Сипстрасси [Дэвид Геммел] (fb2) читать онлайн

Дэвид ГЕММЕЛ Сипстрасси

ЦАРЬ ПРИЗРАКОВ

Эта книга с любовью посвящается Стелле Грем, Тому Тейлору и Джереми Уэльсу как дар дружбы.

А также дамам «Фолкстоун геральда» – Шэрон, Мэддерс, Сьюзи и Кэрол – за Рокки.

И Пипу Кларксону, который так или иначе метал жемчуг.

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Царь призраков» – роман-фантазия и не претендует на историческую точность. Однако названные в нем города Римской Британии существовали в действительности в указанных местностях, некоторые из персонажей, появляющиеся на этих страницах, фигурировали и на страницах истории.

Кунобелин, бесспорно, был могущественным военным вождем, и римский историк Светоний присвоил ему титул Британорум Рекс – царь Британии. Кунобелин правил сорок лет со столицей в Камулодунуме, и, возможно, возникновение легенд о короле Артуре связано именно с ним.

Пауллиний также лицо историческое и действительно разбил исениев Буддики, поднявших злополучное восстание. Тогда же действительно бесследно исчез Девятый легион. Одни историки утверждают, что он попал в засаду и был уничтожен, другие считают, что он взбунтовался и римляне замяли этот факт.

Боевая римская тактика воспроизведена с точностью, какую позволило изучение материала, а также требования сюжета.

Язык романа относительно современен, и, без сомнения, найдутся знатоки, которых могут, например, возмутить «залпы стрел», поскольку выражение «залп» появилось, конечно, только с мушкетами. Точно так же «минуты» и «секунды» для той эпохи несколько преждевременны.

На подобные возражения можно указать, что персонажи говорили на латино-кельтском диалекте и при переводе некоторые вольности и модернизация вполне допустимы.

О жизни Утера Пендрагона известно мало, и это не историческая его биография, но плод фантазии.

Иными словами, это рассказ не о том, что было на самом деле, а о том, чему следовало быть.

Дэвид А. Геммел,

Хастингс, 1988

Действующие лица (в алфавитном порядке)

Альхиффа – дочь Хенгиста, жена Морета.

Бальдрик – пинрэйский воин.

Викторин – дружинник короля и Первый центурион.

Гвалчмай – дружинник короля из племени кантиев.

Горойен – Царица-Ведьма, бессмертная и беспощадная.

Коррин Рогер – пинрэйский лесовик, брат Паллина.

Кулейн лак Фераг – Воин Тумана, известный также как Владыка Ланса. Непревзойденно владеющий любым оружием.

Кэль – сын Эльдареда, короля бригантов.

Лейта – воспитанница Кулейна.

Луций Аквила – полководец римско-британского войска.

Морет – сын Эльдареда.

Мэдлин – владыка-волшебник при Аврелии.

Паллин – получеловек-полузверь, терзаемый Царицей-Ведьмой.

Прасамаккус – из племени бригантов.

Северин Альбин – римский легат Девятого легиона.

Туро – сын верховного короля Аврелия Максима и Алайды, Девы Тумана.

Хенгист – король саксов, отец Хорсы, военного вождя.

Эльдаред – король бригантов, владелец Дейчестерского замка. За двадцать лет до начала действия предал своего брата Касьока, чтобы помочь Аврелию взойти на престол.

Римские названия британских селений

Андерида – Певенси.

Вента – Винчестер.

Виндоланда – Честергольм.

Виндомара – Эбчестер.

Дубрис – Дувр.

Дуробриве – Рочестер.

Калькария – Тадчестер.

Камулодунум – Колчестер.

Катарактониум – Кеттерик.

Лагентиум – Каслфорд.

Линдум – Линкольн.

Лондиниум – Лондон.

Лонговициум – Ланкастер.

Пинната-Кастра – Инчтутхилл.

Остров Скитис – остров Скай.

Эборакум – Йорк.

Глава 1

От нечего делать мальчик оглядывал серые стылые стены и думал, что темницы замка навряд ли много неуютней этой холодной комнатушки в башне с единственным окошком, точно глаз, обращенный навстречу северному ветру. Правда, в очаге горел огонь, но тепла он давал не больше, чем иллюзорное пламя, сотворенное Мэдлином. Серые каменные блоки стен всасывали жар пламени, а взамен отбрасывали лишь призрачные блики, передразнивавшие огненные языки.

Туро сидел на постели, кутая хрупкие плечи в отцовский плащ из шкуры белого медведя.

– Какое мерзкое место, – сказал он, закрывая глаза и изгоняя каморку из своих мыслей. То ли дело вилла его отца в Эборакуме, сочные пастбища за ее белыми стенами, где зимует могучий Сефон с табуном своих кобылиц. А его собственный покой! Такой уютный, укрытый от пронзительных северных ветров, хранящий главную любовь его юной жизни – книги, его чудесные книги! Отец запретил ему привезти в этот холодный замок хотя бы один том: вдруг кто-то из военных вождей застанет принца за чтением и узнает горькую тайну короля? Пусть в замке Кэрлин всем известно, что юный Туро слаб телом и духом – королевские служители скрывают печальную тайну, будто собственный постыдный семейный секрет.

Туро вздрогнул и пересел с постели на козью шкуру у очага. Никогда еще он не чувствовал себя так скверно. Далеко внизу в большой зале Дейчестерского замка его отец старался сплотить вождей в единый союз против заморских варваров, угрюмых разбойников, уже утверждавшихся в селениях на юге, откуда легче устраивать набеги на богатый север. Посольство в Дейчестер отправилось вопреки советам Мэдлина, и Туро очень не хотелось сопровождать отца, хотя и не из страха перед опасностями, которые он толком себе не представлял. Принц не любил холода, не терпел долгих поездок верхом, и, что важнее, ему даже день было тягостно провести без своих книг, так что уж говорить о двух месяцах, которые потребует посольство?

Дверь отворилась, принц открыл глаза и увидел высокую фигуру Гвалчмая, который нес на могучих руках огромную охапку поленьев. Он улыбнулся мальчику, а Туро со стыдом подумал, что и в такой холод дружинник надел только одну шерстяную тунику.

– Ты никогда не зябнешь, Гвалчмай?

– Бывает, и зябну, – ответил тот и опустился на колени, чтобы подбросить дров в огонь.

– Мой отец еще говорит?

– Нет. Когда я проходил мимо, встал Эльдаред.

– Тебе Эльдаред не нравится?

– Ты слишком много видишь, малыш Туро. Я сказал совсем не то.

Как раз то, подумал Туро. Глазами, легким изменением в голосе, когда произносил его имя. Он заглянул в темные глаза дружинника, но Гвалчмай отвернулся.

– Ты ему не доверяешь? – спросил мальчик.

– Ему доверяет твой отец, так ведь? А кто такой я, чтобы доверять или не доверять? По-твоему, король отправился бы сюда только с двадцатью дружинниками, если бы опасался предательства?

– Ты отвечаешь вопросами на вопрос. Это ли не увертка?

Гвалчмай ухмыльнулся.

– Мне надо вернуться на мой пост, а ты вот о чем подумай, Туро: таким, как я, не подобает судить о великих и знатных. Не то как бы не лишиться кожи на спине, а то и даже жизни.

– По-твоему, нам тут грозит опасность? – спросил принц настойчиво.

– Ты мне по сердцу, малый, хотя лишь Митре ведомо почему. Ум у тебя острый, жаль, что ты слабосилен. А на твой вопрос я отвечу вот что: королям опасность грозит повсюду. Для меня загадка, зачем человеку нужна такая власть. Я служу твоему отцу шестнадцать лет, и за этот срок он остался цел после четырех войн, одиннадцати битв и пяти покушений на его жизнь. Он осторожен. Но у меня полегчало бы на душе, будь с нами досточтимый волшебник.

– Мэдлин не доверяет Эльдареду. Он так и сказал моему отцу.

Гвалчмай рывком поднялся на ноги.

– Слишком уж ты доверчив, Туро. Не след было тебе говорить это мне, да и никакому дружиннику тоже.

– Но тебе-то я доверять могу, правда?

– Откуда ты знаешь? – прошипел Гвалчмай.

– Прочел в твоих глазах, – негромко ответил Туро.

Гвалчмай смягчился, подергал заплетенную косицей бороду и расплылся в широкой улыбке.

– Ты бы лег отдохнуть. Говорят, завтра будет охота на оленя.

– Я не поеду, – сказал Туро. – Скакать верхом мне не по вкусу.

– Не пойму я тебя, малый. Иногда я вижу в тебе столько от твоего отца, что хоть кричи от радости. И… да не важно. Утром увидимся. Хорошо выспись.

– Спасибо за поленья.

– Заботиться о тебе – мое дело.

Гвалчмай вышел, а Туро встал, подошел к окну, откинул край тяжелой бархатной занавески и уставился на царство зимы – занесенные снегом холмы, черные скелеты деревьев. Его пробрала дрожь. Как было бы хорошо очутиться сейчас дома!

Ему тоже было бы легче на душе, если бы Мэдлин поехал с ними. Он любил общество старика, остроту его ума, а также и задачи и загадки, которые волшебник предлагал ему решать. Над одной он ломал голову почти весь день прошлым летом, когда его отец отправился в поход на юг против ютов. Они с Мэдлином сидели в ухоженном саду в тени статуи великого Юлия.

– Жил да был принц, – начал Мэдлин, а его зеленые глаза весело поблескивали, – которого его король ненавидел, а народ любил. Король хотел избавиться от принца, но опасался народного гнева, а потому измыслил хитрый план, как покончить с народной любовью к принцу и с ним самим. Он обвинил принца в измене и подверг его суду Митры. Пусть римский бог подтвердит или опровергнет обвинение. Принца привели к королю, а вокруг собралась огромная толпа. К принцу подошел жрец с закрытой кожаной сумкой, а в сумке лежали две виноградины. Согласно закону одной полагалось быть светлой, другой темной. Если обвиняемый вытаскивал светлую виноградину, он считался оправданным, темная виноградина означала смерть. Тебе все понятно, Туро?

– Но это же очень просто, учитель.

– Принц знал о ненависти короля и верно предположил, что в сумке лежат две темные виноградины.

Так ответь мне, юный сметливец, как принцу удалось вынуть светлую виноградину и тем доказать свою невиновность?

– Без помощи волшебства это невозможно.

– Его спасло не волшебство, а сообразительность, – сказал Мэдлин и для выразительности постукал себя по виску под седыми кудрями. – Завтра я жду от тебя ответа.

Весь день Туро думал, думал, но Ответа не находил.

Наконец он позаимствовал у Листры, кухарки, сумку и две виноградины, сел в саду и уставился на них, будто ответ крылся в них. Когда сумерки окрасили небо троянским пурпуром, он сдался. Совсем один в сгущающейся мгле он взял виноградину и съел ее. Протянул руку за второй… и замер.

Утром он вошел в покой Мэдлина. Старик поздоровался с ним угрюмо, пожаловался на тяжелую ночь и черные сны.

– Я нашел ответ на твою загадку, учитель, – сказал мальчик, и взгляд волшебника оживился.

– Так быстро, юный принц? Благородному Александру потребовалось десять дней. Но, быть может, Аристотель не был таким хорошим наставником, как я! – Он засмеялся. – Так поведай же мне, Туро, каким образом принц доказал свою невиновность?

– Он опустил руку в сумку и зажал виноградину в кулаке. Затем быстро сунул ее в рот и сказал жрецу:

«Не знаю, какого цвета была она, но погляди на оставшуюся виноградину».

Мэдлин захлопал в ладоши и улыбнулся.

– Ты меня радуешь, Туро. Но скажи, как ты нашел ответ?

– Я съел одну виноградину.

– Очень хорошо. В этом тоже есть свое назидание. Ты разделил задачу на части и исследовал слагаемые по отдельности. Люди, решая задачи, чаще всего позволяют своему уму прыгать с ветки на ветку на манер обезьяны и не дают себе труда понять, что начинать следует с корня. Всегда помни это, юный принц.

Такой метод подходит не только для загадок, но и для человеческих характеров.

Туро с трудом вернул свои мысли из золотых летних дней в этот унылый зимний вечер. Он снял сапожки, забрался под одеяло и повернулся на бок, глядя на колеблющееся пламя в очаге.

Он думал о своем отце, высоком, широкоплечем, с глазами ледяными и огненными. Его все почитают как несравненного военного вождя, и даже враги благоговеют перед ним…

– Я не хочу быть королем, – прошептал Туро.

Гвалчмай наблюдал за сборами на охоту со смешанным чувством. Великая гордость охватила его при взгляде на могучую фигуру короля, уже сидевшего на черном жеребце семнадцати ладоней в холке. Кличка жеребца была Огневой, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы любой, кто хоть чуть-чуть разбирался в лошадях, поостерегся бы. Но король сидел в седле небрежно – конь знал своего господина. Да и натурой они были схожи точно кровные братья. Но к гордости Гвалчмая примешалась неизбежная грусть, которую он испытывал всякий раз, когда видел принца Туро рядом с отцом. Мальчик понуро сидел на кроткой кобылке пятнадцати ладоней в холке, стягивая левой рукой плащ на груди, а ветер играл светлыми, почти серебряными прядями его волос, обрамляющих тонкое аскетическое лицо. Слишком в нем много от матери, подумал Гвалчмай, вспоминая, как впервые увидел Деву Тумана. Миновало уже почти шестнадцать лет, но образ королевы встал перед его умственным взором так ясно, будто он видел ее всего час назад. Ехала она на белом пони и рядом с королем-воином выглядела такой же хрупкой и неуместной, как иней на розе. Дружинники шептались, что их господин как-то пошел погулять с Мэдлином по северной туманной долине и исчез на восемнадцать дней. Когда же вернулся, борода у него отросла на добрые шесть дюймов, и рядом с ним шла эта удивительная женщина с волосами светлейшего золота и с глазами серыми, как туман, клубящийся над северным озером.

Вначале многие в замке Кэрлин считали ее ведьмой – ведь и там рассказывали немало историй о Крае Тумана, где творится черное колдовство. Но шли месяцы, и она очаровала их всех добротой и кротостью.

Известие о ее беременности было встречено с ликованием и тут же отпраздновано. Гвалчмай навсегда запомнил шумный веселый пир в замке и ночь буйных наслаждений после него.

Но восемь месяцев спустя Алайда, Дева Тумана, была мертва, а ее новорожденный сын умирал, отказываясь от – любого молока. Послали за волшебником Мэдлином, и он своей магией спас младенца Туро, но мальчик так и остался слабым. Дружинники надеялись увидеть юного принца, зеркальное отражение короля, а видели они тихого, серьезного ребенка, избегавшего всех мужских занятий. Однако память о нежной кротости его матери была еще жива, и он вызывал у них не насмешливое презрение, а дружеское печальное сострадание. Туро любили, но, глядя на него, покачивали головами, думая о том, что могло бы быть, но не сбылось.

Вот о чем думал Гвалчмай, когда охотничья кавалькада выехала из замка во главе с Эльдаредом и его двумя сыновьями – Кэлем и Моретом.

Король так и не оправился от смерти Алайды. Он редко смеялся, а оживал лишь на охоте, была ли она на диких зверей или на людей. А для второго в те кровавые дни поводов у него находилось предостаточно: саксы и юты бесчинствовали на юге, а ладьи северян волчьими стаями забирались далеко по глубоким рекам Восточного края. Вдобавок – налеты мелких Кланов и племен, так и не признавших за римско-британскими вождями права властвовать над исконными землями бельгов, исениев и кантиев.

Гвалчмай прекрасно понимал их точку зрения: он же сам был чистокровным кантием и родился на расстоянии броска камня от Призрачных утесов.

А теперь он стоял и смотрел, как знатные всадники скрываются за лесистым холмом, а потом пошел в отведенное королевским дружинникам помещение за конюшнями. Его взгляд впивался в дейчестерцев, толпившихся у харчевни, и тревога в его душе все росла.

Особенной любви между ними и здешними дружинниками не наблюдалось, хотя перемирие в общем и те и другие соблюдали: ну, сломанный нос, ну, вывихнутая кисть, однако чаще дело обходилось без стычек. Но сегодня Гвалчмаю чудилось странное напряжение в воздухе, непонятный блеск в глазах дружинников Эльдареда.

Он вошел в залу. И увидел всего двоих: Викторин и Карадок бросали кости, и римлянин проигрывал – легко и весело.

– На выручку, Гвалч! – позвал Викторин. – Спаси меня от моей глупости.

– Еще не родился человек, которому такой подвиг по плечу.

Гвалчмай направился к своей постели, где лежали его скатанные одеяла. Из них он извлек ножны с гладием, мечом римских легионеров, и пристегнул их к поясу.

– Ждешь чего-то? – спросил Карадок, высокий жилистый белы.

– А остальные где? – ответил Гвалчмай вопросом на вопрос.

– В деревню пошли. Там ярмарка началась.

– Да утром же, – ответил Викторин, присоединяясь к разговору. – Что случилось?

– Пока ничего, – сказал Гвалчмай. – И, Митра свидетель, я очень надеюсь, что и дальше ничего не случится. Только вот в воздухе попахивает бедой.

– А я ничего такого в нем не чую, – возразил Викторин.

– Так ты же римлянин! – вставил Карадок и тоже извлек меч из скатки.

– Спорить с парой невежественных варваров я не стану, но вы вот о чем подумайте: если мы начнем расхаживать с мечами на боку, то можем раздразнить их, а потом нас же обвинят в нарушении духа перемирия.

Гвалчмай выругался и сел.

– Ты прав, друг. Так что же ты посоветуешь?

Викторин, хотя и был моложе остальных, пользовался уважением среди королевских дружинников. Он был надежен, храбр и умел думать. Да и воспитанная в нем римская дисциплинированность удачно уравновешивала буйную несдержанность британцев, служивших королю.

– Сам толком не знаю, Гвалч. Пойми меня правильно: я ведь не отрицаю твои особые способности. У тебя нюх на ловушки, и людей ты видишь насквозь.

Раз, по твоим словам, что-то не так, голову прозакладываю, ты не ошибаешься. По-моему, спрячем мечи под туниками и прогуляемся по замку. Может, дейчестерцы все еще злобствуют, что Карадок победил в метании ножей и забрал их денежки.

– Навряд ли, – возразил Карадок. – Мне, наоборот, показалось, что они что-то уж слишком спокойно с этим смирились. Я тогда же подумал: что-то тут не так. И даже спал, не снимая руки с кинжала.

– Не будем забегать вперед, друзья, – сказал Викторин. – Встретимся тут через полчаса. Если попахивает опасностью, так мы все ее почувствуем.

– А если да, тогда что? – спросил Карадок.

– Ничего, не делай. Если сможешь, просто уйди.

Смири гордость.

– Такого от мужчины требовать нельзя! – возразил белы.

– Так-то так, мой непоследовательный друг. Но если стычки не избежать, пусть ее начнут дейчестерцы.

Король будет очень недоволен, нарушь перемирие ты.

И может всю шкуру с тебя спустить.

Гвалчмай подошел к окну и распахнул деревянные ставни.

– Думаю, оружие нам прятать ни к чему, – сказал он негромко. – Дейчестерцы все вооружены.

Викторин подхватил свою скатку.

– Забирайте свое снаряжение – и за мной! Быстро!

– Десяток их бежит сюда с мечами в руках, – сказал Гвалчмай, отпрянув от окна. Он поднял скатку и последовал за своими друзьями к грубо сколоченной деревянной двери в конюшню. Обнажив мечи, они вошли в конюшню и захлопнули дверь. Быстро оседлали трех лошадей и выехали во двор.

– Вон они! – раздался чей-то крик, и воины бросились наперерез всадникам.

Викторин ударил лошадь каблуками и галопом ворвался в толпу. Одни шарахнулись в сторону, другие растянулись на булыжнике. Три друга пронеслись под бревенчатой аркой ворот и оказались среди заснеженных холмов.

Они не проскакали и мили, когда в ложбине на берегу замерзшего ручья увидели трупы своих товарищей. Королевские дружинники были вооружены только ножами, но по меньшей мере одиннадцать из семнадцати были сражены стрелами, остальные пали под ударами мечей и боевых топоров.

Три всадника остановили лошадей. Спешиваться не имело смысла. Они молча смотрели на лица друзей и просто собратьев по оружию. У кряжистого дуба валялся труп Аттика, канатоходца. Снег вокруг испещряли пятна крови, свидетельствуя, что лишь ему одному удалось ранить нападавших.

– Троих, не меньше, – сказал Карадок, словно читая мысли своих друзей. – Ну да Аттик был прохвост крепкий. Так что теперь, Викторин?

Молодой римлянин помолчал, оглядывая горизонт.

– Король, – сказал он негромко.

– И малый! – воскликнул Гвалчмай. – Юнона сладчайшая! Мы должны найти их и предупредить.

– Они мертвы, – сказал Викторин, снял бронзовый шлем и уставился на свое отражение. – Вот почему дружинников заманили в ловушку, а короля; пригласили на оленью охоту. Только они-то устроили охоту на царственного оленя. Мы должны вернуться в Кэрлин и предостеречь Аквилу.

– Нет! – вскричал Карадок. – Такое предательство нельзя оставить безнаказанным!

Викторин уловил боль в глазах бельга.

– И что ты сделаешь, Карадок? Поскачешь назад в Дейчестер и перелезешь через стену, чтобы найти Эльдареда?

– А почему нет?

– Потому что это ничего не даст – ты умрешь, не приблизившись к Эльдареду ни на шаг. Загляни вперед, друг. Аквила не ждет короля раньше весны и будет захвачен врасплох. Нежданно с севера на него нагрянет дейчестерское войско со всеми союзниками, каких успеет найти Эльдаред. Они захватят Эборакум, и предатель останется победителем.

– Но мы должны найти тело короля, – перебил Гвалчмай. – Мы не можем бросить его воронам. Так не подобает.

– А что, если он еще жив? – подхватил Карадок. – Никогда себе не прощу, что бросил его.

– Я знаю, что ты чувствуешь. Я ведь тоже скорблю. Но прошу вас: забудьте чувства, доверьтесь римской логике. Да, мы можем предать тело короля погребению, но как Же Эборакум? По-твоему, тень короля поблагодарит нас, если его бездыханное тело мы поставим выше судьбы его народа?

– А если он жив? – не сдавался Карадок.

– Ты ведь знаешь, что он мертв, – печально сказал Викторин.

Глава 2

Туро заблудился. Очень скоро после того, как кавалькада покинула замок. Собаки взяли след и ринулись в дремучий лес, всадники поскакали за ними.

Туро не собирался влетать в чащу галопом, лишь бы не отстать от собак. Он придержал кобылу и въехал под деревья чинной рысью. Но где-то свернул не туда и теперь даже лая гончих не слышал. Зимнее солнце стояло высоко в небе, но Туро промерз до мозга костей… и ему хотелось есть. Ветер стих, и Туро остановил кобылу у замерзшего ручья, спешился, разбил лед, нагнулся и начал глоточками пить холодную вкусную воду.

Отец так на него рассердится! Нет, он ничего не скажет, но в глазах у него будет упрек, и он отвернется от него.

Туро смахнул снег с плоского камня, сел и начал обдумывать, как поступить. Поехать дальше наугад в надежде наткнуться на охотников? Вернуться в замок по своему следу? Выбор между этими двумя возможностями труда не составлял. Он взобрался в седло и повернул кобылу на юг.

Из-за деревьев величаво вышел олень и остановился, оглядывая всадника. Туро натянул поводья и склонился к луке седла.

– Привет тебе, принц леса! Неужели и ты заблудился?

Олень пренебрежительно отвернул голову, неторопливо пересек тропу и скрылся в чаще.

– Ты похож на моего отца! – крикнул Туро ему вслед.

– И часто ты разговариваешь со зверями?

Туро повернулся в седле и увидел молоденькую девушку, одетую точно лесник в зеленую шерстяную тунику с капюшоном, кожаные гетры и зашнурованные до колен сапожки из овчины. Короткие волосы отливали оттенками осени: светло-каштановые с золотистыми и почти огненными бликами. Ее лицо завораживало взгляд – ни намека на красоту, и все же…

Туро поклонился.

– Ты живешь где-то поблизости? – спросил он.

– Быть может. А вот ты – нет. И давно ты заблудился?

– С чего ты взяла, будто я заблудился? – возразил он.

Девушка отошла от дерева у тропы, и Туро увидел у нее в руке прекрасный лук из темного рога.

– О, может, ты и не заблудился, – улыбнулась она. – Может, просто твои следы так тебя очаровали, что тебе захотелось полюбоваться на них еще раз.

– Не буду спорить, – сказал он. – Я ищу замок Дейчестер.

– У тебя там друзья?

– У меня там отец. Мы гости.

– Ни за какие богатства я не согласилась бы гостить у этой мерзкой семейки, – отозвалась она. – Поезжай дальше по тропе до разбитого молнией дуба, там поверни направо и держись берега ручья. Сбережешь время.

– Благодарю тебя. А как твое имя?

– Имена для друзей, юный князек, ими не обмениваются с чужаками.

– Чужак может стать другом. Собственно, все друзья прежде были чужаками.

– Верно, – согласилась она. – Но если без обиняков, так у меня нет желания заводить дружбу с гостем Эльдареда.

– Жалею, если так. Но куда это годится, если необходимость ночевать в холодном, полном сквозняков замке вдобавок бросает тень на бедного гостя! Как бы то ни было, мое имя Туро.

– Говоришь ты очень красиво, Туро, – снова улыбнулась она, – и чудесно разбираешься в лошадях.

Послушай, раздели со мной полдневную трапезу.

Туро не стал задаваться вопросом, отчего она вдруг так переменилась, а спешился и, следуя за девушкой, отвел свою лошадь в сторону от тропы за деревья, а затем вверх по вьющейся тропинке, которая привела к гроту под выступом песчаника. Там под бронзовым котелком, поставленным на двух камнях, приплясывали язычки пламени. Туро привязал поводья к кусту и подошел к очагу. Девушка бросила в кипящую воду горсть овса и добавила щепотку соли из сумки у пояса.

– Принеси-ка хвороста, – сказал она Туро. – Отработай свой обед.

Он послушно отобрал сучья потолще из валявшегося у тропинки валежника и притащил их в грот.

– Ты что, задумал развести сигнальный костер? – осведомилась девушка.

– О чем ты?

– Это же огонь для стряпни. Чтобы уварить овсянку и согревать нас часок-другой. Значит, нужны ветки не толще пальца. Ты что, никогда не разводил огня для варки?

– Нет, к сожалению, этого удовольствия мне еще испытать не довелось.

– Да сколько же тебе лет?

– С осени меня будут считать мужчиной, – ответил он сухо. – А тебе?

– Столько же, сколько и тебе, Туро. Пятнадцать.

– Я схожу за подходящими ветками.

– Заодно запасись и тарелкой.

– Тарелкой?

– А куда же ты положишь овсянку?

Туро сердито вышел из грота. Сердился он редко, и чувство это вызвало у него неловкость. Очень большую. Пока он шел за лесовичкой, его завораживало ритмичное покачивание ее бедер, плавная грация походки. И ему чудилось, что сам он шагу не способен сделать, не споткнувшись. Ступни у него будто увеличились вдвое. Ему хотелось сделать что-нибудь эдакое, чтобы произвести на нее впечатление, и впервые за всю свою юную жизнь он пожалел, что не похож на отца.

Выкинув эти мысли из головы, он набрал валежника Для очага и нашел круглый плоский камень, как наиболее подходящую замену тарелки.

– Ты голоден? – спросила она.

– Не очень.

Короткой палкой девушка ловко сняла котелок с огня и размешала его густое молочно-белое содержимое. Туро протянул ей камень, а она хихикнула.

– Бери-ка! – Она протянула ему свою деревянную тарелку. – Так тебе будет сподручнее.

– Обойдусь и камнем.

– Прости, Туро, мне не следовало над тобой смеяться. Ты ведь не виноват, что родился князьком. Просто тебе следовало взять с собой слуг.

– Я не князек, я принц. Сын Максима, верховного короля. И, думается, сиди ты в зале Кэрлина, так ли уж свободно ты себя чувствовала бы, рассуждая о достоинствах плутарховского «Жизнеописания Ликурга»?

У нее заблестели глаза, и Туро вдруг заметил, что они удивительно гармонируют с ее каштановыми волосами – светло-карие с золотистыми крапинками.

– Наверное, ты прав, принц Туро. – Она насмешливо поклонилась. – С Ликургом я себя никогда, свободной не чувствовала и считаю, что Плутарх совершенно прав в сравнении его с Нумой. Как бишь он выразился? «Добродетель сделала одного столь почитаемым, что он был достоин трона, а другого столь великим, что он возвысился над троном».

Туро ответил ей поклоном, но без насмешки.

– Прости мое высокомерие, – сказал он ей. – Я не привык чувствовать себя столь глупым.

– Вероятно, тебя больше влекут охота и упражнения с копьем и мечом.

– Нет. Я и тут плоховат. Мой отец совсем отчаялся.

Мне хотелось поразить тебя моими книжными премудростями. Ведь ничем другим я похвастать не могу.

Она отвела глаза, положила остудившуюся овсянку на свою тарелку и протянула ее Туро.

– Мое имя Лейта. Добро пожаловать к моему очагу, принц Туро.

Он впился глазами в ее лицо, выискивая насмешку, но она была серьезна.

Тарелку он взял и молча принялся за еду. Лейта поставила котелок и, прислонившись спиной к стене грота, смотрела на юношу. Он был красив кроткой красотой, а глаза у него были серыми, как древесный дым, грустными и поразительно невинными. Но за всей этой мягкостью Лейта не обнаружила в его лице ни намека на слабодушие. Глаза не бегали, не скашивались в сторону; складка губ не прятала капризности.

А его безыскусное признание в физической слабости вызвало у девушки теплую к нему симпатию: она достаточно насмотрелась на хвастунов, бахвалившихся силой и мужественностью.

– Но почему ты плохо владеешь мечом? – спросила она. – Твой наставник не умеет учить?

– Искусство владения мечом меня не привлекает.

Упражнения меня утомляют, и мне становится плохо.

– Плохо? А как?

Он пожал плечами.

– Мне рассказывали, что я чуть не умер при рождении, и с тех пор грудь у меня осталась слабой. Стоит мне напрячься, и меня одолевает головокружение, в висках стучит, а иногда я слепну.

– А твой отец как к этому относится?

– С великим терпением и с великой печалью – боюсь, я не тот сын, какого он хотел бы иметь. Но не важно. Он силен как бык, бесстрашен как дракон и будет царствовать еще десятки лет. И, может быть, снова возьмет жену и она родит ему достойного наследника.

– Но что случилось с твоей матерью?

– Она умерла через два дня после моего рождения. Роды были преждевременными – на месяц, и Мэдлин, наш волшебник, как раз уехал выполнять королевское поручение.

– И твой отец не женился снова? Как странно для короля!

– Я никогда его об этом не спрашивал… но Мэдлин говорит, что она была тихими водами его души и после ее смерти там остался только огонь. Максим обнес свое горе стеной. И доступа туда нет никому.

Он отводит глаза от моего лица, потому что я очень похож на мою мать, и с тех пор как я себя помню, он ни разу не прикоснулся ко мне – не обнимал за плечи, не взъерошил ни единого волоска на моей голове. Мэдлин рассказывает, что в черные годы меня поразила страшная лихорадка и мой дух затерялся во тьме Пустоты. И тогда мой отец пришел ко мне, взял на руки, а его дух искал мой в бесконечной тьме. Нашел меня и вернул к жизни. Но я ничего не помню, и меня это удручает. Мне хотелось бы хранить в памяти этот миг.

– Значит, он очень тебя любит, – прошептала она.

– Не знаю. – Он поднял на нее глаза и улыбнулся. – Спасибо за овсянку. Но мне пора.

– Я провожу тебя до брода вблизи Дейчестера.

Туро не стал возражать и терпеливо ждал, пока она отчищала котелок, тарелку и ложку. Потом сложила их в холщовый мешок, вскинула его на спину, взяла лук с колчаном и зашагала рядом с принцем. Снег теперь валил крупными хлопьями, и Туро радовался, что она с, ним. Следы ведь уже замело, и он заблудился бы через минуту-другую.

Они совсем немного спустились к тропе, как до них донесся перестук копыт лошадей, несущихся во весь опор. Туро возликовал: скоро он вернется в замок и согреется… но тут же вспомнил, что ему придется сразу же проститься с Лейтой. Повинуясь безотчетному порыву, он свернул под деревья за густые кусты, заслонявшие тропу.

Лейта молча последовала за ним. Всадников было четверо – вооруженных мечами и копьями. В ту же минуту они осадили коней, и к ним присоединились еще трое, ехавшие навстречу.

– Никаких следов?

Вопрос донесся до Туро словно шепот ветра, и ему стало стыдно, что он прячется. Эти люди мерзнут, разыскивая его, и нечестно создавать для них лишние хлопоты. Он уже собрался выйти на тропу, но тут другой всадник ответил:

– Нет, никаких. Даже не верится. С отцом мы разделались за пару минут, а безбородый мальчишка все жилы из нас вымотал.

– Не мели чушь, Калин. Отец убил шестерых – и это со стрелой в груди. Мальчишка отнимает только время.

– За мое время он мне заплатит. Я поджарю его глаза на кончике кинжала.

Туро стоял как каменный еще долго после того, как всадники поскакали дальше.

– Не думаю, что тебе следует возвращаться в Дейчестер, – шепнула Лейта, ласково прикоснувшись к его плечу.

* * *

Туро стоял не шевелясь, уставившись на пустую тропу, а мысли вихрем кружились у него в голове, и страх сменялся сожалением, паника – скорбью. Утром он мерз и чувствовал себя несчастным, совсем одиноким в угрюмом замке. Но теперь он понял, что не был одинок, что могущество Аврелия Максима, верховного короля, одевало его точно плащ, а люди вроде Гвалчмая и Викторина укрывали его от страшных сторон жизни.

Лейта права. Он был избалованным белоручкой, не умеющим даже развести огонь для стряпни. А теперь мир вернулся в первозданный хаос. Эльдаред, как и опасался Мэдлин, оказался предателем и цареубийцей.

А принц превратился в травимого зверя, которому не уйти от охотников. Что теперь пользы от его учености!

Плутарх, Аристотель и Свегоний не опора слабосильному мальчишке в гибельном лесу.

– Туро?

Он медленно обернулся и увидел сочувствие в глазах Лейты.

– По-моему, тебе благоразумнее покинуть меня, – сказал он. – Быть со мной для тебя опасно.

– Но что ты будешь делать?

Он пожал плечами.

– Найду тело отца и похороню его. А потом, полагаю, попытаюсь вернуться в Кэрлин.

– Ты теперь король, Туро. Что ты сделаешь, когда доберешься туда?

– Откажусь от престола. Я не гожусь управлять другими. Луций Аквила, полководец моего отца, еще и его троюродный брат. Он будет править мудро… если уцелеет.

– Но что ему угрожает?

– Войско Эльдареда по численности равно примерно пяти легионам, да прибавь еще четыре сотни конников. В Кэрлине стоят только два легиона. Остальное войско моего отца составляют ополченцы, которые на зиму расходятся по домам. Убийство моего отца вызовет войну, которая никому пользы не принесет. Ведь на юг покушаются саксы, и честолюбивые планы Эльдареда – чистейшее безумие. Впрочем, бриганты всегда ненавидели римлян, даже еще до того, как Адриан построил стену, чтобы усмирить их.

– Меня учили, что Адриан построил стену, потому что боялся их, – возразила Лейта.

– В таком случае ворот на север было бы куда меньше. Ворота эти позволяли совершать набеги в глубь земли бригантов… – Туро задрожал и только тут заметил, что небо совсем почернело и снег валит все гуще. – Где ближайшее селение? – спросил он.

– Кроме Дейчестера, есть еще Дарис, милях в восьми к юго-западу. Но Эльдаред, конечно, послал туда людей перехватить тебя. Почему бы тебе не пойти со мной? У меня в доме ты будешь в безопасности.

– Безопасности для меня нет нигде. И я не хочу, Лейта, чтобы ты из-за меня попала в беду.

– Ты не понимаешь. Я живу с моим опекуном, и он никому не позволит причинить тебе вред.

Туро улыбнулся.

– Я же только что объяснил тебе, что у Эльдареда есть пять легионов. А теперь он – убийца верховного короля. Могуществом твой опекун никак не может тягаться с моими врагами.

– Если мы будем стоять здесь и пререкаться, то замерзнем насмерть. Ну-ка, прогони свою лошадь, Туро, и иди за мной.

– Но зачем прогонять лошадь?

– Там, куда я тебя поведу, ей не пройти. И, что еще важнее, твои преследователи ищут мальчика на лошади и не станут рыскать по нашим тропкам. Идем же!

Туро забросил поводья на шею кобылы, замотал их вокруг луки седла, а затем последовал за тоненькой фигуркой лесовички еще глубже в чащу. В конце концов они вышли к подножию высокого холма, утонувшего в тени западных гор. Сапоги Туро промокли насквозь, ноги оледенели. Пройдя десяток шагов вверх по склону, он остановился и, прерывисто дыша, повалился в снег. Лицо у него побелело. Лейта продолжала идти вперед, но затем оглянулась, увидела, что он лежит возле тропинки, грациозно подбежала к нему и встала на колени.

– Что с тобой?

– Прости. Я не в силах идти дальше. Мне необходимо отдохнуть.

– Не здесь, Туро. Тут нас видно издалека. Идем!

Совсем немножко осталось.

Она помогла ему встать. Шатаясь, он сделал шагов десять, и ноги у него подкосились. Нагнувшись, чтобы помочь ему, Лейта краем глаза заметила движение шагах в двухстах позади них. Из-под деревьев выехали три всадника, увидели их и пустили лошадей галопом.

– Твои враги нас нагнали, Туро, – крикнула она, сбрасывая мешок со спины и натягивая лук.

Туро с трудом перекатился на колени, попытался встать, но тут силы окончательно ему изменили. И он беспомощно смотрел, как всадники обнажают мечи, увидел блеск торжества в их глазах, услышал злобу в их возгласах. Его взгляд метнулся к Лейте. Она стояла спокойно, натянув лук так, что тетива касалась ее щеки.

Время, казалось, замедлило свой бег, и Туро словно со стороны наблюдал, как Лейта неторопливо выдохнула и, перед тем как сделать новый вдох, спустила тетиву.

Стрела поразила переднего всадника между ключицами, и он свалился с седла.

Но двое остальных уже приблизились настолько, что времени тщательно прицелиться не оставалось, и вторую стрелу Лейта пустила слишком поспешно. Стрела ударилась в шлем второго всадника так, что его голова откинулась. Он чуть было не потерял равновесия, и его лошадь шарахнулась вправо. Тут, когда лесовичка уже почти выдернула из колчана третью стрелу, третий всадник прыгнул на нее прямо с седла. Ее рука метнулась к охотничьему ножу на поясе, но всадник со всей мочи ударил ее кулаком в подбородок, и она без сознания упала на снег. Его товарищ справился с лошадью, спрыгнул на землю и направился к Туро, занося меч.

– Ну что же, принц-недомерок, надеюсь, охота пришлась тебе по вкусу.

Туро промолчал, с трудом поднялся на ноги и посмотрел убийце прямо в глаза.

– Ты что, не будешь молить о пощаде? Вот жалость-то! А я-то думал, ты нам посулишь по крайности королевский выкуп.

– Я тебя не боюсь, – произнес Туро ровным голосом. – Ты ничтожный трус. Так подойди же, убийца детей. Отработай свой хлеб.

Тот напрягся, но внезапно его взгляд скользнул куда-то за Туро.

– Ты кто? – спросил он, и Туро оглянулся. Позади него, словно возникнув из воздуха, стоял мужчина в плаще из шкуры белого медведя. Волосы у него были черные, но подернутые серебром на висках. Лицо с квадратным подбородком было бритым. Глаза были серые. Темная кожаная туника ниспадала на зеленые вязаные гетры, а в руках он держал серебряный посох с двумя перехватами из черного дерева – вверху и посередине.

– Я спросил, кто ты, – повторил убийца.

– Я тебя слышал, – ответил незнакомец глубоким басом, более холодным, чем ветры зимы.

– Так отвечай!

– Я Кулейн лак Фераг, а ты напал на мою воспитанницу.

Тот покосился на бесчувственную девушку.

– Она только обмерла. И она ведь убила Пагиса!

– Быстро и метко. Я похвалю ее, когда она очнется. Ты, мальчик, – мягко сказал он Туро, – встань позади меня.

Туро послушался, и Кулейн шагнул вперед.

– Не люблю убивать, – сказал он. – Но, к несчастью, нельзя допустить, чтобы ты и твой товарищ покинули это место живыми, так что у меня нет выбора.

Защищайтесь!

Секунду оба убийцы тупо смотрели на человека с посохом, затем один бросился вперед с боевым кличем.

Рука Кулейна скользнула к перехвату и резко повернула его верхнюю половину. Посох распался, и в правой руке Кулейна оказался серебряный клинок. Он отбил неуклюжий удар и обратным движением лезвия рассек шею нападавшего. Голова убийцы медленно отделилась от плеч и скатилась на землю. Жуткое мгновение туловище продолжало стоять, затем правое колено подогнулось, и тело упало рядом со страшной головой.

Туро судорожно сглотнул и заставил себя отвести глаза от трупа.

Оставшийся убийца бросился к своему коню, уронил меч и одним движением вскочил в седло. Кулейн перешагнул через труп, поднял лук Лейты, выбрал стрелу, натянул тетиву и пустил стрелу без всякой спешки, но с таким искусством, что Туро счел беглеца убитым еще до того, как она вонзилась ему между лопатками. Кулейн бросил лук, подошел к Лейте и бережно поднял ее на руки.

– Так никогда ничему и не научишься, Гьен, – прошептал он. – Еще одна лань для твоей коллекции?

– Он сын короля. Эльдаред ищет его смерти.

Кулейн обернулся и впился взглядом в принца. Туро заметил в его взгляде что-то новое, какое-то чувство, но не сумел распознать какое. И тут же лицо Кулейна вновь стало непроницаемым.

– Добро пожаловать к моему очагу, – сказал он просто.

Глава 3

Эльдаред, король бригантов, владыка Северной Стены, сидя выслушивал в молчании доклады своих охотников. Его сыновья Кэль и Морет, сидевшие рядом с ним, знали, что под видимым спокойствием их отца нарастает черная ярость.

Эльдареду шел пятьдесят второй год, и он был ветераном темных интриг и злоумышлении. Двадцать лет назад он внезапно перешел на сторону молодого римлянина Аврелия Максима в его споре за трон, предав собственного брата Касьока. С тех пор его власть все росла, а поддержка, которую он оказал Максиму, принесла ему большие богатства, но теперь его честолюбию было уже мало владычества над краем холмов и гор. В течение последних пяти лет он мало-помалу заручился поддержкой горских племен, постоянно воюющих между собой, и укрепил свое влияние на южных бриттов.

Теперь, чтобы опрокинуть трон, ему требовалась только смерть Аврелия и его слабосильного сына. А затем внезапное нападение на Эборакум сделает его положение неуязвимым.

И вот поразительной простоты план развеялся пеплом из-за глупого просчета. Трое королевских дружинников бежали, а мальчишка Туро бродит неведомо где в горах. Эльдаред хранил невозмутимость, глаза под тяжелыми веками ни намеком не выдавали снедавшую его тревогу. Мальчишка сам посебе никакой опасности не представлял: бесхребетный заморыш, уверяли все.

Но стоит ему добраться до Кэрлина, и Луций Аквила, хитрейший стратег, сделает его своей куклой в поисках союзников против Эльдареда. Не говоря уж о том, что стоит хоть одному из уцелевших добраться до Аквилы, и поход на Эборакум может обернуться гибелью.

Эльдаред отослал дружинников и посмотрел на своего сына Кэля, воина с ястребиными глазами, которому едва сровнялось двадцать.

– Что скажешь? – обратился к нему король, и Кэль улыбнулся.

– Отец, тебе же не нужно, чтобы я объяснял очевидное.

– Да, но мне нужно, чтобы ты показал, насколько понимаешь очевидное.

Кэль поклонился.

– Мальчишка пока не так уж важен. Укрылся где-то в сердце наших земель, и мы успеем заняться им на досуге. Прежде надо настигнуть троих беглецов.

Главное, римлянина Викторина. Аврелий прочил его себе в полководцы, и, думаю, именно он отговорил двух других искать короля.

– Отлично, малый. Но что нам следует предпринять?

– Сосредоточить поиски на юго-западе. Викторин проберется за Стену в Норчестере. Оттуда повернет на восток, а потом на юг к Эборакуму.

– Зачем ему выбирать окольный путь? – спросил Морет. – Это же только увеличит для него опасность.

В глазах Кэля блеснуло презрение, но он ответил невозмутимо:

– Викторин не дурак, братец. Он знает, что мы пошлем погоню на юго-восток, и таким маневром выиграет время. Придется воззвать к Горойен.

Морет кашлянул и заерзал на сиденье. Эльдаред промолчал.

– Есть ли у нас выбор, отец? – продолжал Кэль.

– Выбор? – гневно перебил Морет. – Еще один мертвый бригантский младенец для этой мерзкой бабы?

– А сколько бригантских воинов падет под стенами Эборакума, если мы не заручимся помощью Ведьмы? – возразил Кэль. – Верь я, что это принесет нам победу, я бы принес в жертву Ведьме хоть сотню младенцев.

– В чем-то Морет прав, – негромко сказал Эльдаред. – В этой смертельной игре я хочу властвовать над событиями. Туманные Чары могут послужить на пользу нам, но какой ценой? Думается, она ведет свою игру. – Он откинулся в кресле и уперся подбородком в сложенные домиком ладони. – Дадим охотникам еще два дня на поимку дружинников. Если они потерпят неудачу, я воззову к Горойен. Ну а мальчишка… наверное, его труп стынет где-то под сугробом. Тем не менее пошли в холмы Алантрика.

– Ему это не понравится! – засмеялся Морет. – Послать Королевского Бойца за сбежавшим мальчишкой!

– Что ему нравится и что не нравится, решаю я, – сказал Эльдаред. – Это относится и к тебе. А весной у Алантрика будет достаточно случаев показать свое искусство бойца.

– А как же Меч? – спросил Морет.

Глаза Эльдареда блеснули, лицо потемнело.

– Не смей напоминать мне о нем! Никогда!

* * *

Викторин сидел возле узкого окошка харчевни и смотрел на развалины Стены Антонина, построенной много севернее грозных укреплений Адриана и протянувшейся от берега до берега на сорок с лишним миль.

Стена эта была сложена из торфяных брусков поверх каменного основания, и ее руины казались молодому римлянину зримым воплощением упадка Римской империи. Триста лет назад тут несли бы дозор три легиона и через каждую римскую милю стояла бы крепость.

Теперь тут вольно гулял ветер и царило почти полное безлюдье, если не считать деревушек вроде Норчестера у торговых дорог. Он прихлебывал пиво и искоса поглядывал туда, где Гвалчмай и Карадок сидели рядом чуть в стороне от бригантов, коренных местных жителей. Трое дружинников пробирались на юг уже девять дней. По дороге им удалось купить провизию и одежду у греческого купца.

Викторин теперь был облачен в длинное шерстяное одеяние и меховую куртку сборщика заказов. С плеча у него свисала кожаная сумка, в которой лежали стило, пергамент и письмо Публия Аристарха, удостоверявшее, что он Вар Сенека, сборщик заказов из Эборакума.

Хозяин харчевни, пожилой римско-британский ветеран, опустился на скамью рядом с Викторином.

– Как скоро доставят товары, которые я закажу у тебя? – спросил он.

– Они будут здесь на вторую неделю весны, – ответил Викторин, всей кожей ощущая близкое соседство бригантов. – И, конечно, зависит это от того, что тебе требуется, – продолжал он. – Для галльских вин год выдался плохой, и привозят их мало.

– Ну, соль мне куда нужнее галльских вин, – сказал хозяин. – Дичи в холмах хоть отбавляй, да как без соли сохранить мясо? А сколько твой торговец берет за соль?

Викторин глубоко вздохнул. Он никогда хозяйством не занимался и понятия не имел ни о чем подобном.

– А сколько с тебя запрашивали в этом году? – спросил он.

– Шесть сестрицей за фунт. Пять, если я возьму все и сам продам в розницу.

– Расходы возросли, – вздохнул Викторин, – и, боюсь, такая цена мне не подойдет.

– А какую запросишь ты?

– Шесть с половиной. Но если ты соберешь заказы с окрестных деревень, я сделаю скидку. За десять проданных мешков один будешь получать бесплатно.

– И как у вас, торговцев, духу хватает заламывать такие цены! Другое дело, будь у нас война. Дороги же сейчас безопасны как никогда.

– Ту друг, не видишь дальше своих краев. Может, в земле бригантов дороги и безопасны, но на юге-то идет война – и плакали наши прибыли.

Высокий воин – бригант с глубоким рубцом поперек щеки, встал из-за стола и подошел к Викторину.

– Я тебя прежде не видел, – сказал он.

– А что тут странного? – возразил Викторин. – Или ты часто бываешь в Эборакуме?

– Ты больше смахиваешь на воина, чем на сборщика заказов.

– Но, собирая заказы, друг мой, денег я получаю больше и с меньшей опасностью.

– И ездишь один?

– Как видишь. Ведь денег же при мне нет. Кто станет нападать на сборщика заказов? Ведь куда сподручнее выждать, когда я доставлю товар, и подстеречь фургоны на обратном пути.

Бригант кивнул, но его настороженные голубые глаза продолжали сверлить молодого римлянина. Потом он вернулся к своим товарищам, а Викторин возобновил разговор с хозяином харчевни, незаметно следя за бригантом.

– Задира с рубцом теперь уставился на Карадока с Гвалчмаем.

– Откуда вы? – спросил он.

– С юга, – ответил Карадок.

– Ты белы, а?

Карадок кивнул.

– То-то рыбой завоняло.

Его приятели захохотали, Карадок покраснел, но заставил себя отвести глаза от задиры.

– Как-то я поимел женщину бельгов, – продолжал Рубец. – Брала она медяк. И была очень на тебя похожа. Может, она тебе матерью доводится?

Гвалчмай перегнулся через стол и вцепился Карадоку в плечо, а воин ухватился за меч.

– Может, и доводится, – негромко сказал Гвалчмай. – Помнится, ей нравились скоты.

Рубец вскочил со скамьи.

– Не стоило бы задираться в чужих краях.

– Так уж я воспитан, – сказал Гвалчмай, плавным движением поднявшись со скамьи. – Меня учили всегда затыкать пасть тявкающей собачонке.

Железные клинки с шипением вырвались из ножен.

Гвалчмай опрокинул стол и отскочил вправо, обнажив свой гладий. Карадок, выставив меч перед собой, шагнул влево.

– Вшестером на двоих, – ухмыльнулся Гвалчмай. – Чего же еще ждать от бригантов?

– Цель битвы – победа, – объявил Рубец. Глаза у него блестели, лицо налилось кровью.

Левая рука Карадока метнулась к поясу, сжала рукоятку тяжелого кинжала, и в тот миг, когда бриганты были готовы атаковать, кинжал просвистел в воздухе и вонзился в горло Рубца под подбородочным ремнем его бронзового шлема. Верзила рухнул с булькающим криком, а Карадок с Гвалчмаем ринулись на его товарищей, рубя наотмашь.

Викторин выругался, выхватил гладий из-под одеяния, прыгнул к дерущимся и погрузил лезвие в спину коренастого бриганта. Харчевня содрогнулась от какофонии боя – железо гремело о железо, железо с чавканьем погружалось в плоть. Через несколько секунд все было кончено. Викторин сразил двоих противников, как и Гвалчмай. Карадок разделался со своим и опрокинулся на пол. Викторин упал рядом с ним на колени, в отчаянии глядя на меч, торчащий из живота бельга.

– Думается, он меня прикончил, – пробормотал Карадок, скрипнув зубами от боли.

– Боюсь, что так, – печально согласился Викторин.

– Оставьте меня тут. Мне надо о многом поразмыслить.

Викторин кивнул.

– Ты был хорошим товарищем, – сказал он.

– Ты тоже… для римлянина.

Гвалчмай спросил:

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Можешь позаботиться о моей женщине, Гвалч.

Она опять в тягости. Ты можешь… – Глаза у него помутнели, в горле заклокотало.

Гвалчмай выругался.

– По-твоему, они смекнули, кто мы?

– Может быть, – ответил Викторин. – Но скорее все сводилось к британской склонности разжигать племенную рознь. Пошли. Нам надо торопиться.

– А до Стены Адриана еще далеко?

– Слишком далеко. – Разве что боги будут к нам благосклонны.

* * *

Обескураженное лицо брата, когда они направились через мощенный булыжником двор к казарме дружинников, вызвало у Кэля усмешку.

– Дернуло же тебя упомянуть про Меч, – сказал он с высоты своего роста.

– Давай-давай, злорадствуй, Кэль! Но что я видел, то видел. Когда он швырнул Меч за кромку льда, из воды поднялась рука и опустилась с ним под воду.

– Как же, как же, братец! И была это рука мужчины?

– Смейся сколько хочешь. Руку видели еще двое, пусть и не ты.

– Я наносил последний удар по шее римлянина, и мне некогда было глазеть по сторонам, – огрызнулся Кэль.

– Удар сзади, как я заметил. Хоть он остался безоружным, у тебя недостало смелости напасть на него спереди.

– Кто бы говорил о смелости! – язвительно усмехнулся Кэль, остановившийся перед дубовой дверью казармы. – Где сам-то ты был? Ни единого удара не нанес.

– Я полагал, что восемнадцати против одного достаточно, чтобы придать храбрости даже тебе, Кэль.

– Овца трусливая! Можешь блеять сколько хочешь! Но что-то я не слышал, чтобы ты подал голос против, когда отец рассказал о том, что задумал.

– Только исполнено это было по-подлому. Такое убийство чести не приносит. И клянусь всеми богами загробного мира, погиб он достойно. Даже ты должен признать это!

– А по-твоему, у него был выбор? Даже крыса Дерется, если загнать ее в угол.

Кэль отвернулся от брата и вошел в тускло освещенное помещение казармы, чтобы поговорить с Алантриком. Морет зашагал обратно через двор в свои покои к своей молодой жене Альхиффе. Она была темноволосой, темноглазой, и с каждым днем страсть Морета к ней становилась все сильнее. Он не хотел жениться на сакской девушке и спорил с отцом до поздней ночи, хотя и знал, что в конце концов уступит. И уступил.

Тайная помолвка была заключена, и он отправился на корабле за своей невестой вдоль побережья до земель, которые теперь назывались Южной Саксонией. Ее отец встретил его в проливе вблизи Андеридского леса и сопроводил в длинную залу знакомиться с невестой.

Сердце у него наливалось свинцом, пока она не вошла в залу, а тогда… чуть было не остановилось. Как зверь-варвар вроде Хенгиста мог стать отцом подобной девушки? И когда она приблизилась к нему, он в нарушение всех обычаев склонился перед ней. Если ее это удивило, она не подала и виду. И он не позволил ей опуститься перед ним на колени.

– Тебе никогда не придется стоять передо мной на коленях, – шепнул он.

И сдержал слово, чем совсем поразил Альхиффу: она ведь столько наслышалась от отца об этой семейке предателей.

«Не бойся, – обещал он ей в утешение. – Через год-другой я войду с войском в Дейчестерскую крепость, и тогда мы найдем тебе хорошего мужа».

И вот теперь Альхиффа не знала, так ли ей уж хочется, чтобы отец явился за ней на север. Могучим мужчиной ее муж не был, хотя и никак уж не слабым.

Зато он был нежным, любящим и пробудил в ней чувство, близкое к любви. И когда он теперь вошел в покой она заметила, как его обычно грустное лицо озарилось почти детской радостью. Он схватил ее в объятия и поднял высоко-высоко.

Она обвила руками его широкие плечи и коснулась губами щеки.

– Я совсем истосковался без тебя! – сказал он.

– Лгун! Тебя не было меньше часа.

– Нет, правда! Клянусь!

– Что говорил твой отец?

Он пожал плечами и поставил ее на пол. Лицо у него вновь стало грустным и потерянным.

– Мне тяжела его жадность к власти. И брат не лучше… если не хуже. Знаешь, Аврелий Максим был вовсе не плохим верховным королем.

– Мой отец всегда отзывался о нем с уважением.

– И тем не менее твой отец стал пособником его убийства?

Она увлекла его к оконной нише и села рядом с ним на согретую солнцем скамью.

– Верховный король стал бы при случае пособником убийства Хенгиста, хотя не сомневаюсь, что он уважал моего отца. Еще не бывало правителя с чистыми руками, Морет. Ты слишком уж совестлив.

Он улыбнулся и стал таким немыслимо юным, что она зажала его лицо в ладонях, поцеловала обе щеки, подернутые легким румянцем, провела пальцами по длинным белокурым волосам.

– Ты дал мне счастье, и я молю Одина, чтобы он ниспослал тебе достойную награду.

– Награды лучше тебя не может быть ни для кого.

– Ты говоришь так теперь, юный принц, но что ты скажешь, когда моя красота увянет?

– Спроси меня об этом через двадцать лет. Через тридцать. Через сорок. Через сто лет!

Ее лицо омрачилось.

– Не загадывай наперед, Морет, любовь моя. Кто знает, что нам готовит будущее?

– Вздор! Не смотри так грустно. Обещаю, наше будущее будет золотым.

Альхиффа притянула его голову к себе на грудь и поглаживала белокурые волосы, а ее небесно-голубые глаза были устремлены на юг. Она увидела трех скачущих всадников, и каждый держал в руке отрубленную голову. Они приближались на фоне неба к окну, где сидела она. И небо потемнело, позади них зазмеилась молния. Их лица ей не были видны, она не смотрела на отрубленные головы, замкнула от них внутреннее око, но услышала зловещий хохот, когда они проскакали мимо. Вестники Одина, Вороны Бури язвили ее предчувствием неотвратимой беды.

Отца она никогда не любила, а потому была равнодушна и к его победам, и к его неудачам. Но теперь ее сердце разрывалось. Семья Морета была в союзе с ее отцом, а потому ей следовало желать ему успеха. Однако, добившись своего, ее отец обратится против Эльдареда, уничтожит его, заберет у него плоды победы. А Эльдаред сам так коварен, что не может не, понимать этого и, значит, вынашивает схожие планы. Так какое же будущее уготовлено дочери Хенгиста?

– Не думай про завтра, Морет. Радуйся этой минуте, ибо всем нам даруется только она.

Глава 4

Туро проснулся в узкой комнатушке с бревенчатыми стенами и единственным окошком, за которым вставали горы. В комнатушке царил лютый холод, и юный принц зарылся поглубже под одеяла, кутая в них согретое сном тело. Он не помнил, как очутился в этой постели, – не помнил ничего, кроме нескончаемого пути до бревенчатой хижины Кулейна, приютившейся в сосновом бору. В какую-то минуту колени Туро подогнулись, а Кулейн без труда подхватил его на руки и понес дальше, прижимая к груди, точно младенца.

Туро помнил, как его плюхнули в широкое кожаное кресло, а воин высек огонь и зажег дрова в каменном очаге, и еще он помнил, как смотрел в разгорающееся пламя. И вот тогда-то он, видимо, и погрузился в забытье.

Он оглядел комнатушку и увидел на узком стуле свою одежду. Заглянул под одеяло и убедился, что совершенно гол. Только бы Лейта не присутствовала при том, как его раздевали!

Дверь открылась, и вошел Кулейн. Длинные черные волосы были перевязаны у затылка. Высокий ворот туники из толстой шерстяной ткани закрывал его шею; поверх горных сапог из дубленой овчины были надеты темные кожаные гетры.

– Пора вставать, принц! И браться за работу!

Он подошел к постели и сдернул одеяла.

– Одевайся. Я буду ждать в соседней комнате.

– Доброе тебе утро, – сказал Туро ему в спину, но Кулейн не отозвался. Принц слез с кровати, надел зеленые шерстяные гетры, тунику из шерсти кремового цвета, обшитую золотым шнуром. Потом натянул сапоги и сел на постели. События предыдущего дня обрушились на него ледяным ливнем. Его отец убит, его собственная жизнь в опасности. Сотни миль отделяют его от друзей и родного дома, а он – во власти угрюмого человека, о котором не знает ничего.

– Как бы мне сейчас пригодилась твоя помощь, Мэдлин! – прошептал он.

Глубоко вздохнув, он вознес молитву Богине Земли и вышел к Кулейну в большую комнату. Воин укладывал поленья в очаг и не обернулся на его шаги.

– Снаружи найдешь колун и топор. Наруби поленьев не длиннее вот этих. Прямо сейчас, малый.

– Почему я должен колоть для тебя дрова? – спросил Туро, раздраженный его бесцеремонностью.

– Потому что ты спал в моей постели и, не сомневаюсь, не откажешься от моей еды. Или плата слишком высока для тебя, принц?

– Я наколю для тебя дров, а затем уйду, – сказал Туро. – Твои манеры мне не нравятся.

– Уходи, будь добр. – Кулейн засмеялся. – Но любопытно, в каком сугробе ты намерен умереть. Я еще не видел мальчика слабее тебя. Не думаю, что у тебя достанет силенок спуститься с горы, и, уж конечно, ума, чтобы сообразить, в какую сторону идти, у тебя не хватит.

– А тебе-то что до моей судьбы?

– На этот вопрос я отвечу, когда придет время, – сказал Кулейн, поднявшись на ноги и глядя на мальчика с высоты своего роста. Но Туро не попятился и ответил ему твердым взглядом, вздернув подбородок.

Кулейн улыбнулся.

– Что же, малый, хоть руки у тебя слабосильны, зато дух крепок, слава Источнику. А теперь наруби дров, а о том, куда и как ты пойдешь, поговорим за завтраком.

Туро почувствовал, что одержал пусть маленькую, но победу, хотя и не знал, какой от нее толк и стоит ли его триумф щепотки соли. Он вышел за дверь и увидел дровяной сарай шагах в пятидесяти от хижины возле деревьев.

Колун был вогнан в чурбак. Туро его высвободил, поставил чурбак на широкий сосновый круг и взмахнул колуном над головой. Колун впился в заснеженную землю. Он вырвал его, расставил ноги пошире и повторил попытку. На этот раз лезвие ударилось о чурбак боком, и колун вырвался из тонких пальцев Туро.

Он поднял его. После третьего замаха колун вошел в чурбак на пол-лезвия и застрял. Повозившись минуты две-три, Туро его высвободил, а потом обдумал, какие движения требуются, чтобы расколоть чурбак. Он расставил ноги еще шире, слегка выдвинув правую вперед, взмахнул колуном и – расколол чурбак. Он продолжал работать еще некоторое время, пока дыхание не участилось, а лицо не побелело от утомления. Он пересчитал чурбаки. Одиннадцать… А Кулейн говорил о двадцати! И он продолжал колоть, только медленнее.

Ладони саднило. Он положил топор и осмотрел их.

Четыре водяных пузыря… Он оглянулся на хижину, но Кулейна не увидел и вновь пересчитал чурбаки. Восемнадцать. Он сжал колун истерзанной рукой и вновь взялся за дело, пока не расколол все двадцать. Сорок толстых поленьев. Вернувшись в хижину, он увидел, что Кулейн сидит в широком кожаном кресле, положив ноги на столик. Воин повернул к нему голову.

– А я уже думал, ты там вздремнул, принц.

– Нет, я не спал, и мне не нравится тон, с каким ты произносишь мой титул. Звучит как собачья кличка.

Мое имя – Туро; если тебе непривычны правила этикета, можешь называть меня так.

– Да неужели! Какая высокая честь! А где поленья?

– Наколоты все.

– Но польза от них будет только здесь, малый.

Подавив гнев, Туро вернулся к дровяному сараю, поднял три полена, без труда отнес их в хижину и, поднявшись на три ступеньки, положил в очаг. Он повторил это восемь раз, и руки по плечо горели у него огнем, ноги он с трудом волочил по снегу. А Кулейн посиживал себе и не предлагал помочь ему. Еще два раза Туро, спотыкаясь, дотащил свою ношу, а потом зашатался и упал на пол. Кулейн нагнулся из кресла и подергал мальчика за плечо.

– По-моему, осталось еще семь поленьев, юный принц.

Принц приподнялся на колени, но когда он снова побрел по снегу, гнев придал ему силы; он взял четыре полена и медленно отнес их в хижину. Его правая рука горела, пальцы стали липкими, и, бросив поленья в очаг он заметил, что из лопнувших пузырей сочится кровь. Он вернулся к сараю и невероятным усилием воли отнес оставшиеся поленья в хижину.

– Никогда не оставляй колун валяться, – сказал Кулейн. – Обязательно всади его в чурбак или бревно, чтобы предохранить от ржавчины.

Туро кивнул, на слова у него уже не хватало сил.

Снова выйдя из хижины, он взял колун и всадил в чурбак.

– Что-нибудь еще? – крикнул он. – Или по правилам игры я сначала должен вернуться в комнату?

– Иди сюда и поешь, – крикнул в ответ Кулейн.

Они вдвоем сели завтракать холодным мясом и сыром. Туро быстро расправился со своей скудной порцией. Запить ее пришлось темным элем, до того горьким, что принц поперхнулся. Кулейн не сказал ничего, но Туро допил гнусно? варево, чтобы избежать язвительных насмешек.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Кулейн.

– Отлично.

– Хочешь, я полечу твою ладонь?

Туро хотел было отказаться, но вспомнил совет Птолемея, сообщенный Плутархом: «Пока ты поддаешься, твой враг держит твою судьбу на ладони. Когда ты заставишь его поддаться, то накладываешь руки на его шею». Туро улыбнулся.

– Буду благодарен.

Брови Кулейна поднялись.

– Протяни руку. – Туро послушался, и воин посыпал на ранки солью из солонки. Словно раскаленные иглы впились ему в ладонь, а Кулейн сказал:

– Это поможет. А теперь я хотел бы, чтобы ты оказал мне услугу.

– Я тебе ничего не должен. За свой завтрак я заплатил.

– Справедливо, но я хотел бы, чтобы ты передал от меня весточку Лейте. И думаю, ты же не захочешь уйти, не попрощавшись с ней?

– Ну хорошо. Где она?

– Мы с ней построили хижину выше, ближе к вершинам. Она любит уединение. Пойди к ней и скажи, что сегодня вечером я был бы рад ее обществу.

– И все?

– Да.

– Тогда я прощаюсь с тобой, Кулейн лак Фераг, что бы там ни означал этот титул, и благодарю тебя за твое сокрушительное гостеприимство.

– Думаю, тебе следует отложить свой уход. Во всяком случае, пока ты не узнаешь, как найти Лейту.

– Будь так добр, объясни.

Кулейн дал ему несколько простых указаний, и Туро ушел, не произнеся больше ни слова. Утро было солнечное, морозное, но безветренное, и он больше часа бродил по унылому зимнему склону, прежде чем вышел к упавшему дереву, от которого, как сказал ему Кулейн, начиналась тропа. Он повернул направо и продолжал взбираться все выше и выше, часто останавливаясь, чтобы перевести дух. Уже начинало смеркаться, когда измученный принц добрался до домика Лейты. Она помогла ему войти, и несколько минут он просидел в оцепенении перед пылающими поленьями, собираясь с силами.

– Я уже думал, что умру там, – сказал он наконец.

Она села рядом с ним.

– Ну-ка сбрось свою мокрую одежду и согрейся.

– Этого делать не подобает, – ответил он, надеясь, что она возразит. Но она сказала только:

– Я соберу тебе чего-нибудь поесть. Сыра с хлебом, хорошо?

– Чудесно! Я не был так голоден с… с… уж не помню когда!

– Путь до моего дома неблизкий. Зачем ты пришел?

Она протянула ему кусок темного хлеба и кружок белого сыра.

– Кулейн попросил передать тебе, что вечером ему нужно твое общество.

– Странно!

– Он очень странный, и я еще не видывал такого неучтивого человека!

– Ну, тебе следует поднабраться сил и согреть тело едой, прежде чем мы пойдем назад.

– Я назад не пойду. Я уже попрощался, – объяснил Туро.

– Не вернуться ты не можешь. Это единственная дорога с горы, а когда мы доберемся до его хижины, уже совсем стемнеет. Тебе придется переночевать там хотя бы еще раз.

– А здесь остаться я не могу? С тобой?

– Как ты сам сказал, принц Туро, это не подобает.

– Он знал! – воскликнул Туро. – Он знал, что я окажусь здесь в ловушке. Какие козни он затевает?

– По-моему, ты много на себя берешь! – вспыхнула она. – Ты говоришь о моем друге, самом лучшем друге, о каком только можно мечтать. Может, Кулейну не нравятся избалованные мальчишки, принцы они или не принцы. Но он спас тебе жизнь, как спас и мою – и с большой опасностью для себя! – десять лет назад.

Он попросил у тебя платы за это, Туро?

Он порывисто протянул руку и коснулся ее пальцев. Она отдернула их как ужаленная.

– Прости, – сказал он. – Я не хотел оскорбить тебя. К северу от Стены ты мой единственный друг.

Но ведь даже ты сказала, как странно, что он послал меня сюда. Почему?

– Не важно. Нам надо идти.

– Нет, важно, Лейта. Разреши, я попробую сам догадаться. Ты удивилась, потому что и так собиралась к нему. Ведь верно?

– Может быть. А может быть, он забыл.

– Мне он не показался забывчивым. Он знал, что я буду вынужден вернуться в его хижину.

– Спроси у него, когда его увидишь, – отрезала она, надевая тяжелую куртку из овчины и открывая дверь. Снаружи валом валил снег и угрожающе завывал ветер. С ругательством, которое Туро прежде слышал только из уст дружинников, она захлопнула дверь.

– Нам не пройти, – сказала она. – Придется тебе переночевать здесь.

Туро повеселел.

Но тут дверь открылась, и вошел Кулейн, стряхивая с плеч налипший снег, – Худая ночь для путешествий, принц, – сказал он. – Ну да немножко поработаешь утром и уплатишь за постой.

* * *

Викторин и Гвалчмай ехали четыре дня, и последние два – без крошки во рту. Римлянина больше тревожило состояние их припасов, чем опасность встречи с врагом, – лошадям требовался ячмень, а без лошадей у них не осталось бы никаких шансов выбраться из владений бригантов.

– Чего бы я не отдал за добрый лук! – заметил Гвалчмай, когда они увидели оленей, пасущихся на пригорке.

Викторин не отозвался. Он бесконечно устал, а щетина на его квадратном подбородке вызывала у него раздражение. Запах собственного застарелого пота тоже был нестерпим для чистоплотного человека. Он злобно скреб лицо – ну почему у него с собой нет бритвы!

– А ты начинаешь выглядеть по-человечески, – сказал Гвалчмай. – Еще парочка-другая месяцев – и я заплету тебе бороду и ты сможешь водить компанию с порядочными людьми.

Викторин ухмыльнулся, и его дурное настроение немножко рассеялось.

– У нас не осталось ни единой монеты, Гвалч, но мы должны найти корм для лошадей.

– Давай заберемся повыше, – ответил Гвалчмай, – поищем деревеньку или чье-нибудь жилье. Променяем вещи Карадока. За его меч можно взять хорошую цену.

Викторин кивнул, но план этот ему не понравился.

Беда британских племен, увы, заключалась в том, что никакая их встреча без кровопролития не обходилась.

При мысли о том, как Гвалчмай въезжает в деревню бригантов или триновантов, его охватили дурные предчувствия.

Ночлег они устроили на поляне в ложбине, укрытой от ветра. Валил снег, но они вместе с лошадьми укрылись под отягощенными снегом ветвями сосны, а костер не давал их крови замерзнуть в жилах.

Утром они наткнулись на селеньице из десятка хижин и осторожно въехали в него. Гвалчмай, казалось, сохранял беззаботность, и Викторин изумился британскому оптимизму, столь обычному для племен. Они были совершенно не способны делать выводы из прошлых ошибок и встречали каждый новый день как удобный случай повторить все ошибки последних суток.

– Постарайся никого не задевать, – настойчиво попросил Викторин.

– Не бойся, римлянин. Нынче день хороший.

Их встретил деревенский староста, пожилой воин с заплетенными в косицу седыми волосами и вытатуированной на лбу голубой паутиной.

– Привет тебе, отец, – сказал Гвалчмай, поглядывая на жителей, толпившихся за спиной старика.

– Я тебе не отец, Южная Крыса, – ответил старик с ухмылкой, обнажившей единственный зуб в верхней челюсти.

– Не будь так уж уверен, отец. Похоже, в юности ты щедро делился своим семенем, а моя мать была из женщин, кому нравятся такие мужчины.

Толпа захихикала, а старик шагнул вперед. Его голубые глаза заблестели.

– Да, раз уж ты про это заговорил, кое-какое семейное сходство я в тебе вроде бы вижу. Ты ведь приехал с подарком для своего старого отца?

– Само собой, – ответил Гвалчмай, спешиваясь, и подал старику лучший из ножей Карадока – с овальным лезвием и ручкой из резной кости.

– Из-за Большой Воды, – сказал старик, взвешивая нож на ладони. – Хорошее железо, и лезвие острое.

– Так приятно вернуться домой! – сказал Гвалчмай. – Можно нам переночевать и накормить лошадей?

– Ну конечно же, сын мой! – Старик окликнул двух юнцов, и они повели лошадей к загону на востоке от деревушки. – Добро пожаловать в мою хижину.

Обставлена хижина была убого, но укрыться от ветра уже было блаженством. Грубо сколоченная кровать, коврики на полу, железная жаровня с раскаленными углями. Их встретила поклоном старуха и подала миски с темным элем, хлеб и сыр. Они сели со стариком у жаровни, старик назвал себя: Голарик, некогда Боец старого короля Касьока.

– Хороший король. Как он владел мечом и копьем! Был убит собственным братом и проклятым римлянином Аврелием. – Ясные глаза Голарика обратились на Викторина. – Не так часто сборщики заказов посещают мою маленькую деревню.

– Я не сборщик заказов, – признался Викторин.

– Это я знал. Зубы я, может, и потерял, но не разум. Ты Викторин. Центурион. А ты, мой непутевый сын, ты Гвалчмай, кантий, Пес короля. Вести разносятся быстрее молний.

– Нас ищут, отец, – сказал Гвалчмай.

– И как! А правда, что поганый римлянин убит?

– Да, – сказал Викторин. – И я не потерплю, чтобы его называли так, живого или мертвого.

– А он горяч, а? – сказал Голарик, глядя, как рука Викторина легла на рукоять гладия.

– Ты же знаешь этих римлян, отец. Совсем не умеют владеть собой. Но почему ты не прячешь того, что знаешь?

– А мне так заблагорассудилось.

– Я кое-что знаю об истории бригантов, – улыбнулся Гвалчмай. – Касьок был старшим братом Эльдареда. Его зарезали во сне в собственной постели.

Между племенами старого Каледонского союза чуть не вспыхнула междоусобная война. А ты какое принимал в этом участие, отец?

– Я уже сказал, был я королевским Бойцом. Руки у меня тогда на силу не жаловались, и следовало бы мне отправиться к Эльдареду и перерезать ему горло, а я этого не сделал. Я же дал Клятву На Крови защищать короля ценой собственной жизни. Но королем-то теперь стал Эльдаред. Ну, я и оставил его службу. А теперь он сулит много золота за головы опасных для него людей. Да мне-то его золото не нужно. Мне нужно одно: чтобы он получил свое.

– Этого я обещать не могу, – сказал Викторин. – Только вот победа останется за ним, если мы не доберемся до Эборакума. Эльдаред похвалялся, что у него под началом будет пятнадцать тысяч человек, стоит ему бросить клич. У Луция Аквилы в Эборакуме всего четыре тысячи. Если его застанут врасплох, он потерпит полный разгром.

– Мне все равно, уцелеют римляне в Эборакуме или нет, но я понимаю, к чему ты клонишь. Ваши кони будут накормлены и напоены, но завтра утром вы уедете. Я дам вам съестного на дорогу, но мало, мы тут бедны. Только знайте: к югу и востоку рыщут дозорные отряды. Вам надо ехать на запад, потом на юг.

– Мы будем осторожны, отец.

– И перестань называть меня отцом. Я в жизни не спал с кантийкой, они же все бородатые.

Гвалчмай засмеялся.

– Это он правду сказал, – сообщил он Викторину. – Отчасти потому я и пошел на службу к королю.

– И еще вам надо подумать вот о чем, – сказал Голарик. – Они как будто не сомневаются, что вас изловят. Говорят, что Туманные Чары пущены в ход, чтобы выследить вас. Если это правда, мне вас жаль.

Лицо Гвалчмая побелело.

– Что стоит за его словами? – спросил Викторин.

– Смерть, – прошептал Гвалчмай.

* * *

Они ехали бок о бок весь долгий день, и молчание все больше и больше угнетало Викторина. Местность была открытой, ветер ледяным, но римлянин не мог отогнать мысль об испуге в глазах Гвалчмая. Он знал кантия уже четыре года, с того времени, когда приехал в Камулодунум восемнадцатилетним зеленым юнцом из Рима. И с тех пор всегда глубоко уважал его за неиссякаемый оптимизм и беззаветную отвагу. Но теперь Гвалчмай ехал как обреченный. Взгляд его был невидящим, каждое движение говорило об ожидании конца. Они устроились на ночлег с подветренной стороны обрыва, и Викторин разжег костер.

– Да что с тобой? – спросил он, глядя, как Гвалчмай горбится, уставившись на огонь.

– Твое счастье, что ты не понимаешь, – сказал Гвалчмай.

– Я понимаю страх, когда вижу его в чьих-то глазах.

– Это хуже страха. Это сознание неизбежной смерти. Я должен подготовиться для этого пути.

Не найдясь что ответить. Викторин засмеялся ему в лицо.

– Неужели я вижу перед собой Гвалчмая? И это – Пес короля? Да нет, просто заяц в свете факела ждет, чтобы его поразила стрела! Да что с тобой, друг?

– Ты не понимаешь, – повторил Гвалчмай. – Это в самых костях этого края… в богах лесов и озер.

Этот край некогда был обителью богов, и они все еще бродят по нему в Тумане. Не смейся надо мной, римлянин, ибо я знаю, о чем говорю. Я видывал в небе чешуйчатых драконов. Я видел рыскающих атролей. Я слышал шипящий свист дыхания мертвецов. И спасения нет. Если по нашему следу идут древние боги, то спрятаться некуда.

– Бормочешь, точно старуха. То, что я вижу, я могу рассечь мечом. То, что я рассеку мечом, я убью. И больше говорить не о чем. Боги, как бы не так! И где атроли? Где драконы? Где живые мертвецы?

– Увидишь, Викторин. Ты их увидишь перед тем, как они заберут тебя.

Туча заволокла луну, над биваком пронеслась сова.

– Вот твой дракон, Гвалчмай. Охотится на мышей.

– Мой отец как-то прогневал чародея, – тихо сказал Гвалчмай, – а тот вызвал на подмогу ведьму.

Моего отца нашли на склоне холма, то есть нашли нижнюю половину его туловища. Выше пояса не осталось ничего, и я сам видел следы клыков на остатках спины.

– Может, ты и прав, – согласился Викторин. – И может, демоны взаправду бродят по земле. Но если так, человек должен вступать с ними в бой. Страх – вот кто убийца, Гвалч. – Издалека донесся волчий вой, поляна отозвалась наводящим жуть эхом. Викторин вздрогнул и беззвучно выругался. Он закутал плечи в одеяло, помешал угли и подбросил побольше хвороста в пламя. – Я посторожу пару часов, – сказал он. – А ты поспи.

Гвалчмай послушно завернулся в одеяло и лег у костра, а Викторин обнажил гладий и сел, прислонившись спиной к дереву. Ночь тянулась, тянулась, мороз крепчал. Римлянин подбрасывал и подбрасывал хворост в костер, пока почти не догорел последний сломанный сук, потом поднялся на ноги, потянулся и шагнул в темноту за новым валежником. Он положил гладий, нагнулся поднять обломившуюся ветку, но тут тихий шепчущий звук насторожил его. Все еще взбудораженный разговором с Гвалчмаем, он бросил ветку, схватил меч и метнулся вправо. Что-то задело ему спину, он извернулся, и гладий рассек наваливавшийся на него мрак. Клинок вонзился в нечто плотное, и раздался звериный вопль. Над Викторином возникла черная тень, он снова извернулся и с боевым кличем прыгнул навстречу врагу. Его меч вновь нашел свою цель, но тут же удар над ухом отшвырнул его к костру, и он прокатился по тлеющим углям. Тучи разошлись, луна серебряными лучами озарила все вокруг. Викторин вскочил на ноги… и окаменел. На него надвигалось существо в полтора человеческого роста, обросшее длинными бурыми волосами. Красные глаза сверкали, как свежая кровь, клыки длиной соперничали с кинжалами, только зловеще кривыми. Руки были непропорционально длинными и почти касались земли, и каждый палец завершался зазубренным когтем.

Вокруг ног Викторина заклубился серый туман, поднимавшийся, заметил он, все выше. Чудовище надвигалось. Римлянин быстро стер пот с правой ладони и сжал кожаную рукоять гладия. Не то оружие… Против такого зверя полезнее было бы копье.

– Подойди и умри! – крикнул он. – Вкуси римского железа!

Чудовище остановилось… и заговорило. От удивления Викторин чуть было не выронил меч.

– Ты не можешь сражаться с судьбой, Викторин, – сказало оно голосом, как шипение змеи. – Настал твой час. Не сопротивляйся. Отдохни и познай покой.

Отдохни и познай радость. Отдохни… – Голос завораживал, и когда чудовище двинулось вперед, Викторин замигал, пытаясь сбросить с себя сонное оцепенение, которое он навевал. Туман поднялся до его плеч, клубясь, как дым костра.

– Нет! – сказал он, пятясь.

Внезапно нечеловеческий визг разорвал тишину. Туман рассеялся, и Викторин увидел, как позади чудовища Гвалчмай взмахивает окровавленным мечом для второго удара. Римлянин метнулся вперед, чтобы всадить клинок в волосатое горло. Когти располосовали его одежду и кожу на груди, опалив ее, как огнем. Гвалчмай нанес второй удар сзади, и чудовище упало. Туман сгустился – и вдруг исчез.

Как и чудовище.

Викторин попятился к кострищу, мечом сгреб в него угли, а потом раздул огонь. Гвалчмай присоединился к нему, но они не обменялись ни словом, пока костер вновь не запылал.

– Прости меня, – сказал римлянин. – Я насмешничал по невежеству.

– Прощать нечего. Ты был прав: человек должен сражаться за свою жизнь, даже когда верит, что все потеряно. Нынче ты преподал мне урок, римлянин. Я его не забуду.

– День уроков! А что это за тварь?

– Атроль… и небольшой. Нам повезло, Викторин.

Но теперь они уже знают, что потерпели неудачу, и следующий демон так просто не сгинет.

– Возможно, но все-таки он сгинет!

Гвалчмай ухмыльнулся и хлопнул его по плечу.

– Я тебе верю.

– Пусть хоть один из нас верит, – сказал римлянин.

– По-моему, нам следует убраться отсюда, – заметил Гвалчмай. – Раз они напали на след, то начнут нас нагонять.

И будто в подтверждение его слов с севера донесся жуткий вой. А затем донеслись ответные завывания с востока и запада.

– Волки? – спросил Викторин, страшась услышать ответ.

– Атроли. Едем!

Глава 5

Туро уставился на неулыбающегося Кулейна и впервые за свою юную жизнь почувствовал, как у него в груди закипает ненависть. Его отец убит, его будущее у него отнято, и вот он во власти этого странного гостя.

Он поднялся с пола у очага.

– Сегодня вечером я отработаю свой ночлег, пусть ты и расставил мне хитрую ловушку. Но потом я уйду.

– Боюсь, что нет, юный принц. – Кулейн снял кожаную куртку и подошел к огню. – К утру доступ в долины закроется – снег наметет сугробами десять футов глубиной. Боюсь, мы будем вынуждены терпеть твое общество еще два месяца, если не больше.

– Ты лжешь!

– Изредка случается, – негромко ответил Кулейн, опускаясь на колени и протягивая руки к огню. – Только не на этот раз. Но взгляни на светлую сторону, Туро. Тебе не обязательно видеть меня подолгу. Та или другая простая работка, а потом ты можешь проводить время с Лентой. И вдобавок ты не можешь уйти, – но и твои враги не могут добраться до тебя. По весне твой путь домой будет куда безопаснее. Ну и еще ты ведь можешь кое-чему научиться.

– Тебе меня учить нечему. Мне все твои сноровки ни к чему.

Кулейн пожал плечами.

– Как желаешь. Я устал, я ведь уже не молод, как когда-то. Могу я дать отдых моим старым костям на твоей кровати, Гьен?

– Ну конечно, – ответила Лейта. Туро заметил выражение ее глаз и пожалел, что ему не было дано зажечь такое чувство. Ее любовь к Кулейну была сиянием, и Туро изумился, как же он не догадался раньше.

Он ощутил себя непрошеным свидетелем, лишним, помехой, и сердце у него налилось свинцом. И почему лесовичке не любить этого человека действия, высокого, крепкого как дуб, зрелого, могучего? Туро отвернулся, чтобы не видеть любви в ее глазах, и отошел к окошку.

Оно было плотно закрыто от вьюги, и он притворился, будто осматривает раму – как точно все части были пригнаны друг к другу. Ни сквознячка! Когда он оглянулся, Кулейн уже ушел в заднюю комнату вместе с Лейтой. Туро вернулся к очагу. Он услышал, что они переговариваются вполголоса, но слов разобрать не мог.

Лейта вернулась через несколько минут и зажгла две свечки.

– Он уснул, – сказала она.

– Прости меня, Лейта. Я не хотел мешать.

Большие карие глаза вгляделись в его лицо со слегка насмешливым выражением.

– Чему мешать?

Он глотнул, сознавая, что вступил на зыбкую почву.

– Тебе и Кулейну. Вы как будто счастливы вместе и, вероятно, не нуждаетесь… в чьем-то еще обществе. Я уйду, как только смогу.

Она кивнула.

– Ты ошибаешься, Туро. Здесь ты можешь научиться очень многому… если умело используешь свое время. Кулейн хороший человек. Лучший из всех, кого я знаю. В нем нет жестокости, чего бы ты ни думал. И за его поступками всегда кроются причины, которые очень далеки от своекорыстия.

– Я не знаю его так хорошо, как ты, – сказал Туро самым лучшим своим беспристрастным тоном.

– Еще бы! А мог бы узнать, если бы начал думать, вместо того чтобы артачиться.

– Не понимаю, о чем ты. Умение думать – пожалуй, единственная моя сила. За всю мою жизнь разум ни разу не подводил меня в отличие от моих ног или легких.

Она улыбнулась, протянула руку и потрогала его за плечо. У него в крови словно вспыхнул огонь.

– Раз так, то думай, Туро. Почему он сейчас здесь?

– Как я могу ответить на этот вопрос?

– Оценив то, что тебе известно, и сделав вывод.

Считай, что я задала тебе загадку.

В таких условиях Туро почувствовал себя спокойно и легко. Даже слово «загадка» напомнило ему родной дом – его вечера с Мэдлином в кабинете, обшитом дубовыми панелями. Его мысли без усилий обратились в новое русло. Кулейн попросил его побывать у Лейты, передать его приглашение, а затем пришел сам, тем самым лишив поручение, данное Туро, всякого смысла.

Почему? Он вспомнил долгий тяжкий подъем к этой одинокой хижине и сообразил, что горец отправился в путь вскоре после его ухода, Онподнял глаза и увидел, что Лейта пристально смотрит на него. Он улыбнулся, но выражение ее лица не изменилось.

– 1ы нашел ответ? – спросила она.

– Пожалуй. Он шел за мной… на случай, если я свалюсь в снег.

Теперь настал ее черед улыбнуться, и он увидел, как напряжение покинуло ее.

– И тебе он все еще кажется людоедом?

– Но ведь мне вовсе незачем было идти сюда, верно?

– А ты и это обдумай, – сказала она, грациозно встала и подошла к длинному ларю в глубине комнаты.

Достала два одеяла и подала их ему.

– Ложись спать у очага. Утром увидимся.

– А ты где будешь спать?

– Рядом с Кулейном.

– А! Ну… да, конечно.

– Ну да, конечно, – повторила она, и в глазах у нее вспыхнул огонь. Он побагровел и посмотрел мимо нее куда-то в угол.

– Я ничего обидного не думал. Правда.

– Не так обидны твои слова, как твой взгляд.

Он кивнул и беспомощно развел руками.

– Я ревную. Прости меня.

– С какой стати я должна тебя прощать? В чем твое преступление? Ты видишь, но ты не видишь. Выносишь приговоры на самых шатких основаниях. Не заблуждайся, Туро, насчет своей силы. Правда, твое тело не так сильно, как твой ум. Но что из этого следует?

Твое тело настолько слабо, что ты в заблуждении преувеличил истинную силу своего ума. А ум у тебя недисциплинированный. И твое высокомерие неприемлемо. Спокойной тебе ночи.

Он долго сидел, глядя на огонь, подкладывал поленья в очаг и думал о ее словах. Ему следовало сообразить, что Кулейн следовал за ним, в ту самую минуту, когда высокий воин вошел в хижину. Точно так же, как он должен был сразу догадаться, почему Кулейн послал его сюда. Да, бесспорно, чтобы оставить его в ловушке гор до конца зимы, – но Кулейну это никакой выгоды не приносило, а вот он теперь был в безопасности от своих врагов. Он лежал на полу, кутаясь в одеяла, и чувствовал себя глупым, совсем юным и в полной растерянности. Сначала Лейта, затем Кулейн спасли ему жизнь. А он оплатил им высокомерием и неблагодарностью.

Проснулся он рано после крепкого сна без сновидений. В очаге осталась одна зола, в которой кое-где краснели угольки. Он осторожно разгреб золу, чтобы открыть доступ воздуху, и положил в очаг последнее полено. Потом встал и вышел из хижины. Метель кончилась, воздух Снаружи радовал свежестью и обжигал морозом. Он нашел дровяной сарай и взял колун с Длинной ручкой. Первым же ударом он рассадил толстый чурбак, и на него нахлынула такая гордость, что даже в ушах зашумело. С ухмылкой он глубоко вдохнул леденящий воздух. Болячки у него на ладони подсохли, но кожа оставалась очень чувствительной. Не обращая внимания на усиливающуюся боль, он продолжал колоть дрова, пока двадцать чурбаков не превратились в сорок шесть поленьев. Он собрал их и присел на колоду для колки, а по его лицу ползли капли пота.

Холода он больше не ощущал, а ощущал себя удивительно живым. Руки и плечи у него горели от физического напряжения, и он немного выждал, чтобы дыхание стало ровным. Потом взял три полена и отнес их к очагу. Как и накануне, на третий-четвертый раз у него начала покруживаться голова, а потому он замедлил шаги и часто устраивал передышки. Так что закончил работу, не свалившись от приступа слабости, а когда очаг был полон, его охватило нелепое чувство одержанной победы. Он вернулся к сараю и вогнал колун в чурбак. Ладонь вновь кровоточила, и он сел, глядя, как кровь свертывается, гордясь ею, точно шрамом, полученным в бою.

На ветку у него над головой вспорхнула пичужка в ярком оперении. Коричневато-красная грудка, на головке словно черная шапочка, серые перышки на спине казались серым плащиком, а кончики крыльев и хвоста были черными с белой полоской – ну просто знак пилуса примуса, первого центуриона.

Туро видел таких птичек и раньше в лесах Эборакума, но никогда прежде не любовался их красотой.

Пичуга мелодично тонко присвистнула и улетела в лес.

– Это был Пиррула, снегирь, – сказал Кулейн, и Туро подскочил. Воин подошел бесшумно, как приходит рассвет. – В горах много красивых птиц. Вон погляди! – Туро посмотрел туда, куда указывал его палец, и увидел удивительно забавную оранжевую пичужку с белоснежной бородой и черными усами – ни дать ни взять крохотный чародей. – А это Панурус биармикус, усатая синица, – объяснил Кулейн. – Их осталось очень мало.

– Просто вылитый мой друг. Жалко, что он ее не видел.

– Ты говоришь о Мэдлине, и он их видел.

– Ты знаком с Мэдлином?

– Я знаком с Мэдлином еще с тех пор, как мир был юным. Мы росли вместе в городе Балакрис, до того как Атлантиду поглотил океан. Да, ты спрашивал о моем титуле – Кулейн лак Фераг. Кулейн Бессмертный! – Он улыбнулся. – Но теперь уже нет. Теперь я Кулейн, человек, и стал счастливее. Каждый новый седой волос я принимаю как драгоценный дар.

– Ты из Края Тумана?

– Мэдлин, я и еще кое-кто создали этот Край.

Нелегкая была задача, и по сей день я не уверен, что оно того стоило. А как по-твоему?

– Что я могу ответить? Я ведь никогда там не бывал. Нечто сказочное?

– Сказочно скучное, малый! Ты способен вообразить бессмертие? Что отыщется нового в мире, чтобы пробудить у тебя интерес? Какие честолюбивые замыслы сможешь ты вынашивать, которые не нашли бы немедленного удовлетворения? Какая радость в бесконечной череде времен года? Куда лучше быть смертным и стариться вместе с окружающим тебя миром.

– Но ведь есть же любовь? – сказал Туро.

– Да, любовь. Но через сотню или через тысячу лет от пламени страсти остается лишь уголек, дотлевающий в золе давно погасшего огня.

– А Лейта бессмертна?

– Нет, она не из Тумана. Она тебя очаровала, Туро?

Или тебя одолевает скука при мысли, что покинуть эти леса ты не можешь?

– Нет, не одолевает. И да, она прекрасна.

– Я ведь не об этом спросил?

– Значит, я не могу ответить. Но я не дерзну поднять глаз на твою даму… даже если бы она снизошла до меня.

Серые глаза Кулейна заблестели, и его лицо расплылось в широкой усмешке.

– Хорошо сказано! Но только она не моя дама.

Она моя воспитанница.

– Но она спит с тобой!

– Спит? Да. Тебя настолько укрывали от жизни в Эборакуме? О чем только думал Мэдлин?

– Но она же тебя любит, – сказал Туро. – Этого ты отрицать не можешь.

– Надеюсь, что да: ведь я заменял ей отца – насколько мог.

В первый раз за его недолгое общение с Воином Тумана у Туро возникло необъяснимое ощущение превосходства. Он-то знал, что Лейта любит Кулейна как мужчину: он видел это в ее глазах, в наклоне ее головы.

А Кулейн не видел. Что превращало его действительно в простого смертного, и Туро почувствовал к нему симпатию.

– Сколько тебе лет? – просил он, меняя тему.

– Ответ тебя ошеломит, а потому я не отвечу. Однако скажу, что этот остров и его жителей я наблюдаю больше семисот лет. Я даже как-то был королем.

– Какого племени?

– Всех племен. Ты слышал про Кунобелина?

– Короля ториновантов? Да. Это был ты?

– Я правил более сорока лет. Я был легендой, как мне рассказывали. Помогал построить Камулодуну.

Светоний писал обо мне, что я был Британорум Рекс – царь всея Британии, величайший из вождей бельгов. А!

В те дни у меня было такое самомнение! И мне так нравилась лесть!

– Некоторые племена верят, что ты вернешься, когда стране будет грозить опасность. Так толкуют у лагерных костров. Я думал, что это чудесная легенда, но она может обернуться правдой. Ты можешь вернуться; ты можешь снова стать королем.

Кулейн уловил проблеск надежды в глазах мальчика.

– Я больше не король, Туро. И у меня нет желания управлять. А вот ты мог бы.

Туро покачал головой.

– Я не похож на моего отца.

– Да. В тебе много от твоей матери.

– Ты был с ней знаком?

– Да, я был там в тот день, когда Мэдлин привел твоего отца домой. Алайда отказалась ради него от всего, и от жизни тоже. Мне тяжело говорить об этом, но ты имеешь право знать. Алайда была моей дочерью, единственным моим ребенком за всю мою долгую жизнь. Ей было девятнадцать, когда она покинула Фераг, двадцать, когда она умерла. Двадцать! Я готов был убить Мэдлина. И чуть было не убил. Но его терзало такое раскаяние, что я решил: оставить его жить будет более страшной карой.

– Значит, ты мой дед? – спросил Туро, смакуя вкус этого слова и впервые осознав, что глаза Кулейна, серые, точно древесный дым, были совсем такими, как его собственные.

– Да, – сказал Кулейн.

– Почему ты никогда не навещал меня? Ненавидел за то, что я убил мою мать?

– Я так думал, Туро. Число прожитых лет не всегда означает великую мудрость… как хорошо знает Мэдлин! Я мог бы спасти Алайду, но я не позволил ей взять из Ферага хотя бы один Камень.

– А камни там волшебные?

– Не все. Но есть особый Камень, мы называем его Сипстрасси, и он – источник всякого волшебства. Он создает то, о чем человек грезит. Люди с наиболее сильным воображением становятся чародеями; они разнообразят скучное существование воплощениями своих грез.

– Мэдлин один из таких, – сказал Туро. – Я видел, как он создавал крылатых коней не длиннее моих пальцев; и войска, которые вступали в сражение на письменном столе моего отца. Он показал мне Марафон и Фермопилы, Платею и Филиппы. Я видел, как великого Юлия остановил в Британии Касваллон.

Я слышал погребальную речь Антония…

– Да, я тоже все это видел, – сказал Кулейн, – но говорил я об Алайде.

– Прости, – виновато сказал Туро, – я сожалею…

– Не жалей. Магия всегда властвует над воображением мальчиков. У нее был ее собственный Сипстрасси, но я не позволил ей увезти его из Ферага. Я думал: она позовет меня, когда я ей понадоблюсь. Но она не позвала. Предпочла умереть. Такой была ее гордость.

– Ты винишь в ее смерти себя?

– Но кого еще мне винить? Однако это прошлое, а ты – настоящее. Что мне делать с тобой?

– Помочь мне вернуться в Эборакум.

– Таким, как ты сейчас, Туро? Нет. Ты только полчеловека. Мы должны сделать тебя сильным. Как слабый принц ты не проживешь и дня.

– Ты воспользуешься магией Камня, чтобы сделать меня сильным?

– Нет. Магией Земли, – ответил Кулейн. – Заглянем внутрь тебя и посмотрим, что там.

– Я не создан быть воином.

– Ты мой внук, сын Аврелия и Алайды. Думаю, ты убедишься, что твоя кровь возьмет свое. Мы уже знаем, что колун у тебя в руках играет. Какие еще неожиданности ты припас?

Туро пожал плечами.

– Мне не хотелось бы разочаровать тебя, как я разочаровал моего отца.

– Урок первый, Туро. С этих пор разочаровать ты можешь только самого себя. Но ты должен дать согласие выполнять то, что я скажу, и подчиняться каждому моему слову. Ты согласен?

– Да.

– Тогда приготовься умереть, – сказал Кулейн.

И глаза у него остались серьезными.

Туро напрягся; Кулейн встал и вытащил гладий из ножен у себя за поясом. Клинок был обоюдоострым длиной в восемнадцать дюймов, рукоять – из кожи.

Он подал его Туро рукоятью вперед. Гладий пришелся ему не по руке и показался слишком тяжелым.

– Прежде чем я научу тебя жить, ты должен научиться умирать – изведать, что значит чувствовать себя побежденным, – сказал Кулейн. – Перейди на открытое место и жди.

Туро послушался, а Кулейн достал из кармана золотистый камушек и зажал в кулаке. Воздух перед Туро сгустился и вылепился в римского легионера в бронзовом нагруднике и кожаном шлеме. Он выглядел молодым, но глаза у него были старыми. Легионер пригнулся в боевой стойке, выставив меч, и Туро неуверенно попятился.

Легионер шагнул вперед, глядя Туро в глаза, и сделал выпад. Туро инстинктивно парировал удар, но гладий его противника скользнул через его меч и погрузился ему в грудь. Боль была невыносимой, и силы покинули принца. Колени у него подогнулись, и он с криком упал в снег, когда римлянин выдернул свой меч.

Несколько секунд спустя Туро вернулся из мрака, ощутил снег на своем лице, привстал на колени и прижал ладонь к ране. Но раны не было. Сильная рука Кулейна поставила его на ноги. Однако голова у него отчаянно кружилась, и Кулейн усадил его на колоду для колки.

– Воин, с которым ты дрался, был римским легионером, служившим под начальством Агриколы. Ему было семнадцать, а потом он стал знаменитым гладиатором.

Ты повстречал его в самом начале его карьеры. Ты чему-нибудь научился?

– Я понял только, что совсем не владею мечом, – с грустью признался Туро.

– Я хочу, чтобы ты использовал свой разум и перестал подменять мысли чувствами. Ты ничего не знал о Плутархе, пока Мэдлин не просветил тебя. Никто не рождается, умея владеть мечом. Этому учатся, как всему остальному. И требуется только хороший глаз, быстрота и еще храбрость. Все это у тебя есть, поверь мне! А теперь иди за мной, я хочу, чтобы ты кое-что увидел.

Туро протянул гладий Кулейну, но тот отмахнулся.

– Носи его с собой всегда. Привыкни к его весу, приладь к нему руку. И следи, чтобы он был всегда острым.

Воин Тумана прошел мимо хижины и направился вниз по склону к долине. Туро шел за ним, а его желудок терзал голод. До хижины Кулейна они добрались меньше чем за час, но когда они вошли внутрь, принц совсем окоченел. Там было холодно, и в очаге не было дров.

– Я приготовлю завтрак, – сказал Кулейн, – а ты…

– Знаю. Нарублю дров.

Кулейн улыбнулся и оставил мальчика у сарая. Туро взял колун в изъязвленные руки и принялся за работу.

Расколоть он сумел только шесть чурбанов и отнес поленья в хижину. Кулейн ничего ему не сказал, а протянул деревянную плошку с горячей овсянкой, подслащенной медом. Это была амброзия.

Кулейн убрал плошки и вернулся с широкой чашей, до краев полной кристальной воды. Он поставил чашу перед Туро и подождал, пока вода не стала зеркально-неподвижной.

– Погляди в воду, Туро.

Принц нагнулся над чашей, а Кулейн поднял над ней золотистый камешек и закрыл глаза.

Сначала Туро видел только свое отражение и деревянные балки у себя над головой. Но потом вода затуманилась, и ему показалось, что он с большой высоты смотрит на берег замерзшего озера. Там собралась группа всадников. Они словно увеличились, как если бы Туро устремился вниз к ним, и он узнал отца. Грудь ему пронизала жгучая боль, горло сжалось, слезы мешали смотреть. Он смигнул их. У озера из-за валуна вышел человек, натягивая длинный лук. В спину его отца впилась стрела, его конь вздыбился, потому что всадник упал ему на холку, но в седле все-таки удержался. Остальные всадники сгрудились вокруг, а король выхватил меч, и передний свалился на землю мертвым. Вторая стрела впилась в шею королевского коня. Конь рухнул, но король успел спрыгнуть и отбежал к озеру, встав спиной ко льду. Всадники – их было семнадцать – спешились. В заднем ряду Туро различил Эльдареда и одного из его сыновей. Убийцы скопом ринулись к королю, он шагнул им навстречу, рубя и коля тяжелым мечом, а его борода намокала кровью. Они в растерянности отпрянули. Пятеро валялись на земле мертвые, еще двое кинулись прочь с глубокими ранами в плече. Король споткнулся и низко наклонился, изо рта у него хлынула кровь. Туро хотел отвести глаза, но их словно приковало к картине в чаше. Убийца подскочил, чтобы вонзить кинжал в бок короля; меч умирающего монарха нанес косой удар, почти обезглавив его. Затем король повернулся, шатаясь, спустился на лед и в последнем усилии метнул меч далеко от берега. Остальные убийцы сомкнулись над упавшим королем, и Туро увидел, как Кэль нанес смертельный удар. И тут принц увидел, что в глазах Аврелия вспыхнул огонь торжества. Меч завис рукоятью вниз над полыньей в самом центре озера. Из воды поднялась тонкая рука и увлекла меч в озеро.

Картина заколыхалась, пошла рябью, и в чаше на поверхности воды возникло собственное изумленное лицо Туро. Он выпрямился и увидел, что Кулейн внимательно в него вглядывается.

– Ты видел смерть Человека, – сказал Кулейн негромко, почтительно, словно воздавая высочайшую хвалу. – Тебе подобало ее увидеть.

– Я рад, что сумел увидеть. Ты заметил его глаза в последний миг? Мне почудилось или в них правда было счастье?

– Я сам хотел бы это знать, но ответ даст только время. А меч ты видел?

– Да. Но что это означает?

– Просто, что он не у Эльдареда. А без него он не может стать верховным королем. Это же Меч Кунобелина. Мой меч!

– Конечно! Мой отец вырвал его из камня в Камулодунуме; он первый сумел это сделать!

Кулейн усмехнулся.

– Ну, тут особой заслуги нет. Аврелием ведь руководил Мэдлин. А испытание с мечом в камне придумал Мэдлин же. Никто прежде не мог вырвать меч потому, что он всегда на биение сердца был впереди во времени. Вырвать? Никто даже коснуться его не мог.

Это было частью легенды о Кунобелине, легенды, которую Мэдлин и я сочинили четыреста лет назад.

– Но зачем?

– Из чистого тщеславия. Я же сказал тебе, что в те дни страдал большим самомнением. А быть королем, Туро, было очень забавно. Мэдлин помог мне стариться красиво. Я все еще обладал силой двадцатипятилетнего мужчины в чудесно морщинистом теле. Но потом мне стало скучно, и Мэдлин разыграл мою смерть.

Но прежде я эффектно всадил мой меч в валун и создал легенду о моем возвращении. Как было знать тогда, не захочу ли я вернуться? К несчастью, дела после того, как я исчез со сцены, приняли скверный оборот. Юнец по имени Карактак вздумал дразнить римлян, и они забрали остров силой. А я к тому времени был далеко. Мы с Мэдлином прошли сквозь Туман в иную эпоху. Он влюбился в греческую культуру и стал странствующим философом. Но, конечно, не мог удержаться от вмешательства, взялся воспитывать одного юношу и сделал его владыкой большой части тогдашнего мира, величайшим из завоевателей.

– А что делал ты?

– Вернулся домой и чем мог помогал британцам.

Чувствовал, что отчасти виноват в их бедах. Но за оружие взялся только после смерти Прасутагаса. Когда он умер, римляне высекли его жену Буддику и изнасиловали его дочерей. Я поднял исениев под знамя Буддики, и мы гнали непобедимое римское войско до самого Лондиниума, который сожгли дотла. Но племена так и не научились дисциплине, так что хитрый лис Паулиний разбил нас у Атерстона. Я забрал Буддику и ее дочерей в Фераг, где они прожили довольно счастливо еще много лет.

– А ты сражался снова? – спросил Туро.

– Как-нибудь в другой раз, Туро. Как ты себя чувствуешь?

– Очень усталым.

– Отлично. – Кулейн снял меховую куртку и протянул ее мальчику. – В ней ты не замерзнешь. Я хочу, чтобы ты поднялся к Лейте, вернул себе ее расположение, а затем возвратился сюда.

– А нельзя мне немножко отдохнуть?

– Отправляйся сейчас же, – сказал Кулейн. – А когда увидишь ее хижину, попытайся, если сможешь, добежать до нее. Я хочу, чтобы эти ноги-щепки чуть-чуть окрепли.

Глава 6

Прасамаккус гордился своей славой лучшего охотника Трех Долин. Он усердно упражнялся в стрельбе из лука, однако понимал, что от всех остальных его отличает терпение. Какой бы ни была погода, жгучая жара или леденящий мороз, он безмолвно часами выжидал момента, когда пустить стрелу. Жилистое мясо не для Прасамаккуса: его добыча падала наземь сразу со стрелой в сердце. Ни один сраженный им олень не пробегал милю, прежде чем свалиться мертвым, у него не пенилась кровь в легких, и мышцы не обретали жесткости, о которую только зубы ломать.

Его лук был подарком от Морета, вождя его клана, сына Эльдареда. Римское оружие из темного рога, настоящее сокровище. Стрелы у него были прямые, точно солнечные лучи, и каждое гусиное перо он подрезал тщательно, особым образом. На состязаниях в прошлый День Астарты зрители дружно охнули, когда он попал в центр мишени, расщепив уже впившуюся в него свою предыдущую стрелу. Конечно, ему повезло, но это лишний раз доказало его несравненную меткость.

Теперь, сидя в кустах на склоне, он призвал на помощь все свое терпение. Олени медленно, но несомненно передвигались по направлению к нему. Он сидел в засаде уже два часа, и кровь заледенела в его жилах, как он ни кутал в овчинный плащ свое худощавое тело. Он был невысок, с худым угловатым лицом и близко посаженными голубыми глазами. Подбородок у него заострялся, что подчеркивалось светлой клочкастой бородой. Скорченность скрывала уродство, которое делало его непохожим на прочих людей и не позволяло ему, лучшему охотнику, взять жену.

Олени уже почти приблизились на расстояние смертоносного выстрела, и Прасамаккус облюбовал жирную самку. С бесконечной медлительностью он вытащил длинную стрелу из колчана, сшитого из шкуры лани, и наложил ее на тетиву.

И тут самец вскинул увенчанную ветвистыми рогами голову, и маленькое стадо мгновенно разбежалось во все стороны. Прасамаккус вздрогнул и поднялся со снега. Он, шел, комично припадая на изуродованную ногу. Когда он еще только учился ходить, то волей случая оказался на дороге лошади, мчавшейся во весь опор, и она раздробила кости его левой ноги. Теперь нога эта оставалась дюймов на двадцать короче здоровой, кое-как сросшаяся ступня была обращена носком вовнутрь. Он выжидал, глядя на летящих карьером двух всадников. Лошади были все в мыле. Всадники словно не заметили его и под гром копыт промчались мимо. Он был охотник и понял, что они спасаются бегством. Он поглядел в ту сторону, откуда они появились. По снегу вперевалку бежали три гигантских зверя. Прасамаккус заморгал. Медведи? Но никакой медведь не способен бегать так быстро. Глаза у него расширились. Он поднес руку ко рту и пронзительно свистнул. Из-за деревьев выбежала гнедая кобыла.

Он забрался в седло и хлопнул ее по крупу. Не привыкшая к такому обращению обычно ласкового хозяина, кобыла рванулась галопом. Прасамаккус направил ее за всадниками, быстро нагоняя их усталых коней.

– Влево! – закричал он. – Там есть кольцо камней и высокий полый алтарь.

Не проверяя, следуют ли они за ним, он погнал кобылу вверх по заснеженному склону и за гребень холма туда, где черные камни опоясывали вершину, будто Щербатые зубы. Прасамаккус сполз с седла и похромал до центра кольца, где огромный алтарный камень был уложен на полуразрушившееся основание высотой футов в восемь. Цепляясь и подтягиваясь, он взобрался наверх, перекинул колчан на грудь и наложил стрелу на тетиву.

Всадники, чьи лошади находились при последнем издыхании, добрались до кольца, лишь на жалкие секунды опередив зверей. Прасамаккус оттянул тетиву и пустил стрелу навстречу первому зверю, уже готовящемуся прыгнуть на бегущего бритта с белокурой, заплетенной в косицу бородой. Стрела впилась зверю в правый глаз, и он опрокинулся с пронзительным, почти человеческим воплем. Оба человека вскарабкались к Прасамаккусу, обнажая мечи.

Кольцо внезапно опоясало туманом. Он поднялся за монолитами, точно стена. Два оставшихся атроля исчезли из виду, и трое людей остались в центре призрачного безмолвия.

– Это что за чудовище? – спросил Прасамаккус.

– Атроли, – ответил Гвалчмай.

– Я так и подумал, да только мне казалось, что они должны быть куда больше, – сказал лучник, и Викторин угрюмо улыбнулся.

Туман вокруг камней стал непроницаемым, но до центра не достигал. Викторин посмотрел вверх. Неба не было – только густое серое облако, почти касавшееся верхушек монолитов.

– Почему они не нападают? – спросил римлянин.

Гвалчмай пожал плечами. Из-за камней донесся свистящий шепот:

– Иди сюда, Гвалчмай! Иди сюда! Здесь твой отец.

Из тумана выделилась фигура бородатого мужчины с голубой татуировкой на обеих щеках.

– Иди ко мне, мой сын!

Гвалчмай приподнялся, но Викторин ухватил его за плечо. Глаза Гвалчмая остекленели. Викторин сильно ударил его по щеке, но кантий словно не заметил. И тут снова раздался голос:

– Викторин… твоя мать ждет! – И рядом с мужчиной встала стройная женщина в белом одеянии.

У Викторина вырвался стон, он отпустил плечо Гвалчмая, и дружинник соскользнул с алтаря. Прасамаккус ничего не понял, но поднялся на ноги и пустил стрелу в голову отца Гвалчмая. В мгновение ока все изменилось.

Образ человека исчез, а на его месте оказался чудовищный атроль, который дергал древко стрелы, пронзившей ему щеку. Гвалчмай остановился – чары рассеялись.

Образ матери Викторина слился с туманом.

– Молодец лучник! – сказал Викторин. – Полезай назад, Гвалч.

Когда тот послушно повернулся, туман рассеялся, и у края кольца они увидели дюжину огромных волков ростом с пони.

– Матерь Митры! – воскликнул Прасамаккус.

Гвалчмай рванулся к алтарю, а волки ворвались в кольцо. Он прыгнул, ухватил протянутую руку Викторина, и римлянин втащил его наверх, чуть опередив волчьего вожака, чьи челюсти с лязгом сомкнулись в каких-то дюймах от болтающейся ноги Гвалчмая.

Прасамаккус поразил зверя в горло, и тот упал. Второй волк вспрыгнул на алтарь, скребя когтями по камням, чтобы удержаться, но Викторин свирепо пнул его ногой, и он слетел вниз. Теперь волки окружали их со всех сторон, рыча и щелкая зубами. У Прасамаккуса осталось только три стрелы, и он предпочел пока их не тратить.

– Не хочу навести уныние, – сказал Гвалчмай, – но сейчас я приветствовал бы любое римское предложение.

Волк взвился в воздух выше каменного барьера, окружавшего людей. Меч Гвалчмая нашел цель рядом со стрелой Прасамаккуса.

Внезапно земля под камнями задрожала, и камни сместились. Гвалчмай чуть не упал, но сумел удержать равновесие, и тут увидел, что Викторин заскользил вниз.

Кантий одним прыжком перенесся через алтарь, ухватил римлянина за тунику и втащил его назад. Но и волки начали пятиться, а земля все дрожала. В кольцо ударила молния, и огромный волк поднялся на задние лапы, его мышцы вдруг обрели прозрачность, открывая взгляду мощный костяк. Молния погасла, волк свалился наземь, и кольцо заполнил смрад горелого мяса. Вновь в волков ударила молния, спалив трех. Остальные выскочили за камни в относительную безопасность тумана.

Возле алтаря в золотом сиянии появился мужчина.

Он был высок и дороден, длинные черные усы переходили в коротко подстриженную седую бороду. На нем было простое одеяние из лилового бархата.

– Я бы посоветовал вам присоединиться ко мне, – сказал он, – так как, боюсь, мои чары на исходе.

Викторин спрыгнул с алтаря, Гвалчмай последовал за ним.

– Поторопитесь! Врата закрываются!

Однако искалеченная нога Прасамаккуса мешала ему двигаться быстрее, а золотистая сфера уже сжималась. Гвалчмай последовал за колдуном внутрь, но Викторин метнулся назад помочь лучнику. Задыхаясь, Прасамаккус нырнул в сияние. Викторин замялся. А оно теперь было не больше окна и продолжало сжиматься, и волки снова ворвались в кольцо. Из сияния высунулась рука и втащила в него римлянина. Словно лед обжег разгоряченное тело, Викторин открыл глаза и увидел, что Гвалчмай все еще сжимает его рукав… но только стоят они в Кэрлинском лесу над Эборакумом.

– Ты всегда безупречно вовремя, высокочтимый Мэдлин, – сказал Викторин.

– У меня было много случаев набить в этом руку, – ответил волшебник. – Ты должен пойти и доложить обо всем Аквиле, хотя ему известно, что Аврелий убит.

– Откуда? – спросил Гвалчмай. – Кто-то еще спасся?

– Известно это ему от меня, – отрезал Мэдлин. – Вот почему я волшебник, а не сыровар, невежественный ты дурень.

Гвалчмай взъярился:

– Если ты такой замечательный волшебник, то почему король погиб? Почему твои чары его не спасли?

– Я не намерен препираться с тобой, смертный, – прошипел Мэдлин, надвигаясь на дружинника. – Король погиб, потому что не пожелал слушать, но мальчик жив, потому что я увел его. А где был ты, Сторожевой Пес короля?

У Гвалчмая отвалилась челюсть.

– Туро?

– Жив, хотя не благодаря тебе. А теперь отправляйся в казарму.

Гвалчмай, пошатываясь, удалился, а к волшебнику приблизился Викторин.

– Я благодарен твоей милости за помощь. Но ты несправедливо винишь Гвалчмая. Из Дейчестера его увел я. Мы оба думали, что мальчик мертв.

Мэдлин взмахнул рукой, словно прихлопывая муху.

– Справедливо, несправедливо – какая разница?

Олух меня рассердил. Его счастье, что я не превратил его в дуб.

– Тогда бы, – сказал Викторин с холодной улыбкой, – я бы перерезал горло твоей милости. – Он поклонился и направился к казарме следом за Гвалчмаем.

– А при чем тут ты? – спросил Мэдлин у Прасамаккуса.

– Я охотился на оленей. День для меня выдался неудачный.

* * *

Прасамаккус прихромал в квадратный двор казармы, давно потеряв из виду быстрых на ногу Гвалчмая и оикторина. Сбежавшиеся мальчики начали его передразнивать, но он давно привык к насмешкам и не обратил на них никакого внимания. Здания были внушительными, но даже Прасамаккус замечал, где старая римская кладка была починена или подновлена – старая производила куда более внушительное впечатление.

Улицы и переулки были узкими. Прасамаккус прошел через двор казармы и вышел на Торговую улицу, то и дело останавливаясь, чтобы заглянуть в открытые двери лавок и поглазеть на ткани, глиняную посуду, а в угловом здании так даже и на оружие. Он рассматривал изогнутый охотничий лук, когда к нему подошел толстяк в кожаном фартуке.

– Хорошее оружие, – сказал толстяк, улыбаясь до ушей. – Но похуже твоего. Может, хочешь поменять?

– Нет.

– У меня есть луки, которые бьют на пятьдесят шагов дальше твоего. Из крепкого тиса, отличной выделки.

– Вамера не продается, – сказал Прасамаккус. – А вот стрелы мне нужны.

– Пять динариев штука.

Прасамаккус кивнул. С тех пор как он в последний раз видел монету, миновало два года, да и та монета принадлежала не ему. Он улыбнулся купцу и вышел из лавки. День был ясный, снега в городе не было, хотя полосы его и виднелись на окружающих холмах. Прасамаккус задумался о положении, в которое попал.

Охотник без лошади, лучник с двумя только стрелами в чужом краю. У него не было монет, и не от кого было ждать помощи. И его грыз голод. Он вздохнул и прикинул, кого из богов мог прогневить теперь. Всю его жизнь люди втолковывали ему, что боги его не любят.

Его колченогость – вот неопровержимое доказательство, говорили они. Единственная девушка, которую он в жизни любил, умерла от красной моровой язвы. Конечно, о своей любви Прасамаккус ей никогда не говорил, но все равно: едва он отдал ей сердце, как она умерла. Он возвел светло-голубые глаза к небесам. У него не было злобы на богов. И быть не могло. Кто он такой, чтобы судить их милость к одним и немилость к другим? Но он чувствовал, что по крайней мере было бы утешительно узнать, кто из них так скверно к нему относится.

– Чего это у тебя с ногой? – спросил светловолосый мальчуган лет шести.

– На нее подул дракон, – ответил Прасамаккус.

– Больно было?

– Еще как! Да и теперь болит в сырую погоду.

– А ты убил дракона?

– Одной стрелой из моего волшебного лука.

– А разве у них чешуя не из золота?

– Как погляжу, ты знаешь о драконах очень много.

– Мой отец поубивал их сто, и сто, и еще сто. Он говорит, что сразить их можно только позади длинного уха, где кость мягкая и меч входит в мозг.

– Чистая правда, – сказал Прасамаккус. – Я своего так и убил.

– Из своего волшебного лука?

– Да. Хочешь его потрогать?

У малыша заблестели глаза, и он протянул ручонку погладить тесный глянцевый рог.

– А волшебство прилипает к ладошке?

– Конечно. Когда ты в следующий раз повстречаешь дракона, Вамера появится в твоих руках вместе с золотой стрелой.

Не попрощавшись, мальчуган унесся прочь, зовя отца, чтобы поскорее рассказать ему о своем замечательном приключении. У Прасамаккуса полегчало на душе. Он захромал назад во двор казармы и, руководствуясь запахом жареного мяса, направился к длинному зданию из золотого песчаника. Внутри оказалась зала с рядами столов и скамей, а в дальнем конце над огромным очагом поворачивалась на вертеле бычья туша. Прасамаккус, не обращая внимания на недоумевающие взгляды, медленно дошел до очереди к очагу и взял деревянный поднос. Очередь продвигалась вперед. Каждый получал по два толстых ломтя мяса и большой половник капусты с морковью. Прасамаккус дошел до раздатчика обливающегося потом коротышки. Коротышка уставился на него и не положил ему мяса.

– Что ты тут делаешь, калека?

– Жду своей порции.

– Тут едят солдаты вспомогательного легиона. А ты не солдат.

– Милостивый Мэдлин сказал, что я могу поесть тут, – соврал Прасамаккус, не моргнув и глазом. – Но если желаешь, я пойду к нему и скажу, что ты мне отказал. Как твое имя?

Раздатчик плюхнул два ломтя на его поднос.

– Следующий! – сказал он. – Проходи! Проходи!

Прасамаккус поискал взглядом пустой стол. Ни в коем случае нельзя было садиться вблизи от других, ибо всякий, кто его видел, тут же понимал, что он отвергнут богами, и никто не захочет заразиться его злосчастием.

Он нашел подходящий стол у окна, достал из ножен охотничий нож с тонким лезвием, нарезал мясо и медленно начал есть. Вкус был отменный, но жира оказалось многовато. Он рыгнул и откинулся на спинку, в первый раз после встречи с атролями испытывая тихое удовлетворение. Еда перестала быть неразрешимой задачей. Магическое имя Мэдлина, видимо, обладало сильными чарами.

Коренастый, атлетического сложения человек с квадратно подстриженной бородой сел напротив него. Прасамаккус встретил взгляд темно-карих глаз.

– Как я понял, тебе велел поесть тут милостивый Волшебник, – сказал квадратнобородый. – Да.

– Почему бы это? – продолжал тот с явным подозрением.

– Я только что вернулся с севера с Гвалчмаем и… и с еще одним.

– Ты был с королем?

– Нет. Встретил Гвалчмая и отправился с ними.

– Где он сейчас?

– Докладывает… – Прасамаккус забыл имя племенного вождя, которое назвал Мэдлин.

– Какие новости с севера? Правда, что король убит?

Прасамаккус вспомнил, как злобно ликовала его собственная деревня в краю бригантов, когда до них дошла эта весть.

– Да, – сказал он. – Боюсь, что так.

– А тебе, видно, все равно?

Прасамаккус наклонился вперед.

– Я его никогда не видел. А Гвалчмай горюет.

– Еще бы, – сказал тот, смягчаясь. – Он же был Псом короля. А как это произошло?

– Я толком не знаю. Спроси Гвалчмая и…

– Кого?

– Я плохо запоминаю имена. Высокий такой, темноволосый, нос изогнутый.

– Викторин?

– Ага! – ответил Прасамаккус, вспомнив шипящий зов атролей.

– А что произошло с остальными?

– Какими остальными?

– Дружинниками короля?

– Не знаю. Гвалчмай ответит на все твои вопросы.

– Да уж конечно, любезный мой бригант, а пока он не появится, считай себя моим гостем. – Он встал и подозвал двух солдат. – Арестуйте этого человека.

Прасамаккус вздохнул. Боги, наверное, за бока держатся от смеха.

Солдаты провели Прасамаккуса через двор, держась на расстоянии протянутой руки от калеки. Один нес его лук и колчан, второй забрал его охотничий нож.

Они привели его в комнатушку с засовами на двери и без окна. Внутри – узкая кровать с тюфяком. Он услышал скрип засова и растянулся на тюфяке. Нашлось и одеяло, в которое он закутался. Голод он утолил, а теперь его снабдили и постелью. Он закрыл глаза и сразу крепко уснул.

Сны его посетили приятные. Он убил демона Тумана – он, «калека Прасамаккус»! Во сне нога его исцелилась и его ублажали юные красавицы.

И он совсем не обрадовался, когда его разбудили.

– Друг мой, прими мои искреннейшие извинения, – сказал Викторин, когда Прасамаккус сел на тюфяке, протирая глаза. – Мне надо было доложить обо всем, и я совсем забыл про тебя.

– Меня накормили и устроили на ночлег.

– Да, вижу. Но я хочу, чтобы ты был гостем в моем доме.

Прасамаккус спустил ноги с кровати.

– Могу я получить назад свой лук?

Викторин засмеялся.

– Ты можешь получить свой лук, столько стрел, сколько способен унести, и лучшую лошадь из моей конюшни. Какую сам выберешь.

Прасамаккус понимающе кивнул. Возможно, ему все-таки продолжал сниться сон.

Глава 7

Уже три недели Туро выполнял указания Кулейна.

Бегал по горным тропам, рубил, пилил, носил, работал и без конца бывал «убит» все новыми и новыми противниками, которых создавал Воин Тумана. И самой радостной была минута, когда он все-таки одержал победу над молодым римлянином. В трех предыдущих их поединках он заметил, что тот был широковат в обхвате и плохо гнулся, а потом он перешел в наступление, упал на колени и всадил гладий ему в пах. Легионер тут же исчез. Кулейн был очень доволен, но не преминул его предостеречь:

– Ты победил и имеешь право торжествовать. Но ты выбрал опасный прием. Предугадай он его, то легко нанес бы смертельный удар по твоей шее.

– Так не нанес же!

– Верно. Но скажи мне, в чем цель сражения на мечах?

– Убить противника.

– Нет. Цель в том, чтобы не быть убитым противником. Хороший боец редко открывается для ответного удара. Иногда без этого нельзя обойтись, особенно если ты убедишься, что твой враг искуснее тебя, но обычно такого риска следует избегать.

После этого Кулейн воссоздал македонского воина из войска Александра. Чернобородый с мрачными глазами задал Туро сложную задачу. Мальчик применил выигрышный прием, который испробовал на римлянине, – только для того, чтобы ощутить всю жуть погружения призрачного лезвия ему в шею. Он пристыженно отводил глаза от Кулейна, но Воин Тумана не стал ему выговаривать.

– Некоторым требуется разбить лоб, чтобы усвоить урок.

Вот и все, что он сказал.

Как-то утром Лейта пришла посмотреть на его успехи, но руки отказались ему повиноваться, и он спотыкался, так как ступни у него вроде бы раздались в длину и вширь. Кулейн покачал головой и выгнал смеющуюся Лейту.

В конце концов Туро покончил с македонцем с помощью приема, которому его научил Кулейн. Он парировал косой удар противника слева, стремительно повернулся на пятке, ударил его локтем в лицо и прикончил, разрубив ему шею.

– Скажи, они испытывают боль?

– Они?

– Воины, которых ты воссоздаешь?

– Они не существуют, Туро. Это не призраки, а люди, которых я когда-то знавал. Я сотворяю их из моих воспоминаний. Можешь считать их иллюзиями.

– Они замечательно владеют мечом.

– Они очень скверно владели мечом – и потому полезны тебе. Но вскоре ты будешь готов для схваток с неплохими воинами.

Когда Туро не был занят работой, Кулейн брал его на прогулку в лес, указывал ему на следы животных и учил определять их. Вскоре Туро уже сам находил след лисицы – пять подушечек с когтями или отпечатки раздвоенных копыт лани – изящные, еле заметные. Некоторые животные оставляли после себя настоящие головоломки. Например, у замерзшего ручья они обнаружили четыре отпечатка, расположенные тесным квадратом. Через два шага дальше – еще такой же квадрат, и дальше… и дальше.

– Выдра двигалась прыжками, – сказал Кулейн. – Она отталкивается мощными задними ногами, приземляется на передние лапы, а задние упираются в землю сразу за ними, зверь снова отталкивается и оставляет четыре кучных следа. Несомненно, эта выдра была чем-то напугана.

Или же Туро гулял с Лейтой, которую интересовали деревья и цветы, травы и грибы. В хижине у нее хранились яркие рисунки всевозможных растений. Туро они просто зачаровывали.

– Ты любишь грибы? – как-то раз спросила Лейта в начале весны.

– Да. Поджаренные в масле.

– А как тебе эти? – И она показала ему рисунок четырех грибов возле древесного ствола. Их шляпки были цвета летнего солнца.

– На вид они восхитительны.

– В таком случае хорошенько запомни, как они выглядят. Это серые хохолки, и если ты их отведаешь, то вдоволь намучаешься резью в желудке, если вообще останешься жив. Ну а этот? – Она показала ему гнусный вырост трупного цвета.

– Съедобный?

– Да, и очень питательный. И вкус приятный.

– А какой самый опасный?

– Тебе следовало бы поинтересоваться, какой самый питательный! Но раз уж ты спросил, так, пожалуй, вот этот, – ответила она, показывая рисунок изящного гриба белого цвета с желтовато-зеленым отливом. – Растет он возле дубов и называется «колпак Смерти», сам догадайся почему.

– И тебе никогда не бывает одиноко здесь в горах?

– Ас какой стати? – ответила она, убирая рисунки. – Кулейн мой друг, и у меня есть звери, и птицы, и деревья, чтобы изучать их и рисовать.

– Но неужели тебя не влекут люди, толпы, ярмарки, пиры?

– Я ни разу не бывала в толпе… или на пиру. И меня они не привлекают. А ты чувствуешь себя здесь несчастным, Туро?

Он поглядел в ее глаза, все в солнечных крапинках.

– Нет, я не чувствую себя одиноким… во всяком случае, пока я с тобой. – Он почувствовал пылкость своего тона и побагровел. Она коснулась его руки.

– Я – то, чего у тебя быть не может, – сказала она ему. Он кивнул и попытался улыбнуться.

– Ты любишь Кулейна.

– Да. Всю мою жизнь.

– И тем не менее его у тебя не может быть, как тебя – у меня.

Она покачала головой.

– Это не так. Просто он все еще видит во мне ребенка, которого опекал. И нужно время, чтобы он понял, что я уже женщина.

Туро плотно сжал губы, чтобы у него не вырвался очевидный ответ. Если Кулейн не замечает этого теперь, то не заметит никогда. Да к тому же речь идет о человеке, который вступил в жизнь на заре истории.

Скольких женщин он знавал? На скольких был женат? Какие красавицы делили с ним ложе на протяжении веков?

– А как ты оказалась у него? – спросил Туро, уходя от тяжкой темы.

– Мои родители были триновантами и жили в деревне милях в шестидесяти отсюда. Однажды на деревню напали бриганты. Я мало что помню, мне ведь было всего шесть, но у меня перед глазами стоит пылающая кровля, и я слышу крики умирающих. Я убежала в горы, и за мной погнались два всадника. И тут появился Кулейн с лансом, своим серебряным копьем; он сразил всадников и унес меня высоко в горы. Потом мы вернулись, но нашли только мертвых. А потому он оставил меня у себя, вырастил инаучил всему, что я знаю.

– Неудивительно, что ты его любишь. Желаю тебе успеха… и счастья.

Каждое утро Кулейн отводил два часа на упражнения: Туро бегал, поднимал камни или висел, держась руками за древесный сук, и подтягивался, пока не касался сука подбородком. Вначале руки у него дрожали и не выдерживали его веса. Но теперь, когда весна обрызнула горный склон своими ослепительными красками, он уже подтягивался по тридцать раз, мог пробежать без отдыха час и не почувствовать утомления, и он взял верх над двенадцатью иллюзорными противниками, которых сотворял Кулейн. Последний оказался очень трудным. Это был перс из войска Ксеркса, и сражался он саблей и кинжалом. Четырежды он побеждал Туро, прежде чем юноша победил его. Он добился победы, дважды чуть открывшись и парируя удар в последнюю секунду; на третий раз он соблазнил перса сделать выпад, отскочил и вонзил гладий в шею противника. Кулейн похлопал его по спине и ничего не сказал. Туро обливался потом, потому что бой длился более десяти минут.

– Теперь, по-моему, – сказал Кулейн, – ты готов для боя с хорошими бойцами.

Движение слева от Туро – и призрачный меч вонзился ему в плечо, и его левую руку парализовало. Он перекатился через бревно, на котором сидел, и вскочил на ноги. Перед ним стоял белокурый великан под семь футов ростом в бронзовом шлеме, украшенном бычьими рогами. Был он в кольчуге, а в руке сжимал длинный меч.

Туро отразил его внезапный выпад, но противник ударом плеча опрокинул его на траву. Над его головой блеснул меч, однако Туро успел откатиться, оказался на ногах прежде, чем его противник обрел равновесие, и сам молниеносно напал. Но рука у него устала, и он был вынужден попятиться. Трижды ему чуть было не удалось нанести решающий удар, но его противник – ведь его меч был длинней и доставал дальше – отразил атаку. Глаза юноши заливал пот, правая рука с мечом горела словно в огне. Воин ринулся вперед, Туро парировал, повернулся на пятке, и его локоть ударил врага в лицо. Воин отшатнулся, а Туро, еще на повороте, вонзил меч ему в грудь. Когда его враг исчез, молодой принц упал на колени, хрипло дыша. Несколько минут спустя его гневные глаза впились в Кулейна.

– Это было нечестно!

– Жизнь не бывает честной. Или ты думаешь, что твои враги будут прохлаждаться в ожидании, пока ты не соберешься с силами? Если бы я сотворил сейчас еще одного воина, ты бы и пяти секунд не продержался.

– Силы каждого человека имеют предел, – заметил Туро.

– Воистину! И это следует помнить всегда. Возможно, когда-нибудь тебе придется повести свое войско на битву. И тебя будет мучить желание выхватить меч и сражаться бок о бок с твоими воинами. Ты Сочтешь это героизмом, но твои враги только обрадуются, потому что это глупо. Весь долгий день все вражеские глаза будут следить за тобой, наблюдать, как убывают твои силы. И все атаки будут вестись против тебя. Так что всегда помни об этом, юный принц. Силы каждого человека имеют предел.

– Но разве твои воины не должны знать, что ты будешь сражаться наравне с ними? Разве это не укрепит их дух?

– Конечно.

– Так какой ответ у этой загадки? Вступать мне в бой или не вступать?

– Дать на это ответ можешь только ты сам. Но подумай немножко. В каждой битве наступает момент, который предрешает ее исход. Люди слабые винят богов, но тут важнее сердца воинов. Ты должен научиться узнавать такие моменты, и вот тогда-то ты и бросаешься в сечу, к смятению твоих врагов.

– А как их узнать?

– Большинство умеет узнавать их лишь задним числом. Истинно великие полководцы сразу их чувствуют. по как – этому я тебя научить не могу, Туро. Либо ты обладаешь такой способностью, либо нет.

– А у тебя она есть?

– Я думал, что да, но когда Пауллиний понудил меня атаковать его при Атерстоне, она мне изменила.

А он почувствовал свою минуту, атаковал, и мои доблестные британцы вокруг меня дрогнули и были сметены.

А мы в двадцать раз превосходили их численностью.

Неприятный человек Пауллиний, но хитрый полководец.

Нередко Туро бродил по склонам и один, без Кулейна или Лейты, наслаждаясь благоуханием весны в горах. И всюду было пиршество красок: белые с лиловатым отливом примулы, золотистые недотроги, синие фиалки, белоснежный кукушкин цвет и высокие великолепные венерины башмачки с листьями в черную крапинку и пурпурными лепестками в форме крылатых шлемов.

Как-то рано поутру, закончив свои домашние обязанности, Туро в одиночестве спустился в долину под хижиной Кулейна. Его плечи раздались вширь, и одежда, которую он носил всего два месяца назад, больше на него не налезала. Теперь он ходил в простой тунике из оленьей кожи и в вязаных гетрах поверх сапог из овчины.

Он сидел над ручьем и смотрел на скользящих под поверхностью рыбок, как вдруг услышал конский топот на тропе. Он встал и увидел одинокого всадника.

Тот заметил его и спешился. Был он высокий, худощавый, с рыжими кудрями по плечи и зелеными глазами.

На поясе у него висел длинный меч. Он подошел к Туро и остановился, уперев руки в бока.

– Что же, охота была долгой, – сказал он, – и ты сильно изменился.

Он улыбнулся. Лицо у него было красивое, открытое, и Туро не уловил в нем никакого злорадства.

– Меня зовут Алантрик, – сказал он. – Я – Боец Короля. – Он опустился на плоский камень, выдернул травинку и сунул ее между зубами. – Как ни грустно, мальчик, мне повелено найти твой труп и привезти твою голову королю. – Он вздохнул. – Не нравится мне убивать детей.

– Так вернись и скажи, что не сумел меня найти.

– Я бы и рад… правда. Но своему слову я не изменяю. К несчастью, я служу королю, которого святым никак не назовешь. Ты умеешь махать своим мечом?

– Скоро узнаешь, – сказал Туро, и сердце у него забилось чаще, потому что в него вполз страх.

– Я буду драться с тобой левой рукой. Так будет честнее.

– Я не хочу никаких поблажек, – отрезал Туро, уже жалея о своих словах.

– Хорошо сказано! Все-таки, значит, ты сын своего отца. Когда встретишься с ним, скажи, что я непричастен к его убийству.

– Скажи ему сам, – ответил Туро.

Алантрик встал, вытащил длинный меч. Гладий Туро сверкнул в воздухе. Алантрик вышел на ровное место, мгновенно обернулся и сделал выпад.

Туро чуть отступил в сторону, блокировал удар, и гладий, скользнув вниз по лезвию Алантрика, полоснул по руке Бойца выше запястья.

– Хороший ответ! – сказал Алантрик, отступая, и его зеленые глаза заблестели. – Тебя неплохо учили!

Он вновь шагнул вперед, но осторожно. Туро заметил про себя плавную грацию своего противника, точность движений и терпение. Кулейн одобрил бы его стиль. Туро не атаковал, а только отражал удары и изучал приемы Бойца.

Алантрик атаковал, его меч вспыхивал на солнце и рубил, рубил; по лесу разносился лязг железа о железо. Внезапно бригант притворно поднял меч, повернул кисть и сделал выпад. Пойманный врасплох Туро кое-как отбил лезвие, но почувствовал, как острый точно бритва край скользнул по его правому бицепсу. Сквозь рукав начала проступать кровь. При второй атаке Алантрик нанес Туро такую же рану в плечо возле шеи. Юноша. попятился, и Алантрик прыгнул вперед. На этот раз Туро ждал его, отшатнулся и всадил гладий в бок Алантрика. Но бригант не утратил стремительности и отскочил, прежде чем лезвие вошло в его тело на дюйм.

– Тебя неплохо учили, – повторил он, поднес меч приветственно к губам и вновь атаковал. Туро, отчаиваясь, прибег к приему, которому его научил Кулейн.

Он блокировал выпад, повернулся на пятке, и его локоть впечатался… в пустоту. Потеряв равновесие, принц упал на траву. Он быстро перекатился на другой бок, но почувствовал на шее меч Алантрика.

– Хитрый прием, принц Туро, но ты напрягся, и я прочел твой замысел в твоих глазах.

– Но я хотя бы… – Туро брыкнул Алантрика по ногам, тот свалился от неожиданности, а принц вскочил с земли.

Алантрик приподнялся, сел и улыбнулся.

– С тобой не зазеваешься, – сказал он, вставая и вкладывая меч в ножны. – Думаю, убить тебя я сумел бы, но, по правде говоря, я этого не хочу. Ты стоишь десятка Эльдаредов. Видимо, мне придется нарушить мое слово.

– Но почему же? – сказал Туро, тоже вкладывая гладий в ножны. – Тебя послали искать мой труп. И сказать, что ты его не нашел, не значит солгать.

Алантрик кивнул.

– Я мог бы служить тебе, принц Туро… если ты когда-нибудь станешь королем.

– Я не забуду этого, – сказал Туро, – как не забуду твоего великодушия.

Алантрик поклонился и пошел к своему коню.

– Помни, принц Туро, ни в коем случае не позволяй врагу читать в твоих глазах. Не думай, как атаковать. Атакуй!

Туро ответил поклоном и провожал всадника глазами, пока он не скрылся из виду.

* * *

Прасамаккус последовал за Викторином в Алийские конюшни, где молодой римлянин распорядился оседлать для бриганта каурого мерина с тремя белыми чулками. Прасамаккус не поверил, что ему так уж и позволят самому выбрать себе лошадь, а потому никакого разочарования не испытал. Викторин вскочил на вороного жеребца ладоней семнадцати в холке, и они поехали по широкой римской дороге за стенами Кэрлина. Объехали Эборакум стороной и направили коней на запад, пока через час не добрались до укрепленного города Калькария.

– Моя вилла за тем холмом, – сказал Викторин. – Мы сможем отдохнуть там и хорошенько вымыться.

Прасамаккус вежливо улыбнулся, а про себя подумал: вилла! Это еще что за штука? Ну да солнце сияло, его ноге было почти удобно, и он еще не проголодался.

Как ни погляди, боги, наверное, спят крепким сном. Оказалось, что виллами римляне называют дворцы. Белые стены, увитые виноградом, сад, широкие ступени и хорошенькие девушки, сбежавшиеся взять их коней под уздцы.

Такие красотки – и у каждой все зубы целы!

Он старался придать себе вид, исполненный достоинства, подражая невозмутимому выражению на смуглом лице Викторина. К несчастью, спешиться с его изяществом он не мог, но все-таки слез на землю чинно и постарался как мог умерить свою хромоту. Его нисколько не удивило, что никто не захихикал. Кто посмел бы смеяться над гостем г голь важного племенного вождя? Они вошли внутрь, л Прасамаккус огляделся, ища глазами очаг. Но очага не было. Мозаичный пол изображал сцену охоты яркими алыми и голубыми, золотыми и зелеными красками. Дальше была арка, и там им помогли раздеться и подали кубки с согретым вином. Очень слабым в сравнении с «водой жизни», которую гнали на севере, но тем не менее Прасамаккус почувствовал, как по его жилам разливается тепло.

В следующей комнате был глубокий пруд, и Прасамаккус с осторожностью последовал за римлянином в теплую воду. Под поверхностью оказались каменные сиденья, и бригант, закрыв глаза, прислонил голову к каменному краю пруда. Это, решил он, наверное, похоже на радости в царстве богов. Минут через двадцать римлянин вылез из воды, и Прасамаккус послушно последовал за ним. Они сели рядом на длинную мраморную скамью, храня молчание. Две молодые девушки, одна из них чернее ночи, вышли из-под арки с мисками душистого масла. Если пруд показался ему небесным блаженством, то у него не нашлось бы слов описать ощущения, когда нежные ладони втирали им в кожу благовонное масло, а потом лишнее удалялось закругленными костяными ножами.

– Ну и конечно, массаж? – осведомился Викторин, когда девушки удалились.

– Да-да, – ответил Прасамаккус, прикидывая, едят ли его или плавают в нем.

Викторин проводил его в боковую комнату, где рядом стояли два стола. Римлянин растянулся на первом расслабив худощавое обнаженное тело, а Прасамаккус лег на второй. Вошли две другие девушки и принялись снова втирать в их кожу масло, но уже не соскребали его. Вместо этого они разминали мышцы спины, разглаживая узлы напряжения, о которых Прасамаккус и не подозревал. Мало-помалу их ладони скользнули ниже, а плечи мужчин были укутаны теплыми белыми покрывалами. Когда руки добрались до его искалеченной ноги, бригант почувствовал некоторую неуверенность девушки. Ее пальцы прикасались к его коже точно крылья бабочек, а затем искусными похлопываниями она начала смягчать глубоко засевшую боль, которая никогда его не покидала. Искусство ее не поддавалось описанию, и Прасамаккус чувствовал, что погружается в сон блаженных. Наконец девушки ушли, и появились двое слуг с белоснежными тогами в руках. Облаченный в одну из них, Прасамаккус решил, что выглядит довольно-таки смешно – слишком уж щеголем. Теперь они перешли в еще одну из словно бы бесконечных комнат. Там два ложа стояли справа и слева от стола, уставленного блюдами и фруктами, холодными яствами и пирожками.

Прасамаккус выждал, пока римлянин не возлег на ложе, а затем снова скопировал его позу.

– Видно, что тебя учили манерам, – сказал Викторин. – Надеюсь, в моем доме ты будешь чувствовать себя как дома.

– Конечно.

– Храбрость; с какой ты пришел к нам на помощь, не останется без награды, хотя мне легко представить себе, как сильно тебя удручает такая внезапная разлука с родным домом и семьей.

Прасамаккус развел руками, надеясь, что этим ясно выразил ожидаемые от него чувства, какими бы они ни были.

– Как ты, несомненно, знаешь, скоро начнется война между племенами, которые следуют за Эльдаредом, и нашими войсками. Наша победа несомненна, но война затруднит наши действия на юге против саксов и ютов.

То есть помочь тебе возвратиться домой будет трудно.

Но буду рад, если ты останешься.

– Здесь, у тебя на вилле? – спросил Прасамаккус.

– Да… хотя, полагаю, ты предпочтешь опасности возвращения на север. В таком случае, как я уже говорил, ты выберешь на конюшне лошадь себе по вкусу, и я снабжу тебя провизией и монетами.

– А Гвалчмай живет тут?

– Нет. Он дружинник и живет в карлинской казарме. Кажется, у него там есть женщина.

– А, женщина! Да-да.

– Как я глуп! – сказал Викторин. – Ты можешь разделить ложе с любой рабыней, которая тебе понравится. Я бы посоветовал нубийку – уж она навеет сладкие сны. А теперь я должен тебя покинуть. Я нужен в замке, но к полуночи я вернусь. Мой управитель Грифон проводит тебя в твою комнату.

Прасамаккус выждал, пока римлянин не вышел, а затем накинулся на еду. Собственно, голоден он не был, но опыт научил его никогда не упускать случая наесться хорошенько.

Управитель Грифон неслышно приблизился к нему и кашлянул. Он смотрел, как обжирается британец, но старательно сохранял невозмутимый вид. Если его господин счел нужным пригласить на виллу этого дикаря, значит, у него были на то веские причины. Он по меньшей мере вождь какого-нибудь северного племени, а потому при всех его варварских замашках с ним следует обходиться как с сенатором. Грифон был фамильным слугой семейства Квирина и семь лет прислуживал благороднейшему отцу Викторина в Риме; и виллой он управлял железной рукой. Был он невысок, коренаст и лыс (хотя было ему двадцать пять лет), с круглыми немигающими глазами, темными как ночь. Происходил он из Фракии, и мальчишкой-рабом попал в дом Квирина помогать конюхам.

Марк Линт заметил его сметливость, и он стал товарищем игр Викторина, сына Марка. С годами Грифон утверждался в доме все больше. Он, бесспорно, был предан, умел молчать и обладал организационным талантом. В девятнадцать лет он уже руководил хозяйством в доме. Когда четыре года назад Марк Линт скончался, молодой Викторин пригласил Грифона отправиться с ним в Британию. Ехать ему не хотелось, и он мог бы отказаться, так как после смерти Марка стал вольноотпущенником. Но семейство Квирина было очень богатым, у них Грифон мог не опасаться за свое будущее, а потому с тяжелым сердцем он отправился в долгий путь через Галлию. Потом морем в Дубрис, а оттуда по проклятому богами краю до виллы в Калькарии. Он обеспечил ее всей необходимой прислугой и содержал в безупречном порядке, пока Викторин следовал за верховным королем как Пилус Примус, первый центурион вспомогательных легионов Аврелия, набранных из только богам известно кого. Грифон не мог понять, почему благородному римлянину захотелось иметь дело с подобной швалью.

Он откашлялся еще раз, и теперь дикарь оглянулся на него. Грифон поклонился.

– Ты чего-нибудь еще желаешь, господин?

Дикарь громко рыгнул.

– Женщину.

– Да, господин. Ты какую-нибудь выбрал?

– Нет. Выбери ты. – Британец уставил на Грифона светло-голубые глаза.

– Слушаюсь, господин. Позволь, я провожу тебя в твою комнату и пришлю ее туда.

Грифон двигался неторопливо, приспосабливаясь к хромоте гостя. Он проводил его вверх по короткой лестнице и по узкому коридору до дубовой двери. За дверью оказалась широкая кровать под бархатным пологом. В комнате веяло теплом, хотя очага нигде не было видно. Прасамаккус сел на кровать, а Грифон вышел с поклоном. Нубийку – такому? Ну уж нет, решил он, быстро направился на кухню и позвал германскую рабыню Хельгу. Она была невысокой, с льняными волосами и светло-голубыми глазами без намека на сильные чувства. Голос у нее был горловой, слова она выговаривала не без труда, и хотя вполне годилась для черной кухонной работы, никому еще не приходило в голову переспать с ней. И уж, во всяком случае, Викторин никогда бы не остановил на ней взгляда.

Он объяснил, что от нее требуется, и был вознагражден выражением почти страха в ее глазах. Она низко наклонила голову и побрела к дверям во внутренние покои. Грифон налил себе кубок хорошего вина и с закрытыми глазами медленно его прихлебывал, словно видя виноградники за Тибром.

Хельга поднималась по ступенькам с тяжелым сердцем. Она знала, что этот день наступит, и страшилась его. С тех пор как ее схватили и изнасиловали солдаты Четвертого легиона у нее на родине, ее томил тайный ужас, что ей вновь придется испытать надругательство.

Здесь она чувствовала себя почти в безопасности, так как, к счастью, мужчины на нее даже не смотрели. И вот теперь ее послали ублажать калеку дикаря – в ее племени такого колченогого сразу убили бы.

Она отворила дверь спальни и увидела, что британский вождь стоит на коленях у отверстия для подачи теплого воздуха и заглядывает в темную дыру. Он поднял голову и улыбнулся, но она никак не отозвалась на эту улыбку, а прошла к кровати и скинула свое простенькое зеленое платье – его цвет совсем не шел к ее глазам.

Британец прохромал к кровати и сел.

– Как тебя зовут?

– Хельга.

Он кивнул.

– А я Прасамаккус, – и нежно прикоснулся к ее лицу, а потом встал и выпростался из тоги. Потом совсем нагой скользнул под покрывало и поманил ее к себе. Она послушно легла спиной на его откинутую руку. Несколько минут они лежали неподвижно, и тогда Прасамаккус, впивая теплоту ее тела, спокойно уснул.

Хельга осторожно приподнялась на локте и посмотрела на его лицо. Худощавое, тонко очерченное, без намека на жестокость. Она все еще ощущала нежное прикосновение его пальцев к щеке. Но как ей теперь поступить? Ей было велено доставить ему радость, чтобы он заснул довольный. Он спит, так что ей можно вернуться на кухню. Но они начнут спрашивать, почему она вернулась так быстро, решат, что он прогнал ее, и, возможно, накажут. Хельга прилегла рядом с ним и закрыла глаза.

На заре она проснулась от прикосновения ласковой руки к ее телу. Глаз она не открыла, а сердце у нее отчаянно заколотилось. Рука медленно-медленно скользнула вниз по ее плечу и легла на ее пышную грудь. Большой палец обвел кольцом сосок, а потом ладонь начала поглаживать ее бедро – вниз-вверх, вниз-вверх. Она открыла глаза и увидела, что британец смотрит на ее тело и его лицо исполнено изумления, будто перед чудом. Он увидел, что она проснулась, багрово покраснел и натянул на нее покрывало. Потом лег, придвинулся к ней, нежно целуя ее лоб, потом щеку и, наконец, губы. Почти без мыслей она обвила рукой его плечи. Он застонал… и тут она поняла.

В этот мгновение она поняла все, будто ее глазам открылась душа Прасамаккуса.

Впервые в жизни Хельга познала власть. Она могла выбирать: принять или отвергнуть. Мужчина рядом с ней подчинится ее выбору. Ей вспомнилась грубая беспощадность тех, кто захватил ее. Вот их бы она убила, если бы могла. Но они были совсем другими, чем он.

Этот мужчина предоставил ей право выбора, даже сам того не понимая. Она снова посмотрела ему в глаза и увидела, что они мокры от слез. Она приподнялась и поцеловала его в оба глаза, притянула к себе.

И, свободно отдавая себя, она получила взамен еще более драгоценный дар.

Воспоминания о животной похоти и жестокости затуманились, вернулись в прошлое, утратив силу терзать ее.

* * *

Несколько дней Викторин вставал рано утром, а возвращался поздно ночью и редко видел своего гостя, который почти все время проводил запершись у себя в спальне с судомойкой. Римлянину предстояло решать сложные задачи. В Калькарии стоял Пятый легион, вспомогательный, только из местных жителей, которых весной отпускали заняться хозяйством и повидать семью. Теперь, когда Эльдаред со своими союзниками сельговами и новатами готов был начать поход на юг, а Хенгист, король саксов, готовился пройтись по самому югу огнем и мечом, отпустить этих воинов на два месяца никакой возможности не было. А в легионе росло недовольство – большинство с сентября не видели своих жен, и Викторин опасался, как бы не вспыхнул мятеж.

Аквила поручил ему укрепить дух его подчиненных, предлагая монеты и соль, но этого оказалось недостаточно, и дезертирство росло с каждым днем. Выбор был невелик. Если они позволят легионерам разойтись по домам, оборонять Эборакум и земли вокруг него придется единственному настоящему легиону – пяти тысячам человек.

А сражаться им, вероятно, предстоит с тридцатью тысячами. Конечно, они могли отозвать легион с юга, но, боги свидетели, полководец Амброзии нуждался в каждом человеке в Дубрисе и Лондиниуме.

Был еще выход: набрать и обучить молодых парней для пополнения вспомогательного легиона, но с тем же успехом можно было бы послать детей остановить волчью стаю. Бриганты и подчиненные им племена были прославленными воинами.

Викторин отослал нубийскую рабыню Орацию и встал с кровати. Он оделся и прошел в центральную комнату, где увидел Прасамаккуса, который сидел у дальнего окна и смотрел на облитые лунным светом южные холмы.

– Добрый вечер, – сказал Викторин. – Как тебе живется тут?

– Хорошо, спасибо. Ты выглядишь усталым.

– Много дел. Хельгой ты доволен?

– Да, очень.

Викторин налил себе вина, разбавленного водой. Приближалась полночь; глаза у него смыкались, но он знал, что не сможет заснуть. Его раздражало, что британец все еще тут, хотя прошло шесть дней. Он ведь пригласил его только загладить то, как его грубо бросили в темницу, а то бы устроил его в казарму к Гвалчмаю. А теперь он словно бы собирался гостить у него до скончания века. Маленький укрепленный городок полнился слухами о бриганте – все считали его по меньшей мере сыном вождя. Грифон купил ему кое-какую новую одежду, чем только подкрепил эти слухи, – мягчайшая шерстяная ткань, обшитая золотым шнуром, кожаные штаны, украшенные серебряными дисками, сапоги для верховой езды из мягчайшей оленьей кожи.

– Так в чем твоя трудность? – спросил Прасамаккус.

– Будь бы у меня одна!

– Но всегда одна важнее остальных, – сказал бригант.

Викторин пожал плечами и объяснил – хотя сам не понимал, с какой стати – положение с вспомогательным легионом. Прасамаккус молча слушал, как римлянин излагал, какие меры можно было бы принять.

– А сколько есть для них монет? – спросил он.

– Сумма не слишком большая – ну, двойное жалованье за месяц.

– Если ты отпустишь некоторых домой, оставшиеся получат больше. Так?

– Конечно.

– Ну так сообщи им, какой суммой ты располагаешь, и распусти их по домам. Но только объясни, что сумма эта будет разделена между теми, кто останется.

– А какой от этого толк? Что, если останется один человек? Он будет богат, как Крез.

– Вот-вот, – согласился Прасамаккус, хотя понятия не имел, кто такой Крез.

– Я что-то не понял.

– Да. Потому что ты богат. Почти любой человек мечтает о богатстве. Я вот всегда хотел иметь двух лошадей. Но те, что хотят разойтись по домам, теперь задумаются, сколько они из-за этого потеряют. А что, если – как ты сказал – только один? Или десять?

– И сколько же, по-твоему, их останется?

– Больше половины. Конечно, если они похожи на знакомых мне бригантов.

– Принять твой совет – большой риск, но мне он кажется мудрым. Попробуем. А где ты набрался такой хитрости?

– Это дар Матери-Земли одиноким людям, – ответил Прасамаккус.

И его совет оказался верным: три тысячи человек решили остаться и заработать по двухмесячному жалованью на человека. Это облегчило заботы Викторина и заработало ему похвалы Аквилы.

Три дня спустя на виллу явился нежданный гость.

Это был Мэдлин – разгоряченный, пропыленный и очень раздраженный после долгой езды. Час спустя, освеженный горячей водой и несколькими кубками подогретого вина, он на некоторое время уединился с Викторином. Потом они позвали Прасамаккуса. Когда бригант увидел дородного волшебника, у него упало сердце. Он скромно сел и отказался от вина, которое ему предложил Викторин.

Мэдлин сидел напротив него и сверлил его своими ястребиными глазами.

– Мы столкнулись с трудностью, Прасамаккус, и думаем, ты мог бы нам помочь. В краю бригантов далеко к северу от стены Антонина в Каледонских горах скрывается молодой человек. Он очень нам нужен, и мы хотим доставить его домой. Послать никого из своих людей мы не можем, потому что им эти края незнакомы. А ты там свой и можешь отправиться куда захочешь, не вызывая подозрений.

Прасамаккус промолчал, но теперь потянулся за кубком и сделал глубокий глоток. Боги дают и боги отнимают. Но на этот раз они зашли слишком далеко: позволили ему вкусить такую радость, какая, как он думал прежде, существовала только в сказках.

– Так вот, – вкрадчиво продолжал Мэдлин, – я могу отправить тебя в круг камней вблизи Пинната-Кастры, в трех днях пути от Дейчестерского замка.

Тебе надо будет всего лишь отыскать мальчика, Туро, и вернуться с ним в круг через шесть дней. Я буду там… и буду после этого возвращаться каждую полночь на случай, если вы задержитесь. Что скажешь?

– У меня нет желания возвращаться на север, – негромко сказал Прасамаккус, и Мэдлин судорожно сглотнул, глядя на Викторина, сидевшего рядом с бригантом.

– Ты окажешь нам большую услугу и будешь щедро вознагражден, – сказал римлянин.

– Я хочу медный браслет с золотой насечкой, домик и столько монет, чтобы купить лошадь, а также одежды и провизии, чтобы женщине их хватило на год.

И еще я хочу, чтобы рабыня Хельга была отпущена на свободу и поселилась в этом домике. – Договаривая, он побледнел, опасаясь, что запросил немыслимую цену.

– И все? – спросил Викторин, и Прасамаккус кивнул. – Ну, считай, что это устроено. Когда ты вернешься, то получишь все.

– Нет, – сурово возразил бригант. – Получить я хочу завтра. Я не дурак и знаю, что могу погибнуть, выполняя ваше поручение. Край каледонцев очень суров, и там не любят пришлых людей. Да и этот мальчик, Туро, – сын римского короля. Эльдаред хочет его смерти. Не подобало бы вам просить меня исполнить ваш долг за вас. Но раз вы просите, то должны заплатить… и заплатить сейчас.

– Мы согласны, – быстро сказал Мэдлин. – Когда ты хочешь жениться?

– Завтра.

– Я, как древний друид, совершу обряд, – объявил Мэдлин. – Дальше у дороги растет дуб, и мы успеем добраться до него перед рождением нового солнца. Предупреди свою невесту.

Прасамаккус встал, поклонился со всем достоинством, доступным хромому, удалился в свою комнату.

– Что еще за брачный обряд? – спросил Викторин.

– Браслет для нее. Он знаменует Кольцо Вечности и нескончаемый круг жизни, рождаемые любовным союзом. Трогательно!

Глава 8

Алантрик знал, что ему не избежать смерти, если кто-нибудь узнает про его встречу с принцем, а потому рассказал про нее только своей жене Фрикке, пока она зашивала рану на его руке. Фрикка горячо его любила и ни за что на свете не сделала бы ничего, способного причинить ему вред. Но она была горда его благородством и поделилась своими чувствами с сестрой, Марфией, взяв с нее клятву молчать. Марфия рассказала своему мужу, Бриккису, а тот шепнул про это только закадычному другу на условии, что тот никому ни гуту.

На второй день после его возвращения трое стражников Эльдареда вытащили Алантрика из его хижины.

Понимая, что спасения ему нет, он оглянулся и закричал Фрикке:

– Твой болтливый язык убил меня, женщина!

Он не сопротивлялся, когда они поволокли его к лошадям, а шел, опустив голову и совсем расслабившись. Его конвоиры расслабились вместе с ним, а он вырвал правую руку из их хватки и ударил одного кулаком в ухо. Тот зашатался, а Алантрик выхватил меч и вонзил его в сердце второго. Третий отскочил, вытаскивая меч, и Алантрик прыгнул к ближайшей лошади, но она испуганно отпрянула. Тут подбежал десяток стражников, и Королевский Боец попятился к изгороди, улыбаясь безумной улыбкой.

– Подходите же, братья, – крикнул он. – Получите урок, которого вам хватит на всю жизнь.

На него кинулись двое. Алантрик отразил удар, поворотом кисти рассек шею первого и охнул, когда меч второго вонзился ему в бок.

Извернувшись, он прижал лезвие к ребрам и проткнул стражника.

– Живым! Возьмите его живым! – завопил Кэль с парапета над ними.

– Спускайся и сам возьми, шлюхино отродье! – крикнул в ответ Алантрик, на которого стражники накинулись всем скопом. Меч Алантрика плел паутину смерти, и в свалке в спину ему вонзился меч, проткнув легкие. Он рухнул на землю, его схватили, поволокли в замок, и он испустил дух в ту секунду, когда Кэль подбежал к воротам.

– Дурни безмозглые! – взревел Кэль. – Все получите палки! Хватайте его жену!

Но Фрикка в смертельном горе уже перерезала себе горло охотничьим ножом мужа и лежала мертвая у очага в луже крови.

Палачи Эльдареда далеко за полночь пытали тех, кто знал эту тайну, но узнали только один достоверный факт. Юный принц был действительно жив и укрывался в Каледонских горах неизвестно где.

Эльдаред приказал позвать к нему Кэля.

– Поедешь к Горойен и скажешь ей, что мне нужны воры душ. У нас внизу шесть человек, чья кровь придется ей по вкусу, и столько щенят, сколько ей потребуется. Но я должен добраться до мальчишки!

Кэль промолчал. Из всех черных легенд об обитателях Тумана только рассказы о ворах душ внушали ему ужас.

Он поклонился и вышел, оставив короля с его мрачными мыслям в одиночестве: сидеть и смотреть на юг, на горы!

* * *

Туро все еще ощущал боль раны, убившей его: молниеносный удар с поворотом короткого греческого меча.

Кулейн помог ему встать на ноги.

– Ты сражался хорошо, много лучше, чем я ожидал. Еще месяц – и во всей Британии не найдется равного тебе бойца на мечах.

– Но я же проиграл бой, – сказал Туро, вспоминая с дрожью ледяные глаза своего молодого противника.

– Еще бы не проиграть! Это же был Ахилл, лучший воин своего поколения, сущий демон с мечом или копьем. Несравненный боец!

– Что с ним случилось?

– Он умер. Все люди умирают.

– Об этом я уже догадывался, – сказал Туро. – Я имел в виду как.

– Его убил я, – сказал Кулейн. – Тогда меня звали иначе. Я был Эней, а Ахилл убил моего друга во время осады Трои. И не только убил. Он протащил его труп вокруг города, привязав за ноги к колеснице.

Он унизил человека великой доблести и причинил тяжкую скорбь отцу.

– Про Трою я слышал. Ее взяли с помощью деревянного коня, в котором спрятались вооруженные воины.

– Пусть Гомер не сбивает тебя с толку. Он просто прибегнул к игре слов. «Деревянными конями» называли бесполезные вещи или же то, что казалось не тем, чем было. К троянцам пришел человек, притворившись, что хочет предать греков, своих господ. Царь Приам поверил ему. А я – нет. Я ушел из города с теми, кто последовал за мной, и мы мечами, проложили себе путь к берегу. Позднее до нас дошли слухи, что этот человек, Одиссей, открыл боковые ворота и впустил греческих воинов в город.

– Но почему царь ему поверил?

– Приам был мечтателем и в каждом человеке видел только лучшее. Потому-то он и допустил, чтобы вспыхнула война, – увидел в Елене самое лучшее, а «лицо, что на воду спустило сотни кораблей» – принадлежало всего лишь хитрой интриганке с золотыми, но крашеными волосами. Троянскую войну задумал ее муж Менелай, а спланировала Елена. Она соблазнила Париса, сына Приама, чтобы он увез ее в Трою. А Менелай тогда обратился за помощью к другим греческим царям, чтобы вернуть ее.

– Но зачем обрекать себя на такие хлопоты ради одной женщины?

– Они пошли на это не ради женщины и не ради чести. Троя господствовала на торговых путях и облагала большими пошлинами корабли, направляющиеся с товарами в Грецию. Эту войну – как и все войны – вели ради прибыли.

– Пожалуй, я предпочту Гомера, – сказал Туро.

– Читай Гомера ради удовольствия, юный принц, но не путай его вымбюлы с подлинной жизнью.

– Почему ты сегодня такой мрачный? – спросил Туро. – Тебе нездоровится?

Глаза Кулейна блеснули, и он направился к хижине.

Туро остался стоять, но затем Воин Тумана оглянулся через плечо. Принц ухмыльнулся, убрал гладий в ножны и пошел следом. Кулейн уже сидел за столом и грел в ладонях кубок с очень крепким напитком.

– Все Гьен, – сказал Кулейн. – Я огорчил ее, сам того не желая, но она застала меня врасплох.

– Сказала, что любит тебя?

– Не будь чересчур уж умным, Туро, – отрезал Кулейн и махнул рукой, словно отметая сердитые слова. – Да, ты прав. Я был глупцом, что ничего не замечал. Но она в заблуждении. Других мужчин, кроме меня, она же не знает, вот и расписала меня до небес. Мне давно следовало бы поселить ее в какой-нибудь деревне.

– И что ты ей ответил?

– Объяснил, что видел в ней дочь и любить ее по-иному не могу.

– Почему?

– Что это еще за вопрос? В каком смысле почему?

– Почему ты не можешь сделать ее своей женой?

– Это была моя вторая ошибка. Она тоже задала мне этот вопрос. А я уже отдал свое сердце, и пока моя госпожа жива, никого другого для меня быть не может. – Кулейн улыбнулся. – Но она отвергает меня, потому что я решил стать смертным, а я не могу ее любить, пока она остается богиней.

– И все это ты сказал Лейте?

– Да.

– Неразумно! – сказал Туро. – Думаю, тебе следовало бы солгать. Я совсем не знаю женщин, но, по-моему, Лейта простила бы тебе что угодно, но только не любовь к другой.

– Я многое могу, Туро, но только не обратить вспять часы моей жизни. Я не хотел причинять боли Гьен, но так случилось. Пойди к ней, помоги ей понять.

– Задача не из легких, а для меня тем более трудная, что я люблю ее и взял бы ее в жены хоть завтра.

– Я знаю – знает и она. Вот почему пойти к ней должен именно ты.

Туро встал, но Кулейн жестом пригласил его снова сесть.

– Прежде чем ты уйдешь, тебе следует кое-что увидеть и принять от меня подарок. – Он принес миску с водой и поставил ее перед принцем. – Загляни в глубину воды и пойми.

Кулейн достал из кармана золотой камешек и держал его над миской, пока вода не затуманилась. Тогда он вышел из хижины и захлопнул дверь.

Туро уставился в миску и обнаружил, что смотрит в озаренный свечами покой, где несколько мужчин окружали широкую кровать, на которой лежал худенький ребенок с волосами цвета бледного золота. Мужчина, в котором Туро узнал Мэдлина, наклонился и положил ладонь на лоб ребенка.

– Его дух не здесь, – прошептал голос Мэдлина в голове Туро. – Он в Пустоте и не вернется оттуда.

– Где эта Пустота? – произнес другой голос, и у юноши защемило сердце: говорил Аврелий, его отец.

– Это место между Небесами и Адом. Ни один человек не сможет вернуть его оттуда.

– Я смогу, – сказал король.

– Нет, государь. Это обитель демонов Тумана и Мрака. Ты затеряешься там, как затерялся мальчик…

– Он мой сын. Пошли меня туда своим волшебством. Я приказываю тебе!

Мэдлин вздохнул.

– Возьми мальчика за руку и жди.

Вода вновь затуманилась, и Туро увидел ребенка, который словно в беспамятстве брел по темному горному склону. Глаза у него были пустые, невидящие.

Вокруг него крались черные волки с красными глазами, с пастями, в которых клубилась пена. Когда они приблизились к ребенку, появилась лучащаяся светом фигура с грозным мечом в руке. Пришелец обрушивал удары на волков, и они обратились в бегство. Тогда он подхватил ребенка на руки и опустился с ним на колени у черного ручья, по берегам которого не росли цветы. Ребенок очнулся и прильнул к груди мужчины, а тот взъерошил ему волосы и сказал, что все хорошо. Из внезапно сгустившегося тумана выскочили три ужасных зверя, но меч короля запылал огнем.

– Назад! – сказал он. – Или умрите. Выбор за вами.

Звери посмотрели на него, оценивая его силу, и исчезли в тумане.

– Я унесу тебя домой, Туро, – сказал король. – Ты выздоровеешь.

И тут отец поцеловал его.

Слезы Туро закапали в миску, дробя картину, но когда она уже расплывалась, в поле его зрения промелькнула черная тень.

Бесшумно вошел Кулейн.

– Гьен говорила, как ты жалеешь, что не помнишь этого. Надеюсь, это был желанный подарок.

Туро кашлянул и вытер глаза.

– Теперь я еще больше в долгу у тебя. Он отправился в Ад, чтобы найти меня.

– При всех его недостатках он был доблестным мужем. По всем законам Непостижимого он должен был погибнуть там вместе с тобой, но такие люди созданы для того, чтобы бросать вызов несокрушимости подобных законов. Гордись им, Туро.

– Один вопрос, Кулейн. У какого человека может быть серое лицо и белесые глаза?

– Где ты видел такого человека?

– Видение уже исчезало, и тут я увидел человека в черном, который бежал к нам с поднятым мечом. Лицо у него было серым, а глаза белесыми, точно у слепца, только он не был слеп.

– И ты почувствовал, что он смотрит на тебя?

– Да. Времени испугаться у меня не было. Все тут же исчезло.

– Тебе следовало испугаться, потому что ты увидел похитителя душ, пьющего кровь. Они обитают в пустоте, и никто не знает их происхождения. В Фераге это вызывало большой интерес. Одни утверждали, что это души убитых злодеев, другие настаивали, что они принадлежат к расе, сходной с нашей. Но в любом случае они очень опасны, потому что быстрота их далеко превосходит человеческую и они очень сильны. Питаются они только кровью и не выносят яркого солнечного света; от него их кожа покрывается пузырями и облезает, и в конце концов они погибают.

– Но почему я его увидел?

– Да, почему? Но вспомни, ты заглядывал в Пустоту, а она – их дом.

– Их возможно убить?

– Только серебром, но и тогда мало кто из людей способен им противостоять. Они двигаются как тени и наносят удар, прежде чем воин успеет его отразить. Их ножи и мечи не рубят и не колют, а только парализуют.

А тогда человек ощущает на своем горле их длинные полые зубы, высасывающие из него жизнь вместе с кровью. Дай мне твой гладий.

Туро протянул ему меч рукоятью вперед. Кулейн провел золотистым камешком по обоим лезвиям, затем вернул меч юноше. Принц осмотрел меч, но не обнаружил ничего нового.

– Будем надеяться, что тебе никогда не придется убедиться в обратном, – сказал Кулейн.

Туро отыскал Лейту на верхнем склоне. Она сидела на плоском камне и срисовывала лиловый цветок. Глаза у нее были красными, и набросок выглядел много слабее прежних.

– Можно мне побыть с тобой?

Она кивнула и положила пергамент и уголек слева от себя. На ней была только светло-зеленая шерстяная туника, и пальцы и руки по локоть посинели от холода.

Он снял куртку из овчины и набросил ей на плечи.

– Значит, он тебе рассказал, – сказала она, не глядя на него.

– Да. Здесь холодно. Давай пойдем к тебе в хижину и затопим очаг.

– Ты должен считать меня дурочкой.

– Конечно, нет. Я мало кого встречал умнее тебя.

Если кто и глуп, то Кулейн. Так идем же!

Она грустно улыбнулась и поднялась с камня. Солнце закатывалось в малиновое пламя, и между скал посвистывал ледяной ветер.

В хижине, когда в очаге забушевал огонь, она села перед ним, обхватив руками колени. Туро сел напротив, вертя в руках кубок с разбавленным вином из бочонка в задней комнате.

– Он любит другую, – сказала она.

– Он любил ее еще до того, как ты родилась, а он не мотылек. Будь он таким, ты бы его не полюбила.

– Он просил тебя поговорить со мной?

– Нет, – солгал Туро. – Он просто сказал мне, как скорбит из-за того, что причинил тебе боль.

– Я сама виновата. Надо было выждать еще год.

Не так уж долго! Я все еще тощая, точно мальчишка.

В будущем году я стану больше походить на женщину.

Может быть, к тому времени он разберется в, своих истинных чувствах.

– А может быть, и нет, – тихо предостерег Туро.

– Ее же тут нет, кем бы она ни была. А я здесь.

И однажды он придет ко мне.

– Ты уже красавица, Лейта, но мне кажется, ты неверно судишь о нем. Что такое год для человека, вкусившего вечность? Он никогда не полюбит тебя той любовью, которую желаешь ты. Твоя страсть причинит страдания вам обоим.

Ее глаза обратились на него, и взгляд их был как удар.

– Ты думаешь, я не знаю, почему ты говоришь это?

Ты сам хочешь получить меня. Я это вижу по твоим телячьим глазам. Ну, так ты меня не получишь. Никогда! Кроме Кулейна, я не буду принадлежать никому!

– В пятнадцать лет принимать такие решения немножко рано.

– Благодарю за совет, дедушка.

– А вот теперь ты ведешь себя глупо, Лейта. Я не твой враг, и, стараясь уязвить меня, ты ничего не добьешься. Да, я тебя люблю. Разве это превращает меня в злодея? Разве я когда-нибудь докучал тебе своими чувствами?

Несколько минут она смотрела на огонь, потом улыбнулась и погладила его по руке.

– Прости, Туро. Просто мне так больно внутри, что хочется бить наотмашь.

– Я должен поблагодарить тебя, – сказал он. – Ты рассказала Кулейну, как я хотел бы вспомнить день, когда отец прижимал меня к груди, и с помощью своего магического камня он помог мне вспомнить.

И Туро рассказал про свое видение и как Кулейн прикоснулся к его мечу.

– Покажи, – попросила она.

– Показывать нечего. – Он обнажил гладий, и клинок засиял точно зеркало.

– Он превратил его в серебряный, – сказала Лейта.

За окном промелькнула темная тень, и Туро ринулся через комнату к двери, когда она начала приоткрываться. Ударом плеча он с треском ее захлопнул и, нащупав засов, задвинул его.

– Что происходит? – вскрикнула Лейта, и Туро обернулся. Окно было закрыто ставнями и заложено засовом от холода. Но дверь в заднюю комнату распахнулась, и мимо очага проскочила темная тень. Лейта приподнялась, но упала на пол, едва серое лезвие коснулось ее тела. Туро отскочил влево, перекатился на другой бок и вскочил. Со сверхъестественной быстротой тень кинулась на него, и, инстинктивно подняв гладий, он пронзил черный колышущийся плащ. Раздался вопль словно из Преисподней. Туро успел увидеть серое трупное лицо и белесые глаза, но тут же адское существо рассеялось дымом. Комнату заполнил смрад, и Туро закашлялся, сдерживая рвоту. Упав на колени, он подполз к Лейте. Глаза у нее были открыты, но она не двигалась. Он прыгнул в заднюю комнату как раз в тот миг, когда вторая тень затемнила окошко.

Блеснул его меч, и призрак исчез в ночи. Туро захлопнул ставни и заложил засов.

Вернувшись к Лейте, он посмотрел ей в глаза. Она моргнула.

– Если ты меня слышишь, моргни два раза.

Она моргнула два раза.

– Мигай один раз как «да» и два раза как «нет».

Ты способна пошевелиться?

Она моргнула два раза.

Ставни сотряс тяжелый удар, и меч сокрушил дерево. Туро, чей гладий пылал голубым огнем, подбежал к окошку. Из задней комнаты донесся треск, еще один адский вопль раздался за стеной хижины, и Туро рискнул выглянуть из разбитого окошка.

На поляне стоял Кулейн с Лансом, своим серебряным копьем-посохом в руках. К нему с испепеляющей скоростью приближались три фигуры. Он упал на колени, копье сверкало, нанося удар за ударом. Двое убийц в плащах пали. Туро распахнул дверь хижины и ринулся в ночной мрак, когда на Кулейна набросились еще четверо.

– Туро! Нет! – взревел Кулейн, но было уже поздно: вор душ метнулся к принцу. Туро парировал удар и серебряным лезвием рассек шею врага. Тот исчез, но надвигались еще двое. Кулейн напал на двоих, преграждавших ему дорогу, отражая удары, нанося их, и покончил с одним, поразив его в живот. Приближался второй, но Кулейн нажал на выступ в Лансе, в воздухе сверкнуло серебряное лезвие и вонзилось в грудь вора душ.

Туро сумел убить первого из нападавших, но второй погрузил свой ледяной нож между его ребрами. Силы сразу покинули его, ноги подкосились. Он упал навзничь, увидел нависшее над ним серое лицо, огромные полые зубы, тянущиеся к его горлу.

Кулейн пробежал три шага и метнул тяжелое копье. Ланс вонзился в спину адского убийцы, и наконечник вышел у него из груди. Он исчез, и Ланс упал на землю рядом с Туро.

Кулейн поднял парализованного принца и отнес его в хижину, где Лейта уже поднялась на ноги.

– Разожги огонь и запри дверь, – сказал он, а сам подошел к ее луку и высыпал стрелы из колчана. Их было двадцать. Он прикоснулся к наконечнику каждой камушком Сипстрасси, но ничего не произошло. Кулейн поднял гладий Туро. Он вновь был железным.

– Что они такое? – спросила Лейта, растирая руки, которые ломило от холода.

– Убийцы из Пустоты. Теперь нам опасно оставаться здесь. Подойди-ка! – Он взял ее за руку. Ее левое запястье украшал медный браслет, и он прикоснулся к нему камушком. – Если он засверкает серебром, ты будешь знать, что это означает?

Она кивнула.

– Я сожалею, Кулейн. Ты меня простишь?

– Прощать нечего, Гьен Авур. Мне следовало бы рассказать тебе о госпоже моего сердца, но я не видел ее более сорока лет.

– Как ее зовут?

– Она носит древнее имя, означающее Свет в Жизни. Ее зовут Горойен.

Кулейн оставался на страже всю ночь, но воры душ не возвратились. Утром Туро проснулся с тяжелой головой, двигаясь неуклюже, с трудом.

Кулейн вывел его на поляну, и свежий холодный воздух разогнал его сонливость.

– Они вернутся, – сказал Кулейн. – Им нет числа. Они не ожидали, что ты будешь вооружен серебром.

– Я не могу им противостоять. Они слишком быстры.

– Я говорил тебе, Туро, об элири-мас, опустошении.

Тебе необходимо этому научиться. Одного умения мало, быстроты недостаточно, ты должен высвободить свои инстинкты, опустошив сознание.

– Я пытался, Кулейн. У меня ничего не получилось.

– Мне на это потребовалось тридцать лет, Туро.

Не надейся преуспеть за несколько часов.

Солнце лило золотые лучи, и события ночи казались неизмеримо далекими. Лейта еще спала. Воин Тумана выглядел осунувшимся и измученным. Серебро на его висках сверкало, точно снег на горных вершинах вдали. Под глазами у него были темные круги.

– Эльдаред заручился помощью в Фераге, – сказал он. – Лишь кто-то там способен открыть Пустоту. Благодарю Источник Всего Сущего, что тебе было послано видение, но кто знает, чего ожидать теперь?

Атроли, змеи, драконы, демоны – чудовища Тумана неисчислимы. И вина моя, так как я первый воспользовался плавающими вратами.

– Каким образом? – спросил Туро.

– Когда я вел исениев Будикки против римлян, на перехват нам из Эборакума вышел знаменитый Девятый легион, чтобы мы оказались в ловушке между ними и Пауллинием. Но я послал Туман, они вошли в него и исчезли из истории.

– Легендарный Девятый, – прошептал Туро. – Его судьба никому не ведома.

– Да, никому. В том числе и мне. Они погибли вдали от друзей, родных и даже родной земли.

– Пять тысяч человек! – сказал Туро. – Такая грозная сила!

– Я ни за что бы не поступил так снова… но кто-то сделал так.

– А кто имеет такую власть?

– Мэдлин. Я. Возможно, нас наберется десяток.

Но это предполагает отсутствие разума и воображения в сотнях тысяч миров внутри миров, из которых слагается Туман. Возможно, кто-то нашел новый путь.

– Что я мог бы сделать? Я не хочу просто ждать здесь, пока они меня не отыщут, и подвергать опасности тебя и Лейту.

– Ты должен найти меч своего отца и свое предназначение.

– Найти?.. Но его увлекла в глубину озера призрачная рука. Мне нет туда пути.

– Будь бы это так просто! Но меч не в озере – я его искал там. Нет, он в Тумане, и надо отправиться туда, чтобы найти его.

– Ты сказал, что внутри Тумана – тысячи миров.

Как мы узнаем, где искать?

– Между тобой и мечом есть связь. Мы выберем путь наугад и увидим, куда он нас приведет.

– Прости меня, но особой надежды это не внушает.

Кулейн усмехнулся.

– Я буду с тобой, Туро. Хотя да – это то же, что искать нужный камешек в осыпи. Но все-таки лучше, чем ждать здесь, пока демоны не нанесут удар, верно?

– Когда мы отправимся в путь?

– Завтра. Прежде я должен подготовить тропу.

– И мы проведем еще ночь, ожидая воров душ?

– Да. Но теперь у нас есть преимущество. Мы знаем, что они явятся.

– Преимущество не слишком большое.

– Возможно, столь же малое, как различие между жизнью и смертью.

Глава 9

Прасамаккуса обрадовали слезы, которые обильно проливала Хельга у всех на глазах, когда он сел на могучего вороного жеребца, которого выбрал утром в конюшне Викторина. Не годится воину отправляться на опасное дело, если любящая жена не устроит ему таких проводов. Удача улыбнулась ему, ибо Мэдлин вынужден был прождать пять недель, после того как с помощью волшебства узнал, что все проходы в Каледонских горах занесены снегом. Прасамаккус использовал эту отсрочку с толком: узнал Хельгу, а она его. К счастью, им обоим понравилось то, что они открыли друг в друге. Грифон купил им дом на окраине Калькарии за десятую долю цены, поскольку владелец был напуган надвигающейся войной. Позади белого домика был кое-как огороженный лошадиный загон и два поля, сулившие неплохие урожаи.

Теперь Прасамаккус наклонился с седла.

– Уймись, женщина! – сказал он. – Веди себя пристойно.

Но слезы продолжали катиться по щекам Хельги.

Прасамаккус со счастливым сердцем ехал рядом с волшебником по направлению к кольцу камней над Эборакумом.

А вот Мэдлин далеко не был счастлив, глядя на вестника-телохранителя, которого посылал к Туро. Худощавый светловолосый калека, несомненно, был умен, но совсем не воин. Да и можно ли ему доверять?

Бриганта не трогали сомнения, которые он читал на угрюмом лице Мэдлина. Каледонские горы были почти безлюдны, а племя вакомагов, обитавшее в предгорьях, славилось дружелюбностью. Если повезет, на выполнение поручения уйдет шесть дней, а затем он мгновенно вернется в свой белый дворец. Он нервно покосился на небо. Да, он сохранял невозмутимость, но боги славятся умением читать в душах людей.

От кольца сохранились только два щербатых монолита, и Прасамаккус встал там, где появился шесть недель назад и впервые увидел город-крепость.

– Ты понял? Через шесть дней.

– Да. Буду делать зарубки на палочке, – ответил Прасамаккус.

– Не говори глупостей. Ты появишься над Пинната-Кастрой. В горах встретишь человека по имени Кулейн.

Он высокого роста, с глазами цвета грозовых туч. Смотри не прогневи его. Он отведет тебя к принцу.

– Грозовые глаза. Да, я готов.

Пробормотав проклятие, Мэдлин достал желто-золотой камень и помахал им над головой. Кольцо заполнило золотое сияние.

– Скачи на запад, – сказал волшебник, и Прасамаккус взобрался в седло и направил жеребца вперед.

Конь шарахнулся и помчался прямо на самый большой камень. Прасамаккус зажмурился. В ноздри ему ударил горелый запах, словно сожгли масляную тряпку, в ушах у него закололо. Он открыл глаза, когда конь выбегал из кольца, в котором он убил атроля. Выхватив Вамеру из седельной сумки, он быстро надел тетиву и с сердитым ругательством повесил лук на край седла.

– Колдун, а дурак, – сказал он. – Это же не то кольцо. Отсюда до Каледонских гор ехать и ехать!

* * *

Весь день Кулейн трудился, собирая кольцо из тонкой золотой проволоки на поляне ниже его хижины.

Он намотал проволоку вокруг четырех берез, а затем с помощью мела нанес на землю внутри круга пятиугольники. В центре круга он начертил безупречный квадрат, тщательно измерив расстояние от его углов до дальних углов пятиугольников.

В полдень он сделал передышку, и Туро принес ему кубок вина, но он отказался:

– Для этого требуется ясная голова, Туро.

– Но чем ты занят?

– Я воссоздаю план малого Круга, создаю врата, если так тебе больше нравится. Но если я ошибусь хоть на толщину волоса в моих расчетах, мы окажемся в мире или во времени, совершенно нам ненужных.

– Где Лейта?

– Следит за долиной, не появятся ли охотники Эльдареда.

– Не принести ли тебе еды?

– Нет. Я должен завершить Круг и провести магические линии. Сработает он лишь один раз. Сюда мы вернуться не сможем.

– Я пойду нести дозор с Лейтой.

– Нет! – резко сказал Кулейн. – Ты нужен здесь. Весь Круг настроен на тебя и твою гармонию.

Это единственная наша надежда найти меч.

Под вечер на поляну выбежала Лейта.

– Вверх по долине едет всадник. Он один. Убить его?

Кулейн посмотрел на нее в изнеможении.

– Нет. Никаких ненужных убийств. Я почти готов. Туро, пойди с Лейтой и погляди, что это за человек. Гьен, спрячься, и если намерения его окажутся враждебными, застрели его.

– Я думал, что нужен тебе здесь.

– Работа почти завершена, направление на цель установлено. Мы отправимся на рассвете.

– А не безопаснее ли оправиться прямо сейчас? – спросила Лейта.

– Солнце почти закатилось, а нам требуется его энергия. Нет, нам придется продержаться живыми еще одну ночь в горах.

Туро с Лейтой побежали перехватить всадника вниз по горным тропам. Туро следовал за грациозной девушкой и поймал себя на том, что совсем забыл про всадника, залюбовавшись плавным изяществом движений Лейты. Когда Туро наконец увидел всадника, осторожно поднимающегося по крутой тропе, он притаился рядом с Лейтой за густым кустом. Неизвестный ехал на могучем вороном жеребце ладоней семнадцати в холке и был одет в шерстяную тунику цвета густых сливок, обшитую золотым шнуром, и черные штаны, украшенные маленькими серебряными дисками. С луки седла свисал лук из темного рога. На вид ему было лет двадцать с небольшим – белокурые волосы и клочковатая золотистая бородка.

Туро вышел на тропу, а Лейта наложила стрелу на тетиву.

– Привет, чужестранец, – сказал Туро.

Всадник остановил коня.

– Принц Туро?

– Да.

– Меня послали найти тебя.

– Так сойди с коня и обнажи свой меч.

Лейта не собиралась допустить, чтобы Туро вступил в бой, и послала стрелу. В ту же секунду с ветки спорхнула сова, вороной прянул вбок, и стрела Лейты пронзила ему шею. Конь упал, сбросив всадника в куст у тропы. Туро пришел в ярость. Он бросился вперед, помог незнакомцу встать и только тут заметил, что перед ним калека. Лейта выпрямилась, готовясь пустить вторую стрелу.

– Да провались ты! – закричал Туро. – Чтобы я тебя больше не видел! – Он подошел к бившемуся в судорогах коню и охотничьим ножом перерезал ему яремную жилу. – Я сожалею, – сказал он хозяину коня. – Я этого не хотел.

– Хороший был конь. Самый лучший из всех, какие у меня были. Но, может, у тебя много лошадей?

– Нет.

Незнакомец вздохнул.

– Боги дали, боги взяли.

– Где твой меч? – спросил Туро.

– А зачем мне меч?

– Чтобы сразиться со мной, а то зачем же? Или ты думал обойтись луком?

– Меня послал Мэдлин, чтобы ты вернулся со мной домой. Меня зовут Прасамаккус. Я гостил у Викторина.

– Туро! – воскликнула Лейта. – Погляди!

Ниже по склону несколько десятков всадников двигались по следам вороного жеребца.

– А вот и твои друзья! – сказал принц.

– Они мне не друзья. То, что я тебе сказал, – чистая правда.

– Ну, тогда иди за мной, – сказал Туро. – Дай-ка я понесу твой лук.

Прасамаккус отдал ему свое оружие, и они сошли с тропы и начали подниматься по склону. Солнце уже почти закатилось, и сумерки сразу скрыли их. Шли они дольше четверти часа, чтобы хромающий Прасамаккус мог держаться наравне с ними.

До хижины они добрались, когда из-за облака выплыла луна. Кулейн выбежал им навстречу.

– Кто он?

– Говорит, что его послал Мэдлин, – ответил Туро, – но охотники Эльдареда всего в нескольких минутах позади нас.

Кулейн выругался.

Лейта охнула, и трое мужчин обернулись к ней. Она подняла руку – браслет на ее левом запястье чуть светился.

– Воры душ! – прошептал Туро.

– Нельзя ли мне получить назад мой лук? – осведомился Прасамаккус.

Кулейн вытащил серебряный нож и слегка прижал его к горлу бриганта, потом достал из кармана камешек Сипстрасси и приложил его ему к виску.

– Скажи мне, зачем Мэдлин послал тебя?

– Он велел доставить принца в круг камней у Пинната-Кастры. И тогда он перенесет нас обоих домой.

Кулейн убрал нож в ножны.

– Отдай ему его лук, а стрелы дай-ка мне. – Воин Тумана прикоснулся камушком к наконечнику каждой стрелы и отдал колчан Прасамаккусу.

Тот наложил стрелу на тетиву. Наконечник засиял голубовато-белым светом.

– А красиво! – заметил бригант. Из-за деревьев выскочила темная тень, и Лейта еле успела ее заметить, как Прасамаккус уже пустил стрелу. Она поразила убийцу в грудь; черный плащ всколыхнулся и упал на землю рядом со стрелой.

– В Круг! – закричал Кулейн. Из-за деревьев появились новые темные тени. Прасамаккус и Лейта пустили в них по стреле, а Кулейн кинулся вперед, подхватив свое копье с земли возле золотой проволоки. – Войдите в центральный квадрат, – скомандовал он.

Туро, Лейта, и Прасамаккус перебрались через проволоку, а Воин Тумана повернулся как раз вовремя, чтобы отразить удар серого меча и вонзить наконечник Ланса в горло. Все больше теней устремлялось к Кругу. Кулейн перепрыгнул проволоку, но холодный нож погрузился в его плечо. Его тело сковал паралич, но он успел выкрикнуть одно слово. Круг заполнился золотистым светом, оттеснившим тени-убийцы. Он стал ярким, как полуденное солнце, а когда угас, Круг был пуст, золотая проволока исчезла, земля дымилась.

* * *

Кулейн очнулся в кольце разбитых камней на склоне высокого холма над покинутой римской крепостью.

Он сел и некоторое время глубоко дышал, пока магическое оцепенение покидало его тело. Крепость внизу частично обрушилась, и несколько хижин неподалеку были сложены из тесаных камней какого-то здания.

Кулейн поглядел на небо. Оно было ясно, и в нем висела единственная луна. Он обозрел звезды. Да, он все еще в Британии.

Кулейн громко выругался.

Сбоку от него возникло сияние, и он выжидающе взял копье наперевес. Из сияния появился Мэдлин.

– А, это ты! – сказал волшебник. – Где мальчик?

– Отправился искать отцовский меч.

– Один?

– Нет. С ним девушка и калека.

– Чудесно! – сказал Мэдлин.

Кулейн не без труда поднялся на ноги.

– Но это лучше, чем погибнуть.

– В какой-то мере, – согласился Мэдлин. – Что произошло?

– На нас напали воры душ. Я послал Туро и этих двух сквозь врата.

– Какие?

– Я сотворил их сам.

– Сотворил? Кулейн, это была большая глупость!

– Хуже, чем ты думаешь. Я вынужден был отправить их ночью.

– Только этого не хватало! – Мэдлин громко фыркнул и откашлялся. – Ты выглядишь постаревшим, – добавил он. – Тебе нужен камень?

– У меня есть свой. А постаревшим я выгляжу, потому что сам захотел. Пора умереть, Мэдлин. Я зажился на земле.

– Умереть? – прошептал Мэдлин, и его глаза расширились. – Что за вздор! Мы бессмертны.

– Только пока хотим этого. А я больше не хочу.

– А что говорит Афина?

– Ее зовут Горойен. С греческой чепухой мы покончили века и века назад. И я уже сорок лет как не видел ее.

– Тут холодно. Давай вернемся в мои дворец, поговорим там.

Кулейн последовал за ним в сияние, и они вместе спустились с холма в Эборакум, к перестроенной вилле у южной стены. Внутри в богато украшенном очаге пылал огонь. Мэдлин всегда терпеть не мог римское центральное отопление, утверждая, что он из-за него тупеет и не может сосредоточиться.

– Прежде ты не считал это чепухой, – заметил волшебник, когда они сели с согретым вином у огня. – И ты был чудесным Аресом, истинным богом войны. Ну и мы как-никак помогли грекам: дали им философию и алгебру.

– Ты всегда вмешивался, подчиняясь очередной прихоти, Мэдлин. И как ты еще сохраняешь интерес к этому?

– Люди – дивные создания, – сказал волшебник. – Такие изобретательные! Мне никогда не приедаются ни они, ни их великолепные войны по мелочным поводам.

– Я когда-нибудь упоминал раньше, что терпеть тебя не могу?

– Раза два, как припоминаю, Кулейн, хотя не понимаю, в чем причина. Ты знаешь, что я пожертвовал бы жизнью, чтобы спасти Алайду.

– Не говори о ней!

Мэдлин откинулся в глубоком кожаном кресле.

– Старение тебе не идет, – сказал он.

Кулейн усмехнулся, но в этом смешке не было и тени веселости.

– Старение? Я же стар, стар, как само время. Нам следовало бы погибнуть в волнах, которые уничтожили Балакрис.

– Но мы не погибли, слава Истоку! Почему ты расстался с Горойен?

– Она не могла понять моего желания стать смертным.

– В этом никакой загадки нет. Если помнишь, она влюбилась в героя Гильгамеша и видела, как он превращался в старика. Что-то такое с его кровью, от чего Сипестрасси помочь не мог. Но я легко представляю себе, что она предпочла не наблюдать тот же процесс вторично.

– Он мне нравился, – сказал Кулейн.

– Хотя он и отнял у тебя Горойен? Ты странный человек!

– Преходящее увлечение. И вообще это древняя история и в прямом, и в переносном смысле. Каковы твои планы теперь, хитроумнейший фокусник? Теперь, когда кто-то еще играет в твою игру?

– Волшебник, волшебник, с твоего позволения! И меня это не заботит. Кто бы он ни был, со мной ему тут не сравниться. Тебе ли не знать этого, Кулейн. Ты же наблюдал мой гений на протяжении веков. Не я ли стоял за постройкой Трои? Не я ли подвел Александра к господству над миром? Если упомянуть хотя бы два моих скромных свершения. И ты думаешь, что ничтожный колдунишка Эльдареда сможет мне противостоять?

– Как всегда, созерцать твою чванливость – чистое упоение. Ты как будто забыл, как она подводила тебя в прошлом. Троя пала, как ты ни тщился ее спасти. Александр схватил лихорадку и умер. Ну а Калигул… что ты нашел в этом мальчишке?

– Он был на редкость смышленым – и очень оболганным. Но я понял твою мысль. Так кто же, по-твоему, стоит за Эльдаредом?

– Понятия не имею. Пендаррик мог бы, но смертные ему надоели давным-давно. Разве что Бригамартис.

– Она играла в игры богов со скандинавами, но ее более там нет. Я свыше ста лет ничего о ней не слышал. Ну а Горойен?

– Она никогда бы не прибегла к ворам душ.

– По-моему, ты забыл, на какую беспощадность она способна.

– Вовсе нет. Но не ради ничтожного властителя вроде Эльдареда. Ему не хватит, чем заплатить. Впрочем, теперь это твои трудности, волшебник. Я к этому больше отношения не имею.

– Ты меня удивляешь. Если у Эльдареда хватило могущества вызвать воров душ и открыть врата в твоих горах, значит, у него достанет могущества послать убийц за мальчиком, где бы он ни был. Насколько понимаю, ничего из вещей принца ты в горах не оставил?

Кулейн закрыл глаза.

– Я оставил его старую одежду в сундуке.

– Значит, они его разыщут. Если только ты их не остановишь.

– Так что ты предлагаешь?

– Узнай, кто скрывается за Эльдаредом, и убей.

Или убей Эльдареда.

– А что будешь делать ты, отправив меня рыскать по долам и весям?

– Воспользуюсь вот этим! – Волшебник взял в руки пожелтевший кожаный футляр с пергаментным свитком. – Это самое ценное из всего, что принадлежало Туро. Труды Плутарха. В свитке сохранилось многое от его Гармонии. Я последую за ним сквозь Туман.

* * *

Прасамаккус озирался по сторонам. Местность изменилась: стала суровей и более открытой, за лесистой долиной горы уходили в неизмеримую даль. И было так светло… он взглянул вверх, и у него оборвалось сердце. В небе висели две луны! Одна лиловато-серебристая, огромная, другая маленькая и белая. Бригант опасался, что знает смысл подобного знамения, и ничего хорошего оно не сулило. И никаких следов воина с глазами, как грозовые тучи.

– Где Кулейн? – вскрикнула Лейта.

– Он не успел достигнуть центрального квадрата, – негромко сказал Туро. Его глаза встретились с глазами Прасамаккуса, и тот понял, о чем подумал принц. Кулейн Упал среди воров душ – они оба это видели. Лейта выбежала за кольцо белых камней, зовя Кулейна. Туро сел рядом с Прасамаккусом.

– Не думаю, что его можно убить, – сказал Туро. – Он поразительный человек.

– Жалею, что не знал его, – ответил Прасамаккус со всей искренностью, какую сумел из себя выжать. – Скажи мне, как мы можем вернуться домой?

– Понятия не имею.

– Странно! Я так и думал, что ты это скажешь. А где мы, ты знаешь?

– Боюсь, что нет.

– Нет, мне надо быть гадальщиком! Я успеваю угадать ответ, прежде чем ты откроешь рот. И последний вопрос. Вторая луна и вправду означает то, что, я думаю, она означает?

– Боюсь, что да.

Прасамаккус вздохнул, развязал свою сумку и достал тминный хлебец. Туро улыбнулся: хромой лучник начинал ему нравиться все больше.

– Как ты познакомился с Викторином?

Прасамаккус прожевал последний кусок хлебца.

– Ну, я охотился…

И он рассказал Туро, как увидел атролей, как они спаслись в кольце камней, и о том, как вернулся с Мэдлином в Эборакум. Про Хельгу он не упомянул. Слишком больно было думать, что он никогда ее больше не увидит. Лейта вернулась в кольцо и молча села. Прасамаккус предложил ей последний хлебец; но она отказалась.

– Это ты виноват, хромой! – гневно сказала она. – Если бы нам не приходилось ждать, пока ты добредешь, мы бы спаслись с Кулейном.

Прасамаккус ограничился кивком. Нет смысла спорить с женщиной!

– Чепуха! – крикнул Туро. – Не убей ты лошадь бедняги, мы добрались бы до хижины много быстрее!

– Ты говоришь, что я виновата в его смерти?

– Про виновность заговорила ты, а не я. И если ты не можешь не злобствовать, то придержи язык!

– Да как ты смеешь? Ты мне не родич, и мне ты не принц! Я тебе ничего не должна!

– Если бы я мог… – начал Прасамаккус.

– Замолчи! – рявкнул Туро. – Может, я и не твой принц, но я за тебя отвечаю. Этого хотел бы Кулейн.

– Откуда ты знаешь, чего он хотел бы? Ты мальчишка, а он был мужчина. – Она встала и решительным шагом скрылась в темноте.

– Спорить с женщиной всегда без толку, – тихо сказал Прасамаккус. – Они всегда правы. Я понял это у себя в деревне. Тебе просто придется просить у нее прощения.

– За что?

– За то, что указал на ее не правоту. Что ты думаешь делать, принц?

Туро снова сел.

– Ты не сердишься на нее за ее обвинения?

– Нет, конечно. Она права. Я задержал вас.

– Но…

– Знаю, знаю. Она убила моего коня. Но как далеко в прошлое нас уведут эти «если»? Если бы я не появился на коне в горах, вы бы не задержались. Если бы ты не пропал, я бы там не появился. Так, значит, ты виноват? Такие споры не разведут для нас костра и не накормят нас.

– Ты просто философ!

– А как же, – ответил Прасамаккус, прикидывая, что может означать это слово. Он встал и захромал из кольца, чтобы поискать хвороста для костра, но ничего не нашел.

– Думаю, нам лучше дождаться здесь утра, – сказал он.

– Я схожу за Лейтой.

– Лучше я, – сказал Прасамаккус и поспешно захромал туда, где она сидела.

Они отыскали укромную ложбинку и развели костер у поваленного ствола. У них не было ни одеял, ни еды, и все трое молчали, погруженные в свои мысли.

Лейта боролась с горем и непонятной злобой. Туро прикидывал, что сделал бы Кулейн, перенесись он с ними сюда. Знал ли он этот край? Если же нет, так что он предпринял бы? Направился на север? На юг?

Прасамаккус растянулся рядом с костром и думал о Хельге. Пять недель блаженства. Оставалось надеяться, что ей не придется ждать его слишком долго.

Когда Туро проснулся, Прасамаккус уже снова развел костер, и в огне покоились четыре глиняных шара.

Принц потянулся, разминая затекшее тело. Лейта еще спала.

– Ты рано встал, – заметил Туро, поглядев на чуть розовеющее небо.

– Голубей лучше ловить, когда они спят. Ты хочешь есть?

– Умираю с голоду!

Прасамаккус короткой палкой выкатил шар из костра и ударил его камнем. Глина аккуратно раскололась – и все перья остались в ней. Мясо оказалось темным, схожим с говядиной, и Туро быстро расправился с голубем, обсосав каждую тонкую косточку.

– Я поднялся на высокий холм, – сказал Прасамаккус, – и оттуда осмотрел окрестности. Никаких признаков жилья я не обнаружил, но к западу вроде бы лежат распаханные поля.

Он выкатил из огня второй шар, разбил его, подошел к Лейте и легонько потряс ее за плечо. Она проснулась, и он улыбнулся ей:

– Завтрак готов. Иди-ка поешь!

Она молча принялась за еду, старательно не глядя на Туро.

– Зачем Грозовоглазый послал тебя сюда? – спросил бригант.

– Найти меч моего отца, Меч Кунобелина. Но я не знаю, где искать, и я даже не уверен, что мы должны были попасть именно в этот мир. Кулейн говорил, что нам требовалась сила солнца, а мы ведь обошлись без нее.

Прасамаккус разбил еще один шар и молча сел.

Вальмера при нем, и, значит, о еде можно не беспокоиться. Когда они найдут людей, он сможет предлагать в обмен шкуры и мясо, так что, пожалуй, со временем сумеет обзавестись лошадью. Он-то с голоду не умрет, но они-то как? Что полезного сумеет делать юный принц в этом новом мире, где он даже не принц? О девушке беспокоиться нечего: она молоденькая, красивая, а бедра у нее в самый раз, чтобы рожать детей.

Голодать ей не придется. Внезапно его поразила тревожная мысль. Это же другой мир! А что, если это мир атролей или других демонов? Тут он вспомнил вспаханные поля, и на душе у него полегчало. Демоны, обрабатывающие поля, были словно бы не такими уж демоническими.

– Пойдем на запад, – сказал Туро, – и найдем хозяев полей.

Прасамаккус обрадовался, что Туро решил стать их вождем: ему больше нравилось подчиняться и давать советы. Если дело обернется плохо, это будет не его вина.

Они прошли по лесу, следуя явно звериным тропам, замечая отпечатки оленьих и козьих копыт. Отпечатки были больше известных Прасамаккусу, но не настолько большими, чтобы внушать тревогу. Утро было в разгаре, когда они увидели первого оленя. В плечах он был высотой почти шесть футов, над плечами виднелся горб, а с шеи свисала большая кожаная складка. Рога у него были острые, плоские и со многими отростками.

– Сразить такого зверя можно только очень удачным ударом, – сказал Прасамаккус и умолк, потому что его больная нога уже сильно ныла от долгой ходьбы. Туро заметил, что он хромает все сильнее, и предложил устроить привал.

– Так мы же прошли всего три мили! – возразила Лейта.

– И я устал! – огрызнулся Туро, садясь и прислоняясь спиной к дереву. Бригант с благодарностью растянулся на траве. Если мальчик проживет достаточно долго, из него выйдет хороший вождь, подумал он.

После короткого отдыха идти дальше предложил Прасамаккус, благодарно улыбнувшись Туро, и на исходе дня они вышли из леса на всхолмленную равнину. На горизонте высились бело-голубые горы, а в их тени – милях в двух дальше на запад – виднелось селение, обнесенное валом с частоколом. На склоне холма паслись коровы и козы.

Туро долго смотрел на селение, взвешивая, разумно ли будет прямо направиться туда. Но есть ли у них выбор? Не могут же они до конца жизни прятаться в лесах. Тропка расширилась в дорогу, и они пошли по ней, пока не услышали стук лошадиных копыт. Туро остановился на середине дороги, Прасамаккус встал слева от него, Лейта справа.

Всадников было четверо. Все в тяжелой броне и высоких сверкающих шлемах с перьями. Ехавший впереди остановил коня и заговорил на языке, которого Туро никогда прежде не слышал. Принц сглотнул: о подобной трудности он как-то не подумал. Всадник повторил свои слова, что бы они ни означали. Инстинктивно рука Туро легла на рукоять гладия.

– Я спросил, что вы тут делаете, – сказал всадник.

– Мы путники, – ответил Туро, – и ищем ночлега.

– Вон там постоялый двор. Скажи: вы не видели молодую женщину почти на сносях?

– Нет. Мы идем из леса. А она что, заблудилась?

– Она беглая. – Воин обернулся к своим товарищам, поднял руку, и все четверо пронеслись мимо под гром копыт. Туро глубоко вздохнул, успокаивая сердцебиение. К нему подошел Прасамаккус и заговорил.

Ни единого слова разобрать было невозможно, просто какой-то набор случайных звуков.

– О чем ты говоришь? – спросил принц, и Прасамаккус, словно чем-то пораженный, обернулся к Лейте, чьи слова оказались столь же невнятными, хотя и почти музыкальными. Туро захлопал в ладоши, и они обернулись к нему. Он медленно обнажил гладий и протянул его рукоятью вперед Прасамаккусу. Бригант потрогал ее.

– Теперь ты меня понимаешь?

– Да. Как ты сотворил эти чары?

Лейта перебила их невнятным вопросом.

– Может, пусть она и дальше так разговаривает? – сказал Прасамаккус, а Лейта, явно рассердившись, погрозила Туро кулаком. При этом ее медный браслет соскользнул по рукаву и коснулся кожи запястья.

– Туро, жалкий ты сукин сын! Помоги мне.

– Конечно, – сказал Туро.

Ее глаза закрылись от облегчения, но тут же широко раскрылись.

– Что с нами произошло?

– Кулейн прикоснулся к моему мечу и к твоему браслету своим магическим камнем. Думается, мы теперь говорим на языке этого края.

– А что нужно было всадникам? – спросила Лейта, сосредоточиваясь на более важном вопросе.

– Они ищут беглую женщину… на сносях.

– Она прячется вон в тех скалах, – сказал Прасамаккус. – Я ее увидел, как раз когда мы услышали всадников.

– Так пусть там и остается, – решил Туро. – Нам нельзя ни во что вмешиваться.

– Ей плохо, – сказал Прасамаккус. – По-моему, ее секли.

– Нет! Нам хватает своих трудностей!

Прасамаккус кивнул, но Лейта сошла с дороги и по крутому склону поднялась к скалам. Среди них она увидела молоденькую девушку, свою ровесницу. Глаза девушки расширились от ужаса, она закусила губу и беспомощным жестом загородила ладонью свой выпуклый живот.

– Я тебе не причиню вреда, – сказала Лейта, опускаясь рядом с ней на колени. Плечи девушки кровоточили, и было ясно, что такие рубцы оставили безжалостные удары бича. – Почему за тобой гонятся?

Девушка прикоснулась к животу.

– Я одна из Семи, – сказала она, словно это объясняло все.

– Как мы можем тебе помочь?

– Отведите меня в Марин-са.

– Где это?

Девушка словно бы удивилась, но указала на холмы туда, где за группой мраморных валунов начинался редкий лесок.

– Так идем же, – сказала Лейта, протягивая руку.

Девушка встала и побрела вверх по склону, цепляясь за Лейту.

У подножия склона Прасамаккус вздохнул, а Туро старался справиться со своим гневом.

– Легче справиться с дикой лошадью, чем с необузданной женщиной, – пробормотал бригант. – Но говорят, оно того стоит.

Туро почувствовал, как угасает его гнев под воздействием этой кроткой безмятежности.

– Неужели ничто не нарушает твоего душевного спокойствия, друг мой?

– Конечно, – сказал Прасамаккус, уже ковыляя вслед за женщинами.

Туро тоже начал подниматься, шаря глазами по холмам – не появятся ли где-нибудь всадники.

Глава 10

Авангард войска бригантов – около семи тысяч воинов – миновал Стену Адриана в Килурнуме и нестройными рядами направился к укрепленному городу Корстопитуму. Вел авангард Кэль, а во главе двигался конный отряд из семисот новонтов, искусных наездников и яростных бойцов на мечах.

Корстопитум был небольшим городком – жителей в нем не набралось бы и четырехсот, и старейшины отправили вестников к Эльдареду, обещая снабдить войско провиантом. Кроме того, они приказали британскому гарнизону оставить их город, и сотни солдат отошли походным строем к Виндомаре в двенадцати милях к юго-востоку. Старейшины этого более крупного города изучили знамения и последовали примеру своих северных соседей. Вновь гарнизон был изгнан.

Эльдаред выигрывал войну еще до первого сражения.

Пригнувшись за кустами на опушке леса над Корстопитумом, Викторин разглядывал лагерь у подножия холма. Бриганты поставили палатки на трех дугах у города, а конники новонты дальше к западу на берегу клубящегося ручья.

К смуглому римлянину бесшумно подошел Гвалчмай.

– На две тысячи с лишним больше, чем мы предполагали, а главные силы еще не подошли, – сказал кантий.

Эльдаред надеется, что напугает Аквилу, показав, какое войско у него в распоряжении.

– Что же, это вовсе не глупо. Города не любят войны.

Позади них стояла полная когорта алии – четыреста восемьдесят отборных бойцов, умеющих сражаться и в пешем строю, и как когорта эквитана – вооруженные конники. Викторин отошел от кустов и подозвал к себе начальников турм: как в старинной римской армии, конница делилась на турмы – боевые группы по тридцать два всадника в каждой и по шестнадцать турм в когорте.

Начальники окружили Викторина тесным кольцом, и он изложил им план ночного сражения. Каждый начальник получил собственную цель и различные инструкции на случай неожиданностей, неотъемлемых от любого сражения. При первой же яростной стычке самые лучшие планы рушатся, а Викторин знал, что стоит начаться битве, и менять общую тактику будет поздно. Каждая турма выполнит то, что ей поручено, и отступит. Ни в коем случае ни одна не должна бросаться на помощь другой.

Больше часа они обсуждали возможные повороты боя, затем Викторин прошел между рядами, проверяя оружие, лошадей и разговаривая с воинами.

Как и на них, на нем был кожаный нагрудник, окольцованный металлом, и деревянный шлем, обтянутый выдубленной бычьей кожей с наушниками, завязанными под подбородком. Бедра защищала кожаная юбка с пятью разрезами над подкованными медью сапогами, которые заменили традиционные наколенники. Воины нервничали, но им не терпелось покарать заносчивых бригантов.

Через час после полуночи, когда лагерь бригантов давно затих, триста всадников в грохоте копыт ринулись вниз с холма. Четыре турмы подскакали к обозу бригантов, опрокинули повозки и подожгли их. Еще одна подскакала к коновязи новонтов, перебила часовых и погнала лошадей вверх в холмы. Бриганты высыпали из палаток, но сотня ветеранов-копейщиков во главе с Гвалчмаем врезалась в них, оттеснила назад.

Позади копейщиков две турмы пронеслись между палатками, бросая на них пылающие факелы. В лагере воцарился хаос.

С высоты над Корстопитумом Викторин с тревогой следил за разгорающимся пожаром и общей неразберихой.

– Ну же, Гвалчмай! Ну же! – шептал Викторин. Но битва продолжала бушевать, и вожди бригантов уже старались собирать и одушевлять своих воинов. Викторин начинал задыхаться от бешенства, но тут он увидел, что копейщики Гвалчмая построились «летящей стрелой» и ринулись в атаку. Клин с Гвалчмаем в самом его острие разрезал сомкнувшийся было строй бригантов, а остальные турмы пронеслись слева и справа от копейщиков, когда те прорвались в поля. Несколько лошадей остались валяться на земле, но главные силы скрылись в холмах, оставив за собой, как с радостью созерцал Викторин, горящие повозки, полыхающие палатки и десятки трупов бригантов, усыпавшие поля.

День крови начался…

* * *

Горечь и злоба стали настолько неотъемлемой частью жизни Коррина Рогера, что ему трудно было вспомнить время, когда иные чувства питали его дух. Теперь он стоял на опушке леса Марин-са и следил за кучкой людей, спускающихся с холма к деревьям. Он узнал Эрульду и порадовался, что ей удалось спастись, – впрочем, не за нее, а при мысли, как удручен будет магистрат. В мире Коррина Рогера радость приносили только неудачи, которые терпели его враги.

Он был высоким, тонким, как молодое дерево, а охотничье одеяние коричневого и темно-зеленого цветов делало его в лесу почти невидимым. С его бока свисал длинный меч, а за плечами – длинный тисовый лук и колчан, полный стрел с черными перьями. Глаза у него были темные, а лоб и щеки прорезали глубокие морщины, ибо хмурое выражение редко покидало его лицо, так что он выглядел много старше своих двадцати четырех лет.

Когда они приблизились, он внимательно рассмотрел женщину, помогавшую Эрульде идти. Молодая, высокая, гибкая, длинноногая и гордая, точно жеребенок. За ней шел молодой мужчина со светлыми волосами, а за ним – колченогий калека.

Коррин пошарил взглядом по линии горизонта, высматривая солдат в засаде – ведь появление Эрульды могло означать и ловушку. Он сделал знак мужчинам, укрывавшимся в кустах, а сам вышел на открытое место. Эрульда увидела его первой и замахала рукой, но он словно не заметил ее.

– И куда же это ты идешь, красотка? – спросил он Лейту.

Она промолчала. Воспитание, полученное от Кулейна, не научило ее дипломатическим тонкостям. Выхватив охотничий нож, она шагнула вперед.

– 0-го-го! – сказал Коррин. – Какой свирепый жеребеночек. Думаешь меня проткнуть своей булавкой?

– Говори, что тебе нужно, Рыло, и кончим на этом, – сказала Лейта. Коррин пропустил ее слова мимо ушей и повернулся к Туро:

– За тебя дерутся твои женщины, а? Как удобно!

Туро шагнул вперед и встал перед лесовиком.

– Во-первых, она не моя женщина. Во-вторых, мне не нравится твой тон. Возможно, тебе это покажется пустяком, тем более что пятеро твоих товарищей по кустам уже натянули луки. Но поверь – я сумею убить тебя прежде, чем они придут тебе на помощь.

Коррин ухмыльнулся и прошел мимо Туро туда, где Прасамаккус устало сел на траву.

– Думается, теперь твой черед пригрозить мне чем-нибудь?

– Глупая дурацкая игра, – сказал бригант, растирая ноющую ногу. – Эту девушку разыскивают воины, и они могут выехать из-за гребня в любую минуту. По тому, как она себя повела, когда увидела тебя, ты – друг, так почему бы не вести себя по-дружески?

– Ты мне нравишься, убогий. Ты первый из вас, кто говорит дело. Идите за мной.

– Нет, – сказал негромко Туро, – мы не ищем неприятностей с этими воинами. Девушку мы к вам привели, а теперь уйдем.

Коррин поднял руку, и на опушку выскочили пять лучников; стрелы уже были наложены на тетиву.

– Боюсь, что нет, – сказал он. – Я настаиваю, чтобы вы разделили с нами дневную трапезу. Это самое меньшее, чем я могу отблагодарить вас.

Туро пожал плечами, помог Прасамаккусу встать и последовал за Коррином в лес. Эрульда побежала вперед и пошла рядом с Коррином, взяв его под руку. Для Прасамаккуса они шагали слишком быстро, и он не успевал за ними, хотя его и подгоняли кулаком по спине, и на скользком месте, где тропа круто уходила вверх, он упал. Туро нагнулся помочь ему, и тут чернобородый лучник ударил Прасамаккуса ногой в спину и снова опрокинул его на землю. Туро ударил его наотмашь по лицу, так что он повалился в траву. Его товарищ бросился на подмогу, но Туро развернулся и ударил нападающего локтем в горло. Прасамаккус кое-как поднялся на ноги, так как все пятеро набросились на принца.

– Хватит! – взревел Коррин, и они замерли. – Чего это вы?

– Он меня ударил, – заорал первый, тыча пальцем в Туро.

– Мальчик, да ты драчун! – сказал Коррин.

– Кэрл дал пинка калеке, – сказал его товарищ, – и получил свое.

Кэрл выругался и шагнул к говорившему, но Коррин встал между ними.

– Драться будете, когда я вам скажу, не раньше. А ты, Кэрл, руки на брата не смей поднимать. Никогда. У нас ведь только и есть, что узы, которые нас связали.

Порви их, и я тебя убью. – Он резко обернулся к Туро. – Больше я повторять не стану: ты пока гость, пусть и против воли. А потом смири свой нрав, если не хочешь, чтобы с тобой обошлись как с врагом.

– А есть разница?

– Да. Врагов мы убиваем. Запомни.

Они пошли медленнее, и Прасамаккус с радостью заметил, что кулак больше не тычет ему в спину. Но все равно его ногу жгло огнем, когда они добрались до лагеря – лабиринта пещер в скалистом отроге. Его с Туро и Лейтой оставили сидеть снаружи под надзором четырех стражей, а Коррин и Эрульда исчезли в широком устье пещеры.

– Тебе следует отучиться от вспыльчивости, – сказал Прасамаккус. – Тебя же могли убить.

– Ты прав, друг мой, но это был непроизвольный порыв. Как твоя нога?

– Я ее почти не чувствую.

– А она даже не поблагодарила меня, – внезапно сказала Лейта. Туро глубоко вздохнул, но Прасамаккус резко хлопнул его по руке.

– Тем не менее это был подвиг, – сказал бригант.

Лейта наклонила голову.

– Я жалею, что наговорила лишнего, Прасамаккус.

В смерти Кулейна ты не виновен. Ты меня простишь?

– Я редко помню о словах, вызванных гневом или горем. Мне нечего прощать. А нам лучше подумать, как выбраться из положения, в которое мы попали.

Вроде бы нас занесло в самое пекло войны.

– Да нет же! – сказала Лейта. – Это просто разбойничья шайка.

– Нет, – вмешался Туро. – Девушка, видимо, должна была служить заложницей. А будь эти люди разбойниками, они бы обшарили нас в поисках монет.

Видимо, это какое-то тайное братство.

– И маленькое, – сказал бригант. – И потому они скорее всего эту войну проигрывают.

– А нам-то что? – спросила Лейта. – Мы же им не хотим сделать ничего дурного.

– Чего мы хотим, значения не имеет, – сказал Туро. – Судя по всему, лагерь этот постоянный, а мы теперь знаем дорогу к нему. И если воины примутся нас допрашивать, мы можем предать их братство.

– Ну, так что же, по-твоему, из этого следует?

– Просто нас либо убьют, либо предложат присоединиться к ним. Второе более вероятно, а то бы они нас убили еще там.

Прасамаккус ограничился кивком.

– Ну, и что мы сделаем?

– Присоединимся к ним… и ускользнем при первой возможности.

Из пещеры вышел Коррин и поманил Туро к себе.

– Оставь меч и нож у своих друзей и иди за мной.

Принц подчинился и последовал за Коррином по подземным освещенным факелами переходам и пещерам, пока они не остановились перед широким дверным проемом, прорезанным в песчанике. Коррин сказал:

– Войди!

Изнутри донеслось басистое порыкивание, и Туро замер.

– Что там?

– Жизнь или смерть.

* * *

Принц шагнул в глубокий сумрак. Только мигающая свеча освещала помещение, и Туро выжидал, давая глазам свыкнуться с темнотой. В углу скорчилась фигура, выглядевшая среди теней огромной. Принц шагнул вперед, фигура зашевелилась, поднялась и нависла над ним. Голова внушала ужас: выпученные глаза, уродливые рубцы, а лицо – сочетание человеческих черт с медвежьей мордой. С челюстей капала слюна, и хотя фигура была облачена в белое одеяние, человеческое, из рукавов торчали когтистые звериные лапы.

– Добро пожаловать в Марин-са, – сказало чудище раскатистым басом, а слова были еле различимы. – Расскажи мне о себе.

– Я Туро… Путешественник.

– Чей слуга?

– Я никому не слуга.

– Любой человек – чей-то слуга. Откуда ты пришел?

– Я прошел через Туман. Мой мир далеко отсюда.

– Туман! – прошептало чудище, подходя ближе и зацепляя когтями плечи Туро рядом с шеей. – Значит, ты служишь Царице-Ведьме?

– В первый раз слышу о ней. Я нездешний.

– Ты ведь знаешь, что я готов сразить тебя.

– Да, я понял это, – сказал Туро.

– Я не хочу тебя убивать. Я не таков, каким ты меня видишь. Когда-то я был высоким и красивым, как мой брат Коррин. Но лучше не попадать в когти к Астарте. И совсем плохо – любить ее, как я ее любил. Тогда она тебя не убивает. Не важно… уходи, я устал.

– Но мы будем жить или умрем?

– Будете жить… до завтра. А завтра? Завтра мы еще поговорим.

Принц попятился к выходу, а человек-медведь снова скорчился в углу. Коррин ждал его снаружи.

– Ну, как тебе понравилось такое знакомство? – спросил он.

Туро внимательно посмотрел ему в глаза и различил скрытую в них боль.

– Мы не могли бы где-нибудь поговорить?

Коррин пожал плечами и зашагал назад к пылающим факелам. В боковой комнатушке с постелью и двумя стульями он сел и сделал Туро знак тоже сесть.

– Так о чем же ты хочешь поговорить?

– Возможно, этому трудно поверить, но ни я, ни мои спутники ничего не знаем ни о вашем крае, ни о ваших бедах. Кто такая Астарта?

– Трудно поверить? Ну нет! Невозможно. Где бы вы ни странствовали в этом мире, про Астарту вы знать должны!

– Пусть так, но уважь меня. Кто она?

– У меня нет времени для шуток, – сказал Коррин, вставая.

