатывая легенду.

Возможно, она уродлива, говорил себе Гордон. В конце концов, что за женщина может влюбиться в Мерсера? Заторможенный, зажатый, никакого изящества. Гений, конечно, но эксцентричный и преисполненный удивления перед миром. Видимо, именно это последнее почувствовала в нем Анна. Именно это привлекло ее. Она сумела пробиться через все защитные барьеры и обнаружила там, в душе, по-настоящему привлекательного мальчика-мужчину. А он ее просто боготворил. Это ощущалось в письмах Анны: ведь чувство было взаимным. Почему же он лгал ей? Почему не сказал прямо, кто он и чем занимается? Второй мужчина не препятствовал их любви — это тоже было видно из писем. Оба они нравились друг другу, и оба любили Анну. Гордон часто и подолгу размышлял о ней, о Мерсере, об этом неизвестном. И продолжал посещать выставки. Вскоре его начали узнавать в студиях и школах, где он собирал автографы. Возможно, признавал он, в этой одержимости есть что-то нездоровое, может быть, даже признаки невроза или чего-нибудь похуже. Самое настоящее безумие — влюбиться в чью-то подпись, в любовные письма к чужому человеку.

И не исключено все-таки, что он ошибается. Вдруг Рода прав?.. Но подобные сомнения жили недолго.

Пришли холодные октябрьские дожди. Карен сообщила, что помолвлена с весьма состоятельным человеком.

Визиты детей стали проходить легче, потому что Гордон уже не пытался придумать, чем их развлечь каждую минуту. Он наконец сдался и купил цветной телевизор с несколькими видеоиграми в придачу.

Как-то в октябре Гордон решил навестить Рика Гендерсона, с которым они подружились два или три месяца назад, прямо в Академии художеств, где тот преподавал технику акварели. Гордон сидел у него в кабинете, дожидаясь, когда закончится критический разбор, и вдруг увидел ту самую букву А. Прописную букву А в имени Анны.

На столе у Рика лежал надписанный конверт, и Гордон мгновенно почувствовал, как вспотели у него ладони, как закололо в плечах, как сжалось что-то в животе. Почти со страхом он повернул конверт к себе и взглянул на рукописные строчки. Буква А в слове «Академия» действительно выглядела как вулкан, вознесшийся высоко в стратосферу и лихо перечеркнутый небрежной линией — словно сомбреро набекрень. Без сомнения, ее А. Буква не парила, палитры тоже не было, но здесь, в адресе на конверте, ей быть и не полагалось. Так буква могла выглядеть только в личной подписи Анны.

Гордон расслабился, сел поглубже в кресло у стола Рика и сделал глубокий вздох. Конверта он больше не касался, но, когда Рик пришел, указал на него кивком головы и спросил:

— Послушай, а кто это написал?

От волнения голос его звучал хрипло, но Рик, похоже, ничего не заметил. Он открыл конверт, взглянул на записку и передал Гордону. Почерк определенно ее, тут же отметил Гордон. Не совсем такой, как ему помнилось, но, без сомнения, ее. В этом он был уверен на сто процентов, даже несмотря на отличия. И расположение строк на странице, и размах букв, и стремительная грациозность… Все, как у его Анны, но чуть-чуть не так. А в имени тоже выглядела другой. Отличия озадачили Гордона, но он почувствовал, что письмо все равно написала его Анна. В письме она сообщала, что пропустит несколько дней занятий. Дата — четыре дня назад.

— Студентка. Молоденькая, — сказал Рик. — Только-только из Огайо. Решила отпроситься с занятий. Странно еще, что письмо не подписала ее мать.

— Можно мне с ней увидеться?

— Зачем?

— Хочу, чтобы она мне расписалась.

— Ну ты и в самом деле ненормальный, — рассмеялся Рик. — О чем речь? Она в студии, отрабатывает пропущенные дни. Пошли.

Гордон остановился в дверях, глядя на молодую женщину у мольберта. Лет ей было около двадцати, и выглядела она очень худой, едва ли не оголодавшей. Поношенные теннисные туфли, старые выцветшие джинсы, мужская рубашка в клеточку. Совсем не та Анна, что угадывалась в письмах. Пока еще не та.

Почувствовав, что у него кружится голова, Гордон ухватился за косяк и тут только понял, над чем работал Мерсер, что он открыл. Мысли его неслись, обгоняя друг друга, формируя объяснения, и Гордон чувствовал себя так, словно сам переместился во времени. И тут же, как, бывает, приходят воспоминания, пришло ясное понимание всей этой загадочной истории, всей цепочки событий. Записи Мерсера свидетельствовали о его гениальности, одержимости — одержимости проблемой времени — и скрытности. Рода полагал, что эксперимент Мерсера не удался — ведь он погиб, когда произошел взрыв в лаборатории. Должно быть, и все так решили. Да, он погиб. Но эксперимент удался. Мерсер научился переноситься в будущее на пять лет, от силы на шесть — в тот период, когда Анне было уже двадцать шесть. Он путешествовал в будущее. И Гордон вдруг понял, что в письмах Анны вырезано его имя. Тут же всплыли в памяти несколько фраз из ее посланий. Анна упоминала японский подвесной мост на одной из его картин, цветы на подоконнике и даже солнце, исчезающее ближе к вечеру за зданием на противоположной стороне улицы.

Он подумал о Рода и целой армии агентов, разыскивающих бумаги Мерсера, которые были — или будут — спрятаны в самом надежном на Земле месте. В будущем. И сейф, где Анна их спрячет, — это его, Гордона, сейф. Он крепко зажмурился, почувствовав боль и горечь, которые, он знал, придут, когда Мерсер поймет, что его ждет смерть, что он уже мертв. Потому что для Мерсера не могло быть любви настолько сильной, чтобы заставить его бросить работу.

Гордон знал, что он и Анна будут вместе, что она будет взрослеть на его глазах, превращаясь в ту Анну, из писем. А когда через свою дверь во времени проникнет в их будущее Мерсер, он по-прежнему будет любить Анну, и ждать ее, и помогать справляться с болью после страшной утраты.

Рик кашлянул, и Гордон, отпустив дверной косяк, шагнул в студию. Анна заметила его и, уже не в силах сосредоточиться на работе, подняла взгляд. Глаза у нее были темно-голубые.

— Здравствуй, Анна.

Норман Спинрад Нейтральная территория

Рисунок К. Улановой

Иззубренная голубая молния, разорвав катящиеся по небу красные тучи, оставила оранжево-желтый след, который через несколько секунд начал бледнеть и вскоре исчез совсем.

Тисон удивился. Что бы это могло быть? Обман зрения? Какое-нибудь атмосферное явление или же нестабильная химическая реакция, вызванная действием молнии?

Он устремил свое бестелесное «я» вперед, прямо к подножию отвесных черных утесов, величественно вздымающихся над бесконечными безликими песками.

Там, среди скал, затаилось нечто непонятное. Тисон чуял это нутром. То самое нечто, чье присутствие он ощущал и раньше в трех других местах. Тисон испытывал странную смесь любопытства и страха. Любопытство толкало его к скалам, и в то же время какая-то сила тянула назад. Сила, возрастающая по мере приближения к утесам. Он понял, что эта сила — страх.

Тисон испытывал страх и раньше, в трех последних Путешествиях. Там тоже он ощущал это нечто. И в Месте, где звезды висели над полями из твердой коричневой лавы; и в Месте, где над бесконечной, слепящей ледяной равниной сверкали десять огромных солнц; и в Месте, где росли деревья высотой в тысячу футов.

Страх возникал от неизвестности. Не страх неизвестности как таковой, нет — все Путешественники попадали в незнакомые Места, и еще никто не появлялся в одном и том же Месте дважды. Просто нечто было таким же чуждым и непонятным, как и сами Места, в которых оказывался Тисон. Когда он чувствовал, что нечто где-то здесь, рядом, его переполнял страх, ибо то, что ждало у черных скал, принадлежало реальности не больше, чем сам Тисон.

Мысленно стуча от страха зубами, которых не было, как, впрочем, не было и всего остального тела, Тисон еще ближе придвинулся к утесам. Когда он перемещался, желтый песок струился, будто под ногами идущего человека, хотя, находясь в Местах, Тисон никогда не имел ног. Казалось, его «я» неразрывно связано с телом, но ведь само тело оставалось далеко, очень далеко…

Он снова переместился в направлении утесов, двигаясь медленно, подобно лодке, плывущей не по воде, а по вязкому тягучему сиропу. Страх усиливался.

И тут песок стал таять, словно скрываясь в тумане. Черные скалы начали испаряться, превращаясь в клубы черного дыма. И сам дым уже рассеивался…

Затем — темнота, пустота и вихри, крутящиеся во всех направлениях сразу…


Барт Тисон ощущал мягкий поролон кушетки под безвольным телом, легкие покалывания в теле. Возвращались чувства.

Он открыл глаза. Над ним зависло вытянутое обеспокоенное лицо Ярмолинского.

— Ты в порядке, Барт? — по привычке произнес Ярмолинский.

— Конечно, Ральф, — ответил Тисон и улыбнулся, осознав, что может управлять мышцами лица. — Ведь пока еще Путешественники не терялись, а?

— Нет. Пока еще… — сказал Ярмолинский, лукаво улыбаясь.

Отъявленный пессимист Ярмолинский давно уже стал у сотрудников Проекта объектом шуток. Да он и сам, случалось, посмеивался над собой.

— Бодрее, Ральф, — сказал Тисон. — Рано или поздно это произойдет. Мы еще доставим тебе массу хлопот.

Теперь Тисон обрел полный контроль над телом. Он приподнялся и сел на край кушетки. Затем поболтал ногами, проверяя, как они слушаются.

— Что на этот раз? — спросил Ярмолинский, включая магнитофон.

— Ничего особенного, — ответил Тисон. — Красные тучи, желтая пустыня, черные скалы. Никакой растительности, никакой жизни вообще…

— По описанию похоже на Место, куда в прошлый раз попал Джек, хотя уверенности, конечно, нет.

— Ральф…

— В чем дело, Барт? — спросил Ярмолинский, заметив, как внезапно потемнело лицо Тисона.

— Оно снова там было, — тихо ответил Тисон.

— Ты что-нибудь видел?

— Нет.

— Слышал?

— Там никогда ничего не слышно.

— Запах? Вкус? Что-то еще?

— Нет! — дернулся Тисон. — Черт побери, Ральф, просто оно там было. Я, Место и оно. Чтобы понять, нужно самому стать Путешественником. Мне ясно одно: это нечто — не часть меня и не часть того Места. Вот все, что я могу тебе сказать, ибо это все, что я знаю.

— Чем оно может быть? У тебя есть какие-нибудь соображения?

— Зануда чертов! Мы даже не знаем, что такое Места! Планеты? Другие измерения? Иное время? Какой смысл предполагать, чем может быть оно?

— Успокойся, Барт. Ты ведь знаешь, все возвращаются. Наверное, у тебя это просто проявление какого-то побочного эффекта.

— Нет, Ральф, тут что-то другое. Послушай, я проделал тридцать шесть Путешествий. Тридцать два из них — обычные, если можно применить такое идиотское слово для описания Путешествия, но в четырех из тридцати шести случаев я чувствовал нечто. Нервы здесь ни при чем. Когда я там, то нутром чую, что оно — самое главное в Путешествии, и в то же время не могу приблизиться.

— Боишься, что ли? — спокойно спросил Ярмолинский.

Тисон вздохнул.

— Не дашь сигаретку? — попросил он.

Ярмолинский прикурил и протянул ему сигарету. Тисон глубоко затянулся и выпустил дым через нос.

— Да, Ральф, боюсь. Не знаю почему, но боюсь.

— У меня есть теория, — сказал Ярмолинский. — Хочешь послушать?

— Давай.

— Хорошо. Допустим, Места реально не существуют. Пока никто не доказал обратного. Допустим, «Психион-36» открывает Путешественникам доступ к собственному подсознанию. Путешественник «посещает» свои тайные мысли. И тогда нечто, очень возможно, именно то, с чем человек подсознательно боится встречи. У каждого в глубине сознания найдется что-нибудь пугающее. Тогда можно объяснить и страх, и почему он становится сильнее при приближении к твоему нечто. Элементарная вещь, известная всем психоаналитикам: чем ближе пациент подбирается к причине своего невроза, тем сильнее испытывает страх, а чем больше он боится, тем ему труднее добраться до причины.

— Очень хорошо, — сказал Тисон. — Но в твоей гипотезе есть один недостаток: по-твоему, выходит, Места — чистый вымысел Путешественника. Не берусь утверждать, существуют ли Места в том же смысле, в каком существует, например, вот эта кушетка или, скажем, Земля, но они — не галлюцинации. Иначе чем объяснить такой факт: разные Путешественники побывали, вероятно, в одних и тех же Местах?

— «Вероятно» — именно то слово, Барт. Пока у Путешественников нет возможности вести объективную запись своих наблюдений, мы не можем с уверенностью утверждать, что хотя бы двое из них попадали в одно и то же Место.

— Ты изложил свою теорию, Ральф, — сказал Тисон. — Теперь послушай мою. А вдруг нечто — просто еще один Путешественник?

— Исключено! Вас в проекте всего семнадцать человек, и мы никогда не работали с вами одновременно.

— Конечно, — отозвался Тисон. — А если Места существуют в другом времени? И если во всех Местах оно всегда одно и то же? Тогда два Путешественника — пусть даже здесь с ними работали в разное время — могут встретиться. Должны встретиться, если попадают в одно и то же Место…

— Твоя теория сильно расходится с моей, — сказал Ярмолинский, — но в логике ей тоже не откажешь. Только при чем здесь тогда страх?

— Возможно, мы не узнаем друг друга. Мы чувствуем присутствие чего-то чуждого, не свойственного Месту, но не понимаем, что это, поскольку не ожидаем появления другого Путешественника, так же чуждого нам самим.

— Мне кажется, — сказал Ярмолинский, — твои предположения относительно Мест сомнительны, как, впрочем, и мои.

Ну, — Тисон тяжело вздохнул, — ведь в этом-то и суть Проекта «Путешествие», не правда ли?


«Черт возьми, а в чем действительно суть Проекта?» — подумал Барт Тисон, снимая усталость под горячим душем.

Трудности с определением конечной цели Проекта возникли по мере развития самого эксперимента. До поры еще можно было называть целью Путешествия как таковые, но…

«В действительности, — думал Барт, — главная цель заключается в выяснении сущности Путешествия и точном знании, что такое Места. Но пока никто не знает ответов на эти вопросы. Все знание о Путешествии сводится только к тому, как его совершить…»

Путешествия возникли из обычных галлюцинаций. «Психион-36» — так назывался один из десятка малоизученных, так называемых «высвобождающих сознание» препаратов, разработанных в конце шестидесятых — начале семидесятых годов. У людей, которым вводили «Психион-36», возникали галлюцинации, как и под действием обычных наркотиков. Но галлюцинаций, вызываемые «Психионом-З6», сильно отличались от прочих. Они были Путешествиями: во время действия препарата добровольцы представляли себя в виде бестелесного «я», появляющегося в неких Местах. Примерно час, пока тело неподвижно лежало на кушетке, сознание человека блуждало по фантастическим ландшафтам.

Отличие таких галлюцинаций от обычных состояло в следующем: хотя никто еще не был дважды в одном и том же Месте, имелись серьезные основания предполагать, что разные Путешественники бывали в одних и тех же Местах. В результате появился проект «Путешествие».

Тисон пустил горячую воду, потом постоял под колючими струями холодной воды и почувствовал, чти приходит в себя. Путешествие всегда отнимало много сил.

«Странно, — думал Тисон, — ведь нет никакого перехода от этой реальности к Месту. Ни точки соприкосновения, ни мостика, связывающего два уровня существования. Места могут находиться где угодно — в другом измерении, в ином времени… или, может быть, это все-таки галлюцинации?»

У каждого участника Проекта была собственная теория. Но никто не мог доказать свою или опровергнуть чужую.

А теперь еще и нечто или даже целый класс подобных друг другу нечто, появляющихся все чаще и чаще в разных Местах одновременно с Путешественниками. Сначала одно нечто на тридцать Путешествий, затем одно — на двадцать, потом — на десять… Словно жуткая взаимосвязь Путешественника и нечто определялась неизвестным механизмом человеческого сознания, выбирающим Место и отдающим предпочтение именно тому Месту, где находилось нечто, заставлявшее Путешественника испытывать непонятный страх…


— Стоит ли отправляться в Новое Путешествие так скоро? — спросил Ярмолинский, когда Тисон устроился на кушетке.

— Я в порядке, Ральф, — отозвался Тисон. — Хочу выяснить, что такое нечто. Чувствую, я снова с ним столкнусь. Что-то подсказывает мне: нечто, чем бы оно ни было, важнее и Путешествий, и Мест. Я обязательно должен выяснить, что же это такое.

— Надеюсь, ты хорошо подумал, Барт, — сказал Ярмолинский. — А если ты действительно вступишь с ним в контакт? Вдруг это опасно?

— Брось, — засмеялся Тисон. — Какая, к черту, опасность? Тело здесь, под твоим отеческим присмотром. Какой мне можно причинить вред, если в действительности там меня нет?

— Кто знает…

— Хватит, Ральф. Не говори ерунды. Лучше делай свое дело.

Ярмолинский пожал плечами, протер руку Тисона спиртом и ввел «Психион-36».

Тисон закрыл глаза. Сначала он перестал ощущать пальцы на руках и ногах, затем сами руки и ноги, туловище… шею…

Он стал разумом, лишенным тела. Он не дышал, ничего не слышал… Просто некая точка, плывущая в иллюзорном море, сгусток сознания, обладающий способностью видеть. Путешествие началось.

Стало темно, затем еще темнее. Звенящая тишина в несуществующих ушах. Движение во всех направлениях сразу…

Внезапно темнота исчезла.

Место представляло собой приятный глазу ландшафт с покатыми зелеными холмами и долинами, тянущимися до горизонта. В небе поразительной голубизны висели три, солнца — голубое, желтое и красное.

Тисон словно бы нагнулся, и взгляд его заскользил у самой земли. Хотя тело отсутствовало, возможность перемещения точки, откуда падал взгляд, ограничивалась возможностями человеческого организма. Тисон мог смотреть с высоты, ограниченной его ростом. Перемещение по Месту походило на ходьбу. Сознание определяло направление движения и непонятным образом приводило в действие и не поддающийся определению механизм перемещения. Сознание переводило простые желания идти, бежать или наклоняться в соответствующие перемещения некой точки, являвшейся как бы глазами наблюдателя.

Всю землю, заметил Тисон, покрывал роскошный мшистый ковер толщиной менее полудюйма. Тисон передвигался в соответствии с рельефом местности: поднимался на холмы, спускался в маленькие долины. Довольно однообразное Место — только мох и небо, небо и мох…

Переведя взгляд, Тисон заметил черные пятна, разбросанные по мшистому полю на больших расстояниях друг от друга. Он направился к ближайшему и обнаружил, что пятно представляет собой абсолютно круглое отверстие примерно двадцати футов диаметром. Оно казалось бездонным — во всяком случае, Тисон так подумал. Будь у него руки и какой-нибудь предмет, который можно было бросить, он попробовал бы определить примерную глубину. Но ни того, ни другого не было.

«Странная дырка, — размышлял Тисон. — Вообще, это Местечко чертовски напоминает гигантский бильярдный стол. Зеленое покрытие, отверстия… Впрочем, все Места жутковаты по-своему. И каждое из них — новое приключение. Этим-то, видно, Путешествия и привлекают…»

Тисон снова двинулся вперед — наугад, не выбирая конкретного направления. Не очень-то много увидишь в таком Месте. Все одинаковое… Может, за горизонтом?..

Он приблизился к другому отверстию.

И тут его охватил страх. Оно здесь! В черной глубине ямы что-то пряталось. Оно!

Тисон с трудом овладел собственным сознанием, кричавшим: «Уходи! Уходи!» Очередное нечто оказалось совсем рядом. Ближе, чем когда-либо раньше. Еще никто из Путешественников не подбирался так близко…

Он испытывал невыносимый, всеохватывающий ужас. В глубине сознания бился беззвучный вопль. Тисон кричал, кричал, кричал, но оставался на месте. Пересиливая себя, он придвинулся к краю дыры, на дне которой ждало нечто. Заглянул вниз, в черноту, ничего не увидел, но беспричинный страх уже теснил все другие желания Тисона. Он подался назад. Затем, пересилив себя, снова вперед. И опять страх отбросил его прочь от бездонного колодца.

Снова вперед, сражаясь с собственным сознанием. Он просто должен увидеть нечто. Должен…

Тисон почувствовал, как оно медленно, то и дело останавливаясь, прилагая отчаянные усилия, начало подниматься из глубины ямы. Что-то совершенно чужое и ужасное. Казалось, все Место заполняется первобытным страхом. Невыносимое ощущение — ни один человек не выдержал бы встречи с нечто.

И Тисон отступил.

Он почти летел над мшистыми холмами и зелеными долинами. Ничего не соображая, охваченное ужасом «я» Барта Тисона убегало.

Но нечто следовало за ним. Чужеродность уже проникала в сознание Тисона, он чувствовал полуоформленное желание, исходившее от нечто, что-то размытое, почти манящее, но все равно ужасное.

Тисон убегал. Крошечная часть сознания напоминала ему: «Хочу остановиться, повернуться, встретить преследователя…» Но страх был настолько велик, что прежнее намерение Тисона казалось далеким и невыполнимым. Он гнал свое «я» со скоростью бегущего во весь опор человека, отчаянно желая, чтобы непредсказуемые законы Путешествия не ограничивали быстроту перемещения физическими возможностями человека, но увы… Его даже начала одолевать усталость — словно он и в самом деле бежал.

«Нет! Нет! Нет» — мысленно кричал Тисон.

Нечто догоняло. Что произойдет, если оно его настигнет? Какой неописуемый ужас оно принесет, какую страшную смерть?

Тисон пытался образумить себя: ведь тело находится в безопасности, в комнате Путешественников, под присмотром Ярмолинского. Но безуспешно: он здесь, в этом Месте, с его зеленым мхом, холмами и долинами, черными ямами, и это невообразимое нечто уже догоняет его, догоняет…

Но вот наконец зеленый мох и холмы начали уходить в туман. Солнца замерцали и исчезли…

Путешествие завершалось. Еще мгновение, и нечто наверняка догнало бы его. Но Путешествие все-таки закончилось вовремя…

«Слава Богу! — думал Тисон, погружаясь в темноту. — О господи, спасибо… спасибо… спасибо…»

— Спасибо! Спасибо! — кричал Тисон.

— Барт! Барт! Очнитесь. Все кончилось. Это я, Ральф.

Ярмолинский тряс дрожащее тело Тисона. Путешественник открыл глаза, в них читался дикий страх.

— Успокойся, Барт, успокойся, — повторил Ярмолинский, затем прикурил сигарету и воткнул ее в трясущиеся губы Тисона.

— Ральф… Ральф… — Тисон долго и жадно затягивался.

— Теперь порядок? — спросил наконец Ярмолинский.

— Да, — пробормотал Тисон. — Теперь я в норме… Боже…

— Что случилось?

— Снова нечто. На этот раз оно меня почти догнало, когда Путешествие окончилось. Оно было совсем рядом.

— Барт, — мягко произнес Ярмолинский, — думаешь, все-таки оно? Ты совершил тридцать семь Путешествий. Больше всех остальных. Ты чувствовал нечто пять раз. Тоже больше любого другого Путешественника. А может, существует какой-то предел количества Путешествий, которые может совершить один человек?

Тисон молча уставился в потолок, разглядывая медленно поднимающиеся завитки табачного дыма.

— Нет, Ральф, — наконец отозвался он. — Нет! Мы должны выяснить, что это за нечто. Мы не можем все время убегать от него. Я не могу. Раньше или позже кто-нибудь все-таки встретится с ним и узнает.

— Но почему именно ты?

— Да потому. Ты же сам сказал, я был рядом больше других. А теперь я сталкиваюсь с ним уже подряд в двух Путешествиях. Думаю, я как-то притягиваю его… или, наоборот, оно меня, или же мы оба друг друга. Возможно, оно каким-то образом настраивается на частоту моего мозга, или же это происходит потому, что я путешествовал больше остальных. Какой бы ни была причина, я думаю, теперь почти всегда буду появляться в тех же Местах, что и оно. Кто-то должен остановиться — встретить нечто. А я для такого дела — самый подходящий Путешественник.

— Но что произойдет, если ты его встретишь? — спросил Ярмолинский.

— Не знаю, — сказал Тисон. — Просто не знаю. Полагаю, именно это и нужно выяснить. Если бы только я мог остаться на месте, если бы не этот проклятый страх…

— Но, Барт, возможно, ты боялся не без причины. Вдруг оно нагонит тебя еще до конца Путешествия?

Тисон вздрогнул. Если Путешествие не закончится и нечто настигнет его… Еще несколько минут в том Месте…

— О чем ты думаешь, Барт?

Тисон выдохнул облако дыма.

— У меня есть идея, Ральф… — медленно проговорил он. — Она и меня самого чертовски пугает, но должна сработать. Если я пересилю себя… Если мне хватит силы воли…

— Ну-ка, ну-ка. Договаривай.

— Не сейчас, — сказал Тисон. — Включи меня в расписание завтрашних Путешествий. Тогда и расскажу, если, конечно, решусь пойти на такое…


— Ты уверен, что действительно хочешь этого? — спросил Ярмолинский, протирая спиртом руку Тисона. — Если передумаешь там, будет уже поздно.

— Уверен, — мрачно сказал Тисон. — Это единственный путь. Меня нужно насильно заставить встретиться с этим нечто. Иначе я не способен. Поэтому через час после начала Путешествия ты введешь мне вторую дозу «Психиона-36». Двойное время Путешествия. Если в последний момент действия препарата ты сделаешь мне еще один укол, Путешествие продолжится. Я останусь, оно догонит меня, и…

— И что? Черт возьми, Барт, мы ведь не знаем…

— Пожалуйста, Ральф! В этом вся суть. Мы ничего не знаем ни про Места, ни про нечто. Это единственная возможность выяснить. Давай, Ральф.

Ярмолинский пожал плечами.

— Как говорится, твои похороны — тебе и решать, — сказал он, вводя первую дозу.

Тисон почувствовал знакомое оцепенение. Казалось, оно охватывает само сознание; оцепенение от страха, страха перед страхом.

Он закрыл глаза, пытаясь прогнать страх, и позволил сознанию спокойно погружаться в сгущающуюся темноту, в бесконечность, в водоворот бесчувственного хаоса…

Путешествие началось.

Тисон очутился прямо в центре огромного кратера. Его окружала высоченная стена из сверкающего черного вулканического стекла. В таком же черном безжизненном небе сияло огромное желтое солнце. Тисону еще не приходилось видеть такого Богом забытого Места. Черное вулканическое стекло, черное небо, жесткое солнце, никакой атмосферы. Безжалостное Место. Место, где негде скрыться.

Не собираясь ничего исследовать, Тисон угрюмо ждал нечто. Под черным холодным небом и жестким желтым светом, один, переполненный страхом, он ждал…

И вдруг почувствовал: оно здесь. Снова тот же самый непонятный беспричинный страх: нечто — в кратере. Никаких сомнений.

На мгновение Тисон дрогнул, и снова какая-то малая часть сознания стала убеждать его, что бояться нечего, что он не может погибнуть здесь, в несуществующем Месте, — ведь его тело находится в комнате Путешествий под заботливым присмотром Ральфа Ярмолинского…

Однако решение встретиться с нечто тонуло в паническом страхе. Тисон бросился к дальней стене кратера. Бездумно, ничего, кроме страха, не чувствуя, забыв о незыблемых законах Мест, не позволяющих бестелесному «я» совершать перемещения, невозможные для материального тела, он старался устремить свое «я» вверх и перемахнуть через стену кратера. Разумеется, безуспешно. Иллюзия тела, позволяющая сохранить психическое равновесие в Путешествиях, превратилась в западню.

Тисон ничего не видел, только чувствовал — оно приближается. Путешественник метался у стены кратера. Нечто остановилось вроде бы в нерешительности, затем двинулось к нему. Тисон кружил по дну кратера, словно подхваченный дикой чудовищной каруселью.

«Подожди… подожди…» — как бы вскрикивало что-то в его мозгу между накатывающимися волнами страха. Тисон попытался собраться с духом, повернуться и встретить нечто, которое, казалось, умоляло: «Подожди… подожди…», но не смог. Любопытство не пересилило безотчетный ужас.

Тисон убегал. Сверкающая черная стена кратера превратилась в слепящее кольцо — так бешено он кружился. Нечто догоняло медленно, но непреклонно, и волны страха буквально захлестывали сознание Тисона.

Круг за кругом, до бесконечности… но оно уже почти рядом. Еще чуть-чуть, и…

И кратер начал таять, затуманиваться, мерцать. Действие препарата прекращалось! Путешествие заканчивалось!

Тисон почувствовал облегчение. Путешествие вот-вот завершится, и он вернется назад, в безопасность комнаты Путешествий… Но, кажется, он что-то забыл и…

…И вдруг вспомнил. Еще одна доза «Психиона-36»! Ярмолинский должен сделать следующий укол!

Мерцание прекратилось. Снова вернулось вулканическое стекло кратера: холодное, твердое и ужасающе реальное. Путешествие будет длиться еще час.

Он попался. Теперь точно — попался. И нечто почти рядом.

«Я влип, — обреченно подумал Тисон. — Ни скрыться, ни смыться! Ну и пусть! По крайней мере, встречу его как человек, а не как скулящий пес!»

Он остановился, ожидая, пока нечто приблизится, и ощутил чудовищный прилив страха. Но оно тоже колебалось: постояло, отступило, снова начало приближаться к Тисону и отступило опять.

Страх стал невыносимым.

И вдруг Тисон понял — он чувствует не только свой страх. Оно тоже боялось его. И излучало страх. Они оба заряжались страхом друг от друга.

«Конечно, — подумал Тисон, — я так же чужд ему, как и оно мне!»

Тисон почувствовал укол совести.

«Чем бы оно ни было, — подумал он, — но я пугаю его. А оно — меня».

И словно в ответ на его мысли атмосфера ужаса начала рассеиваться. Боясь передумать, Тисон бросился навстречу неведомому. Он ничего не видел, не слышал, не чувствовал, кроме какого-то двойного беззвучного крика своего и нечто.

И вот в Месте, которое, может, существует, а может, и нет, соединились в одной точке два бестелесных разума — Тисона и чужака.

«Кто? Кто? Кто?» — кричало нечто в сознании Тисона. Нечто живое, незнакомое, перепуганное.

«Я! Я! Я!» — откликался Тисон, постепенно приходя в себя.

«Кто? Кто? Кто? Кто ты? Что ты?»

В сознании Тисона вдруг возник образ рептилии, но он переборол инстинктивный страх. Страх бедствен и для него, и для чужака.

«Путешественник! — подумал про него Тисон. — Путешественник! Из другого… времени? места? измерения? реальности? Кто ты?»

«Да, — подумал чужак уже спокойнее. — Да… Путешественник… Путешественник… исследователь… я тоже — Путешественник… Почему ты меня боишься? Я не собираюсь причинить тебе вреда…»

«А почему ты боишься меня?» — почти радостно подумал в ответ Тисон.

«Не знаю. Не знаю. Наверное, потому что чувствую твой страх».

«И я тоже, — отозвался Тисон. Затем неожиданно для себя добавил: — Мы коллеги: Путешественники, исследователи, искатели приключений… Мы не должны бояться друг друга».

«Да, — подумал чужак спокойнее. — Мы не должны бояться друг друга».

«Ты тоже здесь чужой? Это не твой мир?» — мысленно спросил Тисон.

«Нет, не мой. Даже, возможно, не моя Галактика или даже не моя Вселенная».

«И я не отсюда, — подумал Тисон с растущим чувством симпатии к чужаку. — Я был во многих Местах».

«Я тоже».

«Что такое Место? — с надеждой спросил Тисон. — Ты не знаешь?»

«Нет. А ты?»

«Нет, — мысленно сказал Тисон, — мы не знаем. Некоторые из нас считают Места обычными галлюцинациями. Но теперь, когда мы встретились, совершенно ясно, что это не так».

«У нас некоторые думают так же, — отвечал чужак. — Но только не Путешественники. Возможно, эти Места — в другой Вселенной, в ином времени… Мы попадаем в них при помощи особых препаратов, хотя и не понимаем их действия».

«И мы тоже, — отозвался Тисон. — Места — загадка».

«Да».

«Места — в вашей Вселенной?»

«Как узнать? Возможно, это планеты в других солнечных системах нашей Галактики. Мы не знаем. Ведь мы пока не летаем к другим звездам».

«И мы, — ответил Тисон. — А вдруг… — подумал он с растущим волнением, — вдруг мы живем в одной Галактике?!»

«Не исключено, — откликнулся чужак. — Хотелось бы надеяться. Но как узнать? Известно только, что две расы встретились здесь, в Месте, чужом для них обоих. Два бестелесных разума в Месте, которого, может, даже и не существует. Но мы встретились. Два разума вступили в контакт, хотя наши тела привязаны к планетам».

«Я рад, что мы встретились, — подумал Тисон. — Наши народы могут стать друзьями».

«Да, — ответил чужак. — Друзьями. Друзьями в борьбе с неведомым».

«А может быть, — подумал Тисон, ощутив новое, незнакомое чувство: что-то вроде страха, смешанного с надеждой, — наши народы встретятся, когда полетят наконец к звездам? И когда-нибудь мы посетим планеты друг друга!»

«Может быть. Если мы живем в одной Вселенной, — откликнулся чужак и как-то печально добавил: — Разве мы узнаем?»

«Места! — мысленно воскликнул Тисон. — Наши народы сталкивались здесь и раньше, только больше напоминали испуганных животных в темноте. Теперь бояться нечего. Мы снова встретимся в… других Местах, реальны они или нет. Они будут территорией, где мы станем встречаться, — до тех пор, пока когда-нибудь наши космические корабли не встретятся во Вселенной…»

«Да, — подумал незнакомец, но уже не чужак. — Мы снова встретимся здесь, где мы оба чужие, и эти Места станут местом наших встреч».

«Не исключено, что когда-нибудь мы вместе выясним наконец, что же такое Места на самом деле».

«Да, — мысли незнакомца тускнели в сознании Тисона. — Вместе. Хорошая идея. Место уже исчезает. Действие препарата заканчивается. Я возвращаюсь в свой мир. До свидания… до встречи… в Местах… до встречи…»

«До встречи, — мысленно попрощался Тисон. — До свидания, славный парень Путешественник».

Незнакомец пропал. На какое-то время Тисон остался один, ожидая окончания действия «Психиона-36», чтобы вернуться на Землю, которая уже не могла быть прежней.

Он был один, но теперь его переполняли совсем иные чувства. Где-то, в каком-то неизвестном мире, обитала другая разумная раса — уже не чужаки, а скорее друзья.

И в этом загадочном Месте — неважно, существует оно в действительности или нет, — две разумные расы вступили в контакт. В крохотный пробный контакт — каждый только и узнал о существовании другого. Пока немного.

Но это — лишь начало.

Александр Яблоков Лето и лед

Рисунки Н. Бальжак
Ускорение навалилось внезапно, с чудовищной силой сминая Стива Хардта. Корабль югуров выполнил маневр в режиме высоких перегрузок. Стив услышал ревущий звук — корабль вошел в верхние слои атмосферы. Он в последний раз проверил автономный скафандр и пожалел, что для возвращения домой, на Землю, не нашлось иного способа, как приютиться снаружи, в капсуле на корпусе боевого инопланетного корабля. Данные траектории пробежали по внутреннему дисплею шлема. После года, проведенною в капсуле, замаскированной под сверхпроводящий тепловод и невидимой для экипажа корабля, пришла пора с ней проститься. Стив расслабил мышцы и закрыл глаза. Капсула отскочила.

За сомкнутыми веками калейдоскопом мелькали картинки, подаваемые компьютером на его оптический нерв. Он научился мысленно «жонглировать» этими изображениями. совсем как югурский глазорот. Вот вид с камеры, установленной на громоздящейся надстройками оболочке корабля: крошечная капсула взмыла вверх и затерялась среди неподвижных звезд. Вид с фронтальной внутренней камеры капсулы: безликая фигура, вялая, как тряпичная кукла. Теперь с одной из наружных камер на капсуле: корабль югуров начал сегментироваться перед атакой. С другой наружной камеры: торжество входа в плотные слои атмосферы, и внизу — Земля.


Земля. Прошло пять лет, как он ее покинул: два года субъективною времени на путешествие туда и обратно и три — на планете Югурте. Пять лет для него, и, по неумолимой логике космических полетов на скорости света, — тридцать лет для Земли. Планета изменилась до неузнаваемости. Ледяные поля протянулись далеко на юг. Северное полушарие почти лишилось облаков, лишь снег и лед блестели на солнце. Стив поймал себя на том, что смотрит во все глаза, словно может управлять камерами силой воли. На самом деле он ничего не видел глазами, югурские глазороты запрограммировали камеры автономными. Это они, глазороты, сделали возможным его перелет на Югурту и обратно. Он видел яркие мазки на ореоле Земли — атмосферу пронзили самостоятельно маневрирующие сегменты боевого корабля. И вдруг — яркая вспышка: защитные лазеры Земли все еще действовали, и один из них нашел цель. Сейчас Стив тоже был целью. Он сжался бы в комок, если бы не скафандр. Как откликнутся зрители на Югурте, если камеры глазоротов покажут, как он доблестно сгорает в атмосфере Земли? Еще один трагический герой, еще один любопытный сюжет для средств массовой информации. но политический результат будет нулевым. Если ему предстоит умереть, он должен сделать это более эффектно. Прочь ненужные мысли. Об этом позже.

Наружная оболочка капсулы отошла, вместе с ней взмыла вверх камера, и Стив со стороны увидел, как капсула жизнеобеспечения продолжает путь к планете. Неожиданно над капсулой развернулось гигантское каркасное крыло, превращая ее в стратосферный планер. Серьезных повреждений не заметно. Камера, кружась по спирали, улетела прочь и, наконец, ослепла.

Он падал к западу от Европы. Позади, как раз на горизонте, Стив мог различить гигантские кратеры — результат падения кометы в центр Евразии. Жизнь к востоку от Уральских юр была уничтожена. Один из осколков кометы увеличил вдвое Аральское море, другой распылил на атомы Новосибирск. Кометная пыль закрыла солнце, и ледники снова поползли с севера на юг. Это был совсем не тот мир, который он покинул. И вот он опять здесь, чтобы защитить место, о котором уже ничего не знал.

И все же этот сине-зелено-белый шарик пробуждает необыкновенную радость Он почти ощущал исходящий от Земли прохладный ветерок. Хотелось раскинуть руки и обнять ее. Он освободится от высокой гравитации Югурты, от назойливых югурских посредников, от постоянною надзора средств информации, освободится, чтобы узнать, жива ли еще Каринта Толбак. Каринта…

Перед глазами всплыл такой желанный образ. Когда он покидал Югурту, она была жива, но, по земным меркам, это было почти пятнадцать лет назад. В правой ладони лежал скомканный об-рывок тонкого шнура. Они вместе пережгли этот шнур в последний день, чтобы отметить расставание, и он хранил свою половину во время всего путешествия на Югурту и обратно. Быть буре, узнай она об этом! Стив невольно улыбнулся. Она всегда подозревала, что подобные ритуалы — лишь способ добиться преимущества в определенной ситуации.

Впереди лежала скрытая предрассветной тенью Америка. Солнце как раз начало подниматься над ледяными массивами вокруг Новой Шотландии. Дальше к югу побережье окаймляла широкая серая полоса: океан отступил, обнажив континентальный шельф.

Камеры на капсуле вспыхнули и погасли. Всякое изображение извне исчезло, и Стива поглотила кромешная тьма. А через миг жаром опалило левый бок. Он закричал, но дыхательный аппарат вбил вопль назад в глотку. Он варился заживо, кожа ссыхалась, чернела, скафандр охлаждал горящую кожу анестезаторами. Удар одного из защитных орбитальных лазеров оказался метким. Дрогнули мускулы, и Стив с облегчением обнаружил, что левая рука действует.

Открылись дополнительные «глаза» с пониженной разрешающей способностью. Стиву понадобилась минута, чтобы провести корреляцию образов Капсулу окружало мерцающее сияние: энергопоглощающая защитная оболочка испарилась с поверхности и образовала ионизированное облако. Крыло планера сложилось, обрекая капсулу на свободное падение, а позади клубилось облако — отвлекающая цель для лазерных атак.

Стив жадно втянул горячий воздух. Неужели защитники Земли не знают, что он вернулся, чтобы помочь? Хотелось накричать на них. Они выследили приближающийся боевой корабль, когда тот сбросил транссветовую скорость, и его масса проявилась на экранах — невидимая рука, вяжущая узлы из гравитационных линий. Люди знали, что корабль прибыл с грузом военной помощи Столпу, независимой организации югуров, захвативших Землю. Вооруженные силы землян отчаянно дрались за выживание, и их не заботили ни проблемы внутриюгурской политики, ни четкость информационных образов, которыми глазороты снабжали югурский рынок.

— Вот и я, — прошептал Стив в дыхательный аппарат. — Дайте же мне, черт побери, выжить.

Спуск замедлился, и капсула зависла над континентом, постепенно проявляющимся в свете зари. Шли минуты, но атака не повторилась, и он расслабил мучительно ноющие плечи. Рассматривая Землю через дополнительную оптику, он проследил ленту Миссисипи вверх от Мексиканскою залива. Вон там от нее отделялась река Иллинойс, направляясь на северо-восток, к сверкающим льдам Великих озер… а там, на берегу озера Мичиган, находился Чикаго. Почудилось, что он различает небоскребы, отбрасывающие тени на равнину.

