СТАЧКА
Рассказ о стачке орехово-зуевских ткачей 1885 года
Невозможно сосчитать все стачки и бунты рабочих царской России против угнетателей-капиталистов. Почему же мы отмечаем выступление орехово-зуевских ткачей в январе 1885 года как большое историческое событие? Да потому, что в России это была первая не стихийная, а организованная стачка. Орехово-зуевские ткачи, руководимые Петром Моисеенко, Василием Волковым и Лукой Ивановым, показали всем рабочим России, как надо стоять за свои права.
Стачка получила название Морозовской, потому что произошла на фабрике Морозова — крупнейшего капиталиста, беспощадно эксплуатировавшего рабочих, даже детей. На его фабриках работало более семисот мальчиков и девочек, были среди них и десятилетние.
Сто лет тому назад орехово-зуевские ткачи показали всему капиталистическому миру, какая огромная сила — сплочённый рабочий класс. На суде Пётр Моисеенко из обвиняемого превратился в обвинителя капитализма. На сто один пункт обвинения суд вынужден был дать ответ: рабочие невиновны, действовали в свою защиту.
Вот почему мы помним и чтим стачку орехово-зуевских ткачей 1885 года.
Ночная смена
Ночью фабрика похожа на пароход. В окнах яркие огни, машины грохочут, земля вокруг фабрики дрожит.
Ване до сих пор снится большая вода, большие пароходы. Он раньше жил на Волге. Как же давно это было!
Ване двенадцать, он уже два года работает на фабрике. Два года без отца, без матери. Отец погиб на фабрике — попал в машину, а у матери от горя сердце разорвалось. Вот и живёт теперь Ваня при фабрике, в приюте.
Ночная смена тянется медленно. Ваня работает холстовщиком, снимает готовые холсты с машин и отвозит их на тележке браковщикам.
Ваня самый боевой среди приютских. Но работать в ночную смену ему всегда боязно. Он боится заснуть и всякий раз засыпает. Сон этот короток, стоит глазам закрыться, и он видит: безглазые машины подглядывают за ним, ждут, когда зазевается, чтобы схватить за руку, за рубаху — затянуть в железное нутро, на железные зубья шестерёнок. Ваня кричит и пробуждается. На фабрике грохот, крика не слышно…
— Ваня, Ваня! — его тормошат приютские ребята, близнецы Миня и Гриня. — Шорин идёт!
Ваня, прикорнувший возле своей тележки, вскакивает — и вовремя.
Мастер Шорин, полный, галстук сбился, шальными глазами оглядывает ткацкую, подбегает к мальчикам.
— Живо! Вон! Вон! — сгребает ребятишек липкими, потными руками, толкает к выходу.
Ребята оказываются на фабричном дворе, но сторожа гонят их за ворота:
— Кыш! Чтоб духу вашего не было! Не торчите у фабрики!
Девочки и мальчики прыгают на морозе по-воробьиному. Никто ничего не понимает. Ищут приютских, те народ догадливый. И Ваня сразу смекнул, что случилось.
— Господин Песков приехал!
— Кто он таков? Почему нас с фабрики-то прогнали?
— Господин Песков, — объясняет Ваня, — фабричный инспектор. А нашему брату, малолеткам, в ночную смену работать запрещается. Понятно?
— Понятно, — отвечают малолетки. — Куда же нам теперь?
— Куда?! Гуляй!
— Гуля-а-а-а-й! — вопит ребятня, рассыпаясь по сонному фабричному городку.
В ночном лесу
Приютские остались одни. Их пятеро.
— В приют теперь не достучишься, — сказал Вася Шарик. — Нашего сторожа из пушки не разбудишь.
— В казарму какую забежать, погреться? — предложил Кочеток.
— Не пустят, — вздохнул Ваня. — Приютских не любят. Айда-ти в лес! Вон светлынь какая.
Луна была маленькая, с копеечку. Стояла она высоко, с высоты её видно было всякий бугорок, всякую ямку.
— Пуговички у меня, как золотые, горят! — обрадовался Вася Шарик.
— Вот бы и впрямь они золотыми были! — у Кочетка глаза разгорелись.
— Ну и что тогда? — спросил Ваня.
— Оторвали бы — и на станцию, в буфет. До отвалу бы наелись, баранок купили. Сколько у тебя пуговиц, Шарик?
— Три, четвёртая потерялась.
— На три золотые мы бы и одежонку могли купить. У Мини вон шапка без уха, вата на подкладке свалялась.
Ваня был у приютских вожаком и заботился обо всех поровну.
Они перешли по льду Клязьму. Лес за рекою был сосновый, рос негусто, соснам жилось привольно, и улетали они вершинами под облака.
Тени от деревьев лёгкие, на сугробах снег кучерявился, словно их присыпало тополиным пухом.
— У нас в Бутькове, — сказал Миня, — снег со стогов собирают, чтоб холстину отбелять. Лучше воды и солнца отбеляет. Помнишь, Гриня?