– Я не шучу. Меня зовут Туро, и я прошел сквозь Туман. Ваш край, ваш мир я прежде никогда не видел.

– Ты чародей? Что-то не верится. Или тебе на самом деле много сотен лет и ты лишь прикидываешься безбородым мальчишкой?

– Я попал сюда… был послан сюда человеком, искусным в магии. Он сделал это, чтобы спасти нас от верной смерти. Это чистая правда. Расспроси моих друзей. Так кто же такая эта Астарта?

Коррин снова сел.

– Я тебе не верю, Туро, но ты ничего не выиграешь, если я расскажу о ней, а потому слушай. Она – Темная Царица Пинрэ. Она властвует от океана до океана, а если поверить морякам, так ей подчиняются земли по ту их сторону. И она полна зла, настолько, что человек даже вообразить не в силах. Гнусность ее такова, что ты, если правда ничего про нее не знаешь, просто не поверишь, на какие мерзости она способна. Девушка, которой вы помогли, была одной из Семи. Ей выпал жребий быть увезенной в Серпентум, железную крепость, и там смотреть, как ее ребенка пожрет Царица-Ведьма. Ты понимаешь? Семь младенцев ежегодно.

– Съест? – растерянно сказал Туро.

– Пожрет, говорят же тебе! Кровь-Камень.

– Но почему?

– Как ты можешь спрашивать не безумного человека почему? Почему она предпочитает губить, а не исцелять? Почему она забирает такого человека, как Паллин, и превращает его в зверя, каким он все больше становится? А знаешь, почему она это сделала? Потому что он ее любил. Теперь понимаешь, что такое – зло?

С каждым днем этот благородный человек все больше превращается в зверя. Недалек день, когда он накинется на нас, чтобы терзать, рвать на части, и мы должны будем его убить. Вот что творит Царица-Ведьма, да вырвут Духи ее черное сердце.

– Насколько понимаю, у нее есть войско?

– Десять тысяч воинов, хотя она распустила по домам вдвое большее их число, как только завоевала Шесть Народов. Но у нее есть слуги и пострашнее – ужасные звери, которых она посылает разорвать человека в кровавые клочья. Ну, ты достаточно наслушался?

– Но как вы умудряетесь уцелеть, имея подобного врага?

– Да, как? Убей она нас сейчас, много ли страданий мы испытаем? А позволить нам жить и смотреть, как безумие овладевает Паллином, вот это кара, полная яда. А когда мы должны будем его убить и наши сердца разобьются, вот тогда они явятся.

– Судя по твоим словам, она настоящая злодейка, – сказал Туро. – Теперь я понимаю, какой смысл ты вкладываешь в узы братства. Но скажи, почему люди терпят подобное зло? Почему не восстанут во всем своем множестве?

Коррин откинулся и уставился на Туро своими темными глазами, словно увидел его в первый раз.

– А зачем им? Я же смирился до тех пор… пока жребий не пал на мою жену. Пока они не вытащили ее, рыдающую, из нашего дома с младенцем под сердцем, которого я так и не увидел. Жизнь в Пинрэ довольно приятная. Хватает и еды, и работы, и больше нет врагов, готовых вторгнуться в наш край. Опасность теперь угрожает только беременным женщинам – да и то лишь Двадцати восьми в год из несчитанных тысяч. Нет, на такую благодетельную правительницу кто же захочет восстать! Разве что человек, чья жена и ребенок убиты… а его брат превращен в чудовище, обреченное погибнуть от руки своего родича.

– Давно Астарта управляет Пинрэ?

Коррин пожал плечами.

– Это знают летописцы. Она всегда была царицей.

Но глядя на нее… Мой брат отправился в железную крепость просить за Иштуру, мою жену. Царица открыла ему объятия, и он был сражен ее золотой красотой. И какую заплатил цену, чтобы разделить ее ложе!

– Но почему вы не бежите отсюда?

– Куда? За океан? Кто знает, какое зло правит там? Нет, я останусь, чтобы попытаться уничтожить ее и всех, кто ей служит. Какой огонь запылает в этот радостный день!

Туро встал.

– Масло еще никогда не убивало огонь, – сказал он негромко. – Пожалуй, я вернусь к моим друзьям.

– Огонь, который я разожгу, никогда не будет погашен, – сказал Коррин, и глаза его сверкнули в свете факелов. – Я знаю имена, занесенные в свиток жизни. И когда она умрет, будут поименованы другие, чтобы с воплями последовать за ней во тьму.

– Имена людей, не боровшихся с ней?

– Ты угадал.

– Имена вроде твоего… до того, как они забрали твою жену?

– Ты не понимаешь! Да и где тебе!

– Надеюсь, что этого я никогда не пойму, – сказал Туро, выходя в коридор, а оттуда под теплые лучи предвечернего солнца.

* * *

Ни Туро, ни остальных не позвали к человеку-зверю Паллину в последующие четыре дня, а Коррин словно бы вовсе их не замечал. Прасамаккуса все больше выводили из себя охотники братства – жалкие неумехи. День за днем они возвращались с пустыми руками, жалуясь, что олени слишком уж быстры, слишком сметливы, а их луки недостаточно крепки, а стрелы так вообще искривлены. На четвертый день они принесли лань, мясо которой оказалось настолько жестким, что его невозможно было есть. Прасамаккус перехватил Коррина, когда тот отправлялся на север на разведку.

– Чего тебе, убогий? У меня нет времени.

– А еды так и еще меньше… не говоря уж о сноровке.

– Говори яснее.

– В твоем малюсеньком войске не найдется лучника, который попадет стрелой в стену сарая, стоя внутри него. И мне надоело жевать корешки или мясо, недостойное охотника. Позволь мне взять мой лук и принести в пещеры свежего мяса!

– В одиночку?

– Нет. Пошли со мной кого-нибудь потерпеливее, и чтоб он делал, что ему скажут.

– Ты спесив, Прасамаккус, – сказал Коррин, впервые назвав бриганта по имени.

– Какая там спесь! Просто мне надоело сидеть без дела среди неумех.

Коррин понял брови.

– Ну хорошо. Ты кого-нибудь наметил?

– Того тихого, который одернул Кэрла.

– Хогун хороший выбор. Я велю ему убить тебя, если ты хоть движение сделаешь, чтобы сбежать.

– Вели ему что хочешь, но только сейчас!

Туро смотрел, как эти двое уходили с поляны. Прасамаккус хромал позади высокого Хогуна. К нему подошел Коррин.

– А он умеет натягивать этот лук?

– Время покажет, – ответил Туро, и Коррин, покачав головой, ушел с четырьмя своими товарищами.

Лейта села рядом с принцем.

– Вчера ночью они привели еще трех беременных женщин, – сказала она. – Я слышала их разговор.

Коррин напал на сопровождающих их стражников. Четыре были убиты, и еще несколько ранены.

Туро кивнул.

– Это единственная его возможность вредить Астарте – отнимать у нее ее жертвы. Но он обречен, бедняга. Как и его брат.

– Пока он жив, еще есть надежда. Так повторял Кулейн.

Туро снова кивнул.

– Полагаю, это верно. Но их тут не больше пятидесяти против десятитысячного войска. Победить они не могут. А ты заметила, что они даже не сплочены?

И дело даже не в том, что они плохо стреляют из лука.

Они же просто сидят сложа руки и ждут, пока Паллин не лишится разума. Разведчиков, чтобы охранять лагерь, слишком мало. Они не собираются, чтобы обсудить свою стратегию. Они даже не упражняются во владении оружием. Более никчемного сброда мятежников я даже представить себе не могу. Они носят на себе поражение точно куртки.

– Может, они просто дожидаются принца с твоим боевым опытом, – съязвила Лейта.

– Может быть! – Туро вскочил и подошел к ближайшему из стражей, широкоплечему парню, вооруженному длинным луком.

– Как тебя зовут? – спросил Туро.

– Рьял.

– Скажи мне, Рьял, если я попробую уйти отсюда, что ты сделаешь?

– Убью тебя. А ты думал, помашу рукой вслед?

Остальные трое стражей, подошедшие к ним, захохотали.

– Не думаю, что ты сумеешь убить меня из этого лука. Даже будь я высотой в десять футов, шириной в шесть и ехал бы на черепахе.

Товарищи Рьяла усмехнулись, заметив, как он смутился.

– А вы над чем скалите зубы? Вот ты! – сказал Туро сквозь зубы, тыча пальцем в худощавого зеленоглазого мужчину с черной бородой. – У тебя даже тетива не натянута. Если бы я побежал к деревьям, от тебя не было бы никакого толку.

– Оскорблять опасно, малый, – сказал чернобородый.

– Ошибаешься! – отрезал Туро. – Опасно оскорблять мужчин. А кто вы? Беглые слуги? Писцы?

Пекари? Среди вас нет ни единого воина.

– Ну хватит! – крикнул чернобородый. – Пора дать тебе урок вежливости, малый.

Туро попятился, дав ему возможность обнажить длинный меч, а тогда на солнце блеснул гладий принца.

– Да, лесовик, что касается уроков, ты прав.

Чернобородый взмахнул мечом, намереваясь нанести Туро свирепый удар по левому боку. Принц гибко отпрыгнул, легко отразил клинок, повернулся на пятке и сбил противника с ног, а его меч описал в воздухе крутую дугу и лязгнул о древесный ствол.

– Урок первый, – сказал Туро. – Злость не сестра умению.

Против него выступил второй, и куда осторожнее.

Их мечи скрестились. Он, несомненно, владел мечом много лучше своего товарища, но учил его не Кулейн лак Фераг. Туро шагнул вперед, нажал гладием на меч противника и стремительно повернул кисть. Второй меч отлетел к деревьям, а его владелец попятился. Но Туро уже вкладывал гладий в ножны.

– Лейта, пойди сюда!

Лесовичка нахмурилась, но подошла к нему. Туро обернулся к стражникам.

– Я не унижусь до состязания с вами в стрельбе из лука. Но ставлю свой меч против ваших луков, что даже эта женщина вас в них победит.

– Я не стану играть в твои игры! – вспылила Лейта.

Туро стремительно повернулся к ней и хлестнул ее ладонью по щеке. Она отшатнулась от обиды и боли.

– Теперь ты будешь делать то, что я тебе говорю, – крикнул Туро, сверкнув глазами. – С меня довольно твоих детских капризов. Мы здесь из-за твоей глупости.

Образумься, женщина! И подумай о Кулейне!

При упоминании этого имени гнев Лейты сразу угас, и она подошла к ближайшему стражнику.

– Выбери цель! – прошептала она.

– Вон то дерево, – сказал Рьял.

– Цель, а не дуб в три обхвата!

– Так выбери сама.

– Как хочешь! – Наклонившись вперед, она ловко сорвала с головы Рьяла его темную шапку и направилась к дереву, на которое он указал. Там она вытащила охотничий нож и пригвоздила шапку к стволу. Затем отмерила тридцать шагов от него и остановилась, ожидая, пока стражи присоединятся к ней.

Рьял натянул тетиву и наложил стрелу.

– Шапка-то была отличная, – проворчал он, оттянул тетиву, прицелился и пустил стрелу. Она скользнула по стволу и исчезла в лесу. Второй промазал на фут, третий угодил в самый край под одобрительные возгласы товарищей. Наконец прицелился чернобородый. Его стрела стукнулась о рукоятку ножа и не пробила мишень.

– Выстрели еще раз, – сказала Лейта, и он всадил стрелу в шапку. Лейта взяла лук Рьяла и отошла еще на десять шагов. Повернулась, оттянула тетиву, замерла выдохнула и пустила стрелу, которая впилась в шапку рядом со стрелой чернобородого.

Он презрительно фыркнул и отошел на ее позицию, прицелился и пустил стрелу. Она задела край шапки.

Лейта отошла еще на десять шагов и вновь пробила шапку. Затем она подошла к Туро, бросила лук к его ногам и прошептала:

– Посмей тронуть меня еще раз, и я тебя убью!

Она вернулась на свое место возле кольца камней.

Чернобородый шагнул вперед.

– Меня зовут Бальдрик. Можешь ты научить меня приему, которым выбил меч из моей руки?

– С радостью, – сказал Туро. – А если вы хотите дожить до лета, так должны упражняться. Рано или поздно воины явятся сюда.

– Мы не воинов боимся, – сказал Бальдрик. – А вуров.

– Вуров? В первый раз слышу. Кто это?

– Огромные кошки. Могут раздавить в пасти голову быка. Астарта устраивает с ними охоту… на таких, как мы. Если спустят с цепи в лесу, мы все погибнем.

– Если зверь не бессмертен, его можно убить. Если можно убить одного, то и десяток, и сотню. Вам просто надо заранее обдумать, как поступить, когда вуров натравят на вас.

– Чего обдумывать, если речь идет о твари, которая обгонит любую лошадь, а убивает и зубами, и когтями?

Когда я был мальцом, на вуров устраивали охоты: двадцать лучников, еще десять верховых с длинными копьями. И все равно на таких охотах люди гибли. А тут речь идет о двадцати вурах, а то и о тридцати. У нас же нет ни охотничьих лошадей, ни копий.

– Жалкий вы сброд, дальше некуда. Вуры едят мясо?

– А как же!

– Ну так приготовьте ловушки. Ройте ямы, вбивайте в дно острые колья. Человек не побежден, пока из его раны не вытекла последняя капля крови. А если у вас не хватает духа сражаться, так уходите из леса. Но не топчитесь в сумерках.

– Тебе-то что? – спросил дюжий Рьял. – Ты же не наш.

– К счастью. Но я здесь, и я вам нужен.

– Это как же? – осведомился Бальдрик.

– Чтобы научить вас побеждать. Попробуйте это слово на язык. ПОБЕЖДАТЬ.

Из устья пещеры вырвался ужасающий рев, и они все обернулись.

Там стоял на задних лапах огромный медведь, в котором не было ничего от человека. Он увидел людей, окруживших Туро, упал на все четыре лапы… и ринулся в нападение.

* * *

Зверь, который прежде был Паллином, несся с ошеломляющей скоростью и ворвался между ними прежде, чем они успели обратиться в бегство. Рьял, самый неуклюжий, взлетел на десять футов в воздух и без сознания свалился возле высокого камня. Остальных он расшвырял по земле, и, кое-как поднявшись на ноги, они кинулись под относительную защиту деревьев. Туро сделал нырок влево, перекатился через плечо и вскочил в тот миг, когда зверь снова вздыбился, рассекая воздух длинными когтями передних лап. Принц выхватил гладий и попятился. Медведь шагнул, упал на передние лапы и опять атаковал. На этот раз Туро взвился в воздух и опустился на спину зверя, занося меч. Но не смог погрузить его в мохнатую шею, помня, кем недавно было это чудовище. Медведь заметался, стараясь. сбросить с себя молодого воина. Стараясь удержаться, Туро выронил меч. Клинок упал поперек медвежьей спины и испустил вспышку ослепительно белого света.

Медведь беззвучно рухнул, и Туро еле увернулся от падающей туши. Звериные черты смазались, шерсть словно выпала, и молодой британец увидел то же получеловеческое лицо, которое глядело на него при их первой встрече в глубине пещеры. Он поднял гладий, заметил, что лезвие пышет жаром… и понял, что произошло.

– Лейта! – крикнул он. – Скорее сюда!

Она подбежала к нему и в ужасе уставилась на Паллина.

– Убей его побыстрее, прежде чем он очухается!

– Дай мне свой браслет! Быстрее!

Она сдернула с руки медный обруч, Туро взял его и поднес к полулицу-полуморде. Вновь последовала слепящая вспышка, и звериность смазалась еще больше.

– Может быть, стрелы? – прошептала Лейта. – Кулейн и к ним прикоснулся.

Туро кивнул, и она помчалась через поляну за своим колчаном. Один за другим Туро прикладывал наконечники стрел к поверженному полузверю. И при каждом прикосновении его облик становился все более человеческим. Наконец магическая сила истощилась, и лицо Паллина выглядело много человечнее, чем тогда в пещере, но когтистые лапы сохранились, как и огромные, сгорбленные, покрытые мохнатой шкурой плечи.

Его глаза открылись.

– Почему я не мертв? – спросил он, и мука в его голосе была нестерпимой.

Подбежали стражи и упали перед ним на колени.

– Этот юноша вернул тебя к жизни, господин, – сказал Бальдрик. – Он коснулся тебя волшебным мечом. И твое лицо… – Бальдрик сдернул с головы медный шлем и подержал его перед глазами Паллина.

Человек-чудовище долго смотрел на свое искаженное отражение, затем поднял печальные голубые глаза на Туро.

– Ты только отсрочил неизбежное, но благодарю тебя.

– У моего друга Прасамаккуса есть еще двадцать стрел, осененных магией. Когда он вернется, я принесу их тебе.

– Нет! Против Астарты никакая ваша магия не поможет. Сбереги их. Я обречен, хотя с твоей помощью я еще месяц проживу как человек. – Он посмотрел на свои жуткие руки. – Как человек? Благие боги земли и воды! Какой я человек…

– По-моему, хороший человек, – сказал Туро. – Не теряй веры. Что магия преображает, то она может вернуть в изначальное положение. Разве в вашем мире нет волшебников?

– Ты говоришь про творящих сны? – спросил Бальдрик.

– Если они творят магию, то да.

– Когда-то в Этрусках жил один – в горах к западу отсюда.

– А в каком месте в горах, ты знаешь?

– Да. Могу отвести тебя туда.

– Нет! – сказал Паллин. – Я не хочу, чтобы из-за меня кто-нибудь подвергался опасности.

– По-твоему, в этих лесах опасности меньше? – спросил Туро. – Как долго ждать, прежде чем вуры или воины разорвут вас всех на мелкие куски или доставят ваше братство к Астарте, чтобы каждого постигла твоя судьба?

– Ты не понимаешь. Для Царицы-Ведьмы это просто забавы, – сказал Паллин. – Она предупредила меня, что мои братья будут меня убивать. Вот сейчас она услышала, что ты задумал, и воспрепятствует тебе. Темная Владычица следит за нами в эту самую минуту.

Стражи попятились от лежащего чудовища, боязливо косясь на небо. У Туро по спине пробежала холодная дрожь, но он заставил себя засмеяться и встал.

– Ты думаешь, в мире нет иной власти, кроме ее? – насмешливо спросил он. – Если она так непобедима, то почему ты не лежишь здесь мертвым? Ты слышишь меня, Царица-Ведьма? Почему он не мертв? Собирайся, Бальдрик. Проводишь меня к творящему сны.

В двухстах милях оттуда серебряное зеркало замерцало, потому что Астарта провела перед ним ладонью.

– Ты меня заинтересовал, милый мальчик. Иди ко мне. Иди к Горойен!

Глава 11

На закате в лагерь прихромал Прасамаккус, когда Туро с Бальдриком уже собрались в путь. Позади бриганта багроволицый Хогун пошатывался под тяжестью туши оленя, которого бригант подстрелил два часа назад.

Прасамаккус опустился на землю рядом с Лейтой.

– Что происходит?

– Благородный принц решил переведаться с Царицей-Ведьмой, – ответила он. – И отправляется в какие-то горы на поиски какого-то колдуна.

– Почему ты так сердишься? Видно, он завоевал их доверие.

– Он мальчишка! – презрительно бросила Лейта.

Прасамаккус изнемогал от усталости, но заставил себя встать и побрел к группе людей, среди которых стоял Туро. Принц рассказал ему о событиях дня.

Бригант промолчал, но он почувствовал нарастающее возбуждение людей вокруг них. Человек-зверь Паллин уже вернулся в пещеру.

– Как ты найдешь творящего сны? – спросил Туро.

Прасамаккус резко перебил Бальдрика, попытавшегося ответить.

– Словечко с тобой, юный принц?

Туро отошел с бригантом к кряжистому дубу.

– Ты вроде бы не веришь, что Царица-Ведьма следит за нами, но это только твое предположение, и, значит, ведешь ты себя неразумно. Пусть он будет нашим проводником, но не обсуждай с ним, куда он нас поведет.

– Она не может быть повсюду, она же не богиня.

– А вот этого мы не знаем. Но она, конечно, знала, как скоро завершатся чары, которые она наложила на Паллина, и, наверное, следила, как он будет умирать.

Дай-ка мне твой меч!

Туро послушался, и Прасамаккус, вытащив из колчана три стрелы, провел ими по гладию.

– Не знаю, передается ли магия таким способом, но почему бы и нет? – Он вернул меч принцу. – А теперь пошли искать этого волшебника.

– Нет, мой друг. Паллин говорит, что вы с Лейтой должны остаться. Они не позволят, чтобы мы все покинули лес. Приглядывай за ней. Мы скоро увидимся.

Прасамаккус вздохнул и покачал головой, но промолчал и только следил, как Туро с Бальдриком скрываются в тени деревьев. Хельга отодвинулась далеко-далеко.

Женщины хлопотали вокруг туши, умело разделывая ее. Прасамаккус растянулся на земле возле Лейты и укутался в позаимствованное одеяло.

– Он даже не попрощался, – сказала Лейта.

Прасамаккус закрыл глаза и заснул.

Через час его разбудил удар сапога в бок. Он сел на землю и увидел, что над ним нагибается Коррин Рогер.

– Если твой приятель не вернется, я перережу тебе горло.

– И ты разбудил меня, чтобы сообщить то, что я и так знаю?

Коррин сел и протер усталые глаза.

– Спасибо за оленя, – сказал он, словно слова эти вырвали у него клещами. – И я благодарен, что твой приятель помог моему брату.

– А твоя разведка что-нибудь дала?

– И да, и нет. У северной границы стоит войско – тысяча человек. Сначала мы думали, что они войдут в лес, но тут им приказали спешиться и вернуться в лагерь. Похоже, случилось это как раз тогда, когда мальчишка наложил свои чары на Паллина.

– В таком случае он спас не только твоего брата, но и всех тут.

– Да, похоже, – признался Коррин. – Здесь мы обречены, и это приводит меня в ярость. Когда я был малышом, отец рассказывал мне удивительные истории о героях, которые выходили победителями, когда, казалось, их ждала неминуемая гибель. Но в жизни же не так, верно? У меня тут тридцать четыре бойца. Тридцать четыре! Не слишком грозное войско.

– А ты взгляни глазами Астарты, – сказал бригант. – Ты настолько значителен, что она посылает против тебя десятую часть своих воинов. По какой-то причине она тебя боится.

– У нас нет ничего, чего она могла бы бояться.

– У вас здесь, Коррин, занимается огонь. Еще очень маленький, не спорю, но однажды я видел, как целый лес сожрало пламя пожара, занявшегося от уголька небрежно разведенного костра. Вот чего она боится: пожара, в который разгорится ваш огонь.

– Я устал, Прасамаккус. Поговорим утром.

– Пойдешь со мной на охоту?

– Может быть. – Коррин встал и направился к пещерам.

– Ты очень мудр, – сказала Лейта, сбрасывая одеяло и садясь рядом с Прасамаккусом. Он улыбнулся.

– Будь это так! Тогда бы я сейчас охотился в Краю Между Стенами или был бы в Калькарии с моей женой.

– А у тебя есть жена? Ты ничего про нее не говорил.

– Вспоминать немного больно, и я стараюсь не думать о ней. Где бы она сейчас ни находилась, она видит не те звезды, что вижу я. Спокойной ночи, Лейта.

– Спокойной ночи, Прасамаккус. – На несколько минут воцарилось молчание, а затем Лейта шепнула:

– Я рада, что ты здесь.

Он улыбнулся, но ничего не ответил. Не время для разговоров… сейчас, когда во сне он увидится с Хельгой.

* * *

Туро и Бальдрик почти всю ночь шли по лесу, озаренному ярким светом двух лун, – серебряному, почти волшебному царству деревьев. Туро оно казалось почти прекрасным. На заре они два часа проспали у западной опушки леса, где распахнулись долины, уводящие к бело-голубым горам.

– Теперь начинаются опасные места, – сказал Бальдрик. – Да охранят нас духи.

Они вышли на открытое место. Бальдрик натянул тетиву на лук и наложил стрелу, чтобы выстрелить без промедления. Туро оглядел горизонт, но воинов не увидел. Там и сям виднелись маленькие хижины и большие дома, а на склонах пасся скот.

– К каким это духам ты взываешь? – спросил принц у Бальдрика.

– К войску мертвых, – ответил тот.

В полдень они остановились у крестьянского жилища, и хозяева, совсем молодые, предложили Бальдрику буханку черного хлеба. Они, видимо, чего-то боялись и хотели, чтобы путники поскорее ушли. Бальдрик поблагодарил их за хлеб, и они скрылись в доме.

– Ты их знаешь? – спросил принц.

– Моя сестра и ее муж.

– Они были не очень гостеприимны.

– Меня объявили вне закона, и разговор со мной карается смертью.

– Какое преступление ты совершил?

– Убил воина, явившегося за женой моего соседа…

Она была из Зимних Семерых.

– И что произошло с ней?

– Два дня спустя муж выдал ее стражам, а меня назвал как убийцу. Вот я и бежал к Коррину.

– Я полагал, что восстать должны многие.

– Так и было, – сказал Бальдрик. – На севере восстало целое войско – две тысячи человек, но их схватили и распяли на деревьях Калиптаса. Астарта наложила на них чары, и даже когда вороны склевали все мясо с их костей, они были еще живы. Их крики доносились из леса более двух лет, прежде чем она смягчилась и отпустила их души. С тех пор мало кто решается восстать.

Они приблизились к предгорьям Этрусков под вечер на следующий день. Горы высились перед ними жилистыми великанами на фоне клубящихся грозовых туч.

– В миле впереди в узкой долине есть хижина, – сказал Бальдрик. – Мы сможем переночевать там.

Лачужка была пуста, ставни свисали на истлевших кожаных петлях. Однако ночь не была холодной, и они сидели у огня, лишь изредка обмениваясь двумя-тремя словами. Бальдрик казался замкнутым, неразговорчивым человеком.

К полуночи в горах разразилась гроза, дождевые струи хлестали стены хижины, воющий ветер забрасывал брызги в зияющие окошки. Туро кое-как приладил сломанные ставни на место и смотрел, как за щелями копья молний пронзают небо. Он устал, его мучил голод, и ему вспомнился Кулейн. Только теперь он понял, как горячо привязался к Воину Тумана. И то, что воры душ расправились с ним, казалось насмешкой судьбы. Аврелий хотя бы увлек с собой в темный путь шестерых своих убийц. При мысли об отце Туро овладела грусть. Он помнил только четыре долгих разговора с королем, и все – о его занятиях. Никогда они не разговаривали как отец с сыном…

На расчистке перед хижиной мелькнула тень. Туро выпрямился, смигивая дремоту с глаз. Но ничего не увидел. Он вытащил меч – клинок отливал тусклым серебром.

Дверь опрокинулась внутрь, но Туро уже прыгнул.

Тень рванулась к нему в тот момент, когда проснувшийся Бальдрик схватил лук. Мысли Туро затмились, его гладий отразил удар серого клинка, рассек темный капюшон и погрузился в трупно-серое лицо. Демон тотчас исчез, на пол, колыхаясь, упал плащ. Туро кинулся к Бальдрику и коснулся мечом наконечника его стрелы. Оба замерли в ожидании, но только гроза продолжала бушевать. Туро посмотрел на свой меч. Серебрится ли он или обрел серость железа? Он не мог решить, и они напряженно ждали еще час. Рискнув, он подошел к двери, поднял ее, навесил на косяк и плотно закрыл.

Лицо у Бальдрика было белым, глаза полны страха.

– Что это было?

– Исчадие пустоты. Теперь он мертв.

– Судя по его виду, оно было мертво до того, как ворвалось сюда. Как ты сумел сладить с ним? Я в жизни не видел подобной быстроты.

– Применил прием, которому меня научил великий боец. Он называется элири-мас – опустошение. – Туро мысленно вознес благодарность усопшему Кулейну и позволил своему телу расслабиться. Гладий он вонзил в половицу.

– Если клинок начнет отливать серебром, значит, они вернулись, – объяснил он Бальдрику.

– Ты не просто мальчик, каким кажешься. Совсем не просто.

– Мне кажется, я стал из мальчика мужем всего за несколько дней. И не называй меня мальчиком. Меня зовут… – Он умолк и улыбнулся. – Я все еще ношу детское имя. Меня должны были наименовать летом в Камулодунуме, но меня там не будет. Не важно. Мне не нужен ни друид, ни волшебник, чтобы сказать мне, что я теперь мужчина. – Он выдернул меч из пола и поднял его над головой. – Отныне Туро – лишь память, которую хранит человек о своей юности, о днях детства. Этот меч – мой. Это меч Утера Пендрагона, мужчины.

Бальдрик встал и протянул ему руку. Утер сжал ее в пожатии воина – запястье к запястью.

– Не просто мужчина, – сказал Бальдрик. – Ты – наш брат.

* * *

Гвалчмай сидел склонив голову, из-под повязки на руке в траву капала кровь. Его турма была изрублена в куски во время налета в трех милях от торгового города Лонговициума. Двадцать семь человек были либо убиты, либо захвачены в плен; уцелевшие четверо сидели рядом с ним в леске и думали о своих товарищах – людях, которые утром проснулись навстречу яркому солнцу, а днем незряче уставились в потемневшее небо.

В северную Британию пришло лето, но оно не принесло облегчения окруженному войску Луция Аквилы.

Бриганты под началом Эльдареда и Кэля взяли города Корстопитум, Виндомару, Лонговициум, Вореду и Брокавум. Теперь они осаждали город-крепость Катарактониум, связав шесть когорт Пятого легиона. Известия с юга были немногим утешительнее. Амброзию пришлось отступить под натиском Хенгиста, и вождь саксов взял Дуробриве на юго-востоке.

Ют по имени Седрик высадился на юго-западе и разорил город Лидинис, уничтожив две когорты вспомогательных войск. Теперь никто уже не говорил о победе – число воинов британской армии редело, надежда угасала, и отошедшая в прошлое победа при Корстопитуме больше не поддерживала боевой дух. Скорее наоборот, ибо она посулила несбывшиеся успехи.

Гвалчмай сидел и смотрел, как запекается кровь на его повязке. Он сжал кулак и почувствовал резкую боль в бицепсе. Да, рана заживет – дай только время.

Но сколько времени ему отведено?

– Будь король жив… – пробормотал лысый коротышка Касмарис и не договорил, потому что этого не требовалось.

– Но он мертв! – рявкнул Гвалчмай: он разделял это чувство, но не хотел даже мысленно предавать Аквилу. – Какой смысл без конца жалеть о том, чего нельзя вернуть. БУДЬ король жив… НЕ БУДЬ Эльдаред предателем. БУДЬ у нас еще десять легионов!

– Ну а мне надоело убегать и обороняться, – сказал Касмарис. – Почему бы не прислать нам на подмогу Четвертый и разделаться с ними в одной кровавой битве?

– Все или ничего? – съязвил Гвалчмай.

– А почему бы и нет? Ничего – вот что нас ждет, как ни верти. То, что с нами сейчас, иначе как медленной смертью не назовешь.

Гвалчмай отвернулся. Возразить он не мог. Кантий, британец по происхождению и характеру, он не понимал смысла стратегического маневрирования. Его желание было простым: встретиться с врагом лицом к лицу и сражаться до победы или поражения. Но Аквила был римлянином, бесконечно терпеливым, и никогда бы не поставил судьбу империи на один бросок костей.

В глубине души Гвалчмай сознавал, что они оба не правы. Пожалуй, есть время для терпеливости, но есть и время беззаветной храбрости и презрения к взвешиванию «за» и «против».

Он рывком поднялся с земли.

– Время ехать, – сказал он.

– Время умирать, – проворчал Касмарис.

* * *

Утер проснулся – сердце у него отчаянно колотилось от страха: он перекатился на другой бок и вскочил, нашаривая меч. Заснуть, неся стражу!

– Не бойся! – сказал Бальдрик. Он натачивал лезвие своего ножа, а в открытое окно лился свет раннего утра. Гроза унеслась, и небо сияло голубизной.

Утер криво улыбнулся. Бальдрик протянул ему оставшуюся черную краюшку, но принцу пришлось намочить ее водой из фляги своего спутника, чтобы хлеб стал съедобным. Несколько минут спустя они уже шли по направлению к опушке горного леса по узкой тропинке, испещренной следами горных козлов и баранов. Наконец, когда солнце подходило к зениту, они добрались до ущелья, в котором под скалой приютился домик, сложенный из гранитных глыб. Крыт он был соломой, но теперь кровля почернела и провалилась – видимо, во время пожара.

Они остановились под защитой деревьев и оглядели окрестности, не видно ли воинов. Убедившись, что вблизи никого нет, они спустились к дому и остановились у кряжистого дуба. На стволе висел распятый скелет.

– Это был Андьякус, – сказал Бальдрик, – и не думаю, что он сумеет нам помочь.

Кости ног отсутствовали, видимо, оторванные волками или одичавшими псами, а череп свалился на узловатые корни. Утер заглянул в дом. Прочные стены окружали центральное помещение с очагом, сложенным из камней. Там царил хаос – пергамента и свитки усеивали пол, лари были опрокинуты, столы перевернуты, коврики завернуты. В трех задних комнатах царил тот же разгром. Утер поставил на ножки стул с камышовым сиденьем, сел и задумался.

– Время уходить, – сказал Бальдрик от двери.

– Еще нет. Те, кто натворил все это, искали источник силы волшебника и не нашли его.

– Откуда ты знаешь? Они же тут все перевернули вверх дном.

– Вот именно, Бальдрик. Нет никаких свидетельств, что обыск был прекращен. Следовательно, либо они нашли источник в самом последнем месте, либо не нашли вовсе. Второе более вероятно.

– Если не нашли они, так как же найдем мы?

– Нам известно, где не надо искать. Помоги мне навести тут порядок.

– Зачем? Тут же никто не живет.

– Доверься мне.

Они расставили по местам всю мебель, а тогда Утер снова сел, обводя взглядом стены большой комнаты.

Потом встал и перешел в спальню. Свитки и пергаменты свидетельствовали, что Андьякус был ученым.

Некоторые рукописи остались завязанными, и Утер осмотрел их. Они были аккуратно помечены.

– Но что мы ищем? – спросил Бальдрик.

– Камень. Золотистый камень. Возможно, в черных прожилках. Величиной с речную гальку.

– Ты думаешь, он его спрятал, когда увидел, что они пришли его убить?

– Нет. Я думаю, он его прятал на ночь всегда. И его при нем не было, когда он был схвачен. Значит, захватили его, пока он спал.

– Если бы он его спрятал, они бы нашли этот камешек.

– Нет. Спрячь его ты – другое дело. Но мы же говорим о волшебнике и магическом камне. Он спрятал его на самом видном месте, только изменив. И нам нужно только догадаться во что.

Бальдрик сел.

– Я хочу есть. Я устал и ничего не понимаю. Но в прошлую ночь тварь мрака пыталась убить нас, и я предпочел бы покинуть горы до ночи.

Утер кивнул. Он тоже думал о воре душ и пытался отгадать, кто его послал – Эльдаред или Астарта.

Или же это была случайность, к которой ни тот, ни другая отношения не имели. Он заставил себя забыть про страхи, чтобы найти ответ на загадку камня. Мэдлин часто советовал ему не расходовать силы на то, что ему неизвестно.

Убитый волшебник либо спрятал камень, либо преобразил его. Будь он спрятан, его нашли бы те, кто обыскивал хижину. Следовательно, камень был преображен. Утер сел на кровать. Любой из предметов, валяющихся на полу, мог оказаться Сипстрасси. Думай, Утер, приказал он себе. Призови на помощь свой разум. Зачем волшебнику было замаскировывать камень? Для того чтобы уберечь его от похитителей. В комнате валялись красивые кубки, очиненные для письма перья с золотыми насадками, разная одежда, одеяла, подсвечники и даже фонарь. А еще свитки, пергаменты, амулеты из серебра, бронзы и золота. Все это прельстило бы вора, а значит, не подходило для сокрытия магического камня. Утер выбросил мысли о них из головы и оглядел комнату в поисках предмета и нужного, и ничего не стоящего. У окна стоял письменный стол с выдернутыми разломанными ящиками. Рядом валялись разбросанные листы… а в углу у самой стены лежал кусок простого отшлифованного гранита, чтобы придавливать их.

Утер вскочил с кровати и, наклонившись, поднял гранит. Он был тяжелым и прекрасно отвечал своему назначению. Держа его над столом, он сосредоточил на нем свои мысли. Несколько секунд спустя его ладонь потеплела, а на столе появились две деревянные тарелки с только что зажаренным мясом. Гранит на его ладони исчез. Теперь на ней лежал Сипстрасси величиной с ноготь большого пальца. Золотистую поверхность испещряли широкие черные прожилки.

– Ты сумел! – прошептал Бальдрик. – Снял чары творящего сны!

Утер улыбнулся, сдерживая ликование, смакуя ощущение победы – победы разума.

– Да, – сказал он наконец. – Но сила этого камня невелика. По мере того как его магия расходуется, появляются вот эти черные жилки и становятся все шире. Когда золото исчезнет вовсе, с ним исчезнет и его сила. А теперь садись есть мясо. Больше мы не будем расходовать силу камня, ее надо поберечь, чтобы исцелить Паллина.

Оба они еще никогда не ели ничего божественнее.

Затем, забрав свое оружие. Утер и Бальдрик вышли из дома. Принц сжимал Сипстрасси в руке. Когда они проходили мимо скелета, камень потеплел, и Утер остановился. В голове его прошелестел шепот, точно сухие листья по ветру.

– Покоя!

Это была мольба, рожденная неизбывным страданием. Утер вспомнил рассказ Бальдрика о восставших, которых распяли, но не дали умереть. Нагнувшись, он поднял череп и прикоснулся к нему камнем. Яркая белая вспышка – и голос в голове Утера стал громче:

– Благодарю тебя, друг мой. Отнеси камень на плато Эрин. Верни духов домой. – Шепот замер, а черные прожилки на камне стали еще шире.

– Зачем ты это сделал? – спросил Бальдрик.

– Он не был мертвым, – ответил Утер. – Идем же!

* * *

Мэдлин швырнул черный камушек на стол, Кулейн поймал его. Оба молчали. Мэдлин налил полный кубок бледно-золотым вином и осушил его одним глотком. Вид у волшебника был изможденный: лицо стало землистым, кожа под бородой обвисала складками, глаза налились кровью, движения стали медлительными. Несколько дней он пытался последовать за Туро, но Стоячие Камни под Эборакумом только истощали энергию его Сипстрасси. Тогда они отправились к другому кольцу на западе за Камбодунумом. И вновь столкнулись с теми же таинственными помехами. Мэдлин несколько суток просидел над своими вычислениями, урывая лишь час для сна в дневное время. Наконец он попытался перенестись назад в Эборакум, но не удалосьдаже это.

Им пришлось добираться до столицы верхом, а там Мэдлин занялся розысками в своей богатейшей библиотеке, ища озарения и не находя его.

– Я побежден, – прошептал он, наливая себе второй кубок вина.

– Но как могло случиться, чтобы Стоячие Камни перестали действовать? – спросил Кулейн.

– А над чем, по-твоему, я работал последние полмесяца? Как поднять цену на яблоки?

– Успокойся, волшебник. Я не ищу ответов, я ищу озарения. Нет никаких причин, чтобы Камни бездействовали. Они же не машины, а просто резонатор, усиливающий мощь Сипстрасси. Ты знаешь хоть один другой случай, когда кольцо вышло бы из строя?

– Нет, ни единого. И как я могу оставаться спокойным? Нерушимые законы Тайны оказались нарушенными. Магия более не действует. – В глазах Мэдлина появился страх. Он выпрямился, порылся в кармане своего синего одеяния и вытащил еще один камешек Сипстрасси. Подержал над столом, на котором тотчас возник новый кувшин вина. Мэдлин слегка успокоился.

– Я потратил энергию двух камней, которой должно было бы хватить на долгий срок, но, во всяком случае, сотворить вино я еще могу.

– А ты когда-нибудь терпел неудачу с переброской?

– Конечно. Никому не дано переброситься туда, где он уже находится, как тебе известно. Закон номер один. Каждая шкала времени создает собственные противодействующие силы. Она толкает… принуждает нас принимать главным образом линейное время. Вначале я полагал, что не могу последовать за Туро, потому что уже нахожусь там. Если так, ни одно кольцо Стоячих Камней не допустило бы переброски. Где бы и в каком бы времени ни находился он, значит, и я уже там.

Но нет! Это не воспрепятствовало бы переброске из Камбодунума в Эборакум внутри одной шкалы. Кольцо бездействовало, и я не знаю почему.

Кулейн растянулся на кожаном диване во всю длину своего худощавого тела.

– По-моему, пора связаться с Пендарриком.

– Жаль, что мне нечего возразить, – заметил Мэдлин. – Он такой кислый!

– А кроме того, заметно мудрее нас обоих, как ты ни чванься.

– А до завтра подождать нельзя?

– Нет. Туро где-то подвергается опасности. Давай, Мэдлин.

– «Кислый» – не то слово для Пендаррика, – проворчал волшебник.

Он взял свой Сипстрасси, поднял его над столом и прошептал Семейные Слова, Клятву Балакриса. В воздухе над столом затрещали разряды, и Мэдлин поспешно убрал два винных кувшина. Легкий ветерок наполнил комнату благоуханием роз, и появилось окно, выходящее в сад, где сидел человек могучего телосложения в белой тоге. Золотистая, только что завитая борода, глаза пронизывающей синевы. Он обернулся и поставил на землю корзину, полную безупречных роз.

– Ну? – сказал он, и Мэдлин проглотил свой гнев. В этом кратком слове таилась бездна смысла, и волшебник вспомнил, что его отец прибегнул к такому же тону, когда застукал юного Мэдлина со служанкой на сене в повозке. Он тут же выкинул из головы это унизительное воспоминание.

– Нам нужен твой совет, государь, – пробормотал Мэдлин, боясь подавиться этим словом. Пендаррик усмехнулся.

– Как тебе это должно быть тяжко, Талисан. Или мне следует называть тебя Зевсом? Или Аристотелем? Или Локи?

– Мэдлином, государь. Кольца бездействуют.

Если Мэдлин думал смутить Пендаррика таким сообщением, то его ждало разочарование. Былой царь Атлантиды ограничился кивком.

– Не бездействуют, Мэдлин. Они замкнуты. И если останутся замкнутыми, то да, они перестанут действовать. Резонанс изменится.

– Как так? Кто их замкнул?

– Я. Ты хочешь оспорить мое право?

– Нет, государь, – поспешно ответил Мэдлин. – Но могу я спросить о причине?

– Можешь. Я не против того, чтобы мои капризные подданные становились богами дикарей – их это развлекает и не приносит большого вреда. Но я не потерплю безумия, которое нам однажды пришлось вытерпеть. Можешь не напоминать мне, Мэдлин. Да, это было мое безумие. Но мир-то опрокинулся. Цунами, извержения вулканов, землетрясения едва не разнесли его вдребезги.

– Но почему это должно случиться вновь?

– Одна из нас решила, что играть в богиню ей мало, она решила стать богиней. Воздвигла крепость, включившую четверо врат, и готова спустить пустоту на все существующие миры. Вот я и замкнул пути.

Мэдлин уловил еле заметную паузу во фразе Пендаррика и сделал выпад:

– Но ведь не все?

На лице царя отразилось раздражение.

– Нет. Ты всегда отличался сообразительностью, Талисан. Ее мир я замкнуть не могу… пока. Но ведь я никак не думал, что кто-то из бессмертных окажется настолько глуп, чтобы повторить мою ошибку.

Кулейн наклонился вперед.

– Дозволено ли говорить, государь?

– Конечно, Кулейн. Ты по-прежнему тверд в своем решении стать смертным?

– Да. Когда ты говоришь о своей ошибке, ты подразумеваешь не Кровь-Камень?

– Именно его.

– А кто нарушил, закон? – спросил Кулейн, страшась ответа.

– Горойен.

– Но для чего ей? Это немыслимо.

Пендаррик улыбнулся.

– Помнишь Гильгамеша, смертного, который не принял бессмертия, даруемого Сипстрасси? Оказывается, он страдал болезнью крови и заразил ею Горойен.

Она начинает стареть, Кулейн. И ты лучше любого из нас знаешь, как это могло на нее подействовать. Теперь она высасывает жизненную силу из беременных женщин в свой Кровь-Камень. Но скоро этого станет мало; ей понадобится все больше и больше душ. Под конец ей будет мало крови всего народа, всех народов мира. Она обречена и обречет на гибель всех нас.

– Не могу поверить, – сказал Кулейн. – Да, она беспощадна. Но разве мы все не беспощадны? А я видел, как она выхаживала больного олененка, как помогла при тяжелых родах.

– Но ты не видел, как действуют Кровь-Камни.

Они разъедают душу подобно неисцелимым язвам. Я знаю это по опыту, Кулейн. Ты был тогда слишком юным, но спроси у Мэдлина, каким был Пендаррик, когда Кровь-Камень правил Атлантидой. Я руками вырывал сердца из груди моих врагов. А однажды посадил на кол десять тысяч восставших. Меня спас только конец нашего мира. Горойен не спасет ничего.

– Мой внук затерялся в Тумане. Я должен найти его.

– Он в мире Горойен, и она его разыскивает.

– Так пусти меня туда! Позволь помочь ему. Она его возненавидит, потому что он сын Алайды, а ты знаешь, какие чувства Горойен питала к Алайде.

– К сожалению, Кулейн, я знаю больше. Как и Мэдлин. И нет – врата останутся закрытыми, если, разумеется, ты не пообещаешь уничтожить ее.

– Не могу!

– Она не та женщина, которую ты любил. В ней не осталось ничего, кроме зла.

– Я уже сказал: нет. Или ты меня совсем не знаешь, Пендаррик?

Царь замолчал.

– Знаю ли я тебя? Конечно, я тебя знаю. Более того: ты мне нравишься, Кулейн. У тебя есть честь.

Если передумаешь, отправляйся на Скитис. Одни врата открыты. Но тебе придется убить ее.

Грозовые тучи заклубились в глазах Кулейна, его лицо побледнело.

– Ты оставил Кровь-Камень позади себя, Пендаррик, хотя многие были готовы убить тебя. Тысячи вдов и сирот искали бы отмщения.

Царь кивнул.

– Но я не был болен, Кулейн. Горойен должна умереть. И это не кара, хотя многие сказали бы, что она ее заслужила, – но потому, что болезнь убивает в ней все, кроме зла. Она уже ежегодно приносит в жертву двести восемьдесят женщин, взимая их как дань с десяти подвластных ей племен. Два года назад она требовала лишь семь женщин, а в будущем году, по моим вычислениям, ей понадобится тысяча. О чем это говорит тебе?

Стол затрещал под кулаком Кулейна.

– Тогда почему ты сам не покончишь с ней? Ты же когда-то был воином. Или Бригамартис?

– И ты будешь счастлив, Кулейн? Обретешь покой? Нет, Горойен – это часть тебя, и только ты способен приблизиться к ней. Ее могущество возросло. Если мне придется уничтожить ее, то я вынужден буду сокрушить мир, в котором она обитает. И тогда с ней погибнут тысячи – ведь я обрушу океаны на сушу.

Твой выбор, Кулейн. А теперь мне пора.

Окно исчезло. Мэдлин налил вина в другой кубок и пододвинул его Кулейну, но Воин Тумана не взял его.

– Сколько из этого тебе было уже известно? – спросил он Мэдлина. Волшебник отхлебнул из своего кубка, полуприкрыв глаза тяжелыми веками.

– Не так много, как ты думаешь. И прошу тебя: последуй собственному совету и успокойся. – Их взгляды встретились, и Мэдлин судорожно сглотнул. – О болезни Горойен я не знал ничего. Слышал только, что она вновь начала играть в богиню. Клянусь!

– Но есть еще что-то, Волшебник, что-то, о чем знает Пендаррик. Так говори же!

– Сначала обещай, что не убьешь меня.

– Я тебя убью, если ты будешь молчать! – Кулейн в бешенстве вскочил со стула.

– Сядь! – прикрикнул на него Мэдлин, чей страх вытеснился гневом. – Какая тебе польза осыпать меня угрозами? Разве я тебе враг? Разве я когда-нибудь был тебе врагом? Вспомни, Кулейн! Вы с Горойен пошли разными путями. Ты взял в жены Шалеат, и она подарила тебе Алайду. Но Шалеат умерла от укуса ядовитой змеи. Ты знал – не нужно отрицать! – что ее убила Горойен. А если и не знал, то, во всяком случае, подозревал. Вот почему ты позволил Аврелию увезти Алайду из Ферага. Ты думал, ненависть Горойен угаснет, если Алайда выберет жребий смертной. Ты даже не дал ей ни единого Сипстрасси.

– Я не желаю тебя слушать! – закричал Кулейн, а в его глазах появился страх.

– Алайду убила Горойен. Пришла в замок Аврелия и дала ей яду. Он проник в плод и изменил кровь Алайды. Когда она родила, то унять кровотечение было невозможно.

– Нет! – прошептал Кулейн, но Мэдлина уже было не остановить.

– А у Туро не было стремления жить. Чтобы спасти его, я израсходовал камень целиком. Но первые годы Горойен была рядом, и я не мог допустить, чтобы Туро рос сильным. Я вселил слабость ему в грудь. Я отнял у него телесную силу. Горойен увидела, как терзается король, и оставила мальчика жить. Она всегда была мстительной ведьмой, но твоя слепота мешала тебе это увидеть. Наконец она решила, что настало время отомстить сполна. Это она пришла к Эльдареду и разожгла в нем честолюбие. Не для того, чтобы он покончил с королем, но с сыном Алайды. Твоим внуком. Ты винил меня в смерти Алайды. Но в то роковое утро, когда я ушел, ее пульс был сильным и ровным, тело здоровым, дух – счастливым. Тогда недуг царей еще не поразил ее, Кулейн.

Воин Тумана взял кубок и осушил до дна, чувствуя, как теплота вина охватывает его.

– Ты когда-нибудь кого-нибудь любил, Мэдлин?

– Нет, – ответил волшебник. С сожалением, как вдруг стало ему ясно.

– Ты прав. Я знал, что Шалиет убила она, но не смог возненавидеть ее за это. Вот почему я выбрал смертность. – Кулейн невесело засмеялся. – Какой слабый ответ для воина! Я умру, чтобы наказать Горойен!

– Какая ирония, Кулейн. Ты умираешь, хотя мог бы жить, а она умирает, хотя не хочет этого. Что ты будешь делать?

– Какой у меня выбор? Мой внук затерян в ее мире вместе с другим дорогим мне существом. Чтобы спасти их, я должен убить женщину, которую любил две тысячи лет.

– Я отправлюсь с тобой на остров Скитис.

– Нет, Мэдлин. Останься здесь, помоги римлянину Аквиле. Удержи страну для Туро.

– Мы не сможем продержаться. Я подумываю о том, чтобы снова отправиться в странствование.

– Но что тебе осталось? – спросил Кулейн. – Тебе, знавшему Ассирию, Грецию и Рим во всей их славе. Куда отправишься?

– Есть другие миры, Кулейн.

– Останься ненадолго. Мы оба много отдали этому захудалому островку. И мне не хочется, чтобы он достался Эльдареду… или варвару Хенгисту.

Мэдлин грустно улыбнулся.

– Ты прав. Отдали мы ему немало. Я пока останусь. Но у меня такое чувство, будто мы удерживаем море плотиной изо льда… и наступает лето.

Глава 12

Прасамаккус притаился с Коррином Рогером за кустами среди восточных холмов Марин-са, следя за плоскорогими оленями, пасущимися в трехстах шагах от них.

– Как нам к ним приблизиться? – спросил Коррин.

– Никак. Мы подождем, чтобы они приблизились к нам.

– А если они не подойдут ближе?

– Тогда мы вернемся домой голодными. Охота – это терпение. Следы говорят, что олени ходят этой тропой к ручью. Мы сидим тут и ждем час за часом. Твой друг Хогун решил соснуть, чтобы скоротать время. Неплохой способ, если кто-то следит за дичью.

– Ты спокойный человек, Прасамаккус. Завидую.

– Я спокоен, потому что не знаю ненависти.

– И с тобой никогда не обходились несправедливо?

– Много раз. Когда я был малышом, пьяный охотник допустил, чтобы его лошадь наступила на меня. И с тех пор всю мою жизнь я терплю боль – боль в искалеченной ноге, муки одиночества. На ненависти я не продержался бы.

Коррин улыбнулся.

– Я не могу быть таким, как ты. Но с тобой я спокоен. Зачем вы явились в Пинрэ?

– Насколько мне известно, мы ищем какой-то меч.

Вернее, его ищет Туро. Он сын короля – великого короля, как я слышал, – которого изменнически убили несколько месяцев назад.

– Из какой страны за большой водой вы приплыли?

Прасамаккус прислонился спиной к стволу и вытянул больную ногу.

– Это край магии и тумана. Римляне называют его Британией, но на самом деле он состоит из многих земель. Мое племя – бриганты, возможно, лучшие охотники в мире и, уж во всяком случае, самые свирепые воины.

Коррин ухмыльнулся во весь рот.

– Свирепые? Значит, они совсем на тебя не похожи?

Прасамаккус не успел ответить, потому что олени внезапно обратились в стремительное бегство. Бригант толчком поднялся с земли и захромал к толстому дубу.

– Быстрее! – сказал он.

Коррин нагнал его.

– Что это ты?

– Подсади меня.

Коррин подхватил его под мышки и приподнял настолько, что бригант сумел ухватиться за сук и взобраться на него.

– Живее лезь сюда! – настойчиво крикнул Прасамаккус, подвинулся, натянул тетиву и наложил на нее длинную стрелу. Жуткий рев прокатился по лесу, и Коррин подпрыгнул, подтянулся и оказался на суку в ту секунду, когда из кустов выпрыгнул первый вур. Стрела Прасамаккуса впилась зверю в горло, но не остановила его ни на секунду.

Вторая стрела отскочила от его головы, когда он взвился в воздух. Его когти царапнули по суку, но Коррин пнул его сапогом в зубастую пасть. Зверь свалился на землю, где к нему присоединились еще два.

Они начали кружить у подножия дуба. Прасамаккус замер, готовый в любой миг пустить третью стрелу, и разглядывал гигантских кошек. Каждая была длиной футов восемь, огромные плоские морды, овальные желтые глаза, клыки длиной в человеческие пальцы. Первый сел и попытался лапами выдернуть стрелу из горла.

А потом опять закружил у ствола. Спины зверюг бугрились мышцами, и бригант тщетно пытался обнаружить уязвимое место.

– Стреляй же в них! – понукал Коррин.

При звуке его голоса вуры взревели и попытались допрыгнуть до сука, но уцепиться не удалось ни одному. Прасамаккус прижал палец к губам и произнес только одно слово:

– Терпение!

Он перекинул колчан на грудь и начал осматривать наконечник. С зазубринами, с двойными зазубринами; гладкие, чтобы легче было выдернуть; легкие, тяжелые.

В конце концов он вытащил стрелу с двойной зазубриной и тяжелым наконечником. И наложил на тетиву. Он пришел к выводу, что поразить вура можно только в ложбинку позади передней лапы над первым ребром. Если он сумеет пустить стрелу под нужным углом…

Он выжидал, иногда оттягивая тетиву, колеблясь. Коррин следил за ним, изнемогая от нетерпения, но заставлял себя молчать. Один вур, повернувшись спиной, отошел от дерева, и Прасамаккус негромко свистнул.

Зверь остановился, обернулся. В тот же миг стрела пронзила воздух, вонзилась в спину вура, пробила его сердце. Он упал на землю, не издав ни единого звука.

Прасамаккус достал новую стрелу и выждал. Второй вур подошел к мертвому сородичу и начал мордой толкать труп, стараясь приподнять. Пропела стрела, вур взвился на дыбы, опрокинулся на спину, дергая лапами.

Потом замер без движения. Третий зверь растерялся.

Подошел к убитым, но попятился, почуяв кровь, и взревел, задрав морду к небу.

Где-то в лесу протрубил рог, вур обернулся на звук и быстро убежал, бесшумно ступая мягкими лапами.

Несколько минут двое на суку хранили молчание, потом Коррин собрался слезть с дуба.

– Куда ты?

– Так последний зверь убежал.

– Дальше к западу могут быть другие. Надо выждать.

– Здравый совет, мой друг. А как ты узнал, что вуров пустили по следу?

– Олени не просто побежали, они очумели от ужаса. Запах человека такой паники не вызвал бы, и волка тоже. Ветер дул им в спину, справа от нас, и я рассудил, что звери должны быть близко.

– С тобой, Прасамаккус, не пропадешь! Пожалуй, нам начинает везти.

И словно в подтверждение его, слов через поляну перед ним, не заметив их, промчался огромный вур, перемахнув через трупы, послушный призывному сигналу рога.

– Ты думаешь, теперь безопасно? – спросил Коррин.

– Подождем еще немножко.

Прасамаккус почувствовал, как на него наваливается тоска. Коррин еще не задумался над тем, что, собственно, означает нападение гигантских кошек, но бриганту не захотелось первому заговорить об этом. Если четырех вуров спустили с цепи, то почему не всех? А если так, что произошло в пещерах братства?

– Я думаю, теперь уже можно, – сказал он наконец.

Коррин спрыгнул на землю и повернулся помочь спуститься Прасамаккусу.

– Я обязан тебе жизнью и не забуду этого.

Он зашагал в сторону лагеря, но худая рука Прасамаккуса легла на его плечо.

– Погоди, Коррин.

Тот обернулся, увидел тревогу в глазах Прасамаккуса и побледнел, внезапно все поняв.

– Нет! – вскрикнул он, вырвался и кинулся в лес.

Прасамаккус наложил стрелу и заковылял следом за ним. Он не торопился, не желая оказаться у пещер слишком рано. А когда наконец приблизился к ним, его худшие страхи оправдались. Землю усеивали трупы, а поперек тропы перед ними валялась кровоточащая нога. Тут произошла бойня. Коррин у входа в пещеры стоял на коленях у могучего тела своего брата. Прасамаккус подошел к ним. Рядом с человеком-зверем распростерлись три вура, и его когти были обагрены их кровью. Позади Коррина в сумраке пещеры жались фигурки троих детей, рядом с ними стояла Лейта. При виде нее бриганту стало легче. Коррин плакал, не стараясь сдержаться, сжимая в руках окровавленную лапу.

Глаза человека-зверя были открыты.

Прасамаккус потрогал Коррина за плечо и шепнул:

– Он жив.

– Коррин?

– Я здесь.

– Я остановил их, Коррин. Царица-Ведьма все-таки оказала мне услугу. Дала мне достаточно сил, чтобы разделаться с ее охотничьими кошками… – Он судорожно вздохнул. Прасамаккус смотрел, как жизнь покидает его вместе с кровью, струящейся из ран.

– Четверо из семерых в пещере. Некоторые мужчины убежали в лес. Не знаю, уцелели ли они. Уведи их отсюда, Коррин.

– Да, брат. Отдохни. Покойся с миром.

Мертвый Паллин словно заколебался в жарком мареве и съежился в труп молодого худощавого мужчины с красивым кротким лицом.

– О благие боги! – прошептал Коррин.

– Как трогательно! – прозвучал женский голос, и Прасамаккус с Коррином обернулись. Совсем близко на камне сидела золотоволосая женщина в платье, сотканном из серебряных нитей, обнажавшем одно белоснежное плечо.

Коррин рывком вскочил, выхватывая меч, и бросился к женщине. Она подняла ладонь и пошевелила пальцами, словно отгоняя назойливую муху. Коррин был отброшен шагов на десять и упал на камни.

– Я же обещала, что погляжу, как он будет умирать. И поглядела. Доставь моих женщин в лагерь на севере, и, может быть, я оставлю жизнь всем вам, кто пока уцелел.

Прасамаккус положил лук, ощущая на себе ее взгляд.

– Почему ты не попробуешь убить меня? – спросила она.

– А зачем, госпожа? Тебя здесь нет.

– Какой ты догадливый!

– Не нужно особой догадливости, чтобы заметить, что ты не отбрасываешь тени.

– Ты непочтителен, – сказала она с упреком. – Подойди ко мне.

Она взмахнула рукой, и Прасамаккус почувствовал, как его потянуло за плечи, заставило встать. Больная нога подвернулась, и он услышал мелодичный насмешливый смех.

– Калека? Какая прелесть! Я хотела поиграть с тобой в ту же игру, что и с Паллином, заставить тебя страдать, как страдал он. Но вижу, что в этом нет нужды.

Пожалуй, судьба обошлась с тобой даже более жестоко, чем могла бы я, ничтожный человечек. Но за свои наглые взгляды ты все-таки понесешь наказание. – Ее глаза сверкнули.

Прасамаккус все еще держал в руке стрелу, так и не убрав ее в колчан. И когда рука женщины вновь поднялась, он направил на нее наконечник стрелы. От ее пальцев оторвался шарик слепящего белого света, коснулся наконечника, отлетел назад и ударил ее в грудь.

Она закричала и вскочила… т Прасамаккус увидел, что золотые волосы на висках вдруг засеребрились. Ее рука стремительно коснулась стареющего лица, и злорадная улыбка сменилась паническим ужасом. И тут же она исчезла.

Коррин, спотыкаясь, подошел к бриганту.

– Что ты сделал?

Прасамаккус посмотрел на стрелу. Древко обуглилось, грозя вот-вот рассыпаться, наконечник превратился в бесформенный комок металла. Он отшвырнул остатки стрелы.

– Надо увести женщин отсюда, прежде чем явятся стражи, а этого, конечно, ждать недолго. В лесу есть еще какое-нибудь убежище?

– Где мы можем спрятаться от нее?!

– Сначала одно, потом другое, Коррин. Так есть такое место?

– Может быть.

– Ну, так соберем все, что нам может пригодиться, и пошли.

Он еще не договорил, как из леса вышли пять мужчин. Прасамаккус узнал высокого Хогуна, широкоплечего дюжего Рьяла.

– Вот видишь, – сказал бригант, – братство не погибло!

* * *

Лейта вышла из пещеры, нагнулась над трупом воина и сняла с него пояс с мечом. Застегнула пояс на талии, вынула меч из ножен и взвесила на руке. Рукоять была длинной, туго обтянутой черной кожей, так что она могла сжать ее обеими руками, чтобы рубить и колоть. Однако клинок был достаточно короток и легок, чтобы наносить удары и одной рукой. Она нашла подходящий камень и принялась натачивать лезвие. Прасамаккус подошел к ней.

– Мне грустно, что тебе пришлось вытерпеть такое.

– Да нет. Паллин не подпустил ко мне вуров. Но вопли умирающих…

– Я знаю.

– Эта женщина излучала зло – и она так обворожительно красива!

– Тут нет никакой тайны, Лейта. Паллин был хорошим человеком, но внушал ужас. Хорошее не всегда бывает красивым.

– Мне неприятно в этом сознаваться, но меня пробрал страх. До мозга костей. Перед тем как мы оставили Кулейна, я увидела вора душ, исчадие Пустоты.

Лицо у него было серым, как у мертвеца, и все-таки он испугал меня меньше, чем Царица-Ведьма. Как тебе удалось заговорить с ней?

– О чем ты?

– У тебя в голосе не было страха.

– У меня в сердце он был, но видел я всего лишь злую женщину. И она могла всего лишь убить меня.

Что тут ужасного? Через пятьдесят лет никто и имени моего не вспомнит. Я останусь лишь пылинкой в прахе истории. Если мне повезет, я состарюсь и дряхлость сведет меня в могилу. Если нет, я умру молодым. Но так или иначе я умру.

– Я не хочу умереть. И состариться не хочу. Я хочу жить вечно, – сказала Лейта. – Так, как мог бы Кулейн. Я хочу увидеть, каким станет мир через сто лет, через тысячу. Пока солнце светит, я хочу, чтобы оно светило мне.

– Я понимаю, что это может быть… приятным, – сказал бригант. – Но что до меня, то я предпочел бы не быть бессмертным. Если ты готова, нам пора уйти отсюда.

Лейта посмотрела в его печальные голубые глаза, но не сумела понять его грусти. Она улыбнулась, грациозно поднялась с земли и помогла подняться ему.

– Твоей жене выпал счастливый жребий.

– Как так?

– Она нашла мужчину, который мягок, но не слаб.

И, да, я готова.

Небольшая группа из девятнадцати человек – по пути к ним присоединились еще четверо уцелевших – направилась выше в холмы в центре Марин-са. Четыре беременные женщины, трое детей и, считая Лейту, двенадцать воинов.

Одна из женщин была уже на сносях, так что идти им приходилось медленно, и уже смеркалось, когда Коррин повел их вверх по длинному склону к кольцу из черных камней высотой футов около тридцати. Диаметр кольца превышал сотню ярдов, и внутри вокруг восьмифутового алтаря виднелось несколько построек, явно давно заброшенных. Коррин открыл трухлявую дверь самой большой постройки и вошел внутрь. Прасамаккус последовал за ним. Они оказались в помещении более восьмидесяти футов в длину. У стен под прямым к ним углом стояли старые столы со скамьями.

Коррин направился к большому очагу, в котором были аккуратно уложены поленья. От них к дымоходу тянулась огромная паутина. Не обращая на нее внимания, Коррин высек огонь, и над сухими дровами взметнулись голодные языки пламени, а помещение озарил теплый красноватый свет.

– Что это за место?

– Тут прежде жило братство орлов – семьдесят мужчин, которые пытались вступить в общение с духами.

– Что с ними случилось?

– Астарта приказала убить их. Теперь сюда никто не приходит.

– Ну, я их не виню, – заметил бригант, прислушиваясь к вою ветра над плоской вершиной холма. Одна из женщин застонала и опустилась на дол. Это была Эрульда.

– Ее время пришло, – сказал Хогун. – Пусть женщины позаботятся о ней тут.

Коррин повел мужчин к строению поменьше, где вдоль стен тянулись подгнившие нары. У дальней стены крысы устроили себе гнездо, и их смрадный запах пропитал комнату. И тут в очаге лежали дрова. Коррин поджег их.

Прасамаккус ощупал несколько нар и наконец осторожно растянулся на одних. Все молчали, и бригант задумался о Туро – возможно, вуры убили принца.

Проснулся он за час до зари с ощущением, что слышал барабаны и топот марширующих ног. Он потянулся и сел. Коррин и остальные все еще спали вповалку вокруг очага. Он спустил ноги с нар и встал, подавив стон боли, когда тяжесть тела легла на искалеченную ступню. Взяв лук с колчаном, он вышел в предрассветную серость. Дверь большой постройки была открыта, из нее вышла Лейта. Она приветственно улыбнулась и подбежала к нему.

– Я уже час как жду тебя.

– Ты слышала барабаны?

– Нет. Какие барабаны?

– Наверное, мне приснилось. Пошли, добудем мяса.

Держа луки наготове, они спустились с холма.

В этот день Прасамаккусу везло. Он убил двух оленей, а Лейта сразила стрелой горную овцу. Отнести все это с собой они не могли, разделали туши и развесили куски на трех ветках высоко над землей.

Прасамаккус тащил две оленьи ноги, а Лейта набрала в подол несколько фунтов грибов, и когда они вернулись, их встретили радостными улыбками. После отличного завтрака Коррин послал Хогуна, Рьяла и человека по имени Логей нести дозор, не покажутся ли где-нибудь стражи, а Прасамаккус объяснил им, где повешено остальное мясо. Каким-то образом страшные события вчерашнего дня казались уже менее ужасными, потому что у Эрульды родился здоровый хорошенький мальчик. Его требовательный плач вызывал улыбки у женщин, и Прасамаккус в который раз подивился человеческой способности уживаться со страхом. Даже Коррин, казалось, немного расслабился.

У подножия холма в глинистых берегах струился ручей. Три еще беременные женщины весь день лепили там горшки и обжигали их в земляной печи, сооруженной шагах в пятнадцати от русла. Она почти не дымила. Прасамаккус смотрел, как они работают, и думал о Хельге там, в Калькарии. Добралась ли до нее война? Как она живет? Тоскует ли по нему, как он по ней, или уже нашла себе нового мужа с двумя здоровыми ногами? Если так, он ее не винит. Он получил от нее бесценный дар, и верь, он в благих богов, так вознес бы молитву о ее счастье.

Он взглянул на свои кожаные штаны. Они заскорузли от грязи, порвались, лишились части серебряных дисков. Его прекрасная туника из тонкой шерсти стала грязной, а золотой шнур на рукавах растрепался. Он подковылял к ручью, снял тунику, обмакнул ее в прохладную воду и оббил камнем. Подчиняясь внезапному порыву, он снял штаны и сел на дно ручья, обмывая водой бледную грудь. Женщины неподалеку захихикали и помахали ему руками. Он торжественно поклонился в ответ. С холма спустилась Лейта, и одна из женщин пошла к ней навстречу, протягивая что-то, но что именно, Прасамаккус разглядеть не сумел. Лесовичка улыбнулась женщине благодарной улыбкой, сняла сапоги и прошлепала по ручью туда, где сидел Прасамаккус.

– Что ей было надо?

– У нее был подарок для охотника, – ответила Лейта и показала ему маленький кувшинчик, закупоренный воском. – Очистительное масло для волос. – И с этими словами она опрокинула его на спину, так что он погрузился в ручей с головой. А когда он, отплевываясь, снова сел, Лейта вылила ему на голову половину содержимого кувшинчика, который затем сунула за пояс, а сама принялась втирать масло ему в кожу головы – куда до нее рабыням Викторина, успел подумать Прасамаккус, но тут она испортила это впечатление, снова окунув его с головой. Когда он выпрямился, то услышал смешки женщин и басистый раскатистый хохот мужчин, сидевших на вершине холма.

Веселое настроение ничем не омрачалось, пока в сумерках не вернулись Хогун и его товарищи. Прасамаккус сразу понял, что дело плохо – они не забрали мясо. Он прихромал к Коррину. Тот повернулся к нему.

– Стражники приближаются, – сказал он просто.

Небольшой амфитеатр был пуст, если не считать царицы, которая сидела в ложе на устланном мехами сиденье. Внизу на арене перед ней стояли четыре воина, приветственно подняв мечи. Она наклонилась вперед.

– Каждый из вас – самый прославленный гладиатор в своем краю. Ни один из вас не изведал вкус поражения, и каждый убил десятки противников. Сегодня у каждого из вас есть возможность вернуться из Серпентума домой с грузом золота и драгоценностей, равным вашему собственному весу. Это вас манит? – Говоря, она правой ладонью поглаживала шею, наслаждаясь шелковистостью юной кожи. Ее синие глаза оглядывали воинов – стройных, по-волчьи поджарых.

Они посматривали друг на друга, и в глазах каждого светилась уверенность, что победа суждена ему. Горойен улыбнулась.

– Не старайтесь оценить стоящих рядом. Сегодня вы будете сражаться все вместе против выбранного мною бойца. Убейте его, и вы получите все обещанные вам награды.

– Мы все будем сражаться против одного человека, госпожа? – спросил высокий воин с черной, как ночь, бородой.

– Всего с одним, – прошептала она голосом, срывающимся от волнения. – Смотрите!

Они обернулись. В дальнем конце арены появилась высокая фигура. Лицо закрывал черный шлем; широкие плечи, узкие гибкие бедра. На нем была короткая кольчуга и набедренная повязка. В руках он держал короткий меч и кинжал.

– Смотрите! – повторила царица. – Вот боец царицы, величайший воин этого времени и всех времен.

Он тоже не знал ни одного поражения. Бейтесь с ним поодиночке или все вместе по своему выбору.

Четверо переглянулись. Речь шла о несметных богатствах, так к чему рисковать? Они направились к высокому воину в шлеме, образовав полукольцо. При их приближении он с несравненной быстротой словно протанцевал между ними. Но у него за спиной двое упали на землю с распоротыми животами. Оставшиеся двое опасливо попытались его обойти. Он нырнул навстречу, перекатился через плечо, и кинжал, сверкнув, погрузился в горло чернобородого. Продолжая катиться по песку, он поравнялся с последним противником, отразил удар его меча и на том же движении блистательным выпадом рассек ему шею. Потом направился к ложе и поклонился царице.

– Неизменно самый лучший, – сказала она, а ее щеки пылали от возбуждения. Она протянула руку, и он вознесся в ложу и встал рядом с ней. Она поднялась с кресла и провела ладонями по его плечам и по сверкающей кольчуге.

– Ты меня любишь? – шепнула она.

– Я люблю тебя. Я всегда тебя любил. – Голос звучал мягко и будто издалека.

– Не возненавидел меня за то, что я тебя вернула?

– Нет. Но только если ты сдержишь свое обещание, Горойен. – Он обнял ее одной рукой и притянул к себе. – Тогда я буду любить тебя, пока не погаснут звезды.

– Но зачем тебе думать о нем?

– Я должен стать Владыкой Битв. Ничего другого у меня нет. И никогда не было. Я стал быстрее теперь, губительнее. И все равно он тяготеет надо мной.

Пока я его не убью, я никогда не стану тем, к чему стремлюсь.

– Но он уже не противник тебе. Он выбрал жребий смертного и стареет. Он не тот, кем был.

– Он должен умереть, Горойен. Ты обещала его мне.

– Но в чем смысл? Он не смог бы победить тебя даже в самом своем расцвете. Что ты докажешь, сразив почти старика?

– Я буду знать, что я то, чем был всегда, что я воин. – Его руки шарили по ее телу. Я буду знать, что я все еще мужчина.

– Но так и есть, любовь моя. Ты величайший воин из всех, кого когда-либо видела земля.

– Значит, ты приведешь его ко мне?

– Приведу. Да.

Он медленно снял шлем. Она не посмотрела ему в глаза. Не смогла. С того самого дня, когда она вернула его из могилы, эти глаза ее сокрушали.

Остекленелые, как были в смерти, глаза Гильгамеша не менялись, обрекая ее на муки.

* * *

Утер и Бальдрик вошли в лес Марин-са на утренней заре после трудного возвращения с Этрусских гор, когда на каждом шагу их подстерегали опасности. Трижды им пришлось прятаться от стражников, а потом за ними погнались четыре конных воина. Чтобы спастись, им пришлось перейти узкий ручей и взобраться по почти отвесному каменному обрыву. Они изнемогали от усталости, но Утер радовался, что скоро они доберутся до пещер. Он снимет чары с человека-зверя Паллина, а потом продолжит поиски меча своего отца. Ему становилось немного стыдно, когда он представлял всеобщее ликование после того, как Паллин вновь станет человеком, возгласы восхищения, поздравления, и скромность, с какой он будет отвечать на их восхваления его героизма. Он представлял себе, как увидит Лейту, уловит восхищение в ее глазах, как она признает, что он стал мужчиной. От этих фантазий у него голова пошла кругом, и он заставил себя сосредоточить мысли на узкой тропе, по которой они шли. И тут его взгляд упал на огромные следы рядом с тропой. Он даже остановился. Отпечатки лап гигантской кошки!

Бальдрик, который шел впереди, оглянулся и увидел, что принц стоит на коленях у края тропы. Он неторопливо пошел назад, замер на месте, увидев следы, и вытащил стрелу из колчана.

– Вуры! – прошептал он, обшаривая взглядом тропу.

Утер выпрямился, его глаза сосредоточенно сощурились. Неподалеку журчал ручей. Принц направился к нему и начал прокапывать канавку.

– Зачем это? – спросил Бальдрик, но Утер словно не замечал его. Он расширил канавку в круглую ямку и следил, как вода медленно ее наполняет. Когда поверхность стала зеркальной, он растянулся на земле, уставился в воду и поднял над ней свой Сипстрасси, шепча заклинание, которое произносил Кулейн. Поверхность замерцала, он увидел пещеру и трупы, две лисицы обгрызали оторванную ногу. Утер вскочил.

– Они напали на лагерь. Многие убиты, но Коррина я не увидел и Лейты с Прасамаккусом тоже.

– Ты думаешь, их схватили?

– Не знаю, Бальдрик. Но что еще могло с ними произойти?

Бальдрик пожал плечами.

– Значит, мы пропали! – Он сел и спрятал лицо в ладонях.

Утер заметил скользнувшую по земле тень, поднял глаза и увидел, что высоко над ними кружит большой орел. Принц крепко сжал Сипстрасси и навел камень на птицу. У него закружилась голова, и они слились в одно существо. Лес простирался далеко внизу под ним, и еще никогда он не был таким зорким. Его взгляд различил зайца в высокой траве и олененка в гуще кустов. И воинов, которые приближались к высокому холму с плоской вершиной, опоясанной кольцом черных высоких камней. Пеших воинов было около, трехсот, но перед ними двигались длинным рядом вуры, которых удерживали цепями сорок лесовиков в темной одежде.

Утер вернулся в свое тело, споткнулся и чуть не упал.

Он перевел дух и побежал во всю мочь, забыв про тоскливо ссутулившегося Бальдрика. Вверх по узкой тропе, вниз в болотистый овражек, скользя и спотыкаясь.

На тропу перед ним выскочил олень-гигант. Он поднял Сипстрасси, и зверь остановился как вкопанный.

Одним прыжком Утер очутился у него на спине, олень повернулся и понесся к холму. Несколько раз Утер чуть не был сброшен, но его колени крепко сжимали выпуклые бока. Лес остался позади, олень взлетел по склону, повернулся и встал перед линией вуров. У себя за спиной Утер успел увидеть Прасамаккуса, Лейту и нескольких мужчин с луками наготове. А впереди появились темноглазые воины в бронзовых шлемах. Ветер колыхал черные плащи.

Олень стоял точно каменная статуя.

– Уходите или умрите! – крикнул Утер.

Когда воины увидели светловолосого юношу на диком олене, они онемели от удивления, но теперь разразились хохотом. Раздались слова команды, и лесовики в темной одежде спустили с цепи сорок вуров. Гигантские кошки ринулись вперед, их рев обрушивался на Утера, как раскаты грома. Он поднял Сипстрасси, и его серые глаза были холодными, как полярные льды.

Вуры остановились, повернулись и врезались в плотные ряды воинов. Когти рвали тела, клыки смыкались на черепах, ломали кости. В панике воины бросились бежать кто куда, а вуры настигали, разрывали жертву, преследовали следующих. Утер повернул оленя и неторопливо въехал на вершину. Там он спрыгнул на землю, похлопал оленя по шее, и тот длинными прыжками унесся в лес, откуда доносились жуткие стоны умирающих.

К Утеру подошел Коррин.

– Ты – бог?

Утер посмотрел на Сипстрасси. Из золотого с черными прожилками он превратился в черный с золотыми прожилками. Магии в нем почти не осталось.

– Нет, Коррин, я не бог. Я просто человек, который опоздал. Вчера я мог бы спасти Паллина и остальных.

– Как хорошо увидеть тебя живым, Туро, – сказал Прасамаккус.

– Не Туро, мой друг. Ребенок умер, живет мужчина. Я – Утер Пендрагон, сын Аврелия. И я король по праву рождения и велению судьбы.

Прасамаккус промолчал и только низко поклонился. Остальные мужчины, все еще ошеломленные нежданным избавлением от верной смерти, последовали его примеру. Утер принял возданную ему честь молча и ушел к ручью, где сел на камень. Прасамаккус последовал за ним.

– Можно мне посидеть с тобой, государь? – спросил он без тени сарказма.

– Не считай меня надменным, Прасамаккус, это не так. Но убил живого мертвеца и парил на орлиных крыльях. Я скакал на владыке леса и уничтожил войско. Я знаю, кто я. И более того: я знаю, что я есть.

– И что же ты есть, принц Утер?

Утер повернулся к нему и улыбнулся мягкой улыбкой.

– Я молодой человек, едва достигший совершеннолетия, который нуждается в мудрых советах верных друзей. Но, кроме того, я король всея Британии, и я верну себе трон моего отца. Никакие силы этого мира и всех остальных меня не остановят.

– Есть присловье, – заметил Прасамаккус, – что кровь всегда сказывается. Иногда мне доводилось видеть обратное – сыновья доблестных отцов вырастали трусами. Но, думаю, принц Утер, к тебе это не относится. В твоих жидах течет кровь великого короля, и в тебе живет дух воина Кулейна. Да, я последую за тобой, но не вслепую. И буду давать тебе советы, когда ты их попросишь. Я должен преклонить колени?

Утер засмеялся.

– Мой первый приказ тебе: никогда не опускайся на колени в моем присутствии. Мой второй: всегда предупреждай меня, если заметишь во мне надменность.

Я многому учился, Прасамаккус, и знаю, что власть нередко оборачивается бедой. Мой отец предпочитал считать себя правым всегда и во всем только потому, что был королем. Он отстранил от себя друга-воина, вместе с которым рос. Тот не согласился с ним в стратегическом вопросе, и мой отец объявил его изменником. А ведь Аврелий вовсе не был плохим человеком.

Я изучал жизнеописания великих мира, и все они заболевали гордостью. Ты должен быть моим бойцом против надменности во мне.

– Тяжкая обязанность, – сказал Прасамаккус. – Но обязанность для будущего. Пока ты еще не король, а гонимый беглец в чужом мире. Судя по тому, как ты появился здесь, тебе удалось найти творящего сны?

– Да. Он был мертв, но при мне источник его магии.

– И ее хватит, чтобы вернуть нас домой?

– Вряд ли. Она почти истощилась.

– Так что же ты думаешь делать?

– Мне явился дух творящего сны и приказал мне вернуть духов домой. Бальдрик говорит, что духи – это войско мертвых. Я попытаюсь поднять их против царицы.

Бригант вздрогнул.

– Ты поднимаешь мертвых из могил?

– Да, если сумею найти плато Эрин.

– Ну что же! – вздохнул Прасамаккус. – Искать долго тебе не придется. Ты сейчас сидишь на плато Эрин, и это та удача, которая перестала меня удивлять.

– У меня нет выбора, Прасамаккус. Я не собираюсь погибнуть тут, когда убийцы моего отца терзают самое сердце моего королевства. Будь это в моих силах, я бы вызвал самого Владыку Демонов.

Бригант кивнул и поднялся на ноги.

– Я оставляю тебя обдумывать твои планы, – сказал он с грустью.

Два часа спустя Лейта сидела у края вершины, озаренной светом двух лун. Ее переполняла тоска. Туро ни разу не заговорил с ней после своего возвращения, он словно вообще не замечал ее присутствия. Сначала она рассердилась и делала вид, будто не замечает этого, но к вечеру ее негодование улеглось, и она почувствовала себя брошенной, отвергнутой. Он ведь оставался единственным звеном между ней и чудесным миром ее детства. Он знал Кулейна, знал о ее любви к Воину Тумана. С ним она могла бы разделить свое горе и, может быть, обрести утешение. А теперь он был для нее потерян, как она была потеряна для Кулейна и Каледонских гор.

И он ее ударил! На глазах у всех этих мужчин!

Конечно, она огрызалась на него, но ведь только для того, чтобы почувствовать себя увереннее. Жизнь с Кулейном приучила ее к самостоятельности, но когда в их мир проникал настоящий страх, Воин Тумана всегда был рядом. Вначале онасчитала Туро надежным другом и полюбила его в те первые недели, когда узнала поближе его мягкость и доброту. А то, что он не умел обращаться с оружием, пробудило в ней желание защищать его. Но когда он начал обретать силу и сноровку под руководством Кулейна, в ней проснулась ревность – ведь ее возлюбленный тратил на него столько времени! Каким вздором все это казалось теперь.

Задувал холодный ветер, и она сгорбила плечи, жалея, что не захватила с собой одеяла, но сходить за ним не хотела. Минует ли когда-нибудь боль от потери Кулейна? Что-то теплое окутало ее плечи, она подняла глаза и увидела перед собой Прасамаккуса. Он принес ей одеяло, согрев его у огня. Она плотно закуталась и заплакала. Он сел рядом и притянул ее к себе, ничего не говоря.

– Мне так одиноко! – сказала она наконец.

– Ты не одна, – прошептал он. – Я здесь. Утер здесь.

– Он меня презирает.

– По-моему, нет.

– Утер! – злобно пробормотала она. – Кем он себя воображает? Может, будет обзаводиться каждый день новым имечком?

– Эх, Лейта! Неужели ты не видишь? Мальчик исчез. Ты мне рассказывала, каким слабым ребенком он был, когда ты его нашла, но это уже не он. Вспомни его силу, когда он один противостоял вурам. Он не мог быть уверен, что у него хватит силы или волшебства, чтобы заставить этих страшных кошек повернуть на – зад, но он сделал это! Совершил подвиг мужчины. Он говорит, что волшебство почти иссякло, и очень многие бежали бы. Но не Утер. Другие люди использовали бы остатки магии, чтобы найти меч. Но не Утер. Он ищет, как бы помочь людям, которых считает друзьями.

Не суди его по вчерашним воспоминаниям.

– Он не разговаривает со мной.

– Все дороги ведут в две стороны.

– Он однажды сказал, что любит меня.

– Значит, он любит тебя и теперь, потому что он не переменчив.

– Не могу же я пойти к нему. С какой стати?

Почему только мужчинам позволено иметь достоинство гордости?

– Я не уверен, что это такое уж достоинство. Однако я здесь как друг. А друзья иногда беспомощны, когда речь идет о влюбленных.

– Мы не влюбленные. Я любила Кулейна…

– А он мертв. Но не важно, влюбленные или друзья – я не замечаю особой разницы. Вряд ли мне надо объяснять тебе, в каком мы опасном положении.

Никто из нас не может надеяться, что выстоит против Царицы-Ведьмы. Завтра она может вернуться с тысячным войском. С десятитысячным. Тогда мы будем мертвы все и твоя тоска утратит всякую важность.

Пойди к Утеру и попроси прощения…

– Не пойду! С какой стати я должна просить прощения?

– Послушай меня! Пойди к нему и попроси прощения. И тогда он скажет тебе то, что ты хочешь услышать. Поверь мне… пусть тебе и придется солгать.

– А если он рассмеется мне в лицо?

– Ты слишком долго жила в уединении лесов, Лейта, и не понимаешь, на чем стоит мир. Мужчинам нравится думать, будто над ним властвуют они, но это чепуха. Правят женщины, как правили всегда. Они говорят мужчине, что он богоподобен. Мужчина верит им и оказывается их рабом. Ведь если они не будут говорить ему этого, он окажется обыкновенным человеком. Иди к нему.

Она помотала головой, но встала.

– Друг, я последую твоему совету. Но с этих пор называй меня Гьен. Это имя мне дорого. Гьен Авур – на языке Ферага оно означает «лесная лань».

И улыбнувшись, она пошла к большой постройке.

Открыла дверь и скрылась внутри. Утер сидел среди других мужчин, и они внимательно его слушали. Он поднял глаза и увидел ее. Разговор оборвался – он легким движением встал, приблизился к ней, и они вышли в ночь. Прасамаккуса нигде не было видно.

– Я тебе нужен? – спросил он, вздернув подбородок. Голос его звучал надменно.

– Я хотела поздравить тебя и… и попросить прощения.

Он расслабился, лицо у него смягчилось, и на губах появилась та застенчивая улыбка, которая запомнилась ей со дня их встречи.

– Тебе не в чем просить прощения. Мне было нелегко стать мужчиной. Кулейн научил меня искусству боя, а Мэдлин – думать. Свести же то и другое воедино было моей задачей. Но тебе пришлось страдать, а у меня ты не нашла помощи. Ты меня простишь? – Он раскрыл ей объятия, и она прильнула к нему.

В стороне Прасамаккус, скорчившись за большим камнем, вздохнул и пожелал про себя, чтобы они недолго остались на холоде. Нога у него ныла, а глаза слипались.

* * *

Утер зашел в дом, взял свои одеяла и увел Лейту на западный склон, где за огромным упавшим камнем можно было спрятаться от ветра. Он собрал хвороста для небольшого костра и расстелил одеяла на земле. Все это происходило в полном молчании, а в их телах нарастало напряжение, не нарушавшее нежное общение их глаз. Когда костерок разгорелся, они сели рядом и не заметили, как Прасамаккус, прихрамывая, отправился спать.

Утер наклонил голову и поцеловал волосы Лейты, крепче прижав ее к себе. Она подняла к нему лицо.

Он ощутил пряное благоухание ее кожи и легко коснулся губами ее щеки. Голова у него пошла кругом, ему показалось, что он грезит. Он, ночь и Лейта стали едины. Он почти слышал шепот огромных камней, вспоминающих былое, почти ощущал пульсирование далеких звезд. Лейта откинулась, обвив руками его плечи, притягивая его к себе. Его ладонь медленно заскользила по изгибу ее спины, гладя плоть под туникой. Он разрывался между желанием сорвать с нее одежду и желанием продлить наслаждение этой минутой из минут.

Он поцеловал ее со стоном. Она мягко высвободилась из его рук и сняла тунику и гетры. Он смотрел, как открывается ее кожа, перламутрово поблескивая в свете костра. Он быстро разделся сам, но не решался ее обнять, а его глаза упивались ее красотой. Он протянул к ней дрожащие руки. Тело Лейты прильнуло к нему, и каждое прикосновение обжигало огнем. Она скользнула под него, но он воспротивился. Ее глаза широко раскрылись от изумления, но он нежно улыбнулся ей.

– Не спеши, – шепнул он. – Мы никогда не будем спешить.

Она поняла. Его голова наклонилась для нового поцелуя, рука погладила ее кожу, ласковая и теплая, как утренний луч солнца – прикасаясь, нежа, ища. Наконец он наклонился над ней, в висках у него стучало. Ее ноги скользнули по его бедрам, и он познал ее. Мысли и чувства кружили и затягивали его как смерч, и он растерялся, уловив сожаление, примешавшееся к радости. Он мечтал об этом мгновении, но теперь оно уже не вернется. Он открыл глаза и всмотрелся в ее лицо, отчаянно стараясь запечатлеть в памяти каждую бесценную секунду.

Ее глаза открылись, и она улыбнулась. Протянула руки, сжала в ладонях его лицо и притянула к своему, целуя с нежданной безграничной нежностью. Страсть поглотила сожаление, и он предался экстазу.

Чувства Лейты были иными. И она грезила об этом дне, когда отдаст свою девственность любимому. Так оно почти и произошло. Ведь Утер был всем, что осталось от Кулейна, и она видела Воина Тумана в грозовых глазах Утера. Прасамаккус был прав: слабосильный юнец, блуждавший в лесу, исчез навсегда, преобразившись в этого могучего, уверенного в себе воина. Она поняла, что сможет полюбить его, но не той безумной, удивительной страстной любовью, которую испытывала к Кулейну. И пока она вспоминала его, воспоминания смешались в ее сознании с медленно пульсирующим ритмом в самом центре ее существа, и она почувствовала, что владеет ею Владыка Ланса, серебряного копья.

Ее тело содрогнулось в жгучих волнах наслаждения, граничившего с болью. И на гребне экстаза она прошептала его имя.

Утер услышал и понял, что потерял ее в тот самый миг, когда обрел…

Глава 13

Бальдрик поднялся на плато Эрин на следующее утро еще на заре. Когда вуры накинулись на воинов, он в мгновение ока очутился на дереве и оттуда наблюдал за происходившим. Звери разорвали десятки людей и лошадей и выгнали войско из леса. Бальдрик последовал в отдалении и теперь сообщил, что в Марин-са не осталось ни одного врага. Коррин отправил разведчиков нести дозор, не появится ли другое войско, и взглянул на Утера – одобряет ли он? Утер кивнул.

– Враги вернутся, – сказал принц, – но мы должны использовать отсрочку.

Утер позвал Прасамаккуса и отправил его с Хогуном на охоту, чтобы добыть свежего мяса. Лейта пошла с ними собирать грибы, травы и съедобные коренья. Рьял и Кэрл были посланы в город Калья узнать, какое впечатление произведет известие о поражении войска.

Последним Утер подозвал к себе Коррина, и вместе они подошли к краю каменного кольца, оглядывая огромный лес и волны холмов Марин-са.

– Расскажи мне про духов, – сказал Утер.

Коррин пожал плечами.

– Я видел их всего раз и издали.

– Ну, тогда расскажи мне легенду.

– Так ли разумно поднять войско мертвецов?

– Так ли разумно восстать против Царицы-Ведьмы, если восставших всего девятнадцать?

– Я понял. Ну, так легенда гласит, что духи были воинами древнего царя, а когда он умер, они строем отправились в подземный мир, чтобы вернуть его в мир живых. Но заблудились и теперь вечно маршируют в безднах Пустоты.

– Сколько их?

– Понятия не имею. Когда я их увидел, то разглядывал недолго. Сколько успел, когда на бегу оглянулся через плечо.

– Где ты их видел?

– Здесь, – ответил Коррин. – На Эрине.

– Так почему мы их не видим?

– Так луны же… но откуда тебе знать? В году бывают ночи, когда сияние Априка, большой луны, не видно и светит только Сенник. В такие ночи выходят духи и кольцо заволакивается туманом.

– А когда Сенник будет светить в одиночестве?

Коррин пожал плечами.

– Прости, Утер, я не знаю. Случается это четыре раза в году. Иногда шесть раз. Может, Рьял знает.

Его отец наблюдал звезды, и, наверное, он что-нибудь слышал. Когда он вернется, я у него спрошу.

День Утер провел, изучая лес вокруг холма, выискивая потаенные места и тропы, которыми могли бы воспользоваться восставшие, когда воины вернутся. И все это время в нем нарастало ощущение бессилия – ведь военные гении, чьи жизни описал Плутарх, все имели одно общее: все они рано или поздно получали под свою команду войска. А чего мог бы добиться он с десятью лесовиками, охотником-калекой и лесовичкой, искусной в стрельбе из лука? И даже если бы ему удалось набрать отряд из местных жителей, сколько времени понадобится, чтобы обучить их? И сколько времени даст им Астарта?

Он разделял опасения и Прасамаккуса, и Коррина, касавшиеся войска мертвецов. Но любое войско – все-таки войско, а без него их гибель неизбежна.

Голодный, усталый, он сел на берегу ручья и позволил своим мыслям вернуться к тому, о чем он запретил себе думать. В апогее страсти он услышал, как Лейта назвала имя Кулейна, и его словно разорвало пополам. Он преклонялся перед Кулейном, а теперь испытывал к нему жгучую ревность, и он любил Лейту, но сейчас был полон гнева на нее. Рассудок твердил ему, что не ее вина, если она все еще любит Кулейна, но и гордость, и сердце не позволяли ему смириться со вторым местом.

– Привет тебе! – произнес чей-то голос, и Утер вскочил, сжав в руке меч. Совсем близко сидела молодая женщина в простой тунике из сверкающей ткани.

Волосы у нее были золотыми, глаза – синими.

– Прости, – сказал он. – Ты меня напугала.

– Значит, прощения должна попросить я. Ты задумался о чем-то.

Никогда он еще не видел подобной красавицы. Она встала, подошла к нему и протянула руку к его плечу.

Когда она посмотрела ему в глаза, он заметил, что в ее глазах появилось странное выражение.

– Тебя что-то встревожило, госпожа?

– Вовсе нет, – ответила она поспешно. – Посиди со мной немного.

Песенки лесных птиц вдруг зазвучали точно струны лиры под легкими пальцами музыканта. Солнце озаряло их обоих, и все краски леса засияли небесной красотой. Он сел.

– Ты напоминаешь мне того, кто когда-то был рядом со мной, – сказала она, наклоняя к нему лицо, овевая его дыханием, душистым и волнующим.

– Надеюсь, это был кто-то, кто нравился тебе?

– Бесконечно. Твои глаза, как у него, цвета Тумана.

– Кто ты? – прошептал он внезапно охрипшим голосом.

– Быть может, сновидение. Или лесная нимфа?

Или влюбленная? – Ее губы чуть коснулись его щеки, и она прижала ладонь к груди.

– Кто ты? – повторил он. – Скажи мне.

– Я Афина.

– Греческая богиня?

Она отпрянула от него в изумлении.

– Откуда ты знаешь про меня? Этот мир далек от Греции.

– А я далек от своего дома, госпожа.

– Ты из Тумана?

– Нет. А как еще ты зовешься?

– Вижу, ты знаешь про Фераг. Еще я зовусь Горойен.

Теперь изумление зазвучало в голосе Утера.

– Ты возлюбленная Кулейна, он часто говорил о тебе.

Гибким движением она чуть отодвинулась.

– И что же он говорил?

– Он сказал, что любил тебя еще на рассвете истории. Надеюсь, ты простишь меня, если я скажу, что вижу почему.

Она поблагодарила его легкой улыбкой.

– Его любовь не была такой великой, как ты думаешь. Он оставил меня, предпочел стать смертным. Как ты это объяснишь?

– Не знаю, госпожа. Но я знал Кулейна, и он думал о тебе постоянно.

– Ты говоришь «знал», «думал». Ты давно с ним расстался?

Утер облизнул губы, внезапно оробев.

– Он умер, госпожа, как ни горько.

– Умер? Как так?

– Его погубили мои враги – воры душ из Пустоты.

– Ты видел, как он погиб?

– Нет, но я увидел, как он упал – за миг до того, как кольцо перенесло нас в Пинрэ.

– А кто ты? – спросила она с ласковой улыбкой. А ногти спрятанной руки стали длинными, серебряными и нацелились на его сердце.

– Я Утер.

Когти исчезли.

– Этого имени я не знаю, – сказала она и, встав, отошла на середину поляны.

– Ты нам поможешь? – спросил он.

– В чем?

– Этим миром правит Царица-Ведьма, и я хочу низвергнуть ее.

Горойен засмеялась и покачала головой.

– Глупый мальчик! Милый глупый мальчик. – Царица-Ведьма – я, и мир этот – мой.

Утер вскочил.

– Не могу поверить!

– Поверь, принц Утер, – сказал Прасамаккус, выходя из тени деревьев.

– А! – сказала Горойен. – Калека с волшебными стрелами.

– Убить ее? – спросил бригант, целясь стрелой ей в сердце.

Горойен обернулась к Утеру, подняв брови.

– Нет!

– Мудрый выбор, милый мальчик, потому что теперь я позволю вам жить… пока. Скажи мне, давно ли ты носишь имя Утер?

– Не очень, госпожа.

– Я так и полагала. Ты мальчик Туре, сын Алайды.

Знай, Утер! Я убила твою мать; я подстроила смерть твоего отца; и я послала воров душ в Каледонские горы.

– Почему?

– Потому что мне было так угодно. – Она обернулась к Прасамаккусу. – Пускай же свою стрелу!

– Нет! – крикнул Утер, но бригант уже отпустил тетиву. Стрела пронзила солнечный воздух для того лишь, чтобы ее поймала тонкая рука и переломила пополам.

– Ты говорил мне милые слова, Утер. Сегодня я тебя не убью. Покинь это место, укройся где-нибудь в мире Пинрэ. Я не стану тебя искать. Но через четыре дня я пришлю войско в этот лес с приказом воинам убивать всех, кого они найдут. Так не медли здесь. – Она резко взмахнула рукой, и воздух перед ней разошелся будто занавес. У нее за спиной в покое, украшенном щитами, мечами и другим боевым оружием, Утер увидел высокого мужчину в черном шлеме. А затем у. он, и царица исчезли.

– Она приходила убить тебя, – сказал Прасамаккус.

– Но не убила.

– Она капризна. Пойдем за Лейтой и покинем это место.

– Я должен дождаться ночи одинокой луны.

– Ты просил меня быть мудрым советником…

– Сейчас не время для мудрости, – оборвал его Утер. – Сейчас время для смелости.

* * *

В ярком свете луны темная одинокая фигура взбиралась по внешней стене Дейчестерского замка, нащупывая сильными пальцами малейшие щели и выпуклости.

Кулейн взбирался медленно и очень осторожно. Его лошадь и Ланс, серебряное копье, были спрятаны в лесу в двух милях от замка.

Днем все было бы просто – замок ведь построили более двухсот лет назад, и внешние стены были сильно выщерблены. Но в ночной мгле ему приходилось проверять каждый выступ, каждую закраину, прежде чем перенести на них тяжесть тела. До парапета он добрался уже после полуночи, нигде не увидел стражей, но нисколько не удивился. Чего мог опасаться Эльдаред среди Каледонских гор? Какое войско могло бы так далеко вторгнуться в его земли? Кулейн перебрался за парапет и скорчился под ним среди лунных теней.

На нем были шерстяные темные гетры и плотно облегающая рубашка из кожи, мягкой, точно ткань. Он не двигался, вслушиваясь в звуки ночи. В казармах справа внизу было не больше десятка воинов. Он пересчитал их из своего тайного убежища еще днем, а теперь услышал, как некоторые из них играют в кости. Слева от него у ворот спал страж, закутав плечи в одеяло и закинув ноги на табурет. Бесшумно Кулейн направился к лестнице. Ступеньки были деревянными, и он держался ближе к стене, чтобы они не так скрипели. Раньше он заметил мерцающий свет в окне башни с западной стороны почти на самом ее верху, остальные окна жилых покоев были погружены в темноту и безмолвие.

Он быстро перебежал через двор и остановился перед узкой дверью рядом с запертыми воротами башни.

Дверь была открыта. Войдя, он постоял, давая глазам свыкнуться с царившим там мраком. Потом отыскал лестницу и поднялся на верхний этаж. Где-то рядом заворчала собака, и Кулейн открыл сумку у себя на боку, вытащил кусок свежей зайчатины, а потом смело зашагал по коридору. Собака – серый боевой пес – угрожающе поднялась на ноги, обнажив длинные клыки. Кулейн нагнулся и протянул вперед руку. Пес почуял мясо и затрусил к Кулейну, чтобы выхватить зайчатину из его руки. Кулейн погладил его по широкой голове и пошел дальше.

У самой дальней двери он остановился. В узкие щели вдоль косяка все еще пробивался свет. Он вытащил охотничий нож и вошел. Огарок брызгал воском у широкой кровати, освещая лежащих на ней мужчину и женщину. Совсем юных – женщине могло быть шестнадцать лет, не больше, а мужчина был старше лишь на два-три года. Они спали, обнявшись как дети, и Кулейна охватила жалость. Лицо женщины было нежно-овальным, но сильным даже во сне. Мужчина был белокурым и худощавым. Кулейн коснулся его горла холодным лезвием. Его глаза мгновенно раскрылись, и он дернулся, так что лезвие полоснуло по коже рядом с яремной жилой.

– Не тронь ее! – прошептал он умоляюще, и Кулейн невольно был тронут – юноша даже не подумал о себе, а только о той, что лежала рядом с ним. Он сделал Морету знак встать и, забрав огарок, увел его из спальни в боковую комнату, плотно притворив дверь.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу знать, как вы вызываете Царицу-Ведьму.

Морет отошел к высокому окну, выходившему на Каледонские горы.

– Для чего ты хочешь ее увидеть?

– Это мое дело, мальчик. Ответь мне, и, может быть, ты останешься жив.

– Нет, – негромко сказал Морет. – Мне надо знать.

Кулейн взвесил, не убить ли его, а потом допросить женщину. Но, с другой стороны, если она ничего не знает, все пойдет насмарку, так как Кэль и Эльдаред были при войске.

– Я намерен уничтожить ее, – сказал он наконец.

Морет улыбнулся.

– Пойдешь к озеру Эрн. Ты его знаешь? – Кулейн кивнул. – Там есть кольцо камней и хижинка.

Перед хижинкой сложены пирамидой круглые камни.

Зажги там костер, когда будет дуть северный ветер.

Дым заклубится в хижину, и явится Горойен.

– Ты ее видел?

– Нет. Туда ездит мой брат.

Кулейн убрал нож в ножны.

– Оставить тебя жить было бы неразумно, но я тебя не трону. Не заставляй меня раскаяться в этом решении, потому что я не тот враг, какого ты мог бы себе пожелать.

– Ни один человек, который намерен уничтожить Горойен, мне не враг, – ответил Морет.

Кулейн отступил к двери и исчез в одну секунду.

Морет постоял у окна еще немного, потом вернулся в постель. За дверью в покой Кулейн услышал скрип кровати и опять убрал нож в ножны.

* * *

Рьял и Кэрл вернулись из Кальи в радужном настроении. За ними ехали три груженые повозки и шли шестьдесят восемь мужчин и двенадцать женщин, из них две беременные. Широкоплечий Рьял прыжками взлетел по склону и ухватил Коррина за плечо.

– Воины разграбили город. Они забрали с собой двадцать беременных женщин и сожгли святилище Берека. Двух старейшин совета повесили. Там такое делается!

– А эти зачем здесь? – спросил Коррин, глядя на толпу, выстроившуюся полукругом у подножия холма.

– Они пришли увидеть возрожденного Берека. С быстротой лесного пожара распространяются слухи, что Берек вернулся на землю верхом на могучем олене и готов низвергнуть Царицу-Ведьму.

– И вы допустили, чтобы им верили?

Рьял насупился.

– А кто может сказать, что это не правда? Он же прискакал на олене, как Берек, и его магия уничтожила много воинов.

– А что в повозках?

Лицо Рьяла прояснилось.

– Съестные припасы, Коррин. Мука, соль, сушеные фрукты, овсяные отруби, вино, мед. А еще одеяла, одежда, оружие.

Утер остановился над склоном и уставился на толпу внизу, которая мгновенно умолкла и замерла. Солнце было прямо у него за спиной, и снизу казалось, будто его одевает золотое сияние. Многие в толпе попадали на колени.

К нему подошли Рьял и Коррин.

– Сколько мужчин, способных сражаться?

– Шестьдесят восемь.

Утер улыбнулся и положил руку на плечо Рьяла.

– Доброе предзнаменование! В моих краях воины сражаются в центуриях по восемьдесят человек в каждой. Если добавить к ним наших людей, то у нас есть центурия!

Коррин ухмыльнулся.

– В счете ты послабее, чем в магии. Центум ведь это же сто, верно?

– Да, но за вычетом поваров, экономов и прислуги бойцов остается восемьдесят. Наше войско состоит из таких отрядов. Шесть центурий, четыреста восемьдесят человек образуют когорту, а десять когорт объединены в легион. Небольшое начало, но сулит оно много. Коррин, спустись к ним и узнай, кто среди них вожаки. Пусть мужчины разобьются на десятки. Добавь к каждой по одному из своих людей и двух к оставшимся восьми.

Найди для каждой десятки работу, чтобы они почувствовали себя членами братства. И изыми слабых духом: ведь через четыре дня им предстоит сражаться.

– Одно маленькое затруднение, Утер, – сказал Коррин. – Они думают, будто ты бог. Когда они узнают, что ты человек, мы можем потерять их всех.

– Расскажи мне про этого бога. Все, что припомнишь.

– Хочешь его изображать? – спросил Рьял.

– Я не хочу потерять шестьдесят восемь бойцов. И мне ведь не надо ни лгать, ни обманывать. Если они верят, пусть верят и дальше. Через четыре дня у нас либо будет армия, либо мы будем валяться мертвыми в лесу.

– А разве это не связано с тем, – перебил Коррин, – взойдет ли Сенник один?

– Ну да! – Они оба посмотрели на Рьяла, и Утер спросил:

– Когда это снова случится?

– Примерно через месяц, – ответил Рьял.

Утер ничего не сказал, его лицо осталось бесстрастным. Коррин негромко выругался.

– Разбей мужчин на десятки, – сказал принц и направился к камням кольца, сдерживая бешенство отчаяния. Через четыре дня в лес вторгнутся страшные враги. Его единственной надеждой было войско мертвых, но увидеть их можно будет лишь через месяц. Ему необходимо было обдумать положение, составить план… но какую мог он измыслить стратегию, располагая столь незначительными силами? Всю жизнь он изучал историю войн, штудировал замыслы полководцев от Ксеркса до Александра, от Птолемея до Цезаря, от Паулиния до Аврелия. Но никто из них не оказывался в подобных тисках. Несправедливость этого поразила его, точно удар труса в спину. Но почему, собственно, должна жизнь быть справедливой? С милостями, которые оказывают ему боги, человек может сделать лишь то, на что он способен.

К нему присоединился Прасамаккус, почувствовавший его тревогу.

– Боги благосклонны? – спросил бригант.

– Быть может, – ответил Утер, вспомнив, что так ничего и не узнал о Береке.

– Бремя ответственности тяжко!

Утер улыбнулся.

– Оно было бы легче, будь со мной Викторин и три-четыре легиона. Где Лейта?

– Помогает разгружать повозки. У вас все хорошо?

Утер плотно сжал губы, удерживаясь от резкого ответа, потом посмотрел в спокойные, все понимающие глаза бриганта.

– Я люблю ее, и она теперь моя.

– Но?

– Откуда ты знаешь, что есть «но»?

Прасамаккус пожал плечами.

– А его нет?

– Она любила Кулейна и все еще не освободилась от этой любви. Я не мог соперничать с ним живым. Но, как видно, не могу и с мертвым.

Прасамаккус помолчал, приводя в порядок свои мысли.

– Ей должно быть очень трудно. Всю жизнь она была рядом с этим героем, обожала его, как отца, любила, как брата, нуждалась в нем, как в друге. Легко понять, как она поверила, что видит в нем любимого. И ты прав, принц Утер, соперничать с ним ты не можешь. Но со временем Кулейн уйдет в прошлое.

– Я понимаю, это говорит надменность, но мне не нужна женщина, которая видит во мне тень кого-то другого. Я познал ее, и это было прекрасно… и тут она прошептала имя Кулейна. Она лежала в моих объятиях, но для нее меня там не было.

Ответить на это бриганту было нечего, и у него достало мудрости понять это. Лейта была глупеньким набалованным ребенком. Пусть бы она выкрикнула его имя в памяти, но произнести его вслух в такую минуту?! Глупость, какой нет равных! Прасамаккус с удивлением поймал себя на том, что зол на нее. Чувство для него редкое. Он молча сидел рядом с принцем, а когда Утер погрузился в свои мысли, встал и захромал туда, где Коррин стоял с несколькими горожанами.

– Это вожди людей Кальи, – сказал лесовик. – А… бог готов принять их?

– Нет. Он беседует с духами, – ответил Прасамаккус, и кое-кто из горожан попятился. Не обращая на них внимания, Прасамаккус направился в большую постройку.

Утер, мужчина, смотрел на лес внизу, а в голове у него притаился Туро, мальчик. Каких-то несколько месяцев назад этот мальчик плакал в своем покое, боясь темноты и звуков ночи. Теперь он играл роль взрослого мужа, но муки подростка еще жили в нем. Когда в окрестности Эборакума приходило лето, мальчик Туро бродил по лесам, играя в игру, будто он герой и сокрушает демонов и драконов. И вот снова настало лето, он сидит на холме среди леса, и все демоны обрели реальность. Только рядом не было Мэдлина. Не было рядом Аврелия с его непобедимыми легионами. И Кулейна лак Ферага тоже не было. Только притворившийся мужчиной Утер. «Я король по праву рождения и велению судьбы». Как язвили его эти слова теперь в пучине отчаяния!

Среди камней иного мира сидел испуганный ребенок, играя в игру смерти. Его тоска становилась все тяжелее, и он почувствовал, что отдал бы левую руку, лишь бы в эту минуту рядом с ним оказался Мэдлин.

Или Кулейн. Да что рука! Он бы десять лет жизни отдал! Но над вершиной холма гулял ветер, и он был совсем один. Он обернулся и посмотрел на группу людей, молча стоявших шагах в тридцати от него. Юноши, старики терпеливо ждали, когда «бог» снизойдет до них, примет их клятву в верности. Отвернувшись, он вспомнил Кулейна и улыбнулся. Вот Кулейн и правда бывал богом. Аресом, богом войны греков, который для римлян стал Марсом. Бессмертный Кулейн!

«Что же, – подумал Утер, – если мой дед бывал богом, почему не могу я? Если судьба решила, что я погибну в этой смертельной игре, я сыграю в нее до конца».

Не оглянувшись, он поднял руку, призывая их к себе.

Двенадцать человек робко подошли и встали перед ним.

Он развел руками, указывая на землю, и они покорно сели.

– Говори! – приказал он, и Коррин по очереди назвал каждого, хотя Утер даже не попытался запомнить их имена. Он наклонился вперед и посмотрел в глаза каждого. Но, едва встретив его взгляд, они потуплялись.

– Ты! – сказал Утер, глядя на самого старшего среди них, седобородого и поджарого, как матерый волк. – Кто я?

– Говорят, ты бог, Берек.

– А что говоришь ты?

Тот побагровел.

– Владыка, то, что я сказал вчера вечером, было сказано по незнанию. – Он сглотнул. – Я просто выразил вслух сомнения, которые были у нас всех.

Утер улыбнулся.

– И с полным на то правом. Я явился не для того, чтобы обещать вам победу, а только научить вас сражаться. Боги даруют. Боги отбирают. И цену имеет лишь то, чего человек добывает своим потом, доблестью, жизнью. Знайте: нас не обязательно ждет победа. Я не вознесусь на небеса и не поражу Ведьму огненными копьями. Я здесь, потому что меня призвал Коррин. И останусь лишь столько, сколько мне будет угодно. Хватит у вас мужества сражаться одним?

Бородач откинул голову, в его глазах светилась гордость.

– У меня хватит. Мне потребовалось время, чтобы понять это, но теперь я знаю!

– Тогда ты обрел нечто большее, чем дар бога.

Оставьте меня. Все, кроме Коррина.

Они оставили его чуть ли не бегом: одни почти пятились, другие отвешивали глубокие поклоны. Утер словно не замечал их, а когда они отошли далеко, Коррин шагнул к нему.

– Откуда ты знал, что вчера сказал этот человек? – спросил он.

– Что ты о них думаешь?

Коррин пожал плечами.

– Ты правильно его выбрал. Это Магриг, оружейник. Когда-то никто в Пинрэ не мог соперничать с ним в поединках на мечах. Если он останется, останутся все. Так хочешь, чтобы я рассказал тебе о Береке?

– Нет.

– Ты здоров, Утер? У тебя странные глаза.

– Я здоров, Коррин, – ответил принц, вынуждая себя улыбнуться, – но мне надо все обдумать.

Зеленоглазый лесовик понимающе кивнул.

– Я принесу тебе поесть.

Когда он ушел, Утер перебрал в памяти все подробности встречи с горожанами. В том, что он выбрал Магрига, ничего таинственного не было: осанка бородача выдавала в нем воина, и он первый пошел к нему, остальные поплелись сзади. А когда Магриг неверно понял его вопрос, это явилось приятной неожиданностью. Но ведь, как повторял Мэдлин, ум у принца был быстрый.

Почему-то после этой встречи тоска Утера заметно развеялась. Неужели быть богом так просто?

Ответ он узнает до истечения четырех дней. И ответ будет написан кровью.

Глава 14

Кулейн лак Фераг сидел перед пирамидкой из круглых камней и смотрел, как дым от его костерка втягивается в зияющие оконца заброшенной хижины.

Воин Тумана положил Ланс, свое серебряное копье, сбоку от себя и надел две кожаные рукавицы, отделанные серебром по раструбу. Длинные волосы он завязал у шеи, а в короткий плащ из мягкой кожи были искусно вшиты серебряные наплечники. Он был перепоясан широким ремнем, инкрустированным серебром, а ноги ему защищали высокие по бедра сапоги с вделанными спереди и по бокам полосами серебра. Внутри хижины замерцал голубоватый свет, Кулейн плавным движением поднялся на ноги, надел серебряный крылатый шлем и завязал под подбородком полумесяцы наушников.

Стройная грациозная фигура прошла сквозь дым, который заколыхался и рассеялся, огонь тотчас погас.

У Кулейна на миг пересохло во рту: он изнемогал от желания пойти навстречу, схватить ее в объятия. А она, узнав его, остановилась как вкопанная, прижав ладонь к губам.

– Ты жив! – прошептала она.

– Еще жив, госпожа.

На ней было простое платье из серебряных нитей, золотые волосы перехватывала на лбу черная лента.

– Скажи, что ты вернулся ко мне…

– Не могу.

– Тогда для чего ты меня вызвал? – почти крикнула она, и синие глаза запылали гневом.

– Пендаррик говорит, что в тебе теперь не осталось нечего, кроме зла, и попросил меня разделаться с тобой, но я не в силах, пока не убедился, что он прав.

– Он всегда был старой бабой. Владел миром и потерял его. Теперь настала очередь других. С ним кончено, Кулейн. Пойдем со мной. У меня есть мой собственный мир. А скоро таких миров будет четыре. Я обладаю властью, какая не снилась никому со времен Атлантиды.

– И тем не менее ты умираешь, – сказал он.

Каждое слово было как удар ножа в его сердце.

– Кто смеет говорить такой вздор? – прошипела она. – Взгляни на меня! Разве я изменилась? Разве ты видишь хотя бы один признак старости, одряхления?

– Внешнего – ни одного, Горойен. Но сколько умерло, сколько еще должно умереть, чтобы ты оставалась такой?

Она подошла к нему, и в душе у него зазвучала музыка. Воздух был неподвижен, мир замер в безмолвии. Ее руки обвили его шею, он вдохнул благоухание ее кожи, ощутил тепло ее прикосновения. И оторвал ее руки от своей шеи и оттолкнул ее.

– Что ты хочешь доказать? – спросил он. – Что я тебя люблю по-прежнему? Да, люблю. Что хочу тебя? И это тоже так. Но я никогда не обниму тебя.

Ты убила Шалеат. Ты убила Алайду, а теперь готовишься погубить целый мир.

– Но что тебе эти дикари с десятисекундными жизнями? Всегда найдутся новые, чтобы заместить тех, кто умрет. Они – мякина, Кулейн. И всегда было так, только ты был слишком поглощен происходившим, чтобы заметить это. Какое значение имеет теперь, что Троя пала или что Ахилл убил твоего друга Гектора? Какое теперь имеет значение, что римляне завоевали Британию? Жизнь продолжается. Эти люди для тебя и меня только тени. Они существуют, чтобы служить нуждам тех, кто выше них.

– Теперь я один из них, Горойен, – сказал он. – Моя десятисекундная жизнь – великая радость. Никогда прежде я не понимал зимы и не испытывал всю полноту радости наступления весны. Пойдем со мной.

Проживем жизнь, завершающуюся смертью, и узнаем вместе, что будет потом.

– Никогда! – взвизгнула она. – Я никогда не умру. Ты говоришь о радости, а я вижу твое разрушающееся лицо, и меня тошнит – морщины вокруг глаз и, конечно, под шлемом седина пожирает твои волосы, как раковая опухоль. По человеческим меркам сколько тебе теперь? Тридцать? Сорок? Скоро ты начнешь дряхлеть. Зубы сгниют. Молодые люди будут отталкивать тебя, насмехаться над тобой. А потом ты рухнешь наземь и черви съедят твои глаза. Как ты мог? Как ты мог пойти на такое?

– Все умирает, любовь моя. Даже миры.

– Не говори мне о любви, ты меня никогда не любил. Только один человек любил меня всегда, и я вернула его из могилы. Вот что такое власть, Кулейн.

Гильгамеш снова со мной. – Торжество в ее глазах заставило его попятиться.

– Это невозможно!

– Из века в век я сохраняла его тело в сиянии пяти камней. Я изучала, я постигала. И вот добилась. Уходи, умри где-нибудь, Кулейн, а я найду твое тело и воскрешу его. И ты будешь моим.

– Я отправляюсь на Скитис, Горойен, – сказал он негромко. – Я уничтожу твою власть.

И она засмеялась звонким насмешливым смехом, вызвавшим краску на его щеках.

– Ах, ты явишься там! Прежде это наполнило бы мое сердце ужасом, но не теперь. Пожилой, дряблеющий, стареющий мужчина явится бросить вызов Гильгамешу? Ты понятия не имеешь, как часто он говорит о тебе, как грезит, что убьет тебя. Ты думаешь выстоять против него? Я покажу тебе, как твоя надменность тебя предала. Ты всегда любил схватки с тенями, так поиграй еще раз. – Она взмахнула правой рукой, воздух замерцал, и перед Кулейном встал высокий воин с золотыми волосами и блестящими зелено-синими глазами. В руках у него были изогнутый меч и кинжал. – Вот Гильгамеш, каким он некогда был.

Воин прыгнул вперед. Кулейн подхватил копье, повернул древко и вытащил спрятанный внутри меч. Он только-только успел отразить свирепый удар. Затем второй… и еще… и еще. Кулейн сражался со всем опытом столетий, но Горойен была права: его стареющее тело уже не могло противостоять вихрю, имя которого было Гильгамеш, Владыка Битв. Кулейн в отчаянии поставил все на карту: повернулся на пятке в маневре, которому научил Туро. Его противник отпрыгнул влево, уклонившись от выставленного локтя Кулейна, и холодный клинок погрузился под ребра Воина Тумана.

Он упал ничком на твердую глину, от толчка серебряный шлем слетел с его головы. Он пытался сохранить сознание, но оно затемнилось. Когда он очнулся, Горойен сидела рядом на каменной пирамиде.

– Уходи, Кулейн, – сказала она. – Ты же дрался с Гильгамешем, каким он был. Теперь он сильнее и быстрее и убьет тебя в первые же секунды. Либо это, либо воспользуйся им. – Она уронила у его ног желтый камушек – чистейший Сипстрасси без единой черной прожилки. – Стань вновь бессмертным, стань тем, чем был, чем должен быть. Вот тогда у тебя появится надежда победить.

Он поднялся на ноги.

– Не в твоем обычае, госпожа, даровать жизнь врагу.

– Как ты можешь быть моим врагом? Я любила тебя еще до Перемены и буду любить, пока Вселенная не погибнет в огне.

– Мы уже никогда не будем любовниками, госпожа, – сказал он. – Увидимся на острове Скитис.

Она встала.

– Глупец! Меня ты не увидишь. А увидишь только свою смерть, приближающуюся к тебе с каждым шагом Гильгамеша.

Она вошла в ветхую хижину, не оглянувшись, и Кулейн опустился на землю, борясь со слезами. Ему потребовались все силы, чтобы сказать ей, что настал конец их любви. Он уставился на Сипстрасси и поднял камешек с земли. Она сказала правду: такой он – не противник для Гильгамеша. До него донесся ее голос, словно бы откуда-то издалека.

– Твой внук – красивый мальчик. Пожалуй, я возьму его. Помнишь, как я была Цирцеей? – Ее смех замер в безмолвии.

Кулейн сидел, низко склонив голову. После окончания Троянской войны Горойен обрушила свою месть на греков, подстроив кровавую смерть Агамемнона, полководца, и Менелая, спартанского царя. Но куда более жуткой местью было кораблекрушение Одиссея. Горойен в облике волшебницы Цирцеи превратила часть спасшихся моряков в свиней, и остальные, ничего не подозревая, зарезали их и съели.

Он подобрал меч и очистил клинок от глинистой пыли.

Потом подошел к своему коню и прикоснулся Сипстрасси к его виску, а потом отступил на несколько шагов.

Тело коня съежилось, а затем начало раздуваться, удлиняться, гладкие бока покрылись рыже-багряной чешуей с серебристой обводкой. Голова замерцала, зрачки стали узкими, как у кошки, морда вытянулась, свирепая пасть ощерилась клыками. Огромные крылья развернулись от ребер, а копыта расщепились на пальцы с длинными когтями. Длинная шея откинулась, и страшный вой сотряс воздух. Кулейн взглянул на черный камешек в своих пальцах и швырнул его на землю. Вложив меч в древко копья, он забрался в седло на спине дракона и прошептал властное слово. Чудовище поднялось на мощные лапы, распростерло крылья и взмыло в ночное небо, направляясь на северо-запад к Скитису.

* * *

На третью ночь над плато Эрин разразилась страшная гроза, небо исполосовали молнии. Утер остался там, где провел уже три дня, – сидя у края каменного кольца. Прасамаккус и Коррин взяли еду и одеяла для принца и вышли под секущий дождь. В тот же миг молния рассекла небо, и оба они увидели, как Утер встал, вскинул руки над головой, а ветер с дикими завываниями разметал его белокурые волосы. Затем он исчез. Коррин бросился к камням, Прасамаккус заковылял за ним, но никаких следов принца они не обнаружили.

Гроза унеслась, ливень сменился легким дождем. Коррин тяжело опустился на камень.

– Вот и все, – сказал он с горечью, которая ни разу не звучала в его голосе после того, как вуры накинулись на воинов. Коррин разразился проклятиями и руганью, и бригант отошел от него; он тоже чувствовал себя разбитым, сокрушенным и уныло опустился на опрокинувшийся камень над лесом.

– Что мы им скажем? – спросил Коррин. Бригант только плотнее закутал в плащ худое тело. Нога у него разболелась, как всегда в сырую погоду, а сердце твердило, что он никогда больше не увидит Хельгу.

Что он мог посоветовать Коррину? В эту минуту из-за редеющих туч выплыли обе луны, а к ним присоединился третий человек.

– Где Берек? – спросил Магриг. Они промолчали. – Так, значит, мы одни, как он нас предупредил. – Он почесал седеющую бороду и сел рядом с Коррином. – Мы устроили несколько ловушек, нарыли ям, которые, может, немного их задержат. И для засады есть пять подходящих мест.

Коррин удивленно посмотрел на него. Исчезновение Берека словно бы нисколько не тронуло Магрига.

– Первый удар мы должны бы нанести им в Вязовой лощине. Всадники не смогут атаковать вверх по крутому склону и окажутся в капкане – даже наши лучники не промахнутся на таком расстоянии. Нам, возможно, удастся уложить человек сто.

– Ты выступаешь с восьмьюдесятью людьми против войска, – сказал Коррин. – Ты рехнулся?

– Восемьдесят человек – это все, что было у нас вчера. Боги! Никто не живет вечно, приятель.

– Кроме Царицы-Ведьмы, – сказал Коррин и добавил бешеное проклятие.

– Послушай совета старого воина – никому не говори, что Берек удалился навсегда. Просто скажи… ведь может быть и так… что он просто удалился в свою крепость за облаками. А пока нанесем им удар потяжелее.

– Хороший совет, – сказал Прасамаккус. – Мы не знаем численности этого войска, а лес огромен. Мы можем заставить их хорошенько побегать.

Под холмом в маленьком лагере из навесов, который вырос у ручья, молоденькая девушка ушла в лес, чтобы немножко побыть одной. Войдя во тьму под деревьями, она внезапно увидела в отдалении блеск металла в лунном свете. Чтобы лучше увидеть, она влезла на дуб и поглядела на запад.

Между деревьями бесшумно двигалось войско Горойен.

* * *

Утер не спал больше тридцати часов, ломая голову над загадкой Пустоты, перебирая в уме и взвешивая все известные ему факты. Логика и все, чему он учился, подсказывали, что он упускает из виду нечто решающе важное, но как он ни тщился, ответа не находилось.

А потом, когда собралась гроза, ответ возник у него в уме без малейшего усилия. То, что войско духов невидимо, вовсе не означает, что оно сейчас не тут.

Так просто! Леденящий ливень был забыт. Ведь Прасамаккус рассказывал ему, как в первую ночь на плато Эрин ему приснился бой барабанов и топот марширующих ног. Ему тогда же следовало вцепиться в эту мысль, как сокол, камнем упав с неба, вцепляется когтями в добычу.

Теперь оставалось только войти в Пустоту, обитель атролей и воров душ. Да, только и всего, подумал он и сразу одернул себя: не думай, Утер! Просто сделай! Он встал, вскинул руки над головой, крепко сжал камешек ипожелал оказаться в Пустоте.

Голова у него закружилась, и он упал. Вокруг него заклубился Туман. Кое-как встав на колени, он выхватил гладий. Сипстрасси был почти совсем черным. Он все-таки прикоснулся им к мечу. Клинок засиял белым светом, и он заметил в Тумане темные тени, холодные серые лица. Давным-давно Туро, ребенок, бродил тут в горячечном кошмаре, и Аврелий унес его отсюда. Пережитый тогда страх вновь подкрался к нему, начал расти, и темные тени приблизились. Утер, мужчина, выпрямился, твердо расставил ноги и поднял меч высоко над головой. Сияющий свет клинка отогнал Туман и тени в нем.

Когда Туман отодвинулся. Утер увидел гнетуще унылый пейзаж Пустоты: пепельно-серые холмы и навеки засохшие деревья под свинцовым небом. Он вздрогнул. Человеку тут места не было. Вдалеке справа он вроде бы различил барабанный бой. Держа меч высоко, точно фонарь, он направился на этот звук. Тени следовали за ним, он слышал, как шепчущие голоса окликают его по имени. И не слушал их.

Принц поднялся на пригорок и остановился в изумлении. Перед ним в пыльной долине четыре вала серой земли образовывали правильный квадрат внутри квадрата из четырех рвов, оставшихся после насыпания валов. В валы были вбиты острые колья, а в центре квадрата стоял шест с золотым орлом наверху, широко распростершим крылья. Утер несколько минут, окаменев, разглядывал лагерь, не в силах поверить своим глазам. А ведь подсказок у него было хоть отбавляй.

Коррин упомянул братство Орлов, которое пыталось вступить в общение с духами. Солдаты маршировали под барабан в безупречном строю.

И Кулейн говорил о том, как сожалеет, что обрек войско Туману.

Утер стоял на пустынном пригорке и изумленно смотрел на Орла Девятого легиона.

Потом медленно спустился по склону к широкому проему в валу. Путь ему преградили два легионера – глаза у них были усталые, копья острые. Ему было приказано остановиться. Язык их был ему понятен, хотя в нем не хватало позднейших британских добавлений.

Он припомнил уроки Мэдлина, Дециана и ответил им на том же архаичном языке:

– Где ваш легат?

Легионеры переглянулись, и тот, что был повыше, шагнул вперед.

– Ты римлянин?

– Да.

– Мы близко от дома? – В голосе слышалась дрожь.

– Я здесь, чтобы проводить вас домой. Кто ваш легат?

– Северин Альбин. Подожди здесь.

Легионер кинулся бегом внутрь лагеря, а Утер стоял, все так же держа высоко сияющий меч. Десять человек явились за ним и торопливо проводили внутрь лагеря – почетный эскорт из пяти легионеров справа и слева. Из палаток выбегали их товарищи взглянуть на пришельца.

Лица у них были землистые, глаза тусклые. Его провожатые остановились у большой палатки. Утер отдал свой меч центуриону у входа, нагнулся и вошел. Молодой человек лет двадцати пяти в начищенном до блеска бронзовом нагруднике сидел там на низком табурете.

– Твое имя? – спросил он.

– Ты Северин Альбин? – ответил Утер вопросом на вопрос, понимая, что преуспеть в своем намерении он сможет, только если оставит инициативу за собой.

– Да.

– Легат Легио IX?

– Нет. Наш легат – Петиллий Цериал, он не был с нами. Кто ты?

Утер почувствовал, что молодой человек, как и все легионеры, которых он успел увидеть, находится на грани отчаяния.

– Я Утер.

– Что это за место? – спросил Северин, вставая. – Мы уже много месяцев маршируем здесь. Ни пищи. Ни воды. Но также ни жажды и ни голода. В проклятом Тумане прячутся твари, которые пьют кровь. И звери, каких я и во сне не видел. Мы мертвы?

– Я могу вернуть вас в Эборакум, – сказал Утер, – но прежде тебе следует многое узнать. – Он прошел мимо молодого человека и сел на ложе в глубине палатки.

Северин Альбин сел рядом. – Во-первых, вы вышли из Эборакума на помощь Паулинию против восставших исениев. И вступили в Туман – мир мертвых.

– Это я все знаю, – сказал Северин. – Как нам вернуться домой?

Утер поднял ладонь.

– Не торопись. Слушай внимательно. Паулиний разбил исениев Буддики четыреста с лишним лет назад.

– Значит, мы мертвы. Юпитер сладчайший! Я больше не в силах ходить строевым шагом.

– Вы не мертвы, поверь мне. Я просто пытаюсь объяснить тебе, что мертв мир, какой ты знал. Римская империя слабеет. В Британии не осталось ни одного римского легиона.

– У меня есть жена… дочка…

– Нет, – сказал Утер печально. – Они мертвы вот уже четыре века. Я могу отвести вас в Эборакум.

Мир сильно изменился, но солнце светит по-прежнему, из винограда все еще давят вино, ручьи несут прозрачную воду, хорошо утоляющую жажду.

– А кто сейчас правит Британией? – спросил Северин.

– Идет война. Восстали бриганты; саксы и юты высадились на юге. Римско-британское войско под командованием Аквилы, чистокровного римлянина из благородного рода, сражается из последних сил. Аврелий, правитель всей Британии, был убит. Я его сын. И я проник в пределы смерти, чтобы отвести вас домой.

– Чтобы мы сражались за тебя?

– Чтобы вы сражались за меня, – сказал Утер, – и за себя самих.

– И ты приведешь нас в Эборакум?

– Не сразу, – ответил Утер и рассказал римлянину про войну в Пинрэ и про власть Царицы-Ведьмы.

Северин слушал его, не перебивая.

– Было время, – сказал он после того, как Утер умолк, – когда я посмеялся бы над такой сказкой. Но не здесь, в этой пустыне золы и пепла. Ты хочешь, чтобы мы сражались за тебя, Утер? Да я душу отдам за один день под солнечным небом. Да нет – за единый час. Только уведи нас отсюда.

* * *

Страх почти вверг Утера в панику. Во главе четырех тысяч шестисот человек Девятого легиона он вернулся к холму, у которого оказался, когда перенесся в Пустоту. Теперь, час спустя, ему все еще не удавалось открыть путь между двумя мирами. Он пожелал вернуться, Сипстрасси засветился, и на миг он увидел гигантские камни Эрина, туманные тени, замерцавшие близко, но вне достижения. Он услышал у себя за спиной Северина Альбина и сделал ему знак отойти, стараясь обрести хладнокровие. Он взглянул на камешек.

Осталась лишь тоненькая ниточка золота.

Теперь он убедился, что силы камня недостало открыть врата настолько, чтобы через них прошел целый легион. И не знал даже, сумеет ли он вернуться один.

Вновь его гибкий ум предпринял медленное взвешивание всех возможностей.

Наконец он решился на сверхусилие. Закрыл глаза, представил себя возвратившимся в Пинрэ, в то же время храня в памяти образ Девятого легиона. Северин у него за спиной увидел, что Утер утратил плотность, стал почти прозрачным, но тут же принял прежний облик. А принц уставился на камешек у себя на ладони, совсем черный, и не находил в себе мужества обернуться к исполненным надежды легионерам.

По ту сторону Пустоты войско Горойен окружило подножие и ждало сигнала атаковать. Магриг и Коррин разместили лучников за камнями, но как могли они остановить воинов в броне? В лучшем случае им удастся поранить десяток-другрй, а Коррин прикинул, воинов г внизу не меньше двух тысяч.

– Почему они не атакуют? – спросил он у поджарого, как волк, Магрига.

– Боятся мании Берека. Но нападут уже скоро.

В двадцати шагах от них, припав на колено за упавшим камнем, ждала Лейта, оттянув тетиву, не спуская глаз с высокого воина, чей шлем украшало лиловое перо.

Она уже выбрала его своей мишенью по той лишь причине, что ей не понравилась надменность, с какой он расхаживал внизу и отдавал распоряжения. Ей становилось легче при мысли, что этот чванящийся павлин умрет раньше, чем она.

К ее плечу прикоснулась рука, и, обернувшись, она увидела высокого широкоплечего человека с золотистой бородой. Нет, никогда прежде она его не видела!

– Иди за мной, – сказал он с привычной властностью и даже не посмотрел, пошла ли Лейта за ним к середине плоской вершины.

– Кто ты?

– Отложи свои вопросы и влезь на алтарь.

Она начала взбираться по разбитым центральным камням, по стертым выщербленным рунам на их поверхности.

Бородатый снова заговорил, когда она, балансируя, встала на верхнем камне, футах в шести над землей.

– Теперь подними руку над головой.

– Зачем?

– По-твоему, сейчас время для споров? Повинуйся мне!

Гневно закусив губу, Лейта подняла руку.

– Выше! – сказал он, она послушалась, и ее пальцы прикоснулись к чему-то холодному, облегающему, и она инстинктивно отдернула их.

– Это просто вода! – успокоил он ее. – Подними руку выше, раскрой пальцы, схвати то, что там, и опусти вниз.

Внезапно раздался оглушительный рев, боевой клич, от которого кровь стыла в жилах, и воины Горойен ринулись вверх по склонам. Навстречу им засвистели стрелы – одни отскакивали от нагрудников и шлемов, другие впивались в незащищенные мышцы рук и ног.

– Хватай же! – приказал высокий незнакомец. – Быстрей, если тебе дорога жизнь!

Лейта всунула руку в невидимую преграду воды и раскрыла пальцы. Почувствовала холодное прикосновение металла и податливое тепло кожи. Крепко сжав это нечто, она дернула руку вниз. В руке у нее был огромный меч с золотой рукоятью и серебряным обоюдоострым клинком, испещренный неизвестными ей рунами.

– Иди за мной, – сказал незнакомец, пустившись бегом к камням, рядом с которыми в последний раз видели Утера. Остановившись, он толкнул Лейту вперед. – Когда я умолкну, разруби воздух перед собой.

Слова, которые он начал произносить потом, Лейта не понимала, но воздух вокруг него зашипел, наполнился треском, словно приближалась гроза.

– Бей! – закричал он.

Меч вскинулся, опустился, и налетел бешеный порыв ветра. В небо взвилась молния, и туман заклубился там, куда она нанесла удар. Лейту отшвырнуло назад, бросило на камни.

Из тумана выпрыгнул Утер, озираясь по сторонам. У дальнего края вершины мятежники быстро отступали, и принц увидел шлемы с перьями воинов Горойен. Тут на солнце вышел Северин Альбин, а за ним весь Девятый легион. Некоторые легионеры, едва их коснулись солнечные лучи, попадали на колени, другие заплакали от радости и облегчения.

Северин, несмотря на молодость, на опыте научился искусству войны и сразу оценил положение вещей.

– Строй альба! – загремел он, и римская дисциплина сделала свое. Легионеры, выставив пред собой прямоугольные выпуклые щиты из бронзы с выпуклым узором, вытащили мечи, сомкнулись в боевом строю и двинулись вперед, разворачиваясь так, чтобы пропустить копьеносцев. За стену из щитов они пропустили и мятежников.

В тот момент у воинов Горойен появилась возможность сломить строй, но они ее не использовали. Почти все они были пинрэйцами и знали легенду о войске духов. Они стояли как истуканы, а легион построился в каре, сомкнул щиты и двинулся вперед, выставив длинные копья. Воины Пинрэ не были трусами, они могли сразиться с противником, далеко превосходившим их численностью – и сражались, – но они уже стали свидетелями явления бога Берека. А теперь из Тумана появлялись все новые и новые мертвецы, и вот этого они выдержать не могли. Медленно они пятились, пятились, возвращаясь к подножию холма. Легионеры остановились у кольца камней, ожидая приказа.

Внутри каре Утер помог Лейте подняться с земли.

– Как ты это сделала? Я уже думал, что мне ко… – Он споткнулся на полуслове, увидев у ног Лейты огромный меч, упал на колени, его пальцы обхватили рукоять. – Меч моего отца! – прошептал он. – Меч Кунобелина… – Он встал. – Но как?

Лейта обернулась, ища взглядом незнакомца с золотистой бородой, но его нигде не было видно. Она быстро объяснила, потому что к ним уже подходил Северин Альбин.

– Твои приказания, принц Утер? Нам атаковать?

Утер мотнул головой и с мечом в руке прошел между расступившимися легионерами, спустился с холма и остановился в тридцати шагах от переднего ряда врагов. Лучник оттянул тетиву.

– Пусти стрелу, и я превращу твои глаза в клубки червей, – сказал принц, и лучник поспешно бросил свое оружие на землю.

– Пусть вперед выйдет ваш главный!

Из рядов вышел невысокий пожилой человек в серебряном нагруднике. Он нервно облизнул губы, но держался прямо, стараясь из гордости подавить страх.

– Ты знаешь, кто я, – сказал Утер, – и ты видишь, что духи вернулись сюда. Теперь ваши силы вдвое меньше, чем у ваших противников, а люди, как вижу, не готовы сражаться.

– Сдаться я не могу.

– Понимаю, но царица вряд ли пожелает, чтобы ты бессмысленно обрек своих людей на гибель. Уйди со своим войском из Марин-са и сообщи обо всем Астарте.

Тот кивнул.

– В твоих словах есть смысл. Но позволено ли мне спросить, почему ты нас щадишь.

– Я здесь не для того, чтобы смотреть, как люди Пинрэ убивают друг друга. Я здесь, чтобы низвергнуть Царицу-Ведьму. Не заблуждайся относительно моего милосердия. Если мы снова встретимся на поле боя, я уничтожу вас и всех, кто встанет на моем пути.

Начальник сдержанно поклонился.

– Мое имя Агарин Пиндер, и если мне прикажут встать у тебя на пути, я встану.

– Другого от человека, верного долгу, я и не ожидаю. А теперь – уходи!

Утер повернулся на пятках и вернулся на вершину, где подозвал к себе Северина. Молодой римлянин последовал за ним в большую постройку.

– Боги, до чего же я голоден! – сказал Северин. – И какое это дивное чувство!

На столе стоял кувшин с вином, Утер налил его в два кубка, один пододвинул римлянину и сказал:

– Мы должны оставить лес и двинуться к Кальи, ближайшему городу. Здесь нет запасов, чтобы накормить легион.

Северин кивнул.

– Ты предпочел избежать битвы. Почему?

– Некогда римское войско было лучшим из всех, какие видел мир. Несравненная дисциплина решала исход многих сражений. Но твои люди пока не готовы.

Слишком свежи страшные испытания в Пустоте. Им нужно время, чтобы привыкнуть к солнечному теплу на их лицах. Вот тогда они вновь станут Легио IX.

– Ты осмотрительный полководец, принц Утер. Мне это по душе.

– Кстати об осмотрительности. Забери своих людей с вершины, и воздвигните свой лагерь у подножия холма. Там течет ручей. Не позволяй своим людям вступать в разговоры с пинрэйцами. Вы сотни лет были для них легендой, и в некоторые ночи они даже видели вас на марше. Это свойство Тумана. Но важно, что они считают, что вы пинрэйцы и часть их истории.

Поэтому весь край будет нас поддерживать. Пусть никто не заподозрит, что вы – пришельцы из другого мира.

– Я понял. Но почему эти люди говорят по-латыни?

– У них другой язык, но это все я объясню как-нибудь после. Пошли разведчиков проследить, как воины Горойен покидают лес. Я постараюсь найти какой-нибудь еды для твоих людей.

Северин выпрямился и отсалютовал. Утер ответил ему улыбкой.

Выходя, Северин встретился в дверях с Коррином и Прасамаккусом.

Коррин почти бежал, его зеленые глаза горели от возбуждения.

– Ты сотворил это! – закричал он, молотя кулаком воздух, – Приятно снова вернуться сюда, – сказал Утер, – А где человек с золотой бородой?

– Ты о ком? – спросил Коррин.

– Не важно. – Утер махнул рукой. – Завтра мы двинемся на Калью, и я хочу, чтобы твои лучшие люди, самые надежные, отправились туда раньше нас.

Войско духов возвратилось, чтобы освободить Пинрэ, и надо, чтоб об этом узнали все, и поскорее. Если удача нам улыбнется, город без боя откроет перед нами ворота.

– Я пошлю Магрига и Хогуна. Боги, только подумать, что я чуть не убил тебя!

Утер положил руку на плечо Коррина.

– Приятно смотреть, как ты улыбаешься. Ну а теперь оставь меня с Прасамаккусом.

Лесовик ухмыльнулся, попятился и поклонился низким поклоном.

– Ты все еще думаешь покинуть Пинрэ?

– Да, но не раньше, чем с Горойен будет покончено.

– Тогда хорошо.

Когда он ушел, Прасамаккус принял из рук Утера кубок и наклонился, вглядываясь в его лицо.

– Ты устал, мой принц. Тебе надо отдохнуть.

– Взгляни! – сказал Утер, поднимая меч. – Клинок Кунобелина, Меч Власти, а я не знаю, как он попал к Лейте. Или почему. Я был заперт в Пустоте, Прасамаккус, и старался найти слова, чтобы объяснить почти пяти тысячам человек, что лишь напрасно подразнил их надеждой. И вот тут я увидел Лейту – точно призрак, – и она разрубила Туман, будто звериную шкуру.

Прасамаккус открыл было рот, чтобы задать вопрос, но внезапно у него отвисла челюсть. Утер повернулся и посмотрел туда, куда был устремлен взгляд бриганта. У запылавшего в очаге огня сидел золотобородый человек и грел над пламенем загорелые руки.

– Оставь нас, – сказал Утер, и Прасамаккусу не потребовалось второго приглашения. Он поспешно заковылял к двери, а Утер подошел к незнакомцу.

– Я обязан тебе жизнью, – сказал он.

– Ты мне ничем не обязан, – ответил тот с улыбкой. – Приятно встретить молодого человека, который ставит долг столь высоко. Редкая черта.

– Кто ты?

– Я царь, потерянный для истории, владыка из прошлого. Меня зовут Пендаррик.

Утер придвинул стул и сел рядом с ним.

– Зачем ты здесь?

– У нас общий враг, Утер. Горойен. Но помог я тебе просто из прихоти… по крайней мере мне так кажется.

– Я тебя не понимаю.

– Особенно приятно после стольких столетий обнаружить, что я еще способен удивляться. Лейта рассказала тебе, как меч попал к ней?

– Она сказала, что вытащила его из воздуха, а рука у нее была мокрой, словно она окунула ее в реку.

– Ты обладаешь острым умом, Утер. Скажи мне, где она нашла меч?

– Но как я могу? Откуда мне… – Принц умолк, и у него пересохло во рту. – Это ее рука поднялась из озера в тот день, когда убили моего отца. Но она же была тогда со мной в горах. Как это может быть?

– Отличный вопрос, ответ на который я был бы рад узнать. В один прекрасный день, если ты еще будешь жив, когда ответ мне станет ясен, я навещу тебя.

Пока же мне твердо известно одно: было правильно, что так случилось. Что ты думаешь делать теперь?

– Попытаюсь разделаться с ней.

Пендаррик кивнул.

– Ты очень похож на своего деда – та же целеустремленность, то же гордое понятие о чести. Мне это приятно. Желаю тебе добра, Утер. И сейчас, и в будущем.

– Ты из Ферага?

– Да.

– Можешь ты рассказать мне, что происходит у меня дома?

– Аквила проигрывает войну. Он разбил войско бригантов под Вирозидуме, а Амброзии покончил с Седриком. Но сакс Хенгист идет на север с семью тысячами людей, надеясь соединиться с Эльдаредом для решительной битвы за Эборакум.

– Как скоро это произойдет?

– Невозможно сказать. Утер. Как невозможно предсказать твое будущее. Возможно, ты победишь Горойен и не сможешь вернуться домой. Или же вернешься только для того, чтобы встретить поражение и смерть.

Я не знаю. Зато я знаю, что ты ролинд, а это стоит больше короны.

– Ролинд?

– Это особое состояние внутренней сущности, обретение гармонии с неведомой вселенной. Большая редкость – возможно, один человек на десять тысяч. В более повседневном смысле это означает, что ты удачлив, однако удачи ты должен добиваться. Кулейн – ролинд и гордился бы тобой.

– Кулейн мертв. Его убили воры душ.

– Нет, он жив, но жить ему остается недолго. Он тоже намерен выступить против Горойен и встретит врага, которого ему не победить. А теперь мне пора.

– А ты не можешь остаться и возглавить войну против Царицы-Ведьмы?

Пендаррик улыбнулся.

– Я мог бы, Утер, но я не ролинд.

Он протянул руку, словно намереваясь обменяться рукопожатием с принцем, но вместо этого положил на ладонь Утера камешек Сипстрасси.

– Распорядись им мудро, – сказал он и растворился в воздухе.

Глава 15

Когда вошла Лента, Утер сидел один, погрузившись в свои мысли и глядя на мерцание пламени в очаге. Она молча подошла к нему и села рядом.

– Ты на меня сердишься? – спросила она жалобным детским голоском. Он покачал головой, решив, что лучше солгать, чем выдать свою боль.

– Ты столько дней слова мне не сказал, – прошептала она. – Это потому что… значит, ты… значит, я… не понравилась тебе?

Он посмотрел на нее и понял, что имя Кулейна она шепнула, сама того не сознавая. В нем вспыхнуло желание причинить ей боль, воздать сторицей за свою горечь, но ее глаза были правдивы, и он подавил ярость.

– Нет, – сказал он, – что ты! Я люблю тебя, Лейта. И этим все сказано.

– И я люблю тебя, – ответила она с такой легкостью, что ярость чуть не захлестнула его с головой. Она улыбнулась и откинула голову, ожидая, что он протянет руки, прижмет ее к себе. Но он обернулся к огню.

Тяжелая печаль легла ей на сердце, она встала, надеясь; что он заметит, попросит ее остаться. Он даже не взглянул на нее. Ей удалось сдержать слезы, пока она не вышла за дверь в лунный свет. А тогда она побежала к краю кольца камней и села там совсем одна.

А Утер у очага негромко выругался. Он искоса наблюдал, как она уходила, надеясь, что это маленькое наказание причинит ей боль, но боль испытал он сам.

Ему хотелось обнять ее, погладить ее кожу, спрятать лицо в ее волосах, погружаясь в волны ее благоухания. И он не сказал ей, что Кулейн жив. Тоже в наказание? Или из страха, что она отвернется от него? Зачем только он повстречал ее! Теперь его сердце уже никогда от нее не освободится.

Он встал и посмотрел на свою грязную рваную одежду. Не очень-то ты смахиваешь на бога, Утер!

Больше на нищего издольщика. Подчиняясь порыву, он взял Сипстрасси и закрыл глаза. И оказался в великолепном облачении легата Первого легиона; серебряный нагрудник, полускрытый алым плащом, кожаная юбка, украшенная серебряными полосами, серебряные наколенники с выдавленным узором поверх сапог для верховой езды из мягкой кожи. А на камешке не появилось ни единой черной прожилки.

Он вышел в ночной мрак и спустился к квадратному рву и валам, за которыми поставил свои палатки легион.

Двое часовых отсалютовали ему, и он направился к палатке Северина Альбина. Повсюду над огромными кострами жарились туши оленей, лосей и овец, а вокруг них слышалось пение. Когда Утер вошел, Северин встал и отсалютовал. Молодой римлянин держался на ногах не слишком твердо, а его тога на груди была вся в винных пятнах. Он пристыженно ухмыльнулся.

– Прости, принц Утер. Ты застал меня не в лучшем виде.

Утер пожал плечами.

– Наверное, было приятно увидеть солнечный свет.

– Приятно. Я потерял семьдесят человек в Пустоте, и многие возвращались, стояли у валов и звали товарищей. Только лица у них были серые, а глаза – красные. Это было хуже смерти. Всю мою жизнь они будут терзать меня в моих снах. Но сейчас я пьян, и это не кажется таким уж ужасным.

– Вы заслужили эту ночь своей доблестью, – сказал Утер, – но завтра кувшины должны оставаться запечатанными. Завтра начинается война.

– Мы будем готовы.

Утер вышел из палатки, поднялся на вершину и увидел Лейту, одиноко сидящую у камней. Он подошел к ней, от ярости не осталось и следа.

– Не сиди здесь одна, – сказал он, – пойдем.

– Почему ты так со мной обходишься?

Он опустился на колени рядом с ней.

– Ты любила Кулейна. Позволь спросить тебя: возьми он тебя в жены, была бы ты счастлива?

– Да. Разве это так ужасно?

– Вовсе нет, госпожа. А если бы в первую вашу ночь вместе он шепнул бы тебе на ухо имя Горойен, ты была бы счастлива и дальше?

Она посмотрела в его дымно-серые глаза – глаза Кулейна – и увидела в них боль.

– Я сделала это… с тобой?

– Да!

– Я так жалею!

– Как и я, Лейта.

– Ты меня простишь?

– Тут нечего прощать. Ты не лгала. Я должен простить тебя за любовь к другому? Это же не выбор, сделанный тобой, а лишь правда. И нужды в прощении нет. Смогу ли я забыть? Сомневаюсь. Хочу ли я тебя по-прежнему, хотя знаю, что ты все еще думаешь о Другом? Да. И мне стыдно.

– Я готова сделать что угодно, лишь бы снять эту боль.

– Ты станешь моей женой?

– Да, с радостью.

Он взял ее руку.

– С этого дня нас связали узы, и я не возьму другой жены.

– С этого дня мы – одно, – сказала она.

– Пойдем со мной.

Он отвел ее во все еще пустующую хижину за главной постройкой. Там он поднял свой камешек, и возникла кровать.

Однако упоение страсти их первой ночи не вернулось, и оба они отдались сну, каждый со своей тайной печалью в сердце…

* * *

Дракон описал два круга над островом Скитис, прежде чем Кулейн направил его к группе лесистых холмов милях в двух от черной каменной крепости, которую воздвигла Горойен. Крепость была огромна. Тяжелая арка ворот между двумя башнями и огненный ров – он пылал бездымным пламенем. Кулейн спрыгнул со спины дракона и произнес магические слова. Змей съежился в серого мерина, каким был прежде. Кулейн снял с него седло и похлопал по крупу. Лошадь затрусила прочь вниз по склону.

Воин Тумана взял свои вещи и прошел полмили до заброшенной хижины, которую заметил с воздуха. Он сразу развел огонь в очаге, разделся и нагим вышел в свет зари. Глубоко вздохнув, он побежал. Вскоре его дыхание стало прерывистым, лицо побагровело. Но он продолжал бег, ощущая ломоту в ногах, во всем теле, чувствуя, как колотится его сердце. Наконец он повернул назад, и каждый шаг был пыткой огнем. Вернувшись в хижину, он вытянул ноющие ноги и принялся разминать мышцы, проникая пальцами как мог глубже, разглаживая узлы. Он искупался в ледяной воде ручья и снова оделся. Позади хижины на каменистой площадке он зажал в кулаках по камню и постоял, расслабленно опустив руки. Потом сделал глубокий вдох, поднял руки, опустил, снова поднял, снова опустил. И опять, и опять… По его лбу катился пот, щипал глаза, но он продолжал упражнение, пока не вскинул руки в сороковой раз. Когда вечерняя заря расцветила небо, он совершил еще одну пробежку; но более короткую, не переутомляя ножные мышцы. И наконец уснул, растянувшись на полу у очага.

Встал он на рассвете и подверг себя тем же пыткам, что и накануне, только еще более тяжелым, пренебрегая болью, жалобами тела, сосредоточившись на одном-единственном образе, который помогал ему выдержать любые муки.

Гильгамеш… Владыка Битв…

Самый страшный боец, какого Кулейн встречал за свою долгую жизнь.

* * *

Как Утер и надеялся, Калья открыла ворота без боя.

Горожане выбегали на улицы, усыпали цветами путь марширующего легиона. Девочка лет двенадцати, не больше, подбежала к Утеру и накинула ему на шею цветочную гирлянду.

Агарин Пиндер и войско Горойен исчезли как утренний туман. Легион разбил лагерь у стен города, и туда устремились повозки с провиантом. Утер принял городских старейшин, и они заверили его в своей поддержке. Он поморщился, когда они распростерлись ниц у его ног, но не попытался их остановить. На следующий день шестьсот недавних воинов Горойен явились к нему и принесли клятву верности. Коррин настаивал, что их следует казнить, но Утер принял их клятву, и они отправились с ним, когда легион выступил в десятидневный поход на Серпентум, Железную крепость.

Прасамаккус был послан с Коррином вперед на разведку. Каждый день они возвращались, не обнаружив никаких признаков врага. Так продолжалось до шестого дня.

Усталый, пропыленный Прасамаккус с благодарностью принял кубок разбавленного водой вина и откинулся на спинку ложа, растирая ноющую левую ногу. Утер и Северин молча ждали, чтобы бригант перевел дух. – Восемь тысяч пехотинцев и две тысячи конников. Должны добраться сюда завтра к утру.

– Как у них с дисциплиной? – спросил Северин.

– Идут строем и хорошо вооружены.

Северин посмотрел на Утера.

– А разведку они выслали? – спросил принц.

– Да. Я видел двоих в холмах к западу. Они высматривали, что происходит в нашем лагере.

– Распорядись, чтобы солдаты заняли оборонительную позицию на самых высоких холмах, – приказал Утер Северину. – Пусть построят стену, вобьют колья.

– Но, принц Утер…

– И немедленно, Северин. Скоро начнет смеркаться.

Я хочу, чтобы вал вырос еще до начала следующего часа.

Лицо римлянина потемнело, но он встал, отсалютовал и быстрым шагом вышел из палатки.

– Римляне не любят сражаться из-за ограды, – заметил Прасамаккус.

– И я не люблю. Понимаю, ты устал, мой друг, но продолжай следить за разведчиками и сообщи мне, когда они уйдут. Только не выдай своего присутствия.

Два часа солдаты Девятого легиона возводили шестифутовую стену из нарезанного дерна вокруг вершины круглого холма. Трудились они молча под бдительным взором Северина Альбина. Через час после наступления сумерек Прасамаккус вернулся в палатку Утера.

– Ушли, – сказал он.

Утер кивнул.

– Позови ко мне Северина.

Рассвет застал Агарина Пиндера и его пеших воинов в двадцати двух милях от нововоздвигнутого укрепления.

Он отправил свою конницу завязать бой с ее защитниками и удерживать их там, пока не подойдут главные силы.

Затем он распорядился выдать каждому воину по черному хлебцу и кружку сыра. Подкрепив силы, они колоннами по трое начали долгий переход, в конце которого их ждала битва. Агарин не торопил их, так как хотел, чтобы в бой они вступили со свежими силами. Однако не давал им и медлить, зная, что долгое ожидание скверно действует на боевой дух. Найти равновесие было не просто, но Агарин Пиндер был осмотрительным человеком и добросовестным военачальником. Его войска были самыми обученными среди Шести Племен, а также получали самое лучшее питание и оружие. Он знал, что эти три условия были неотделимы друг от друга.

Наконец впереди показался укрепленный холм. Его конники уже окружили подножие на расстоянии, куда стрелы не доставали. Агарин спешился. Близился полдень, и он приказал поставить палатки и зажечь костры для стряпни. Затем снова сел на лошадь и со своим помощником поехал осмотреть укрепления врага. Палатки были развернуты, воины хлопотали вокруг костров, и тут из леса слева и справа двумя фалангами вышел Девятый легион. Строй они держали без барабанов, но тут остановились, и пятьсот их лучников осыпали лагерь смертоносным дождем стрел. Услышав крики смертельно раненных, Агарин повернул лошадь и в полном ошеломлении увидел, как его превосходно обученные воины мечутся в панике. Фаланги, сомкнув щиты, двинулись к центру лагеря, оставив два ряда лучников на склонах холмов позади себя.

Агарин выругался и ударил коня каблуками, рассчитывая прорваться между легионерами в алых плащах и построить своих воинов. Но конь взвился на дыбы и рухнул со стрелой в шее. Агарин перекатился через его голову, сумел подняться на ноги и обнажил меч. Обернувшись к помощнику, он приказал ему спешиться. Тот не успел подчиниться, свалившись с седла с двумя стрелами в груди. Труп опрокинулся на спину жеребца, который прянул в сторону и унесся бешеным галопом.

Стук копыт у него за спиной заставил Агарина молниеносно обернуться. Из-за деревьев выехал Утер в сопровождении двадцати воинов в пинрэйских панцирях.

Принц спешился и выхватил длинный меч.

– Я предупредил тебя, а теперь пора дать тебе урок, – сказал он.

Агарин ринулся вперед, занося меч, но Утер отбил клинок и свирепым ответным ударом рассек врагу горло. Агарин упал на колени, пытаясь зажать рану, из которой била кровь, унося с собой его жизнь, и повалился ничком в траву.

В лагере среди хаоса и паники бушевала бойня.

Застигнутые врасплох воины Горойен либо отбивались небольшими кучками, став спина к спине, а их медленно, но неумолимо рубили на куски, либо бежали на восток в надежде восстановить строй. Вырваться из лагеря удалось примерно двум тысячам воинов под командой трех начальников достаточно высокого ранга. Они оставили позади обстреливаемый с двух сторон опасный участок и попытались построиться в каре, но тут из леса с копьями наперевес вылетели четыреста конников. Каре развалилось, воины в панике бежали, а всадники настигали их и поражали копьями.

Собственная конница им помощи не оказала. Увидев, что Агарин Пиндер убит, отряд умчался на юг.

Через час битва завершилась. Три тысячи оставшихся в живых бросили оружие и попросили пощады.

Повсюду стоял смрад смерти, липкий, сладковатый, и Утер поднялся на укрепленный холм, где оставались в засаде двести легионеров. Когда он въехал внутрь, они разразились приветственными криками, и он заставил себя ответить им улыбкой. Коррин ликовал.

– Какой день! – воскликнул он, когда Утер спрыгнул с коня.

– Да. Убито пять тысяч. Какой день!

– Когда ты прикажешь убить остальных?

Утер заморгал.

– Каких остальных?

– Тех, что сдались, – сказал Коррин. – Их всех надо повесить, предателей!

– Они не предатели, Коррин. Они воины – такие же, как ты. Сильные люди, смелые люди. Я не мясник.

– Они же враги! Ты не можешь отпустить на все четыре стороны три тысячи человек – воинов. А охранять и кормить их мы не можем.

– Ты дурак! – сказал Утер сквозь зубы. – Если мы убьем их, больше никто не будет сдаваться нам.

Будут драться, как загнанные в угол крысы, и это будет стоить мне лишних потерь. Когда они вернутся к себе, то принесут весть о нашей победе. Они будут говорить, что мы – как оно и есть! – редкостные воины. А это сломит дух тех, кого потом пошлют против нас. Мы здесь, Коррин, не для того, чтобы устраивать кровавые бани, а чтобы положить конец власти Царицы-Ведьмы.

И задай себе вот какой вопрос, мой кровожадный друг: когда я покину этот мир с моим легионом, из кого наберешь ты себе армию? Из тех самых людей, которых, по-твоему, я должен убить? Ну а теперь уйди! Я устал от войны и разговоров о войне.

Перед полуночью в палатку Утера вошел Северин с двумя центурионами. Принц поднял голову и протер глаза. Он уснул рядом с Лейтой, и впервые за много недель ему не снились никакие ужасы.

– Твой приказ выполнен, принц Утер, – сказал Северин. Лицо его было сурово, глаза обвиняли.

– Какой приказ?

– Все пленные убиты. Под конец оставшиеся пытались спастись, и я потерял десять человек. Но дело сделано.

– Сделано! Три тысячи человек! – Утер вскочил и надвинулся на Северина, глаза у него сверкали. – Ты убил их?

– Этот человек, Коррин, пришел ко мне с твоим приказом уводить пленных по сто человек подальше и убивать их, чтобы остальные ничего не услышали. Ты этого приказа не отдавал?

Утер повернулся к центурионам.

– Найдите Коррина и приведите сюда! Немедля!

Оба торопливо попятились и выбежали из палатки.

Почти оттолкнув Северина, Утер вышел в темноту ночи, судорожно глотая воздух. Ему казалось, что он вот-вот задохнется. Лейта в простой белой тунике выбежала за ним и положила руку ему на локоть.

– Коррин так настрадался, – сказала она. Утер стряхнул ее руку.

Несколько минут спустя центурионы вернулись. За ними два легионера вели Коррина, заломив ему руки за спину.

Утер метнулся в палатку и снова вышел с Мечом Кунобелина в трясущихся руках.

– Тварь! – сказал он Коррину. – Ну, напился крови?

– Ты так устал, что уже не понимал, что делаешь.

Не то сам отдал бы этот приказ. А теперь скажи им, чтобы они меня отпустили. Нам надо многим заняться. Обсудить стратегию…

– Нет, Коррин, – сказал Утер печально. – Со стратегиями ты покончил. И с битвами. И с убийствами. Нынче ты достиг своего высшего успеха. И последнего. Если у тебя есть боги, помолись им, потому что я тебя убью.

– Да нет же! Не раньше, чем будет повержена Царица-Ведьма. Не убивай меня, Утер. Дай мне увидеть, как будет сражена Астарта. Это моя заветная мечта!

– Твои мечты утоплены в крови.

– Утер, не надо! – воскликнула Лейта.

Блеснул Меч Кунобелина, вонзаясь в живот Коррина, входя под ребра, пронизывая сердце. Труп повис на руках легионеров.

– Унесите эту падаль и бросьте воронам, – сказал Утер.

* * *

В палатке Утер с силой вогнал окровавленный меч в утоптанную землю и оставил его вибрировать. Лейта сидела на постели, подтянув колени к подбородку.

Северин вошел в палатку следом за принцем.

– Я сожалею, – сказал он. – Мне следовало бы проверить подобный приказ.

Утер покачал головой.

– Римская дисциплина, Северин, превыше всего: подчиняйся! Боги, как я устал! Лучше пошли людей за другими пинрэйскими вождями, Магригом, Хогуном, Кэрлом. Пусть придут сюда.

– Ты думаешь, что-нибудь будет?

– Если да, убей их всех, когда они будут выходить из палатки.

Северин отсалютовал и вышел. Утер подошел к мечу, торчащему у входа посреди окровавленной земли. Он хотел было его выдернуть, но затем передумал и вернулся на ложе около постели. Несколько минут спустя вожди восставших собрались перед палаткой, и Северин проводил их внутрь. Глаза Магрига были невозмутимыми, холодными, и угадать, что он чувствует, было невозможно. Остальные, как обычно, отвели глаза под взглядом Утера.

– Коррин Рогер мертв, – сказал Утер. – Это его кровь.

– За что? – спросил Магриг.

– Он ослушался меня и убил три тысячи человек.

– Наших врагов, владыка Берек.

– Да, наших врагов. Но не в том дело. У меня были другие планы относительно их, и Коррину они были известны. Его поступок не имел прощения. И он за него заплатил. А вы выбирайте: либо вы будете служить мне, либо уйдете. Но если решите служить мне, то будете повиноваться безоговорочно.

– Ты займешь место Царицы-Ведьмы? – спросил Магриг негромко.

– Нет. Когда она будет свергнута, я покину Пинрэ и вернусь в мой мир. Войско духов отправится со мной.

– И мы свободны уйти, если пожелаем?

– Да, – солгал Утер.

– Могу я поговорить с остальными?

Утер кивнул, и пинрэйцы вышли из палатки, где до их возвращения царила полная тишина. Как всегда, за остальных говорил Магриг:

– Мы остаемся, владыка Берек, но друзья Коррина хотят, чтобы его погребли, как подобает военному вождю.

– Пусть делают что хотят, – сказал принц. – Через несколько дней мы доберемся до Серпентума.

Снимите оружие с убитых и вооружите своих людей.

Взмахом руки он отпустил их, заметив, что они по-прежнему хмурятся.

– По-моему, ты потерял их любовь, – сказал Северин.

– Мне нужно только их повиновение. Какие потери мы понесли сегодня?

– Двести сорок один убитыми, восемьдесят Шесть ранены серьезно, а еще около ста отделались легкими ранами. С ними лекари.

– Твои люди сегодня сражались отлично.

Северин ответил на эту похвалу поклоном.

– В большинстве они саксы и, как тебе известно, хорошие воины. И умеют блюсти дисциплину – почти не хуже римлян по рождению. И, если мне дозволено ответить хвалой на хвалу, твой план был образцовым. Восемь тысяч сраженных врагов, а наши потери так малы!

– Но он вовсе не нов, – сказал Утер. – Таким планом воспользовался Помпеи, а потом божественный Юлий. Антоний использовал нечто подобное при Филиппинах. Дарий Великий прославился стремительными переходами своих «бессмертных», а Александр завоевал почти весь мир с помощью той же стратегии.

Ее принцип очень прост: всегда действуй первым, не допускай, чтобы тебе приходилось противодействовать.

Северин широко улыбнулся.

– И ты всегда вот так про-ти-во-дей-ствуешь похвалам, принц Утер?

– Да, – смущенно признался Утер. – Это защита от надменности.

Северин ушел, и Утер заметил, что Лейта все это время хранила полную неподвижность. Она сидела, обхватив руками колени, и глядела на угли в жаровне. Он сел рядом с ней, но она отодвинулась.

– Поговори со мной! – шепнул он. – Что не так?

Тогда она резко обернулась к нему. Ее глаза пылали яростью, отражая огоньки свечей.

– Я тебя совсем не знаю, – сказала она. – Ты убил его так холодно!

Он промолчал.

– Ты думаешь, я был рад?

– Не знаю, Утер. Так был?

Он облизнул губы, давая ее вопросу проникнуть в самую глубину сознания.

– Ну? – спросила она, и он повернул к ней лицо.

– В то мгновение – да, я был рад. В этом ударе излился весь мой гнев.

– Ах, Утер, кем ты становишься?

– Что я могу ответить?

– Но эта война велась ради Коррина. А теперь кому она нужна?

– Мне, – признал он. – Я хочу вернуться домой. Хочу увидеть Эборакум, и Камулодунум, и Дуробриве. Не знаю, кем я становлюсь. Мэдлин любил повторять, что человек – это сумма всего, что с ним происходило. Что-то добавляет сил, что-то их отнимает. Коррин был таким. Смерть жены лишила его рассудка, и сердце у него было как горящий уголь; он жаждал только одного – мести. Как-то он сказал, что запалит под своими врагами неугасимый огонь, если победа достанется ему. Ну а я… я пытаюсь быть человеком… человеком, как Аврелий, как Кулейн. Мне не к кому обратиться за помощью, Лейта. И некому сказать:

«Ты поступил неверно, Туро. Попытайся еще раз».

Возможно, убив Коррина, я совершил ошибку. Но убей я его раньше, и три тысячи человек были бы сейчас живы. И теперь – если мы победим – неугасимый огонь не запылает.

– В тебе было столько мягкой нежности там, в Каледонах, – сказала она. – И ты был гонимым принцем и не умел владеть мечом. А теперь ты играешь в полководца и совершаешь убийство.

Он покачал головой.

– Это-то и есть самое печальное! Я не играю в полководца, я – полководец. Иногда мне хочется, чтобы все это оказалось сном, и я проснулся бы в Камулодунуме, и мой отец был бы по-прежнему королем. Но он мертв, а мою страну раздирают на части волчьи стаи. Худо ли, хорошо ли, но я тот, кто может положить этому конец. Я понимаю законы стратегии, и я знаю людей.

– Кулейн ни за что не убил бы Коррина.

– Вот так рождаются легенды, – сказал он с горькой насмешкой. – Не успеет человек умереть, как превращается в воплощение благородства. Кулейн был воин, а тем самым и убийца. Как по-твоему, почему Девятый скитался в Пустоте? Его туда отправил Кулейн. Он мне сам рассказывал в Каледонах. И не переставал сожалеть об этом, но сделал так, ведя войну с римлянами четыреста лет назад.

– Я тебе не верю!

– Ты глупая девчонка, – огрызнулся он, выходя из себя.

– Он был мужчиной вдвое лучше тебя!

Утер вскочил и глубоко вздохнул.

– А ты женщина вдесятеро хуже, чем должна быть!

Может, потому он тебя и отверг.

Она кинулась на него, готовясь разодратьему лицо ногтями. Но он легко остановил ее и бросил ничком на постель, а затем придавил всем телом.

– Разве жены ведут себя так?

Несколько минут она вырывалась, потом замерла, и он отпустил ее. Она перекатилась на спину и ударила его кулаком в подбородок, но он схватил ее за обе руки и снова прижал к постели.

– Возможно, я не всегда бываю прав, – шепнул он, – и возможно, с тобой я очень промахнулся. Но кем и чем бы я ни стал, я всегда буду нуждаться в тебе.

И всегда любить тебя.

Снаружи Прасамаккус услышал, как ссора затихла.

– Думается, им сейчас не до тебя, – прошептал часовой.

– Верно, – согласился Прасамаккус и заковылял в темноту.

* * *

Две недели Кулейн боролся и мучился, чтобы вернуть себе былую силу и быстроту. Теперь он обрел мощь и стремительность, с какими расстался давно, но знал, что этого мало. Горойен была права: приняв смертность, он утратил жизненную энергию юности. Он сидел на твердой земле перед хижиной, смотрел, как солнце погружается в море огня, и его одолевали сомнения.

Когда-то, когда он был царем Кунобелином, он позволил своему телу одряхлеть, стать землисто-серым, но это была подделка. Под морщинистой кожей он сохранял прежнюю силу.

Уже два дня он перестал упражняться, давая отдых усталому телу, восстанавливая потраченную энергию.

А завтра он пойдет к Железной крепости и установит истину, хотя уже знает ее.

Теперь он был рад, что израсходовал Сипстрасси на этот удивительно безрассудный полет. Ведь сегодня он бы не устоял перед искушением потратить силу камня на себя. Его мысли обратились к Гильгамешу, и он словно узрел его таким, каким увидел впервые: гордым, могучим воином, ведущим безнадежный бой против непобедимого врага. Горойен сжалилась над ним, что было совсем не в ее характере, и помогла ему свергнуть царя-тирана. Тогда Гильгамеш вкусил славы и преклонения освобожденного им народа. Но этого оказалось недостаточно. Владыку Битв снедал голод, насытить который не могли никакие победы. Кулейн так и не понял, какая властвовала над ним демоническая страсть. Трижды Гильгамеш бросал вызов Кулейну, и трижды Воин Тумана не принимал его. В Фераге многих ставило в тупик поведение Кулейна. И мало кто догадывался о подлинной причине. Кулейн лак Фераг боялся непонятной тьмы в сердце Гильгамеша, которая делала его непобедимым.

Затем настал день, когда до Кулейна дошла весть о его смерти. Он возликовал, так как в глубине его души зрела уверенность, что рано или поздно Владыка Битв его убьет. Он хорошо помнил этот день – солнце в безоблачном небе, отливающие золотом пшеничные поля вдали и высокие белые башни Вавилона, окутанные темными тенями. Рассказала ему Бригамартис, ее лицо пылало от волнения. Ей Гильгамеш никогда не нравился. До его появления в Фераге ей не было равных в поединках на мечах, но он без всякого труда взял над ней верх на Играх Теней.

– У него было что-то не то с кровью, – злорадно сообщила Бригамартис. – Она не поддавалась силе Сипстрасси. И он удивительно состарился. Последние два года даже Горойен его не навещала. Знаешь, у него текли слюни, и он полуослеп.

Кулейн выждал пять лет, прежде чем пересечь Туман. Горойен была прекрасна, как прежде, и вела себя так, словно между ней и Гильгамешем никогда ничего не было. И в следующие три века ни разу не упомянула его имени.

Теперь Владыка Битв вернулся, и Кулейн лак Фераг сполна испытает весь ужас смертности. Прожить так долго, только чтобы захлебнуться такой горечью.

Туро и Лейта – в ловушке мира, куда он не может добраться, жертвы богини, которую он никогда не сможет убить, а впереди – встреча с воином, которого ему не победить.

Кулейн поднял Ланс и вытащил спрятанный в копье-посохе меч. Лезвие было смертоносно острым, сбалансированность – великолепной. Он поглядел на свое отражение в серебристой стали, посмотрел в собственные глаза, словно ожидая найти там ответ.

Да был ли он истинно смелым? Как просто бессмертному воину сражаться в мире смертных людей! Почти все раны можно сразу исцелить, а на его стороне – опыт и умение, приобретенные за века. Даже великий Ахилл в сравнении был ребенком, и исход их поединка был предрешен заранее. Нет, смелыми были только его противники! Кулейн улыбнулся. Страх перед Гильгамешем заставил его бежать, точно ребенка, испугавшегося темноты – и, как все беглецы, он слепо бросился навстречу еще большему страху. Убей он Гильгамеша все эти столетия тому назад, в тело Горойен не проникла бы беспощадная болезнь, которая ее убивает. Иными словами, она никогда бы не превратилась в Царицу-Ведьму, из чего следовало, что в ужасах этого века прямо повинен он, Кулейн.

Он принял это бремя и поискал убежища в элиримас-опустошении. Но его сознание погрузилось в воспоминания. Он вновь увидел странную красоту конца мира. Ему было пятнадцать, и он стоял во дворе отцовского дома в Балакрисе. И увидел, как солнце медленно закатилось на запад, а затем стремительно вновь вознеслось на небо. Ударил бешеный ветер, и дворец Пендаррика замерцал золотом. Он услышал вопль, увидел, как женщина указывает рукой на горизонт.

Колоссальная черная стена заслоняла небо и росла, росла.

Несколько мгновений он смотрел на нее, полагая, что это грозовая туча. Но вскоре его оледенил ужас. Ревущая тысячефутовая стена воды погребла под собой сушу. Золотое мерцание дворца разлилось по городу, достигло его окраин в тот миг, когда их с громом захлестнул океан. Кулейн окаменел, отчаянно ловя последние секунды жизни. Когда вода обрушилась на него, он вскрикнул, упал… для того лишь, чтобы снова открыть глаза и увидеть солнце в голубом небе. Он встал и оказался на склоне холма среди тысяч жителей родного города. Горизонт стал иным – перед ним расстилались бесчисленные долины, уводящие к по дернутым голубизной горам.

Это был первый день Ферага, день, когда Пендаррик спас восемь тысяч мужчин, женщин и детей, превратив Балакрис в одни огромные врата, ведущие в другой мир. Атлантиды больше не было, слава ее вскоре исчезла из людской памяти.

Так началась долгая бессмертная жизнь Кулейна лак Ферага, Воина Тумана.

Так и не сумев достигнуть высот элири-мас, Кулейн вернулся в настоящее и открыл глаза. Его поразила мысль, смягчившая внутреннее напряжение. Ахилл и все другие смертные, погибшие от меча Кулейна, наверное, чувствовали то же, что он сейчас. Какая надежда остается смертному, когда он вступает в поединок с богом? И все-таки они обнажали мечи и выходили на бой с ним, точно так же, как смертный Кулейн выйдет на бой с бессмертным немертвецом Гильгамешем. И прекрасно, что последний земной опыт Кулейна будет познанием новой истины. Наконец он постигнет то, что чувствовали они.

Позднее он все еще сидел погруженный в размышления, когда в хижину вошел Пендаррик, будто из соседней комнаты.

Кулейн улыбнулся, встал, и они обменялись рукопожатиями. Возник стол, а рядом два ложа и кувшин с вином на столе вместе с двумя хрустальными кубками.

– Какая здесь прекрасная ночь! – сказал Пендаррик. – Я всегда любил аромат лаванды.

Кулейн наполнил кубок вином и возлег на ложе.

Царь выглядел таким же, как всегда: золотистая борода только что завита, могучий торс, внимательные глаза, затворенные от попыток проникнуть в его мысли.

– Зачем ты явился?

Пендаррик пожал плечами и наполнил свой кубок.

– Явился побеседовать со старым другом в ночь перед тем, как он отправится в дальний путь.

Кулейн кивнул.

– Как Туро?

– Теперь он Утер Пендрагон и командует войском. Я подумал, тебе будет интересно узнать, как он его обрел.

Кулейн выпрямился на ложе.

– Ну и?..

– Отправился в Пустоту и вернул Девятый легион.

– Неужели?

– И у него твой меч, хотя я до сих пор не понимаю, как это вышло.

– Расскажи мне… со всеми подробностями.

И Пендаррик рассказал, задержавшись на том, как повел Лейту к центральному алтарю.

– Я все еще не понимаю, почему велел ей сделать это. Словно в мозгу у меня раздался чей-то голос. Я был поражен не меньше нее, когда она достала меч, – и даже куда больше, если сообразить, что из этого следует. Она проникла в прошлое, в то место и в то время, в которых уже существовала. А мы оба знаем, что это невозможно. Такая вот чудесная загадка!

– Тебе следует обсудить ее с Мэдлином.

– Не премину, хотя он мне не нравится. Внутри него прячется пустота. Он не умеет любить. Да я и не уверен, что хочу узнать разгадку. Одна из бед бессмертия – что за столько столетий очень мало вопросов остается без ответа. Так пусть этот будет одним из них.

– Способен Туро… Утер… победить Горойен?

– Не могу сказать. – Пендаррик пожал плечами. – Она обладает огромной силой. Но сейчас меня больше заботит Кулейн. – Он протянул руку над столом и раскрыл пальцы. Из них на стол упал Сипстрасси.

– Взять его я не могу, – сказал Кулейн. – Но поверь, очень этого хочу.

– А без него ты способен победить?

– Быть может. Я кое-что умею.

– Мне Гильгамеш никогда не нравился, и мне кажется, что его неспособность воспринять силу Сипстрасси была приговором суда гораздо более высокого, чем мой. Но нельзя отрицать, что воином он был грозным… истинным ролиндом.

– Как и я.

– Как и ты, – согласился Пендаррик. – Но у него, мне кажется, нет души. В Гильгамеше нет никакого величия. И никогда не было. По-моему, мир для него окрашен в серый цвет. Когда Горойен вернула его, она обрекла себя на гибель, так как Кровь-Камень усилил его болезнь настолько, что она передалась ей.

– Я все еще люблю ее, – признался Кулейн. – Я не мог причинить ей вреда.

– Знаю. – Царь налил себе вина и отвел взгляд от Кулейна. – Есть еще кое-что, и я до сих пор не уверен, поможет ли это тебе или погубит тебя. – Голос Пендаррика дрогнул, и Кулейн почувствовал странное напряжение во всем теле. Царь облизнул губы и сделал глоток. – Горойен не знает, что мне известна эта… тайна. – Он погрузился в молчание, которое Кулейн не стал нарушать. – Прости, мой друг, – сказал наконец Пендаррик, – я не могу выразить, как это тяжело для меня.

– Тогда ничего мне не говори, – сказал Кулейн. – После завтрашнего дня это уже не будет иметь никакого значения.

Пендаррик покачал головой.

– Когда я рассказал тебе про Лейту и меч, кое о чем я умолчал. Что-то… кто-то потребовал, чтобы я открыл тебе всю правду. Да будет так. Ты помнишь дни в Ассирии, когда Горойен заболела горячкой, которая почти ввергла ее в безумие?

– Конечно. Она чуть было не умерла.

– Решила, что ненавидит тебя, и рассталась с тобой.

– Но ненадолго!

Пендаррик улыбнулся.

– О да, на какие-то два десятилетия. Когда она вернулась, все было так, как должно было быть?

– Через какой-то срок. Потребовался почти век, чтобы она окончательно преодолела болезнь.

– Окончательно ли? Разве ее беспощадность не продолжала усиливаться? Разве нежность не покинула ее душу навсегда?

– Да, может быть. Но о чем ты?

Пендаррик глубоко вздохнул.

– Когда она покинула тебя, то была беременна.

– Я не хочу об этом слышать, – закричал Кулейн, вскакивая на ноги. – Уйди!

– Гильгамеш – твой сын и ее любовник.

Силы и гнев внезапно оставили Кулейна, он пошатнулся. Тотчас Пендаррик оказался рядом с ним и помог добраться до ложа.

– Но почему? Почему она не сказала мне?

– Что я могу ответить? Горойен безумна.

– А Гильгамеш?

– Он знает… и потому-то ненавидит тебя, потому-то он всегда желал твоей смерти. Какое бы безумие ни овладело Горойен, оно передалось ему. И когда бессмертие оказалось ему недоступно, он винил тебя.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Если бы ты взял Сипстрасси, я промолчал бы.

– Ты думаешь, зная это, я стану сильнее?

– Нет, – признал Пендаррик. – Но это, возможно, объясняет, почему ты всегда избегал поединка с ним.

– Я его боялся.

– И это тоже. Однако голос крови неслышно воздействовал на тебя. Я видел вас обоих в бою и знаю, что былой Кулейн мог бы победить Гильгамеша.

Ты всегда был самым лучшим. Он знал это. И его ненависть усугублялась.

– Как ты узнал?

– В последние годы его жизни Горойен отказывалась его видеть. За два дня до его смерти я навестил его. Он впал в старческое слабоумие и звал свою мать.

Воспоминание не из приятных.

– Я бы сумел воспитать его без ненависти.

– Не думаю.

– Оставь меня, Пендаррик. Мне надо многое обдумать. Завтра я должен попытаться убить собственного сына.

Глава 16

Десять когорт Легио IX вышли на равнину перед Серпентумом, Железной крепостью, через пять дней после битвы, в которой было разгромлено войско Агарина Пиндера. Утер распорядился разбить лагерь, и двадцать повозок с провиантом и запасным оружием были заведены за спешно сооруженные валы. Войско восставших теперь насчитывало более шести тысяч человек, и Магриг был назначен начальником воинов Пинрэ.

В сопровождении Прасамаккуса, Магрига и Северина Утер вышел на опушку, откуда открывался вид на крепость, и при взгляде на черные стены, вздымающиеся над туманной равниной, его пробрала холодная дрожь.

Принцу почудилось, что он видит колоссальную голову демона с разверстой пастью ворот. И воины не высыпали защищать их. Равнина простиралась безмолвная, подманивающая…

– Когда начнем приступ? – спросил Магриг.

– Почему нас больше не пробовали остановить? – ответил Утер вопросом на вопрос.

– Зачем заглядывать в рот дареному коню? – сказал Прасамаккус.

Магриг и Северин кивнули.

– Мы же ведем войну не против обычных врагов, – сказал Утер, – но против Царицы-Ведьмы. На мою жизнь не покушались, против нас не двинули больше ни одного отряда. Что, по-вашему, это означает?

– Что она потерпела поражение, – сказал Магриг.

– Нет, – ответил Утер. – Как раз наоборот. Она послала Агарина, потому что его победа упростила бы дело, но в ее распоряжении есть другие силы. – Он обернулся к Северину. – До сумерек еще четыре часа. Оставь небольшой отряд в лагере и приведи легион сюда.

– А мои люди? – спросил Магриг.

– Ждите моего приказа.

– Что ты задумал? – спросил Северин.

Утер улыбнулся.

– Я задумал взять крепость.

На высокой башне глаза Горойен открылись, и она тоже улыбнулась.

– Иди ко мне, милый мальчик, – прошептала она.

Рядом с ней стоял Гильгамеш, его темный панцирь поблескивал на солнце.

– Ну? – спросил он.

– Они направляются сюда… как и Кулейн.

– Я был бы рад убить мальчишку.

– Удовольствуйся мужчиной.

– О, я удовольствуюсь, матушка! – Под защитой шлема Гильгамеш усмехнулся, увидев, как напряглись ее плечи, а нежное лицо окрасил пунцовый румянец.

Она резко повернулась к нему, раздвинув губы в улыбке.

– Не знаю, – сказала она, и голос ее источал яд, – приходило ли тебе в голову, что с этого дня тебе не для чего будет жить?

– О чем ты?

– Всю свою жизнь ты мечтал убить Кулейна лак Ферага. Что ты будешь делать завтра, Гильгамеш, любовь моя? Что ты будешь делать, когда у тебя не останется врага, чтобы сражаться с ним?

– Я обрету покой, – ответил он просто, и она на мгновение растерялась: в его голосе прозвучала нота, которой она никогда прежде не слышала от Владыки Битв, – почти нежность, точно отзвук печали.

– Покоя ты не узнаешь никогда! – прошипела она. – Ты живешь ради смерти.

– Может быть, потому, что я мертвый, – ответил он прежним голосом.

– Он приближается. Тебе следует приготовиться.

– Да. Мне не терпится увидеть его лицо, заглянуть ему в глаза, когда я скажу ему, кто я.

– Но зачем тебе говорить ему это? – спросила она с внезапным страхом.

– Не все ли равно? – отозвался он. – Раз ему предстоит умереть так или иначе.

С этими словами он повернулся и ушел с парапета.

Горойен проводила его взглядом, вновь испытывая странное возбуждение, которое его движения всегда пробуждали в ней. Такой грациозный, такой сильный – стальные мышцы под шелковой кожей. Вновь она взглянула на дальнюю опушку, а затем тоже вернулась в свои покои.

Войдя во внутреннее святилище, она остановилась перед зеркалом выше ее роста и внимательно осмотрела свое отражение. В золоте волос кое-где проглянула седина, а под глазами виднелись крохотные морщинки.

Они тоже стали заметнее. Она отошла на середину комнаты, где на золотом треножнике лежала глыба Кровь-Камня. А вокруг – высохшие оболочки трех беременных женщин. Горойен прикоснулась к Камню, почувствовала, как его тепло переходит в нее. Трупы исчезли, а позади нее скользнула тень.

– Поди сюда, Секаргус! – приказала она, и сгорбленная фигура прошаркала вперед. Выше семи футов ростом, рядом с царицей он выглядел великаном. Лицо у него больше походило на волчью морду, на клыках клубилась пена, язык вываливался наружу.

– Приведи еще пять.

Он протянул когтистую руку, стараясь ее коснуться, и умоляюще посмотрел на нее.

– Вечером, – сказала она, – я снова сделаю тебя человеком, и ты сможешь разделить со мной ложе. Ты будешь рад?

Массивная голова закивала, из рта-пасти вырвался полу стон-полурычание.

– А теперь приведи еще пять.

Он побрел туда, где в темницах содержались женщины, а Горойен вновь приблизилась к Камню. Ало-золотую поверхность испещряла густая сеть черных прожилок.

Некоторое время она простояла там, ожидая, когда Секаргус приведет женщин на своевременную смерть.

* * *

Вернувшись на парапет башни, Горойен терпеливо ждала. По равнине клубился туман, и ее волнение возрастало с приближением неминуемого момента победы. За час до сумерек она увидела, как из-под деревьев в боевом строю вышел легион – пятерками, разворачиваясь так, чтобы образовать стену щитов перед копьеносцами. Они двинулись вперед сквозь туман – пять тысяч человек, чьи души напитают ее Кровь-Камень.

Она смотрела, как они приближаются, как их бронзовые щиты вспыхивают огнем в гаснущем солнечном свете, и пальцы у нее шевелились. Она вскинула руки, сливаясь духом с жутким Камнем.

Внезапно равнину поглотило пламя слепящей белизны, палящее – жар ее достигал даже парапета башни. В тумане горели солдаты, живые факелы, падали на землю, и тела их, пузырясь, дотлевали, как свечные огарки. Черный дым застлал от нее это зрелище, и она вернулась в свои покои.

Скоро должен был прийти Кулейн, и она преобразила свое одеяние в плотно облегающую тунику с сандалиями цвета лесной зелени и поясом из золотых нитей.

Этот наряд всегда особенно нравился Кулейну.

А на опушке леса Утер рухнул на землю. Прасамаккус и Северин опустились на колени рядом с ним.

– Переутомление, – сказал Северин, – Принесите вина!

Магриг стоял поблизости и всматривался в Туман, где возникло видение огненной смерти. Он был в ужасе, потому что сам бездумно вывел бы своих людей на равнину и теперь валялся бы обугленный на почерневшей земле. Берек-Утер остановил легион в лесу, а потом упал на колени лицом к равнине.

Под потрясенными взглядами войска восставших Берек поднял руку, и она засветилась, будто он сжимал огненный шар. И тогда возникло видение марширующего легиона – истинного войска духов. Когда забушевало пламя и наблюдателей обдало жаром, у Магрига к горлу поднялась тошнота. Обман зрения был настолько полным, что он словно почувствовал запах паленого мяса.

Утер застонал. Северин приподнял его, усадил, поднес к его губам полный кубок вина. Принц жадно выпил половину. Под глазами у него чернели круги, лицо осунулось, стало серым.

– Откуда ты знал? – спросил римлянин.

– Я не знал. Но она так могущественна, что у нее должно было быть еще какое-то оружие.

– Он выпал из твоей руки, – сказал Прасамаккус, протягивая Утеру черный камушек с тонкими золотыми прожилками.

Принц взял его.

– Мы двинемся на замок в полночь. Подбери мне пятьдесят человек – тех, кто лучше остальных владеет мечом. Легион выступит следом на заре.

– Первых поведу я, – сказал Северин.

– Нет. Это мой долг, – возразил Утер.

– Со всем моим уважением, принц Утер, это безумие.

– Знаю, Северин, но у меня нет выбора. Только у меня есть источник магии, чтобы противостоять ей. Он почти исчерпан, но ничего другого у нас нет. Мы не знаем, какие ужасы прячет крепость – воины Пустоты, атроли, звери-оборотни? У меня есть Меч Кунобелина, и у меня есть камень, который дал мне Пендаррик.

Вести их должен я.

– Позволь, я пойду с тобой, – умоляюще сказал римлянин.

– А вот это было бы настоящим безумием, но я благодарен тебе за предложение. Если все пойдет хорошо, легион двинется на заре и я встречу тебя у ворот. Если же нет… – Он посмотрел прямо в глаза Северину. – Сам реши, какую стратегию выбрать… и обоснуйтесь в Пинрэ.

– Я сам отберу тех, кто пойдет с тобой. Они тебя не подведут.

Утер подозвал Лейту, и вместе они удалились в укромный овражек под кряжистым дубом.

Он быстро рассказал ей о нападении, которое возглавит, объяснив, как раньше Северину, почему это должен сделать он?

– Я пойду с тобой, – сказала она.

– Я не хочу, чтобы ты подвергалась лишней опасности.

– Ты, кажется, забыл, что и я училась у Кулейна лак Ферага. Мечом я владею не хуже любого из них и, наверное, лучше большинства.

– Я погибну, если тебя сразят.

– Вспомни, Утер, тот день, когда мы встретились. Кто сразил первого из убийц? Я! Мне трудно – ведь я согласна, что обязана тебе повиноваться как твоя жена. Но прошу, позволь мне жить так, как меня научили.

Он взял ее за руку и привлек к себе.

– Ты свободна, Лейта. Я никогда не потребую от тебя покорности, не стану обходиться с тобой, как со служанкой или рабыней. И я буду горд, если ты войдешь в эти ворота рядом со мной.

Напряжение в ней исчезло.

– Вот теперь я могу по-настоящему любить тебя, – сказала она, – потому что теперь знаю, что ты мужчина. Не Кулейн. Не его тень. Но мужчина по собственному праву.

Он улыбнулся по-мальчишески.

– Утром, умываясь в ручье, я увидел, как на меня из воды смотрит это детское лицо. Я ведь даже еще ни разу не брился. И я подумал, как посмеялся бы Мэдлин: его слабосильный питомец ведет войско! Но я делаю все, что в моих силах.

– Ну а я, – призналась она, – увидела днем дерево, которое словно уходило вершиной в облака. И мне захотелось забраться на него, спрятаться среди верхних ветвей. Когда-то я играла в то, что у меня в облаках есть замок, в облаках, где меня никто не сумеет найти. Нет ничего постыдного в том, чтобы быть юным, Туро.

Он рассмеялся.

– Я думал, что оставил это имя в прошлом, но мне нравится слышать его из твоих уст. И я вспоминаю Каледонские горы, когда я не умел разжечь огня.

Перед полуночью Северин подошел к овражку, громко топая, кашляя и старательно наступая на сухой валежник. Утер со смехом вылез из овражка к нему навстречу. Лейта последовала за ним.

– Я, кажется, слышу прославленный римский крадущийся шаг? – спросил принц.

– Уж очень темно, – ответил римлянин, ухмыляясь до ушей.

– Они готовы?

От ухмылки не осталось ни следа.

– Готовы. Я выступлю с зарей.

Утер протянул руку, и Северин пожал ее воинским пожатием – кисть к кисти.

– Я твой слуга на всю жизнь, – сказал римлянин.

– Осторожнее, Северин! Я поймаю тебя на слове.

– Смотри, не забудь!

* * *

Кулейн лак Фераг стоял перед вратами Серпентума, а над скалами свистели ветры острова Скитис. На нем был его черно-серебряный крылатый шлем и еще серебряные наплечники, но больше никаких доспехов он не надел. Грудь его прикрывала только рубаха из кожи лани, а на ногах у него были сандалии из мягкой кожи.

Черные ворота распахнулись, и на солнечный свет вышел высокий воин, чье лицо скрывал черный шлем.

За ним вышла Горойен, и сердце Кулейна возликовало, потому что она была одета как в день их первой встречи. Горойен поднялась на скалу, а Гильгамеш шагнул вперед и остановился перед Кулейном.

– Привет тебе, отец, – сказал Гильгамеш. – Уповаю, ты в добром здравии.

Голос был приглушен шлемом, но Кулейн уловил еле сдерживаемое возбуждение.

– Не называй меня отцом, Гильгамеш. Это меня оскорбляет.

– Правда иной раз бывает горькой. – Теперь в голосе послышалось разочарование. – Откуда ты узнал?

– Ты сказал об этом Пендаррику, но, возможно, забыл о своем признании. Насколько я понял, ты тогда страдал старческим слабоумием.

– К счастью, ты можешь не опасаться такой судьбы, – прошипел Гильгамеш. – Сегодня ты умрешь.

– Все умирает. Ты не станешь возражать, если я попрощаюсь с твоей матерью?

– Стану. Моей любовнице нечего тебе сказать.

Внезапно Кулейн засмеялся.

– Бедный дурачок! – сказал он. – Тоскующий истерзанный Гильгамеш! Мне жаль тебя, мальчик. Был ли хотя бы один по-настоящему счастливый день в твоей жизни?

– Да! Когда я возлег с твоей женой.

– Счастье, которое с тобой разделяла половина цивилизованного мира, – сказал Кулейн, улыбаясь.

– И еще этот день, – сказал Гильгамеш, обнажая два коротких меча. – Сегодня мое счастье беспредельно.

Кулейн снял крылатый шлем и положил его на землю у своих ног.

– Мне жаль тебя, мальчик. Ты мог бы стать силой добра в мире, но удача никогда тебе не улыбалась, правда?

Рожденный безумной богиней, пораженный болезнью с первым глотком материнского молока, что ты мог? Подойди же, Гильгамеш, насладись своим счастьем.

Ланс распался на две половины, открыв меч с косым клинком. Кулейн положил серебряное древко рядом со шлемом и вытащил из-за пояса охотничий нож.

– Так подходи же! Настала твоя минута.

Гильгамеш плавно приблизился, а затем внезапно прыгнул вперед, и его меч со свистом рассек воздух.

Кулейн отразил удар, потом второй, третий… Они закружили друг против друга.

– Сними шлем, мальчик. Дай мне увидеть твое лицо.

Гильгамеш не ответил и вновь перешел в нападение: его два коротких меча сверкающими молниями пронизывали воздух – но неизменно отбивались клинками Кулейна. Горойен следила за ними со скалы словно во сне. Ей чудилось, что она видит двух танцоров, грациозно двигающихся в такт дисгармоничной музыке стали, лязгающей о сталь. Гильгамеш, как всегда, был прекрасен, точно леопард в прыжке, а Кулейн напоминал ей пляшущие, изгибающиеся языки пламени в очаге. Сердце Горойен забилось чаще, она пыталась предугадать исход поединка. Кулейн выглядел гораздо более сильным и быстрым, чем в его схватке с тенью Гильгамеша. И все-таки он начинал сдавать. Почти незаметно движения его замедлялись. Гильгамеш взглядом прирожденного воина заметил, что его противник слабеет, и свирепо его атаковал… но поторопился: Кулейн отразил удар и повернулся на пятке, нанося ответный удар. Гильгамеш отпрыгнул, но серебряное лезвие скользнуло по его животу, рассекая кожу.

– Никогда не торопись, мальчик, – сказал Кулейн. – Самые лучшие не допускают опрометчивости.

Из раны даже не сочилась кровь. Гильгамеш сорвал шлем с головы, золотые волосы заблестели в последних лучах заходящего солнца, и Кулейн увидел его по-новому. Как он прежде не замечал его сходства с матерью?! Воин Тумана начинал уставать – но только телом, а не духом. Теперь он был благодарен Пендаррику. Без предупреждения царя он был бы уже мертв.

Он не смог бы сражаться так стойко, стараясь освоиться со страшной правдой.

– Начинаешь узнавать, что такое страх, малыш? – спросил он.

Гильгамеш пробормотал проклятие и рванулся вперед.

– Тебя я никогда не устрашусь, – прошипел он, но в его серых мертвых глазах не отразилось никакого чувства.

Мечи скрестились с лязгом, и Кулейн еле успел отразить охотничьим ножом безупречно замаскированный выпад, который распорол бы ему живот. Он отпрыгнул, особенно остро сознавая, что должен следовать избранной тактике, потому что этот бой требовал еще чего-то, кроме искусства владения мечом.

– Недурной выпад, но тебе следует научиться лучше маскировать свои намерения, – сказал он. – Или тебя обучал торговец рыбой?

Гильгамеш взвизгнул и снова атаковал: его мечи мелькали в воздухе с немыслимой быстротой. Кулейн отбивал удары, увертывался, пятился, все больше и больше оттесняемый к острому выступу в обрыве. Он нырнул под свистящее лезвие, метнулся вправо, перекатился через плечо и вскочил. Из рассеченного бока сочилась кровь.

– Уже лучше, – сказал он, – но ты был открыт для удара слева.

Это была ложь, но тон Кулейна был категорично твердым.

– Я еще не встречал человека такого болтливого, как ты, – ответил Гильгамеш. – Когда ты свалишься мертвым, я вырежу твой язык.

– А я бы выковырял глаза, – ответил Кулейн. – У тебя они такие, словно в них так и остались могильные черви.

– Будь ты проклят! – завопил Гильгамеш, и оба его клинка почти достигли лица Кулейна. Воину Тумана потребовались все его силы, чтобы отбить их. Нанести ответный удар возможности не было. Гильгамеш трижды сумел прорвать его защиту – полоснул его по груди, проколол бок и пронзил плечо. Вновь он вывернулся, перекатившись через плечо и поднявшись на ноги.

– Где же теперь твои насмешки, отец? Я что-то не слышу их.

Кулейн выпрямился, устремив взгляд серых глаз в безжизненные зрачки своего противника. Теперь им овладела страшная уверенность, что нанести поражение Гильгамешу и остаться в живых ему не дано. Он попятился, споткнулся, и Гильгамеш прыгнул вперед. Однако Кулейн вдруг упал на землю, перекатился и встал прямо перед Гильгамешем. Меч Владыки Битв погрузился в грудь Кулейна, рассекая легкие, но меч Воина Тумана вошел снизу вверх в живот врага и пронзил сердце. Гильгамеш застонал, и его голова упала на плечо Кулейна.

– Я победил тебя, – прошептал он. – Я всегда знал, что так и будет.

Кулейн попятился, и труп соскользнул на землю, уткнувшись в нее лицом. Кулейн споткнулся: кровь заливала его легкие, душила его. Он упал на колени и уставился на рукоять меча, торчащую из его груди. Изо рта у него хлынула кровь.

На скале над ним закричала Горойен. Она спрыгнула вниз, подбежала к Кулейну и рывком вырвала меч из его груди. Он упал, а она вынула из кармана туники маленький Сипстрасси, поднесла к ране в груди… и замерла, глядя на свои руки – морщинистые, в коричневых пятнах старости.

Но как это могло быть, если пять тысяч человек погибли, чтобы напитать ее Кровь-Камень? И она поняла, что спасти ей жизнь может только вот этот осколочек Сипстрасси, который она держит над Кулейном.

Она взглянула в лицо умирающего.

Он попытался покачать головой, внушая ей, что она должна жить, и погрузился в сон смерти.

Рука Горойен опустилась, энергия перетекла в тело Кулейна, заживляя раны, исцеляя легкие, действуя, действуя, беря верх над его смертностью. Волосы у него потемнели, кожа на лице обрела молодую упругость.

Наконец камешек совсем почернел.

Кулейн очнулся и увидел, что рядом с ним распростерто похожее на скелет тело, увидел желтоватую седину волос. Он закричал от муки в холодное небо, – хотел приподнять ее, но шелестящий шепот его остановил. Красные гноящиеся глаза приоткрылись. Он скорчился над ней и услышал последние слова Горойен, богини Астарты, богини Афины, богини Фрейи.

– Вспоминай обо мне…

Последний тлевший уголек жизни угас, кости рассыпались в белесый прах, ветер подхватил его и развеял по каменистой земле.

* * *

Утер, Прасамаккус и Лейта молча шли вперед, а пятьдесят легионеров двигались шеренгой, держа щиты поднятыми. Черная крепость становилась все больше, все зловещее. В узких окнах не светилось ни единого огонька, а ворота казались чернее ночи.

Прасамаккус шел, наложив стрелу на тетиву, Лейта держалась рядом с Утером. Позади них шагал Магриг с шестью воинами Пинрэ. Его взгляд вперялся в спину Утера – стоило ему посмотреть на крепость, как ноги у него подкашивались, а сердце словно старалось выпрыгнуть из груди. Но куда бы ни пошел Берек, Магриг намеревался идти следом, а когда Царица-Ведьма будет мертва, божок отправится за ней. Магриг твердо знал, что принц ни за что не откажется от власти над пинрэйцами, и не собирался допустить, чтобы его край вместо чародейки терзал чародей.

С каждым шагом их напряжение росло в ожидании, что вот-вот вспыхнет пламя и пожрет их, точно призрачный легион, сотворенный Утером. Но пусть медленно, они приблизились к крепости, и Утер вступил на мост перед надвратными башнями. Он вынул Меч Кунобелина, взглянул вверх на словно пустующий парапет и шагнул вперед.

Внезапно из мрака выскочила звероподобная фигура, и жуткий вой прервал тишину. Гигантский волк ростом более семи футов, рыча, ринулся на принца.

Когтистые лапы сжимали боевой топор. Пропела стрела Прасамаккуса и вонзилась чудовищу в горло, но не задержала его. Утер бросился вперед, ловко отпрыгнул влево от опускающегося топора, Меч Кунобелина взвился вверх и отсек огромную руку у плеча. Чудовище завизжало, а меч врубился в его шею со всей силой, какую Утер сумел вложить в обе свои руки, сжимавшие рукоять. На глазах у них гигантское тело съежилось, и Магриг, протолкавшись вперед, уставился на мертвое, но теперь совсем человеческое лицо.

– Секаргус, – сказал он. – Я служил с ним десять лет назад. Хороший был человек.

Тут до толпившихся в напряжении воинов донесся нежданный звук, и они с удивлением переглянулись.

Ветер донес до них крик младенца, эхом отозвавшийся под сводами ворот.

– Возьми двадцать человек, – приказал Утер центуриону Дегасу. – Установи, откуда доносится плач. Остальные разделитесь на десятки и обыщите крепость.

– Мы пойдем с тобой, владыка Берек, – сказал Магриг, положив руку на меч. Он отвел глаза, опасаясь, как бы Утер не прочел по ним о его намерении. Утер просто кивнул и вошел в ворота. Дальше начинался лабиринт туннелей и лестниц. Утер поднялся на следующий этаж. Коридоры освещались фонарями, от которых исходил легкий аромат. Свет их был кроваво-красным. На стенах висели ковры со странными узорами, обрамлявшими сцены охоты и сражений. Повсюду виднелись статуи атлетов в разнообразных позах – мечущих копья, бегущих, поднимающих тяжести, борющихся. И все – из прекраснейшего белого мрамора.

Поднявшись почти на самый верх, они вошли в покои Горойен, где небольшую комнату почти целиком занимала массивная кровать, а стенами служили серебряные зеркала. На Утера отовсюду смотрели отражения. Простыни были шелковыми, а кровать – из слоновой кости, покрытой тончайшей резьбой и инкрустированной золотом.

– Она, несомненно, любила смотреть на себя, – заметила Лейта.

Прасамаккус промолчал. Ему было не по себе, но совсем не из-за Горойен. В конце-то концов, она могла его убить – и только. Но в воздухе чудилось что-то другое, и ему очень не нравилось, что Магриг не отходит от Утер, да и другие пинрэйцы держатся около принца, совсем его окружив. Они прошли в дальний покой, где пятифутовый золотой треножник поддерживал овальный черный камень в тусклых прожилках червонного золота.

– Источник ее силы, – сказал Утер.

– А мы можем им воспользоваться? – спросил Магриг.

Вместо ответа Утер быстро подошел к треножнику и поднял Меч Кунобелина высоко над головой. Одним ударом он разбил камень на мелкие осколки. И тотчас комната затуманилась – занавесы, ковры и мебель расплылись и исчезли. Они теперь стояли в пустом холодном помещении, освещаемом только лунным светом, косыми серебряными лучами падавшим в узкие высокие окна.

– Ее тут нет, – сказал Утер.

– Где она? – с нажимом спросил Магриг.

– Не знаю. Но Камень утратил силу. Радуйся.

Вы победили.

– Пока еще нет, – негромко сказал Магриг.

– Минуту твоего времени, – сказал Прасамаккус, когда Магриг, поджарый матерый волк, выхватил нож.

Воин медленно обернулся и увидел лук со стрелой, нацеленной на его горло.

Остальные пинрэйцы образовали круг, вытаскивая мечи и ножи. Лейта шагнула к ошеломленному Утеру.

– Коррин и правда значил для вас так много? – спросил бригант.

– Коррин? – ответил Магриг с ядовитой усмешкой. – Нет. Он был упрямым дурнем. Но вы думаете, я тоже глуп? Это не конец притеснениям, а только начало новых зол. Твоя магия и твои чары! – Голос его перешел в шипение. – От такой силы ничего хорошего не бывает. Только мы не позволим тебе занять ее место.

– Но я совсем не хочу занять ее место! – сказал Утер. – Поверь мне, Магриг, Пинрэ принадлежит вам.

У меня есть своя страна.

– Я бы и поверил тебе. Но ты уже один раз солгал. Ты сказал мне, что мы свободны служить тебе или уйти, и тем не менее в тени притаились лучники легиона. Мы были бы все сражены. Довольно лжи, Берек. Умри!

Еще не договорив, он ринулся на Утера. Принц отпрыгнул, и его меч нанес удар снизу вверх почти против его воли. Клинок вошел в бок Магрига, пронзил ребра и вышел наружу обагренный кровью. Остальные пинрэйцы тоже бросились в нападение. Первого сразил Прасамаккус – стрела пробила ему висок, второго убила Лейта.

– Остановитесь! – крикнул Утер громовым голосом с такой властностью, что воины замерли на месте. – Магриг ошибался. Я не замышлял никакого предательства! И говорю я так не из страха: по-моему, вы знаете, что мы можем перебить вас всех. Так прекратите это безумие!

На миг казалось, что он убедил их, но внезапно стоявший впереди метнул кинжал, и Утер едва успел уклониться от просвистевшего у его уха клинка. Лейта вонзила гладий в грудь ближайшего к ней врага, а Прасамаккус застрелил еще одного. Оставшиеся двое кинулись на Утера, он отразил удар первого и, повернувшись на пятке, ударил локтем в лицо второго. Меч Кунобелина рассек ему шею, и голова скатилась на пол. Лейта прыгнула вперед и блистательным ответным ударом пронзила горло последнего.

В наступившей тишине Утер попятился от трупов; страшная тоска тисками сжала его.

– Он мне нравился, – прошептал принц, глядя на мертвого Магрига. – Он был, хорошим человеком.

Почему он решился на такое?

Бригант отвернулся, пожимая плечами. Сейчас было не время говорить о Круге Жизни, о том, что поступки человека неизбежно приводят к расплате. С той самой минуты, когда Утер в ярости убил Коррина, Прасамаккус ждал минуты, когда пинрэйцы попробуют отомстить.

Это было столь же неизбежным, как приход ночи на смену дня.

– Почему? – повторил Утер.

– Этот мир безумен, – сказала Лейта. – Постарайся забыть.

Они вышли из холодной каменной комнаты и медленно спустились во двор. Там ждал Дегас, примерно сорок беременных женщин и одна успевшая стать матерью. Некоторые женщины плакали, но это были слезы облегчения. Два дня назад в темницах Серпентума их было заперто шестьдесят.

– Странная крепость! – сказал Дегас, невысокий, но могучего телосложения легионер. – Есть еще трое ворот, но они никуда не ведут – за ними только чернота и лютый холод. А совсем недавно вдруг исчезли все фонари и статуи. Ну все! Осталась только сама крепость, но по стенам уже пошли трещины.

Он еще не договорил, как надвратная башня начала оседать.

– Надо уходить, – сказал Утер. – Люди все здесь?

– Да, все римляне, но твоя охрана?

– Они не придут. Надо поскорее увести женщин.

Стена у них за спиной покачнулась, огромные камни заскрипели друг об друга, начали смещаться, пока легионеры помогали женщинам встать и выводили их из пасти ворот. Когда они все оказались на равнине, Дегас оглянулся.

– Матерь Митры! – воскликнул он. – Смотрите!

Мощная Железная крепость превращалась в пыль, утренний ветер колыхал густые ее облака. Из леса выбегали легионеры, их приветственные крики оглашали ночь. Легионеры подхватили Утера и на плечах понесли его в лагерь. Когда над равниной взошло солнце, крепость исчезла. Теперь там виднелось только большое кольцо черных камней. Утер оставил Северина и остальных, подошел к выходу из лагеря и посмотрел на лагерь пинрэйцев, окутанный тишиной. Подчиняясь порыву, он покинул защиту валов и один направился туда, где сидели вожди пинрэйцев. Они угрюмо поглядывали на него, а некоторые потянулись за оружием. Сидели они в круге, а сзади стояли воины, словно на арене.

Утер мрачно улыбнулся.

– Завтра, – сказал он, – я покину Пинрэ. И теперь в нашей победе нет радости. Несколько дней назад мне пришлось убить человека, которого я считал своим другом. Сегодня я убил другого, которого уважал и думал, что он возглавит вас, когда я уйду. – Он обвел взглядом лица перед ним. – Я явился сюда помочь вам, и у меня нет желания править вами. Моя родная земля далеко отсюда. Коррин Рогер умер, потому что не мог совладать с ненавистью в своем сердце; Магриг умер, потому что не мог поверить, что в моем сердце ненависти нет. Сегодня вечером вы должны выбрать нового вождя – царя, если хотите. Ну а я больше никогда сюда не вернусь.

Ни слова не было произнесено, но их ладони уже не лежали на рукоятях мечей. Утер смотрел на них – на Бальдрика, с которым отправился в горы на поиски магического камня. В глазах Бальдрика была только холодная злоба. Рядом сидели Хогун, Кэрл и Рьял.

Они не сделали ни единого движения, но их ненависть не смягчилась.

Утер печально побрел в лагерь. Еще совсем недавно, возвращаясь с Бальдриком, он рисовал себе их поклонение. Теперь, чувствовал он, ему был преподан хороший урок. За время своего недолгого пребывания в Пинрэ он освободил целый народ, рискуя собственной жизнью, только чтобы заслужить их неугасимую ненависть.

Загадка для Мэдлина…

У входа его встретил Прасамаккус, и принц похлопал его по плечу.

– Ты тоже меня ненавидишь, мой друг?

– Нет. И они – нет. Они боятся тебя, Утер; они боятся твоей силы и твоей доблести, но больше всего они боятся твоего гнева.

– Я не испытываю гнева.

– Но испытывал в ту ночь, когда убил Коррина.

Это было кровавое деяние.

– Ты думаешь, я поступил не правильно?

– Он заслуживал смерти, но тебе следовало собрать людей Пинрэ, чтобы они его судили. Ты убил его слишком холодно и велел выбросить его тело воронью.

Гнев у тебя взял верх над рассудком. Вот чего не мог простить Магриг.

– Если бы не ты, я бы лежалсейчас мертвым, я это не забуду.

Прасамаккус весело усмехнулся.

– Знаешь, что говорят умные люди. Утер? Гнев королей долог, их благодарность коротка, и это нерушимый закон. Так не обременяй меня ни тем ни другим.

– И даже дружбой?

Прасамаккус положил руку на плечо Утера. Жест был трогательный, и Утер почувствовал – совершенно правильно, – что он никогда повторен не будет.

– Я думаю, мой государь, что у королей друзей не бывает, только верные подданные и враги. Секрет в том, чтобы уметь различать, кто есть кто.

Бригант заковылял в темноту, и Утер остался в одиночестве, какого еще никогда не испытывал.

Глава 17

На заре Утер один ушел в круг черных камней, на которых был воздвигнут Серпентум. Рассветные тени сокращались, и над равниной гулял прохладный ветер.

На центральном алтаре сидел Пендаррик, кутая могучие плечи в тяжелый пурпурный плащ, подбитый овчиной.

– Ты прекрасно справился, Утер. Даже лучше, чем тебе известно.

Принц сел рядом с ним.

– Люди Пинрэ только и думают, как бы поскорее увидеть мою спину. А когда увидят, постараются воткнуть в нее нож.

– Такова дорога правителей, – сказал Пендаррик. – И мне ли не знать? Ты обнаружишь – если проживешь достаточно долго – кое-какие великолепнейшие парадоксы. Человек может всю жизнь быть разбойником, но стоит ему совершить одно доброе дело, и его будут с восторгом и любовью вспоминать в песнях. Но правитель? Он может потратить жизнь на благие дела, но стоит ему совершить одно дурное дело, и его будут помнить как жестокого тирана.

– Не понимаю.

– Поймешь, Утер. На негодяя смотрят сверху вниз, на правителя – снизу вверх. Вот почему негодяя всегда можно простить. Но правитель – больше чем человек, он символ. А символам отказано в человеческих слабостях.

– Ты меня отговариваешь?

– Нет, открываю тебе глаза. Ты хочешь вернуться домой?

– Да.

– Даже если я скажу тебе, что, по всей вероятности, там ты не проживешь и часа?

– О чем ты?

– Эльдаред и саксы соединили войска. Пока мы разговариваем тут, твои силы, не насчитывающие и шести тысяч человек, окружены двадцатью пятью тысячами врагов. Даже с Девятым легионом твои шансы на победу невелики.

– Ты можешь перенести меня на поле битвы?

– Могу. Но подумай вот о чем. Британия станет страной саксов. Их много, а вас мало. Вы не сумеете побеждать без конца. Если ты останешься в Пинрэ, то сможешь создать империю.

– Как Горойен? Нет, Пендаррик. Я обещал Девятому легиону отвести их домой, и я держу свои обещания, когда могу.

– Хорошо. Но одно обстоятельство тебе неизвестно. Горойен умерла. Она умерла, спасая Кулейна. Нет, не спрашивай меня почему, но Владыке Ланса возвращена юность. И в один прекрасный день он снова войдет в твою жизнь. Будь осторожен, Утер.

– Кулейн никогда не причинит мне вреда, – ответил Утер и похолодел от страшного предчувствия, представив себе Лейту. Его глаза встретились с глазами Пендаррика, и он понял, что царь знает все.

– Что будет, то будет, – сказал Утер.

* * *

Викторин полоснул мечом по лицу светлобородого воина, тот упал под ноги вопящей, визжащей орды, волной накатывавшейся позади него. На щит Викторина обрушился боевой топор, и рука у него онемела. Его гладий ударом снизу глубоко вошел в бок противника.

Меч отскочил от шлема римлянина и рассек кожаный нагрудник. Копье пронзило владельца меча, и два легионера, пробившись вперед, сомкнули щиты перед Викторином. Он отпрыгнул, освобождая им место. По его лбу катился пот, жег глаза. Он взглянул налево, направо, но строй проломлен не был. На холме справа Аквила был окружен. Его семь когорт образовали стену щитов против бригантов. А Викторин и его шесть когорт тоже были окружены восемью тысячами саксов, которых вел Хорса, сын легендарного Хенгиста.

Это была решающая битва, которой римляне стремились избежать. Амброзии атаковал войско саксов на протяжении почти всего их долгого похода на север, но затем попал в ловушку у Линдума, и два его легиона были полностью разбиты за четыре дня кровавого сражения. С оставшимися у него тремя когортами – всего тысяча четыреста сорок человек – Амброзии добрался до Эборакума. И у Аквилы не осталось иного выбора, кроме как рискнуть судьбой королевства в одной отчаянной битве. Но он слишком медлил.

Эльдаред и Кэль ускоренными переходами вывели свое войско в пятнадцать тысяч человек к Эборакуму с запада и соединились с Хорсой у Лагентиума.

Аквил предпринял последнюю попытку разъединить силы врагов, напав на лагеря саксов и бригантов двумя отдельными отрядами. Но план этот безнадежно провалился. Хорса оставил две тысячи воинов в засаде среди лесистых холмов, и они врезались в арьергард Аквилы. Римляне отступили в полном порядке и соединились с главными силами на холмах в миле от города. Но теперь саксы врезались клином в римский строй, который прогнулся и образовал два сражающихся каре. О победе следовало забыть: шеститысячное римско-британское войско медленно перемалывалось силами, вчетверо его превосходящими. Легионеры дрались, просто чтобы прожить еще несколько блаженных часов, лелея несбыточную мечту о спасении под покровом ночной темноты.

– Слева сомкнись! – взревел Викторин, стараясь перекричать какофонический лязг железа о бронзу сакских топоров и мечей о щиты и доспехи римских легионеров Битва давно бы кончилась, если бы не римские гладии – короткие клинки восемнадцати дюймов от рукояти до острия. Меч этот был создан для дисциплинированного войска, для воинов, способных сражаться в тесном боевом порядке. Саксы и бриганты пользовались мечами длиной до трех футов, а это означало, что для размаха им требовалось больше свободного пространства. И атакующие обнаружили, что против стены щитов управляться с длинным мечом не так-то просто. Тем не менее огромное численное превосходство теснило стену, заставляло отступать на один кровавый дюйм за другим.

Внезапно часть ряда подалась, и десяток сакских воинов во главе с великаном, размахивающим двойным топором, вломились внутрь строя. Викторин прыгнул вперед, зная, что последний ряд последует за ним, увернулся от опускающегося топора и погрузил свой клинок в пах великана. Щитом он отразил удар мечом в лицо, и его противник упал мертвым с гладием Гвалчмая в сердце.

Задний ряд полукругом двинулся вперед, закрыл проход и оттеснил саксов в плотную толпу, где длинные мечи были бесполезны. Легионеры последовали за ними, рубя и закалывая беспомощных врагов. Через минуту-другую строй снова сомкнулся, и Гвалчмай, чей замыкающий ряд уменьшился до сорока человек, присоединился к Викторину.

– Похоже, дело плохо! – сказал он.

Двести лучников в середине британского каре уже давно израсходовали все свои стрелы и теперь стоически ждали, положив ладони на рукоятки охотничьих ножей. Доспехов на них не было никаких, и когда строй будет сломлен, их должны были перерезать, как баранов на бойне. Некоторые подходили к сражающемуся ряду, оттаскивали раненых или мертвых, чтобы забрать их доспехи и оружие.

Викторин посмотрел на море сакских бойцов. Все рослые, по большей части белокурые или рыжие, они сражались с самозабвенной свирепостью, невольно его восхитившей. Еще в начале битвы около двадцати саксов сорвали с груди панцири и ринулись в атаку, продолжая сражаться, несмотря на страшные раны. Это были внушавшие ужас берсерки, воины, одержимые священным безумием битвы. Один из них продолжал биться, пока не упал, поскользнувшись на собственных вывалившихся из раны кишках. Но и тогда он продолжал отмахиваться мечом, пока совсем не истек кровью.

На другом холме Аквила руководил боем с таким спокойствием, будто готовил легионеров к триумфальному шествию. Сам он был без меча и прохаживался за живой стеной, подбодряя своих бойцов.

Последние два месяца Викторин испытывал к старому патрицию двойственное чувство. Его выводила из себя осторожность его начальника, нежелание идти на риск, но он ценил его мужество и заботливое отношение к подчиненным. Пока он служил Аврелию, то был осмотрительным и хитрым полководцем, но, оставшись один, уже не находя поддержки в харизматическом ореоле покойного монарха, Аквила оказался слабым игроком в королевских играх.

Трижды строй прогибался, и трижды Гвалчмай с арьергардом закрывал прорыв. Викторин огляделся, чувствуя, что конец дня близок. Чувствовали это и саксы – они отступили, перестроились и ринулись в еще более бешеную атаку. Викторин пожалел, что битва не прервется хотя бы на секунду, чтобы он мог сказать своим легионерам, как он ими гордится. Они же не были настоящими римскими солдатами, а всего лишь воинами вспомогательных легионов, но ни один римский легионер не превзошел бы их в этот день.

Внезапно по небу раскатился удар грома столь оглушительный, что некоторые саксы завопили от ужаса, решив, что между ними ходит сам бог Донар, Громов ник. От холма на западе зазмеилась молния, и на миг сражающиеся замерли. Стоя спиной к заходящему солнцу, Викторин ошеломленно смотрел, как небо на отдаленном восточном холме распоролось, будто огромный холст, и на секунду открылось второе солнце, пылающее почти в зените. Поле битвы преобразилось в подобие преисподней, где все тени удвоились, а лучи нестерпимого блеска ослепляли воинов обоих войск. Викторин приложил ладонь к глазам и увидел, как на холме возникла одинокая фигура, держа над головой тяжелый меч, который горел огнем. Затем с обеих сторон к нему устремились воины, их щиты нестерпимо сверкали.

И тут небо затворилось, чужое солнце исчезло, словно задернули занавес. Но войско осталось. Викторин, моргая, смотрел, как оно сомкнуло ряды с безупречной точностью, наполнившей его сердце изумлением. Достичь такой безупречности могло только одно войско в мире.

Пришельцы были римлянами.

Видимо, та же мысль поразила и вождя саксов – во всяком случае, он разделил свои силы пополам и послал одну вопящую орду навстречу новому врагу.