Он принялся напевать без слов. Пока не отыскал этот город, не было уверенности, что именно он ищет. Они с Каринтой жили в Чикаго последние дни перед полетом. Он вспомнил их дом и бледные лучи солнца, пробивающиеся сквозь завесу атмосферной пыли. Они все время были вместе и никуда не выходили, а мир вокруг становился все холоднее.

Для Стива прошло пять лет, но для нее — тридцать. Какой смысл разыскивать ее здесь, будто она все еще ждет его за накрытым к завтраку столом и обгорелым шнуром в руках?

Разумеется, смысл был. Словно отвечая его мыслям, наружная оптика смотрела вниз, сверяясь с картой. Общие черты были те же — Аппалачи, изгиб реки Огайо, но места человеческого обитания изменились. Нерасчищенные дороги выглядели как перепаханное поле. Отдельные дома и поселки были сожжены, заброшены и — без инфракрасных сигналов. Опоры мостов со сломанными хребтами вмерзли в лед. После некоторого раздумья его автономный скафандр нашел необходимые визуальные ориентиры для продолжения спуска.

Охваченный совершенно неподобающим случаю восторженным волнением, Стив Хардт спускался на Землю в парящем полете.


Скафандр, покрытый шрамами и изрытый оспинами, лежал в снегу, напоминая сброшенный хитиновый панцирь насекомого, окруженный частями рассыпавшейся капсулы, а Стив Хардт, ругаясь сквозь зубы и дрожа от непривычною холода, колотил по упорно сопротивляющейся стойке крыла. Предполагалось, что крыло должно аккуратно сложиться в сани, но оно сопротивлялось, и Стив подозревал, что механизм поврежден при падении. Конечно, югуры, планировавшие его полет, знали, что он врежется в землю. Интересно, записывает ли его досаду бесстрастная камера глазоротов?

Во всяком случае, они снабдили рабочий комплект обычным молотком. Он размахнулся, чтобы ударить изо всех сил, но остановился. Каринта всегда считала, что в его характере есть функциональное несоответствие с механизмами. Как это она однажды сказала? Он вспомнил, что она сидела, скрестив ноги, и перебирала тонкими, испачканными жирной смазкой пальцами аккуратно разложенные части велосипеда. «Один доллар за удар и девяносто девять долларов за то, чтобы узнать, куда бить. Знай, куда бить, Стив». Он тогда едва не уничтожил проклятый велосипед, стараясь освободить заклинивший переключатель скоростей…

Остановившись, он с минуту внимательно осматривал механизм. Простая вращающаяся деталь была выдернута из гнезда. Стив легонько постучал по ней. Простонав погнутыми стойками, конец крыла сложился и со щелчком вошел в прорезь санного полоза. Стив уселся на корточки и с облегчением вздохнул. Еще раз спасибо, Каринта.

Позади него, в конце косого рва, отмеченного сломанными ветвями и расщепленными стволами деревьев, виднелось небо. Он пропахал капсулой кленовую рощу и глубоко зарылся в мягкую почву центральною Иллинойса. Целый час ему пришлось потратить, чтобы выбраться из скафандра, словно готовой к метаморфозе личинке из земли. Еще час — и он будет готов двинуться на северо-восток. Он упустил Чикаго на добрые две сотни километров. Не так уж плохо, решил он, после путешествия в восемнадцать световых лет от самой Эты Кассиопеи А. Казалось, оглянись он на пробитую им в роще просеку, — и увидит солнце Югурты.


…Оно горело в темном небе над Совещательной площадкой Югуръюра, а его более тусклый компаньон — Эта Кассиопеи В — едва виднелась на востоке, над горами, словно прорывающимися вверх сквозь джунгли.


— Столп был создай с одной целью, — сказал старый Бардудур, — для вторжения на Землю. Ты должен простить меня, но в то время это имело смысл. — Он втянул воздух своим длинным, высоким рылом, ввалившимся с обеих сторон его длинной носовой кости, — признак очень почтенною возраста. — Но теперь даже среди югуров Столпа заметно стремление к переменам.

Содрогнувшись, Стив снова откусил кусочек гниющего мяса. Он выблюет его позже, оставшись наедине в отведенных ему апартаментах. Югуры, с их легкими костями и хрупким строением, совершенно не походили на хищников и никогда не ели свежую пищу.

— Но почему? — спросил Стив. — С чем это связано?

Бардудур взял лицо Хардта в руки и подержал его своими нежными лапами, напоминавшими резиновые.

— Экспедиция для завоевания некоторых территорий плодородной, хотя и экологически поврежденной планеты, — основательный риск. Столп будет удерживать свои области, земляне — другие, война будет мелкомасштабной, но постоянной. Приятная жизнь, не так ли?

Стив далеко не сразу понял, что югуры, захватившие Землю, были независимой группой, отнюдь не являясь представителями центральною правительства всей системы Югура. Такой цельности, по сути, не существовало, хотя ближе всех к ней подошел Югуръюр — огромное, противоречивое сообщество.

— И ты полагаешь, мы сможем подтолкнуть их? — спросил Стив. — Подтолкнуть так, что они уйдут с Земли?

Он поднял глаза на бесконечные ряды резных каменных кресел, окружающих крошечную группу собравшихся на югуръюрской Совещательной площадке. Тысячи кресел, все разные, вскарабкались на холмы. Каждое принадлежало главе организации, многие из которых исчезли столетия назад. Но кресла оставались, поскольку они представляли собой традиции расы. И у Столпа свое. Стив осмотрел кресло, но ему не разрешили сесть в него.

— Мы сделаем все, что сможем, друг Хардт, — произнес Бардудур.

Но, разумеется, кроме тайной доставки Стива на вспомогательный корабль Столпа, возвращающийся на Землю, Югуръюр решил абсолютно ничего не делать. Стиву Хардту и глазоротам предстояло переубедить югуров Столпа, и Стиву не хотелось даже думать о том, насколько далеко он может зайти.


Поле слева от Стива было живым. Он тянул сани через нетронутые белые поля уже три дня, но здесь сквозь снег весело пробивались ярко-зеленые листья салата, покрытые восковой защитной пленкой. Снег вокруг них осел, подтаивая снизу. Стив остановился. Он не знал, каковы нынче дела на Земле, но если существовали действующие фермы, был смысл ее защищать. И значит, его уже обнаружили. Впрочем, это вряд ли увеличивает реальную угрозу. Он отстегнул сани и замер. Справа тянулась ледяная равнина — река Фокс.

Солнце садилось, и в небе, один за другим, выстроились в линию отражающие спутники. Стив решил, что они, должно быть, представляют собой огромные круги, покрытые пленкой из особо прочною полимера для отражения солнечною света на ночную сторону Земли.

Югуры? Определить по технологии невозможно. Спутники давали свет, более сильный, чем полная луна, и поэтому легче было разбить лагерь. Кто-то, не озабоченный вопросами эстетики, запретил ночь.

Вдруг послышался рокот работающею мотора. А через пару минут мимо, подскакивая на снегу, пронесся электрический снегомобиль и остановился под защитой мелких кустов. Машина притаилась, как киборг-кентавр, длинная, темная куртка водителя терялась среди древесных стволов.

— Стой! — рявкнула женщина. — Не подходи ближе! — В лицо ему уставился короткий широкоствольный пистолет.

Стив поначалу замер, но все же побрел, спотыкаясь, по снегу, его руки тянулись, чтобы крепко прижать эту женщину к себе. Он уронил руки, пульс колотился в ушах. Он едва различая лицо землянки под капюшоном и автомобильными очками.

— Извини, — прошептал он. — Прошло уже пять лет, как я… не видел человеческого существа. Пожалуйста.

— Что тебе нужно? — Рот ее — словно тонкая линия на лице. Она не была Каринтой. Ничуть не походила на Каринту.

Стив задышал спокойнее.

— Мне необходимо найти тех, кто может вести переговоры. Начальников, воюющих против Столпа. Я прибыл с Югурты.

Она никак не отреагировала на его просьбу.

— Пойдешь к ферме по этой дороге. Полтора километра. Не отклоняйся. Если попытаешься достать оружие, будешь убит.

— Погоди!

Она попятилась и исчезла. Стив снова был один. Он нацепил на плечи упряжь и потянул внезапно потяжелевшие сани вверх по дороге.

Первое, что он услышал после этого, был смех. Он шел мимо двух теплиц, сделанных будто из ледяных стекол. Внутри, словно пойманные в плен ледником, буйно росли разлапистые, огромные зеленые листья. Внизу, у подножия холма, он увидел пруд.

Лед был взломай и лежал штабелем у кромки воды. В ней, словно морские котики, резвились дети. Они были одутловаты и гладки, с глазами, прикрытыми лоскутками кожи. Стив с трудом признал в них людей. Они пищали и визжали от удовольствия в воде, температура которой лишь на градус превышала точку замерзания.


— Отлично сработано, — сказал глазорот Адалти Каринте. Его длиннорылое лицо югура исчезло с экрана, уступая место пейзажу. Заснеженные карнизы, расположенные на разных уровнях, создавали узор из сложных серо-белых прямоугольников — достойный фон для сцены смертельной битвы в переулке.

— Это была идеальная засада, — заметила Каринта. Она сидела в кресле со стаканом воды в руках и наблюдала за схваткой, стараясь извлечь уроки из собственною участия в ней, едва не окончившеюся печально. — Они висели на перекрытиях заброшенною бакалейною магазина. Инфракрасная проверка ничего не показала Никакого углекислого газа. Должно быть, они рециркулировали воздух.

— Почему ты была там? — спросил Адалти.

Другие камеры были установлены в конце переулка, в окне второго этажа и на стойках, торчавших из решетки сточного колодца.

Не был ли Адалти предупрежден о засаде? Она не знала этого, и условия их соглашения не позволяли спросить. Впрочем, Адалти был готов к чему угодно и двигался быстрее всех, кого она встречала. Возглавь он Столп вместо того, чтобы выбрать карьеру глазорота, война могла бы, как подозревала Каринта, давно кончиться.

— Что?

Сидящие в засаде спрыгнули с потолка, проникли через гнилые акустические панели обшивки и ворвались через витрину. В воздух взметнулись осколки. На миг в стеклянном дожде вспыхнула радуга. Не добавил ли ее Адалти? Удачное дополнение. Каринта следила за тем, как она сама на экране прыгнула влево, быстро выстрелила через плечо и ловко перепрыгнула через обгорелый остов автомобиля. Хорошо. Не считая того, что вначале ее застали врасплох, промахов больше не было.

— Почему ты была там? — повторил Адалти. — Тебе не нужно было идти на тот берег.

Ее преследовали люди, это ясно. Ближайший Столп югуров находился в центральном Висконсине, и южный берег озера Мичиган был защищен исключительно надежно. Она бросилась наземь и заскользила по обледенелому тротуару к ближайшему подвальному окну. В самый последний миг у окна она выбросила ногу и, перекатившись назад, вскочила. Каринта помнила охвативший ее в ту секунду (ох, черт!) страх. Подвальное оконце — запасной маршрут отхода, намеченный во время предыдущих прогулок по этому району, — было слишком темным, а пространство за ним — искаженным. Подвал был ловушкой, там кто-то затаился. Крупный план: ее лицо. На нем не было следов переживаний. Старое, как дубленая кожа, лицо женщины, пережившей подобные случаи десятки раз.

— Просто я была… — Она запнулась. — Мне нужно было прогуляться, глотнуть свежего воздуха. Я ненавижу сидеть здесь, как в конуре, ты знаешь это.

— Разумеется. Тебе не нравится быть в безопасности.

Ее преследователи держались нарочито позади, им не терпелось увидеть, как ее засосет в пасть подвала. «Патриотические подонки», — думала она, следя за тем, как они приближались. Весь Югур для них одинаков, все враги: Столп, глазороты, весь возможный Югур здесь, на родной планете. Эта люди вместе со Столпом превратят Землю в безжизненную пустыню.

Она прыгнула на крышу автомобиля, вцепилась в оконную раму и взметнулась наверх. Почему-то сейчас она видела себя иначе, чем раньше: она выглядела, как боевое, эффективное орудие с руками и ногами, а голова в капюшоне — это была пуля. Ей полагалось носить изолирующую одежду и нательные доспехи. Вместо женскою нижнего белья. Почему ей вспомнился тот короткий кружевной пеньюар? Прошло тридцать лет. Тридцать реальных чертовых лет.

— Это не так, Адалти. Ты же знаешь.

— Но почему именно сегодня, Каринта Толбак? Это было обычное нападение: они могли и не заметить тебя, ты могла пойти другим путем. Вероятность того, что все обойдется, была высока. Прогулка? Но почему ты оказалась именно там?

— Чтоб тебя, Адалти. Я… — На экране она стреляла из окна. Двое попались посреди улицы, как учебные мишени. Остальные пригнулись и бросились наземь, а она уже пробежала через третий этаж жилого дома, выскочила с другой стороны и не останавливалась до тех пор, пока не вернулась сюда, в центр обороны, предоставленный ей Консорциумом Великих озер.

— Ты знаешь, почему, — заключила она наконец. — Я хотела посмотреть на небо. Мне хотелось подумать. — Она помолчала, переводя дыхание. — У тебя есть хоть одна запись его спуска?

На экране засияли звезды. Это напоминало кадры фильма: входящая в атмосферу капсула, планер-крыло, долгое скольжение вниз, в центр континента. В этой капсуле мог быть кто угодно. Любой, кому заблагорассудится. Капсула вонзилась в деревья, разметав ветви и снег. Смена кадра. Из обломков капсулы выбрался человек и стоял, уставясь в небо, вновь ощущая под ногами родную планету.

Каринта Толбак была замужем дважды. У нее была дочь. Ее правый плечевой сустав был полностью искусственным. Но все еще болел, особенно по ночам. Она прожила целую жизнь, несколько жизней. Он вернулся. Через тридцать лет Стив Хардт снова здесь.


В день, когда Стив покинул Землю, солнце было блеклым, словно гноящаяся болячка, видимая сквозь слои марли, — небо кометы. На закате солнце зажгло пламенем небеса на западе, и Стив на минуту остановился перед домом Каринты, чтобы полюбоваться.

— Скорее, входи же, — позвала Каринта, выглянув из окна. Она распушила свои короткие черные волосы и надела свободное вечернее платье поверх кружевного пеньюара. — Хватит стоять истуканом.

— Иду, иду.

Она тряхнула волосами, молча закрыла окно. Стив открыл резные железные ворота и вбежал по деревянным ступеням в комнату, расположенную на третьем этаже. Закаты действовали ей на нервы. Ему они казались просто прекрасными, но она не могла любоваться ими, не вспоминая о столкновении с кометой и о том, что следом неизбежно придет лед.

Весь выкрашенный белой краской фасад дома отсвечивал розовым. и деревья отбрасывали на него синеватые тени, на двери поблескивала латунная колотушка в форме львиной головы. Горящие облака скользили по небу. Они с Каринтой достигли окончательною соглашения с югурскими глазоротами в лице их основного посредника Адалти. Они транспортируют Стива на Югурту на борту корабля глазоротов и обеспечат контакт с Югуръюром. В обмен Стив передаст им контроль над своим образом. У глазоротов нет кресла на Совещательной площадке Югуръюра и не будет никогда. Но, по словам Адалти, только благодаря глазоротам все в контролируемом Югуром космосе знали, как выглядит эта Совещательная площадка.

Последний быстрый взгляд через плечо на солнце, поворот латунной ручки — и Стив уже в доме. Каринта на кухне помешивала ложкой в кастрюле.

— Подожди! — приказала она. И через некоторое время добавила: — Дай мне хотя бы положить ложку. Нет, на подставку для ложек. Вот так… — И еще через некоторое время: — К счастью для тебя, я держу кухонные полы в отменной чистоте…

Ужин даже не подгорел, хотя аспарагус разварился настолько, что его можно было намазывать на крекеры. Они ели молча, за освещенным свечами столом в гостиной. Стив следил за игрой ее сережек-обручей. Она накрыла на стол, аккуратно разгладив складки на скатерти, и он откровенно восхищался красотой своей жены. После этой ночи он никогда не прикоснется к ней вновь, и пройдут годы…

— Ты будешь меня помнить? — спросил он.

— Стив! — Она посмотрела на него серьезно. — Ты обещал, что мы не будем говорить об этом.

— Ну ладно, я солгал.

Она хмыкнула, будто не зная, смеяться ей или плакать, затем отвернулась.

— Ты знаешь ответ. Зачем спрашивать?

— Не знаю, — произнес он решительно. — Может, потому что я кажусь себе беглецом, оставляющим тебя наедине с… Ну, в общем, с войной, снегом, временем. Всем вместе. Эта планета станет адом… Нет, совсем не то. Я убегаю и все еще боюсь, черт побери. Каринта, все еще боюсь.

— Мы пережили это, Стив. Ты не убегаешь. Это твоя работа. Мне казалось, мы доверяем Адалти и его глазоротам. — Она взглянула на Стива. — Но я говорю о другом. У тебя есть право бояться. Ты будешь единственным гуманоидом за восемнадцать световых лет отсюда. Это пугает. Но я выживу здесь. Постараюсь… Не беспокойся.

Он со вздохом опустил плечи и усмехнулся:

— Да, да, конечно. Нечего беспокоиться. Знаешь, Адалти говорит, что я буду крупной звездой на Югурте. Меня узнают все. Глазороты будут рассказывать о каждом моем поступке.

Каринта промолчала, поэтому он потянулся через стол и взял ее за руку. Хотелось еще раз покрепче обнять жену, но он чувствовал себя опустошенным, как будто собственное тело уже ничего не могло сказать ему. В этот последний вечер он хотел быть спокойным и внимательным, но все же не выдержал и набросился на нее на кухне, будто у них в запасе вечность.

— Пойдем, — позвал он. — Я хочу, чтобы ты уснула со мной. Сможешь?

— Смогу. — Склонив голову, она вошла за ним в спальню.


Стив сидел и пристально смотрел сквозь лед в пустоту ночи. Снег блестел в свете орбитальных зеркал, исчирканный костлявыми тенями. Зеркала были одним из орудий экологической войны, он это понял. Югур стремился охладить Землю, люди — согреть ее. Орбитальные сражения роились вокруг этих зеркал.

— Существуют различные типы модификаций, — сказала доктор Салех. Вопрос Стива застал ее врасплох и заставил нервничать. — Многое изменилось с тех пор, как вы покинули планету. Например, внутренний нагреватель крови, управляемый щитовидной железой, хирургически вживляют в межжелудочковую сердечную перегородку, а гнездо сетевого питания — в грудину. — Она ткнула жестким пальцами в грудь Стива, как раз под горлом. — Подключите сеть и сможете выжить, будучи замороженным в ледяной глыбе.

— Эти дети…

Она покачала головой.

— Это кое-что новое. Пеновидная жировая ткань. Закрытая клетка. Лучше, чем любая естественная изоляция. А теперь, пожалуйста, прекратите двигаться. — Она всосала мертвую кожу с руки Стива Хардта резиновым вакуум-наконечником. — Не беспокоит? Хорошо. Радиация не затронула базовые клетки. Их можно вырастить заново.

Стив по-прежнему не сводил взгляда со снега за ледяным окном. Между деревьями скользила пара неуклюже утепленных лыжников. Почему он ощущал себя таким опустошенным? Он чувствовал ее близость все эти годы. Почему же весть о том, что Каринта жива, не трогает его?

— Она все еще в Чикаго, — произнес Стив. — Все еще на прежнем месте.

— Верно. — Салех пришла на ферму поселка Лоуэр-Фокс через несколько дней после прибытия Стива. Будучи медиком, она к тому же представляла Консорциум Великих озер, военную организацию, руководящую битвой против Столпа в центре Североамериканского континента. — Каринта Толбак — независимый оператор по контракту. Она обеспечивает связь с югурскими глазоротами. Это… сомнительная должность.

— Как и моя.

— Вот именно.

Стив не помнил, как он повстречал Каринту. Казалось, он знал ее давно, прежде чем понял, кем она была. Все они жили тогда в многоцветных палатках-куполах на возвышенностях неподалеку от Арарата, и их команда была собрана для общения с пришельцами, сброшенными на снежные равнины восточной Анатолии. Случайные пришельцы с рудиментарными крыльями пониже рук называли себя беженцами, спасающимися от войны на далекой планете. Неожиданное знакомство с Каринтой Толбак было для него тогда чем-то вроде откровения. Даже галактические пожары казались источником радости, на фоне которого ярче расцветал любовный роман.

— Так, значит, вы сможете сделать это? — спросил он у Салех сразу после того, как узнал, что Каринта жива. — Модификацию? Ведь это возможно? Я уверен, что возможно.

— Для вас это не физиологическая проблема, — сказала ему доктор Салех. — Я вообще не думаю, что это представляет собой проблему. Все необходимые тесты готовы. Ваша сексуальная реакция совершенно нормальна. У вас не отмечено ни малейшей дисфункциональности. Незначительные отклонения после долгой изоляции. Абсолютно нормально.

— Зачем мне все это… Скажите только, что сделаете модификацию.

Вокруг смотрового стола вверх тянулись ветви с яблоками, грушами и персиками, хотя вместо стволов у них были тонкие, как карандаш полые стержни с питательным раствором.

После стычки с охранницей на снегомобиле Стиву не хотелось никого видеть. Люди из Лоуэр-Фокса напоминали ему тех умирающих, которых он видел на экранах Югурты день за днем, словно фигуры на гигантском и трагическом церемониальном фризе. Уже пять лет все гуманоиды были для него такими фигурами. Интерпретаторы глазоротов делали из них героев, негодяев или невинных жертв — в зависимости от требований моды, но все, на что они были способны, — это умереть перед камерой, взорванными хладнокровными югурами Столпа. Эти люди из Лоуэр-Фокса говорили с ним, даже прикасались к нему, но они не казались ему настоящими.

— Думаете, это необходимо? — резко бросила Салех.

— Да.

Он им нужен. Он упал с неба с посланием от Югуръюра Столпу — по крайней мере, на это указывали его показания. Салех потратила почти неделю на их изучение. После тридцати лет войны люди не могли упустить малейшей возможности переговоров. Стив Хардт представлял собой шанс на стабильность.

— Я могу сделать это. Я могу дать вам контроль над вашим сексуальным импульсом. Если он вам нужен. Итак…

— Итак, я отправляюсь в Чикаго на переговоры. Великие озера должны войти в контакт со Столпом, чтобы я смог передать послание Югуръюра. Согласны?

— Согласна. — Полномочия Салех явно превышали полномочия любого доктора, если она могла принимать подобные решения без каких-либо консультаций.

Стив медленно повернул к ней голову. Доктор Салех была высохшей, смуглой женщиной с резкими чертами и угловатыми движениями. Ее редеющие волосы прятались под колпаком. Она была молодой, когда Стив покидал Землю. Теперь она была старой, острой и жесткой, как деревянный нож для бумаги.

— Я отдам необходимые распоряжения, — сказала она. Доктор сердилась: последняя, лучшая надежда планеты желает физиологической модификации, которая превратит его в добровольного секс-маньяка.

Через мгновение на его кожу опустились механизмы. Было ли это легким зудом, вибрацией или просто иллюзией? Пока Салех хлопотала над своими приборами, он смотрел за окно, на снег. Она что-то объясняла насчет мозговых извилин, гиппокампов, нейро-передающего контроля и парасимпатической нервной системы, но ему не хотелось слушать. Сочные плоды тяжело свешивались над его ложем. Груши были такими спелыми, что сладкий сок пробивался сквозь плоть и орошал их мягкие изгибы.

Он поймал себя на том, что смотрел на женщину, насыщаясь ее телом. Ее маленькие груди круглились под делового покроя платьем, он видел упругость ее ягодиц, когда она поворачивалась, чтобы настроить что-то в аппаратуре. Он представлял ее кожу скользящей по его телу, ее мягкое тепло и бег ее острою языка по его животу, мимо пупка. Она потянулась над ним, чтобы коснуться какого-то регулятора, и он схватил ее и притянул к себе.

Невыносимая боль вспыхнула внутри, и он съежился. Успешно ткнув его в солнечное сплетение задеревеневшими пальцами, Салех отступила от кушетки на пару футов и внимательно посмотрела на него.

— Извините, — выдавил он.

— Приучайтесь управлять собой. Немедленно угомонитесь.

Его кровь постепенно остыла. Он чувствовал себя так, будто только что выполз из своей капсулы, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

— Хорошо.

— Вы отправитесь завтра утром, — сказала она. — Вместе с конвоем до Иллинойса. Я распоряжусь.

— Чудесно, чудесно. — Он непроизвольно проводил ее взглядом. За ледяным окном нежный снег белел под деревьями, как кожа женщины под лаской ночи.


Каринта прекрасно помнила минуту, когда впервые увидела Стива Хардта. Ее команда уже больше месяца пыталась наладить общение с беженцами Югура. Солнце появилось над холмами, и вся команда сбилась в кучку, следя за полосой света, подбирающейся к ним по траве. Походная плита шипела: утренняя смена увлеченно готовила овсянку. Чужеродный для этих мест запах кленовою сахара повис над Анатолийским нагорьем.

Ночью прибыла новая партия. Каринта раздраженно заметила, что кто-то из новеньких установил свою палатку-купол на тропе к отхожему месту. Она со злостью смотрела на нее, и в этот миг палатка дрогнула, как яйцо, из которою проклевывается птенец, и из нее выполз мужчина. Что-то — возможно, спальный мешок — уцепилось за его ногу. Он стряхнул его и выпрямился. Затем пробежал пальцами по гриве волос, напрасно пытаясь пригладить их, заметил ее взгляд и улыбнулся.

Впервые Каринта и Стив испытали близость на плоской скале под лучами солнца, высоко над долиной. Она забралась туда позагорать. Он последовал за нею, чтобы отнести забытую девушкой флягу.

Стив отметил их «переселение» в одну палатку маленьким ритуалом, и это было очень характерно для него. Позволив ей выбрать свою сторону палатки, он уселся на пол, скрестив ноги, и покормил ее, а затем настоял, чтобы она покормила его. Она рассмеялась и измазала ему кашей все лицо. После этого он вручил ей крошечный амулет с голубым глазом внутри, якобы отвращающим «дурной глаз». Амулет и сейчас висел возле кровати, непрерывно подмигивая ей.

Она отвернулась от амулета и выкатилась из постели. Стив был частью ее прошлого. Большой и доброй частью, но все же — частью прошлого. Они понимали это. Они оба.

Пространство, отведенное под ее жилье и заключенное в капсулу, располагалось на месте прежнею подвала. Использованное топливо отводилось по сверхпроводимым трубам для захоронения в нескольких кварталах отсюда. Изредка она все еще поднималась в дом, но наверху было небезопасно, несмотря на военную защиту, предоставленную жилищам по соседству, причем Столп был менее опасен, чем люди. Стены не раз дырявили выстрелы, но Каринта накладывала заплаты и герметизировала их, стараясь поддерживать приличный вид своего дома.

Не было смысла думать о Стиве. Лучше думать об Арнольде, если уж вообще о ком-то думать. В этой квартире ничто не напоминало о ее втором муже, а они были женаты пять лет. Он уговорил ее отправиться в бескрайние поля Айовы и вести кочевую военную жизнь. Выжить там означало «вытряхивать урожай» из фермеров, а не только воевать со Столпом. Она помнила, как в прохладные дни ранней осени сидела за пулеметом боевой машины и следила за теми, кто выкачивал рожь из хранилища, окруженною башенными орудиями, а вокруг стояли фермеры, и в глазах их горели страх и ненависть. Высоко над головами они поднимали детей, чтобы те с ранних лет осознали всю несправедливость фермерской судьбы. Они тоже были вооружены и защищались, но это не спасло их.

Арнольд нашел слабое место в их обороне и, переправившись через реку, атаковал с тыла. Это была операция, которая при других обстоятельствах и в иные времена принесла бы ему медаль.

Она часто ссорилась с Арнольдом из-за бессмыслицы безжалостных грабительских будней. А также из-за того, что она отказалась выносить еще одного, позднего ребенка от него. Это была постоянная тяжкая борьба, которую Арнольд считал полезной мозговой нагрузкой.

Он был большим и крепким мужчиной, устойчивым, как скала, и неукротимым в своих стремлениях. Он погиб в Висконсине, возле популярных у туристов развалин Делл. Убит, как ей сказали, солдатами Столпа. Возможно. Но она подозревала, что засевшая в его широкой груди пуля была выпущена из оружия мстительною фермера. Арнольд сыграл в ее жизни гораздо большую роль, чем Стив, но продолжал оставаться на заднем плане памяти неизгладимой частью пейзажа. И никогда не тревожил ее снов.

В отличие от Дэниэла, ее первого мужа. Его образ всплывал только поздней ночью и довольно редко — днем, он стоял над неподвижной фигурой их мертвой дочери Селены. Это казалось странным — ведь он никогда не видел Селену мертвой и даже ни разу не заговорил о ней после того дня. По-другому она никогда не думала о нем. По крайней мере, сознательно…

В воздухе задрожал сигнал тревоги: на улице появился чужой. Пожалуй, он был слишком неуклюж — приборы не определили ни единого источника помех, а шаги были слышны даже без помощи звуковых датчиков.

Щелкнув, включились изображения окружающих улиц. И вот из-за угла появилась одинокая фигура человека, шагающею так, словно нет ни войны, ни замерзшего города, ни батареи защитных орудий, наведенных в точку нахождения фигуры.

Взмахом руки Стив Хардт стянул с головы капюшон, и пар его дыхания заклубился у губ, как дым сигареты.

Она моргнула, и экраны расплылись перед глазами. Черт побери! Она провела тыльной стороной ладони по глазам. Стив подошел к парадному входу и помедлил, оглянувшись на серый рассвет в конце улицы.

— Стив! — Она вскочила на ноги. Он, разумеется, не мог услышать ее через многометровую толщу оболочки и бетона и подошел к этой бесполезной двери, чтобы постучать давно исчезнувшей латунной колотушкой. — Я иду, Стив, черт тебя побери.

Она пробралась через туннель, параллельный старой сточной трубе, открыла люк и выбралась на противоположном конце улицы. Он все еще стоял на крыльце, разглядывая дом. Точь-в-точь как в день своего отлета. Снежно-белый, заново выкрашенный… Фасад был однажды взорван, пришлось заменить дверь, но она так и не смогла найти латунную колотушку в форме львиной головы.

— Сюда, — позвала она. Ее голое пронесся над молчаливой улицей.

Он повернулся и долго смотрел на нее.

— Каринта. — Он подошел к ней. — Как поживаешь? — Голое звучал весело, как будто замерзшая улица была длинной белой скатертью на ресторанном столе.

Он не изменился: редеющие рыжеватые волосы, бледно-голубые глаза, большие уши, длинный подбородок. Невероятно юный, словно ее собственный сын.

— Пропади ты пропадом, Стив, — пробормотала она сквозь слезы. — Пропади пропадом. Ты обещал, что мы не встретимся.

— Я солгал.

Перед его приходом Каринта передвинула вещи с места на место, чтобы хоть чем-то занять себя.

Стив следил за энергичной женщиной с седым ежиком волос, хлопочущей на кухне. Ей было неловко смотреть на него, и она бросала взгляды украдкой. Он притворился, что не замечает этого и заинтересовался рисунком плиток на стене.

— Почему ты смотришь на меня? — спросила она, стоя спиной к нему.

— Потому что я не видел тебя так давно, — ответил он.

— И что ты теперь видишь? — В ее голосе слышался вызов.

Он пожал плечами:

— Что вижу? Вижу Каринту Толбак.

— Меня зовут Каринта Карлсон, — резко бросила она. — Это фамилия Арнольда, моего второго мужа. Он умер восемь лет назад, и я сохранила его фамилию. Это почти все, что у меня от него осталось.

— Ну хорошо, Карлсон. Но я вижу тебя, Каринта. Хочешь услышать от меня, что ты ничуть не изменилась? Я не скажу этого.

Она выдавила смешок и покачала головой, опустив глаза на чайник.

— Зато ты не слишком изменился. Ни капли.

Ее плечи были широкими, спина сильной. Она потеряла женственность и выглядела агрессивно-уверенной, как будто была сосредоточена только на этих своих качествах в ущерб другим. На ней был комбинезон, лицо стало помятым и морщинистым. Поставив чайник на поднос, она внесла его в гостиную. Стив пошел следом, затем остановился и смотрел, как она садится на кушетку.

Его швырнуло через бесконечные пространства, и он почувствовал головокружение, оказавшись на том же коврике, с которого начал свое путешествие, как будто мир лишь на миг покачнулся и встал на место полностью измененным.

— Я был единственным человеком на Югурте, — сказал он. — Они следили за мной. Следили каждый день и каждую минуту. Для них я представлял целую расу… Адалти предупреждал, что так будет.

— Это было твоей работой, — заметала она отчужденно. — Ты знал, с чем столкнешься. Ты знал…

— Мы оба знали, Каринта. Кари, милая. Я вернулся издалека, чтобы найти тебя.

Слезы вдруг потекли по ее изборожденным морщинами щекам. Ее глаза были по-прежнему темно-карими, но выглядели совершенно по-иному. Не только потому, что лицо ее изменилось и кожа обтянула кости, а потому что она заменила роговицы глаз, когда они состарились.

Новое, более мощное фокусирующее устройство работало на принципе старинного выдвижного фотообъектива, и глаза ее выпучивались, когда Стив приближался к ней, эффективно, но пугающе изменяя фокусное расстояние.

— Я не плакала с тех пор, как… Не плакала, когда умер Арнольд… Даже когда ушел Дэниэл… Я не помню… Не знаю…

Он не обнял ее. Она не хотела этого — пока что. То, что она плачет перед ним, было для него достаточным знаком. Ей никогда это не нравилось.

— Последний раз я плакала, когда умерла Селена, моя дочь, мой единственный ребенок. Останься она в живых, она была бы лишь на несколько лет младше тебя.

Стив промолчал. Сейчас ей нужен покой.

— Это было глупо. Моя глупость, а не ее или кого-то другого. Даже Адалти тут ни при чем, хотя я винила его. Моя глупость. Девочка помогала мне. Ей было только пятнадцать… Помню себя в пятнадцать лет — ничего общего с нею… Сейчас пятнадцать — это старость. Ты уже многое прожил в этом возрасте. Но она не успела. А теперь уже не успеет. Мы… я помогала Адалти… у него были сведения, что местный командир Столпа приказал перебить людей, прятавшихся в дюнах Индианы, возле руин сталепрокатного завода Гэри. Адалти хотел рассекретить это. Найти тела. Выставить Столп перед Югуртой в неприглядном свете.

— Откуда он узнал?

Она не колебалась.

— От меня. Я получила данные от разведки Великих озер. Они не знали, что с ними делать: использовать для пропаганды? Но как заставить людей сражаться злее? Вести о вопиющих жестокостях ценятся слабо, меньше, чем точный прогноз погоды. Мы бьемся за выживание. Но на Югурте это выглядит иначе. Поэтому я подсунула данные Адалти.

Адалти был одним из беженцев, прибывших тогда в Анатолию, он и наладил первый контакт между Югуром и людьми. Лишь постепенно, после долгих раздумий и расследований, Стив понял, что рухнувшие с неба югуры не были беженцами — жертвами далекого галактическою конфликта. Это было лишь их «легендой». Все они были глазоротами, полный корабль югур-медиа, занимающихся контактами и привыкающих к этой планете. «Странный способ для межвидового контакта», — думал Стив до тех пор, пока управляемая Столпом комета не нанесла удар, и тогда он понял, что они обосновались здесь для освещения крупного события: захвата Земли Столпом. В процессе контакта Адалти добился от Стива и Каринты сотрудничества, и с тех пор они стали его марионетками. Некоторые называли это изменой.

— И это оказалось ловушкой, — сказал Стив.

— Столп пронюхал об этом, — вздохнула она. — Как ты узнал?

Стив помнил переполох, вызванный этим событием, на Югурте.

Оно, напротив, лишь укрепило имидж Столпа. Он сказал Каринте, что сообщение попало в новости и сопровождалось прекрасными видеозаписями: взрывались постройки сталепрокатного завода, сквозь рушащиеся стены пробивались машины, бушевало пламя, оплавляя металл. Новости прерывались показом древней документальной кинопленки гуманоидов с льющейся расплавленной сталью и огромными раскаленными ковшами — чувствовалась работа Адалти. Стив многократно просматривал видеозаписи, узнавая силуэт Каринты и ее характерную походку. Отчеты не упомянули о дочери.

— Ну конечно, это попало в новости. В этом и была их цель, верно? Столп нанес нам удар, атака была жестокой, они, как всегда, были не слишком щепетильны. Трое глазоротов Адалти были убиты. Девочка направила свою боевую машину прямо на штурмовой отряд Столпа… Те из нас, кто остался, успели бежать. Дэниэл обвинил меня… мы развелись… я его никогда больше не видела. Он поступил справедливо.

Несомненно, Дэниэл знал то, что узнал сейчас Стив: Каринта рискнула собой и дочерью в игре с высокими ставками, чтобы с помощью глазоротов сильнее воздействовать на общественное мнение Югура. Сами по себе военные операции против Столпа имели второстепенное значение. Но то, что картины горящих людей стали расхожим зрелищем на Югуре, было первым значительным признаком внимания к войне на далекой планете.

Способ достижения такого эффекта выбрала Каринта, и в этом ее вина. Она знала, что Столп пронюхает об экспедиции глазоротов, готовой вытащить на всеобщее обозрение его неприглядные дела. Возможно, Каринта даже обеспечила Столпу доступ к слухам об экспедиции, взяв на себя риск быть убитой во время нападения. Но погибла Селена.

Затем, спустя несколько месяцев, снова вернулся Адалти, чтобы откопать тела жертв забытой бойни и погибших в недавней битве и показать обгорелые человеческие черепа рядом с кусками расплавленною шлака. Искала ли среди них Каринта останки дочери? А ее муж?

— Она — твоя дочь, — сказал Стив. — Это несомненно.

— Да, была.

Молчание затянулось. Он бежал по снегу, чтобы обнять незнакомую вооруженную женщину на снегомобиле, но едва прикоснулся к Каринте; их объятие было поверхностным. Весь путь домой с Югурты он постоянно возвращался мыслями к тому, что увидит ее снова.

Ему казалось, что она разделяла с ним это путешествие, но сейчас, глядя на нее, понял, что ее жизнь сложилась совершенно по-другому. В этом ледяном, непостижимом мире дети были похожи на тюленей, доктора выступали от имени воюющих корпораций, и любовники мгновенно превращались в мрачных представителей власти…

— Пожалуйста, Каринта, — прошептал он. — Не сердись на меня за то, что я вернулся. Ты нужна мне.

— Все хорошо.

Когда Стив Хардт покинул Землю, они с Каринтой освободили друг друга от любых клятв и обещаний. В них не было смысла, уверяли они себя. Скорость света растянет все нити и оборвет их. Лучше разрезать их добровольно, чем ощущать, как каждую отрывают от плоти и души. Он устроил из этого маленький ритуал: разделение шнура в пламени свечи. Он помнил: стоило потянуть — и концы оставались в руках, не соединенные ничем. Шнур за шнуром, затем много алкоголя, а затем пришел рассвет, и ему пора было уходить. Его даже вытошнило — в первый раз после окончания колледжа. Итак, она вышла замуж — дважды — и родила ребенка. Это было вполне естественно, хотя он не смог удержаться от вспышки столь же естественной ревности. Те мужчины прожили с ней жизнь, принадлежавшую ему.

Он посмотрел на нее, съежившуюся на кушетке, и подумал: «Я носил один из этих шнуров в кармане, спас от пламени». Он по-прежнему был при нем, он брал его на Югурту и держал в руке, входя в атмосферу Земли.


Трубный звук. Стив медленно повернулся. Она следила за ним, ожидая его реакции.

— Боже мой!

Первый раз за три дня, миновавших после появления Стива на пороге ее дома, она рассмеялась. Крошка-мастодонт трусцой выбежал из-за деревьев парка Гранта и протянул длинное рыло к Стиву, требуя угощения. Тот отскочил, и животное явно обиделось: оно не ожидало ничего, кроме полного одобрения. Ростом мастодонт достигая шести футов и был покрыт длинной, рыжеватой шерстью.

— Мы модифицировали яйцеклетки слоних из Брукфилдского зоопарка, — сказала она. — Имплантировали гены от высушенных карликовых мастодонтов острова Врангеля.

— Но… зачем?

Она пожала плечами:

— А что нам было делать? Слоны вымерли, как и все тропические животные. Мы отпустили на волю мускусных быков, бактрианских верблюдов и прочих. Полагаю, теперь они живут где-то на открытой местности. Я стараюсь увидеть их, когда бываю там. Но слонов мы адаптировали, как адаптировались сами.

Он поднял глаза на окружавший их высокий, молчаливый город. Городской парк выходил на растрескавшийся лед озера, огромные глыбы льда торчали из него, синие в утреннем свете. Хардт оставался стройным даже в своей пухлой, неуклюжей куртке. Он двигался с упругой грацией.

Стив быстро повернулся к ней, будто пытаясь застать врасплох.

— А ты адаптировалась к Югуру? — спросил он.

— Ты не понимаешь главного, — сердито бросила она. — Мы воевали так долго, что я почти забыла обо всем остальном. Но мы не остановимся. Ни за что.

— Ладно, ладно. — Он казался отстраненным. Ее гнев не задел его. — Теперь, насчет совещания с Правлением Великих озер… Ты не находишь, что это звучит нелепо? Армия имеет правление, состоит из директоров, держателей акций! Но что я о них знаю? Что они обо мне подумают?

— Важно то, за кого они тебя примут, — сказала Каринта. — То есть — за героя.

— Столп не вступит в переговоры ни с кем другим.

— Верно. Поэтому, если они выслушают сообщение от Югуръюра, оно должно прийти от посланца, доказавшего, что он может воевать с ними на их условиях.

— Да-да. — Он отвел взгляд.

