Соседи по квартире [Кристина Лорен] (fb2) читать онлайн

Мы очень редко стоим так близко и при этом не спорим, а сегодня утром стали заметны изменения в наших взаимоотношениях. Когда я это понимаю, все встает на свои места: Брайан не может отрицать, что я сделала нечто значимое. Поэтому будет снова и снова пинать мою самооценку, указывая на то, что я вышла замуж за незнакомца.

— Ты ведь что-то говорил про нестандартное решение, — напоминаю ему я.

— Да блин, я же пошутил! — отвечает он. — Ну кто на такое решится?

Фыркнув, Брайан уходит в вестибюль. В ответ на его самодовольство мне всегда хочется закричать что-то вроде: «Ты знаешь вообще, как произносится слово «предположительно»? Не «положительно»! Знаешь, что в слове «Вашингтон» после «а» нет буквы «н»? А что у нас есть распечатки твоих сообщений, ты в курсе? И мы знаем, сколько минут ты упиваешься своей властью, прежде чем ответить на смс».

Но я молчу. Осторожно достав из сумки фотокамеру, иду по проходу к сцене, чтобы запечатлеть первый день репетиции Келвина и Рамона.

***

Какое-то время Келвин и Роберт тихо разговаривают склонив головы. Это напоминает мне, как я наблюдала за отцом, когда тот тренировал футбольную команду, и своим старшим братом Томасом, школьным квотербеком — наклонившись друг к другу, они выстраивали стратегию игры на глазах у тысячной толпы. Происходящее на сцене сейчас во многом похоже, разве что еще более масштабное.

От воспоминания о Томасе и папе мне мучительно хочется домой. Долгие годы я стояла на месте, прежде чем обнаружила, что моя жизнь — это движущийся поезд; а хранить такую важную тайну означает уехать еще дальше.

Наконец Келвин достает гитару и настраивает ее движениями, ставшими до странного знакомыми. Мне даже кажется, будто я слышу ароматы кофе и чая — когда утром он настраивал ее, практически раздетый. А потом я практически уверена, что произойдет дальше: размяв шею, Келвин несколько раз сожмет руки в кулаки, готовя пальцы к игре. Мое сердце подскакивает к горлу, а когда Келвин выжидающе смотрит на Роберта, пульс взрывается огнем.

Роберт поднимает руки, дает обратный отсчет, и музыка Келвина льется рекой, растекаясь по проходам зала и накрывая слушателей с головой. Никто не двигается и не произносит ни слова, а насыщенная мелодия вызывает у меня дежавю — будто что-то позабытое снова стало близко, и оно сдавливает горло так сильно, что приходится запрокинуть голову в попытке вдохнуть.

Ноты Келвину не нужны, он играет короткими отрывками. Каждый раз, когда Роберт его останавливает, чтобы исправить, у меня возникает ощущение прерванного удовольствия, или как будто внезапно стало тяжело дышать. А в момент очередной остановки прямо посреди четырехдольного такта стонут, не сговариваясь, все собравшиеся в театре.

Развернувшись, Роберт шутливо просит всех быть потише.

— Позвольте мне руководить процессом.

Кто-то кричит ему в ответ:

— У меня мурашки от его игры.

— Мурашек будет еще больше, если Келвин лучше начнет брать синкопы, — отвернувшись, Роберт дает отсчет, чтобы Келвин начал снова.

Это похоже на танец — дирижер и его музыкант. Движения Роберта плавные, будто льющаяся вода, и Келвин отвечает тем же — играет выверенно и гладко. Спустя час репетиции я вспоминаю, зачем сюда пришла. Подняв камеру и неуклюже поставив ее на свой гипс, я смотрю в видоискатель. И в крохотное окошко вижу, как, аплодируя, на сцену выходит высокий и широко улыбающийся Рамон Мартин, оскароносный любимец бродвейской публики.

глава четырнадцатая

Келвин напился.

Он выпил не немного, когда с глуповатыми улыбочками уморительно шутит, нет — спотыкаясь, Келвин тяжело опирается о мое плечо, пока я помогаю ему подняться на три пролета вверх к двери квартиры.

— Рамон Мартин! — еле связывая слоги воедино, восклицает он, сдабривая речь чудовищным акцентом. Это имя он произнес уже раз семьдесят. Честно говоря, Рамона ровно в таком же состоянии мы посадили в такси примерно час назад. Весь вечер они заключали в пьяные объятия общих поклонников. — Поверить не могу, что так теперь выглядит моя жизнь, — повиснув на мне всем весом, от чего я издаю стон, говорит Келвин. — Холлс. Этот день был просто сумасшедшим. Я как будто во сне.

Прислонив Келвина к стене, я спешу достать ключи, прежде чем выйдет моя соседка миссис Моссман и потребует, чтобы мы заткнулись. Выпив совсем немного мартини, я сама себе кажусь не менее пьяной от того, свидетелем чего сегодня стала. Келвин ошеломляет и соло. А вместе с Рамоном они просто умопомрачительны. Впечатляющий баритон Рамона в сопровождении яркой игры Келвина словно волной прокатился по залу — мощной и всепоглощающей. Они покорили всех — людей, которые видели спектакль и слышали эти песни сотни раз. Даже Луис Генова, появившийся к последнему часу, почти рыдал от радости, что шоу после его ухода не умрет.

— И всем этим я обязан тебе, — обхватив пальцами мой подбородок, говорит Келвин. — Моей милой Холлэнд и ее музыкальному чутью, — кажется, ему трудно сейчас на чем-то сосредоточиться, но когда все-таки удается, Келвин тихо добавляет: — У тебя очень красивые веснушки.

В момент, когда к моему лицу приливает вся кровь, мне наконец удается открыть дверь, и Келвин, спотыкаясь, вваливается внутрь и плюхается на диван.

Я не свожу с него, полусонного, глаз. Даже в смятой одежде и развязанных кроссовках он… Господи, да просто посмотрите на него! Посмотрите на него — здесь и сейчас, в моей квартире. Он прекрасен.

— А Лулу где? — спрашивает он.

— Они с Джином пошли домой.

Келвин хихикает, уткнувшись лицом в подушку.

— Джин.

Мне до странного радостно, что Келвина так же смешит старомодное имя Джина, как и меня.

Однако поведение Лулу этим вечером радует меня куда меньше. В очередной раз она была просто несносной, подначивала меня и язвила, демонстрировала пассивную агрессию, угощала выпивкой Келвина с Рамоном и сидела у обоих на коленях, бесстыдно флиртуя.

Лулу всегда была сумасбродной, но не в таких масштабах. Я попробовала посмотреть на нее глазами Келвина, и мне стало стыдно; хотелось, чтобы Лулу успокоилась и отстала хотя бы ненадолго.

— Она тебе завидует, — снимая футболку, говорит Келвин и бросает ее куда-то мимо дивана. Футболка приземляется возле окна и лежит там синим размытым пятном.

Я бреду на кухню и наливаю нам по стакану воды, чтобы сделать вид, будто мне нет необходимости отвечать — как на его комментарий про Лулу, так и на его явную любовь ходить полуголым. Громко икнув, Келвин издает стон; слава богу, ему не нужно появляться в театре вплоть до вторника.

— Почему она такая? — бормочет он, когда я протягиваю ему стакан воды.

Интересно, думает ли Келвин о том же, что и я — когда Лулу взобралась к нему на колени и начала танцевать, а на его лице появилось плохо скрытое отвращение, прежде чем он попросил ее встать. Терпеть не могу ее наглый флирт с Келвином, но еще больше терпеть не могу, что этим вечером она, по сути, прилюдно насмехалась над нашим браком.

— Честно говоря, понятия не имею.

Приоткрыв один глаз, Келвин прищуривается.

— Что-то я сомневаюсь.

— Может, дело в том, о чем ты уже говорил, и ей просто нравится быть безумной, — сегодняшний вечер определенно можно считать безумием. — Как тебе в целом? Понравилось?

Задумчиво надув губы, он отвечает:

— Мне понравилось проводить время с Рамоном. И с тобой.

Алкоголь явно ослабил мои естественные рефлексы, и вместо того чтобы уговорить меня промолчать, сердце бьется трепетно и часто.

— Мне тоже нравится проводить время с тобой.

— Но она мне не нравится, — сморщив нос, бурчит Келвин.

Я смеюсь. Меньше чем за неделю я обнаружила, что Келвин спокоен относительно чего угодно, но когда ему кто-то не нравится, сохранять невозмутимое выражение лица ему совершенно не удается.

— Я заметила.

— У меня были такие друзья, — продолжает он. — Те, которых ты уже перерос, но расстаться не можешь.

Его слова словно сильный ветер в лицо. Не могу сказать, рада ли я или огорчена, когда понимаю, что он прав. Мы с Лулу познакомились три года назад во время учебы в Колумбийском университете и после выпуска, ведя бесконечные разговоры о будущей взрослой жизни, сильно сблизились. Она моя единственная подруга, и мне хотелось, чтобы наша дружба оставалась такой же замечательной, даже когда я чувствовала, что это больше не так.

— А не слишком ли ты пьян для таких радикальных заявлений?

Келвин хихикает.

— Я же твой муж. Почему бы мне не высказаться?

Прекратив смеяться, на долю секунды он выглядит абсолютно трезвым — кажется, в этот момент до нас обоих доходит абсурдность и непостижимость ситуации, в которой мы оказались. А потом Келвин закрывает глаза и истерически хохочет уже без остановки. Мне приходится забрать стакан, чтобы он не уронил его на пол. Пока я со смесью радости и удивления наблюдаю за ним, Келвин снова обретает над собой контроль и, притянув к себе, укладывает меня рядом — зажав между собой и диванными подушками. По моему позвоночнику пробегает горячая волна и болезненно оседает между ног.

Он влажным дыханием обдает мою шею.

— Думаю, ты сама лучшая девушка на свете.

От прикосновения к его обнаженной груди я вздрагиваю всем телом — от горла до кончиков пальцев ног. Открываю рот, пытаясь найти подходящие слова и при этом мыслить разумно, но растворяюсь в его близости — этого виртуозного музыканта и глупого мальчишки, кувыркающегося на моем диване, полуголого и так запросто со мной обнимающегося, — а когда произношу «Спасибо», Келвин уже спит.

— Я думаю, что ты тоже самый лучший на свете.

глава пятнадцатая

— Господи боже, кому и сколько я должен сунуть, чтобы заполучить сюда нормального электрика?

Репетиция почти подошла к концу, и когда Брайан идет за кулисы, в ответ на его вопрос не раздается ни звука. Если бы дело касалось любого другого, появился бы лес рук желающих помочь, но в случае с Брайном никто даже не готов отпустить двусмысленную шуточку по поводу сказанного.

Тайно сфотографировав его яростное лицо, я показываю Келвину, который стоит рядом со мной и ждет, когда Роберт закончит прослушивание нового перкуссиониста.

— Ого, — шепчет Келвин. — Ну и кислая же у него физиономия.

— Ты только не…

— Холлэнд, — словно дементор, Брайан материализуется передо мной, и, стараясь не привлекать внимания, я опускаю камеру. — Ты что, решила, сейчас самое время для фотографий? Тебя ждет семнадцать коробок рекламных материалов, а до спектакля осталось всего два часа.

Сгорая от стыда, я бросаю взгляд на Келвина.

— Даже не вздумай смотреть на него, — щелкнув пальцами у меня перед лицом, рычит Брайан. — Нечего ему таскать коробки такими руками. Иди и распаковывай сама.

Я чувствую себя настолько униженной, что даже не могу поднять взгляд на Келвина.

— Хорошо, — сдавленным голосом отвечаю я и иду к главному входу.

Ненавижу Брайана.

Ненавижу.

«Вот почему тебя никто не исправляет, когда ты говоришь «экспрессо» или пишешь «итак далие», — пока иду между рядов, думаю я. — И даже Роберт молчит, когда к подошве твоей обуви прилипает туалетная бумага!».

Может, мне пора искать другую работу? Эта мысль меня смешит, потому что та «пора» настала еще два года назад. Если не начну писать роман летом — и это еще оптимистичная цель, поскольку идеи у меня по-прежнему нет, — то, возможно, смогу устроиться стажером в какой-нибудь журнал? Перебирая в уме все полезные связи, которые у меня имеются, я гадаю, стоит ли уже отправлять пробное резюме.

Оказалось, что Брайан несколько преувеличил объем работы, и коробок всего четыре, плюс ко всему они небольшие. Наверное, там брелоки и вязаные шапки с нашивками. Даже с одной здоровой рукой мне понадобится минут десять, чтобы все разобрать.

Раздается низкий свист, и, обернувшись, я вижу Келвина, изучающего содержимое стеклянной витрины.

— Я и забыл, сколько всего тут продается.

Униженная тем, что он увидел, как я тут стою и распаковываю всю эту переоцененную ерунду, да еще и своими бесталанными руками, которые не нужно беречь, я говорю:

— Привет.

Взяв брелок, Келвин крутит его на указательном пальце.

— Тебе никогда не приходило в голову продать все это на eBay?

Я тут же смотрю по сторонам, чтобы убедиться, не слышал ли кто нас. Для меня недопустимо говорить о таком, пусть даже не всерьез.

— О боже. Нет.

— Я пошутил. Просто всегда готов поддержать тебя в любой диверсии против Брайана, — сложив руки, он опирается ими на столик, чтобы посмотреть мне в лицо. Келвин не из тех, кто торопится высказаться. Окинув меня внимательным взглядом зеленых глаз, он наконец спрашивает: — Ты в порядке?

Делаю вид, будто сильно занята коробками.

— Конечно. А что?

— Выглядишь немного напряженной.

Пытаясь разорвать не собирающуюся поддаваться упаковочную ленту, я рычу:

— И с чего бы мне напрягаться?

Келвин кладет руки на коробку, чтобы та не качалась.

— Например, из-за того, что твой босс мудак.

Чувствуя одновременно и смущение, и благодарность, я поднимаю на него взгляд:

— Он отвратительный, да.

— А тебе нравится эта работа? — спрашивает Келвин и оглядывает стеклянные витрины.

Отсутствие зрительного контакта помогает ответить честно:

— Мне нравится музыка. И фотографировать. Но когда занимаюсь чем-то подобным… мне кажется, что я впустую трачу свой ум.

— Знаешь, тем вечером, когда Джефф сказал…

Слова Джеффа назойливо звучат в моей памяти: «Она видит себя второстепенным персонажем даже в своей собственной истории».

Келвин тем временем продолжает:

— Просто мы много говорили о том, что любим делать, и совсем не обсуждали то, что ты изучала в университете и как планируешь устроить свою жизнь.

Его слова заставляют задуматься.

— Да нет же, говорили.

Но когда Келвин, прищурившись, смотрит на меня, я понимаю, что он прав.

— Я магистр изящных искусств. Изучала писательское мастерство, — под его внимательным взглядом я кусаю губы и убираю прядь с лица. — Хочу писать романы.

— Ого, — явно опешив, говорит Келвин. — А я решил, что ты хочешь связать свою жизнь с музыкой.

— Почему?

Он смотрит на меня, будто я туго соображаю.

— Но я не музыкант. Честное слово, — отвечаю я.

— Ну ладно, писательство тоже круто. Как и степень магистра. Очень впечатляет, Холлэнд.

Обычно я стараюсь не говорить о своих планах, потому что они вызывают именно такую реакцию: люди удивлены и впечатлены. Трудно сказать, причина их реакции в том, что им нравится эта идея, или же просто ни у кого даже в мыслях нет, что голова этой девушки может быть полна историй.

Окончив универ, я мечтала написать что-нибудь веселое и интересное, и что нашло бы свою нишу на рынке. А сейчас мне двадцать пять, я знаменита только продажей мерча и не написала ни одного романа или стихотворения — черт возьми, да за многие месяцы не накарябала ни единого предложения. Если бы мне давали двадцатипятицентовик каждый раз, когда говорили что-то вроде «Единственный способ написать роман — это просто сесть и сделать это», то я бы уже давно смогла позволить себе пентхаус с видом на Центральный парк. Иногда умные советы совершенно бесполезны.

— Впечатляет, если с этой степенью что-то сделать.

— Так сделай.

— Сказать, конечно, легко, — ворчу я. — Я хочу писать, но мой мозг как будто пустеет, едва начинаю думать о будущей истории. В последнее время мне кажется, что я не способна на что-то значимое — в отличие от тебя или Роберта.

Вместо того, чтобы как-то среагировать на мою неприкрытую беззащитность, Келвин — к счастью — смеется.

— Если попросишь меня написать какое-нибудь эссе или решить задачку по математике, я тебя сильно разочарую, — говорит он, а потом уже серьезно добавляет: — Все мы хороши в чем-то своем, mo stóirín. Думаю, ты недооцениваешь свои способности, — глядя куда-то вниз, Келвин протягивает руку и сплетает наши мизинцы. — Ты сделала это лишь для меня и Роберта — не ради себя. Это большая щедрость. А еще мне кажется, что ты разбираешься в музыке куда лучше, чем большинство людей здесь, — имея в виду театр, он наклоняет голову. — Так что твой ум уже работает в творческом направлении. Просто доверься своей музе.

Келвин попал в мое самое уязвимое место.

— А что, если у меня нет музы? Иногда я беспокоюсь, что просто любить писать недостаточно, чтобы заниматься этим весь день или всю жизнь, — я еще никому этого не говорила, и суровая откровенность собственных слов заставляет меня почувствовать себя обнаженной. — И я сдерживаю сама себя из страха, что не смогу писать и в итоге останусь с дипломом, который некуда применить, и без дальнейших перспектив.

Проблема в том, что ему это не понять, я уверена. Взяв гитару в руки в четыре года, Келвин с тех пор играл из чистейшей любви к музыке. Я обожаю читать, но всякий раз, когда передо мной оказывается книга, сражающая наповал, ко мне приходят мысли из разряда «Ничего подобного я никогда не напишу». Так значит, Джефф прав? Я не могу писать, потому что вижу себя второстепенным персонажем? Девушкой, обреченной быть другом и дочерью — опорой для других?

Словно поняв, что ответить ему нечего, Келвин показывает на коллекционную программку с изображением Луиса и Сета на сцене, широко улыбающихся после первого совместного спектакля, принесшего им оглушительный успех.

— Это фото сделала ты?

Вообще-то, да, но меня удивляет его вопрос. Как будто Келвин еще не ужился с мыслью, что станет новой звездой Бродвея. И что скоро на программках юбилейных спектаклей по двадцать долларов за штуку будут красоваться фото с ним и Рамоном, ликующе улыбающихся друг другу.

— Ага, я.

Келвин с гордостью смотрит на меня и улыбается.

— Отличный снимок. У тебя есть полно талантов, которые ты еще не реализовала.

***

Репетиция окончена, и вместе с толпой Келвин выходит наружу, придерживая мне дверь, после чего мы поворачиваем направо, на 47-ю улицу. Поскольку, наряду с остальными спектаклями, он проработал неимоверное количество часов еще и с Келвином и Рамоном, Роберт передал бразды правления на сегодня помощнику режиссера.

Подозреваю, что Джефф запрыгал от восторга и потребовал, чтобы его супруг несколько вечеров провел дома и отдохнул.

На улице морозно. Потуже завязав шарф, я надеваю перчатки. Келвин же — все еще под действием адреналина после репетиции — видимо, холод не чувствует.

— Как прошел конец дня? — повернувшись ко мне, пока мы стоим на светофоре, спрашивает он.

От моего смеха изо рта вырывается облачко пара.

— Планировала убийство Брайана…

— Отличная идея для книги, кстати, — перебивает меня Келвин.

— Распаковывала мерч…

— И, если мне можно заметить, витрина выглядит просто потрясающе.

Я смотрю на него краем глаза.

— Ты не большой мастер на комплименты.

— Просто я впечатлен, как много всего ты делаешь для театра, вот и все, — прижав руку к своей груди, говорит Келвин. — Ты как будто рождена для этого.

Взяв Келвина под руку, я прижимаюсь к нему, чтобы не замерзнуть на холодном ветру.

— Роберт обожает рассказывать историю, как я родилась, — повернувшись к Келвину, я замечаю, что его внимание приковано к моему лицу. — По словам Роберта, Джеффа и мамы, папа привел в комнату моих братьев и сестру, чтобы со мной познакомиться, и их возня была похожа на щенячьи игры вокруг мамы, которая была настолько уставшей, что с трудом могла говорить. Роберт взял меня на руки и сказал, чтобы та отдыхала. И вроде бы спросил: «Ты не против, если я займусь ее воспитанием?»

Келвин смеется.

— Я серьезно, — широко улыбаюсь я.

— Я смеюсь, поскольку верю на сто процентов, что так и было.

— И каждый раз, когда в моей жизни намечалось что-то более-менее важное, — продолжаю я, — например, летний лагерь или игра в волейбол, или поездка с подругой и ее родными, я отпрашивалась у родителей, но те всегда перенаправляли меня к обоим дядюшкам. Каждый день после школы я проводила в их доме в Де-Мойне. Как и большую часть уикендов. Вечером ходила с Робертом в театр и делала уроки в зале — ряд H, место 23, мое любимое, — в то время как он дирижировал оркестром на репетиции.

— А твои родители не возражали? — интересуется Келвин. — Моя мама настолько привыкла всех опекать и контролировать, что, уверен, она бы не пережила.

Он не первый, кто об этом спрашивает. На протяжении всей моей жизни друзья постоянно задавали вопрос, не произошел ли какой раскол между мной и родителями. Но нет. Мне просто всегда больше нравилось быть со своими дядями, и мама нормально к этому относилась.

— Когда я появилась на свет, времени, чтобы мной заниматься, у мамы было немного. Томасу на тот момент исполнилось тринадцать. А когда мне было всего три года, папа начал тренировать Томаса сначала в университетской сборной, а потом и на уровне штата, так что его футбол стал важной частью жизни нашей семьи. Потом мой брат получил стипендию в Университете Айовы, и папа пропадал там целыми днями. В свои семь Оливия была маминой главной головной болью. Дэвис от мамы вообще не отлипал, а я…

— Ты затерялась в этой суматохе?

— Наверное, да, — покачав головой, отвечаю я. — Не знаю. Пожалуй, мне легче считать это соглашением, которое всех устраивало. Мама радовалась, что я была счастлива с Робертом и Джеффом.

— Должно быть, это потрясающе — вырасти в концертном зале.

Я киваю.

— Едва услышав первые вступительные аккорды, я по ним могу распознать практически любую классическую пьесу, но иногда все же задаюсь вопросом, не расстраивается ли Роберт, что моих музыкальных способностей на большее не хватает.

— Но описанное тобой и есть музыкальные способности, Холлэнд.

— Нет, я про настоящий талант.

Келвин задерживается на мне взглядом, после чего крепче прижимает мою руку к себе.

Кому-то сигналя, мимо проезжает машина, после чего пешеходы, будто стая рыб, пересекают проезжую часть. Мы с Келвином направляемся к ресторану, где собирались встретиться с Робертом, Джеффом и Лулу. От перспективы провести вечер с Келвином и дядюшками я немного нервничаю, потому что с тех самых пор, как им стало известно о нашем браке, все вместе мы еще не общались. Еще я надеюсь, что Лулу разобралась в себе и будет вести себя нормально. Я ее люблю, но не знаю, сколько еще готова выдержать.

Келвин пропускает меня вперед, когда мы поднимаемся по небольшой лестнице местечка под названием «Суши Гари». В Нью-Йорке рестораны подстраиваются под все доступные помещения и поэтому бывают всех возможных размеров. Сквозь гул голосов и звуки игры в тетрис нас ведут мимо узкой барной стойки к маленькому диванчику со столиком, где уже сидят Лулу, Роберт и Джефф и пьют сакэ.

Роберт с Джеффом встают и целуют меня в щеки.

— Простите, что опоздали, — говорю я.

— Мы сами только что пришли, — отмахивается Роберт.

— А я нет, — говорит Лулу и показывает на свой сакэ. — Я тут уже минут двадцать.

— Лулу нас развлекает, — отвечая на мой незаданный вопрос, говорит Джефф и подмигивает.

— Да неужели, — снимая пальто, бормочу я, после чего, бросив настороженный взгляд в сторону подруги, сажусь за столик.

Лулу самодовольно улыбается мне в ответ и протягивает свой телефон.

— Смотри. Я богиня современных технологий.

С опаской беру телефон и смотрю на экран.

— О боже! — восклицаю я. На фото изображена пара на пляже, они сидят на песке, а позади горит костер. Но это не просто какая-то пара. Это мы с Келвином.

— Так и знала, что уроки работы с Фотошопом окажутся полезными. И не только для того, чтобы увеличивать себе сиськи на фотках, — шлепнув ладонью по столу, говорит Лулу.

Краем глаза я замечаю, как Роберт и Джефф переглядываются. Обычно они в лучшем случае терпят Лулу. Но я все равно рада ей — подруга отвлекает внимание от неудобной темы беседы: что мы с Келвином и дядями теперь одна семья.

— Господи, — заглядывая мне через плечо, говорит Келвин. Он почти прижимается своей щекой к моей, и я чувствую его прохладную после прогулки на улице кожу. — Очень красиво.

— Ваш медовый месяц, — поясняет Лулу. — Во Флориде, понятное дело, раз вылететь из страны, не попавшись, ты не можешь.

Джефф шикает на нее, а я открываю следующее фото — мы с Келвином на каком-то концерте на стадионе. Он стоит позади меня, обняв за талию и прижавшись щекой к моему виску. На третьем мы сидим с ним на скамейке в парке и смотрим друг на друга.

— Ты сама это сделала? Ты же не знала, как записать шоу с Тревором Ноем!

Лулу решает не обращать внимание на такой выпад.

— Меня вдохновил тот парень, который вставляет себя в фотки Кендалл Кардашьян из Инстаграма, — Роберт и Джефф, похоже, поначалу ее слушали, но после упоминания Инстаграма и фамилии Кардашьян их взгляды стали стеклянными. — Я использовала кучу фотографий со свадьбы, а еще те, которые были у меня в телефоне. И то его фото, которое ты сделала в баре.

Я бросаю на Лулу предупреждающий взгляд, но Келвин, кажется, не слышит и все еще рассматривает поддельное фото.

— Знаешь, что я тебе скажу? — показав на свой телефон, продолжает Лулу. — Я теперь не поверю ни единой журнальной обложке, но зато в диком восторге от своей рождественской фотосессии с принцем Гарри и Эдом Шираном.

Открыв следующее изображение и уставившись в шоке на обнаженную грудь, мы с Келвином возвращаемся к нашему фото на скамейке.

— Не пролистывайте там слишком далеко, — сделав глоток своего рисового напитка, предупреждает Лулу. — Там идут сначала мои голые сиськи, а потом кое-что от Джина в ответ.

Келвин берет у меня телефон — судя по всему, мы находились в одном шаге от лицезрения члена Джина — и возвращает его Лулу.

— Отправишь их Холлэнд? Наши отфотошопленные фото, я имею в виду, не сиськи, — он смотрит на меня. — Мы выглядим там как настоящая пара.

— Как горячая парочка, — исправляет его Лулу, и мой пульс стремительно ускоряется. Она немедленно получает мое прощение. Знаю, фото сделаны при помощи фильтров и некоторой компьютерной магии, но на них я выгляжу так, будто мое место действительно рядом с Келвином.

Роберт подливает себе сакэ, хотя обычно он не любитель выпить. Мы с Джеффом обмениваемся любопытными взглядами.

— Они выглядят очень убедительно, — рассеянно замечает Роберт и, сняв очки, потирает переносицу.

— Странно их видеть, да? — спрашиваю я.

Напряженный взгляд Роберта встречается с моим.

— Во всей этой ситуации для меня много чего странного, — помолчав немного, он берет меня за руку. — Да, я не хотел, чтобы ты это сделала, но не могу притворяться, будто видеть, как Рамон и Келвин исполняют написанные мной музыкальные номера… Знаешь, это словно сон.

Келвин согласно хмыкает.

Отпустив мою руку, Роберт говорит чуть тише:

— Боже, я надеюсь, что все получится.

— Послушай, — говорит Джефф и подносит руку Роберта к губам, — возможно, у меня не вызывает большой восторг то, как все сложилось, но даже я уверен, что все будет хорошо.

Я с беспокойством смотрю то на одного, то на другого. Джефф обычно не из тех, кто любит проявлять чувства на публике. Он хладнокровен — да. Спокоен и уверен в себе — да. Но никогда не демонстрирует свои симпатии на людях. Поэтому при виде его, открыто поддерживающего Роберта, мое чутье заработало на полную мощность.

— Что-то не так?

Эти двое молча переглядываются, после чего Роберт сжимает руку Джеффа и надевает очки.

— Я волнуюсь, что будут трудности. Келвин должен официально начать работать уже на следующей неделе, но кто знает, получится ли все устроить.

— Нужные документы мы подали спустя всего полтора дня после свадьбы, — глянув на Келвина, который согласно кивает, говорю я.

— Знаю, Лютик. Дело не в тебе. Просто оформление разрешения на работу может занять несколько месяцев, и мы подали запрос, чтобы ускорить процесс и уложиться в две недели. Что маловероятно. А раз Луис уже ушел, я не уверен, что могу поставить Луизу в пару к Рамону, пока все мы ждем Келвина. Рамон на это просто не пойдет.

Взглянув на лицо Келвина — оскорбленное, поскольку он явно уже видит себя в этом спектакле, — я понимаю, что Роберт мыслит верно.

Джефф поворачивается к нам с Келвином.

— Я разговаривал с Сэмом из миграционной службы, и он подтвердил, что все необходимое вы им предоставили. Получение разрешения он гарантировать не возьмется, но может немного поспособствовать, чтобы документы рассмотрели вовремя.

Я чувствую, как у меня расслабляются плечи.

— О, это же хорошо.

— Я уже говорил, — обращается к Роберту Келвин, — но хочу еще раз сказать спасибо за все, что вы для меня сделали. Даже не знаю, как смогу отблагодарить.

— Да ну, перестань, — покачав головой, отвечает Роберт, и общее напряжение исчезает. — Просто у меня предпремьерный мандраж. Так всегда бывает. Но сейчас еще и обстоятельства непростые.

В этот момент к столику подходит официантка и интересуется, готовы ли мы сделать заказ. Обсудив немного, Джефф с Робертом заказывают то же, что и всегда, а когда подходит очередь Лулу, Келвин пододвигается ко мне ближе и показывает на меню.

— Я думал взять баклажаны, хочешь присоединиться? Или давай просто наберем несколько закусок на двоих?

Это настолько типично для пар, что поначалу я не нахожусь с ответом. Его предложение застало меня врасплох.

— Холлс, — зовет Келвин и терпеливо улыбается, а в глазах пляшут смешинки.

— Конечно, — отвечаю я. — Что еще ты хотел заказать?

Едва он открывает рот, у него в кармане вибрирует телефон. Келвин сидит так близко, что я чувствую эту вибрацию, передающуюся мне по мягкой поверхности скамейки.

— Извини, — говорит он и достает телефон.

На экране высвечивается имя Натали.

Пару секунд Келвин в замешательстве смотрит на экран, после чего его улыбка исчезает, как будто в этот момент до него что-то доходит.

— Вот блин.

У меня пересыхает в горле.

— Все в порядке?

— Да. Я… — словно передумав в последнюю минуту, Келвин обращается ко всем присутствующим: — Извините, я отойду на минутку. Нужно ответить, — после чего добавляет уже мне: — Закажи что угодно.

Когда Келвин встает, я поворачиваюсь к нему.

— Ты уверен, что в порядке?

— Конечно, — сжав мое плечо, он идет к выходу. Через стеклянные двери я вижу, как он спускается по лестнице — уже держа телефон у уха, — а потом пропадает из виду.

***

Бросив ключи на стол, я смотрю, как Келвин молча идет в ванную, чтобы подготовиться ко сну. Всю дорогу домой меня не покидало странное чувство, что между нами возник какой-то барьер, и я пыталась понять, чем вызвано его беспокойство. Помимо очевидных, конечно же: стресса от грядущего выступления и нервозности насчет документов. Быть может, тут и то, и другое, и Келвину нужно время, чтобы приспособиться. А сохранять здравомыслие, пока мы ждем разрешение на работу, все равно что наблюдать, как кто-то вбивает в мою руку гвоздь. Это мучительно. И совершенно не поддается контролю. Могу себе представить, каково Келвину.

Но поскольку Келвин так много удовольствия находит в музыке и старается на все смотреть с оптимизмом, мне даже не верится, что он может быть обеспокоен. И что это за срочный звонок был сегодня вечером? Еще одна возможность, благодаря которой он может остаться в стране? И неужели я единственная, кто планирует хранить верность?

От подобной мысли меня начинает подташнивать.

Выйдя из ванной, Келвин резко останавливается, увидев, что я до сих пор стою у входной двери.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает он.

Я пытаюсь улыбнуться.

— Ага. Ужин был чудесным.

Кивнув, он подходит к дивану, садится и, расстегнув рубашку, наклоняется, положив голову на руки.

Это так странно — жить с кем-то, кого я плохо знаю. Сегодня он пил не слишком много, чтобы испытывать по этому поводу недомогание. Ели мы полчаса назад, поэтому проблема и не в съеденном…

— А ты? Хорошо себя чувствуешь?

Келвин кивает, но когда понимает голову, я замечаю, что глаза у него красные, а взгляд от сильной усталости немного расфокусирован.

— Прошло всего чуть больше недели, но от вида нервничающего Роберта я тоже начал нервничать. Что, если все нами сделанное — впустую? Мне кажется, ожидание начинает подтачивать мою уверенность. А я всего лишь хочу заниматься музыкой. Всего лишь хочу быть здесь.

Понимающе кивая, я чувствую себя странно виноватой — как будто должна была каким-то образом ускорить процесс. Но мне не кажется, что все совсем уж «впустую». Понимаю, на самом деле мы не пара, но быть рядом с ним так приятно, даже просто платонически. Это уже немало значит.

В памяти всплывает имя Натали и то, как стремительно Келвин выбежал из ресторана… Мне становится беспокойно, но уже совсем по иной причине.

— Надеюсь, тот звонок был не с плохими новостями.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, о каком звонке речь, после чего он поднимает голову и смущенно морщится.

— У меня было назначено свидание, о котором я совершенно забыл.

Такой ответ мгновенно лишает меня дара речи.

— Нет-нет, погоди, — говорит Келвин и поднимает руку. — Прозвучало как-то не очень хорошо. О свидании мы договорились за несколько дней до нашего с тобой обеда, но я забыл его отменить. Мне очень жаль.

Ой как неловко. Ковыряя маленький заусенец у себя на пальце, я сажусь рядом с ним на диван.

— Мне кажется, если ты хочешь… Даже не знаю… Наверное, нам не обязательно… — запутавшись в собственных словах, я ощущаю, как Келвин поворачивается и внимательно на меня смотрит, — куда-то вместе ходить. Ну, разве что когда это необходимо и для создания видимости.

— Черт возьми, Холлэнд, — будто не веря своим ушам, говорит Келвин. — Мне жаль не потому, что свидание сорвалось. Я приношу свои извинения, поскольку мне звонила другая женщина во время ужина с тобой и твоими близкими.

— А-а.

Он смеется.

— Ты что, думаешь, я прощелыга какой-то?

— Нет, наверное, — отвечаю я и не могу сдержать улыбку. Понятия не имею, что означает это слово. Мое беспокойство медленно исчезает. — Но ситуация у нас беспрецедентная, поэтому многое не понятно.

— Согласен. Вот только я не собираюсь встречаться с кем-то еще… даже если мы всего лишь притворяемся.

Несмотря на готовность Келвина хранить верность, слова «Мы всего лишь притворяемся» ранят, будто нож. Ведь я не притворяюсь. Или это не так? Нет, все-таки притворяюсь, но лишь в том, что по отношению к нему якобы ничего не чувствую.

— Как вы с ней познакомились?

— Через общего друга, — с готовностью отвечает Келвин. — Но тут нет ничего особенно интересного. Я видел ее всего раз. Кстати о знакомствах… — сделав паузу, он ждет, чтобы я посмотрела на него.

— Что? — когда жжение в груди наконец ослабевает, спрашиваю я.

— Мы не договорились, что будем отвечать на вопрос, как познакомились.

Кивая, я смотрю прямо перед собой. Я хорошо помню нашу интимную переписку. И как уютно было лежать на диване, прижавшись к его голой груди. Мысленно напомнив себе, что мы всего лишь притворяемся, я говорю:

— Мне кажется, нам стоит придерживаться самой простой версии. Мы познакомились на станции метро. Никаких сложностей придумывать не нужно.