Стена щитов раздвинулась, вперед выбежали пятьсот лучников. Первый ряд опустился на колено, второй остался стоять. Залп за залпом поражал саксов, и они остановились на половине склона. Прогремела труба, лучники скрылись за стеной щитов, и она медленно двинулась вперед. Саксы перестроились и атаковали.

Между щитами высунулись десятифутовые копья. Первый ряд саксов попытался остановиться, но задние напирали, и копья вонзались в тела. Из середины каре лучники, пользуясь тем, что находились выше на склоне, осыпали и осыпали саксов смертоносными стрелами, и римляне продолжали наступать.

А на двух холмах римско-британские бойцы дрались теперь с удвоенной силой. Никто не знал, да и знать не хотел, откуда взялись нежданные союзники.

Важно было, что они принесли с собой надежду и жизнь.

Девятый легион достиг подножия холма. Легионеры на флангах каре оттянулись назад, образовав боевой клин, и он двинулся к знамени Ворона, где Хорса отдавал приказы саксам.

Внутри боевого клина Утер еле удерживался от того, чтобы броситься в самое острие, но благоразумие возобладало. В этой позиции Меч Кунобелина был бы столь же бесполезен, как и сакские мечи. Ярд за ярдом саксы пятились, не в силах проломить стену щитов. Они начали бросать за нее топоры и ножи. Северин прокричал приказ, и легионеры во втором ряду каре подняли щиты выше, защищая середину.

Однако наступление начало замедляться – даже и с добавочными пятью тысячами на одного легионера приходилось два противника.

На западном холме Аквила оценил ситуацию и подал сигнал Викторину – поднял согнутую в локте руку, а другой рукой нанес удар над суставом, словно сжимая в ней кинжал. Викторин постучал себя по нагруднику, показывая, что понял, а потом подозвал Гвалчмая.

– Атакуем! – сказал он, и кантий ухмыльнулся. Вот это было безумие в британском вкусе. Окруженные на холме противником, вдвое превосходящим их численностью, они оставят высоту, которую удерживали – их единственное преимущество, – и, рубя и коля, врежутся во вражеские ряды. Он обернулся и побежал к стоящим лучникам.

– Вооружайтесь! – заорал он. – Мы наступаем!

Лучники бросились снимать нагрудники с мертвецов, подбирать мечи и щиты.

Гвалчмай метался вдоль их рядов, отдавая распоряжения, а затем Викторин встал там, где должно было образоваться острие боевого клина. Это был самый опасный момент: он должен будет шагнуть навстречу врагам, а двое воинов по бокам прикроют его щитами.

Если оба – или хотя бы один – замешкаются, он окажется среди саксов в полном одиночестве. На него обрушился сакский меч, но он отбил удар щитом и распорол живот нападавшему. На его плечо легла рука Гвалчмая.

– Готовы! – рявкнул кантий.

– Вперед! – взревел Викторин и, сделав шаг, располосовал горло ближайшего сакса. Ряды позади него образовали угол, и Викторин, яростно размахивая мечом, пробился еще на несколько шагов в гущу врагов. Воин слева от него упал с боевым топором в шее. Гвалчмай сбросил тело убитого и занял его место. Медленно клин начал пролагать себе путь вниз по склону.

В тот же момент Аквила приказал своему каре атаковать. Бриганты в смятении начали отступать, когда клин врезался в их ряды.

Среди бушующей битвы Утер следил, как британские когорты пытаются пробиться к нему. Бой перемещался к Ворону, знамени Хорсы, и Красному Дракону Эльдареда. Утер перешел к Северину.

– Прикажи лучникам посылать стрелы вокруг древка с Драконом. Там должен стоять Эльдаред с сыновьями.

Северин кивнул, и секунду спустя смертоносный град зазубренных стрел посыпался с неба туда, куда указал Утер.

Эльдаред увидел, как упал его приближенный дружинник, а с ним еще два десятка воинов. Другие бросились вперед, чтобы укрыть своего короля щитами.

В битве наступил момент равновесия – три римских отряда, как ни уступали они противнику в численности, тем не менее продолжали медленно продвигаться к вражеским знаменам. Если бы их удалось оттеснить или хотя бы остановить, победа останется за Эльдаредом. Если же нет, его ждет смерть. Настал час высшего мужества.

В сакском центре Хорса белокурый великан в шлеме с вороновыми крыльями, с длинным мечом и круглым щитом собрал своих дружинников и ринулся атаковать нового врага.

Но Эльдаред не хотел умирать – будет же и новый случай! И вместе с Кэрлом он бежал с поля брани.

Бриганты устремились за ним. Хорса взглянул на своих улепетывающих союзников и покачал головой. Эльдаред ему никогда не нравился. Он взглянул на небо.

– Братья по оружию, братья в Валгалле! – сказал он воину рядом с ним.

– Пусть мечи напьются в последний раз! – ответил тот.

Саксы атаковали и почти рассекли клин, но ярость и смелость не могли тягаться с дисциплиной. Римский строй выгнулся вперед, как бычьи рога, охватывая саксов, рвущихся вперед. Викторин и Аквила сомкнули свои когорты у них в тылу, и бой превратился в бойню.

Утер не выдержал. Пробившись в первый ряд, он выхватил у кого-то гладий со щитом и кинулся в сечу, пролагая себе путь к вождю саксов. Хорса увидел воина в серебряном нагруднике и в шлеме с черным пером, ухмыльнулся и двинулся ему навстречу, расталкивая собственных бойцов. За ним следовал знаменосец и десяток дружинников. Люди справа и слева от Утера падали один за другим. Принц пронзил еще одного нападающего гладием, который так и остался в Трупе, бросил щит, выхватил Меч Кунобелина и начал пролагать себе путь, рубя направо и налево, оставив каре позади.

Хорса прыгнул к нему, и их мечи с лязгом скрестились. Вокруг них продолжал кипеть бой, но вскоре сражались уже только они одни. Саксы были полностью уничтожены, и несколько римлян подбежали, готовясь покончить с их великаном-вождем, но Утер сделал им знак не вмешиваться.

Хорса ухмыльнулся еще раз, увидев сомкнувшиеся вокруг него ряды римлян. Его знаменосец лежал мертвый, но, умирая, он вонзил древко знамени в землю, и Черный Ворон все еще развевался над ним.

Хорса отступил на шаг и на мгновение опустил меч.

– Клянусь богами, – сказал он Утеру, – ты достойный враг!

– Но другом я могу быть много лучшим, – ответил Утер.

– Ты предлагаешь мне жизнь?

– Да.

– Принять ее я не могу. Мои друзья ждут меня в Валгалле. – Хорса поднял меч в приветственном жесте. – Так присоединись же ко мне, – сказал он, – на Лебединой Тропе к славе. Мы вместе войдем в залу героев Одина.

Он прыгнул вперед, его меч блеснул в последних лучах заката, но Утер отразил удар и ответным почти перерубил шею великана. Хорса упал, выронив меч. Его рука слабо нашаривала рукоять, в глазах было отчаяние. Утер знал, что по поверию саксов тем, кто умирал без меча в руке, вход в Валгаллу был закрыт. Он упал на колени и вложил собственный меч в пальцы умирающего, и глаза Хорсы закрылись в последний раз.

Принц встал, поднял Меч Кунобелина и приказал накрыть тело Хорсы знаменем с Вороном.

Вперед с низким поклоном вышел Луций Аквила.

– Кто ты, господин? – спросил он.

Принц снял шлем.

– Я – Утер Пендрагон, верховный король Британии.

ЭПИЛОГ

Утер с триумфом вернулся в Камулодунум, где был коронован верховным королем. В следующую весну он во главе Девятого легиона отправился в Земли Стены и разбил войско бригантов в двух сражениях при Виндоланде и Тримонтиуме.

Эльдаред был взят в плен и казнен, но Кэль бежал на корабле с двумястами дружинников и поплыл на юг, чтобы присоединиться к Хенгисту. Получив известие о гибели сына, Хенгист приказал распять бригантов на деревьях Андериды, разрубив им ребра, чтобы воронам было легче клевать их внутренности.

Морет предложил принести Утеру клятву верности, и Утер оставил его правителем бригантов.

Прасамаккус вернулся на развалины Калькарии и нашел там Хельгу, которая снова жила среди слуг Викторина. Их встреча была радостной. На десять футов золота, которым одарил его Утер, Прасамаккус купил большой луг и занялся выращиванием лошадей для новых cohors equitana короля – конных когорт.

Утер поставил Викторина главой всех легионов за исключением Девятого, который объявил королевским.

Последовали четыре кровавых года. Утер сражался с саксами, ютами и новыми врагами – датчанами, тоже высадившимися в Британии, и заслужил славу короля-воина, не знающего поражений. Лейта оставалась гордой, но послушной долгу женой и редко говорила о своих днях с Кулейном лак Ферагом.

Все это переменилось в одно прекрасное летнее утро через пять лет после битвы под Эборакумом…

Одинокий всадник подъехал к замку в Камулодунуме. Он был высок, черноволос, с глазами цвета грозовых туч. В руке он держал серебряное копье. Он миновал длинную переднюю и остановился перед дверями из дуба и бронзы.

К нему подбежал слуга-фракиец.

– Ты тут по какому делу?

– Я тут, чтобы увидеть короля.

– Он занят со своими советниками.

– Пойди к нему и скажи, что его ждет Владыка Ланса… вот так. Он меня примет.

Фракиец оставил Кулейна в передней, а сам робко приоткрыл дверь и проскользнул в нее.

Утер и Лейта сидели за овальным столом, вокруг которого также расположились Викторин, Гвалчмай, Северин, Прасамаккус и Мэдлин, владыка-волшебник.

Слуга низко поклонился.

– Тут человек хочет тебя видеть, государь. Сказал, что звать его… э… Ланселот.

ПОСЛЕДНИЙ МЕЧ СИЛЫ

Этот роман с самыми теплыми чувствами посвящается тем многим людям, благодаря которым мои поездки в Бирмингем превращались в чистое волшебство. Рогу Пейтону, Деву Холмсу и Роду Милнеру за АНДРОМЕДУ, за смех и горячительные напитки, Берни Ивенсу и группе «Брам» за магию НОВАКОНА, Крису и Полине Морган за тайны «Китая» и сотрудникам отеля «Ройал Ангус» за улыбки в ответ на чистейшее безумие.

ПРОЛОГ

Откровение стоял спиной к двери, упираясь широкими ладонями в каменный подоконник узкого окна, и оглядывал леса внизу, а иногда он поднимал глаза к соколу, который кружил под облачной грядкой, высматривая добычу.

– Началось, владыка! – сказал вестник, низко склоняясь перед высоким мужчиной в коричневом монашеском одеянии.

Откровение медленно обернулся, его дымно-серые глаза остановились на вошедшем, и тот отвел свои, не выдержав этого пристального взгляда.

– Расскажи подробно, – приказал Откровение, опускаясь в инкрустированное слоновой костью кресло за дубовым письменным столом и рассеянно глядя на пергамент, с которым работал перед этим.

– Могу ли я сесть, владыка? – тихо спросил вестник.

Откровение поднял голову и улыбнулся.

– Мой милый Котта, ну конечно. Извини мою меланхолию. Я надеялся провести оставшиеся мне дни тут, в Тингисе. Африканский климат мне подходит, люди приветливы, и, если не считать берберских набегов, в этом краю царит мир. И я почти дописал мою книгу… но живая история всегда превыше таких трудов.

Котта благодарно расположился в кресле с высокой спинкой. Его лысая голова лоснилась от пота, темные глаза выдавали страшную усталость. Он явился прямо с корабля, торопясь избавиться от тяжести дурных известий, которые привез, но ему было тягостно обременять ими сидящего перед ним человека.

– Рассказов о том, как это началось, ходит много.

Они противоречат друг другу или же расцвечены нелепыми вымыслами. Но, как ты и подозревал, у готов появился новый вождь, обладатель многих противоестественных сил. Его войска, бесспорно, непобедимы, и он пролагает кровавый путь через северные королевства.

До сикамбров и скандинавов дело еще не дошло, но настанет и их черед.

Откровение кивнул:

– Ну а колдовство?

– Соглядатаи Римского епископа все единодушно свидетельствуют, что Вотан – искусный чернокнижник. Он приносит в жертву юных девушек, спуская на воду свои новые корабли по их распростертым телам. Великая мерзость все это. И он утверждает, будто он бог!

– А как проявляются его темные силы? – спросил аббат.

– В битвах он непобедим. Никакой меч не может его коснуться. И говорят, будто он поднимает мертвецов. Воин, уцелевший в битве при Рэции, клянется, что на исходе дня убитые готы поднялись с земли в самой гуще своих врагов, рубя и убивая. Стоит ли добавлять, что с сопротивлением было сразу покончено? Об этом я слышал только от одного человека, но, мне кажется, он говорил правду.

– А какие разговоры ходят между готами?

– Они говорят, что Вотан задумал вторжение в Британию, где магия особенно сильна. Вотан утверждает, что Британия – обитель Древних Богов и вход в Валгаллу находится в Сорвиодунуме, близ Великого Круга.

– Поистине так! – прошептал Откровение.

– Как так, владыка аббат? – переспросил Котта, испуганно глядя на него.

– Прости, Котта. Я думал вслух. Друиды всегда верили, что Великий Круг стягивает в себя магию. В то же верили и их предшественники. И Вотан прав – это действительно в каком-то смысле врата. И нельзя допустить, чтобы он прошел через них.

– Не думаю, что найдется войско, способное ему противодействовать… Разве что Кровавый король, а из донесений мы знаем, что он еле справляется с мятежами в собственной стране и с вторжениями в ее пределы. Саксы, юты, англы и даже британские племена постоянно поднимают восстания против него. Так как же он справится с двадцатью тысячами готских воинов, если их к тому же ведет колдун, над которым невозможно взять верх?

Откровение широко улыбнулся, его глаза цвета древесного дыма внезапно весело заискрились.

– Ни в коем случае не следует недооценивать Утера, друг мой. Он ведь тоже не знал ни единого поражения… и при нем – Меч Силы, клинок Кунобелина.

– Но ведь он уже старик, – сказал Котта. – Двадцать пять лет непрерывных войн взимали свою дань…

А Великое Предательство…

– Я все это знаю, – резко оборвал его Откровение. – Налей нам вина, пока я поразмыслю.

Аббат смотрел, как Котта наполнил два бронзовых кубка темно-красным вином, и принял свой с улыбкой, чтобы загладить свою вспышку.

– Правда ли, что посланцы Вотана ищут среди наших девушек тех, кто наделен особым даром?

– Да. Духовидиц, целительниц, вещающих на неведомых языках… Говорят, он их всех берет в жены.

– Он их убивает, – сказал Откровение. – В этом источник его силы.

Аббат встал, отошел к окну и смотрел, как солнце тонет в огненном сиянии. У него за спиной Котта зажег четыре свечи. Несколько минут он выжидающе молчал, но затем заговорил:

– Могу ли я спросить, владыка, почему тебя так заботят события в другом конце мира? Войны были всегда.

Проклятие Человека в том, что он должен убивать своих братьев, и некоторые утверждают, что так определил сам Господь в наказание за то, что произошло в Эдеме.

Откровение отвел взгляд от великолепия заката и вернулся в свое кресло.

– Вся жизнь, Котта, сбалансирована. Свет и мрак, слабость и сила, добро и зло. Гармония природы. В постоянном мраке все растения погибли бы. В постоянном солнечном свете они засыхали бы и сгорали. Равновесие – в нем все. Вотана должно остановить, чтобы он не стал богом – темным и злобным богом, кровопийцей, вором душ.

– И ты выступишь против него, владыка?

– Я выступлю против него.

– Но у тебя же нет войска. Ты не король, не военный вождь.

– Ты не знаешь, кто я и что я, мой старый друг. Ну-ка, наполни кубки еще раз, и поглядим, что нам покажет Грааль.

Откровение подошел к дубовому ларю, налил воду из глиняного кувшина в неглубокую серебряную чашу и бережно перенес ее на стол. Подождал, чтобы рябь улеглась, а тогда начал медленно водить над водой золотым камешком. Огоньки свечей заметались и погасли, хотя воздух в комнате оставался неподвижным. Котта наклонился и уставился в чашу на воду, ставшую бархатно-черной.

Первым там возник образ мальчика, пламенно-рыжего, с яростными глазами. Деревянным мечом он рубил и колол пустоту. Рядом сидел пожилой воин. Его правая рука вместо кисти завершалась кожаным колпачком, надетым на культю. Откровение внимательно всмотрелся в них, потом провел рукой над поверхностью. Теперь они увидели голубое небо и юную девушку в светло-зеленом платье, сидящую над озером.

– Это горы Рэции, – прошептал Котта.

Девушка медленно заплетала темные волосы в одну косу.

– Она слепа, – сказал Откровение. – Видишь, ее глаза обращены к солнцу и не мигают.

Внезапно девушка повернула лицо к ним.

«Доброго вам утра», – сказала она беззвучно – слова возникали у них в мозгу.

«Кто ты?» – мягко спросил Откровение.

«Как странно! – отозвалась она. – Твой голос шелестит, будто утренний ветерок, и кажется таким далеким!»

«Я далеко от тебя, дитя. Кто ты?»

«Я Андуина».

«И где ты живешь?»

«В Сисастре, с моим отцом Онгистом. А ты?»

«Я Откровение».

«Ты друг?»

«Да. Настоящий».

«Я так и подумала. А кто с тобой?»

«Откуда ты знаешь, что я не один?»

«Таков мой дар, почтенный Откровение. Кто он?»

«Котта, монах Белого Христа. Ты скоро с ним встретишься. Он тоже друг».

«Это я знаю. Я чувствую его доброту».

Вновь Откровение провел рукой над чашей. Теперь он увидел юношу с длинными волосами цвета воронова крыла; он гнал табунок отличных сикамбрийских коней в одной из долин за Лондиниумом. Он был красив: тонкие черты лица, сильный бритый подбородок. Откровение пристально вгляделся в молодого всадника.

На этот раз вода сменила образы без его вмешательства – в ночном небе заклубилась черная грозовая туча, извергая беззвучно зигзаги молний. Из-за туч вынырнула летящая тварь с кожаными крыльями и длинной клиновидной головой. На ее спине сидел золотобородый воин. Он поднял руку, и молния сверкнула прямо в наблюдателей. Откровение выбросил руку вперед в тот миг, когда вода в чаше раздвинулась. Белый луч света впился ему в ладонь, и смрад горящей плоти разлился по комнате. Вода забурлила, закипела и рассеялась облаком дыма. Серебряная чаша осела и растеклась по столу шипящим черно-серебристым ручьем, поджигая деревянную крышку. Котта отшатнулся, увидев обуглившуюся ладонь Откровения. Аббат другой рукой взял золотой камешек и коснулся им почерневшей ладони. Рука в мгновение ока стала прежней, но даже магия не могла стереть воспоминаний о нестерпимой боли, и Откровение рухнул в кресло. Сердце у него отчаянно колотилось, лицо залил холодный пот. Он глубоко вздохнул и уставился на горящее дерево. Пламя гасло, и дым исчез в то же мгновение, когда сами собой вспыхнули свечи.

– Он знает про меня, Котта. Но благодаря тому, что он напал на меня, я узнал про него. Он еще не вполне готов к тому, чтобы погрузить мир во тьму. Ему потребуется еще одна жертва.

– Зачем? – прошептал старый монах.

– Говоря языком этого мира, он ищет открыть Врата Ада.

– Можно ли его остановить?

Откровение пожал плечами.

– Увидим, друг мой. Ты должен отправиться на корабле в Рэцию и найти Андуину. Увезти ее в Британию, в Новиомагус. Я встречусь с тобой через три месяца. Добравшись туда, найдешь харчевню в южном квартале – называется она, по-моему, «Под Знаком Тельца». Приходи туда каждый день в полдень и жди час. Я приду туда к тебе, когда смогу.

– Слепая девушка и есть жертва?

– Да.

– А рыжий мальчишка и всадник?

– Пока не знаю. Друзья или враги… только время покажет. Мальчик показался мне знакомым, но не знаю почему. Он был одет, как сакс, а в краях саксов я никогда не странствовал. Ну а всадника я знаю. Зовут его Урс, и он из дома Меровиев. У него, кажется, есть брат, и он жаждет разбогатеть.

– Ну а тот – на драконе? – шепнул Котта.

– Враг из-за Тумана.

– И он правда Вотан, серый бог?

Откровение пригубил вино.

– Вотан? У него много имен. Для одних он был Одином – Одноглазым, для других – Локи. На Востоке его называли Пургамеш, или Молох, или даже Ваал. Да, Котта, он божество – бессмертный, если хочешь. И там, где он проходит, за ним следует хаос.

– Ты говоришь так, словно ты его знаешь.

– Я его знаю. Я же один раз сражался с ним.

– И что произошло?

– Я его убил, Котта, – ответил аббат.

1

Гриста следил, как мальчик взмахивает деревянным мечом, нанося удары по окружающему воздуху, пронзая его.

– Ноги, малый! Думай о своих ногах!

Старик харкнул и сплюнул на траву, потом почесал зудящую культю правой кисти.

– Чтобы уметь биться на мечах, надо научиться держать равновесие. Острые глаза и крепкая рука – этого мало. Упадешь, тут тебе и смерть, малый.

Мальчик вогнал деревянное оружие в землю и сел рядом со стариком. Лоб у него блестел от пота, глаза небесной голубизны радостно сверкали.

– Но у меня ведь получается лучше, верно?

– Конечно, Кормак. Чтобы совсем ничего не получалось, надо быть круглым дураком.

Мальчик выдернул меч и смахнул комочки земли с деревянного лезвия.

– А почему он такой короткий? Зачем нам упражняться с римским мечом?

– Узнай своего врага. Не ищи его слабостей, их ты поймешь, если умеешь соображать. Узнай, в чем он силен. Такими вот мечами, малый, они завоевали весь мир.

И знаешь почему?

– Нет.

Гриста усмехнулся.

– Собери несколько сухих веток, Кормак. Таких, какие можешь сломать двумя пальцами.

Мальчик ухмыльнулся и направился к деревьям. Гриста следил за ним и теперь, когда тот не мог его увидеть, позволил дать волю своей гордости за него.

«Но почему в мире столько дураков? – подумал он, когда гордость сменилась гневом. – Как они не видят, чего стоит этот паренек? Как могут они ненавидеть его за то, в чем он не виноват?»

– Такие сгодятся? – спросил Кормак, бросая двадцать веток толщиной в мизинец к ногам Гристы.

– Возьми одну и сломай.

– Чего проще, – сказал Кормак и разломал ветку пополам.

– Давай, малый. Переломай их все.

Когда последняя ветка превратилась в два обломка, Гриста вытащил из-за пояса веревочку.

– Теперь набери десять таких же и свяжи их потуже.

– Как сигнальный факел, что ли?

– Угу. Смотри, свяжи потуже.

Кормак завязал веревочку петлей, подобрал десять веток и затянул их в петлю, как сумел крепче. И протянул Гристе факел толщиной в четыре пальца. Но старик отвел его руку.

– Ну-ка сломай его, – приказал он.

– Такой толстый не переломишь!

– А ты попробуй.

Мальчик принялся ломать связку. Лицо у него побагровело, под красной шерстяной рубахой на плечах и руках извивались, вздувались мышцы.

– Только что ты переломал двадцать веток, а теперь не можешь сломать и десяти.

– Так они же связаны в пучок, Гриста. Их даже Колдеру не переломить.

– Вот тайна, которую римляне прятали в своих коротких мечах. Сакс сражается длинным мечом, широко им размахивая. Его товарищи не могут биться бок о бок с ним, чтобы ненароком не угодить под его меч. Вот каждый и дерется сам за себя, пусть их в сече хоть десять тысяч участвуют. А римлянин с его гладием смыкает щит со щитами товарищей, и его меч жалит, как гадюка.

Их легион был крепко связан воедино, точно этот пучок.

– И почему же их разбили, если они были такими непобедимыми?

– Войско настолько хорошо, насколько хорош его полководец, а полководец – только отражение императора, который его назначил. Рим пережил свой день.

Черви копошатся в теле Рима, личинки извиваются в мозгу, крысы грызут мышцы.

Старик снова отхаркнул и сплюнул, его белесо-голубые глаза блестели.

– Ты же с ними дрался, верно? – сказал Кормак. – В Галлии и Италии?

– Я дрался с ними. Я видел, как их легионы ломали строй и бежали от окровавленных мечей готов и саксов.

Я скорбел о душах былых римлян. Семь легионов мы сокрушили, прежде чем встретились с достойным противником. Африан и Шестнадцатый легион. Эх, Кормак, что за день! Двадцать тысяч крепких воинов, пьяных от побед, и один легион – пять тысяч человек. Я стоял на холме и смотрел на них, на сверкание их бронзовых щитов. А в центре на светло-сером жеребце сам Африан. Шестьдесят ему было, и бородат, как сакс, а не бритый, как они все. Мы ринулись на них – но словно вода разбилась о скалу. И строй выстоял. А потом они двинулись вперед и разделили нас надвое. Меньше двух тысяч нас спаслись, укрывшись в лесу. Вот это был человек! Клянусь, в его жилах текла и сакская кровь.

– И что с ним сталось?

– Император отозвал его в Рим, и он пал от кинжала убийцы. – Гриста усмехнулся. – Личинки в мозгу, Кормак.

– Но зачем? – спросил мальчик. – Зачем надо было убивать хорошего полководца?

– А ты подумай, мальчик.

– Никакого смысла я в этом не вижу.

– В том-то и загадка, Кормак. Не ищи в рассказах смысла, ищи людские сердца. А теперь оставь меня следить, как козы набивают брюхо, и займись своей работой.

Лицо мальчика вытянулось.

– Мне нравится быть с тобой здесь, Гриста. Я… мне… у меня так мирно на душе.

– В этом суть дружбы, Кормак Даймонссон. Черпай в ней силу, ведь мир не понимает таких, как ты и я.

– Почему ты мой друг, Гриста?

– Почему орел летает? Почему небо синее? Иди же.

И будь сильным.

Гриста следил, как паренек уныло спускается с высокого пастбища к хижинам внизу. Затем старый воин перевел взгляд на горизонт, на клубящиеся там тучи.

Культя ныла, и, сняв с нее кожаный колпачок, он начал растирать бугристые шрамы, которыми завершалось запястье. Протянув руку, он выдернул деревянный меч из земли и припомнил дни, когда у его меча было имя, и история, и, главное, будущее.

Но это было до того дня, когда пятнадцать лет назад Кровавый король разгромил южных саксов, предавая все мечу и огню, вырвал сердце у народа и, подняв его над их головами, зажал в железном кулаке. Ему бы убить их всех, но он этого не сделал, а принудил их принести клятву покорности ему и одолжил им деньги, чтобы заново выстроить селения и хижины одиноких земледельцев и скотоводов.

В последней битве Гриста чуть не сразил Кровавого короля. Он врубился в стену щитов, пролагая путь к королю с огненно-рыжими волосами, но тут удар меча почти отделил его правую кисть от запястья. Потом другой меч опустился на его шлем, и он упал, оглушенный.

Попытался подняться на ноги, но голова у него шла кругом. А когда наконец сознание вернулось к нему и он открыл глаза, то увидел прямо над собой лицо Кровавого короля, который стоял рядом с ним на коленях. Пальцы Гристы потянулись к его горлу… но пальцев не было – только окровавленная повязка.

– Ты был несравненным воином, – сказал Кровавый король. – Я воздаю тебе честь!

– Ты отрубил мне руку!

– Твоя кисть висела на одном сухожилии. Ее нельзя было спасти.

Гриста понудил себя встать, зашатался, потом поглядел вокруг. Поле усеивали трупы, и между ними бродили сакские женщины, разыскивая тела любимых и близких.

– Зачем ты меня пощадил? – крикнул Гриста, оборачиваясь к королю.

Но тот лишь улыбнулся и, окруженный своими телохранителями, направился к алому шатру за полем у журчащего ручья.

– Зачем? – взревел Гриста, падая на колени.

– Думаю, он и сам все знает, – произнес чей-то голос, и Гриста поднял глаза.

Перед ним, опираясь на покрытый искусной резьбой костыль, стоял британец средних лет с клочковатой светлой бородой, серебрящейся сединой. Гриста заметил, что левая нога у него была искривленной, с вывернутой стопой. Он протянул Гристе руку, но сакс словно не заметил ее и поднялся на ноги сам.

– Он иногда следует своим предчувствиям, – мягко сказал хромой. В его почти бесцветных глазах не было и тени обиды.

– Ты из племен? – спросил Гриста.

– Бригант.

– Так почему ты служишь римлянину?

– Потому что эта земля – его и он – эта земля.

Меня зовут Прасамаккус.

– Так, значит, я жив из-за каприза короля.

– Да. Я был с ним, когда ты ринулся на стену щитов. Безрассудный поступок.

– Я безрассудный человек. И что он намерен сделать с нами теперь? Продать в рабство?

– По-моему, он намерен оставить вас жить в мире.

– Почему он совершает такую глупость?

Прасамаккус прохромал к валуну и сел на него.

– Меня брыкнула лошадь, – сказал он, – а нога у меня и до того сильной не была. Как твоя рука?

– Горит огнем, – сказал Гриста, садясь рядом с бригантом и глядя на женщин, которые все еще бродили по полю битвы под карканье кружащих над ним голодных ворон.

– Он говорит, что и вы тоже – эта земля, – сказал Прасамаккус. – Он процарствовал десять лет. Он видит, как саксы, и юты, и англы, и готы рождаются на этом Острове Туманов. Они уже больше не вторгнувшиеся на него враги.

– Неужели он думает, что мы приплыли сюда прислуживать римскому королю?

– Он знает, зачем вы приплыли – грабить, убивать, сразу разбогатеть. Но вы остались обрабатывать поля.

Что ты чувствуешь к этой земле?

– Я родился не здесь, Прасамаккус.

Бригант улыбнулся и протянул ему левую руку. Гриста посмотрел на нее, потом взял в свою и пожал пожатием воина – запястье к запястью.

– Думается, это хорошее первое применение для твоей левой руки.

– Она научится и владеть мечом. Меня зовут Гриста.

– Я тебя уже видел. Ты сражался в великой битве под Эборакумом в тот день, когда король вернулся домой.

Гриста кивнул:

– У тебя хороший глаз, а память еще лучше. Это был День Двух Солнц. Такого я больше никогда не видел, да и не хочу увидеть. В тот день мы сражались бок о бок с бригантами и их трусливым королем Элдаредом. Ты был с ним?

– Нет. Я стоял под двумя солнцами вместе с Утером и Девятым легионом.

– День Кровавого короля. С тех пор все шло плохо. Почему его нельзя победить? Каким образом он всегда знает, где нанести удар?

– Он – эта земля, а земля знает.

Гриста ничего не сказал. Он не ждал, чтобы бригант выдал ему тайну своего короля.

От семи тысяч сакских воинов, которые ринулись в сечу, остались какие-то одиннадцать сотен. От них Утер потребовал, чтобы они преклонили колени и поклялись Кровавой Клятвой никогда больше не восставать на него.

А взамен земля останется их землей, как и раньше, но теперь по закону, а не как добыча завоевателей. И еще он оставил им их собственного короля Вульфира – сына Орсы, сына Хенгиста. Это был смелый ход. Гриста встал на колени вместе с другими в свете утренней зари перед шатром короля и смотрел на Утера рядом с мальчиком, с Вульфиром.

Саксы улыбались, хотя и были побеждены: ведь на колени-то они встали не перед победителем, а перед своим верховным вождем.

И Кровавый король прекрасно это знал.

– Я даю вам слово, что наша дружба крепка, как этот меч, – сказал он, высоко подняв Меч Кунобелина, и в лучах восходящего солнца клинок вспыхнул пламенем. – Но дружба имеет свою цену. Этот меч не потерпит других мечей в руках саксов. – Среди коленопреклоненных прокатился гневный ропот. – Будьте верны своему слову, и это, возможно, изменится, – продолжал король. – Но если вы его не сдержите, я вернусь, и от Андериды до Венты в живых не останется ни один мужчина, ни одна женщина, ни единый плачущий младенец. Выбор за вами.

Через два часа король удалился со всем войском, и растерянные саксы собрали Совет Вотана. Вульфир в свои двенадцать лет голоса в Совете не имел, и Колдера избрали майордомом, чтобы он помогал ему править.

Остаток дня ушел на выборы в Совет. Из прежних восемнадцати его членов уцелело лишь двое, но к ночи положенное число их было восстановлено.

Через два часа после восхода солнца Восемнадцать собрались для важных решений. Некоторые хотели отправиться на восток под руку Драды, сына Хенгиста, – как-никак он же дядя Вульфира и кровный родич. Другие предлагали повременить, пока не удастся собрать, новое войско. А еще некоторые настаивали на том, чтобы послать за помощью через пролив: меровейские войны сгоняли многих молодых мужчин с насиженных мест, и им оставалось только браться за оружие.

Два события придали делу совсем иной оборот. В полдень прибыла повозка с золотом и серебром, дарами короля, чтобы ими распорядились, «как сочтет нужным Совет». Дары эти сами по себе означали, чтоможно купить съестных припасов, чтобы выдержать наступающую суровую зиму, и одеяла и всякие припасы у меровеев в Галлии.

А во-вторых, майордом Колдер произнес речь, которая надолго запечатлелась в умах, если не в сердцах всех, кто его слушал.

– Я сражался с Кровавым королем, и по моему мечу струилась алая кровь его телохранителей. Но почему мы вступили с ним в бой? Спросите себя об этом. Я отвечу: потому что нам казалось, что его можно победить и нас ждет богатая добыча в Венте, Лондиниуме, Дубрисе и всех других торговых городах. Но теперь мы знаем, его победить невозможно… для нас… и наверное, и Драда не может. Вы видели повозку – столько монет нам не принесла бы и победа. Я говорю: нам следует подождать, взвесить его слово. Вернуться в свои дома, починить их или выстроить заново, собрать урожай – то, что от него осталось.

– Мужчины без мечей, Колдер? Как же мы обретем путь в Валгаллу? – крикнул высокий воин.

– Сам я иду за Белым Христом, – сказал Колдер, – а потому Валгалла меня не заботит. Но если, Снорри, тебя это тревожит, отправляйся к Драде. Пусть каждый, кто хочет сражаться, поступит так же. Нам предложили дружбу, и уж конечно, повозка золота – это ведь далеко не самое худшее, чего можно ждать от победителя.

– А он нас боится, вот и прислал ее! – сказал Снорри, рывком поднявшись на ноги. – На его золото надо нанять воинов, купить оружие и напасть на Камулодунум.

– Ты, наверное, возьмешь в поход свой амбар, – сказал Колдер, и раздался общий хохот. Ведь все знали, что Снорри спрятался от римлян под одеялом в амбаре и выскочил оттуда, когда враги подожгли амбар. В Совет его выбрали только потому, что он владел большим количеством земли.

– Меня совсем окружили, и только так я мог избежать гибели, – сказал Снорри. – Я возьму свою долю золота и уйду к Драде.

– Ни у кого своей доли золота нет, – объявил Колдер. – Оно подарено Совету, и мы обсудим, как его употребить.

В конце концов Снорри и еще четыре землевладельца ушли с двумястами своих керлов к Драде, остальные остались учиться жить по-новому: вассалами Кровавого короля.

Гристу это решение преисполнило горечи. Но он был керлом Колдера и обязался повиноваться ему. К тому же решения знатных редко его касались.

В ту ночь, когда он в одиночестве поднялся на Высокий холм, к нему пришел Колдер.

– Тебя гнетет тревога, мой друг? – спросил майордом.

– Дни Крови снова настанут. Об этом мне шепчет ветер. И воронье тоже знает об этом.

– Это мудрые птицы. Два ворона – глаза Одина.

– Я слышал, как ты сказал, что следуешь за Белым Христом.

– По-твоему, у Кровавого короля не было ушей на нашем Совете? По-твоему, Снорри и его керлы доберутся до Драды живыми? Или хоть один из нас остался бы живым, если бы я не сказал того, что сказал? Нет, Гриста, я следую за Древними Богами, которые понимают сердца людей.

– Ну а договор с Утером?

– Мы будем его соблюдать, пока нам это выгодно.

Но придет день, когда потеря твоей правой руки будет отомщена. Вчера ночью мне привиделся сон: Кровавый король стоял на вершине холма совсем один. Все его воины валялись вокруг мертвые, и знамя его было сломано. Я верю, что этот сон мне послал Один; это его обещание.

– Пройдет много лет, прежде чем мы станем настолько сильны.

– Я терпеливый человек, мой друг.

* * *

Кровавый король медленно спешился и отдал поводья боевого коня безмолвному оруженосцу. Повсюду вокруг него валялись трупы убитых там, где они упали; под низко хмурящимся небом кружила черная туча воронья, ожидающего, когда можно будет приступить к пиршеству.

Утер снял бронзовый шлем, подставляя лицо прохладному ветру. Как он устал! И гораздо больше, чем позволил бы кому-нибудь догадаться.

– Ты ранен, государь, – сказал Викторин, появляясь из сумрака и тревожно сощурив темные глаза при виде крови, сочащейся из раны над локтем короля.

– Пустяк. Сколько человек мы потеряли?

– Носильщики еще ходят по полю, государь, а лекарю считать некогда. Я бы сказал, около восьмиста, но, возможно, и меньше.

– Или больше?

– Мы оттесняем врагов к берегу. Может, ты передумаешь и сожжешь их корабли?

– Нет. Без кораблей им некуда будет отступать. И чтобы полностью уничтожить их войско, придется пожертвовать легионом. А у меня нет лишних пяти тысяч людей.

– Разреши, государь, я перевяжу твою рану.

– Да перестань же меня нянчить! Рана закрылась… ну, почти. Погляди на них! – сказал король, указывая на луг между речкой и озером, на сотни изувеченных трупов. – Они приплыли ради грабежа. Теперь воронье выклюет им глаза. И это чему-нибудь научит уцелевших?

Скажут ли они: «Держитесь подальше от владений Кровавого короля»? Нет, они будут приплывать снова и снова десятками тысяч! Чем их влечет этот остров?

– Не знаю, государь, но пока они будут приплывать сюда, мы будем убивать их.

– Мой неизменно верный друг! Ты знаешь, какой сегодня день?

– Конечно, государь. Это День Короля.

Утер усмехнулся:

– Да, День Двух Солнц. Знай я тогда, что с него начнутся двадцать пять лет войны… – Он умолк.

Викторин снял оперенный шлем, подставляя седые волосы вечернему ветерку.

– Но ты всегда побеждал, государь. Ты стал легендой от Камулодунума до Рима, от Тингиса до Византии – Кровавый король, не знающий поражений. Пойдем, твой шатер готов. Я налью тебе вина.

Шатер короля был поставлен на холме, возвышавшемся над полем битвы. Внутри возле походной постели в жаровне тлели угли. Бальдрик, оруженосец Утера, помог ему снять кольчугу, нагрудник и поножи. Король с облегчением растянулся на постели.

– Сегодня я ощутил свой возраст, – сказал он.

– Тебе не следует бросаться в самую сечу. Случайная стрела… неожиданный удар мечом… – Викторин пожал плечами. – Мы… британцы… без тебя не выстоим. – Он подал Утеру кубок с вином, разбавленным водой.

Утер сел на постели и отпил половину.

– Бальдрик!

– Слушаю, государь.

– Почисти Меч. И будь осторожен: он перерубает волос.

Бальдрик улыбнулся, поднял огромный Меч Кунобелина и вынес его из шатра. Викторин подождал, пока он не вышел, потом пододвинул холщовый табурет и сел рядом с монархом.

– Ты устал, Утер. Поручи мятеж триновантов Гвалчмаю и мне. Теперь, когда готы сокрушены, племена не станут сопротивляться.

– Я высплюсь и утром буду полон сил. Ты трясешься надо мной, как старая нянька!

Викторин ухмыльнулся и покачал головой, а король откинулся на спину и закрыл глаза. Старый римлянин сидел неподвижно и смотрел на лицо своего монарха, на огненно-рыжие волосы, на белокурую, а теперь засеребрившуюся бороду – и вспоминал юношу, который вторгся в пределы Ада ради спасения своей страны. Теперь волосы сохраняли свой цвет благодаря хне, а глаза казались древнее самого времени.

Двадцать пять лет этот человек творил невозможное – отражал нашествия варварских орд, грозящих поглотить Край Тумана. Только Утер и Меч Силы стояли между светом цивилизации и мраком кровожадных орд. Викторин был чистокровным римлянином, но он четверть века сражался рядом с Утером, подавляя восстания, сокрушая вторгавшихся саксов, скандинавов, готов… Как долго еще сможет маленькое войско Утера брать над ними верх?

Так долго, сколько проживет король. В этом была великая печаль, горчайшая правда. Только Утер имел необходимую силу, мощь, личный магнетизм. Когда его не станет, свет погаснет.

В шатер вошел Гвалчмай и молча остановился, увидев, что король спит. Викторин встал и укрыл монарха одеялом, потом, сделав знак старому воину-кантию, вышел из шатра.

– Его дух изнурен, – сказал Гвалчмай. – Ты его спросил?

– Да.

– И?..

– А как ты думаешь, друг мой?

– Если он умрет, мы погибнем, – сказал Гвалчмай.

Он был высок, из-под кустистых седых бровей смотрели суровые глаза, а длинные серебряные волосы были заплетены в косу по обычаю его предков-кантиев.

– Ш-ш-ш! – прошипел Викторин и, ухватив товарища за локоть, увел его в темноту.

В шатре Утер открыл глаза, сбросил одеяло и налил себе вина, но воды в него не добавил.

Великое Предательство. О нем все еще говорят. Но чье это было предательство? Он осушил кубок до дна и вновь его наполнил, Он снова увидел их на верху того уединенного обрыва…

– Иисусе сладчайший! – прошептал он. – Прости меня.

* * *

Кормак прошел между построенными без всякого порядка хижинами к кузнице, где Керн стучал молотом по лемеху плуга. Мальчик подождал, пока вспотевший кузнец не окунул раскаленный металл в колоду с водой, а тогда подошел к нему.

– У тебя есть для меня работа? – спросил он.

Лысый коренастый Керн обтер ладони о кожаный фартук.

– Сегодня никакой.

– Может, принести воды?

– Я ж сказал, сегодня никакой, – рявкнул кузнец. – А теперь убирайся!

Кормак сглотнул.

– Я мог бы прибрать склад.

Ладонь Керна почти опустилась на ухо Кормака, но мальчик успел отклониться, и кузнец чуть не потерял равновесие.

– Ты уж прости, почтенный Керн, – сказал он, замерев на месте, и получил злобную оплеуху.

– Убирайся! Да смотри, завтра не приходи!

Кормак ушел, держа спину прямо-прямо, и только когда из кузницы его уже нельзя было увидеть, он выплюнул кровь изо рта. Его мучил голод, и он был совсем один.

Всюду вокруг он видел картины семейной жизни – матерей, ведущих за руку несмышленышей, ребятишек, играющих с братьями и сестрами, отцов, обучающих сыновей ездить верхом.

У горшечника работы для него тоже не нашлось, ни у пекаря, ни у кожемяки. Вдова Альтвинна одолжила ему топор, и почти до вечера он колол для нее дрова, а она за это дала ему кусок пирога и зеленое яблоко. Но в дом к себе она его не пустила, не улыбнулась ему и сказала только два-три самых необходимых слова. За все четырнадцать лет своей жизни Кормак Даймонссон не переступил порога ни единой хижины в деревне. Он уже давно привык, что при его приближении люди сотворяют защитный Знак Рога и к тому, что только Гриста не отводит взгляда от его глаз. Но ведь Гриста был совсем не таким, как они… Он мужчина, настоящий мужчина, не страшащийся нечисти. Он способен увидеть мальчика, а не сына демона – даймона, как их называют римляне.

И только Гриста рассказывал Кормаку про тот необычный день почти пятнадцать лет назад, когда он и другие охотники вошли в пещеру Сол Инвиктус – Непобедимого Солнца и увидели огромную черную суку, которая вытянулась возле четырех пищащих щенят – а рядом с ними лежал огненно-рыжий младенец, еще не обсохший после появления на свет. Сука кинулась на охотников, и ее убили вместе со щенятами, но никто из саксов не решился убить младенца, ибо они знали, что он – отродье демона, а кто захочет навлечь на себя ненависть обитателей геенны?

Гриста вынес младенца из пещеры и нашел для него кормилицу среди британских пленниц. Но через четыре месяца она внезапно умерла, и никто не хотел прикасаться к младенцу. Гриста забрал его в свою хижину и кормил коровьим молоком из проткнутого шилом пальца кожаной перчатки.

Из-за младенца даже собрали Совет, чтобы решить, жить ему или умереть. И спас малыша Кормака только решающий голос Колдера, и то из-за настойчивой просьбы Гристы.

Семь лет мальчик жил со старым воином, но увечность Гристы не позволяла ему прокормить их двоих, и малышу оставалось только подбирать отбросы.

В тринадцать лет Кормак понял, что из-за него искалеченный воин стал изгоем, и он построил для себя хижину в стороне от деревни. Жилище было самое убогое, а из мебели только постель. И потому Кормак мало бывал там, если не считать зимы, когда он трясся от холода даже возле огня и видел ледяные сны…

В тот вечер, как обычно, Гриста подошел к его хижине и постучал в дверной косяк. Кормак пригласил его войти и предложил чашку воды. Старик принял ее с благодарностью и сел на утрамбованный земляной пол, поджав под себя ноги.

– Тебе нужна новая рубаха, Кормак, ты уже вырос из этой. А гетры скоро всползут выше колен.

– Лето они проносятся.

– Посмотрим. Ты сегодня ел?

– Альтвинна дала мне пирога. Я наколол ей дров.

– Я слышал, Керн стукнул тебя по голове?

– Да.

– Было время, когда я убил бы его за это. А теперь если я его ударю, то только сломаю свою здоровую руку.

– О таком пустяке и думать не стоит, Гриста. А как прошел твой день?

– Мы с козами отлично провели время. Я рассказывал им о моих битвах, а они мне – о своих. И я им надоел куда раньше, чем они мне!

– Надоесть ты не можешь! – возразил Кормак. – Рассказчик ты чудесный!

– Скажи мне это, когда послушаешь какого-нибудь другого рассказчика. Легко стать королем, если в твоих владениях никто, кроме тебя, не живет.

– Один раз я слышал сказителя саг. Я сидел под стеной дома Колдера и слушал, как Патриссон пел о Великом Предательстве.

– Никому про это даже не упоминай, Кормак. Это запрещенная песнь, и петь ее – это смерть. – Старик привалился спиной к стене хижины и улыбнулся. – Но он хорошо ее спел, верно?

– А дедом Кровавого короля правда был бог?

– Все короли – потомки богов или, во всяком случае, хотят, чтобы мы в это верили. Про Утера я не знаю.

Только знаю, что его жену застигли с любовником и они бежали, а он их преследовал. Настиг ли он их и изрубил в куски, как говорится в песне, или они спаслись, я не знаю. Спрашивал у Патриссона, но он тоже не знает. Но зато он сказал, что королева бежала с дедом короля, такая вот веселая парочка!

– Почему король не взял другую жену?

– Когда он в следующий раз пригласит меня на ужин, я у него спрошу.

– Но у него нет наследника. Ведь умри он сейчас, начнется война?

– Войны все равно не избежать, Кормак. Король царствует двадцать пять лет и не знал ни дня мира… восстания, набеги, предательства. И жена не первая его предала. Шестнадцать лет назад восстали бриганты, и Утер разгромил их при Тримонтиуме. Затем восток захватили ордовики, и Утер уничтожил их войско под Вирикониуме. И, наконец, юты, два года назад. У них с ним был договор вроде нашего, и они его нарушили. Утер сдержал свое слово: предал смерти каждого мужчину, каждую женщину, каждого младенца.

– Даже детей? – прошептал Кормак.

– Их всех. Он безжалостный дальновидный человек. Мало кто теперь решится восстать на него.

– Не хочешь ли еще воды?

– Нет. Мне надо отправляться спать. Завтра будет дождь, так предсказывает моя культя. А мне надо выспаться, раз придется дрожать под дождем.

– Можно один вопрос, Гриста?

– Спрашивай.

– Меня правда родила собака?

Гриста выругался.

– Кто тебе это сказал?

– Кожемяка.

– Так я же тебе рассказывал, что нашел тебя в пещере рядом с охотничьей собакой. Вот и все. Кто-то оставил тебя там, и сука хотела тебя защитить, как и своих щенят. Ты родился часа за два до этого, а у ее щенят уже глаза открывались. Клянусь Кровью Одина!

У наших мужчин здесь вместо мозгов свиное пойло.

Пойми же, Кормак, ты не сын демона, ручаюсь тебе. Я не знаю, почему тебя оставили в пещере и кто оставил. Но на тропе под обрывом лежало шестеро убитых. И убил их не демон.

– Кто они были такие?

– Закаленные воины, судя по их рубцам. И всех убил один человек – один наводящий ужас человек.

Охотники, которые были со мной, едва тебя увидели, сразу решили, будто их сразил обитатель геенны. Ведь они были совсем желторотыми и ни разу не видели настоящего воина в бою. Я втолковывал им, но страх застит глаза. Думается мне, воин этот был твой отец и получил смертельную рану. Вот почему ты остался там.

– А моя мать?

– Не знаю, милый. Но боги знают. Быть может, настанет день, когда они дадут тебе знак. Но до тех пор ты Кормак, Человек, и должен ходить, держа спину прямо. Ибо кем бы ни был твой отец, он был человек. И ты будешь его истинным сыном, раз уж ты не мой.

– Я бы хотел, чтобы ты был моим отцом, Гриста.

– Я бы тоже этого хотел. Спокойной ночи, милый.

2

Король с Гвалчмаем и Викторином вышел на огороженный луг посмотреть новых лошадей. Молодой человек, стоявший рядом с хромым Прасамаккусом, впился глазами в легендарного воина.

– Я думал, он выше ростом, – шепнул он, и Прасамаккус улыбнулся.

– Ты думал увидеть великана, которому все мужчины по грудь. Эх, Урс, уж тебе-то следовало бы знать разницу между живыми людьми и выдумками сказителей.

Светло-серые глаза изучали короля, пока он приближался к ним. Лет сорока на вид, и шагает он с уверенной грацией человека, ни разу не повстречавшего равного себе.

Волосы волной ниспадают на закованные в кольчугу плечи, и цвет у них каштаново-рыжий, хотя густая квадратная борода – золотистая и с заметной проседью. Мужчины рядом с ним были заметно старше: обоим, пожалуй, за пятьдесят. Один, несомненно, римлянин, с орлиным носом и глазами серыми, как железо, а второй заплетал седые волосы в косы по обычаю племен.

– Прекрасный день, – сказал король, словно не заметив молодого человека и обращаясь к Прасамаккусу.

– Да, государь, и лошади, которых ты купил, прекрасны не менее.

– Они все здесь?

– Тридцать пять жеребцов и шестьдесят кобыл. Дозволено ли мне представить принца Урса из дома Меровиев?

Молодой человек поклонился:

– Это большая честь, государь.

Король устало улыбнулся и прошел дальше. Он взял Прасамаккуса под руку, и они направились на луг, где остановились возле серого жеребца семнадцати ладоней в холке.

– Сикамбры умеют выращивать лошадей, – сказал Утер, погладив глянцевитый бок.

– У тебя утомленный вид, Утер.

– Он отражает мои чувства. Тринованты вновь разминают мышцы, как и саксы в Срединном краю.

– Когда ты выступишь?

– Завтра. С четырьмя легионами. Я послал Патрея с Восьмым и Пятым, но он потерпел поражение. По донесениям, мы потеряли шестьсот человек.

– И между ними Патрея? – спросил Прасамаккус.

– Если нет, то ему придется пожалеть об этом, – отрезал король. – Он попытался атаковать стену щитов на крутом склоне.

– Как ты четыре дня назад атаковал готов.

– Но я одержал победу!

– Ты всегда побеждаешь, государь.

Утер улыбнулся, и на мгновение Прасамаккус увидел гонимого юношу, с которым судьба свела его четверть века тому назад. Но тут маска вернулась на лицо короля.

– Что ты скажешь про этого сикамбра? – спросил он, глядя за изгородь на юношу, одетого в черное с головы до ног.

– Он понимает в лошадях.

– Мой вопрос был о другом, как ты отлично понял.

– Не берусь судить, Утер. Он кажется… умным, знающим.

– Он тебе нравится?

– Пожалуй. Мне он напоминает тебя… в давнее время.

– И это что же, хорошо?

– Это похвала.

– Я настолько изменился?

Прасамаккус промолчал.

В то давнее время Утер нарек его Королевским Другом и попросил всегда давать ему прямодушные советы.

То были дни, когда юный принц прошел сквозь Туман в поисках отцовского меча, сражался с исчадиями Тьмы, с Царицей-Ведьмой, вернул призрачное войско в плотский мир и любил девушку гор, Лейту.

Старый бригант пожал плечами.

– Мы все изменяемся. Утер. Когда в прошлом году умерла моя Хельга, я почувствовал, что из мира исчезла вся его красота.

– Мужчине лучше без любви, – сказал король и вновь начал осматривать лошадей. – Через два-три года наше войско станет лучше, стремительнее. Любой из этих коней по меньшей мере на две ладони выше любого из наших, и они соединяют быстроту с выносливостью.

– Урс явился еще с кое-чем, что тебе стоит посмотреть, – сказал Прасамаккус. – Идем, тебя это заинтересует.

Король, казалось, усомнился, однако пошел следом за хромым бригантом к воротам загона.

Там Урс с новым поклоном повел их за хижины пастухов, где во дворе они увидели сооружение из жердей: две, изогнутые, вверху соединялись прямой, изображавшей лошадиную спину. На нее Урс накинул попону из выдубленной кожи. Спереди он привязал кусок такой же кожи, а затем вернулся к воинам, не спускавшим с него глаз.

– Что, во имя Плутона, это такое? – спросил Викторин.

Урс поднял короткий лук, наложил стрелу на тетиву и плавным движением тут же пустил ее. Она попала в «круп» лошади, но не вонзилась в кожу и упала на землю.

– Дай мне лук, – сказал Утер. Оттянув тетиву ровно настолько, чтобы лук не сломался, он отправил стрелу в полет. Она пробила попону и застряла в лошадиной шкуре под ней.

– Взгляни, государь, – сказал Урс, подойдя к «лошади». В шкуру вонзилось лишь острие наконечника. – Коня она только оцарапала бы, но не сразила.

– А лишний вес? – осведомился Викторин.

– Сикамбрийский конь в такой попоне способен нести своего всадника весь день, как и британские боевые кони.

На Гвалчмая это никакого впечатления не произвело. Старый воин-кантий отхаркался и сплюнул.

– Зато замедлят атаку конницы, и нам тогда не сломить вражеский строй. Лошади в панцирях? Ха!

– Может, ты сам поскачешь в бой без панциря? – огрызнулся принц.

– Щенок! – взревел Гвалчмай.

– Довольно! – оборвал его король. – Ну а дождь, Урс? Он ведь размягчит кожу и добавит ей веса.

– Да, государь. Но каждый воин должен брать с собой запас пчелиного воска и втирать его в попону каждый день.

– Значит, нам придется полировать не только оружие, но еще и наших лошадей, – заметил Гвалчмай с издевательской усмешкой.

– Распорядись изготовить десять этих… курток для лошадей, – сказал Утер. – А тогда увидим.

– Благодарю тебя, государь.

– Не благодари, пока я не решу, что мне их нужно больше. Ты ведь этого хочешь?

– Да, государь.

– Ты сам придумал такие панцири?

– Да, государь, хотя мой брат Балан придумал, как обезвредить дождевую воду.

– И он получит прибыль от воска, который я закажу?

– Да, государь, – ответил Урс с улыбкой.

– А где он сейчас?

– Старается найти покупателей в Риме. Это нелегко, потому что император все еще возлагает надежды на пешие легионы, хотя сражаться они должны с конниками.

– Риму конец, – сказал Утер. – Тебе следовало бы продавать их готам или гуннам.

– Я бы и рад, государь, но гунны ничего не покупают – они берут. А готы? Их казна скуднее моей.

– А ваше собственное меровейское войско?

– Мой король – да процарствует он долго – в военных делах полагается на майордома, управителя дворца. А тот не любит новшеств.

– Но ведь ему не приходится отражать врагов со всех сторон и внутри, – заметил Утер. – А ты сражаешься так же хорошо, как говоришь?

– Не совсем.

Утер усмехнулся.

– Я передумал. Изготовь тридцать две штуки, и Викторин поставит тебя во главе одной турмы. Ты найдешь меня у Петварии, и тогда я проверю твои лошадиные панцири так, как следует – в бою с настоящим врагом. Если они покажут себя, ты будешь богат и – как подозреваю, ты и рассчитываешь, – все другие короли последуют примеру Утера.

С этими словами король отвернулся от Урса и удалился. Прасамаккус обнял юношу за плечи.

– По-моему, ты понравился королю, малый. Не разочаруй его.

– Не то я лишусь заказа?

– Ты лишишься жизни, – сказал ему Прасамаккус.

* * *

Гриста уже давно вернулся в свою хижину в тени Длинного Дома, но Кормак, так и не сумев уснуть, вышел в прохладу ночи и сел под звездами, глядя, как между деревьями кружат летучие мыши.

Вокруг царила глубокая тишина, и мальчик был воистину, чудесно и абсолютно один. Здесь, в сиянии охотничьей луны, не было ни чурания, ни угрюмых взглядов, ни злобных слов. Ночной ветерок ворошил ему волосы, а он смотрел на обрывы над лесом и думал о своем отце, неведомом воине, который умел так великолепно сражаться. Гриста сказал ведь, что он убил шестерых.

Но почему он оставил его, младенца Кормака, в пещере одного? И куда делась женщина, давшая ему жизнь?

Кто мог бросить новорожденного ребенка на произвол судьбы? Был ли этот человек, такой смелый в бою, настолько жестоким в жизни?

И какая мать бросила бы своего младенца умирать в дикой пещере?

Как всегда, ответа ни на один вопрос не было, но вопросы эти приковывали Кормака к деревне, где все относились к нему враждебно. Он не мог уйти и создать себе будущее, пока прошлое окутывала непроницаемая тайна.

Маленьким он верил, что в один прекрасный день за ним явится его отец, войдет шагом в Длинный Дом с мечом у пояса, с бронзовым шлемом над челом. Но мечты детства больше не могли служить ему поддержкой. Через четыре дня он станет мужчиной… и что тогда? Выклянчивать работу в кузнице, или на мельнице, или в пекарне, или на бойне?

Вернувшись в хижину, он уснул беспокойным сном, метался под ветхим одеялом, встал с рассветом и ушел в холмы, захватив пращу. Там он убил трех кроликов и умело освежевал их ножичком, который год назад подарил ему Гриста. Развел костер в укрытой от ветра ложбине и, пожарив тушки, насладился редким ощущением сытости. Да только кроличье мясо не было питательным – Гриста как-то сказал ему, что человек, который ничего другого есть не будет, все равно умрет с голоду, как бы ни набивал крольчатиной свой живот. Кормак облизал пальцы и вытер их о длинную траву, вспоминая праздник Грома прошлой осенью, когда он отведал говядины на открытом для всех пиру в честь того, что король Вульфир посетил своего бывшего майордома Колдера.

Кормак должен был держаться в стороне от толпы, окружившей короля саксов, но все равно он услышал его речь. Почти одни лишь пышные пустые слова из уст слабовольного человека. Нет, он выглядел настоящим королем в своей железной кольчуге, окруженный телохранителями с боевыми топорами в руках, но лицо у него было мягким, женственным, и смотрел он куда-то поверх толпы.

А вот говядина оказалась великолепной. Гриста принес ему три куска, сочных, пропитанных бычьей кровью.

– Было время, – сказал старик между двумя глотками, – когда мы ели эдак каждый день! Когда мы были вольными людьми и наших мечей боялись. Колдер когда-то обещал, что мы вновь обретем прежнюю волю. Он сказал, что мы отомстим Кровавому королю, но взгляни на него теперь – разжиревшего, всем довольного рядом с королем-куклой.

– Король похож на женщину, – сказал Кормак.

– Он и живет, как женщина, – пробурчал Гриста. – Только подумать, что его дедом был Хенгист!

Хочешь еще мяса?

В этот вечер они попировали, точно императоры.

А теперь Кормак загасил костер и поднялся еще выше в холмы на обрывы над спокойным морем. Ветер тут был крепким и холодным, хотя утреннее солнце уже поднялось в безоблачном небе. Кормак остановился под развесистым дубом, подпрыгнул и повис на толстом суку.

Сто раз он подтягивался, касаясь подбородком сука, чувствуя, как вздуваются и горят мышцы его рук и плеч.

Потом легко вспрыгнул на землю. Лицо у него блестело от пота.

– Какой ты сильный, Кормак! – произнес насмешливый голос, и, резко обернувшись, он увидел, что на траве сидит дочь Колдера Альфтруда, а рядом стоит корзинка с ягодами. Кормак покраснел и ничего не ответил. Ему бы уйти, но она сидела, скрестив ноги, и шерстяная юбка задралась, обнажив молочную белизну этих ног… – И такой робкий? – спросила она.

– Твоим братьям не понравится, что ты заговорила со мной.

– Ты их боишься?

Кормак взвесил этот вопрос. Сыновья Колдера многие Годы всячески его травили, но обычно ему удавалось убежать от них и укрыться в одном из своих тайных убежищ в лесу. Особенно опасен был Агвайн, потому что ему нравилось причинять боль. Леннокс и Барта особой жестокостью не отличались, но они во всем следовали примеру Агвайна. Но боится ли он их?

– Пожалуй, – ответил он. – Ведь закон дозволяет им бить меня, но если я попробую защищаться, меня ждет смерть.

– Цена, которую, Кормак, ты платишь за то, что твой отец демон. А ты умеешь творить чары?

– Нет.

– Даже самую маленькую, чтобы угодить мне?

– Даже и самую маленькую.

– Хочешь ягод?

– Нет. Благодарю тебя, но мне надо идти работать.

– Ты меня боишься, Кормак Даймонссон.

Он остановился и обернулся к ней. Горло у него сжалось.

– Мне… не по себе. Со мной никто не разговаривает, но я к этому привык. Благодарю тебя за твою любезность.

– Как ты думаешь, я хорошенькая?

– Я думаю, ты красавица. Особенно сейчас в летнем солнечном свете, когда ветер играет твоими волосами. Но я не хочу навлечь на тебя неприятности.

Она плавно поднялась с земли и шагнула к нему. Он инстинктивно попятился, но дуб преградил ему путь к отступлению. Он ощутил, как к нему прижалось ее тело, и его руки сомкнулись на ее спине…

– Прочь от моей сестры! – рявкнул Агвайн, и Альфтруда отскочила от него. Глаза у нее стали испуганными.

– Он наложил на меня чары! – закричала она, бросаясь к брату. Высокий белокурый юноша отшвырнул ее в сторону и выхватил кинжал из ножен.

– Ты умрешь за эту гнусность, – прошипел он, надвигаясь на Кормака.

Глаза Кормака метнулись от лезвия на разъяренное лицо Агвайна, убедились в твердости его намерения, увидели вспыхнувшую жажду крови. Он отпрыгнул вправо… и наткнулся на дюжую фигуру Леннокса, чьи мускулистые руки тут же его обхватили. Глаза Агвайна блеснули торжеством, но Кормак ударил Леннокса локтем в живот и вторым ударом расквасил ему нос. Леннокс отлетел назад, почти ослепнув от боли. Тут из кустов выскочил Барта, замахиваясь толстым суком, точно палицей. Кормак прыгнул ступнями вперед, его пятка со страшной силой ударила Барту в подбородок, так что тот повалился на землю без сознания.

Кормак перекатился, вскочил на ноги, повернулся к Агвайну, локтем отбросил руку с кинжалом, нацеленным в его сердце, кулаком ударил врага в скулу, а затем левой ногой в пах. Агвайн завопил, упал на колени и выронил кинжал. Кормак поймал рукоятку, схватил Агвайна за длинные белокурые волосы и запрокинул его голову, обнажив горло.

– Нет! – взвизгнула Альфтруда.

Кормак заморгал и глубоко вздохнул, справляясь со своим гневом. Потом выпрямился и швырнул кинжал далеко за край обрыва.

– Ты лгунья и шлюха! – сказал он, шагнув к Альфтруде. Она упала на колени, глядя на него широко открытыми, полными ужаса глазами.

– Не бей меня!

Неожиданно он засмеялся.

– Не бить тебя? Да я к тебе пальцем не прикоснусь даже для спасения своей жизни. Только что ты была красавицей. А теперь ты безобразна и навсегда останешься такой.

Она мгновенно прижала пальцы к лицу, трогая кожу, ища, ощупывая свою красоту. Кормак покачал головой.

– Я не заклятие накладываю, – прошептал он. – Я не чародей.

Обернувшись, он посмотрел на своих врагов. Леннокс сидел, прислонясь к дубу, из его разбитого носа струилась кровь. Барта еще не пришел в себя, а Агвайн сбежал.

Но в его победе не было ни торжества, ни радости.

Ибо, одержав ее над этими мальчишками, Кормак приговорил себя к смерти.

* * *

Агвайн вернулся в селение и рассказал своему отцу Колдеру, как на них напал Кормак, а тот созвал старейшин и потребовал правосудия. За Кормака заступился только Гриста.

– Ты просишь о правосудии. Много лет твои сыновья избивали Кормака, и никто не приходил к нему на помощь. Но он терпел, как подобает мужчине. Теперь, когда на него беспричинно напали трое и он защищался, его должны казнить? Каждый тут, кто подаст голос за это, лишен стыда.

– Он набросился на мою дочь! – заявил Колдер. – Или ты про это забыл?

– Если и так, – сказал Гриста, вставая, – он последовал за всеми здоровыми молодцами, какие только наберутся на расстоянии дня пути верхом отсюда!

– Да как ты смеешь? – завопил Колдер.

– Смею? Про «смею» ты мне не говори, жирнобрюхий боров! Я следовал за тобою тридцать лет, живя только твоими посулами. Но теперь я вижу, каков ты есть – слабый, жадный, готовый лизать пятки тем, кто сильнее. Кабан, который зачал трех жаб и ненасытную шлюху!

Колдер ринулся к нему сквозь людское кольцо, но кулак Гристы врезался ему в подбородок, и он рухнул на земляной пол. Шум, крики. Одни старейшины ухватили Гристу, другие удерживали своего разъяренного вождя.

Затем наступила тишина, Колдер овладел собой и кивнул людям слева и справа от себя, чтобы они его отпустили.

– Тебе здесь больше нет приюта, убогий старик, – сказал он. – Ты уйдешь из этого селения как изгой. Я оповещу все сакские селения, и для тебя нигде не найдется приюта. А если я еще раз тебя увижу, то опущу свой топор на твою шею. Уходи! Найди сучье отродье и останься с ним. Я хочу, чтобы ты увидел, как он умрет.

Гриста сбросил вцепившиеся в него руки и широким шагом покинул Длинный Дом. У себя в хижине он собрал свои скудные пожитки, засунул топор за пояс и, гордо подняв голову, вышел из селения. Эрвин, пекарь, пошел с ним рядом и сунул ему в руки два черных каравая.

– Иди с Богом, – шепнул Эрвин.

Гриста кивнул и продолжал идти, не замедляя шага.

Ему следовало бы уйти давным-давно… и взять с собой Кормака. Но верность слову – крепче железных цепей, а он поклялся Колдеру Кровавой Клятвой. А теперь нарушил ее и стал изгоем в глазах закона. Никто больше не станет ему доверять, и его жизнь не будет стоить ровно ничего.

Тем не менее в сердце старого воина начала расцветать радость. Тяжкие притупляющие ум годы, пока он пас коз, остались позади, как и его клятва Колдеру. Гриста глубоко вдохнул чистый свежий воздух и начал подниматься в холмы к пещере Сол Инвиктус.

Кормак ждал его там, сидя на алтарном камне. У его ног валялись кости его прошлого.

– Ты слышал? – спросил Кормак, подвинувшись, чтобы старик мог сесть рядом с ним на плоском камне.

Гриста отломил горбушку черного хлеба и протянул ее мальчику.

– Да, – сказал он, – разговоры уже пошли.

Кормак взглянул на узел с пожитками, который Гриста бросил возле скелета боевой собаки.

– Мы что, уходим?

– Да, малый. Только уйти-то нам следовало много лет назад. Пойдем в Дубрис, подыщем какую-никакую работу, чтоб было чем заплатить корабельщикам. А в Галлии я покажу тебе, где мне доводилось сражаться.

– Они набросились на меня, Гриста. Когда Альфтруда меня обняла.

Старый воин посмотрел в грустные глаза мальчика.

– Еще один жизненный урок, Кормак: женщины всегда навлекают беды. И, кстати, судя по походке Агвайна, он еще долго не будет думать о девушках. Как это ты справился с ними тремя?

– Не знаю. Вышло само собой.

– Это кровь твоего отца. Мы еще сделаем из тебя настоящего воина.

Кормак обвел взглядом сумрачную пещеру.

– Я никогда раньше сюда не заглядывал. Боялся.

А теперь не понимаю почему. Истлевшие кости, и все.

Он пошарил подошвой в пыли и увидел, как что-то блеснуло. Наклонившись, он сомкнул пальцы на золотой цепочке, с которой свисал круглый камешек, похожий на золотой самородок в тоненьких черных прожилках.

– Что ж, доброе предзнаменование, – пробурчал Гриста. – Мы стали вольными людьми всего час назад, и вот ты уже отыскал клад.

– Может, она – моей матери?

– Отчего бы и нет?

Кормак надел цепочку на шею и спрятал самородок под рубахой. Прикосновение камешка к коже было теплым.

– Ты тоже угодил в беду, Гриста?

Старый воин ухмыльнулся:

– Может, я сказал лишних два-три словечка, но они попали в цель, как меткие стрелы.

– Значит, они погонятся за нами обоими?

– Ага, когда настанет утро. Тогда и будем тревожиться. А пока отдохни-ка, малый.

Кормак отошел к дальней стене и растянулся на пыльном полу. Гриста лег на алтарном камне и почти сразу уснул.

Мальчик лежал и слушал тяжелый басистый храп старика, а затем погрузился в странное сновидение. Он словно бы открыл глаза, приподнялся и сел. У алтарного камня лежала черная боевая собака с пятью щенками, а за ней лежала молодая женщина с волосами, как золотые нити. Рядом с ней на коленях стоял мужчина и поддерживал ее голову.

– Как мне тяжело, что я навлек на тебя все это, – сказал он, поглаживая ее по волосам. Лицо у него было сильное, волосы – черными и глянцевыми, глаза – синими, как зимнее небо.

Она протянула руку и дотронулась до его щеки, улыбнувшись сквозь боль.

– Я люблю тебя. Я всегда тебя любила…

Снаружи в утреннем воздухе прогремел рог, у мужчины вырвалось негромкое проклятие. Он поднялся на ноги, вытаскивая меч из ножен.

– Они нас отыскали!

Женщина застонала – начались родовые схватки, и Кормак подошел к ней. Но она его не видела. Он попытался прикоснуться к ней, и его рука прошла через ее тело, словно это был дым.

– Не оставляй меня! – произнесла она умоляюще.

На лице мужчины отразилась мука, но вновь загремел рог, и, повернувшись, он скрылся из виду. Женщина закричала, и Кормак был вынужден стоять и беспомощно смотреть, как она корчится в родовых муках. Наконец младенец появился на свет – весь в крови и странно неподвижный.

– Нет! Нет! Христос сладчайший! – простонала женщина, подняла младенца и шлепнула его по крохотному задику. Он остался неподвижным. Она положила его к себе на колени, сняла с шеи золотую цепочку и сомкнула пальчики младенца на круглом камешке.

– Живи! – прошептала она. – Молю тебя, живи!

Но тельце оставалось неподвижным… без малейших признаков жизни.

Из солнечного мира снаружи донесся лязг мечей, раздались крики раненых, яростные возгласы сражающихся. Затем наступила тишина, только птицы пели на деревьях. На пол у входа упала тень, и внутрь, пошатываясь, вошел высокий мужчина. Из раны в его груди и еще одной в боку струилась кровь.

– Маленький? – прошептал он.

– Мертв, – сказала женщина.

Услышав что-то у себя за спиной, мужчина обернулся.

– Еще погоня. Я вижу, как солнце блестит на их копьях. Ты можешь идти?

Она попыталась встать, но тут же снова откинулась.

Он подошел к ней и подхватил ее на руки.

– Он жив! – закричал Кормак со слезами на глазах. – Я жив! Не бросайте меня здесь!

Он вышел следом за ними на солнечный свет и смотрел, как раненый с трудом взбирается по склону к обрыву. Там он рухнул на колени, и женщина упала из его рук на траву. Из леса галопом вылетел всадник, и воин обнажил меч, но всадник натянул поводья и остановил коня в ожидании.

Из леса, хромая, вышел еще один человек. Левая нога У него была вывернутой, уродливой. Высокий воин взмахнул мечом и швырнул его в чащу, где острие впилось в толстый, увитый плющом ствол. Потом он снова подхватил женщину на руки, повернулся и посмотрел на море, пенящееся далеко внизу.

– Нет! – закричал калека. Воин взглянул на всадника. Тот неподвижно сидел в седле, суровое лицо хмурилось, руки застыли на луке седла.

Воин шагнул с обрыва и исчез из виду вместе с женщиной.

Кормак смотрел, как калека со слезами на глазах упал ничком, но всадник просто повернул коня и скрылся за деревьями. Дальше на тропе Кормак увидел приближающихся к пещере охотников. Он помчался, как вихрь, и увидел, что Камень в руках младенца горит, будто пламя свечи, а его тельце одето белым сиянием. Затем раздался первый громкий крик. Вошли охотники, черная собака прыгнула на них и упала под ударами топоров и ножей.

– Клянусь Кровью Одина! – воскликнул один из охотников. – Сука ощенилась ребенком!

– Убить его! – закричал второй.

– Дураки! – сказал Гриста. – По-вашему, этих римлян сразила собака?

У Кормака не осталось сил смотреть, и он закрыл глаза, когда Гриста нагнулся над младенцем.

И открыл их, чтобы увидеть свет зари, проникающий через вход в пещеру, и Гристу, спящего на алтарном камне. Мальчик встал, подошел к старику и потряс его за плечо.

– Светает, – сказал он. – А я видел моего отца и мою мать.

– Дай мне время, малый, – пробормотал Гриста. – Дай свежим воздухом подышать. – Он потянулся, сел, протер глаза и провел, постанывая, ладонью по затекшей, совсем холодной шее. – Подай-ка мне бурдюк с водой.

Кормак протянул ему бурдюк, Гриста вытащил затычку и жадно напился.

– Так что ты говорил про свою мать?

Кормак рассказал ему свой сон, но в глазах старика не появилось особого интереса, пока он не упомянул про калеку.

– Какое у него было лицо?

– Светлые волосы, реденькая борода. Печальные глаза.

– А всадник?

– Воин, высокий и сильный. Холодный безжалостный человек, рыжие волосы, рыжая борода, а на голове бронзовый шлем, опоясанный железным обручем.

– Пойдем-ка отсюда, Кормак, – неожиданно сказал старый воин.

– А мой сон – истинный, как ты думаешь?

– Кто знает, малый. Поговорим потом.

Гриста вскинул узел на плечо, вышел из пещеры и встал как вкопанный, уронив узел.

– Что случилось? – спросил Кормак, выходя на свет. Гриста сделал ему знак замолчать и вгляделся в кусты под деревьями.

Кормак ничего не увидел, но внезапно из-за густого терновника поднялся человек, оттянул тетиву лука с наложенной на нее стрелой. Кормак замер. Локоть Гристы ударил его в грудь, отшвырнул в тот миг, когда лучник пустил стрелу. Она пробила кожаную куртку Гристы и пронзила легкое. Просвистела вторая стрела. Старик загородил Кормака своим телом.

– Беги! – прошептал он. На губах у него запузырилась кровь, и он рухнул на землю.

Стрела мелькнула перед самым лицом Кормака, он нырком отскочил влево, и вторая стрела тоже его не задела. Прокатившись по земле, мальчик вскочил и пустился бежать во всю мочь. Невидимые преследователи в кустах завопили, послышался топот бегущих ног, и Кормак помчался еще быстрее, перепрыгнул через упавший ствол и кинулся к вершине обрыва. Стрелы проносились у него над головой, он сворачивал то вправо, то влево, ища, где бы укрыться, пересек лесную тропу.

Тут были дуплистые дубы, в которых он не раз прятался от Агвайна и его братьев. Расстояние между ним и преследователями увеличивалось, и он воспрял духом.

Но лай боевых собак вновь нагнал на него ужас.

Теперь в дупле уже не спрячешься!

Он выбрался на вершину и резко обернулся, ожидая увидеть двух темных стремительных псов Колдера, скалящих зубы, готовых впиться в его горло. Однако тропа была пока пуста. Он вытащил свой ножичек для обдирания кроликов, шаря взглядом между деревьями.

Могучий черный пес выскочил из-застволов и прыгнул. Кормак упал на колени и, когда пес пролетел над ним, всадил лезвие в его брюхо, распоров его. Раненый пес неуклюже хлопнулся наземь, путаясь лапами в собственных кишках. Кормак, даже не взглянув на него, побежал назад к лесу и начал продираться сквозь кусты.

Внезапно он замер на месте: из увитого плющом ствола могучего дуба торчал меч, который привиделся ему во сне. Сунув ножичек в ножны, он ухватил рукоять из слоновой кости и выдернул меч. Лезвие было длиной в руку мужчины, и ни единого пятнышка ржавчины не затуманило его блеска за пятнадцать лет, пока меч оставался тут.

Кормак закрыл глаза.

– Спасибо, отец! – прошептал он.

Рукоять была настолько длинной, что меч можно было держать обеими руками, и мальчик взмахнул им, примериваясь.

Потом вышел на опушку, как раз когда на тропе появился второй пес и ринулся на тонкую фигуру перед собой. Лезвие опустилось на собачью шею, почти отделив голову от туловища. Глаза Кормака пылали гневом, какого он еще никогда не испытывал, и он побежал по тропе навстречу своим преследователям.

Их топот донесся до него, когда он поравнялся с толстыми вязами. Свернув с тропы, он укрылся за одним из них. Он увидел на тропе четверых: впереди бежал Агвайн, за ним – его братья, а задним был кузнец Керн.

Его лысая голова блестела от пота. Когда первые трое промелькнули мимо Кормака, он выпрыгнул на тропу перед растерявшимся Керном. Кузнец вооружился обоюдоострым топором с короткой рукояткой, но даже не успел замахнуться, как меч Кормака описал дугу и рассек ему яремную жилу. Керн зашатался, выронил топор и прижал пальцы к ране, пытаясь остановить струю крови, уносившую его жизнь.

А Кормак под прикрытием деревьев погнался за сыновьями Колдера. Агвайн и Леннокс уже скрылись из виду, но Барта неуклюже рысил, далеко отстав от братьев. Выпрыгнув на тропу у него за спиной, Кормак похлопал его по плечу, и белобрысый мальчишка обернулся.

Меч Кормака пронзил шерстяную куртку и почти вертикально погрузился в живот, рассекая легкие и сердце.

Кормак яростно повернул меч в ране, чтобы высвободить его. Барта умер, даже не застонав.

Кормак бесшумно исчез в тени деревьев в поисках последних из своих преследователей.

На вершине Агвайн увидел убитых псов, повернулся и побежал предупредить брата, что Кормак каким-то образом вооружился. Потом они с Ленноксом начали отступать по тропе и наткнулись на трупы брата и кузнеца.

После чего стремглав покинули лес. Когда Кормак вышел из-за деревьев, он увидел, что они улепетывают в долину.

Он хотел было броситься за ними – пусть даже в Длинный Дом, но здравый смысл взял вверх, и он вернулся к пещере. Гриста прислонился к западной стене.

Его седая борода побагровела от крови, лицо было землисто-серым.

Кормак опустился перед стариком на колени и взял его руку в свои. Глаза Гристы открылись.

– Я вижу валькирий, Кормак, – прошептал он, – но они не смотрят на меня, потому что я без меча.

– Вот, – сказал мальчик, вкладывая рукоять из слоновой кости между пальцев левой руки старика.

– Никому… никому… не рассказывай… про свое рождение. – Гриста боком повалился на землю, и меч выскользнул из его пальцев.

Некоторое время Кормак молча сидел возле трупа своего единственного друга. Потом вышел под солнечные лучи и уставился на долину, далеко внизу.

Ему хотелось громкими криками излить свой гнев небесам, но он сдержался, вспомнив одно из поучений Гристы: месть – кушанье, которое вкуснее есть холодным.

Засунув меч за пояс, он собрал пожитки Гристы и зашагал на восток. На вершине последнего подъема он оглянулся еще раз.

– Я вернусь, – сказал он негромко. – И уж тогда вы увидите демона, клянусь!

3

Прасамаккус вытянул ноги перед очагом, в котором пылали поленья, и отхлебнул вина, подслащенного медом. Его дочь Адриана подала кубок Урсу, и он его принял с ослепительной улыбкой.

– Не трать свое обаяние понапрасну, – сказал Прасамаккус, – Адриана помолвлена с сыном пастуха Гриллом.

– Они влюблены друг в друга?

– Зачем спрашивать меня, когда Адриана стоит рядом?

– Да, конечно. Прими моя извинения, благородная девица.

– Прости моего отца, – сказала она грудным, чуть хрипловатым голосом. – Он забывает, что обычаи его гостей очень отличаются от того, к чему привык он сам. А сикамбры все еще продают и покупают своих женщин?

– Ну, это слишком сурово. Будущие мужья получают приданое, но ведь и в утеровской Британии такое все еще в ходу, не так ли? А женщина – служанка своего мужа. На этом сходятся все религии.

– Мой отец сказал Гриллу, что приданого он не получит, и мы сочетаемся браком на празднике зимнего солнцестояния.

– И вы влюблены?

– Да. Очень.

– И без приданого?

– Мне кажется, отец смягчится. У него же денег куры не клюют. А теперь, с твоего позволения, я очень устала.

Урс встал и поклонился, а Адриана поцеловала Прасамаккуса в обросшую бородой щеку и вышла из комнаты.

– Хорошая девочка! Но, видно, она думает, что я уже впадаю в старческое слабоумие! Она проскользнет через двор и встретится с Гриллом у конюшни. Как тебе вино?

– Сладковато на мой вкус.

Прасамаккус наклонился к очагу и подбросил полено в огонь.

– Мед подбодряет разум и очищает желудок. И, кроме того, отгоняет злых духов.

Урс засмеялся.

– А я думал, для этого нужен чеснок.

– Тоже годится, – согласился старый бригант. – А еще омела и черные собаки с белыми носами.

– По-моему, ты выпил немного лишнего, друг мой.

– Да, в одинокие вечера это за мной водится. Ты знаешь, я сопутствовал королю, когда он еще не был королем… а гонимым мальчиком среди гор, и прошел через Ущелье Смерти в другой мир. Я был тогда молод.

Я видел, как он стал мужчиной, я видел, как он полюбил, и я видел, как мало-помалу умирало его великое сердце.

Он всегда был человеком с железной волей. Но теперь только это у него и осталось – железо. А сердце мертво.

– Его жена? Ты о ней?

– Пленительная Лейта. Гьен Авур. Лесная Лань.

– Насколько мне известно, песня эта тут под запретом. Что и понятно. Короля сделал рогоносцем его родич, предал друг.

– Не так все просто, Урс. Совсем не так просто.

Как всегда. Кулейн лак Фераг был несравненным воином, человеком великого благородства. Но у него было уязвимое место – он жил без любви. Он вырастил Лейту, и она любила его с самого детства, но они были обречены.

– Ты говоришь так, будто у человека нет выбора.

– Иногда выбора и нет. Кулейн скорее умер бы, чем причинил боль Утеру или Гьен, но король знал, что его жена всегда любила Кулейна, и злые чувства забушевали в нем, как степной пожар. Ему все время приходилось вести то одну войну, то другую, и он начал все время оставаться при войске. С Гьен он встречался очень редко и назначил Кулейна ее защитником. Он насильственно сводил их, и в конце концов они уступили своему желанию.

– Как он узнал?

– Это ни для кого не было тайной, а любовники были обречены. Люди видели, как они прикасаются друг к другу, гуляют под руку по садам. И Кулейн часто входил в покои королевы поздней ночью, а выходил с зарей. Как-то ночью королевские телохранители ворвались в опочивальню королевы, а Кулейн был там. Их обоих приволокли к королю, и король вынес им смертный приговор. Однако Кулейн вырвался на свободу… а через три дня напал на стражу, сопровождающую королеву к плахе, и они спаслись вместе.

– Но на этом история не кончается?

– Да. Как ни жаль… – Прасамаккус умолк, его голова откинулась на высокую спинку кресла. Кубок выскользнул из его пальцев на ковер, но Урс успел поймать его, прежде чем вино залило козью шкуру. Потом принц улыбнулся и встал. У двери спальни на табурете лежало свернутое одеяло. Урс взял его, накрыл им Прасамаккуса и вошел в отведенную ему комнату.

Адриана улыбнулась и откинула одеяло. Быстро раздевшись, он лег рядом с ней и нежно откинул золотые пряди с ее лица.

Она обняла его за шею и привлекла к себе.

* * *

Урс вымылся в бочке с холодной водой позади дома, наслаждаясь тем, как предрассветный воздух покусывает его кожу. Он спал не тревожимый сновидениями, а будущее сулило много золота. Если Король Сказаний купит его лошадиные панцири, его примеру последуют все владыки и вожди, ведущие войны, а он, Урс, удалится во дворец в Долине Великой реки с десятком-другим наложниц.

В двадцать лет Урс уже твердо определил свое будущее. Хотя он принадлежал к дому Меровиев, они с Баланом находились с Меровием лишь в дальнем родстве и не имели никаких прав на корону Длинноволосых королей. А жизнь воина не влекла молодого человека, проведшего юность во дворцах наслаждений Тингиса.

Он вытерся досуха мягким шерстяным полотенцем и надел под промасленную кожаную куртку чистую черную рубаху. Из кожаной фляжечки налил на ладонь несколько капель благовония и втер его в свои длинные темные волосы. Вонь конюшни заставила его выйти на открытый луг, где воздух был напоен ароматом шиповника, разросшегося у древнего круга стоячих камней.

Там его нашел Прасамаккус. Старику было явно не по себе.

– Что не так, друг мой? – спросил Урс, садясь на плоский алтарный камень.

– Я напился, как старый дурень, и теперь у меня в голове стучит кузнечный молот.

– Слишком много меда, – заметил Урс, сдерживая улыбку.

– И слишком болтливый язык. Мне не следовало бы говорить про короля и про то, что касается его одного.

– Успокойся, Прасамаккус. Я ничего не помню. Вино ударило в голову и мне. Помнится только, что ты говорил о государе Утере как о лучшем короле во всех христианских землях.

– Он такой и есть, – ухмыльнулся Прасамаккус. – Спасибо, Урс.

Урс ничего не ответил, вглядываясь в неровный строй воинов, появившихся на гребне дальнего холма.

– Надеюсь, это наши, – прошептал он.

Прасамаккус приложил ладонь козырьком к глазам и выругался. Поднявшись на ноги, он заковылял к дому, крича во весь голос и указывая на воинов, беспорядочно ринувшихся вперед. Пастухи и конюхи выбежали из конюшен с луками в руках, а двадцать легионеров, вооруженных мечами, сомкнули щиты в боевом порядке перед домом. Урс кинулся в свою комнату за собственным луком с колчаном. Адриана скорчилась под средним окном.

– Кто они? – спросил Урс про приближающихся всадников.

– Тринованты, – ответила она.

В открытое окно влетела стрела и впилась в дверь по ту сторону комнаты. Урс отступил и наложил стрелу на тетиву своего лука.

Всадники влетели во двор под гром копыт, спрыгивая на землю, чтобы вступить в бой с легионерами. Их было вчетверо больше, стена из щитов распалась, и тринованты, облаченные в одежду, режущую глаза пестротой, начали, рубя и коля, пролагать себе путь к дому.

Урс рискнул выглянуть в окно как раз тогда, когда воин с заплетенной в косицы бородой прыгнул в брешь.

Оттянув тетиву, он пустил стрелу в горло тринованта, и тот повалился навзничь.

– По-моему, нам следует уйти, – сказал Урс, хватая Адриану за руку и поднимая ее на ноги. Дверь затрещала и рухнула в комнату, куда сразу же ворвались трое с мечами, обагренными кровью павших легионеров.

– Надеюсь, вы подумали о получении выкупа, – сказал Урс, бросая лук, и широко развел руки.

– Убейте его! – приказал высокий темноволосый воин с заживающим рубцом на щеке.

– Я стою дорого… на вес золота! – воскликнул принц, пятясь.

Воины двинулись на него. Урс шагнул им навстречу, повернулся на одной ноге и пяткой другой ударил первого в подбородок, так что тот опрокинулся на своего товарища. Принц легко отпрыгнул вправо, уклонившись от опускающего меча Лица с Рубцом. Затем он поднырнул под вновь занесенный меч и ткнул врага растопыренными пальцами под грудину. Тот охнул, лицо его побагровело… и он упал. Урс схватил его меч и всадил его в сердце первого воина, который попытался встать.

Адриана ударила третьего табуретом, сбив его с ног.

Снаружи донесся звук трубы, а затем гром копыт.

Урс подбежал к окну и увидел, как Утер, Викторин и полная центурия конных легионеров обрушились на растерявшихся триновантов. Многие из них побросали оружие, но тут же были убиты.

Несколько минут спустя бой закончился, и легионеры принялись очищать двор от трупов.

Король вошел в дом, его светлые глаза блестели, усталость исчезла без следа.

– Где Прасамаккус? – спросил он, переступая через убитых. Воин, оглушенный Адрианой, застонал и попробовал приподняться. Утер обернулся, и его огромный меч рассек ему шею. Голова откатилась к стене, туловище осело на пол, заливая его кровью. Адриана отвела взгляд.

– Я сказал: где Прасамаккус?

– Здесь, государь, – сказал старый калека, выходя из задней комнаты. – Я цел и невредим.

Король ухмыльнулся по-мальчишески.

– Сожалею, что мы не успели сюда раньше. – Он подошел к окну. – Викторин! Тут еще три!

В комнату вошли легионеры и вытащили трупы наружу.

Утер вложил меч в ножны и сел.

– Ты хорошо показал себя, Урс. Сражаешься не хуже, чем говоришь.

– Мне улыбнулась удача, государь, да и Адриана свалила одного табуретом.

– Неудивительно: она – росток от доброго корня.

Адриана присела перед королем, потом отошла к шкафу, подала королю кубок и наполнила его яблочным соком из каменного кувшина. Утер сделал несколько больших глотков.

– Вы теперь в безопасности. Гвалчмай окружил главный их отряд, и к ночи в живых не останется ни единого триновантского мятежника отсюда и до Комбретовиума.

– Твои подданные всегда настолько непокорны? – спросил Урс, и на лице короля мелькнуло раздражение.

– Мы, британцы, плохие подданные, – поспешно сказал Прасамаккус. – Такова эта земля, Урс. Племена почитают каждое своего короля, своего военного вождя и своих священнослужителей. Римляне почти покончили с друидами, но теперь культ возродился, а друиды не признают римской власти.

– Но Рим ведь больше не правит Британией, – сказал принц. – Я не понимаю…

– Для племен Утер – римлянин. Им все равно, что Рима больше нет.

– Я верховный король, – сказал Утер. – По праву рождения и по праву завоевателя. Племена смирились с этим, но друиды – нет. Как и саксы, и юты, и англы, и готы. И сикамбры стали нашими друзьями совсем недавно.

– Ты не испытываешь недостатка во врагах, король Утер. Так пусть же у тебя всегда будут сильные друзья.

А как ты поступишь с друидами?

– Как поступали римляне, любезный юноша. Я распинаю их там, где нахожу их.

– Но почему не привлечь их на свою сторону?

– Скорее я лягу в одну постель с гадюкой.

– Но в конце-то концов они же хотят того же, что и все люди: власти, богатства, красивых женщин, ведь верно? Значит, среди них должны быть такие, каких можно подкупить. Тем самым ты хотя бы посеешь рознь среди своих врагов.

– У тебя острый ум, юный Урс.

– Я любознательный, государь. Как ты узнал, что они нападут здесь?

– Земля знала, а земля – это я, – ответил Утер с улыбкой.

Урс не стал расспрашивать дальше.

* * *

Кормак бежал, пока у него не начали гореть подошвы, а легким перестало хватать воздуха. Но он знал, что ему не убежать от всадников, следующих за ним по узкой тропе, и не сразить всех, кто перешел ручей слева от него, а теперь двигался наперерез ему. Он пытался добраться до гребня, где, казалось ему, он сумеет убить одного охотника или даже двух. Если бы одним из них оказался Агвайн!

Он попытался перепрыгнуть через круглый валун на тропе, но усталые ноги плохо ему повиновались, он зацепился носком и упал в траву. Меч выскользнул из его пальцев. Он вскочил, хотел подобрать меч… и тут чья-то рука сомкнулась на рукояти.

– Интересный клинок, – сказал высокий человек в плаще с капюшоном, и Кормак выхватил нож, готовясь броситься на него. Но незнакомец протянул меч рукояткой совсем растерявшемуся мальчику. – Иди-ка за мной.

Он нырнул в подлесок и отогнул пышный куст, за которым оказалась неглубокая пещера. Кормак забрался внутрь, и незнакомец закрыл вход ветками куста.

Менее чем через минуту мимо их убежища проскакали охотники-саксы. Незнакомец откинул капюшон и провел руками по густым черным волосам, осеребренным сединой, которые ниспадали на его широкие плечи. Его серые глаза были глубоко посажены, а борода струилась, будто львиная грива. Он усмехнулся:

– Да, пожалуй, они заметно превосходили тебя численностью, юноша.

– Почему ты мне помог?

– Разве ты не Божье создание?

– Ты святой отшельник?

– Я понимаю Таинства. Как тебя зовут?

– Кормак. А тебя?

– Я Откровение. Ты хочешь есть?

– Они вернутся. Мне надо идти.

– А ты мне показался неглупым. Мальчиком, наделенным ясным умом. Если ты сейчас уйдешь отсюда, что произойдет?

– Я не дурак, почтенный Откровение. Но то, что случится, все равно случится через час или на следующий день. Я не смогу пройти через весь сакский юг невидимкой. И я не хочу, чтобы тебя убили вместе со мной. Благодарю тебя за твою доброту.

– Как тебе угодно. Но прежде поешь! Таково первое правило воина.

Кормак прислонился спиной к стене и взял протянутый ему ломоть хлеба с сыром. Еда была наслаждением, как и прохладная вода из обтянутой кожей фляжки.

– Откуда у тебя, сакса, такой меч?

– Он мой!

– Я не оспариваю твое право владеть им. Я спросил, как он к тебе попал.

– Это меч моего отца.

– Ах так! Видимо, он был хорошим воином, лезвие из стали, которой славится одна Испания.

– Он был великий воин. Он убил шестерых противников в тот день, когда я родился.

– Шестерых? Это требовало большого искусства.

Он был сакс?

– Я не знаю. Он погиб в тот же день, и меня вырастил друг. – Кормак словно увидел перед собой лицо Гристы, и в первый раз после смерти старика из его глаз хлынули слезы. Мальчик откашлялся и отвернул голову. – Я… прости… я… – Он захлебнулся рыданиями, как ни старался их сдержать. Ему на плечо легла сильная ладонь.

– У удачливых в жизни бывает много друзей. А ты удачлив, Кормак. Ведь ты нашел меня.

– Он умер. Они его убили за то, что он вступился за меня.

Теперь ладонь прижалась ко лбу Кормака.

– А сейчас усни. Поговорим позже, когда опасность минует.

Едва Откровение прикоснулся к его лбу, как мальчика окутала дремота, будто теплое одеяло… И он погрузился в сон без сновидений.

Проснулся он глубокой ночью и обнаружил, что укрыт толстым шерстяным одеялом и под голову ему положен свернутый плащ. Перевернувшись на другой бок, он увидел, что Откровение сидит у костерка в глубокой задумчивости.

– Благодарю тебя, – сказал Кормак.

– Не стоит благодарности. Как ты себя чувствуешь?

– Отдохнувшим. А охотники?

– Устали и вернулись домой. Думаю, утром они вернутся с собаками. Ты голоден? – Откровение снял с огня бронзовый котелок и помешал в нем палкой. – Тут у меня похлебка: свежая крольчатина, вяленая говядина и душистые травы. – Он налил до краев глубокую деревянную миску и придвинул ее мальчику. Кормак с радостью принялся за еду.

– А ты совершаешь паломничество? – Спросил он между двумя глотками.

– Своего рода. Я возвращаюсь домой.

– Ты британец?

– Нет. Как тебе похлебка?

– Вкусней не бывает.

– Расскажи мне про Гристу.

– Откуда ты знаешь; как его звали?

Бородач улыбнулся.

– Ты звал его во сне. Он был твоим другом?

– Да. Он потерял правую руку, сражаясь против Кровавого короля. И стал козопасом. Он меня вырастил, и я был ему как сын.

– Значит, ты был его сыном: отцовство ведь не просто узы крови. Почему они тебя ненавидят?

– Не знаю, – ответил Кормак, памятуя последние слова Гристы. – А ты священник?

– Почему ты так подумал?

– Я один раз видел священника Белого Христа. На нем был плащ вроде твоего и сандалии. Только он, кроме того, носил на груди деревянный крест.

– Я не священник.

– Так, значит, воин? – спросил Кормак с сомнением в голосе, так как у незнакомца не было никакого оружия – только длинный посох, который лежал возле него.

– Я не воин. Просто человек. Куда ты направляешься?

– В Дубрис. Я там смогу найти работу.

– А чему ты обучен?

– Я работал в кузнице, на мельнице, у гончара. В пекарне мне работать не позволяли.

– Почему?

– Мне запрещалось прикасаться к их еде, но иногда пекарь позволял мне убираться у него. А ты идешь в Дубрис?

– Нет. В Новиомагус на западе.

– А!

– Почему бы тебе не пойти со мной? Дорога приятная, и я буду рад спутнику.

– На западе мои враги.

– Забудь про своих врагов, Кормак. Они ничего тебе не сделают.

– Ты их не знаешь!

– Они тебя не узнают. Вот погляди! – Из заплечного мешка он вытащил зеркало из отполированной бронзы. Кормак взял зеркало и ахнул: на него оттуда смотрел темноволосый юноша с узкими губами и круглым лицом.

– Ты чернокнижник? – прошептал он, и его оледенил страх.

– Нет, – был негромкий ответ. – Я Откровение.

* * *

Как ни был ошеломлен Кормак, он попытался осмыслить, какой выбор ему следует сделать. Незнакомец не причинил ему вреда, не забрал у него меч и обходился с ним ласково. Но он – колдун: одного этого хватало, чтобы сердце мальчика исполнилось ужаса. А что, если он предназначает Кормака для какого-нибудь жуткого кровавого жертвоприношения, чтобы скормить его сердце демону? Или ему нужен раб?

Однако если Кормак попытается добраться до Дубриса в одиночку, его выследят и убьют, как бешеную собаку.

И как бы то ни было, колдун, если и замыслил против него недоброе, пока ничего дурного ему не сделал.

– Я пойду с тобой в Новиомагус, – объявил Кормак.

– Мудрый выбор, юный Кормак, – сказал Откровение и, легким движением поднявшись на ноги, начал собирать свои вещи. Пучком жесткой травы он оттер котелок и миску, а затем уложил их в заплечный мешок.

И, не оглянувшись, вышел из пещеры на лунный свет и зашагал на запад.

Кормак нагнал его и старался приспособиться к его широкому шагу, пока они шли сначала через лесистые, а затем безлесные холмы Южного края саксов. После полуночи Откровение остановился в укрытой от ветра ложбине и развел костер с помощью изукрашенной трутницы, которая просто заворожила Кормака. Серебряная, с огнедышащим драконом, вычеканенным на крышке.

Откровение бросил ее мальчику, а сам начал подкармливать прутиками разгорающийся огонек.

– Ее сделал в Тингисе на севере Африке старый грек по имени Мельхиадес. Он любил претворять обиходные предметы, которыми мы пользуемся ежедневно, в произведения искусства. У него это настоящая мания, но мне нравится его работа.

Кормак осторожно открыл трутницу. Внутри был рычажок в форме головы дракона – ему в пасть был вставлен кремень с заостренным краем. Когда на рычажок нажимали, кремень скользил по зубчатой железной решетке, рассыпая снопы искр.

– Она очень красивая!

– Да. А теперь берись-ка за дело и принеси хвороста.

Кормак отдал ему трутницу и прошел между деревьями, собирая валежник. Когда он вернулся, Откровение уже настлал у костра папоротник, как мягкую постель, Он наложил валежник в костер, а когда пламя разгорелось, лег, завернулся в одеяло и мгновенно уснул. Кормак некоторое время сидел рядом с ним, вслушиваясь в звуки ночи.

Потом тоже заснул.

На заре путники позавтракали свежим хлебом с сыром и отправились дальше. Теперь то, что хлеб оставался свежим, Кормака не озадачило и не смутило, ведь он знал, что его спутник владеет магией. Тот, кто способен изменить лицо другому человеку и цвет его волос, уж конечно, без всякого труда может сотворить вкусный каравай!

Всадников они увидели перед полуднем – они следовали за псарем с шестью волкодавами на сворке. Едва псы заметили путников, как рванулись вперед, заливаясь яростным лаем, так что псарь потерял равновесие, упал и вынужден был выпустить их ремни. Псы помчались вперед.

– Не двигайся! – приказал Откровение. Он поднял посох и выждал, пока псы не приблизились с неимоверной быстротой, кровожадно оскалившись.

– Сидеть! – рявкнул он, и волкодавы остановились перед ним, перестав рычать. – Сидеть, кому говорят!

Псы послушно сели на задние лапы, а пятеро всадников рысью надвинулись на них. Во главе ехал Агвайн, за ним следовал его брат Леннокс. Трое остальных были керлами Колдера, дюжими, с угрюмыми глазами. Они были вооружены топорами.

Побагровевший, перемазанный в грязи псарь подобрал ремни с земли и отвел псов в сторону.

– День добрый, – сказал Откровение, опираясь на посох и наклоняясь вперед. – Поохотиться выехали?

Агвайн ударил лошадь каблуками и подъехал к Кормаку.

– Мы ищем мальчишку, примерно ровесника этого парня в похожей тунике.

– Рыжего?

– Ты его видел?

– Да. А он что – беглый?

– Это не твое дело! – взвизгнул Агвайн.

– Идем, малый, – сказал Откровение Кормаку и пошел дальше, лавируя между всадниками. Кормак быстро последовал за ним.

– Куда это ты идешь? – заорал Агвайн, натянув поводья, повернул лошадь и пустил ее рысью наперерез Откровению.

– Ты начинаешь раздражать меня, щенок. Посторонись.

– Где мальчишка?

Откровение внезапно поднял руку, лошадь Агвайна шарахнулась, сбросив всадника на траву. Откровение пошел дальше.

– Хватайте его! – завопил Агвайн, и трое керлов, спешившись, ринулись вперед. Откровение повернулся к ним лицом и снова оперся на посох.

Теперь саксы приближались к нему с опаской. Посох точно копье ударил переднего в пах, и с придушенным криком он, уронив топор, упал на колени. Откровение отразил топор второго керла и ударом посоха в бородатый подбородок оглушил его. Третий оглянулся на Агвайна, ожидая распоряжений.

– Я бы дважды подумал, прежде чем пускаться в погоню за мальчишкой, – сказал Откровение. – Судя по тому, что я вижу здесь, вам было бы трудно справиться и с раненым олененком.

– Десять золотых монет, – сказал Агвайн, сняв с луки седла кожаный кошель и пересыпая монеты себе на ладонь.

– А, вот это другое дело, молодой хозяин. Мальчик сказал мне, что идет в Дубрис. Вчера я видел его на верхней тропе.

Агвайн ссыпал монеты назад в кошель, повернул лошадь и уехал.

– Другого от сакса я и не ждал, – сказал Откровение с улыбкой, поднял свой мешок и широким шагом направился на запад. Кормак затрусил рядом с ним.

– Я думал, ты сказал, что ты не воин.

– Это было вчера. А кто этот молодчик?

– Агвайн, сын Колдера.

– Он мне чрезвычайно не нравится.

– Как и мне. Если бы не он, Гриста был бы жив и сейчас.

– Как так?

– У него есть сестра, Альфтруда. Она обхватила меня руками, и ее братья накинулись на меня. Вот как это случилось.

– Детская ссора? Каким образом она могла повлечь за собой смерть человека?

– Таков закон. Мне не дозволено поднимать руку на жителей селения, даже чтобы защитить себя.

– Странный закон, Кормак. И он применяется только к тебе?

– Да. А далеко до Новиомагуса?

– Три дня пути. Ты когда-нибудь видел римский город?

– Нет. Там есть дворцы?

– Полагаю, для тебя найдутся. А когда мы доберемся туда, я куплю одежду для тебя и ножны для меча твоего отца.

Кормак посмотрел на седовласого странника:

– Почему ты так добр ко мне?

Откровение усмехнулся:

– Быть может, потому, что мне не нравится Агвайн.

Или же потому, что мне нравишься ты. Сам реши.

– Я нужен тебе для колдовства? Ты меня предашь?

Откровение остановился и положил руку на плечо Кормака.

– В своей жизни я совершал поступки, которые нельзя забыть или простить. Я убивал. Я лгал. Я обманывал. И даже убил своего друга. Мое слово прежде было крепче железа… но я и его нарушил. Так как же мне убедить тебя, что я не замышляю против тебя ничего дурного?

– Скажи это, – ответил Кормак просто.

Откровение протянул ему руку, и Кормак взял ее.

– Я не предам тебя, потому что я твой друг.

– Этого достаточно, – сказал мальчик. – А когда я буду выглядеть как раньше?

– Как только мы доберемся до Новиомагуса.

– Там твой дом?

– Нет, но я должен там встретиться кое с кем. Думаю, она тебе понравится.

– Девчонка! – уныло воскликнул Кормак.

– Боюсь, что так. Но не давай воли разочарованию, пока не познакомишься с ней.

4

Новиомагус был цветущим городом в устье реки, разбогатевшим на торговле с сикамбрами в Галлии, берберами в Африке и купцами в Италии, Греции, Фракии и Каппадокии. В Новиомагусе в старинных прекрасных римских зданиях и их убогих подобиях, выстроенных из песчаника и бревен, жило более шести тысяч горожан.

Кормак никогда еще не видел столько людей, сосредоточенных в одном месте, как теперь, пока они с Откровением петляли по узким, полным народа улочкам мимо базаров и рынков, лавок и торговых складов. Мальчику горожане в алых, зеленых, голубых, оранжевых и желтых. плащах казались королями. И узоры – клетчатые, слагающиеся из полос или завитушек, а то и охотничьи сцены – придавали еще большую нарядность этим плащам, туникам, рубахам. Кормак был ослеплен окружающим великолепием.

К Откровению подошла полногрудая женщина с крашеными рыжими волосами.

– Отдохни у Хельсии, – прошептала она. – Всего десять денариев.

– Благодарю тебя. У меня нет времени.

– У настоящего мужчины время всегда есть, – сказала она, и улыбка исчезла с ее губ.

– Так поищи настоящего мужчину, – ответил он, не замедляя шага.

Еще три женщины помоложе предложили свои услуги путникам, а одна так даже провела рукой по тунике Кормака сверху вниз – он отпрыгнул, весь красный от стыда.

– Не обращай на них внимания, Кормак, – сказал Откровение, сворачивая с улицы в проулок до того узкий, что они уже не могли идти рядом.

– Куда мы идем? – спросил мальчик.

– Уже пришли, – ответил Откровение, распахивая дверь и входя в длинную комнату с десятком столов, скамейками и стульями.

Там стояла духота и в стенах не было окон. Они сели за угловой стол, словно не заметив пятерых других посетителей. К ним, вытирая руки жирной тряпкой, подошел худой человек с острым, как у хорька, лицом.

– Подать еды?

– Эль, – сказал Откровение, – и каких-нибудь фруктов для мальчика.

– Есть апельсины, только сейчас привезли, – сказал хозяин харчевни, – да только они недешевы.

Откровение разжал руку и показал серебряную монету.

– И все? А то у меня жаркое готово.

– Ну так кусок для моего спутника.

– А как насчет женщины? У нас их тут три. Лучше ты не видывал. Почувствуешь себя с ними королем.

– Может, попозже. А сейчас принеси эля и апельсины.

Хозяин вернулся с обтянутой кожей кружкой и миской с тремя шарами – золотисто-желтыми, величиной с кулак.

– Очисть их от кожуры и съешь дольки под ней, – объяснил Откровение.

Кормак послушался и чуть не поперхнулся сладко-кислым соком. Он быстро расправился со всеми тремя плодами и облизал пальцы.

– Вкусно?

– Очень. Апельсины! Когда я стану мужчиной, то посажу их в своем поле и буду есть каждый день.

– Тогда тебе придется поселиться в Африке за морем, где солнце сжигает человеческую кожу, так что она становится чернее тьмы.

– А тут они расти не будут?

– Не выдержат зимних холодов. Что скажешь о Новиомагусе?

– Очень много шума. Я бы не хотел жить здесь.

Люди все время прикасаются ко мне, а это неучтиво. Ну, и эти женщины… если они так изголодались по любви, то почему не выходят замуж?

– Хороший вопрос, Кормак. Многие из них замужем. И изголодались они не по любви, а по деньгам. В таких городах деньги – единственное божество. Без них ты ничто.

Ломоть жаркого был тонким и жестким, но Кормаку его вкус показался чудесным, и он расправился с ним так быстро, что хозяин удивился.

– Хорошее жаркое, молодой господин?

– Чудесное.

– Вот и хорошо, – сказал хозяин, выискивая в лице Кормака и не находя намека на сарказм. – Желаешь еще плодов?

– Апельсинов, – кивнул Кормак.

Появилась вторая миска с плодами. Тем временем помещение все больше заполнялось посетителями, и Кормак с Откровением сидели в молчании, прислушиваясь к гулу голосов вокруг.

Разговоры велись все больше о войнах и их последующем – или воображаемом – воздействии на торговлю. Кормак узнал, что северные тринованты восстали против Верховного короля. На юго-востоке юты высадились у Лондиниума и разграбили город, но затем флот Утера сокрушил их в галльских водах. Три корабля были потоплены, еще два сожжены.

– Они тут словно бы не опасаются нападения, – сказал Кормак, наклонив голову.

Откровение кивнул.

– Темная оборотная сторона торговли, Кормак. Новиомагус, как я сказал, почитает деньги точно божество.

А потому его граждане торгуют с любым, кто согласен платить. Они везут изделия из железа, добытого в рудниках Андериды, – мечи, топоры, наконечники для копий и стрел – готам, ютам и англам. Оружие для войн покупается здесь.

– И король позволяет это?

– У него нет способа воспрепятствовать, и ведь они снабжают его оружием, кольчугами, панцирями. Лучшие в мире кожаные нагрудники изготовляются в Новиомагусе, как и прекрасные мечи, и бронзовые щиты.

– Не подобает торговать с врагами.

– До чего проста жизнь в юности!

– Но как король сохраняет власть, если его собственные подданные поддерживают его врагов?

– Сохраняет, потому что он великий король. Но ты подумай вот о чем: эти купцы снабжают ютов оружием и приобретают большое богатство. Король облагает их податями, которые приносят золото в его казну. На это золото он покупает оружие, чтобы сражаться с ютами. И значит, без ютов у Утера было бы меньше золота, чтобы отражать их набеги.

– Но если бы юты… и остальные… не нападали на него, ему не требовалось бы столько золота, – указал Кормак.

– Отлично! В тебе есть задатки искусного софита.

Но если бы у него не было врагов, ему не нужно было бы войско, а без войска нам был бы не нужен король. Так что без ютов Утер лишился бы короны.

– У меня голова кругом идет. Нельзя ли нам уйти отсюда? Дышать нечем.

– Немного погодя. Мы ждем кое-кого. А ты выйди подыши, но только далеко не уходи.

Кормак пробрался между столами, вышел в проулок и увидел, как юная девушка пытается вырваться из лап дюжего воина в рогатом шлеме. На земле у их ног лежал пожилой мужчина. Из раны в его голове сочилась кровь. Воин одной рукой поднял вырывающуюся девушку в воздух, а другой зажал ей рот.

– Стой! – крикнул Кормак, вытаскивая меч из-за пояса. Воин выругался и швырнул девушку на землю.

Кормак прыгнул вперед, и, к его удивлению, его противник повернулся и сбежал. Он подошел к девушке и помог ей подняться на ноги. Она была тоненькой и темноволосой. Овальное личико, кожа оттенка матовой слоновой кости. Кормак сглотнул и опустился на колени рядом с раненым, одетым в длинную голубую тогу. Лицо у него было бритое. Мальчик сжал его запястье, нащупывая пульс.

– Мне очень жаль, госпожа, но он скончался.

– Бедный Котта! – прошептала она.

– Почему на вас напали?

– Есть тут харчевня с вывеской «Под Знаком Тельца»? – спросила она, повернув к нему голову. Он поглядел в ее светло-серые глаза и понял, что она слепа.

– Да. Я отведу тебя туда.

Она продолжала стоять, и он взял ее под руку.

– Мы не можем бросить его лежать так, – сказала она. – Так нельзя.

– У меня тут друг. Он будет знать, что можно сделать.

Он вошел с ней в харчевню и осторожно провел ее между столами. Разноголосица испугала ее, и она уцепилась за его локоть, но он погладил ее по руке и подвел к Откровению, который быстро встал ей навстречу.

– Андуина, где Котта?

– Кто-то убил его, владыка.

Откровение пробормотал проклятие, бросил серебряную монету хозяину и, взяв девушку за руку, вывел ее из харчевни. Кормак последовал за ними, ощущая странную щемящую пустоту теперь, когда она перестала нуждаться в нем.

Когда он вышел из двери, Откровение стоял на коленях рядом со стариком. Он закрыл мертвые глаза и поднялся с колен.

– Придется оставить его тут. Быстрее!

– Но Котта…

– Если бы он мог говорить, то настоял бы на этом.

Что ты видел, Кормак?

– Чужестранец в рогатом шлеме хотел ее унести. Я бросился на него, и он сбежал.

– Ты вел себя храбро, малый, – сказал Откровение. – Благодарение Источнику, что тебе захотелось подышать свежим воздухом.

Опустив руку в карман своего плаща из грубой шерсти, Откровение достал золотистый камешек и подержал его над девушкой. Ее темные волосы стали золотыми, как рожь, простое платье из бледно-зеленой шерсти превратилось в тунику и штаны ржаво-коричневого и песочного цвета.

В проулок вошли трое. Двое в бронзовых шлемах, украшенных вороновыми крыльями, а третий во всем черном и без оружия.

– Ее тут нет, – сказал один, пробегая мимо Кормака. Его товарищи вошли харчевню. Откровение повел Андуину по проулку, но тут двое викингов выбежали из харчевни:

– Эй, вы! Стойте!

Откровение обернулся.

– Обними ее, как возлюбленную, – шепнул он Кормаку и сказал громко:

– Чем я могу вам помочь, братья?

Денег у меня нет.

– Мальчишку видели с девушкой в зеленом платье.

Где она?

– Вы про слепую? За ней пришел мужчина. Он выглядел очень встревоженным. Думаю, это его друг лежит тут мертвый.

У них за спиной Кормак наклонился к Андуине и обвил рукой ее плечи. Он не знал, что надо делать, но ему приходилось видеть парней в селении с их девушками. И он нежно поцеловал ее в щеку, заслоняя ее лицо от трех воинов.

– Мы уже мертвецы! – пробормотал один из них.

– Замолчи, Ата! Девушка, подойди-ка сюда! – приказал вожак.

Но тут в проулок завернули стражники во главе с начальником.

– Что тут происходит? – спросил тот и приказал двум стражникам осмотреть труп.

– Старика ограбили, – сказал Откровение. – Ужасно. И тем более в городе, где царит такой порядок!

– Ты видел, как на него напали?

– Нет, – сказал Откровение. – Я ужинал в харчевне с сыном и его женой. Может, эти молодцы вам помогут?

– У тебя есть деньги? – спросил начальник.

– Нет, – ответил Откровение с печальной улыбкой и развел руки, чтобы не помешать себя обыскивать.

Обыск был быстрым и тщательнейшим.

– У тебя есть друзья в Новиомагусе?

– Боюсь, что нет.

– Работа?

– Пока еще нет, но надеюсь найти ее.

– Мелвар! – позвал начальник, и к нему подбежал совсем юный стражник. – Проводи этих… приезжих вон из города. Очень сожалею, но здесь не дозволяется оставаться тем, у кого нет средств к жизни.

– Я понимаю, – сказал Откровение, беря Андуину под руку и направляясь с ней к выходу из проулка. Она споткнулась, чуть не упала, и викинг, одетый в черное, разразился громкими проклятиями.

– Слепая! Это она! – Он кинулся вперед, но начальник стражи остановил его:

– Погоди! Прежде ответь на некоторые вопросы.

– Мы купцы из Рэции. У меня есть грамоты.

– Так покажи мне их, почтенный.

Выйдя из проулка, стражник Мелвар повел порученную ему троицу на западную окраину Новиомагуса.

– Может, вам удастся найти работу в деревнях к северу отсюда, – сказал он. – А нет, так посоветую вам пойти в Венту.

– Благодарю тебя, – сказал Откровение. – Ты очень добр.

– В чем дело? – спросил Кормак, когда они остались одни. – Кто эти воины?

– Охотники Вотана… и ищут они Андуину.

– Почему?

– Она его нареченная и нужна ему.

– Но он же бог… ведь так?

– Он злой дух, Кормак, и не должен ее обрести. А теперь поспешим, потому что охота вновь началась.

– А ты не можешь опять прибегнуть к чарам?

Откровение улыбнулся.

– Могу, но сейчас не время. Тут поблизости Круг Стоячих Камней. Нам необходимо добраться до него прежде, чем стемнеет, и тогда… тогда тебе потребуется больше мужества, чем то, которым наделено большинство людей.

– Почему? – спросил Кормак.

– Демоны сплачиваются, – сказал Откровение.

* * *

Камни образовали круг около шестидесяти шагов в поперечнике по краю плоской вершины холма в восьми милях от Новиомагуса. Кормак довел усталую Андуину до его середины, расстелил одеяло и сел на него рядом с девушкой. Слепая всю дорогу шла уверенно, держась рядом с Кормаком, который внимательно обходил с ней все торчащие корни и камни.

Откровение далеко обогнал их, и когда они устало взобрались на холм, он, стоя на коленях возле древнего алтарного камня, наносил на свой посох аккуратные зарубки. Кормак было направился к нему, но он знаком остановил мальчика и занялся измерением расстояния от алтаря до первого стоячего камня – массивной серо-черной глыбы, вдвое его выше. Кормак вернулся к Андуине, дал ей напиться, а потом отошел к противоположной стороне Круга. Огромные камни тут были более выщербленные, а один упал, и его основание торчало, как обломок сгнившего зуба. Кормак встал возле него на колени. На камне было вырезано сердце с надписью по-латыни. Латыни он не знал, но такие надписи уже не раз видел. Тут сидели влюбленные, с надеждой и радостью думая о будущем. Были там и другие надписи, некоторые совсем свежие, и Кормак пожалел, что не может их прочесть.

– Где Откровение? – спросила Андуина. Кормак вернулся к ней и, взяв за руку, привел к упавшему камню. И они сидели там в свете угасающего дня.

– Он тут, помечает землю мелом и измеряет расстояние между камнями.

– Он созидает крепость против духов, – сказала Андуина. – Запечатывает Круг.

– Чтобы не впустить в него демонов?

– Это зависит от того, сколько в его распоряжении остается магии. Когда он навестил меня в Аустразии, его сила-Камень почти исчерпался.

– Сила-Камень?

– Их называют Сипстрасси. Все владыки имеют их при себе. У моего деда было три.

Кормак промолчал, продолжая наблюдать, как Откровение продолжает колдовать с мелом,проводя словно беспорядочные линии, рисуя полукружия и шестиконечные звезды.

– Почему они гонятся за тобой? – спросил он Андуину. – Ведь, наверное, можно найти много других невест без таких хлопот?

Она улыбнулась и взяла его руку в свои.

– Ты родился в пещере, и твоя жизнь была очень печальной. Твоего лучшего друга убили, и твоя скорбь глубока, как море. Ты силен и телом, и духом, а у твоего правого локтя ссадина, глубокая царапина – ты упал, спасаясь от охотников. – Она наклонилась, взяла его правую руку и повела пальцы, чуть касаясь кожи, к локтю, пока не нащупала царапину. – А теперь, – сказала она, – ее больше нет.

Кормак посмотрел на свой локоть. Царапина исчезла бесследно.

– Ты тоже колдунья?

– Потому-то я им и нужна. Они убили моего отца, но Котта и владыка Откровение спасли меня. Они думали, что в Британии я буду в безопасности, но ее для меня нет нигде. Врата открыты.

К ним подошел Откровение. Его покрасневшее лицо было в полосах пота и пыли, серые глаза выдавали крайнее утомление.

– Сила Камня исчерпана, – сказал он. – Теперь будем ждать.

– Почему Вотан покинул Асгард? – спросил Кормак. – Или наступил Рагнарек? Конец богов в мире?

Откровение засмеялся.

– Три прекрасных вопроса, Кормак! Однако важнейший из них – последний. Если утром мы окажемся живы, я отвечу тебе на него. А пока нам надо приготовиться. Отведи Андуину к алтарному камню и поставь ее за меловые узоры. Но так, чтобы не задеть ни единого.

Кормак исполнил его распоряжение, а затем взял свой меч и вогнал в дерн рядом с собой. Солнце в багряном пылании коснулось моря, в небе багровели гряды облаков.

– Иди сюда, – сказал Откровение, и Кормак сел рядом с ним.

– Эта ночь будет твоим испытанием. Знай, начнет она с обмана; они будут стараться, чтобы ты вышел из Круга. Но ты должен быть сильным, что бы ни происходило. Ты понял?

– Не выходить за пределы Круга. Да, я понял.

– Если они прорвутся, мне или тебе придется убить Андуину.

– Нет!!!

– Да. Они не должны завладеть ее силой. Мне надо бы столько объяснить тебе, Кормак! Ты спросил про Рагнарек. Он наступит скоро, если они ее схватят, и позже, если им это не удастся. Но поверь мне, ей лучше умереть от наших, а не от их рук.

– Но как мы можем сражаться с демонами?

– Ты не можешь. Я могу. Но если они потерпят неудачу, на смену им придут люди. Жаль, что неизвестно, сколько их явится. Надеюсь, Гриста был хорошим учителем.

– Да, – сказал Кормак. – Но сейчас мне страшно.

– Мне тоже. Тут нечего стыдиться. Сходи за своим мечом.

Кормак обернулся и увидел, что дева Андуина стоит на коленях перед его мечом и ее ладони медленно скользят по лезвию.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Ничего такого, что могло бы повредить тебе, Кормак, – ответила она, выдернула лезвие из земли и протянула ему меч рукоятью вперед.

Солнце закатилось, последние отблески зари погасли на западном краю небосвода. Кормак вздрогнул и вернулся с мечом к Откровению.

– Сядь и посмотри на меч, – сказал Откровение. – Теперь он часть тебя. Твоя гармония, твой дух, твоя жизнь струятся в нем. Это три тайны, которые необходимо постичь воину: Жизнь, Гармония и Дух. Во-первых, Жизнь – иногда ее называют даром данайцев, ибо день за днем ее забирают назад. Что она такое? Дыхание, смех, радость. Свеча, чье пламя приближает могилу. Чем оно ярче, тем короче его существование. Но одно неопровержимо – и это знает истинный воин: у каждой жизни есть конец. Человек может прятаться в пещере каждый день своего бытия, укрываться от войн, укрываться от моровых язв, и тем не менее смерть рано или поздно придет за ним. Лучше – яркое пламя, великая радость. Человек, не знающий печалей, не оценит радости. И точно так же человек, лицом к лицу встречавшийся со смертью, не способен постичь жизнь.

Гармония, Кормак, вот вторая тайна. Дерево исполнено гармонии, и ветер, и безмятежные звезды. Человек обретает ее редко. Так обрети же ее сейчас, здесь, на этом уединенном холме. Внимай биению своего сердца, ощущай воздух в своих легких, созерцай великолепие луны. Слейся с ночью воедино. Стань единым с этими камнями. Стань единым со своим мечом и с собой. Ибо Гармония – сила, а в силе – жизнь.

И, наконец, Дух. В наступившей ночи тебя будет одолевать желание убежать… спрятаться… спастись. Но Дух скажет, чтобы ты остался. Это тихий голос, его легко не услышать. Но ты услышишь. Ибо Дух – единственная защита человека от Тьмы. И только повинуясь голосу Духа, может человек стать сильным. Смелость, верность, дружба и любовь – все они дары Духа.

Я знаю, сейчас ты не можешь постичь все, что я говорю, но дай этим словам проникнуть в свою душу. Ибо скоро ты увидишь зло и познаешь отчаяние.

– Я не убегу. Я не спрячусь, – сказал мальчик.

Откровение положил руку ему на плечо.

– Я знаю.

Вокруг них заклубился туман, точно дым гигантского костра, запуская пробные щупальца в Круг и втягивая их обратно, едва они касались меловых линий. Он поднимался все выше, смыкаясь над их головами в серый купол. У Кормака пересохло во рту, а глаза ему щипал пот. Он вытер его и выпрямился, держа меч наготове.

– Сохраняй спокойствие, – негромко сказал Откровение.

Из Тумана донесся шипящий шепот, и Кормак услышал, как его снова и снова называют по имени. Затем серая завеса разомкнулась, и он увидел, что у края Круга на коленях стоит Гриста и две стрелы все еще торчат из его груди.

– Помоги мне, малый! – простонал старик.

– Гриста! – завопил Кормак и кинулся к нему, но ему в плечо впились пальцы Откровения.

– Это обман, Кормак. Это не твой друг.

– Да нет же! Я знаю его!

– Так каким образом он оказался здесь – в сорока милях от места, где лежит его тело? Нет, это мара.

– Помоги мне, Кормак! Почему ты не хочешь мне помочь? Сколько лет я отдал тому, чтобы помогать тебе!

– Будь сильным, – прошептал Откровение, – и подумай вот о чем: если он тебя любил, так почему выманивает в когти демонов? Это НЕ он!

Кормак судорожно сглотнул и отвел взгляд от коленопреклоненной фигуры. А она поднялась, и плоть слиняла, будто кожа змеи. Фигура раздулась, искривилась, на лбу выросли два рога, рот заполнили длинные посверкивающие клыки.

– Я тебя вижу! – прошипела она, тыча когтистым пальцем в Откровение. – Я тебя знаю! – В ее руке возник черный меч, и она ринулась на тонкую меловую черту. Белым цветком распустилось пламя, опаляя ее.

Она с визгом попятилась, но тут же вновь перешла в нападение. Теперь позади нее возникли другие чудовища, визжа и призывно завывая. Кормак взмахнул мечом, лезвие засеребрилось, ловя лунный свет. Орда за пределами Круга ринулась в атаку, и земля ответила громовым взрывом. Многие демонические чудовища отпрянули, извиваясь в языках пламени, но три ворвались в Круг.

Откровение поднял посох над головой и в мгновение ока оделся черно-серебряной броней, а посох преобразился в серебряное копье – ланс – и переломился в два меча слепящего блеска. Он прыгнул навстречу нападающим, и с диким воплем Кормак бросился к нему на помощь.

Демон с лицом, как львиная морда, занес над ним черный меч. Кормак парировал удар и резким поворотом кистей со свистом опустил свой меч на шею чудища. В воздух забила струя зеленой крови, и чудище забилось в предсмертных судорогах.

– Девушка! Охраняй девушку! – отчаянно закричал Откровение, и Кормак перевел взгляд с двух демонов, сражающихся с его покровителем, и увидел, что двое мужчин стаскивают Андуину с алтарного камня. Не раздумывая, он кинулся туда. Один из мужчин шагнул ему навстречу, и мальчик увидел, что глаза у него – два красных угля. Рот раскрылся, обнажив длинные клыки, и Кормака сокрушил страх, словно удар по голове, и он почти остановился. Чудище приближалось к нему с жуткой быстротой, но тут к мальчику вернулось мужество.

Меч взвился, отражая лезвие тонкого кинжала, а затем опустился, разрубая ключицу демона и рассекая его брюхо. С отвратительным визгом чудище погибло, и тварь, державшая Андуину, отшвырнула ее, обнажая серый меч.

– Твоя кровь – моя, – прошипела она, оскаливая клыки. Их мечи встретились, описав сверкающие дуги, и Кормак начал пятиться через Круг в отчаянной попытке положить конец этой схватке. Почти сразу же он понял, что безнадежно уступает противнику в искусстве боя.

Трижды ему еле удалось отбить меч врага у самого своего горла, а его ответные выпады отбивались с презрительной небрежностью. Внезапно он споткнулся о торчащий из травы камень и опрокинулся на спину. Демон прыгнул к нему, меч стремительно опустился… и был отбит лезвием Откровения. Воин в серебряной броне отпарировал второй удар, повернулся на пятке и обезглавил противника.

Туман исчез столь же внезапно, как сгустился, и на камни полился чистый свет звезд и луны.

– Мы спасены? – прошептал Кормак, когда Откровение поднял его на ноги. За границей Круга стояли семеро викингов.

– Еще нет, – сказал Откровение.

Вперед выступил тот, одетый в черное, кого они видели в Новиомагусе.

– Отдайте девушку и останетесь живы.

– Придите и возьмите ее, – предложил Откровение, и воины двинулись грозным строем, занося кто меч, кто топор. Кормак прирос к месту, ожидая, когда Откровение подаст сигнал вступить в бой. И был поражен не меньше викингов.

Откровение атаковал.

Его мечи опустились на первых в строю, и двое тут же упали мертвыми. В последовавшей хаотичной свалке Кормак испустил оглушительный боевой клич и бросился на викингов справа от Откровения. Его меч опустился на чью-то руку и наполовину отрубил ее. Его жертва завопила от боли и отпрыгнула влево, помешав своим товарищам добраться до Кормака. Мальчик вонзил меч в неожиданно оставшийся без защиты живот противника, а затем плечом вперед прорвался между ними.

Меч задел его плечо, но он нырнул под опускающийся боевой топор в ноги нового противника. Викинг свалился на землю, и Кормак свирепо опустил меч на его шею. Лезвие обагрила дымящаяся кровь. Вскочив на ноги, Кормак увидел, что Откровение убил последнего воина, а их одетый в черное начальник со всех ног улепетывает через Круг. Откровение подобрал с земли топор и с ужасающей силой метнул его – топор вонзился в шею убегающего, чуть не снеся ему голову. Кормак обвел взглядом Круг, но новых врагов нигде не было видно. Затем он поглядел на Откровение и окаменел, выронив меч.

Исчезла львиная грива серебряных волос и седая борода. Перед ним стоял черноволосый воин из его сновидения, человек, который спрыгнул с обрыва в день, когда он родился.

– Что с тобой, малый? Неужели мое настоящее лицо так ужасно?

– Для меня – нет, – сказал Кормак. – Скажи мне твое имя, твое настоящее имя.

– Я Кулейн лак Фераг, когда-то называвшийся Владыкой Ланса.

– Великий Предатель!

Серые глаза Кулейна скрестились с глазами Кормака.

– Меня называли и так – причем не без основания. Но при чем тут ты?

– Я младенец, которого ты бросил в пещере, сын, которого ты бросил на погибель.

Глаза Кулейна закрылись, и он на мгновение отвернулся. Потом глубоко вздохнул и посмотрел на Кормака:

– Ты можешь это доказать?

– Мне не нужно ничего доказывать. Я знаю, кто я.

Гриста нашел меня в тот день, когда ты… я чуть было не сказал – погиб… но, оказывается, ты жив. Ты помог моей матери добраться до пещеры Сол Инвиктус. Ты сказал ей, как тебе тяжело, что ты навлек на нее все это.

Потом убил шестерых воинов и поднялся на вершину холма. Там ты метнул меч в дерево, а всадник и калека следили за тобой.

– Даже если ты правда этот младенец, ничего понять и запомнить ты тогда не мог бы, – сказал Кулейн.

Кормак снял с шеи цепочку с камешком и бросил ее воину.

– Я ничего не знал до того дня, когда убежал и переночевал в пещере, где мне было видение. Но меня нашли в этой пещере рядом с черной сукой и ее щенками, и всю мою жизнь меня называли-«даймонссон» – сын демона. Не будь Гристы, меня бы убили вместе с щенками.

– Мы думали, ты родился мертвым, – прошептал Кулейн.

– Годы и годы я грезил, как ты приезжаешь за мной… Это давало мне надежду и силы. Но ты не приехал. Почему ты не вернулся хотя бы для того, чтобы похоронить своего сына?

– Ты не мой сын, Кормак, как бы мне этого ни хотелось.

– Но ты был с ней!

– Я любил ее, но я не твой отец. Честь эта принадлежит ее мужу, Утеру, верховному королю Британии.

Кормак уставился на сильное лицо воина, который был Откровением, и попытался найти в своем сердце ненависть. И не нашел ничего. В миг узнавания что-то умерло в сердце мальчика, но это замаскировалось внезапной вспышкой гнева. И теперь, когда гнев угас, Кормак остался еще более одиноким, чем прежде.

– Я очень сожалею, малый, – сказал Кулейн. – Подбери меч. Нам пора.

– Пора? – прошептал Кормак. – Я никуда с тобой не пойду.

Он поднял меч, повернулся спиной к Кулейну с Андуиной и зашагал на юг к Новиомагусу. Однако когда он приблизился к краю Круга, перед ним словно взметнулось ослепительно белое пламя, и у него помутилось в глазах. Пламя тут же исчезло, и Кормак заморгал.

Перед ним простирался совсем не тот пейзаж, который он видел мгновение назад. Вместо мерцающего темного моря за белыми стенами Новиомагуса к небу громоздились величественные горы в снежных шапках в одеянии сосновых боров и рябиновых рощ.

– Нам необходимо поговорить, – сказал Кулейн. – И тут ты в большей безопасности.

Внезапно гнев Кормака забушевал снова – на этот раз гранича с божественным безумием берсерка. Без единого слова он прыгнул к Кулейну, уже опуская меч на его голову. Кулейн с молниеносной быстротой парировал удар, но вынужден был попятиться под свирепым натиском. Вновь и вновь Кормак почти опускал свой двуручный меч, но всякий раз лезвие отклонялось с несравненным искусством. Позади них Андуина, неспособная увидеть происходящее, спотыкаясь, протягивала руки вперед и звала их. Вне себя Кормак не заметил слепую, и его меч, отбитый Кулейном, описал широкую дугу, почти опустившись на голову Андуины. Кулейн прыгнул ногами вперед, опрокинул Кормака, и меч полоснул Андуину по плечу. Из раны брызнула кровь, Андуина вскрикнула, но Кулейн побежал к ней, прижал камешек Кормака к ране, и та мгновенно затянулась.

Кормак смотрел на них с земли, полный ужаса и стыда. Он поднялся на ноги и подошел к ним.

– Прости, Андуина. Я тебя не заметил.

Она наклонилась в его сторону, и он взял ее за руку. Ее улыбка показалась ему солнечным светом после грозы.

– Мы все опять друзья? – спросила она.

У Кормака не было сил ответить, а Кулейн хранил угрюмое молчание.

– Как грустно! – сказала Андуина, и ее улыбка угасла.

– Я наберу хвороста для костра, – сказал Кулейн. – Переночуем тут, а завтра отправимся в горы. Когда-то у меня было там убежище. Хотя бы некоторое время мы будем в безопасности.

Он выпрямился и вышел из Круга. В ярком свете луны Кормак сидел рядом с Андуиной и не находил слов, чтобы заговорить с ней. Но он сжимал ее руку точно талисман.

Она вздрогнула.

– Тебе холодно?

– Немножко.

Он с неохотой выпустил ее руку, принес одеяло и закутал ее тонкий стан. Во время боя с викингами чары преображения исчезли, и она вновь была такой, какой он увидел ее в проулке – темноволосой, исполненной хрупкой красоты.

– Твой гнев прошел? – спросила она.

– Нет, он затаился где-то в глубине меня. Я ощущаю его как вьюжный холод. Хотя и не хочу этого.

– Откровение тебе не враг.

– Я знаю. Но он предал меня, бросил.

– Он считал тебя мертвым.

– Но я был жив! Все годы моей жизни были полны мук. Если бы не Гриста, я бы умер. И никто бы бровью не повел. Я не знаю своей матери, ни разу не почувствовал ее прикосновения, ее любви. А почему? Потому что Кулейн украл ее у мужа. У моего отца! Это была подлость!

– История Предательства известна хорошо, – прошептала она. – Быть может, слишком хорошо. Но в Откровении нет и капли низости. Я знаю. По-моему, ты должен подождать, пока не поговоришь с ним. Сдержи свой гнев.

– Он был самым близким другом короля, – сказал Кормак. – Защитником королевы. Чем он может оправдать свой позор? Если уж ему требовалось уподобляться быку, почему он не выбрал какую-нибудь женщину из тысяч других? Почему ему понадобилась моя мать?

– У меня нет ответа на эти вопросы. Только у него.

– Это, во всяком случае, правда, – сказал Кулейн, бросив на траву охапку сухого хвороста. Вновь он был облачен в коричневое шерстяное одеяние и держал в руке деревянный посох, хотя не вернул себе седой львиной гривы и бороды.

– Что произошло с моей матерью? – спросил Кормак, когда костер запылал.

– Она умерла в Сикамбрии два года назад.

– Ты был с ней?

– Нет, я был в Тингисе.

– Если ты был так влюблен, то почему ты ее бросил?

Откровение не ответил, а откинулся на спину, устремив взгляд на звезды.

– Сейчас не время, – тихо сказала Андуина, положив руку на локоть Кормака.

– Время никогда не настанет. – прошипел мальчик, – потому что ответов нет! Только оправдания! Не знаю, любил ли ее Утер, но она была его женой. Предатель знал это и не должен был к ней прикасаться.

– Кормак! Кормак! – с упреком сказала Андуина. – Ты говоришь так, будто она была вещью вроде плаща. А она была женщиной, сильной женщиной! Она прошла с Кровавым королем сквозь Туман и сражалась с Царицей-Ведьмой рядом с ним. Когда он был гонимым ребенком, она спасла его, убив охотившегося за ним убийцу. Разве у нее не было права на выбор?

Откровение приподнялся, сел и подбросил хвороста в костер.

– Не старайся защитить меня, Андуина, потому что мальчик прав. Ответов нет, есть только оправдания. Больше сказать мне нечего. Я бы хотел, чтобы было иначе.

Эй, Кормак, он твой! – Он перебросил цепочку с камешком через костер. – Я подарил его твоей матери за год до твоего рождения. Это он спас тебя в пещере – Сипстрасси, Камень с Неба.

– Мне он не нужен, – сказал Кормак, не поднимая цепочки с земли. Он с наслаждением увидел, как в глазах Откровения вспыхнул гнев, заметил про себя, каким усилием железной воли воин сдержал себя.

– Твой гнев, Кормак, я способен понять, но твоя глупость меня раздражает, – сказал Откровение, ложась и поворачиваясь спиной к костру.

5

На следующий день они углубились в Каледонские горы далеко на севере от Стены Адриана и после полудня добрались до полуразрушенной хижины. Крыша провалилась, а в каменном очаге крыса устроила гнездо и выкармливала крысят. Откровение и Кормак несколько часов чинили, подправляли и выметали пыль многих лет из трехкомнатной хижины.

– А ты не мог бы применить чары? – спросил Кормак, утирая пот и грязь с лица и глядя, как Откровение выкладывает крышу нарезанными квадратами дерна.

– Есть вещи, которые лучше делать руками и сердцем, – ответил Откровение.

Это были первые слова, которыми они обменялись после стычки в Круге, и вновь воцарилось тяжелое молчание. Андуина сидела у ручья поблизости, отчищая заржавевшие котелки и сковородки, тщательно удаляя плесень с деревянных тарелок, которые Кормак нашел в трухлявом шкафу. Под вечер Откровение поставил ловушку в холмах за хижиной, и после холодного ночлега на полу в большой комнате они позавтракали жареной крольчатиной с диким луком.

– К северу отсюда есть еще хижина, – сказал Откровение, – и возле нее ты найдешь яблони и груши. Выше в горах дичь водится в изобилии – олени, горные бараны, кролики, голуби. Ты умеешь стрелять из лука?

– Могу научиться, – сказал Кормак, – но я мастер стрелять из рогатки.

Откровение кивнул.

– Полезно различать съедобные растения. Листья ноготков очень питательны, как и крапива, а в западной долине можно собрать много лука и репы.

– Ты говоришь так, словно собираешься уйти.

– Да. Мне нужно найти новый Сипстрасси, так как у меня остается совсем мало магии.

– Ты уйдешь надолго? – спросила Андуина, и Кормака больно уязвил намек на страх в ее голосе.

– Меньше чем на неделю, если все сложится хорошо. Но я некоторое время пробуду здесь. Надо сделать еще очень много.

– Мы в тебе не нуждаемся, – сказал Кормак. – Уходи, когда вздумаешь.

Откровение пропустил его слова мимо ушей, но попозже, пока Андуина срезала и сдабривала остатки мяса, увел мальчика на поляну перед хижиной.

– Ей угрожает страшная опасность, Кормак, и если ты намерен защищать ее, то должен стать более сильным, более быстрым и смертоносным, чем теперь. Ведь сейчас ее у тебя может отнять старая коровница.

Кормак ядовито ухмыльнулся и собирался ответить, но тут Откровение ударил его кулаком в подбородок.

Юноша рухнул на землю, из глаз у него посыпались звезды.

– Римляне называют это боксом, но грек Карпофор довел его до уровня искусства. Встань!

Кормак вскочил на ноги и ринулся на своего врага.

Откровение отклонился и ударил коленом Кормака в лицо, и вновь земля ринулась тому навстречу. Из его носа потекла кровь, и Откровение двоился у него в глазах.

Тем не менее он встал и бросился вперед, но на этот раз ему в живот врезался кулак, он согнулся пополам, не в силах вздохнуть, и остался на земле, ловя ртом воздух.

Несколько минут спустя он с трудом поднялся на колени. Откровение сидел на поваленном стволе.

– Здесь, в этих высоких пустынных горах, я обучал твоего отца… и твою мать. Сюда Царица-Ведьма послала своих убийц, и отсюда Утер отправился вернуть себе королевство отца. Он не хныкал, не жаловался, он не язвил, вместо того чтобы учиться. А просто поставил себе цель и добился ее. У тебя есть выбор, ребенок: уйти или учиться. Что ты выбираешь?

– Я тебя ненавижу, – прошептал Кормак.

– Это к делу не относится. Выбирай!

Кормак поглядел в холодные серые глаза над собой и проглотил рвущиеся с языка слова.

– Я буду учиться.

– Первый урок – повиновение, и это главное. Чтобы стать сильнее, ты должен доводить себя до предела выносливости. Я буду требовать от тебя больше, чем необходимо, и иногда тебе будет казаться, что я бессмысленно жесток. Но ты должен повиноваться. Ты понял, ребенок?

– Я не ребенок! – огрызнулся Кормак.

– Постарайся понять, ре-бе-нок. Я родился, когда солнце светило над Атлантидой. Я сражался вместе с израильтянами в земле Ханаанской. Я был богом греков и королем британских племен. Мои дни на земле исчисляются десятками тысяч. А что такое ты? Листок, живущий от весны до осени, я же – вековой дуб. Ты ребенок. Утер ребенок. Самый глубокий старик в мире для меня ребенок. И если тебе необходимо меня ненавидеть – я боюсь, тебе это необходимо, – так хотя бы ненавидь меня как мужчина, а не как раскапризничавшийся младенец. Я сильнее тебя, искуснее. Я могу убить тебя с оружием и без оружия. А потому учись, и, может быть, придет день, когда ты возьмешь надо мной верх… хотя я сомневаюсь в этом.

– Придет день, когда я тебя убью, – сказал Кормак.

– Так готовься! – Откровение воткнул в землю длинную палку, а потом вторую на расстоянии локтя от первой. – Видишь те сосны на горе?

– Да.

– Так добеги до них и вернись сюда, прежде чем тень коснется второй палки.

– Зачем?

– Беги или покинь горы, – ответил Откровение, вставая и направляясь к хижине.

Кормак набрал воздуха в грудь, вытер кровь, запекшуюся под носом, и побежал легкой размашистой рысцой вверх по тропе. Оказавшись среди деревьев, он потерял из виду свою цель и ускорил бег. Мышцы ног словно жгло огнем, но он заставлял себя бежать. По мере того как подъем становился круче, его дыхание учащалось. Когда деревья остались позади, он увидел, что до сосен ему остается около полумили, и перешел на шаг, пошатываясь, жадно глотая воздух. Он испытывал искушение сесть и набраться новых сил; а то просто вернуться к Откровению и сказать ему, что он добрался до сосен. Но он не поддался соблазну. Брел все вверх и вверх. Пот заливал ему лицо и тунику, а в ногах словно бы пылали свечи. Но наконец он, спотыкаясь, достиг сосен. С сука одной свисал глиняный кувшин с водой.

Он выпил чуть не половину и затрусил назад к хижине.

На спуске усталые ноги его подвели: он оступился, упал и покатился вниз по склону, пока не ударился о мощный корень, который вонзился ему в бок. Кое-как поднявшись, он продолжал, спотыкаясь, бежать, пока наконец не очутился на поляне перед хижиной.

– Плохо! – сказал Откровение, невозмутимо глядя на багровое лицо юноши. – Всего две мили, Кормак.

Повторишь сегодня вечером и завтра. Погляди, сколько времени ты потратил.

Тень протянулась за вторую палку на ширину трех пальцев.

– Руки и плечи у тебя сильные, но это сила без быстроты. Как ты их укреплял?

Наконец-то Кормаку представился случай показать себя! Он подошел к дереву, подпрыгнув, ухватился за сук и быстро подтянулся, коснувшись сука подбородком, а затем плавно и ритмично продолжал подтягиваться.

– Не останавливайся! – сказал Откровение.

На счет «сто» Кормак спрыгнул на землю. Мышцы рук у него горели, но глаза светились торжеством.

– Это развивает силу, но не быстроту, – сказал Откровение. – Хорошее упражнение, но к нему необходимо добавлять другие. Для своего возраста ты очень силен, но не гибок. Бой на мечах требует молниеносной быстроты. – Он взял длинную обструганную палку и зажал ее в пальцах горизонтально. – Положи ладонь на палку, не сгибая пальцев, и поймай, когда я ее отпущу.

– Проще простого, – сказал Кормак, прижав ладонь к палке и напрягшись, чтобы успеть ее поймать.

Откровение отпустил палку, и рука Кормака резко опустилась, но зажала в кулаке только воздух.

– Проще простого? – повторил Откровение.

Кормак еще три раза пытался поймать палку, и разок это ему почти удалось: его пальцы задели ее, ускорив падение.

– Ты слишком скован в бедрах, а мышцы плеч напряжены и потому неподвижны.

– Ее невозможно поймать, – заявил Кормак.

– В таком случае подержи палку сам.

Кормак взял ее, а когда его пальцы разжались, рука Откровения устремилась вниз с молниеносностью жалящей змеи и схватила палку, когда до земли оставалось по меньшей мере локоть.

– Быстрота, Кормак. Действовать, не думая. Не заботься о том, чтобы поймать палку. Просто поймай.

Выбрось из головы все мысли, не сковывай тела.

После тридцати попыток Кормак поймал палку. Затем последовало еще десять неудач, но воля добиться своего его поддерживала, и утро еще не кончилось, как он поймал ее семь раз правой рукой и три раза левой.

Откровение поднес ладонь к лицу, и оно задрожало, затуманилось и стало вновь лицом Кулейна, Владыки Серебряного Ланса.

Еще час Кулейн и совсем вымотавшийся юноша упражнялись на мечах. Кормак почти забыл о своей ненависти к высокому воину, восхищенный природной грацией его движений и стремительностью. Раз за разом он поворачивал кисти, его меч скользил по мечу Кормака, чтобы со свистом остановиться у шеи, плеча или груди юноши.

Кулейн лак Фераг, понял Кормак, был не просто воином, а лучшим из лучших.

Но едва они кончили упражняться, как вражда в его сердце вспыхнула с прежней силой. Кулейн прочел это в его глазах и вложил меч в ножны, вновь превратив его в серебряное копье.

– Пойди с Андуиной в горы, – сказал он. – Помоги ей выучить тропы.

Повернувшись на каблуках, воин вошел в хижину и вернулся с девушкой.

Кормак взял ее под руку и повел под деревья.

– Где солнце? – спросила она. – Я не чувствую его тепла.

– Над лесом. Его заслоняет листва.

– Расскажи мне про листья.

Нагнувшись, он поднял с травы опавший лист и вложил ей в руку. Ее пальцы скользнули по пожелтевшей поверхности.

– Дуб?

– Да. Могучий, обросший мхом дуб, старый, как само время.

– Это дерево красивое?

– Как величавый старец, суровый, ни перед чем не склоняющийся.

– А небо?

– Голубое и ясное.

– Опиши голубое – каким ты его видишь.

Он остановился и задумался.

– Ты когда-нибудь прикасалась к шелку?

– Да. На мой последний день рождения мне подарили шелковое платье.

– У Гристы был шелковый лоскуток, на диво мягкий и гладкий. Голубое похоже на него. Только поглядишь, и сердце радуется.

– Небо из шелка! Какое оно, должно быть, красивое!

И облака? Какими ты видишь облака?

– Сегодня их очень мало, и они плывут в вышине будто белые медовые лепешки, далекие, но такие четкие, что кажется, протяни руку – и ты к ним прикоснешься.

– Небо из шелка и медовых лепешек, – сказала она. – Оно так прекрасно, Кормак! Я не могу его увидеть, но чувствую, оно у меня в сердце.

– Я бы отрубил себе руку, лишь бы ты его увидела! – сказал он.

– Не говори так! – воскликнула она. – И никогда не думай, будто я несчастлива оттого, что не вижу, как видишь ты. Уведи меня дальше в горы. Покажи мне цветы, которые я могу потрогать, вдыхая их аромат… и расскажи мне о них через шелка и медовые лепешки.

* * *

Каждое утро, завершив свои изнурительные упражнения, Кормак уводил Андуину на прогулку по лесу – в укромные ущелья и лощины, и часто – к маленькому озеру, прохладному и прозрачному, под уходящими в небо горами. Он поражался ее памяти. Стоило ей пройти по тропинке, найти вехи, к которым она могла прикоснуться – округлый валун со щелью в центре, дерево с большим наростом на стволе, извилистый корень, – ив следующий раз она уже шла по ней с полной уверенностью.

Иногда она определяла тропинки по наклону или, зная час, по положению солнца, согревавшего ее лицо. Как-то она даже побежала с ним вперегонки до хижины и почти обогнала, но споткнулась о торчащий корень.

Юноше все больше нравились эти прогулки и разговоры с Андуиной. Он наслаждался, описывая летящих гусей, охотящуюся лисицу, надменных длиннорогих быков и коров, царственных самцов-оленей. А она радовалась его обществу, теплоте его голоса, прикосновению его руки.

Лишь в те дни, когда ему не удавалось добиться того, чего от него требовал Откровение, его присутствие расстраивало ее: его гнев и ненависть словно пронизывали воздух, которым она дышала, и у нее не было желания приобщаться к этим чувствам.

– Он ведь только хочет, чтобы ты достиг большего, – сказала она в одно пасмурное утро, пока они сидели под густым дубом, пережидая дождь.

– Он хочет любоваться моими неудачами!

– Нет, Кормак, и ты это знаешь. Тут он обучал твоего отца, и, думаю, твой отец чувствовал то же, что ты.

Кормак промолчал, и она почувствовала, как он успокаивается. Его пальцы скользнули по ее руке и сомкнулись в нежном пожатии. Она улыбнулась.

– Ты снова стал самим собой?

– Да. Но я его не понимаю. В Круге он приказал убить тебя, если демоны ворвутся туда. Они ворвались, но он не попытался убить тебя. Затем он перенес нас сюда с помощью вспышки света. Почему он не сделал этого сразу? Ведь тогда бы нам вообще не пришлось сражаться с демонами.

– Именно это делает его великим в моих мыслях, – сказала Андуина, склонив голову ему на плечо. – Он был прав: мне лучше умереть, чем дать Вотану воспользоваться моей душой. Но так рассуждал стратег, а сражался с демонами человек, готовый пожертвовать своей кровью до последней капли, прежде чем пролить мою. Ну а он не мог перенестись сюда с нами, пока демоны оставались живы. Надо было сразить всех врагов, чтобы ни один не заметил, как мы исчезли из Круга. Если бы мы сразу перенеслись сюда, они последовали бы за нами. И рано или поздно, Кормак, они нас найдут.

Он обнял ее, привлек к себе.

– Я бы тоже умер, прежде чем позволил бы им причинить тебе вред.

– Почему? – прошептала она.

Он кашлянул и встал.

– Дождь кончился. Пойдем поищем плодовый сад.

Озеро они нашли в день летнего солнцестояния, обеспокоили семейство лебедей, и Кормак, сбросив тунику и сандалии у водопада, кинулся в воду. Несколько минут он плавал, а Андуина терпеливо сидела под сплетающейся в беседку жимолостью. Потом он вышел на берег и сел рядом с ней, наслаждаясь солнечными лучами, согревавшими его нагое тело.

– Ты умеешь плавать? – спросил он.

– Нет.

– А хочешь научиться?

Она кивнула, поднялась с земли, развязала шнур, стягивавший верх ее бледно-зеленого платья, и оно соскользнуло с ее плеч. Когда оно упало на траву, Кормак сглотнул и отвел глаза. Ее тело было цвета светлой слоновой кости, груди полные, талия тоненькой, а бедра…

– Иди за мной в озеро, – сказал он, прокашлявшись и отворачиваясь от нее. Ощутив прохладу воды на ступнях и лодыжках, она засмеялась, а потом шагнула вперед.

– Где ты? – позвала она.

– Здесь, – ответил он, беря ее за руку. – Повернись лицом к берегу и откинься на меня.

– Но я же погружусь в воду с головой!

– Я тебя поддержу. Доверься мне.

Она упала спиной в его объятия, вскинула ноги и почувствовала, что лежит на поверхности озера.

– Как чудесно! – сказала она. – А что мне надо делать?

Вспомнив, чему его учил Гриста в реке Южного края саксов, он сказал:

– Ты не утонешь, пока в твоих легких есть воздух.

Вдохни поглубже, раскинь руки и болтай ногами.

Он подложил руки ей под спину и увидел перед собой ее груди, матово-белый живот и треугольник медных волос, указывающий, точно стрела, на ее сомкнутые колени.

Помотав головой, он перевел взгляд на ее лицо.

– Вдохни побольше воздуха и не выдыхай, – сказал он и осторожно опустил руки. Несколько секунд она покачивалась на воде, а затем, словно спохватившись, что ее ничто не поддерживает, забарахталась и с головой погрузилась в сверкающую воду. Он мгновенно подхватил ее, и она обняла его за шею, кашляя и отфыркиваясь.

– Все хорошо?

– Ты меня отпустил! – сказала она с упреком.

– Я же был рядом. Тебе ничего не угрожало.

Наклонившись, он откинул мокрые темные волосы с ее лица и поцеловал ее в лоб. Она засмеялась и ответила на его поцелуй, укусив его за губу.

– Почему? – спросила она чуть хриплым голосом.

– Что – почему?

– Почему ты бы умер за меня?

– Потому что ты поручена мне. Потому что… я твой друг.

– Друг?

Он помолчал, наслаждаясь прикосновением ее тела.

– Потому что я люблю тебя, – сказал он наконец.

– Так любишь, что отдашь мне свои глаза?

– Мои глаза?

– Так любишь?

– Я тебя не понимаю.

– Если ты ответишь «да», то ослепнешь, а я буду видеть. Ты любишь меня настолько сильно?

– Да, я люблю тебя больше жизни.

Ее ладони прижались к его щеке, большие пальцы прикоснулись к векам. Его окутала тьма, жуткая сокрушающая пустота. Он вскрикнул, и она повела его к берегу, где он ушиб ногу о камень. Она помогла ему сесть, и его оледенил страх. Что, что он сделал?!

– Ах, Кормак, так это – небо. Как чудесно! И деревья. Совсем такие, как ты рассказывал. И ты, Кормак, такой красивый, такой сильный. Ты сожалеешь о своем подарке?

– Нет, – солгал он, потому что гордость взяла верх над страхом.

Вновь ее ладони прижались к его щекам, и зрение вернулось к нему. Он схватил ее в объятия, прижал к себе, потому что увидел в ее глазах слезы.

– Почему ты вернула мой подарок? – спросил он.

– Потому что я тоже люблю тебя. И потому что у тебя был такой потерянный, испуганный вид. Никто никогда не делал для меня, Кормак, того, что ты предложил мне. Я никогда этого не забуду.

– Так почему же ты плачешь?

Она не ответила. Как могла она сказать ему, что только теперь поняла все одиночество мрака?

* * *

– Его гнев против тебя очень силен, – сказала Андуина, сидя рядом с Кулейном на солнышке. Миновало два месяца, и в золотистых листьях шуршал прохладный ветер. Каждый день Кулейн по многу часов занимался с Кормаком – они боксировали, боролись, бились на мечах и окованных железом дубинах. Но когда упражнения кончались, юноша отворачивался. Его чувства были скрыты маской, серые глаза оставались непроницаемыми.

– Знаю, – ответил воин, прикладывая ладонь козырьком к глазам и следя, как Кормак упрямо бежит вверх к соснам на высоком склоне. – И у него есть на то причина. Но ты ему нравишься, он тебе доверяет.

– Мне так кажется, владыка. Но я не могу рассеять его гнев. Когда пытаюсь, это чувство откатывается от меня подобно туману. Он не хочет о нем говорить.

– Я не пробовал с ним говорить, Андуина. Это не поможет ни ему, ни мне. Я впервые увидел его отца на этой горе, и здесь Утер полюбил Лейту, мою Гьен Авур.

А теперь их сын… И мир все еще содрогается от войн, зло процветает, хорошие люди умирают. Я сожалею о твоем отце. Успей я раньше…

– Он был старым воином, – сказала она с улыбкой. – Он умер, как хотел бы умереть – с мечом в руке, сражая врагов.

– У него достало смелости отказать Вотану.

– Это была не смелость, владыка. Он хотел получить за меня побольше. Вотан просто принял алчность за благородство.

– Для незрячей, Андуина, ты мало что упускаешь из виду.

– Ты уйдешь сегодня?

– Да. Я думаю, до моего возвращения тебе ничто угрожать не будет. Сожалею, что хижина так убога. Тебе это нелегко.

– Постараюсь как-нибудь вытерпеть, – сказала она и улыбнулась. – Не думай об этом.

– Ты прекрасная девушка.

Ее улыбка угасла.

– А ты хороший человек, владыка. Так почему ты намерен умереть?

– Ты видишь слишком уж много.

– Ты мне не ответил.

– Если ты задала этот вопрос, значит, ты знаешь ответ, ибо они едины.

– Но я хочу услышать ответ от тебя.

– Почему, госпожа?

– Я хочу, чтобы ты услышал себя. Я хочу, чтобы ты понял тщету этого.

– В другой раз, Андуина. – Он взял ее за руку и ласково поцеловал.

– Нет. Другого раза не будет. Ты не вернешься, я больше никогда с тобой не встречусь.

Кулейн некоторое время молчал, и она почувствовала, как смягчается его напряжение.

– Всю мою жизнь, – сказал он наконец, – всю мою долгую, долгую жизнь я мог смотреть на Кулейна с гордостью. Потому что Кулейн никогда не поступал низко.

Кулейн был истинным владыкой. Моя надменность могла бы сбрить горы. Я был бессмертен: Воин Тумана, Владыка Ланса из Ферага. Для греков я был Аполлоном, Доннером для скандинавов, Агрипашем для хеттов. Но на протяжении всех этих нескончаемых веков я ни разу не предал друга, не нарушил слова. А теперь я не тот Кулейн, да и сомневаюсь, был ли я когда-либо им.

– Ты говоришь о королеве?

– Нареченной Утера. Я вырастил ее – вот здесь, где мы сейчас. Она гуляла по этим горам, охотилась, смеялась, пела и радовалась жизни. Я был для нее отцом. Я тогда не знал, что она любила меня. Ведь она была дитя земли, а моей любовью была богиня вечной красоты. Но ведь ты знаешь историю Царицы-Ведьмы и ее деяний. – Кулейн пожал плечами. – Когда битва была выиграна, я не должен был возвращаться. Утер и Лейта считали меня мертвым. Тогда они поженились и были, я верил, счастливы. Но я обнаружил, что ошибался. Он пренебрегал ею, обливал ее грубым презрением. Приближал к себе других женщин, открыто поселял их в своих дворцах, оставляя мою Гьен в отчаянии на всеобщее посмешище. Я бы убил его, но она запретила.

Я пытался ее утешить. Я жалел ее. Любил. На короткий срок я дал ей счастье. Потом они помирились, и наша любовь была предана забвению. Она забеременела от него – и все муки словно бы остались в прошлом.

Но длилось это недолго, слишком сильным оказалось его ожесточение. Он отослал ее в Дубрис – сказал ей, что в ее положении морской воздух очень полезен. И водворил во дворце молодую девушку из племени исениев. Я отправился к Гьен.

Он усмехнулся, потом вздохнул.

– Глупый. Кулейн! Это была ловушка. Его люди наблюдали за домом. Они увидели меня и попытались схватить. Я убил троих – а один был моим старым другом. Я увез Гьен в Андериду, а потом мы отправились дальше по побережью, послав весть друзьям в Сикамбрии. Нас должен был встретить корабль, и мы укрылись в древней пещере, где нам ничто не угрожало – даже магия Мэдлина, волшебника Утера.

– Как же они вас нашли?

– У Гьен была любимая боевая собака по кличке Кабаль. Конюший Утера, хромой бригант по имени Прасамаккус, спустил суку с поводка за стенами Дубриса, и она бежала следом за нами до самой пещеры. Гьен так ей обрадовалась! А я ничего не заподозрил, потому что радовался ее радости и потерял способность думать.

Собака ощенилась пятью щенками до того, как Гьен родила Кормака. Горьким и черным был этот день! Младенец появился на свет мертвым, в этом не было сомнений. Но Гьен оставила ему свою цепочку с Сипстрасси, и каким-то образом магия вернула его к жизни. Но к тому времени погоня настигла нас. Я убил всех преследователей и отнес Гьен на вершину обрыва. Утер уже был там. Верхом на своем боевом коне. Он был один, и я хотел его убить, но Гьен вновь меня остановила. Я поглядел вниз на море. Там в бухте стоял сикамбрский корабль. У меня не оставалось выбора: я схватил Гьен в объятия и прыгнул вниз. Я чуть не потерял ее в волнах, но мы все-таки спаслись. Только дух ее так и не оправился. Предательство Утера и смерть сына слились в ее мыслях в Божью кару, и она отослала меня навсегда.

– Что с ней сталось? – прошептала Андуина.

– Ничего. Она была мертва и все-таки жила. Вступила в общину искательниц Бога в Бельгике и оставалась там тринадцать лет: мыла полы, ухаживала за огородом, стряпала, изучала древние рукописи и искала прощения.

– Она его нашла?

– Как? Во Вселенной нет Бога, который карал бы ее. Но она презирала себя. И больше не хотела меня видеть. Каждый год я отправлялся в Бельгику, и каждый год привратник шел к ней, возвращался и отсылал меня. Два года назад он сказал мне, что она умерла.

– А ты, владыка? Куда уехал ты?

– В Африку. Я стал Откровением.

– И ты ищешь прощения?

– Нет. Забвения – вот чего ищу я.

* * *

Кулейн сидел напротив молодого воина в осеннем солнечном свете, очень довольный тем, насколько Кормак преуспел за два месяца. Юноша стал сильнее, его длинные ноги не знали усталости, сколько бы миль он ни пробежал по самым трудным тропам. На его руках и плечах бугрились мышцы, упругие и могучие. Выцветшая красная туника стала ему мала, и теперь он носил рубаху из оленьей кожи и шерстяные штаны, которые Кулейн купил у странствующеготорговца, направлявшегося через Каледоны в Пинната-Кастру на востоке.

– Нам надо поговорить, Кормак, – сказал Владыка Ланса.

– Почему? Мы же еще не упражнялись с мечами.

– И не будем. После нашего разговора я уйду.

– Я не хочу разговаривать! – объявил Кормак, вставая.

– Познай своего врага, – негромко сказал Кулейн.

– О чем ты?

– О том, что с этого дня ты сам будешь все решать… и беречь жизнь Андуины. О том, что только ты и твое умение окажутся между Андуиной и Лезвием Жертвоприношений, когда Вотан найдет вас, а он вас найдет.

– Ты нас покидаешь?

– Да.

– Почему? – спросил юноша, снова садясь на упавший ствол.

– Я не отчитываюсь перед тобой. Но прежде чем мы расстанемся, Кормак, я хочу, чтобы ты понял природу своего врага – ведь только так ты сможешь нащупать его слабости.

– Но как мне сражаться с богом?

– Поняв, что такое этот бог. Мы говорим не об Источнике Всего Сущего, мы говорим о бессмертном – о человеке, который нашел средство жить вечно. И тем не менее он – человек. Погляди на меня, Кормак. Я тоже был бессмертным. Я родился, когда Атлантиду еще озаряло солнце, когда мир принадлежал нам, когда Пендаррик, наш царь, открыл Врата Вселенной. Но океан поглотил Атлантиду, и мир изменился навсегда. Здесь, на этом Острове Туманов, ты видишь последние остатки власти Пендаррика, ибо тут лежали северные пределы его империи. Стоячие камни были вратами путешествий внутри нее и вовне. Мы породили всех богов и демонов мира. Зверей-оборотней, драконов, кровососов – всех их выпустил на волю Пендаррик.

Кулейн вздохнул и протер глаза.

– Я знаю, что слишком многим тебя обременяю. Но тебе необходимо постичь хотя бы часть истории, забытой людьми, если не считать легенд. Пендаррик открыл другие миры и, открывая врата этих миров, выпустил существа, совсем на людей не похожие. Атлантида погибла, но многие ее обитатели уцелели. Пендаррик увел тысячи и тысячи нас в новое царство – Фераг. И у нас был Сипстрасси, Камень с Небес. Ты видел его магию, испытал на себе его силу. Он избавил нас от старения, но не мог одарить нас мудростью или избавить от страшной сокрушающей скуки. Человек по натуре охотничье животное, соперничающее с себе подобными. Если у него нет честолюбивых целей, им на смену приходят апатия и хаос. Мы нашли себе цели. Многие из нас вернулись в старый мир и благодаря своим особым силам стали богами. Мы создавали цивилизации и воевали друг с другом. Мы воплощали свои мечты в явь. И некоторые из нас замечали, какими опасностями это грозит… другие не замечали. Неограниченная власть сеет семена безумия. Войны становились все более кровопролитными, все более страшными. Количество убитых не поддается исчислению. Один из нас стал Молеком, богом хананеев и амореев. Он требовал кровавых жертвоприношений от каждой семьи. Все первенцы, будь то сын или дочь, предавались огню. Пытки, изуродованные тела и смерть были его символами. Исторгнутые муками вопли его жертвы были ему слаще звуков лиры. Пендаррик созвал совет в Фераге, и мы соединили силы, чтобы противостоять Молеку. Война была долгой и кровавой, но в конце концов мы уничтожили его царство.

– Но он остался жив, – сказал Кормак.

– Нет. Я нашел его на стене Вавилона с его телохранителями-демонами, проложил себе дорогу к нему, и мы схватились высоко над полем павших. Никогда больше я не встречал человека столь искусного в бою, но тогда я был на вершине моих магических сил и сразил Молека, снес голову с его плеч, а туловище сбросил на камни внизу.

– Так как же он вернулся?

– Не знаю. Но я докопаюсь до правды и снова с ним встречусь.

– Один?

Кулейн улыбнулся:

– Да, один.

– Но ты ведь больше не на вершине своих сил.

– Верно. Меня чуть было не сразили двадцать пять… нет, двадцать шесть лет назад. Сипстрасси излечил мои раны. Но с тех пор я не использовал его магию для себя. Я хочу вновь стать просто человеком. Прожить одну жизнь и умереть, как все смертные.

– Тогда тебе его не победить.

– Победа не важна, Кормак. Истинная сила родится из настойчивости. Когда ты в первый раз побежал к тем соснам, ты вернулся, когда тень далеко проползла мимо второй палки. Но разве ты сказал: «Ну ладно, какой смысл бежать еще раз?» Нет. Ты бегал вновь и вновь, становясь сильнее, выносливее, быстрее. То же и когда сталкиваешься со злом. Ты не станешь сильнее, если убежишь. Важно равновесие. Гармония.

– Но как же ты победишь, если он тебя убьет? – спросил Кормак.

– Посеяв сомнение в нем. Я могу не победить, Кормак, но я буду близок к победе. Я докажу ему его слабость, и тогда боец лучше меня сможет его сразить.

– Получается так, что ты уходишь, чтобы умереть, – Возможно, это правда. Как ты проживешь тут один?

– Не знаю, но Андуину я буду защищать ценой собственной жизни.

– Это я знаю. – Кулейн опустил руку в кожаный кошель на поясе и достал цепочку с Сипстрасси, которую Кормак бросил в Кругу Камней. Юноша напрягся, его глаза блеснули гневом.

– Он мне не нужен!

– Он дал тебе жизнь, – мягко сказал Кулейн. – И что бы ты ни думал обо мне, ты должен знать, что твоя мать, потеряв тебя, так и не оправилась. Мысль о: тебе преследовала ее до смертного часа. Добавь это к бремени твоей ненависти ко мне. Но это не мой дар тебе – это был ее дар. С его помощью ты сможешь защищать Андуину куда с большим успехом, чем мечом.

– Я не умею им пользоваться.

Кулейн наклонился к нему.

– Возьми его, и я объясню.

– Отдай его Андуине, а я подумаю и решу, когда ты. уйдешь, – сказал Кормак и снова поднялся на ноги.

– Ты упрям, Кормак, но мне хотелось бы, чтобы мы расстались друзьями.

– Я не ненавижу тебя, Кулейн, – сказал юноша. – Ты ведь спас меня от Агвайна и сразился с демонами, ради Андуины. Но если бы не ты, меня миновала бы жизнь, полная боли и печали. Я сын короля, а рос как прокаженный. По-твоему, я должен благодарить тебя?

– Нет. Ты – мой воплощенный стыд. Но я любил твою мать и отдал бы за нее жизнь.

– Но не отдал. Гриста как-то сказал мне, что люди всегда находят извинение своим слабостям, но, к твоей чести, ты их не искал. Постарайся понять, Кулейн, то, что я скажу. Я восхищаюсь тобой. Я жалею тебя. Но ты отец моего одиночества, и друзьями мы не можем быть никогда.

Кулейн кивнул.

– Ну, хотя бы ты не питаешь ко мне ненависти, и это уже что-то, чтобы взять с собой. – Он протянул руку, и Кормак взял ее. – Будь бдителен, юный воин.

Упражняйся каждый день. И помни три тайны: Жизнь, Гармония и Дух.

– Я буду помнить. Прощай, Откровение.

– Прощай, принц Кормак.

6

После восстания триновантов в Британию вошел мир, хотя и тревожный. Утер мерил шагами залы Камулодунума, словно запертый в клетке боевой пес, и из окон своих покоев в северной башне всматривался в дороги. Всякий раз, когда прибывал вестник, король спешил в большой зал, срывал печати с грамот и пожирал глазами строки, ища известия о восстании или набеге.

Но все лето и дальше осенью царил мир, урожай был убран, ополченцы распущены по домам.

К Утеру все приближались с опаской, ощущая его беспокойство. По ту сторону Галльского моря в сикамбрские королевства Бельгику и Галлию вторглось страшное войско, уничтожая их войска, сжигая их города.

Римский епископ объявил вражеского вождя Вотана.

Антихристом, но в этом не было ничего необычного.

Десяток варварских королей и вождей уже объявлялись антихристами, а затем многие из них были приняты в лоно церкви.

Рим послал пять легионов на подмогу сикамбрам. Они были полностью уничтожены, их орлы захвачены.

Однако в Британии люди наслаждались жарким летом и отсутствием войны. Амбары ломились от запасов, цены на хлеб и вино стремительно падали. Жаловались только купцы, потому что война положила конец привозу ходких галльских товаров. Теперь в Дубрисе и Новиомагусе торговые суда появлялись лишь изредка.

Каждое утро Утер поднимался на северную башню, запирал дубовую дверь и вкладывал Меч Силы в желоб, вырубленный в сером камне. Затем опускался перед ним на колени, сосредоточивал мысли и ждал, пока в его мозгу не возникали видения: его дух парил над страной от Пинната-Кастры на севере до Дубриса на юге, от Гарианнонума на востоке до Мориодунума на западе, высматривая вооруженные отряды. Не увидев ничего подозрительного, он обращал взгляд на побережья: не показались ли на серых волнах длинные корабли, не приближаются ли разбойники-викинги.

Но море было пустынным.

Как-то в ясное солнечное утро он попытался заглянуть за Галльское море, но его остановила сила, которую он не сумел ни увидеть, ни преодолеть, точно стену из прозрачного хрусталя.

В растерянности он вернулся в свою башню, открыл телесные глаза и вынул Меч из желоба. Потом вышел на парапет, всей кожей ощутил прохладу осеннего бриза, и на некоторое время его смутные страхи улеглись.

В полдень к нему вошел его слуга Бальдрик с вином, холодным мясом и блюдом темных слив, особенно любимых. Утеру не хотелось разговаривать. Он сделал Бальдрику знак уйти, сел у окна и уставился на море вдали.

Он знал, что Викторин и Гвалчмай встревожены его настроением, но не мог объяснить нарастающий в его душе страх. Он чувствовал себя как человек, который идет по темной дороге и знает – без каких-либо доказательств, но с неколебимой уверенностью, – что за следующим поворотом его подстерегает чудовище. Безликое, бесформенное, но несущее неотвратимую смерть.

Не впервые за последние десять лет он пожалел, что рядом с ним нет Мэдлина. Владыка волшебник либо рассеял бы его страхи, либо – в худшем случае – установил бы, что за опасность им угрожает.

– Будь желания лошадьми, нищие разъезжали бы верхом, – пробормотал Утер, изгоняя воспоминания о том, как Мэдлин его покинул. Злые слова, более едкие, чем кислота, извергал Утер в тот день. Не прошло и часа, как он пожалел о них, но не мог взять назад. Произнесенные вслух, они повисли в воздухе, вырезанные на невидимом камне, выжженные в сердцах тех, кто их слышал.

И Мэдлин покинул его…

Как Лейта. И Кулейн…

Утер налил себе еще вина, чтобы притупить воспоминания, но они стали только острее. Гьен Авур, Лесная Лань – имя, которое Кулейн дал Лейте – имя, употреблять которое Утеру запрещалось. Но он любил ее и без нее потерял себя.

– Зачем ты толкал ее в его объятия? – прошептал он.

Ни логика, ни рассудок не могли подсказать ответа.

Однако Утер знал, где прячется ответ – глубоко в лабиринте черного чувства. Семена безумия были посеяны в ту ночь в другом мире, когда юноша впервые познал девушку, только чтобы услышать, как она прошептала имя Кулейна в миг величайшей радости Утера. В противоположность мечте алхимика золото превратилось в свинец, свет канул во мрак. Но даже и тогда он мог бы простить ее, потому что Кулейн был мертв. Но не мог… не хотел ревновать ее к трупу. Но Владыка Ланса вернулся, и Утер увидел, как в глазах Лейты возродилось пламя любви.

Но отослать его он не мог, это было бы поражением.

И убить его он не мог – Кулейну он был обязан всем.

Ему оставалось только надеяться, что любовь к Владыке Ланса будет подавлена брачной клятвой, данной королю.

Так и было – но этого оказалось мало. Он вновь и вновь испытывал ее твердость, обходился с ней с пугающим равнодушием, ввергал ее в отчаяние, толкал на то, чего страшился превыше всего.

Король глупцов!

Утер – Кровавый король. Полководец, не знающий поражений! Ни одно войско не в силах противостоять ему, но что в том, раз он живет в холодной башне, зная лишь одиночество? Ни сыновей, подрастающих ему на смену, ни любящей жены. Он обернулся к вделанному в стену бронзовому зеркалу. У корней выкрашенных хной волос проглядывала седина, а глаза были бесконечно усталыми.

Он вновь вышел на парапет и посмотрел вниз во двор.

Сикамбр Урс прогуливался там рука об руку с девушкой. Утер не узнал ее, хотя словно бы уже где-то видел.

Он улыбнулся. Лошадиные панцири, как установила проверка, никуда не годились – набухли от дождя, утратили непробиваемость. Зато Урс оказался прекрасным начальником конного отряда. Подчиненным нравились его дружеская непринужденность и находчивый ум, а вдобавок он не был опрометчивым и понимал, как нужны для стратегии терпение и предусмотрительность.

Король наблюдал, как Урс безмятежно обнял девушку за плечи, привлек к себе в сумрак за открытой дверью и, приподняв ее подбородок, поцеловал в губы. Утер покачал головой и отвернулся. Теперь он редко приказывал прислать в его покои женщину – после его охватывала глубокая печаль, холодная пустота одиночества.

Его взгляд обратился на зеленый мир вокруг: пологие холмы и усадьбы земледельцев, стада коров и овец. Все дышало миром. Утер негромко выругался. Годы и годы он укреплял миф, что он – земля, душа и сердце Британии. Только его доверенные друзья знали, что силу ему дает Меч. Однако теперь Утер даже без помощи заповедного оружия ощущал зловещую угрозу, надвигающуюся из теней. Спокойствие вокруг было лишь иллюзией;

Дни крови и огня ждали своей зари.

«Или ты стареешь? – спросил он себя. – Ты так долго сотворил живой миф, что и сам в него поверил?»

Налетел порыв холодного ветра, и король вздрогнул.

Угроза? В чем она? И от кого исходит?

– Государь? – послышался голос. Утер резко обернулся и увидел в двери Викторина. – Я постучал в наружную дверь, но ничего не услышал, – сказал римлянин. – Прости, если я не вовремя.

– Я задумался, – сказал король. – Какие новости?

– Римский епископ заключил договор с Вотаном и подтвердил его право на Галлию и Бельгику.

Утер усмехнулся:

– Недолговечным же он оказался Антихристом, верно?

Викторин кивнул и снял бронзовый шлем. Из-за белоснежных волос он выглядел много старше своих пятидесяти лет. Утер прошел мимо него в покой и жестом пригласил полководца сесть.

– Все еще не носишь ни усов, ни бороды, мой друг, – сказал король. – Что ты будешь делать теперь, когда в наши гавани уже не приходят корабли с пемзой?

– Возьмусь за бритву, – ухмыльнулся Викторин. – Не подобает римлянину смахивать на немытого варвара.

– Негоже говорить так со своим королем, – сказал Утер, почесывая собственную бороду.

– Но к своему несчастью, государь, ты родился без капли римской крови. Могу только выразить свои глубочайшие соболезнования.

– Надменность Рима пережила даже его падение, – сказал Утер, улыбаясь. – Расскажи мне про Вотана.

– Донесения противоречивы, государь. Он одержал четыре решительные победы в Сикамбрии, сокрушив меровеев. О судьбе их короля ничего не известно. Одни говорят, что он бежал в Италию, другие – что нашел приют в Испании.

– Его стратегия? Использует конницу? Или римскую фалангу? Или это просто орда, берущая верх благодаря своей численности?

– Его войско разделено на отряды. Есть конница, но полагается он главным образом на пеших воинов с боевыми топорами и лучников. И сам дерется там, где битва жарче всего. Говорят, ни один меч не способен рассечь его броню.

– Не слишком похвально для полководца, – буркнул король. – Ему положено оставаться в тылу и руководить войском.

– Как поступаешь ты, государь? – осведомился Викторин, подняв бровь.

Утер ухмыльнулся.

– Как-нибудь попробую, – сказал он. – Буду сидеть на холщовом табурете и смотреть, как вы с Гвалчмаем крушите врагов.

– Если бы, государь! Мое сердце скоро не выдержит твоей беззаботной смелости в бою.

– Вотан отправил послов к другим королям? – спросил Утер.

– Насколько нам известно, нет – только к Римскому епископу и к мальчику-императору. Он обязался не вторгаться в Италию.

– Так куда же он поведет свое войско?

– Ты полагаешь, он вторгнется в Британию?

– Мне надо узнать о нем побольше. Откуда он?

Как ему удалось сплотить германские племена, скандинавов и готов, создать из них такое дисциплинированное войско? И за такое короткое время.

– Я мог бы отправиться к нему послом, государь.

Его двор сейчас в Марции.

Утер кивнул.

– Возьми с собой Урса. Он знает тот край, его жителей, язык. И возьми дары. Я подберу что-нибудь подходящее для нового короля.

– Слишком богатый подарок могут истолковать как слабость, государь, и ведь у тебя был договор с Меровием.

– Меровий был дурак, а его войско – посмешищем всей Европы. А договор был торговым – только.

Объяснишь Вотану, что договор был заключен между королями Сикамбрии и Британии, и я признаю, что соглашение остается в силе, как я признаю его право на трон.

– А не опасно ли это, государь? Ты ведь поддержишь право завоевателя против права наследования.

– Мы живем в опасном мире, Викторин.

* * *

Урс проснулся в холодном поту, сердце у него отчаянно колотилось. Девушка рядом с ним мирно спала под шерстяным одеялом. Ее дыхание было ровным. Принц встал с кровати и подошел к окну, отдернул бархатные занавески и дал ветру охладить свое пылающее тело.

Сон казался таким реальным! Он видел, как за его братьями гнались по улицам Марции, как его схватили и приволокли в большую залу. И Урс смотрел, как высокий светлобородый воин вырезал сердце его брата из еще живого тела.

Он отошел к столу. В кувшине оставалось немного вина. Он налил его в глиняный кубок и выпил одним глотком.

Просто сон, твердил он себе. Рожденный его мыслями о вторжении в Галлию.

В его голове позади глаз вспыхнул ослепительный свет, неся с собой мучительную боль. Он вскрикнул, шатаясь, ничего не видя, шагнул вперед и опрокинул стол.

– Что с тобой? – закричала девушка. – Христос сладчайший, ты заболел? – Но ее голос замер в отдалении, а его уши заполнил грохот. Потом его зрение прояснилось, и он вновь увидел светлобородого воина, который теперь стоял в глубокой круглой яме. Вокруг него толпились другие воины, все в рогатых шлемах, с тяжелыми боевыми топорами в руках. Над ними открылась дверь, двое стражников подтащили голого мужчину к деревянным ступенькам и принудили спуститься в яму.

С ужасом Урс узнал Меровия, короля Сикамбрии. Борода у него была спутана, волосы слиплись от грязи и нечистот; его худощавое тело несло следы пыток – перекрещивающиеся рубцы от бичей.

– Добро пожаловать, собрат король, – сказал высокий воин, хватая пленника за бороду и ставя на ноги. – В добром ли ты здравии?

– Проклинаю тебя, Вотан! Да пожрет тебя пламя Ада!

– Глупец. Ад – это я, и я зажигаю пламя.

Меровия подтащили к обмазанному салом вкопанному в землю острому колу и подняли высоко в воздух. Урс отвел глаза, но не мог заградить уши от жутких звуков, когда с монархом зверски расправились. Вновь яркая вспышка, и теперь он смотрел на происходящее в большой деревянной зале. Воины окружили толпу, нацеливая копья на мужчин, женщин и детей, застывших в безмолвном ужасе. Урс узнал многих – его двоюродные братья, дядья, тетки, племянники. Здесь была собрана почти вся меровейская знать. Воины в кольчугах начали обливать пленных водой из ведер, насмехаясь и хохоча. Шутовское зрелище, но исполненное непонятным ужасом. Вновь вперед вышел светлобородый Вотан, на этот раз с горящим факелом в руке. Под вопли ужаса пленных Вотан засмеялся и швырнул факел. Заполыхало пламя… и Урс внезапно понял: их облили не водой… а маслом. Копьеносцы поспешно отступали, а горящие люди метались, точно живые факелы. Огонь побежал по стенам, и черный дым заволок все.

Урс закричал и, захлебываясь рыданиями, упал навзничь на руки девушки.

– Святый Боже, – сказала она, поглаживая его лоб. – Что с тобой?

Но он не мог ответить. Во всем мире не было слов.

Была только боль.

Из соседней комнаты вошли два центуриона и уложили Урса на широкую кровать. В коридоре с каменным полом сгрудились другие люди. Позвали лекаря, а девушка тихонько подобрала свою одежду, оделась и выскользнула из комнаты.

– Что с ним такое? – спросил Плутарх, молодой начальник конного отряда, за лето подружившийся с Урсом. – Он ведь не ранен.

Его товарищ, Деций Агриппа, худой воин с десятью годами войн за плечами, только пожал плечами и посмотрел в немигающие остекленевшие глаза Урса.

И осторожно опустил его веки.

– Он умер? – прошептал Плутарх.

– Нет. По-моему, у него припадок. Я знавал человека, который вдруг костенел и дрожал мелкой дрожью в таком вот припадке. Говорят, великий Юлий страдал этим недугом.

– Так он придет в себя?

Агриппа кивнул, потом обернулся к стоящим в коридоре.

– Отправляйтесь спать, – скомандовал он. – Представление окончено.

Вместе с Плутархом он укрыл Урса полотняной простыней, а поверх нее – мягким шерстяным одеялом.

– Любитель роскоши! – сказал Агриппа, ухмыляясь. Он редко улыбался, и теперь его лицо стало почти красивым, подумал Плутарх. Аргиппа был рожден командовать – хладнокровный неприступный воин, чей опыт и неодобрение опрометчивой смелости заслужили такое уважение, что от желающих служить под его началом не было отбоя. В битвах он терял меньше людей, чем другие лихие начальники, и тем не менее неизменно достигал поставленной цели. В конных когортах его прозвали Ночным Кинжалом или попросту Кинжалом.

Плутарх был его вторым декурионом, молодым человеком, недавно покинувшим родной Эборакум, так что ему еще предстояло показать, чего он стоит на поле боя.

Вошел лекарь, пощупал пульс Урса, послушал его дыхание и попытался привести в чувство, сняв воск с горлышка флакона с какой-то вонючей мазью и подержав флакон у его носа. Но Урс не шевельнулся, хотя Плутарх закашлялся и поспешил отойти.

– Он в глубоком обмороке, словно от удара, – сказал лекарь. – Что тут произошло?

Агриппа пожал плечами.

– Я спал в соседней комнате и проснулся оттого, что сначала закричал мужчина, потом женщина. Я вошел сюда с юным Плутархом: сикамбр лежал на полу, а женщина рыдала. Я решил, что это какой-то припадок.

– Не думаю, – сказал лекарь. – Мышцы не сведены судорогой, а сердце бьется хотя и медленно, но ровно. Ну-ка, – обернулся он к Плутарху, – поднеси фонарь к кровати.

Молодой человек повиновался, и лекарь оттянул правое веко принца. Зрачок сузился в черную точку в синем кружке радужки.

– Вы его хорошо знаете?

– Я почти нет, – ответил Агриппа, – но Плутарх много дней проводил с ним вместе.

– Он причастен тайнам?

– Нет, не думаю, – сказал Плутарх. – Он никогда ничего такого не говорил. Правда, один раз упомянул, что дом Меровиев славится своим постижением магии, но при этом он улыбнулся, и я решил, что он шутит.

– Так значит, – продолжал лекарь, – он не говорил на непонятных языках, не занимался гаданием, не толковал знамения?

– Нет.

– Странно! А где женщина?

– Ушла, – ответил Агриппа. – Думаю, ей не хотелось и дальше выставлять себя напоказ.

– Шлюхам к этому не привыкать! – сердито перебил его лекарь. – Ну, хорошо, пока пусть полежит тут.

Утром я пришлю дочку с настоем для него. И он проспит до вечера.

– Благодарю тебя, почтеннейший, – торжественно произнес Агриппа, видя, как лицо Плутарха расползается в ухмылке.

Когда лекарь удалился, Плутарх захихикал.

– Ты не объяснишь причину своего веселья? – спросил Агриппа.

– Он обозвал шлюхой собственную дочь! По-твоему, это не смешно? Половина нас старалась заманить ее в постель, а вторая половина тоже не отказалась бы. И вот она голая наедине с сикамбром!

– Мне не смешно, Плутарх! У сикамбра чести не больше, чем у помоечной крысы, и девица заслуживает чего-то получше. Никому не упоминай ее имени.

– Но ее же видели все, кто был в коридоре.

– Они тоже будут молчать. Ты понял?

– Конечно.

– Вот и хорошо. А теперь оставим нашего похотливого барана спать.

* * *

Урс слышал, как они разговаривали, но был парализован. Когда они ушли, он продолжал лежать неподвижно, не ощущая прикосновения мягкой простыни, а его память вновь и вновь рисовала картины смерти.

Он увидел, как из груди Балана было вырвано сердце, услышал предсмертный вопль, беспомощно смотрел, как свет жизни угас в глазах его брата. Бедный Балан! Милый младший братишка! Как он плакал, когда нашел олененка со сломанной ногой. Урс прекратил страдания малыша, но Балан еще долго не мог успокоиться. Он стал бы священником, но Урс, употребив силу любви старшего брата, уговорил его заняться обретением богатства.

Они оба привыкли к роскоши в отцовском дворе в Тингисе, но когда старик скончался и выяснилось, сколько он задолжал, Урс не готов был вести почти нищенскую жизнь. На остатки семейного состояния они добрались до Сикамбрии и явились к знатным родичам.

Король Меровий даровал им именьице под Марцией, где пребывал двор, но доходы были скудными.

Балан был блаженно счастлив, бродя по горам, купаясь в серебряных ручьях, сочиняя стихи, рисуя деревья и красивые долины. Но Урсу такая жизнь не подходила: слишком мало доступных женщин и полное отсутствие широких кроватей, устланных шелковыми простынями.

А Балан был бы счастлив в тингисском монастыре Откровения, где спал бы на жесткой постели и изучал бы Таинства. А теперь он мертв – жертва короля-демона и алчного брата.

На рассвете кожа Урса начала зудеть, и наконец он сумел открыть глаза. Долгое время он смотрел на грубо обтесанные балки потолка, а по щекам у него струились слезы, и воспоминания жгли душу – меняя ее, пока жаркая боль горя не сменилась льдом ненависти.

«У сикамбра чести не больше, чем у помоечной крысы, и девица заслуживает чего-то получше».

Балан тоже заслуживал чего-то получше от своего брата.

Онемение в его руках и плечах прошло. Отбросив одеяла, он принудил себя сесть и массировал ноги, пока не почувствовал, что по жилам в них вновь заструилась кровь.

Его одолевала телесная слабость, а душу наполняла печаль, граничащая с отчаянием. Открылась дверь, и вошла Порция с деревянным подносом, на котором рядом с деревянной чашей ключевой воды лежал плоский хлебец, кусок сыра и крохотный бронзовый фиал, закупоренный воском.

– Тебе лучше? – спросила она, поставив поднос на ларец у стены и закрыв дверь.

– И да и нет, – ответил он.

Она села рядом с ним, обняла его, прильнула к нему худеньким телом. Он почувствовал сладкий аромат ее каштановых волос, ощущал прижатые к его груди ее маленькие груди. Он взял ее за подбородок и нежно поцеловал.

– Ты уверен, что совсем оправился? Отец прислал тебе сонного настоя. Он говорит, что тебе необходимо отдохнуть.

– Я сожалею, что из-за меня ты вчера попала в такое положение. Тебе, наверное, было очень тяжело.

Прости меня.

– Мне нечего прощать. Мы же любим друг друга.

Урс вздрогнул, но заставил себя улыбнуться.

– Для разных людей любовь может означать разное. Агриппа сказал, что чести у меня не больше, чем у помоечной крысы, и он был прав. Еще он сказал, что ты заслуживаешь лучшего, и тоже был прав. Прости, Порция.

– Не проси прощения. Ты не сделал мне ничего плохого. Наоборот, – сказала она, и только тут до ее сознания дошло, что он отверг ее любовь. Однако она была римлянкой и из гордого рода. – Вот еда. Тебе следует подкрепиться.

– Мне надо увидеть короля.

– На твоем месте я сначала бы оделась… и вымылась. – Она отодвинулась от него, встала и направилась к двери. – Ты просто дурак, Урс, – сказала она, и дверь за ней закрылась.

Принц быстро умылся, затем надел рубаху, тунику, черные гетры и накинул серебристо-серый плащ. Его сапоги тоже были серыми и украшены серебряными кольцами. Британскому начальнику конного отряда этот костюм обошелся бы в годовое жалованье, но впервые Урс, глядя в длинное бронзовое зеркало, не почувствовал никакого удовольствия.

Хотя он просил доложить, что у него неотложное дело, король утром его не принял; и до назначенного часа он бродил по Камулодунуму. Позавтракал в саду харчевни, потом отправился на улицу Оружейников и купил новый меч с чуть изогнутым лезвием в берберском стиле.

Эти мечи пришлись по вкусу конникам Утера. Для всадника изогнутый клинок был удобнее традиционного гладия, к тому же они были длиннее и доставали дальше.

Церковный колокол отбил четвертый час после полудня, и Урс поспешил к северной башне, где Бальдрик, слуга и оруженосец Утера, велел ему подождать в длинной зале под покоями короля. Там Урс просидел еще один мучительный час, и только тогда его проводили к королю.

Утер, чьи волосы были заново выкрашены, а борода расчесана, сидел в лучах предвечернего солнца и смотрел на поля и луга за стенами города. Урс поклонился.

– Ты упомянул, что дело не терпит отлагательства, – г сказал король, указывая на сиденье у парапета.

– Да, государь.

– Я слышал о твоем припадке. Все прошло?

– Телесно я здоров, но сердце у меня разрывается.

Быстро и ясно Урс описал представшие ему видения и гнусные расправы, свидетелем которых стал.

Утер слушал в молчании, но его серые глаза померкли и смотрели куда-то вдаль. Когда юноша кончил свой рассказ, король выпрямился и обвел взглядом город внизу и его окрестности.

– Это был не сон, государь, – сказал Урс, неверно истолковав его молчание.

– Я знаю, малый. Я знаю это. – Утер встал и прошелся по, парапету. Потом обернулся к принцу. – Что ты чувствуешь к Вотану?

– Я его ненавижу, государь, как никого еще не ненавидел.

– А что ты чувствуешь к себе?

– К себе? Не понимаю.

– Я думаю, ты понимаешь.

Урс отвел взгляд, потом посмотрел прямо в лицо королю.

– Зеркало теперь не доставляет мне радости, – сказал он, – и прошлое больше не служит источником гордости.

Утер кивнул:

– А зачем ты пришел ко мне?

– Просить разрешения вернуться домой… и убить узурпатора.

– Нет, его ты не получишь.

Урс вскочил с сиденья, его лицо потемнело.

– Кровь вопиет о мести, государь. Я не могу ответить ей отказом.

– Но должен, – ответил король мягким, почти печальным голосом. – Я пошлю тебя в Марцию, но ты поедешь с Викторином и военным отрядом – посольством к новому королю.

– Митра сладчайший! Увидеть его и не убить? Кланяться и расшаркиваться перед этим гнусным зверем?

– Послушай меня! Я не земледелец, заботящийся только о своей семье да о скудном урожае ячменя. Я король. И обязан защищать землю, народ. Ты думаешь, этот Вотан удовлетворится Галлией и Бельгикой? Нет.

Я ощущаю присутствие его зла, ощущаю, как его холодные глаза рыщут по моим землям. Судьба сведет нас на поле кровавой битвы, и чтобы победить, мне нужны сведения – о его воинах, о его приемах, его слабостях. Ты понял?

– Так пошли кого-нибудь другого, государь. Во имя милосердия!

– Нет. Обуздай свою ненависть, держи ее на коротком поводу. Это ей не повредит.

– Но ведь угроза исчезнет, если я его убью?

– Будь это так просто, я бы сказал тебе: с Богом! Но он прибегает к колдовству, и его оберегают люди и демоны. Поверь мне! А если ты потерпишь неудачу, они узнают, откуда ты явился, – и получат законный повод вторгнуться в Британию. А я еще не готов к встрече.

– Хорошо, государь. Будь по-твоему.

– Поклянись мне душой брата.

– Нет нужды…

– Клянись!

Их взгляды скрестились, и Урс понял, что побежден.

– Клянусь!

– Отлично. А теперь нужно дать тебе другое имя… и другое лицо. Вотан истребил род Меровия, и, если тебя узнают, твоя смерть предрешена. Встретишься с Викторином в Дубрисе. Будешь Галеадом, Рыцарем Утера.

Следуй за мной.

Король повел Урса во внутренние покои и вынул из ножен Меч Силы. Прижав лезвие к плечу принца, Утер сощурил глаза, сосредоточиваясь.

Урс почувствовал щекотание под волосами, его лицо и зубы заныли. Король опустил Меч и подвел воина к овальному зеркалу в стене.

– Узри самого нового из рыцарей Утера, – сказал он с широкой улыбкой.

Урс уставился на отражение белокурого незнакомца с волосами, коротко остриженными в кружок, с глазами летней синевы.

– Галеад, – пошептал новый рыцарь. – Да будет так!

7

Зима в Каледонах была суровой: тропы завалило сугробами, в щелях бревенчатых стен хижины нарастал лед. Деревья вокруг, сбросив листья, стояли голые, скелетообразные, а снаружи, у законопаченных окошек, завывал ветер.

Кормак лежал на узкой кровати, Андуина прильнула к нему, и он испытывал безмятежное спокойствие. Дверь содрогнулась от удара ветра, огонь в очаге ярко вспыхнул, на дальней стене заплясали тени. Кормак перекатился на другой бок, его ладонь нежно скользнула по округлому бедру Андуины. Она подняла голову и поцеловала его между ключицами.

И вдруг замерла.

– Что с тобой? – спросил он.

– Кто-то в горах, – прошептала она. – В большой опасности.

– Ты что-то услышала?

– Я чувствую их страх.

– Их?

– Их двое. Мужчина и женщина. Путь им перекрыт. Ты должен пойти к ним, Кормак, или они погибнут.

Он сел на кровати и вздрогнул. Даже тут, в освещенной теплой комнате, ледяные сквозняки свидетельствовали об ужасах вьюги за стенами хижины.

– Где они? – спросил он.

– За соснами по ту сторону перевала. Они на отроге, спускающемся к морю.

– Но мы им ничем не обязаны, – сказал он, заранее зная, что любые доводы окажутся бесполезными. – И я сам могу погибнуть там.

– Ты сильный, и ты знаешь горы. Прошу тебя, помоги им!

Он встал с кровати, надел толстую шерстяную рубаху, кожаные гетры, куртку из овчины и войлочные сапоги.

Капюшон куртки на шерстяной подкладке он натянул поверх рыжих волос и туго завязал под подбородком.

– Тяжкая плата за твою любовь, госпожа, – сказал он.

– Правда? – спросила она, садясь. Длинные черные волосы рассыпались по плечам.

– Нет, – сознался он. – Не давай огню погаснуть. Я попробую вернуться перед зарей.

Он взглянул на свой меч, лежащий у очага. Пожалуй, не стоит брать его с собой – лишняя тяжесть. И он засунул за пояс длинный охотничий нож, а потом вышел в снежные вихри, с трудом затворив за собой дверь.

Все три месяца, прошедшие с тех пор, как Кулейн их покинул, Кормак продолжал упражняться: удлинял пробежки, работал топором и пилой, чтобы нарастить мышцы, приготовил на зиму поленницу высотой в шесть локтей и во всю длину северной стены хижины, так что она еще и утепляла комнату. Худощавый, но мощный торс, широкие плечи, узкие бедра – такой теперь была его фигура. Он легким шагом направился вверх по склону, проверяя снег у себя под ногами длинной, окованной железом палкой. Пойти быстрее значило бы вспотеть, а на таком морозе пот на его коже и под одеждой превратился бы в лед, который убил бы его так же скоро, как если бы он разделся донага. Более прямые тропы, ведущие на север, были погребены под сугробами, и Кормаку пришлось подниматься к соснам кружным путем, сделав крюк к югу через заросли, замерзшие заводи и озерки. В горах рыскали огромные серые волки, но они предпочитали держаться подальше от этого человека, шагающего вперед неторопливо, но уверенно. Он шел так два часа, часто останавливаясь, чтобы перевести дух, экономя силы, пока наконец не миновал сосны и не начал трудный подъем на отрог над перевалом. Тропа тут была шириной всего в три шага, и под снегом прятался лед. Один неверный, неосторожный шаг – и он слетит с обрыва, разобьется о камни внизу. В неглубокой, но укрытой от ветра впадине он остановился и растер лицо, чтобы восстановить кровообращение. Его щеки и подбородок покрывал рыжевато-каштановый пушок, обещавший скоро превратиться в бороду, но нос и веки немели, обожженные ледяным ветром.

Вьюга бушевала вовсю, и он уже ничего не различал на расстоянии вытянутой руки. С каждым мгновением возможность отыскать путников уменьшалась и уменьшалась. Во весь голос сыпля проклятиями, он вновь вышел на ветер и продолжал пробираться вперед.

Из глубин его сознания до него донесся голос Андуины: «Чуть дальше налево маленькая пещера. Они там».

Он уже давно привык к ее дару. С той поры, как он отдал ей – пусть на минуту – свое зрение, таинственные силы, которыми она владела, увеличились. Ей начали сниться яркие, дивных цветов сны, и он часто одалживал ей свои глаза, чтобы она могла увидеть какое-нибудь новое чудо – летящих лебедей, бегущего оленя, охотящегося волка, клубящиеся в небе грозовые тучи.

Пройдя еще несколько шагов, он нашел пещеру и увидел у ее задней стены скорченного мужчину и девушку на коленях возле него. Мужчина увидел его первым, указал, и девушка обернулась, замахиваясь ножом.

– Убери нож, – сказал Кормак, входя внутрь и оглядывая мужчину. Он сидел, привалившись спиной к камню, вытянув перед собой правую ногу. Сапог был согнут под неестественным, невозможным углом. Кормак посмотрел вокруг. Убежище их никуда не годилось.

Хвороста для костра не было, да и разожги он его, ветер сразу бы разметал запылавшие ветки.

– Надо уходить, – сказал он.

– Я не могу идти, – ответил мужчина, еле ворочая языком. Его темная борода обледенела, кожа была в белых и голубоватых пятнах. Кормак кивнул.

Нагнувшись, он ухватил мужчину за руку, поднял, пригнул голову и взвалил себе на плечи.

Крякнув под его весом, Кормак медленно повернулся.

– Иди за мной, – сказал он девушке.

– Он умрет там, – возразила она.

– Он умрет здесь, – ответил Кормак, вышел из пещеры и начал долгий обратный путь. Ноша была почти непосильной, мышцы шеи немели от веса покалеченного незнакомца. Однако вьюга почти улеглась и стало чуть теплее. Через час Кормак покрылся испариной, и в нем пробудился страх. Он чувствовал, как влага превращается в лед, как его начинает сковывать тяжелый губительный сон. Глубоко вздохнув, он окликнул девушку:

– Иди рядом со мной, – а когда она поравнялась с ним, добавил:

– А теперь говори!

– Я слишком устала… слишком замерзла.

– Говори, лопни твои глаза! Откуда вы? – И он побрел дальше.

– Мы были в Пинната-Кастре, но нам пришлось уйти. Отец упал, сломал ногу. Мы… мы… – Она споткнулась.

– Вставай, будь ты проклята! Ты хочешь моей смерти?

– Скотина!

– Говори, говори! Как тебя зовут?

– Рианнон.

– Погляди на своего отца. Он еще жив? – Кормак предпочел бы услышать «нет». Ему так хотелось сбросить эту ношу! Ноги у него горели, спина разламывалась.

– Я жив, – прошептал мужчина.

Яростно его проклиная, Кормак продолжал путь. После двух невыносимых часов они добрались до сосен.

Вьюга обрела новые силы, снег вихрями завивался вокруг них, но едва они оказались под защитой деревьев, как ветер стих.

Кормак добрался до хижины при первых лучах зари.

Он сложил свою ношу на кровать, которая жалобно заскрипела.

– Девушка… – сказала Андуина. – Ее нет с тобой.

Когда Кормак, спотыкаясь, вышел из хижины, у него не хватило сил даже на одно проклятие. Он нашел Рианнон – она ползла через сугроб в сторону от хижины.

Она попыталась его оттолкнуть, когда он поднял ее на руки, потом опустила голову на его плечо.

В хижине он положил ее перед очагом и принялся растирать ей руки и лицо.

– Раздень ее, – сказала Андуина, но замерзшие пальцы Кормака не справлялись с завязками, и она подошла помочь ему. Он разделся, закутавшись в теплое одеяло, сел перед очагом и уставился на пляшущие языки пламени.

– Подвинься, – сказала Андуина. – Ты загораживаешь от нее тепло.

Кормак обернулся и увидел голую девушку. Белокурую, тоненькую, с овальным лицом и с подбородком, слишком волевым для женщины.

– Помоги мне, – попросила Андуина, и вместе они перенесли девушку поближе к огню. Андуина стащила с плеч Кормака теплое одеяло и накрыла Рианнон. – А теперь поглядим, что с ее отцом.

– Ты позволишь мне сперва одеться?

Андуина улыбнулась.

– Ты был очень мужественным, любовь моя. Я так тобой горжусь!

– Скажи мне это утром.

Подойдя к кровати, Андуина откинула одеяла с поврежденной ноги, распухшей и совсем лиловой ниже колена. Когда Кормак оделся, она попросила его вернуть ногу в правильное положение. Мужчина застонал, но не проснулся. Кормак продолжал держать ногу, а Андуина прижала ладони по сторонам перелома. Ее лицо стало сосредоточенным. Несколько минут спустя она задрожала, ее голова поникла. Кормак выпустил ногу, прыгнул к Андуине и помог ей встать.

– Перелом был очень зазубренным, кусочки кости откололись, – сказала она. – Было очень трудно сложить все как следует и понудить его к заживлению. Думаю, он уже срастается, но тебе придется приготовить лубки.

– У тебя измученный вид. Ложись-ка в постель. Я поухаживаю за ними.

– А ты, – она улыбнулась, – насколько я понимаю, полон свежих сил?

– Убийцы! – закричала девушка с пола у очага, приподнялась и села. Медленно ее глаза прояснились, и она разрыдалась. Андуина опустилась на колени рядом с ней, обняла и погладила по волосам.

– Тут ты в безопасности, поверь мне.

– Безопасности нет ни для кого! – воскликнула девушка. – Ни для кого!

За дверью завыл ветер, сотрясая ее, заставляя подпрыгивать на кожаных петлях.

– Они отыщут нас, – прошептала Рианнон со стоном. Ладонь Андуины скользнула над лицом девушки и опустилась на ее лоб.

– Усни, – прошептала она, и Рианнон опять легла на пол.

– Кто за ними охотится? – спросил Кормак.

– У нее в мыслях хаос. Я увидела мужчин в темных туниках с длинными ножами. Ее отец убил двоих, и они бежали в горы. Мы поговорим с ней, когда она проснется.

– Нам не следовало допускать их сюда.

– Но что нам оставалось? Они нуждались в помощи.

– Может быть. Но я отвечаю за тебя, а не за них.

– Если ты так чувствовал, то почему не сбросил свою ношу в горах, когда тебе показалось, что ты умираешь?

Кормак пожал плечами:

– У меня нет ответа. Но поверь, если бы я подумал, что они навлекут на тебя опасность, я бы без колебаний перерезал горло им обоим.

– Знаю, – сказала она грустно. – Об этой стороне твоего характера я стараюсь не думать. – Она вернулась в постель и ничего больше не сказала об их незваных гостях.

Кормак сел у огня. Внезапно его охватила тоска, сердце налилось свинцом. Появление отца идочери погрузило горы в тень. Вернулась вся безобразность мира насилия, а с ней и страх, что Андуину у него отнимут.

Взяв меч, он начал натачивать лезвие длинными движениями оселка.

* * *

Андуина проспала дольше обычного, и Кормак, выбираясь из постели, не разбудил ее. В очаге дотлевали угли, и он подсыпал трут, пока не заплясали языки огня. Потом положил на них поленья, и вскоре в комнате повеяло теплом. Кормак опустился на колени рядом с белокурой девушкой – цвет кожи у нее был теперь здоровым, дыхание ровным. Ее отец негромко похрапывал. Кормак подошел к нему и уставился на его лицо, сильное, волевое, почти квадратное из-за черной бороды, которая блестела, словно ее смазали маслом. Нос был расплющен и искривлен, а вокруг глаз и на лбу виднелись шрамы. Взглянув на его правую руку, лежавшую поверх одеял, Кормак увидел, что и она вся в перекрещивающихся рубцах.

Храп оборвался, мужчина открыл глаза. Во взгляде, который он устремил на юношу, не было и следа сонливости.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Кормак.

– Живым, – ответил тот, уперся могучими руками в кровать и сел. Потом откинул одеяло и посмотрел на свою ногу, которую Кормак уложил в грубые лубки.

– Наверное, ты искусный лекарь. Никакой боли, будто я ее и не ломал.

– Не слишком на нее опирайся, – сказал Кормак. – Я вырежу тебе костыль.

Мужчина свесил голову и посмотрел на свою дочь у очага. Убедившись, что она спит, он улыбнулся, показывая щербатые передние зубы.

– Мы тебе благодарны, и я, и она. – Он натянул одеяло на свое голое тело. – А теперь я посплю еще.

– Кто на вас охотится?

– Это тебя не касается, – последовал негромкий ответ, смягченный неловкой улыбкой.

Кормак пожал плечами и отошел. Быстро надел шерстяную тунику, гетры, сапоги из овчины и вышел за дверь.

С края крыши свисали, капая, сосульки, а в серости неба появились голубые разводы. Около часа он колол дрова, чтобы пополнить запас поленьев, а потом вернулся в хижину, откуда доносился запах жарящейся грудинки.

Мужчина, одетый, сидел за столом, а рядом с ним девушка, закутанная в одеяло. Андуина аккуратно нарезала мясо, и слепота ее была очевидна: она наклоняла голову, ее глаза словно вглядывались в стену напротив.

Когда вошел Кормак, она улыбнулась.

– День чудесный?

– Обещает быть таким, – ответил он, чувствуя какое-то изменение в воздухе. Мужчина о чем-то задумался, хмурясь, не спуская глаз с Андуины.

Кормак сел к столу, и они молча приступили к еде.

– И что же ты думаешь делать дальше, Олег Хаммерханд? – спросила Андуина, когда они кончили есть.

– Откуда, госпожа, ты знаешь мое имя?

– А откуда ты знаешь мое? – ответила она вопросом на вопрос.

Олег откинулся на спинку стула.

– По всему миру люди стараются что-то узнать о благородной Андуине, Подательнице Жизни. Одни говорят, что ее забрал Вотан, другие, что она умерла. Мне повстречался человек, который видел, как был убит ее отец. Он сказал, что человек в монашеском одеянии, но с двумя мечами в руках, разделался с убийцами и спас принцессу. Этот человек был ты? – спросил он, переводя взгляд на Кормака.

– Если бы!

Олег снова повернулся к Андуине.

– Вотан обещал тысячу золотых тому, кто сообщит, где ты. Можешь себе представить? Тысячу золотых! И ни единого слова, ни единого знака.

– До этого дня, – сказала Андуина.

– Да, – согласился он. – Но мы тебя не предадим, пусть эти деньги удесятерятся и еще раз удесятерятся.

– Я знаю. Это не в твоей природе, Олег. – Андуина наклонилась к девушке, но та отпрянула. – Дай мне свою руку, Рианнон.

– Нет! – прошептала девушка.

– Дай! – приказал Олег.

– Она демон!

– Глупости! – взревел Олег.

Андуина откинулась на спинку стула и опустила руку.

– Ничего. У нас у всех есть свои страхи. Как близко от вас были охотники?

– Мы сбили их со следа в горах, – ответил Олег. – Но они не оставят поиски.

– Им нужна Рианнон, – сказала Андуина, – ведь она тоже обладает даром.

– Откуда ты знаешь? – спросил Олег, и в глазах у него мелькнул страх.

– Она позвала меня с горы. Вот почему Кормак добрался до вас.

– Я сожалею, что мы доставили вам столько забот.

Мы уйдем, как только моя нога срастется.

– Ты думаешь спастись от Вотана?

– Не знаю, госпожа. Всю жизнь я был воином – волком моря. Я не боюсь ни одного человека. Но…

Вотан ведь не человек. Его люди безумны. Они преклоняются перед ним… а тех, кто склоняется не совсем низко, выискивают и убивают. Люди в северных землях лишились разума. Вернулся бог. Грозный серый бог ходит между ними. Могу ли я спастись от него? Боюсь, что нет.

– Ты видел Вотана? – спросил Кормак.

– А как же! Я служил ему три года. Он силен, а это все, что нам нужно от вождя. Но он не просто силен, он обладает особым могуществом. Оно в его голове, в его глазах. Я видел, как воины по его приказу перерезали себе горло… и с радостью, что могут ему угодить. Он – как крепкое вино. Слушаешь его и словно упиваешься славой.

– Ты говоришь так, будто все еще поклоняешься ему, – прошептала Андуина.

– Это так, госпожа. Но я мужчина… и отец. Нареченные Вотана умирают. Моя Рианнон не для него.

– Как ты спасся? – спросил Кормак.

– Мне было повелено привезти Рианнон в его замок в Рэции. Я сказал, что повинуюсь, но вместо этого мы сели на купеческую трирему, отплывавшую в Испанию. Крепкие ветры и опасения, что надвигается страшная буря, заставили капитана укрыться под Пинната-Кастрой, но ветры были насланы Вотаном, и посланные им убийцы напали на нас у стен замка. И мы бежали, скрылись в разбушевавшейся вьюге.

– Сколько охотников ищут вас? – поинтересовался Кормак.

– Напало на нас всего пятеро, но их число пополняется. И ему повинуются другие силы, хотя при благородной Андуине я не стану о них говорить.

– Не бойся за меня, Олег. Я знаю про демонов.

Они тоже нападали на меня.

– Так как же ты осталась жива?

– Благодаря доблести других. Кормак спас мне жизнь, как и монах, про которого ты слышал.

– Так демонов можно победить?

– Непобедимости не существует. Нет такого зла, над которым нельзя взять верх. Пусть даже это сам Вотан.

– Мне бы хотелось, очень хотелось поверить этому, но он теперь король за морем, и все народы приносят ему дань своего уважения – даже Рим шлет дары с послами, которые кланяются и расшаркиваются.

– Утер не кланяется и не расшаркивается, – сказал Кормак. – Вотану еще предстоит переведаться с Кровавым королем.

– Я знаю. Об этом шепчутся во всем мире, Кормак.

В каждой харчевне люди гадают, за кем останется верх.

Говорят, Утер владеет волшебным Мечом, подаренным каким-то богом, – Меч этот однажды рассек небо, точно занавес, и люди увидели два солнца, пылающих на небесах. Мне хотелось бы увидеть день, когда они с Вотаном встретятся лицом к лицу.

– И мне, – согласился Кормак. – Кровавый король и Кровавый бог.

Рианнон напряглась, голова у нее вздернулась, ладони прижались к лицу.

– Что с тобой? – спросил Олег, и его могучая рука обняла ее плечи.

– Охотники отыскали нас, – прошептала она.

В наступившей тишине Кормак услышал, как заколотилось сердце у него в груди. Страх поднялся в горле комком желчи, и он почувствовал, что руки у него дрожат. Всю свою жизнь он был игрушкой чужих прихотей, его били плетьми и кулаками, не давали возможности выпрямиться и познать силу и мощь гордости, не давали времени обрести силу, заложенную в смелом сопротивлении. С Кулейном его поддерживал гнев, но теперь, при приближении врагов, он испытал жуткое отчаяние, холодом расползающееся по его коже, пригибающее к земле.

К нему подошла Андуина, ее мягкая ладонь коснулась его щеки, ее пальцы разгладили узлы напряжения в его плечах. В его мозгу ее голос прошептал: «Я люблю тебя, Кормак».

Глубина ее чувства согрела его, как зимний костер; лед панического страха испарился перед ним.

– Сколько их? – спросил он вслух.

– Трое, – прошептала Рианнон.

– Как близко?

– На южном склоне, спускаются к хижине.

– А у меня нет меча! – загремел Олег, ударяя кулаком по столу.

– Но у меня есть! – сказал Кормак негромко, взял руку Андуины, поцеловал ладонь, а потом подошел к очагу, где к дальней стене был прислонен меч Кулейна.

– Я с тобой! – объявил Олег, хватая со стола кухонный нож и приподнимаясь.

– Нет, – сказал Кормак. – Погоди… и разделайся с тем, кто останется жив.

– Ты не сможешь справиться с тремя!

Кормак пропустил его слова мимо ушей и вышел в холодный солнечный свет. Он быстро подошел к пню для колки дров, положил меч рядом с ним и взял топор.

Шестифунтовая железная насадка впилась в чурбак и аккуратно развалила его. Он поднял другой чурбак и продолжал колку. Несколько минут спустя он услышал, как по двору идут охотники, и обернулся. Рианнон не ошиблась, их было трое – бородачей, высоких, в бронзовых шлемах, из-под которых падали волосы, заплетенные в косы. На всех были плащи из овчины, а шедший впереди держал круглый деревянный щит, окованный бронзой. В другой руке он сжимал длинный меч.

– Вы ищете приюта? – спросил Кормак, всаживая топор в пень.

– Ты тут один? – отозвался главный. Выговор у него был гортанный, глаза холодные, как снег вокруг.

– Вы нездешние, – сказал Кормак. – Вы что, заблудились?

Второй и третий направились к хижине, и Кормак, подобрав меч, начал стряхивать с него снег.

– Мой кров обойдется вам в монету, – окликнул он их.

Они остановились и посмотрели на воина со щитом.

– Хороший меч, – сказал тог. – Очень хороший. – И, обернувшись к своим подчиненным, он заговорил на языке, которого Кормак никогда раньше не слышал. – Мне нравится этот меч, – добавил он, оборачиваясь к Кормаку.

– У тебя острый глаз. Так вы заплатите или пойдете дальше?

– Ты думаешь, я стану платить за то, чтобы войти в Этот хлев?

– Ты не войдешь, если не заплатишь.

– Не серди меня, желторотый! Я замерз и иду издалека. Женщина у тебя есть?

– За нее плата отдельная.

Воин усмехнулся:

– Неужели в этой проклятой стране продается все?

– Да, – сказал Кормак.

– Ну, женщина мне не требуется. Мне нужна горячая еда и сведения.

– Ближайшее селение – Дейчестер. Вам надо спуститься в долину, а потом пойти на восток по оленьим тропам. Доберетесь туда завтра на заре. Ну а кроме – есть еще Пинната-Кастра.

– Мы ищем мужчину с девушкой. И вот за эти сведения заплатим монету.

– А почему вы ищете их тут? На этой горе нет никого, кроме меня и моей жены.

– В таком случае ты мне ни к чему.

Он повернулся к своим подчиненным и заговорил с ними шепотом, а в мозгу Кормака голос Андуины шепнул: «Он приказывает им убить тебя».

Кормак глубоко вздохнул и пошел к ним, улыбаясь.

– Есть одно место, где вам, наверное, стоит поискать, – сказал он, и все трое расслабились.

– Где? – спросил главный.

– В Аду, – ответил Кормак, все еще улыбаясь.

Его меч внезапно описал дугу, и из рассеченной шеи воина, ближайшего к нему, забила струя крови. Второй судорожно попытался выхватить свой меч, но Кормак ухватил рукоять обеими руками и обратным движением рассек ему ключицу и грудь. Их начальник отпрыгнул, бросил щит и обеими руками поднял свой длинный меч.

Кормак сделал быстрый выпад, но викинг легко отбил удар, и его лезвие оцарапало горло юноши, еле-еле отразившего свирепый натиск.

– Меч ведь настолько хорош, насколько им хорошо владеют, – сказал воин, когда они, примериваясь, закружили друг возле друга. Кормак снова ринулся вперед, бешено размахивая мечом, но викинг отбил удар и нанес ответный, на этот раз пронзив тунику из оленьей шкуры и оставив на груди неглубокую рану. Кормак отступил, подавил ярость и собрался с мыслями. Викинг был искусным бойцом, закаленным в битвах, уверенным в себе!

Он увидел, что Кормак пятится, мрачно улыбнулся и-с молниеносной быстротой перешел в атаку. Его меч со свистом почти опустился на голову юноши. Кормак отбил удар, повернулся на пятке, изо всех сил ударил противника локтем в висок и опрокинул в снег. Потом прыгнул, чтобы нанести смертельный удар, но поскользнулся на льду.

Викинг перекатился по снегу и вскочил.

– Хороший прием. Я его запомню. – Из его рассеченной щеки сочилась кровь.

Они вновь закружили друг вокруг друга. Викинг трижды атаковал, однако Кормак мгновенно парировал удары. Затем атаковал Кормак, но меч викинга скрестился с его мечом, викинг резко повернул обе кисти, и рукоять выскользнула из пальцев Кормака.

– Еще один хороший прием, – заметил викинг, наступая на обезоруженного юношу. – Но ты запомнишь его очень ненадолго!

Кормак нырнул влево, перекатился и вскочил на ноги рядом с пнем для колки дров. Вырвав из него топор, он опять повернулся к викингу. Тот ухмыльнулся и попятился туда, где в снегу лежал меч Кормака. Нагнулся, схватил его и взвесил в руке. Вложив свой в ножны, он шагнул к Кормаку.

– Пасть от собственного меча не лучшая смерть.

Боги будут смеяться над тобой всю вечность.

Глаза Кормака сузились, в нем вновь поднялась ярость, но он подавил ее, вскинул топор, размахнулся для сокрушительного удара, и викинг отпрыгнул. Однако топор описал лишь половину дуги, когда Кормак отпустил ручку, топор вылетел из его рук, и шесть фунтов кованого железа размозжили лицо викинга. Он зашатался и уронил меч. Кормак прыгнул вперед, схватил его и всадил в грудь викинга. Тот испустил дух, не успев застонать.

Вытащив меч, Кормак стер с него кровь и вернулся в хижину.

– Хорошая работа, – сказал Олег. – Но тебе надо поупражняться, чтобы не сжимать рукоятку слишком уж крепко.

Кормак улыбнулся.

– В следующий раз я не забуду.

– В следующий раз тебе будет легче, малый.

– Отчего бы?

– В следующий раз с тобой рядом будет Хаммерханд. И вот тогда ты кое-чему научишься-

8

После долгих недель пути Кулейн лак Фераг добрался до разрушенного Круга Камней под Сорвиодунумом. На заре под полыхающим алыми и золотыми красками неба он подошел к алтарному камню в центре и положил на него свой серебряный посох. Взошло солнце и облило монолиты золотом своих лучей. Посох засиял, как будто внутри него вспыхнуло пламя.

Кулейн закрыл глаза и прошептал три Слова Силы.

Воздух вокруг него затрещал, по его плащу и тунике пробежал голубой огонь. Затем небо потемнело, и на него обрушилась пустота – огромная всеобъемлющая чернота, которая поглотила его душу.

Он очнулся, испытывая тошноту, не в силах собраться с мыслями.

– Ты глупец, Кулейн, – произнес чей-то голос, и он повернул голову. В глазах у него помутилось, к горлу подступила тошнота. – Никому не следует пытаться пройти врата без Сипстрасси.

– Все еще поучаешь, Пендаррик? – пробурчал он, принудив себя сесть. Под ним было мягкое ложе, шелковые простыни. В лиловом небе за сводчатым окном сияло солнце. Глаза у него прояснились, и он посмотрел на широкоплечего человека, сидящего возле ложа.

– Теперь я поучаю изредка, – сказал царь Атлантиды, и широкая усмешка расплылась над золотистой, квадратно подстриженной бородой. – Самые предприимчивые из моих подданных подыскали себе разные занятия за Туманами, а те, кто остался, более интересуются учеными изысканиями.

– Я пришел к тебе за помощью.

– Я и не сомневался, – сказал царь. – Когда ты покончишь со своими играми в старом мире?

– Это не игры. Для меня.

– Ну, хотя бы одна приятная новость. Как мальчик?

– Мальчик? Который?

– Утер, мальчик с Мечом.

Кулейн улыбнулся.

