Футбол. Искушение (СИ) [Игорь Владимирович Волков] (fb2) читать онлайн

- Хорошо.

Матвей чуть прижмурился, представил в голове нужную траекторию и пробил подъёмом стопы. Несмотря на неуклюжую китайскую обувь, мяч послушно вспорхнул ввысь, отскочил от нужной крестовины, пару раз прыгнул по полю и замер недалеко от ворот. Матвей обернулся. Мужик стоял неподвижно, руки безвольно свисали вдоль тулупа, лицо под бородой покрылось красными пятнами.

- Меня зовут Матвей. Позвольте представиться, - несколько официально и невпопад произнёс Тяглов. Затем прокашлялся и уточнил, - Матвей Тяглов.

После они били и так, и эдак. И в левую штангу, и в правую, и "в паутину", как почему-то называл "девятку" мужик, и в "трёшку", как назывались им же нижние углы, и в разные другие места, с произвольных углов и различных дистанций, лишь бы Матвею было по силам достать до ворот. Кстати, Федор Кузьмич, по ходу дела он так и назвался, все же заставил Тяглова снять пуховик, обуть кроссовки прямо на тёплые носки, благо, размер позволял, натянуть спортивные брюки. Но сути дела это не поменяло. Матвей с одинаковой легкостью посылал мяч туда, куда заказывал бородач, и тем способом, которым требовалось. За мячами азартно бегали они оба, в переменку. Пока не запыхались. Причём, первым почувствовал усталость Матвей.

- Форма у тебя так себе, жиденькая. - буркнул Кузьмич, - А с мячом, собственно, что ещё умеешь?

Матвей пожал плечами, - Сам не знаю.

- Ладно, одевайся, обувайся. Сколько тебе лет, говоришь?

Тяглов ничего такого не говорил, но ответил. Ответом Кузьмич остался явно недоволен и немного поскучнел:

- Ладно, я подумаю. У тебя телефон есть? Диктуй.

Матвей предложил набрать его номер для автоматического определения, но бородач, не дослушав, перебил:

- Я же сказал - диктуй.

После, махнув лапой в варежке и обещав перезвонить, новый знакомый Тяглова удалился, видимо, всё же выпить чаю с ушедшим тренером Иванычем и поразмышлять.

Матвей торопливо привёл одежду в подобающий московскому, ныне холодному сентябрю вид и направился домой. На душе опять стало тревожно.

***

Следующие несколько дней Матвей нервничал. Чтобы занять себя чем-то полезным, рылся в интернете по футбольным сайтам, перелопатил википедию на ту же, футбольную тему, даже задумался о ежеутренних пробежках, думами это и закончилось, но старался меньше курить и вытер пыль с найденных почему-то на верхних антресолях - и как их туда только занесло - стареньких гантелей. Каждую минуту он ждал вестей от Федора Кузьмича, постоянно проверял зарядку и денежный баланс мобильника, но звонка не было.

Задним числом укорял себя за излишнюю тактичность, перешедшую в робость, не позволившую проявить настойчивость и добиться от хмурого бородача его телефонных координат. Неожиданно тянуло выйти во двор, побить по мячу в коробке, но Матвей удерживался, потому что смысла в этом не видел. И, почему-то, стеснялся. Поехать опять в Лужники не хватало духу, да и где этого Кузьмича искать? Кроме того, был в этом какой-то оттенок унижения. А унижений Матвей не терпел.

Ещё Тяглов вспоминал прошлое, потерянную семью, мечтал о встрече с сыном, - невыносимо хотелось обнять его, узнать о его жизни, проблемах, может постараться помочь чем-нибудь, да и просто увидеть. Но ни телефона сына, ни его адреса он не знал, а разыскивать избегал и раньше, опасаясь отпугнуть и окончательно всё разрушить.

Дум о будущем Матвей старательно избегал, так как ясных путей не видел. Вечерами сидел на кухне, забившись в свой привычный тесный угол и, забыв о своём намерении меньше курить, смолил одну за другой. Отвлечься не получалось, книги, что раньше спасали Матвея возможностью погрузиться в иллюзорный мир и на время забыться, - не читались, мысли вновь и вновь возвращались ко встрече в Лужниках, к чудесному и нежданному умению и, отчего-то, к прошедшим крайним пятнадцати годам жизни, к потерянной профессии, нелепым и никчемным стараниям обеспечить жизнь обречённой на развал семьи, и опять к сыну, - с горечью утраты малейшей возможности повернуть всё вспять и проводить с ним столько времени, сколько всегда хотелось.

Иногда на кухне внезапно и совершенно бесшумно возникала Петровна, Матвей открывал холодильник и накладывал ей очередную порцию всё той же квашеной капусты, лука, хлеба, нарезал сала, разводил кипятком половинку бульонного кубика. Самому в рот ничего, кроме чая и того же бульона, не лезло. Остро хотелось водки, но Матвей себя сдерживал, да и финансы не позволяли. Деньги кончатся, чем кормить себя и Петровну?

На утро Тяглов проснулся с неожиданно ясным осознанием крайней, какой-то чувственной необходимости пойти в Храм. Неподалёку, ближе к центру по проспекту, стоит замечательный, сложенный из красного кирпича Храм, посвящённый Святым мученикам. Там Матвей редко, но бывал, когда чувствовал потребность остаться наедине с Господом. Чаще бывать он почему-то стеснялся. Именно там счастливая молодая семья Матвея 15 лет назад крестила своего малыша. И там Матвею было легко и хорошо.

На улице моросил мелкий и занудливый дождик. Температура была около нуля, и потому капельки дождя расплескивались по асфальту дворовых дорожек, растекались тонкой прозрачной пленочкой и почти мгновенно замерзали. Небо было серым, хмурым, сплошь затянутым облачной пеленой. Присутствие солнышка только угадывалось.

Матвей подошел к шкафу, распахнул скрипучую дверцу и попытался мысленно составить гардероб, приличествующий походу в Храм. Вытащил рубашку, потом пиджак на вешалке, повертел в руках и повесил обратно. Вышел на кухню, закурил. Теща спала. Тяглов распахнул холодильник, вынул тарелку, изобразил на ней всегдашний набор из еды, отрезал хлеба, рядом положил вилку. Оставил на столе. Петровна проснётся, поест. Сам есть не стал. Одеться решил просто, как обычно.

В Храме было тихо. Безлюдно. Только послушница, продающая на входе свечи, и полумрак. Полумрак, всегда царящий в древних церквях в будние дни, не казался темным, наоборот, он был напоен скупым, рассеянным, но от этого ещё более тёплым и ласковым сиянием, струящимся от редко зажженных свечей и лампад, отраженным от золочения образов, окладов и убранства, падающим сверху от вертикальных узких окон купола. Лики на образах светились изнутри и не казались написанными живописцем. Все они смотрели на Матвея живыми и добрыми глазами.

Матвей прислонился к стене. Потом присел на лавочку, стоящую у задней стены под пятном вытертой спинами прихожан крашенной маслом штукатурки. Очень тихо. Куда-то делись уличные шумы, привычный звук жужжащей и гудящей дороги. Всё осталось за стенами. Только Господь и Матвей. Голова немного кружится, но мысли ясные и чистые.

Матвей подумал о сыне. О бывшей жене, о своей маме и родном брате. Об институтских друзьях и приятелях. Вспомнил отца, дедушек и бабушек. Пожелал здоровья всем живым и покоя всем усопшим. В голове единой мыслью соткалось все то, что уже произошло и сейчас происходит с ним. Все его напасти и беды, радости и удачи, вся его неуверенность, беспокойство и все его надежды. Надежды на будущее. И эти мысли совокупно, весь свой ментальный посыл Матвей обратил к Господу.

Посидел ещё немного. Стало легко и невесомо. Матвей встал, подошёл к Образу Христа, поклонился, перекрестился и прочёл мысленно "Отче Наш", зримо и образно представляя текст священных слов.

По дороге домой Тяглов неожиданно почувствовал и увидел, что лица встречных прохожих добрее, чем обыкновенно, на улице неуловимо посветлело и сквозь шумы недалекого проспекта ясно пробиваются звуки природы - ветра, неба, птиц, шелест оставшихся листьев и едва уловимые поскрипывания осенних деревьев.

***

Кузьмич был футболистом. Полузащитником. Бывшим. Играл обычно в центре, разыгрывающим. Отличался чувством поля и игры, отдавал замечательные, мягкие и умные передачи. Часто забивал и сам. Болельщики, журналисты, партнёры по команде, тренер, руководство - все уважали Кузьмича и считали звездой, незаменимым членом клуба и сборной страны. Но все это было в прошлом. Карьера закончилась, как писали журналисты, на взлёте. Тяжёлая травма, слишком долгое лечение и восстановление, в течении двух лет. А затем долгие, многомесячные, жесточайшие тренировки через силу, через боль, чаще в одиночку, наедине с самим собой. Но место в команде все равно оказалось потерянным. Незаменимых нет. А потом и возраст своё заявил. Восстановившись, Федор Кузьмич вдруг осознал, что в свои тридцать с лишним он не больно кому и нужен. Былой формы добиться едва-едва удалось, но никто этого уже не хотел видеть. Всё заслонял паспортный возраст. Образование? Его фактически нет. Федор, играя в высшей лиге, упрямо продолжал учиться на одном из факультетов МАИ, куда неожиданно легко поступил ещё в 17 лет сразу по окончании ДЮСШ. И продолжал своё образование, несмотря на несколько длительных перерывов на тяжелые сезоны и переходы в иногородние клубы, вплоть до четвёртого курса. Но злополучная травма и последовавшие за ней события не столько физически, но, главным образом, психологически подломили Кузьмича. Из института он ушёл в глубокую безвозвратную "академку" и желание получить диплом потерял.

В спорткомитете Федору, учитывая его заслуги и опыт, предлагались места в командах второго эшелона, в низшей лиге, затем - тренерскую работу в той же лиге. Не главным, конечно, а так, на подхвате. Кузьмич отказывался. Впрочем, тогда его ещё не звали Кузьмичем, для всех он был лучшим плэймейкером одной из ведущих команд страны Федором Кузьмичем Некрасовым, а на поле - Кузь. Бывшим. Это было непереносимо.

И Кузьмич обиделся. На жизнь, на судьбу, на команду. Особенно на тренера. Кузь безмерно уважал своего наставника и был сильно разочарован той легкостью, с которой его, не последнего игрока советского футбола, выкинули на улицу. Впрочем, просто разочарованием его тогдашнее состояние называть неправильно. Федор ощутил, что жизнь постепенно сходит на нет, утекает между пальцами. Просто кончается. Вот так. Не более, но и не менее.

И Кузь начал пить. В первую пору его всюду приглашали, - на юбилеи, праздники, семейные торжества, где Федор обычно пил. Молчал, не жаловался, но выпивал много. Потом, постепенно, приглашать перестали. При встречах с бывшими партнёрами по игре, шли в хорошие рестораны, коллеги прятали глаза, но наливали. Через некоторое время встречи сошли на "нет", видимо, слишком тягостное зрелище - видеть бывшего блестящего игрока, гордость клуба и страны, молча и безмерно наливающегося спиртным. И Кузь начал выпивать с многочисленными случайными приятелями и былыми поклонниками его искусства. Недостатка в собутыльниках не было - пока были деньги. Когда средств начало недоставать, пил в одиночку. Дома. А дома была семья. Жена и две любимые дочери-погодки. Хорошо, что до крайней степени падения не скатился, вещи и одежду на водку менять не стал. Повезло, вовремя спохватился, да и родные помогли, но окончательно выпивать не перестал.

В результате, Кузьмич так и не смог жить с семьёй. Не справился с собой, не мог с достоинством смотреть в глаза своей жены. Да и дочери подросли. Жил отдельно, один.

Кузьмич распахнул дверцу холодильника, оглядел освещенные внутренности и скривился. На полках смятые пустые пакетики с крошками внутри, небольшой огрызок сыра, несколько ломтей хлеба в целлофане, упаковка регулярно покупаемой во имя полноценного питания белорусской селедки, яиц с десяток, пара луковиц, пара консервов, измятая упаковка майонеза. Хотелось мяса, или хотя бы сала, но их не наблюдалось. Его дочери и жена регулярно следили за содержанием и наполнением холодильника Кузьмича, но поспеть за потребностями отдельно живущего мужчины, увы, не всегда поспевали.

- Какая селедка в Бресте? Из Буга вылавливают? - привычно мелькнуло в голове, но рука уже потянулась к популярной в России селедочной марке из братской республики.

Федор также вынул пару яиц, осторожно опустил в кастрюльку, залил водой, поставил на плитку и зажег газ. Очистил луковицу, резать не стал, и так покусается.

В голове Кузьмича шевелилась занозой, как ссадина некая, - вроде бы незначительная, но саднит, зараза, и беспокоит, - мысль о том странном парне, ловко бьющим по мячу в Лужниках. Он ведь действительно ни разу не промахнулся, реально клал мяч туда, куда было заказано. Неуклюже разгонялся, но ловко бил и всегда попадал. Это с одной стороны, но с другой - парнишке действительно чуть ли не сорок, и физической формы никакой. Ну кому он нужен? Но всё же - ни разу не смазал! Вот же черт возьми!

В кастрюльке с яйцами закипела вода, Федор выключил газ, но вынимать не стал, пусть немного полежат. Кузьмич предпочитал яйца всмятку, крайний случай, в мешочек. А на яичко, если получится в мешочек, аккуратно разрезав его пополам, можно выдавить колбаску майонеза и посыпать сверху сухим укропом, пакетик которого приметно маячил там же, в холодильнике. С селедочкой, да с черным хлебом и луком - очень вкусно получится.

- Блин, но как же он бьёт! Как бьёт! Силы и резкости не хватает, но это можно поставить. А что в футболе самое главное? Самое важное действие, ради чего, собственно, мы все и пробегали полжизни на поле, - это удар по воротам, - Кузьмич не заметил, что начал рассуждать вслух, обращаясь к братской селедке.

Кузь машинально сунул руку в кастрюлю с ещё неостывшей водой, захапал в широкую лапу сразу оба яйца и, зашипев от боли, вывалил их прямо на кухонный стол. Яйца покатились, одно упало на пол. Кузьмич отстраненно проводил его взглядом, присел за стол и стал вытирать ошпаренную кисть полотенцем.

- А самый главный результат - это гол. Не успел или не смог сделать самое главное - пробить по воротам, не будет и гола... Пробил, но промахнулся, все равно гола нет... только стон трибун, разочарование и ругань твоих ребят... и твой собственный мат, так, в никуда, то ли в небо, то ли на самого себя... а нет гола, значит - ты продул, а вместе с тобой - все десять парней, которые рвут жилы рядом... и остальные, кто, страшно психуя, протирают трусы на скамейке, и все твои болельщики, а если сборная - то проиграла вся страна. Ведь только это самое главное - гол! А, чоорт!

Федор разгорячился, вскочил, начал расхаживать взад-вперед по просторной кухне, периодически касаясь рукой чередующихся вертикальных полос на обоях, якобы придающих, по страстному уверению дочерей, дополнительный объем и так немаленькой кухне.

Телефон, подаренный дочерью на папин день рождения, лёжа на столе, издал краткий жалобный звон, свидетельствуя хозяину о непринятых звонках и сообщениях. Видимо, не в первый раз. Болезненно поморщившись, Федор Кузьмич нехотя протянул руку и взял мобильник. На экране укоризненно мигали оповещения: звонили дочери, каждая по два раза, затем что-то написала жена. Похоже, дочери в очередной раз подняли панику и нажаловались матери. Надо им всем отписаться, а то вздумают ещё сорваться к непутевому отцу и мужу. Разговаривать моральных сил не хватало, и Кузь ограничился кратким смс, - мол, всё в порядке, спал, звонка не слышал, и аккуратно положил телефон обратно на столешницу.

Отношения с семьёй у Василия Кузьмича были непростыми. Материально Кузьмич не считал себя особо обделённым, его невеликим личным потребностям вполне соответствовали денежная поддержка от футбольного союза, как ветерану футбола, и школьная работа в Лужниках. Да и дочери не забывали, регулярно навещали, кормили отца домашним, обстирывали, убирали накопившийся хлам, холодильник пустым не оставляли и порой "забывали" на крышке немалые денежные суммы. Отец кипятился, сердился, но внутри себя признавал, что деньги эти были ему нелишними. И именно поэтому, особенно в последние годы, внутри себя он ощущал стыд перед своими дочерьми и женой, порой становившийся нестерпимым. Стыд за свою жизненную несостоятельность и никчемность, отчаянная жалость за нелепо потраченные годы. Особо острые приступы Кузьмич привычно глушил водкой, уже не в прежних количествах, но регулярно. Пьянеть - пьянел, но покоя душевного не обретал. Семья росла и развивалась практически без его участия в то самое непростое время, когда его мужская поддержка была, как никогда, необходима. Собственные дочери выросли, и он даже не заметил этого. Кузь в те годы занимался "серьезным" делом, от одной выпивки до другой, в перерывах мучаясь наплывами тоски и обиды.

Супруга поднимала их дочерей самостоятельно, благо работала с самого окончания института в одной и той же организации, бывшей сугубо государственной, но неожиданно ставшей совершенно коммерческой. Работала без перерыва стажа, давно и долго, достигнув таким образом приличного карьерного роста и сравнительно высокой, хорошо оплачиваемой должности в экономической сфере деятельности.

К ещё большему стыду Кузи, все эти кошмарные нетрезвые годы она и о муже не забывала. Заботилась, как могла, пыталась поддерживать его тело и душу в неопустившемся виде. Тем не менее, он не смог продолжать жить с семьёй под одной крышей и уже немало лет, как обретался в "двушке", оставшейся от родной бабушки его жены. Бабка была непростой, в свое время служила доцентом в финансовом институте, что на ВДНХ, возглавляла местную парторганизацию и в конце 50-х получила квартиру в хорошем доме, на углу проспекта Мира и Средней Переяславской. За преданную работу на ниве советского высшего образования, власти в те времена ценили преданных людей. Видимо, служба на ниве финансов и экономики в их роду была делом семейственным, а потому и дочери вслед за матерью получили образование и трудились в той же области.

Кузьмич не осознавал, какой он на самом деле счастливчик. Несмотря на его регулярные пьянки, родные, а именно, жена с дочерями, не просто помогли, а тактично, лаской и заботой устроили так, что диплом о высшем образовании он все же получил, пусть и не того ВУЗа, в котором первоначально учился, а другого, но статуса сильно не потерял. Благо в 90-е это было сделать проще. Мало того, его уговаривали, поддерживали, убеждали в том, что жизнь все же не потеряна, что многое ему можно еще сделать и на многое он способен.

И Кузь устроился на работу тренером в одну из футбольных школ, получил сначала низшую тренерскую категорию. Потом, благодаря своей былой известности и связям, без труда поступил на учебу в Высшую школу тренеров, после окончания которой повысил категорию. Переходил с места на место, но не забывал периодически, через положенные регламентом сроки, трезветь и дальше повышать квалификацию, благо, с подачи умной жены, не пренебрегал пользоваться своими прошлыми заслугами и многочисленными знакомыми, занявшие самые неожиданные, часто немаловажные посты в спортивных структурах.

В настоящее время Федор Некрасов имел совсем свежую, недавно подтвержденную перед квалификационной комиссией лицензию категории "А", позволяющую ему работать в любом, самого высшего уровня клубе, за исключением, пожалуй, только поста главного тренера основного состава в Премьер-лиге, но совершенно не пользовался открывающимися перед ним возможностями. Продолжал работать в детско-юношеском спорте, тренировал молодняк, а в последнее время даже и от этого удалился, наблюдая процесс со стороны, пользуясь положением "мэтра", а по сути - бездельничал. И все эти годы с завидной регулярностью он срывался и опять начинал пить, недолго, пару-тройку дней, потом возвращался к нормальной жизни, но авторитета ему это не прибавляло.

Взгляд опять набрёл на сиротливо лежащий посреди стола даренный смартфон. "Вот только батя у них то ли выродок, то ли изгой... ни толку, ни денег, - только сопли, слёзы и водка, - одним словом, футболист поломанный", - передёрнуло Кузьмича от самоуничижительных мыслей.

"Телефон... друзья-приятели... лишенец долбанный... Трус!" - что-то горячей волной, с почти ощутимой болью прокатилось по всему его телу, от судорожно сжимающегося в конвульсиях желудка до самого воспалившегося от поганых мыслей мозга, и Кузьмич схватил лежащий перед ним мобильник, совершенно неосознанно, почти импульсивно. Не позволяя себе ни на мгновенье задуматься, открыл адресную книгу, нашёл контакт "Ромик". В бытность Ромик, или Ром, - а сейчас Роман Владимирович Фененко, старый приятель и напарник Кузи, ещё по команде. А ныне начальствующий на не последней должности в этой самой команде, вернее, в клубе. Совсем не последней. Перезванивались они нечасто, в лучшем случае, три-четыре раза в год, не по делу, а лишь отдать должное старой памяти. Раньше же, еще в те, былые времена, они были друзьями "не разлей вода", Федор и предполагать не мог, что их яркая, безудержная дружба сменится редкими формальными диалогами, типа "ну как дела - все нормально", да и то - исключительно по телефону.

Некрасов вообще наблюдал общую картину, что, по мере взросления людей, вернее даже их старения, те черты и связи, что раньше считались безусловными и неподверженными разрушениям, приходили в постепенный, но непреклонный упадок. Друзья куда-то уходили, отношения таили, и Кузьмич с ужасом искал в себе те же тенденции, и когда их не находил, испытывал немалое личное облегчение, но с примесью горечи за потерю товарищей. Яркость простых, в молодости казавшихся неотъемлемыми и неразрушимыми чувств и отношений постепенно деградировали с годами. Вероятно, такова жизнь.

Кузь нажал вызов и поднёс трубку к уху. Рука, сжимающая телефон, внезапно и остро вспотела. Послушав некоторое время длинные гудки и не дождавшись ответа, Кузьмич вдавил кнопку отбоя, облегченно откинулся на спинку кухонного стула. Вздохнул: "Ничего, сам перезвонит". Подумал, что на нижней полке дверцы холодильника стоит ополовиненная "родимой", чтоб она была проклята! Собственно, он и собирался, тем более, сама по себе селедка, да с лучком, черным хлебом и вареным яичком прямо-таки взывают. Да и душевное состояние располагает.

Федор Кузьмич налил в стопку немного водки, выпил, поморщился, поднес к носу корочку хлеба и замер от неожиданно пришедшей в голову мысли: "Ему же, парню этому, примерно столько сейчас лет, как было мне, когда меня из команды попросили. Мягко попросили, даже обходительно, спору нет, но до чего же это было больно и обидно. И как же несправедливо. А я ведь мог еще. Многое мог, и, как минимум, не хуже других. Да что говорить, лучше, много лучше.".

Кузьмич сунул корочку в рот и начал нетороплив пережевывать: "И парнишка-то бьёт получше многих, да что скрывать, никто так не пробивает, такой точности ни у кого из нынешних нет. Да и из прошлых вспомнить не могу".

Федор вскочил из-за стола, подошел к стене и зачем-то уперся взглядом в полоски. Потрогал их пальцем и сказал вслух:

- У него есть точность, техника своя есть, исполнение. Надо силы и резкости. И нужна физика. Да мы звезду из него сделаем, и никуда они не денутся, - Кузьмич бросил взгляд за потемневшее окно, выходящее во двор, будто хотел разглядеть там этих других, которые "никуда не денутся".

- И вот тут есть я. Потому как, парень никому не нужен. Только я. И я, только я... Я могу поставить ему удар, научить всему, что знаю, стать тренером Звезды! Персональным тренером! Я могу это сделать! И тогда все поймут...

Что именно "все поймут", вслух Некрасов сказать не решился, вернулся за стол и протянул руку за бутылкой.

Кузьмич сидел за столом, пил водку и время от времени останавливал взгляд на лежащем перед ним на столе мобильнике. Нетронутая селедка, вместе с так и неочищенными яйцами, заветривались в напрасном ожидании. Ему хватило и хлеба с луком. Так прошёл вечер. Телефон не зазвонил.

***

- Привет, Кузь! Слышь, братишка, прости, не мог сразу перезвонить, очень занят был. Ты как, все нормально? Не разбудил?

- Ром! Здравствуй! Рад слышать. Все нормально. А ты сам как? - разбуженный внезапным утренним звонком, Кузьмич лихорадочно пытался привести в порядок вывернутые непростым ночным сном собственные мозги.

- Всё тоже пучочком. Что звонил, что хотел? Ты до сих пор в Луже юнцов тренируешь? Не думаешь переходить куда? А то знаешь, возраст все же, пора решать, как дальше жить...

Басовитый голос Романа заставил Кузмича вскочить с постели и, как спал, в мятых трусах и майке-алкоголичке, расхаживать кругами по комнате, яростно дергая бороду свободной от телефона рукой. Невнятные мысли сумбурно метались в голове, перемешиваясь с остатками только что виденного сна. Федор Кузьмич постарался собраться с мыслями, взять себя в руки и легонько затронуть волнующую его тему, переживания о которой тревожили его всю ночь:

- Говорю же, все нормально... давно не созванивались, вспомнилось что-то, вот и решил узнать, как ты, да и как команда наша поживает. А то по телику как-то больно неприглядная картина получается..., тебе же изнутри по-любому виднее...

- А что это ты вдруг нашей игрой заинтересовался? Ностальгия нахлынула? - Роман Фененко вдруг начал цедить слова с нескрываемым, но пока ещё лёгким подозрением.

- А ты как думаешь? Родное ведь это всё для меня. Считаешь, легко забыть? Душа-то переживает. Чувствую, что не всё в порядке... Как бабьё говорит, сердцу не прикажешь, - Федор захихикал и инстинктивно постарался снизить градус беседы, окрасив свои слова улыбкой.

Это было верным ходом, а тема - вечной и болезненно-актуальной, Рому внезапно прорвало:

- ... наши гадёныши, блин, за пять-шесть матчей, со сраным геммороем, два-три мяча с трудом укладывают, неумехи, ёбть, зажравшиеся..., - чувствовалось, что грань между приличной речью Романа и сплошным матом вдруг стала очень тонкой, периодически прерываемая глубокими выдохами-вздохами-затяжками лихорадочно и поспешно закуренной сигареты. Ром начал выходить из себя. Он и в молодости, как ясно помнил Кузьмич совместные с Романом прошедшие партнёрско-командные времена, не отличался особенной сдержанностью, потому Кузь решил подлить маслица в огонь:

- Даа, парень, который не промахивается, ну, хотя бы не мажет через раз, вам бы точно не помешал... Пусть хоть бы и старикан..., - еще добавил градуса Кузь.

- ... Пфф... парень, который всегда попадает... Пфф... всегда забивает куда надо... ффф... да я б за такого, что хошь отдал... да мне всё равно, бл..., ... Пфф-фф... двадцать, тридцать, сто лет ему, блин... А у тебя, что - кто на примете есть?... Ааа, мысли... ффф... Ну, ладно-ладно... а то - имей в виду...

- Давай сам не пропадай, звони хоть иногда, ты там в гуще событий, а я помаленьку, да потихонечку с мальчишками вожусь, - Кузьмич вынужденно слукавил. Ему неловко было признаться старому приятелю, что он, известный раньше в футбольном мире и всеми уважаемый Кузь, давно уже толком не принимает участия в тренировочном процессе ДЮСШ, исполняя простые обязанности "попьём чайку и подумаем", лишь иногда рожая непрошенный, но часто дельный совет. Старика - хотя какой он был старик, и шестидесяти ещё нет, - держали при школе из уважения к былым заслугам, к его формально высокой тренерской категории, да ещё и из жалости. Кузь отношение детских тренеров и руководства чувствовал, и это не прибавляло ему самоуважения.

- Обязательно! И ты сам смотри, не забывай нас, все же не чужие. А мысли какие оформятся, непременно отзвонись. Чую, неспроста ты, старый хитрован. Ну давай, бывай, жду звонка, уже занят - люди пришли.

Федор Кузьмич ещё какое-то время после отбоя беспричинно пялился на трубку телефона в руке, затем напряжение отпустило, он вздохнул и произнёс вслух: - Сам ты хитрован, и такой же старый.

Затем, на адреналине, нарезал ещё кружочек по комнате, дёрнул бороду и подумал: "А торопиться действительно не надо. Нужно всё проверить и перепроверить, да обмозговать. Где там номер этого молодца?"

Кузьмич нашёл в адресной книге телефонный номер парня из Лужи, записанный под названием "Бьёт точно", облегченно вздохнул, но понял, что запамятовал его имя. "Как же его зовут? Что-то библейское, в голове вертится... Нет, не гони лошадей, Вася, ничего с парнем не случится, надо всё же обдумать это дело хорошенько". Затем про себя усмехнулся: "А в тему я его обозвал - "Бьёт точно" - и больше ничего не умеет, - не прибавить, не отнять!"

***

Звонок заставил вздрогнуть, настолько он был внезапным, хоть и столь рьяно ожидаемым. Матвей схватил телефон, на дисплее незнакомый номер.

- Слушаю вас, - в горле першило, Тяглов судорожно сглотнул, - Алло, я вас слушаю.

- Ну здравствуй, меткий стрелок, как поживаешь?