Так вот почему он нервничал. Он не боялся встречи с Правлением директоров Консорциума Великих озер. Он боялся того, что они сделают с ним, чтобы он походил на героя, которому не зазорно вести переговоры со Столпом. Даже поддельному герою грозит опасность.

Адалти однажды объяснил ей это. Большинство югуров в Столпе видели себя. Именно Столп представлял основные добродетели Югура как биологического вида. Они были беспечны и абсолютно не проявляли заботы о прочих видах. Преданность клану всегда доминировала среди югуров, клану, а не территории, не месту обитания, и Столп представлял собой переплетенный, почти философски определенный клан. Менталитет большинства Югура и Югурты перешагнул за черту простой преданности, воплощаемой Столпом, но они все еще ценили его, особенно потому, что Столп был представлен им глазоротами.

У Столпа было собственное видение своей организации, также воплощенное глазоротами: они ценили героизм и постоянство войны. Стиву предстояло появиться в качестве олицетворения этих ценностей, прежде чем они снизойдут до того, чтобы выслушать его, каким бы важным ни было его послание.

— Не волнуйся, — сказала она. — Этим займется Адалти.

— Адалти. Ты знаешь его уже тридцать лет. Но понимаешь ли ты его?

— Он гений, Стив. Как я могу его понять?

Адалти был блестящим глазоротом: Микеланджело и Рембрандтом формы. Он был аномален как все гении. Он искренне интересовался чужими расами, людьми, в частности. Его версия захвата Столпом Земли была великим шедевром. Прочие глазороты исполняли его задания, иногда даже не подозревая этого. Те из глазоротов, кто сделал Стива Хардта знаменитым на Югурте, были в положении средневековых камнерезов, участвующих в строительстве собора, окончательный облик которого они никогда не смогут постичь.

Каринта подумала о гигантском пути Стива на Югурту и обратно, о переходе к скорости, близкой к скорости света, а затем быстром скачке за ее пределы, пожирающем большую часть огромного расстояния. Его жизнь, напряженная и прямая, как тетива лука, в двух точках пересекала длинную дугу ее жизни. Смысл этой схемы был ясен для Адалти, но пока еще недоступен для нее.

Стив Хардт ребенок, говорила она себе, черствый юноша, потративший большую часть жизни на путешествие на поверхности корабля Столпа в условиях, похожих на те, что испытывают сардинки в консервной банке. Кто он для нее? Неужели она и впрямь когда-то любила его? Она не была в этом уверена.

И все же, что-то в нем трогало ее сердце, даже после огромного временного промежутка, разделившего их. Ей нравилось, как он двигается, как держит вещи в руках. Ей нравилось, как он слушает, когда у нее есть что сказать. Нравилось, как он смотрит на нее, смотрит по-настоящему, словно ему безразлично, что она на тридцать лет старше, чем в их последнюю встречу. Она чувствовала внутреннюю тягу к нему, и это ее тревожило. Время для этого давно миновало. Чем скорее Стив Хардт проведет переговоры с Великими озерами и отправится своим путем, тем лучше.

— Пора, Стив, — сказала она. — Они ждут.

— Хорошо. — Он взял ее под руку, и они вместе пошли по тропе. — Я расскажу тебе суть дела.

Она не могла найти вежливого повода, чтобы отнять руку, и позволила держать себя, как ему хотелось. Это было приятно, и она решила, что сможет примириться с этим.


— Военные планы у них наготове, — сказал Стив, качая головой. — Они знают, что делать.

Встреча была бурной, и Стив промок насквозь от пота. Но они добились соглашения. Консорциум Великих озер сделает Стива Хардта героем. Некоторые сопротивлялись, и среди них возникла оппозиция, но у них не было выбора.

— Ну конечно, знают, — согласилась Каринта. — Они уже давно занимаются этим.

Голос ее был резким, раздраженным. Не думая об этом, он сел рядом с ней на кушетку. Она вздрогнула, когда он опустился на подушки.

— Каринта, — начал он. — Почему?..

— Мы действительно должны говорить об этом? Неужели нам нужен полный анализ?

— Нет, не нужен. Я люблю тебя, Каринта.

— Нет, ты ошибаешься. Ты сидел там, в своей маленькой капсуле, и непрерывно думал обо мне, и теперь, когда ты меня видишь, ты по-прежнему думаешь обо мне. Мы уже не такие, как раньше, Стив.

— Да. — Он изумленно поджал губы. — Но мы и не были такими.

— Ох!

Она была права — и она ошибалась. Каринта не была той нежной женщиной, которую он любил, но не стала и кем-то иным, сколько бы мужей и детей у нее ни было. Через несколько дней он отправится в Висконсин, чтобы позволить Столпу атаковать себя, получить статус героя и привилегию вести с ним переговоры. Но он не собирался вести эти переговоры. Югуръюру нечего было предложить, и Столп откажется слушать. Интересно, понимает ли Каринта истинный план? Она общается с Адалти уже тридцать лет. Должна понимать.

Он скользнул по кушетке поближе к ней, как подросток, пытающийся соблазнить женщину впервые. Если он действительно все еще любит ее после стольких лет и всего случившегося, то должен испытывать желание. Любая женщина, независимо от возраста, имеет на это право — если мужчина любит. И он знал, что она чувствует в нем отсутствие этого желания. Оно должно было проявиться во взгляде, в щекочущей теплоте кончиков пальцев и упругости кожи, но всего этого не было, как будто рассеялось меж далеких звезд. Даже если бы Каринта отказала ему и оттолкнула его, она могла бы ощутить вновь исходящее от него тепло. Он хотел сделать это для нее.

Он обнял Каринту, и она успокоилась в его объятиях.

— Коснись моих губ, — попросил он. — Кончиками пальцев.

Она мгновение колебалась, затем сделала, как он просил. Он закрыл глаза, и годы улетели прочь. Они снова лежали в своей палатке, усталые от прошедшею дня, с гудящими от безумной информации мозгами, и вот она склоняется над ним и ласкает его, медленно и нежно, прикосновением крыла бабочки омывая его кожу…

Он почувствовал толчок и зарождение внутреннею потока. Доктор Салех натренировала его. Это чувство было реальным, ей-Богу. И тот факт, что оно пришло в тот миг, когда нужно, вовсе не означало, что оно не было реальным, ни в коем случае.

Он поцеловал Каринту. Ее губы были шероховаты и грубее, чем раньше, но это неважно. Все это не имело значения. Он ощущал внутри пламя, которого в нем не было многие годы. Стив был лишен его с тех пор, как покинул ее.

— Пожалуйста, — произнесла Каринта. — Светильники.

Он вскочил и выключил их. Так было лучше. С минуту постоял, прислушиваясь к ее дыханию в темноте, затем вернулся и почувствовал, как ищущие руки скользят по его телу.


— Хорошо, Стив, — шепнула Каринта в рацию. — Отряд Столпа находится сразу за гребнем горы. — Она подняла глаза на крошащийся потолок пригородного дома, в котором сидела, и представила себе Стива, неподвижно лежащего в снегу и ожидающею первых признаков рассвета.

— Я вижу следы оленей, — сказал Стив.

— Свежие? — подалась она вперед.

Один из многочисленных экранов был испещрен вертикальными линиями древесных стволов.

— Не знаю. Достаточно того, что мне удалось узнать их. — Пауза. — А олени живут в Висконсине? Может, следы оставила собака.

Она рассмеялась жестким, обидным смехом.

— Ох, Стив. Не попади под пулю. Нам нужен живой герой.

— Конечно. Передай Адалти, что я постараюсь.

Каринта повернулась к Адалти, сидевшему на корточках возле прогнившей кушетки. Один его глаз казался безжизненным: его нерв был задействован для анализа прямой электронно-визуальной информации камер. Югур редко весил более пятидесяти килограммов, а Адалти и среди своих был невелик. Он вдруг показался ей крошечным со своими изящными руками и ногами, острым, вытянутым лицом и пушистыми перепонками — остатками древних планирующих крыльев, которые тянулись от локтевых суставов вниз, к широким, угловатым бедрам. Югуры походили на высокоразвитых белок-летяг — существ, совершенно не подходящих для сражения с грузными, коренастыми людьми на сколько-нибудь равных условиях.

— Некоторые из ангелов представляют проблему, — произнес Адалти шепотом. — Главная атака пойдет со стороны восходящею солнца. Мне придется проанализировать образы.

— Ты всегда анализируешь образы, Адалти.

— Тем не менее, каждый должен нести вкус реальности. Иначе мозг выплюнет их. И молодые деревца на той стороне… они заслоняют обзор.

— Такова часть замысла. Это облегчает атаку.

Адалти раздраженно вытянул перепонки крыльев.

— Победа в битве не главное, Каринта. Дополнительные жертвы — разумная плата за хороший выстрел. Ты знаешь это. Чего ты добиваешься?

«Уничтожения всего вашего вида», — подумала Каринта. Но только улыбнулась. Адалти знал, что она ненавидела его, потому что он — югур, несмотря на все, что он сделал. Казалось, его это не беспокоило. Скорее внушало еще больший интерес к ней.

— Стив Хардт должен выжить. Без этого все хорошие выстрелы на свете ничего не стоят.

— Он выживет, — сказал Адалти. — Он будет жить вечно. Вон там. — Он указал на цепочку экранов. — Вся Югурта будет просматривать его историю отныне и в веках. Вашу историю.

Она едва слушала его высокопарные сентенции. Она вспоминала прошлую ночь, когда Стив был близок с ней. Она видела в его глазах жаркую вспышку. И вдруг… она любила обоих своих мужей и других мужчин тоже. Она занималась любовью в спокойные, безопасные времена и перед лицом грозящей смерти. Она родила дочь и видела, как та умирает. Но все же ночь перед отлетом Стива с Земли и вчерашняя ночь образовали ободок чаши, в которой содержались прошедшие тридцать лет. Если бы он не вернулся, они потеряли бы всякий смысл…

— Мы поднимаемся, Кари. — Она расслышала в его голосе дрожь страха. Атака на заснеженный холм, защищенный военным отрядом Югура, не входила в перечень его обязанностей. — Поговорим позже.

Его голос смолк, и сразу послышался далекий гул перестрелки. Остатки окон, сохранившихся в доме, затряслись и задребезжали. Югурский отряд засел в том месте, где некогда был парк маленького висконсинского поселка, покрывший крутой откос вниз к реке.

Цепочка экранов, свешивающихся с потолка, вспыхнула, началась схватка. Сверхзвуковая скачущая шрапнель изрешетила основания деревьев, и они рухнули во все стороны, образуя непроходимые завалы. Три глухих удара, и накрепко замерзшая река треснула. Бронированные машины вырвались из-подо льда, покинув укрытия на речном русле, и открыли огонь.

— Держись на два метра ниже линии гребня, Паркер… это реактивный гласис…[1] стреляй по скале рядом с ним, поменяй угол… хорошо, Сугура… — потрескивал голое Стива в динамиках, подавая спокойные команды.

На самом деле это не был его голое, конечно, лишь имитация, доносящаяся из тактического компьютера, но Каринта поймала себя на том, что слушает, надеясь разобраться в его ощущениях.

Потребовалось некоторое время, чтобы найти отряд Столпа, далеко отклонившийся от защитной линии, пересекающей центральный Висконсин. Последние месяцы в этом секторе было затишье, и Столп получил небольшую передышку. Против него собрались подавляющие силы. В этом не было стратегического смысла: отряд так или иначе, будет уничтожен, но в таком случае люди могут подвергнуться гораздо более сильной контратаке Столпа. Однако люди надеялись, что к тому времени эмоциональный эффект от победы в первой схватке еще не забудется и сделает последующее неминуемое военное поражение малозначащим.

Адалти сплел различные визуальные нити в устный пересказ. Наблюдая за экранами, Каринта прислушивалась к нему. Большая часть оружия Столпа была уничтожена и сохраняла лишь видимость действующего. Например, дистанционно управляемое орудие — ДУО — быстро вращало своей башней, но пушка уже не стреляла. «Он выглядит хорошо», — думала Каринта, и пальцы ее дрожали. Стив, ловко уклоняясь, пробирался через поваленные стволы, то проваливаясь, то снова появляясь. Он держался на ногах несколько неуверенно, но с этими промахами справлялся почти мгновенно. Стив перекатился через пылающий кует и исчез в расселине.

Солнце уже взошло, и кипящий дым тяжело висел в его ярком свете. Летающие телеуправляемые камеры кружили над сражением. Каринта сама переживала подобные битвы, но сейчас у нее сжималось горло. Оставалось лишь сидеть, наблюдать и ощущать страх.

— Проклятье, проклятье, — проскрипел у нее в ушах живой голое Стива.

Его подчеркнул орудийный залп. Экран показал ДУО, которое она видела раньше, — теперь оно стреляло, будто вовсе не было выведено из строя. Его башня вращалась, следя за целью.

Она могла видеть на других экранах, как солдаты реагировали на возможную потерю их потенциального героя. В версии Адалти их не покажут.

— Все сюда! Мы потеряем его! Этот глупый сукин сын…

— Стив! — позвала Каринта.

В ответ лишь его прерывистое дыхание. Затем: «Иди сюда, крошка. Иди к маме».

ДУО, скрипя, двинулось вперед. Его броня сняла, как на рыцаре девичьей мечты. Неужели солдаты Столпа убивали время, начищая ее, или же Адалти устранил сажу каким-то цифровым фильтром?

Стив пронзительно вскрикнул.

Каринта выбежала через выбитую взрывом дверь дома на улицу. Дым поднимался сквозь деревья, и она различала серебряные пятнышки вертолетов и летающих камер.

— Это не снаружи, — лениво проговорил Адалти. — Это здесь, внутри.

Каринта стояла в холодном солнце, дыша так медленно и тихо, как только могла. Время забило песком ее суставы. Ее промежность все еще саднила от отчаянных любовных усилий Стива. Она застыла на месте, вспоминая его руки.

— Интересно, — заметил Адалти. — Иди посмотри, Каринта.

Она стояла в дверном проеме. Стив был придавлен древесным завалом. Солдаты в шлемах отчаянно пилили и растаскивали бревна. Неподалеку кособочились погнутые останки ДУО, прижимающего своим весом бревна, давящие на Стива.

— Его заманили с грунта на бревна, затем взорвали бревно-подпорку. — Адалти выводил на монитор периферийные участки сражения. Большинство солдат Столпа уже мертвы. — И орудие рухнуло.

— Жив? — затаила она дыхание. На экране лицо Стива казалось бледным.

— Жив, — довольно подтвердил Адалти. — Солдаты сердятся. Нам не нужен настоящий павший герой.

— Всего лишь синтетический и живой. Я знаю. Надеюсь, они простят его.

— Это неважно. Мы получили то, что хотели. А теперь им нужно двигаться побыстрее.

К наступлению ночи битва распространится на весь этот сектор, поскольку Столп отреагировал на атаку.

К тому времени Стив, Каринта и Адалти, разумеется, исчезнут, но солдаты останутся.

Мысли о прошлой ночи не покидали ее. Каждое движение, каждый вздох. Откуда пришла эта страсть, воспламенившаяся в нем? Неожиданно она поняла, что он откуда-то получил ее. Создал эту страсть. Она моргнула на холодном ветру. Как хотелось быть молодой и желанной хоть на день, чтобы испытать близость на вершине плоской скалы в теплом солнечном свете, паря над всем остальным миром и посылая его к чертям!..

Она шагнула назад, в дом. Благородное лицо Стива уставилось на нее с экранов. Он командовал атакой и храбро вел людей вверх по крутому склону прямо в пасть пушкам Столпа. Это был современный эквивалент эпоса Югура, визуальная Илиада, история героя.

Умные существа югуры адаптировались к своей меняющейся технологии, но использовали ее для утверждения своих древних принципов, а принципы эти требовали: равные переговоры возможны только с героем.

Она села, наблюдая, как Адалти манипулировал мелькающей на экранах фигурой Стива для передачи изображения Столпу и самой Югурте, и чувствовала себя более опустошенной, чем с потерей любого из покинувших ее мужей.

Звуковые и визуальные записи покажут, что Стив планировал это с самого начала. Он не сомневался. В его планах ощущалась удовлетворительная симметрия, и он будет принят. То, что это была, по сути, последняя отчаянная попытка после серии неудач, не имеет значения.

Он шагнул в проход между двумя линиями жезлов, поднятых военачальниками Столпа.

Стив не смотрел на их бесстрастные длинноносые лица с крошечными провалами сосредоточенно стиснутых ртов, предпочитая следить за грубым, ломаным тротуаром, по которому мучительно шел. Его раздробленное бедро едва зажило и было стянуто тонкой металлической проволокой.

Позади, уткнувшись в песок бетонных руин Гэри, в озере, вспыхнуло пламя, освещая подкладку облаков. Где-то наверху Столп зажег окрашенное ионами пламя, видимое от Висконсина до Мичигана. Важные акты всегда происходят в перекрестье терминатора, сказали они ему, и пламя придаст ночным переговорам облик вечного рассвета. Бессмысленный жест, по мнению Адалти: добавить рассветное сияние к визуальным образам, посылаемым на Югурту, несложно, но Столп был привержен традициям, хотя и не настолько, чтобы подождать настоящего восхода солнца.

Уже почти рассвело, и приближался реальный терминатор. Мигающий луч красного света выхватил Стива с помощью параболического зеркала, установленного на макушке старой и крошащейся кирпичной трубы. Он моргнул в резком плавящемся свете. Люди пытались казаться важными и почтенными, словно они встречали не творение безумного пришельца-колдуна и словно Стив был настоящим героем.

Стив совершил путешествие на далекую Югурту, чтобы убедить Югуръюр отозвать Столп с Земли. Три года понадобилось Стиву, чтобы понять, что Югуръюр, этот церемониально-социальный клуб с тысячелетней традицией, не собирается предпринимать ничего практического, ничего, хотя бы напоминающею наложение запрета на военные поставки Столпу. Однако, находясь на Югурте, Стив стал звездой информационных средств — тех, что правили умами и душами Югура. Гуманоид, проделавший путешествие на Югурту, чтобы говорить и убеждать! Он был чудом. Война на Земле казалась просто фоном, на котором он сиял. Его слава была первым шагом Адалти.

Теперь же, став героем в глазах Столпа, все еще находившегося под впечатлением картин его сражения в Висконсине, Стив попытался вступить с ними в переговоры и потерпел неудачу. Планета принадлежит им, пояснили они, и они останутся здесь. Те из них, кто хотел покинуть Землю, чтобы воевать на более приятной планете, не были услышаны. Вялое сообщение от Югуръюра оставило всех равнодушными. Стив надеялся разбить их внутреннюю сплоченность демонстрацией человеческой решимости. Напрасно. А между тем создание героическою ореола Стива было вторым шагом Адалти, поскольку те же картины отправились на Югурту.


Каринта появилась из-за крошащейся стены и мрачно уставилась на него. Ее длинная тень скользила перед ней, и мерцающие края сливались с пятнами на земле. Они не занимались любовью после той единственной ночи. Она не хотела этого. Он с усилием подавил бесполезное ныне вожделение.

— Да, Стив? Что случилось? — Она напоминала жену, отвечающую на нервные, слегка чудаковатые заигрывания мужа.

Он, пошатываясь, подошел к ней и обнял. Он не знал, как мог бы обойтись без нее. Возможно, теперь он был подсознательно приучен к модификации Салех на его гиппокампе и мозговых бороздках. Это не имело значения. Он медленно поцеловал ее, затем положил голову ей на плечо.

— Извини, милая, — произнес он. — Я старался как мог.

Она погладила его голову.

— Я знаю. Но ты такой чертовский чудак, Стив.

— О чем ты?

— Ты думал, мне нужен жесткий прут, чтобы я поняла, что ты любишь меня.

Он отвернулся, глубоко смущенный.

— Откуда ты узнала?..

— Ах, брось. Я прожила в этом мире достаточно долго. Неужели ты думал, я не догадаюсь, что за этим кроется? Эта штука была изобретена для случаев настоящей травмы… Хотя, я полагаю, это и есть настоящая травма. Та жизнь, что мы ведем, травмирует.

— Хорошо, — сказал он. — Он помог тебе узнать, что я люблю, или нет?

Она выдавила улыбку:

— Пожалуй, да. Ох, Стив. Ведь нам ничего другого не оставалось, верно?

— Да, не оставалось.

Он ощутил под ладонями ее костлявые плечи. Одно из них казалось странным. «Искусственное», — сказала она. Тело было всем, тело было ничем… Ее духи были теми же, что и много лет назад. Должно быть, она нашла флакончик где-то на полке шкафчика. Поразительно, что они не испарились.

— А теперь, дорогая, — сказал он, чувствуя бесшабашный страх, — теперь ты должна убить меня.

Она отпрянула.

— Что?

— Извини. — Он удержал ее. — Я не хотел тебя пугать. Хотя… что ж, разве я мог ожидать другой реакции? Вот, посмотри. — Он завел ее за стену и указал на восток. Там располагались войска Столпа, растянувшись до границы Мичигана. — Я не сделал ничего. И ничего не добился.

— Стив! Ты не можешь…

— Вот как? Я испытал великое приключение. Я отправился на далекую планету и вернулся. Я потерял целую жизнь с женщиной, которую люблю. И полностью провалился в том, что хотел сделать. Югуръюр хочет отрезать снабжение Столпу, а Столп подумывает о том, чтобы оставить Землю как неудачный эксперимент и двинуться дальше, но они ничего не делают, потому что у них нет повода. Мои попытки достичь решения переговорами провалились. Война будет продолжаться.

Он посмотрел на нее, но теперь она избегала его взгляда. Смотрела в сторону, а не за черту песчаных дюн, покрывающих улицы Гэри.

— Я теперь уже не помню точно место, где умерла Селена. Песок засыпал все кругом, и все старые здания исчезли. Но ты видел нас в новостях, да?

— Видел. И они увидят меня. Поговори с Адалти. Он знает. А что он собирается?..

— О, какую-то проклятую штуку, — резко бросила она. — Достаточно легко выставить эти переговоры чем-то вроде засады, попыткой уничтожить Столп одним ударом. Адалти сможет показать это таким образом, если захочет. Мы поможем. Столп отреагирует быстро.

То, что он сказал ей, в сущности не удивило Каринту. Она знала это уже давно, ведь она всегда чуть-чуть опережала его.

— Я хотел добиться успеха, — жалобно произнес он. — Я не хотел, чтобы так обернулось. Знай это, Каринта.

— Знаю. — Она вздохнула. — Но это недостойно искусства, а Адалти — художник. Мне жаль, что ты никогда не встречал Селену. По-моему, она бы тебе понравилась.

Поцелуй, и она ушла, женщина, рискнувшая собой и потерявшая дочь в заговоре, целью которого было получить одобрение глазоротов. Стив проводил ее взглядом, жалея, что она не попыталась отговорить его.

Солнце взошло, и вокруг Стива заблестели заснеженные дюны. Столп возложит вину на него. Он не знал, как обыграет это Адалти, каким образом убедит Столп, что вся затея с переговорами была заговором, направленные на то, чтобы собрать их здесь, в одном месте, где их можно будет легко уничтожить, — но знал, что Адалти сделает это. И Столп узнает, что замысел принадлежал Стиву Хардту. Он присел на камень, поглаживая раненое бедро, и стал ждать.


Атака Столпа на площадку для переговоров началась как раз в середине дня.

— Консорциум убьет меня, — сказала глазороту Адалти Каринта Толбак, почерневшая от дыма и истекающая кровью от свежей раны в бедре. — Они думают, что все это спланировано мной.

Глухой звук мощного далекого взрыва проплыл над ними и затерялся в озере. Одна из вездесущих камер Адалти показала изображения погнутого металла и разнесенного в куски кирпича и бетона. Невозможно было сказать, где это, что происходит и кто умирает.

Лишенный контекста взрыв совершенно безличен.

— Не слишком ли они заняты сражением со Столпом? — Адалти едва ли мог уделять ей хоть сколько-то внимания.

Война охватила центр континента на всем протяжении атаки Столпа на Гэри — от Альберты вниз до Аппалачей. Каждый экран показывая очередной яркий фрагмент горящей, кровавой бойни. И Адалти, блестящий мастер, укладывал эти кусочки на надлежащие места в мозаике. Она будет закончена. Когда кто-нибудь наконец сядет и примется смотреть, в ней появится смысл. Но только не сейчас.

Каринта прислонилась к сломанному стволу дерева. Волна головокружения прошла. «Они могли бы позаботиться обо мне. Мне удалось уничтожить центральную организацию Консорциума Великих озер. Расправа со мной не спасет военное положение, но поможет им чувствовать себя лучше. Сейчас они способны лишь на это».

— Он умер храбро, — сказал Адалти. — Умер как герой.

— Нет, — проговорила Каринта. — Я не хочу…

Лицо Стива расцвело на экранах. Он стоял среди руин, глядя на небо и ожидая. У него не было другого выбора. Он не мог отмахнуться от бомб, как от назойливых комаров. Поэтому он просто стоял, суровый, немного печальный, и ждал.

Каринта не могла отвести глаз. Наступивший конец показался лишь единственной яркой вспышкой света. Когда дым рассеялся и глаза снова смогли видеть, смотреть было не на что. Она предположила, что если бы кто-то принялся рыться в обломках, он мог бы найти коренные зубы, куски плоти, пальцы.

Это была хорошая работа, идеальная — как для рынка Югура, так и для Столпа. Их «карманный посол», счастливый талисман Стив Хардт, наконец подтвердил свои фундаментальные полномочия. Он и его бесчисленные соратники погибли, создавая для Югура шоу, которое можно смотреть за ужином. Если они перестанут жевать хотя бы на миг, представление достигнет своей цели.

— Теперь Столп уйдет, — резко бросил Адалти. — Многие уже улетели. — С какого-то поля поднялся корабль, оставляя за собой заброшенные останки того, что определенно было военным лагерем Столпа. — Эта последняя война помогла им сохранить гордость.

— Гордость! Да она не оставила нам ничего, кроме руин.

— Возрадуйся, Каринта Толбак. Победа за вами. Стив Хардт был для Югуръюра символом. Теперь они будут действовать, перекрывая Столпу кислород. Стив был символом и для Столпа. Столп унижен. Те, что хотят покинуть Землю, пойдут своим путем. Вы победили.

— Пожалуй, да.

Она посмотрела на югура. Тот стоял в песке на коленях, пристально глядя на своиэкраны и мысленно просматривая образы. Казалось, он никогда не перестанет делать это. По крайней мере, до последнего мгновения жизни. Он пробыл на Земле более тридцати лет, создавая свое великое произведение.

— Пожалуйста, — услышала она собственный голое. — Светильники… — Экран показал ее и Стива в темноте, занимающихся любовью. Она смотрела против желания. Он думал, что сделает ее счастливой, если полюбит хотя бы раз, и был прав.

Мелькнули другие кадры. Стив и Каринта бегут вместе по грубой тропе в Анатолии, смеясь и перегоняя друг друга. Стив посреди огромного поля на Югурте, и вокруг него поднимаются бесчисленные ряды пустых каменных кресел. Каринта целует Селену последний раз, прежде чем послать дочь в бой на бронемашине. Стив, с трудом пробирающийся по снегу и тянущий за собой сани. Каринта, только что заметившая Стива на обзорном экране в своем убежище.

Все это было великой работой Адалти. Сага о войне между людьми и Югуром не могла быть показана как репортаж. То были бы лишь взрывы и мертвые тела. Тогда он решил создать ее при помощи Каринты Толбак и Стива Хардта. С той минуты, как он повстречал их в Анатолии, он структурировал все, что их окружало. Он отослал Стива с Земли, состарил Каринту, затем вернул его. Он обеспечил гибель Стива. Он добился того, что Столп, наконец, покинул планету, которую пытался уничтожить, и ушел с Земли мирно. Каждое произведение искусства должно быть завершено.

Слеза повисла на кончике носа, и она смахнула ее.

— Сколько времени займет просмотр всей картины? — спросила она. — От начала до конца?

Адалти сложил свое оборудование. Другие глазороты суетливо погрузили его в луковицеобразную машину на широких шинах.

— Двадцать четыре ваших часа, — ответил он. — Многие увидят ее. Миллионы. Я бессмертен. Ты — тоже.

— Адалти! — Она едва не шагнула вперед, чтобы схватить его и сломать его тонкую шею.

— Прощай, Каринта Толбак. Мы больше не будем говорить. — Он шагнул в машину, и она помчалась прочь по песку и через несколько секунд исчезла.

Каринта никогда не понимала его, не поняла и в этот миг. Он был гением, принадлежащим чужой расе. Тридцать лет в двадцать четыре часа. «К черту такое искусство», — подумала Каринта. Она отдала бы каждую секунду из этих тридцати лет лишь за один полдень любви на высокой скале, под лучами солнца.

Она опустилась на колени в холодный песок, повернула лицо к солнцу и закрыла глаза.

Она не обратила внимания на тонкое жужжание летающей камеры, поймавшей эту финальную сцену…



Ричард Боус Сквозь дыру в нашем городе

Вечером, через день после того, как башни рухнули, я стоял у дорожных заграждений на углу Хаустон-стрит и ЛаГуардия Плейс, дожидаясь, пока сюда из Сохо[2] доберётся моя подруга Мэгз. Мы собирались вместе поужинать. Где-то в двух милях к югу, в небо, слегка извиваясь, поднимались столбы дыма. Задувал северо-восточный ветер, и по-прежнему держалась, словно призрак, та чудесная погода, что была одиннадцатого числа. А Гриннич-Виллидж[3] трагедия будто и не коснулась, там не чувствовалось этой гари.

Полтора дня я созерцал кадры горящих башен. И осознание того, что мы мало, чем могли помочь пострадавшим, угнетало ещё сильнее.

Пустые улицы в центре города принадлежали теперь исключительно транспорту службы спасения. Четырнадцатая — до Хаустон-стрит, превратилась в границу между Уэст- и Ист-Виллидж.[4] Людям, чтобы пересечь её и добраться до работы и дома, требовались специальные пропуска. Синие баррикадные «ежи» и фургоны без опознавательных знаков образовали этакую плотину, за которой стояло несколько полицейских, вспомогательный отряд, и ещё — гражданские с бэйджами на рубашках. Все они выглядели уставшими и подавленными.

У заграждений собралась небольшая толпа: кто-то, как и я, ждал друзей из южных районов; кто-то, у кого документы оказались не в порядке, — разрешения двигаться дальше в Сохо; кто-то просто вышел на улицу, чтобы не быть одному в эти дни солнца и шока. Время от времени кто-нибудь поглядывал вверх — на столбы дыма в небе над центром — и тут же отворачивался.

К полицейскому средних лет подошла супружеская пара. Женщина вела за руку маленькую дочь, а мужчина нёс на руках сына. Светловолосые, в шортах и спортивных майках.

Лица родителей были приветливы и в то же время серьёзны, какие бывают у молодых и состоявшихся. Сначала я принял их за туристов, но в тот день туристов в городе не было.

Мужчина что-то сказал, и я услышал, как полицейский громко ответил: «Пройти куда?!»

— Вон туда, — мужчина указал в сторону столбов дыма, затем — на детей и сказал: — Хотим, чтобы они посмотрели.

Сказано это было так, будто этот аргумент офицер не принять не мог.

Все уставились на них.

— Нет удостоверения — нет прохода, — и полицейский повернулся к семье спиной.

Приветливое выражение исчезло с их лиц. Будто люди пришли в ресторан, а метрдотель вдруг заявил, что заказ их утерян, и свободных мест нет. И они двинулись дальше на запад, возможно, к следующему блокпосту. Женщина всё также вела девочку за руку, а мужчина нёс мальчика.

— Хотели показать детям «Граунд Зиро»![5] — сказал женщина, знакомая полицейского. — С ума они, что ли, сошли?

— Мародёры, я так думаю, — сказал полицейский, поднося к губам уоки-токи — предупредить следующий блокпост.

* * *
Мэгз, слегка потрепанная, объявилась почти сразу же после этого. Я знаю Мэгз очень давно, а когда знаешь человека так долго, совершенно не замечаешь, как он меняется. Для тебя он всегда остаётся таким же, как в детстве.

Но у детей нет седых волос, и тела у них не такие тучные, какими они становятся в пятьдесят с небольшим. В поцелуях нет холода, а в беседах — коротких, сдержанных кивков в знак понимания.

Сейчас можно было спокойно идти посередине улицы. И мы шли.

— Всю ночь не спал, — сказал я.

— Это из-за тишины. Я тоже не спала. Всё ждала других самолётов. А сегодня должна была явиться в жилищный суд. Но суды закрыты, пока хоть что-то не прояснится.

Я сказал:

— В Соут-Виллидж[6] теперь пропускают только местных; оказывается, это сплошь итальянцы и хиппи.

— Всё как тогда, в шестьдесят пятом.

В последние несколько месяцев мы общались чаще обычного. Вспоминая о тридцати с лишним годах любви и безразличия, мы будто бы играли с ней в «приди-уйди».

Как-то в две тысячи первом, после одной интрижки, я съехал с квартиры и переселился на кооперативное жильё в Соут-Виллидже. А Мэгз по-прежнему жила в обветшалом домишке на окраине Сохо.

И вот мы встретились снова. Мэгз точно знает, что я пишу, но не читает ничего из того, что я публикую. Это обидно. Но ведь и мне совершенно нет дела до активистских левых движений, в которых она время от времени принимает участие.

Мэгз — классический житель Нью-Йорка, в том смысле, что пребывает в эпицентре всех его бытовых неурядиц. Она была безработной; домовладелец спал и видел, как бы переселить её, а дом сдать в аренду. Деньги за это предложили немалые, но Мэгз хотела, чтобы всё оставалось по-прежнему. А мне пришло на ум, что она ведь так и не устроилась в жизни, всё ходила по краю, как в молодости.

Многие рестораны были закрыты. Владельцы просто не могли или не хотели появляться в городе. Но вот ресторан Анжелины на Томпсон-стрит работал, её дом находился совсем неподалёку. Официанты не могли добраться сюда, так что ей самой приходилось обслуживать гостей.

Позднее мне приходилось вспоминать: посетителей тогда пришло много, но было тихо. Люди бормотали, беседуя, точно так же, как и мы с Мэгз. Никого из знакомых я не заметил. Играли «Древние мелодии и танцы» Ресфиджи.

— Как в Англии во время бомбёжки, — произнёс кто-то.

— Всё изменилось, — сказал мужчина за другим столиком.

— И не поймёшь, куда обращаться волонтёрам, — послышалось из-за третьего.

Я больше не пью. Но в тот день Мэгз, я помню, заказала бутыль вина. Телефоны работали неважно, но мы успели обменяться впечатлениями об увиденном.

— Миссис Пирелли, — сказал я. — Итальянка, что живёт этажом выше. У неё ещё случился сердечный приступ, когда она увидела по телевизору этот пожар. Её сын работал в Торговом Центре, и она думала, он там сгорел.

«Скорую» вчера утром мы вызвать не смогли, но за углом было маленькое пожарное депо, и команда оказалась на месте. Ждали вызова, наверное. Они отвезли её в госпиталь Св. Винсента на машине шефа. И тут же объявился её сын. Костюм в полосочку прожжён на плече, лицо — в саже, глаза дикие. Но живой. Говорят, сегодня его матери лучше.

Я ждал, ковыряя вилкой спагетти с моллюсками. История Мэгз оказалась мрачнее, она шла из самых глубин подсознания. Ещё до знакомства со мной, да и после, у неё были серьёзные проблемы с головой. Тогда, в колледже, когда мы познакомились, я завидовал ей — хотел, чтобы и в моей жизни было нечто столь же трагичное, о чём можно поведать.

— Я думала о том, что произошло прошлой ночью, — она уже кое-что рассказала мне. — В дверь позвонили, и я перепугалась. Потом решила, что с нашей-то грохнутой телефонной линией это могли быть друзья, что, может, они пришли поговорить. Я выглянула в окно, а улица — словно бы вымерла, никогда такого не видела.

Только ветер гонит бумажные клочья. Знаешь, каково это, каждый раз видеть клочок бумаги и думать, что он — из Торгового Центра? Мне ещё показалось, что я заметила движение, но когда присмотрелась, поняла, что ошиблась.

Я не выходила к домофону, но, кажется, дверь открыл кто-то сверху, потому что я слышала шорох в холле.

Я подошла к двери и в глазок увидела её. Она стояла на лестничной площадке и озиралась по сторонам, будто бы потерялась. На ней было платье, длинное и поношенное. И блузка, кажется, английская, начала прошлого века. Тут она повернулась, и я увидела, что вместо лица у неё — кровавое месиво. Будто она упала с большой высоты. Я только ахнуть успела, и она исчезла.

— И тут ты проснулась?

— Да не спала я. Хотела позвонить тебе, но телефоны-то навернулись. Эта девушка упала не с сотого этажа. Разбилась — но где-то в другом месте и в другом времени.

Бутыль опустела. Я помню, что Мэгз заказала салат, но так к нему и не притронулась. Анжелина принесла ещё вина. Я рассказал Мэгз о той семье у баррикады.

— Там же дыра, посреди города, — сказала Мэгз.

Распростившись с Мэгз, я вернулся домой. Включил телевизор. Улёгся в постель и стал смотреть какой-то старый фильм, невидящим взглядом уставившись в экран, просто затем, чтобы не включать новости. Раздался звонок. Я вскочил с кровати и направился к домофону. Внизу, на пустынной улице, прямо в камеру дикими глазами смотрел взъерошенный мужчина.

На телефоны надеяться было глупо. Полицейских в тот момент поблизости не было. Я застыл, не решаясь нажать кнопку и впустить того мужчину. Но, как и в доме Мэгз, нашёлся кто-то, кто открыл дверь. Я закрылся на цепочку и стал смотреть в глазок, прислушиваясь к звуку шагов — медленных и неуверенных. Когда человек оказался на виду, на площадке третьего этажа, он сказал хриплым голосом: «Извините, пожалуйста, я… Я потерял мамины ключи от дома».

Только тогда я отпер дверь, открыл и спросил измотанного мистера Пирелли, как его мать.

— Прекрасно, — сказал он. — Лечат там замечательно. Госпиталь Св. Винсента, понятно, не к такому готовился. Ждали тысячи пострадавших. — Он пожал плечами. — Конечно, мама благодарит всех вас. И я тоже.

Правду сказать, я и сделал-то немного. Мы пожелали друг другу доброй ночи, и он, шаркая, отправился наверх, выламывать дверь в квартиру матери.

13 СЕНТЯБРЯ, ЧЕТВЕРГ
К сентябрю две тысячи первого года я проработал в справочном столе университетской библиотеки уже почти тридцать лет. Я живу прямо за углом от Вашингтон Сквер, так что в четверг около 10 утра я вышел на работу. Арабская шашлычная через дорогу по-прежнему была закрыта, владелец и работники ушли ещё во вторник утром. Лавки, торгующие фалафелью,[7] в Соут-Виллидж хранили мрачное молчание.

По пути на работу я увидел трёхлапую крысу, медленно бежавшую вниз по Макдагл-стрит. Страшно не хотелось видеть в этом какой-либо символ.

На экранах больших телевизоров, установленных в холле библиотеки, день за днём показывали, как рушатся башни. А сегодня — ещё и рабочих, разбирающих раскалённые завалы.

Как и вчера, я оказался единственным, кто явился на рабочее место. Библиотекари жили слишком далеко. Пропал даже Марко, студент, подрабатывавший моим ассистентом. Он жил в общежитии, совсем рядом с Всемирным Торговым Центром. Студентов эвакуировали, позволив прихватить с собой не более чем пару книг и то, что было на них в тот момент. Во вторник Марко выглядел очень подавленным. Я дал ему салфетку, заставил глубоко дышать и потащил его звонить матери в Калифорнию. Я даже отвёл его в спортзал, где размещались студенты, оставшиеся без жилья.

В четверг утром все компьютеры справочного стола были заняты. Студенты сидели, исступлённо печатая письма и лихорадочно скачивая входящие сообщения. Но с одиннадцатого числа напряжённость спала. Девушки больше не всхлипывали, читая письма и промокая платочками слёзы. Юноши не выбегали в туалет и не прятали покрасневших глаз, оправдываясь, будто у них аллергия.

Я поздоровался и занял своё место. Ребята в последние дни ко мне особенно не обращались, спрашивать было не о чем. Но все они, время от времени, поглядывали на меня, просто чтобы убедиться, что я никуда не делся. А стоило мне выйти, спрашивали, когда я вернусь.

Некоторые задние окна выходили на улицы центра. Столбы дыма колыхались. Ветер менялся.

Зазвонил телефон. Связь наладилась. Большинство звонков доходили. Когда я снял трубку, напряжённый голос произнёс: «Дженни Левин, это она приходила. Ей было девятнадцать, когда в тысяча девятьсот одиннадцатом сгорела швейная фабрика „Трайангл“. Девяносто лет назад она с семьёй жила в моём доме. Вернулся её дух. Только дом изнутри так изменился, что она его не узнала».

— Привет, Мэгз, — сказал я. — Может, придёшь ко мне, пообедаем?

Через пару часов мы сидели в маленькой столовой, которой обычно пользовались студенты из западного крыла. Здесь оставались горы продуктов, есть которые было некому, и университет приветствовал каждого, кто имел студенческий или пропуск. Некоторые студенты даже приводили с собой друзей.

Я смотрел на Мэгз. Под глазами у неё обозначились круги, а волосам не помешал бы уход. Впрочем, все мы были потрёпаны в эти дни солнца и ужаса. Люди всё оглядывались в сторону центра — даже те, кто сидел далеко от окон.

Индианка, заправлявшая здесь, поздоровалась и поблагодарила нас за то, что пришли. Я взял чудесный суп из стручков бамии, салат из авокадо и нежный пудинг. Помещение было наполовину пусто, и голоса вновь звучали приглушённо. Я рассказал Мэгз о происшествии с сыном миссис Пирелли прошлой ночью.

Она посмотрела на меня поверх своей тарелки.

— Дженни Левин мне не привиделась, — произнесла она без тени улыбки, закрывая тему.