– У этого мальчика теперь седина в бороде. Его прозвали Кровавым королем, но правит он мудро.

– Я так и предполагал. А девочка? Лейта?

– Ты смеешься надо мной, Пендаррик?

Лицо царя посуровело, синие глаза подернулись инеем.

– Я ни над кем не смеюсь, Кулейн, даже над бесшабашными искателями приключений вроде тебя и Мэдлина, которые погубили целый мир. Какое у меня право насмехаться? Я царь, утопивший Атлантиду. Я помню свое прошлое и никого не осуждаю. Почему ты так сказал?

– Ты все это время не следил за старым миром?

– Зачем? Горойен была последней опасностью, но ты разделался с ней и ее немертвым сыном. Не сомневаюсь, что Мэдлин все еще затевает интриги с королями и князьями, но маловероятно, что он способен погубить мир. А ты? При всей своей бесшабашности ты человек чести.

– Молек вернулся, – сказал Кулейн.

– Вздор! Ты обезглавил его в Вавилоне, его тело пожрал огонь.

– Он вернулся.

– Мэдлин согласен с тобой в этом?

– Я не видел Мэдлина уже шестнадцать лет. Но поверь мне. Дьявол вернулся.

– Прогуляемся по саду… если к тебе вернулись силы. Кое о чем следует разговаривать при солнечном свете.

Кулейн осторожно поднялся с ложа, но еле устоял на ногах от головокружения. Он глубоко вздохнул и справился с собой.

– Ты будешь испытывать слабость день-два. Твое тело подверглось страшнейшему напряжению в миг переброски, и ты попал сюда почти мертвым.

– Я думал, в Лансе хватит Силы.

– Возможно, ее хватило бы для более молодого человека. Почему, Кулейн, ты рвешься стать стариком? Умереть – какой в этом смысл?

– Я хочу быть просто человеком, Пендаррик: ощущать, как меняются времена года, как проходят годы, чувствовать себя частью мира, в котором живу. С меня довольно бессмертия. Как ты сказал, я способствовал гибели мира. Боги, богини, демоны, легенды – все это слагалось в будущие насилия и дисгармонии. Я хочу состариться. Я хочу умереть.

– Последнее, во всяком случае, правда, – сказал царь и направился с Кулейном к боковой двери. Миновав короткий коридор, они вышли в сад. Молодой служитель принес им поднос с вином и фруктами, и царь опустился на полукруглую скамью у клумбы с розами.

Кулейн сел рядом.

– Так расскажи мне про Молека.

Кулейн рассказал ему о своем видении в монастыре и о молнии, опалившей ему руку. Он подробно рассказал о поразительной быстроте, с какой пришел к власти король, называющий себя Вотаном, о завоевании Бельгики, Рэции, Паннонии и Галлии. Потом Кулейн умолк и, отхлебнув вина, уставился на зеленые склоны за садами, за городом.

– Ты ничего не сказал про Утера… и о его супруге, – заметил Пендаррик.

Кулейн глубоко вздохнул.

– Я предал его. Я стал любовником его жены.

– Он убил ее?

– Нет. Убил бы, но мы бежали в Галлию, и там она умерла.

– Кулейн… из всех, кого я знаю, тебя я никак не заподозрил бы в том, что ты способен предать друга.

– Я не оправдываюсь.

– Еще бы! Так значит, Молек вернулся. Так чего ты хочешь от меня?

– Как и прежде. Войска, чтобы покончить с ним.

– У меня нет войска, Кулейн. А было бы, я не стал бы содействовать войне.

– Ты, конечно, знаешь, что он ищет убить тебя? Что он нападет на Британию и использует Великие Врата под Сорвиодунумом, чтобы вторгнуться в Фераг?

– Конечно, я знаю! – вспылил царь. – Но о войне говорить не будем. Что ты намерен делать?

– Я найду его и… вступлю с ним в бой.

– С какой целью? Прежний Кулейн мог бы его победить… победил его. Но ты не прежний Кулейн.

Сколько тебе в людском летосчислении? Сорок? Пятьдесят?

– Несколько больше, – сухо ответил Кулейн.

– Так не ищи его, Кулейн. Вернись в свой монастырь. Изучай великие тайны. Проживи свои дни, свои сменяющиеся времена года.

– Не могу, – ответил Кулейн просто.

Некоторое время они сидели в молчании, потом Пендаррик положил руку на плечо Кулейна.

– Больше нам не придется беседовать, мой друг, а потому разреши сказать тебе – я уважаю тебя, всегда уважал. Ты человек высокого достоинства. Я ни разу не слышал, чтобы ты винил других за свои ошибки, проклинал судьбу или Источник за свои беды. Это редкое… и бесценное качество. Я надеюсь, что ты обретешь мир, Кулейн.

– Мир… смерть… быть может, они одно и то же, – прошептал Кулейн.

* * *

Утер проснулся глубокой ночью. Его руки судорожно царапали пустоту, кошмар продолжал преследовать его, прилипал к нему вместе с промокшими от пота простынями. В его сне темные провалы появились в стенах замка, извергая чудовищ с кривыми когтями, с клыками, с которых стекала кровь, смердящих отчаянием и смертью. Он судорожно вздохнул и подошел к окну. Парапет был пуст.

– Старики и дети боятся темноты, – прошептал Кровавый король и заставил себя усмехнуться.

Ветер шуршал у стен замка, и на мгновение Утеру почудилось, что кто-то свистящим шепотом называет его по имени. Он вздрогнул. Возьми себя в руки, Утер.

И тут звук повторился – так тихо, что он зажмурил глаза и наклонил голову к окну. Да, вот…

– Утер… Утер… Утер…

Он вынудил себя поверить, что это ночной обман, и вернулся к кровати. Оглянувшись на окно, он увидел парящую за ним мерцающую фигуру.

Едва он распознал в ней человека, рука Утера метнулась к Мечу у кровати, выхватила его, и лезвие сверкнуло в воздухе. Он прыгнул к окну – и окаменел. Фигура осталась на месте, но она была прозрачной и висела в лунном свете, точно клочок дыма.

– Они близко, – прошептала фигура.

И исчезла.

Растерявшись, не зная, что делать, Утер бросил Меч на кровать и отошел к столу у дальней стены, где стояли несколько кубков и кувшин вина. Он протянул руку к кувшину и вдруг споткнулся. Голова у него закружилась, он упал на колени и только тогда заметил, что пол его покоя застилает туман. У него потемнело в глазах, последним отчаянным усилием он поднялся на ноги и, полушатаясь, полупадая, добрел до кровати. Его рука нашарила рукоять Меча, сомкнулась на ней в тот миг, когда его уже почти поглотила тьма. Меч Силы засветился, будто фонарь, и туман отступил, уползая назад в стены и под пол.

Совсем нагой, король с трудом открыл дверь в коридор и шагнул к Гвалчмаю, который спал на узкой постели.

– Проснись, друг мой, – сказал король, тряся спящего за плечо. Тот не открыл глаз. Король потряс его сильнее. Ничего.

Страх ожег короля. Он медленно спустился по винтовой лестнице во двор. Четверо часовых лежали на булыжнике, их оружие рядом с ними.

– Христос сладчайший! – прошептал Утер. – Мой сон!

Какое-то движение слева. Он стремительно обернулся, и Меч рассек воздух. Рядом с ним вновь парила призрачная фигура – лицо скрыто капюшоном, тело неясных очертаний.

– Меч! – прошептала она. – Ему нужен Меч.

– Кто ты?

Внезапно из-за фигуры вырвалась огненная рука, и волна жара опрокинула короля. Он упал на плечо, перекатился. На стенах вокруг расползлись темные-темные тени. Черные, как устья пещер, разверзающиеся…

Утер бросился к одному из часовых и выхватил из ножен его меч. Затем прикоснулся к нему своим и, сосредоточиваясь, закрыл глаза. Огонь запылал на обоих лезвиях, король пошатнулся и посмотрел на них. В его руках было два Меча Силы, близнецы из сияющей серебристой стали.

Темные пещеры разверзлись еще шире, и первое чудовище прыгнуло во двор. Утер взмахнул истинным Мечом и швырнул его высоко в воздух. По небу пронеслась молния… и Меч Кунобелина исчез.

Чудовище взревело и вошло во двор, его жуткая пасть разверзлась в свирепом рыке. Позади него теснились другие и вскоре окружили нагого короля кольцом. За ними появились люди в темных плащах с серыми клинками в руках.

– Меч! – потребовал один из них. – Отдай нам меч.

– Подойди и возьми, – ответил Утер.

Тот махнул рукой, и на короля ринулось чудовище. В полтора человеческих роста, оно было вооружено черной секирой. Кроваво-красные глаза, желтые длинные клыки. Почти любой человек окаменел бы от ужаса, но Утер не был просто человеком.

Он был Кровавый король.

И прыгнул вперед, встречая нападение, поднырнул под секиру, и его меч распорол чешуйчатое брюхо. Отвратительный визг разорвал ночную тишь, другие твари взвыли от бешенства, рванулись вперед, но человек в темном плаще осадил их!..

– Не убивайте его! – отчаянно завопил он, и Утер шагнул назад, удивляясь такой внезапной перемене. Затем он опустил взгляд на свой меч и увидел, что его обагрила кровь чудовища… и рассеяла иллюзию. Вновь в его руке был простой железный гладий с деревянной рукояткой, обмотанной промасленной кожей.

– Где Меч? – спросил вожак, и глаза выдали снедавший его страх.

– Там, где твой хозяин не сможет наложить на него лапу, – ответил Утер с угрюмой улыбкой.

– Лопни твои глаза! – завопил тот, распахнул плащ и замахнулся серым мерцающим мечом. Остальные тоже выхватили мечи. Их было больше десятка, и Утер решил забрать как можно больше их с собой в Ад. Они окружили его и ринулись вперед. Утер перешел в нападение, отбил яростный выпад и погрузил гладий в сердце противника. Холодное острие высунулось из спины.

Король высвободил гладий, повернулся и перерубил шею темного воина. Еще два острия вонзились ему в спину, и его грудь оледенила боль, но он взмахнул гладием и разрубил лицо противника. Затем онемение сковало его тело, и Смерть прижала костлявым пальцем его душу.

Он почувствовал, что поднимается в воздух, и его глаза открылись.

– Теперь ты наш, – прошипел вожак, и его холодные глаза заблестели торжеством. Утер взглянул вниз на тело у ног вожака. Это было его тело – и без единой раны. Он смотрел, как нападавшие вскинули мечи, и увидел, что лезвия начинают клубиться и рассеиваться, будто утренний туман под поднявшимся бризом.

– Теперь ты познаешь, что такое истинные муки, – сказал вожак, и при этих словах появилась колоссальная огненная рука, сжала короля в кулаке и исчезла во мраке. Не прикоснувшись к трупу чудовища, люди вернулись в темные провалы, которые сомкнулись за ними и вновь превратились в серые камни спящей крепости.

* * *

Галеад, белокурый рыцарь, бывший прежде Урсом, принцем дома Меровиев, проснулся на заре. В комнате было холодно, очаг даже не затапливали. Он сел на кровати, поеживаясь, и спросил себя, сквозняк ли леденит ему кожу или воспоминания об этих льдисто-голубых глазах.

Три недели посольство задерживали в городе Лугдунуме, заверяя их, что новый король примет их при первой же возможности. Викторин сносил проволочки с римским стоицизмом, ни разу не дав вырваться наружу гневу, нараставшему в его душе. С вестями от Вотана приходил молодой сакс по имени Агвайн, высокий воин с пшеничными волосами и наглыми манерами.

Агвайн был выбран для нарочитого оскорбления, так как происходил из Южного края саксов во владениях Утера, что делало его в глазах Викторина изменником.

Но римлянин, с большим толком использовал свое вынужденное безделье – он прогуливался по городу с Галеадом, слушал разговоры в харчевнях, наблюдал учения разных отрядов готских воинов и накапливал сведения, какие могли бы оказаться полезными Утеру в новой неизбежной войне.

По пути с побережья они видели строящиеся большие триремы и баржи, пригодные, чтобы доставить войско на южный берег Британии, где оно пополнится мятежными саксами и ютами, которые только и думали, как одержать победу над Кровавым королем.

На двадцать второй день их ожидания Агвайн явился с зарей – Вотан пожелал их увидеть. Викторин учтиво поблагодарил вестника и облачился в простую белую тогу. Галеад надел кожаный нагрудник, гетры и наколенники центуриона конной когорты и пояс с гладием. А поверх всего – короткое белое одеяние герольда с вышитым на левой груди красным крестом.

Их проводили во дворец, в длинную залу, окаймленную вертикальными копьями. На острия некоторых были насажены отрубленные головы.

Галеад покосился на истлевающие черепа и с трудом сдержал гнев, узнав остатки лица Меровия, бывшего короля меровеев. Сглотнув, он продолжал медленно идти за Викторином к высокому трону, на котором восседал новый король-бог с телохранителями в серебряных доспехах справа и слева. Вотан смотрел, как они приближаются, устремив взгляд на Викторина в белой тоге. Подойдя к возвышению, Викторин низко поклонился:

– Привет, государь, от твоего брата за проливом.

– У меня нет братьев, – сказал Вотан звучным голосом. Галеад уставился на него, подавленный ощущением мощи, исходящей от этого человека. Красивое лицо обрамляла золотистая борода, могучие плечи, бугрящиеся мышцами крепкие руки. Одет он был в такие же серебряные доспехи, как и его телохранители, с наброшенным поверх черным плащом.

– Мой король, – начал Викторин невозмутимо, – посылает тебе дары, поздравляя с восхождением на престол. – Он обернулся, и два легионера выступили вперед с квадратной шкатулкой из полированного черного дерева. Они опустились перед королем на колени и открыли ее. Он наклонился и извлек из нее серебряный шлем с золотым ободком по краям. Серебряные вороновые крылья по сторонам служили защитой для ушей. – Красивая безделица, – заметил Вотан, бросив шлем телохранителю, который положил его на пол у трона. – А теперь к делу. Я дал вам три недели познакомиться с мощью Вотана. Ты использовал это время с толком, Викторин, как и подобает военачальнику с твоим опытом. Теперь возвращайся в Британию и сообщи тем, кто у власти, что я прибуду к ним с моими собственными дарами.

– Мой государь Утер… – сказал Викторин.

– Утер мертв, – перебил Вотан, – и вам нужен король. Так как наследника у него нет и так как мои братья саксы воззвали ко мне о помощи против римской тирании в Британии, я решил принять их приглашение и отправиться туда, чтобы рассмотреть их жалобы на несправедливость.

– И ты отправишься со своим войском, государь? – спросил Викторин.

– Ты полагаешь, оно мне понадобится. Викторин?

– Это, государь, решать королю.

– Ты сомневаешься в моем слове? – спросил Вотан, и Галеад увидел, как напряглись телохранители, как их руки метнулись к мечам.

– Нет, государь, я просто напоминаю – со всем почтением, что Британией правит король. Когда один умирает, престол занимает другой.

– Я воззвал к наместнику Христа в Риме, – сказал Вотан, – и вот грамота с его печатью, отдающая мне королевство Британию, буде я пожелаю его принять.

– Можно бы сослаться на то, то Рим более не решает дела Запада, – сказал Викторин, – но об этом пусть рассуждают другие. Я простой воин.

– Твоя скромность похвальна, но ты значишь куда больше. Я бы хотел, чтобы ты служил мне, Викторин.

Талантливых людей находить трудно.

Викторин поклонился:

– Благодарю тебя за столь лестные слова. А теперь с твоего разрешения мы должны приготовиться к отъезду домой.

– О, конечно, – сказал Вотан. – Но прежде представь мне твоего юного спутника, он заинтересовал меня.

– Государь, это Галеад, рыцарь Утера.

Галеад поклонился, король спустился с возвышения и встал перед ним. Галеад судорожно сглотнул и посмотрел в льдисто-голубые глаза.

– А твоя точка зрения, рыцарь Утера?

– У меня ее нет, государь. Ничего, кроме меча. И когда мой король приказывает мне пустить его в ход, я повинуюсь.

– А будь твоим королем я?

– Спроси меня еще раз, государь, когда этот день настанет.

– Он настанет, Галеад. Придет весна, и он настанет.

Скажи-ка, – добавил он с улыбкой, указывая пальцем на отрубленные головы, – что ты думаешь об этих украшениях моего зала?

– Думаю, государь, когда придет весна, на них слетятся мухи.

– По-моему, ты узнал одну, если я не ошибся?

Галеад заморгал.

– Узнал, государь, и твой взгляд остер. – Он указал на истлевающую голову Меровия. – Я видел его один раз… когда мой отец побывал в Налии. Это… бывший… король.

– Он мог бы служить мне. Мне кажется странным, что человек предпочитает расстаться с жизнью в муках, вместо того чтобы наслаждаться ею среди богатства и всяких радостей. И ради чего? Все люди кому-то служат, даже короли. Скажи, Галеад, какой смысл бросать вызов неизбежному?

– Мне всегда говорили, государь, что неизбежна только смерь, а мы напрягаем все силы, ежедневно бросая ей вызов.

– Даже смерть не неизбежна для тех, кто служит мне усердно. И она не избавление для тех, кто мне противится. Не так ли, Меровий?

Полуразложившаяся голова словно сжалась на наконечнике копья. Рот разверзся в беззвучном вопле.

– Ты видишь сам, – мягко сказал Вотан, – бывший король согласен со мной. Скажи, Галеад, ты хочешь иметь меня врагом?

– Государь, жизнь воина редко согласуется с его желаниями. Как ты справедливо заметил, все люди подчиняются чьей-то воле. Я предпочел бы не иметь врагов, но жизнь не столь проста.

– Хорошо сказано, воин, – ответил король, повернулся и вновь воссел на троне.

Викторин и Галеад почтительно пятились, пока не оказались за дверями залы, а там повернулись и молча направились к своему жилищу. Войдя, Викторин рухнул в кресло и зажал голову ладонями.

– Он мог солгать, – сказал Галеад, – Нет. Зачем? Утер погиб. Британия погибла.

– Ты думаешь, Вотан станет королем?

– Как мы можем ему помешать? Уж лучше пусть его изберут и крови прольется мало.

– И ты намерен посоветовать такой выход?

– Ты можешь предложить другой?

Юноша собирался ответить, но тут он увидел, как Викторин мгновенно поднял ладонь, растопырив пальцы, которые тут же сжались в кулак. Знак разведчиков, означающий: молчи, враг близко.

– Нет, почтеннейший, мне кажется, ты прав, – сказал Галеад.

* * *

Теперь в ярком солнце нового утра Галеад встал с постели и вышел нагой к ручью позади их жилища. Он выкупался в прохладной воде, сбегающей в долину со снежных горных вершин. Освеженный, вернулся в комнату и оделся для дороги. В их посольстве было двенадцать человек, и они встретились для утренней трапезы в зале харчевни. Викторин, вновь в одежде военачальника – бронзовый нагрудник, кожаная в бронзовых бляхах юбка, – хранил молчание. Все легионеры уже узнали про смерть Утера, и настроение было самым мрачным.

Вошел мальчик-конюх и сказал Викторину, что лошади оседланы. Маленький отряд выехал из города, когда солнце поднялось из-за гор. Викторин поманил Галеада к себе, и белокурый юноша нагнал ветерана.

Они далеко обогнали остальных, а тогда Викторин придержал коня и повернулся к молодому меровею.

– Поезжай в Бельгику и сядь на корабль там.

– Но почему, почтеннейший?

Викторин вздохнул.

– Пошевели мозгами, юный принц. Может быть, Вотана обманули мои слова и вид побежденного, который я принял. А может быть, и нет. На его месте я позаботился бы, чтобы Викторин не добрался до берега живым.

– Тем больше причин оставаться вместе, – сказал Галеад.

– Ты думаешь, один лишний меч составит разницу? – оборвал его старый военачальник.

– Нет, – должен был признать Галеад.

– Извини, малый. Я раздражаюсь, когда меня замышляют убить. В Британии отыщи Прасамаккуса – он хитрый старый лис – и Гвалчмая. Оба могут дать дельные советы. Не знаю, кто взял начальство. Может быть, Петроний, хотя он старше меня на десять лет. Или Геминий Катон. Надеюсь, что Геминий: он хотя бы понимает войну и ее природу. Судя по виду барж, они будут готовы отплыть весной, так что есть время приготовиться. Думаю, высадиться они попробуют под Андеридой, но могут нанести удар и севернее. И там, и там у Вотана найдутся союзники. Провались Утер в Ад! Как он посмел умереть в такое время?

– А что будешь делать ты, почтеннейший?

– Поеду дальше обычным путем… но сверну с него, когда стемнеет. Митра сладчайший! Чего бы я не дал за десять былых легионов! Ты заметил римских легионеров во дворце Вотана?

– Да. Не слишком-то внушительный у них вид, правда?

– Ни шлемов, ни нагрудников. Я поговорил с одним юнцом: по его словам, войско постановило отказаться от них. Слишком тяжелы! И как Риму удавалось править миром!

– Страна сильна ровно настолько, насколько ей позволяют ее правители. Готы никогда не победили бы, если бы Вотан их не сплотил, и когда он умрет, они вновь затеют свары между собой.

– Будем надеяться, что умрет он скоро, – сказал Викторин. – Как только город скроется из виду, сворачивай на север – да окрылит Меркурий твоего коня.

– И пусть боги благополучно вернут тебя домой, почтеннейший.

Викторин промолчал, но снял плащ и положил на седло – по обычаю всех начальников конницы, когда они въезжали во вражеские земли.

– Если я не вернусь до весны, Галеад, зажги за меня светильник у алтаря Митры.

* * *

Кулейн стоял в центре Круга Камней, держа в руке свое серебряное копье.

– Ты уверен, что это разумно, мой друг? – спросил Пендаррик.

– Я никогда не был разумен, владыка-царь! – Кулейн улыбнулся. – Разумный человек знает пределы своего разума. Но я верю: моя судьба – противостоять злу Вотана. Возможно, моих мечей окажется мало, чтобы решить исход битвы. Но как знать? И узнаю я, только если попытаюсь.

– Я тоже выступлю против носителя тьмы, – сказал Пендаррик, – но на свой лад. Вот возьми, думаю, он тебе пригодится.

Кулейн протянул руку и взял золотой камешек величиной с воробьиное яйцо.

– Благодарю тебя, Пендаррик. Думаю, мы больше не увидимся.

– В этом ты прав, Владыка Ланса. Да пребудет с тобой Источник Всего Сущего.

Пендаррик вскинул руки и произнес Слово Силы…

9

Когда Откровение подошел к южным воротам Эборакума, город был в трауре. Часовой увидел, что седобородый путник – монах без оружия, если не считать длинного деревянного посоха, и посторонился, пропуская его.

– Король сейчас здесь? – спросил Откровение.

– Так ты не слышал? – спросил часовой, молодой ополченец, вооруженный только копьем, – Я был в пути три дня и никого не видел.

– Король умер, – сказал часовой. – Погиб от колдовства.

Позади Откровения столпились другие путники, и часовой махнул, чтобы он проходил. Выйдя из-под надвратной башни в лабиринт узких улочек, Откровение оказался во власти вихря воспоминаний: юный Утер, высокий, могучий в Каледонских горах, Кровавый король, возглавляющий атаку на вражеский строй. Мальчик и мужчина – полные жизни… Мучительная тоска овладела Откровением. Он ведь пришел сюда помириться с человеком, которого предал, испросить прощения.

Он шел по городу, точно во сне, не замечая лавок, складов, рыночных прилавков, шел к королевскому замку, где стояли на страже двое часовых – оба в траурных черных плащах и шлемах с черными перьями.

Они скрестили перед ним копья, преграждая ему путь.

– Нынче туда нет доступа никому, – сказал негромко часовой. – Приходи завтра.

– Я должен поговорить с Викторином.

– Его здесь нет. Приходи завтра.

– Тогда с Гвалчмаем или Прасамаккусом.

– Ты что – оглох, старик? Я сказал: завтра!

Посох вскинулся, отбросив копья. Воины прыгнули на старика, но посох опустился на голову одного, сбив его с ног, а затем ударил второго в пах, так что он перегнулся пополам и получил второй удар по шее. Откровение вошел во двор, где угрюмыми группами сидели воины.

Их горе не оставляло сомнений.

– Эй! – сказал Откровение, ткнув пальцем в воина на краю колодца. – Где Гвалчмай?

Тот поднял на него глаза и молча махнул на северную башню. Откровение поднялся по ступеням внутрь, а потом по винтовой лестнице добрался до покоев короля.

Там на ложе, устланном белым полотном, лежало тело Утера в доспехах и в шлеме с перьями. Руку Утера сжимал в своих руках Гвалчмай, Боевой Пес Короля.

Следы слез испещряли его щеки, глаза стали совсем красными.

Он не услышал шагов Откровения, не пошевельнулся, когда его плеча коснулась ладонь, но при звуке голоса он вздрогнул, точно его ужалили, и вскочил на ноги.

– Как это случилось, Гвал?

– Ты! – Рука Гвалчмая метнулась к мечу, но он был без меча. Его глаза вспыхнули. – Как ты посмел прийти сюда?

Откровение словно не услышал и подошел к ложу.

– Я спросил, как это случилось, – прошептал он.

– Какая разница? Раз уж это случилось. Колдовской туман окутал замок, и все впали в непробудный сон. А когда мы проснулись, король лежал мертвый во дворе рядом с трупом чешуйчатого зверя. А Меч исчез.

– Когда?

– Три дня назад.

Откровение взял руку короля.

– Тогда почему нет даже признака окостенения? – Он прижал пальцы к запястью и выждал. Пульса не было, но кожа казалась теплой.

Из кармана он достал камешек Пендаррика и прикоснулся им ко лбу короля. Словно бы все осталось прежним, но жилка под его пальцами дрогнула.

– Он жив, – сказал Откровение.

– Нет!

– Убедись сам.

Гвалчмай встал с другой стороны ложа и прижал пальцы к горлу короля под подбородком. Его глаза заблестели, но блеск тут же угас.

– Еще колдовство, Кулейн?

– Нет, даю слово.

– Чего стоит слово нарушителя Клятвы?

– Так сам реши, Гвалчмай. Нет окостенения, кровь не отлила от лица, глаза не запали. Как ты это объяснишь?

– Но он не дышит, и сердце не бьется, – возразил кантий.

– Он на самом краю смерти, но еще не на том берегу Темной Реки.

Откровение прижал обе ладони к лицу короля.

– Что ты делаешь? – спросил Гвалчмай.

– Помолчи! – приказал Откровение, закрыл глаза, и его сознание слилось с Утером, черпая силу его Сипстрасси.

Мрак, отчаяние, туннель из черного камня… Чудовище… Много чудовищ… высокая сильная фигура…

Откровение вскрикнул, и его отшвырнуло через всю комнату – одеяние на груди было располосовано, из рваных ран, оставленных когтями, заструилась кровь. Гвалчмай прирос к месту, глядя, как Откровение медленно встает на ноги.

– Митра сладчайший! – пробормотал Гвалчмай, а Откровение прижал к груди золотой камешек, и раны мгновенно затянулись.

– Они завладели душой Утера.

– Кто?

– Враг, Гвалчмай. Вотан.

– Мы должны его спасти.

Откровение покачал головой:

– Моей силы для этого мало. Нам остается уберечь тело. Пока оно живо, еще есть надежда.

– Тело без души? Какой от него толк?

– Плоть и дух связаны, Гвалчмай, и черпают силы друг из друга. Теперь Вотан узнает, что тело живет, и попытается его уничтожить. Тут нет сомнений. Непонятно лишь, зачем былозахватывать душу? Я могу понять желание Вотана убить Утера, но не это.

– Мне все равно, чего он добивается, – прошипел Гвалчмай. – Но за это он умрет. Клянусь!

– Боюсь, тебе его не одолеть, – сказал Откровение, отошел к дальней стене и золотым камушком провел вдоль нее черту – мимо двери, вдоль северной стены и так вокруг комнаты, пока не замкнул ее.

– Теперь поглядим, – сказал он.

– Почему ты вернулся?

– Я думал, что возвращаюсь испросить у Утера прощения. Но теперь мне кажется, меня привел Источник, чтобы я защитил короля.

– Будь он… жив… он бы убил тебя.

– Быть может. А быть может, и нет. Сходи за своим мечом, Гвалчмай. И за доспехами. Они тебе скоро понадобятся.

Гвалчмай молча вышел, а Откровение придвинул к ложу стул и сел. Почему король был захвачен? Молек не стал бы тратить такую мощь только ради того, чтобы подвергнуть врага мучениям. А для подобного ему пришлось заметно истощить свой Сипстрасси. Значит, он чего-то добивался – чего-то, стоящего такой потери магии. И тело – зачем оставить его жить.

Откровение посмотрел на короля. Доспехи были инкрустированы золотом, шлем украшали корона Британии и римский Орел. Нагрудник в греческом стиле с вычеканенным символом Медведя. Юбка в медных бляхах, кожаные гетры, высокие сапоги с медными наколенниками для защиты при столкновении лошадей во время атаки. Ножны инкрустированы драгоценными камнями – подношение богатого купца в Новиомагусе, сделанные по меркам Великого Меча Кунобелина.

Было мучительно думать, что Меч Силы попал в руки Вотана. Некогда Меч принадлежал Кулейну, и он смотрел, как его сотворили из Сипстрасси чистого серебра – редчайшей разновидности магического Камня, в сотню раз более могучей, чем золотой камушек Пендаррика. Вотан и без Меча был достаточно могуч, но с ним… какие силы на земле смогут ему противостоять?

Дверь открылась, и вошел Гвалчмай в полном вооружении с двумя короткими мечами в ножнах на правом и левом бедре. Следом вошел Прасамаккус с изогнутым луком для конного боя и колчаном, полным стрел.

– Счастлив, что вижу тебя снова, – сказал Откровение.

Прасамаккус кивнул, прохромал к стене и положил там лук и колчан.

– Почему-то, – сказал старый бригант, – мне не верилось; что прыжок с обрыва тебя убьет. Но когда ты не вернулся…

– Я отправился в Мавританию на африканском берегу.

– А королева?

– Осталась в Бельгике. И умерла там несколько лет назад.

– Такое страшное безумие! – сказал Прасамаккус и протянул руку. Откровение пожал ее с благодарностью.

– Значит, ты не питаешь ко мне ненависти?

– Я ни разу в жизни никого не ненавидел. А если бы и решил начать, то не с тебя, Кулейн. Я был там, в ту первую ночь, когда Утер познал Лейту в краю Пинрэ.

После принц – он тогда был еще принцем – рассказал мне, что в тот миг, когда он вознесся на вершину счастья, Лейта прошептала твое имя. И он не мог этого забыть… воспоминание разъедало его душу, как неизлечимая язва. Он ведь не был плохим человеком, ты знаешь, и пытался простить ее. Беда в том, что раз ты не можешь забыть, то и простить не можешь. Я сожалею, что королева умерла.

– Все эти годы мне не хватало вас обоих, – сказал Откровение. – А Викторин? Где он?

– Утер послал его в Галлию обсудить с Вотаном договоры, – сказал Гвалчмай. – Месяц от него нет никаких вестей.

Откровение промолчал. Прасамаккус придвинул стул к ложу и сел.

– Когда они явятся? – спросил он.

– Думаю, сегодня ночью. Может быть, завтра.

– А откуда они узнают, что тело живо?

– Я попытался добраться до души Утера. Там был Вотан, и на меня набросилось его чудовище. Вотан поймет, что я проследил нить жизни Утера, и они направятся по ней сюда.

– Сумеем ли мы их остановить? – негромко спросил старый бригант.

– Попробуем. Расскажите мне все о том, что увидели, когда нашли короля бездыханным.

– Он лежал во дворе, – сказал Гвалчмай. – Рядом валялся труп жуткого чудовища с распоротым брюхом – и ты не поверишь, с какой быстротой его труп разлагался. К вечеру остались только кости и смрад.

– И больше ничего? Только труп чудовища и король?

– Да… нет… Рядом с телом лежал гладий. Одного из стражей.

– Гладий? Его там обронил телохранитель?

– Не знаю. Я спрошу.

– Не откладывай, Гвал!

– Но какая в этом важность?

– Если им воспользовался король, то, поверь мне, это очень важно.

Гвалчмай вышел, и Прасамаккус и Откровение направились вместе к круглому парапету северной башни и обвели взглядом холмы, окружающие Эборакум.

– Такая зеленая, такая красивая земля! – сказал Откровение. – Узнает ли она время без войны хоть когда-нибудь?

– До тех пор, пока тут обитают люди, нет, – ответил Прасамаккус, опустился на выступ в стене, чтобы дать отдохнуть хромой ноге, и плотнее закутал щуплое тело в зеленый плащ – ветер был очень холодным. – Я думал, вы, бессмертные, не старитесь, – заметил он.

Откровение пожал плечами.

– Всему наступает свой срок. А как Хельга?

– Она умерла. Мне без нее пусто.

– А дети у тебя есть?

– У нас родились сын и дочка. Мальчик умер от красного поветрия, когда ему было три года, но дочка выздоровела. Стала настоящей красавицей. Сейчас она носит под сердцем и надеется, что родит мальчика.

– Ты счастлив, Прасамаккус?

– Я жив… и светит солнце. Мне не на что жаловаться, Кулейн. А ты?

– Думаю, я получил все, что хотел. Скажи, от Мэдлина нет вестей?

– Никаких. Они с Утером расстались несколько лет назад. Не знаю, как и почему, но началось тогда, когда Мэдлин сказал, что его магия не может обнаружить, где спрятались вы с Лейтой. Утер решил, что он не хочет помочь, храня верность тебе.

– Он ошибся, – сказал Откровение. – Я воспользовался своим камнем, чтобы укрыть нас.

Прасамаккус улыбнулся.

– Но не от собаки. Я сожалею, что пустил ее по следу. Лучше бы нам вас не находить. Но Утер был моим королем и моим другом. Я не мог предать его.

– Я не виню тебя, мой друг. Только жалею, что вы не продолжили поиска, когда мы спрыгнули с обрыва.

– Но почему?

– В пещере ждал сын Утера. Лейта родила в пещере, и младенец остался жив.

Лицо старого бриганта побелело.

– Сын? Ты уверен, что он – Утера?

– Это бесспорно. Он вырос у саксов. Они нашли его рядом с сукой и назвали его Даймонссоном. Стоит тебе его увидеть, и никаких сомнений у тебя не останется. Он – вылитый Утер.

– Надо привезти его сюда. Он должен стать новым королем.

– Нет! – резко сказал Откровение. – Он еще не готов. Ничего не говори Гвалу и никому другому. Когда настанет время, его признает сам Утер.

– Если король останется жив, – прошептал Прасамаккус.

– Мы здесь, чтобы он жил.

– Два дряхлеющих воина и бессмертный, пытающийся умереть? Не самая грозная сила в Краю Тумана.

* * *

Гвалчмай вернулся как раз, когда солнце закатывалось за горизонт, и Откровение с Прасамаккусом присоединились к нему в покое короля.

– Ну? – сказал Откровение.

Седовласый кантий пожал плечами.

– Телохранитель говорит, что его меч, когда накатился туман, был в ножнах, но когда он проснулся, меч лежал рядом с королем. Что из этого?

Откровение улыбнулся.

– Из этого следует, что Утер убил чудовище простым гладием. Какой ты сделаешь вывод?

Глаза Гвалчмая блеснули.

– У него не было Меча.

– Вот именно. Он знал, зачем они явились, и спрятал Меч там, где они не могли до него добраться. А потому они захватили его живым… чтобы пытать.

– Можно ли пытать душу? – спросил Прасамаккус.

– Даже легче, чем тело, – ответил Откровение. – Вспомни внутреннюю боль, которую испытывал после смерти любимой. Разве с ней сравнится боль от телесных ран?

– Что мы можем сделать, Кулейн? – прошептал Гвалчмай, глядя на неподвижное тело короля – короля, которому служил четверть века.

– Сначала мы должны защитить тело, затем найти Меч Силы.

– Он может быть где угодно, – сказал Прасамаккус.

– Хуже того, – заметил Откровение. – Он может быть чем угодно.

– Не понимаю, – сказал кантий. – Меч это меч.

– Его сотворили из Серебряного Сипстрасси, самого мощного источника силы, известного в древнем мире.

Его силой мы построили Врата, установили стоячие камни, проложили прямые дороги, которыми вы пользуетесь и сейчас. Благодаря ему мы оставили Древние Пути, протянувшиеся через многие области, соединяя места сосредоточения магии земли. По желанию Утера Меч мог стать камушком, или деревом, или копьем, или цветком.

– Так что же мы будем искать? – спросил Прасамаккус. – Можем ли мы отправить рыцарей Утера во все края на поиски цветка?

– Где бы он ни находился, Магия Меча даст о себе знать. Скажем, он – цветок. Тогда в том краю растения станут пышными, как никогда прежде, хлеба начнут созревать раньше, исчезнут болезни. Рыцари должны будут искать такие вот свидетельства.

– Если он в Британии, – сказал Гвалчмай.

– Будь его найти легко, – резко оборвал Откровение, – Вотан быстро завладел бы им. Но подумай вот о чем: в распоряжении Утера был лишь миг, чтобы спрятать Меч. Вы оба знали короля, как никто другой. Куда, по-вашему, он отправил бы его?

Прасамаккус пожал плечами.

– Может, в Каледонские горы, где он впервые повстречал тебя и Лейту. Или в Пинрэ, где сокрушил войско Горойен. Или в Камулодунум.

– Все эти места Вотан обыщет в первую очередь, ведь история жизни короля хорошо известна. Утер не совершил бы такой ошибки, – сказал Откровение. – Христос сладчайший!

– Что такое? – спросил Гвалчмай.

– В Каледонах прячутся двое, кого Вотан не должен найти. А я не могу быть с ними, не могу исчезнуть отсюда. – Он поднялся на ноги, лицо его стало землистым, взгляд растерянным. Прасамаккус положил ладонь ему на плечо.

– Мальчик, про которого ты говорил?

Откровение кивнул.

– И теперь ты должен выбрать между… – Прасамаккус не договорил. Он понимал, как разрывается сердце Кулейна. Спасти отца или спасти сына? Или – с его точки зрения – предать одного ради спасения другого.

У него за спиной Гвалчмай зажег фонари и, вытащив один из своих мечей, принялся натачивать его на старом оселке. Откровение взял посох и закрыл глаза. Коричневое монашеское одеяние исчезло, сменилось черными с серебром доспехами Кулейна лак Ферага. Седой бороды как не бывало, а волосы почернели. Посох засеребрился. Кулейн разъял его на два коротких меча из сверкающего серебра.

– Значит, ты принял решение? – прошептал Прасамаккус.

– Принял, да простит меня Бог, – ответил Владыка Ланса.

* * *

Весна в Каледонских горах была прекрасна: склоны запестрели цветами, вздувшиеся потоки блестели под солнечными лучами, леса и рощи полнились птичьим пением. Никогда еще Кормак не был так счастлив. Олег с Рианнон нашли и привели в порядок старую хижину выше в горах, оставив Андуину и Кормака в уединении, необходимом юным влюбленным. По утрам Олег обычно присоединялся к Кормаку в его упражнениях, обучал его искусным приемам боя на мечах. Но чуть солнце достигало полудня, как Олег возвращался в собственную хижину. Рианнон Кормак почти не видел, но знал, что она несчастна. Она не поверила тому, что отец говорил ей про Вотана, и была убеждена, что он помешал ей стать королевой готов. Теперь она держалась особняком, бродила по верхним склонам в поисках внутреннего покоя.

Однако Кормак редко думал о Рианнон. Он был жив, окружен красотой и влюблен.

– Ты счастлив? – спросила Андуина, когда они, раздевшись, сидели на берегу озера в лучах предвечернего солнца.

– Как же иначе? – ответил он, погладив ее по шее и наклоняясь, чтобы нежно поцеловать в губы. Ее рука обвила его шею, притягивая к себе, и он почувствовал прикосновение ее маленьких грудей. Его ладонь скользнула по ее бедру, и он заново поразился шелковистости ее тела. И отодвинулся от нее.

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего, – ответил он со смехом. – Мне просто захотелось посмотреть на тебя.

– Скажи мне, что ты видишь?

– Что я могу сказать, госпожа моя?

– Можешь беспощадно льстить мне. Скажи, что я красива – самая красивая из всех женщин, когда-либо живших на земле.

– Ты самая красивая из всех, кого я видел в жизни.

Этого достаточно?

– И ты любишь меня только за красоту, господин мой? Или за то, что я принцесса?

– Я сын короля, – сказал Кормак. – Потому-то ты меня и любишь?

– Нет, – шепнула она. – Я люблю тебя за то, что ты именно такой, какой ты есть.

Они снова предались любви. На этот раз неторопливо, без нетерпеливой страсти. Наконец их объятия разомкнулись, и Кормак ласково поцеловал ее в лоб. Увидел слезы в ее глазах и опять притянул к себе.

– Что с тобой?

Она покачала головой и отвернулась от него.

– Скажи же… прошу тебя!

– Каждый раз, когда мы вот так вместе, я страшусь, что он окажется последним. И этот день неизбежно настанет.

– Нет! – воскликнул он. – Мы всегда будем вместе. Нас ничто не разлучит.

– Никогда?

– Пока звезды не попадают с небес, – пообещал он.

– Только до тех пор?

– Только до тех пор, госпожа моя. А тогда, может быть, мне понадобится кто-то помоложе!

Она улыбнулась, села и потянулась за своей одеждой.

Он подал ей платье, а потом взял свою одежду вместе с мечом, с которым не расставался после нападения на хижину.

– Дай мне свои глаза, Кормак, – попросила Андуина.

Он наклонился, подставляя закрытые глаза под ее ладонь. Сомкнулся мрак, но теперь он не испытывал страха.

– Бежим домой наперегонки! – воскликнула она, и он услышал ее удаляющиеся шаги. Ухмыльнувшись, он сделал шесть шагов к круглому валуну, нащупывая трещину, которая указывала на юг. И побежал прямо от нее, считая шаги. На тридцатом он почти остановился и осторожно продвинулся вперед к расщепленной молнией сосне – верхний сук указывал вниз на хижину и прямую тропу до поляны.

Добравшись туда, он услышал крик Андуины – звук, пронзивший его сердце, преисполнивший его ужасом.

– Андуина! – закричал он, и его муки эхом разнеслись по горам. Он, спотыкаясь, кинулся вперед с мечом в руке и заметил, что сбился с тропы, когда споткнулся об изогнутый корень. Он неуклюже упал, выронив меч, и его пальцы зашарили в траве, нащупывая рукоять.

Он заставлял себя успокоиться, сосредоточиться на звуках вокруг, а его пальцы шарили… шарили… Наконец он нашел меч и поднялся на ноги. Склон уходил вниз слева от него, а потому он медленно повернулся и начал спускаться, выставив перед собой левую руку. Потом земля у него под ногами выровнялась, в ноздри ударил запах древесного дыма, курящегося над трубой хижины.

– Андуина!

Тяжелое медленное движение где-то слева.

– Кто здесь?

Ответа не последовало, но звуки стали громче – к нему приближались торопливые шаги. Он выждал до последней секунды, потом его меч описал свистящую дугу. Лезвие впилось в нападавшего и высвободилось.

И новые звуки. Кормак услышал разъяренные голоса, шарканье ног. Ухватив меч обеими руками, он выставил его перед собой.

Внезапное движение слева – и жуткая боль в боку.

Он извернулся, нанес удар… и не задел нападавшего.

У стены хижины Андуина очнулась и обнаружила, что ее крепко держит какой-то бородач. Она посмотрела вокруг и увидела Кормака, слепого, одного в кольце вооруженных воинов.

– Нет! – вскрикнула она, закрыла глаза и возвратила Кормаку его дар.

Зрение вернулось к Кормаку в тот миг, когда второй воин бесшумно прыгнул вперед. Он ухмылялся. Кормак отбил удар и располосовал горло викинга. Остальные семеро ринулись на него скопом, и у Кормака не осталось никакой надежды, но, падая, он продолжал рубить и колоть. Меч пронзил ему спину, другой нанес глубокую рану в грудь.

Андуина вскрикнула и прикоснулась к груди того, кто ее держал. Его туника заполыхала огнем, пламя взвилось к его лицу. Взревев от боли, он отпустил ее и начал бить ладонями по бороде, уже загоревшейся.

Она упала, вскочила и кинулась к тем, кто окружал Кормака. Ее пальцы извергали белое пламя. Викинг двинулся на нее, занося меч, но огненные языки оторвались от ее рук и окутали его. Второй воин метнул ей в грудь нож. Она пошатнулась, споткнулась, но побрела вперед, стараясь добраться до Кормака. Еще один воин зашел ей в спину, ударил мечом, и острие вышло наружу из ее груди. Изо рта у нее хлынула кровь, и она упала на землю.

Кормак попытался подползти к ней, но меч погрузился ему под лопатку, и тьма сомкнулась вокруг него.

Со склона донесся бешеный крик Олега Хаммерханда. Викинги обернулись, а он уже вбежал на поляну с двумя мечами в руках.

– Я тебя вижу, Маггрин! – загремел Олег.

– Я тебя вижу, изменник, – прошипел чернобородый воин.

– Не убивайте его! – закричала Рианнон из дверей хижины.

Олег и Маггрин ринулись друг на друга, их мечи скрестились, рассыпая искры. Олег повернулся на пятке и всадил свой второй меч в живот противника, точно кинжал. Маггрин упал, и остальные четверо бросились на Олега все вместе. Он прыгнул им навстречу, отбивая и нанося удары в свирепом безумии, которому они не могли противостоять. Один за другим они пали под ударами неотразимых мечей воина с холодными глазами.

Последний уцелевший обратился в бегство, но Олег метнул ему вслед меч. Рукоять ударила его по затылку, он упал и не успел подняться, когда Хаммерханд нагнулся над ним, и его голова слетела с плеч.

Олег стоял посреди поляны, его грудь вздымалась, как кузнечные мехи, и священное безумие покидало его.

Наконец он обернулся к Рианнон.

– Предательница! – сказал он. – Чтобы покрыть меня позором, хуже этого ты ничего сделать не могла.

Они поставили под угрозу свои жизни, чтобы спасти твою, и лишились их. Убирайся долой с моих глаз! Уходи!

– Ты не понимаешь! – закричала она. – Я не хотела, чтобы так случилось. Я просто хотела выбраться отсюда!

– Ты призвала их сюда. Это дело твоих рук. А теперь уходи! Если я увижу тебя еще, то убью голыми руками. УХОДИ!

– Отец, прошу тебя! – Она подбежала к нему. Его могучая ладонь хлестнула ее по лицу, сбив с ног.

– Я тебя не знаю! Ты умерла, – сказал он.

Рианнон кое-как встала на ноги, попятилась под его ледяным взглядом и опрометью побежала вниз по склону.

Олег сначала подошел к Андуине и выдернул меч из ее спины.

– Ты никогда не узнаешь, госпожа, как глубоки мои скорбь и стыд. Да будут тебе дарованы покой и мир! – Он закрыл ей глаза и направился туда, где в растекающейся луже крови лежал Кормак.

– Ты хорошо бился, малый, – сказал он, опускаясь на колени. Кормак застонал. Олег подхватил его на руки и унес в хижину, где снял с него намокшую кровью одежду и осмотрел раны. Две в спине, одна в боку, одна в груди. Все глубокие, и одной из них хватило бы, чтобы убить человека. Но четыре? Ничто не могло спасти Кормака.

Зная, что это не поможет, Олег тем не менее нашел иглу с ниткой и зашил раны. Когда их края были плотно стянуты, он укрыл Кормака одеялом и разжег огонь.

Едва тепло наполнило хижину, Олег зажег свечи и вернулся к Кормаку. Его пульс еле бился, лицо посерело, под глазами лиловые полукружья – ничего хорошего это не сулило.

– Ты потерял слишком много крови, Кормак, – прошептал Олег. – Твое сердце изнемогает, а я ничем не могу помочь! Не поддавайся, малый! Каждый день будет прибавлять тебе сил. – Голова Кормака скатилась на плечо, дыхание заклокотало в горле. Олег не раз слышал такое клокотание. – Не вздумай умереть, шлюхино отродье!

Дыхание оборвалось, но Олег с силой нажал ладонью на грудь юноши.

– Дыши, будь ты проклят!

Что-то обожгло ладонь Олега, и он отдернул руку.

Камешек на цепочке, обвивающей шею Кормака, сиял, как расплавленное золото, и легкие раненого с хрипом втянули воздух.

– Слава всем богам, сущим и былым! – сказал Олег. Он вновь положил ладонь на камешек и уставился на рану в груди Кормака. – Можешь ты ее исцелить? – прошептал он, но ничего не произошло. – Ну, хотя бы поддерживай в нем жизнь, – попросил он.

Потом встал и прошел в глубину хижины за заступом. Земля еще хранила зимнюю жесткость, но Олег должен был хоть это сделать для Андуины, Жизнеподательницы, Принцессы из Рэции.

10

Ночные часы тянулись и тянулись. Гвалчмай задремал на стуле у ложа, прислонив затылок к стене.

Прасамаккус и Кулейн сидели молча. Бригант вспоминал свою первую встречу с Владыкой Ланса высоко в Каледонских горах, когда вампиры в темных плащах жаждали их крови, а юный принц спасся через врата в страну Пинрэ. Мальчик Туро – каким он был тогда – стал мужчиной Утером в свирепой войне против Царицы-Ведьмы. Они с Лейтой поженились там, и она принесла ему в дар Меч Кунобелина. Юная пара в блеске всех сил молодости, в уверенности, что до смерти – целая вечность. Теперь через какие-то двадцать шесть лет Кровавый король лежит неподвижно, Гьен Авур, красавицы Лейты, нет в живых, а королевство, которое Утер спас, ждет гибель от страшного врага. В ушах Прасамаккуса зазвучали слова друидов:

«Ибо таковы труды человеческие, что написаны они по воздуху в тумане, и ветры истории уносят их без следа».

Кулейн размышлял не о прошлом, а о настоящем.

Почему они не уничтожили тело короля, когда завладели его душой? Пусть Молек – воплощение зла, но он человек огромного ума. Весть о смерти Утера посеяла бы ужас в королевстве, и ему было бы легче осуществить свой план высадки. Кулейн искал и искал разгадку.

Колдуны Вотана явились убить короля и завладеть Мечом. Но Меч исчез, а потому они взяли душу Утера.

Быть может, они полагали – и не без основания, – что тело умрет.

Кулейн выбросил эту загадку из головы. В чем бы ни заключалась причина, но они допустили ошибку, и Владыка Ланса готов был молиться, чтобы она обошлась им очень дорого. Хотя он этого не знал, она обошлась допустившему ее колдуну не просто дорого – его труп свисал с зубца одной из башен в Рэции с содранной кожей.

А вороны уже выклевали его глаза.

В центре покоя возник слепящий шар белого огня, и Прасамаккус наложил стрелу на тетиву своего лука. Кулейн протянул меч над ложем и прикоснулся острием к плечу Гвалчмая. Кантий мгновенно проснулся. Золотистым камушком Кулейн провел по мечу Гвалчмая и своему, а затем подошел к Прасамаккусу, высыпал стрелы из его колчана и прикоснулся камушком ко всем двадцати четырем наконечникам. Сияющий шар съежился, и по покою пополз серый туман. Кулейн выждал, потом поднял Сипстрасси и произнес одно Слово Силы. Его тело выбросило золотой свет, окутавший обоих воинов и неподвижную фигуру короля. Туман наполнил покой и… исчез. На дальней стене возникла черная тень, углубилась, расползлась, превратилась в устье пещеры. Оттуда подул холодный ветер, огоньки фонарей заметались, с шипением гасли. В открытые окна лились лунные лучи, и в их серебряном свете Гвалчмай увидел, как из пещеры появился зверь Бездны. Чешуйчатый, рогатый, с длинными кривыми клыками. Он шагнул в покой, но едва коснулся проведенной Кулейном магической черты, как молния пронизала его серое тело и пламя поглотило его.

Он упал в пещеру, шипя от боли.

В покой прыгнули три воина. Первый упал со стрелой в горле. Кулейн с Гвалчмаем метнулись к ним, и несколько секунд спустя оба уже лежали мертвые на полу.

Подняв мечи, два воина ждали новых врагов, но устье пещеры сузилось, стало тенью и исчезло.

Гвалчмай носком сапога перевернул на спину тело одного из убитых. Лицо его истлело, перед ними лежал разлагающийся труп. Старый кантий отпрянул.

– Мы дрались с мертвецами! – прошептал он.

– Таким способом Вотан заручается верностью.

Храбрейшие из его воинов неподвластны смерти… во всяком случае, так они верят.

– Ну, мы разделались с ними.

– Они вернутся, и мы не сможем удержать их. Надо увезти короля в безопасное место.

– Но где можно укрыться от чар Вотана? – спросил Прасамаккус.

– На Хрустальном Острове, – ответил Кулейн.

– Мы не сможем провезти тело короля через половину королевства, – возразил Гвалчмай. – А если и сможем, в Святилище его не примут. Он воин, а они чураются тех, кто проливает кровь.

– Его они примут, – негромко сказал Кулейн. – Отчасти это их долг.

– Ты бывал там?

Кулейн улыбнулся.

– Посох, который стал деревом; я воткнул в землю.

Но это иная история иных времен. Нигде земная магия не достигает такой силы, а символы более загадочны.

Вотан не может послать своих демонов на Хрустальный Остров. А если он отправится туда сам, то как простой человек, лишенный величия магии. И он не посмеет.

Гвалчмай встал и посмотрел на словно бы безжизненное тело Утера.

– Все это к делу не относится. Пронести его по стране мы не сможем.

– Я смогу. Я отправлюсь по Древним Путям лунгмей, путями духов.

– А Прасамаккус и я?

– Вы уже послужили своему королю и больше ничего прямо сделать для него не можете. Но скоро на вас нападет войско Вотана. Не мне указывать вам, но я посоветовал бы собрать под знамя Утера столько людей, сколько вы сможете. Скажите им, что король жив и вернется вести их в день Рагнарека.

– Что это за день? – спросил Прасамаккус.

– День величайшего отчаяния, – прошептал Кулейн, встал и отошел к западной стене. Там он преклонил колени, держа в руке Сипстрасси, и в воцарившейся почти полной тишине оба старых воина услышали шепоты глубокой реки, всплески волн у невидимых берегов.

Стена замерцала и раздвинулась.

– Поторопитесь! – сказал Кулейн.

Гвалчмай с Прасамаккусом подняли тяжелое тело Кровавого короля и вошли с ним в открывшийся вход.

Возникли ступеньки, ведущие в пещеру и к глубокой темной реке. У каменного причала покачивалась лодка.

С великой осторожностью они опустили короля на ее дно. Кулейн отвязал чалку и шагнул на корму.

Лодка заскользила по течению, и Кулейн обернулся.

– Скорей назад в башню. Если врата закроются, вам не прожить и часа.

Со всей быстротой, какую позволяла хромота Прасамаккуса, два старых друга поднимались по лестнице. Позади слышались жуткие нечленораздельные звуки, царапанье когтей по камню. Гвалчмай увидел, что врата перед ними замерцали. Ухватив Прасамаккуса за плечи, он швырнул его вперед, нырком последовал за ним и упал на четвереньки на ковер в покое Утера.

За спиной у них была прежняя каменная стена, купающаяся в золотом свете солнца, которое поднималось над восточными холмами и лило лучи в открытые окна.

* * *

Викторин и двенадцать его спутников первые три дня ехали без происшествий, но соблюдали все предосторожности. Однако на четвертый, когда они по узкой тропе приближались к густому лесу. Викторин остановил коня.

Его второй помощник, Марк Бассик, молодой человек из хорошего римско-британского рода, подъехал к нему.

– Что-то не так, почтеннейший?

Над ними сияло солнце, тропа скрывалась в лесу над нависающими ветвями. Викторин глубоко вздохнул, испытывая страх. Внезапно он улыбнулся.

– Ты радовался жизни, Марк?

– Да, почтеннейший.

– И жил сполна?

– Думаю, да. Но почему ты спрашиваешь?

– Мне кажется, укрытая за этими деревьями, нас подстерегает смерть. И без славы, без надежды на победу. Только боль, и мрак, и конец радости.

Лицо молодого человека посуровело, серые глаза сузились.

– И что мы должны сделать, почтеннейший?

– Ты и остальные вольны, как поступить. Но я должен въехать в лес. Поговори с легионерами, объясни, что нас предали. Скажи, что каждый, кто захочет бежать, пусть спасается, не стыдясь. Это не трусость.

– Но тогда почему ты должен ехать вперед, почтеннейший?

– Потому что Вотан увидит все, и я хочу показать ему, что не устрашился его коварства, что я приветствую то, что меня ждет. Я хочу, чтобы он понял природу своих противников. Он завоевал Бельгику, Рэцию, Галлию, поставил римлян на колени. Но Британия не уподобится им.

Марк вернулся к легионерам, а их начальник продолжал смотреть на вход в свою гробницу. Викторин поднял круглый щит всадника с задней луки седла и надел его на левую руку. Затем захлестнул поводья своего боевого коня за переднюю луку, выхватил меч и, не оглянувшись, тронул каблуками бока коня. У него за спиной двенадцать легионеров взяли щиты, выхватили мечи и Последовали за ним.

На поляне за первыми рядами деревьев двести готов подняли мечи и луки.

* * *

– Ты говоришь, что король жив, – сказал Геминий Катон, сдвигая карты на столе и вставая, чтобы налить в кубок вина, разбавленного водой. – Но, надеюсь, ты простишь мое недоверие.

Гвалчмай пожал плечами и отвернулся от окна.

– Подтвердить это я могу лишь моим словом. Но его считают достойным уважения.

Катон улыбнулся и погладил черную, коротко подстриженную бороду, которая глянцевито блестела, точно смазанная жиром.

– Позволь мне перечислить известные обстоятельства. Высокий мужчина в христианском одеянии оглушил двух стражей и без помех проник в башню короля.

По твоим словам, это был Ланселот легенд. Он объявил, что в теле еще теплится жизнь, и с помощью колдовства увез его из башни.

– По сути все верно, – признал Гвалчмай.

– Но он же заклятый враг короля? Великий Предатель, так?

– Да.

– Так почему же ты поверил ему?

Гвалчмай покосился на Прасамаккуса, который молча сидел у стола. Хромой бригант откашлялся.

– Позволь со всем почтением заметить, полковник, что ты не был знаком с Владыкой Ланса. Забудь бесчисленные истории о его предательстве. Что он сделал?

Спал с женщиной. Кто из нас не был в этом повинен?

Он в одиночку спас Утера, когда изменники убили его отца. Он в одиночку проник в крепость Царицы-Ведьмы и убил Владыку Немертвых. Он не просто воин из сказаний. И в этом деле я твердо верю его слову.

Катон покачал головой.

– Но кроме того, ты веришь, что ему много тысяч лет, что он полубог, чьи владения скрылись под великим западным морем.

Прасамаккус не дал сорваться с языка гневной отповеди. Геминий Катон был не просто способным полководцем. Он преуспел в воинском искусстве, и войско его уважало, хотя и не любило. И, если не считать Викторина, только он мог успешно выступить против готов. Но с Другой стороны, он был чистокровным римлянином, плохо знал обычаи кельтов, предания о магии, легшие в основу их культуры. И Прасамаккус тщательно взвесил каждое слово своего ответа.

– Полководец, оставим историю Кулейна лак Ферага. Вотан попытался – и, может быть, успешно – предательски убить короля. Его следующий шаг – вторжение, а когда он высадится с войском, недостатка в союзниках у него не будет – едва они узнают, что Утер против них не выступит. Кулейн дал нам время подготовиться. Если мы пустим слух, что король жив и вернется, саксы, юты и англы призадумаются. Они слышали о могуществе Вотана, но они по опыту знают, чем оборачиваются попытки противостоять Кровавому королю.

Темные глаза Катона впивались в лицо Прасамаккуса. Молчание длилось несколько минут, потом полководец вернулся на свое место.

– Хорошо, начальник конюшен. Я согласен, что тактически лучше, чтобы Утер был жив, а не мертв. Я послежу, чтобы слухи распространились по всей стране. Но я не могу удалить ни одного рыцаря на поиски Меча.

Все начальники, чего-то стоящие, объезжают селения в поисках добровольцев, и все ополченцы возвращены в казармы. – Он подтянул к себе карты и указал на самую большую, заказанную Птолемеем сотни лет назад. – Вы оба изъездили страну вдоль и поперек. Легко догадаться, где именно Вотан высадится на юге, но у него не одно войско. На его месте я замыслил бы еще высадку, а возможно, и две. У нас слишком мало людей, чтобы оборонять всю страну. Так где, по-вашему, он нанесет удар?

Гвалчмай поглядел на карту страны, названной Альбионом.

– Морские Волки всегда предпочитали этот берег, – он ткнул пальцем в устье Хамбера, – у Петварии. Если Вотан сделает то же, он окажется ниже Эборакума и отрежет нас от юга.

Катон кивнул.

– А если бриганты и тринованты выступят в его поддержку, Британия окажется разделенной на три военных полосы: от Стены Адриана до Эборакума, от Эборакума до Петварии – или даже до Дуробриве, если они поднимутся по Уошу – а оттуда до Андериды или Дубриса. В лучшем случае нам удастся собрать еще десять тысяч воинов, так что общая численность нашего войска составит двадцать пять тысяч. По слухам, у Вотана воинов впятеро больше, не считая саксов, восставших на юге, и бригантов на севере. Чего бы я не дал, чтобы вернулся Викторин с надежными сведениями!

Он оторвал взгляд от карты.

– Гвалчмай, я хочу, чтобы ты поехал к Гаю Геминию в Дубрис…

– Я не могу, полководец, – сказал Гвалчмай.

– Почему?

– Я должен искать Меч.

– Сейчас не время гоняться за тенями, искать иллюзии.

– Может быть, – признал старый воин-кантий. – И все же я должен.

Катон откинулся и скрестил мускулистые руки на кожаном панцире.

– И где же ты думаешь его искать?

– В Камулодунуме. Мальчиком король любил тамошние холмы и леса. У него были там потайные места, куда он убегал и прятался от отца. Я знаю их все.

– А ты? – спросил Катон, оборачиваясь.

Прасамаккус улыбнулся.

– Я отправлюсь в Каледонские горы. Там он повстречал свою единственную любовь.

Катон усмехнулся и покачал головой.

– Вы, кельты, всегда оставались для меня тайной, но я научился никогда не спорить с британскими сновидцами. Желаю вам успеха в ваших поисках. А что вы сделаете, если найдете Меч?

Гвалчмай пожал плечами и посмотрел на Прасамаккуса. Светлые глаза бриганта посмотрели в темные глаза римлянина.

– Мы отвезем его на Хрустальный Остров, где покоится король.

– А потом?

– Не знаю, полководец.

Катон помолчал, задумавшись.

– Когда я был молод, – сказал он наконец, – наш легион квартировал в Аква-Сулис, и я часто ездил верхом по лесам в окрестностях Острова. Нам воспрещался доступ туда. По приказу короля. Но однажды – потому что это было запрещено – трое моих друзей и я отправились на лодке по озерам и причалили под самым высоким холмом. Видите ли, это было веселое дерзание, а мы были молоды. Мы разожгли костер, посидели, болтая и смеясь, а потом уснули. Мне приснилось, что ко мне пришел мой отец и мы поговорили о многих вещах.

Больше всего он говорил о том, как сожалеет, что мы никогда не были близки после смерти моей матери. Сон был прекрасный: мы обнялись, он пожелал мне счастья, сказал, что гордится мной. Утром я проснулся полный свежих сил. Нас окружал туман, мы поплыли туда, где были привязаны наши лошади, и вернулись в Аква-Сулис. И нам пришлось худо: мы вернулись без мечей. Ни один из нас не помнил, чтобы мы их снимали, и ни один не заметил, что их При нас не было.

– Остров – заколдованное место, – прошептал Прасамаккус. – А когда умер твой отец?

– Думаю, ты знаешь ответ, Прасамаккус. У меня есть сын, и мы с ним не близки. – Он улыбнулся. – Надеюсь, когда-нибудь он сплавает на Остров.

Прасамаккус поклонился и вышел из комнаты вместе с Гвалчмаем.

– Мы не можем взяться за это дело одни, – сказал Гвалчмай, когда они спустились на залитый солнцем двор. – Слишком много мест для поисков.

– Я знаю, мой друг. Но Катон прав. Ему против Вотана нужны все его молодые люди. Обойтись он может только без таких дряхлых стариков, как мы с тобой.

Прасамаккус остановился как вкопанный.

– Вот и решение, Гвал. Старики! Помнишь день, когда Утер расколол небеса и появился из тумана во главе Девятого легиона?

– Конечно. Кто способен забыть такое?

– Легатом Пропавшего Легиона был Северин Альбин. Теперь он живет на вилле в Калькарии, и до нее отсюда меньше полдня пути.

– Так ему же за шестьдесят! – возразил кантий.

– А сколько тебе? – оборвал его Прасамаккус.

– Ну, зачем всаживать кинжал в сердце? – заметил Гвалчмай. – Он же богатый римлянин и, уж наверное, разжирел и всем доволен.

– Сомневаюсь. И во всяком случае, он, конечно, знает, где найти тех из Девятого, кто еще жив. Они же служили в собственном легионе Утера, и их к нему привязывают узы покрепче кровных. Он вывел их из Юдоли Мертвых.

– Тому уже больше четверти века. Они наверняка почти все поумирали.

– Так не все же! Может, еще живы десятеро, может быть, сотня. Мы должны их разыскать.

* * *

Северин Альбин в каждом дюйме все еще выглядел тем римским полководцем, каким был каких-то пять лет назад. Спина у него была прямой, как копье, темные глаза сохраняли орлиную зоркость. Для него последние двадцать пять лет прошли как сновидение: ведь он вместе со всеми легионерами Девятого провел в аду Пустоты века и века, до того как юный принц Утер Пендрагон спас их и вернул в обезумевший мир. Могущество Рима, достигшее вершины, когда Северин и его легионеры погрузились в Туман, теперь превратилось в тень, а варвары правили там, где некогда законы Рима утверждались легионами, чья железная дисциплина делала поражение немыслимым. Честь обязывала Северина служить Утеру, и он безупречно исполнял свой долг, обучая воинов местных племен по имперскому образцу, сражаясь в одной войне за другой во имя земли, которая для него ничего не значила. Теперь он удалился на покой в свою виллу и читал творения былого времени, которые – во всяком случае, ему – напоминали о вчерашнем дне, поглотившем его жену, детей и все, что он знал и любил. Человек, выброшенный из своего времени, Северин Альбин почти вкушал тихую безмятежность, пока сидел в своем саду и читал Плутарха.

К нему подошел Нико, его приближенный раб, еврей с Греческих островов.

– Господин, два человека у ворот хотели бы поговорить с тобой.

– Скажи, чтобы пришли завтра. Нынче у меня нет настроения заниматься делами.

– Это не купцы из города, господин. Они назвались твоими друзьями.

Северин свернул пергамент и положил его на мраморную скамью возле себя.

– У них есть имена, у этих друзей?

– Прасамаккус и Гвалчмай.

Северин вздохнул.

– Проводи их сюда и распорядись, чтобы подали вина и фрукты. Они останутся на ночь, так что позаботься о комнатах для них.

– Нагреть воду, господин, чтобы гости приняли ванну?

– Не нужно. Наши гости – британцы и моются редко. Но найди в деревне двух девушек, чтобы согреть их постели.

– Слушаю, господин, – сказал Нико с поклоном и вышел, а Северин встал, расправил длинную тогу и почувствовал, как тихая безмятежность исчезает без следа.

Он повернулся и увидел, что по мощеной дорожке к нему, припадая на хромую ногу, приближается Прасамаккус, а за ним следует высокий, прямой, как древко копья, кантий, носящий прозвище Боевой Пес Короля.

Он неизменно оказывал им почтение, подобающее приближенным короля, однако, поселившись на вилле, питал надежду, что никогда их больше не увидит. Он всегда чувствовал себя неловко с британцами.

– Добро пожаловать в мой дом, – сказал Северин Альбин, сдержанно поклонившись. – Я приказал подать нам вина. – Он указал на мраморную скамью, и Прасамаккус с благодарностью опустился на нее, но Гвалчмай остался стоять рядом с ним, скрестив могучие руки на груди. – Полагаю, вы здесь, чтобы пригласить меня на похороны?

– Король не умер, – сказал Прасамаккус, и Северин сумел совладать с собой, потому что Прасамаккус умолк, так как к ним подошел слуга, держа серебряный поднос с двумя кубками, полными вина, и кувшином с водой. Поставив поднос на широкий подлокотник скамьи, слуга бесшумно удалился.

– Не умер? Но ведь он три дня лежит на погребальном ложе.

– Он на Хрустальном Острове, оправляется от ран, – сказал Гвалчмай.

– Рад это слышать. Как я понимаю, готы намерены выступить против нас и войско нуждается в короле.

– Нам нужна твоя помощь, – заявил Гвалчмай напрямик. – И легионеров из Девятого.

Северин сухо улыбнулся.

– Девятый легион более не существует. Ветераны взяли полагавшиеся им земельные участки, и теперь они простые граждане, причем самому молодому за пятьдесят. Как вам хорошо известно, король распустил Девятый, даровав им отдых, который они более чем заслужили.

Война – дело молодых, Гвалчмай.

– Они нужны нам не для войны, Северин, – сказал Прасамаккус. – Меч Силы исчез, и его необходимо отыскать. – Бригант рассказал их хозяину про нападение на короля и про предположение Кулейна о судьбе Меча. Северин слушал, не пошевельнувшись, не спуская темных глаз с лица Прасамаккуса.

– Мало кто из людей, – сказал Северин, – понимал силу Меча. Но я видел, как Меч рассекал воздух, будто занавес, чтобы высвободить нас из Тумана, и однажды Утер объяснил, почему он всегда знал, где враг нанесет удар. Меч столь же важен, как сам король. Да, конечно, созвать ветеранов Девятого можно, но времени на розыски нет. Вы сказали, что в том месте внезапно усилится магия. В мирное время, возможно, поиски имели бы смысл, но во время войны? Толпы беглецов, вражеские отряды, разруха, страдания и смерть. Нет, поиски наугад бессмысленны.

– Так что же делать? – спросил Гвалчмай.

– Только один человек знает, куда был отослан Меч.

Мы должны спросить его!

– Король пребывает в состоянии сходном со смертью. Он не способен говорить.

– Да, когда вы его видели в последний раз, Прасамаккус. Но если Кулейн отвез его на волшебный Остров, он ведь мог уже очнуться?

– Так что ты предлагаешь, полководец?

– Я пошлю весть ветеранам Девятого. Но не уповайте, что их соберется много. Одни умерли, другие вернулись в Италию в надежде найти какую-нибудь связь с их прошлым. А мы завтра отправимся на юго-запад.

– Я не могу поехать с тобой, полководец, – сказал Прасамаккус. – Я должен отправиться в Каледоны.

Северин кивнул.

– А ты, Гвалчмай?

– Поеду с тобой. Здесь мне делать нечего, – Не только тебе, но и всем нам, – сказал Северин. – Мир изменяется. Растут новые империи, старые гибнут. Дела стран подобны жизни человека. Нет человека и нет империи, которые могли бы долго противостоять упадку.

– Ты думаешь, готы победят? – вспылил Гвалчмай.

– Не готы, так саксы или юты. Я убеждал Утера набирать в легионы сакских воинов, пожаловать им некоторое самоуправление. Но он и слушать не желал. На одном только сакском юге есть тридцать тысяч человек, способных носить меч. Гордых людей. Сильных людей.

Это королевство переживет Утера ненадолго.

– За двадцать пять лет мы не потерпели ни единого поражения, – сказал Гвалчмай упрямо.

– А что этот срок для истории? Когда я был молод в дни Клавдия, Рим правил миром. Где теперь римляне?

– Думаю, старость притупила твое мужество.

– Нет, Гвалчмай. Четыреста лет в Тумане укрепили мою мудрость. Вам приготовлены комнаты. Пойдите отдохните, мы поговорим позже.

Британцы направились к вилле, оставив старого полководца одного в саду, где его нашел Нико.

– Не нужно ли тебе чего-нибудь, господин?

– Какие известия от купцов?

– Они говорят, что по ту сторону моря собирается огромное войско и что Вотан будет тут через месяц-другой.

– И как намерены поступить купцы?

– Очень многие припрятали свои богатства. Некоторые думают отправиться со всем нажитым в Испанию или Африку и начать там дело заново. Но большинство готовятся встретить готов с покорностью. Так уж заведено в мире.

– А ты, Никодим?

– Я, господин? Ну, я буду с тобой. Как же еще?

– Чепуха! Ты не потратил десять лет, наживая богатство, для того лишь, чтобы умереть моим рабом.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, господин?

– Сейчас не время для отрицаний. Ты решился вручить мои деньги Абригию, и он вернулся с грузом шелков, так что я выручил порядочную сумму. Ты забрал как свое вознаграждение сто серебряных монет, которые искусно приумножал снова и снова.

Нико пожал плечами.

– И давно ты знаешь?

– Шесть лет. Завтра я уезжаю и думаю, что не вернусь. Если я не возвращусь домой до истечения года, тогда вилла – твоя, как и все мои деньги. Запечатанный пергамент с нужными распоряжениями хранится у Кассия. Мои рабы получат вольную, а женщине Тристе выдашь указанную там сумму: мне с ней было хорошо.

Ты присмотришь, чтобы все это было выполнено?

– Конечно, господин, но все-таки я уповаю, что тебе предстоит еще долгая жизнь и что ты не замедлишь вернуться.

Северин засмеялся.

– Все еще лжешь, плут! Приготовь мой меч и боевую броню – не парадный нагрудник, а старый кожаный панцирь. Ну а конь… я возьму Каниса.

– Он состарился, господин.

– Мы все состарились, Нико. Но он хитер и ничего не страшится.

* * *

Лодка скользила по темной воде. Кулейн молча сидел у кормила. Наконец туннель расширился в пещеру, где с потолка, поблескивая, свисали сталактиты. Вода пузырилась, шипела, а стены словно испускали колдовское свечение. Кулейн направлял лодку в просветы между естественными колоннами, а затем их лабиринт остался позади. Впереди расстилалось курящееся туманом озеро. Ярко блестели звезды, луна плыла над дальней скалистой вершиной холма – тором, – которую увенчивала круглая башня. Воздух был свежим, прохладным, и Владыка Ланса, потянувшись, глубоко вдохнул его, словно погружаясь в глубокий мир, окружавший Остров. Его взгляд шарил по сторонам, выискивая некогда такие знакомые очертания Спящих Великанов, Ищущего Зверя, Кентавра, Голубки, Льва. Скрытых две тысячи лет, но все еще не утративших мощи.

Лодка скользнула в окаймленный деревьями залив по направлению к костру, который мерцал в отдалении, точно уставшая звезда над самой водой. Когда лодка приблизилась к берегу, с земли у костра поднялись семь фигур в одеяниях с капюшонами и гуськом спустились к воде.

– Зачем ты позвал нас? – спросил женский голос.

– Мой друг здесь нуждается в вашей помощи.

– Твой друг – мирный человек?

– Он король.

– Разве это ответ?

– Он тот, кто объявил Хрустальный Остров священным, кто защищал его святость и свободу.

– Остров не нуждается в том, чтобы человек объявлял его священным, как не нуждается в мече для защиты его свободы.

– Тогда взгляните на него просто как на человека, чью душу похитили и чьему телу угрожает гибель.

– И куда ты хочешь, чтобы мы отнесли его? – спросила женщина.

– В Круглую Залу в Кольце Великой Луны, где нет места злу, где два мира соединены в знаке Священной Рыбы.

– Тебе много известно о наших Таинствах.

– Я знаю ВСЕ ваши Таинства… и еще многое.

Женщины молча шагнули вперед, без малейшего усилия подняли короля со дня лодки и попарно углубились во мрак под деревьями – тело короля словно парило между ними. Кулейн последовал за ними. Из-под деревьев появилась белая женская фигура с капюшоном, опущенным на лицо.

– Дальше тебе нельзя, воин.

– Я должен остаться с ним.

– Нельзя.

– Ты думаешь остановить меня?

– Ты остановишься сам, – ответила она, – ибо твое присутствие ослабит силу, которая будет поддерживать в нем жизнь.

– Во мне нет зла.

– Да, Кулейн лак Фераг, в тебе нет зла.

– Так ты знаешь меня? Хорошо! Ведь тогда ты должна знать, что это я посадил Терн и начал то, что теперь продолжаете вы.

– Начал ты, да, но не по велению веры. Просто это была очередная из твоих игр. Ты сказал Сестрам, что знаешь все их Таинства и еще многое. Когда-то так было, но теперь – нет. Ты думаешь, что это место, Кулейн, выбрал ты? Нет. Оно выбрало тебя.

– Прости мое высокомерие, госпожа. Но разреши мне остаться. Мне столько надо искупить. Я все потерял, и мне некуда идти.

На залив лился лунный свет, и облаченная в белое жрица казалась сотканной из него. Воин ждал, пока она обдумывала его слова. Наконец она заговорила:

– Можешь остаться на Острове, Кулейн, но не в Круглой Зале. – Она указала на могучий Тор, на венчающую его башню. – Можешь отдохнуть там, а я распоряжусь, чтобы тебе приносили еду.

– Благодарю тебя, госпожа. Мне стало легче на сердце.

Она повернулась и ушла. Кулейн начал подниматься по древней тропе, обвивавшей Тор, все выше и выше над Островом и озером. К древней башне – древней, когда он был ребенком в Атлантиде. Деревянные полы сгнили, и остались лишь огромные камни, тщательно обтесанные с точностью, утраченной миром, и соединенные без помощи извести. Кулейн собрал гнилые обломки, разжег костер и улегся спать под звездным небосводом.

11

Кормак очнулся на безжизненном пустыре среди скелетов засохших деревьев и пылевых чаш. Рядом с ним лежал его меч, а позади него был туннель, уводивший вверх сквозь гору. Он сел и заглянул внутрь туннеля. В дальнем конце, в самом сердце горы, он заметил мерцающее сияние, и его неодолимо потянуло пойти туда и омыться светом.

Но тут он вдруг заметил, что рядом кто-то есть, и стремительно обернулся с мечом в руке. На плоском камне сидел седобородый старик, одетый в длинный серый балахон.

– Кто ты? – спросил Кормак.

– Никто, – ответил тот с тоскливой улыбкой. – Хотя когда-то я был кем-то и у меня было имя.

– Что это за место?

Старик пожал плечами.

– В отличие от меня оно имеет много названий и много тайн, хотя, подобно мне, оно нигде. Как ты сюда попал?

– Я… была схватка… Я… не помню.

– Порой это милость, и ее надо принимать с великой благодарностью. Есть много такого, чего я предпочел бы не помнить.

– Мне нанесли много ран, – сказал Кормак, и, задрав рубаху, он оглядел свою бледную грудь и плечи. – Но их нет.

– Раны не здесь, – сказал старик. – Ты хорошо сражался?

– Нет. Я был слеп… Андуина! Я должен найти ее! – Он встал и направился к туннелю.

– Ты не найдешь ее там, – негромко сказал старик, – ибо там кровь, и огонь, и жизнь.

– Что ты такое говоришь, старик?

– Указываю на очевидное, Кормак, сын Утера. Твоя возлюбленная прошла перед тобой по этой длинной серой дороге. У тебя хватит смелости пойти за ней?

– Смелости? Ты совсем сбил меня с толку. Где она?

Старик встал и указал на дальние горы за черной рекой, которая вилась внизу по дну долины.

– Она там, Кормак. Там, где собираются все новые души. В горах Проклятых.

– Еще раз спрашиваю тебя, старик: что это за место?

– Это, юный принц, место ужасов. Тут могут ходить лишь мертвые. Это – Пустота, и здесь обитает Хаос.

– Так значит… я…

– Ты мертв, принц Кормак.

– Нет!!!

– Погляди вокруг, – сказал старик. – Где тут жизнь? Трава? Хотя бы одно зеленеющее дерево? Какие-нибудь следы животных или птиц? Где звезды – украшение неба?

– Но я же все еще думаю и чувствую и могу поднять мой меч. Это сон, старик, и он меня не пугает.

Старик встал и расправил свое серое одеяние.

– Я держу путь к этим горам. Хочешь, чтобы я передал весточку твоей возлюбленной?

Кормак оглянулся на туннель и манящий свет. Все в нем кричало: «Беги туда, вырвись из безжалостной серости вокруг!» Но там не было Андуины. Он поглядел на горы.

– Ты говоришь, она там. Но почему я должен тебе верить?

– Только потому, что веришь. Я не стал бы лгать тебе, юный принц. Я служил твоему отцу, и его отцу, и отцу его отца. Я был владыкой волшебником.

– Ты Мэдлин?

– Да, это было одним из моих имен в лучах Света.

Теперь я никто.

– Так и ты мертв?

– Мертв, как ты, принц Кормак. Ты пойдешь со мной по серому пути?

– Я правда найду Андуину?

– Не знаю. Но ты пройдешь ее дорогой.

– Тогда я иду с тобой.

Мэдлин улыбнулся и пошел вниз по склону к черной реке. Он вскинул руки, позвал, и на реке показалась черная барка, которой правило чудовище с головой волка и глазами, пылавшими красным огнем в бледном подсвете вечных сумерек. Кормак поднял меч.

– Он тебе не понадобится, – шепнул Мэдлин. – Он всего лишь Перевозчик и не причинит тебе вреда.

– Какой вред может он причинить мертвецу? – спросил Кормак.

– Умерло только твое тело. Твой дух все еще может испытать боль и, хуже того, – угаснуть. И тут много зверей и бывших людей, которые постараются причинить тебе вред. Держи меч наготове, Кормак. Он тебе понадобится.

Вместе они спустились в барку, и она заскользила поперек реки, повинуясь Перевозчику, который искусно подталкивал ее шестом.

Барка причалила к каменной пристани. Мэдлин выбрался на пристань и поманил Кормака за собой. Перевозчик сидел неподвижно, устремив красные глаза на юношу, и протянул руку.

– Чего он хочет?

– Черную монету, – ответил Мэдлин. – Все путники здесь должны платить Перевозчику.

– У меня нет никакой монеты.

Старик встревожился.

– Пошарь в карманах, юный принц, – приказал он. – Она там.

– Да говорю же тебе, у меня нет никаких денег.

– Все равно поищи.

Кормак повиновался, а затем развел руками.

– Я же сказал, у меня нет ничего, кроме меча.

Мэдлин понурил голову.

– Боюсь, я навлек на тебя страшную беду, Кормак.

Он обернулся и заговорил с Перевозчиком на языке, неизвестном юноше. Чудовище как будто улыбнулось, потом встало, повернуло барку и направило ее к другому берегу.

– Что за беду?

– Ты, видимо, не умер, хотя каким образом ты очутился здесь, понять невозможно. У каждой души есть с собой черная монета.

– Ну так что? Он же перевез нас.

– Да, но обратно он тебя не перевезет. В этом-то и беда! – Речка не такая уж широкая, Мэдлин. Если понадобится, я ее переплыву.

– Нет! Ни в коем случае не вздумай коснуться этой воды! Она – порождение Ада. Она сожжет того, кто ее коснется, и боль будет длиться вечность.

Кормак подошел к старику и положил руку ему на плечо.

– Никакой беды тут нет. Жить без Андуины я не хочу, а она уже переплыла реку. Так идем же. Я хочу добраться до гор еще до темноты.

– Темноты? Здесь не бывает ни темнее, ни светлее.

Такова Пустота, и она не меняется. Тут нет ни луны, ни солнца, а звезды – лишь смутное воспоминание.

– Пусть так, но идем же! – крикнул Кормак. Мэдлин кивнул, и они зашагали прочь от реки.

Шли они много часов, пока наконец усталость не овладела принцем.

– Ты никогда не устаешь? – спросил он волшебника.

– Здесь – нет, Кормак. Это еще одно доказательство твоей связи с жизнью. Давай сядем вон там на склоне. Я разожгу костер, и мы побеседуем.

Они устроились в кольце валунов. Мэдлин собрал хвороста, и маленький костер весело запылал. Волшебник, казалось, глубоко задумался, и Кормак не заговаривал с ним. Потом Мэдлин потянулся, мрачно улыбнувшись.

– Было бы лучше, юный принц, если бы мы встретились под солнцем в лесах вокруг Эборакума или во дворце в Камулодунуме. Но людям следует извлекать из событий то, что можно. Я учил твоего отца, когда он был в твоем возрасте. Он постигал все очень быстро и стал человеком, способным подчинить себе почти любые обстоятельства. Быть может, таков и ты?

Кормак пожал плечами.

– Я рос, как сын демона, которого все чурались.

Человек, заменивший мне отца, был убит, и я бежал.

Мне встретился Кулейн, и он меня спас. Потом оставил меня охранять Андуину, и я не сумел ее спасти. Вот история Кормака. Не думаю, что я такой, каким был Утер.

– Не суди себя слишком сурово, юный принц. Расскажи мне все подробности, а я буду твоим судьей.

Пока костер догорал, превращаясь в пылающие угли, Кормак рассказывал о своей жизни с Гристой, о поцелуе Альфтруды, который привел к убийству Гристы, о встрече с Кулейном и о бое с демонами, когда они защищали Андуину. Под конец он описал спасение Олега и его дочери и схватку с викингами, которая в конечном счете привела к нападению на хижину.

Мэдлин слушал молча, пока рассказ не завершился, а тогда подбросил хвороста на угли.

– Утер гордился бы тобой, но ты слишком мало себя ценишь, принц Кормак. Думаю, причина в твоем горьком детстве. Во-первых, когда на тебя напали братья Альфтруды, ты победил всех троих – поступок воина и истинно смелого человека. Во-вторых, когда появились демоны, ты сражался, как подобает мужчине.

А когда ты нес Олега с горы, ты вновь доказал силу своего духа. И да, ты потерпел неудачу – слишком могучие силы ополчились против тебя. Но знай, сын Утера, – потерпеть неудачу не так уж страшно. Настоящая трусость в том, чтобы и не пытаться победить.

– По-моему, Мэдлин, я предпочел бы поменьше геройства и побольше успеха. Но теперь нет смысла горевать об этом. У меня уже не будет случая что-либо исправить.

– Не будь так уж уверен в этом, – сказал волшебник вполголоса. – Этот мир, как он ни ужасен, во многом сходен с тем, который ты покинул.

– В чем, например?

– Владыка этого мира – Молек, некогда человек, но теперь демон. Тебе он известен как Вотан. Это – его владения уже более двух тысяч лет.

– Вотан? Но как могло произойти такое?

– Из-за глупости одного человека. Моей глупости.

Но лучше я расскажу эту историю на свой лад. Ты, конечно, знаешь про Фераг, последний живой кусочек Атлантиды?

– Да, Кулейн мне рассказывал.

– Ну, в те славные дни было много молодых людей, жаждавших приключений. И в нашем распоряжении была сила Сипстрасси, так что мы стали богами для смертных. Одним из этих молодых людей был Молек.

Он искал удовлетворения самым черным чувствам, и его наслаждения вызвали бы тошноту у большинства людей одной только мыслью о них. Пытки, муки, смерть для него были как крепкое вино. Свой мир он превратил в бойню. Мы, остальные, не могли это стерпеть, и Фераг ополчился против него. Наш царь, Пендаррик, возглавил войну, и Молек потерпел полное поражение. Кулейн сразился с ним на стенах Вавилона, убил его и обезглавил, а тело швырнул вниз на камни, чтобы его сожгли.

– Так как же он мог вернуться?

– Имей терпение! – оборвал его Мэдлин. – Молек, подобно всем нам, мог использовать Сипстрасси, чтобы обрести бессмертие. Но он пошел дальше нас: он взял кольцо из Серебряного Сипстрасси и заключил в него свой череп под кожей, будто в невидимую корону. Он сам стал Сипстрасси и не нуждался в Магических Камнях. Когда Кулейн убил его, я забрал голову. Никто об этом не знал, Я опалил ее на огне, чтобы остался голый череп, и хранил его как талисман, как источник большой силы. В последующие столетия он немало мне помогал.

Я знал, что дух Молека еще живет, – я вступал в общение с ним и с мертвецами его царства, почерпнул много знаний и хорошо распоряжался ими. Но в своей надменности я не замечал, что Молек тоже использует меня и его сила растет. Несколько лет назад, перед самым твоим рождением, наши пути с Утером разошлись.

Я отправился в земли викингов и там повстречал юную девушку, которая пожелала стать моей ученицей. Я впустил ее в свой дом и в свое сердце. Но она была служанкой Молека и как-то ночью усыпила меня и положила череп на мою голову. Молек захватил мое тело, а мой дух был отправлен сюда. Теперь он терзает меня моей глупостью, а чудовищные зверства, с которыми мы покончили ценой такой жестокой борьбы, вновь вернулись осквернять мир. И на этот раз он не будет побежден.

– Кулейн еще жив. Он его уничтожит, – сказал Кормак.

– Нет, Кулейн лишь тень того, кем он был когда-то.

Я думал, Утер и Меч Силы смогут его остановить. Но Вотан перехитрил меня и тут. Он забрал Кровавого короля.

– Убил?

– Нет. Но лучше бы убил!

– Я не понимаю…

– Утер здесь, принц Кормак. В Пустоте. В оковах огня, пожирающего души.

– Я думаю только об Андуине, – сказал Кормак. – Я могу восхищаться силой и воинским искусством того, кто меня зачал, но знаю я одно: он преследовал мою мать, пока она не умерла. Его страдания мне безразличны. – Он стремительно встал. – Я отдохнул, Мэдлин.

– Хорошо, – прошептал волшебник. Его ладонь скользнула над костром, и пламя угасло. – Путь предстоит долгий, и повсюду таятся опасности. Не сходи с тропы, Кормак. Что бы ни происходило, не сходи с тропы.

Они вместе зашагали по широкой дороге. Справа и слева беспощадная серость простиралась до серого горизонта. Только иссохшие деревья и торчащие черные камни, иззубренные, в трещинах, нарушали плоскость равнины. Их ноги поднимали пыль, она сушила горло Кормака, разъедала глаза.

– Это место без души, – сказал он, и Мэдлин горько усмехнулся.

– Как раз наоборот, юноша. Здесь живы только души усопших. На нашу беду, большинство из осужденных оставаться здесь преданы злу. И здесь истинная природа каждого человека становится явной. Вот Перевозчик. Когда-то он был человеком, но теперь он обрел образ чудовища, которого прятал в себе при жизни.

– Андуине нельзя оставаться тут, – сказал Кормак. – Она кротка и добра, она никому не причиняла зла.

– Тогда она свободно пройдет всю дорогу. Не бойся за нее, Кормак. В этом месте существует космическое равновесие, и даже Молеку не дано нарушать его надолго.

Они миновали поворот дороги и увидели молоденькую девушку, попавшую ногой в ловушку.

– Помогите мне! – взмолилась она, и Кормак свернул с дороги туда, где она лежала на земле. Но едва он приблизился к ней, как из-за скалы возникла чудовищная фигура.

– Берегись! – закричал Мэдлин. Кормак обернулся, а его меч уже описывал смертоносную дугу и разрубил чешуйчатый бок.

С визгливым шипением, оросив рубаху Кормака черной кровью, чудовище исчезло, а за спиной юноши девушка бесшумно поднялась с земли, скрючив пальцы как когти. Мэдлин метнул узкий кинжал, который вонзился ей между лопатками, она упала на колени, и Кормак волчком повернулся к ней. Глаза у нее стали кроваво-красными, рот ощетинился острыми клыками, между синими губами высунулся змеиный язык. И она тоже исчезла.

– Вернись на дорогу, – приказал Мэдлин. – Только сначала подбери мой кинжал.

Кормак нагнулся за кинжалом, глубоко погрузившимся в пыль, и вернулся к волшебнику.

– Что они такое?

– Отец и дочь. Всю свою жизнь они грабили и убивали путников на дороге между Вируланиумом и Лондиниумом. Их сожгли на костре за двадцать лет до твоего рождения.

– И тут нет ничего и никого хорошего?

– Человек находит хорошее в самых неожиданных местах, принц Кормак. Но увидим.

Они шли и шли – возможно, целую вечность. Без звезд, без луны, которые отмечали бы ход времени. Кормак потерял счет часам, тем не менее в конце концов они добрались до гор и дорога привела их к большой пещере, где пылали факелы.

– Здесь будь настороже! – предупредил Мэдлин. – Защиты здесь нет.

В пещере десятки людей сидели, спали, разговаривали между собой. На вошедших никто не обратил внимания, и Мэдлин повел принца по лабиринту озаренных факелами туннелей, битком набитых душами, и наконец остановился в обширной подземной зале, где пылал большой костер.

Пожилой мужчина в выцветшем монашеском одеянии из коричневой шерсти поклонился волшебнику.

– Мир тебе, брат, – сказал он.

– И тебе, Альбейн^[1]. Со мной мой юный друг, взыскующий добра.

Альбейн улыбнулся и протянул руку. Это был щуплый невысокий человек с большой лысиной, которую, точно корона, окружала бахромка совсем белых волос.

– Привет тебе, мой мальчик. Того, что ты ищешь, тут маловато. Как я могу тебе помочь?

– Я ищу мою жену. Ее зовут Андуина.

И он описал ее наружность. Старый монах слушал очень внимательно.

– Она была здесь, но боюсь, ее отсюда увели. Мне очень жаль.

– Увели? Кто?

– За ней пришли верные. Мы не успели ее спрятать.

– Телохранители Молека, – объяснил Мэдлин. – Они служат ему здесь, как служили там, пока были живы, ибо им обещано, что они вернутся во плоть.

– Куда они ее забрали?

Альбейн промолчал и только посмотрел на Мэдлина.

– Значит, она в Башне – крепости Молека. Туда тебе доступа нет, Кормак.

– А что меня остановит? – спросил принц, и в серых глазах вспыхнуло пламя.

– Ты поистине сын Утера, – сказал Мэдлин с печалью и гордостью.

Из мрака появилось несколько фигур.

– Сын Утера? – спросил Викторин. – А это ты, Мэдлин?

– Так значит, война началась, – прошептал Мэдлин.

– Еще нет, колдун, но вот-вот начнется. Скажи, он правда сын Утера?

– Да. Принц Кормак, это Викторин, самый лучший из полководцев Утера.

– Жаль, нельзя сказать, что мы встретились в добрый час, принц Кормак. – Викторин снова обернулся к Мэдлину. – Альбейн сказал нам, что душу короля держат в Башне… что его пытают. Неужели это правда?

– Соболезную, Викторин. Я знаю, ты был его другом.

– Был? Смерть не властна над моей дружбой. Нас здесь тринадцать, и мы отыщем короля.

– По открытой равнине вокруг Башни, – сказал Мэдлин, – рыщут гигантские псы. Зубы у них, как кинжалы, шкуры крепче железа. Их не сразит никакой меч.

За первой стеной обитают верные – их не меньше двухсот, и все при жизни были грозными воинами. За вторую стену я не заглядывал, но даже верные страшатся заходить за нее.

– Там король, – сказал Викторин, упрямо сжав зубы.

– И Андуина, – добавил Кормак.

– Это безумие! Как вы приблизитесь к Башне?

Или, по-вашему, тринадцать мечей проложат вам дорогу?

– Понятия не имею, Мэдлин. Я всего лишь простой воин. Но ты когда-то был самым великим мудрецом в мире. Во всяком случае, так ты говорил мне.

– Ад не место для лести, – сказал волшебник. – Но я подумаю над этим.

– А враги у Молека есть? – спросил Кормак.

– Конечно. Однако они почти все – такое же воплощение зла, как и он.

– Это меня не интересует. Они сильны?

– Поверь мне, Кормак, это не выход.

– Будь ты проклят! Ответишь ты мне или нет?

– Да, они очень сильны, – свирепо отрезал Мэдлин. – А к тому же смертельно опасны. Просто приблизившись к ним, ты можешь потерять душу. Хуже того, ты можешь кончить, как твой отец: закованным в огненные цепи, подвергаемым пыткам, пока от тебя не останется лишь выжженная оболочка, стонущая безмозглая развалина.

– Почему они так со мной расправятся?

– Потому что ты сын своего отца. Величайший враг Молека здесь – Горойен, Царица-Ведьма, побежденная Утером. И ее сын-любовник Гильгамеш, сраженный Кулейном. Теперь понял?

– Я понял только, что хочу с ней встретиться. Ты можешь это устроить?

– Она уничтожит тебя, Кормак.

– Только если ненависть ко мне будет сильнее ее желания победить Молека.

– Но что ты можешь ей предложить? У нее есть собственное войско и покорные звери-рабы, готовые выполнить любое ее приказание.

– Я предложу ей Башню… И душу Вотана.

– Поговори с ними, Альбейн, – сказал Мэдлин, указывая на группу, уединившуюся под сталактитами в углу пещеры. – Втолкуй им, чем это для них обернется.

Старик взглянул на Викторина с тревогой на лице.

– Многие тут не продолжают пути. Существуют в этих жутких сумерках наподобие зверей. Других манит лежащая впереди, как многие верят, прекрасная страна с золотым солнцем и голубым небом. Я верю в эту страну и уговариваю идти туда. Но чтобы достичь ее, нельзя сходить с тропы.

– Там держат нашего короля, – сказал Викторин. – И мы исполним наш долг.

– Вы его исполнили, отдав за него ваши жизни. Но не ваши души.

– Я говорю только за себя, Альбейн. Я не могу продолжить путь, пока король нуждается во мне, пусть даже мне посулят рай. Пойми, зачем мне рай, если я войду в него со стыдом?

Альбейн наклонился и взял Викторина за руку.

– Ответить за тебя я не могу. Я знаю лишь, что здесь, в этом краю смерти и отчаяния, есть проблеск надежды для тех, кто пойдет дальше. Одни не могут, так как зло в них нашло приют тут. Другие не хотят, ибо их страх огромен, и, возможно, легче прятаться тут в вечных сумерках. Но этот жуткий мир – еще не конец, и не следует лишать себя того, чем завершится путь.

– Почему же ты не идешь дальше? – спросил Кормак.

– Может быть, потом я пойду. – Альбейн пожал плечами. – А пока мне есть чем заняться среди заблудившихся и измученных страхом.

– Как и нам есть чем заняться, – сказал Кормак. – Альбейн, я не философ, но здесь моя возлюбленная, и ты говоришь, что она в плену у Молека. Я этого не допущу.

Как Викторин, я не смогу жить ни в каком раю с таким грузом на совести.

– Любовь – прекрасное чувство, принц Кормак, и тут ее почти нет. Позволь, я укажу на кое-что другое.

Чтобы победить Молека, ты готов искать помощи Горойен. А она такое же исчадие ада, как и тот, чьей гибели ты ищешь. Может ли человек связаться с силами зла и остаться не тронутым им? Что произойдет, когда пламя твоей чистоты соприкоснется со льдом ее злобы и коварства?

– Не знаю. Но враги Молека – мои друзья.

– Друзья? Что ты знаешь о Горойен?

– Ничего. Только что она, по словам Мэдлина, была врагом Утера.

– Она была бессмертной и сохраняла красоту вечной, принося в жертву тысячи молодых женщин, глядя, как их кровь струится по ее Магическому Камню. Она возвратила жизнь своему умершему сыну – и сделала его своим любовником. Его звали… и зовут – Гильгамеш, Владыка Немертвых. Вот с кем ты готов искать союза.

Кормак покачал головой и улыбнулся.

– Ты не понимаешь, Альбейн. Ты упомянул мою чистоту? Да я целый мир принес бы в жертву, лишь бы освободить Андуину. Я готов смотреть, как миллион душ извивается в муках, лишь бы ей ничто не угрожало.

– А она захотела бы этого, юный принц?

Кормак отвел глаза.

– Нет, – признал он. – Возможно, потому-то я и люблю ее так сильно. Но я буду искать встречи с Горойен.

– Она тебя уничтожит. То есть если ты сумеешь добраться до нее. Ведь для того тебе придется сойти с дороги и отправиться на поиски в Краю Теней. Там обитают гнусные чудовища, и они будут подстерегать тебя на каждом шагу.

Викторин поднял руку, и все глаза обратились на него.

– Я ценю твой совет, Альбейн, как и твои предостережения. Но принц и я сойдем с дороги, чтобы отыскать Царицу-Ведьму. – Он обернулся к Марку, своему помощнику. – Ты пойдешь со мной?

– Мы умерли с тобой, почтеннейший, – ответил молодой человек. – И не оставим тебя сейчас.

– Тогда решено. А ты, Мэдлин?

– Ведьма ненавидит меня больше, чем любого из вас, но – да, я пойду, что еще мне остается?

Альбейн встал и обвел грустным взглядом всех пятнадцать.

– Да сохранит вас Бог! Больше мне сказать нечего.

Кормак посмотрел, как щуплый монах пробирается среди теней в пещере.

– Как он попал сюда, Мэдлин?

– Он последовал за истинным богом, когда Римом правил ложный. Идем!

12

В четвертую неделю весны корабли с вражескими войсками подошли к берегам Британии в трех разных местах. Одиннадцать тысяч человек высадились в Сегундунумне вблизи от самой восточной из укрепленных башен, мало-помалу разрушающейся Стены Адриана. Город был разграблен, сотни его жителей преданы мечу.

Вторая флотилия – под командованием Алариха, лучшего военачальника Вотана – высадила восемь тысяч человек у Андериды на южном берегу, где к ним присоединились две тысячи саксов, которых переманил на сторону Вотана ренегат Агвайн. Дороги и тропы на Лондиниум заполонили беженцы, а готы стремительно двигались по побережью на Новиомагус.

Третья флотилия добралась до Петварии, не встретив в устье Хамбера никаких помех. Двадцать две тысячи воинов вышли на берег, и оборонительный британский отряд из тысячи двухсот человек обратился в бегство.

Эборакум, до которого оттуда было меньше двадцати пяти миль, был охвачен паникой.

Геминий Катон, у которого не осталось выбора, собрал свои два легиона и с этими десятью тысячами выступил навстречу врагу. На легионы обрушились яростные бури, и во время первого ночлега в походе многие легионеры клялись, что видели на фоне туч голову демона, озарявшуюся вспышками молний. К утру боевые силы Катона уменьшились на тысячу с лишним человек, тайком сбежавших из лагеря.

Едва рассвело, разведчики доложили ему о приближении противника, и он отвел оба легиона на вершину невысокого холма в полумиле к западу. Там были поспешно вырыты рвы, в них вбиты колья, а лошади центурионов и других начальников отведены в ближайший лесок позади холма.

Грозовые тучи исчезли с той же быстротой, с какой прежде затянули небо, и готы появились в ярких солнечных лучах, которые ослепительно вспыхивали на наконечниках копий и поднятых боевых топорах. Катон ощутил, как страх начал овладевать легионерами при виде такого несметного числа врагов.

– Клянусь всеми богами, ну и шайка! – закричал Катон.

Послышались смешки, но напряжение не рассеялось.

Молодой легионер уронил гладий и попятился.

– Подбери его, мальчик, – мягко сказал Катон. – Он ведь заржавеет, валяясь тут.

Юноша задрожал, готовый расплакаться.

– Я не хочу умирать, – сказал он.

Катон взглянул на готов, приготовившихся атаковать, подошел к нему и подобрал его меч.

– Никто не хочет, – сказал он, вкладывая рукоять в его пальцы, и вернул мальчика на место в ряду.

С ревом, напомнившим о недавней буре, готы ринулись на них.

– Лучники! – загремел Катон. – Занять места!

Пятьсот лучников в легких кожаных туниках пробежали между щитоносцами и образовали ряд у вершины холма. Темное облако стрел обрушилось на нападающих. Готы были в крепких доспехах, и убитых было немного, но набегающие сзади спотыкались о трупы, и атака захлебнулась.

– Назад! Взять копья!

Лучники отступили за стену щитов, положили луки с колчанами и попарно взяли длинные копья, лежавшие позади тяжеловооруженных легионеров. Первый в каждой паре опустился на колено позади щитоносца и ухватил древко примерно в трех локтях от наконечника, а второй стиснул его у конца, и они застыли, ожидая команды Катона.

Атакующие готы уже почти приблизились к линии щитов, когда Катон взмахнул рукой:

– Бей!

Задние копейщики рванулись вперед, и спрятанные копья, направляемые коленопреклоненными передними, молниеносно выдвинулись между щитами, поражая воинов в первых рядах атакующих, разбивая щиты вдребезги, пронзая кольчуги. Незазубренные наконечники не застревали в теле – копья оттягивались назад, вновь и вновь находя свою цель.

Это была настоящая бойня, и готы обескураженно отступили.

Трижды они возобновляли атаку, но смертоносные копья вновь вынуждали их отступить. Склон перед стеной щитов был усеян телами врагов – мертвых или бьющихся в агонии, пока жизнь покидала их вместе с кровью, льющейся из развороченной груди на мягкую землю.

Вдоль первого ряда отступивших готов прошел начальник, что-то приказывая ждущим воинам. Пятьсот из них побросали щиты и двинулись вперед.

– Что они делают, почтеннейший? – спросил Деций, помощник Катона. Тот не ответил: в разгаре битвы полководец не может признать, что понятия не имеет.

А готы волной хлынули вверх по склону, выкрикивая имя Вотана. Копья вонзались в них, но каждый пораженный воин стискивал древко за погрузившимся в его тело наконечником, не давая извлечь его для нового удара. Теперь в атаку бросилось все войско и на этот раз с ужасающей силой обрушилось на британскую стену щитов.

На мгновение стена раскололась, и несколько воинов ворвались внутрь. Катон выхватил свой гладий и ринулся на них. К нему присоединился юный легионер, и вместе они закрыли пролом. Готы отступили. Катон обернулся к легионеру и узнал мальчика, бросившего меч перед началом битвы.

– Молодец, малый!

Но прежде чем мальчик успел ответить, готы оглушительно взревели и возобновили атаку.

Сражение длилось весь день, и победа осталась нерешенной. Однако с наступлением темноты у Катона не оставалось иного выхода, как отступить с холма. Он потерял двести семьдесят одного человека. Враги, по его подсчетам, – около двух тысяч. С чисто военной точки зрения это означало победу, но Катон прекрасно понимал, что, по сути, британцы мало что выиграли. Готы убедились теперь – если когда-нибудь в этом сомневались, – что войско Утера в отличие от меровейского возглавляют умелые военачальники. А британцы убедились, что готы не так уж непобедимы. Но если не считать этого, никаких изменений прошедший день не принес, и Катон увел своих людей по дороге на Эборакум, уже выбрав место для следующего сражения.

– Неужели правда, почтеннейший, что король жив? – спросил Деций, когда они бок о бок ехали верхом впереди легионов.

– Да, – ответил Катон.

– Но тогда где же он?

Катон устал и не в первый раз пожалел, что ему достался такой помощник. Но Деций был сыном богатого купца и заплатил за свое назначение чудесной виллой под Эборакумом.

– Король сообщит нам о своих намерениях, когда сочтет нужным. А пока будем делать то, что он нам поручил.

– Но несколько человек видели его труп, почтеннейший. И уже шли приготовления к похоронам.

Катон пропустил это утверждение мимо ушей.

– Когда будет разбит лагерь для ночлега, обойдешь костры. Легионеры сегодня сражались прекрасно. Пусть они узнают тебя – хвали их, говори, что еще не видел такой храбрости.

– Слушаю, почтеннейший. Как долго мне этим заниматься?

Катон вспомнил о своей вилле и подавил гнев.

– Хорошо, Деций. Ты займись моим шатром, а я поговорю с легионерами.

– Слушаю, почтеннейший. Благодарю тебя.

* * *

Сны Галеада были темными и пронизанными болью.

Проснувшись в холоде рассвета, он уставился на золу погасшего костра. Ему приснилось, как Викторин и его двенадцать легионеров въехали в лес, были окружены готами, которыми командовал предатель Агвайн, и на его глазах старый полководец погиб, как и жил, – с холодным достоинством и без колебаний.

Задрожав, он разжег костер. Британии от его сведений большого толку не будет. Вражеские флотилии вот-вот отплывут, король мертв, ничто не может противостоять силе Вотана. И все-таки ненависти он не чувствовал – ничего, кроме страшного бремени скорби, парализующей его дух.

Рядом лежал его меч, и он уставился на него со страхом. Что, недоумевал он, внушает людям желание владеть таким оружием, что толкает их пускать его в ход против таких же людей, как они, – рубить, колоть, убивать?

И ради чего? Что это дает? Лишь редкому воину удается разбогатеть. Большинство же возвращаются в те же бедные хижины и селения, где они выросли, и многие доживают жизнь без руки или ноги или же с уродливыми шрамами – вечным мрачным напоминанием о днях войны.

Рядом с ним на землю спорхнул воробей и принялся склевывать крошки овсяной лепешки, которую он съел накануне. К первому воробышку присоединился второй.

Галеад замер, глядя, как пичужки прыгают возле меча в ножнах.

– Что они говорят тебе? – спросил какой-то голос.

Галеад посмотрел через костер и увидел, что там сидит человек в плаще сочного багряного цвета. Золотистая, тщательно завитая борода, темно-синие глаза.

– Они ничего мне не говорят, – ответил он вполголоса. – Но это мирные создания, и при виде них у меня на душе становится легче.

– А клевали бы они столь же беззаботно рядом с Урсом, принцем, жаждавшим разбогатеть?

– Если бы и да, он их не заметил бы. Кто ты?

– Не враг.

– Это я уже понял.

– Конечно. Твои дарования обретают все большую силу, и ты становишься выше грязных дел этого мира.

– Я спросил, кто ты?

– Меня зовут Пендаррик.

Галеад вздрогнул, словно это имя отозвалось эхом внутри него, в каких-то дальних закоулках памяти.

– Я как будто знаю тебя.

– Нет, хотя я пользуюсь и другими именами. Но мы идем одними тропами, ты и я. Ты сейчас там, где некогда стоял и я, и все мои деяния казались такими же весомыми, как утренний туман. И такими же незыблемыми.

– И какое решение ты принял?

– Никакого. Последовал велению сердца и обрел душевный покой.

Галеад улыбнулся.

– Где, в каком краю здесь могу я найти душевный мир? А если я попытаюсь, не будет ли это верхом себялюбия? Моим друзьям угрожает вторжение страшного врага, и мое место рядом с ними.

– Душевный мир не пребывает в каком-то царстве, городе, селении или даже в убогой хижине, – сказал Пендаррик. – Впрочем, ты сам это знаешь. Что ты сделаешь?

– Найду способ вернуться в Британию. Выступлю против силы Вотана.

– Обретешь ли ты удовлетворение, уничтожив его?

Галеад взвесил этот вопрос.

– Нет, – сказал он наконец. – Однако злу надо противостоять.

– Мечом?

Галеад с отвращением посмотрел на меч у своих ног.

– А есть другой способ?

– Если есть, ты его найдешь. За свою долгую жизнь я открыл одну чудесную истину: те, кто ищет с чистым сердцем, обычно обретают то, что ищут.

– Мне очень помогло бы, если бы я узнал, чего ищу!

– Ты говорил о противостоянии злу, а это, в сущности, вопрос равновесия. Однако чаши весов не просто ходят вверх и вниз. Большое количество зла не обязательно требует для уравновешивания такого же количества добра.

– Но как же так? – спросил Галеад.

– Разъяренный медведь остается смертельно опасным и когда в него вонзится десяток стрел… но чуточку яда на одном наконечнике – и он упадет мертвым.

Порой словно бы бессмысленное маленькое происшествие дает толчок событиям, которые завершаются либо великими страданиями, либо великой радостью.

– Ты хочешь сказать, что есть способ низвергнуть Вотана без помощи меча?

– Я хочу сказать, что все не так просто. Но интересный вопрос для философа, не правда ли? Вотан питается ненавистью и смертью, а ты ищешь противостоять ему мечом и щитом. На войне сражающийся не может не возненавидеть врага. А в таком случае разве ты не даешь Вотану даже больше того, чего желает он?

– А если мы не станем сражаться с ним?

– Тогда он одержит победу и принесет еще больше смерти и отчаяния в ваши края и еще многие другие.

– Твоя загадка слишком уж мудра для меня, Пендаррик. Если мы выступим против него, то проиграем.

Если не выступим, мы проиграем. Твоя философия – философия отчаяния.

– Только если ты не видишь подлинного врага.

– Есть ли что-либо хуже Вотана?

– Всегда есть, Галеад.

– Ты говоришь, как мудрец. И я чувствую, в тебе есть сила. Ты обратишь ее против Вотана?

– Это я сейчас и делаю. Иначе зачем бы мне быть здесь?

– Ты дашь мне оружие против него?

– Нет.

– Так для чего же ты явился сюда?

– Да, правда, для чего? – ответил Пендаррик.

Его образ растаял, и Галеад вновь остался один. Воробышки все еще деловито клевали возле меча, и рыцарь повернулся, чтобы лучше их видеть. Но при этом движении они испуганно упорхнули. Он встал, прицепил меч к поясу, присыпал костер землей и оседлал коня.

До берега оставалось всего восемь миль напрямик через лес, и он надеялся найти там корабль, который отвезет его в Британию. Он поехал по узкой тропе между деревьями, погрузившись в размышления, но слушая птичий щебет и радуясь солнечным лучам, которые кое-где пронизывали густую листву. После встречи с Пендарриком он почувствовал себя спокойнее, хотя скорбь не исчезла.

Ближе к полудню он увидел тележку со сломанным колесом. Рядом стояли две женщины и пожилой мужчина. На телеге громоздились их скромные пожитки – узлы с одеждой, сундучки и колченогое кресло. Мужчина низко ему поклонился, а женщины испуганно прижались друг к другу, увидев, что Галеад спешился.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь?

– Если на то будет твоя доброта, – ответил мужчина с улыбкой. Волосы у него были длинными и совсем седыми, хотя в расчесанной надвое бороде проглядывали более темные пряди. Одна женщина была в годах, вторая – юной и миловидной, с каштановыми волосами, отливающими золотом. Под глазом у нее лиловел синяк, рассеченная губа распухла. Галеад встал на колени возле тележки и увидел, что колесо разболталось и сорвалось с чеки.

Он помог разгрузить тележку, а потом приподнял ее, чтобы водворить колесо на место. Обухом топора он вбил чеку в ее гнедо, а затем помог вновь водворить скарб в тележку.

– Не знаю, как тебя благодарить, – сказал мужчина. – Не разделишь ли ты с нами полуденную трапезу?

Галеад кивнул и сел на траву, пока молодая женщина разводила костер. Старшая доставала из узлов котелок и миски.

– Нам нечем тебя угостить, – сказал старик, садясь рядом с Галеадом. – Только овсянка, но подсоленная.

Зато сытная. Да и всякая еда есть благо.

– Мне достаточно. Меня зовут Галеад.

– А я Катерикс. А это моя жена Эла идочка Пиларас.

– С твоей дочерью, кажется, случилась какая-то беда.

– Да. Удача мне не улыбнулась. Молю Господа, чтобы дальше наш путь был благополучен.

– Откуда у нее эти ушибы на лице?

Катерикс отвел глаза.

– Три дня назад нас ограбили трое разбойников.

Они… накинулись на мою дочку и убили ее мужа Дорена, когда он вступился за нее.

– Сожалею, – неловко сказал Галеад.

Ели они молча. Когда Катерикс произнес краткую благодарственную молитву Господу, Галеад поблагодарил за еду и предложил проводить их до побережья, где у них были друзья. Катерикс с поклоном принял его помощь, и Галеад поехал вперед, а они медленно следовали за ним с тележкой.

Когда сумерки перешли в вечернюю мглу, Галеад на повороте тропы увидел мужчину, привалившегося спиной к дереву. Он подъехал к нему и соскочил с коня. У сидящего из раны в груди густой струей текла кровь, лицо выглядело землистым, губы и веки посинели от потери крови. Галеад разорвал грязную тунику и постарался, как сумел, остановить кровь. Спустя несколько минут подошел Катерикс. Опустившись на колени рядом с раненым, он взял его за кисть и пощупал пульс.

– Отнесем его к тележке, – сказал он. – У меня там есть холст, чтобы разорвать на повязку, и игла с нитками.

Вместе они полупонесли-полуповолокли раненого к полянке у серебристого ручейка. Женщины помогли промыть рану, а Катерикс умело сшил ее рваные края. Потом они завернули раненого в согретые у костра одеяла.

– Он выживет? – спросил Галеад.

Катерикс пожал плечами.

– Все в руце Господней. Он потерял много крови.

Ночью Галеад внезапно проснулся и увидел, что молодая женщина, Пиларас, стоит на коленях над раненым.

Лунный свет поблескивал на лезвии ножа в ее руке.

Долгую минуту она оставалась неподвижной, потом занесла нож и прижала острие к горлу спящего. Вдруг ее голова упала на грудь, и Галеад понял, что она плачет.

Пиларас отвела руку, сунула нож в ножны на поясе и вернулась к своему одеялу у тележки.

Галеад перевернулся на другой бок и вновь погрузился в сновидения. Он увидел, как вражеские отряды высаживаются на берегах Британии, увидел, как готы двинулись на ближайшие города, но два видения продолжали преследовать его: голова демона, заполонившая небеса, окруженная клубящимися тучами в блеске молний, и Меч, сияющий, как светоч в полночь.

Тем не менее проснулся он освеженный. Раненый продолжал спать, но его лицо уже не отливало свинцом.

Галеад умылся у ручья, а потом подошел к Катериксу, который сидел рядом со спящим.

– Я должен расстаться с вами, – сказал Галеад. – Мне надо найти корабль, чтобы вернуться на нем домой.

– Да поведет тебя Господь, да возьмет под свой покров на пути твоем.

– И тебя на твоем, Катерикс. Спасти ему жизнь было поистине благородным поступком.

– Вовсе нет. Что мы такое, если не станем помогать ближним в час их нужды?

Галеад встал, направился к своему коню, но внезапно вернулся к Катериксу.

– Вчера ночью твоя дочь прижала нож к его горлу.

Катерикс кивнул:

– Утром она рассказала мне. Я очень ею горжусь.

– Но почему она занесла над ним нож?

– Это он надругался над ней и убил ее мужа.

– А ты перевязал ему рану? Митра сладчайший!

Он заслужил смерть!

– Очень возможно, – ответил Катерикс с улыбкой.

– Ты думаешь, он поблагодарит тебя за свое спасение?

– Поблагодарит или нет, это значения не имеет.

– Но ведь, может быть, ты спас его только для того, чтобы он продолжал убивать ни в чем не повинных людей… и насиловать других женщин.

– Я не отвечаю за его поступки, Галеад. Только за свои. Ни один человек не допустит по своей воле, чтобы те, кого он любит, терпели страдания и боль.

– С этим я не спорю, – сказал Галеад. – Любовь – прекрасное чувство. Но он-то не принадлежит к тем, кого ты любишь.

– Да нет же. Он брат мне.

– Ты его знаешь?

– Нет. Я имею в виду не брата по плоти. Но он – как и ты – мой брат. И я должен ему помочь. Все очень просто.

– Так не поступают с врагами, Катерикс.

Старик посмотрел на раненого разбойника.

– Лучше всего поступить с врагом так, чтобы он стал твоим другом, ведь верно?

Галеад вернулся к коню, сел в седло и дернул поводья. Конь зашагал по дороге. Чуть дальше рядом с ней Пиларас собирала травы и улыбнулась ему, когда он проезжал мимо.

Галеад ударил коня каблуками и поскакал к морю.

Кулейн сидел под звездами шестнадцатой ночи своего пребывания на острове. Каждое утро, просыпаясь, он находил у входа в башню деревянный поднос с едой и питьем. Каждый вечер поднос с пустыми мисками и кувшином кто-то уносил. Часто он замечал неясную фигуру на тропинке внизу, но всегда тут же возвращался в башню, чтобы его ночные посетительницы могли избежать встречи с ним, раз они этого столь явно желали.

Но в эту ночь на него в лучах луны упала тень, и, подняв голову, он увидел женщину в белом одеянии, чье лицо скрывал глубокий капюшон.

– Привет тебе, госпожа, – сказал он, жестом предлагая ей сесть, а когда она села, он заметил, что под капюшоном ее лицо спрятано под покрывалом. – Есть ли здесь нужда в подобной скромности? – спросил он.

– Здесь, как нигде, Кулейн. – Она откинула капюшон, сняла покрывало, и у него перехватило дыхание, когда лунный луч упал на бледное, так хорошо ему знакомое лицо.

– Гьен? – прошептал он и приподнялся, чтобы подойти к ней.

– Останься там, – велела она с суровым безразличием в голосе.

– Но мне сказали, что ты умерла!

– Я устала от твоих посещений, а для тебя я уже умерла.

В ее волосах появились серебристые пряди, паутинка морщинок у глаз и в уголках губ, но для Кулейна королева не утратила и йоты своей красоты.

– И все-таки ты снова здесь, – продолжала она, – и вновь меня терзаешь. Зачем ты привез ко мне… его?

– Я не знал, что ты здесь.

– Я потратила шестнадцать лет, стараясь забыть прошлое и его муки. И думала, что сумела. Ты, решила я, был фантазией молоденькой девушки. Ребенком я любила тебя – и тем уничтожила свое право на счастье.

Одинокой королевой я любила тебя – и тем погубила своего сына. Несколько лет я ненавидела тебя, Кулейн, но это прошло. Теперь осталось только безразличие – и к тебе, и к Кровавому королю, которым стал мой муж.

– Ты, конечно, знаешь, что твой сын не погиб?

– Я многое знаю, Владыка Ланса. Но больше всего я хотела бы узнать, когда ты покинешь Остров.

– Ты стала безжалостной женщиной, Гьен.

– Я не Гьен Авур, не твоя маленькая Лесная Лань.

Я Моргана Острова, хотя мне говорили, что меня называют и другими именами. Ты знаешь, как это бывает, Кулейн. Ты, который был Аполлоном, и Энеем, и королем Кунобелином, и носил еще столько не менее прославленных имен.

– Я слышал, что здешнюю правительницу называют Феей-Ведьмой. Но я и вообразить не мог, что это ты.

Что с тобой произошло, Лейта?

– Мир изменил меня, Владыка Ланса, и больше меня не трогают ни он, ни его обитатели.

– Так зачем ты здесь, в этом священном месте?

Обители мира и исцелений?

– Оно таким и остается. Сестры преуспевают в своем служении, но я и еще некоторые отдаем свое время приобщению к истинным Таинствам: нитям, соединяющим звезды, вплетающимся в человеческие жизни, перекрещиваясь и сплетаясь, образуя ткань судьбы мира.

Прежде я называла все это Богом, но теперь я вижу, что такое величие далеко превосходит любого бессмертного, доступного человеческому воображению… Здесь в этом…

– С меня довольно, женщина! А Утер? – оборвал ее Кулейн.

– Он умирает, – злобно сказала она, – и когда умрет, потеря для мира будет невелика.

– Никогда не думал, что увижу в тебе черноту, Гьен.

Ты всегда была изумительно красивой. – Он угрюмо усмехнулся. – Но черное зло является в разных обличьях, и не обязательно уродливых. Я провел здесь много ночей в безмолвном покаянии, так как верил, что положил начало этой общине из себялюбивых побуждений.

Что же, госпожа, возможно, они и были себялюбивыми.

Тем не менее Остров создавался с любовью и во имя любви. Ты же – с твоим проникновением в Таинства, известные мне за тысячу лет до твоего рождения, – ты извратила его. Я больше не останусь на Торе… не буду ждать твоего решения. – Плавным движением он встал, поднял свой посох и начал длинный спуск вниз к кольцу хижин.

Ее голос зазвенел позади него холодным торжеством:

– Твоя лодка ждет, Кулейн. Если ты отплывешь не позднее часа, может быть, я не дам Кровавому королю умереть. Если же нет, я отзову сестер от его ложа, и ты сможешь забрать его труп, когда пожелаешь.

Он остановился, сглатывая горечь поражения. Потом обернулся к ней.

– Ты всегда была своевольной и не желала признавать свои ошибки. Хорошо, я уеду и оставлю Утера твоим милосердным попечениям. Но когда ты сделаешь перерыв в постижении Таинств, подумай вот о чем: я взял тебя беспомощной крошкой и вырастил, как отец.

Я никогда не наталкивал тебя на мысль, что за этим может крыться нечто большее. Но ты, ты прошептала мое имя в объятиях Утера. Ты, ты велела мне остаться в Камулодунуме. И вот тут начинается моя вина, и я не отрекусь от нее. Но быть может, когда ты поглядишь вниз со своей раззолоченной башни, ты разглядишь крохотный лоскуток собственной вины – и найдешь в себе мужество поднести его ближе к глазам.

– Ты все сказал, Владыка Ланса?

– Все, Моргана.

– Тогда покинь мой Остров.

13

– Мы сойдем с дороги здесь, – сказал Мэдлин, когда они поднялись на гребень невысокого холма. – Вон там владения Горойен, – добавил он, указывая на гряду угрюмых гор вдали.

Равнина вокруг была вся в ямах и трещинах, но между сухими стволами и щербатыми валунами скользили тени.

Одни спускались на все четыре конечности, другие взлетали на черных крыльях, а третьи ползали или бегали.

Кормак глубоко вздохнул, принуждая себя выйти за пределы спасительной дороги. Он взглянул на Викторина. Тот пожал плечами и улыбнулся.

– Идем! – сказал принц, обнажая меч. И пятнадцать человек, держа оружие наготове, сошли в сумрак, и тотчас тени устремились к ним. Звери с разинутыми пастями, люди с ядовитыми клыками и красными глазами, волки, чьи морды меняли очертания, будто клубы тумана, становясь то совсем звериными, то почти человеческими. Над ними реяли летучие мыши, кружили, устремлялись вниз. Их кожаные крылья рассекали воздух над самыми головами идущих. Но никто из них не приблизился на расстояние удара сверкающих мечей.

– Долго ли идти? – спросил Кормак, шагая рядом с Мэдлином во главе маленького отряда.

– Кто способен определить время здесь? – ответил бывший волшебник. – Но, во всяком случае, долго.

Из-под их ног поднимались облака серой пыли, а они шли и шли вперед, а скопища теней все теснее смыкались вокруг них.

– Они нападут? – прошептал Викторин.

Мэдлин развел руками, и тут закричал последний легионер, когда кривые когти вцепились в его плащ, опрокидывая в пыль.

Викторин стремительно обернулся.

– Кольцо мечей! – скомандовал он, и, высоко занося мечи, легионеры прыгнули в ряды чудовищ, окружив своего поверженного товарища.

Тварь, схватившая его, исчезла, едва гладий погрузился ей в сердце.

– Боевой строй! – приказал Викторин.

Маленький отряд построился в две шеренги, и тени отступили.

Они шли и шли вперед. Дорога давно скрылась из виду, а пыль висела вокруг них темной тучей, туманя зрение, заслоняя дальние горы.

Тени еще дважды переходили в нападение, но оба раза сверкающие мечи британцев вынуждали их отступить.

Наконец они поднялись на невысокий холм к древнему Кругу Стоячих Камней, почерневших, покосившихся. Тени сомкнулись кольцом у подножия холма, а уставшие путники с облегчением расположились среди камней.

– Почему они не поднимаются сюда? – спросил Викторин.

– Я не источник всезнания, – огрызнулся Мэдлин.

– Раньше ты всегда именно это и утверждал.

– Хочу сказать тебе, Викторин, что из всех приближенных Утера ты был тем, без чьего общества я обходился лучше всего.

– Обидные слова, владыка волшебник, – ответил Викторин с усмешкой. – И ведь возможно, что теперь ты навеки обречен оставаться в моем обществе.

– Чтобы Ад стал уж совсем Адом, – отозвался Мэдлин.

– Видимо, когда-то это был край живых, – заметил Кормак. – Тут ведь росли деревья, и мы перешли не одно русло пересохших речек. Что его изменило?

– Его ничто не изменило, Кормак, – отозвался Мэдлин. – Ибо его нет. Он лишь отголосок существовавшего когда-то; тяжелый бред.

– Но разве наше присутствие здесь не доказывает, что край этот действительно существует? – спросил Марк Бассик, подойдя и сев рядом с ними.

– Тебе когда-нибудь снилось, что ты совсем в другом мире? – возразил Мэдлин.

– Конечно.

– Разве этот сон доказывал, что место, где ты якобы находился, действительно существует?

– Но ведь мы все разделяем этот сон, – настаивал Марк.

– Разве? Откуда ты знаешь? Может быть, мы только образы твоего бреда, юный Марк. А может быть, вы все – только часть моего бреда.

Викторин засмеялся.

– Я знал, что ты скоро примешься за свои игры! – Он обернулся к остальным, заметив, что все внимательно слушают их разговор. – Однажды я был свидетелем того, как он два часа доказывал, что единственным разумным человеком, когда-либо жившим на земле, был Калигула. В конце концов мы все ему поверили, а он потешался над нами.

– Но как вы могли не поверить мне? – вопросил Мэдлин. – Калигула сделал своего коня сенатором, и, ответьте мне, разве этот конь хоть раз предложил неверное решение вопроса? Разве он пытался захватить власть?

Разве он ораторствовал в пользу законов, которые грабили бедняков и обогащали богачей? Это был самый достойный сенатор за всю историю Рима!

Кормак сидел, слушая, и в нем медленно разгорался жгучий гнев. Всю свою жизнь он провел под гнетом страха – кары, унижения, отверженности. Эти цепи сковывали его с тех пор, как он себя помнил, но они распались в пламени его гнева. Всего лишь двое когда-либо любили Кормака Даймонссона – и обоих уже не было в живых. И откуда-то из самых его глубин возник новый Кормак и показал ему его жизнь по-новому. Мэдлин был прав: Кормак Даймонссон – не никчемность, не вечный неудачник. Он мужчина – и принц по праву рождения и по крови.

Его сердце исполнилось мощи, глаза засверкали новой силой.

– Довольно! – бешено крикнул Кормак, вставая. – Эта болтовня – ветер в листве. Только бесполезный шум. Мы здесь. И это место такое, какое оно есть. Так идемте!

– Из него получился бы хороший король, – шепнул Викторин Мэдлину, когда они пошли вниз по склону следом за Кормаком.

– Это отличное место, чтобы обрести высокомерную гордость, – согласился волшебник.

У подножия холма Кормак двинулся на орду теней.

– Прочь! – приказал он, и они расступились перед ним, открывая темный проход. И он пошел между ними, не глядя ни направо, ни налево, не замечая ни шипения, ни поблескивающих когтей. Потом вложил меч в ножны, устремив глаза на горы впереди.

Высокая фигура в черном нагруднике преградила ему дорогу. Лицо закрывал крылатый шлем, и видны были лишь глаза, горящие холодным огнем.

В руках – два коротких меча, юбка из черной кожи до колен, черные поножи. Черный воин стоял, чуть приподнявшись на носках, готовый напасть.

Кормак продолжал идти, пока не встал прямо перед ним.

– Обнажи свой меч, – сказал черный воин голосом, словно металлическое эхо под шлемом. Кормак улыбнулся, тщательно взвесил свои слова и произнес с непоколебимой решимостью:

– Только чтобы убить тебя.

– Да, меня убивали, но не такие, как ты.

Кормак отступил на шаг, и в его руке сверкнул меч Кулейна.

Воин замер, уставившись на меч.

– Откуда он у тебя?

– Он мой.

– Я не оспариваю твое право на него.

– А мне надоело пустословие. Посторонись или сражайся!

– Зачем вы здесь?

– Мы ищем Горойен, – ответил Мэдлин, выступая вперед, и встал между ними.

Черный воин вложил свои мечи в ножны.

– Этот меч дает тебе такое право, – сказал он, – но мы еще поговорим, когда Царица кончит свой разговор с тобой. Идите за мной.

Черный воин повел их через сухую долину к широкому входу, пробитому в горе. Там пылали факелы и стояли стражи с серебряными секирами. Они прошли в самое сердце горы и оказались перед массивной дверью, охраняемой двумя могучими псами. Не взглянув на псов, воин распахнул дверь. За ней оказалась круглая зала, устланная и увешанная дорогими коврами. Пышные занавесы, изукрашенные ширмы. Посредине на диване возлежала женщина дивной красоты. Золотые волосы чуть отливали серебром, короткая туника гармонировала с цветом голубых глаз, кожа у нее была матовой и удивительно нежной. Кормак судорожно сглотнул, а черный воин приблизился к дивану и преклонил перед ней колени. Она сделала ему знак отойти и подозвала Кормака.

Подходя к ней, он увидел, как она странно замерцала, превратилась в раздутую чешуйчатую жабу, всю в язвах, полуразложившуюся, а затем вновь в изящную красавицу, которую он только что видел. Шаг его замедлился, но он не остановился.

– Поцелуй мне руку, – приказала она. Он взял тонкие пальцы в свои и побелел: они вдруг вздулись и закопошились у него на ладони белесыми червями. Он подумал об Андуине и напряг всю свою волю, склоняя голову и прикасаясь губами к копошащемуся их клубку.

– Поистине смелый человек! – сказала она. – Как тебя зовут?

– Кормак Даймонссон.

– И ты сын демона?

– Я сын короля Утера, верховного короля Британии.

– Не то имя, чтобы обрести здесь дружбу.

– Он и мне не друг. Он преследовал мою мать, пока она не погибла.

– Да неужели? – Она перевела взгляд на Мэдлина в глубине залы. – А вот и мой старый друг Зевс.

Ты проделал длинный путь от Олимпа… такой длинный-длинный путь. Не могу выразить, какая радость свидеться с тобой! – прошипела она.

Мэдлин церемонно поклонился.

– Сожалею, что не могу сказать того же, – отозвался он.

Она вновь устремила глаза на Кормака.

– Сперва я намеревалась посмотреть, как ты извиваешься от боли, послушать твои страдальческие вопли.

Но ты пробудил во мне любопытство. А Горойен теперь так редко что-нибудь нежданно развлекает. Поэтому побеседуем, красавец принц. Скажи, зачем ты ищешь Царицу.

– Мне нужно взять приступом Башню, – ответил он просто.

– А почему это может заинтересовать меня?

– Да потому, что Вотан… Молек… твой враг.

– Этого недостаточно.

– Говорят, госпожа, что у него есть сила возвращать тех, кто следует за ним, в мир плоти и крови. И если власть над Башней перейдет к тебе, возможно, с ней ты получишь и эту силу.

Она вольнее раскинулась на диване. Кормака томило желание отвести глаза от этих мерцающих переходов от красоты к разложению.

– Ты думаешь, я не пыталась его победить? Так что ты способен предложить мне, чтобы попытка оказалась успешной?

– Сначала дозволь спросить, что мешает тебе захватить Башню?

– Сила Молека больше моей.

– А если бы его тут не было?

– А где же еще ему быть?

– В мире плоти и крови, госпожа.

– Это невозможно. Я была среди тех, кто покончил с ним в Вавилоне. Я видела, как Кулейн отрубил ему голову.

– И тем не менее он вернулся к жизни благодаря вот ему, Мэдлину. То же можно сделать и для тебя.

– Почему ты предлагаешь мне это, хотя самая твоя кровь вопиет от ненависти ко мне?

– Потому что мою любимую убили из-за Молека, и сейчас он держит ее душу в Башне.

– Но ведь это не все? Есть еще что-то, что привело ко мне Мэдлина… и этих воинов Утера.

– Он держит в цепях огня и душу короля.

– А-а! И ты хочешь, чтобы Горойен освободила Утера? Ты безумен. – Она подняла руку, и от стен залы отделились телохранители.

– Молек жив, – негромко сказал Кормак. – Теперь он называет себя Вотаном и намерен вторгнуться в Британию. Только Утер в силах остановить его. Если, когда это произойдет, ты будешь владеть Башней, разве душа Молека волей-неволей не явится к тебе?

Она сделала знак телохранителям не приближаться.

– Я обдумаю все, что ты сказал. Мэдлин! Присоединись к принцу и ко мне в моих покоях. А вы, остальные, можете подождать тут.

* * *

Около часа в покое Царицы, которая возлегла на устланном шелками ложе, Мэдлин рассказывал о том, как Молек вновь обрел жизнь. Кормак заметил, что рассказ этот несколько отличался от истории, которую волшебник поведал ему. Теперь получалось, что Мэдлин был не так уж и виноват, но просто стал жертвой предательства. Кормак сам не сказал ни слова, а только следил за мерцающей Царицей, пытаясь угадать по ее непрерывно меняющемуся лицу, о чем она думает.

Когда Мэдлин умолк, Горойен села на ложе.

– Ты всегда был заносчивым дураком, – сказала она, – и наконец-то поплатился за это. Но ведь на этот раз рядом не оказалось Кулейна, чтобы спасти тебя. Подожди в соседнем покое. – Мэдлин поклонился и вышел. – Теперь твой черед, принц Кормак.

– С чего мне начать?

– Как сын Утера прослыл сыном демона?

И он рассказал ей. Ее глаза вспыхнули огнем, когда он упомянул про любовь Кулейна к королеве, но она молчала, пока он не рассказал про день, когда их отыскали викинги и Андуина была убита.

– Так ты здесь во имя любви? – прошептала она. – Глупый Кормак.

– Я никогда не выдавал себя за мудреца, госпожа.

– Проверим твою мудрость, – сказала она, наклоняясь так, что их лица почти соприкоснулись. – Ты открыл мне все, что знаешь, верно?

– Да.

– Значит, ты мне больше не нужен?

– Это так.

– Разве Мэдлин не предупредил тебя, что мне нельзя доверять? Что я одно зло?

– Да.

– Так почему же ты пришел сюда?

– Он еще сказал, что когда-то Кулейн лак Фераг любил тебя.

– Но что это меняет? – спросила она резко.

– Возможно, ничего. Но я люблю Андуину и знаю, что это означает. Она – часть меня, а я ее часть. Без нее я ничто. Не знаю, способны ли любить злые люди – а если способны, то как они могут оставаться злыми. Но я не верю, что Кулейн мог бы любить ту, в ком совсем не было бы доброты и благородства.

– Как ты и сказал, принц Кормак, мудрость тебе не свойственна. Кулейн любил меня за красоту и ум. И предал меня, как предал и Утера. Он женился на другой… и я ее убила. У него была дочь, Алайда. Пытаясь спасти ее, он позволил ей стать женой короля Британии, но я отыскала ее, и она тоже умерла. Я попыталась убить и ее сына, Утера, но здесь потерпела неудачу. А теперь ты говоришь, что он схвачен и вот-вот умрет… А его сын сидит в моей крепости и просит о помощи. Что ты предложишь мне за ту помощь? Подумай хорошенько, Кормак. От твоего ответа зависит многое.

– Тогда у меня больше нет надежды, госпожа. Ничего больше я тебе предложить не могу.

– Ничего, – повторила она. – Ничего для Горойен? Оставь меня, иди к своим друзьям. Ответ я дам тебе немного погодя.

Он поглядел в ее поблескивающие глаза, и сердце у него налилось свинцом.

* * *

Рыбачья лодка уткнулась носом в посеребренную луной гальку укромной бухточки вблизи Андериды. Галеад поблагодарил рыбака, дал ему две маленькие золотые монеты, шагнул за борт и по колено в воде зашлепал к берегу. По узкой тропке он выбрался на вершину обрыва, а потом повернулся и проводил взглядом лодку, подпрыгивающую на волнах Галльского моря.

Ночной воздух был прохладным, небо ясным. Галеад плотнее закутал плечи в длинный плащ и углубился под защиту деревьев. Он нашел лощинку – разведенный в ней костер можно было бы увидеть с любой стороны на расстоянии в десяток шагов и не дальше. Спал он беспокойно. Снился ему меч, плывущий по воде, и свет в небе, подобный сияющей серебряной сфере, несущейся в зените. Он пробудился в полночь и подбросил хвороста в костер. Ему хотелось есть, и он сжевал последнюю копченую рыбешку из купленных у рыбака.

Прошло двенадцать суток с того дня, когда Катерикс спас разбойника, но мысли Галеада постоянно возвращались к щуплому старичку. Он потер заросший щетиной подбородок и вообразил ванну, полную горячей душистой воды, и рабыню, которая вытерла бы досуха его тело, мягкими ладонями умастила благовониями… И застонал от нахлынувшего желания. Свирепо стиснув зубы, он с усилием его подавил.

Боги! Прошла вечность с тех пор, как он последний раз ощущал под собой нежную плоть и теплые руки, сомкнутые на его спине. На несколько минут его мыслями овладел принц Урс.

«Что ты делаешь в этом богами забытом краю?» – спросил его Урс.

«Меня обязывает честь», – ответил ему Галеад.

«А какая от нее выгода, олух?»

Он перевел взгляд на огонь, не находя ответа. Если бы появился Пендаррик и молча посидел с ним до рассвета! Но он был совсем один.

Восходящее солнце пряталось в тучах, когда Галеад пошел по берегу на запад, следуя указаниям рыбака.

Трижды он видел оленей, а один раз перед ним пропрыгал крупный кролик, да только у него не было лука для быстрой охоты. Когда-то он умел ставить ловушки, но у него недостало бы терпения провести часы в неподвижном ожидании.

Он шел все утро, пока чуть севернее не увидел клубы дыма. Он свернул туда, и с гребня холма ему открылась пылающая деревня. Землю усеивали трупы. Галеад сел и смотрел, как воины в рогатых шлемах вламываются в хижину за хижиной, вытаскивают женщин и детей, грабят и убивают. Их было более пятидесяти, и они продолжали бесчинствовать больше часа. Когда они наконец отправились на север, в деревне ничто не шевелилось – только дым поднимался от распотрошенных хижин.

Галеад устало поднялся на ноги и спустился в сакское селение, останавливаясь перед каждым телом на земле.

Ни в одном не теплилось ни искры жизни. В разбитом горшке оставалось несколько горстей сухого овса, который он ссыпал в льняную тряпицу, завязал ее и подвесил к поясу. Дальше в самой середине погибшего селения он нашел окорок, обуглившийся с одного бока, отрезал ножом пару ломтей и быстро съел их.

Взглянув влево, он увидел в дверях хижины двух мертвых детей. Они крепко обнимали друг друга, их мертвые глаза смотрели на него. Он отвел свои.

Это была война. Не золотая слава молодых людей в сверкающих доспехах, высекающих свои имена на плоти истории. Не гомеровская доблесть героев, изменяющих лик мира. Нет. Просто жуткая застылость, неизбывная тишина и невероятное зло, оставляющее позади себя трупы убитых детей.

Отрезав от окорока несколько больших кусков, он бросил несъедобные остатки и вышел из деревни, продолжая путь на запад. Поднявшись на пригорок, он оглянулся. Прокравшаяся на деревенскую площадь лисица теребила мертвое тело. Кружащие вороны спускались все ниже…

Что-то шевельнулось в кустах справа. Галеад обернулся, выхватывая меч. Раздался детский крик, и рыцарь бросил оружие на землю.

– Не бойся, маленькая, – сказал он ласково, когда девчушка спрятала лицо в ладонях. Он нагнулся, вытащил ее из куста и прижал к груди. – С тобой не случится ничего плохого.

Ее ручонки обхватили его за шею, и она прильнула к нему изо всех сил. Он поднял меч, вложил в ножны, отвернулся от сожженной деревни и пошел дальше.

Девочке было не больше шести лет, ее руки были тонкими, точно прутики. Белокурые волосы отсвечивали золотом, и он поглаживал их в такт своим шагам. Она молчала и почти не шевелилась в его объятиях.

К вечеру Галеад прошел двенадцать миль. Ноги болели, руки ныли от тяжести девочки, как ни мало она весила. С высокого откоса он увидел внизу деревню – восемнадцать круглых хижин, обнесенных частоколом.

По огороженному лугу бродили лошади, на склонах пасся скот. Он начал медленно спускаться с холма. Первым его увидел маленький мальчик, кинулся в деревню, и навстречу вышли десятка два мужчин, вооруженных топорами. Возглавлял их коренастый воин с седеющей бородой. Он произнес несколько гортанных слов по-сакски.

– Я не знаю вашего языка, – сказал Галеад.

– Я спросил, кто ты, – ответил тот с сильнейшим акцентом.

– Я Галеад. А девочка из сакской деревни, на которую напали готы и перебили всех жителей.

– Зачем бы готам нападать на нас? У нас общие враги.

– Я тут чужой, – сказал Галеад. – Я меровей из Галлии. И знаю только, что воины в рогатых шлемах не оставили никого живым в деревне девочки. Так могу я войти с ней… или нам идти дальше?

– А ты не за Утера?

– Я сказал, кто я.

– Тогда войди. Меня зовут Аста. Отнеси ее в мою хижину. Моя жена позаботится о ней.

Галеад отнес девочку в длинный дом в середине деревни, где ее попыталась взять у него высокая крепкая женщина. Девочка закричала, отчаянно вцепилась в Галеада и не отпускала, несмотря на все его ласковые уговоры. В конце концов женщина улыбнулась и принесла теплого молока в глиняной чашке. Галеад сел к широкому столу, девочка у него на коленях начала пить молоко, и тут к ним присоединился Аста.

– А ты уверен, что это точно были готы?

– Ни единого римлянина я там не видел.

– Но зачем?

– Поговорим потом, – ответил Галеад, кивая на девочку, – но в деревне было много женщин.

Синие глаза Асты насторожились, лицо потемнело.

– Вот что! И ты видел?

– К сожалению.

Аста кивнул.

– Я послал разведчика на лошади в ту деревню и еще трех в соседние селения. Если ты говоришь правду, готы горько пожалеют об этом дне.

Галеад покачал головой.

– У вас для этого нет людей, а всякая попытка взяться за оружие приведет только к новым бойням. Если позволишь дать тебе совет, пошли дозорных, и при приближении готов спрячьтесь в холмах. У вашего короля есть тут войско?

– У какого короля? – буркнул Аста. – Когда я был молодым воином, Кровавый король сокрушил наши силы, но оставил мальчику – Вульфиру – титул короля южных саксов. Но какой он король! Живет, будто женщина, даже мужа завел. – Аста презрительно сплюнул. – А Кровавый король? Ему-то что, если сакских женщин… оскорбляют?

Галеад промолчал. Девочка уснула, и он отнес ее на постель у дальней стены возле топящегося очага, где на усыпанном соломой полу спали три боевых пса. Он укрыл ее одеялом и поцеловал в щеку.

– А ты человек с сердцем, – сказал Аста, когда он вернулся к столу.

– Расскажи мне про готов, – попросил Галеад.

Аста пожал плечами.

– Да нечего рассказывать-то. Высадилось их тут около восьми тысяч, и они разбили римский легион.

Потом они двинулись на запад, оставив здесь тысячу воинов.

– Но почему на запад? Что им там надо?

– Не знаю. Один из наших молодых ребят провожал их. Так он сказал, что их начальник спрашивал, какой дорогой лучше всего добираться до Сорвиодунума. Только мой парень не знал. А от нас до него чуть не полстраны ехать.

– Король Вотан был с ними?

Вновь сакс пожал плечами.

– А тебе-то что?

– А то, что Вотан истребил в Галлии весь мой род, и я должен увидеть, как он умрет.

– Говорят, он бог. Ты сошел с ума.

– У меня нет выбора, – ответил Галеад.

14

– Юг практически наш, государь, – сказал Цурай, устремив взгляд матовых карих глаз в мраморный пол. Вотан молча смотрел на него, замечая, как напряжено его плоское азиатское лицо, как окостенели мышцы его шеи. Лоб Цурая блестел бисером пота, и Вотан почти на вкус ощущал его страх.

– А север?

– Неожиданно, государь, на нас восстали бриганты.

Несколько наших воинов забрели в их святилище, где плясали женщины.

– Разве я не приказал, чтобы с племенами никаких неприятностей не было?

– Да, государь. Виновные найдены и посажены на кол.

– Этого мало, Цурай. Посадишь на кол их начальников. Какой отряд?

– Бальдеры, государь.

– Обезглавить каждого двадцатого.

– Владыка, я знаю, ты всемудр, но дозволь мне сказать, что на войне людьми властвуют безудержные страсти…

– Избавь меня от поучений, – ласково сказал Вотан. – Мне известно все, на что бывают способны люди.

То, что каких-то баб изнасиловали, пустяк, но беспрекословное повиновение моей воле – высший долг всех моих подданных. Вчера была разграблена сакская деревня.

– Разве, владыка?

– Да, Цурай. Наказание должно быть таким же – и на глазах большой топы. Наши союзники-саксы должны убедиться, что правосудие Вотана молниеносно и ужасно. Теперь расскажи мне про Катона в срединных землях.

– Он искусный полководец. Уже три раза он преграждал путь нашему войску, так что оно приближается к Эборакуму не так быстро, как мы надеялись. Но все же, – торопливо добавил он, – мы продолжаем наступать, и через несколько дней город падет.

– Я и не ждал, что Эборакум удастся взять так быстро, как думали мои полководцы, – сказал Вотан. – Это не имеет значения. Узнал ли ты, где находится тело Кровавого короля?

– На Хрустальном Острове, государь. Неподалеку от Сорвиодунума.

– Ты уверен?

– Да, владыка. У Геминия Катона есть помощник по имени Деций, и у него есть любовница в Эборакуме.

Он рассказал ей, что человек, прозванный Владыкой Ланса, увез тело короля на Остров, чтобы воскресить его.

– Кулейн! – прошептал Вотан. – Как я жажду вновь увидеть его!

– Кулейн? Я не понял, государь.

– Мой старый друг. Прикажи Алариху идти дальше на Сорвиодунум, но пусть отрядит двести человек на Остров. Я желаю увидеть голову Утера на копье. Тело сразу же изрубить на мелкие куски.

– Враги говорят, государь, что король вернется.

– Еще бы они этого не говорили! Без Утера и без меча они – как дети, заблудившиеся в темном лесу.

– Могу ли я спросить, владыка, почему ты не уничтожаешь его дух? Ведь тогда бы он уже не смог вернуться.

– Мне нужен Меч, а только он знает, где скрыл его.

Пока живет тело, он таит надежду в сердце и не склоняется перед моей волей. Когда оно умрет, он узнает об этом, и я воспользуюсь его отчаянием. А теперь иди.

Оставшись один, Вотан запер дверь своего покоя без окон и откинулся на широком ложе. Он закрыл глаза и принудил свой дух провалиться во мрак…

Его глаза открылись в освещенном факелами помещении из холодного камня. Он поднялся с пола и поглядел по сторонам – на пустоглазые статуи, бесцветные ковры и занавесы. Как ненавидел он это место за его бледное уподобление настоящему. В углу стоял кувшин, окруженный тремя кубками. На протяжении долгих веков, проведенных здесь, он часто наливал в один из них безвкусную красную жидкость, притворяясь, будто это вино. Все здесь было тенью, насмешкой.

Он вышел в наружную залу. Повсюду люди повскакивали на ноги от удивления и тут же попадали на колени в страхе. Не удостоив их и взглядом, он быстро прошел к возвышению, на котором стоял трон Молека.

Некоторое время он прислушивался к мольбам тех, кто прислуживал ему тут, – к просьбам вновь получить плоть и кровь, к клятвам в вечном повиновении. Некоторые он исполнил, большинство оставил без ответа. Потом покинул тронный зал и спустился по винтовой лестнице в темницы. Огромный зверь с волчьей головой низко ему поклонился: из длинной пасти вывалился язык, слюна закапала на плиты пола.

Вотан прошел мимо него к самой дальней темнице, где Утер был подвешен за руки на стене напротив решетчатой двери. Его тело лизали языки огня, опаляя, сжигая, но плоть тотчас становилась целой для того лишь, чтобы сразу же снова сгореть. Вотан погасил огонь, и Утер поник на своих цепях.

– Как поживаешь. Утер? Готов по-прежнему лгать мне?

– Я не знаю, где он, – прошептал Утер.

– Должен знать. Ты сам его отослал куда-то.

– У меня не было времени. Я просто отшвырнул его, пожелав, чтобы он исчез.

– Человек, который первым тебя увидел, говорит, что услышал, как ты назвал чье-то имя. Так чье?

– Не помню, клянусь Богом.

– Какого-нибудь друга? Кулейна?

– Может быть.

– А! Значит, не Кулейна. Хорошо! Так чье же?

Кому ты мог доверить его, Кровавый король? Викторин был у меня. Так чье же имя было на твоих губах?

– Ты никогда его не отыщешь, – сказал Утер. – И я, если бы освободился отсюда, его не найду. Я отослал Меч в сон, который не сбудется.

– Расскажи мне этот сон.

Утер улыбнулся и закрыл глаза. Вотан поднял ладонь, и вновь огонь начал пожирать Утера, вырвав у него жуткий вопль невыносимой муки. Пламя исчезло, почерневшая кожа тут же сменилась новой.

– Ты смеешься надо мной? – прошипел Вотан.

– Всегда, – ответил Утер, готовясь к следующей пытке.

– Ты убедишься, что «всегда» длится очень, очень долго, Утер. Мне надоел огонь. А тебе, наверное, приелось одиночество.

Вотан отступил к двери, на стенах темницы появились дыры, из них хлынули крысы и волной накатились на беспомощного короля, чтобы кусать и грызть его.

Вотан вышел из темницы, а в коридоре позади него эхо отвечало на агонизирующие крики.

Он поднялся в залу и увидел, что у трона его ждет начальник верных, который тотчас склонился в поклоне.

– Что тебе, Устред?

– У меня есть для тебя кое-что, владыка. Уповаю, что так я искуплю мою неудачу в Рэции.

– Для искупления нужно нечто больше, чем то, что ты можешь отыскать тут, – сказал Вотан, все еще разгневанный после допроса упрямого короля.

– Уповаю, владыка, ты увидишь, что я не преувеличил.

Устред хлопнул в ладоши, и в зал вошли двое верных, ведя между собой девушку.

– Женщина? Какой от нее толк тут? Я могу… – Вотан умолк, узнав принцессу. – Андуина? Как? – Он подошел к ней, сделав знак воинам отойти. Она молча стояла перед ним. – Что с тобой случилось, принцесса?

– Твои люди убили меня. Я жила в Каледонских горах. Они пронзили меня мечом.

– Они за это заплатят. И как заплатят!

– Я этого не хочу. Я хочу, чтобы ты отпустил меня.

Тебе я больше не нужна. Ведь в жертву принести уже некого.

– Ты в заблуждении, Андуина. Ты никогда не предназначалась для принесения в жертву. Пойдем со мной.

– Куда?

– В уединенное место, где ничего плохого тебя не ждет. – Он улыбнулся. – Совсем наоборот.

* * *

Ночью девочка закричала, и Галеад тотчас проснулся.

Встав с одеяла возле угасающего огня в очаге, он подошел к ней и взял на руки.

– Я здесь, маленькая. Не бойся.

– Муддер тод, – повторяла она снова и снова.

Жена Асты подошла к ним, кутаясь в одеяло. Встав на колени у постели, она несколько минут разговаривала с девочкой на языке, неизвестном Галеаду. Лицо девочки покрывала испарина, женщина вытерла его досуха, и Галеад уложил ее назад в постель. Она вцепилась в его тунику, глядя на него полными страха глазами.

– Фадер! Фадер!

– Я тебя не оставлю, – обещал он. – Обещаю.

Ее веки сомкнулись, и она уснула.

– Ты добр и ласков – большая редкость для воина, – сказала жена Асты, поднялась с постели, подошла к очагу, подбросила в него дров и раздула огонь. Галеад сел рядом с ней, подставляя себя разливающемуся теплу.

– Я нравлюсь детям, – сказал он. – Такое хорошее чувство!

– Меня зовут Карил.

– Галеад, – назвал он себя. – Ты давно живешь здесь?

– Я приехала из Рэции восемь лет назад, когда Аста заплатил выкуп моему отцу. Здесь хорошо, хотя мне не хватает гор. Что ты намерен сделать с девочкой?

– Сделать? Я думал оставить ее здесь, где о ней будут заботиться.

Карил улыбнулась мягкой печальной улыбкой.

– Ты сказал ей, что не оставишь ее. Она тебе поверила, и она совсем истерзалась. Ребенку не должно терпеть муки, которые перенесла она.

– Но я не смогу заботиться о ней. Я воин, и сейчас идет война.

Карил провела рукой по густым темным волосам.

В профиль ее лицо не выглядело миловидным, но в ней чувствовалась сила, придававшая ей благородную красоту.

– Ты обладаешь Зрением, правда, Галеад? – прошептала она, и у него по спине пробежала дрожь.

– Иногда, – признался он.

– Как и я. Здешние мужчины хотели присоединиться к готам, но я уговорила Асту выждать – знамения были очень странными. И вот пришел ты – человек с лицом не его собственным, но спасший сакского ребенка. Я знаю, ты за Утера. Но Асте я этого не сказала.

Знаешь почему?

– Нет.

– Потому что Аста тоже будет за Утера, прежде чем все это кончится. Он хороший человек, мой муж. А эти готы соблазнены злом. Аста созовет фиррд, когда убедится, что ты сказал правду. И сакские воины выступят против них.

– Без мечей? – сказал Галеад. – Утер ведь запретил саксам иметь оружие.

– Что такое меч? Орудие, чтобы рубить и колоть.

Мы, саксы, изобретательный народ, и наши воины научились сражаться топорами. Они выступят на помощь Кровавому королю.

– Ты думаешь, мы можем победить?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Но ты, Галеад, ты сделаешь много… и не мечом.

– Говори прямо, Карил. Я никогда не умел отгадывать загадки.

– Возьми девочку с собой. Ты должен повстречаться с женщиной – холодной, черствой женщиной.

Она – врата.

– Врата… куда?

– В этом я больше тебе ничем помочь не могу.

Девочку зовут Лектра, но мать называла ее Лекки.

– Но где мне найти для нее приют? Ты должна знать какое-нибудь место!

– Приюти ее в своем сердце, воин. Теперь она твоя дочь: она видит в тебе отца. Муж ее матери отправился в Рэцию служить Вотану, когда та еще носила Лекки, и девочка долгие годы ждала, что он вернется к ним, что она его увидит. В ее истерзанном уме ты – он и вернулся домой, чтобы заботиться о ней. Не думаю, что она выживет, если ты ее оставишь.

– Откуда ты все это знаешь?

– Знаю, потому что прикоснулась к ней, а ты знаешь, что я не лгу.

– Что она говорила, когда проснулась?

– Муддер тод? Мать умерла.

– А Фадер? Отец?

Карил кивнула.

– Дай мне руку.

– И ты узнаешь все мои тайны?

– Тебя это страшит?

– Нет, – ответил он, протягивая руку. – Но ты будешь думать обо мне хуже.

Она взяла его руку, несколько секунд просидела молча, потом отпустила ее.

– Приятных снов, Галеад, – сказала она, вставая.

– И тебе, госпожа.

– Теперь я усну спокойнее, – ответилаона с улыбкой.

Он смотрел, как она направилась в глубину залы и скрылась в темной двери соседней комнаты. Лекки всхлипнула во сне. Галеад расстелил свое одеяло рядом с ней и лег. Она открыла глаза и прильнула к нему.

– Я здесь, Лекки.

– Фадер?

– Фадер, – подтвердил он.

* * *

Горойен была одна в своем покое без единого зеркала и вспоминала былые дни любви и величия. Кулейн.

Больше, чем любовник, больше, чем друг. Ей вспомнилось, как отец запретил ей видеться с этим воином и как она затрепетала, когда он крикнул ей, что приказал своим дружинникам найти его и убить. Тридцать лучших следопытов ее отца осенью отправились в горы. Вернулись восемнадцать. Они рассказали, что загнали его в ущелье, очень глубокое, а тут снег завалил перевалы…

Ни один человек не способен долго оставаться в живых в этой ледяной западне.

Поверив в смерть возлюбленного, Горойен перестала есть. Отец угрожал ей, высек ее, но не сумел сломить.

Медленно она теряла силы, и смерть почти настигла ее в ночь зимнего солнцеворота.

В полубреду, не в силах подняться с ложа, она не видела того, что произошло.

Во время пира в честь Поворота Зимы большая дверь распахнулась, и, пройдя через залу, Кулейн лак Фераг остановился перед таном.

– Я пришел за твоей дочерью, – сказал он, и сосульки в его темной бороде заискрились.

Несколько дружинников вскочили, обнажая мечи, но тан сделал им знак сесть.

– Почему ты думаешь, что сумеешь уйти отсюда живым? – спросил тан.

Кулейн обвел взглядом длинные столы, за которыми пировали дружинники, и засмеялся. Его презрение больно уязвило их всех.

– Почему ты думаешь, что не сумею? – возразил он.

Гневный рев раздался в ответ на дерзкий вызов, но вновь тан усмирил дружинников, подняв ладонь.

– Следуй за мной, – сказал он и повел воина туда, где лежала Горойен. Кулейн опустился на колени рядом с ложем, взял ее за руку, и она услышала его голос:

– Не оставляй меня, Горойен. Я здесь. Я всегда буду с тобой.

И она выздоровела, и они поженились. Но происходило это в дни перед гибелью Атлантиды, до того как Сипстрасси сделали их богами. И в последовавших веках у них обоих было много других возлюбленных, хотя в конце концов они всегда возвращались в священный приют взаимных объятий.

Что изменило их, спрашивала она себя. Власть? Бессмертие? Она родила Кулейну сына, хотя тогда он об этом не узнал, и Гильгамеш унаследовал искусство отца во владении оружием… почти в полную меру. К несчастью, он унаследовал надменность матери и полное отсутствие нравственных запретов.

Мысли Горойен обратились к последним годам. В довершение всех мерзостей она вернула Гильгамеша к жизни и взяла его в любовники. Чем обрекла себя гибели: Гильгамеш страдал редчайшим заболеванием крови, которое даже Сипстрасси излечить не могли. И больше одни лишь Сипстрасси не могли поддерживать ее бессмертия. Кровь и смерть удерживали ее в мире плоти.

И в те дни, как она и сказала Кормаку, в ней родилась ненависть к Кулейну, и она убила его вторую жену и дочь.

Но в самом конце, когда Кулейн лежал, умирая, после поединка с Гильгамешем, она отдала свою жизнь, чтобы спасти его, – обрекла себя этому вечному аду.

Теперь перед ней стоял очень простой выбор. Помочь Кормаку или уничтожить его? Все, что составляло разум былой Царицы-Ведьмы, требовало убрать мальчишку, семя Утера, который сам был семенем Кулейна через Алайду, его дочь. Семя ее погибели! Но ее сердце тянулось к юноше, который вошел в Пустоту ради любимой. Кулейн сделал бы то же.

Ради Горойен…

Что сказал мальчик? Возможность обрести плоть?

И он думал, что это ее соблазнит? Откуда ему было знать, что такой дар привлечет ее меньше всего!

Вошел Гильгамеш и снял шлем. Лицо у него было в чешуе и выглядело почти змеиной мордой. От красоты, которая отличала его при жизни, не осталось и следа.

– Отдай мне мальчишку, – сказал он. – Я жажду его жизни.

– Нет. Ты не получишь его, Гильгамеш. Мы вместе отправимся к Башне и возьмем ее штурмом. Ты будешь сражаться рядом с Кормаком, и, какая бы опасность тебе ни угрожала, ты будешь оберегать его жизнь.

– Нет!

– Если ты любишь меня, если когда-нибудь любил, ты выполнишь эту мою волю.

– Почему, матушка?

Она пожала плечами и отвернулась.

– На это нет ответа.

– А когда мы возьмем Башню? Конечно, если сумеем ее взять.

– Тогда мы освободим Утера.

– И что получим взамен?

– Взамен мы не получим ничего. Вот наша награда, Гильгамеш: Ничто. И не знаю, что другое я предпочла бы ей.

– Ты говоришь бессмыслицу.

– Ты когда-нибудь любил меня?

Он взял шлем, склоняя голову.

– Ничего, кроме тебя, я не любил, – ответил он просто. – Ни жизнь, ни битвы.

– И ты сделаешь это ради меня?

– Ты знаешь, я сделаю все, что бы ты ни попросила.

– Некогда я была царицей среди богов, – сказала она. – Я была красива, и мужчины считали меня мудрой. Я была рядом с Кулейном в Вавилоне. Мы низвергли Молека и верили, что одержали победу над великим злом, и люди клялись, что будут воспевать меня до скончания времен. Не знаю, все ли еще они меня воспевают.

Гильгамеш надел шлем и, пятясь, покинул покой.

Горойен не заметила, как он ушел. Она вспоминала тот чудесный весенний день, когда она и Кулейн связали себя узами брака под Великим Дубом. Мир тогда был юным, а будущее – предельным.

15

В течение пяти дней два легиона Герминия Катона, неся и неся потери, выдерживали свирепые атаки готов, отступали под покровом темноты и занимали новую позицию, преграждая все сокращающуюся дорогу на Эборакум. Легионеры с ног валились от усталости, и на пятую ночь Катон созвал их начальников.

– Теперь, – сказал он им, – наступил час доблести. Теперь мы нападем.

– Чистейшее безумие! – не веря своим ушам, заявил Деций. – Это час отступления. У нас осталось меньше шести тысяч человек, и некоторые не в силах даже щит поднять.

– А куда мы отступим? В Эборакум? Его невозможно оборонять. Дальше на север в Виновию? Там мы столкнемся со вторым войском готов. Нет. Сегодня же ночью мы нанесем удар!

– Я в этом участвовать не собираюсь! – заявил Деций.

– Так убирайся в Эборакум! – рявкнул Катон. – Я и за десять вилл не оставлю тебя здесь даже на минуту!

Деций вскочил и ушел, а Катон посмотрел на оставшихся восьмерых.

– Кто-нибудь еще?

Никто не шевельнулся.

– Отлично. Так вот: пять дней мы применяли только стратегию обороны и отступления. Готы встали лагерем между двух речек, и мы ударим по ним с двух сторон.

Агриппа, ты поведешь правую колонну. Пробивайся к шатру со знаменем Вотана. Его военачальники будут в середине. Я обрушусь на них слева, поражая их мечами и огнем.

Агриппа, темноглазый молодой воин, с десятилетним военным опытом за плечами, кивнул в ответ.

– Деций кое в чем был прав, – сказал он. – По-прежнему шесть тысяч против вдвое превосходящих сил противника. Если мы нападем, то уже не сможем отступить. Победим или умрем, мой полководец.

– Если рассуждать здраво, о победе нам не следует и мечтать. Но божественный Юлий однажды уничтожил войско, в сто раз превосходившее численностью его собственное.

– Как нам известно из его же «Записок».

– Наступайте широким фронтом и перестройтесь внутри их лагеря. Разделавшись с начальниками, постарайтесь соединиться с моей колонной.

– А если не сможем…

– Заберите с собой столько этих варваров, сколько сумеете.

Катон отпустил их, и они отправились поднимать своих подчиненных. Легионеры бесшумно снялись с лагеря и двумя колоннами направились к лагерю врагов.

В трех милях оттуда готы поставили свои шатры на широкой луговине между двумя речными руслами. Там пылали десятки костров, но почти все воины уже спали.

Выставленные дозорные либо дремали на своих постах, либо завалились спать под кустами. Никто не опасался войска, которое отступало уже столько дней.

В шатре Леофрика, полководца, на награбленных шелковых коврах расположились начальники отрядов, попивали вино и обсуждали захват Эборакума, прикидывая, какие сокровища ожидают их там. Леофрик сидел рядом с обнаженной молоденькой британской девушкой, которую днем изловили посланные на разведку дозорные. На ее лице лиловел синяк от удара, которым один из них свалил ее, прежде чем изнасиловать. Тем не менее она пришлась Леофрику по вкусу. Он уже дважды взял ее и намеревался позабавиться с ней еще раз, прежде чем утром отдать на потеху простым воинам. Он крепко стиснул ее грудь. Она вздрогнула и вскрикнула, и Леофрик ухмыльнулся.

– Скажи-ка мне, как сильно ты меня любишь, – потребовал он, сжимая пальцы все сильнее.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! – простонала она.

– Еще бы! – сказал он, опуская руку. – И я тебя люблю. Во всяком случае, до утра. – Окружающие расхохотались. – Завтра, – продолжал он, – женщин хватит на всех нас. И не деревенских девок вроде этой, но высокородных римских телок с бледной кожей и накрашенными губами.

– Ты думаешь, Катон отступит к городу? – спросил Баский, младший брат Леофрика.

– Нет. Стен ему не удержать. Думаю, он разделит свое войско и пойдет к Виновии, пытаясь набрать воинов среди триновантов, но ничего у него не получится. Нам придется изрядно потрудиться, гоняясь за ним. Но ему конец. Идти-то ему некуда.

– А правда, что в Эборакуме стены обиты золотом? – спросил Баский.

– Навряд ли. Но сокровища там есть, и они будут нашими.

– Какие сокровища?

– А вот какие, – ответил его брат, опрокидывая девушку и раздвигая ее ноги. Она закрыла глаза, когда под ободряющие крики Леофрик расстегнул штаны и лег на нее.

Этой муке, казалось, не будет конца: за Леофриком последовал Баский, а потом по очереди и все остальные.

Боль… боль и нестерпимое унижение. Наконец ее отшвырнули в угол, и все разошлись по своим шатрам.

Внезапно ночь расколол рев трубы. Леофрик, пьяно шатаясь, высунул голову наружу и увидел хлынувших в его лагерь римских легионеров. Обомлев, он попятился и нашарил меч.

Сея хаос, дисциплинированные римские колонны двигались по лагерю. Воины выбегали из шатров и падали под беспощадными ударами мечей. Застигнутые врасплох готы, почти все без панцирей и щитов, отчаянно дрались в одиночку.

Легионеры Катона, заходя с левого фланга, начали поджигать шатры, бросая в них горящие факелы – ветер раздул пламя, погнал перед собой огненную стену.

На правом фланге ряды было построившихся готов отряд Агриппы прорезал боевым клином, который, точно наконечник копья, нацелился на шатер Леофрика. Как ни был он пьян, готский военачальник, воин с большим опытом, сразу понял, какой отчаянный маневр предпринял Катон, и понял, что еще может одержать победу. Он посмотрел вокруг, оценивая происходящее… Вот! Баский построил своих воинов в стену из щитов! Но им следует перехватить римский клин, остановить его, ринуться вперед самим. Огонь помешает римлянам соединиться, и они не смогут противостоять силам, настолько их превосходящим. Но бедняга Баский до такого маневра не додумается. Леофрик вышел из шатра… и что-то поразило его в спину. Он споткнулся, упал на колени, а потом навзничь, преодолевая головокружение.

Британская девушка оседлала его, сжимая в руке окровавленный нож. Торжествующая улыбка растянула ее губы, когда лезвие качнулось над глазами Леофрика.

– Я люблю тебя, – сказала девушка.

И лезвие опустилось.

* * *

Катон стоял над трупом Леофрика. Рукоятка ножа все еще торчала из глазницы.

– Уцелевшие бегут в сторону Петварии, – сказал Агриппа. – Люций преследует их с тремя когортами.

– Хотел бы я знать, что тут произошло, – сказал Катон.

– Не знаю, почтеннейший. Но прими мои поздравления со славной победой!

– Зачем поздравлять меня? Ты внес свою долю в эту победу, как и каждый из тех, кто служит под моим началом. Клянусь богами, этот луг начинает смердеть!

Темные глаза Катона оглядели поле сражения. Всюду валялись трупы. Некоторые обгорели дочерна в пламени, с ревом пронесшемся по шатрам, другие валялись там, где упали, сраженные мечами легионеров. Павших британцев сложили в спешно выкопанный ров. Готов, забрав их панцири и оружие, оставили воронью и лисам.

– Убито двенадцать тысяч врагов, – сказал Агриппа. – Остальным никогда не создать новое войско.

– Никогда не говори «никогда». Они рано или поздно вернутся. А теперь надо решить, идти ли на юг, чтобы соединиться с Квинтом, или на север преградить готам путь на Эборакум.

– Ты устал, почтеннейший. Отдохни и прими решение завтра.

– Завтра может быть уже поздно.

– Мой старый полководец имел обыкновение повторять: «Усталый человек легко ошибается». Доверься его мудрости, почтеннейший, и отдохни.

– Ты обращаешь против меня мои собственные слова!

Неужто всякое уважение забыто? – спросил Катон, посмеиваясь.

– Я приказал поставить твой шатер за тем холмом.

Долина речки там сужается в овражек, окруженный дубами.

* * *

Прасамаккус придержал лошадь. На севере виднелась полуразрушенная Стена Антонина, а перед ней бушевала битва. Тысячи бригантских воинов окружили войско готов, и шла ужасающая резня. Ни намека на тактические маневры ни с той, ни с другой стороны – просто яростное беспорядочное мельтешение опускающихся мечей, топоров и ножей.

Он повернул лошадь. Его наметанному глазу было ясно, что в этот день победителей не будет и противники отойдут с поля брани, окровавленные и измученные. Завтра бриганты нападут снова, и так будет продолжаться, пока враги либо будут уничтожены, либо одержат победу.

Свернув на запад, он миновал сложенную из дерна стену там, где она рухнула возле разрушенной башни.

Он вздрогнул и прошептал молитву духам, которые все еще бродили тут, и направился на северо-запад к Каледонским горам.

В пути с ним ничего не случилось, хотя он встречал много беженцев и наслушался жутких рассказов о зверствах, чинимых вторгнувшимся войском. Некоторые казались преувеличенными, от остальных к горлу подступала тошнота. Старый бригант давно уже перестал удивляться ужасам, которым люди способны подвергать своих ближних, но он благодарил богов, что эти рассказы еще способны вызвать в его сердце отвращение и печаль.

На ночлег он остановился возле клубящегося ручья, а с рассветом начал взбираться к хижине, где в первый раз встретился с Кулейном лак Ферагом. Она не изменилась, а дым, поднимающийся из невысокой трубы, обрадовал его и успокоил. Он спешился, и тут из хижины вышел могучий великан с мечом в руке.

Прасамаккус захромал к нему, надеясь, что его почтенные годы и явное увечье рассеют опасения незнакомца.

– Кто ты, старик? – спросил великан, шагнув вперед и прижав острие меча к груди Прасамаккуса.

Бригант скосил глаза на лезвие, потом посмотрел в светлые глаза воина.

– Я не враг.

– Враги являются в разных обличьях. – Вид у воина был усталый, под глазами чернели круги.

– Я ищу юношу и девушку. Один друг сказал, что они должны быть тут.

– Какой друг?

– Его имя Кулейн. Он привел их сюда, чтобы они были в безопасности.

Воин положил меч, повернулся и вошел в хижину.

Прасамаккус последовал за ним. Он увидел раненого, лежащего на узкой кровати. Бригант нагнулся над ним и увидел, что раны затянулись, однако кожа у него была землисто-бледной и дыхание казалось еле заметным. На груди у него лежал черный камешек с тончайшими золотыми прожилками.

– Он лежит так уже много дней. Я больше ничем не могу ему помочь.

– А девушка?

– Похоронена снаружи. Она погибла, защищая его.

Прасамаккус уставился на лицо раненого – лицо Утера. Те же высокие скулы, тот же сильный подбородок, те же густые брови и прямой длинный нос.

– Магия почти исчерпалась, – сказал Прасамаккус.

– Я так и думал, – ответил великан. – Вначале камень был золотым с черными прожилками, но с каждым днем чернота ширилась. Он умрет?

– Боюсь, что да.

– Но почему? Раны же заживают хорошо!

– Недавно я видел другого воина в таком же состоянии, – ответил бригант. – Мне сказали, что его дух покинул тело.

– Но ведь это то же, что смерть, – возразил Олег. – А мальчик жив.

Прасамаккус пожал плечами и взял руку Кормака за запястье.

– Пульс очень слабый.

– У меня есть похлебка, если ты голоден, – сказал Олег, отходя к столу. Прасамаккус прохромал к стулу и сел.

Когда они поели, Олег рассказал бриганту о бое на поляне и как его собственная дочь Рианнон предала их.

Прасамаккус слушал молча, читая боль в глазах Олега.

– Ты очень любишь свою дочь, – сказал он потом.

– Больше не люблю.

– Чепуха. Мы растим их, мы лелеем их, мы понимаем их, мы плачем из-за их слабостей и печалей. Где она теперь?

– Не знаю. Я ее прогнал.

– Понимаю. Благодарю тебя, Олег, за твою помощь принцу.

– Принцу?

– Он сын Утера, верховного короля Британии.

– Он говорил не как знатный человек.

– Да. Жизнь не позволила ему занять подобающее место.

– И мы ничего не можем сделать? – спросил Олег.

– Если бы это было возможно, я бы отвез его туда, где лежит его отец, но это слишком далеко. Он не выдержит дороги.

– Значит, нам остается сидеть и смотреть, как он умирает? Я не могу с этим смириться.

– Не можешь и не должен, – произнес голос у них за спиной, и они обернулись к двери. Олег вскочил и потянулся за мечом.

– Он тебе не понадобится, – сказал незнакомец, входя и закрывая за собой дверь. Он был высоким, широкоплечим, с бородой точно из золотых нитей. – Ты помнишь меня, Прасамаккус?

Старый бригант замер.

– В тот день, когда Утер обрел свой Меч… ты был там, помогал Лейте. Но ты не состарился – Я был там. Теперь я здесь. Положи свой меч, Олег Хаммерханд, и приготовься отправиться в путь.

– Куда?

– На Хрустальный Остров, – ответил Пендаррик.

– А он сказал, что добираться до него придется через всю страну, – сказал Олег. – На это уйдут десятки дней.

– Не по тем дорогам, которыми пользуется он, – объяснил ему Прасамаккус.

– Это по каким таким дорогам? – спросил Олегу Прасамаккуса, когда Пендаррик вышел на поляну перед хижиной.

– Путями Духа, – ответил бригант, и Олег быстро сотворил знак Защитного Рога и только тогда вышел из хижины следом за волочащим ногу Прасамаккусом. Пендаррик теперь с помощью мерной палки тщательно рисовал мелом переплетающиеся треугольники вокруг центрального круга. Он взглянул на них, не поднимаясь с колен.

– Беритесь-ка за дело, – сказал он. – Оденьте мальчика потеплее и принесите его сюда. Не наступайте на меловые черты и следите, чтобы на них ничего не упало.

– Он колдун! – шепнул Олег.

– По-моему, да, – согласился Прасамаккус.

– Так что же нам делать?

– То, что он велит.

Олег, вздохнул. Они натянули одежду на неподвижное тело Кормака, Олег бережно взял его на руки и вынес на поляну, где Пендаррик ждал их в центре звезды необычной формы. Осторожно перешагивая через линии, Олег положил Кормака рядом с колдуном. Прасамаккус вступил в звезду с мечом Олега и еще одним.

Когда они все оказались внутри Круга, Пендаррик поднял руки, и солнечный свет заблестел на золотом камушке в правой. В воздухе раздался треск, замерцало сияние, внезапно вспыхнув так ярко, что Прасамаккус закрыл глаза ладонью. Сияние исчезло…

Они, все трое, стояли внутри кольца из камней на вершине холма, поросшего высокими деревьями.

– Здесь я вас оставлю, – сказал Пендаррик. – Да сопутствует вам удача в конце вашего пути.

– Где мы? – спросил Олег.

– Под Камулодунумом, – ответил Пендаррик. – Перенестись прямо на Остров было нельзя. Теперь вы окажетесь в центре селения – оно было построено по законам Каменного Круга. Тебя ждет встреча со старой знакомой, Прасамаккус. Передай ей от меня любящий привет.

Пендаррик вышел из кольца и поднял руку. Воздух снова замерцал, и они увидели недоумевающие лица трех женщин, сидящих в круглой зале возле тела Утера.

– Простите нас, госпожи, – сказал Пендаррик с поклоном, а Олег поднял Кормака, отнес к большому круглому столу, на котором лежал король, и бережно положил его рядом с отцом. Прасамаккус подошел к столу и с великой любовью посмотрел на два неподвижных тела.

– Такое горе, что они впервые встретились вот так.

Одна из женщин вышла из залы, две другие были по-прежнему погружены в молитву.

Дверь открылась, в залу вступила высокая фигура в белом одеянии. Позади следовала женщина, позвавшая ее.

Прасамаккус захромал к ним.

– Госпожа, я снова должен испросить про… – Он споткнулся и умолк, узнав Лейту.

– Да, Прасамаккус, это я. И меня начинают все больше сердить появления теней прошлого, которое я предпочту забыть. Сколько еще тел ты намерен принести на Остров?

Он сглотнул, но не сумел выдавить из себя ни слова, а она величественно прошла мимо и посмотрела на лицо Кормака Даймонссона.

– Твой сын, Гьен, – прошептал Прасамаккус.

– Я вижу, – сказала она и погладила мягкую бородку. – Как он похож на отца.

– Я счастлив, что вижу тебя, – сказал бригант. – Я часто думал о тебе.

– А я о тебе. Как поживает Хельга?

– Она умерла. Но нам было очень хорошо вместе, и я счастлив воспоминаниями и ни о чем не сожалею.

– Если бы я могла сказать то же! Он, – она указала на Утера, – разбил мою жизнь. Он ограбил меня – отнял сына и всякое счастье, которое могло выпасть на мою долю.

– И тем он ограбил себя, – сказал Прасамаккус. – Он ни на миг не переставал любить тебя, госпожа. Просто… просто вы не были предназначены друг для друга. Знай ты, что Кулейн жив, ты никогда бы не стала его женой. Будь он менее горд, он мог бы забыть про Кулейна. Я оплакиваю вас обоих.

– Мои слезы давно иссякли, – сказала Лейта. – Когда я плыла в Галлию, оставив мертвое тельце сына… или так мне казалось… – Она помолчала. – И ты, и твой спутник должны покинуть Остров. На том берегу озера на холме ты найдешь Кулейна. Он ждет там известий о человеке, которого предал.

Прасамаккус посмотрел ей в глаза. Ее волосы все еще были темными, только у одного виска серебрилась седая прядь, а лицо было прекрасным и каким-то странно вневременным. Никто бы не сказал, что ей уже под пятьдесят, но глаза казались матовыми и безжизненными, и в ней ощущалась бесчувственность, которая смутила Прасамаккуса.

Она вновь посмотрела на тела. Ее лицо ничего не выразило, и она перевела взгляд на бриганта.

– В нем нет ничего от меня, – сказала она. – Он отродье Утера и умрет вместе с ним.

* * *

Они нашли Кулейна на вершине холма. Он сидел, поджав ноги, спиной к узкой дамбе, которая вела на Остров, ясно видимый теперь, когда дымка рассеялась. Он встал и обнял Прасамаккуса.

– Как ты оказался тут?

– Доставил тело Кормака.

– Где он?

– Рядом с королем.

– Христос сладчайший! – прошептал Кулейн. – Он живой?

– Уже почти нет. Как и Утер. Только ослабевающий Камень еще заставляет его сердце биться.

Прасамаккус познакомил его с Олегом, и тот вновь описал трагические события, которые привели к смерти Андуины. Кулейн устало опустился на землю и устремил взгляд на восток. Бригант положил ладонь ему на плечо.

– Ты тут ни при чем. Владыка Ланса. Вина не твоя.

– Я знаю. Но ведь я же мог их спасти!

– Не все доступно даже твоим великим силам. И ведь Утер и его сын еще живы.

– Надолго ли?

Прасамаккус ничего не ответил.

– Но есть другое, что прямо касается нас, – негромко сказал Олег, указывая на восток, откуда большой отряд вооруженных всадников быстро устремлялся к холму.

– Готы! – сказал Прасамаккус. – Что им тут понадобилось?

– Им велено убить короля, – ответил Кулейн, вставая, и взял свой серебряный посох. Разъяв его на середине, он схватил в обе руки по короткому мечу, стремительно повернулся и побежал к дамбе. На полпути он крикнул Прасамаккусу через плечо:

– Спрячься. Тут не место для увечных.

– Он прав, – сказал Олег. – Хотя мог бы сказать это помягче. Вон там густые кусты.

– А ты?

– Я в долгу у Кормака за мою жизнь. Если они хотят убить короля, так, конечно, зарежут и мальчика.

И он кинулся с холма к покрытой илом дамбе. Шириной она была шага в три и очень скользкой. Олег, глядя под ноги, прошел двадцать шагов до того места, где стоял Кулейн.

– Добро пожаловать, – сказал Кулейн. – Я восхищен твоей доблестью, хотя и не мудростью.

– Этот мост нам не удержать, – сказал Олег. – Их столько, что они будут теснить нас и теснить, а как только мы окажемся на берегу, верх останется за ними.

– Сейчас, пожалуй, самое подходящее время, чтобы придумать иную тактику, – заметил Владыка Ланса, когда готы придержали коней у начала дамбы.

– Я так, для разговора, – ответил Олег. – Не возражаешь, если я встану справа?

Кулейн улыбнулся и покачал головой. Олег осторожно перешел направо. Готы спешились, и несколько уже шли по дамбе.

– Вроде бы между ними нет ни одного лучника, – сказал Олег.

В воздух взвилась стрела, и меч Кулейна отбил ее от самой груди Олега.

За первой последовала вторая и третья. От второй Кулейн уклонился, третью отбил.

– Ты очень искусен, – заметил Олег. – Может, как-нибудь на днях научишь меня этой штуке.

Прежде чем Кулейн успел ответить, готы ринулись вперед. Однако двигаться они могли лишь по двое. Кулейн шагнул вперед, отбил рубящий удар и распорол живот первого. Олег поднырнул под бешено занесенный меч, ударил врага в подбородок, и второй воин, свалившись в воду, сразу пошел на дно под тяжестью своих доспехов.

Мечи Кулейна казались двумя арками мерцающего серебра – с такой быстротой он оплетал теснящихся воинов страшной сетью смерти. Рядом с ним Олег Хаммерханд сражался со всем доступным ему искусством, но тем не менее их неумолимо оттесняли к Острову.

На мгновение готы остановились, и Кулейн перевел дух. Кровь сочилась из царапины на его виске и текла из более глубокой раны в плече. Олег был ранен в бедро и в бок. Но они твердо держались на ногах.

Прасамаккус на склоне холма мог только следить со скорбным восхищением, как эти двое бросали вызов невозможному. За их спиной солнце закатывалось в золото и багрянец, и вода под сумеречной дымкой была алой.

Вновь готы рванулись вперед и были встречены холодным железом и доблестью.

Кулейн поскользнулся, и в бок ему вонзился меч, но его меч ударил снизу в пах врага, и тот с воплем откинулся на спину. Кулейн выпрямился, отбил новый удар и вторым мечом рассек горло нападавшему. Олег Хаммерханд умирал. Ему пронзили легкое, и кровь, пенясь, стекала по его бороде, в животе у него торчал меч, чей владелец пал от ответного чисто инстинктивного удара.

С бешеным ревом гнева и бессилия Олег врезался в ряды готов, тяжестью тела сбивая их с ног. Со всех сторон в него вонзались мечи, но в самый момент смерти его кулак опустился на шею ближайшего из врагов и сломал ее. Когда он упал, Кулейн бросился в гущу свалки, рубя и коля обоими мечами. Готы в растерянности снова отступили.

Прасамаккус закрыл глаза. По его щекам струились слезы. Ему невыносимо было смотреть на гибель Владыки Ланса, но не хватало духа отвернуться. Вдруг справа от себя он услышал топот марширующих ног. Прасамаккус выхватил охотничий нож и захромал навстречу, готовый умереть. Первым, кого он увидел, был Гвалчмай, который шел рядом с Северином Альбином. За ними шагали последние легионеры Девятого легиона Утера – седые ветераны, давно пережившие пору расцвета своих сил, но сохранившие гордую осанку. Гвалчмай бросился к нему:

– Что тут происходит, мой друг?

– Кулейн пытается удержать дамбу. Готы ищут тело короля.

– Девятый, ко мне! – крикнул Северин, и его гладий выскользнул из бронзовых ножен. С громовым криком восемьдесят легионеров выстроились рядом с ним, словно годы покоя были лишь сном в летнюю ночь.

– Клин! – скомандовал Альбин, и легионеры на обоих флангах попятились, образуя легендарный «наконечник копья». – Боевой шаг! Вперед!

Клин выдвинулся на луг, где большая толпа готов все еще ждала своей очереди двинуться по скользкой дамбе. Они увидели приближающий отряд и уставились на него, не веря глазам. Некоторые даже захохотали при виде седых волос новых врагов, но смех быстро замер, когда железные мечи врубились в их ряды и клин пробился к дамбе.

Гот гигантского роста кинулся на Альбина, но его бешеный удар был отбит, и гладий впился в его шею.

– Рога! – крикнул Альбин, и ветераны мгновенно перестроились в грозный строй «бычьи рога», зажав растерявшихся готов в полукольцо. Они начали беспорядочно отступать, думая построиться на склоне.

– На них! – взревел Альбин, и легионеры в центре устремились вперед.

Готы не выдержали и бросились бежать врассыпную. На дамбе Кулейн, истекая кровью, струящейся из десятка ран, увидел, как воины перед ним попрыгали в воду, лишь бы избежать встречи с ветеранами Девятого.

Они отчаянно барахтались, но доспехи увлекли большинство на дно. Кулейн упал на колени, уступив неимоверной слабости.

Мечи выпали из его рук.

Гвалчмай подбежал к нему и подхватил на руки, не дав упасть в озеро.

– Защищайте дамбу, они вернутся, – сказал Кулейн.

– Я отнесу тебя на Остров, они там исцелят тебя.

Обхватив Кулейна еще могучими руками, старый кантий понес его по дамбе на Остров, где несколько женщин следили за битвой. Ноги у него скользили, он пошатывался.

– Помогите мне! – сказал он, и женщины после некоторых колебаний приняли его ношу и отнесли умирающего в круглую залу.

Лейта смотрела, как они вошли и положили его на мозаичный пол, подложив ему под голову свернутый плащ.

На ее лице не отразилось никакого чувства.

– Спасите его, – сказал Гвалчмай. Одна из женщин открыла грудь Кулейна, взглянула на страшные раны и прикрыла их.

– Вам же подвластна магия! Вы же целительницы!

– Ему магия помочь не может, – тихо сказала другая женщина. – Дай ему отойти в покое.

Подошел Прасамаккус и встал на колени рядом с Кулейном.

– Вы с Олегом убили тридцать одного, – сказал он. – Вы были несравненны. Легионеры Альбина охраняют дамбу и обходят берег. С каждым днем будут приходить все новые. Мы защитим короля и его сына.

Глаза Кулейна приоткрылись.

– Гьен?

– Ее здесь нет, – прошептал Прасамаккус.

– Скажи ей… – Кровь запузырилась из пронзенных легких.

– Кулейн? Бог мой! Кулейн!

– Он умер, мой друг, – сказал Гвалчмай.

Прасамаккус закрыл глаза покойному и с трудом поднялся на ноги. В дверях он увидел Лейту. Ее глаза были широко раскрыты.

– Он звал тебя, – с упреком сказал бригант. – А ты даже в этом ему отказала. Где твоя душа, Гьен? На тебе одеяние христианки. Где твоя любовь?

Не говоря ни слова, она повернулась и ушла.

16

Лекки, чье худенькое тельце и волосы Карил отмыла от грязи, сидела на лошади и с этой огромной высоты смотрела по сторонам. Позади нее сидел ее отец, самый высокий и самый сильный человек в мире. Теперь она могла ничего не бояться. Она жалела только, что ее отец забыл, как говорят на человеческом языке.

Но все равно улыбка у него была как солнце на заре, а руки мягкими и очень ласковыми.

Она покосилась на свою новую тунику из серой шерсти, обметанную черной ниткой. Такую теплую и мягонькую, совсем как сапожки из овчины, которые подарила ей Карил. Она всю жизнь бегала босиком, и так приятно было шевелить пальцами в меховых завитках! Ничего подобного ей и не снилось. Отец погладил ее по плечу и указал на небо.

Там клином летели лебеди, их шеи были прямыми, точно стрелы.

Лошадь, которой снабдил их Аста, была старой кобылой шестнадцати ладоней в холке, с прогнутой спиной, и трусила она очень неторопливо. Но Лекки еще никогда не ездила на лошади, и разбитая кляча казалась ей могучим жеребцом, способным вихрем унестись от самого быстрого боевого коня готов.

Когда солнце поднялось очень высоко, они остановились перекусить, и Лекки могла бегать по полянке в своих новых сапожках, забыв про острые камешки в траве.

А ее отец придумал смешную игру – показывал на деревья, на небо, на корни, на все такое простое и знакомое и называл их непонятными словами. Правда, запомнить их было легко, и он словно бы радовался, когда она правильно их повторяла.

Под вечер она увидела вдалеке готов, которые ехали навстречу им по дороге. Отец направил кобылу в чащу, где они спешились и выжидали, пока готы не проехали мимо. Но она не испугалась: их было меньше двадцати, и она знала, что ее отец убьет их всех.

А позднее они устроились на ночлег в неглубокой пещере, и он закутал ее в одеяло, сел рядом с ней и пел ей песни на своем непонятном мелодичном языке. Пел он не очень хорошо, не как старый Снорри, но было так уютно лежать рядом с костром и смотреть на самое чудесное лицо во всем мире, а потом веки у нее сомкнулись, и она погрузилась в крепкий сон без сновидений.

Галеад еще долго сидел, глядя на нее, на овальное миловидное личико. Она вырастет красавицей, и все окрестные юноши будут тщиться завоевать ее сердце. Особенно если она и тогда будет откидывать голову и задумчиво улыбаться, как делала, когда он старался объяснить ей начатки своего языка.

Улыбка замерла у него на губах. «О чем ты размечтался, глупец?» – спросил он себя. В стране бушует война, и даже если удастся разбить готов, восстанут саксы, или юты, или англы, или любое из множества племен.

Много ли надежд у Лекки жить тихой жизнью?

Он постелил одеяло рядом с ней, сгреб угли и лег, подложив локоть под голову. Сон быстро объял его, но принес видения…

Он увидел на фоне звезд очертание огромной фигуры – облака завивались у ее колен. Голова наводила ужас – пылающие огнем глаза, зубы из наточенного железа, а ее рука медленно тянулась к Мечу, который плыл в небе лезвием вниз. По другую сторону Меча, отвернувшись от него, стояла прекрасная женщина. Внезапно вверху надо всем появилась сверкающая звезда, словно большая серебряная монета, стремительно скользящая по небосводу. Гигант, съежившись, отпрянул от звезды, и Меч будто стал меньше. Потом все исчезло, и он увидел Кровавого короля во дворе Эборакума, без одежды, совсем одного. Когда из зияющего туннеля выскочили чудовища, король швырнул свой Меч в воздух и выкрикнул одно-единственное слово.

А Галеад обнаружил, что сидит в чудесном саду, исполненном бесконечной безмятежности и мира. Он знал, кого увидит там.

«Добро пожаловать», – сказал Пендаррик.

«Я бы мог оставаться тут вечно», – сказал Галеад, и Пендаррик улыбнулся.

«Я рад, что ты способен ощущать гармонию. Чему ты научился, юный рыцарь?»

«Почти ничему, кроме того, что уже знал. Что сталось со стариком, с Катериксом?»

«Он нашел своих друзей и теперь в безопасности».

«А разбойник?»

«Вернулся в лес».

«Чтобы вновь убивать?»

«Быть может, но это не умаляет его поступка. Ты направляешься на Хрустальный Остров?»

«Да».

«Там Утер».

«Живой?»

«Этому еще предстоит решиться. Отыщи Моргану, владычицу Острова, и скажи, чтобы она еще раз последовала совету Пендаррика. Ты понял свое сновидение?»

«Нет. Только одно: великан – Вотан, а Меч – это Меч Утера».

«Звезда – комета, которая проносится по небосводу один раз в жизни каждого человека. Она состоит из Сипстрасси и когда приближается к Земле, то втягивает свою магию назад в себя. В давние времена обломок этой кометы рухнул в наш мир и породил магию. Теперь, пролетая вновь, она втянет часть этой магии. И настанет миг, Галеад – и ты его узнаешь, – когда судьба миров будет брошена на чашу весов. И тогда скажи владыке Меча, чтобы он отдал его тебе. Подними Меч к небу и пожелай того, чего хочешь».

«Почему ты никогда не говоришь просто? Все это для тебя игра?»

Пендаррик покачал головой.

«Неужели, по-твоему, я с радостью не поделился бы с тобой мудростью, чтобы спасти мир? Но это не путь познания Таинств. Для каждого человека жизнь – это странствование в поисках знания и ответов на извечные вопросы: кто я? Почему я Здесь? Если я велю тебе пойти в такое-то место и произнести Слово Силы, что ты узнаешь, кроме того, что Пендаррик – колдун? Но если я велю тебе пойти в такое-то место и сказать то, что скрыто в твоем сердце, а это и окажется Словом Силы, тогда ты узнаешь нечто неизмеримо большее. Ты войдешь в Круг Таинства и достигнешь его центра. Катерикс понял это, когда помог разбойнику, хотя его сердце требовало дать тому умереть. И ты тоже поймешь».

«А если нет?»

«Тогда зло восторжествует, а мир не изменится».

«Почему такая ответственность возлагается на меня?»

«Потому что ты наименее способен справиться с ней. Ты проделал большой путь, принц Урс, от жадного похотливого принца до рыцаря Галеада, который спас ребенка. Продолжай свой путь.»

Галеад проснулся на заре. Лекки еще спала, и он сварил котелок горячей овсянки, сдобренной медом, из запасов, которыми Карил снабдила его на дорогу. После завтрака он оседлал кобылу, и они затрусили на северо-запад.

Ближе к полудню, съехав в рощу, он оказался лицом к лицу с десятком всадников в рогатых готских шлемах.

Он натянул поводья и уставился на воинов с холодными глазами, а Лекки прижалась к нему, дрожа от страха.

Их главный выехал вперед и заговорил по-сакски.

– Я из Галлии, – ответил Урс на языке сикамбров.

Тот удивился.

– Далеко же ты забрался от своего дома, – сказал он, а его товарищи подъехали поближе, обнажив мечи.

Галеад приготовился бросить Лекки в кусты и драться до последнего вздоха.

– Кто эта девочка?

– Сирота. Ее деревню сожгли, а мать убили.

– Что поделаешь, война! – Сакс пожал плечами и подъехал еще ближе.

Он наклонился к Лекки, ее глаза расширились от ужаса, и Галеад весь напрягся. Его рука скользнула к мечу.

– Как тебя зовут, маленькая? – спросил всадник по-сакски.

– Лекки.

– Не бойся.

– Я не боюсь, – сказала она. – Мой отец самый большой убийца, и он перебьет вас всех, если вы не ускачете.

– Ну, тогда нам лучше ускакать, – ответил он с улыбкой, выпрямился и снова посмотрел на Галеада. – Храбрая девочка, – сказал он, переходя на сикамбрский. – Она мне понравилась. Почему она говорит, что ты ее отец?

– Потому что теперь мне досталась честь стать им.

– Я сам сакс, а потому знаю, что такое честь. Заботься о ней хорошенько.

Он взмахнул рукой, проехал вместе со своими товарищами мимо изумленного Галеада и продолжал свой путь. Но когда готы отъехали шагов на тысячу, он вновь придержал коня и оглянулся на одинокого всадника.

– Почему мы его не убили? – спросил его помощник. – Он же не сакс!

Начальник пожал плечами.

– Прах меня подери, если я знаю! Я уехал из этой проклятой страны семь лет назад и поклялся, что никогда сюда не вернусь. У меня тут осталась беременная жена.

И я все подумывал отыскать ее… и моего сынишку. Я как раз думал о ней, когда увидел его, ну и растерялся немножко.

– Так можно догнать его и покончить с ним.

– Да нет, пусть себе едет. Мне понравилась девочка.

* * *

Вотан провел Андуину через лабиринт коридоров в анфиладу маленьких комнат в самом сердце крепости. В центре наиболее обширной стоял темный круглый стол, на котором покоился череп. Обруч, словно бы из серебра, опоясывал лобную кость. Вотан придвинул стул к столу.

– Садись! – приказал он и положил одну руку на череп, а другую на затылок Андуины. Она почувствовала, что ею овладевает тяжелая дремота, и в панике попыталась сопротивляться ей, но сон одолел, и она уступила ему.

Вотан закрыл глаза…

…И открыл их в своем шатре перед Виндокладией менее чем в одном переходе от Великого Круга под Сорвиодунумом.

– Цурай! – позвал он.

Тут же полог откинулся и вошел его помощник.

Смуглое лицо окаменело от страха. Вотан улыбнулся.

– Приведи девушку Рианнон.

– Слушаю, владыка.

Несколько минут спустя двое воинов вошли с девушкой в шатер. Вотан уже сидел на деревянном троне. Он отослал ее стражей и посмотрел сверху вниз на ее лицо, когда она упала на колени.

– Ты привела моих воинов к предателю, к Олегу, но он спасся?

– Да, мой господин.

– А тех, кто был с ним, убили?

Она онемело кивнула, заметив свирепый блеск в его глазах и что-то зловещее в этих словах, словно змеиное шипение.

– Но ты не назвала их имена.

– Они не были предателями, мой господин, просто британцами, – Лжешь! – прошипел он. – Девушка была принцессой из Рэции.

Рианнон вскочила, пытаясь укрыться от его глаз, прожигавших ее насквозь. Когда она была уже у выхода, он поднял руку. Словно невидимая петля захлестнула ее и потащила назад.

– Тебе не следовало лгать мне, милашечка, – прошептал он, когда ее швырнуло к его ногам. Его ладонь легла ей на лоб, и ее глаза закрылись.

Он поднял спящую, положил ее на шелковое покрывало ложа позади трона. Его ладони прижались к ее лицу, и он закрыл глаза, сосредоточиваясь. Когда он открыл их и опустил руки, черты Рианнон бесследно исчезли – перед ним было прекрасное овальное лицо Андуины. Он глубоко вздохнул, успокаиваясь перед Зовом, затем осторожно прикоснулся большими пальцами к векам спящей. Судорожный вздох приподнял ее грудь, руки шевельнулись.

Он отступил на шаг.

– Проснись, Андуина, – сказал он.

Она села, моргая, потом встала с ложа, подошла к входу и в безмолвном удивлении устремила взгляд на небо. Когда она обернулась, в ее глазах стояли слезы.

– Как ты это сделал? – спросила она.

– Я – бог, – ответил он.

В бездне Пустоты Рианнон тоже открыла глаза…

И закричала.

* * *

Галеад и Лекки добрались до озера на закате, через два дня после того как ветераны Девятого легиона овладели дамбой, которую в этот час закрыла поднявшаяся вода. По римскому обычаю на берегу было построено временное укрепление. На свеженасыпанных валахнесли дозор воины с прямыми спинами – ветераны самых сокрушительных военных сил, какие знала земля.

У входа Галеад был остановлен двумя часовыми, и один сходил за Северином Альбином. Полководец дважды видел Урса, но не белокурого рыцаря, каким стал меровей. Спешившись, Галеад объяснил, что был в Галлии с Викторином. Тогда его отвели в бревенчатое укрепление и велели дожидаться Гвалчмая. Лекки налили похлебки, и Галеад сел рядом с ней за грубо сколоченный стол. Час спустя вошел Гвалчмай в сопровождении Прасамаккуса. Лекки спала на коленях Галеада, прислонив голову к его груди.

– Так кто, говоришь, ты такой? – спросил высокий кантий.

– Я Урс, но король изменил мое лицо… чтобы меня не опознали как принца дома Меровия. Теперь меня зовут Галеад. Меня послали с Викторином.

– А он где?

– Он опасался засады и приказал мне добраться в Британию в одиночку. Думаю, он погиб.

– А как мы можем узнать, не предатель ли ты?

– Никак, – ответил Галеад просто. – И я не виню вас за ваши опасения. Мне явился человек и велел отправиться на Остров. Сказал, что я должен найти женщину, которая правит тут. По-моему, очень важно, чтобы я хотя бы увидел ее. Пусть как ваш пленник.

– Какой человек? – спросил Гвалчмай.

– Он сказал, что его имя Пендаррик.

– А какой он с виду? – спросил Прасамаккус.

– Золотые волосы, лет тридцати или старше.

– И что ты должен сказать правительнице?

– Я должен убедить ее еще раз последовать совету Пендаррика.

– Ты знаешь, что означают эти слова?

– Нет.

Прасамаккус сел и вместе с Гвалчмаем принялся подробно расспрашивать Галеада о его странствиях и приказаниях, которые он получил от Утера. Наконец, удовлетворенные его объяснениями, они отвели его к плоскодонке. С Лекки на руках Галеад сел на корме и ощутил, как на него нисходит безмятежность Острова.

Они вытащили лодку на песок в укрытой деревьями бухте и поднялись по откосу к селению. Галеад увидел, что оно состоит из двенадцати хижин, кольцом окружающих круглый дом. Селение было обнесено частоколом, который, видимо, служил просто забором и не предназначался для обороны. Несколько женщин в темных одеяниях словно не заметили прибывших, а те направились к хижине западной части круга. Внутри она была устлана коврами и одеялами. Возле маленькой железной жаровни, в которой тлели угли, стояли глиняные кувшины. Галеад положил Лекки и укрыл ее одеялом.

– Твой меч, – сказал Гвалчмай, едва Галеад выпрямился. Он вынул его из ножен и протянул кантию рукоятью вперед. После чего Прасамаккус быстро и умело обыскал его – не спрятал ли он оружие.

– Теперь ты можешь увидеть короля, – сказал Прасамаккус.

Они направились в залу, и Галеад молча стоял, глядя на два неподвижных тела, лежащих рядом на круглом столе.

Поблизости сидели три женщины, склонив головы в молитве. Галеад обернулся к Прасамаккусу.

– И мы ничего не можем сделать?

Бригант покачал головой. Дверь в глубине отворилась, и вошла Лейта. Прасамаккус и Гвалчмай поклонились ей, а она остановилась перед Галеад ом.

– Еще один странник! – сказала она. – И чего же желаешь ты?

– Ты правительница Острова?

– Я Моргана.

Он передал ей слова Пендаррика и увидел, как она улыбнулась.

– Что же, – сказала она, – это просто. Однажды он велел мне поднять мою руку высоко в воздух и схватить то, чего я коснусь.

Она подняла тонкую руку, сжала кулак, опустила его и поднесла к лицу Галеада. Ее пальцы раскрылись.

– Вот! Ничего. Других поручений у тебя нет?

– Нет, госпожа.

– Ну так возвращайся к твоей маленькой войне, – отрезала она.

Он смотрел, как она уходит, и заметил, что она даже не посмотрела на тела на столе.

– Не понимаю, – сказал он.

К нему подошел Прасамаккус.

– Четверть века назад, в мире, другом, чем этот, она, стоя на вершине холма, подняла руку. Ее пальцы словно исчезли, а когда она опустила руку, то держала в ней Меч Силы. С его помощью она вывела из Пустоты Утера и Девятый легион и помогла низвергнуть Царицу-Ведьму. И Утер отвоевал королевство своего отца.

– Так значит, она королева?

– Да.

– Пендаррик словно бы ошибся. А кто этот молодой воин рядом с королем?

– Его сын Кормак. Ты молиться умеешь?

– Начинаю учиться.

– Тут самое подходящее место для этого, – сказал бригант, склоняя голову.

* * *

Лекки проснулась в хижине. Было темно, ветер шелестел и посвистывал в кровле у нее над головой.

– Фадер? – Сердечко у нее екнуло от страха. Она вспомнила, как ела похлебку, которую ей налил воин… а что было потом? Она сбросила одеяло и выбежала наружу. Но кругом никого не было видно. Она была совсем одна. – Фадер? – позвала она еще раз, и голос у нее задрожал. Из глаз покатились слезы, и она кинулась бежать. Вдруг из мрака перед ней появилась белая фигура, будто дух ночи.

Лекки вскрикнула и попятилась. Но тут перед ней на колени опустилась женщина.

– Не бойся, – сказала она по-сакски, не правильно выговаривая слова, но голос у нее был ласковый. – С тобой тут не случится ничего плохого. Кто ты?

– Меня зовут Лекки. Где мой отец?

– Сначала войдем-ка внутрь, чтобы ты не мерзла. – Она протянула руку, и Лекки уцепилась за нее, позволив увести себя в другую хижину, где в железной жаровне весело пылал огонь. – Хочешь молока?

Лекки кивнула, и женщина налила молоко в глиняный кубок.

– Ну а кто твой отец?

Лекки описала его самыми восторженными словами, какие знала.

– Он сейчас со своими друзьями и скоро придет к тебе. Но почему такая маленькая девочка, как ты, ездит с воином? Где твоя мать?

Лекки отвернулась. Губы у нее крепко сжались, глаза наполнились слезами. Моргана наклонилась и взяла ее за руку.

– Что случилось?

Девочка сглотнула и помотала головой.

Моргана закрыла глаза и погладила девочку по белокурым волосам. Черпая силу из Таинств, она слилась с ребенком, увидела озверелых воинов в крылатых шлемах, резню и ужас. И еще она увидела Галеада.

Она притянула девочку к себе, обняла, поцеловала в лоб.

– Все будет хорошо. Тут тебя никто не тронет, а твой отец скоро придет.

– Мы всегда будем вместе, – сказала Лекки, повеселев. – А когда я вырасту, я на нем женюсь.

Моргана улыбнулась.

– Маленькие девочки не женятся на своих отцах.

– Почему?

– Потому что… к тому времени, когда ты вырастешь, он будет совсем старым, а ты выберешь молодого…

– А мне будет все равно, старый он или нет.

– Да, – прошептала Моргана, – вот и мне было все равно.

– А у тебя есть муж?

– Нет… да. Но я была совсем как ты, Лекки. Жила в деревне, и на нее… напали. Меня тоже спас могучий воин, и растил меня, и учил многому… многому… И… – Голос у нее прервался, глаза застлало слезами.

– Не надо быть печальной, госпожа.

Моргана вынудила себя улыбнуться.

– Надо тебя уложить, не то твой отец вернется в вашу хижину и испугается.

– А ты на нем женилась?

– Почти. Совсем как ты, я любила его по-детски.

Но только я так и не выросла, а он не состарился. А теперь я отведу тебя в вашу хижину.

– И посидишь со мной?

– Ну конечно! – Рука об руку они вернулись в первую хижину. Угли в жаровне подернулись пеплом, и Моргана подложила в нее топлива, а потом вытряхнула золу из поддона, чтобы открыть доступ воздуху. Лекки уютно свернулась под одеялом.

– Ты знаешь разные истории?

– Все мои истории – правда, – сказала Моргана, садясь возле нее, – и это значит, что все они грустные.

Но когда я была девочкой, то нашла в лесу олененка. Он сломал ногу. Мой… отец хотел убить его, но заметил, как я огорчилась, а потому вправил кость и наложил лубки.

А потом отнес к нам домой. Я каждый день кормила олененка, а потом мы сняли лубки и смотрели, как он ходит. И он очень долго жил рядом с нашей хижиной, пока не вырос в красавца оленя. А когда ушел в горы, я думаю, стал там князем над всеми оленями. И с того времени он всегда называл меня Гьен Авур, Лесная Лань.

– Где он теперь?

– Он… ушел очень далеко.

– Но он вернется?

– Нет, Лекки. А теперь спи. Я посижу тут, пока не придет твой отец.

Моргана тихо сидела у жаровни, обхватив колени, и в памяти у нее вставали картины ее юности. Она любила Кулейна именно так, как Лекки полюбила Галеада, – безыскусной всепоглощающей страстью девочки, за которой приехал ее рыцарь. И теперь она поняла, что не вся вина лежала на Кулейне. Он пожертвовал многими годами, чтобы вырастить ее, и всегда поступал благородно. Но она, едва он приехал в Камулодунум, пустила в ход всевозможные ухищрения, чтобы разбить броню его одиночества. Это она толкнула его предать друга. Однако Кулейн ни разу не упрекнул ее и принял всю вину на себя.

Что он сказал в тот день на Торе? «Крохотный лоскуток вины» у ее ног. Что же, она поднесла лоскуток к лицу и спрятала в сердце.

– Я так жалею, Кулейн, – прошептала она, – так жалею!

Но он мертв и не слышит ее.

Из ее глаз хлынули слезы, смывая горечь долгих лет.

Горойен вошла в тронный зал, сверкая серебряными доспехами. К ее поясу были пристегнуты два коротких меча. Кормак, Мэдлин и британские римляне все встали.

– Я помогу тебе, Кормак, – сказала она. – Вскоре к тебе придет Гильгамеш и скажет, что войско Царицы-Ведьмы готово выступить.

Кормак низко поклонился ей:

– Благодарю тебя, госпожа.

Ничего более не сказав, царица покинула залу, не обернувшись.

– Как ты ее убедил? – спросил Мэдлин.

Кормак пропустил его вопрос мимо ушей.

– Как мы можем быть уверены, что Вотана не будет в Башне? Ты сказал, что воины, ее охраняющие, называются верными. Но как они могут быть верны тому, кого никогда не видят?

– Очень тонко замечено, принц.

– Оставь пустую лесть, – оборвал его Кормак. – Ответь на вопрос.

– Уверены мы быть не можем, но нам известно, что теперь он обитает в мире плоти и очень там занят. Мы все здесь видели оба мира. В каком ты пожелал бы жить, Кормак?

– Я намерен быть с Горойен честным, – сказал Кормак, вновь словно не услышав его вопроса. – А для этого мне надо знать, что ты задумал. Ты был удивительно мне полезен, Мэдлин. Оказался рядом, когда я попал в этот проклятый край… словно поджидал меня.

И эта глупая штука с монетой – ты же знал, что я не мертв.

– Да, – сознался Мэдлин, – ты прав, но я был обязан верностью Утеру, и мой долг – вернуть его в мир живых.

– Не правда. Тут совсем другое, – сказал принц.

Теперь Викторин и остальные британцы слушали их очень внимательно, и Мэдлин все больше нервничал. – Ты желаешь одного, чернокнижник, – вновь обрести свое тело. А это тебе удастся только, если мы завладеем душой Вотана.

– Конечно, я хочу вновь обрести плоть. И кто бы этого не хотел? Разве это превращает меня в предателя?

– Нет. Но если Утер освободится и вернется в мир, он попытается убить Вотана. И ты будешь обречен навеки остаться здесь. Ведь так?

– Ты воздвигаешь дом из соломы?

– Ты так думаешь? Ты не хотел, чтобы мы шли к Горойен. Ты возражал против нападения на Башню.

– Ради спасения ваших душ!

– Не знаю, не знаю.

Мэдлин встал, его почти белесые глаза скользнули по тем, кто его окружал.

– Я помогал твоим кровным родичам, Кормак, более двухсот лет. Твои намеки постыдны. По-твоему, я слуга Вотана? Когда над Утером нависла опасность, я сумел ненадолго выбраться отсюда и предостеречь его. Вот почему он все еще жив – он успел спрятать Меч Силы.

Я не предатель и никогда им не был.

– Если хочешь пойти с нами, Мэдлин, убеди меня в этом.

– Ты прав. Я знал, что ты не был мертв. Порой мне удается взломать Пустоту и заглянуть в мир плоти.

Я видел, как ты пал в лесу среди Каледонских гор, и видел, как дюжий мужчина, бывший с тобой, унес тебя в хижину и положил на постель. На тебе был Сипстрасси, и твой товарищ, сам того не зная, привел в действие его силу. Он велел ему поддерживать твою жизнь. Она поддерживалась и поддерживается. Но я знал, что ты на грани смерти, и отправился к Вратам ждать тебя. И да, я хочу вернуться в мир плоти, но ради этого я не принес бы в жертву жизнь Утера. Больше мне сказать нечего.

Кормак обернулся к Викторину.

– Ты знаешь его, и решать тебе.

Викторин заколебался, глядя Мэдлину в глаза.

– Он всегда вел свою игру, но он не солгал, когда сказал, что предательства в нем нет. Я полагаю, нам следует взять его с собой.

– Хорошо, – сказал Кормак, – но не спускай с него глаз.

Дверь открылась, и вошел Гильгамеш, с ног до головы одетый в черные и серебряные доспехи. Темный шлем вновь скрывал его лицо. Он направился к Кормаку, и когда их взгляды скрестились, Кормак ощутил его ненависть, как удар наотмашь.

– Войско собрано, и мы готовы выступить.

Кормак улыбнулся.

– Тебе все это не по вкусу, верно?

– Что мне по вкусу, значения не имеет. Следуй за мной.

Он повернулся на пятке и вышел из залы.

Перед входом в гору собралась огромная орда людей и теней чудовищ – красноглазых, с острыми клыками, с кожаными крыльями. И люди в чешуе с землистыми лицами и жестокими глазами.

– Матерь Митры! – прошептал Викторин. – И это – наши союзники?

В середине скопища стояла Горойен, окруженная десятком огромных псов с огненными глазами.

– Иди же, принц Кормак, – позвала она. – Выступи в поход с Афиной, богиней войны!

17

Башня высилась над плоской равниной Пустоты, как черная гробница. Грозная крепость с одной башней, четырьмя зубчатыми парапетами и воротами в форме пасти демона, обрамленными клыками из темного железа.

Перед ней бродили огромные псы, некоторые величиной с низкорослую лошадь, но никаких следов войска Молека видно не было.

– Не нравятся мне эти ворота, – сказал Викторин, стоя рядом с Кормаком в гуще орды теней.

– И не зря, – заметила Горойен. – Их зубы захлопываются.

– Их приводит в действие какой-то механизм? – спросил Кормак.

– Да, – ответил Мэдлин. – Молек взял за основу тот, который я создал для него в Вавилоне. За воротами скрыта система колес и рычагов.

– Тогда кому-то из нас придется взобраться на стену, – сказал Кормак.

– Нет, – сказала Горойен, – этого не понадобится.

Она подняла руку и позвала на языке, неизвестном британцам. Чудовища вокруг нее расступились, пропуская высоких мужчин с кожей, бледной как слоновая кость, с темными крыльями за плечами.

– Вот они отнесут вас на парапеты.

– А там знают, что мы тут? – прошептал кто-то из британцев.

– Да, знают, – ответила Горойен.

– Так не будем терять времени, – сказал Кормак.

Горойен откинула голову, и из ее горла вырвался пронзительный жуткий вой. Ее псы прыгнули вперед и стремительно понеслись по темной равнине. Со стороны Башни донесся ответный вой, и псы Молека ринулись навстречу.

– Если вы не сможете удержать ворота открытыми, все погибло, – сказала Горойен, и Кормак кивнул.

Крылатые твари с холодными глазами зашли британцам за спины и обхватили их длинными руками под мышками. Темные крылья развернулись, и Кормак почувствовал, как повис в воздухе. У него закружилась голова, свист крыльев отдавался у него в ушах завываниями бури. Они взмыли высоко над башней, и теперь Кормак увидел на парапетах воинов в доспехах – верных Молека. К нему взвились стрелы и, описывая пологие дуги, посыпались вниз – крылатая тварь поднялась выше их достижения. Вновь и вновь она устремлялась вниз, только чтобы устремиться ввысь от нового залпа стрел. Кормак видел, как вокруг другие крылатые носильщики повторяли тот же маневр.

Затем без предупреждения они все разом камнем попадали вниз, и Кормак услышал крики, вырвавшиеся у британцев, когда Башня словно понеслась им навстречу.

Лучники на стенах выпустили последние стрелы – все мимо – и бросились врассыпную, когда воздушные носильщики распростерли крылья и отчаянно замахали ими, чтобы замедлить падение. Кормак почувствовал, как руки, держащие его, разжимаются на высоте в два человеческих роста над парапетом. Он подобрался, подогнул колени и, когда тварь выпустила его, легко удержался на ногах, уже обнажая меч. Вокруг него собрались остальные британцы, и рядом с ним возникла черная фигура Гильгамеша.

Крылатые носильщики улетели, и несколько мгновений на парапете все застыло в неподвижности. Затем, обнаружив, как малочисленны их противники, верные бросились в нападение. С оглушительным боевым кличем Гильгамеш прыгнул им навстречу, движение его меча, обрушившегося на них, слилось в один смутный полукруг. Кормак и остальные кинулись ему на подмогу, и закипел бой. Ни раненые, ни павшие не мешали сражающимся: получивший смертельный удар шатался и… исчезал. Ни крови, ни предсмертных воплей, ни вывалившихся кишок, на которых можно поскользнуться и упасть.

Викторин дрался, как всегда, хладнокровно и расчетливо, ничего не упуская. Он с изумлением наблюдал невероятное воинское искусство Гильгамеша, который вступал в схватку, будто неторопливо скользя по воздуху. Это, как хорошо знал Викторин, было венцом рукопашной – умение создавать вокруг себя пространство, чтобы обретать свободу думать и двигаться. Кормак рядом с ним рубил и колол в яростном безумии, и его безрассудная ярость достигала тех же результатов, что и совершенное изящество Гильгамеша. Воины падали перед ним, точно листья, обрываемые осенним ветром. Верных медленно, но неумолимо оттесняли все дальше по узкому парапету.

На равнине орда теней добралась до ворот – и зубы сомкнулись с оглушительным лязгом. Вновь Горойен отправила в вышину крылатых тварей, и они кружили над защитниками Башни, ныряли вниз, и холодные ножи располосовывали незащищенные горла.

Кормак разделался с очередным противником, прыгнул вперед и побежал по стене над ордой теней далеко внизу. Верный замахнулся на него мечом, он отбил удар, потерял равновесие и покачнулся на самом краю, но удержался на ногах, побежал дальше и вскарабкался по внешней стене надвратной башни на верхний парапет. Там стояли два воина, оба с луками. Кормак отпрыгнул в сторону, и стрела просвистела мимо. Бросив луки, они вытащили короткие кривые мечи и кинулись на него вдвоем. Он отбил один удар, и его меч рассек шею нападавшего, но второй лучник пинком опрокинул Кормака на каменные плиты, и меч вылетел из его руки. Он попытался вскочить, но острие кривого меча уже коснулось его горла.

– Ты готов к смерти? – прошептал лучник.

В его горло вонзился нож, и он исчез, а Гильгамеш легко спрыгнул к Кормаку.

– Глупец! – прошипел он.

Кормак подобрал свой меч и огляделся. Вниз к воротам вела лестница, он шагнул к ней и начал спускаться.

В помещении под сводами, как и сказал Мэдлин, он увидел сцепленные зубцами колеса и рычаги. Рядом сидели трое. Гильгамеш коснулся плеча Кормака и бесшумно выступил вперед. Воины увидели его, – выхватили мечи… и упали мертвыми.

– Ты искусный боец, – сказал Кормак.

– Только этого мне не хватало! – отозвался Гильгамеш. – Хвали деревенского олуха! Как действует это приспособление?

Кормак поглядел на сцепленные шестерни, ища очевидное, – и нашел.

– Вот, по-моему, – сказал он, указывая на темную ручку, торчавшую из самого маленького колеса. Он ухватил ее и начал вращать справа налево.

– Откуда ты знаешь, что вертеть надо в эту сторону? – спросил Гильгамеш.

– А в другую сторону она не поворачивается, – ответил Кормак с улыбкой. – Это тебе ничего не говорит?

Гильгамеш что-то буркнул и побежал ко второй двери.

– Чуть они увидят, что клыки поднимаются, появятся тут быстрее, чем мухи на ране. – Он еще не договорил, как на лестнице послышался топот. Кормак завертел ручкой как мог быстрее, его мышцы вздулись каменными буграми. Дверь распахнулась, и внутрь ворвались воины. Гильгамеш быстро разделался с ними, но им на смену вбегали все новые, тесня Гильгамеша.

Наконец ручка перестала вращаться. Кормак схватил чей-то упавший меч и всадил его между спицами двух самых больших колес. Потом кинулся на помощь Гильгамешу, и вместе они отразили натиск.

Снизу донесся лязг мечей. Верные теперь бились исступленно, чувствуя, что участь их решена. У них за спи? ной появились чудовища-тени, и бой кончился.

Кормак проскочил между чудовищами на лестнице и устремился в проход под воротами. Там царил полный хаос. Он увидел, что Горойен отбивается от трех воинов, и поспешил к ней. Его меч обрушился на ее левого противника. Повернувшись на пятке, Горойен вонзила меч в живот второго, а другим мечом отразила меч третьего воина, и Кормак сразил его ударом в живот и вверх.

Повсюду верные отступали. Викторин и восемь уцелевших британцев подбежали к Кормаку.

– Король! – сказал Викторин. – Мы должны найти его!

Кормак думал только об Андуине, но кивнул. Вместе они проложили себе путь к центральной башне и оказались в длинной зале. Мимо них пробегали мужчины и женщины, в панике ища, где бы спрятаться. Какая-то женщина метнулась к Кормаку и вцепилась ему в локоть.

Он высвободился и узнал Рианнон.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, оттаскивая ее в сторону. Британцы окружили их кольцом мечей.

– Меня отправил сюда Вотан, – прорыдала она. – Молю, помоги мне!

– Ты видела Андуину?

– Нет. Один из стражей сказал, что Вотан забрал ее назад в мир.

– Назад? Я не понимаю…

– Это обещание, которое он дает своим верным. У него есть способ вернуть их к жизни.

Сердце Кормака сжалось, и его захлестнула волна неистового гнева. Что еще ему предстоит? Он проник за грань смерти для того лишь, чтобы услышать, что судьба вновь сыграла с ним злую шутку даже здесь.