Голос в трубке был низким и показался Матвею ехидным. Еще раз протолкнув слюну сквозь пересохшую глотку, Тяглов постарался ответить ровным и бесстрастным тоном:

- Здравствуйте. Спасибо, все хорошо. Это Кузьмич?

- Поня-ятно, узнал, значит. Я это, я, - басовито хохотнул динамик, - Короче, так, Стрелок, неплохо еще раз встретиться, есть нам о чем поговорить... да и побегать с мячиком надо бы поосновательней, присмотреться. Ты вообще, по жизни как - свободен? Временем располагаешь?... Ага. Тогда слушай сюда и запоминай...

Бас из мобильника подробно рассказал Матвею, куда надо будет подъехать, как снарядиться, что не забыть с собою взять, когда, как и где встретиться. Созвониться договорились заранее, за пару часов. Встреча была назначена назавтра, в два часа пополудни, у метро "Динамо", выход из первого вагона, по четной стороне Ленинградского проспекта. Матвей слушал и внимал. Когда Кузьмич закончил разговор, Тяглов выдавил из себя невнятные слова прощания. Отчего-то он чувствовал опустошение и подступающую робость. Что-то начиналось. Новое. Неизведанное.

Наутро, собирая сумку, Матвей испытывал сомнения. Туда ли он собирается ввязаться, по силам ли ему то, что само собой преподано судьбой и нежданным даром. Бесцельно вертел в руках ярко-красные кроссовки, в который раз подумал, не погладить ли спортивные брюки, но решил, что это уже от лукавого, перебор. Вздохнул, решительно запихал все обратно в сумку, вжикнул молнией. Будь что будет.

По Ленинградке носился пронизывающий холодный ветер. Немного знобило. Видимо, от волнения. Матвей топтался на месте, высоко подняв воротник и жалея, что не одел под джинсы белье, а на ноги - лишнюю пару носок. Как и договаривались, Матвей заранее, еще с "ВДНХ", набрал Кузьмича, перезвонил ему вторично по прибытию на "Аэропорт" и сейчас дожидался встречи. Из потока вырулил видавший виды черный универсал Опель Омега. Боковое стекло рывками опустилось, в машине замаячило знакомое бородатое лицо, расплывшееся в улыбке. Тулупа нет, его заменяла куртка с меховой опушкой, раньше называемая "Аляской".

- Привет, Стрелок! Давай, шевелись, здесь знаков всюду понавешали, остановки нигде нет. Сумку кинь на заднее сиденье.

Матвей скинул ремень сумки с плеча, подошел к машине, открыл дверцу и аккуратно поставил сумку на сиденье.

- Не тормози, вперед садись.

Матвей послушно уселся на пассажирское кресло.

- Ну, здорово, - Кузьмич улыбнулся еще шире и протянул руку. Тяглов аккуратно пожал ее.

- Ну-ка, пристегивайся, и погнали, - бородач переключил передачу, машина тронулась, Матвей послушно завозился с ремнем. Кузьмич ловко влился в проезжающий поток, набрал скорость.

Впереди, на фоне бледно-голубого неба нарастал серый, поставленный на попа прямоугольник "Гидропроекта" с рекламными буквами по фасаду и белым радарным шариком на верхушке. Институт имени генерала и академика Сергея Жука, одного из главных строителей печально известного Беломорско-Балтийского канала. В этом НИИ Тяглов еще дипломником проходил практику и провел немало беззаботного веселого времени в окрестностях "Сокола". Особым шиком среди студентов считалось курить небрежно смятые известные советские папиросы имени пресловутого канала. Про круглый колпак на крыше шептались, что это антенный комплекс обнаружения, входящий в часть отечественной системы ПРО, защищающей Москву. Так это или нет, никто точно не знал, но верить в это было почему-то приятно. "...И сбривает буквально каждый волосок..." - он машинально прочел про себя рекламную фразу на фасаде, тщетно стараясь вникнуть в суть этой кажущейся нелепости. Мысли в голове вращались все медленнее и обреченнее. В груди разбухал ледяной комок, Матвей судорожно сглотнул.

Опель взлетел на эстакаду, справа монументально вырос дворцово-сталинский облик здания, которое местные звали кратко - "Алмаз". Слева чередовались торцами кирпичные жилые девятиэтажки. Надпись на лице "Гидропроекта" неожиданно поменялась: "Круг света в городе Света..." и еще что-то мелкими буквами. Матвею показалось это добрым предзнаменованием. Стало полегче.

Машина быстро пролетела вершину эстакаду, миновала институт и пошла по дублеру Волоколамки в область. Перед ближайшим переулком Кузьмич плавно замедлился, мягко повернул направо и притормозил перед "лежащим полицейским" и яркой надписью прямо на асфальте "Школа". Бородач чертыхнулся про себя, потом вслух просипел: "Альма-матер, блин, недоделанная..." Матвей удивленно завертел головой - ну не школу же имел в виду Кузьмич - но тут впереди выросло здание с надписью "Дворец культуры" и гербовым щитом с отгрызенным краешком, силуэтом самолетика и аббревиатурой "МАИ".

- Вы в МАИ учились?

- Учился, да недоучился... Потому и недоделанная...матер...- проворчал бородач.

Опель ловко протискивался между стайками молоденьких студенток, густо припаркованными вдоль обочин авто и чинно шествующими старшекурсниками. Повиляв туда-сюда, Кузьмич раздраженно припарковал Опеля мордой почти в кирпичную стенку, причем Матвея чувствительно кинуло вперед, только пристегнутый ремень уберег от расквашенного носа.

- Ну, что сидим? Приехали. Выходи давай, дверцу прикрой и сумку не забудь, - бородач уже вылез, дождался Тяглова и громко хлопнул водительской дверью.

- Ну пошли, что ли. На меня не грузись. Учился я здесь немного... в свое время, ностальгия накатила, понимаешь... Бросил, дур-рак...а институт замечательный, и люди... - пробормотал он в сторону, обращаясь не совсем к Матвею, а, похоже, к окружающему студенческому городку... повернулся и зашагал к высокой, по сравнению с близкими пятиэтажками, серо-стеклянной свечке общежитейского вида.

На проходной Кузьмич притормозил, наклонился к вахтеру и негромко что-то проговорил. Матвей разобрал лишь невнятные: "...зал...предупрежден...обговорено... да ждут уже..." Затем рукой поманил Матвея, и они пошли через переход, ведущий в примыкающий к общежитию спортивный зал. Бородач шел стремительно, и Матвей не успевал оглядеться, но его волнение куда-то улетучилось. Видимо, из-за стремительности происходящего. Завернув в недлинный коридор, Кузьмич решительно распахнул ближайшую дверь и обернулся к Матвею:

- Заходи. Здесь раздевалка. Сейчас мы с тобой переоденемся и вперед. Начинай, а я на минутку - поздороваюсь только.

***

Бородач пристрастно оглядел кроссовки, помял их, поднёс к лицу, чуть ли не обнюхал, провел пальцами по рифленой подошве, недовольно поморщился, но все же протянул Матвею:

- Годится. Обувайся, шнурки затяни тщательней.

Матвей натянул кроссовки, вскочил, приподнялся на носочки, даже слегка подпрыгнул. Лицо растянула беспричинная улыбка, на душе стало светло и легко, как в юности, в голове крутилось: "Прорвемся, блин. Все будет хорошо. Обязательно прорвемся".

Кузьмич внимательно оглядел Матвея, с ног до головы. Просторная темная футболка навыпуск, простенькие треники, на ногах - ярко-алые кроссовки.

- Так. Не будем тянуть кота. В туалет надо? Нет? Тогда хватай мячики и пошли на площадку.

Матвей подхватил сетчатую упаковку с мячиками, Кузьмич, переодетый в явно брендовый спортивный костюм и даже на вид дорогую спортивную обувь, другую сетку, и они вышли из раздевалки. По первому впечатлению в Лужниках, по деревенским тулупу, дедовским варежкам и другим зимним крестьянским аксессуарам Матвей представлял его иначе, в чем и ошибся. Вид спортивный, совсем не старик, фигура стройная, движения гибкие и отточенные, что ярко контрастировало с лицом, сплошь заросшим неухоженным волосяным покровом.

Зал был невелик, но с высоким потолком, чуть ниже которого тянулся непрерывный ряд окон, пол застелен зеленым, дорогим на вид и совершенно не скользким, пластиковым покрытием с четко выведенной белой разметкой. Воздух не холоден, но достаточно свеж. Матвей немного поежился. Опять нервно зазнобило. Щелчок рубильника эхом прогулялся между стен, вспыхнул свет, не слепящий, в меру яркий. По обоим дальним концам разместились небольшого размера ворота с натянутой сеткой, на поперечных стенках - два баскетбольных щита с кольцами.

Кузьмич вышел на середину, встал на поперечной линии.

- Немного согреемся. Ничего сложного, помнишь, как в школе на уроке физкультуры? Вот так же, не сходя с места, руки-ноги, таз-шея, приседания-наклоны, всего понемногу. Короче, смотри на меня и повторяй!

Бородач шустренько начал исполнять знакомые с детства нехитрые упражнения, Матвей копировал. Через некоторое время действительно стало теплее, волнение утихало.

- Стоп, пока достаточно, - Кузьмич сладко потянулся, развел и опустил руки, затем огляделся:

- Здесь раньше, уже совсем давно, тренировалась неплохая гандбольная команда, хорошие ребята были. Ну и студенты немного физкультурились, зал-то институтский. Сейчас старый знакомый за порядком приглядывает, - Кузьмич вздохнул и махнул рукой: - А, да ладно... Короче, так. Слушай сюда внимательней. Напомни-ка мне, первое - как тебя зовут, - извини, запамятовал... и второе - покажешь мне еще разок, что ты, собственно, умеешь. А потом посмотрим.

Матвей с улыбкой представился, Кузьмич кивнул и высыпал из сетки мячи, раскатившиеся по полу. Легкими толчками ступни бородач выстроил мячики в удивительно ровную диагональную линию, на разном расстоянии от ворот и приглашающим жестом указал на них Матвею:

- Пробьешь их слева направо, по команде и в те точки, что я укажу. Начнёшь с ближнего к воротам. Да, еще... я тебе буду говорить, каким местом стопы бить. Слушаешь меня внимательно, делаешь только так, как сказано. Понятно?

- Хорошо. Я готов.

Кузьмич немного промедлил, внимательно посмотрел Матвею в лицо, потом подошел ближе, как-то кривенько улыбнулся одной стороной губы, тронул его за плечо и неожиданно повторил вслух мысли самого Тяглова:

- Не меньжуй. Все будет хорошо. Где наша не пропадала, прорвемся.

Потом мягко подтолкнул его в спину к ближайшему мячу:

- Так, Матвей. Внимание. Внутренней стороной стопы. В левый верхний угол. Разбег на своё усмотрение. Пошел!

Дистанция метров пятнадцать. Тяглов прикрыл глаза, немного расслабился, затем в три шага разбежался и несильно поддал по мячу с той силой и тем движением, что подсказало ему непонятное внутреннее чувство. Тело сработало как надо. Мяч послушно угодил в указанную цель, мягко прошуршал по сетке и запрыгал уже в воротах.

- Нормально. Теперь следующий. Правый верхний, внешняя сторона стопы - пошёл!

Метра на два подальше. Слегка засеменил, разбежался, взмахнул правой ногой немного внутрь и вверх, чуть сильнее. Есть! Мяч там же, в сетке, через нужный угол и впритирочку. Красиво. Матвей обернулся к бородачу, подпрыгнул, взмахнув рукой. В голове: "У меня получается! Все получается!"

- Матвей, не отвлекаемся. Работаем. Следующий - носком, прямо пыром, тупо по центру верхней перекладины. Вперёд!

Последовательно пробили все расставленные мячи. По указанным точкам и без промаха. Часть мячиков лежали в воротах, другие выкатились неподалеку. Тяглов бросился их собирать. Он разгорячился, увлекся, ему хотелось бить, бить и бить без остановки. Но Кузьмич взял в руки следующий футбольный снаряд, отнес к противоположным воротам, затем обернулся к Матвею и подозвал его:

- Пробьешь отсюда. Как можно сильнее. Правая крестовина. Давай!

- Кузьмич! Далековато будет, метров пятьдесят, не меньше.

- Меньше сорока. Это недалеко, мы на гандбольной площадке. Не трусь, бей давай.

- Куда?

- Да хоть в ворота попади. Бей!

Матвей посмотрел на противоположные ворота. Ему показалось, далековато. Но черт с ним, бить так бить:

- Кузьмич! Правая крестовина!

Разбежался и с силой ударил. Мяч перелетел через всю площадку и со смачным звуком отскочил от нужной крестовины. Есть!

- Хорошо, - спокойно промолвил Кузьмич, - Пойдем, присядем.

Матвей подошел к низкой простенькой лавочке, примостившейся посреди зала у стенки, как раз напротив центральной линии и сел на нее. Усталости не было совершенно, хотелось продолжать бить по мячу. Он уже чувствовал удовольствие от тех моментов, когда, после его удара, мяч выписывает красивую дугу и вонзается в сетку, или в нужное место штанги, в любую намеченную цель. Здорово же, приятно, всё получается!

Тяглов присел на скамейку, опустил руки на колени и воззрился на Кузьмича. Бородач стоял напротив и опять пристально оглядывал Матвея.

- Чем по жизни занимаешься? Работаешь где?

Тяглов опустил голову и, не глядя на Кузьмича, глухо пробормотал:

- Сейчас ничем. В смысле, не занимаюсь. Не работаю я нигде. Устроиться не получается.

Кузьмич помолчал, хмыкнул, потом бодренько спросил:

- Как обувь, не скользит на покрытии? Нормально держит?

Дождался утвердительного кивка, приглушенного "угу" и продолжил:

- Так... Сейчас немного подвигаемся. Будешь бить не с места, по неподвижному мячу, а немного в движении. Сначала я буду подавать мяч прямо на ногу. Потом - чуть поодаль от тебя. Выдвигаешься, пробиваешь, как получится, но стараешься по заданной мною цели -это мы уже немного отработали. Действуем в районе центральной линии, это порядка двадцати метров до ворот. Слушай внимательно мои команды, и, да, ... пока можешь смотреть на меня и на мяч. Потом немного усложним. Все понял?

- Да.

- Как себя ощущаешь? Не устал?

- Нет, наоборот, хорошо разогрелся.

- Разогрелся, говоришь, Стрелок? - ухмыльнулся Кузьмич, - Это ты еще настоящего разогрева не пробовал. М-да. Собираем мячи, ты - к дальней стенке, я к этой. Пошли.

Матвей побегал, повынимал мячи из сетки, рысцой относил их на место, опять бежал к следующим. Даже немного запыхался. Бородач ходил неторопливо и ловкими несильными ударами ноги точно откатывал мячи к своей стене. Наконец, все снаряды были собраны, Тяглов встал в центре на линии. Бородач у края площадки, в руках один из мячей.

- Готов? Смотри на меня, на мяч и слушай команды. Итак, правый верхний угол. Пошел!

Кузьмич мягко, рукой подкинул мяч немного вверх, прямо чуть впереди Матвея. Мячик описал плавную дугу, звонко шлепнулся об пол и запрыгал. Матвей приноровился, немного засеменил, приближаясь к скачущему мячу, и пробил. Получилось уже ожидаемо точно, но Кузьмич остался недоволен:

- Ты меня не понял. Неплохо, но ты должен бить слету, не давай ему опуститься. Усек? Пошел!

Следующий мяч бородач подал ногой, поддев его несильным, точно выверенным движением. Мяч описал дугу, опускаясь, Матвей немного опешил, суетливо подскочил к мячу, взмахнул ногой и... промахнулся.

- Та-ак. Успокоился. Смотри. Вот он я, вот он мяч, вот ты, а вон ворота, - Кузьмич неторопливо подошел к Матвею, стал напротив, улыбнулся и через плечо, большим оттопыренным пальцем указал на ворота. - Да расслабься ты немного, чего напрягся? Ведь все тоже самое, что ты много раз проделал. Только что у тебя все получалось. Все то же самое. И сейчас получится. Подыши не торопясь. Не напрягайся. Видишь, я совсем рядом, сброшу тебе прямо на ногу. Готов? Теперь, давай еще раз, запомни, правый верхний!

Удерживая мяч на ладони, Кузьмич отошел, остановился в пяти-шести шагах, развернулся и мягко подбросил его перед Матвеем. Внезапно Тяглов физически, всем своим телом и нервами, почуял ту самую плавную дугу, по которой снаряд должен опуститься перед ним, движения всех других объектов вокруг будто немного замедлились, как и течение самого времени. Он сделал шаг левой вперед, правую подал навстречу мячу, резко разгибая в коленном суставе. Одновременно в голове всплыла траектория, протянутая от ноги к желаемому правому верхнему углу. Его ступня соприкоснулась с падающим мячом, ощутила его эластичность, снаряд спружинил и стремительно пошел по заданной трассе. До ушей донесся звонко-упругий звук шлепка. Есть! Получилось! Мяч бился в сетке, вонзившись в нужном месте.

- Молодец, я же говорил, получится. Еще разок. - мяч был вновь подброшен рукой Кузьмича, и вновь Матвей испытал восхитительное чувство предвидения предстоящего движения совершенно инородного его телу предмета и кристально ясное осознание, что нужно делать мышцам, исполняя единственно правильное в это мгновение действие. И пусть предвидение было совершенно кратким, на какую-то секунду вперед, не более, но оно ощущалось прекрасным, и приятная волна тепла прокатилась по всем его мышцам. Мяч после удара оказался там, где ему и следовало находиться. Это было чудесно!

Потом Кузьмич усложнил задачу, увеличивал дистанцию, подавал мяч с угла, с хода, из-за Матвеевой спины выкатывал мячик прямо на выход, затем переместил Тяглова вплотную к воротам, требовал пробивать не только ступней, но и коленом, бедром, - и всегда, если не со второй-третьей, то уж с четвертой-пятой попытки, - у Матвея непременно начинало всё получаться. Лишь удары головой не ладились, но неумолимый бородач обещал вернуться к этому позже.

Матвей увлекся, потерял чувство времени, немного вспотел, но пока не устал, хотя все время находился в движении. Подобным образом он ощущал себя давным-давно, пожалуй, лишь в детстве, когда мальчишки часами гонялись за мячиком, или друг за другом, совершенно не ощущая усталости, тем более, - озабоченности в своем детском разуме, - лишь чистейшие мысли, упругие движения молодых мышц, совершенная уверенность в будущем и абсолютное отсутствие любых тяжких забот, если не считать заботами вовремя не выполненные школьные уроки.

Эту эйфорию прервал голос Кузьмича, - Стой! Пока хватит, пойдем присядем.

Пошли. Присели. Матвей вытянул приятно гудевшие ноги. Помолчали, Матвей озирал спортивный зал и с нетерпением ждал возврата к приятному и успешному для него занятию - бить по мячу, загоняя его в ворота. Кузьмич сидел молча, уставившись в противоположную стенку зала, о чем-то думал. Потом встрепенулся:

- Давай, отдышись еще малость, и проверим твою физику.

- Как?

- Очень просто. Побегаем-попрыгаем, немного гимнастики, немного силовых упражнений... короче, не менжуй, ничего сверхобычного, - улыбнулся Кузьмич.

Все оказалось не совсем так, вернее, совсем не так. Кузьмич начал с разминочного бега по окружности зала. Вернее, бегал-то Матвей, а бородач встал в центре зала и внимательно следил за бегающим. Метров сорок по прямой, потом закругление мимо ворот и опять прямая. После пары кругов в приемлемо-легком темпе, Кузьмич заставил Тяглова ускоряться на прямых, сбрасывая темп на радиусах у ворот, при этом щелкая неведомо откуда появившимся секундомером. Через некоторое время Матвею уже стало не до бородача с его манипуляциями, дыхание его потяжелело, воздух из груди вырывался со свистом, ноги налились свинцом, но парень держался. Наконец прозвучала долгожданная команда:

- Сбрасываем темп, постепенно переходим на шаг, не забудь - дыхательные упражнения. Как в школе, на физкультуре, помнишь?

У Матвея к тому времени уже гудела голова, он ничего школьного не помнил, но темп с радостью сбросил, перешел на шаг, взмахивая руками в стороны и вверх, при этом стараясь дышать глубоко и ровно.

- Гусиный шаг, знаешь такой? Вперед - пять кругов в максимальном темпе - пошёл!

Матвей каким-то чудом вспомнил требуемое упражнение, присел и, неуклюже ковыляя и выбрасывая ноги, старательно попытался набрать скорость. Заломило в спине, ноги отказывались двигаться, заваливало в стороны и немного назад.

- Ноги! Колени немного разводи, ставь на полную ступню! Спина! Где спина? Спину ровнее держи! Руками не болтай, как вешалка, руки в замок и за голову! Шустрее! - немилосердно орал Кузьмич.

Закончилось это действо ожидаемо, на втором повороте Матвея повело в сторону, и он болезненно завалился набок.

- Встать! Не валяться! Руки за голову и вперёд! Темп снизь и постарательнее! Спина ровно!

Страдалец, кряхтя, собрал себя с пола, принял надлежащую позу и поковылял дальше. Заканчивая второй круг, Матвей, сквозь постепенно наливающуюся темноту в глазах заметил, что стены зала начали покачиваться. Уши резанула команда:

- Стоп! Плохо! Встать! Не останавливайся, двигайся пешком. Дыхательные упражнения!

Матвей с трудом выпрямился, стены зала, поколыхавшись немного, приняли исконное вертикальное положение. Тяглов взметнул ввысь вяло-непослушные руки. В голове ворочалась мысль: "А руки-то почему так ослабли? Ногами вроде бы трудился... Выкинет меня этот гад, пошлёт куда подальше...Как же так?"

- Упор лёжа принять! Отжиматься по счету! Раз - припал на руки, два - плавно отжался! Раз-два, раз-два, понятно? Корпус держать ровно! Пошёл!

Матвей отжимался как мог, изо всех сил, зеленый пол зала приближался прямо к носу и потом удалялся. Сначала он пытался следовать счёту, этим проклятым "раз-два", потом звуки команд куда-то исчезли, и остались только качающийся зеленый пол, дрожь в руках, все усиливающаяся боль в пояснице и серость в глазах. В голове билось: "Всё, конец... Не смогу... Провалился..." Потом зеленый пол стремительно приблизился, и все померкло.

***

Некрасов видел сияющие глаза парнишки после показанных им успехов в ударах, пробивал он с феноменальной точностью, спору нет, но смотреть за жалкими потугами Стрелка изобразить из себя спортсмена, за его тяжелым бегом, неуклюжими упражнениями было тошно. В Кузьмиче росло недовольство. Физическая форма Матвея и близко не соответствовала критериям профессионального спорта. Это было большой проблемой. Да, бил он хорошо, да что скрывать - даже чудесно, до полного великолепия не хватало только силы и резкости удара, но в остальном - полный шлак. Когда горемыка неловко свалился во время бега вприсядку, Федор Кузьмич испытал странную злость на всех этих посторонних "шпаков", не представлявших почем фунт лиха в реальном спорте.

Наверное, не следовало заставлять запыхавшегося, с покрасневшим лицом и свистящим дыханием, парня заставлять напоследок отжиматься, но Кузьмич не сдержался. И, когда Матвей на шестой-седьмой раз не смог отжаться на своих дрожащих руках, его тело ожидаемо выгнулось дугой в попытке удержать правильную стойку, а затем неожиданно рухнуло на пол, Некрасов злорадно хмыкнул и всерьез разозлился. Но испытуемый не делал попыток встать, лежал неподвижно, навзничь, лицом уткнувшись в покрытие зала, только судорожно, со всхлипами дышал. Некрасов неторопливо подошел поближе.

- Тааак, в чем дело, почему разлеглись?

Тяглов не реагировал. Кузьмич подошел вплотную и нагнулся. Потрогал за плечо. Реакции не было.

- Эй, сынок, ты чего? Ты меня слышишь? Что случилось?

Плечо, удерживаемое рукой бородача, неожиданно затряслось, и Кузьмич услышал звуки сдавленного рыдания. Это было неожиданно. Некрасова электрическим разрядом пронзил испуг, лоб мгновенно покрылся мелкими капельками испарины.

- Ты чего, сынок? С тобою всё в порядке? - он обеими руками схватил Тяглова за плечи, приподнял верхнюю часть тела и заглянул в лицо. Голова Матвея безвольно болталась, из-под сомкнутых век градом струились неестественно крупные слёзы. Кузьмич подхватил парнишку, прижал к своей груди и вдруг понял, остро понял, что Матвею просто страшно и тяжело, что он переживает, что человеку больно, больно душевно, что у него не получается... что он все-все понимает. То, что с парнем происходило, не было похоже на физическое недомогание, не было похоже на плач, слезы лились потоком сами по себе, иногда горло лежащего издавало судорожный звук, до чёртиков пугающий Кузьмича.

До Некрасова дошло, что Матвей в истерике, что он сам же, старый безмозглый дурак, загонял пацана, сам перегнул палку. Дал ему подняться на самый верх и тут же низвергнул его в самые низы. Неожиданно Кузьмичу стало до боли жалко этого несчастного, почти сломленного парня, его явно непростую житейскую ситуацию, стало отчаянно жалко и самого себя, свою пропитую и унизительную жизнь. И тут старика проняло. Его вдруг окатило жаркой волной в понимании того, что... в осознании того, что он вот так просто может потерять этого парня... парня, с необыкновенным, невозможным, с фантастическим даром. Потерять навсегда. Он сломается и уйдет и... и, собственно, всё...

Он обнял его крепче и начал говорить.

- Ну ладно, ладно, ну что ты, сынок, ну успокойся. Ну перегнули палку маленько, не рассчитали,... да ладно, со всем справимся. Нормальный ты... нормальный сильный мужик, ну забросил себя немножко, так это мы поправим, - Кузьмич гладил Матвея по голове и немного раскачивался, - Давай-давай, не горюй, со всем справимся. Ну-ка, подними голову! Со всем справишься, я тебе говорю... ты мужчина, ты сможешь... я тебе помогу... Мы еще всех сделаем!

Так они сидели посреди зала, Кузьмич обнимал Матвея, которой постепенно перестал дрожать и притих. Затем открыл глаза, покраснел, осторожно высвободился из объятий, встал на ноги, добрел до скамейки и медленно опустился на нее, избегая смотреть в сторону бородача. Некрасов тоже чувствовал себя неуютно, каким-то старым глупым дедом. Он кряхтя поднялся, подошел к Матвею и со вздохом сел рядом. Оба неловко молчали. Первым нарушил тишину Кузьмич. Негромко прокашлявшись, сказал:

- Знаешь, забудем, то что было. Забудем, хорошо? Минутная слабость. Я не прав, ты не прав. Забудем. Делом надо заниматься.

- Хорошо, - тусклым и безжизненным голосом ответил Матвей.

- Откладывать не будем. В ближайшие дни встретимся с нужными людьми, уладим кое-какие формальности и приступим к тренировкам. Приведём мы тебя в нужную форму, даже не сомневайся, - Кузьмич положил ладонь на плечо Тяглову и с жаром добавил: - А с мячом... с мячом ты уже делать можешь немало, нынешним мастакам впору завидовать, только отточить кое-что, и равных не будет. Нестеров заглянул Матвею в лицо, из глаз парня понемногу уходила боль, он уже не походил на истерзанную побитую собаку. Бородач своей лапой слегка потрепал Матвея, глядя прямо в глаза и тепло добавил: - Выше нос, малыш, всего мы добьёмся. А сейчас давай закругляться, душ, раздевалка, потом где-нибудь чайку попьём и конкретнее определимся. Лады?

- Хорошо, - в голосе парня появились жизнь и нормальные, теплые нотки.

Хлопнув напоследок по плечу Матвея, Федор Кузьмич встал, вскинул голову, выпятил бороду и сказал в зал, будто обращаясь не только к собеседнику, но и к невидимой аудитории:

- Да, придётся немало потрудиться. Но однажды, запомни, однажды, и я это знаю, непременно настанет время, когда ты будешь выходить на поле под тысячами... нет, десятками тысяч взглядов, и тебе будут рукоплескать стоя... и во все горло скандировать твоё имя. Я в тебя верю, Стрелок.

Кузьмич обернулся, улыбнулся всей бородой, подмигнул и бодро зашагал к выходу. В дверях остановился, взмахнул рукой:

- Чего сидим? Кого ждём? Давай шустрее, нельзя терять ни минуты, - и, впервые захохотав во все горло, шагнул в проём.

***

Уже в машине, искоса посмотрев на бородача, повернувшего к себе зеркало заднего вида в попытке разгладить влажную после душа бороду и придать ей пристойный вид, Матвей робко нарушил тишину:

- Федор Кузьмич, и что дальше?

- Дальше вообще или дальше конкретно? - опять заржал Кузьмич, - Если конкретно, то сейчас заедем ко мне, попьем чайку, обменяемся адресами-явками. А если вообще, - Некрасов сощурился, подмигнул Матвея, и, неожиданно став серьезным, негромко произнес, - Есть у меня друзья, будем встречаться и решать. Без отлагательства. Вот как-то так.