Позже мы стояли на Вашингтон Плейс, перед зданием университета, в котором некогда располагалось предприятие эксплуататорского типа под названием «Швейная фабрика „Трайангл“». На другом конце квартала вниз по Бродвею медленно двигалась оливково-зелёная колонна армейских грузовиков.

Мэгз сказала:

— Двадцать пятого марта тысяча девятьсот одиннадцатого здесь погибли сто сорок шесть молодых женщин. Огонь возник в куче ветоши. Выход на крышу оказался перекрыт. А лестницы пожарных не доставали до восьмого этажа. Девушки сгорели заживо.

С возросшим напряжением в голосе она продолжила:

— Они выпрыгивали и разбивались о тротуар. Многие, большинство из них, жили поблизости. В восстановленных квартирных блоках, где живём сейчас мы. Похоже, те самолёты пробили в городе дыру, сквозь которую Дженни Левин и вернулась.

— Тише, милая. В университете у нас есть психолог. Хочешь, я посмотрю, что можно сделать? — Я сказал это мягко, но всё равно почувствовал себе идиотом.

Мы вернулись к библиотеке.

— Есть и другие, — сказала она. — Дети — чёрные от копоти и распухшие, в старинной одежде. Рано утром я проснулась и больше уже не заснула. Потом встала и отправилась гулять по Ист-Виллидж.

— Боже, — я понял.

— Джеффри тоже вернулся. Я чувствую.

— Мэгз, не надо!

Это было нечто, о чём мы долгое время не разговаривали. Когда-то нас было трое. Я, Мэгз… и Джеффри. Он был младше нас обоих на пару лет, но в ту пору разница эта казалась гигантской.

Он говорил, что мы чуточку лучше всех окружающих, и за это получил от нас прозвище Лорд Джефф. В шутку мы называли его нашим ребёнком. Маленькая семья, скреплённая страстью и наркотой.

Мы трое были так молоды, вчерашние школьники — и в городе. Затем ревность и тяжёлая правда наркотической зависимости посеяли между нами раздор. Каждому приходилось выживать в одиночку. Мэгз и мне это удалось. А вот Джефф — не выдержал марафона. Ему был двадцать один год. Мы были всего лишь детьми, неопытными и беззаботными.

Пока я собирался с мыслями, Мэгз схватила меня за руку.

— Он захочет найти нас, — сказала она.

Поражённый, я смотрел, как она уходит; гадая, как давно это у неё началось, и почему я не заметил.

На работе меня дожидался Марко. Он имел филиппинские корни и производил впечатление этакого проныры, одетого в модные чёрные цвета. Но так было неделю назад. Сегодня это был мрачный погорелец в шлёпанцах на размер больше, красной толстовке и спортивных шортах. Одежда, впрочем, шилась на кого-то, кто был явно крупнее.

— Ну, и как оно?

— А хреново! Все вещи в городе, поди достань теперь. Там в спортзале: кабинки, зубные щётки, лифчики, бритвы одноразовые — спрашивается, зачем мне всё это, когда я даже белья на свой размер не найду?! Я сдал одежду в стирку, и — с концами. Теперь вот, как придурок, хожу в этом.

Спать нас устроили на раскладушках. Ночь не спал, пялился в потолок: рядом сотня парней, а некоторые, между прочим, храпят. Один так вообще во сне кричал. А в душ пойти — с мужиками!

Он говорил, не глядя мне в глаза, но я его понимал. Я знал, что с ним будет нелегко. Что ж, Мэгз я помочь не мог, так может, помогая кому-то другому, смогу развеяться.

— Так может, пойдёшь и примешь душ у меня, да поспишь на моей койке?

— А можно?

Я взял перерыв, отвёл парня к себе. Он всё ещё был в душе, когда я, постелив ему на кушетке, засобирался обратно.

Вечером, когда я вернулся с работы, Марко проснулся. Стоило мне отправиться на прогулку, как он увязался следом. Мы стояли у баррикад на углу Хаустон стрит и Шестой авеню и наблюдали за движением вверх от Всемирного Торгового Центра. Огромный транспортировщик вёз помятую «скорую» и патрульную полицейскую машину. Следом — фургоны департамента полиции Нью-Йорка, забитые парнями, возвращавшимися из «Граунд Зиро». На грязных лицах — пустые глаза.

Толпы жителей Гриннич-Виллиджа собрались на тротуарах и аплодировали, скандируя: «Мы любим наших пожарных! Мы любим наших полицейских!»

Когда башни рухнули, много пожарных погибло из депо на Шестой авеню. Сейчас оно было закрыто. У дверей лежали цветы и венки, фотографии тех, кто не вернулся, подписанные: «Отдавшим свои жизни за нас».

Клочья дыма метались в сумерках над центром города, подгоняемые порывами ветра. В самом начале бриз доносил до нас едкий дым, который останется здесь на много недель.

Власти заявили, что так несло от горящего бетона. Как и многие, я верил, что часть того, что мы вдыхали, — пепел сгоревших в тот день.

Начало моросить. На обратном пути Марко прижимался ко мне. Обычно, двадцатитрёхлетние мальчики не ходят с мужиками почти втрое старше их самих. Парень был здорово напуган.

Бликер-стрит выглядела полузаброшенной, целые ряды магазинов всё ещё были закрыты. Те, что работали, в девять вечера большей частью пустовали.

— Я куплю «шестёрку».[8] Если обещаешь всё выпить.

Он кивнул, соглашаясь.

Дома Марко спросил, можно ли от меня позвонить. Он спрашивал у знакомых из кампуса, нет ли свободных комнат, шёпотом разговаривал с девушкой по имени Элоиза. Между звонками работал на компьютере.

Я наигрывал «Благовещение», потом что-то из Рэя Чарльза, чуточку Гайдна. Затем включил телевизор. Там президент собирался на следующий день в Нью-Йорк. Решил, похоже, развеяться.

В соседней комнате зазвонил телефон. Я слышал, как Марко ответил: «Нет, это Марко… Он пригласил меня». Ещё до того, как он вошёл в комнату и прошептал: «Там — какого-то Лорда Джеффа», — я уже знал, кто звонит.

— Привет, Мэгз, — сказал я. Её голос звучал на фоне шипения рации и завываний сирен.

— Помнишь, я видела детей на Астор Плейс, — сказала она голосом чистым и полным безумия. — Утопленники и сгоревшие. Они плыли на «Генерале Слокаме», когда там начался пожар.

— Дети на Астор Плейс? Утопленники и сгоревшие? — переспросил я. И вспомнил нашу беседу.

— В сорок пятом, пятнадцатого июня. Крупнейшая катастрофа в Нью-Йорк Сити, до сегодняшнего дня. Ист-Виллидж когда-то называли Маленькой Германией. Десятки тысяч немцев обосновались там; построили собственные залы для встреч, церкви и пивные сады.

По воскресеньям они устраивали экскурсии, обычно, для детей, на пароходе «Генерал Слокам». Плавучая огненная ловушка. Когда он загорелся, на борту не оказалось спасательных шлюпок. Команда и капитан запаниковали. К тому времени, когда они прибыли в доки, погибло больше тысячи человек. Сгорели или утонули. Сейчас они вернулись сквозь дыру в нашем городе, ищут дорогу домой.

На линии зашипела статика.

— Мэгз, где ты?

— В «Граунд Зиро», здесь повсюду запах серы. Ты уже видел Джеффри? — прокричала она в трубку.

— Мэгз, Джеффри умер. Ты просто напугана, это всё стресс. Нет никакой дыры…

— Полицейские, пожарные, брокеры — они все вернулись. Разбившиеся, обугленные…

На том конце взвыли сирены, закричали люди, и связь прервалась.

— Мэгз, скажи свой номер, перезвони! — кричал я. Но в ответ — лишь статика и слабый гудок. Я положил трубку и стал ждать.

Через какое-то время я осознал, что Марко стоит и смотрит на меня, лениво посасывая пиво.

— Она видела детей? Я тоже их видел. Ночью во вторник я был как на иголках, да ещё эта грёбаная раскладушка. Мы с другом, Терри, выбрались наружу — прогуляться. Дети были там. В старомодной одежде. Все в грязи и тине, а вместо лиц — чёрные пятна. Я поэтому и не спал прошлой ночью.

— У психолога был? — спросил я.

Он допил пиво.

— Ага, только он слушать не стал.

— Ну, а я-то чем могу…

— Так вы же сами двинулись. Значит, поймёте.

Рёв самолётного двигателя разорвал вечернюю тишину. Мы оба вздрогнули. Ведь после крушения башен, пространство над Манхеттеном перекрыли.

Потом я сообразил, что случилось:

— ВВС. Готовятся к визиту господина Буша.

— А кто такая Мэгз? И этот Лорд Джефф?

И я рассказал ему кое-что о той странной потерянной стране, шестидесятых, о наивности, что привела к кайфу и оставила на игле. О чуде той неизвестной страны — нашем союзе троих.

— Беда в том, что каждый из нас любил кого-то одного, не как в настоящем треугольнике.

— О’кей, — сказал он. — Вы живы. Мэгз жива. А что же Джефф?

— Всё шло кувырком, и Джеффа как-то замели с наркотой на кармане. А по дороге в участок, в полицейском фургоне, он взял и вскрыл себе вены, истёк кровью в темноте, никто и не заметил.

Я ощущал, наверное, то же, что и Марко, рассказав мне о погибших детях. Мы смогли выговориться, не особо задумываясь о том, что говорил другой.

14 СЕНТЯБРЯ, ПЯТНИЦА
Утром, выходя из дома, мы с Марко повстречали двух пассивных «голубков», выгуливающих собачонок. Один сказал: «Во всём районе не сыскать свежего круассана. Прямо как при осаде Парижа. Скоро все станем питаться тем же, чем крысы».

— Он слегка загнул, — пробормотал я. — Есть ведь ещё английская сдоба.

— Или его Моська, — сказал Марко.

Тем временем, власти открыли Ист- и Уэст-Виллидж, чтобы освободить движение между Четырнадцатой и Хаустон стрит. Все, кто оставил машины по соседству, возвращались и забирали свой транспорт. На узких улочках появились грузовики службы доставки.

В библиотеке по телевизору показывали, как в «Граунд Зиро» готовятся к визиту президента. Двери лифта открылись, впуская парочку студентов-погорельцев, вцепившихся друг в друга в порыве страсти.

В справочном столе компьютеры были по-прежнему заняты, но напряжение спало. Меня даже спросили насчёт книг и базы данных. Я периодически пробовал дозвониться до Мэгз. Леденящее душу сообщение на автоответчике — всё, чего я добился.

— Это Мэгз МакКоннелл, — говорилось в нём металлическим голосом. — В нашем городе образовалась дыра, и я собираю информацию о Дженни Левин и Джеффри Холбруне. Все, кто знает что-либо об этих молодых людях, оставьте сообщение после гудка.

Я оставил сообщение с просьбой перезвонить. Затем я пробовал дозвониться каждые полчаса в надежде, что она снимет трубку. Я звонил нашим общим друзьям. Кого-то не было, кто-то был недоступен. Кто-то переживал собственное горе. Но её в последнее время не видел никто.

* * *
Вечер в сгущающейся темноте, мерцающие огни на Вашингтон Сквер. Нам выдали свечи; мы зажигали их от спичек, от разовых зажигалок, от фитилька к фитильку. Всевозможные жрецы, ксендзы, раввины и шаманы вели украшенные цветами и свечами процессии по улицам в парк, где собирался народ.

Марко привёл друга Терри, миниатюрной комплекции паренька, который тоже был вынужден оставаться в спортзале. Вместе мы вышли к этому сборищу, посвящённому одиннадцатому сентября. Обращаясь к толпе, люди прочли импровизированные элегии. Прозвучали молитвы, несколько песен. Затем, ведомые каким-то инстинктом или неизвестным мне планом, люди стали группками покидать парк, словно призраки, выплывая на улицы.

Мы остановились у фонаря, под которым стояла фотография семьи — в пижамах рождественским утром. Лицо, обведённое красным, и подпись: «Джеймс Болтон, муж Сюзан, отец Джимми, Анны и Сью; в последний раз его видели уходящим из дома на Фар Рокуэй, в 7.00 11-го сентября». Затем шло название фирмы и номер этажа Торгового Центра, где он работал, номер телефона, факс, электронная почта и слова: «Если вы что-нибудь о нём знаете, пожалуйста, сообщите».

Таких портретов было много, и у каждого кто-то оставлял зажжённую свечу на оловянном блюдце. Кто-то — цветы.

Дверь небольшого пожарного депо по соседству была открыта; грузовика и штабной машины не было. В помещении собрались отставные пожарные. Они напоминали актёров кино, обычно играющих пожилых ирландцев и итальянцев. На двери висела большая фотография погибшего пожарного. Молодого, около тридцати. Он то ли с женой, то ли с подружкой стоял, улыбаясь, на фоне лыжного домика. Портрет был заключён в рамку из детских рисунков с изображением пожарных, машин, пламени, вперемежку с карточками с выражениями соболезнования.

Мы шли, ночь приближалась, а толпа всё редела. Впереди на мостовой появлялись россыпи огоньков. На пересечении Грейт Джоунз-стрит и Бауэри[9] мы поняли, что остались втроём, и что движение рассосалось. Когда я повернулся, чтобы сказать, не пора ли домой, то на мгновение увидел высокого парня, который, шатаясь, шёл вниз по улице. Лицо его было пурпурное, а глаза выпучены.

Когда он исчез, Марко или Терри прошептал:

— Чёртов самоубийца.

И больше никто из нас не сказал ничего.

Я разрешил Терри заночевать у меня. Он всё не сводил глаз с Марко, а тот делал вид, что не замечает. По пути домой, на запад по Бликер-стрит, у бара, состарившегося ещё в годы моей бурной молодости, я увидел плакат.

Он ничем не отличался от десятков таких же, виденных мною в ту ночь. Только он был старый и черно-белый. И на нём — трое длинноволосых нахальных подростков. Мэгз, Джеффри и я.

Лицо Джеффри было обведено, а под ним стояла подпись: «Джеффри Холбрун, если вы его видели, пожалуйста, сообщите». Мэгз оставила своё имя и номера телефонов.

Даже на фото я смотрел на Джеффри, он смотрел на Мэгз, а она — на меня. Проходя мимо, я взглянул на плакат лишь мельком, но Марко, я знал, заметил.

15 СЕНТЯБРЯ, СУББОТА
Утром моя маленькая квартира напоминала помойку. Не осталось ни одного сухого полотенца, ни одной чистой чашки или стакана. Воняло, как в зоопарке. Мойка была забита корками от пиццы, а у дверей развалился полный мешок баночек из-под пива. О призраках прошлой ночью никто не вспоминал. Марко и Терри всерьёз обсуждали, записаться ли им добровольцами в армию или ждать, пока их призовут. От мысли, что они подадутся в солдаты, легче не стало.

В субботу я работаю. Собираясь, я повторял себе, что это скоро закончится. Университет уже подыскал комнаты для всех погорельцев.

Потом позвонили в дверь, и появилась девушка с кольцом в носу и выкрашенными в красный цвет завитыми локонами. Элоиза, ещё один погорелец, оказалась куда как более организованной. Она принесла багели,[10] заодно забрала из прачечной вещи моих постояльцев. Увидев Элоизу, Марко просиял.

В то утро открывались все рестораны и бары, татуировочные и массажные салоны. Даже арабы, продавцы фалафели, на свой страх и риск, вернулись из Куинз[11] к своим лавочкам.

Большие экраны в холле библиотеки демонтировались. Несколько студентов брали книги. Один или два даже спросили кое о чём посущественнее. Когда я, наконец, набрался мужества, чтобы позвонить Мэгз, всё, что я услышал, было то же самое сообщение.

Появился Марко, одетый в своё и заметно повеселевший..

— Вы — супер. — Он обнял меня. — Приютили.

— Да нет, ребята, это я вам обязан, — сказал я.

Выдержав паузу, Марко спросил:

— Вчера ночью там, на плакате… Это ведь были вы, да? Вы, Мэгз и Джеффри?

Эта его прозорливость пугала.

Я кивнул.

— Спасибо, что рассказали об этом, — сказал он.

* * *
Вечером, закончив работу, я торопился. Один друг пригласил меня на импровизированную «Вечеринку выживших». Так во времена Французской Революции, в дни террора, люди называли званые вечера, на которых они кутили ночь напролёт, а затем выходили в рассвет, чтобы узнать имена тех из них, кто отправится на гильотину.

Вновь открылась кондитерская на Шестой авеню, в которой подавали совершенно особые кексы — покрытые убийственным слоем глазури. Авеню запрудил медленный гудящий поток транспорта. После обеда открыли большую часть территории Нижнего Манхеттена, и люди забирали свои брошенные машины.

Через дорогу от кондитерской располагалась католическая церковь. В то утро там играли свадьбу. Когда я вышел с кексами, жених и невеста — не слишком молодые и не слишком эффектные, но явно счастливые — стояли на ступеньках, позируя перед камерами.

Движение встало, и люди давили на клаксоны и кричали: «Жених и невеста!», — высовывались из окон машин и аплодировали. Как же они радовались такому простому событию.

Потом я увидел её, на другой стороне Шестой авеню. Мэгз брела по улице, глядя прямо перед собой, повесив на груди плакат с черно-белым изображением. Толпа у церкви расступилась перед ней чуть не в священном трепете, как перед плакальщицей.

Я начал переходить улицу, выкрикивая на ходу её имя. Но тут движение возобновилось, а я, стараясь не выпускать её из виду, подстраивался под её шаг со своей стороны улицы. Надо было позвать её с собой на вечеринку. Хозяева давно знали её. Но толпа заполонила тротуары по обе стороны, и когда я, наконец, пересёк Шестую, Мэгз пропала.

ЭПИЛОГ
Вернувшись домой с вечеринки, я обнаружил, что ребята привели квартиру в порядок и оставили на холодильнике благодарственную записку. Я почувствовал облегчение, но вместе с тем — одиночество.

«Вечеринку выживших» устроили на Нижней Ист-Сайд. По дороге домой я прошёл по Ист-Виллидж, вверх к десятой улице, между авеню В и С.[12] Люди выходили на улицы. Работали бары. Но движение по-прежнему не нарушало тишины квартала.

Я стоял через улицу от дома, в котором тридцать пять лет назад жили мы втроём, опускаясь в грязь и нищету. Дом отремонтировали, приукрасили. Или же — мне только хотелось видеть его таким?

Самым краешком глаза я увидел Джеффа. Мертвенно-бледный, не мигая, он смотрел вверх, туда, где когда-то было наше окно. Я повернулся, и он исчез. Стоило мне отвернуться, и он появился вновь, такой одинокий и потерянный, в курточке с пропитанными кровью рукавами.

И я вспомнил, как мы втроём, сжимая в руках шприцы, на крови клялись оставаться верными друг другу до самой смерти. А Джефф говорил: «И даже после». Вспомнил, как я смотрел на него, а он смотрел на Мэгз, зная, что та глядит на меня. Наш треугольник.

На следующий день, в воскресенье, я отправился к дому Мэгз, с твёрдым намерением поговорить. Я нажимал кнопку звонка снова и снова. Ответа не было. Набрал номер квартиры домовладелицы.

Она была соседкой Мэгз, лесбиянка, примерно моего возраста. Я спросил её о Мэгз.

— Пропала. Девятого её видели в последний раз. Одиннадцатого проверяли, все ли целы, так вот её не было. В среду я оставила ей на двери записку — до сих пор висит.

— Мы же только вчера виделись.

— Да? — спросила домовладелица с сомнением. — Вообще-то она значится в списке без вести пропавших, при Торговом Центре. Обратитесь туда.

Мне показалось, что это было частью плана — выселить Мэгз. На следующей неделе я звонил Мэгз по несколько раз в день. Наконец, перестал отвечать даже автоответчик. Я регулярно бывал у её дома. Никаких следов. Я спросил Анжелину, не помнит ли она вечер среды, двенадцатого сентября.

— Куда там! Я от усталости еле ноги передвигала. Тебя вот видела. Может, и был с тобой кто-то. Да только не помню я, милый.

Тогда я спросил Марко, не помнит ли он телефонный звонок. Марко помнил, но смутно: ведь он был так занят Терри и Элоизой.

Через некоторое время я повстречал ту самую пару, что пыталась провести детей в «Граунд Зиро». Они шли вверх по Шестой авеню, усталые дети капризничали, родители выглядели разочарованно. Как будто поход в Диснейленд оказался сплошным надувательством.

Мир вокруг сжимался. Как-то не вовремя вышел мой сборник рассказов — теперь предстояло заниматься рекламой. Я стал встречаться с давним любовником, когда тот вернулся в Нью-Йорк в качестве консультанта компании, потерявшей во время обрушения северной башни офисы и большую часть персонала.

Миссис Пирелли из больницы не вернулась — она переехала к сыну в Коннектикут. Я взял за правило проходить мимо арабских лавочек и выслушивать жалобы владельцев и то, как им ужасно жаль, что всё так получилось, и улыбаться, когда они показывали фотографии своих детишек — в форме «Янки».[13]

Мэгз я встретил в следующие выходные. Университет дал добро студентам на вывоз вещей из общежития. Марко, Терри и Элоиза пришли ко мне в библиотеку и позвали с собой. Так я вступил в добровольные помощники студенческого переезда.

Около полудня, двадцать третьего сентября, в воскресенье я и пара десятков ребят погрузились в автобус. Водитель, ямаец Роджер, начинал работать в университете в одно время со мной.

— Изменились ребятки, — сказал мне Роджер. — Потянулись к старпёрам вроде нас с тобой. Всем захотелось к папочке после одиннадцатого.

Он повёл колонну микроавтобусов и фургонов вниз по Франклин Д. Рузвельт Драйв, затем — по тихим воскресным улочкам, мимо строительной техники.

Мы остановились у блокпоста. Полицейский заглянул внутрь и сделал знак, чтобы мы проезжали.

В общежитии другой полицейский дал ребятам час, чтобы забрать всё необходимое.

— Будьте готовы покинуть помещение по первому же сигналу, — сказал он.

Мы с Роджером, как старшие группы, остались у транспорта. Воздух ел глаза. В нескольких сотнях футах вверх по улице облако дыма всё ещё клубилось над руинами Всемирного Торгового Центра. Тлели груды камней. Между ямой и нами выстроились в линию пожарные и полицейские машины, перемигивающиеся вишнёвыми огоньками. Позади суетились ребята, нагруженные коробками. Я заставил их подписать свои коробки и записал, в какой фургон что погрузили. Я был удивлён, даже тронут, тем, как много они забирали мягких игрушек.

— Странные порой вещи мы совершаем, чтобы заслужить свои пенсии, — сказал я Роджеру. — Символичные.

— Угу, суёмся, например, добровольно к вратам преисподней.

И только он это сказал, как над руинами вспыхнуло пламя. Полицейские и пожарные закричали, отступая. Подкатила пожарная машина с цистерной, команда бросилась разворачивать брандспойты.

Среди людей в униформе я заприметил гражданского — в свитере и джинсах, с плакатом. Мэгз шла в огонь. Я было кинулся к ней, хотел закричать: «Остановите её!» Но тут понял, что ни полицейские, ни пожарные её не видят.

А рядом с Мэгз — худой, бледный, в замшевой курточке и расклешённых брюках вышагивал он. Джеффри вытянул окровавленные руки, и вместе они пошли сквозь дым и пламя, сквозь дыру в нашем городе.

— Это они? — Марко стоял рядом.

Я обернулся. Терри стоял возле автобуса и ловил взглядом каждое движение Марко. А с Терри не сводила глаз Элоиза.

— Не повторяйте наших ошибок, — сказал я.

И Марко ответил:

— Ну конечно, — с поистине вселенской уверенностью.

Милдред Дауни Броксон На льду

Рисунок Н. Бальжак

Пейзаж почти целиком занимая одну стену комнаты. С грохотом налезали друг на друга льдины серого северного моря, ветер взметал сверкающие фонтаны снега, кричали чайки… Но теплый уединенный дом в Ситке стоял далеко от арктических берегов, и морской пейзаж на стене был всего лишь видеозвуковой проекцией.

Анаган взглянула на часы. Пора. Она прикоснулась к панели управления, и Берингово море исчезло. Вместо него на экране появились ряды внимательных молодых лиц: актовый день в Академии Исследователей. Первой выпускной класс насчитывая только двадцать студентов. Там, в третьем ряду, сидела Накарак, ее правнучка в четвертом колене. Анаган долго ждала этого дня, так долго, что теперь возраст не позволял ей путешествовать. Впрочем, это не имело большого значения. Как отставной советник президента Объединенного Севера она имела определенные привилегии и могла воспользоваться прямой трансляцией.

Анаган погрузилась в воспоминания. Началась ее история много лет назад. «Конечно, тогда я не понимала, что произошло, но я все записала. Записей этих у меня уже нет, но мне и не нужно перечитывать их. Я все помню…»


Семь раз я видела, как ломается лед. А зимой, последовавшей за моей седьмой осенью, появился чужак. Охота до этого была хорошей: на мясной полке лежало много туш тюленей и моржей, много лис попалось в наши ловушки. Женщины занимались тем, что не переставая чистили и размягчали шкуры.

В нашем зимнем поселении стояло четыре дома. В одном из домов, сложенном из камня и глины, жили Мама, Отец, Мама отца и я.

Минула середина зимы, близилась весна. Солнце стало появляться в полдень, задерживаясь над горизонтом чуть дольше прежнего. Один из мужчин заметил на льдине рано поднявшегося белого медведя. Отощавший, со свалявшимся после долгой спячки мехом медведь, шатаясь, бродил в окрестностях поселения. Все наши четыре охотника, их взрослые сыновья и собаки вышли на лед, чтобы убить его. Однако медведь оказался не таким уж сонным, как они думали. Отец мог бы застрелить его, не подходя близко, но вдруг почувствовал под снегом участок тонкого льда, шагнул назад и поскользнулся. Винтовка вырвалась у него из рук и, пробив лед, утонула. Отец долго стоял на коленях, глядя в полынью — единственная винтовка в поселении — и теперь опять ее не стало. Он выменял ее на много лисьих шкур у охотника, живущего дальше к югу, который торговал с белыми людьми. Остальные мужчины молча смотрели в сторону, чтобы не смущать Отца. Он рассмеялся.

— Похоже, кто-то желает, чтобы мы охотились по-старому.

И они пошли на медведя с одними только гарпунами с костяными наконечниками. Медведь убил троих охотников и восемь собак.

Отец и оставшиеся подростки притащили тушу в поселение, где ее поделили между семьями. Здесь же похоронили мужчин. Сын того охотника, который первый бросился на медведя, получил отборные куски мяса.

Поскольку теперь Отец остался единственным великим охотником, ему приходилось ходить на тюленей, чтобы кормить всех остальных. Подростки тоже ходили на охоту, но приносили мало. Отец же всегда возвращался с хорошей добычей. Мама относила куски другим семьям, а оставшееся мясо складывала на мясную полку.

Но что-то темное и плохое мешало нам в конце той зимы. Может быть, духи мертвых бродили вокруг и распугивали зверя. А может, Женщина-Подо-Льдом хотела, чтобы ей расчесали волосы, но никто не приходил к ней, и она портила нам охоту. Кто знает? Каждый раз Отцу приходилось уезжать за тюленями все дальше и дальше.

Однажды ночью, когда стало совсем темно и мерцали только Северные Огни, он вернулся, сидя на полозьях за нартами. Левая нога его была привязана к древку гарпуна.

Он не стал рассказывать, что случилось — трещина во льду или собачья свара, в результате которой перепутались ремни и его протащило за нартами, — и Мама не стала спрашивать. Она сняла с него унты и верхнюю одежду. Тут я увидела, что из кожи на ноге торчат красно-белые обломки кости. Мама отнесла мясо в другие дома, потом вернулась готовить пищу.

Отец лежал молча и ничего не ел. Мать отца раскачивалась и пела. Уже очень старая женщина, она довольно часто забывалась и думала, что снова стала молодой и красивой. Однако огонь ее лампы все еще горел, и она очень хорошо сжевывала жир со звериных шкур: беззубые десны не могли наделать в них дыр.

Теперь, когда в поселении не осталось великого охотника, другие семьи решили, что им следует навестить друзей и родственников. До ближайшего поселка по хорошей погоде было три дня пути. Мама, однако, решила остаться с Отцом и посмотреть, сумеет ли она его выходить, чтобы он смог перенести дорогу. Отец весь горел и бредил. Мама не могла отнести его в нарты, а сам он не вставал и не понимал, зачем это надо.

Поэтому мы остались: Мама, Отец, Бабушка и я. Уехавшие семьи оставили нам мяса, взяв лишь столько, сколько им было нужно с собаками в дорогу и для подарков хозяевам домов, где они собирались остановиться.

В ту ночь мы стоялиснаружи и смотрели, как шипят и извиваются Северные Огни. Бабушка сказала, что это предвещает чью-то смерть. Действительно, с тех пор как Отец вернулся домой со сломанной ногой, Огни горели ярче и шипели сильнее обычного. Я посвистела, ожидая, что они ответят мне, но Огни не замечали меня.

В эту ночь появился чужак. Мы все еще стояли снаружи, глядя на Огни и слушая, как бредит в лихорадке Отец, когда я увидела далеко на морском льду темный силуэт. Огни сняли достаточно ярко, отчего застывшие сугробы и ледяные скалы светились белизной, да и звезды, где их не затмевали Огни, сверкали густыми россыпями. Незнакомец двигался так неуклюже, что я чуть не приняла его за медведя, но когда он приблизился, увидела, что его шатает из стороны в сторону и ростом он выше обычного человека.

— Молодая заметила, что приближается кто-то чужой, — сказала я Маме. Она продолжала наблюдать, не выходя ему навстречу, поскольку это должен делать мужчина, хозяин дома, но она могла подождать, когда тот подойдет, и поприветствовать его.

— Хорошо, когда в доме к приходу гостя есть пища, — сказала она, вздыхая.

Бабушка пробормотала что-то и вернулась в дом. Я осталась с Мамой.

Чужак заметил нас, взмахнул руками и свернул в нашу сторону. Добравшись до берега, он упал на колени, но мы продолжали ждать. Если помощь ему не требуется, мы могли бы оскорбить его своим участием: перед нами был взрослый человек. Через какое-то время он поднялся и подошел ближе.

— Зайди, будь нашим гостем, — сказала Мама, словно он просто остановился во время прогулки. Чужак издал странный звук, и Мама впустила его в дом.

— Муж, — сказала она Отцу, — кто-то не хотел бы тебя беспокоить, но, похоже, к нам через лед пришел гость.

Отец застонал.

— Анаган, — сказала Мама, — сходи принеси с полки мясо. — Повернувшись к чужаку, она добавила: — У меня, конечно, нет ничего, что я могла бы предложить тебе, кроме еды, которую отвергли собаки, потому что мой муж не великий охотник. Мне стыдно предлагать гостю такое угощение. Может быть, тебя лучше встретят где-нибудь в другом месте. — Тем самым она хотела сказать мне, чтобы я принесла самый лучший кусок.

Я вышла под звезды, добралась до мясной полки и вернулась с тюленьей печенью. За все это время чужак не произнес ни слова. Мама и Бабушка попробовали снять с него унты, но он отодвинулся в сторону. Я наблюдала за ним, когда он не смотрел в мою сторону. Потом подобралась поближе и потрогала его одежду: она оказалась гладкой, холодной, совсем не похожей на мех и, как мне представлялось, недостаточно толстой. Должно быть, он замерзал. И сильно похудел. Я никогда не видела таких высоких и худых живых людей. Лицо его закрывала пленка, похожая на пузырь из кишки, только более прозрачная — почти как лед. Через пленку я видела его голубую, шершавую кожу и очень большие желтые глаза. Ничего другого я разглядеть не смогла, потому что остальные части его тела скрывались тесной одеждой, сверкающей словно изморозь. Когда-то он, должно быть, отморозил руки, так как пальцев на них не хватало: на каждой руке, кроме большого, осталось только по два. Видимо, это случилось давно, и его женщина сшила ему перчатки с тремя пальцами.

Чужак молчал. С собой у него был ящик размером со шкатулку для шитья, и он что-то делал с ним своими покалеченными руками. Ящик шипел, как Северные Огни, и я решила, что подглядывать неприлично.

Мама нарезала печень на плоском камне острым кремневым ножом, правда, не таким острым, как металлические ножи, которые нам доводилось видеть. Отец обещал достать ей такой на следующий год, потому что в этом году винтовка была нужнее.

Будучи очень вежливой, Мама изобразила смущение и сказала:

— Я сожалею, что, кроме этого куска отбросов, на мясной полке ничего больше не оказалось. Может быть, моя глупая дочь нашла его среди того, что оставили собаки?

Чужак опять ничего не ответил, хотя теперь ему следовало похвалить мясо. Этого требовала вежливость. Он посмотрел по очереди на лежак с набросанными на него шкурками, на каменные светильники, гарпун Отца с костяным наконечником, кремневый нож Мамы, потом, издав какой-то низкий звук, крепко сжал изуродованные руки и уставился в потолок.

Мама поднесла ему кусок тюленьей печени. Мясо уже начало оттаивать, и с него капал сок. У меня у самой рот наполнился слюной. В первый момент я подумала, что гость не голоден: он издал еще один низкий звук и отшатнулся. Потом успокоился, взял мясо и долго его разглядывал.

Мама ждала. Гость убрал пленку, закрывавшую его лицо, откусил кусочек — зубы у него были маленькие и острые, как у нерпы, — и снова вернул пленку на место. Какое-то время он просто сидел и дрожал; по подбородку у него стекала кровь, и от одного только этого я почувствовала себя голодной. Наконец он взял свой кусок печени и съел целиком.

Теперь и мы могли поесть. Даже Отец на время вернулся из бредового забытья. Он попробовал завести с чужаком разговор, серьезный мужской разговор об охоте, о собаках, о погоде, но тот только рычал и мычал, словно зверь. Мне пришлось еще несколько раз сбегать к мясной полке, и, когда мы наелись досыта, Отец спросил гостя, не хочет ли тот на ночь его жену, раз уж он путешествует без женщины. Чужак ничего не ответил. Возможно, он был глухонемой: даже в положении Мама оставалась очень красивой.

После он занял боковую скамью в холодном углу, в стороне от нашего лежака. Ночью мы слышали, как его тошнило снаружи. Должно быть, он голодал слишком долго, а наелся слишком быстро. Такое с каждым может случиться, и мы снова уснули.

Еще через несколько дней от ноги Отца пошел плохой запах. Он не понимал, где находится, и бредил. Чужак наконец решился посмотреть, что он может сделать, и даже снял перчатки.

Какие же у него были руки! Он не просто отморозил их: кожа его стала синей и покрылась чешуйками, между которыми росли золотистые волоски. Я никогда не слышала, что холод может сделать такое.

Чужак откинул накрывавшую Отца шкуру, взглянул на его ногу и зашипел. Потом покопался в своей сумке и достал оттуда маленький пузырек. Когда он полил жидкостью из пузырька ногу Отца, жидкость закипела, а Отец закричал. Пошел пар. Чужак тут же схватил горшок с водой и облил ногу. Парить перестало. Он сделал шаг назад и снова посмотрел на свои изуродованные руки. Вместо ногтей у него росли черные когти. Чужак задвинул на место прозрачную пленку перед лицом, надел перчатки и вышел из дома.

Мне не следовало ходить за ним. Я понимала, что он хочет побыть в одиночестве, но я была маленькой и до неприличия любопытной.

Он обошел все поселение, заглянув в три оставленных дома, остановился у почти пустой мясной полки, задержался, изучая нарты Отца (у него были хорошие нарты с костяными полозьями), потом долго стоял и смотрел на наших собак. Собаки лаяли и бросались в его сторону, но, будучи на привязи, не могли причинить ему вреда. Чужак, однако, на всякий случай отошел подальше. Я решила, что он никогда не имел дела с упряжкой. Мы держали хороших собак.

У холма с наваленными сверху камнями, где мы хоронили наших мертвых, он снова задержался, долго вглядываясь в ледяные просторы. Может быть, он разговаривая с предками? С нами он не заговорил ни разу. Свой ящик он взял с собой и теперь опять принялся что-то с ним делать. В небе плясали Огни, и ящик откликался на их движение треском. Потом чужак поставил ящик, сел в снег и, сгорбившись, уронил голову на колени. Через какое-то время я испугалась, что он может замерзнуть, подошла к нему и сказала:

— Кто-то сидит в холодном снегу, когда рядом теплый дом.

Он посмотрел на меня, и в полутьме его желтые глаза стали зелеными. Потом он моргнул. Я протянула ему руку и отвела обратно в дом. Временами он бывал забывчив, как Бабушка.


Потом началась метель. Даже если бы Отец был здоров, он не рискнул бы идти в такую погоду на охоту. Ветер играл на пустой мясной полке печальную музыку. Однажды Мама едва не потерялась, разыскивая ее, хотя от двери полку отделяло всего несколько шагов: снаружи все превратилось в свистящий задувающий белый вихрь. Собаки спали, свернувшись под снегом, а мы прятались в доме, рассказывали сказки и наблюдали, как исчезают наши запасы пищи.

Все, кроме чужака. Ему нечего было рассказывать. Время от времени он трогал синим чешуйчатым пальцем каменную лампу или опять принимался за свой бесполезный ящик, но по большей части просто сидел в углу, раскачиваясь вперед-назад, как Бабушка.

Потом мы начали петь, чтобы унять тупую боль в животах. Больше делать ничего не оставалось. Отец уже не понимал, что его напарник, певший вторым голосом, мертв, убит медведем, и поэтому он сначала пел свою часть, а потом его, голосом мертвого. Я выглянула наружу, чтобы удостовериться, что из желания присоединиться к нам этот охотник не сбросил свою груду замерзших камней. Но в ночи только свистел ветер.

Чужак слушал, а когда Отец закончил петь, тоже принялся издавать какие-то звуки. Может быть, у него такие песни, хотя больше всего это напоминало скрип льда, готового вот-вот дать трещину.

Бабушка, в свою очередь, спела печальную песню.

Иногда она вспоминала, как она стара, и начинала грустить.

Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то была молода.
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, у женщины когда-то была красота.
Великие охотники дрались из-за нее когда-то,
И радостно когда-то было с ней мужчинам.
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то могла путешествовать.
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то была молода, ай-яа.
От холода и голода Отцу стало хуже. Он сражался с чем-то, что видел только он. Я не знаю, как он смог подняться и, шатаясь, пройти по дому, но он сшиб мамину и бабушкину лампы. Мама закричала, сбила расползающееся пламя руками, потом уложила Отца обратно. Мы продолжали сидеть в темноте.

Разжигать огонь — задача долгая и трудная. Мама вздохнула и принялась за дело, но в этот момент вспыхнул огонь в том углу, где сидел чужак. Он подождал, пока Мама наполнит лампу и приладит фитиль, потом прикоснулся своим огнем ко мху. Мох тут же вспыхнул.

Я захотела, чтобы он сделал это снова, и попросила его. Чужак, видимо, понял, потому что несколько раз зажег огонь из ничего, потом, устав, наверно, от этой детской забавы, убрал его в свою сумку. Все-таки он на что-то годился: он не мог охотиться, петь или говорить, но мог зажигать огонь.

Когда сила метели достигла самого пика, пришло мамино время. Я понимала, что должен родиться ребенок, но мы не знали, когда. Отец помочь ничем не мог, чужак ничего не знал, поэтому помогать выпало мне и Бабушке. Я, конечно, уже видела роды. Только годом раньше, зимой родился мой маленький брат. Он прожил десять дней. На этот раз Мама родила легко, Бабушка вспомнила, что еще нужно делать, и вскоре родившаяся девочка уже пыталась сосать грудь.

Молока у мамы было мало: она голодала слишком долго. Имя ребенка она нам не сказала, и я понимала, что это может означать.

Когда метель утихла, Бабушка поднялась с лежака, надела унты, штаны, парку и сказала:

— Кто-то хочет пойти погулять.

— Я пойду с тобой, Бабушка. — Я испугалась за нее.

— Что ж, я настолько стара, что не могу пойти одна? — В голосе ее слышалась строгость, но глаза оставались добрыми. Она потрепала меня по щеке, хотя я и поступила невежливо. Мне следовало промолчать. Мама, всегда отличавшаяся хорошими манерами, делала вид, что ничего особенною не происходит, и продолжала нянчить ребенка. Разве мать ее мужа не может выйти на улицу, если ей так захотелось? Когда Бабушка пошла к выходу, чужак тронул ее за плечо, словно пытался остановить. Но она оттолкнула его, и я схватила чужака за руку, чтобы он не пошел за ней. Он сжал ладони с изуродованными пальцами. Он тоже все понимал.

На следующий день мы вышли на улицу и нашли Бабушку. Похоронили ее на холме под грудой камней, потом оплакивали положенный срок. За это время никто из нас никуда не выходил и даже не снимал одежду. Отец тоже умер. Мама с чужаком отнесли его к другим мертвым, и мы снова принялись скорбеть.

Все мы тощали, но чужак, я заметила, становился тоньше быстрее нас, губы его потрескались и кровоточили. У Мамы кончилось молоко. Она решила, что нужно убить и съесть одну собаку. Собаки тоже голодали, и мяса на них было мало, а то, что было, не доставило нам радости. Собаки наши — хорошая выдрессированная упряжка, и если бы мы съели их всех, у нас не осталось бы никакой надежды. Как мы пойдем через лед? Поэтому мы выжидали до следующей собаки как можно дольше. Что-то могло случиться, и у нас осталась бы, по крайней мере, часть упряжки.

Начиналась новая метель. Даже если бы люди из ближайшею поселка попытались послать нам помощь, они не смогли бы до нас добраться.

Маленькая сестра сначала плакала, потом стала только всхлипывать. Вскоре Мама подозвала меня.

— У меня пропало все молоко. Она голодает. Будет жестоко заставлять ее страдать Ты тоже голодаешь.