– Король! – напомнил Викторин настойчиво.

– Отведи нас в темницы, – крикнул Кормак Рианнон. Белокурая девушка кивнула и пошла поперек залы к широкой лестнице, уводившей вниз. Спустившись следом за ней, они очутились в тесном проходе, освещенном факелами и полном теней.

Внезапно когтистая лапа стиснула шею Рианнон. Раздался отвратительный хруст ломающихся костей, и девушка исчезла. Кормак прыгнул вперед, и, рыча от ярости, перед ним выросло чудовище с волчьей головой. Кормак всадил ему в брюхо меч по рукоять, и оно исчезло.

По всей длине прохода двери темниц стояли распахнутыми, кроме одной в самом конце. Кормак отодвинул засов и открыл дверь. Зрелище внутри было омерзительным: крысы, облепив человека с головы до ног, грызли его. Взмахнув мечом, Кормак перерубил огненные цепи, сковывавшие его тело. Он упал на пол, и крысы разбежались, едва в темницу вошли британцы. Раны на теле человека мгновенно зажили, но глаза у него были пустыми, по отвисшему подбородку текла слюна.

– Он лишился рассудка, – сказал Кормак.

– Кто посмеет его винить? – буркнул Викторин, когда они бережно подняли его и поставили на ноги.

– Не знаю, – сказал Утер. – Не знаю.

– С тобой друзья, государь, – пошептал Викторин. – Друзья!

– Не знаю.

Они медленно повели его по проходу и вверх по ступенькам в тронный зал, где теперь сидела Горойен. Гильгамеш стоял рядом с ней. Залу заполняли чудовища-тени.

Они расступились, давая дорогу кучке британцев и нагому человеку между ними.

Горойен поднялась с трона, медленно пошла к ним навстречу и остановилась перед Утером, глядя в его пустые глаза.

– Было время, когда я была бы счастлива увидеть его таким, – сказала она. – Но не теперь. Он был могучим человеком и прекрасным врагом. Когда я была девочкой, мой отец любил повторять: «Да пошлют нам боги сильных врагов. Ибо только они делают нас сильнее». Утер был сильнейшим из сильнейших врагов. – Она обернулась к Кормаку и увидела в его глазах страдание. – А твоя возлюбленная?

– Вотан… Молек… забрал ее с собой назад в наш мир.

– Значит, ты должен вернуться туда, Кормак.

Он засмеялся, но смех его звучал невесело.

– Но как? – Он развел руками. Она взглянула на них, и ее глаза расширились.

– Каким бы то ни было способом, но только быстро! – сказала она, указывая на его правую ладонь. Там угнездилась темная тень. Круглая и полупрозрачная.

– Что это? – спросил он.

– Черная монета. И стоит ей затвердеть, как возврата больше не будет.

* * *

Мэдлин ждал в покоях Молека, сжимая в руке тонкий кинжал. Над серебряным обручем черепа вспыхнуло сияние, и в воздухе возникла человеческая фигура.

Когда она стала плотней, Мэдлин шагнул к ней за спину и взмахнул кинжалом. С поразительной быстротой человек обернулся, и его сильные пальцы сомкнулись на запястье Мэдлина.

– Еще бы чуточку, Мэдлин, – прошипел Вотан, вырывая кинжал и отталкивая от себя седобородого волшебника. Потом вышел в коридор, посмотрел по сторонам, вернулся и закрыл дверь.

– Итак, – сказал он, – одна империя пала. Отличная работа, владыка волшебник.

– Убей меня! – взмолился Мэдлин. – У меня больше нет сил терпеть!

Вотан захохотал.

– Не торопись так! Ты отправил меня сюда две тысячи лет назад, и теперь пришла твоя очередь наслаждаться невообразимыми чудесами Пустоты: яствами без вкуса, женщинами без страсти, вином без опьянения. А если это так уж тебе приестся, ты всегда сможешь покончить со своей жизнью.

– Возьми меня назад. Я буду служить тебе.

– Это ты уже обещал. Ты говорил, что мальчишке, Кормаку, наверное, известно, где Меч. Но он о нем ничего не знает.

– Я еще могу его отыскать. Они спасли короля, а он доверяет мне.

– От твоего короля мало что осталось, если только я ошибся в многочисленных талантах тех, в чьем обществе его оставил.

– Прошу тебя, Молек…

– Прощай, Мэдлин. Я передам Пендаррику твои добрые пожелания.

Вотан замерцал и исчез. Мэдлин некоторое время стоял, глядя на череп, на серебряный обруч, потом взял череп и пошел с ним в залу.

Он преклонил колени перед Горойен.

– Вот, моя царица, дар дороже всех миров. Это тень-близнец черепа Молека при жизни. С его помощью ты можешь открыть путь в верхний мир, вернуть себя – и других – в плоть.

Горойен взяла череп, потом бросила его Гильгамешу.

– Уничтожь его! – приказала она.

– Но как так…

– Выполняй!

– Нет! – взвизгнул Мэдлин, но Гильгамеш уже швырнул череп о каменный пол, и он разлетелся на тысячи мелких осколочков. Сияющий серебряный обруч покатился по плитам. Мэдлин кинулся за ним, но обруч заклубился дымом и исчез. Волшебник упал на колени.

– Но почему? – закричал он.

– Потому что все кончено, Мэдлин, – ответила она. – Мы жили тысячелетия, а что мы сделали? Направили человечество по пути безумия. Мне не нужна жизнь. И я больше не жажду никаких титулов. Царица-Ведьма мертва. И останется мертвой. – Она подошла к Гильгамешу и положила руки ему на плечи. – Время прощаться, мой милый. Я решила пойти по дороге дальше, чтобы увидеть, где она кончается. Но прошу у тебя еще одного.

– Все, что ты пожелаешь.

– Проводи Кормака и короля за темную реку.

– Исполню.

– Прощай, Гильгамеш.

– Прощай, моя мать. – Нагнувшись, он поцеловал ее в лоб, потом сошел с тронного возвышения и остановился перед Кормаком. – Попрощайся с друзьями. Ты возвращаешься домой, деревенщина.

– Мы проводим тебя, – сказал Викторин.

– Нет, – ответил Кормак, пожимая его руку пожатием воина. – Вам надо идти вперед, да сопутствуют вам ваши боги.

Викторин поклонился и подошел к Мэдлину.

– Пойдем с нами, – сказал он. – Быть может, Альбайн прав… и все-таки… все-таки рай существует.

– Нет! – крикнул Мэдлин, пятясь от него. – Я вернусь в мир! Вернусь!

Он повернулся и, спотыкаясь, вышел из залы в Пустоту.

Кормак склонился перед Горойен:

– Благодарю тебя, госпожа. Больше мне сказать нечего.

Она не ответила, и он, взяв Утера за руку, повел его из залы, следуя за высокой фигурой закованного в доспехи Гильгамеша.

Весь долгий путь Гильгамеш не сказал ни слова.

Глаза его были устремлены вдаль, мысли оставались тайной. Страх Кормака все рос, по мере того как монета на его ладони становилась темнее, плотнее.

Наконец они добрались до реки и увидели барку у разрушенного причала. Чудовище в ней, увидев Кормака, встало, и его красные глаза блеснули злорадным торжеством.

Гильгамеш шагнул к барке, протягивая меч перед собой. Чудовище словно бы улыбнулось и раскинуло руки, подставляя грудь. Меч погрузился в нее, и чудовище исчезло. Кормак спустил короля в утлое суденышко, потом спустился сам вместе с Гильгамешем.

– Почему он не сопротивлялся?

Гильгамеш снял шлем и бросил его в воду. Потом совлек с себя доспехи и швырнул туда же, взял шест, направил барку поперек реки и прижал ее к противоположному берегу.

Кормак снова помог Утеру – на этот раз выбраться из барки. Перед ними зиял вход в туннель, и Кормак обернулся.

– Ты пойдешь с нами?

Гильгамеш негромко засмеялся.

– Пойти с вами? Перевозчик не может покинуть свою ладью.

– Не понимаю.

– Когда-нибудь поймешь, деревенщина. На реке всегда должен быть Перевозчик. Но мы еще встретимся.

Он отвернулся и оттолкнул барку от берега в тень.

Кормак вял короля за руку и начал подниматься по крутому склону к туннелю. Высоко над ними мерцал свет, словно отблески дальнего костра.

Медленно они зашагали к нему.

* * *

Кормак проснулся от ноющей боли в спине и мучительного голода. Он застонал и услышал женский голос:

– Хвала Господу!

Он лежал на чем-то твердом и при попытке пошевельнуться обнаружил, что его тело словно окостенело, руки и ноги затекли. Над его головой стропила поддерживали высокую кровлю.

– Лежи-лежи, юноша!

Он не послушался и принудил себя сесть. Она поддержала его за локоть и принялась растирать ему спину, когда он пожаловался на боль. Рядом с ним лежал Кровавый король в полном вооружении. Его огненно-рыжие волосы отросли, и у корней и на висках проглядывала седина.

– Он жив? – спросил Кормак, беря короля за руку.

– Он жив. Успокойся.

– Успокоиться? Мы только что вышли из Ада!

Дверь напротив него отворилась, и вошла женщина в белом одеянии. Глаза Кормака широко раскрылись: он узнал в ней женщину из пещеры Сол Инвиктус, мать, оставившую там своего ребенка.

СВОЮ мать.

В нем забушевали чувства, и каждое стремилось взять верх: гнев, изумление, любовь, печаль. Ее лицо все еще было прекрасным, в глазах стояли слезы. Она протянула к нему руки, и он обнял ее, притянул к себе.

– Мой сын, – прошептала она. – Мой сын.

– Я привел его, – сказал Кормак, – но он все равно спит.

Она мягко высвободилась из его объятий и погладила бородатую щеку.

– Мы поговорим немного погодя. Так много надо сказать… объяснить…

– Тебе ничего не нужно мне объяснять. Я знаю, что произошло в пещере… и прежде. Мне больно, что жизнь принесла тебе столько страданий.

– Жизнь нам ничего не приносит, – сказала она. – В конечном счете мы сами выбираем свои пути, а когда они заводят в тупик, вина наша. И все же меня грызут сожаления, такие страшные сожаления! Я не видела, как ты рос, мы не разделяли чудес.

Он улыбнулся.

– Я все-таки их видел.

Утер тихонько застонал, и Лейта обернулась к нему.

Но Кормак положил руку ей на плечо.

– Есть что-то, о чем тебе следует знать. Он потерял рассудок. Его подвергали пыткам, которые я не стану описывать.

Лейта подошла к королю. Его глаза открылись. Слезы из них потекли в ее волосы.

– Не знаю, – сказал он.

Она нежно взяла его лицо в ладони.

– И не нужно знать, любовь моя. Я здесь. Лейта здесь.

Его веки медленно опустились, и он опять заснул.

Кормак почувствовал, как ему в спину повеяло холодом, и услышал шаги нескольких человек. Оглянувшись, он увидел молодого рыцаря со светлыми, коротко остриженными волосами и двух стариков – высокого, чьи длинные седые волосы были заплетены в косу по обычаю южных племен, и щуплого, который шел, заметно прихрамывая. Они остановились и поклонились Кормаку.

– Добро пожаловать, – сказал старик с косой. – Я Гвалчмай, а это Прасамаккус и Урс, который называет себя Галеадом.

– Кормак Даймонссон.

Прасамаккус покачал головой.

– Ты сын Утера, верховного короля Британии. И наша надежда на будущее.

– Не возлагайте на меня своих надежд, – сказал он им. – Когда это завершится, я вернусь в Каледонские горы. Здесь мне делать нечего.

– Но ты же рожден стать королем, – возразил Гвалчмай. – И другого наследника нет.

Кормак улыбнулся.

– Я родился в пещере, меня вырастил однорукий сакс, который знал о благородстве больше всех, кого мне довелось встретить с тех пор. Мне кажется, королю необходимо особое умение – и не только в ведении войны. Этого умения у меня нет, и, более того, я не хочу его приобретать. У меня нет желания управлять жизнями других людей. Я не хочу быть наследником Кровавого короля. Я убивал людей и сражал демонов; я отправлял души во мрак и прошел через Пустоту. Этого достаточно.

Гвалчмай, видимо, собирался настаивать, но Прасамаккус поднял ладонь.

– Ты должен всегда оставаться самим собой, принц Кормак. Ты упомянул Пустоту. Расскажи нам про короля.

– Я привел его назад… Много вам будет от этого толку!

– О чем ты? – рявкнул Гвалчмай.

– Его разум…

– Довольно! – сказала Лейта. – Король вернется. Ты, Кормак, видел его таким, каким он не хотел бы показаться ни одному человеку. Но ты не знаешь его, как знаю я. Он человек железной силы. А теперь все вы оставьте нас. Кормак, я распорядилась приготовить для тебя хижину. Туда принесут ужин. Галеад проводит тебя. Не утомляй себя. Твои раны хорошо заживают, но некоторое время ты будешь слабым. А теперь уходите все.

Несколько часов Лейта сидела рядом с королем, поглаживая его по лбу или держа за руку. Вошли женщины зажечь свечи, но она их не заметила: глядя на измученное заботами лицо и седеющие волосы, она вновь видела мальчика Туро, который бежал в горы, спасаясь от убийц, сразивших его отца. Он был очень чувствительным, не умел разжечь костер, не держал меча в руке.

В те далекие дни невинности он был ласковым, добрым, любящим.

Но мир изменил его, вывел наружу железо и огонь, породил Кровавого короля легенд, научил его сражаться и убивать и – хуже того – ненавидеть.

И как же глупа была она! Этот юноша любил ее со всей страстью, а она оттолкнула его ради детских грез!

Если бы она могла вернуть и изменить одно-единственное в своей жизни, это была бы та ночь в Пинрэ, когда юный Утер пришел к ней и они познали друг друга под двумя лунами. Ее чувства опьянили ее, никогда еще ее тело не было исполнено такой жизни, и, когда кровь в ней бушевала, а плоть трепетала в экстазе, она прошептала имя Кулейна. Шепот этот пронзил сердце Утера ледяной стрелой и навсегда остался в нем. А ведь – хотя тогда она этого не поняла – не мысль о Кулейне вознесла ее на недосягаемую высоту, но любовь Утера.

И она уничтожила эту любовь. Нет, подумала она, не уничтожила, а изменила… изуродовала кислотой ревности.

Кулейн однажды пустил в ее сердце такую же стрелу, когда они спали в хижине вблизи дворца королевы в Камулодунуме. Он пошевелился во сне, и она его поцеловала.

«Ты здесь, любовь моя?» – прошептал он сонно.

«Я здесь», – ответила она.

«Будь всегда со мной, Горойен».

Какая это была боль! Как ей хотелось в ту минуту ударить его, разодрать ногтями красивое лицо. И разве не этот миг заставил ее позднее в Рэции оттолкнуть его, прогнать от себя? Разве не этот шепот, стрелой засевший у нее в сердце, сделал ее такой жестокой на Торе?

Утер пошевелился. Вновь он прошептал два своих слова. И опять. И опять.

– Что ты хочешь сказать мне? – спросила она, но его глаза смотрели в никуда, и она знала, что он ее не слышит. Позади нее прозвучали шаги, и на лицо короля упала тень Галеада.

– Кормак уснул, – сказал Галеад. – Могу я посидеть с тобой?

– Да. Лекки хорошо себя чувствует?

– Да, госпожа. Полдня она провела с двумя твоими женщинами, рисуя на плоском камне непостижимые существа, изведя на них уж не знаю сколько древесного угля. Теперь она спит рядом с Кормаком.

Королю лучше?

– Он все время повторяет «не знаю». Что это, чего он не знает?

– Его пытали, чтобы найти Меч, и, думаю, он не знает, где он спрятан. Не то бы он сказал им.

– Но он должен знать, – сказала она. – Ведь спрятал его он.

– Я видел во сне его последний бой. Он подбросил Меч высоко в воздух и выкрикнул имя.

– Чье имя?

– Твое, госпожа.

– Мое? Так где же Меч?

– Я много над этим размышлял, – сказал он, – и мне кажется, я, возможно, знаю ответ. Послать Меч тебе Утер не мог, он ведь думал, что ты умерла. Когда Пендаррик явился мне, он говорил со мной, как мне казалось, загадками, но на самом деле слова его достаточно ясны.

Он говорил о добре и зле, и я думал, что он подразумевал Вотана. Он сказал, что я должен распознать подлинного врага, и тогда я пойму, как сражаться с ним.

– И кто же подлинный враг?

– Ненависть – вот враг. Когда я смотрел, как готы сжигают сакскую деревню, я возненавидел их. И казалось такой безделицей найти Лекки и взять ее с собой.

Но поэтому я смог привезти ее сюда, и она познакомилась с тобой, и, как ты сказала мне вчера вечером, это позволило тебе преодолеть горечь. И теперь, как и должно, ты здесь с тем, кого любишь. И это ключ.

– Теперь и ты говоришь загадками Пендаррика.

– Нет, госпожа. Утер не послал Меч мертвой Лейте. Он послал его своей любви, думая, что Меч никуда не пропадет и никакой враг его не отыщет.

– Что ты такое говоришь?

– Меч ждет, госпожа. Я не мог бы прийти к Моргане, владычице Острова, но только к женщине, которой принадлежит любовь короля.

Королева глубоко вздохнула и подняла руку, раскрыв пальцы. Их окружило пылающее сияние, словно по зале прокатилось эхо огня. Галеад заслонил глаза, потому что яркость становилась ослепительной, выливалась из окон и двери, рвалась вверх сквозь дыру в кровле – прямой столп золотого света, пронизывающий облака.

У себя в хижине Прасамаккус увидел сияние за дверью, услышал крики сестер, столпившихся перед круглым домом. Спотыкаясь, он выбрался наружу и увидел, что из дома вздымаются столпы огня. Страшась за жизнь короля, он захромал туда, заслоняя локтем глаза. Его нагнали Гвалчмай и Кормак.

На дамбе в благоговейном молчании стояли ветераны Девятого, глядя, как ширится свет, затопляя золотом Хрустальный Остров.

В пятидесяти милях оттуда в Виндокладии готы тоже увидели это чудо, и сам Вотан, выйдя из шатра, стоял на безлюдном склоне холма и смотрел на пылающий свет, опаляющий небо.

А в круглой зале ослепленная блеском Лейта подняла руку и почувствовала, как ее пальцы сжали рукоять великого Меча. Медленно она опустила руку с ним, и свет померк. В дверях Прасамаккус и Гвалчмай упали на колени.

– Он послал его своей любви, – прошептала Лейта, и слезы хлынули у нее из глаз, когда она положила Меч рядом с королем и сомкнула его пальцы на рукояти. – Меч у меня, – сказала она, – а теперь я должна найти его. Посиди со мной, Галеад.

Голова ее поникла, глаза закрылись, и ее дух унесся в край снов с могучими деревьями и гордыми горами. На берегу озера сидел юноша с белокурыми волосами и кротким лицом.

– Туро, – сказала она. Мальчик поднял голову и улыбнулся.

– Я так надеялся, что ты придешь, – сказал он. – Тут такая красота! Я никогда отсюда не уйду.

Она села рядом с ним и взяла его за руку.

– Я люблю тебя, – сказала она. – И всегда любила.

– Сюда никто не может прийти. Я не пущу их.

– А в чем твои надежды? – спросила она у него.

– Я не хочу быть королем. Я просто хочу быть один – с тобой.

– Искупаемся? – спросила она.

– Да, мне этого хочется, – сказал он, вставая и снимая тунику. Когда он совсем нагой вбежал в воду и нырнул, она встала и сбросила свое простенькое платье.

Ее тело было юным, и она уставилась на свое отражение в воде. Ни морщины, ни годы страданий и горечи еще не наложили печати на ее девственную красоту.

Вода была прохладной, и она поплыла туда, где Туро лежал на спине, глядя в немыслимо синее небо.

– Ты останешься здесь со мной навсегда? – спросил он, вставая на ноги в мелкой воде.

– Если ты захочешь.

– Я хочу. Больше всего на свете.

– Тогда я останусь.

Они пошли к берегу, разбрызгивая воду, и сели на траву под горячими лучами солнца. Он протянул руку, чтобы погладить кожу ее плеча, а она придвинулась ближе, и рука скользнула по изгибу груди. Его лицо залила краска. А она придвинулась еще ближе, обвила рукой его шею, притягивая к себе его голову. Приподняв лицо, она поцеловала его ласково, нежно. Теперь его руки свободно гладили ее тело. Он опрокинул ее на траву, ее ноги легли на его бедра, и они слились воедино.

Лейту уносил ритм наслаждения, она чувствовала, как этот ритм убыстряется, становится все более властным.

– Туро! Туро! Туро! – простонала она и поцеловала его губы, а потом щеку, ощутив жесткие волосы бороды. Ее ладони гладили широкую спину мужчины над ней, ласкали узлы мышц и бесчисленные шрамы.

– Утер!

– Я здесь, госпожа моя, – сказал он, нежно ее целуя, и вытянулся рядом с ней. – Ты нашла меня.

– Прости меня! – сказала она.

– Мне стыдно перед тобой, – сказал он ей. – Ты видела от меня только пренебрежение, я толкнул тебя к Кулейну. И я винюсь во всех твоих страданиях.

– Но ты меня прощаешь? – спросила она.

– Да. Ты моя жена, и я люблю тебя теперь, как любил всегда.

– И ты хочешь остаться здесь?

Он грустно улыбнулся.

– А что происходит там?

– Войско Вотана приближается к Сорвиодунуму, а Меч спустился ко мне.

– К тебе? – с удивлением переспросил он. – Так это не сон? Ты жива?

– Я жива и жду тебя.

– Расскажи мне все.

Просто и без приукрашиваний она рассказала ему, как Кулейн спас его тело и как сын Утера прошел через Ад, чтобы спасти его душу. Она рассказала о жестоких победах, одержанных готами, и, наконец, о ветеранах Девятого легиона.

– Так значит, там у меня нет войска?

– Да.

– Но уменя есть Меч – и моя жена, и мой сын.

– Да, мой господин.

– Этого более чем достаточно. Отведи меня домой.

18

Прасамаккус, Гвалчмай, Кормак и Галеад ждали у подножия Тора – король поднялся туда вскоре после пробуждения и исчез из виду. Лейта велела им ждать его пробуждения, и вот уже два часа они сидели под ярким солнцем, ели хлеб и запивали его вином. К ним присоединился Северин Альбин, но сел немного в стороне, глядя на юго-восток.

– Где он? – внезапно спросил Гвалчмай, поднимаясь на ноги.

– Успокойся, – сказал ему Прасамаккус. – Он вернулся из мертвых, но теперь он снова для нас потерян. Как я могу быть спокоен? Я знаю его. Что бы он ни делал, это сопряжено с большой опасностью.

Под вечер к ним подошла Лейта.

– Он желает видеть тебя, – сказала она Кормаку.

– Наедине?

– Да. Ты и я – мы поговорим потом.

Кормак взобрался по винтящейся тропе, не зная, что скажет, когда поднимется на вершину. Этот человек – его отец, но он знает его только как сокрушенное, утратившее разум жалкое создание, которое спасли из Пустоты. Этот человек его обнимет? Лучше бы не надо.

На вершине Тора он увидел, что Утер в доспехах сидит у круглой башни, а Меч лежит рядом с ним. Король поднял глаза и встал, а сердце Кормака забилось чаще – это был не сломленный человек, это был Кровавый король, и сила облегала его, точно плащ на широких плечах. Глаза были голубыми и холодными, как зимний ветер, а осанка – прирожденного воина.

– Чего ты хотел бы от меня, Кормак? – спросил он, и голос его был глубоким и звучным.

– Только то, что ты всегда мне давал, – ничего, – ответил Кормак.

– Я ведь не знал про тебя, мальчик.

– Но знал бы, если бы не принудил мою мать прятаться в пещере.

– Прошлое умерло, – устало сказал Утер. – Твоя мать и я снова вместе.

– Я рад за вас.

– Почему ты рисковал жизнью, чтобы спасти меня?

Кормак засмеялся.

– Не тебя, Утер. Я разыскивал женщину, которую люблю. Но ты был там, и, может быть, во мне заговорила кровь. Не знаю. Но мне не нужны ни ты, и твое королевство – то, что от него осталось. Мне нужна только Андуина, а тогда ты больше ничего обо мне не услышишь.

– Жестокие слова, мой сын. Но я не стану спорить с твоим решением. Я знаю совершенные мною ошибки, и никто не может уменьшить боль – или увеличить. Я был бы рад, если бы ты провел со мной некоторое время, чтобы я мог узнать тебя, гордиться тобой. Но если ты выбираешь другой путь, да будет так. Пожмешь ли ты мне руку, как мужчина мужчине, и примешь мою благодарность?

– Это – да, – сказал Кормак.

Кормак спускался с Тора к ожидавшим внизу с более легким сердцем, чем взбирался туда.

Следующей была очередь Гвалчмая и Прасамаккуса, а затем Северина Альбина.

Он поклонился королю и сказал укоряюще:

– А я надеялся, что удалился на покой!

– Тогда тебе следовало бы не откликнуться на зов, – сказал король.

Римлянин пожал плечами.

– Жизнь без тебя была скучной, – сказал он.

Утер кивнул, они улыбнулись друг другу и пожали руки.

– Если бы я мог полагаться на каждого, как на тебя! – сказал король.

– Что теперь, Утер? У меня триста стариков охраняют дамбу. Последние из пришедших сообщили, что готовы более двенадцати тысяч. Мы атакуем их? Будем ждать?

– Мы пойдем на них с мечом и огнем.

– Прекрасно. Это принесет нам блестящую страницу в истории.

– Ты пойдешь со мной в этот последний раз?

Альбин усмехнулся.

– Почему бы и нет? Ведь бежать некуда.

– Тогда приготовь своих людей. Мы выступим, как один раз уже выступали.

– Тогда нас было почти пять тысяч, владыка король.

И мы были молодыми и беззаботно бесстрашными.

– Ты думаешь, двенадцать тысяч готов – равный противник для легендарного Девятого? – с веселой усмешкой спросил Утер.

– Я думаю, мне следовало бы остаться в Калькарии.

– Мы будем не одни, мой старый друг. Я проделал большой путь и могу обещать тебе день больших неожиданностей.

– В этом я не сомневаюсь, государь. И я не безмозглый глупец: я знаю, к кому лежал твои путь, и дивлюсь, что они отпустили тебя живым.

Утер рассмеялся.

– Жизнь – большая игра, Альбин, и на нее надо смотреть только так. – Улыбка сошла с его лица, смех в глазах погас. – Но я дал обещания, о которых, возможно, пожалеют другие люди.

Альбин пожал плечами.

– Что бы ты ни сделал, я с тобой. Но ведь я стар и готов для спокойной жизни. У меня в Калькарии плут-слуга, который как раз сейчас молится о моей смерти.

Мне бы хотелось его разочаровать.

– Возможно, тебе это удастся.

Последним был позван Галеад, и солнце уже заходило, когда он поднялся к королю.

– Ты изменился, Урс. Хочешь получить назад свое прежнее лицо?

– Нет, государь. Это напугает Лекки, а я не против того, чтобы остаться Галеадом.

– Ты нашел Меч. Как я могу отблагодарить тебя?

Галеад улыбнулся.

– Я не ищу награды.

– Кстати, о мечах. Я заметил, что ты теперь не носишь оружия, – сказал Утер.

– Да. Я больше никогда не буду носить оружие. Я надеялся найти участок земли и разводить лошадей. У Лекки был бы пони. Но… – Он развел руками.

– Не отказывайся от этой надежды, Галеад. С нами еще не кончено.

– Где ты соберешь войско?

– Отправься со мной и узнаешь.

– Но тебе не будет от меня никакой пользы. Я уже больше не воин.

– И все-таки поезжай со мной. Добрые сестры позаботятся о Лекки.

– Меня больше не влекут кровь и смерть. У меня нет ненависти к готам, и я не хотел бы смотреть, как их убивают.

– Ты нужен мне, Галеад. И оставь свой меч здесь.

В назначенный час его заменит другой.

– Ты говорил с Пендарриком?

– Мне это не нужно. Я король и знаю, что грядет.

Потом к нему на вершину пришла Лейта, и они стояли рука об руку и смотрели на Спящих Великанов, облитых ярким лунным светом.

– Скажи мне, что ты вернешься, – прошептала она.

– Я вернусь.

– Ты употребил Меч, чтобы увидеть силу Вотана?

– Да. И я увидел грядущее. Там не все плохо, хотя впереди ждут беды. Чем бы ни завершился завтрашний день, королевству пришел конец. Мы отчаянно боролись, чтобы оно жило – точно свеча на ветру. Но ни одна свеча не горит вечно.

– Тебе грустно.

– Немного. Ведь я отдал Британии всю жизнь. Но те, кто придет после меня, сильные люди, хорошие люди, умеющие беречь и хранить. Эта земля примет их, потому что они будут любить ее. О моем царствовании скоро забудут.

– А ты, Утер? Куда пойдешь ты?

– Я буду с тобой. Всегда.

– Великий Боже! Ты…

– Не говори этого, – шепнул он, прижав палец к ее губам. – Завтра я вернусь на Остров. Ты будешь стоять на склоне холма и увидишь мою лодку. И с этого мгновения мы никогда не расстанемся, пусть мир погибнет в огне, а от звезд не останется и воспоминания.

– Я буду ждать тебя, – сказала она и попыталась улыбнуться.

Но слезы все равно хлынули.

* * *

Вотан ехал во главе своего войска – десяти тысяч бойцов, знавших лишь вкус победы с тех пор, как он впервые явился им. Ночью саксы ушли. Но теперь он в них не нуждался. Впереди лежал Великий Круг Сорвиодунума, а Вотан помнил дни его сотворения и Таинство, заложенное в его направлениях.

– Я иду к тебе, Пендаррик, – прошептал он ветру, и радость переполнила его.

Войско медленно двигалось через равнину.

Внезапно из Круга вырвался пылающий свет, и Вотан придержал коня. Солнечные лучи заиграли на доспехах, и он увидел, что несколько сот римских легионеров кольцом окружили Стоячие Камни. Затем из Круга вышел высокий воин. На нем был крылатый шлем, а в руке он держал Меч Кунобелина. Он встал перед готами.

Вотан тронул коня и легкой рысью подъехал к нему.

– Ты оказался сильнее, чем я думал, – сказал он. – Поздравляю со спасением. – Его белесые глаза скользнули по легионерам. – Я всегда считал, что при осаде никто не сравнится опытом и стойкостью с ветеранами.

Но это?.. Это почти смешно.

– Посмотри направо, спесивый сын потаскухи, – сказал Утер, поднимая Меч Кунобелина и указывая острием на север. Над самым высоким холмом зазмеилась белая молния, воздух вокруг замерцал. Из ниоткуда выступил Геминий Катон во главе своего легиона, за стройными рядами которого тысячи бригантов ехали на боевых колесницах из бронзы и железа.

– И налево! – загремел король, и Вотан повернулся в седле. Вновь воздух замерцал, раздвинулся, и тридцать тысяч сакских воинов во главе с Астой построились в боевой порядок. Угрюмые мужчины, вооруженные топорами с длинными ручками, они стояли молча, ожидая только приказа своего вождя с расчесанной надвое бородой, чтобы отомстить готам.

– Что же ты не улыбаешься? – спросил Кровавый король.

Обнаружив, что враги вшестеро превосходят их численностью, готы отступили и построились огромным кольцом, сомкнув щиты, но Вотан пожал плечами.

– Ты думаешь, ты выиграл? Ты воображаешь, что я полагаюсь только на этих людей?

Он снял шлем, и Утер увидел, как под кожей на его лбу появилась полоса пульсирующего алого света, словно отблеск невидимой короны, Вверху небо потемнело, и в клубящихся тучах король увидел орду демонов – они кружили и устремлялись вниз, словно пытаясь страшными когтями разломать невидимую преграду.

Внезапно конь Вотана прянул в сторону от короля – на его боках появилась чешуя, голова вытянулась, сузилась, из пасти вырвался огонь. Чудовище вздыбилось, но Утер уже взмахнул Мечом, отбив струю огня, который только опалил траву у его ног. Лезвие со свистом перерубило чешуйчатую шею, и безголовое чудовище забилось в судорогах на земле. Вотан успел спрыгнуть, обеими руками схватив свой меч, змеей выползший из ножен.

– Как и подобает! – сказал он. – Два короля в поединке решают судьбы мира.

Их мечи скрестились с лязгом. Вотан был воином невероятной силы и уверенности в себе – со дня своего воскрешения он не потерпел ни единой неудачи в бою. Но и Утер был могуч, а его наставником был Кулейн лак Фераг, величайший воин века. И бились они на равных. Их мечи свистели и пели, и все, кто видел их, дивились искусству противников. Время не имело значения, потому что ни тот, ни другой не знал усталости. Бой продолжался, и по-прежнему они выглядели равными.

Воины во всех войсках молча и неподвижно ждали исхода, и только демоны кружили и кружили, тщась прорваться сквозь невидимую стену.

Лезвие Утера вонзилось в бок Вотана, но свирепый ответный удар рассек бедро короля. Утер пошатнулся, и меч Вотана погрузился в его тело между ребрами. На миг глаза Вотана зажглись торжеством, но король откинулся, и великий Меч Кунобелина описал крутую беспощадную дугу. Вотан, чей меч застрял в теле Утера, мог только закричать, когда лезвие размозжило его череп, пройдя под короной из Сипстрасси. Во все стороны брызнули окровавленные костяные осколки.

Король готов зашатался, взывая к магии Сипстрасси, но Утер перекатился на колени, и Меч вошел в живот Вотана снизу вверх, рассекая сердце пополам. Вотан упал, его тело задергалось, и одним ударом Утер отделил голову от туловища. Но Сипстрасси еще светились в черепе, а над головами воинов преграда начинала поддаваться.

Утер попытался вновь взмахнуть Мечом, но силы ему изменили.

Он поник на коленях в траве. На него упала тень.

– Вручи мне твой Меч, мой король, – сказал Галеад.

Утер отдал ему Меч и упал рядом со своим врагом, а Галеад поднял лезвие вверх.

– Прочь! – воскликнул он, и ураганный ветер согнал тучи в одну, небо расколола раздвоенная молния, из Меча вырвался луч света, рассекая тучи.

Демоны исчезли.

Высоко в небе появилось сверкающее пятно, словно катилась серебряная монета, волоча огненный шлейф. Галеад увидел, что Камень, вделанный в рукоять Меча, померк, теряя цвет. Комета, про которую ему говорил Пендаррик, летящая звезда, способная вбирать магию Сипстрасси… и Галеад понял, чего он должен пожелать.

– Забери ее всю! – отчаянно закричал он. – ВСЮ!

Небо вверху раздвинулось, точно занавес, а комета словно бы раздулась. Ближе и ближе надвигалась она, огромная и круглая, будто молот богов опускался, чтобы сокрушить землю. Воины попадали в траву, закрывая головы руками. Галеад почувствовал, как притяжение кометы высасывает силу из Меча, извлекает магию из Камня и забирает жизнь из его тела. Его сковала страшная слабость, руки стали худыми и костлявыми, колени подогнулись, и он упал, но по-прежнему держал Меч высоко над головой.

Столь же внезапно, как и появилась, комета исчезла, и воцарилась глубокая тишина. Кормак и Прасамаккус подбежали к королю, даже не взглянув на дряхлого испитого старика, который лежал в траве, все еще сжимая в костлявых пальцах Меч Кунобелина.

В Великом Круге блеснула вспышка, и оттуда вышел Пендаррик. Опустившись на колени рядом с Галеадом, он прикоснулся Сипстрасси к его лбу, и юность вновь вернулась в его тело.

– Ты нашел Слова Силы, – сказал Пендаррик.

– Зло исчезло?

– На вашей планете больше не осталось Сипстрасси. Быть может, где-нибудь на дне океана, но ни одного, который люди могли бы отыскать и за тысячу лет. Ты совершил это, Галеад. Ты уничтожил царство магии.

– Но у тебя ведь есть один.

– Я явился сюда из Ферага, мой друг. Комета там не показалась.

– Король! – сказал Галеад, пытаясь приподняться.

– Погоди! Сначала соберись с силами. – Пендаррик отошел туда, где лежал Утер. Раны короля были страшными, и из прободенного бока струилась кровь. Прасамаккус старался, как мог, остановить ее. Гвалчмай и Северин Альбин поддерживали раненого, а Кормак стоял рядом.

Пендаррик встал на колени рядом с королем и хотел прижать Сипстрасси к его боку.

– Нет! – прошептал Утер. – Это конец. Приведи ко мне вождей готов и саксов, Прасамаккус. Поторопись!

– Я могу исцелить тебя, Утер, – сказал Пендаррик.

– Зачем? – Борода короля побагровела от крови, а лицо было смертельно бледным. – Я не могу стать меньше, чем я есть. Я не могу жить на покое. Я люблю ее, Пендаррик, и всегда любил. Но я не могу стать просто человеком. Ты понимаешь? Если я останусь, то чтобы сражаться с саксами, и бригантами, и ютами – пытаясь, чтобы свеча продолжала гореть немного дольше.

– Я знаю это, – печально сказал Пендаррик.

Прасамаккус вернулся с высоким светловолосым готом, который опустился перед королем на колени.

– Твое имя?

– Аларих.

– Ты хочешь жить, Аларих?

– Конечно, – ответил воин без запинки.

– Тогда вы сложите оружие, и я обещаю, что вам позволят вернуться на ваши корабли.

– Почему ты нас пощадишь?

– Я устал от крови и смерти. Твой выбор, Аларих, – жить или умереть. Сделай его сейчас.

– Мы будем жить.

– Хороший выбор. Северин, последи, чтобы мой приказ был исполнен. Где Аста?

– Я здесь, Кровавый король, – сказал Аста, скорчившись рядом с умирающим королем.

– И я сдержу обещание, которое дал тебе вчера.

Отдаю тебе край южных саксов во владение и управление. Объявляю об этом перед свидетелями.

– Как вассалу?

– Нет, как королю, отвечающему только перед своим народом.

– Принимаю. Но это не обязательно положит конец войнам между моим народом и твоим.

– Нет такого человека, который мог бы покончить с войной, – сказал Утер. – Пригляди, чтобы готы добрались до своих кораблей.

– Это приказ, Кровавый король?

– Это просьба, с какой один король может обратиться к другому.

– Тогда я согласен. Но тебе бы надо полечить эти раны.

Утер поднял обагренную кровью руку, и Аста взял ее в пожатии воинов – запястье к запястью.

– Отвезите меня на Остров, – сказал Утер. – Кто-то ждет меня там.

С величайшей осторожностью они подняли короля и отнесли внутрь великого Круга, где положили его на алтарный камень. Пендаррик встал рядом, но король подозвал Кормака.

– У нас не было времени узнать друг друга, мой сын. Но не думай обо мне с горечью. Все люди делают ошибки, и большинство дорого платят за них.

– Без горечи, Утер. Только с гордостью… и сожалением.

Король улыбнулся.

– Галеад, – прошептал он слабеющим голосом.

– Я здесь, мой король.

– Когда мы пройдем врата, ты увидишь лодку. Отнеси меня в нее и поплыви к Острову. Там будет ждать женщина, которая знает, что я солгал. Скажи ей, что мои последние мысли были о ней. – Утер поник на камне.

Пендаррик быстро шагнул к нему, поднимая руку, и король с Галеадом исчезли.

Прасамаккус испустил страдальческий крик и, шатаясь, побрел прочь. Глаза Гвалчмая оставались сухими, лицо окаменело.

– Он вернется. Я знаю… когда для нас настанет тяжелый час.

Все молчали. Потом Северин Альбин положил ладонь на плечо Гвалчмая.

– Я не знаю всех ваших кельтских поверий, – сказал он, – но я тоже верю, что для таких людей, как Утер, есть особое место и что он не умрет.

Гвалчмай обернулся, чтобы ответить, но уже не мог сдержать слез, а потому кивнул и отошел к алтарю, глядя в небо.

Кормак стоял стороне, его сердце налилось свинцовой тяжестью. Он не знал Утера, но в его жилах текла кровь короля, и он гордился этим. Оглянувшись, он увидел, что по лугу бежит молодая девушка и ветер играет ее длинными волосами.

– Андуина! – закричал он. – Андуина!

И она его услышала.

ЭПИЛОГ

Горойен сняла серебряный шлем и положила на трон рядом с серебряными рукавицами и нагрудником.

Мечи она не отстегнула. Потом прошла через залу между безмолвными рядами чудовищ-теней и вышла на равнину перед Башней.

Ей была видна серая лента дороги, которая вилась, исчезая в неизмеримой дали. Там стоял мужчина в плаще с низко опущенным капюшоном. И она пошла к нему, держа руку на серебряном мече.

– Ты слуга Молека? – спросила она.

– Я ничей слуга, Горойен, только, возможно, твой.

Он откинул капюшон, и она ахнула, пряча лицо в ладонях.

– Не смотри на меня, Кулейн! Ты увидишь только тление и прах.

Он нежно отвел ее руки и посмотрел на лицо совершенной красоты.

– Ни тления, ни праха. Ты прекрасна, как в тот день, когда я в первый раз увидел тебя.

Она посмотрела на свои руки и поверила ему.

– Ты можешь любить меня после того, что я сделала с тобой? – спросила она.

Он улыбнулся и поднес ее руку к губам.

– Никто не знает, куда ведет эта дорога, – сказала она. – Ты думаешь, там может быть рай?

– Я думаю, мы уже нашли его.

ВОЛК СРЕДИ ТЕНЕЙ

Этот роман посвящается:

«Леди» Вудфорт, верившей в любовь, мужество и дружбу и помогавшей тем, кто знал ее, по‑новому постичь смысл всех трех. Спи спокойно, Леди.

И Этель Осборн, ее сестре, за целую жизнь любви и забот.

Пролог

Верховный жрец поднял окровавленные руки, отвернулся от трупа и опустил их в серебряную чашу, полную душистой воды. Кровь завихрилась между плавающих в ней розовых лепестков, окрашивая их пурпуром и масляно поблескивая. Юный послушник опустился на колени перед царем и простер к нему руки. Царь наклонился и положил на его ладони большой овальный камень цвета червонного золота, но испещренный толстыми черными прожилками. Послушник отнес камень к трупу и опустил в зияющую рану, где прежде билось сердце девушки. Камень зарделся, засиял багрово‑золотым светом, как фонарь демона, черные прожилки стали тоньше волосков. Послушник вынул камень, вытер куском шелка, вернул его королю и, пятясь, отступил в сумрак придела.

Второй послушник приблизился к верховному жрецу и низко поклонился. Он поднял красное церемониальное облачение и осторожно надел его на жреца через его лысую голову.

Царь дважды хлопнул в ладоши, прислужники подняли труп девушки с мраморного алтаря и унесли через длинный зал навстречу забвению.

— Так что же, Ахназзар? — властно спросил царь.

— Как видишь, государь, девушка была сильным экстрасенсом, и ее сущность напитает много камней, прежде чем истощится.

— И кровь свиньи напитает камень, жрец! Ты знаешь, о чем я спрашиваю, — сказал царь, устремив на Ахназзара пронзительный взгляд.

Лысый жрец низко склонился, не отрывая глаз от мраморного пола.

— Знамения почти все благоприятны, государь.

— Почти? Смотри прямо на меня! — Ахназзар поднял голову, собираясь с силами, чтобы посмотреть в горящие глаза владыки Ада. Его глаза заморгали, он попытался отвести их, но огненный взгляд Аваддона зачаровал, загипнотизировал его. — Объясни свои слова.

— Вторжение весной, государь, обещает быть успешным. Но есть опасность… небольшая, — поспешил он добавить.

— Где?

Ахназзар обливался потом. Он облизал сухим языком сухие губы.

— Не где, государь. Она в трех людях.

— Назови их.

— Опознать удалось лишь одного, остальные остались скрытыми. Мы их найдем. Того, кто известен, зовут Шэнноу. Йон Шэнноу.

— Шэнноу? Это имя мне неизвестно: он местный вождь или разбойничий атаман?

— Нет, государь. Он ездит один.

— Так как же он может быть опасен исчадиям Ада?

— Не исчадиям, государь, но тебе.

— Ты считаешь, тут есть разница?

Ахназзар побелел и смигнул пот с глаз.

— Нет, государь. Я просто хотел сказать, что он угрожает тебе как человеку.

— Я никогда не слышал про этого Шэнноу. Как он может мне угрожать?

— Ясного ответа нет. Но он последователь мертвого древнего бога.

— Христианин? — прошипел Аваддон. — Попробует убить меня любовью?

— Нет, государь. Я говорил про древнего темного бога. Он сражает разбойников и склонен к вспышкам неудержимого гнева. Есть даже некоторые признаки, что он безумен.

— В чем они заключаются? Если не считать религиозного идиотизма.

— Он странный, государь. Ищет город, который исчез с лица земли во времена Благословенного Армагеддона.

— Какой город?

— Иерусалим.

Аваддон усмехнулся и успокоенный откинулся на спинку трона.

— Этот город уничтожила приливная волна триста лет назад — великая матерь всех приливных волн. Тысяча футов кипящей океанской воды утопила это чумное место, возвещая царствие Владыки и смерть Иеговы. И что же Шэнноу надеется отыскать в Иерусалиме?

— Мы не знаем, государь.

— Так почему он опасен?

— На всех магических таблицах и во всех пророческих снах его линия пересекает твою. Вы связаны кармой. То же относится и к остальным двоим. Каким‑то образом Шэнноу соприкоснулся — или соприкоснется — с жизнями тех двоих, кто может повредить тебе. До сих пор мы не сумели их опознать, но сумеем. Пока же они кажутся тенями позади Иерусалимца.

— Шэнноу должен умереть… и скоро. Где он сейчас?

— Сейчас он в нескольких месяцах пути отсюда к югу и приближается к Ривердейлу. У нас там есть человек, Флетчер. Я извещу его.

— Докладывай мне обо всем, жрец.

Когда Ахназзар, пятясь, покинул своего монарха, Аваддон поднялся с черного трона и подошел к высокому стрельчатому окну, за которым простирался Новый Вавилон. На равнине к югу от города собиралось войско исчадий Ада для похода во имя Кровавого Пира. К зиме новые ружья будут розданы, и исчадия начнут подготовку к весенней войне. Десять тысяч человек под знаменем Аваддона хлынут на юг и запад, чтобы предать новый мир в руки последнего, кто уцелел после Падения.

И они предостерегают его против какого‑то полоумного?

Аваддон вскинул руки:

— Приди ко мне, Иерусалимец!

1

Всадник остановил коня на гребне лесистого холма и оглядел расстилавшуюся внизу пустынную равнину, пологими волнами уходившую к горизонту.

И никакого знака, что Иерусалим близок, и нигде не видно темной, сверкающей алмазами дороги. Но ведь Иерусалим всегда был где‑то впереди, манил в ночных сновидениях, дразнил обещанием, что отыщется где‑то на пуповине черной дороги.

Разочарование исчезло, едва возникнув, и он перевел взгляд на дальние призрачно‑серые горы. Не там ли найдет он знак? Или же дорога давно заметена прахом веков, скрыта под длинными травами истории?

Он отбросил сомнения. Если этот город существует, Йон Шэнноу найдет его. Сняв широкополую кожаную шляпу, он утер вспотевшее лицо. Близился полдень, и он спешился. Мерин серой масти со стальным отливом стоял неподвижно, пока хозяин не закинул поводья ему на шею, а тогда нагнул голову и принялся щипать стебли сочной травы. Его хозяин порылся в седельной сумке, вытащил свою древнюю Библию, сел на землю и неторопливо перелистывал золотообрезные страницы:

«И сказал Саул Давиду: не можешь ты идти против этого Филистимлянина, чтобы сразиться с ним; ибо ты еще юноша, а он воин от юности своей».

Шэнноу пожалел Голиафа, ведь бедняга был обречен. Храбрый великан, готовый на бой с самым грозным воином, вдруг увидел, что его противник — почти ребенок, без меча и панциря. Победи он, так стал бы всеобщим посмешищем.

Шэнноу закрыл Библию и бережно убрал ее в седельную сумку.

— Пора снова в путь, — сказал он мерину, сел в седло, подобрал поводья, и мерин начал неторопливо спускаться по склону. Взгляд всадника впивался в каждый валун, в каждое дерево, в каждый куст и кустик. Они окунулись в прохладу долины. Шэнноу натянул поводья и, повернувшись лицом к северу, глубоко вдохнул душистый воздух.

Из куста выпрыгнул кролик, и мерин шарахнулся. Шэнноу увидел, как зверек исчез в траве, поставил длинноствольный пистолет на предохранитель и опустил в кобуру пояса. Он почти не помнил, как выхватил его. Наследие долгих лет вечных опасностей — быстрые руки, верный глаз и тело, опережающее мысли.

Не всегда благо… Шэнноу знал, что ему никогда не забыть непонимающие — ничего не понимающие! — глаза ребенка, когда свинцовый шарик разорвал его сердце. Не забыть, как щуплое тельце упало на землю мертвое. Три разбойника в тот день. Один застрелил лошадь под Шэнноу, двое других кинулись на него с ножом и топором. В несколько секунд он разделался со всеми тремя, и тут движение у него за спиной заставило его вихрем повернуться и выстрелить. Ребенок умер, даже не вскрикнув.

Простит ли Бог его? Когда‑нибудь?

Что толку, если он сам не может себе простить.

— Тебе повезло, Голиаф, — сказал он. — Убили тебя.

Ветер переменился и донес с востока дразнящий запах жарящейся грудинки, от которого защемило под ложечкой. Шэнноу дернул правый повод. Через полмили тропа поднялась на холм, спустилась со склона и вывела к лугу и крестьянскому дому с каменным фасадом. Перед домом был огород, а позади него загон, в котором бродило несколько лошадей.

Дом не был обнесен частоколом, окна стояли открытыми. Лес начинался шагах в двадцати от левой стены, что позволило бы разбойникам подобраться к самому дому, укрываясь от выстрелов. Застыв в седле, Шэнноу несколько минут созерцал это необыкновенное жилище. Затем он увидел, что из сарая позади загона появился мальчик с ведром в руке. Ему навстречу вышла женщина и взъерошила его белокурые волосы.

Шэнноу осмотрел открытое пространство, ища следов присутствия мужчины. Наконец, убедившись, что они одни, тронул мерина и направил его к дому. Мальчик первым заметил их и нырнул в дверь.

При виде всадника сердце Донны Тейбард оборвалось, но все же, подавляя панический страх, она сняла со стены тяжелый арбалет. Вставив ногу в бронзовое стремя, попыталась оттянуть тетиву, но у нее не хватило сил.

— Помоги мне, Эрик!

Мальчик подбежал к ней, и вместе они оттянули тетиву на место. Донна вложила стрелу в желоб и вышла на крыльцо. Всадник остановился шагах в двадцати от дома, и страх Донны пробудился с прежней силой, когда она рассмотрела худое лицо и глубоко посаженные глаза в тени широкополой шляпы. Ей не довелось увидеть хотя бы одного разбойника, но спроси ее кто‑нибудь, как, по ее мнению, они выглядят, она описала бы именно такое порождение ее кошмаров.

Донна подняла арбалет и уперла тяжелый приклад в бедро.

— Уезжай! — крикнула она. — Я сказала Флетчеру, что мы останемся тут. И я не дам выгнать нас.

Всадник еще несколько секунд неподвижно смотрел на нее, потом снял шляпу. В его черных длинных до плеч волосах поблескивала седина, а борода была у подбородка совсем белой.

— Я странник, госпожа, и не знаю этого Флетчера. Я не ищу причинить тебе зла. Просто до меня донесся запах грудинки, и я хотел бы купить кусок. У меня есть обменные монеты и…

— Убирайся! — снова крикнула она. Арбалет чуть не вырвался из ее рук, и она задела ладонью спуск. Стрела взвилась в воздух, пролетела над всадником и упала у ограды загона. Шэнноу повернул мерина туда, спешился и поднял стрелу. Оставив мерина у ограды, он неторопливо пошел к дому.

Донна выронила арбалет и прижала Эрика к себе. Мальчик дрожал всем телом, но крепко сжимал в руке длинный кухонный нож. Донна взяла у него нож, не спуская глаз с непрошеного гостя. Он на ходу снял тяжелую кожаную куртку и перекинул ее через руку. Вот тут она и увидела тяжелые пистолеты на его поясе.

— Не убивай моего сына! — прошептала она.

— К счастью, госпожа, я говорил чистую правду и не намерен причинять вам зло. Ты не продашь мне кусок грудинки? — Он поднял арбалет, оттянул тетиву и вложил стрелу в желоб. — Может, тебе будет спокойнее с ним в руках?

— Ты, правда, не комитетчик?

— Я чужой в этих местах.

— Мы как раз собирались ужинать. Потрапезничаешь с нами?

Шэнноу преклонил колено перед мальчиком.

— Могу я войти? — спросил он.

— А я могу тебе помешать? — с горечью отозвался мальчик.

— Скажи только одно слово.

— Правда?

— У меня много недостатков, но я не лжец.

— Тогда можешь войти, — сказал мальчик, и Шэнноу направился к крыльцу, а мальчик поплелся за ним. Он поднялся по ступенькам и вошел в прохладную комнату, просторную, приятных пропорций. На белом каменном основании стояла печка с чугунной духовкой, а в центре комнаты красовался стол, покрытый искусной резьбой. В деревянном буфете у стены хранились глиняные тарелки и кружки.

— Стол сделал мой отец, — сообщил мальчик. — Он искусный плотник, лучший в Ривердейле, и работы у него хоть отбавляй. Кресло тоже он сделал и шкуры сам выдубил.

Шэнноу притворился будто любуется глубоким кожаным креслом возле печки, но его глаза следили за движениями тоненькой блондинки, хлопотавшей у духовки.

— Благодарю вас за то, что вы впустили меня под свой кров, — сказал Шэнноу с некоторой торжественностью.

Женщина улыбнулась в первый раз и вытерла ладонь о холщовый передник.

— Я Донна Тейбард, — сказала она, протягивая ему руку.

Он взял ее и прикоснулся губами к пальцам.

— А я Йон Шэнноу, госпожа. Странник в чужом краю.

— Ну так добро пожаловать, Йон Шэнноу! К грудинке у нас найдется немного картошки и мяты. Ужин будет готов через час.

Шэнноу подошел к двери, в которую были вделаны колышки, расстегнул пояс с кобурами и повесил рядом со своей курткой. Обернувшись, он вновь увидел страх в ее глазах.

— Не тревожьтесь, фрей Тейбард. Странник должен защищать себя. Но я сказал правду, и мое слово тверже железа, хотя, конечно, люди бывают разные.

— В Ривердейле, мистер Шэнноу, пистолеты — редкость. Это была… мирная земля. Если хотите помыться перед едой, так колодец с насосом позади дома.

— У вас есть топор, госпожа?

— Да. В сарае.

— Ну так я отработаю свой ужин. С вашего позволения…

Он вышел в сгущающиеся сумерки, расседлал мерина и запер его в загоне с тремя лошадьми, затем отнес седло и сумки на крыльцо, взял топор и почти час колол дрова, после чего разделся до пояса и вымылся под насосом. Когда Донна Тейбард позвала его в дом, уже взошла луна. Мать и сын сидели у конца стола. Тарелка для него стояла у другого конца, напротив печки. Он перенес ее так, чтобы сесть лицом к двери.

— Могу я сказать слово благодарности, фрей Тейбард? — спросил Шэнноу, когда она начала накладывать еду на его тарелку. Она кивнула. — Господь Воинств, прими нашу благодарность за этот ужин. Благослови дом сей и тех, кто проводит в нем свои дни. Аминь.

— Вы придерживаетесь старого обычая, мистер Шэнноу? — спросила Донна, протягивая ему солонку.

— Старого? Для меня он новый, фрей Тейбард. Хотя правда, он старше всего, что сохраняется в памяти человеческой и остается непостижимой тайной в нашем мире разбитых упований.

— Пожалуйста, не называйте меня фрей! Я сразу чувствую себя дряхлой старухой. Вы можете называть меня Донной. А это мой сын Эрик.

Шэнноу кивнул Эрику и улыбнулся, но мальчик отвел глаза, продолжая жевать. Бородатый незнакомец внушал ему страх, хотя он старался этого не показывать. Его глаза скосились на оружие, висящее на двери.

— Это ручные ружья? — спросил он.

— Да. Они у меня уже семнадцать лет, но сделаны гораздо раньше.

— Вы сами изготовляете порох?

— Да. И у меня есть формы для отливки пуль и несколько сотен медных пистонов.

— А вы кого‑нибудь убили из них?

— Эрик! — прикрикнула на него мать. — Таких вопросов гостю не задают и уж тем более за столом.

Ужин все трое доели в молчании. Потом Шэнноу помог Донне убрать со стола. Посуду они вымыли под вторым насосом внутри дома. В тесном чулане Донна чувствовала себя неловко и уронила тарелку, которая разлетелась на десятки черепков от удара о деревянный пол.

— Прошу вас, не бойтесь, — сказал Шэнноу, на коленях подбирая черепки.

— Я доверяю вам, мистер Шэнноу, но мне уже случалось ошибаться.

— Я устроюсь на ночь снаружи, а утром меня уже здесь не будет. Благодарю вас за ужин.

— Нет‑нет, — сказала она слишком уж поспешно. — То есть… можете спать в кресле. Мы с Эриком спим в задней комнате.

— А мистер Тейбард?

— Вот уже десять дней, как уехал. Надеюсь, он скоро вернется. Боюсь, не случилось ли с ним чего‑нибудь.

— Если хотите, я могу поискать его. Он мог, например, упасть с лошади.

— Он уехал в повозке. Останьтесь, мистер Шэнноу. Поговорите со мной. К нам очень давно никто не заглядывал. Расскажите новости о… Откуда вы едете?

— С юго‑запада через прерии. А до этого я плавал в море — вел торговлю с Ледовыми селениями за пределами Вулканического кольца.

— Говорят, это — край мира.

— По‑моему, там начинается Ад. На тысячу миль по горизонту пылают огни.

Донна осторожно протиснулась мимо него в большую комнату. Эрик зевал во весь рот, и мать отправила его спать. Он заспорил, как все подростки, но в конце концов послушался. Однако дверь в спальню оставил открытой.

Шэнноу опустился в кресло, вытянув длинные ноги к печке. У него щипало глаза от усталости.

— Почему вы странствуете, мистер Шэнноу? — спросила Донна, опустившись напротив него на коврик из козьей шкуры.

— Ищу свое чаяние. Город на горе.

— Я слышала, что дальше к югу есть города.

— Поселки, хотя некоторые и большие. Однако мой город существовал куда дольше. Он был построен, разрушен и вновь построен тысячи лет назад. Называется он Иерусалим, и к нему ведет дорога — черная дорога со сверкающими алмазами посередине, которые сияют и ночью.

— Библейский город?

— Он самый.

— В этих краях его нет, мистер Шэнноу. Зачем вы его ищете?

— Мне очень много раз задавали этот вопрос, — улыбнулся Шэнноу, — но у меня нет на него ответа. Необоримое стремление, безумие, если хотите. Когда Земля опрокинулась, и океаны хлынули на сушу, возник хаос. Наша история потеряна для нас, и мы не знаем, откуда мы пришли и куда идем. В Иерусалиме меня ждут ответы, и там моя душа успокоится.

— Странствовать очень опасно, мистер Шэнноу. И особенно в диких землях за Ривердейлом.

— Эти земли вовсе не дикие, госпожа. Во всяком случае, если их знать. Дики люди, и они превращают в дикие земли любой край, где обитают. Но я человек известный, и меня редко тревожат.

— Вы известны как зачинатель войн?

— Я известен как человек, с которым зачинателям войн лучше не встречаться.

— Вы играете словами.

— Нет, я человек, который любит мир и ищет мира.

— Мой муж был миролюбивым человеком.

— Был?

Донна открыла дверцу печки и подбросила поленьев. Некоторое время она смотрела на пламя, и Шэнноу не решался прервать молчание. Наконец, она посмотрела на него.

— Моего мужа нет больше. Его убили.

— Разбойники?

— Нет, комитетчики. Они…

— Нет! — пронзительно крикнул Эрик, стоя в дверях спальни в белой холщовой ночной рубашке. — Неправда! Он жив! Он скоро вернется домой… Я знаю, он скоро вернется домой!

Донна Тейбард кинулась к сыну, прижала к груди его залитое слезами лицо. Потом увела в спальню, и Шэнноу остался один. Он медленно направился в ночной мрак. В небе не было видно звезд, но в разрыве туч плыла луна. Шэнноу почесал в затылке и почувствовал под пальцами пыль и песчинки. Он снял шерстяную рубашку, потом нижнюю и вымыл голову в бочке с чистой дождевой водой, ногтями соскребая грязь с кожи.

Донна вышла на крыльцо и постояла, наблюдая за ним. Его плечи казались непропорционально широкими из‑за тонкой талии и узких бедер.

Она молча спустилась к ручью у подножья холма. Там она разделась, выкупалась в лунной дорожке, натирая кожу листьями лимонной мяты.

Когда она вернулась, Йон Шэнноу, надев пояс с пистолетами, спал в кресле. Она бесшумно прошла мимо него в спальню и заперла дверь. Когда ключ скрипнул в замке, Шэнноу открыл глаза и улыбнулся.

«Что завтра, Шэнноу?» — спросил он себя.

Как — что?

Иерусалим.

Шэнноу проснулся с зарей и сидел, вслушиваясь в звуки утра. Ему захотелось пить, и он прошел в комнату с насосом налить в кружку воды. За дверью висело овальное зеркало в рамке из золотистой сосны, и он остановился, разглядывая свое отражение. Глубоко посаженные синие глаза, треугольное лицо с квадратным подбородком. Как он и опасался, в его волосах проглядывала седина, хотя борода оставалась темной, если не считать серебряного пятна под нижней губой.

Он допил воду и вышел на крыльцо к своим сумкам. Отыскав бритву, он несколько минут натачивал ее на ремне, потом вернулся к зеркалу и сбрил бороду. Донна Тейбард застала его еще там и с легкой улыбкой наблюдала, как он пытается обкорнать длинные волосы.

— Идите на крыльцо, мистер Шэнноу и сядьте там. Сегодня я жду в гости друзей, и, по‑моему, надо бы придать вам пристойный вид.

С помощью длинных ножниц и костяного гребня она умело справлялась со спутанной гривой, похваливая его за то, что в волосах у него не водятся вши.

— Я езжу быстро, так что им за мной не угнаться, и купаюсь при всяком удобном случае.

— Ну вот! Вы довольны? Или подстричь еще покороче? — спросила она, отступая на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. Он провел рукой по волосам и ухмыльнулся — совсем как мальчишка, подумала она.

— В самый раз, фрей Тейбард… Донна. Спасибо! Вы сказали, что ждете друзей?

— Да. Соседи соберутся отпраздновать жатву. Это было решено до того, как Томас… исчез. Но я попросила их все равно приехать. Надеялась, что они помогут мне с Комитетом. Только навряд ли… У всех свои трудности. Может быть, останетесь? Будет мясо, жаренное на углях, и я испекла пироги.

— Благодарю вас. С удовольствием.

— Только, мистер Шэнноу, не надевайте пистолеты. Наша община все‑таки мирная.

— Как вам угодно. Эрик еще спит?

— Нет, он на Длинной поляне собирает хворост для костра. А потом ему еще надо подоить коров.

— А волки и львы вас не тревожат?

— Нет. Комитетчики зимой застрелили последнего льва, а волки ушли в горы. Зимой они иногда рыщут тут, но опасность от них невелика.

— Жизнь здесь кажется… упорядоченной, — сказал он, вставая и стряхивая клочья волос с рубашки.

— Она такой и была… то есть пока мой отец был Пресвитером. А теперь вот Флетчер… Мы пресвитером его не называем, и я знаю, ему это не по вкусу.

— Вчера вечером вы сказали, что ваш муж убит. Это опасение или так оно и есть?

Она стояла в дверях, держась рукой за косяк.

— У меня есть дар, мистер Шэнноу, видеть то, что происходит вдали. Он был у меня в детстве, и я его не потеряла. Пока мы разговариваем, я вижу Эрика на поляне. Он перестал собирать хворост и влез на высокую сосну — воображает себя великим охотником. Да, мистер Шэнноу, мой муж убит. Его убил Флетчер, с ним было еще трое: верзила Барт, а имена двух других я не знаю. Тело Томаса они наспех закопали в овраге.

— Флетчер возжелал вашу землю?

— И меня. А он из тех, кто добивается того, чего хочет.

— Может, он подойдет вам?

Ее глаза сверкнули.

— Вы думаете я допущу, чтобы убийца моего мужа завладел мной?

Шэнноу пожал плечами.

— Мир жесток, Донна. Я видел селения, где женщинам не разрешено соединяться узами с одним мужчиной, где они — собственность общины. А в других местах вполне в обычае, чтобы мужчины убивали, добиваясь своего. То, что человек может забрать и удержать, принадлежит ему.

— Не в Ривердейле, сэр. Пока еще нет.

— Удачи вам, Донна. Надеюсь, вы найдете мужчину, который будет готов защитить вас от этого Флетчера. Если же нет, надеюсь, что он, как я уже говорил, подойдет вам.

Она молча вернулась в дом.

Через некоторое время из леса вышел Эрик, волоча тележку, нагруженную хворостом. Худенький мальчуган с волосами настолько светлыми, что они казались белыми. Серьезное лицо, Глаза печальные и затаившие недетское знание.

Он прошел мимо Шэнноу, не сказав ни слова, и тот неторопливо направился к загону. Серо‑стальной мерин зарысил ему навстречу и потерся мордой о его ладонь. В загоне хватало травы, но Шэнноу предпочел бы накормить его зерном. Мерин мог без особых усилий мчаться во весь опор мили и мили, но когда получал зерно, вообще не знал устали. Пять лет назад Шэнноу выиграл в трех скачках две тысячи обменных монет, но теперь мерин был уже слишком стар для таких подвигов. Шэнноу вернулся к седельным сумкам на крыльце и достал клеенчатый патронташ.

Вытащив пистолет из левой кобуры, он постукиванием высвободил барабан и осторожно положил на крыльцо рядом с собой.Потом масляной тряпицей протер ствол изнутри и очистил от пыли спусковой механизм. Пистолет был длиной в девять дюймов и весил несколько фунтов, но Шэнноу уже давно перестал замечать его вес. Он проверил, не запылился ли барабан, вставил его на место, отжав защелку, и вернул пистолет в кобуру. Пистолет для правой руки был на два дюйма короче, в медной оправе, с рукояткой из полированной слоновой кости, тогда как у левого она была из темной яблоневой древесины. Несмотря на более короткий ствол, этот пистолет бил точно, тогда как первый давал отдачу влево и был надежным только при выстреле с близкого расстояния. Шэнноу принялся любовно его чистить и, подняв глаза, увидел, что рядом стоит Эрик и пожирает глазами пистолет.

— Пульнете из него? — спросил мальчик.

— Так ведь тут не во что стрелять, — сказал Шэнноу.

— А он громко стреляет?

— Да, и дым воняет, как сам Дьявол. А ты ни разу не слышал выстрелов?

— Один раз, когда Пресвитер застрелил льва. Но мне тогда было всего пять. У мистера Флетчера есть пистолет, а у некоторых комитетчиков — длинные ружья. Они теперь сильнее любого зачинателя войн.

— Мистер Флетчер тебе нравится, Эрик?

— Он всегда со мной по‑хорошему. И он ведь самый главный. Он теперь Пресвитер.

— Тогда почему твоя мать боится его? Боится Комитета?

— Так она ведь женщина! — объяснил Эрик. — У мистера Флетчера с моим отцом вышел спор, и мистер Флетчер сказал, что плотник должен жить в Ривердейле, где все время есть нужда в его ремесле. И так проголосовал Комитет. Мистер Флетчер согласился купить нашу ферму, но отец ответил: «Нет!» Не знаю почему. Жить в Ривердейле, где все живут, было бы так хорошо! И мистеру Флетчеру нравится моя мама, и даже очень. Он сам мне так сказал и сказал, что она чудесная женщина. Он мне нравится.

— А твоему отцу он нравился… нравится?

— Отцу никто не нравится. Только я, да и то иногда, если хорошо сделаю все, что мне поручено, или ничего не уроню, когда помогаю ему.

— В Ривердейле он единственный плотник?

— Раньше был, а теперь у мистера Флетчера работает человек, который говорит, будто он плотник. Отец над ним смеется. Говорит, он думает, будто для врубки сковороднем требуется сковородка!

Шэнноу улыбнулся. Мальчик, когда смеялся, казался совсем еще ребенком.

— А вы зачинатель войн, мистер Шэнноу?

— Нет, Эрик. Как я сказал твоей матери, я ищу мира.

— Тогда зачем вам пистолеты?

— Я езжу по диким землям, Эрик. Там они необходимы.

Из‑за гребня холма появились две повозки.

— Это Янус с семьей и Макгрейвены, — сказал Эрик.

Шэнноу убрал пистолеты в кобуры, вошел в дом и повесил пояс на дверной колышек.

— Ваши гости начинают съезжаться, — сказал он Донне. В доме стоял теплый запах свежевыпеченного хлеба и пирогов. — Я могу чем‑нибудь подсобить?

— Помогите Эрику разложить костры.

Все утро подъезжали повозки, и на пастбище их выстроилось рядами больше двадцати. На трех кострах поджаривалось мясо, вокруг толпилось больше пятидесяти человек, и Шэнноу стало не по себе. Он зашел в сарай, чтобы хоть немного побыть в одиночестве — и увидел в темном углу какую‑то парочку. Они нежно держались за руки.

— Простите, что потревожил вас, — сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Ничего! — отозвался юноша. — Меня зовут Янус. Стефан Янус. Это Сьюзен Макгрейвен.

Шэнноу пожал им руки и вышел.

Он остановился возле загона и серо‑стальной мерин подбежал к нему. Шэнноу потрепал его по шее.

— Пора нам в путь, — сказал он.

— Сьюзен, где ты? — позвал женский голос.

— Я здесь, — ответила девушка, выбегая из сарая, а юноша подошел к Шэнноу. Высокий, белокурый, с серьезными глазами на умном лице.

— Вы думаете остаться в Ривердейле?

— Нет. Я путешественник.

— Путешественник, которому неприятно многолюдье? — заметил Янус.

— Тем не менее.

— Люди будут казаться не такими враждебными, когда вы узнаете их поближе. Идемте, я познакомлю вас с теми, кто вам понравится.

Он повел Шэнноу к гостям. Рукопожатия, рукопожатия, имена, имена, имена… Шэнноу не запомнил и десятой части, но Стефан был прав: ему стало много легче на душе.

— А чем вы занимаетесь, мистер Шэнноу? — последовал неизбежный вопрос. На этот раз его задал дюжий фермер по фамилии Ивенсон.

— Мистер Шэнноу ищет город, — сказала Донна Тейбард, подходя к ним. — Он историк.

— А‑а! — отозвался Ивенсон, теряя к нему всякий интерес. — А как ты, Донна? Томас не вернулся?

— Нет. Анна с вами?

— Да нет, осталась у Эша Берри: его жена приболела.

Шэнноу ускользнул, оставив их разговаривать. Возле загона играли дети, и он сел на крыльце, глядя на них. Тут все были не такими, как люди на юге. Румяные, здоровые лица, взрывы смеха.

Всюду, где рыскали разбойники, чувствовалась постоянная напряженность. Такие опасливые, настороженные взгляды! Среди ривердейлцев Шэнноу чувствовал себя чужаком.

Под вечер с холма спустилась группа всадников. Шестеро. Они поехали прямо к дому. Шэнноу зашел в большую комнату и следил за ними из окна. Донна Тейбард увидела их одновременно с ним и неторопливо направилась навстречу в сопровождении десятка своих гостей.

Всадники натянули поводья, и высокий мужчина в белой шерстяной рубахе спрыгнул с седла. Лет тридцати на вид, черные волосы коротко подстрижены, смуглое красивое лицо.

— Добрый день, Донна.

— И вам, мистер Флетчер.

— Рад видеть, как вы празднуете. А от Томаса есть вести?

— Нет. Я собираюсь поехать в овраг, где вы его закопали. Насыпать над ним могильный холмик.

Он багрово покраснел.

— О чем ты говоришь? Не понимаю!

— Уезжайте, Саул. Я не хочу видеть вас здесь. В нависшей тишине гости столпились вокруг всадников.

Флетчер облизнул губы.

— Донна, жить в такой близости от диких земель больше небезопасно. Всего в восьми милях к югу был замечен Даниил Кейд. Ты должна переехать в Ривердейл.

— Это мой дом, — сказала она. — И я останусь здесь.

— Извини, но я обязан настаивать. Так проголосовал Комитет. Ты получишь щедрую плату за твой дом, и для тебя с Эриком уже приготовлено удобное жилище. Не чини лишних затруднений. Твои друзья здесь обещали помочь с перевозкой твоей мебели и вещей.

Донна обвела взглядом стоящих рядом гостей. Ивенсон отвел глаза, и многие другие уставились в землю. Только Стефан Янус вышел вперед.

— Почему она должна переехать, если не хочет? — спросил он.

Саул Флетчер словно не услышал его и шагнул к Донне.

— Одумайся, Донна! Комитет имеет право выносить законы для защиты общины. Ты должна переехать и переедешь! Сейчас же! — Он обернулся к могучему детине на высоком черном мерине. — Барт, помоги Донне с ее пожитками.

Детина собрался спешиться, и тут из темной двери вышел Йон Шэнноу. Остановившись на крыльце, он оглядел толпу. Барт опустился в седло, и все глаза обратились на Шэнноу — на пояс с пистолетами, который он снова надел. Он, в свою очередь, оглядывал всадников. Всю жизнь он сталкивался с такими людьми — ловцами удачи, разбойниками, зачинателями войн. Все они несли эту печать жестокости, бездушного гонора.

— Если фрей Тейбард желает остаться здесь, — сказал Шэнноу, — то больше не о чем говорить.

— А вы кто такой, сэр? — спросил Флетчер, не спуская глаз с пистолетов Шэнноу.

Шэнноу, игнорируя его, обернулся, к всадникам. Двух он узнал:

— Как поживаешь, Майлс? — окликнул он одного. — А ты, Поп? Что‑то далековато вы забрались от Ольона.

Оба замерли в седлах, храня молчание.

— Я спросил, кто ты такой? — крикнул Флетчер, положив ладонь на ореховую рукоятку двуствольного коричневого пистолета, висевшего у него на поясе.

— Это Иерусалимец, — буркнул Майлс, и Флетчер окаменел.

— Я слышал про вас, сэр. Вы убийца и зачинатель войн. В Ривердейле мы не потерпим такого, как вы.

— Да? — мягко сказал Шэнноу. — Как я понял, вы убийства не чураетесь, а Майлс и Поп всего год назад ездили с Кейдом.

— Ложь!

— Как вам угодно, мистер Флетчер. У меня нет ни времени, ни желания пререкаться с вами. Можете уехать, но немедленно!

— Скажи только слово, Саул! — рявкнул Барк. — Я его пообкорнаю!

— Да, — согласился Шэнноу. — Прошу вас, мистер Флетчер, скажите слово.

— Не надо! Бога ради! — завопил Майлс. — Вы же его не знаете!

Флетчер был далеко не глуп и учел искренний ужас в голосе Майлса. Он сглотнул, подошел к своей лошади и вспрыгнул в седло.

— Тут слишком много ни в чем не повинных людей, которые могут пострадать, — сказал он. — Но будет и другой день.

— Надеюсь, — сказал Шэнноу ему вслед.

Всадники ускакали.

Остальные стояли как вкопанные. Шэнноу обвел их взглядом. Приветливая дружелюбность исчезла, сменилась страхом, граничившим с враждебностью. Только молодой Янус подошел к нему.

— Спасибо, мистер Шэнноу. Уповаю, вам не придется поплатиться за свою доброту.

— Если так, то пострадаю не я один, Стефан, — ответил Шэнноу и ушел в дом.

Последняя повозка уехала перед самыми сумерками. Войдя в большую комнату, Донна увидела, что Шэнноу сидит в кожаном кресле.

— Не надо бы вам было вступаться за меня, — сказала она, — но я вам очень благодарна.

Из‑за ее спины появился Эрик.

— Почему ты сказала, что насыплешь могильный холмик над отцом? — спросил он.

— Мне очень грустно, Эрик, но это правда. Флетчер приказал его убить. Мне очень грустно.

— Врешь! — крикнул он, обливаясь слезами. — Ты его ненавидела! А я ненавижу тебя! — Он повернулся и выбежал из дома.

— Эрик! Эрик! — позвала она и разрыдалась.

Шэнноу подошел к ней, крепко обнял и стоял так, пока слезы не перестали катиться по ее щекам, и всхлипывания не стихли. Он не находил слов утешения, а Иерусалим казался таким далеким!

Шэнноу сидел у соснового обеденного стола и смотрел, как Донна Тейбард на коленях выгребает из печки золу ровными машинальными движениями. Красивая женщина, и можно понять, почему Флетчер облизывается на нее. Волевое лицо гордой лепки, пухлые губы — рот, созданный для смеха. Сильное лицо, говорящее о характере, стойком в несчастии.

— Этот дар, — спросил он, — способность видеть далекое, откуда он у вас?

— Не знаю. Мой отец думал, что дело в Камне, но я не уверена.

— В камне?

— Пресвитер называл его Камнем Даниила. Он из Чумных Земель, и в руках начинал светиться: будто солнечные лучи пронизывали лед. Но он был теплый. В детстве я им часто играла.

— Почему ваш отец считал, что свои дары вы получили от этого Камня?

Она стряхнула золу с ладоней и села на пятки.

— Вы верите в магию, мистер Шэнноу?

— Нет.

— Значит, вы Камня не поймете. Когда отец держал его, хворые исцелялись, раны затягивались за единый миг без единого рубца. Пресвитером отец стал отчасти благодаря этому.

— А почему он называл его Камнем Даниила?

— Не знаю. Но настал день, когда Камень перестал светиться, и все кончилось. Он все еще хранится в старом доме моего отца. Там теперь живет Флетчер. Эш Берри рассказывал мне, что Флетчер все время вертит его в руках, но без толку. Пресвитер говорил, что сила Камня исчезла навсегда.

— Но теперь эта сила в вас.

— Только не целительная, не пророческая, не истинно магическая. Но я способна видеть близких мне, даже когда они далеко.

Некоторое время они молчали. Донна положила растопку в печь и подожгла. Когда огонь забушевал, она закрыла чугунную дверцу и обернулась к Шэнноу.

— Можно задать вам вопрос?

— Конечно.

— Почему вы рисковали жизнью, бросив им вызов? Их ведь было много.

— Риск был невелик, госпожа. Против меня был только один.

— Я что‑то не понимаю.

— Если есть шайка, есть и вожак. Обезвредить его — и остальные не в счет. Флетчер не был готов умереть.

— А вы были?

— Все умирают, Донна. А я был бы рад отплатить вам за радушие. Быть может, Флетчер откажется от своих видов на вас. Уповаю, что так.

— Но сомневаетесь?

— Да.

— Вы были женаты, мистер Шэнноу?

— Час уже поздний, — сказал он, вставая. — Эрику пора бы вернуться домой. Поискать его?

— Простите меня. Я вас рассердила?

— Нет, госпожа. Мои тревоги — мои, и вашей вины тут нет. Вы видите, где сейчас мальчик?

Она закрыла глаза и вскрикнула:

— Господи! Они увозят его!

— Кто?

— Бард. И с ним еще несколько.

— Где они?

— Скачут на северо‑запад в сторону селения. Они его ранили. У него все лицо в крови.

Шэнноу осторожно помог ей встать и взял ее руки в свои.

— Я найду его и привезу домой. Не сомневайтесь.

Он вышел из дома, оседлал мерина и направил его рысью на север, огибая гребни холмов, чтобы не вырисовываться на фоне неба. И тем не менее ехал гораздо быстрее обычного. Он забыл спросить Донну, сколько с Бардом людей. Впрочем, значения это не имело. Двое или двадцать — действовать надо будет одинаково.

Он выехал из леса, опередив похитителей, и откинулся в седле. Их было пятеро, включая Барда. Флетчера он нигде не увидел. Поперек седла Барда без чувств лежал Эрик. Шэнноу глубоко вздохнул, стараясь совладать с пробудившимся в нем алым гневом — у него даже руки задрожали от напряженного усилия. Как всегда, он потерпел неудачу, и в глазах у него помутилось. Во рту пересохло, а в памяти всплыл библейский стих:

"И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада… "

Шэнноу съехал с холма наперерез им и натянул поводья. Они развернулись цепью поперек тропы. Двое, Майлс и Поп, держали взведенные арбалеты. Руки Шэнноу взметнулись, правый пистолет изрыгнул дым и пламя. Поп свалился с седла. Левый пистолет выстрелил на долю секунды позже, и Майлс рухнул на землю. От его лица осталась только верхняя половина.

— Слезай, Бард, — сказал Шэнноу, наставив оба пистолета на лицо детины. Бард медленно соскользнул с седла. — На колени! Ложись на брюхо! — Великан повиновался. — Теперь ешь траву, как положено такому ослу, как ты.

Голова Барда злобно откинулась:

— К дьяволу…

Пистолет в левой руке Шэнноу подпрыгнул, и правое ухо Барда исчезло в фонтанчике кровавых брызг. Детина взвизгнул, наклонил голову к земле и начал рвать траву зубами. Два его уцелевших товарища сидели, не шевелясь и держа руки далеко от своего оружия.

Шэнноу внимательно следил за ними, потом перевел взгляд на два трупа и сказал:

— «То я гнался за ним и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, я брал его за космы и поражал его, и умерщвлял его».

Два всадника переглянулись и ничего не сказали. Кто же не знал, что Иерусалимец безумен, а у них не было никакого желания присоединяться к своим товарищам на траве — ни к мертвым, ни к живому.

Шэнноу направил к ним свою лошадь, и они опустили глаза — такой яростью дышал он.

— Взвалите своих друзей на их лошадей и отвезите к месту погребения. И больше не попадайтесь на моем пути, ибо я срежу вас с Древа Жизни, как сухие сучья. Подберите своих мертвецов.

Он повернул лошадь, подставляя им спину, но у них и в мыслях не было напасть на него. Быстро спешившись, они перекинули трупы через седла смирно стоявших лошадей. Шэнноу подъехал к Барду, которого рвало. Рот у него был зеленым от травы.

— Встань ко мне лицом, Голиаф из Гефа!

Бард кое‑как поднялся на ноги и встретился глазами с глазами Шэнноу. Его пробрал холод, такой огонь исступления горел в них. Он опустил голову — и вздрогнул, услышав щелчок затвора. Скосив взгляд, он с облегчением увидел, что Шэнноу убрал пистолеты в кобуры.

— Мой гнев утих, Бард. Живи пока.

Детина стоял так близко, что ему ничего не стоило стащить Шэнноу с седла и голыми руками разорвать его на части, но он не смог бы, даже если бы сообразил, какой случай ему представился. Плечи у него поникли. Шэнноу многозначительно кивнул, и сердце Барда ожег стыд.

Эрик на седле Барда застонал и пошевелился.

Шэнноу взял его на руки и отвез домой.

Донна Тейбард просидела с Эриком больше часа. Мальчик был ошеломлен тем, что ему пришлось пережить. Очнувшись, он увидел Йона Шэнноу и два трупа, а в воздухе стоял запах смерти. Великан Бард трясся от ужаса, а у Шэнноу был такой страшный вид, какого Эрик и вообразить не мог. Домой он ехал за спиной Шэнноу, держась за рукояти пистолетов. И всю дорогу до дома видел перед собой два трупа: один лишь с половиной лица, а другой валялся ничком, и в спине его рубашки была большая дыра, прорванная осколками костей.

А теперь Эрик лежал в постели, совсем сонный после всех потрясений. Мать гладила его лоб и нашептывала ласковые любящие слова.

— Почему они убили отца?

— Не знаю, Эрик, — солгала Донна. — Они плохие люди.

— Мистер Флетчер всегда казался таким хорошим!

— Я знаю. А теперь спи. Я буду рядом.

— Мама!

— Что, Эрик?

— Я боюсь мистера Шэнноу. Я слышал, как они говорили, что он безумен, что он убил больше людей, чем чума. Они сказали, что он притворяется Христовым человеком, но настоящие Христовы люди его чураются.

— Он ведь привез тебя ко мне, Эрик, и наш дом остается нашим.

— Не оставляй меня одного, мама.

— Ты знаешь, что я никуда от тебя не уйду. А теперь спи. Набирайся сил.

Наклонившись, она поцеловала его в щеку, потом взяла лампу, в которой горело угольное масло, и вышла. Он уснул прежде, чем щеколда успела опуститься.

Шэнноу сидел в кожаном кресле и смотрел в потолок. Донна поставила медный светильник на стол, подошла к печке и подбросила поленья в огонь. Его голова наклонилась, и он перехватил ее взгляд. Глаза у него неестественно блестели.

— Вам нехорошо, мистер Шэнноу?

— Суета сует, — все суета! Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем? — Шэнноу заморгал и откинулся на спинку кресла.

— Прошу прощения, — сказала она, накрывая ладонью его руку, — но я не понимаю, что вы говорите.

Он снова заморгал и устало улыбнулся. Его глаза утратили стальной блеск, и он выглядел бесконечно измученным.

— Нет, прощения должен просить я, Донна Тейбард. Я принес в ваш дом смерть.

— Вы вернули мне сына.

— Надолго ли, Донна? Всю жизнь я был камнем, упавшим в пруд. Сначала всплеск, во все стороны разбегаются волны… Но потом? Вода успокаивается, даже рябь исчезает, и пруд вновь такой, каким был. Я не могу защитить вас от Комитета. И Эрика тоже. Я ни на каплю не убавляю зла в мире. А порой, думается мне, и добавляю к нему.

Она сильно сжала его руку, заставляя посмотреть на себя.

— В вас нет зла, мистер Шэнноу. Поверьте мне! Я разбираюсь в этом. Когда я увидела вас, то испугалась, но потом успела вас узнать. Вы добры, вы деликатны и вы не воспользовались моим положением. Как раз наоборот: вы рисковали жизнью ради Эрика и меня.

— Это ничего не значит, — сказал он. — Моя жизнь ведь не великое сокровище. Я ею не дорожу. Мне доводилось видеть такое, от чего испепелилась бы душа другого человека — людоедов, свирепых дикарей, рабство, убийства развлечения ради. Я далеко ездил, Донна, и я устал. Прошлым летом я убил троих и дал клятву никогда больше не убивать. Меня нанимают избавить селения от разбойников и зачинщиков войн — и мне это удается. Но тогда глаза тех, кто искал моей помощи, обращаются на меня, и я вижу страх в этих глазах. И люди радуются, когда я уезжаю. Они не говорят: «Спасибо, мистер Шэнноу. Оставайтесь у нас, обрабатывайте свое поле». Они не говорят: «Мы ваши друзья, мистер Шэнноу, и никогда вас не забудем». Нет, они суют мне обменные монеты и спрашивают, скоро ли я отправляюсь дальше. А когда я уезжаю, Донна, разбойники возвращаются, и все становится прежним. Вода в пруду успокаивается, даже рябь исчезает.

Донна встала и подняла его из кресла.

— Мой бедный Йон, — прошептала она. — Идем со мной!

Она отвела его в заднюю комнату, раздела его в темноте, разделась сама и откинула одеяло на широкой кровати. Он нерешительно лег рядом с ней и не набросился на нее с яростной страстью, как она ждала, а лишь гладил ее кожу с тихой нежностью. Она обвила рукой его шею, пригнула его голову, пока их губы не встретились. Он застонал, и вспыхнула страсть.

Любовником он был неопытным, почти неуклюжим, совсем не таким умелым, как Томас Плотник, однако Донна Тейбард обрела с Шэнноу полноту радости, далеко превосходившую все, чем ее дарила опытность Томаса, ибо Шэнноу отдавал всего себя, ничего не утаивая, а потом заплакал, и его слезы лились на лицо Донны.

И она гладила его лоб, нашептывала ласковые любящие слова — и вдруг поняла, что эти же слова шептала Эрику час назад. И Шэнноу заснул, как заснул Эрик.

Донна вышла на крыльцо, прохладной водой из ведра смыла пот с тела, потом оделась и подошла к загону, наслаждаясь свежестью ночи.

Люди назовут ее распутницей: нашла себе мужчину так скоро после исчезновения мужа! Но она совсем не чувствовала себя распутницей. Нет, у нее было такое чувство, будто она только что вернулась домой из долгой поездки, и все ее близкие, все друзья встретили ее с распростертыми объятиями. Этой ночью Комитет ее не пугал. Все слилось в единой гармонии.

К ней подошел мерин Шэнноу и ткнулся мордой ей в руку. Она погладила его по носу, по шее и пожалела, что не может оседлать его и ускакать в холмы; пожалела, что у него нет крыльев, чтобы улететь с ней в небо высоко‑высоко над облаками, к самой луне. Ее отец рассказывал ей чудесные истории о крылатом коне из легенд Древних и о герое, который ездил на нем, сражая демонов.

Старый Джон охранял Ривердейл от демонов, и когда благодарные люди хотели назвать его Вождем, он пожелал стать Пресвитером, и никто не знал, что означает это слово, кроме самого Джона, а он только лукаво улыбался в ответ на вопросы. Пресвитер Джон сделал из мужчин боевой отряд, на всех холмах разместил дозорных у сигнальных костров, и вскоре разбойники научились держаться подальше от земель Ривердейла. За их пределами, в диких землях среди волков и львов, в крови рождался новый мир. Но здесь царил покой.

Однако Пресвитер был простым смертным и, хотя правил он сорок лет, силы его иссякли, и он утратил мудрость, раз позволил принять в Комитет таких людей, как Флетчер и Бард, и Енас.

Томас как‑то сказал Донне, что Пресвитер умер в глубокой тоске; в последние дни его глаза открылись, и он увидел наконец, какого рода люди заменят вскоре его. Ходили даже слухи, что он попытался изгнать Флетчера из Комитета, и молодой человек убил его у него же в доме. Доказать это теперь невозможно, однако никто из местных не захотел называть его Пресвитером, и Ривердейл неумолимо претерпевал возвращение к хаосу Диких Земель.

Флетчер нанимал пришельцев работать в его угольном раскопе, и многие из них были сущими зверями, хорошо знавшими обычаи мира за пределами Ривердейла. Им Флетчер покровительствовал, и в один прекрасный день — в конце прошлого августа — жители Ривердейла проснулись и узнали, что им придется жить при новых порядках.

Флетчер и четверо его подручных повесили Эйбла Джеррета, бедного фермера, за якшание с разбойниками. С ним они повесили старого странника. Сначала фермеры, скотоводы и все местные собрались обсудить, как разделаться с Комитетом, но тут Клеона Лейнера, выступавшего особенно рьяно, нашли в проулке за его домом избитым до смерти, и больше собраний не было.

Сорок лет самоотверженных трудов Пресвитера Джона были сведены на нет всего за три года.

Донна хлопнула в ладоши, и мерин Шэнноу метнулся в сторону. Если Шэнноу чувствовал себя всего лишь камнем, брошенным в пруд, что чувствовал перед смертью Джон?

Она представила себе худое бородатое лицо Шэнноу, глаза, полные муки, и сравнила его с тем, что помнила о Пресвитере Джоне. Старик был крепче Шэнноу, а потому и не столь смертоносен, но в остальном очень многое в Шэнноу понравилось бы Джону.

— Как мне не хватает тебя, Пресвитер! — прошептала она, вспоминая его рассказы о крылатых конях и героях.

2

Несколько дней на маленькой ферме никто не появлялся. Комитет не устроил карательного налета, и Шэнноу с утра до вечера помогал Донне с Эриком убирать кукурузу с небольшого поля и отрясать плодовые деревья в саду на краю западного луга. Вечером он седлал мерина и уезжал на лесистые холмы над фермой проверить, не покажутся ли на горизонте вооруженные люди.

С наступлением ночи Шэнноу ждал, пока Донна не звала его разделить с ней постель, и каждый раз он принимал ее приглашение, как нежданный дар.

На пятый день в послеполуденный час к ферме подъехал всадник. Заслоняя ладонью глаза от солнца, Донна узнала развалистую рысцу мула, принадлежащего Эшу Берри, даже раньше, чем разглядела самого дородного святого.

— Он тебе понравится, Йон, — сказала она Шэнноу, тоже глядевшему на всадника. — Он ведь придерживается старых обычаев, в Ривердейле таких святых несколько.

Шэнноу только кивнул в ответ, настороженно следя, как спешивается высокий толстяк. Темные кудрявые волосы. Открытое дружелюбное лицо.

Берри дружески потискал Донну в объятиях.

— Господь да будет с тобой, Донна. Мир дому твоему.

Его голубые глаза обратились на Шэнноу, и он протянул руку. Шэнноу взял ее. Пожатие было слабым, ладонь мягкой.

— Привет и тебе, брат, — сказал Берри лишь с легким намеком на улыбку.

— Зачем стоять на солнце? Идемте в дом, — предложила Донна, — яблочный сок в каменном кувшине, наверное, уже совсем охладился.

Шэнноу задержался на крыльце. Несколько минут он оглядывал холмы, а затем присоединился к ним.

— Томас еще не вернулся? — заметил Берри. — Ты, наверное, очень тревожишься, Донна!

— Он мертв, Эш. Флетчер его убил.

Берри отвел глаза.

— Недобрые слова, Донна. Я слышал, как ты его обвинила: без всяких оснований, вот что все говорят. Как ты можешь быть уверена?

— Не сомневайся, — сказала Донна. — Ты знаешь меня с рождения, и я не лгу. У меня есть дар видеть близких мне, где бы они ни были. Я видела, как его убивали.

— Мне известен твой… дар. Но ведь был случай, когда ты увидела, что Пресвитер лежит мертвый в овраге, помнишь? А он был жив.

— Ты не совсем точен, Эш. Я подумала, что он погиб — ведь он упал с порядочной высоты. И вот в этом я не ошиблась.

Берри кивнул.

— Однако не все дары от Всемогущего, Донна. Я не могу поверить, что Саул Флетчер способен на подобное.

— Но он же повесил Эйбла Джеррета и какого‑то бедного странника!

— Так тот же якшался с разбойниками… И это было постановлением Комитета. Я не одобряю отнятие жизни, но хорошо ли, дурно ли, ривердейлский закон был соблюден. Закон, данный Пресвитером Джоном.

— Я что‑то не помню, чтобы Пресвитер повесил хоть одного из местных, Эш.

Шэнноу придвинул стул к окну, повернул его и сел лицом к святому, положив руки на спинку.

— Мистер Эш, могу ли я спросить о причине вашего визита? — сказал он.

— Моя фамилия Берри, сэр, а имя — Эшли. Эшли Берри. Я давний друг Пресвитера и его семьи. Много лет назад я крестил Донну, и хотя она не следует вере, я все равно смотрю на нее, как на мою духовную дочь.

— Так что, это просто дружеский визит? — спросил Шэнноу.

— Уповаю, мои визиты всегда дружеские, и все, кто меня знает, не сомневаются в этом.

— Уверен, что так, мистер Берри, — сказал Шэнноу с улыбкой, — но день жаркий, а путь от Ривердейла не близкий.

— К чему вы клоните, сэр?

— К тому, что вам нужно что‑то сказать фрей Тейбард. Вам, может быть, будет спокойнее, если я оставлю вас вдвоем?

Берри потер подбородок и улыбнулся, скрывая смущение. Он посмотрел Шэнноу в глаза, и они поняли друг друга.

— Благодарю вас за вашу прямоту, мистер Шэнноу. Да, это было бы поистине любезно с вашей стороны.

Шэнноу вышел, но Берри и Донна некоторое время молчали. Святой подлил яблочного сока в свою опустевшую кружку и несколько раз прошелся по комнате, обводя взглядом мебель, которую уже видел несчетное число раз.

— Так что же, Эш? — спросила Донна.

— Он говорит гладко, Донна, но он разбойник, и притом известный разбойник.

— Он следует твоим обычаям, Эш.

— Нет‑нет! Это было бы кощунство! Я не убиваю по прихоти.

— Он спас моего сына.

— Я слышал другое. Твой сын заблудился. Бард и остальные нашли его и везли к тебе, когда прискакал Шэнноу и убил Майлса и Попа.

— Вранье! Моего сына избили на северном лугу и увезли. Они были уже на полпути к Ривердейлу. И это произошло в тот же день, когда Флетчер попытался выгнать меня из дома. Неужели ты так слеп, Эш?

— Но он же хладнокровный убийца! Говорят, он помешан.

— И ты в этом убедился?

— Дело не в том. Возможно, сейчас он разумен, но он ввергнул Барда и остальных в ужас. Ты знаешь, что он отстрелил Барду ухо?

— Жаль, что не голову!

— Донна! — возмутился Берри. — По‑моему, он одержимый, и его злое влияние мешает тебе мыслить здраво. Саул говорил со мной о тебе, и я знаю, ты дорога ему. Он не женат, Донна, и будет хорошим отцом Эрику.

— Мыслить здраво, Эш! — Донна засмеялась. — И ты советуешь мне выйти за человека, который, вероятно, убил моего отца и вне всяких сомнений убил моего мужа! Поговорим о чем‑нибудь другом! Как Сара?

— Выздоровела, но беспокоится о тебе. Как мы все. Комитет вынес приговор Шэнноу. Они намерены его повесить.

— Я соберу тебе что‑нибудь поесть, Эш. А ты тем временем найди Йона и побеседуй с ним.

— О чем мне с ним говорить?

— Например, о своем Боге, Эш. Он хотя бы способен понять тебя!

— Ты смеешься надо мной, Донна, — сказал он печально.

— Не намеренно, Эш. Пойди поговори с ним.

Берри покачал головой, но встал из‑за стола. Выйдя на солнечный свет, он увидел, что Шэнноу сидит на белом валуне и смотрит в сторону холмов. С его пояса свисали адские пистолеты, столь зверски уложившие Майлса с Попом, и лишь Богу известно, скольких еще!

— Можно мне посидеть с вами, мистер Шэнноу?

— Конечно.

— Когда вы думаете покинуть Ривердейл?

— Скоро, мистер Берри.

— Как скоро?

— Не знаю.

— Что вам нужно?

— Мне ничего не нужно, мистер Берри.

— Говорят, вы ищите Иерусалим?

— Совершеннейшая правда.

— Зачем?

— Чтобы найти ответы на все мои вопросы. Такие, какие меня удовлетворят.

— Но Книга же отвечает на все вопросы, мистер Шэнноу.

Шэнноу улыбнулся.

— Я читал Книгу, мистер Берри. Много‑много раз. Но в ней не упоминаются пистолеты. Двенадцать лет назад я видел картинку, которая не была нарисована. Просто застывший миг времени. На ней был город, но я очень не скоро понял, что город этот виден с неба. В Библии нет ничего о подобном, мистер Берри. Однажды я повстречал старика, у которого была особая книга, очень старинная. В ней были рисунки машин с колесами и рычагами. В этих машинах были сиденья: люди могли ездить в них без лошадей. Почему их нет в Библии? Старик сказал, что видел картинку металлической машины, которая могла летать. Почему об этом ничего нет в Писании?

— Нет, есть, мистер Шэнноу. Вы помните, что Илия вознесся на Небеса в огненной колеснице? И вспомните, что Писание содержит много примеров ангелоподобных существ в невиданных машинах.

— Но ничего о пистолетах, мистер Берри. Ничего о ружьях.

— Так ли уж это важно? Мы знаем, что Христос поведал своим ученикам, что конец мира близок, и мы знаем, что было по слову Его. Океаны изверглись, и мир погиб. Мы, живущие ныне, пребываем в Конце Времен.

— Но разве там же не сказано, мистер Берри, что это времена Антихриста, что люди будут жалеть, что родились, и что моровая язва, чума и смерть будут опустошать землю.

— Да. И это, бесспорно, сбылось.

— И еще там сказано, что будет построен Новый Иерусалим?

— Да.

— И я намерен найти его.

— Только Божьи слуги обрящут Иерусалим, мистер Шэнноу. Вы искренне верите, будто служите Всемогущему?

— Нет, мистер Берри. Хотя пытался и буду пытаться и впредь. Меня учили, что мир юн, что Христос умер триста лет назад, и его смерть заставила океаны извергнуться. Однако я видел свидетельства того, что Темный Век нашего мира длился гораздо дольше. Вы знаете, есть люди, которые веруют, что Спаситель умер две с половиной тысячи лет назад?

— Еретики!

— Согласен с вами, и все же меня берет сомнение, не ближе ли они к истине, чем вы и я. Мне доводилось видеть обрывки старинных карт, на которых не показаны ни Израиль, ни Иудея, ни Вавилон — ни даже Рим. Но есть названия, не упомянутые в Писании. Мне надо узнать истину, мистер Берри.

— Для чего? Ведь нам же заповедано не искать знамений и прорицаний!

— И все же, когда собираются тучи, разве мы не достаем плащи?

— Справедливо, мистер Шэнноу, но какое имеет значение, был ли Темный Век после Спасителя нашего долгим или кратким? Если даже машины когда‑то летали, какое значение это имеет? Не сказал ли Екклесиаст: «Нет ничего нового под солнцем», и все, что когда‑либо было, будет снова?

— Вам доводилось слышать об Англии, мистер Берри?

— Одна из земель Темного Века, если не ошибаюсь. Они сберегли Книгу.

— Вы не знаете, где она была?

— Нет. А почему это важно для вас?

— Однажды я видел лист с напечатанным стихом: «И был Иерусалим воздвигнут в зеленой Англии прекрасной».

— Могу я предложить вам совет, мистер Шэнноу?

— Почему бы и нет? Мне часто их дают.

— Покиньте эти места. Продолжайте свои поиски. Если останетесь, то вы лишь принесете в этот дом смерть и отчаяние. Комитет объявил вас разбойником и зачинателем войн. Они вас повесят, сэр.

— Когда я был ребенком, мистер Берри, мои родители построили дом для моего брата и меня. Было это на берегу красивой реки, в краю плодородном, солнечном и необузданном, как грех. Мой отец обуздал эту землю: она приносила богатые урожаи и кормила наш скот. Затем явились какие‑то люди, которым требовалась плодородная земля. Они убили моего отца и надругались над моей матерью, прежде чем перерезать ей горло. Мы с братом спаслись, хотя меня ранили копьем, и я истекал кровью. Мой брат дотащил меня до реки, и мы поплыли вниз по течению. Нас приютил сосед‑фермер, могучий мужчина с четырьмя сыновьями‑силачами. Никто не осудил разбойников, убивших наших родителей. Такова была тогда жизнь.

— Обычная история, — признал Берри, — но времена меняются.

— Их меняют люди. Нас с братом учили веровать в любовь и прощение. Мы старались веровать, но те же налетчики, разжиревшие и набравшиеся новых сил, решили, что их земли им мало. Как‑то ночью они напали на наш новый дом. Мой брат убил одного топором, а я другого из старого мушкета. Тем не менее победили они. На этот раз я спас моего брата, и мы ускакали на старом жеребце. Тогда мой брат потерял веру, но моя только окрепла. Два года спустя я вернулся и предал разбойников смерти. С тех пор я убил еще многих. Я никогда не крал, не обманывал, не лгал. Не нарушил я и заповеди «Не убий!». Я не разбойник, но я зачинатель войн. Я веду войну со злом и не опасен для честных людей. Только нечестивым следует бояться меня, а также тем, кто прислуживает нечестивым.

— Что случилось с вашим братом, мистер Шэнноу? Он вновь обрел веру?

— Мы оба научились ненавидеть. Я ненавидел разбойников и сеющих смерть, но он начал презирать честных людей, которые держались в стороне и позволяли разбойникам преуспевать. Нет, мистер Берри, он не обрел веру.

— Вы ожесточенный человек, мистер Шэнноу.

— Верно. Но я знаю, каков я, и не нарушаю своих правил. А вот вы, мистер Берри, вы веруете в Бога. И все‑таки приехали в этот дом выгораживать убийц, встав на сторону нечестивых. Флетчер убил мужа фрей Тейбард. Его люди — шайка безбожных убийц. И даже сейчас, мистер Берри, вы сидите здесь, будто козел, ведущий овец на бойню, и смерть выжидает, пока мы беседуем.

— Как так? Вы говорите глупости!

— Неужели?

— Объясните!

Шэнноу покачал головой и улыбнулся:

— В деревьях к северу прячутся трое. Они приехали с вами?

— Нет, мистер Шэнноу, но поймите: пятьдесят обменных монет будут уплачены всякому, кто доставит в Ривердейл тело известного разбойника.

— Мне бы следовало отвезти трупы туда! — заметил Шэнноу. — И Майлс, и Поп были известными убийцами. В Сертейсе два года назад они убили семью переселенцев и они ездили с Даниилом Кейдом, когда он грабил юго‑запад.

— Я не верю вам, мистер Шэнноу.

— Не верить удобнее для вашей совести, мистер Берри.

Обед был съеден в молчании, и Берри вскоре уехал. Когда мул со святым исчез из вида, Эрик молча ушел в свою комнату и захлопнул дверь.

— Мне тревожно за него, — сказала Донна, когда они с Шэнноу убирали посуду.

— Он боится меня, Донна, я его не виню.

— Он ничего не ест, и ему снятся кошмары.

— Думается, твой друг Берри прав, и мне следует уехать. Но я боюсь за тебя. Когда я уеду, Флетчер вернется.

— Так не уезжай, Йон, останься с нами.

— Мне кажется, ты не понимаешь опасности. Я больше не человек, а ходячий кисет, набитый обменными монетами для всякого, кто решит нажиться на мне. Даже сейчас три человека в холмах собираются с духом, чтобы наброситься на меня.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она.

Он протянул руку и ласково погладил ее по щеке.

— Хочу я только того, чего хочешь ты, но я знаю, что будет.

С этими словами он оставил ее, направился к комнате Эрика и постучал. Мальчик не ответил, и он снова постучал.

— Ну?

— Это Йон Шэнноу. Можно мне войти?

Молчание. А затем:

— Ну, хорошо.

Эрик лежал на кровати лицом к двери. Он поднял глаза и увидел на Шэнноу рубашку своего отца. Раньше он этого как‑то не заметил.

— Можно мне сесть, Эрик?

— Можете делать все, что захотите. Как я вам помешаю? — сказал мальчик с горечью.

Шэнноу придвинул стул к кровати и повернул его спинкой вперед.

— Хочешь поговорить об этом, Эрик?

— О чем об этом?

— Не знаю, Эрик. Я знаю только, что ты мучаешься. Хочешь поговорить о своем отце? О Флетчере? Обо мне?

— По‑моему, мама хотела бы, чтобы меня тут не было, — сказал Эрик, садясь и обхватывая колени руками. — Тогда она могла бы проводить с вами все время.

— Она мне этого не говорила.

— Вы не нравитесь мистеру Берри. И мне тоже.

— Иногда я не нравлюсь самому себе, — сказал Шэнноу. — И тогда я принадлежу к большинству.

— Все было хорошо, пока вы не приехали, — сказал Эрик, закусил губу и отвел глаза, удерживая слезы. — Нам с мамой жилось отлично. Она спала здесь, и я не видел страшных снов. И мистер Флетчер был мне друг, и все было отлично.

— Я скоро уеду, — негромко сказал Шэнноу, и правда собственных слов была для него, как удар обухом. Вода в пруду успокаивается, рябь исчезает, и все возвращается к тому, что было.

— Как прежде, уже не будет, — сказал Эрик, и Шэнноу не возразил ему.

— Ты очень разумен, Эрик. Жизнь изменяется — и не всегда к лучшему. То, как человек справляется с этим, показывает, какой он закалки. Я думаю, ты справишься. Потому что ты сильный — сильнее, чем тебе кажется.

— Но я не сумею помешать им отобрать наш дом.

— Да.

— И мистер Флетчер заставит маму жить с ним?

— Да, — ответил Шэнноу, сглатывая и отгоняя от себя страшные образы.

— Я думаю, вам лучше погодить с отъездом, мистер Шэнноу.

— Пожалуй, что так. Было бы очень хорошо, если бы мы стали друзьями, Эрик.

— Я не хочу быть вашим другом.

— Почему?

— Потому что вы отняли у меня мою маму, и теперь я совсем один.

— Ты не один, хотя мне и не удастся убедить тебя в этом, несмотря но то, что одиночество я знаю, вероятно, больше, чем кто‑либо в мире. У меня никогда не было друга, Эрик. Когда я был в твоем возрасте, моего отца и мать убили. Некоторое время меня растил наш сосед, Клод Вурроу. Потом и его убили, и с тех пор я всегда один. Я никому не нравлюсь. Я — Иерусалимец, Тень, Губитель разбойников. Где бы я ни был, меня будут ненавидеть и преследовать… или же использовать те, кто «лучше». Вот что такое одиночество, Эрик, — сидеть с испуганным ребенком и не уметь воззвать к нему, убедить даже его. Вот что значит одиночество. Когда я умру, Эрик, никто не будет меня оплакивать. Будто я и не жил вовсе. Понравится тебе быть таким одиноким, мальчик?

Эрик ничего не ответил, и Шэнноу вышел из комнаты.

Трое следили, как Шэнноу выехал со двора фермы и повернул на восток к сосновому бору. Они быстро оседлали своих коренастых лошадок и поехали за ним.

Первым ехал Джеррик, потому что у него было длинное ружье — кремневое, заряжающееся с дула, и почти новое — каких‑нибудь тридцати пяти лет. Прекрасное ружье: трое его прежних хозяев были из‑за него убиты. Джеррик приобрел его в уплату за карточный долг два года назад и первым делом убил прежнего владельца, который выслеживал его, чтобы выкрасть ружье. В этом была какая‑то поэтическая справедливость, хотя Джеррик не мог бы облечь свое ощущение в слова.

За ним ехали Пирсон и Стриж. Джеррик мог всецело на них полагаться… пока все трое оставались бедняками. Троица прибыла в Ривердейл совсем недавно, но бдительный Бард тут же взял их на заметку, порекомендовал Флетчеру, и это поручение было их испытанием для приема в Комитет.

«Выследите и убейте Иерусалимца». Если мишень будет неподвижной, лучше длинного ружья не найти ничего. А Стриж был искусным арбалетчиком. Пирсон лучше владел ножом, но мог и метнуть его с редкой точностью. Джеррик не сомневался, что они справятся со своей задачей без всякого труда.

— По‑твоему, он решил уехать из этих мест? — спросил Стриж.

Джеррик презрительно пропустил вопрос мимо ушей, но Пирсон ухмыльнулся, показав щербатые зубы.

— А седельные сумки где? — сказал он.

— Тогда, почему нам не подстеречь его на обратном пути? — спросил Стриж.

— А что, если он вернется ночью? — ответил Джеррик.

Стриж прикусил язык. Он был моложе своих товарищей и жаждал, чтобы к его словам прислушивались с уважением, но стоило ему открыть рот, как он навлекал на себя насмешки. Пирсон хлопнул белобрысого юнца по плечу и ухмыльнулся. Он знал, о чем думает паренек,но знал также и причину его огорчений: Стриж был так глуп, что не понимал, насколько он глуп. Но он все равно нравился Пирсону, и во многом они подходили друг другу. Оба чурались женщин, оба наслаждались ощущением власти, которое рождалось отсутствием совести и богоподобной радостью владения чьей‑то жизнью, прежде чем уничтожить ее. Единственная разница заключалась в том, что Стриж наслаждался, убивая мужчин, а Пирсон обретал изысканное удовольствие, пытая женщин.

Джеррик в этом отношении был непохож на них. Убивая, он не испытывал ни радости, ни отвращения. Это была просто работа — вроде прополки грядок, рубки леса, свежевания кроликов. Работа, требовавшая быстроты исполнения. Развлечения Пирсона и Стрижа ему досаждали, а вопли жертв мешали спать.

Джеррику было под пятьдесят, и он подумывал о том, чтобы завести свое хозяйство и семью. В Ривердейле ферму он присмотрел себе — вместе с молодой вдовой, которой она принадлежала. На обменные монеты, полученные за Иерусалимца, он обзаведется шерстяной одеждой и приступит к ухаживанию. Вдове придется отнестись к нему серьезно, как к члену Комитета.

Трое последовали за Шэнноу вверх по склону в глубину соснового бора, а когда начало смеркаться, увидели его костер.

Они спешились, стреножили лошадок и поползли через кусты к пляшущим языкам пламени. Примерно в тридцати шагах от костра Джеррик различил силуэт Иерусалимца. Он сидел, прислонившись к дереву, нахлобучив широкополую шляпу на глаза.

— Сиди‑сиди, раздумывай! — прошептал Джеррик, насыпая порох на полку мушкета. Он жестом направил Пирсона вправо, а Стрижа влево, чтобы они бросились на жертву, едва прогремит смертоносный выстрел. Они уползли, каждый на свое место.

Джеррик взвел курок и откинулся, упираясь локтем в колено. Дуло нацелилось на сидящую фигуру.

Что‑то холодное прикоснулось к виску Джеррика.

И его голова разлетелась на куски.

Услышав выстрел, Пирсон пустил стрелу из арбалета. Она пронеслась над поляной, пронзила плащ Шэнноу и куст под ним. Стриж ринулся вперед, перепрыгнул через костер, и его нож повторил путь пирсоновской стрелы. Плащ свалился с куста вместе со шляпой, у Стрижа отвалилась челюсть. Тут что‑то ударило его в спину, и в груди разверзлась дыра величиной с кулак взрослого мужчины. Он умер прежде, чем его тело ударилось о землю.

Пирсон ускользнул с места бойни и кинулся к своей лошади. Сорвал путы с ее ног, прыгнул в седло и ударами пяток погнал вперед. Мушкет Джеррика рявкнул как раз тогда, когда лошадь Пирсона понеслась галопом. Она рухнула на землю, Пирсон перелетел через ее шею, ударился спиной о дерево и растянулся на траве. Но тут же быстро перекатился в сторону и вскочил, сжимая нож.

— Покажись! — завопил он.

Иерусалимец вышел из‑за деревьев прямо перед Пирсоном. В руке он сжимал пистолет с рукояткой из слоновой кости.

— Зачем вам меня убивать? — сказал Пирсон, уставившись на пистолет. — Я не вернусь. Уеду и все тут.

— Кто вас послал?

— Флетчер.

— Скольких еще он послал?

— Больше никого. Мы не думали, что нам понадобятся помощники.

— Ваше имя?

— Зачем вам его знать?

— Чтобы надписать над вашей могилой. Как подобает.

Пирсон выронил нож.

— Меня зовут Пирсон, Алан Пирсон.

— А эти?

— Эл Джеррик и Зефус Стриж.

— Повернитесь, мистер Пирсон.

Пирсон закрыл глаза и начал поворачиваться.

Он даже не услышал выстрела, который его убил.

Йон Шэнноу въехал во двор в ту минуту, когда из облаков выплыла луна. Он вел на поводу двух низкорослых лошадок, а поперек его седла лежало длинное ружье. Донна стояла в дверях. На ней была белая блузка из тонкой шерсти и домотканая юбка, выкрашенная в алый цвет. Она только что причесала волосы, и в лунном свете они казались почти серебряными. Шэнноу помахал ей, проезжая мимо. Он пустил лошадок в загон, расседлал мерина и обтер его.

Донна прошла через двор и взяла Шэнноу за руку. Он наклонился и нежно ее поцеловал.

— С тобой все хорошо, Йон?

— Ага.

— О чем ты думаешь?

— Я думаю, что рядом с тобой я понимаю слова, долго ставившие меня в тупик. — Он поднес ее руку к губам и с благоговением поцеловал.

— Что ты понял? Какие слова?

— Стих из Библии.

— Скажи его мне.

— "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви: то я ничто". Там есть и дальше, но мне нужна Книга, наизусть я не помню.

— Как прекрасно, Йон! Кто это написал?

— Человек по имени Павел.

— Он написал это для женщины?

— Нет, для всех людей. Как Эрик?

— Испугался, когда услышал выстрелы.

— Опасности нет, Донна, — сказал он мягко. — И у нас есть еще несколько дней вместе, прежде чем кто‑нибудь сообразит, что они потерпели неудачу.

— У тебя усталый вид, Йон. Входи, отдохни.

— Каждая смерть умаляет меня, госпожа. И нет конца.

Она проводила его в дом и привернула фитили светильника. Он опустился в кожаное кресло, его голова откинулась. Донна осторожно сняла с него сапоги и укрыла толстым одеялом.

— Спи крепко, Йон. Сладких снов.

Она поцеловала его и пошла к себе в комнату. Дверь Эрика открылась, он стоял на пороге и протирал глаза.

— Он вернулся, мама? — шепнул мальчик.

— Да. С ним ничего не случилось.

— Он убил их всех?

— Думаю, да, Эрик. Ну‑ка, назад в постель!

— Ты не побудешь со мной?

Она улыбнулась, отвела его к узкой кровати и легла рядом с ним. Он скоро уснул, но сон не шел к Донне Тейбард. За стеной был человек, который за несколько дней убил пятерых людей — человек, живущий на грани святости, взыскующий невозможного. Он искал город, более не существующий, в краю, который никто не мог найти, во имя Бога, в которого мало кто верил — память о мире отошедшего в область мифов.

И он любит ее… или думает, что любит, но для мужчины это одно и то же, размышляла Донна. И теперь он в ловушке, вынужден оставаться на месте, подобно магниту, притягивающему к себе смерть, и не может ни бежать, ни спрятаться. И он проиграет. Не будет Иерусалима для Йона Шэнноу, не будет дома для Донны Тейбард. Комитет затравит его, а Донна будет женщиной Флетчера… пока не надоест ему. Но даже зная все это, Донна была не в силах отослать Йона Шэнноу. Она закрыла глаза, и перед ее умственным взором непрошено всплыло его лицо, и она увидела, что смотрит, как он спит в кожаном кресле. В смутных лучах светильника его лицо выглядело таким мирным! Почти детским.

Донна открыла глаза в комнате Эрика. И не в первый раз пожалела, что Пресвитера больше нет с ней. Он, казалось, всегда знал, что следует делать, а до того, как годы иссушили его мудрость, умел читать в душах мужчин… и женщин. Но его нет, и не у кого искать помощи. Она подумала о грозном Боге Шэнноу, вспомнила кроткого, любящего Господа Эша Берри. Непостижимо, что они оба поклоняются одному и тому же божеству!

Оба — руно ягненка и кремень. Как и их Бог.

— Ты там, Бог Шэнноу? — прошептала она. — Ты слышишь меня? Что ты с ним делаешь? Почему так жестоко испытуешь? Помоги ему! Пожалуйста, помоги ему!

Эрик заворочался, забормотал во сне. Она поцеловала его, натянула одеяло ему под подбородок. Его глаза сонно открылись.

— Я люблю тебя, мама. Правда.

— И я люблю тебя, Эрик. Больше всего на свете.

— Папа меня никогда не любил.

— Да что ты! Конечно, он тебя любил! — шепнула Донна, но он уже спал.

Шэнноу проснулся за час до рассвета и открыл дверь в комнату Донны. Постель так и осталась застеленной. Он грустно улыбнулся, прошел в чулан с насосом и вновь увидел свое отражение.

— Quo vadis^[2], Шэнноу? — спросил он угрюмого серого человека в зеркале.

Со двора донесся стук лошадиных копыт, Шэнноу насторожился, проверил пистолеты и выскользнул через черный ход, прячась в лунных тенях, пока не выглянул из‑за угла дома. Через луг почти до дома выстроились вереницей пять длинных фургонов, запряженных волами. У колоды с водой высокий мужчина как раз спрыгнул с вороного жеребца.

— Доброе утро, — сказал Шэнноу, вкладывая пистолеты в кобуры.

— Ничего, если мы напоим наших волов и лошадей? — спросил мужчина.

Солнце уже выглядывало из‑за восточных гребней, и Шэнноу увидел, что он крепкого сложения, и ему лет тридцать. Черная кожаная куртка для верховой езды с высокой талией, шляпа, украшенная единственным павлиньим пером.

— При условии, что вы натаскаете воды в колоду вон из того колодца, — ответил Шэнноу. — Куда держите путь?

— На северо‑запад, за горы.

— В Чумные Земли? — переспросил Шэнноу. — Но их же все избегают! Как‑то я встретил человека который вернулся оттуда. У него выпали все волосы а тело покрылось кровоточащими незаживающими язвами.

— Мы не верим, что виновата земля. А болезни проходят.

— Тот человек говорил, что там по ночам камни начинают светиться, и там нет ни зверей, ни птиц, ни других живых тварей.

— Друг мой, я слышал сказки о гигантских ящерицах, летающих колоннах и замках в облаках. Но пока еще не видел ничего подобного. Земля — это земля, а я сыт разбойниками по горло. Даниил Кейд снова начал набеги, и меня манят дальние горы, куда даже разбойники не заглядывают. Я тоже повстречал человека, который побывал там — во всяком случае, говорил, что побывал. Он сказал, что трава там сочная и зеленая, и много оленей, причем более крупных, чем в других местах. Сказал, что видел яблоки величиной с дыню, а в отдалении — город, подобного какому ему видеть не доводилось. Ну а я человек, которому на месте не сидится. И я хочу увидеть этот город.

У Шэнноу внезапно пересохло во рту.

— Мне бы тоже хотелось увидеть этот город, ‑сказал он.

— Так запрягай фургон и отправляйся с нами, друг! Думается, эти пистолеты ты не для украшения носишь?

— У меня нет фургона, сэр, а моих обменных монет не хватит, чтобы его купить. И на Мне лежат обязательства, которые я должен выполнить.

Тот кивнул и ухмыльнулся.

— Вот поэтому я и зову тебя с нами. Я бы не взял бродягу из Диких Земель и не собираюсь допустить разбойников в Авалон. Ты по виду человек смелый. У тебя есть семья?

— Да.

— Так продай свою ферму и поезжай с нами. Земли там на всех хватит.

Шэнноу оставил его поить волов и вошел в дом. Донна стояла у открытой двери.

— Ты слышала? — спросил Шэнноу.

— Да. Чумные Земли.

— Что ты думаешь?

— Я не хочу, чтобы ты уезжал. Но если решишь уехать, мы поедем с тобой, если ты позволишь.

Он обнял ее, притянул к себе, не в силах сказать ни слова от ошеломляющей радости. У него за спиной высокий мужчина вежливо кашлянул, и Шэнноу обернулся.

— Меня зовут Корнелий Гриффин, и у меня есть к вам предложение.

— Входите, мистер Гриффин, ‑^сказала Донна. — Я Донна Тейбард, а это мой муж Йон.

— Рад знакомству, фрей Тейбард.

— Вы говорили о предложении, — напомнил Шэнноу.

— Ну да. С нами едет семья, которая побаивается опасного пути, и, думается, они согласятся обменять свой фургон со всем имуществом на вашу ферму. Ну и, конечно, добавят обменной монеты, если вас такая сделка устроит.

Йон Шэнноу ехал на серо‑стальном мерине по главной улице селения Ривердейл. Полы его длинной кожаной куртки хлопали по бокам лошади, широкополая шляпа затеняла глаза. Дома по сторонам в большинстве были бревенчатыми — ранней постройки, лет тридцати, а может, сорока назад. По склонам холма над угольным раскопом высились новые дома из камня и полированного дерева. Шэнноу проехал мимо лесопильни и через горбатый мост, не обращая внимания на удивленные взгляды тружеников и зевак, которые пялились на него из теней. У обочины в пыли играли дети, и мерин шарахнулся от внезапно залаявшей собаки. Шэнноу, сидя в седле все так же прямо, продолжал путь, пока не натянул удила у дверей харчевни.

Он спешился, закинул поводья на коновязь и вошел в залу. У длинной стойки сидели и стояли завсегдатаи — человек двадцать. Среди них был Бард с забинтованной головой. Рядом сидел Флетчер, и оба растерянно уставились на идущего к ним Шэнноу.

Нерушимая тишина окутала залу.

— Я приехал сказать вам, мистер Флетчер, что фрей Тейбард продала свою ферму молодой семье из Ферн‑Кроссинга, селения примерно в двух месяцах пути на юг. Она подписала купчую, которая должна удовлетворить Комитет.

— А зачем рассказывать об этом мне? — спросил Флетчер, чувствуя на себе взгляды присутствующих, среди которых многие были известны своей честностью.

— Затем, что вы свирепый убийца и разбойник, сэр. И вам ничего не стоит вырезать всю семью, сделав вид, будто они силой захватили ферму.

— Да как ты смеешь!

— Смею, потому что это чистая правда, а она самый ваш лютый враг, сэр. Не знаю, как долго еще люди Ривердейла будут терпеть вас, но если у них есть хоть капля здравого смысла, срок этот окажется коротким.

— Ты же не думаешь, что выберешься отсюда живым, Шэнноу? — сказал Флетчер. — Ты ведь объявлен разбойником.

— Вами объявлен! Джеррика, Стрижа и Пирсона нет в живых, мистер Флетчер. Перед смертью Пирсон сказал мне, что вы предложили ему место в вашем Комитете. Странно, что у вас теперь есть места для известных убийц, пытающих женщин!

— Убейте его! — завопил Флетчер, и Шэнноу отпрыгнул вправо, избежав арбалетной стрелы. Его пистолет рявкнул, и арбалетчик в дверях харчевни пошатнулся и упал навзничь на ступеньки крыльца.

В руке Флетчера появился пистолет и выбросил язычок огня. Что‑то дернуло Шэнноу за воротник куртки. Его правый пистолет расцвел пламенем и дымом — и Флетчер рухнул, хватаясь за живот. Второй выстрел разорвал ему сердце. Бард опрометью кинулся к черному ходу, и Шэнноу не стал ему мешать. Однако в дверях Бард извернулся и выстрелил из маленького пистолета, вогнавшего пулю в стену возле самого лица Шэнноу. Ему в щеку впились щепки, и он всадил две пули в горло детины. Бард упал в фонтане крови.

Шэнноу медленно поднялся на ноги и оглядел залу. Но все неподвижно лежали ничком на полу.

— Я Йон Шэнноу и никогда не был разбойником.

Повернувшись к ним спиной, он вышел на улицу. Мимо его уха просвистела пуля. Он обернулся и выстрелил. Из‑за колоды с водой для лошадей выскочил человек, прижимая ладонь к плечу. В другой его руке был пистонный пистолет с медной рукояткой. Шэнноу еще раз выстрелил в него, и тот упал, даже не вскрикнув. Из окна напротив прогремел мушкет, и с головы Шэнноу слетела шляпа. Он выстрелил в окно, но ни в кого не попал. Вскочив в седло, он погнал мерина в галоп.

Несколько человек бросились ему наперерез. Один выстрелил из пистолета, но мерин врезался в них, разбросал в разные стороны. Они покатились в пыли, а Шэнноу проскакал через горбатый мост и повернул на запад к Донне и к Эрику…

И к дороге в Иерусалим.

3

Кон Гриффин наклонялся в седле, глядя, как волы натужно взбираются вверх по крутому склону. Первый из семнадцати фургонов как раз достиг перевала, а остальные растянулись по черноте застывшей лавы, словно нитка огромных деревянных бус.

Гриффин устал; от кружащей в воздухе лавовой пыли щипало глаза. Он повернул коня и оглядел местность впереди. Насколько хватало глаз (а с такой высоты это было порядочное расстояние) черные лавовые пески простирались от одной зубчатой гряды до другой.

Они были в пути уже пять недель, соединившись к северу от Ривердейла с двенадцатью фургонами Джейкоба Маддена. И пока еще не видели ни единого всадника или каких‑либо признаков близости разбойников. Тем не менее Гриффин был начеку. В его седельных сумках хранился десяток карт этих земель, начерченных людьми, которые утверждали, будто в юности объездили их вдоль и поперек. Карты лишь в редких случаях полностью совпадали, но в одном их творцы были единодушны: за поясом лавы рыскала шайка разбойников, худших из худших — любителей человечины.

Гриффин сделал все, что было в его возможностях, чтобы подготовить караван к самым тяжким испытаниям. Присоединяться к нему разрешалось только семьям, имевшим хотя бы одно ружье или пистолет. И теперь в караване было больше двадцати стволов, а этого вполне хватило бы, чтобы отбить нападение любой разбойничьей шайки, кроме разве что на редкость многочисленной.

Кон Гриффин был осмотрительным человеком и, как он сам часто повторял, чертовски хорошим проводником караванов. Этот был его третий за одиннадцать лет, и он оставался цел и невредим, пережив засуху, мор, стычки с разбойниками, свирепые бури и даже сель. Люди говорили, что Кон Гриффин — баловень удачи, и он не возражал им, хотя знал, что удача была следствием тщательной разработки планов и еще более тщательного их выполнения. Каждый из двадцатидвухфутовых фургонов вез запасное колесо и запасную ось, подвешенные позади задних колес, а кроме того, шестьдесят фунтов муки, три куля соли, восемьдесят фунтов вяленого мяса, тридцать фунтов сушеных фруктов и шесть бочонков с водой. Его собственные фургоны были нагружены товарами для мены и того, сего и этого. Молотки, гвозди, оси, ножи, полотна пил, кирки, одеяла и тканая одежда. Гриффину нравилось верить, что он ничего не оставляет на волю случая.

Те, кто отправлялся в путь под его началом, были крепкими, закаленными людьми, и Гриффин при всей своей внешней грубоватой суровости любил их. Они сосредоточивали в себе лучшее в человеке — силу воли, мужество, верность и упрямую готовность рискнуть всем, чем владели, ради мечты о лучшем завтрашнем дне.

Гриффин откинулся в седле, глядя, как тейбардский фургон начал долгий подъем по склону застывшей лавы. Эта женщина, Донна, часто занимала его мысли. Жесткая, как выдубленная кожа, мягкая, как шелк, она состояла из чудесных противоречий. Проводник караванов редко думал о сердечных делах, но, будь Донна Тейбард свободна, он отступил бы от своего правила. Мальчик, Эрик, бежал рядом с волами, подгоняя их прутом. Молчаливый мальчик, но он нравился Гриффину — смышленый, любознательный и все схватывает на лету. Но мужчина с ними…

Гриффин всегда умел судить о людях — качество, необходимое всякому вожаку, однако Йон Тейбард оставался для него загадкой… хотя одно сомнений не вызывало: к каравану он присоединился под вымышленным именем. Отношения между Тейбардом и Эриком казались натянутыми, мальчик всячески избегал его, хотя ели они вместе. Но, как бы то ни было, Тейбард умел обращаться с лошадьми и выполнял все, что Гриффин поручал ему, без возражений и жалоб.

Тейбардский фургон перевалил через гребень. Но следующий фургон остановился на склоне — старик Пикок, хотя и книжник, даже вожжи толком не умел держать. Гриффин рысью спустился к нему и перепрыгнул на козлы, предоставив своему коню шагать рядом.

— Неужто ты так ничему и не научишься, Этан? — буркнул он, отбирая вожжи и кнут у лысого Пикока.

Он щелкнул тридцатифутовым кнутом над первой парой волов, и могучие животные налегли на постромки. Фургон медленно пополз вверх.

— А ты, правда, не умеешь читать, Кон? — спросил Пикок.

— Зачем бы мне врать тебе, книжник?

— Да просто этот дурень Фелпс совсем меня допек. По‑моему, он читает только те места, которые будто бы подтверждают его слова.

— Я видел у Тейбарда Библию, поговори с ним, — посоветовал Гриффин.

Фургон перевалил через гребень, он спрыгнул на подножку и свистнул. Гнедой жеребец подбежал к нему, и Гриффин сел в седло.

Потом на склоне остановился фургон Мэгги Эймс — заднее колесо уперлось в наплыв лавы. Гриффин спешился, высвободил колесо и был вознагражден ослепительной улыбкой. Он приподнял шляпу и отъехал. Мэгги была молодой вдовой, что делало ее очень опасной.

Весь долгий жаркий день фургоны громыхали по пыльным склонам. Волы устали, и Гриффин поехал вперед подыскать место для ночлега.

Никаких признаков воды он не нашел, и по его распоряжению фургоны остановились на плато высоко над равниной под защитой уходящего ввысь обрыва, Гриффин расседлал гнедого, растер его, налил воды в свою кожаную шляпу и дал коню напиться.

Вокруг люди выпрягали волов, очищали их ноздри от пыли, поили драгоценной водой. Здесь волы и лошади были не просто вьючным скотом, здесь они были сама жизнь.

Возница Гриффина, молчаливый старик Берк, уже разводил костер и разогревал в медном котелке вонючую похлебку. Гриффин сел напротив него со словами:

— Еще один долгий день позади.

— Завтра будет много хуже, — проворчал Берк.

— Знаю.

— Из волов больше ничего не выжмешь. Им требуется недельку попастись на сочной траве.

— Ты сегодня видел хоть одну травинку, Джим?

— Я же говорил только о том, что им требуется!

— Судя по карте, не позже, чем через три дня, мы доберемся до хороших пастбищ. — Гриффин снял шляпу и утер мокрый лоб.

— Это по чьей же карте? — спросил Берк с ехидной улыбкой.

— Кардигана. Она вроде бы самая надежная из них.

— Ага! И ведь это он своими глазами видел любителей человеченки? Они вроде бы зажарили его спутников живьем?

— Так он рассказывал, Джим. И говори потише!

Берк кивнул на дородную фигуру Аарона Фелпса, чернокнижника, который направлялся к фургону Этана Пикока.

— Вот им бы эти разбойнички хорошо подзакусили бы!

— Кардиган был в этих краях двадцать лет назад. Нет никаких оснований полагать, что они все еще здесь, — сказал Гриффин. — Зачинатели войн по большей части долго на одном месте не задерживаются.

— Правда ваша, мистер Гриффин, — согласился Берк со злокозненной ухмылкой. — А я бы все‑таки в разведку послал Фелпса. Им целое племя до отвалу наестся.

— Лучше я тебя пошлю, Джимми: ты их сразу от человечины отучишь! Ты же за пять лет, как я тебя знаю, ни разу не мылся!

— От воды — морщины, — ответил Берк. — Я это запомнил, еще когда мальцом был. Вода сушит.

Гриффин взял миску, которую протянул ему Берк, и попробовал варево. Оно оказалось даже еще более омерзительным, чем его запах — насколько это было возможно. Однако он продолжал хлебать его, закусывая круто посоленным хлебом.

— Не понимаю, как ты умудряешься стряпать такую дрянь, — сказал, наконец, Гриффин, отодвигая миску.

— Так не из чего же готовить! — ухмыльнулся Берк. — Вот если бы ты Фелпса мне подстрелил…

Гриффин покачал головой и встал. Высокий, рыжий, на вид старше своих тридцати двух лет. Плечи у него были широкие, а живот выпирал над поясом, несмотря на недостатки Берка в роли повара.

Он прошел между фургонами, обмениваясь двумя‑тремя словами с сидящими у костров, даже не поглядел на пререкающихся Фелпса и Пикока и остановился у тейбардского фургона.

— Можно вас на пару слов, мистер Тейбард? — сказал он.

Йон Шэнноу отставил миску, легким движением поднялся на ноги и последовал за Гриффином дальше по тропе. Проводник сел на камень, Шэнноу сел напротив.

— Впереди могут быть трудные дни, мистер Тейбард, — начал Гриффин, нарушая молчание, становившееся все более неловким.

— В каком смысле?

— Несколько лет назад в этих местах орудовала шайка кровожадных разбойников. Когда мы переберемся через эти горы, то, наверное, найдем воду и траву, и надо будет устроить привал по крайней мере на неделю. И все это время нам будет угрожать внезапное нападение.

— Чем я могу вам помочь?

— Вы не фермер, мистер Тейбард. Мне кажется, вы скорее охотник, и я бы хотел, чтобы вы стали нашим разведчиком — если вы согласны.

Шэнноу пожал плечами.

— Почему бы и нет?

Гриффин кивнул. Ни одного вопроса о разбойниках, о их возможном оружии.

— Вы странный человек, мистер Тейбард.

— Моя фамилия не Тейбард, а Шэнноу.

— Я слышал ее, мистер Шэнноу. Но пока вы останетесь с нами, я буду называть вас Тейбардом.

— Как вам угодно, мистер Гриффин.

— Почему вы сочли нужным открыться мне?

— Я не люблю лгать.

— Ну, большинство людей это не смущает, — заметил Гриффин. — Впрочем, вы не похожи на большинство. Я слышал о том, чего вы добились в Ольоне.

— Все впустую. Едва я уехал, разбойники вернулись.

— Не в том суть, мистер Шэнноу.

— А в чем же?

— Вы можете лишь показать путь, а следовать ему — дело других. В Ольоне они поступили глупо: кончив подметать, метлу не выбрасывают.

Шэнноу улыбнулся, и Гриффин заметил, как напряжение оставило его.

— Вы книжник, мистер Гриффин?

Проводник улыбнулся в ответ и покачал головой.

— Я всем говорю, что не умею читать, но да, я читал Книгу, и в ней много мудрости. Но я не верую, мистер Шэнноу, и сомневаюсь в существовании Иерусалима.

— Человеку необходимо что‑то искать, даже пусть это и несуществующий город.

— Поговорите‑ка с Пикоком, — сказал Гриффин, — у него целая тысяча всяких обрывков времен Темного Века. А теперь зрение у него слабеет, и ему нужен помощник, чтобы изучать их.

Гриффин встал, собираясь уйти, но Шэнноу остановил его.

— Я хочу поблагодарить вас, мистер Гриффин, за то, что вы оказали мне добрый прием.

— Чепуха. Я ведь не слаб, мистер Шэнноу. Тени меня не пугают, как и репутации вроде вашей. Однако мне хотелось бы, чтобы вы подумали вот о чем: какой смысл искать Иерусалим? У вас чудесная жена, подрастающий сын, и им ваши таланты нужны дома, где бы этот дом ни был.

Шэнноу ничего не сказал, и Гриффин неторопливо вернулся к кострам. А Шэнноу продолжал сидеть один под звездами, погруженный в раздумье. Около полуночи его нашла Донна и села рядом, обвив рукой его плечи.

— Тебя что‑то тревожит, Йон?

— Нет. Я думал о прошлом.

— Пресвитер говаривал: «Прошлое умерло, будущее не родилось. У нас есть только Настоящее, а мы отдаем его на поругание».

— Я не сделал ничего, чтобы быть достойным тебя, госпожа моя, но, поверь, я ежедневно благодарю Господа, что ты со мной.

— А что было нужно мистеру Гриффину? — спросила она, смутившись от страстности его слов.

— Он хочет, чтобы я завтра отправился на разведку.

— Почему он выбрал тебя? Тебе же эти места неизвестны.

— Но почему и не меня, Донна?

— Это опасно, как ты думаешь?

— Не знаю. Быть может.

— Будь ты проклят, Йон! Ну почему ты не научишься немножко лгать!

Шэнноу уехал от фургонов час спустя после рассвета, и едва они скрылись из вида, как он достал из седельной сумки Библию и положил ее на ладони так, что она раскрылась сама. Опустив взгляд на страницу, он прочел:

«Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце».

Он закрыл книгу и опустил ее в сумку. Перед ним простирались черные пески, и он пустил мерина рысью на север.

Уже несколько недель он прислушивался к мелочным пререканиям двух книжников, Фелпса и Пикока, и хотя почерпнул некоторую пищу для размышлений, чаще они заставляли его вспоминать слова Соломона: «Во многой мудрости много Печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Накануне вечером эти двое более часа спорили о слове «поезд». Фелпс утверждал, что в Темном Веке оно означало механизированное средство передвижения, а Пикок настаивал, что это просто обобщенное понятие, означающее группу экипажей или фургонов, следующих вереницей. Фелпс доказывал, что у него была книга, в которой объяснялась механика поездов. Пикок тут же показал ему обрывок старинной страницы, на которой шла речь о кроликах и кошках, которые надевали свои лучшие наряды, чтобы пойти пообедать у крысы.

«При чем тут это?» — бесился Фелпс, чья толстая физиономия побагровела.

«Многие книги Темного Века далеки от истины. Видимо, тогда любили привирать. Или ты веришь в деревню разодетых кроликов?»

«Старый ты дурень! — завопил Фелпс. — Выдумки узнавать проще простого. А книга о поездах была правдивой!»

«Откуда ты знаешь? Потому что она казалась правдоподобной? Я как‑то видел картинку с человеком, который размахивал мечом, а на голове у него был прозрачный горшок. Якобы он ходил по луне».

«Еще одна выдумка, но это ничего не доказывает!»

И так они продолжали и продолжали бы без конца. Спор этот показался Шэнноу совершенно бессмысленным.

По отдельности каждый был убедителен. Фелпс утверждал, что Темный Век длился около тысячи лет, в течение которых наука создала много чудес, в том числе поезда и летательные лодки, не говоря уж о пистолетах и всяком грозном военном оружии. По мнению же Пикока, Темный Век не превышал ста лет, и в доказательство этого он ссылался на обещание, которое Христос дал своим ученикам — что некоторые из них доживут до наступления конца.

«Если его обещание было бы лживо, — доказывал Пикок, — тогда бы Библию отвергли, как еще одно измышление Темного Века!»

Шэнноу инстинктивно склонялся к библейской точке зрения Пикока, однако Фелпс казался более свободным от предрассудков и истинно любознательным.

Шэнноу выбросил из головы эти туманные споры и сосредоточился на том, что происходило вокруг. Впереди лавовые пески оканчивались, и вскоре он уже ехал вверх по зеленому склону. На гребне он остановил лошадь и долго осматривал простирающуюся внизу долину с пышной растительностью и серебряными лентами ручьев и речек.

Шэнноу разглядывал открывшуюся перед ним панораму очень долго, но не обнаружил никаких признаков жизни или следов человеческого обитания. Он начал спускаться в долину, настороженно оглядываясь, потом выехал на оленью тропу, которая привела его к озерку. Почва по его берегам была испещрена следами всевозможных животных — коз, овец, оленей, дикого скота и даже отпечатками львиных и медвежьих лап. На стволе высокой сосны возле озерка в десяти футах над землей виднелись борозды, оставленные когтями, — метка, которой бурые медведи отмечают границы своих охотничьих участков. Медведи — разумные существа и не дерутся друг с другом из‑за участков, а просто оставляют метки на деревьях. Пришлый медведь становится на задние лапы и старается дотянуться до метки. Если ему удается поставить свою выше, то хозяин участка, убедившись, что его возможный противник крупнее и сильнее, тут же удаляется на поиски нового участка. Такой порядок нравился Шэнноу, но и он не исключал возможности ловких обманов.

В Ольоне очень небольшой медведь пометил границы огромного участка. Он проснулся от спячки в разгар зимы и с сугробов, окружавших деревья, ставил свои метки в трех футах выше старых. Шэнноу испытывал симпатию к хитрецу.

Он объехал озерко, а затем направился назад к фургонам другим путем. Когда он поднялся на новый гребень, до него донесся запах древесного дыма. Он остановился и обвел взглядом все вокруг. Ветер дул с востока, и он направил мерина назад, в деревья, медленным шагом. Запах усилился. Шэнноу спешился, стреножил мерина и осторожно начал пробираться через густой подлесок. Он услышал голоса впереди и замер. Языка этого он не знал, хотя некоторые слова казались знакомыми. Он лег на землю и пополз по‑пластунски, выжидая, чтобы ветер зашелестел листьями, маскируя шорох его движения. Через несколько минут он добрался до края круглой поляны и поглядел сквозь листву. Вокруг костра сидело семеро почти нагих мужчин. Их тела были испещрены полосками голубой и желтой краски. Возле одного лежала отрезанная человеческая ступня. Шэнноу замигал — пот щипал глаза. Тут один из мужчин встал, пошел в его сторону, остановился в нескольких шагах слева от него, сдвинул набедренную повязку из оленьей шкуры и помочился на древесный ствол. Теперь, когда кольцо сидящих разомкнулось, Шэнноу бросился в глаза вертел над костром, а на нем — обугленный труп. К горлу подступила тошнота, он поспешно отвел глаза и увидел на другой стороне поляны двух связанных пленников — двух мальчиков, примерно ровесников Эрика. На обоих — туники из выделанной оленьей кожи с хитрыми узорами из раковин. Темные волосы заплетены в косы. Дети как будто были в шоке: широко раскрытые глаза, лишенные всякого выражения, непонимающие лица. Шэнноу понудил себя еще раз взглянуть на труп. Небольшой… видимо, тоже ребенка…

Шэнноу захлестнул гнев, в глазах вспыхнули огоньки, словно у хищного зверя. Он отчаянно старался усмирить нарастающую ярость, но ярость возобладала. Он выпрямился во весь рост и, нащупывая рукоятки пистолетов, выбежал на поляну. Сидевшие у костра повскакали на ноги, выхватывая из‑за веревочных и кожаных поясов ножи и топорики. Шэнноу поднял пистолеты и крикнул:

— Бог Воинств посетит тебя громом и землетрясением, и сильным гласом…

Он спустил курки, и двое откинулись навзничь. Оставшиеся пятеро с воплями кинулись на него. Один упал с пулей в мозгу, второй — держась за живот. Третий подскочил к Шэнноу, занося над ним топорик, но Шэнноу блокировал удар правой рукой, а левой подсунул дуло пистолета под подбородок врага, чья макушка мгновенно распустилась алым цветком. На голову Шэнноу сбоку опустилась дубинка. Он неуклюже упал. Его пистолет выстрелил, и пуля раздробила колено нападавшего. Перед лицом Шэнноу возникло лезвие ножа, но он перекатился на другой бок и всадил пулю в грудь державшего нож, и тот рухнул на него. Шэнноу сбросил труп на землю и поднялся. Раненый с раздробленным коленом уползал под защиту кустов.

— …и сильным гласом, бурею и вихрем, и пламенем всепожирающего огня.

Людоед вскинул руки, загораживая глаза от пистолетов. Шэнноу выстрелил дважды, пули пронизали ладони, впились в лоб за ними и отшвырнули труп назад. Шэнноу пошатнулся и упал на колени. Голова разламывалась от боли, перед глазами плавали радужные пятна. Он сделал глубокий вдох, подавляя подступающую к сердцу тошноту, и тут справа что‑то шевельнулось. Он прицелился и услышал детский крик.

— Все хорошо, — с трудом выговорил Шэнноу. — Я не сделаю вам ничего плохого. «Пустите детей приходить ко Мне». Дайте мне минуту прийти в себя.

Он сел на пятки и ощупал голову. Кожа на виске была рассечена, по щеке стекала кровь, заливая рубаху. Он убрал пистолеты в кобуры, подполз к детям и перерезал связывавшие их веревки.

Едва освободившись, более высокий мальчик кинулся наутек, но второй протянул руку и потрогал окровавленную щеку Шэнноу. Шэнноу попытался улыбнуться ему, но поляна завертелась вокруг него с ужасающей быстротой.

— Беги, малый. Понимаешь? Беги!

Шэнноу попытался встать, но ноги у него подкосились, и он тяжело упал. Прополз несколько шагов и увидел перед собой лужицу с кристально‑чистой водой. Глядя, как его кровь капает на воду и расплывается красными ленточками, Шэнноу усмехнулся.

— Он водит меня к водам тихим.

Мальчик последовал за ним, подергал за рукав.

— Еще придут! — сказал он, и Шэнноу зажмурился, стараясь сосредоточиться.

— Еще канны придут. Ты беги! — закричал мальчик.

Шэнноу вытащил пистолеты, выбил барабанные застежки, вынул барабаны и заменил их другими, полностью заряженными, которые достал из кармана куртки. Вставил застежки на место и убрал пистолеты в кобуры.

— Пусть придут, — сказал он.

— Нет. Много каннов. — Пальцы мальчика замелькали перед глазами Шэнноу. Десять, двадцать, тридцать, сорок…

— Я понял, малый. Помоги‑ка мне встать.

Мальчик напрягал все силы, но Шэнноу был высоким мужчиной, и они углублялись в лес очень медленно. Тишину нарушили сердитые крики, яростные вопли, и Шэнноу услышал треск веток, топот — через подлесок продиралась целая орда. Он попробовал ускорить шаг, но упал и увлек мальчика за собой. Заставил себя подняться и заковылял дальше. Из кустов вынырнула фигура, вымазанная голубой и желтой краской. Правая рука Шэнноу опустилась, поднялась, и пистолет подпрыгнул в его пальцах. Воин исчез из подлеска. Мальчик побежал вперед, снял путы с мерина и вскочил в седло. Шэнноу, покачиваясь, сделал несколько шагов, ухватил луку седла и кое‑как взобрался на него позади мальчика.

Из‑за деревьев выскочили трое. Мерин шарахнулся и сорвался с места размашистой рысью. Шэнноу чуть не свалился на землю, но мальчик успел протянуть руку за спину и ухватить его. Шэнноу кое‑как умудрился вложить пистолет в кобуру, и тьма нагнала его. Он навалился на мальчика, а мерин галопом несся в сторону заката. Мальчик рискнул оглянуться. Канны прекратили преследование и возвращались в лес. Мальчик придержал мерина и ухватил Шэнноу за пояс, стараясь удерживать его в прямом положении.

Это было нелегко, но Села был сильным, и этому человеку он был обязан жизнью.

Донна Тейбард громко вскрикнула. Эрик натянул вожжи, ударил ногой по тормозу, и фургон остановился. Мальчик перелез через спинку козел и перебрался через кули с провизией туда, где, рыдая, сидела его мать.

— Что с тобой, мама? — спросил он испуганно.

Донна испустила тяжелый вздох.

— Шэнноу, — сказала она. — Мой бедный, бедный Йон!

На гнедом подъехал Кон Гриффин и спешился. Он ничего не сказал, а забрался в фургон и встал на колени перед рыдающей женщиной. Подняв глаза на его сильное лицо, она прочла в нем тревогу за нее.

— Он убит.

— Вам приснился сон, фрей Тейбард.

— Нет. Он спас двух детей от раскрашенных дикарей, а теперь погребен глубоко под землей.

— Это только сон, — настаивал Гриффин, положив могучую ладонь ей на плечо.

— Вы не понимаете, мистер Гриффин. Я владею особым даром. Мы направляемся к двум озерам. Место это окружено соснами. Там живет племя, красящее тела голубой и желтой краской. Шэнноу убил многих и спасся с мальчиком. А теперь он мертв. Поверьте мне!

— Вы экстрасенс, Донна?

— Да… нет. Я всегда могу увидеть тех, кто мне близок. Шэнноу похоронен.

Гриффин погладил ее по плечу и вышел из фургона.

— Что случилось, Кон? — окликнул его Этан Пикок. — Почему мы остановились?

— Фрей Тейбард плохо себя чувствует. Сейчас снова тронемся, — ответил Гриффин и обернулся к Эрику. — Оставь ее, малый, садись на козлы.

Он вспрыгнул в седло и поехал вдоль каравана к своему фургону.

— Чего мы останавливались‑то? — спросил Берк.

— Ничего такого, Джим. Приготовь мои пистолеты.

Берк перебрался с козел в фургон и открыл шкатулку орехового дерева, отделанную медью. Внутри лежали два двуствольных кремневых пистолета с резными рукоятками. Берк насыпал на полки порох из костяного рожка и снял седельные кобуры с гвоздя, вбитого в стенку фургона.

Кон Гриффин пристегнул кобуры к седлу и сунул в них пистолеты. Ударив гнедого пяткой, он рысцой направился к фургону Маддена.

— Что‑то не так? — спросил бородатый фермер, и Гриффин кивнул.

— Отдай вожжи сыну. Жду тебя у головного фургона.

Гриффин повернул коня и направился к первому фургону. Если Донна Тейбард не ошиблась, каравану угрожает серьезная опасность. Он выругался, так как не сомневался, что ее видение подтвердится.

Несколько минут спустя к нему присоединился Мадден верхом на темно‑сером мерине семнадцати ладоней в холке. Высокий, худой, костлявый с коротко подстриженной черной бородой, но без усов. Темные, глубоко посаженные глаза, губы сжаты плотно и сурово. На сгибе левой руки покоилось длинноствольное ружье, на боку висел охотничий нож с костяной рукояткой.

Гриффин рассказал ему об опасениях Донны.

— Ты думаешь, она права?

— Выходит так. В дневнике Кардигана упоминаются голубые и желтые полоски.

— Так что же нам делать?

— У нас нет выбора, Джейкоб. Волам и лошадям необходим отдых на сочном пастбище. Мы должны двигаться вперед.

Фермер кивнул.

— Не известно, велико ли племя?

— Никаких упоминаний.

— Не нравится мне это, но я считаю, как ты.

— Предупреди все семьи. Пусть держат оружие наготове.

Караван продолжал путь, и под вечер лавовые пески остались позади. Почуяв воду, волы прибавили шагу, и фургоны покатили быстрее.

— Придержите их! — загремел Гриффин, и возницы ударили по тормозам, но без толку. Фургоны взобрались на зеленый склон и, громыхая и раскачиваясь, двинулись вниз к речке и двум широким озерам. Гриффин оставался возле головного фургона, всматриваясь в высокую траву, не заколышется ли она не от ветра.

Едва первый фургон достиг воды, как на козлы вспрыгнула желто‑голубая фигура и вонзила кремневый нож в мясистое плечо Аарона Фелпса. Книжник ударил нападавшего, тот потерял равновесие и упал на землю. Внезапно со всех сторон появились желто‑голубые воины. Гриффин выхватил пистолеты и взвел курки. К нему кинулся один с дубинкой. Гриффин выстрелил ему в грудь и пустил коня рысью. Прогремело длинноствольное ружье Маддена, и дикарь упал с перебитым хребтом. Заговорили другие пистолеты, и воины обратились в бегство.

Гриффин подъехал к фургону Маддена в конце каравана.

— Что думаешь, Джейкоб?

— Думаю, они вернутся. Нам лучше наполнить бочонки и ехать, пока не найдем открытого места.

Двое были ранены: в плече Аарона Фелпса зияла глубокая рана, а младший сын Мэгги Эймс получил удар копья в ногу. Четыре дикаря были убиты наповал, и многие получили раны, но сумели добраться до спасительного леса.

Гриффин спешился возле трупа.

— Погляди‑ка на его зубы! — сказал Джейкоб Мадден.

Все передние зубы были обточены в острые клинья.

К Гриффину подошел Этан Пикок и тоже уставился на труп.

— И безмозглые дураки, вроде Фелпса, хотят, чтобы мы поверили их измышлениям о Темном Веке! — сказал он. — Вы можете представить себе такого вот ублюдка летающим на машине? Его и человеком‑то не назовешь!

— Будь ты проклят, Этан! Нашел время для споров! Скорее наполняй свои бочонки!

Гриффин подъехал к фургону Фелпса. Донна Тейбард тщетно старалась остановить кровь, продолжавшую обагрять плечо раненого.

— Рану надо зашить, Донна, — сказал Гриффин. — Сейчас вернусь с иглой и нитками.

— Я умру, — простонал Фелпс. — Я знаю!

— От такой‑то царапины? Да никогда! — объявил Гриффин. — Хотя, клянусь Богом, до того с ней намучаешься, что еще пожалеешь, что жив остался!

— Они вернутся? — спросила Донна.

— Все зависит от того, насколько велико их племя, — ответил Гриффин. — Но, думается, еще разок они попытаются. Эрик наливает ваши бочонки?

— Да.

Гриффин вернулся с иглой и нитками, потом осмотрел свои пистолеты. Все четыре ствола оказались разряженными, хотя он помнил только один свой выстрел. Странно, как инстинкт берет верх над разумом, подумал он и отдал пистолеты Берку для перезарядки. Мадден с шестью другими мужчинами наблюдал за опушкой леса, не появятся ли дикари, а Гриффин следил, как наполняются бочонки.

Перед тем, как начало смеркаться, он распорядился, чтобы фургоны отъехали от деревьев на плоскую луговину дальше к западу. Там из веревок соорудили временный загон и пустили в него пастись выпряженных волов.

Мадден расставил дозорных по периметру лагеря, и все приготовились ждать второго нападения.

Сны Шэнноу были окрашены кровью и огнем. На лошадином скелете он ехал через пустыню, полную могил, пока не увидел беломраморный город и золотые ворота. Их блеск ослепил его.

— Впустите меня! — крикнул он.

— Зверю сюда доступа нет, — ответил неведомый голос.

— Я не зверь.

— Тогда кто ты?

Шэнноу посмотрел на свои руки и увидел, что они покрыты змеиной чешуей в черно‑серых разводах. Голова у него мучительно болела, и он потрогал рану.

— Впустите меня. Я истекаю кровью.

— Зверю сюда доступа нет.

Шэнноу громко закричал — его пальцы коснулись лба и нащупали рога — длинные, острые, они источали кровь, которая с шипением закипала, едва ее капли касались земли.

— Хоть ответьте мне, Иерусалим ли это?

— Тут нет разбойников, Шэнноу, чтобы убивать их. Поезжай дальше.

— Мне некуда ехать.

— Ты выбрал путь, Шэнноу. Следуй ему.

— Но я взыскую Иерусалима!

— Возвратись, когда волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому.

Шэнноу проснулся… Его похоронили заживо! Он пронзительно вскрикнул, и слева от него отдернулась занавеска. Комната по ту ее сторону была освещена. На постель рядом с ним осторожно присел старик.

— Ничего не опасайтесь! Вы — в Землянке Лихорадок. Все будет хорошо. Когда поправитесь, то сможете уехать, когда пожелаете.

Шэнноу попытался сесть, но голова болела невыносимо. Он поднес ладонь ко лбу, опасаясь, что она упрется в рога, однако нащупал только холщовую повязку и обвел взглядом тесное помещение. Ничего, кроме постели и огня, разведенного под белыми камнями очага. Жар, исходивший от них, обжигал.

— У вас была лихорадка, — сказал незнакомец. — Я ее вылечил.

Шэнноу лег поудобнее и тотчас заснул.

Когда он проснулся, старик все так же сидел возле него. Одет он был в куртку из овчины без всяких украшений и штаны из кожи, мягкой, точно ткань. Совершенно лысая макушка, но волосы ниже были густыми, волнистыми и почти достигали плеч. Лицо, решил Шэнноу, доброе, а зубы на редкость белые и ровные.

— Кто вы? — спросил Шэнноу.

— Я уже давно не пользуюсь своим именем, а здесь меня зовут Каритас.

— Я Шэнноу. Что со мной?

— Полагаю, у вас треснул череп, мистер Шэнноу. Вам было очень плохо. Мы все боялись за вас.

— Все?

— Вас сюда привез юный Села. Вы спасли ему жизнь в восточном лесу.

— А второй мальчик?

— Он не вернулся, мистер Шэнноу. Боюсь, его снова схватили.

— Мои пистолеты и седельные сумки?

— В целости и сохранности. Интересные пистолеты, если мне позволено так сказать. Копии кольта тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года. Оригинал был превосходным оружием по меркам капсюльных пистолетов.

— Это лучшие пистолеты в мире, мистер Каритас.

— Просто Каритас, и да, полагаю, вы правы — ведь пока еще никто не открыл Смит и Вессон сорок четвертого калибра в русском варианте, и уж тем более люгер тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Сам я всегда высоко ставил браунинг. Как вы себя чувствуете?

— Не очень, — признался Шэнноу.

— Вы чуть не умерли, друг мой. Лихорадка была очень сильной, не говоря уж о тяжелом сотрясении мозга. Не понимаю, как вам после такого удара удалось сохранить сознание, хотя бы на короткий срок.

— Я не помню, как меня ударили.

— Вполне естественно. За вашей лошадью ухаживают со всем старанием. Наши мальчики впервые увидели лошадь, и тем не менее Села привез вас сюда, проскакав всю дорогу, словно кентавр. Невольно начинаешь верить в генетическую память.

— Вы говорите загадками.

— Верно. И утомляю вас. Отдыхайте, поговорим утром.

Шэнноу уплыл во тьму, а проснувшись, увидел возле своей постели молодую женщину. Она накормила его бульоном и обтерла тряпками, смоченными в прохладной воде. Когда она ушла, вошел Каритас.

— Вижу, вам стало лучше, у вас хороший цвет лица, мистер Шэнноу. — Старик позвал, и в Землянку Лихорадок спустились двое мужчин помоложе. — Отнесите‑ка мистера Шэнноу на солнечный свет. Он будет ему полезен.

Они подхватили нагого Шэнноу на руки, вынесли из землянки и уложили на одеяла под лиственным навесом. Несколько игравших поблизости детей уставились на незнакомца широко раскрытыми глазами. Шэнноу поглядел вокруг: более тридцати хижин, слева по голубым и розовым камешкам весело журчал ручей.

— Красиво, верно? — спросил Каритас. — Люблю это место. Истинный рай, если бы не канны.

— Канны?

— Каннибалы, мистер Шэнноу.

— Да‑да, помню.

— В сущности, очень печально. Такими их сделали Прежние, загрязнив сушу и море. Канны были обречены на вымирание. Они явились сюда двести лет назад, когда начались моровые поветрия. Меня тогда здесь еще не было, не то я посоветовал бы им держаться отсюда подальше. Тогда камни по ночам светились, и ничто живое не могло выжить. У нас до сих пор высок процент раковых заболеваний, однако основному воздействию, видимо, подвергаются мозг и железы внутренней секреции. Некоторые регрессируют. У других развиваются редкие экстрасенсорные способности. А некоторые из нас просто словно бы живут вечно.

Шэнноу решил, что старик — сумасшедший, и закрыл глаза. Боль в висках усилилась.

— Мой милый, — сказал Каритас, — извините меня. Элла, принеси коку.

К ним подошла молодая женщина с деревянной чашкой, в которой колыхалась темная жидкость.

— Выпейте‑ка, мистер Шэнноу.

Он послушался. Жидкость оказалась горькой, и он поперхнулся, но несколько секунд спустя боль в голове притупилась, а потом и совсем прошла.

— Так‑то лучше! Мистер Шэнноу, я взял на себя смелость осмотреть ваш багаж, и, как вижу, вы читаете Библию.

— Да. А вы?

— Почитывал, пока вы были без сознания. Давненько я не видел Библии. В том, что после падения сохранилось порядочно экземпляров, ничего особенно удивительного нет. Она ведь оставалась бестселлером каждый день каждого года. Не удивлюсь, если Библий больше, чем людей.

— Значит, вы неверующий?

— Напротив, мистер Шэнноу. Тот, кто наблюдает конец мира, очень быстро обретает веру.

Шэнноу приподнялся и сел.

— Всякий раз, когда вы говорите, я почти понимаю вас, но затем вы словно переноситесь куда‑то еще. Люгеры, кольты, бестселлеры… Я не понимаю, о чем идет речь.

— Естественно, мой мальчик. Разве не сказано в Библии: «Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут вспоминаемы и не придут на сердце»?

— Вот первое из всего вами сказанного, что я понял. Где фургоны?

— Какие фургоны, мистер Шэнноу?

— Я ехал с караваном.

— Мне о нем ничего не известно, но, когда поправитесь, вы сможете отыскать его.

— Ваше имя мне знакомо, — сказал Шэнноу, — но я никак не могу сообразить, почему.

— Каритас. Любовь по‑гречески. Если я говорю голосами человеческими и ангельскими, а каритас не имею… милосердия, любви… Вспомнили?

— Мой отец повторял это, — сказал Шэнноу с улыбкой. — Вера, Надежда и Каритас. Да‑да.

— Вам следует почаще улыбаться, мистер Шэнноу, это вам очень идет. Скажите, сэр, почему вы рисковали жизнью ради моих малышей?

Шэнноу пожал плечами.

— Если этот вопрос требует ответа, я его не знаю У меня не было выбора.

— Я решил, что вы мне нравитесь, мистер Шэнноу. Наши дети называют вас Громобоем и считают, что вы, быть может, какой‑то бог. Что я — бог, они знают и думают, что вы, быть может, бог смерти.

— Я человек, Каритас. Вы это знаете. Объясните им.

— Божественность не тот дар, мистер Шэнноу, от которого небрежно отказываются. Вы станете героем их легенд до конца времен — поражая каннов громами, спасая их принцев. В один прекрасный день они, возможно, начнут вам молиться.

— Это будет богохульством.

— Только если отнестись к этому серьезно. Но ведь вы же не Калигула. Вы голодны?

— От вашей болтовни у меня голова пошла кругом. Давно вы здесь?

— В этом поселке? Примерно одиннадцать лет. И вы должны извинить меня за болтовню, мистер Шэнноу. Я один из последних людей погибшей расы, и порой мое одиночество безмерно. Я нашел ответы на вопросы, которые ставили людей в тупик тысячу лет. И нет никого, кому я мог бы их сообщить. У меня есть лишь это маленькое племя; некогда они были эскимосами, а теперь служат пищей для каннов. Это невыносимо, мистер Шэнноу.

— Откуда вы, мистер Каритас?

— Из Лондона, мистер Шэнноу.

— Где это отсюда — на севере, на юге?

— По моим расчетам, сэр, на севере. И он скрыт под миллионами тонн льда в ожидании, что его найдут в следующем тысячелетии.

Шэнноу сдался и растянулся на одеяле, отдаваясь сну.

Хотя Каритас, несомненно, был сумасшедшим, жизнь поселка он организовал безупречно, и все жители глубоко его почитали. Шэнноу лежал на своих одеялах в тени и наблюдал за происходящим вокруг. Хижины были все одинаковы: прямоугольные, построенные из бревен, обмазанных глиной, со скошенными кровлями, нависающими над входными дверями. Сами кровли, казалось, были сложены из переплетенных веток и сухой травы. Крепкие жилища, без украшений. К востоку от поселка виднелся большой бревенчатый сарай (для хранения зимних запасов — объяснил Каритас), а рядом с ним дровяной навес семи футов в высоту и пятнадцати в глубину. «Зимы здесь, на равнине, — сказал Каритас, — очень суровы».

На ближних холмах Шэнноу заметил стада пасущихся овец и коз — они были общей собственностью, как он узнал. В поселке Каритаса жизнь, казалось, текла упорядоченно и спокойно.

И жители отличались дружелюбием: никто не проходил мимо Шэнноу без поклона и улыбки. Они не были похожи ни на кого из тех людей, с которыми Шэнноу довелось встречаться в его странствованиях. Их кожа отливала тусклым золотом, глаза были широко расставлены и почти раскосые. Женщины — выше мужчин — отличались красивым сложением. Некоторые были беременны, Стариков Шэнноу почти не видел, но затем сообразил, что их хижины расположены в западном конце поселка — поближе к ручью и в месте, укрытом обрывом от холодных северных ветров.

Мужчины были коренасты и ходили с оружием непривычного вида — луками из рога и ножами из темного кремня. С каждым днем Шэнноу знакомился со все новыми жителями поселка, и особенно близко узнал мальчика Селу и темноглазую девушку по имени Куропет, которая подолгу сидела возле него, смотрела на его лицо и молчала. Ее присутствие смущало Иерусалимца, но он не находил нужных слов, чтобы отослать ее.

Выздоровление его шло мучительно медленно. Рана на виске зажила скоро, но вся левая сторона лица онемела, а силы левой руки и ноги убыли наполовину. Пытаясь ходить, он волочил ногу и часто спотыкался. Пальцы на левой руке постоянно затекали, и стоило ему подержать в них какой‑нибудь предмет дольше нескольких секунд, как руку сводила судорога, и пальцы непроизвольно разжимались.

В течение месяца Каритас приходил в хижину Шэнноу через час после рассвета и растирал ему левую руку и пальцы. Шэнноу был близок к отчаянию. Всю жизнь он привык полагаться на свою силу, и, лишившись ее, чувствовал себя беззащитным и — хуже того — бесполезным.

В начале пятой недели Каритас заговорил на эту щекотливую тему:

— Мистер Шэнноу, вы вредите себе. Ваша сила не вернется, пока вы не найдете в себе мужества бороться за нее.

— Я с трудом поднимаю руку, — ответил Шэнноу, — и волочу ногу, будто сухой сук. Так что, по‑вашему, могу я сделать?

— Вступить в бой, как вы вступили в бой с каннами. Я не врач, мистер Шэнноу, но, мне кажется, у вас был небольшой инсульт, так это называется, если не ошибаюсь. Сгусток крови закупорил сосуд мозга, вызвав легкий паралич левой стороны.

— Насколько вы в этом уверены?

— В достаточной степени. То же случилось с моим отцом.

— И он поправился?

— Нет, умер. По слабости духа сразу слег в постель и больше не вставал.

— Так как же мне бороться с таким недугом?

— Послушайтесь меня, мистер Шэнноу, и я вам покажу.

Каждый день Каритас часами заставлял Иерусалимца выполнять почти непосильные упражнения. Вначале от Шэнноу требовалось всего лишь десять раз поднять и опустить левую руку. Шэнноу поднимал ее только шесть раз — и только на восемь дюймов. Затем Каритас вложил в левую руку Шэнноу мяч из туго скрученной полоски кожи.

— Сожмите его сто раз утром и еще сто раз перед сном.

— Мне придется потратить на это весь день.

— Так потратьте весь день. Но выполните упражнение.

Каждый день после полудня Каритас заставлял Шэнноу обойти с ним поселок, что требовало примерно четырехсот шагов.

Шли недели, а состояние Шэнноу почти не улучшалось. Однако Каритас — замечавший все — радостно вскрикивал, когда рука поднималась на четверть дюйма выше обычного, рассыпался в поздравлениях и, подозвав Селу или Куропет, требовал, чтобы Шэнноу повторил движение. После чего следовали восторженные хвалы, особенно из уст девушки Куропет, которая, по выражению Каритаса, «втюрилась» в больного.

Шэнноу понимал уловки Каритаса, но его ободряла искренняя радость старика, и с каждым новым днем он упражнялся все усерднее.

По ночам он лежал на своих одеялах, сжимал мяч, считая вслух, а его мысли уносились к Донне, к каравану. Он ежечасно ощущал разлуку с ней, но не сомневался, что благодаря своему дару она может видеть его каждый день и знает, как он старается, лишь 6ы снова увидеться с нею.

Как‑то утром, когда Шэнноу и Каритас прогуливались по посёлку, Иерусалимец остановился и посмотрел на дальний холм. Листва была еще зеленой, но в середине словно мерцал на солнце золотой ливень.

— Какая дивная красота! — сказал Шэнноу. — Так и кажется, что это дерево с золотыми монетами ждет, кого бы ему озолотить.

— Здесь осенью много всякой красоты, — негромко сказал Каритас.

— Осенью? А, да! Я как‑то запамятовал, что пробыл тут так долго.

— Всего два месяца.

— Мне нужно отправиться в путь до зимы, не то все следы заметет.

— Мы сделаем для вас все, что в наших силах, мистер Шэнноу.

— Поймите меня правильно, мой друг. Я безмерно вам благодарен, но мое сердце не здесь. Вы когда‑нибудь любили женщину?

— Боюсь, что не одну. Но вот уже тридцать лет, как я никого не люблю. Чейнис вчера ночью родила дочку. Одиннадцатый младенец за это лето в моем маленьком племени. Недурно, э?

— Которая из них Чейнис?

— Высокая, с родимым пятном на виске.

— А, да! И как она?

— Прекрасно. А вот ее муж разочарован — он хотел мальчика.

— Ваше племя преуспевает, Каритас. Вы прекрасный вождь. Сколько тут жителей?

— Считая с новорожденными, восемьдесят семь. Нет, восемьдесят восемь. Я не сосчитал сына Дуала.

— Порядочная семья.

— Она была бы больше, если бы не канны.

— Они часто устраивают налеты?

— Нет. На поселок они ни разу не нападали. Не хотят согнать нас отсюда. Мы — отличный источник развлечения… и пищи. Обычно они устраивают засады на наших охотников.

— Вы как будто не питаете к ним ненависти, Каритас. Когда вы упоминаете их, ваше лицо выражает только сожаление.

— Они не виноваты в том, что стали такими, мистер Шэнноу. Причина — этот край. Я знаю, вы сочтете меня отпетым лжецом, но когда канны пришли сюда, они были обыкновенными земледельцами. Может, причиной явилась вода или нечто в воздухе — не знаю. Но из года в год это нечто изменяло их. Подарок от моего поколения! Мы всегда были щедры на смертоносные дары.

— Я знаком с вами уже два месяца, — сказал Шэнноу, — и не понимаю, почему вы так упорно настаиваете на своих небылицах. Я знаю, вы очень умны, а вы должны знать, что я не глуп. Почему же вы продолжаете играть в эти загадки?

Каритас опустился на траву и жестом пригласил Шэнноу сесть рядом с ним.

— Мой милый мальчик, настаиваю я потому, что так все и было. Но, предположим, этот край воздействовал и на меня — и это лишь фантазии, бред. Я полагаю, что говорю правду, моя память утверждает, что это правда, но ведь я могу быть и просто сумасшедшим. Так ли уж это важно?

— Для меня важно, Каритас. Вы мне нравитесь. Я у вас в долгу.

— Вы ничего мне не должны. Вы ведь спасли Селу. Однако одно меня заботит: направление, в котором двигались ваши фургоны. Вы назвали северо‑запад?

— Да.

— А намерения повернуть на восток не было?

— Нет, насколько мне известно. А что?

— Вероятно, ничего. Это странный край, и по сравнению с некоторыми его обитателями канны могут показаться воплощением гостеприимства.

— Этому так же трудно поверить, как некоторым вашим историям.

Улыбка исчезла с лица Каритаса.

— Мистер Шэнноу, мальчиком я читал старинную легенду о жрице по имени Кассандра. Она была взыскана даром пророчества и всегда говорила правду. Но, кроме того, она была проклята — ей никто не верил.

— Прошу прощения, мой друг. Мои слова были необдуманными и грубыми.

— Ничего, мистер Шэнноу, не пойти ли нам дальше?

Они продолжили прогулку в молчании, которое тяготило Шэнноу.

День выдался жаркий, в голубом небе сияло солнце, и лишь изредка плывущее облако приносило тень и прохладу. Давно уже Шэнноу не чувствовал себя таким сильным. Каритас остановился возле кучи камней и поднял кругляш величиной с кулак.

— Возьмите его в левую руку, — приказал он.

Шэнноу повиновался.

— Несите его, пока мы не закончим этот круг.

— Столько мне его не пронести, — возразил Шэнноу.

— Узнать это мы можем, только если вы попытаетесь, — резко сказал Каритас.

Они пошли дальше, и через несколько шагов левая рука Шэнноу начала дрожать. На лбу выступил пот, а на семнадцатом шаге кругляш выпал из его затекших пальцев. Каритас поднял палку и вонзил ее в землю.

— Ваша первая веха, мистер Шэнноу. — Завтра вы пронесете камень дальше.

Шэнноу растирал онемевшую руку.

— Я рассердил вас, — сказал он.

Каритас повернулся к нему, сверкнув глазами.

— Совершенно верно, мистер Шэнноу. Я прожил слишком долго и видел слишком много — вы понятия не имеете, как оскорбительно замечать, что тебе не верят. И я скажу вам еще кое‑что, чего вы не сумеете ни понять, ни представить себе: я был специалистом по компьютерам и писал книги о программировании. Таким образом среди всех живущих в мире я величайший автор и эксперт в области, которая тут и сейчас до непристойности бесполезна. Я жил в мире алчности, насилия, похоти и террора. Этот мир погиб. Но что я вижу вокруг себя теперь? Точно то же, только, к счастью, в гораздо меньшем масштабе. Ваше недоверие ранит меня больше, чем я способен выразить.

— Так начнемте заново, Каритас, — сказал Шэнноу, опуская ладонь на плечо старика. — Вы мой друг, я доверяю вам и клянусь считать правдой, что бы вы мне ни говорили.

— Благородный жест, мистер Шэнноу. Его достаточно.

— Так расскажите, чем опасен восток.

— Вечером мы сядем у огня и потолкуем, но сейчас меня ждут дела. Еще дважды обойдите поселок, мистер Шэнноу, а когда увидите свою хижину, постарайтесь вернуться в нее бегом.

Едва старик удалился, как к Шэнноу, отводя глаза, подошла Куропет.

— Вы себя лучше чувствуете, Громобой?

— С каждым днем лучше, госпожа.

— Принести вам воды?

— Нет. Каритас говорит, что я должен ходить и бегать.

— Можно я похожу с вами?

Шэнноу взглянул на нее и увидел, что она залилась румянцем.

— Ну конечно. Я буду очень рад.

Она была выше ростом, чем большинство женщин в поселке. Темные волосы поблескивали, точно смазанные маслом. Она была по‑юному длинноногой. Ее движения отличала грация и невинная чувственность.

— Как давно вы знаете Каритаса? — спросил он просто, чтобы завязать разговор.

— Он всегда был с нами. Дедушка рассказывал, как Каритас учил его охотиться, когда дедушка был еще мальчиком.

Шэнноу остановился.

— Ваш дедушка? Но в то время Каритас должен был быть гораздо моложе.

— Каритас всегда был старым. Он бог. Дедушка говорил, что он учил охотиться еще его дедушку. Когда учит Каритас, это великая честь.

— Но, может быть, это были другие Каритасы? — предположил Шэнноу.

— Может быть, — согласилась Куропет. — Скажите мне, Владыка Громобой, вам дозволено иметь женщин?

— Дозволено? — повторил Шэнноу, краснея. — Нет, это не разрешено.

— Очень печально, — сказала Куропет.

— Да.

— Вас за что‑то покарали?

— Нет. Но, видите ли, я женат. У меня есть жена.

— Одна?

— Да.

— Но ведь ее здесь нет.

— Да.

— А я здесь.

— Я это очень хорошо знаю. И благодарю вас за вашу… доброту, — после долгой паузы, наконец, сказал Шэнноу. — Извините меня. Я очень устал. Лучше мне прилечь.

— Но вы же еще не бегали!

— В другой раз. — Шэнноу вошел в хижину и сел. Он чувствовал себя глупо, и все‑таки ему было приятно. Он вынул пистолеты из седельных сумок и вычистил их, проверяя каждую капсюлю, прежде чем вернуть ее на место. Самые надежные пистолеты, из каких ему доводилось стрелять! Осечки случались не чаще, чем на двадцать выстрелов. Хорошо уравновешены и достаточно меткие, если правильно учитывать отдачу левого. Он пересчитал оставшиеся капсюли. Сто семьдесят. Запаса гремучей смеси у него хватит еще на триста пятьдесят. Черного пороха тоже достаточно.

Когда он укладывал пистолеты назад в сумки, вошел Каритас.

— У черного пороха неплохая метательная сила, — заметил старик, — но сгорает он далеко не целиком. Вот почему от него столько дыма.

— Порох для себя я изготовляю сам, — сказал Шэнноу, — но селитру найти очень трудно. А серы и древесного угля хоть отбавляй!

— Как вы себя чувствуете?

— Сегодня получше. Завтра начну бегать.

— Куропет рассказала мне о вашем разговоре. Вам трудно разговаривать с женщинами?

— Да, — признался Шэнноу.

— Так научитесь забывать, что они — женщины.

— Это очень трудно. Куропет неотразимо привлекательна.

— Вам следовало бы принять ее предложение.

— Прелюбодеяние — грех, Каритас. А у меня и так достаточно грехов.

Каритас пожал плечами.

— Не стану вас разубеждать. Вы спрашивали про восток и опасности там. Как ни странно, тут большая роль принадлежит Библии.

— Там обитает какое‑нибудь религиозное племя?

— Вот именно… хотя их взгляды диаметрально противоположны вашим, мистер Шэнноу. Они называют себя Исчадиями Ада и утверждают, что поскольку Армагеддон — сбывшаяся реальность, а нового Иерусалима нет, значит, Люцифер одержал победу над Иеговой. И поклоняются ему, как Владыке мира.

— Мерзость! — прошептал Шэнноу.

— Они исповедуют культ Молоха и предают первенцев огню. В их храмах совершаются человеческие жертвоприношения, и обряды их поистине неописуемы. Те, кто не принадлежит к их племени, считаются врагами и либо обращаются в рабство, либо сжигаются заживо. У них к тому же есть пистолеты и ружья, мистер Шэнноу. И они заново изобрели патрон с гильзой без закраины.

— Не понимаю.

— Подумайте о превосходстве ваших капсюльных пистолетов над кремневыми ружьями, которые вам случалось видеть. Ну, так патрон с гильзой ровно настолько же превосходит капсюль.

— Объясните, пожалуйста.

— Лучше я вам просто покажу, мистер Шэнноу.

Каритас расстегнул овчинную куртку. Под ней в надетой через плечо черной кобуре покоился пистолет, каких Шэнноу еще не видел. Черная рукоятка была прямоугольной, а когда Каритас извлек его из кобуры, оказалось, что ствольная коробка также имеет прямоугольную форму. Каритас протянул пистолет Шэнноу.

— Как он заряжается?

— Нажмите кнопку слева от ручки.

Шэнноу послушался, и ему на ладонь упала обойма. Положив пистолет на колени, он занялся обоймой. Заметив блеск латуни вверху, вынул патрон и поднес к очагу, чтобы рассмотреть получше.

— Это патрон, — сказал Каритас. — Овал в верхнем конце — свинцовая пуля. Латунная часть заменяет капсюлю и содержит свою гремучую смесь. При ударе бойком происходит взрыв, и газы выбрасывают пулю из ствола.

— Но каким образом… э… пуля попадает из обоймы в замок?

Каритас взял у него автоматический пистолет и взвел затвор.

— Пружина в обойме поднимает патрон и, таким образом освободив затвор (затвор, щелкнув, вернулся на место), загоняет патрон в патронник. И вот в чем прелесть этого оружия, мистер Шэнноу. Когда нажимают на спусковой крючок, боек взрывает гремучую смесь, пуля вылетает из ствола, и отдача возвращает затвор в исходное положение. При этом крючок высвобождает гильзу, поднимающийся снизу новый патрон выталкивает ее из пистолета наружу и загоняет в патронник следующий патрон. Просто и великолепно!

— Как он называется?

— Это, мой дорогой, браунинг тысяча девятьсот одиннадцатого года с одной системой сцепления. И еще — это причина, по которой канны не нападают там, где нахожусь я.

— Вы хотите сказать, что он в рабочем состоянии?

— Разумеется. Он в подметки не годится более поздним моделям, но в свое время считался замечательным оружием.

— Я все‑таки не убежден, — сказал Шэнноу. — На вид он несуразен, да и чересчур сложен.

— Завтра, мистер Шэнноу, я продемонстрирую вам его возможности.

— А откуда у вас это оружие?

— Я забрал его из Ковчега, мистер Шэнноу. Это один из сюрпризов, которые я для вас приготовил. Хотите посмотреть Ноев Ковчег?

4

Шэнноу не мог уснуть: в голове у него теснились образы Донны Тейбард. Он вспоминал, как увидел ее впервые: она стоит перед своим домом с арбалетом в руках, такая смелая и хрупкая. А потом за обеденным столом — печальное лицо, тоска в глазах. И он вспоминал ее на широкой кровати — разрумянившееся лицо, сияющие глаза, нежная кожа.

Потом возникли образы Куропет, смешавшись с образами Донны, он застонал и перевернулся на другой бок.

Он встал с рассветом, раздраженный, усталый, и быстро оделся, предварительно поупражнявшись с кожаным мячом. Его левая рука немного окрепла, но оставалась лишь тенью той, какой была раньше.

Дул холодный ветер, и Шэнноу пожалел, что не надел кожаную куртку, однако Каритас уже ждал его у кучи камней.

— Соединим приятное с полезным! — сказал Каритас. — Возьмите левой рукой удобный камень и отнесите его вон на то ровное место. Шагов на тридцать.

Шэнноу подчинился. Когда он вернулся к куче, его рука уже ныла.

— А теперь отнесите туда еще один, — сказал Каритас, и так продолжалось, пока Шэнноу не отнес шестой камень, после чего старик велел ему смотреть внимательно. Камни, каждый с мужской кулак, лежали цепочкой. Каритас достал браунинг, взвел курок, протянул руку, и раздался сухой треск выстрела. Дыма не было, но один из камней брызнул осколками. На земле у ног Каритаса валялась латунная гильза, а пистолет у него в руке был готов к следующему выстрелу.

— Теперь попробуйте вы, мой дорогой! — И Каритас протянул пистолет Шэнноу рукояткой вперед. — Отлично сбалансирован! Причем вес прижимает его к ладони и не надо напрягать запястья, как с капсюльными пистолетами.

Шэнноу прицелился, нажал спусковой крючок, и за камнем на расстоянии шага взметнулось облачко пыли. Он выстрелил еще раз, и камень развалился на части. Впечатление было ошеломляющим, хотя он и постарался это скрыть.

— Мои пистолеты бьют не менее точно.

— Не сомневаюсь. Но браунинг можно зарядить девятью патронами менее чем за десять секунд.

— И вы говорите, что у исчадий Ада есть такие пистолеты?

— Нет. И слава Богу! Они вооружены револьверами, копиями Адамса, и еще у них есть некоторые ремингтоновские модели. Причем они обзавелись собственными оружейниками, и достигли довольно высокого уровня техники.

— Что же, пока исчадия — дело будущего, — заметил Шэнноу. — Лучше расскажите мне про ковчег. Или это еще одна шутка?

— Вовсе нет. Мы осмотрим его весной с разрешения хранителей.

— Весной меня здесь не будет, Каритас.

Старик подошел к нему и забрал свой пистолет. Он спустил его с боевого взвода и упрятал в кобуру.

— Ваше выздоровление идет успешно, но у вас пока еще нет сил для дальних поездок. И кроме того, вам следует узнать еще одно. — Голос Каритаса стал очень серьезным.

— Так что же?

— Пойдемте к вам в хижину, и я объясню.

Когда они сели у веселого огня, Каритас открыл кожаный кисет, висевший у него на боку, достал круглый камешек и протянул его Шэнноу. Камешек казался теплым. В отблесках пламени он отливал золотом. Поверхность испещряли черные прожилки и крохотные вкрапления серебра.

— Он красив, — сказал Шэнноу. — Но о чем вы хотели со мной поговорить?

— Вы держите в руке свою жизнь, мистер Шэнноу. Это целительный Камень, и с вами он сотворил чудо.

— Я слышал про них. Камень Даниила?

— Вот именно. И для вас его важность огромна. Видите ли, мистер Шэнноу, по сути вы мертвы. Когда Села привез вас ко мне, у вас был размозжен череп. Не знаю, как вам удалось сохранять жизнь до той минуты, но Камень удержал вас… и продолжает удерживать. Если вы уедете за пределы его воздействия, вы умрете.

Шэнноу бросил камешек Каритасу.

— Я мертв? Но тогда почему мое сердце бьется? Почему я способен думать и говорить?

— Скажите, мистер Шэнноу, когда в Землянке Лихорадок у вас остановилось сердце, вы почувствовали?

— Я ничего не чувствовал. Мне снилось, что я стою перед вратами Иерусалима, и мне не позволяют войти. Но это был лишь сон. Я не верю, что навсегда заперт в вашем поселке.

— Вовсе не навсегда. Но вы должны довериться мне, моим знаниям. Я буду знать, когда вы порвете нить, когда сможете жить без помощи Камня. Верьте мне, Йон.

— Но моя жена…

— Если она вас любит, то будет ждать. И вы же говорите, что у нее есть дар видеть на большие расстояния. Окрепните!

День за томительным днем Шэнноу трудился — колол дрова, носил воду, косил сено для зимы. А осень была на исходе, и северные ветры наметали снег к стенам хижин. Вечер за вечером Шэнноу сидел с Каритасом и слушал его рассказы о рождении Нового Мира. Он больше не думал, правда ли то, что говорит Каритас: слишком много было калейдоскопических впечатлений, чтобы разбираться в них. Так когда‑то он слушал отцовские сказки — откладывая недоверие к ним на потом.

Однако, хотя Каритас утверждал, что родился задолго до Падения Мира, он не хотел говорить о том, как было устроено прежнее общество, о его законах, и отказывался отвечать на вопросы Шэнноу. И почему‑то Шэнноу чувствовал, что именно это придает словам старика достоверность.

— Я был бы рад рассказать вам, Йон: ведь я так давно не говорил о былом мире! Но, видите ли, я боюсь, что когда‑нибудь Человек воссоздаст ужасы тех дней. И не хочу содействовать этому. Мы были так надменны! Мы считали себя хозяевами мира, и в один прекрасный день Природа указала нам наше место. Мир опрокинулся на своей оси. Гигантские приливы поглотили огромные участки суши. Города, целые страны исчезли под водой. Вулканы извергали лаву, землетрясения разрывали земную кору. Просто чудо, что хоть кто‑то уцелел. Но теперь, оглядываясь назад, я вижу, что все признаки были налицо и предупреждали нас о неминуемости катастрофы. От нас требовалось лишь смирение, требовалось снять очки самодовольства. Наши собственные легенды предупреждали нас, что Земля уже опрокидывалась. В Библии говорится, что солнце восходило на западе, а моря выплескивались из своих чаш. И все повторилось! О Господи, повторилось! — Старик умолк.

— Как вы остались живы? — спросил Шэнноу.

Каритас заморгал и неожиданно ухмыльнулся.

— Я находился в волшебной металлической птице, летевшей высоко над волнами.

— Я спросил серьезно.

— Знаю. Но я не хочу больше говорить о тех днях.

— Только один маленький вопрос, — сказал Шэнноу, — очень важный для меня.

— Ну, хорошо. Но только один, — согласился старик.

— А была там черная дорога, а по ее середине — полоса алмазов, сияющих в ночи?

— Сияющая полоса? А, да! Они были на всех дорогах. А что?

— И в Иерусалиме они были?

— Да. Но почему вас это интересует?

— Это город, который я ищу. Раз Ноев Ковчег тут на горе поблизости, значит, Иерусалим тоже недалеко.

— Вы подшучиваете надо мной, Шэнноу?

— Вовсе нет. Я ищу священный город.

Каритас поднес ладони к огню, задумчиво глядя на языки пламени. Он знал, что каждому человеку нужна мечта. А Шэнноу — больше, чем кому‑либо.

— И что вы будете делать, когда найдете его?

— Буду задавать вопросы и получать ответы на них.

— А потом что?

— Я умру счастливым, Каритас.

— Вы хороший человек, Шэнноу. Надеюсь, вы добьетесь своего.

— Но вы сомневаетесь?

— Вовсе нет. Если Иерусалим существует, вы его найдете. А если его нет, вы об этом не узнаете, так как будете продолжать поиски до дня своей смерти. Так и должно быть. Точно так же я отношусь к Небесам. Куда важнее, чтобы Небеса существовали, чем мне увидеть их.

— В моем сне мне не позволили войти. Велели вернуться, когда волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому.

— Ложитесь спать, Йон. Пусть он снова вам приснится. Знаете, я однажды побывал там. В Иерусалиме. Задолго до падения.

— Был он красив?

Каритас вспомнил тесные кривые улочки в старом городе, вонь базаров… Толпы туристов, многоэтажные отели, карманников, бомбы, подложенные в машины.

— Да, — сказал он. — Безмерно красив. Спокойной ночи, Йон.

Каритас сидел у себя в длинной хижине. На душе у него было черно. Он угрюмо думал, что Шэнноу не сумеет поверить правде. А, собственно, с какой стати? Даже в его собственную эпоху технических чудес находились люди, веровавшие, что Земля — плоская, или что Человека вылепил из комка глины добрый бородатый бессмертный. У Шэнноу в распоряжении был хотя бы неопровержимый факт, подкреплявший его теорию Армагеддона. Мир ведь оказался на краю полной гибели.

В предшествующие годы многократно взвешивалась возможность ядерной катастрофы. Но практически никому даже в голову не приходило, что Природа докажет все ничтожество мощи сверхдержав. О чем говорил ему ученый через пять лет после Падения?

Теория Чэндлера? С тех дней, когда он добросовестно вел дневник, у него сохранилась запись… Старик прошел в заднюю комнату и начал рыться в дубовых ящиках, накрытых бобровыми шкурами. Под ржаво‑рыжим ломким экземпляром лондонской «Тайме» он увидел выцветшие голубые обложки своих дневников, а под ними — листы бумаги, которыми пользовался в течение почти сорока лет. Что толку, подумал он, вспомнив день, когда его последний карандаш превратился в огрызок, который уже невозможно было очинить. Он отодвинул их и начал листать дневники, пока не нашел записи от 16 мая. Через шесть лет после Падения. «Странно, как стираются воспоминания всего лишь через два‑три столетия», — сказал он себе с усмешкой, прочел запись и откинулся на спинку, вспоминая старика Уэбстера и его изъеденный молью парик.

Лед на полюсах! Вот что сказал ему Уэбстер. Он нарастал со скоростью 95 тысяч тонн в день, медленно меняя форму Земли из сфероида на эллипсоид, что нарушало устойчивость вращения. Затем настал день, когда колосс Юпитер и остальные планеты‑великаны выстроились в смертоносный ряд, добавив силу своего притяжения к притяжению Солнца. Земля, уже покачивавшаяся на своей оси, опрокинулась, и на большую часть полушария обрушились приливные волны, смерть и новый Ледниковый период.

Армагеддон? Бог Отец перешел от человеколюбия к человекоубийству?

Быть может. Но почему‑то Каритас предпочитал великолепную анархию Природы.

В эту ночь Йону Шэнноу приснилась война: на шалаши какого‑то селения неслись неведомые всадники в рогатых шлемах. Они были вооружены мечами и пистолетами, и когда сотни их ворвались в селение, от грохота выстрелов можно было оглохнуть. Жители селения защищались: стреляли из луков, поражали врагов копьями, но с сопротивлением было быстро покончено. Мужчин зверски убили, молодых женщин вытащили из шалашей, долго насиловали, а затем перерезали каждой горло зазубренным кинжалом, перевернули вверх ногами и собирали кровь в кувшины, которые затем были пущены вкруговую. Всадники пили, хохотали, и их лица все больше обагрялись.

Шэнноу проснулся в холодном поту. Пальцы левой руки скрючились, словно сжимали рукоятку пистолета. Сон вызвал у него ужас своей омерзительностью, и он проклял свой мозг за такие видения. И начал молиться, вознося благодарность за жизнь, за любовь и просил Бога Воинств защитить Донну Тейбард, пока он не сможет воссоединиться с ней.

Ночь была темная, снег кружил над поселком, и Шэнноу, поднявшись с колен, закутался в одеяло. Он подошел к очагу и помешивал угли, пока над ними не заплясал слабый огонек. А тогда положил на него растопку, поленья и раздул его в жаркое пламя.

Сон казался явью, такой жестокой явью!

Голова у Шэнноу разламывалась. Он подошел к окну, где на подоконнике в кувшине настаивались листья колы, которыми его снабдила Куропет. Как обычно, два‑три глотка прогнали боль. Он открыл окно и высунулся наружу, глядя на падающие хлопья. А перед глазами у него маячили всадники — их особые шлемы с изогнутыми, черными, сверкающими рогами, их нагрудники с вычеканенной козлиной головой. Он вздрогнул и закрыл окно.

— Где ты сейчас, Донна, любовь моя? — прошептал он.

Кем только не перебывал за свою жизнь Кон Гриффин, но пока еще никто не принимал его за дурака. Однако всадники в рогатых шлемах, небрежно надменные, видимо, сочли его желторотым птенцом.

Караван, выдержав три нападения каннов и страшную минуту, когда на высокогорной тропе лавина чуть было не увлекла с собой один из фургонов, наконец достиг зеленой долины у подножия гор, чьи снежные вершины скрывались за облаками.

На собрании всех владельцев фургонов было постановлено пустить корни в этой долине, и Кон Гриффин объехал ее с Мадденом и Берком, размечая участки для каждой семьи. А когда были повалены первые деревья, переселенцы, проснувшись в одно промозглое осеннее утро, увидели, что к их селению приближаются три всадника в странных черных шлемах с торчащими козлиными рогами. С их поясов свисали пистолеты, каких Гриффин еще не видел.

Он пошел им навстречу, а Мадден сел на козлы ближайшего фургона, положив поперек колен свое длинное ружье. Джимми Берк стоял на коленях возле срубленного дерева, неторопливо протирая двуствольный кремневый пистолет.

— Доброго вам утра, — сказал Гриффин.

Тот, что ехал чуть впереди, молодой человек с темными глазами, раздвинул губы в улыбке, обдавшей Гриффина зимним холодом.

— Вы решили тут обосноваться?

— А что? Это ведь нетронутая земля.

Всадник кивнул.

— Мы ищем странника по имени Шэнноу.

— Он умер, — сказал Гриффин.

— Он жив, — ответил всадник с полным убеждением.

— Если так, то меня это удивляет. К югу отсюда на него напали каннибалы, и он не вернулся в свой фургон.

— И много вас здесь? — спросил всадник.

— Достаточно, — сказал Гриффин.

— Ну, что же, — согласился тот, — нам пора. Мы ведь едем издалека и далеко.

Они повернули лошадей и поскакали на восток.

Мадден подошел к Гриффину.

— Не понравились они мне, — сказал он. — По‑твоему, нам грозит опасность?

— Возможно.

— У меня от их вида мурашки по коже забегали, — сказал Берк, присоединяясь к ним. — Очень смахивают на каннибалов, только вот зубы обычные.

— Что думаешь, Грифф? — спросил Мадден.

— Если они разбойники, то вернутся.

— О чем они говорили? — осведомился Берк.

— Справлялись о человеке по имени Шэнноу.

— Это еще кто? — спросил Мадден.

— Иерусалимец, — ответил Гриффин, избегнув прямой лжи. Он никому в караване не открыл настоящего имени Йона Тейбарда.

— В таком случае, — заявил Берк, — им лучше держаться от него подальше. С ним лучше не связываться, клянусь Богом! Это ведь он перестрелял разбойников в Ольоне. И Даниил Кейд из‑за него охромел — прострелил ему колено.

— Никому про Шэнноу не упоминайте, — предупредил Гриффин.

Мадден заметил выражение его лица и прищурился. Что‑то осталось недосказанным. Однако он верил Гриффину и не стал его расспрашивать.

В ту же ночь вскоре после полуночи пятьдесят всадников галопом ринулись на селение через восточное пастбище. Передние наткнулись на веревку, натянутую в высокой траве, и их кони с визгом кубарем покатились по земле. Всадники слетели на землю. Их товарищи во втором ряду изо всех сил натянули поводья и остановили коней перед веревкой. Кося их, зарявкали двадцать ружей; двадцать налетчиков и несколько коней рухнули наземь. Второй залп из пятнадцати пистолетов выбил из седел еще несколько человек на заметавшихся лошадях, и уцелевшие ускакали. Некоторые из свалившихся поднялись на ноги и кинулись бежать. В ярком лунном свете стрелки убивали их по‑одиночке.

Когда воцарилась тишина, Кон Гриффин перезарядил пистолеты и вышел на пастбище. В траве он насчитал двадцать девять трупов и одиннадцать лошадей, мертвых и издыхающих. Мадден и другие присоединились к нему, снимая с мертвецов оружие. Это были револьверы, заряжавшиеся патронами.

— Вы посмотрите, — сказал Гриффин, оглядывая убитых, — они все одеты одинаково, будто солдаты в старинных книгах. Что‑то тут очень не так! — Он обернулся к Маддену: — Садись на лошадь и следуй за ними. Не показывайся и не рискуй. Мне надо знать, откуда они и сколько их там.

ДоннаТейбард подошла к Гриффину и взяла его под руку.

— Кто они, Кон?

— Не знаю. Но они наводят на меня страх.

— Ты думаешь, они вернутся еще до утра?

— Вряд ли. Но в таком случае Джейкоб нас предупредит.

— Так пойдем домой. Эрику не терпится узнать, что было. Он будет так тобой гордиться!

Гриффин притянул ее к себе и нежно поцеловал в лоб. Ему отчаянно не хотелось говорить ей про Шэнноу, хотелось, чтобы она и дальше верила, что он мертв. После исчезновения Шэнноу они очень сблизились, и он всячески заботился об Эрике, а потому его часто приглашали пообедать или поужинать в тейбардском фургоне. Потом как‑то вечером он попросил Донну стать его женой, ожидая отказа, готовясь ждать, пока она не передумает. А она согласилась, поцеловала его и поблагодарила за честь.

Трудно было бы найти человека счастливее, чем в ту минуту Гриффин. Много дней после, в лунные вечера он гулял с ней рука об руку, пока наконец Донна сама не ускорила то, о чем он мечтал. Они вышли на берег ручья, она повернулась и положила руку ему на плечо.

— Я не пятнадцатилетняя девочка, — сказала она, расстегивая платье.

И в траве у журчащей воды они познали любовь.

Теперь Гриффин ночевал в фургоне Донны к большому негодованию старого Берка, который не одобрял такого легкомыслия. Эрик легко свыкся со своим новым отцом и в обществе Гриффина, казалось, чувствовал себя легко. А Гриффин учил его бросать аркан, различать следы, узнавать деревья и определять, какие растут у воды. И разговаривали они, как мужчина с мужчиной, что очень льстило Эрику.

— Как мне вас называть? — спросил Эрик.

— Зови меня Грифф.

— Отцом я вас называть не могу. Пока еще.

— Если бы мог, это было бы отлично, но я не стал бы тревожиться по такому поводу.

— Вы сделаете маму счастливой?

— Надеюсь. Сделаю все, что в моих силах.

— Мой отец не сумел.

— Иногда случается.

— И я не буду жесток с вами, Грифф.

— Жесток?

— Я был очень жесток с мистером Шэнноу. A он спас мне жизнь. Теперь я жалею. Он сказал мне, что очень одинок, и хотел быть моим другом.

Этот разговор Гриффин вспомнил теперь, стоя рядом с Донной. И увел ее от трупов в фургон на их участке.

— Донна, есть кое‑что… Всадники…

— Что? Говори же! Так не похоже на тебя…

— Шэнноу жив.

— Не может быть!

— Я думаю, это так. Примени свой дар. Попробуй увидеть его.

— Нет, он мертв, и я не хочу смотреть на червей в его глазницах.

— Пожалуйста, Донна. Иначе у меня не будет ни минуты покоя от мысли, что Иерусалимец охотится на меня.

Ее голова поникла, глаза закрылись. И тут же она увидела, как Шэнноу, хромая, идет по какому‑то селению. Рядом с ним шагал лысоватый старик, который улыбался и что‑то весело говорил ему.

Донна открыла глаза.

— Да, — прошептала она. — Он жив. Ах, Кон!

— Я… ну… конечно, я освобожу тебя… от…

— Не говори этого! Никогда! Я беременна, Кон, и я тебя люблю!

— Но ты и он…

— Он спас меня и Эрика. И он был очень одинок. Я его не любила. Но я бы никогда не поступила с ним так, правда, правда!

— Я знаю. — Он обнял ее.

— И еще, Кон. Все люди там, где он, должны умереть.

— Не понимаю.

— И я толком не понимаю. Но они все обречены. Я увидела кружащие над ними черепа, а вдали — темные тени в рогатых шлемах, как у этих всадников.

— Бой с ними оставил след на твоем даре, — заверил ее Гриффин. — Важно то, что Йон Шэнноу жив. И когда он доберется сюда, то будет искать тебя.

— Кон, он не поймет. По‑моему, он тронут безумием.

— Я буду наготове.

На следующее утро Шэнноу встал очень рано, чувствуя себя освеженным, несмотря на беспокойную ночь. Он надел шерстяную рубаху, поверх нее толстую фуфайку, связанную Куропет, а поверх фуфайки кожаную куртку, и натянул на руки шерстяные перчатки. Затем пристегнул к поясу пистолеты, взвалил на правое плечо седло и направился через поселок к временному загону, где стоял мерин. Растер его и оседлал.

Когда Шэнноу выехал из спящего поселка, занималась ясная заря. Он направил лошадь высоко в северные холмы, осторожно выбирая дорогу на скользкой земле. Час спустя он вернулся в деревню другим путем, задал корм мерину и унес седло. Он промерз до костей и изнемогал от усталости. Свалил седло на пол в хижине и еле удержался на ногах. Сбросив куртку, он взял кожаный мяч и сжал его двести раз. Потом отшвырнул и поднялся на ноги. Его рука опустилась на пистолет и взметнулась вверх, взводя курок. Он улыбнулся: не так молниеносно, как раньше, но достаточно быстро, остальное вернется само собой.

В дверь постучала Куропет, и он открыл ей. Она принесла деревянную миску с горячей овсянкой и козьим молоком. Он поблагодарил ее, и она кивнула в ответ.

— Я думала вы уехали от нас, — сказала она тихо, устремив взгляд в пол.

— Пока еще нет, госпожа. Но скоро я должен буду уехать.

— К своей жене?

— Да.

Она улыбнулась ему и ушла, а он начал завтракать в ожидании Каритаса. Вскоре старик вошел, стряхивая снег с овчинной куртки. Он подошел поближе к очагу и усмехнулся.

— Что‑нибудь видели во время вашей поездки?

— Небольшое стадо оленей на северо‑востоке и много красивых холмов.

— И как вы себя чувствуете?

— Усталым, но все‑таки полным сил.

— Отлично. Думаю, вы почти полностью выздоровели, Йон Шэнноу. Ночью я слышал чей‑то крик. Мне показалось, что ваш.

— Возможно, — ответил Шэнноу, подходя к очагу и садясь. — Мне приснился страшный сон. Я видел, как воины напали на шалаши… они были омерзительны.

— В рогатых шлемах? — спросил Каритас, вглядываясь в лицо Шэнноу.

— Да. Откуда вы знаете?

— Мне приснился тот же сон. Все — здешний край, Йон. Как я говорил вам, он пробуждает редкие способности. Это был не сон: вы видели исчадий Ада в действии.

— Благодарение Господу, они далеко отсюда.

— Да. Мое селеньице было бы уничтожено. Мы не смогли бы дать им отпор даже с оружием из Ковчега.

— Один пистолет, — заметил Шэнноу, — не отгонит даже небольшую разбойничью шайку.

— В Ковчеге, Йон, найдется не один пистолет. Я покажу вам весной.

— У исчадий Ада много всадников. В этом нападении их участвовало не менее двухсот‑трехсот.

— Если бы их было только три сотни! Мы видели лишь один боевой отряд, а их больше двадцати. Блуд для исчадий Ада означает избыток новорожденных, и их племя быстро увеличивается в численности. В истории так бывало постоянно — переселение народов. Скученность вынуждает народы вторгаться в земли их соседей, неся войну и смерть. Исчадия кочуют, и рано или поздно они доберутся сюда.

— Мне трудно поверить, что Бог Воинств терпит существование такого народа, — сказал Шэнноу.

— Перечитайте свою Библию, Йон. Ассирияне, вавилоняне, египтяне и греки. Даже римляне. Ну а филистимляне, моавитяне и едомиты? Без зла не было бы контраста добру.

— Для меня это слишком сложно, Каритас. Я простой человек.

— Если бы я мог сказать то же о себе! — с чувством произнес Каритас.

Большую часть дня Шэнноу колол дрова — шестифунтовым топором с длинным топорищем. У него разболелась спина, но когда начали сгущаться сумерки, он окончательно убедился, что прежние силы быстро к нему возвращаются.

Ночью ему вновь приснились исчадия. На этот раз они расправлялись с каннами, и смотреть на эту бойню было страшно. Дикари, расписанные голубыми и желтыми полосами, оказались под убийственным перекрестным огнем. Сотни погибли, и лишь немногим удалось убежать в заснеженный лес.

В полночь Шэнноу разбудил легкий стук в дверь. Он открыл ее и в лунном свете увидел закутанную в одеяло тоненькую фигурку Куропет.

Шэнноу отступил, пропуская ее в комнату. Она подбежала к очагу и положила растопку на угли.

— Что случилось, Куропет?

— Я скоро умру, — прошептала она.

Лицо у нее осунулось, и Шэнноу, вставший рядом с ней на колени у очага, увидел в отблесках огня, что она вот‑вот заплачет.

— Все умрут, — растерянно сказал он.

— Значит, вы тоже видели, Громобой?

— Видел — что?

— Как рогатые напали на наш поселок.

— Нет. Они напали на каннов. Сегодня ночью.

— Да, на каннов, — сказала она глухо. — Об этом я видела сон две ночи назад. Я умру. Никогда Куропет не обнимет своих детей. Не обнимать ей мужа в долгие зимние ночи. Мы все умрем.

— Вздор! Будущее не высечено на камне, мы сами творим свою судьбу, — сказал Шэнноу, привлекая ее к себе. Она прильнула к нему, одеяло соскользнуло, и он увидел, что она совсем нагая. По ее телу скользили блики огня, и казалось, оно светится.

— Ты мне обещаешь, что я останусь жива? — спросила она.

— Обещать я не могу, но буду защищать тебя ценой своей жизни.

— Ты сделаешь это ради меня?

— Да.

— Хоть я и не твоя жена?

— Да. Но ты дорога мне, Куропет, а я не покидаю моих друзей в беде.

Куропет теснее прижалась к нему, ее груди расплющились о его голую грудь. Шэнноу закрыл глаза и отступил на шаг.

— Можно я останусь? — спросила она, и он кивнул. Она пошла с ним к его постели, они легли и обнялись. Шэнноу не тронул ее, и она просто спала, прильнув к нему всем телом, положив голову ему на плечо. Но Шэнноу не сомкнул глаз до утра.

А утром Шэнноу и всех воинов позвали в длинную хижину, где Каритас восседал на высоком стуле — единственном стуле в поселке. Воины (их было тридцать семь, считая Шэнноу) сели перед ним на полу.

Вид у Каритаса был измученный. Он подождал, чтобы все сели, а потом сказал:

— Пять наших женщин‑экстрасенсов видели, как нас атаковали исчадия Ада. Мы не можем бежать и не можем спрятаться. Все наши запасы здесь. Вся наша жизнь здесь. И сражаться мы не можем, потому что у них есть громовики — и много.

Он наклонился вперед, уперся локтями в колени, опустил голову и уставился в пол.

— Так значит, мы должны умереть? — спросил кто‑то из воинов. Шэнноу посмотрел на него. Коренастый силач, и его глаза горели яростью.

— По‑видимому, Шонал. Я ничего не могу придумать.

— Сколько их? — спросил Шонал.

— Три сотни.

— И все с громовиками?

— Да.

— Но зачем им нападать на нас? — спросил кто‑то еще.

— Таков их обычай.

— А нельзя послать к ним кого‑нибудь? — предложил третий. — Сказать, что мы будем их друзьями, поделимся с ними зимними запасами?

— Это нам не поможет. Они убийцы, пьющие кровь. Они уничтожили каннов. Теперь наш черед.

— Нам надо отыскать их лагерь, — сказал Шэнноу, поднявшись на ноги и повернувшись лицом к ним всём. — Сейчас зима, и значит, у них должны быть шатры и запасы провизии. Мы сожжем их шатры, уничтожим запасы и убьем многих. Может быть, они уйдут в свой край до весны.

— И ты поведешь нас, Громобой?

— Да! — обещал Иерусалимец.

Воины мрачно вышли из хижины, чтобы привести в порядок оружие и попрощаться с женами и детьми. Шэнноу повернулся к Каритасу.

— Благодарю вас, — сказал старик, не поднимая головы.

— Вам не за что меня благодарить, Каритас.

— Я знаю, вы считаете меня немножко помешанным, но я не глуп, Йон. Победа тут невозможна. Вы сделали благородный жест, но мои люди все равно погибнут.

— Ничего нельзя знать заранее, — ответил Шэнноу. — Когда я ездил по холмам, то заметил несколько неглубоких пещер. Соберите женщин и детей, дайте им столько припасов, сколько они в силах унести, и отведите их туда. Где возможно, уничтожьте свои следы.

Каритас поднял голову:

— По‑вашему, у нас есть шанс?

— Все зависит от того, завоевание это или налет.

— Я могу объяснить. Это обряд Кровавого Пирования: молодые люди после посвящения в воины доказывают свою доблесть.

— Вам много о них известно.

— О, да! Их вождь называет себя Аваддоном, и прежде я знал его довольно близко.

— Это имя есть в Книге, — резко сказал Шэнноу. — Мерзость, упомянутая в Откровении, как вождь дьявольских полчищ.

— Да. Ну, так в те дни он был просто Лоренсом Уэлби, адвокатом, и вращался в свете. Устраивал своеобразные вечеринки с юными девушками. Он был остроумным, обходительным сатанистом. Следовал учению некоего Кроули, который провозглашал: «Делай, что пожелаешь — вот весь закон». Как и я, он пережил Падение и, как я, словно бы бессмертен. Он верит, что он — Антихрист.

— Может быть, так и есть, — сказал Шэнноу.

— В то время у него была жена, чудесная женщина — вместе они были, как мрак и свет. Собственно, я и сам был немножко влюблен в нее.

— Что с ней произошло?

— Она стала богиней, Шэнноу.

— Аваддон со своими налетчиками?

— Нет, он в Вавилоне. Однако ими руководят опытные начальники. Не представляю, как горсточка моих людей сумеет противостоять им. У вас есть какой‑то план?

— Да. Заряжу мои пистолеты и помолюсь.

— Ну, хотя бы на первое место вы ставите то, что важнее, — заметил Каритас.

— Они же всего лишь люди, Каритас. Они истекают кровью, они умирают. И я не могу поверить, что Бог Воинств позволит им победить.

Шэнноу встал, собираясь уйти, но Каритас удержал его. Вынув из кисета Камень, старик протянул его ему.

— Без него вы можете умереть. Возьмите его с собой.

— Нет, оставьте Камень здесь. Его сила может вам понадобиться.

— Она почти истощилась, Шэнноу. Видите ли, я отказался кормить его.

— Но чем можно кормить Камень?

— Кровью и смертью.

— Обо мне не беспокойтесь, Каритас. Я уцелею. Просто отведите женщин с детьми в холмы и держит свой пистолет на взводе.

Шэнноу вернулся к себе в хижину, зарядил все три запасных барабана и спрятал их в карманы куртки. Затем вынул из седельной сумки Библию и обратился к Иеремии:

"Так говорит Господь: вот идет народ от страны северной, и народ великий поднимается от краев земли; держат в руках лук и копье; они жестоки и немилосердны; голос их шумит, как море, и несутся на конях, выстроены, как один человек, чтобы сразиться с тобой… "

Шэнноу отложил Писание и закрыл глаза. Где‑то вдали по небу прокатился гром. Он встал и с седлом на правом плече вышел из хижины. Перед ней его ожидали тридцать воинов. Их лица были суровы, колчаны полны стрел.

— Я поеду на разведку. Идите по моим следам и остановитесь там, где увидите такой вот знак — он сложил руки крестом и прошел мимо них к загону.

Шэнноу направил мерина на восток и ни разу не оглянулся на вереницу воинов, трусцой следовавших за ним.

Местность была открытой, и кое‑где ветер намел сугробы глубиной более восьми футов.

Мерин огибал их, направляясь к плато и дальней опушке леса каннов. Шэнноу видел расправу с каннами, предполагал, что исчадия останутся переночевать в их селении. Если так, то перед ними открывались две возможности: либо устроить дневку на месте своей победы, либо немедленно двинуться на поселок Каритаса. В первом случае у маленького отряда Шэнноу имелись кое‑какие шансы. Если второе — встреча с врагами произойдет на открытой местности, и он будет истреблен.

День был морозный, ветер задувал с севера. Шэнноу вздрогнул и стянул куртку на груди потуже. Мерин пробирался по снегу все утро, и расстояние до дальних деревьев все сокращалось и сокращалось.

В воздухе прозвучал треск пистолетного выстрела, Шэнноу натянул поводья и вгляделся в стену деревьев. Он ничего не увидел, но расстояние было слишком велико, чтобы пуля предназначалась ему. И он осторожно продолжил путь. Из леса донеслись новые выстрелы: исчадия охотились на уцелевших каннов. Шэнноу усмехнулся. Первая опасность миновала.

Перед последним склоном, ведущим к опушке, Шэнноу спешился. Он отыскал две сухие ветки, связал их крестом и воткнул в сугроб. Пройдет еще много часов, прежде чем следующий снегопад погребет их. Затем он направил мерина вверх по склону в лес.

Из засыпанных снегом кустов вырвалась желто‑голубая фигура. Канн увидел Шэнноу и с воплем упал, попытавшись резко свернуть в сторону. Следом через кусты перемахнула лошадь. Пистолет Шэнноу рявкнул, едва ее копыта коснулись снега, и всадник в рогатом шлеме вылетел из седла. Шэнноу взвел курки и выждал, не обращая внимания на дрожащего канна, который смотрел на мертвого исчадия, разинув рот. Убитый, несомненно, был в этой части леса один, и Шэнноу, спешившись, привязал поводья мерина к кусту. Он подошел к трупу. Мальчик, никак не больше пятнадцати лет. Красивый, несмотря даже на круглую дырку во лбу. Шэнноу опустился на колени и забрал его пистолет, заряженный патронами как показывал ему Каритас. Шэнноу открыл сумку на бедре мальчика. В ней оказалось больше двадцати патронов, и он разложил их по своим карманам, а потом засунул пистолет мальчика за пояс и повернулся к канну.

— Ты понимаешь, что я говорю?

Тот кивнул.

— Я приехал убивать исчадия.

Канн осторожно подошел поближе и плюнул в лицо мертвого всадника.

— Где ваш поселок? — спросил Шэнноу.

— У высоких скал, — ответил дикарь, указывая на северо‑восток.

Шэнноу привязал лошадь убитого рядом с мерином и пошел пешком на северо‑восток.

Трижды рогатые всадники проезжали совсем рядом, и дважды он спотыкался о трупы каннов.

Час спустя он нашел тропу, которая вилась по крутому склону, уводя в укромную долинку. Он увидел плетеные хижины каннов и коновязи. Лошадей было более двухсот. Исчадия беззаботно расхаживали по поселку, останавливались у костерков, на которых готовилась еда, болтали, собравшись группами у больших костров.

Некоторое время Шэнноу изучал местность вокруг, а затем пошел назад через деревья. Порой он замирал и бросался в снег, услышав пистолетный выстрел, но он вернулся к своей лошади незамеченным. Канн ушел — но перед этим он вырвал глаза убитого исчадия. Мальчик больше не выглядел красивым. Шэнноу замерз и скорчился между лошадьми, привалившись спиной к кусту, в ожидании воинов из поселка. Час спустя он вышел на опушку и увидел, что они стоически ждут его у креста. Один из них посмотрел в сторону деревьев, увидел его, и он махнул им.

Первым до него добежал Шонал.

— Они устроились на ночлег?

— Да.

— Когда нападем?

— После полуночи.

Шонал кивнул.

Среди подходивших Шэнноу увидел Селу и подозвал его.

— Тебе следовало остаться в поселке!

— Я мужчина, Громобой!

— Вот и он был мужчиной, — сказал Шэнноу, кивая на труп.

В сумерках пистолетные выстрелы смолкли, а Шэнноу казалось, что он вот‑вот превратится в ледяную статую. Остальные словно не замечали холода, и он проклял свои стареющие кости.

В ясном небе засияла луна, а незадолго до полуночи кусты у головы Шэнноу раздвинулись. Из них вышел воин. Шэнноу перекатился на другой бок, правая рука выхватила пистолет. Воин, канн, присел на корточки рядом с Шэнноу.

— Я тоже убиваю исчадия, — сказал он.

Остальные всполошились. Многие похватали оружие, стрелы нескольких луков были нацелены на канна. Шэнноу убрал пистолет в кобуру.

— Добро пожаловать, — сказал он.

Канн поднес ладони к губам и издал легкое жужжание. Вокруг них тотчас возникли воины‑канны, вооруженные ножами и топориками. В полутьме Шэнноу не сумел их сосчитать, но ему показалось, что их по крайней мере вдвое больше, чем жителей поселка.

— Теперь мы будем убивать исчадия, да?

— Нет, — ответил Шэнноу, — мы будем ждать.

— Зачем ждать? — спросил воин.

— Многие еще не заснули.

— Хорошо. Мы идем с тобой.

Его заостренные зубы немножко смущали Шэнноу. К ним прокрался Шонал.

— Негоже, — шепнул он, — сидеть вот так с каннами.

Вожак каннов зашипел, сплюнул и схватился за рукоятку ножа.

— Довольно! — сказал Шэнноу. — Можете продолжить свою войну потом, а пока хватит одного врага.

— Я последую за тобой, Громобой. Но меня тошнит от них.

— Вероятно, он чувствует то же, Шонал. Потерпи.

В полночь Шэнноу подозвал к себе обоих вожаков.

— Они выставили часовых и, если соблюдают дисциплину, скоро должны их сменить. Нам следует выждать, пока не произойдет смена, а потом убить новых, когда они останутся одни. И бесшумно — никаких стонов, криков или военных кличей. Едва начнется стрельба, бегите! Луки и ножи не оружие против пистолетов. Вы меня поняли?

Оба кивнули.

— И еще мы должны украсть столько их лошадей, сколько сумеем. Шонал, поручи это Селе и другим самым молодым. Скажи, чтобы отогнали лошадей на запад и дожидались нас примерно в миле.

— А что будем делать мы, когда перебьем часовых? — спросил Шонал.

— Прокрадемся в селение и будем убивать их во сне. Обязательно забирайте пистолеты у каждого убитого и держите их на взводе. Вы умеете стрелять из пистолета? — Оба покачали головами, и Шэнноу, достав свой, взвел курок. — Вот так. А потом прицеливаетесь и нажимаете вот на этот крючок.

— Я понял, — сказал Шонал.

— И я, — шепнул канн.

— Отлично. Теперь берите своих лучших воинов и разыщите часовых. Их должно быть четверо или шестеро по всему периметру селения. Когда убьете всех, возвращайтесь сюда с их пистолетами.

Канн бесшумно ушел, но Шонал задержался.

— Это как‑то… противоестественно, — шепнул он.

— Я знаю.

Шонал исчез в темноте.

Началось нескончаемое ожидание, и нервы Шэнноу напряглись до предела. Каждую секунду он ожидал услышать выстрел или крик. Когда миновала вечность, из кустов появился желто‑голубой вожак каннов.

— Восемь, — сказал он, поднимая два заряженных пистолета.

— Поосторожнее! — мягко посоветовал Шэнноу, отводя стволы от лица.

Он рывком поднялся на ноги, и его левое колено издало треск, который показался ему громче выстрела.

— Старые кости, — сказал канн, покачивая головой. Шэнноу ответил ему грозным взглядом и вошел в лес. Воины бесшумно следовали за ним. К селению они подошли как раз, когда луна спряталась за облако. Шэнноу присел на корточки у спуска к хижинам. Рядом с ним пристроились Шонал и канн.

— Разбейте своих людей на шестерки. Очень важно, чтобы мы вошли одновременно в наибольшее число хижин. Все, у кого есть пистолеты, отойдут вот туда, к ручью. Рано или поздно кто‑нибудь проснется или закричит, или выстрелит. Тогда сразу же бегите в лес. Затем пусть те, кто с пистолетами, начнут стрелять. Но помните, каждый пистолет стреляет только шесть раз. Вы все поняли?

Оба кивнули, но Шэнноу повторил план нападения еще два раза, чтобы они запомнили каждую мелочь.

Тогда он вынул охотничий нож, и воины бесшумно спустились в долину. У южного конца селения они разбились на группы и исчезли в хижинах.

Шэнноу ждал снаружи, оглядывал окна и двери других хижин. До него доносились булькающие стоны и порой шум схватки, но негромкие, и вскоре из хижин вышли воины, обагренные кровью.

Из хижины в хижину перебегали мстители, и ночной ветер донес до ноздрей Шэнноу смрад смерти. Он убрал в ножны свой чистый нож и вытащил пистолеты. Их удача не могла продолжаться много дольше.

У шестнадцатой хижины нервы Шэнноу натянулись до предела.

И тут произошла катастрофа: кто‑то из воинов взвел курок захваченного пистолета, нажимая пальцем на спусковой крючок. Грянул выстрел, и его раскаты разнеслись по всему селению. В мгновение ока из хижин во мрак хлынули люди и воцарился хаос.

Шэнноу поднял пистолеты, и град пуль посыпался на беспорядочно мечущуюся толпу. Люди вскрикивали и падали как подкошенные, мрак пронизывали вспышки других выстрелов. Мимо его уха просвистела пуля, он оглянулся и увидел канна, тщетно пытающегося поставить свой пистолет на взвод. И тут же канна сразила пуля. Шэнноу выстрелил из левого пистолета, и исчадие упал, угодив головой в тлеющий костер. Его волосы мгновенно вспыхнули огненным ореолом.

— Назад! — закричал Шэнноу, но грохот выстрелов заглушил его голос. Он выпустил по исчадиям все пули из обоих своих пистолетов, сунул их в кобуры, выхватил из‑за пояса адский пистолет и побежал назад к ручью, где более десятка воинов вспомнили его приказ. Немного в стороне канны бросились в атаку на исчадий и в самой их гуще стреляли в упор, но мешали воинам Шэнноу.

— Назад в деревья! — приказал Шэнноу, но они продолжали стрелять по мечущейся толпе.

— Назад, кому говорю! — снова крикнул Шэнноу и ударил кого‑то по щеке тыльной стороной ладони. После некоторых колебаний воины подчинились.

