Список жильцов [Шандор Иллеш] (fb2) читать онлайн

Шандор Иллеш Список жильцов

Телефонный звонок

Был душный летний день; где–то, очень далеко, гремел гром, хотя небо оставалось безоблачным. Сержант Иштван Надь, дежурный по 61-му участку милиции, с нетерпением ожидал смены; через двадцать минут, в шесть часов, он освободится.

Тут резко зазвонил телефон:

— Я хотел бы предупредить вас... — глухо прозвучало на другом конце провода.

Сержант подул в трубку.

— Кто говорит?

— Это не имеет значения. Я хотел бы предупредить...

— Пожалуйста, громче, а то плохо слышно, — попросил Иштван Надь. Прижав трубку плечом к уху, он достал бумагу и карандаш. И вдруг вспомнил, что старшина Кенде принес вчера на работу магнитофон — купил сыну к окончанию гимназии, а вручить решил при получении аттестата зрелости. Они с Кенде как раз говорили о том, как было бы хорошо записывать все показания на пленку. «А не попробовать ли сейчас?» — подумал сержант и нажал кнопку записи.

— Слушаю вас, — проговорил он в трубку.

— Так я хотел предупредить... — снова повторил голос. Надь посмотрел на магнитофон — кассета медленно крутилась. — Я только что был свидетелем ссоры между мужчиной и женщиной на углу улицы Резчиков. Мужчина угрожал женщине. «Я прикончу тебя, Маргит, — говорил он. — Больше терпеть я не могу... А потом убью и себя...» А женщина плакала и повторяла: «Я знаю, ты можешь это сделать. Ты же зверь!» Женщина была в синей полотняной блузке и белых брюках, под мышкой у нее была красная сумочка. Мужчина — высокий, худой, в сером костюме.

— Когда это случилось? — спросил сержант.

— Наверное, с полчаса назад. Я подумал, может, вы обратите внимание... — И незнакомец положил трубку.

Иштван Надь выключил магнитофон и закурил. Затем набрал номер городского управления.

— Докладывает сержант Иштван Надь с шестьдесят первого участка. Я только что принял следующее сообщение, — сказал он и повторил все, что услышал по телефону от незнакомца.

Надь взглянул на часы: еще десять минут; старший сержант Бела Криштоф всегда точен, наверное, и сегодня не опоздает.

Затем он убрал кассету с магнитофонной записью в ящик стола.

Широко распахнув дверь, в комнату вошел Криштоф.

— Есть что у тебя? — спросил он.

— Только одно сообщение. Я уже передал его дежурному по городу.

— Ну и хорошо, — отозвался Криштоф. — Тогда, старина, приятного отдыха.

— Алло, алло! Сокол! Отзовитесь!

В микрофоне затрещало, и послышался ответ:

— Слушаю.

— Поезжайте на улицу Ваг, посмотрите там, потом на набережную Дуная. Нас известили: худощавый мужчина в ceром костюме угрожал убить женщину. Ее зовут Маргит, одета в синюю блузку и белые брюки...

Оперативная милицейская машина промчалась по Вацскому проспекту, затем по улице Резчиков. Стал собираться дождь.

— Черт бы побрал это лето! — выругался водитель машины.

Сидевший рядом с ним старший лейтенант Хорват не поддержал разговор. «Худощавый мужчина, женщина в синем платье, вернее, в синей блузке и белых брюках, с красной сумочкой... Наверное, не одна тысяча женщин бегает сейчас по улицам Будапешта в таком наряде...» — подумал он.

— Алло! Я — Сокол. Пока — ничего! Уже третий раз объезжаю этот район...

Старший инспектор уголовного розыска майор Ференц Жаги не курил ни трубку, ни сигареты. Иногда он заменял курево кисленькой карамелью. Не употреблял майор и спиртного, а кока-колу вообще не переваривал.

«После нее я чувствую себя точно нахлебавшаяся воды лошадь, — говорил он. — Предпочитаю чистую минеральную...»

Вот и сейчас Жаги сбросил зажим резиновой пробки с горлышка большой темно-зеленой бутылки и, налив в стакан минеральной воды, осушил его до дна.

— Здорово она у вас проходит! — пошутил следователь Бартош. — Я, наверное, и за неделю не выпил бы столько.

— Дорогой Бартош, вы в этом полный профан! И никогда не станете мастером. Как, возможно, и в сыскном деле...

Эта шутка больно задела самолюбие младшего лейтенанта Бартоша, только еще начинавшего свою службу в будапештской милиции. Он занимался по вечерам в университете — изучал право, был энтузиастом своей профессии, знал, наверное, все мало-мальски «громкие» криминальные дела и истории. При многих своих положительных качествах (он ведь и на рояле отлично играл) Бартош в то же время бывал порою неловким, неуклюжим. Вот вчера, например, выронил полную пепельницу, не так давно разбил окно, а однажды сдернул со стола телефон, запутавшись ногами в шнуре. Поэтому сослуживцы звали его шутя «дважды левшой». Но они, как и сам Жаги, успели полюбить Бартоша — в нем угадывался способный следователь.

— Скажите, Бартош, кого из композиторов вы больше всего любите?

— Моцарта, Шопена, Бетховена... Впрочем, охотно играю и современных композиторов. Я ведь мечтал стать музыкантом. Сколько раз представлял себе зал, весь в огнях... Я на сцене, гремят аплодисменты...

— Пока что звонит телефон, — прервал его майор и потянулся за трубкой. — Да-да, понял. Вы сами обнаружили?

— Да! — услышал Бартош в трубке громкий ответ. — Я был в вечернем патруле...

— Когда это было?

— В десять часов вечера, сразу же как кончился дождь. На углу Улицы Крепостных и Зонального проспекта. Женщина лежала ничком, в луже крови. Ее убили ударом ножа в спину... Рядом валялась и ее сумочка...

— Красная?

— Сумочка–то?.. Да... действительно красная, — послышался немного удивленный ответ.

— На женщине синяя блузка и белые брюки?

— Да-да... Совершенно точно, — еще более удивились на том конце провода.

— Оставайтесь на месте, — распорядился майор. — Мы немедленно выезжаем. — Потом, повернувшись к Бартошу, коротко сказал: — Едем!

Милицейская машина, даже не сигналя, мчалась по ночным улицам. Через десять минут они уже были на месте. Фотограф стал делать снимки, а врачу ничего другого не оставалось, как констатировать смерть.

— Когда это могло произойти? — спросил Жаги у врача.

— Между девятью и десятью вечера.

Бартош тем временем раскрыл сумочку: губная помада, носовой платочек, две перламутровые пуговицы, маленький кошелек с двадцатью пятью форинтами и удостоверение личности. В удостоверении была вложена квитанция о подаче заявления на заграничный паспорт.

— Добрович Яношне ^[1], урожденная Маргит Киш, проживает в двенадцатом районе, шоссе Конкой-Теге, дом восемнадцать, — прочел Бартош. — А где это шоссе Конкой-Теге?

— Вот вам и придется установить, — отозвался майор. — И все остальное по этому делу.

Домик на отшибе

Они ехали по карабкавшейся в гору узкой малоосвещенной улице. Миновав ресторанчик «Нормафа» и новую гостиницу, выбрались на шоссе. Сразу за шлагбаумом Пионерской железной дороги Бартош дал знак шоферу остановиться. На доме у шлагбаума висел номерной знак 12; отсюда дорога шла под уклон, но дальше снова поднималась в гору и у Чиллеберце выводила к автостоянке. Здесь они затормозили.

— Может, я пойду вместе с вами? — спросил шофер.

— На этот раз я, пожалуй, откажусь от почетного эскорта, — весело ответил младший лейтенант, но в то же время нащупал в кармане пистолет.

Дом номер восемнадцать стоял на отшибе, в глубине фруктового сада. Света в окнах не видно. Нигде ни души. Тишина. Только откуда–то издалека доносился гул самолета, да громко поскрипывал гравий под ногами. Бартошу пришло в голову, что сегодняшний случай все же не совсем заурядный; есть в нем что–то настораживающее, правда, неизвестно пока, что именно... Входная дверь была заперта. Бартош поискал звонок, но не нашел. Постучал несколько раз и, не получая ответа, стал громко барабанить в дверь.

— Кто там? — послышалось наконец.

— Милиция!

— Черт бы побрал эту милицию! — проворчал тот же голос.

Но вот дверь открылась, и в свете лампы перед Бартошем предстал переминавшийся с ноги на ногу пожилой человек.

— Вы Янош Добрович?

— Он живет в другой квартире! Вход со стороны сада, — ответил старик и, показав рукой, куда надо идти, хлопнул дверью перед самым носом следователя.

Бартош зашагал в указанном направлении, отыскал вход и, убедившись, что замок не заперт, вошел в узенькую переднюю. Зажег свет, потом нажал на ручку двери, ведущей в комнату. Постоял на пороге, всматриваясь в темноту. Он чувствовал, что здесь кто–то есть. Когда глаза привыкли к полумраку комнаты, освещенной лишь слабым светом, проникавшим из передней, Бартош увидел мужчину, лежавшего одетым на кушетке. В первый момент ему показалось, что этот человек мертв. Но когда младший лейтенант взял его за запястье, тот пошевелился.

— Кто вы такой? Кто впустил вас сюда? — спросил мужчина и, приподнявшись на кушетке, стал протирать глаза.

— Я следователь, младший лейтенант милиции Шандор Бартош. А вы Янош Добрович?

— Что вам от меня нужно?

— Хотел бы поговорить с вами.

— Сейчас, ночью?!

— Дело не терпит отлагательства.

— Предъявите хотя бы какой–нибудь документ.

Когда Бартош показал милицейское удостоверение,

Добрович снял со стула одежду и швырнул на постель, потом пригласил:

— Садитесь, пожалуйста!

Бартошу бросился в глаза беспорядок, царивший в комнате.

— У вас что же, жена не имеет обыкновения прибирать в квартире? — спросил он. — Или, может быть, ее нет дома?

— Она спит в другой комнате.

— Не могу ли попросить вас разбудить ее?

— А нельзя ли подождать до завтра?

— Нет, нельзя, — решительно ответил Бартош и направился к двери в другую комнату.

Добрович вскочил с кушетки и загородил дорогу следователю.

— Вы не станете ее будить!

— Думаю, что я и не смог бы этого сделать.

— Так вы знаете?

— Что? — спросил Бартош и посмотрел в упор на Добровича. — Что я должен знать?

— Что ее здесь нет. Вот уже две недели, как она бросила меня.

Добрович подошел к шкафу, достал из него бутылку с абрикосовой палинкой и, поставив на стол два стаканчика, наполнил их.

— Ну, давайте выпьем!

— Спасибо, я не пью.

— Что вам от меня нужно? — спросил Добрович, осушив свой стакан и прокашлявшись после крепкого напитка.

— Мне нужно знать, когда вы последний раз видели свою жену.

— Я же сказал вам, что прошло две недели, как она оставила меня. Мы поругались с ней. У Маргит кто–то есть, и она меня больше не любит! — Добрович снова потянулся к бутылке, но Бартош перехватил его руку.

— Сегодня вы не виделись с нею?

— Сегодня мы случайно встретились...

— На улице Ваг?

— Это она сказала вам?

— Вы угрожали, что убьете ее?

— И это она рассказала? Предательница! Как низко может пасть женщина! Теперь я вижу: лучше даже, что она оставила меня... Где она сейчас? Вы не знаете?

— Ее убили.

— Боже мой! — Добрович зашатался.

Бартошу показалось, что он вправду потрясен известием. «Или этот человек умеет так играть?»

— Поверьте, я тут ни при чем! Я ее и сейчас еще люблю! Я сказал ей, что прощу все, если она вернется. Но она не хотела. Сказала, что едет за границу, на Адриатическое море, с возлюбленным... тогда я пригрозил ей... Я даже выработал план убийства... Решил подкараулить ее как–нибудь вечером...

— Сегодня вечером.

— Поверьте мне!