Машиной бородач управлял ловко и уверенно, похоже, великолепно зная столичные дороги. Оба молчали, музыку водитель не включал, но, удивительным образом, молчание это было уютным. Тяглов расслабился, вольно откинувшись на широком сиденье, согрелся и отдался чувству, что все идет, как тому суждено, и хуже в любом случае уже не будет. Хотелось курить, но он сдерживался. Городские пейзажи перед лобовым стеклом менялись быстро и стремительно, без надоевших автомобильных пробок. Впрочем, просторными эти пейзажи назвать было трудно, Кузьмич, всем этим обширным, широким как вдоль, так и поперек, недавно реконструированным городским магистралям и проспектам, предпочитал узкие, неизвестные большинству автолюбителей, старые московские улицы.

Не прошло много времени, как они оказались в хитросплетении улочек возле грохочущего неподалеку проспекта Мира. Выезжая с Трифоновской, пошли прямо и решительно пересекли проспект, выкатив на тротуар возле броского ярко-оранжевого круга в центре вывески заведения "Япоша", причем, на взгляд Тяглова, вроде бы особо ничего и не нарушив, - светофор явно горел зеленым, - и тут же оказались в уютном, густо заросшем зеленью дворике между царственных жилых домов сталинской постройки.

- Все, мы дома, - радостно произнес Кузьмич, паркую автомобиль, - Сейчас согреемся, может быть, немного перекусим и поговорим. Заодно посмотришь, где я живу, Стрелок.

И двор, и сам дом производили впечатление. Двор, засаженный деревьями, вроде бы небольшой, но удивительно чистый. Хотя, какой небольшой, это кажущееся впечатление, по контрасту с огромными зданиями рядом. Вон и оборудованная детская площадка имеется, причем все новенькое, не изгаженное. На въезде - шлагбаум, случайным авто ходу нет. Подъезд просторный, так и тянет назвать парадным. Тоже чисто, никаких скабрезных граффити, лифт новенький, даже с зеркалом, кнопки не выжжены, как в Матвеевом доме. Да и запах не специфически-отталкивающий. Культурные люди живут.

Поднялись на лифте, вроде бы невысоко, этаж пятый-шестой, Тяглов, от нахлынувшей зависти к чистой жизни, даже и не приметил точно. Дверь в квартиру добротная, из новых - наружу открывается и явно в конструкции стальная, но снаружи отделана шпоном, очень прилично и солидно, даже не сравнить с обычными в московских окраинных панельках железными монстрами, в лучшем случае покрытых дешевым дерматином. И главное, везде чисто, воздух легкий, смрада ни следа и на свежеокрашенных стенах надписей нет, что удивляло привыкшего к непритязательности бытия и живущего на окраине Матвея.

Внутри квартира широченная, с нереально высоким потолком, но просто обставленная. Довольно чисто, но чувствуется налет холостяцкой заброшенности. Дышится легко. Мебель деревянная, явно из массива, но отнюдь не новая, из 70-х, а то и раньше.

- Давай, Матвей, не жмись у двери, у меня по-простому. Раздевайся и дуем сразу на кухню. Любимое место, - подмигнул, уже скинувший свою куртку и пребывающий в легкой веселости, Кузьмич, - Да, и обувь не снимай, потом подотру. Вон, об коврик почисть, тапочками заморачиваться не будем.

Кухня, неожиданно просторная, с двумя окнами во двор, обставлена, по контрасту с остальными комнатами, современной пластиковой кухонной мебелью. Не самой дорогой, но, видимо, приличной. Стены в стильных полосатых обоях, с потолка свисает роскошная люстра цветного витражного стекла, начитанный Матвей вспомнил, в стиле "Тиффани". Комфорт, роскошь, богатство, счастливая и обеспеченная жизнь? Вроде бы нет, да и с образом Кузьмича как-то не вяжется. Мебель в квартире добротная, но простая. Да и в годах. Скорее, отзвук прошлого, уже прошедшего благополучия.

Бородач не терял времени. Зашумел электрический чайник, открылась дверца просторного холодильника:

- Яичницу будешь? Нет? Ну и ладно. Обойдемся чаем и сыром. Извини, плюшек нет. И чай с пакетиков, ничего? Кстати, тебе с сахаром? Я с медом предпочитаю.

В белые, "икеевского" вида кружки были заброшены пакетики чая, сыр нарезан щедрыми ломтями на дощечке и на ней же водружен на стол рядом с пластиковой банкой меда и пачкой рафинада. Щелкнул выключателем закипевший чайник, кипяток разлит в кружки. Кузьмич сел на модерновый стул из стальных крашенных труб и светлого лакированного дерева, с глубоко выгнутой спинкой, откинулся и вздохнул:

- А ты что переминаешься до сих пор? Давай, присаживайся.

Матвей осторожно сел на такое же современное изделие мебельщиков. Стул оказался неожиданно удобным, и выгнутая спинка комфортно поддерживала тело.

- Ты курящий, я правильно понимаю? Запашок-то еще в машине почувствовал... сам я никогда эту гадость не употреблял, спортсмен все же.

Внимательно посмотрел на Тяглова, пожевал бородой, потом изрек:

- Вижу я, что дергаешься. Понимаю. Ладно, кури, что ли, на первый раз, разговор, чую, непростым будет. Пепельницу сам возьми вон за той дверцей, что под раковиной... извини, я посижу немного, мысли приведу... - кивнул Кузьмич в сторону одного из многочисленных кухонных шкафчиков. Глянул на часы, висевшие над столом:

- Чай неплохой, даром что из пакетиков, но заваривать его надо не дольше пяти минут, иначе горьким станет. Еще пару минут, и надо вынимать.

Матвей встал, пересек непривычный простор кухни, открыл дверцу под раковиной, увидел под полкой с флаконами моющих средств чистое мусорное ведро с вложенным в него пластиковым пакетом. Там же, на полке в углу приютилась простая стеклянная пепельница, девственно чистая. Матвей присел, вынул пепельницу, вернулся к столу:

- Я в прихожую, можно? Сигареты в куртке.

- Конечно. И кончай робеть, говорю тебе. Все нормально, расслабься. А то молчишь, как воды набрал...

Матвей прошел в прихожую, скромно стараясь лишний раз не шарить взглядом по окружающей обстановке и не заглядывать в распахнутые двери спальни и кабинета хозяина, порылся в карманах собственной куртки, висящей на медном крюке на вид старинной вешалки, достал сигареты и зажигалку. Вернулся на кухню, уселся на стул, уютно принявший его в свои модернистские объятия, подвинул ближе пепельницу, зажег сигарету и глубоко-глубоко затянулся. После нескольких затяжек голова немного закружилась. Кузьмич молчал, иногда прихлебывал чай. Пакетики из обеих кружек уже были вынуты. Бородач позаботился. Матвей быстро выкурил сигареты до фильтра, аккуратно потушил в пепельнице. Хозяин молчал, смотрел в сторону, иногда подносил кружку ко рту. Матвей поерзал, потом решился, извиняющимся тоном произнес:

- Позвольте, я еще одну выкурю.

- Слушай, кончай эти реверансы, Матвей. Я же сказал тебе - расслабься. Будь проще. Можешь травиться, сколько влезет, только форточку приоткрой.

Тяглов открыл форточку, отметив, что оконный блок очень качественный, стекол даже не два, а похоже три. С распахнутой форточкой в кухню ворвался не только свежий холодный воздух, но и приглушенный двором, но все же явственный и неутихающий шум огромного города, которого при закрытых окнах фактически не было слышно.

- Давай, Матвей, садись, закуривай, не забывай про чай и потихонечку рассказывай про себя, - кто ты, что ты, как жил, чем занимался... а я про себя буду. Так и познакомимся.

Тяглов выкурил еще одну, иногда прихлебывая чай, пару раз куснул сыра, и вдруг заговорил. Вначале неохотно, отрывисто, потом расслабился и говорил, говорил, не умолкая, ощущая странное удовлетворение, сознавая, как же ему не хватало все это время внимательного собеседника, с которым можно было бы поделиться тем, что преподнесла ему жизнь в последние годы. Бородач чаю подливать не забывал, слушал внимательно, серьезно и заинтересованно, благожелательно кивал, иногда что-нибудь уточняя.

Матвей говорил про детство, про семью, про студенческие годы, потом опять про семью, иногда перескакивая с одного на другое. Рассказал и про новоявленную, ранее не наблюдаемую свою способность обращаться с мячом. Потом обратно про семью, про жену и сына, про свои неудавшиеся попытки разбогатеть и обеспечить близких.

За окном окончательно стемнело, когда Матвей внезапно замолк, его история закончилась. По кухне витали облака табачного дыма. Кузьмич сидел, уставившись взглядом в стену и чему-то кивал головой. Потом помолчал, и сказал в сторону:

- Вот видишь, какая хрень. И у меня примерно тоже самое. В юности был известен, все получалось, думал так будет и дальше. Потом травма. Тяжелая. Восстановился, но время прошло, и, неожиданно, никому не стал нужен. Никому. Кроме семьи, правда. С семьей все в порядке, было. Но тут уж я сам не смог. Вот так и живу, один, занимаюсь чушью всякой. Иногда дочери приезжают, помогают. Иногда жена. Но не смог я. Не смог, ни с ними, ни с друзьями, бывшими.

Кузьмич вскочил и зашагал по кухне, туда-сюда, иногда касаясь рукой полосок на обоях:

- Думал я, само собой все получится. Ну как же... я учусь в хорошем вузе... я лучший игрок... Ан нет, судьба меня испытала и показала, что в этой жизни не просто надо...талантами и способностями обладать, но еще и зубки иметь. А с этим у меня беда. Вот сейчас мне без малого шестьдесят, ну и что... что я могу сказать, что показать? Что сделал я в жизни? Что я скажу, если спросят? Да ничего... пил я, да, иногда лишнее... Семья...живет отдельно...сам не знаю, как ...вот как-то так...вот... Тебе, я погляжу, тоже не сладко. Вот мы друг другу и поможем. Я сам себе докажу, что не зря небо коптил, и ты из дерьма вырвешься. Природный у тебя, видишь, талант. От Бога. Грех зарывать. А я тебе в этом помогу.

Подошел к холодильнику, открыл дверцу, отрешенно посмотрел внутрь:

- Выпьешь?

- Нет, Федор Кузьмич, не то, чтоб я не пью вообще. Ну...в крайние времена перестал пить...потому что боюсь, если начну, остановиться не смогу. А это конец.

Кузьмич подумал:

- Ты знаешь, и правильно. Ты прав, и я не буду. Как-нибудь потом выпьем, когда будет за что...

Захлопнул дверцу, постоял немного, провел рукой по лакированной поверхности, обернулся и предложил:

- Давай я тебя до дома отвезу.

Они еще раз обменялись телефонами, адресами, оделись, вышли из квартиры и спустились на лифте. Во дворе было ярко освещено, но других жильцов не наблюдалось. Кузьмич раскинул руки, глубоко вдохнул холодного освежающего воздуха и неожиданно молвил:

- Знаешь ли, Стрелок...чувствую, что все у нас с тобою будет хорошо. Вот поверь, просто чую. Давно такого не было. Айда в машину.

- Надеюсь, Федор Кузьмич. Очень надеюсь. Не могу так больше. Или по-другому, или...никак.

Доехали к дому Тяглова быстро, пробок по пути не застали. Уже около подъезда, выпуская Матвея из машины, Кузьмич напоследок сказал:

- Матвей, ты это...с курением завязывал бы. Чуть не отравил меня сегодня. Кроме того, твой табак и наши планы несовместимы. Вот так. Завтра, в первой половине дня постараюсь тебя набрать. Отдыхай, спать ложись пораньше, выспись хорошенько. Лады?

***

Вернувшись из Матвеевых окраин домой, сняв верхнюю одежду и переобувшись в уютные тапочки, Кузьмич подошел к холодильнику, открыл дверцу и достал бутылку "родимой". "Чуток можно, душа разрывается", - решил Некрасов и налил стопку для краев. Спохватился, вернулся к холодильнику, пошарил и достал хлеба, масла и банку шпротов. Не торопясь, сдерживая порыв скорее принять горячительного, намазал хлеб маслом. Подосадовал, что масло перемерзшее и ломается, а не ложится ровным слоем. Аккуратно и плавно потянул за кольцо консервы, чтобы не выдернуть его "с мясом", вскрыл банку, полюбовался на аппетитные золотистые тушки рыбинок и, поддевая вилкой, начал выкладывать их, одну за другой и ровным рядком на хлеб с маслом. Полюбовался получившимся натюрмортом, подумал, что маслины были бы кстати, вздохнул и решил заменить их колечком лука. Покосился на водку, остывающую в покрытой мелкой испариной стопке, снова вздохнул, поднялся, нашел луковицу и принялся неторопливо ее чистить.

Покончив с приготовлениями, разложив по тарелке кружки лука рядом с бутербродом, взял в руки стопку и задумался. "Время еще не позднее, можно и Ромику позвонить", - покрутил в пальцах стопку и отставил в сторону - "А что я ему скажу? Нет, что скажу - это понятно, проблема - как его за живое схватить, как заинтересовать, чтобы не послал?... Знать бы, как у него реально дела обстоят, проще было бы..."

Ничего путного в голову не приходило, помаявшись и опять глянув в сторону нетронутой стопки, Кузьмич подошел к одному из кухонных окон, уставился в ярко освещенный теплыми светильниками пустынный двор, а потом дальше, выше, в сторону Переяславской и железной дороги за ней. Захотелось открыть окно и послушать голос вечернего города. "Вдруг подскажет?" - улыбнулся Федор и распахнул стеклянную створку настежь. Сразу потянуло уличным холодом, но Федору приятно было охладить разгоряченную мыслями голову.

А город шумел. Со сторону Переяславки действительно доносились редкие железнодорожные шумы, прорываясь сквозь постоянный звуковой фон нескончаемого автомобильного движения. Что-то иногда вроде бы лязгало, и даже что-то вещало невразумительным мегафонным голосом. Или это чудилось Кузьмичу? Возможно, со слухом играли свои странные шутки многообразные частоты и широченные диапазоны городских шумов, прорывающиеся сквозь непрерывную составляющую автомобильного шумового дыхания центра города, кто знает?

Небо, на первый взгляд вроде бы черное, на самом деле было окрашено глубокой чернильно-синей краской и подсвечено снизу багрово-оранжевыми городскими огнями. На горизонте, в стороне Сокольников и Красносельской, чернота городского неба постепенно переходила в желтое марево восточных рабочих окраин столицы. Город дышал, пыхтел, гудел. Город не замирал никогда, лишь в редкие мгновения, которые ныне не наблюдались, но скорее помнились со времен молодости, - студенческой ли, или даже школьной, - дарил свою редкую тишину и загадочное очарование покоя древней русской столицы. Но в настоящем город не спал никогда. Его город всегда трудился, или отдыхал, забавляясь, но всегда в движении.

Кузьмич, замерев, стоял у распахнутого окна и слушал свой город так долго, пока не пришел в себя, замерзнув. Тогда, плотно закрыв створку окна и вернувшись к столу, он с полным основанием схватил наполненную стопку и разом опрокинул в себя. Хорошо пошла. Водка ледяной волной просквозила через гортань и развернулась жарко согревающим шариком в желудке. "Ах, хорошо", - крякнул Федор, потянувшись за аппетитно поблескивающим лаком копченых рыбешек масляным бутербродом. Потом похрумкал луком и протянул руку, намереваясь налить следующую. Взялся за холодящую руку бутылку, налил опять же до краев, отставил сосуд в сторону и задумался: "Нет, погоди, не гони. Если уж звонить Рому, то сейчас. Дальше совсем неприлично будет, поздно уже".

Вернулся в прихожую, достал забытый впопыхах мобильник из кармана куртки, уронив при этом связку автомобильных ключей с брелоком сигнализации на пол. Упруго, как в молодости, наклонился, подхватил ключи, бросил их на столешницу под зеркалом у вешалки. По дороге обратно в кухню нашел в списке "недавних звонков" имя Рома и решительно нажал на клавишу вызова.

- Привет, Роман Владимирович, прости, что поздно, но дело неотложное. Это я, Федор.

- Да увидел уже и признал. И тебе привет, дружище. Ты же знаешь, я всегда рад. Ну что у нас случилось? - ответил Ром барственно расслабленным голосом.

- Слушай сюда, Ром, я очень по делу звоню, ты же знаешь, попросту тебя никогда не дергал... кратко изложу, это, думаю, важно.

- Слушаю тебя, Федор, - построжевшим голосом откликнулся Фененко.

- Пару минут послушай, дело вот в чем. Короче, встретил я на тренировке в школе парня одного, случайно приблудился, у нас же площадки в Луже открытые, всем доступные. Сам подошел, историю свою рассказал. Я дождался, когда одни останемся, чтобы без лишних глаз. Посмотрел его, проверил, погонял, побили-покидали мячик, и знаешь... - тут Кузьмич взял паузу.

- Ну-ну, продолжай, - подбодрил его Роман.

- Знаешь, Ром, только, прошу, не перебивай... я всякого в футболе повидал, не первый год и вообще... Но такого я не видел. Думаю, и никто не видел. Парень снайпер в полном смысле этого слова, не как обычно говорят за десяток-другой удачных ударов, нет. Он - снайпер, и ни разу, слышишь, НИ РАЗУ не промахнулся. Бил с любых дистанций, и с ходу, и с лету. Всегда в одно касание, и ни одного промаха. Причем, не просто в створ, а в любое заказанное место, в любую точку. Ром, я за сорок лет футбола такого никогда не видел. Да, есть, конечно, "но", а как без этого... техника и физика хромают, да и не юноша уже, НО... ни одного промаха, с любых положений. Глазам своим не верил. Выждал время, несколько дней, потом назначил дополнительно встречу, в уединенном месте, на Соколе, в МАИ, зальчик есть небольшой, знаю там людей. Договорился, встретились, опять одни, без свидетелей, погонял его еще, проверил. Все то же самое, Ром. Фантастика. Шедевр!

- Хмм, озадачил... - посопел в трубку Роман - Шедевр, говоришь?

- Да!... Причем, от Бога шедевр, бриллиант, необработанный и никому не известный, - Кузьмич взял в свободную руку наполненную стопку, нервно повертел, пролив струйку на пальцы, и опять поставил рядом с надкушенным шпротным сэндвичем.

Ром сопел в трубку и молчал. Но не перебивал.

- И тогда, подумал я, Ром, и решил, что грех будет утаивать такое чудо от тебя. Ведь я, когда тебе намедни звонил, не стал об этом... еще раз все продумал, еще разок посмотрел и убедился. Ром, повторяю, грех большой это чудо не использовать. И некому это доверить, кроме тебя, Роман... а остальные... остальные сольют, выжмут досуха к своей выгоде, исчерпают до дна и руки свои нагреют. Времена-то пошли, сам знаешь, - тут Федор про себя усмехнулся и, постаравшись добавить в голос проникновенности, искренности и серьезности, произнес - А я твердо знаю, мы с тобой, Ром, другие... и о родном футболе радеем и не забываем. Чему с юности научены.

Получилось хоть и излишне пафосно, вроде бы, но доходчиво и с "малой" толикой подобострастия. Всё - как и надо, учитывая высокие посты и чины нынешнего Ромика. Теперь молчать и ждать реакции. Ставка сделана, оглашена, все на кону. Но и имен конкретных не названо, все исправимо и обратимо.

И реакция последовала, правда, после десятка-другого напряженных для Федора Кузьмича мгновений ожидания ответа. Ром, как опытный чиновник, видимо, паузу держал. Говорил, впрочем, без насмешки и издевки, вроде как серьезно:

- Интересно-интересно... прямо заинтриговал, - судя по плямкующим звукам из трубки, пожевал губами и продолжил - Знаешь, зачем по телефону? Давай-ка, подъезжай. Я завтра, с самого утра, в обществе, на набережной, пропуск тебе для авто закажу.

- Нет, Ром, извини, но... смысла нет - просто и попусту общаться, хоть давно и не виделись. Надо поговорить и сразу парня смотреть, иначе, все равно - не поверишь, - Федор темпераментно рубанул рукой воздух, добавляя себе и своему голосу экспрессии - Сам не верю, пока не вижу. Это надо видеть, понимаешь, надо, видеть собственными глазами. Где у вас зал, чтобы мне недалеко было?

- А ты где сейчас, как и раньше - на Рижской? Мы ж с тобой, считай, соседи теперь, ты в курсе? Я с Сокольников переехал, сейчас на Алексеевской... - опять поплямкал в трубку - Угу, вот так. Приезжай-ка ты вечерком в "СССР"... недалеко от меня, да и от тебя... я буду после шести... Там все есть. И парня своего с собой бери... площадка там найдется крытая. Небольшая, но для показа сойдет... если надо, адрес уточню.

- Я в курсе, - Кузьмич знал этот недешёвый фитнесс-клуб на Новоалексеевской.

***

После, с чувством хорошо выполненной работы и чистой совестью Кузьмич лихо влил содержимое стопки в рот, опять потянулся к бутылке, но на полпути остановился, опустил ладонь на столешницу. Немного подумал, в который раз тяжко вдохнув, встал, направился к холодильнику, прихватив остатки "родимой" с собой, и поставил её в морозилку охлаждаться до следующего достойного повода.

Потушил на кухне свет, затем подошёл к окну и остановился, уперевшись обеими руками в подоконник и глядя через стекло на ночную Москву. Протянул руку к стоящей на тумбе устройству-"музыке" с кассетами, радио и CD, современное название которого от Кузьмича все время ускользало и по старинке им называлось "магнитофоном", щелкнул клавишей. Всю кухню объял истинно мужской, хрипловатый голос давно ушедшего русского поэта, поющего под звучную гитару яростные, грустные, лиричные и задумчивые песни о достоинстве, о силе характера и тяготах судьбы, о чести, благородстве, безумной храбрости и любви. О горах и небе, о море и земле, о зверях и людях, о мужчинах и женщинах. Кузьмич стоял долго. Смотрел на свой город и слушал.

***

Матвей сидел на кухне, в своем углу, глядел на пачку сигарет, лежащую перед ним в чисто вымытой красной чешской пепельнице и вспоминал прошедший день. Он на многое надеялся, когда просыпался с утра, собирался на встречу с Кузьмичем, но такого точно не ожидал... Встреча на Ленинградском проспекте, стремительная езда мимо памятных со студенческих времен мест, студгородок МАИ, неожиданно спортивный Кузьмич, первые успехи, самодовольство и постыдная сцена в конце тренировки... Боже, стыдно-то как. Нет, выбросить все из головы и идти спать, все будет, как Бог даст, а значит - хорошо.

***

С самого утра Некрасов позвонил Матвею Тяглову, совершенно не беспокоясь, что может разбудить его и поднять с постели, кратко сообщил ему о предстоящей встрече с высокопоставленным чиновником из футбольной сферы с непременным кратким показом чудесных Матвеевых способностей, назвал фамилию - "тебя будет смотреть сам Фененко" - и обещал перезвонить еще раз позже.

Теперь Кузьмич стоял в спальне перед одежным шкафом. Шкаф был величественен, как памятник индустрии моды середины, а то и начала прошлого века. Сделан был сей предмет обстановки из дуба, из самого его массива, только такие шкафы, пожалуй, могли иметь право называться гордым именем "гардероб". Так вот, стоял он перед разверстыми дверцами этого громадного монстра, или, наоборот, - шедевром мебельного искусства этого самого прошлого, это смотря как поглядеть, стоял, почесывал в башке и крепко-крепко думал.

Знал Кузьмич твердо, на своем шестом десятке, что встречают-то по одежке, даром что ли они с Ромом лет эдак семь, а то и более, не виделись. Да и последняя их встреча была какой-то мутной, на чьем-то банкете, посвященном то ли знаковой дате, то ли выходу виновника торжества на пенсию, то ли какой иной причине. Но виделись они там, это точно, вот только пребывали к моменту своей встречи оба, мягко говоря, в не совсем адекватном состоянии, а говоря попросту - были пьяны, как сапожники, то есть в хлам. Потому и мало отложилось впечатлений в голове, кроме того главного, что вроде бы как приятна была встреча обоим, обоюдно приятна - и то хлеб, и хорошо. Во как! А потому, надо бы одеться так, чтобы не выглядеть нищебродом жалким или маргиналом со дна. А для того - гардероб, тьфу, одежку, короче, надо подбирать тщательней.

От костюмов сразу отмахнулся. Всплыло в голове модное словечко и образ стиля "кэжуал". То, что надо. Хорошо, что много одежды всякой осталось со старых времен. Сохранилось одежки, что ни говори, да и размер не изменился, выбор есть. Вот только бороденка что-то больно по лешачьи выглядит. Блин, а не заглянуть ли заодно в парикмахерскую, которая приютилась в соседнем доме на первом этаже. Но что значит приютилась, очень даже помпезно выставляла себя прямо "фейсом" на сам Проспект Мира, ничуть не стесняясь, ибо стесняться было нечего - одним словом, достаточно пафосное, знаковое или даже помпезное для обычных граждан местечко, под названием "Персона Lab". Никогда туда Кузьмич не заглядывал, даже мысли такой не приходило, но время пришло - с бороденкой-то надо бы что-то сделать, и деньги в этом случае беречь неуместно.

Первым делом Некрасов выдвинул массивный тяжелый ящик под нижней полкой дубового шедевра, где в нескольких тщательно отделанных кожей коробочках хранились часы известных марок, подаренные ему в качестве индивидуальных призов в пору славной юности. Так они и лежали с тех самых славных лет, не тронутые, совершенно не используемые, но любимые Кузьмичом, как вещественное напоминание его футбольных достижений. Раз в два-три года относил он их знакомому мастеру, имеющему небольшую мастерскую на Гиляровского, для ухода и профилактики. Мастер поругивался, говорил, что часы не любят лежать без хода, но исправно и любовно возился с ними, приводя в идеальное состояние за небольшую плату. Иногда, сидя за столом в одинокой компании рюмочки с "родимой", без лишних глаз, Федор вытаскивал их из недр шкафа, аккуратно раскладывал на столе и разглядывал с некоторой тоской, полагая, что вряд ли придет время одеть их на запястье и показать миру. Не на тренировку же с детьми их таскать?

Сейчас этот момент настал. После некоторых раздумий Кузьмич выбрал элегантные в своей простоте золотые Omega de Ville на строгом темно-коричневом крокодиловом ремешке и без малейших колебаний поместил их на свое запястье. Пусть и не самый лучший выбор стиля часов, учитывая намерение обойтись без строгих костюмов, но ему захотелось именно их.

Теперь одежда. Остановился Федор, после тщательной инспекции, на очень даже брендовых высоких кожаных ботиночках спортивного такого вида (как вариант, на зимних же высоких кроссовочках, почти не ношенных и выглядящих вполне "куул", как говорили иногда его доченьки.) Это первое. Джинсы, естественно. Их было у Кузьмича несколько штук, разных цветов и оттенков, от радикально черного до бледно голубого, почти белого. Все почти неношеные, так как в обыденной жизни Федор предпочитал брезентовые штаны милитаристического вида с накладными карманами в разных местах или спортивные костюмы разной степени плотности, в зависимости от сезона. Причем предпочтению своему не изменял он уже пару десятков лет. А потому джинсы, купленные в разные годы, в том числе в пору его футбольного расцвета, оставались вполне годными, устаревшими и заношенными не выглядели, наоборот - в те времена качество было куда как лучше нынешнего.

Далее. Есть тройка курток, все фирменные, высококлассные и понтовые, купленные давно в зарубежных турнирных поездках, по советам одного из коллег-знатоков, название брендов Кузьмичу ничего не говорило, ну не его это. До своей травмы одеть он их успел только по нескольку раз, на дружеские вечеринки и прочие посиделки, а потом - стало не до щегольства в одежде. То есть - фактически новые, про качество конца прошлого века повторяться не стоит. Зеленая, коричневая и черная, надо выбрать только цвет.

Свитера, рубашки, футболки, толстовки и прочее тоже наличествовали. И со старых времен, и доченьки за отцовым гардеробом все же следили, хотя он практически им не пользовался - некуда было.

Примерив толстую хлопковую рубашку в синюю шотландскую клетку, синие же, слегка тертые прямые джинсы из старых запасов, на рубашку - купленный дочерью, добротный, в сине-серо-голубую с бежевым, горизонтальную широкую полоску на груди, из толстой качественной шерсти, с воротником стойкой на молнии, этикеткой с акулой и надписью "Paul&Shark" на груди, на ноги - высокие черные ботиночки, поверх свитера - коричневую кожаную куртку, Кузьмич глянул в зеркало иостался доволен увиденным. Подкрутив ус и подергав за неряшливо торчащую бородку, решил в том, как есть, не переодеваясь, немедля топать в упомянутую "Персону". Только захватил бумажник.

На улице было зябко, проспект продувался неприятно леденящим ветром. Бодро протопав мимо чиновничьего здания областной думы, Кузьмич подошел к салону и потянул на себя стеклянную дверь за сияющую, несмотря на пасмурную погоду, никелированную трубу входной ручки. Внутри оказалось уютно, тепло, ароматно и безлюдно. Некрасов кивнул неожиданно материализовавшийся ниоткуда очаровательной стройной блондинке, одетой во все белое, промычал про бороду и волосы, был немедленно подхвачен, раздет, словесно обласкан, усажен в кресло и укутан кардинально черной длиннющей мантией с кристально-белой манишкой. Кузьмич начал было объяснять, что ему, собственно, нужно, попытался подергать за бороду, но потом запнулся и отдался судьбе в виде не менее стройной, только еще более жгучей длинноволосой брюнетки, одетой во все черное. Над ним захлопотали под уютное негромкое бормотание, прикосновения к голове позабытых нежно-ласковых женских рук неумолимо усыпляли. Федор мысленно махнул на все рукой и расслабился.