Вокруг бегущего Шэнноу свистели пули, но ни одна не попала в цель. На гребне он привалился спиной к дереву, тяжело дыша. Сунув адский пистолет назад за пояс, он вставил новые барабаны в свои. Возле него остановился Шонал.

— Почти все наши здесь, Громобой.

— А лошади?

— Я не видел.

— Без лошадей нам не уйти. Они нагонят нас на полпути.

— Села наверняка сделал все, что мог. Мальчик не трус.

— Ладно, — сказал Шэнноу. — Выводи своих из леса и отправляйтесь домой. Если Села хорошо справился со своей задачей, в миле отсюда будут лошади. Если они там, то поезжайте сначала не к поселку, а на север, а когда доберетесь до каменных склонов, поверните назад. Постарайтесь запутать свои следы и молитесь, чтобы шел снег.

Шонал внезапно расплылся в улыбке.

— Много мертвых исчадий, — объявил он.

— Да. Но достаточно ли много? Отправляйтесь!

Шэнноу подошел к мерину, вскочил в седло и высвободил поводья. Из темноты появился вожак каннов.

— Я Надаб, — сказал он, протягивая руку.

Шэнноу наклонился и сжал его запястье.

— Больше войны с племенем Зерна не будет, — добавил канн.

— Это хорошо.

— Очень плохо, — ухмыльнулся канн. — Они вкусные.

— Мы убили многих, Громобой. Ты думаешь, они убегут?

— Нет.

— И я тоже думаю так. Для нас — конец всему.

— Всему всегда приходит конец, — сказал Шэнноу. — Почему не уйти на запад, подальше отсюда?

— Нет. Мы не побежим. Мы — крови Льва и будем сражаться. У нас теперь много громовиков.

Шэнноу достал из карману патрон.

— Громовики стреляют вот этим, — сказал он. — Вы должны собрать их с убитых. Дай‑ка мне свой пистолет.

Он открыл обойму и по очереди извлек отстрелянные гильзы. Потом перезарядил пистолет и вернул его.

Шэнноу дернул поводья и повернул мерина на запад.

Канн проводил его взглядом, потом взвел курок и пошел назад к селению.

5

Шэнноу ехал на юг около часа, а потом повернул лошадь на северо‑запад. Он не знал, сколько исчадий было перебито в эту ночь, но теперь его это не интересовало. Он бесконечно устал, и все его мышцы болели. Он протер глаза и продолжал ехать. Когда‑то он мог находиться без сна трое суток. Но это время прошло. И час спустя он начал задремывать в седле. Валил снег, становилось все холоднее. Впереди виднелся сосняк, и он направил мерина туда. Спешившись возле купы молоденьких сосенок, он достал из седельной сумки моток веревки, старательно стянул их вершины вместе и туго связал, так что получилось нечто вроде остова шалаша. Двигаясь неторопливо, чтобы не слишком вспотеть, он набрал валежника и переплел его со стволами сосенок, пока не получилось подобие круглой хижины, открытой вверху. Затем он ввел мерина внутрь и навалил снаружи снега, создав плотные стенки, и только тогда занялся костром. Пальцы у него совсем онемели от холода, а снег валил все гуще, наращивая стенки его жилища. Когда костер разгорелся, он выбрался наружу, набрал еще валежника и нагромоздил его поперек входа. Начинало темнеть, и он почувствовал, что может позволить себе уснуть. Подложил в костер два толстых сука, завернулся в одеяло и лег.

Издалека донеслось эхо выстрелов. Его глаза открылись, но почти сразу снова закрылись.

Он проспал без снов четырнадцать часов и, проснувшись, увидел, что костер давно погас. Однако снег накрыл его приют плотной пеленой, и между одеялами ему было тепло и уютно. Он сел, раздул костер, достал из седельной сумки несколько овсяных лепешек и позавтракал, делясь ими с мерином.

К полудню он был снова в седле и уже подъезжал к поселку. Его взгляду открылось дымящееся пепелище. Он повернул к холмам, держа пистолет в руке.

Под вечер Шэнноу добрался до пещер и увидел трупы. Сердце у него сжалось. Он спешился. Женщины и дети племени Зерна лежали внутри пещеры, в смерти скованные морозом. Шэнноу заморгал и попятился. У самого входа он увидел Куропет. Ее открытые глаза неподвижно смотрели в небо. Шэнноу опустился на колени и закрыл их.

— Мне так горько, госпожа, — сказал он. — Так горько!

Он покинул пещеру и трупы, вскочил в седло и направил мерина в долину.

Там он нашел Каритаса, чьи раскинутые руки были прибиты к древесному стволу. Старик был еще жив, но Шэнноу не знал, как его освободить — длинные гвозди были забиты слишком глубоко. Глаза Каритаса открылись, из них хлынули слезы. Шэнноу отвел взгляд.

— Они убили всех моих детей, — прошептал Каритас. — Все погибли.

— Я поищу способ вытащить гвозди.

— Незачем. Со мной кончено. Они искали вас, Шэнноу.

— Почему?

— Им дан такой приказ. Аваддон боится тебя, Йон. Йон, они убили всех моих детей!

Шэнноу достал нож и принялся кромсать кору вокруг правой ладони Каритаса, но древесина была очень твердой и к тому же скована морозом. Нож соскальзывал. Каритас заплакал, жалобно всхлипывая. Шэнноу уронил нож и прижал ладони к щекам Каритаса. Обнять его он не мог.

— Йон?

— Я слушаю, мой друг.

— Прочти мне что‑нибудь из Книги.

— Что ты хотел бы?

— Двадцать второй псалом.

Шэнноу сбегал за Библией, открыл на нужном месте и начал читать:

«Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего… — Шэнноу продолжал читать, пока не дошел до стиха: — Скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои, а они смотрят и делают из меня зрелище».

Шэнноу перестал читать. По его щекам струились слезы и капали на страницу.

Каритас закрыл глаза, его голова склонилась. Шэнноу подошел к нему, и старик на краткий миг приподнял голову. Шэнноу увидел, как угас свет жизни в его глазах. Пошатываясь, он вернулся к Библии, поднял ее из снега, обтер и, вернувшись к старику, начал читать другой псалом:

"Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной… " Дальше он читать не смог.

Тогда Шэнноу закричал от боли, и его голос эхом отозвался в холмах. Он упал на колени в снег и спрятал лицо в ладонях.

Мальчик Села нашел его там в сумерках, полузамерзшего, в полубреду. Он заставил его встать на ноги и отвел в небольшую пещерку, где разжег костер. Через некоторое время Шэнноу заснул. Села привел в пещерку лошадей и укрыл Иерусалимца одеялом.

Шэнноу проснулся среди ночи. Села сидел перед костром, уставившись в огонь.

— Где остальные?

— Убиты.

— Как это произошло?

— Я забрал лошадей, как ты приказал, и погнал их на запад. И там мы наткнулись на другой отряд исчадий. Они, видимо, разделились — и эти напали на наших женщин, наверное, тогда же, когда мы напали на другой отряд. Они настигли нас на открытой равнине, и их пистолеты начали косить нас. Я был позади остальных. Я повернул лошадь и ускакал, как трус.

— Дать себя убить — скверный способ доказать свою храбрость, Села.

— Они уничтожили нас, Громобой, никого не осталось.

— Я знаю, малый. И для такого горя нет слов утешения.

— Но почему? Почему они просто убивают? Ведь у них нет никакой причины! Даже канны убивают ради пищи. Почему эти исчадия Ада причиняют такие страдания?

— Ответа нет, — сказал Шэнноу. — Поспи, малый. Завтра мы отправимся искать моих.

— Ты возьмешь меня с собой?

— Если ты захочешь.

— Мы будем охотиться на исчадий?

— Нет, Села, мы будем прятаться от них.

— Я хочу убить их всех!

— Я понимаю, но один мужчина и один мальчик не могут изменить лик мира. Настанет день, и они проиграют. Бог не допустит, чтобы они преуспевали.

— Твой Бог не защитил моих, — сказал Села.

— Да, но он сохранил тебе жизнь.

Шэнноу откинулся, заложил руки за голову и уставился на огненные блики, скользящие по каменному своду. Он вспомнил предупреждение Каритаса. Исчадия ищут его. Но почему? Что он совершил такого, из‑за чего стоило бы начать охоту на него? И почему его разыскивает целое войско?

Он закрыл глаза и незаметно заснул. Ему приснилось, что он парит над огромным каменным зданием в центре большого угрюмого города. Ночной мрак сотрясали гулкие удары, будто гигантские молоты били по гигантским наковальням. На площадях и у дверей кабаков толпились люди. Шэнноу опустился к каменному зданию, увидел статуи рогатых чешуйчатых демонов по сторонам длинной лестницы, ведущей к дубовым дверям. Он поднялся по лестнице, проник через закрытые двери и оказался в зале, вдоль стен которой тянулись резные фигуры драконов и ящериц. Винтовая лестница вела в обсерваторию, где длинный телескоп был наведен на звезды, и несколько человек в красных мантиях писали что‑то гусиными перьями на пергаментах. Шэнноу проплыл по воздуху мимо них. У еще одной двери стояли двое часовых, держа ружья поперек груди. Миновав их, он оказался в комнате, освещенной красными свечами.

Там сидел мужчина, штудируя карты. Он был красив. Темные волосы на висках, подернутые серебром, нос длинный и прямой, чувственный рот с полными губами, серые глаза с насмешливыми морщинками в углах.

На нем была белая рубашка, серые брюки и башмаки из змеиной кожи. Когда Шэнноу проплыл у него за спиной, он весь напрягся и встал.

— Добро пожаловать, мистер Шэнноу, — сказал он, оборачиваясь и глядя на Шэнноу в упор. Его глаза теперь были полны издевки. Шэнноу почувствовал страх, перерастающий в ужас, потому что вокруг этого человека сгустилось темное облако и поплыло к нему. Иерусалимец отпрянул, а облако обрело форму: перед ним повисла огромная раздутая голова, покрытая чешуей и увенчанная рогами, с пастью, усаженной заостренными зубами. Из облака выпростались руки, когтистые пальцы потянулись к нему… он бежал назад в свое тело и проснулся весь в поту, барахтаясь под одеялом, подавляя крик. Его взгляд метнулся по пещере мимо спящего Селы и двух лошадей. Подавляя панику, Шэнноу вытащил правый пистолет из кобуры возле изголовья. Рукоятка охладила его ладонь.

Он снова вытянулся на постели, закрыл глаза, и тотчас на него накинулся демон, топыря когти. И вновь он проснулся, содрогаясь от ужаса. Заставив себя успокоиться, он помолился — долго и истово, потом убрал пистолет в кобуру, скрестил руки на груди и снова заснул.

Вновь он оказался над каменным зданием, и навстречу ему ринулся демон. Он поднял руки, и в обеих оказался сверкающий меч. Он помчался к демону, и мечи, как две молнии, пронзили вздутое тело. Когти начали рвать его, но он не обращал внимания, а рубил и колол, словно в приступе безумия. Чудовище попятилось, и в его кроваво‑красных глазах Шэнноу увидел зарождающийся страх. Выпрямившись, Иерусалимец воткнул меч в жуткую морду. Из ран повалил дым, и чудовище исчезло.

На его месте воспарил тот самый красавец в белоснежном одеянии.

— Я недооценил вас, мистер Шэнноу, — сказал он.

— Кто ты?

— Я Аваддон. Вам это имя должно быть знакомо.

— Это имя есть в Книге Откровения, — сказал Шэнноу. — Ангел бездонной бездны. Ты — не он, ты всего лишь человек.

— Кто знает, мистер Шэнноу? Если человек не умирает, то он — божество. Я прожил триста сорок шесть лет благодаря Владыке этого мира.

— Ты служишь Змию, — отрезал Шэнноу.

— Я служу Тому, Кто победил. Как можете вы быть так глупы, мистер Шэнноу? Армагеддон завершился, а где Новый Иерусалим? Где волк пасется рядом с ягненком? Где лев ест солому, подобно волу? Нигде, мистер Шэнноу. Мир погиб, и ваш Бог погиб с ним. Вы и я — два полюса нового порядка. Мои земли процветают, мои войска могут завоевать мир. А вы? Вы — одинокий скиталец, бродящий по миру словно тень. Нигде не желанный, нигде не нужный — совсем как ваш Бог.

Шэнноу ощутил, как правда этих слов давит его, точно каменная плита, но он ничего не сказал.

— Не находите, что ответить, мистер Шэнноу? Вам следовало бы прислушаться к старику Каритасу. У него был шанс присоединиться ко мне столетие назад, но он предпочел жить в лесах, будто благочестивый отшельник. Теперь он умер — и весьма поэтично, а с ним и его земляные черви. Вы будете следующим, мистер Шэнноу. Разве что предпочтете присоединиться к исчадиям Ада?

— Нет ничего в мире, что могло бы соблазнить меня присоединиться к тебе, — ответил Шэнноу.

— Да неужели? А жизнь Донны Тейбард?

Шэнноу заморгал от неожиданности и попятился.

Красавец засмеялся.

— Ах, мистер Шэнноу, вы, право, не заслуживаете моей вражды. Вы — комар в ухе слона. Убирайтесь и умрите где‑нибудь. — Он поднял ладонь, и Шэнноу отбросило от него с ошеломляющей быстротой.

Он проснулся и застонал. Взял Библию и при свете зари тщетно искал в ней слова, которые сдвинули бы плиту с его души.

Шэнноу и Села покинули земли племени Зерна и направились на север через широкую равнину. Они ехали неделю за неделей, останавливались на ночлег в овражках и нигде не видели признаков человеческого обитания. Шэнноу хранил подавленное молчание, и Села с деликатной почтительностью оставлял его в покое. Мальчик по вечерам сидел и смотрел, как Шэнноу склоняется над Библией, ища наставления и не находя.

Настал вечер, когда Шэнноу отложил Книгу и откинулся, глядя на звезды. Стреноженные лошади паслись поблизости, небольшой костер весело пылал.

— Век чудес миновал, — сказал Шэнноу.

— А я ни разу ни одного чуда не видел, — отозвался Села.

Шэнноу сел прямо, потирая подбородок. Более недели питались они чрезвычайно скудно, и Иерусалимец осунулся, глаза у него запали.

— Давным‑давно Бог Воинств разделил воды морские, дабы его народ мог перейти море яко посуху. Он источал воду из скал и посылал своего Ангела смерти против их врагов. В те дни его пророки взывали к нему, и он даровал им сокрушающую силу.

— Может, он умер, — сказал Села. — Или спит, — поспешил он добавить, увидев, как вспыхнули глаза Шэнноу.

— Спит? Да, может быть, он спит. Куропет пришла ко мне и сказала, что умрет. «Не обнимать Куропет мужа в долгие зимние ночи». Я хотел спасти ее, я так хотел обрести возможность сказать ей: «Вот видишь, Куропет, это был лживый кошмар!» Я молился так горячо! — Он умолк и уставился на свои руки.

— Мы сделали все, что могли, — сказал Села. — Мы убили много исчадий.

— Камни в пруду, — пробормотал Шэнноу. — Возможно, она была права. Возможно, все предрешено заранее, и мы проходим по жизни, как куклы на нитках.

— Так ли уж это важно, Громобой? Раз нам это неизвестно.

— Для меня важно, неимоверно важно. Пусть бы раз я почувствовал, что сделал что‑то для моего Бога, что‑то такое, чем мог бы гордиться. Но Его Лицо отвращено от меня, и мои молитвы — лишь шелест на ветру.

Шэнноу закутался в одеяло и заснул беспокойным сном.

На следующий день ближе к полудню они заметили небольшое стадо антилоп. Шэнноу пустил мерина рысью и сразил молодую самку пулей в сердце. Спешившись, он перерезал ей горло и отступил, пока кровь стекала в мягкую землю. Потом освежевал и разрубил тушу, и они наелись досыта.

Два дня спустя Шэнноу и Села оставили равнину позади и въехали в область лесистых холмов.

На севере тянулся горный хребет — Шэнноу никогда еще не видел таких высоких гор, чьи вершины терялись в клубящихся тучах. При виде гор Шэнноу почувствовал себя бодрее и сказал Селе, что хотел бы подъехать к ним поближе. Мальчик побледнел.

— Нам нельзя ехать туда, — прошептал он. — Там смерть, поверь мне.

— Что ты знаешь о них?

— Там собираются все призраки. И чудовища, которые в один присест могут съесть стадо бизонов, — земля трясется под их лапами. Мой отец много лет назад побывал поблизости от них. Туда никто не ездит.

— Поверь мне, Села, я много странствовал, но видел очень мало чудовищ, и почти все они вначале были людьми. Я еду туда.

Шэнноу ударил каблуками бока мерина и поехал дальше, не оглянувшись. Однако Села не тронулся с места — глаза у него были полны страха, сердце отчаянно колотилось. Шэнноу спас ему жизнь, и он считал себя его должником. Он обязан был отплатить Иерусалимцу не меньшей услугой, чтобы вернуть свой долг. И все‑таки все его существо восставало против такого дерзания. Борьба рассудка с чувствами совсем его парализовала.

Шэнноу, не оборачиваясь, поднял руку, подзывая его. Этот жест решил дело: Села пустил лошадь рысью и поравнялся с Громобоем.

Шэнноу улыбнулся и похлопал его по плечу. Уже много недель Села не видел, чтобы он улыбался. Может быть, спросил себя Села, это такое безумие? И грозящие опасности, даже смерть, пробуждают в нем жизнь?

Они ехали по оленьей тропе, и она увела их высоко в холмы, где свежий воздух был напоен благоуханием сосен и трав. Неподалеку взревел лев. Села словно увидел, как зверь прыгает на свою добычу, — это был охотничий рев, парализующий жертву ужасом. Лошадь мальчика прянула в сторону, и он успокоил ее ласковыми словами. Раздался выстрел, по холмам прокатилось эхо. В руке Шэнноу появился адский пистолет, и он направил мерина на выстрел. Села вытащил из‑за пояса капсюльный пистолет Шэнноу и поехал следом. Но он не взвел курка — он избегал касаться пистолета с той минуты, как получил его от Шэнноу у могилы Каритаса. Пистолет внушал ему ужас, хотя и придавал сил, так что он носил его за поясом больше как талисман, чем разящий смертью громовик.

Села следом за Шэнноу поднялся по крутому склону и спустился в узкую лощину. Там мальчик увидел распростертого на земле человека, над которым стоял черногривый лев. Правой рукой лежащий вцепился в гриву зверя, отводя его клыки от своего горла, а левой вонзал и вонзал нож ему в бок.

Шэнноу приблизился к ним галопом, натянул поводья и, когда мерин взвился на дыбы, выстрелил льву в голову. Зверь рухнул на свою жертву, но человек сумел выбраться из‑под него. Его черные кожаные брюки былиразорваны на бедре, и из прорех сочилась кровь. Лицо располосовано, правая щека свисает кровоточащими лоскутами. С усилием встав, он убрал нож в ножны. Сильный мужчина с широкими плечами и грудью колесом, черная борода расчесана снизу на три зубца.

Не глядя на своих спасителей, он, пошатываясь, прошел несколько шагов, поднял свой револьвер и спрятал в кожаную кобуру у себя на боку. Споткнулся, но удержался на ногах и, наконец, обернулся к Шэнноу.

— Прекрасный выстрел! — сказал он. — Но будь он на полпальца правее, убит был бы я, а не лев.

Шэнноу ничего не ответил, и Села увидел, что он все еще держит в руке пистолет, целясь в раненого. И тут юноша понял почему. Справа от мужчины на траве лежал его шлем, увенчанный козлиными рогами исчадий Ада.

Внезапно раненый зашатался и упал. Села спрыгнул с лошади и подбежал к нему. Из его бедра кровь теперь хлестала. Выхватив нож, Села срезал штанину, и открылась рваная рана длиной почти в локоть.

— Надо остановить кровь! — крикнул он Шэнноу, но Иерусалимец не спешился. — Дай мне иголку и нитки! — потребовал Села.

Шэнноу заморгал, потом сунул руку в седельную сумку и протянул ему кожаный мешочек.

Почти час Села провозился с ранами и в заключение сшил и пришил на место лохмотья щеки. Тем временем Шэнноу спешился и расседлал лошадей. Он продолжал молчать, сложил очаг из камней, выдрал траву вокруг и разжег костер. Села пощупал пульс раненого. Он был слабым, но ровным.

Закутав раненого в одеяла, он сел рядом с Шэнноу у огня.

— Почему? — спросил Шэнноу.

— Что — почему?

— Почему ты его спас?

— Не понимаю, — сказал Села. — Его спас ты, убив льва.

— В ту минуту я не знал, кто он был… кто он такой.

— Он человек, — заявил Села.

— Он твой враг, малый. Может, даже это он убил Куропет или пригвоздил Каритаса к дереву.

— Когда он очнется, я его спрошу.

— И как поступишь?

— Если он правда был среди тех, кто напал на наш поселок, я выхожу его, а когда он окрепнет, мы вступим в бой.

— Ты городишь вздор, малый.

— Может быть, но Каритас всегда учил нас слушаться своих чувств, особенно сострадания. Я хочу убивать исчадий, я же сказал так в тот день, когда мы нашли моих убитыми. Но ведь это совсем другое: это храбрец, который дрался со львом, не имея ничего, кроме ножа. Кто знает,, он мог бы взять верх сам, не вмешайся ты.

— Не понимаю, — Шэнноу покачал головой. — Ты же в поселке убивал исчадий, хотя они спали. В чем разница?

— Я поступил так, чтобы спасти моих. И потерпел неудачу. Я не жалею, что убил тех, но этого я убить не могу — пока.

— Так отойди, и я выстрелю ему в ухо.

— Нет! — решительно сказал мальчик. — Его жизнь теперь принадлежит мне, как моя — тебе.

— Хорошо, — ответил Шэнноу. — Не стану больше спорить. Возможно, ночью он умрет. Ты хотя бы забрал его пистолет?

— Нет, не забрал, — раздался незнакомый голос, и Села, обернувшись, увидел, что раненый приподнялся на локте и навел пистолет на Шэнноу. Иерусалимец поднял голову, его глаза блеснули в свете костра, и Села понял, что он готов выхватить свое оружие.

— Нет! — закричал он и встал между ними. — Положи пистолет, — сказал он исчадию.

Их взгляды встретились, и раненый сумел искривить губы в улыбке.

— Он прав, малый. Ты дурак, — произнес он медленно, спустил затвор с боевого взвода и снова лег.

Села рывком обернулся к Шэнноу, но Иерусалимец уже отошел от костра и опустился на камень с Библией в руках. Села, который обычно не тревожил его в такие минуты, все‑таки осторожно подошел к нему. Шэнноу поднял голову, мягко улыбнулся и начал читать в серебристом свете луны. Сначала Села плохо его понимал, потому что многие слова были ему незнакомы, но потом разобрался, о чем речь. Выходило, что какого‑то человека ограбили и бросили замертво, а мимо проходили люди, но не предлагали ему помощи. Наконец один человек подошел к нему и отнес в безопасное место. Этот последний человек, объяснил Шэнноу, был из племени, которое все ненавидели и боялись.

— Так о чем же все это? — спросил Села.

— По‑моему, о том, что во всех людях есть что‑то хорошее. Хотя ты придал притче новый поворот, так как спас ты самаритянина. Надеюсь, тебе не придется пожалеть об этом.

— А что это за книга?

— Это история народа, давно исчезнувшего, и Она — Слово Божие на все века.

— И она дарит тебе мир, Шэнноу?

— Нет, Она меня терзает.

— Она дает тебе силы?

— Нет, Она делает меня слабее.

— Так для чего ты ее читаешь?

— Потому что без Нее остается только бессмысленное существование в страданиях и скорби, завершающееся смертью. К чему бы мы стремились?

— К тому, чтобы быть счастливыми, Шэнноу. Растить детей, знать радость.

— В моей жизни было мало радости, Села. Но скоро настанет день, когда я снова ее вкушу.

— Благодаря твоему Богу?

— Нет… благодаря моей женщине.

Бетик лежал, ощущая натяжение швов и слабость — от потери крови, подумал он. Ему было непонятно, почему мальчик хотел его спасти, и почему мужчина согласился. Но, как бы то ни было, он остался жив, и пока надо довольствоваться этим. От львиного рева его конь шарахнулся, и он успел сделать только один выстрел, когда зверь был уже в прыжке. Пуля только оцарапала льву бок, и тут же он вылетел из седла. Он не помнил, как вытащил нож, однако с кристальной ясностью помнил, как вдруг на серо‑стальном мерине появился мужчина с безжалостными глазами. Он даже четко заметил, что наведенный на льва пистолет был адским.

И теперь, лежа под звездным куполом, Бетик без всякого труда нашел ответ: мужчина был одним из тех, кто несколько недель назад напал на Пирователей Кабрика, убив более восьмидесяти молодых воинов за одну ночь… А потому его согласие оставить Бетика в живых выглядело еще более странным.

Пока он размышлял над этим, к нему подошел мальчик, Села.

— Как твои раны?

— Ты хорошо их обработал. Они заживут.

— Я поставил вариться мясо. Отвар поспособствует обновлению твоей крови.

— Почему? Почему ты заботишься обо мне?

Села пожал плечами, предпочитая обойтись без объяснений.

— Я не участвовал в нападении на твое селение, — сказал Бетик. — Хотя это было только делом случая.

— В таком случае, исчадие, скажи мне, зачем им понадобилось истребить мое племя?

— Наши жрецы сумели бы ответить на этот вопрос лучше меня. Мы — избранники. Нам повелено населить земли, убивая каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, которые нам встретятся. Жрецы говорят, что так мы обережем чистоту нашей веры.

— Как может младенец угрожать вашей вере?

— Не знаю. Нет, правда. Я не убил ни одного младенца, ни одного ребенка, хотя и видел, как их убивали. Спроси наших жрецов, если повстречаешься с ними.

— Такая жестокость выше моего понимания, — сказал Села.

— Мое имя Бетик. А твое?

— Села.

— А твоего друга?

— Он Шэнноу, Громобой.

— Шэнноу… Я слышал это имя.

— Он велик душой и могучий воин. И убил многих ваших.

— А теперь охотятся на него.

— Ты?

— Нет, — сказал Бетик. — Но Владыка Аваддон объявил его нечистым, а это значит, что его должно сжечь. Зелоты уже в пути, а им дарованы особые силы. Они его найдут.

— И тогда, Бетик, он перебьет их.

Бетик улыбнулся.

— Он не бог, Села. Зелоты с ним расправятся, как расправились со мной.

— На тебя охотятся?

— Мне надо поспать. Поговорим завтра.

Бетик пробудился на рассвете. Раны разболелись, прервав его тревожный сон. Вверху небо было ясным, и в нем кружила черная ворона, ныряя, выписывая петли. Он сел и вздрогнул от боли в швах на лице. Шэнноу не спал. Он сидел неподвижно, облитый светом зари, и читал обтянутую кожей книгу. Ее страницы блестели золотом по краям. Бетик заметил, что Шэнноу — весь напряжение, что его правая рука почти касается пистолета, лежащего рядом с ним на камне. Бетик еле удержался от улыбки — слишком в большую боль она ему обошлась бы!

— Ты рано просыпаешься, — сказал он, выпутывая ноги из одеяла.

Шэнноу неторопливо закрыл книгу и повернулся к нему. Его глаза встретились с глазами Бетика. Взгляд их был ледяным. Лицо Бетика ожесточилось.

— Я надеялся, — сказал Шэнноу глухо, — что ты умрешь ночью.

Бетик кивнул.

— Но прежде, чем мы начнем обсуждать наши взгляды на это, может быть, ты захочешь узнать, что за нами наблюдают и что очень скоро на нас нападут?

— За нами никто не наблюдает, — сказал Шэнноу. — На рассвете я осмотрел местность.

Бетик все‑таки улыбнулся, пренебрегая болью.

— Ты понятия не имеешь, Шэнноу, что это за охотники! Мы говорим не просто 6 людях. За нами охотятся зелоты и имя их — Псы Ада. Если ты посмотришь вверх, то увидишь ворону. Она не садится на ветки и не высматривает корм. Она просто кружит над нами, указывая путь преследователям. Лев вчера был одержим зелотом. Таким они обладают даром, и вот почему они смертоносны.

— Почему ты меня предупредил? — спросил Шэнноу, искоса оценив полет вороны.

— Потому что они охотятся и на меня.

— С чего бы это?

— Я не религиозен, Шэнноу, и я попытался сорвать полуночное жертвоприношение. Но это дело прошлое. Просто поверь, что я, как и ты, для зелотов — враг.

Села застонал и приподнялся. На большом камне над телом Шэнноу сидела гигантская ящерица. Из ее разинутой пасти капала слюна. Села схватил пистолет и взвел затвор. Едва он прицелился, чудовище обратило на него кроваво‑красные глаза.

— Что ты делаешь? — спросил Шэнноу.

Села заморгал, потому что чудовище задрожало и расплылось. Его палец на спусковом крючке напрягся, но в последний миг он отвернул ствол. Пуля просвистела мимо уха Шэнноу, по холмам прокатилось эхо выстрела. Села приготовился снова спустить курок, но стремительно зашедший сзади Бетик оглушил его ударом ребра ладони по шее и забрал пистолет.

Шэнноу не шелохнулся.

— С ним ничего не случилось? — спросил он.

— Нет. Зелоты хорошо справляются с молодыми, их мозг легче подчинить.

Шэнноу достал пистолет, взвел курок, и Бетик замер. Иерусалимец откинул голову, вскинул руку и выстрелил. Ворона разлетелась вихрем черных перьев и кровавых обрывков.

Шэнноу открыл затвор, вынул расстрелянную обойму и вставил новую. Потом подошел к Селе, опустился на колени рядом с ним и перевернул. Веки мальчика задергались, открылись, и он содрогнулся, увидев Шэнноу.

— Ты же убит! — пробормотал он, пытаясь сесть.

— Лежи смирно, малый. Я цел и невредим.

— Я видел чудовище над твоим трупом. Я пытался его отпугнуть.

— Никакого чудовища не было, — попытался объяснить Шэнноу, но мальчик ничего не понимал, и Бетик счел за благо вмешаться.

— Это были чары, Села. Тебя обманули охотники.

— Чары?

— Да. Они отвели тебе глаза. Маловероятно, что они снова попытаются использовать тебя, но как знать? Будь начеку и не стреляй ни во что. — Он вернул пистолет мальчику, а потом опустился на землю. Его лицо блестело от пота. Шэнноу внимательно следил за ним.

— Ты очень силен, — сказал он, — но ты потерял много крови. Тебе надо отдохнуть.

— Оставаться тут нам нельзя, — сказал Бетик.

— Откуда их ждать?

— С северо‑востока, — ответил Бетик. — Но не пытайся вступить с ними в бой, Шэнноу.

— Таков мой обычай. Сколько их?

— Может быть, шестеро, может быть, шестьдесят. — Бетик пожал плечами. — Но в любом случае цифра будет кратной шести. Магическое число!

— Оставайся тут и отдыхай. Я вернусь.

Шэнноу направился к своему седлу, поднял его и пошел к серо‑стальному мерину, который стоял стреноженный шагах в тридцати от них. Подходя, Шэнноу заметил, что круп мерина облепили слепни, но его хвост оставался неподвижным. Шэнноу замедлил шаг, и мерин опустил голову, косясь на него. Шэнноу подошел к нему слева, положил седло ему на спину и нагнулся, чтобы затянуть подпругу. Мерин не шелохнулся. Шэнноу прошиб пот. Крепко держа уздечку правой рукой, левой он ослабил путы, стреноживавшие лошадь. Едва они упали, как мерин весь подобрался, готовясь взвиться на дыбы, а Шэнноу ухватился за луку и взлетел в седло. Мерин сделал курбет и помчался карьером, однако Шэнноу сумел вдеть ноги в стремена и усидел. Мерин встал как вкопанный и яростно вскинул задом, а Шэнноу с силой повернул его морду в сторону их бивака. Внезапно мерин рухнул наземь и перекатился через спину, но Шэнноу успел спрыгнуть, а едва мерин встал на ноги, вновь очутился в седле.

Бетик издали с восхищением наблюдал эту схватку воли против воли. Мерин бил задом, выделывал курбеты, вскидывал передние ноги, катался по земле, но Шэнноу всякий раз оказывался у него на спине. Все кончилось так же внезапно, как началось. Мерин встал, понурив голову. От его ноздрей шел пар. Шэнноу направил его шагом к биваку, спешился и снова его стреножил. Расседлал, растер и постоял, поглаживая его по шее и ушам.

Потом забрал седло, подошел к лошади Селы, оседлал ее без всяких сюрпризов и поехал на северо‑восток.

Когда он скрылся за гребнем, Бетик расслабился и растянулся на траве.

— Что бы там ни было еще, а наездник он несравненный.

— Он — Громобой! — с гордостью объявил Села. — Он вернется.

— Было бы приятно проверить в это, — ответил Бетик, — но он еще никогда не встречался с зелотами. Я видел их в деле и знаю, на что они способны.

Села улыбнулся и начал отрезать куски от туши для утренней похлебки. «Бетик, — подумал он, — умный человек, но он никогда не видел Шэнноу в деле».

В шести милях к северо‑востоку несколько всадников, сгрудившись, вглядывались в холмы впереди. Их вожак, стройный юноша с орлиным носом и темными глазами, обернулся к одному из своих спутников:

— Ты пришел в себя?

— Да, Донай, но я совсем измучен. Как он сумел удержаться в седле? Я же чуть не убил коня.

— Хороший наездник. Хотел бы я знать побольше о нем и почему с ним Бетик. — Донай обернулся и поглядел на два трупа, перекинутые через седла их лошадей. Ксенон вселился во льва, Херос — в ворону, и обоих убил длинноволосый всадник. Донай спешился.

— Я попрошу наставлений, — сказал он.

Остальные трое молча сидели в седлах, а их вожак, опустившись на колени, склонил голову над круглым камушком, отливавшим червонным золотом. Некоторое время он сохранял полную неподвижность. Потом поднялся на ноги.

— Ахназзар говорит, что этот человек — Шэнноу, Взыскующий Иерусалима. Он посылает подмогу. Мы должны дождаться ее здесь.

Остальные спешились, сняли плащи из черной кожи и темные шлемы.

— Чью шестерку они посылают? — спросил Пэрен, самый младший.

— Они посылают шесть шестерок, я не спросил, чьи, — ответил Донай.

— Тридцать шесть человек? — недоверчиво протянул Пэрен. — Против двух мужчин и мальчишки?

— Ты подвергаешь сомнению распоряжение Ахназзара? — мягко осведомился Донай.

— Нет, что ты! — быстро ответил Пэрен.

— Да, — сказал Донай, — это очень мудро. Он, Шэнноу, — Великое Зло, а в этом всегда есть сила. Он нечистый, служитель старого темного бога. Его должно уничтожить. Ахназзар сказал, что он возит с собой Библию!

— Говорят, что даже одно прикосновение к Библии сжигает руку и клеймит душу, — вставил третий из них.

— Возможно, Карим. Я не знаю. Ахназзар велит убить и его, и его лошадь, а потом сжечь седельные сумки, не открыв их.

— Я вот никогда не мог понять, — не унимался Пэрен, — как эта Книга уцелела в Армагеддоне?

— Зло вездесуще, — ответил Донай. — Когда старый темный бог был уничтожен, его тело рассыпалось и дождем упало на землю, и каждое касание осквернило ее. Не удивляйся, узнав, в каких только местах ни таится зло!

— Да уж! — сказал Карим, жилистый мужчина средних лет с седой бородой. — Я бы жизнью поручился за Бетика — среди исчадий Ада не нашлось бы воина лучше!

— Твое «лучше» подозрительно, Карим! — заметил Донай. — Он был нечистым, но успешно таил тьму в себе. Однако Владыка Сатана умеет обнаружить темноту в самых дальних уголках души и, думается мне, не случайно сестру Бетика избрали на жертву в честь зимнего солнцестояния.

— Конечно, — сказал Пэрен, — но на что он надеялся, когда попросил Шали бежать с ним?

— Умный вопрос Пэрен! Он не постиг святости своей сестры. Она, естественно, гордилась тем, что была избрана, и едва зло коснулось ее, сразу пошла к Ахназзару. Достойная дева, и ныне она прислуживает Владыке!

— Но как мог он не постичь ее святости? — не отступал Пэрен.

— Зло лишено логики. Он думал, что она желает земной жизни, и его кощунство заключалось в неверии. Он воображал, будто она обречена гибели, и хотел спасти ее!

— А теперь он с Иерусалимцем, — заметил Карим.

— Зло притягивает зло, — сказал Донай.

Ближе к полудню, когда четверо всадников подкрепляли силы ранним обедом, небо, поглотив солнце, заволокли черные тучи. На востоке их расколол зигзаг молнии, и над холмами оглушающе загрохотал гром.

— На лошадей! — скомандовал Донай. — Укроемся в лесу.

Все повскакали на ноги и побежали к лошадям. Донай поднял плащ и замер. Напротив их бивака возник длинноволосый всадник, полы его куртки хлопали на забушевавшем ветру. Донай вытащил пистолет из кобуры, но тут раскаленный добела молот ударил его в грудь и отшвырнул на бок его лошади. Карим, услышав выстрел, бросился на землю, но Пэрен и четвертый свалились там, где стояли, когда пистолеты Шэнноу изрыгнули пламя. Карим перекатился на другой бок и выстрелил. Его пуля разорвала воротник Шэнноу. Иерусалимец упал в траву, и Карим выстрелил еще два раза. Ответных выстрелов не последовало. Скользнув вбок, Карим укрылся за трупом Доная и закрыл глаза. Его дух воспарил и проник в мозг его лошади. С этой высоты он осмотрел все вокруг, но нигде не обнаружил врага. Он повернул голову лошади и увидел собственное тело позади Доная.

Из высокой травы за телом Карима поднялся Иерусалимец, нацелив пистолет. Дух Карима метнулся из мозга лошади в мозг Шэнноу, и Иерусалимец зашатался от взрыва боли в голове, от ослепительной вспышки внутри глаз. Ее сменила тьма, и Шэнноу увидел, что находится в туннеле глубоко под землей. До него донесся шорох: из провалов в стенах хлынули гигантские крысы с зубами длинными, как кинжалы.

Борясь с паникой, Шэнноу закрыл свои внутренние глаза, отгораживаясь от кошмара. Он чувствовал на лице горячее дыхание крыс, чувствовал, как их зубы впиваются ему в кожу. Медленно он открыл свои настоящие глаза, игнорируя гигантских тварей, и поглядел поверх их спин. Словно сквозь туман он разглядел лошадей, а перед ними два неподвижных тела. Шэнноу поднял руку и прицелился.

Пистолет превратился в змею, она извернулась и впилась ему в запястье. Шэнноу, игнорируя змею, крепче сжал рукоятку пистолета, которую не ощущал. Пистолет подпрыгнул в его руке.

Карим кинулся в свое тело и проник в него в тот миг, когда вторая пуля вошла ему в череп. Он дернулся и больше не шевелился.

Шэнноу упал на колени и огляделся. В траве валялись четыре трупа и еще два были перекинуты через седла. Шэнноу замигал.

— Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возгнушаться восстающими на Тебя? Полной ненавистью ненавижу их; враги они мне.

Он собрал их оружие, патроны, а потом обыскал трупы. У каждого на шее висела ладанка с камешком величиной с воробьиное яйцо. Все они отливали червонным золотом и были испещрены черными прожилками. Шэнноу сунул их в карман, подвел лошадей к своей и поехал назад.

Бетик скорчился под одеялом возле залитого дождем костра. Шэнноу подозвал Селу.

— Вернемся под деревья, — сказал он. — Укроемся там от непогоды.

Ветер задувал все сильнее, и небо совсем почернело.

Бетик не шевельнулся.

— Что произошло там? — крикнул он.

— Я убил их. Довольно нам мокнуть под дождем.

— Сколько их было?

— Четверо. Остальные двое были уже мертвы.

— Откуда мне знать это? Откуда мне знать, что ты по‑прежнему Шэнноу?

Одеяло отлетело в сторону, и Шэнноу увидел перед собой черное дуло адского пистолета.

— Как мне доказать тебе, что я — это я?

— Назови своего Бога.

— Иегова, Бог Воинств.

— А Сатана?

— Павшая звезда, Князь Лжи.

— Я верю тебе, Шэнноу. Никто из исчадий Ада не посмел бы так кощунствовать!

Под густыми ветками сосен на склоне дождь заметно ослабел, и Шэнноу попробовал развести костер. Но после нескольких минут оставил тщетные попытки и прислонился спиной к стволу.

Бетик сидел рядом. Лицо у него было землистым, под глазами чернели круги.

— Раны болят? — спросил Села.

— Немножко. Скажи, Шэнноу, ты обыскал их?

— Да.

— Нашел что‑нибудь интересное?

— О чем ты?

— О кожаных ладанках с камешками.

— Я взял все шесть.

— Дай их мне, а?

— Зачем Бетик?

— Мой у меня отобрали до того, как я убежал. А без него эти раны заживут очень не скоро. А одного, возможно, будет мало.

Шэнноу достал ладанки из кармана куртки и положил их на колени Бетику. Исчадие вынимал камешки один за другим и сжимал в кулаке, закрыв глаза, точно в трансе. Но ничего не происходило, пока он не взял пятый камешек, который вдруг на мгновение засветился, и Бетик улыбнулся.

— Все равно попробовать стоило! Но, убивая владельца, истощаешь силу. Тем не менее он облегчил боль прежде, чем угас.

Бетик отшвырнул камешки.

— Откуда вы их берете? — спросил Шэнноу.

— Дар Владыки Аваддона при рождении. Величина камня зависит от ранга. Мы называем их зернами Сатаны.

— Но откуда они?

— Кто знает, Шэнноу? Говорят, Сатана приносит их Аваддону в Вальпурнахт, Ночь Шабаша Душ.

— Ты веришь этому?

— Предпочитаю верить. Обычно так выходит надежнее.

Села подобрал один из камешков и повертел его в пальцах.

— Красивый, — сказал он, — и теплый. Но костер был бы куда лучше!

Сырые щепки, подложенные Шэнноу под хворост, вспыхнули жарким пламенем. Села отпрыгнул и уронил камешек, который теперь светился, как факел.

— Отлично, малый! — сказал Бетик. — А теперь подбери его и подержи над моими ранами.

Села послушался, но сияние угасло, и камешек стал холодным на ощупь.

— Ну, хоть костер у нас есть, — пробурчал Бетик.

Шэнноу, вздрогнув, проснулся. Сердце у него бешено стучало. Он сел и огляделся. Пещера выглядела уютной, от огня, весело пылавшего у задней стены, веяло приятным теплом. Он успокоился и снова лег.

ПЕЩЕРА?

Он вскочил, хватаясь за пистолеты, но их при нем не оказалось. Он заснул в лесу у ручейка рядом с Бетиком и Селой. А проснулся здесь. Без оружия.

По полу скользнула тень — к огню подошел какой‑то человек и сел, глядя на Шэнноу.

Это был красавец Аваддон с посеребренными сединой висками. Владыка исчадий Ада.

— Не тревожьтесь, мистер Шэнноу. Я просто хочу поговорить с вами.

— Нам не о чем говорить!

— Да неужели? Когда мои охотники уже близко?

— Пусть!

— Какая надменность, мистер Шэнноу. Вы надеетесь уложить все мое войско своими жалкими пистолетишками?

Шэнноу промолчал. И Аваддон протянул руки над огнем, согревая ладони. Отблески огня наводили позолоту на его ослепляюще белое одеяние.

— Мужчина, мальчик, отступник, — пробормотал Аваддон, — бросают вызов новорожденной нации неукротимых воинов. Это почти комично. — Его взгляд скрестился со взглядом Шэнноу. — Вы знаете, я прожил почти столько же лет, как ваш друг Каритас, и многого навидался — и в моем старом мире, и в этом вопящем новорожденном младенце. Героев нет, мистер Шэнноу. В конечном счете все мы идем на компромисс и обеспечиваем себе немножко бессмертия или немножко богатства, или немножко наслаждений. Галахедов больше нет, да и сомневаюсь, существовали ли они когда‑нибудь.

— Я ничего не слышал ни о каких галахедах, — сказал Шэнноу.

— Это был рыцарь, мистер Шэнноу, воин, который, как говорят, сражался во Имя Божие. Его не соблазняли ни женщины, ни иные утехи плоти, и ему было дано найти Святой Грааль. Милая сказочка для детей — хотя и не для детей исчадий Ада.

— Чего ты хочешь от меня?

— Я хочу, мистер Шэнноу, чтобы вы умерли. Перестали существовать.

— Почему?

— Возможно, из чистого каприза. Согласно предсказанию, вы для меня угроза. Не вижу, как это может быть, но признаю, что факты дают некоторые основания для опасений.

— Ты меня не интересуешь, — сказал Шэнноу. — У тебя нет ничего нужного мне. Так в чем же угроза?

— Как знать? — ответил Аваддон с вкрадчивой улыбкой. — Вы — заноза в моем пальце. Ее надо вытащить и бросить в огонь.

— Так присылай своих демонов, — сказал Шэнноу, поднимаясь на ноги.

Аваддон засмеялся.

— Я уже испробовал это, и вы причинили мне боль. Нет, правда. Но с другой стороны, что такое мои демоны в сравнении с вашими?

— У меня нет демонов!

— Неужели? Так что же гонит вас на поиски погребенного города? Почему вы цепляетесь за свои суеверия? Почему ведете свои одинокие битвы?

— Я найду Иерусалим, — сказал Шэнноу негромко. — Живой или мертвый, я найду мой путь домой.

— Домой? Как вы сказали этой обворожительной фрей Тейбард? Камень в пруду? Рябь замирает, и все остается по‑прежнему. Да, вам необходимо найти путь домой. — Аваддон поднял палку и бережно положил ее в огонь. — Знаете, мистер Шэнноу, среди моих людей очень много совсем таких, как вы. Особенно среди зелотов. Они поклоняются своему богу, чистые сердцем, и готовы с радостью умереть за него. Люди вроде вас подобны осенним листьям. Вы чтец Библии, и я удивлен, что вы до сих пор этого не поняли.

— В моей Библии нет ничего похожего на исчадий Ада, — прошептал Шэнноу.

— Мистер Шэнноу! Разве лгать — не грех? Отсылаю вас к Иисусу Навину и вторжению сынов Израиля в Ханаан. По прямому приказу вашего бога в тридцати двух городах были убиты все мужчины, все женщины, все дети. В чем же отличие исчадий Ада? Не трудитесь отвечать. Абсолютно ни в чем. Я создал исчадия два с половиной века назад и сотворил нацию почти по Библии. В моем распоряжении есть теперь войско фанатиков и народ, одушевленный такой ревностной верой, что вы и вообразить не можете. И им дарована своя доля чудес — и разделение вод Красного моря, и исцеления, и творения магии, превосходящее всякое воображение. В некотором смысле ваше положение очень забавно. Богобоязненный человек среди поклонников дьявола — вот кто вы. И одновременно вы — нечистый, как вампир, рыскающий в ночи. Со временем сказками о вас будут пугать детишек исчадий Ада, чтобы они поскорее угомонились.

Шэнноу свирепо нахмурился.

— Каждое твое слово — мерзость.

— О, бесспорно! С вашей точки зрения. Кстати, а вы знаете, что Донна Тейбард теперь живет на границе моих земель?

Шэнноу замер.

— Она и ее супруг — очень достойный человек по фамилии Гриффин — поселились на западе отсюда. Прекрасная плодородная земля. Они даже могут достичь преуспеяния.

— Зачем ты лжешь? — спросил Шэнноу. — Не потому ли, что твой господин не способен взглянуть в лицо правде?

— Мне нет нужды лгать, мистер Шэнноу. Донна Тейбард, полагая, что вы погибли, возлегла с Коном Гриффином. Теперь она беременная, хотя и не доживет до рождения своей дочери.

— Я тебе не верю!

— Верите, верите, мистер Шэнноу. Какая мне выгода лгать вам? Как раз наоборот. Представь я ее безупречной дамой вашего сердца, вы помчались бы к ней… в мои земли. Теперь вы можете решить, что вам лучше оставить ее в покое, и мне предстоит веселенькая задачка выслеживать вас.

— Так зачем было предупреждать меня?

— Чтобы причинить вам боль.

— Ее мне причиняли и раньше.

— О, разумеется, мистер Шэнноу. Вы из тех, кто проигрывает, а они всегда страдают. Таков их жребий в этом мире. Ваш бог не осыпает вас дарами, не правда ли? Вы еще не поняли, мистер Шэнноу, что молитесь мертвому божеству? Что вопреки всей его пропаганде и жуткой книжонке он побежден?

Шэнноу поднял голову, и их глаза встретились.

— Ты глупец, Аваддон, и я не стану вступать с тобой в споры. Ты не ошибся: мне больно, что Донна так быстро меня забыла. И все‑таки я желаю ей только счастья, и если она обрела его с Гриффином, да будет так!

— Счастье? — язвительно переспросил Аваддон. — Я намерен убить ее вместе с нерожденным ребенком. Через два месяца она станет жертвой на моем алтаре. Ее кровь омоет Сипстрасси. Ну, как это тебе, Взыскующий Иерусалима?

— Я уже сказал — ты глупец, Аваддон. Погляди мне в глаза и прочти в них правду. Посылай своих зелотов, посылай своих демонов, пошли своего Бога — они ничем тебе не помогут, потому что я доберусь до тебя.

— Пустые слова! — сказал Аваддон, но улыбка исчезла с его губ. — Приди ко мне, и побыстрее!

— Можешь не сомневаться, — заверил его Шэнноу.

Шэнноу вновь проснулся, и на этот раз — у костра возле ручейка. Костер уже догорел, Бетик и Села по‑прежнему мирно спали. И только тускло багровела зола. Шэнноу встал, наложил хвороста на золу и раздул огонь. Он сидел, уставившись в пламя, и видел только Донну.

Аваддон вне всяких сомнений был сама гнусность, но Шэнноу знал, что про Донну Тейбард и Кона Гриффина он сказал правду. Хотя и недооценил способность Иерусалимца переносить боль. Его любовь к Донне была слишком счастливой, слишком радостной. Ничто прежде не доставалось ему так легко и просто. Другие люди гребли радость, будто самородки неисчерпаемой золотой россыпи, их жизни были полны улыбок и беззаботного счастья. Шэнноу, не разгибаясь, промывал речную гальку, и в его сите оседали лишь крупицы золота, которые тут же исчезали.

Тем не менее в нем шла отчаянная борьба. Что‑то в нем рвалось помчаться к ней, убить Гриффина и взять ее силой. Еще более черным было желание поскакать навстречу исчадиям с пистолетами в руках и погибнуть в яростном бою.

Небо посветлело, с деревьев полились птичьи трели. Бетик заворочался, но не открыл глаза. Шэнноу встал и поднялся по крутому склону, чтобы оглядеть северные горы, которые заметно приблизились. Зазубренные, высокие, уходящие вершинами в облака, будто столпы, поддерживающие небосвод.

Шэнноу не смог бы привыкнуть к мирной жизни земледельца, пока его продолжали манить высокие горы, пока его сердце властно влек Иерусалим.

— Я люблю тебя, Донна, — прошептал он.

— День как будто будет ясным, — сказал Бетик.

— Я не слышал, как ты подошел.

— Это особая сноровка, Шэнноу. Каковы твои планы?

— Пока не знаю. Ночью я видел Аваддона. Он угрожал тем, кто мне дорог.

— Твоей женщине?

— Нет, не моей.

— Тогда тебя это не касается.

— Да, если следовать философии исчадий, — сказал Шэнноу.

Бетик сел, и Шэнноу вкратце изложил свой разговор с царем исчадий, а также и то, что лишь подразумевалось. Бетик слушал очень внимательно и увидел куда больше, чем хотелось бы Шэнноу.

— Добраться до Аваддона ты не сможешь, Шэнноу, — сказал он. — Даже такому, как я, редко доводилось его видеть. Его охраняют зелоты, и на людях он показывается лишь от случая к случаю. И ты ведь говорил, что караван двигался на северо‑запад. Значит, между тобой и ею лежит край исчадий. Они готовятся к войне, Шэнноу. Их войско переселенцам и земледельцам не остановить.

— Я не могу ее спасти, — сказал Шэнноу, — но я дал обет уничтожить Аваддона.

— Это невозможно.

— Победить, пожалуй, да, но вот попытаться возможно.

— Ради чего? Или ты душа мира?

— Объяснить я не могу. Ни тебе, ни другим. Я не в силах терпеть зло, смотреть, как сильные уничтожают слабых.

— Но сильные всегда будут владычествовать над слабыми, Шэнноу. Такова природа и человека, и зверя. Тебе дано быть либо охотником, либо предметом охоты. Нет иного выбора, нет чего‑то среднего. И, полагаю, так было всегда, даже еще до Падения.

— Я же сказал, что объяснить не могу, — ответил Шэнноу, пожимая плечами, но Бетик не позволил отвлечь себя.

— Чушь! В какую‑то минуту своей жизни ты принял решение, взвесив причины своих действий. Будь же честным!

— Честным? С исчадием? Что ты знаешь о честности? О любви, о дружбе? Тебя растили под крылом Сатаны, и ты пил кровь невинности. Причины? Почему земледелец пропалывает свое поле или охотится на волков и львов? Я охочусь на волков в человечьем обличий.

— Садовник Господа? — съязвил Бетик. — В хорошенькую же лужу он вляпался, если в этом разрушенном мире может полагаться только на тебя!

Рука Шэнноу метнулась вниз, вверх, и Бетик увидел, что на него неподвижно направлено чернеющее дуло адского пистолета. Он посмотрел в глаза Шэнноу и увидел затаившуюся в них грань безумия.

— Меня оскорбляй, сколько хочешь, — прошипел Шэнноу, — но не посягай на моего Бога. Это единственное предупреждение. Твое следующее богохульство будет последним.

Бетик оскалился в волчьей усмешке:

— Отлично, Шэнноу! Совсем в духе исчадий: те, кто с тобой не согласен, подлежат смерти!

Шэнноу заморгал и снял пистолет со взвода.

— Я не такой, — прошептал он, тяжело опускаясь на траву рядом с Бетиком. — Но я не умею вести спора. Мой язык спотыкается о зубы, и тогда меня охватывает гнев. Я, Бетик, пойман в ловушку религии, которую едва постигаю. В Библии есть много, чему я могу следовать, и все же я не христианин. Моя Библия учит перебивать врагам голени и бедра, поражать их огнем и мечом… и еще она учит меня возлюбить врага и творить добро ненавидящим меня.

— Понятно, почему у тебя мутится в голове. Ну да я часто думал, что любой человек по сути своей сумасшедший. Я не верю ни в какого бога, и только счастливее из‑за этого. Мне не нужна вечная жизнь. Мне хотелось бы получить немного счастья, много удовольствий — и быструю смерть, когда то и другое перестанет меня манить.

Шэнноу усмехнулся, и его напряженность рассеялась.

— Эх, если бы я мог разделить твою философию!

— Можешь, Шэнноу. Она бесплатна.

Шэнноу покачал головой и посмотрел на горы.

— Я побываю там, — сказал он. — А потом отправлюсь на запад.

— В горы я поеду с тобой, а потом поверну на восток.

— Ты думаешь, что так ускользнешь от зелотов?

Прежде, чем Бетик успел ответить, кусты слева от них раздвинулись, и на поляну вышел большой бурый медведь. Увидев перед собой людей, он встал на задние лапы — зверь в полтора человеческих роста. Простоял так несколько секунд, потом опустился на все четыре лапы и вперевалку удалился.

Оба человека спрятали пистолеты.

— От зелотов нигде не укрыться, Шэнноу, — сказал Бетик, и Иерусалимец судорожно перевел дух.

— Я полагал, что они вселились в него.

— Вероятно, в следующий раз так и будет, — заверил его Бетик.

6

Кона Гриффина терзала тревога. Большую часть дня он трудился на постройке нового дома, с большим тщанием выкладывая фундамент и измеряя бревна для точной вязки по углам. Но все время, пока он работал, его глаза нет‑нет да обращались к высокому горизонту и неизменным наблюдателям на гребне.

После первой стычки нападения не возобновлялись — и даже наоборот. На следующий день к поселку подъехали шестеро всадников. Вновь Гриффин пошел к ним навстречу, и вновь его прикрывали Мадден и Берк вместе с Малером и еще пятью переселенцами, которые нарочито выставляли напоказ ружья и пистолеты, взятые с трупов налетчиков. Трупы эти отнесли в дальний угол восточного луга и торопливо закопали.

Всадники въехали в селение словно бы без малейшей опаски, и их вожак, стройный молодой человек с ясными серыми глазами, подошел к Гриффину, тепло улыбаясь.

— Доброе утро! Мое имя Зедеки! — Он протянул руку, Гриффин взял ее, и они обменялись коротким официальным рукопожатием.

— Гриффин.

— Ты здешний вожак?

Гриффин пожал плечами.

— Мы не считаем, что нам нужны вожаки. Мы просто земледельцы.

Зедеки кивнул и улыбнулся.

— Да, я понимаю. Однако ты говоришь от имени вашей общины, так?

— Да.

— Вот и хорошо. На вас вчера напала банда отступников, бежавших из нашего края, и это нас весьма удручает. Мы схватили тех, кто уцелел и тут же предали их смерти. И приехали извиниться за это прискорбное происшествие.

— В последнем нет нужды, — ответил Гриффин. — Мы не понесли никаких потерь и обзавелись многим полезным.

— Ты имеешь в виду оружие, — сказал Зедеки. — Собственно говоря, оно было украдено из нашего города, и мы хотели бы получить его обратно.

— Вполне понятно, — дипломатично ответил Гриффин.

— Значит, ты согласен?

— В принципе, безусловно. Краденую собственность должно возвращать ее владельцам.

— Значит, мы можем его получить?

— К несчастью, существуют и другие принципы, с которыми тоже должно считаться, — возразил Гриффин. — Но, быть может, мы сядем и утолим жажду?

— Благодарю тебя.

Гриффин сел на неотесанное бревно и жестом пригласил Зедеки сесть рядом. Донна и еще две женщины принесли медные кружки с чаем из целебных трав, подслащенным медом. Остальные всадники не спешились и, прежде чем принять кружки, посмотрели на Зедеки.

— Ты упомянул другие принципы? — напомнил Зедеки.

— Совершенно верно, старина.

— Видишь ли, там, откуда мы родом, военная добыча по обычаю принадлежит тому, кто ее добыл. И наши мужчины считают, что честно заработали свое новое оружие. Во‑вторых, встает вопрос о возмещении ущерба. Эти налетчики были из ваших — если, конечно, они не украли и свою одежду. Поэтому наши люди, думается, считают, что им положено получить что‑то за тот ужас, которому подвергли их жен и детей, не говоря уж о расходах — под ними я подразумеваю потраченные пули и тяжелый труд, которого потребовали и веревочное препятствие для лошадей, и другие приспособления, которые, к счастью, не пришлось применить.

— Иными словами, наша собственность не будет нам возвращена?

— Вовсе нет, Зедеки. Я ведь просто указал на возможные против этого возражения. Не будучи вожаком, я ведь не могу предсказать, что решит каждый.

— В таком случае, что подразумевают все эти слова?

— Да что жизнь редко бывает проста. Нам хотелось бы быть добрыми соседями, и мы надеемся, что сможем вести торговлю с живущими поблизости людьми. Однако до сих пор у нас не было никаких дел с вами, так, может быть, нам следует выждать и поближе узнать друг друга?

— И тогда оружие будет возвращено?

— И тогда мы продолжим обсуждение, — ответил Гриффин, улыбаясь.

— Мистер Гриффин, наши люди превосходят вас численностью примерно в тысячу раз. Мы не привыкли, чтобы нам отказывали в наших пожеланиях.

— Но ведь я не отказываю, мистер Зедеки, это было бы дерзостью с моей стороны.

Зедеки допил чай и оглядел селение. Его взгляд воина тотчас оценил расположение примерно двадцати поваленных там и сям толстых деревьев. Каждое могло служить надежным укрытием для стрелков, причем нападающие оказались бы под смертоносным огнем, а их выстрелы не достигали бы цели.

— Это вы спланировали такие оборонительные сооружения? — спросил Зедеки.

— Нет, — сказал Гриффин. — Я простой проводник караванов. Но у нас есть люди опытные и искусные в таких делах. Им приходилось встречаться с самыми разными разбойниками.

— Что же, позвольте поблагодарить вас за ваше гостеприимство, мистер Гриффин. Я был бы рад, если бы вы оказали мне честь посетить мой дом. Ехать недалеко, и, быть может, мы могли бы подробнее обсудить все эти принципы?

Глаза Гриффина сузились, но он улыбнулся теплейшей улыбкой.

— О, вы поистине любезны! И я с удовольствием принимаю ваше приглашение… но не сейчас. Как видите, мы еще только строим наши дома, и с моей стороны было бы неприлично воспользоваться вашим гостеприимством, не имея возможности отплатить тем же. Видите ли, таков один из наших обычаев: всегда за все отплачивать непременно тем же.

Зедеки кивнул и встал.

— Прекрасно, я вернусь, когда вы… устроитесь.

— Мы будем вам очень рады.

Зедеки сел в седло.

— Когда я вернусь, то потребую назад нашу собственность.

— Новым друзьям негоже говорить о требованиях, — ответил Гриффин. — Если вы вернетесь с миром, мы сможем договориться. Если нет, часть вашей собственности будет вам возвращена со скоростью, которая вас, возможно, не очень устроит.

— Мне кажется, мы поняли друг друга, мистер Гриффин, но, по‑моему, вы недооцениваете силу исчадий Ада. Мы ведь не горстка разбойников‑налетчиков, как вы их называете. Мы — нация.

Когда он уехал, Мадден, Берк и другие столпились вокруг Гриффина.

— Как ты это толкуешь, Грифф? — спросил Малер, низенький лысеющий фермер. Гриффин был знаком с ним тридцать лет.

— Как ни посмотри — ничего хорошего. Я думаю, нам лучше отправиться дальше на запад.

— Так земля же тут отличная, — возразил Малер. — Как раз такая, о какой мы всегда думали.

— Мы думали найти ее там, где нет разбойников, — сказал Гриффин. — А то, на что мы наткнулись, может быть в сотни раз хуже. Он сказал правду: нас в сравнении с ними — горстка. Ты видел их шлемы? Это же воины. И называют себя исчадиями Ада. Я не слишком верующий, но такое название мне не нравится. И даже подумать страшно, что, возможно, за ним кроется.

— Ну, я бежать не собираюсь, — сказал Мадден. — Я уже пустил здесь корни.

— И я отсюда никуда! — заявил Малер.

Гриффин обвел взглядом остальных. Они дружно кивали.

Поздно вечером, сидя с Донной Тейбард под яркой луной, он почувствовал, как отчаяние окутывает его черной пеленой.

— Я надеялся, что Авалон будет краем мира изобилия. У меня была мечта, Донна. И она так близка к тому, чтобы сбыться. Чумные Земли — безлюдные, доступные, богатые, зеленые… Но теперь я начинаю понимать, что их недаром назвали Чумными.

— Но ты же взял над ними верх, Грифф!

— У меня предчувствие, что они могут вернуться тысячным отрядом, если захотят.

Донна пересела к нему на колени, обвила рукой его шею. Он рассеянно положил руку на выпуклость ее живота, и она чмокнула его в лоб.

— Ты что‑нибудь придумаешь!

Он засмеялся.

— Ты слишком уж доверяешь…

— …простому проводнику караванов, —докончила она за него.

— Вот именно.

Однако нападения, которого он опасался, не произошло. Шли недели, и их дома были почти достроены. Но каждый день на гребнях холмов показывались рогатые всадники на темных конях и наблюдали за переселенцами. Вначале это выматывало нервы, но вскоре семьи привыкли к всадникам на горизонте.

Прошел месяц, прежде чем новая смерть всполошила селение. Юноша по имени Карвер отправился на холмы на охоту, чтобы пополнить запас мяса, и не вернулся.

Мадден нашел его труп через двое суток. У него выкололи глаза, его лошадь убили. Все его вещи остались при нем, но адское ружье исчезло.

На следующий день приехал Зедеки. На этот раз один.

— Как будто кого‑то из ваших убили, — сказал он.

— Да.

— В холмах появились налетчики, и мы их ищем. Вашим людям пока лучше оставаться в пределах долины.

— В этом не будет надобности, — заявил Гриффин.

— Мне бы не хотелось, чтобы были еще смерти, ‑сказал Зедеки.

— Мне тоже.

— Как вижу, твой дом почти достроен. Прекрасное жилище!

Гриффин выбрал место для дома под защитой холма и сложил фундамент из камней. Ладно пригнанные бревна стен увенчивала крутая крыша.

— Мы будем рады, если ты разделишь с нами полуденную трапезу, — пригласил Гриффин.

— Благодарю, но не могу.

Он вскоре уехал, и Гриффину очень не понравилось, что он даже не упомянул о возвращении оружия.

Три дня спустя Гриффин выехал из поселка с ружьем поперек седла и пистолетом у пояса. Он направился к плато на западе, где были замечены пасущиеся толстороги. На ходу он изучал ружье, которое одолжил ему Мадден. Это было адское оружие, с коротким стволом, тяжелое. Ствол был на пружине, и, по словам Маддена, после каждого выстрела, когда отдача отбрасывала приклад, в патронник загонялся новый патрон. Гриффину не нравилось ни ощущение ружья в руках, ни его вид — никакого сравнения с четкой изящной формой его кремневого ружья. Однако отрицать достоинства магазинного ружья он не мог, и охотно воспользовался предложением Маддена.

Гриффин направил лошадь на северо‑восток и спешился в середине полянки на широком уступе, откуда открывался вид на долину. Слева и справа от него у стволов высоких сосен густые кусты смыкались, но укрытый от слишком уж яркого солнца Гриффин осматривал долину с высоты, ощущая себя царем. Вскоре он услышал лошадиный топот, приближающийся с севера, взял ружье, взвел затвор, прислонил оружие к валуну и сел.

На поляну выехали четверо исчадий с пистолетами в руках.

— Ищете налетчиков? — добродушно осведомился Гриффин.

— Отойди от оружия, — сказал один из них. Гриффин не тронулся с места и посмотрел говорившему в глаза. Чернобородый, богатырского сложения, а в выражении Лица — ни тени теплоты или дружелюбия.

— Как понимаю, — сказал Гриффин, — вы намерены убить меня, как убили мальчика Карвера?

Бородач угрюмо усмехнулся.

— Поначалу он говорил очень задиристо, но под конец упрашивал и умолял. Как будешь и ты.

— Вполне возможно, — сказал Гриффин. — Но раз я сейчас умру, ты не скажешь мне, почему?

— Что — почему?

— Почему вы действуете таким образом? Зедеки сказал мне, что у вас есть войско. Неужто мои поселенцы вас пугают?

— Я был бы рад объяснить тебе это, потому что был бы рад сам узнать. А ответ такой: нам приказано не нападать… пока. Но любой из вас, кто выходит за пределы долины, — законная дичь. А ты вышел за них.

— Ну, что же! — заметил Гриффин, оставаясь сидеть. — Похоже, настало время умереть.

В кустах загремели выстрелы, и двое всадников слетели с седел. Гриффин схватил свое ружье и всадил три пули в грудь чернобородого. Пуля рикошетом отлетела от валуна рядом с ним, и он прицелился в четвертого всадника, но у того в виске появилась дырочка, а в кустах раздался выстрел. Лошадь вздыбилась, и он скатился с седла. В ушах Гриффина зазвенело от наступившей тишины, и тут из кустов выбрались Мадден, Берк и Малер.

— Ты был прав, Грифф, ничего хорошего, — сказал Берк. — Может, время убраться отсюда?

— Не уверен, что они дадут нам уехать, — ответил Гриффин. — Мы в ловушке. Поселок распланирован с расчетом, и его легче оборонять, чем движущиеся фургоны. Тем не менее нам его не удержать.

— Так что ты предлагаешь?

— Прости, старина, но сейчас мне ничего на ум не приходит. На сегодня нам хватит дела. Заберите их оружие и патроны, а тела спрячьте в кустах. Отведите туда их лошадей и тоже убейте. Я не хочу, чтобы исчадия узнали, что мы понимаем, в какой опасности находимся.

— Долго нам морочить их, Грифф, не удастся, — сказал Берк.

— Знаю.

Полночь уже миновала, когда Гриффин наконец бесшумно проскользнул в хижину. Огонь в очаге погас, но большая комната еще хранила воспоминания о жарком пламени. Он сбросил войлочную куртку. Мягко ступая по бревенчатому полу, приоткрыл дверь в комнату Эрика. Мальчик спокойно спал. Гриффин вернулся к очагу и откинулся в старом кожаном кресле, которое провез через половину континента. Он очень устал, спину разламывало. Кое‑как стянув сапоги, он уставился на кучу золы. В комнате не было холодно, но он опустился на колени, положил растопку и вновь развел огонь.

«Ты что‑нибудь придумаешь!» — сказала ему Донна.

Но в голову ничего не шло, и это его бесило.

Кон Гриффин, простой проводник караванов! В это свое смиренное звание он кутался, как в плащ, — оно было полезно во многих отношениях. Всю жизнь ему встречались люди, способные повести за собой других, и он рано научился распознавать подоплеку их силы. Многие опирались на находчивость и харизму, а они, казалось, всегда тесно переплетались с удачей. Ему харизма ниспослана не была, и весь свой немалый ум он обратил на то, чтобы научиться вести людей за собой по‑иному. Не знающие Гриффина будут видеть лишь тяжеловесного, могучего, медлительного человека — простого проводника караванов. С течением времени они — если бы им была свойственна наблюдательность — начали бы замечать, что тревожащие его проблемы исчезают как бы сами собой по мере осуществления его планов. Они увидели бы, как люди приходят к Гриффину со своими бедами — и наблюдали бы, как их трудности рассеиваются, подобно утреннему туману. А истинно проницательный наблюдатель понял бы, что Гриффин в отличие от эффектных вождей‑златоустов завоевывает уважение тем, что сделал себя глазом урагана, оазисом спокойствия среди бурь жизни. Очень редко вызывающе воинственный, никогда не повышающий голоса, всегда знающий, что следует делать… — Кон Гриффин очень гордился образом, который сотворил для себя.

И вот теперь, когда он особенно нуждался в этом образе, ему ничего не приходило в голову.

Он подбросил поленьев в очаг и откинулся на спинку кресла.

Донна Тейбард, очнувшись от тревожного сна, услышала треск сырых дров в огне. Спустив ноги с широкой кровати, она натянула шерстяное платье и бесшумно вышла в большую комнату. Гриффин ее не услышал, и она немного постояла, глядя на него — в красноватом свете его рыжие волосы казались совсем огненными.

— Кон!

— Прости! Я разбудил тебя?

— Нет. Мне снились сны. Такие странные! Что произошло?

— Исчадия убили Карвера. Это мы узнали твердо.

— Мы слышали выстрелы.

— Никто из наших ранен не был.

Донна налила воды в большой медный чайник и повесила его над огнем.

— Тебя что‑то тревожит? — спросила она.

— Я не вижу выхода и чувствую себя зайцем в силке, который ждет, когда придет охотник.

Донна неожиданно рассмеялась, и Гриффин посмотрел на ее лицо, освещенное огнем. Она казалась более молодой и до невозможности красивой.

— Почему ты смеешься?

— Никогда не встречала мужчины, более непохожего на зайца. Ты похож на медведя — огромного, большого, мягонького бурого медведя.

Он тоже засмеялся, и несколько минут они просидели в молчании. Донна заварила душистые травы, и пока они пили чай у огня, исчадия Ада и все их угрозы, казалось, отодвинулись далеко‑далеко.

— Сколько их там? — неожиданно спросила Донна.

— Исчадий? Не знаю. Джейкоб в первый вечер попробовал выследить их, но они его заметили, и он повернул назад.

— Так как же ты можешь что‑то планировать, если не знаешь, сколько у тебя врагов?

— Будь я проклят! — пробормотал Гриффин, и с его души свалился камень. — Зедеки сказал, что их тысячи, и я ему поверил. Но ведь это же не значит, что они все здесь! Ты права, Донна, я был последним дураком! — Гриффин натянул сапоги и поцеловал ее.

— Куда ты?

— Мы возвращались по одиночке, на случай, если они несут дозор и по ночам. Джейкоб, наверное, уже добрался домой, и мне надо с ним поговорить.

Натянув свою темную куртку, он вышел в ночной мрак и прошел через расчистку к хижине Маддена. Ставни на окнах были закрыты, но в щели пробивался золотистый свет, и Гриффин постучал в дверь.

Через секунду она открылась, и высокий бородатый Мадден спросил:

— Все в порядке?

— Да. Ты уж извини, что я тебя беспокою так поздно, — сказал Гриффин, пуская в ход неторопливую тяжеловесную манеру выражаться, которую от него ожидали. — Но по‑моему, время обдумать наши планы.

— Входи, — сказал Мадден.

Комната была поменьше, чем в доме Гриффина, но в остальном они мало отличались. Посередине ‑большой стол со скамьями, у правой стены — сложенный из камней очаг, а по его сторонам — два тяжелых кресла с богатой резьбой. Они сели в кресла, и Гриффин наклонился вперед.

— Джейкоб, мне надо знать, сколько всего исчадий здесь по соседству с нами. Полезно бы также узнать что‑то о местности, о местоположении их лагеря, ну и прочее.

— Хочешь, чтобы я разведал?

Гриффин поколебался. Оба знали, насколько опасна подобная разведка, и Гриффин остро чувствовал, что просит Джейкоба Маддена рискнуть жизнью.

— Да, — сказал он. — Это очень важно. Разведай все, что они делают, какая у них дисциплина, ну, словом, все.

Мадден кивнул.

— А кто будет обрабатывать мое поле?

— Я пригляжу, чтобы все было сделано.

— А моя семья?

Гриффин понял недоговоренный вопрос.

— Как моя собственная, Джейкоб. Я позабочусь о них.

— Ну, ладно.

— Еще одно. Сколько стволов мы забрали?

Мадден прикинул.

— Тридцать три ружья, двадцать семь… нет, двадцать восемь пистолетов.

— Мне надо знать, сколько у нас к ним патронов. Но это подождет до завтра.

— Не больше чем двадцать патронов на ствол.

— Да, не больше. Будь осторожен, Джейкоб.

— В этом можешь не сомневаться. Я теперь же и отправлюсь.

— Молодчина! — Гриффин встал и вышел из хижины. Луну затянули облака, и он споткнулся о бревно укрытия, больно ушибив голень. Миновал несуразную хижину Этана Пикока. Коротышка‑книжник вел бурный спор с Аароном Фелпсом. Гриффин ухмыльнулся: некоторые вещи не меняются даже среди самых гибельных опасностей.

Войдя в свою хижину, он увидел, что Донна все еще сидит у очага, пустыми глазами глядя на огонь.

— Тебе надо бы поспать, — сказал он, но она не услышала. — Донна? — он опустился рядом с ней на колени. Глаза у нее были широко раскрыты, зрачки казались огромными, хотя в них и отражался яркий огонь. Он потрогал ее за плечо, но она не шевельнулась. Не зная, как поступить, он остался на месте, нежно ее поддерживая. Через некоторое время она вздохнула, и голова ее склонилась. Он подхватил ее на руки и усадил в кресло. Она замигала, и ее взгляд стал осмысленным.

— А, это ты, Кон! — сказала она сонно.

— Тебе снились сны?

— Я… я не знаю. Так странно!

— Расскажи!

— Пить хочу, — сказала она, откинула голову на спинку и закрыла глаза.

Он налил воды в кружку, и несколько секунд она ее прихлебывала.

— С тех самых пор, как мы добрались сюда, — сказала она, — мне снились необыкновенные, странные сны. С каждым проходившим днем они становились все яснее, и теперь я уже не знаю, сны ли это. Я как бы вхожу в них.

— Так расскажи мне, — повторил он.

Она выпрямилась и допила кружку.

— Ну, сегодня я видела Йона Шэнноу на горном склоне. Он сидел рядом с исчадием. Они разговаривали, но слова были неясным бормотанием. Потом я увидела, как Йон вытаскивает пистолет… и вдруг — медведь. Но тут я словно скатилась со склона в какое‑то каменное здание. Там было много исчадий, а на середине стоял мужчина, высокий и красивый. Он увидел меня, из него повалил дым, он превратился в чудовище и погнался за мной. Меня охватил ужас, но тут кто‑то подошел ко мне и сказал, чтобы я не боялась. Он был очень невысокий — тот самый, которого я видела с Йоном в селении, когда он был ранен. Его зовут Каритас. Древнее имя, которое некогда означало Любовь, сказал он мне, а дымное чудовище не могло нас найти. И я перенеслась куда‑то еще и увидела огромный золотой корабль, но моря нигде не было. Корабль стоял на вершине горы, а Каритас засмеялся и сказал, что это Ковчег. Тут все мои сны перепутались, и я увидела, как тысячи исчадий скачут к Ривердейлу, а Эш Берри пригвожден к дереву. Ужасно!

— Ты рассказала все? — спросил Гриффин.

— Почти. Я увидела, как Джейкоб ползет через кусты вблизи от каких‑то шатров, но тут же я оказалась внутри шатра, и там кружком сидели шесть мужчин. Они знали, что Джейкоб приближается, и ждали его.

— Это не мог быть Джейкоб, он еще только сейчас собирается на разведку.

— Тогда останови его, Кон. Эти — не такие, как другие исчадия. Они — зло, одно зло.

Гриффин выбежал за дверь, бросился через расчистку, но в окнах хижины Маддена было темно. Гриффин побежал к загону позади нее. Лошади Маддена там не оказалось.

Он почувствовал, как его охватывает паника и свирепо подавил ее.

Потом вернулся к Донне и взял ее руки в свои.

— Ты говорила, что можешь видеть тех, кто тебе близок, где бы они ни находились. Ты можешь увидеть Джейкоба?

Она закрыла глаза.

Ее мысли затуманились, и перед ней возникло лицо Йона Шэнноу.

Он ехал на серо‑стальном мерине по горной тропе, которая вела вниз, в глубокую долину, усеянную озерами. У берегов озер плескались тысячи птиц, их стаи кружились в небе. Позади Шэнноу ехал исчадие с черной, расчесанной натрое бородой, а за ним темноволосый мальчик лет пятнадцати.

Донна уже собралась вернуться, когда ей душу ожег ледяной ужас. Она взмыла высоко над деревьями и увидела ИХ менее, чем в четверти мили позади Шэнноу — тридцать всадников на высоких конях. На них были черные плащи и шлемы, скрывавшие лица, и они быстро сокращали расстояние. Небо потемнело, и Донна увидела, что ее обволакивает туча, которая сгустилась, затвердела в два кожистых крыла, и они сомкнулись над ней.

Она закричала, попыталась вырваться, но тихий, почти ласковый голос прошептал ей на ухо:

«Ты моя, Донна Тейбард, и станешь совсем моей, когда я пожелаю».

Крылья развернулись, она упорхнула, как испуганный воробей, и выпрямилась в кресле.

— Ты видела Джейкоба? — спросил Гриффин.

— Нет, — прошептала она. — Я видела Дьявола и Йона Шэнноу.

Села поравнялся с Шэнноу и указал вниз, где в долине на берегу речки виднелась группа построек. К ним подъехал Бетик.

— Наверное, я спал на ходу, — сказал Шэнноу. ‑Я раньше их не замечал.

Бетик нахмурился.

— Я знаю, что внимательно осмотрел долину. И, конечно, увидел бы их.

Шэнноу дернул поводья, и мерин затрусил вниз по склону. Однако не проехали они и ста шагов, как до них донесся топот лошадей, летящих галопом. Шэнноу спрыгнул с седла и увел мерина за высокие кусты. Бетик и Села последовали за ним. В просветы между ветками они смотрели, как мимо промчались всадники в черных плащах.

— Как это они не заметили места, где мы свернули с тропы? — задумчиво произнес Бетик. — Странно!

— Сколько ты их насчитал?

— Мне не нужно было считать. Шесть звеньев, то есть тридцать шесть противников, таких искушенных в любом виде боя, что нам и думать нечего справиться с ними.

Шэнноу ничего не сказал и направил мерина вниз по склону. Строения были из ошкуренных бревен, выбеленных временем. За ними виднелся луг, где паслись дойные коровы. Шэнноу въехал в квадратный двор и спешился.

— А где же люди? — спросил Бетик, подходя к нему.

Шэнноу снял широкополую шляпу и повесил ее на луку седла. Солнце спускалось за холмы на западе, и он очень устал. Двенадцать ступенек вели к длинной двери строения, перед которым они стояли, и Шэнноу направился к ней. Дверь отворилась, из нее вышла пожилая женщина в белой одежде и низко поклонилась. Короткие седые волосы и синие глаза — такой глубокой синевы, что казались почти фиолетовыми.

— Добро пожаловать, — сказала женщина.

Они, трое, услышали гром копыт, обернулись и увидели, что со склона прямо на них несутся исчадия. Руки Шэнноу опустились на пистолеты, но женщина сказала властно:

— Не беритесь за оружие. Подождите.

Шэнноу замер. Всадники промчались мимо строений, не глядя ни направо, ни налево. Иерусалимец смотрел им вслед, пока они не скрылись в северном направлении.

Он резко повернулся к женщине, но прежде, чем успел открыть рот, она сказала:

— Разделите с нами вечернюю трапезу, мистер Шэнноу, — и, повернувшись, исчезла за дверью.

— Вот что, Шэнноу, — сказал Бетик, подходя к нему, — мне это место очень не нравится.

— Тут такая красота, — сказал Села. — Неужто ты ее не чувствуешь? Такая гармония! Тут нет страха.

— Есть! — буркнул Бетик. — Вот тут, — добавил он, ударив себя по груди. — Почему они проехали мимо?

— Они нас не видели, — сказал Шэнноу.

— Чушь! Не могли не увидеть!

— Как мы не могли не увидеть эти дома?

— От этого, Шэнноу, все выглядит только хуже, а не лучше.

Шэнноу поднялся по ступенькам и вошел в дверь. Бетик пошел следом за ним. Шэнноу оказался в небольшой комнате, озаренной мягким светом белых свечей. Круглый столик был накрыт на двоих, и за одним прибором сидела седая женщина. Шэнноу обернулся, но Бетика не увидел, как и Селу.

— Садитесь, мистер Шэнноу, и подкрепитесь.

— Где Мои друзья?

— С удовольствием ужинают. Не тревожьтесь, здесь никакая опасность вам не угрожает.

Шэнноу мешали пистолеты, и, сняв пояс, он положил их на пол рядом со стулом, взглянул на свои ладони и увидел, что в них въелась грязь.

— Можете умыться в соседней комнате, — сказала женщина.

Шэнноу благодарно улыбнулся и открыл овальную дверь по ту сторону стола, которую до этого он как‑то не заметил. За ней оказалась металлическая ванна, полная теплой чуть надушенной воды. Он разделся и забрался в нее. Наконец, ощущая себя чистым, он выбрался из ванны и на месте своей одежды увидел белую шерстяную рубашку и серые брюки. Такая замена его нисколько не встревожила, и он надел их. Они облегали его, словно сшитые по мерке.

Женщина по‑прежнему сидела за столом, и он опустился на стул напротив. Еда была незатейливой: тушеные овощи, свежие фрукты, родниковая вода, которая казалась вкуснее вина.

Они ели молча, а потом женщина встала и сделала Шэнноу знак пойти за ней в соседнюю комнату. Шэнноу оказался в кабинете без окон, где два глубоких кожаных кресла были придвинуты к столику со стеклянной крышкой, на котором стояли две чашки душистого чая.

Шэнноу подождал, пока женщина не села, а тогда сел сам и обвел взглядом стены. Они, казалось, были каменными и тем не менее мягкими на вид, будто обитые плотной тканью. На стенах висели картины, главным образом изображавшие животных — оленей и лошадей, пасущихся у подножий гор в снежных шапках.

— Вы далеко заехали, мистер Шэнноу. И вы устали.

— Да, очень, госпожа.

— Вы едете в сторону Иерусалима или в противоположную?

— Не знаю.

— Для Каритаса вы сделали все, что смогли. Не горюйте.

— Вы его знали?

— О, да! Несгибаемый упрямец, но вместе с тем добрейшая душа.

— Я обязан ему жизнью. И не сумел вернуть свой долг.

— Он не смотрел бы на вас, как на должника. Для него, как и для нас, жизнь — не баланс долгов и уплат. Что вы чувствуете к Донне Тейбард?

— Я сержусь… сердился. Здесь трудно ощущать гнев.

— Не трудно, мистер Шэнноу, а невозможно.

— Что это за место?

— Святое убежище. Здесь нет зла.

— Но как можно было добиться подобного?

— Ничего не делая, мистер Шэнноу.

— Но здесь есть сила… грозная сила…

— Да, и в этом загадка для тех, кто имеет глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать.

— Кто вы? Что вы такое?

— Я Руфь.

— Ангел?

Тут Она улыбнулась.

— Нет, мистер Шэнноу, я женщина.

— Простите, но я не понимаю, хотя чувствую, что это очень важно.

— И вы правы, но пока отдохните. Мы поговорим завтра.

Она встала и ушла. Он услышал, как затворилась дверь, и поднялся на ноги. У дальней стены была постель, он лег на нее и уснул без сновидений.

Бетик вошел в дверь следом за Шэнноу и оказался в круглой комнате, выкрашенной в мягкие алые тона. На стенах висело всевозможное оружие, эффектно расположенное: луки и копья, пистолеты и ружья, мечи и кинжалы — и все искуснейшей выделки.

За овальным столиком сидела седовласая женщина, на блюде лежал большой кусок мяса, обжаренный снаружи, но внутри сырой. Бетик подошел к столику и взял серебряный нож для разделки жаркого.

— Где Шэнноу? — спросил он, отрезая сочные ломти.

— Неподалеку, Бетик.

— Приятная комната, — сказал исчадие Ада, кивая на оружие.

— Тебя умиротворяет их вид?

Он пожал плечами.

— Они напоминают мне о моем родном доме.

— О комнате, выходящей окном на виноградник?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Два года назад ты оказал гостеприимство моему другу.

— Как его звали?

— Езра.

— Мне неизвестен никто с таким именем.

— Он перелез через ограду твоего сада, когда за ним охотились, и спрятался среди твоих лоз. А когда явились охотники, ты сказал, что ни в доме, ни в саду никого нет, и отослал их.

— А, да! Такой коротышка с испуганными глазами.

— Да. Человек великой храбрости, ибо он знал великий страх.

— Что с ним произошло дальше?

— Три месяца спустя его поймали и сожгли.

— Последнее время костры запаляют часто. Он поклонялся старому темному богу, ведь так?

— Да.

— Исчадия Ада выжгут эту секту каленым железом.

— Быть может, Бетик. Но почему ты ему помог?

— Я не религиозный человек.

— А какой?

— Просто человек.

— Ты знаешь, что можешь умереть, если останешься с Шэнноу?

— Наши пути скоро разойдутся.

— А ведь без тебя его ждет неудача.

Бетик поднял кубок с красным вином и осушил его до дна.

— Что ты стараешься мне сказать?

— Ты чувствуешь, что ты у Шэнноу в долгу?

— За что?

— За спасение твоей жизни.

— Нет.

— Ты назвал бы себя его другом?

— Быть может.

— Значит, он тебе нравится?

Бетик ничего не ответил.

— Кто ты, женщина? — спросил он потом.

— Я Руфь.

— Почему всадники нас не увидели?

— Сюда нет доступа злу.

— Но я же здесь!

— Ты спас Езру.

— И Шэнноу здесь.

— Он взыскует Иерусалима.

— Что это за место?

— Для тебя, Бетик, оно Альфа или Омега, или начало, или конец.

— Начало чего? Конец чего?

— Это решать тебе. Выбор должен сделать ты.

Села взбежал по ступенькам за своими друзьями и вошел в маленькую комнату. Седая женщина улыбнулась и раскрыла ему свои объятия.

— Добро пожаловать домой, Села.

И на него нахлынула безмерная радость.

На следующий день Руфь провела Шэнноу через длинную залу, мимо накрытых для завтрака столов на козлах в круглую библиотеку, всю в полках с книгами от пола до сводчатого потолка. В центре стоял круглый стол. Седая женщина села к нему и сделала знак Шэнноу сесть рядом.

— Здесь есть все, что вам когда‑либо хотелось узнать, мистер Шэнноу, но вы должны решить, что именно будете искать.

Его глаза скользнули по ярусам книг, в них появилось что‑то вроде страха, принося с собой холодную дрожь.

— Это все истинные книги? — спросил он.

— Нет. Среди них есть выдуманные истории. Есть теории. Некоторые правдивы отчасти или близки к правде. Большинство же указывает путь к истине тем, у кого есть глаза, чтобы видеть.

— Мне просто нужна истина.

— Чтобы ее вложили тебе в руки, подобно совершенной и безупречной жемчужине?

— Да.

— Неудивительно, что ты взыскуешь Иерусалима.

— Вы смеетесь надо мной, госпожа?

— Нет, мистер Шэнноу. Все, что мы делаем здесь, предназначено для того, чтобы наставить и помочь. Эта комната была сделана для вас, сотворена для вас. Она не существовала, пока вы в нее не вошли, и перестанет существовать, едва вы ее покинете.

— И какое время я могу в ней оставаться?

— Один час.

— За час все эти книги я не могу прочесть.

— Совершенно верно.

— Так к чему было затрудняться? Как я могу почерпнуть все эти знания, если у меня нет на то времени?

Руфь наклонилась к нему и взяла его за руку.

— Мы создали ее не для того, чтобы мучить вас, Йон. Слишком много вложено в нее усилий. Сядьте и подумайте. Не напрягайтесь.

— Вы не можете хотя бы подсказать мне, где искать?

— Нет, так как я не знаю, чего вы ищите.

— Я хочу найти Бога.

Руфь ласково пожала его руку.

— Вы думаете, он прячется от вас?

— Я имел в виду другое. Я старался жить по воле Его. Понимаете? У меня нет ничего. Я не хочу ничего. И все же… я не обрел удовлетворения.

— Я скажу вам кое‑что, Йон. Даже прочитав все эти книги, познав все тайны мироздания, тем не менее удовлетворения вы не обрели бы. Ведь вы видите себя тем, кем увидел вас Бетик: садовником Бога, выпалывающим сорняки, но всегда недостаточно быстро, недостаточно чисто, недостаточно безупречно.

— Вы хотите сказать, что защищать слабых ‑дурно?

— Я не судья.

— Так что же вы? Что это за место?

— Я сказала вам вчера вечером. Здесь нет ангелов, Йон. Мы люди.

— Вы все время говорите «мы», но я не видел тут никого, кроме вас.

— Здесь живут четыреста человек, но они не хотят, чтобы их видели. Таков их выбор.

— Так это сон? — спросил он безнадежно.

— Нет. Поверьте мне.

— Я верю вам, Руфь, верю. Я верю всему, что вы говорите… но это мне ничуть не помогает. Снаружи за мной ведут охоту, и женщине, которую я люблю, угрожает страшная опасность. Есть человек, которого я дал обет уничтожить. Я знаю, что ненавижу его — но здесь ненависть кажется чем‑то ничтожным.

— Вы говорите про того, кто называет себя Аваддоном?

— Да.

— Человек пустой внутри.

— Его воины зверски убили Каритаса и тех, кто был с ним. Женщин, детей.

— И теперь вы пытаетесь убить его?

— Да. Как Бог Воинств повелел Иисусу Навину убить нечестивых.

Руфь выпустила его руку и откинулась на спинку кресла.

— Вы говорите об уничтожении Гая и тридцати двух городов. «Падших в тот день мужей и жен, всех жителей Гая, было двенадцать тысяч. Иисус не опускал руки своей… доколе не предал заклятию всех жителей Гая».

— Да, та самая Книга Иисуса Навина, на которую ссылался Аваддон, и прочел стих из нее. И он сказал, что все свои законы построил по образу действий сынов Израилевых.

— Это ранило вас, Йон, для чего и было сказано.

— Но как могло это меня не ранить? Он был прав. Если бы я жил в те дни и увидел бы, как завоеватели убивают женщин и детей, я бы сражался с ними, как только мог. Какая разница между детьми Гая и детьми в поселке Каритаса?

— Никакой, — сказала Руфь.

— Значит, Аваддон был прав.

— Это решать вам.

— Мне необходимо знать, что думаете вы, Руфь. Ведь я знаю, что в вас нет зла. Ответьте мне.

— Я не могу идти вашим путем, Йон, и не берусь сказать вам, что считалось правым и неправым пять тысяч лет назад. Я противостою Аваддону иначе. Он служит Князю Лжи, Владыке Обмана. Здесь наш ответ — истина Любви, Каритас, Йон.

— Любовь не отражает пули и ножи.

— Да.

— Так какая от нее польза?

— Она преображает сердца и души.

— Исчадий?

— Вопреки сожжениям и убийствам, среди исчадий у нас есть более двухсот обращенных. И число это увеличивается с каждым днем.

— А как вам удавалось их обращать?

— Мои друзья отправляются отсюда к исчадиям и живут среди них.

— По доброй воле?

— Да.

— Их убивают?

— Многие умерли. Другие умрут.

— Но вашей силой вы могли бы сокрушить Аваддона и спасти их жизни.

— В этом лишь часть истины, Йон. Истинная сила приходит, только когда выучиваешься не применять ее. В этом одна из Тайн. Но час прошел, и вам пора отправляться в путь.

— Но я не узнал ничего!

— Время покажет. Мальчик, Села, останется здесь с нами.

— Он хочет этого?

— Да. Вы можете попрощаться с ним.

— Без него мы с Бетиком проскакали бы мимо вас, как зелоты?

— Да.

— Потому что сюда нет доступа злу?

— Боюсь, что так.

— В таком случае кое‑что я узнал.

— Воспользуйся своим знанием во благо.

Следом за Руфью Шэнноу вернулся в свою комнату и увидел свою одежду — выстиранную и выглаженную. Он переоделся и хотел было выйти, но седая женщина остановила его:

— Вы забыли свои пистолеты, Йон Шэнноу.

Они лежали на полу, где он их оставил, и он нагнулся взять их. Едва его пальцы коснулись пояса, как гармония духа исчезла. Он застегнул пояс и вышел за дверь. Бетик ждал рядом с лошадьми, а рядом с ним стоял Села. На мальчике было белое одеяние. Увидев Шэнноу, он улыбнулся.

— Я должен остаться тут, — сказал он, — прости меня.

— Прощать нечего, малый. Ты будешь здесь в безопасности.

Он быстро вскочил в седло и поехал прочь от строений. Бетик держался рядом с ним. Через несколько минут он оглянулся — ничего, кроме безлюдной равнины.

— Странное место — мир, — сказал Бетик.

— Куда ты подевался?

— Был с этой женщиной, с Руфью.

— Что она сказала тебе?

— Наверное, меньше, чем тебе. И знаешь что? Лучше бы мы этого места не находили.

— Аминь, — ответил Шэнноу.

Они обогнули озеро с сосновым лесом по берегам. Дальше, гряда за грядой поднимались каменистые холмы. Шэнноу натянул поводья и осмотрелся.

— Если они здесь, ты их не увидишь, — заметил Бетик.

Шэнноу тронул мерина каблуками, и они осторожно поднялись на гребень. Под ними простирался конец равнины, переходивший в предгорья. Никаких следов или признаков, которые указывали бы на присутствие зелотов.

— Ты знаешь их манеру действовать, — сказал Шэнноу. — Что они сделали, когда потеряли наш след?

— Они к такому не привыкли, Шэнноу. Вселились в орла или коршуна и обшарили все окрестности квадрат за квадратом. Так как строения они увидеть не могли, то, вероятно, разбились на исходные звенья, чтобы обшарить все до гор.

— Так где же они?

— Провалиться мне, не знаю.

— Я предпочту не показываться на открытом месте.

— Конечно. Будем просто сидеть здесь на фоне неба, пока они нас не обнаружат!

Шэнноу ухмыльнулся и пустил мерина по склону вниз. Час они ехали по волнистой равнине, которую, как оказалось, повсюду пересекали узкие овражки, будто по ней какой‑то гигант прошелся чудовищными граблями. В одном из овражков они наткнулись на огромную выгнутую кость, длиной футов в пятнадцать. Шэнноу спешился и пустил мерина пастись. В диаметре кость достигала по меньшей мере восьми дюймов. Бетик подошел к нему, и вдвоем им удалось ее поднять.

— Не хотел бы я повстречаться с этим чудищем, когда оно было живым, — заметил исчадие.

Они бросили кость и осмотрели землю вокруг. Да, из травы торчала еще кость, а затем среди высоких стеблей Бетик разглядел и третью в десяти шагах вправо.

— Смахивает на остатки грудной клетки, — сказал Шэнноу.

А еще через тридцать шагов Бетик наткнулся на еще более внушительный обломок, причем усаженный зубами. Они принялись его откапывать, и оказалось, что кость имеет форму огромного клина.

— Тебе когда‑нибудь приходилось видеть подобную пасть? — спросил Бетик. — Или хотя бы слышать о таких?

— Села говорил, что здесь водятся чудовища, что его отец их видел.

Бетик оглянулся.

— От головы до грудной клетки в нем было не меньше тридцати футов. Какие же огромные у него должны быть ноги!

Они поискали, но никаких конечностей не обнаружили.

— Может, их растащили волки? — предположил Бетик.

Шэнноу покачал головой.

— Кости ног по толщине превосходили ребра не меньше, чем вдвое. Нет, они где‑то тут.

— Так кости‑то наполовину ушли под землю. И ноги могут быть еще глубже.

— Нет. Погляди на изгиб кости, которая торчит из травы. Оно умерло брюхом вверх, не то мы нашли бы сверху позвонки.

— Одна из тайн жизни, — заключил Бетик. — Поехали!

Шэнноу стряхнул землю с ладоней и сел в седло.

— Ненавижу тайны, — сказал он. — Ног ведь должно быть четыре. Жаль, что у меня нет времени откопать его целиком!

— Да уж, без труда не вытащить и рыбки из пруда! — сказал Бетик. — Ну, едем же!

Они выехали из овражка, но тут Шэнноу натянул поводья и повернул мерина обратно.

— Ну, что еще? — спросил Бетик.

Шэнноу подъехал к самому краю и посмотрел вниз. Ему были хорошо видны гигантская челюсть и обломки ребер.

— По‑моему, ты разгадал тайну, Бетик. Это рыба!

— Ну, рад, что не подцепил ее на крючок. Не смеши меня, Шэнноу! Во‑первых, это была бы всем рыбам рыба, а во‑вторых, как бы она оказалась посреди равнины, где и речки‑то нет?

— Библия повествует о гигантской рыбе — она проглотила одного из пророков. Он побыл у нее в брюхе и остался жив. Внутри этой грудной клетки уместятся свободно десять человек. И у рыб нет ног!

— Ну, ладно, это рыба. Тайну ты разгадал, так поехали?

— Однако ты ведь сам спросил, а как она могла попасть сюда?

— Не знаю, Шэнноу, и не хочу знать.

— Каритас говорил мне, что во время Падения Мира моря вылились и поглотили земли и города. Вот приливная волна и могла принести сюда эту рыбу.

— Если так, то где же море? Куда оно делось?

— Ты прав. Как ты и сказал, в этом тайна.

— Я в восторге, что мы во всем разобрались. Так едем?

— Неужели тебе совсем не свойственно любопытство, Бетик?

Исчадие наклонился в седле вперед.

— Очень и очень свойственно, мой друг. Мне очень любопытно было бы узнать, где сейчас находятся тридцать шесть безупречно обученных убийц. Возможно, тебе покажется странным, что меня это настолько занимает!

Шэнноу снял шляпу и вытер пот с внутреннего края полей. Солнце стояло над самой головой — только миновал полдень — и небо было безоблачным. Его взгляд привлекло темное пятнышко: высоко над ними кружил орел.

— Большую часть моей жизни, Бетик, — сказал он, — за мной охотились. Это неотъемлемое обстоятельство моего существования. Разбойники скоро услышали про меня, и мое описание переходило из уст в уста. Я не мог предугадать, когда именно из теней вылетит пуля или стрела, или блеснет нож. И довольно скоро стал фаталистом. Маловероятно, что я умру в своей постели в почтенной старости, ибо моя жизнь зависит от моей быстроты, зоркости и силы. Все это когда‑нибудь ослабеет, но до тех пор меня в этом мире будет интересовать очень многое — то, чего я не понимаю, но что, я уверен, имеет какое‑то отношение к тому, чем мы стали.

Бетик помотал головой.

— Ну, спасибо, что ты поделился со мной своей философией. Что до меня, так я еще молод, в самом расцвете лет, и очень хочу когда‑нибудь стать самым древним стариком, каких только видывал мир. И мне начинает казаться, что Руфь была права. Если я останусь с тобой, то наверняка умру. Так что, думаю, нам пришло время проститься.

Шэнноу улыбнулся.

— Вероятно, ты прав. Но жаль расстаться в такой спешке. Вон там как будто удобное место для ночлега. Не провести ли нам вместе последний вечер?

Бетик посмотрел туда, куда указывал палец Шэнноу — на кольцо камней на высоком уступе. Исчадие вздохнул и пустил лошадь рысью. Земля внутри кольца была плоской, а у края уступа оказалась каменная колода, полная воды. Бетик спешился и расседлал лошадь. Завтра он предоставит Иерусалимца той судьбе, какую ему назначил его темный бог.

Незадолго до сумерек Шэнноу разжег костер, не слушая возражений Бетика — как бы дым не выдал их! — вскипятил чай, выпил, а потом завернулся в одеяло, подложил под голову седло и привалился к каменному обрыву.

— И для этого тебе нужно было мое общество? ‑спросил Бетик.

— Ложись спать. Завтра тебе предстоит ехать очень долго.

Бетик закутал плечи в одеяло и сел у костра. В бок ему впился торчавший из обрыва камень, он выломал его и вскоре заснул чутким сном.

Над холмами поднялась луна, одинокая сова пронеслась над кольцом камней и скрылась во мраке. Прошел час, и вверх по склону медленно поднялись шесть теней. У камней они остановились. Вожак вошел внутрь кольца и указал на каменный обрыв, с которым оно соприкасалось с другой стороны. Трое бесшумно двинулись туда, а остальные, крадучись, подобрались к Бетику у костра.

С высоты двадцати футов над биваком, укрывшись позади скалы, Шэнноу следил за их приближением. Его пистолеты нацелились в двоих, которые подходили к Бетику. Он спустил курки, расцвели два огненных цветка, и пистолеты подпрыгнули у него в руках. Первый из двоих опрокинулся навзничь, захлебываясь собственной кровью, второго, когда пуля вошла ему в мозг, отшвырнуло вбок.

Бетик перекатился, сбрасывая одеяло и прицеливаясь. Третий нападающий выстрелил, едва он шевельнулся, и пуля взметнула пыль в нескольких дюймах правее Бетика. Его пистолет рявкнул в ответ, и зелот упал на спину.

Тем временем Шэнноу навел пистолеты на тех, кто добрался до его одеяла. Двое выстрелили в его, как они полагали, спящее тело, и осколок одного из камней под одеялом рикошетом впился в бедро стрелявшего. Теперь, упав на колени, он пытался зажать рану, из которой хлестала кровь. Бетик кинулся вперед, нырнул, перекатился и встал на одно колено, одновременно выстрелив. Шэнноу уложил предпоследнего, но последний стремительно ринулся к склону. Бетик выстрелил дважды, промахнулся и помчался в погоню.

Зелот почти достиг подножия холма, когда услышал, что Бетик его нагоняет. Он обернулся, выстрелил, и пуля просвистела над ухом Бетика. Бетик прицелился, спустил курок, но раздался лишь сухой щелчок. Он снова взвел затвор, попытался снова выстрелить. Но обойма была пуста. Зелот ухмыльнулся и поднял свой пистолет…

В центре его лба появилась дырочка, и его затылок разлетелся вдребезги.

Зелот рухнул на землю. Бетик стремительно обернулся и увидел Шэнноу над склоном. Иерусалимец стоял на коленях, сжимая пистолет обеими руками. Бетик выругался и побежал к месту их ночлега.

— Шлюхин ты сын! — бушевал он. — Приготовил меня в жертву, будто козла!

— Я думал, тебе следует выспаться.

— Не заговаривай мне зубы, Шэнноу, ты все так и задумал. Когда ты залез на эту проклятую скалу?

— Примерно тогда, когда ты захрапел.

— Не отпускай шуточки! Они тебе не к лицу. Я мог бы умереть в эту ночь!

Шэнноу сделал шаг вперед, в лунном луче его глаза хищно блестели.

— Но ты же не умер, Бетик. А если урок нуждается в растолковывании, так слушай. Читая мне наставления, ты не заметил, что над нами целый час кружил орел. И не заметил, как солнечный луч вспыхнул на металле к западу от нас перед тем, как мы наткнулись на кости. Что и послужило одной из причин, почему я так задержался в овраге. Ты силач, Бетик, и храбрый воин. Но на тебя никогда не вели охоту. Ты говоришь слишком много, а видишь слишком мало. Умрешь, если останешься со мной? Без меня ты и дня не протянешь!

Глаза Бетика сверкнули, и он поднял пистолет.

— Ты бы прежде зарядил его, малый, — посоветовал Шэнноу, направляясь к своим одеялам и седлу.

7

Джейкоб Мадден скорчился на склоне холма над лагерем исчадий и смотрел, как люди внизу сооираются к ужину. В лагере было почти двести человек, и за последние двое суток он пришел к выводу, что еще пятьдесят несут дозор в окрестностях.

Гриффин попросил его понаблюдать за состоянием дисциплины в лагере, и Мадден волей‑неволей убедился, что она не оставляет желать лучшего. На берегу речки в два ряда стояли двадцать восемь шатров. С подветренной стороны была выкопана отхожая канава, а весь лагерь окружал земляной вал высотой фута в четыре. По ночам по валу расхаживали шесть часовых, сменявшихся каждые три часа. Три коновязи находились к северу от отхожей канавы, а под кухни были отведены шатры в противоположном конце лагеря. Эта четкая организованность произвела на Маддена большое впечатление. Мадден, искусный охотник, оставался незамеченным без труда. Бородатый фермер надежно спрятал свою лошадь, а к лагерю не подходил ближе чем на шестьдесят ярдов. Свою разведку он вел со всеми предосторожностями и большим терпением.

Однако утром в лагерь приехали новые шестеро, и, едва увидев их, Мадден ощутил нарастающую тревогу. По виду они словно бы ничем не отличались от других исчадий‑конников: та же темная броня с изображением козлиной головы, те же плащи из черной кожи и высокие сапоги. Но шлемы этих закрывали все лицо, кроме глаз. По какой‑то причине, которую Маддену никак не удавалось нащупать, при виде их у него мурашки забегали по коже, и его охватило безрассудно‑жгучее желание подобраться к их шатру и узнать о них побольше.

С сугубой осторожностью Мадден прополз по‑пластунски вниз по склону и укрылся в густых кустах, полностью замаскировавших его долговязую худую, фигуру. Лежа над лагерем, он с тревогой пытался разгадать загадку этих всадников. Один из них повернул голову и словно бы уставился прямо на него сквозь плотную завесу листвы. Мадден лежал совершенно неподвижно, ни разу не шелохнувшись, и все‑таки ему чудилось, что тот его увидел. Здравый смысл — а им Мадден был наделен в избытке — убеждал его, что он практически невидимка, и все же… все же…

Он ждал неизбежного нападения, но ничего не произошло. Нет, тот никак не мог его увидеть! Ивсе‑таки его никак не покидала уверенность в обратном.

Он не обращал внимания на то, как сырость земли постепенно пропитывала его одежду, и вспоминал свою ферму под Ольоном. Отличная была ферма, и Рейчел, его жена, родила там их первенца. Но разбойники вынудили их уехать оттуда — уже четвертый дом, который им пришлось покинуть.

Джейкоб Мадден отличался недюжинной силой, но ее одной было мало, чтобы противостоять кочующим шайкам убийц, которые налетали на край за краем, подобно саранче. Два его дома сожгли, а третий забрали себе Даниил Кейд и его подручные. Сгорая от стыда, Мадден уложил свои пожитки в старый фургон и отправился на север.

Он бы ушел в холмы, чтобы начать партизанскую войну, если бы не Рейчел и их сыновья. А потому он бежал и старался не замечать разочарования, скользившего во взглядах его мальчиков.

Но больше он не побежит! Гриффин купил его рассказом об Авалоне — крае, где нет разбойников, богатом зеленом крае, где почва до того плодородна, что семена дают всходы, едва ее коснувшись. Его ребята подросли, уже почти готовы сами постоять за себя в свирепом мире, и Мадден чувствовал, что настало время снова стать мужчиной.

Взошла луна, облив склоны серебряным светом. Мадден посмотрел налево — там, уставившись на него, сидел кролик. Он улыбнулся и прищелкнул пальцами, но кролик не шелохнулся. Мадден вновь обратил взгляд на лагерь, где по валу уже расхаживали часовые. Он осторожно приподнялся, сел и расправил плечи. Кролик застыл на прежнем месте, Мадден подобрал камушек и швырнул его в зверька. Кролик отпрыгнул, заморгал, увидел его и шмыгнул в кусты.

Шорох в ветвях у него над головой заставил его взглянуть вверх. На суку сидела коричневато‑серая сова. Неудивительно, что кролик сбежал, подумал Мадден.

Дело шло к полуночи, и он выбрался из кустов, готовясь спуститься к лагерю. Внезапно перед ним возникла мерцающая фигура. Мадден попятился. Фигура стала одетым в белое старичком с круглым приветливым лицом и зубами почти чересчур белыми и ровными.

Мадден выхватил пистолет и взвел курок. Старичок указал на Маддена, посмотрел на лагерь и отрицательно покачал головой.

— Кто ты? — шепнул Мадден. Вместо ответа старичок показал на восток, за лагерный вал. Мадден взглянул туда и увидел, что в лес прокрадывается воин в черном плаще. Старичок показал на запад, и Мадден среди теней увидел еще двух исчадий.

Они его окружают! Он был прав! Они его заметили с самого начала!

Призрачная фигура исчезла, Мадден попятился и побежал к лощине, где укрыл свою лошадь. Он перепрыгивал валуны и поваленные деревья. С каждым шагом паника все больше овладевала им.

— Сохраняй спокойствие! — снова прозвучал голос у него в мозгу. Он чуть не упал, но удержался на ногах и остановился возле толстого дуба, прижав ладонь к коре. Дыхание превратилось в судорожные всхлипы, и он почти ничего не слышал, кроме стука своего сердца и грохота в ушах.

— Сохраняй спокойствие, — повторил голос. ‑Паника тебя убьет!

Он выждал, пока не стал дышать ровно. Шляпа упала с его головы, и он нагнулся за ней.

В ствол ударила пуля, полетели обломки коры, Мадден упал и перекатился в кусты. Опираясь на локти, он отполз в более безопасное место, скрытое густой порослью. Вторая пуля оцарапала ему ухо.

— Убей сову! — шепнул голос.

Мадден перевернулся на спину и на суку над собой увидел коричневато‑серую сову. Он выхватил пистолет, прицелился… но сова взвилась в воздух. Мадден заморгал. Птица знала! Снова выстрел совсем рядом. Мадден отполз к дереву. В нем закипала ярость, вытесняя панику и страх.

Много лет его гоняли с места на место, угрожали ему всяческие разбойники. И вот они думают, что он у них в руках — просто еще один земледелец, чтобы замучить его и убить! Мадден обошел дерево, пригнулся как мог ниже и перебежал под другое прикрытие. Слева раздались два выстрела, он упал, перекатился на другой бок и выстрелил вправо и влево на вспышки. Раздался вопль. Мадден вскочил и побежал, и тут заговорили другие пистолеты. Жгучий удар в бедро — и он упал. Из кустов выпрыгнула черная фигура, Мадден выстрелил ей в голову, и она исчезла. Поднявшись на ноги, Мадден нырнул в кусты. Над его головой на сук бесшумно опустилась сова, но Мадден ее ждал: его пуля разорвала ее в клочья, и перья медленно спланировали на его распростертое тело.

— Доберись до своей лошади, — шепнул голос. — У тебя на это меньше минуты.

Со стоном Мадден заставил себя встать. Из раны в бедре текла кровь, но кость задета не была. Он захромал в лощину и кое‑как взгромоздился в седло. Сорвав поводья с ветки, повернул лошадь и галопом вылетел из лощины. Тут ему в нижнюю часть спины ударила пуля — словно его заклеймили раскаленным железом. Пригнувшись в седле, он пустил лошадь карьером на запад.

Веки у него сомкнулись.

— Не спи! — раздался голос. — Заснуть — значит умереть.

Боль в спине не позволяла Маддену сесть прямо. Он чувствовал, как кровь заливает ему спину и ногу. Но упрямо держался, пока гребень последнего холма не остался позади, и он не увидел внизу дома их нового селения.

Лошадь неслась туда, и Мадден провалился во тьму.

Шэнноу и Бетик забрали патроны с трупов и съестные припасы, но когда Иерусалимец хотел переложить в свою седельную сумку вяленое мясо, Бетик его остановил.

— Не думаю, что оно придется тебе по вкусу, — сказал он.

— Мясо — это мясо.

— Ах так, Шэнноу? Даже если оно — младенцев?

Шэнноу отшвырнул кусок, который уже взял, и набросился на Бетика:

— В каком обществе ты жил, Бетик? Как можно дозволять подобное?

— Это плоть от жертвоприношений. По Святому Закону, если ее вкушает чистый помыслами зелот, дух жертвы обретает гармонию.

— Канны были хотя бы честны, — сказал Шэнноу, затем отрезал хвосты у захваченных лошадей и начал плести веревку. Бетик отвернулся, отошел к камням над склоном и уставился на равнину.

Яростная вспышка Шэнноу после того, как они разделались с зелотами, усмирила его гордость. Он чувствовал себя совсем юным и глупым. Иерусалимец был прав: за ним никогда не охотились, и он был легкой добычей для зелотов. Однако, если была права и Руфь (а он не сомневался в этом), остаться с Шэнноу значило напрашиваться на смерть. Пусть он вел себя глупо и высокомерно, но Бетик отнюдь не был лишен ума. Пока его шансы остаться в живых зависели от Шэнноу. Трудность заключалась в том, чтобы выбрать для расставания момент, который позволит ему сохранить жизнь. Может быть, если он достаточно долго будет наблюдать, как Шэнноу справляется с трудностями, то переймет хотя бы немного его сноровки.

Бетик вглядывался в равнину, но не заметил никакого подозрительного движения. Все было спокойно. Ни единой птицы в воздухе, ни единого оленя среди трав. Когда занялась заря, Шэнноу и Бетик съехали с холма и повернули на восток вдоль предгорий. Через час они увидели извилистый проход, разделяющий вершины, и Шэнноу направил мерина через каменную осыпь в узкую щель. Бетик повернулся в седле, чтобы осмотреть оставшуюся позади равнину, и его глаза широко раскрылись — почти у самой линии горизонта неслись галопом двенадцать всадников.

— Шэнноу!

— Знаю, — ответил Иерусалимец. — Веди лошадей дальше. Я вас нагоню.

— Что ты будешь делать?

Шэнноу, не отвечая, соскользнул с седла в забрался в скалы высоко над проходом.

Бетик поехал дальше, ведя мерина на поводу. Проход вывел его в чашеподобную долину, обрамленную лесом из елей и сосен. Он спешился у ручья. Примерно час спустя пришел Шэнноу.

— Едем! — сказал он, и они поехали через круглую долину, вспугнули стадо буйволов с огромными рогами и оставили позади несколько ручьев. Только тогда Шэнноу остановился. Он поглядел на солнце, потом повернул мерина мордой к западу. Бетик молча подъехал к нему. Было очевидно, что Шэнноу сосредоточенно вслушивается в тишину. Несколько минут все оставалось, как было, потом прогремел выстрел. За ним еще два. Шэнноу ждал, подняв три пальца. Еще выстрел. Шэнноу напрягся. Пятый выстрел.

— Ну, вот, — сказал Шэнноу.

— Что ты сделал?

— Натянул волосяные веревки поперек тропы и зажал в камнях над ней пять нацеленных на нее адских пистолетов.

Бетик улыбнулся.

— Они пожалеют о том дне, когда начали охоту на тебя, Шэнноу.

— Нет, просто будут осторожнее. Они меня недооценивали. Ну а теперь, будем надеяться, они переоценят мои способности — это позволит нам выиграть время.

— Хотел бы я знать, получил ли кто‑нибудь из них пулю? — заметил Бетик.

— Вполне вероятно, что одного кого‑то задело. Остальные пули могли попасть в лошадей. Как бы то ни было, теперь они начнут соблюдать меры предосторожности. Мы будем выбирать проходы и тропы поуже — между скалами, деревьями, кустами. И им придется всякий раз останавливаться и проверять, не устроена ли там засада.

— А ты не упускаешь из вида кое‑что?

— Например?

— Например, мы едем на запад. Назад, в край исчадий Ада. И значит, у нас на пути окажутся их патрули.

— Ты начинаешь кое‑что понимать, Бетик. Давай и дальше так.

Под вечер Бетик первым заметил на севере какие‑то строения. Они повернули лошадей и легкой рысцой направились туда по пологому склону. Это оказались здания, сложенные из белого камня и занимавшие три акра с лишним. Некоторые имели несколько этажей, и наружные винтовые лестницы вели к мраморным башенкам с амбразурами. При приближении к городу Шэнноу взял пистолет в руку. Но нигде не было заметно никаких признаков жизни. Копыта их лошадей зацокали по булыжнику — улицы оказались мощеными.

Из‑за черной тучи выплыла луна, и в ее серебряных лучах город внезапно обрел призрачный вид. Они выехали на центральную площадь, где Шэнноу остановил мерина возле статуи воина в латах и оперенном шлеме. Левая рука была отбита, но в правой воин держал короткий меч с широким лезвием.

Напротив статуи широкая улица, обрамленная статуями молодых женщин в складчатых одеяниях, вела к низкому дворцу с высоким овальным входом.

Они спешились, привязали лошадей, и Шэнноу вошел во дворец. Большой зал обрамляли статуи, и он начал переходить от одной к другой, разглядывая их. Некоторые изображали женщин царственной осанки, другие — юношей надменного облика. А большинство — мудрых, бородатых мужей. На дальней стене над помостом виднелась мозаика из разноцветных камней: царь в золотой колеснице ехал во главе вооруженных копьями воинов в шлемах с перьями.

— Я никогда не видел такой одежды, — сказал Бетик. — Их воины вроде бы ходили в юбках из дерева и кожи, усаженных бронзовыми бляхами.

— Может, это сыны Израиля, — сказал Шэнноу. ‑И мы нашли один из древних городов. Но почему тут нет ничего деревянного?

Бетик отошел к другой стене и позвал Шэнноу. В нише были свалены в кучу смятые кубки и блюда из чистого золота. На кубках кудрявыми буквами были выгравированы надписи, но прочесть их Шэнноу не смог. Возле дверного проема он нашел золотую рукоятку кинжала, но без следов лезвия. Он сунул палец внутрь рукоятки и, вытащив, увидел на коже рыжеватый налет.

— Ржавчина, — сказал Шэнноу. — Ни дерева, ни железа. Только камень.

— Но почему тут никто не живет? — спросил Бетик. — Ведь привести здание в порядок было бы нетрудно.

— А ты бы стал жить здесь? — осведомился Шэнноу.

— Ну‑у… нет! Тут чудится что‑то зловещее.

Шэнноу кивнул. Из окна под потолком серебряным столпом падали лунные лучи, освещая широкую лестницу. Поднявшись по ней, Шэнноу оказался в круглой комнате без потолка и крыши. Ярко сияли звезды, а в середине комнаты на равном расстоянии друг от друга лежали четыре золотых орла. Шэнноу поднял одного, и из дырочки в крыле выпал золотой винтик.

— По‑моему, это украшения кровати.

— Царская опочивальня, — заметил Бетик. — Холодноватая.

Они вернулись в зал, и Шэнноу заметил, что Бетик обливается потом.

— Ты себя хорошо чувствуешь?

— Нет. В глазах мутится, и кружится голова.

— Сядь, — сказал Шэнноу, — я принесу воды.

Выйдя из зала, он направился к лошадям, но оступился, и все вокруг затуманилось. Протянув руку, он ухватился за локоть статуи и удержался на ногах. Он поглядел в пустые каменные глаза, в ушах у него грохотало. Переведя дух, он, шатаясь, побрел наружу. К горлу подступала тошнота, душила его.

Он рухнул на верхнюю ступеньку. Его заливали яркие солнечные лучи, и он осмотрелся. Площадь кишела людьми — мужчины в бронзовых латах и кожаных юбках, женщины в струящихся одеяниях из шелка и льна.

На всех углах продавались цветы, и дети играли на блестящих плитах. Внезапно небо потемнело, его заволокли клубящиеся тучи. Солнце стремительно зашло на востоке, а издали на город надвигалась колоссальная темная стена. Шэнноу закричал, но его никто не услышал. Стена приближалась, заслоняя небосвод, и обрушилась на город в раскатах грома. Вода заполнила легкие Шэнноу, он уцепился за косяк, захлебываясь… умирая…

Его глаза открылись, увидели луну над безмолвным городом. Дрожа, он приподнялся на колени, встал, снял флягу с седла и вернулся к Бетику.

— Ты видел? — спросил Бетик. Лицо у него было землисто‑серым, глаза блуждали.

— Приливную волну?

— Да. Море поглотило город. Вот почему тут нет ни дерева, ни железа. И твоя гигантская рыба — ты был прав, ее забросило сюда.

— Да.

— Во имя Ада, Шэнноу, что это за место?

— Не знаю. Каритас говорил, что мир был уничтожен морем. Но ты же сам сказал, куда делось море? Этот город должен был находиться под водой века и века, чтобы все дерево и железо исчезли.

— А знаешь что, Шэнноу, — сказал Бетик, садясь прямо, — если море уничтожило мир, а этот город стоит на суше, так, может, было два Армагеддона?

— Я что‑то не понимаю.

— Падение мира, Шэнноу. Что, если он падал дважды?

— Этого не может быть!

— Ты мне сам рассказывал, что Каритас говорил про Ноев Ковчег; а ты рассказывал мне про потоп, поглотивший всю сушу. И он был до Армагеддона.

Шэнноу отвернулся.

— «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

— Что это?

— Слова Соломона. А чуть дальше он пишет: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».

Бетик усмехнулся, а потом и расхохотался. Мертвый дворец ответил ему эхом.

— Что тебя рассмешило?

— Если я прав, Шэнноу, значит, сейчас мы сидим там, где прежде было дно океана.

— Я все равно не понимаю, что тут смешного.

— Да ты сам! Если море стало сушей, значит, где была суша, теперь море. А потому, Шэнноу, чтобы отыскать Иерусалим, тебе понадобятся жабры.

— Только если ты прав, Бетик.

— Верно. Хотел бы я знать, что это был за город! То есть взгляни на статуи. Наверное, они изображают великих людей. А теперь никто понятия не имеет об их величии.

Шэнноу посмотрел на облитую лунным светом статую, ближайшую к нему. Старик с курчавой белой бородой и высоким выпуклым лбом. Правая рука со свитком прижата к груди. В левой он держит что‑то вроде мраморной скрижали.

— По‑моему, — сказал наконец Шэнноу, — забвение не так уж бы его огорчило. Он весь дышит покоем, мудростью.

— Интересно, кем он был?

— Законодателем. Пророком. Царем. — Шэнноу пожал плечами. — Но в любом случае он был великим человеком: его статуя поставлена выше остальных.

— Его звали Пасиадом, — произнес чей‑то голос.

Шэнноу винтом повернулся вправо, целясь в высокую фигуру, появившуюся в дверном проеме слева. Незнакомец вошел внутрь, держа руки перед собой ладонями вперед. Шесть футов ростом, и кожа черная, как смола.

— Простите, что потревожил вас, — сказал он. — Я увидел ваших лошадей.

— Кто ты, во имя всего святого? — Шэнноу вскочил, продолжая держать незнакомца под прицелом.

— Я человек.

— Но ты черный. Ты приспешник Дьявола?

— Странно, — сказал незнакомец без малейшей обиды в голосе, — как одни и те же предрассудки владеют людскими умами в самых разных обстоятельствах. Нет, мистер Шэнноу, я не приспешник Дьявола.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Руфь связалась со мной и попросила найти вас.

— Вы вооружены?

— Нет. То есть в вашем смысле слова.

— Если вы пришли с миром, прошу у вас прощения, — сказал Шэнноу. — Но на нас охотятся, и я не могу рисковать. Бетик, обыщи его.

Исчадие, опасливо подойдя к незнакомцу, провел ладонями по серой тунике и черным гетрам.

— Оружия на нем нет, — сообщил он, и Шэнноу убрал пистолет в кобуру.

— Я проверю, что там снаружи, — сказал Бетик.

— Если все тихо, собери хвороста для костра, ‑попросил Шэнноу, жестом приглашая незнакомца сесть.

Чернокожий потянулся и сказал с улыбкой:

— Вы осторожны, мистер Шэнноу. Мне это нравится, так как свидетельствует об уме, а он как будто порядочная редкость в этом нашем новом мире.

— Почему Руфь связалась с вами? — спросил Шэнноу, пропуская его слова мимо ушей.

— Мы знакомы немало лет. У нас есть расхождения в теологических вопросах, но в основном мы преследуем одни цели.

— А именно?

— Восстановление справедливого общества, цивилизации, мистер Шэнноу, чтобы все люди могли жить в гармонии и любви, не опасаясь разбойников или исчадий Ада.

— А это возможно?

— Разумеется, нет, но мы должны стремиться к этому.

— Как вас зовут?

— Сэмюель Арчер.

Вернулся Бетик с охапкой хвороста, ворча, что ему пришлось уехать из города, чтобы набрать его. Когда огонь затрещал, разгораясь, Шэнноу спросил чернокожего про статую.

— Я изучаю этот город лет восемнадцать, — сказал Арчер. — Сохранилось немало замечательных записей на золотой фольге. Перевод занял четыре года. Насколько можно понять, старец этот, Пасиад, был дядей царя и астрономом, то есть изучал звезды, и благодаря его трудам люди знали точно, когда надо начинать сеять, чтобы получить наилучший урожай. Кроме того, он открыл неустойчивость Земли, хотя и не понял страшного значения, которое это имело для его мира.

— Он дожил до его конца?

— Понятия не имею. В прочитанном мной его смерть не упоминается.

— А когда погиб город? — спросил Бетик.

— Около восьми тысяч лет назад.

— Так, значит, примерно семь с половиной тысяч лет здесь и правда был океан?

— Да, Бетик. Мир значительно изменился.

— А что это был за город?

— Насколько мне удалось установить, он назывался Балакрис. Один из предположительно тридцати больших городов страны, носившей название Атлантида.

Бетик заснул задолго до полуночи, а Шэнноу с Арчером прогуливались по окаймленным статуями улицам Балакриса.

— Я часто бываю здесь, — сказал Арчер. — В мертвых городах царит такой неизмеримый покой! И часто в моих прогулках ко мне присоединяются призраки былых времен. — Он взглянул на Шэнноу и весело усмехнулся. — Я кажусь вам сумасшедшим?

Шэнноу пожал плечами.

— Я ни разу не видел ни единого призрака, мистер Арчер, но у меня нет оснований сомневаться в том, что они существуют. Вы с ними разговаривали?

— Пытался, когда увидел их в первый раз, но они меня не видят. И я не верю, что это действительно духи. Они лишь образы, вроде того, что вы с Бетиком наблюдали сегодня днем. Это край магии, мистер Шэнноу. Пойдемте, я покажу вам.

Арчер повел его вверх по извилистой тропе, а потом вниз в круглую впадину, где вокруг плоского камня‑алтаря кольцом высились монолиты. Каждый имел основание шесть футов в квадрате и был отполирован, будто черное дерево.

— Море шлифовало их тысячи лет. Кое‑где можно различить следы высеченных надписей, — сказал Арчер, входя в кольцо и останавливаясь у алтаря. ‑Вот посмотрите, — добавил он, вынимая из кармана камень Даниила величиной с ноготь большого пальца.

И тут же всюду вокруг Шэнноу увидел прозрачные светящиеся фигуры. Женщины в шелковых длинных туниках кружились и извивались в танце, а мужчины в разноцветных одеждах сгрудились между монолитами, глядя на них.

— И теперь на это, — сказал Арчер, прикрывая камень ладонью.

Танцующие исчезли. Он чуть‑чуть сдвинул камень и снял ладонь. У алтаря возникли трое мальчиков: они сидели на земле и играли в бабки, не замечая посторонних. Шэнноу опустился на колени рядом с ними и протянул руку, но она пронизала их насквозь, и они исчезли. Арчер убрал камешек в карман.

— Интересно, не правда ли?

— Необычайно, — ответил Шэнноу. — У вас есть объяснение?

— Предположение. Я к этому времени перевел около двух тысяч слов языка ролиндов, иными словами, атлантов. Они называли себя «Ролинд», в довольно вольном переводе «Народ Небес». Сам я предпочитаю «Люди сказок». — Арчер сел на алтарь. — Вы голодны, мистер Шэнноу?

— Немного.

— Если бы вы могли выбрать какое‑нибудь немыслимое здесь блюдо, что вы предпочли бы?

— Пышный медовый пирог. А почему вы спросили?

— Спросил, потому что я фокусник.

Арчер встал, перешел с каменной плиты на траву и, нагнувшись, поднял обломок величиной с кулак. Вынул из кармана Камень Даниила, приложил к обломку и протянул Шэнноу медовый пирог.

— Он настоящий?

— Попробуйте его.

— Но тут ведь что‑то не то, правда?

— Попробуйте, мистер Шэнноу.

Шэнноу откусил кусок. Пирог был мягкий и полный меда внутри.

— Каким образом? Объясните мне, как?

Арчер вернулся к алтарю.

— Люди Сказок обладали источником энергии, не похожей ни на какие другие. Не знаю, как они его открыли, а может быть, и сотворили, но Камни были тайной культуры атлантов, и с их помощью они могли создать все, что способно нарисовать воображение. Когда вы были ребенком, мистер Шэнноу, ваша мать рассказывала вам сказки про волшебные мечи, крылатых коней, колдунов?

— Нет, но с тех пор мне доводилось их слышать.

— Ну, так Атлантида — место, где зародились все сказки. Во дворце я нашел реестр подарков, которые преподнесли царю на сто восемьдесят пятый день его рождения. В связи с каждым подарком упоминались Сипстрасси — Камни. В рукоятки мечей были вделаны Сипстрасси, в короне центральным был Камень, как символ мудрости, Камень в панцире над сердцем — как символ непобедимости. Вся их общественная система опиралась на магию, на камни, которые исцеляли, кормили, придавали сил. Сто восемьдесят пять лет, и он все еще носил панцири! Только подумайте, Шэнноу!

— Но они не уцелели, несмотря на магию.

— Я в этом не уверен, но это разговор для другого дня. Ляжем‑ка спать!

— Я не устал. А вы ложитесь. Мне нужно поразмыслить.

— О Иерусалиме, мистер Шэнноу?

— Вижу, Руфь правда говорила с вами обо мне.

— А вы сомневались в моих словах?

— И продолжаю, мистер Арчер. Но я не из тех, кто склонен к поспешным выводам.

— Из‑за того, что я черный?

— Признаюсь, это немножко воздействует на меня.

— Нас разделяет всего лишь пигментация кожи, мистер Шэнноу. Но можно отослать вас к вашей же собственной Библии? «Дщери Иерусалимские! черна я, но красива». Он писал о царице Савской, царице страны в Африке, где, без сомнения, родились мои предки.

— Я вернусь с вами, — сказал Шэнноу.

На вершине холма он обернулся и посмотрел на кольцо черных камней, вспоминая слова Каритаса. Кровь и смерть кормили их. В центре кольца виднелся алтарь — как зрачок в темном глазу.

— Руфь хорошо отзывалась о вас, — сказал Арчер, и Шэнноу отвел глаза от алтаря.

— Она необычная женщина. Она показала мне мою жизнь, хотя тогда я этого не понял.

— Как так?

— Она сотворила вокруг меня библиотеку и дала мне один лишь час, чтобы найти Истину. Это было невозможно, как невозможна и моя жизнь. Истина повсюду вокруг меня, но я не знаю, куда смотреть, а времени на поиски так мало!

— Но это же само по себе открытие, — заметил Арчер. — Объясните мне, почему вы решили искать Иерусалим?

— Это акт веры, мистер Арчер — не более и не менее. Никаких премудрых философских причин. Я живу по Библии, а это возможно, лишь веря. Неколебимо веря. Поиски Иерусалима — мой способ побеждать сомнения.

— В погоне за Граалем, — негромко сказал Арчер.

— Вы уже второй человек, упомянувший этот Грааль. Надеюсь, вы с первым не друзья.

— А кто был первый?

— Аваддон.

Арчер остановился и повернулся к Шэнноу:

— Вы разговаривали с Владыкой Сатаной?

— Во сне. Он язвил меня Галахедом.

— Пусть вас это не огорчает, мистер Шэнноу. Рыцарь в поисках истины это еще не самое худшее из сравнений! Полагаю, Аваддон завидует вам.

— Чему завидовать!

— Будь это правдой, я бы не стал вас разыскивать, да и Руфь не попросила бы меня об этом.

— Я не смог увидеть Святое Убежище.

— Мне это тоже не дано, — сказал Арчер с сожалением. — Там скрыта великая сила, грозная в своем величии. Руфь способна претворять энергию в материю, причем без помощи Камня. Иногда мне кажется, что она стоит на пороге бессмертия.

— Но как она стала такой могущественной? — спросил Шэнноу.

— Она говорила — и у меня нет причин сомневаться в ее словах — что ответ есть в Библии. Не употребление власти делает вас сильнее.

— Каким образом?

— Трудно объяснить, но примерно происходит вот что. Если вас ударят по правой щеке, ваше первое желание — ответить ударом на удар. Совладать с этим желанием, подавить его — это делает вас сильнее. Представьте себе, что у вас есть кувшин. Пустой, так как всякий раз, когда вы сердитесь, испытываете гнев или еще какое‑нибудь сильное чувство, вода исчезает. Но чем больше вы справляетесь со своими чувствами, тем полнее кувшин. Когда он полон, вы обладаете силой — всей той силой, которую не употребили, когда испытали желание ударить в ответ на удар. Руфь очень стара и преуспевала в этом искусстве много лет. Ее кувшин теперь подобен озеру.

— Но вы же не совсем верите в это? — сказал Шэнноу.

— И да, и нет. Мне кажется, у нее есть веские основания, но это же Чумные Земли, мистер Шэнноу, и тут происходит много такого, что не поддается рациональному объяснению. Эта местность когда‑то служила свалкой для химического оружия — оружия настолько смертоносного, что его герметизировали в цистернах и сбрасывали с кораблей на дно океана. Вдобавок во время Падения тут действовало сильнейшее радиационное облучение — своего рода чума, мистер Шэнноу, — которое убивало все, что попадало под его воздействие. Земля была загрязнена в степени, какую вам и представить невозможно. И она все еще загрязнена. Тут, где мы сидим, уровень радиации в сто раз превышает тот, который до Падения убил бы здорового и сильного человека. Это вызвало мутации у людей и животных. Процент экстрасенсов среди здешнего населения несравненно выше, чем в старые дни. Дальше на восток есть племена людей с перепончатыми руками и ногами. На севере есть люди, обросшие волосами, чьи головы вытянуты и похожи на волчьи. Ходят слухи о людях с крыльями, но я сам таких не видел. Думаю, Руфь установила часть истины, но ее собственные таланты усилились во сто крат благодаря воздействию Чумных Земель. Вы упомянули про библиотеку. Вероятно, Руфь создала ее только ради вас — из воздуха, перегруппировав молекулы в нужные ей формы.

После некоторого молчания Шэнноу сказал:

— В ваших мыслях и рассуждениях, мистер Арчер, почти нет места Богу.

— Понятия не имею, что такое Бог. Библия утверждает, что он сотворил все, включая Дьявола. Большая ошибка! Затем он сотворил человека. Еще большая ошибка. Я не могу следовать за тем, кто делает столь огромные ошибки.

— Однако Руфь при всей ее силе и знаниях верует.

— Руфь почти на грани того, чтобы сотворить Бога, — ответил Арчер.

— Для меня это кощунство.

— В таком случае простите меня, мистер Шэнноу. Отнесите это на счет невежества.

— Вы не невежественный человек, мистер Арчер, и вы мне не кажетесь дурным. Позвольте пожелать вам доброй ночи.

Арчер проводил Иерусалимца взглядом до входа во дворец, затем откинулся, глядя в звездное небо. Руфь сказала ему, что Шэнноу одержим, и Арчер согласился с ее диагнозом.

Не столько Галахед, сколько Ланселот, думал Арчер. Ущербный рыцарь в ущербном мире, неуравновешенный и в то же время несгибаемый.

Перед ним замерцал облик Руфи, материализовался, и она села рядом с ним.

— Камни в пироги! Сэмюель, ты неисправим!

Он широко улыбнулся.

— Ты отвела глаза зелотам?

— Да. Они скачут на запад за маячащими вдали Шэнноу и Бетиком.

— Ты права, Руфь. Он хороший человек.

— Он силен там, где что‑то сломано, — сказала Руфь. — Как Амазига?

— Хорошо. Но она беспрестанно меня пилит.

— Ты мужчина, которому нужна сильная жена. А как жизнь вокруг Ковчега?

— Тебе следует побывать там и посмотреть самой.

— Нет. Мне не нравится Саренто. Только не повторяй, пожалуйста, какой он прекрасный администратор. Тебе он нравится, потому что разделяет твое увлечение мертвыми городами.

Арчер развел руками:

— Признайся, тебе хотелось бы увидеть обитель Хранителей.

— Быть может. Ты отведешь Шэнноу к Саренто?

— Вероятно. Почему он так важен для тебя?

— Не могу сказать, Сэм. Не не хочу, а не могу. Исчадия переходят в наступление, в воздухе веет смертью, а Иерусалимец сидит в глазу урагана.

— Ты думаешь, он задумал убить Аваддона?

— Да.

— Не так уж плохо для мира, не так ли?

— Может быть, но среди теней я чувствую волков, Сэм. Сбереги Шэнноу для меня.

Она улыбнулась, коснулась его плеча прощальным жестом.

И исчезла.

Вторжение исчадий Ада в южные земли началось в первый день весны с того, что в Ривердейл ворвалась тысяча всадников, убивая и поджигая. Эша Берри схватили у него в доме и распяли на стволе дуба. Сотни семей были перебиты, успевшие бежать укрылись в горах, где исчадия вели на них охоту.

И войско продолжало двигаться на юг.

В сорока милях от Ривердейла, в предгорьях Игерского хребта, в укромной лощине сгрудился небольшой отряд, слушая рассказ беженца, потерявшего всю свою семью. Все они были жестокими, свирепыми людьми, давно привыкшими разбойничать, но и они с возрастающим ужасом слушали истории про кровавые бойни, изнасилования и неутолимую кровожадность.

Их вожак — худой, как скелет — сидел на валуне. Его серые глаза не мигали. Взгляд ничего не выражал.

— Ты говоришь, у них есть ружья, которые стреляют много раз?

— Да, и пистолеты тоже, — ответил беглец, пожилой земледелец.

— Что будем делать, Даниил? — спросил светло‑рыжий юнец.

— Мне надо подумать, Пек. Они присваивают наше ремесло, а это скверно — и еще как! Я думал, нам очень повезло, когда Гамбион вернулся с тремя новыми мушкетами и пятью пистолетами. Но магазинные ружья…

Пек отбросил волосы с глаз и почесал грудь там, где под грязной рубахой из оленьей кожи резвилась блоха.

— Так мы ведь можем добыть себе эти самые ружьишки, Даниил.

— Малый дело говорит, — вставил Гамбион, могучий, смахивающий на медведя горбун, обросший густой бородой и совершенно лысый. Он ездил с Даниилом Кейдом семь лет и равно хорошо владел ножом и пистолетом. — Может, вдарим по исчадиям покрепче и поразживемся новым оружием?

— Так‑то так, — ответил Кейд, — но тут не про оружие речь. Мы живем за счет всего края и тратим обменные монеты в городах, где нас не знают. Исчадия убивают земледельцев и торговцев без разбора, а города сжигают. И скоро ничего не останется.

— Против целого войска, Дан, мы швах, — сказал Гамбион. — Нас ведь семь десятков еле наберется.

— Присчитайте и меня, — сказал фермер. — Богом клянусь, я с вами!

Кейд поднялся с валуна. Высокий рост, неестественно прямая левая нога, туго перебинтованная в колене кожаным ремнем. Он провел рукой по густым черным волосам и сплюнул в траву.

— Гамбион, возьми десять человек и прочеши окрестности. Всем уцелевшим, кого повстречаете, велите идти к Игеру. А если наткнетесь на таких, кто не знает гор, проводите их.

— Мужчин и женщин?

— Мужчин, женщин, детей — кого увидите.

— Зачем, Даниил? Нам и самим припасов не хватит.

Кейд пропустил его слова мимо ушей.

— Пек, возьмешь двенадцать человек. Сбивайте в стадо заблудившуюся скотину — лошадей, коров, коз, овец. Их там должно бродить много. Сгоняйте их в Каньон Родников, а у прохода сделайте загон. Там вдосталь сочной травы. И чтобы никто не вздумал вступать в бой с исчадиями! Едва завидите их — улепетывайте. Понятно?

Оба кивнули, и Гамбион открыл было рот, но Кейд поднял ладонь.

— Хватит вопросов. Действуйте!

Кейд прохромал через лощину туда, где сидел Себастьян, низкорослый юнец девятнадцати лет с желтоватым нездоровым цветом лица. Однако как следопыт он превосходил самых опытных игерских горцев.

— Выбери коня получше и проследи исчадий. Им должны подвозить припасы, патроны и всякое такое. Разведай, каким путем.

Кейд повернулся, и колено подогнулось. Он проглотил злобное ругательство и стиснул зубы от раскаленной боли. С того случая прошло два года, и за этот срок не выпало ни единого дня, когда бы боль не была нестерпимой.

Как ясно он помнил то утро, когда он с Гамбионом и еще пятерыми въехал в рыночный городок Ольон и увидел посреди пыльной главной улицы одинокую фигуру.

«Тебе здесь нечего делать, Кейд», — сказал этот человек.

Кейд заморгал и наклонился вперед, чтобы получше его рассмотреть. Высокий, седые волосы по плечи, пронизывающие глаза, которые видели человека насквозь.

«Йонафан, это ты?»

«Адские силы, Даниил! — сказал Гамбион. — Это же Иерусалимец!»

«Йонни?»

«Мне не о чем говорить с тобой, Даниил, — ответил Шэнноу. — Уезжай отсюда. Отправляйся в Ад, где твое место».

«Не суди меня, братик. У тебя нет на это права».

Шэнноу не успел ответить: ездивший с Кейдом юнец, дурак‑мальчишка по имени Раббон, вытащил из‑за пояса кремневый пистолет и взвел курок. Шэнноу сбил его выстрелом с седла, и пыльная улица превратилась в хаос встающих на дыбы лошадей, треска выстрелов, вопящих людей и стонов умирающих. Случайная пуля размозжила Кейду колено. Гамбион, раненный в руку, ухватил поводья его лошади и ускакал с ним. Позади они оставили пятерых уже мертвых или умирающих своих товарищей.

Три недели спустя добрые жители Ольона отправили Шэнноу восвояси, и Кейд вернулся со всеми своими людьми. Бог свидетель, ему там сполна заплатили за его колено!

После того рокового дня он не видел брата, но придет день, когда они снова встретятся, а пока Кейду оставалось мечтать о сладости мести.

Лиза, его женщина, подошла к нему. Худенькая девушка с запавшими глазами, которую Кейд увез с фермы два года назад. Обычно он бросал своих женщин через месяц, много — два, но в Лизе было что‑то такое, из‑за чего он оставил ее при себе — какая‑то внутренняя гармония, умягчавшая ожесточенное сердце Кейда. Она наклоняла голову набок и улыбалась ему, и вся его воинственная злоба угасала, он брал ее за руку, и они сидели рядом, обретая опору в обществе друг друга. В неустроенной жизни Кейда был один неоспоримый факт — Лиза его любила. Он не знал почему, да и знать не хотел — с него было довольно самого факта.

— Для чего ты это делаешь, Даниил? — спросила она, когда увела его в их хижину и села рядом с ним на скамью, которую он прошлой осенью обил кожей.

— Что делаю? — уклонился он от ответа.

— Собираешь беженцев на Игере?

— Ты думаешь, что я это зря?

— Нет, я думаю, что спасать людей это хорошо. Но я не понимаю почему.

— Почему волк‑разбойник уводит овечек в свое логово?

— Да.

— Млеко человеческой доброты ты сбрасываешь со счетов?

Она чмокнула его в щеку, склонила голову набок и засмеялась.

— Я знаю, в тебе есть доброта, Даниил, но еще я знаю, что ты очень хитрый! Какую выгоду ты видишь в этом для себя?

— Исчадия погубят этот край и не оставят в нем места для меня. Но если я выступлю против них в одиночку, они меня сокрушат. Значит, мне нужно войско.

— Войско овечек? — спросила она, хихикнув.

— Войско овечек, — согласился он. — Не забывай, что разбойники благоденствуют только потому, что фермеры никак не могут объединиться против нас. А среди них найдется немало храбрых людей, умелых, закаленных. И я могу объединить их в силу, с которой придется считаться.

— Но тебе‑то какая выгода?

— Если я проиграю — никакой. А если выиграю? Весь мир будет моим, Лиза. Я буду его спасителем. Ты когда‑нибудь думала о том, чтобы стать царицей?

— Этого они не потерпят, — сказала она. — Как только война будет выиграна, они припомнят, кем ты был и ополчатся на тебя.

— Увидим. Но с этой минуты и дальше появится другой Даниил Кейд — добрый вождь, принимающий к сердцу нужды своих людей, понимающий их, Исчадия предоставили мне новую возможность, и будь я проклят, если не испытываю к ним благодарности.

— Но они обрушатся на тебя со всем своим жутким оружием.

— Верно, девочка, но им придется подниматься по Франклинскому перевалу, а его может удержать ребенок, вооружившись рогаткой.

— Ты правда думаешь, что это будет так легко?

— Нет, Лиза, — ответил он, внезапно став серьезным. — Это будет самым большим риском в моей жизни. Но ведь мои ребята все время твердят, что пойдут за мной хоть в Ад. Так вот, пусть и докажут, что не врали!

Шэнноу не мог уснуть. Он лежал на спине, подложив под голову седло, согревшись под одеялом, но в его мозгу мелькали и кружили образы: Донна Тейбард, Руфь и библиотека, Арчер и его призраки, но ярче и чаще — Аваддон.

Бросить ему угрозу в лицо было просто. Но ведь это же не вожак разбойников, укрывающийся в горном логове. Это полководец, царь, человек, командующий многотысячным войском.

Донна как‑то спросила его, почему он не боится вступать в схватку с целой шайкой, и он открыл ей простую истину. Уберешь вожака — обезглавишь остальных. Но верно ли это для данного случая?

Вавилон лежит на юго‑западе, примерно в шести неделях пути. А до Вальпурнахт, по словам Бетика, остается меньше месяца. Он не сможет спасти Донну, как не смог спасти Куропет.

Все, что ему остается, — отомстить. А ради чего?

Глаза у него щипало от усталости, и он закрыл их, но все равно сон не приходил. Колоссальность предстоящего давила невыносимой тяжестью. Наконец он погрузился в тревожную дремоту.

Ему приснилось, будто он идет по зеленому холму под теплым солнцем и слышит рокот морских волн, накатывающихся на невидимый берег, и топот лошадиных копыт по траве. Он сел под развесистым дубом и закрыл глаза.

— Привет, чужестранец, — произнес чей‑то голос.

Шэнноу открыл глаза и увидел, что перед ним, скрестив ноги, сидит высокий мужчина. Бородатый, длинные по плечи волосы заплетены в три косы, небесно‑голубые глаза, сильное лицо.

— Кто ты?

— Пендаррик. А ты — Шэнноу, Искатель.

— Откуда ты меня знаешь?

— Почему бы и нет? Я знаю всех, кто обитает в моем дворце.

На нем была светло‑голубая туника и плотный кушак, расшитый золотыми нитями. На боку — короткий меч с изукрашенной рукоятью, в которую был вделан Камень Даниила величиной с яблоко.

— Ты призрак?

— Интересный силлогизм. Я — то, чем был всегда, а тебя здесь, по сути, нет, — сказал Пендаррик. — Так кто же призрак?

— Это сон. Игры Арчера.

— Быть может. — Он обнажил меч и всадил его в землю. — Погляди на него внимательно, Шэнноу. Так, чтобы сразу его узнать.

— Зачем?

— Назови хоть игрой. Но когда увидишь его в какой бы то ни было форме, протяни руку, и он окажется в ней.

— Я не умею драться на мечах.

— Да. Но у тебя есть сердце. И ты ролинд.

— Нет. Я не принадлежу к твоим соплеменникам:

— Ролинды не раса, Шэнноу, это эссенция, сущность. — Пендаррик улыбнулся. — Твой приятель Арчер ошибается. Человек не рождается ролиндом и даже не становится им. Это то, что он есть, — или то, что он не есть. Это отделенность от других, одиночество, дар. Ты оставался жив до сих пор не только благодаря сноровке. Нечто руководит тобой изнутри. Ты заранее ощущаешь опасность и ссылаешься на инстинкт, но это — гораздо большее. Полагайся на него… и не забывай меч.

— Ты полагаешь, я могу победить?

— Нет. Я говорю тебе вот о чем: ты не просто одинокий воин, выступающий против немыслимого врага. Ты ролинд, а это важнее победы.

— Ты тоже ролинд?

— Нет, Шэнноу, хотя мой отец был ролиндом. Если бы мне выпала такая удача, мой народ не погиб бы столь ужасно. Всех их убил я. И потому привел тебя сюда. Никто не понимает суть силы Сипстрасси. Камень может исцелить, может убить. Но в основном он преображает, материализует мечты в реальность. Ты хочешь исцелить? Сипстрасси будет исцелять, пока его энергия не истощится. Ты хочешь убить — Камень сотворит и это. Но тут‑то и заключен ужас, потому что Камень будет питаться смертью, и его энергия возрастет. Он будет точить душу владеющего им, увеличивая зло в нем. И в конце?.. Мой народ мог бы поведать тебе о конце, Шэнноу. Мир чуть не погиб вовсе. Мы разорвали ткань времени и погребли наш мир под океаном. Но при всей трагичности в этом было одно благо: Сипстрасси тоже был погребен под толщей воды. Но теперь он вернулся, и впереди — ужас.

— Ты хочешь сказать, что мир снова упадет?

— Не позже, чем через год.

— Как ты можешь знать наверное?

— Или ты не слышал моих слов? Однажды я сам стал причиной. Я завоевал мир, создал империю поперек всех земель от Хечотла до Греции. Я отомкнул врата вселенной и одарил людей твоего мира мифами, которые они хранят по сей день — о драконах и троллях, о демонах и Горгонах. Все, что человек в силах вообразить, Сипстрасси создаст. Но в природе существует равновесие, которое нельзя изменять. Я оборвал нить, на которой держался мир.

Шэнноу увидел муку в глазах Пендаррика.

— Я не могу остановить зло. Я лишь могу убить Аваддона. Но придет другой, и изменить судьбу мира я не могу.

— Помни про меч, Шэнноу.

Солнце зашло, и тьма окутала Шэнноу, как одеяло.

Он открыл глаза и снова оказался в разрушающемся дворце.

Бетик возился с костром.

— У тебя отдохнувший вид, — сказал исчадие.

Шэнноу протер глаза и сбросил одеяло.

— Пожалуй, я поразведаю, нет ли где зелотов.

— Арчер говорит, что они ускакали на запад.

— Мало ли, что говорит Арчер!

— Поехать с тобой?

— Нет.

Шэнноу натянул сапоги, взвалил седло на плечо и вышел. Оседлав мерина, он выехал из города и три часа осматривал местность, примыкающую к горам, но нигде ничто не указывало на присутствие охотников. Сбитый с толку, он в некоторой растерянности вернулся в город.

Бетик добыл двух кроликов и, когда вошел Шэнноу, поджаривал их ушки на вертеле. Арчер спал у дальней стены.

— Заметил что‑нибудь?

— Нет.

Арчер заворочался и сел.

— С возвращением, мистер Шэнноу.

— Расскажите мне про Пендаррика, — потребовал Иерусалимец, и глаза Арчера полезли на лоб.

— Вы человек, не скупящийся на сюрпризы! Откуда вы узнали это имя?

— Какая важность? Рассказывайте!

— Он был последним царем, упоминаемым в записях. Во всяком случае, последним из тех, о ком я узнал. Видимо, он был завоевателем. Он распространил пределы Атлантидской империи до окраин Южной Америки на западе и до Англии на севере. И лишь Богу известно, как далеко он проник на юг. За этими вопросами что‑то кроется?

— У меня пробудился интерес к истории, — ответил Шэнноу, садясь рядом с Бетиком к костру.

Исчадие отрезал несколько ломтей от обугленной тушки и положил их на помятое золотое блюдо.

— Бери, Шэнноу, теперь ты можешь есть по‑царски.

Арчер подошел к ним и сел рядом с Шэнноу.

— Пожалуйста, скажите мне, как вы узнали про Пендаррика?

— Мне приснилось это имя, и оно было у меня на языке, когда я проснулся.

— Обидно! Он — моя последняя великая тайна. Руфь считает меня одержимым.

Снаружи небо потемнело, заворчал гром. Ветер усилился, и вскоре дождевые струи захлестали по мертвому городу.

— Неподходящая погода для верховой езды, — заметил Бетик.

Шэнноу кивнул и повернулся к Арчеру:

— Расскажите мне про Сипстрасси поподробнее.

— Точно почти ничего не известно. Название значит «камень с неба», и ролинды считали его даром, посланным Богом. Я обсуждал это с Саренто, моим начальником. Он считает, что это мог быть метеорит.

— Метеорит? О чем он говорит, Шэнноу? — спросил Бетик.

Шэнноу пожал плечами.

— Арчер изучал Камни, те, которые вы называете «зернами Сатаны». А вот про метеорит я тоже слышу в первый раз.

— Говоря упрощенно, — сказал Арчер, — это огромная скала, вращающаяся в космосе, — среди звезд, если вам угодно. По какой‑то причине она рухнула на землю. Такой удар равносилен колоссальнейшему взрыву, и легенда ролиндов гласит, что три дня и три ночи небо окутывала тьма, и ни солнце, ни луна не светили. Саренто предполагает, что в атмосферу влетели тысячи тонн пыли и затмили солнце. Сам метеор разлетелся на миллионы осколков — они и есть Сипстрасси. Если не считать явных мифов, о первом использовании камней не сохранилось никаких сведений. Даже и теперь, после долгих изысканий, мы знаем о них очень мало. При каждом использовании их сила чуточку убывает, пока они не превращаются в простые камешки. Черные прожилки разрастаются, вытесняя золото. Когда Камень чернеет весь, он бесполезен.

— Если не накормить его кровью, — вставил Шэнноу.

— Не уверен, мистер Шэнноу. Накормленные кровью Камни становятся багровыми и не исцеляют, не сотворяют еду. Мы с Саренто ставили опыты, используя мелких животных — кроликов, крыс и тому подобных. Камни сохраняют силу, но они меняются. Мои исследования показали, что Кровь‑Камни оказывают губительное влияние на тех, кто ими пользуется. Например, исчадия — их беспощадность увеличивается, жажда крови становится неутолимой. Скажите, Бетик, когда вы потеряли свой Камень?

— Откуда вы знаете, что я его потерял?

— С зерном Сатаны вас не допустили бы в Убежище. Так вот, потеряв Камень, что вы почувствовали?

— Гнев, страх. Я почти неделю не мог заснуть.

— Как часто вы кормили Камень?

— Каждый месяц. Своей собственной кровью.

— А предложи я вам Камень сейчас, вы бы его взяли?

— Я… Да, взял бы.

— Но вы поколебались.

— Без него я чувствую себя более живым. С другой стороны, сила…

— Да, сила. Через год, Бетик, если доживете, вы не станете колебаться. Вот почему, мистер Шэнноу, меня так занимает Пендаррик. В первые годы царствования его законы были справедливыми, но именно он открыл гнусную силу Кровь‑Камней. И через пять лет стал беспощадным тираном. Мне до сих пор не удалось найти конец его истории. Окончательно ли он погиб, или одержал верх? Или океанские волны скрыли все его деяния?

Шэнноу собирался ответить и вдруг замер. На него пахнуло страхом.

— Скорей от костра! — прошипел он.

Бетик тут же отскочил, но Арчер не пошевелился.

— В чем…

В дверь ворвались два зелота, паля из пистолетов. Шэнноу метнулся вправо, перекатился, а вокруг него визжали пули.

Арчер исчез в струе багряного дыма. Еще один зелот принялся стрелять с балкончика наверху, и мозаичный пол возле головы Шэнноу взорвался сотнями осколков. Его пистолет задрался — и зелот, перевернувшись, исчез из вида.

Бетик ранил ближайшего зелота, а второго принудил укрыться за белой статуей. Шэнноу опрокинулся в нишу на спину и навел оба пистолета на дверь в глубине. Оттуда выскочили трое — для того лишь, чтобы повалиться на пол под раскатистый гром пистолетов Шэнноу, Последний оставшийся на ногах зелот кинулся к двери, но рухнул, когда пуля Бетика просверлила ему висок.

Бетик перезарядил пистолет и, прячась в тени, прокрался к тому, кого он ранил.

— Ложись! — взвыл Шэнноу, и Бетик кинулся на пол в тот момент, когда зелот навел на него пистолет. Иерусалимец выстрелил дважды, и последний противник неподвижно вытянулся на мозаичном узоре. Шэнноу перезарядил пистолеты и выждал, но их окружала нерушимая тишина.

— Как, во имя Дьявола, ты это проделал Шэнноу? — спросил Бетик. — Я ничего не слышал.

— Прежде я думал, что это инстинкт, но теперь не уверен. Где Арчер?

— Здесь, — отозвался чернокожий. Он сидел у костра, уставившись на черный камешек у себя на ладони. — Иссяк. Жаль! Я искренне привязался к моему малютке Камню.

— Они ведь должны были быть далеко отсюда? — сердито крикнул Бетик.

— Не уповай на магию, малый, — посоветовал ему Шэнноу с улыбкой.

Вдвоем они обыскали трупы, собирая оружие и патроны, а Арчер тем временем подложил хвороста в костер.

— Думаю, нам не стоит долго задерживаться, — сказал Шэнноу. — Мне не хочется сидеть здесь, точно мишень.

— Я провожу вас к Ковчегу, — сказал Арчер. — Там вы будете в безопасности.

— Я еду на юго‑запад. В Вавилон.

— Убить Владыку‑Сатану?

— Да.

— Не думаю, что Руфь ждет от вас этого.

— Арчер, неважно, чего она ждет или не ждет. Я ей не слуга. И во что бы она ни верила, она же способна понять, что без него мир только выиграет?

— Может быть. Но, когда речь идет об Аваддоне, связь между ними крепче кровной.

— Какая связь?

— Руфь — жена Аваддона.

8

Сэмюель Арчер стоял в дверях и смотрел, как оба воина вытаскивают трупы наружу и сваливают их у низкой ограды. Смерть лишена достоинства, решил он, заметив исходивший от трупов смрад отхожего места — умирающие не управляли своим кишечником.

Среди Хранителей были и настоящие солдаты, люди действия, но никто из приходивших ему на память не обладал этим леденящим спокойствием Иерусалимца. Арчер не понимал, как сквозь шум ветра и дождя Шэнноу расслышал приближение убийц. И если бы не Камень, сделавший его невидимым, сам Арчер был бы тут же убит у костра. Ни Шэнноу, ни Бетик не упомянули про струю багряного дыма, которой Арчер гордился — она ведь отвлекла зелотов, дала воинам время опомниться. Он решил, что упомянет ее сам, едва представится случай.

Дворец смердел кордитом и смертью. Арчер поднялся по длинной лестнице на балкончик. У перил темнела лужа крови, и Арчер вспомнил, что Бетик поднимался сюда раньше и сбросил труп вниз на камни. Еще раздался такой отвратительный хруст!

Внутрь с дождя вошел Шэнноу и снял кожаную куртку. Несколько секунд он постоял на коленях у костра, грея руки, потом вытащил Библию из седельной сумки.

— Указания, как найти Иерусалим? — спросил Арчер, садясь рядом с ним.

— Нет. Просто от чтения у меня становится легче на душе. — Он закрыл Библию. — Вчера ночью я видел во сне Пендаррика. Он сказал, что навлек на мир потоп, так как пользовался Кровь‑Камнями, и предупредил меня, что это случится снова.

— Из‑за исчадий?

— Да, по‑моему. У вас в Ковчеге есть что‑нибудь, что помогло бы мне сокрушить Аваддона?

— Это не моя область, мистер Шэнноу. Я занимаюсь исследованием мистических тайн. Но оружие там есть.

— И знания?

— О да, там есть знания.

— Я поеду с вами, Арчер, а пока дайте мне спокойно читать.

Арчер остановился у двери, глядя на дождевые струи. К нему подошел Бетик.

— Когда мрачность угнетает его дух, с ним нельзя разговаривать. А для верующего он не торопится поделиться своим Богом.

— Его многое угнетает, Бетик.

— Мне все равно, лишь бы он по ночам успевал услышать приближение убийц. Он необыкновенный человек. Меня с детства учили бояться зелотов как величайших воинов в мире, но в сравнении с ним они просто дети.

— Вы останетесь с ним?

— Ненадолго, Арчер. Я не намерен возвращаться в Вавилон и следовать за Шэнноу, когда он единолично отправится штурмовать дворец.

— Несколько странные слова для друга!

— А мы не друзья, Арчер. У него нет друзей, ему не нужны друзья. Посмотрите на него: сидит, будто каменный истукан. Я воин, но все еще дрожу после этого боя. И все время думаю, сколько еще врагов может подбираться к нам, пока мы разговариваем. А он? Читает Библию!

— Но если он будет в вас нуждаться, вы поедете с ним?

— Нет. Какое мне дело, если Аваддон завоюет мир? Я допустил одну ошибку, Арчер, когда попытался спасти свою сестру. Иначе сейчас я, возможно, командовал бы отрядом и вел бы его на юг!

— Вы полагаете, он может победить один?

— Не знаю. Но вот что я вам скажу: мне бы не хотелось, чтобы он охотился на меня, даже если бы я сидел в крепости, окруженной телохранителями. В нем есть что‑то нечеловеческое. Он не способен понять безнадежность положения. Видели бы вы его, когда сюда ворвались зелоты! Он обернулся и навел пистолеты на заднюю дверь еще до того, как в нее ворвались эти трое. Он знал, что они подбираются оттуда, а я слышал только выстрелы, видел только тех, кто был передо мной. На месте Аваддона я спал бы тревожно.

— Он не знает Шэнноу, как знаете его вы.

— Да, но он будет считать убитых.

Арчер посмотрел через плечо. Шэнноу уже не читал. Его голова лежала на седле, тело закутывали одеяла, но правая рука была выпростана из них.

И эта рука сжимала пистолет.

— Можно ли устроиться спать лучше? — заметил Бетик. — Смотрите не вздумайте ночью зашуметь.

Шэнноу не спал, и их слова доносились до него, точно шепот на ветру. Насколько Бетик не понимает его! А собственно, зачем бы? Шэнноу давно убедился, что одиночество было силой. Человек, вынужденный полагаться на других, оставляет уязвимое место в своей обороне. Одинокий укрыт стенами.

Нужда в друзьях? Ни одному человеку не дано всего, Шэнноу знал это. Все сводится к вопросу о равновесии, а Природа скупа на подарки. Давным‑давно Шэнноу был знаком с бегуном. Чтобы поддерживать себя в форме, он отказался от всякой любимой еды и упражнялся ежедневно. То же самое и с Шэнноу, охотником. В одиночестве он — скала, и не полагается для защиты своей спины ни на кого и ни на что.

Ненадолго он вкусил иную жизнь с Донной. Такую хорошую…

Теперь он вернулся на круги своя.

Однако Иерусалиму придется подождать.

Он услышал, как Бетик с Арчером завернулись в одеяла, приподнялся и сел.

— Ты думаешь, будет разумно, если мы все уснем? — спросил он Бетика.

— Ты предлагаешь мне нести стражу?

— Это лучше, чем проснуться мертвецом.

— Не спорю.

Шэнноу снова закрыл глаза и проспал без сновидений, проснувшись три часа спустя, когда Бетик тихонько приближался к нему.

— Клянусь, ты услышишь, как муравей пустит ветер! — сказал Бетик. — Там все спокойно.

Шэнноу сел, потянулся, потом занял место у двери. Ночь была тихой, дождевые тучи унеслись. Он вышел из дворца, вглядываясь в пустые здания, поблескивающие в лунном свете. Из отдаления донесся кашляющий рык охотящегося льва, потом вой горного волка.

Шорох кожи по камню заставил его стремительно обернуться с уже взведенным пистолетом в руке. Арчер испуганно развел руками.

— Это всего лишь я, — прошептал он. — Мне не спится.

Шэнноу спустил пистолет со взвода и покачал головой.

— Вы дурак, Арчер. Минуту назад разница между жизнью и смертью для вас была неизмеримо малой.

— Прошу прощения, — сказал Арчер, — хотя и не понимаю почему. Вам же не угрожала никакая опасность.

— Нет, неправда! Однажды я просто убил кого‑то, кто просто оказался позади меня не в ту секунду. И не хочу, чтобы это повторилось. Поймите одно: будь вы зелотом, это мгновенное колебание убило бы меня. А в следующий раз, когда я услышу шорох, меня может охватить сомнение — то ли вы ведете себя глупо, то ли это подкрадывается враг. И это может означать мою смерть. Понимаете?

— Нет нужды объяснять дальше, мистер Шэнноу. Больше я никогда не подойду к вам без предупреждения.

Шэнноу сел на низкую ограду и убрал пистолет в кобуру. Внезапно он улыбнулся, и его лицо стало почти мальчишеским.

— Простите меня, Арчер, за велеречие. Я перенапряжен, но это пройдет. Сколько времени мы будем добираться до Ковчега?

— Двое суток. Трое. Там вы сможете отдохнуть — и я покажу вам библиотеку, не созданную из воздуха.

— А указание на дорогу в Иерусалим я там найду?

— Кто знает? — ответил Арчер. — Во всяком случае, я могу показать вам изображения Иерусалима, каким он был. И вы хотя бы сумеете его узнать, когда увидите. То есть если Бог прибегнул к услугам того же архитектора!

Лицо Шэнноу омрачила досада, но он совладал с ней.

— Думаю, что так, мистер Арчер.

Он обвел взглядом здания и местность на юге и востоке.

— Вы полагаете, там прячутся другие? — спросил Хранитель.

— Конечно. До сих пор нам везло. Их подвело высокомерие, но, думаю, теперь они будут осторожнее.

— Я сожалею, что упрекал Бетика за его Камень. Вы даже представить не можете, как мне не хватает моего! Просто чувствую себя ребенком в темноте.

— У страха есть одна положительная сторона, — заметил Шэнноу. — Он обостряет чувства. Заставляет все время быть начеку.

— По‑моему, опасность для вас почти наслаждение.

— Пусть моя манера вас не обманывает. Я ведь человек, что бы там ни думал Бетик. После боя меня тоже трясло. Вот почему я читал мою Библию — чтобы отвлечься от ярости и страха. А теперь поспите, мистер Арчер, и не сомневайтесь — ваш сон нарушен не будет. Если хотите, можете взять один из моих запасных пистолетов.

— Нет, благодарю вас. По‑моему, я не смогу убить человека.

— Если бы побольше людей чувствовали то же, что вы! Спокойной ночи.

Едва рассвело, три человека оседлали лошадей и выехали из мертвого города на северо‑запад. К востоку от них под корявым дубом дремала семья львов. Рядом над полусъеденной тушей буйвола кружили мухи. Львы были сытые и сонные.

Внезапно вожак, могучий зверь с золотисто‑рыжей гривой, дернулся, будто ужаленный. Потом встал и повернулся мордой к западу. Пять молодых львов встали следом за ним.

Вдали трое всадников медленно ехали к горам.

Шесть львов двинулись следом за ними беззвучна и бесшумно.

Аваддон стоял у парапета башни над его дворцом и озирал расстилающийся внизу город, слушая ритмичный шум станков оружейного завода, глядя на клубы густого черного дыма, который выплевывали три трубы, сложенные из кирпича‑сырца.

Облаченный в черное одеяние с вышитым золотыми нитками драконом, Аваддон здесь, в высоте над созданной им нацией, почти испытывал тихий покой.

Только одно грызущее сомнение вторгалось в этот покой.

Низко кланяясь, к нему приблизился верховный жрец Ахназзар.

— Они нашли Шэнноу, государь, и отступника Бетика. Они едут с Хранителем, — сказал крючконосый жрец. Его лысина лоснилась от пота.

— Я знаю, — сказал Аваддон.

— Ты желаешь, чтобы умерли все трое?

— Это необходимо.

— Ты повелел, государь, чтобы мы не трогали Хранителей.

— Я знаю, что я повелел, Ахназзар.

— Слушаю, государь. Все будет исполнено.

— Ты первый, жрец, рассказал мне про этого Шэнноу и утверждал, что он опасен. Его должны были убить в Ривердейле, но это он убил нашего человека там. Он должен был умереть в поселке Каритаса — но нет! Он возглавил налет, и десятки наших молодых воинов были перебиты во сне. А скольких зелотов он убил? Нет, не докучай мне арифметикой! Но скажи вот что: если я не могу положиться на тебя, когда речь идет об уничтожении одного человека, как мне положиться на тебя в создании империи?

— Владыка! — воскликнул Ахназзар, падая на колени. — Ты можешь полагаться на меня до моей смерти и после нее, Я твой раб.

— У меня много рабов, жрец. От тебя мне нужны результаты.

— И ты их получишь, государь, жизнью ручаюсь.

— Что так, то так, — прошептал Аваддон.

Ахназзар побелел и попятился от бешеного блеска в серых глазах Аваддона.

— Все будет исполнено, государь.

— И нам нужна Донна Тейбард на Высоком Алтаре в канун Вальпурнахт. Ты проверил еще раз гороскопы?

— Да, государь.

— И ответы те же?

— Да, государь. Только еще более многообещающие.

— Никаких ошибок с ней! До этой ночи ей надлежит оставаться целой и невредимой. Заключенная в ней сила должна быть употреблена для исчадий.

— Так и будет, государь.

— До сих пор я слышал только бесчисленные обещания.

— Войско движется на юг, почти не встречая сопротивления.

— Ты запнулся на «почти», — заметил Аваддон.

— Двадцать наших воинов попали в засаду у Игерских гор. Но туда уже отправлен карательный отряд, чтобы разделаться с нападавшими.

— Кто они?

— Разбойник по имени Даниил Кейд. Но он не помеха, государь, поверь мне.

— Узнай о нем все, что сможешь. Он меня заинтересовал.

Даниил Кейд оглядел сверху мужчин и женщин, собравшихся ниже на склоне. По последнему подсчету, включая восемьдесят четыре ребенка, число беженцев достигло шестисот семидесяти. Перед тем как выйти к ним, Кейд зачесал волосы назад и почистил черный сюртук с широкими кожаными лацканами. Теперь, опираясь на палку с красивым резным узором, он оглядел толпу. На многих лицах он прочел подозрение, на других — откровенную неумолимую ненависть.

Он глубоко вздохнул и откашлялся.

— Вы все меня знаете, — сказал он голосом ясным и звучным в чистом горном воздухе. — Даниил Кейд. Кейд Разбойник. Кейд Убийца. Кейд Вор. У многих из вас есть причины меня ненавидеть. И я вас не упрекаю — я был дурным человеком.

— Таким и остаешься, Кейд! — выкрикнул кто‑то в толпе. — Так что выкладывай! Чего тебе от нас нужно?

— Ничего. Я хочу вас спасти.

— И во что нам это обойдется? — спросил другой человек.

— Ни во что. Дайте мне сказать, а потом я отвечу на все ваши вопросы. Десять дней назад случилось нечто, изменившее всю мою жизнь. Я был вон на той горе, у самых вечных снегов, как вдруг с неба донесся голос, и яркий свет ослепил меня. «Кейд, — сказал голос, — ты дурной человек и заслуживаешь смерти!»

— Ей‑богу, он верно сказал! — раздался чей‑то зычный крик.

— Верно, — согласился Кейд. — И, признаюсь, я повалился ничком на этой горе, моля о жизни. Я знал, что со мной говорит Бог, и я знал, что погиб. Все мои злые дела воскресли в моей памяти, и я заплакал при мыслях о бедах, которые причинял. Но тут он говорит мне: «Кейд, настал час тебе искупить свои вины. Моим людям, которым ты не давал покоя, выпали тяжкие несчастья. Народ Дьявола вторгся в их край, будто голодная саранча».

«Но я же ничего не могу сделать, Бог, — говорю я. Я не могу сражаться с войском!»

И тут он говорит: «Я вывел народ израильский из Египта, как ни могуч был фараон. Я взял Иисуса Навина и дал ему Землю Обетованную. Я взял Давида и дал ему победу над Голиафом. Тебе я отдаю исчадий Ада».

«Я не могу! — говорю я. — Возьми мою жизнь. Положи ей здесь конец!»

Но он отказал мне. «Спаси моих овечек, — сказал он мне. — Приведи их сюда, в горы Игера. Приведи малых сих в безопасное место».

И тут слепота спала с моих глаз, и я сказал ему: «Но все эти люди питают ко мне ненависть. Они убьют меня».

А он сказал: «Ты заслужил их ненависть. Когда я приведу тебя к победе над исчадиями Ада, ты каждому возместишь за его страдания».

Тогда я поднялся на ноги и спросил его, как можем мы победить исчадия. И глас его снизошел ко мне (я не забуду его до моего смертного часа) и произнес: «Их собственным оружием поразите вы их». И он сказал, что с севера приближается обоз, и я послал туда Гамбиона с сорока людьми. И они захватили этот обоз и вернулись с ним сюда. И знаете, чем нагружены фургоны? Ружьями и пистолетами, пулями и порохом. Двести стволов! И они все ваши. Без какой‑либо платы. Я ничего не прошу взамен — только чтобы вы позволили мне исполнить волю моего Бога и повести вас против сатанинского отродья.

Кейд сделал знак Гамбиону выйти вперед, и великан вперевалку приблизился к толпе, держа несколько ружей. Их он вручил мужчинам, стоявшим в первом ряду.

Молодой фермер, лицо которого показалось Кейду знакомым, хотя он не мог вспомнить почему, взял ружье и спросил Гамбиона, как взводится затвор. Бородатый разбойник показал, и молодой человек прицелился в Кейда. Его глаза пылали гневом.

— Назови мне хоть одну весомую причину, Кейд, почему я не должен тебя уложить! И не трудись ссылаться на Бога. Я неверующий.

— Брат, такой причины нет, — ответил Кейд. — Я заслуживаю смерти и не стану сетовать.

На несколько секунд Кейд перестал дышать, но продолжал стоять спокойно. Фермер вернул ружье Гамбиону.

— Не скажу про тебя, Кейд, но мне кажется, что любой человек, настолько не боящийся смерти, должен говорить искренне. Но если ты не…

— Уповай на Бога, брат. У тебя не будет причин усомниться в моей искренности. И вот доказательство: вчера мне явился Господь и сказал: «Триста всадников мчатся к твоим горам, Кейд, но я предам их в твои руки». Кто из вас отправится со мной сокрушить служителей Дьявола?

В воздух взметнулись сотни рук, и громовой клич потряс горы.

Кейд захромал туда, где сидела Лиза с фляжкой, полной воды. Она утерла его лицо полотенцем, с удивлением заметив, что оно все в испарине.

— У тебя такой вид, будто ты прошел сквозь Ад, — сказала она, целуя его в щеку.

— Ты даже понятия не имеешь! Когда этот малый прицелился в меня, я решил, что все кончено. Но я завоевал их, Лиза. Клянусь, я их завоевал!

— Все‑таки лучше бы ты не лгал про Бога, — сказала Лиза. — Меня это пугает.

— Тут нечего пугаться, девочка. Как знать? Может, Бог правда сходил ко мне. Может, это он пожелал, чтобы я схватился с исчадиями. А если и не так, он не будет против того, чтобы мы крушили этих стервецов. Так что тут плохого?

— Это насмешка над ним, Даниил.

— А я и не знал, что ты веруешь.

— Да, верую, и не смей насмехаться надо мной!

Он взял ее за руки и улыбнулся:

— Обещаю, никаких насмешек. Но вчера я всю ночь читал Библию, и, поверь, в ней есть сила. Нет, не чудеса и все такое прочее, но указание, как один человек может сплотить людей, просто убедив их, что его устами говорит Бог. И похоже, они будут драться, как дьяволы, если уверуют, что Бог с ними.

— Но про обоз тебе сказал не Бог, а Себастьян.

— А кто привел Себастьяна к обозу?

— Не играй словами, Даниил! Я боюсь за тебя.

Он хотел ответить, но Лиза предостерегающе прижала палец к губам и, обернувшись, он увидел, что по склону взбирается Себастьян. Юноша присел на корточки рядом с ним.

— Это правда, Дан?

— Что, малый?

— Да про Бога и про обоз? — Его глаза сияли, и Кейд посмотрел на Лизу с внезапным смущением.

— Конечно, правда, Себастьян.

— Ух ты, дьявол! Провалиться мне, Дан! — восторженно воскликнул Себастьян, улыбнулся Лизе и убежал вниз по склону.

— Ты бы поверила? — сказал Кейд.

— Я‑то нет, но он поверил.

— Ну и что?

— Разве ты не видел его лица, Даниил? Он был вне себя от радости. Теперь он будет смотреть на небо и видеть, как ему оттуда улыбается Бог.

— Так ли уж это плохо?

— По‑моему, ты не понимаешь всей силы подобного обмана.

— Сила‑то, Лиза, и нужна мне! А Себастьяну не повредит, если он будет думать, будто Бог возлюбил его.

— Не уверена, что это так, — сказала Лиза. — Поживем — увидим. Я больше тревожусь из‑за тебя. Что ты им скажешь, когда дела пойдут скверно? Как объяснишь, что Бог тебе солгал?

Кейд усмехнулся:

— В Библии и это есть, Лиза. Умнейшая книжица. Если все идет хорошо, такова воля Бога. А если нет, значит, его ослушались, или люди повинны в нечестии, или это кара им. Он никогда не оказывается в проигрыше, как не окажусь и я. Мы с Богом понимаем друг друга. Положись на меня.

— Я полагаюсь на тебя, Даниил. Я люблю тебя. Ты — все, что у меня есть, все, чего я хочу.

— Я подарю тебе весь мир, Лиза. Вот подожди и увидишь!

Два дня спустя Кейд и Гамбион верхом на равнине у Игерских гор выжидали, глядя на приближающийся строй исчадий.

— Пора задать лататы, Даниил?

— Нет еще, — ответил Кейд, высвобождая свое длинное ружье и взводя затвор. Наклонившись вперед, он прицелился в головного всадника и мягко спустил курок. Приклад ударил ему в плечо, а всадник свалился с седла.

Вокруг них засвистели пули.

— Пора, Даниил?

— Ага!

Они повернули лошадей и карьером помчались к горному проходу.

Кейд выругался, поняв, что слишком промедлил. Его лошадь сразило пулей, она кувыркнулась на землю, и он вылетел из седла. Упал он неудачно и закричал, ударившись больным коленом о камень. Гамбион уже почти достиг прохода, но, повернув лошадь, помчался к Кейду с пистолетом наготове.

Каким‑то чудом в него не угодила ни одна пуля. Волосатой лапой он ухватил Кейда за воротник и положил поперек седла.

Лошадь Гамбиона, хотя и получила две раны, все‑таки успела добежать до прохода, но тут из ноздрей у нее хлынула кровь, и она упала. Гамбион успел спрыгнуть на землю, взвалил Кейда на плечи и побежал к скалам. Рядом свистели Пули: исчадия были уже совсем близко.

Повсюду над проходом в скалах стрелки Игера держали оружие наготове, но не решались стрелять, так как Гамбион с Кейдом в буквальном смысле оказались в самой гуще врагов.

Гамбион вышиб из седла двух всадников, но тут пуля поразила его в плечо и отшвырнула назад. Он рухнул, уронив оглушенного Кейда на землю.

Кейд перекатился через бок, встал на колени и увидел над собой черные дула адских ружей и пистолетов. Его глаза впились в воинов в сверкающих черных панцирях и странных шлемах.

— Да поразит вас Бог! — крикнул он.

Грянул ружейный выстрел, Кейд вздрогнул, но пуля была пущена из‑за скалы и выбила исчадие из седла. И тут же сверху на врагов обрушился беспощадный град пуль, со свистом и воем косивших их плотные ряды. Грохот отдавался в горах, как Божий гром, а когда дым рассеялся, десятка полтора уцелевших исчадий во весь опор неслись к равнине.

Кейд, хромая, добрел до Гамбиона. Великан был жив: пуля разорвала мышцу над ключицей. Он ухватил Кейда за руку.

— Ничего подобного я еще не видел, Даниил, — зашептал он. — Никогда! Я думал, ты врал этим землепашцам, но теперь я собственными глазами убедился. Дьявольские исчадия не могли в тебя попасть, а ты стоял на коленях без оружия. И тогда ты призвал Бога…

— Ляг, Ефрам! Я остановлю кровь, лежи спокойно.

— Кто бы подумал! Даниил Кейд — избранник Божий.

— Да, — грустно сказал Кейд. — Кто бы подумал?

Дух Донны Тейбард вырвался из тисков ее воли с быстротой и блеском молнии; у нее помутилось сознание. Мысли были бессвязными, тысячи голосов хлестали ее, будто громовые плети, сплетенные из звуков.

Звезды мелькали мимо, будто кометы, и она неслась через сердцевины многих солнц, не чувствуя ни жара, ни холода в безумном стремлении спастись от голосов в ее сознании.

К ней прикоснулась чья‑то рука, и она закричала, но рука удерживала ее, притягивала, и голоса затихли.

— Успокойся, дитя, я с тобой, — сказал Каритас.

— Я не могу этого выносить. Что со мной происходит?

— Это здешний край, Донна. Твой ребенок растет в тебе и точно так же растет твоя сила.

— Я не хочу ее!

— Дело не в «хочу». Ты должна ее покорить. Убегая от страха, ты его не одолеешь.

Они парили рядом над мирной голубой планетой и смотрели, как внизу клубятся тучи.

— Я не способна справиться с этим, Каритас. Я теряю ощущение яви.

— Все это явь. И жизнь плоти, и сила духа. Это явь. Кон Гриффин — явь. Аваддон — явь.

— Он закрыл меня черными крыльями и когтями. Сказал, что может забрать меня, когда пожелает.

— Он князь среди лжецов. Кто знает, куда приведет тебя твоя сила?

— Я не способна владеть ею, Каритас. Я была дома, приглядывала за Джейкобом, перебинтовывала его раны, а он открыл глаза и не увидел меня. И тут я поняла, что мое тело спит в кресле у очага, а к нему я подошла лишь духом. И даже не знала этого!

— Ты будешь знать все, — сказал он, успокаивая ее. — Обещаю тебе. И я тебе помогу.

— Чем я стала, Каритас? Чем я становлюсь?

— Ты женщина. И очень красивая женщина. Будь я на пару сотен лет помоложе и не мертвым, я бы сам за тобой приударил.

Тут она улыбнулась, и ей стало чуть полегче.

— Что это были за голоса?

— Души спящих, сновидцев. Вообрази себя в реке душ. Голоса были случайными и не обращались к тебе. Ты должна научиться не слышать их, как не слышишь шума ветра в деревьях.

— И причина этого — моя беременность?

— И да, и нет. Младенец и эта земля воздействуют вместе.

— Ей повредит то, что происходит со мной? Она изменится?

— Она?

— Это девочка… она девочка.

— Не знаю, Донна, там видно будет.

— Ты отведешь меня домой?

— Нет. Ты должна сама отыскать свой путь.

— Я не могу. Я заблудилась.

— Попробуй. Я буду следовать за тобой.

Донна молнией помчалась к голубой планете, огибая горы, проносясь над широкими сверкающими озерами и холмистыми прериями. Она ничего не узнавала. Видела селения из шатров, каменных домов, хижин, лачуг и даже пещерные жилища. Она пронеслась над океаном, глядя, как корабли с треугольными парусами борются с бурями, лавируют между рифами, пока наконец не оказалась в области льда и ледников, подобных дворцам, высоким и величественным.

— Я не могу найти дороги, — сказала она.

— Закрой глаза и представь, что ты дома.

Она попыталась, но, открыв их, увидела, что она где‑то под водой, и акулы кружат вокруг усаженной длинными шипами головы огромной статуи. Она в панике бросилась прочь, и снова Каритас удержал ее.

— Послушай меня, Донна. Страх и паника — твои враги. Почувствуй отвращение к ним, как к слугам Аваддона, и забудь о них. Твое жилище — теплый дом, где тебя ждут твой муж и твой сын. Пусть их любовь, их потребность в тебе, притягивают тебя, а подводные города ты сможешь осматривать, когда пожелаешь.

Она закрыла глаза, подумала о Коне Гриффине, но перед ней возникло лицо Йона Шэнноу. Она изгнала его из своих мыслей и увидела рыжего Кона Гриффина возле своего спящего тела. Он сжимал ее руку в своей, его лицо было встревоженным. Она слетела туда и открыла глаза своего тела.

— Кон, — прошептала она.

— Ты здорова?

— Конечно. — Она подняла руку, чтобы коснуться его лица, а он отшатнулся.

Обе ее руки лежали у нее на коленях, и коснулась она его, как дух. Ее глаза наполнились слезами.

— Я ничего не могу с этим поделать, — сказала она. — Никакие узы больше не привязывают меня к моему телу.

— Я ничего не понимаю! Ты больна?

— Нет. — Она сосредоточилась на том, чтобы встать и ощутила себя в своем теле так, словно ее душа была влагой, а плоть — губкой, не способной вместить ее всю. Гриффин помог ей добраться до постели и лечь. В соседней комнате Рейчел, жена Маддена, сидела возле спящего мужа.

Мадден заворочался. Он потерял много крови, но силы возвращались к нему. Он открыл глаза и увидел измученное лицо Рейчел.

— Не тревожься за меня, девочка. Я встану на ноги очень скоро.

— Я знаю, — ответила она, поглаживая его руку.

Он вновь уснул, Рейчел укутала его в одеяло до подбородка, отошла от него и села рядом с Гриффином возле печки.

— Что с нами происходит, Кон? — спросила она. Он поглядел на ее изможденное, озабоченное лицо и представил себе, какой она могла быть десять лет назад — тоненькой миловидной женщиной, чьи огромные карие глаза ничего не говорили о силе ее души. Теперь ее волосы подернулись сединой, глаза были обведены темными кругами, кожа загрубела.

— Времена сейчас не из лучших, Рейчел. Но мы живы, и у нас еще много сил, чтобы сражаться.

— Но мы добирались сюда не для того, чтобы сражаться, Кон. Ты сулил нам Авалон.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

Он налил ей чаю.

— Ты голодна?

— Нет, — сказала она. — Я лучше пойду. По‑твоему, когда мы сможем перенести его домой?

— Дня через два.

— Как Донна?

— Спит.

— Будь с ней побережнее, Кон. Во время беременности женщины часто словно немного повреждаются в уме.

— Часто?

Она отвела глаза.

— Ну… не очень, но я слышала о таком.

— С умом у нее все в порядке, Рейчел. Если бы не дар и сила Донны, Джейкоб был бы сейчас мертв.

— Если бы не ты, его не ранили бы!

— Не спорю, но мне не хотелось бы, чтобы ты меня за это ненавидела.

— Я не питаю к тебе ненависти, Кон, — сказала Рейчел, вставая и расправляя юбку. — Просто я уже не вижу в тебе прежнего друга.

Он проводил ее до двери и вернулся к огню.

События, казалось, вышли из‑под контроля, и Кон Гриффин ощущал себя оторванным листиком во власти ветра. С Донной происходило что‑то непостижимое, а исчадия заперли долину железным кольцом.

Но почему они не нападают? Что им нужно?

Гриффин ударил кулаком по ручке кресла.

Он сулил людям Авалон…

И привел их в Чистилище.

Через час после того, как всадники оставили мертвый город, разразилась новая буря. Косые струи дождя хлестали их лица, воющий ветер мешал продвигаться вперед, будто невидимая стена. Шэнноу вытащил из‑под седла длинную кожаную куртку и накинул ее на плечи. Она колыхалась, будто плащ, пока он силился продеть руки в рукава. Мерин опустил голову и продолжал шагать навстречу ярости бури. Шэнноу привязал шляпу длинным шарфом, потому что ветер все крепчал.

Почти рядом молния с оглушительным треском ударила в дерево, развалив его пополам, и Шэнноу постарался не думать о металле ножей и пистолетов на его поясе и в седельных сумках. Бетик обернулся и что‑то крикнул ему, но ветер заглушил и унес его слова.

Тропа постепенно поднималась все выше и сузилась в каменный уступ. Шэнноу ехал последним. Его левое стремя задевало обрыв, а правое висело над пустотой. Пути назад не было: ширина уступа не позволила бы лошадям повернуться.

Молния сверкнула совсем рядом, мерин вздыбился, и Шэнноу напряг все силы, пытаясь его успокоить. В смутном свете, словно оставленном молнией, Иерусалимец взглянул на бушующий поток футов на двести ниже уступа, где белая вода вскипала вокруг каменных клыков. Вновь блеснула молния, и какой‑то инстинкт заставил его повернуться в седле и взглянуть на тропу позади.

Из бурной тьмы, будто шесть демонов, ринулась в атаку шестерка львов. Замерзшая рука схватила пистолет, но было поздно: передний лев — великан с золотисто‑рыжей гривой — взвился в прыжке и всей тяжестью упал на круп мерина, разрывая когтями кожу и мышцы. Пистолет Шэнноу прижался к голове зверя, и пуля вошла в глаз в тот миг, когда мерин, обезумев от боли и ужаса спрыгнул с уступа.

Звук выстрела насторожил Бетика, он выхватил свой пистолет и выпустил всю обойму по остальным пяти львам, которые извернулись и убежали. Спешиться было негде, и Бетик наклонился в седле, вглядываясь в поток далеко внизу.

Взыскующего Иерусалима он не увидел. Нигде — ничего.

Когда мерин прыгнул, Шэнноу соскочил с седла и раскинул руки, чтобы уравновесить свое падение. Внизу его поджидали острия камней, а он кувыркался в воздухе, не управляя своим телом. Вниз, вниз, вниз…

Он вскидывал руки над головой, тщился остановить вращение. Об воду он ударился на глубине, и удар вышиб воздух из его легких. Кое‑как он вырвался на поверхность, успел судорожно вдохнуть, и водоворот вновь его засосал. Тяжелая куртка и пистолет тянули его ко дну, руки и ноги ударялись о камни, а он все тщился и тщился преодолеть бешеную мощь вздувшейся реки. Раз за разом, когда его легкие грозили лопнуть, его лицо оказывалось над водой — только для того, чтобы тут же исчезнуть под ней.

Он боролся за жизнь с угрюмым упорством, пока его не швырнуло в воздух над водопадом высотой около тридцати футов. На этот раз он сумел войти в воду чисто и поплыл к берегу из последних сил. Он уцепился за древесный корень и повис на нем, еле переводя дух, а вода продолжала тянуть за собой его ноги. Передохнув несколько минут, он выбрался в густые кусты и около часа проспал сном полного утомления. Проснулся он, дрожа и стуча зубами от холода. Затекшие руки сводила судорога. Заставив себя сесть, он проверил свое оружие. Левый пистолет вышибло у него из руки, когда он застрелил льва, но правый оставался в кобуре, надежно стянутой ремнем. Шагах в сорока справа валялся его мертвый мерин. Он добрел до трупа, отцепил седельные сумки и повесил их через плечо.

Мимо проплыл мертвый лев, наполовину скрытый водой, и Шэнноу мрачно улыбнулся, надеясь, что вместе с ним сдох и вселившийся в него зелот.

Буря продолжала бушевать, Шэнноу не мог определить ни единого направления, а потому укрылся за скалой, тесно прижимаясь к ней с подветренной стороны.

Он чувствовал, как начинают опухать ушибы на руках и ногах, и радовался, что от этого возникало ощущение тепла. Нашарив в седельной сумке непромокаемый патронташ, он достал шесть патронов, разрядил пистолет и зарядил заново. Оглядевшись, собрал немного хвороста у самых обрывов, где он не так намок. И сложил тонкие прутики аккуратной пирамидкой. Выковыряв пули из мокрых медных гильз, он высыпал черный порох под пирамидку, а тогда сунул руку за пазуху и достал коробку с огнивом. Трут внутри размок, и он его выбросил, но тщательно вытер кремень и после нескольких ударов сумел высечь белую искру. Поднеся коробку к самому основанию пирамидки, он поджег порох. Два прутика занялись, и, припав к земле, он начал осторожно дуть на них, понуждая слабый огонек разгореться. Когда костерок запылал, он начал подкладывать в огонь ветки потолще и продолжал сидеть совсем рядом, пока жар не заставил его отодвинуться. Тогда он снял куртку и положил ее сушиться на соседний камень.

Воздух перед ним замерцал и сгустился в фигуру седой женщины. В первые секунды она оставалась прозрачной, потом обрела плотность, и Руфь села рядом с ним.

— Я искала вас часы и часы, — сказала она. — Вы крепкий человек.

— А как они, живы?

— Да. Укрылись в пещере в двенадцати милях отсюда. Когда вы сорвались с обрыва, зелоты бежали. Полагаю, им было велено убить именно вас. Бетик мог быть лишь побочным трофеем.

— Что же, они потерпели неудачу, но только‑только, — ответил Шэнноу, ежась от озноба и подкладывая ветки в костер. — Мой мерин разбился, бедняга. Лучшая лошадь за всю мою жизнь. Он мог пробежать из вчера в завтра. И он был храбр. Если бы он мог повернуться, то львы сбежали бы от его копыт.

— Что вы будете делать теперь?

— Отыщу Ковчег, потом Аваддона.

— И попытаетесь его убить.

— Да, если на то будет Божья воля.

— Как вы можете упоминать Бога, говоря об убийстве?

— Не читайте мне проповеди, женщина! — вспылил он. — Здесь не Святое Убежище, где ваша магия одурманивает мысли человека цветами и любовью. Это мир. Подлинный мир. Мир насилия и неопределенности. Аваддон — мерзость в глазах Бога и Человека. Убийство? Убить вредную тварь — это не убийство, Руфь. Он поставил себя за грань милосердия.

— Мне отмщение, говорит Господь.

— Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь, — возразил Шэнноу. — Не пытайтесь переубедить меня. Он возжелал навлечь смерть и погибель на женщину, которую я любил. Он язвил меня этим. Я не могу остановить его, Руфь, нас разделяет целое войско. Но если Господь со мной, я избавлю от него мир.

— Кто вы такой, чтобы судить, когда у человека следует отнять жизнь?

— А кто такая вы, чтобы судить, когда ее не следует отнимать? Никакого спора не возникает, когда бешеная собака убивает ребенка, вы просто убиваете собаку. Но когда человек творит чернейшие грехи, почему мы должны морализировать и оправдываться? Мне это до смерти надоело, Руфь. Я счет потерял городкам и поселкам, которые взывали ко мне избавить их от разбойников. А когда я выполняю их просьбу, что мне приходится слышать? «Вам обязательно было их убивать, мистер Шэнноу?» «Неужели была необходимость в подобной беспощадности, мистер Шэнноу?» Это вопрос равновесия, Руфь. Если человек выбросит свои припасы в огонь, кто его пожалеет, когда он будет бегать и вопить: «Я умираю с голоду!» То же и с разбойником. Он живет насилием и смертями, воровством и грабежом. И я не даю им пощады. Я не виню вас, женщину, вы отстаиваете своего мужа. Но я не слушаю.

— Оставьте ваш снисходительный тон, мистер Шэнноу, — сказала Руфь без малейшего гнева. — Ваша аргументация очень упрощена, но весома. Однако я не отстаиваю моего мужа. Я не видела его два с половиной столетия, он не знает, что я жива, а узнал бы, так остался бы совершенно равнодушен.Меня куда больше заботите вы. Я не пророчица, но тем не менее ощущаю приближение какой‑то страшной катастрофы и чувствую, что вам не следует упорствовать в вашем плане.

Шэнноу прислонился спиной к камню.

— Если я не сошел с ума, Руфь, и если это был не просто сон, я могу рассказать вам, какая опасность нас подстерегает. Мир вот‑вот вновь опрокинется.

Он рассказал, как ему привиделся Пендаррик и про неотвратимую опасность, заложенную в Кровь‑Камнях. Она слушала молча с неподвижным лицом, а когда он договорил, отвела взгляд и несколько минут молчала.

— Я не всемогуща, мистер Шэнноу, — сказала она наконец. — Но что‑то тут не сходится. Подобная катастрофа соответствует моему страху, но Кровь‑Камни исчадий Ада? Мелкие фрагменты ничтожной силы! Чтобы разорвать ткань вселенной, понадобилась бы гора Сипстрасси и колоссальное зло.

— Не подгоняйте факты под ваши теории, Руфь. Рассмотрите их беспристрастно. Пендаррик говорит, что кровь и смерть высвободили силу Камней. Аваддон послал свои войска на юг. Какого еще следует искать зла?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Знаю только, что чувствую себя очень старой. Я вышла замуж за восемнадцать лет до падения и уже была не юной девушкой. У меня были мечты, такие мечты! А Лоренс тогда не носил в себе зла. Он интересовался оккультизмом, но был остроумен, любезен, и его приглашали в самое избранное общество. У нас была дочь, Сара. Ах, Шэнноу, какой это был прелестный ребенок… — Она погрузилась в молчание, которого Шэнноу не стал нарушать. — Пяти лет она погибла в результате несчастного случая, и это сломило Лоренса ‑так глубоко ранило, что никто не сумел увидеть рубца. Я просто выплакала свою боль и научилась жить с ней. А он совсем ушел в оккультизм и незадолго до Падения открыл для себя сатанизм. Когда земля опрокинулась, мы уцелели в числе еще трехсот человек, но вскоре люди начали умирать в том море грязи, в которую превратился мир. И Лоренс объединил выживших. Он был великолепен: харизматичен, чуток, силен и заботлив. Три года мы были почти счастливы, и тут начались сны — видения Сатаны, который говорил с ним, давал обещания. Он оставил нас на некоторое время, чтобы побыть одному в пустыне. Вернулся же он с Камнем Даниила, и началась эпоха исчадий Ада. Я оставалась с ним еще восемь лет, но потом, когда Лоренс однажды отправился в очередной кровавый налет, я ушла из селения с еще восемью женщинами. Мы ни разу не оглянулись. Время от времени до меня доходили слухи о новой нации и безумце, который назвал себя Аваддоном. Но подлинная беда произошла лет восемь‑десять назад, когда Аваддон встретил человека, который открыл перед ним путь к завоеваниям. Еще один, уцелевший после Падения, и хотя в молодости у него была другая профессия, он всегда, увлекался оружием — пистолетами и ружьями. Он и Аваддон вместе воссоздали способы изготовления огнестрельного оружия.

— Что произошло с оружейником?

— Еще шестьдесят лет назад он соперничал с Аваддоном во зле. Но он раскаялся, мистер Шэнноу, и бежал от гнусностей, возникновению которых способствовал. Он стал Каритасом и попытался построить новую жизнь среди мирных людей.

— И вы считаете, что я должен пощадить Аваддона на случай, если и он вдруг раскается? Ну, нет!

— Почему вы смеетесь? Вы полагаете, что Бог не может изменить сердце человека? Вы считаете его могущество столь ограниченным?

— Я никогда не подвергаю сомнению ни его могущество, ни его деяния, — сказал Шэнноу. — Не беру на себя смелость. Мне все равно, что он уничтожил всех мужчин, женщин и детей в Ханаане или допустил Армагеддон. Это его мир, и он волен поступать, как ему угодно, и не мне критиковать его. Но я не представляю Аваддона на дороге в Дамаск, Руфь.

— Как насчет Даниила Кейда?

— Что именно?

— Вы можете представить его на дороге в Дамаск?

— Говорите прямо, Руфь, сейчас не время для игры в загадки.

— Атаман разбойников сейчас выступает с людьми юга против исчадий. Он говорит, что его ведет Бог, и он творит чудеса. Люди стекаются к нему. Что вы скажете на это?

— Вы не могли, госпожа, сказать мне ничего, что обрадовало бы меня больше. Но ведь вы же не знаете, верно? Даниил Кейд — мой старший брат. И поверьте мне, он не станет проповедовать всепрощение, а будет поражать исчадий — перебьет им голени и бедра, как говорит Святое Писание. Клянусь Небесами, Руфь, убить его им будет потруднее, чем меня!

— Очевидно, все мои слова пропадают впустую, ‑сказала Руфь грустно. — Но ведь на протяжении истории любовь всегда была на втором месте. Мы еще поговорим, мистер Шэнноу.

Руфь отвернулась от него…

И исчезла.

За время весенней кампании Даниил Кейд испытал не одно потрясение, и первым было открытие, что он стал особым человеком. Люди теперь обращались к нему с нервирующей почтительностью, даже те, кого он знал много лет. Когда он подходил к лагерному костру, непристойные байки тут же обрывались, и рассказчики смущенно отводили глаза. Нечаянно выругавшись в его присутствии, виновник тут же просил извинения. Вначале это его забавляло, да он и не сомневался, что продлится это недолго — от силы неделю. Но ничего подобного!

Вторым потрясением он был обязан Себастьяну.

Кейд был с Лизой у себя в хижине, когда послышались крики, и, выйдя под яркое солнце, он увидел, что люди бегут вниз по склону к небольшой группе беженцев. В этот день у него разболелось колено, и, спускаясь к ним, он опирался на трость. Впереди шла женщина средних лет, за ней четыре девочки‑подростка и несколько десятков детей. Они вели на поводу лошадь. Поперек седла лежал труп. Увидев Кейда, женщина бросилась к нему и упала на колени. Окружавшие их люди попятились. Среди них было немало фермеров, все еще относившихся к бывшему разбойнику с подозрением, и они хранили молчание, пока женщина рыдала у его ног. Кейд нагнулся и смущенно поднял ее.

— Тебе ничто не угрожает, сестра, — сказал он ей.

— Но только благодаря тебе и соизволению Божьему, — ответила она дрожащим голосом.

— Что случилось, Абигайль? — спросил какой‑то мужчина, проталкиваясь вперед.

— Это ты, Эндрю?

— Да. Мы думали, что потеряли тебя.

Женщина вновь припала к земле, и Кейд опустился на колени рядом с ней. Он испытывал растерянность и странное ощущение одиночества среди всех этих людей. Но к нему подошла Лиза и взяла его за руку.

— Мы отправились с детьми в горы на пикник, а тут всадники ворвались в долину. Мы знали, что вернуться домой не можем, и много дней прятались в пещерах на северном склоне. Ели ягоды, корешки, варили суп из крапивы. Под конец Мэри предложила пробраться в горы Игера. Два дня мы шли по ночам, но на третий день решились выйти на открытый луг. И там нас настигли всадники, злые люди с холодными глазами, гнусные. Их было шестеро, и, клянусь, в них было что‑то нечеловеческое.

Женщина смолкла. Тем временем все слушающие уже расселись вокруг нее широким кругом — кроме Кейда. Несгибающееся колено мешало ему растянуться на траве.

— Наш страх был так велик, что мы даже плакать не могли. Одна девочка упала без чувств. Они спешились и сняли черные шлемы, но нам стало только еще страшнее: кровь застывала в жилах от того, что в человеческих лицах может быть столько звериного.

Один из них ударил меня, и я упала на землю. Не хочу рассказывать, чему они тогда подвергли некоторых из нас, но, говорю вам, стыда для тех, кто это перенес, нет! Ведь мы не могли защищаться.

Потом один вытащил длинный нож и сказал мне, что они перережут горло детям, а мы, если хотим жить, должны испить их крови и принести клятву в верности их дьявольскому богу. Я знала, что они лгут; это было видно по их лицам. Я умоляла их пощадить детей, а они смеялись. И тут мы услышали стук копыт. Все шестеро обернулись, и мы увидели, что к нам мчится всадник. Раздались два громовых хлопка и — благословение Богу! — оба выстрела попали в цель! Двое наших мучителей упали в траву. Тут остальные четверо начали стрелять, пули ударили всаднику в грудь, и он упал с седла.

Знаете, они даже не подошли к своим сраженным товарищам. Вожак обернулся ко мне и сказал: «Ты умрешь медленной, очень медленной смертью, старуха!» Но тут снова раздался выстрел, и юноша, обливаясь кровью, шагнул вперед. Исчадия стреляли в него снова и снова, но он все еще отвечал им выстрелами, и каждый укладывал еще одного врага. Все происходило мгновенно, но мне чудилось, что каждая секунда длилась час. Его изрешеченное юное тело, зубы, стиснутые от боли, и решимость не умереть, пока мы не будем спасены… Последним упал вожак исчадий — с пулей в сердце, последней пулей в пистолете юноши.

Я подбежала к нашему спасителю и невольно закрыла глаза, такими ужасными были его раны. Спина разворочена, ребра торчат, будто сломанные крылья, а в горле булькает кровь. Но глаза у него были ясными, и он улыбнулся мне, словно был счастлив, что лежит тут, будто разорванная тряпичная кукла. Я почти не видела его сквозь слезы, и тут он заговорил: «Меня прислал Даниил Кейд», — прошептал он.

«Откуда он знал, что мы здесь?» — спросила я.

«Мы — войско Бога», — сказал он и умер. И лицо у него было исполнено такого покоя, такой радости! Я сосчитала его раны. Их оказалось четырнадцать. Ни один человек не смог бы с такими ранами сделать столько, если бы его не вел Всемогущий. Мы уложили его на лошадь — он был не тяжелее ребенка. И мы добрались сюда, как и собирались, и никто не преградил нам путь. Мы видели дозоры черных всадников, но они нас не видели, хотя мы не прятались. Мы все знали, что нас оберегает душа юноши. Он сопровождал нас, чтобы его похоронили близкие ему. А мы даже не знаем его имени… — Она умолкла и посмотрела на Кейда.

Кейд откашлялся.

— Его звали Себастьян, и ему было девятнадцать лет. — Он отвернулся и хотел уйти, но его остановил голос одного из фермеров.

— Это еще не все, — сказал он, и Кейд посмотрел на него, не в силах говорить. — Он был убийца, — продолжал фермер, — насильник и грабитель. Я знал его семью и поручусь, что за всю свою жизнь он не совершил ни единого доброго поступка.

— Этого не может быть! — крикнула Абигайль.

— Клянусь Богом, так было, — сказал фермер. — Но я помогу вырыть ему могилу и буду считать честью держать заступ. — Он повернулся к молчащему Кейду. — Не знаю, какие тут есть объяснения, Кейд, и я никогда не верил ни в богов, ни в дьяволов, но если мальчишка вроде Себастьяна мог пожертвовать жизнью ради других, значит, тут что‑то есть. И я буду благодарен, если ты допустишь меня на твое следующее моление.

Кейд кивнул, и Лиза увела его. Когда они вошли в хижину, он весь дрожал, и она с удивлением увидела, что по его щекам текут слезы.

— Почему? — спросил он тихо. — Почему он это сделал?

— Ты ведь слышал ее, Даниил. Он чувствовал себя частицей Войска Бога.

— Уж ты‑то не начинай! — сердито оборвал он. — Я ничего не говорил ему про женщину и детей. Просто велел ему искать беженцев.

— Даниил, чтобы произвести на него впечатление посильнее, ты сказал, что Бог повелел тебе послать его искать беженцев на западе.

— Какая разница? Я же не говорил ему, что они обязательно там будут.

— Ты меня удивляешь: для человека такого умного и быстро соображающего, все должно быть ясно само собой. Ты‑то мог послать его туда на авось. Но для Бога «авось» не существует. У Себастьяна не было сомнений, что найдет там беженцев — и он их нашел. Когда был особенно им нужен. И он совершил порученное ему, Даниил. Изрешеченный пулями, он совершил порученное ему.

— Что происходит со мной, Лиза? Все идет наперекосяк.

— Не думаю. А как насчет моления?

— Какого еще моления?

— Или ты не слышал? Тот фермер спросил, можно ли ему присутствовать, когда ты будешь молиться, и не меньше пятидесяти закивали. Они хотят слушать тебя. Хотят присутствовать при том, как Бог говорит с тобой.

— Я не могу, ты же знаешь…

— Я‑то знаю. Но у тебя нет выхода. Ты затеял этот обман и должен его поддерживать. Ты дал им надежду, Даниил. Теперь ты должен найти способ ее укреплять.

Кейд стукнул кулаком по ручке кресла:

— Я не проповедник, прах меня побери! Дьявол! Я же не верующий!

— Теперь это значения не имеет. Ты — Даниил Кейд, Пророк Божий, и сейчас тебе предстоит похоронить своего первого мученика. На Игере не сыщется ни единого человека, который согласился бы пропустить твою надгробную речь.

Лиза оказалась права. Вечером к Кейду пришел Гамбион и сказал, что они похоронят Себастьяна на высоком холме над равниной. И попросил Кейда сказать над могилой несколько слов, а когда бывший разбойник поднялся по склону в закатном зареве солнца, уже скрывшегося за западным отрогом, на траве вокруг только что выкопанной могилы молча стояли шестьсот человек. Кейд принес с собой Библию. Он глубоко вздохнул.

— Давным‑давно, — сказал он, — Господа нашего Иисуса спросили о последних днях, когда овцы будут отделены от козлищ, и его ответ был таким, какой обрадовал бы Себастьяна. Потому что в этом ответе не было ни единого проклятого словечка о том, что нужно всю жизнь блюсти добродетель. Что к лучшему, так как Себастьян был горячим мальчишкой и успел натворить дел, о каких предпочел бы поскорее забыть. Но когда Господь подошел к тем, кто подлежал огню и проклятию, он сказал: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли меня; болен и в темнице, и не посетили Меня». Тогда они ответили словами: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице и не послужили Тебе?» Тогда Он ответил им: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали это одному из сих меньших, то не сделали Мне».

— Хотите знать, что это означает? — продолжал Кейд. — Если так, то спросите об этом ваши собственные сердца. А Себастьян знал. Он увидел меньших сих в опасности и поскакал в Ад, лишь бы спасти их. Он поскакал в пределы смерти, и враги не смогли его остановить. И вот теперь, пока мы тут, а солнце заходит, он скачет ввысь к Господу. А когда там кто‑нибудь скажет — а скажет обязательно, — что человек этот был дурным, что он убивал, грабил, причинял страдания, Господь положит руку на плечо Себастьяна и скажет: «Этот человек — Мой, ибо он послужил меньшим Моим».

Кейд умолк и утер пот с лица. Он закончил речь, которую с таким тщанием репетировал, но чувствовал, что люди ждут еще чего‑то и понял, что еще что‑то осталось недосказанным. Вскинув руки к небу, он воскликнул:

— Помолимся!

Все до единого упали на колени, и Кейд судорожно сглотнул.

— Нынче мы прощаемся с нашим братом Себастьяном и молим Всемогущего Господа принять его в дом свой навеки. И мы молим, чтобы, когда вскоре для нас настанут черные дни, память о мужестве Себастьяна возвышала сердца каждого мужчины, каждой женщины среди нас. Когда страх возникнет в ночи, думайте о Себастьяне. Когда нападут исчадия Ада, думайте о Себастьяне, и когда будет казаться, что до зари еще немыслимо далеко, думайте о юноше, который отдал жизнь ради того, чтобы другие могли жить. Господь, мы — Твое Войско, и мы живем, чтобы исполнять Твои веления. Пребудь с нами ныне, присно и вовеки веков. Аминь.

Трое мужчин подняли тело Себастьяна на одеяле и бережно опустили в могилу, накрыв его лицо полотенцем. Кейд смотрел в могилу и боролся со слезами, которые не мог понять. Гамбион схватил его за плечо и улыбнулся.

— Куда теперь, Даниил?

— Никуда.

— Не понимаю…

— Враги приближаются к нам. Тьмы и тьмы.

9

Раздражение Шэнноу росло вместе с болью в ногах. Как большинство конников, он терпеть не мог пешего хождения, а сапоги по колено с толстыми тяжелыми каблуками превращали его путь в кошмар. К концу первого дня правая ступня была вся в пузырях и кровоточила. К концу третьего дня ему казалось, что оба сапога набиты осколками стекла.

Он шел на северо‑запад, направляясь к горам, где надеялся найти Бетика и Арчера. Его мучил голод, а горстки ягод и съедобных корешков, которые ему удавалось собрать, только больше его раздразнивали. Хотя он перекладывал седельные сумки с плеча на плечо, ремень натер кожу на шее до крови.

С каждым часом его настроение становилось все угрюмее, однако он продолжал упрямо идти вперед. Порой он замечал пасущиеся на зеленых холмах табуны диких лошадей, но даже не смотрел в их сторону. Без веревки попытка поймать какую‑нибудь была заранее обречена на неудачу.

Поверхность открытой и безлюдной равнины была вся в морщинах и складках, точно небрежно брошенное одеяло. Перед ним внезапно открывались овражки, чаще с почти отвесными склонами, так что он должен был брести в обход — порой мили и мили — прежде, чем ему удавалось перебраться на другую сторону.

На третий день за час до сумерек Шэнноу наткнулся на следы подкованных лошадей. Он огляделся по сторонам, а потом опустился на одно колено, чтобы осмотреть следы поближе и получше. Края впадинок растрескались, кое‑где осыпались, а их дно было испещрено бороздками, оставленными жуками. Лошади проходили здесь несколько дней назад, решил он. И продолжал рассматривать все отпечатки, пока окончательно не убедился, что лошадей было семь. Это его немного успокоило. Он страшился, что их окажется шесть — что зелоты вновь его преследуют.

Он продолжал идти, а потом устроился на ночлег, укрывшись от ветра в сухой лощине. Спал он беспокойно и отправился дальше, едва рассвело. К полудню он добрался до предгорий и в поисках прохода был вынужден направиться на северо‑восток.

Вскоре ему пришлось опять повернуть в сторону равнин, и тут его нагнали три всадника — молодые люди в домотканой одежде и без пистолетов, насколько он мог судить.

— Лошадь потеряли? — спросил первый, дюжий парень со светло‑рыжими волосами.

— Да. А далеко до вашего селения?

— Пешком? Часа два будет.

— Чужаков там встречают добром?

— Иногда.

— А как называется этот край?

— Замок‑на‑Руднике. Увидишь, когда дойдешь. А это что, пистолет?

— Да, — ответил Шэнноу, уже заметив, как они впились глазами в его оружие.

— Припрячьте получше. Риддер запретил пистолеты в Замке‑на‑Руднике, кроме тех, которые держит для своих стражников.

— Спасибо за предупреждение. Он здешний вожак?

— Да. Он владелец рудника и первым поселился на развалинах. Неплохой человек, да только так давно всем заправляет, что вообразил себя королем или бароном — как они там назывались в стародавние дни?

— Постараюсь держаться от него подальше.

— Тогда вам очень повезет. Монеты у вас есть?

— Немножко, — ответил Шэнноу осторожно.

— Отлично. Тоже напоказ их не выставляйте, но три серебряные держите наготове для осмотра.

— Осмотра?

— Риддер ввел закон против чужаков. Всякий, у кого меньше трех монет, считается бродягой и подлежит привлечению к обязательному труду, то есть десяти дням работы на руднике. Но на круг выходит больше шести месяцев — то одно нарушение добавят, то другое.

— Думаю, я понял, — сказал Шэнноу. — Вы всегда так щедры на советы чужакам?

— По большей части. Звать меня Баркетт, и у меня к северу отсюда маленькое хозяйство, мясной скот развожу. Если ищете работу, вы мне подойдете.

— Благодарю вас, но нет.

— Удачи вам.

— И вам, мистер Баркетт.

— Видать, вы с юга. А у нас тут говорят «менхир Баркетт».

— Запомню.

Шэнноу проводил их взглядом и немного расслабился. Положив сумку на камень, он снял кобуры и припрятал их под Библией. Затем достал мешочек с обменными монетами, накинул ремешок на шею и повернул так, что мешочек оказался между лопатками. Он снова посмотрел туда, где скрылись Баркетт и два его спутника, еще кое‑что переложил и пошел дальше, засунув руки глубоко в карманы.

Стук копыт заставил его снова обернуться. Баркетт возвращался. Один.

Шэнноу остановился. Баркетт подъехал к нему с улыбкой.

— Раз пистолеты ты спрятал, остается еще кое‑что, — сказал он, поднимая руку с черным однозарядным пистолетиком. — Я избавлю тебя от разменной монеты.

— Вы считаете это разумным? — спросил Шэнноу.

— Разумным? В Замке‑на‑Руднике их же у тебя все равно отберут. А ты скоренько заработаешь столько же в риддеровском руднике — ну, через годик… или три.

— Я предпочел бы, чтобы вы передумали, — сказал Шэнноу. — Я предпочел бы, чтобы вы спрятали пистолет и уехали. Я не думаю, что вы плохой человек. Просто немного жадный. И вы заслуживаете того, чтобы остаться жить.

— Неужели? — Баркетт ухмыльнулся. — И почему бы это?

— Потому что вы, и это очевидно, хотите только ограбить меня, не то разделались бы со мной без лишних слов.

— Верно. Так что давай деньги и покончим с этим.

— А ваши друзья знают о вашем намерении?

— Я вернулся не для того, чтобы разводить с тобой тары‑бары, — ответил Баркетт, взводя курок своего кремневого пистолета. — Ну‑ка, дай мне седельную сумку.

— Послушайте, приятель, это последнее предупреждение. У меня в кармане пистолет, и он наведен на вас. Бросьте эти глупости!

— И ты думаешь я поверю?

— Нет, не думаю, — с сожалением ответил Шэнноу, спуская курок.

Баркетт опрокинулся на бок и тяжело ударился о землю. Его пистолет выстрелил, и пуля отлетела рикошетом, угодив в камень. Шэнноу подошел, надеясь, что рана окажется не смертельной, но Баркетт лежал мертвый с пулей в сердце.

— Будь ты проклят! — буркнул Шэнноу. — Я дал тебе больше возможностей отступить, чем ты заслуживал! Почему ты не воспользовался ни одной?

К нему скакали два товарища Баркетта, оба с пистолетами в руках. Шэнноу достал из кармана адский пистолет и взвел затвор.

— Один лежит мертвый! — крикнул он. — Хотите лечь рядом?

Они натянули поводья, поглядели на распростертый труп, спрятали пистолеты и подъехали поближе.

— Он безмозглый дурак, — сказал ехавший впереди молодой человек с тонким загорелым лицом. — Мы тут ни при чем.

— Положите его на его лошадь и отвезите к нему домой.

— А вы разве не возьмете его лошадь?

— Куплю в вашем селении.

— Держитесь от него подальше. Почти все, что он вам говорил, — правда, но только не о трех монетах. Теперь, сколько бы при вас ни было денег, не имеет значения. Они заберут все, как пошлину, и заставят вас работать в руднике. Так уж завел Риддер.

— Сколько у него стражников?

— Двадцать.

— Ну так я последую вашему совету. А лошадь куплю. Сколько такая стоит в вашем краю?

— Лошадь не моя.

— Тогда передайте деньги его семье.

— Это не так просто сделать. Забирайте лошадь и уезжайте, — сказал молодой человек, багровея.

И Шэнноу понял. Он кивнул, перекинул седельные сумки через спину лошади и сел в седло. Вернись этот всадник с деньгами, из этого следовало бы, что они говорили с убийцей их друга и не отомстили, и их заклеймят, как трусов.

— Я не хотел его убивать, — сказал Шэнноу.

— Что сделано, то сделано. У него есть близкие, и они начнут охоту на вас.

— Будет лучше для них, если они меня не найдут.

— Не сомневаюсь.

Шэнноу коснулся каблуками боков лошади, а когда она шагнула вперед, оглянулся и крикнул:

— Скажите им, чтобы искали Йона Шэнноу!

— Иерусалимца?

Он кивнул и пустил лошадь рысью. У него за спиной парни спешились, подняли своего покойного друга и положили тело на круп одного из коней.

Шэнноу не оглянулся. Случившееся, как многое в его жизни, завершилось и было забыто. Баркетту был предоставлен шанс на жизнь, и он его отверг. Шэнноу не сожалел об этом.

Лишь одно сожаление жгло и жгло его…

Ребенок, который оказался не в том месте не в ту минуту, и соприкоснулся с орбитой смерти, обращающейся вокруг Взыскующего Иерусалима.

Шэнноу ехал около часа, и его новый конь как будто совсем не притомился. Это был гнедой жеребец, ладони на две выше мерина, и выглядел крепким и выносливым. Его, несомненно, кормили зерном и холили. Шэнноу боролся с соблазном пустить его во весь опор, чтобы узнать предел его быстроты, но во враждебном краю это было бы неразумно.

Уже приближалась ночь, когда Шэнноу въехал в Замок‑на‑Руднике. Ошибиться возможности не было, так как селение простиралось у подножия горы под сенью крепости с шестью зубчатыми башнями. Она была огромной — такого большого сооружения Шэнноу еще не доводилось видеть; ниже домики и лачужки рудничного поселка казались в сравнении такими же крохотными, как жуки рядом со слоном. Здания посолиднее украшали главную улицу, которая вела к сводчатым воротам замка, а слева за ручьем виднелся завод.

Во многих окнах светились огоньки, и в мягком лунном свете селение выглядело мирным и приветливым. Однако Шэнноу редко доверял внешним признакам и остановил коня, обдумывая, как поступить. Парень посоветовал ему держаться подальше от Замка‑на‑Руднике, и днем он последовал бы этому совету. Но ему нужно было запастись провизией, и с высокого склона он разглядел лавку, приютившуюся под боком дома собраний, а может быть, трактира.

Шэнноу проверил пистолеты. Адский был заряжен полностью, так же, как и его собственный капсюльный пистолет с перламутровой рукояткой. Приняв решение, он спустился в поселок и привязал коня позади трактира. На улицах почти никого не было, а немногие прохожие словно не замечали высокого чужака в длинной куртке. Держась среди теней, он подошел к двери лавки, но она оказалась запертой. Напротив он увидел харчевню. Из десяти столиков было занято лишь пять. Он быстро пересек улицу и вошел. Восемь ужинающих поглядели на Него и снова сосредоточились на еде. Шэнноу сел за столик лицом к двери, и пожилая женщина в клетчатом переднике принесла ему кувшин охлажденной воды и глиняную кружку.

— У нас есть мясо со сладким картофелем, — сказала она.

Он поглядел в ее тусклые карие глаза и уловил тень страха.

— Лучше не придумать! — ответил он. — А мясо какое?

Она взглянула на него с удивлением:

— Крольчатина и голуби.

— Так, значит, мясо с картофелем. А где я могу найти хозяина лавки?

— Бейкер почти все вечера проводит в трактире. Там женщина поет.

— Как его узнать?

Она тревожно оглянулась на другие столики и наклонилась поближе к нему.

— Вы не из стражников Риддера?

— Нет. Я приезжий.

— Мясо я вам подам, только вы поскорее уезжайте. У Риддера нехватка рабочих рук с тех пор, как волчецов начала косить легочная болезнь.

— Как мне узнать Бейкера?

Она вздохнула.

— Ну, он высокий такой, усатый, а бороду бреет. И усы у него свисают ниже подбородка. Волосы седые, расчесаны на прямой пробор. Не ошибетесь. Так я сейчас вам подам.

Еда, возможно, была не столь уж хороша, как утверждал изголодавшийся желудок Шэнноу, но в любом случае ел он с наслаждением. Он собрал на корку свежего хлеба остатки соуса, и тут седая женщина села рядом с ним.

— Похоже, ужин вам очень требовался.

— Да, очень. И такой прекрасный! Сколько с меня?

— Ничего — если вы сейчас же уедете.

— Вы очень добры, но я завернул сюда за припасами, и уеду, когда поговорю с Бейкером.

Она пожала плечами и улыбнулась. Годы и годы назад, подумал Шэнноу, она была на редкость хороша собой, но теперь растолстела и выглядела бесконечно усталой.

— Вы что — смерти ищете?

— Не думаю.

Все посетители уже ушли, и Шэнноу остался в харчевне один. Женщина заперла дверь, убрала со столов, а когда из кухни, снимая замызганный фартук вышел худой мужчина, она поблагодарила его и дала ему две серебряные монеты.