— Прошу вас следовать за мной.

— Ни за что! — во все горло выкрикнул Добрович, с силой неожиданно оттолкнул следователя и, распахнув дверь, ринулся в ночную мглу. Пока Бартош опомнился, Добрович уже выбежал за калитку.

Бартош выхватил пистолет, побежал вдогонку, крича:

— Стой, стрелять буду! — И тут же услышал спокойный голос шофера:

— Я поймал этого типа.

— Вот спасибо!

— А я смотрю, вас долго нет. Дай, думаю, погляжу, что вас задержало. Только подошел к калитке — как раз он выбегает... А ну, спокойнее! — прикрикнул он на Добровича. — А то зажму тебя покрепче.

— Оставьте его! —- сказал Бартош. — Он теперь и сам пойдет... Или, может быть, надеть на вас наручники?

— Пойду... — тихо проговорил Добрович и с поникшей головой зашагал к машине. Садясь в нее, он вдруг заплакал.

— Так, значит, это вы сделали? — тихо спросил Бартош.

Добрович не отвечал: забившись в угол, он лишь негромко всхлипывал, и младшему лейтенанту невольно подумалось, что этот человек не может быть убийцей.

— В управление? — спросил водитель.

— Нет, сначала в морг, — ответил Бартош.

Свой отпуск Бартош провел в Шиофоке, на берегу Балатона, в доме отдыха МВД. Хотя там было хорошо и с погодой повезло, но под конец он уже соскучился по шумной столице, да и на работу потянуло. За ним не числилось незаконченных дел, и, как пообещали перед отъездом, с первого сентября его уже окончательно переведут в группу майора Жаги.

Бартош достал из почтового ящика газеты — с их просмотра у него обычно начинался день. Он пробежал глазами заголовки. Очередная сессия ООН; переговоры арабских стран; полет космической станции; подготовка к Олимпийским играм; ущерб, нанесенный сильными дождями кукурузе...

Шандор Бартош еще холостяк; ему недавно исполнилось двадцать четыре... Младший лейтенант милиции, он и службу в армии закончил в этом звании. Родился в провинции, родители его и сейчас живут в Хатване, отец служит на железной дороге. В Хатване Шандор закончил школу и там же был призван в армию, так как не прошел по конкурсу в университет. Впрочем, он не очень–то сокрушался по этому поводу.

В Хатване жила в соседнем доме пожилая женщина, дававшая уроки музыки. Она с детства любила Шанику и сначала просто показывала ему ноты, учила, как нужно класть пальцы на клавиши, а потом стала по-настоящему заниматься с ним. Однажды отец зашел к ней, извинился и сказал, что, к сожалению, он не имеет возможности оплачивать ей уроки музыки, купить сыну инструмент тем более не в состоянии, так что, мол, не стоит тратить время на парнишку. Но тетушка Линда ответила, что ей не нужно никаких денег, и продолжала учить Шандора.

И мальчик, усердно постигая музыку, начал мечтать о том, что станет пианистом... Пианист из него не получился, и после армии Шандор Бартош решил пойти служить в милицию. Начал он в Сольноке, потом его перевели в Будапешт. Это произошло после того, как он раскрыл сложное преступление, благодаря чему в руки правосудия попали три опасных рецидивиста, давно уже разыскиваемых милицией. Бартошу была объявлена благодарность, и его направили в столицу.

Бартошу нравилось расследование преступлений. Он рассуждал так: преступление — порождение злого умысла; оно может быть сложным и запутанным, и только к тому приходит удовлетворение от раскрытия преступления, кто буквально вживается в дело, знает его малейшие подробности, скрытые пружины, мотивы и взаимосвязи. Преступник обычно оставляет следы. Впрочем, один опытный следственный работник в Сольноке говорил ему: «Голый след — это ничто. Следы и тогда остаются следами, когда они уводят с правильного пути. А кто может заранее сказать, по какому пути они поведут?..»

Бартош вскипятил чай, поджарил гренки и в маленькой кухоньке позавтракал.

Потом снова взял газету, полистал ее, и взгляд его невольно остановился на небольшой заметке, озаглавленной: «Обвиняемый в убийстве жены почтовый служащий перед судом».

В ней говорилось о том, что в городском суде Будапешта слушалось дело Яноша Добровича, тридцати семи лет, почтового служащего. На судебном заседании был допрошен подсудимый, который вел себя крайне путано, несколько раз принимался плакать и отказывался признать себя виновным в инкриминируемом преступлении. Он признал, что в день убийства встречался с женой, между ними произошла перебранка и он стал угрожать жене, говорил, что убьет ее. Однако узнал он о том, что жена убита позже, когда за ним приехали из милиции и взяли под стражу.

В конце заметки сообщалось, что почтовый служащий Янош Добрович признан судом виновным в убийстве своей жены, заявившей ему о намерении развестись с ним. Убийство было совершено ударом ножа. Женоубийце вынесен смертный приговор. Адвокат осужденного подал кассационную жалобу. Верховный суд приговор городского суда отменил и вернул дело на доследование.

И Шандор Бартош помнил ту ночь, когда Добрович пытался убежать, но его поймал у калитки водитель машины. Они повезли тогда Добровича в морг, так как нужно было опознать убитую. Бартош помнил, как тот рыдал над трупом, упал на колени и, плача, приговаривал: «О Маргит, Маргит! Прости меня!»

Одевшись, Бартош резво сбежал по лестнице.

Отказ от признания

— Что случилось, дорогой дважды левша?! Насколько мне известно, вам ведь только завтра на работу, — с улыбкой встретил его майор Жаги. — Излишнее рвение тоже не достоинство в нашей профессии.

— Тут дело не в излишнем рвении, — ответил Бартош, немного смутившись. — Я хотел бы обратиться к вам с просьбой.

— Пожалуйста. Слушаю вас.

— Я бы попросил разрешить мне доследовать дело Добровича. Именно мне. По-моему, он не убивал жену.

— Но обстоятельства дела? Они против него. Впрочем, Верховный суд действительно вернул дело на доследование... Почему бы вам и вправду не копнуть поглубже? Тем более что вы вдруг начали настаивать па его невиновности. И мой вам совет: еще раз внимательно осмотрите квартиру.

Листая протокол судебного заседания, Бартош представил себе Добровича сидящим на скамье подсудимых в окружении двух конвоиров. Добрович — осунувшийся и надломленный, веки красные, руки дрожат. Зал, надо думать, наполовину пуст — ведь дело не обещало сенсаций, газеты писали о нем скудно.

— Где в день убийства вы были? — спросил председательствующий.

— Я встретился с женой на площади Лехела.

— Почему именно на площади Лехела?

— Потому что она была там, в отделе заграничных виз.

— Где работала ваша жена?

— Приемщицей в мастерской промкооперации «Кордона» на улице Сердца.

— Откуда вам стало известно, что ваша жена пойдет в отдел виз, если вы уже две недели не жили вместе?

— Я неоднократно пытался дозвониться к ней по телефону, но она всячески уклонялась от разговоров со мной. Тогда я взял на работе отгул и направился в мастерскую. Там узнал: жена несколько минут назад куда–то ушла. Имре Варга, ее коллега, сказал, что в отдел виз...

— Она собиралась ехать за границу?

— Вроде бы в Дубровник, на курорт.

— Одна?

— Не знаю. С ней я не говорил об этом. Я спросил у Варги, где отдел виз, и он сказал, что на площади Лехела. Я пошел туда и стал дожидаться ее. Когда она вышла и увидела меня, то заявила, что не желает со мной разговаривать. Мол, я ей надоел и она ненавидит меня.

— Это она сказала на улице?

— Да. Я стал умолять ее выслушать меня. Мы шли по улице Резчиков; там живет ее подруга, и я думал, что Маргит идет к ней.

— Слышал ли кто–нибудь, как вы угрожали жене?

— Не думаю. Я же не кричал.

— Даже тогда, когда стали угрожать жене, что убьете ее?

— Не знаю.

— В милиции вы сначала отрицали свою вину, а затем признались в убийстве.

— Мне все надоело. И к тому же я ведь... действительно хотел... это сделать. У меня было такое намерение: покончить с ней, а потом и с собой. К сожалению, я не нашел в себе достаточно сил...

— Факты свидетельствуют о другом. А не могли бы вы нам рассказать, где вы были после того, как расстались с женой? Кстати, в какое время и где вы с ней расстались?

— На улице Резчиков. На углу. Приблизительно в полдень. Она куда–то заторопилась, а я выпил два-три стакана фреча ^[2] и пешком побрел домой.

— Пешком? На шоссе Конкой-Теге?!

— До фуникулера я шел пешком. По дороге раза два еще заходил в корчму или еще куда–то выпить вина. Начало темнеть, когда я добрался до фуникулера. В гостинице «Будапешт» уже зажглись огни.

— Вы пешком дошли до остановки фуникулера? Но чего ради? Ведь фуникулер не работает. Он сейчас на ремонте.

— Да-да... разумеется... Но тогда я позабыл об этом... Пришлось вернуться на Московскую площадь, там я сел на автобус... Но сначала еще зашел в кафе «Фуникулер».

— Там что–то но помнят, чтобы вас видели.

— Оно и понятно: я раньше никогда там не был... Потом я вернулся домой и лег спать. Меня разбудил работник милиции. Вот все, что я могу сказать...

«Надо будет посмотреть протоколы допросов, — подумал Бартош, — и заключение, с которым дело было передано в прокуратуру. Ведь в ходе предварительного следствия Добрович признался в убийстве жены». Бартош без труда отыскал запись допроса, который вел майор Жаги.

«Добрович. Я дошел до конечной остановки 21-го автобуса, до кафе «Фуникулер», куда зашел, чтобы выпить еще. Потом я пешком пошел вверх по шоссе, потому что не мог дождаться 90-го автобуса.

Жаги. Где вы достали нож, которым убили жену?

Добрович. Не помню.

Жаги. Сколько раз ударили вы ножом жертву?

Добрович. Три раза.

Жаги. На теле убитой только одна рана.

Добрович. Возможно, что я только раз ударил ее ножом... Маргит упала и прошептала: «Не сердись. Я всегда любила тебя». Бартош трижды перечитал эти строки. Ему показалось путаным признание Добровича. И невольно рождалось ощущение, что обвиняемый желает понести наказание за то, чего не совершал. Вчера, например, в суде он уже отказался от своих показаний, однако вполне возможно, что завтра снова признает себя виновным в убийстве... Но если не он, так кто же убийца? В чьих интересах было убрать с дороги эту женщину? Что кроется за убийством, каковы его мотивы? Ревность? Месть? Может быть, женщина мешала кому–то и от нее решили избавиться?

Был уже вечер. Однако Бартош спешил не домой, он решил сегодня же осмотреть квартиру Добровича.

Девяностый автобус остановился у шлагбаума, Бартош сошел и направился дальше пешком. Войдя в сад и обогнув знакомый уже дом, он снял пломбу с двери и проник в квартиру Добровича, включив электричество, осмотрелся; прежде всего нужно выяснить, все ли здесь выглядит так, как он оставил в тот вечер, когда увез Добровича. Не изменилось ли что?

На столе и стульях разбросана одежда, на полу — пепел. На шкафу часы; они остановились и показывали половину пятого. Бартош еще раз окинул комнату испытующим взглядом, потом стал по очереди открывать шкафы, выдвигать все ящики.

В одном из них нашел несколько старых фотографий. С одной на него смотрело пять лиц. Бартош узнал Добровича и рядом с ним — убитую, его жену. Около нее — мужчина с густыми усами, а на переднем плане — на корточках молодой человек и девушка. Снимок, возможно, был сделан где–нибудь в излучине Дуная: на заднем плане громоздились горы. Вообще–то эта фотография мало что сказала младшему лейтенанту, однако он положил ее в карман.

— Вы что тут ищете? — прозвучало вдруг у него за спиной.

— Подойдите ближе. По крайней мере, мне не придется стучаться потом к вам! — отозвался Бартош, даже не обернувшись.