Может быть, новая одежка фирменная повлияла, или сам Кузьмич нежданно стал красавцем хоть куда, так или иначе, но поработали над ним славно: черные, с сединой, густые и немного вьющиеся усы, сросшиеся с аккуратными бакенбардами, смеющиеся серо-голубые глаза. Бородка а-ля эспаньолка, только немного покороче, закругленная снизу, что ли. Даже брови изменились, вместо клочковатых пышных образований над глазами, было нечто строго очерченное, но не столь доминирующее. Общий облик напоминал то ли поп-музыканта, то ли государственного деятеля первых лет советской власти, то ли современного олигарха, имеющего настолько громадную кучу деньзнаков в купе с газетами, пароходами, самолетами, что мог позволить себе выглядеть несколько импозантно. В целом Федор существенно помолодел и замшелым стариканом более не выглядел. В окончании процесса "создания имиджа", как называла барышня-парикмахер стрижку Кузевой бороды и волос, ему предложено было сделать маникюр, как нечто обязательное и неотъемлемое, но клиент мягко и решительно отказался, пообещав - "непременно, в следующий раз". Кузьмич в общем остался доволен и денег потраченных совсем не жалел.

По пути домой существенно продрог и решил, что надо будет в поездку накинуть поверх что-нибудь более основательное. Уже дома, глянув на свои часы и еще раз испытав приятное ощущение смены собственного "имиджа", решил не переодеваться и, пользуясь образовавшимся свободным временем, задумался о формальной сути их с Матвеем действий. А ее, сути, не было. Не оформлена она была должным образом. А Фёдор, как никто, по собственной шкуре, знал о цинично-безжалостной природе деловых отношений в современном спортивном мире. Отрекомендует он Стрелка высоко сидящему Роману Владимировичу, выразит спортивный вельможа свое удовлетворение и приязнь в словесной, естественно, форме, и на этом роль Некрасова будет исчерпана. "Мавр сделал свое дело, мавр может уйти", - Шиллер об этом писал почти четверть тысячелетия назад, и мнением сумрачного немецкого гения пренебрегать не следует, а потому - надо бы поговорить с Матвеем на эту тему и, непременно, до высокого рандеву. Федор Кузьмич тотчас набрал номер подопечного, тепло поздоровался и оживленно, в краткой форме передал суть предстоящей встречи, договорившись подъехать к самому дому Матвея, чтобы прибыть на место встречи вместе, по пути обговорив необходимые моменты. Напоследок, спохватившись, добавил:

- Да, Матвеюшка, не подведи, одень что что-нибудь максимально приличное, но спортивное. Высокий дядька тебя будет смотреть, и в прямом смысле высокий - Романа Владимировича Господь ростом не обделил, и в переносном - чины имеет немалые, от встречи многое зависит, если не все. Ежели какие-то проблемы, не жди... не стесняясь и немедля, говори мне или звони, думать будем и исправлять. Как понял, приёёём? - засмеялся в трубку пришедший в отличное расположение духа Кузьмич.

***

Роман Владимирович Фененко сидел на заднем кожаном диване своей служебной Тойоты Камри и остро завидовал седокам сияющего черным лаком Мерседеса "S-класс", неторопливо катящегося в соседнем ряду. К сожалению, "Мерседес", по нынешнему служебному положению Рома, не полагался. Но очень хотелось. Ром по жизни своей делал карьеру, и во многом его мысли были заняты именно ей. Роман ехал домой, вернее, его вез персональный водитель, день выдался ненапряженный по времени, но не по наполнению, моментами было очень неприятно.

Вечером намечена встреча со старым приятелем, еще с тех, футбольных времен, и настроение было бы безоблачным, - Финенко любил перед старыми знакомыми немного похвалиться своим нынешним достижениями, - если бы не портили некоторые обстоятельства. В числе которых, увы, и отсутствие права на служебный "Мерседес". Но дело не только в этом.

У Рома намечались проблемы. Проблемы служебные, впрочем, других проблем у Финенко быть и не могло, на семью с достаточно давних пор он особого внимания не обращал, все шло как-то само собой, бытовых проблем тоже давно не намечалось. Финансовых? Денег, конечно, всегда не хватает, но проблем в их количестве Ром давно не замечал. Карьера и связанная с нею власть, вот что волновало Рома и являлось его единственной настоящей страстью. Все остальное неизбежно приходит вместе со властью, и количество благ всегда соразмерно с количеством имеющейся в руках властных полномочий. Конечно, футбол, как спорт, интересовал тоже, как же иначе? Успехи и неудачи родного спорта искренне волновали Романа, как же иначе? В отличие от многих спортивных функционеров Роман был бывшим профессионалом футбола, и это просто так не уходит.

Тем не менее, ситуация развивалась так, что как бы его нынешнее кресло не зашаталось, не поплыло, а он ведь выше, гораздо выше метил. В зампреды, а то и в президенты одного из многочисленных футбольных союзов. А их было немало: российский, премьер-лиги, да и московский неплох. На его долю хватит. Одного Общества и всего лишь департамента в союзе Рому было маловато, амбиции требовали большего. Несмотря на то, что сегодняшнее заседание союза было посвящено совершенно посторонней фененковской "епархии" теме, тем не менее, по Рому и его "успехам", точнее, не конкретно по нему - по направлению, им курируемому, - сам председатель, непонятным образом попавший на это, в общем-то рядовое заседание, изволил лихо проехаться, причем с неприкрытым неудовольствием. Опечалило это Рома, озадачило и пригорюнило.

Впрочем, не в первый раз, проходили и не такое. Все же это футбол, а не плановое производство, у нас в футболе есть место случаю и удаче. И не просто есть место, а во многом этим всё и определяется, вот как. Так что переживем, конечно, но хотелось бы пережить с наименьшими потерями, а то и с прибытком.

С Нестеровым Ром был знаком еще со времен пламенной футбольной юности. Еще бы, столько лет в одной команде, причем непосредственными партнерами. Ром играл под Кузей в опорной зоне, иногда, впрочем, мог занять место и центрального защитника. Да и силового плана полузащитник из него был неплохой, если не больше - очень хороший. С Кузей конечно не сравнить, Кузь у нас всегда звездой числился, но и Ром был известен ясным видением поля, неплохой подачей, дальними пасами и игрой на втором этаже, чему способствовали его рост, прыгучесть и телосложение. Но это в прошлом. Увы. Хотя и сегодняшняя деятельность доставляла Рому немало поводов к гордости. Власть, влияние, связанные с ними блага, что скрывать, и деньги, тешили его самолюбие не в меньшей степени, чем его былые футбольные успехи.

На Крестовском мосту, уже недалеко от дома, Ром с привычной гордостью глянул на свое новое жилье, в котором он заселился совсем недавно. Апартаменты "Квартал Мира" - звучит пафосно, но и во многом отвечает его положению во властных спортивных структурах, не говоря о том, конечно же, что принципиально отличается от его старой квартиры в Сокольниках, хоть и просторной, даже роскошной, но только по старым, советским еще меркам. Получал квартиру Роман еще до перестройки, от Общества, как постоянный игрок основного состава, после завоеванного вместе с Кузей союзного чемпионства. Насколько он помнил, Кузь тоже получил тогда квартиру, и тоже в Сокольниках, недалеко, в гостях как-то бывал. Размерами поменьше, но вполне достойную. Размеры в те времена определялись количественным составом семьи, Кузь жил в комфорте, но только со своей женой и дочерями, потому - в трешке, а Ром маялся не только с тремя своими детьми - и с женой, тещей, тестем. Но и размеры соответствовали, пятикомнатная во все времена не хухры-мухры.

Водитель привез Рома к жилому комплексу, подвез к самому корпусу. Выходя, Ром распорядился ему быть в готовности и ожидании, но на час свободного времени рассчитывать. Ром знал, куда рванет его водила - на улицу Космонавтов, где, по твёрдому убеждению шоферскому, в одной из местных забегаловок делали лучшую в Москве шаурму. Но это недалеко, максимум - пятнадцать минут езды, если с пробками и ломиться напрямую, а проулками - и того быстрее.

Ром планировал в лёгкую перекусить, не злоупотребляя - жирок надо сбрасывать, переодеться - сбросить опостылевшую за сегодня официозно-офисную униформу, состоящую из неброского шерстяного костюма темно-синего цвета, черных ботинок, белой рубашки и обязательного галстука. Хотелось чего-нибудь неофициального, но спортивно-статусного. Все же встреча вроде как в фитнесс-клубе, а фитнесс по нынешним непростым временам - это почти что спорт!

Что-нибудь эдакое, не сильно броское, но с уровнем.

По вкусу Рома не сильно броским явились сочно-синяя кожаная куртка Zilli, между прочим крокодильей кожи, из цельного куска скроенная, причем специфическими "крокодильими" узорчиками вовнутрь, что скрывало вроде бы, но, на самом деле, добавляло имиджа, яркая красная, почти оранжевая рубашка-поло Zilli, с синей полосой по рукавам, воротнику и низу, с золотой фурнитурой узнаваемой прямоугольной формы любимой фирмы - всё из шелка с хлопком и, конечно же, золота. Голубые брюки-джинсы той же фирмы (любовь есть любовь), с оранжевыми, броско выделяющимися на голубом, прострочками на карманах и швах, ярко-красные туфли без шнурков, на резинке, но совершенно не мокасины, нет, именно - туфли, с рифлёным на острых носках вензелем "Z". Всё того же Zilli родимого и почти того же цвета, правда слегка розоватого, поясной ремень из кожи теленка со вставочкой из питона и удивительно скромной пряжечкой, не золотой, как обычно принято у фирмы, а полированного серебра. Ром глянул в зеркало, устроенное в гардеробной его новой квартиры, глобальное такое зеркальце - от пола до потолка - и сам себе понравился. Ну и славно, это самое главное - самому себе нравиться и быть в себе уверенным.

Скромно и со вкусом. Ром даже и не предполагал, что его "скромность" с ценою куртки за миллион рублей, мягко говоря, относительна. Нет, он знал, что фирма Zilli недешевая, но не заморачивался. Zilli есть Zilli!

Того же цвета, радикально голубого, что и штаны, бумажничек мужской, по размерам походящий на дамский клатч, носимый также исключительно в руке. Естественно, произведен сей аксессуар из навороченной кожи, с золотыми детальками, еще и украшен продольными светло-голубыми полосками. И, как уже не трудно догадаться, тоже Zilli.

Странно, вроде немного по-бабски, с клатчем в руках шляться, но, что поделаешь, тренд такой нынче в мировой моде, как страстно уверили его "симпапушечки" из зилливского бутика в бывшей гостинице Украина, а ныне - Radisson Royal.

Еще раз отразил себя в зеркале - уже с клатчиком в руках - ну просто высший класс! Хоть куда и хоть кому!

Наручных часов Zilli у Романа Владимировича не было, а потому - по-президентски, на правом запястье, такой же скромный светло-металлический Patek Philippe Nautilus. В бумажнике-клатче - парочка банковских карточек, золотая и платиновая, несколько хрустящих купюр.

Всё, мужчина готов к вечеру!

***

На следующий день, уже в обед, после вторичного звонка Федора Кузьмича, Тяглов решил не суетиться, но и не расслабляться, запустил шарманку компьютера (вентилятор давно пора поменять) и стал искать в интернете ссылки на Некрасова и его знакомого, Романа Финенко. Люди оказались заслуженными и в футбольном мире хорошо известными. Промелькнула невнятная информация о неких "ответственных постах", занимаемых Романом Владимировичем. Немало было и про Кузьмича, но все в прошлом. Уяснил их футбольные амплуа, кратенько посмотрел совместные достижения в команде. Процедуру одевания отложил, так как не видел в этом никакой сложности и опасений Некрасова не разделял. Видимо, по наивному незнанию.

За несколько часов до выезда Матвей стоял перед неприглядным, распахнувшим свое убогое нутро шкафом для одежды, на фабрике оклеенным какой-то, имитирующей честный шпон, толстой коричневой бумагой и вспоминал, как радовался он, глупец, как счастлив был, когда волок на себе картонные упаковки этого "одежного мебельного гарнитура", как надеялся, что с новым приобретением жизнь изменится, и, непременно, в лучшую сторону, как потом несколько дней мучился в попытках собрать это несовершенное изделие отечественных мебельщиков, руководствуясь тупой инструкцией, используя неполный комплект прилагаемой фурнитуры, вкручивая в стенки из неподатливого ДСП вкривь и вкось уходящие, легко гнущиеся, как будто изготовленные из жести шурупы. В собранном виде изделие представляло из себя мрачно-коричневое, монструозно уходящее под самый потолок, нелепое сооружение, но объема для хранения прибавилось, правда, за счет уменьшения объема и так небольшой комнаты, гордо именуемой в их семье "залом".

О чем тут думать? Большого и мучительного выбора нет. Пальто или куртка? Куртка, короткий черный пуховик, в готовности висит в прихожей, пальто вроде бы не совсем уместно. Лучшие ботинки - та самая гордость китайского производства, черные джинсы Levi`s - вполне приличны, благо черная краска особо не вытирается и прогалин между ног, как и бахромы внизу штанин пока не наблюдается. Любимый лесорубный свитер, пожалуй, не подойдет - слишком кондовый. Есть темно-синяя кофта, вроде бы из Италии, бренд неизвестен, так как, в былое время, внутренний шильдик с названием был срезан любимой на ту пору женой. Почти неношеная, вернее, если быть честным, ношенная изрядно, но по качеству своему итальянскому не потерявшая приличного внешнего вида, между прочим из 100% кашемира, это Матвей помнил твердо. Пусть и тоньше гораздо свитера, но под пуховиком прокатит, на улице отнюдь не морозно. Под кофту футболку, их несколько, но синяя и черная самые лучшие, вороты еще не вытянуты. Так, одну наденем, другую - в сумку, про запас. Чистые носки-трусы. Также в сумку - треники, спортивную курточку, кроссовки, все от Nike, куплено еще во времена относительного благополучия в "Спортмастере", но неплохо сохранившиеся. На голову вязанную шапочку, для тепла, - ту самую, серую снайперскую. Вот, собственно, и все. Довольно прилично, а излишней роскоши, простите, не имеем. Да, не забыть "Спайдерко" захватить, для уверенности. Привычка.

Если б знал Матвеюшка, что его гардеробные буридановы "мучения" по времени феноменально точно совпали с процессами облачения еще двоих мужчин, его скорых визави. К слову, надо отметить, мучения у всех были относительны - от лукуллова пиршества Рома до нищенской Матвеевой трапезы.

***

Все трое мужчин с разной степенью раздумчивости и маетности занимались одним -тщательно подбирали себе гардероб, попросту - одевались. И мы критикуем за это же весь женский род? Боже мой...

***

Выехать Кузьмич решил заранее, собираясь по пути заехать на мойку. Хотелось не представать перед старым приятелем неряшливым опустившимся стариканом. Перед тем, как выезжать, уже в прихожей, Федор Кузьмич вспомнил о студеном уличном ветре и, махнув рукой - "здоровье дороже" - накинул на плечи, поверх своего галантерейного великолепия бывалый и проверенный тулупчик. В машине сниму, в клуб заскочить пару шагов - не замерзну.

Кузьмич во дворе подошел к своей старенькой "Омеге", обошел вокруг, покачал головой, потрогал носком ботинка колесо... эххх... Распахнул водительскую дверь, сел в кресло, механически завел двигатель и задумался. Он страстно любил автомобили, но скрывал эту страсть за неимением ни малейшей возможности... Потом он про себя улыбнулся, - ведь всё теперь зависит от меня, от меня и от этого парня, от нас вместе... всё сейчас впереди, и возможности появятся...

Он очень любил автомобили.

Пока его "Опель" прогревался, а Кузьмич всегда перед поездкой прогревал двигатель, не доверяя суждениям новоявленных экспертов и считая рекомендации "прогревать на ходу" происками автогигантов для уменьшения срока службы и, следовательно, для увеличения продаж, мимо с веселым гомоном пронеслась стайка ярко одетых в разноцветные курточки детишек и улепетнула мимо шлагбаума куда-то на улицу. Посчитав это знаком, Федор Кузьмич не стал ждать прогрева двигателя до полной рабочей температуры, включил передачу и плавно тронулся.

Проезжая мимо милой красно-белой церкви у въезда на ТТК, Кузьмич перекрестился и, шумно вздохнув, задумался о предстоящей встрече.

Уже на мойке, сразу за Рижским рынком, где, к счастью, он был единственным посетителем, пока его машину начищали худощавые ребята среднеазиатской национальности, Федор, облачившись в тулуп, прохаживался снаружи. Посматривал на проходящие с воем совсем рядом, прямо за решетчатым забором красно-белые электрички и мысленно разговаривал с Матвеем, подбирая нужные слова, убеждающие пацана, что только он, Федор Некрасов, может быть ему достойным агентом, а то и персональным тренером. Боже мой, парень ни разу не футболист, да и спортом, если занимался, то в глубоком детстве. Еще неизвестно, нужен ли он Рому и найдется ли ему место в какой-нибудь команде. Парнишка ведь, откровенно говоря, совсем сырой материал, не обладающий ничем, кроме удара. И возраст. Да и над ударом-то еще поработать надо бы. А я уже мысленно репетирую, как же ему персонально навязаться, как к Марадонне какому-то. Позорище, Федя, как же ты все же опустился.

У Матвеева дома, грязно-белесой панельной девятиэтажки на окраине, Кузьмичу пришла конструктивная мысль, - делать как надо, и будь что будет. Хуже уже точно не будет. Некрасов успокоился, приободрился, и тут появился Матвей, в черной пуховке, черных же джинсах и сумочкой через плечо. Критично оглядев парня и сделав нелицеприятные выводы касательно внешнего вида, Кузьмич изрек:

- Матвей, там переодеться негде будет, скорее всего, по времени у нас запас есть. Ты не мог бы заскочить домой, да сразу под пуховочку свою спортивный костюм надеть.

- Федор Кузьмич, вы как прям помолодели... Не узнать вас! Может, не буду возвращаться? В крайнем случае, в машине переоденусь, а?

- Тоже верно. Лады. Садись и поехали.

По пути болтали о пустяках: немного о погоде, немного о политике, о популярных ТВ-передачах. Между делом Кузьмич вкратце рассказал о Роме и их былых временах в команде. Матвей слегка волновался, и это было заметно. Федор Кузьмич постарался успокоить его, как мог, поведал пару смешных историй из прошлого. Уже на подъезде к Новоалексеевской Некрасов притормозил, прижался к кромке тротуара около пиццерии, взглянул на блеснувшие золотом наручные часы и спросил Тяглова:

- Послушай меня внимательно, Матвей. Вот сейчас посмотрит тебя мой дружок... и, к примеру, приглянешься ты ему. Да я даже не сомневаюсь. А вот дальше как? Как ты видишь наши с тобой отношения?

- Не знаю я, Федор Кузьмич. Вам виднее, думаю, - Матвей поёрзал на сидении и пожал плечами.

- Виднее, говоришь? - Кузьмич попытался привычно схватиться за изрядно укороченную бородку, - Да, так это. Вижу я два варианта для тебя. Первый: закинут тебя в какую-нибудь команду, допустим... прикрепят на общих основаниях к тренеру. Уж не знаю, куда, сам понимаешь, возраст у тебя не ученический. Назначат какую-нибудь оплату, поверь, небольшую. Как там дальше будет, не ведаю. Мутно это как-то. Глянешься ты там, уже на месте, или нет, тоже не знаю. Станут с тобой возиться, отдельно заниматься или нет? Скорее, нет. И что дальше будет, - вилами на воде.. Это один вариант.

Федор Кузьмич глянул в боковое зеркало, распахнул дверь, ловко стянул тулуп, кинул его на заднее сидение и полез в машину обратно. Матвей разглядел явно дорогие куртку, полосатый свитер под ней, джинсы и ботинки и осознав, вкупе с радикально изменившейся, франтоватой стрижкой Кузьмича, что он имел в виду под своей рекомендацией "одеться поприличней", слегка съёжился.

Кузьмич захлопнул дверцу, уселся поудобней и продолжил:

- Другой вариант: я твой агент. Личный. Понимаешь? Агент, переговорщик по финансовым вопросам и условиям, защитник от всего на свете, персональный тренер и так далее. Мне кажется, этот вариант для тебя предпочтительней. Одного и самого по себе - тебя сожрут и не поперхнутся. Что ты знаешь об этом мире? Я имею в виду, футбольный. Ничего. А я помогу. Кто тебя персонально натаскивать будет? Кроме меня, некому. А это дело непростое.

Кузьмич обернулся, глянул Матвею прямо в глаза и продолжил:

- В общем-то, мы об этом же вчера у меня за чаем говорили, только неконкретно. Одно я упустил. В это наше "странное" время надо со всех сторон бумагами обкладываться, а у нас с тобой ничего нет. Контракт надо составлять, агентский. А его у нас нет... Да, и что ты опять скукожился? Что не так?

- Выглядите вы, Федор Кузьмич, шикарно... Я на вашем фоне - бедный родственник, одно слово. Неловко как-то, - Матвей отвел глаза и замолчал, уставившись через лобовое стекло вперед, на странное прямоугольное строение с крестом на фронтоне и надписью "Евангельская церковь", своим наполовину стеклянным фасадом глядевшее на площадь с круговым движением.

Он хорошо знал окрестности, в расположенной недалеко средней школе в свое время учился его сын, но это здание сразу припомнить не смог. "Мазутка" и "Водокачка", так называли свои районы местные жители, вспомнил Тяглов. Когда-то давно, еще с дореволюционных времен, здесь находились наливные склады хранения мазута и нефти. По этой небольшой площади, продуваемой ветром с четырех вливающихся в нее улиц, около ДК "Гипротранс", нынче сменившего вывеску на крест и "евангелистов", проходила граница между двумя этими районами, где нередко собиралась пацанва для выяснения отношений, часто "стенка на стенку". Остро захотелось курить, но Матвей не решился.

- А насчет договора, Федор Кузьмич, я на вас полагаюсь. Я... я сам не знаю, как мне поступать и что делать конкретно, на вас только надеялся.

Кузьмич немного покряхтел, посмеялся негромко и необидно:

- Нормально ты выглядишь, так что, не бери в голову. Я-то на скамеечке сидеть буду, а тебе мяч немного попинать придётся. Для этого ты одет приемлемо, в самый раз. Так что, все нормально. А одежда - дело наживное. Главное, всё правильно сделать, - Кузьмич положил руку на плечо Матвею - А насчет договора надо думать, причем, прямо сейчас. Иначе я окажусь в глупом положении, а мне этого совершенно не хочется, на старости лет да перед старым приятелем.

Некрасов снял руку, отвернулся, ссутулился, уткнувшись в баранку, и как-то неуловимо постарел. Потом негромко произнес:

- Знаешь ли, неприятен мне этот разговор. Сам должен понимать. А я навязываться не люблю, как есть, то и говорю.

Потом плавно тронулся с места, притормозил перед кругом, включил громко щелкающий поворотник и глухим голосом добавил:

- Вот как-то так. Сам думай, сам выбирай. Выберешь самостоятельность, без меня, не обижусь. Рому сейчас представлю тебя, а дальше сам разбирайся. А если вместе выберешь, то уж во всем вместе. Общие удачи, общие обломы, и деньги должны тоже вместе зарабатывать. Я все же профессионал.

Матвей почувствовал, что ответ надо давать немедленно. Собственно, он другого варианта и не мыслил, большое везение, невероятное, что он вообще встретил этого деда, и дед не отказал, взялся помочь. Да и какого деда? Кузьмич сейчас, в своей необычно стильной одежде казался Матвею совсем не тем косматым стариком, которого он встретил в Лужниках, а дорого и стильно одетым старшим товарищем, выглядящим на зависть. Тяглов набрал воздуха, обернулся к водительскому креслу, глядя на омоложенный профиль Кузьмича с аккуратной бородкой, переходящей в четко очерченные бакенбарды, и твердо произнес: - Только с вами, Федор Кузьмич. Без вас не мыслю.

- Ну и славно, - Кузьмич резко тронулся и ловко повернул направо, - Тогда вперед. Нельзя терять ни минуты, - и неожиданно заржал. Проехал метров двести и вывернул во двор перед знакомым Матвею со студенческих пор бассейном, окруженным солидным решетчатым забором на основательных красно-кирпичных столбах с белыми пирамидальными навершиями.

Уже на парковке спортивного сооружения, выстроенного из добротного номенклатурного кирпича с разноцветными фресками на морские темы по всему фасаду, Кузьмич втиснул машину прямо перед входом с алой надписью "Фитнесс-Бассейн-Спа", стеклянными входными дверями и гордым знаком качества из советских времен на фасаде. Заглушил двигатель, вынул ключ зажигания с брелоком сигнализации и протянул Матвею:

- Значит так, Стрелок, предматчевый расклад такой... Сидишь в машине, думаю, не меньше чем с полчасика, а то и поболее. Момент тонкий, понимаешь ли, и человек непростой. Если замерзнешь - запускай движок и грейся, справишься?... Отлично... Я переговорю, лучше сначала без тебя, мало ли какие моменты. Заочно представлю тебя, потом наберу. Мобильник включен? Хорошо. Выходишь, ставишь на охрану, разберешься, не маленький. И прямо вот в эту стеклянную дверь, под надписью. Там я тебя встречу.

Некрасов вышел из машины, обернулся, ободряюще подмигнул Матвею, - Не робей, диспозицию соблюдай, и всё будет окей! Ну, я пошел, жди звонка, - захлопнул машину и исчез за стеклянной дверью.

***

Отпустив водителя, с наказом быть поблизости и всегда строго на связи, Роман Фененко вошел через стеклянную дверь клуба и приблизился к стойке-ресепшен, отдалённо напоминающую кусок сплошь покрытого заскорузлой корой пня гигантского дерева из страшных сказок, подсвеченный приглушенным оранжево-красным светом и, неведомо зачем, затащенный под низкий свод пещеры отсутствующего по своим плохим делам колдуна. Впечатление усиливалось расставленными тут и там желто-оранжевыми букетами, огромного размера и мумифицированного вида. Радовали глаз многочисленные круглые часовые циферблаты по задней стенке и нависшие над стойкой шарообразные светильники, контрастирующие с багровым окружением своим приятным ледяным цветом.

И, разумеется, огромные дизайнерские фото соблазнительно улыбающихся спортивных красоток, развешенные повсюду.

Красотки присутствовали и в живую, в качестве посетительниц спортивного клуба, деловито отдавали или принимали ключи от раздевалок, смеялись, общались, разговаривали по телефону. Одним словом, приятное общество, пришедшее насладиться здоровым спортивным вечером и улучшить собственные телесные показатели. Мужская половина тоже попадалась, но в незначительном количестве, рабочий день только-только подходил к концу.

Рому интерьер нравился.

Кукольного вида блондинка за стойкой, временно заменяющая злого хозяина колдовской пещеры, с приклеенной улыбкой поприветствовала неожиданно низким, грудным голосом:

- Здравствуйте, Роман Владимирович. Чем могу помочь? Никиту Сергеевича позвать?

- Всенепременно, милая, - саркастически улыбнулся Ром, - всенепременно зови начальника.

- Никита Сергеевич, здесь Роман Владимирович приехали, вы подойдете?

Ещё бы не подойти, Никита был из бывших "халдеев", повышенный до одного из сменных управляющих администраторов, обязанности свои соблюдал строго, знал "кто-есть-кто", и потому появился практически мгновенно. Выглядел "начальник" гламурно: невысокий, худощавый, одет в обтягивающие снежно-белые брючки и красную толстовку. На босых, с идеальным педикюром ногах - плетеные из красных ремешков сандалии, на загорелой шее - золочённая цепочка. Никита элегантно склонил увенчанную безупречной злато-блондинистой стрижкой голову:

- С добрым здоровьишком, Роман Владимирович, что изволите?

Высоченный Ром сверху вниз оглядел явившееся ему местное руководство, бросил взгляд на наручные Патек Филипп и неторопливо молвил, милостиво улыбнувшись:

- И тебе не хворать, Никита, как семья? Как дети? Мой кабинет свободен? Проводи-ка.

В кабинете, вокруг широкого, с закругленными углами стола расположились несколько удобных темно-коричневых кожаных диванчиков с высокими спинками, располагающими откинуться и расслабиться. На столе изящная трубка радиотелефона и поднос с большим чайным сервизом восточного вида. Торцевая стена была занята объемным электрокамином мрачного средневекового вида, облицованного натуральными огромными серыми булыжниками, скорее, небольшими валунами. Имелось и отдельно стоящее кресло, той же темно-коричневой кожи и с высоченной эргономической спинкой, переходящей в пухлый валик подголовника. Роман Владимирович предпочел занять один из диванов, вольготно откинулся на спинку, немного задумался и потом распорядился:

- Никитушка, организуй что-нибудь, как обычно... Коньячок там, или... вискарик лучше, из тех, что мне нравится... ну и к нему соответствующее, сам сообразишь, и знаешь... пожалуй, сделай всё по вип-уровню.

- Будет сделано, Роман Владимирович. Черную икорку, осетринку нести?