У нас сохранилось несколько ремней из тюленьей кожи, которые мы решили съесть в крайнем случае. Я помогла ей выбрать один и задушить маленькую сестру, потому что Мама сильно ослабла. Когда пришла моя очередь, я сказала:

— Жизнь для меня пока еще легче, чем смерть, Мама. Я попробую побороться за себя.

Мама разрешила мне жить, хотя она была заботливой матерью и не хотела видеть, как умирают от голода ее дети.

Я решила ехать за помощью. Чужак совсем заболел и ничем помочь нам не мог. Можно было ожидать, что он вот-вот уйдет на лед. Мама ослабела настолько, что почти уже не двигалась. У нас оставалось четыре собаки, поэтому я убила одну на еду и запрягла остальных. Трех собак мало, чтобы тянуть обычные нарты, но я тогда была ребенком и сильно отощала. Кроме того, я могла бежать почти весь путь.

Чужак увидел, что я гружу нарты, и жестами дал понять, что хочет узнать, куда я собираюсь. К тому времени мы уже немного научились разговаривать жестами. Я указала на Маму и на себя, пошевелила пальцами, показывая «много других людей», потом махнула рукой в сторону ближайшего поселка. И жестами показала, как будто ем. Чужак предложил отправиться со мной.

Помощи от него вряд ли стоило ждать, но так оставалось больше собачьего мяса для Мамы. Единственное, в чем чужак мог бы помочь, это поставить нарты обратно на полозья, если бы они вдруг перевернулись в снежном заносе, потому что он был выше меня. Я разрешила ему ехать со мной, и он взял свой ящик.

Сначала он шел за нартами. Собаки, хотя им и досталась часть мяса убитой товарки, ослабели и бежали медленно. Вскоре чужак тоже устал и лег на нарты поверх спальных шкур. Весил он к тому времени очень мало, может быть, чуть больше, чем я, и, когда я бежала позади, помогая упряжке переваливать через трудные места, лишний груз не сильно замедлял собак.

Перед наступлением ночи я попыталась построить снежную хижину. Я не очень умело вырезала блоки (это мужская работа, хотя я видела, как это делается), и поэтому мне так и не удалось сделать купол. Но по крайней мере стены защищали нас от ветра.

На следующий день мне пришлось помочь чужаку влезть на нарты. Перед этим он попытался запрячь собак, но сквозь его перчатки сочилась, пачкая снег, кровь. Собаки сорвались и принялись лизать окровавленный снег, потом завыли.

Конечно, у нас не было с собой еды. Но я взяла Бабушкину лампу, где осталось немного жира. Мы растапливали лед и пили воду, чтобы заполнить животы. Но чужак все равно ослаб очень сильно.

Позже днем первая собака упала, и две оставшиеся тащили ее, пока она не умерла. Я положила ее тощее тело на нарты. Когда мы остановились, я отрезала окорока для нас, а остальное скормила собакам. Чужак от мяса отказался; на следующий день он едва смог доползти до нарт.

Накормленные собаки побежали быстрее, и мне стало гораздо веселее. Солнце в полдень теперь блестело на снегу дольше. Может быть, думалось мне, мы все-таки сумеем добраться до ближайшего поселка. Еще одна ночь в пути, и у нас будет и пища, и тепло. Мы увидим людей. И, если успеем, сможем послать кого-то в помощь Маме.

Я научилась строить снежные хижины. Во вторую ночь моя крыша не провалилась. Я зажгла лампу — теперь мою женскую лампу, — и в хижине стало тепло. В ту ночь я спала хорошо.

Я спала так хорошо, что даже не слышала, как чужак поднялся посреди ночи. Когда я проснулась, его ящик лежал на спальной шкуре, и я испугалась за чужака.

Следы вели не к нартам, а в сторону льда. Когда я нашла его, он сидел, сжав изуродованные руки и склонив голову к коленям, уже совсем остывший. Кровь, стекавшая по подбородку, замерзла, а кожа из голубой превратилась в серую. Видимо, поняв, что он обуза, чужак ушел, избрав достойный путь.

Похоронить его было негде, и я оттащила чужака обратно к хижине. Ящик его я положила в нарты — он оставил его мне — и тронулась в путь.

С собаками я управляюсь не очень хорошо. Когда они перевернули почти незагруженные нарты, ящик отлетел куда-то в снег, и я не смогла его найти. А когда я отвязала собак, они вдруг с лаем убежали обратно в ту сторону, откуда мы двигались.

Пришлось идти пешком. Оставалось недалеко. Я чувствовала, что выживу, и чуть позже под сиянием Северных Огней добралась до поселка, ненамного опередив новую десятидневную метель.

Когда небо расчистилось, люди отправились на помощь Маме, но к тому времени она уже умерла. По пути они ночевали в моей снежной хижине. Я не говорила им про чужака, поскольку у него не было имени. В хижине они нашли только кровь да несколько кусков кожи и обломков костей странной формы. Чуть дальше люди наткнулись на моих четверых собак с раздутыми, словно от отравы, животами.

Они не рассказывали мне, что нашли дома, но я слышала, как люди перешептываются: вместе с Мамой они нашли тело ребенка и тело Отца со следами человеческих зубов. В страшные голодные времена такое случается, но люди предпочитают об этом не говорить.

А я осталась в поселке, сиротой. Я носила выброшенную одежду и ела остатки, но никто не жалел меня. Они знали, что если мне придется тяжело, пока мне мало лет, я научусь выходить из любого трудного положения, как бы жизнь ни поступала со мной. Я выжила. Я не мерзла и не голодала.

На следующий год белые торговцы основали в поселке факторию. В ту зиму я начала кашлять. Белые люди сказали, что это «туберкулез». В поселке так кашляли несколько человек. Меня отправили в больницу дальше на юг, где миссионеры организовали еще и школу для больных детей. В школе я узнала про других людей, про белых людей и всех остальных, что не говорят на инуите, даже про людей, которые живут там, где не бывает снега. Я научилась читать и писать, и мой мир стал шире, но я никогда не читала про кого-нибудь, похожего на нашего чужака…


Анаган сидела, склонясь над желтыми разлинованными листками бумаги, на уроке в миссионерской школе. Ее косы падали на парту. Она закончила писать и отнесла листки учительнице.

— Вот, сестра. Вы просили нас написать сочинение о том, как было дома.

Сестра улыбнулась своей лучшей ученице и начала читать. Закончив, она нахмурилась и поставила на листе жирную красную букву Б.[14]

— Анаган, подойди сюда!

Анаган снова прошла к столу учительницы и присела в реверансе.

— Да, сестра?

— Тебе должно быть стыдно, Анаган. Такая маленькая девочка и написала столько неправды. Напиши другое сочинение. Про что-нибудь, что действительно было. — И она отдала ей исписанные листки.

Анаган аккуратно сложила их в стол, кашлянула и склонилась над новым листком бумаги. Она знала, что спорить невежливо. Но первое сочинение сохранила на долгие годы.

Если бы не туберкулез, Анаган не оставили бы в этой школе, но она была слишком слаба, чтобы вернуться в поселок. А еще через несколько лет все жители поселка умерли во время эпидемии оспы. Анаган, оставшись на юге, продолжала учиться.

В конце концов она начала понимать, кем, возможно, был ее чужак, но она никогда никому об этом не рассказывала, а сочинение спрятала в надежное место.

Прошли годы.


Когда речь закончится, выпускникам раздадут дипломы, и на этом торжественная церемония завершится. Накарак сидела среди своих однокурсников, вглядываясь в звездный фон, похожий на расписной занавес, — на самом деле перед ней было огромное панорамное окно, за которым под маленьким прозрачным куполом стоял монумент в честь первой высадки человека на Луне…

О чем там только что сказал выступающий?..

— Хотя мы еще не повстречали ни одной инопланетной расы и у нас нет никаких доказательств, что это случится в ближайшее время, мы тем не менее подготовили наших первых специалистов по ксенологии. — Он сделал паузу для большего эффекта.

«Да, — подумала Накарак, — и я одна из них, хотя иногда меня одолевают сомнения, не лучше ли было посвятить себя планетологии или космонавигации».

— Сегодня среди выпускников, — продолжил выступающий, — я вижу праправнучку женщины, которая более, чем кто другой, сделала возможным создание Академии Исследователей. Значительная часть наших фондов в начале строительства поступала от Объединенного Севера, и это опять же благодаря советнице президента Анаган. Другие государства, чтобы не отставать, тоже приняли участие, но, возможно, — тут он усмехнулся, — потому, что Север отказывался продавать нефть тем, кто не участвует в создании Академии Исследователей. «Знаменательно, — говорила Анаган, — что именно Арктика, которую когда-то называли Последним Неосвоенным Рубежом, поддержала исследования настоящих неосвоенных рубежей — космоса». — Он снова умолк, и аудитория зааплодировала. — Мы надеялись, что Анаган сможет прибыть сегодня к нам, но состояние здоровья не позволило ей присутствовать здесь лично. Однако она передала кое-что для своей праправнучки. Накарак, подойди, пожалуйста, сюда.

Накарак почувствовала, что краснеет. Она едва знала Анаган: с годами старая женщина стала слишком слаба, чтобы путешествовать, а сама Накарак последние пять лет почти целиком провела на Луне. Легкой походкой, характерной для одной шестой земной силы тяжести, она вышла к трибуне, пожала руку выступающего и приняла от него диплом и запечатанный конверт. Вернувшись на свое место, она вскрыла его и обнаружила внутри желтые разлинованные листочки, исписанные детскими каракулями. Края бумаги крошились от старости, а чернила уже стали коричневыми.

«Она прочтет их при первой же возможности, — Анаган не сомневалась. — И будет счастлива, что посвятила себя ксенологии».

Этого было вполне достаточно. Ее плоть и кровь полетит к звездам. Сама она всегда опаздывала: когда человек впервые ступил на Луну, ей исполнилось уже шестьдесят девять; восемьдесят два — когда открыли средство против старения; восемьдесят пять — когда Аляска и Сибирь образовали Объединенный Север…

Церемония закончилась. Выпускники направились принимать поздравления и получать направления на работу. Анаган вернула на экран прежнее изображение. В сером северном море все еще дрейфовали льдины, выплескивалось на берег ледяное крошево, сверкал снег. Есть вещи, которые никогда не меняются.

«Из Каменного Века в Век Космический за одну жизнь… Когда появился чужак, мы не имели письменности, не умели обрабатывать металл. Накарак, дитя, что принесешь домой со звезд ты?»

Этого Анаган уже не узнает. В сгущающихся сумерках она продолжала смотреть на льды, потом, раскачиваясь в кресле, запела:

Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то могла путешествовать.
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то была молода.
В сотнях миль к северу по-прежнему продолжали тереться друг о друга льдины. Она никогда туда не дойдет. Она закончит свой путь здесь. Но Накарак пройдет по земле других миров. Да и сама Анаган прожила в целом интересную жизнь. И этого достаточно. Ей действительно не о чем сожалеть.

Когда ее обнаружили, обращенное к экрану с ледовым пейзажем застывшее лицо все еще хранило улыбку.

Джек Вэнс Гончары Ферска

Желтая ваза на столе Томма была около тридцати сантиметров в высоту и от двадцати сантиметров в диаметре у основания расширялась кверху до тридцати. Вид спереди открывал незамысловатый изгиб, чистую и четкую линию, которая давала ощущение полной завершенности; глина тонкая, но не хрупкая: казалось, изделие изящно выгнулось, сознавая свою звонкую силу.

Совершенству формы не уступала красота глазури — это был замечательный прозрачный желтый цвет, сияющий, как вечерняя заря жарким летом. Он вместил в себя сущность цветков календулы, бледное, колеблющееся пламя шафрана, желтизну чистого золота — желтое стекло, которое, казалось, рождает и разбрасывает кругом пятна света; золотистость, сверкающая, но не ослепляющая, терпкая, как лимон, сладкая, как желе из айвы, успокаивающая, как луч солнца.

Во время беседы с Томмом, начальником отдела кадров Министерства межпланетных дел, Кисельский украдкой разглядывал вазу. Теперь, когда беседа окончилась, он не мог удержаться и подался вперед, чтобы более внимательно изучить сосуд. С несомненной искренностью Кисельский признался:

— Никогда не видел произведения искусства прекраснее.

Томм, мужчина, недавно вступивший в средний возраст, с бравыми седыми усами и острым, но снисходительным взглядом, откинулся на спинку стула.

— Это подарок на память. Да, можно сказать, что это сувенир, но можно сказать и по-другому. Я получил его много лет назад, когда был примерно в вашем возрасте. Он взглянул на настольные часы. — Пора подкрепиться.

Кисельский оторвался от вазы и торопливо потянулся за портфелем.

— Извините, я не имел понятия…

Томм поднял руку.

— Не спешите. Я бы хотел, чтобы вы пообедали со мной.

Кисельский забормотал неловкие отговорки, но Томм настаивал.

— Пожалуйста, садитесь, — на экране появилось меню. — Выбирайте.

Без дальнейших уговоров Кисельский выбрал блюда, и Томм сделал заказ. Стена открылась, из нее выкатился столик с легким обедом.

Даже во время еды Кисельский ласкал глазами вазу. Когда они пили кофе, Томм взял вазу и передал Кисельскому через стол. Кисельский приподнял ее, погладил снаружи, заглянул глубоко внутрь, всматриваясь в глазурь.

— В каком уголке Земли вы нашли такую чудесную вещь? — он разглядывал дно и, сдвинув брови, изучал нацарапанные на глине значки.

— Этот уголок не на Земле, — ответил Томм, — на планете Ферск. Он поглубже уселся на стуле. — С вазой связана целая история, — он замолчал и вопросительно взглянул на Кисельского.

Кисельский поспешно поклялся, что больше всего на свете жаждет выслушать эту историю. Томм слегка улыбнулся. В конце концов Кисельский в первый раз устраивался на работу.

— Как я уже сказал, я был примерно в вашем возрасте, — начал Томм. — Может быть, на год или на два старше, но к тому времени я уже пробыл девятнадцать месяцев на планете Пролив. Когда меня назначили на Ферск, я, конечно, очень обрадовался, потому что Пролив, как вы, возможно, знаете, унылая планета, там полно льда и зимних блох, а население самое нудное во всей Вселенной.

* * *
Томм пришел в восторг от Ферска. Там было все, чего не хватало на Проливе: тепло, аромат, приятный народ ми-туун с богатой своеобразной древней культурой. Ферск — небольшая планета, хотя тяготение на ней приближается к земному. Поверхность суши невелика: единственный экваториальный материк в форме гантели.

Управление межпланетных дел находится в Пеноплане, легендарном городе, полном очарования, расположенном в нескольких милях от Южного моря. Где-то вдалеке там всегда слышится музыка, воздух источает аромат благовоний и тысячу разных цветочных запахов. Невысокие дома из тростника, пергамента и темного дерева, расположенные как попало, на три четверти скрыты листвой деревьев и виноградными лозами. Город украшают каналы с зеленой водой, перекрытые арками деревянных мостов, увитых плющом и оранжевыми цветами; по каналам плавают лодки, каждая затейливо расписана многокрасочным орнаментом.

Рисунки С. Стихина

Жители Пеноплана, ми-туун, — приветливый народ с янтарного цвета кожей — умеют наслаждаться бытием, они чувственны, но в меру, раскованны и веселы, их жизнью управляют традиции. Они рыбачат в Южном море, выращивают злаки и фрукты, производят товары из дерева, смолы и бумаги. Металл — большая редкость на Ферске, и во многих случаях металлические изделия заменяют инструментами и утварью из глины такой прочности и столь искусной работы, что недостаток металла совершенно не ощущается.

Работа в Управлении удивительно пришлась бы Томму по душе, если бы не норов его начальника. Начальником был Джордж Ковилл, краснолицый человек небольшого роста с голубыми глазами навыкате, тяжелыми морщинистыми веками и редкими рыжеватыми волосами. Он имел обыкновение, когда его что-то раздражало, а это частенько случалось, склонять голову набок и секунд пять пялиться на собеседника. Потом, если его задело за живое, он начинал рвать и метать, если нет — гордо удалялся.

В Пеноплане работа Ковилла носила скорее технический, чем научный характер, и даже в этой сфере ему почти нечего было делать, так как в основе деятельности Управления лежал принцип невмешательства в гармонично развитые культуры. Он ввез силиконовую нить для замены древесного волокна, из которого местные жители плели рыболовные сети, построил маслоочистительный заводик, преобразующий рыбий жир, которым они заправляли лампы, в более легкую, чистую жидкость. Дома в Пеноплане оклеивали вощеной бумагой, она поглощала влагу и через несколько месяцев обычно расползалась на части. Ковилл ввел пластмассовое покрытие, действующее вечно. Помимо этих незначительных нововведений Ко-вилл мало что сделал. Управлению была дана установка улучшать уровень жизни аборигенов в рамках их собственной культуры. Методы, понятия и философские воззрения, принятые на Земле, применялись очень понемногу и только по просьбе самих местных жителей.

Однако очень скоро Томм понял, что Ковилл только на словах признает принципы работы Управления. Временами он поступал, с точки зрения хорошо подкованного в теории Томма, неумно и необоснованно. На берегу главного канала Пеноплана он выстроил здание Управления в земном стиле; бетон и стекло совершенно не сочетались с сочными цвета слоновой кости и шоколада красками Пеноплана — это было непростительно. Начальник строго соблюдал часы приема, и раз десять Томму приходилось, запинаясь, извиняться и отсылать назад делегацию ми-туун, торжественно прибывшую при полном параде. А Ковилл в это время, раздевшись до пояса и таким образом частично избавившись от раздражавшего его жесткого полотняного костюма, восседал с сигарой и кружкой пива в плетеном кресле и любовался танцующими на телеэкране девицами.

* * *
Томму поручили борьбу с сельскохозяйственными вредителями, эти обязанности Ковилл считал ниже своего достоинства. Так, во время одной из командировок Томм впервые услышал о гончарах Ферска.

Нагруженный распылителем против насекомых и свисающей с пояса патронной лентой с крысиным ядом, Томм бродил по беднейшим окраинам Пеноплана, где не росли деревья и до самых Кукманкских гор простиралась высохшая равнина. В этой сравнительно унылой местности он набрел на длинный ряд прилавков под открытым небом — базар гончарных изделий. Столы и полки были уставлены товарами на любой вкус, от глиняных горшков для маринованной рыбы до крошечных вазочек, тонких, как бумага, и светлых, как молоко. Здесь стояли блюда, большие и маленькие, сосуды любой формы и размера, все разные — кувшины, супницы, бутыли, кружки. На одной подставке лежали керамические ножи, глазированная глина звенела, как сталь, лезвие из густых капель глазури гладко отполировано и острее, чем у любой бритвы.

Томма поразили краски. Редкий, насыщенный алый, зеленый оттенка струящейся речной воды, бирюза в десять раз гуще небесной. Он увидел пурпур с металлическим отливом, коричневый с прожилками света, розовый, фиолетовый, серый, пятнистый красновато-бурый, синий оттенков купороса и кобальта, необычные блики и переливы стекловидной массы. Некоторые глазури были украшены кристаллами, похожими на снежинки, в других плавали мелкие блестки из расплавленного стекла.

Находка привела Томма в восхищение. Здесь сочетались красота формы, материала и высокое мастерство. Добротность корпуса, крепкая природная, первозданная сила, исходящая от дерева и глины, расплавленные цветные стекла, стремительные, беспокойные изгибы ваз, емкость кубков, размеры блюд — от всего этого у Томма просто дух занялся от восторга. И все-таки в этом базаре была какая-то загадка. Во-первых, — глаза Томма скользили вверх и вниз по полкам — чего-то не хватало. В разноцветье выставки отсутствовал один цвет — желтый. Желтой глазури на базаре не было. Кремовая, соломенная, янтарная — пожалуйста, но не сочная, яркая желтая.

«Может быть, гончары избегают желтого цвета из суеверия, — размышлял Томм, — или это королевский цвет, как на Земле в Древнем Китае, или он считается цветом смерти, болезни». Ход мыслей привел Томма ко второй загадке: кто эти гончары? В Пеноплане не было печей для обжига и сушки таких изделий.

Томм подошел к продавщице, прелестной девушке, почти подростку. Она носила традиционное парео ми-туун, вроде таитянского, пояс с цветочным узором вокруг талии, тростниковые сандалии. Ее кожа блестела, как янтарная глазурь у нее за спиной; она была стройна, спокойна и дружелюбна.

— Здесь все так прекрасно, — заговорил Томм. — Сколько стоит, например, вот это? — Он дотронулся до высокого графина, светло-зеленого с серебристыми прожилками и серебряным отливом.

Несмотря на красоту сосуда, цена оказалась выше, чем Томм ожидал. Видя его удивление, девушка сказала:

— Это наши праотцы, и продавать их так же дешево, как дерево или стекло, просто непочтительно.

Томм поднял брови, но решил не придавать значения тому, что он посчитал традиционной народной символикой.

— Где производят эту посуду? — спросил он. — В Пеноплане?

Девушка замялась, и Томм почувствовал, что она слегка смущена. Она повернула голову и посмотрела в сторону Кукманкской гряды.

— Печи там, в горах; туда уходят наши праотцы и оттуда приходят сосуды… Больше я ничего не знаю.

Томм осторожно произнес:

— Вы не хотите об этом говорить?

Девушка пожала плечами.

— У меня нет причин что-то скрывать. Просто ми-туун боятся гончаров, мысли о них наводят грусть.

— Но почему?

Девушка скорчила рожицу.

— Никто не знает, что находится за первым холмом. Иногда видно, как там горят печи, и еще время от времени, когда нет мертвых, гончары забирают живых.

Томм подумал, что, если это правда, дело требует вмешательства Управления вплоть до применения военной силы.

— Кто эти гончары?

— Вон, — сказала девушка и показала пальцем. — Вон гончар.

Томм посмотрел туда, куда указывал палец, и увидел скачущего человека. Он был выше ростом и крупнее, чем ми-туун. Человек был закутан в длинный серый бурнус, и Томм не мог как следует его разглядеть, но подметил бледную кожу и рыжевато-каштановые волосы. Томм обратил внимание на полные корзины, навьюченные на животное.

— Что он везет?

— Рыбу, бумагу, ткани, масло — он меняет посуду на разные товары.

Томм поднял свое снаряжение для борьбы с вредителями.

— Я собираюсь на днях навестить гончаров.

— Не надо, — проговорила девушка.

— Почему?

— Это очень опасно. Они жестокие, скрытные…

Томм улыбнулся.

— Я буду осторожен.

* * *
Когда Томм вернулся в Управление, Ковилл дремал, раскинувшись в плетеном шезлонге. При виде Томма он встряхнулся и сел.

— Где вас черт носит? Я велел к сегодняшнему дню подготовить расчеты по электростанции.

— Я положил расчеты вам на стол, — вежливо ответил Томм. — Если вы хоть раз подходили к столу, то не могли их не заметить.

Ковилл вперил в Томма враждебный взгляд, но на этот раз не нашелся, что сказать. И, брюзжа, откинулся в кресле. Обычно Томм пропускал мимо ушей грубости Ковилла, объясняя их его обидой на Министерство. Ковилл считал, что он заслуживает лучшего применения и более высокой должности.

Томм сел и налил себе пива из запасов Ковилла.

— Вы знаете что-нибудь о гончарных мастерских в горах?

Ковилл фыркнул.

— Там живет племя разбойников, что-то в этом роде, — он нагнулся вперед и потянулся за пивом.

— Я заходил сегодня на посудный базар, — сказал Томм. — Продавщица назвала сосуды «праотцами». Довольно странно.

— Чем дольше вы будете рыскать по планетам, — заявил Ковилл, — тем более странным вам будет казаться все, что вы увидите. А меня уже ничем не удивишь, разве что переводом в Министерство. — Он горько усмехнулся и глотнул пива. Подкрепившись, продолжил не так резко. — Я кое-что слышал об этих гончарах, ничего определенного, мне всегда не хватало времени ими заняться. Я думаю, все дело в каком-то религиозном погребальном обряде. Они забирают покойников и хоронят за плату или в обмен на товары.

— Продавщица сказала, что когда нет мертвых, они иногда хватают живых.

— Как? Что такое? — голубые глаза сурово засверкали с красной физиономии.

Томм повторил. Ковилл потер подбородок и встал.

— Вылетаем сейчас же, чертовщина какая-то, посмотрим, что затевают эти гончары. Давно хотел узнать.

Томм вывел из ангара вертолет, сел в кабину, и Ковилл осторожно забрался внутрь. Неожиданная активность Ковилла озадачила Томма, а больше всего предполагаемый полет. Ковилл терпеть не мог летать и обыкновенно говорил, что нога его не ступит в вертолет.

Лопасти винта загудели, ухватили воздух, аппарат взмыл ввысь. Пеноплан превратился в шахматную доску из листвы и коричневых крыш. В тридцати милях от него, за сухой песчаной равниной возвышался Кукманкский хребет — бесплодные уступы и вершины серых скал. Обнаружить сразу, в каком ущелье здесь живут люди, казалось делом безнадежным.

Ковилл напряженно вглядывался в пустынную землю и что-то бурчал по этому поводу, но Томм показал на столбик дыма.

— Гончарам нужны печи. Печам нужен огонь…

Они приблизились, однако, оказалось, что дым идет не из кирпичных труб, а из расщелины на вершине конусообразного горного купола.

— Вулкан, — сказал Ковилл, довольный ошибкой Томма. — Поищем здесь, вдоль гребня горы; если ничего не найдем — вернемся.

Томм внимательно изучал местность внизу.

— Похоже, мы уже нашли. Посмотрите поближе, видны здания.

Вертолет спустился пониже, и стали заметны ряды каменных домов.

— Приземляться будем? — с сомнением в голосе спросил Томм. — Говорят, они довольно грубые.

— Конечно, садитесь, — рявкнул Ковилл. — Мы официальные представители властей.

«Возможно, для горцев это ничего не значит», — подумал Томм. Тем не менее он посадил вертолет на плоской каменистой площадке посреди деревни. Вертолет, может, и не встревожил гончаров, но все-таки они затаились. В течение нескольких минут деревня не подавала признаков жизни. Небольшие каменные домики стояли мрачные и безучастные, как надгробные памятники.

Ковилл вышел. Томм, убедившись, что гамма-ружье лежит в пределах досягаемости, последовал за ним. Ковилл стоял около вертолета, глаза его бегали от ближних домов к дальним и обратно.

— Хитрые черти, — прорычал он. — Ну… мы лучше тут постоим, пока они не покажутся.

Томм охотно согласился с этим предложением, и они остались ждать под сенью вертолета. Без сомнения, они были в деревне гончаров. Повсюду валялись черепки — сверкающие осколки глазированной глины вспыхивали, как позабытые драгоценные камни. У подножия склона высилась груда битого неглазированного фарфора, которая, очевидно, потом пойдет в дело, а вдали виднелся длинный сарай с черепичной крышей. Томм тщетно искал глазами печь. Он увидел только расщелину в горе, расщелину, к которой вела натоптанная тропинка. У него возникло любопытное предположение, но тут появились трое высоких стройных мужчин в серых бурнусах. Они откинули капюшоны и стали похожи на средневековых монахов Земли, только вместо тонзуры на головах горели высокие копны буйных рыжих волос.

Предводитель подошел решительным шагом. Томм оцепенел и приготовился ко всему. Ковилл, напротив, стоял с непринужденным и презрительным видом, как господин среди рабов. В трех метрах от них вождь остановился. Он был выше Томма, с крючковатым носом, умными холодными глазами, напоминающими два серых камешка. С минуту вождь выжидал, но Ковилл только разглядывал его. Наконец гончар вежливо заговорил:

— Что привело незнакомцев в поселок гончаров?

— Я — Ковилл, из Управления межпланетных дел в Пеноплане, официальный представитель властей. Мы просто облетаем окрестности, решили посмотреть, как вы тут живете.

— Мы не жалуемся, — ответил вождь.

— Мне доложили, что вы похищаете ми-туун, — сказал Ковилл. — Это правда?

— Похищаем? — задумчиво произнес вождь. — А что это значит?

Ковилл объяснил. Уставясь на Ковилла почерневшими, как вода, глазами, вождь почесал подбородок.

— Существует старинное соглашение, — наконец проговорил вождь. — Гончарам предоставляют тела умерших, и изредка при крайней необходимости мы на год-другой опережаем природу. Но какое это имеет значение? Душа вечно живет в сосуде, которому она передает свою красоту.

Ковилл вытащил трубку, Томм затаил дыхание. Набивание трубки порой предваряло холодный пристальный взгляд искоса, после чего по временам следовала вспышка гнева. Однако сейчас Ковилл держал себя в руках.

— Что вы делаете с трупами?

Вождь удивленно поднял брови.

— Разве не понятно? Нет? Сразу видно, что вы не гончар. Для глазури нужны свинец, песок, глина, щелочь, шпат и известь. Все, кроме извести, у нас под рукой, а известь мы добываем из костей мертвецов.

Ковилл зажег трубку и закурил. Томм успокоился. На этот раз пронесло.

— Ясно, — сказал Ковилл. — Ну вот, мы не желаем вмешиваться в местные обычаи, обряды и установления, если они не угрожают общественному порядку. Вам надо понять, что нельзя больше похищать людей. Трупы — это дело ваше и родственников покойного, но жизнь важнее печных горшков. Если вам нужна известь, я достану вам тонны извести. Здесь на планете должны быть залежи известняка. На днях я пошлю Томма на разведку, и у вас будет столько извести, что вам некуда будет ее девать.

Вождь с улыбкой покачал головой.

— Природная известь — плохой заменитель свежей, живой костной извести.В костной содержатся некоторые необходимые соли. Кроме того, душа человека находится в костях и из них переходит в глазурь, дает ей внутреннее свечение, не достижимое никаким другим способом.

Ковилл курил, курил, курил, вытаращив на вождя суровые голубые глаза.

— Мне все равно, какие материалы вы используете, — заговорил он, — но похищать и убивать людей нельзя. Если вам нужна известь, я помогу ее достать; я здесь для того и нахожусь, чтобы помогать вам и поднимать ваш жизненный уровень. Но я обязан также защищать ми-туун от набегов. Я могу справиться и с тем, и с другим и одинаково успешно.

Уголки рта вождя сдвинулись. Прежде, чем он успел выпалить грубость, Томм ввернул вопрос:

— Скажите, а где у вас печи? Вождь перевел на него неприветливый взгляд.

— Обжиг происходит в Великой печи. Мы складываем изделия в пещеры, и раз в месяц снизу поднимается тепло. Целый день жар бурлит, пылая и раскаляя все добела, а через две недели пещеры остывают, и мы идем за посудой.

— Это интересно, — заметил Ковилл. — Я хотел бы осмотреть ваши мастерские. Где у вас гончарня, внизу в сарае?

Вождь застыл.

— Ни один человек не имеет права заглядывать в этот сарай, — медленно проговорил он, — только гончар, и то, если он докажет, что владеет мастерством.

— Как это доказывают? — небрежно спросил Ковилл.

— В возрасте четырнадцати лет человек берет молоток, ступку, фунт костной извести и уходит из дома. Он должен добыть глину, свинец, песок, шпат. Найти железо для коричневой глазури, малахит для зеленой, кобальт для синей, растолочь смесь в ступе, нанести на черепок и положить у отверстия Великой печи. Если черепок выйдет удачный, глина крепкая, глазурь хорошего качества, ему позволят войти в длинную гончарню и познать тайны ремесла.

Ковилл вынул изо рта трубку и насмешливо спросил:

— А если черепок не получится?

— Нам не нужны плохие гончары, — ответил вождь. — Нам всегда ну ясна костная известь.

Томм оглядывал осколки цветной керамики.

— Почему вы не готовите желтую глазурь?

Вождь развел руками.

— Желтая глазурь? Она недостижима, ее тайну не может раскрыть ни один гончар. Железо дает грязный желтовато-коричневый цвет, серебро — серовато-желтый, хром — зеленовато-желтый, а сурьма сгорает в пламени Великой печи. Чистый насыщенный желтый цвет, цвет солнца…, это мечта.

Ковилл заскучал.

— Ну, раз вы никак не отважитесь показать нам свои владения, мы полетим домой. Запомните, если вам потребуется какая-нибудь техническая помощь, я помогу. Я мог бы даже узнать, как приготовить вашу расчудесную желтую…

— Это невозможно, — сказал вождь. — Мы, гончары Вселенной, бьемся над ней тысячелетия.

— …Но больше никаких убийств. Если не прекратите, я положу конец гончарному производству.

Глаза вождя засверкали.

— Ваши слова враждебны!

— Если вы думаете, что я этого не сделаю, вы ошибаетесь, — продолжал Ковилл. — Я брошу бомбу в жерло вулкана и взорву пещеру и всю гору. Власть призвана защищать каждого человека, где бы он ни был, а это значит защищать ми-туун от племени гончаров, которое охотится за их костями.

Встревоженный Томм потянул Ковилла за рукав.

— Садитесь в вертолет, — прошептал Томм. — У них вид угрожающий. Они вот-вот набросятся.

Ковилл повернулся спиной к помрачневшему вождю и нарочито не спеша вскарабкался в вертолет. Томм осторожно поднялся вслед за ним. Ему казалось, что вождь готов напасть на них, а Томм вовсе не рвался в драку.

Он включил сцепление, лезвия винта стали перемалывать воздух; вертолет поднялся, оставив внизу кучку безмолвных гончаров в серых бурнусах. Ковилл с довольным видом откинулся на сидение.

— С подобными людьми только так и можно, а именно — показать им свое превосходство; только так они станут вас уважать. Малейшая неуверенность, они почувствуют слабинку, как пить дать, и тогда вы пропали.

Томм промолчал. Методы Ковилла могли принести непосредственные плоды, но, в конечном счете, с точки зрения Томма, они были недальновидны, неприятны и в целом нетерпимы. На месте Ковилла он бы подчеркнул возможность Управления обеспечить заменители костной извести и, может быть, помочь разрешить какие-нибудь технические трудности, хотя, конечно, гончары знают свое дело и уверены в собственном мастерстве.

Правда, желтой глазури у них нет. В тот же вечер он взял в библиотеке Управления пленку и вставил в переносной видеоскоп. Пленка повествовала о гончарном деле. И Томм впитал столько знаний, сколько смог.



В течение последующих нескольких дней Томм работал над излюбленным проектом Ковилла — планом строительства небольшой атомной электростанции. Томму не нравилась эта идея. Каналы Пеноплана мягко освещались желтыми фонариками, сады сияли в пламени свечей, выдыхали густой аромат ночных цветов — это был город из страны чудес; электричество, двигатели, лампы дневного света, водяные насосы, несомненно, ослабят его очарование. Однако Ковилл настаивал, что Вселенная только выиграет от постепенного слияния в огромный единый промышленный комплекс.

Дважды Томм проходил мимо посудного базара и дважды заглядывал туда полюбоваться на переливающиеся сосуды и побеседовать с девушкой, которая обслуживала покупателей. Она была завораживающе красива, изящество и обаяние вошли в ее плоть и кровь, она с интересом слушала все, что Томм мог рассказать об окружающей Вселенной, и он, юный, мягкосердечный и одинокий, все с возрастающим нетерпением ждал новых встреч.

Какое-то время Ковилл страшно загружал его работой. Из министерства шли указания, и Ковилл поручал задания Томму, а сам либо дремал в плетеном кресле, либо прогуливался в специальной черной с красным лодке по каналам Пеноплена.

Наконец в один из дней далеко за полдень Томм отложил свои записи и вышел на затененную могучими каотанговы-ми деревьями улицу. Он пересек центральный рынок, где торговцы спешили продать оставшиеся к вечеру товары, около покрытой дерном набережной свернул на тропинку и вскоре оказался на посудном базаре.

Но девушки там не оказалось. Сбоку у стены скромно стоял худой мужчина в черной куртке и ждал, когда к нему обратятся. В конце концов Томм подошел к нему.

— А где Сузен?

Мужчина замялся. Томм забеспокоился.

— Она заболела? Может быть, она бросила работу?

— Она ушла.

— Куда ушла?

— К праотцам.

— Что-о? — у Томма пробежал мороз по коже, он окаменел.

Продавец опустил голову.

— Она умерла?

— Да, умерла.

— Но от чего? Несколько дней назад она была здорова.

Мужчина снова замялся.

— Умереть можно по-разному, землянин.

Томм разозлился.

— Быстро говорите, что случилось!

Опешив от такого напора, мужчина затараторил:

— Гончары призвали ее к себе в горы; она ушла, но скоро она будет жить вечно, и душа ее погрузится в чудесное стекло…

— Скажите прямо, — не отступался Томм, — когда гончары забрали ее, она была жива?

— Да, жива.

— Еще кого-нибудь забрали?

— Еще троих.

— Живых?

— Живых.

Томм побежал в Управление.

* * *
Ковилл случайно оказался на месте, он проверял работу Томма. Томм выпалил:

— Гончары не успокоились, на днях они увели четверых ми-туун.

Ковилл выпятил подбородок и цветисто выругался. Томм понимал, что Ковилл возмущен не столько самим преступлением, сколько тем, что гончары бросили ему вызов, ослушались его. Его лично оскорбили, это так не пройдет.

— Выведите вертолет, — кратко приказал Ковилл. — Поставьте его перед зданием.

Когда Томм посадил вертолет, Ковилл уже ждал, держа в руках одну из трех имевшихся в распоряжении Управления атомных бомб — продолговатый цилиндр, прикрепленный к парашюту. Ковилл приладил его в положенное место на вертолете и отошел.

— Летите к их треклятому вулкану, — резко сказал он. — Сбросьте бомбу в кратер. Эти чертовы головорезы надолго запомнят мой урок. В следующий раз я взорву их поселок.

Томм знал, как Ковилл не любит летать, поэтому ничуть не удивился поручению. Без лишних слов он взлетел, поднялся над Пенопланом и направился к Кукманкской гряде.

Гнев остыл. Гончары попали в ловушку собственных традиций, они не ведают, что такое зло. Распоряжение Ковилла теперь казалось Томму опрометчивым, вызванным самодурством, мстительностью и крайней спешкой. А если ми-туун еще живы? Не лучше ли попробовать договориться с гончарами и освободить пленников? Вместо того, чтобы зависнуть над вулканом, он пошел на посадку, приземлился в мрачной деревне и, захватив гамма-ружье, выпрыгнул на унылую каменистую площадь.

В этот раз Томму пришлось ждать не больше минуты. Вождь большими шагами поднимался по холму, полы бурнуса развевались, обнажая сильные ноги, на лице застыла недобрая улыбка.

— Значит, опять будете нагло изображать господ. Ну, хорошо — нам нужна костная известь, твоя подойдет в самый раз. Приготовь свою душу для Великой печи, и следующую жизнь ты обретешь в вечном сиянии совершенной глазури.

Томм испугался, но вместе с тем им овладело какое-то отчаянное безрассудство. Он тронул ружье.

— Я убью кучу гончаров и вас первым, — произнес Томм чужим для собственных ушей голосом. — Я пришел за четверыми ми-туун, которых вы увели из Пеноплана. Набеги нужно прекратить. Вы, кажется, не понимаете, что мы можем вас наказать.

Вождь сложил руки за спиной, слова Томма, по всей видимости, не произвели на него никакого впечатления.

— Вы летаете, как птицы, но птицы мало что могут, только гадить на тех, кто внизу.

Томм вытащил ружье из чехла, прицелился в возвышавшийся в четверти мили от них валун.

— Смотри на эту скалу, — и разрывная пуля превратила гранит в осколки.

Вождь отпрянул назад, брови у него поднялись.

— По правде говоря, ты кусаешься больнее, чем я думал. Но…, — он показал на сомкнувшееся вокруг Томма кольцо гончаров, — мы убьем тебя прежде, чем ты успеешь как следует нашкодить. Мы, гончары, не боимся смерти, ибо смерть есть погружение в вечное созерцание из-под слоя стекла.

— Послушайте, — Томм настаивал. — Я пришел не за тем, чтобы угрожать, я хочу заключить с вами сделку. Мой начальник Ковилл приказал разрушить гору, взорвать пещеры, и я могу это сделать так же легко, как я разрушил скалу. — Гончары глухо заворчали. — Если вы причините мне зло, будьте уверены, вам это с рук не сойдет. Но я уже сказал, что пришел сюда против воли моего начальника и хочу заключить с вами сделку.

— Какую сделку ты можешь нам предложить? — презрительно спросил вождь. — Нас не интересует ничего, кроме нашего ремесла, — он подал знак, и не успел Томм и глазом моргнуть, как его схватили два дюжих гончара и выбили из рук ружье.

— Я могу открыть вам секрет настоящей желтой глазури, — в отчаянии крикнул Томм, — чистой, яркой, сверкающей желтой глазури, которая выдержит жар вашей печи!

— Пустые слова, — ответил вождь.

И с издевкой спросил:

— А что ты хочешь за эту тайну?

— Отпустите четверых ми-туун, которых вы только что похитили из Пенопла-на, и дайте слово впредь никогда не похищать людей.

Вождь внимательно выслушал, немного подумал.

— Как тогда мы будем готовить глазурь? — он говорил терпеливо, как будто объясняя ребенку общеизвестную истину. — Костная известь — одна из самых необходимых составляющих.

— Ковилл вам уже сказал, что мы можем предоставить неограниченное количество извести с любыми свойствами, какими пожелаете. На Земле тысячи лет занимаются гончарным делом, и мы знаем в нем толк.

Вождь вскинул голову.

— Это явная ложь. Смотри, — он пихнул ногой гамма-ружье Томма, — в этой штуке тусклый непрозрачный металл. Люди, владеющие глиной и светящимся стеклом, никогда не будут пользоваться таким материалом.

— Может быть, вы разрешите мне доказать, — предложил Томм. — Если я покажу вам, как делать желтую глазурь, вы заключите со мной сделку?

С минуту вождь испытующе смотрел на Томма. Потом с неохотой проговорил:

— Какой оттенок желтого ты можешь приготовить?

