Веселый моряк [Енё Йожи Тершанский] (fb2) читать постранично

Енё Йожи Тершанский Веселый моряк

Я тогда жил в Порто-Азииелло. Это захудалый портовый городишко прямо у самой государственной границы, настоящее эльдорадо для контрабандистов.

Неважно, как я туда попал, это долгая история и к делу не относится. Скажу только, что был я владельцем непременной романтической мансардочки на пятом этаже старого доходного дома.

Да-да, эта история произошла со мной в тот период жизни, когда в ней были одни невзгоды и лишения. В ту обыкновенную для художника пору нищеты, о которой мы по глупости любим так весело рассказывать пухлым и сытым филистерам, чтобы они из-за нас не расстраивались. Еще и пожалеем их в конце концов за то, что описанием своих несчастий вогнали их в тоску и теперь, того и гляди, у них случится несварение желудка.

Впрочем, пусть они думают, что нужда — дело забавное. Я же могу открыто признать, что даже в таком розовом свете она достаточно тягостна и неприглядна.

Всю зиму напролет, если ветер нанимался драматическим тенором, а ему, подвывая, аккомпанировало море, сквозняком, который дул из щелей моего окна, можно было бриться. Он и водичкой сбрызгивал. Мне не нужно было заказывать свой ежедневный насморк со стороны. Я получал его прямо с постели.

И ко всему этому, как я уже говорил, прибавьте борьбу за хлеб насущный. Впрочем, ничего серьезного я тогда не делал. Краски у меня к тому времени все вышли на портреты. Я таскал какие-то пустячки тушью или пастелью в иллюстрированные журналы. А свое тающее имущество — почти за ту же цену — ростовщикам. Тем и перебивался.

В тот день, когда началась эта история, дела мои были уже совсем плохи. Всей моей наличности едва хватало на порцию дешевого сыра и стакан кьянти, и надежды на то, что в скором времени я разживусь деньгами, тоже не было.

В общем, шел я домой, осаждаемый со всех сторон ветром с дождем, кутался в свою альмавиву, которая была такой тонкой, что не годилась даже для ловли мух — они бы ее в два счета прорвали.

Внизу нашего дома размещался крошечный трактир. Квартал был не из богатых, и в трактир наведывалась не самая изысканная публика. Я, во всяком случае, не замечал, чтоб кого-нибудь ждал перед входом автомобиль. Гораздо чаще трактир покидали в сопровождении блюстителей порядка и с расквашенной физиономией. Но движение начиналось в нем, как правило, ближе к вечеру. Если только этим невинным словом можно обозвать те каннибальские оргии, которые там устраивались. В течение же дня трактир всегда пустовал. И часто случалось, что я заглядывал туда пропустить стаканчик для бодрости.

В тот раз тоже было еще не очень поздно, и, немного поколебавшись (денег-то у меня всего ничего!), я зашел поесть. Эта трапеза должна была заменить мне ужин, кроме того, по всей вероятности, всю еду следующего дня и не исключаю, что и последующего тоже. Я мог бы смеха ради назвать ее "Последняя вечеря" на родине Леонардо из Винчи.

В крошечном помещеньице возле стойки не было ни души. Сделав заказ, я расположился там.

Поев, я не смог придумать ничего умнее, как только остаться сидеть и отхлебывать по капле из своего стакана, не спеша оказаться в холодной комнате. Правда, и здесь особой жары не было, но некоторую иллюзию тепла создавал шедший из кухни запах.

Потягивал я, стало быть, свое винцо и размышлял. Мысли, проносившиеся в моей голове, по своему настрою походили, верно, на те, что отягощали в пустыне избранный богом народ перед тем, как на него посыпалась манна.

Возможно, этот образ возник у меня в воображении из-за того, что хозяин трактира чем-то напоминал мне пророка. Скажу даже больше — самого Моисея. Если не считать трактира, он был обладателем точно такой же длинной, раздвоенной бороды и таких же проницательных, полных гордого достоинства глаз, как статуя Микеланджело. Вот разве что лицо у него было гораздо круглее. И как это часто бывает у непомерных толстяков, с него не сходило выражение благожелательства.

Однако, прежде чем перейти к рассказу о его пророческой и спасительной роли в моей жизни, нужно упомянуть о другом. В трактир тем временем зашел еще один посетитель. Заправский новеллист написал бы, что, несмотря на щегольской костюм, уверенность, свободное и надменное обращенье, его изборожденное морщинами, обветренное лицо говорило о том, что он знавал в жизни и другие, не столь безмятежные дни.

Клянусь, я вовсе не пытался его изучить. Если я что и заметил, так в первую очередь закрученные кверху, рыжевато-русые усы à la кайзер Вильгельм. И ничего удивительного, это было довольно непривычное зрелище на фоне смуглолицых и темноволосых итальянцев.

В остальном же я обратил на него внимание — а он на меня — лишь постольку, поскольку мы достаточно долго сидели друг против друга и иногда наши взгляды невольно пересекались. Однако они свидетельствовали о том, что нам обоим не до такой степени скучно, чтобы мы пытались завязать разговор. Вот и вся моя встреча с