- Не в этот раз.

- На сколько персон?

- На двоих, а там видно будет.

- Сейчас накроем. Может быть, пока чайку?

- Если только позже. И не затягивай.

- Роман Владимирович, мигом сам все принесу.

- Ну и славно.

Сообразил Никита ярко-красную икорку чавычи в хрустальной вазочке, помещенную в блюдо со дробленым льдом, ломтики атлантического лосося и ручьевой форели, свежие, со слезой, украшенные петрушкой и кружочками лимона, блюдечко с крупными иссиня-черными маслинами, поверх накрытыми зелеными листочками, щедрое мясное ассорти в фарфоровом лотке, белоснежную масленку с бруском маслица и коротким серебряным ножиком, тонко нарезанную пшеничную булку в корзине, накрытой причудливо свернутой полотняной салфеткой, салат европейского вида, с цельными мелкими помидорчиками, огурчиками, перчиком, зеленью и графинчиком с соусом на оливковом масле, соленые орешки разных видов и прочие мелочи.

Зная вкусы Фененко, в сторонке управляющий поместил вазу с плавающими в крепком рассоле вместе со стебельками укропа крепкими солеными огурцами, блюдо с тонко нашинкованным нежно-розовым салом и дольками чеснока, корзинку с толстыми ломтями темного зернового хлеба. На отдельной тарелке - сочащиеся ароматным парком небольшие ромбовидные пирожки с открытым верхом, рыбной и мясной начинкой.

Венчали все это великолепие стоящие на отдельном столике в подносе, покрытом сложенной вдвое тонкой накрахмаленной тканью, литровая бутылка двенадцатилетнего бленда "Дьюарс", серебряная посудина, доверху наполненная крупными кусочками льда и прикрытая крышкой, блюдце с маленькими щипчиками, упаковка содовой в стекле, несколько причудливой формы бутылок простой воды "Восс" и два стеклянных стакана с толстым дном и тонкими стенками.

- Вам налить, Роман Владимирович?

- Нет, сам справлюсь. Ступай, но будь на связи, еще понадобишься. Да, и еще. Зал с воротами освободи, если занят, он мне понадобится. Вежливо, культурно объясни, как ты можешь. Теперь все. Дверь прикрой.

Дождавшись, когда услужливый Никита изящно отпятится к выходу, бесшумно выскользнет и мягко прикроет дверь, Ром встал и с удовольствием потянулся. Потом подошел к зеркальному шкафу, в котором под замком хранились его личные спортивные аксессуары, с удовольствием осмотрел свое отражение и решил куртку пока не снимать, дождаться прихода Нестерова, больно уж стильно выглядел он в ней - не хотелось бы лишаться возможности покрасоваться перед менее удачливым старым приятелем. Фененко знал, что Кузьмич возится с молодежью в одной из футбольных школ, вряд ли там ему платят много. Это не старые времена, когда Кузь был звездой, а Ром на втором плане. Времена изменились, сейчас для процветания нужно большее, чем просто умение гонять мяч.

Он пригладил волосы, обернулся к приставному столику, плеснул немного виски в один из стаканов. На лед, воду и содовую даже не посмотрел. Подошел к окну. На улице темнело, зажигались золотистые фонари, окружающие здание клуба. Зазвонил лежащий на столе радиотелефон. Роман задернул плотную бархатистую занавесь, повернулся к столу и взял в руки трубку.

- Да.

- Роман Владимирович, извините за беспокойство, к вам посетитель, господин Некрасов.

- Проводите ко мне.

Ром залпом влил в себя содержимое стакана, с удовольствием почмокал губами, виски был хорош, и закинул в рот влажно поблескивающую аппетитную маслинку. Эх, хорошо. В дверь постучали:

- Роман Владимирович, к Вам.

Фененко подошел к двери и распахнул ее.

- Что же вы на пороге? Федор Кузьмич, дорогой, заходи скорее. Спасибо, Никита, ступай.

Федор Некрасов, улыбаясь, зашел в кабинет, остановился, слегка поднял и развел согнутые в локтях руки немного в стороны, как будто собираясь обняться, но и оставляя себе место для отступления. Ром невольно повторил его движение. На мгновение они замерли, разглядывая друг друга. Романа удивил внешний облик Кузи, ожидал он встретить сильно тронутого временем и близкого к старости потрепанного мужичка, а перед ним стоял, дружелюбно улыбаясь, моложавый, по-спортивному подтянутый, стильно и дорого одетый мужчина в расцвете сил. Не хуже, чем был одет сам Ром. Может быть чуть подешевле, но ненамного. За чиновничьи годы Ром поднаторел в искусстве первоначального считывания визави "по одёжке". На запястье поблескивали золотые, явно швейцарские часы, по марочному знаку на застежке Ром узнал Омегу. Пониже уровнем, чем его Патек, но, за счет золота, вряд ли дешевле. "Ничего себе, бедный старичок. А не так плохо он устроился," - подумал хозяин кабинета и, сделав шаг вперед, обнял гостя и вслух произнёс:

- Ну, старина, и где ты все эти годы пропадал? Когда мы в последний раз виделись? Семь лет назад, десять? Хорош, хорооош, жучина!

- Да, давненько не виделись. Но по телефону же регулярно переговаривались! Классно выглядишь, старик! - похлопывая руками по спине Рома, в ответ приговаривал Федор.

- Федя, присаживайся, где удобней! Видишь, "поляну" накрыл, как в старые добрые времена у нас водилось, помнишь? Непременно, обязательно надо спрыснуть. Столько лет! По пятьдесят капель и не отвертишься!

Федор Кузьмич стянул с плеч свою "кожанку", устроился на одном из диванов, закинул руки за голову, потянулся:

- А у тебя тут хорошо!

- А то, - Роман тоже скинул свою "Зилли", повесил на спинку кресла, сам уселся на диван напротив приятеля и потянулся за бутылкой.

- Ничего против виски не имеешь, Федя?

- Обижаешь, Рома. Кто ж против хорошего виски возражает?

Налили, выпили, закусили лимончиком.

- Между "первой и второй"... помнишь же, Кузь?

- А давай, - махнул рукой Кузьмич.

Налили по второй, махнули разом и, не сговариваясь, одновременно потянулись к пирожкам, чуть не столкнувшись руками. Заржали.

- Дааа, высшее общество не оценило бы.

- И не говори, совершенно не оценило бы. Но вкусно же. Пирожки тепленькие, да под хороший вискарик.

Снова посмеялись, обоим стало легко и хорошо. Ром вынул пачку, достал сигарету, немного повертел ее в пальцах, разминая, потом передумал и спрятал обратно.

- Рома, я же к тебе по делу. По телефону я в общих чертах нарисовал, но это совсем не то. Совсем. Куда там... Смотреть надо, Ром, и кому ни попадя такого я показывать не хочу. Только тебе, пока никто не в курсе. Сам всё поймёшь. Парня я привез, ждёт в готовности.

- Слушай, ты такое рассказал, что я даже засомневался... Вернее, не так, стоп, заинтригован я. Хорошо, что пацанчика привез. Надо поглядеть. Давай, ещё по граммулечке, и зови своего. Зальчик щас организуем.

Фененко от души плеснул в оба стакана, ловко намазал маслом два ломтя, украсил сверху щедрым слоем икры, взял на вилку толстенький лепесток рыбы и подал Кузьмичу:

- Попробуй, рыбкой зажуй, больно хороша. Натуральная, не из прудика, всё без обмана. Давай выпьем, закусим хорошенько, вот икорка, - а потом к делам.

По кабинету расползался медвяный запах неплохого виски. Мужчины выпили, посидели немного, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Немного захмелели. Пожевали закуски и приступили к делам. Ром, блестя глазами, ухватил радиотелефон, нажал быстрый вызов и стал раздавать указаниями, к которым Некрасов особо не прислушивался. Сам он вынул из кармана лежащей рядом куртки смартфон и набрал Тяглова:

- Матвей, это я, ты там как? Хорошо. Подходи на ресепшен, я встречу.

***

Тяглов проводил взглядом "старика", поднимающегося по ступенькам и легко лавирующего между идущими навстречу хорошо одетыми женщинами, кардинально изменившегося благодаря ухоженной и коротко подстриженной бородке, классной и дорогой даже на вид одежде. Он снова ощутил неловкость за свои мятые темные джинсы, неуместную черную пуховку и, особенно, за громоздкие и невесть где испачканные в липкой грязи китайские ботинки, которыми он, смешно даже подумать, буквально недавно так гордился. Матвей глянул через плечо на заднее сиденье. Спортивная сумка никуда не делась, в ней подходящий месту, пусть и не самый новый и дорогой, но вполне приличный спортивный костюм "Найк" и совершенно чистые кроссовки. Надо переодеться, прямо в машине.

Он перегнулся, потянувшись к сумке, было потянул к себе, но передумал. Вышел наружу, аккуратно прихлопнув дверь, распахнул заднюю, уселся на сиденье, расстегнул молнию сумки, вынул костюм и кроссовки. Вытащил ноги наружу и, прикрываясь распахнутой дверцей, перегнулся к шнуркам на ботинках, пытаясь их развязать. Развязал, снимать пока не стал, расстегнул пуховку, потом, задрав повыше кофту, поясной ремень, верхнюю пуговицу джинсов и потянул вниз молнию.

Мимо, туда-сюда, периодически семенили на высоких каблуках или, наоборот, шагали в изящной спортивной обуви юные, стройные, студенческого вида прелестные девушки. Может быть, их возраст и прелести приукрашивали начинающие сгущаться сумерки, но, так или иначе, Матвей не смог заставить себя продолжить процесс переодевания штанов. Он мысленно чертыхнулся, решительно вынул из кармана переданные ему Кузьмичом ключи зажигания, не завязывая шнурков на ботинках, захлопнул все двери, уселся в водительское кресло и завел "Опель Омегу". Не успевший остыть двигатель сразу же, на первых оборотах стартера, схватил и довольно заурчал. Так, коробка ручная, все, в принципе, знакомо, включить габариты, фары, и - где тут задняя?

Тяглов аккуратно, подрабатывая сцеплением и педалью газа, подал назад, выкрутил обшитую вытертой кожей баранку до отказа направо и тронулся в объезд здания спортивного комплекса против часовой стрелки. Как раз там маячил хорошо различимый в свете фар, несмотря на вечер, знак одностороннего движения. Значит, туда, наверняка позади здания есть место для машины и нет постоянно фланирующих прелестниц. Действительно, места были. Матвей припарковал громоздкую Омегу поближе к кустам, заглушил двигатель и спрятался за растительностью, оглядевшись и прихватив сумку с одеждой. Вроде бы тихо. Там, не теряя времени, сбросил пуховик прямо на землю, сверху - спортивные штаны, курточку и кроссовки, стянул кофту, снял ботинки, встал в носках прямо на сумку и расстегнул молнию ширинки. Сосредоточился, удерживая равновесие на одной ноге, потащил сначала одну штанину, потом, стоя на другой - вторую. По голым ногам потянуло холодом. Тут у стоящего рядом темно-бордового паркетника медленно поползло вниз боковое стекло, и из затемненной глубины машины раздался дребезжащий старческий смешок:

- Простите, молодой человек, вы, случаем, не маньяк?

- Эээ, извините, ради Бога, извините, пожалуйста, нет-нет, что вы, нет, просто переодеваюсь... Думал, здесь никого... - багровый от стыда Матвей лихорадочно пытался натянуть штаны на мгновенно покрывшиеся частыми мурашками ноги.

- Вы, наверное, в спортзал? А не удобнее ли было переодеться прямо там, в раздевалке, к примеру?

- У меня... понимаете ли, у меня обстоятельства... простите еще раз, я сейчас, быстро... - нога, как назло, застряла в штанине, и Матвей лихорадочно, с силой пытался пропихнуть ее.

- Обстоятельства? Ну тогда понимаю, понимаю. Не спешите, я послежу и подам знак, если что...

Застрявшая нога наконец-то проскользнула, Тяглов моментально накинул курточку, вжикнул молнией, вдел ноги в кроссовки и наклонился зашнуровывать. Потом покидал всю снятую одежду и ботинки в сумку, подхватил ее и метнулся к Омеге. Распахнул водительскую дверь, обернулся, как можно более виновато улыбнулся и смущенно попросил прощения еще раз.

- Бывает, всё бывает, молодой человек. Будьте осмотрительнее, - донёсся до Матвея подобревший голос.

- Спасибо Вам! - нырнул в машину, завел двигатель и тронулся. Завершив круг вокруг здания, Матвей с ужасом заметил, что его место перед входом уже занято громоздким, угольного цвета внедорожником. Других свободных мест ненаблюдалось. Плюнув, Тяглов поддал газку и пошел на второй круг по тому же маршруту. Подлетев к темно-бордовому паркетнику, со скрипом затормозил, откинулся на спинку и обреченно вздохнул. Стекло паркетника рядом опять поползло вниз. А в сумке Матвея в этот же момент задребезжал звонок мобильного телефона. Моментально расстегнув молнию и вынув телефон, бедолага увидел вызов от Кузьмича, нажал кнопку ответа, стремительно выскочил наружу и, зажав ладонью микрофон, пробормотал в открытое окно соседа:

- Простите, умоляю, простите, у меня очень-очень важная встреча!

- Удачи вам, юноша, большой удачи!

Матвей прихватил сумку, нажал кнопку сигнализации на брелоке и помчался к парадному входу, на бегу отвечая по телефону. В вестибюле, около стойки ресепшен его уже ожидал Федор Кузьмич. Прямо с порога он кинулся объясняться:

- Федор Кузьмич, тут такое дело, мне пришлось машинку перепарковать. Вот ваши ключи, она на заднем дворе стоит.

Кузьмич особого внимания на манипуляции с машиной не обратил, выглядел довольным, с запашком алкоголя. Без лишних вопросов, принял ключи и опустил их в карман куртки:

- Перепарковал, и ладно, - и уже обращаясь к ослепительной блондинке за стойкой, - Барышня, молодой человек со мной, тоже к Фененко.

Потом слегка приобнял Матвея и подтолкнул в боковой коридор:

- Пойдем, сейчас с приятелем моим познакомишься. Я смотрю, ты уже переодеться успел?

***

Когда Кузьмич вместе с облаченным в спортивный костюм и приличные кроссовки Матвеем вернулись к кабинету, они застали Рома, несмотря на комнатную температуру, зачем-то натягивающего свою крокодилью куртку и попутно раздающего указания снующим худеньким парням азиатского вида, облаченным в одинаковую униформу - белые футболки с коротким рукавом и голубые открытые комбинезоны на лямках. Рядом маячило "чудо" неопределенного возраста, белоснежный низ, алый верх, напомаженная золотистая укладка на голове, с подносом в руках. Наконец персонал был упорядочен и построен, впереди по коридору шествовал Роман Владимирович, с бутылкой в одной руке и голубым полосатеньким клатчиком в другой, за ним потянулись Кузьмич с Матвеем, сзади поспешали златоволосое "чудо", откликающееся на имя Никита, с наполненным закусками подносом, два азиата со складными стульями в руках и третий - со сложенным деревянным столиком совершенно дачного вида.

Зал был размером чуть больше баскетбольной площадки, собственно, судя по разметке, и предназначен для него. Ярко освещен, частые проволочные решетки на высоких, до потолка, окнах, под баскетбольными щитами установлены небольшие гандбольные или мини-футбольные ворота. Обстановка Матвею уже знакомая, спортзал в МАИ был конечно побольше, выше потолком, но сравним. Вдоль тыльной стены ряд обыкновенных лавочек, под которыми лежали сетки с различными мячами, баскетбольными, гандбольными и, конечно, футбольными.

- Так, парни, - скомандовал Ром сопровождающим, - Столик ставим по центру, за линией поля... стулья туда же, не тупи. Никита, выгружай поднос. Да, а где третий стул? Нас же трое, что - не видно? И третий стакан! Никита, следи, распоряжайся, будь рядом и на связи. Но не маячь.

Потом захохотал и обернулся к гостям:

- Вот так нынче спорт и организуется. А вы думали?

Кузьмич заржал в ответ, - А то! - потом обернулся к Матвею, - Учись, парень, покуда старики живы! Роман Владимирович, позволь представить, - Матвей, по прозвищу "Стрелок", - Некрасов улыбнулся, - Сейчас Матвей покажет нам, старым боевым товарищам, что он может. А мы посмотрим. Так, Роман? - Федор повернулся к Рому и подмигнул.

- Конечно. Давай, Стрелок, действуй. А мы поглядим и немного промочим горло. Не обижайся, Матвей, сто лет не виделись, радость распирает, - Роман прищурился, развел руки в показушном раскаянии и в ответ подмигнул Кузьмичу.

Кузьмич ближе подошел к Тяглову и негромко добавил, - Не волнуйся, Матвеюшка, все свои. Берём мячики, вон они, под лавкой, по одному из сетки вынимаем и бьем. Так, как ты можешь. Только ты. Усёк? - потрепал Матвея за плечо, - Всё будет в порядке.

Матвей отчего-то совершенно не испытывал ни тени волнения или, того паче, трепета. Куда-то все улетучилось. Он видел перед собой лишь двоих, оживленно переговаривающихся, с блестящими глазами, чуть подвыпивших и от того порозовевших мужиков, отнюдь не строгих наставников. Пусть и дорого одетых, но таких жизнерадостных и доброжелательных. Ничто не напоминает ни экзамен, ни какое-нибудь важное приемное испытание. Надо быть проще и показать этим клево одетым ребятам в возрасте свое новоприобретенное умение, вот и все. Уже не в первый раз, в конце концов.

Матвей улыбнулся, подошел к лавкам, подхватил сетку с мячами, вынес в самый центр зала. Потом размотал легко прихваченный узелок, вынул первый мячик, подумал, вынул второй и третий, отошел от центра поближе к воротам и внимательнее огляделся. Кузьмич и Роман Владимирович, уже сидели за раскладным столиком и о чем-то оживленно переговаривались, звякая стаканами. Впереди, метрах в сорока, стояли небольшие ворота с сеткой, выше нависал светлый пластиковый баскетбольный щит с кольцом. Ему захотелось привлечь к себе внимание, и он, аккуратно расставив мячи перед собой, поднял руку и замер в ожидании. Мужики не реагировали. Матвей вернулся к сетке, вынул еще пару мячей, прижал к груди, обернулся к мужчинам, пару кашлянул и, немного повысив голос, оповестил: - Федор Кузьмич, Роман Владимирович, я готов!

Роман с удовольствием болтал с Кузей о пустяках, вспоминая былое, моменты и эпизоды, выпивая и в лёгкую закусывая. Ему было уютно, тепло и хорошо. Заботы, трения в Союзе, в Обществе и департаменте ушли куда-то на второй план, пока окончательно не растаяли.

Звук Матвеева голоса эхом разнесся по залу, приглушив разговор застольных собеседников. Они оборотились к нему, Ром взмахнул рукой: - Давай, Матвей, смелей! Смотрим внимательно!

Матвей вернулся к уже выставленной на полу троице мячей, добавил еще пару, оценил дистанцию и, каждый раз коротко разбегаясь, с силой пробил четыре раза подряд. Пятый мяч, тоже с разбега, пустил "черпачком", прикинув траекторию под самым потолком. Все "действо" не заняло и пары минут. Потом неторопливо подошел к столику, занятому смолкнувшими мужчинами, и остановился в паре метрах. В зале было тихо.

Фененко сразу же, с первых минут встречи не впечатлился невзрачно выглядевшим, бедно одетым пареньком. Далеко не юнец, в возрасте, слегка пообтертый и потрепанный жизнью, этот упорно навязываемый ему Кузин протеже ни разу не походил на будущую звезду, способную улучшить положение в курируемой Ромом футбольной отрасли. Пока он не начал бить.

Мячи стремительно пролетали через весь зал, с дребезжащим хлопком ударяли точно в центр пластикового баскетбольного щита и на отскоке проваливались в кольцо, проскакивали сквозь сетку и падали на пол, постепенно успокаиваясь гаснущей амплитудой скачков. Последний мяч невесомо взмыл от Матвеевой ноги, плавной дугой перелетел площадку, из конца в конец, и мягко упал непосредственно в кольцо. Чорт возьми!

Ром, отставив стакан в сторону, тяжело пригвоздил взглядом подошедшего парня и хрипло произнес: - Повтори еще раз!

В молчании Матвей послушно отошел от стола, собрал мячики, валявшиеся под щитом, сколько поместилось в руки, оставшиеся пнул в противоположную сторону, ногой поддел последний, закатившийся за так и ни разу не использованные им в качестве цели ворота.

Затем вернулся на исходную позицию, расставил снаряды в полюбившемся строю и пробил снова, в том же порядке, с аналогичным результатом, закончив серию ударов тем же плавным полетом мяча от ноги и непосредственно до корзины. В зале молчали. В открывшемся проеме двери торчало золотоволосое бело-красное "чудо" с разинутым ртом.

Чиновник с налитыми кровью глазами среагировал первым: - А ну, брысь! Кто звал? И где третий стул, чорт возьми, сколько повторять?

Никита тихо просеменил к сидящим за столиком мужчинам, разложил стульчик, бывший доселе в его руках, и немедленно исчез, ни разу не оглянувшись на Матвея.

Ром смотрел, видел, но не понимал. Отказывался понимать. Он был профессионалом, пусть и бывшим, но футболистом, потому осознавал - это невозможно. Но это произошло только что, перед ним, перед его глазами. Что за хрень! Что за фокус! Его водят за нос?

Ром оглянулся на Кузьмича, тот сидел, баюкая в руках стакан с желто-коричневой прозрачной жидкостью и ухмылялся. Глаза его победно блестели. Ром неожиданно разозлился, кровь прилила к его лицу, он побагровел, вскочил со стула и вышел на площадку. Потом мотнул головой, взял себя в руки и подозвал парня: - Подойди, пожалуйста, Матвей. Будь добр, объясни мне, что это было? - затем слегка сорвался, - Что это за фокусы?

Тяглов внутренним чутьем понял, что улыбаться сейчас не стоит, никакого юмора, шутки кончились. Постарался сосредоточиться и ответил:

- Никаких фокусов. Я не промахиваюсь и бью, куда хочу.

- Вот как? Значит, бьёшь куда хочешь? Всегда? И без фокусов?

Всё же не выдержав, Тяглов ответил излишне резко: - Фокусы? Могу в третий раз повторить, в четвертый... Да хоть всю ночь, пока не устану или не засну, - зло осклабился Матвей.

- Тааак... - протянул Ром, - Успокоились. Без эмоций. Повторим по-другому.

Вышел на площадку, взял в руки мяч, другой, тщательно их ощупал руками и стал набрасывать Матвею на ногу, на выход, - сначала руками, потом стал подавать ногой, забыв про дорогущие ботинки и командуя:

- Левый угол, правый нижний... в кольцо, блин, парашютиком. Черпачок в кольцо за спиной...

***

Кузьмич сидел, не вставая, за щедрым столиком и радостно накачивался вкусным ароматным виски, не отказывая себе ни в чем и не стесняясь, щедро намазывал бутерброд за бутербродом, попутно кидая в рот рыбу, мясо и прочее. Наверное, это было нервное.

Наконец, через некоторое время, "трудяги" закончили, распаренные и порозовевшие, подошли к столу. Ром приглашающе махнул рукой к третьему стулу, предлагая Матвею присесть. Сам усевшись, поерзал немного, откинулся на хлипкую спинку и изрек: - Завтра поедешь со мной на базу.

Кузьмич встрепенулся.

Тяглов сидел ровно выпрямившись, осанкой напоминая старорежимного кадрового офицера на высокопоставленном штабном совещании, и так же ровно, спокойным, полным достоинства голосом ответил:

- Простите, но с Федором Кузьмичом, и не иначе. Он мой личный агент и персональный тренер. Здесь я только благодаря ему.

Кузьмич расцвел в довольствие, широко расплылся в улыбке, потом, спохватившись и попытавшись скрыть радость, принял серьезный вид и деловито потянулся за бутылкой. В бутылке оставалось не так уж чтобы много.

- Мннн... понятно. Ну что ж. Выпьешь малость? - Обращаясь к Матвею, Ром смотрел уже не на него, а на Кузьмича.

Кузьмич тут же среагировал, немного натужно хохотнув: - Стрелок не пьет. У него режим.

Потом обратился к Рому: - Наверное, на сегодня смотрин уже достаточно. Матвей тебе еще нужен, Роман Владимирович?

Дождался отрицательного жеста и, поднимаясь со стула, произнес: - Ну, что ж, прощаемся, Матвей. Спасибо Роману Владимировичу. Пойдем, я тебя провожу. Роман Владимирович, пару минут, сейчас парня отправлю и вернусь, перетрем еще кое-что, лады?

***

Кузьмич проводил подопечного до вестибюля, отмахнувшись от отнекивавшегося смущенного Матвея, украдкой сунул ему тысячную ассигнацию, распорядился через ресепшен вызвать такси. Кратко, но тепло, похвалил его и велел ехать до дома, по пути нигде не останавливаться, никуда из квартиры не выходить и ждать звонка.

Вернувшись, Кузьмич застал стоящего посреди зала Романа, задумчиво наблюдающего за убирающими стулья, стол и закуски персоналом. Увидев Федора, Ром приблизился и негромко произнес: - Озадачил ты меня, Феденька. Есть еще о чем поговорить. Здесь не будем. Сейчас нам сауну приготовят, там и поговорим, никто не помешает. Надеюсь, никуда не спешишь?

Уже в небольшой сауне, раздевшись и аккуратно развесив одежду по шкафчикам, друзья, облачившись в пахнувшие ароматной чистотой белоснежные махровые халаты, уселись в легкие, вязанные из прутьев кресла за сервированный столик в отделанном натуральной доской предбаннике, молча поглядели друг на друга и заговорили. Первым начал Ром, с которого, пропорционально выпитому, постепенно исчезло его привычное чиновничье вельможество и чванство:

- Так, а теперь ты объясни мне, Федя, еще раз... - немного помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил, - Что это было? Кто этот парень, откуда он взялся? Почему о нем не слышно, почему ты с ним? И по порядку, знаешь, я в непонятки не играю и во что попало влипать не собираюсь. А потому, не темни.

Кузьмич, не торопясь, иногда мелкими глотками прихлебывая из стакана, тщательно взвешивая слова, рассказал историю появления Матвея с его незаурядными способностями, про "тренировки" один на один, без лишних глаз. Умолчал, что знакомы они считанные дни, да и тренировками их две встречи назвать нельзя. Фененко слушал внимательно, не перебивал, свой стакан тоже не забывал. Когда Кузь умолк, Роман отхлебнул, покатал виски за щеками, проглотил. Посидел немного, о чем-то думая, вынул из кармана халата бело-красную пачку сигарет, зажигалку, вопросительно взглянул на собеседника.

- Да кури-кури, мне не мешает. А сам я как-то к зелью не пристрастился, - кивнул Кузьмич, испытав удовольствие от нежданной Ромовой тактичности.

Ром тщательно раскурил сигарету, глубоко затянулся, выдохнул клуб ароматного дыма, уставился на алый кончик тлеющей сигареты:

- Неплохие... похожи на старое "Мальборо", мне с оказией их из-за бугра привозят.

Отхлебнул виски, еще раз затянулся, прислушался к неожиданно возникшему легкому головокружению от табака и алкоголя, встряхнулся и продолжил:

- Я не дебил, понимаю, что вижу. Но я, также, и потому не дебил, что въезжаю, чем может все это кончится. Парень феномен, как я догадываюсь, самородок. Но ты сознаешь, что значит - 100% гол?

Еще раз затянулся, придвинул к себе пепельницу, аккуратно стряхнул столбик пепла:

- Продолжим. Представь на минуточку, вот есть у нас такой мужичок... всякий раз как он выходит на поле, всякий раз как мяч оказывается у него в ногах, и ворота... скажем так, в радиусе досягательства, он непременно забивает гол... если, конечно, вратарь не извернется и не вытащит. Вот как ты думаешь, часто ли любой... повторяю, любой, даже самый классный голкипер сможет тащить из "девяточек", если всё летит только туда и всё без промаха, а?

Ром раскраснелся, замотал головой и заговорил, глядя почему-то в сторону:

- Ты отдаешь отчет, какие деньги в этом крутятся? Да за его жизнь - когда всем всё станет известно - ломаного медяка никто не даст. Вернее, наоборот, большие деньги дадут. И посадят его... не подумай, что в тюрьму, но посадят непременно... на цепь посадят, на золоченную. Понял? Ты, старая твоя голова, про тотализатор слышал? Ааа, слышал...

- Нет, ты не горячись, погоди... а почему, по-твоему, я к тебе обратился? К старому другу, из старой же гвардии. Почему? Ты думаешь, что мне совершенный конец настал, все мозги пропил? Нет, Рома, не так это. Но пока я места себе не видел. А сейчас увидел! Это шанс, Рома, шанс и для меня, и для тебя, и для всего нашего футбола. И для парня, кстати, тоже... Но ты прав, думать надо, и думать крепко.

- А ты знаешь, что у меня лицензия "А", к примеру? - Кузьмич продолжил резкими, чеканными, краткими фразами, разрубая перед собой ладонью прокуренный воздух, - Ты же в аттестационную комиссию частенько входил... формально, конечно... но когда списки подписывал, мое имя никогда не замечал? Но я никуда не дергался. Потому что смысла не видел... А вот сейчас вижу. И "Про" через год себе сделаю! Но понимаю, что в одиночку не потяну. И потому я здесь. С тобой мы разрулим. И всем будет! Всем "сестрёнкам по серёжке"!