— А вы... вы кто такой? И что вам здесь нужно? Квартира же опечатана. Или вы сломали пломбу?

— Снял. Вас это устраивает? Вы, кажется, тоже живете в этом доме?

— «Тоже живу»? Интересно! Я владелец этого дома. Андраш Бакош, с вашего разрешения. Добровичи снимали у меня квартиру. Кто вот теперь выплатит мне то, что они задолжали?

— Это я не знаю. А кстати, сколько они вам платили?

— Они–то?.. Пятьсот форинтов. В центре города за такую квартиру просят тысячу.

— А какой здесь воздух!

— Ах! — сердито отмахнулся старик. — За это удовольствие в наше время не платят. Люди уже не нуждаются в чистом воздухе.

— Вы хорошо знали своих жильцов?

— Муж был аккуратистом, у жены тоже было все в норме, пока они не поссорились.

— Из–за чего поссорились?

— Из–за чего обычно ссорятся супруги? Жена стала поздно возвращаться домой. Ночью.

— У нее был кто–нибудь?

— Разумеется, она не в церкви просиживала до полуночи. Иногда она возвращалась на машине, в такси... Раз я как–то видел серую машину, частную: она стояла там, против дома, и поджидала жиличку.

— Вы не запомнили номер машины?

— Я не сыщик, прошу покорно...

— Простите, я не хотел вас обидеть.

— И все же...

— В тот день, когда произошло убийство, вы не заметили ничего особенного?

— Я, видите ли, никогда не слежу за тем, чем заняты другие... Меня это не интересовало и не интересует. Женщина уходила рано утром и возвращалась вечером, а порой — поздно ночью. Днем дома не бывала. Вернее, как–то была — получила на три дня бюллетень. Погодите! Тогда ей принесли телеграмму. Женщина вскрыла телеграмму и вскоре ушла из дома. Я еще спросил у нее, не случилось ли что. «Ах, — ответила она, — ничего! Это телеграмма от тетушки. Она сообщает, что приезжает в Будапешт и хочет навестить нас».

— И эта тетушка действительно приезжала к ним?

— Нет, здесь она не появлялась. В тот день Маргит поздно вернулась домой. Муж кричал на нее, ругался, назвал ее шлюхой!

— Прошу вас, если вы что–нибудь вспомните или заметите здесь, в районе вашего дома, сообщите мне по этому телефону, — сказал Бартош, протягивая старику листок бумаги с номером телефона. После этого он выпроводил хозяина дома из квартиры Добровича, запер наружную дверь и, наклеив бумажку на шнурок, опечатал дверь. Старик топтался у него за спиной.

— И чего такого могу я здесь заметить? — задумчиво пробормотал он. — Ведь я уже сказал вам, что я...

— Не сыщик? Вы это имеете в виду? Но, думаю, вы тоже не хотели бы, чтобы смертный приговор был вынесен невиновному?

Бартош быстро зашагал к автобусной остановке, чувствуя устремленный ему вслед колючий, неприязненный взгляд Андраша Бакоша. Когда младший лейтенант был уже далеко, старик вернулся в дом, подошел к двери Добровича и внимательно стал разглядывать печать. Она не вызвала у него никаких сомнений: настоящая милицейская печать. «Вообще–то, — подумал он, — можно было бы и не срывать старую пломбу. Окно не заперто. Толкни — и пожалуйста: путь в квартиру свободен...»

Старик слышал, как к остановке подкатил автобус. Бакош внимательно посмотрел на дорогу, выходившую к остановке: никого! Тогда он быстро запер калитку и направился к ресторанчику «Нормафа».

В палисаднике перед входом было оживленно. Официанты разносили кушанья, пиво. Бакош огляделся, потом зашел в телефонную будку, стоявшую у входа, набрал номер. Потом говорил торопливым шепотом. Заметно успокоившись, повесил трубку.

— Добрый вечер, господин Бакош! — приветствовал его официант. — Давненько вас не видели...

— Принеси мне кружку пива, Фери!

Догадка следователя

Уже доехав девяностым автобусом до улицы Этвеша, Бартош понял, что ему покоя не давало, начиная с того момента, как он переступил порог квартиры Добровича и окинул взглядом комнату, желая установить, не изменилось ли там что–нибудь. Ему показалось тогда, будто чего–то нет на прежнем месте. Это ощущение теперь все усиливалось.

Внезапное появление Бакоша помешало ему сразу найти ответ. «И что понадобилось этому старику? — подумал Бартош. — Высматривал ли он что–то? Может, ему известно нечто? Нечто такое, о чем он не желает говорить. Но какие причины у него для скрытности? Может, с Добровичем они не ладили. Имеет ли вообще смысл задаваться всеми этими вопросами?» Младший лейтенант вспомнил майора Жаги, любившего повторять: «Всегда только самую сущность!» Но, как правило, именно второстепенные моменты, совсем незначительные, «мелочи» на первый взгляд приводят к существу дела. «Вот и здесь, — решил Бартош, — может оказаться важной некая мелочь».

Только Бартош сошел с автобуса, как вспомнил, что изменилось в комнате. В тот вечер, когда он приехал за Добровичем, тот достал из шкафа и поставил на стол бутылку абрикосовой палинки. Теперь же на столе ничего не было — ни бутылки, ни стаканчиков.

Бартош остановился на площади, постоял немного в раздумье, а потом заспешил к автобусной остановке, но не пересаживаться на двадцать первый, а снова садиться в девяностый. Он сел в тот же автобус, в котором только что ехал, и забился в уголок, на заднее сиденье — нужно ждать целых двадцать минут. Но ему, в общем–то, некуда было торопиться.

«Итак, нет никакого сомнения, — рассуждал про себя Бартош, — что в комнате кто–то побывал. Причем проник не через дверь. Значит, через окно. Вполне возможно, что в жару окна были раскрыты, а потом, под вечер, их только прикрыли, но не заперли на шпингалеты... А может быть, кто–то взломал раму?..»

Идя по дорожке сада, Бартош отнюдь не старался ступать тихо, да и калиткой он громко хлопнул. Однако в окнах Бакоша свет так и не загорелся. «Ну ничего, старик сейчас же будет тут как тут», — подумал младший лейтенант и зажег карманный фонарь.

Он подошел к окну, выходившему во двор, и толкнул раму. Его предположение подтвердилось: окно было не заперто. Бартош подтянулся на руках, вскарабкался на подоконник и проник в комнату. Включив свет и, подойдя к шкафу, открыл его. На вешалках висели женские платья, платья Маргит. На стене, рядом с радиоприемником, небольшая фотография Маргит в узенькой рамке. Бартош вынул фотографию из рамки и спрятал во внутренний карман пиджака: «Как знать, может быть, понадобится».

Ни бутылки с палинкой, ни стаканчиков не нашел; впрочем, он и не старался их отыскать, будучи уверен, что их взял Бакош. Из комнаты Бартош выбрался тоже через окно, после чего плотно прикрыл рамы. Подходя к калитке, он услышал шум шагов и притаился. Это шел Бакош.

Старик уже хотел было закрыть за собой калитку, как Бартош окликнул его:

— Не запирайте. Иначе я должен буду лезть через ограду, а мне это не по душе.

Бакош опешил.

— Вы вернулись?

— Я вспомнил, что забыл закрыть окно. Кстати, это не вы проветривали квартиру?

— Я? — у Бакоша дрогнул голос. — И чего только вы не придумаете! Шутник вы, ничего не скажешь!.. Как же я мог попасть в квартиру, если она была опечатана?

— Через окно.

— Ну, конечно! А не скажите ли, чего ради?

— Вот уж это вы мне скажите! Думаю, что не только ради палинки. Я еще приду, и тогда вы мне ответите. А пока — спокойной ночи.

Старый Бакош долго еще стоял, прислонившись спиной к каменному столбу ограды. Автобус давно уже уехал, когда старик, опасливо озираясь, направился к дому. Настроение у него было далеко не из лучших.

Бартош приехал в управление милиции около десяти вечера. В группе уголовного розыска не было уже никого, кроме дежурного старшего лейтенанта. Бартош прошел в кабинет майора Жаги, где были все материалы дела. Еще раз вчитался в протоколы вскрытия трупа. Врач, производивший вскрытие, записал, что в последние часы перед смертью убитая ела дыню и пила вишневый ликер.

«Интересно, где Маргит ела дыню и где пила ликер?»

Бартош положил перед собой чистый лист бумаги.

— Что ж, посмотрим! — проговорил он, верный своей привычке рассуждать вслух. Ему казалось, что в таких случаях все становится яснее и отчетливее. Итак, она пошла в отдел виз, потом встретилась с мужем. На улице Резчиков они поссорились. Маргит отправилась к подруге, у которой, очевидно, и жила это время, там она, наверное, и поела дыни. Затем она снова ушла из того дома куда–то, где, возможно, имела с кем–то свидание. Вероятно, в кафе: там она, очевидно, и выпила ликеру. Может быть, человек, с которым она пила ликер, и убил ее? А может быть, она одна вышла из кафе, дошла до перекрестка, и тут ее настиг удар ножом в спину? Но зачем она пошла туда? И было ли убийство преднамеренным, заранее задуманным или же?.. Во всяком случае, совершено оно не с целью насилия и не с целью ограбления... Может быть, месть? Или что? Кто был заинтересован в ее смерти? И кто ее друг или друзья? Была она легкого поведения или просто неудачницей?

Когда ему попалось на глаза донесение дежурного по 61-му участку, он потянулся к телефонной трубке.

— Алло, я хотел бы поговорить с сержантом Иштваном Надем.

— Это я, — послышалось на другом конце провода. — Сержант Иштван Надь слушает.

— До какого часа вы дежурите?

— До полуночи.

— Тогда я сейчас подскочу к вам, — сказал Бартош и, положив трубку, взглянул на часы: половина одиннадцатого. Он сложил документы и убрал их в ящик стола. Затем подумал мгновение и, снова достав протокол вскрытия, посмотрел на подпись: «Д-р Салаи, судебно-медицинский эксперт». Перелистав телефонную книжку, лежавшую на столе, Бартош отыскал номер телефона врача. «А удобно ли так поздно беспокоить? — подумал он и тут же сам себе ответил: — Разумеется, удобно, если речь идет о жизни человека».

— Мужа нет дома, — ответил в трубке усталый женский голос. — Кто его спрашивает и по какому делу?

— Мне необходимо срочно поговорить с ним, — ответил Бартош после того, как представился. — Если ваш супруг вернется часикам к двенадцати, попросите его позвонить мне на квартиру, — и Бартош продиктовал номер своего телефона. — Нет, нет, мне вполне удобно звонить и поздно.

Подойдя к дежурному по отделу, Бартош попросил у него машину.

— Что происходит, старик? Ты стал частным сыщиком? — рассмеялся старший лейтенант. — Я слышал, ты «заболел» каким–то делом... Сейчас вызову дежурную опермашину, она тебя отвезет. Куда?

— На шестьдесят первый участок.

Сержант Надь ничего нового не смог рассказать и повторил лишь то, что было написано в донесении: он тогда тоже дежурил по участку, когда зазвонил телефон и какой–то мужчина заявил, чему был он случайным свидетелем.

— У меня даже сохранилась магнитофонная пленка. Если хотите, я готов передать ее вам.

— Магнитофонная пленка?! — воскликнул Бартош, и глаза у него загорелись. — Откуда она у вас?

— Да это я так, для пробы, что ли... Старшина у нас как–то говорил, хорошо бы, мол, все важные донесения и сообщения записывать на пленку. А у меня под рукой как раз оказался случайно магнитофон. Правда, дело мне не показалось важным... Сейчас найду пленку, она где–то здесь... А магнитофон старшина унес — купил для сына, к окончанию гимназии.

Наконец сержант отыскал пленку на самом дне ящика стола.

— Я возьму ее, — сказал Бартош, — А вам дам расписку.

— Ну, вот еще! На кой шут она мне? Все равно это, так сказать, неофициальная запись. Забирайте ее. Может, пригодится вам.