Томм криво улыбнулся.

— Я не гончар и не могу сказать наверняка, но я знаю химическую формулу, которая позволяет получить любой оттенок, от лучистого светло-желтого до ярко-оранжевого.

Вождь махнул рукой.

— Освободите его. Мы заставим его признать свое вранье.

Томм потянулся, расслабил мышцы, побывавшие в цепких руках гончаров. Нагнулся, поднял с земли гамма-ружье и под насмешливым взглядом вождя вложил его в чехол.

— Сделка такая, — сказал Томм, — я показываю вам, как готовить желтую глазурь и ручаюсь, что обеспечу в нужном количестве поставку извести. Вы отдаете мне ми-туун и клянетесь никогда не похищать в Пеноплане живых мужчин и женщин.

— Основное условие — желтая глазурь, — напомнил вождь. — Грязновато-желтую мы можем сами приготовить. Если у тебя получится чистый желтый цвет и он устоит в огне, тогда я согласен. Если нет, мы будем считать тебя обманщиком, и душа твоя поселится навеки в ничтожнейшем из сосудов.

Томм подошел к вертолету, снял прикрепленную к раме атомную бомбу, бросил на землю парашют. Взвалил на плечо длинный цилиндр и сказал:

— Ведите меня в гончарню. Я посмотрю, что можно сделать.

Не говоря ни слова, вождь повел его вниз по склону к длинному сараю, и они вошли в каменный проем в форме арки. Справа стояли ящики с глиной, у стены выстроились в ряд двадцать-тридцать гончарных кругов, посередине высились полки с еще не просохшими изделиями. Слева помещались кадки, еще были полки и столы. Из дверей доносился резкий, скрежещущий звук, очевидно, работала мельница. Вождь повел Томма налево, мимо столов для приготовления глазури, в самый конец сарая. Здесь были полки, уставленные разнообразными черепками, бочонками и мешками, помеченными непонятными Томму значками. В соседнем помещении Томм разглядел ми-туун. С удрученным покорным видом они сидели на скамье; их как будто никто не сторожил. Девушка подняла голову, увидела Томма, раскрыла рот от удивления. Она вскочила и в нерешительности остановилась в дверях, испугавшись сурового лица вождя. Томм сказал:

— Ты свободна, нам немножко повезло. — Потом повернулся к вождю. — Какие у вас есть кислоты?

Вождь показал на ряд керамических бутылей.

— Соляная, уксусная, плавикового шпата, из селитры, серная.

Томм кивнул, положил бомбу на стол, осторожно разобрал ее. Вытащив кусочек урана, он аккуратно разрезал обломок металла перочинным ножом на пять частей, разложил по фарфоровым тиглям и в каждый налил разную кислоту. В тиглях забурлили пузырьки газа.

Вождь наблюдал, скрестив руки на груди.

— Что ты хочешь сделать?

Томм отодвинулся и стал смотреть на кипящие тигли.

— Я хочу получить урановую соль. Дайте мне соду и щелок.

Наконец в одном из тиглей выпал в осадок желтый порошок, Томм схватил тигель и с торжествующим видом стал промывать порошок.

— Теперь несите простую глазурь.

Он налил глазурь в шесть лотков и добавил в них разное количество желтой соли. Сгорбившись от усталости, отошел назад и сделал знак рукой.

— Готово. Теперь испытайте ее.

Вождь отдал приказ, к ним подошел гончар с заваленным черепками подносом. Вождь приблизился к столу, нацарапал номер на первом лотке, окунул черепок в глазурь и пронумеровал его. То же самое он проделал со всеми остальными образцами. Один из гончаров загрузил черепки в небольшой духовой шкаф, прикрыл заслонку и разжег внизу огонь.

— Теперь, — сказал вождь, — в твоем распоряжении двадцать часов, за это время печь принесет тебе жизнь или смерть. Можешь провести его в компании своих друзей. Ты не уйдешь, мы будем хорошо тебя охранять.

Он резко повернулся и быстро пошел к выходу.

Томм направился в соседнюю комнату, где в дверях стояла Су-зен. Она радостно, естественным движением прильнула к нему. Время шло. В печи гудел огонь, кирпичи раскалились докрасна, потом пожелтели, потом раскалились добела, и потом огонь постепенно потух. Теперь черепки остывали, цвет уже установился, и Томм еле сдерживался, чтобы не вытащить кирпичи, служившие заслонкой. Стало темно; он задремал, но то и дело просыпался, Су-зен, прикорнула у него на плече.

Звук тяжелых шагов заставил его подняться и подойти к двери. Вождь отодвигал кирпичи. Томм приблизился и стал пристально смотреть. Внутри ничего не было видно, только белыми боками поблескивали черепки и сверху на них мерцало цветное стекло. Вождь достал из печи первый черепок. Наверху засохло грязное горчичного цвета пятно. Томм судорожно глотнул. Вождь ехидно улыбнулся. Вытащил другой черепок. Кучка коричневых пузырей. Вождь снова улыбнулся и извлек третий образец. Серая клякса. Вождь улыбнулся во весь рот.

— Ну, господин, твои глазури хуже первых попыток наших детей.

Он снова полез в печь. Ослепительный солнечный луч, казалось, озарил комнату. У вождя перехватило дыхание, гончары подались вперед, а Томм оперся о стену, чтобы не упасть.

— Желтая…

* * *
Когда Томм наконец вернулся в Управление, Ковилл метал громы и молнии.

— Где вы околачивались? Я послал вас по делу, которое занимает не больше двух часов, а вы пропали на два дня.

Томм сказал:

— Я отбил четверых ми-туун и заключил соглашение с гончарами. Набегам конец.

У Ковилла отвисла челюсть:

— Что?

Томм повторил.

— Вы не выполнили мое указание?

— Нет, — ответил Томм. — У меня возникла другая идея, и она оказалась лучше.

Глаза Ковилла превратились в тяжелые, горящие голубым пламенем угли.

— Томм, вы уволены, вы уволены из Управления межпланетных дел. Если человеку нельзя доверить выполнить приказ, грош ему цена как работнику. Собирайте вещи, следующей пассажирской ракетой вылетите на Землю.

— Как скажете, — проговорил Томм и повернулся, чтобы уйти.

— Сегодня ваш рабочий день до четырех часов, — холодно произнес Ковилл. — До этого времени вы обязаны мне подчиняться. Поставьте вертолет в ангар и положите бомбу на место.

— Бомбы больше нет, — сказал Томм. — Я отдал уран гончарам. Это было одно из условий соглашения.

— Что? — прорычал Ковилл, и глаза у него полезли на лоб. — Что?

— Вы слышали, что я сказал, — ответил Томм. — И если вы думаете, что было бы лучше взорвать все, что составляет для этих людей смысл жизни, вы сумасшедший.

— Томм, садитесь в вертолет, летите к ним и отберите бомбу. Без нее не возвращайтесь. Чертов проклятый недоумок, да с этим ураном они весь Пеноплан разнесут.

— Если вам нужен уран, — заявил Томм, — идите и возьмите его. Я уволен, я здесь не работаю.

Ковилл пялился на Томма и от ярости раздувался, как жаба. Слова застревали у него во рту. Томм сказал:

— На вашем месте я бы не будил лиха. Я думаю, пытаться забрать у них уран — дело опасное.

Ковилл повернулся, пристегнул к поясу пару гамма-ружей и гордо вышел. Томм услышал шум винта вертолета.

— Вот идет храбрец, — пробормотал про себя Томм. — Вот идет болван.

* * *
Прошло три недели. Су-зен взволнованным голосом объявила, что пришли гости, Томм выглянул и остолбенел: перед ним стоял вождь и за ним еще два гончара — суровые, грозные, в мрачных серых бурнусах. Томм вежливо поздоровался, предложил им сесть, но они не захотели.

— Я пришел в город, — начал вождь, — узнать, остается ли наше соглашение в силе.

— С моей стороны ничего не изменилось, — ответил Томм.

— Безумный человек пришел в поселок гончаров, — продолжал вождь. — Он сказал, что ты превысил полномочия, что наше соглашение незаконно и что он не позволит гончарам держать у себя тяжелый металл, который придает глазури цвет вечерней зари.

Томм спросил:

— Ну, а потом что?

— Потом началось кровопролитие, — быстро проговорил вождь. — Он убил шестерых отличных гончаров. Но это неважно. Я хотел узнать, действительно ли наше соглашение.

— Да, — сказал Томм. — Оно скреплено моим словом и словом моего главного начальника на Земле. Я разговаривал с ним, и он одобрил соглашение.

Вождь кивнул.

— В таком случае я принес тебе подарок. — Он махнул рукой, и один из гончаров поставил на стол Томма большую вазу, сияющую поразительным солнечным светом. — Безумный человек — счастливец, его душа вселилась в прекраснейшее стекло, которое когда-нибудь выходило из Великой печи.

Брови Томма поползли вверх.

— Вы хотите сказать, что кости Ковилла…

— Неистовая душа безумного человека придала сияние чудесной глазури. Он будет жить вовеки в завораживающем блеске…

Мюррей Лейнстер Эта земля останется свободной

Странная тяга к странствиям лежала в основе задуманного пришельцами с Антареса эксперимента по искусственному смещению экологического равновесия — но пещерные люди, понятное дело, ничего такого даже вообразить не могли. Этих простодушных дикарей ничуть не интересовала наука, да и все остальное тоже, за исключением собственных нехитрых потребностей. Жилищами им служили многочисленные пещеры и углубления в меловом массиве, вздымавшемся над рекой, что несла свои воды к западному морю через тот регион первобытной Европы, которому еще предстояло разломиться на Англию и Францию.

Когда космический корабль с Антареса объявился в небесах неподалеку от Шалопая, коротавшего время на торчащем из реки обломке скалы, тот был очень занят, тыча тупым деревянным копьем в лениво дрейфующий по течению косяк рыбы. Шалопай был слишком юн, худ, долговяз и неуклюж, чтобы осмелиться бросить вызов самому Одноухому, занимавшему главенствующее положение в иерархии взрослых мужчин племени. Этот Одноухий имел нешуточное намерение изгнать Шалопая из общины, а то и прикончить, если повезет, так что бедняге вечно приходилось быть настороже — и этот камень был единственным местом, где он мог насладиться чувством полной безопасности.

Юноша как раз исхитрился продырявить бок жирного ганоида, когда с берега донеслись жуткие вопли. Поспешно обернувшись, он увидел, как Кривая Нога — второй по старшинству взрослый мужчина — изо всех сил вприпрыжку скачет к своей пещере, в то время как Одноухий грубо сбрасывает с лестницы двух жен и троих ребятишек, чтобы первым укрыться в своей, прочие же члены общины с визгом и воем прячутся во все ближайшие щели.

Потом стало необычайно тихо.

Шалопай изумился. Не обнаружив на берегу ничего особенного, он перевел взгляд на венчающее меловые обрывы плато, потом быстро оглядел речные воды и дальний берег, но и там ничего особенного не нашлось. Конечно, оставались еще низколобые огры-людоеды, но приметить этих великанов чрезвычайно трудно… Распираемый любопытством Шалопай, привстав на цыпочки, завертел головой… и вдруг увидел корабль.

Тот имел вид гигантского овоида из полированного серебристого металла и медленно плыл по воздуху, сотней ярдов выше верхушек самых больших деревьев. Над водой яйцо сменило курс и столь же неспешно двинулось вверх по течению реки. Оно казалось идеально гладкой и не издавало ни малейшего звука. Его сияющие бока кривым зеркалом отражали реку в лесистых берегах, меловую гряду в темных дырочках пещер и весь окружающий ландшафт на много-много миль окрест — но этого Шалопай понять не мог: он видел лишь крапчато-полосатую шкуру, и все эти крапинки и полоски дергались и извивались самым устрашающим образом.

Окаменев в ожидании худшего, он не заметил ни выступающих из ужасного яйца тоненьких паутинообразных конструкций, ни крошечных трубочек, ходивших в них взад-вперед, словно приглядываясь, ни того, разумеется, что большая часть этих трубочек вперилась прямо в него… Но ничего не случилось. Серебряный овоид проплыл над рекой до самого поворота, а там продолжил путь по прямой и, перевалив через дальние холмы, пропал из виду.

Очнувшись, Шалопай подхватил копье, рыбу и поплыл к берегу, ликующими криками извещая соплеменников о том, что бояться больше нечего. Выбравшись из дыр, люди громко зароптали, но быстро смолкли, поскольку у них не было подходящих слов для обсуждения шокирующего инцидента. А через час о случившемся уже никто не вспоминал.

Тем временем Шалопай, кое-как обжарив свою добычу, принялся поспешно набивать желудок. Насытившись, он заметил наконец, что неподалеку стоит девушка по имени Ягодка, и на лице ее написаны одновременно смущение и вызов.

— Это очень большая рыба, — заметила она.

— Очень большая, — гордо подтвердил Шалопай. — И теперь мне нужна женщина, чтобы ее доесть. Он внимательно оглядел девушку с головы до ног. Эта Ягодка, должно быть из дочерей Одноглазого, но она миловидна, стройна и желанна настолько же, насколько ее папаша свиреп, толстобрюх, кривоног и волосат. Соблазнительная мыслишка закопошилась в его мозгу, и юноша призывно улыбнулся.

— Одноухий учуял запах рыбы и прислал меня за своей долей, — сообщила девушка с серьезным видом. — Что ему сказать? Что он станет женщиной, когда ее съест?

Юноша содрогнулся. Отослать дочь Одноухого назад с такими словами все равно что открыто вызвать папашу на смертный бой, а поскольку тот на двадцать лет старше и на добрых шестьдесят фунтов тяжелее Шалопая… Быстро схватив капающего жиром полусъеденного ганоида, он швырнул его Ягодке.

— Я даю эту еду тебе, — с достоинством произнес он. — Съешь сама или отдай Одноухому, мне все равно.

Девушка с привычной сноровкой поймала рыбу на лету, но прежде чем уйти, внимательно оглядела юношу с ног до головы. Взбираясь по лестнице к пещере Одноухого, она обернулась и удостоила его еще одним долгим взглядом. Именно в этот момент Шалопая обуяло пылкое желание незамедлительно отправиться на восток…

Для пещерных людей, вооруженных лишь деревянными дубинами и кое-как заостренными палками для ловли рыбы, любая прогулка была чревата непомерным и неоправданным риском. Даже волки — и те еще не научились бояться людей, не говоря уж о прочих излишне злобных и многочисленных представителях местной фауны, для борьбы с коими не существовало иного способа, кроме как поскорее добежать до ближайшего дерева. Так что отправиться путешествовать в одиночку мог только круглый дурак, а конкретно на восток — лишь безнадежный сумасшедший, ибо в тех краях изобилии водились саблезубые тигры.

Обдумав все как следует, Шалопай твердо решил, что никуда не пойдет, но странная тяга оказалась сильнее. Юноша боролся с собой уже полчаса, когда Ягодка снова вышла из пещеры, чтобы с помощью двух камней наколоть орехи на ужин Одноухому, чьи зубы давно не справлялись с такой трудной задачей. Глядя на нее во все глаза, Шалопай заметил, что девушка то и дело бросает в его сторону мимолетные взгляды… и тут его, наконец, осенило!

Приглашающего жеста Ягодка словно бы не заметила, однако ровно через минуту, как она встала с места и направилась к реке, чтобы бросить в нее пригоршню ореховой скорлупы. Остановившись у воды, она оказалась всего в нескольких шагах от Шалопая, чем последний не преминул воспользоваться.

— Я ухожу на восток, — сообщил он вполголоса. — Хочу подыскать пещеру получше, чем в здешних местах.

Девушка зыркнула на него глазами и, не сказав ни слова, вернулась к созерцанию реки.

— У меня будет новая, прекрасная пещера, — вкрадчиво продолжил Шалопай. — Много места для сна. Очень много места для забав.

Ягодка опять зыркнула глазами, и тогда он отчаянно бухнул:

— А потом я вернусь и заберу тебя с собой!

У пещерных людей имущественные права на женщин блюлись крайне пунктуально и распространялись не только на жен, но и на дочерей. Так что узнай Одноухий о столь бесцеремонном покушении на его собственность Шалопаю наверняка не сносить бы головы, однако девушка не стала плакать и кричать, не побежала жаловаться отцу — и взволнованный юноша ощутил прилив неимоверной гордости. Постояв еще немного, Ягодка вздохнула и, осчастливив правонарушителя робкой, слегка испуганной улыбкой, пошла назад к своим орехам.

Это было все, но и того вполне хватило, чтобы через полчаса Шалопай с романтическим пылом в сердце и деревянной дубинкой в руке — отважно выступил в поход.

Как и следовало ожидать, поиски пещеры для обустройства семейного очага вылились в серию малоприятных приключений. Несколько раз ему пришлось спасаться на деревьях и один раз — под водой, а на закате, когда он облюбовал себе дубок для ночлега и уже забрался на половину его высоты, на крепкой ветке прямо у него над головой обнаружилось нечто вроде каната толщиной с человеческое бедро. Юноше удалось спуститься на землю, не потревожив гигантской змеи, после чего пробежал без остановки никак не менее трех миль, прежде чем осмелился влезть на другое дерево. Однако он не забыл перед сном составить в уме полный перечень дневных происшествий — и аранжировал их в героическом стиле, имея в виду восхитить этой сагой свою возлюбленную Ягодку.

С рассветом Шалопай продолжил путь. Он задержался было на усыпанной черникой полянке, но что-то крупное и мохнатое, недовольно рявкнув, заворочалось в соседних кустах. Ближе к полудню до его ушей донесся далекий (но от того не менее ужасный) низкий вибрирующий звук, который мог быть только рыком саблезубого. Шевелюра юноши немедленно встала дыбом, но тут раздался какой-то звонкий хлопок (ничего подобного он раньше не слышал), и жуткий рев резко оборвался. Это было странно и очень страшно, но желание идти на восток отчего-то не уменьшилось.

Напротив, чем дальше Шалопай уходил от родимых пещер, тем сильнее ощущал властную тягу, хотя с лесными обитателями, очевидно, ничего подобного не происходило. Белки весело скакали с ветки на ветку, а чудовищных размеров лось с гигантскими разветвленными рогами, презрительно глянув на человека, не позаботился даже сдвинуться с места. Юноша обошел величественное животное на почтительном расстоянии, понимая, что булыжником — единственным метательным оружием его племени — эту норовистую гору мяса не прошибешь.

Лес кончился, потянулась каменистая местность, потом появились меловые скалы, в которых Шалопай углядел несколько весьма многообещающих пещер — но тяга была уже так сильна, что он не мог остановиться и вынужден был продолжить путь. Немного погодя он учуял резкий мускусный запах крупного хищника и в ужасе пустился наутек… но лишь мысленно, в то время как его ноги продолжали отмеривать шаг за шагом все в том же направлении. Он шел и шел, как одержимый, пока не обратился в бездумный шагающий автомат со обожженной солнцем кожей и пустыми стеклянными глазами — так что любой хищник, подвали тому удача набрести на зачарованного Шалопая, смог бы пообедать без всяческих хлопот.

Он даже не споткнулся, когда впереди замаячил проплывший давеча над его головой серебристый овоид. С бесстрастным лицом, не моргнув и глазом, юноша продолжал маршировать к космическому кораблю, чья сияющая зеркальная поверхность все так же отражала окрестный пейзаж и по-прежнему казалась идеально гладкой, ибо нити поддерживающих сканирующие трубочки конструкций были неправдоподобно тонки.

Стоя тупым концом вниз на обломках сокрушенных при посадке могучих дубов, вздымая острый конец втрое выше верхушек самых высоких древесных исполинов, чудовищное серебряное яйцо выглядело еще более чудовищным, чем в воздухе. И этот космический корабль, с виду никак не менее тридцати этажей в высоту и с городскую площадь в поперечнике, покоился в абсолютном молчании, не выказывая ни малейшего намека на жизненную активность в своем обширном чреве. Юноша, который все равно что ослеп и оглох, шел прямо на яйцо и уже вступил в его гигантскую тень, когда непреоборимая тяга вдруг улетучилась без следа. Незамедлительно очнувшись и впав в панический ужас, он издал душераздирающий вопль и бросился бежать, однако через каких-нибудь двадцать шагов споткнулся и упал, ибо тяга возобновилась. Поднявшись на ноги, он покорно замаршировал к кораблю, но тяга опять исчезла, и он снова помчался прочь, однако через каких-нибудь двадцать шагов…

Вернувшись к яйцу в десятый раз, Шалопай никуда не побежал, а застыл на месте, сотрясаемый крупной дрожью подобно загнанному зверю. Немного успокоившись, он исподтишка огляделся и, заметив на зеркальном боку овоида свое собственное отражение. Принял его за другого пленника, он хрипло вскрикнул и замахал руками, но кривляющийся образ не отозвался ни единым звуком — и юноша отвернулся, потеряв к нему всякий интерес.

Через какое-то время он заметил вдали приближающийся к кораблю предмет. Где-то рядом раздался негромкий непонятный звук, и огромный выпуклый сегмент обшивки откинулся вниз, а из образовавшего отверстия выплеснулся поток мутноватой воды, сильно пахнущей океаном. Плывущее к овоиду небольшое транспортное средство держалось в шести футах от земли; на нем громоздились несколько странных фигур — и внушительная груда полосатого меха, которая могла быть только саблезубым тигром. Юношу опять затрясло, но с места он не сдвинулся, понимая, что удрать все равно не удастся.

Прежде чем летающая машина исчезла в отверстии, с нее спустились две фигуры и приблизились к Шалопаю, который демонстративно взмахнул дубинкой, но атаковать чужаков не осмелился. Антаресиане разглядывали его с неподдельным интересом. На них были раздутые резиновые комбинезоны и твердые шлемы с прозрачными окошками для глаз, и было заметно, что внутри одежды находится вода. Потом один из пришельцев наставил на него тоненькую трубочку, и в голове Шалопая неожиданно зазвучали слова.

/ МЫ ВИДЕЛИ ТЕБЯ ВЧЕРА НА КАМНЕ ПОСРЕДИ РЕКИ И ПОЗВАЛИ СЮДА / МЫ ХОТИМ ТЕБЕ ПОМОЧЬ /

Другая фигура тоже наставила на него свою трубочку, и раздался другой голос, точь-в-точь походивший на первый (тембр чужой речи определял мозг самого Шалопая, с грехом пополам переводивший в слова непосредственные ментальные импульсы).

/ ПОСЛУШАЙ ЧЕЛОВЕК / МЫ ПРИЛЕТЕЛИ С ДАЛЕКОЙ ЗВЕЗДЫ ЧТОБЫ НАЙТИ ПОДХОДЯЩИЕ ДЛЯ НАШЕГО НАРОДА МИРЫ / ЭТА ПЛАНЕТА НАМ ВПОЛНЕ ПОДХОДИТ ПОСКОЛЬКУ ЗДЕСЬ МНОГО ВОДЫ / СУША НАМ НЕ НУЖНА И ПОТОМУ МЫ НЕПРОЧЬ ПРОЯВИТЬ МИЛОСЕРДИЕ К ЕЕ ОБИТАТЕЛЯМ / У ЛЮДЕЙ ЕСТЬ ОГОНЬ /

// ДА ИЛИ НЕТ //

Мозг Шалопая ответил утвердительно, живо представив процедуры разведения костра и приготовления пищи, и эти мысли, судя по всему, весьма заинтересовали пришельцев.

/ ТЫ РАЗУМЕН / с оттенком удовлетворения продолжил первый / ЭТО ХОРОШО / У НАС ВОЗНИКЛА ИДЕЯ ПРОВЕСТИ ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ / КАКИМ ОБРАЗОМ ТВОЙ НАРОД ДОБЫВАЕТ ПИЩУ //

Шалопай понял лишь последнюю фразу, и в мозгу его замелькали яркие картинки: орехи и ягоды, рыба, которую бьют деревянным копьем, ракушки — за ними ныряют в воду, белки и кролики — их можно подшибить камнем, если повезет… А заодно он вспомнил Одноухого, который обжирается каждый день за счет соплеменников и который вытребовал у него, Шалопая, с таким трудом добытого ганоида.

/ ЭТО НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ // с оттенком изумления произнес второй голос / МЫ НАУЧИМ ТЕБЯ ДОБЫВАТЬ СТОЛЬКО ЕДЫ СКОЛЬКО ТЫ ПОЖЕЛАЕШЬ / МЫ ПОКАЖЕМ КАК СЛЕДУЕТ ЗАЩИЩАТЬСЯ ОТ ОПАСНЫХ ЖИВОТНЫХ / НАМ КРАЙНЕ ИНТЕРЕСНО УЗНАТЬ ЧТО ПОЛУЧИТСЯ В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОДОБНОГО ЭКОЛОГИЧЕСКОГО ДИСБАЛАНСА / ПОДОЖДИ МЫ ВЕРНЕМСЯ /

Обе фигуры, висевшие перед ним не касаясь земли, поплыли к овоиду и ловко нырнули в люк. Тот сразу закрылся, и послышались свистящие и журчащие звуки, которые наш современник не затруднился бы соотнести с работой механизмов водяного шлюза — но для дикаря сей акустический феномен, разумеется, ничего не означал.

Юноша терпеливо ждал уже несколько часов, как вдруг заметил огромного лося, целеустремленно марширующего прямо к кораблю. Когда до яйца осталось около пятидесяти ярдов, исполин, вздрогнув, резко развернулся и бросился бежать, однако притормозил и вновь повернул к кораблю, но не дойдя до него каких-нибудь пятидесяти ярдов… Шалопай таращился на это поучительное зрелище широко раскрытыми глазами.

Но тут прискакали кролики — десятки, сотни кроликов! — и вся орава в панике заметалась взад-вперед на узкой полоске земли, кольцом охватывающей гиганское зеркальное яйцо. Потом снова открылся люк (опять полилась вода и запахло морской солью), и появились пять или шесть пришельцев. Юноша услышал обрывки их мысленной речи даже раньше, чем те подплыли к нему и наставили свои трубочки.

/ ЭКСПЕРИМЕНТ НА СУШЕ НИЧУТЬ НЕ ПОМЕШАЕТ…/ НО ЭТО ЖЕСТОКО…/ НЕОГРАНИЧЕННОЕ ПОТРЕБЛЕНИЕ…/ ПРЕЖДЕВРЕМЕННО ИСЧЕРПАЮТ РЕСУРСЫ…/ ЧТО БУДЕТ С ИХ ПОТОМКАМИ…/ МОЖНО ВСТРОИТЬ В ЭКОБАЛАНС ОГРАНИЧЕНИЯ НА РОЖДАЕМОСТЬ…/ ДА ПУСТЬ ВЫМИРАЮТ КАКОЕ НАМ ДЕЛО…/ НЕ СКАЖИТЕ А ОБЩЕПЛАНЕТАРНАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ…/ ЛЮБОЙ НЕУЧТЕННЫЙ ФАКТОР МОЖЕТ ПОЛНОСТЬЮ ОБЕСЦЕНИТЬ РЕЗУЛЬТАТЫ…/

Будучи дикарем из племени пещерных людей, Шалопай впервые в жизни столкнулся с абстрактными идеями, но поскольку это были мысли, он воспринимал их и даже как-то по-своему понимал, считая, однако, пустым сном, не имеющим к нему самому ни малейшего касательства. Чужаки поставили перед ним вещицу вроде коробки, которую он принял за камень, с отметиной вроде цветного пятна, в котором он после внимательного изучения признал наконец сильно уменьшенную фигуру человека. Это была первая картинка, которую увидел Шалопай. Собственно говоря, это было его собственное изображение, послужившее ключевым элементом той тяги, что вела его к кораблю пришельцев.

Потом мысленные голоса начали рассказывать ему про камень, который на самом деле был коробкой.

/ ЭТО УСТРОЙСТВО ДЛЯ ПРОЕКЦИИ ЖЕЛАНИЙ / ПОСКОЛЬКУ ТЫ ВСЕГО ЛИШЬ ЧЕЛОВЕК МЫ СДЕЛАЛИ ТАК ЧТО АППАРАТ ПРОЕЦИРУЕТ ТОЛЬКО ОДНО ЖЕЛАНИЕ / ЭТА ПРОЕКЦИЯ ПРИВОДИТ ЖИВОЕ СУЩЕСТВО К ТОМУ МЕСТУ ОТКУДА ОНА ИСХОДИТ / КОГДА МЫ НАСТРОИЛИ АППАРАТ НА ТЕБЯ ТЫ ПОЖЕЛАЛ ПРИДТИ СЮДА И ПРИШЕЛ /

Мозг Шалопая с трудом усваивал эту информацию, но голоса были очень терпеливы.

/ ХОТЯ УСТРОЙСТВО ПРОЕЦИРУЕТ ТОЛЬКО ОДНО ЖЕЛАНИЕ ЕГО НАСТРОЙКУ МОЖНО ИЗМЕНИТЬ / МЫ СДЕЛАЛИ ТАК ЧТО С ЭТИМ СПРАВИТСЯ ДАЖЕ ЧЕЛОВЕК / ВСТАНЬ ПОБЛИЖЕ И ДУМАЙ О КОНКРЕТНОМ ЖИВОТНОМ / ТОГДА АППАРАТ НАСТРОИТСЯ НА ВСЕХ ЖИВОТНЫХ ЭТОЙ ПОРОДЫ И ВНУШИТ ИМ ЖЕЛАНИЕ ЯВИТЬСЯ ТУДА ГДЕ ОН НАХОДИТСЯ / ТО ЕСТЬ В ЛЮБОЕ МЕСТО ГДЕ БЫ ТЫ И АППАРАТ НИ НАХОДИЛИСЬ /

Юноша ненароком вспомнил саблезубого и содрогнулся. Голоса в его мозгу заговорили поспешно и убедительно:

/ НЕ БЕСПОКОЙСЯ МЫ ВСЕ ПРЕДУСМОТРЕЛИ / ВЗГЛЯНИ ВОТ ИЗОБРАЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА / СМОТРИ НА НЕГО И ТЫ БУДЕШЬ ДУМАТЬ ТОЛЬКО О ЧЕЛОВЕКЕ И АППАРАТ ПОЗОВЕТ К ТЕБЕ ТОЛЬКО ЛЮДЕЙ / А ВОТ ЛОСЬ / ПОЛОЖИ ЛИСТОК С КАРТИНКОЙ РЯДОМ С СОБОЙ И СМОТРИ НА НЕЕ И ТВОИ МЫСЛИ НАСТРОЯТ АППАРАТ КАК ТРЕБУЕТСЯ / А ВОТ КРОЛИКИ…/

Шалопай не на шутку перепугался. Много белок и кроликов, которых можно убить камнем? Это очень хорошо! Но лось?! Что человеку делать с лосем?..

/ НУ РАЗУМЕЕТСЯ МЫ СНАБДИМ ТЕБЯ СРЕДСТВАМИ ЗАЩИТЫ ОТ ЖИВОТНЫХ / суховато произнес один из голосов / ЕСЛИ КОНЕЧНО ТЫ СПОСОБЕН ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ НАШИМИ ПОДАРКАМИ / МЫ ИЗГОТОВИЛИ КОПЬЯ С КАМЕННЫМИ НАКОНЕЧНИКАМИ ЧТОБЫ УБИВАТЬ КРУПНУЮ ДОБЫЧУ / ВОЗМОЖНО ТЫ НАУЧИШЬСЯ ДЕЛАТЬ ИХ САМОСТОЯТЕЛЬНО / СВЕРХ ТОГО…/

Голос все говорил и говорил — сперва о луке и стрелах, потом о каменном ноже, потом… Все инструменты, за исключением гипнотического устройства, были специально сконструированы так, чтобы принцип их действия мог усвоить самый примитивный разум.

/ ТВОЙ МИР ИЗБРАН ДЛЯ БУДУЩЕЙ КОЛОНИЗАЦИИ / МЫ РАЗВЕДЧИКИ И БУДЕМ ИЗУЧАТЬ ЕГО ПРИМЕРНО СОТНЮ ВАШИХ ЛЕТ / В КОНЦЕ ЭТОГО СРОКА МЫ НАДЕЕМСЯ УВИДЕТЬ ПЕРВЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ЭКСПЕРИМЕНТА / ПОТОМ МЫ УЛЕТИМ ДОМОЙ А КОГДА ВЕРНЕМСЯ ТО ОЦЕНИМ ОТДАЛЕННЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ НАШИХ ДАРОВ ЧЕЛОВЕКУ / В КОНЦЕ КОНЦОВ ЧТО БЫ ТАМ НИ СЛУЧИЛОСЬ НА СУШЕ ЭТО НИКАК НЕ ПОМЕШАЕТ НАМ ИСПОЛЬЗОВАТЬ МОРЯ И ОКЕАНЫ /

Тут протестующе вмешался другой голос, говоря о том, что человеку следует предоставить право отказаться от эксперимента. Помолчав, инструктор продолжил тем же сухим тоном:

/ ИСПОЛЬЗУЯ НАШИ ДАРЫ ЛЮДИ СМОГУТ РАЗМНОЖАТЬСЯ БЕЗ ВСЯКИХ ОГРАНИЧЕНИЙ / МЫ ПОЛАГАЕМ ЧТО СО ВРЕМЕНЕМ ВАШ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РОД ЗАПОЛОНИТ ВСЮ СУШУ И УНИЧТОЖИТ ВСЕХ СЪЕДОБНЫХ ЖИВОТНЫХ, А В ИТОГЕ УНИЧТОЖИТ САМ СЕБЯ / И ВСЕ ЖЕ МЫ НЕ ВПОЛНЕ УВЕРЕНЫ / КРАЙНЕ ЛЮБОПЫТНО УЗНАТЬ ЧТО ПРОИЗОЙДЕТ НА САМОМ ДЕЛЕ / НО ТЫ МОЖЕШЬ ОТКАЗАТЬСЯ ЕСЛИ ХОЧЕШЬ /

Юноша моргнул. До него дошел общий смысл сказанного, но поскольку Шалопай был человек и дикарь, радужная перспектива немедленного изобилия затмила в его глазах все грядущие дурные последствия. Ему было очень страшно, но если он хоть в чем-то был непоколебимо уверен, так это в том, что желает заполучить всю еду, какая только существует на свете… Здесь и сейчас!

Так что сухой голос продолжил свои инструкции. В конце концов Шалопай все понял про копье — и наивно изумился. А уразумев принцип стрельбы из лука, он пришел в неописуемый восторг и воспылал желанием незамедлительно опробовать на практике все эти восхитительные новые вещи. Чужаки, как он чувствовал, тоже были очень, очень довольны…

Но вот, наконец, фигуры вернулись в водяной шлюз, люк опять закрылся, и юноша остался в одиночестве, любовно поглаживая подаренное ему оружие. С тихим звуком сдвинулся еще один сегмент обшивки, за которым оказался иллюминатор. Это была огромная выпуклая пластина прозрачного материала, а за ней плавали в воде антаресиане — уже без привычных резиновых костюмов и внимательно за ним наблюдали.

По уши напичканный инструкциями, Шалопай с видом знатока осмотрел искусно сработанный кремневый наконечник, а потом, перехватив древко так, как его учили, воинственно потряс копьем. Он вспомнил, что ему и раньше попадались на глаза заостренные обломки камней и что камень можно разбить, если долго стучать по нему другим камнем, и подумал, что, наверное, и сам бы мог…

Но Шалопай, как мы помним, был дикарем, и конструктивные мысли немедленно вылетели у него из головы, стоило лишь взглянуть на сотни, если не тысячи, мечущихся в заколдованном кольце длинноухих кроликов. Сглотнув голодную слюну, юноша бросился к зверькам и устроил такую чудовищную бойню, что вскоре ему почти наскучило это несложное занятие. И тогда он обратил внимание на гигантского лося…

Прикончив лесного исполина на пути к космическому кораблю, куда того влекла неодолимая гипнотическая тяга, Шалопай чуть не рехнулся от счастья и гордости. Сперва он вдоволь наелся теплого сырого мяса, потом смело вернулся к кораблю и, усевшись на корточки рядом с подаренной ему коробкой, нахмурил лоб и принялся усердно думать о Ягодке. Как и следовало ожидать, черезминуту-другую его мысли с неизбежной закономерностью соскользнули на Одноухого, а там и на остальных соплеменников… Тогда, опьяненный собственным триумфом, юноша пылко пожелал, чтобы пещерные люди — все до единого! — стали восторженными свидетелями его невиданных деяний.

И они пришли.

Ягодка вспомнила, что Шалопай ушел на восток, и захотела последовать за ним. Одноухого потянуло прогуляться на восток потому, что в его неповоротливом мозгу тамошние места стали настойчиво ассоциироваться с огромной грудой свежего мяса. Женщинам тоже захотелось на восток, и чтобы оправдать это стремление, они решили, что так будет лучше для детей. Мужчины же… Короче говоря, вся колония разом снялась с места и дружно замаршировала в восточном направлении.

Правда, до яйца добрались не все. Кривая Нога пал смертью храбрых, защитив своего младшего отпрыска от гигантской гиены. Одна из женщин отстала от процессии, и хотя другие услышали ее отчаянный визг, вернуться назад никто не смог. Уже на последней миле, когда люди двигались как автоматы, куда-то подевался маленький мальчик, но остальные пещерники слаженно промаршировали до самого корабля, где и были освобождены от тяги на глазах безудержно ухмыляющегося героя дня.

Тут же, разумеется, началась паника и неразбериха, так что жаждущему побахвалиться Шалопаю пришлось хватать и удерживать силой то одного, то другого соплеменника. Но в конце концов пещерные люди все же уразумели главное… Еда! Много еды!! Очень много еды!!!

Одноухий аж распустил слюни, когда юноша небрежным жестом швырнул ему здоровенный шмат лосятины, и с утробным рычанием поспешно вгрызся в подарок, по привычке бросая вокруг себя злобные, подозрительные взгляды. Но пищи хватило на всех, и с большим избытком. Кроме того, имелось еще и оружие — новоявленный триумфатор раздавал его щедрой рукой. Дети принялись бить кроликов отличными новыми копьями. Женщины начали свежевать тушки острыми кремневыми ножами.

Тем временем народ все подходил и подходил. Это были совсем чужие люди, но к счастью, соплеменники Шалопая настолько объелись, что попросту поленились напасть на них и убить. Сперва они покатывались со смеху, глядя, как незнакомцы бестолково мечутся взад-вперед, потом ловили их, объясняли положение вещей и предлагали еду. Накормленным горделиво демонстрировали новое оружие, и те охотно примеривались к нему. Поскольку живой добычи уже сильно поубавилось, Шалопай призвал очередную партию животных — для демонстрации прогрессивных методов охоты и одновременно рачительного пополнения пищевых ресурсов. Да уж, что и говорить… Такого веселья, такой повальной обжираловки не бывало еще за всю коротенькую историю человечества! И на всю эту суматоху с чувством глубочайшего удовлетворения взирали из иллюминатора плавающие в воде пришельцы с Антареса.

К концу второго дня прибыло еще человек пятьдесят, и каждый из них на глазах у чужаков сожрал в один присест неимоверное количество еды. На третий день гигантский зеркальный овоид совершенно неожиданно и абсолютно беззвучно снялся с места и, всплыв на высоту около тысячи футов, устремился на запад — к океану, который и был главной целью антаресианской экспедиции.

Пещерники, разумеется, опять впали в панику, но Шалопай, который больше ничего не боялся, быстро подбежал к коробке по имени Камень-Скликающий-Зверей и опробовал новую картинку: вскоре появилось стадо грациозных пятнистых оленей, прикончив которых, присутствующие совершенно успокоились. Всеобщая обжираловка могла бы, наверное, продолжаться до бесконечности, но Шалопай был дикарем — а значит, заботился о последствиях своих поступков не более, чем малое дитя. И в конце концов он собрал вокруг себя столько съедобных животных, что за ними неизбежно явились визитеры, которых никто не звал…

Заслышав грозный рев пещерного медведя, люди поспешно расхватали оружие и ту еду, какую могли унести, и в ужасе пустились наутек. Большинство разбежалось в разные стороны, но все сородичи Шалопая с примкнувшими к ним попутчиками дружно побежали в одном направлении — к старым добрым пещерам в меловом массиве над рекой. Пыхтящих марафонцев возглавлял длинноногий Шалопай, крепко прижимая к груди Камень-Скликающий-Зверей.

Новые члены общины начали поглядывать на Ягодку, но наш герой быстро отвадил назойливых ухажоров, а сама девушка решительно ткнула копьем особо рьяного дуболома, посмевшего замахнуться дубинкой на ее возлюбленного. Тем не менее, когда Шалопай, подыскав наконец очень уютную пустую пещеру, тащил ее туда за волосы — согласно лучшим традициям родимого племени, горластая Ягодка вопила и визжала так, что переполошила всю деревню.

Но папаша Одноухий не пришел ей на помощь. Он сладко спал, расправившись с увесистым куском нежной оленины, и едва-едва разлепил один глаз, чтобы воочию узреть беззаконное похищение его собственной дочери из-под его собственного носа. Потом он закрыл глаз и повернулся на другой бок. Этот Одноухий прекрасно знал, что Ягодка без излишних размышлений пырнет кремневым ножом любого кретина, которому вздумается помешать Шалопаю затащить ее в свою новую пещеру.

Итак, Шалопай с Ягодкой поженились и зажили душа в душу — но эксперимент на этом не закончился.

Те люди, что пришли на зов гипнотического аппарата пришельцев, а после разбежались в разные стороны, получили и унесли с собой новое, совершенное и доселе невиданное оружие. Они рассеялись по обширной территории, где проживали другие люди, не имевшие ни сверхсовременных копий, ни высокофункциональных ножей. И разумеется, местные жители стали нападать на новоприбывших, пытаясь убить их и завладеть драгоценным и крайне редким оружием. Но оказалось, что сделать это не так-то просто, ибо обладатели копий с кремневыми боеголовками (которые действительно кололи) и кремневых ножей (которые действительно резали) имеют огромное, да что там, просто колоссальное преимущество над теми, у кого их нет! И очень скоро всем стало ясно, что человек, которому удалось освоить такую сверхвысокую технологию, как лук и стрелы, имеет наилучшие шансы взять в жены самых лучших женщин и оказать наибольшее и, в конечном счете, решающее влияние на умы и души подрастающего поколения.