Кузьмич сделал крупный глоток из стакана, отмахнулся от табачного дыма, потом негромко сказал, глядя собеседнику прямо в глаза:

- Да и тошно на нынешних смотреть. Ты вспомни, как у нас было, в наше время!

- Всякое было, Кузь, всякое. Но ты прав, в целом нам стыдиться нечего. И терять, по сравнению с нынешним временем, было нечего. Сущие копейки! А сейчас? Ты только тронь, попробуй!

Потом Ром глянул на Кузьмича, не впрямую, а как-то искоса, косвенно и добавил негромко:

- Федя, я все понимаю, ты увлечен, и это заметно. Но ты все же определись, кто ты - тренер или агент? Сам понимаешь - или одно, или другое. Несовместимо это, регламент союза ты не хуже меня знаешь. Подумай.

Федор опустил голову и не ответил.

С какого-то момента собеседники стали говорить горячо, но немного о разном, каждый о своем. Иногда Кузьмич не понимал, что имеет в виду Роман, о чем он рассуждает. Слишком в разных плоскостях они обитали.

- С какого перепугу? С какого такого рожна мне кого-то трогать? Нет, ты мне объясни...

Роман стремительно пьянел на глазах, Кузьмич ему не уступал.

- Интересы, бляя... интересы. Всегда задеваешь чьи-то интересы. И тот кто-то - очень бывает недоволен. До смертоубийства, бляя, порвать готов... - потом неожиданно переключился, забормотав про себя - ... первоначально начинает, паспорта нет, ни к кому не приписан... ...регистрационный период прошел, но это мы порешаем, не проблема... на каждое правило есть исключение... лицензия "А", говоришь?... - Ром вдруг замер, прислушался к чему-то внутри себя, поглядел на Федора неожиданно трезвыми глазами и внятно произнес, - Ты думаешь, я смогу вот так это все оставить? На самотек? Увидел, осознал, а потом из головы выбросил? Нет, брат, шалишь. Я сам себя пока уважаю. Завтра... нет, через пару дней позвоню. Пусть уляжется в голове, на трезвую надо думать, что делать и решение принимать. Хорошо? С послезавтрашнего дня жди звонка. А пока - никому ни слова, и парня предупреди. Договорились? А сейчас давай просто отдохнем.

Дальше они просто пили. С какого-то момента Кузьмич стал воспринимать события вокруг урывками. Иногда входили и выходили какие-то люди, хлопотали на столе, видимо, персонал. Периодически Ром орал про "русалок", пришли какие-то девицы. Ушли ни с чем. Пару раз перемещались в жаркую кабинку сауны, попариться. "Не крякнуться бы с непривычки, - в такие моменты думал Нестеров, - Но хорошо, же, блин... Как в молодости, на базе, после важного и классно отработанного матча... Эх..."

О чем-то говорили, что-то вспоминали, о ком-то жалели.

- Помнишь, на Смоленке в угловом коробку "Тичерз" с задней двери по блату брали?

- А как же... Только не коробку, забыл ты, а целых две. В коробке дюжина была, а мы двадцать четыре взяли, чтобы каждому досталось. Взяли бы больше, но остальное "мидовские" захапали, тоже любители еще те. По десятке за штуку, если не ошибаюсь. И сверху что-то.

Потом все каким-то образом смешалось и покрылось мутью. Затем Кузьмич вдруг обнаружил себя, полулежащим в углу. Напротив сидел Фененко, сложив ноги по-турецки. Он сидел, раскачиваясь взад-вперед, уставившись в пол. Ром был пьян до изумления. Временами его отчаянно больные глаза поднимались и блуждали вокруг. Вдруг Ром что-то тихонечко забормотал. Федор подался вперед, прислушиваясь.

- Есть такая тварь единая, на земле, Феденька... рудиментами которой являемся мы, люди... со временем мы погружаемся, вливаемся в эту тварь и становимся ее ложноножками, альвеолами... Не все, совсем не все, но мно-огие... Боже нька... насколько же многие... Вливаются в существо... вливаются в существо под общим названием Тварь...

Взгляд Рома поднялся, остановился на Кузьмиче и всмотрелся, казалось, в самую душу:

- А некоторые... пусть редкие, но некоторые... и они есть... остаются людьми.

Тут Кузьмич каким-то чудом понял, что дальше так продолжать нельзя. Надо прямо сейчас, не откладывая, вызывать администратора и разъезжаться по домам. Он растряс продолжающего невнятно шипеть под нос Романа, и они общими усилиями вызвали местное "начальство", которое, не откладывая, с привычной сноровкой взяло дело в руки. Собутыльники были спасены.

***

Ром вёл утреннюю планерку. В голове было паршиво, чуткие подчиненные прониклись состоянием начальника, потому ежедневные рапорты свои совершали кратко и только по делу, не расплываясь. Наконец последний докладчик, недавно принятый на службу молодой руководитель группы из "ранних", из "хорошей семьи", одетый в отлично сшитый костюм, наклонил свою украшенную мелированной модной стрижкой голову, заканчивая скомканный отчет о командировке в южный регион, и уселся на место.

Фененко отпустил подчиненных и остался один. Нажал клавишу вызова секретаря. Потребовал бутылку воды и стакан. Дождался ухода женщины, проводив задумчивым взглядом ритмично покачивающиеся бедра, сам налил, вынул из ящика стола упаковку алкозельцера и бросил таблетку в воду. Вода в стакане убедительно зашипела, обещая скорое избавление от "свинца" в голове. С утра это была уже вторая.

Несмотря на в целом паршивое состояние тела, настроение у Романа Владимировича было отличным. Он прекрасно помнил все произошедшее вчера и чутьем матерого, видавшего виды чиновника чувствовал грядущие полезные перспективы. Не использовать открывающиеся возможности было нельзя. А как профессионал-футболист он вообще приходил в состояние возбуждения, представляя какого шороха можно навести в футбольной тусовке, если все правильно организовать и уместно использовать этого парня с его чудесным, неизвестно откуда взявшимся, совершенно невозможным даром. Подтаскать только его, оформить, отшлифовать и команду под него настроить. Физику быстро подтянуть нереально, но на приемлемый уровень вывести, наверное, возможно.

Необходимо еще раз все обдумать, учесть роль и место Кузьмича, его придется, нет, надо использовать. А почему бы и нет? Ром неплохо знал черты характера и способности Кузьмича лично, с тех самых совместных командных времен, также он держал в поле зрения, конечно, по возможности, и дальнейшую судьбу своих бывших коллег, соратников и вообще всех, встречающихся на жизненном пути. Так, на всякий случай, неизвестно кто какое место займет, и кто, когда и по какому делу понадобится. Жизнь она штука непредсказуемая.

Роман вчера лукавил, когда делал вид, что не в курсе существования у Кузьмича тренерской лицензии, да еще и не последней категории. Все он знал, но знания свои держал при себе. И только Кузь полностью и целиком в курсе этого новичка, неизвестно откуда взявшегося. Кузь его нарыл, ну ему и карты в руке. Пусть займется. Хочет агентом быть, ну что ж, его дело. А мы все продумаем, в должной мере организуем, кого надо - подтянем.

Вот только сезон уже идет. Терять время нельзя, нет, никак нельзя. С каждым днем оформить будет труднее, и так все возможности придется напрячь. Регистрация, трудовой договор, оформление паспорта футболиста, допуск к соревнованию, а окно-то уже прошло. И не засунешь же его в премьеру сразу? Команду-то под него настраивать придется, схему, стиль - все менять, кто добровольно на это пойдет? Что-то, вернее, кого-то придется менять.

Кузьмич справится, думаю, всегда толковым был. Да и помощников неглупых можно найти. Справится, никуда не денется. Вернее, мы справимся. Кузь не глуп, но упрям, надеюсь, агентскую дурь из головы все же выбросит и займется делом, которое знает. Но начинать надо скромнее. Вверх сразу не лезть.

Постой, парнишка-то у нас новичок, нигде зарегистрирован не был. Жаль, что он не вратарь, с ними проще, допущений больше по оформлению, специальные исключения опять же. А почему бы и нет, собственно? Стоп, в случае сомнений и затруднений обращаться нужно куда? Правильно, к руководящей и правоустанавливающей документации.

Ром потянулся с кресла, открыл ящик своего шикарного рабочего стола, вынул добротно переплетенное издание регламента союза по статусу и переходам, полистал его. Так,

глава 4, статья 14: "...решение о регистрации футболиста-профессионала вне регистрационного периода принимается с учётом фактических обстоятельств и при условии сохранения целостности спортивных соревнований..." Что это нам дает?

Стоп, а что мы вообще точно знаем? А ничего точно. Да, ты видел парня, который ни разу не промахнулся. Физические кондиции ниже среднего. Возраст не юный. Какой вывод? Да нет определенного вывода. Все это может оказаться пшиком и "дутым пузырем". Может? Вполне. Если бы не Кузь. Не в его это характере - из мухи слона делать. Да и на алкаша конченного не похож, врет молва. Все это так, но надо быть осторожнее, а там жизнь покажет. Наверху светиться пока не будем, скромненько так, потихоньку, полегоньку - а там поглядим.

Так, Ромик, а какого ты не своим делом занимаешься? Подчиненных мало, что ли? Вызвать толкового и неболтливого, вкратце изложить, не раскрывая сути, имеющиеся обстоятельства, обозначить даты, наметить цель и поставить задачу, не называя конкретных имен, и пусть роет, работает. И в кратчайший срок доложит. За что деньги получают, бездельники?

Ром взял в руки телефон и набрал Кузьмича:

- Привет, дружище! Как сам? Как самочувствие? - похихикал в трубку, выслушивая комментарии о вчерашнем, и продолжил уже серьезно, - Возвращаясь к нашим "баранам", по вчерашнему делу ситуация такая - мы сейчас поработаем, через пару дней, когда результат будет, конкретно действовать начнем. И пока определись, Федор, агент ты или тренер, и стоит ли живое дело свое, в котором ты профи, на совершенно новое менять? Вообще-то, я бы на тебя рассчитывал. Подумай... Да, и нашего парня из виду не выпускай, позанимайся с ним, заодно выясни, - что, как, в каких условиях, и чего требуется организовать. Договорились? Ну что же, будем на связи.

***

На следующий день Кузьмич проснулся в своей постели около десяти, с головной болью и острым желанием посетить удобства и хоть как-то удалить этот гнусный привкус изо рта. Головная боль - лучшее средство - растворимый аспирин, затем почистить зубы, умыться и заварить чаю. Нет, сначала умыться, потом аспирин. Если получится, заставить себя что-нибудь съесть. Позвонить в школу, на что-нибудь сослаться, не надо прежде времени волну поднимать.

Он помнил, что вчера разъехались они вполне благополучно, вернее, как разъехались - вызванный Ромин водитель усадил их обоих в одну машину, затем доставил хозяина прямо к его подъезду, как мог, бережно, отволок слабо соображающего увесистого Романа домой - Кузьмич имел время оценить новое место жительства своего приятеля, но впечатления остались туманными и смазанными от нетрезвого состояния самого наблюдающего - и лишь после отвез Кузю до самого дома, причем подняться на этаж Кузьмич смог уже самостоятельно. Всё как всегда, безудержные пьянки оканчиваются одинаково постыдно.

Пока пил чай, пытался привести мысли в начинающей потихоньку отпускать голове в порядок и выстроить хоть какой-то план дальнейших действий. Так, вчера решили взять паузу, дать возможность Рому подумать. Хороший момент, Рома проняло и всерьез заинтересовало. Сути заинтересованности Кузь точно знать не мог, но догадывался легко, как и у всех чиновников - карьера и еще раз карьера, вперед к бюрократическим вершинам. Против чего Кузьмич и не возражал, пока их интересы совпадали.

Надо бы навестить Матвея, посмотреть, как и чем он живет, в каких условиях. Парень в своих рассказах не был слишком окровенен, видимо, были причины. Но оставлять все как есть уже невозможно. Блин, машина брошена у клуба, надо забрать, ключи - он отчетливо это помнил - при нем и должны лежать на тумбе в прихожей.

Непременно надо съездить, ведь Матвею придется изрядно потрудиться, форму хоть какую-то приличную набрать. На самотек оставлять это никак нельзя. Это мои организационные моменты, и только мои. Глаз да глаз нужен, да и откуда парень знать может - как надо, где и в каком количестве? Интересно, как долго Ром будет думать? Без него, без его положения и связей в спортивной бюрократии, все пойдет гораздо сложнее.

Стоило подумать о Роме, как тут же раздался звонок. Кузьмич глянул на определитель, опасаясь нежелательного звонка из футбольной школы. "Стоит чорта помянуть, как он тут как тут", - звонил Роман Фененко. А говорят, совпадений не бывает.

Ответил, поговорил. Ром, похоже, проникся, во многом вторил мыслям самого Нестерова и, походу, начал действовать. Резануло "...наш парень..", это как-то не понравилось. Надо бы, не откладывая, утрясти с Матвеем все эти формальности. Агентский договор. Не хочется опять оказаться за бортом. И так уж - столько лет болтаюсь, как "гэ... в проруби".

Кузьмич потянулся за кусочком сыра, лежащем на блюдечке, взял его в руки и задумался. Так тренер все же или агент? И Ром об этом спрашивает. Агентской лицензии у него нет, да и быть не могло, регламент впрямую запрещает совмещать эти виды деятельности, и Фененко об этом прекрасно знает. В голове всплыли в свое время вызубренные строки: "...не вправе занимать какие-либо должности в футбольном союзе, иных национальных ассоциациях, профессиональных футбольных клубах...". На память он пока не жаловался. Но как же быть?

Придется бросить работу в Луже, но это ладно. Стану я агентом этого парня, но дальше что? Я же тренер, бывший футболист, мне футбол нравится, а не бабло намывать. Матвей - это мой шанс, но шанс стать кем? Известным агентом, приведшего в футбол незаурядного парня с феноменальной способностью никогда не промахиваться? Известным ли? И зачем мне это? Никогда не хотел и не стремился. А Матвей, сам по себе, без чутко настроенной команды, работающей вокруг него и на него, да со своей ущербной физикой - мало чего стоит. Футбол - коллективная игра, и это не пустые слова, ты знаешь это не понаслышке.

Кузьмич встал, подошел к окну, выглянул во двор. День какой на удивление солнечный!

Потом мысли опять вернулись к проблеме, которую не отложишь, и сама по себе она не решится.

Отдать парня в чужие руки? Не верю, загубят. Нет, только я могу построить эту команду... создать систему, в которой наш "стрелок" будет необходимым "золотым" звеном... я могу продумать и отработать схемы... Вот это цель, это действительно интересно. Это и есть мой шанс, сделать все собственными руками, сделать Команду. Шанс заявить о себе. Громко, на всю страну. То, чего мне так не хватало и о чем я мечтал, боясь признаться самому себе. И Ромик поможет, никуда не денется. К этому и надо стремиться. Это просто надо сделать.

А сейчас, позавтракать наконец-то, одеться, не откладывая - дозвониться до Матвея и ехать.

***

Всю первую половину дня Матвей пребывал в легком искрящемся настроении, похожим на детское ожидание новогоднего праздника и связанных с ним подарков. Вот-вот что-то произойдет. Что, точно неизвестно, но, непременно хорошее и радостное. Он старательно пытался взять себя в руки, подумать о всем произошедшем, проанализировать, как подобает взрослому человеку, но ничто не помогало. Матвею было радостно и невесомо, как перышку, которое подхватил теплый весенний ветерок и несет-несет куда-то ввысь, к чистому голубому небу, где всё всегда правильно и справедливо, где нет места боли и бедам.

А за окном была осень, необыкновенно холодная в прошедшие дни. Сегодня все изменилось. Выпавший было за ночь легкий снежок мгновенно растаял под солнцем, радующим теплом и проникающим всюду светом. Прохожие за окном не как обычно спешили, ссутулившись и спрятав лица от промозглого холодного ветра, а шагали не торопясь, оглядываясь вокруг и неизвестно чему улыбаясь.

С утра Матвей успел сбегать в магазин, забыв про экономию, щедро пополнить запас продуктов, и сейчас кашеварил на кухне, пытаясь сделать что-нибудь необыденное, отвечающего его нынешнему состоянию. Он раскалил сковороду, полил ее малой толикой подсолнечного масла, кинул горсть мелко нарубленного куриного филе, выждав некоторое время, расколол несколько яиц и вылил содержимое из скорлупок поверх скворчащих мясных кусочков. Посолил, поперчил совсем малость и мелко шинковал отрезанные зеленые усы от неожиданно проросшего лука, собираясь посыпать ими блюдо за пару минут до полной готовности.

На столе уже стоял в ожидании мерцающий маслянистым блеском шикарный салат из приготовленных вкрутую яиц, мелких кусочков вареной колбасы, смешанных с отварным же картофелем, посыпанный консервированным зеленым горошком, крупно нарезанными солеными огурцами, венчающийся снежной майонезной вершинкой, украшенной зеленью от тех же оживших луковиц. Почти оливье. Ну куда как не новый год!

Рядом крутилась Петровна, привлеченная из своей комнаты необычно вкусным запахом. Матвей время от времени добродушно ворчал на нее, то прося вымыть использованные приборы и посуду, то убрать мусор в предназначенное для этого ведро, то почистить еще картофеля, а то и протереть шваброй пол у плиты. Теща с готовностью и радостно требуемое исполняла. Все были оживлены в предвкушении славной трапезы.

Наконец, все было готово. "Оливье" занял центральное место посреди стола, тарелки расставлены, приборы разложены, хлеб нарезан на дощечке и на ней же водружен на стол. Петровна произнесла свое обычное "ой, как красииво", что говорила всякий раз, оглядывая поданную пищу, а Матвей через тряпочную ухватку взялся за сковороду, собираясь лопаточкой разделить омлет, как задребезжал лежащий на подоконнике мобильный телефон.

- Да, слушаю вас. Здравствуйте... Конечно, конечно... Федор Кузьмич, домофон не работает, сейчас спущусь и открою.

Тяглов обернулся к усевшейся на табурет теще, с досадой хрипло произнес:

- Погодите минуточку, бабушка, к нам гости.

Петровна заулыбалась:

- Гости - это хорошо! - потом помялась, глядя на стол, - А я не помешаю? Может, пойду к себе?

- Нет-нет, все в порядке, не волнуйтесь, сейчас все вместе и покушаем.

***

По пути к машине, - Федор решил, что пройтись в его состоянии не помешает, а ходу до Новоалексеевской было не более получаса, - он продолжал обдумывать насущную дилемму "быть или не быть" агентом, или все же остаться тренером. Тщательно прикидывал и сопоставлял плюсы и минусы, а в результате совершенно запамятовал предварительно позвонить Матвею. Бодренько уселся в благополучно ожидающую его авто, - прогулка пошла на пользу, - завел, прогрел, тронулся, в голове же в это время складывался в систему стройный план приобщения парня к высокой физической культуре.

Спохватился он, уже подъезжая к дому подопечного. Стало немного неловко. Первый визит в дом парня, а он не соизволил предупредить. С трудом нашел приемлемое место для парковки в тесном дворе "девятиэтажки" брежневских времен, втиснулся между гнилой от ржавчины "шестеркой" и загончиком для мусорных контейнеров, заглушил движок и только тогда взялся за трубку.

Наигранно бодренько объявил, что он тут уже, рядышком, мол "мимо проезжал и решил заглянуть". Матвей ответил, вроде бы, доброжелательно. Неловкость понемногу рассеивалась. В конечном счете, он здесь в первую очередь ради этого парня. С добром, так сказать. Мысль приободрила, и Кузьмич уверенно подошел к уже знакомому подъезду.

Погода радовала, уличная обстановка, несмотря не успевшую подсохнуть уличную грязь, выглядела оптимистичной. Парень предупредил, что домофон не работает, и Кузьмич приготовился к краткому ожиданию, но стальная обшарпанная дверь подъезда распахнулась немедленно при его приближении, как будто его ждали. На пороге стоял Матвей в тонких трениках, светлой футболке и пластиковых тапочках на босу ногу.

Поздоровались, даже обнялись. Матвей выглядел оживленно и поманил рукой куда-то вглубь:

- Проходите, Федор Кузьмич, лифт не нужен, у нас второй этаж. Как раз обед только-только приготовили, вместе и поедим. Не возражаете?

Поднялись на второй этаж по неряшливо покрашенному лестничному проему. На одной из стен, около воняющей трубы мусоропровода, болталась небрежно вырванная страница из ученической тетради с надписью фломастером "Осторожно - покрашено". Кузьмич подозрительно потрогал кончиками пальцев стену - краска давно уже высохла. Похоже, красили еще летом.

Стальная дверь, внешне приличная, легко распахнулась. Матвей вошел первым в узенький коридорчик, ловко увернулся от низко повисшего с потолка тусклого абажура и пригласил:

- Добро пожаловать, Федор Кузьмич... заходите... немного не убрано, правда, - и добавил с застенчивым смешком, - Как говорится, будьте, как дома. Не разувайтесь, прошу вас...

Про "немного" было большим преувеличением. Здесь царила откровенная грязь. По углам валялись ошметки собравшейся в клубки вековой пыли, воздух был насыщен устоявшимся запахом старческого, давно не мытого тела. Обои неопределенного цвета кое-где свисали со стен небрежными лоскутками. С кухни, около снятой с петель и поставленной в проходе межкомнатной двери, показалась маленькая хрупкая старушка, одетая в заношенные кофты и вытянутые на коленках шаровары. Благодаря громоздкой антресоли, расположенной сверху и крашенной многими слоями застарелой масляной краски, ход в кухню напоминал лаз в армейскую потерну, проложенный к труднодоступной огневой точке. Квартира давно не видела ремонта и женских рук.

Старушка подала голос:

- Заходите, заходите, добро пожаловать. Радость-то какая - как раз к обеду!

Кузьмичу опять стало неловко. Приглашение к столу прозвучало немного двусмысленно. Он присмотрелся к лицу старухи - ни намека на недовольство предстоящей дележкой пищи и откровенная радость, немного неуместная. По-моему, я рефлексую.

- Здравствуйте, здравствуйте! Меня зовут Федор, Федор Кузьмич!

- Бабушку можно называть Петровной, - поспешил вмешаться Матвей, - не разувайтесь, проходите на кухню.

Федор снял куртку, которую немедленно разместили на вешалке, инстинктивно пригнул голову и прошел на кухню, где немедленно был усажен в угол. На спину от угла повеяло приятным теплом, видимо, в стене проходила труба отопления. "Самое уютное место", - подумал он, устраиваясь поудобнее и оглядываясь.

Кухня выглядела приличнее, чем прихожая, но втроем было уже тесновато. Стандартное жилье основной массы простого населения столицы, наследие "доперестроечных" времен. Сейчас так уже не строят. Бросался в глаза неестественный бордово-розовый цвет обоев. Холодильник большой, но какой-то потертый. Вообще, все старенькое, но относительно чистенькое. Наверное, основная жизнь Матвея проходит именно здесь, потому регулярно производится уборка. Но за пределы кухни этот процесс явно не распространяется.

Стол у стенки, самый обыкновенный, не покрытый скатертью, из некрашеной сосны. Разномастные посуда и приборы на столе до блеска отмыты. Посреди большая глубокая миска, с горкой наполненная чем-то вроде картофельного салата с майонезом. Деревянная дощечка с нарезанным толстыми ломтями свежим хлебом.

"Что-то я не по делу нос ворочу, весь народ так живет", - Кузьмич взял себя в руки, перестал оглядываться и натянул на лицо искусственную улыбку, обращенную к усевшейся напротив хозяйке дома. "Хозяйка" смотрелась неприглядно и вызывала чувство легкой брезгливости. Разговор с ней затевать не хотелось.

К счастью, подоспел Матвей. Подхватил с плиты сковородку, ловко разделил содержимое на три порции и оделил каждого. Выглядело аппетитно - что-то вроде омлета с зеленым луком и кусочками белого мяса. Старушка одной рукой немедленно схватила вилку, другой потянулась за хлебом и начала уминать, одобрительно причмокивая. Хозяин оделил всех едоков салатом из миски, разложив небольшими холмиками на те же тарелки, прямо рядом с омлетом, благо посудины были обширными. Вынул третий табурет из-под стола, сам присел и взялся за вилку. Ел аккуратно, не торопясь.

Попробовал и Кузьмич. Неплохо, очень даже вкусно.

Поели, бабушка засуетилась, намереваясь было мыть посуду, но парень твердо распорядился всё сложить в раковину и идти к себе.

Затем Матвей пересел ближе к стене, по другую сторону стола, подтянул к себе искрящуюся хрусталем красную пепельницу, выглядевшую в окружающей обстановке неуместно роскошно, закурил сигарету и вопросительно посмотрел на Нестерова.

Кузьмич прокашлялся и приступил к непосредственной цели визита:

- Спасибо за еду, Матвей, просто, вкусно и сытно. Настоящая мужская еда! - опять покашлял и продолжил, - Я, в общем-то, заехал к тебе по делу... Время... Пора уже трудиться начинать. Тянуть резину некогда.

Матвей слушал внимательно, периодически затягивался, когда взгляды их встречались - утвердительно кивал.

- Сначала надо пройти обследование, затем предварительные тесты... потом приступать к тренировкам, пока общим, а как определимся - уже конкретным... естественно, с постоянным проживанием на базе или еще где, я думаю. Откладывать нельзя, сезон идет... а мы с тобой всё же в футбол собрались играть, или как? - Федор коротко хохотнул, примолк и отвел взгляд. Разговор почему-то не складывался.

Еще немного помолчали. Начал Матвей:

- Федор Кузьмич, мне же работа нужна.

Нестеров с готовностью подхватил:

- Конечно, работа, а ты как думал?... Еще какая работа... ты такой работы, я думаю, еще и не видел. Упаришься вкалывать, взвоешь, и об отдыхе мечтать даже во сне будешь, - Кузьмича опять понесло куда-то не в ту сторону, его все время пробивало на неуместный, неподходящий солидномуразговору юморок.

- Много первое время платить не будут, конечно, а там поглядим, как дела пойдут, - попытался вернуться в серьезную колею Федор.

- Вы сказали о постоянном проживании, Федор Кузьмич.

- Ну да, а как же иначе? Без этого никак.

Опять тягостное молчание. Теперь уже Тяглов отводил взгляд, сжимал кулаки, о чем-то напряженно размышляя. Забытая сигарета дотлевала в пепельнице, курясь вонючим серым дымом. Время тянулось.

- Как я это все брошу? - вдруг нарушил молчание Матвей и взмахнул рукой по направлению к коридору, - Как вы это себе представляете? Она же одна... ничего не может... на улицу выпускать страшно, если только с большим риском... Сколько раз терялась. Она совсем больна... и физически слабенькая, но... не в этом дело... Федор Кузьмич, она душевнобольной человек. Совершенно беспомощный. И мы совсем одни.

- Кто она тебе, Матвей? Ты мне говорил... тогда, у меня на кухне... может я неправильно понял? Она же тещей тебе была?

- Да, - глухо, уткнувшись подбородком в ладони, проговорил Матвей.

- Ну так и в чем проблема? У нее дочка вообще-то есть. Бывшая твоя жена, - Кузьмич подчеркнул слово "бывшая".

- Да. Есть. Где-то есть.

- Так в чем дело? Ее мать, пусть сама и следит, ухаживает.

- Федор Кузьмич, я так не могу. Я здесь живу, и она тоже. А дочери своей она нафиг не нужна. Хорошо, что хоть пенсию не забирает.

- Понятно... А сын как? Где он?

- А сын мой здесь не причём, - твердо ответил Матвей, - сыну жить надо, учиться, к будущему стремиться, а не за психами ухаживать. Я здесь, с Петровной, долго прожил, много лет. И вот что скажу, - жить под одной крышей с умалишенным человеком, - врагу не пожелаешь. Тем более, родному сыну.

- Ну и как ты себе теперь... всё это представляешь? Как, Матвей?

- Никуда я не поеду, Федор Кузьмич... Не могу... Простите...

Сидели долго. В молчании. Матвей застыл на табурете, выпрямившись как статуя, курил одну за другой. Кузьмич только приоткрыл чуток форточку, а потом замер, забившись спиной в теплый угол. За окном стемнело.

- И что ты собираешься делать, Стрелок?

- Работу найду. Поблизости где-нибудь. Грузчиком в магазине. Возьмут, никуда не денутся. Вон, алкашей-то берут.

- Таак... Решил значит... Ну что же... тебе жить...

***

Вернувшись домой, еще с порога Кузьмич услышал звуки девичьего голоса, доносящегося с кухни. Не торопясь, разулся, стянул куртку, повесил на плечики и прошел на шум. На кухне хлопотала дочь, в одной руке тряпка, в другой - веник, попутно что-то напевая.

- Привет, дочка, - Федор тяжело взгромоздился на стуле, вытянул руки на стол и упер взгляд в холодильник.

- Здравствуй, па! Ой, ты постригся? Классно выглядишь!

Девушка, улыбаясь, отложила в сторону тряпку и веник, присела за стол напротив.

- И бородку так стильненько подравнял. Ты у нас просто красавец!