глава шестнадцатая

Каждый день по три часа подряд Келвин репетирует с Рамоном, после чего на вечернем спектакле их сменяют Луис и Луиза. Когда после каждой репетиции Келвин встречается со мной за кулисами, его улыбкой можно озарить полгорода. Музыка заставляет его светиться изнутри — так сильно, что с трудом верится глазам. Иногда кажется, будто у него прямо под кожей мерцают огоньки.

Время от времени с Келвином и Рамоном работает Роберт, но бывает и так, что он передает руководство репетицией своему помощнику, Элану. Поскольку Роберт сам написал эту музыку, он почти физически чувствует ноты и направляет музыкантов инстинктивными, плавными движениями. А Элан, как я успела заметить, больше фокусируется на технической точности, нежели на артистизме. И в дни работы с Эланом музыка теряет какие-то глубинные эмоции, которые могли бы передать друг другу Келвин и Рамон.

Я уже видела это раньше: как страсть Роберта медленно перетекает в его музыкантов и как он учит их чувствовать музыку, а не просто играть. При помощи тональности, ритма и динамики зритель может «услышать» всхлип и задержанное дыхание или «увидеть» победно вскинутую вверх руку. Музыка перестает быть отдельными нотами — собранные воедино, они являют собой нечто почти потустороннее.

Сегодняшний день — из числа самых обыденных.

— Что у меня не получилось? — не успев сойти со сцены, спрашивает Келвин и выжидающе смотрит на меня. Поправив гитару, он кивает в сторону сцены. — Что-то не так, но я не уверен, где и в какой момент это было.

В другой ситуации я бы отказалась от идеи давать Келвину советы, как улучшить его виртуозную игру на гитаре, но сейчас попала под влияние его восторга и волнения от грядущей премьеры.

— В номере «Без тебя» тебе нужно не спешить и подчеркнуть прерванную каденцию, чтобы усилить напряжение. Вы с Рамоном на этом моменте чересчур торопитесь идти дальше.

Секунд десять Келвин молча на меня смотрит, и мне становится неуютно. Я еще ни разу его не критиковала.

Кажется, я натворила дел.

***

Молчание продолжается и за ужином. Быстро поев, Келвин берется за гитару и отгораживается тем самым от остального мира. Я ухожу к себе и слышу, как снова и снова он играет тот отрывок, пока не засыпаю. Мне снится, что я преследую его в каком-то лесу.

Но на следующий день на репетиции Келвин встречается со мной взглядом во время игры этого фрагмента. И когда делает акцент на тех нотах, у меня текут слезы — звучание стало изумительно красивым.

Он дает понять, что я была права.

«Доверься своей музе».

Вечером того же дня — впервые за многие месяцы — я пишу. У меня получился всего один абзац, и это даже не часть вымышленного мира, который я отчаянно хочу создать, а мои чувства, испытанные во время прослушивания дуэта Келвина и Рамона. Ощущения, которые зародились у меня в груди и от которых я чувствовала себя невесомой. Но тем не менее я пишу! На странице файла появились слова.

Каждый вечер мы с Рамоном и Келвином из-за кулис наблюдаем за игрой Лизы и Луиса во время спектаклей. Мне кажется, я могу видеть, как Келвин мысленно повторяет реплики и на вступительных нотах каждого спектакля отсчитывает, сколько вечеров осталось до их с Рамоном дебюта.

***

Несколько месяцев назад Майкл Астерофф опубликовал новость, что в середине февраля Рамон заменит Луиса. Но никто из продюсеров пока что не сказал ни слова об изменениях в оркестре — например, о Келвине и его гитаре. Всем известно об уходе Сета, первой скрипки, но, видимо, считается, будто его место займет Луиза. Я знаю, что Роберт ждет полученного разрешения на работу, чтобы делать хоть какие-то заявления. Но учитывая реакцию руководства на игру Келвина и то, что с ним обращаются уже как с восходящей звездой, — плюс ко всему, в бродвейских кругах и в соцсетях Лизу пусть и мягко, но все-таки критикуют, — я не думаю, что грядущей премьере может повредить преждевременный ажиотаж вокруг Келвина.

Через три недели после старта репетиций и примерно за неделю до первого выступления Келвина дома нас ждет официально выглядящее письмо. Мы оба набрасываемся на него, словно оголодавшие собаки.

Наша заявка принята, и, как говорил Джефф, это хорошо, потому что теперь можно заниматься документами, которые Майкл должен предоставить моему мужу для получения официального разрешения на работу.

Спустя несколько часов нам звонит помощник Майкла и говорит, что на следующей неделе нужно запланировать совместную фотосессию и интервью Келвина и Рамона. Хотя основное внимание СМИ будет сфокусировано на Рамоне, Келвин по такому случаю все равно обновил стрижку и маникюр, но вежливо отказался от депиляции груди воском.

Мы завели совместный расчетный счет, предполагающий, что разделим базовые траты, вот только с финансами у нас обоих плоховато. Если не считать трех сотен долларов на общем счету, у меня есть некий неприкосновенный запас. У Келвина на счету примерно та же сумма — но никаких сбережений. Для интервью и выступлений ему нужнокупить кое-что из одежды: костюм, рубашки, туфли. Наш баланс стремительно сокращается, но поскольку я не одна, это переносится куда легче… Впрочем, все напряжение покидает нас, едва мы входим в здание театра. Келвин тут же излучает неистовую энергию.

Наши последние дни перед его дебютным выступлением должны сопровождаться подходящим саундтреком. Идеально, если из «Огненных колесниц». Но из «Челюстей» как-то ближе к реальности.

Грядет день Икс, и растущее в связи с этим напряжение я точно не придумала: в соцсетях бурлят обсуждения того, кто же заменит Сета, — новый гитарист вызывает множество споров. На улице толпятся поклонники в жажде услышать хотя бы самый короткий музыкальный отрывок, чтобы удовлетворить свое любопытство. Поэтому мы практически поселились в «Левин-Глэдстоун». Майкл, который обычно крайне редко появляется в театре, вышагивает вперед-назад по проходам на каждой репетиции. Время от времени на балконах бывают замечены братья Лоу — которые раньше тоже во всем доверяли Роберту и не беспокоили его своим присутствием. Брайан бушует за кулисами: раздает приказы и набрасывается чуть ли не с кулаками на рабочих, когда те перестают бегать по делам и слоняются у сцены. Роберт напряжен до предела и срывается на крик при малейшей ошибке. Рамон как перфекционист требует репетировать снова и снова, едва не теряя голос, а пальцы Келвина чуть ли не начинают кровоточить. Но под конец каждого изнурительного дня Келвин подходит ко мне с широкой улыбкой — как будто ждал всего этого много лет, как будто ему все нипочем или, быть может, просто его восторг перевешивает страх.

Я часто замечаю, что рабочие сцены и актеры смотрят на него — и на нас. Со стороны мы похожи на любую другую женатую пару. Келвин часто прикасается ко мне и целует (в лоб). Приходим и уходим вместе, несмотря на то, что в моем присутствии на репетициях нет необходимости. И хотя я совсем не выгляжу несчастной, уверена, многие задаются вопросом, как так случилось, что он женился именно на мне. Девушке с веснушками, у которой сползают колготки и вечно проливается кофе. Которая постоянно наталкивается на кого-нибудь со своей камерой.

А вот движения Келвина всегда плавные и ловкие, и, как мы уже поняли, он умеет есть салат, не запачкав соусом подбородок.

Я считаю, это нечестно.

***

Келвина я нахожу за кулисами — стоящего прислонившись к стене и разговаривающего с Итаном, музыкантом из оркестра, который спит и видит, как бы оттащить моего мужа в уголок для более приватного общения. Тот факт, что Келвин гетеро, вызывает почти физические страдания у большинства его коллег-мужчин.

Увидев меня, Келвин тут же заметно расслабляется и, обойдя Итана, движется в мою сторону.

Итан раздраженно смотрит на меня и наигранно улыбается.

— Привет, Холлэнд.

— Привет, Итан, — ровно с такой же улыбкой отвечаю я.

Я едва не выпрыгиваю из своих туфель, когда Келвин прижимает меня спиной к себе и проводит губами по скуле.

— Я собираюсь пригласить свою прекрасную жену на ужин.

Из-за того, что Келвин стоит так близко, я не могу к нему повернуться — мы чуть было не поцеловались.

— Пригласить на ужин? — переспрашиваю я и делаю шаг вперед, увеличив тем самым расстояние между собой и своим мужем — от которого пахнет чем-то древесным и свежим и который буквально в соседней комнате каждую ночь спит практически голым.

— На настоящее свидание. Как подобает.

Воображаемая Холлэнд радостно прыгает и машет плакатом, на котором написано «Это означает секс!», но я прошу ее угомониться, пока мы обе не получим должных разъяснений.

— А как подобает? — нарочито скромно уточняю я.

Похоже, что подтекст доходит до него одновременно со мной. Тихо покашляв, Келвин достает из кармана бальзам и проводит им по губам, которые мне очень, ну просто очень нравятся.

— Как обычно, — закрыв тюбик, он широко улыбается. — Мы поедим. Выпьем. Хорошо проведем время.

Он на что-то намекает этим своим «Хорошо проведем время»? И еле заметная хрипотца в его голосе мне не послышалась? Повернувшись в сторону Итана, я начинаю жалеть, что не могу уточнить у него насчет своих догадок, вот только во время нашего внезапного флирта с Келвином тот успел куда-то уйти, чего мы оба не заметили.

— Когда речь идет о еде и выпивке, я всегда «за».

— Вот поэтому ты мне и нравишься, — Келвин берет меня под руку, и в этот момент я краем глаза замечаю у противоположного конца сцены еще один тоскливый мужской взгляд. Тем временем мой муж тянет меня к боковому выходу. — Тебе нужно будет надеть подходящее платье и туфли и сделать подходящую прическу: собрать волосы в пучок.

Пока я пытаюсь осознать, нравится мне или нет, что он диктует мне, как одеваться, Келвин кладет ладонь мне на затылок и прижимается губами — такими мягкими и теплыми — к моей щеке.

— Твоя шея — мой криптонит, — не отстраняясь ни на сантиметр, говорит он, и я ощущаю его улыбку. — Надо будет отправить тебе побольше смс-ок на эту тему.

***

Я выхожу из спальни в единственном имеющемся у меня подходящем платье: черном, длиной чуть выше колена, облегающем сверху и с юбкой из струящегося плиссированного шифона.

Келвину оно явно нравится, потому что когда я выхожу, у него приоткрывается рот, словно внезапно улетучилась мысль, которой он хотел поделиться. Нужно признать, я тоже ошарашена. Келвин надел новый костюм с лавандового цвета рубашкой, оставив две верхние пуговицы расстегнутыми, и теперь мне трудно отвести взгляд от его ключиц.

Внимательно оглядев меня с ног до головы, Келвин произносит:

— Да.

— Что, подходяще?

Его взгляд тут же скользит по моей шее; я собрала волосы наверх.

— Господи. Да.

Несколько кварталов мы идем до Taboon [ресторан в Нью-Йорке — прим. перев.], и несмотря на то, что в очереди перед нами человек десять, Келвин направляется прямо к стоящему в дверях человеку, пожимает ему руку, и тот показывает на столик в задней части зала. Я иду следом и замечаю, как несколько голов поворачивается в нашу сторону, когда мой ирландец снимает своей синий пиджак и небрежным жестом вешает его на руку.

Келвин выдвигает для меня стул, а я спрашиваю:

— Ты знаком с тем парнем?

— Со времен Джульярда, — слегка скривившись, поясняет он. — Блестящий был виолончелист. С тех пор ему везло мало.

Я чувствую, как сдавливает горло от желания помочь. Но каким бы замечательным ни был Роберт, каким бы сложно организованным для простенького театра ни был его оркестр, он не может нанять каждого безработного музыканта, которого мы только встретим.

Келвину удается прочитать мои мысли по взгляду, и жесткая линия его рта смягчается.

— У него обязательно все наладится. Возможно, когда-нибудь потом мы ему сможем помочь.

Мы.

Когда-нибудь потом.

Тяжело сглотнув, я изо всех сил стараюсь небрежно пожать плечами. После чего мы оба одновременно смотрим в меню; внутри тревожно, а в животе порхают бабочки.

У нас настоящее свидание.

Много вечеров подряд мы сидели с ним на диване и заказывали еду на дом. Множество приятных вечеров проводили с Робертом, Джеффом и даже Лулу, после чего вдвоем шли домой. Чем же отличается этот вечер?

Келвин поднимает голову.

— Давай возьмем напополам закуску из цветной капусты и сибаса?

Черт возьми, а мне нравится иметь в качестве мужа такого решительного едока.

— Давай.

Отложив меню в сторону, Келвин берет меня за руку.

— Я уже говорил, как благодарен тебе?

— Раз или два, — смеюсь я.

— Тогда на всякий случай скажу еще раз, — в его сияющих глаза чистейшая искренность. — Спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста. Как же иначе.

Сжав руку, он отпускает ее и, откинувшись на спинку стула, улыбается подошедшему официанту. Игра в женатых ощущается простой, а Келвин кажется охотно в нее вовлеченным. Это лишний раз напоминает мне, что на самом деле я не так уж и хорошо его знаю. Мне знакомо его лицо — оливковая кожа, зеленоватые глаза и идеально неидеальные зубы, — но творящееся в голове по-прежнему остается загадкой.

Когда мы сделали заказ, Келвин поворачивается достать что-то из внутреннего кармана пиджака и протягивает мне маленькую розовую коробочку.

— Это тебе.

Боже, принимать подарки и комплименты хуже меня не умеет никто на свете. Поэтому сразу же активизируется мое второе «Я» и бормочет что-то вроде: «Господи, спятила, что ли, как тебе в голову только приходит так нелепо реагировать!»

Когда открываю коробочку и вижу внутри золотое кладдахское кольцо [традиционное ирландское украшение, преподносится в знак дружбы или как обручальное — прим. перев.], во мне начинают бушевать эмоции.

— Понимаю, носить такое кольцо кажется стереотипом, — говорит Келвин, глядя на мое ошарашенное лицо, — но у ирландцев это традиция. Не сочти меня банальным. Это кольцо не только про любовь — хотя тут сердце. Руки символизируют дружескую поддержку, а корона — преданность, — смущенно улыбнувшись, он надевает кольцо на безымянный палец моей правой руки. Сердцем к запястью [по традиции это означает, что девушка с кем-то встречается — прим. перев.], — глядя на мою руку и улыбаясь, Келвин осторожно поправляет кольцо. — Поскольку ты замужем, то носила бы его на левой руке, но там у тебя обручальное.

Боясь ляпнуть что-нибудь неподобающее или легкомысленное, я молча поглаживаю кольцо и улыбаюсь.

— Тебе нравится? — тихо спрашивает Келвин.

Вот он, момент, когда я могла бы сказать, что увлечена им, и его кольцо, по сути, наполнило мою жизнь новым смыслом, но я лишь киваю и шепотом говорю:

— Оно очень красивое, Келвин.

Он откидывается на спинку стула, но выражение лица по-прежнему ранимое и напряженное.

— Тебе нравится наблюдать за мной на репетиции?

Я громко фыркаю.

— Это что, серьезный вопрос?

— Наверное, да, — неуверенно поморщившись, говорит Келвин. — Мне очень важно твое мнение. А твои советы… бесценны.

Его слова поражают.

— Я обожаю наблюдать за тобой на репетиции. Твоя игра впечатляет — и, думаю, ты и так должен это знать.

Официант приносит вино, мы оба делаем по глотку, чтобы одобрить выбор, и тот снова уходит.

— Да, я считаю, у нас с Рамоном отличный дуэт, — глядя на меня поверх бокала, говорит Келвин, а потом задумчиво прикусывает губу. — Просто мне хотелось сказать… Все это время я мечтал именно об этом. Я рассказывал тебе, что когда только-только вышла премьера «Его одержимости», моей мечтой было когда-нибудь присоединиться к этой постановке?

Чувствую, как сжимается мое сердце.

— Серьезно?

Кивнув, Келвин делает еще один глоток.

— После окончания Джульярда я очень даже рассчитывал на что-то подобное. И думал, что затишье больше нескольких месяцев не продлится. Что я познакомлюсь с кем-нибудь на вечеринке, расскажу о себе, и все изменится. Но потом один год сменился другим, два превратились в четыре, а я так сильно хотел играть на Бродвее, что просто взял и остался в стране. Это был полный провал, приходится признать.

— Я отлично понимаю, как такое могло произойти.

«Та же история у меня с писательством, — думаю я. — В ожидании, что вот-вот появится идея, я провела день, неделю, месяц. И вот после окончания магистратуры прошло два года, а я не написала ни слова».

— Поэтому я клоню к тому, что все происходящее сейчас для меня чрезвычайно важно. И все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь… Я хочу, чтобы этот брак принес пользу и тебе, — мягко говорит Келвин, — но не совсем уверен, как это осуществить.

Все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь…

Все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь… Вот, значит, как?

Мой мозг зациклился на словах Келвина, и меня не покидает ощущение, что он сказал это из чувства вины. Вот только ответ «Мы можем начать заниматься сексом» буквально вертится на языке. Еще мгновение, и сорвется.

Сделав несколько больших глотков вина, я грубовато вытираю рот ладонью.

— Не беспокойся об этом.

— Как насчет помочь тебе с книгой?

В животе возникает уже знакомое тянущее ощущение, которое всегда сопровождает мои мысли о том, как я открою ноутбук и начну что-нибудь писать.

Сегодня мы можем заняться сексом.

Я отпиваю еще вина.

— Я постараюсь что-нибудь придумать, — тихо говорит Келвин.

глава семнадцатая

Первое выступление Келвина и Рамона назначено на пятницу.

Когда я нахожу своего мужа стоящим у зеркала в моей спальне и пытающимся завязать галстук, он кажется спокойным и сосредоточенным — но это притворство, уверена, потому что слышала, как большую часть ночи он ходил вперед-назад по комнате.

— Готов?

Прикусив нижнюю губу, Келвин кивает. После чего разглаживает рубашку на груди и говорит:

— А ты как считаешь? Думаешь, я готов?

В который раз он произнес это слово со своим акцентом [think (думать) Келвин произносит как tink (дзынь) — прим. перев.], и я еще больше очарована. Как будто такое вообще возможно.

— Думаю, — подражая его акценту, отвечаю я, — что ты выступишь блестяще.

Келвин встречается со мной взглядом в зеркале.

— Ты что это, высмеиваешься мой акцент?

— Я думаю, тебе это на самом деле нравится, — продолжая в том же духе, говорю я.

Он разворачивается, и секунд десять мы стоим, молча глядя друг на друга. Между нами не больше полуметра, и я замечаю, как дрожат его руки. Этого момента Келвин ждал всю свою жизнь.

— Скажи, о чем мне ни в коем случае нельзя сегодня забыть?

Ему явно необходимо на чем-то сосредоточиться. На каком-нибудь совете, следуя которому, он сможет не нервничать в течение следующих двух часов.

— Не спеши со связующей темой в номере «Всего раз в моей жизни», — поправив Келвину галстук, говорю я. — И не забывай дышать во время стартового соло в «Не ожидал, что встречусь с тобой», поскольку я уже не раз замечала, что ты там иногда задерживаешь дыхание, а музыка звучит более плавно, если ты дышишь размеренно, — ощущая его пристальное внимание, я размышляю несколько секунд, а потом добавляю: — Доверься собственным рукам в «Без тебя». Не бойся закрыть глаза и чувствовать ноты. Когда ты так делаешь, музыка становится похожа на омывающую камень воду.

Я провожу руками по галстуку и ниже, по груди. Чувствую, как бьется сердце Келвина.

Он делает глубокий вдох.

— Если бы ты только видела, как светишься изнутри, когда говоришь о музыке. Ты просто…

— Мы же вроде о тебе сейчас говорим, — со смехом перебиваю его я.

Он наклоняет голову и берет мои руки в свои.

— Правда?

Я чувствую, как краснею.

— Ты готов, Келвин. Совершенно точно.

Его взгляд опускается на мои губы, и где-то внизу живота становится горячо. Вот она, одна из тех сцен, где герои делают шаг навстречу друг другу и целуются — медленно и вкусно. Такой поцелуй рожден чувствами, которые крепли в течение долгих месяцев.

Но нет, речь тут может идти только про мои чувства. Нашему фиктивному браку чуть больше трех недель, а значит, этот фарс продлится еще одиннадцать месяцев. Хорошо, что нам удалось найти некий баланс и выстроить общение. Глупо было бы все усложнять.

***

У театра стоит толпа, хотя до спектакля еще три часа, поэтому мы идем к боковому входу. Еще дома я успела зайти на StubHub и увидела, что билеты для желающих увидеть сегодня Рамона стоят больше шестисот долларов за место далеко не в первом ряду балкона. Келвин изо всех сил старался выглядеть расслабленно, но сейчас его спокойствие куда-то улетучилось: он не перестает поправлять галстук.

За кулисами беготня и суматоха. Келвин пытается найти своего нового приятеля, но Рамону наносят грим, и поэтому тот успевает лишь подбадривающе улыбнуться, после чего Келвина оттаскивает за руку рабочий сцены.

В последний момент я крепко обнимаю своего мужа, целую в гладко выбритую щеку, и он исчезает из поля зрения. До конца спектакля Келвина я уже не увижу, потому что большую часть вечера буду продавать на входе футболки. Тут должен раздаться грустный звук тромбона.

Зато могу пробраться и посмотреть недолго из-за кулис. Когда так и делаю, задаюсь вопросом: если услышу спустя лет десять вступительные аккорды одной из этих песен, всплывет ли в памяти данный момент моей жизни? Следующей приходит мысль о том, что именно я буду чувствовать, когда вспомню однажды об этом времени? Буду ли считать его самым трудным, потому что изо всех сил пыталась понять, кто я и чем мне заниматься? Или же сочту приятным и веселым, поскольку почти не несла никакой ответственности?

Оказывается, у меня в голове давно сидела мысль, которую я даже не осознавала — что жизнь у меня вроде бы налажена, но при этом я совершенно не вижу собственное будущее. У меня временная работа и временный брак. Появится ли хоть что-то постоянное? Какого черта я творю с собственной жизнью? Ведь другой попытки у меня не будет, а сейчас я обнаружила, что моя ценность заключается лишь в пользе, которую приношу другим. Как же мне стать ценной для самой себя?

Келвин сказал мне взяться за ум, но что для этого нужно сделать? Иногда у меня в голове возникают идеи для книги, вот только едва я предпринимаю попытку развить их и сажусь за ноутбук, как они тут же растворяются. Я не нахожу ни слов, ни образов, чтобы соединить эти идеи воедино и воплотить их в подобие текста. Мне бы очень хотелось иметь насыщенную жизнь, похожую на происходящее на сцене. Хочу испытывать такую же страсть к делу, которым занимаюсь. Но что, если ничего подобного со мной никогда не произойдет?

Едва появляются декорации с изображением небоскребов и Рамон выходит на сцену, мой мыслительный процесс останавливается. Рамон и так значим как личность и актер, а сцена придает ему еще больший вес. Его темные волосы зачесаны назад, а глаза хоть и кажутся почти черными, но их блеск можно разглядеть из любой части зала. Я замечаю, как от волнения он часто дышит, и почти каждой клеткой своего тела ощущаю эту значимую паузу.

Я делаю глубокий вдох и ощущаю, как сердце бьется где-то в горле.

Келвина не рассмотреть, зато слышно первый аккорд «Без тебя» — одного из хитов спектакля. Пусть я и не вижу своего гитариста, но все же чувствую, что он последовал моему совету и закрыл глаза. Тягучая и согревающая изнутри мелодия струится по рядам, словно луч света.

Это совершенство.

Присутствующие в зале одновременно подаются вперед, и раздаются аплодисменты — сначала тихие и из разных уголков, а затем громогласные и охватывающие весь театр. Зрители удивлены, но явно одобряют услышанное. Одобряют Келвина и Рамона. Рискованный, но красивый выбор гитары в качестве аккомпанемента, и голос Рамона — сильный баритон, который словно помогает музыке подняться ввысь, а затем устремиться в зрительный зал. У меня в глазах пляшут точки, а общая картинка становится неясной. Я не понимаю, что такого в игре Келвина, но по ощущениям слушать его совсем не сравнимо с тем, как это было с Сетом. И дело не только в другом инструменте. Музыка Келвина заставляет прочувствовать быстротечность времени, боль воспоминаний о годах потерь и счастливое обретение любви дважды в жизни. Именно эти чувства и должна рождать сочиненная Робертом музыка. Они почти похожи на ностальгию… И мне заранее жаль, что спектакль рано или поздно закончится.

***

Когда опускается занавес, зал взрывается бушующими овациями; слышен даже топот. Кажется, что светильники качаются, а с потолка осыпается штукатурка. Мне нужно возвращаться в лобби — футболки полностью проданы за один вечер, чего еще никогда не случалось, — но прежде чем уйти, я успеваю встретиться взглядом с Келвином, который присоединился к остальным на сцене для поклона.

За кулисами толпятся сотни желающих протиснуться к нашим звездам и шампанское льется рекой. Закрыв киоск по продаже рекламных материалов, я хочу присоединиться к ликующей публике, но меня быстро оттесняют в сторону. Встав на цыпочки, я наблюдаю, как моего мужа обнимают один новоявленный поклонник за другим. На ум тут же приходят слова Джеффа, произнесенные тем вечером, когда мы играли в наш псевдо-покер, и они отказываются убираться в дальний угол. Ситуация, в которой я оказалась сейчас, — наилучшее определение второстепенного персонажа. Вот только я не сильно против стоять так далеко — на расстоянии лучше видно улыбку Келвина, которая словно испускает лучи света. Конечно же, это событие для него невероятно важно, но я по-прежнему вижу в нем уличного музыканта, сидящего в метро с гитарой на неудобном стуле и с раскрытым чехлом у ног. А сейчас на Келвине новый костюм, стоит он рядом с самим Рамоном Мартином и купается в обожании всего актерского состава и работников театра. Пусть я и стою в стороне, но все это случилось именно с моей помощью.

Пока к нему подходят люди, Келвин смотрит поверх голов. Наверное, ищет Роберта — скользнув взглядом по толпе, он переключает внимание на стоящего перед ним, слушает, благодарит, обнимает. А потом поднимает голову снова.

Наконец к нему подходит Роберт, и мужчины обнимаются, похлопывая друг друга по спине. Но опять же, едва Роберт отодвигается, Келвин оглядывает толпу. И только тогда,

когда Роберт показывает в мою сторону,

а Келвин широко улыбается,

я понимаю, что все это время он искал меня.

Когда Келвин идет ко мне, люди отходят в сторону, и не успеваю я толком оценить его походку в стиле героя фильма «Офицер и джентльмен», как он обнимает меня за талию и отрывает от пола.

— Мы это сделали!

Я смеюсь и хватаюсь за его плечи. Келвин горячий и вспотевший, а волосы щекочут мне щеку.

— Ты сделал.

— Нет, нет, нет, нет, — снова и снова бормочет он, а потом смеется. От него пахнет бальзамом после бритья и чистым потом; я чувствую, как он улыбается, прижавшись лицом к моей шее. — Как тебе? — тихо спрашивает Келвин.

— Ты еще спрашивает! Черт, да это было…

Немного отодвинувшись, он смотрит мне в лицо.

— Да? У тебя получилось меня разглядеть? Я думал, что увижу тебя только в самом конце. Но все равно пытался найти.

Я чувствую такую гордость, что тут же заливаюсь слезами.

В ответ Келвин смеется еще сильнее.

— Так, ладно, mo stóirín. Пойдем выпьем шампанского.

глава восемнадцатая

Перевернувшись на спину, я вытягиваю ноги и убираю волосы с лица. В голове тут же начинает оглушительно стучать молот.

«Не двигайся», — словно требует он.

Пробивающиеся в спальню солнечные лучи слепят словно свет мощной звезды, приблизившейся прямо к моему окну. С другой стороны кровати до меня доносится приглушенный стон Келвина.

Минуточку. С другой стороны кровати?

Я сажусь и рывком натягиваю простыню поверх обнаженной груди; мир кренится, и на меня накатывает тошнота.

Ой.

Я голая.

Что? Голая? Убрав простыню с лежащего лицом вниз Келвина, я обнаруживаю, что он… тоже… голый.

Вслед за осознанием увиденного приходит и физическое ощущение: между ног побаливает. Приятно побаливает. В стиле «Какого черта мы натворили?».

Келвин прижимается лицом к подушке.

— Ох-х… Меня как будто в пиве мариновали, — приглушенным голосом произносит он, а потом, обернувшись через плечо, оглядывает свое тело. — А где моя одежда?

— Не знаю.

Посмотрев на меня, Келвин, кажется, приходит к выводу, что под простыней я тоже голая.

— А твоя?

Я стараюсь не смотреть на его мускулистую задницу.

— Этого я тоже не знаю.

— Кажется… Кажется, на мне до сих пор презерватив, — когда Келвин перекатывается на спину, моему взору предстает весьма впечатляющий утренний стояк, и я тут же смотрю в потолок.

Да, на нем действительно до сих пор надет презерватив.

С тихим хныком Келвин стаскивает его и, наклонившись, выбрасывает в стоящую у кровати мусорную корзину, после чего снова ложится на спину. Затянувшаяся пауза побуждает меня посмотреть ему в лицо.

— Привет, — широко улыбается он.

На своих щеках я чувствую обжигающий румянец.

— Привет.

Сейчас раннее субботнее утро, на дворе конец февраля, а в моей постели — в моей постели! — лежит сам Келвин Маклафлин. Во времени и пространстве я вроде бы сориентировалась, но до сих пор не понимаю, каким образом мы здесь очутились.

Келвин проводит пальцем по нижнему веку.

— Только не удивляйся, ладно? Но я думаю… — говорит он, оглядывая царящий в кровати беспорядок, — что этой ночью мы в полной мере узаконили наш брак.

— В пользу этой теории выступает жуткий засос у тебя на плече.

Келвин поворачивает голову, чтобы посмотреть, а потом, явно впечатленный, переводит взгляд на меня.

— Ты помнишь… хоть что-нибудь? — смущенно прищурив один глаз, интересуется он.

Сделав глубокий вдох, я мысленно проматываю события назад.

Помню, как в театре мы пили шампанское.

Как Келвин подошел ко мне, и все внутри меня превратилось в бурлящие пузырьки.

Как ужинали в компании пятнадцати человек.

Помню вино. Много вина. Очень много вина.

— Кажется, мы танцевали, да? — спрашиваю я.

— Ага, — помедлив, отвечает Келвин.

Потом было еще больше выпивки и звучала музыка с завораживающим пульсирующим ритмом.

Келвин вытащил меня на танцпол и, притянув к себе, положил руки на бедра, а своей ногой скользнул между моих. И прошептал на ухо: «Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

А потом я наблюдала, как Келвин направился к бару и, несмотря на мои протесты, с радостной улыбкой на лице вернулся с двумя коктейлями и словами: «Это последний! Знаешь, как называется? Членосос!».

Позже мы снова танцевали. Руки Келвина были на моих бедрах, опускались ниже, на задницу, и, поднявшись по бокам, кончиками пальцев дразнили боковые стороны моей груди.

Я вспоминаю, как скользнула ладонью ему под рубашку и провела по горячей коже живота. Как встретились наши взгляды. И как он сказал: «Хочу отвести тебя в постель».

А потом, спотыкаясь, в районе трех часов ночи мы ввалилсь в квартиру.

Посмотрев в сторону двери спальни, я обнаруживаю свое валяющееся на полу платье. Оно грязное, и этот факт вытаскивает из памяти еще одну картинку.

— Я упала.

— Точно, — Келвин поднимает с пола покрывало, чтобы укрыть нижнюю часть своего тела, оценив, видимо, мои старания держать взгляд в стороне. — И спасти тебя я вроде бы не сумел.

Я тут же вспоминаю и это. Господи. Пьяная, я орала на него, что неплохо бы иметь более быструю реакцию. Келвин же поднял меня, перекинул через плечо и понес домой. А потом… О-о-о…

Потом началось форменное безумие. Кажется, память возвращается к нам одновременно, но повернуться к нему, чтобы в этом убедиться, не могу. Я вспоминаю, как Келвин вошел в квартиру, опустил меня на пол, оставив руки на моей заднице, и как мы какое-то время стояли и молча смотрели друг на друга, немного покачиваясь от количества выпитого.

«Ты мне нравишься», — сказал Келвин.

«Ты не перестаешь это говорить», — ответила я.

«Потому что это правда».

Келвин наклонился ко мне, и это был последний неспешный момент этого вечера. Прижавшись своими губами к моим, он словно выпустил моего зверя из клетки.

— Я тебя растерзала, — говорю я.

Келвин радостно смеется.

— Ага, именно.

— Господи, ну мы и напились!

В моей памяти стартует слайд-шоу: сорванная с обоих одежда, лихорадочные поцелуи, столкновение зубами. Пальцы, губы, и вот он наконец надо мной — погружающийся внутрь.

— Мы оба… — начинает Келвин и замолкает.

Мне понадобилась целая секунда, чтобы понять, что именно мой муж имеет в виду, и я договариваю за него:

— …не кончили.

— Усилий поначалу приложено было немало, но потом… кажется, мы просто вырубились, — говорит Келвин и снова смеется. — Надо же, какая интересная получилась демонстрация моей мужественности.

Мой словесный фильтр, по-видимому, временно не работает, поскольку я спрашиваю:

— Но разве это не означает, что на самом деле мы брак не узаконили?

Прикрыв лицо подушкой, Келвин хихикает.

— В подобных случаях речь обычно идет о самом факте секса, а не об оргазме.

В моей голове, словно стая птиц в замкнутом пространстве, кружится сотня мыслей и вопросов.

Понравилось ли Келвину, несмотря на отсутствие оргазма?

Хотел ли он, чтобы мы… ну, вы понимаете…

Чувствует ли он себя из-за этого неловко?

А я? Понятное дело, что с самого начала я мечтала заняться с ним сексом, но не хотела, чтобы это случилось вот так: в суете и по пьяной лавочке, не помня собственные эмоции на тот момент.

— Ты в порядке? — опустив подушку, спрашивает Келвин. — Я имею в виду морально и… — он кивает на мое укутанное в простыню тело.

— Ага. А ты?

Он смеется, как будто и так должно быть понятно, что некоторым образом утешает.

— Давай отворачивайся, — ухмыльнувшись, говорит Келвин. — Я сейчас встану и пойду в твою ванную. И я голый, потому что ты сорвала с меня одежду еще у входной двери.

— Это и твоя ванная, — зажмурившись, возражаю я.

Как только он уходит, я наклоняюсь к своему лежащему на полу телефону. Почувствовав желание написать Лулу о случившемся, я все же медлю. Раньше она всегда была мне лучшей подругой, с которой хотелось делиться абсолютно всем. Но в последние пару недель я больше не могу ее понять и сомневаюсь, не обернутся ли потом собственные откровения против меня.

Уже собравшись выключить экран, я замечаю количество полученных сообщений.

Их 364.

— Какого черта?

Открываю сообщение от Джеффа, пришедшее три минуты назад.

«Как я понимаю, ты еще спишь. Будь осторожна, когда отправишься сегодня на похмельный завтрак».

Что?

От Лулу меня ждет 73 сообщения, а последние десять написаны капсом. Едва прочитав недавно пришедшее, я тут же понимаю, в чем дело.

«ОТКРОЙ ЧЕРТОВ ТВИТТЕР!»

Я открываю его и… Боже правый.

Листаю вниз, вниз и вниз.

Слышу, как в ванной включается слив унитаза, бежит вода в раковине, а потом открывается дверь. В спальню возвращается одетый в одни боксеры Келвин.

— Давай сходим в «Утреннюю звезду», — предлагает он. — Там подают отличную яичницу с колбасками. Нам как раз сейчас надо поесть чего-нибудь жирного. Идеально с похмелья.

— Думаю, яичницу мы сделаем дома.

— Нет, Холлс, — плюхнувшись на край кровати, возражает Келвин. — Надо поесть как следует, — мне даже плевать, что от его движения с моей груди сорвало простыню, и он сейчас на нее смотрит.

— Сомневаюсь, что нам вообще стоит выходить сегодня на улицу, — подняв на него взгляд, говорю я и пытаюсь подавить зарождающийся в горле истерический смех. — Ты в топе Твиттера.

