Понурый Балтия-джаз [Валериан Николаевич Скворцов] (fb2) читать постранично, страница - 2

залом из-за ширмы, а не ради удовлетворения моего любопытства. И кашлянул.

Скелет в двубортном жакете, желтой сорочке и с красной бабочкой под кадыком прошаркал из-за японского прикрытия и встал за прилавком. Он вертел в пальцах очки, запотевшие от горячего варева. Выцветшие глаза казались заспанными. На растянутых, возможно и улыбкой, омертвелых губах остывали капельки жира.

- Здравствуйте. Можно видеть господина Тоодо Велле? - сказал я, испытывая удовольствие от того, что не забыл язык.

- Я и есть Тоодо Велле, - сказал приветливый скелет. - Добрый вечер, господин... э-э-э...

- Шемякин. Бэзил Шемякин... Это "Сюку-сюку" звучит?

- Виктор Мальборо Сильвестр исполняет. Музыка э-э-э... Рохаса. Точно. Вам угодно?

Вот уж что было бы мне совершенно неугодно.

Этой румбой отец много-много лет назад открывал вечера в ресторане ханойской гостиницы "Метрополь", где дирижировал симфоническим оркестром, набранным из харбинских балалаечников. Сильвестра они копировали на слух по передачам Би-Би-Си - откуда же в те послевоенные годы было взять ноты? Отец простирал к портрету вьетнамского императора эстрадное канотье и на русском, сходившим за испанский, пел:

Ай-яй-яй, тебя люблю я!

Ай-яй-яй, мой Чан Кайши!

Китайского правителя оркестранты уважали больше, чем вьетнамского, и припев подхватывали ухарски. Вождь Срединной империи не подписывал Ялтинских соглашений, по которым союзники обязались после победы над Гитлером и японским микадо выдворить домой российских эмигрантов. К югу от Великой Стены генералиссимус Чан никого не отдал генералиссимусу Сталину. Наивные по своей воле уехали в СССР, и, как сразу выяснилось, ближе Колымы им места не нашлось. Предусмотрительные убирались из Харбина, Пекина, Тяньцзиня и Шанхая от греха подальше в Индокитай, а если были связи и деньги - в Австралию, Новую Зеландию и Канаду. У балалаечников ни того, ни другого, конечно, не оказалось.

Колониальная публика плевала на исполнительскую честность, поскольку музыка считалась только шумовым дополнением к столику. А столик в "Метрополе" пятьдесят шестого года прошлого века символизировал красивую жизнь евроазиатских везунчиков, снимавших "русских девушек" за стакан красного и барбекю. Традиция именно так обозначать белых леди доступных достоинств распространилась от Токио до Рангуна и держалась потом ещё лет десять. Как же я мечтал заделаться сутенером! Гамаши, комбинированные штиблеты, настоящий пробковый - не из прессованной макулатуры, как у отца, - шлем...

Вот ведь какое вышло совпадение в Таллинне.

Я верил в приметы. Эта сулила неудачу и унижение, которые всю жизнь сопровождали отца...

- Мне угодно, - сказал я. - У вас ощенилась палевая сучка чау-чау, и у неё великолепные щенки. Хотелось бы заполучить одного.

Стародавняя мелодия, ненавистная с детства, не позволяла расслышать, есть ли кто ещё в соседних помещениях.

Тоодо Велле, припадая на левую ногу, подобрался к двери лавки и резко распахнул её, будто в намерении застукать подслушивающего. Шлепая войлочными ботами по брусчатому тротуару, он изобразил проверку дизайна за стеклом своей попсовой выставки. Костистое лицо господина Велле схлопотало от неонового арбалетчика два заряда - синий и красный - и на минуту словно бы покрылось гематомой. Я с тоской наблюдал, как старикан, ослепленный рекламными вспышками, обшаривает невидящими глазами переулок и с таинственным видом возвращается к прилавку.

Булочник в витрине напротив, слава Богу, исчез.

Я притворил дверь за скелетом, вернувшимся с холода.

- Спасибо, - сказал он рассеянно. И, помолчав, добавил: - Не думаю, что щенки элитные. Вязка получилась внезапной, знаете ли... Осенний помет. После летних деревенских свиданий...

Он хихикнул.

- Мне говорили, что родились красавцы.

- Что ж, и такая молва иной раз честь. Вам наши цены известны?

- Мне сообщали, что щенки в Таллинне продаются на вес. Почем же килограмм собачьего мяса, господин Велле? - спросил я, ощущая себя актером театра абсурда.

- Кобелька или сучки, господин Шемякин?

Повернув голову в сторону ширмы, Велле крикнул:

- Марика! Марика!

Музыка оборвалась. Откуда-то сверху застучали каблучки. Затем из-за ширмы появилась Марика. На ней были свитер с глубоким вырезом на плоской груди и просторные черные брюки. Нечто неладное чувствовалось в том, как крупные складки кашемировой материи ниспадали на узкие носки синих туфель. Возможно, ими кончались протезы.

- Подмени меня, дочка, - сказал Велле.

Похоже, семья состояла из хромых.

Другая примета. Горбуны и хромые тоже не предвещают удачи.

Ширма прикрывала арку, за которой находился тамбур. По диагонали его перечеркивала дубовая лестница с модернистскими перилами без балясин. Уютно пахло кофе и хорошим табаком.

Правее была распахнута дверь.

Велле указал на неё сухонькой ручкой, я ответил тем же, предлагая хозяину двинуться первым. Лейтенант Рум, если же полностью - Румянцев, мой взводный в Иностранном легионе, вбивал неизменное