Отец молчал, глядя в сторону, мимо дочери.

- Папа, что случилось? На тебе лица нет. Что-то на работе?

Кузьмич тяжело поднялся, подошел к холодильнику, распахнул дверцу, постоял, вынул початую бутылку водки, к ней, стоявшие там же, рядом на полочке, стопочки. Подошел к столу, поставил на свежую, только что смененную скатерть, сел на свое место. Налил себе, потянулся ко второй стопке:

- Будешь?

- Нет, папа, ты же знаешь - я водку не люблю. Да и за рулем. Что все же случилось? Неприятности? Папа, не молчи.

Кузьмич маханул целиком стопку в рот, чуть поморщился мрачно, обтёр тыльной стороной ладони усы, втянул воздух и тут же налил еще.

- Папка, я тебя знаю. Давай так, я сейчас на стол немного соберу, а ты пей по чуть-чуть, закусывай и рассказывай. Хорошо?

Девушка встала, подошла к мрачному папке сзади и прильнула к нему, обняв за шею и улыбаясь:

- Договорились, папуленька? Ну, договоориились? - тоненько поканючила дочка отцу прямо в ухо.

Ну какое отцовское сердце выдержит? Общеизвестно, чем суровее мужчина снаружи, тем добрее и мягче внутри. Особенно, к дочкам.

И Кузь начал рассказывать. Периодически зажевывал водку тем, что подсовывала доченька, и рассказывал. Сначала скупо и неохотно. А потом, как прорвало, разгорячился - и всё подробнее, и подробнее. Про Матвея и его умения, про себя и свои мечты с фантазиями. Про планы и причины, их рушившие. Про ужасное жилье подопечного и его больную бывшую тещу. О тупости и невежественности. Про непреклонность "глупого барана" и его блестящие перспективы. А заодно - о постылой и пустяшной работе в "Луже", о "никомуненужности", о желании перемен и нелегкой судьбе, про "глоток свежего воздуха" и "стОящих реального мужчины настоящих перспектив", пришедших вместе с этой случайной встречей. С этим упрямым и глупым парнем с окраины.

Дочка слушала, сопереживала, глазки поблескивали, всплескивала руками в особо впечатляющих моментах. Даже "совершенно случайно" сбила со стола уже показывающую дно бутылку, но Кузьмич вовремя успел подхватить, - "мастерство не пропьешь", однако. К месту подавала реплики, не перебивая, но подогревая отцовы откровения.

Наконец, Кузьмич очнулся и замолк. На столе стоял горячий чай в курящихся парком чашках, варенье и мёд в розетках, сыр на блюдцах, а водка закончилась. Голова пустая, но чистая. Хмели ни следа, "ни в одном глазу". Бесполезный перевод продукта.

Дочь выглядела впечатленной, но не удрученной. Подвинула отцу поближе чашку чая и заявила:

- Папа, я проблем не вижу. Это всё ваши, какие-то, чисто мужские "непонятки". Завтра поедем вместе к этому твоему Матвею. Я сейчас особо не занята, фактически - свободна. До защиты месяцев пять, не меньше. Так, иногда заявляться на кафедру, чтоб не забыли, - дочурка хихикнула, - В общем-то и все. На месте посмотрим... помогу со старушкой, а там и сиделку недорого найдем. Можно, я себе в твоем кабинете постелю?

Кузьмич не возражал. Стало легче. Дочь действительно была свободной, заканчивала обучение в очной аспирантуре, готовилась к защите уже давно законченной и утвержденной на кафедре кандидатской. Немного посидели, поболтали ни о чем, допили чай, дочка вымыла посуду и разошлись спать.

На следующее утро Кузьмич проснулся поздно. Встал, накинул халат, завязал пояс, ткнул босыми ногами в тапочки и вышел из спальни. Из ванной доносился шум и плеск воды, перемежаемые звонкими напевами. "Уже проснулась, ранняя пташка. Хорошее настроение, видимо". Прошел на кухню, ткнул клавишу чайника, предварительно убедившись в его наполненности, залез в холодильник и начал собирать индигриенты для утренней яичницы.

Когда дочка, наконец, вышла из ванной, Кузьмич уже сидел за столом, прихлебывая чай и рассеянно пожевывая ломтик сыра. Намытая красотка с тюрбаном на голове, закутанная в длинное полотенце, подскочила к отцу, звонко чмокнула его в бородатую щеку и поприветствовала:

- Привет, Па! А что у нас на завтрак?

- Садись уж, красавица, - ворчливо ответствовал довольный папаша, - вон, яишня на столе стынет.

Позавтракали, дочка упорхнула одеваться, Кузьмич, ворча, помыл посуду. Позвонил Матвею, говорил кратко, но решительно, предупредил о приезде. Потом прошел к себе в спальню, вспугнув крутящуюся перед зеркалом дочь, подошел к шкафу и решил одеться как обычно, попроще.

Уже в машине, ехать собрались на отцовой, Кузьмич спросил дочку:

- Зачем тебе в это влезать, доча? Посоветовала по делу, спасибо... дальше я уж как-нибудь сам.

- Папа... я люблю тебя...очень уважаю, - и тихонечко, совсем в сторону, - А хочу еще и гордиться.

Кузьмича задели эти слова. Но он не подал виду.

***

Матвей не понял, зачем Кузьмичу приезжать снова. Вчера все обговорили, он постарался объяснить собеседнику все как есть, и чувствовал-то себя после этого погано. Но другого выхода не видел. Трудно было отказаться от возможности начать что-то новое, но веры в свои способности, после здравых размышлений, не ощущалось. Особенно, после постыдного тренинга с пробежками и последующими соплями.

Да, бьет точно, да, удивил пьяного мужика-чиновника, но... несерьезно все это как-то. Ехать куда-то, жить и тренироваться с детьми... Ему - взрослому мужику, скорее всего - за сущие копейки. Да и Петровну куда деть? А работу действительно можно найти в близлежащих магазинах. Люди как-то живут, и он сможет. Жаль, отказать сразу, еще во время недавнего телефонного разговора, он не смог, авторитетен был Федор Кузьмич. И... надо быть откровенным, теплилась всё же в душе какая-то надежда.

Глухой стук в дверь, через дерматиновую обивку, дошел до Матвея не сразу. Давно намеревался починить звонок. Когда услышал, вскочил, спохватившись, лихорадочно затушил в пепельнице сигарету и шагнул к двери. Открыл замок, распахнул. В полумраке лестничной клетки перед ним стояли две фигуры. Кузьмич и... девушка? А она кто? И зачем?

- А мы тут как-то очень удачно проскочили сквозь домофон вместе с твоими соседями. И спускаться тебе не пришлось! Ну, здравствуй! Гостей-то пустишь? Знакомься, моя дочь Надя... а это наш Матвей! - неестественно оживленно выпалил все разом немного покрасневший Кузьмич.

- Здравствуйте. Очень рад. Проходите, - Матвей ловко сманеврировал, отступив назад, одновременно освобождая место для прохода гостям и прикрывая спиной дверь в комнату с торчащей из-за нее любопытной мордочкой Петровны.

- Здравствуйте-здравствуйте, гости дороогииие, - тоненько взвыла за спиной бабушка.

Матвей был ошеломлен. Его хватило только на то, чтобы выдавить спиной старушку в ее комнату и пролепетать:

- Разуваться, пожалуйста, не надо.

Кузьмич подхватил его под локоток и поманил на кухню:

- А мы сейчас чайку выпьем после улицы! Так ведь, Матвей?

Девушка была хороша. Нет, она была ослепительна. Матвей давно не принимал гостей из прекрасной половины в своем доме. Как ее зовут, Надя?

Девушка протянула Тяглову руку, - Будем знакомы, Надежда... можно Надя, - и улыбнулась.

Он осторожно пожал женские пальчики, потом спохватился, кинулся за чайником, налил воды и поставил на плиту.

- Вы тут пообщайтесь, пока чай закипает, а я к хозяйке подойду, познакомлюсь. Хорошо? - улыбнулась еще раз, показав снежно-перламутровые зубки, развернулась, взметнув густой гривой медовых волос и удалилась, грациозно переступая обтянутыми джинсовой тканью ножками.

Матвей только и успел заметить, что Надежда стройна, длиннонога и хороша, чудо как хороша... как... одним словом, очень хороша.

- Собственно вот, Матвей, приехал с помощницей. Это для нас, мужиков, некоторые вещи совершенно неразрешимы... а для женщин - дело обыденное. Надюша сейчас свободна, первое время за бабушкой приглядит, а дальше - сиделку наймем, - Кузьмич широко, во все свое бородатое лицо, счастливо улыбнулся и положил свою лапищу на Матвеево плечо, - Недорого, и чтоб жила по соседству. Вот так вот... иногда и женщины в нашем футбольном деле могут пригодиться.

Матвей не нашелся, что ответить.

- Сейчас посидим, чайку попьем, познакомимся. Обговорим детали. Время согласуем. Средства необходимые. И сможешь ты, Матвей, и на базе нормально жить, и тренироваться там же... без отрыва от производства, как говорится, - бородач довольно заржал, потом закончил уже серьезно, - А вообще, пора нам, мужчинам, своим, мужским делом заниматься.

***

На обратном пути Кузьмич неторопливо рулил и осторожно молчал, пытаясь понять отношение дочери к произошедшему, к неожиданно свалившимся на нее обязательствам. Притормозив на очередном светофоре, он обернулся к Наде и спросил: - Ну и как тебе все это?

- Плохо человек живет. Очень плохо. Неухоженность всюду, - пожала плечами, обтянутыми модной курточкой, и продолжила, - Несчастный. Совершенно одинокий. Сумасшедшая старушка не в счет... Но сам он явно хороший - книг много повсюду... Все у вас склеится! - сделала неожиданный вывод дочка.

После скорбно-сочувственной мины лицо дочки просияло неожиданной улыбкой, вызванной парадоксальным, по-женски загадочным умозаключением.

Сзади возмущенно загудели, засигналили.

Кузьмич покачал головой, облегченно вздохнул и потихонечку тронулся.

***

Рядом шумели электрички. Они подплывали к платформе, выплескивали московских дачников, принимали отъезжающих и с металлическим воем двигателей исчезали.

Подмосковье. Осень. Погода наладилась. Солнечно. Через наполовину опущенное стекло в автомобиль приятно веет прохладным ветерком. У Кузьмича назначена "важная" встреча у платформы, затем они поедут на базу. Настоящую, спортивную, большого футбольного клуба. Приятно и одновременно волнительно, впереди нечто совершенно новое. Последние дни бородач загадочно молчит, в подробности не вдается.

Петровна под приглядом, можно быть спокойным. Замечательная девушка Надя. Все устроила, подружилась с бабушкой, нашла недорогую приходящую сиделку. Хороший человек. И красавица.

С оплатой сиделки поначалу вышла заминка, но Кузьмич, настоящий наставник, всё решил, одолжив деньги под будущие доходы. Причем, сделал это настолько просто и естественно, что Матвей не испытал ни малейшего чувства долга или тягостной обязанности перед кредитором. Получит деньги, вернет, скажет "спасибо" - вот и все.

От платформы отошла очередная электричка. И опять тишина, в которую, если и прорывается какой техногенный шум, то он настолько отчетлив и противоестественен, что слышится гремящим оркестром. Но шум исчез, опять тихо, можно зажмурить глаза, расслабиться и представить, что ты где-то далеко-далеко от мегаполисов и прочих городов, в глухой деревеньке рядом с лесом, озером и рекой.

Типичная подмосковная платформа. Все слегка заброшено, асфальт не особо ровен, тротуары по краям крошатся, а кое-где и вообще рассыпаются. Дачники и преимущественно работающие в близкой столице местные - весь здешний людской контингент.

Наискосок через дорогу новехонькие здания небольших магазинчиков. Выглядят недешево, - построены из дорогого кирпича, облицованы декоративным камнем, покрыты зеленой металлочерепицей, - но отнюдь не вызывающе, сохранив милый дачный облик.

Стоим уже немало, минут тридцать, не меньше. Приехали раньше договоренного, с пробками повезло. Курить хочется, но нельзя, рядом Кузьмич. Не нужно его огорчать.

Наставник в нетерпении начал поёрзывать, посапывать, но вслух недовольства пока не выражает. Матвей уже было собирался размяться, в один из магазинчиков сходить, водички там прикупить, или - сигарет, но не успел.

Лихо подлетел немало потертый, полугрузовой шарабан модели "Опель", из которого выскочил невысокий и круглолицый, пузатенький и лысенький, а может, тщательно выбритый и сверху, и снизу, румяный мужичок в спортивном костюме и немалого размера красной папкой в руке. Покрутил головой. Кузьмич нажал на клаксон. Мужик обернулся, заулыбался, всплеснул руками, чуть не выронив при этом папку, и бодро порысил навстречу. Кузьмич вышел из машины, они коротко обнялись, похлопали друг друга по плечам, о чем-то недолго переговорили, и папка перешла из рук в руки.

Федор Кузьмич вернулся в машину, захлопнул дверцу, откинулся на спинку и подголовник, на мгновение зажмурив глаза. Потом обернулся к Матвею:

- Вот, теперь все в порядке, поехали, что ли, с Божьей помощью.

Открыл отдельный клапан на папке, вынул оттуда две ламинированные карточки, одну протянул Матвею - сунь куда-нибудь, только не потеряй - завел движок, и воткнул первую.

Матвей повертел в руках карточку. Солидно - современный документ, с радужной голографией, в изящной рамке, красочная эмблема известного на всю страну клуба, а рядом его собственная цветная фотография. Признаться, выглядел он на ней каким-то взъерошенным и слегка напуганным. Еще разок, с удовольствием, глянул на фото, прочел свое имя и бережно спрятал во внутренний кармашек, под молнию.

***

Фотографировались они вместе с Кузьмичом в одном из фотоателье, а потом поехали в клинику спортивной медицины "Лужники" на комплексное обследование. Красивое современное здание с округлыми окнами, идеальная чистота, огромные фотокартины на стенах, любезные улыбки на лицах персонала, встречающихся в пустынных, ярко освещенных коридорах с мягкой мебелью, и полное отсутствие очередей. Педантичность и скрупулёзность этого мероприятия превышала всё ранее Матвеем испытанное в медицинской сфере. Набор специалистов, - терапевт, отоларинголог, хирург, окулист, невролог и прочие, - был привычным. Удивляло новехонькое суперсовременное медицинское оборудованием, невиданное в простых участковых поликлиниках. Рост, вес, зубы, ногти, кожа, нервы, давление, дыхание, реакции, зрение, кровь, моча, - всё было проверено, взвешено, измерено и подсчитано. Возились с Матвеем не поспешно, грубовато-формально, как он привык, а вежливо, долго и тщательно. Даже кровь брали и флюорографию делали с каким-то особым тщанием и пиететом. Тем не менее, Матвей постепенно утомился.

Добило его окончательно, оставленное "на сладкое", под конец, испытание на беговой дорожке, имеющее отношение то ли к кардиологии, то ли к какой другой области медицинской науки, под условным названием "функциональная диагностика". Респиратор на лице, напоминающий противогаз, целиком закрывающий половину лица, газовые трубки, уходящие в слегка жужжащие недра расположенной на стойках компьютерной техники, коротенький хоботообразный вырост на носу маски, множество датчиков, облепивших раздетого по пояс Матвея со всех сторон.

- Начинаем со скорости пять километров в час... повышаем с шагом по два километра... продолжительность бега максимальная, до отказа... Когда дальше не сможете, положите руки на поручни, я начну замедлять дорожку... Вы меня хорошо поняли?...

Снимали показания сердечно-сосудистой, анализировали вдыхаемый и выдыхаемый воздух, другие параметры. На экранах мерцали сложные разноцветные кривые. Матвей в каждом новом осмотре и испытании все более ощущал собственные важность и значимость, это было приятно. Потому на беговой дорожке он выложился без остатка и всерьез устал. Ближе к концу "забега", несмотря на темнеющую пелену перед глазами и шум в ушах, сил ему прибавил вспомнившийся старый армейский анекдот: "...Ну папа, ну покажи, как слоники бегают... Хорошо, сынок... Роота - газы!...".

В финале множество листков с выводами, анализами, распечаток с причудливыми кривыми, заключения и все прочие бумаги поместили в непрозрачную папку, которую Кузьмич безапелляционно забрал себе.

К последнему врачу, аккумулирующему результаты и выносящему вердикт, Некрасов зашел сам, оставив Тяглова дожидаться на кожаном диванчике. Пробыл там сравнительно долго, как показалось томящемуся Матвею, выйдя из кабинета, ободряюще кивнул, и оба немедля отправились к выходу. Уже в машине на вопрос ошарашенного Матвея "как там у меня дела", ответил лаконично - "нормально, в пределах... среднего".

***

Попетляв немного по заросшим зеленью узеньким дачным улочкам, кое-где было перекопано, Кузьмич притормозил перед серым забором из стандартных бетонных плит, увенчанных железными штырями, и с гордостью кивнул: "Вот она, альма-матер, пенаты наши родимые!".

"Пенаты" внешне выглядели неброско, такими же плитами в советские времена ограждали абсолютно всё, от дачных кооперативов и средних школ до фабрик, заводов и воинских гарнизонов. На одной из плит была намалевана, жирно и от души, всей стране известная эмблема. "Болельщики набезобразили... наши фанаты!", - с той же гордостью прокомментировал рисунок взбодрившийся Кузьмич.

Дальше по дороге бетонные плиты сменились аккуратным ограждением из светлого сайдинга, автомобиль остановился перед глухими сдвижными воротами и посигналил. Со ступенек небольшого двухэтажного здания, примыкающего к воротам, вышел немолодой подтянутый человек в светло-серой толстовке "Найк" с капюшоном, приблизился к Опелю, широко улыбнулся и развел руки, как для объятия, - Кузь! Сколько лет, сколько зим! Из машины не выходи, заезжай скорее, заезжай. Очень рад... как узнал о твоем появлении, специально тебя ждал! - обернулся, повелительно взмахнул рукой кому-то невидимому, и ворота немедленно поползли в сторону.

- Здравствуй, Лёня, - Кузьмич с улыбкой покивал в ответ, тронулся, въехал на базу и тут же притормозил. Ворота сзади закрылись. Встречающий шумно влез на заднее сидение и не замолкал ни на минуту, попутно указывая проезд на место парковки. Видно было, что он искренне рад.

Внутренняя территория была ухожена, обустроена и вылизана до нереальной чистоты. Все, на что мог упасть взгляд, было побелено, покрашено, выравнено и вычищено. Деревья и кустарники пострижены, трава ровная и не по-осеннему зеленая. На гладких бетонных дорожках ни единой веточки, ни завалявшегося листочка и, казалось, даже ни пылинки.

Матвей вылез из машины, вдохнул полной грудью чистый загородный воздух и принялся вытаскивать свой чемодан. Кузьмич вынул свой багаж, звякнул сигнализацией, и они все вместе пошли к подъезду симпатичного трехэтажного здания под чистенькой зеленой крышей, напоминающего обыкновенный подмосковный пансионат для отдыха.

Внутри, стоя у стойки администратора, пока Кузьмич со свои приятелем разбирались с документами и ключами, Матвей огляделся. Увиденное мало напоминало фойе главного здания популярнейшего современного спортивного клуба. По крайней мере, исходя из виденного в посвященных футболу и околофутбольной жизни телепередачах и интернет-роликах. Низкие потолки, минимум естественного света, кричащая цветовая гамма, дизайн интерьера в стиле конца прошлого века, - все это не отвечало представлениям Матвея о современном футболе высшего дивизиона.

Но ощущалась и некая непринуждённость, "домашняя уютность" окружающей среды, проявляющаяся и в этой самой устаревшей обстановке, и в манерах, поведении, облике неспешно проходящих мимо людей, что окончательно развеяло у Матвея остатки прежнего волнения и внутренней напряжённости.

Закончив с администратором, симпатичной женщиной средних лет в белой блузе и шейном платке клубного цвета, получив комплект ключей, Кузьмич повелительно взмахнул рукой, и они все вместе покатили свой багаж к месту проживания. Местный Лёня взялся помочь и по пути выполнял роль гида, скорее для Матвея, чем для Кузьмича. Ему явственно все было знакомо, и вёл он себя, как человек, наконец вернувшийся к чему-то давнему, но не забытому, любимому и близкому.

Жить им предстояло на третьем этаже, в помещении, напоминающим стандартный блок современного студенческого общежития: пара небольших изолированных комнат и общий на двоих санузел. Везде чистенько, сравнительно уютненько, на кровати стопочкой лежали полотенца неестественно ярких клубных цветов, гармонируя с того же оттенка броскими занавесями на окне.

Кузьмич заметил усмехающийся взгляд Матвея, раздвигающего крашенные в ослепительно-сочный цвет массивные шторы, всё понял, подмигнул и весело заявил:

- Ничего, парень, привыкнешь... даже полюбишь... не дает расслабиться, в хорошем смысле... будешь в круглосуточной собранности и готовности к подвигу! Как пионер!

- И ночью? - кивнул в ответ Матвей, подыгрывая.

- Ночью особенно, - Кузьмич с местным Леонидом оглушительно расхохотались, переглянувшись и хлопнув друг друга по плечу.

Потом Кузьмич велел Матвею располагаться, обосновываться, и позволил, при надобности, "осмотреться в округе". Сам же, оставив чемодан в своей комнате, куда-то удалился вместе со своим старым знакомцем. Тяглов разложил вещи по полкам шкафа, на минуточку прилег на кровать и незаметно уснул.

К ужину вдвоем спустились в столовую, образчик фирменного клубного дизайна. Безлюдно, всюду в строгом геометрическом порядке расставлены стулья с гнутыми трубчатыми спинками полированного металла, столики, накрытые хлопковыми скатертями обязательного цвета. Поверх скатерти на каждый стол положено толстое стекло кабинетного типа, а уже на стекле расставлены в идеальном порядке белоснежные тарелки, рядом - идеально прозрачные стаканы, разложены сверкающие приборы, посреди - обязательный набор из соусных бутылочек и других нужных вещиц, как то: перчик разного вида, соль, сахарок, плошечки с маслицем и прочее. Матвею в столовой понравилось.

Подошли к стойке раздачи. Кузьмич сам взял и Матвею порекомендовал, несмотря на некоторую вечернюю неуместность, отведать местного борща, видимо, оставшегося с обеда.

- Знатный, знаменитый борщок, только здесь его можно отведать. Предмет зависти всех конкурентов, - причмокнул бородач, дожидаясь тарелки, которую щедро наполняла ловко орудующая половником симпатичная барышня в белом фартучке с клубной эмблемой на груди.

Борщ действительно оказался знатным. Собственно, на борще ужин и закончился, больно сытным он был, и порция от души. Попили чайку, поклевали сырку с мёдом и пошли к себе наверх.

По пути Кузьмич пообещал, что завтра с самого раннего утра самолично разбудит подопечного, и они наконец займутся делом, а именно: разберутся с документами, необходимые из них подпишут, далее наставник проведет краткий инструктаж, затем получат амуницию и, наконец-то, займутся непосредственно делом - улучшением и тренировкой "физико-технических кондиций и морально-волевых качеств" Матвея. А пока искренне рекомендовал ему в полной мере воспользоваться личным временем, которое "нескоро еще доведется вкушать, а потому - не теряй ни минуты, Стрелок".

Спать не хотелось совершенно. Кузьмич, покопавшись в своей комнате, куда-то улизнул по своим делам. Матвей решил воспользоваться советом и осмотреться. Накинул на спортивный костюм курточку, одел шапочку, на всякий случай сунул в карман пластиковую карточку со своим фото и вышел в низенький коридор. Было тихо, но ощущалось присутствие других людей. Иногда откуда-то доносились обрывки слов, донесся раскат дружного смеха. За колоннами, дальше по коридору, в небольшом открытом помещении стоял бильярдный стол красного сукна, у которого задумчиво переминались двое с киями в руках. Проходя мимо, Матвей улыбнулся и кивнул. Один из игроков ухмыльнулся в ответ, второй стоял спиной.

Внизу, возле стойки администратора, напротив обширного яркого стенда с именами спонсоров и футбольными мячами, у портрета пожилого худощавого человека в очках, одного из основателей клуба, стояла уже другая, милая на вид молодая девушка. Видимо, смена произошла. Элегантный пиджачок, белая блузка, шейный платок обязательного местного цвета, повязанный наподобие галстука. На лице - любезная официальная улыбка.

- Добрый вечер, я новичок, порядков пока не знаю. Пройдусь немного, разомнусь, не возражаете?

- Да, конечно... за территорию выходить не рекомендуется, у нас спортивный режим. Впрочем, вас ограничения, похоже, не касаются... в списках нет, я всех своих в лицо знаю... - девушка улыбнулась уже искренне, - А по базе гуляйте сколько угодно. По любым вопросам обращайтесь, всегда поможем.

- Спасибо, - Матвей покивал в ответ и вышел по мягкому сетчатому коврику наружу.

Шарики светло-матовых светильников в металлических лапках с декоративными корзинками алых и белых цветов над подъездом, по всему зданию - ажурные оградки миниатюрных балкончиков. Новенький бежевый сайдинг, вход облицован плитками темно-серого камня, все бордюрные камни в поле зрения аккуратно выкрашены в чередующиеся цвета все той же гаммы. Вокруг много зелени: деревья, кусты и трава, удивительно свежо выглядящая с учетом недавнего похолодания. Дышится легко. Тихо, как в деревне.

Тяглов машинально потянулся в карман за сигаретами, но вовремя увидел на входе большой наружный термометр и над ним - знак "Не курить". Вспомнил об антиникотинном лечебном спрее, забытом на тумбочке, - Кузьмич на днях всучил - и решил мужественно терпеть.

Близко взвыла проходящая электричка, разрушив загородную идиллию. Сверху начало накрапывать. Редкие светильники только подчеркивали темноту, окутавшую окрестности. Матвей накинул капюшон, сунул руки в карманы и решил немного пройтись. Звук электрички растаял вдали, и опять наступила тишина, подчеркиваемая еле слышным шуршанием легкого дождя.

Отойдя немного в сторону, он сошел с начинающего влажно блестеть асфальта на ровный травяной ковер и прошел вперед, к живой растительной ограде. Сразу за деревьями перед ним неожиданно развернулось ярко светящееся под лучами мачтовых прожекторов футбольное поле с геометрически точно вычерченными на зеленом фоне белоснежными линиями разметки и воротами по обеим сторонам.

Огромное поле сияло и парило в тихой ночи. Его размеры преувеличивались сгущающейся кромешной тьмой по краям, серебряными вспышками капелек дождя в холодных электрических лучах и полным, абсолютным безлюдьем. Это было не просто красиво, это было прекрасно, захватывающе и величественно. Поле, как вещь сама в себе, вне времени, вне пространства. Как храм в ожидании своих адептов и паломников, или античное изумрудное ристалище в отдыхе от яростных боев.

Матвей подошел вплотную к полю, к натянутой по кромке веревочной сети на высоченных бетонных столбах. Ближайший был с самого низу и до середины обмотан мягким металлически-серым материалом, похожим на дачный рулонный утеплитель. Потрогал рукой. Пухлый, на ощупь приятный и, казалось, чуть теплый. Присел на корточки, прислонился спиной, расслабился и прикрыл глаза.

Он слышал легкий шорох листвы, умиротворенный шепот травы под ногами, невесомые всплески падающих с темного неба дождинок. Слушал тишину округи, упиваясь собственной невесомостью и спокойной безмятежностью окружающего.

Потом, сквозь тишайший шелест природы начали пробиваться звуки, сначала неясные, потом все более и более отчетливые. Сначала чьи-то отдаленные голоса, неясные вскрики и смех, перемежаемые отрывистыми шлепками о мяч, горячий азарт, потом вдруг далекий, но отчетливый взрыв веселья, радости и одновременно огорченья.

Ему казалось, что еще чуть-чуть, и он увидит наяву, своими глазами, это славное поле ярким солнечным днем, и тех сильных и смелых людей, десятилетия назад весело и азартно гоняющих мяч по нему, поймет всей своей сущностью и вкусит целиком, полностью, секрет того дела, так их увлекающего и так самозабвенно втягивающего, что сплачивает в единый, согласно действующий организм, включающий и тех, кто на поле непосредственно, и тех кто рядом, только самой близостью своей причастных к этому странному волшебному действу.

Почему-то подумалось о себе, что он так и остался тем же добрым, ко всем доверчивым, а потому - немного недалеким мальчиком, каким был в детстве.

Потом он открыл глаза, и наважденье исчезло.

Еще немного постоял, смотря и слушая округу. Постепенно ноги начали подмокать, стало холоднее, и он вернулся к себе.

Спал Матвей крепко и без снов.

***

Проснулся Матвей сам, от зудящего стрекота газонокосилок, доносящихся в приоткрытое с вечера окно. Полежал немного. Уже не заснуть. Не торопясь, встал. Потянулся, зевнул. Хорошо выспался. Бррр, однако прохладно. Подошел к окну, отодвинул тяжелую штору, глянул сквозь стекло, - на футбольном поле ровными рядами ходили мужики в одинаково ярких куртках, толкая тележки стригущих траву агрегатов. На базе рабочий день. Тщательно закрыл форточку. Стало тише.

Матвей, накинув халат из шкафчика, вышел в тесный коридорчик, воспользоваться общими удобствами, но ванная была занята, там уже плескался сосед.

