Мертвые собаки [Юрий Васильевич Плавский] (fb2) читать постранично

Мертвые собаки

…средь вечной суеты

Одно лишь только чувство долга свято.

Сознание того, что мы должны,

Толкает нас на жертвы и утраты.

1

Ночью Камушева разбудил жуткий вой. Ему вдруг показалось, что какое–то исчадие ада, вырвавшись из преисподней, облюбовало мирную тишину его новой квартиры, для тренировки своих вокальных возможностей. Дрожащей рукой Камушев нащупал выключатель. Посреди комнаты, щуря зеленоватые глаза от удовольствия, восседал огромный кот. Нисколько не сбившись с такта от вспыхнувшего света, всесторонне одаренное животное исполняло свой сольный номер.

Здесь я намерен вернуться немного назад, чтобы, удовлетворяя естественное любопытство читателя, объяснить ему, откуда в квартире Камушева оказался кот.

А дело было так:

Часа два назад Камушева поднял с постели звонок. В дверях стояла заплаканная соседка. На руках её возлежал персидской породы самец с редкой голубоватой расцветкой шерсти.

— Очень жаль, что Никитовны нет! Всего на четыре дня! — лепетала эта, ещё не утратившая надежд старая дева, почему–то напоминающая Камушеву давно протухшую селёдку, аккуратно завёрнутую в яркую обложку иностранного журнала.

— Я знаю, что вы не любите кошек, но положиться я могу только на вас! — умоляла соседка. То, что Камушев не любил кошек, было мягкой ложью, потому, что Камушев (а это соседка прекрасно знала) их ненавидел. Но пока он лихорадочно соображал о том, как бы поделикатнее ей отказать, соседка приняла его молчание за добрый знак и перешла в решительное наступление.

— Он рыбку только речную ест! Здесь порциями нарезано! Да вы не волнуйтесь, Иваныч, купаться он очень любит! Шампунь тоже в сумке, французский ему больше нравится!

Здесь Камушев некстати вспомнил об изрядно надоевшей ему мыши, которая пятую ночь подряд грызла где–то под полом ссохшийся сухарь, нисколько не соблазняясь различной вкуснятиной, предложенной ей в мышеловке, и сделка свершилась.

Кот, уверенной походкой кадрового офицера, прошелся по квартире, обнюхал все углы, и, найдя своё временное пристанище вполне приличным, занялся туалетом. Когда же в своих стараниях он приступил к обработке наиболее важного места, то вспомнил, что наступила ранняя весна, и тогда настроение его значительно улучшилось. Здесь и посетила его несчастливая мысль о том, чтобы порадовать своего благодетеля некоторыми контральто из своего весьма скромного репертуара. Ручаюсь, что если бы метание обуви входило в программу Олимпийских игр, то именно этот бросок принёс бы Камушеву неувядаемую славу абсолютного чемпиона. Первый из растоптанных башмаков описав замысловатую траекторию, отбросил неудавшегося певца в угол комнаты. Прервав на половине такта неоконченную арию, ночной солист, не ожидавший такой резкой критики своего таланта, с удивлением взглянул в неблагодарные глаза своего попечителя, но, увидев его занесённую руку со следующим снарядом, пустился в бега. Второй бросок был менее точен, но он достиг цели уже тем, что не оставил в сердце бедного животного ни тени сомнения.

Во сне Камушев торговался с навязчивым грузином, который, крепко удерживая его за грудки, предлагал купить у него шапку сине–зелёно–фиолетово–коричнево-малинового цвета. Камушев несмело предположил, что то животное, из шкуры которого сшита эта самая шапка, по–видимому, долгое время жило в мастерской художника и тот вытирал об него свои кисти. Грузин клялся в том, что лучшие ондатры, которые пошли на пошив этой шапки, не водятся даже на Южном полюсе. Камушев припомнил в ответ, что эта самая шапка, не далее как неделю назад, на разные голоса громко мяукала в подвале его собственного дома, но продавец не намерен был оставаться без барыша, и не отпускал своей железной хватки. Торг окончил будильник.

Нащупывая босою ногою тапочки, Камушев ступил в холодную лужу, оставленную в назидание оскорбленным в своих лучших намерениях котом. Помянув в своих проклятиях весь кошачий род, он отыскал старые кожаные краги, надел телогрейку и, вооружившись шваброй, сопя, матерясь и отплевываясь от паутины, с трудом извлёк забившегося под диван, испуганного красавца. Не обращая внимания на дикие вопли благородного животного, Камушев старательно затёр его великолепным мехом вонючую лужу. При исполнении этой экзекуции он давал коту следующие наставления:

— Если бы у меня под кроватью кусок краковской колбасы скрёбся, ты бы, гад, его мигом бы изловил!.. Рыбку он речную, сволочь, любит!

После того, как лужа была вытерта, он приоткрыл дверь и вышвырнул кота, значительно утратившего свой первоначальный лоск, на балкон.

— Это тебе шампунь!.. Французский!.. — попрощался с поверженным врагом Камушев.

Пережив приятные минуты разыгравшейся наверху баталии, проголодавшаяся мышь с завидным аппетитом набросилась на свой неиссякаемый сухарь.

На незащищённый балкон летели густые плевки мокрого снега.

Может из–за паршивой погоды, а