Возбужденный Бартош поспешил на автобусную остановку.

Войдя в квартиру, он даже не разулся, не помыл руки, хотя это было неписаным правилом, когда он возвращался домой. Но сейчас его в первую очередь интересовала магнитофонная запись.

«Я хотел бы предупредить вас... Я только что был свидетелем ссоры между мужчиной и женщиной на углу улицы Резчиков. Мужчина угрожал женщине. «Я прикончу тебя, Маргит, — говорил он. — Больше терпеть я не могу...»

В общем, слово в слово все то, что записал Иштван Надь в своем донесении... Все то же самое, и, однако, кажется, что–то еще сверх того... Но что именно? Что?

Бартош включил обратную перемотку, потом стал слушать все сначала. Он даже не столько следил за текстом, сколько вслушивался, что зафиксировала пленка. Вот, сразу же после первых слов, послышался гул мотора. Можно предположить, что неподалеку остановка автобуса. Потом донеслись звуки рояля. Да, вполне отчетливые: кто–то играл пьесу Бетховена «Элизе». Чувствовалось, что играли не очень–то опытные руки. В одном из аккордов играющий взял неправильную ноту. Явно кто–то начинающий разучивал на рояле эту пьесу... Вот щелкнуло — говоривший положил трубку.

Бартош, наверное, в десятый раз прослушивал пленку, стараясь главным образом уловить посторонние звуки: гул мотора, игру на рояле. Потом стал вслушиваться в голос звонившего и пришел к выводу, что человек говорил как–то неестественно, возможно, через носовой платок... Но почему? Если им руководило желание помочь, тогда зачем ему понадобилось таиться, менять голос? Ведь он совершенно спокойно мог бы назвать себя. И почему этот человек никак не дал о себе знать в ходе расследования? Ведь из газет он, наверное, узнал, что муж убитой арестован. Вполне естественно было бы явиться в милицию и рассказать о том, что слышал собственными ушами. Ему можно было бы устроить очную ставку с Добровичем... Но он скрывается. Почему? Кто тот человек, что звонил по телефону? И еще одна любопытная деталь: он заявил, что «только что был свидетелем ссоры», хотя ссора, по-видимому, произошла в дневные часы. Почему же он не сообщил о ней сразу? Почему только в шесть часов вечера? Тут нечто кроется!

— Ну–ка посмотрим, что у меня есть, — пробормотал Бартош и открыл свой блокнот. — Итак, существует человек, позвонивший по телефону, его мы должны найти. Задача почти неразрешимая... Нужно установить также, есть ли связь между телефонным звонком неизвестного и убийством. Вполне возможно, что да. И, может быть, звонивший и есть убийца?

Зазвонил телефон.

— Говорит доктор Салаи, — послышался в трубке не очень любезный голос. — Что случилось? Что–нибудь важное? — одним духом выпалил милицейский врач.

— Прежде всего прошу прощения, что я так поздно вас побеспокоил... Речь идет о деле Добровича. Он обвиняется в убийстве жены. Во время предварительного следствия, проводившегося милицией, подозреваемый признался в этом. В судебном же заседании отрицал свою вину. Вы, наверное, знаете, что дело возвращено на доследование. И у меня предположение, что убийца не он. Я хотел бы неофициально, ну в порядке дружеской консультации, выяснить некоторые вопросы. Когда мы могли бы встретиться?

— Загляните ко мне завтра вечерком, на чашечку кофе. И мы поподробнее поговорим. Согласны?

— Большое спасибо. Непременно воспользуюсь вашей любезностью.

Появляется Кондор

Бартош проснулся рано и первым делом снова включил магнитофон. Уже не следил за словами, а вслушивался только в фон. Он решил, что шум мотора принадлежит не автобусу, а грузовику. К звукам фортепьяно примешивались еще какие–то щелчки или простукивания. То ли телефонные помехи, то ли посторонние звуки. Словно кто–то невдалеке от говорившего забивал гвозди в стену — глухие постукивания: одно... другое... третье... Потом — тишина. И детский плач... Да, довольно отчетливо слышен — хотя вчера он и не обратил на это внимания, — плач ребенка.

— Ну что ж, подытожим, — сказал Бартош, садясь к столу, как был, в пижаме. — Кто–то звонил по телефону. Окно было открыто — день стоял жаркий. Этот кто–то звонит в милицию и, сообщая о разыгравшейся ссоре, сознательно старается изменить свой голос. Почему? Разве только если ты сам преступник и телефонный звонок — попытка добыть себе алиби?.. Так или иначе неизвестный, стоя у открытого окна, позвонил в милицию.

В этот момент кто–то в соседней квартире что–то прибивал, неподалеку плакал ребенок и — тоже по соседству — играли на рояле. Игра фортепьяно —непрофессиональная, человек только учится играть. Звуки рояля могли доноситься и из соседнего дома, и из верхней или нижней квартиры.

Бартош быстро побрился, принял душ и оделся. Потом взял телефонную книгу и стал искать номер телефона мастерской «Кордона». Нашел и начал было набирать номер, но передумал: «Нет, лучше зайти в мастерскую!»

Директор встретил его не очень радушно.

— Мы уже рассказали об этом печальном случае все, что нам было известно, — пожал он плечами. — Что бы вы хотели еще узнать о бедной Маргит Добрович? Чем можем мы помочь?

— Мне хотелось бы спросить кое–что у ее товарищей по работе. Если разрешите.

— Я вам нужен при этом?

— Спасибо, думаю, что нет.

В одной комнате с Маргит, в цехе заготовок, работал Имре Варга. Бартош помнил его показания, занесенные в протокол. Ничего интересного о своей сослуживице он не сообщил. И сейчас Варга только хвалил ее.

— Они часто ссорились с мужем? — спросил Бартош.

— Не знаю. Маргит никогда мне об этом не рассказывала.

— И вы даже не знаете, что в дни, предшествовавшие убийству, она не жила вместе с мужем?

— Нет, не знаю.

— Кто была ее ближайшая подруга?

— Розалия Шанта. Она когда–то тоже здесь работала, но года два уже, как уволилась.

Когда Бартош в отделе кадров поинтересовался адресом Розалии Шанты, то даже вздрогнул, услышав ответ: улица Тисы, ведь это совсем рядом с улицей Резчиков. Младший лейтенант готов был поспешить туда, но в это время дня Розалия, наверное, на работе. Можно, конечно, попробовать связаться по телефону, но лучше все же лично поговорить. А что пока?

Бартош обошел подряд кафе и закусочные в районе улицы Крепостных, но, кому ни показывал фотографию, Маргит никто не знал. Только в кафе на площади Гараи женщина у кофеварки задумалась, глядя на карточку.

— Что–то мне очень знакомо ее лицо, — сказала женщина, сощурив глаза. — Она бывала у нас, это точно. И точно, что не одна. Не могу только вспомнить с кем и когда.

— Если вспомните, обязательно позвоните мне, — сказал Бартош и дал свою визитную карточку.

— Так вы сыщик?

— Что–то в этом духе.

— И важное дело?

— Убийство.

Бартош направился на угол улицы Крепостных, на место преступления. Он хотел представить себе мысленно, как все произошло. Вот тут шла Маргит. Улица темная, да и движения почти никакого. Вот из подворотни выскочил убийца... А если он вовсе ниоткуда не выскакивал, а шагал с нею рядом? Шли себе вдвоем из кафе. Или еще откуда. Что ей понадобилось на улице Крепостных, зачем она пришла сюда? И с кем? И куда направлялась?.. И... чего ради, из–за чего ей пришлось умереть? Это последнее больше всего мучило Бартоша, так как он никак не мог этому придумать вразумительного объяснения.

Возможно, конечно, что Добрович выследил жену и шел за ней по пятам. Маргит была у любовника, и Добрович знал это. Здесь, на углу, он дождался ее и пырнул сзади ножом. Никаких следов борьбы нет. Если бы Добрович стал кричать на Маргит, она постаралась бы убежать. «Если же все было так, как я себе сейчас нарисовал, то человек, у которого была Маргит, должен жить где–то поблизости», — решил Бартош.

Младший лейтенант медленно брел по улице. Это дело представлялось ему все более и более сложным. «Можно ли принять за истину то, что рассказал Добрович в милиции?» — думал он и старался вспомнить во всех подробностях его показания.

Когда он вернулся в милицию, майор Жаги, молча достав из стола дело, передал его Бартошу.

Младший лейтенант углубился в чтение.

На вопрос, каким образом и зачем Добрович оказался в районе Народного стадиона, тот ответил, что не помнит.

«— Что вы делали с 11 часов утра до 5 часов дня, пока ваша жена находилась на работе?

— Пил. Я был ожесточен.

— Когда вы встретились снова?

— Я бродил около ее конторы. Не помню точно. Я хотел убить ее».

Так было записано в протоколе. Довольно путаные показания. Ни на один вопрос нет прямого и ясного ответа. Например, где Добрович снова встретился с Маргит? И встретился ли вообще? Когда он вернулся к себе домой, на шоссе Конкой-Теге? Старик Бакош наверняка знает. Но Бакош не давал показаний в милиции. А жаль! Похоже, он что–то знает и кого–то оберегает или выгораживает. Или он действительно спал и ничего не слышал?

Младший лейтенант достал блокнот и записал: «Бакош». Выше уже было написано: «Рояль. «Элизе» Бетховена. (Постукивание молотка. Детский плач.)»

«И это все? — подумал Бартош. — И вот сейчас еще Бакош. Негусто!.. Что–то я еще хотел записать? Ах да: девушка в том кафе на площади Гараи! Она несколько раз видела Маргит. Значит, у той была какая–то причина появляться в этом районе... Если бы знать, что за причина, может, удалось бы сдвинуться с мертвой точки...»

— Черт возьми! — воскликнул вдруг в сердцахБартош и стукнул ладонью по столу. Между листами дела он нашел листочек бумаги, на котором от руки было написано: «Розалия Шанта, улица Тисы, 20, — временное место проживания Маргит Добрович». — Вот уж в впрямь «дважды левша!» И как это я раньше не заметил этой бумажонки... Сколько времени сэкономил бы. А вот и показания Розалии: утверждает, что ничего не знает... Неужели так уж и ничего?!

Ему трижды пришлось звонить, прежде чем за дверью послышался легкий шум. Приоткрылся глазок в двери, выглянула женщина со взлохмаченной головой.

— Кого вам нужно?

— Мне нужно поговорить с Розалией Шанта, — решительным тоном сказал Бартош, — Я из милиции.

Дверь открылась, но ровно настолько, чтобы младший лейтенант мог бочком втиснуться в переднюю.

Он не успел даже поздороваться, как Розалия обрушила на него поток слов:

— Чего вам от меня нужно? Знать бы, так ни за что не пустила бы к себе на квартиру эту несчастную. Неужели это никогда не кончится?

— Прошу прощения, — проговорил Бартош извиняющимся тоном, — но вы, как я слышал, были хорошими подругами. Поэтому я и пришел к вам, чтобы попросить помощи...

Розалия всхлипнула. Это была женщина лет сорока, немного полноватая, но с хорошей фигурой. На ней был фартук, а из кухни доносился запах жареной картошки.

— Я любила Маргит, но, повторяю, я ничем не могу вам помочь. Что вы меня пытаете? Я ничего не знаю! Она попросила меня приютить ее на несколько дней, потому что поругалась с мужем. Маргит хотела развестись с ним. А этот скот убил ее...

Бартош огляделся: две смежные комнаты, передняя, небольшая кухонька и ванная. Старая, вышедшая из моды мебель, у стены, против двери, — большой буфет, посреди комнаты стол на толстых ножках и шесть стульев, у другой стены — кровать и журнальный столик. Вторая комната, насколько он мог заметить через раскрытую дверь, была обставлена более современно: кресло-кровать, стильные книжные полки, ковер, круглый столик с двумя небольшими креслами, на столике — ваза с цветами.