глава девятнадцатая

Несмотря на некоторое смущение из-за пьяного секса, мы часа два весело проводим время в соцсетях, до тех пор пока не натыкаемся на рекламу средств для увеличения пениса под тегом #ЕгоОдержимость. Шокированно охнув, Келвин захлопывает ноутбук, и мы удивленно смотрим друг на друга.

— Даже не знаю, с чего начать, — говорит Келвин. — То ли с разговоров о творящемся ажиотаже в соцсетях, то ли о нашем вчерашнем как бы сексе, то ли о том, не стоит ли мне вложиться в увеличение пениса?

От такого поворота разговора я не могу больше держать зрительный контакт, поэтому перевожу взгляд в сторону книжного шкафа, когда отвечаю:

— Не думаю, что…

— …нам стоит говорить про соцсети?

Я смеюсь.

— Но это единственная безопасная тема.

— То есть ты считаешь, мне необходимо увеличить пенис.

— Я не это имела в виду, — у меня уже лицо болит от того количества раз, когда я смущенно поморщилась, с тех пор как проснулась сегодня.

— Я просто хотел немного разрядить обстановку. Только и всего.

— Это я поняла.

Медленно кивнув, Келвин облизывает губы.

— Хорошо. Ты есть хочешь?

Еще как. Но проблема в том, что у нас похмелье и мы боимся выйти из квартиры. Из окна моей гостиной видно, как на улице неспешно бродят вперед-назад три фотографа, поглядывая на здание.

Количество подписчиков Келвина в Твиттере за один вечер выросло от двадцати двух человек до шестидесяти тысяч, и каждый раз, когда он обновляет страницу, оно продолжает увеличиваться. За два года у него было всего три твита — третий как раз пришелся на эту ночь, когда Келвин разместил свое фото с Рамоном, которое я сделала сразу после их первой совместной репетиции (они оба действительно творили магию), и его ретвитнули больше семи тысяч раз.

Вот такие у нас дела. А еще вчера на премьере были Лин-Мануэль Миранда и Эми Шумер. Не уверена, что могу собрать воедино свои скудные ментальные способности, чтобы осмыслить происходящее, а заодно и ощутить контраст талант Келвина со своим… недоталантом.

Кажется, я пребываю в некотором шоке. У меня не получается вести себя как разумный человек, даже когда Келвин обращается ко мне с каким-нибудь прямым вопросом. Мы занимались сексом. Мы женаты. Еще он в топе Твиттера. Честное слово, не понимаю, как хотя бы начать все это осмыслять.

С одной стороны, я могла бы просто спросить Келвина: «Будь честен со мной: как сильно ты сожалеешь о нашем сексе?». Хуже всего, если он ответит: «Немного», — что, конечно же, я пойму. После чего нам даже не пришлось бы делать попытки улучшить ситуацию — тем более что этому браку жить осталось не так много месяцев, — и мы просто двигались бы дальше.

С другой, для нас обоих будет лучше, если мы продолжим отшучиваться и обойдем любые серьезные разговоры стороной. Его желание разрядить обстановку навело меня на мысль, что…

— Хол-л-лэнд!

Я вздрагиваю, когда Келвин наклоняется ко мне.

— Ты жива?

Судя по веселому выражению его лица, я что-то пропустила.

— Прости. Что?

Келвин убирает волосы со лба и улыбается.

— Я спросил, будешь ли ты яичницу. А когда ты не ответила, решил, что будешь. Но потом поинтересовался, не хочешь ли бекон или чего-нибудь еще, покалорийней. Например, заказать бургеры с доставкой.

— Когда ты обо всем этом успел спросить?

— Пока ты молча рассуждала о чем-то, беззвучно шевеля губами и таращась на книжный шкаф.

— Я беззвучно шевелила губами, пока думала? — нахмурившись, спрашиваю я.

Келвин кивает.

— И о чем же я «говорила»?

Он кривовато улыбается.

— А я откуда знаю. Это ты мне скажи. Уверен, о чем-то про секс.

Не зная, что еще ответить, я выпаливаю:

— Давай закажем бургеры!

Похоже, такой ответ его устраивает, потому что, щелкнув пальцами, Келвин идет к кухонной стойке взять свой телефон.

Мне, конечно, хочется с ним поговорить, и не только чтобы успокоить свой воспаленный ум, который силится вспомнить детали вчерашнего вечера, но и потому что я не решила, как себя чувствовать относительно способности Келвина с легкостью отбросить в сторону тот факт, что мы пьяные занимались сексом.

— У тебя сегодня выступление, — говорю я. Словно он может забыть. Удивительно, но на этой неделе нет утренних спектаклей, потому что запланирован отъезд Луиса, в результате чего появились окна в расписании.

Глянув на часы на кухонной плите, Келвин отвечает:

— Роберт сказал, что мне нужно быть в пять.

На нем по-прежнему только одни трусы. Я слушаю, как по телефону Келвин заказывает нам ланч — бургеры и «Чипсы, ой, простите, картошку фри», — и рада возможности беспрепятственно на него попялиться. О боже, мы занимались сексом… Но тут внезапно оживает мой лежащий на журнальном столике телефон.

Это Джефф.

Мое сердце бьется чаще. Джефф звонит редко, предпочитая переписку. И раз он звонит… Вдруг что-то пошло не так с миграционными документами?..

— Алло?

— Привет, милая, — говорит Джефф. У него радостный голос. Это хорошо.

— Привет, Джеффи, как дела?

— У меня хорошие новости, — отвечает он, а потом смеется. — Наверное.

Время будто замедляет ход. Я почти знаю, что именно мой дядя сейчас скажет, но мне все равно нужно, чтобы он это произнес.

— Да?

— Назначена дата вашего собеседования.

Я смотрю на Келвина, который закочил с заказом и возвращается к дивану. Внутри странным образом сплелись удовольствие от лицезрения его в одном нижнем белье и беспокойство от сказанного Джеффом.

— Нам назначено собеседование, — шепотом говорю я Келвину.

Когда тот приподнимает брови, клянусь, мое воображение почти уверено, что его трусы в этот момент сползают еще ниже.

— Но есть и плохие новости, — добавляет Джефф, и у меня внутри все сжимается. — У Сэма появилось свободное место в графике и он постарался записать на него вас.

— Ага, хорошо, — медленно говорю я. — И когда же?

Келвин внимательно следит за моей реакцией.

— В понедельник в десять,  — покашляв, отвечает Джефф.

***

Через два часа нам нужно выходить, чтобы вовремя попасть в театр, поэтому поговорить удастся только завтра, но этого все равно недостаточно. Мы думали, что впереди не меньше двух недель для подготовки к этому собеседованию.

Интернет услужливо предложил нам варианты вопросов, а прежде чем повесить трубку, Джефф уверил, что Сэм Доэрти очень хороший, так что беспокоиться нам не о чем. Но… как же все устроить? Нам нужно врать в лицо хорошему человеку о нашем фиктивном браке? Я не хочу, чтобы меня за это арестовали! В тюрьме я не выживу и зачахну.

Лет сто я не готовилась к экзаменам или собеседованиям, а это обещает быть самым важным из всех, что я проходила со времен средней школы. По крайней мере, мы занимались сексом. Хотя бы по этому поводу врать не придется. Жаль только, я почти ничего не запомнила.

Отправив в рот огромный кусок бургера, Келвин выглядит расслабленным, как и всегда.

— Ты Холлэнд Лина Баккер, младшая из шестерых детей, — говорит он, промокнув губы салфеткой. — У тебя очень близкие отношения со своим дядей Джеффом — младшим братом твоей мамы и мужем моего босса, Роберта Окая. Твой день рождения пятнадцатого апреля. Еще это дата сдачи федеральных налогов в Штатах.

— Дополнительно подготовился, — замечаю я и даю ему «пять». — Ты Келвин Эйдан Маклафлин, родился в Ирландии, в Голуэе, что для американцев особенно интересно и необычно, поскольку они думают, будто кроме Дублина в этой стране других городов нет. Ты старший ребенок из четверых. Маму зовут Марина, и она домохозяйка. Папу — Патрик, он занимается производством медицинского оборудования.

Келвин довольно улыбается.

— Ты предпочитаешь греческую кухню.

Мне ужасно приятно, что он помнит — хотя однажды я сама сказала ему об этом, уплетая спанакопиту за обе щеки.

— А ты любишь… суши?

— Терпеть не могу суши, — качает головой Келвин и смеется.

— Ну ладно, — признаюсь я, — ляпнула наугад. Тогда китайскую кухню?

— Я люблю немецкую.

— А такое понятие вообще существует — немецкая кухня? — смеюсь я.

— Давай к более важным темам, миссис Маклафлин, — искоса глянув на меня, говорит Келвин.

— Давай. Ты играешь на гитаре с четырех лет, мистер Баккер, — я кидаю в рот картошку. — Познакомились мы с тобой в поезде метро — но только не забудь, что не пять недель назад, а полгода, — и ты пригласил меня поужинать.

Келвин закидывает ноги на столик.

— Наше первое свидание было в «Меркато», а когда пришли домой, мы занялись сексом.

— Вот как? — чуть не поперхнувшись кусочком бургера, переспрашиваю я.

— Ты что, не помнишь? — Келвин наклоняется и целует меня в щеку. — Мы оторваться друг от друга не могли.

— А, да-да, точно, — неловко смеюсь я, от чего хочется надавать себе по физиономии. — Ладно, конечно же, у нас было море секса. Мы же молодожены, поэтому да… мно-о-ого секса. Естественно.

Наступает тишина, словно Келвин пытается понять, какого черта происходит, вот только помочь ему я не в состоянии, потому что совершенно не контролирую свою речь. Мой мозг явно взял перерыв.

— Ну да, — медленно говорит он. — Море секса, — его полуулыбка становится широкой и веселой. — Как считаешь, на собеседовании нужно рассказать, какая ты развратница?

Не прожевав, я проглатываю большой кусок картошки, и на глазах выступают слезы.

— Что?

— А разве нет? — он облизывает губы и не спускает с меня глаз. — Или что ты любительница чего-нибудь порочного.

Что это такое сейчас происходит?Почувствовав слюну в уголке губ, я вытираю рот.

— Мне нравится, когда у тебя пропадает дар речи.

— Я… да… Понятия не имею, что сказать.

Перестав улыбаться, Келвин облизывает губы и немного наклоняется ко мне.

Я вздрагиваю, неловко кашляю и сминаю обертку от бургера.

— Давай дальше! Теперь ты играешь в оркестре спектакля «Его одержимость», — говорю я, — а раньше выступал с несколькими коллективами, включая ту кавер-группу, «Гуляка Спрингстин»…

— Пожалуйста, не рассказывай им об этом. Не хочу, чтобы у правительства оказался мой послужной список.

Я хихикаю.

— И ты любишь расхаживать по квартире полуголым.

— У тебя тут знойно, — хитро улыбнувшись, замечает он.

— Что, правда слишком жарко? — спрашиваю я, не в силах соревноваться с ним в словесном флирте.

Келвин пожимает плечами, а в его зеленоватых глаза пляшут искорки.

— Ты покраснела.

— Потому что ты меня смущаешь.

— Расхаживая полуголым?

— Вспомнив о сексе, которым мы занимались.

— О сексе, которым мы не занимались, — откровенно забавляясь, поправляет меня он. — То первое свидание выдуманное, как и последовавший за ним секс. Вот этой ночью мы на самом деле занимались сексом, но не довели дело до логичного конца. Наверное, потому, что оба волновались. Быть может, ты обнаружишь что-нибудь интересное для себя на этом диване.

Где-то в течение секунды или чуть дольше я думаю, что Келвин заигрывает. И предлагает заняться сексом, прежде чем настанет пора идти на работу. Сегодня он в ударе и еще более очаровательный, чем обычно.

Но спустя мгновение его улыбка становится натянутой, и Келвин бросает взгляд на свой телефон проверить время. Такую улыбку я у него никогда не видела. Или же я ошибаюсь?

Уютная атмосфера тут же улетучивается.

А Келвин в этом хорош, приходится признать. Глазом не моргнув согласился на мое предложение. На свадьбе так поцеловал, что у меня ноги подкосились, но попыток повторить больше не предпринимал. Ну, если не считать вчерашнее помутнение рассудка после пьянки. Но Келвин действительно отлично управляется с эмоциями и у него хорошо развита интуиция — именно это и делает его талантливым музыкантом.

А вот я… нет. Я никогда не умела играть в игры.

В понедельник у нас собеседование, и мы должны показать класс. Внутри меня живет уверенность, что своим притворством Келвин пытается сделать так, чтобы я расслабилась и выглядела более убедительно. Да, он очарователен, и да, великолепен. Но он жаждет иметь эту работу больше всего на свете. Мне на ум приходят его слова: «Все это время я мечтал именно об этом. После окончания Джульярда я очень даже рассчитывал на что-то подобное. Но потом один год сменился другим, два превратились в четыре, а я так сильно хотел играть на Бродвее, что просто взял и остался в стране».

Все это для него невероятно важно.

И тут до меня доходит.

Если флирт со мной или игра в симпатию — или даже секс — помогут получить то, о чем он мечтал, Келвин пойдет на это, не задумавшись ни на секунду.

глава двадцатая

«Надеюсь, ты не против, что мой брат дал мне твой номер?»

«Кстати, это Бригид».

Я недоуменно смотрю на экран телефона.

Бригид… Что еще за Бригид?

А! Сестра Келвина!

— Келвин?

Я выхожу из ванной и вижу Келвина на кухне. И могу только догадываться, что на нем все-таки надеты трусы, ведь оттуда, где стою — и в то время как нижняя половина его тела скрыта столом, — у меня складывается впечатление, будто он сидит ест хлопья в одном лишь обручальном кольце.

Помогите.

Увидев меня, Келвин предплечьем вытирает рот, и я чувствую, как вытаращились мои глаза. От этого движения более заметными стали мышцы рук, груди и живота…

Я вижу его полуголым каждый день — вот это жизнь, а! — но всякий раз это зрелище впечатляет.

— Поскольку ты есть не хочешь, я решил по-быстрому перекусить перед уходом, — говорит он, а потом показывает на телефон в моей руке и шепотом добавляет: — Ты с кем-то разговариваешь?

Неохотно оторвав взгляд от его торса, я говорю:

— А. Телефон. Ты случайно мой номер своей сестре не давал?

Келвин ставит тарелку в раковину и обходит стойку кругом. Теперь мне видно, что на нем надеты трусы, но сейчас моему взгляду предстают еще и его ноги. Даже не знаю, что было пережить проще. Он смущенно опускает взгляд.

— Бригид просила несколько раз, и поскольку она не знает, что это… — Келвин показывает на нас обоих, и я понимаю, о чем именно он хотел сказать: что это не по-настоящему, — я решил пойти навстречу. Надеюсь, ты не злишься. Она не большая любительница смс-переписки, поэтому устать от общения ты не сможешь.

— Да нет, все нормально. И ты прав, это покажется странным, если мы совсем не будем общаться.

Подойдя ко мне ближе, Келвин наклоняется ко мне, и тут у меня появляется ощущение, что его наготы слишком много. Я делаю шаг в сторону и разворачиваюсь в сторону коридора. С одной стороны, иметь возможность общаться с его сестрой приятно. Наши жизни начинают переплетаться; мы словно гравируем новые истории на наших судьбах.

С другой же, Келвина четыре года не было дома. Так что трудно понять, насколько сильно он вовлекся в наши отношения эмоционально, познакомив меня со своей сестрой.

— Не волнуйся, Бригид никогда не была навязчивой, — уверяет он. — Как и все Маклафлины.

Я смеюсь.

— Как и Баккеры. Кстати, мне теперь не нужно врать, что я общаюсь с твоими родными.

— Это точно, — с его губ соскальзывает улыбка, и вместо нее появляется другая — не отражающаяся в глазах. Я стала замечать подобные мелочи. — И кстати, не пора ли нам выходить?

***

Запрокинув головы и глядя вверх, мы с Келвином стоим у правительственного здания.

— У меня сейчас то же чувство, что и в детстве, когда говорили: «Вот погоди, скоро придет отец!».

Я согласно киваю и мысленно благодарю себя, что решила не завтракать. Иначе прямо сейчас мне стало бы плохо.

Келвин поворачивается ко мне, и от его румянца я начинаю паниковать. Он совершенно не волновался на прослушивании и превосходно держал себя в руках на нашей свадьбе. Поэтому от того, что Келвин нервничает, мне становится совсем дурно.

— Прежде чем войдем туда, — говорит он, — давай удостоверимся, что у нас с собой есть все необходимое.

Откровенно говоря, мы с ним проверили и перепроверили все десяток раз, но мне радостно знать, что потребность Келвина прийти во всеоружии почти такая же навязчивая, как и моя.

Свернув с главной дорожки, мы идем по боковой, обсаженной деревьями с обеих сторон. Весной тут все будет цвести, а над головой сомкнутся зеленые ветви. Сейчас же деревья похожи на скелеты на фоне серого неба.

Келвин идет ссутулившись от ветра, а я осторожно, чтобы не поскользнуться на льду, достаю папку с документами.

— Все нужные копии мы уже отправили, — листая бумаги, говорю я. — А фотографии, совместные счета, копии твоих заявлений… — киваю я, — все на месте.

Келвин кивает в ответ и, прищурившись, смотрит на здание.

— То есть мы готовы?

— Нет.

По крайней мере, его это смешит.

— Что еще мы можем успеть перепроверить в ближайшие… — Келвин берет мою руку и приподнимает край рукава пальто, чтобы взглянуть на часы, — четыре минуты?

Такой пусть и незначительный жест — он знает, что я ношу часы — меня немного успокаивает.

— Думаю, у нас все хорошо.

Я до сих пор мало знаю о его семье, детстве и том, как складывалась его жизнь в Штатах, но надеюсь, это будет встречено с пониманием… ведь мы познакомились якобы всего полгода назад.

Поцеловав меня в лоб — у меня сразу же сердце подпрыгнуло в горло, — Келвин глубоко вздыхает и, отойдя на шаг, берет меня за руку. На его щеках вспыхивает румянец, а когда он поднимает голову, я замечаю, что и на шее тоже. Келвин мягко увлекает меня за руку в сторону входа.

— Тогда давай не будем тянуть.

***

Едва мы заходим в здание, до нас окончательно доходит вся серьезность происходящего. Атмосфера внутри строгая — словно здесь вряд ли можно кого-нибудь очаровать, чтобы добиться своего. У дверей нас встречают рамки металлодетектеров и суровые охранники, наблюдающие, как мы со вздохом достаем свои пропуска.

Молча снимаем пальто, шарфы и сумки, кладем их в серые ящики и ставим на конвейерную ленту. Келвин пропускает меня вперед. Когда мы проходим сканер и идем к лифтам, мое сердце стучит отбойным молотком, а лежащая в моей руке ладонь Келвина ощущается вспотевшей. Свободной рукой он нажимает на кнопку нужного нам этажа.

Я проклинаю на чем свет стоит жесткую колодку своих Мэри Джейнс и бешусь от того, как стучат каблуки по гладкому плиточному полу. Попытавшись идти с Келвином в ногу, в итоге я изображаю что-то вроде нелепого шаркающего танца.

— С тобой не соскучишься, — с сарказмом замечает Келвин.

Издав полустон-полусмешок, я стараюсь идти нормально.

— В таких условиях сохранять спокойствие мне не удается.

— Да ну! — притворно удивившись, восклицает он.

Я пихаю его в бок.

— Хорошо, хоть в туалет не хочется. В детстве мама говорила, что знала, где находятся все туалеты в Де-Мойне. Малейшее беспокойство — и у меня мокрые штаны.

— А я постоянно сосал большой палец, — стараясь не рассмеяться в полный голос, говорит Келвин.

— Так делают почти все дети.

— Но только не когда им уже четыре. Боже, что только мама не перепробовала, лишь бы я перестал. Надевала носки на руки, подкупала чем-нибудь вкусным, даже наносила на ногти эту прозрачную штуку, которая на вкус просто гадость, — поморщившись, рассказывает он. — А когда мы приехали навестить моего дядю, он разрешил мне побренчать на своей старой гитаре, едва я в очередной раз отправил палец в рот. И все. Помогло.

Когда мы оказываемся у нужного кабинета, я убираю этот рассказ в мысленную папку.

По вполне понятным причинам, кабинет радужных надежд не внушает, в отличие от бюро регистрации браков. Здесь серый ковролин и непримечательные металлические стулья. И в приемной уже ждут несколько других пар. Судя по всему, кто-то привел с собой адвоката. Джефф убедил нас этого не делать, сказав, что в таком случае сотрудник миграционной службы будет настроен по отношению к нам подозрительно, чего мы совершенно точно не хотим. Надеюсь, мой дядя прав.

Проходит не меньше двадцати минут. Мы с Келвином продолжаем расспрашивать друг друга, стараясь, чтобы со стороны это было похоже на флирт, а не зубрежку перед экзаменом в последнюю минуту. Мы так увлеклись, что подпрыгнули, услышав свои имена. Воображение рисует мультяшных персонажей, истекающих потом и с надписью «Лжецы» над головами. Когда встаем, Келвин берет меня за руку, и вот нас уже приветствует улыбчивый мужчина с высоким лбом — это и есть тот самый Сэм Доэрти.

Войдя в свой кабинет, офицер Доэрти садится на стул, который поскрипывает при любом движении.

— Итак. Пожалуйста, повторяйте за мной: «Клянусь, что собираюсь говорить правду, только правду и ничего кроме правды. И да поможет мне Бог».

После того как мы хором тихо повторяем эти слова, я вытираю об коленку свою вспотевшую ладонь.

Глядя в лежащий перед ним документ, Доэрти начинает.

— Келвин, передайте мне, пожалуйста, паспорт и водительское удостоверение, если оно есть. И, Холлэнд, мне нужны документы, подтверждающие ваше гражданство.

Мы кладем на стол принесенные с собой документы, и несмотря на то, что знаем содержимое папки как свои пять пальцев, нам требуется комично большое количество времени, чтобы достать нужное. Наши с Келвином руки заметно дрожат.

— Спасибо, — говорит Сэм. — И спасибо, что сделали копии. Это очень хорошо.

Я понимаю, что Сэм старается быть милым, но мое сердце все равно колотится где-то в горле. Впрочем, когда перевожу взгляд на Келвина, замечаю, что он стал совершенно спокойным. Расслабленно сидит на стуле, скрестив ноги и положив руки на колени. Сделав глубокий вдох, я надеюсь, что его спокойствие передастся и мне.

— Когда вы въехали в страну?

Келвин честно отвечает, что восемь лет назад, а я не могу не заметить, как еле заметно дрогнули брови Доэрти, когда он записывал себе эту информацию. Зажимаю ладони между коленей, чтобы не наклониться вперед и не начать объяснять, какой Келвин блестящий музыкант и как он не переставал ждать своего шанса, который долгое время все никак не появлялся, а между тем прошло четыре года, пока он жил тут незаконно. И как он был напуган, что его мечта так никогда и не воплотится.

Келвин смотрит на меня, приподняв бровь, словно понимает, что я на грани выложить все это миграционному офицеру, но когда подмигивает, это снимает все мое напряжение. И тогда на меня накатывает ледяная паника.

Но я переключаю свое внимание на их разговор. «В какой школе вы учились? Какие предметы посещали? Когда родились? Где? Чем зарабатываете на жизнь?»

Келвин кивает — к последнему вопросу он подготовился. Хотя Конституция США Первой поправкой защищает свободу самовыражения, нам пришлось согласиться с Джеффом, что рассказ про игру на улице может навредить репутации Келвина как музыканта с классическим образованием.

— Я играл в составе нескольких групп, — говорит Келвин, — и выступал на разных площадках.

— Например? — не поднимая головы, интересуется Доэрти.

— В клубе «Дыра», — отвечает Келвин и подмигивает мне. — В Бауэри. В кафе «Wha?». В «Arlene’s Grocery». Да много где.

Офицер Доэрти поворачивается ко мне и улыбается.

— Это ваш первый брак?

— Да, сэр.

— И свидетельство о браке у вас с собой?

Пока я снова нервно копаюсь документах, Келвин подается вперед и показывает на нужный.

— Вот он, mo croi [в переводе с ирландского «сердце мое» — прим. перев].

С трудом сумев пробормотать слова благодарности, я протягиваю бумагу Доэрти.

— Холлэнд, ваши родители присутствовали на церемонии?

— Мои родители… нет, — отвечаю я. — Они не любят летать, а все случилось так быстро, — я стараюсь взять под контроль нарастающую панику. — Так что были только мы вдвоем и близкие друзья.

— И никого из родственников?

Я ощущаю собственное еле заметное расстройство.

— Нет.

Офицер Доэрти что-то записывает и кивает. Полагаю, этой информацией он уже владел.

— А что насчет ваших родителей, мистер Маклафлин?

— Их тоже не было, сэр, — чуть поерзав на стуле, отвечает Келвин.

Доэрти делает паузу, чтобы осмыслить услышанное, а потом продолжает писать.

У меня возникает желание пояснить и защитить Келвина.

— У младшей сестры Келвина ДЦП. На медицинские расходы уходит немало денег, поэтому его родные не смогли себе позволить прилететь в Нью-Йорк. Мы надеемся, что приедем к ним летом и отпразднуем.

Глянув сначала в мою сторону, Доэрти с сочувствием смотрит на Келвина.

— Мне очень жаль, мистер Маклафлин. Но зато я слышал, Ирландия летом просто прекрасна.

Келвин берет меня за руку и мягко сжимает.

Доэрти озвучивает новую партию вопросов, и на этот раз под прицелом оказываются моральные качества Келвина. Тот блестяще справляется. Едва я начинаю расслабляться и думать, какого черта я вообще переживала, как офицер Доэрти, немного покашляв, закрывает блокнот и смотрит на нас.

— Итак, Келвин и Холлэнд, мы переходим к заключительной части собеседования, когда нам нужно подтвердить подлинность этого брака — уверен, об этом вы уже в курсе.

Слышите звук, да? Это мое сердце падает куда-то вниз, будто кирпич, сброшенный с крыши.

— Только представьте себе: есть пары, которые не влюблены друг в друга, — когда Доэрти откидывается на спинку стула, тот издает неприятный скрип. — И они приходят сюда, чтобы мошенническим образом получить грин-карту, — он говорит это так, словно подобный подход — самое абсурдное из всего, что ему когда-либо доводилось слышать. Мы с Келвином переглядываемся, стараясь выглядеть удивленными.

— И моя работа — выяснить, не так ли это. Выявить подозрительные моменты. Должен напомнить вам, что вы находитесь под присягой и что наказанием за лжесвидетельство служит срок пять лет в федеральной тюрьме и/или штраф в размере 250000 долларов.

Я тревожно сглатываю. Потом еще раз. Перед глазами встает образ меня, одетой в оранжевый комбинезон, и я изо всех сил сдерживаю истерический смех.

— Я задам вам несколько вопросов, чтобы оценить, способны ли вы доказать подлинность вашего брака. Для начала, есть ли у вас документы, его подтверждающие?

— Свидетельство о браке, — говорю я и вытаскиваю его из папки. — Договор аренды, — кладу его перед Доэрти вместе с еще несколькими бумагами. — А вот копии счетов за коммунальные платежи и наш совместный счет.

— То есть у вас уже совместные счета есть?

— Да, мы уже успели заняться кое-чем совместно. Э-э-э, я имею в виду открытие счетов, — добавляю я и густо краснею.

Келвин поднимает руку, чтобы спрятать улыбку.

— Хотелось бы на это надеяться, — тоже с улыбкой замечает Доэрти и снова переключается на свой список. — Келвин, где училась Холлэнд?

— В Йеле, а потом в Колумбийском, — отвечает Келвин. — Диплом она защищала по английскому языку, а магистерскую по писательскому мастерству.

— Писательское мастерство! Ух ты, — Доэрти с удивлением поднимает голову.

— Да, сэр.

— Скажите, Холлэнд, где вы с Келвином познакомились?

— Мы познакомились… — словно в замедленной съемке, шестеренки в моем мозгу останавливаются и замирают, — в метро, — согласно нашему плану, я должна была ответить, что мы ехали в одном вагоне, и помалкивать про то, как Келвин зарабатывал на жизнь, играя на станции, чтобы он мог рассказывать только о кавер-группах и концертах.

Господи боже, мой рассказ вообще не должен был привлекать лишнее внимание.

Поэтому я не имею ни малейшего понятия, с чего это вдруг у меня вырвались следующие слова:

— До этого я наблюдала, как он играет.

От такого провала — когда тщательно продуманная история летит в тартарары, — я мысленно кричу.

— Вы имеете в виду клубы? — приподняв брови, уточняет Доэрти.

Исправь ситуацию, Холлэнд. Скажи «да».

— Нет, — вот же че-е-ерт. — На станции «50-я улица».

— Я играл там пару раз в неделю, — с легкостью приходит мне на помощь Келвин. — Больше для удовольствия, нежели ради денег.

Доэрти кивает и что-то пишет в блокноте.

— Время от времени я слышала его музыку, когда проходила мимо, а однажды решила остановиться и посмотреть, — говорю я и сглатываю, параллельно задаваясь вопросом, сейчас у меня случится нервный срыв или чуть позже. Но мне явно не везет, и приходится продолжать: — Просто не смогла отвести от него взгляд и… Иногда я ездила на метро, даже когда в том не было нужны, лишь бы послушать, как играет Келвин.

Боясь встретиться с ним взглядом, я смотрю прямо перед собой — туда, где от лысой головы офицера Доэрти отражается свет люминесцентных ламп.

— Я слышал немало разных историй, но такой еще ни разу, — говорит тот. — Это очень романтично. И сколько прошло времени, прежде чем вы с ним заговорили?

Ради всего святого, Холлэнд, замолчи уже.

— Полгода.

Ко мне медленно поворачивается Келвин.

Бли-и-и-ин…

— Боже мой, вот это да, настоящая любовь! — восклицает Доэрти и снова пишет в своем блокноте, а я чувствую, что страшно вспотела. — Келвин, а на что первое вы обратили внимание в Холлэнд?

— На ее глаза, — как ни в чем не бывало отвечает Келвин, несмотря на то, что наша история претерпела серьезные изменения. — Когда Холлэнд заговорила со мной в первый раз, мы пообщались совсем немного, но я сразу же запомнил ее глаза. Они гипнотизируют.

Он обратил внимание на мои глаза? Они гипнотизируют? Келвин действительно помнит, что я заговорила с ним в ночь атаки того «зомби», или же просто подыгрывает? Но насладиться моментом я не успеваю, потому что офицер переводит взгляд на меня и уточняет:

— Холлэнд, а вы помните, что именно сказали?

Я снова чувствую себя ужасно неловко.

— Кажется, пробормотала что-то про его музыку.

Келвин кивает.

— Она сказала «Я обожаю вашу музыку», а потом… немного спотыкаясь, ушла.

Я смотрю на него и смеюсь. И чувствую ликование: он помнит.

— Мы в Бруклине напились с Лулу, — говорю я ему.

— Это я уже успел выяснить, mo stóirín.

Глядя в свои бумаги, Доэрти усмехается.

— Истории любви стары как мир.

***

К лифту мы идем молча, пока по коридору раздаются звуки наших шагов.

Кажется, мы справились.

Кажется, мы справились!

Мне страшно стыдно, что я призналась, как, по сути, преследовала Келвина, но его вроде бы это совершенно не беспокоит.

Ну и ладно тогда. Какая разница? Главное, мы справились.

Открываются двери лифта, и мы входим внутрь; слава богу, в нем больше никого нет. По-прежнему ошеломленная, я прислоняюсь спиной к стене.

— Вот же блин, — проведя рукой по волосам, говорит Келвин. — Это было круто.

Мой рот открывается сам собой. Тело пока не успокоилось и все еще находится в состоянии повышенной готовности ко всем опасностям мира.

— О боже.

— Я чуть не спятил, когда ты забыла, как мы с тобой познакомились, — говорит Келвин, — но потом все же придумала просто блестящую историю, будто бы наблюдала за мной несколько месяцев подряд.

Черт возьми.

— Я…

— Мысль, что ты якобы приходила каждый день на станцию, чтобы послушать, как я играю, — покачав головой, продолжает Келвин, — чистое безумие. Но он проглотил ее, словно вкусный кусок торта.

— Ага, как торт, — бормочу я.

Разонравилась бы я Келвину, узнай он, что это правда? Что я действительно наблюдала за ним все эти месяцы. Что хотела его, мучительно хранила молчание и проделала слишком много поездок на метро, чтобы запомнить их количество.

Келвин подходит ближе и нависает надо мной.

— Знаешь, что сейчас будет?

Когда он находится так близко, мне хочется поведать ему обо всех нелепых вопросах, что в течение полугода возникали в моей голове: какого цвета окажутся его глаза, как будет звучать его голос и как выглядит его улыбка. Когда Келвин стоит так близко, моя память крутит мне видеозапись, на которой он голый и в моей кровати. Запах его кожи и находящееся на таком небольшом расстоянии от моего лицо вызывают воспоминания о прикосновениях, ласках и о том, как он двигался — на мне и во мне.

— Что? — спрашиваю я, чувствуя себя завороженной.

Келвин сначала прикусывает нижнюю губу, а потом расплывается в довольной улыбке.

— Мы это отпразднуем.

глава двадцать первая

По плану у нас был праздничный обед, но Келвину зачем-то понадобилось сначала зайти домой. Утром я была слишком дерганой, чтобы подумать о еде, сейчас же слишком взволнована. Мы оба ведем себя как придурки: несемся от метро домой, по дороге то и дело толкаемся, взбегаем вверх по лестнице и не перестаем широко улыбаться. С внезапной ясностью я понимаю, как много удовольствия мне приносит общение с Келвином.

За время, которое прошло с нашей свадьбы, я успела обнаружить, что мне нравится не только его лицо и тело. Я обожаю просто находиться рядом с ним. Нам обоим весело, потому что веселый он сам, и от этой мысли становится немного больно, поскольку не понятно, куда нас все это приведет.

Да, похоже на то, что Келвину действительно нравится быть со мной, но особого выбора у него все равно нет — он из тех людей, кто привык делать все возможное при любых обстоятельствах.

Пока я ищу в сумке ключи, Келвин наклоняется ко мне, тяжело дыша после бега, и прижимается подбородком к моему виску.

— Ты голодная? — спрашивает он.

Помотав головой, я вставляю ключ в замочную скважину.

— Я слишком взволнована, чтобы есть.

Его близость — прижатая к моей спине грудь и теплое дыхание на моей шее — начисто уничтожила желание перекусить.

— Ты сегодня была хороша, — говорит Келвин и целует меня в макушку. Последнее слово произнесено с тихим рыком, от чего складывается ощущение, будто он кончиками пальцев сейчас провел мне по спине. И я тут же вспоминаю слова, которые Келвин сказал тогда:

«Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

Мне не хочется превратно понимать происходящее, поскольку ужасно будет предположить, что я нравлюсь Келвину, если на самом деле он мне просто благодарен, хорошо воспитан и все еще находится на адреналиновой волне. Но мой пульс ускоряется, а внизу живота ноет все больше и больше.

— Ты хотел что-то захватить с собой?

Войдя в квартиру, Келвин закрывает за собой дверь.

— Нет, мне ничего не нужно.

Я его неправильно поняла?

— Но я думала… — я делаю шаг к столику, чтобы положить ключи, но в этот момент Келвин берет меня за руку, разворачивает и мягко прижимает спиной к двери.

— Ничего брать с собой я не собирался.

Что?

Он наклоняется и скользит губами по моей коже прямо под мочкой уха.

— Просто захотел перед обедом зайти домой.

О-о-о…

Ноющая боль внизу живота усиливается.

Мое тело Келвина понимает прекрасно — руки сами собой скользят по его груди и поднимаются к шее, — но мозг… Мой мозг, как всегда, большая проблема.

— Зачем?

Келвин смеется, проводит зубами по моей челюсти, а потом целует в щеку и за ухом.

— Заметила, что с тех пор как мы проснулись в твоей кровати, ты избегала даже случайного физического контакта со мной?

— Правда? — отступив на полшага, спрашиваю я. Когда он стоит так близко, его зеленые глаза кажутся нереальными.

Келвин снова смеется.

— Кажется, я достаточно ясно дал понять, что ты можешь взять меня, если того захочешь. Да я все это время ходил практически голым!

— О да. Так и было.

Улыбнувшись, Келвин целует меня в нос.