— Спокойной ночи, Флора, — сказал он и кивнул Шэнноу. Женщина выпустила его, потом прошла по зале, гася лампы, после чего вернулась к Шэнноу.

— Бейкер уйдет из трактира около полуночи, — сказала она. — Если хотите, посидите тут, подождите.

— Я вам очень благодарен. Но почему вы хотите помочь мне?

— Может, я стареть начала, — сказала Флора, — да только меня воротит от Риддера и его обычаев. Когда‑то он был хорошим человеком, но очерствел из‑за стольких смертей.

— Он убийца?

— Да нет, хотя и убивает. То есть рудник убивает. Риддер добывает серебро для обменных монет. В шестидесяти милях отсюда есть большая река, она в море впадает. И он отправляет на кораблях свое серебро в разные селения в обмен на зерно, железо, соль и оружие — ну, словом, все, что ему ни потребуется. Да только рудник пожирает людей. Прежде Риддер платил рудокопам, но они кто умер, а кто убрался отсюда. Тогда он начал ловить волчецов и отправлять в рудник. Но они под землей долго не живут: заболевают и умирают.

— А что это за волчецы?

— Вы их никогда не видели? Значит, приехали издалека. Они малорослые, сплошь в шерсти, лица вытянуты от ушей, а уши остренькие. Говорят, когда‑то они были совсем, как мы, но я не верю.

— Они живут племенем?

— Племен‑то этих десятки, если не сотни наберется. А внутри племени они разбиваются на небольшие семьи. Вообще‑то от них вреда никакого. Едят кроликов, голубей, индеек, ну и всяких зверушек, каких могут добыть луком или рогаткой. Риддер говорит, что работники они прекрасные, да вот, не жильцы. Понимаете, они послушные и делают все, что им скажут. Но как началась легочная болезнь, Риддер только и думает, где найти рабочие руки. Теперь всякий приезжий попадает в рудник. Он даже посылает стражников рыскать по окрестностям. Иногда в замок въезжают фургоны с целыми семьями, приговоренными к штольням и туннелям. Прежде человек мог отработать два‑три месяца и вернуться домой, но теперь мы таких что‑то не видим.

— Почему ему позволяют так поступать? — спросил Шэнноу. — Селение ведь большое, жителей должно быть не меньше трехсот‑четырехсот.

— Вы, гляжу, плохо людей знаете, а? — сказала Флора. — Тут ведь все благосостояние от Риддера. Мы, кто живет у замка, можем не бояться ни разбойников, ни налетчиков. Живем себе тихо и приятно. У нас есть школа и церковь. Мы хорошо живем.

— Церковь?

— Мы тут люди богобоязненные, — сказала она. — Уж пастырь об этом заботится!

— И как же ваш пастырь смотрит на то, что творит Риддер?

Она усмехнулась.

— Так пастырь‑то — сам Риддер.

— Вы правы, госпожа. Я плохо знаю людей.

— Риддер через каждое второе слово изрекает что‑нибудь из Библии. А чаще всего вот этот стих: «Слуги, повинуйтесь господам своим!»

— Оно и понятно, — отозвался Шэнноу, устремив взгляд на дверь трактира, которая отворилась, пропуская высокого седого человека.

— Это Бейкер? — спросил он.

— Да.

Шэнноу вынул из кармана блестящую обменную монету и положил на стол.

— Примите мою благодарность, госпожа.

— Это слишком много, — возразила она.

— Трудящийся достоин награды за труды свои, — ответил он ей словами Писания.

Флора отперла дверь, он быстро перешел улицу и нагнал лавочника, который немножко нетвердо стоял на ногах.

— Добрый вечер, менхир Бейкер.

Тот обернулся и посмотрел на Шэнноу водянисто‑голубыми глазами.

— Добрый вечер! — Он заморгал и протер глаза. — Я вас знаю?

— Нет, я просто покупатель. Не будете ли вы столь любезны и не откроете ли свою лавку?

— В такой‑то час? Нет, сударь. Возвращайтесь, когда солнышко взойдет.

— Боюсь, меня это не устроит, но я вам хорошо заплачу за беспокойство.

— Надо быть, вам охотничье снаряжение требуется, — сказал Бейкер, выуживая из кармана ключ от лавки.

— Да.

— А я‑то думал, Риддер нынче ублаготворен.

— Это почему же?

— Да той парочкой, которую Риггс приволок. Вот уж не думал, что вам понадобится ночью рыскать.

Лавочник распахнул дверь, и Шэнноу вошел следом за ним.

— Ну, выбирайте, что вам требуется. Я запишу на счет Риддера.

— Не нужно. У меня есть монеты.

Бейкер как будто удивился, но промолчал, и Шэнноу набрал соли, овсяной крупы, сахара, чая из душистых трав. Взял и мешок зерна. Еще он купил две новые рубашки и несколько фунтов вяленого мяса.

— А вы, надо бы, приятель Риггса, — сказал Бейкер, кивая на адский пистолет за поясом Шэнноу.

— У него есть такой?

— Забрал у человека, которого они схватили сегодня. Не у черного, а у другого, с бородой в три пряди.

Руфь смотрела из окна кабинета на студентов, проводивших большую перемену на широких газонах внизу. В Убежище их было тридцать пять — молодых, жаждущих учиться, мечтающих изменить мир. Обычно, глядя на этих юных миссионеров, Руфь испытывала прилив бодрости, чувствовала, как укрепляется ее вера. Но не в этот день.

Зло людей, подобных Аваддону, она могла терпеть, так как им в Убежище противостояла любовь. Однако истинную опасность для нового мира представляли люди, подобные Йону Шэнноу и Даниилу Кейду — темные герои, понимающие оружие зла и обращающие это оружие против тех, кто им пользовался, не отдавая себе отчета, что лишь обновляют насилие, которое стремятся уничтожить.

«Ты надменна, Руфь, — сказала она себе, отворачиваясь от окна. — Камни Сипстрасси были как бы притча о Человеке — дар Небес, способный исцелять, поддерживать, питать. Но людям этого оказывалось мало, в их руках дар этот превращался в орудие смерти и отчаяния».

Руфь почувствовала, что утрачивает гармонию духа, а потому глубоко вздохнула и безмолвно помолилась, призывая покой Убежища в глубины своей души. Широкое окно исчезло: она затворила кабинет от любого вторжения. Ее окружали стены, обшитые сосновыми панелями. Резное дубовое кресло замерцало и превратилось в кровать. Возник камин с пылающими поленьями. Руфь лежала и смотрела на огонь.

Она ощутила присутствие другого сознания. Мгновенно включила защитное экранирование, села и осторожно запустила мысленный зонд.

— Могу я войти? — уловила она голос. Источник звука излучал силу, но она не ощутила в ней зла и ослабила экранирование.

В комнате возникла фигура. Высокий бородач с волосами, заплетенными в косы. Его лоб охватывал серебряный обруч с золотистым камнем в середине.

— Вы Пендаррик? — спросила она.

— Да, госпожа моя.

— Владыка Кровь‑Камней?

— Да, как ни грустно. — Рядом с ним возник диван. Набитые пухом подушки были обшиты бахромой. Он растянулся на боку, подпирая голову локтем.

— Зачем вы здесь?

— Чтобы искупить и возместить, Руфь.

— Вы не можете уничтожить зло, которое породили.

— Знаю. Вы ведь не единственный источник мудрости в мире. Вы все еще смертная, госпожа моя. Я был ошеломлен силой Камней, и у меня есть доводы против безоговорочного моего осуждения. В конце восторжествовала моя собственная сила, и я спас многие тысячи моих людей. Аваддон не столь силен.

— Что значат ваши слова?

— Сипстрасси его поглотили. От человека, за которого вы выходили замуж, не осталось ничего. Он не был отец зла, которое порождает, чем в свое время был я. Он утратил равновесие, как и вы.

— Я обрела гармонию, — ответила Руфь.

— Нет, вы ошибаетесь. Уничтожая желания собственной личности, вы проиграли. Гармония — это равновесие, она в понимании зла, носителями которого являемся мы все, парализуя его добром, которого жаждем. Гармония обретается, когда у нас достает мужества признать свое несовершенство. Все, чего вы достигли тут, искусственно. Да, Святое Убежище приятно и безмятежно. Но даже вы, покидая его ради мира, замечаете, как растут ваши сомнения. И тогда вы летите назад, точно ночная бабочка на всеосвещающее пламя свечи. Истина останется, даже когда Святилище исчезнет.

— И вы постигли истину?

— Я постиг истинную гармонию. Нельзя искоренить зло, ибо как без него мы сможем определить добро? А если нет алчности, похоти, злых желаний, чего достигает человек, став хорошим? Тогда ведь не остается вершин для покорения.

— Так что же вы советуете мне делать?

— Изберите лебединый путь, Руфь.

— Сейчас не время.

— Вы уверены?

— Я нужна. Все еще есть Аваддон.

— И волки среди теней, — сказал Пендаррик. — Если я вам понадоблюсь, я буду с вами.

— Погодите! Почему вы явились Йону Шэнноу?

— Он ролинд. И только он может уничтожить волка, которого вы страшитесь.

Пендаррик исчез, а Руфь продолжала сидеть, вновь уставившись в огонь. Впервые за много лет она испытывала неуверенность и от растерянности попыталась найти Каритаса, призвать к себе. Его энергия истощалась, возникший образ был неустойчивым и неясным.

— Мне больно, Руфь, но скоро меня уже не будет здесь, чтобы помочь тебе. Узы, связывающие меня с этим краем, слабеют ежечасно.

— Что с Донной Тейбард?

— Ее сила слишком велика для нее и возрастает с ужасающей быстротой. Аваддон намерен принести ее в жертву в Вальпурнахт, и тогда ее сила впитается в Кровь‑Камень. Ты должна положить этому конец, Руфь.

— Не могу.

— У тебя хватит мощи, чтобы уничтожить всю нацию исчадий Ада.

— Я знаю свою мощь, — сердито перебила Руфь. — Неужели ты полагаешь, что я об этом не думала? Неужели ты веришь, что я не испытала искушения применить ее, когда увидела, как исчадия скачут к твоему поселку? Я не могу помочь Донне так, как хочешь ты.

— Не стану спорить с тобой, Руфь, — сказал он, протягивая призрачную руку, которую она взяла в свои. — У меня нет времени. Я люблю тебя и знаю: что бы ты ни сделала, это будет наилучшим с твоей точки зрения. Ты — необычайная, редкостная женщина, и без тебя я, вероятно, все еще оставался бы исчадием. Но ты спасла меня.

— Нет, Каритас, ты был настолько силен, что нашел меня сам. Нужно было великое мужество, чтобы увидеть себя таким, каким ты был, и победить в борьбе с собой.

На мгновение образ Каритаса полыхнул пламенем и тут же исчез. Руфь поискала. Но не осталось ничего.

На нее навалилось неизбывное одиночество, и впервые за столетие с лишним она заплакала.

Кон Гриффин с трудом сдерживался. Начальник исчадий Зедеки приехал в поселок один и пожелал говорить с вожаками общины. Поэтому Гриффин собрал Джейкоба Маддена (все еще слабого от полученных ран), Джимми Берка, Этана Пикока и Аарона Фелпса выслушать требования Зедеки.

То, что Гриффин услышал, заставило его дрожать от бешенства.

— Мы не будем вас тревожить, если вы предоставите нам заложницу. Мы отвезем ее в нашу столицу и представим нашему царю. Нам нужна Донна Тейбард.

— Или? — спросил Гриффин.

— Со мной на этот раз тысяча воинов. Мне приказано уничтожить вас, если вы не выполните этого условия.

— Зачем вам нужна моя жена?

— С ней ничего плохого не случится.

— Она беременна и не может ехать.

— Нам это известно, и для нее приготовлена удобная повозка. Поверьте, мистер Гриффин, мы никак не хотим повредить ребенку.

— Я не пойду на это! — отрезал Гриффин.

— Выбор за вами. Даю вам срок до завтрашнего полдня.

С этими словами Зедеки удалился, и Гриффин испытал прилив отчаяния, когда вернулся к столу и увидел, как его друзья избегают его взгляда.

— Ну? — спросил он.

— Они не оставили нам большого выбора, Кон, — сказал Берк.

— Неужели ты хочешь сказать, что вы согласны?

— Погоди, Грифф, — вмешался Мадден, — и подумай хорошенько. Войны с ними нам не выдержать, хотя до сих пор благодаря тебе мы неплохо себя показали. Но у нас у всех семьи… и он же сказал, что с ней не случится ничего плохого.

— Ты веришь этому, Джейкоб? Да посмотри мне в глаза, дьявол тебя возьми! Ты веришь этому?

— Не знаю, — признался Мадден.

— Она одна из нас, — сказал Пикок. — Мы не можем отдать ее им. Это не по‑христиански.

— А по‑христиански начать войну, которая уничтожит нас всех? — спросил Аарон Фелпс. По его толстым щекам струился пот.

— Утро вечера мудренее, — сказал Мадден. — Срок ведь нам дали до полудня.

Все согласились и ушли, оставив Гриффина сидеть у холодной печки, глядя в потолок. Едва дверь затворилась за выходящими, как из спальни вышел Эрик и бросился к Гриффину.

— Ты ведь не дашь им забрать мою маму, Кон, правда?

Гриффин посмотрел на мальчика, и внезапно по его лицу покатились слезы. Эрик крепко обнял его за шею.

Следующий день занялся ясный и погожий, однако на западе громоздились черные тучи, суля грозу. Комитет снова собрался, и Гриффин настоял на голосовании с участием всех членов общины. Зедеки въехал в поселок на повозке и ждал результатов голосования.

Переселенцы вереницей проходили мимо деревянного ящика — в голосовании участвовали даже дети. К полудню на холме у конца долины показалось войско исчадий. Черные всадники сидели на своих темных конях в жутком безмолвии.

Мадден и Пикок, которым был поручен подсчет голосов, ушли с ящиком в хижину книжника. Десять минут спустя, Мадден позвал туда Берка. Затем тот прошел через толпу, и люди разошлись по домам.

Гриффин стиснул зубы.

Зедеки посмотрел на свое войско и улыбнулся. Что за нелепость! Он видел, что Гриффин знает, каким будет результат — как знал и он сам. Но то, как обычные люди пыжатся сохранить свою гордость, всегда его очень забавляло.

Из хижины появился Мадден и прошел мимо Гриффина, который приподнялся, но снова сел, подчинившись знаку Маддена, который направился к повозке.

— Отправляйтесь‑ка восвояси, — сказал он. — Мы ее не выдадим.

— Или вы все помешались? — спросил Зедеки, указывая взмахом руки на вооруженных всадников. — Вы думаете, что сможете противостоять им?

— Есть только один способ выяснить это, — ответил Мадден.

Из всех дверей поселка выбегали мужчины и женщины с оружием и занимали позиции за бревенчатыми укрытиями.

Зедеки сглотнул.

— Вы приговариваете свое селение к смерти!

— Нет, — возразил Мадден. — Палач — ты. Я тебе не доверяю, Зедеки. Навидался я таких. Твое слово не стоит муравьиного плевка. Вам нужна Донна, так подъезжайте забрать ее!

— Мы так и сделаем, — ответил Зедеки, — а вы умрете прежде, чем успеете пожалеть о своем решении.

Мадден смотрел, как Зедеки разворачивает повозку и поигрывал с мыслью, не убить ли его. Однако он просто стоял и смотрел, как повозка, погромыхивая, катит вверх по склону. Достал пистолет и взвел курок. Тут к нему подошел Гриффин.

— Спасибо,Джейкоб.

— Не благодари меня. Я голосовал за то, чтобы выдать ее им.

— Все равно спасибо.

Когда повозка перевалила за гребень, исчадия повернули коней и скрылись. Более часа переселенцы ждали нападения, но его не последовало. В конце концов Мадден и Гриффин оседлали лошадей и въехали на холм. Исчадий нигде не было видно.

— Что происходит, Кон?

— Не знаю. Во всяком случае, они не испугались, можешь не сомневаться.

— Тогда почему?

— Наверное, из‑за Донны. Она им очень нужна, но, думается, живая.

— А причина?

— Не знаю. Я могу и ошибаться, но другого объяснения нет. Я уверен, что выдай мы ее, они перебили бы нас всех. Но они боятся, как бы чего‑нибудь не случилось с Донной.

— Так что нам делать?

— У нас ведь нет выбора, Джейкоб. Будем ждать.

Донна наблюдала за этим из словно бы безопасного убежища в небесах духа. Ее тело лежало в коме, но дух вольно парил между сгущающимися тучами и зеленой долиной. Она увидела, как переселенцы постановили сражаться за нее, и одновременно обрадовалась и погрустнела, так как тоже разглядела предательство в сердце Зедеки.

Так или эдак, поселок был обречен.

Не в силах признать жестокую правду, Донна унеслась туда, где вокруг нее забушевали цветные вихри, а звезды стали величиной с фонари. Там не было времени, не было ощущения убегающих секунд, часов, дней. Наконец она замерла, воспаряя над синим морем, где чайки кружили над коралловыми островами и ныряли в бирюзовую воду. Тут царили мир и красота.

На нее снизошел покой, ее объяла безмятежность, словно заря развеяла ночь кошмаров.

Рядом с ней появилась женщина, и Донна почувствовала, что от нее веет тихим спокойствием. Она была пожилой, с седыми волосами.

— Я Руфь, — сказала она.

— Они убьют моего сына, — сказала Донна. Моего мальчика!

У нее не было слез, но Руфь восприняла ее муку.

— Я скорблю, Донна, для этого нет слов.

— Почему они так поступают?

— Они лелеют мечту, которая влекла людей с начала времен. Завоевания, победы, беспощадная сила, власть — это самое страшное орудие зла.

— Я вернусь домой, — сказала Донна. — Я хочу быть с моим сыном.

— Ты нужна им для принесения в жертву, — сказала Руфь. — Им нужно извлечь силу из твоей смерти. Ты нужна им, чтобы накормить их зло.

— Они меня не получат.

— Ты уверена?

— Моя сила созрела, Руфь. Аваддон не может овладеть мной. Я унесу мою силу и мою душу далеко от него, а моему телу дам умереть, как пустой оболочке.

— Это потребует огромного мужества.

— Нет, — ответила Донна. — Ведь тогда я буду с моим сыном и моим мужем.

Донна начала долгий путь домой. На этот раз она не была охвачена паникой, и цветные вихри разложились на события — на калейдоскопическую историю мира, тронутого безумием. Цезари, князья, ханы и цари, императоры, короли, герцоги и таны — все, одержимые единственной целью. Она видела колесницы и копья, луки и пушки, танки и самолеты и вспышки над городами, подобные колоссальным факелам. Все это было бессмысленно и невыразимо ничтожно.

Когда она спустилась в долину, было уже темно. Мадден и Берк несли дозор, с мрачным мужеством ожидая нападения, в неминуемости которого не сомневались. Она проплыла над постелью Эрика. Лицо его было безмятежным, сон целительным.

Рядом с ней возник Каритас.

— Как ты, Донна? — голос его был странно холоден, и она вздрогнула.

— Я не могу вынести мысли, что увижу, как они умирают.

— Им вовсе не надо умирать, — сказал он. — Мы можем их спасти.

— Как?

— Доверься мне. Тебе следует вернуться в свое тело, и тогда мы покинем долину. Если тебя тут не будет, жителям селения ничто не будет угрожать, а я укрою тебя в безопасном месте.

— Мой сын останется жив? Это правда?

— Пойдем со мной, Донна.

Она колебалась.

— Я должна сказать Кону.

— Нет. Ни с кем не говори. Когда все минует, ты сможешь вернуться. Доверься мне.

Донна полетела к своему телу и увидела, что Кон Гриффин спит в кресле рядом с кроватью. У него был такой измученный вид! Она устроилась внутри себя и сосредоточилась на том, чтобы подняться с постели, но вновь оказалась влагой внутри губки.

— Вообрази свое тело тонким листом меди, — посоветовал Каритас. — Поверь, что оно из металла.

Ей стало легче, она приподнялась, но вновь упала.

— Сосредоточься, Донна, — настаивал Каритас. — Их жизни зависят от тебя.

Она встала и молча оделась.

— В темное платье, — сказал Каритас. — Нельзя, чтобы нас заметили дозорные.

Теперь он больше не был ей виден, но его голос звучал в ее мозгу холодным шепотом.

Она выскользнула из двери в ночные тени. Мадден и Берк оглядывали окружающие холмы, и она незаметно скрылась в темноте. Переходя от кустов к валунам, пробираясь по укрытым деревьями лощинам, она медленно поднималась по склону и остановилась на вершине холма.

— Вон там, — сказал Каритас, — у того кольца камней ты найдешь то, что тебе поможет. Иди же!

Она пошла к камням. Там в лунных лучах поблескивали пять серебряных браслетов.

— Два надень на лодыжки, два — на запястья, а пятый — на лоб. Поторопись!

Она застегнула браслеты на руках, ногах и лбу.

— А теперь попробуй покинуть свое тело.

Она расслабилась и попыталась взлететь. Но ничего не произошло. Ни головокружительного полета, ни малейшего движения.

— А что теперь, Каритас?

Из засады выскочили шесть зелотов и бросились к ней. Она побежала, но они легко ее поймали. Она пыталась сорвать браслеты с запястий, но ей скрутили руки. И в мозгу у нее зазвучал новый голос.

— Ты моя, Донна Тейбард, как я и обещал, — прошипел Аваддон.

Рассудок покинул ее, и мир растворился в благословенной тьме.

Гриффин, спотыкаясь, выбежал из дома с пистолетом в руке.

— Джейкоб! — крикнул он, и Мадден вскочил на ноги.

— Что случилось, Кон?

— Ее нет в доме. Донны. О Господи!

Внезапно закричал Берк, и, проследив за его рукой, Мадден вновь увидел на гребне холма войско исчадий. В предрассветном сумраке провизжал единственный трубный сигнал, и всадники помчались к поселку. Мужчины и женщины выбежали из домов и заняли позиции за бревенчатыми укрытиями.

Мадден крикнул Рейчел, чтобы она принесла ему ружье, и она бросилась в дом, вынесла адское ружье и побежала к мужу. Но первый выстрел в этом бою поразил ее в грудь. Мадден увидел, как она зашаталась, метнулся к ней и успел поддержать.

— Меня что‑то ударило, Джейкоб… — прошептала она и умерла.

Мадден схватил ружье и загнал патрон в затвор, когда гром копыт был уже совсем близко. Он извернулся и сшиб двух всадников с седла. Третий выстрелил из пистолета, и у ног Маддена взвилось облачко пыли. Его ответный выстрел почти оторвал врагу голову.

Гриффин бросил ружье Эрику и выскочил из дома. Он увидел, что Мадден упал, и на него несутся всадники. Гриффин хладнокровно прицелился и расстрелял из пистолета шестерых.

Берк и еще человек двадцать добрались до восточного укрытия и посылали залп за залпом в ряды всадников. Но исчадия проскакали сквозь огневую завесу и спрыгнули с коней, чтобы вступить с переселенцами в рукопашную.

Гриффин перезарядил пистолет и побежал к Маддену. На него надвинулся всадник, но он увернулся от конских копыт. Рявкнул его пистолет, пуля попала коню в голову и он упал, швырнув всадника на землю. Гриффин вскочил, побежал, но тут пуля поразила его в спину, он обернулся — и получил еще пулю в грудь. Увидев, что произошло с Гриффином, Мадден повернул ружье, и два седла опустели. Пуля ударила ему в висок, и он упал лицом в пыль. Гриффин попытался встать и увидел, что Эрик выбежал с ружьем из дома. Он попытался махнуть мальчику рукой, чтобы тот укрылся в доме. Ружье выстрелило дважды, но тут на мальчика нацелился десяток пистолетов, и залп скосил его.

Аарон Фелпс, дрожа, сидел в задней комнате своей хижины. Он слышал выстрелы, стоны, гром копыт. Его пистолет был нацелен на дверь. Чье‑то плечо ударило в филенку, и Фелпс выстрелил. Дверь слетела с петель, но Фелпс не увидел врывающихся исчадий. Он вложил дуло пистолета в рот и разнес себе череп.

Исчадия расправились в поселке со всеми, кроме одного. Джимми Берк, весь в крови, сочащейся из десятка ран, пошатываясь, скрылся в своей хижине, захлопнул дверь и задвинул дубовый засов. Он перезарядил пистолеты, подполз к сундуку у дальней стены и вытащил из него старый аркебуз. Насыпал двойной пороховой заряд, а в ствол побольше коротких гвоздей.

Исчадия начали ломиться в дверь, филенку рассадил топор. Берк покосился на деревянные ставни. Свет, пробивавшийся в щели, что‑то заслоняло, и он послал туда пулю. Раздался вопль, и Берк ухмыльнулся. На дверь обрушились новые топоры, и над засовом появилась дыра. В нее просунулась рука. Берк прицелился из пистолета и застыл в ожидании. Когда человек начал отодвигать засов, он подставил шею, пистолет Берка подпрыгнул у него в пальцах, и разбитая филенка окрасилась хлынувшей кровью. Внезапно ставни полетели на пол, пуля ударила Берка в грудь, и он захрипел — его легкие начали наполняться кровью. Он взял аркебуз, сглотнул и замер.

— Да не тяните так, сукины дети! — пробурчал он. В дыру просунулась другая рука, и Берк приготовился стрелять. Засов упал на пол, нога в сапоге распахнула дверь, и в нее ринулись исчадия.

— Подавитесь! — крикнул старик. Аркебуз загрохотал, и полфунта гвоздей прошлись косой по нападающим. Берк бросил аркебуз и потянулся за пистолетом. Но еще два выстрела из окна положили конец неравному бою.

Тишина окутала долину. Исчадия собрали своих убитых и покинули Авалон.

Западный ветер пригнал тучи к поселку, и над долиной заметались молнии. Когда полил дождь, Гриффин застонал и попытался приподняться, но его пронзила боль, и он повалился набок. Его оружие исчезло, земля под ним пропиталась кровью.

«Давай же, Гриффин! — сказал он себе. — Соберись с силами!»

Опираясь на руки, он кое‑как сел. Голова отчаянно закружилась, но он справился. Справа, в пятнадцати шагах от него, лежал Мадден, и он пополз под хлещущим дождем к телу своего друга. Лицо Маддена было в крови, а рядом лежала Рейчел, ее мертвые глаза неподвижно смотрели на низкие тучи.

— Прости, Джейкоб, — сказал Гриффин. Но, когда он положил ладонь на плечо своего друга, Мадден пошевелился, и Гриффин поднял его руку, нащупывая пульс. Он бился сильно и ровно. Осмотрев рану, Гриффин обнаружил, что пуля лишь скользнула по виску, разорвав кожу, но не задев кости. Он попытался поднять Маддена, но, обессиленный собственными ранами, продолжал беспомощно сидеть под дождем.

Потом тучи унеслись, и солнце весело озарило опустошенное селение. Мадден застонал, открыл глаза и увидел рядом с собой Гриффина.

— Мы их отогнали? — прошептал он.

Гриффин покачал головой.

— Рейчел? Мальчики?

— Думаю, они убили всех, Джейкоб.

— О, Господи!

Мадден приподнялся и сел. Он увидел Рейчел, подполз к ней, закрыл ей глаза и поцеловал холодные губы.

— Ты заслуживала лучшего, девочка моя, — сказал он.

Гриффин покачнулся и свалился набок, а Мадден встал на ноги и уставился на горизонт.

Где‑то там скакали исчадия, и Мадден послал им вслед всю свою ненависть в вопле бессильной ярости и отчаяния, от которого кровь стыла в жилах. Потом подошел к Гриффину и полупонес‑полуповолок его в ближайшую хижину, где лежал труп Берка с развороченной грудью. Мадден умудрился дотащить Гриффина до кровати и расстегнул его рубаху. Он увидел две раны: одна высоко в плече сзади, вторая с левой стороны груди близко от сердца. Обе — без выходных отверстий, Мадден заткнул раны полотняными тряпицами и накрыл так и не очнувшегося Гриффина одеялом.

Выйдя из хижины, он отыскал своих сыновей позади их дома возле загона. Судя по крови на траве вокруг них, они защищались. Гордость и скорбь боролись в сердце Маддена, когда он отвернулся от мертвых сыновей и побрел по поселку, проверяя труп за трупом. Убит… убита… убит…

Вернувшись в свой дом, Мадден отодвинул кровать от стены и вытащил спрятанный там мешок. Внутри были два адских пистолета и около тридцати патронов. Он зарядил пистолеты и прицепил их к поясу.

Все мертвы. Все мечты обращены в прах.

— Ну, меня вы не убили, сукины дети! И я вас найду! Вам Ад подавай? Так я вам устрою Ад!

10

Шэнноу стоял перед лавкой, вскинув мешок с припасами на плечо, и смотрел вверх на крепость из белого мрамора. Шесть круглых башен. Две из них по сторонам высоких ворот под аркой. Часовых нигде не было видно. Бейкер, лавочник, запер дверь и исчез среди теней. Шэнноу стоял один и обдумывал план действий.

Где‑то в огромной крепости или под ней заперты Бетик и Арчер. Но какое ему до этого дело? Чем он им обязан? Они вместе или поодиночке поскакали бы спасать его? И что еще важнее — способен ли он их спасти?

У Риддера двадцать стражников, а он не знает, где их посты, и не знает плана крепости. Въехать в нее было бы бессмысленным жестом, который ничего не даст. Он вернулся к своему коню, вскочил в седло, выехал на главную улицу и направился к воротам, погруженным в черную тень.

В высоте над ним замаячили белые башни, и у него возникло ощущение, что он въезжает в гигантскую гробницу и уже никогда больше не увидит, как восходит солнце. Перед его конем вырос человек со старым ружьем в руках.

— Ты тут по какому делу?

— Приехал к Риддеру.

— Он тебя ожидает?

— А ты можешь найти другую причину, зачем бы я оказался здесь в глухую ночь?

Тот пожал плечами:

— Мне велено высматривать беглых волчецов — и только. Но все‑таки это получше рудника, клянусь Богом!

Шэнноу кивнул и тронул коня каблуками с таким видом, будто знал, куда едет. За аркой ворот оказался мощенный булыжником двор. Прямо впереди широкие мраморные ступени вели к двустворчатой дубовой двери, а слева начинался узкий проулок. Шэнноу выбрал проулок и оказался во втором дворе, где помещалась конюшня. Из теней, почесывая в затылке, появился мальчишка. Шэнноу спешился и отдал ему поводья.

— Не расседлывай его. Я ненадолго.

— Ладно, — ответил паренек, зевая.

Шэнноу сунул ему серебряную монету.

— Дай ему овса и разотри его хорошенько!

— Будьте спокойны! — обещал паренек. Блеск серебра заставил его забыть про сон.

— Где я найду менхира Риддера?

— В его комнате. Ведь ночь на дворе.

— А как туда пройти?

— Вы новенький?

— Да.

— Вернитесь в большой двор, поднимитесь по ступенькам и увидите наружную лестницу. Подниметесь мимо двух дверей, войдете в третью, и часовой там проводит вас к нему.

— Спасибо, парень.

Шэнноу вернулся в первый двор и, проходя мимо, помахал часовому. По винтовой лестнице он поднялся на третий этаж и остановился перед дверью из толстых деревянных брусьев. Прежде чем ее открыть, он снял куртку и перекинул через руку. Внутри оказался коридор, увешанный коврами и освещенный масляными лампами. Войдя в полосу света, Шэнноу раздвинул губы в улыбке в сторону часового, который развалился на стуле, положив ноги на небольшую оскалившуюся мраморную собаку. Тот поспешно опустил ноги на пол и встал.

— Чего тебе надо? — прошептал он. — Ты же не мой сменщик.

— Верно, — сказал Шэнноу, небрежно сделав шаг к нему. Куртка соскользнула с его руки, и открылось черное дуло адского пистолета. Он взвел курок, и коридор откликнулся на щелчок многократным эхо, словно трещали, ломаясь, кости. Глаза часового полезли на лоб. Шэнноу сделал еще шаг к нему и приложил дуло к его подбородку снизу.

— В какой комнате Риддер? — прошептал он.

Часовой показал через плечо Шэнноу.

— Говори! — приказал Шэнноу, не взглянув туда, куда указывал дрожащий палец.

— Через две двери слева.

— А где пленные, которых взяли сегодня?

— Не знаю. Я только‑только заступил на пост. Я весь день спал.

— Их заперли в руднике?

— Наверное.

— Как туда спуститься?

— Господи, да как же я объясню? Надо пройти десяток лестниц и коридоров только до клети. Тут запросто заблудишься.

— Что за дверью позади тебя?

— Кладовая.

— Будь так любезен, открой ее.

— Не убивайте меня… У меня жена… дети…

— Внутрь!

Часовой повернулся, открыл дверь, и Шэнноу, войдя в кладовую следом за ним, резко ударил его по затылку. Часовой упал без единого стона. Шэнноу поискал веревки, не нашел, а потому снял с часового пояс и стянул руки ему за спиной. Потом засунул в рот полотняный платок и завязал лоскутом от рваной занавески.

Выйдя в коридор, он бесшумно приблизился к двери Риддера и беззвучно выругался, заметив пробивающуюся из‑под нее полоску света. Он распахнул дверь, вошел и увидел небольшой аналой, перед которым стоял на коленях худощавый мужчина с пышной шевелюрой седых волос. Мужчина обернулся. Лет пятьдесят на вид, круглые темные глаза и худое острое лицо без намека на юмор.

— Во имя Господа, кто вы, сударь? — воскликнул Риддер, поспешно поднимаясь с колен. Его запавшие щеки начали багроветь.

— Вот сейчас сами его об этом спросите, — ответил Шэнноу, прицеливаясь в него.

Краска сбежала с лица Риддера.

— Вы же не собираетесь меня убить?

— Собираюсь, пастырь.

— Но почему?

— Такая мне блажь пришла! — прошипел Шэнноу. — Не терплю разбойников.

— Я тоже! Ведь я служитель Божий!

— Навряд ли. — Шэнноу быстро шагнул к Риддеру, ухватил его за лацканы черной куртки и притянул к себе. — Открой рот!

Риддер в ужасе подчинился,, и Шэнноу всунул ему между зубами ствол пистолета.

— Теперь слушай меня, Пастырь, и запоминай каждое слово. Ты отведешь меня к тем двум, которых захватил сегодня, и мы выберемся отсюда вчетвером. Это твой единственный шанс остаться в живых. Понял?

Риддер кивнул.

— Ну, на случай, если ты думаешь, что чуть мы выйдем отсюда, твои стражники тебя выручат, запомни: я не боюсь смерти и заберу тебя с собой в Ад. — Шэнноу убрал пистолет в кобуру. — Утри пот с лица, Пастырь, и идем.

Бок о бок они прошли по коридору и спустились по нескольким лестницам. В лабиринте сумрачных коридоров Шэнноу вскоре утратил всякое ощущение направления. Воздух был затхлым. Несколько раз они проходили мимо часовых, отдававших Риддеру честь. Наконец они вошли в тускло освещенное помещение, где за столом шесть человек играли в кости на медяки. Все были вооружены пистолетами и ножами.

— Поднимите клеть! — приказал Риддер, и они бросились к сложной системе блоков и канатов перед открытым стволом шахты. Дюжий детина с ручищами, как два окорока, начал вращать железную ручку, и через несколько секунд из глубины шахты поднялось подобие огромного ящика без передней стенки. Риддер шагнул внутрь, Шэнноу последовал за ним. Там на веревке висел небольшой колокол. Дергаясь и раскачиваясь, клеть опускалась во тьму. Шэнноу смигнул пот с глаз, а клеть все опускалась и опускалась.

После того, как словно вечность миновала, они достигли нижнего яруса. Риддер позвонил в колокол, клеть остановилась, и они вышли в полутемный туннель, где было душно от вони человеческих испражнений.

Шэнноу закашлялся, борясь со рвотой, и судорожно сглотнул. Риддер остановился и указал на несколько дверей с задвинутыми снаружи засовами.

— Я не знаю, в какой они именно. Но во всяком случае, в одной из них.

— Открой все двери.

— Вы с ума сошли? Нас растерзают в клочья!

— Сколько тут человек?

— Да около пятидесяти. И примерно шестьдесят волчецов.

На щеках Шэнноу заиграли желваки. Дверей было только шесть.

— За каждой у вас заперто по двадцать человек? И вы называете себя служителем Божьим? — Шэнноу в бешенстве ударил Риддера по уху так, что сбил его с ног. — Вставай и отпирай двери! Каждую Богом проклятую дверь!

Риддер подполз к первой и обернулся к нему.

— Вы не понимаете. Рудник необходим всей общине. Мой святой долг — заботиться о моей пастве. Я бы не использовал людей, не будь я к этому вынужден. Я использовал волчецов, но легочная лихорадка убивала их десятками.

— Открывай дверь, пастырь! Посмотрим на твою паству.

Риддер вытащил засов из скоб и распахнул дверь. Во мраке за ней ничто не шевельнулось.

— Теперь остальные.

— Во имя Бога…

— Ты говоришь о Боге здесь?! — закричал Шэнноу, а из мрака на смутный свет вышла темная фигура, и он попятился от неожиданности. Существо ростом футов в пять, покрытое шерстью. Лицо вытянуто в карикатурную форму не то волка, не то собаки, но глаза человеческие. Обнаженное тело все в язвах. За ним появились и другие такие же существа. Словно не замечая Риддера и Шэнноу, они проковыляли к ларю у дальней стены и остановились, апатично глядя в никуда.

— Что в ларе? — спросил Шэнноу.

— Их инструменты. Они думают, что им пора на работу.

— Все двери, Риддер!

Седовласый пастырь, спотыкаясь, переходил от одной темницы к другой. В предпоследней Шэнноу увидел над маленькими волчецами окровавленное лицо Бетика.

— Шэнноу?!

— Сюда! Быстро!

Бетик протолкался через бессмысленно топчущихся рабов, и Шэнноу протянул ему капсюльный пистолет.

— Оставайся тут с этой мразью, — сказал он, кивнув на Риддера. — Я поднимусь наверх. А этим постарайся растолковать, что они свободны.

— Так их же снова изловят! Давай выберемся отсюда, пока можно.

— Делай так, как я говорю, Бетик, или я оставлю тебя здесь! Где Арчер?

— Лежит без сознания. Они забили его почти насмерть. Нам придется его нести.

— Придумай что‑нибудь, — сказал Шэнноу, входя в клеть.

— Тебе хорошо говорить! — огрызнулся Бетик. — А я оставайся тут внизу с недоношенными волками и сооружай носилки!

— Вот и прекрасно!

Шэнноу позвонил в колокол. Клеть поползла вверх, и подъем тоже казался бесконечным, но в конце концов он вышел в освещенное помещение, где шестеро стражников вращали ручку ворота.

— А где менхир Риддер? — спросил дюжий детина.

— Скоро поднимется, — ответил Шэнноу, вынимая пистолет. — Опускайте клеть!

— Что, дьявол возьми, это означает?

— Смерть, мой друг, если вы не будете точно выполнять то, что вам говорят. Спускайте клеть!

— Ты думаешь совладать с нами всеми?

Пистолет Шэнноу рявкнул, и один из стражников отлетел к дальней стене с пулей в сердце.

— А ты думаешь, я не сумею? — прошипел он.

Детина начал вертеть ручку ворота с таким усердием, словно от этого зависела его жизнь.

Как, впрочем, и было.

Не прошло и часа, как большинство рабов удалось поднять на верхний ярус, однако Бетик сказал, что некоторые волчецы не сдвинулись с места, а продолжают безмолвно сидеть, уставившись на ларь с инструментами. Он даже не был уверен, что они поняли, чего он от них хотел.

Шэнноу спустился к ним и увидел, что они сидят перед ларем, сбившись в тесный полукруг. Ларь не был заперт, и он откинул крышку. Там лежали кайла и ручки к ним. Он роздал их тупо ожидающим волчецам. Те встали и построились вереницей лицом к черному туннелю, ведущему в рудник. Шэнноу подошел к первому, мягко взял его за плечо и повернул к клети. Когда волчец покорно направился к ней, остальные пошли за ним.

Шэнноу позвонил в колокол и выждал, пока клеть не скрылась из вида. После чего проверил все шесть темниц. В одной он нашел семь трупов, ссохшихся и худых, как скелеты; в соседней два трупа начали разлагаться, и смрад стоял нестерпимый. Он заставил себя зайти в остальные четыре. В последней у стены скорчился Риддер.

— Я не виноват, — сказал Риддер, глядя на труп мальчика лет одиннадцати.

— Как давно вы навещали это подземелье?

— Больше года назад. Я не виноват. Рудник должен был работать, вы понимаете, правда? От этого зависят жизни сотен людей.

— Вставай, пастырь. Пора подниматься наверх.

— Нет, вы не можете забрать их отсюда. Люди увидят их и начнут винить меня. Они не поймут.

— Ну так оставайтесь здесь, — сказал Шэнноу, отвернулся от скорчившегося у стены человека и пошел по туннелю к клети. Бетик уже отправил ее вниз, Шэнноу вошел в нее и позвонил в колокол.

На верхнем ярусе Бетик успел разоружить стражников и уложил бесчувственное тело Арчера на стол, за которым те играли в кости.

Шэнноу поглядел на распухшее лицо чернокожего. Да, его страшно избили.

— Кто? — спросил он Бетика.

— Этот, Риггс, и полдесятка подручных. Я пытался защитить его, но он сам не защищался, а просто стоял и терпел. А они от этого, словно бы все больше зверели, и когда он упал, начали пинать его ногами.

— Но почему они на него набросились?

— Он просто сказал им, что не будет на них работать, что предпочтет голодную смерть.

Шэнноу подошел к стражникам.

— Ты, — сказал он, указав на дюжего детину, — будешь показывать нам дорогу отсюда. Остальные помогут нести моего друга.

— Ты что же, оставишь их жить? — спросил какой‑то мужчина, проталкиваясь между топчущимися волчецами. Шэнноу обернулся и увидел скелет. Белокурая борода сбилась в смрадный колтун, наготу прикрывала только кожаная набедренная повязка, заскорузлая от грязи, а грудь и спина были изъедены язвами.

— Они нам нужны, друг мой, — мягко сказал Шэнноу. — Сдержи свой гнев.

— Внизу там мой сын и моя жена. Они умерли в этой черной яме.

— Но мы еще не свободны, — сказал Шэнноу. — Доверься мне.

Он взял беднягу под локоть, подвел к Бетику, взял у исчадия двуствольный кремневый пистолет, отобранный у стражника, и вложил ему в пальцы.

— Возможно, нам придется пролагать себе путь с боем. Вот тогда и мсти.

Шэнноу обвел взглядом помещение и прикинул, что в нем собралось человек девяносто. Он сделал знак стражникам поднять Арчера и войти в туннель. Бетик замыкал процессию. Шэнноу взвел курок и пошел за стражником, которого назначил проводником. Медленно толпа рабов кружила по подземелью замка, поднимаясь то по одной лестнице, то по другой. Воздух становился все более свежим. В конце концов они оказались в широком коридоре, где из стрельчатых окон высоко под потолком падали снопы утреннего света. Волчецы защебетали совсем по‑птичьи. Они вскидывали исхудалые руки, тянули их к золотистым лучам.

Впереди показалась двустворчатая дубовая дверь, вся в широких шляпках гвоздей, и стражник ускорил шаг.

— Стой! — приказал Шэнноу, но тот стремительно распростерся у стены, а створки двери уже открывались.

— Ложись! — рявкнул Шэнноу, падая на колени и поднимая пистолет. В дверь просунулись стволы нескольких ружей. Шэнноу выстрелил, и передний стражник свалился. Коридор заполнился оглушительным треском. Пули свистели мимо головы Шэнноу. Его пистолет грянул еще два раза, и наступила тишина. Он вынул обойму и перезарядил пистолет, а потом побежал вперед, прижимаясь к стене. В двери показался стражник с винтовкой, и Шэнноу всадил ему две пули в грудь.

За спиной Шэнноу стражник, который вел их, сунул руку в сапог и вытащил длинный нож. Бесшумно поднявшись, он бросился на Иерусалимца, но раздался выстрел, и он пошатнулся. Шэнноу вихрем обернулся, выстрелил, и стражник повалился на пол.

Бетик подбежал вдоль другой стены.

— Неплохой пистолет, — сказал он. — Только бьет чуть влево.

Шэнноу кивнул и указал за дверь направо. Бетик вздохнул и взвел курок. Рванувшись вперед, он нырнул между дверными створками и перекатился набок. Скорчившийся за дверью стрелок повернул ружье, но Бетик прострелил ему голову прежде, чем он успел прицелиться. Просвистев мимо ушей Бетика, от мраморного пола рикошетом отлетали пули. Он посмотрел вверх и только тут заметил, что стоит в большом зале, который вверху опоясывает широкий балкон, где, упав на колено, другие стрелки держат дверь под прицелом. Он вскочил и одним прыжком влетел назад в коридор.

— Еще какие‑нибудь тактические идеи? — спросил он Шэнноу.

— Пока нет.

— Тем лучше!

Позади них на полу лежали четыре волчеца, мертвые и умирающие, их соплеменники сгрудились вокруг, тихонько причитая.

— Ты умеешь взбираться по стенам? — спросил Шэнноу.

Бетик взглянул вверх на окна под потолком.

— Сломаю шею.

— Хорошо. Будем сидеть здесь и ждать чуда.

— Я думал на них твой Бог мастак.

— Он помогает тем, кто сам себе помогает, — сухо ответил Шэнноу.

Бетик поменялся пистолетами с Шэнноу и сунул за пояс полностью заряженный адский пистолет. Стена с окнами была сложена из мраморных блоков высотой и шириной около двух футов. Между блоками были зазоры, позволявшие цепляться за них. Бетик поставил ногу на нижний блок и начал карабкаться вверх. Он был очень силен, но не успел преодолеть и пятнадцати футов, как у него отчаянно заныли пальцы, на тридцатом футе он принялся проклинать Шэнноу. На сороковом — сорвался. Его ноги отчаянно искали опоры, пока он висел на трех пальцах правой руки. Пот заливал глаза, но он подавил панику, осторожно поставил ногу на крохотный выступ и перенес на нее вес тела. Теперь у него началась дрожь в руках, но он перевел дух, поднялся еще на один блок и закинул руку на подоконник. Его ослепил яркий свет, и он заморгал. Внизу он увидел главный двор. Через двор к ступеням, ведущим в зал, бежали стражники.

Бетик быстро сел верхом на подоконник и высунулся в окно. Как он и предполагал, добраться до окон над внутренним балконом было непросто, а падать пришлось бы с еще большей высоты. Шепотом выругавшись, он нащупал ногами опору и начал пробираться поперек внешней стены. Позади осталось футов десять, когда в мрамор возле его головы ударила мушкетная пуля и рикошетом с противным визгом перелетела через макушку. Оглянувшись через плечо, Бетик увидел, как у парапета надвратной башни стражник торопливо перезаряжает свое оружие.

Бетик двинулся дальше. Сколько времени требуется на перезарядку мушкета? Тридцать секунд? Минута? Сердце у него отчаянно колотилось, но тут он добрался до окна и надежно уцепился за подоконник. Рискнул поглядеть еще раз и увидел, что стрелок прицеливается. Бетик повис на правой руке и вскинул тело на подоконник, в который тут же ударила пуля. Один из брызнувших каменных осколков впился ему в запястье. Он перемахнул через подоконник и свалился на балкон. Там двое стражников целились с колена в дверь коридора, и оба обернулись на шум. Исчадие бросился на них, отбив в сторону ствол мушкета. Раздался выстрел. Бетик ударил стражника кулаком в подбородок и пнул второго ногой в грудь, повалив его. Первый выхватил нож и прыгнул вперед. Бетик ребром ладони парализовал руку с ножом, ухватил врага за волосы и, поднапрягшись, перекинул его через перила. Вопль стражника оборвался, когда он ударился о мраморный пол.

Бетик выхватил пистолет и повернулся ко второму стражнику, который стоял неподвижно, подняв руки над головой. Совсем еще мальчишка. Не старше шестнадцати лет, с большими голубыми глазами и открытым лицом, слишком по‑девичьи миловидным, чтобы его можно было назвать красавцем.

Бетик выстрелил ему между глаз.

Стрелки по ту сторону зала, увидев происходящее, открыли огонь. Бетик спрыгнул вниз и метнулся за колонну в углу зала. Оттуда он мог стрелять в двух направлениях, а кроме того, видел лестницу, которая вела на балкон.

Он взглянул на стрелков напротив. Их было трое. Все вооружены мушкетами.

— Шэнноу! — крикнул он. — Их всего трое. Хочешь, чтобы я их убил?

Шэнноу у двери коридора ухмыльнулся.

— Дай им время сдаться! — закричал он в ответ.

Бетик выждал несколько секунд.

— Они не сдаются! — крикнул он.

— Погодите! — донесся вопль с балкона. — Не надо!

— Бросайте мушкеты! — скомандовал Бетик, и три приклада стукнулись об пол. — И пистолеты! — Они повиновались. — А теперь встаньте так, чтобы мы вас видели!

Они снова повиновались. Бетик пристрелил бы их, но у него осталось только пять патронов, а во дворе еще хватало врагов.

— Выводи их, Шэнноу! — рявкнул он, а сам побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и остановился в тени арки парадного входа. Снаружи несколько стражников прятались за баррикадой, наспех сооруженной из бочонков с водой и мешков с зерном.

— Что теперь, командир? — спросил Бетик, когда Шэнноу присоединился к нему.

— Теперь будем говорить, — сказал Шэнноу и пошел вперед. — Не стреляйте! — крикнул он, спускаясь по ступенькам и медленно направляясь к баррикаде.

— Ближе не подходи! — потребовал голос.

Шэнноу остановился.

— Там внутри семь покойников. Быть может, кто‑то из ваших друзей. Еще восемь сдались и сегодня вечером будут спокойно ужинать со своими семьями. Так что решайте. Бетик! Выведи их!

Взыскующий Иерусалима невозмутимо стоял перед стрелками, когда во двор, спотыкаясь, вышли первые волчецы. Один за другим стражники положили мушкеты и встали во весь рост. Бетик повел недавних рабов за ворота и по главной улице поселка. Волчецы сбились в тесную кучу позади одетого в черное исчадия Ада.

А двор замка огласил пронзительный вопль. В него выбежал изнуренный потерявший семью мужчина с колтуном вместо бороды. Судорожно сжимая кремневый пистолет, он посмотрел на Шэнноу, на стражников и выбежал на улицу следом за волчецами. Он остановился только, когда увидел людей, толпящихся по сторонам улицы. Снова завопил, упал на колени, глядя на свое, покрытое коростой грязи тело, на гноящиеся язвы. Безумные глаза впились в толпу.

— Вы все отняли! — крикнул он, прижал дуло пистолета к подбородку и спустил курок. Из его горла хлынула кровь, и он повалился ничком.

Шэнноу выехал из замка, ведя на поводу двух лошадей. Он остановился рядом с трупом, а потом посмотрел на безмолвную толпу. У него не нашлось слов, чтобы выразить всю меру своего презрения, и он тронул лошадь.

Стражники отнесли Арчера на крыльцо лавки. Чернокожий очнулся, но не мог встать.

— Внесите его в дом, — приказал Шэнноу. — Найдите для него кровать.

— Несите его ко мне, — сказала Флора. — Я о нем позабочусь.

Шэнноу кивнул ей. Посреди улицы сидели волчецы. Некоторые все еще держали кирки. Шэнноу спешился и подошел к Бетику.

— Возьми для них в лавке что‑нибудь поесть. Ну и одежду, припасы… Господи! Я не знаю… Возьми все, что может им понадобиться.

На улицу вышел Бейкер, лавочник.

— А как будет с рудником? — спросил он.

Шэнноу ударил его, и он свалился в пыль.

— За что? — простонал лавочник.

Шэнноу глубоко вздохнул.

— Вы правы, менхир Бейкер, я и не попытаюсь объяснить.

Он пошел к волчецам и встал на колени посреди них.

— Кто‑нибудь из вас понимает, что я говорю? — спросил он. Они глядели на него, но молчали. Испуганные лица, тусклые глаза. Подошла Флора с пареньком, которому Шэнноу ночью поручил своего коня.

— Они вас понимают, — сказала она. — А Робин жил с ними.

— Мы дадим вам еды, — сказал Шэнноу волчецам. — А потом вы свободны вернуться на равнину или в горы… ну, словом, туда, где ваш дом.

— Бодны? — спросил черный человечек справа, задрав голову и глядя на Шэнноу. Голос был писклявый, но почти мелодичный.

— Да. Свободны.

— Бодны! — человечек замигал и потрогал за плечо своего соседа. Шэнноу понял, что это женщина. Человечек обнял ее за плечи, и их лица соприкоснулись. — Бодны! — прошептал волчец.

— Арчер вас спрашивает, — сказала Флора.

Шэнноу поднялся с колен, пошел за ней в харчевню и по шаткой деревянной лестнице поднялся в спальню над кухней.

Арчер дремал, но проснулся, когда Шэнноу сел на край кровати.

— Прекрасно, Шэнноу! — прошептал он.

— Мне повезло, — сказал Шэнноу. — Как вы себя чувствуете?

— Странновато. Голова покруживается, но боли нет. Я так рад, что вижу вас, Шэнноу. Когда вы упали с обрыва, у меня сердце оборвалось. — Он откинулся на подушку и закрыл заплывшие глаза. Лицо у него было все в ссадинах, а язык чуть заплетался.

— Отдохните, — сказал Шэнноу, погладив его по плечу. — Я вернусь попозже.

— Нет, — сказал Арчер, открывая глаза. — Я себя прекрасно чувствую. Мне было показалось, что Риггс и его приятели собираются меня убить, и я знал, что Амазига страшно рассердится. Она чудесная женщина, прекрасная жена, но умеет и пилить! Всегда твердит мне, чтобы я брал с собой оружие. Только много ли врагов можно повстречать в мертвом городе? Она вам понравится, Шэнноу. Заставила меня ждать восемь лет, прежде чем согласилась выйти за меня, говорила, что я чересчур мягок, что не хочет рисковать, полюбив человека, которого убьют в первой же стычке. И была почти права. Однако мое обаяние все‑таки под конец взяло верх. Несгибаемая женщина, Шэнноу… Шэнноу?

— Что?

— Почему стало темно? Уже вечер?

В открытое окно били солнечные лучи.

— Зажгите лампу, Шэнноу. А то я вас не вижу.

— Масло кончилось! — в отчаянии пробормотал Шэнноу.

— А! Ну ничего. Люблю темноту. Вы не устали сидеть здесь со мной?

— Нисколько.

— Будь у меня мой Камень! Эти ушибы прошли бы за одну секунду.

— В Ковчеге найдется другой.

Арчер слабо усмехнулся.

— Как это вы решились взять крепость приступом?

— Не знаю. В ту минуту эта мысль казалась удачной.

— Бетик говорил мне, что вы не способны понять безнадежность положения, и я готов ему поверить. А вы знали, что Риддер — священнослужитель?

— Да.

— Странная у вас религия, Шэнноу.

— Нет, Арчер, просто к ней влечет очень странных людей.

— Включая и вас?

— Включая и меня.

— Почему у вас такой грустный голос? Чудесный день. Я уже не надеялся выбраться оттуда живым — они все пинали и пинали меня. Бетик пытался их остановить, и они сбили его с ног палками. Палками… Я очень устал, Шэнноу. Мне кажется…

— Арчер… Арчер!

Подошла Флора и взяла Арчера за запястье.

— Он умер, — прошептала она.

— Не может быть! — возразил Шэнноу.

— Я сожалею.

— Где Риггс?

— Был в трактире.

Шэнноу оставил ее, стремительно спустился по лестнице и вышел на залитую солнцем улицу, где Бетик распределял еду между волчецами. Увидев выражение его лица, Бетик бросился к нему.

— Что случилось?

— Арчер умер.

— Куда ты идешь?

— Риггс, — сквозь зубы ответил Шэнноу, отталкивая его.

— Погоди! — крикнул Бетик и схватил Шэнноу за плечо. — Он мой!

Шэнноу обернулся:

— По какому праву?

— По праву справедливости, Шэнноу. Я забью его до смерти!

Они вместе вошли в трактир. В зале было десятка два столов, а вдоль задней стены тянулась длинная стойка. В глубине стояли трое. Все они были вооружены. Когда Шэнноу и Бетик медленно двинулись к ним, двое потихоньку поднялись на ноги и отошли от третьего подальше.

Тот отшвырнул стол и вскочил. Ростом Риггс был шести футов с лишним. Бугрящиеся мышцы, плоское зверское лицо, маленькие холодные глазки.

— Ну? — сказал он. — Чего вам?

Бетик отдал пистолет Шэнноу и пошел дальше без оружия.

— Ты чокнутый, не иначе, — буркнул Риггс.

Бетик нанес ему сокрушительный удар правой, он пошатнулся, сплюнул кровью, и началась драка. Риггс был тяжелее, однако Бетик превосходил его стремительностью и ударов наносил больше. Обоим доставалось так, что Шэнноу стало не по себе.

Сжав Бетика медвежьей хваткой, Риггс оторвал его от пола, но Бетик хлопнул его по ушам ладонями и вывернулся. Риггс опрокинул Бетика ударом по ногам и прыгнул, целясь каблуками ему в голову. Исчадие перекатился на другой бок и вскочил, а когда Риггс бросился на него, поднырнул под его левую руку и забарабанил кулаками по его животу. Детина крякнул и попятился. Бетик двинулся за ним, нанося сокрушающие удары по подбородку. Они оба были уже в крови, а рубаха Бетика висела лохмотьями. Риггс попытался снова его схватить, но Бетик сделал ему подножку. Детина упал ничком, Бетик прыгнул ему на спину, ухватил за волосы и под подбородок.

— Попрощайся с жизнью, Риггс, — прошипел он, задрал ему голову и резко повернул ее вправо. Треск ломающегося позвоночника заставил Шэнноу вздрогнуть. Бетик, пошатываясь, поднялся на ноги и оперся о ближайший стол. Шэнноу подошел к нему.

— От тебя жутко воняет, — сказал Шэнноу, — а выглядишь ты еще хуже!

— Ты всегда находишь слова поддержки и утешения в трудную минуту!

Шэнноу улыбнулся:

— Я радуюсь, что ты жив, мой друг.

— Знаешь, Шэнноу, когда ты свалился с обрыва, а мы с Арчером скакали от львов, он заговорил о тебе. Сказал, что ты человек, способный двигать горы.

— Если так, то он ошибался.

— Не думаю. Он сказал, что ты просто подойдешь к горе и начнешь перетаскивать камень за камнем, не глядя, как велика гора.

— Может быть.

— Я рад, что он дожил до того, что увидел, как ты в одиночку взял замок. Он бы извлек из этого столько удовольствия! Он тебе рассказывал про сэра Галахеда?

— Да.

— И как тот искал Грааль?

— Да. Ну и что?

— Ты все еще собираешься убить Аваддона?

— Да, таково мое намерение.

— Тогда я еду с тобой.

— Почему? — спросил Шэнноу с удивлением.

— Чтобы перетаскать все эти камни, тебе может понадобиться лишняя рука!

Руфь парила над сказочными дворцами Атлантиды, с изумлением глядя на обрушившиеся шпили и разбитые террасы. Со своей высоты у самых облаков она даже различала под дерном волнистой равнины очертания былых широких дорог. Центральную часть города окружал унылый пустырь — некогда там находились бедные кварталы, и дома строились из менее прочных материалов, давным‑давно превращенных в ничто грозной мощью Атлантического океана. Но теперь мрамор дворцов вновь серебрился в лучах луны.

Она старалась представить себе, каким был город в дни своего величия, обрамленный виноградниками. Его широкие улицы со шпалерами статуй, сады и многоярусные цирки. Северную часть города уничтожило вулканическое смещение земной коры, и теперь за развалинами дыбился зубчатый горный хребет.

Она велела себе спуститься и плавно спланировала на открытую террасу перед полным теней остовом здания, которое некогда было дворцом Пендаррика. Развалины заросли травой и бурьяном, а прямо в высокой стенеторчало дерево — его корни, точно пальцы скелета, цеплялись за трещины в мраморе.

Она остановилась перед десятифутовой статуей царя, узнав его, несмотря на искусно завитую бороду и высокий оперенный шлем. Сильный человек! Слишком сильный, чтобы понять свою слабость, пока было еще не поздно.

На шлем было опустился воробей, но тут же упорхнул между мраморными колоннами цивилизации, которая некогда простиралась от берегов Перу до золотых копий Корнуолла. Сказочная страна!

Однако и сказки забываются. Руфь знала, что в грядущие столетия ее собственный век техники и космических полетов обрастет мифами и легендами, в которые почти никто не будет верить.

Нью‑Йорк, Лондон, Париж… выдуманные, как была выдумана Атлантида…

Затем, в один прекрасный день, мир снова опрокинется, и уцелевшие будут натыкаться на статую Свободы, торчащую в шипастом венце из жидкой грязи, или на Биг‑Бен, или на пирамиды. И будут спрашивать себя — вот как она сейчас, — что теперь принесет будущее?

Она обратила взгляд на горы, на золотистый корабль, застрявший в черных базальтовых скалах в пятистах футах над развалинами.

Ковчег. Покрытый ржавчиной, колоссальный и странно красивый, он лежал с переломленным хребтом на широком уступе. Во всем протяжении его тысячефутовой длины трудились Хранители, но Руфь не собиралась приблизиться к ним. Она не желала соприкасаться ни со старым миром, ни со знаниями, столь ревностно хранимыми.

Руфь вернулась в Убежище, в свою комнату. Как всегда, мрачное настроение толкнуло ее сотворить кабинет без дверей и окон, озаряемый лишь свечами, огоньки которых были неподвижны.

Некоторое время она предавалась воспоминаниям о Сэме Арчере, безмолвно молясь о спасении его души. Потом позвала Пендаррика.

Он появился почти сразу же и остановился у дальней стены, которая превратилась в окно, выходящее на Атлантиду во всей славе ее. Люди заполняли извилистые улочки и рыночные площади. По главной улице со статуями по сторонам громыхали колесницы, запряженные белыми конями.

Руфь встала рядом с ним.

— Таким он был? — спросила она.

— Такой он есть, — ответил Пендаррик. — Есть много миров, накладывающихся на наш собственный, и много врат, ведущих в них. В последние дни перед тем, как океан поглотил мою империю, я провел моих людей через такие врата. Но есть иные врата, Руфь, ведущие в более темные миры. Аваддон отыскал их и необходимо их затворить.

— Затворю, если сумею.

— Шэнноу затворит их… если останется жив.

— А что могу сделать я?

— Я уже говорил вам, госпожа: изберите лебединый путь.

— Я не готова умереть. Я боюсь.

— Донна Тейбард схвачена. Ее селение уничтожено, ее сын убит. Поверьте мне, Руфь, если она будет принесена в жертву, врата расколются. Миры внутри миров притянутся друг к другу, и результатом будет катастрофа космического масштаба.

— Как моя смерть может помочь миру?

— Подумайте над этим, Руфь. Найдите ответ.

Мадден выкопал могилу для Рейчел и сыновей, положил их рядом, укрыл лиловыми и желтыми луговыми цветами. Он долго сидел у могилы: у него не было ни сил, ни желания засыпать ее. Рука Роберта лежала поперек груди Рейчел, и Маддену казалось, что мальчик обнимает мать. Роберт был ее любимцем, и теперь они будут покоиться рядом всю вечность.

Его глаза затуманились, и он заставил себя посмотреть на горы, вспоминая ту радость, которую испытывал, когда стоял почти на этом же месте в их первый день в Авалоне. Рейчел волновалась, прикидывая, каких размеров им нужен дом, а мальчики убежали в лес над долиной. Как все тут тогда дышало миром! И мечта, казалось, претворялась в явь, столь же незыблемую, как скалы вокруг них.

Раны Маддена все еще причиняли ему боль, а правая сторона лица была сплошным синяком, но он встал, взял заступ и медленно засыпал могилу. Он намеревался и сверху убрать ее цветами, но у него не осталось сил нарвать их, и он вернулся в дом, посмотреть, как Гриффин.

Кон спал, и Мадден, затопив печку, заварил травяной чай. Он сел в широкое кресло и уставился на пыльный пол, а в его памяти всплывали все случаи, когда он ссорился с Рейчел или заставлял ее плакать. Она заслуживала несравненно большего, чем он сумел ей дать, и все же она всегда была рядом с ним — и в свирепые зимы, и в летние засухи, и когда погибал урожай, и когда нападали разбойники. И это она убедила его поверить в мечту Гриффина. Теперь проводник караванов скорее всего умрет, и тогда Мадден останется один в незнакомом краю.

Он отхлебнул чая и подошел к кровати. Пульс Гриффина был слабым и неровным. Он лежал на животе, и Мадден срезал повязки, чтобы осмотреть его раны. Он уже собирался перевернуть его на спину, как вдруг заметил шишечку рядом с лиловым синяком на боку Гриффина и потрогал ее пальцем. Она оказалась твердой, а при нажатии задвигалась. Мадден достал нож из ножен и прижал острое, как бритва, лезвие к коже. Из разреза на его пальцы брызнула кровь, а в ладонь упала расплющенная пуля. Видимо, она ударилась о ребро и отскочила назад. У Маддена полегчало на душе: он опасался, что пуля засела в животе. Перейдя на другую сторону кровати, он осмотрел вторую рану в спине Гриффина. Она хорошо заживала, но пулю он не нащупал. Зашив разрез, он вернулся в кресло.

Гриффин либо выживет, либо умрет — бородатый фермер больше ничем не мог ему помочь. Мадден поужинал небольшим куском грудинки с черствой горбушкой и вышел из дома. Землю усеивали трупы, но он, не глядя на них, пошел в сторону предгорий. Там он до сумерек рвал цветы, а едва начало смеркаться, вернулся к могиле, укрыл цветами холмик еще влажной земли и опустился на колени.

— Я не знаю, Бог, есть ли ты, и не знаю, что должен сделать человек, чтобы получить право разговаривать с тобой. Мне твердили, что для тех, кто верит, есть рай, но, думается мне, должен быть рай и для тех, кто не знал, верить или не верить. Она ведь была хорошей женщиной, моя Рейчел, и никогда никому не причиняла зла. А мои мальчики прожили слишком мало и не успели узнать зла до того, как оно их убило. Так, может, ты не станешь придираться к их неверию и все равно откроешь им свой рай? Для себя я ничего не прошу, пойми ты. Нет у меня времени для Бога, который позволяет, чтобы в его мире творилось подобное. А вот за них я прошу, потому что мне тяжко думать, что моя девочка — просто пища для червей и прочей пакости. Она заслуживает лучшего, Бог! И мои мальчики тоже.

Он поднялся с колен и обернулся. У загона стояла серая в яблоках кобыла Этана Пикока. Мадден медленно пошел к ней, негромко произнося ласковые слова. Кобыла навострила уши и зарысила к нему. Он погладил ее по шее и отвел в загон. Видимо, когда раздались выстрелы, она в панике перемахнула через ограду.

Вернувшись в дом, он увидел, что Гриффин очнулся.

— Ну, как ты? — спросил он.

— Слабее новорожденного ягненка.

Мадден заварил еще трав и помог Гриффину сесть.

— Прости меня, Джейкоб, это я привел вас сюда.

— От «прости» теперь толку нет, Кон. И я тебя ни в чем не виню, так что выбрось из головы. У нас есть лошадь и пистолеты. Хочу поехать за этими ублюдками и хотя бы Донну у них отбить.

— Дай мне день, ну, может, два, и я поеду с тобой.

— Я поищу тебе лошадь, — сказал Мадден. — Исчадия же наверняка не только эту не изловили. Поищу в западных долинах. Ты сможешь поесть?

Мадден зажег две лампы и поджарил грудинку, вылив на сковородку последние три яйца. От запаха у Гриффина засосало под ложечкой.

— Как погляжу, жить ты будешь, — сказал Мадден, наблюдая, с какой жадностью он набросился на еду. — Умирающий не будет есть так, что за ушами трещит.

— Я не собираюсь умирать, Джейкоб. Во всяком случае, пока.

— Почему они сделали это, Кон? Почему напали на нас?

— Не знаю.

— Какая им выгода? Мы на глаз убили пару сотен, а они забрали только ружья и пистолеты. Ну какой в этом смысл? И земля им не требуется. Убивали просто, чтобы убивать!

— Не думаю, что есть ответы, когда говоришь о таких людях, — сказал Гриффин. — Ведь и с разбойниками то же самое. Почему они не заводят хозяйство? Почему Даниил Кейд и ему подобные кочуют с места на место, убивают и жгут? Нам не понять их. И почему они делают то, что делают, тоже не понять.

— Но ведь должна же быть причина! — возразил Мадден. — Даже Кейд мог бы сказать, что творить зло ему выгодно… Ради там припасов, монет, оружия.

— Что толку ломать над этим голову? — сказал Гриффин. — Они таковы, каковы они есть. Одно зло. Рано или поздно кто‑нибудь воздаст им сполна.

— А ты не слышал, Кон, нет ли где‑нибудь войска? Их же некому остановить!

— Кто‑нибудь обязательно найдется, Джейкоб. Для начала пусть даже мы с тобой.

— Двое раненых, одна лошадь и пара пистолетов? Не думаю, что мы их так уж напугаем.

— Посмотрим! — ответил Гриффин.

Гризли нашел пчелиное гнездо в поваленном дереве и только начал отдирать гнилушки, когда в его мозг проник зелот. Зверь взревел от ярости и боли, потом опустился на все четыре лапы и вперевалку зарысил на юг к лесным убежищам воинов Игера.

Этот медведь был признанным монархом верхних склонов: весил он больше тысячи фунтов, и даже львы предпочитали не переходить ему дорогу. Он благоразумно держался в стороне от владений людей, а охотники Игера даже с еще большим благоразумием предпочитали избегать встреч с этим гризли. Ведь известно, что для крупного медведя пули — не больше чем пчелиные укусы, и ни у кого не возникало желания переведаться с раненым гризли.

До рассвета оставался час, когда медведь вошел в поселок и без колебаний направился прямо к хижине Даниила Кейда. Взобравшись на крыльцо, он встал на задние лапы перед дверью, а огромные передние ударили по филенке, разбивая ее в щепу.

Кейд проснулся и скатился с кровати. Трофейный адский пистолет висел в кобуре на спинке кровати, и он стремительно выхватил его. Медведь вломился в переднюю комнату и сокрушил стол. Потом навалился на дверь спальни, и она упала вовнутрь. Лиза закричала, Кейд взвел затвор, целясь в голову зверя, и зелот, доведя дело почти до конца, вырвался из мозга зверя и вернулся в собственное тело в лагере у начала прохода.

А в хижине Кейд заслонил Лизу и смотрел, как гризли опустился на передние лапы и помотал огромной головой. Кейд осторожно потянулся за миской на полке над кроватью — за сладкими коржиками, которые Лиза испекла накануне, и бросил один на пол. Медведь рыкнул и попятился, совсем сбитый с толку. Потом понюхал коржик и одобрил его запах. В конце концов он слизнул коржик с пола и смачно им захрустел. Кейд бросил еще коржик. И еще. Гризли сел на задние лапы.

— Вылези в окно, — велел Кейд Лизе. — Только двигайся медленно и плавно. И не допусти, чтобы кто‑нибудь выстрелил в эту проклятую скотину!

Лиза отодвинула задвижку и встала на кровати. Медведь словно не замечал ее: он не спускал глаз с Кейда и миски. Лиза перелезла через подоконник и побежала к крыльцу, перед которым с ружьями в руках ждали Гамбион, Пек и другие.

— Даниил велит не стрелять в медведя.

— Какого дьявола он там остался?

— Кормит медведя коржиками.

— Почему он не вылез, чтобы мы могли пристрелить зверюгу? — спросил Пек, но Лиза только развела руками.

У Кейда осталось всего четыре коржика. Он осторожно поднялся на ноги и бросил коржик через голову медведя в переднюю комнату. Гризли остался сидеть, вопросительно глядя на него. Кейд ухмыльнулся.

— Пока этого не съешь, другого не получишь, — сказал он.

Медведь заворчал, но Кейд уже вошел во вкус.

— Сердись — не сердись, а по‑твоему не будет!

Он бросил второй коржик через косматую голову. Медведь повернулся и шагнул в дверь. Кейд последовал за ним и третий коржик бросил на крыльцо. Медведь двинулся туда и чуть не столкнулся со стоявшими там людьми. Они панически бросились врассыпную. Только Пек вскинул ружье к плечу.

— Не стреляй! — закричала Лиза.

Медведь вышел на крыльцо. Внезапный крик его напугал, и он вперевалку побежал в сторону гор. В дверях появился Кейд.

— Да что с вами всеми такое? — осведомился он. — Никогда прежде медведей не видели?

— Дело серьезно, — сказал Гамбион.

— Тут ты прав. Он оставил мне только один коржик!

Гамбион поднялся на крыльцо.

— Я не шучу, Даниил. Медведи просто так не спускаются с гор и не вламываются в дома. Это противно природе. Не знаю как, но это подстроили исчадия. Они пытаются убить тебя.

— Знаю. Войди‑ка.

Кейд сел рядом со сломанным столом, и Гамбион придвинул себе стул.

— Они попытались взять проход с наскока и убедились, что это — чистое самоубийство. — Теперь они станут осмотрительнее, пошлют людей в разведку на север, на юг и, значит, скоро найдут Сэдлеровскую Тропу, то есть зайдут нам в тыл.

— Тебе Бог сказал?

— А зачем? Это же здравый смысл, и только. Нам надо удержать Тропу. Я отправил гонца на юг просить подмоги, но не знаю, что он там найдет. Возьми тридцать человек и обороняй Сэдлеровскую Тропу.

— Там место открытое, Даниил. Атаку большого отряда нам не отразить.

— Может, вам повезет. Мне нужно только десять дней, чтобы увести всех назад в Долину Родников. Туда ведет только один проход, и его мы сможем удерживать хоть год.

— Если хватит провианта, — вставил Гамбион.

— Всему свое время. Провизии‑то у нас хватит на пару месяцев, не меньше, а вот патроны на исходе. Я займусь этим. А ты отбери людей и обороняй Сэдлеровскую Тропу.

— А Бог будет со мной, Даниил?

— Он будет с тобой так же, как со мной, — обещал Кейд.

— А мне больше и не надо.

— Будь осмотрителен, Ефрам. Никакого геройства! Мне больше мученики не требуются. А требуются какие‑то десять дней! Если повезет, тебе вообще не придется стрелять.

Издалека донесся треск выстрелов, но они остались спокойны. Не проходило дня, чтобы исчадия не пытались овладеть проходом, и всякий раз отступали с потерями.

— Мне лучше поторопиться! — сказал Гамбион.

— Ивенсон уже там и Янус с Бергойном. Хорошие люди, все трое.

— Мы теперь все хорошие люди, Даниил.

— Что верно, то верно!

Гамбион ушел, а Кейд оделся и поехал к проходу, где внизу на камнях валялись четверо мертвых исчадий. Он спешился и прохромал к ближайшему из защитников прохода, юнцу по имени Дельют.

— Как наши дела, малый?

— Лучше некуда, мистер Кейд. Они разок сунулись, и мы им задали жару. Подстрелили бы еще пятерых‑шестерых, да они ускакали.

— А где Уильяме?

Дельют указал на уступ футах в сорока от них.

— Позови его ко мне. На такую крутизну я не влезу.

Паренек положил ружье, пригнулся и побежал по карнизу. Рядом защелкали пули. Но он бежал так быстро, что вражеские снайперы не успевали взять его на прицел. Кейд вскинул ружье Дельюта и послал пулю в предательское облачко порохового дыма у начала прохода. Он промахнулся, но отвлек внимание исчадий от Дельюта.

Несколько минут спустя ему пришлось выстрелить еще раз, чтобы помочь увертываться от пуль Уильямсу — коренастому, невысокому сорокапятилетнему человеку, который совсем запыхался, когда опустился на камень рядом с Кейдом.

— Так что, Даниил?

— Я забираю всех назад в Долину Родников.

— Зачем? Тут мы можем отбиваться от них, пока звезды не сгорят дотла.

Уильяме, фермер, плохо знал эти горы. Как и подавляющее большинство других, он верил, что Игеры неприступны, если не считать прохода, который они обороняли.

— Есть еще проход — Сэдлеровская Тропа. Сэдлером звали разбойника, который действовал в этих местах сорок… нет, пятьдесят лет назад. Начинается она в каньоне с крутыми стенами, и заметить ее можно только, если знать, где искать. Тропа эта ведет через перевал в Долину Родников. Рано или поздно исчадия на нее наткнутся, и я не хочу рисковать. Тогда они окажутся у нас в тылу, а у нас не хватит людей, чтобы держать две обороны.

Уильяме выругался и сплюнул.

— Что, если они ее уже отыскали?

— Я там выставил дозорных. Да и вообще, я думаю, что они, как найдут ее, перестанут нападать здесь. И это покажет нам, что им кажется, будто они нашли что‑то получше.

— Так что я‑то должен делать?

— То, что и теперь. Просто я хотел предупредить тебя, чтобы ты не подумал, если увидишь, что мы уходим, будто мы вас бросили тут.

— Просто не верится! — воскликнул Уильяме, указывая через плечо Кейда. Тот обернулся и увидел крольчиху, сидящую в двух‑трех шагах от них. — Да уж, Даниил, звери прямо из рук у тебя едят!

Крольчиха встряхнула головой и убежала…

В шатрах исчадий юный воин открыл глаза с торжествующей улыбкой на лице.

— Есть еще один проход, — сказал он молодому офицеру с ястребиным профилем. — Называется Сэдлеровская Тропа и начинается в крутом каньоне. Наверное, тот, к югу. Вход укрыт, а выводит она в какую‑то Долину Родников, и Кейд хочет увести своих туда, пока мы не зашли им в тыл.

— Отличная работа, Шэдик. Я доложу генералу.

— Это их первая ошибка, — сказал Шэдик.

— Возможно, и последняя. Я распоряжусь прекратить атаки.

— Нет, сэр. Кейд этого ждет.

— Он хитер, ничего не скажешь. Очень хорошо.

Офицер прошел между рядами шатров к самому большому из белого шелка и парусины, перед которым стояли двое часовых. Они отдали ему честь, и он, нагнувшись, вошел в шатер, где за складным походным столом работал генерал Аваал, по слухам, один из правнуков Аваддона. На это отличие претендовали многие, так как ничего доказать или опровергнуть было нельзя, однако Аваал мог сослаться на милости царя ко всей его семье.

— Как понимаю, Эйлик, у тебя хорошие новости.

— Да, владыка‑генерал.

— Медведь его убил?

— Нет, владыка. Посланный солгал. Как оказалось, он покинул зверя, едва Кейд прицелился.

— И что сделал разбойник? Погладил зверя по голове и отправил восвояси?

— Накормил сладкими коржиками, владыка‑генерал.

— В таком случае будет лучше, если другие твои сведения окажутся полезнее.

— Растяпу казнили, но другому моему брату, мне кажется, удалось все поправить. В долину ведет еще один проход.

— Где он, этот проход?

— В каньоне к югу, насколько я понял. Мы осмотрели его на прошлой неделе, но ничего не нашли. Однако вход, видимо, спрятан. И теперь мы его отыщем.

— Возьмешь триста человек.

— Ты поручаешь мне начальство над ними? Благодарю тебя, владыка‑генерал!

— Не благодари, Эйлик. Если ты потерпишь неудачу, то умрешь. Сколько времени нужно Кейду, чтобы отвести своих людей в Долину Родников?

— Неделю. Дней десять. Я точно не знаю.

— У тебя шесть дней, чтобы зайти ему в тыл. Если ты за этот срок не завладеешь проходом, передай командование Тербаку и убей себя.

— Будет исполнено, владыка‑генерал. Я не потерплю неудачи.

11

Гамбион добрался до места через два часа после начала сумерек и велел своим тридцати бойцам разбить лагерь, не разводя костров, пока он обследует начало Сэдлеровской Тропы. Дозорных, Януса и Ивенсона, он позвал с собой, поручив Бергойну наметить лучшие места для засад. Белокурому худощавому Янусу было лет двадцать с небольшим, а Ивенсон выглядел лет на десять старше и начал толстеть. Взгляд у него был мягким, и Гамбион счел его не слишком надежным. А вот в юноше чувствовалось что‑то орлиное — отвага, твердость и уверенность.

— Они проезжали тут дней шесть назад, — сказал Янус, — но начала тропы не обнаружили. Мы были наготове, а их было всего десять, и мы смогли бы их остановить. Навряд ли они вернутся.

— Раз Кейд мне велел отправиться сюда, они вернутся, — сказал Гамбион. — Можете не сомневаться.

— Весть с небес? — спросил Ивенсон.

— Кейд говорит, что нет, но я не так уж уверен. — И он рассказал им про медведя, который вломился в хижину Кейда, а затем ушел, удовольствовавшись горсткой коржиков.

— Ты сам видел? — спросил Янус.

— Вот как тебя сейчас, — ответил Гамбион и провел тряпицей по вспотевшей лысине. — Дьявол, ну и жара здесь!

— Солнечный жар отражается от белых скал, особенно с наступлением сумерек. Но скоро станет очень даже холодно, — сказал Янус. — Можете развести костер, из каньона его никто не увидит.

— Что же, вы можете вернуться в Игер, — сказал Гамбион. — Небось соскучились по семьям.

— Он пусть идет, а я останусь! — заявил Янус. — Я тут все места знаю.

— Буду очень рад.

— Если ты не против, так я пойду, — сказал Ивенсон, и Гамбион кивнул, тут же забыв о его существовании.

Янус внимательно смотрел на Гамбиона, замечая кошачесть его движений, уверенность в себе, которой они дышали.

— На что это ты уставился? — спросил великан, ощущая его неприязнь.

— На человека, который выгонял людей с их ферм, — ответил Янус ровным голосом. — И все это время я стараюсь понять, почему Бог избрал тебя?

— Потому что я оказался под рукой, сынок, — ответил Гамбион ухмыляясь. — Плугом от исчадий Ада не отобьешься, это работка для тех, кто умеет обращаться с оружием.

— Ну‑у… может быть, — сказал Янус с сомнением.

— Не обязательно, чтобы я тебе нравился, парень, — сказал Гамбион. — Просто дерись рядом со мной.

— Тут можешь быть спокоен, — сказал Янус. ‑Драться я буду не хуже других.

— Знаю, Янус. Я разбираюсь в людях. А теперь покажи мне место боя.

Бок о бок они спустились по узкому склону к расселине в обрывах над плодородной равниной, которая у гор сужалась в каньон. Когда они вышли из расселины, Гамбион оглянулся. Она словно бы исчезла.

— Это молодые горы, — сказал Янус. — Возможно, вулканического происхождения, и расселина служила стоком лавы.

— В любом случае небольшой отряд сможет удержать ее порядочное время, — заметил Гамбион.

— Ну, это зависит от того, насколько враги будут стремиться ее взять.

— Не понимаю?

— Ну, если они будут атаковать, так смогут проскакать ее насквозь за несколько секунд. Конечно, мы их встретим убийственным перекрестным огнем, но те, кто прорвется, тут же развернутся и окружат нас.

— Значит, мы не должны позволить им прорваться, — отрезал Гамбион.

— Легко сказать!

— Сынок, у нас нет выбора. Даниилу нужно десять дней, чтобы увести всех в Долину Родников. Он сказал мне — десять дней, и я обещал их ему. И он получит десять дней.

— В таком случае, уповай, что они нас не найдут, — сказал Янус.

— Как бы ни обернулось, все будет по плану Бога.

— Да? Ну, я в Бога не верю.

— После всего, что ты видел? — ошеломленно спросил Гамбион.

— А что я видел? Шайку разбойников и смерти, смерти, смерти. С твоего позволения, Гамбион, веровать я буду вот в это ружье, а Бог пусть провалится к дьяволу.

Юноша быстрым шагом вернулся в лагерь и велел Бергойну следить за каньоном. Бергойн отказался — он возвращается в Игер, и Янус спросил Гамбиона:

— На кого из твоих людей можно положиться, что он не заснет на посту?

— Пек! — крикнул Гамбион. — Будешь нести первую стражу. Я сменю тебя через четыре часа.

— Почему я?

— Потому что я так говорю, сукин ты сын!

— Ну и дисциплина у вас! — заметил Янус, садясь и закутываясь в одеяла.

— Пошевеливайся, Пек!

— Иду‑иду.

— И смотри, не засни! Даниил полагается на нас.

— Да слышу я!

— Я серьезно, Пек.

— Имей больше доверия, Ефрам!

Гамбион завернулся в одеяла и пролежал два часа, но заснуть не мог. Наконец он встал и пошел в сторону расселины. Пек, свернувшись клубком между двух валунов, крепко спал. Он ухватил его за ворот рубахи, поднял на ноги и ударил кулаком по зубам, сломав два передних. Еще три удара, и Пек потерял сознание. Его окровавленное лицо быстро опухало. Гамбион забрал его ружье и пистолет, а потом сел, чтобы до утра следить за равниной.

На заре к нему присоединился Янус. Он остановился и посмотрел на неподвижного Пека.

— Здоров спать, а? — спросил он.

— Заткнись, Янус! Мне не до шуток.

— Успокойся, дядя. Пойди поспи. Я посторожу.

— Незачем! Я сплю мало.

— Все равно ложись. Если они явятся в твои «обещанные» десять дней, будет не до сна.

Гамбион не мог не признать правоты Януса: на него навалилась страшная усталость. Он передал юноше ружье и пистолет Пека, взвалил бесчувственное тело на плечо и ушел, не сказав ни слова.

Янус оставался на месте и следил за стадом антилоп, пасшихся далеко на равнине. Кругом, думал он, царит такой мирный покой, что трудно вообразить войну с треском выстрелов и внезапными смертями. Он работал с отцом во дворе фермы, когда внезапно появились исчадия, и его отец почти сразу же упал — ему оторвало голову. Его мать выбежала из дома и тоже была сразу убита. Янус тогда схватил отцовское ружье — однозарядный мушкет — и передовой всадник вылетел из седла. Янус бросил ружье, и, когда лошадь проскакала мимо него, умудрился схватиться за луку пустого седла и взлететь ей на спину. А потом он несся карьером через луг, и вокруг свистели пули. Две попали в лошадь, но упала она только в глубине леса, и он сумел спастись.

Оставшись совсем один, он больше не задумывался о будущем. Он хотел жениться на Сьюзен Мак‑Грейвен, но она, рассказали ему, погибла вместе со всей их семьей во время того же налета. Не осталось никого из тех, кого он знал. Все, кого он любил, были убиты.

Ему только‑только исполнилось девятнадцать, хотя он выглядел старше. И будущее сводилось к тому, что он будет убивать исчадий, пока они не убьют его. ОН НЕ ВЕРИЛ Даниилу Кейду, не верил в его видение. То немногое, что он знал о Библии и изложенном в ней учении, опровергало самую возможность поверить в Кейда. Неужто Бог избрал бы такого человека? Убийцу и грабителя? Он сильно в этом сомневался. Но ведь он же сомневался и в существовании Бога. «Так что же ты знаешь твердо, Янус?» — спросил он себя.

Два часа спустя его сменил угрюмый парень. Янус спустился с гребня и направился в лагерь. Он увидел, что человек десять копают ров поперек тропы. Распоряжался Гамбион, и Янус направился к нему.

— Это зачем?

— Если они прорвутся сквозь расселину, то будут мчаться во весь опор. И эта канавка отделит мужчин от мальчишек.

— Верно, но бежать отсюда некуда. Если вы не остановите их тут, они с вами покончат.

— Меня, Янус, послали сюда не бегать, — ответил Гамбион, поворачиваясь ко рву.

— Почему ты так поступаешь, Гамбион?

— А как ты думаешь?

— Понятия не имею, Гамбион.

— Тогда я не могу тебе объяснить.

— Да нет, я спрашиваю, какая тебе выгода?

Гамбион оперся на лопату, его тяжелое лицо напряглось. Он почесал в густой черной бороде и помолчал.

— Я начал ездить с Кейдом много лет назад и никогда особо не задумывался, что мы такое. Потом Бог заговорил с Кейдом, и я понял, что еще не поздно измениться. Это никогда не поздно. Теперь я частица Войска Бога и назад не поверну. Ни за добычу, ни за обменные монеты, а уж из‑за проклятых исчадий и подавно. Пусть посылают людей, зверей или демонов, но мимо Ефрама Гамбиона они не пройдут, пока в этом старом теле теплится жизнь. Тебе понятно, фермер?

— Понятно, Ефрам. А вот если кое‑что тебе посоветовать, ты против?

— Вовсе нет.

— Вырой еще ров, вон там, и посади в него стрелков. Тогда, если вам придется туго, они вас будут прикрывать, пока вы не отойдете.

Гамбион направился к месту, указанному Янусом, и увидел примерно в двадцати футах выше по склону естественное укрытие из скал и кустов.

— У тебя зоркий глаз, сынок. Так и сделаем.

— А как этот, Пек?

Гамбион пожал плечами.

— Взял да и помер у меня на плече. Такова жизнь, верно?

— В Войске Бога жизнь нелегка, Ефрам.

— Что так, то так. Любители отлынивать нам ни к чему.

— Ты не против, если я посплю?

— Давай‑давай!

Янус направился в лагерь. Ему хотелось есть, и он пожевал горсть сушеных фруктов, а потом завернулся в одеяла.

Сутки прошли спокойно, но на второй день перед полуднем в каньон въехали триста исчадий. Дозорный паренек по имени Гибсон кинулся за Гамбионом, с которым пришел и Янус.

— Они не разведку ведут, — сказал Янус, — а знают, что искать.

— Верно, — пробормотал Гамбион. — Сейчас расставлю людей.

— А как?

— Пятнадцать во рвы, остальные с нами здесь.

— Можно совет?

— Валяй.

— Они сейчас об атаке не думают и скорее всего въедут в расселину, не торопясь. Поставь всех, кто у нас есть, над расселиной — так мы нанесем им большие потери. А потом устроим засаду во рвах. Уж во второй раз они шпор не пожалеют!

Гамбион пожевал нижнюю губу.

— Дело!

Он рассредоточил своих бойцов над расселиной, приказав не стрелять, пока они не услышат его выстрела, а уж тогда открыть такой огонь, будто завтрашнего дня не будет. Потом вернулся и скорчился рядом с Янусом, а исчадия уже пересекали каньон.

Не прошло и часа, как разведчик нашел расселину и въехал в нее, а отряд ждал перед ней. Игерцы наклоняли головы пониже, пока черный всадник ехал вверх по первому склону. Стоило ему проехать чуть дальше, и он увидел бы канавы, однако он остановил коня и снял шлем. И оказался очень молодым, примерно ровесником Януса. Гамбион разглядел, что глаза у него голубые. Тут всадник повернул коня, спустился в каньон, и исчадия двинулись вперед. Гамбион загнал патрон в затвор и застыл в напряжении. Во рту у него пересохло. Рядом с ним Янус упер приклад ружья в плечо и глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Когда половина всадников оказалась в расселине, Гамбион прицелился в начальника, и его палец начал медленно нажимать на спусковой крючок.

— Рано! — шепнул Янус, и Гамбион застыл. Исчадия ехали по расселине, и Гамбион услышал, как некоторые расхохотались, видимо, какой‑то шутке.

— Давай! — сказал Янус.

Приклад ударил Гамбиона в плечо, великан встал на колени, посылая пулю за пулей в смешавшиеся ряды врагов, чьи лошади поднимались на дыбы, выделывали курбеты. Над расселиной гремели выстрелы, и всадники один за другим вылетали из седел. С пронзительным ржанием падали лошади. Исчадия повернули и галопом понеслись вон из расселины. Залп за залпом продолжали косить их, а потом воцарилась тишина. Гамбион вскочил, чтобы броситься вниз со склона, но Янус ухватил его за руку.

— Они не все перебиты. Удержи людей!

— Назад по постам! — рявкнул Гамбион.

Почти все подчинились его команде, но один юноша в воинственном азарте утратил способность слышать и помчался по склону вниз. Распростертый на земле исчадие перекатился на бок и выстрелил с двух шагов. Юноша остановился и прижал ладони к животу. Второй выстрел разнес ему череп. Янус вскинул ружье и добил исчадие.

В каньоне за расселиной Эйлик построил отряд. Он знал, что должен тут же повести своих всадников в атаку, но его леденил страх, и он тянул время. А вдруг бойня повторится? Он не хотел рисковать.

— Скольких мы потеряли? — спросил он у Тербака, своего помощника.

Тот проехал вдоль рядов и вернулся через несколько минут.

— Пятьдесят девять человек, сэр.

— Спешиваемся.

— Со всем почтением, сэр, атакуя, мы можем проскочить.

— Спешиваемся, я сказал!

— Слушаю, сэр.

Воины спешились и стреножили лошадей.

Над расселиной Янус, не спускавший с них глаз, тревожно нахмурился.

— Они возвращаются, — сказал он. — Но без лошадей.

— И чего они замышляют? — спросил Гамбион.

— Наверное, хотят овладеть расселиной и дальше продвигаться без спешки.

— И у них может получиться?

— Не исключено, но маловероятно. Пусть наши отступят на дальнюю сторону, примерно на двадцать шагов вправо.

Гамбион отдал приказ, и его люди заняли позицию.

— А теперь что?

— Теперь будем ждать и уложим, сколько удастся. Если они что‑то соображают, то дождутся ночи. Хотя не думаю.

Первый из исчадий достиг расселины и кинулся к скалам… Но не добрался до них.

Однако третьему это удалось, так что враги получили возможность отвечать выстрелами на выстрелы. Гамбион прокрался по уступу и уложил стрелка. Исчадия отступили в каньон.

Гамбион вернулся к Янусу и вопросительно на него посмотрел. Юноша понял, что командование перешло к нему, и невесело усмехнулся.

— Вымоли у своего Бога ясную ночь.

— Я помолюсь. Но если небо будет в тучах?

— Кому‑нибудь надо будет ждать внизу — кому‑нибудь с острым слухом.

— Это я беру на себя.

— Ты командир, тебе нельзя.

— Командуешь ты, Янус. Я не настолько тупоумен и упрям, чтобы не понять этого.

— Но твои люди про это не знают. Отряди кого‑нибудь другого.

— Ладно. А ты не думаешь, что они попробуют еще засветло?

— Разве только для виду. Думается, нам повезло, Ефрам. Думается, их ведет трус.

— Ты считаешь, нам повезло, хотя их вдесятеро больше?

— Теперь ведь всего лишь в восьмеро. И да, я считаю, что повезло. Начни они с атаки, то пробились бы сквозь нас и уже скакали бы к Игеру.

— Ну, продолжай обводить их вокруг пальца, сынок, и я навсегда останусь у тебя в неоплатном долгу.

— Постараюсь, дядя.

В двух днях пути от Замка‑на‑Руднике Шэнноу и Бетик нашли в горах проход, который вел на запад, и оказались в прохладной долине, обрамленной соснами и елями.

Они остановились на берегу озера, которое укрывалось под высокими обрывами, и напоили лошадей. Шэнноу почти все время молчал с того часа, как они похоронили Арчера, и Бетик оставил Иерусалимца его одиночеству.

Под вечер Бетик увидел, что к ним с запада приближается всадник. Он встал, приложил ладонь к глазам козырьком, затеняя их от лучей заходящего солнца, и они широко раскрылись от внезапного шока.

— Шэнноу!

— Я его вижу.

— Это же Арчер!

— Этого не может быть.

Всадник остановил лошадь и спрыгнул на землю. Он был чернокожим, более шести футов ростом и в такой же серой рубахе, какую носил Арчер.

— День добрый, господа, — сказал он. — Вы, полагаю, Шэнноу?

— Да. А это Бетик.

— Рад вас видеть. Меня зовут Льюис, Йонофан Льюис. Меня послали проводить вас.

— Куда бы это? — осведомился Бетик.

— В Ковчег.

— Вы один из Хранителей? — задал Бетик ненужный вопрос.

— Совершенно верно.

— Арчер умер, — сказал Шэнноу, — но ведь вам, конечно, это известно.

— Да, мистер Шэнноу. Но вы облегчили его кончину, и мы вам благодарны. Он был прекрасный человек.

— Вижу, вы вооружены, — заметил Бетик, указывая на кобуру с клапаном, свисавшую с пояса Льюиса.

— Да. Сэмюэль не считал нужным… — договаривать ему не требовалось. — Так едем?

Через два часа они следом за Льюисом свернули в широкий каньон с обрывами из черного базальта.

Впереди маячил еще один разрушенный город, гораздо больше того, в котором они повстречали Арчеpa. Но дыхание у Шэнноу перехватило по другой причине. В пятистах футах над мраморными развалинами лежал золотистый корабль, сверкая в последних лучах заката.

— Это истинный Ковчег? — прошептал он.

— Нет, мистер Шэнноу, — ответил Льюис, — хотя многие думают именно так. И обычно мы не разочаровываем их.

Они въехали в развалины и по заросшей сорняками булыжной улице добрались до подножия горы. Там Льюис спешился, сделав знак Шэнноу и Бетику последовать его примеру. Свою лошадь он подвел к скале и, остановившись, повернул вделанную в нее небольшую ручку. Кусок стены сдвинулся, открыв прямоугольный проем семи футов высотой и двенадцати футов шириной. Льюис вошел, а за ним вошли Шэнноу и Бетик, ведя лошадей на поводу. Внутри туннеля ждали двое мужчин. Они забрали лошадей, а Льюис подвел Иерусалимца и исчадие к стальной двери, которая скользнула в сторону, открыв чулан шириной четыре на четыре фута и высотой в семь. Когда все трое вошли, дверь с легким шорохом закрылась.

— Двенадцатый ярус, — сказал Льюис, и чулан задрожал.

— Что тут происходит? — с тревогой спросил Бетик.

— Погодите, Бетик. Все будет хорошо.

Дверь снова отворилась, но теперь за ней был ярко освещенный коридор. Шэнноу вышел из чулана. Тут было светлее, чем днем, хотя он не увидел ни единого окна. Зато повсюду на стенах горели какие‑то трубки. Шэнноу дотянулся до одной. На ощупь она оказалась чуть теплой.

— У вас должно быть много камней, чтобы творить столько магии.

— Совершенно верно, мистер Шэнноу, следуйте за мной.

Перед ними отворилась еще одна дверь, и они вошли в круглую комнату, центр которой занимал белый стол в форме полумесяца. За ним сидел седовласый мужчина. Улыбнувшись, он поднялся им навстречу. Рост больше шести с половиной футов, золотистая кожа, глаза раскосые и темные. Длинные волосы падали на плечи, как львиная грива.

Льюис поклонился.

— Владыка Саренто, те, с кем вы желали познакомиться.

Саренто обогнул стол и подошел к Шэнноу.

— Добро пожаловать, друзья мои. За мои грехи я здешний вождь, и чрезвычайно рад нашей встрече. Льюис, кресла для моих гостей!

Когда Бетик и Шэнноу сели, Льюис был отправлен за вином, и Саренто, прислоняясь к столу, сказал:

— Вы редкостный человек, мистер Шэнноу. Я уже не первый год слежу за вашими подвигами. Наведение порядка в Ольоне, поимка разбойника Гарета, нападение на исчадий Ада и вот теперь — освобождение Замка‑на‑Руднике. Неужели вас ничто не может остановить?

— На моей стороне была удача.

— Удача благоприятствует ролиндам, мистер Шэнноу. Вам знакомо это слово?

— Если не ошибаюсь, я слышал его от Арчера.

— Да, милый Сэмюэль… Не могу выразить, как меня удручает его смерть! Мудрость Хранителей своими пополнениями обязана ему более, чем кому‑либо еще. Но я говорил о ролиндах. Атланты были поразительным народом. Они овладели тайнами, которые продолжали ставить в тупик наших мудрецов спустя восемь тысяч лет. Они были отцами магии и умели развивать заложенные в людях дарования. Одни исцеляли, другие заставляли растения расти, третьи умели учить. Однако ролинды были особенными и среди них, потому что им улыбалась удача. Они носили ее с собой, как талисман — их богиню, которая вступалась за них в нужную минуту. А ролиндам‑воинам такие минуты выпадали постоянно. Воинам, подобным вам, мистер Шэнноу. Способным услышать, как в грозу к ним подкрадывается осторожный убийца. Атланты верили, что это дарование неотъемлемо от доблести. Возможно, и так. Но как бы то ни было, у вас это дарование есть, мистер Шэнноу.

Вернулся Льюис, подал каждому по кубку с белым вином, кувшин поставил на стол и удалился.

— У вас тут огромная сила, — сказал Шэнноу.

— Совершенно справедливо. Силу приносят знания, а мы храним секреты былого мира.

— Кроме того, у вас есть Камни.

— К чему вы клоните?

— Обладая подобной силой, почему вы не остановите исчадий Ада?

— Мы воздерживаемся от вмешательства, мистер Шэнноу, хотя и пытались направлять этот мир по верному пути более чем триста лет. Люди вроде Пресвитера Джона Тейбарда и того, кого вы называли Каритасом, были посланы отсюда наставлять обитателей этого континента, вести их к пониманию того, что они такое и откуда взялись. У меня нет войска, а и было бы, так у меня нет полученного от Бога права менять судьбу исчадий Ада. С другой стороны, силы настолько неравны, что я готов помочь вам.

— Каким образом?

— Я могу дать вам оружие для Даниила Кейда.

— Как это поможет мне убить Аваддона?

— Это поможет вам достичь большего. Это поможет вам победить его!

Шэнноу посмотрел в темные глаза Саренто и ничего не сказал.

— Какое оружие? — спросил Бетик.

Саренто отдал распоряжение. В дальней стене открылась почти невидимая дверь. За ней оказался тир. В самом конце первого ряда стояло чучело в одежде исчадия. Саренто вошел в тир, взял черное несуразное оружие длиной почти в три фута и вручил его Бетику.

— Взведите затвор слева и прицельтесь. Только держите его покрепче: оно может устроить вам сюрприз.

Бетик взвел затвор и нажал на спусковой крючок. Их оглушил громовой раскат, и чучело исчезло — его верхняя половина превратилась в кашу. Бетик осторожно положил оружие на стойку.

— Пятьсот пуль в минуту с начальной скоростью три тысячи миль в час, — сказал Саренто. — Пусть хотя бы одна пуля попадет человеку в ногу выше колена, и он погибнет от мгновенной потери крови. Их хватит десяти, чтобы уничтожить целое войско, а я дам вам пятьдесят.

— Я подумаю, — сказал Шэнноу.

— О чем тут думать? — заспорил Бетик. — С ними мы и Вавилон возьмем!

— Вполне возможно, но я устал. Нельзя ли мне где‑нибудь прилечь? — спросил он у Саренто.

— Разумеется! — И Саренто открыл дверь. Вошел Льюис. — Проводи наших гостей в спальню. Увидимся утром.

Хранитель проводил их на другой ярус в Т‑образную комнату с двумя кроватями, столом, четырьмя стульями и широким окном с видом на сверкающее озеро. Шэнноу подошел к окну и попробовал его открыть. Оно не поддалось.

— Оно не открывается, мистер Шэнноу. Это ведь не окно, а нарисованная светом картина: мы их называем «видами по настроению». — Он повернул ручку в стене. Солнечный день сменился светлыми сумерками, а они перешли в лунную ночь. — Выберите то, что вам нравится. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили ужин.

Едва Хранитель ушел, Шэнноу лег на ближайшую кровать, заложив руки за голову.

— Что тебя тревожит, Шэнноу? — спросил Бетик.

— Ничего. Я просто устал.

— Но это оружие… Даже твоему Богу было бы трудновато сотворить чудо получше.

— Тебе легко угодить, Бетик. А теперь дай мне подумать.

Бетик пожал плечами и бродил по комнате, пока Льюис не вернулся с едой. Бетику он принес большой кусок жаркого с кровью и овощи. Шэнноу подал сыр с ржаным хлебом. Когда они поели, Льюис встал, собираясь уйти.

— Нет ли тут где‑нибудь воды? — спросил Шэнноу. — Мне хотелось бы смыть пыль с тела.

— Моя оплошность! — сказал Хранитель. — Вот посмотрите! — При этих словах он сдвинул стену возле «вида по настроению», и открылась стеклянная комнатка. Льюис просунул руку внутрь и нажал на кнопку. Из трубки в стенке забили струйки воды, от которой шел пар.

— Мыло и полотенца вот здесь, — добавил Льюис, открывая шкафчик в стене.

— Спасибо. Это место похоже на дворец.

— Тут все делалось по планам, созданным до Падения.

— И строили Хранители?

— В определенном смысле, мистер Шэнноу. Мы использовали Камни, чтобы воссоздать магию наших предков.

— Где мы?

— Внутри оболочки Ковчега. Когда мы овладели Сипстрасси, то устроили внутри все для удобств нашей общины. Было это, по‑моему, триста лет назад. Хотя с тех пор производились кое‑какие переделки.

Шэнноу отхлебнул прозрачное вино. Он смертельно устал, но ему надо было узнать еще очень много.

— Мне так и не представилась возможность поговорить с Арчером о том, что, собственно, вы храните. Вы не могли бы объяснить?

— С удовольствием. Наша община существует, чтобы собирать и беречь секреты времени до Падения в надежде, что нам когда‑нибудь удастся их вернуть. У нас есть библиотека из тридцати с лишним тысяч книг, по большей части технических. Но есть и четыре тысячи классических произведений на одиннадцати языках.

— Как вы можете вернуть то, что стало прошлым? — спросил Бетик.

— На такой вопрос способен ответить Саренто, но не простой солдат.

— И вы верите, что поможете возродить цивилизацию с помощью ружей, которые способны убить за минуту пятьсот человек? — негромко сказал Шэнноу.

— Человек, мистер Шэнноу, изобретательное животное. Любое смертоносное оружие непременно будет улучшено. Неужели вы не предпочтете, чтобы эти ружья достались вам, а не исчадиям Ада? Рано или поздно их оружейники создадут что‑нибудь подобное.

— Сколько вас здесь?

— Восемьсот, включая женщин и детей. И мы образуем довольно прочное общество. Завтра я покажу вам, как мы живем. Быть может, вы согласитесь встретиться с Амазигой Арчер? Это будет тяжело, но, я знаю, ей хотелось бы узнать подробности о последних часах ее мужа.

— Под конец он заговорил о ней, — сказал Шэнноу.

— Быть может, вы будете так добры, что расскажете ей об этом.

— Конечно. Вы были другом Арчера?

— Мало кто испытывал к Сэму неприязнь. Да, мы были друзьями.

— Его Камень почернел, — сказал Бетик. — Он был очень небольшим.

— Сэм всегда слишком истощал свои Камни. Смотрел на них, как на магические украшения. Мне будет очень его не хватать, — докончил Льюис с искренним сожалением.

— Он был единственным Хранителем, питавшим любовь к Атлантиде? — спросил Шэнноу.

— Да, пожалуй… то есть, не считая Саренто.

— Интересный человек. А сколько ему лет?

— Чуть больше двухсот восьмидесяти, мистер Шэнноу. Он необыкновенно одарен.

— А вы, мистер Льюис? Сколько лет вам?

— Шестьдесят семь. Сэму Арчеру было девяносто восемь. Камни — чудо.

— Поистине. Теперь я, пожалуй, лягу спать. Спасибо, что ответили на мои вопросы.

— Для меня это было удовольствием. Приятных снов.

— Еще один, последний вопрос.

— Спрашивайте.

— Вашу пищу создают для вас Камни?

— Гак было, мистер Шэнноу, но нам их сила нужна для других, более важных целей. Теперь мы держим большие стада рогатого скота и овец, и почти все овощи выращиваем сами.

— Еще раз спасибо.

— Не за что.

Шэнноу лежал без сна еще долго после того, как Бетик захрапел. «Вид по настроению» был включен на лунную ночь, и он следил, как по небу плывут облака — одни и те же облака с беспощадной повторяемостью. Он закрыл глаза, вновь увидел разорванное в клочья чучело и представил себе, что это лежит недавно еще живой человек, а вокруг валяются куски его внутренностей.

Будь у Каритаса такое оружие, исчадиям не удалось бы уничтожить его поселок, и юная Куропет была бы жива.

Шэнноу повернулся и лег на живот, но сон все еще не шел, как ни мягка была постель. Его грызла неясная тревога. Он спустил ноги с кровати и направился в стеклянную комнатку, встал ногами в неглубокую выемку и включил струи. На полочке под его правой рукой лежал кусок душистого мыла, и он соскребал въевшуюся в кожу грязь, наслаждаясь горячим душем. Потом вытерся пушистым полотенцем, вернулся к «виду по настроению» и, подчинившись безотчетному порыву, переключил ночь на день, вышвырнув солнце в небесную высь.

Сев к столу, он налил себе стакан воды. Всю свою жизнь он был охотником и предметом чужой охоты, а потому доверял своим инстинктам. У его тревоги должна была быть своя причина, и он решил понять ее до следующей встречи с Саренто.

Саренто. Ему он не понравился, но это еще не было поводом судить его слишком строго. Ему мало кто нравился… а вождь Хранителей был достаточно обходительным. Вопреки его словам, смерть Арчера словно бы не причинила ему особого огорчения. Но, с другой стороны, Арчер же был подчиненным, а Шэнноу знал, что чувства людей, которых мир провозглашает великими, редко бывают глубоки. Человечность отступает на задний план перед честолюбием.

Шэнноу дал своему мозгу расслабиться. Охотясь, движение возможной добычи замечают краешком глаза, и точно так же надо поступать, ища ответа на загадку. Пристальность взгляда затуманивает перспективу. Он дал волю своим мыслям…

И вдруг откуда‑то из глубины памяти выпрыгнул Каритас — добрый, кроткий Каритас.

Каритас, исчадие Ада, отец огнестрельного оружия.

Послан Саренто?

Служить Аваддону?

Шэнноу стиснул зубы. Он мало что знал о прошлом Каритаса, но ведь Руфь сказала же ему, что он открыл Аваддону секрет пистолетов и ружей? И разве Саренто не сказал, что Каритас был одним из Хранителей, посланных учить и наставлять?

Какая игра ведется здесь?

И почему Хранителям нужны стада, если их Камни могли создать этот дворец чудес внутри корабля‑призрака? Льюис сказал, что сила Камней им нужна для более важных целей. Но какая цель может быть важнее, чем обеспечение общины провизией?

Саренто сказал, что Шэнноу — ролинд, из чего следовало, что об Атлантиде он знал больше, чем Арчер. Почему же он не поделился своими знаниями с ним?

И последнее — Кейд. Кейд, разбойник, Кейд, убийца, бросающий свою шляпу в кольцо войны.

Какой здравомыслящий человек станет снабжать его сверхоружием?

Шэнноу, услышав о поступках Даниила, сказал Руфи, что счастлив, и сказал правду. Родная кровь — это родная кровь. Но он знал Кейда, как никто другой. Его брат — жесткий и безжалостный человек. И если он облекся в мантию вождя, то не из бескорыстных побуждений. Где‑то в ужасах войны Кейд усмотрел выгоду для себя.

Он переключил «вид по настроению» на ночь и снова лег. Мысли его пришли в порядок, и он крепко заснул. Когда он проснулся, Бетик, уже одетый, сидел за столом с Льюисом. Перед исчадием стояла тарелка, на которой высилась гора яичницы с грудинкой. Шэнноу оделся и подсел к ним.

— Хотите поесть чего‑нибудь, мистер Шэнноу? Боюсь, Бетик съел и вашу порцию.

— Спасибо. Я не голоден.

Льюис взглянул на квадратный браслет, охватывавший его запястье.

— Саренто ждет вас.

Бетик рыгнул и встал.

— Как нам доставить эти ружья Кейду? — спросил он.

Шэнноу улыбнулся, но ничего не ответил, а повернулся к Льюису:

— Так идем?

В ярко освещенном коридоре Шэнноу сбросил предохранительный ремешок с курка своего пистолета. Бетик заметил это быстрое движение и молча сделал то же. Больше он вопросов не задавал, но чуть замедлил шаг, чтобы оказаться позади Льюиса.

В комнате со столом‑полумесяцем Саренто вновь поднялся навстречу своим гостям с теплейшей улыбкой.

— Вы хорошо спали?

— Прекрасно, — ответил Шэнноу. — Благодарю вас за гостеприимство, но нам пора в путь.

— На то, чтобы упаковать ружья, понадобится время.

— Мы не возьмем ружья для доставки.

Улыбка сползла с лица Саренто.

— Вы шутите?

— Нисколько. Вы неправильно меня поняли, мистер Саренто. У меня есть только одна цель — найти Иерусалим. К сожалению, прежде я должен убить Аваддона. Это вопрос гордости и мести. Я не участвую в войне с исчадиями. Если вы хотите отправить ружья Кейду, пошлите их со своими людьми.

— Не кажется ли вам, мистер Шэнноу, что это немного эгоистично?

— Прощайте, Саренто.

Шэнноу повернулся спиной к вождю Хранителей и пошел к двери. У него за спиной Бетик развел руками и, пятясь, выбрался в коридор. Шэнноу стоял рядом с лифтом. К ним присоединился Льюис, и путь до нижнего этажа был проделан в молчании.

Им подали лошадей. Льюис вышел с ними на солнечный свет.

— Удачи вам в ваших поисках, мистер Шэнноу!

— Благодарю вас, мистер Льюис.

Шэнноу вскочил в седло и повернул жеребца на юг. Бетик ехал рядом, и оба молчали, пока не достигли гребня холма, откуда открывался вид на разрушенный город и золотистый Ковчег.

— В чем дело, Шэнноу? — спросил Бетик, когда они придержали коней. — Мне казалось, ты обрадуешься случаю воспользоваться такими ружьями.

— Почему? Ты думаешь, мне нравится убивать?

— Для того, чтобы вместе с Кейдом разгромить исчадий.

— Я не позволю, Бетик, использовать себя в чужой игре. — Шэнноу вынул пистолет. — Из него я убил немало исчадий. Но разве он мой? Нет. Я снял его с трупа врага. Скажи мне, Бетик, сколько пройдет времени, прежде чем исчадия захватят одно из этих гнусных ружей? Сколько времени пройдет, прежде чем они разберут его на части и научатся изготовлять такие же? Это средство не прекратить войну, а лишь расширить ее. Я не ребенок, чтобы прельститься красивой игрушкой.

— Ты слишком много думаешь, Шэнноу.

— Верно, верно, мой друг. Я думаю, что Хранители ведут свою собственную игру. Я думаю, что это они создали адские пистолеты и ружья, а потом снабдили ими Аваддона. И я думаю, что нам очень повезло, что мы выбрались оттуда живыми.

— Почему они нас выпустили?

— От растерянности. Они никак не предполагали, что мы откажемся.

— Сколькими еще врагами ты думаешь обзавестись в своих поисках?

Шэнноу ухмыльнулся, и его лицо смягчилось. Он наклонился и ухватил Бетика за плечо.

— Позволь мне сказать тебе вот что: один друг стоит больше тысячи врагов.

Над ними дух Руфи вознесся ввысь. Ее радость была солнечной.

Она полетела на юго‑запад, пронеслась над Вавилоном и начала высматривать фургон с Донной Тейбард. Его она обнаружила в предгорьях примерно в четырех днях пути от города. Донна лежала в задней половине фургона. Ее лоб, запястья и лодыжки были охвачены серебряными браслетами, и она казалась погруженной в заколдованный сон. Браслеты ввергли Руфь в недоумение, и она опустилась поближе к спящей женщине, ощутила сильнейшее притяжение и унеслась прочь. Собрав всю свою волю, она вновь приблизилась к бесчувственному телу и обнаружила, что браслеты, подобно магнитам, притягивают ее к себе. Тем не менее она спустилась еще ниже, притяжение стало болезненным, но тут она наконец увидела в браслетах осколки Кровь‑Камня, вырвалась из невидимых тенет и улетела в убежище, узнав все, что ей требовалось.

В ней разгорался гнев: наконец‑то она постигла тайну Кровь‑Камней. Они всасывали не кровь и не жизнь, но экстрасенсорные силы. Мощь духа.

Духососы!

Жизнь Донны Тейбард прольется на Сипстрасси Аваддона, и ее душа усилит мощь Камня. Гнев Руфи перешел в слепую ярость.

В углу ее кабинета воздух замерцал, и когда она обернулась, там возник образ Каритаса. На мгновение, когда старик с улыбкой направился к ней, напряжение отпустило ее, но внезапно его пальцы превратились в когти, лицо стало лицом демона. Он кинулся на нее…

Ярость Руфи еще не улеглась; и мгновенно ее руки взметнулись, из кончиков пальцев заструился белый огонь. Демон завизжал и сгорел. Под жаром гнева Руфи обличие Каритаса пошло серыми пятнами, оделось чешуей, а тварь внутри забилась в судорогах и издохла.

Смрад тления заполнил комнату, и Руфь пошатнулась. Всюду вокруг нее возникли открытые окна, и свежий ветер очистил воздух. Она ощутила присутствие Пендаррика, и секунду спустя увидела царя в черной тунике с единственной серебряной звездой на плече.

— Вижу, вы научились убивать, госпожа.

Руфь села, устремив взгляд на свои руки.

— Это было инстинктивное действие.

— Как у Шэнноу?

— На этот раз я не нуждаюсь в наставлениях.

— Эта тварь не была Каритасом. Ее вырвала из каких‑то врат великая сила, и у вас не было иного выбора, кроме как убить ее. Это не противоречит тому, чем являетесь вы, Руфь.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Обладай я истинным мужеством моей веры, я бы позволила ей убить меня.

— Может быть. Но тогда победа осталась бы за злом.

— Зачем вы здесь, Пендаррик?

— Только чтобы помочь вам, госпожа. Мое могущество в этом мире исчерпывается словами. Возможно, кара за хаос, который в мое время я обрушил на мир. Но у вас есть сила, и вы должны применить ее.

— Больше я не стану убивать. Никого и никогда.

— Выбор принадлежит вам. Но вы можете положить конец мечтам Аваддона, ни у кого не отнимая жизни. Сипстрасси действуют двояко: используют силу и впитывают силу. Необходимо с этим покончить.

— Как?

— Вы можете найти путь, Руфь. Но важно, чтобы нашли его вы сами.

— Я не нуждаюсь в загадках.

— Пора узнать, кто ваш враг. Найдите его — и найдете ответ.

— Почему вы просто не скажете мне, кто он?

— Ответ вам известен, госпожа. Точно так же, как с вашими учениками. Вы ведь не берете ребенка и не наделяете его силой, способной управлять судьбами миров. Вы направляете его, побуждаете взрослеть, самому искать ответы, развивать свои таланты.

— Но я же не ученица.

— Неужели, Руфь? Доверьтесь мне.

— Если я уничтожу моих врагов, весь труд моей жизни пропадет впустую. Все, во что я верила, чему учила других, окажется ничем и ложью.

— Согласен, — сказал Пендаррик мягко. — Но лишь в том случае, если вы убьете своих врагов. Есть и другой путь восстановить гармонию, Руфь, пусть всего лишь гармонию джунглей.

— И я могу достигнуть этого ценой собственной смерти?

— Все зависит от того, какую смерть вы изберете.

Руфь низко опустила голову.

— Оставьте меня одну, Пендаррик, мне надо подумать о многом.

Льюис вернулся в туннель, вызвал лифт и вошел в него. На шестнадцатом ярусе он вышел в широкий коридор. Проходя мимо жилых комнат, он увидел Амазигу Арчер. Она играла со своим сыном Люком и помахала ему. Он помахал в ответ и ускорил шаг. У него пока не находилось слов, чтобы сообщить ей, что Шэнноу ускакал. А с ним и возможность узнать о последних минутах ее мужа.

Он приблизился к Контрольной рубке и остановился перед стальной дверью. Через несколько секунд она открылась, и Льюис вошел.

— Вы меня вызывали, сэр? — спросил он Саренто.

Великан рассматривал какие‑то чертежи и рассеянно кивнул, указав рукой на стул. Льюис сел.

— Ты знаешь, что это? — спросил Саренто и протянул ему чертежи.

— Нет, сэр, — ответил Льюис, быстро их просмотрев.

— Подлинные данные Ковчега. Через трое суток он отправится в плавание.

— Не понимаю, сэр.

— Нас ожидает гигантский прилив мощи, Льюис! С ее помощью я, чтобы отпраздновать Возрождение, на двенадцать часов верну Ковчегу его первозданность.

— Это потребует колоссальной мощи, — сказал Льюис.

— Верно. Но сейчас у нас на двести процентов больше энергии, чем месяц назад, и она продолжает ежечасно увеличиваться. Корабль послужит последней проверкой. После этого мы начнем восстанавливать мир, Льюис. Только подумай! Лондон, Париж, Рим — один за другим восстают из праха Падения. Вся технология старого мира возрождается в новом без повторения былых ошибок.

— Фантастика, сэр! Но откуда поступает энергия?

— Прежде, чем я отвечу, позволь задать тебе один вопрос: что ты думаешь о Шэнноу?

— Он мне понравился. Сильный человек. Требовалось немалое мужество, чтобы спасти Арчера из Замка‑на‑Руднике.

— О да! — сказал Саренто, откидываясь на спинку кресла. Его золотистая кожа словно светилась, глаза блестели. — Я восхищаюсь им, не сомневайся. И надеялся спасти ему жизнь, использовав его. Но он не пожелал.

— Он ведь еще может достигнуть своей цели. Я не хотел бы, чтобы он охотился за мной!

— Не достигнет. Я предупредил зелотов, и они уже сейчас окружают его.

— Но почему, сэр?

— Льюис, ты прекрасный солдат, прирожденный исполнитель, прекрасный человек. Но ты не имеешь касательства к политике. На тебя не возложена обязанность обеспечить выживание погибшей расы. Когда двести шестьдесят лет назад я стал вождем, много ли вокруг тебя было этого… э… колдовства? Мы жили в пещерах под Ковчегом, мы добывали пищу охотой и пахали землю наподобие южных поселений. Но я дал Хранителям Возрождение. Я дал им цель — и долгую жизнь, о чем тоже не следует забывать.

— Но при чем тут Шэнноу?

— Терпение, Льюис. Арчер показал путь, расшифровывая атлантидские хроники. Сипстрасси были силой, чистой магией. Но мощь Камней скоро истощилась. Так каким же образом атланты воздвигали свои сказочные постройки? Не с помощью же камешков, осколков, обломочков? Нет, они владели исходным Камнем, Материнским Камнем. Двенадцать лет я искал в горах, вел раскопки в недрах глубоких пещер. И я нашел его, Льюис! Восемьдесят тонн чистейшего Сипстрасси в одной глыбе. Это была великая тайна атлантидских царей, и они окружили его под землей кольцом из вертикальных монолитов, а сам Камень служил им алтарем. Пендаррик, последний из их царей, отрубил от него кусок и с помощью этого обломка создал империю. Но мы пойдем дальше. Мы используем его целиком. А теперь ответ на твой вопрос. При чем тут Шэнноу? — Саренто встал, придавливая своим ростом сидящего Льюиса. — Он намерен, правда, сам того не зная, лишить Материнский Камень поступающей в него силы.

— И он способен осуществить это?

— Мы этого не узнаем. — Саренто пожал плечами. — Еще несколько часов, и он погибнет.

— Я уже спрашивал вас, откуда поступает эта сила? — повторил Льюис.

— О да! И, надеюсь, ты теперь подготовлен узнать ответ. Каждый воин исчадий Ада имеет при себе Кровь‑Камень, и всякий раз, когда он убивает — или даже оказывается убит сам, — он возвращает силу в Материнский Камень. Когда же исчадия приносят в жертву своих экстрасенсов, они пользуются ножами из Сипстрасси, и значительная часть силы возвращается нам.

— Так значит, Материнский Камень более не хранит чистоту?

— Чистоту? Льюис, не будь дураком! Он просто становится сильнее. Настолько, что уже не может сотворять пищу, а это минус. Зато теперь он может осуществить все наши мечты.

— Но использовать гнусности исчадий Ада? Это дурно!

— Льюис, Льюис! — укоризненно сказал Саренто, положив руку ему на плечо. — Исчадия Ада — это же мы! Мы сотворили их из бреда безумца Уэлби. Мы дали ему силу, дали примитивное огнестрельное оружие, и он наш, хотя не знает этого.

У Льюиса внезапно пересохло во рту.

— Но все эти смерти?

Саренто сел на край стола.

— Ты думаешь, меня это не удручает? Но наш долг перед будущим — вдохнуть жизнь в цивилизацию прошлого. Попробуй понять, Льюис! В нынешнем нашем вакууме нам удастся поддерживать наши мечты лишь очень недолго. Какая‑нибудь естественная катастрофа или эпидемия — и все пойдет насмарку. Здесь, в этом новом мире необходимо воскресить прошлое — города, законы, книги, больницы, театры. Культуру, Льюис… и технологию. И даже достичь звезд. Ибо то, что оказалось не подвластным науке, подчинится магии.

Льюис молчал. Мысли вихрем кружились у него в мозгу. Саренто хранил неподвижность статуи, устремив взгляд темных глаз на его лицо.

— Вот только одно, сэр, — наконец заговорил Льюис. — По мере того как мы строим и создаем, Камню будет требоваться восполнение мощи, так? И мы вечно будем питать его энергией убиваемых?

— Отлично замечено, Льюис, и доказывает, что я в тебе не ошибся. Ты умен. И ответ — да! Но это вовсе не делает нас демонами. Человек по своей природе охотящийся, убивающий зверь. Он не может прожить без войн. Вспомни историю — этот калейдоскоп жестокости и ужаса. Но с каждой войной человек продвигается вперед. Ибо война создает единение. Возьми Рим — они завоевали мир мечом и огнем, но лишь тогда смогла цивилизация пустить корни. После завоевания возникло единение. С единением приходил закон. С законом приходила культура. И так было не только с римлянами, Льюис. Македоняне, англичане, испанцы, французы, американцы. Всегда кто‑то будет желать войны. Мы же придадим атавистической потребности позитивную цель.

Льюис встал и отдал честь.

— Благодарю вас, сэр, что вы поделились со мной вашей мудростью. Это все?

— Нет. Доверился я тебе по деликатной причине. Ты слышал, что Шэнноу должен умереть. По всей вероятности зелоты справятся с ним. Однако Шэнноу ролинд и может спастись. Может вернуться. Я хочу, чтобы ты отыскал его и убил, если зелоты потерпят неудачу.

Сознавая, что Саренто вглядывается в него, Льюис просто кивнул без всякого выражения на лице.

— Ты сделаешь это?

— Я возьму одно из новых ружей, — ответил Льюис.

12

Пять дней черные всадники предпринимали пробные атаки, но теперь, на шестой день, их начальник словно помешался: исчадия повскакали на коней и в грохоте копыт ринулись в расселину под перекрестным огнем, который косил их, и дальше ко рву, где их ждал Гамбион с десятью своими бойцами.

В облаке пыли, поднятым их конями, исчадия неслись на засаду.

— Пли! — рявкнул Гамбион, и нестройный залп поразил первый ряд. Люди и лошади повалились на землю. Второй залп уложил других, и бойцы Гамбиона кинулись ко второму рву.

Во втором рву с тремя стрелками ждал Янус. Он выругался, вскочил и расстрелял всю обойму в надвигающиеся ряды врагов. В первом рву остался только Гамбион с разряженным ружьем в руках. Он бросил его, выхватил пистолеты, и еще одно седло опустело. Теперь его поглотило облако пыли. Над ним мелькнуло лошадиное брюхо, затем второе. Он выстрелил вверх, в пыль. Его макушку задело копыто, и он упал, а пули впивались в землю вокруг.

Янус приказал подбегавшим бойцам занять позицию, и они попрыгали во второй ров к его трем стрелкам. Вновь на исчадий обрушился град пуль, и они, смешав ряды, обратились в бегство.

— За ними! — крикнул Янус, схватывая упавшее ружье и перепрыгивая через вал. К нему присоединились семеро, остальные скорчились в относительной безопасности рва позади вала. Янус знал, что следующие секунды решат исход боя. Если они не оттеснят исчадий назад в каньон, враги вырвутся на пологие склоны и окружат их. Он спрыгнул в первый ров и подождал остальных.

— Все разом! — крикнул он. — Залпом! Но только по моей команде.

Бойцы прижали приклады к плечу.

— Пли! — И в облаке пыли грянул залп.

— Пли!

Еще три раза они выстрелили в расстроенные ряды обратившихся в бегство исчадий. Янус повел своих бойцов в расселину, прекрасно понимая, в каком безвыходном положении они окажутся, если исчадия повернут на них. Однако в пыльной мгле враги не различали, сколько человек их преследует. И вот Янус остановился у начала расселины, глядя вслед несущимся галопом исчадиям.

— Занять позиции, — приказал он бойцам вокруг.

— У меня кончились патроны, — сказал один.

— А у меня остались только две обоймы, — подхватил другой.

— Заберите оружие убитых, — распорядился Янус. — Только осторожнее: среди них могут оказаться раненые.

Они забрали у убитых все, что могли, и заняли свои посты. Янус кинулся к первому рву, на валу которого сидел Гамбион, держась за голову.

— Так ты же покойник! — сообщил ему Янус, а Гамбион поднял глаза на белокурого юношу и ухмыльнулся.

— Подумаешь, лошадь брыкнула!

— У нас патроны на исходе, долго нам не продержаться, Ефрам.

— Должны продержаться.

— Да опомнись же! Кончатся патроны — конец и нам.

— Мы же продержались до сих пор, и задали им хорошего жару. Остались какие‑то четыре дня.

— Так чего ты хочешь от нас? Забросать их камнями?

— Хотя бы и так!

— Осталось же всего двадцать два бойца, Ефрам.

— А этих сукиных детей мы уложили больше сотни.

Янус махнул рукой и побежал назад к расселине, взобрался на обрыв и, приставив руку козырьком к глазам, поискал взглядом врагов. Исчадия спешились и сидели кольцом вокруг двух начальников. Янус пожалел, что у него нет зрительной трубки, чтобы было легче следить за происходящим. Вроде бы один из начальников держал пистолет, вложив дуло в собственный рот. До Януса донесся треск выстрела, и он увидел, как стрелявший пошатнулся и рухнул на землю.

— Что там такое? — спросил Гамбион, подходя к нему.

— Один из начальников только что покончил с собой.

— Вот молодец!

— Что они за люди, Ефрам?

— На нас они не похожи, это уж так. И вот что: я посчитал, и на круг выходит по пятнадцати патронов на каждого. Как раз на парочку атак.

Янус засмеялся.

— У тебя кровь течет по волосам, — сказал он.

— Потечет и перестанет. Думаешь, они сегодня еще раз попробуют?

— Да. Еще одна атака. Думается, надо попробовать сразу ее остановить.

— А как?

— Построим всех поперек расселины и будем их расстреливать залп за залпом.

— Если они прорвутся, нам не на что больше будет рассчитывать.

— Это уж тебе решать, Ефрам.

Гамбион выругался.

— Ладно. Дьявол! Вот уж не думал, что доживу до дня, когда мальчишка будет отдавать мне приказы!

— «И малое дитя будет водить их», — сказал Янус.

— Чего‑чего?

— Это из Библии, Ефрам. Разве ты ее не читал?

— Я не умею читать, но поверю тебе на слово.

— Поторопись. По‑моему, они уже готовятся.

Гамбион и Янус соскользнули с обрыва, подзывая к себе бойцов. Почти все подошли очень неохотно и кое‑как выстроились в неровный ряд.

— Стоять до конца, во имя Божие! — загремел Гамбион.

Всадники неслись на них карьером. Зарявкали ружья защитников Тропы. Эхо прокатывалось по расселине, и гром залпов заглушал топот копыт.

Расселину затянул черный дым кордита, а когда он рассеялся, Гамбион увидел, как последние исчадия торопятся выбраться за пределы досягаемости пуль. Из трехсот всадников, атаковавших расселину в первый день, осталось меньше пятидесяти, защитники же потеряли семерых убитыми, а еще двое были ранены.

— Надо бы набрать патронов, — сказал Янус. — Пошли десятерых.

Гамбион распорядился, а остальные продолжали настороженно следить за удаляющимися исчадиями.

— Нынче мы хорошо поработали, — сказал Гамбион. — Теперь ты веришь в Бога?

Янус выругался. До сих пор Гамбион ни разу не слышал от него ни единого ругательства.

— Что с тобой?

Янус кивнул на дальний край каньона, где появился конный отряд.

— Чтоб им! — прошипел Гамбион. — Сколько их?

— Не знаю. Пятьсот, наверное.

Вернулись десять бойцов с сумками патронов и несколькими пистолетами. Один из них подошел к Гамбиону.

— У них на нос оставалось меньше пяти патронов. Маловато, чтобы этих удержать.

— Посмотрим.

— Ну, я ухожу, — сказал тот. — Я свой долг исполнил.

— Мы все исполнили свой долг, Исаак. Ты хочешь подвести Бога?

— Подвести его? Нам он не больно‑то помог, а? Этих стервецов там еще четыреста, если не пятьсот, а у нас и патронов на них на всех не хватит.

— Он прав, Ефрам, — сказал Янус. — Пошли кого‑нибудь к Кейду предупредить, что у него остается меньше суток. Так пусть поторопится!

— Я поеду, — сказал Исаак. — И буду рад выбраться отсюда.

Двоих раненых унесли в расселину.

Янус потрогал Гамбиона за плечо.

— Нам следует отступить, Ефрам. Толку от нас тут не будет никакого.

— Мы можем их немножко поубавить.

— Они могут позволить себе куда большие потери, чем мы.

— Хочешь бежать, так беги! — рявкнул Гамбион. — Я остаюсь.

— Вот они! — завопил боец, щелкая затвором.

Гамбион смахнул пот с глаз и всмотрелся в каньон. Заморгал и прищурился от солнца.

— Не стрелять! — завопил он. Передний всадник был уже близко, и Гамбион приветственно замахал рукой, ухмыляясь до ушей.

— Господи! — прошептал Исаак. — Да это же южане!

Отряд проехал мимо мертвых исчадий, и начальник остановил лошадь перед Гамбионом. Коренастый невысокий мужчина с рыжими усами.

— Что ж, Гамбион, я поклялся тебя повесить, а теперь вот должен буду сражаться бок о бок с тобой. Нет больше в мире справедливости!

— Никак не думал, что буду рад тебя увидеть, Симмондс. А сейчас готов целовать тебе сапоги.

Симмондс спешился.

— К нам на юг хлынули беженцы и рассказывают такое, что в здравом уме и не поверишь. Эти сукины дети правда поклоняются Дьяволу и пьют кровь?

— Так и есть, и они еще много чего творят, — ответил Гамбион.

— Откуда они взялись?

— Из Чумных Земель, — ответил Гамбион таким тоном, будто иных объяснений не требовалось.

— И правда, что Кейд стал Божьим пророком?

— Такая же правда, как то, что я стою тут перед тобой. А вы все еще с мушкетами ездите?

— Ничего другого у нас нет.

— Не было. Мы не успели собрать все оружие у этой падали. Оно все ваше. Магазинные ружья — отличная штука. В одних десять патронов, в других — восемь.

Симмондс отрядил несколько человек обыскивать мертвецов, остальные въехали в расселину, чтобы разбить лагерь, а сам он поднялся на обрыв с Гамбионом и Янусом.

— Твой сын? — спросил он.

— Нет. Наш командир. И без шуток, Симмондс! За эти шесть дней он нас всех героями сделал.

— Ты уже бреешься, сынок?

— Нет, сэр. Но я дюйма на два выше вас, и, наверное, этого хватит.

Симмондс поднял брови:

— И ты разбойник?

— Нет. Мой отец был фермер. Его убили исчадия.

— Что‑то мир меняется чересчур быстро для меня! — сказал Симмондс. — Магазинные ружья, мальчишки‑командиры, разбойники‑пророки и поклонники Дьявола из Чумных Земель! Староват я стал для всего этого!

— Можем мы тут оставить сотню твоих? — спросил Гамбион. — Тогда я провожу тебя к Кейду.

— Конечно. А твой командир останется?

— Останется, — сказал Янус. — Еще на четыре дня. А тогда мы уйдем в Долину Родников.

— А что это у тебя с головой, Гамбион?

— Лошадь брыкнула.

— Думается, тебе пришлось пристрелить бедняжку? Она ж ногу сломала!

Шэнноу с Бетиком устроили привал в тенистом уголке у водопада. Перед ними появилась Руфь. Бетик уронил кружку с водой, отпрыгнул, споткнулся и растянулся у костра во всю длину. Шэнноу улыбнулся.

— Вы должны извинить моего друга, Руфь. Он последние дни совсем разнервничался.

— Как ваше здоровье, Бетик?

— Хорошо. А ваше, госпожа?

С тех пор, как они ее видели, она постарела. Темные круги под глазами, щеки запали. Седые волосы утратили блеск, и даже глаза стали безжизненными.

— Как видите, — сказала она негромко.

— Вы правда здесь, с нами? — спросил Шэнноу.

— Я здесь и там, — ответила она.

— Вы можете есть? Пить? Если да, то разделите с нами ужин.

Она молча покачала головой. Шэнноу не знал, что сказать, и неловко отошел к костру. Обмотав руку тряпкой, он снял с огня медный котелок и бросил в воду какие‑то травы, потом размешал чай веткой и вылил его в кружку. Бетик расстелил свои одеяла и стащил сапоги с ног. Руфь смотрела на них, сохраняя неподвижность мраморной статуи.

— Как ваши поиски? — спросила она затем, и Шэнноу пожал плечами, понимая, что это лишь вступление для более значимых слов. — Какое у вас впечатление от Хранителей?

— Арчер мне понравился. Льюис как будто хороший человек.

— Кто их возглавляет? — спросила она.

— Разве вы не знаете?

— Каритас очень давно уговорил меня уважать их затворничество.

— Их вождя зовут Саренто.

— Он вам понравился?

— Странный вопрос, Руфь. Какое это имеет значение?

— Большое, мистер Шэнноу. Ведь вы человек, имеющий Дар. Особую восприимчивость. Одно владение оружием не помогло бы вам прожить так долго. Вы обладаете способностью быть в нужном месте в нужное время. И очень проницательны в оценке людей. В некотором отношении эти ваши дарования превосходят мои. Ведь мои полировались веками, а ваши остаются скрытыми, не натренированными. Он вам понравился?

— Нет.

— Вы пришли к выводу, что он… нечист?

— Он напомнил мне Аваддона. Та же гордыня.

— И он предложил вам оружие?

— Да.

— Почему вы отказались?

— Война — омерзительная игра, Руфь, и вместе с виновными гибнут невинные. Я не хочу быть причастным к войне. Моя единственная цель — отомстить за Донну.

— Отомстить? Но она пока еще жива.

Шэнноу замер.

— Правда?

— Стала бы я лгать?

— Нет. Могу ли я добраться до нее прежде, чем ее убьют?

— Нет, мистер Шэнноу. Но я могу.

— И сделаете это?

— Не знаю. Последнее время меня что‑то тревожило, и вчера я сделала открытие. Оно испугало меня, сокрушило стену безопасности, которую я так долго воздвигала. Настоящие враги — не исчадия. Мы имеем тут дело не с извращенной расой — они просто пешки в игре, которую я не понимаю.

— Вы хотите сказать, будто исчадия не начали войны? — спросил Шэнноу. — Будто не они вырезают и сжигают все на своем пути?

— Конечно, так и есть. Но вот почему они это делают?

— Хотят завоевать мир, — сказал Бетик. — Зачем же еще?

— Так думала и я до вчерашнего дня. Но, поверьте мне, друзья, я была очень глупа. Вы читаете Библию, мистер Шэнноу. И вы читали про одержимых. Бесы? Исчадия одержимы, и власть над ними исходит от Аваддона. Он — ее средоточие, но даже он не понимает источника своей силы. Его используют.

— Дьявол? — сказал Шэнноу.

— Нет… а может быть, и да, только в ином образе. Есть сила, которую я проследила: она фокусируется на Аваддоне, а он рассеивает ее по всем землям исчадий через Кровь‑Камни каждого мужчины, женщины и ребенка. Попросту говоря — это ненависть, похоть, алчность. Она окутывает край, как невидимый туман, и движется с его войсками, раздуваясь, будто гигантский слизень.

— Она исчезнет, когда я его убью, — сказал Шэнноу.

— Не в том суть, мистер Шэнноу. Источник зла… я проследила этот источник, и энергия его невероятна.

— Вы говорите о Хранителях! — сказал Шэнноу утвердительно.

— Да, о них.

— Вы сказали, что обнаружили источник? — спросил Бетик.

— Это гигантский Камень. Он питается, если это слово тут подходит, мощью духа — экстрасенсорными способностями, называйте как хотите.

— Где он, этот Камень? — спросил Шэнноу.

— Лежит под горой Ковчега, и от него поступает энергия для всех Кровь‑Камней во владениях исчадий Ада. Его надо уничтожить, мистер Шэнноу, его силе необходимо положить конец. Иначе мир погрузится во мрак новых Темных веков, если вообще не будет разрушен.

— Но почему вы обращаетесь ко мне? Я не могу сразить магию из пистолета.

— А я не могу приблизиться к Камню. Он улавливает мою силу. Но выход есть. Атланты научились управлять энергией своих Камней, ограничивать их силу с помощью кольца монолитов вокруг алтаря, проводников энергии, получающих и передающих ее. Материнский Камень обладает такой мощью, что для него были созданы особые монолиты. В каждый вделана катушка с золотой проволокой. Когда проводники соединены золотом, энергия перестает поступать в Камень между ними. Его сила истощается, и он становится невосстановимо бесполезен.

— Но неужели катушки еще остаются там? — спросил Шэнноу. — Разве Саренто не знает, насколько опасна золотая проволока?

— Катушки скрыты внутри монолитов. Но, конечно, он мог узнать, для чего они служат, и избавиться от них. Вот это вы и должны узнать.

— Я? Это не моя война, Руфь.

— И вас не интересует, что мир может погибнуть?

— Меня интересует, чтобы Донна Тейбард осталась жива.

— Вы со мной торгуетесь?

— Называйте как хотите.

— Я не могу убивать, а без этого ее вряд ли можно спасти.

— В таком случае можете сами обезвредить Материнский Камень.

— Как вы можете просить меня о подобном?

— Разрешите, я попробую понять вас, госпожа. Вы хотите, чтобы я рискнул жизнью, выступив против Хранителей. А ведь вы знаете, что они попытаются остановить меня, и что я убью всех, кто попробует мне помешать. Видимо, это соответствует вашим принципам. Но спасти женщину, хотя бы и убив ради этого нечистого, — это против ваших принципов.

— Не стану возражать, мистер Шэнноу. У меня для этого нет ни сил, ни времени. Единственное, что я могу, это доставить Бетика к Донне. Достаточно?

Шэнноу покачал головой.

— У меня нет права подвергать Бетика опасности.

— О чем вы тут вдвоем бормочете? — вмешался Бетик. — И мне очень хочется узнать, почему вы упоминаете про меня?

— Тебя это не касается, — сказал Шэнноу.

— Ты кто? Моя мать? — огрызнулся Бетик. — Ты за меня ничего не решаешь! Спасти мир, может, мне и не по зубам, но вытащить одну женщину из вавилонской темницы? Как знать, может, я с этим и справлюсь?

— Тебе известно, прах тебя возьми, что все не так просто? — перебил Шэнноу. — Ты ничем Донне не обязан. Так с какой стати тебе рисковать жизнью ради нее?

— Если ты ищешь корыстных причин, мой друг, скажи мне вот что: Руфь говорит, что мир погибнет, если Материнский Камень не будет уничтожен. Если так, то где прикажешь спрятаться мне?

— Дай я подумаю, — сказал Шэнноу.

— О чем думать? Ты хочешь отомстить за Каритаса? В его смерти виновен Саренто. Аваддон — только пешка в его игре, а, смахивая пешки, войны не выиграешь.

— Аваддоном займусь я, — сказала Руфь. — Обещаю вам.

— А как вы отвезете Бетика в Вавилон?

— С помощью моей магии.

— Я спросил — как?

— Я разложу его молекулярную структуру, вберу ее в свою, а прибыв туда, вновь ее соберу.

— Соберу? О чем она говорит, Шэнноу?

— Вам ничто не грозит, Бетик, — заверила его Руфь. — Это способ, каким я перемещаюсь в пространстве.

— И вы уже проделывали это с другими людьми, да? — спросил исчадие.

— Нет, — призналась, Руфь.

— Зачем ты ее спросил, Шэнноу? Я предпочел бы верить, будто это магия!

— Ты все равно хочешь туда отправиться? — спросил Иерусалимец.

— Я уже сказал, разве нет?

— Постарайся, чтобы тебя не убили! — Шэнноу протянул ему руку.

Бетик потряс ее и пожал плечами:

— Уж постараюсь. Скажите, Руфь, не могли бы вы собрать меня без шрамов и сделать нос покрасивее?

— Нет. Так отправляемся?

— Я готов, — сказал Бетик. — Удачи, Шэнноу!

— И тебе. Скажи Донне, что я желаю ей всякой радости.

— Не отказывайся от нее. Ведь ее новый муж, вполне возможно, убит.

Прежде чем Шэнноу успел ответить, Бетик и Руфь исчезли.

И Взыскующий Иерусалима остался один.

Бетик не ощутил никакого движения. Вот сейчас он смотрел на Шэнноу, а в следующую секунду уже лежал, уткнувшись лицом в траву на склоне холма к западу от Вавилона. Руфи нигде не было видно. Он поднялся на ноги и глубоко вздохнул. Потом поднялся на вершину холма и уставился на город в отдалении — темный, словно скорчившийся на земле, и по‑прежнему окутанный черным дымом. Со времени его бегства никаких перемен к лучшему не произошло, и в эту минуту он осознал, что не испытывал ни малейшей тоски по Вавилону.

Рядом с ним возникла Руфь, и на этот раз он сохранил полное спокойствие.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Хорошо. А вот у вас вид усталый.

— Я утомлена, — призналась она. — Вы даже представить себе не можете, сколько энергии я расходую, сохраняя телесный облик. Ну а пронести вас восемьсот миль…

— Как ни грустно, у меня не сохранилось никаких воспоминаний об этом путешествии. Донна уже здесь?

— Нет. Фургон сейчас находится прямо на западе отсюда, менее чем в дне пути. Если отправитесь сейчас, то, вероятно, увидите их привал еще до зари.

— Сколько их?

— Две сотни.

— У меня всего восемнадцать патронов, Руфь.

— Я надеюсь, что вы положитесь на свою сообразительность, молодой человек, и убивать нужды не будет.

— Может быть, я сумею подобраться к ней и развязать ее. И мы убежим.

— Есть еще кое‑что, о чем вам следует узнать, Бетик.

— По‑моему, мне лучше бы оглохнуть.

— Она беременна и без сознания.

— Я так и знал, что мне лучше было бы оглохнуть.

— Я буду молиться за вас, Бетик.

— Очень, очень приятно. Полагаю, вы не можете кроме того наколдовать сюда одно из ружей Саренто?

— До свидания, Бетик.

— Прощайте, Руфь, — сказал он, глядя, как она становится все более прозрачной.

Он небрежной походкой зашагал на запад, выбросив из головы все мысли о спасении Донны. Задача была явно безнадежной, и он решил, что пока будет просто получать удовольствие от прогулки. Прикинув, как поступил бы Шэнноу, он засмеялся, представив себе, что вот Иерусалимец подъезжает к войску и требует освобождения пленницы. И, возможно, ему бы это удалось, подумал Бетик. По диску луны неслись облака. Перебегавший дорогу старый барсук остановился, чтобы взглянуть на высокого человека с широкими плечами. А затем исчез в подлеске.

К месту ночлега исчадий он приблизился за час до зари. Лагерь уже устроили в ложбине, расположив шатры кольцом вокруг фургона. Бетик, стоя на коленях за кустом, некоторое время оглядывался по сторонам, пока не удостоверился, что засек всех часовых. И тут, когда он приготовился действовать, его взгляд скользнул по черной тени на траве. Взяв пистолет в руку, он подкрался к неизвестному наблюдателю сзади, двигаясь медленно‑медленно, пока не оказался совсем рядом. Худой бородач в темной домотканой одежде с такой сосредоточенностью следил за лагерем, что не заметил приближения Бетика.

Бетик взвел курок. Легкий щелчок заставил бородача окаменеть. Но все его мышцы напряглись, и Бетик понял, что он вот‑вот решится на что‑то очень неразумное.

— Не делай глупостей! — шепнул он. — Я хочу поговорить с тобой, и все.

— У тебя пистолет. Так что говори сколько хочешь, — прошипел тот.

— Ты ведь не исчадие, вот я и подумал, чего ты у них ищешь?

— Не твое дело. Ты все сказал?

— Наверное. Зато у меня здесь дело, и я не хочу,чтобы ты все испортил.

— Что поделать, сынок!

— Ты из поселка Донны?

Бородач медленно перекатился на бок и уставился в глаза Бетику.

— Что ты знаешь о Донне?

— Я друг Йона Шэнноу. Он попросил меня помочь ей.

— А почему он сам не здесь?

— Был бы здесь, если бы мог. А вот ты здесь зачем?

— А ты как думаешь?

— Попытаешься спасти ее?

— Вообще‑то так, но этих стервецов здесь слишком уж много. Пробраться в их лагерь никакой возможности нет. Они выставили семь часовых, и еще один сидит в фургоне.

— А я часовых насчитал только шесть!

— Один сидит вон на том высоком дубе. У него длинное ружье, и, надо думать, стрелять из него он умеет.

Бетик снял затвор с боевого взвода и сунул пистолет в кобуру.

— Меня зовут Бетик, — сказал он, протягивая руку.

— Джейкоб Мадден, — отозвался бородач, снимая со взвода свой пистолет, который держал под курткой наготове. Они обменялись рукопожатием.

— Мы чуть было друг друга не прикончили, — заметил Бетик.

— Ты был на волосок от смерти, — сказал Мадден. — Пойдем‑ка туда, где можно будет поговорить без помех.

Они осторожно пробрались сквозь кусты и спустились за гребень холма.

Там, в укромной рощице стояли две лошади. Бетик увидел, что возле них лежит на боку человек с пистолетом в руке. Лицо совсем восковое, на груди сквозь рубашку сочится кровь. Мадден опустился на колени рядом с ним.

— До нее не добраться, Грифф. Слишком их много.

Гриффин попытался привстать, но не смог.

— Кто он? — спросил Бетик.

— Донна — его жена.

Бетик поднял брови, потом наклонился над раненым.

— Похоже, он умирает, — сказал он, словно завязывая разговор.

Мадден выругался.

— Никто твоего мнения не спрашивает! — отрезал он.

Гриффин судорожно вздохнул и сел.

— Ну, я не то чтобы чувствую себя так уж хорошо, — заметил он. — Кто твой приятель?

— Говорит, что его зовут Бетик и что он друг Шэнноу. И будто послан помочь Донне.

— Ты ему веришь?

— Дьявол! Не знаю Грифф. Пока он еще никого не убил. А меня мог бы прикончить без всяких хлопот.

Гриффин знаком попросил Бетика сесть рядом с ним и долго вглядывался в лицо исчадия.

— Зачем им Донна?

— Чтобы принести ее в жертву, если Шэнноу прав.

— Мы должны добраться до нее!

— Даже если и доберемся, дальше что? Четверо на двух лошадях — и притом она лежит без чувств.

Гриффин откинулся на траву и закрыл глаза.

Бетик некоторое время сидел молча, потом потрогал Маддена за плечо. Бородач оглянулся.

— Что тебе?

— Сейчас время большого праздника. Я потерял счет дням, но он должен быть очень скоро. Называется Валытурнахт и считается очень священным. Всегда приносится большая жертва, на улицах танцуют, стоят бочки с вином — можно познать все радости плоти. Если он уже не миновал, то, значит, ее предназначают для Вальпурнахт.

— И чем это поможет нам?

— В храме ее не будет окружать охрана из двухсот человек. Надо укрыться в городе и попытаться спасти ее перед праздником.

— Мы там будем бросаться в глаза, как болячки на свиной заднице!

— У меня есть в городе несколько домов.

— А как мы узнаем, не поселился ли в них кто‑нибудь?

— Ты всегда все видишь в самом черном свете, Джейкоб?

— Угу.

— На лошадях мы доберемся до предместьев при первых лучах рассвета. Твой друг хотя бы сможет немного отлежаться и набраться сил.

Гриффин ухватил Маддена за локоть.

— Джейкоб, он дело говорит. Помоги мне взобраться на лошадь.

Путь занял три часа. По узким улочкам Вавилона Мадден ехал весь подобравшись, каждую секунду ожидая оклика, выстрела или каких‑либо признаков, что их заманили в ловушку. Но прохожие словно бы мало чем отличались от поселенцев Авалона. Женщины гуляли с детьми, мужчины болтали на углах, и никто не обращал внимания на двух всадников и на то, что Бетик ведет лошадь Гриффина под уздцы. Проводник караванов был в кожаной куртке, прятавшей его раны, и тратил последние силы на то, чтобы сидеть в седле прямо.

Бетик остановил мальчика, который прогуливал огромного серого волкодава.

— Какой нынче день, малый?

— Двадцать восьмое апреля.

Бетик повел их дальше. Они долго кружили в лабиринте вонючих лачуг по заваленным отбросами проулкам, пока наконец не оказались перед запертыми воротами в высокой ограде. Бетик приподнял узкую цепь, зажал ее в кулаках, и Мадден увидел, как вздулись мышцы на его руках и плечах. Центральное звено растянулось, затем лопнуло. Бетик открыл ворота и впустил их внутрь. Они увидели дом из белого камня со стрельчатыми окнами и арками дверей. Второй этаж под козырьком крутой крыши опоясывал балкон.

— Здесь жила моя сестра, — сказал Бетик.

Позади дома оказалась пустая конюшня. Бетик расседлал лошадей и помог Гриффину войти в дом. Там все покрывала густая пыль — можно было не сомневаться, что туда давно никто не входил.

Мебель была самая скромная, но они полуподвели‑полуподнесли Гриффина до широкого прочного дивана у стены под окном.

— Я пойду раздобуду чего‑нибудь поесть, — сказал Бетик.

— Праздник уже прошел? — спросил Гриффин.

— Нет. У нас есть еще два дня.

— А что это за Святая Ночь?

— В эту ночь Дьявол нисходит к своим детям.

Шэнноу добрался до каньона в полночь через тридцать семь часов после того, как у него на глазах Бетик и Руфь канули в ночь. Увидев впереди развалины города, он натянул поводья и с чем‑то, похожим на благоговейный ужас, уставился на призрачный корабль. Это был уже не ржавеющий остов — теперь он предстал во всем своем великолепии — четыре гигантские наклонные трубы и шесть рядов огней, жемчужными нитями протянувшихся вдоль его палуб.

Ночной ветер переменил направление, и в каньоне эхом отдались звуки дальней музыки.

По горам прокатился громовой удар, и конь Шэнноу вздыбился. Успокаивая его, он смотрел, как небо прочертила огненная дуга и с сухими хлопками рассыпалась в облако разноцветных звезд. Со стороны корабля донеслись восторженные крики.

Шэнноу снял ремешки с пистолетов и медленно глубоко вздохнул. Коснувшись каблуками боков жеребца, он поехал к развалинам.

Перед ним возникла черная тень…

— Да, вам давно пора выйти в открытую, Льюис, — сказал он. — Вы уже три раза брали меня на прицел.

— Я не хочу убивать вас, Шэнноу. Правда. Поверните лошадь и уезжайте!

— Прямо к зелотам, укрывшимся в лесу?

— Вы сумеете их избежать. С вашим опытом и умением.

Шэнноу молча сидел в седле, глядя в дуло черного ружья и ощущая напряжение, исходящее от Хранителя.

— Неужели я ошибся в вас, Льюис? Я счел вас хорошим человеком. Таким, как Арчер. Я как‑то не мог вас представить мясником, режущим женщин и детей, вампиром‑кровососом.

— Я солдат. Не принуждайте меня убить вас.

— Что происходит с Ковчегом?

Льюис облизал губы.

— Нынче ночью мы празднуем Возрождение. Каждый год в это время мы оживляем какие‑либо особенности прошлого, показывая подлинность того, что мы храним, подчеркивая, что оно реальность, а не воспоминания о ней. Нынче Ковчег вновь поплывет по волнам во всей своей славе. А теперь уезжайте, Бога ради!

— Бога, Льюис? Начальники исчадий Ада говорят о Боге? Скажите это ветру. Скажите это фермерам, пригвожденным к древесным стволам, и женщинам, поруганным и зарезанным! Но мне не говорите!

— Мы не затеваем войн, Шэнноу. Из века в век мы пытались направить человечество назад к цивилизации, но ничего не добились. Единства нет. Саренто говорит, что без единства нет порядка, без порядка нет закона, а без закона нет цивилизации. Все великие сдвиги оказывались результатом войны. Скоро все будет по‑другому, Шэнноу. Мы восстановим города и превратим мир в сад. Уезжайте же, пожалуйста!

— О вашей утраченной цивилизации, Льюис, я не знаю ничего, — негромко сказал Шэнноу. — Каритас не пожелал ничего мне рассказать. Не знаю, была ли она прекрасна, но если оружие, которое у вас в руках, — пример того, чем они тогда пользовались, я сильно в этом сомневаюсь. И в те времена существовали подобия исчадий Ада, которые сметали все перед собой, обрекая на смерть тысячи и тысячи? Или было оружие даже страшнее этой черной штуки? Может быть, целые города стирались с лица земли. И вы хотите вернуть такое? Не так давно я был ранен и нашел приют в маленьком селении. Там жили мирные люди, Льюис. Счастливые люди. Их старейшина был когда‑то Хранителем. Но теперь их больше нет. Женщин изнасиловали и перерезали им горло. А Каритас? Его распяли. Не сомневаюсь, их души, если они еще остаются там, будут приветствовать вашу мечту. Но ведь их там нет, верно? Их всосал ваш Кровь‑Камень, чтобы творить новые смерти и отчаяние.

— Хватит! Мне было приказано убить вас, а я нарушил приказ. Если вы сейчас же уедете, Шэнноу, то останетесь в живых. Неужели для вас это ничего не значит?

— Конечно, значит, Льюис. Никто не хочет умирать. Вот почему я разговариваю с вами. Я не хочу вас убивать, но я должен отыскать ваш Камень.

Льюис прижал приклад к плечу.

— Если вы сейчас же не повернете коня, я отправлю вас в Ад.

— Но я ведь и хочу попасть туда, Льюис. Вон же он! — и Шэнноу указал на Ковчег.

В ярком лунном свете Шэнноу увидел, как напрягся Льюис, как приклад еще теснее вжался в его плечо. Иерусалимец слетел с седла в тот миг, когда прогремела длинная очередь. Он ударился о землю, перекатился за валун, от которого тут же брызнули осколки. Затем приподнялся на коленях, сжимая пистолет. Его конь валялся на спине, задрав дергающиеся ноги к небу, и Шэнноу, ощущая леденящую холодность, взвел затвор, метнулся влево и перекатился через плечо. Льюис молниеносно повернулся, ружье в его руках подпрыгивало, справа от Шэнноу пули поднимали фонтанчики земли и камешков. Пистолет замер, и единственная пуля сбила Льюиса с ног. Шэнноу подошел к нему. Льюис был мертв. Иерусалимец повернулся к бьющемуся в агонии коню и выстрелил ему в ухо, затем перезарядил пистолет и зашагал к развалинам.

«Никто не хочет умирать, Льюис», — прозвучало у него в ушах, и он почувствовал всю истинность этих слов. Шэнноу не хотел умирать. Он хотел найти Иерусалим и обрести мир и покой. Он посмотрел на Ковчег, на сияющие огни, прислушался к музыке. Потом оглянулся на труп Льюиса, уже совсем слившийся с лунными тенями.

Он подошел к двери в скале и, выхватив пистолет, отпрянул в сторону. Когда дверь начала открываться, он прицелился, но стальной туннель за ней был пуст. Он вошел, почти прижимаясь к стене, и дверь закрылась позади него. Ни ведущей вниз лестницы, ни дверей. Он тихо выругался.

С легким шелестом, маня его, открылась дверь лифта. Убрав пистолет в кобуру, он вошел.

Дверь закрылась, и лифт чуть задрожал. Затем она снова открылась, и он увидел то, что ожидал увидеть: вооруженных охранников, целящихся в него из пистолетов. На них были странные синие шапочки с козырьками и двубортные куртки из тонкой шерсти. Среди них стоял великан Саренто, одетый так же, но только куртка была белой с медными пуговицами и синими эполетами, блестевшими тремя золотыми полосками.

— Право, вы меня разочаровали, мистер Шэнноу, — приветствовал его Саренто. Стражники вошли в лифт и разоружили Иерусалимца. Он не сопротивлялся. Его вывели наружу, и он увидел перед собой не запомнившийся ему ярко освещенный коридор, но огромное помещение с роскошной резной мебелью, пушистыми коврами и окнами из цветного стекла.

— Великолепно, не правда ли? — сказал Саренто.

Шэнноу промолчал. В безмолвном изумлении он смотрел на цветные стекла, слагавшиеся в изображения плывущих кораблей и библейских святых и на окружавшие их золоченые панели искуснейшей работы.

— Зачем вы вернулись, мистер Шэнноу?

— Уничтожить вас.

— Неужто вы и правда верите, что способны и с Хранителями повторить одно из ваших чудесных избиений разбойников? Но, конечно же, нет!

Помещение начало наполняться людьми, одетыми очень странно — длинные необычного покроя платья на женщинах, мужчины в черных костюмах и белоснежных рубахах.

— Отведите его вниз, — распорядился Саренто. — Я займусь им позже.

Четверо стражников повели Шэнноу по устланной ковром лестнице и по коридору к двери с медной дощечкой «Б‑59». Внутри оказалась кровать с бархатными занавесками между четырьмя столбиками и маленький письменный стол, инкрустированный золотом.

— Сядьте, — сказал стражник, молодой человек с коротко остриженными светлыми волосами. — Устройтесь поудобнее.

Они ждали в неловком молчании, пока не вошел Саренто. Он снял белую фуражку и бросил ее на столик.

— Расскажите мне про корабль, — сказал Шэнноу, и Саренто усмехнулся.

— Как вы хладнокровны, Шэнноу! Вы мне положительно нравитесь.

Он сел на кровать и стянул с рук белые перчатки.

— Как вы находите Возрождение? Впечатляет, а?

— Бесспорно, — признал Шэнноу.

— Так и должно быть. Один из величайших кораблей, когда‑либо построенных. Имел в длину восемьсот восемьдесят два фута и весил сорок шесть тысяч тонн. Высшее достижение инженерной техники и одно из чудес древнего мира.

Внезапно Шэнноу засмеялся.

— Что вас так забавляет, сэр?

— Вам нравятся притчи, Саренто. По‑моему, этот корабль — точное отражение вашей безумной мечты: роскошный, цивилизованный и поглощенный морем.

— Если не считать того, что мы его восстановили, — отрезал Саренто.

— Да. Чтобы торчать на горе над развалинами цивилизации, о существовании которой вы в ваши времена даже не знали. Корабль на горе — огромный и бесполезный, как и ваши честолюбивые замыслы.

— Корабль на горе? Пойдемте со мной, мистер Шэнноу. Мне будет приятно показать вам, что такое настоящая сила.

Окруженный стражниками, Саренто повел Шэнноу на верхнюю прогулочную палубу, а оттуда на шлюпочную. До самого горизонта простирался океан, и Ковчег торжественно скользил по звездам, отражающимся в волнах. Шэнноу ощутил запах соли в воздухе, а над гигантскими трубами кружили и пикировали чайки.

— Потрясающе, не правда ли? — спросил Саренто.

Шэнноу била дрожь.

— Это невозможно.

— С Материнским Камнем возможно все.

— И мы правда в море?

— Нет. Ковчег все еще лежит на своей горе. То, что вы видите и ощущаете, образ, проецируемый магией. Однако, пробей вы отверстие в борту, внутрь польется вода, соленая вода. Ибо Камень будет поддерживать иллюзию. А если вы прыгнете за борт, то погрузитесь в море, ледяное и смертоносное. А потом пронижете его и окажетесь в развалинах Атлантиды. Вот это и есть сила, мистер Шэнноу, причем ничтожная доля силы, заложенной в Камне. Пожелай я, и Ковчег поплывет по настоящему океану. Как в один прекрасный день и произойдет, и тогда я приплыву на нем в порт Нью‑Йорка.

— В какое число душ это обойдется? — спросил Шэнноу.

— Какой у вас мелочный ум, мистер Шэнноу! — Саренто покачал головой. — Что такое несколько жизней в сравнении с золотым будущим?

— Нельзя ли нам вернуться внутрь? — сказал Шэнноу. — Здесь холодновато.

— Нам можно, Шэнноу. Вы, боюсь, покинете корабль здесь.

— Как раз тогда, когда мне начинало тут нравиться, — сказал Шэнноу и, когда Саренто сделал знак стражникам, он нагнулся и стремительно вытащил из сапога обоюдоострый охотничий нож. Первый стражник упал мертвым с располосованным горлом. Шэнноу выхватил его пистолет и прыгнул к Саренто. Великан нырком упал на палубу. Шэнноу упал на него, бросил нож, ухватил Саренто за воротник и прижал пистолет с взведенным затвором ему под подбородок.

— Будьте столь любезны, прикажите своим стражникам убрать оружие, — прошипел Шэнноу, поднимая Саренто на ноги.

Трое стражников посмотрели на своего начальника.

— Подчинитесь, — сказал он. — Я покончу с этим фарсом по‑своему.

— Веди меня к Камню! — потребовал Шэнноу.

— Всенепременно. Ваши детские игры в героизм дают вам на это право.

— Поздравляю вас с подобным хладнокровием.

Их взгляды встретились.

— Возможно, вы полагаете, что верх остался за вами, мистер Шэнноу, однако магия, поднявшая Ковчег с морского дна, не будет разрушена сумасшедшим с адским револьвером в руке.

И Саренто повел его вниз.

А «Титаник» плыл и плыл по призрачному морю…

13

Сон Аваддона был беспокойным, и он проснулся, хватая руками воздух. Черные шелковые простыни промокли от пота. Он спустил ноги с кровати. Он так хорошо чувствовал себя три часа назад, когда в Вавилон привезли Донну Тейбард. И нынче ночью владычество исчадий Ада станет беспредельным — все гороскопы подтверждали это. Донна была той жертвой, которую ожидал Дьявол, и когда он пожрет ее, вся сила Ада вольется в Аваддона.

И все же теперь царь исчадий сидел, дрожа, на кровати, томимый безымянными страхами, которые преследовали его во сне. Он видел, как Йон Шэнноу в недрах Ада сражался с Вельзевулом мечом и пистолетом. А потом Взыскующий Иерусалима обратил глаза на Аваддона, и в этих глазах царь увидел смерть.

Страх не исчезал, и Аваддон подошел к шкафчику у окна, налил вина в кубок и пил мелкими глотками, пока его нервы не успокоились. Он подумал было, не позвать ли Ахназзара, но отказался от этой мысли. Последние дни верховный жрец все больше дрожал от страха в присутствии царя.

— Папочка! — Детский голос заставил Аваддона очнуться. Он резко обернулся, но спальня была пуста. Он заметил свое отражение в высоком прямоугольном зеркале, встал и втянул живот, чтобы выглядеть внушительным.

Аваддон, Владыка Бездны!

— Папочка! — На этот раз голосок донесся из соседней комнаты. Аваддон выбежал за арку двери — ничего, кроме пустого письменного стола и открытого окна. Он заморгал и утер пот с лица.

С улиц за стенами дворца до него доносился ритмичный вопль собирающихся там толп:

— Сатана! Сатана! Сатана!

Вальпурнахт — ночь красоты, когда людям дано увидеть снизошедшего к ним их бога, ощутить его присутствие в воздухе вокруг них, увидеть его образ в сиянии их Кровь‑Камней.

А эта была особенной. Эта ночь станет зарей эры исчадий Ада, ибо, когда сила Донны Тейбард перельется в ножи, а ее тело будет поглощено Владыкой, магия Ада ворвется в мир.

Владыка Бездны станет Царем Всея Земли.

— Папочка, мне страшно!

Аваддон стремительно обернулся и увидел белокурую семилетнюю девочку. К груди она прижимала тряпичную куклу.

— Сара?

Девочка убежала в спальню, и Аваддон последовал за ней, но комната была пуста. Он знал, что галлюцинирует: ведь Сара погибла века и века тому назад. Вино оказалось сильнее его воли.

Как и воспоминания… Он снова наполнил кубок и, вернувшись к зеркалу, уставился в покрасневшие серые глаза. Волнистые волосы на висках подернула седина. Лицо было таким, каким оставалось из века в век — лицо человека средних лет, сильного, в самом расцвете сил.

Нет, на него из зеркала смотрел не Лоренс Уэлби. Уэлби был мертв: мертв, как его жена и дочка.

— Я царь, — прошептал он. — Владыка Сатана! Убирайся, Уэлби! Не смотри на меня так! Кто ты такой, чтобы судить?

— Почитай мне, папочка!

— Сгинь! — крикнул он, зажмуриваясь, чтобы не увидеть призрак, который, как он знал, лежит в его кровати.

— Почитай ей, Лоренс. Ты же знаешь, она без этого не уснет.

Уэлби открыл глаза и с трепетом радости увидел в дверях золотоволосую женщину.

— Руфь?

— Ты забыл, как читают сказки?

— Это сон.

— Не забывай нас, Лоренс.

— Ты правда здесь? — спросил он и, спотыкаясь, кинулся к ней. Но золотоволосая женщина исчезла, и Уэлби упал на колени.

Дверь открылась.

— Руфь?

— Нет, Владыка. Тебе нездоровится?

Аваддон рывком поднялся с колен.

— Как ты посмел войти без доклада, Ахназзар! — крикнул царь.

— За мной пришли стражники, государь. Сказали, что слышали твой… твой голос.

— Я здоров. Что показывают звезды?

— Магелин говорит, что настал миг великой перемены, как и должно при рождении империи.

— А Кейд?

— Осажден в глухом каньоне, откуда он не может ни спастись, ни напасть.

— Прекрасно, прекрасно, жрец! А теперь расскажи мне про Шэнноу. Расскажи еще раз. Как он погиб, сорвавшись с обрыва.

Ахназзар склонился в низком поклоне.

— Произошла ошибка, государь. Но теперь он в плену у Хранителей, и они намерены его убить. Взыскующий Иерусалима более не опасен. После этой ночи он покажется меньше комара в ухе дракона.

— После этой ночи? Эта ночь еще не кончилась, жрец.

Утро Вальпурнахт занялось ясное и солнечное. Бетик проснулся, полный жгучего предвкушения. Кожа у него стала сверхчувствительной, все тело дрожало от рвущихся наружу желаний.

Даже самый воздух словно потрескивал от статического электричества, будто над городом скапливались грозовые тучи.

Бетик вскочил с постели и глубоко, судорожно вздохнул.

Упоение Вальпурнахт снизошло на него. В его памяти мелькали образы прошлых праздников, когда он был исполнен священной силы и совокуплялся с одной жаждавшей его женщиной за другой, не зная усталости.

Он вспомнил про Маддена с Гриффином, и его захлестнул гнев.

Что связывает его с этими чумазыми крестьянами? Как он позволил втянуть себя в их мелочные свары?

Надо убить их обоих и сполна насладиться этим днем. Он схватил пистолет. Как удобно легла рукоятка в его руку! И он сгорал от желания убивать… уничтожать…

В его мысли ворвался Йон Шэнноу…

Его друг.

— У меня нет друзей! Мне не нужны друзья! — прохрипел Бетик.

Но образ не исчезал: он вновь увидел Шэнноу во мраке темничного коридора.

Его друг.

— Будь ты проклят, Шэнноу! — завопил он и рухнул на колени.

Пистолет со стуком упал на пол. Упоение угасло.

На первом этаже Джейкоб Мадден боролся с собственными демонами. Ему пришлось, пожалуй, хуже, чем Бетику, потому что он никогда прежде не испытывал бури чувств, пробуждаемых Вальпурнахт. И никакого упоения — только боль воспоминаний, всех его неудач и несчастий. Ему хотелось выбежать из дома и убивать всех исчадий, которые окажутся у него на пути, хотелось, чтобы они страдали, как страдает он сам.

Но он был нужен Гриффину, нужен Донне Тейбард, а для Маддена долг был железной цепью, сковывавшей его чувства. И она не поддалась жажде личной мести.

Он сидел, печально съежившись, и ждал Бетика.

Бетик быстро оделся и почистил свое оружие. Потом спустился вниз и оглядел Гриффина. Тот крепко спал, и цвет лица у него был гораздо лучше.

— Как ты? — спросил он Маддена, кладя ладонь ему на плечо.

— Не трогай меня, сукин сын! — рявкнул Мадден, сбрасывая его руку с плеча и вскакивая.

— Успокойся, Джейкоб! — настойчиво сказал Бетик. — Это все Вальпурнахт. Носится в воздухе. Вздохни поглубже и расслабься.

— Расслабиться? Все, что я любил, погибло: Моя жизнь — пустая скорлупа. Когда мы пойдем освобождать Донну?

— Сегодня ночью.

— А почему не сейчас?

— Среди бела дня?

Мадден скорчился в кресле.

— Что со мной?

— Я же сказал тебе: это Вальпурнахт. Нынче ночью Дьявол предстанет перед своими детьми. И ты его увидишь. Но с этой минуты и пока он не исчезнет, ты будешь чувствовать его присутствие в воздухе вокруг себя. В эти сутки случится много драк, много смертей, много изнасилований, и будут зачаты тысячи новых жизней.

Мадден отошел к столу и налил воды в кружку. Руки у него тряслись, лицо лоснилось потом.

— Я не вынесу! — прошептал он.

— Я тебе помогу держаться, — сказал Бетик.

Из кривых проулков снаружи доносились скандирующие голоса. На мгновение их заглушил пронзительный вопль, прозвучавший совсем близко.

— Кто‑то сейчас умер, — сказал Мадден.

— Да. И она далеко не последняя.

День тянулся без конца. Гриффин проснулся, и боль от ран удвоилась. Он кричал, проклинал Маддена. Он сыпал ругательствами, а его глаза были полны злобы.

— Не обращай внимания, — тихо сказал Бетик.

Под вечер, когда Гриффин снова погрузился в сон, Бетик начал приготовление к ночи и вымазал лицо красной краской. Джейкоб отказался наотрез. Бетик пожал плечами.

— Это ведь просто краска, Джейкоб.

— Я не хочу походить на Дьявола. Если умру, то умру человеком.

Незадолго до полуночи они еще раз проверили свои пистолеты, выскользнули на улицу и направились к центру города. На главной улице они увидели пляшущую, скандирующую одно слово толпу. В проулках и за открытыми дверями свивались мужские и женские тела. Мадден отвел взгляд.

Молоденькая девушка в забрызганном кровью платье царапала и царапала себя кривым ножом. Увидев Маддена, она бросилась к нему и повисла у него на шее.

Мадден отшвырнул ее, но тотчас другая женщина принялась гладить его ладонями, нашептывала обещания блаженства. Он высвободился и нырнул в толпу следом за Бетиком.

Толпа двигалась к храмовой площади, повторяя и повторяя напевно:

— Сатана… Сатана… Сатана…

Когда они приблизились к широким ступеням храма, ночное небо озарил багровый свет, и из него возникла мерцающая фигура в сотни футов высотой. Мадден разинул рот и попятился от колосса. Козлиные ноги, торс могучего мужчины и звериная голова с двойными рогами.

Гигантская рука опустилась к толпе, и мужчины вокруг девушки в окровавленном платье подхватили ее и швырнули в когтистую лапу. Когти сомкнулись над ней, рука поднялась к разинутой пасти, девушка исчезла, и толпа разразилась восторженными воплями.

— Сюда, — крикнул Бетик, увлекая Маддена в проулок за храмом. — Времени остается совсем мало.

— Вход для послушников, — добавил он, когда они оказались перед деревянной дверью в боковой стене храма. Она была заперта, но от удара ногой, затрещав, открылась. Они вошли, и Мадден вытащил пистолет.

— Надо пробраться к алтарю. Они вот‑вот предложат ему Донну.

— Ты хочешь сказать, он ее съест? — спросил Мадден недоверчиво.

Бетик, не отвечая, ринулся вперед. Тут из‑за угла показался храмовый страж, но Бетик застрелил его, отшвырнул труп, побежал по лестнице позади него и устремился вверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Они выскочили в новый коридор и увидели двух стражей. Над ухом Маддена просвистела пуля, и он упал на пол, дважды спустив курок. Один стражник опрокинулся на спину, но другой, пошатнувшись, снова вскинул ружье. Бетик выстрелил два раза, и он опустился на пол бесформенной кучей.

Поднявшись по еще одной винтовой лестнице, Бетик остановился перед дверью. Он перезарядил пистолет и обернулся к Маддену:

— Мы пришли, мой друг. Ты готов?

— Был готов всю свою жизнь, — сказал Мадден.

— Я тебе верю, — ответил Бетик с широкой ухмылкой.

Шэнноу втолкнул Саренто в лифт и шагнул следом за ним. Дверь закрылась, и великан улыбнулся.

— Ярус Г, — сказал он, и лифт завибрировал.

— Вас ожидает еще много неожиданностей, мистер Шэнноу. Надеюсь, они вам понравятся.

— Прислонитесь к двери, Саренто!

— Пожалуйста, хотя ваши страхи безосновательны — в пещере нет стражей. Откройте мне, чего вы хотите добиться? Уничтожить Камень вы не можете.

Дверь внезапно открылась. Саренто стремительно повернулся и выскочил вон. Шэнноу последовал за ним, открыв огонь. Но пули отлетали рикошетом от огромного сталактита. Иерусалимец обвел взглядом колоссальную пещеру с куполообразным сводом, в котором блестели золотые нити и сверкали разноцветные камни. Сталактиты вокруг казались лесом колонн. Он вступил в сияние света ближе к центру. Там, над черным озерком, высился остров с кольцом из высоких монолитов — черных и сверкающих.

— Вы стоите в сердце империи, Шэнноу, — донесся бестелесный голос Саренто. — Здесь любая мечта обретает воплощение. Вы ощущаете мощь Кровь‑Камня?

Шэнноу огляделся по сторонам — великана нигде не было. Он направился к озерку и увидел за монолитами по ту его сторону деревянный мостик. Обогнув озерко, он поднялся на мостик и вступил в кольцо. У ближайшего монолита он остановился и обследовал его. Нащупал углубление, нажал, и что‑то щелкнуло. Открылось небольшое отверстие, но внутри его пальцы встретили только пустоту.

— Неужели вы думали, что я оставлю золотую проволоку на месте? — сказал Саренто.

Шэнноу обернулся. Великан стоял у алтаря. На нем была броня атланта — позолоченный нагрудник с золотистым камнем над сердцем. Его голову закрывал оперенный шлем, а в руке он сжимал меч. Шэнноу выстрелил, но пуля с визгом отлетела к сводчатому потолку. Он тщательно прицелился и снова выстрелил — на этот раз в улыбающееся лицо.

— Непробиваемая броня Пендаррика, мистер Шэнноу. Ничто теперь не может меня коснуться, вы же беззащитны. Именно так нам и подобает встретиться — двум ролиндам — воинам в Великом кольце.

— Где Материнский Камень? — спросил Шэнноу, убирая пистолет в кобуру.

— Ты стоишь на нем, Шэнноу. Узри же!

Поверхность под его ногами затуманилась, слой сырой земли замерцал и исчез, засияло червонное золото в тонких черных прожилках. Круг внутри кольца засветился, точно фонарь.

— По преданию, убить ролинда — значит обрести великую силу, — сказал Саренто, приближаясь с мечом в руке. — Вот и проверим. Нравится тебе этот меч, Шэнноу? Великолепен, верно? Это меч силы. Сипстрасси. На древнем языке их называли Пинралпоны — мечи от Камня. Даже самое легкое их касание несет смерть. Ну же, мистер Шэнноу, дайте мне прикоснуться к вам моим мечом.

Шэнноу попятился к мостику.

— Куда вам бежать? Назад на «Титаник» к моим стражам? Шагни навстречу мне, ролинд! Встреть свою смерть мужественно. Подойди же! У меня мало времени.

— Мне некуда торопиться, — сказал Шэнноу.

Саренто прыгнул, огромный меч описал сверкающую дугу, но Шэнноу поднырнул под клинок и, перекатившись, вскочил на ноги.

— Изящный прием. Наблюдать за тем, как дичь старается спасти свою жизнь, всегда интересно, только, чего ты этим добьешься? Продлишь ее на несколько секунд?

Когда Саренто кинулся на него, Шэнноу вспрыгнул на алтарь и соскочил по ту его сторону.

— Терин‑Безис! — прошипел Саренто, и две каменные руки схватили Шэнноу за лодыжки. Он поглядел вниз на окровавленные пальцы, поймавшие его, а Саренто, засмеявшись, начал медленно огибать алтарь.

— Каково это чувствовать себя побежденным, Иерусалимец? Твоя душа вопиет от муки?

— Ты этого не узнаешь! — отрезал Шэнноу и, когда Саренто начал, не торопясь, поднимать меч, отвел взгляд и посмотрел на алтарь. На его верхней поверхности виднелось изображение меча с выпуклой рукоятью.

Меч его снов!

Шэнноу протянул руку. Что‑то холодное коснулось ладони, пальцы стиснули рукоять. Меч взвился, и пещеру заполнил лязг стали о сталь.

Саренто попятился. Вечная улыбка исчезла с его лица. Шэнноу опустил лезвие на державшие его каменные руки, и они исчезли при первом же прикосновении.

— Ты был прав, Саренто. Эта пещера таит много неожиданностей.

— Меч Пендаррика! Я так и не сумел его найти, и не мог понять почему — ведь, по преданию, он ждал ролинда.

— Ты не ролинд, Саренто. Сию минуту твоя удача исчерпалась.

Улыбка вернулась на губы великана.

— Ну, это мы еще посмотрим! Разве что ты сумеешь найти себе и броню!

Он сделал выпад. Иерусалимец отбил клинок, опускавшийся на его голову, и обрушил свой на шею Саренто. На ней не появилось даже царапины.

Великан схватил свой меч обеими руками и ринулся в яростную атаку. Шэнноу отступал, парируя удары и нанося ответные. Еще трижды меч Шэнноу касался брони Саренто, но все так же тщетно.

— От него толку не больше, чем от твоего пистолета!

Лицо Шэнноу заливал пот, рука с мечом заныла, но Саренто, казалось, не чувствовал ни малейшей усталости.

— Знаешь, Шэнноу, мне почти жаль тебя убивать!

Шэнноу перевел дух и вскинул меч, не спуская глаз с нагрудника шагнувшего к нему Саренто. Золотистый камень в центре совсем почернел. Меч Саренто со свистом опустился, Шэнноу отбил его и рискнул нанести удар по голове великана. Меч отскочил, но Саренто был как будто оглушен. Его ладонь метнулась ко лбу и опустилась вся в крови.

— Этого не может быть! — прошептал он, скосил взгляд на камень в нагруднике и с воплем ярости перешел в безумное нападение. Он оттеснил Шэнноу за центр кольца, острие его меча разорвало рубаху и рассекло кожу. Иерусалимец упал. С торжествующим криком великан занес над ним меч, но Шэнноу приподнялся на коленях и отбил клинок, а потом парировал колющий удар.

Теперь они настороженно кружили друг вокруг друга.

— Ты все равно умрешь, Шэнноу.

Шэнноу усмехнулся.

— Ты струсил Саренто, я чувствую это. Ты не ролинд и никогда им не был. Ты просто еще один разбойник, слишком о себе возомнивший. Но всем твоим великим мечтам настал конец!

Саренто попятился к алтарю.

— Великие мечты! Да что ты знаешь о великих мечтах? Тебе было бы довольно какого‑то мифического города, а я хочу вернуть прежний мир. Да способен ли ты хотя бы понять? Парки и сады и все радости цивилизации! Ты видел «Титаник»! Каждый мог бы наслаждаться такой роскошью. Больше не будет бедности, Шэнноу. Не будет голода. Зеленый рай!

— И ты в нем змием? Нет уж!

Саренто сделал выпад, Шэнноу отступил в сторону и вонзил свой меч под нагрудник в пах Саренто. Великан закричал и рухнул поперек алтаря. Шэнноу выдернул меч и чуть не потерял равновесия — пещера словно закачалась. Со свода сорвался сталактит и упал в озерко.

Саренто скорчился на алтаре.

— Бог мой! — прошептал он. — «Титаник»! — Его окровавленные ладони заерзали по поверхности алтаря. Меч Шэнноу коснулся его шеи, и он медленно перевернулся на спину. — Слушай! Ты должен, должен обуздать энергию! «Титаник»…

— Что «Титаник»?

— Он плывет точно тем же курсом, который привел его к гибели, когда он пошел на дно с полутора тысячами человек на борту. Золотая…

— Корабль стоит на горе. Он не может утонуть!

— Айсберг пропорет обшивку на триста футов в длину. Камень… сотворит… океан.

Глаза Саренто остекленели, тело вытянулось и соскользнуло с алтаря. Едва соприкоснувшись со светящейся поверхностью, его кровь зашипела, запузырилась, и Камень всосал разливающееся красное пятно. Шэнноу бросил меч и шагнул к алтарю. Руки Саренто шарили возле какой‑то выпуклости, и когда он потянул за нее, крышка сдвинулась. Зайдя с другой стороны, Иерусалимец сдвинул ее дальше и сунул руку в отверстие. Там лежали четыре катушки с золотой проволокой.

Он вытащил их и обвел взглядом кольцо монолитов. Их было тринадцать. Он кинулся к ближайшему и захлестнул проволокой основание.

Высоко‑высоко над ним корабль‑призрак стремительно скользил по магическим волнам, а в огромных салонах пассажиры танцевали и пели. Молодая пара поднялась на палубу. В ночном мраке будто гигантский надгробный памятник замаячил айсберг.

— Невероятно, правда? — сказал молодой человек.

— Да!

К ним присоединились другие участники праздника и повисли на поручнях, глядя на надвигающуюся ледяную гору.

Корабль неуклонно плыл прямо вперед и со скрежетом задел айсберг. На палубу посыпались осколки льда, визжа от смеха, пассажиры отскочили от борта.

Удар пришелся гораздо ниже прогулочных палуб, и корабль затрясся мелкой дрожью, словно скребя днищем о галечное дно.

— Ты не думаешь, что Саренто чуть переборщил с Возрождением? — спросила девушка.

— Никакой опасности нет, — успокоил ее молодой человек.

И тут нос корабля ушел под воду.

Шэнноу обмотал проволокой шесть монолитов, когда раздался грохот, и пол пещеры содрогнулся. Огромный свод задрожал. И по нему зазмеилась трещина шириной около фута. Сталактиты посыпались вниз, точно гигантские дротики, и в трещину хлынула вода. Шэнноу крепче ухватил катушку и потянул. Каменная поверхность под ним засветилась ярче. Он подсоединил еще два монолита, но тут дальняя стена пещеры разлетелась на куски — миллионы тонн ледяной воды хлынули вниз из гибнущего «Титаника».

Озерко разливалось и вздувалось. Шэнноу, не обращая внимания на хаос вокруг, продолжал свою работу. Проволока смоталась с катушки, и он быстро соединил ее с проволокой следующей катушки. Вокруг его ног закручивалась вода, они скользили по Камню, но тонкая золотая нить обмотала еще четыре монолита. Вода перехлестнула через мостик, и Шэнноу теперь приходилось преодолевать течение. В воду рядом с ним вонзился сталактит, задел его руку, выбил из нее катушку. Выругавшись, он нырнул, разводя руками, в попытке поймать ее. Однако ему пришлось поплыть к предыдущему монолиту, ухватить проволоку и так отыскать катушку. Когда она снова оказалась у него в руке, он поплыл к последнему монолиту. Вода поднималась все быстрее, но он не замечал опасности, пока не замкнул золотое кольцо.

Его ноги уже не доставали до каменной поверхности, но сияние еще просвечивало сквозь толщу воды, которая теперь стремительно заполняла пещеру. Шэнноу смотрел на свод, расстояние до которого все уменьшалось и уменьшалось.

Он искал взглядом трещину, через которую мог бы выкарабкаться наружу. Нигде ничего. Рядом с ним в воде покачивался мертвый Саренто лицом вниз, и он оттолкнул труп. Свод нависал совсем близко, и ему пришлось перевернуться на спину, чтобы держать рот над водой.

Едва Бетик распахнул дверь, как в косяк и притолоку впились пули. Он нырком влетел внутрь и перекатился через бок. Четверо стражей навели на него пистолеты. Мадден вскочил внутрь долей секунды позже, и его пистолет зарявкал. Один страж упал, второй был ранен в руку. Остальные два продолжали стрелять в Бетика. Одна пуля оцарапала ему бок, вторая, отлетев рикошетом от мраморного пола, впилась в бедро. Не обращая внимания на раны, Бетик хладнокровно прицелился. Его первая пуля ударила третьего стража в подбородок, и он опрокинулся, четвертый был ранен в плечо и зашатался. Мадден прикончил его выстрелом в голову.

Жрецы в багровых одеяниях прыснули от них в разные стороны. Бетик ухватился за протянутую руку Маддена и поднялся на ноги.

Снаружи за высокой двустворчатой дверью Ахназзар занес кинжал над лежащей без сознания Донной.

— Нет! — вскрикнул Бетик и выстрелил одновременно с Мадденом. Сбитый с ног Ахназзар сильно ударился о верхнюю ступеньку и перекатился на живот. Он почувствовал, как кровь наполняет его легкие, и, стискивая кинжал, пополз к неподвижной жертве, но не успел занести его, как над ним возникла гигантская черная тень.

Когти длинные, как сабли, вонзились ему в спину. Кинжал выпал из ослабевших пальцев, и Ахназзар не успел даже застонать, как когтистая лапа понесла его к жуткой пасти.

Бетик захромал к Донне и попытался приподнять ее.

— Господи! — завопил Мадден, и Бетик, взглянув вверх, увидел, что демон, покончив с Ахназзаром, вновь тянет руку вниз. Он взвел затвор и встал над Донной.

Когтистые пальцы растопырились…

Бетик выстрелил, рука дернулась, но продолжала неумолимо опускаться. Он бросил разряженный пистолет и выхватил из‑за пояса пистолет Гриффина. Когда пальцы приблизились, Бетик прыгнул на ладонь. Его одежда вспыхнула, но, не обращая внимания на боль, он сжал пистолет обеими руками и прицелился в колоссальное лицо.

В восьмистах милях оттуда сотворенные воды Атлантического океана накатывались на Кровь‑Камень, гасили его энергию, поглощали его силу.

Бетик провалился сквозь ставшие прозрачными когти и рухнул на толпу внизу. Мадден бросился к нему, голыми ладонями сбивая пламя, пожирающее его одежду. Невероятно, но Бетик оказался в полном сознании. Едва пламя погасло, Мадден помог ему встать, и они, пошатываясь, поднялись по храмовым ступеням.

Над ними в небе стремительно таял демон, и Маддена вдруг объял тихий покой.

— Все позади, — сказал он Бетику.

— Еще нет, — ответил исчадие.

Разъяренная толпа всколыхнулась и двинулась к ним.

Вскоре после полуночи Гриффин проснулся. Дом был пуст, и он понял, что Мадден с Бетиком отправились спасать его жену. Его ожег стыд, заглушая боль от ран. Ему следовало быть там с ними.

Он заставил себя сесть, не замечая натяжения швов, искусно наложенных Мадденом, и поглядел в окно на заросший сад. Никогда еще Гриффин не чувствовал себя таким потерянным и одиноким. Он скосил глаза на свое тело и увидел, насколько оно исхудало. Рубаха висела на нем, а в поясе Мадден проколол охотничьим ножом новую дырочку. Им овладело бешенство, питаемое бессилием что‑либо изменить. Но ему не на чем было сорвать свою ярость — она обратилась против него самого, и он вновь увидел, как безжалостно была оборвана жизнь Эрика на пороге их дома. Его глаза затуманились слезами. Он смигнул и снова уставился в окно на сад. Деревьям следовало бы пообрезать ветки: они затеняют розовые кусты, а розы нуждаются в солнце.

Его взгляд уловил какое‑то движение возле ворот. Он всмотрелся повнимательнее. Ничего! В доме не горела ни одна лампа, и он знал, что увидеть его снаружи невозможно. И выжидал, сосредоточив взгляд на воротах, чтобы легче уловить краешком глаза внезапное движение. Этому охотничьему приему его когда‑то давно научил Джимми Берк.

Вот! Возле серебристой березы! Там, между кустами, осторожно пробирался человек. И вон там! Другой скорчился под остролистом.

У Гриффина пересохло во рту. Он разглядел еще две крадущиеся фигуры и обвел взглядом комнату в поисках пистолета. Но пистолета нигде не было — видимо, Мадден захватил его с собой. Он лег на диван, а потом осторожно сполз на пол, вытаскивая из ножен охотничий нож. В его состоянии ему не справиться и с одним врагом, ну а четыре или четыреста — это уже все равно!

«Думай!» — приказал он себе. И еще раз оглядел комнату. Как они попытаются проникнуть внутрь?

Окно было открыто, и вывод напрашивался сам собой. Он на четвереньках пробрался под подоконник. От усилия у него закружилась голова. Он сделал глубокий вздох и прижал висок к холодному камню. Шли минуты, и его мысли начали блуждать. Когда‑то еще мальцом он спрятался вот так от отца, который искал его, чтобы выдрать. Он забыл, вчем провинился, но живо помнил то ощущение безнадежности, которое примешивалось к возбуждению — сознание, что он лишь оттягивает страшную минуту.

Легкий скрип. Гриффин посмотрел вверх и увидел, что за подоконник цепляются руки.

С предельной осторожностью он весь подобрался. Перед ним опустилась нога. Каблук сапога едва не задел его плечо, и в следующую секунду человек спрыгнул на пол. Гриффин вскочил, ухватил его за длинные темные волосы. Враг не успел даже вскрикнуть, прежде чем охотничий нож полоснул его по горлу.

Он начал отчаянно отбиваться, даже отшвырнул Гриффина в сторону, но затем упал на колени и выронил пистолет. Гриффин подобрал пистолет и отполз к стене в ожидании следующего.

По ту сторону комнаты его первый противник затих. Гриффин взвел затвор и закрыл глаза, напрягая слух. Ни звука, ни шороха…

Он, вздрогнув, проснулся. Сон еще затуманивал его мозг, и он отчаянно заморгал, озираясь. Сколько времени он спал? Секунду? Минуту?

И что его разбудило?

Рукоятка пистолета стала совсем теплой и скользкой от пота. Он обтер ладонь об рубаху и снова сжал пистолет. С улицы донеслось песнопение, комнату заполнил багровый свет.

Из двери в дальнем конце комнаты появился человек, и Гриффин дважды выстрелил в него. Человек пошатнулся, упал, потом поднял пистолет, и пуля впилась в стену над головой Гриффина. Зажав рукоятку в обеих руках, Гриффин выстрелил еще раз, и тот рухнул на пол мертвый. Комната смердела кордитом, в воздухе висел дым. В ушах Гриффина так звенело, что он совсем оглох.

Кое‑как поднявшись на ноги, он рискнул выглянуть из окна. К дому бежал человек. Первая пуля Гриффина пролетела мимо, но вторая попала ему в грудь, и он упал.

Проводник караванов утер пот с глаз, взглянул в ночное небо.

…И увидел Дьявола над крышами домов.

— Мой Бог! — прошептал он.

— Нет, мой! — произнес чей‑то голос.

Гриффин не обернулся.

— Я все гадал, куда ты подевался, Зедеки?

— Вас нелегко убить, мистер Гриффин.

— Не понимаю, почему ты просто не застрелил меня?

— Подумал, что вам будет любопытно посмотреть финал драмы. Следите за его рукой, мистер Гриффин. Сейчас вы увидите, как он поднесет к устам вашу жену… Вот тогда я и убью вас.

Внезапно Дьявол исчез, и Зедеки пронзительно закричал. Гриффин рывком обернулся и выстрелил. Пуля отбросила Зедеки к стене, его колени подогнулись, и он сполз на пол, все еще глядя в звездное небо.

Гриффин сидел и смотрел, как молодой человек умирал.

Аваддон стоял на балконе из черного мрамора, выходящем на ступени храма, упиваясь явлением своего Бога, чувствуя, как его сомнения тают, будто утренний туман под лучами солнца. Из храма донесся треск выстрелов, жрецы заметались. Он увидел, как Ахназзар упал, и Дьявол сожрал его. Затем вперед выскочила фигура в темной одежде. Рука Дьявола опустилась, фигура оказалась на когтистой ладони, и Аваддон издал торжествующий крик.

Но Дьявол вдруг исчез, и сердце Аваддона огненными пальцам сжала боль. Он застонал, упал в открытую дверь спальни, подполз к своей кровати, к инкрустированной слоновой костью шкатулке у изголовья. Он прошептал слова заклятия, но шкатулка не открылась. Приподнявшись на колени, он принудил себя успокоиться и нажал на кнопку. Крышка отскочила, и с неимоверным облегчением он обеими руками извлек большой овальный Кровь‑Камень. Боль в груди слегка его отпустила. Он заморгал и сфокусировал взгляд на Камне. У него перед глазами червонное золото тускнело, а черные прожилки ширились и ширились.

— Нет! — прошептал он.

На его руках проступили коричневые пятна, кожа дряблела, покрывалась морщинами. Он умудрился встать на ноги и вытащить пистолет с серебряной рукояткой из кожаной кобуры, свисавшей с изголовья.

— Стража! — крикнул он, и в дверь вбежал юноша.

— Что угодно, государь?

Аваддон прострелил ему голову, поднес Камень к дергающемуся телу и подставил под струю крови, бившую изо лба. Но энергия продолжала истощаться, черные полосы все ширились и сливались в сплошную черноту.

— Ты ничего не можешь сделать, Лоренс, — сказала Руфь.

Аваддон уронил Камень и опустился на пол рядом с трупом стража.

— Помоги мне, Руфи.

— Не могу. Ты должен был умереть уже давно.

Его волосы становились белее снега, кожа на лице словно задубела. У него не осталось сил, чтобы сидеть, и он свалился на бок. Руфь села рядом с ним и положила его голову себе на колени.

— Почему ты меня покинула? — прошептал он. — Все могло быть совсем по‑другому. — Мышцы его лица высыхали, и губы зашевелились в последнем прерывистом шепоте. — Я же любил тебя, — сказал он.

— Я знаю.

Его тело всей тяжестью легло ей на руки, и они почувствовали кости под кожей — хрупкие, острые. Кожа сползла, и кости рассыпались в прах.

На ступенях храма Бетик быстро перезарядил пистолет и сел лицом к толпе. Гневный рев стих, толпа попятилась. Люди тупо смотрели на свои выкрашенные руки, с недоумением оглядывали лица друзей. Какой‑то мужчина в первом ряду застонал и упал ничком. Его сосед наклонился над ним и воскликнул:

— Он умер!

Кому‑то еще стало нехорошо, он вытащил из кисета свой Кровь‑Камень — черный, как грех. Еще один человек упал мертвым, и толпа начала пятиться от трупов. Теперь все разглядывали свои Камни, и разразилась паника.

На ступенях Мадден помог Бетику встать, они подошли к Донне и сорвали с нее серебряные браслеты. Она застонала и открыла глаза.

— Джейкоб?

— Все хорошо, девочка. Ты в безопасности.

— Где Кон?

— Ждет нас. Я отнесу тебя к нему.

— А Эрик?

— Поговорим попозже. Ну‑ка, дай руку.

Толпа на площади стремительно таяла. Мадден подхватил Донну на руки, но тут к нему подошел темноволосый юноша.

— Господь да будет с вами! — поздоровался он.

— Ты кто? — спросил Бетик.

— Клофас. Ты меня не знаешь, Бетик. Но я видел тебя в Убежище, когда ты был там.

— Кажется, это было так давно!

— Да, словно целая жизнь прошла! Можно я помогу вам нести госпожу?

На «Титанике» люди дрались друг с другом, пытаясь проложить себе дорогу к лестницам, на которых яблоку негде упасть — все старались спастись от поднимающейся воды. Материнский Камень высвободил свою энергию и доводил дело до конца, накреняя корабль на нос в точном соответствии с тем, что произошло когда‑то. Сотни Хранителей, их жены и дети исчезали в бурлящем потоке, пытаясь плыть, отчаянно взывая о помощи. Тщетно.

Если во время кораблекрушения в 1912 году десятки мужественных людей до последней минуты стояли у насосов, то Хранители попросту понятия не имели ни о чем подобном. Если та трагедия длилась три часа, этот «Титаник» пошел ко дну в считанные минуты. Рухнули переборки, и безжалостные океанские волны поглотили пассажиров, еще остававшихся внизу.

Спасения не было. Многие прыгали с верхних палуб, со всплеском уходили под воду — только для того, чтобы, пронизав ее толщу, вылететь за пределы силового поля, окружавшего Камень, и упасть с горы на мраморные развалины Атлантиды.

Амазига Арчер и ее сын Люк пробились через курительный салон в фойе перед верхней палубой. Вода там достигала пояса Амазиги и быстро поднималась. Посадив Люка к себе на плечо, Амазига вылезла через окно на наклоненный стальной пол палубы. Люк цеплялся за нее, а она карабкалась к корме, торчащей словно башня над бушующими валами. Обхватив рукой стальной пиллерс, она слушала крики жертв, оказавшихся в ловушке внутри.

Медленно умирающий корабль скрылся в волнах. Холодная вода коснулась колен Амазиги, замерцала и исчезла.

Материнский Камень обрел свой конец, задушенный тонкой золотой проволокой, истощенный им же сотворенной катастрофой. Корабль содрогнулся, и океан исчез. Амазига приподнялась, села и потрогала свою одежду. Она была совсем сухая. Оглядевшись, она увидела, что лежит на ржавой палубе, а в двадцати шагах от нее встает на ноги мужчина, которому тоже удалось выбраться наверх.

— Спаслись! — закричал он, но насквозь проржавевшая сталь провалилась у него под ногами, и мертвый корабль поглотил его. Амазига почувствовала, что палуба под ней прогибается и осторожно поползла туда, где корма упиралась в обрыв. Палуба провалилась. Рука Амазиги метнулась к поручню и вцепилась в него. Люк с отчаянным воплем повис у нее на шее. Мышцы ее рук свела судорога, но пальцы по‑прежнему стискивали поручень. Она посмотрела вниз, в пустые темные недра корабля‑призрака.

— Держись, Люк! — закричала она, и мальчик крепче вцепился в ее тунику. Она перевела дух, подтянулась на правой руке и закинула левую за поручень. Под ее тяжестью он выгнулся, и она чуть не сорвалась. Но вскинула ноги, выбралась на корпус и поползла к обрыву. Там пропасть была еще глубже, а развалины Атлантиды внизу сверкали, как ощеренные клыки. Амазига сняла кожаный пояс, закинула его за спину Люка, притянув мальчика к своей спине. Потом перебралась на обрыв и начала долгий, полный опасности спуск.

Шэнноу обнаружил вогнутость в каменном своде — там, над бурлящей водой образовался воздушный карман. Смерть была близка, и как он ни пытался примириться с неизбежным концом, он знал, что еще не готов умереть. Его терзали ярость и отчаяние. Он не найдет Иерусалима! Не завершит свои поиски! Поднимающаяся вода лизнула ему подбородок, заплеснулась в рот. Он поперхнулся и выплюнул ее, нащупывая пальцами трещины, чтобы удержаться, потому что намокшая куртка и пистолет тянули его вниз.

— Успокойся, Шэнноу! — приказал голос у него в мозгу. Справа от него замерцало сияние, и появилось лицо Пендаррика, словно колеблющееся отражение на каменном своде. — Если хочешь жить, следуй за мной!

Сияние ушло под воду, Шэнноу выругался, несколько раз глубоко вздохнул, наполняя легкие кислородом, а потом нырнул. Далеко внизу он разглядел Материнский Камень. Его свечение быстро угасало, но прямо впереди маячило призрачное лицо. Он поплыл за ним — все глубже, глубже. Усталые руки еле повиновались ему, легкие начало жечь, как огнем. Пендаррик опустился еще ниже, к черному отверстию туннеля почти у самого пола пещеры. Тут Шэнноу почувствовал, что его начинает увлекать течение. Оно утащило его в туннель. Грудь у него разрывалась, и он выпустил несколько пузырьков воздуха. Его охватила паника, но голос Пендаррика заглушил страх:

— Мужайся, ролинд!

Его тело ударялось о стенки узкого туннеля, и он не находил сил удерживать дыхание. Легкие выбросили драгоценный воздух и всосали соленую воду. У него закружилась голова, и он потерял сознание — в то мгновение, когда поток выбросил его на склон горы. Прозрачная фигура Пендаррика сгустилась рядом с Шэнноу, но царь был бессилен помочь умирающему.

— Руфь! — позвал он, и его мольба громом пронеслась через бездны Духа.

Шэнноу лежал неподвижно, и Пендаррик позвал еще раз. И еще.

Руфь, появившись, сразу поняла, что происходит. Опустившись на колени, она перевернула Шэнноу и села верхом на его спину. Ее ладони ритмично нажимали на нижние ребра, вынуждая легкие извергать смертоносную жидкость. Но Взыскующий Иерусалима по‑прежнему не подавал признаков жизни. Руфь резко перевернула его на спину, приподняла ему голову и пальцами защемила ноздри. Ее губы прижались к его губам, ее дыхание наполняло его легкие. Шли минуты, но вот Шэнноу застонал и глубоко судорожно вздохнул.

— Он будет жить? — спросил Пендаррик.

Руфь кивнула.

— Ты устала, госпожа?

— Да. Но я обрела путь.

— Я надеялся, что так будет. Боль очень велика?

Их взгляды встретились, и Руфи не нужно было отвечать.

— Вы обладаете великим мужеством, Руфь. Положитесь на него. Не дайте энергии Кровь‑Камней возобладать над вами. Они внушат вам великие мечты, они наполнят ваше сердце желанием власти.

— Не бойтесь за меня, Пендаррик, мечты о завоеваниях — для мужчин. Но, поглощая энергию Камней, я чувствую, как мою душу грязнит зло. Я чувствую, как во мне растут ненависть и похоть. Впервые в жизни я понимаю желание убивать.

— И будете убивать?

— Нет.

— Можете вы остановить исчадия на юге, не убивая?

— Могу попытаться, Пендаррик.

— Вы сильнее, чем я, Руфь.

— Быть может, мудрее, и менее смиренна, чем была прежде. Я не хочу умирать, и все же вы были правы. Я не могу жить с этой силой, вскипающей во мне.

— Изберите лебединый путь и познайте покой.

— Да. Покой. Как бы я хотела унести с собой и всю ненависть в мире.

Пендаррик пожал плечами:

— Вы уничтожите Камни. Этого достаточно.

Шэнноу снова застонал и перевернулся на другой бок.

— Я прощусь с вами здесь, Руфь. Было большой честью узнать вас.

— Благодарю за преподанные мне уроки.

— Ученица несравненно превзошла учителя, — сказал он и исчез.

Шэнноу очнулся на каменистой земле в полумиле от мраморных развалин и обнаружил, что смотрит на «Титаник». Вновь это был золотистый ржавеющий корпус ушедшего на дно корабля. Внезапно один борт словно распороло, наружу вырвался пенный поток и бешеным каскадом устремился по склону к древнему городу внизу. Длилось это несколько минут, но Шэнноу разглядел во вспененной воде крохотные человеческие фигурки.

Он сел и увидел, что рядом с ним вторую гибель легендарного корабля наблюдает Руфь. По ее щекам текли слезы, и она отвела глаза.

— Благодарю вас за мою жизнь, — сказал он неловко.

— Ответственность за то, что они вон там лишились ее, лежит на мне, — сказала она, а тела неслись и неслись вниз к Атлантиде.

— Они сами сотворили свой рок, — сказал он ей. — Вам не за что винить себя.

Она вздохнула и отвернулась.

— Донна спасена и воссоединилась с Коном Гриффином.

— Я желаю им счастья, — сказал Шэнноу.

— Я знаю. Вот почему вы — особенный человек.

— А Бетик?

— Он был ранен, но останется жив. Он сильный человек и в одиночку схватился с Дьяволом.

— С Дьяволом?

— Нет, — сказала Руфь, — но с близким его подобием.

— А Аваддон?

— Йон, он мертв.

— Его убил Бетик?

— Нет. Его убил ты, Взыскующий Иерусалима. А может быть, Хранители — и уже очень давно.

— Не понимаю.

— Вы помните, как я рассказывала вам про Лоренса, про то, как он нашел душевный мир и счастье после Падения? Как он помогал Возрождению?

— Конечно.

— Дьявол был здесь, Йон. В этом проклятом корабле. Им был Камень и те, кто использовал Камень. С самого начала волками среди теней были они, вынуждая Лоренса скармливать им души. Отыскали в нем слабость и сотворили Аваддона. Подпитывали его энергией и поддерживали в нем жизнь из века в век. Когда вы замкнули эту энергию, Лоренс стал самим собой — давно умершим человеком.

— У Саренто была заветная мечта, — сказал Шэнноу. — Он хотел воссоздать старый мир, вновь отстроить все города, восстановить цивилизацию.

— Это была не заветная мечта, — сказала Руфь. — Это была мания. Поверьте мне, Йон, я жила в старом мире, и в нем было очень мало такого, что я захотела бы воссоздать. Каждому благу противостояло проклятие. Каждой радости — десять печалей. Девять десятых этого мира голодали, и повсюду велись войны, разражались эпидемии, правили голод и истощение. Этот мир пришел к своему концу еще до Падения, но умирал слишком долго.

— Что вы будете делать теперь?

— Вернусь в Убежище.

— У Селы все хорошо?

— Прекрасно. Теперь он вместе со всеми моими людьми ушел в мир. Я послала его с Клофасом. Они отлично ладят.

— И вы будете в Святилище одна?

— Недолго.

— Я еще увижу вас?

— Думаю, что нет. — Она снова обернулась к горе, увенчанной ржавым остовом, и увидела, что по крутому склону вниз карабкается крохотная фигурка.

— Это жена Сэма Арчера с их сыном. Проводите их в безопасное место.

— Провожу. Прощайте, Руфь!

— Бог вам в помощь. Продолжайте поиски своего города и найдите своего Бога.

Шэнноу улыбнулся.

— Я найду!

Вернувшись в Убежище, Руфь легла на свой любимый диван и стянула воедино всю силу, которую накопила за века. Ее тело засияло и начало увеличиваться, поглотив не только все Убежище, но и продолжая поглощать энергию всех Кровь‑Камней в открытых для нее пределах. По мере того, как росла ее сила, росла ее боль, и в ней началась борьба — мощь Кровь‑Камней столкнулась с благостью Святого Убежища. В ее душе ширилась ярость — все забытые минуты злости, похоти и алчности затопляли ее существо.

То, что прежде было Руфью Уэлби, воспарило в ночь, будто светящееся облако, разлилось в воздухе, унеслось с ночными ветрами.

Некоторое время Руфь старалась сохранить ощущение своей личности внутри облака, стремилась подчинить темную силу Камней, восстановить гармонию внутри своей силы.

Наконец она приблизилась к войску исчадий, готовящемуся к последней атаке на защитников Долины Родников. Тогда она предалась бесконечности и дождем золотого света пролилась на Долину.

Аваал, генерал исчадий, сидел на травянистом гребне холма и угрюмо смотрел на проход в Долину Родников, а у подножия холма его войско выстраивалось в боевой порядок. Уже два дня оборона ослабевала — у Кейда и его людей патроны были на исходе. Накануне исчадия почти прорвались в Долину, но Кейд воодушевил своих, и воины Аваала были отброшены после яростной рукопашной.

На этот раз сопротивлению будет положен конец, Аваал не сомневался в этом. Его взгляд был обращен к началу прохода, где под лучами солнца валялись распухшие трупы людей и лошадей — более тысячи юношей уже никогда не вернутся домой.

Жаркое солнце заставило его снять тяжелую черную шинель, и он откинулся в траве, устремив глаза на защитников прохода. Враги тоже понесли тяжелые потери и должны были бы обратиться в бегство, зная, насколько противник превосходит их численностью. Надежды на победу у них не могло быть никакой, и тем не менее они готовились сражаться.

Аваал поискал поддержки в своей ненависти. Но она исчезла.

Как можно ненавидеть мужчин и женщин, готовых умереть за родной край?

На гребень въехал его помощник Дорвал и спешился.

— Всадники готовы, мой генерал.

— Как они отнеслись к потере Камней?

— Со страхом, но они строго блюдут дисциплину.

Аваал жестом пригласил молодого человека сесть рядом с ним.

— Нынче какой‑то странный день.

— В каком смысле, мой генерал?

— Трудно объяснить. Ты ненавидишь их, Дорвал? Защитников Долины?

— Разумеется. Они же враги.

— Но сегодня твоя ненависть сильна по‑прежнему?

Молодой человек отвел глаза, его взгляд скользнул по трупам на равнине.

— Да, — сказал он наконец.

Аваал распознал ложь, но не обличил ее.

— О чем ты думаешь?

— Я вспоминал отца и наше прощание. Пока он умирал, я просто сидел рядом и думал о богатстве, которое получу, о его наложницах, которые станут моими. И не сказал ему ни слова благодарности. Такое странное чувство!

— Скажи, Дорвал, и скажи мне правду: ты хочешь сражаться сегодня?

— Да, мой генерал. Будет великой честью повести воинов за собой!

Аваал поглядел в глаза молодого человека и понял, что тот вновь солгал. Но винить его было нельзя: за такую правду вчерашний Аваал убил бы его.

— Прикажи всадникам спешиться.

— Есть, мой генерал! — ответил Дорвал, не сумев замаскировать облегчение на своем лице.

— И принеси мне кувшин вина.

В проходе Кейд следил за тем, как враги спрыгивают с коней.

— Что они затевают, Кейд? — спросил Гамбион.

Кейд пожал плечами и открыл патронник своего пистолета. Только два патрона. Он закрыл глаза, и Гамбион, решив, что он молится, отошел. Однако Кейд просто старался сосредоточиться. Он открыл глаза, обвел взглядом защитников прохода и судорожно сглотнул. Они сражались так хорошо!

Давным‑давно — во всяком случае, так казалось, — Лиза спросила его, не думает ли он создать войско из овечек. И он создал. И каким же доблестным войском они были! Но храбрость — только часть дела. Теперь всех их ждала смерть, и Кейд понял, что у него не достанет мужества стать свидетелем этого. Он убрал пистолет в кобуру и встал.

— Ефрам, подай мне палку.

— Куда ты собрался?

— Поговорить с Богом, — ответил Кейд.

Гамбион протянул ему резную палку, и Кейд, хромая, вышел из Долины Родников. Он задержался было поглядеть на мертвых исчадий у прохода, но смрад стоял такой, что он сразу пошел дальше.

День выдался чудесный, и даже боль в его колене исчезла.

— Что же, Бог, вроде бы перед концом нам следует поговорить взаправду. Надо быть честным — я же по‑настоящему в тебя не верю, — но, сдается мне, я ничего не потеряю. Если я говорю сам с собой — не важно. Но если ты все‑таки там, так, может, ты послушаешь. Все эти люди очень скоро умрут. Вроде бы пустяки — люди ведь все время умирают, тысячи и тысячи лет, — но мои ребята готовы умереть за тебя! И это должно же что‑то значить! Пусть я лжепророк, но они ведь истинно верующие, и хочется думать, что ты не расквитаешься с ними за то, что натворил один я. Я всегда стоил мало — не хватало мужества обрабатывать землю, — и тратил жизнь на грабежи и все такое прочее. Мне оправданий нет. Но возьми Ефрама и остальных — они чего‑то стоят. Они же искренне раскаялись, или, как, к дьяволу, ты это называешь! Я привел их на смерть, и не хочу даже думать, как они с надеждой выстроятся у врат, только чтобы услышать, что им туда хода нет. Вот и все, Бог, что я хотел сказать.

Кейд, продолжая идти все дальше в сторону исчадий, вытащил пистолет и отшвырнул его в траву.

Он услышал позади шорох, оглянулся и увидел, что его, тяжело переваливаясь, нагоняет Ефрам Гамбион, и его лысина блестит от пота.

— Что он сказал, Даниил?

Кейд улыбнулся и похлопал великана по плечу.

— На этот раз он позволил говорить мне. А ты захотел прогуляться?

— Куда мы идем?

— К исчадиям.

— Зачем?

Кейд ничего не ответил и захромал дальше. Гамбион пошел рядом.

— Ты и сейчас со мной, Ефрам?

— А ты что — сомневался?

— Да нет, пожалуй. Погляди‑ка на небо. Голубое, как спинка макрели, и все в полосках облаков. По‑моему дьявольски хороший день, чтобы умереть.

— Мы для этого идем? Умереть?

— Тебе не обязательно идти со мной. Я и один управлюсь.

— Знаю, Даниил. Но мы уже столько прошли вместе, что я пока побуду с тобой. А знаешь, мы этому проклятому войску показали! Неплохо для кучки разбойников и землепашцев!

— Лучшие дни в моей жизни, — признал Кейд. — Только вот мне следовало попрощаться с Лизой.

Они молча шли между мертвецами и дальше по равнине к исчадиям. Там их заметил дозорный и доложил Дорвалу, который поскакал к Аваалу, и генерал приказал оседлать ему коня. Гамбион увидел, что к ним скачут два десятка исчадий и вытащил пистолет.

— Брось его, Ефрам!

— Я без боя не умру.

— Брось!

Гамбион выругался… и отшвырнул пистолет в траву.

Исчадия, придерживая коней, окружили их кольцом. Кейд словно не видел нацеленных на него ружей и пистолетов, не спуская глаз со спешивающегося седого генерала.

— Ты, видимо, Кейд?

— Да.

— Я Аваал, командир Шестого. Зачем ты здесь?

— Подумал, что пора бы нам встретиться. Лицом к лицу. Как мужчина с мужчиной.

— Для чего?

— Подумал, может, вы хотите похоронить своих убитых?

— Нынче странный день, — сказал Аваал. — Точно сон. Ваша магия действует?

— Нет. Может, такое случается, когда многим людям предстоит умереть ради ничего. Может, просто усталость.

— К чему ты клонишь, Кейд? Говори прямо.

Кейд засмеялся.

— Прямо? Почему бы и нет? Что мы тут делаем? Зачем убиваем друг друга? Ради чего мы сражаемся? Из‑за нескольких безлюдных лугов? Почему бы вам просто не вернуться домой?

— Здесь действует какое‑то волшебство, — сказал Аваал. — Я не понимаю почему, но я чувствую правду твоих слов. Вы позволите нам похоронить наших мертвых?

Кейд кивнул.

— Тогда я согласен. Война кончена!

Аваал протянул руку, и Кейд уставился на нее, не в силах пошевельнуться. Этот человек отдавал распоряжения о бойнях, стал причиной неизмеримого горя и ужасов. Глядя в глаза Аваала, он принудил себя пожать ему руку, но с этим пожатием последние отзвуки злобы и горечи оставили его, и он с трудом сдержал подступающие к глазам слезы.

— Ты великий человек, Кейд, — сказал Аваал. — И меня убьют за то, что я послушался тебя. Быть может, мы встретимся в Аду.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь, — ответил Кейд.

Аваал улыбнулся, вскочил на коня и увел своих воинов к их шатрам.

— Господи боже ты мой! — сказал Гамбион. — Мы что — победили, Даниил?

— Отведи меня домой, Ефрам.

Когда они приблизились к Долине Родников, навстречу им выбежали ее защитники, их жены и дети. Кейд не мог говорить, но Гамбион быстро сообщил им о заключении мира, Кейда подхватили десятки рук, подняли выше голов и пронесли через проход.

Лиза стояла под купой ясеней, смигивая слезы, когда Кейд наконец добрался до нее. Горы эхом отвечали звукам песен.

— Все и правда позади, Даниил?

— Да.

— И ты победил. Теперь ты захочешь стать царем.

Он притянул ее к себе и нежно поцеловал.

— То был другой человек в другом месте и времени. А теперь я хочу только, чтобы мы поженились, обзавелись домом и детьми. С меня хватит войны, оружия, смертей. Буду выращивать хлеб, разводить скот и овец. Я просто хочу жить с тобой, и на дьявола мне быть царем?

Лиза приподняла его подбородок и улыбнулась.

— Ну, — сказала она, — раз ты больше этого не хочешь, так получишь!

Эпилог

На следующий год после войны с исчадиями Даниил Кейд был избран Пресвитером Ривердейла. Такой свадьбы, как его с Лизой, в этих краях не видели по крайней мере тридцать лет. Собралась вся община, а подарки привезли в полдесятке фургонов.

Кон Гриффин, Донна и их дочь Таня вернулись в Ривердейл на ферму в дом, который построил плотник Томас. Как только Донна покинула Чумные Земли, ее дар угас, хотя ее и потом часто видели на дальнем лугу, где она молча сидела с дочкой. И Кон Гриффин оставлял их наедине с неясными видениями.

Джейкоб Мадден женился на молодой вдове и стал владельцем фермы, поля которой примыкали к полям Гриффина, Они оставались верными друзьями, пока Гриффин не умер восемнадцать лет спустя.

Бетик потратил два года, разыскивая Йона Шэнноу, и в конце концов добрался до Амазиги Арчер, которая направила его на север.

Уже приближалась зима, когда он въехал в широкую долину и увидел фермерский дом из белого камня. Под деревьями лежали три трупа, накрытые рогожей. На ферме жили две женщины — мать и дочь, и они объяснили ему, что мертвецы были разбойниками.

— Что произошло? — спросил Бетик у матери.

— Когда они осаждали дом, подъехал неизвестный человек и убил их всех. Но его ранили. Я пригласила его остаться, но он отказался и поехал к Одинокой Вершине. — Она кивнула на дальние одетые снегом горы.

— А как он выглядел? — спросил Бетик.

— Высокий, волосы длинные, а глаза так и горят.

Когда Бетик повернул коня на север и выехал со двора, его нагнала дочь — белокурая девочка лет пятнадцати, — и ухватилась за его стремя.

— Она не всю правду сказала, — зашептала девочка. — Остаться она его не приглашала, а велела, чтобы он ехал дальше. Я дала ему хлеба и сыра, а он сказал, чтобы я не тревожилась. За дальними горами, сказал он, есть сияющий светом город, и там о нем позаботятся. Только там же никакого города нет, только глушь и безлюдье. А по его седлу текла кровь.

Бетик поехал было в том направлении, но разыгрался бешеный буран, и он был вынужден отказаться от поисков.

В ту ночь Даниилу Кейду приснился странный сон. Он шел в горном лесу по глубокому снегу, но холода не чувствовал. Потом вышел к замерзшему ручью и маленькому костру, от которого не веяло теплом. Рядом с костром, прислонясь спиной к дереву, сидел Взыскующий Иерусалима.

— Привет тебе, Даниил, — сказал он, и Кейд подошел ближе.

— Ты ранен?

— Боли нет.

— Позволь, я помогу тебе, Йонни.

— Я слышал, ты стал теперь большим человеком в Ривердейле?

— Да, — сказал Кейд.

— Отец гордился бы тобой. И я горжусь тобой, — сказал Шэнноу. Лед у него в бороде потрескался и осыпался.

— Позволь, я разведу настоящий костер.

— Не надо. Ты счастлив, Даниил?

— Да. Очень.

— У тебя есть дети?

— Двое. Мальчик и девочка.

— Это хорошо. Значит, волк обитает с ягнятами. Я рад. Помоги мне сесть в седло, Даниил.

Кейд поднял его и увидел кровь на льду. Он почти донес его до черного жеребца и подсадил в седло. Шэнноу покачнулся и взял поводья.

— Камо грядеши? — спросил Кейд.

— Туда, — ответил Шэнноу, указывая на горные пики, пронзающие облака. — Ты видишь шпили, Даниил?

— Нет, — прошептал Кейд.

— Я еду домой.

ПОСЛЕДНИЙ ХРАНИТЕЛЬ

Этот роман посвящается с любовью моим детям Кэтрин и Люку, которые, к счастью, еще слишком молоды и не понимают, какие они прекрасные люди.

1

К югу от Чумных Земель. 2541 год от Р.Х.

Но он не умер. Когда температура упала ниже тридцати градусов, мышцы бедра вокруг пулевой раны замерзли, и дальние шпили Иерусалима расплылись, изменились, превратились в одетые снегом сосны. Его борода оледенела, толстая длинная черная куртка в лунном свете казалась совсем белой. Шэнноу покачивался в седле, стараясь вновь увидеть город, который так долго искал. Но город исчез. Конь споткнулся, правой рукой Шэнноу вцепился в луку седла, и рана в бедре отозвалась новой болью.