— Что вас еще интересует, помимо того, что я вам рассказала? — спросила Розалия у младшего лейтенанта все тем же недружелюбным тоном.

— То, что Маргит собиралась развестись с мужем, не тайна. А вот не знаете ли вы, почему?

— Потому что не любила его.

— Может, она другого кого–нибудь любила?

— Я никогда не выспрашивала у нее. А сама она мало что рассказывала. Знаю только, что тот человек тоже был несвободным и тоже собирался развестись. Как–то Маргит даже сказала, что у него есть ребенок. Да, да, девочка, и зовут ее тоже Розалией. Как и меня. Но на том разговор и кончился.

— Выходит, у нее была причина скрывать имя и фамилию этого мужчины?

— Разумеется.

— Какая же?

— А та, что он женат. Если раньше времени разболтать об этом, можно повредить разводу. Ведь совсем не безразлично, по чьей вине развод.

— Это она говорила вам?

— Да я и без нее знаю... А тут как–то она пришла вечером и попросила разрешения пожить у меня. Я согласилась, потому что любила ее. Она пришла всего с одним чемоданом — вещей взяла с собой мало.

— И вы из этого заключили, что Маргит собирается поехать за границу?

— Она сама сказала. Мол, хотела бы съездить дней на десять...

— У вас ничего не осталось из ее личных вещей?

— Кое–что осталось: пуловер, две пары туфель. Но я сообщила об этом, когда здесь были из городской милиции.

— Я имею в виду такие вещи, на которые тогда, возможно, вы не обратили внимания. Ну, скажем, фотография, книги или что–нибудь подобное?

— Фотография? Нет, не было. А вот книгу она одну приносила. Потом унесла обратно.

— Не помните, как называлась книга?

— Погодите... сейчас., вроде бы «Бабочка» или что–то в этом духе.

— Не «Мотылек»?

— Верно! «Мотылек». Теперь я точно вспомнила. Она еще говорила, что книга очень увлекательная. Приключения не то пленника, не то узника какого. Нельзя, дескать, оторваться. Конфуз, правда, вышел с этой книгой. Раз утром Маргит ушла было на работу, но тут же вернулась за книгой, сказала, что книга не ее, и она обещала сегодня, в тот день, значит, вернуть. И рассердилась на меня за то, что я как–то поставила на книгу чашку с молоком и остался след. Маргит сказала еще: «Ну вот, теперь на меня подумают, что я неряха...»

Бартош, рассеянно слушавший рассказ Розалии, сделал пометку в блокноте: «Мотылек». След от чашки».

— Скажите, а она никогда не упоминала имени этого мужчины? — спросил он. — Может, случайно?

— Маргит всегда называла его «он». Будто у него вовсе и нет имени. Только раз...

— Что только раз?

— Раз только, когда, мы были в Веселом парке и возвращались с «американских горок», она вроде бы назвала имя. Да и то... не настоящее, а скорее прозвище. Я еще помню, рассмеялась тогда, подумав: как можно человека назвать так... Погодите, как же она сказала? Орленок... Нет...

— Ястребок? — попытался прийти ей на помощь Бартош, но Розалия отрицательно замотала головой и сосредоточенно наморщила лоб.

— Нет-нет. Сокол... соколик, тоже нет... Вспомнила. Кондор! Да. Она сказала: «Вот если бы Кондор видел!» Я и рассмеялась: человек — и кондор...

«Кондор», — записал в блокноте Бартош и трижды подчеркнул. Потом простился.

«Итак, подведем итоги, — рассуждал он сам с собой. — Маргит встретилась на улице Резчиков с мужем; они поссорились, и она, разозленная, вернулась домой, сюда. Сварила кофе, поела дыни и вернулась на работу, откуда ушла в пять. И больше ее живою никто уже не видел. Где она находилась с пяти часов до момента своей гибели? У Кондора?..»

Бартош чувствовал, что этот Кондор — ключ к разгадке. Удастся ему отыскать Кондора — он сразу приблизится к раскрытию дела.

Он прошел из конца в конец улицу Резчиков, заглянул в отдел загранвиз. В памяти всплыли слова капитана Зентаи, под началом которого он начинал службу: «Сколько бы раз ты ни шел по одному и тому же следу, всегда найдешь еще что–то новое и нужное».

След ведет на Черхатскую

— Итак, что же вас беспокоит, мой молодой друг? — спросил Салаи, когда они сели за кофе. — Дело Добровича? Помню-помню. Женщина была заколота ножом, и подозрение пало на ее мужа.

— Да. Муж угрожал ей, почему, собственно, милиция и арестовала его. Сначала он отрицал свою вину, потом во всем признался, а на суде снова отрицал.

— Полагаю, вам известно, что это не какой–то исключительный поворот событий, — заметил доктор. — Такое нередко бывает.

— Я считаю, что Добрович не убивал.

— Тогда зачем признавался в убийстве? Вас интересует мое мнение как врача. Но это ведь выходит за рамки медицины...

— Я не верю в его виновность. Но не могу пока подтвердить это доказательствами.

— Если он и впрямь невиновен, как вы говорите, то сами это докажете.

— Премного благодарен за столь высокую оценку моих способностей, но пока я не нащупал никакого следа.

— Видите ли, след — это весьма странная и капризная штука. Зачастую мы даже не предполагаем, что след жулика уже в наших руках. Знаете, что говаривал один мой давний приятель, инспектор, служивший еще в старой полиции? Всякое сложное дело, по сути, до бесконечности просто. Более того, сложных дел вообще не существует, но это выясняется лишь тогда, когда дело уже распутано.

Доктор проводил Бартоша до дверей. Покусывая губы, младший лейтенант сбежал с лестницы. Не следовало бы сюда приходить. Сплошная философия. Но тут мысли его неожиданно приняли совсем другой оборот. И он поехал на улицу Сердца. Двери мастерской «Кордона» были открыты; в привратницкой сидел и клевал носом пожилой мужчина. Бартош постучал в окошко и со всей естественностью, на какую был способен, спросил:

— А что, Кондор еще не ушел? Он звонил мне.

— Кондор? — улыбнулся привратник. — Уже ушел.

— А вы не подскажете, где мне отыскать его? — стараясь владеть собой, спросил младший лейтенант. — Он нужен мне по важному делу... По очень важному... — В горле у Бартоша пересохло.

— Почему же нет, конечно, подскажу! Дело простое, — благодушно ответил старик и достал из конторки адресную книжку. — Сейчас посмотрим... Та-ак... товарищ Карой Лендваи... Вот, пожалуйста: улица Черхатская, дом двадцать один.

— А телефона у него нет?

— И телефон есть: 272-428.

— А скажите, папаша, — изо всех сил стараясь оставаться спокойным, продолжал расспрашивать Бартош, — почему, собственно, товарища Лендваи называют Кондором?

— Видите ли, в чем дело. Лендваи очень добросовестный, все знает и все видит. Кто–то сказал однажды, что у него такой зоркий глаз, как у горного орла, у кондора. С тех пор к нему и прилипло это прозвище: Кондор.

Улица Черхатская, 21. Темное парадное. Бартош достал карманный фонарь и осветил им список жильцов. На первом этаже проживают сотрудник почтового ведомства и врач; на втором — преподаватель музыки, инженер-лесовод и офицер; на третьем этаже — под фамилией Чихас Яношне — искомое: Карой Лендваи. Из этого явствовало, что Лендваи либо снимает у гражданки Чихас комнату, либо это коммунальная квартира на две семьи.

Дверь открылась, на пороге перед Бартошем стоял стройный, слегка лысеющий мужчина в домашней куртке. Выражение лица решительное, а взгляд действительно орлиный. На вид мужчине лет сорок пять.

— Что вам угодно?

— Я из милиции.

Лендваи включил в передней свет и пропустил Бартоша.

— Если позволите, я вас проведу в свою комнату.

Из передней дверь вела в холл. Лендваи и там зажег свет. Старая мебель, на обшарпанной тумбочке — телефон с длинным шнуром; рядом с аппаратом — настольная лампа, сделанная из бутылки из–под виски. Две двери ведут в комнаты. Лендваи открыл правую дверь:

— Прошу!

Комната, в которой они очутились, показалась Бартошу уютной и достаточно светлой, большое окно выходило на улицу. Дверца, оклеенная обоями, вела в ванную комнату.

— Вам принадлежит половина квартиры? — спросил Бартош, сев в скрипучее кожаное кресло.

— Нет, я здесь только съемщик. Уже несколько лет.

Поймав удивленный взгляд младшего лейтенанта, Лендваи с готовностью принялся объяснять:

— Дело было так: я работал в Сольноке, но потом уволился, потому что жена пожелала переехать в Будапешт. Из–за ребенка. Я устроился на работу в «Кордоне»; здесь мне пообещали дать квартиру, однако до сих пор это остается обещанием. Тогда я снял комнату в этом доме, имея в виду, что, как только получу или подыщу другую квартиру, привезу сюда семью.

— Но пока не подыскали, не так ли? — резко спросил Бартош. — А если говорить начистоту, вы и не очень–то ее искали.

— Простите, но я думаю, вы знаете, что в Будапеште не так просто найти квартиру. Я делал все...

— Вначале. А потом вы познакомились с женой Добровича и посчитали за лучшее оставить все так, как есть: семья — в Сольноке, а вы здесь, в комнате, которую снимаете... Но, постойте, где я вас видел?! Вспомнил! — с невольной живостью воскликнул младший лейтенант и достал фотографию, взятую им на квартире Добровичей. На групповом снимке стояли рядом Лендваи и Маргит, их плечи соприкасались. — Взгляните, это ведь вы?

— Да, я. Это мы на экскурсии, которую устраивал два года назад наш профком. Только я тогда носил усы.

— Сколько времени вы были знакомы с Маргит Добрович?

— Сколько времени?.. Да, наверное, три года.

— А более близко?

— Что вы имеете в виду?

— Она ведь была вашей любовницей?

— Видите ли... Уж не сердитесь, но это такой вопрос, на который я не склонен отвечать.

— Словом, вы отказываетесь давать показания?

— Это допрос?

— Пока еще нет. Просто я хотел бы уточнить несколько моментов. Мне это необходимо для того, чтобы правильно оценить обстановку. Вы намерены говорить? — При последних словах Бартош встал и сделал несколько шагов к двери. Потом вернулся. Быстро подошел к книжной полке и снял с нее книгу «Мотылек». На обрат ной стороне переплета четко просматривался круглый след от чашки.

— Я не уклоняюсь от показаний. Мне нечего скрывать. Я любил Маргит! — голос у Лендваи сорвался от волнения, и Бартош почувствовал, что тот говорит искренне. — Два года назад, как раз на той самой экскурсии, я признался ей в любви. Она рассмеялась. Сказала, что все это ни к чему. У меня, мол, семья. Я пообещал ей, что разведусь. Вскоре мне как раз предложили квартиру; но я отказался, иначе пришлось бы забирать сюда из Сольнока семью. Но мне нужна была только Маргит. Спустя несколько месяцев ее муж, видимо, начал что–то замечать. Раз он даже избил ее. И неоднократно грозил что убьет. В тот день она пришла ко мне и с рыданиями просила защитить ее.

— В тот день, когда ее убили?

— Да.

— Утром Маргит Добрович была в отделе выдачи виз. Не так ли?

— Да, так. Мы вместе собирались поехать в Дубровник. И не скрывали этого.

— Словом, утром Маргит ушла из конторы? А когда она вернулась?

— Наверное, около полудня она позвонила мне по телефону.

— По телефону?

— Видите ли, когда Маргит звонила мне, то после первого же гудка вешала трубку. Это был у нас условный сигнал. В таких случаях я тотчас же набирал в ответ ее номер. И в тот день я хотел сразу позвонить ей, но это было невозможно, так как ко мне на работу явились нежданные гости: жена и дочка.

— Продолжайте.