— Но если тебе не интересно, я оставлю тебя в покое и больше спрашивать не буду.

— Мне интересно! — слова прозвучали резко, словно я выкрикнула их на аукционе.

— А я хотел этого с нашего первого обеда.

Что-что?

Из-за того, что Келвин не перестает улыбаться, целуя мою шею, кажется, будто он ставит смайлики после каждой фразы.

— Я помню, какой милой ты была и как нервничала, — перемежая слова поцелуями, говорит он. — И гадал, нравлюсь ли тебе. Но ты была рядом со мной такой расслабленной… А я думал о тебе, лежа на диване, каждую ночь.

Я понятия не имею, что на это ответить. Мне хочется, чтобы Келвин повторил слова «думал о тебе» — с его фирменным акцентом. То есть он жил в моей квартире и чувствовал то же, что и я? Кажется, притворяться я научилась чересчур хорошо, ведь, судя по всему, секс с Келвином был возможен на протяжении всего последнего месяца. Мне хочется отпраздновать и наорать на себя одновременно.

— А потом, когда мы оказались в твоей постели… — говорит он, двигаясь поцелуями через горло к другому уху. Мягко пососав кожу под мочкой уха, Келвин прижимается ко мне бедрами. Ощутив прикосновение кое-чего твердого, я ахаю.

Он тихо стонет в ответ.

— Мне нравятся звуки, которые ты издаешь. Я помню каждый из твоих вздохов и стонов. А ты что-нибудь помнишь? — спрашивает он и приближается своими губами к моим.

— После того как закончилось собеседование, — говорю я, пока Келвин оставляет в уголке рта легкий поцелуй, — в лифте… Когда ты стоял ко мне так близко, я думала о…

— О чем? — отстранившись немного, интересуется он.

— Что мы в постели.

— И чем мы занимались у тебя в голове?

Стараясь не обращать внимания на растущее смущение, я отвечаю:

— Ты был на мне. И мы…

«Двигались», — не стала вслух добавлять я.

Хрипло застонав, Келвин ныряет руками мне под блузку и обхватывает талию.

— То есть в лифте ты фантазировала, как меня трахнешь?

В ответ на его слова и действия я чувствую жар во всем теле. И он сделал это с такой легкостью.

— Я помню то чувство, когда от ощущений кожа к коже становишься жадным до удовольствия, — произносит Келвин.

Когда его рот накрывает мой, я тут же вспоминаю эти ощущения — они не новые; подобные поцелуи уже были: нежные и дразнящие сначала, а потом превращающиеся в более глубокие и полные обжигающей страсти.

Скользнув руками вверх по моей спине, Келвин с тихим щелчком расправляется с застежкой моего бюстгальтера, снимает его с меня, а затем и блузку, не переставая при этом рассыпать какие-то слова по моей коже. Глядя на него сверху вниз, мне хочется стащить с него рубашку, чтобы посмотреть, как сокращаются мышцы плеч и спины, пока Келвин поцелуями спускается по моему животу и расстегивает юбку.

Моя одежда снова кучей свалена на полу у входной двери, но в этот раз я замечаю и запоминаю все. Как выглядит Келвин в тусклом свете дня, льющемся из окон гостиной, и как он улыбается, не переставая меня целовать.

Какая у него кожа на ощупь и что губами она ощущается мягче, чем кончиками пальцев.

Я замечаю, что Келвину нравится, когда я провожу языком по его груди и покусываю низ живота, и как его руки подрагивают у меня в волосах, едва я опускаюсь ниже и беру его в рот.

Но все, что я узнаю о нем сейчас, не будет рассказано ни на одном собеседовании; наконец что-то происходит только для нас двоих. Мне не нужно запоминать, как Келвин замолкает, наблюдая за моими действиями, и как его дыхание сначала замирает, а потом с шумом возобновляется. Не нужно запоминать, как он просит меня не останавливаться, поскольку уже близко, или как предупреждает, пытаясь замедлить реакции собственного тела, прежде чем сдается и кончает — но тем не менее все это я о нем теперь знаю. И еще у меня нет необходимости делиться с кем бы то ни было, что Келвину нравится меня дразнить, когда он опускается на колени передо мной, или что он прикасается ко мне пальцами, которыми в другое время играет на гитаре. Или что именно от этого осознания я кончу, лежа на полу в гостиной.

Попив воды, мы идем ко мне в постель, и поцелуи Келвина снова повсюду — на моих бедрах, животе и груди. Позже мы обязательно все обсудим, но прямо сейчас способны лишь на частое дыхание и стоны. Как будто до сих пор только и делали, что разговаривали — готовились и запоминали, зная, что все сказанное потом обязательно пригодится, — но в этот момент мне хочется лишь воссоздать смутные воспоминания, как в тот раз ощущался вес тела Келвина надо мной и прикосновения кожа к коже.

Ужасно странно, что происходящее кажется таким знакомым и проделанным тысячи раз, но как только Келвин оказывается внутри, ощущения меняются на новые. Теперь-то я понимаю, насколько пьяные мы оба были в ту ночь, и с уверенностью могу сказать, что тогда он не наблюдал, как вошел в меня; в ту ночь Келвин спешил. И еще с той же уверенностью могу сказать, что мои глаза тогда были закрыты, и все было более безумным и грубым. Мы не наслаждались процессом.

И точно знаю, что в тот раз ощущения были совсем другими. Сейчас я настолько восприимчива, что едва только Келвин начинает двигаться, впиваюсь в него ногтями, прижимаю к себе, и мы находим ритм, который ощущается так хорошо… это даже удивительно… Сама не замечаю, как волна накрывает меня с головой, и я кончаю.

Келвин не сводит с меня глаз и ускоряет движения…

Он настолько сосредоточен…

Потеряв ритм, он приходит к удовольствию вслед за мной, и его низкий стон вибрацией отдается у меня где-то в горле. Обхватив Келвина обеими ногами, я держу одну руку в его волосах, а другую на шее, и какое-то время мы просто лежим не двигаясь.

На улице идет дождь. Надо же, а я и не заметила. С неба льются потоки воды и, ударившись о карниз, устремляются на тротуар.

— Тебе понравилось? — шепотом и с заметным восторгом в голосе спрашивает Келвин.

— Да, — сглотнув и постаравшись восстановить дыхание, отвечаю я. — А тебе?

Немного отодвинувшись, он встречается со мной взглядом.

— Да, — Келвин наклоняется и целует меня. — У меня до сих пор мурашки бегают.

Вспотевший, он лежит прижавшись лицом к моей шее и обдавая ее теплым дыханием. По сравнению с произошедшим только что, та ночь кажется неловкой пьяной возней, от осознания чего я внезапно лишена дара речи.

Опершись на локоть, Келвин другой рукой придерживает презерватив и выходит из меня. Стоит ему отодвинуться, чтобы выбросить презерватив в корзину у кровати, все мое тело охватывает холод. Я притягиваю Келвина к себе и укрываю нас одеялом.

— Мне кажется, со мной ты никогда не сможешь имитировать оргазм, — целуя меня в плечо, бормочет Келвин.

Я смеюсь.

— Что? Нет, я не имитировала, конечно, но с чего ты взял?

— У тебя в этот момент по груди и лицу растекается румянец. Я думал, что смогу продержаться еще немного, но когда ты начала кончать, все пропало.

Я сворачиваюсь калачиком рядом с ним. Ощущение его объятий просто нереальное. Мне не хочется отводить от него взгляда, чтобы быть уверенной, что все это я не нафантазировала.

— Сколько сейчас времени? — спрашиваю я.

Приподнявшись, Келвин смотрит в сторону моей тумбочки.

— Два часа.

У нас впереди двадцать семь блаженных часов, прежде чем нужно будет куда-то идти. Я прижимаюсь к Келвину ближе.

— Холлэнд?

— Что?

— Как ты догадалась, что моим родителям поездка на нашу свадьбу была не по карману?

— Я это выдумала, — запрокинув голову, чтобы посмотреть ему в глаза, говорю я. — Предположила лишь, что лечение Молли стоит приличных денег.

— Так и есть, — Келвин целует меня в нос. — Вся ее жизнь — это одно большое напряжение.

От его слов в груди становится больно.

— Я очень старался, чтобы мои родные обо мне не беспокоились, — говорит Келвин. Я не свожу глаз с его челюсти, которая напрягается, когда он сглатывает. — И не хотел, чтобы они потратили деньги, приехали ко мне и увидели, что я живу у Марка и ни хрена за это не плачу. Потом маленькая ложь превратилась в большую, и… — он замолкает и внимательно вглядывается мне в лицо. — Я обязательно расскажу тебе, но не сейчас. Мне было приятно, когда ты сказала это Доэрти, — Келвин проводит рукой по моей груди и останавливается прямо над сердцем. — Словно мне не нужно много объяснять, чтобы быть понятым.

В грудной клетке я ощущаю трепет — будто взмывает ввысь воздушный змей.

— Как бы то ни было, я понимаю, почему ты остался в Штатах так надолго и почему не хотел, чтобы родные волновались, чем ты занят или кто о тебе позаботится.

— Мама очень рада, что мы женаты, — говорит Келвин. — До сих пор я не особо старался держать ее в курсе своих дел, но хочу исправиться. Рассказал ей, какая ты замечательная. Но с отцом будет сложнее. Думаю, именно поэтому тебе и написала Бригид.

Вспомнив про смс, я морщусь.

— Надо ей что-то ответить.

— Сегодня ты немного занята.

— Своим родителям я еще не рассказала, — признаюсь я.

Если Келвин и удивился, то самую малость.

— Вот как?

Вблизи его глаза кажутся более богатого оттенка: смесью зеленого, желтого, орехового и бронзового. Поэтому беспечно болтать или врать, ощущая на себе его взгляд, мне тяжело.

— Они с трудом верят, что я в состоянии самостоятельно справляться со своей жизнью. Поэтому автоматически решат, будто…

— Будто тебя используют?

Причин моего молчания, на самом деле, с десяток, а эта лишь одна из них.

— Но я так не считаю, — быстро добавляю я.

— Наверное, поначалу я думал лишь о своей выгоде, — облизав губы, Келвин размышляет еще пару секунд, после чего говорит: — Но при этом знал, что ты мне нравишься и что я буду рад сблизиться с тобой, — хохотнув, он целует меня в нос. — И предполагал, что тут может быть место для чего-то большего. Просто решил поставить на первое место брак, а не чувства.

— Браки по расчету всегда такие.

— Согласен, — глядя мне в глаза, произносит Келвин. — И потом, ты сказала, год. Казалось, именно этого ты и хотела, а для Роберта и уж тем более для меня подобный шаг значил и значит очень многое. И только чуть позже я подумал, что, быть может, ты тоже хочешь чего-то большего.

Понятия не имею, как интерпретировать его слова. Иногда я просто ненавижу собственный мозг. Имеет ли он в виду, что секс — это своего рода его вклад в соглашение? Келвин притворился, будто не принял всерьез мое увлечение им задолго до знакомства, и таким образом просто поблагодарил меня? Или же мне стоит поверить ему на слово, что он хотел этого с самого начала?

Моя логика подсказывает затаиться и посмотреть, какие чувства овладеют мной завтра, когда я окажусь одна и не стану вкладывать дополнительный смысл в слова Келвина. А сердце и разгоряченная кровь побуждают попросить о большем.

— Мой отец считает, что мне стоило остаться в Ирландии, — после некоторого молчания снова заговаривает Келвин, — и найти нормальную работу.

— На производстве? — подняв на него взгляд, уточняю я.

Келвин кивает.

— Он постоянно напоминает, что я старший и что заботиться о Молли после них с мамой нужно будет именно мне. Наверное, когда-нибудь я вернусь. Кажется, я думал так всегда.

— Ты скучаешь по дому?

Время от времени и в совершенно неожиданные моменты я скучаю по Де-Мойну. Например, когда мимо окон проносятся машины с сиренами, и я хочу немного тишины. Или в дни сбора мусора, когда меня будят грохот и лязг мусоровоза. Или когда выхожу из дома и почему-то чувствую, будто каждый человек на планете хочет оставаться в своих четырех стенах и ни с кем не разговаривать.

— Ага, — перевернувшись на спину, Келвин укладывает меня на себя. — Иногда реже, иногда чаще. Мир там кажется крошечным — это и хорошо, и плохо одновременно. Раньше я считал, что мы выбираем трудности по плечу, и думал, будто найти работу в Нью-Йорке будет проще. Но я ошибался.

— Я примерно представляю теперь, как прошли у тебя все эти годы.

— Ага, — Келвин делает глубокий вдох, затем выдыхает. — Но теперь, когда я с тобой, мне не так одиноко. Раньше я чувствовал себя предоставленным самому себе. А все вокруг казались такими всезнающими, если ты понимаешь, о чем я. Каждый обращает внимание лишь на себя.

— Ну, это же театральный район!

Как я и надеялась, Келвин смеется.

— Я имею в виду не только это. А еще и то чувство, будто все мы словно позируем для селфи, даже когда просто разговариваем друг с другом.

— Ты вовсе не такой.

Он отодвигается и смотрит на меня.

— Нет?

— Нет. Ты громадина. Твоя личность огромна, и ты даже не осознаешь этого, — я провожу рукой по его груди. — Ты гений с гитарой в руках и при этом такой…

— Дурак?

— Нет. Простой, — отвечаю я и тут же добавляю: — В хорошем смысле. Мне хочется думать, что рядом с тобой люди могут получить все, о чем только пожелают.

— Надеюсь.

— Такими себя предпочитают видеть многие, но на самом деле подобных людей очень мало.

В собственных словах я слышу вопрос «Могу ли я довериться этому моменту?». И с внезапной ясностью осознаю, что мы сейчас оба голые. Что несколько минут назад занимались любовью и что, кажется, Келвин готов повторить.

— Ты так говоришь, просто потому что я тебе нравлюсь, — перевернувшись на меня и целуя, произносит Келвин.

Поначалу поцелуй ощущается мягким и нежным, словно точки в конце предложений, но мне этого мало, и, перевернув его на спину, я усаживаюсь верхом. Келвин прав, он мне действительно нравится. Но я беспокоюсь, что влюбляюсь в него слишком быстро и слишком всерьез.

— Еще бы, — скользнув рукой по его телу, я обхватываю его так быстро снова ставший твердым член. — Кстати, напомни мне, говорил ли ты, что я тебе тоже нравлюсь?

Келвин наблюдает, как я приподнимаюсь и опускаюсь на него, от чего у него закрываются глаза.

— Mo stóirín, боюсь, ты нравишься мне слишком сильно.

— Что означает это прозвище? — мой вопрос звучит сдавленно, словно мне тяжело дышать.

Проведя ладонями по моей талии, Келвин обхватывает грудь.

— Мне это так странно. Никогда раньше я его не произносил, — под его прикосновениями становится жарко. — Мой дед называл так бабушку. В переводе с ирландского это значит «моя драгоценная».

глава двадцать вторая

Следующие несколько недель запомнились обилием секса и еды на вынос, аплодисментами после спектаклей и тихими разговорами по дороге с работы, неспешным приходом весны и ежедневными дождями. Каждый раз, когда мы приходим домой, это похоже на возвращение впридуманный мир: Келвин не просто находится в моей квартире, теперь он здесь живет.

Никогда раньше у меня не было таких отношений: чтобы секс случался всегда и везде, как будто мы никак не можем насытиться друг другом. Вместо того чтобы принимать душ по очереди, мы делаем это вместе. В кабинке едва хватает места для одного, но, как резонно заметил Келвин, именно поэтому двоим там есть чем заняться. Иногда мы обедаем у Джеффа с Робертом, но чаще всего проводим время дома, предпочитая комфортную тишину бурным дискуссиям: читаем, переговариваемся и смотрим фильмы, уютно устроившись на диване. Или же устраиваемся в постели.

Келвин практически ненасытный любовник; его аппетиты отражают мою горячность и помогают мне избавиться от смущения, особенно когда я хочу его снова почти сразу после того, как мы закончим. Он постоянно целует меня и дарит незначительные приятные подарки: закладки для книг с цитатами из произведений, которые я особенно люблю, мои любимые апельсины в шоколаде из магазина за углом и всякие розовые штучки — серьги, плетеный браслет с лотка уличного торговца или смешные солнцезащитные очки в оправе цвета фуксии. Мой муж ест, словно стремительно растущий подросток, и предпочитает ходить по дому обнаженным — настаивая, что «Так прикольней» и что после напряженной репетиции следует все проветрить. «Ты знаешь, Холлэнд, — с сильным акцентом говорит он, — ощущения просто потрясающие! Хождение с голыми причиндалами мало с чем может сравниться. Особенно когда целый день потел, как свинья».

А потом швыряет меня на диван и щекочет, до тех пор пока я не захожусь в истерическом хохоте и не оказываюсь… тоже голой.

Я пытаюсь держать в голове, что все это не по-настоящему — и, конечно же, долго не продлится, — но каждый раз, когда Келвин поворачивается ко мне посреди ночи и будит прикосновениями, происходящее начинает обретать реальные черты. Или когда он, со всклокоченными волосами и со следами подушки на лице, приносит мне чашку кофе. Или когда помогает надеть пальто перед выходом из дома и целует в щеку.

Не важно, играет ли Келвин для сотен зрителей или движется во мне и на мне, расфокусированным взглядом блуждая по моим губам, или посреди дня тихо наигрывает на гитаре, я постоянно задаюсь вопросом, как мне удавалось раньше жить той посредственной жизнью. Ведь даже тогда, когда я наблюдала за сотворенной им магией на станции, то был единственный яркий момент недели. А сейчас для моего мирка он стал чем-то вроде центра вселенной. Разве я могла не влюбиться?

Я пишу его сестре, и, несмотря на уверения Келвина, что она не большая любительница переписываться, Бригид пишет мне в ответ. Сначала короткие сообщения посреди дня, а потом длинные истории и обмен фотографиями — и вот так мы начали узнавать друг друга. Каждая частица моей жизни — словно гвоздь, скрепляющий дом, где могут жить наши с Келвином сердца, и я чувствую почти болезненное желание привезти сюда его сестру и мать. Знаю, он по ним очень скучает. Отложенных денег у меня не так много, но вместе с Бригид у нас получилось купить два билета, чтобы сделать ему сюрприз.

***

Однажды вечером идет очередной спектакль, разгар второго акта, и Рамон поет возле рампы о том, как его персонаж наблюдает за уходом дочерей в лес. В нескольких метрах от него, в оркестровой яме аккомпанирует Келвин. Это момент, которого все всегда ждут и когда внимание аудитории удерживается всего одним прожектором, направленным на Рамона. Во время этой песни я едва могу дышать и всегда делаю себе пометку успеть закруглиться с делами, чтобы посмотреть из-за кулис и послушать ту ноту…

— Мама, а это скоро закончится? Они уже несколько часов поют.

В ответ на громкий детский голосок по залу проносится волна смешков, и Рамон доводит партию до конца, сочувственно кивая смущенной матери, которая спешно берет на руки маленькую девочку и уходит из зала, после чего раздается шквал аплодисментов.

Театр непредсказуем, и большинство актеров скажут, что именно этим он им и нравится. Непослушный ребенок в зале или пропущенный сигнал о смене гардероба исполнителей — все это вносит элемент неопределенности, а в сочетании с энергией, идущей от зрителей, делает атмосферу особенно притягательной.

Похоже, что для Келвина исполнение стало чем-то вроде афродизиака. После последнего поклона тем вечером он тут же находит меня и явно с трудом сдерживается, прижав меня к металлической конструкции декораций леса. В его глазах плещется озорной восторг, к которому я уже успела пристраститься. Обхватив за талию, Келвин приподнимает меня над полом.

Сейчас театр уже опустел, но он несет меня глубже за кулисы, не переставая оставлять посасывающие поцелуи на шее.

— Ты сегодня был фантастически хорош, — успеваю произнести я, прежде чем он закрывает мне рот поцелуем.

— Я сфальшивил пару раз во время «Не ожидал, что встречусь с тобой», — не переставая целовать, возражает Келвин.

— Да, но всего лишь пару, — немного отодвинувшись, говорю я. — А Рамон сегодня пел как-то особенно громко, так что, наверное, заметили только ты и Роберт.

— И ты, — шепотом добавляет он.

Я киваю в сторону бокового выхода.

— Сюда или через главный?

В надежде увидеть и сфотографировать кого-нибудь из исполнителей у главного входа собрались поклонники. Рамон почти всегда задерживается для селфи, а в последнее время и у Келвина сформировался свой фан-клуб.

Он ставит меня на ноги, и от того, что наши тела плотно прижаты друг к другу, низом живота я ощущаю его твердость. С трудом сдержав порыв запрыгнуть на него, обхватив ногами, отхожу на пару шагов назад.

За спиной Келвина я ловлю взгляд Брайана и успеваю заметить злую усмешку, которая говорит о многом; у меня появляется ощущение, будто я только что схлопотала удар по лицу.

И понимаю, что Брайан взглядом говорит мне, какая я дура.

Закрыв глаза, я прижимаюсь лицом к шее Келвина.

Это по-настоящему. Это реально.

— Пойду через главный, но минут на пять, — говорит он и смотрит вниз, когда у меня в кармане жужжит телефон.

— Это Лулу, — поясняю я. — Интересуется, наверное, где нас черти носят.

— Какая скромность и сдержанность! — замечает Келвин. — Жду не дождусь, когда она расслабится и позволит себе стать более напористой.

Я смеюсь.

— Иди раздавать автографы, встретимся у входа через десять минут.

— Я не хочу торчать там слишком долго, — прикоснувшись своими губами к моим, говорит Келвин. Утром он брился, но подбородок уже опять колючий, и я чувствую сейчас себя одной из струн на его гитаре — вибрирующая от напряжения, — потому что хорошо помню, как ощущается его щетина у меня между ног.

***

С Лулу мы договорились встретиться примерно в одном квартале от театра, в Dutch Fred’s, где к напиткам подают отличные бургеры, но когда спустя десять минут я выхожу из боковой двери, то обнаруживаю Келвина по-прежнему окруженного поклонниками. Он смотрит на меня ошарашенно и беспомощно.

Еще никогда не видела его таким подавленным.

— Прошу прощения! Но еще пять, и мы уходим! — кричу я, сделав вид, будто пользуюсь большим авторитетом. Келвин подписывает последнюю программку и приносит извинения еще двум десяткам поклонников. Нырнув в переулок, мы уходим секретным маршрутом, благодаря существованию которого мне всегда удается избежать встреч с Брайаном в конце рабочего дня.

— Давай сюда, — я дергаю Келвина за рукав, и он следует за мной. Приходится обойти несколько луж, и запах здесь не очень приятный, зато можно дойти до бара и не попасться на глаза толпе.

Пройдя несколько метров, я слышу звуки шагов и понимаю, что нас преследуют.

Мы с Келвином оборачиваемся, но то явно был ошибочный ход. Как только толпе стало видно его лицо, срабатывают вспышки камер телефонов. И не меньше десятка айфонов следят сейчас за каждым нашим движением.

Я слышу, как Келвин ошарашенно бормочет:

— Что за херня?

— А где Рамон? — спрашиваю я.

— Он уехал на машине за несколько минут до моего выхода на улицу.

Деваться нам некуда: либо идти вперед, либо разворачиваться назад, к толпе. Переулок в конце сужается и поворачивает на девяносто градусов, огибая сзади китайский ресторан, и с правой стороны того здания можно попасть на 9-ю улицу. Неужели эти люди будут преследовать нас всю дорогу?

Мы переходим на бег.

— Келвин! — кричит кто-то, после чего несколько девочек-подростков издают пронзительный визг, и все мгновенно погружается в хаос. Толпа несется вслед за нами.

Мы бежим так быстро, как только можем — Келвин впереди, а я за ним. Лавируем между грязными мусорными баками и внезапно попадаем в узкое пространство между китайской забегаловкой и прачечной самообслуживания. Какая-то девушка оказывается достаточно близко и, резко дернув Келвина за рукав, делает с ним селфи. Мне удается мельком рассмотреть полученный снимок — безумное выражение лица фанатки и испуганное Келвина. Впрочем, я не сомневаюсь, что девушка опубликует фото во всех соцсетях.

— Успокойтесь, — говорит Келвин и пытается улыбнуться. — Я и так каждый вечер появляюсь у театра. Просто приходите в следующий раз.

Но Келвина уже снова окружают и со всех сторон тянут руки. Он пытается оставаться вежливым, а я… Господи боже, я невероятно взбешена.

Я отцепляю чью-то руку с лацкана пиджака Келвина.

— Не трогайте его. И не преследуйте нас. Приходите в другой раз, и мой муж оставит вам автограф. Если вы будете вести себя более спокойно.

Уставившись широко раскрытыми глазами на Келвина, девушка приносит извинения. Это всеобщее безумие отчасти похоже на битломанию. Она сейчас сама не своя и словно вот-вот расплачется. Келвин, похоже, действительно встревожен. Еще бы. Вокруг стоит не меньше пятнадцати девушек, каждую секунду снимающие его на телефон. Несколько уже плачут.

Я беру Келвина за руку, и этот жест явно придает ему сил.

— Готов? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Не ходите за нами, — говорю я и не узнаю собственный голос. Никогда в жизни не была такой решительной и властной.

Полквартала за нами никто не следует — то ли поклонницы развернулись и ушли в другую сторону, то ли просто вспомнили, что они приличные люди, и решили за нами больше не бегать. Келвин не выпускает мою руку, и я отчетливо ощущаю его быстрый пульс.

— Какое-то помешательство, — произносит он.

Я останавливаюсь и увлекаю его в небольшую нишу, где расположен вход в закрытый сейчас магазин одежды. Келвин молча смотрит на меня, и у него на шее бешено пульсирует вена.

— Ты в порядке? — интересуюсь я.

Он наклоняется к моим губам, секунду медлит, а потом целует. Это не похоже на утренний поцелуй, когда мы оба сонные и хихикаем, и не такой, как бывает после выпивки — с участием зубов и языка. Прикосновение скорее похоже на поцелуй, который Келвин подарил бы мне, если бы любил: взяв в ладони мое лицо, он мягко прижимается губами к губам и благоговейно замирает. Когда Келвин отходит, в свете ближайшей вывески его глаза кажутся почти такого же оттенка, что и волосы, — светло-ореховые, янтарные.

— Ты невероятна, — говорит он.

— Я вела себя как стерва.

— Нет, — отвечает Келвин и целует меня снова. — Я и в самом деле испугался, а ты… Нет, ты не такая.

***

К моменту, когда мы добираемся до бара, там уже полно народу. Мы с Келвином пробираемся мимо барной стойки в гавайском стиле к столику, где нас ждет Лулу.

— Ну наконец-то, мать вашу, — она встает и крепко обнимает обоих. Когда Лулу снова садится, ее стул немного отъезжает назад, но ей, судя по всему, плевать.

— Извини. Сегодня было много народу в очереди за автографами, — я кивком благодарю Келвина, когда он помогает мне снять пальто все еще немного подрагивающими руками. — А потом Келвина преследовали поклонницы.

— Ох уж эти селебрити! — восклицает Лулу и благодарит официантку, которая подошла с новым бокалом вина и чтобы забрать пустой. Мне хочется поподробнее рассказать Лулу о случившемся, но похоже, сейчас ее никто, кроме себя самой, не интересует.

Официантка поворачивается к нам.

— Что вам принести?

Я киваю в сторону бокала вина Лулу и сажусь за столик.

— Мне то же самое, а… — замолчав, я вопросительно смотрю на Келвина.

— Я буду молочный стаут [сорт пива — приме. перев.], — сняв угольно-черный шарф, Келвин неуверенно улыбается Лулу. — Ну привет!

— Ну привет, — повторяет она. — Боже, ты только взгляни на себя. До чего очарователен, — добавляет Лулу, но ее слова не похожи на комплимент; скорее наоборот.

— Давно ты здесь? — незаметно глянув на часы, спрашиваю я. Мы опоздали всего на двадцать минут, но Лулу успела выпить явно не один бокал.

— Уже какое-то время, — сделав глоток, отвечает она. — Сегодня было прослушивание, и меня перебили буквально после первой произнесенной фразы, заявив, что им достаточно.

Я провожу своей рукой по ее.

— Ох, Лулу, как жалко.

Насмешливо закатив глаза, она убирает руку и снова берет свой бокал.

— Поэтому я решила, что раз уж в моей жизни ничего годного не происходит, можно и напиться.

От моего внимания не укрывается ее тон. Лулу явно не в настроении. Снова. И после произошедшего с Келвином мне придется как следует поработать, чтобы правдоподобно изобразить сочувствие.

— Прости, милая, я не помню, чтобы ты говорила про прослушивание. Я могла бы тебе помочь с…

— Ничего подобного.

С ощущением, будто меня толкнули, я откидываюсь на спинку стула и вопросительно смотрю на Келвина. Я ее неправильно поняла? Он еле заметно пожимает плечами, давая понять, что так же сбит с толку.

Решаю поинтересоваться, какого черта она так себя ведет, но тут с нашими напитками к столику подходит официантка. Прежде чем та уходит, Лулу заказывает себе еще вина.

— И давай закажем перекусить, — предлагаю я. — Ты сегодня что-нибудь ела?

Лулу безучастно смотрит на меня поверх бокала.

— Это ты так не особенно тонко намекаешь, что я много выпила?

— Я так говорю, потому что на часах почти одиннадцать, и если ты поешь, настроение поднимется.

Многозначительно посмотрев на меню, Лулу заказывает на всех перчики шишито и петрушку-фри с чесноком, подчеркнув при этом, что официантка непременно должна оформить нам раздельный чек.

Келвин пододвигается ко мне поближе.

— И как, есть в планах новые прослушивания? — мягко спрашивает он.

— Ничего нового пока что не предвидится. Сегодняшнее было для рекламного ролика какого-то магазина электроники, но, судя по всему, авторам хотелось, чтобы я получше вжилась в роль и прочее бла-бла-бла, — говорит Лулу и опустошает бокал.

У нее явно сегодня был дерьмовый день. И я уже видела Лулу такой. Обычно садилась с ней рядом, обнимала и рассказывала, какая она замечательная. Сегодня же я словно смотрю на нее сквозь мутное стекло и совершенно не испытываю желания начать успокаивать. Лулу ведет себя по-мудацки — и замечательной ее назвать язык не повернется.

— А где Джин? — сделав глоток вина, интересуюсь я.

— Работает, наверное. Понятия не имею.

Мы с Келвином переглядываемся.

— Ну а у вас как дела? — спрашивает она. — Как спектакль? Хорошо?

— Если не считать недавнего безумного приключения, все отлично, — широко улыбаясь, отвечает Келвин. — Когда в зале гаснет свет, мне до сих пор трудно поверить, что теперь это моя реальность.

— А я обалдеваю каждый раз, когда вижу его на спектакле среди музыкантов, — сбивчиво добавляю я, и Келвин, засмеявшись, целует меня в щеку.

Будто специально выбрав этот момент, к нам подходит женщина с программкой в руке, и Келвин тут же становится настороженным. Дрожащим голосом она очень вежливо просит автограф. Келвин ей улыбается и явно тем самым оконачально очаровывает — женщина мгновенно включает режим фанатки: упрашивает сделать совместное селфи, умоляет об объятиях и чуть ли не предлагает ему своего первенца в дар. Келвин кладет руку мне на бедро, и от прохладного прикосновения обручального кольца по всему телу проносится горячая волна. Я сжимаю бедра вместе. Господи боже, после прошлой ночи между ног до сих пор приятно ноет.

Для стороннего наблюдателя очевидно, что Келвин еще не привык к своей растущей славе, и мне приятно, что все это происходит у меня на глазах. У многих ли из нас имеется опыт оказаться в центре подобного обожания? Но сидящая напротив Лулу с наигранным равнодушием копается в своем телефоне.

Подписав программку и сделав селфи, Келвин вопросительно смотрит на меня, после чего обращается к Лулу:

— Я могу достать тебе билеты на спектакль, если хочешь.

— Спасибо, не надо, — отвечает она и кладет телефон на стол. — Я и так насмотрелась этого дерьма. В последний раз на спектакле, кажется, был Райан Гослинг? Вся моя лента в Твиттере кипятком писала.

Келвин улыбается — был тот еще переполох, перешедший потом в буйное веселье за кулисами.

— Ага. Он дружит с Рамоном.

— Ты с ним знаком?

— Пообщался пару минут.

Лулу смотрит на меня, потом переводит взгляд на Келвина, явно ожидая большего восторга.

— А что Холлэнд? В обморок не упала? — едва не опрокинув на пол бокал, спрашивает она. — «Валентинку» она смотрела не меньше пяти тысяч раз. Нет, это, конечно, ничто по сравнению с тем, как она была влюблена в тебя до вашего знакомства, но…

Мое сердце бешено колотится в груди, и я ее перебиваю:

— Кажется, Джин говорил про поиск новой работы? У Джеффа есть друг, который открывает…

— Я все вижу, — пьяно помахав пальцем, встревает Лулу. — Я вижу, что ты делаешь. Сменить тему тебе так просто не удастся. Взгляни только на вас двоих. Разве ты не хочешь, чтобы он знал? Ты ведь была без ума от него.

— Простите, о ком мы сейчас говорим? — интересуется Келвин.

Мой пульс набирает почти сверхзвуковую скорость.

— Мы говорим о тебе, — Лулу легонько шлепает его по носу, прежде чем Келвин успевает увернуться. — Я до сих пор помню день, когда она впервые тебя увидела. Холлэнд просто помешалась на тебе. Даже видео мне прислала, где ты играешь на станции метро.

Келвин в замешательстве поворачивается ко мне.

— В ночь нападения?

Лулу смотрит на него как на дурачка.

— Не-е-ет. Гора-а-аздо раньше. То видео было снято прошлым летом. Холлэнд никак не могла заткнуться — все болтала и болтала. Господи! Вспомнила! Она называла тебя Джеком! — шлепнув по столу рукой, вскрикивает Лулу. — Ты помнишь, Холлэнд? Уличный музыкант Джек! — опершись подбородком на ладонь, она поворачивается к Келвину. — Все мы даже привыкнуть успели к ее бесконечной болтовне.

Я пытаюсь привлечь ее внимание и взглядом прошу заткнуться, но Лулу на меня даже не смотрит. А еще куда более вероятно, что ей абсолютно плевать. Я начинаю всерьез гадать, не включить ли пожарную сигнализацию или взять, например, и опрокинуть стол.

— Окей, Лу. Почему бы тебе не отдать это мне? — я протягиваю руку к ее бокалу, но Лулу резко его отодвигает, и часть вина выливается ей на руку.

— Ты охренела, Холлэнд? — кричит она.

Головы посетителей поворачиваются в нашу сторону. Сейчас разгар вечера, в зале нет ни одного пустого места, но нетрезвый голос Лулу перекрывает гул толпы.

— Не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я. Ты знала его расписание. Придумала ему имя. Тебе даже на метро не надо ездить; ты делала это, только чтобы услышать, как он играет!

— Потому что он талантливый, — говорю я, пытаясь спасти свое положение.

— То есть хочешь сказать, будто вышла за него, потому что он талантливый? — спрашивает Лулу, потом хохочет и икает. — Или, может, трахаешь его, потому что он талантливый? Ты была им одержима. Как думаешь, почему Брайан озвучил эту идею про свадьбу? Он же просто пошутил. Неужели решила, будто он серьезно? Это же идиотизм, — откинувшись на спинку стула, Лулу смотрит на меня расфокусированным взглядом. — Но посмотри, как все замечательно вышло. Теперь он у тебя в кровати и…

— Достаточно, Лулу, — отставив в сторону практически нетронутое пиво, говорит Келвин и поднимает меня из-за стола. — Хватит.

— А что такое? — притворно невинным жестом она разводит руки в стороны. — Я ничего не выдумала.

Что сейчас произошло и почему Лулу так себя повела, я не знаю. У меня такое чувство, будто и ее я совсем не знаю.

Достаю из сумки кошелек и кладу на стол имеющиеся у меня три двадцатки.

— Думаю, нам пора.

глава двадцать третья

По дороге домой Келвин идет молча, держа руки в карманах и вжав голову в плечи. Это какие-то эмоциональные качели: сначала шок от погони, потом волна внезапной нежности, а потом самая настоящая катастрофа в виде чрезмерно болтливой Лулу. И я совершенно не понимаю, как вернуть нам с Келвином хорошее настроение.