Неудивительно, что каждый, кто видел чудесное оружие или хотя бы слышал о нем, страстно желал заполучить его в свою собственность. Но поскольку каждый жаждущий был человек и дикарь, ему и в голову не приходило смастерить предмет своего вожделения своими собственными руками — и каждый пытался раздобыть его непосредственно у Шалопая или, на худой конец, у его удачливых соплеменников.

Сперва они в простоте душевной открыто приходили к меловым скалам и с наивной жадностью клянчили у пещерников новое оружие. И поначалу польщенный Шалопай бывал изумительно щедр, но вскоре — обнаружив, что запасы обработанных камней стремительно иссякают — сделался столь же изумительным скрягой. Бесчисленные завистники впали в отчаяние. Правда, кое-кому удавалось прихватить то плохо лежавший наконечник копья, то стрелу, однако неумолимый Шалопай (он был теперь признанным вождем племени, ибо Одноухий так разжирел, что не годился уже для охоты и драки) решительно воздвиг Кремневый Занавес, самолично очертив границы территории, куда посторонним был вход воспрещен.

Тогда беззаветные поклонники технического прогресса избрали тактику тайных набегов. Некоторые, невзирая на любые опасности, неделями добирались до мелового массива, чтобы под покровом ночи на брюхе форсировать границу запретной зоны в безумной надежде наткнуться на случайно оброненный нож или наконечник стрелы. И многие, надо признать, изрядно поднаторели в воровском искусстве…

Кончилось тем, что у Шалопая сперли его собственное копье, которое тот на минуточку оставил у входа в свою персональную пещеру. Это сделал посередь бела дня невесть откуда материализовавшийся худосочный юнец незнаемого роду-племени. Схватив драгоценное оружие, воришка незамедлительно сиганул вниз головой с обрыва в реку и плыл под водой до тех пор, пока не выбрался из радиуса уверенного обстрела запущенными вручную булыжниками. Поскольку стрелы с кремневыми наконечниками были слишком дороги, чтобы губить их в реке, наглец благополучно избегнул справедливого возмездия.

Надо было что-то делать. Шалопай никак не мог обходиться без копья. Ягодка, которая за полгода супружества успела перенять манеры других замужних женщин, визгливо пилила его за преступную халатность. У Шалопая начало звенеть в ушах. Тогда он встал с семейного ложа и мрачно удалился в самый дальний закуток пещеры, дабы без помех обдумать проклятую проблему. В самом дальнем углу стоял Камень-Скликающий-Зверей. С горечью созерцая его, молодой супруг вспомнил, как и от кого получил столь ценный подарок.

И тут Шалопай, этот пещерный человек и дикарь, разрешил свою личную проблему таким способом, что — сам того не подозревая — раз и навсегда определил судьбу всего рода человеческого…

Тем временем экспедиция с Антареса, в чьи обязанности вменялось составление стандартного комплекта географических карт для будущих колонистов, работала в самом центре Тихого океана. Антаресианская цивилизация, чтоб вы знали, существовала уже более ста тысяч лет и была чрезвычайно продвинута в техническом отношении. Чего никак нельзя было сказать о пещерных людях, которые только-только получили от пришельцев каменные ножи, копья и луки со стрелами — да и то в порядке эксперимента. И какое разумное существо могло бы предположить, что на самого обычного дикаря вдруг снизойдет гениальное озарение? Но это произошло. И это было самое блестящее озарение за всю историю человечества — настоящую, прошлую и будущую!

(Страшно подумать, что могло случиться с нашей родной планетой, не будь Шалопая… Земля стала бы колонией Антареса. Жалкие твари, называющие себя людьми, кое-как прозябали бы на ненужных пришельцам континентах.)

Присев на корточки подле антаресианского аппарата, юноша мысленно представил фигуры в резиновых костюмах, наполненных водой. Потом он вспомнил, как выглядели чужаки, когда плавали в гигантском аквариуме, которым был их космический корабль, подглядывая за пещерными людьми через огромный выпуклый иллюминатор. От тяжких умственных усилий у Шалопая разболелась голова, и он позвал Ягодку, чтобы та помогла ему думать.

Ягодка была очень недовольна, поскольку тот отвлек ее от важных хозяйственных дел, и не без превосходства напомнила супругу, что для должной концентрации мысли ему необходимо смотреть на картинку. Надо сказать, пещерная ребятня испокон веку обожала, приложив ладошку к плоскому камню, старательно обводить ее угольком или жирной красной глиной, а Шалопай, который был еще очень молод, не забыл, как это делается. И в конце концов ему удалось изобразить чужаков на стене собственной пещеры — такими, какими он их себе представлял.

Ягодка пришла посмотреть, однако первый шедевр земного искусства ей не понравился, и тогда она тоже взяла уголек и принялась деловито править рисунок. Тут в пещеру ввалился Одноухий, который прекрасно отобедал, отлично выспался и потому решил навестить дочку и зятя. Его красноватые острые глазки сразу углядели непростительные погрешности в представленной на обозрение картине, на что он, вполне естественно, не замедлил торжествующе указать (да-да, это и был первый на Земле критик-искусствовед!).

На звуки перебранки сбежались прочие члены общины. Одни, присоединившись к Одноухому, стали отпускать глубокомысленные замечания, другие, вникнув в суть дела, тоже схватили по угольку, чтобы накорябать собственные варианты. Так начался продолжительный артистический штурм, за все время которого все художники и все зрители беспрерывно думали только об антаресианах.

И конечно, пришельцы не могли не почувствовать гипнотической тяги… Должно быть, поначалу она была пренебрежительно мала, но по мере того как пещерные люди сверяли свои воспоминания и в муках творчества рождалась истина, эта тяга делалась все сильнее и сильнее, а под конец, когда аппарат настроился как надо, стала совершенно непреодолимой. Так что в должное время на западном небосклоне появился серебристый овоид; он приближался к деревне очень быстро и целеустремленно и через несколько минут опустился на меловое плато, в чьих изрытых дырами обрывах гнездились Шалопай и его соплеменники. Приземлившись, антаресианский корабль оказался в мертвой зоне, где гипнотическая тяга не действует, и его команда, очнувшись, немедленно стартовала — но тут же подпала под влияние собственного устройства, и корабль вернулся; снова поднялся — и снова вернулся, поднялся — вернулся… Опустившись на плато в десятый раз, огромное яйцо застыло в неподвижности.

Сияющий Шалопай поспешил навстречу инопланетным благодетелям. Фигуры в резиновых костюмах выбрались из водяного шлюза, и два чужака повернулись к нему, делая угрожающие жесты. В мозг Шалопая ворвались раздраженные голоса, и один из них сурово произнес:

/ ЧЕЛОВЕК / ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА ИСПОЛЬЗОВАТЬ НАШ ПОДАРОК ПРОТИВ НАС /

— Моим людям нужны новые копья, — объяснил Шалопай, продолжая радостно улыбаться. — И луки, и стрелы, и ножи. Потому мы вас и позвали. Дайте нам еще.

В голове его зажужжал целый рой сердитых мыслей, и юноша недоумевающе уставился на собеседников. Остальные антаресиане тоже приблизились к нему, так что Шалопай начал понемногу разбирать их безмолвный разговор.

/ НАМ НЕ УДАСТСЯ ПОКИНУТЬ МЕРТВУЮ ЗОНУ ПОКА ОНИ НЕ ПЕРЕСТАНУТ ДУМАТЬ О НАС / проговорил взволнованный голос, а нервный яростно взвизгнул / МЫ НЕ МОЖЕМ ДОПУСТИТЬ ЧТОБЫ НАМИ КОМАНДОВАЛИ ТУПЫЕ ЖИВОТНЫЕ / УБИТЬ ИХ ВСЕХ И НЕМЕДЛЯ / ТИХО ТИХО / вмешался третий, рассудительный голос / НАДО УНИЧТОЖИТЬ АППАРАТ ТОЛЬКО И ВСЕГО / В КОНЦЕ КОНЦОВ ЭКСПЕРИМЕНТ…/ тут кто-то сухо и резко хмыкнул / НУ И ЖЕ ГДЕ ОН ЭТОТ АППАРАТ//

Чужаки засуетились. Шалопай, терпеливо ожидающий новых копий, ножей и наконечников для стрел, столь же терпеливо выслушал бурную техническую дискуссию, из которой понял только одно: антаресианам удалось-таки определить точное местонахождение гипнотического аппарата, который оказался глубоко в теле мелового массива, причем как раз под кораблем. Короче говоря, в пещере…

Чтобы завладеть устройством, кому-то из чужаков следовало, удалившись от корабля, добраться до края плато, чтобы затем спуститься вниз, к обители Шалопая. Однако сделать это было совершенно невозможно, поскольку мертвая зона до края плато не распространялась… Тогда сухой голос предложил задействовать аналогичное устройство на корабле, дабы выманить дикарей из пещеры и тем самым прекратить их воздействие на аппарат. Однако, чтобы приблизиться к кораблю, людям сперва следовало выйти из пещеры, то есть покинуть пределы мертвой зоны корабельного устройства, что тоже было невозможно. Короче говоря, это была классическая патовая ситуация!

Итак, пришельцы оказались в ловушке… Нервный голос с надеждой предложил взорвать к душам предков весь меловой массив, дабы раз и навсегда покончить с опасным подарком, додуматься до коего мог лишь клинический идиот. Идея была недурна — но, к сожалению, тот же самый взрыв раз и навсегда покончил бы с кораблем… Вот так и вышло, что стотысячелетняя антаресианская цивилизация спасовала перед наивным желанием дикаря разжиться задарма сотней-другой кусков обработанного кремня.

/ ЧЕЛОВЕК / рявкнул голос в Шалопаевом мозгу / КАК ТЫ И ТВОИ ЛЮДИ ПРАХ ВАС ВСЕХ РАЗБЕРИ УМУДРИЛИСЬ НАС ПОЗВАТЬ / КАКИМ ОБРАЗОМ ВАМ УДАЛОСЬ СКОНЦЕНТРИРОВАТЬ ВАШИ СКУДНЫЕ МЫСЛИ /

— Мы вас нарисовали! — радостно отрапортовал Шалопай и, подумав, с понятной гордостью добавил: — Это было очень трудно, но мы справились.

Наступило продолжительное молчание. Юноша доверчиво глядел на пришельцев, а те с недоверием уставились на него. Наконец рассудительный голос с горечью произнес:

/ ЧЕЛОВЕК МЫ ДАДИМ ТЕБЕ КОПЬЯ И СТРЕЛЫ ЕСЛИ ТЫ УНИЧТОЖИШЬ ЭТИ КАРТИНКИ / ВСЕ ДО ЕДИНОЙ /

— Мы сделаем это, — расплывшись до ушей, пообещал Шалопай. — Когда вы нам понадобитесь, мы нарисуем новые. Теперь это будет нетрудно.

Тут в его голове зазвучали жалобные стоны и даже, как ему показалось, кровожадное рычание (но это вряд ли — как-никак, антаресиане были представителями высокоразвитой цивилизации), а в завершение прокатился сухой иронический смешок.

/ ТВОЯ ВЗЯЛА ЧЕЛОВЕК / отсмеявшись, произнес педантичный голос инструктора / ТОЛЬКО СОТРИ КАРТИНКИ И ТЫ ПОЛУЧИШЬ ВСЕ ЧТО ПОЖЕЛАЕШЬ / ПОТОМ МЫ УЛЕТИМ НАВСЕГДА И ТЕБЕ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ УДАСТСЯ НАС ПОЗВАТЬ / МЫ СОБИРАЛИСЬ ПРОВЕСТИ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ СТО ВАШИХ ЛЕТ И МОГЛИ БЫ ПРЕКРАТИТЬ ЭКСПЕРИМЕНТ КОГДА ОН СТАНЕТ ОПАСНЫМ ДЛЯ ВАС ЛЮДЕЙ / НО СЕЙЧАС МЫ УВЕРЕНЫ ЧТО ГОРАЗДО РАЗУМНЕЕ ПОЗВОЛИТЬ ВАШЕМУ ЛЮДСКОМУ РОДУ УНИЧТОЖИТЬ СЕБЯ / СРЕДСТВА ДЛЯ ЭТОГО ВЫ УЖЕ ПОЛУЧИЛИ / А ТЕПЕРЬ ИДИ И СОТРИ ВСЕ ЧТО ВЫ ТАМ НАМАЛЕВАЛИ /

Проворно спустившись вниз, довольный Шалопай распорядился насчет картинок. Через какой-нибудь час пещерные люди получили свое оружие, а корабль улетел. На этот раз он ввинтился в небо с такой стремительностью, что, похоже, и впрямь не собирался возвращаться.

Первое время Шалопай попросту блаженствовал, по десять раз на дню любуясь огромной грудой кремневых инструментов и оружия, хранившейся в дальнем закутке его отдельной пещеры. Но через два месяца случилось страшное несчастье: листки с рисунками животных сдуло сквозняком в очаг, где они и сгорели без следа. В общине был объявлен глубокий траур. Шалопай, Ягодка, Одноухий и все-все-все неоднократно пытались вызвать антаресиан… подолгу, старательно и безуспешно. Это была подлинная катастрофа. Без картинок Камень-Скликающий-Зверей категорически отказывался работать. Тогда сметливая Ягодка предложила восстановить утраченные изображения, нарисовав их на стенах пещеры. Вот так начался второй артистический штурм! Но на этот раз все до единого члены племени рисовали не покладая рук под влиянием могучего стимула, породившего впоследствии подавляющую часть шедевров земного искусства: это было мучительное желание плотно и вкусно пообедать…

И оказалось, что с наскальными копиями инопланетное устройство функционирует ничуть не хуже, чем с оригиналами! К сожалению, команда серебристого овоида, пребывавшего в тот момент в гиперпространстве, так никогда об этом и не узнала…

Шалопай с Ягодкой жили долго и счастливо и народили кучу детей. И все их потомки — дети, внуки, правнуки и дети правнуков — процветали благодаря антаресианскому эксперименту, который все еще продолжался. Со временем гнездившееся в меловом массиве племя настолько размножилось, что на повестку дня крайне остро встал квартирный вопрос. Тогда от пещерной деревни начали отпочковываться колонии, а от них — другие колонии и так далее, и каждая из них распространяла по белу свету три основных результата эксперимента по искусственному сдвигу экологического равновесия.

И это были, во-первых, каменные орудия, которые пещерные люди с превеликими трудами выучились в конце концов изготовлять своими собственными руками. А во-вторых, искренняя вера в то, что приманивать съедобных животных для последующего забоя — несложное дело, было бы хотение да картинка (подлинный аппарат пришельцев, хранившийся в дальнем закутке Шалопаевой пещеры, через каких-нибудь два поколения был завален кучей отбросов и окончательно забыт даже раньше, чем иссякла его долговечная атомная батарейка). И, наконец, в-третьих — родившееся от мимолетного контакта первобытных дикарей со сверхцивилизацией Антареса великолепное искусство кроманьонских графиков и живописцев, коим человечество до сих пор восхищается от души.

Эксперимент по-прежнему продолжался, и те люди, что пошли по оружейной линии, заменили кремень на бронзу, бронзу на железо, холодное оружие на огнестрельное, порох на атом… и так далее, и тому подобное. Другая часть человечества, избравшая линию изобразительного искусства, также достигла выдающихся успехов, подарив нам Праксителя и Микельанжело, Родена и Пикассо… и многих, многих других!

Тем временем за эпохой Шалопая и Ягодки минуло еще тридцать тысяч лет, и население многочисленных колоний Антареса настолько размножилось, что чужаки ощутили настоятельную нужду в морях и океанах нашей родной планеты. К сожалению, исследовательские отчеты об этом в высшей степени перспективном мире оказались неполными, но и наличествующей в них информации было более чем достаточно, чтобы без всяких опасений отправить на Землю полномасштабный десант антаресианских колонистов.

В должный срок весь десантный флот Антареса был готов к дальнему путешествию. Два миллиона колонистов погрузились на многочисленные транспортные суда со скотом, скарбом, чадами и домочадцами. Перед самым отбытием члены Антарасианского научного общества, роясь в отчетах первой экспедиции на перспективную планету, по чистой случайности наткнулись на упоминание о крайне любопытном эксперименте по искусственному смещению экологического равновесия… и без особой надежды на успех направили в адрес Главы десанта официальное требование расследовать обстоятельства столь фамильярного обращения с законами природы, изложив добытую информацию в форме отчета с приложением достоверных данных о конечных результатах эксперимента, буде таковые обнаружатся.

Вынырнув из гиперпространства за орбитой Юпитера, колоссальный десантный флот с неподражаемой уверенностью устремился к Земле. И каково же было изумление антаресиан, когда невесть откуда взявшееся крошечное суденышко крайне воинственно приказало им немедля остановиться и дать вразумительные объяснения касательно беззаконного, никем не несанкционированного вторжения в Солнечную систему!

Изумление Командующего флотом быстро перешло в ярость. Так как он твердо знал, что в этой системе нет и не может быть аборигенной разумной расы, то приказал ударить по кораблику мощным парализующим лучом, чтобы затем втащить его в гигантское флагманское яйцо и тщательно изучить. К сожалению, в последовавшей за первоначальным замешательством спешке комендоры ударили лучом слишком резко, и несчастное земное суденышко сразу же развалилось на части.

И тогда рассеявшиеся по всей Солнечной системе отдаленные потомки Ягодки и Шалопая — совместно с бесчисленными потомками прочих супружеских пар, гнездившихся некогда в меловом массиве, — незамедлительно нанесли ответный удар… Они покончили с флотом пришельцев за несколько секунд, а после приступили к тщательному изучению его обломков. В конце концов им удалось выловить из пространства новехонький межзвездный гипердвигатель — и это была довольно справедливая компенсация за один погубленный земной корабль.

Что до Антаресианского научного общества, оно так и не дождалось ответа на свой официальный запрос о конечных результатах начатого на Земле тридцать тысяч лет назад экологического эксперимента…

С другой стороны, эксперимент по-прежнему идет полным ходом.

Род Серлинг Чудовища на Мэпл-стрит

На Мэпл-стрит было воскресенье, время послеполуденное. Солнце сохраняло еще что-то от теплоты «индейского лета», и люди, жившие на тихой улочке, пользовались этим. Они подстригали газоны, мыли машины, а дети играли в «классы» на тротуаре. Мистер Ван-Хорн, патриарх улицы, вытащил на свою лужайку Электрическую пилу и стал нарезать колья для изгороди. Времени было 4:40. На одном крыльце стоял транзисторный приемник, из которого вопил футбольный комментатор. Мэпл-стрит. Октябрь. 4:40 пополудни. Мэпл-стрит в последние спокойные минуты — перед тем, как появились чудовища.

Стив Брэнд, лет ему было около сорока, крупный мужчина в затасканной форме морского пехотинца, мыл свою машину, когда в небе что-то ярко блеснуло. Все, кто был на улице, подняли головы, обратив внимание на вспышку, которая затмила солнце.

— Что это было? — прокричал Стив своему соседу Дону Мартину, который выправлял погнувшуюся спицу на велосипеде сына.

Мартин, как и остальные, смотрел из-под руки на небо. Он прокричал Стиву в ответ:

— Похоже на метеор, а? Удара я не слышал, а ты?

Стив покачал головой:

— Тоже нет. Только вой при полете.

На переднее крыльцо вышла жена Стива.

— Стив, — позвала она. — Что это было?

Завернув водопроводный кран, он ответил:

— Наверно, метеор, милочка. Но пролетел-то как близко…

— Слишком близко, по-моему, — заметила его жена. — Слишком.

Она вернулась в дом и вдруг что-то заметила… По всей Мэпл-стрит люди замирали и начинали переглядываться, потому что отмечали то же самое. Все звуки угасли. Все. Стояла полнейшая тишина. Не работало ничего. Ни радио. Ни газонокосилки. Ни дождевальные машины. Тишина.

Миссис Шарп, пятидесяти пяти лет, диктовала по телефону рецепт торта. Кузина попросила повторить, сколько нужно яиц, но ее голос оборвался посреди фразы. Миссис Шарп, которая не относилась к числу самых выдержанных женщин, стала колотить трубкой по рычагу. Телефон молчал.

Пит Ван-Хорн громко выругался, когда его электрическая пила остановилась. Он проверил вилку, розетку, потом пробки на стене. Все было в порядке, просто не было электричества.

Жена Стива Брэнда, Агнес, опять вышла на крыльцо и сообщила, что электропечь перестала работать. Тока нет или еще что-нибудь. Может быть, Стив посмотрит? Но Стив не мог сейчас заниматься плитой: он обнаружил, что мотор не подает воду в шланг.

Живший через улицу Чарли Фарнсуорт, толстяк в яркой гавайской рубашке, громко проклинал фирму, выпускающую дрянные транзисторные приемники. Его радио нагло умолкло посреди репортажа с футбольного матча.

Раздавались и другие голоса — тишины больше не было. Слышны были вопросы и возмущенные возгласы, жалобы на недожаренное мясо, недополитые лужайки, недомытые машины, недоконченные разговоры по телефону. Вероятно, во всем виноват метеор? Это был главный вопрос — его задавали чаще всего. Пит Ван-Хорн с отвращением отбросил электропровод и сообщил группке людей, собравшихся у машины Стива Брэнда, что пойдет на Беннет-авеню проверить, не отключилось ли электричество и там.

Стив Брэнд, озадаченно морща лоб, прислонился к машине и оглядел соседей.

— Это просто не имеет смысла, — сказал он. — Почему исчезло электричество и замолчал _телефон_ в одно и то же время?

Дон Мартин с задумчивым видом стирал с пальцев машинное масло:

— Может, какая там электрическая буря?

— Это уж никак, — пропищал толстяк Чарли своим неприятным высоким голосом. — Небо-то голубое. Ни облачка. Ни молнии. Ни грома. Ничего. Какая может быть буря?

Лицо миссис Шарп было изборождено морщинами, но еще больше — тоскою раннего вдовства.

— Ну, это просто ужасно, если телефонная компания не следит за своими линиями, — пожаловалась она. — Это ужасно.

— А мое радио! — От возмущения глаза у Чарли стали совсем круглыми. Там же футбол!

Люди переглядывались и качали головами.

— Стив, — продолжил Чарли своим высоким голосом, — может, пойдешь и спросишь в полиции?

— Да ну, еще подумают, что все мы тут свихнулись, — сказал Дон Мартин. — Что-то на электростанции сломалось, а мы…

— Это не электростанция, — помотал головой Стив. — Тогда бы транзисторное радио работало.

Все согласно закивали.

Стив открыл дверцу своей машины:

— Съезжу все-таки в полицию. Надо выяснить, в чем дело.

Он уселся за руль, повернул ключ зажигания, утопил кнопку стартера. Мотор молчал. Он попробовал еще два раза — по-прежнему ничего.

— Вот это да. Машина только что прекрасно работала.

— Бензин кончился, — предположил Дон.

— Нет, — отрезал Стив. — Я недавно заливал.

— Что бы все это значило? — прошептала миссис Шарп.

Маленькие свинячьи глазки Чарли Фарнсуорта широко раскрылись:

— Просто… Просто все остановилось вдруг… Тебе придется _сходить_ в полицию, Стив.

— Я пойду с тобой, — предложил Дон.

Стив вылез из машины, закрыл дверцу и повернулся к Дону.

— Не мог это быть метеор, — уверенно сказал он. — От метеора _таких_ вещей не бывает.

Вдвоем они направились в сторону полицейского участка, когда услышали голос. Принадлежал он Томми Бишопу, мальчишке двенадцати лет.

— Мистер Брэнд! Мистер Мартин! Вы лучше останьтесь…

Стивен сделал шаг назад:

— Почему?

— Они не хотят, чтобы вы шли туда, — заявил Томми.

Стив и Дон переглянулись.

— _Кто_ не хочет, чтобы мы туда шли?

Томми показал на небо:

— Они.

— Они? — переспросил Стив.

— Кто — _они_? — пискнул Чарли.

— Те, кто был в той штуке, которая пролетела над нами, — взволнованно проговорил Томми.

Стив подошел к мальчику:

— О чем это ты, Томми? Объясни.

— Те, кто был в той штуке, которая пролетела над нами… — повторил Томми. — Я думаю, они не хотят, чтобы мы ушли отсюда.

Стив нагнулся над мальчиком:

— Никак не пойму, что ты хочешь сказать.

— Они не хотят, чтобы мы ушли куда-нибудь, поэтому все и выключили.

— Откуда ты это взял? — В голосе Стива звучало раздражение.

Миссис Шарп приблизилась к ним.

— Никогда не слышала подобной чепухи! — громко заявила она.

Томми чувствовал, что ему не хотят верить.

— Но так всегда бывает, — настаивал он. — Во всех книгах про то, как садится космический корабль!

Чарли Фарнсуорт презрительно фыркнул.

Солли Бишоп покраснела и схватила сына за плечо.

— Томми, — тихо проговорила она. — Не болтай глупостей, милый.

Стив не сводил глаз с лица мальчика.

— Все в порядке, Томми. Мы скоро вернемся. Вот увидишь. Это не корабль был, ничего подобного. Просто… метеор или еще там что-нибудь такое… Он повернулся к остальным и проговорил с оптимизмом, которого не ощущал: Конечно, этим все и объясняется. От метеоров чего только не бывает. Как от солнечных пятен.

— Это верно, — сказал Дон, чтобы поддержать его. — Как солнечные пятна. По всему миру радио выходит из строя. А эта штуковина пролетела так низко — чему уж тут удивляться.

Мужчины опять направились в сторону полицейского участка.

— Мистер Брэнд! — Голос Томми звенел от напряжения. Он побежал за ними: — Пожалуйста, мистер Брэнд, не уходите отсюда.

Все, кто присутствовал при этом, насторожились. В поведении и облике мальчика было что-то непонятное… Что-то трудно определимое виднелось в напряженном побелевшем лице… В словах его была такая вера и такой страх… Они слышали его слова и отвергали их, потому что логика и интеллект не оставляли места для космических кораблей и зеленых человечков. Однако раздражение, которое поблескивало в их глазах, перешептывание и поджатые губы не имели ничего общего с разумом. Подросток всколыхнул страхи, которые лучше не будить в душе человека, а люди с Мэпл-стрит ничем не отличались от жителей таких же улиц. Порядок, разум, логика быстро отступали под натиском нелепой фантазии двенадцатилетнего мальчишки.

— Надо бы его отшлепать, — пробормотал кто-то.

А Томми Бишоп опять заговорил:

— Может, вы уже и _не можете_ уйти отсюда. Так было в том рассказе. _Никто_ не мог. Кроме…

— Кроме кого? — спросил Стив.

— Кроме тех, кого они послали впереди себя. Те были совсем как люди. И только когда корабль приземлился…

Мать схватила его за руку.

— Томми, — прошептала она, — пожалуйста, не говори больше ничего, милый.

— Да, пусть лучше помолчит, — сказал мужчина, стоявший ближе всех. — А мы-то хороши — слушаем его. Черт знает что! Мальчишка пересказывает какую-то книжку, а мы…

Мужчина смолк, потому что Стив выпрямился и повелительно оглядел толпу. Страх может вызвать у людей панику, но он же может выделить из их среды вождя, и в эту минуту таким вождем стал Стив Брэнд.

— Говори, Томми, — обратился он к мальчику. — Что это был за рассказ? Кого они послали впереди себя?

— Они так готовились к высадке, мистер Брэнд, — возбужденно проговорил Томми. — Они послали четырех человек. Одну семью. Мать, отец и двое детей — все они выглядели как люди. Но людьми они не были.

Кое-кто рассмеялся, но это был невеселый смех.

— Ну что же, — произнес Стив, — нам надо всех проверить… Увидим, кто из нас действительно человек.

Его слова будто открыли шлюзы: послышался громкий хохот. Однако он сразу замер. Люди смотрели друг на друга иными глазами. Мальчик заронил зерно, и сейчас оно проросло…

Вдруг послышался шум автомобильного стартера, и все головы повернулись разом. На другой стороне улицы сидел в своей машине с откидным верхом Нед Роузин и пытался завести ее, однако ничего не получалось, кроме натужного безнадежного звука — да и тот постепенно угас. Нед Роузин, худой человек лет тридцати, вылез из машины и злобно хлопнул дверцей.

— Что, не заводится, Нед? — окликнул его Дон Мартин.

— Никак, — ответил Нед. — А странно: утром все было в порядке.

Вдруг, сама по себе, машина завелась, и мотор стал нормально работать на холостом ходу, испустив облачко выхлопных газов. Нед Роузин испуганно повернулся к машине, глаза его расширились. Потом, столь же неожиданно, как и завелся, мотор заглох.

— Сама завелась! — взволнованно пропищал Чарли Фарнсуорт.

— Как она это сделала? — спросила миссис Шарп. — Разве машина может завестись сама?

Все молча смотрели на Неда Роузина, а тот переводил взгляд с машины на людей и обратно.

— Пусть кто-нибудь мне объяснит… — неуверенно проговорил он. — Я такого еще в своей жизни не видел!

— А ведь он не вышел посмотреть на эту штуку, которая пролетела над нами, — со значением проговорил Дон Мартин. — Ему это было неинтересно…

— Давайте зададим ему несколько вопросов, — с важным видом предложил Чарли Фарнсуорт. — Я хотел бы знать, что тут происходит!

Послышались согласные голоса, и все двинулись к Неду Роузину. У них появилась цель. Они что-то _делали_. Что именно, никто из них еще толком не знал, но Нед Роузин был из плоти и крови, его можно было видеть, слышать, осязать.

Нед Роузин с тревогой посмотрел на приближающихся людей, потом ткнул пальцем в свою машину:

— Я сам ничего не понимаю так же, как и вы! Я хотел ее завести, а она _не_ заводилась. Вы все это видели.

Люди столпились вокруг Неда, и ему вдруг стало трудно дышать. Вперед выступил Чарли Фарнсуорт.

— Вот ты нам объясни… — потребовал он. — Ничего не работает на нашей улице. Ничего. Электричества нет, транзисторное радио не действует. Ничего не работает, кроме одной машины — _твоей_!

В толпе зашептались. Стив Брэнд стоял в стороне и молчал. Ему не нравилось происходящее. На мирной улице росло нечто, грозившее выйти из-под контроля.

— Ну, Роузин, выкладывай! — скомандовал Дон Мартин. — Объясни нам, как это твоя машина завелась сама собой!

Нед Роузин не был трусом. Он всегда был тихим, спокойным человеком, не любил насилия и никогда ни с кем не дрался. Но и не любил, когда его задирали. И сейчас он разозлился.

— Погодите! — закричал Нед. — Погодите, не подходите ближе. Это всех касается. Ну ладно, у меня машина, которая заводится сама. Конечно, это странно — не спорю! Но разве это делает из меня преступника? Я не знаю, почему моя машина сама заводится — вот и все!

Выслушав Роузина, толпа не успокоилась, но никаких действий пока не предпринимала. Люди продолжали перешептываться, и Роузин стал оглядывать лица одно за другим, пока взгляд его не упал на Стива Брэнда. Роузин хорошо знал Стива. Из всех на этой улице он казался самым разумным.

— В чем дело, Стив? — спросил Нед.

— Мы все помешались на идее чудовищ, — тихо ответил тот. — Похоже, все думают, что «одна семья» — вовсе не то, за кого ее принимали. Семья инопланетяне, откуда-то оттуда… — В голосе Стива Брэнда звучала насмешка. — Ты не знаешь кого-нибудь, кто прячет рога за шляпой?

У Роузина сузились глаза.

— Это что, шутка? — Он опять разглядел всех по очереди. — Розыгрыш, что ли?

И тут же, без какой-то видимой причины, его машина снова завелась, поработала немного на холостом ходу и заглохла.

Одна из женщин закричала, а мужчина смотрел на Роузина холодно и угрожающе. Роузин поднялся на крыльцо и встал лицом к соседям.

— Послушайте, — сказал он другим тоном, — вы все меня знаете. Мы прожили здесь четыре года. В этом доме. Мы ничем не отличаемся от вас! Нед протянул к толпе руки. Но люди, на которых он смотрел, уже едва напоминали тех соседей, рядом с которыми он прожил эти четыре года. Казалось, кто-то взял кисть и несколькими злыми мазками сменил лицо каждого.

— Ну, мистер Роузин… — протянула миссис Шарп, — если это и так, то, может быть, вы объясните…

— Что объяснить? — устало спросил Роузин.

— Ну, иногда я ложусь спать очень поздно, — с явной неохотой проговорила миссис Шарп. — И вот раза два… да, два раза я выходила на крыльцо и видела, как вы, мистер Роузин, стояли глубокой ночью у своего дома и смотрели в небо. — Она помолчала, оглядываясь на соседей. Потом, решившись, запричитала: — Как будто он чего-то ждал!

«Последний гвоздь в крышку гроба, — подумал Стив Брэнд. — Одна глупость, сказанная в критический момент, и…» Толпа загудела. Нед Роузин побледнел. На крыльцо вышла его жена, Энн. Она взглянула на толпу, потом на лицо мужа.

— В чем дело, Нед? — спросила она.

— Я не знаю, — махнул рукой Нед. — Я просто не знаю. Но я вот что тебе скажу, Энн. Мне не нравятся эти люди. Мне не нравится то, что они делают. Мне не нравится, что они стоят в моем дворе. И если кто-нибудь из них приблизится к моему крыльцу еще хоть на шаг, я сломаю ему челюсть. Вот как перед богом клянусь, сломаю. А теперь убирайтесь, убирайтесь отсюда, все вы!

— Нед… — У Энн от ужаса перехватило дыхание.

— Вы меня слышали! Убирайтесь отсюда! — закричал Нед.

Никто не спешил перейти к конкретным действиям, и люди начали отступать. Однако у них появилось неопределенное чувство удовлетворения. По крайней мере, перед ними был противник. Кто-то непохожий на них. И это придавало им силы. Враг уже не был бесформенным и неопределенным. У врага есть дом, двор и машина. И этот враг вслух угрожает им…

Они медленно пошли обратно, забыв на время о том, с чего все это началось. Забыв, что нет электричества и не работают телефоны. Забыв даже, что над ними совсем недавно пролетел метеор.

И лишь много позже кто-то задал вопрос.

Старик Ван-Хорн ушел на Беннет-стрит. И не вернулся Где он?

А сейчас никто об этом не думал. Никто из тридцати или сорока человек, которые сидели рядом со своими домами и смотрели, как приближается ночь.

К десяти часам у всех домов на Мэпл-стрит горели керосиновые фонари, а за окнами гостиных светились язычки свечей. Люди стояли на улице группами, негромко переговаривались и все поглядывали и одну сторону — на крыльцо Неда Роузина.

Сам Нед сидел на перилах и всматривался в темноту, испещренную светлыми пятнами. Он знал, что окружен и что его не пощадят. Энн принесла ему стакан лимонада и осталась стоять рядом.

Мэпл-стрит сильно изменилась с темнотой. Мерцающие огни сделали что-то странное с ее привычным обликом. Улица казалась странной, угрожающей, совсем-совсем другой. Чужой.

Нед Роузин и его жена услышали шаги, приближающиеся к их дому.

— Кто бы там ни был, остановитесь! — привстав, прокричал Нед. — Я не хочу никому неприятностей, но если кто-то ступит на мое крыльцо…

Но тут он увидел Стива Брэнда и сразу успокоился.

— Нед… — начал Стив.

Роузин оборвал его:

— Я уже объяснял кому-то из ваших… У меня бывает бессонница, и тогда я выхожу прогуляться. Посмотреть на небо. На звезды…

— Так оно и есть, — подтвердила Энн. — А люди… люди прямо взбесились. Это просто сумасшествие какое-то.

Стив Брэнд кивнул с мрачным видом:

— Да, так оно и есть — массовое умопомрачение. Никогда такого не было.

— А ты рискуешь, Стив, общаясь с подозрительными людьми, — послышался злобный голос Чарли Фарнсуорта из соседнего двора. — Пока мы все не прояснили, ты и сам не совсем вне подозрений.

Стив резко повернулся на голос.

— Как и ты, Чарли, — прокричал он. — Как и все остальные!

К Стиву Брэнду подошел Дон Мартин, держа зажженную лампу в руках. Вид у него был неуверенный.

— Я думаю, пора всему выйти наружу, — заявил Дон. Он замолчал, и за это время вокруг него успела собраться группа соседей. — Твоя жена много говорила о том, какой ты странный, Стив, — продолжал Дон.

Стив Брэнд знал, что рано или поздно это произойдет. Сейчас он не был удивлен — скорее он чувствовал растущий в нем гнев.

— Выкладывай! — потребовал он. — Что говорила моя жена? Выкладывай _все_. — Он оглядел соседей. — Давайте будем обсасывать все наши странности. У мужчины, женщины и ребенка на этой улице. Не останавливайтесь на мне и Неде. А на рассвете всех подозрительных можно будет расстрелять!

Переминаясь с ноги на ногу и поеживаясь, Дон начал:

— Ну, понимаешь, так уж получилось, что Агнес говорила про тебя… Ну, что ты по вечерам проводишь много времени в подвале, делаешь какой-то радиоприемник или еще что-то. И никто из нас никогда _не видел_ это радио…

— Ага, Стив! — завопил Чарли Фарнсуорт. — Какое такое _радио_ делаешь? Я его не видел. И никто не видел. С кем ты говоришь по этому радио? И кто говорит с тобой?

Стив горько улыбнулся.

— Ты меня удивляешь, Чарли, — негромко проговорил он. — Вот ей-богу. Почему ты вдруг стал таким тупым? С кем я говорю? Да с чудовищами из космоса. С трехголовыми зелеными человечками, которые пролетают над нами в штуках, похожих на метеоры!

Агнес Брэнд подошла к мужу, мягко взяла его за локоть.

— Стив! Стив, успокойся… — умоляюще проговорила она. — Это всего лишь любительский передатчик, попыталась она объяснить толпе. — Вот и все. Я сама купила ему руководство, чтобы он собрал его из деталей. Такие передатчики есть у многих. Я могу вам показать. Он в подвале.

Стив высвободил руку:

— Ничего ты им не покажешь. Если они хотят осмотреть наш дом, пусть предъявят ордер на обыск!

Тут накричала миссис Шарп. Все повернулись к ней и увидели фигуру, внезапно материализовавшуюся на темной улице, и услышали мерный звук приближающихся шагов. Солли Бишоп приглушенно всхлипнула и схватили Томми за плечо.

— Это чудовище! — завопил Томми. — Это чудовище!

Люди стояли, окаменев от ужаса, а что-то неизвестное шло к ним по улице. Дон Мартин скрылся в своем доме и через мгновение выбежал с ружьем. Он прицелился в приближающуюся фигуру. Стив выдернул ружье у него из рук.

— Черт возьми, почему никто не хочет думать? —возмутился он. — Что можно сделать с ружьем против…

Дрожащий, до смерти напуганный Чарли Фарнсуорт, в свою очередь, выхватил ружье у Стива:

— Не нужно ничего говорить, Стив. Твоя болтовня уложит всех нас в могилу!

Он быстро прицелился и выстрелил. Звук был оглушительный, он расколол ночь пополам. Фигура, бывшая уже ярдах в ста, замерла на долю секунды и затем упала. Люди со всех сторон стали сбегаться к ней.

Стив оказался на месте первым. Он встал на колени, перевернул тело и посмотрел на лицо.

— Ну вот, уважаемые соседи, — тихо сказал он. — Это свершилось. Первая жертва — Пит Ван-Хорн!

— Боже мой, — прошептал Дон Мартин. — Он же уходил, чтобы узнать про электричество…

Лицо Чарли Фарнсуорта было похоже на тесто, оно подергивалось в свете фонарей.

— Я же не знал, кто это, — пытался он объяснить. Слезы катились по его толстым щекам. — Кто-то вдруг появляется из темноты — я не мог знать! — Он лихорадочно огляделся и схватил Стива за руку. Стив умел растолковывать вещи людям. — Стив! — завизжал он. — Ты знаешь, почему я стрелял! Откуда мне было знать, что это не чудовище какое-нибудь?..

Стив отвернулся.

— Я знал, что наш страх убьет кого-нибудь из нас, — сквозь зубы пробормотал он.

Чарли повернулся к Дону:

— Мы все боимся одного и того же. Да. Я всего лишь пытался защитить свой дом, вот и все. Послушайте, соседи, ведь это единственное, что я пытался сделать!

В доме Чарли Фарнсуорта зажегся свет, и люди почувствовали себя обнаженными. Они смотрели друг на друга, усиленно моргая и приоткрыв рты.

— Чарли, — сказала миссис Шарп голосом судьи, выносящего приговор, почему это только в твоем доме горит свет?

Нед Роузин согласно кивнул.

— Я тоже хотел бы это знать, — что-то в душе пыталось удержать его от дальнейших слов, но гнев превозмог. — Почему, Чарли? И отчего это ты умолк? Нечего сказать? Нет, ты уж выкладывай! Мы хотим знать, почему только у тебя в доме есть электричество!

Послышался хор голосов в поддержку Роузина. А он продолжал:

— Ты не медлил, убивая человека, и ты поспешил сообщить нам, кого мы должны остерегаться. Ну, может быть, тебе необходимо было убить. Может быть, Пит Ван-Хорн, да упокоит господь его душу, пытался сказать нам что-то. Может, он-то и знал, кого нам следует остерегаться…

Чарли пятился, пока не натолкнулся на куст, росший рядом с его домом.

— Нет, — выдавил он из себя. — Нет, нет. — Пухленькие ручки пытались говорить за него умоляющими Жестами: — Это не я, не я!..