Через некоторое время сей сосед-наставник вырос на пороге Матвеевой комнаты и изрек:

- Давай, дуй в ванную, потом с документами поработаем, а затем... а затем далее, далее и далее... - усмехнулся в бородку Федор Кузьмич.

Сразу после завтрака, Федор Кузьмич и Матвей уселись в комнате наставника, как более просторной, разложили содержимое полученной накануне папки по поверхности письменного стола и подробно, пункт за пунктом, изучили, проверили и проработали трудовой договор и другие документы. Бумаг оказалось неожиданно много. В необходимых местах требовалась личная подпись, которую Тяглов, полагаясь на Кузьмича, безропотно ставил.

По завершению Кузьмич с неожиданной теплотой поздравил Матвея с принятием в "славную семью". С этого момента он стал футболистом-профессионалом, формально приписанным к одной из второстепенных команд клуба. Кузьмич объяснил, что это положение, как он горячо надеется, временное, и Матвей со временем, по мере достижения необходимой формы и навыков, займет подобающее место.

- Деньги тебе будут платить небольшие, на "поддержание штанов"... сам понимаешь, никаких бонусов, вознаграждений пока не планируется. В "особых условиях" прочерк.

Матвей все понимал, и эти "небольшие деньги" казались ему вполне приемлемыми. Тем более, на фоне недавнего полного безденежья.

Закончив с формальностями, пошли получать амуницию. Инструктаж Кузьмич перенес на потом, непосредственно перед предстоящей тренировкой.

Тренировки были отдельной загадкой для Матвея. Что за тренировку нужно изобрести, чтобы из обыкновенного обывателя, каковым вполне справедливо считал себя Тяглов, сделать профессионального спортсмена высшего уровня? Да еще и за ограниченный срок. Как-то очень сомнительно все это. Но вслух свои опасения высказывать не спешил. Господину Некрасову виднее, да и есть ли альтернатива для самого Матвея? Действительно что ли идти на рынок подсоблять кавказским торговцам фруктами? Так у них и своих земляков хватает. Он прекрасно осознавал свою реальную физическую форму и предпочитал глубоко об этом не задумываться, чтобы не скатиться в неверие, а там и до отчаяния недалеко.

На базе было пустынно, основная команда была в отъезде, встречались только отдельные, спортивно выглядящие ребята, и это было хорошо. Не хотелось бы с первого дня, постоянно и массово, лоб в лоб натыкаться на парней, во всем тебя превосходящих. Так и до комплекса неполноценности рукой подать.

Спустились на первый этаж, зашли в помещение, которое Матвею сразу захотелось назвать "подсобкой". Посередине, почти во всю ширину - подобие прилавка, позади - стеллажи до потолка с упаковками одежды, сбоку канцелярский стол с компьютером. За столом сидел начинающий полнеть невысокий, с залысинами, мужчина лет сорока, в шортах и клубной футболке.

Увидев Кузьмича, мужик вздел руки вверх, прокричал что-то невнятно-приветственное, шустро выскочил из-за стола и бросился азартно тискать руки Кузьмича, переходя на объятия. Наставник отвечал не менее воодушевленно и радостно. "Они все здесь друг друга знают, и Кузьмича неслабо уважают", - подумал Матвей, скромно отворачиваясь к стене с огромной черно-белой фотографией из легендарных футбольных времен.

- Федор Кузьмич, давай не расплываться, сейчас я Георгия Константиновича позову, Мирзоева, помнишь же его?...чтоб сразу все померить и подогнать... мигом твоего воспитанника оденем, для своих - самое лучшее, - подмигнул толстячок и схватился за трубку, - а пока по мелочам прикинемся.

- Летнее, бриджи там всякие, нам не к спеху пока, давай в первую очередь тренировочное "осень-весна". И "утеплёнку"... А с Костантинычем я уже созванивался, он в курсе.

- Кузя, у вас же не топовая раскладка, не так всего много, грузовик подгонять не надо - сразу в сумках унесете, да и пригодится по-любому.

- А, ну да... "смокинги" нам пока не положены. А у Георгия вся обувка, или только бутсы, как раньше?

- Сейчас весь ассортимент обуви у него... без него бы босыми ходили... да вот он - легок на помине, - толстячок обернулся к вошедшему невысокому мужчине в годах, с богатой сединой и кавказским носом, - А у нас сам Нестеров сегодня, узнаешь?

- Ооо, Феедя!

- Жора! - опять объятия, не менее горячие, чем предыдущие.

Когда волна первоначальной радости несколько схлынула, перешли к делу.

- Что от меня нужно, Кузьмич? - Георгий, не смотря на кавказскую внешность, говорил чисто, без малейшего намёка на акцент.

- Одеть-обуть паренька в первую очередь...Небольшой ликбез устроить... Матвеем его зовут, новичок он совсем, но я им лично занимаюсь, - Нестеров указал на скромно стоящего в сторонке подопечного.

- Как же, наслышан. Перспективный, видно. И не юнец. Нечасто бывает, чтоб заранее в приказ вносили и в списки на довольствие. Вы же только вчера приехали? А в ведомостях уже дня два как... Оттуда, вестимо? С самого верху? - хитро улыбающийся Георгий Константинович вознес оттопыренный указательный палец к потолку и многозначительно покачал им.

- Потом, Константиныч, все потом, давай пока к делу.

- Ага, понял, - взял в свои руки бразды управления пожилой кавказец и обратился к лысоватому коллеге, - Гриша, ты давай, прикинь пока размер клиента и комплектуй потихоньку. А вот носки и гетры, тонкие и толстые, выдай сразу. На них мерить будем.

Потом обратился к Нестерову: - На тонкие или на толстые? Гетры режете или штатно?

- Пока на гетры, а потом поглядим.

- Ну смотри сам, впереди зима, если что.

- Георгий, ну ты же меня не обидишь, если что?

- Тебя? Да для тебя.. А то!... конечно! - обувщик, смутно ответив и неопределенно осклабившись, велел Матвею присесть на лавку и разуться. Не по возрасту легко и спортивно нагнулся, внимательно осмотрел ноги, даже тщательно пощупал. Потом подвинул к лавке чистый коврик и исчез в подсобке, откуда тут же начали доноситься невнятные ругательства и периодический картонный грохот.

На прилавок одна за другой вылетали упаковки с красочной спортивной формой различного назначения и вида, время от времени Гриша сверялся с лежащей рядом ведомостью и чиркал в ней пометки. Упаковки вскрывались и передавались в руки Кузьмичу, который тщательно проверял предложенное, - или откладывал в сторону, или передавал подопечному.

Различного вида и толщины носки и гетры, полотенца, вязаные шапочки и кепки, комплекты тренировочной формы и спортивных костюмов из различной ткани на все погодные условия, куртки легкие, куртки утепленные, сумки, щитки, шорты, бриджи, легкие футболки, шлепанцы и многие другие мелочи.

На первом этапе подбора экипировки Матвей чувствовал себя лишним. Мнения его никто не спрашивал, вертели его как куклу, раздели до белья, заставляли примерять то одно, то другое. В конечном счёте, он расслабился и даже стал получать определенное удовольствие, полностью и безоговорочно отдавшись в руки более старших и умудрённых товарищей.

К тому времени подоспел седовласый Георгий с вызывающего вида злато-металлической тележкой, наподобие тех, что возят в престижных отелях дорогой багаж приезжающих гостей. Телега была основательно нагружена разномастными обувными коробками с логотипами широко известных спортивному миру производителей.

Всё это поневоле напоминало известную сцену шопинга из старого и популярного киноблокбастера "Красотка". Только в роли Джулии Робертс, играющей счастливую даму лёгкого поведения, вкушающую всеобщее внимание и последние достижения мировой моды, выступал сам Матвей. Сравнение с проституткой было сомнительным, но нельзя сказать, что процесс ему совсем не нравился.

Трое взрослых мужчин на полном серьёзе спрашивали его, как он себя ощущает в том или ином предмете экипировки большого спорта, внимательно выслушивали его сбивчивые и невнятные комментарии, кратко обсуждали между собой, и предлагали иные образцы, стремясь к полному совершенству.

Изначально тележка была нагружена множеством обувных коробок с известными именами "Пума", "Найк", японским "Мизуно", невнятными "Лотто", "Джома" и, естественно, "Адидас", куда без него...., но в финале пришли к бутсам от Найка и симпатичным, ярко раскрашенным Адидасам. Образцы "Джома" и "Лотто" Кузьмич сразу отложил в сторонку, непонятно - отметил или забраковал.

В конечном счёте, в отличии от первого этапа одевания, ситуация коренным образом изменилась, и серьёзные мужчины наконец обратились непосредственно к самому Матвею, требуя прийти к окончательному решению. Он перемерил не меньше десятка пар разных кричаще-ярко-ядовитых бутс, на этот раз - даже неопределенно выделенные "Джома" и "Лотто", остались только "кандидаты", вышедшие на финишную прямую, но эксперты вопросительно воззрились уже на самого Матвея, требуя сказать, "в чем ему лучше"? К тому времени Матвею было уже "хорошо" в любых шипастых и дробно клацающих по полу образчиков футбольной обувки, но увильнуть не удалось.

Замечательно то, что вопрос с обыкновенными кроссовками для бега и зала не требовал столь тщательного и пристального анализа, ему просто сунули яркие изделия технического спонсора клуба, которым являлся на данный момент "Найк", убедились, что не жмёт и не болтается, на этом и успокоились.

Ничего сакрального в кроссовках не присутствовало, что ни в коей мере не относилось к агрессивно шипастым футбольным изделиям. Требовалось не просто выбрать, а ВЫБРАТЬ, руководствуясь некой сверхъестественной чуйкой, из чего Матвей сделал непреложный вывод, что бутсы в этом виде спорта являются одним из главных способствующим успеху элементов, к избранию которого ни в коем случае нельзя подходить спустя рукава.

Он повертел в руках ядовито-желтую пару. Мужики в это время пристроились к столу хозяина и вовсю чаевничали. Гриша, "специалистпо одёжке", заметил интерес Матвея к "солнечному" цвету, хмыкнул:

- Не спеши, парень, тянуться к яркому. Успеешь ещё. Если есть аналог поскромнее, возьми их, мой тебе совет.

Матвей заинтересовался:

- Простите, а почему?

На это ответил уже Георгий:

- Понимаешь ли... Как тебе объяснить... Вот в английском "МЮ", к примеру, традиция такая есть - любой новичок, пока не проявит себя, бегает только в черных. У нас этого, конечно, в прямую нет, но... кто-то может и не понять. А оно тебе надо? Парень ты взрослый.

Тут вмешался Кузьмич:

- Георгий Константиныч дело говорит. Приглянулись "Темпо", хорошо... Но возьми вон те же самые, но черненькие. Практичней, в конце концов. Только обуй на обе ноги, что размер указан тот же, ни о чем не говорит. Походи, поприседай, прислушайся к себе. В нашем деле ноги - главное оружие, и оно же самое уязвимое. Давай, действуй, не стесняйся.

Потом обратился к собеседникам, - Парни, надо бы объяснить доходчиво. Жора, помоги уж, за мной не заржавеет.

Седой Константиныч отставил кружку с дымящимся чаем в сторону, подошёл, присел на лавку рядом с Матвеем:

- Так, давай ещё раз, но уже системно. Вижу, растерялся ты. Смотри и внимай. Залы и манежи пока оставим. Условно, здесь и сейчас, у нас на базе четыре состояния покрытия на открытом воздухе: поле с естественным газоном, с травкой то есть, жесткое и сухое, - это раз; та же самая поляна, но после сильного дождя, мокрая и раскисшая, даже подогрев не справляется, - это два; третье - это после снегопада, но на сегодня это неактуально, а где надо будет - "сороконожки" подберем; и, наконец, четвёртое - искусственное с подогревом, это самое дальнее от жилого корпуса, наверное, видел уже. Пока понятно?

Внимательно слушающий Матвей кивнул.

- Хорошо. Итак, сухое жесткое, мокрое раскисшее и твердое искусственное. На самом деле, больше, но лишнее для простоты откинем, чтобы сильно не заморачиваться, на это специалисты есть... я, например, - Георгий самодовольны ухмыльнулся, хлопнул себя ладонью по груди и продолжил, - Условные три вида поверхности. К каждому состоянию покрытия нужны свои, особые бутсы, вернее, подошва и шипы. Подошва немного отличается, иногда рельефом, а вот шипы и система шипования - они принципиально разные.

Тяглов оглядел разложенные перед ним образцы, многие из которых он примерял. Все разноцветные, все ощетиненные шипами, хищные и потому привлекательные, немного разные, но никакой системы не угадывалось.

- Идем дальше. Существует классификация футбольных бутс, видишь, на коробках латинские буковки SG, FG, AG, - кавказец потыкал пальцем в соответствующие знаки и уверенно сгруппировал всю обувь по только ему ведомому принципу, который потихоньку становился яснее благодаря внезапно обнаружившийся маркировке.

- А теперь запомни: SG - мокрое поле, раскисшее, в этом случае обувать их, однозначно. Видишь, шипов шесть, металлических, мы их называем "железки", эти пластиковые выступы не так важны, подошва гладенькая, даже скользкая, чтобы грязь не налипала. Было бы шипов больше, и подошва со многими рельефами, как на этих, - Георгий ткнул в бутсы с обозначением FG и AG, - грязь моментально между ними забилась, и все - скользишь по траве, как на лыжах. Тут уж не до игры, переобуваться надо срочно. Можно, конечно, и в сухую погоду по натуральному твердому на "железках" бегать, но тут уже FG и AG рулят. Рассмотрим их. Итак, обе пары для твердых и жестких полей. На обеих по дюжине шипов или больше. Но.... Глянь, на AG все шипы кругленькие, как цилиндрики, ровненькие. А искусственное поле затея дорогая, чтобы не повредить покрытие, надо использовать определенно AG. В них же можно и по натуральному газону побегать, если сухо, многие так и предпочитают - комфортно, и держак неплохой.

Матвей оглядел перевернутые шипами вверх бутсы, лежащие на крышках ярких обувных коробок, пожал плечами, набрал в грудь воздуха, чтобы уточнить разницу, - выступов было много, и они казались похожими, - но Георгий его опередил:

- Ты спросишь - в чем тогда различие между AG и FG? И это будет правильный вопрос, потому что отличие есть, и во многом принципиальное. Внимательнее смотри. Вглядись в форму и конструкцию. FG - шипы впереди, на носке, прямоугольные, прямо как лезвия, я их зову "зацепы", и на подошве почти такие же. Сцепление с газоном намного больше, соответственно, можно быстрее остановиться, поменять направление или рвануть в отрыв. Но и опасность выше. В некоторых клубах игрокам не рекомендуют, а то и запрещают их использовать, именно из-за опасности получить травму. Как вонзишься в газон такими "лезвиями", а тебе в ногу в это время въедут, так и до травмы недалеко. Понял?

Мужчина протянул обсуждаемый образец, Матвей осторожно взял, вгляделся в подошву, провел пальцами по шипам. Носок, примерно на уро вне третьего пальца ноги, был оснащен изогнутым г-образным выступом, похожим на зуб оскаленного хищника. Он представил, как его нога, обутая в столь грозно вооруженную бутсу, впивается в травянистую почву, и одновременно не менее агрессивный образчик футбольной обуви, но уже на ноге противника, бьет шипами по его незащищенной щиколотке. Вообразилось все настолько явственно, что Матвей внутренне поежился, ощутив холодок, пробежавший по хребту, и заныла лодыжка.

- Чтобы проще запомнилось, подведем итоги. SG, имеет 6-8 круглых шипов, чаще из металла - слякоть однозначно, при желании можно и по сухому натуральному, но немного вязнуть будешь. AG, 12 и более круглых пластиковых - искусственное покрытие однозначно, если хочешь, можно по твердому и сухому травяному газончику. FG, 12 и более пластиковых агрессивных выступов - только твердый и сухой натуральный газон, высокие показатели контроля, скорость, резкость, но и травмоопасность выше. Вроде всё. Блин, выдохся. Давно таких лекций не читал, - Георгий обернулся к сидящим за столом товарищам и заржал, - Кузьмич, а с тебя магарыч!

***

Оставшись один в своей комнате, - Федор Кузьмич выделил подопечному час-полтора на знакомство с экипировкой, - Матвей сидел на своей широкой кровати среди открытых коробок с бутсами и внимательно разглядывал, вернее, любовался ими. Было чем восхищаться, каждая пара представляла из себя настоящий шедевр специализированного обувного искусства, неведомого ему ранее. Остальная спортивная амуниция была также достойна уважения. Большая часть осталась на складе, в "индивидуальном месте хранения", с собой в объемистых спортивных сумках Матвей принес лишь меньшую, необходимую по погоде и надобности. Но бутсы взял все, без исключения. Четыре пары новенькой футбольной обуви. Кроссовки не в счет, ничего особенного, кроме высокого качества, в них не было. Но бутсы! Четыре пары!

Несмотря на то, что Матвей доселе не являлся фанатиком, поклонником или, хотя бы знатоком сего почтенного спорта, но, тем не менее, после событий крайних дней, с обретением чудесного дара, знакомства с Кузьмичом, его дочерью и остальными людьми из профессионального спортивного мира, сейчас, развалившись на кровати и разглядывая бутсы, он ощущал себя единокровным братом Золушки, получившим богатые дары от нежданно ставшей принцессой родной сестрицы, и с удивлением чувствовал в себе зарождение будущей своей футбольной страсти. С ума сойти!

Пара бутс, которые он крутил в руках, были глубокого черного цвета. Сбоку, на щиколотке, белая "волна" Найка с золотой каймой. А в остальном, радикально-черный, масляно мерцающий, прославленный одесский цвет из бессмертных "12 стульев". Колер-то тот, воспетый, но качество явно не с Малой Арнаутской!

Мягкий кожаный нос с внутренним каркасом в виде округлых косых ребер впечатлял. Ребра, чтобы мячик закручивать? Носок "кожа кенгуру", как отметил при окончательном выборе обувной специалист Георгий Константинович. Не врал, болтающийся сбоку шильдик на "чисто аглицком" уверял, что, да - кенгуру. Бедная Австралия! Или кенгуру у них много?

Затем Георгий, предварительно поплевав на палец, провел им по подошве, между шипов, и добавил - "Анти-клог - грязь налипать не будет, ну если только чуть-чуть...", и усмехнулся, потом проинструктировал - "Предварительно подошву лучше слегка смочить, для эффективной работы поверхности". Действительно, проводя пальцем по подошве ощущалась едва уловимая жирность что-ли, хотя пластик оставался сухим. Полное название Nike Tiempo Legend VII SG-Pro AC SR. Впечатляет! Бутсы как раз из тех, что рекомендованы для мягких и влажных травяных газонов. Внутри все новенькое, глазу и на ощупь приятное, обувается и сидит на ноге, как перчатка. Так и хочется немедля выскочить на поле и запулить мяч точно в цель с ноприобретенной способностью.

Шесть шипов из золотистого металла. На черном общем фоне - очень эффектно! Понюхал, пахло чуть-чуть кожей и чем-то неуловимо-высокотехнологичным. Даже на концах шнурков были четкие, красивым шрифтом исполненные буквы, складывающиеся в название модели. Абалдеть! Еще раз примерил - как в них родился! Только к копытному стуку шипов надо привыкнуть. Но по травке, наверное, самое то! Хочу на поле, по мячу стукнуть!

Остальные две пары были собственно, такими же. Та же колодка, как отметил Константиныч, "от добра - добра не ищут", та же модель Tiempo Legend VII, только подошвы, шипы и цвета отличались. Одни целиком черные, Найковская волна намечена едва заметным шовным профилем, а другие - черные с ярким, апельсинового оттенка задником. Всё в соответствии с новоизученной маркировкой, FG и AG-Pro. Pro - это профессионал, что ли? Приятно! Я - профессионал! Хм, скромнее, приятель, - будущий профессионал, если буду трудиться. Нет, не "если", а просто "буду", и никаких гвоздей!

А вот оставшаяся, четвертая пара, была кардинально другой. Ее напоследок порекомендовал тот же Константиныч, "подменка и для тренировок". А "подменка" была как бы и не лучше, чем основа. Японское производство, ручная работа, 100% та же кожа кенгуру, но сделана - глазу некуда придраться. Легкие, прочные даже на вид, и очень-очень качественно выглядящие. Каждый шовчик обработан, каждая деталь совершенна.

Mizuno Morelia Neo II Mix (MIJ). MIJ - это значит "сделано в Японии", причем, вручную. Глазам не верю! А Mix, это значит очень универсальные, шипы меняй специальным ключом, и можно, что в холод, что в жару, хоть в песок, хоть в грязь. И в траву, и на искусственное покрытие. Да и прочнее они выглядят, как-то основательнее, чем Найк, надо признать. Найк - эксклюзивная модель для ответственных случаев, а Мизуно - рабочий инструмент.

Понюхал. Иначе, чем Найк, пахнут, но тоже приятно. Вот так и токсикоманом станешь, или как их там... Вспомнился известный фильм "Парфюмер". Похихикал. Потом не удержался, примерил и "японцев". Даже трудно сказать, которые лучше. Другие, это точно, внешне отличаются, более классические, что ли, хотя откуда новичку Матвею знать, что есть классика. Чуть иначе сидят, и задник существенно повыше. Цвет лазоревый, сбоку - темно-синий силуэт скачущей во весь опор кенгуру. Шикарно выглядят! Подошва синяя, с лазоревыми же вставками. Шипы белые, шесть из них - с металлическими сердечниками, но сменные, накидной ключ прилагается. Георгий заверил, что с шипами на любые покрытия проблем не будет, только обращайтесь. Кузьмич тут же и обратился, взял на смену комплект пластиковых, для искусственной поляны.

Матвей был в полном восторге, это было необъяснимо, даже немного неловко. Если бы он знал, что, распаковывая и примеряя новые бутсы, впадая в странное состояние возбуждения и нетерпения немедленно бежать и опробовать футбольную обновку в деле, на поле, перед воротами и с мячом, он уже ментально присоединился ко всей многомиллионной армии поклонников этой великой игры, начинающих любителей и многоопытных профессионалов, которые почти все, без исключений, ведут себя в подобной ситуации аналогично. Если бы знал, то ничуть не стеснялся бы.

Similia similibus curantur - "Подобное излечивается подобным", - но надо ли лечить? И лечение ли это, или дальнейшее, безвозвратно наркотическое погружение в эту страсть под названием "футбол"? Знать бы...

***

Кузьмич, спровадив подопечного с экипировкой в комнату - раскладывать и разбираться, остался со своими друзьями. Пили чай, натужно и искусственно болтали о пустяках, - общие знакомые, старые приятели, члены семей, футбольные слухи, сплетни и домыслы - вроде бы всё, все и вся были упомянуты. Говорить стало не о чем.

Тему о Матвее старательно обходили. Гриша лишь чаще рефлекторно почесывал руки у локтей - застарелая нервная экзема, а Георгий начинал упорно глядеть в сторону, когда разговор опасно приближался к причине появления Нестерова на клубной базе и включения его на пару с подопечным в списки на довольствие и снабжение. Надо будет - сам скажет.

Федор Кузьмич шумно допил остатки чая из кружки с яркой символикой, отставил в сторону и молвил:

- Что касается того момента, зачем я тут и что делаю... Жора правильно понял, что без содействия сверху не обошлось, заинтересованность там есть... Но это не все... что мне сказать... этот парень, друзья, мой личный проект. Только мой. Сами все видите, не мальчики... все понимаете. Парень в возрасте... еще и начинающий... но, повторю, этот парень - мой проект, а дальше - время покажет, прав я или нет. А потому - прошу помощи и поддержки. Здесь, кроме вас, других у меня нет... И само собой, этот разговор за стены выйти не должен.

Помолчали. Гриша шумно почесался. Георгий вздыхал, загибал и разгибал пальцы, будто что-то считал, была у него такая привычка.

Затем Георгий встал и, на правах старшего по возрасту, ответил за двоих:

- Выглядит все это странным, это да. Но даже не сомневайся, Федор. Ты наш, из старичков... ты свой. Твое дело - тебе виднее. Поможем, чем сможем. Когда сочтешь нужным, посвятишь, как говорится, "в части касающейся", - потом добавил, строго взглянув на Гришу, - И болтать не будем.

Посидели еще немного. Уже свободно, без напряжения, потрепались и разошлись.

Кузьмич поднялся в их жилой блок, постучал в дверь подопечному и тут же, не дожидаясь ответа и разрешения, вошел. Надо приучать парня, что в ближайшее время он сам себе в большей части не принадлежит. Ситуация требует полной отдачи, и тут не до неприкосновенности жилища, свободы слова, прав личности и прочей демократической мутотени.

Матвей с блестящими глазами восседал на кровати, посреди разложенных бутс и вертел в руках одну из пар.

- Ну как, разобрался с обновками? Вопросы, уверен, будут. Как созреет, задавай немедля. Тут не до реверансов. Ладно, это после. Сейчас обозначим наши задачи, цели, способы достижения и обсудим тренировку. Ну а потом приступим.

Матвей вскочил, начал суетливо убирать обувь в коробки, потом сообщил:

- Кое-что я уже по шкафам развесил. Федор Кузьмич, а опробовать бутсы сегодня получится? Я же никогда в них не играл. И, вообще, в футбол с ребятами играл сто лет назад... студентом еще, наверное.

- Все будет, но все по порядку.

Кузьмич прошел по комнате к креслу, переложил с него на стол ворох блестящих упаковок, основательно уместился, приглашающе взмахнул рукой Тяглову, усаживая его напротив, и начал неторопливо говорить.

- Тренироваться будем каждый день. Начнем сегодня. Первое - подтягиваем твою физику. Выносливость, скорость, рывок. Второе - будем разбираться с "чудесной" способностью. Думаю, что в твоем случае имеет место быть идеальное взаимодействие мозга и "первой сигнальной системы", - включая зрение, пространственное ощущение, ориентацию, чувствительность, другие рецепторы - с передаточной нервной сетью и исполнительными механизмами, а именно, мышцами и связанными с ними сухожилиями. Идеальное, отмечу, то бишь - безошибочное. В частностях могу ошибаться, но в целом - это так. Откуда оно у тебя, меня не интересует. По крайней мере, в данный момент. Я не анатом, слава Богу... не академик Павлов и не ученый физиолог. В сути, медицине и физике этого процесса мы разбираться не будем, подойдем конкретно и практически. Есть у меня ощущение, поразмыслив логически, что, кроме удара по мячу и точного попадания в цель, ты немало чего можешь сотворить с "круглым"... помимо того, что уже показал. Ответа от тебя не жду, альтернативы у нас, попросту, нет...

По мере слов, неожиданно разгорячившийся Кузьмич встал с кресла, начал расхаживать туда-сюда по комнате, легко касаясь рукой стен. Речь его немного ускорилась, обращаясь не только к единственному слушателю, но и к воображаемой аудитории, что ли.

Матвей сидел в своем кресле смирнёхонько, навострив уши и не шевелясь, внимал каждому слову и только провожал глазами двигающегося наставника.

...Резюмирую, пока тренинг будет выглядеть так: с утра разогрев - зарядка, растяжка, разминочный бег, легкий завтрак. После еды - краткий отдых с инструктажем, потом интенсивные беговые нагрузки и связанные с ними упражнения. Обед, отдых, восстановление, инструктаж, затем - разминка и качественная работа с мячом. Во всех промежутках - массаж организуем. Опять отдых, легкий перекус. Вечером беговая дорожка, думаю - спортивная ходьба, затем - велосипед, комплекс на ноги, силовые нагрузки, - все это уже в тренажёрке. Массажист, переводим дух, легкий ужин, подведение итогов, полчаса личного времени, отбой. Как понял?...

...Итого: три ежедневные тренировки, полная отдача, дальше будем смотреть по состоянию. Письменный график и расписание составлю. Не забыть медиков...

...Цель и задача - в течении месяца подготовиться использовать твои способности на поле, в реальной профессиональной игре. По уровню дивизиона и месту определимся, исходя из твоей готовности, текущих обстоятельств и представившихся возможностей...

...Занимаемся вдвоем, желательно, без лишних глаз. С группой еще рано, да и нет ее пока. Может, и к лучшему. Способность свою не афишируешь, со стороны чтобы выглядело без "феноменов", все в пределах средней нормы, и даже ниже. Если говорю "мимо" и указываю конкретную цель, хоть галку на заборе, исполняешь без раздумий. А потому, занятия с мячом только в моем присутствии. Без меня не вздумай "круглого" даже касаться...

...И никакого хвастовства. Будь скромнее. На подначки не отвечай. Тупи, улыбайся, делай вид, что ты малахольный и не при делах... Понимаю, парень, обидно, но надо перетерпеть... Версия - формально прикреплен к дублю, чтобы перекантоваться временно в ожидании заявки. Куда? Мечтаешь попасть в "ПерДив", но вряд ли светит. Возрастом не вышел и умениями. Что за "ПерДив"? Ну... чтоб ты был в теме, это первый дивизион. Только не злоупотребляй, еще кого обидишь...

...Пусть думают, что ты "блатной" и чей-то "сынок", наплевать. Никто не должен быть в курсе наших "чудес"... и это хорошо, и пусть так будет дальше, во избежание. Это важно... очень важно... ты понял меня, Матвей?...

***