Сказать в свое оправдание мне нечего. Я делала именно то, о чем и рассказывала Лулу: ездила на метро, когда в том не было необходимости, наблюдала за Келвином, отослала ей видео и даже сделала фото в «Дыре». В общем-то, я призналась во всем этом на нашем собеседовании, но переубеждать Келвина, что это не придуманная история, призванная сгладить оплошность, не стала.

Меня начинает подташнивать. Когда мы вошли в бар, я чувствовала себя такой сильной и нужной, а потом Лулу выставила меня жутковатой сталкершей и идиоткой. На месте Келвина я тоже сейчас молчала бы. Вот только… сказанное Лулу мне почему-то правдой не кажется. Такое чувство, будто меня оклеветали.

Как только мы заходим в квартиру, я ощущаю приближение бури; уверена, сейчас что-то произойдет. Келвин человек не сложный, но и недосказанностей он не потерпит.

Осторожно, будто не желая, чтобы они издали хоть какой-нибудь звук, Келвин кладет на столик в прихожей ключи и кошелек. Разувшись и тихо извинившись, идет в ванную.

Кажется, меня все-таки вывернет наизнанку.

Пытаясь растянуть время, я не спеша надеваю пижаму: любимую майку с лягушатами и розовые шорты в горошек. А потом сажусь на край кровати и жду.

Ночей тридцать мы провели в этой постели, и что, сегодня Келвин вернется на диван? Я слишком странная для него теперь? А как бы отреагировала я, узнав, что Келвин в течение полугода специально выстраивал ежедневный маршрут, чтобы посмотреть на меня? Как бы я себя почувствовала, узнай, что у него было видео со мной, после чего он позвал бы замуж, чтобы «помочь»?

Стоя в дверях без рубашки, Келвин тихо покашливает. Расстегивает брюки и бросает их в корзину для белья.

— Мне самому спросить, или ты поговоришь со мной?

— О чем спросить?

Когда Келвин встречается со мной взглядом, я замечаю, что он огорчен моими попытками избежать разговора.

— Ну да, — кусая губы, продолжаю я. — Я понимаю, о чем ты.

— Еще бы.

— Прежде чем начну, могу я просто сказать, что Лулу сегодня была просто отвратительна? Она все переиначила.

Прислонившись к стене, Келвин снимает носок.

— И что именно Лулу преподнесла не так?

— Благодаря ей произошедшее кажется чуть ли не сюжетом из «Рокового влечения», — говорю я, не особенно убежденная в собственной правоте. — Просто… ты мне очень понравился.

— Тебе понравился совершенно незнакомый человек, которого ты окрестила Джеком? А потом сняла его на видео? Проследила за ним до бара и…

— Я понятия не имела, что ты выступаешь там с группой, — покраснев, отвечаю я. — Это было случайное совпадение.

— Холлэнд, поменяй нас местами, — как обычно, Келвин полуобнажен, и мне впервые за все время хочется попросить, чтобы он оделся, иначе тяжело концентрироваться на разговоре. — Представь такую ситуацию: ты узнала, что я выяснил, где ты работаешь, сделал фото и отправил видео другу. А потом мы совершенно случайно оказались в браке по расчету.

Глядя на сложенные на коленях руки, я качаю головой.

— Послушай, мне хорошо понятно, что ты имеешь в виду, но я знаю себя и собственные намерения. Я ни разу не пыталась заговорить с тобой и уж тем более превращать общение в нечто большее.

Подняв голову, я замечаю, что взгляд Келвина полон сомнений. Тряхнув головой, он убирает упавшую на глаза прядь волос.

— Окей, но я-то не знал о твоих намерениях. Если оглянуться назад, все случившееся предстает в несколько ином свете.

У меня в груди жжет.

— Я тобой восхищалась, — в свою защиту говорю я. — И никому о тебе не рассказывала — ни в Фейсбуке, ни в Твиттере. И видео никуда не постила. Ты играл на станции одно из моих самых любимых произведений, и это было потрясающе. Иногда ты был слишком хорош, чтобы казаться реальным человеком. Однажды я увлеклась и отправила видео — но всего одной подруге. И ты считаешь, это плохо, что я была так заинтересована тобой?

Келвин подходит и садится рядом на кровать — спиной ко мне.

— Я не это имел в виду. Все закончилось нормально. Просто странно, — тяжело вздохнув, говорит он.

Нормально? Все закончилось нормально?

Глядя Келвину в спину, я чувствую раздражение, что не вижу его лица.

— Я считал нас незнакомцами. Ты пошла на это соглашение, потому что хотела помочь Роберту, а я — сам себе, — продолжает он и бросает носки в корзину. — Но сейчас у меня такое чувство… — Келвин качает головой, — не знаю… будто ты меня обманывала.

— Обманывала?

— Ну да. Или манипулировала мной.

Его слова словно триггер — жжение в груди становится сильнее, и я взрываюсь.

— Что-что? Да ты издеваешься!

Келвин поворачивается ко мне и смотрит в глаза, но ничего не говорит.

— Какое имеет значение, что я на тебя запала? — спрашиваю я. — Ну да, сейчас у меня есть секс и некоторая помощь с оплатой квартиры, но ничего из этого я не планировала. На самом деле, если мне не изменяет память, я вела себя настолько скрытно, что ты даже не подозревал о моих чувствах. Мне пришлось противостоять гневу Джеффа и Роберта, мой брат Дэвис не знал, как подступиться ко мне с вопросом, что же я натворила, а родители… так те вообще ничего не знают! Теперь у Роберта в оркестре есть виртуоз, а у тебя работа в самом популярном спектакле Бродвея и секс с фиктивной женой. И ты сейчас всерьез предъявляешь мне претензии? — встав с кровати, я иду в ванную чистить зубы.

Келвин следует за мной.

— Мне просто жаль, что ты не рассказала о своих чувствах.

— Так вот что тебя беспокоит?

— И это тоже, да.

Повернувшись к нему, я выдавливаю на щетку слишком много пасты, но чтобы обратить на это внимание, я сейчас слишком зла.

— Слушай, ты ведь жить здесь собирался, поэтому я не хотела, чтобы сложилось впечатление, будто у меня есть какие-то ожидания на твой счет, — вынув щетку изо рта и показывая ею на него, говорю я. — Да, я пошла на это ради Роберта, но еще потому, что долгое время искренне восхищалась твоим талантом и хотела, чтобы у тебя получилось его реализовать. Хотя тогда я толком тебя не знала.

Замолчав, я обнаруживаю, что Келвин всматривается в мое лицо, словно ищет какой-то ответ на непонятный мне вопрос.

— Кстати, я рассказала об этом во время собеседования с Доэрти, — напоминаю я.

— Ага, но ты дала мне понять, будто история выдуманная.

— Верно, — соглашаюсь я и невесело усмехаюсь. — Потому что ты назвал мой рассказ «чистым безумием». Я предпочла бы считать себя доброй. А меня выставили каким-то чудовищем, дурно обращающимся с другими людьми.

Келвин стискивает челюсть, но я не могу понять, в чем дело. У меня кончились слова, да и объяснять больше нечего.

«Ты дала мне понять, будто история выдуманная».

Но начни он задавать вопросы, я не стала бы отпираться.

Наклонившись над раковиной, я чищу зубы с энергией женщины, готовой голыми руками поднять здание и швырнуть его в океан. Чувствую, как Келвин какое-то время стоит за спиной, а потом разворачивается и выходит из ванной. Судя по звукам его шагов, он направляется в гостиную, а не в спальню, но я слишком расстроена, чтобы заметить собственное облегчение.

***

Толком не выспавшись, я встаю в шесть утра. Но я точно знаю, что все-таки спала, поскольку на меня не сразу вновь накатывает вчерашняя паника. Чего мне совсем не хочется делать, — так это снова обсуждать произошедшее и ощущать напряжение между собой и важным для меня человеком, который сейчас крепко спит на диване.

Поэтому я одеваюсь и тихо выскальзываю из квартиры.

Кажется, прошла целая вечность, с тех пор как я каждый день ходила на станцию «50-я улица», садилась в метро, покупала кофе в «Мэдмен эспрессо», но сейчас мне очень этого не хватает. Я хочу снова пройти по своему прошлому маршруту и снова почувствовать, что это моих рук дело — соединение двух важных точек музыкальной вселенной. Я устроила это, когда привела Роберта к Келвину.

На станции метро, как всегда, людно, но никакого гитариста у подножия лестницы нет. Вместо него играет достаточно способный саксофонист, и я бросаю в раскрытый чехол пятидолларовую купюру. Прервав игру, он меня благодарит.

Значит, парень здесь ради денег, а не чтобы раствориться в собственной музыке, и сам факт, что я умею отличать одно от другого, мне очень нравится. Келвин мог играть на гитаре в полном одиночестве и жил бы в квартире Марка, окажись это единственным способом заниматься музыкой. Но, к счастью, появились и другие варианты. И сейчас у Келвина есть аудитория, поклонники, доход. Как тогда он может расстраиваться, если в итоге получил все, о чем только мечтал? Конечно же, мне стоило рассказать с самого начала, что время от времени я наблюдала за ним и восхищалась мастерством игры. Но реакция Келвина на мои чувства кажется мне сильно преувеличенной. Я разрываюсь между желанием не приходить домой до вечера и готовностью броситься назад и «растерзать» его снова.

И тут есть кое-что еще… Я словно цепляюсь за собственный гнев, потому что никогда раньше его не ощущала. И не знала, до чего же хорошо испытывать эту ярость. Какой сильной она меня делает. Все время, пока со мной в квартире жил Келвин, у меня было чувство, будто я совершенно его не заслуживаю — ни в жизни, ни в постели. Поэтому гнев — мой новый лучший друг, который говорит, что я заслуживаю каждую секунду счастья, наполнявшего мои будни вплоть до этой идиотской ссоры.

Я протискиваюсь сквозь толпу к поездам, выхожу и захожу на разных станциях, слушаю всех уличных музыкантов подряд. Поначалу не понимая, зачем это делаю, спустя четыре или пять поездок я осознаю, что хочу найти кого-то столь же талантливого, как Келвин.

Но ни на одной станции нью-йоркского метро никого похожего нет. Всю свою жизнь я слушаю музыку и сейчас осознаю, что подобных Келвину не существует на свете. Кажется, я знала это всегда.

Келвин прав, что, будучи незнакомцами, мы были как бы равны. А теперь… видимо, придется признать, что это не так, поскольку у меня появились чувства раньше, чем у него?

Или дело в том, что у меня чувства есть, а у него по отношению ко мне их вовсе нет? Не это ли ответ на мой вопрос: не игра ли все это для Келвина? Может, заниматься со мной сексом каждый день — его способ делать меня слабой, держать в комфорте, а миграционную службу на расстоянии?

Выйдя в город, я покупаю кофе и в течение нескольких часов просто гуляю, пройдя суммарно несколько километров. К моменту, когда от голода начинает урчать в животе, я понимаю, что забыла дома часы и телефон, и понятия не имею, который сейчас час. Мысль, что со мной никто не сможет связаться, кружит голову. Уверена, Келвин успешно поднял свою ворчливую задницу с дивана и поел. Позже он отправится в театр; я же появляться там сегодня не собираюсь. Вопреки расхожей фразе, футболки все-таки продадут себя сами.

***

В пять часов вечера я без предупреждения заявляюсь к Джеффу, зная, что Роберта дома уже не будет. Впервые в жизни я чувствую себя предательницей моего обожаемого Боберта, поскольку хочу избежать с ним встречи. Даже когда вышла замуж, ничего Роберту не сказав, я не чувствовала себя подобным образом, ведь делала это исходя из его интересов тоже. Сейчас Роберт со мной в этом согласен. Он считает Келвина чуть ли не божеством, поэтому мне не хочется увидеть, как он встанет не на мою сторону.

К счастью, насчет Джеффа мне беспокоиться не нужно.

Мой дядя открывает дверь, одетый в офисный костюм, со стопкой писем в руках, и удивленно на меня смотрит.

— Вот это да! Привет.

— Ты только что пришел домой?

Сделав шаг назад, он жестом зовет меня войти.

— Ага. А ты разве сегодня не работаешь?

В прихожей меня тут же успокаивает знакомый запах сандала.

— Я позвоню Брайану и возьму выходной. Можно воспользоваться твоим телефоном?

— Конечно, — прислонившись к стене, Джефф наблюдает, как я снимаю телефонную трубку на кухне. — Видимо, поэтому ты не ответила на мои смс.

Я тут же начинаю паниковать по поводу собеседования.

— О черт. Что-то слу…

— Ничего страшного, — отвечает он, а потом, подумав, добавляет: — По крайней мере, я на это надеюсь. Я отправил тебе пару сообщений, потому что мне звонил Келвин. Он тебя искал.

— Он тебе звонил?

Ну что ж. Хоть какая-то реакция. Мой гнев постепенно затихает. Хмуро посмотрев на Джеффа и подняв указательный палец, чтобы он подождал минутку, я набираю номер Брайана. Хвала небесам — меня перенаправляет на голосовую почту.

— Брайан, это Холлэнд. Я не могу прийти сегодня. Если тебе что-нибудь понадобится, звони Роберту с Джеффом домой, — повесив трубку, я тут же обнимаю Джеффа.

— Насколько я понимаю, у молодоженов не все гладко? — поцеловав меня в макушку, интересуется он.

— Да, — прижавшись лицом к его груди, тихо отвечаю я.

— Брак — это непросто, — замечает дядя.

— А фиктивный брак еще сложнее.

— Давай я переоденусь, и мы поговорим? — с сочувствием покивав, предлагает он.

Пока он надевает штаны университета Айовы и футболку с логотипом «Янкиз», я завариваю чай, после чего мы устраиваемся на огромном мягком диване. Поджав одну ногу под себя, Джефф поворачивается ко мне лицом. Свет единственной зажженной в комнате лампы подчеркивает усталость на его лице. Мой дядя всегда был бодрым и подтянутым, но впервые в жизни я замечаю, что он стареет, и в груди становится больно.

— Ну ладно, — начинает Джефф. — Рассказывай.

Чтобы собраться с силами, я делаю глубокий вдох. Смысла в долгих предисловиях нет.

— У нас с Келвином очень хорошие отношения. То есть мы… на самом деле вместе.

Мой дядя издает притворно возмущенный смешок.

— О нет! Это что, все мужья крутят шашни со своими женами? — подавшись вперед, он шепотом добавляет: — Мы подозревали.

Закатив глаза, я демонстративно игнорирую его поддразнивающий тон.

— Вчера вечером нас обступила толпа, и это был какой-то нереальный момент. А после него случился другой, очень интенсивный и важный, который ощущался простым и глубоким одновременно и когда я почувствовала, что мы одна команда, единое целое. Я защитила Келвина, а он был мне очень благодарен. Это было словно…

— Любовь, — заканчивает за меня Джефф с вопросительной интонацией в голосе.

— Да… Но потом мы встретились с Лулу… — Джефф издает стон, понимая, к чему идет мое повествование. — Она напилась, впрочем, как обычно, и рассказала Келвину, что я за ним следила.

Прищурившись, Джефф говорит более низким голосом — как и всегда, когда готов взять меня под крыло и защитить:

— Но он ведь тебе нравился. И понятно, почему — отчасти из-за своего таланта.

— Да, но Лулу вывернула все так, что я выглядела чокнутой сталкершей. Она рассказала, каким именем я называла Келвина, как часто приходила его слушать и что знала его график. Лулу не просто по-мудацки себя повела, а разрушила важный момент, момент некоего сближения, который произошел у нас с Келвином. И теперь мы как будто снова незнакомцы.

Джефф проводит рукой по лицу.

— В общем, мы пришли домой, — продолжаю я, — и Келвин захотел это обсудить…

— Это очень хорошо, — положив ладонь на мою руку, радуется дядя.

— Да. Но в итоге все стало очень плохо. Я сильно разозлилась, — тут я рассказываю Джеффу, как прошел разговор и как Келвин повернул все так, будто от нашего соглашения я получила больше плюсов, по сравнению с ним, и что он якобы чувствует себя обманутым.

— Это какой-то тупик, — говорю я. — Я пошла на все это ради Роберта и, возможно, немного для себя, почему же тогда мне так плохо? — встав, я начинаю вышагивать по комнате вперед-назад. — У меня ведь и в мыслях не было, что брак станет настоящим. И на книжный шкаф камеру я не ставила, чтобы за ним подсматривать. И его нижнее белье не воровала.

— Ну конечно же, нет, милая. У тебя потрясающий музыкальный слух, а еще из десятков тысяч людей, которые так же его слышали, только ты имела возможность познакомить Келвина с Робертом.

— Но вчера, когда Келвин говорил об этом, я почувствовала себя паршиво — хотя должна была ощущать гордость, поскольку защитила его. Я вообще ничего для себя не хотела, — зажмурившись, говорю я. — И ничего в итоге не имею, кроме вашей поддержки, ребята, и ваших же надежд. Я ведь не Келвин. И не Роберт. И не ты.

— Это верно, — со смехом замечает Джефф. — Ты точно не чопорный финансовый аналитик.

— Возможно, ты не каждый день в восторге от своей работы, но ты профессионал. А еще нашел для себя любимое хобби, — чувствуя напряжение во всем теле, я вжимаю голову в плечи. — Я же понятия не имею, чем заняться. Мне хочется писать, читать книги и обсуждать их с другими людьми. Хочу слушать музыку, ужинать не дома. Просто жить.

— Это и есть жизнь, — говорит Джефф. — Хорошая жизнь, кстати.

— Но еще я должна уметь себя содержать. Я столько всего хочу воплотить, но ничего из этого списка до сих пор так и не сделала.

— Увлечение керамикой я себе нашел аж в пятьдесят лет, — напоминает мне дядя. — А тебе, милая, всего двадцать пять. Спешить пока совершенно некуда.

Плюхнувшись на диван, я закрываю лицо руками.

— Но разве мне не стоит хоть немного поторопиться?

Джефф кладет руку на мое колено.

— Это только тебе так кажется.

— Вчера вечером об этом как будто намекала Лулу. А потом и Келвин, — я опускаю руки. — Я люблю вас, ребята, но к вашим с Робертом словам мне приходится относиться с долей скепсиса. Вы же биологически запрограммированы меня любить.

Наклонившись, Джефф целует меня в макушку.

— Холлси, подумай об этом вот в каком ключе: если бы с начала нашего знакомства я сравнивал себя с Робертом, то постоянно чувствовал бы себя сильно хуже. Он всегда был музыкальным гением, а я всего лишь официантом, пытающимся попасть в программу MBA, — мой дядя улыбается. — Но я понял, что хочу быть с ним. А Роберт знал, что хочет быть со мной — а еще чем хочет заниматься в своей жизни. И тогда мы пошли на компромисс. Он устроился на работу в Де-Мойне, а я, в свою очередь, начал понимать, что мне необходимо зарабатывать достаточно денег как для нас двоих, так и для удовлетворения собственных потребностей. Это не обязательно должно было оказаться дело по душе, и меня тогда не интересовало, чем именно заниматься, ведь главное, что я был с Робертом. Попробовав потом разные виды хобби, я наконец нашел для себя керамику. Конечно же, это занятие для удовольствия, но еще мне важно ощущать, что работа не занимает в моей жизни все время.

Вот о чем мне стоит время от времени себе напоминать. Что иногда работа — это просто работа. И участвовать в гонке под названием «Иметь все и сразу» совершенно не обязательно.

— Понимаю.

— Ты ведь в курсе, что я не одобрял твой брак, — тихо говорит Джефф, и меня переполняет чувство вины. — Вы друг друга совсем не знали, а ваши чувства были… ну, какими были. Я волновался, что тебе будет больно.

Зарывшись лицом в подушку, я издаю стон, но Джефф убирает ее в сторону.

— Я тебя не критикую. Просто послушай. Все, о чем я только что тебе сказал, чистая правда, вот только появление у вас обоих романтических чувств было очень неожиданно. Наблюдать за вами с Келвином — сплошное удовольствие.

— Но я сомневаюсь, что это по-настоящему, — выпятив губу, я стараюсь не разрыдаться. После вспышки праведного гнева и прогулки я утомлена не только физически, но и эмоционально. А мысль, что Келвин играл со мной, причиняет боль. В моменты, когда он целовал меня или просто улыбался, отбросить беспокойство в сторону было гораздо проще. — Возможно, с его стороны это всего лишь притворство.

— Я видел вас вместе. А еще хорошо знаю мужчин. Симулировать такую привязанность практически нереально. Холлси, он звонил мне два раза. И еще Роберту. Судя по его голосу, о притворстве речь не идет.

Я снова прижимаю ладони к лицу.

— Но ведь Келвину как раз и нужно, чтобы наши отношения были в порядке, поскольку он планирует остаться в стране. Я не знаю, как доверять его словам или действиям.

— Это всего лишь одна из возможных причин…

— Да. Я знаю.

— Предлагаю бытьоптимистами и допустить, что он искренен, — говорит Джефф. — Если все будет хорошо, Келвину повезет вдвойне: помимо работы, которую он любит, в его жизни будешь ты. Это даст тебе возможность понять, чего хочешь ты сама и какой будет твоя жизнь. Она не должна походить на мою, на жизнь Роберта или Келвина.

— Я понимаю.

— И в ближайшее время она может быть совершенно не похожа на те будни, которые ты рисуешь для себя в воображении лет через десять.

— Но именно это меня и пугает, — отвечаю я. — Мне страшно, что моя жизнь и через десять лет может выглядеть такой же. А как же Келвин? Он ведь захочет двигаться вперед. Или куда-нибудь в сторону.

— Ты этого не знаешь. И знать не можешь. Все, на что ты на самом деле способна, — это проделать собственный путь, — встав, Джефф относит пустую чашку на кухню. — Давай закажем что-нибудь поесть.

***

Я сплю без задних ног в гостевой комнате, да так крепко, что когда Роберт мягко трясет меня, издаю стон и всплескиваю руками, чуть не уронив на пол телефон, который он мне протягивает.

— Просит тебя, — вложив в мою ладонь трубку, говорит Роберт, а потом недовольно добавляет: — Твой парень, кстати, играл сегодня скверно.

После чего выходит из комнаты и с тихим щелчком закрывает за собой дверь. Я смотрю на телефон и часто моргаю. И без лишних разговоров мне понятно, что звонит Келвин. Он плохо играл сегодня?

— Привет, — хрипло говорю я в трубку.

Голос Келвина звучит низко и сонно.

— Привет, — звук его голоса резонирует во всем моем теле, словно он сейчас повернулся набок и прижался лицом к моей шее. — Надеюсь, нормально, что я звоню по этому номеру.

По моим рукам бегут мурашки.

— Конечно. Я оставила мобильный дома.

— Ага. Я знаю, — невесело усмехнувшись, отвечает он.

В ожидании, что нужные слова появятся в голове сами собой, я смотрю в потолок. Мой гнев сейчас похож на потухший костер — остывший и присыпанный пеплом.

— Я надеялся, что вчера вечером ты придешь, — говорит Келвин. — В театр.

— Я была расстроена.

Сделав неспешный вдох, Келви издает еле слышный стон.

— А потом надеялся, что ты придешь домой, но заснул.

— Я заночевала у Джеффа и Роберта.

— Когда утром зашел в спальню, чтобы извиниться, я так и подумал, что ты отправишься к ним, — низким голосом говорит он. — Но ты не пришла ночевать.

Келвин хотел извиниться? Почувствовав острое желание, чтобы сейчас он был рядом со мной в кровати, я зажмуриваюсь.

— Ты как? Сможешь прийти сегодня домой? — Келвин снова делает глубокий вдох, а когда выдыхает, я понимаю, что он разминает мышцы. — Мне не нравится, как все вышло, mo stóirín. Совсем не нравится.

— Мне тоже это не нравится, — тихо отвечаю я, гадая при этом, слышат ли меня сидящие в гостиной Джефф с Робертом. — Ты заставил меня считать себя отвратительной. Как будто я сделала что-то плохое. Но это не так.

— Я знаю. Блин, — говорит Келвин, шумно выдохнув через нос. — Я хреново себя повел. А вечером чувствовал себя паршиво. И играл ужасно.

— Ага, могу себе представить, насколько нервозно думать о возможности покинуть страну, если все пойдет не так, — я морщусь, едва произношу эти слова.

Прежде чем Келвин отвечает, проходят долгие несколько секунд, и на этот раз его акцент заметен сильнее обычного.

— Причина была вовсе не в этом. Неужели ты действительно считаешь, что я буду играть с тобой и твоими чувствами?

Я закрываю глаза от удовольствия. Ирландский акцент Келвина исказил буквально каждое слово.

— Я не знаю.

— Может, мне лучше прийти сейчас туда? Или чего ты хочешь?

Откровенно говоря, мне хочется домой, забраться к Келвину под одеяло и почувствовать тепло его тела, когда он притянет меня к себе. Я хочу шеей и грудью ощущать вибрацию его голоса и видеть как он, нависший надо мной, всем телом закрывает собой свет в спальне. Но при этом мне нравится то ощущение силы, которое чувствую сейчас. Вчера я проснулась — во всех смыслах этого слова; многое остается неопределенным до сих пор, но кое-что важное все-таки прояснилось, и я не хочу, чтобы это ощущение исчезло слишком быстро. По крайней мере, прежде чем смогу дать этому важному название.

— Я хочу извиниться, — низким рокочущим голосом говорит Келвин. — Возвращайся домой. Дай мне по зубам, если хочешь, но потом поцелуй.

***

Когда захожу в квартиру, в гостиной пусто. Бросив ключи на стол, я снимаю пальто и вешаю его на спинку стула. Дверь в ванную открыта, но Келвина там нет. Квартира кажется странно необитаемой — не слышно ни постукивания в батарее отопления, ни звяканья посуды. Как будто меня не было здесь неделю, а не чуть больше суток.

Келвина я обнаруживаю в постели, сидящего прислонившись спиной к изголовью и смотрящего в сторону двери.

Его лицо сразу же расслабляется, едва он замечает меня.

— Привет.

Разувшись, я несмело ему улыбаюсь и сажусь на край кровати, но Келвин приподнимает одеяло и приглашающе похлопывает рукой по матрасу.

— Забирайся. Мы можем поговорить и здесь.

От такого предложения отказаться трудно. Я снимаю спортивные штаны и толстовку, после чего ныряю под одеяло и моментально ощущаю тепло его тела. Келвин лежит совершенно голый и кажется горячее полуденного солнца. Проведя рукой по моей спине, он расстегивает бюстгальтер и бросает куда-то себе через плечо. От его еле слышного стона меня охватывает трепет и сильное желание прижаться как можно ближе.

— Прости меня, — кусая свою губу и глядя мне в глаза, произносит Келвин. — То, что я тебе наговорил… это нечестно. Наверное, я был озадачен, поскольку не понял, что в иммиграционном центре ты говорила чистую правду. Или же был расстроен, что в течение того времени, когда я жаждал тебя, ты притворялась, будто ничего по отношению ко мне не испытываешь. Причин, казалось, для этого не было. Вот я и почувствовал себя сбитым с толку.

Келвин радостно улыбается в ответ на мою улыбку.

— Я не могу сказать с уверенностью, что полностью доверяю твоим действиям, — положив руку ему на грудь, говорю я. Опустив взгляд, Келвин слегка качает головой; он не понимает, что я имею в виду. — Ведь ты можешь оставаться в этой квартире и иметь работу, не занимаясь со мной сексом.

— А, — закрыв глаза, понимающе произносит он. Как будто я подтвердила какие-то его домыслы.

— Мы вполне можем выглядеть убедительно и без этого, — тихо продолжаю я. — Но теперь, когда ты знаешь, что нравился мне еще до нашего знакомства, я не могу продолжать, не понимая сути наших отношений. Иначе чувствую себя без почвы под ногами.

Келвин внимательно смотрит мне в лицо.

— Мое чувства по отношению к тебе не имеют ничего общего с желанием иметь работу, которую ты мне нашла.

Из-за влияния, которое оказывают на меня его слова, мне становится трудно говорить.

— Правда? Потому что, как ты сам недавно сказал, было бы дерьмово играть со мной таким образом.

Келвин наклоняется меня поцеловать, но в последний момент останавливается.

— Правда. Конечно же, на мои чувства влияет твоя способность понимать музыку. И твое мнение значит для меня больше, чем мнение Роберта или Рамона. Но дело здесь не в работе, а в том, что музыка — это часть тебя.

Подавшись вперед, я прикасаюсь своими губами к его, и Келвин со стоном переворачивает меня на спину, оказавшись сверху и положив ладонь мне на щеку. Напряжение в теле мгновенно тает, и я приподнимаю бедра, когда он устраивается у меня между ног.

Целоваться и обниматься… это так приятно.

Немного отодвинувшись, Келвин хитро ухмыляется.

— Значит, за полгода до нашего знакомства, да?

— Не меньше, — смеясь и краснея, отвечаю я. — Это было грандиозное увлечение.

Проведя руками по его плечам, я зарываюсь в волосы, в то время как Келвин поцелуями спускается по моей груди к животу, а потом, нырнув под одеяло, целует сначала одно бедро, потом другое и проводит языком между ними.

Мне хочется наблюдать за его действиями, поэтому я отбрасываю одеяло. Подняв голову, Келвин улыбается, не переставая меня целовать. Он дразнит и ласкает, не таясь — как будто это его выступление. И только для меня.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — шепчу я.

— О чем? — после неспешного посасывающего поцелуя интересуется он.

— Мой ответ «Да, я фантазировала, что ты это делаешь, еще до того как мы познакомились».

Когда Келвин слегка отодвигается, в его глазах горит огонь.

— Фантазировала, что я целую тебя вот здесь?

Я киваю, и требовательная ноющая боль между ног нарастает лишь от того, что он сейчас на меня смотрит.

— А когда фантазировала, ты к себе прикасалась?

— Иногда.

Проведя по моей влажной коже пальцем вверх и вниз, Келвин погружает его внутрь.

— Ты становишься мокрой, всего лишь рассказывая мне об этом.

— Извиняться, что рисую тебя в воображении, я не стану, — сжав в кулаке пряди его волос, говорю я.

— Очень на это рассчитываю, — отвечает Келвин, наблюдая за своими действиями. — И не хочу, чтобы ты перестала.

— А о чем фантазируешь ты?

Закрыв глаза, он наклоняется ко мне и снова проводит языком, будто размышляя. Подняв голову, отвечает:

— О многом.

Я влажной кожей чувствую его горячее дыхание.

Тяну Келвина за руку, чтобы он поднялся повыше и коснулся губ жадным поцелуем.

Взяв его ладонь в свою руку, кладу ее себе на грудь.

— Расскажи.

Сжав грудь, Келвин наклоняется и с силой втягивает сосок в рот.

— Я представляю, как говорю тебе что-нибудь грубое и непристойное, когда мы вместе сидим на диване. А еще — что ты оседлаешь мое лицо, чтобы у тебя был полный доступ к моему языку.

Ого. Меня бросает в жар, и я выгибаюсь всем телом.

— Еще я фантазирую, как беру тебя у окна, а папарацци все видят. Такой кайф — представлять эти фото в Твиттере.

Потянувшись вниз, я обхватываю его ладонью, и, громко застонав, Келвин с поцелуем возвращается к моим губам.

— Я думаю о том, как ты выглядишь, когда берешь меня в рот. Как быстро я кончаю, когда ты это делаешь, — опустив руку между нашими телами, он скользит внутрь двумя пальцами и начинает говорить быстрее: — Еще я фантазирую о том, как мы с тобой куда-нибудь пойдем, а ты опустишься передо мной на колени, но никто об этом не узнает.

— Куда-нибудь — это, например, в театр?

— Куда угодно, — обдавая горячим дыханием мою щеку и двигаясь в моей ладони, отвечает Келвин. Он находится так близко от места, где я хочу его почувствовать, поэтому направляю его себе между ног, оттолкнув его руку. От погружения настолько глубоко я вскрикиваю, после чего Келвин тут же сцеловывает этот звук.

Ничего подобного мы раньше не делали… Нам надо надеть презерватив.

— Об этом я тоже думал, — шепчет Келвин. — Да, чтобы именно так. Боже, как приятно…

И это действительно невероятно приятно, поэтому никто из нас не останавливается. За последние две недели Келвин понял, как именно мне нравится, так что найти нужный угол и ритм легко и просто; войдя глубоко и практически не подаваясь назад, он двигается, в то время как мои руки путешествуют по его шее, спине и бедрам — куда только я могу дотянуться.

Должно быть, Келвин понял, что прощен, потому что ничего не говорит; даже не вглядывается мне в лицо, чтобы понять, в порядке ли я. Мне кажется, именно это я в нем обожаю больше всего. Что он доверяет мне и моим желаниям. Что я обязательно сказала бы ему, захоти вдруг чего-то другого. И что он не дал бы повиснуть недосказанности между нами.

Но даже в этот идеальный момент я чувствую неуверенность. Потому что если мы сейчас налаживаем отношения, то ради чего? Я уже дала ему понять, что нам нет нужды быть любовниками, чтобы Келвин здесь жил. И уж тем более нет нужды быть влюбленными. Но поцелуи Келвина похожи на прикосновения влюбленного, а его стоны — как у мужчины, охваченного очень сильными чувствами. Когда он переворачивается на спину, чтобы я оказалась сверху, в его взгляде светится что-то похожее на любовь.

Но разве я могу знать точно?

— Почему ты остановилась? — обхватив ладонями мои бедра, спрашивает Келвин. — Все в порядке?

От напряжения его грудь поблескивает от пота, и когда я кладу на нее руку, чувствую, как сильно бьется его сердце. Внимательно оглядев его лицо, я не замечаю ничего подозрительного — лишь беспокойный взгляд.

— Все хорошо.

Просить желаемое у меня всегда выходит довольно плохо.

— Я сделал тебе больно? — шепчет он.

— Нет, — покачав головой, отвечаю я.

Келвин садится под мной и, обняв меня за талию, смотрит в лицо.

— О чем ты думаешь? Что мне сказать, чтобы это уладить?

— Я задумалась, что мы делаем?

Он многозначительно улыбается.

— Ну, я думал, мы занимаемся любовью.

— Вот, значит, что это такое? — я никогда не испытывала подобных чувств, поэтому понятия не имею, каким словом их назвать. Но совершенно точно не смогу продолжать в том же духе и не влюбиться при этом в него.

Келвин целует меня в подбородок.

— А тебе это представляется как-то иначе?

— Наверное, мне это именно так и представляется, но толком я еще не понимаю, — прижавшись своим ртом к его, я углубляю поцелуй, после чего немного отодвигаюсь. — Просто мне кажется, мы должны убедиться, одинаково ли смотрим на вещи, особенно после… — он перебивает меня поцелуем, — того разговора с Лулу и…

Еще один поцелуй.

— И с учетом того факта, что мы уже женаты? — скользнув рукой вверх по моей спине к волосам, спрашивает Келвин.

— Да. Именно. Мы обсудили быт, прошлое друг друга и даже фантазии, но умолчали о чувствах.

— Ты вчера отсутствовала целый день. А когда я проснулся утром, тебя по-прежнему не было дома, — наклонившись, Келвин осыпает посасывающими поцелуями мою шею. — Я в жизни никогда так не паниковал. Решил, между нами все кончено.

— По первоначальному плану у нас есть год, — шепчу я.

— К черту первоначальный план.

— Эти отношения несколько сложнее, нежели просто встречи с подружкой. Мы принесли друг другу клятвы.

— Я в курсе, — широко улыбается Келвин.

— Не усложняет ли этот факт новый план?

— Откуда мне знать? — засмеявшись, он легонько кусает меня за плечо. — Ничего подобного со мной еще не случалось. Я начинаю влюбляться в девушку, на которой уже женат.

глава двадцать четвертая

Келвин протягивает мне жужжащий телефон.

— Опять Лулу.

Положив телефон на стол экраном вниз, я поворачиваюсь к ноутбуку. Впервые за несколько лет я проснулась с роящимися в голове идеями, поэтому настроена успеть их записать, прежде чем они улетучатся.

Келвин ложится позади меня на диван.

— Ты не будешь ей перезванивать?

— Не сейчас.

Я чувствую, как он приподнимается и читает написанное.

— А что ты пишешь?

— Если честно, сама еще не знаю, — мне хочется закрыть ноутбук и не показывать, потому что текст сырой и нестройный. Но я притворяюсь, будто мои пальцы приклеены к клавиатуре. Сотни раз я слушала, как Келвин разучивал новые мелодии, спотыкался и фальшивил, но никогда этого не стеснялся. А мне тогда зачем?

