женщина другую, видя, как неслась подвода с лакеем. — Уж не в солдаты ли?
— Нет; говорят, в московскую цирюльню, в доктора…
Через месяц черепахинский помещик получил из Москвы письмо: «Ваш лакей Андрей принят в фельдшерскую школу. Прилагаю вам устав о приеме, содержании, образовании и выпуске фельдшеров».
Прочитав письмо и поблагодарив своего знакомого, помещик стал читать устав, в котором говорилось: «При избрании питомцев в школу должно обращать особенное внимание, имеют ли они здоровое телосложение и достаточные умственные способности».
— Все это Андрюшка имеет, — воскликнул помещик и бросил читать устав. — Дай-ка ему образование-то: это выйдет законодатель!
В скором времени помещик отпраздновал закладку аптеки и уехал с семейством в Москву.
II
В одно ненастное, осеннее утро на крыльце аптеки стоял народ. Дверь в аптеку была заперта. Посетители от дождя жались в кучку; некоторые из них садились на лавку, некоторые стояли молча и смотрели на село, где мужики подсобляли на грязной дороге лошадям везти мокрые воза, а бабы насильно гнали скотину в поле.
— Что, не вставал? — шел разговор.
— Не вставал. Вчера, должно быть, воротился поздно. Кровь Захару пускал.
— Захар упал с возу-то?
— Захар.
— Ох, видно немного нам жить осталось. Что-то уж жутко приходит!.. Мертвецы опять стали ходить… За что это Господь наказывает?
— Ночью ныне покойник Давыд ходил. Скляницу все с собой держит… видно, от ней помер.
— Собаки, милая ты моя, до зари до самой лаяли, словно ловили кого, и-и-и заливались: мы с невесткой совсем не спали; приложишь ухо к окну, слышишь — ногами хляскает; да вдруг загудет и захохочет, и всё туда… к лесу-то идет…
— Говорят, война подымается.
Шершавый, худощавый мальчик отворил дверь и впустил народ в аптеку.
В аптеке, не имевшей особенной чистоты и порядка, стояли со стеклянными дверцами шкапы, наполненные штофами, бутылками, банками, мензурками, ступками. На стенах висели картины.
Фельдшер, лет двадцати пяти, в коротеньком сюртуке, причесанный, с белыми воротничками, сидел за столом и вписывал в книгу расходы и приходы по имению. (На нем лежала обязанность помогать земскому). Близ него сидел, с гармоникой в руках, сельский кузнец, угрюмо глядевший в угол и слегка скрипевший инструментом. Мальчик, помощник фельдшера, у окна делал из тряпиц корпию.
Кончив работу, фельдшер раз пять хлопнул пером об край стола, выгибая спину встал, взглянул на посетителей и пошел к окну набить трубку. Посетители приготовлялись говорить свои болезни. Одна баба выступила вперед, держа на руках ребенка, который, улыбаясь, тянулся к склянкам.
— Не балуй, Вася… в хоромах разве смеются? — шепотом говорила баба.
Позади толпы, у двери, старуха другой старухе тоже шепотом рассказывала:
— И в живых, яго дочка моя, не чаяла я быть: это — грудь, и ноги, и руки совсем измаяли!.. Только ономеднись, голубушка, стою я, слышу будто глас: «Ты бы, Федоровна, сходила в баню, растерлась…»
— Что пригрезилось…
Закурив трубку, фельдшер подошел к бабе.
— Что у тебя?
— Здравствуй, Андрей Егорыч, как поживаешь? Вот посмотри-ко, — заговорила баба, трогая голову ребенка.
Один из солдат, сложа назад руки, смотрел на больную голову.
— Скрофулезис, — произнес фельдшер, — гипертрофия… поверни-ка сюда: cortex наросло…
Фельдшер выпустил изо рта дым.
— А отчего, родимый, эти ухабы-то?
— Это Fossa nauicularis… Да ты тут ничего не понимаешь: что ты спрашиваешь.
Фельдшер обратился к другому больному; но его баба спрашивала:
— А ворковская ворожея, Андрей Егорыч, не так эту болезнь называла.
— Ты что?
— Дедушка ногу расшиб, — начал мальчик, вылезая из толпы и вытаскивая за собою большую шапку, — в лесу березой… дюжо схватило…
— Скажи, чтобы он лошадь прислал сюда; а так я не пойду. — Ты, бабка, опять пришла?
— Вот грудь у меня, желанный… промежду сердца-то и…
— Я сказал тебе: tuberculosis! Болезнь неизлечимая.
— Помоги, кормилец! — задыхаясь и держась за грудь, промолвила старуха.
— Ты трефоль пила?
— Я пила тряхволи.
— Ну, когда-нибудь банки поставлю, — сказал фельдшер и отнесся к солдатам. Старуха уныло пошла в дверь; ее кашель глухо раздавался за порогом…
— Мне, — начал солдат, надвигая на плечо шинель, — позвольте, Андрей Егорыч, прежнего, то есть, ку…ку… потому — дело оказывается плохо.
— А, по-прежнему? — затягиваясь, спросил фельдшер.
— Еще хуже…
— И мне уж того же, — прибавил другой солдат, — да нельзя ли на минутку одолжить симфончика. И ротный просит этого…
Фельдшер достал из шкапа пузырек с белою мазью, взболтал ее и сказал бабе:
— Unguentum! Мажь ребенку голову; три раза в день, запомнишь?
— Как же, родимый…
— Смотри, внутрь не дай: вы глупы!
— Глупы, касатик.
— Пропусти-ка меня, бабка, дай достать лекарство.
— Пройди, пройди.
— Ты чем нездорова?
— Сынок у
Последние комментарии
14 часов 44 минут назад
23 часов 35 минут назад
23 часов 38 минут назад
3 дней 6 часов назад
3 дней 10 часов назад
3 дней 12 часов назад