Камень ударил ему в лицо, потекла кровь. Чарли Фарнсуорт закричал, а люди стали смыкаться вокруг него. Напоминая сейчас гиппопотама в цирке, он полез через куст, разрывая одежду и царапая лицо и руки. Жена бросилась к нему, но кто-то подставил ей ногу, и она упала, ударившись головой о тротуар. Новый камень разбил лампу над крыльцом.

— Это не я! — кричал Чарли. — Это не я! Но я знаю, кто это, — сказал он вдруг не подумав. Но сразу же понял, что сказал единственно возможную вещь.

Люди остановились, замерев как статуи, и послышался чей-то голос:

— Ну, Чарли, кто это?

Чарли улыбался сквозь слезы и кровь, стекавшие по лицу:

— Да, я скажу. Потому что знаю. Я действительно знаю…

— Говори, Чарли, — скомандовал тот же голос. — Кто — чудовище?

Чарли лихорадочно думал. Нужно было назвать чье-то имя.

— Это мальчишка! — завопил он. — Вот кто это! Мальчишка!

Солли Бишоп вскрикнула и схватила Томми, прижала к себе.

— Вы с ума сошли, — сказала она людям, которые сейчас все смотрели на нее. — С ума сошли. Он же еще ребенок.

— Но он знал, — со значением отметила миссис Шарп, — он один знал… И рассказал нам. А как он мог знать, а?

Другие голоса поддержали ее:

— Вот именно, _как_? Кто ему сказал? Пусть мальчишка ответит. — Да, на Мэпл-стрит царило безумие…

Томми вырвался и побежал. Кто-то пытался остановить его, кто-то бросил камень… Потом все побежали за мальчиком — толпой, с воплями. Лишь один голос попробовал что-то возразить, единственный нормальный голос среди безумия — это был голос товарища Томми, такого же двенадцатилетнего мальчика. Но, конечно, никто не услышал его.

Вдруг свет вспыхнул в другом доме — это был двухэтажный оштукатуренный дом, принадлежавший Бобу Уиверу. Один из мужчин закричал:

— Это не мальчишка! Посмотрите на дом Боба Уивера!

Над крыльцом миссис Шарп зажглась лампа, и Солли Бишоп срывающимся голосом произнесла:

— Это не Боб Уивер! Вот, вот, у миссис Шарп горит свет!

— А я говорю, что это мальчишка! — не сдавался Чарли.

Вдруг по всей улице стали зажигаться и гаснуть огни. А газонокосилка завелась и поехала сама по себе, прорезая неровную тропу в траве, пока не ударилась о стену дома.

Люди бегали туда-сюда, от одного дома к другому. В воздухе просвистел камень, еще один. А огни зажигались и гасли. Чарли Фарнсуорт упал — ему пробил голову обломок кирпича. Миссис Шарп сбили с ног, и она уже не смогла подняться.

С расстояния в четверть мили, с вершины холма, Мэпл-стрит выглядела так: длинная, усаженная деревьями улица, где беспорядочно вспыхивали и гасли огни и бегали люди. Мэпл-стрит была настоящим сумасшедшим домом. Повсюду били окна и уличные фонари, осколки стекла сыпались на головы женщинам и детям. Ни с того ни с сего заводились газонокосилки и автомобили.

На вершине холма, скрытые тьмой, два человека стояли у космического корабля и смотрели вниз на Мэпл-стрит.

— Теперь понимаешь наш метод? — сказал один из них. — Нужно остановить их автомобили, обесточить газонокосилки и телефоны. Погрузить в темноту на несколько часов — все остальное они сделают сами.

— И всегда бывает одно и то же? — спросил второй.

— С небольшими вариациями, — последовал ответ. — Они выбирают самого опасного врага, которого могут найти. А это они сами. Нам остается просто сидеть и ждать.

— Значит, судя по всему, — сказал второй, — это место, эта Мэпл-стрит не одна такая?

Первый тряхнул головой и рассмеялся:

— Ну конечно! Этот мир полон таких вот Мэпл-стрит. Мы будем перелетать от одной к другой, и жители сами себя уничтожат…

Когда солнце поднялось на следующее утро, Мэпл-стрит была погружена в тишину. Почти все дома сгорели. На земле лежало множество тел. В живых не осталось никого.

А примерно через неделю на Мэпл-стрит появились новые жители. Они были очень красивы, и особенно изящными, скульптурными были у них головы. По две на каждого жителя.

Артур Порджес Фанатик

Рисунок А. Штыхина
Они лежали на холме. Внешне они абсолютно не подходили друг к другу: он был лохматый и неопрятный брюнет, коротышка, и в его глазах горел фанатичный огонь нетерпимости; она же была безупречна в идеально чистом летнем платье, этакий эталон холодной нордической блондинки.

Солнце нырнуло за горизонт — казалось, от прикосновения раскаленного докрасна диска земля задымилась.

— Сейчас ты увидишь, — пробормотал он.

— Если бы я не успела узнать тебя, я бы решила, что ты говоришь серьезно.

— Я говорю чертовски серьезно. Достаточно серьезно, чтобы начать принимать меры, и не откладывая. — Он недоуменно оглядел ее. — А я-то думал, ты все поняла. Что ты не такая, как все эти чурбаны в баре.

Огонь в блеклых глазах под тяжелыми бровями загорелся еще ярче.

— Я должен был это понять, — сухо сказал он. — Сам виноват: вообразил, будто встреченная в баре девица может, для разнообразия, иметь хоть каплю мозгов. Так вот, Юнис…

— У мужиков в баре мозги есть, сколько они ни пей, — перебила она, — а женщины, конечно, из другого теста. Так, да? А если уж хочешь знать правду, так это не в моих мозгах сомневаться надо, а в твоих — раз ты в самом деле веришь, что…

— Тихо, — оборвал он. — Вот они. Смотри и узнаешь кое-что. Если только тот еще здесь.

Из пещеры вылетали нетопыри — казалось, их тут миллионы, хотя опытный натуралист определил бы их число менее чем в десяток тысяч. И все-таки стая, похожая на вырывавшийся из пещеры столб густого дыма, поражала воображение, напоминая гигантские стаи странствующих голубей, затемнявших небо Америки еще столетие назад.

Джерри в бинокль изучал края тучи. Вдруг он схватил девушку за руку, краем сознания отметив упругость ее тела: великолепный образец, мельком подумал он. Крепкая, как молодая кобылица, разве что поглупее. А жаль — он-то надеялся, что они будут союзниками.

— Смотри! — почти крикнул он. — Там, правее остальной стаи — видишь группу из восьми… нет, девяти нетопырей? Взгляни — что ты заметишь?

Он протянул ей бинокль, но она отмахнулась.

— Я вижу и так, — спокойно сказала она, на миг сузив огромные голубые глаза.

— Ну? — нетерпеливо спросил он. — Да или нет?

— Просто летучие мыши, по-моему.

— Черт! — рявкнул он. — И зачем только я теряю время?! Я же говорил тебе, на что надо смотреть… а теперь они слишком далеко. — Он почти с отвращением посмотрел на девушку. — Ты что, в самом деле не видела разницы?

— Бога ради, Джерри, я же не специалист! Я ничего не знаю о летучих мышах! Все летали — вверх-вниз…

— Черта с два. Одна из них парила. Как ястреб. Я ее в третий раз вижу. Она на самую малость крупнее, может быть, немного другого цвета. Это все неважно, конечно, но вот то, что она парила — важно. Нетопыри этого не умеют. Они не парят. Может быть, потому, что ночью нет восходящих воздушных потоков, которыми пользуются птицы; может быть, просто потому, что в парении невозможно охотиться за насекомыми. Как бы там ни было, а нетопыри не парят!

Он вытащил из кармана распухшую записную книжку в картонном переплете и что-то в ней подчеркнул. Закрыв ее с видом человека, принявшего окончательное решение, он заявил:

— Готово. У меня достаточно данных. Теперь пора что-то делать.

— Данных про что? Не про эти же мелочи, которые…

— Не «про что», а «о чем», — с раздражением поправил он, почти не слушая, и яростно продолжил: — Мелочи! Значит, ты вчера плохо слушала и ничего не поняла. Животные чрезвычайно негибки в некоторых аспектах своего поведения. А я то пса вижу, который никогда не вертится на месте перед тем, как лечь; то голубя, что никогда не дергает головой; то летучую мышь, которая не порхает, а парит…

— Ты просто помешался на своей идее, — возразила она. Потом осторожно-успокаивающе погладила его по плечу и добавила: — Неужели тебе никогда не хочется просто развлечься?

Он недовольно отстранил ее руку и заметил почти про себя:

— Женщины — что кошки. Когда у парня есть время и желание, им вдруг позарез надо мыть голову или навестить мамочку. Но стоит ему заняться действительно важным делом, И в них тотчас пробуждается страсть. Погоди, крошка, вот разберусь с этим делом, там узнаешь, что такое…

— Сама не понимаю, почему я трачу на тебя столько времени, — фыркнула девушка. И немного погодя ласково добавила:

— Джерри, а ты не хотел бы сходить к доктору?.. Он кисло ухмыльнулся.

— Говори уж прямо — к психиатру. Или как там сейчас говорят — к дуропевту…

Он невесело, сухо засмеялся.

— Собственно, я сам не понимаю, какого черта я пытаюсь разбудить людей, трачу силы. Любая другая культура, пусть самая чужеродная для людей, будет улучшением, потому что хуже быть уже не может. Наверно, я просто не люблю, когда меня водят за нос. Даже если они держат всех нас за идиотов…

— Господи! — воскликнула она. — «Они»!

— В прошлый раз я все сделал неправильно, — продолжал он, не обращая на нее внимания. — Я их вскрывал. Пытался сличить органы и все такое. Но какой из меня зоопатолог! И — проклятье — не к кому обратиться за помощью! Я даже послал в санитарное управление образец кроличьей крови. Попросил проверить на туляремию. Я надеялся, они заметят, что с кровью что-нибудь не так. Но эти придурки просто сообщили, что туляремии нет. То есть если в крови и было что-нибудь необычное, надо, видимо, быть к нему готовым и копать глубже, а не просто проделывать рутинную работу.

— Может быть, у низших животных есть свои уроды и просто непохожие на всех особи? — предположила она.

— Сколько-то наверняка. Но я наблюдал слишком много отклонений! И теперь я возьмусь за дело по-другому.

— Как же именно?

— Если я тебе скажу, ты побежишь в полицию или сделаешь что-нибудь еще в том же духе, — возразил он. Но в его голосе звучала надежда, и девушка поняла, что ему очень хочется с кем-нибудь поделиться.

— Я никуда не побегу, обещаю. Расскажи.

— Ну ладно… Тогда предположи, что некоторые из этих животных совсем не животные, как я уже сказал, а что-то вроде шпионов. Не спрашивай, откуда они; но откуда бы они ни были, они очень разумны. В чужом обличье они могут пробираться практически куда угодно и изучать нас: нельзя забывать, что животные бывают не только дикие, но и домашние. Я понимаю, что это звучит сюжетом банального рассказика из журнала фантастики — но ведь истина обычно по сути банальна. Ладно, пусть они знают свое дело, пусть они умны; пусть некоторые — может быть, большинство из них — скорее умрут, чем заговорят. Но во всяком обществе есть слабые, и если стресс или угроза будут достаточно сильны, эти слабые могут сломаться. Как только я заставлю кота, или белку, или, скажем, летучую мышь заговорить — по-английски, — планы этих существ рухнут, и это несомненно.

Она смотрела на него, широко распахнув голубые глаза.

— Ты хочешь сказать, что собираешься пытать животных?! Чтобы заставить их говорить?!

— Я же говорил, что ты расшумишься.

— Джерри, ты разве не понимаешь — это же просто болезнь!..

— Еще бы. Как у Пастера, когда он говорил о микробах. Как у Энштейна, когда он говорил об искривленном пространстве. Как…

— Но другие животные — которых ты… разрезал… Где ты их взял?

— Я ведь говорил, что живу в Редвудском каньоне. Говоря грубую правду — в хижине. А называя все до конца своими именами — в хибаре. Тут уж одно из двух: или налаживать личную жизнь, или спасать неразумное человечество. Так вот, в каньоне полно живности: кролики, суслики, сумчатые крысы-гоферы, олени, еноты, белки, бурундуки, ящерицы, лисы, ласки, куницы — кого только нет. И вот когда я вижу животных, которые отличаются от нормальных — я говорю не о больных или окрашенных необычно, — я пытаюсь их поймать или подстрелить. Признаться, пока я не много узнал таким образом, и к тому же был неосторожен, а некоторые из моих соседей имеют обыкновение совать нос не в свои дела. Они на меня донесли — меня оштрафовали и вынесли предупреждение. Старая история, — добавил он с горечью, — всякий раз, когда пытаешься кого-нибудь спасти, можешь быть уверен, что эти же люди тебя и распнут. Ну да теперь-то я знаю, что мне делать, и добьюсь своего — у меня будут доказательства на магнитной ленте и кинопленке, и это убедит их всех.

— И ты действительно считаешь, что если станешь пытать всех этих животных, ты заставишь кого-нибудь из них заговорить по-английски? И даже запишешь на пленку…

— Да, — твердо кивнул он и похлопал по записной книжке в кармане рубашки. — Вот это доказывает, что я прав. Сотни случаев. Кошки, которые не вылизывают Некоторые части тела, потому что не могут принять позу, естественную для каждого котенка. Петухи, которые дерутся, но в интервалах драки не клюют и не роют землю. Крот, который не откусывает головы пойманных червей… Я мог бы продолжать часами. Я понимаю, что некоторые из них были обычными животными с какими-то отклонениями от нормы. Но спустя какое-то время развивается инстинкт, если хочешь, нюх на чужих. Сотни биологов видели то же, что видел в своих путешествиях Дарвин, но он единственный разглядел за фактами систему… Я же увидел систему в естественных, казалось бы, отклонениях. Я, конечно, могу ошибаться, но вероятность того, что я прав, очень велика. Если мир не будет предупрежден, за разведкой может последовать и захват. Но если мы будем готовы…

Она некоторое время молча смотрела на него, потом жалеюще покачала головой.

— А тебе не приходит в голову, — заметила она, — что такие твои шпионы прежде всего не дали бы себя поймать?

— Наоборот! Они же не знают о моих намерениях и подозрениях и могут специально зайти в ловушку, чтобы получить возможность изучать людей вблизи.

Это ее на минуту озадачило, но потом она сказала:

— А с другой стороны: ты не боишься, что, если они шпионы и захватчики, они могут тебя убить? Если ты подберешься к их секретам?

— Могут, — хмуро согласился он. — Но я надеюсь на то, что, будучи шпионами, они не имеют оружия; согласись, вряд ли имеет смысл рисковать попасть, допустим, под машину, чтобы тот, кто наткнется на тело, обнаружил некие странные предметы, животным не положенные… Как я понимаю, они тут пока в основном для сбора информации. Есть, конечно, риск, что они могут общаться на большом расстоянии; но риск не слишком большой, не то у меня уже были бы проблемы с теми, кого я поймал или подстрелил раньше. Во всяком случае, других они предупредили бы.

— Похоже, у тебя на все найдется ответ, — сухо сказала она. — И ты намерен теперь мучить всяких маленьких зверюшек.

— Почему обязательно — маленьких? Я видел, например, оленя, который не был оленем, медведя, который прошел мимо меда и головы не повернул…

— Я могу прийти… посмотреть? Он был заметно удивлен.

— Посмотреть?.. Но я думал… это неприятное дело, я не отрицаю. Я должен это сделать — но ты… — Он замолчал и жестко посмотрел на нее. — Это что — проявление скрытого садизма? После всех этих жалостливых протестов хочется — просто разнообразия ради — крови и визга зверюшек? Вот что, барышня, прощайте; мы с вами друг друга не поймем. Оставим эту тему — и помните, это не я к вам подошел, вы сами напросились на знакомство. Уходите, меня от вас тошнит!

Она встала — высокая, гибкая, очаровательная, с безупречным профилем Снежной Королевы.

— Вы очень глупый и несправедливый человек. Я вас ненавижу!

Она удалилась с видом императрицы.

— С кем только не столкнешься… — мрачно пробормотал он. — И вот таких я пытаюсь спасти? Вот ведь, такая на вид милая, чистенькая… А, к черту ее! Наверно, это просто болезнь, и она ничего не может с собой поделать; ладно, но только не в моей лаборатории — достаточно скверно уже то, что мне приходится делать грязную работу, незачем устраивать из таких вещей спектакль…

Было уже совсем темно. Он неуклюже поднялся и побрел к своему драндулету. Почему-то он был уверен, что она сидит в машине — до города было далековато. Но она ушла. Он несколько раз позвал ее по имени, но она не отозвалась. Наконец он пожал плечами, завел мотор и укатил.


На следующее утро Джерри, стиснув зубы, готовился начать долгое и достаточно неприятное «исследование». Отвратительное, прямо сказать, исследование — но так же как некогда другой фанатик, Джон Браун, был готов убивать правых и виноватых в своем крестовом походе против рабства — борьба с рабством сама по себе была достаточным оправданием любого действия, так и Джерри полагал, что высокая вероятность правоты его предположений оправдает истязание беспомощных животных.

Сомнений хватило лишь, чтобы начать с того из пленников, в чьей сущности он сомневался меньше всего. Ведь мышь, скажем, хоть и вела себя необычно для грызуна, с меньшей вероятностью могла быть шпионом — хотя Джерри и говорил себе, что это глупая предубежденность, не обязательно соответствующая истине. Равным образом ему было бы трудно заставить себя мучить по-диснеевски симпатичного кролика. Конечно, нечестно, что тот, с кого он решил начать — молодой енот, — должен быть принесен в жертву лишь из-за своей бандитской наружности, так удачно дополненной черной маской на морде. В таком деле, Джерри понимал это, судить по внешности нелепо; жуликоватый, хитрый енот может оказаться просто зверем с поведенческими аберрациями, а милая мышка с блестящими глазками-бусинками, вполне возможно, являет собой главного вражеского агента. Но надо же с кого-то начать!..

Джерри натянул толстые перчатки, вытащил енота из клетки и не без труда привязал его к массивному столу, специально оборудованному для этой цели. Обездвиживать зверя совершенно, как делается при тонких операциях, необходимости не было; для операций, кстати, применяется и обезболивание… Все, что было нужно Джерри, — это лишить животное возможности вырваться.

Затем он зажег маленькую бутановую паяльную лампу и приблизился с ней к пленнику.

— Я знаю, что ты понимаешь меня, — обратился он к еноту, — так что притворяться нет смысла. Ничто не остановит меня, чтобы медленно сжечь тебя заживо — если только ты не ответишь мне по-английски, кто ты, кто тебя послал и зачем, и подробно. Теперь мы друг друга понимаем, верно?

При звуках его голоса енот перестал биться в стягивающих его ремнях и взглянул на Джерри яркими дикими глазами. Затем он возобновил попытки вырваться, хрипло дыша и тихо ворча.

— Как хочешь, ты сам выбрал. Значит, остается только болезненный способ, — произнес Джерри лишенным выражения голосом. Его лоб вдруг покрылся испариной. — Может быть, ты не знаешь, как обжигает огоны Может, на твоей планете не бывает несчастных случаев с ожогами? А может, в своем естественном виде ты не умеешь испытывать боль или даже умеешь не испытывать ее сейчас? Может быть, ты тогда попытаешься изображать, что тебе больно, но я знаю, как проверить это, — и не скажу тебе, как. Если ты не можешь испытывать боль — я буду знать, что прав, и с тем большими усилиями стану… доискиваться правды… Впрочем, начнем сначала.

Он подкрутил горелку — пламя превратилось в голубой конус. Быстро провел огнем по левому уху енота. Зверь зарычал и затем издал тонкий, пронзительный визг, тряся головой и дергая ухом.

— Больно, да? — сказал Джерри. — Это был только маленький пример. Поверь, когда я буду держать пламя возле самой твоей кожи, боль станет непереносимой… если ты вообще чувствуешь что-нибудь.

Я должен помнить свой долг, сказал он себе. Нельзя поддаваться жалости. Когда начну его жечь, надо будет считать пульс и сердцебиение. Он не догадается об этом, даже если попытается симулировать боль. А если пульс участится, я буду знать, что ему больно и он может сломаться, заговорить.

Он был уже готов обжечь левую переднюю лапу животного, но тут позади открылась дверь. Он резко обернулся, чувствуя, как падает сердце. Если какой-нибудь чересчур любопытный сосед увидит это…

— Ты! — вырвалось у него. — Я же сказал…

— Я должна была прийти, — проговорила она. Затем посмотрела на связанного енота, и ее голубые глаза вспыхнули негодованием. — Ах ты, бедняжка! Да ведь он же еще совсем маленький! Но почему ты взял — его?..

— Если это для тебя важно или если ты понимаешь, о чем речь, — этот енот не полоскал свою еду, если, заметь, не знал, что я за ним наблюдаю. Лучше уйди — тебе не понравится то, что сейчас будет. Но когда он заговорит, тебе придется хорошенько передо мной извиниться.

— Я не уйду, — отрезала она.

— Я могу тебя вышвырнуть.

— Тут даже замка на двери нет, — заметила она, с презрением оглядывая хижину.

— Оставайся, если хочешь. Но предупреждаю: если попытаешься вмешаться, я забуду, что ты — девушка, и ударю тебя.

Он подошел к еноту и поднес паяльную лампу к его лапе. Истязуемое животное издало пронзительный, почти человеческий вопль.

— Ну что, похоже на енота? — спросил он. — Клянусь богом, ничего подобного в жизни не слышал! Ты все еще хочешь спорить?

— Как его крик может быть нормальным — ты же его пытаешь! Ты должен прекратить это, Джерри.

— Нет, — ровным голосом ответил он. — Сегодня я добьюсь своего.

Он опять поднял орудие пытки.

И тогда енот заговорил. Его голос, в противоположность преступному выражению морды, был мягким и хорошо поставленным. Но при этом не по-человечески звучным.

— Это бесполезно, — проговорил он. — Я больше не могу. И в любом случае он и впредь неизбежно будет представлять собой проблему.

— Я согласна, — ответила Юнис, и Джерри, открыв рот, резко обернулся. И увидел направленный ему в лицо маленький автоматический пистолет.

— Не все из нас замаскированы под низших животных, — объяснила девушка. — Стоило тебе копнуть поглубже…

И она выпустила три пули в голову Джерри.

Джек Шарки Вот и поговори с ними

— На помощь! На помощь!

Генри едва не подскочил от изумления, услышав писклявый, отчаянно взывавший голосок. Он только что вернулся из соседнего кино, где снова показывали фантастический фильм «Муха», и все еще был под впечатлением заключительной жуткой сцены гибели героини в тенетах паука.

— Почудилось, — сказал он самому себе, но на всякий случай огляделся и спросил: — Ты где?

— В левом углу под потолком. Скорее! — пропищал голосок. В нем слышался ужас.

В указанном месте Генри ничего не увидел, и не удивительно, потому что его комнатушку освещала одна слабенькая пятнадцатисвечовая лампочка. Только взобравшись на стул с прямой спинкой и внимательно приглядевшись, он обнаружил в углу паутину, в которой билась маленькая оса: ее трепещущие крылья пытались разорвать предательскую сеть, но липкие нити, словно серые морские водоросли, опутывали ее все больше. За паутиной на стене притаился паук; все восемь глаз его горели жарче рубинов.

— Это ты зовешь? — недоверчиво спросил осу Генри.

— Я, конечно, — плаксиво отозвался тоненький голосок. — Скорее спаси меня, пока это чудище в хитиновой броне меня не прикончило!

Генри потянулся было к паутине, но приостановился.

— А что я получу за это? — осторожно спросил он.

— Сжалься! — взмолился голосок. — Сначала спаси, потом договоримся о награде.

— Ничего не выйдет, — сказал Генри. — Ты потом забьешься в какой-нибудь темный уголок, а я останусь ни с чем, только вывожусь в паутине.

— Ты жестокий человек, — жалобно пропищал голосок.

— Совсем нет, — возразил Генри. — Я мягче воска. В том-то вся и беда. Я ни в чем не уверен — ни в завтрашнем дне, ни в своих силах, ни в своей внешности. Всю жизнь я читал книги о том, как стать сильным и как завоевывать симпатии, а посмотри, что из этого вышло!

Помолчав, голосок неуверенно произнес:

— Да, пожалуй, ты не Геркулес.

— Знаю, — грустно согласился Генри. — Во мне всего сто фунтов веса, рост — пять футов три дюйма, у меня прыщи, больные глаза и редкие волосы. Вряд ли это в твоей власти, но, если ты хоть что-нибудь можешь, помоги мне стать другим.

— Честно говоря, как раз это в моей власти, — признался голосок. — Я вовсе не то, чем кажусь, поэтому я и могу с тобой разговаривать. Злой дух, мой соперник, превратил меня в насекомое, а я — добрый дух.

— Добрый дух? — Генри чуть не поперхнулся. — Вроде джинна из «Тысячи и одной ночи»? Волшебное существо, — которое исполняет желания и все такое?

— Вот и-и-именно! — пропищал тоненький-тоненький голосок. — А теперь раздави скорее это отвратительное создание, пока оно до меня не добралось, и я исполню твое желание!

— Но если ты обладаешь такой властью, почему бы тебе просто не испепелить это создание или как там его еще? — подозрительно спросил Генри.

— Духи, — ответил голосок, — никогда не пользуются своим могуществом ради самих себя: они могут служить только своему господину.

Это прозвучало как цитата из священной книги.

— Вы что, даете такую клятву или как? — спросил Генри.

— Разумеется! Иначе нельзя стать могущественным духом. Для этого надо отказаться от власти над миром.

— А если нарушить клятву?

— Вся твоя волшебная сила улетучится, и ты станешь бесплотным духом, который только наблюдает за событиями, но ничего не может изменить. А это поистине ужасно!

— Могу себе представить, — сочувственно пробормотал Генри. — Но постой, почему только одно желание? Я вроде слышал, вы исполняете три.

Маленькая оса еще отчаяннее забилась в паутине. Паук перебежал на другой край своей сети и оттуда продолжал за ней следить.

— Люди стали слишком жадными и загадывают слишком хитрые желания, — объяснил голосок. — Поэтому теперь мы сократили норму до одного.

— Неужели нельзя исполнить три желания? — настаивал Генри. — Даже ради спасения жизни?

— Нельзя. Если я попробую исполнить больше одного желания, я нарушу клятву и вся моя волшебная сила пропадет.

— Вот беда, — вздохнул Генри. — Просто не знаю, чего и пожелать.

— Прежде спаси меня, придумаешь потом!

— Ну нет, — сказал Генри. — Все духи коварны. Я хочу, чтобы мое желание было исполнено до того, как я тебя вызволю, — так будет вернее.

— Вернее не вернее, пусть будет по-твоему, — заверещал голосок. Только думай скорее!

Генри думал изо всех сил, тревожно поглядывая на паутину: а ну как его добрый дух погибнет, пока он раздумывает! Но в такой спешке решиться на что-либо было страшно трудно.

— Я, наверное, мог бы пожелать богатства, — медленно проговорил он. Богатому человеку все доступно, как бы он ни выглядел…

— Ты хочешь денег? — спросил голосок. — По рукам!

Устрашающе сверкнула желто-лимонная молния, пронесся порыв горячего ветра, и всю комнату вдруг затопил водопад порхающих зеленых банкнотов, среди которых сверкающими каплями падали изумруды. На кухонном столике появилось множество драгоценных колец с рубинами и сердоликами, ониксами и топазами, а раковина умывальника на глазах Генри наполнилась до краев золотыми дублонами.

— Теперь спаси меня! — крикнул голосок.

— По-по-погоди, — пробормотал Генри, ошеломленный всеми этими сокровищами; сердце его так колотилось, что он едва мог говорить. Погоди… Но ведь богатство — это еще не все!

— Что такое?! — взвыл голосок почти в отчаянии. — Ты получил царский выкуп и еще сомневаешься?

Генри провел ладонью по своим реденьким волосишкам, взглянул на свою цыплячью грудь и выступающий животик, — кругленький, словно дынька, но как он портил фигуру! — поморгал близорукими глазками и буркнул:

— Я хотел сказать, что даже со всеми этими деньгами и властью, которую они дают, даже в компании всяких приживальщиков, друзей до первого черного дня, мне придется всю жизнь видеть свое уродство, жить с ним, и я…

— Будь по-твоему! — всхлипнул голосок. — Да свершится!

Снова пронесся горячий ветер, сверкнула лимонная молния, и среди вихря, уносящего все его сокровища, Генри вдруг стукнулся головой о потолок, потому что сразу стал ростом в шесть футов четыре дюйма, с плечами в косую сажень и плоским, как щит, животом. Подняв руку к голове, он ощупал густые волнистые волосы, а когда оттянул вниз одну прядь, то обнаружил, что превратился в восхитительного брюнета. Он чувствовал, как дупла в его зубах исчезают, а на месте выпавших зубов вырастают новые, крепкие, он чувствовал, как прыщи его сглаживаются и лицо обтягивает тугая загорелая кожа.

— Как я выгляжу? — спросил он, весь дрожа.

— Как Тарзан! — взвизгнул голосок. — А теперь быстрее избавь меня от этого… О тысяча чертей, чем ты еще недоволен?!

— Мне… мне не хватает теперь этих денег, — сказал Генри. — Нельзя ли как-нибудь скомбинировать оба желания? Я хочу сказать: не можешь ли ты превратить меня в красавца миллионера, чтобы было и то и это?

— Невозможно! — простонал голосок. — Деньги — это одно, а красота другое. Пластическая операция, парик, десятинедельный курс массажа и ботинки на толстой подошве сделают тебя…

— Но я все равно уже не буду похож на Тарзана, — проговорил Генри, качая головой. — Это будет уже не то.

— А как насчет славы? — нетерпеливо спросил голосок. — Если к тебе придет слава, настоящая слава, внешность уже не будет иметь значения: людям ты будешь нравиться такой, как есть. А что касается денег, то, пользуясь своей репутацией, ты сможешь занимать сколько угодно или же…

— Ладно, — сказал Генри, прельщенный такой перспективой. — Я полагаю, даже Тарзан не способен привлечь любую женщину, в то время как слава…

— Да будет так! — оборвал его тоненький голос.

И снова подул ветер, и снова сверкнула молния, и Генри, как проколотый воздушный шарик, сморщился до своих прежних размеров. Но ничего особенного при этом не почувствовал.

— Я теперь и вправду всемирно прославлен? — с надеждой спросил он.

В тот же миг затрезвонил телефон, задребезжал дверной звонок, дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвалась толпа восторженных девиц с горящими пунцовыми губами, с огромными искрящимися глазами, и все они закружились вокруг Генри, называя его самыми ласковыми уменьшительными прозвищами. Он бросился к ближайшей из них, раскрыл объятия и…

— Назад! Немедленно иди сюда! — проверещал пронзительный голосок.

БУМ! ТРАХ!! ТАРАРАХ!!!

Руки Генри сомкнулись в пустоте, и он шлепнулся на пол. В комнате не было никого. Пристыженный, он поднялся с потертого ковра, прохромал в угол и снова вскарабкался на стул.

— Я извиняюсь, — прошептал он, когда его лицо оказалось на уровне паутины. — Я забылся, и… мне очень жаль…

— Ты еще не так пожалеешь! — завизжал голосок. — Довольно с меня твоих капризов! Загадывай желание, да поскорей, иначе будет поздно!

Генри присмотрелся. Положение и в самом деле становилось критическим. Маленькая оса проделала в паутине большую дыру, но теперь ее отделял от страшных челюстей паука всего какой-нибудь дюйм. Она жужжала и билась как сумасшедшая.

— Хорошо, — сказал Генри, — надеюсь, тебе можно верить. Но ты исполнишь мое желание, когда я тебя выручу?

— Да, да, да, да! — затараторил голосок, становясь все жалобнее, по мере того как расстояние между насекомыми угрожающе сокращалось. — Я исполню все, что захочешь! Только скорее! Скорей!!

Генри принял решение.

— Ладно, — сказал он, спрыгивая со стула. Он схватил с купонной полки молоток, снова влез на стул и приблизил лицо к паутине, в которой готова была разыграться трагедия. — Замри, чтобы я тебя не задел!

— Хорошо, — всхлипнул голосок.

Генри размахнулся и ударил молотком что было сил!

От расплющенного паука на обоях осталось тошнотворное пятно. Генри содрогнулся и уронил молоток на пол.

— Ну вот, теперь ты свободна, — сказал он со вздохом.

Молчание.

— Ты свободна! — повторил он, подталкивая маленькую осу костлявым пальцем. Но тут руку его пронзила такая острая боль, что он грохнулся со стула на пол, едва не разбив себе голову. С ужасом и недоверием смотрел он, как на указательном пальце вздувается красная опухоль.

Внезапная ярость охватила его, и он снова вскочил на стул.

— Ты зачем это сделала? — спросил он. — Зачем? Ведь в конце концов я тебя спас от паука! Ты меня слышишь?

Все то же молчание.

И тут у него зародилось страшное подозрение. Он бросился к телефону, схватил трубку и попросил соединить его с музеем естественной истории.

— Скажите, у пауков есть природные враги? — выпалил он, едва дождавшись ответа.

— Разумеется, — отозвался работник музея. — Птицы, жабы, мухи-наездницы и прежде всего — хищные осы.

— О господи, боже мой! — простонал Генри и повесил трубку.

Когда разговариваешь с двумя насекомыми, вся беда в том, что никак не поймешь, кто тебе отвечает: они ведь не шевелят губами!

На следующий же день Генри переехал на другую квартиру.

Это пятно на стене буквально сводило его с ума!

Хэйфорд Пирс Почтой — срочно

Теперь, когда человечество расселяется по всей галактике, возникает только один вопрос: почему этого не случилось раньше? Почему с началом открытия дороги к звездам тянули до 1984 года, пока некий коммерсант не удосужился разобраться со своей перепиской? Но, возможно, все великие открытия в истории человечества — огня и колеса, пенициллина и ядерного синтеза кажутся неизбежными задним числом?..

Главная контора Чэпа Фой Райдера размещалась в Нью-Йорке, неподалеку от вокзала Гранд-Сентрал. Оттуда он управлял экспортом и импортом фирмы, чьи операции охватывали весь земной шар.

В пятницу, 30 ноября 1984 года, секретарша, как всегда, принесла почту. Было 11: 34 утра. Чэп Фой Райдер нахмурился. Уже почти полдень, а почта только что пришла. Сколько лет прошло с тех пор, когда ее доставляли два раза в день — утром и вечером? Около двадцати пяти по меньшей мере. И где же этот хваленый прогресс века науки и техники? Он вспомнил свое довоенное лондонское детство, когда отец утром отправлял приятелю приглашение прийти на чашку чаю и получал письменный ответ еще до пяти часов вечера.

Чэп Фой Райдер покачал головой и начал разбирать корреспонденцию. Там были: коносамент из склада в Бруклине за семь миль от конторы (отправлен 7 дней назад); перечень ценных бумаг от консультанта из Бостона (188 миль, 6 дней); запрос от таможенного агента из Лос-Анджелеса (2451 миля, 4 дня); прейскурант от торговца жемчугом из Папеэте (6447 миль, 3 дня).

Чэп Фой Райдер потянулся за логарифмической линейкой.

Потом он позвонил управляющему филиалом фирмы в Гонолулу, чтобы тот отправил письмо в Кейптаунский филиал, за 11535 миль от Гонолулу. Кейптаунский управляющий через два дня сообщил Райдеру по телефону, что получил письмо из Гонолулу. Хотя в Нью-Йорке было еще воскресенье, в Кейптауне уже настало утро понедельника.

Чэп Фой Райдер задумался. Длина экватора, как известно, составляет 24901,55 мили. Никакие две точки земного шара не могут отстоять друг от друга дальше, чем на 12450,78 мили.

В справочнике значилось, что Бангкок отстоит от Лимы на 12 244 мили. Чэп Фой Райдер улыбнулся. У него были конторы и в том и в другом городе.

Письмо из Бангкока пришло в Лиму за один день.

Чэп Фой Райдер снова взялся за логарифмическую линейку.

Напрашивающийся вывод поистине потрясал воображение.

Чтобы убедиться в правильности теории, нужна была еще одна проверка. Он пожевал губами, затем аккуратно надписал конверт: «Дом 614 по Бульвару Звездного Света, Альфа Центавра IV». Посмотрев на часы, он одобрительно хмыкнул — почта еще работает.

На следующее утро он обнаружил конверт, адресованный на Альфу Центавра, у себя на столе. Поверх слов, написанных его рукой, стоял красный штамп «Адресат неизвестен».

Чэп Фой Райдер задумался. Письмо вернули. Но слишком уж быстро.

Он взял лист бумаги и уверенно начал: «Председателю Высшей Галактической Комиссии в созвездии Стрельца. Уважаемый сэр! Считаю своим долгом указать Вам на некоторые недостатки в работе Вашего почтового управления. Только вчера я отправил письмо…»

Утром Чэп Фой Райдер ждал, когда принесут почту. И вот ее принесли. Среди прочих документов и писем там был аккуратно сложенный и скрепленный замысловатой печатью красного цвета лист плотной кремовой бумаги. На нем было оттиснуто золотом его имя. Не выдавая волнения, он сломал печать, развернул лист и начал читать. Письмо было от Ответственного секретаря Галактической Конфедерации:

«Дорогой сэр!

На Ваше письмо от 14-ти часов сего дня Галактическая Конфедерация поручает мне сообщить, что Ваше предположение справедливо. Конфедерация действительно существует в виде Почтового Союза, целью которого является способствовать обмену и торговле между ее членами (на данный момент их 27000). Вступить в Конфедерацию может любая цивилизация; единственное условие для приема — самостоятельное открытие нашего сверхсветового Почтового Союза. Глава Конфедерации просит передать, что ему приятно отметить, что Вы наконец-то выполнили требуемое условие, и поэтому Полномочный Посол Галактической Конфедерации через два дня сможет прибыть на Землю. Примите наше выражение чувства глубочайшего почтения к Вам».

Содержание

Дэйв Уоллис: Молодой мир

(Перевод: Л. Дымов)

Only Lovers Left Alive (1965)

Журнал «Вокруг света», 1991, №№ 1–4


Кейт Вильгельм: Твоя навеки — Анна

(Перевод: А. Игорев)

Forever Yours, Anna (1987)

Журнал «Вокруг света», 1990, № 1


Норман Спинрад: Нейтральная территория

(Перевод: М. Черняев)

Neutral Ground (1966)

Журнал «Вокруг света», 1991, № 1


Александр Яблоков: Лето и лед

(Перевод: А. Юрчук)

Summer and Ice (1994)

Журнал «Вокруг света», 1996, № 7


Ричард Боус: Сквозь дыру в нашем городе

(Перевод: Н. Абдуллин)

There's a Hole in the City (2005)


Милдред Дауни Броксон: На льду

(Перевод: А. Корженевский)

Walk the Ice (1981)

Журнал «Вокруг света», 1993, № 1


Джек Вэнс: Гончары Ферска

(Перевод: Н. Магнат)

The Potters of Firsk (1950)

Журнал «Энергия», 1991, № 8


Мюррей Лейнстер: Эта земля останется свободной

(Перевод: Л. Щёкотова)

This Star Shall Be Free (1949)


Род Серлинг: Чудовища на Мэпл-стрит

(Перевод: Л. Дымов)

The Monsters Are Due on Maple Street (1960)

Журнал «Вокруг света», 1990, № 6


Артур Порджес: Фанатик

(Перевод: П. Вязников)

The Fanatic (1964)

Журнал «Вокруг света», 1994, № 2


Джек Шарки: Вот и поговори с ними

(Перевод: Ф. Мендельсон)

Conversation with a Bug (1961)

Журнал «Вокруг света», 1969, № 9


Хэйфорд Пирс: Почтой — срочно

(Перевод: Л. Михайлова)

Mail Supremacy (1975)

Журнал «Вокруг света», 1981, № 9

Примечания

1

Легкий уклон Земли (геол.).

(обратно)

2

Район на юге Нью-Йорка.

(обратно)

3

Богемный район в г. Нью-Йорке. Известен с XIX в. как колония художников. В 1960-70-е гг. — один из центров контркультуры.

(обратно)

4

Западный (Уэст-Виллидж) и восточный (Ист-Виллидж) районы Нью-Йорка.

(обратно)

5

Территория катастрофы 11-го сентября 2001 года.

(обратно)

6

Южный район Нью-Йорка.

(обратно)

7

Блюдо израильской кухни, т. н. «Израильский гамбургер».

(обратно)

8

Упаковка из шести баночек или бутылок пива.

(обратно)

9

«Пивной» квартал района Ист-Виллидж.

(обратно)

10

Булочки в форме кольца, блюдо из набора кухни восточно-европейских евреев.

(обратно)

11

Район Нью-Йорк Сити — в западной части Лонг Айленда, трущобы известные своим высоким уровнем преступности.

(обратно)

12

Часть Ист-Виллиджа, где находятся авеню А, B, C и D, иногданазывают «Алфавитным городом» (Alphabet City).

(обратно)

13

Популярная американская бейсбольная команда.

(обратно)

14

Оценки А, В, С, D приблизительно соответствуют оценкам 5, 4, 3, 2.

(обратно)

Оглавление

  • Дэйв Уоллис Молодой мир
  •   Часть первая. Все это делают
  •   Часть вторая. Король в замке
  •   Часть третья. Северная весна
  • Кейт Вильгельм Твоя навеки — Анна
  • Норман Спинрад Нейтральная территория
  • Александр Яблоков Лето и лед
  • Ричард Боус Сквозь дыру в нашем городе
  • Милдред Дауни Броксон На льду
  • Джек Вэнс Гончары Ферска
  • Мюррей Лейнстер Эта земля останется свободной
  • Род Серлинг Чудовища на Мэпл-стрит
  • Артур Порджес Фанатик
  • Джек Шарки Вот и поговори с ними
  • Хэйфорд Пирс Почтой — срочно
  • Содержание
  • *** Примечания ***