Неправдоподобный сценарий [Марк Александрович Алданов] (fb2) читать постранично

НЕПРАВДОПОДОБНЫЙ СЦЕНАРИИ

Это было почти тридцать пять лет тому назад, в страшный голодный год. Вся русская интеллигенция без различия взглядов объединилась на работе по спасению погибавших людей. Сам Л. Н. Толстой, хотя и очень редко делал то, что делали другие, стал во главе движения: ездил по голодающим губерниям, основывал столовые, писал воззвания, собирал деньги.

В центре голодного края, в Самаре, несколько интеллигентских кружков взяло на себя труд—по мере возможности помочь голодающим, Как водится, предполагалось основать комитет. На одно из заседаний явился молодой человек лет двадцати, ссыльный студент Казанского университета. Он хладнокровно выслушал горячие речи, затем поднялся с места и высказался в кратких словах, не обращая ни малейшего внимания на возгласы возмущения и протеста. Мнение его сводилось к следующему: очень жаль, конечно, что народ мрет с голоду. Но виновником всех народных бедствий является господствующий строй. Все частные задачи должны отступить перед основной общей задачей. Голод революционизирует народные массы и облегчает борьбу с самодержавием. Потому нелепо и преступно делать то, что намерен делать комитет. Он в этом преступлении участвовать не намерен.

Сказал и ушёл.

— Кто такой? — слышались изумленные голоса.

— Владимир Ульянов, брат известного... — отвечали осведомленные.

Это было, собственно, первое политическое выступление Ленина.

Оно произвело сенсацию не в одной Самаре. Михайловский, не называя по имени ссыльного мальчика, уделил ему несколько резких слов.

Через тридцать лет, когда политика Ленина привела к голоду, по сравнению с которым не стоит упоминания голод 1890 года, русские эмигранты в Париже и Берлине основали свои комитеты помощи голодающим. С высоты московского престола глава советского правительства хладнокровно объявил России, что заграничные белогвардейцы рады-радёшеньки голоду и содействуют его распространению в целях борьбы с рабоче-крестьянской властью.

* * *

Созывалась Государственная дума. Мнения разделились среди русских политических деятелей. Одни хотели идти в Думу. Другие провозгласили ей бойкот. Сторонники идеи бойкота устроили в Петербурге большой митинг «против кадетов»^{1} и выставили свои лучшие силы: должны были говорить Мякотин и Ленин, в ту пору уже известный, признанный вождь большевиков. Ленин говорил первый. Говорил он недолго и просто. Он сказал, что в Государственную думу желают идти одни кадеты. А желают они этого потому, что подкуплены петербургским градоначальником.

Успех речи был огромный: Ленин, как всегда, как всю жизнь, знал свою аудиторию.

После него выступил В. А. Мякотин, один из лучших ораторов России. Но оратор не митингового типа и политический деятель иных приемов. Кадеты были противники, Ленин был союзник.— Свою речь Венедикт Александрович начал так:

«С этой трибуны по адресу враждебной мне партии Народной Свободы была только что брошена гнусная клевета!...»

Разразился небывалый скандал. Легко себе представить, что сталось с аудиторией. Ленин сидел сбоку и спокойно улыбался. Он, конечно, в ту минуту одинаково презирал и Мякотина, и бесновавшихся людей, — хоть по-разному, но за одно и то же: «за глупость».

* * *

Долгие годы эмиграции — после крушения надежд 1905 года... Московское восстание, бывшее его замыслом, не удалось... Ленин жил в Париже, в одной комнатке с женой и, кажется, с тещей, которая спала за перегородкой. Он бесконтрольно распоряжался в ту пору большими денежными суммами. О происхождении этих денег лучше не спрашивать. Приходо-расходная книга большевиков — те же рокамболевские похождения, которые могли бы Понсон де-Террайлю^{2} дать тему для ряда уголовных романов, да еще с какими заглавиями: «Лаборатория фальшивых ассигнаций», «Тифлисское убийство», «Дело о наследстве Шмидта или женитьба Таратуты»... Долг предписывает отметить совершенное личное бескорыстие Ленина. Он жил всю жизнь аскетом, почти в нищете, отказывая себе в каждом сантиме. Большую часть дня он проводил в Национальной библиотеке, где изучал книги по политической экономии — и по философии. Он даже сам написал философскую книгу^{3}, — вероятно, наиболее курьезною из всех существующих в литературе. Кроме того, он преподавал в большевистских партийных школах: последняя из них, если не ошибаюсь, действовала в деревне Лонжюмо под Парижем. Об его лекциях я писал в другом месте^{4}:

«Раз или два в неделю в школу являлся невысокий, лысый, рыжебородый человек и, грассируя, как камер-юнкер, равнодушно читал шести невежественным, часто пьяненьким слушателям лекции странного свойства. Профессор подробно объяснял, что он будет делать с землей, с заводами, с богатством России, когда станет ее хозяином. Говорил также —