— Это для книги? — интересуется он. Келвин знает, как долго меня не посещало вдохновение и что оно для меня сейчас значит.

— Нет. А может, и да. Не знаю, — я перечитываю строчки, написанные с большой осторожностью, чтобы не погасить искру вдохновения. Не могу выбросить из головы воспоминание, как бродила вчера по городу в поисках хоть кого-нибудь с таким же талантом, как у Келвина. И как они выступали вместе с Рамоном. — Просто у меня в голове появились эти мысли — как мы познакомились, на что похожи твои дни сегодня и каково было слушать твою игру тогда и сейчас.

Проведя рукой мне по плечу, он останавливается на груди — прямо над сердцем.

— Мне нравится выражение твоего лица. В нем так много всего.

Я соскучилась по писательству, по самому процессу письма. В колледже и универе я без конца писала всякие короткие рассказы. Делать это приходилось каждый день, иначе я ощущала себя переполненной словами. Но в момент, когда получила магистерскую степень и повернулась лицом к миру как человек, больше не находящийся под уютной защитой учебного процесса, все идеи иссякли.

С тех пор как я начала работать в театре, ничего не изменилось. После бесед с Робертом или Джеффом я часто задавалась вопросом, не потому ли считаю себя заурядной, что окружена людьми, талантливыми в областях, в которых у меня нет совершенно никаких способностей.

Но сейчас… когда пишу о том, что чувствую, слушая музыку в исполнении Келвина… Это ощущение схоже с наконец налаженной работой всех систем организма. Как будто снова могу дышать. Кажется, ничего подобного я раньше не ощущала.

Скользнув ладонью ниже, Келвин кончиками пальцев играет с моим соском и ртом прижимается к шее, покусывая и обдавая жарким дыханием.

— Ничего, если я продолжу, пока ты пишешь?

Спустя всего час после второго раунда секса у меня все немного побаливает, но когда Келвин сжимает сосок, мое тело словно поет.

— Тогда я вряд ли смогу сосредоточиться. Представь, если я сделаю тебе минет во время выступления.

По моему телу пробегает вибрация от его смеха.

— Надо как-нибудь попробовать.

— Я почти закончила, — я поворачиваюсь и целую его.

Келвин возвращает руку на верх груди и поцелуями перемещается к затылку. Несмотря на мое беспокойство, что из-за его внимания моя муза упорхнет в дальние края, нужные слова почему-то находятся быстрее. Я хорошо помню это чувство — восторг, когда тебя переполняет нечто, готовое трансформироваться в слова. Я пишу с бешеной скоростью, не обращая внимания на опечатки и на то, что Келвин читает написанное. Мне сейчас ничто не сможет помешать.

Вернулась моя творческая искра, а понимание, что причина ее возвращения — мое счастье, вдохновляет еще больше и дарит еще более острое удовольствие, что, в свою очередь, помогает находить меткие слова и точные формулировки.

Опять жужжит телефон, и Келвин выключает вибрацию.

Потом экран загорается снова и снова. Краем глаза я замечаю имя Лулу, и моего только что пришедшего писательского куража оказывается недостаточно, чтобы проигнорировать это имя и продолжить писать как ни в чем не бывало.

— Она сегодня уже раз десять звонила, — говорит Келвин. — И примерно миллион — вчера.

Увидев, что получила очередное голосовое сообщение, я расстроенно рычу.

— Уверен, она мучается страшным похмельем даже сегодня, два дня спустя, — продолжает он, упершись подбородком мне в плечо. — Хочешь, я отнесу телефон в спальню?

Мне хочется ответить «Да». Хочется вернуться к тому, чем я была занята, и попросить его продолжать осыпать мои плечи и шею легкими поцелуями, но основная идея уже изложена, а от Лулу мне все равно не будет покоя. Так что лучше перезвонить.

Да, я злюсь на нее, но наказывать подругу у меня в планах не было.

Сделав глубокий вдох, я беру телефон.

— Дай я разберусь с ней.

Кажется, гудок даже прозвучать полностью не успел, а она уже отвечает.

— Хо-о-оллс! Я такая засранка.

— Ты засранка.

— Блин. Извини. Прости меня!

Самое интересное — я знаю, что ей искренне стыдно за свою выходку. Лулу сама себе злейший враг. Пьяная Лулу — ее альтер-эго, бремя, которое ей приходится нести, если она выпьет слишком много.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — потирая глаза, отвечаю я. От одних воспоминаний я чувствую себя отвратительно и отчасти уже жалею, что ей перезвонила.

— Как у вас обоих дела? В порядке?

— Теперь да. Сегодня утром мы все обсудили.

— Только сегодня? — со стоном переспрашивает она.

— Да, прошлой ночью я ночевала у Роберта с Джеффом.

Лулу в ужасе охает.

— Холлс! Значит, Келвин разозлился?

— Ну а ты как думаешь?

— А ты? Злилась на меня?

У меня вырывается раздраженный смешок.

— Лулу, очнись. Ты выставила меня каким-то фриком.

В этот момент Келвин подается вперед и прижимается губами к моей шее. Свободной рукой я провожу по его волосам.

— Что мне сделать, чтобы ты меня простила? — скулит Лулу.

Я отчетливо сейчас понимаю, что тем вечером было уничтожено нечто важное — к этому все и шло на протяжении прошедших нескольких недель, — и теперь сомневаюсь, сможем ли мы дружить, как прежде. Зная, что Келвин ее слышал, я поворачиваюсь к нему. Он лишь пожимает плечами.

— Я сделаю что угодно, — уверяет она. — Хочу загладить свою вину.

— Не будь больше грубой и не веди себя отвратительно в нашем присутствии.

Лулу хрипло смеется; я практически слышу, что ее до сих пор мучает похмелье.

— Согласна. Просто такое чувство, что меня отставили в сторону из-за этого брака. Раньше все свое внимание ты уделяла мне.

Чистая правда. Я всегда была легка на подъем, куда бы ей ни взбрело в голову отправиться: в бар или на концерт. Еще я была ее запасным вариантом, если Лулу не с кем было пойти куда-нибудь по скидочным купонам. Сколько себя помню, я всегда была готова подставить ей плечо.

— Наши отношения с Келвином развиваются очень хорошо, — тихо говорю я. — Понимаю, тебе непривычно, что к моему вниманию у тебя больше нет стопроцентного доступа, но я очень счастлива и не чувствую при этом, чтобы ты за меня радовалась.

Келвин обнимает меня и притягивает к горячей груди.

— Я понимаю, о чем ты, — говорит Лулу. Мне больно осознавать, что она сейчас практически ходит на задних лапках. Такой я ее никогда не видела. — И хочу, чтобы ты знала, как я тебя поддерживаю! Клянусь, у меня получится.

— Ну раз ты так говоришь… — отвечаю я и смеюсь. Кожей шеи чувствую, что Келвин улыбается.

— Давай я закажу вам романтический ужин в Blue Hill?

Идея мне нравится, и, размышляя, я подаюсь вперед. Через пару недель день рождения Келвина. По плану должны прилететь его мама и сестра. Blue Hill отличный ресторан, а Лулу сможет забронировать нам лучший столик, так что более интимное празднование дня рождения нам совсем не повредит, верно?

***

Я стою возле столика в Blue Hill рядом с Лулу. После объятий, длившихся добрых пять минут, и обещаний больше никогда так себя не вести, она отвела меня в дальний угол ресторана и показала, что поможет моему плану — весьма безрассудному плану, хочу заметить.

Диванчик и столик стоят в самом темном углу зала; обычно его бронируют на четверых, но Лулу пообещала зарезервировать его для нас с Келвином. Наклонившись, я проверяю, видно ли что-нибудь под столом. Верхняя скатерть короткая, а нижняя в пол.

— Думаешь, получится? — прижав руку к груди в попытке успокоить взвинченные нервы, спрашиваю я. До ужина, о котором идет речь, еще две недели, но у меня такое ощущение, будто Келвин появится здесь в любую секунду.

Вокруг нас снуют официанты с подносами и салфетками, накрывают на стол и совсем не подозревают о моем маленьком плане.

— Конечно получится! — Лулу едва не прыгает рядом со мной от восторга.

Мое сердце колотится, словно ополоумевшее. Никогда в жизни я не вытворяла ничего безумного.

Если не считать брак с незнакомцем, конечно. Или наглое вранье правительственному чиновнику.

— Ты действительно собираешься это сделать? — в восторге интересуется Лулу. — Идея просто потрясающая.

Я изо всех сил сдерживаю нарастающую панику. Если Лулу считает идею потрясающей, я точно сбрендила.

— Действительно.

***

Две недели и один день спустя я появляюсь в ресторане ровно в 16:50. Ужины тут подают с пяти часов, Келвин придет в шесть, поэтому у меня уйма времени, прежде чем здесь станет многолюдно.

Я взяла с собой книгу и телефон и надела платье, на бирке которого красовалась надпись, что ткань совершенно не мнется. Теперь мне остается только ждать.

До сего момента задумка мне казалась просто блестящей. Смелой и авантюрной, из числа тех, которые люди помнят всю жизнь. Лулу проводит Келвина к столику, и, пока, по его мнению, он будет ждать моего прихода, случится кое-что интересное. Через три дня у него день рождения, а что может быть лучше, нежели отпраздновать его двадцативосьмилетие неожиданным оральным сексом в пафосном ресторане?

Пока Лулу не проводила меня к столику, где буду вынуждена прятаться, я была уверена в себе и своих намерениях. Но теперь, забравшись под него, я слышу разговоры посетителей всего в нескольких шагах, переживаю, что меня кто-нибудь заметит, и начинаю сомневаться, правильно ли поняла Келвина, когда он недавно рассказывал о своих фантазиях. Идея кажется все более и более шальной. В плохом смысле слова. Одно дело — предаваться фантазиям, и совсем другое — пытаться воплотить их в жизнь.

В общем… я тут надолго, и это проблема.

Достав из сумки книгу, я понимаю, что для чтения тут слишком темно. Рисковать быть обнаруженной я не хочу, поэтому фонарик в телефоне не включаю.

Время еле ползет. Под столом начинает сильно пахнуть едой. Наверное, при обычных обстоятельствах я сочла бы эти запахи восхитительными. Сейчас же понимаю, что взяла ношу не по себе — я не тот человек, который попирает правила приличия, — поэтому аппетит пропал, а во рту появилась горечь.

Подав мне сигнал — постучав костяшками по столу, — Лулу идет встречать Келвина. Кажется, я просидела тут не меньше семи лет, а этот резкий звук заставил меня подскочить. Не буквально, потому что сижу я в неудобной позе в ограниченном пространстве. Вместе с облегчением на меня накатывает нервозность. Когда Лулу возвращается, она стучит еще, на этот раз потише и менее уверенно.

— Она очень удивится, когда увидит вас троих! — почти кричит Лулу.

Что-что?

— Это как бы и ее день рождения, — отвечает Келвин. — Ну, почти.

В этот момент я слышу глубокий смех Роберта.

И мне становится дурно. Вашу мать…

Блин-блин-блин.

Я практически ничего не вижу — только смутные тени нескольких пар обуви.

— Келвин, может, ты сядешь с этого краю, чтобы увидеть, когда появится Холлэнд? — предлагает Лулу и похлопывает ладонью по правой стороне стола.

Я тут же подползаю туда. В ногах от долгого сидения колет, и такое ощущение, что меня вот-вот стошнит.

Когда садится, Келвин случайно задевает мое плечо, и я охаю.

— О господи! — удивленно восклицает он, и Лулу тут же решает вмешаться.

— Отлично! — пронзительным голосом громко говорит подруга, а я представляю, что сейчас она, наверное, многозначительно смотрит то на него, то на столик, под которым спряталась я. — Теперь ты точно ее увидишь.

— А? — переспрашивает он. — А-а-а, — нырнув рукой под стол, Келвин ощупывает мое плечо и лицо, после чего я слышу тихий недоуменный смешок, и он шепотом интересуется: — Какого…

— Роберт и Джефф, — достаточно громко, чтобы я услышала, говорит Лулу, — давайте мне ваши пальто.

Пока эти двое раздеваются, Келвин, улучив момент, наклоняется ко мне, от чего его голос внезапно звучит очень близко:

— Какого черта ты вытворяешь?

— Хотела сделать тебе сюрпризный минет! — шепотом «кричу» я.

— Бля. А я хотел сделать тебе сюрприз и… мда, — Келвин садится ровнее и широко расставляет ноги, чтобы я смогла там уместиться и отодвинуться подальше от севших за столик Джеффа и Роберта.

Колено Роберта сантиметрах в десяти от моей руки. Господи, это катастрофа. Почему Лулу не устроила им экскурсию по… ресторану, или что-то в этом духе? Почему не посадила за другой столик?

Единственное спасение — что диван достаточно большой. Подняв колени к груди, я опираюсь на руку Келвина, которой он успокаивающе поглаживает меня по плечам. Со всей осторожностью достаю телефон, тут же приглушаю свет экрана и открываю сообщения.

Меня ждет смс от Лулу:

«Какого хера???»

«Зачем ты усадила их за этот столик?»

«Свободных столиков нет, а Келвин знал, что ты забронировала этот. Бля, я налажала. НИКОГДА НЕ ДЕЛАЛА НИЧЕГО ПОДОБНОГО, ВОТ И ЗАПАНИКОВАЛА!!!»

«И ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ???»

Под столом жарко, и у меня начинает кружиться голова. Интересно, я начинаю дышать воздухом, который выдохнула, или просто-напросто задыхаюсь?

«Просто вылезай, и все. Что они тебе сделают?»

Закрыв глаза, я кладу голову на колено Келвина.

— А где Холлэнд? — интересуется Роберт, и спустя несколько секунд мне приходит его сообщение.

«Ты где?»

«Немного опаздываю. Заказывайте без меня».

— Пишет, что опаздывает, — говорит всем Роберт. — Может, закажем ей что-нибудь?

— Готов поспорить, Холлэнд сегодня настроена на сосиски, — заявляет Келвин. Когда я щипаю его за ногу, он наклоняется и хватает меня за грудь.

— Тут сосиски из оленины. Ей не нравится оленина, — явно рассматривая меню, рассеянно отвечает Джефф.

— Да нет, — возражает Роберт. — Холлэнд не любит лосятину.

— Сейчас спрошу у нее, — говорит Келвин, и вскоре на моем экране высвечивается сообщение от него.

«Что будешь? Оленину или ягненка? Кстати, когда придем домой, я тебя как следует оттрахаю. Ты мечта для любого мужчины, просто потому, что задумала это».

«Буду ягненка. Может, мне просто вылезти?»

«Отличная идея».

«Как думаешь, предупредить их?»

Келвин смеется.

— Что? — интересуется Джефф. В своем воображении я рисую, как он опускает вниз свои очки для чтения и вопросительно смотрит на Келвина поверх меню.

— Думаю, она появится с минуты на минуту, — в голосе Келвина я слышу дерзкую ухмылку.

Судя по движению ног, Джефф поворачивается в сторону входа в ресторан.

— То есть Холлэнд уже здесь?

Глубоко вздохнув, я пишу смс своим дядям в общий чат:

«Я уже здесь».

«Где? Я тебя не вижу. Мы сидим за дальним столиком, на диване».

Блин.

Бли-и-ин…

«Я под столом».

— Что? Какого черта? — восклицает Джефф и, наклонившись, приподнимает скатерть. Он смотрит на меня, вытаращив глаза, а Келвин громко хохочет.

Застонав, я выбираюсь из-под стола и сажусь между Келвином и Робертом.

— Я хотела сделать ему сюрприз! Понятия не имела, что вы тоже придете.

— Какой еще сюрприз?.. О боже, — Джефф наклоняется и закрывает лицо рукой. — Холлэнд.

Я беру меню и, не сводя глаз со страниц, протестующе поднимаю руку.

— Давай не будем это обсуждать. Никогда.

***

— Клянусь, больше никаких сексуальных экспериментов! И никакой импровизации.

Потянув за руку и повалив на кровать, Келвин меня щекочет.

— Я этот случай никогда не забуду.

— Провальный минет века.

— И очень даже хорошо, что ничего не получилось. Не уверен, что смог бы держать лицо.

— Я теперь даже думать об этом не могу, — со стоном говорю я.

Он смеется и, целуя мой живот, приподнимает вверх футболку.

— В качестве подарка на день рождения это была крутая идея.

— Впереди тебя ждут еще сюрпризы.

И как бы сильно Келвин ни старался выведать у меня этот секрет, как бы подробно ни расписывал сумасшедший секс, который последует в качестве благодарности, я смогла устоять и ничего ему не рассказала.

глава двадцать пятая

Я хорошо помню, как в шестнадцать лет впервые приехала в Нью-Йорк, чтобы навестить Роберта и Джеффа. Поскольку дяде пришлось задержаться на работе и встретить меня в аэропорту не получилось, Джефф проинструктировал меня по смс, как добраться до города самостоятельно, вплоть до дверей квартиры.

В теории все казалось просто, а на практике масштабы Нью-Йорка разнесли мою провинциальную наивность в пух и прах. Дело было не только в количестве людей или обилии дорожных знаков, но и в тотальном шуме. А еще я ощущала себя пузырьком в бутылке газировки, и меня как будто что-то толкало вперед.

И хотя сейчас в плане навигации Нью-Йорк ощущается до смешного простым, до сих пор помню ту растерянность, которая накатывала в первое время моей жизни здесь, едва я выходила из дома. Я наврала Келвину, будто мне нужно к гинекологу в каком-то таинственном районе Манхэттена; и нет, компанию составлять не нужно — потому что на самом деле я поехала в аэропорт встречать его маму и сестру.

Нервы — штука интересная. Я думала, что нервничала на нашей свадьбе; но в сравнении с ожиданием первой репетиции Келвина это была ерунда. Все это так же оказалось ничтожным по сравнению с беспокойством, которое меня поглотило перед собеседованием в миграционном центре и которое — уже позже — сожрало меня с потрохами перед знаменитым неудавшимся минетом. Но все описанное кажется ничтожной каплей в море, если сосредоточиться на текущем моменте.

Несмотря на обмен многочисленными сообщениями, мы с Бригид никогда не разговаривали. А после принятия решения о их приезде наша переписка была больше по делу — отчасти потому, что я предупредила ее о склонности Келвина наплевать на приватность касательно содержимого телефонов. Как своего, так и моего. Келвин часто просит прочитать ему вслух пришедшее письмо, пока сам репетирует, или ответить на смс, когда его руки заняты пакетами с продуктами. И хотя я сомневаюсь, что он любит совать нос в чужие дела, Келвин нередко говорит мне, когда звонит или пишет Лулу, Роберт или Джефф и предлагает зачитать для меня сообщение. Обычно я не против, потому что скрывать мне нечего.

Кроме этого визита, который нужно сохранить в тайне.

Приходится признать: я адски нервничаю, ведь сейчас встречусь со своими свекровью и золовкой. Чисто технически они теперь мои родственники, и как быть, если, посмотрев на меня, решат, что ожидания не оправдались?

Поскольку Келвин легок в общении, я бы этим даже голову себе не забивала, будь встреча в его присутствии. Но сейчас мне спрятаться не за кого. Доверять Лулу и ждать, что она станет держать язык за зубами, я не могу. Роберт вместе с одним писателем занят созданием нового спектакля. А Джефф, если бы и выслушал все мои опасения, что на это ответил бы? Не волнуйся, ты замечательная?

Интересно, что семья Келвина знает обо мне? Что именно он им рассказал?

Я настолько погружена в мысли о том, чего они ждут от жены своего сына и брата, что когда поезд метро дергается на повороте, я, словно впервые приехавшая в город провинциалка, всем весом наваливаюсь на дверь.

Мне помогает какой-то мужчина.

— Держись за поручень, дорогуша.

У меня на языке вертится ответ, что вообще-то я здесь живу и в курсе, просто переживаю из-за грядущего знакомства с новыми родственниками, но мужчине, похоже, плевать. И мои мысли начинают кружить в голове с новой силой.

Я жду у выхода из международного терминала, надеясь при этом, что смогу узнать в толпе двух женщин, которых видела лишь на фото. Судя по всему, Бригид должна быть очень похожа на Келвина, в чем тут же и убеждаюсь. Я мгновенно ее узнаю. У моей золовки такие же густые волосы того же оттенка, что и у Келвина, такой же цвет кожи, как у него, а в уголках глаз появляются знакомые морщинки, когда, увидев меня, Бригид улыбается. Идущая за ней Марина вскрикивает, когда смотрит на меня, и зажимает ладонью рот.

Подбежав ко мне, они меня обнимают, и в какой-то момент Марина заливается слезами.

— Ну мам, — притянув ее в свои объятия, со смехом говорит Бригид. — Мы так ждали эту встречу, — поясняет она мне. — Мы не виделись с Келвином четыре года.

Марина — невысокая и стройная женщина — выглядит неподвластной годам.

— Ты себе даже представить не можешь, как мы соскучились, — вытирая глаза, говорит она. — И так давно хотели с тобой встретиться! Ждали приезда вас обоих еще на Рождество, но потом планы сорвались.

Как странно и любопытно. С улыбкой я обнимаю по очереди каждую, ошарашенно переваривая сказанное.

Что Марина имела в виду? Грядущее Рождество? Явно нет.

Пытаюсь ответить на сыплющиеся вопросы и задать свои, но слова свекрови все еще звучат у меня в ушах.

Какое-то время мы болтаем на всякие нейтральные темы: обсуждаем погоду, перелет, питание на борту, но тоненький голосок в голове настойчиво задает вопросы.

Она давно хотела со мной встретиться? На дворе восьмое апреля, а с Келвином я познакомилась всего три месяца назад.

Мы загружаем чемоданы в багажник такси.

— Перекресток 47-й и 8-й, — говорю я водителю.

Как только мы трогаемся с места, Марина берет меня за руку.

— На последних фотографиях ты выглядишь немного иначе, чем на ранних.

На ранних? На каких еще ранних?

Внутри поселяется беспокойство.

— Правда?

— Твои волосы сейчас светлее, чем были во время вашего знакомства во время учебы.

Что-то тут не то. Совсем не то…

Я провожу рукой по своим волосам, и на ум тут же приходит спасительная ложь.

— Ага, немного осветлила.

На самом деле, я никогда в жизни не красила волосы.

— Аманда? — зовет Бригид. — Аманда! — повторяет она, потом протягивает руку и похлопывает по моей ладони. — Аманда, дорогая, это ведь Эмпайр-Стейт-билдинг, да?

Это она мне?

Бригид обращается ко мне!

Во время нашей переписки мое имя не упоминалось ни разу. И она явно знает меня не как Холлэнд, а как Аманду.

Что это еще за баба такая: Аманда?

Я начинаю всерьез беспокоиться, что меня вывернет съеденным на завтрак прямо в такси.

— Ага, это… — я киваю, глядя туда же, куда и Бригид. — Это он и есть.

***

Продолжаю напоминать себе не делать выводов, прежде чем удастся поговорить с Келвином. Поначалу я отчаянно хотела думать, что встретила в аэропорту какую-то другую ирландскую семью, но поскольку всю дорогу в такси женщины на все лады рассказывали, как они гордятся Келвином и поверить не могут, что он играет в оркестре «Его одержимости», мне пришлось признать: ошибки тут нет.

«Не спеши с выводами, — в сотый раз говорю себе я, подходя к дому. — Не сходи с ума».

— Он сейчас там? — шепотом взволнованно спрашивает Бригид. — Дома?

— Скорее всего, — обернувшись через плечо, отвечаю ей я. — Раньше пяти часов Келвин обычно в театр не уходит.

— Поверить не могу, что увижу, как он играет, — тихо всхлипнув, говорит Марина.

Да, кстати… Роберт достал им на сегодня два билета в первый ряд.

Меня сковывает ужас, и я не могу найти в себе достаточно сил, чтобы повернуться и улыбнуться.

— Келвин потрясающе играет, — говорю я. — И будет счастлив увидеть вас.

— Он ведь даже понятия не имеет! — взвизгивает Бригид.

Я внутренне невесело усмехаюсь. Совершенно очевидно, что никто тут понятия не имеет — каждый о своем.

Трясущейся рукой вставляю ключ в замочную скважину. Через дверь слышно, как Келвин наигрывает «Без тебя». Эта мелодия, как и всегда, манит и обольщает.

А когда Бригид подталкивает меня вперед, я молюсь всем богам, чтобы эта ложь не разрушила наши отношения… какими бы они ни были.

— СЮРПРИЗ! — кричит Бригид и врывается в квартиру.

Келвин вскакивает с дивана и роняет гитару. Удивленно прошептав ее имя, он заливается слезами, когда сестра бросается в его объятия. Всхлипнув, Келвин протягивает руку, чтобы притянуть к себе и мать.

Я держусь поодаль и чувствую, что щиплет глаза, потому что эта сцена такая прекрасная: они обнимаются и плачут, — а я в это мгновение понимаю, что люблю его.

Я люблю его…

Люблю.

Это семейное воссоединение — одно из самых искренних проявлений чувств, какое я только видела.

— Как тебе это удалось? — приглушенным голосом спрашивает Келвин, не разрывая объятий.

— Это все Аманда, — отвечает его мать, обнимая еще сильнее. — Все это устроили твоя очаровательная Аманда и Бригид!

Изменившись в лице, Келвин поднимает на меня взгляд.

***

Чтобы найти себе занятие, пока Келвин с мамой и сестрой разговаривают в гостиной, я ставлю чайник. Мои движения механические, а пульс кажется странно медленным.

Зачем Келвин дал Бригид мой номер?

О чем он только думал?

Как мы с Бригид умудрились ни разу не назвать друг друга по имени, господи боже? Почему она не задалась вопросом, с чего это мы начали общаться именно сейчас, а не раньше, несколько лет назад, когда якобы поженились?

«Не волнуйся, Бригид никогда не была навязчивой, — сказал тогда Келвин. — Как и все Маклафлины».

Может, он попросил ее не задавать вопросов?

От этой возможности мне становится плохо.

— Когда вы прилетели? — спрашивает у обеих женщин Келвин.

— Только что, — отвечает Марина. — Аманда встретила нас в аэропорту, и мысразу же приехали на такси сюда.

Я спиной чувствую взгляд Келвина.

— Она сказала, что ей нужно ко врачу.

— Ха! Она тебя обманула! — смеется Бригид, а потом по счастливым вздохам я понимаю, что они снова обнимаются.

— Устала? — спрашивает у матери Келвин, и я замечаю, что в их присутствии его акцент стал заметней.

— Очень, — отвечает Марина. — В самолете мы не спали.

Какое-то время Келвин молчит, а потом тихо говорит:

— Наверное, вам надо постелить здесь, чтобы вы обе отдохнули.

— Нет-нет, Келли, — отвечает сыну Марина. — Мы остановились в Шератоне.

— Тогда вам надо заселиться и немного поспать.

— Дядя Аманды достал нам билеты, чтобы мы сегодня услышали твою игру.

— О, вот как? — напряженным голосом переспрашивает Келвин. — Прекрасно. Спасибо тебе, дорогая, — обращается он мне.

Я стараюсь отвечать максимально естественно:

— Не за что, Келли!

— Тогда едем, — тихо говорит Келвин им обеим. — Устроим вас в отель.

Подтолкнув их в сторону входной двери, он заглядывает на кухню и демонстративно обнимает меня.

— Я очень тебе благодарен, — говорит Келвин.

— Смеешься? — радостно улыбаюсь я, понимая, что за нами наблюдают. — Я так рада за тебя! И это так мило, что я сама чуть было не расплакалась.

Немного отодвинувшись, Келвин целует меня в висок, а потом смотрит в глаза; я и сама ощущаю, насколько наигранное у меня выражение лица. Мы общаемся сейчас только взглядами.

— Я отвезу маму с сестрой в отель, — говорит Келвин.

Я напряженно киваю.

— Хорошо. Конечно.

— Позже я все тебе объясню. Пожалуйста, не уходи, — наклонившись поцеловать меня в щеку, шепотом добавляет он.

Я ничего не отвечаю.

Он прижимается губами к моему уху:

— Прости меня, mo stóirín.

Теперь мне кажутся подозрительными все его поцелуи.

— Не уходи, — повторяет Келвин.

— Хорошо, — не в силах сдержать слезы, отвечаю я.

***

Час спустя Келвин возвращается один. Закрывает дверь и прислоняется к ней, закрыв глаза.

Я сижу на диване, все еще чувствуя тошноту, и гадаю, куда повернет разговор. Странно, но я ощущаю себя обманутой, хотя понимаю, что слово выбрано не совсем верно. Впрочем, предательство именно так и ощущается: смесью недоумения и ничем не объяснимого стыда.

— Я давно собирался тебе об этом рассказать, — выпрямившись и направившись ко мне, говорит Келвин. — Просто не думал, что все всплывет именно так.

— А я сижу тут и думаю: надо же, какая ирония! Всего пару недель назад ты был расстроен моим молчанием о своих чувствах. В то время как сам несколько лет женат на женщине по имени Аманда.

— Это вранье, — сев рядом со мной, Келвин протягивает руку, чтобы положить ее мне на бедро, но в последний момент передумывает.

— Но кто-то по имени Аманда все-таки есть?

— Моя бывшая.

Сердце екает, и я сразу же понимаю, о ком речь.

— А-а.

— Я рассказывал о ней, когда мы впервые… Когда мы поженились.

— Любительница покомандовать?

Келвин смеется, но получается у него невесело.

— Она самая.

Мне уже трудно понять, хочу ли я, чтобы он поделился подробностями, потому что история и так понятна. Слова Келвина звучат то громче, то тише, подтверждая мои догадки.

— С тех пор как расстались, мы не разговаривали. А вместе были полгода. В самом начале все было очень хорошо… Я был молод и глуп. Всего спустя неделю с начала отношений я сказал своим родным, что женюсь на ней и останусь в Штатах. А когда все пошло наперекосяк, ставить их в известность уже не стал. Не хотел, чтобы они беспокоились. И дело дошло до того, что продолжать врать оказалось куда легче.

Глядя на сложенные на коленях ладони, я киваю.

— Я отправил домой наше с Амандой фото и сказал, будто мы поженились в мэрии, — Келвин делает паузу и морщится. — Но… это было уже после нашего с ней расставания. А вот до этого мама постоянно грозилась вернуть меня домой. Папа же был уверен, что я здесь никогда ничего не смогу добиться. Но спустя какое-то время оба они волноваться перестали. Я писал письма и отправлял деньги. Думаю, они начали мной гордиться.

— Ты, наверное, хочешь сказать, что сам собой гордился, — тихо замечаю я. — Ты был слишком горд собой и постоянно врал.

— Согласен, — Келвин берет меня за руку, и я не противлюсь. Меня разрывает между сочувствием и яростью. Конечно же, я понимаю, почему он так сделал, но Келвин врал людям, которых любит. И врал мне. После нашей первой ссоры мы договорились о честности; очень неприятно думать, что он так и не был искренен со мной.

— Они сказали, что на последних фотографиях я выгляжу немного иначе.

Келвин кивает.

— Это позитивный момент в этой истории. Полагаю, твое сходство с ней все упростит.

Убрав ладонь из его руки, я встаю.

Позитивный момент. Надо же, как удобно, что незнакомка из метро похожа на девушку, на которой он хотел женится. Это идеально вписывается в придуманную им историю. Мне хочется кричать.

Доверие, старательно взращенное за последние недели, разбилось вдребезги.

— «Все упростит»? То есть ты просишь меня подыграть?.. — пока я пытаюсь это осмыслить, мне становится еще больнее. Мне не трудно понять его ложь родным из желания защитить — в конце концов, своим я так ничего пока и не сказала. Но не могу представить, как всю неделю буду с улыбкой отзываться на чужое имя. Это временно, конечно, но проблема в том, что я надеялась стать в его жизни кем-то более постоянным. Если же Келвин планирует уйти через год, не лучше ли сказать правду его родным прямо сейчас?

Я снова, как и прежде, играю в его жизни второстепенную роль. На этот раз под именем Аманды.

Когда я обхожу диван, Келвин не сводит с меня взгляда.

— Это всего на несколько дней, — мягко говорит он.

Мое сердце рассыпается на части. То есть он не против, что его мать с сестрой будут считать меня другим человеком? Разве он не гордится мной и отношениями, которые мы выстроили вместе? Разве все это по значимости не перевешивает признание во лжи?

От ответа меня спасает его звонящий телефон, и, пользуясь этой возможностью, я направляюсь в спальню, чтобы перевести дух и немного подумать.

Через пару секунд звонок заканчивается, а Келвин уже стоит в дверном проеме. Подойдя ко мне, он кладет руку на мою щеку и приподнимает голову.

— Эй, — говорит Келвин, а когда я поднимаю взгляд, выражение его лица смягчается. — Я не считаю себя правым.

Я киваю и окидываю взглядом линию его челюсти, губы и шею, когда он сглатывает.

— Обстоятельства сложились странно, только и всего, — наклонившись ко мне, он оставляет на моих губах один поцелуй. — Наши отношения это не меняет.

Понятия не имею, что ему ответить; по моим ощущениям, это кардинально все меняет. В этой ситуации у меня даже имени своего нет.

— Хотелось бы мне поговорить еще, но нужно спуститься вниз. Там ждет курьер и требует моей подписи. Мы закончим разговор, когда я вернусь, ладно?

— Ладно.

— Я люблю тебя, Холлэнд.

Вот он и сказал эти слова. Сказал впервые, а я словно в забытьи.

— Хорошо.

— Хорошо, — повторяет за мной Келвин, чмокает меня в губы и выходит за дверь.

Когда спустя минут пять он возвращается, я сразу же понимаю: что-то не так. Келвин держит в руках какой-то документ и в шоке на него смотрит.

— Что это?

— Из миграционной службы, — пробежавшись взглядом по шапке документа, отвечает он.

В животе все ухает куда-то вниз. Мы с большим нетерпением ждем извещение — официальное уведомление о получении грин-карты, — но, судя по взгляду Келвина, это совсем другое письмо.

Поднеся руку ко рту, он хриплым голосом добавляет:

— Они хотят, чтобы мы пришли еще на одно собеседование.

— А там написано, почему? — я подхожу к нему, чтобы заглянуть через плечо.

Покачав головой, Келвин передает мне письмо. Скользя взглядом по строчкам, я пытаюсь понять смысл, но тот ускользает из-за шаблонных формулировок.

Что касается вашего собеседования…

Дальнейшие разъяснения…

Мысленно вернувшись в тот серый офис, я пытаюсь вспомнить, где мы допустили ошибку. Тем временем Келвин вышагивает по гостиной вперед-назад.

Положив письмо на стол, я иду за своим телефоном и нажимаю на крошечное фото Джеффа.

— Привет, моя девочка, — сразу же после первого гудка взяв трубку, говорит Роберт. — Мы так и подумали, что ты позвонишь.

— Келвину пришло письмо из… — начинаю я и только потом понимаю сказанное Робертом. — Что?

— Джеффа разбудило сообщение от Сэма Доэрти, — я представляю Роберта стоящим на кухне и не спеша наслаждающимся второй чашкой кофе. — Он сейчас разговаривает с ним по телефону.

Даже не знаю, хорошо это или плохо, раз Доэрти решил лично созвониться с Джеффом.

— Тебе слышно, о чем он говорит? — спрашиваю я. Прислушиваясь к голосу Джеффа, звучащему на заднем плане, я покусываю ноготь и жду, что мне ответит Роберт.

— Кажется, он уже прощается, поэтому подожди минутку и сама у него спросишь.

— Ладно, — шепчу я. В дверях появляется Келвин. Поскольку шторы в гостиной раскрыты, в комнату льется свет, подсвечивая его со спины, и я практически не могу разглядеть его лицо. Но настроение отлично считывается по жестким линиям плеч и плотно сжатым кулакам.

— Привет, Холлси, — приветствует меня Джефф.

— Привет. Тебе написал Доэрти?

— Ага, сегодня рано утром. Сказал, что вам обоим нужно прийти еще раз, чтобы уточнить пару вопросов.

— Он говорил, о чем будут эти вопросы?

— В подробности Сэм вдаваться не захотел, но показался мне обеспокоенным, — от отчаяния и тревоги мне хочется свернуться калачиком. — А теперь послушай меня, Холлэнд. Это их работа. Они просто уточнят какие-нибудь детали. Убедятся, что все сделано как надо. Отношения у вас с Келвином замечательные, поэтому врать вам нет нужды. Это настоящий брак.

Я смотрю на своего мужа, который молча дослушивает концовку разговора, а потом отводит взгляд.