— Я сказал им, что отлучусь на минуту по делу, вышел в соседнюю комнату и оттуда позвонил Маргит. Я объяснил ей, что не могу пока с ней встретиться, по попросил позвонить мне вечером. Если я не отвечу, то пусть не волнуется и ждет меня. «Если смогу, — добавил я, — то попозже выскочу в кафе на углу». На это она сказала, что встретилась с мужем и очень напугана, так как Добрович грозил убить ее. Я подбодрил Маргит, заверил, что уже недолго ждать — скоро я окончательно порываю с женой... Потом я вернулся к себе и через несколько минут вместе с женой и дочерью ушел из конторы. Мы зашли в магазин «Домашний уют» и купили Розалии кое-какие пустячки, затем отправились на Восточный вокзал, чтобы поужинать там в ресторане — до отхода поезда на Сольнок у них еще оставалось достаточно времени. Признаюсь, я, правда, смалодушничал и не мог объявить о своем решении жене.

— Когда они уехали в Сольнок?

— В двадцать два десять. Было четверть одиннадцатого, когда я поехал домой. По дороге я на минутку остановил машину у нашего кафе, в надежде, что Маргит еще там.

— В котором это было часу?

— Наверное, в тридцать пять, тридцать шесть минут одиннадцатого. Потом вернулся домой. А утром узнал об этой трагедии.

— Хозяйка квартиры была дома?

— Нет, она уже давно лежит в больнице. А что, мой рассказ вызывает у вас недоверие?

— Я этого не сказал. — Бартош достал свой блокнот и записал: «Сольнокский поезд». — Вы не скажете, по какому адресу ваша жена проживает в Сольноке?

— Пештское шоссе, двадцать пять.

— Спасибо. А в какое кафе вы имели обыкновение заходить с Маргит? Случайно не на углу Черхатской улицы и площади Гараи?

— Да, да.

Уходя, Бартош предупредил:

— Хотя наш разговор и не был официальным допросом, тем не менее прошу вас никому о нем не говорить.

Сбегая вниз по лестнице, Бартош вдруг спохватился: еще поднимаясь к Лендваи, он хотел что–то записать в блокноте, но не мог вспомнить, что именно.

Он легко отыскал маленькое кафе на площади Гараи. Зашел, осмотрелся, повернулся и вышел. Потом миновал еще две улочки и заглянул в другое, уже известное ему кафе. Женщина у кофеварки узнала его, подошла и поинтересовалась:

— Удалось вам напасть на след?

— Пока нет, — ответил Бартош и показал ей фото с Лендваи и Маргит. — Вам знаком этот мужчина? — спросил он, ткнув пальцем в Лендваи. — Если, допустим, представить себе его без усов?

Женщина, прищурив глаза, внимательно всматривалась в фотокарточку. Потом пожала плечами.

— Я не могу точно утверждать, но мне почему–то кажется, что тот, с кем я ее видела, непохож на этого.

Младший лейтенант сидел, понурив голову, за столиком и машинально отхлебывал кофе.

«Может быть, существует еще кто–то, неизвестный третий? — думал Бартош. — И он–то и есть убийца? Но что же я все–таки хотел записать в блокнот?»

Бартош продолжал сидеть за столиком и, казалось, уснул. Женщина у кофеварки иногда с сожалением поглядывала на него. Кафе было на бойком месте, люди то и дело заходили и уходили. «Наверное, это все завсегдатаи, — решил Бартош. — Недаром же они так свободно, по-домашнему себя здесь чувствуют, обращаются к Илонке на «ты»...» Теперь и Бартош знал, что женщину у стойки зовут Илонкой. «Пожалуй, занесем и ее в блокнот. Но что же я все–таки хотел в него записать?!» — ломал голову младший лейтенант, еще раз просматривая свои записи: «Бакош. Рояль. «Элизе» Бетховена. Постукивание молотка. Детский плач. «Мотылек». След чашки на книге. «Кондор»...» — Тут Бартош остановился, уже выяснилось, когда и почему Лендваи прозвали в конторе Кондором. Бартош снова стал читать записи: «Сольнокский поезд. Адрес жены Лендваи в Сольноке: Пештское шоссе, 25...»

«Возможно, впрочем, — рассуждал он, — эти данные никогда и не понадобятся... Алиби стопроцентное: поезд действительно отбывает из Будапешта в двадцать два десять...»

Младший лейтенант достал карандаш и приписал: «Хозяйка квартиры Чихас — в больнице...» Его продолжала преследовать мысль, что он собирался сделать еще какую–то пометку в блокноте и забыл. «Наверное, что–то пустячное, раз никак не могу вспомнить... А когда мне пришло в голову записать?.. Когда я был у Лендваи. Что же это все–таки может быть?..»

Бартош сунул блокнот в карман, расплатился и вышел на ночную улицу. Снова вернулся на Черхатскую. Окна на этаже, где жил Лендваи, были темны. «Наверное, лег уже спать. Или просто выключил свет и сейчас стоит у окна и смотрит на улицу? Может быть, даже видит меня. Смешно!.. Итак, Лендваи любил Маргит. Значит, у него не было оснований убивать ее. К тому же он труслив и вряд ли решится на такое. Не отважился даже сказать жене, что собирается разводиться с ней...»

Но тут Бартош вдруг поймал себя на мысли, что все эти рассуждения как–то хромают. И тотчас же мозг услужливо подсказал ему, что нет никакого смысла продолжать заниматься этим делом. К тому же и отпуску конец и завтра он должен явиться к майору.

— Ну, какие новости? — встретил его вопросом майор.

— Никаких, — тихо ответил младший лейтенант.

— Значит, супруг будет отвечать по всей строгости закона.

Бартошу было не до эмоций: без него тут скопилось много, дел. И вправду его тотчас же направили на Восточный вокзал: там попал под поезд крестьянин. Выяснилось, что тот был в нетрезвом состоянии. Словом, обыкновенный несчастный случай.

Когда они с судебно-медицинским экспертом садились в машину, ожидавшую их у вокзала, Бартош сказал, что хотел бы проделать небольшой эксперимент: установить, за сколько минут можно доехать от вокзала до улицы Крепостных.

— Вам все еще не дает покоя то дело? — улыбнулся Салаи. — Словом, мы едем на угол улицы Крепостных, туда, где нашли убитую женщину... Как же ее звали?

— Маргит Добрович.

Бартош посмотрел на часы и засек время. Ровно через две минуты машина затормозила на углу улицы Крепостных. «Но зачем, собственно, мне это?» — тут же подумал Бартош.

— Вы, доктор, как–то говорили об одной интересной мысли, высказанной профессором Ковачем. Вы упомянули об этом, когда мы говорили по телефону. Меня заело любопытство.

Доктор громко рассмеялся.

— То, что часто твердил профессор Ковач, вроде бы как азбучная истина для следователя. Профессор утверждал, что наиболее подозрителен обычно тот человек, у которого наиболее надежное алиби. Потому что по-настоящему стопроцентное алиби можно только специально подстроить. Понятно? Старик Ковач вообще изрекал немало золотых мыслей. Вот, например, одна из них: «Самая опасная штука — это апельсиновая корка...»

— Апельсиновая корка? — удивленно переспросил Бартош.

— Совершенно точно! Она опаснее даже ножа, оставленного в теле убитого. На ней–то, на мелочи, и поскальзываются. Как утверждал профессор Ковач, задача хорошего следователя — найти эту пресловутую «апельсиновую корку» и не доверять слепо «надежному» алиби. В этом секрет успеха.

— А кто такой профессор Ковач? Что–то я никогда не слыхал о нем.

— Это легендарная фигура! Лично мне кажется, что такого вообще не существовало. Просто в его уста вкладывают всякие премудрости, которые могут пойти на пользу молодежи.

— Благодарю, — буркнул слегка разочарованный Бартош; ему не очень понравились поучения старого доки. «Можно подумать, я сам не знаю, чем мне надлежит заниматься», — подумал он. Когда машина остановилась на углу улицы Петефи, Бартош без особого тепла простился с врачом и пешком зашагал по улице Вереш Палне. Зайдя в кафе, он заказал себе порцию мороженого.

Бартош медленно, с удовольствием ел мороженое и невольно раздумывал над тем, что приписывалось премудрости профессора Ковача.

«Итак, важна каждая мелочь. Каждая самая незначительная подробность... И не надо бояться труда вновь и вновь исследовать любой, даже незначительный след... Но у меня уже нет ни времени, ни сил начинать все сначала... Впрочем, следовало бы снова взяться за Бакоша. Побывать у него в доме, на шоссе Конкой-Теге... У Добровича нет алиби. Значит, если следовать тезису профессора Ковача, он не виновен в убийстве. И тем не менее ему может быть вынесен смертный приговор. А почему, собственно, у него нет алиби? Потому, что Бакош не слышал, когда Добрович вернулся домой. Добрович же утверждает, что ранним вечером, то есть по времени раньше, чем была убита Маргит. Если Бакош не слышал, как Добрович возвращался (а тот должен был проходить мимо окон старика), значит, самого Бакоша наверняка не было дома...»

Тут младший лейтенант вспомнил, что, когда он ушел из дома на шоссе Конкой-Теге, а потом сразу вернулся туда, Бакош уже куда–то исчез. Куда? Этот вопрос давно уже не давал покоя Бартошу. Куда, к кому мог отправиться старик сразу после обыска в доме?

«Надо бы проверить, снова понаблюдать». Не успела эта идея как следует созреть в голове Бартоша, как он поспешно расплатился за мороженое и выбежал на улицу.

Когда автобус остановился на шоссе Конкой-Теге, уже стемнело.

— Добрый вечер! — приветствовал его, когда он вошел в калитку, Бакош. Старик, видимо, что–то делал в саду. — Итак, мы снова что–то вынюхиваем?

— Можете называть это как вам угодно. Но сейчас я пришел исключительно затем, чтобы побеседовать с вами.

— Я уже говорил вам, что ничего не знаю.

Бартош подошел к окну квартиры Добровича, нажал на раму, та поддалась и открылась. Младший лейтенант подтянулся и через мгновение был уже в комнате.

— Так проще, не правда ли? И вы ведь так входили сюда?

— Я?!

— Не станете же вы отрицать, что были здесь? Не советую. Я нашел отпечатки ваших пальцев. Вы оставили их на многих предметах, старина. Поэтому лучше не запирайтесь, а расскажите мне честь по чести: зачем вы приходили сюда, что искали, что взяли?

— Послушайте, не делайте из меня какого–то взломщика. Не оскорбляйте мои седины.

— Ладно, оставим игру в громкие слова. Факт остается фактом: вы, как вор, пробрались через окно и что–то искали здесь. Напрасно только упорствуете. Тот, кто дал вам это задание...

Старик окончательно смутился.

— А чего, собственно, вы допрашиваете меня?

— Ну хорошо, не хотите добром, тогда мы с вами отправимся сейчас в милицию, и там вы дадите показания официально. Я не хотел доводить до этого... Ну, так как же?

Старик уверенным движением перемахнул через подоконник и тоже оказался в комнате. Бартош включил свет; сев на стул, пригласил сесть и старика.

— Ну рассказывайте.

— Мне нечего рассказывать.

— Отвечайте, зачем вы приходили сюда, что искали и что унесли отсюда? В интересах следствия мне очень важно это знать. И немедленно, так как у меня нет времени. Предупреждаю, если вы и дальше будете отрицать и запираться, то этим повредите только себе.

— Спрашивайте.

— Первое: когда, в котором часу вернулся домой в день убийства Добрович?

— Я уже говорил вам: не знаю. Я не слышал. Меня это не интересовало.

— Словом, вас не было дома?

— Возможно.

— Где вы были?

— Не помню.

— Будем надеяться, что вы еще вспомните. Тем более что возможен и такой вариант, что на вас падут подозрения в убийстве жены Добровича. Что вы на это скажете?

Старик вскочил с места.

— Чепуха! Глупости! — Ему не хватало воздуха. — Так знайте же, что в тот вечер я сидел в кафе «Нормафа». Выпил пятьдесят грамм... или сто. Потом вернулся домой и завалился спать. Мне тогда было совершенно наплевать на жильцов. Да я вообще никогда не интересовался ими... И чего ради мне убивать эту женщину?