Брат закивал головой:
— Как не помнить? Тогда и
Невозможно сосчитать все стачки и бунты рабочих царской России против угнетателей-капиталистов. Почему же мы отмечаем выступление орехово-зуевских ткачей в январе 1885 года как большое историческое событие? Да потому, что в России это была первая не стихийная, а организованная стачка. Орехово-зуевские ткачи, руководимые Петром Моисеенко, Василием Волковым и Лукой Ивановым, показали всем рабочим России, как надо стоять за свои права.
Стачка получила название Морозовской, потому что произошла на фабрике Морозова — крупнейшего капиталиста, беспощадно эксплуатировавшего рабочих, даже детей. На его фабриках работало более семисот мальчиков и девочек, были среди них и десятилетние.
Сто лет тому назад орехово-зуевские ткачи показали всему капиталистическому миру, какая огромная сила — сплочённый рабочий класс. На суде Пётр Моисеенко из обвиняемого превратился в обвинителя капитализма. На сто один пункт обвинения суд вынужден был дать ответ: рабочие невиновны, действовали в свою защиту.
Вот почему мы помним и чтим стачку орехово-зуевских ткачей 1885 года.
Ночью фабрика похожа на пароход. В окнах яркие огни, машины грохочут, земля вокруг фабрики дрожит.
Ване до сих пор снится большая вода, большие пароходы. Он раньше жил на Волге. Как же давно это было!
Ване двенадцать, он уже два года работает на фабрике. Два года без отца, без матери. Отец погиб на фабрике — попал в машину, а у матери от горя сердце разорвалось. Вот и живёт теперь Ваня при фабрике, в приюте.
Ночная смена тянется медленно. Ваня работает холстовщиком, снимает готовые холсты с машин и отвозит их на тележке браковщикам.
Ваня самый боевой среди приютских. Но работать в ночную смену ему всегда боязно. Он боится заснуть и всякий раз засыпает. Сон этот короток, стоит глазам закрыться, и он видит: безглазые машины подглядывают за ним, ждут, когда зазевается, чтобы схватить за руку, за рубаху — затянуть в железное нутро, на железные зубья шестерёнок. Ваня кричит и пробуждается. На фабрике грохот, крика не слышно…
— Ваня, Ваня! — его тормошат приютские ребята, близнецы Миня и Гриня. — Шорин идёт!
Ваня, прикорнувший возле своей тележки, вскакивает — и вовремя.
Мастер Шорин, полный, галстук сбился, шальными глазами оглядывает ткацкую, подбегает к мальчикам.
— Живо! Вон! Вон! — сгребает ребятишек липкими, потными руками, толкает к выходу.
Ребята оказываются на фабричном дворе, но сторожа гонят их за ворота:
— Кыш! Чтоб духу вашего не было! Не торчите у фабрики!
Девочки и мальчики прыгают на морозе по-воробьиному. Никто ничего не понимает. Ищут приютских, те народ догадливый. И Ваня сразу смекнул, что случилось.
— Господин Песков приехал!
— Кто он таков? Почему нас с фабрики-то прогнали?
— Господин Песков, — объясняет Ваня, — фабричный инспектор. А нашему брату, малолеткам, в ночную смену работать запрещается. Понятно?
— Понятно, — отвечают малолетки. — Куда же нам теперь?
— Куда?! Гуляй!
— Гуля-а-а-а-й! — вопит ребятня, рассыпаясь по сонному фабричному городку.
Приютские остались одни. Их пятеро.
— В приют теперь не достучишься, — сказал Вася Шарик. — Нашего сторожа из пушки не разбудишь.
— В казарму какую забежать, погреться? — предложил Кочеток.
— Не пустят, — вздохнул Ваня. — Приютских не любят. Айда-ти в лес! Вон светлынь какая.
Луна была маленькая, с копеечку. Стояла она высоко, с высоты её видно было всякий бугорок, всякую ямку.
— Пуговички у меня, как золотые, горят! — обрадовался Вася Шарик.
— Вот бы и впрямь они золотыми были! — у Кочетка глаза разгорелись.
— Ну и что тогда? — спросил Ваня.
— Оторвали бы — и на станцию, в буфет. До отвалу бы наелись, баранок купили. Сколько у тебя пуговиц, Шарик?
— Три, четвёртая потерялась.
— На три золотые мы бы и одежонку могли купить. У Мини вон шапка без уха, вата на подкладке свалялась.
Ваня был у приютских вожаком и заботился обо всех поровну.
Они перешли по льду Клязьму. Лес за рекою был сосновый, рос негусто, соснам жилось привольно, и улетали они вершинами под облака.
Тени от деревьев лёгкие, на сугробах снег кучерявился, словно их присыпало тополиным пухом.
— У нас в Бутькове, — сказал Миня, — снег со стогов собирают, чтоб холстину отбелять. Лучше воды и солнца отбеляет. Помнишь, Гриня?
Брат закивал головой:
— Как не помнить? Тогда и
Последние комментарии
9 часов 23 минут назад
13 часов 42 минут назад
15 часов 29 минут назад
16 часов 43 минут назад
17 часов 49 минут назад
18 часов 58 минут назад