— Конечно.

— В письме говорится, что вы должны позвонить и договориться о встрече, но Сэм передвинул дела и готов пообщаться с вами сегодня в двенадцать. Вы сможете прийти в это время?

— Мы придем, — отвечаю я.

Когда я заканчиваю разговор, тишина ощущается гнетущей. Не сговариваясь, мы смотрим на часы, стоящие на моем прикроватном столике: сейчас уже одиннадцать.

— Минутку, — бормочет Келвин и отворачивается.

Подходит к входной двери, достает из кармана пальто телефон и, наклонившись, набирает номер. Я наблюдаю, как сокращаются мышцы рук, когда Келвин подносит телефон к уху и ждет. Отчетливо помню, как буквально сегодня утром, когда солнце едва просачивалось сквозь шторы спальни, я ощущала эти твердые мышцы под своими ладонями.

Мне стоит отвернуться, но я не знаю, сколько еще смогу любоваться этим зрелищем.

— Мам, — тихо говорит он. — Да, все хорошо, — пауза. — Нам с Амандой через час нужно быть на одной встрече, — еще одна пауза, во время которой мне становится почти физически дурно. — Все в порядке, просто не успеем на совместный ланч, — замолчав, Келвин несколько раз кивает. — Да. Конечно. Все хорошо. Встретимся у входа в театр в половине четвертого.

Я молча наблюдаю, как он опускает телефон и завершает звонок. Прозвучавшее имя Аманда ощущается брошенным в воду камнем; рябь от него распространяется повсюду.

Келвин смотрит на меня через плечо. Он выглядит смирившимся с судьбой. Как будто искренне не понимает, как все наладить. А поскольку до собеседования нам осталось меньше часа, я всерьез сомневаюсь в успешном исходе.

— Может, ты хочешь что-то взять с собой? — спрашиваю я.

Он немного пугается.

— Думаешь, таков будет итог встречи?

Я беспомощно пожимаю плечами.

— Я понятия не имею, Келвин.

Паника заставляет его соображать быстрее, и Келвин кидается за своей гитарой, после чего быстро складывает документы и письма в сумку. Что, если сюда со мной он больше не вернется? Что, если его посадят в самолет? Эта перспектива кажется почти нелепой, поскольку в паре километров отсюда в отеле живут его мать с сестрой.

Из-за этой бешеной круговерти у меня ощущение, будто я никак не могу отдышаться. Мы были незнакомцами, стали супругами, а потом и любовниками. А сейчас мы снова друг другу никто. Плюс эта история с Амандой. И нам снова придется защищать свой брак перед правительством. И этот раз кажется куда более серьезным.

Келвин вешает сумку на плечо, берет футляр с гитарой и с угрюмым лицом подходит ко мне, стоящей у двери.

— Мне очень неприятно от того, как все получилось.

Не в состоянии сдержаться, я смеюсь. Это так мило с его стороны, но до чего же нелепо.

— Тебе смешно? — тихо интересуется он.

— Нет, просто… — какое-то время я смотрю на него и молчу. В голове проносится все и сразу: его первая улыбка на станции, наш первый ланч, история с вибратором, первое собеседование, пьянка, перешедшая в секс, а потом занятия любовью — снова и снова, каждый день в течение нескольких недель. Мне казалось, я хорошо его знаю, но потом возникла Аманда, а сейчас пора на еще одно собеседование… Я с ужасом понимаю, что совершенно не справляюсь со своей взрослой жизнью. — Просто случилось слишком много всего.

***

Вежливым и приятным жестам Келвина я доверять уже не могу. Когда он берет меня за руку в метро, когда болтает ни о чем, стараясь меня подбодрить, когда у входа в правительственное здание смотрит на меня с нежностью, кладет руку на щеку и шепчет на ухо:

— Я хочу все исправить. Позволь мне.

Но ведь и так понятно, что он теряет от провала больше всех — по крайней мере, чисто формально. Поскольку оценить собственный эмоциональный ущерб я не в состоянии. Сейчас у Келвина есть разрешение на работу, возможность заниматься делом всей его жизни, он живет в симпатичной квартирке в шаговой доступности от театра, и у него есть жена, которая весьма удобно похожа на женщину, с которой он якобы состоит в браке последние четыре года. Конечно же, Келвин хочет все исправить. А у меня есть только тот растущий восторг, который я ощущала, просыпаясь рядом с Келвином Маклафлином в течение последних нескольких месяцев.

Не хочу казаться излишне эмоциональной, но похоже, любовь никому из нас не нужна.

Поэтому я поворачиваюсь и иду к зданию, так ничего Келвину и не ответив. Пройдя досмотр, мы поднимаемся на лифте и по мраморному коридору направляемся к кабинету Доэрти. Келвин жестом приглашает меня сесть и устраивается рядом, достав из кармана телефон. Я смотрю, как он включает экран, на котором высветилось сообщение… от какой-то Натали.

Я не нахожу в себе сил смолчать. Чувствую себя оголенным проводом. Беззащитной и на грани безумия.

— Что за Натали?

Келвин даже не пытается спрятать от меня сообщение. Наоборот, поворачивает телефон ко мне экраном, чтобы я могла прочитать.

«Привет! Пишу поинтересоваться, свободен ли ты?»

Когда я встречаюсь взглядом с Келвином, он зачем-то напоминает мне:

— Это та девушка, с которой я собирался встретиться, когда мы ужинали с Робертом и Джеффом.

Какого хрена!

У меня на щеках вспыхивает румянец.

— То есть она пишет тебе до сих пор?

Он опускает голову на руки.

— С тех пор мы так и не поговорили. Думаю, она просто придерживается того плана. Ссылается на то, что я сказал.

— А что ты сказал? Когда ты с ней разговаривал, мы были уже женаты. И что же ты ей сказал? «Давай попробуем встретиться месяца через четыре?» Какого черта, Келвин! Ты что творишь? Почему так поступаешь со мной?

Он начинает спорить, но тут в нескольких метрах от нас материализуется Доэрти, и мы подскакиваем со своих мест, словно готовые отсалютовать.

И как долго он был поблизости? Слышал ли он нас? Господи, мы просто два идиота.

— Приветствую вас обоих, — говорит Доэрти. — Пойдемте ко мне.

Ободряюще улыбнувшись, он идет в свой кабинет. Этот короткий путь кажется таким знакомым — все тот же сероватый свет из окна и все то же напряжение и беспокойство у меня внутри. Но при этом многое сейчас ощущается иначе: мы больше знаем друг о друге. Первое собеседование было похоже на прыжок в темноту с закрытыми глазами, а сейчас за нами тащится весь накопленный эмоциональный супружеский багаж. Даже если встреча пройдет хорошо, кто знает, как долго продлятся наши отношения?

Хочу ли я продолжать быть замужем за человеком, который держит про запас какую-то Натали?

Хочу ли оставаться в отношениях с кем-то, вступившим со мной в брак только ради работы и потому что я внешне похожа на некую Аманду?

Жестом пригласив нас присаживаться на стулья, Доэрти закрывает дверь и обходит свой стол, на котором лежат три стопки бумаг и объемная папка; как я предполагаю, она имеет отношение к нам.

— Давайте сразу по делу, — почесывая бровь, говорит Доэрти. — После первого собеседования я провел аудит всех документов, чтобы сделать отчет.

Мы с Келвином киваем.

— На первый взгляд, ваша история была довольно гладкой. Вы познакомились на станции метро, сходили на свидание, влюбились.

Мы снова киваем.

Понимая, что сейчас грянет гром, я почти не дышу.

— Но потом мне кое-что попалось на глаза, — Доэрти берет документ из средней стопки и несколько секунд молча его читает. — Полицейский отчет, датированный пятым января. И тут упоминается Холлэнд. На вас напали на станции метро «50-я улица». И с ваших слов записали, что свидетелем нападения был некий музыкант, имя которого не было названо.

Вот он, гром.

Я тяжело сглатываю, прежде чем ответить:

— Все верно.

— А еще вы упоминали, что Келвин иногда выступал на станции. Разве не на этой же станции, где вы играли, и случилось нападение, Келвин?

— Совершенно верно, сэр, — и прежде чем я успеваю встретиться с ним взглядом и хоть как-нибудь намекнуть, он добавляет: — С этого и начались наши отношения.

Но потом резко подается назад и поворачивается ко мне.

— Хотя нет, подождите.

Я наблюдаю, как на него снисходит понимание происходящего.

— Нет, — говорит Келвин. — Это же было совсем другим вечером, правильно?

В кабинете наступает тишина.

— Вы не помните, где присутствовали в момент, когда на вашу девушку напали?

Ссутулившись, Келвин закрывает глаза.

— Я был там.

Доэрти медленно возвращает документ в стопку и, откинувшись на спинку стула, потирает глаза.

Все молчат. Впрочем, говорить нам нечего. Мы понимаем, что попались.

Доэрти мы наплели, будто познакомились за полгода до свадьбы. Если Келвин присутствовал на станции, когда на меня напали, его имя обязательно попало бы в полицейский рапорт — в качестве бойфренда жертвы.

— Хорошо, значит, я был прав, и события действительно не совпадают, — опершись локтями на стол и поочередно глядя на нас, тихо говорит Доэрти. — Понимаете, я делаю только первичную проверку, но всегда есть и еще одна, когда документы перечитывают независимые инстанции. Иногда специалисты всего лишь бегло просматривают полученную информацию, но бывает, что и перепроверяют со всей тщательностью, — изучая нас взглядом, он откидывается на спинку. — В любом другом случае я написал бы отказ, не потрудившись приглашать вас сюда, но вы мне нравитесь, а Джефф мой хороший друг. История, к сожалению, шита белыми нитками, поскольку Келвин играл на этой станции, и на вас, Холлэнд, напали там же. Если Келвин был там, то почему не сообщил об этом и почему в полицейском отчете нет его имени? Я не испытываю удовольствия, когда мне пытаются выдать очевидно фиктивный брак за настоящий.

— Это не так, — подавшись вперед, возражает Келвин. — Возможно, мы немного… изменили детали, но наш брак по любви.

От наплыва эмоций мне тяжело дышать. Доэрти поворачивается ко мне, и я киваю. Вероятно, он принял мои выступившие на глазах слезы за горячее согласие с Келвином, а не за душевную боль, потому что теперь я не могу сказать, говорит ли Келвин правду или же он действительно талантливый лжец.

— Лично я рад, — отвечает Доэрти. — Но в данном случае это несущественно, — он показывает на нашу папку. — Все здесь выглядит не очень хорошо.

Келвин откидывается на спинку стула и закрывает лицо руками.

— Но прежде чем вы начнете паниковать, — продолжает офицер, — хочу сказать, что у меня есть решение, — взяв с левой стороны стола какую-то папку, он протягивает ее Келвину. — С самого начала, когда ко мне обратился Джефф, я высказал свое неофициальное мнение, что вы вряд ли получите грин-карту через EB-1A [иммиграционная виза для людей с выдающимися способностями, обычно с ней прямая дорога к грин-карте — прим. перев.], как и визу O-1B [временная рабочая виза США для талантливых иностранцев — прим. перев.], поскольку продолжительное время незаконно проживали в стране.

— Все верно, — замечаю я. — Джефф говорил, что на получение этих виз большая конкуренция, и Келвин их не получит, потому что нарушил закон.

Доэрти кивает.

— Но учитывая нынешнее положение дел — в частности, что Келвин, вероятно, на данный момент является одной из самых ярких звезд на Бродвее, — хочу сказать, что мы легко можем доказать его известность не только на национальном, но и на международном уровне, и подать заявку на визу для лиц с экстраординарными способностями.

Келвин наклоняется вперед и с красными глазами впервые смотрит на предложенные документы.

— То есть вместо грин-карты мы будем делать такую визу?

Доэрти снова кивает.

— Пока остаетесь в браке, вы все еще можете претендовать и на грин-карту, но хочу предупредить о возможных опасностях. А на O-1B можно собирать документы прямо сейчас.

***

Кажется, солнце никак не может решить, что ему делать: когда все-таки выглядывает из-за облаков, светит тускло и неуверенно. Выйдя из здания, мы с Келвином кутаемся в верхнюю одежду. Мне хочется запрокинуть голову к холодному весеннему небу и расхохотаться. Все оказалось нежизнеспособным и неважным: свадьба, заучивание информации друг о друге, общие счета, оплата коммунальных услуг. Даже эмоциональные качели. Мы были такими наивными.

— Вот что происходит, когда творческие люди становятся ответственными за юридические дела, — бормочу я.

— Заполню формы позже и завтра же отправлю, — говорит Келвин и кивком показывает на прижатую к груди папку. — Слава богу, что все это не отразилось на нас.

Такое ощущение, будто мы вышли из кинотеатра, думая, что были вместе, а на самом деле смотрели два разных фильма.

— Вот это… что происходит между нами… — говорю я и показываю то на него, то на себя, — ты же понимаешь, да — теперь это стало совершенно неважным?

Келвин резко отходит на шаг назад, словно я его ударила.

— Вот что ты вынесла из этой встречи?

— Что нам нет нужды быть женатыми? — невесело хохотнув, говорю я. — Да. Именно это и вынесла.

Господи, во что все превратилось… Мне хочется вернуться на пару недель назад и найти способ заставить Келвина рассказать про Аманду и показать, что его объяснения звучат неубедительно и даже подозрительно. Очень хочется, чтобы это случилось до того, как я познакомлюсь с его семьей и пойму, что, оказывается, стану не только Холлэнд, но и Амандой или Натали, или еще кем-нибудь. Или что Келвину просто нужна теплая постель и какая-нибудь американка под боком.

Но существует ли оно, это время пару недель назад? Я сомневаюсь, что Келвин мог бы рассказать мне про Аманду и про наше с ней чрезвычайно удобное сходство, не показав себя при этом мудаком. Особенно если потом прошептал бы, что любит только меня.

Прищурившись, Келвин смотрит в сторону дороги.

— Я после встречи понял кое-что другое.

— И что же?

— Что теперь мы просто можем быть вместе, — повернувшись ко мне, говорит он. — И наш брак может существовать без излишнего давления.

Но я уже приняла собственное поражение.

— Идея мне нравится, вот только пару часов назад я обнаружила себя удобным двойником. Даже без необходимости получать грин-карту нам нужно решить эту проблему.

— Аманда к делу не относится! — расстроенно зарычав и запустив руку себе в волосы, говорит Келвин. — Она не имеет к нам ровно никакого отношения. Это был всего лишь способ уберечь моих родных от лишнего беспокойства!

Его защитная реакция лишь разжигает мой гнев.

— Тогда почему ты мне не сказал?

— Потому что это прозвучало бы ужасно, — недоверчиво усмехнувшись, возражает Келвин.

— Да это и есть ужасно!

Он запрокидывает голову и расстроенно вздыхает, а на скулах играют желваки.

— Знаешь, мне кажется, тебе стоит поумерить пыл и перестать на меня нападать. Твои родители даже о моем существовании не знают.

— Ты прав, — киваю я. — Но тебе я на эту тему никогда не врала. И обо всем планировала им рассказать. Наши чувства возникли совершенно неожиданно, поэтому я подумала, что у меня полно времени, чтобы рассказать им, прежде чем привезу тебя знакомиться. Я просто еще не пришла в себя.

— Как и я.

— Да, только мне нужно рассказать, что я в кого-то влюбилась, и все. А у твоих родных есть фото женщины, которую они считают твоей женой — и которое ты сам им отправил, кстати. Нужно объяснить кучу всего, вплоть до того, почему между Амандой и мной есть некоторые различия. Например, они считают, что я немного похудела и что-то сделала в волосами. Кстати, ты поэтому всегда хотел, чтобы я собирала их в пучок?

Келвин выглядит взбешенным.

— Нет! Я хотел, чтобы ты собирала их в пучок, потому что мне так нравится!

— Ты врал мне и ждал, чтобы я тебе подыграла.

— Но далеко не все было враньем, Холлэнд, — говорит Келвин, и сильный ветер треплет воротник его пальто. — Думаю, нам обоим стоит признать, что происходящее между нами в постели не обман.

Он прав. Внутри меня бурлит смесь из разных чувств и эмоций. Конечно же, я влюблена в него и помню ощущение блаженства, когда посреди прошлой ночи мы занимались любовью, с такой остротой, что сейчас у меня сжимается челюсть от мучительной потребности повторить. Но еще я злюсь на себя, поскольку считала, будто заслуживаю оказаться в этой запутанной ситуации. Происходящее между нами в постели действительно не обман, но как насчет всего остального, за пределами спальни? Я больше не понимаю собственные чувства. Что, вот это и есть любовь?

— Да, в сексе притворства не было, — говорю я и замечаю, как Келвин слегка поморщился. — Но я не могу доверять тебе, когда ты говоришь, будто хочешь большего, в то время как сам просишь, чтобы твоя мама с сестрой называли меня Амандой. Все это не похоже на длительные и близкие отношения.

— Холлэнд, я…

— Мне нужно время подумать. Быть может, сегодня вечером позвоню родителям и поговорю с ними.

— Но сегодня вечером спектакль, дорогая. Мама и Бригид…

— Ты же не думаешь, что я приду сегодня с тобой, правда?

Изменившись в лице, Келвин делает шаг вперед и свободной рукой обхватывает мое плечо.

— Холлэнд, понимаю, ситуация дерьмовая. Но я поговорю с ними и все объясню. Мы что-нибудь придумаем и все наладим.

Знаю, позже я возненавижу себя за эти слова, но сдержаться не в силах:

— Нам больше не нужно ничего налаживать. Ты свободен.

Словно специально выбрав момент, порыв сильного ветра отталкивает нас друг от друга. Идеальный момент для идеальной метафоры.

Келвин всматривается мне в глаза еще несколько секунд, после чего отводит взгляд.

— Хорошо. Я зайду чуть позже и соберу вещи.

глава двадцать шестая

За последние четыре месяца безумных поступков я совершила немало, но самый что ни на есть из ряда вон — это перед сегодняшним вечерним спектаклем позвонить Брайану и бросить работу. Не могу сказать точно, как расценивать его молчание: он шокирован или радуется, — но оно позволило мне подобрать слова и не просто наврать, будто заболела, а уволиться:

Сегодня вечером я не приду.

Вообще-то, мне действительно стоит найти себе другое занятие.

Мне здесь больше не нравится.

Наверное… я уволюсь.

Джеффу и Роберту о своем решении нужно сказать лично — после всего, что для меня сделали, в том числе дали эту работу, они заслужили мое внимание. Лулу же — благослови, господь, ее доброту — ответила мне миллионом смайлов в виде сердечек, баклажанов и улыбок, приписав «Давно пора, мать твою!». Минут через десять она прислала мне список ресторанов, куда мне стоит устроиться на работу.

С переполняющими душу восторгом, болью, страхом и сожалением я обновляю свое резюме и уже на этой неделе планирую посетить десяток собеседований по работе.

Когда училась в Йеле, я подрабатывала в обеденном зале — вот и весь мой опыт в пищевой промышленности. Надеюсь, работа в «Левин-Глэдстоун» пойдет мне в зачет, потому что в театр устроиться непросто, а должность архивиста и специалиста по работе с клиентами выглядит круто. Теперь я понимаю, что Роберт дал мне не столько работу, сколько инвестиции в будущее.

Потом я возвращаюсь домой, открываю свои записи про Келвина, постановку и мою охоту за нью-йоркскими талантами, и, подобно карлику из сказки «Румпельштильцхен» братьев Гримм, пытаюсь преобразовать собственную черную тоску в золото будущей прозы, изо всех сил стараясь при этом не думать, что скоро придет Келвин, и тогда между нами все действительно будет кончено.

***

Я вовсю стучу по клавиатуре, на взводе от потока слов и двух бокалов вина, но все моя решимость тает, едва Келвин заходит в квартиру и вешает пальто на крючок.

Постояв немного с хмурым лицом у двери, он делает глубокий вдох и идет в комнату.

Сев на краешек журнального столика, тихо говорит:

— Тебя даже в лобби не было.

Келвин выглядит сильно уставшим: темные круги под покрасневшими глазами, а на месте фирменной улыбки красуется мрачная гримаса.

Закрыв ноутбук, я кладу его на столик.

— Я позвонила Брайану и уволилась.

Похоже, что мой ответ его не удивил. Опустив взгляд на сложенные руки, Келвин кивает. Я перестаю дышать, когда замечаю блеск его обручального кольца в свете уличных фонарей.

— Где твои мама с сестрой? — спрашиваю я. Сейчас уже далеко за полночь, а значит, спектакль закончился не меньше двух часов назад.

— Вернулись в отель.

— Им понравилось?

Он молча кивает.

— Уверена, они тобой очень гордятся.

— Думаю, да, — отвечает Келвин.

Снова это слово, будто звяканье монетки [имеется в виду ранее упоминавшееся звучание английского think с ирландским акцентом как tink — прим. перев.].

Эта ситуация совсем не похожа на мое расставание с Брэдли, когда единственное, что нам требовалось сделать, — всего лишь поставить точку. Сейчас же у меня сердце болит. Оно с силой сокращается, словно нарочно пытаясь удержать меня в этом моменте — где, для того чтобы найти себя, мне нужно потерять Келвина.

— Я рассказал им про Аманду, — потирая несуществующее пятнышко на брюках, говорит он. — Они в бешенстве. Но справятся.

Я не знаю, что ему ответить. Поэтому только сочувственно хмыкаю.

Келвин встречается со мной взглядом.

— А ты?

— Справлюсь ли с этим я?

Он кивает.

— Возможно, — отвечаю я. — Но не сразу. Нет, я прекрасно понимаю, почему ты их обманывал. Ты не хотел, чтобы они о тебе беспокоились. Но потом не рассказал и мне. Наверное, все это было просто… удобно. Мне и так трудно поверить в искренность твоих чувств, а твое ожидание, что я буду отзываться на другое имя, мало помогает делу.

— Я готов еще раз объяснить тебе все, о чем только попросишь, — говорит Келвин. — Тогда я просто запаниковал. И понимаю, что с твоей точки зрения все выглядит очень плохо.

— Это точно, — подняв на него взгляд, замечаю я. — И хотя мы можем обсудить Аманду и все, что с ней связано, вряд ли ты сможешь объяснить историю с Натали.

Келвин подается вперед и берет обе мои руки в свои.

— С Натали у меня ничего нет. Когда она позвонила мне тогда, я ответил, что теперь в отношениях. И не просил позвонить мне позже, — он наклоняется и целует мои ладони. — Я повел себя как трус, когда не рассказал родителям про Аманду. Надо было просто взять себя в руки и не молчать. И да, изначально я женился на тебе, чтобы остаться в стране, но моя любовь к тебе — не ложь. Я идиот, раз решил, будто ты станешь врать вместе со мной. Просто… — покачав головой, Келвин смотрит в окно. — В тот момент, кажется, я толком не разобрался в собственной голове. Но сейчас я здесь и сделаю что угодно, чтобы наладить наши отношения.

Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Гладкая кожа, беспокойный взгляд зеленых глаз, слегка пухлые губы, которые я целовала тысячи раз. Келвин выглядит сейчас таким несчастным, а мне даже нечего сказать.

— Я все испортил, — шепчет он и закрывает глаза. — Все разрушил.

Господи.

Как же больно.

Терпеть не могу этот момент. Ненавижу.

Когда Келвин открывает глаза, я понимаю, что не хочу, чтобы он уходил. Но мне придется сказать ему об этом. Мы оба порядочно запутались.

— Как и говорил, я вернулся собрать вещи… — начинает он и замолкает.

Я пытаюсь сглотнуть, но безуспешно. В горле, в груди, в животе, — во всем теле больно и пусто.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет. Не хочу. Но сейчас мне необходимо, чтобы ты ушел.

Опустив голову и глядя в пол, Келвин спрашивает:

— А хочешь ли ты оставаться в этом браке?

Мое сердце, да и все тело, кричит «Да». Да, да, да! Но что-то крошечное внутри, искра, которая чуть было не потухла, шепчет «Нет». Мы можем обсудить Аманду, Натали и все секреты, которые храним от своих родных, так же, как поговорили об обвиняющей меня в сталкерстве Лулу. Но все это мелочи; нечто большее должно начинаться с чистого листа. До сих пор в моей жизни ничего не происходило. Этот мужчина явился как вариант среди возможных приключений, и я была готова выйти за него, лишь бы сделать хоть что-то. Лишь бы ощутить свою жизнь как более значимую. Одержать хоть какую-то победу.

Оглядываясь назад, я вижу свое желание нырнуть в фиктивный брак с незнакомцем весьма удручающим. Тот факт, что Келвин врал мне, ужасен. Но от того, что я по-прежнему не уверена в его чувствах, ощущаю себя совершенно растоптанной.

Самое паршивое, что в глубине души я не понимаю, за что Келвину вообще меня любить; я чувствую себя неинтересной и докучливой. Что бы мои дяди ни говорили, мы с Келвином не похожи на Джеффа с Робертом. Наши отношения не начались с искренних намерений и откровенных признаний в любви. В нашей паре я не смогу быть Джеффом и оставаться в стороне, в то время как Келвин взлетит к своему успеху, словно ракета. Мне нужно наполнить жизнь собственными достижениями, а не просто быть свидетелем чужих.

— Я люблю тебя, — искренне говорю я Келвину и несколько раз сглатываю, чтобы не заплакать. Теперь настала моя очередь говорить эти слова впервые. Каждый раз, когда герои книг, которые я читала, собирались сделать то же, что и я сейчас, меня охватывала такая злость, что я кричала, глядя на страницы… Но сейчас их чувства мне понятны. — И часть меня действительно хочет остаться замужем, справиться с трудностями, после чего насладиться неожиданным и идеальным хэппи-эндом. Но я слишком привыкла к заботе о себе со стороны других и уже давно на автомате принимаю решения, исходя из их интересов. Слишком долго я боялась заглянуть внутрь себя и познакомиться с самой собой. Как и попробовать что-нибудь и потерпеть неудачу. А сейчас я сижу и думаю: «Я бы ни за что в саму себя не влюбилась. Как же мне тогда верить его словам?».

Келвин хочет возразить, но я протестующе поднимаю руку. Знаю, он хочет убедить меня в искренности своих чувств, вот только в качестве доказательства нашей взаимной любви упомянул лишь то, что секс был весьма хорош.

— У нас все могло бы получиться, но прямо сейчас я не довольна собой. Мне хочется делать хоть что-нибудь, вместо того чтобы просто наблюдать, как ты воплощаешь свои мечты.

Не сводя с меня глаз, Келвин тихо отвечает:

— Я понимаю, о чем ты.

Конечно же, он понимает. У него есть музыка, которую большую часть жизни он ставил на первое место. Было много проблем и пришлось приложить немало усилий, но в конце концов он справился.

Келвин окидывает взглядом мое лицо — лоб, щеки, нос, губы, подбородок, — а потом внимательно смотрит мне в глаза.

Медленно наклоняется и целует меня.

— Хорошо.

Когда он отодвигается, я с вопросительной улыбкой переспрашиваю:

— Хорошо?

— Я буду ждать.

глава двадцать седьмая

Думаю, мне стоит признать правоту однажды услышанного высказывания: «Иногда, когда все разваливается на части, что-то другое в жизни наконец встает на свои места». В конце концов, не будь разрушены наши отношения в тот день, на выходе из здания госучреждения, я бы ни за что не решилась уйти из театра. Не уволившись из театра, я никогда не устроилась бы официанткой в кафе Friedman’s в Адской кухне, где работаю три дневные и три вечерние смены в неделю. Без этой работы у меня не появилось бы свободного времени, чтобы писать. А без писательства я бы так и не почувствовала, как внутри меня будто укореняется нечто важное, рвущееся при этом наружу и жаждущее проявиться.

Мои черновики о том, каково было расти в зале симфонического оркестра, об уличных музыкантах, о блеске и изнанке Бродвея превратились из зарисовок в полноценное эссе.

Сейчас это кажется таким очевидным: пиши о музыке, дурочка!

Я уже и забыла о том восторге, когда из-под пальцев струятся слова, не успев толком сформулироваться в голове. Когда закрываю глаза и печатаю, я представляю, как рука Келвина движется по грифу гитары. Слышу звон падающих в футляр монет и вспоминаю, как он едва замечал толпу людей, сталкивающихся между собой и огибающих его на станции метро.

Пару недель подряд я стараюсь о нем не думать. Отвлекаюсь, работая официанткой, ведя подсчет словам в файле и бегая в Центральном парке не меньше одного раза в день. Я даже немного рада, поскольку мое тело сбросило несколько килограммов и стало более четко очерченным там, где раньше ничего подобного и не было. Но каждый раз, когда события замедляются, и я сажусь на диван или ложусь в кровать, то пялюсь в потолок и чувствую себя несчастной.

Старая привычка развлекать себя при помощи интернета больше не годится. Потому что повсюду, в Фейсбуке и в Твиттере, на афишах в метро и автобусах на меня смотрят фотографии Келвина. Он заполонил собой город.

Несколько раз он отправлял мне сообщения — однажды, когда забыл какие-то ноты, и забрал, пока меня не было дома. Четыре следующих раза Келвин справлялся о моих делах, и во всех случаях я отвечала односложно, строго по теме вопроса.

«Как ты пережила первую неделю расставания?»

«Стараюсь держаться».

«Я отправил тебе деньги за квартиру за полгода. Ты получила?»

«Да, получила, спасибо».

«Я не видел тебя в театре уже несколько недель. Где ты сейчас работаешь?»

«Устроилась на новое место. В Friedman’s».

«Поужинаешь со мной в понедельник?»

«Прости, но я не могу. Вечером по понедельникам работаю».

Последнее сообщение Келвин отправил всего четыре дня назад, и я не врала ему — по понедельникам действительно мои смены. Но у меня хороший менеджер, и он очень доволен, что я много тружусь и не жалуюсь; уверена, я запросто могла бы с кем-нибудь поменяться сменами. Вот только в сообщениях Келвина я не уловила намека на романтику. Моя главная проблема по-прежнему в том, что я знаю, как его понять. И еще меня терзает беспокойство, что если мы начнем общаться чуть больше, эта новая улучшенная версия Холлэнд растворится, потому что возвращения Келвина я жажду больше, чем измениться самой.

Несколько минут в день мне все-таки позволительно думать о Келвине. В конце концов, я по-прежнему живая и у меня маловато самоконтроля: я регулярно включаю запись выступления Келвина и Рамона.

Оно великолепно.

Когда после обеда толпа в ресторане редеет, я прошу шеф-повара Хосе включить на кухне саундтрек. Потом иду в темный угол и, прижав ко лбу стакан ледяной воды, слушаю «Без тебя». Звук гитары Келвина — полные надежды начальные аккорды, превращающиеся в тревожный и лихорадочный ритм мелодии — находят отклик во всем моем теле.

Я помню это звучание, когда оно доносилось с противоположного конца комнаты. Или кровати. Помню, как Келвин напевал мне эту мелодию на ухо, когда лежал, прижав меня спиной к своей груди. От желанияразрыдаться я прижимаю стакан к разгоряченному лбу — катая его вправо и влево, вправо и влево, — и пытаюсь отвлечься мыслями о работе и эссе. Когда к чувству потери добавляется искренняя гордость собой, я выбираюсь из угла, отправляюсь к своим столикам и зарабатываю в итоге достаточно, чтобы оплатить квартиру — впервые в жизни полностью самостоятельно.

***

Однажды в среду я наконец заканчиваю свое эссе.

Выжидающе и терпеливо мигает курсор. Но для этой истории у меня больше не находится слов. Я еще не перечитывала эссе полностью, но когда это сделаю, то обнаружу, что оно не только про музыку — оно о Келвине, о моем личном пути, на который я свернула после встречи с ним, о том, что подлинный талант можно найти где угодно. Что грохот поездов и запахи станций уходили куда-то на задний план, когда там играл Келвин. И что так же куда-то словно растворяются зрители, когда он выступает в театре. В эссе я горжусь, что обнаружила этот талант и сделала все возможное, чтобы он реализовался и не был зарыт в землю.

Написанное мной — это искреннее любовное послание, и самое неожиданное в нем то, что адресовано оно мне самой.

***

Словно ребенок, запускающий в небо самодельную ракету в надежде, что та достигнет Юпитера, я отправляю свое эссе в журнал «Нью-Йоркер». На самом деле, я смеялась, пока наклеивала марки на конверт, — идея, что меня там опубликуют, нелепа, но терять мне нечего. Издание такого уровня я раньше не стала бы даже рассматривать. Воображение рисует, как редактор — настолько сосредоточенный на интеллектуальном, что не заботится о красоте и комфорте, и на разбросанных по столу бумагах видны следы от кофе, а в обыденной речи он пользуется словами вроде «полнозвучие», «исход» или «минорное настроение», — откроет мое письмо, с пренебрежительной усмешкой бросит его за спину, и оно приземлится на стопку эссе других начинающих авторов с неадекватно завышенной самооценкой. С сарказмом шепнув своему сочинению «Порви там всех!», я отправляю конверт в почтовый ящик.

А потом, три недели спустя, теряю способность дышать, наверное, минут на десять, когда получаю ответ, что мое эссе готовы напечатать.

Держа в руках письмо из редакции, я нарезаю круги по квартире и перечитываю его вслух. Хочется позвонить Роберту с Джеффом, но для начала мне придется пробраться сквозь паутину мыслей о Келвине. Поскольку эта статья о нас, мне нужно не только получить согласие на публикацию, но еще я хочу, чтобы он ее прочитал.

И чтобы увидел в ней меня.

Хотя, мне кажется, что он никогда и не переставал этого делать. Вот только решиться позвонить ему спустя пять недель молчания не так-то просто.

Я отправляюсь на пробежку, чтобы освободиться от нервного напряжения и волнения.

Потом звоню Дэвису и едва не глохну от его радостных воплей.

Принимаю душ, делаю себе сэндвич, сортирую белье перед стиркой.

«Не трусь, Холлси», — звучит у меня в голове голос Джеффа.

Я смотрю на часы: еще только три. Прокрастинировать день напролет я себе позволить не могу, а Келвин как раз должен быть свободен.

Раздается один гудок, второй, и на середине третьего он берет трубку.

— Холлэнд?

От звука его голоса покалывает кожу — словно пронесся электрический заряд. На меня накатывает мучительная ностальгия.

— Привет, — говорю я и прикусываю губу, чтобы не улыбаться, как идиотка. Как же приятно его услышать.

— Привет, — я слышу, как Келвин улыбается и представляю, что он отбрасывает прядь волос со лба, а на лице появляется радостное выражение лица. — Какой приятный сюрприз.

— Решила поделиться хорошими новостями.

— Правда? Какими?

Стараясь перестать дергаться, я киваю и перевожу взгляд на письмо в своей руке.

— Я написала эссе… — я и сама не до конца понимаю, о чем оно, — о тебе… И о себе. О музыке и Нью-Йорке. Даже не знаю…

— Ты говоришь про то, над которым работала, прежде чем…

Прежде чем мы расстались.

— Ага. Про него.

Келвин ждет несколько секунд, потом спрашивает:

— И?..

— И… отправила его в «Нью-Йоркер», — сдерживая улыбку, отвечаю я. — И его приняли.

— Да ладно! Быть не может!

— Может!

— Ну ни хрена себе! — звук смеха Келвина бьет меня наотмашь. Я так по нему соскучилась. — Это замечательно, mo stóirín.

Мое старое прозвище… Сердце разламывается на куски.

— Хочешь прочитать?

Он снова смеется.

— Это что, серьезный вопрос?

— Я могу поменяться с кем-нибудь сменами в понедельник, и, если хочешь, поужинаем.

Ужин. С Келвином. Такое ощущение, что я много лет не ощущала подобный восторг.

— Скажи, куда, — отвечает он, — и я подъеду.

***

— Наконец решила дать нам прочитать свое эссе?

Это первое, что говорит мне Джефф, когда открывает дверь днем в понедельник и видит меня, прижимающую к груди объемный конверт с письмом редактора и печатной версией эссе.

— И не только его, а кое-что получше, — радостно помахав конвертом, отвечаю я. Я чувствую себя почти пьяной от восторга. — А где Боберт?

— На кухне, — говорит Джефф и строит гримасу. — Иди помоги ему.

Я захожу в квартиру и по запахам горелого хлеба и переваренного томатного соуса сразу же понимаю: готовит Роберт.

— Золотце, иди скорей сюда! Кажется, я испортил пасту.