— А кому же тогда понадобилось ее убить?

— Мужу. Только ему.

Бартош вскочил, взял старика за плечо, помог выбраться из комнаты и так же настойчиво повел через двор к его собственной квартире.

— Ну, идите, идите вперед! Приглашайте к себе в гости и потрудитесь показать то, за чем вы наведывались в квартиру Добровича.

Бакош, сопровождаемый младшим лейтенантом, ни слова не говоря, прошел к себе, открыл дверцу платяного шкафа и достал спрятанный в белье небольшой сверточек, перевязанный шпагатом. В нем оказалось три письма, написанных бисерным почерком на розовой почтовой бумаге.

Все они начинались: «Жизнь ты моя, дорогая!», и все содержали признания в любви. «Я не могу жить без тебя. Ты нужна мне как воздух; если тебя нет рядом со мной, я задыхаюсь. Когда я увижу тебя? Почему ты не пришла вчера?» — писал в одном из писем влюбленный. Подписи не было, адресат на конверте тоже не был указан, но наверняка письма были написаны Кароем Лендваи. И после смерти Маргит он постарался получить их обратно.

Что ж, естественное желание: Лендваи не хотел, чтобы посмертно была скомпрометирована любимая женщина. Зная, что женщины существа легкомысленные и не уничтожают подобных писем, а прячут где–нибудь, он попросил Бакоша найти их.

— Как зовут этого человека? — спросил он у старика, но тот ничего не ответил. — Меня интересуют имя и фамилия человека, поручившего вам выкрасть письма! — сердито повторил свой вопрос Бартош.

— Не знаю. Знаю только, что он приезжал на серой машине, о которой я как–то упоминал уже. Останавливалась она неподалеку от дома. Приехал он, значит, и сказал, что даст двести форинтов, если я найду ему... Ну я решил посмотреть. Тем более что они, эти письма, ни для кого уже не ценность.

— А почему вы не отдали их ему?

— Он сказал; что как–нибудь заедет за ними.

— Письма я у вас заберу, — решительно сказал Бартош и сухо кивнул старику на прощание.

Он пешком прошел к Пионерской железной дороге, потом остановился под деревом — отсюда хорошо просматривалась окрестность. Вот подкатил к остановке автобус. Старик, наверное, специально дожидается, пока не тронется автобус, полагая, что с ним уедет и следователь.

И действительно, через несколько минут из мрака показалась знакомая фигура. Бартош неслышно двинулся за стариком, а тот пошел прямиком к кафе «Нормафа». Боязливо оглядываясь, Бакош подошел к телефону. Младший лейтенант подкрался поближе и из–за спины старика увидел, какой номер тот набирает. Это был телефон Лендваи.

— Алло! Говорит Бакош... У меня были из милиции и забрали ваши письма...

Бартош быстро подошел и вырвал у старика из рук трубку:

— Алло! Вы слушаете?

Но телефон молчал, хотя Бартош слышал тяжелое дыхание Лендваи.

— Это для вас поступило? — спросил утром майор Жаги, протягивая Бартошу лист бумаги.

Младший лейтенант с нетерпением ожидал ответа из сольнокской милиции на сделанный им накануне запрос.

— Да. Мне нужно это для подтверждения алиби. Жена и дочь Лендваи дали одинаковые показания: из Будапешта они выехали поездом двадцать два десять. Сам Лендваи провожал их до вагона, а сначала они втроем поужинали в ресторане вокзала...

Итак, алиби стопроцентное и неопровержимое. Лендваи не мог убить любовницу, потому что в момент, когда было совершено убийство, он ужинал вместе с семьей в ресторане и пробыл на Восточном вокзале вплоть до двадцати двух часов десяти минут.

«И все же что–то в этом деле не дает мне покоя... — рассуждал сам с собою Бартош. — Но что же, что именно? Тезис профессора Ковача?»

Наступает прояснение

В это сентябрьское утро Бартош проснулся неотдохнувшим, с тяжелой головой. Вчера он дежурил, и сегодня ему можно прийти в управление к одиннадцати часам. А сейчас только начало девятого: в гимназии напротив всего несколько минут назад прозвенел звонок.

Сказать, чтобы Бартош чувствовал себя особенно усталым, нельзя; скорее он ощущал какую–то инертность. И было приятно так вот полежать с полузакрытыми глазами, никуда не спешить и ни о чем не думать. Будто в мире никого и ничего больше не существует — только вот эта кровать и ты, остальное же все ушло куда–то далеко, даже уличный шум доносится, словно отдаленный рокот моря...

Звонок. Где это, что это? Ах да! Конец первого урока в гимназии: восемь часов пятьдесят минут.

Прихлебывая горячий крепкий кофе, Бартош развернул газету, быстро пробежал глазами первую страницу, стал листать дальше и под конец машинально стал читать объявления на последней странице. Продают и покупают автомобили, мотоциклы, велосипеды, коляски; предлагают участки, сдают жилплощадь; покупают и продают музыкальные инструменты; продается, в частности, фирменный английский рояль... Бартош еще раз перечитал последнее объявление, и вдруг его словно оса ужалила. Он вскочил с места, отшвырнул газету и, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

— Какой же я болван! Это уже даже не «дважды левша», а черт-те что! — и тут же бросился к телефону. — Как же это мне раньше не пришло в голову?! — продолжал он ругать себя, набирая прямой номер майора Жаги в управлении.

— Докладывает младший лейтенант Бартош... Я нашел настоящего убийцу! Нужны немедленные меры...

— Вы откуда говорите?

— Из дому.

— Быстро приезжайте, и мы все обсудим.

«Майор, конечно, прав, — думал Бартош, поспешно одеваясь. — Такие вещи, разумеется, не обсуждают по телефону. К тому же, когда я изложу ему все по порядку, как знать, может быть, выяснится, что я ошибся, в чем–то просчитался... Нет, об этом и думать не хочу! Теперь–то уже все ясно... Остается только сожалеть, что до сих пор был я таким слепым ослом!»

Бартош даже не побрился. На углу Кечкенетской улицы он вскочил в пятнадцатый автобус и через несколько минут уже был в кабинете майора.

— Ну соберитесь с мыслями и выкладывайте все по порядку. Итак, слушаю вас.

Младший лейтенант начал рассказывать. Сначала он говорил волнуясь и поэтому немного сбивчиво, но чем дальше, тем спокойнее и решительнее. Жаги ни разу не перебил его, а когда Бартош окончил, то набрал номер начальника управления милиции и кратко изложил суть дела. Через несколько минут тот сам позвонил майору и сказал, что получено разрешение провести операцию, причем как можно быстрее, желательно в течение сегодняшнего дня. Проведение операции возлагается на группу майора Жаги.

— Спасибо. Приступаю к выполнению, — ответил Жаги и тотчас же стал вызывать диспетчерскую. — Кого пошлем? — спросил он, прикрывая ладонью трубку. — Или вы сами поедете? — лукаво улыбнулся майор.

— Если разрешите, я хотел бы сам. Сейчас десять часов, за четыре часа я обернусь. Стало быть, в четырнадцать я буду в Будапеште. К семнадцати успею сделать необходимые приготовления.

— Хорошо. Машина пусть все время будет у вас. А нам когда выезжать?

— Я бы просил в восемнадцать часов. Имея на руках ордер на арест. Может быть, стоило бы захватить с собой и нож как вещественное доказательство, если, конечно, его удастся получить в суде.

— Порядок! — отозвался Жаги. — Возьмем с собой и нож, и ордер, и двух дюжих молодцов с наручниками в кармане. Прошу вас только не забывать, что, по-видимому, мы имеем дело с человеком, который может решиться на все.

— Хорошо, я буду помнить об этом. К тому же оружие при мне.

— А ну, старик, расскажи–ка мне всю эту историю! Не тяни! — говорил, вцепившись в плечо Бартоша, его приятель Денеш Детваи, молодой репортер газеты «Мадьяр немзет», часто наведывавшийся к ним в милицию за свежей информацией для раздела судебной хроники. Бартош в двух словах рассказал ему о деле, которым был занят.

— Подробнее не могу: нет времени. Но если хочешь, поехали со мной.

— Смотри! У тебя уже и машина есть?! — Детваи с любопытством обошел вокруг милицейской машины с синей сигнальной лампой на крыше. — Теперь я вижу, что ты стал настоящим детективом. Поехали!

Милицейская машина с включенной сиреной промчалась по проспекту Ракоци прямо к Восточному вокзалу и вскоре свернула в одну из боковых улочек. Вышли из машины.

— Куда мы идем? — спросил Детваи.

— В кафе, здесь, на углу.

— И что, там мы найдем и убийцу? .

— Не задавай глупых вопросов, старина! И вообще, если ты хочешь сопровождать меня, пожалуйста, ничего не говори. Только наблюдай.

— Ну ладно, ладно... Иди впереди, я следую за тобой.

Они зашли в небольшое кафе, где не было ни души, и сели за маленький круглый столик. Бартош заказал два двойных кофе и одну рюмку коньяку.

— А ты разве не пьешь? — удивился репортер.

— На работе — никогда.

Официантка принесла сначала кофе и ушла за коньяком. Когда она принесла и его, Бартош спросил:

— А скажите, девушка, у вас есть вишневый ликер?

— Есть. Вам принести?

— Нет, спасибо. Я просто поинтересовался. А в котором часу вы закрываете? Видите ли, я сегодня встречаюсь с друзьями...

— В десять...

— И всегда. в это время?

— Всегда.

Бартош поблагодарил и расплатился, подождал, когда Детваи допьет свой коньяк, и направился к выходу. Репортер последовал за ним.

На улице Детваи спросил у товарища:

— Ты что, спятил?! И это — все? Стоило приглашать меня ради этого?

— Погоди, не торопись с выводами! Ты все увидишь и получишь исчерпывающие объяснения. Который сейчас час?

— Четыре часа, — взглянув на часы, ответил Детваи. — Это важно?

— На счету каждая минута. Имей в виду, что операция, свидетелем которой ты стал, продумана во всех деталях; имеют значение каждая минута, каждое слово, каждое движение. Ну пошли.

— К убийце?

— Почти что да. Но я уже предупреждал тебя: молчи и наблюдай! Иначе мне придется еще раз подумать, брать ли тебя с собой.

— Обещаю не рассуждать и не расспрашивать.

Дальше они пошли пешком. На углу Бартош сам обратился к репортеру:

— Мне может понадобиться твоя помощь. Могу ли я на нее рассчитывать?

— Располагай мною как тебе нужно.

— Тогда слушай: зайдешь сюда, в этот подъезд. Потом я тебе все объясню. Здесь мы встретимся снова в шесть часов вечера, в подъезде или на третьем этаже. Только не забудь: ровно в шесть. А теперь запоминай: ты поднимешься на второй этаж к преподавателю музыки... Как же его зовут?.. Ага? К Забехени и расскажешь ему, о чем идет речь. Если нужно, возьми нашу милицейскую машину — шофер Ференц знает, я предупредил его. И привезите мальчика. Главное, не забудь: в семнадцать часов пятьдесят пять минут ты появляешься.

Детваи был горд данным ему поручением.

— Все будет в порядке. Можешь смело положиться на меня, старина, — сказал он, потирая руки, и тут же бросился к автомашине. Бартош с улыбкой посмотрел ему вслед.

Снова играет рояль

На часах ровно без двадцати шесть. Бартош дважды позвонил. За дверью — тишина. Он снова нажал кнопку звонка, уже более настойчиво. Ведь Лендваи дома — Бартош, стоя в подъезде одного из домов на противоположной стороне улицы, видел, как Лендваи вернулся домой.

— Кто там? — прозвучал наконец раздраженный голос Лендваи.

— Милиция.

Дверь открылась, на лице Лендваи было написано явное удивление.

— A-а! Это вы, — произнес он. — А я недавно вернулся домой, собрался принять ванну. Поэтому и не сразу открыл.