Хотя Роберт так же говорит и Джеффу, я знаю, что сейчас он обращается ко мне. Положив конверт на столик к прихожей, я поворачиваюсь к Джеффу:

— Руки прочь. У меня есть новости, и я сама хочу обо всем рассказать.

Он поднимает руки вверх, пообещав не притрагиваться, а я иду на кухню.

— Ты же знал, что я приду, — заявляю я Роберту, когда он, передав мне всю ответственность, садится за стол с бокалом красного вина. — Почему не дождался?

— Хотел сделать сюрприз.

Роберт просто очарователен. Я изучающе осматриваю еду: это действительно всего лишь паста и соус из банки.

— Надо выбрасывать, — говорю я. — Тут все испорчено.

Сочувственно улыбнувшись Роберту, я отправляю приготовленное в мусорку. Пока он заказывает вьетнамскую еду, Джефф приносит на кухню мой конверт, и тот лежит теперь на столе, молча напоминая о своем присутствии.

Мы разговариваем на отвлеченные темы, но время от времени я ловлю их взгляды в сторону конверта.

— Как дела? — интересуюсь я.

— На прошлой неделе отличился Брайан, — говорит Роберт. Я и так с большим удовольствием предвкушаю грядущий ужин с Келвином, а новость о том, что Брайан облажался, вызывает невероятный душевный подъем. — Он устроил в вестибюле скандал с женой какого-то иностранного дипломата, которая возвращалась из дамской комнаты и заблудилась.

Я морщусь. Злорадство стихает, так как прекрасно понимаю, какими проблемами это обернулось в итоге Роберту и Майклу.

— Ох. Мне очень жаль.

Роберт пожимает плечами.

— В последние пару недель Келвин как будто ожил, — осторожно подбирая слова, поскольку понимает, что ступил на зыбкую почву, говорит он. — А Рамон обручился, так что на прошлой неделе мы закатили для него вечеринку.

Знаю, мне стоило бы порадоваться за Келвина, но с типичным для подобных ситуаций эгоизмом я чувствую облегчение, раз без меня ему было невесело целый месяц. Вдобавок к этому расстраиваюсь, что пропустила, судя по всему, действительно классную вечеринку. Ну я и тупица.

Прочитав эти мысли по моему лицу, Джефф добродушно смеется.

— Знаешь, Холлси, ты в любой момент можешь заполучить его обратно.

— Сомневаюсь, — отвечаю я. Как бы я ни радовалась возможности увидеть его сегодня вечером, мне до сих пор не понятно, что у нас происходит на эмоциональном уровне. У меня было много времени как следует подумать — во время пробежек и на работе — и понять, почему отношения между нами развивались настолько быстро и интенсивно и почему они, скорее всего, были бы такими же, даже если его чувства не были похожи на любовь. Присоединиться к исполнительскому составу спектакля для Келвина было весьма эмоциональным событием, а облегчение, что он может жить в стране легально, так же сопровождалось взрывом эмоций. Иногда люди за что-то глубокое принимают обычную благодарность. Расставание далось мне нелегко, но думаю, что оно отличный барометр, который покажет, каковы наши чувства на самом деле.

В своих я уверена, они настоящие. Надеюсь, его тоже.

У меня внутри от беспокойства все завязывается в узел.

— Насколько я понимаю, именно ты была инициатором, — напоминает мне Джефф.

— Да, но я думаю, расставание пошло Келвину на пользу, — отвечаю я, а потом делаю глубокий вдох. — Сегодня мы договорились поужинать… так что посмотрим.

Роберт широко улыбается и тянется ко мне через стол.

— Мы очень гордимся тобой, Лютик.

— Спасибо, ребята, — отвечаю я и думаю, что, возможно, мне стоит не ограничиваться коротким спасибо и добавить деталей: за то, что вырастили меня, что привезли в Нью-Йорк и заботились обо мне. И что поддерживали меня во всех сумасшедших начинаниях этого года. Но одного взгляда достаточно, чтобы понять: они и так знают, насколько я им благодарна. Поэтому тихо добавляю: — Спасибо вам за все. Даже не представляю свою жизнь без вас обоих.

— Ты ребенок, которого у нас никогда не было, — говорит Роберт. — Ты наша гордость и радость.

Нужно переходить к новости про эссе, иначе я разревусь.

— Итак, чуть больше месяца назад на меня снизошло озарение, — постукивая пальцами по столу, объявляю я. — Сейчас все кажется таким очевидным, но, наверное, меня к этому подтолкнули отношения с Келвином.

Джефф с Робертом выжидательно на меня смотрят.

И тогда я кладу конверт на середину стола.

Роберт его открывает и, едва увидев название журнала, зажимает рот ладонью. Вскрикнув, Джефф подскакивает со своего места, бросается ко мне и обнимает, подняв над полом на добрые полметра.

После радостных возгласов, поздравлений и нескольких повторных прочтений письма вслух мы успокаиваемся, снова садимся за стол, и со слезами гордости на глазах мои дяди читают само эссе.

Выражение лица Роберта становится полным нежности, когда он понимает, что в эссе я написала о его влиянии на свою жизнь и будущее. Пусть я уже включила в текст редакционные заметки — и понимаю, что с ними статья стала сильнее, — мне все равно было страшно дать прочитать эссе Роберту. Я писала так, будто хорошо разбираюсь в музыке, а сейчас, когда он держит текст в руках, внезапно ощущаю ужас, что он укажет, где я допустила ошибки, рассуждая об интонации, композиции или талантах-самородках.

Я слежу, как взгляд Роберта скользит по строчкам, задерживаясь на некоторых по нескольку раз, и пытаюсь угадать, про что именно он читает. От растущей нервозности меня начинает потряхивать. Становится невыносимо просто сидеть, смотреть, как они читают, и ждать обед.

Поэтому я иду в гостиную. Поджав под себя ноги, устраиваюсь на диване и неторопливо прокручиваю ленту Твиттера. Новости, новости, новости, мир вот-вот погибнет, снова новости… а потом мне на глаза попадается фотография, где Келвин на красной ковровой дорожке стоит рядом с красивой брюнеткой. Фото опубликовано не с его и даже не с аккаунта театра. А в еженедельнике Entertainment Weekly.

Я словно проглотила льдинку — в горле все застыло до боли. На губах Келвина красуется его фирменная улыбка, а женщину он обнимает за талию. Мне не стоит открывать саму статью. Ни в коем случае. Но разве я смогла бы удержаться? Поэтому перехожу по ссылке.

«Бродвейский гитарист и любимец публики Келвин Маклафлин вот уже второй раз за месяц замечен в обществе звезды независимого кино, актрисы Натали Нгуен. На этот раз они появились в Нью-Йорке на премьере политического триллера «Привести в исполнение», в главной роли которого снялся партнер Маклафлина по спектаклю «Его одержимость» Рамон Мартин.

Привлекательная парочка появлялась вместе и ранее, в Нью-Йорке на…»

Не дочитав, я швыряю телефон на журнальный столик. У бушующего урагана внутри меня есть имя — Натали Нгуен.

Привет! Пишу поинтересоваться, свободен ли ты?

В последние пару недель Келвин как будто ожил.

Прижав подушку к лицу, я кричу.

— Холлэнд, это потрясающе! — неверно истолковав мой вопль, кричит из-за стола Роберт.

— У Келвина появилась какая-то паршивая девушка? — зашвырнув подушку в другой конец комнаты, восклицаю я.

Позади дивана раздаются звуки торопливых шагов.

— У Келвина появилась девушка? — переспрашивает Роберт. — Насколько мне известно, нет… но, кроме как на спектаклях, я с ним не вижусь.

Джефф осторожно берет мой телефон и читает открытую статью.

— О! Это же та актриса… — начинает он и нетерпеливо щелкает пальцами. — Из фильма с Джошем Магелланом про группу туристов, которые отправились в…

— Да-да-да, — подхватывает Роберт, — в Новую Шотландию, — он похлопывает кончиком пальца по губам, пытаясь вспомнить. — Как ее зовут? Она превосходно сыграла.

— Ее зовут Натали Нгуен, — выдав хук справа другой подушке, отвечаю я. — Вот только давайте пропустим ту часть рассказа, какая она замечательная и талантливая, и перейдем сразу к развязке: где рука моего мужа красуется на ее тонкой талии, в то время как оба они позируют на красной ковровой дорожке.

глава двадцать восьмая

Неудивительно, что ужин я отменила.

Джефф и Роберт убеждали меня не верить этой истории и что подобные слухи не редкость. Но, несмотря на их попытки, оба они должны понимать: нет ничего нереального в том, что Келвин встречается с Натали. Все к тому и шло.

Я оставляю дядям копию эссе для Келвина, чтобы тот прочитал и одобрил, и договариваюсь встретиться с Лулу. Будем праздновать мою маленькую писательскую победу. Если буду оставаться на позитиве, надеюсь, я не превращусь в лужу слез и сожалений.

Принимаю решение как следует напиться, но после первого бокала вина пишу Келвину.

«Думаю, будет лучше, если мы отменим ужин. Я попрошу Роберта завтра отдать тебе копию эссе».

«Кому будет лучше?»

Мне становится еще более грустно. Уверена на все сто, что если напьюсь, как собиралась, потом обязательно позвоню ему и буду реветь в трубку. Знаю, что несправедлива к нему, но я в ярости от того, как быстро Келвин заново начал налаживать личную жизнь. Всего месяц спустя! Но когда я злюсь, то плачу. Эти два проводка в моей эмоциональной паутине почему-то всегда сплетены воедино.

Лулу про Келвина с Натали я ничего рассказывать не стала, но несмотря на занятость своими делами — записаться на следующей неделе на инъекции ботокса, купить те туфли, даже если не может себе их позволить, и понять, стоит ли бросать Джина, — она умудряется заметить мое настроение.

— Я думала, мы празднуем будущую публикацию эссе, — говорит она и придвигает ко мне поближе бокал вина. — Ты же была так рада. Почему тогда выглядишь какой-то унылой какашкой, когда я расписываю тебе новые туфли от Валентино?

Я окунаю картофель-фри в трюфельный соус. От ее вопроса мне хочется сопротивляться и выглядеть веселее. Почему в присутствии Лулу мне всегда кажется, будто мои чувства неудобны и отвлекают ее от важного?

— Я и есть сейчас унылая какашка, — раздраженно отвечаю я. — Потому что Келвин встречается с Натали Нгуен.

Сунув картошку в рот, она кивает.

— На днях видела их фото.

Такое ощущение, будто меня ударили.

Мысленно сосчитав до десяти, я с возмущением смотрю на нее и закипаю от гнева.

— Спасибо, что держала меня в курсе и предупредила заранее.

— А что ты хотела, чтобы я тебе сказала? «Удачи в соперничестве»? — продолжая жевать, интересуется Лулу. — Разве так не было бы хуже?

И в этот момент моя дружба с Лулу окончательно умирает.

***

— Как ты? — спрашивает Дэвис, и на заднем плане я не слышу звуков ни телевизора, ни приготовления какой-нибудь еды. Значит, мой брат действительно беспокоится обо мне.

— Зависла в нерешительности. То ли прыгать от восторга по поводу эссе, то ли грустить из-за парня, — насчет грустить — это еще мягко сказано. С тех пор как увидела фотографию, прошла неделя, и большую часть этого времени я провела, рыдая в подушку.

Дэвис мудро решает не отпускать комментарии, насколько хороша Натали Нгуен или что мне стоило это предвидеть.

— Мне очень жаль, Холлс. Ты с ним разговаривала?

— Нет, — я не упоминаю, что на этой неделе Келвин звонил мне дважды. Оба оставленных голосовых сообщения были короткими и безэмоциональными: «Холлэнд, это я. Пожалуйста, перезвони». И хотя Келвин, которого я знаю (а не тот, которым он притворялся, заваливая меня интимными смс-ками, чтобы продемонстрировать, если понадобится, на собеседовании), предпочитает показывать эмоции скорее лично, нежели в голосовом сообщении, от меня не укрывается его отстраненность.

Наверное, мне стоит взять себя в руки и начать переговоры о расторжении брака. И пусть Джефф с Робертом настаивают, что тут может быть какая-то ошибка, мне тяжело допускать даже крошечную возможность, что это правда.

— Джефф сказал, ты больше не общаешься с Лулу.

Я издаю стон, но не от расстройства, а из-за удивительного облегчения, что стресс, связанный с этой дружбой, закончился. Имя Лулу и все, что с ней связано, — особенно неспособность на нежность и эмоциональность, — напоминает мне, что я собиралась следить за собой и не быть эгоистичной, а заодно о том, зачем звоню брату.

— Но у меня есть и хорошие новости. Речь о Роберте.

Вчера мы узнали, что Роберт выиграл премию «Драма Деск», одну из самых престижных в театральной среде, за постановку «Его одержимость». Джефф, который сейчас просто на седьмом небе от счастья, планирует одновременное празднование этого события и пятьдесят пятого дня рождения своего супруга. Конечно же, я должна присутствовать… и, конечно же, там будет Келвин.

Ни за что на свете я не пойду без пары. Мне нужна поддержка, а никто не умеет смешить меня лучше, чем мой брат Дэвис.

— Я понимаю, куда ты клонишь, — с глубоким вздохом говорит он, когда я обрисовываю ему ситуацию. — То есть мне нужно купить билет на самолет и арендовать смокинг?

— О да. Потому что рядом со мной на мероприятии должен быть красавчик.

— Это слишком в стиле «Цветов на чердаке», Холлс. Не сходи с ума.

***

— Готова к субботе? — обняв меня за плечи, пока мы пробираемся мимо полок в самом дорогом продуктовом магазине города, интересуется Джефф.

— Нервничаю, — признаюсь я.

— А ты уже выбрала себе платье?

— Нет, — терпеть не могу ходить по магазинам. — У меня есть черное. Его и надену.

Мое подходящее платье.

— Нужно купить новое. Все-таки это большое мероприятие, — говорит Джефф и останавливается у одной из полок, не заметив моего ужаса — похоже, мой дядя всерьез собирается купить крошечную корзинку черешни за двенадцать долларов. — Рад, что приедет Дэвис. Я не видел его почти год.

Несмотря на собственное уныние, я не могу не заметить, что вокруг происходит много всего хорошего. Публикация эссе, награда Роберта, приезд Дэвиса. Кажется, Джефф прав, и со временем я буду чувствовать себя все лучше и лучше. Просто еще не сейчас.

Отложив в сторону черешню, Джефф поворачивается ко мне, и по выражению мрачной покорности на лице я заранее знаю, что новость, которой он со мной поделится, меня прикончит.

— Что? — низким голосом угрожающе спрашиваю я.

В ответ он смеется, но взгляд остается напряженным.

— Думаю, ты уже знаешь, что Рамон не продлил свой контракт на следующий сезон.

— Роберт говорил об этом пару месяцев назад, но я не знала, изменилось ли решение Рамона в связи с возросшей популярностью их с Келвином дуэта.

— И да, и нет, — Джефф переводит взгляд на грушу в своей руке — уверена, чтобы не смотреть на мое обеспокоенное лицо. — Контракт Рамона заканчивается в конце этого года. Он с невестой обосновался в Лос-Анджелесе, а два дня назад Роберту предложили поставить спектакль там.

Моя дядя поднимает на меня взгляд, а я чувствую, как сердце колотится особенно сильно: от радости и паники. Значит, Роберт переезжает в Лос-Анджелес?

— Предложение он еще не принял, но склоняется к этому.

— Это потрясающе! — как бы я ни старалась, возглас получился не особенно искренним.

— Да, потрясающе, — задумчиво повторяет Джефф и кладет фрукт на место. — Сначала они презентуют саундтрек в Стэйплс-центр, после чего займутся постановкой в Пантэйджес-театр.

У меня округляются глаза. Стэйплс-центр огромный. А Пантэйджес очень красивый — на мой двадцать первый день рождения Роберт с Джеффом возили меня туда на мюзикл «Злая». Это большой успех — когда твой спектакль начинает гастролировать.

— Роберт, наверное, голову потерял от радости?

На губах Джеффа появляется улыбка, которую он обычно приберегает для своего мужа. В этот момент я до боли счастлива за них обоих.

— Ага. Он сам планировал рассказать о предложении, но сначала я хотел поговорить с тобой.

— И по какой причине ты хотел… — начинаю я, но тут же складываю два и два и вздрагиваю. — О…

Джефф нервно облизывает губы.

— Именно. Если Роберт с Рамоном поедут в Лос-Анджелес, Келвина тоже пригласят.

Что ж, теперь понятно, почему на этой неделе мне звонил Келвин. Похоже, нам нужно поторопиться с разводом; на дворе июнь. Часики как бы тикают.

— Ты тоже переедешь в Лос-Анджелес? — спрашиваю я.

— Я возьму перерыв в работе — настолько большой, насколько смогу себе позволить… — немного растерянно улыбается мой дядя, и я уверена, его так же разрывает на части, как и меня. — На Западном побережье я работать не смогу. А театральный сезон продлится месяцев десять или около того.

В этом есть хоть какое-то утешение.

— То есть ты… спрашиваешь у меня разрешение?

— Я бы так это не назвал, но мы с Робертом считаем, что посоветоваться с тобой нужно. Все это стало возможным отчасти благодаря тебе.

— У меня здесь не может быть мнения, — подняв руки, замечаю я. — Но даже если и так, то ответила бы, что Роберт сумасшедший, если не примет это предложение, — поразительно, насколько спокойный у меня сейчас голос. Словно сердце у меня вовсе не разбилось надвое. — Скажи Боберту, я обязательно приеду на премьеру и мои аплодисменты будут самыми громкими.

***

— Поверить не могу, что ты это надела, — окинув меня взглядом, Дэвис поворачивается к минибару с его стороны машины. Со своей бородой мой брат похож на дровосека, но в смокинге выглядит очень привлекательно.

Я провожу рукой по тонкому кружеву платья.

— Платье выбрал Джефф. Сказал, что на этой вечеринке я должна выглядеть красивее, чем когда-либо.

Когда мы встречаемся взглядами, Дэвис пожимает плечами.

— Одно платье с таким запросом точно не справится.

— Ха, — отодвинув бокал в сторону, я не даю ему подлить себе вина. Джефф отправил за нами машину, а я так нервничаю, что если не буду аккуратна с выпивкой, рискую сегодня вечером вызвать дух Кошмарища-Холлэнд.

Откинувшись на сиденье, Дэвис озадаченно смотрит на меня и открывает «Ред Булл» из минибара.

— То есть эта вечеринка ничего как бы не значит? И ты потратила два часа на укладку лишь потому, что его ненавидишь?

— Конечно же, я его не ненавижу. Но и выглядеть ужасно в присутствии его новой девушки не хочу. Мне нужно хоть немного уравнять счет. Вот я и собрала команду.

Сделав большой глоток, Дэвис рыгает.

— Ты еще никогда не пользовалась спортивными аналогиями.

— Просто покажу всем, — говорю я, — что мне хорошо и комфортно, и я не хочу пропустить замечательное мероприятие, потому что грущу из-за несостоявшегося фиктивного брака.

Мой брат принюхивается к пачке печенья, но, посмотрев на меня, победно вскидывает руку вверх.

— Типа твоя боевая песнь.

— Знаешь ли, я просто хочу быть позитивной, — тем временем машина замедляет ход и останавливается. Я выглядываю в окно и вижу, что мы уже у ресторана. — А развернуться не поздно? Что-то мне не хочется туда идти.

— Будь позитивной, сама же сказала, — придвинувшись к двери, говорит Дэвис. После чего дверь открывается, он выходит и, повернувшись, подает мне руку. — Ты очень красивая. Так что замолчи.

Как только я ему улыбаюсь, срабатывает вспышка одной из множества камер фотографов, стоящих по обе стороны от синей ковровой дорожки, огороженной бархатными шнурами. Еще до того как мы входим в ресторан, я слышу музыку: знакомое звучание гитары Келвина, увековеченное в записи и струящееся и зала торжества на улицу.

Эту коктейльную вечеринку организовал Джефф, чтобы чуть позже объявить о лос-анджелесских планах. Сейчас же от разговоров повсюду стоит громкий гул. С потолка в центре зала свисает огромная, словно созвездие, люстра; мимо гостей в смокингах и вечерних платьях снуют официанты.

Вместо того чтобы начать высматривать в толпе двух самых важных для меня людей — Роберта и Джеффа, — я тут же нахожу Келвина.

Когда наши взгляды встречаются, я будто ощущаю на своих плечах огромный камень. На его губах появляется неуверенная полуулыбка, которая почти тут же исчезает.

— Это он? — на ухо спрашивает меня Дэвис.

— Это он.

— Хм, а я думал, он рыжий.

— Заткнись, Дэвис.

— И ожидал увидеть его в зеленой шляпе.

Я грубо пихаю его локтем в бок.

— Если опозоришь меня, я тебе яйца оттяпаю и под кустом закопаю.

Мой брат хихикает мне в ухо. Почти все присутствующие здесь в курсе о нашей с Келвином истории — рабочий и исполнительский состав постоянно смешивается, и я уже успела заметить Брайана, едва вошла. Уверена, он будет смотреть во все глаза. В этом помещении почти все с удовольствием захотят посмаковать нашу с Келвином неловкую встречу. Меня в спину как будто подталкивает сотня невидимых рук, чтобы я подошла и поговорила со своим будущим бывшим мужем.

Дэвис же обходителен, как и всегда: вкладывает мне в ладонь прохладный стакан с каким-то напитком и звонко шлепает по заднице.

— Давай, — говорит он. — Я тут рядом, если что.

Рассерженно посмотрев на брата, я одергиваю платье и кожей чувствую, что с другого конца зала за нами наблюдает Келвин. Еще раз одернув подол, я направляюсь прямо к нему, от чего его улыбка становится шире.

Господь всемогущий, покровитель всех печенек и тортиков, как же хорошо сегодня выглядит Келвин. Стрижка начала терять форму, но мне нравится, что на лоб падает непокорная прядь. От летнего солнца кожа Келвина немного загорела, а его улыбка вызывает у меня в животе порхание сотен бабочек.

Я представляю резкие линии его плеч, сейчас спрятанные под пиджаком смокинга, и вспоминаю, как подрагивали мышцы его живота, когда я проводила по нему ладонью, опускаясь вниз.

Ну ничего себе! Едва я вижу Келвина, мое воображение ставит на нем метки. «Он наш, — как бы заявляет мой мозг. — Верни его нам».

— Холлэнд, — подойдя ближе, Келвин целует меня в щеку. — Привет.

— Привет, — мое сердце сейчас бьется где-то в горле.

Отойдя на полшага, Келвин оглядывает меня с ног до головы.

— Ты… потрясающе выглядишь.

— Спасибо! Ты тоже.

Келвин весело смеется.

— И тебе спасибо.

Когда двое не виделись два месяца, с чего лучше начать? С поздравления насчет переезда в Лос-Анджелес или с чего-нибудь попроще, например, поинтересоваться, как дела?

Наверно, стоило бы представить Келвина своему брату, стоящему позади.

Но, обратите внимание, что же я делаю на самом деле? Посмотрев по сторонам, грубовато выпаливаю:

— А где Натали?

Улыбка Келвина исчезает, и вместо радости на его лице появляется озадаченность.

— Что? — нахмурившись, переспрашивает он.

— Я думала, она сегодня придет с тобой, — переминаясь с ноги на ногу, говорю я и снова оглядываю зал.

Разочарованно застонав и решив, что знакомство явно не состоится, Дэвис уходит.

Какое-то время Келвин молча изучает меня взглядом.

— Извини, — потом он поворачивается в сторону удаляющегося Дэвиса и снова смотрит на меня. — Я чего-то недопонимаю. Ты решила, будто я сегодня пришел с Натали?

— Ну… да.

Интересно, почему он удивлен? Ему в голову не пришло, что я видела их совместные фото? Или же понимает, что присутствие Натали было бы неуместно, поэтому не недоумевает, с чего это я ожидала встретить ее здесь?

Келвин прищуривается, словно пытается разгадать загадку.

— А я думал, мы этот вопрос уже обсудили, — тихо говорит он. — И не предполагал, что Натали для тебя до сих пор проблема. Ведь мы…

— Я видела ваши совместные фото, — поясняю я. Чтобы Келвин вдавался в детали, мне не хочется, но я пообещала быть честной как с собой, так и с ним. — Я была в ужасе, когда они попались мне на глаза. Это было как раз перед нашим запланированным ужином. Лучше бы ты сам мне рассказал.

— О чем рассказал? Я не… — еще сильнее нахмурившись, говорит Келвин и качает головой. — А что за фото?

— Келвин, — я закрываю глаза, внезапно ощутив приступ дурноты и сожалея, что ввязалась в этот разговор. — Пожалуйста, не надо.

Он подходит ближе и кладет руку мне на предплечье.

— Холлэнд, я не понимаю, про какие фотографии ты говоришь.

Судя по всему, Келвин говорит искренне. Наверное, он просто не видел их, поскольку не сидит в Твиттере и не читает сплетни. Я достаю телефон и тут же нахожу нужный сайт — так до сих пор и не закрытый.

По части мучений самой себя я профи.

Келвин берет у меня телефон, но в этот момент микрофон в зале издает жуткий звук, а потом раздается громкий голос Джеффа:

— Эта штуковина уже включена?

Все присутствующие смеются над смешной реакцией Джеффа, в то время как напряжение между нами с Келвином как будто рассекается ровно посередине. Я осторожно отхожу в сторону. Смотрю по сторонам в поисках Дэвиса и нахожу его в дальнем углу беседующим с давними друзьями Роберта из Де-Мойна, которых Джефф пригласил на вечеринку.

— Уверен, все присутствующие здесь знают Роберта, но немногие знакомы со мной, — начинает Джефф.

В ответ на несколько протестующих возгласов мой дядя все же продолжает:

— Я Джефф, муж Роберта Окая.

Чувствуя онемение во всем теле, я неохотно присоединяюсь к бурным аплодисментам. Хочется насладиться вечером в честь Роберта, но момент кажется странным и нереальным; я словно смотрю на происходящее сквозь стекло.

— Хочу поблагодарить всех, кто пришел сегодня отпраздновать день рождения Роберта, его награду и одну новость, которой мы хотим с вами поделиться, — Джефф смотрит на своего мужа, стоящего в другом конце зала. — Я очень счастлив, что свою жизнь делю с тобой, мой дорогой.

Под гром аплодисментов Роберт подходит к Джеффу, целует его и занимает место у микрофона.

— Процесс сочинения «Его одержимости» был похож на одержимость, — начинает он, и все понимающе смеются. История, как Роберт практически не спал целый месяц, пока писал музыку к спектаклю, уже стала легендарной. — Но как постановка воплощалась в жизнь — это нечто невероятное. Сейчас об этом знают почти все: всего несколько месяцев назад у нас не было ведущего музыканта, при этом к актерскому составу вот-вот должен был присоединиться блистательный Рамон Мартин, и я изо всех сил пытался придумать, как выйти из этой ситуации. Волновался при этом, что со временем спектакль не будет востребован, — посмотрев в толпу, Роберт тут же находит взглядом меня. — И однажды моя племянница Холлэнд силком потащила меня на станцию метро, где играл на гитаре молодой выпускник Джульярдской школы.

Все вокруг снова ликуют, а Келвин поворачивается ко мне. Его взгляд напряженный и обеспокоенный, но ему приходится отвернуться, когда его зовет Роберт:

— Иди сюда, Келвин.

На его лице появляется неохотная улыбка, когда толпа расступается и дает ему присоединиться к Роберту. Я чувствую себя отрезанной от него, поскольку люди тут же возвращаются на свои места.

Роберт продолжает речь, рассказывая, как на прослушивание пришел Келвин и всех поразил. Опустив визовые трудности, переходит к тому, как Келвин начал выступать с Рамоном, позвав к микрофону на этот раз и самого Рамона. Потом Роберт подробно рассказывает о первом спектакле и о том, что каждый последующий имел бешеный успех, и вечером у театра регулярно собиралась большая толпа.

Он начинает делиться новостью про грядущую премьеру в Лос-Анджелесе, как вдруг ко мне кто-то подходит.

— Уверен, тебе сейчас нелегко.

Я поворачиваюсь к Брайану, который кивком показывает на Келвина, и чувствую, что краснею. Мой бывший босс смотрит прямо перед собой, сжав челюсть. Мы столько раз ссорились с ним по разным поводам, но сейчас все это кажется бессмысленным.

— Ты специально выбрал этот момент, чтобы ткнуть меня носом?

Когда Брайан поворачивается ко мне, мне становится странно дискомфортно. Так долго я на него никогда не смотрела; мы словно всегда были незнакомцами — до этого момента я даже не знала, какого цвета его глаза.

— Я не подначиваю, — тихо говорит Брайан. — Просто говорю, что это тяжело, поскольку Роберт переезжает в Лос-Анджелес, и паршиво видеть Келвина с другой.

Я в замешательстве смотрю на него.

— Ты сделала для этой постановки нечто нужное — невероятно глупое, конечно, но исходя из правильных причин, — он хмурится. — А теперь ты здесь, слушаешь все это, и тебе явно больно. Я просто по-человечески хочу тебя пожалеть.

— Прошу прощения… — бормочу я и, развернувшись, ухожу, потому что готова расплакаться прямо сейчас. Осторожно пробираюсь сквозь толпу и выхожу в небольшой коридор, соединяющий банкетные залы. Дойдя до конца коридора, я прислоняюсь лбом к двери, ведущей на лестницу.

Мне хочется сбежать домой, но мой гардеробный номерок у Дэвиса, а телефон так и остался у Келвина.

Сзади открывается дверь, и в тихий коридор врываются радостные возгласы и аплодисменты; видимо, Роберт рассказал про Лос-Анджелес.

Но после мягкого щелчка снова наступает тишина.

Кто-то подходит ко мне со спины — шаги раздаются неторопливые и уверенные, — а потом с ирландским акцентом произносит:

— Холлэнд.

— Возвращайся в зал, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Мне не хочется устраивать драму на вечере, посвященном Роберту. — Они еще не закончили с объявлением.

— Закончили. Только что, — помолчав, Келвин тяжело вздыхает. — Я видел, как ты ушла, и… кажется, не совсем понимаю, что происходит.

Все еще не решаясь повернуться к нему лицом, я пытаюсь проглотить комок в горле.

— Ты про что именно?

— Про мое фото с Натали, — голос Келвина звучит тихо и мягко. — Ты вообще видела эту фотографию?

О чем это он?

— Ну конечно. Я не могла перестать на нее смотреть.

— А ты уверена?

Наконец я оборачиваюсь, совершенно сбитая с толку. Выражение его лица смягчается, когда Келвин видит, что я плачу. Протянув руку, он осторожно вытирает бегущую по щеке слезу.

— Посмотри еще раз.

Шмыгнув носом, я забираю у Келвина свой телефон, ввожу пароль и, наверное, уже в сотый раз смотрю на фотографию.

Прикусив губу, он ждет, а потом тихо усмехается.

— Натали Нгуен, — показав пальцем на изображение, он улыбается. — Ты что, решила, будто я встречаюсь с Натали Нгуен?

— Так все считают. Вас обоих уже видели вместе, а здесь ты ее обнимаешь, — нервно облизнув губы и беспокоясь, что упустила какой-то важный нюанс, говорю я. — Так написано в Entertainment Weekly.

— Я видел ее на нескольких театральных мероприятиях. А это фото вроде бы с премьеры фильма Рамона, да? — я киваю, после чего Келвин показывает на край фото, где, если присмотреться, можно заметить фрагмент чьего-то рукава. — Думаю, тут обрезали изображение Рамона, и складывается впечатление, будто мы позируем с Натали вдвоем. Знаешь, сколько раз меня фотографировали в тот вечер?

Я вытираю нос.

— Нет.

— Наверное, тысяч пять, — Келвин увеличивает фрагмент изображения, где видна его ладонь, после чего передает телефон мне. Это моя наименее любимая часть фотографии — рука Келвина обвивает ее талию, — поэтому мне требуется время, чтобы понять, что именно он пытается показать. На его пальце по-прежнему надето обручальное кольцо.

Опустив взгляд на руку Келвина, я вижу, что кольцо у него на пальце и сейчас.

— А та Натали, Натали Эджертон — знакомая Марка, — поясняет он, и у меня внутри все ухает куда-то вниз. — Однажды он представил нас друг другу, потом я женился на тебе, а потом влюбился. Ага, именно в таком порядке. Кстати, на то ее сообщение я так и не ответил.

Закрыв лицо руками, я издаю протяжный стон.

— Боже мой.

— А у Натали Нгуен была небольшая роль в фильме, где участвовал Рамон, — убрав мои руки от лица, Келвин берет их в свои. — Даже если бы я интересовался другими женщинами — что совсем не так, — неужели ты думаешь, что несколько месяцев назад эта актриса стала бы звонить безработному уличному музыканту с желанием встретиться?

Я замираю. Хочется стукнуться головой о стену — желательно, не один раз, пока не потеряю сознание и не забуду о произошедшем.

— Наверное, нет.

Келвин вытирает в углу глаза потекшую тушь.

— У меня нет девушки, Холлэнд. У меня есть жена, если ты еще не забыла.

— Да, но…

— Хотя она не писала, не перезванивала и не хотела меня видеть.

Услышав интонацию — наверное, впервые услышав что-то, помимо собственных беспокойства и боли, — с которой он это говорит, я поднимаю взгляд на Келвина. В ярком свете коридора он выглядит потерянным.

— Ты сказала, что любишь меня, — напоминает Келвин. — А я — что буду ждать. Но постоянно задаваться вопросом, попросишь ли ты меня когда-нибудь вернуться домой, было очень болезненно, — Келвин немного наклоняется, чтобы встретиться со мной взглядом. — Мы собирались пойти поужинать, но в последнюю минуту ты передумала.

— Я много работала над собой, оставила позади эту историю с Амандой и успокоилась насчет неопределенности, которая начала вырастать между нами, — отвечаю я. — Но как только поняла, что готова встретиться с тобой… увидела эту фотографию.

— А почему не позвонила? — спрашивает Келвин. — Почему не спросила у меня? Почему не накричала? Да все что угодно. Даже если бы у меня появилась девушка, нам все равно было что обсудить и что утрясти: мы ведь до сих пор женаты.

— Не знаю, — закрыв лицо руками, бормочу я.

Келвин снова мягко убирает мои ладони от лица.

— Скажи, ты рассердилась бы, приведи я сегодня с собой кого-то еще?

— О да. Я была бы вне себя от ярости.

— Как и я. Приди ты с другим парнем, на вечеринке произошло бы убийство. Так почему ты не связалась со мной? Я мог бы избавить тебя от множества переживаний.

Я поднимаю на него взгляд.

— Я не была уверена, что разговор примет такой оборот.

— То есть ты не была уверена, что спустя два месяца разлуки я все еще тебя люблю? Что у меня за сердце, по-твоему? — он прижимает наши сплетенные руки к своей груди. — Я скучаю по тебе.

От того, что последнюю фразу Келвин произнес в настоящем времени, я чувствую, что мне стало трудно дышать.

— В некотором смысле я считала разумным допустить, что ты просто притворялся.

— Что я… — нахмурившись, он смотрит куда-то в сторону. — А ты разве не читала свое эссе? Ты ведешь себя так, будто всегда лишь соответствовала чужим ожиданиям и оставалась на вторых ролях. Но все, что ты для меня сделала, потрясающе. А сама ты — спокойная и уверенная в себе, сексуальная и творчески одаренная… Я по уши в тебя влюблен.

С силой кусая губы, я всматриваюсь в его глаза в поисках притворства. Но сейчас врать у Келвина нет причин. Когда он обхватывает мое лицо ладонями, мое сердце плачет от желания прижаться к нему.

В миллиметре от моих губ и все еще не закрывая глаз, Келвин тихо спрашивает.

— Ну так как? Можно мне поцеловать невесту?

***

Невинный поцелуй превращается в безумные ласки на полных оборотах, и я считаю большим чудом, что в этом коридоре нас никто не застукал и не увидел меня, прижатую к стене с закинутой ногой Келвину на бедро. По его прикосновениям я понимаю, что про болезненную разлуку он говорил чистую правду — Келвин дрожит всем телом, его яростная страсть граничит с отчаянием.

На вечеринку мы возвращаемся, держась за руки. Келвин приносит мне вина, себе берет пиво, а потом мы танцуем, прижавшись друг к другу настолько сильно, что низом живота я ощущаю его настроение. Когда с тихим смешком он извиняется, я смотрю ему в глаза, и широкими улыбками мы без слов обещаем друг другу неистовое продолжение этого вечера.