— Прошу прощения, что помешал вам. Но мне хотелось бы получить ответ на несколько вопросов.

— Пожалуйста, — пробормотал Лендваи. — Это по тому делу, по которому вы уже приходили? Я считаю, его должны приговорить к смертной казни. Он заслужил такой приговор.

— Убийца-злоумышленник всегда заслуживает смерти. Вопрос только в том, кто убийца.

Лендваи ничего не ответил. Лицо его побледнело; он со злобой смотрел на Бартоша, который, взглянув на часы (до шести часов оставалось восемь минут), подошел к окну и распахнул его.

— Вы не против? На дворе такая хорошая погода. А вы разве не открываете окон, когда возвращаетесь домой?

— Меня раздражает уличный шум.

— Вы такой чувствительный?

— В некоторых вопросах — да.

— Подобные посещения тоже нервируют вас?

— Если говорить откровенно.

— К счастью, мой визит не затянется.

— Это означает, что вы сейчас уйдете?

— Вы недалеки от истины. Но сначала нам нужно выяснить кое–что. Это касается Маргит. Ее последнего дня. В тот день вы получили от нее сигнал по телефону. Позвонили ей и сказали, что здесь ваша семья, приехавшая из Сольнока. Кстати, каким поездом семья вернулась обратно?

— Поездом двадцать два десять.

— Ах, ну конечно! Я забыл. В десять часов десять минут вечера. Но на Сольнок есть ведь еще один поезд: в восемнадцать часов. Почему жена с дочкой не уехали этим поездом?

— Они так и собирались сделать, но я их не отпустил. Мне тогда еще казалось, что я смогу обо всем сказать жене...

— Значит, не отпустили... Но почему? Потому что во всем хотели признаться жене? Нет! По другой причине.

— По какой же?

Младший лейтенант взглянул на часы и прислушался.

В холле зазвенел телефон. Бартош вышел в холл и принес аппарат в комнату.

— Меня? — спросил Лендваи и сделал шаг к нему.

— Нет-нет. Оставайтесь на месте, — ответил младший лейтенант и снова нервно взглянул на часы. Но тут же лицо его прояснилось: со второго этажа донеслись звуки рояля. Кто–то неопытной еще рукой играл пьесу Бетховена «Элизе». Лендваи хотел было подойти к окну и закрыть его, но Бартош строго сказал: — Оставайтесь на месте! — Потом прикрыл телефонную трубку носовым платком и начал говорить:

— Я хотел бы предупредить вас... Я только что был свидетелем ссоры...

— Положите трубку! — рявкнул Лендваи за спиной у Бартоша и приставил к боку младшего лейтенанта револьвер.

Бартош положил трубку, но не на рычажки, а сбоку аппарата, гак, что на том конце провода можно было слышать все, что происходит в комнате. И все записывалось на магнитную пленку. Бартош подумал, что ему, может быть, и не придется прослушать эту пленку. «Ну что же, во всяком случае, жизнь пропадет не зря: спасу невиновного». Он быстро повернулся; теперь дуло пистолета упиралось ему в сердце.

— Не двигаться, молодой человек! — холодно проговорил Лендваи и тут заметил, что телефонная трубка не положена на место. Неожиданно сильным ударом левой руки в челюсть он отшвырнул младшего лейтенанта к столу. Бартош потянулся за пистолетом, но удар в пах заставил его согнуться и стать на колени. Лендваи приставил ему револьвер к затылку, а другой рукой положил телефонную трубку на место. Потом извлек у Бартоша из внутреннего кармана пиджака пистолет и спрятал к себе в карман, затем подхватил младшего лейтенанта под мышки и бросил на кушетку.

Помутненным взором Бартош видел, что Лендваи снова поднимает револьвер и целится в него. «Вот сейчас грянет выстрел, — пронеслось в мозгу, — и все будет кончено». Было такое ощущение, будто он стремительно погружается в бездну... Но выстрел не грянул, вместо этого прозвучал телефонный звонок.

— Это, наверное, снова вас? — с издевкой спросил Лендваи.

— Дом окружен, и все пути бегства вам отрезаны.

— А меня это вовсе и не волнует. В чем вы можете меня уличить?

— В том, что вы убили несчастную женщину.

— Она мне надоела. Хотела, чтобы я обязательно женился на ней. Я никак не мог от нее отвязаться. А тут еще... она пришла ко мне и объявила, что ждет от меня ребенка. Осчастливила! Я должен был на что–то решиться.

— Вскрытие не показало, чтоб она была беременна.

— Вот как? — голос Лендваи дрогнул. — Значит, это был блеф?

— Наверное, Маргит хотела проверить ваши чувства.

— Та-ак... Значит, она солгала. Тем более она должна была умереть! Некоторое время я был очарован ею, но потом она наскучила мне. Правда, я не хотел, чтобы она догадалась об этом...

— Поэтому вы и писали ей такие письма, не правда ли? Но писались они вами только для алиби.

— Этот старый идиот Бакош... Ну, да все равно. Теперь уже все безразлично! Вы правильно сказали: эти письма подтверждают мою невиновность! — и Лендваи подмигнул Бартошу. — Маргит поверила, что мы поедем вместе в Дубровник, в свадебное путешествие. Но я и в мыслях не имел разводиться.

Убийца по-прежнему не опускал револьвера, и Бартош хотел как–то потянуть время. В управлении милиции уже прослушали пленку, поняли, что он, Бартош, в опасности. Оперативная группа майора Жаги с минуты на минуту должна быть здесь. Да и Детваи уже пора прибыть. Почему они запаздывают?

— Нужно признаться, что вы все это мастерски устроили! — сказал младший лейтенант, и эта похвала явно польстила Лендваи.

— Особых способностей для этого не требовалось. Правда, голова должна была работать лучше, чем у заурядного милицейского следователя. А вообще–то мой план был очень прост: семью я задержал здесь, чтобы тем самым удостоверить свое алиби. Одновременно я сделал так, что подозрение пало на ее мужа...

— Вот на этом вы и оступились, — прервал его Бартош.

— Почему? Все шло по плану.

— Да, но выяснилось, что алиби ваше далеко не безупречно. Вы знаете, что сказал профессор Ковач?

— Меня не интересует ваш профессор Ковач! — оборвал его Лендваи и снова прицелился в Бартоша, но в этот момент послышался какой–то шум. Лендваи криво усмехнулся и стал у двери. Тут дверь тихо приоткрылась, и в комнату осторожно заглянул Датваи. На его лице отразились испуг и удивление, когда он увидел Бартоша полулежащим на кушетке. В это мгновение стоявший за дверью Лендваи схватил репортера за плечо и втащил в комнату.

— Идите и вы туда, садитесь рядом с господином сыщиком! По крайней мере, ему не скучно будет отправляться одному в дальнюю дорогу... А вообще, кто вы такой?

Однако репортер не успел ответить, потому что в дверь начали громко стучать. И в тот же момент снова зазвонил телефон: Лендваи на мгновение растерялся, что делать, за чем следить? Этого мгновения оказалось Бартошу достаточно, чтобы схватить со стола вазу и швырнуть ее в Лендваи. В ту же секунду младший лейтенант скатился с кушетки на пол, и предназначенная ему пуля впилась в стену. Он молниеносно бросился к Лендваи и схватил его за обе ноги; тот пошатнулся, и вторая его пуля тоже не попала в цель. Тем временем из холла вбежали два милиционера. Лендваи направил оружие на них, но те опередили его: прогремел выстрел, и убийца выронил пистолет. В следующее мгновение на Лендваи были надеты наручники. В дверях появился майор.

— Я вижу, мы чуть не опоздали, — проговорил он.

В управлении Жаги распорядился первым делом привести уже дожидавшуюся хозяйку квартиры — Чихас и, достав из свертка нож, показал ей.

— Мой нож! — воскликнула женщина и потянулась за ним. — Он еще летом куда–то запропастился.

— Его украл ваш жилец! — кивнул на Лендваи майор.

— Сотни подобныхножей можно найти в Будапеште, — парировал Лендваи.

— Да, но они находятся на своих местах, их никто не крал! — отрезал майор. — И вообще вы напрасно отпираетесь. Лучше рассказали бы, как совершили убийство.

Лендваи молчал. Тогда вмешался Бартош.

— Позвольте, я расскажу, как это произошло. Маргит Добрович хотела, чтобы Лендваи женился на ней, и солгала ему, будто ждет от него ребенка. Тогда он решил избавиться от этой женщины. Рассчитал все до мельчайших подробностей. Даже использовал для своего алиби приезд семьи. Я сегодня был в Сольноке — жена и дочь Лендваи показали, что они хотели вернуться домой с более ранним поездом, но он уговорил их остаться, пригласил на ужин, сказал, что хочет сделать дочери подарок. Дал ей пятьсот форинтов, чтобы она купила себе купальный костюм. Сам же поехал домой переодеться, как он объяснил жене и дочери. Именно в это время он и позвонил из дома в милицию. И тут допустил первую ошибку, сказав, будто только что стал свидетелем ссоры мужчины и женщины. Иными словами, указал, что это случилось около шести часов вечера. Потом договорился с Маргит встретиться в десять вечера на углу улицы Крепостных... Кстати, сегодня в Сольноке ваши жена и дочь, — обратился Бартош к Лендваи, — сказали мне. что около десяти вы на несколько минут оставили их, объяснив это тем, что вам нужно позвонить по служебному делу. Вы расплатились за ужин, выбежали из ресторана, быстро сели в свою машину и через две минуты были на углу улицы Крепостных. Маргит уже ждала вас. Подойдя к ней вплотную, вы нанесли ей смертельный удар ножом, снова сели в машину и еще через две минуты опять были на Восточном вокзале, купили для вида несколько газет и поспешили к семье. Жена и дочь как раз садились в вагон. «Мы думали, папа, что ты уже не придешь», — сказала дочь. Не так ли? А вы на это ответили: «Как ты могла это подумать, дочка? Я вот и газет купил. Садитесь. Я пройду с вами, помогу устроиться». И вы действительно внесли вещи, а потом махали рукой вслед поезду. Надеюсь, вы не будете отрицать, что все было именно так?

Лендваи злобно посмотрел на Бартоша.

— Правда, нож вы почему–то оставили на месте преступления, — добавил младший лейтенант. А теперь, товарищ майор, пусть он в камере поразмыслит немного. Хорошо?

Майор кивнул.

Лендваи увели.

— А можно вопрос? — спросил репортер. — Мне только одно непонятно, как вы дошли до всего этого? Какой след оказался в конце концов предательским для этого типа?

— Звуки рояля на магнитофонной ленте, — стал объяснять Бартош. — Когда я впервые зашел в его дом и осмотрелся в подъезде, то глянул и на список жильцов. На втором этаже, в частности, жил преподаватель музыки. Сначала я, правда, не придавал этому значения. Однако подсознательно меня, как червячок, точила мысль, что именно в этом ключ к разгадке. Но, повторяю, несколько дней я блуждал, как в потемках, и никак не мог вспомнить, что хотел записать в блокнот при первом посещении этого дома. И вот в тот день, когда прочел в газете объявление о продаже английского фирменного рояля, меня как молнией поразило. Тут же установилась необходимая цепочка: живущий в этом доме преподаватель музыки дает уроки, а игра одного из его учеников на рояле и слышалась, когда Лендваи звонил по телефону в милицию. Оставалось только найти ученика. Это я поручил тебе, наказав, чтобы точно в то же время снова зазвучала та музыкальная пьеса... И ты хорошо это устроил. Спасибо тебе!

Сноски

1

В буквальном переводе с венгерского: супруга Яноша Добровича.

(обратно)

2

фреч — сухое вино пополам с содовой водой.

(обратно)

Оглавление

Телефонный звонок

Домик на отшибе

Отказ от признания

Догадка следователя

Появляется Кондор

След ведет на Черхатскую

Наступает прояснение

Снова играет рояль

*** Примечания ***