Он повернул вороного жеребца и начал спускаться в долину.

В его мозгу вихрем проносились лица, образы: Каритас, Руфь, Донна. Опасное путешествие через Чумные Земли и битвы с исчадиями, жуткий корабль-призрак высоко на горе. Ружья и гром выстрелов, войны и смерти.

Буран обрел новые силы, ветер хлестал Шэнноу по лицу колючими снежными хлопьями. Он не видел, куда едет, и его мысли начали блуждать. Он знал, что с каждой уходящей секундой жизнь по капле покидает его тело, но у него не осталось ни сил, ни воли продолжать борьбу.

Ему вспомнилась ферма… то, как он в первый раз увидел Донну: на пороге дома с древним арбалетом в руках. Она сочла его разбойником и боялась за свою жизнь и за жизнь своего сына, Эрика. Шэнноу не винил ее за эту ошибку. Он знал, что приходит в голову людям, когда они видят подъезжающего Иерусалимца – высокую худую фигуру в кожаной шляпе с плоскими полями, человека, Взыскующего Иерусалима, с холодными-холодными глазами, которые видели слишком много смертей и отчаяния. Люди вскакивали и долго смотрели – сначала на его ничего не выражающее лицо, а потом их взгляды притягивали пистолеты, грозное оружие Громобоя.

Но Донна Тейбард была другой. Она пригласила Шэнноу в свой дом к своему очагу, и впервые за двадцать изнурительных лет Взыскующий Иерусалима узнал счастье.

Но затем появились разбойники, зачинатели войн и, наконец, исчадия Ада. Шэнноу сражался с ними всеми ради женщины, которую любил, – и все для того, чтобы она стала женой другого.

Теперь он был вновь один, умирал на ледяной горе в не нанесенной на карту глуши. И – странно! – ему было все равно. Ветер завывал вокруг всадника и его коня, и Шэнноу припал к холке жеребца, зачарованный пением сирены-вьюги. Конь был из горного края, ему не нравились ни воющие ветры, ни жалящий снег. Теперь, лавируя между стволами, юн выбрался к подветренной стороне отрога и по оленьей тропе спустился ко входу в высокий лавовый туннель, который тянулся под древним вулканическим хребтом. Там было теплее, и жеребец трусил вперед, ощущая мертвый груз на своей шее и спине. Он тревожился – его всадник всегда безупречно держал равновесие, а команды отдавал самым легким движением поводьев.

Широкие ноздри жеребца раздулись – в них ударил запах древесного дыма. Он остановился и попятился. Железные подковы застучали по каменному полу. Перед ним возникла черная тень – в панике он вздыбился, и Шэнноу скатился с седла. Огромная рука с длинными когтями ухватила поводья, и запах льва заполнил туннель. Жеребец вновь попытался встать на дыбы, ударить копытами, подкованными железом, но его держали крепко, а мягкий басистый голос нашептывал ему что-то успокаивающее, и мягкая ладонь ласково его поглаживала. Усмиренный этим голосом, конь послушно вошел в глубокую пещеру, где в кольце плоских камней пылал костер, и спокойно позволил привязать себя к узкому выступу в дальней стене. Затем его укротитель исчез.

В туннеле за входом в пещеру застонал Шэнноу. Он попытался перекатиться на живот, но его парализовали боль и лютый холод. Открыв глаза, он увидел над собой жуткое существо. Голову и лицо обрамляла темная грива. В него вперялась пара золотисто-карих глаз. Широкий и плоский нос, рот, словно рваная рана, с острыми клыками у краев. Шэнноу, не в силах пошевельнуться, мог только смотреть на чудовище яростным взглядом.

Когтистые руки скользнули ему под спину, легко его подняли и, словно ребенка, отнесли в пещеру, а там осторожно уложили у костра. Чудовище попыталось развязать завязки толстой куртки, но широкие руки больше походили на звериные лапы и не справлялись с замерзшими узлами. Со свистом выпущенные когти рассекли кожаные ремешки, и Шэнноу почувствовал, что куртку с него осторожно снимают. Медленно, но с большой бережностью чудовище сняло с него всю промерзшую одежду и укрыло теплым одеялом.

Взыскующий Иерусалима погрузился в дремоту, и сны его были наполнены болью.

Снова он сражался с Саренто, главой Хранителей, а «Титаник» плыл по призрачному океану, и в Вавилон явился Дьявол, Но теперь Шэнноу уже не мог выйти победителем. Он боролся за жизнь в океанской воде, вливавшейся в обреченный корабль и захлестывавшей его. Он слышал крики тонущих мужчин, женщин, детей и не мог их спасти. И проснулся весь в поту – попытался сесть, но боль пронзила раненый бок, он застонал и вновь оказался во власти бредовых снов.

Он ехал к горам и вдруг услышал выстрел. Въехав на вершину холма, он увидел, как трое мужчин вытаскивают из дома во двор двух отбивающихся женщин. Шэнноу выхватил один из пистолетов, пустил жеребца рысью и под гром копыт помчался туда. Увидев его, мужчины отшвырнули женщин, двое вытащили из-за пояса кремневые пистолеты, а третий бросился на него с ножом. Он натянул поводья и поднял жеребца на дыбы. Шэнноу прицелился точно, и один разбойник с пистолетом упал. Разбойник с ножом прыгнул, но Шэнноу извернулся в седле и выстрелил в упор. Пуля впилась в лоб и в брызгах мозга и крови вышла из затылка. Третий выстрелил, и пуля, срикошетив от луки седла, впилась в бедро Шэнноу. Не обратив внимания на внезапную боль, Иерусалимец выстрелил дважды. Первая пуля ударила разбойника в плечо, закрутила его, вторая раздробила ему череп.

Во внезапно наступившей тишине Шэнноу с седла смотрел на женщин. Старшая направилась к нему, и он увидел страх в ее глазах. Из его раны сочилась кровь и капала на седло, но он выпрямился.

– Чего тебе надо от нас? – спросила она.

– Ничего, госпожа. Я только хотел помочь вам.

– Ну – сказала она, неумолимо глядя на него, – ты нам помог, и мы тебе благодарны.

Она попятилась, по-прежнему не спуская с него глаз. Он понимал, что она видит капающую кровь, но не мог… не хотел просить о помощи.

– Доброго вам дня, – сказал он, повернул коня и поехал прочь.

Девочка побежала за ним – белокурая, миловидная, хотя ее кожа была загублена жарким солнцем и тяготами работы на земле в глуши. Она подняла на него большие голубые глаза.

– Вы уж простите! – сказала она. – Моя мать боится всех мужчин. Вы уж простите нас.

– Отойди от него, кому говорю! – крикнула мать, и девочка отскочила.

Шэнноу кивнул.

– Возможно, у нее для этого есть веские причины, – сказал он. – Жалею только, что не могу остаться и помочь вам закопать эту падаль.

– Вы ранены. Дайте я вам помогу.

– Нет. Я уверен, что близко отсюда есть город. В нем белые шпили и ворота из чистого золота. Там обо мне позаботятся.

– Никаких городов тут нету, – сказали девочка.

– Я найду его, – сказал он, тронул бока жеребца каблуками и выехал со двора.

* * *

К его плечу прикоснулась рука, и он очнулся. Над ним наклонялось звериное лицо.

– Как ты себя чувствуешь? – Голос был басистый, слова произносились медленно и нечетко. Вопрос пришлось повторить еще два раза, прежде чем Шэнноу его понял. Хорошо… – Я жив… благодаря тебе. Кто ты?

Огромная чудовищная голова наклонилась набок.

– Прекрасно! Обычно меня спрашивают, ЧТО я такое, а не кто. Меня зовут Шэр-ран. А ты очень силен, раз еще не умер от такой раны.

– Пуля прошла навылет, – сказал Шэнноу. – Ты не поможешь мне сесть?

– Нет. Лежи! Я зашил раны – и ту, где пуля вошла, и ту, где она вышла. Но мои пальцы уже не те, что были раньше. Лежи спокойно, отдохни до утра. А тогда мы поговорим.

– Мой конь?

– Цел и невредим. Он было испугался меня, но теперь мы понимаем друг друга. Я дал ему зерна из твоих седельных сумок. Спи, человек!

Шэнноу расслабился, убрал руку под одеяло и потрогал рану на правом бедре. Ощутил тугость швов и грубость узлов. Крови не было, но его тревожили волокна куртки, вогнанные в рану. Именно они убивали чаще пуль, вызывая гангрену и заражение крови.

– Рана чистая, – негромко сказал Шэр-ран, словно читая его мысли. – Кровь, вытекая, по-моему, промыла ее. И здесь, в горах, раны хорошо заживают. Воздух же очень чистый. Бактериям трудно выжить при температурах ниже тридцати.

– Бактериям? – прошептал Шэнноу, закрывая глаза.

– Микробам… той пакости, из-за которой раны гноятся.

– А-а! Спасибо, Шэр-ран.

И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.

Проснулся Шэнноу очень голодный, осторожно приподнялся и сел. Ярко горел костер, и он увидел у дальней стены большую поленницу. Оглядев пещеру, он определил, что в самом широком месте она имеет в поперечнике около пятидесяти футов. Высокий сводчатый потолок был весь в трещинах, в которые лениво уползал дым костра. Возле одеял Шэнноу лежали его фляжка, его Библия в кожаном переплете и его пистолеты в кожаных промасленных кобурах. Он взял фляжку, вытащил пробку с латунной нашлепкой и сделал несколько больших глотков. Затем в ярком свете костра осмотрел рану на бедре. Кожа вокруг была багровой, припухшей и воспаленной, но сама рана выглядела чистой и совсем не кровоточила. Он встал очень медленно и осторожно, а потом посмотрел по сторонам в поисках своей одежды. Его вещи, сухие, небрежно сложенные, лежали на валуне по ту сторону костра. Белая шерстяная рубаха была вся в пятнах запекшейся крови, но он все равно надел ее, а потом и черные шерстяные брюки. А вот застегнуть пояс на обычную дырочку он не смог – кожаный край вдавился в рану, и он охнул. Потом натянул носки и высокие сапоги для верховой езды и прошел к своему коню, привязанному у дальней стены. Шэр-рана в пещере не было.

Возле поленницы он увидел грубо сколоченные полки. На некоторых стояли книги, на других лежали мешочки с солью, с сахаром, сушеными фруктами и вяленым мясом. Поев сушеных фруктов, Шэнноу вернулся к костру. В пещере было тепло. Он лег на одеяла, достал пистолеты и тщательно их вычистил. Это были адские пистолеты, самозарядные, с боковой подачей. Он открыл седельную сумку и проверил, сколько у него осталось патронов. Сорок семь. Но когда они кончатся, эти чудесно сбалансированные пистолеты окажутся бесполезными. Засунув руку почти на дно сумки, он вытащил два пистолета, верно послужившие ему двадцать лет. Капсюльные. Для них он мог сам приготовлять порох и отливать пули. Вычистив, он завернул их в промасленную тряпку и уложил на дно сумки. Только тогда он взял Библию.

Переплет гибкий, как шелк, тонкие страницы с золотым обрезом, явно часто перелистывавшиеся. Размешав огонь, он открыл ее на Книге Пророка Аввакума и глубоким звучным голосом прочел три стиха;

«Доколе, Господи, я буду взывать – и Ты не слышишь, буду вопиять к тебе о насилии – и Ты не спасаешь. Для чего даешь мне видеть злодейство и смотреть на бедствия? Грабительство и насилие предо мною, и восстает вражда и поднимается раздор. От этого закон потерял силу, и суда правильного нет: так как нечестивый одолевает праведного, то и суд происходит превратный».

– И как твой Бог отвечает, Йон Шэнноу? – спросил Шэр-ран.

– Как в его воле, – ответил Шэнноу. – Откуда тебе известно мое имя?

Хозяин пещеры подковылял к костру. Его могучие плечи горбились под тяжестью огромной головы. Он тяжело опустился на пол, и Шэнноу заметил, что он дышит судорожно и прерывисто. Из уха появилась струйка крови, впитываясь в темные пряди гривы.

– Ты ранен? – спросил Шэнноу.

– Нет. Просто Перемена, и все. Ты поел?

– Да, Сушеные плоды, засахаренные в меду. Удивительно вкусно.

– Съешь их все. Они мне больше не по нутру. Как твоя рана?

– Подживает, как ты и обещал. Мне кажется, тебя терзает боль, Шэр-ран? Могу я чем-нибудь помочь?

– Ничем. Разве что подаришь мне свое общество?

– С радостью. Давно я уже не сидел у огня в тепле и покое. Так скажи, откуда ты меня знаешь?

– Не тебя, а о тебе, Шэнноу. Черная Госпожа рассказывала о тебе – о твоих подвигах и схватках с исчадиями Ада. Ты сильный человек и, я думаю, надежный друг.

– Кто она – эта Черная Госпожа? – спросил Шэнноу, чтобы избежать дальнейших похвал.

– Она – та, кто она есть. Смуглая и красивая. Она помогает деенкам – моему народу, и волчецам. Медведи ее к себе не допускают, потому что в них ничего человеческого уже не осталось. Они звери – и ныне и вовеки. Я устал, Шэнноу. Я отдохну… посплю. – Он лег на живот, поддерживая голову когтистыми руками. Его золотисто-карие глаза закрылись… и снова открылись, – Если… когда… ты перестанешь меня понимать, оседлай своего коня и уезжай. Ты понял?

– Нет, – ответил Шэнноу.

– Еще поймешь, – сказал Шэр-ран.

Шэнноу съел несколько засахаренных плодов и вновь открыл Библию. Аввакум уже давно стал его любимейшимпророком. Короткими, горько-сладкими были его слова, но в них звучали сомнения и страхи, переполнявшие сердце Шэнноу, и, служа им отражением, они их успокаивали.

Три дня Шэнноу провел с Шэр-раном, но хотя они часто разговаривали, Взыскующий Иерусалима почти ничего не узнал о деенках. Из немногих слов хозяина пещеры он получил лишь смутное представление о крае, где люди понемногу превращались в зверей. Были люди Льва, Волка, и Медведя. Медведи перестали быть людьми, их культура сгинула. Волчецы вымирали. Оставались только люди Льва. Шэр-ран говорил о красоте жизни, о ее муках и радостях, и Шэнноу мало-помалу понял, что хозяин пещеры умирает.

Про это они не упоминали, но день за днем тело Шэр-рана изменялось, росло, искажалось, и он утратил способность стоять прямо. Кровь обильно текла из обоих ушей, а его речь стала совсем невнятной. Ночью он рычал во сне.

На четвертое утро Шэнноу разбудило ржание жеребца, полное ужаса. Он вскочил с постели, хватая пистолет. Перед конем к полу припал Шэр-ран, покачивая огромной головой.

– Что случилось? – крикнул Шэнноу. Шэр-ран обернулся… и Шэнноу встретил взгляд золотисто-карих глаз огромного льва. Лев прыгнул на него, но Шэнноу упал, сильно ударившись об пол. Боль пронзила его тело, но он увернулся от атакующего льва, чей рев заполнил пещеру.

– Шэр-ран! – во всю мочь закричал Шэнноу. Лев повернул голову, и на мгновение Шэнноу уловил свет разума в его глазах… но он тут же угас. Зверь снова прыгнул. Рявканье пистолета эхом отдалось под сводами пещеры.

Зверь, который был Шэр-раном, рухнул и перекатился на бок, пристально глядя в глаза Шэнноу. Иерусалимец шагнул к нему, опустился на колени и положил руку на черную гриву.

– Прости! – сказал он.

Золотисто-карие глаза закрылись, дыхание оборвалось. Шэнноу убрал пистолет и взял Библию.

– Ты спас мне жизнь, Шэр-ран, а я отнял твою. Это несправедливо, но у меня не оставалось выбора. Я не знаю, как молиться за тебя, потому что не знаю, был ли ты человек или зверь. Но ты был добр ко мне, и я молю Всевышнего принять твою душу.

Он открыл Библию и, положив левую руку на тело Шэр-рана, прочел:

«Господня – земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней; ибо Он основал ее на морях и на реках утвердил ее. Кто взойдет на гору Господню, или кто станет на святом месте его? Тот, у кого руки неповинны и сердце чисто, кто не клялся душою своею напрасно и не божился ложно».

Он подошел к дрожащему жеребцу и оседлал его. Потом уложил в сумку оставшиеся съестные припасы, сел в седло и выехал из пещеры.

Позади него огонь костра замерцал и погас.

2

Город Эд. 9564 год до Р.Х.

Храм все еще чаровал красотой стройных белых шпилей и золотых куполов, но дворы его, прежде исполненные безмятежного покоя, теперь заполняли толпы людей, завывающих в жажде кровавого жертвоприношения. Белый шатер у входа в Священный Круг был убран, а на его месте стояла статуя царя, исполненная величия и мощи, с простертыми ввысь руками.

Нои-Хазизатра стоял в толпе, и его била дрожь. Трижды его посещало видение, и трижды он старался забыть о нем.

– Я не могу, Господи! – шептал он. – У меня нет на это сил.

Когда вывели жертву, он отвернулся и начал пробираться между толпящимися зрителями. Услышал, как новый верховный жрец произнес нараспев первые строки обрядового моления, но не оглянулся. Слезы жгли ему глаза, он, спотыкаясь, брел по белым мраморным коридорам, пока наконец не вышел к Озеру Безмолвия. И сел у самой воды. Рев толпы еле-еле доносился сюда, но все же он расслышал свирепую радость в этом реве, знаменовавшую смерть еще одной невинной жертвы.

– Прости мне! – сказал он, глядя в глубину Озера. Там скользили рыбки, а над ними он видел собственное отражение. Сильное лицо с квадратным подбородком, глубоко посаженные глаза, пышную бороду. Нет, он никогда не думал, что это лицо человека, слабого духом. И опустил руку в воду, взбаламучивая ее. Серебристые и черные рыбки метнулись во все стороны, унося с собой его отражение.

– Что может сделать один человек, Господи? Ты же видишь их! Царь одарил их богатством и миром, благоденствием и долгой жизнью. Они разорвут меня в клочья!

Чувство беспомощного отчаяния овладело им. Последние три месяца он устраивал тайные собрания и обличал необузданность царя. Он помогал объявленным вне закона жрецам Хроноса спасаться от Кинжалов, тайно вывозил их из города. Но теперь он уклонялся от последнего возложенного на него долга. Его грыз стыд, потому что любовь к жизни в нем оказалась сильнее любви к Богу.

В глазах у него помутилось, небо потемнело, и Нои-Хазизатра почувствовал, что оторвался от своего тела. Он воспарил в небо и повис над сверкающим городом внизу. В отдалении сгущался совсем уж черный мрак, а потом за пеленой мрака воссиял слепящий свет. Задул ураганный ветер, и Нои содрогнулся: морские валы с ревом вздыбились к небу. Океан с громом обрушился на сушу, и великий город превратился в его игрушку. Гигантские деревья исчезли под волнами, словно трава в паводок. Горы были поглощены целиком. Звезды заметались по небу, и солнце величественно взошло на западе.

Взглянув вниз на город, где он родился, Нои-Хазизатра увидел только серо-голубую пелену бушующих волн. И его дух канул в воду, все глубже, глубже погружаясь во мрак. Озеро Безмолвия и правда стало безмолвным. Серебристо-черные рыбки уплыли. Мимо него проносились трупы – мужчин, женщин, детей. Вода не была помехой для Нои, и он вышел на главную площадь. Статуя царя все еще стояла со вскинутыми руками… и тут ее задела огромная черная акула. Статуя медленно опрокинулась и ударилась о колонну. Голова отломилась, торс ударился о мозаичные плиты.

– Нет! – закричал Нои. – Не-е-ет! Его тело содрогнулось – он опять сидел у Озера Безмолвия. Яркие солнечные лучи струились на храм, над деревянными парапетами Башни Плача кружили голуби. Он встал, закутался в небесно-голубой плащ и решительным шагом пошел назад во Двор Священного Круга. Толпа начинала расходиться, жрецы подняли тело жертвы с плоского серого жертвенника. Кровь заливала его поверхность и по желобкам стекала в золотые воронки.

Нои-Хазизатра поднялся по ступеням и, замедлив шаг, направился к жертвеннику. Сперва никто не попытался ему помешать, но, когда он приблизился к камню, его остановил жрец в багряном одеянии.

– Только избранным дозволено подходить к Священному Месту! – сказал жрец.

– К какому священному месту? – крикнул Нои. – Вы осквернили его! – Он оттолкнул жреца и направился к камню. В толпе заметили их стычку и зашептались:

– Что он делает? – Вы видели, как он ударил жреца?

– Сумасшедший!

Все глаза обратились на высокого мужчину у жертвенника. Он сбросил голубой плащ и оказался одет в белое облачение жреца Хроноса. У подножия лестницы собрались храмовые стражи, но приближаться к Священному Месту с оружием строжайше запрещалось, и они неуверенно переминались с ноги на ногу.

К человеку у жертвенника подошли три жреца.

– Что это за безумие? – спросил один. – Почему ты оскверняешь Храм?

– Как смеешь ты говорить об осквернении? – возразил Нои-Хазизатра. – Этот Храм был посвящен Хроносу. Владыке Света, Владыке Жизни. Тут никогда не приносились кровавые жертвы!

– Царь – живое воплощение Хроноса, – заявил жрец. – Завоеватель миров, Владыка Небес. Все, кто отрицает это, предатели и еретики.

– Ну так причислите меня к ним! – загремел Нои, его могучие руки обхватили жертвенник и оторвали от подставки. Подсунув пальцы под камень, он поднял его над головой и швырнул о ступеньки. Камень развалился на куски. Толпа испустила яростный рев.

Нои-Хазизатра прыгнул к подножию алтаря.

– Безверные! – закричал он, – Близок ваш конец? Вы надсмеялись над Творцом Всего Сущего, и кара ваша будет ужасна. Моря поднимутся против вас и не оставят камня на камне. Ваши тела поглотит водная бездна, ваши чаяния будут забыты, как будете забыты и вы. Вы все слышали, что царь – живой бог. Богохульство! Кто низвел Камни ролиндов со Свода Небес? Кто привел избранный народ в эту благодатную страну? Кто уничтожил надежды грешников в Год Драконов? Хронос через своих пророков! И где был тогда царь? Он еще не родился и не был зачат. Он человек, и творимое им зло необъятно. Он погубит мир. У вас есть жены и сыновья, у вас есть те, кого вы любите. Они все умрут. Никто из вас, слушающих эти слова, не останется в живых до конца года?

– Стащить его оттуда! – заорал кто-то в толпе.

– Убьем его! – завопил другой, и толпа подхватила этот крик.

Храмовые стражи обнажили мечи и кинулись вверх по ступеням. Между ними зазмеилась молния, перескакивая с меча на меч, и обуглившиеся стражники попадали на ступени. Жуткое безмолвие окутало толпу.

Над трупами курился дым, а Нои-Хазизатра воздел руки к небесам.

– Пути назад нет, – сказал он. – Все будет так, как я говорил. Солнце взойдет на западе, и океан с грохотом обрушит свои воды на сушу. Вы увидите в небе Меч Божий – и отчаетесь!

Он спустился с алтаря и медленно прошел между мертвыми стражниками. Толпа расступалась перед ним, и Храм остался позади.

– Я его знаю, – сказал какой-то мужчина. – Это Нои-Хазизатра, корабельный мастер. Живет в южном квартале.

Имя передавалось в толпе из уст в уста все дальше и дальше от Храма и наконец достигло слуха женщины по имени Шаразад.

И охота началась.

3

Три дня Шэнноу ехал на юг. Тропы вились, спускаясь все ниже в длинную долину с полузамерзшими речками и ручьями, с сосновыми лесами, широкими лугами и пологими холмами. Дичи почти не попадалось, но он видел следы оленей и лосей. Каждый день на исходе утра он выбирал место, укрытое от ветра, сгребал снег, чтобы жеребец мог пощипать травы, а сам садился у костерка, читал Библию или думал о пути впереди.

Его раны быстро заживали. Шэр-ран прекрасно их зашил. Он часто вспоминал загадочного человеко-зверя и пришел к выводу, что Шэр-ран попросил его остаться с ним именно ради того, что произошло. Человеко-зверь обработал его раны, а потом положил рядом с ним пистолеты. Но ведь в безопасности пещеры ему оружие было не нужно. Обреченный упомянул Перемену, и наблюдать ее было до предела жутко – переход от человечности к зверинности. Шэнноу не понимал, что могло вызвать подобное преображение, но в странном мире после Армагеддона было много Загадок.

За два года до этого, стараясь спасти Сэмюэля и Бетика, который прежде был исчадием Ада, Шэнноу своими глазами видел новую расу волчецов, наполовину людей, наполовину зверей. И Арчер упоминал про другие такие же расы, хотя Шэнноу они еще не встречались.

В долине погода была более теплой, и чем дальше на юг он ехал, тем тоньше становился снежный покров, а склоны во многих местах уже зеленели молодой травкой. Каждое утро Шэнноу оглядывал небо, ожидая увидеть чудо, но оно оставалось голубым и безмятежным.

На четвертый день, когда начинало смеркаться, Шэнноу повернул жеребца в лес в поисках места для ночлега. Впереди между стволами он заметил отблески огня.

– Эй! У костра! – закричал он. Сначала ему ответила тишина, но затем отозвался хриплый бас, приглашая его подъехать. Шэнноу выждал секунду, молниеносно извлек из сумки капсюльный пистолет и сунул его за пояс сразу у борта своей длинной куртки. И поехал вперед.

Вокруг костра сидели четверо мужчин, в стороне стояли привязанные пять лошадей. Шэнноу спешился и набросил поводья жеребца на торчащий корень. Над огнем с треножника свисал большой черный горшок, распространяя благоухание мясной похлебки. Иерусалимец небрежной походкой направился к костру и сел, обводя четверых мужчин внимательным взглядом. Крутые молодчики, почти все поджарые, и во всех таится что-то волчье. За свою жизнь он навидался таких. Его взгляд задержался на крупном сутулом человеке с коротко подстриженной, подернутой проседью бородой и глазами-щелками под набрякшими веками.

В воздухе ощущалось напряжение, но оно не смутило Иерусалимца, хотя он его заметил. Его взгляд скрестился со взглядом сутулого мужчины. Он выждал.

– Поешь, – наконец негромко сказал тот.

– После вас, – сказал Шэнноу. – Не хочу быть неучтивым.

Мужчина улыбнулся, показав желтые зубы.

– Лес не место для учтивостей.

Он протянул руку за половником и налил себе похлебки в металлическую миску. Остальные последовали его примеру. Напряжение все нарастало. Шэнноу взял миску левой рукой и поставил ее перед костром. Потом левой же рукой взял половник, наполнил миску и придвинул к себе, Медленно съев похлебку он отодвинул миску.

– Благодарствую, – сказал он в тяжелое молчание. – Мне не мешало подкрепиться.

– Подлей еще, – предложил вожак.

– Нет, спасибо. А то не хватит вашему дозорному. Вожак обернулся.

– Иди сюда, Зак! – позвал он. – Ужин стынет. Из кустов по ту сторону костра выбрался парень с длинным ружьем в руках. Избегая взгляда Шэнноу, он подошел к костру и сел рядом с вожаком, а ружье положил рядом.

Шэнноу встал, направился к своему жеребцу, отвязал свернутые одеяла и расстелил их возле коня. Ослабил подпругу, снял седло и бросил на землю. Потом вытащил скребницу из седельной сумки, поднырнул под шею жеребца и равномерными спокойными движениями начал чистить его шерсть. Он ни на кого не смотрел, но молчание становилось все тяжелее. Иерусалимцу очень хотелось уехать сразу же, едва он кончил есть, и избежать непосредственной опасности, но он знал, что поступить так было бы непростительно глупо. Эти люди – разбойники, убийцы, и уехать значило бы проявить слабость, которая подействовала бы на них, как запах крови на волчью стаю. Он потрепал жеребца по холке и вернулся к своим одеялам. Не сказав ни слова, он снял шляпу, лег, завернулся в одеяло и закрыл глаза.

Парень у костра потянулся за ружьем, но вожак схватил его за локоть и покачал головой. Парень вырвал руку.

– Дьявол! Что это с тобой? – прошептал он. – Дай я его прикончу! Конь, каких в аду не сыщешь, и пистолеты… ты видел, какие пистолеты!

– Видел, – ответил вожак. – И видел, чьи они. А ты видел, как он подъехал к костру? С осторожностью. Тебя он сразу заметил и сел так, чтобы ты не мог в него прицелиться. А похлебку наливал и ел одной левой рукой. А где была правая? Я скажу тебе где. За бортом куртки. И он не брюхо почесывал. Так Что уймись, малый. А я подумаю.

Ближе к полуночи, когда все мужчины заснули под своими одеялами, парень бесшумно встал, сжимая в руке обоюдоострый нож, и прокрался туда, где спал Шэнноу. Позади него возникла темная фигура, и на его затылок опустилась рукоятка пистолета. Он упал, даже не застонав. Вожак убрал пистолет в кобуру и отнес парня на его одеяло.

В двадцати шагах от них Шэнноу улыбнулся и тоже убрал пистолет в кобуру. Вожак подошел к нему.

– Я знаю, ты не спишь, – сказал он. – Кто ты, во имя ада?

Шэнноу приподнялся и сел.

– Голова у мальчика сильно разболится. Надеюсь, у него достанет ума сказать тебе «спасибо»?

– Звать меня Ли Паттерсон, – ответил вожак и протянул ему правую руку. Шэнноу улыбнулся, но руки не взял.

– Йон Шэнноу.

– Господи Боже всемогущий! Ты охотишься на нас?

– Нет. Я еду на юг.

Ли ухмыльнулся:

– Хочешь поглядеть на статуи в небе, а? На Меч Божий, а, Шэнноу?

– Ты их видел?

– Нетушки. Они же в Диких Землях. Там нет селений, и человеку нечем поживиться. Но я видел одного, который клялся, что стоял прямо под ними, и сказал еще, что сразу уверовал. А мне уверовать, ну, ни к чему. Но ты точно на нас не охотишься?

– Даю слово. А почему ты спас мальчика?

– У человека, Шэнноу, лишних сыновей не бывает. У меня их трое было. Одного убили, когда я ферму потерял. Другого подстрелили после того, как мы… начали ездить. Ранен он был в ногу, рана загноилась, и пришлось мне ногу эту отрезать. Ты только подумай, Шэнноу, – отрезать ногу собственному сыну, понимаешь? А он все равно помер, потому как я слишком с этим тянул. Нелегкая это жизнь, что так, то так.

– А что с твоей женой?

– Померла. Этот край не для женщин, он их сжигает. А у тебя есть женщина, Шэнноу?

– Нет. У меня нет никого.

– Думается, потому ты и такой опасный.

– Может быть, – согласился Шэнноу.

Ли встал, потянулся, потом посмотрел на него сверху вниз.

– А ты Иерусалим отыскал, Шэнноу?

– Пока нет.

– Отыщешь, так задай Ему вопрос, а? Спроси ты Его, какой, к дьяволу, во всем этом смысл?

4

Нои-Хазизатра выбежал из Храма по широкой лестнице и скрылся среди толп, заполнявших городские улицы. Его смелость угасла, и он, весь дрожа, пробирался между людьми, в надежде затеряться среди их множеств.

– Ты жрец? – спросил мужчина, вцепляясь ему в рукав.

– Нет! – отрезал Нои. – Отвяжись от меня.

– Так на тебе же одеяние! – не отступал тот.

– Отвяжись! – рявкнул Нои, вырываясь. Вновь поглощенный толпой, он свернул в переулок и быстро зашагал к Купеческой улице. Там купил длинный плащ с капюшоном и натянул капюшон на свои длинные волосы.

На перекрестке он зашел в трактир, сел за столик у восточного окна и уставился на улицу снаружи, наконец-то в полной мере осознав всю чудовищность содеянного им. Теперь он изменник и еретик. И нигде в Империи ему не укрыться от гнева царя. И Кинжалы, конечно, уже разыскивают его.

«Почему ты? – спросила Пашад накануне вечером. – Почему твой Бог не может найти кого-нибудь другого? Почему ты должен погубить твою жизнь?» «Не знаю, Пашад, Что я могу сказать?» «Ты можешь отказаться от этой глупости. Мы переедем в Балакрис, забудем про всю эту чепуху». «Это не чепуха. Без Бога я – ничто. И злу, чинимому царем, должно положить предел».

«Если твой Владыка Хронос так могуч, почему он не сразит царя перуном? Зачем ему понадобился корабельный мастер?»

Нои пожал плечами.

«Не мне задавать вопросы Ему. Все, что мое, – Его. Весь мир – Его. Я был учеником во Храме всю мою жизнь, и таким плохим, что не стал жрецом. И я нарушал многие Его законы. Но я не могу отказаться, если Он призывает меня. Что я буду за человек? Ну-ка, ответь мне!» «Ты будешь живым человеком», – сказала она. «Без Бога жизни нет!» – Он увидел отчаяние в ее темных глазах, увидел, как оно родилось в сверкающих слезах, которые заструились по ее щекам.

«А как же я и дети? Жена изменника разделяет его кару. Об этом ты подумал? Ты хочешь увидеть, как твои дети сгорают в пламени?»

«Нет!» – Это был вопль безмерной муки. «Тебе нужно уехать отсюда, любимый. Нужно! Сегодня я говорила с Бали. Он сказал, что у него для тебя есть кое-что. И чтобы ты пришел к нему завтра вечером».

Они проговорили больше двух часов, строили планы, а потом Нои закрылся в своей тесной молельне и простоял там на коленях до утренней зари. Он взывал к Богу освободить его, но когда по небу разлилось розовое сияние, он твердо знал, что должен сделать… Пойти в Храм и обличить царя. И вот он все исполнил… и его ждет смерть.

– Ты изволишь поесть или выпить, высочайший? – спросил трактирщик.

– Что-что? А-а! Вина. Лучшее, какое у тебя есть.

– Слушаюсь, высочайший. – Трактирщик поклонился и отошел. Нои не заметил этого, как не заметил и его возвращения, как не заметил поставленные на стол перед ним кувшин и чашу. Трактирщик кашлянул. Нои подскочил, потом порылся в кошеле и бросил ему на ладонь большую серебряную монету. Трактирщик отсчитал сдачу и положил на стол. Нои даже не посмотрел на деньги и машинально налил себе вина. Оно было с юго-запада, густое и веселящее сердце. Он осушил чашу и вновь ее наполнил.

За окном прошли два Кинжала, прохожие расступались, толкали друг друга, лишь бы избежать прикосновения к рептилиям. Нои отвел глаза и выпил еще вина.

Напротив него за стол сел новый посетитель. – Узнаешь будущее наперед, наверняка разбогатеешь, – сказал он, раскладывая перед собой ряды камешков.

– У меня нет нужды гадать о будущем, – ответил Нои. Тем не менее гадальщик взял из сдачи две маленькие серебряные монетки и смешал камешки.

– Выбери три, – сказал он.

Нои хотел было прогнать его, но тут в трактир вошли два Кинжала, и он судорожно сглотнул.

– Что ты сказал? – спросил он, поворачиваясь к гадальщику.

– Выбери три камня, – повторил тот, и Нои нагнулся над камешками так, что капюшон совсем съехал ему на лицо. – Теперь дай мне руку! – приказал гадальщик.

Пальцы у него оказались длинными и тонкими. И холодными, как лезвие ножа. Несколько секунд он разглядывал ладонь Нои.

– Ты сильный человек, но это видно и без моего особого дара, – объявил он с усмешкой. Он был молод, с орлиным Профилем и глубоко посаженными карими глазами. – И ты сильно встревожен.

– Нисколько, – прошептал Нои.

– Странно! – внезапно сказал гадальщик. – Я вижу дорогу, но ведет она не по воде и не по суше. Вижу человека с молнией в руке и смертью в темных пальцах. Я вижу воду… она прибывает…

Нои отдернул руку.

– Деньги оставь себе, – прошипел он, поглядел в глаза гадальщика и увидел в них страх. – Какая же это дорога, если ведет она не по воде и не по суше? – заметил он, выдавливая на губы улыбку. – Что ты за гадальщик?

– Хороший, – сказал тот вполголоса. – А ты можешь успокоиться: они ушли.

– Кто? – спросил Нои, не решаясь поднять глаза.

– Рептилии. Тебе угрожает страшная опасность, друг мой. Тебя преследует Смерть.

– Смерть преследует всех нас. И никому не дано ускользать от нее вечно.

– Справедливо. Не знаю, куда ты отправляешься, и не хочу знать. Но я вижу неизвестный край и серого всадника. Его руки держат великую силу. Он повелитель грома. Он гибель миров. Не знаю, друг он или враг, но ты связан с ним. Остерегайся.

– Остерегаться поздно, – сказал Нои. – Не выпьешь ли со мной?

– Твое общество, мне кажется, слишком для меня опасно. Оставайся с Богом!

5

Бет Мак-Адам спрыгнула с фургона, пнула сломавшееся колесо и отвела душу в длинном красочном ругательстве. Ее сын и дочка сидели, свесив ноги за опущенный задний бортик, и молча давились от смеха.

– Чего от тебя и ждать было? – буркнула Бет. Деревянный обод проломился, и железный слетел с него. Она снова пнула колесо. Сэмюэль сунул кулак в рот, но звонкий смех вырвался-таки наружу. Бет свирепо обогнула фургон, но мальчик уже перебрался за наваленный там скарб, и она не сумела до него дотянуться.

– Паршивец желторотый! – закричала она, и тут начала смеяться Мэри. Бет накинулась на нее: – По-вашему, очень смешно застрять здесь, когда кругом волки и… и львы-великаны?

Лицо Мэри испуганно вытянулось, и Бет тотчас охватило раскаяние.

– Прости, деточка. Никаких львов тут нету. Я пошутила.

– Честное-пречестное слово? – спросила Мэри, оглядывая равнину.

– Ну да. Да и отыщись тут лев, он побоится сюда сунуться, а уж тем более, когда твоя мать зла на весь свет! А ты, Сэмюэль, вылазь оттуда, пока я вам головы не поотрывала и волкам не скормила!

Его белобрысая голова возникла над комодом.

– Мам, ты ж меня не выдерешь?

– Не выдеру, паршивец. Помоги Мэри выгрузить котелок и посуду. Мы устроим тут привал и подумаем, как сменить колесо.

Дети начали собирать хворост для костра, а Бет села на камень и уставилась на колесо. Придется полностью разгрузить фургон, а потом так или эдак приподнять его и так или эдак заменить сломанное колесо на запасное. С колесом она справится, но сумеют ли дети удержать рычаг? Сэмюэль очень сильный для своих семи лет, но ему не хватает умения сосредоточиться на порученном ему деле, а Мэри в свои восемь тоненькая как былинка, и ей просто не хватит силы… Но выход должен найтись… он же всегда находится!

Десять лет назад, когда ее пьяный отец избил до смерти ее мать, двенадцатилетняя Бет Ньюсон взяла кухонный нож и, когда он заснул, перерезала ему горло. Потом с семью серебряными обменными монетами прошла семьдесят миль до поселка Мика и сочинила жуткую историю о нападении разбойников на их ферму. Три года по распоряжению комитета она жила у Сета Рида и его жены, которые обращались с ней как с рабыней, а в пятнадцать лет наметила себе в женихи могучего лесоруба Шона Мак-Адама. Где было бедняге устоять против ее больших голубых глаз, длинных белокурых волос и соблазнительного покачивания бедрами! Бет Ньюсон с ее широкими густыми бровями и крупным носом назвать красавицей было никак нельзя, но, прах ее побери, она умела распорядиться тем, чем ее одарил Бог. Шон Мак-Адам рухнул перед ней, как бык под обухом, и через три месяца они поженились. Через семь месяцев родилась Мэри, а год спустя – Сэмюэль. Прошлой осенью Шон решил перебраться с семьей на юг, и они купили фургон у менхира Гримма и отправились в путь, полные самых радужных надежд. Но первый город на их пути встретил их вспышкой «красной смерти». Они тут же уехали, но через несколько дней могучее тело Шона покрылось красными гноящимися язвами, под мышками вздулись бугры, и каждое движение причиняло боль. Они разбили лагерь на травянистой вершине холма, и Бет ухаживала за ним дни и ночи. Однако при всей своей чудовищной силе Шон Мак-Адам проиграл бой за жизнь, и Бет похоронила его на склоне холма. И тут же заболел Сэмюэль. Измученная Бет ухаживала за мальчиком, не смыкая глаз. Не отходила от его постели и промывала язвы влажной тряпочкой. Мальчик поправился, и через две недели от язв не осталось и следа.

Однако и без могучей силы Шона Мак-Адама семья продолжала путь – через сугробы и по льду, в дни весеннего половодья, а как-то и по узкой горной тропе под нависающей лавиной. Дважды Бет отгоняла волков от их шести волов, а матерого великана уложила первым выстрелом из двуствольного кремневого ружья Шона. Сэмюэль чрезвычайно гордился этим подвигом своей матери.

И всего пять дней назад Сэмюэль нашел новый повод для гордости, когда им дорогу преградили два разбойника – угрюмые бородачи с ястребиными глазами. Бет положила вожжи и подняла кремневый пистолет.

– Эй! По-моему, вы, отребье, не очень-то умеете соображать. А потому я буду говорить медленно. С дороги! Не то, Бог свидетель, я отправлю ваши жалкие душонки прямехонько в ад!

И они посторонились. А один так снял шляпу и отвесил ей изысканный поклон, когда фургон проезжал мимо.

Бет улыбнулась этому воспоминанию, а потом вновь сосредоточилась на колесе. Ей предстояло решить две задачи: во-первых, найти крепкую жердь для рычага, а во-вторых, придумать, каким образом самой выполнить обе работы: приподнять фургон и сменить колесо.

Мэри принесла ей похлебки, жидковатой, но подкрепляющей. Сэмюэль заварил для нее чай из трав и заметно переложил сахара, но она только поблагодарила его с веселой улыбкой и взъерошила ему волосы.

– Хорошие вы ребятишки! – сказала она. – То есть для таких паршивцев!

– Ма! Всадники! – крикнула Мэри.

Бет вскочила и вытащила пистолет из-за пояса. Взвела оба курка и спрятала пистолет в складках своей длинной шерстяной юбки. Ее глаза сощурились – всадников было шестеро. Она сглотнула, решив не выдавать страха.

– В фургон! – приказала она детям. – Залезайте, живо! Они забрались внутрь и притаились за комодом. Бет пошла навстречу всадникам, ища взглядом вожака. Он ехал в середине, высокий, с худым лицом, коротко остриженными волосами и красным рубцом от виска до подбородка. Бет улыбнулась ему.

– Вы не сойдете с лошади, сэр? – спросила она. Его спутники захохотали, но Бет словно не услышала и продолжала смотреть на Рубца.

– Сойдем, сойдем, – сказал он. – Да я в ад сойду для женщины с таким телом, как у тебя. – Перекинув ногу через луку седла, он спрыгнул на землю и шагнул к ней. Бет быстрым движением левой рукой обняла его за плечи и притянула к себе в страстном поцелуе. В ту же секунду ее правая рука скользнула между ними, и холодные стволы пистолета уперлись ему в пах. Бет чуть повернула голову, так, чтобы ее губы оказались поближе к его уху.

– Чувствуешь, смрад свинячий? Это пистолет, – прошептала она. – Теперь вели своим бездельникам поставить запасное колесо на фургон, и чтобы они ничего в нем не трогали!

– Гарри, а ты что, не поделишься ею? – крикнул один из всадников.

Рубец было прикинул, не вырвать ли пистолет, но увидел стальной блеск в голубых глазах Бет и передумал.

– Об этом, Квинт, мы потом поговорим, – сказал он. – А сперва, ребята, смените ей сломанное колесо.

– Сменить… Мы сюда не для того прискакали, чтобы менять проклятущие колеса! – взревел Квинт.

– Делай, что сказано! – прошипел Рубец. – Не то я тебе кишки выпущу!

Разбойники попрыгали на землю и взялись за работу: четверо приподняли фургон, а пятый выбил чеку и сдернул сломанное колесо с оси. Бет отвела вожака в сторону, велела ему сесть на круглый валун и села сама справа от него так, чтобы его спина заслоняла ее от людей у фургона. Пистолет был теперь прижат к его ребрам.

– А ты ловкая сучка, – сказал Рубец, – и, если не считать носа, очень даже ничего. Неужто у тебя вправду хватит духу пристрелить меня?

– Легче, чем сплюнуть, – заверила она его. – Они вроде бы кончили. Так отошли их в ваш лагерь. Понял, дубина безмозглая?

– Готово, Гарри. А теперь, как насчет этого дела?

– Возвращайтесь в лагерь. Я подъеду часа через два.

– Погоди-ка, дьявол тебя возьми! Ты эту стерву себе оставишь? Нет уж! – Квинт обернулся к своим товарищам, ища поддержки, но они тревожно переминались с ноги на ногу. Потом двое сели на лошадей, другие двое последовали их примеру. – Дьявол, Гарри! Это не по-честному, заявил Квинт, однако попятился к своей лошади и вскочил в седло.

Когда они скрылись из вида, Бет вытащила тяжелый пистолет из кобуры на бедре Гарри. Потом встала и отошла от него. Дети вылезли из фургона.

– Ма, а что ты с ним сделаешь? – спросил Сэмюэль. – Убьешь его?

Бет передала пистолет разбойника Мэри. Это был капсюльный револьвер.

– Возьми щипцы, девочка, и поснимай медные чашечки, – сказала она.

Мэри отошла с пистолетом к фургону, открыла ящик с инструментами, одну за другой сняла капсюли, а потом вернула пистолет матери. Бет бросила пистолет Гарри, который ловко поймал его на лету и убрал в кобуру.

– Что теперь? – спросил он.

– Теперь мы немного выждем, а потом ты отправишься к своей шайке.

– И думаешь, я не вернусь?

– Подумать ты об этом подумаешь, – признала она. – А потом сообразишь, как они будут хохотать, когда ты расскажешь, как я прижала пистолет к твоему орудию и заставила их сменить колесо. Нет, ты им скажешь, что я тебя по-всякому ублаготворила, вот ты меня и отпустил.

– Они так взбесятся, что в драку полезут, – сказал он и вдруг ухмыльнулся. – Дьявол, но ты такая женщина, что за тебя стоит подраться! Куда ты направляешься?

– В Долину Паломника, – ответила Бет. Лгать не имело смысла. Колеи, тянущиеся за фургоном, все равно ее выдали бы.

– Видишь вон те вершины? Езжай прямо на них. Там есть тропа – крутая, узкая, но ты сбережешь четыре дня пути. И ты не заблудишься. Давным-давно кто-то выложил из камней стрелки и сделал зарубки на деревьях. Поедешь по ней и доберешься до Долины Паломника дня через два.

– Может, я и последую твоему совету, Гарри, – сказала она. – Мэри, завари чай из трав для нашего гостя. Но только прямо перед ним не вставай. Мне бы хотелось стрелять без помех, если будет нужда.

Мэри размешала угли и вскипятила воду в чайнике. Спросила Гарри, пьет ли он с сахаром, положила в кружку три ложки и подошла к нему шагов на шесть.

– Поставь кружку на землю, Мэри, – распорядилась Бет, и Гарри осторожно приблизился к кружке.

Он неторопливо прихлебывал чай, а потом спросил:

– Если я загляну в Долину Паломника, можно мне будет вас навестить?

– Спроси, когда увидишь меня в Долине, – ответила она.

– О ком мне справляться?

– Бет Мак-Адам.

– Рад с вами познакомиться, сударыня. Зовут меня Гарри Купер. Прежде жил в Ольоне, теперь направляюсь на север.

Он подошел к своей лошади и сел в седло. Бет смотрела, как он повернул на восток, потом спустила курки со взвода.

Гарри все четыре мили до лагеря думал о Бет – не женщина, огонь! Увидев лагерный костер, он легкой рысцой подъехал к коновязи. История, как он доказал свою мужскую доблесть, была у него уже готова. Он привязал лошадь и направился к костру…

Что-то ударило его в спину, и он услышал грохот выстрела. Повернулся, выхватил револьвер и взвел затвор. Из-за куста выскочил Квинт и выстрелил ему в грудь. Гарри прицелился и услышал сухой щелчок. Еще две пули опрокинули его, и он упал в костер. Его волосы вспыхнули.

– Вот теперь, – сказал Квинт, – вот теперь свое мы все получим!

6

Нои-Хазизатра осторожно укрыл свою грузную фигуру в тени арки, натянул темный капюшон плаща ниже на лицо и затаил дыхание. Ему стало еще страшнее, и он чувствовал, как колотится сердце у него в груди. Туча наползла на луну, и дюжий корабельный мастер обрадовался мраку. По улицам ходили дозором Кинжалы, и если его схватят, то отведут в тюрьму в центре города и будут пытать. К рассвету он умрет, и его голову выставят на пике над воротами. Нои затрясся. Над городом Эд зарокотал гром, и зигзаги молнии на мгновение испещрили тенями булыжную мостовую.

Нои выждал несколько секунд, стараясь успокоиться. Его вера все еще служила ему опорой, но мужество начинало его покидать.

– Пребудь со мной, Владыка Хронос! – молил он. – Укрепи мои слабеющие члены!

Он вышел на улицу, напрягая слух: не послышится ли что-нибудь, предупреждающее о приближении Кинжалов. И судорожно сглотнул. Ночь была безмолвной, на улицах – никого и ничего. Он шел как мог бесшумнее, пока не добрался, до дома Бали, увенчанного башней. Калитка была заперта, и он дожидался в тени стены, наблюдая, как восходит луна. В Урочный час он услышал, как, открываясь, скрипнул засов. Войдя во двор, Нои рухнул на скамью, а его друг закрыл калитку и тщательно ее запер.

Прижав палец к губам, Бали повел кутающегося в темный плащ Нои в дом. Ставни были заперты, занавесы на окнах задернуты. Бали зажег фонарь и поставил его на овальный стол.

– Мир этому дому! – сказал Нои.

Низенький Бали кивнул лысой головой и улыбнулся.

– Да благословит Господь моего гостя и друга, – ответил он.

Они сели за стол и выпили вина, затем Бали откинулся на спинку кресла и посмотрел на человека, с которым дружил двадцать лет. Нои-Хазизатра совсем не изменился за этот срок. Его борода оставалась густой и черной, глаза под мохнатыми бровями сохранили яркую синеву. Им обоим удалось по меньшей мере два раза приобрести осколки Сипстрасси, чтобы вернуть себе молодость и здоровье. Однако для Бали настали тяжелые времена. В буре на море погибли три его лучших корабля, он был близок к разорению, и теперь возраст начал нагонять его. По виду ему можно было дать лет шестьдесят, хотя на самом деле он был на восемьдесят лет старше Нои, которому недавно исполнилось сто десять. Нои пытался купить еще Сипстрасси, но царь забрал себе почти все Камни, и самый маленький осколок обошелся бы теперь Нои во все его богатство.

– Тебе надо выбраться из города, – сказал Бали.

Царь подписал указ о твоем немедленном заключении в тюрьму.

– Знаю. Я допустил глупость, обличая его в храме, но я усердно молился и знал, что моими устами говорил Величайший.

– Закон Величайшего, друг мой, больше не существует. Царь преклоняет слух к сынам Велиала. Что с Пашад?

– Я приказал ей утром отречься от меня и попросить о расторжении брачных уз. Хотя бы она будет в безопасности, как и мои сыновья.

– Сейчас безопасности нет ни для кого, Нои, ни для кого. Царь лишился рассудка, и бойня началась… как ты и предсказывал. На улицах буйствует безумие… а уж Кинжалы внушают мне ужас.

– Худшее еще впереди, – скорбно сказал Нои. – В снах, посещающих меня после молитвы, я вижу ни с чем не сравнимые ужасы: три солнца в небе одновременно, лопнувшие небеса, морские волны выше облаков. Я знаю, Бали, это произойдет очень скоро, и ничем не могу помешать.

– Многие видят дурные сны, которые ничего не предвещают, – возразил Бали.

Нои покачал головой:

– Знаю. Но мои-то сны пока все сбывались. Видения эти ниспосылает Владыка Всего Сущего. Я знаю, Он повелел мне предостеречь людей, и еще я знаю, что они не станут меня слушать. Однако не мне судить о Его путях.

Бали еще раз наполнил чаши и ничего не сказал. Нои-Хазизатра всегда был человеком несгибаемой веры и стойких убеждений, благочестивым и честным. Бали любил и уважал его, хотя и не разделял его убеждений. Однако он мало-помалу познал Бога корабельного мастера, и за одно лишь это пожертвовал бы ради него жизнью.

Открыв потайной ящик снизу столешницы, он достал вышитую ладанку из оленьей кожи. На мгновение он задержал ее в руке, словно ему не хотелось с ней расставаться, потом улыбнулся и подтолкнул ее по столу к Нои.

– Тебе, мой друг, – сказал он, и Нои, взяв ее, почувствовал исходящее изнутри тепло. Открыл ее дрожащими пальцами и вынул Камень. Не осколок, а целый Камень, круглый, будто отшлифованный, золотой, с тончайшими черными прожилочками. Он сжал его в кулаке, ощущая волну силы. Потом осторожно положил Камень на стол и посмотрел на лысого стареющего человека перед собой.

– С ним ты можешь вновь обрести юность, Бали. Прожить тысячу лет. Почему? Почему ты отдаешь его мне?

– Потому что он тебе нужен, Нои. И потому, что у меня прежде никогда не было друга.

– Но ведь он, наверное, стоите десять раз больше, чем все монеты, имеющиеся в городе! Я не могу принять такой подарок.

– Нет, должен! Это жизнь. Тебя разыскивают Кинжалы, а ты знаешь, что это означает. Пытки и смерть. Они замкнули город, и выбраться из него ты можешь только Тайным Путем. Врата находятся в кольце камней, которым пользовались князья. На севере седьмой площади. Ты его знаешь? У Кристального озера? Отлично. Иди туда. Произнеси вот эти слова и подними Камень над головой. – Он протянул Нои небольшой квадратный кусок пергамента. – Волшебство перенесет тебя в Балакрис. А дальше решай сам.

– У меня в Балакрисе хранятся деньги, – сказал Нои. – Только Владыка ведь хочет, чтобы я остался и продолжал предостерегать людей.

– Ты приобщил меня к тайне Величайшего, – ответил Бали, – и я верую, что Его воля важнее наших желаний. Однако ты ведь исполнил Его повеление. Ты предостерег, но их уши были от тебя затворены. Кроме того, Нои, мой друг, я молился, чтобы мне было открыто, как помочь тебе, и вот я обрел этот Камень. И, да, я хотел оставить его себе, но Величайший коснулся моего духа, и я понял, что Камень предназначен тебе.

– А как он попал к тебе?

– Его принес в мою лавку ахейский мореход. Думал, это золотой, самородок, и хотел продать мне его за цену нового паруса.

– Паруса? Но на него можно купить тысячу парусов, если не больше!

– Я сказал ему, что стоит он полцены паруса, и он продал мне его за шестьдесят Серебреников, – Бали пожал плечами. – На таких вот сделках я когда-то разбогател. А теперь уходи. Кинжалы, конечно, знают, что мы друзья.

– Пойдем со мной, Бали, – настойчиво сказал Нои. – С помощью этого Камня мы сможем добраться до моего нового корабля и уплыть туда, где Царь и его Кинжалы нас не найдут.

– Нет. Мое место здесь. Моя жизнь здесь. И моя смерть будет здесь. – Бали встал и повел Нои к калитке. – Еще одно, – сказал он своему другу, когда они остановились перед ней в лучах луны. – Вчера вечером, когда я держал Камень в руке, меня посетил странный сон. Будто ко мне пришел человек в золотой броне, сел рядом со мной и велел передать тебе, что ты должен искать Меч Божий. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Ничего. Ты узнал его?

– Нет. Его лицо сияло, будто солнце, и я не мог поднять на него глаза.

– Величайший откроет мне это, – сказал Нои, нагибаясь, чтобы обнять своего низенького друга. – Да будет Его покров над тобой, Бали.

– И над тобой, мой друг. – Бали бесшумно открыл калитку и всмотрелся в сумрачные тени улицы. – Никого! – прошептал он. – Быстрей уходи!

Нои еще раз его обнял, затем вышел из калитки и исчез среди теней. Бали заложил засов, вернулся в комнату, тяжело опустился в кресло и попытался совладать с сожалениями. С Камнем он мог бы вернуть себе прежнее богатство и наслаждаться непреходящей юностью. Без него? Нищета и смерть.

Он направился в лавку, перешагнув через труп ахейского моряка, принесшего ему Камень. У Бали не было даже шестидесяти Серебреников, которые требовал моряк, но у него еще оставался нож с острым лезвием…

Громкий треск заставил его повернуться и побежать назад в сад. Он увидел косо повисшую на петлях калитку… и на него бросились три Кинжала в темной броне. Змеиные глаза мерцали в лунном свете, чешуйчатая кожа блестела.

– Что… что вам нужно? – спросил Бали, весь дрожа.

– Мы ищщщем его.

– Кого?

Два Кинжала прошлись по саду, втягивая воздух в узкие щели ноздрей.

– Он был ззздесссь, – прошипел один, и Бали попятился. Кинжал вынул из ножен на боку странного вида дубинку и нацелил ее на низенького торговца.

– В поссследний рассс. Ззздесссь он?

– Он там, где вам его никогда не найти, – сказал Бали и, выхватив нож, прыгнул на ближайшего Кинжала. Из дубинки в руке рептилии вырвался гром, и в грудь Бали точно ударил молот. Он упал навзничь на дорожку, уставившись невидящими глазами на звезды в вышине.

Прогремел второй выстрел, и Кинжал рухнул на землю. В его треугольной голове чернела дыра. Остальные двое обернулись и увидели золотоволосую женщину – Шаразад.

– Бали мне был нужен живой, – сказала она мягко. – И мои приказы надо выполнять!

Следом за ней в сад вошли еще Кинжалы.

– Обыщите дом, – приказала она. – Не оставьте камня на камне. Если Нои-Хазизатра скроется, я распоряжусь, чтобы вас ободрали заживо.

7

Из всех времен года, даруемых Богом, весну Шэнноу любил особенно – за пьянящую музыку жизни и нового роста, за хоры птичьих голосов и яркие краски цветов, сменяющие снег. А воздух такой чистоты, что его можно пить, как вино, наполнял легкие эссенцией жизни.

Перед гребнем холма Шэнноу спрыгнул с седла, пешком поднялся на вершину иобвел взглядом колышущиеся травы. Потом присел на корточки и начал внимательно осматривать волнистые просторы равнины. У самого горизонта бродило стадо, а западнее на склоне холма паслись горные овцы. Он отошел, чтобы больше не вырисовываться на фоне неба, и оглядел свой путь через каньон, запоминая зубчатые утесы и узкие карнизы, которые оставил позади. Он не собирался возвращаться той же дорогой, но если придется, то к чему блуждать? Он расстегнул крепкий пояс с пистолетами, снял тяжелую длинную куртку, потом надел пояс, поправил кобуры на бедрах и только тогда скатал куртку и привязал ее к седлу сзади. Жеребец с удовольствием щипал молодую траву, и Шэнноу ослабил подпругу.

Достав Библию, он сел спиной к валуну и неторопливо перечел историю царя Саула. Он всегда невольно сочувствовал первому царю Израиля. Саул с таким упорством, с таким умением боролся за то, чтобы сделать свой народ сильным – и для того лишь, чтобы узурпатор посягнул на его венец. Даже в конце, когда Бог его покинул, Саул доблестно сражался с врагами и погиб вместе со своими сыновьями в великой битве.

Шэнноу закрыл Книгу и отпил прохладной воды из фляжки. Его раны уже совсем зажили – накануне вечером он удалил швы охотничьим ножом. Правда, он еще не мог двигать правой рукой с привычной быстротой, но силы быстро возвращались к нему.

Он затянул подпругу и выехал на равнину. Иногда он замечал следы лошадей, скота и оленей. Ехал он настороженно, оглядывая горизонт, то и дело посматривая через плечо и запоминая остающееся позади.

Равнина тянулась бесконечно, и голубеющие на юге горы казались маленькими и невесомыми. Внезапно слева от него вспорхнула птица. Он впился в нее глазами и вдруг обнаружил, что дуло его пистолета следует за ее полетом, а курок взведен. Он осторожно снял затвор и спрятал пистолет в кобуру.

Было время, когда его восхитила бы стремительность, с какой он приготовился встретить возможную опасность, но горький опыт давно усмирил его гордость. На него напали, когда он выехал из Ольона, и он убил всех нападавших; шорох сзади… он стремительно обернулся и выстрелил. И убил ребенка, который оказался в роковом месте в роковое мгновение.

Этот ребенок теперь был бы взрослым мужниной с собственными детьми. Земледельцем, строителем, проповедником? Никто никогда не узнает… Шэнноу попытался прогнать эту мысль, но она впилась в его мозг огненными когтями.

«Кто бы захотел быть тобой, Шэнноу? – спросил он себя. – Кто бы захотел стать Взыскующим Иерусалима?»

В Ольоне дети бегали за ним по вечерам, когда он обходил селение дозором, и подражали его прямой осанке, пружинистой походке. За поясами у них были заткнуты деревянное пистолеты, и они обожали его. Как замечательно, наверное, думали они, когда тебя все так уважают и боятся, когда твое имя знают задолго до того, как увидят тебя.

«Так ли уж это замечательно, Шэнноу?»

Жители Ольона были очень рады, когда Йон Шэнноу вынудил разбойников бежать – тех, кто остался жив. Но едва селение освободилось от разбойников, Йону Шэнноу заплатили и попросили его уехать. А разбойники вернулись, как возвращались всегда. И быть может, дети принялись бегать за ними, подражая их походке, устраивая перестрелки из деревянных пистолетов.

«Далеко ли до Иерусалима, Шэнноу?» – Только переехать через ближнюю гору, – ответил он вслух.

Жеребец передернул ушами и фыркнул. Шэнноу усмехнулся, потрепал его по холке и пустил рысью. Он знал, что это неразумно: кроличья нора, неустойчивый камень могли заставить коня споткнуться, сломать ногу или потерять подкову. Но ветер так приятно бил в лицо, а жизни без опасностей не бывает. Он позволил коню пробежать вольно еще с полмили, а потом увидел следы колес фургона и натянул поводья. Совсем свежие, оставленные двое суток назад. Он спешился и осмотрел их. Колеса глубоко вдавливались в сухую землю – семья переселяется на юг со всем своим скарбом. Он мысленно пожелал им доброго пути и вскочил в седло.

Ближе к вечеру он увидел сломанное колесо. К этому времени он уже кое-что знал о семье переселенцев: двое детей и женщина. Дети собирали для костра валежник и сухие коровьи лепешки, скорее всего складывая их в сетку, подвешенную под задком фургона. Женщина шла рядом с первой парой волов в упряжке: ступни маленькие, но шаг широкий. Никаких следов мужчины, но ведь он, решил Шэнноу, может по лени не вылезать из фургона. Однако сломанное колесо предлагало трудную загадку.

Шэнноу изучил следы всадников. Они въехали на стоянку и сменили колесо, потом уехали обратно тем же путем. Женщина стояла рядом с одним из спешившихся всадников, и они отошли к плоскому валуну. Возле колеи фургона Шэнноу нашел пять неиспользованных капсюль. В какую-то минуту во время этой встречи кто-то разрядил пистолет. Почему?

Он развел костер в кострище и сел у огня, размышляя над загадкой. Может, капсюли были старыми и женщина (теперь он уже твердо знал, что мужчины с ними не было), усомнилась в том, что они сработают? Но ведь в таком случае следовало бы сменить и пыжи, и заряды, но их оставили. Он заново осмотрел следы, но ничего дополнительного не обнаружил, Кроме одного: кто-то из всадников ехал далеко справа от остальных… либо он уехал раньше или позже них. Шэнноу пошел вдоль следа и в ста шагах от места привала увидел, что лошадь одинокого всадника наступила на отпечаток копыта, оставленный раньше. Следовательно, он уехал после остальных. Очевидно, он сидел на валуне и разговаривал с женщиной. Так почему другие не остались?

Он вскипятил чаю и доел последние плоды из запасов Шэр-рана. Когда его пальцы добрались до дна мешочка, они прикоснулись к чему-то холодному… металлическому. Он вынул монету – но не серебряную, а золотую с выпуклым изображением, рассмотреть которое Шэнноу в сгущающихся сумерках не сумел. Он положил ее в карман и расположился поудобнее. Однако загадка следов продолжала его мучить, и сон не приходил. Луна сияла ярко, он встал, оседлал жеребца и поехал по следам всадников.

Когда он добрался до их стоянки, их там не оказалось, но он увидел лежащего на земле человека с головой в золе кострища. Лицо у него было обожжено. В его теле зияло у несколько огнестрельных ран. С него сняли сапоги и, видимо, забрали пистолет, хотя пояс с кобурой был на нем. Шэнноу собирался повернуть коня, как вдруг услышал стон. Он с трудом поверил, что жизнь еще теплится в изуродованном теле. Отцепив фляжку, он встал на колени рядом с кострищем и приподнял обожженную голову.

Глаза умирающего открылись. – Они погнались за женщиной, – прошептал он.

Шэнноу прижал горлышко фляжки к его губам, но умирающий не сумел сделать глотка и поперхнулся. Больше он ничего не сказал, и Шэнноу просто ждал неминуемого конца. Человек умер через несколько минут.

Что-то блеснуло справа от Шэнноу. Под кустом валялся пистолет. Шэнноу поднял его. Видимо, он принадлежал убитому. Капсюлей на зарядах не было, и владелец не мог защищаться. Шэнноу задумался над тем, как это можно было бы истолковать. Люди эти – несомненно разбойники и застрелили одного из своих. Почему? Из-за женщины? Но ведь они все были возле фургона. Так почему они уехали оттуда?

Группа всадников натыкается на женщину с двумя детьми возле фургона со сломанным колесом. Меняют колесо и уезжают… кроме одного, который следует за ними позже. Его пистолет разряжен. Но он ведь должен был об этом знать? Когда он вернулся, его… друзья?.. застрелили его. И погнались за женщиной. Какая-то бессмыслица… Разве что он прежде помешал им надругаться над ней. Но в таком случае почему он разрядил пистолет, прежде чем вернуться?

Был только один способ узнать ответ. Шэнноу сел в седло и поискал взглядом следы.

* * *

– Зачем Бог убил, папу? – спросил Самюэль, обмакивая пресную лепешку в остатки похлебки. Бет отставила миску и посмотрела через костер на мальчика. Ее лицо в лунном свете было совсем белым, светлые волосы блестели, как серебряные нити.

– Бог его не убивал, Сэм. Его убила красная смерть.

– Но проповедник ведь говорил, что без воли Бога никто не умирает. А тогда они идут на Небеса или в Ад.

– Проповедник верит в то, что говорит, – сказала Бет медленно, – но это может быть и неправда. Проповедник рассказывал, что Пресвятой Иисус умер менее четырехсот лет назад и тогда мир опрокинулся. Но твой отец ведь в это не верил, так? Он говорил, что между его смертью и нашим временем прошли тысячи лет. Помнишь?

– Может, потому Бог его и убил, – сказал Сэмюэль, – что он не верил проповеднику.

– В жизни ничего так просто не бывает, – сказала ему мать. – Есть плохие люди, а Бог их не убивает, и есть хорошие люди, вот вроде твоего отца, которые умирают до своего срока. Так уж устроена жизнь, Сэмюэль. Ничего хорошего она никогда не обещает.

Мэри, которая все это время молчала, собрала миски, отошла от Стоянки и принялась оттирать их пучком травы. Бет встала и потянулась.

– Тебе еще надо много узнать, Сэмюэль, – сказала она. – Если ты чего-то хочешь, то должен драться за это. Не уступать, не хныкать и не ныть. Принимать удары и продолжать жить дальше. А теперь помоги сестре и погаси костер.

– Так ведь же холодно, мам, – заспорил Сэмюаль. – Почему нам нельзя лечь спать у костра?

– Огонь виден за мили и мили. Ты хочешь, чтобы разбойники нас нашли?

– Так они же помогли нам сменить колесо!

– Погаси костер, паршивец! – крикнула она.

– Мальчик вскочил и принялся забрасывать пламя землей. Бет отошла к фургону и остановилась, глядя на равнину. Она не знала, существует ли Бог, но ее это не интересовало. Бог не спас ее мать от звериной жестокости человека, женой которого она была, – а уж ей самой Бог ни разу не помог. Вот жалость-то! Было бы очень приятно чувствовать, что о ее детях заботится добрый боженька, верить, что все их беды можно с упованием оставить воле Высшей Силы. Она помнила, как страшно была избита ее мать в день своей смерти, и словно все еще слышала удары кулаков, с жутким чмоканьем вдавливающихся в мягкое тело. Она смотрела, как он выволок труп на пустырь за домом, и слушала, как лопата врезалась в землю, выкапывая безымянную могилу. Шатаясь, он вернулся в дом и уставился на нее. Глаза у него были налиты кровью, руки в земле. «Теперь ты да я, и больше никого», – пробормотал он, когда напился до полного одурения. И заснул в тяжелом кресле. Кухонный нож рассек ему горло, и он умер, не проснувшись.

Бет покачала головой и подняла на звезды глаза, затуманившиеся непривычными слезами. Оглянулась на детей, расстеливших свои одеяла на теплой земле у потушенного костра. Шон Мак-Адам был неплохим человеком, но она не тосковала по нему, как они. Он очень быстро понял, что жена его не любит, но детей обожал: играл с ними, учил их, всячески опекал. И так был поглощен ими, что не заметил, насколько изменились чувства его жены – до того самого времени, когда лежал в фургоне, не в силах пошевелиться. «Прости, Бет!». – прошептал он.

«Что еще за «прости»? Отдыхай и выздоравливай!» Он проспал больше часа, потом его глаза открылись, рука задрожала, приподнялась над одеялом. Она взяла ее, сжала.

«Я тебя люблю, – сказал он. – Бог мне свидетель». Она внимательно на него посмотрела. «Я знаю. Спи. Постарайся уснуть». «Я… старался… ради тебя и ребятишек. Ведь правда?». «Перестань так говорить! – приказала она. – Утром тебе полегчает».

Он качнул головой.

«Мне конец, Бет. Я вишу на волоске. Скажи мне, прошу тебя…»

«Что сказать?»

«Просто скажи мне…» Его глаза закрылись, дыхание стало хриплым.

Она прижала его руку к груди и наклонилась поближе.

«Я люблю тебя, Шон, Люблю! Бог мне свидетель! А теперь поправляйся, прошу тебя!»

Он ушел в небытие ночью, когда дети спали. Бет некоторое время сидела возле него, но потом представила себе, как дети увидят мертвого отца… вытащила покойника из фургона и вырыла могилу на склоне… Они так и не проснулись…

Погруженная в воспоминания, она не услышала, как подошла Мэри. Девочка положила руку на материнское плечо, Бет обернулась и инстинктивно обняла ее.

– Не бойся, Мэри, деточка. Ничего не случится.

– Мне плохо без папы. Я бы хотела, чтобы мы никуда не уезжали!

– Знаю, – ответила Бет, поглаживая дочь по длинным каштановым волосам. – Только будь хотенья лошадьми, все нищие ездили бы верхом! Мы должны были уехать, понимаешь? – Она слегка оттолкнула девочку от себя. – А сейчас очень важно, чтобы ты помнила то, чему я сегодня тебя научила. Неизвестно, сколько еще мы лихих людей повстречаем, пока доберемся до Долины Паломника. И ты нужна мне, Мэри. Могу я положиться на тебя?

– Конечно, мам.

– Умница! А теперь ложись-ка спать.

Бет просидела у погасшего костра несколько часов, слушая, как ветер шуршит в травах равнины, глядя, как медленно поворачивается звездный небосвод. За два часа до рассвета она разбудила Мэри:

– Смотри не усни, девочка. Высматривай всадников, а как увидишь, зови меня.

Потом она легла и погрузилась в сон без сновидений, Ей казалось, что миновала лишь минута, когда Мэри потрясла ее за плечо, однако над восточным горизонтом поднималось солнце. Бет заморгала и провела рукой по светлым волосам.

– Всадники, ма! По-моему, те же самые.

– Залезай в фургон. И помни, что я тебе говорила. Бет зарядила кремневый пистолет и взвела оба курка, а потом, как в прошлый раз, спрятала его в складках юбки и посмотрела на всадников, ища глазами Гарри. Его с ними не было. Она перевела дух и заставила себя сохранять спокойствие. Они подскакали к фургону, и тот, которого Гарри называл Квинтом, спрыгнул с седла.

– А теперь, курочка, – сказал он, – мы получим то же, чего попробовал старина Гарри.

Бет подняла пистолет. Квинт остановился как вкопанный. Она спустила один курок. Пуля ударила Квинта в лоб над переносицей и пронизала его череп. Он повалился на землю, из раны забила кровь, и Бет шагнула вперед.

Внезапный грохот напугал лошадей, всадники еле с ними совладали, а лошадь Квинта, оставшаяся без седока, унеслась галопом через равнину. В наступившей тишине разбойники уставились друг на друга.

Голос Бет хлестнул, как кнут;

– Шлюхины отродья, выбирайте! Либо уезжайте, либо умрите! И побыстрее! Я начну стрелять, когда замолчу!

Поднятый пистолет нацелился на ближайшего.

– Э-эй, хозяйка! – заорал он. – Я уезжаю!

– Со всеми нами ты, сука, не справишься! – зарычал другой и пришпорил лошадь. Но в фургоне раздался оглушительный грохот, и разбойник с размозженной головой вылетел из седла.

– Убедились? – спросила Бет. – Чтоб я вас больше не видела!

Оставшиеся трое, подобрав поводья, уже неслись прочь галопом. Бет подбежала к фургону, схватила рожок с порохом и зарядила пистолет. Мэри выбралась наружу с обрезом в руках.

– Молодец, Мэри, – сказала Бет, забивая пыж следом за пулей и зарядом.

Она взяла обрез и прислонила его к фургону, а потом крепко обняла дрожащую девочку.

– Легче, легче! Все хорошо, пойди сядь на козлы, не гляди на них.

Бет подвела девочку к передку фургона и помогла ей влезть на козлы, а затем вернулась к мертвецам. Расстегнула пояс с пистолетами на теле Квинта и затянула его на собственной талии, затем обшарила труп в поисках пороха и пуль. Нашла кожаный мешочек с капсюлями и отнесла его в фургон, потом сняла пистолет с другого трупа и спрятала его за козлами. У Шона Мак-Адама не было денег на пистолет с вертящимся барабаном, и вот теперь целых два таких!

Бет запрягла волов, потом подошла к лошади второго разбойника, гнедой кобыле, и неловко забралась в седло. Она неуверенно подъехала к Мэри.

– Бери вожжи, деточка. Пора в путь!

Сэмюэль влез на козлы рядом с Мэри и ухмыльнулся до ушей:

– Мам! Ты прямо настоящий разбойник! Бет улыбнулась ему, потом перевела взгляд на Мэри. Девочка смотрела прямо перед собой неподвижным взглядом, лицо у нее было совсем белым.

– Бери же вожжи, Мэри, черт дери!

Девочка вздрогнула и отвязала их от тормозного рычага.

– Трогай! – Мэри дернула вожжами, а Бет подъехала к первой паре волов и хлопнула правого по крестцу. Высоко в небе уже кружили стервятники.

8

Нои-Хазизатра добрался до кольца древних камней за час до зари. Укрывшись между деревьями, он озирался, не увидит ли стража, однако вокруг, насколько он мог судить, не было никого. В ярких лучах луны он несколько раз прочитал слова на пергаменте, заучивая их. Затем, крепко сжимая в кулаке Камень, выбежал из-за деревьев на открытое пространство перед кольцом.

Тут же раздался пронзительный свист. К нему метнулись тени, и женский голос закричал:

– Живым! Взять его живым!

Нои рванулся внутрь кольца – высокие серые монолиты словно сулили спасение. Перед ним выскочила рептилия в черной броне, и могучий кулак Нои нанес по треугольной морде сокрушительный удар. Кинжал повалился в траву. Перепрыгнув через распростертое тело, Нои оказался в тени камней. Оглянувшись, он увидел других бегущих к нему рептилий. Он поднял руку и крикнул:

– Баррак найзи тор леммес!

Перед его глазами блеснула молния, ослепив их, в мозгу закрутился многоцветный вихрь. Он не чувствовал ни своего веса, ни сил и уносился куда-то, будто подхваченная ураганом пушинка. Потом его подошвы больно стукнулись о землю, он пошатнулся и упал. Его глаза открылись, однако увидел он только вспыхивающие огни. Затем зрение вернулось к нему, и он увидел, что лежит посреди небольшой Поляны совсем рядом с мертвецом, чье лицо страшно обуглилось. Нои поднялся на ноги и посмотрел на труп. Подобной одежды он нигде ни на ком не видел. Нои вышел на опушку и огляделся. Города Балакриса он не увидел. Не увидел океана вдали. Травянистая равнина простиралась до туманного горизонта, где горы возносили к небу зубчатые вершины.

Вернувшись на полянку, Нои сел и осмотрел свой Камень. Черные прожилки в золоте стали шире. У него не было возможности узнать, сколько энергии Сипстрасси израсходовалось на этот полет.

Опустившись на колени, Нои-Хазизатра начал молиться. Сначала он вознес благодарственную молитву за свое спасение от Шаразад и ее Кинжалов, потом попросил о защите своей семьи. И, наконец, он поискал безмолвия, в котором можно было услышать глас Бога.

Вокруг него шелестел шепот ветра, но он не улавливал в нем слов. Солнечные лучи согревали его лицо, но не несли с собой видений. В конце концов он поднялся с колен.

Конечно, безопаснее, если одежда на нем будет такой же, какую носят жители этого края. Камень в его руке замерцал, излучая тепло, его одеяние и плащ замерцали и преобразились. Теперь на нем были брюки и сапоги, рубаха и длинная куртка, совсем такие же, как на мертвеце.

– Будь бережливее, Нои, – предупредил он себя. – Не расходуй силу на пустяки.

И вспомнил слова Бали: «Ищи Меч Божий». Он понятия не имел, куда ему следует направиться, но, взглянув на землю, увидел лошадиные следы, ведущие к горам. Так как иного знака ему ниспослано не было, Нои-Хазизатра пошел вдоль них.

* * *

Шаразад сидела за богато инкрустированным столом, ее льдисто-голубые глаза были прикованы к лицу Пашад, жены предателя Нои-Хазизатры.

– Вчера ты обличила своего мужа. Почему?

– Я узнала, что он злоумышляет на царя, – ответила Пашад, отводя глаза и уставившись на странное серебряное изделие с белыми ручками на столе.

– С кем он злоумышлял?

– С торговцем Бали, высочайшая. Я знаю только его.

– Тебе известно, что семья предателя разделяет его кару? – прошептала золотоволосая инквизиторша, и Пашад кивнула:

– Когда я обличила его, высочайшая, он ведь еще не был объявлен предателем. И я уже не из его семьи, потому что, обличив его, развелась с ним.

– Да, так. Где он прячется?

– Не знаю, высочайшая. Сегодня утром был сделан список всей нашей недвижимости. Только пять домов и три склада у порта. Ничем другим я не могу помочь тебе.

Шаразад улыбнулась. Потом опустила руку в карман расшитой жемчугом туники, достала червонно-золотой камешек и положила его на стол. Она произнесла три слова силы и велела тоненькой черноволосой женщине, сидящей напротив:

– Положи на него ладонь! – А когда Пашад послушалась, добавила: – Сейчас я буду задавать тебе вопросы, но знай, если ты солжешь, Камень тотчас тебя убьет. Ты поняла?

Пашад кивнула. В ее глазах застыл страх.

– Ты знаешь, где находится преступник Нои-Хазизатра?

– Нет, не знаю.

– Ты знаешь имена его друзей, которые могли злоумышлять вместе с ним?

– На этот вопрос трудно ответить, – сказала Пашад, на лбу у нее выступили капельки пота. – Некоторых его… друзей я знаю, но мне неизвестно, участвовали ли они в его измене.

– А ты в ней участвовала?

– Нет. Я ничего в этом не поминаю. Мне ли судить, бог царь или нет? Я думала только о том, как угодить мужу и растить наших детей. Божественность царя не моего ума дело.

– Если ты узнаешь, где находится преступник Нои-Хазизатра, ты сообщишь мне?

– Да, – ответила Пашад, – в ту же минуту. Удивление Шаразад было искренним. Она сняла руку Пашад с камешка и положила его назад в карман.

– Можешь идти, – сказала она. – Если получишь какие-нибудь известия о предателе, сообщишь их мне. – Обязательно, высочайшая.

Шаразад проводила ее взглядом и откинулась на спинку кресла. Занавес на левой стене раздвинулся, и в комнату дошел молодой человек – высокий, широкоплечий, но узкий в бедрах. Он ухмыльнулся, сел в кресло и забросил ноги в сапогах на стол.

– Проигрыш за тобой, – сказал он. – Я ведь предупреждал тебя, что она, конечно, ничего не знает.

– Тебе не надоело зазнаваться, Родьюл? – огрызнулась она. – Но, признаюсь, я немного растерялась. Судя по тому, что я слышала об этом корабельном мастере, он обожал жену. И я полагала, что он ей доверился.

– Осмотрительный человек! А у тебя есть сведения, куда он отправился?

– Да, есть, – ответила она с улыбкой. – Видишь ли, Кольцо соединено с миром, который мы нашли два месяца тому назад. Нои-Хазизатра думал, что спасается, а на самом деле угодил в область нашего последнего завоевания. Это странное оружие оттуда. – Она вынула из ящика пистолет и перекинула его Родьюлу. Пистолет был накладного серебра с рукояткой из резной слоновой кости. – Царь желает, чтобы ты научился владеть этими… этими ружьями.

– Он снабдит ими войско?

– Нет. Царь считает их слишком плебейскими. Но мои Кинжалы докажут на войне их мощь. Родьюл кивнул.

– А Нои-Хазизатра?

– Он чужой в незнакомом ему краю. Не говорит на тамошнем языке и не знает, как вернуться. Я его отыщу.

– Ты настолько в себе уверена, Шаразад? Берегись!

– Не шути так, Родьюл. Если я высокого о себе мнения, то с полным на то правом. Царю известны мои таланты.

– Нам всем известны твои таланты, дорогая Шаразад! Некоторые из нас даже изведали их сполна. Однако царь совершенно прав. Это оружие простонародно до отвращения. Что за честь отправить врага к праотцам с помощью подобного несуразного приспособления?

– Дурак. По-твоему, в копье или стреле больше благородства? Они всего лишь орудия смерти.

– Ловкий человек может увернуться от стрелы, Шаразад, или отпрянуть от копья. Но эти поражают человека смертью прежде, чем он что-нибудь поймет, и владение ими не требует искусства. – Он подошел к окну, выходившему во двор. Там были привязаны к столбам двое пленных, по колена обложенные хворостом. – Где тут искусство? – спросил Родьюл, взводя курок на пистолете. Прогремели два выстрела, и приговоренные к сожжению безжизненно повисли на веревках. – Человеку требуется только зоркий глаз и твердая рука. То ли дело меч! Существует более сорока классических приемов нанесения и отражения ударов. А для сабли, так и все шестьдесят. Но если таково желание царя, я научусь владеть этой штукой.

– Таково желание царя, Родьюл. Быть может, ты сумеешь отполировать свое искусство в новом мире. Там есть люди, ставшие легендами, благодаря своему владению этим оружием. Я отыщу их для тебя и прикажу доставить сюда для твоего… образования.

– Как мило, Шаразад! Буду с нетерпением ждать. А ты не можешь назвать имя, чтобы оно тревожило мой сон?

– Вот несколько. Например, Джонсон или Краду. Затем имеется Даниил Кейд. Но выше их всех человек по имени Йон Шэнноу. Говорят, он ищет какой-то мифический город, и его прозвали Иерусалимцем.

– Доставь их всех, Шаразад! После завершения наших завоеваний на юге у нас так мало развлечений!

9

Отправляясь в погоню, Шэнноу знал, что не успеет помочь женщине и ее детям, и горел гневом. Тем не менее он ехал осторожно, так как в обманчивом лунном свете трудно было различать дорогу впереди. Когда он подъехал к мертвым телам, уже рассвело. Тут успели потрудиться падальщики: руки и лица были обглоданы. Шэнноу осмотрел мертвецов, не сходя с седла.

Его уважение к неизвестной женщине выросло до небес. Спешившись, он обследовал все вокруг и определил место, с которого стреляла Бет Мак-Адам. Судя по положению второго трупа, выстрел в него был сделан из фургона. Шэнноу вскочил в седло и направился к горам.

Начался крутой подъем в густой сосновый бор. Жеребец устал и уже дважды споткнулся. Шэнноу спрыгнул на землю и повел жеребца на поводу через лес. Они вышли на гребень холма, и Шэнноу увидел внизу лагерь с шестью кострами между двенадцатью шатрами, поставленными без особого порядка. При свете факелов мужчины работали в огромной яме, из которой торчала металлическая башня, треугольная, причем одна из сторон была слегка вогнута. К югу от лагеря струилась речка, а рядом с ней стоял фургон.

Иерусалимец повел жеребца вниз, привязал к коновязи и расседлал. К нему подбежал какой-то человек.

– Ты с известием от Скейса? – спросил он, и Шэнноу обернулся.

– Нет, я еду с севера.

Человек выругался и отошел.

Шэнноу направился к самому большому шатру и вошел внутрь. Там при свете фонарей десятка полтора мужчин ели и пили, а дородная широкоплечая женщина в кожаном фартуке черпаком наливала похлебку в круглые деревянные миски. Он встал в очередь, получил миску с густым варевом и кусок черного хлеба и направился к столу у входа. Два человека потеснились на скамье, освобождая для него место. Он молча принялся за еду.

– Ищете работу? – спросил кто-то из сидящих напротив, и Шэнноу поднял на него глаза. Лет около тридцати, худощав и белокур.

– Нет… благодарю вас. Я еду на юг, – ответил Шэнноу. – Могу я купить здесь припасы?

– Поговорите с Дейкером, может, у него найдется что-нибудь. Он сейчас в раскопе, но скоро должен прийти сюда.

– А что у вас за работа?

– Это старинное металлическое сооружение, воздвигнутое до Падения. Мы нашли несколько интересных артефактов. Пока – ничего ценного, но у нас есть основания надеяться на что-нибудь получше. И это уже помогло нам очень много узнать про Темные Времена. Люди тогда, несомненно, жили в большом страхе, раз построили такую огромную железную крепость.

– Почему в страхе? – спросил Шэнноу.

– Отсюда вам видна лишь часть сооружения. Оно имеет огромную протяженность. От основания до высоты в сотню футов нет ни окон, ни дверей, а выше они так малы, что сквозь них невозможно пролезть. Видимо, в те дни велись ужасные войны. Да, кстати, меня зовут Клаус Моне. – Молодой человек протянул руку, и Шэнноу ее пожал.

– Йон Шэнноу, – сказал он, проверяя, какое впечатление произведет его имя. Но ничего не заметил.

– И еще одно, – продолжал Моне. – Оно все железное, однако в этих горах нет ни железных руд, ни каких-либо следов рудников, если не считать серебряных в Долине Паломника. Следовательно, его обитатели доставляли руду через всю Великую Пустошь. Невероятно, не правда ли?

– Невероятно, – согласился Шэнноу, отодвинул пустую миску и встал.

Выйдя из шатра, он направился к краю ямы и поглядел на людей внизу. Они кончили работать и убирали инструменты. Он подождал, пока они не вылезли из ямы, а тогда окликнул:

– Менхир Дейкер!

– Кто его зовет? – спросил коренастый мужчина с черной бородой, в которой серебрилась седина.

– Я. Мне нужно бы купить кое-каких припасов – зерно, сушеные плоды, вяленое мясо. И овса, если он у вас есть.

– На сколько человек?

– Только для меня. Бородач кивнул.

– Думается, я могу вам услужить. Но до Долины Паломника всего два дня пути. А цены там ниже.

– Всегда покупайте провизию, если представился случай, – сказал Шэнноу.

– Мудро, мудро! – согласился Дейкер, отвел Шэнноу в шатер-склад и наполнил несколько мешочков. – А соль и сахар вам не требуются?

– Если уделите мне немножко. И давно вы тут ведете раскопки?

– Около месяца. Очень многообещающее место. И сулит самые разные ответы, помяните мое слово.

– И вы считаете, что это здание?

– А чем же еще оно может быть? – ответил Дейкер с широкой усмешкой.

– Это корабль, – сообщил ему Шэнноу.

– Люблю шутников, менхир! По моим расчетам, в нем футов триста длины. Откопано ведь меньше половины. И оно железное. Вы когда-нибудь видели, чтобы кто-нибудь пустил кусок железа плавать?

– Нет, но вот железный корабль мне увидеть довелось. И он был заметно больше этого. Дейкер покачал головой.

– Я арканист, менхир. И в своем деле разбираюсь. А также знаю, что посреди суши кораблей не строят. С вас три полновесных серебреника.

Шэнноу молча заплатил за припасы обменными монетами, отнес припасы к своему седлу и уложил в глубокие сумки. Потом направился через лагерь к фургону у ручья. Он увидел, что возле жарко пылающего костра сидит женщина, а рядом, завернувшись в одеяла, спят ее дети.

При его приближении она подняла голову, и он увидел, как ее рука скользнула к кобуре у нее на поясе.

Бет Мак-Адам долго смотрела на высокого незнакомца. Темные волосы падали ему на плечи, серебрясь на висках, а в коротко подстриженной бороде поблескивал седой клинышек. Сильное худое лицо, холодные голубые глаза. С его пояса свисали два пистолета в кобурах из промасленной кожи.

Он сел напротив нее.

– Вы с честью справились с опасностями в пути. Поздравляю вас. Мало кто решается пересечь Великую Пустошь в одиночку, а не с караваном фургонов.

– Вы сразу берете быка за рога, – сказала она.

– Не понял.

– Ну так мне не нужен ни проводник, ни помощник, ни мужчина рядом. Благодарю вас за ваше предложение. Спокойной ночи?

– Я вас обидел? – негромко спросил Шэнноу, пристально глядя своими голубыми глазами в ее глаза.

– Меня нелегко обидеть. И вас тоже, как погляжу. Он почесал в бороде, улыбнулся, и от этой улыбки его лицо стало менее суровым.

– Совершенно верно. Если вы хотите, чтобы я ушел, я уйду.

– Налейте себе чаю, – сказала она. – А потом я хотела бы, чтобы мне не мешали.

– Вы очень добры.

Он наклонился, чтобы снять котелок с огня, и вдруг замер. Потом выпрямился и повернулся лицом к темноте, К костру подошли двое. Бет незаметно сняла ладонь с рукоятки пистолета.

– Менхир Шэнноу, у вас не найдется минутки? – спросил Клаус Моне. – Я бы хотел познакомить вас… – и он указал на своего спутника, щуплого лысеющего человека с реденькой седой бородой. – Это Борис Хеймут, он именитый арканист.

Тот наклонил голову в коротком поклоне и протянул руку. Шэнноу пожал ее.

– Менхир Дейкер рассказал мне о вашем разговоре, – сказал Хеймут. – Я был поражен. Мне иногда казалось, что мы изучаем что-то вроде морского судна, но это представлялось настолько невероятным… Мы ведь пока раскопали лишь пятую часть этого… этого корабля. И вы можете объяснить, как оно очутилось здесь?

– Да, – сказал Шэнноу. – Но, боюсь, мы мешаем госпоже.

– Да, разумеется, – согласился Хеймут. – Примите мои извинения, фрей…

– Мак-Адам. И менхир Шэнноу прав: мне не хотелось бы, чтобы моих детей разбудили.

Трое мужчин поклонились и молча вышли за пределы лагеря. Бет увидела, как они исчезли среди теней, а потом появились снова на освещенном факелами склоне над ямой.

Она налила себе чая и сидела, прихлебывая его, а перед ее умственным взором маячило лицо Шэнноу. Разбойник или мирный человек? Она не хотела думать о нем. Какая разница? Больше она его не увидит. Выплеснув на землю остатки чая, Бет завернулась в одеяло. Но сон к ней все не шел.

* * *

– Вам следует знать, менхир Шэнноу, – сказал Борис Хеймут с виноватой улыбкой, – что менхир Дейкер – староглядец. Он библеец и верит, что настали Последние Дни. Для него Армагеддон – реальность, которая возникла – насколько мы можем судить – триста семнадцать лет назад. Я же – длительнец. Как ученый я верю, что после смерти этого человека, Иисуса, существовала по меньшей мере тысячелетняя цивилизация и что чудеса этой цивилизации для нас потеряны. Здешняя находка уже бросила сомнения на истинность старовидения. А если это корабль… сомнения превратятся в доказанность.

Шэнноу молчал, чувствуя себя очень неуютно в маленьком шатре и ни на секунду не забывая, что фонарь отбрасывает на парусину их тени. Он понимал, что тут опасность ему не угрожает, но долгие годы, на протяжении которых он был и охотником, и предметом охоты, приучили его к настороженности, особенно если ему приходилось сидеть на открытом месте.

– Я мало что могу сообщить вам, менхир, – сказал он. – Более чем в тысяче миль отсюда есть высокая гора. Вблизи ее вершины на широком уступе ржавеет железное судно длиной около тысячи футов. Это был морской корабль, как я узнал от людей, которые живут поблизости и знают его историю. Как будто бы вся эта суша когда-то была океанским дном, и бури топили много кораблей.

– Но как же древние города, которые мы нашли? – спросил с недоумением Хеймут. – Развалины одного находятся менее чем в двух милях отсюда. Как могли они воздвигаться на дне океана?

– Меня это тоже ставило в тупик. А потом я повстречал человека, которого звали Сэмюэль Арчер, – ученого, как и вы. Он доказал мне, что мир опрокидывался не один раз, а два. И города эти поистине древние – остатки империи, которая называлась Атлантида, и погрузились в океан задолго до времени Христа.

– Революционное утверждение, менхир! Кое-где вас за него побили бы камнями.

– Я это знаю, – сказал Шэнноу. – Однако когда вы откопаете корабль, то найдете огромные машины, двигавшие его, и помещение, из которого им управляли. А теперь прошу меня извинить, я очень устал.

– Одну минуту, менхир, – вмешался Клаус Моне, который все это время хранил молчание. – Вы бы не остались у нас? Как наш сотрудник?

– Да нет, – сказал Шэнноу, вставая.

– Дело в том… – Моне взглянул на старшего годами Хеймута в поисках поддержки, но тот покачал головой, и Моне смущенно умолк.

Шэнноу вышел из шатра и вернулся к своему коню, насыпал ему зерна и расстелил одеяло на земле рядом с ним. Он мог бы рассказать этим двоим гораздо больше: про яркие лампы, горящие без огня, про инструменты, позволявшие находить путь в океанах, – про все то, что он узнал от Хранителей в дни войны против исчадий Ада. Но зачем? Он оказался втянутым в спор двух арканистов, ищущих познать тайны былого.

Всем своим существом он хотел, чтобы верным оказалось старовидение, но события вынудили его стать на другую точку зрения. Старый мир исчез, и Шэнноу не хотелось бы увидеть, как он восстает из пепла.

Только он начал засыпать, как услышал легкие приближающиеся шаги. Он достал пистолет и подобрался.

Перед ним скорчилась худощавая фигура Клауса Моне.

– Простите, что я докучаю вам, менхир Шэнноу. Но… вы производите впечатление человека действия, а мы очень нуждаемся в ком-нибудь вроде вас.

Шэнноу приподнялся и сел.

– Объясните яснее!

Моне наклонился к нему.

– Нашу экспедицию возглавлял Борис, а финансировала нас группа долговидцев на востоке. Мы уже работали тут, когда некий Спейс принял участие в проекте. Он прислал своих людей – во главе с Дейкером, – и теперь некоторые находки отсылаются ему в Долину Паломника.

– Какие находки?

– Золотые слитки, драгоценные камни из стальных ящиков в одном из глубоких помещений. Это кража, менхир Шэнноу.

– Так положите ей конец, – посоветовал Шэнноу.

– Я ученый, менхир.

– В таком случае занимайтесь наукой… и не вмешивайтесь в дела, которые вам не по силам.

– Вы смотрите сквозь пальцы на такое воровство?

Шэнноу усмехнулся:

– Воровство? Кому принадлежит этот корабль? Никому. Следовательно, никто ни у кого не ворует. Две группы алчут того, что там есть. Более сильный заберет то, что пожелает. Такова жизнь, менхир Моне. Решает сила.

– Но с вами мы оказались бы сильнее их.

– Может быть… Но этого вы так и не узнаете. Утром я уеду.

– Вы боитесь, менхир Шэнноу? Или просто хотите побольше монет? Мы можем заплатить.

– Я вам не по карману, менхир. А теперь разрешите мне уснуть.

* * *

Утреннее небо хмурилось тучами, и вскоре после рассвета струйки дождя, стекавшие по его лицу, разбудили Шэнноу. Он встал, туго скатал одеяла и стянул их промасленными полосками сыромятной кожи. Потом надел тяжелую длинную куртку и оседлал жеребца. Из дымки измороси появились две дюжие фигуры, и Шэнноу остановился, выжидая.

– Похожее ты нас опередил, – сказал широкоплечий мужчина с темной дырой на месте передних зубов. Его товарищ был пониже и поподжаристее. С поясов обоих свисали пистолеты. – Из-за нас не задерживайся. Езжай отсюда!

Шэнноу промолчал.

– Ты что – на ухо тугой? – спросил второй. – Ты тут лишний.

В стороне собралась небольшая толпа. Шэнноу заметил Хеймута и Клауса Моне. Дейкера нигде не было видно.

– Во-во! Ну-ка поможем ему! – сказал высокий, подходя ближе, но Шэнноу выбросил вперед руку, вытянув два пальца, и ударил его в горло. Детина, хрипя, попятился и упал на колени. Шэнноу пристально посмотрел на второго.

– Будьте так добры, привяжите мои одеяла к седлу, – сказал он ласково.

Тот сглотнул, облизнул губы и опустил руку на рукоятку пистолета.

– Сегодня, – сказал Шэнноу, – неподходящий день для смерти. Человеку следует взглянуть в последний раз на солнце.

Несколько секунд его второй противник оставался в нерешительности. Потом бросил испуганный взгляд на своего товарища, который, стоя на коленях, держался за горло и со всхлипами втягивал воздух в легкие. Он знал, что ему следует выхватить пистолет, но рука не слушалась. Его глаза забегали, встретились со взглядом Шэнноу.

– Будь ты проклят! – прошептал он, и его ладонь соскользнула с пистолета, он подошел к скатанным одеялам, перекинул их через круп коня и привязал к седлу.

– Благодарю вас, – сказал Шэнноу. – А теперь помогите вашему другу.

Он сел в седло и повернул жеребца на север. Толпа расступилась, и он с трудом подавил желание обернуться. Это было самое опасное мгновение. Но выстрел не прозвучал. Он направил жеребца туда, где вечером стоял фургон фрей Мак-Адам. Фургона там не оказалось.

Шэнноу злился на себя. Не было никакой нужды унижать людей, которых явно послал Дейкер, чтобы поторопить его с отъездом. Ему следовало бы просто уехать, как они предлагали. И только гордость помешала ему поступить так, а гордость – грех в глазах Всемогущего.

«Вот почему ты не можешь найти Иерусалим, Шэнноу, – сказал он себе. – Твои грехи сковали тебя».

Иерусалима не существует.

Эта непрошеная мысль внезапно пронзила его мозг, и он вздрогнул. За последние годы он увидел очень много, и его сомнения умножились. «Но какой у меня выбор? Если Иерусалима не существует, тогда все было напрасно. И, значит, поиски должны продолжаться». Ради чего?«Ради меня самого! Пока я продолжаю поиски, Иерусалим существует – пусть только в моем воображении. Этого достаточно. Ничего больше мне не требуется». Ты лжешь, Шэнноу! «Да-да, я лгу. Но что это доказывает? Я должен искать. Я должен узнать». И где теперь ты будешь искать? «За Великой Стеной». А если его и там нет? «До самого края земли и до границ ада».

Выехав на гребень, он повернул на запад, ища прохода в горах. Более двух часов он следовал оленьими тропами, пока не выехал на дорогу, всю в глубоких колеях, оставленных колесами фургонов, и в отпечатках лошадиных копыт. Дождь кончился, из-за тучи выплыло солнце. Теперь он ехал осторожно, часто останавливался и внимательно осматривал окружающую местность. Когда солнце достигло зенита, он устроил привал в тени высокого каменного столпа, изваянного ветрами и водой. Там было прохладно, и около часа он читал Библию, наслаждаясь Песней Песен Соломона. Ближе к вечеру Иерусалимец миновал горы и по узкой тропе начал спускаться в долину за ними.

К западу на ведущей к городу более широкой дороге был виден фургон фрей Мак-Адам. На севере за последними, домами долина тянулась еще мили и мили, а затем упиралась в грандиозную стену, теряющуюся вдали. Шэнноу достал зрительную трубку и осмотрел стену. Она выглядела массивной, и даже на таком расстоянии он различил цветы, растущие в щелях между ее огромными плитами, и узоры лишайников на них. Он посмотрел выше, стараясь разглядеть чудеса за стеной, но увидел лишь плывущие по небосводу белые облака. Повернувшись в седле, он навел трубку на фургон. Фрей Мак-Адам сидела на козлах, – он увидел ее волосы цвета золотого меда и правую ногу, прижатую к тормозу. Дети шли сзади, ведя на поводу лошадь. До города они должны были добраться намного раньше него. Он посмотрел на дома внизу – по большей части деревянные (бревенчатые или обшитые тесом), но в восточных кварталах виднелись каменные здания в несколько этажей. Единственная широкая улица тянулась шагов на пятьсот, а затем упиралась в дома, тянувшиеся с севера на юг. Городок, казалось, процветал – всюду были видны стройки. За городком простирался луг, усеянный большими и малыми шатрами, и Шэнноу насчитал не один десяток костров для приготовления ужина. Сюда съезжались семьи из других краев, и вскоре в Долине Паломника должен был вырасти настоящий большой город.

Шэнноу взвесил, не объехать ли город стороной, чтобы сразу же направиться к стене и дальше. Но его конь нуждался в отдыхе, а сам Иерусалимец словно уже сотню лет не спал на кровати. Он потер подбородок, представил себе лохань с горячей водой, чтобы неторопливосмывать дорожную грязь, и ощущение бритвы, скользящей по щеке. Да и его одежду уже давно не мешало бы почистить, а подметки сапог протерлись почти до дыр. Он еще раз бросил взгляд на фургон, но уже не увидел ни золота волос его хозяйки, ни ее ноги, прижатой к тормозу.

10

Ошир с трудом опустил свое раздавшееся бесформенное тело в широкое кресло. Сидеть было мукой – мышцы спины теперь растягивали по-иному, чем прежде. Он встал и устроился на полу, глядя на Черную Госпожу, точно статуя застывшую за большим письменным столом. Глаза ее были закрыты, дух покинул тело. Ошир знал, куда она улетела: она была в глубине мазка его крови на кристалле в середине стола. Ошир не пошевельнулся, пока Шрина не потянулась и не открыла глаза. Она негромко выругалась.

– Не будь нетерпеливой, – сказал Ошир. Темнокожая женщина с улыбкой оглянулась на него.

– Время убегает от меня, – ответила она. – Как ты себя чувствуешь?

– Не очень хорошо, Шрина. Теперь я знаю, что испытывал Шэр-ран… и почему он ушел. Может быть, и мне следует уйти.

– Нет! Я не желаю этого слышать. Я уже почти у цели, Ошир. Я знаю, знаю! Мне осталось только установить, почему дочерние молекулы отклоняются от нормы. Этого не должно быть. Это противно природе!

Ошир усмехнулся:

– Дорогая моя, разве мы все не противны природе? Было ли соизволение Бога на то, чтобы лев ходил, как человек?

– Я недостойна обсуждать Божьи цели, Ошир, но ваша генетическая структура была изменена сотни лет назад, и вот теперь происходит регресс. Несомненно, должен существовать способ остановить его!

– Но я ведь это и имел в виду, Шрина! Может, Богу угодно, чтобы мы стали такими, какими Он сотворил нас?

– Мне не следовало открывать тебе правды, – прошептала Шрина.

Его золотисто-карие глаза впились в ее темное лицо.

– Мы оставили всех прочих наслаждаться их мифами, но лучше, чтобы я знал правду. Боже Великий, Шрина! Я лев! Мне следовало бы бродить на мягких лапах по лесам и горам. И так будет!

– Ты родился человеком, – настойчиво сказала она, – и ты вырос человеком, Ошир. Чудесным человеком. Ты не предназначался для того, чтобы рыскать по дебрям. Я знаю, это так.

– А Шэр-ран предназначался? Нет, Шрина. Ты замечательный ученый, и тебе дороги деенки. Но, по-моему, твои эмоции подчиняют себе твой интеллект. Мы всегда считали себя Избранными. Мы видели статуи в городах и верили, что некогда Человек стоял ниже нас. Возможно, правда менее приятна, но я могу жить с ней. Закон Единого не нарушится, если Ошир станет львом.

– И если не станет, он тоже не будет нарушен, – возразила Шрина. – Кто-то давным-давно начал экспериментировать с хромосомной инженерией. О причине я могу только догадываться, но у некоторых видов цепи жизни были изменены с полным успехом – до настоящего времени. Что могло быть сделано тогда, может быть сделано и теперь. И я найду способ обратить процесс вспять.

– Медведи все регрессировали полностью, – напомнил он. – Волчецы вымирают. И разве ты не давала Шэр-рану такого же обещания?

– Будь ты проклят! Да, давала. И дам его следующему, и следующему, пока это не станет правдой. Ошир отвел глаза.

– Прости меня Шрина. Не сердись.

– Господи, я не сержусь на тебя, дорогой. Я сержусь на себя. У меня в голове есть все нужные книги, все знания. Но ответ мне никак не, дается.

– Отвлекись на время. Погуляй со мной. – Не могу. У меня лишней минуты нет.

Ошир с трудом поднялся на ноги, его огромная голова наклонилась набок.

– Мы же знаем, что утомленный ум ответов не находит. Пойдем! Погуляй со мной по склону.

Он подал ей руку, втянув когти, которые непроизвольно вылезли из чехольчиков, недавно образовавшихся в кончиках его распухших пальцев. Она погладила его черную гриву и нежно поцеловала.

– Хорошо, только недолго.

Они прошли через шпалеры статуй в вестибюле и вышли на яркий солнечный свет, заливавший расположенные террасами сады. Ошир остановился у длинной мраморной скамьи и вытянулся на ней во всю длину. Шрина села рядом и положила его голову себе на колени.

– Расскажи мне еще раз о Падении.

– Каком?

– Про катастрофу, которая уничтожила Атлантиду, про ту, с Ковчегом.

– С которым Ковчегом? В Межвременье существовало более пятисот легенд о Всемирных Потопах. Индейцы хопи, арабы, ассирийцы, турки, скандинавы, ирландцы – все сохраняли расовую память о том дне, когда мир опрокинулся. И у всех были свои Ковчеги. У одних из дерева гофер, у других из тростника. Некоторые были гигантскими судами, другие – огромными плотами.

– Но в Межвременье люди этим легендам не верили, ведь так?

– Да, – признала она. – Отчасти из высокомерия. Они знали, что Земля изменилась, что наклон оси прежде был иным, но верили, будто это был результат очень постепенного процесса. А ведь все свидетельства были налицо! Следы прибоя на высочайших вершинах, раковины морских моллюсков в песках пустынь, огромные скопления костей животных в горных пещерах, где они, видимо, пытались укрыться от потопа.

– Но почему мир опрокинулся, Шрина? В тот первый раз?

Она улыбнулась ему.

– Твоя любознательность ненасытна. И ты знаешь, секреты второго падения я тебе не открою. Ты слишком бесхитростен, чтобы прибегать к уловкам, Ошир.

– Расскажи мне про Первое Падение. Расскажи!

– Я не знаю всего. Колоссальная сейсмическая активность. На сушу накатывались огромные цунами – тысячефунтовые стены бешеной воды. В легендах, которые я читала, есть некоторые указания на то, что движение солнца и луны по небосводу стало обратным и солнце вставало на западе. Это явление могло объясняться только тем, что Земля внезапно перевернулась. Один из моих учителей полагал, что причиной было столкновение с гигантским метеоритом, другой утверждал, что роковую роль сыграло увеличение веса льда на полюсах. Возможно, это был результат и того и другого. Во многих легендах утверждается, что атланты нашли источник мощнейшей энергии, чем нарушили равновесие мира. Кто знает правду? Как бы то ни было, ревущие океанские валы уничтожили добрую часть мира, а континент, который занимала Атлантида, погрузился в пучину почти весь.

– И никто из атлантов не спасся?

– Некоторые, жившие на дальнем севере, уцелели. Еще одна группа обитала на большом острове в цепи, которая когда-то была горной. Острова эти назывались Канарскими. И они жили там спокойно до четырнадцатого века той эры, а потом их нашли мореходы, которые назывались испанцами. Испанцы истребили их всех, уничтожив их язык и культуру навсегда.

– Люди Межвременья были на редкость безжалостными, – заметил Ошир. – Почти все твои рассказы о них связаны со смертью и разрушениями.

– Ты не способен даже вообразить, насколько безжалостными они были! – подтвердила Шрина.

– А второе Падение было хуже первого?

– Тысячекратно хуже. К тому моменту население Земли неизмеримо увеличилось, и восемьдесят его процентов жили на высоте, даже в лучшем случае не достигавшей ста футов над уровнем моря. А некоторые так жили даже ниже его уровня, полагаясь на дамбы и плотины. Когда Земля опрокинулась, они погибли все до единого.

– И все-таки Человек выжил, как и деенки.

– Мы закалены, Ошир, и невероятно находчивы. И Бог не желал, чтобы мы погибли все без исключения.

– Но Человек все еще зол и безжалостен? Он все еще убивает себе подобных по ту сторону Стены.

– Да. Но не все люди злы. Все еще есть такие, кто противостоит магической силе земли.

– Когда они проломят стену, они придут с миром?

– Не знаю, Ошир. А теперь мне пора вернуться к работе.

Ошир смотрел, как она идет к своей лаборатории. Кожа у нее была эбонитовой черноты и блестела, будто смазанная маслом, а смотреть на грациозное покачивание ее бедер было наслаждением. Он вдруг осознал, что теперь воспринимает ее красоту в чисто эстетическом плане – еще один признак надвигающейся Перемены. Он встал со скамьи и вразвалку побрел через сады, пока не вышел на главную улицу. Там сновали люди, занятые своими делами. Увидев его, они низко кланялись, как приличествует кланяться человеку, который скоро станет богом. Богом?

На мгновение ему стало смешно. Скоро он утратит интеллект, его голос превратится в рев, и до конца дней им будет владеть не жажда знаний, а желание поплотнее набить брюхо, покачивающееся на ходу.

Он вспомнил первый день, когда в городе появилась женщина, назвавшаяся Шриной. Толпы собирались поглазеть на черноту ее кожи. Жрецы низко склонялись пред ней, а старший брат Ошира, принц Шэр-ран, был покорен ее неземной красотой. С ней был ребенок, слабенький мальчик с грустными глазами, но он умер через два месяца. Врачи были бессильны: они говорили, что у него слабая дурная кровь. Шрина долго его оплакивала. Шэр-ран, высокий красавец, лучший атлет среди деенков, целые дни гулял с ней, рассказывал ей деенские легенды, показывал статуи и святилища. И наконец, когда они стали любовниками, он отправился с ней в долгую прогулку, чтобы показать ей Меч. Она вернулась совершенно ошеломленная.

И вот тогда в Шэр-ране началась Перемена. Жрецы вознесли благодарственные молитвы и благословили его. Для жителей города был устроен праздник. Однако Ошир заметил, что Шрина не разделяет общего веселья.

Как-то поздно вечером он застал ее над свитками Ушедших в древнем покое размышлений. И он до сих пор помнил ее крик:

«Будьте вы прокляты, подлецы! Неужели вашему высокомерию не было предела?»

Ошир подошел к ней. В те дни он тоже был высоким, красивым, с широко расставленными золотисто-карими глазами, темными блестящими волосами, перехваченными золотым обручем.

«Что тебя расстроило, Шрина?»

«Вся ваша нелепая культура! – крикнула она. – Знаешь, когда-то жил народ – инки, и они верили, что, вырезая у живых людей сердца, они делают их богами!»

«Глупость», – сказал Ошир.

«Вы ничем не лучше. Шэр-ран мутирует в зверя, а вы все ликуете. Я никогда не смеялась над вашими легендами, не пыталась смущать вас моими тайными знаниями. Но это?»

«О чем ты говоришь, Шрина?»

«Как мне объяснить? Ты видел, что пыль и вода, соединяясь, создают глину? Все живые организмы такие же. Мы все – сочетания частей».

«Я знаю, Шрина. Сердце, легкие, печень. Это любому ребенку известно!»

«Погоди, – перебила она. – Я говорила не просто об органах, или костях, или крови. А, это невозможно!»

Ошир сел напротив ее стола.

«Я не тупица. Объясни мне».

Она медленно заговорила о генетическом материале, присущем всем живым организмам. Она не употребила межвременной термин «дезоксирибонуклеиновая кислота», как и чаще употреблявшееся сокращение «ДНК», Однако попыталась объяснить ее важность в контролировании наследственных особенностей. Она говорила около часа, рисуй для ясности схемы.

«Значит, по твоим словам, – сказал наконец Ошир, – эти магические цепи делятся на два точных своих подобия? Но для чего?»

С невероятным терпением Шрина принялась объяснять про гены и хромосомы. И Ошир начал понимать.

«Значит, вот что! Как удивительно! Но почему это делает нас глупыми? Пока нам не рассказали об этом открытии – или мы не сделали его сами – нас нельзя обвинять в глупости. Ведь так?»

«Пожалуй, – ответила Шрина, – но я имела в виду другое. Я говорила о том, что генетическая структура Шэр-рана изменяется. Дочерние цепи больше не повторяют родительскую. И теперь я знаю почему».

«Скажи мне».

«Потому что вы не люди. Вы…» – Она вдруг осеклась, отвернула голову, и золотисто-карие глаза Ошира сузились.

«Договаривай!»

«Кто-то… какая-то группа… в Межвременье ввела вашим предкам посторонний ген, изменила ваш генетический код, если хочешь. Теперь – возможно, раз через пять поколений – структура ломается, возвращается к исходной, Шэр-ран не становится богом, он становится тем, чем были его предки. Львом».

Ошир вскочил.

«В древних городах есть статуи богов с львиными головами. Им поклонялись. Меня воспитывали в вере моих предков, и я не отрекусь от нее. Но я снова буду говорить с тобой. Я узнаю, что истинно».

Шрина встала и взяла его за руку.

«Прости, Ошир. Мне не следовало ничего тебе объяснять. Никому не говори об этом, и особенно Шэр-рану».

«Поздно! – сказал Шэр-ран, вперевалку входя в покой. Большая львиная голова наклонялась к плечу.

Прости, Шрина. Подслушивать невежливо, но я не мог удержаться. Не знаю, как ты, Ошир, но я никогда не чувствовал себя менее богом».

Ошир уже увидел слезы в больших золотистых глазах и, пятясь, оставил недавних любовников наедине друг с другом.

Шэр-ран бежал из города три месяца спустя, исчез незаметно. Ошир с тех пор много часов проводил с Шриной, постигая тайны темной мудрости Межвременья – все, кроме связанных с гибелью того мира. Затем – месяц назад – Ошир проснулся на рассвете от мучительной боли во всех мышцах. Лицо у него растянулось вширь.

Все это время Шрина без устали работала, стремясь ему помочь. Но тщетно. Теперь у него оставалось одно желание: узнать как можно больше о земле, звездах и Владыке Всего Сущего. И он лелеял одну мечту, храня ее в сердце, как драгоценную жемчужину.

Он хотел увидеть океан. Один раз.

Ее сны были тревожными. Она сидит на пиру. Единственная женщина там. Ее окружают высокие красивые мужчины, их улыбки полны тепла и дружелюбия. Она протягивает руку, чтобы прикоснуться к плечу, соседа, и ощущает под пальцами шерсть. Она, отпрянув, поднимает взгляд, смотрит в золотистые глаза и холодеет: видит длинные клыки, способные разорвать ее в клочья. Она сидит, окаменев, а мужчины вокруг, один за другим, превращаются во львов. Их глаза теперь не теплы и не дружелюбны.

Она проснулась в холодном поту и сбросила длинные ноги с кровати. Ночь была прохладной, и когда она направилась к балкону, ветерок ласкал ее нагое тело. Она устремила взгляд на город, залитый лучами луны.

Деенки спали в блаженном неведении того, что их ожидало. Она вздрогнула и вернулась в спальню. Заснуть ей не удалось, но она была слишком утомлена, чтобы работать. Завернувшись в теплое шерстяное одеяло, она вытащила кресло на балкон под звездное небо и села.

– Как мне тебя не хватает, Сэмюэль! – сказала она, воскрешая в мыслях доброе лицо мужа, которого потеряла, отца ее сына, которого она потеряла. – Если бы все люди были похожи на тебя, мир остался бы Земным Раем.

Но все люди не были такими, каким был Сэмюэль Арчер. Ими управляли алчность или желания плоти, ненависть или страх. Она покачала головой. Деенки никогда не вели войн. Они были кроткими и миролюбивыми, добрыми и чуткими. А теперь начинали регрессировать назад в звериность. Такая дурная вселенская шутка!

Былые люди-медведи утратили все человеческое давным-давно. Шрина побывала с Шэр-раном в одном из их селений вблизи Озера Меча, и то, что она увидела там, ввергло ее в ужас. Среди них остался только один человек, но и он уже регрессировал.

«Уйдите от нас, – сказал он. – Мы прокляты!»

Теперь их селение опустело, они удалились в горные леса подальше от любопытных глаз, от жалости или омерзения.

Охотничий рев донесся с равнины перед городом, где бродил львиный прайд, и Шрина вздрогнула. Тридцать с небольшим львов обитали там, питаясь мясом оленей и антилоп. А ведь не так давно они были мужчинами и женщинами, разговаривали, смеялись, пели.

Ее глаза всматривались в древние здания. Деенков осталось всего четыреста. Слишком мало, чтобы выжить и продолжить свой род.

«Почему вы принимаете львов за богов? – как-то спросила она у Мен-шора, старого жреца. – Они ведь теряют дар речи и разум».

«Сказание о днях древности, – ответил он и, закрыв глаза, начал декламировать начало Священной Книги: – «В начале была богиня Марик-сен, и она ходила под солнцем и не знала ни слов, ни древних сказаний, ни даже имени своего отца. Закон Единого коснулся ее, и родилось ее имя. И она стала знать. Но, зная, она поняла, что потеряла великий дар, дивный из дивных, и это удручали ее. У нее родился сын, но богом он не был. Он был человек. Он говорил, как человек, и ходил, как человек. Он знал свое имя и имя своей матери и еще много имен. Но и он чувствовал утрату – пустоту в глубинах своей души» И он был отцом деенков, и народ становился все многочисленнее. И они жили в Великом Саду за хрустальными стенами. «. Но однажды Закон Единого подвергся нападению многих Врагов. Земля вздыбилась, стены раскололись, и огромные волны уничтожили сад. Сами деенки тоже почти погибли. Потом воды отступили, и люди увидели совсем другой мир. Закон Единого явился Пен-рану, и он стал Пророком. Он поведал нам, что было утрачено и что было обретено. Мы утратили Дорогу к Небесам, мы обрели Тропу к Познанию. Он был первым, кто привел нас сюда, и первый оставил Тропу и нашел Дорогу». Старик открыл глаза.

«Есть еще много, Шрина, но понятно оно только деенкам». «Вы верите, что знание мешает вам узреть Небеса?» «Это большое препятствие. Душа может пребывать только в чистоте. Знание разрушительно. Оно наполняет нас мечтами и желаниями. Такие устремления отвращают наши глаза от Закона Единого».

«Однако дикий лев знает лишь голод и похоть». «Быть может. Но он не убивает для потехи, и если брюхо его сыто, олененок может подойти к заводи, встать рядом с ним и напиться в полной безопасности».

«Ты простишь меня за то, что я не разделяю вашей… веры?»

«Как и ты меня – что я не разделяю твоей. Быть может, и ты и я правы, – сказал Мен-шор. – Ибо разве мы не одного происхождения? Разве вы не были сотворены в Саду и тоже из него изгнаны? И разве тоже из-за греха Адама и преступления Каина не утратили Дорогу на Небеса?»

Тут Шрина засмеялась и вежливо признала его довод. Старик ей нравился, но у нее оставался еще один вопрос.

«Что случится, когда, подобно медведям, все деенки станут львами?»

«Мы все приблизимся к Богу», – ответил он просто.

«Но ведь больше не будет песен!»

«Кто знает, какие песни звучат в сердце льва? И могут ли они резать слух сильнее, чем песни смерти, которые мы слышим из-за Стены?»

11

Шэнноу оставил жеребца в загоне, заплатил конюху, чтобы он дал коню зерна и почистил его, потом перекинул седельные сумки через левое плечо и вошел в «Отдых путника» – трехэтажное здание на западе городка. Одна комната была свободна, но владелец – тощий с землистой кожей субъект по имени Мейсон – попросил Шэнноу подождать часок, пока там «наведут порядок».

Шэнноу согласился и заплатил за три дня вперед. Сумки он оставил за конторкой и прошел в соседнее помещение, где длинная стойка протянулась футов на пятьдесят. Буфетчик улыбнулся ему.

– Что будем пить, сынок? – спросил он.

– Пиво, – заказал Шэнноу, заплатил, отошел с пенящимся кувшином к угловому столику и сел спиной к стене. Он устал и почему-то испытывал напряжение. Его мысли постоянно возвращались к женщине в фургоне. А зала медленно наполнялась рабочим людом. Некоторые пришли прямо из рудника – черная от земли одежда, чумазые лица с потеками пота. Шэнноу молниеносно оглядывал каждого вошедшего. Пистолетов не было почти ни у кого, но многие имели при себе ножи или топорики. Он уже собирался уйти к себе в комнату, но тут в залу вошел молодой человек в белой полотняной рубахе, темных брюках и куртке в талию из душеной, кожи. И у него был пистолет с полированной белой рукояткой. Шэнноу смотрел на него, и в нем поднимался гнев. Он с трудом отвел глаза от вошедшего и допил пиво. Они всегда выглядели одинаково: ясноглазые и ловкие, как кошки, – верный признак охотника, хладнокровного убийцы, воина.

Шэнноу вышел из буфета, забрал свои сумки и поднялся по двум маршам лестницы в свою комнату. Она оказалась больше, чем он ожидал, с двуспальной отделанной латунью кроватью, двумя глубокими креслами и столом, на котором стояла масляная лампа. Он бросил сумки за дверью и проверил окно. До мостовой внизу было около сорока футов. Он разделся, лег на кровать и проспал двенадцать часов. Проснулся с волчьим аппетитом, быстро оделся, пристегнул пистолеты к поясу и спустился на первый этаж. Хозяин, Мейсон, кивнул ему.

– Как насчет горячей ванны? – спросил Шэнноу.

– За дверью налево. Сразу увидите. Шагов через тридцать.

Он увидел замызганный сарай с пятью металлическими лоханями, разделенными занавесками на латунных кольцах. Шэнноу направился к дальней, подождал, пока двое служителей наполнили ее горячей водой, а тогда разделся и забрался в лохань. На полочке лежал обмылок и жесткая щетка. Хорошенько намылившись, он вымылся до скрипа, потом вылез. Полотенце было похоже на дерюгу, но свое назначение выполнило. Он оделся, заплатил служителям и неторопливо пошел по главной улице на манящий запах жарящейся грудинки.

Харчевня помещалась в длинном дощатом строении с вывеской «Веселый паломник». Шэнноу вошел и выбрал столик так, чтобы сесть у стены лицом к двери.

– Что возьмете? – спросила Бет Мак-Адам. Шэнноу поднял глаза на ее голос и покраснел. Потом встал и сдернул шляпу с головы.

– С добрым утром, фрей Мак-Адам.

– Бет. И я спросила, что вы возьмете.

– Яичницу… грудинку… что-нибудь.

– Имеется горячий напиток из орехов и древесной коры. С сахаром очень приятный.

– Отлично. Я попробую. Вам, как вижу, недолго пришлось искать работу.

– При нужде не выбирают, – сказала она и ушла. Шэнноу расхотелось есть, но он заставил себя жевать и проглатывать. Напиток был черным, как преисподняя, и даже с сахаром отдавал горечью, но вкус во рту остался приятный. Он заплатил из своего скудеющего запаса обменных монет и вышел на солнечную улицу. Там собралась толпа, и он увидел, что на середине мостовой стоит вчерашний молодой человек.

– Дьявол, это же, приятель, совсем просто! – сказал он. – Стой там, а когда будешь готов, урони кувшин.

– Да не хочу я, Клем, – ответил дородный рудокоп, к которому он обращался. – Ты же меня убить можешь, дьявол тя возьми!

– Пока я никого еще не подстрелил, – сказал пистолетчик. – Хотя, конечно, всегда бывает первый раз!

Толпа разразилась хохотом. Шэнноу стоял, прислонившись к стене харчевни, и смотрел, как люди расступаются, образуя две шеренги вдоль домов. Толстяк стоял шагах в десяти от пистолетчика, держа в вытянутой руке кувшин.

– Давай, Гейри! – крикнул кто-то. – Брось его! Рудокоп уронил кувшин в тот момент, когда Шэнноу перевел взгляд на пистолетчика. Рука молодого человека опустилась, взметнулась, и по улице раскатился треск выстрела. Кувшин разлетелся мелкими черепками, и толпа восторженно завопила. Шэнноу отлепился от стены и направился к гостинице мимо них.

– Тебя как будто это и не впечатляло вовсе, – заметил молодой человек, когда он поравнялся с ним.

– Нет, очень! – заверил его Шэнноу, не замедляя шага. Но молодой человек пошел рядом с ним.

– Клем Стейнер, – сказал он, подстраиваясь к шагу Шэнноу.

– На редкость метко, – добавил Шэнноу. – У вас быстрая рука и точный глаз.

– А ты бы мог так?

– И за миллион лет не попал бы, – ответил Шэнноу, поднимаясь по ступенькам к дверям гостиницы. Вернувшись в свою комнату, он достал из сумки Библию и пролистывал страницы, пока не дошел до слов, эхом отдававшихся в его сердце:

«И вознес меня в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с Неба от Бога. Он имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному. Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов… И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец… И не войдет в него ничто нечистое, и никто, преданный мерзости и лжи…»

Шэнноу закрыл Библию. Большая и высокая стена. Совсем, как та, в конце долины.

Он надеялся, что так и окажется. Бог свидетель, он надеялся на это.

Шэнноу разбудили звуки выстрелов. Он слетел с кровати и, подойдя к окну сбоку, посмотрел вниз на освещенную луной улицу. На мостовой валялись два человека. Клем Стейнер стоял с пистолетом в руке. Из игорных заведений выскакивали люди, бежали по тротуарам. Шэнноу покачал головой и снова лег.

Утром он позавтракал в длинной зале – миской протертой овсянки и большим кувшином черного напитка. Назывался он баркеровкой в честь Баркера – человека, который за несколько лет до этого первым начал варить его в этих местах.

К его столику подошел Борис Хеймут.

– Вы позволите сесть с вами, менхир? – спросил он робко.

Шэнноу пожал плечами, и маленький лысеющий арканист придвинул себе стул. Буфетчик принес ему баркеровки, и он несколько минут молча ее прихлебывал.

– Интересная смесь, менхир Шэнноу, А вам известно, что этот напиток облегчает головные и ревматические боли? И к нему можно пристраститься. – Шэнноу отставил кружку. – Нет-нет! – улыбнулся Хеймут. – Я имел в виду: просто полюбить его. Никакого вредного воздействия он не оказывает. Вы долго пробудете в Долине Паломника?

– Еще два дня. Может быть, три.

– Такое прекрасное место! Но, боюсь, вскоре оно станет совсем уж опасным.

– Вы закончили работу с кораблем? – спросил Шэнноу.

– Мы… Клаус и я… получили распоряжение оставить раскопки. Там теперь всем командует менхир Скейс.

– Сожалею. Хеймут развел руками.

– Собственно, ничего нового ждать больше не приходится. Мы продолжили раскопки и обнаружили, что это лишь часть корабля. Видимо, он переломился, когда тонул. Тем не менее все теории, будто это было здание, полностью опровергнуты.

– Что вы будете делать теперь?

– Дождусь, когда тут соберется караван, а тогда отправлюсь назад на восток. Раскопки где-нибудь да ведутся. Без них я жизни не мыслю. Вы слышали ночью стрельбу?

– Да, – ответил Шэнноу.

– За последний месяц здесь насильственной смертью погибли четырнадцать человек. Тут хуже, чем на Великой Пустоши.

– Тут есть богатства, – сказал Шэнноу. – Они притягивают людей, склонных к насилию, слабых духом людей, дурных людей. Я видел это в других краях. Как только богатство истощится, нарыв лопнет.

– Но ведь есть люди, менхир Шэнноу, которым дано вскрывать такие нарывы, не правда ли?

Шэнноу поглядел в его молочно-голубые глаза.

– Без сомнения, менхир Хеймут. Но как будто не в Долине Паломника.

– О, мне кажется, менхир, один из них тут. Но он хранит и равнодушие. Вы все еще взыскуете Иерусалима, Йон Шэнноу?

– Да. И я больше не вскрываю нарывы.

Хеймут отвел глаза… и переменил тему.

– Два года назад я встретил путешественника, который говорил, что побывал к югу от Великой Стены. Он говорил о невиданных чудесах в небе – гигантском мече, который висит под облаками в венце из крестов на рукояти. Менее чем в ста милях от него находятся развалины города невероятных размеров. Я бы душу продал, лишь бы увидеть подобный город!

Глаза Шэиноу сузились.

– Не говорите так – даже несерьезно. Вас могут поймать на слове.

– Мои извинения, менхир! – Хеймут улыбнулся. – Я на мгновение забыл, что вы верующий. Вы намерены проникнуть за стену?

– Да.

– Это край неведомых зверей и великих опасностей.

– Опасность повсюду, менхир. Вчера на улице погибли два человека. Нигде в мире нет безопасного места.

– Это все больше становится истиной, менхир Шэнноу. С последнего полнолуния произошло – только в Долине Паломника – шесть изнасилований, восемь убийств, шесть перестрелок с летальными исходами, не говоря уж о ранах и синяках, полученных в поножовщине и иных драках.

– Зачем вы запоминаете такие цифры? – осведомился Шэнноу, допив баркеровку.

– Привычка, менхир. – Он достал из топорщащегося кармана своей куртки пачку мятых листков и карандаш. – Не будете ли вы столь любезны, менхир, и не объясните ли мне, где находится колоссальный корабль, который вы видели в ваших странствиях?

Почти два часа Хеймут расспрашивал Иерусалимца о призрачном корабле и развалинах атлантидских городов. Потом Шэнноу встал, заплатил за завтрак и неторопливо вышел на улицу. До конца утра он бродил по городку. В западной части стояла тишина – большинство домов там свидетельствовало о достатке своих хозяев, но в восточных кварталах, где дома выглядели победнее и пообшарпаннее, он стал свидетелем нескольких потасовок у харчевен и питейных заведений. К городку примыкал большой луг, весь усеянный шатрами самых разных размеров. Но даже там было где выпить, и он видел сидящих или валяющихся на траве пьяниц в разных степенях хмельного забытья.

Городок вырос вокруг серебряных рудников, которые привлекали бродяг, точно муравьев – крошки от пикника. А с бродягами явились разбойники и воры, и игроки в кости, и игроки в карнат.

Шэнноу покинул шатровый поселок и пошел назад по главной улице. Из длинного бревенчатого строения донеслось пение. Пели дети. Он постоял, прислушиваясь, стараясь понять, почему мелодия кажется знакомой. Пение было очень приятным, полным юности, надежды, невинной радости, и поначалу он ощутил прилив бодрости, но затем она сменилась грустью, тоской утраты, и он пошел дальше.

Перед «Отдыхом путника» собралась большая толпа, из глубины которой доносился глубокий бас, звучный, будоражащий душу. Шэнноу вмешался в толпу и посмотрел поверх голов на проповедника, который стоял на перевернутой бочке. Высокий, широкоплечий, с густой шапкой рыжих курчавых волос. Черное одеяние, перепоясанное серой веревкой, деревянный крест, свисающий со шнурка на шее.

– И я говорю вам, братья, что Господь ждет вас. Ему нужен от вас лишь знак. Увидеть, как вы отрываете глаза от грязи у вас под ногами и поднимаете их к Славе Небес. Услышать, как ваши голоса произносят: «Верую, Господи?» И тогда, друзья мои, радости Духа вольются в ваши души. От толпы отделился мужчина.

– И тогда он заставит носить нас вот такие миленькие черные платьица? Ответь-ка мне, Пастырь, тебе надо присаживаться, чтобы поссать?

– Таков голос невежества, братья мои, – начал было Пастырь, но его противник заорал во всю мочь.

– Невежества? Блюющий ты сукин сын! Да забирай своего блюющего Иисуса, пусть провалится в…

Обутая в сапог нога Пастыря описала дугу в воздухе и, ударила богохульника в подбородок так, что он хлопнулся навзничь.

– Как я говорил вам, возлюбленные друзья мои, Господь ждет с любовью в сердце Своем каждого грешника, если он покается. Но те, кто продолжает ходить путями зла, падут под Мечом Божьим и будут гореть в геенне огненной. Отвергните зло, соблазны плоти и алчность. Возлюбите ближних своих, как самих себя. Только тогда Господь улыбнется вам. И тем большей будет ваша награда.

– А ты, Пастырь, ты-то вот этого любишь? – крикнул какой-то мужчина, показывая на поверженного буяна.

– Как собственного сына, – ответил Пастырь с ухмылкой. – Но детей прежде всего следует научить, как, вести себя. Я снесу ругательства, ибо иначе грешники говорить не умеют. Но я не потерплю кощунства или оскорблений Господа. Такому нечестивцу перебью я голени и бедра, как древле Самсон филистимлянам.

– А как ты насчет того, чтобы выпить, Пастырь? – крикнул кто-то из задних рядов.

– Спасибо, что хочешь угостить меня, сын мой. Мне пива покрепче. – Раздался хохот, но Пастырь поднял руку, призывая к молчанию. – Завтра День Господень, и я буду служить за Шатровым поселком. Будет пение и хвалы, а затем угощение. Приходите с женами, с невестами, со своими детьми. Будем весь день праздновать на лугу. Ну а теперь, где же мое пиво?

Он спрыгнул с бочки и подошел к валяющемуся на земле бесчувственному человеку. Пастырь поднял его, взвалил себе на плечо и поднялся с ним по ступенькам к дверям «Отдыха путника».

Шэнноу остался на солнечной улице.

– А он впечатляет, верно? – спросил Клем Стейнер. Шэнноу обернулся. Глаза молодого человека вызывающе поблескивали.

– Да, – согласился Шэнноу.

– Надеюсь, перестрелочка ночью тебя не обеспокоила?

– Нет. Прошу прощения, – ответил Шзнноу и пошел дальше.

До него донесся голос Стейнера.

– Что-то я не пойму тебя, друг. Надеюсь, мы не поссоримся.

Шэнноу не оглянулся. Он поднялся в свою комнату и пересчитал оставшиеся у него обменные монеты. Семь полных серебреников, три полсеребреника и пять четвертей. Он порылся в карманах и извлек золотой, который нашел в припасах Шэр-рана. Чуть больше дюйма в поперечнике с вычеканенным изображением меча, окруженного звездами. Обратная сторона была гладкой, без изображения. Шэнноу отошел к окну, чтобы рассмотреть монету получше. Меч был непривычной формы – длинный, сужающийся к острию, а звезды больше походили на кресты в небе.

С улицы донесся гром копыт, и появилась кучка скачущих всадников. Шэнноу открыл окно и увидел, что в пыли позади двух всадников волочится тело какого-то зверя, а по сторонам улицы собирается толпа. Всадники остановили лошадей, и Шэнноу с изумлением увидел, как окровавленный зверь поднялся, секунду постоял на четвереньках, а потом встал на задние лапы. И побежал… но веревка остановила его. Грянули два выстрела, и, в спине зверя появились две зияющие раны. Несколько зрителей подняли собственные пистолеты: под градом пуль зверь упал. Шэнноу вышел за дверь и быстро сбежал с лестницы. На улице рядом с «Отдыхом путника» была лавка с выставленными наружу бочками, длинными деревянными топорищами и ручками для кирок. Схватив топорище, Шэнноу прошел через кружащих всадников и остановился перед бородачом на вороном жеребце. Топорище свистнуло в воздухе, опустилось на лицо бородача, и он вылетел из седла, подняв облако пыли от удара о мостовую. Шэнноу бросил на него свою дубинку, ухватился за луку и взлетел на спину жеребца.

В полной тишине Шэнноу проехал между ошеломленными всадниками. Дернув поводья, он повернул жеребца.

– Когда он очнется, объясните ему, как опасно красть лошадей, – сказал Шэнноу, обращаясь к ним всем. – Втолкуйте ему это хорошенько. Его седло я оставлю у конюха.

– Он тебя убьет за это, друг, – сказал молодой всадник, ближайший к нему.

– Я не друг тебе, молокосос, и никогда им не буду. Шэнноу поехал дальше, придержав коня, только чтобы посмотреть на мертвого зверя. Он выглядел почти так же, как Шэр-ран в самые последние дни, – пышная львиная грива, пугающие своей массивностью плечи. Шэнноу тронул жеребца каблуками, повернув его к конюшне, откуда навстречу ему выбежал конюх.

– Вы уж простите, менхир, я же помешать им не мог. Их было восемь… нет, десять. Они забрали еще трех чужих лошадей.

– Кто они? Воры?

– Ездят со Скейсом, – ответил конюх, словно это объясняло все.

Шэнноу спешился и отвел жеребца в конюшню. Снял с него седло и бросил в угол, а потом вытер пену с его боков и вычистил шерсть до блеска.

– Отличный конь, – сказал конюх, который последовал за ним в конюшню, заметно прихрамывая. – Ветер небось обгонит!

– Да. А что с твоей ногой?

– Да много лет назад в руднике стойка обломилась. Ну и разбила мне колено. И все равно куда лучше жить на земле, чем под ней. Монет, правда, меньше, зато дышится легче. А что это была за стрельба?

– Они убили льва, которого поймали, – объяснил Шэнноу.

– Дьявол! Как же это я упустил? Один из этих, из человеко-демонов?

– Не знаю. Бежал он на задних ногах.

– Господи, вот бы посмотреть! Их ведь, знаете ли, теперь куда меньше стало, чем прежде. После того, как ворота в Стене исчезли. А прежде весной мы их часто видели. Они целую семью убили у Серебряного ручья. И всех съели, хотите верьте, хотите нет. А он самец был или самка?

– Самец, – сказал Шэнноу.

– Угу! Самок никто вроде бы не видел. Остаются, надо быть, за Стеной.

– Туда кто-нибудь ездит?

– За Стену-то? – переспросил конюх. – Нетушки! Да не в жизнь! Уж поверьте, там такие твари водятся, что человеку никак не выдержать.

– Но если туда никогда не ездили и не ездят, откуда это известно?

Конюх ухмыльнулся:

– Это теперь туда никто не ездит. А вот пять лет назад туда отправилась экспедиция. И только один – из сорока двух – вернулся живым. Это он рассказал про меч в небе. А сам и месяца не протянул. Весь был изранен и изрезан. А потом – два года назад – исчезли ворота. Их трое было – двадцать футов в высоту и в ширину столько же. И как-то утром – нет их, исчезли!

– Ты хочешь сказать, их заложили?

– Исчезли! Будто и не было их никогда. В Стене ни следа пролома. Лишайники на старых камнях, да вьюнки всякие, будто никаких ворот и не было.

* * *

Она понимала суть и видела результаты, но была бессильна остановить процесс… как была бессильна спасти своего сына. Женщина, называвшая себя Шриной, расхаживала по покою размышлений, темные глаза были исполнены гнева, кулаки сжаты.

Один крохотный камешек Сипстрасси мог бы все изменить. Один осколок, не утративший своего золота, мог бы спасти Ошира и других ему подобных. Маленький Люк был бы жив, и Шэр-ран стоял бы сейчас рядом с ней, прежний, гордый, красавец.

Она обыскивала горы и долины, расспрашивала деенков. Но никто никогда не видел такого Камня, черного, точно уголь, и все же пронизанного золотом, теплого на ощупь и умиротворяющего душу.

Она винила себя: ведь она принесла свой Камень в этот дальний край и использовала его, чтобы запечатать Стену. Один великий всплеск энергии Сипстрасси, чтобы уничтожить ворота, которые позволили бы Человеку погубить земли деенков. И вот тогда она и сделала роковое открытие… Человек уже их погубил… еще до второго Падения.

Народ деенков. Народ ДНК. Кошачьи люди. На протяжении веков в мире рождались мутанты и уроды. Шрину учили, что это результат воздействия радиоактивных и всяких других вредоносных отходов, которые загрязнили землю. Но теперь она начала понимать истинное зло, наследие Межвременья. В неблагоприятной среде обитания генная инженерия вышла из-под контроля. Возникали новые расы, другие – например, деенки, – медленно вымирали.

Здешние жрецы верили, что Изменяющиеся взысканы Небесами. Но теперь они появлялись все чаще. Регрессировали целые семьи.

Шрина задыхалась от гнева. В их Приюте она видела книги, слушала записи. Многие болезни в Межвременье лечились с помощью создания бактериальной ДНК и коммерческого ее изготовления. Например, инсулин для диабетиков. Производство, мяса увеличивалось благодаря введению генов роста свиньям и рогатому скоту – активаторные гены, называли их. Однако межвременцы пошли куда дальше.

Чтоб вам истлеть в Аду! Внезапно она улыбнулась этой мысли. Ведь они же и истлевают в Аду. Их омерзительный мир был сметен силами природы, как кровь вымывает гной из болячки.

Тем не менее источник инфекции сохранился – сам Человек. Величайший хищник, совершеннейший убийца. Даже теперь они воюют между собой, устраивают резни, грабят…

Магия земли делала свое дело. Колоссальные уровни радиации, токсины в воздухе, которым они дышат, – все это в совокупности содействовало противоестественному росту агрессивности и насилия.

Спираль истории закручивалась – Человек уже вновь изобрел огнестрельное оружие и поднялся на уровень середины XIX века. Вскоре люди научатся летать, создадут нации, и войны будут все страшнее и кровопролитнее.

Она медленно поднялась по лестнице на обзорную площадку. Отсюда она могла смотреть на улицы города, на снующих по ним людей. Дальше виднелись стада, крестьянские усадьбы. А вдали, точно мерцающая лента – Стена между Мирами. Она почти слышала, как Человек бьет по ней кулаками, вымещая свою ярость на древних камнях.

Шрина перевела взгляд на юг, где над молодыми горами плыли тяжелые тучи, пряча Меч Божий. Она задрожала.

Внезапно на востоке разразилась гроза, и Шрина обернулась, глядя на зигзаги молний, бьющие из громоздящихся туч. Над равниной с воем пронесся Холодный ветер. Она снова задрожала и вошла в дверь.

Город выдержит эту грозу, как он выдержал Первое Падение и сокрушающую ярость Вздыбившегося океана.

Она повернулась к двери и не увидела проблеск голубизны между тучами. Словно ветер отбросил занавеску, и среди клубящейся черноты открылось ясное небо. В центре голубизны сиял золотой диск второго солнца, так что в течение краткого мгновения все предметы на улицах города отбрасывали две тени.

12

Всадники спешились и столпились вокруг лежащего на земле товарища. Нос у него был сломан, оба глаза быстро заплывали. Из разбитой верхней губы текла кровь. Двое подхватили его на руки и перенесли на тротуар перед входом в «Веселого паломника».

Владелец, Джозия Брум, взяв тазик с водой и полотенце, вышел к ним. Встав на колени рядом с раненым, он намочил полотенце, аккуратно сложил и бережно опустил на распухшие веки.

– Возмутительно! – сказал он. – Я все видел. Ничем не вызванное нападение. Какая гнусность!

– Это уж так, – согласился кто-то.

– Такие негодяи погубят Долину прежде, чем мы успеем создать здесь достойную общину.

– Так он же лошадь украл, черт дери! – воскликнула Бет Мак-Адам, не сдержавшись. Брум оглянулся на нее:

– Они охотились на зверя, который мог бы сожрать твоих детей, и вскочили на тех лошадей, которые оказались под рукой. Надо было просто попросить, и ему тут же вернули бы его лошадь. Но нет! Такие, как он, все на одну колодку. Насилие. Смерть. Разрушение. Вот что они несут с собой точно чуму.

Бет промолчала и вернулась в харчевню. Ей нужна была эта работа, чтобы пополнить спрятанный в фургоне запас монет и платить за детей в Школьную Хижину. Но люди вроде Брума злили ее. Сладкоречивые ханжи, отводящие глаза, они видели только то, что хотели видеть. Бет пробыла в Долине Паломника всего два дня, но уже успела разобраться в том, как управляется городок. Эти всадники работали на Скейса, и он был одним из троих наиболее влиятельных людей в Долине Паломника. Ему принадлежал самый большой рудник, две лавки и (пополам с Мейсоном) «Отдых паломника», а еще несколько игорных домов в западных кварталах. Его люди несли дозор в шатровом поселке, вымогая плату за свою бдительность. Те, кто не хотел платить, могли не сомневаться, что лишатся своего фургона или всего ценного имущества – либо случится пожар, либо произойдет дерзкоеограбление. Люди Скейса были скорыми на кулачные или иные расправы дюжими верзилами, в прошлом по большей части разбойниками.

Бет видела, как приволокли и убили зверя, и видела, как Шэнноу вернул себе коня. Конечно, он мог бы прежде попросить, но Бет понимала, что вор почти наверное отказался бы вернуть коня, и дело кончилось бы перестрелкой. У Брума, конечно, мозги навозные, но она у него работает, да и по-своему, не такой он уж и плохой человек. Верит в исконное благородство Человека, в то, что все споры следует разрешать доводами рассудка, беспристрастным обсуждением. Она стояла в дверях и смотрела, как он старается помочь пострадавшему. Высокий, тощий, с длинными прямыми морковного цвета волосами и. худым лицом с выпуклыми голубыми глазами. Некрасивым его нельзя было назвать, и с ней он был неизменно учтив. Бездетный вдовец – и Бет внимательно к нему присматривалась. Она знала, что разумнее всего было бы подыскать хорошего, солидного, состоятельного человека, чтобы обеспечить спокойную жизнь своим детям, но Брум ей никак не подходил.

Пострадавший пришел в себя, и его усадили за столик. Бет принесла ему кружку баркеровки, и он отпил два-три глотка.

– Я этого шлюхина сына убью! – прошепелявил он. – Богом клянусь, убью!

– И в мыслях такого не держите, менхир Томас, – настойчиво посоветовал Брум. – То, что он сделал, в высшей степени ужасно, но дальнейшее насилие ведь ничего не исправит.

Томас рывком поднялся на ноги.

– Кто со мной? – спросил он. К нему подошли двое, но остальные предпочли остаться там, где были. Томас вытащил пистолет и проверил заряды. – Куда он пошел?

– Отвел жеребца в конюшню, – сказал невысокий замухрышка.

– Спасибо, Джек. Ну, пошли его искать.

– Прошу вас, менхир… – начал Брум, но Томас оттолкнул его.

Бет пробралась через кухню во двор, потом подхватила длинную юбку, обежала дом и через проулок выскочила на главную улицу раньше Томаса и его двух приятелей, В конце улицы она увидела Шэнноу. Он стоял в дверях конюшни, разговаривая с конюхом. Она быстро подбежала к нему.

– Они идут поквитаться с тобой, Шэнноу, – сказала она. – Их трое.

Он обернулся к ней и мягко улыбнулся:

– Я очень благодарен вам за вашу доброту.

– Бог с ней, с добротой! Седлайте коня и уезжайте.

– Мои вещи у меня в комнате. Вы лучше обождите тут.

– Я же сказала: их трое.

– И тот, кого я ударил, один из них?

– Да, – сказала она.

Шэнноу кивнул, снял куртку и перебросил ее через балку стойла. Потом вышел на солнечный свет. Бет подошла к двери и следила, как он шагнул на середину улицы, и остановился в ожидании, опустив руки. Солнце, поднявшееся уже довольно высоко, светило пистолетчикам в глаза. Они подходили все ближе, и двое по бокам начали отодвигаться от Томаса в середине. Бет чувствовала, как нарастает напряжение.

– Ну так как же, шлюхин сын? – заорал Томас. Шэнноу промолчал. – Что, язык проглотил?

Они подходили все ближе и ближе. Их разделяло шагов десять, когда прозвучал голос Шэнноу, негромко н четко.

– Вы пришли сюда умереть? – спросил он. Бет увидела, как человек справа утер вспотевшее лицо и покосился на приятеля. Томас ухватил пистолет, но его опрокинула пуля. Ноги задергались в пыли, по брюкам расползлось мокрое пятно.

Остальные двое окаменели.

– Мне кажется, – сказал Шэнноу все так же негромко, – вам лучше унести его с улицы.

Они поспешно подняли Томаса, а Шэнноу вернулся к Бет и конюху.

– Я еще раз благодарю вас, фрей Мак-Адам. Мне жаль, что вам пришлось присутствовать при подобном.

– Я успела навидаться мертвецов, менхир Шэнноу. Но у него было много друзей, и не думаю, что вам стоит задерживаться здесь. Скажите, а откуда вы знали, что те, двое не нападут на вас?

– Этого я не знал, – ответил он. – Однако злоба кипела только в нем. Вы пойдете завтра на собрание, которое устраивает Пастырь?

– Возможно.

– Для меня было бы большой честью, если бы вы и ваши дети позволили мне вас сопровождать.

– Простите меня, менхир, – сказала Бет. – Но по-моему, вас поджидает беда, и я не могу позволить моим детям находиться в вашем опасном обществе.

– Я понимаю. Разумеется, вы правы.

– Будь я без детей… ответ, возможно, был бы другим. Он поклонился и вышел на солнечный свет.

– Дьявол, – сказал конюх, – его ничем не прошибить! Ну, по Томасу никто плакать не станет. Это уж точно. Бет ничего не ответила.

Иерусалимец остановился в том месте на улице, где темное пятно крови свидетельствовало, что тут была оборвана жизнь. Он не испытывал сожалений. Убитый сделал свой выбор сам, и Шэнноу вспомнил слова Соломона:

«Таковы пути всякого, кто алчет чужого добра: оно отнимает жизнь у завладевшего им».

Идти до гостиницы было не близко, и пока Шэнноу шагал по пыльной улице, он ощущал на себе взгляды многих глаз. Перед харчевней стояли охотники, но они замолкли, когда он проходил мимо. В «Отдыхе путника» ему навстречу поднялся Клем Стейнер.

– Так я и знал! – сказал он, – Как увидел тебя в Длинной зале, мне сразу что-то сказало, каков ты. А как тебя зовут, приятель?

– Шэнноу.

– И как я сам не догадался! Иерусалимец! Далековато заехал, Шэнноу. Кто за тобой послал? Брисли? Феннер?

– За мной никто не посылал, Стейнер. Я езжу там, где хочу.

– Ты понимаешь, нам, возможно, придется сойтись лицом к лицу?

Шэнноу несколько секунд молча смотрел на молодого человека.

– Это было бы неразумно, – негромко сказал он затем.

– Во-во! Лучше не забывай про это. Менхир Скейс хочет поговорить с тобой, Шэнноу. Он в Длинной зале, Шэнноу повернулся и пошел к лестнице.

– Ты слышал, что я сказал? – крикнул Стейнер ему вслед, но Шэнноу, даже не обернувшись, поднялся в свою комнату. Налил воды из каменного кувшина и сел в кресло у окна ждать.

Эдрик Скейс вышел из Длинной залы.

– Он ушел, мистер Скейс, – сказал Стейнер. – Привести его?

– Нет. Подожди меня здесь.

Высокий широкоплечий человек, иссиня-черные волосы коротко подстрижены и зачесаны кверху без пробора. Бритое, сильное, словно вычеканенное лицо, глубоко посаженные глаза. Уверенные спокойные движения. Подойдя к двери Шэнноу, он стукнул в филенку костяшкой пальца.

– Войдите. Не заперто, – донесся голос изнутри. Скейс вошел. Он поглядел на человека в кресле у окна и пересмотрел свой план. Он намеревался предложить Шэнноу пойти к нему на службу, но теперь пришел к выводу, что таким способом только окончательно превратит этого человека во врага.

– Могу я сесть, мистер Шэнноу?

– А я думал, что в этих краях говорят «менхир».

– Я не из этих краев. – Скейс направился к креслу напротив Иерусалимца и опустился в него.

– Что вам нужно, мистер Скейс?

– Просто извиниться перед вами, сэр. Человек, укравший вашу лошадь, работал у меня. Он был безрассудным юнцом. Мне хотелось заверить вас, что попыток отомстить не будет. Я ясно втолковал это всем моим всадникам.

Шэнноу пожал плечами, но выражение его лица не изменилось.

– И?

Скейса ожег гнев, но он подавил его и улыбнулся:

– Никакого «и» нет. Просто визит вежливости, сэр. Вы думаете долго пробыть в Долине Паломника?

– Нет, я собираюсь отправиться дальше на юг.

– Наверное, чтобы увидеть чудеса в небе. Завидую вам. Меньше чем за три месяца мне не собрать отряд, чтобы перебраться через Стену.

– Отряд? Но зачем? – спросил Шэнноу.

– «Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы, – процитировал Скейс. – Он пасет их жезлом железным».

Он заметил, что открытая враждебность на лице Шэнноу сменилась настороженностью.

– Так вы читаете Писание, сэр! Но что оно говорит вам?

Скейс наклонился к нему, чтобы сполна использовать благоприятную минуту.

– Я собирал сведения о краях за Стеной и тамошних чудесах. Там видны великие знамения. Это вне сомнений. Сияющий меч, окруженный крестами и звездами, а на мече имя, которое никому не дано прочесть. Все точно так, как повествует Писание. Более того, там обитают звери, которые ходят, как люди, и поклоняются Черной Богине – колдунье, творящей среди них гнусные обряды. Или, как сказано в Писании, мистер Шэнноу: «И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными». Или вот: «Зверь, которого я видел, был подобен барсу; ноги у него, как у медведя, а пасть у него, как пасть у льва». Все это есть за Стеной, мистер Шэнноу. Я намерен отправиться туда и найти Меч Божий.

– И для этого вы собираете разбойников и пистолетчиков?

– А вы предпочли бы, чтобы я для этого обратился к фермерам и учителям?

Шэнноу встал и шагнул к окну.

– Я не умею вести диспуты, сэр. И я не судья. – У него за спиной Скейс скрыл торжествующую улыбку и ничего не сказал. Шэнноу обернулся, его льдистые глаза вперились в Скейса. – Но я и не дурак, мистер Скейс. Вы – человек, который ищет власти, господства над ближними. Вы – не искатель истины. Здесь ваших людей боятся. Но меня это не касается.

– Вы правы, мистер Шэнноу, говоря о стремлении к власти. Но ведь само по себе это еще не зло, не так ли? Разве не был Давид сыном земледельца и разве не стал он царем над Израилем? Разве не был Моисей сыном рабыни? Бог одаривает человека талантами, и он поступает правильно, применяя их. Я не убийца и не разбойник. Мои люди бывают… буйными и неотесанными, но они платят за то, что берут, и уважительны со здешними жителями. Ни один из них не совершил убийства или изнасилования, а с теми, кто попадался на краже, я разделывался сам. Правители были всегда, мистер Шэнноу. И в том, чтобы стать правителем, греха нет.

Шэнноу вернулся к своему креслу, налил воды в кружку и предложил ее Скейсу, который с улыбкой отказался.

– Я уже сказал, что я не судья. И пробуду этом селении недолго. Но я видел немало ему подобных. Насилие будет расти, и следует ожидать еще много смертей, если не будет установлен порядок. Почему, сэр, ища власти, вы не установили порядка?

– Потому что я не тиран, мистер Шэнноу. Игорные заведения в восточных кварталах никак от меня не зависят. Я владею большой фермой и стадами молочного и мясного скота. И мне принадлежит самый большой серебряный рудник. Мои владения, охраняются моими людьми, но сам город – хотя у меня есть в нем собственность – меня не касается.

Шэнноу кивнул.

– Вы нашли что-нибудь интересное в разбитом корабле? Скейс засмеялся.

– Я слышал о ваших… пререканиях. Да, кое-что я нашел, мистер Шэнноу. Несколько золотых слитков и любопытные образчики серебряной посуды. Но ничего, что могло бы сравниться с тем, что вы видели на «Титанике».

Шэнноу, казалось, не удивился и только кивнул, а Скейс продолжал:

– Да, я видел «Титаник». Я знаю про Сипстрасси, Камень-Демон, который восстановил его, и о вашем бое с Саренто. Я тоже не дурак, сэр. Я знаю, что былой мир изобиловал чудесами, превосходящими наше воображение, и что для нас они потеряны, возможно, безвозвратно. Но у этого мира есть своя сила, и я найду ее за Стеной.

– Камень-Демон был уничтожен, – сказал Шэнноу. – Если вы знаете про Саренто, то знаете и про творимое им зло, и про войну с исчадиями Ада, которая была делом его рук. Подобная сила опасна для людей.

Скейс встал.

– Я был с вами откровенен, мистер Шэнноу, потому что уважаю вас. Я не ищу столкновения с вами. Поймите меня правильно: я говорю это не из страха. Но я не хочу обзаводиться врагами без надобности. Сипстрасси всего лишь источник силы, примерно такой же, как ваши пистолеты. В руках зла он будет творить зло. Но я не дурной человек. Всего вам хорошего.

Скейс вышел в коридор и спустился по лестнице. Внизу его ждал Стейнер.

– Вы хотите, чтобы я с ним разделался, мистер Скейс?

– Держись от него подальше, Клем. Этот человек тебя убьет.

– Вы что, шутите, мистер Скейс? Когда дело доходит до пистолетов, со мной никому не потягаться?

– Я ведь не сказал, что он может превзойти тебя, Клем. Я сказал, что он тебя убьет.

13

Два долгих жарких дня Нои-Хазизатра шел через Великую Пустошь. Горы словно бы не приближались, а вот его силы убывали. Корабельный мастер, не имевший себе равных, он всегда гордился своей гигантской силой, позволявшей ему играючи поднимать бревна и тяжелые камни. Но этот словно бы бесконечный путь требовал не силы, а выносливости, и вот ее-то, убедился Нои, ему и не хватало. Он сел в тени на дне овражка и достал Камень Сипстрасси со дна кармана куртки. Ему очень не хотелось воспользоваться им, не зная ни сколько энергии в нем останется, ни сколько ее потребуется, чтобы он мог вернуться домой к Пашад и детям. Нои-Хазизатра в отличие от большинства мужчин города Эд взял только одну жену, дочь Аксиса, парусного мастера. Он полюбил ее с того мгновения, когда их руки соприкоснулись, и любовь его не ослабела со временем. В Пашад не было силы, она казалась хрупкой, как весенний цветок, но она обладала даром отдавать себя всю, и вдали от нее Нои ощущал себя потерянным.

В предыдущий раз, когда Нои держал в руках Сипстрасси, это был осколочек, не больше оторванного ногтя. И энергия израсходовалась за сутки – обновила его силы, заставила отступить грозную мощь времени, вернула черноту его седеющим волосам, а усам придала пышность молодости. Но Камень в его руке был в двадцать раз больше, с очень тонкими черными прожилками и пульсировал энергией.

Нои спасся от Кинжалов, но попал не в Балакрис, а в неведомый край вдали от моря, где люди носят странную одежду. «Думай, дурень! – приказал он себе. – Как ты сможешь вернуться домой, если сначала не узнаешь, откуда ты возвращаешься?» Согласно легенде верховные жрецы с помощью Сипстрасси высвобождали свой дух и облетали вселенную. Если они могли, то сможет и Нои-Хазизатра. Он опустился на колени и воззвал к Великому, назвав его десятью именами из тысячи, известной людям, потом стиснул камешек и вообразил, как возносится к небу сквозь собирающиеся вверху тучи. Мысли его закружились, и внезапно он почувствовал себя свободным, точно сорвавшийся с якоря корабль. Открыв глаза, он увидел внизу белый лабиринт гор и долин без малейших признаков жизни. Над ним голубело ясное небо, но земля внизу была безмолвной и призрачной. Его оледенил страх. Куда он залетел? Он понесся вниз к занесенному снегом миру… и погрузился в тучи.

На какое-то время он ослеп, а потом пронизал серо-белую пелену тумана и увидел далеко внизу сочно зеленеющую землю, разделенную горами в снежных шапках и лентами рек, увидел огромные долины и ущелья, леса и равнины. Он вглядывался, ища следы человеческой деятельности, города и деревни, но ничто не нарушало дикости открывавшихся его взгляду просторов. Дух Нои устремился ниже. Теперь он различил собственное крохотное тело на дне овражка, а в нескольких милях к западу – стоянку фургонов, крытых белой парусиной, и пасущихся волов на склоне холма.

Нои осмелился полететь дальше за горный хребет и увидел безобразное селение с приземистыми деревянными домами и большое скопище людей на лугу. Он оставил их позади, направляясь на юг, и увидел массивную стену, кладкой напоминавшую волнолом Эда. Камни были обтесаны точно так же, но выглядели куда более древними, чем камни в Стене Пендаррика. Он полетел дальше, дивясь тому, как мог народ, воздвигший подобную стену, пасть столь низко, что довольствовался уродливыми постройками, которые он видел в селении. Потом внизу появился город, и у него упало сердце.

Купола дворца, мраморные террасы, длинная Дорога Царей со статуями по сторонам, а на юге – подкова порта. Но там не сверкал океан, а простирались поля и луга.

Нои замер над городом, разглядывая прохожих на улицах. Все было таким, как он помнил, и все же ничто не было прежним. Он помчался к храму и замер над статуей Дерарха, Пророка. Лицо Пророка почти стерлось, а священные свитки в его руках утончились в белые палочки.

Изнемогая от потрясения, Нои взмыл в небо.

Перед ним словно предстало видение, порожденное Кострами Велиала.

И он понял. Это был не неведомый дальний край, это был его дом, город Эд. Он вспомнил с ревом взметнувшийся океан в его видении, три солнца в небе. Перед ним внизу простирался мир будущего.

Он вернулся в свое тело и заплакал о всех утратах – Пашад и их сыновья, Бали и его друзья, все люди в мире, которому грозила скорая погибель… в мире, который уже погиб.

Нои-Хазизатра оплакивал Атлантиду.

Наконец его слезы высохли, и он прислонился к валуну. Все тело у него болело, сердце налилось свинцом. Для чего он должен был предостерегать людей? Для чего Бог Хронос избрал его своим орудием, если надежды не было никакой?

Никакой надежды? Уж тебе бы следовало знать, сколь глупа и безумна эта мысль.

Его первый корабль попал в страшную бурю. А в то плавание были вложены все его деньги, и не только его.

Он занял, сколько удалось, вверг себя и свою семью в огромные долги. Они уже возвращались, трюм был полон хорошо закрепленным грузом, он уже видел себя богатым, и тут ветры словно взбесились. Океан взревел, огромные волны обрушивались на суденышко, гнали к черным утесам, и они зависали над ними, словно занесенные молоты.

Почти все его матросы, поддавшись панике, попрыгали за борт навстречу почти верной гибели в кипящих валах. Но не Нои-Хазизатра! Налегая на кормило во всю мощь своего могучего тела, он не спускал взгляда с нависающего над ним черного чудовища. Сперва ничто не изменилось, но затем подвижное судно начало поворачиваться. Мышцы Нои почти лопались от натуги, но его корабль отвернул от утеса и понесся к коварным подводным рифам.

С ним остались только трое из тридцати матросов. Они цеплялись за мачты, не решаясь прийти на помощь кормчему из страха, что их смоет за борт.

«Якорь!» – завопил Нои, перекрикивая рев бури. Соленые брызги хлестали его лицо, загоняли крик назад в глотку. Оторвав одну руку от кормила, он указал на веревочную петлю, удерживавшую якорь на палубе, и один из троих, цепляясь за планширь, побрел к корме. В него ударила волна, он упал, и его тело заскользило по палубе. Нои бросил кормило, нырнул за матросом и ухватил за тунику в тот миг, когда он уже повис за бортом. Ухватившись правой рукой за растяжку, Нои оттащил его в безопасное место. А корабль несся на рифы, скрытые, точно клыки, под клокочущей пеной. Нои, пошатываясь, выпрямился и кое-как добрался до кормила. Матрос возился с петлей… внезапно она соскользнула, и железный якорь с шипением исчез под водой.

Корабль содрогнулся, и Нои испустил вопль отчаяния, решив, что они наткнулись на риф. Но это просто якорь надежно зацепился за коралловое дно. Корабль заплясал на волнах, и утес, недавно знаменовавший гибель, теперь укрывал их от ярости ветра.

Вскоре в бухте наступило затишье.

«Мы набираем воду!» – закричал матрос, спасенный Нои. «Поставь насос и погляди, где течь!» – приказал Нои, и матрос исчез в трюме. Остальные два последовали за ним, а Нои в изнеможении опустился на мокрую палубу. Он взглянул на правый борт и увидел луну, выплывающую из клубящихся туч. Над бурунами торчали зазубренные камни, черные и блестящие. Любой из них распорол бы днище корабля от носа до кормы. Нои с трудом поднялся на ноги и перешел к левому борту. И с этой стороны виднелись рифы. Каким-то образом… каким-то чудом!.. он провел свое суденышко через узкий проход между рифами.

Вернулся матрос.

«Вода убывает. Ни одной щелки, хозяин».

«Ты заслужил награду, Акрилла. Я позабочусь, чтобы ты ее получил!»

Матрос улыбнулся, показав щербатые зубы.

«Я уж думал, нам конец. Надежды-то никакой не оставалось!»

Богатству Нои заложило основу это первое плавание, и теперь его ответ Акрилле был вырезан на кормилах всех его кораблей:

«Надежда есть всегда – если не изменит мужество».

На него нахлынули воспоминания о той ночи, и он заставил себя встать. Он понял, что отчаяние – не меньший враг, чем Шаразад или царские Кинжалы. Его мир был обречен, но это вовсе не значило, что Пашад погибнет. У него ведь есть Камень Сипстрасси, и он жив.

– Я приду за тобой, любовь моя, – сказал он. – Через подземелья Времени, через Юдоль Проклятых! – Он поглядел на небо. – Благодарю тебя, Владыка, что ты дал мне вспомнить!

* * *

Бет сидела на склоне под распростертыми ветвями сосны и смотрела на детей, которые качались на подвешенных досках или взлетали вверх-вниз у ручья, где доски были положены на камни. Посреди высокого луга толпы горожан, рудокопов и земледельцев наслаждались угощением, расставленным на козлах под теплыми солнечными лучами. В конце луга молодежь состязалась в метании ножей и топориков, стрельбе, борьбе, кулачных поединках, щеголяя силой и сноровкой. Рудокопы устроили рыцарский турнир – один сидел на плечах другого, сжимая деревянное копье – палку с насаженными на оба конца шарами. Они вступали в бой попарно, и под громогласные подбадривания и одобрительные крики всадники старались сбить друг друга на землю. Весело пылали костры, на которых, аппетитно благоухая, жарилось мясо – дар Эдрика Скейса. Бет прислонилась к древесному стволу и впервые за многие дни позволила себе расслабиться. Ее маленький запас монет пополнялся, и скоро уже она перекочует с детьми на плодородный участок к северу от Стены, арендованный у Скейса, и обзаведется собственной фермой. Нелегкая будет жизнь, но она своего добьется!

На нее упала тень, и, подняв глаза, она увидела, что перед ней стоит Йон Шэнноу со шляпой в руке.

– Доброе утро, Бет. Ваши дети далеко от нас, и им не угрожает опасность. Можно мне посидеть с вами?

– Прошу вас, – сказала она, и он опустился на землю, прислонившись к стволу рядом с ней. – Я знаю, кто вы, – добавила она. – Тут это каждый знает.

– Да, – ответил он с усталой досадой. – Наверное. Как тут все хорошо устроено! Люди веселятся от души. На них приятно смотреть.

– Зачем вы сюда приехали? – не отступала она.

– Это просто остановка в пути, Бет. Я тут долго не задержусь. Меня сюда не звали, и приехал я не для того, чтобы сеять смерть направо и налево.

– Я так вовсе не думала. А правда, что вы ищете Иерусалим?

– Пожалуй, уже не с тем пылом, как раньше. Но да, я ищу Святой Город.

– Почему?

– А почему нет? Не самое худшее, чему человек может посвятить жизнь. Ребенком я жил с родителями и братом. Разбойники убили моих родителей. Мы с братом спаслись, и нас приютила соседская семья, но разбойники убили и их. К тому времени я подрос, и я убил разбойников. Долгое время я кипел гневом, пылал ненавистью ко всем, кто живет насилием и грабежом. Затем я обрел Бога, и мне захотелось увидеть Его, задать Ему много вопросов. Я прямой человек. И потому я ищу Его. Это то, о чем вы спрашивали?

– Я бы ответила «да», будь вы моложе. Сколько вам лет? Сорок? Пятьдесят?

– Сорок четыре года. И, да, я ищу с того времени, когда вы еще не родились. Разве это что-нибудь меняет?

– Конечно меняет! – воскликнула она. – Юнцы вроде Клема Стейнера считают себя искателями приключений. Но ведь с приходом зрелости нельзя не понять, что это значит тратить жизнь по-пустому.

– По-пустому? Пожалуй. У меня нет ни жены, ни детей, ни дома. Но для всех людей. Бет Мак-Адам, жизнь – это река. Один входит в нее, и она встречает его ласковой приятной прохладой. А другой входит, и она оказывается мелкой, холодной, негостеприимной. Третий же попадает во власть бешеного потока, который увлекает его навстречу гибельным опасностям. И этому третьему трудно что-либо изменить.

– Пустые слова, мистер Шэнноу. И вы прекрасно это знаете. Сильный человек может делать все, что пожелает, жить любой жизнью, которую выберет.

– В таком случае я не силен, – возразил он. – У меня была жена. Я отбросил свои мечты о Святом Городе и поехал с ней искать новой жизни. У нее был сын, Эрик. Робкий мальчуган, который боялся меня. И сами того не зная, мы оказались там, где шла война с исчадиями Ада… И я потерял ее.

– Но вы ее искали? Или она умерла?

– Ее захватили исчадия. Я сражался, чтобы спасти ее. И – с помощью чудесного друга – я ее спас. Она вышла замуж за другого, за хорошего человека. Я такой, Бет, какой я есть. И не могу измениться. Мир, в котором мы живем, не позволяет мне измениться.

– Вы могли бы жениться. Завести ферму. Растить детей.

– И сколько пройдет времени, прежде чем кто-либо меня узнает? Прежде чем нагрянут разбойники? Сколько, прежде чем какой-нибудь старый враг начнет охотиться на меня или на моих детей? Сколько? Нет, я отыщу Иерусалим.

– По-моему, вам всегда грустно. Йон Шэнноу. – Она открыла стоящую рядом корзинку, достала два яблока и одно протянула Иерусалимцу. Он взял его и улыбнулся.

– Рядом с вами мне не так грустно. И я благодарю вас за это.

На языке у нее уже вертелись колкие слова, но она посмотрела на его лицо и проглотила их. Это не было неуклюжей попыткой заманить ее в постель, и не началом ухаживания. Просто мгновение, глубокой искренности одинокого путника при случайной встрече.

– Но почему? – прошептала она. – Мне кажется, вы не позволяете себе заводить друзей.

Он пожал плечами.

– Я близко вас узнал, пока ехал по вашему следу. Вы сильная женщина, и вам не все равно. Вы не поддаетесь панике. Кое в чем мы очень похожи. Когда я нашел того умирающего разбойника, я понял, что опоздаю помочь вам. Я думал, что найду вас и ваших детей мертвыми, и был страшно рад, когда увидел, как ваша храбрость спасла вас.

– Они убили Гарри? – сказала она. – Так жаль! Он попросил разрешения повидать меня в Долине Паломника.

Бет легла, опершись на локоть, и рассказала Шэнноу о своей встрече с разбойниками. Он слушал ее в молчании, а потом сказал:

– Да, – Некоторые женщины оказывают на мужчин такое действие. Гарри проникся к вам уважением за вашу храбрость и цеплялся за жизнь, пока не послал меня вам на помощь. За это, думаю, Всемогущий будет милостив к нему.

– На это мы с вами смотрим по-разному. – Она поглядела на качели и увидела, что Мэри с Сэмюэлем идут к ним. – Мои дети возвращаются, – сказала она мягко.

– А я вас покидаю, – сказал он.

– Вы примете участие в пистолетном состязании? – спросила она. – После того, как Пастырь кончит проповедь. Победитель получит сто обменных монет.

– Не думаю, – ответил он, снова пожав плечами, и поклонился. Она смотрела, как он уходит.

– Будь ты проклята, Бет! – прошептала она. – Не пускай его себе в душу!

* * *

Пастырь преклонил колени на склоне и погрузился в молитву. Вокруг начала собираться толпа. Он открыл глаза, оглядел тесные ряды людей, и в нем поднялась горячая волна радости. Два месяца шел он в Долину Паломника через пустыни и плодородные равнины, через долины и горы. Он проповедовал на одиноких фермах и в селениях; женил, крестил и совершал похоронный обряд в уединенных жилищах. Он молился о выздоровлении больных, и всюду находил радушный прием. Он даже произнес проповедь перед разбойниками, случайно оказавшись в их лагере, и они накормили его, снабдили припасами и водой, чтобы он мог продолжать свой путь. И вот он здесь и смотрит на две тысячи жаждущих лиц. Он провел рукой по густым рыжим волосам. Он дома!

Подняв одолженные пистолеты, он взвел курки и дважды выстрелил в воздух. И в воцарившейся тишине зазвучал его голос:

– Братья и сестры, добро пожаловать на Святой День Господень! Взгляните, как сияет солнце в чистоте небес. Почувствуйте тепло на своих лицах. Это лишь слабый намек на Любовь Божью, когда она вливается в ваши сердца и мысли. Мы тратим свои дни, братья, роясь в грязи в поисках богатства. Но истинное богатство вот здесь. Прямо здесь! Я хочу, чтобы вы все повернулись к тем, кто стоит рядом с вами, и взяли их руки в знак дружбы. Теперь же! Прикоснитесь! Почувствуйте! Откройте объятия! Ведь рядом с вами сегодня ваш брат или ваша сестра. Или ваш сын. Или ваша дочь. Так сделайте это немедля! Сделайте во имя любви!

По толпе словно пробежала рябь: люди поворачивались, чаще всего смущенно, чтобы быстро сжать и тут же выпустить руки незнакомых людей рядом.

– Плохо, братья! – закричал Пастырь. – Неужели вы так приветствовали бы брата или сестру после долгой разлуки? Я вам покажу.

Он подошел к пожилой женщине, крепко ее обнял и расцеловал в обе щеки.

– Божья любовь с тобой, матушка! – сказал он, ухватил мужчину за плечо и повернул к молоденькой девушке. – Обними ее, – приказал он. – И произнеси слова, влагая в них смысл. И веру. И любовь.

Он медленно двигался среди толпы, заставляя людей обниматься. Несколько рудокопов пошли за ним, хватая в объятия женщин и звучно целуя их в щеки.

– Вот так, братья! – кричал Пастырь. – Нынче День Господень! Нынче любовь! – И он вернулся на склон.

– Любовь, но не в таком избытке! – завопил он на рудокопа, который поднял отбивающуюся женщину на воздух. Толпа взвыла от смеха, и напряжение рассеялось.

– Взгляни на нас, Господи! – Пастырь поднял руки и обратил лицо к небесам. – Взгляни на народ свой. Нынче не место убийствам. Насилию. Алчности. Нынче мы одна семья перед ликом Твоим.

Затем он начал завораживающую проповедь о грехах многих и радостях избранных. Они оказались в полной власти его мощного голоса. Он говорил об алчности и жестокости, о бессмысленной погоне за богатством и тщете даримых им радостей.

– Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Что богатство без любви? Триста лет назад Господь обрушил Армагеддон на мир греха, опрокинул землю, уничтожил Вавилон Великий. Ибо в те дни зло распространялось по земле, как смертоносная чума, и Господь смыл их грехи, как пророчествовал Исайя. Солнце взошло на западе, моря выплеснулись из чаш своих, и ни одного камня не осталось на камне. Но чему мы научились, братья? Полюбили друг друга? Обратились к Всемогущему? Нет. Мы уткнулись носами в грязь и роемся в ней, ища золото и серебро. Мы предаемся похоти, и мы деремся, мы ненавидим, и мы убиваем.

– А почему? Почему? – загремел он. – Да потому, что мы люди. Грешные жадные люди. Но не сегодня, братья. Мы стоим здесь, и солнце льет на нас Божий свет и тепло, и мы познаем мир и покой. Мы познаем Любовь. А завтра я построю себе церковь на этом лугу, и в ней будут освящены любовь и мир дня сего, будут посеяны в ней, точно семена. И те из вас, кто хочет, чтобы Божья любовь пребывала в этой общине, придет ко мне сюда, принесет доски и молотки, гвозди и пилы, и мы построим церковь любви. А теперь помолимся.

Толпа упала на колени, и Пастырь благословил ее. Он продлил молчание более минуты, а затем возгласил:

– Встаньте, братья мои. Откормленный телец ждет вас. И забавы и веселье для всех. Встаньте и будьте счастливы! Встаньте и смейтесь!

Толпа повалила к шатрам и столам на козлах. Дети помчались вниз по склону к качелям и мокрой глине по берегам ручья. Пастырь спускался среди толпы и принял кувшин с водой из рук женщины, торговавшей пирогами. Он сделал несколько глубоких глотков.

– Ты хорошо говорил, – раздался голос, и, обернувшись, Пастырь увидел высокого мужчину с серебрящимися сединой волосами по плечи и седеющей бородой. Шляпа с плоскими полями, черная длиннополая куртка и два пистолета в кобурах на его бедрах.

– Благодарю тебя, брат. Проснулось ли в тебе желание покаяться?

– Ты заставил меня глубоко задуматься. Уповаю, что это послужит началом.

– Воистину! У тебя здесь ферма?

– Нет. Я остановился здесь в пути. Удачи тебе с твоей церковью!

И он скрылся в толпе.

– Это Иерусалимец, – сказала продавщица пирогов. – Он вчера убил одного. Говорят, он приехал покончить с лихими людьми.

– Мне отмщение, говорит Господь. Но не надо разговоров об убийствах и смертях, сестра. Отрежь-ка мне кусок вот этого пирога!

14

Шэнноу наблюдал за состязанием на пистолетах с интересом. Двадцать два участника выстроились шеренгой по краю ровной площадки и стреляли по мишеням с расстояния в тридцать шагов. Мало-помалу число их сократилось до трех. Одним был Клем Стейнер. Стреляли они по глиняным тарелкам, которые подбрасывали высоко в воздух мальчишки, стоявшие справа от площадки. Победителем стал Стейнер и получил свой приз – сто обменных монет – из рук Эдрика Скейса. Толпа начала расходиться, но тут раздался громкий голос Скейса:

– Сегодня здесь среди нас находится легендарный человек, возможно, один из самых метких стрелков на континенте. Дамы и господа – Йон Шэнноу, Иерусалимец!

В толпе послышались приветственные хлопки. Шэнноу стоял молча, стараясь подавить нарастающий гнев.

– Подойдите сюда, менхир Шэнноу, – позвал Скейс, и Шэнноу подошел к площадке. – Победитель нашего состязания Клемент Стейнер полагает, что заслужит свой приз, только если одержит верх над самыми искусными соперниками. А потому он возвращает приз, чтобы помериться искусством с Иерусалимцем. Толпа одобрительно взревела.

– Вы принимаете вызов, Йон Шэнноу? Шэнноу кивнул, снял куртку и шляпу, повесил их на жердяную ограду площадки, а потом достал пистолеты и проверил их. Стейнер встал рядом.

– Вот теперь они увидят настоящую стрельбу! – сказал молодой человек и вытащил пистолет. – Предпочтешь начать первым? – Шэнноу покачал головой. – Ну ладно. Бросай, малый! – крикнул Стейнер, и в воздух взвилась большая тарелка. Вслед за треском выстрела она разлетелась на черепки в верхней точке своего полета. Шэнноу взвел курок и кивнул мальчику. Взлетела новая тарелка, и пуля Шэнноу раздробила ее. Тарелки одна за другой разбивались вдребезги, пока Иерусалимец наконец не сказал:

– Так может продолжаться до вечера, малый. Попробуй две.

Глаза Стейнера сощурились.

Рядом с первым мальчиком встал второй, и воздух прочертили две тарелки. Стейнер разбил первую, но вторая разбилась от удара о землю.

Шэнноу занял его место, и обе тарелки рассыпались осколками.

– Четыре! – крикнул он. Толпа замерла, глядя, как к двум мальчикам подходят еще два. Шэнноу взвел курки обоих пистолетов и сделал глубокий вдох. Потом кивнул мальчику, и следом за тарелками взметнулись его пистолеты. Выстрелы раскатились громом, и три тарелки разбились в начале дуги. Четвертая уже падала, как камень, когда ее настигла четвертая пуля. Под оглушительные аплодисменты Шэнноу поклонился толпе, перезарядил пистолеты и убрал их в кобуры. Надел куртку и шляпу. И взял у Скейса свой приз.

Скейс улыбнулся.

– Мне жаль, мистер Шэнноу, что вам это особого удовольствия не доставило, но никто тут не забудет вашего искусства.

– Монеты будут не лишними, – сказал Шэнноу и обернулся к Стейнеру. – По-моему, нам следует поделить приз, – предложил он. – Ведь ты много ради него потрудился.

– Оставь себе! – огрызнулся Стейнер. – Ты его выиграл. Но это еще не доказывает, что ты лучше. Это нам еще предстоит решить.

– Решать нечего, менхир Стейнер. Я могу разбить больше тарелок, но вы успеваете выхватить пистолет и метко выстрелить много быстрее.

– Ты знаешь, о чем я, Шэнноу. О том, чтобы как мужчина с мужчиной.

– Даже и не думай об этом, – посоветовал Иерусалимец.

* * *

Почти наступила полночь, когда Брум наконец позволил Бет уйти из «Веселого паломника». Утренний праздник затянулся до вечера, и Брум не хотел закрывать харчевню, пока в нее еще могли заглянуть припозднившиеся гуляки. О детях Бет не беспокоилась – Мэри, конечно, отвела Сэмюэля в фургон и покормила его ужином – но ей было жаль, что вечер она провела не с ними. Они растут так быстро! Она прошла по темному тротуару и сделала три шага через улицу. Из глубокой тени дома появился человек и преградил ей путь. К нему присоединились еще двое.

– Ну-ну, – сказал первый, чье лицо было укрыто от лунных лучей полями шляпы. – Да никак это потаскушка, которая прикончила беднягу Томаса.

– Его прикончила собственная дурость, – возразила она.

– Н-да? Но ты-то предупредила Иерусалимца, скажешь, нет? Так сразу к нему и побежала? Спишь с ним, сука?

Кулак Бет врезался ему в подбородок, и он зашатался. А она ударила его левой и сбила с ног. Он попытался подняться, но она добавила ему ногой под подбородок.

– Еще вопросы? – спросила она и пошла дальше, однако на нее прыгнул другой и прижал ее руки к бокам. Она попыталась вывернуться, ударить его коленом, но третий ухватил ее за ноги, и она повисла в воздухе.

Они потащили ее в проулок.

– Вот поглядим, чем ты такая особенная! – пробурчал один.

– Я бы воздержался, – произнес мужской голос, и нападавшие уронили Бет на землю. Она вскочила и увидела, что посреди мостовой стоит Пастырь.

– Не суй свой паршивый нос не в свое дело, – заорал один, а второй вытащил пистолет.

– Мне не нравится смотреть, как кто-то из братьев так обращается с достойной женщиной, – сказал Пастырь. – И мне не нравится, когда в меня целятся из пистолетов. Это невежливо. Идите-ка с миром.

– Думаешь, я тебя не прикончу? – спросил пистолетчик. – Раз ты ходишь в черном балахоне и бормочешь про Бога? Да ты мразь, и ничего больше. Мразь!

– Я просто человек. А люди не ведут себя, как вы. Только тупейшие животные ведут себя так. Вы грязь. Вредные твари! Вам не место в обществе цивилизованных людей.

– Ну, хватит! – крикнул его противник, вскидывая пистолет и держа большой палец на спуске. Рука Пастыря появилась из складок одеяния, и его пистолет оглушительно рявкнул. Пуля ударила в грудь пистолетчика с такой силой, что опрокинула его, и тут же вторая пуля размозжила ему череп.

– Господи Иисусе! – ахнул его товарищ.

– Поздновато для молитв, – сказал Пастырь. – Ну-ка подойди, покажи свое лицо. – Тот, спотыкаясь, подошел. Пастырь поднял руку, снял с него шляпу, так что на его лицо упал лунный луч. – Завтра придешь на луг и будешь помогать мне строить мою церковь. Не так ли, брат? – Дуло пистолета прижалось к его подбородку.

– Как скажете, Пастырь.

– Отлично. А теперь убери труп. Нельзя, чтобы утром его здесь увидели дети.

Он подошел к Бет. – Как вы себя чувствуете, сестра?

– Не очень, – ответила Бет.

– Я провожу вас до дома.

– В этом нет необходимости.

– Разумеется. Но это удовольствие. Он взял ее под руку, и они направились к шатровому поселку.

– Я думала, ваш Бог не одобряет убийства, – сказала Бет.

– Воистину так, сестра. Но именно убийство. В Библии много говорится про то, как убивают, о бойнях и резне. Господь понимает, что среди грешных людей всегда будет литься кровь. Как сказано у Екклезиаста: «Всему свое время, и время всякой веши под солнцем. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать…» Там говорится еще много. Чудеснейшие слова!

– Вы прекрасно говорите. Пастырь. Но я рада, что вы и стреляете прекрасно.

– У меня была большая практика, сестра.

– Называйте меня Бет. Братьев у меня нет и не было. А вас есть имя?

– Достаточно Пастыря. Мне нравится имя Бет, оно красиво. Вы замужем?

– Была. Шон умер в пути. Но со мной мои дети. Думаю, они сейчас спят… или им плохо придется!

Они прошли между шатрами и фургонами к ее стоянке. Костер еле теплился, дети спали у колес, завернувшись в одеяла. Волы паслись на соседнем лугу вместе с другими. Бет подбросила топлива в костер.

– Не выпьете со мной чаю, Пастырь? Я не ложусь без чашечки.

– Благодарю вас, – сказал он и сел к костру, скрестив ноги. Бет вскипятила воду, положила в нее трав и сахара и налила две глиняные кружки.

– Вы приехали издалека? – спросила она, прихлебывая чай.

– Очень. Я слышал, как Бог призывает меня, и ответил на зов. Ну а вы? Куда вы направляетесь?

– Останусь в долине. Арендую землю у менхира Скейса. Заведу хозяйство. У меня есть зерно для посева и разные нужные вещи.

– Тяжелая работа для одинокой женщины!

– Одинокой я недолго останусь. Пастырь. Это не для меня.

– Да, я вижу, – ответил он без малейшего смущения. – Кстати, где столь очаровательная молодая мать усвоила элементы хука левой? Великолепный удар всем весом!

– Мой муж Шон был кулачным бойцом. Он научил меня этому… и многому другому.

– Ему выпала большая удача, Бет.

– Он умер, Пастырь.

– Многие мужчины живут долго, но им не выпадает встретить женщину, такую, как вы. Вот они, по-моему, неудачники. А теперь я должен пожелать вам доброй ночи. – Он встал и поклонился.

– Приходите еще, Пастырь. Вы будете всегда кстати.

– Очень приятно знать это. Надеюсь, мы будем видеть вас в нашей церкви.

– Только, если у вас поют гимны. Я люблю петь.

– Мы подыщем какие-нибудь гимны специально для вас, – сказал он и скрылся среди ночных теней.

Бет еще посидела возле угасающего костра. Пастырь был очень сильным и поразительно красивым, с чудесными огненными волосами и обаятельной улыбкой. Но что-то в нем ее смущало, и она задумалась, стараясь понять причину этого тревожного ощущения. Физически она находила его привлекательным, но была в нем какая-то сжатость, какое-то напряжение, которые настораживали. Ее мысли обратились к Йону Шэнноу. Похожи… и все-таки нет! Как гром и молния. Обоим знакомы внутренние грозы. Но Шэнноу сознает свою темную сторону. А вот Пастырь? В этом она уверена не была.

Бет сняла длинную шерстяную юбку, белую блузку и вымылась холодной водой. Потом надела ночную рубашку до пят и завернулась в одеяло. Ее рука скользнула под подушку, сжала рукоятку пистолета…

И она уснула.

* * *

За ночь убили двоих и изнасиловали женщину на задворках игорного дома в восточной части городка. Шэнноу сидел молча в углу длинной залы, пил баркеровку и слушал разговоры. Одного, напавшего на женщину, убил Пастырь, а вот второе убийство оставалось загадкой, хотя было известно, что застреленный выиграл много монет в карнат в заведении человека по фамилии Веббер.

Шэнноу все это видел прежде и не раз: шулера, воры, грабители обосновывались в общинах, где не поддерживался закон. Когда же честные люди хоть чему-то научатся? В Долине Паломника около двух тысяч жителей, и преступников среди них набралось бы не больше сотни. Тем не менее разбойники расхаживают по городку, как хозяева, и порядочные его жители расступаются перед ними. Он угрюмо уставился в темную глубину кувшина перед собой, испытывая соблазн очистить городок отпроказы, взять приступом крепость нечестивцев и искоренить зло. Но нет!

«Я больше не вскрываю нарывы», – вот что он сказал Борису Хеймуту. И это была правда. Человек не способен беспредельно терпеть, что его чураются и презирают. Вначале всегда красивые слова и обещания; «Помогите нам, мистер Шэнноу!», «Вы нужны нам, мистер Шэнноу», «Отличная работа, мистер Шэнноу», «Уж теперь они подожмут хвосты, сэр!» А потом… «Неужели такая кровожадность необходима, мистер Шэнноу?», «Разве обязательно было устраивать бойню?», «Когда вы намерены уехать?»

Довольно! Если городок поражен проказой, это дело тех, кто хочет трудиться тут, растить детей. Пусть сами наводят порядок в своем доме.

Он так и сказал торговцам Бризли и Феннеру, которые пришли к нему утром. Бризли, толстый и болтливый, восхвалял их общину, а все беды сваливал на людей вроде Скейса и Веббера.

«Сущие разбойники, менхир, уж поверьте мне. Всадники Скейса задиристы и грубы. Ну а Веббер… так он же вор и убийца. За последний месяц возле его заведения убили четверых, выигравших там большие суммы. А двух других он убил в перестрелке из-за обвинения в передергивании. Этого нельзя терпеть, менхир».

«Так сделайте что-нибудь!» – посоветовал Шэнноу.

«Мы же для того и пришли, – вмешался Феннер, темноглазый молодой человек щуплого сложения. – Пришли к вам».

«Я вам не нужен. Соберите двадцать человек. Идите к Вебберу. Закройте его заведение. Велите ему убраться отсюда».

«Его подручные – отпетые негодяи, – сказал Бризли, утирая пот с лица. – Их хлебом не корми, дай с кем-нибудь расправиться. А мы торговцы».

«У вас есть ружья и пистолеты, – сказал Шэнноу просто. – Даже торговец может спустить курок».

«Со всем уважением, менхир, – сказал Феннер, – не всякий способен хладнокровно убить человека. Да я и не знаю, потребуется ли кого-нибудь убивать. От души надеюсь, что нет. Но, конечно же, человеку с вашей репутацией будет легче заставить негодяев подчиниться!»

«Хладнокровно, менхир? – отозвался Шэнноу. – Я на это гляжу по-другому. Я не убиваю просто, чтобы убить. И я не разбойник, внушающий к себе уважение. Большинство тех, кого я убил, погибали, пытаясь убить меня. Остальные беспричинно нападали на мирных людей. Однако обсуждать все это не имеет смысла. Я не хочу вновь породить семь злых духов».

«Я не понимаю, менхир», – сказал Феннер.

«Читайте свою Библию, менхир. А теперь оставьте меня в покое».

Шэнноу допил баркеровку и поднялся к себе в комнату. Некоторое время он раздумывал над решением задач, которые предлагала Стена, но перед его умственным взором все время возникало лицо Бет Мак-Адам.

«Ты дурак, Шэнноу», – сказал он себе. Любовь к Донне Тейбард была ошибкой, о которой он очень сожалел.

И уж полнейшее безумие позволить другой женщине войти в его сердце.

Он принудил себя забыть о ней, взял Библию и открыл ее на Евангелии от Матфея.

«Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И пришед, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого».

Как часто Взыскующий Иерусалима убеждался в истинности этого? В Ольоне, Кантесеи, Беркалине и десятках других селений. Разбойники бежали от него – или оказывались в могиле благодаря ему. Потом он уезжал, а зло возвращалось. Даниил Кейд напал на Ольон через две недели после отъезда Шэнноу, и городок так и не оправился от его бесчинств.

Здесь этого не произойдет. Его решение было твердым.

Взыскующий Иерусалима останется в Долине Паломника сторонним наблюдателем.

15

После состязаний в пистолетной стрельбе у Шэнноу почти кончился запас патронов для адских пистолетов. Он пересчитал их; всего двадцать три, включая десять в обоймах. Долина Паломника имела своего оружейника, и Шэнноу отправился в его небольшую мастерскую в восточном конце. Задняя стена освещенного фонарями узкого помещения была увешана всевозможным огнестрельным оружием: кремневые пистолеты, капсюльные ружья, аркебузы с раструбами, двустволки, щеголяющие ложами из орехового дерева. И ни одного пистолета, похожего на пистолеты Шэнноу.

Владелец, низенький лысеющий человек в годах, назвался Грувсом. Шэнноу достал адский пистолет и положил его на прилавок из двух досок, отделявший оружейника от покупателей. Грувс втянул носом воздух, взял пистолет, открыл его и вынул патрон.

– Пистолет исчадий Ада, – сказал он. – На севере теперь таких много. Мы надеемся получить и их, но они очень дорогие.

– Мне нужны к нему пули, – сказал Шэнноу. – Вы могли бы их изготовить?

– Формочки, гремучая ртуть – это у меня имеется. Но латунные гильзы? С ними придется повозиться, мистер Шэниоу. И получится недешево.

– Но изготовить их вы можете?

– Оставьте мне пять штук для образца. Сделаю что смогу. Когда вы уезжаете?

– Думал сегодня. Грувс усмехнулся:

– Меньше чем неделей, менхир, я не обойдусь. Сколько вам их нужно?

– Сотни будет достаточно.

– Это обойдется в пятьдесят обменных монет. Я был бы благодарен получить половину вперед.

– Ваша цена очень высока.

– Как и мое мастерство.

Шэнноу заплатил ему и вернулся в гостиницу. Мейсон сидел в кресле у открытого окна и мирно дремал на солнышке.

– Комната будет мне нужна еще неделю, – сказал Шэнноу.

Мейсон заморгал и поднялся на ноги.

– Я думал, вы у нас проездом, мистер Шэнноу.

– Да, менхир, но я задержусь еще на неделю.

– Так-так. Очень хорошо. Значит, еще на неделю. Шэнноу прошел на конюшню и оседлал жеребца. Когда он выезжал за ворота, конюх ухмыльнулся ему, Шэнноу помахал в ответ и повернул коня на юг в сторону Стены. Два часа он ехал по бархатистым лугам, через лесистые холмы. Видел пасущийся скот, а один раз заметил антилоп, которые шли гуськом по берегу речки. Стена приближалась и приближалась. С холмов Шэнноу открывался широкий вид на нее и на пологие холмы за ней. Там не было заметно никаких признаков жизни – ни рогатого скота, ни овец, ни коз, ни оленей. Хотя земля там казалась плодородной и была покрыта сочной зеленью. Направив жеребца вниз, он остановил его на склоне и достал из седельной сумки длинную зрительную трубку. Сначала он проследил Стену на восток до того места, где горы укрыли ее голубой дымкой, а потом повернул трубку на запад. Насколько хватал глаз, Стена тянулась миля за милей без единого пролома, монолитная и неприступная. Он навел трубку на место примерно в полумиле от холма, с которого он смотрел, и увидел, что возле нее устроили привал несколько человек. Он тронул коня и поехал туда. Теперь Стена вздымалась высоко над ним, и он определил ее высоту в шестьдесят с лишним футов. Она была сложена из огромных прямоугольных плит, длиной примерно в десять футов, а высотой более шести.

Шэнноу спешился и направился к Стене. Вытащил охотничий нож и попытался всунуть лезвие между двумя плитами, но они плотно прилегали друг к другу, хотя известки не было и следа. С холма он определил, что в толщину Стена достигает по меньшей мере десяти футов. Он вложил нож в ножны и провел пальцами по плитам, ища выступов, цепляясь за которые можно было бы взобраться на нее. Но кроме лишайников и раковин, кое-где выглядывавших из камня она была гладкой.

Шэнноу вскочил в седло и поехал вдоль Стены на запад, пока не подъехал к стоянке, где Борис Хеймут стучал молотком по зубилу, откалывая куски от одной из плит. Арканист положил инструменты и помахал ему.

– Поразительно, не правда ли? – сказал Хеймут, весело улыбаясь. Шэнноу спрыгнул на землю, вглядываясь в горстку людей, которые продолжали свою работу. Двух крайних справа он узнал: это они пытались выпроводить его с раскопок древнего корабля. Они отвели глаза и продолжали орудовать молотками и зубилами.

Шэнноу пошел с Хеймутом на стоянку, где в большом котелке упаривалась баркеровка. Хеймут намотал на руку тряпку, снял котелок за ручку и наполнил две кружки. Одну он протянул Шэнноу.

– Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? – спросил он, и Шэнноу покачал головой. – Вот и я тоже. Ни бойниц, ни башен, ни ворот. Ее строили не для обороны. Вражеским солдатам ничего не стоило бы перебраться через нее с помощью крючьев и веревок. На ней нет парапета. И вообще ничего. Просто гигантская стена. Вот поглядите! – Он выудил из кармана блестящую ракушку, чуть больше обменной монеты. Шэнноу взял ее, повернул и подставил под солнечный луч. Внутренняя волнистая поверхность переливалась разными цветами – малиновым, желтым, голубым и белым.

– Очень красивая, – сказал Шэнноу.

– О да! Но ведь она обитала в море, мистер Шэнноу. Это массивное сооружение когда-то находилось под океанской водой.

– Вся эта земля когда-то была морским дном, – сказал Шэнноу. – Тут существовала цивилизация… великая цивилизация. Но море поднялось и пожрало все.

– То есть вы хотите сказать, что это памятник Старого мира?

– Нет. Большая часть Старого мира сейчас находится под водой. Несколько лет назад я узнал, что Земля опрокидывалась не один раз, а два. Люди, которые жили за этой Стеной, погибли тысячи лет назад. Я не знаю точно, но полагаю, что произошло это примерно в Эпоху Всемирного Потопа, который описан в Библии.

– Откуда вам все это известно? – спросил Хеймут. Шэнноу взвесил, не рассказать ли ему все, но отбросил эту мысль. Ни одному его слову больше не поверят, если он объяснит, что давным-давно умерший царь Атлантиды пришел ему на помощь в битве с Хранителями в дни войны с исчадиями Ада.

– Два года назад я с одним другом нашел развалины большого города. На улицах повсюду стояли статуи. Великолепно изваянные. Там я повстречал ученого – его звали Сэмюэль Арчер. Чудесный был человек: очень сильный и в то же время кроткий. Он изучал и те развалины, и другие, и даже научился понимать язык древних. Город назывался Балакрис, а земля звалась Атлантидой. Я многие успел у него узнать до его смерти.

– Грустно, что он умер. Я бы дорого дал, лишь бы с ним познакомиться, – вздохнул Хеймут. – Мне тоже доводилось видеть записи на золотой фольге. Но встретиться с человеком, который умел их читать… Как он умер?

– Его забили насмерть, потому что он отказался работать невольником на серебряном руднике. Хеймут отвел глаза и пригубил баркеровку.

– Этот мир не знает покоя, менхир Шэнноу. Мы живем в тисках непонятных обстоятельств и боремся за каждую крупицу знания. Повсюду замкнутые общины без объединяющего центра. В диких землях господствуют разбойники, а в утвердившихся общинах идут войны между соперниками. И нигде нет мира. Это страшно. Далеко на юге есть край, где женщинам запрещено показывать лицо посторонним, а мужчин, отрицающих Писание, сжигают заживо. На севере есть общины, где принесение в жертву детей стало обычаем. В прошлом году я побывал в краях, где женщинам не дозволено выходить замуж, они – собственность мужчин, и их используют, как производительниц для всей общины. Но куда бы вы ни поехали, всюду кровопролитие, всюду смерть, и власть у тех, кто сильнее. Вы бывали в Ривердейле?

– Да, – ответил Шэнноу. – Одно время я жил там.

– Теперь это оазис. Там управляет человек по имени Даниил Кейд. У них есть законы. Справедливые законы. И люди могут растить детей в спокойствии и достатке. Если бы нам всем удалось достигнуть того же! Вы сказали, что жили там? Вы знакомы с Даниилом Кейдом?

– Знаком, – ответил Шэнноу. – Он мой брат.

– Боже мой! Я понятия не имел. Конечно, я слышал о вас. Но никто никогда не упоминал про брата.

– Мы расстались еще в детстве. Скажите, чего вы хотите добиться здесь?

– Менхир Скейс ищет способа проникнуть за стену. Он попросил меня обследовать ее. А мне нужны монеты, чтобы вернуться домой.

– Мне казалось, вы о нем дурного мнения.

– Да. Он – как и все, кто ищет власти – думает только о себе. Но я не могу позволить себе быть щепетильным. А, исследуя Стену, я никому не причиняю вреда.

Шэнноу допил кружку и встал.

– Вы не останетесь на ночь, менхир? – спросил Хеймут. – Было бы так приятно побеседовать на серьезные темы!

– Благодарю вас, но нет. Как-нибудь в другой раз, Скажите мне, что вы знаете о Скейсе? Хеймут пожал плечами:

– Почти ничего. Он приехал сюда год назад с большим количеством монет и большим стадом рогатого скота. Говорят, он с дальнего севера. И он очень умен.

– В этом я не сомневаюсь, – сказал Шэнноу.

Шэнноу вернулся в городок перед сумерками. Он завел жеребца в конюшню, заплатил конюху, чтобы он его вычистил и задал ему корма, а сам направился в «Веселый паломник». Бет Мак-Адам улыбнулась и подошла к нему.

– Вы редко сюда заглядываете, Шэнноу, – сказала она. – Не нравится, как здесь кормят?

– Очень нравится. Как вы?

– Не могу пожаловаться. А вы?

– Неплохо, – ответил Шэнноу, ощущая, как нарастает напряжение. – Вы не принесете мне поесть? Чего-нибудь горячего.

– Сию минуту, – сказала она.

Он неторопливо сел лицом к двери и оглядел залу. Обедающих было восемь, и все они старательно не смотрели на него. Бет принесла ему тарелку густой похлебки и черного хлеба с сыром. Он ел медленно, подумал было заказать баркеровку, но тут же вспомнил предупреждение Хеймута, что к ней можно пристраститься. И попросил стакан воды.

– У вас все хорошо, Шэнноу? – спросила Бет, ставя стакан на стол. – Вы какой-то… задумчивый.

– Я осматривал Стену, – ответил он. – Искал, как перебраться за нее: Видимо, есть только один способ. Перелезть и дальше идти пешком. А это мне не по вкусу.

– Так поезжайте в обход! Не может же она тянуться поперек всего мира!

– На это могут уйти недели.

– А у вас, конечно, и лишней минуты нет. Он улыбнулся ей:

– Вы не посидите со мной?

– Не могу. Я на работе. Но завтра у меня будет свободный час после полудня. Приходите тогда.

– Может быть, и приду.

– Если так, то почистили бы вы вашу куртку, да и остальную одежду тоже. От вас пахнет пылью и лошадиным потом. А эта ваша борода с седым клином придает вам вид столетнего старца.

Шэнноу почесал подбородок и улыбнулся:

– Посмотрим!

В залу вошел Алейн Феннер. Увидев Шэнноу, он подошел к нему.

– Могу я сесть, менхир?

– Я думал, мы кончили наш разговор, – ответил Шэнноу, досадуя, что Бет отошла.

– Я только хочу попросить у вас совета. Шэнноу кивнул на стул напротив.

– Чем могу вам помочь?

Феннер наклонился к нему и понизил голос.

– Вечером мы хотим закрыть заведение Веббера. Как вы рекомендовали, мы пойдем к нему вместе – Бризли, Брум и еще кое-кто. Но никто из нас не привык к насильственным действиям. И я был бы благодарен вам за любые указания.

Шэнноу посмотрел на открытое честное лицо Феннера и понял, что он ему нравится. Феннер обладал мужеством и принимал к сердцу общие интересы.

– Кто будет говорить от имени вас всех?

– Я.

– Значит, нечестивцы будут примериваться к вам. Не позволяйте ни Вебберу, ни другим перехватить инициативу. Не вступайте в споры. Предъявите свои требования и заставьте выполнить их. Вы понимаете?

– Мне кажется, да.

– Меньше говорите. Войдите, выведите Веббера вон и закройте заведение. При малейшем признаке сопротивления стреляйте. Не давайте им опомниться. А главное, справьтесь с Веббером. Он – голова змеи. Покончите с ним, и остальные не будут знать, что им делать, а стоит им растеряться, победа останется за вами. Вы можете положиться на тех, кто с вами?

– Положиться? О чем вы?

– Они умеют держать язык за зубами? Будет ли Веббер предупрежден о ваших планах?

– Не думаю.

– Надеюсь, вы не ошибаетесь. От этого зависит ваша жизнь. Вы женаты?

– Да. И у нас четверо сыновей.

– Думайте о них, Феннер, когда войдете туда. Если допустите ошибку, расплачиваться за нее будут они.

– А нельзя все уладить, ни в кого не стреляя?

– Не исключено. Я ведь не говорю, что вы должны ворваться туда, паля направо и налево, а пытаюсь втолковать вам, как остаться в живых. Если Веббер начнет вам что-нибудь говорить, а вы станете отвечать, его люди успеют опомниться, ваши же начнут колебаться. Будьте сильны, быстры и решительны. Никаких серых тонов, менхир Феннер. Черное или белое. Победа или поражение. Жизнь или смерть.

* * *

Вооруженных мужчин, которые вошли в игорное заведение Вебера было восемь. В зале стояло больше двадцати столов, у длинной стойки теснились посетители. Сам Веббер сидел в глубине залы за столом, где шла игра в карнат, и Феннер повел своих товарищей туда.

– Вы пойдете с нами, менхир Веббер, – сказал он, вытаскивая пистолет и прицеливаясь. Когда посетители сообразили, что происходит, воцарилась мертвая тишина. Веббер встал и скрестил руки на груди. Он был высок, могучего сложения, хотя и начинал обрастать жиром. Глаза у него были черные, глубоко посаженные. Он улыбнулся Феннеру, блеснув золотом, и Феннер заметил, что его зубы по сторонам резцов отлиты из драгоценного металла.

– С какой еще стати, во имя дьявола? – осведомился Веббер.

Феннер взвел затвор.

– С той, что иначе умрете, – ответил он.

– Это по-честному? – взревел Веббер. – Что я такого сделал? Содержу игорный дом. Я никого не убивал… кроме как в честном бою.

– Вы вор и мошенник, – вмешался Джозия Брум, выходя вперед. – И мы закрываем ваше заведение.

– Кто говорит, что я вор? Пусть-ка выйдет и повторит мне в глаза! – заорал Веббер.

Феннер сделал знак Бруму отойти, но тот продолжал кричать:

– Тех, кто у вас выигрывает, убивают. Вы отрицаете свое соучастие?

– При чем тут я, менхир? Того, кто навыигрывает много монет, видят другие – неудачливые – игроки.

Феннер посмотрел по сторонам. Посетители отступили, и их окружали подручные Веббера. Бризли покрылся потом, еще двое переминались с ноги на ногу. Пистолет Феннера нацелился в грудь Веббера.

– Вы пойдете с нами, менхир. Или примете последствия отказа.

– Вы меня пристрелите? Совершите хладнокровное убийство, менхир? Это что же за закон вы вводите?

– Он… он прав, Алейн, – прошептал Брум. – Мы пришли сюда не убивать. Но пусть это послужит вам уроком, Веббер! Больше мы таких преступлений не потерпим!

– Я прямо трясусь от страха, менхир Яичница со шкварками. А теперь, все вы, бросьте оружие, не то мои люди вас изрешетят.

Пистолет Бризли со стуком упал на пол. Остальные последовали его примеру… все, кроме Алейна Феннера. Его взгляд скрестился со взглядом Вебера, и они поняли друг друга.

Только Феннер не был хладнокровным убийцей. Он спустил затвор и засунул пистолет в кобуру на бедре, но в ту же секунду Веббер выхватил свой пистолет и дважды выстрелил Феннеру в грудь. Молодой человек упал на колени, судорожно хватаясь за рукоятку своего пистолета, но третья пуля ударила его в грудную кость и опрокинула назад на пол.

– Эмили… – прошептал он. На губах у него запузырилась кровь, тело дернулось в последней судороге.

– Уберите этого дурня, – приказал Веббер. – Здесь идет игра.

Бризли вместе с остальными вынесли Феннера на улицу. Шэнноу сидел на крыльце «Отдыха путника», и когда они приблизились, встал и пошел к ним. На него навалилась неизбывная печаль.

– Он взял и застрелил его, – сказал Брум. – Алейн убрал пистолет в кобуру, а Веббер взял и застрелил его.

Шэнноу нагнулся и приложил пальцы к шее Феннера.

– Он умер. Положите его.

– Не на улице же! – возразил Брум.

– Положите! – бешено крикнул Шэнноу. – И ждите здесь!

Он снял куртку, положил ее возле трупа, потом стремительно направился к заведению Веббера, Он вошел, пересек залу и остановился перед Веббером, который пил, перешучиваясь со своими приспешниками. Шэнноу выхватил пистолет, взвел курок и прижал дуло к губам Веббера.

– Открой рот! – приказал Шэнноу. Веббер моргнул и увидел пламя ярости в глазах Шэнноу, Он открыл рот, и ствол скользнул между его челюстями.

– Теперь встань! – и Веббер осторожно поднялся на ноги. Шэнноу медленно повел его через залу, сквозь ряды повскакавших игроков и дальше на улицу. Он и не оглядываясь знал, что все, кто был в зале, идут за ними. Толпа росла – в соседних заведениях услышали, что происходит. Веббер пятился, давясь пистолетом. Его собственный был по-прежнему в кобуре, но он старательно держал руки подальше от нее. Шэнноу остановился возле тела. Алейна Феннера и полуобернулся, чтобы видеть толпу.

– Этот молодой человек рискнул жизнью ради многих среди вас. И вот он лежит мертвый, его жена осталась вдовой, его сыновья лишились отца. А почему? Да потому, что в вас нет и капли мужества. Потому, что вы позволяете всякой гнуси жить среди вас. Он погиб, став жертвой греха. – Взгляд Шэнноу скользнул по толпе. – А как сказано в Писании: «Возмездие за грех – смерть!»

Шэнноу спустил курок. Мозг Веббера разбрызгался вместе с осколками черепа, его тело упало навзничь, а из почернелого рта заструился темный пороховой дым.

– Теперь слушайте! – загремел Шэнноу в наступившей смятенной тишине. – Я знаю, здесь много разбойников. Если с наступлением утра вы будете еще в Долине Паломника, я начну охотиться на вас и убивать, едва увижу. Вы будете подкрепляться утром, или сладко спать в своей постели, или мирно играть в карнат с приятелями. Но я обрушусь на вас, как гнев Божий. Те, кто имеют уши, чтобы слушать, запомните это. Завтра вы умрете.

Из толпы вышел коренастый детина с двумя пистолетами, заткнутыми за пояс.

– Ты думаешь, что можешь один справиться с нами? – вызывающе крикнул он.

Пистолет Шэнноу рявкнул, и детина рухнул на мостовую с размозженным черепом.

– Никаких вопросов! – объявил Иерусалимец – Завтра я начинаю охотиться на вас.

16

Началась долгая ночь. Шэнноу сидел у себя в комнате: адские пистолеты – на столе у него под рукой, а верные капсюльные – в кобурах на поясе. Он вычистил старые пистолеты и перезарядил их. У него осталось только шестнадцать адских патронов, а если ночь не пройдет мирно, их могло не хватить. Он отодвинул кресло от окна, и теперь его скрывал мрак, царивший в комнате. Подушки на кровати были взбиты и накрыты одеялом, будто под ним кто-то спал, и теперь Иерусалимцу оставалось только сидеть и ждать неизбежного.

К концу первого часа, он услышал стук копыт – какие-то всадники уезжали из городка. Он не подошел к окну посмотреть, сколько их. По меньшей мере две трети разбойников до зари навсегда покинут эти места, но Шэнноу тревожили не беглецы.

Он сидел в темноте, его ярость давно улеглась, и он винил себя в смерти Феннера. Ведь в глубине души он знал, что молодой человек не уцелеет, и все-таки позволил ему войти в Долину Смертной Тени.

Разве сторож я брату моему? Ответить надлежало бы: да! Он вспомнил потрясение на лицах толпы, когда его пуля отправила Веббера в ад. Ему было ясно, чему, по их мнению, они стали свидетелями: сумасшедший фанатик, известный под прозвищем Иерусалимец, расправился с еще одной беспомощной жертвой. Они забудут, что Веббер беспощадно убил бедного Алейна Феннера, но запомнят, как мучился Веббер, стоя в лунном свете со стволом пистолета во рту.

Запомнит и Шэнноу. Это не было благим деянием. Он мог убедить себя в его необходимости, но не в благородстве. Было время, когда Йон Шэнноу сразился бы с Веббером, как мужчина с мужчиной, открыто и бесстрашно. Но не теперь. Его силы и быстрота убывали. Он лишний раз убедился в этом, когда на его глазах Клем Стейнер разнес вдребезги падающий кувшин. Когда-то Иерусалимец, возможно, был способен показать сноровку не хуже. Но это время прошло.

В коридоре за дверью скрипнула половица. Шэнноу взял пистолет в руку, но услышал, как открылась и закрылась дверь, как кто-то тяжело сел на кровать. Он расслабился, оставив курок взведенным.

Ривердейл. Вот где его жизнь изменилась. Он ехал по дикому краю и оказался в мирном селении. Там он познакомился с Донной Тейбард. Ее мужа, плотника Томаса, убили, и ей самой грозила беда. Шэнноу выручил ее, а потом полюбил. Вместе они отправились с караваном Кона Гриффина в надежде обрести новую жизнь в краю без разбойников и убийц. Гриффин называл этот край Авалоном.

И что же они нашли? Шэнноу ранили канны, странное каннибальское племя, и его спас Каритас, человек, переживший Падение, ставший почти святым. Донна, считая, что Шэнноу погиб, вышла замуж за Гриффина.

И что-то в Йоне Шэнноу похолодело и умерло. Он вспомнил, как его отец сказал однажды: «Лучше любить и потерять, чем никогда не любить». Неправда!

Он был более доволен своей жизнью до встречи с Донной. Пусть и не истинно счастлив, но он знал, кто он и что он такое…

На крыше у него над головой зашуршали подошвы сапог.

Что же, задумавшие меня убить, придите. Я здесь. Я жду. Он услышал постанывание растягивающейся веревки, увидел, как за окном опускается нога в сапоге, вдетая в петлю.

Ниже, ниже, ниже… Потом появилось туловище. Левая рука держалась за веревку, правая сжимала длинноствольный пистолет. Когда голова поравнялась с окном, человек прицелился и дважды выстрелил в бугор под одеялом на кровати. В ту же секунду дверь слетела с петель, и в комнату Шэнноу вбежали два человека.

Иерусалимец застрелил обоих из левого пистолета, потом повернул правый и выстрелил в живот человека на веревке, тот взвизгнул, сорвался и исчез из вида. Шэнноу поднял пистолеты вертикально и всадил три пули в потолок. Услышал крик, веревка за окном исчезла, и он услышал треск дощатого тротуара под тяжестью упавшего тела.

Наступила тишина. Комната смердела кордитом, в ней висел пороховой дым.

Из коридора до слуха Шэнноу донесся шепот: отдавались какие-то распоряжения. Но шорохов не было.

Он быстро перезарядил пистолеты последними патронами.

В коридоре раздались два выстрела. Кто-то закричал, и тело ударилось о деревянные перила лестничной площадки.

– Эй, Шэнноу! – крикнул Стейнер. – Тут чисто. Могу я войти?

– Лучше, чтобы у тебя в руках ничего не было, – ответил Шэнноу.

Стейнер перешагнул через трупы и вошел.

– Их было только двое, – сказал он с улыбкой. – Дьявол! Но ты добавляешь интереса жизни! Знаешь, по меньшей мере тридцать человек уже убрались из Долины. Чего бы я не дал за такую славу, как у тебя!

– Почему ты мне помог?

– Дьявол, Шэнноу, как бы я мог допустить, чтобы тебя убил кто-нибудь другой? Где еще я найду в мире противника равного тебе?

Стейнер осторожно подошел к окну сбоку, задернул плотную занавеску, чиркнул спичку и зажег фонарь на столе.

– Ты не против, если я уберу эту падаль в коридор? От них уже воняет. – Не дожидаясь ответа, он нагнулся над трупами. – Обоих в лоб. Очень хорошо. Дьявольски хорошо! – Он ухватил первого за воротник а выволок, » коридор. Шэнноу сел и смотрел, как он вытаскивает второго. – Эй, Мейсон! – крикнул Стейнер. – Ты не пришлешь сюда кого-нибудь убрать дохлятину?

Вернувшись в комнату, он кое-как водворил дверь на место и подпер ее.

– Ну, Шэнноу, скажешь мне «спасибо», или как?

– За что спасибо?

– За то, что я разделался с двумя на лестнице. Что бы ты делал без меня? Они же поймали тебя здесь в ловушку.

– Спасибо, – сказал Шэнноу. – А теперь уходи. Мне надо поспать.

– Хочешь, я пойду с тобой завтра, когда начнется охота?

– В этом нет необходимости.

– Нет, ты сумасшедший! Здесь же еще остается человек двадцать-тридцать, которые не побегут. С ними со всеми тебе, в одиночку не справиться.

– Доброй ночи, менхир Стейнер.

* * *

На следующее утро, проспав три часа, Йон Шэнноу спустился вниз и позвал Мейсона.

– Пошлите кого-нибудь найти для меня шесть мальчишек, которые умеют читать. Пусть они придут сюда.

Потом Взыскующий Иерусалима сел за стол, положил на него шесть больших листов бумаги и взял древесный уголек. Медленно и тщательно он написал на каждом листе короткое объявление.

Когда пришли мальчишки, он велел каждому прочесть написанное вслух и отправил их в игорные и питейные заведения в восточной части городка, вручить листы владельцам или барменам.

Объявление было простым:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

ВСЯКИЙ ЧЕЛОВЕК С ПИСТОЛЕТОМ В ПРЕДЕЛАХ СЕЛЕНИЯ ДОЛИНА ПАЛОМНИКА БУДЕТ СЧИТАТЬСЯ РАЗБОЙНИКОМ ИЛИ ЗАЧИНАТЕЛЕМ ВОЙН, И С НИМ БУДЕТ ПОСТУПЛЕНО СООТВЕТСТВЕННО.

ШЭННОУ.

Когда мальчишки ушли, Шэнноу откинулся на спинку стула в терпеливом ожидании, не позволяя себе почувствовать ни страха, ни напряжения. Мейсон принес ему кружку баркеровки и сел напротив.

– Конечно, услуга невелика, Шэнноу, но за комнату платить не нужно. И за то, что вы едите и пьете, тоже.

– Вы очень добры, менхир.

Мейсон пожал плечами.

– Вы хороший человек. Но всем этим вы друзей не наживете.

– Знаю. – Он вгляделся в худое лицо своего собеседника.

– По-моему, вы не всегда содержали гостиницу. Мейсон сухо улыбнулся:

– Вы выгнали меня из Ольона – всадили мне в плечо пулю. Когда идет дождь, боль ну прямо адская. Шэнноу кивнул:

– Я вас помню. Вы ездили с Кейдом. Я рад, что вы занялись чем-то более полезным.

– Молодость проходит, – сказал Мейсон. – Почти все мы оказались на большой дороге, потому что нас выгнали из наших ферм – или разбойники, или засуха, или те, кто просто был сильнее. Но это не жизнь. А тут у меня жена, две дочери, крыша над головой. Ем три раза в день, а зимой веселый огонь в очаге прогоняет холод. Что еще вправе желать человек?

– Аминь, – согласился Шэнноу.

– А что вы будете делать теперь?

– Дождусь полудня, а тогда выкорчую все, что осталось.

– Это не Ольон, Шэнноу. Там вас поддерживали горожане. Помнится, у них был томжгет – все хорошие стрелки, и они прикрывали вас сзади. А здесь это самоубийство. Они будут подстерегать вас в закоулках или застрелят, едва вы выйдете на улицу.

– Я сказал, менхир, а мое слово железно.

– Да, – сказал Мейсон, вставая. – Пусть сопутствует вам Божья удача.

– Обычно так и бывает, – сказал Иерусалимец. С его места ему было видно, как солнце медленно поднимается к верхней точке небес. Чудесный день! Человек не мог бы выбрать дня чудеснее, чтобы умереть. Один за другим возвращались мальчики. Шэнноу давал каждому монету и спрашивал, куда он отнес предупреждение и что было дальше. Почти все получатели прочли его предупреждение вслух всем присутствующим, но один, дочитав, разорвал лист в клочья. И остальные захохотали, сказал мальчик.

– Опиши это место, – попросил Шэнноу, а выслушав, задал еще вопрос: – И ты видел там людей с оружием?

– Да. Один сидел у окна с длинным ружьем, нацеленным на улицу. И еще двое на балконе справа. И, по-моему, еще один прятался за бочками у дальней стены около стойки.

– Ты наблюдательный малыш. Как тебя зовут?

– Мэтью Феннер, менхир.

Шэнноу поглядел в темные глаза мальчика и удивился тому, что сразу не заметил его сходства с подло убитым отцом.

– Как твоя мать?

– Все время плачет.

Шэнноу открыл кожаный кисет, в котором хранил монеты, и отсчитал двадцать.

– Отдай их своей матери. Скажи ей, что я сожалею.

– Мы не бедны, менхир. Но благодарю вас за сочувствие, – сказал Мэтью, повернулся и вышел.

Почти наступил полдень. Шэнноу ссыпал монеты в кисет и встал.

Он вышел из «Отдыха путника» через заднюю дверь в проулок и стремительно отступил вправо, держа пистолет наготове. Но проулок был пуст. Он шел задворками, пока не оказался перед боковой стеной игорного заведения, которое описал мальчик. Оно принадлежало человеку по имени Зеб Мэддокс, и Мейсон предупредил его, что Мэддокс быстрый стрелок. «Почти такой же молниеносный, как Стейнер. Не дайте ему опомниться, Шэнноу».

Иерусалимец остановился перед узкой дверью черного хода, глубоко вздохнул и осторожно поднял щеколду. Перешагнув порог, он увидел человека, стоящего на коленях за бочкой. Его глаза, как глаза всех остальных в зале, были устремлены на входную дверь. Шэнноу скользнул к нему и ударил его рукояткой пистолета по затылку. Он крякнул, накренился, и Шэнноу, ухватив его за воротник, мягко опустил на пол.

Тут кто-то закричал:

– Там толпа собирается, Зеб!

Шэнноу увидел, как высокий худой мужчина в черной рубахе и кожаных брюках вышел из-за стойки и направился к двери. В кобуре из глянцевой кожи на его поясе покоился короткоствольный пистолет с костяной рукояткой.

Снаружи донесся голос:

– Вы, там внутри, слушайте меня! С вами говорю я, Пастырь. Мы знаем, что вы вооружены, и мы готовы дать вам бой. Но подумайте вот о чем. Нас здесь сорок, и когда мы ворвемся внутрь, произойдет страшная бойня. Те из вас, кого мы не убьем, будут отведены на место казни и повешены. Предлагаю вам положить оружие и пойти – с миром – к вашим лошадям. Мы подождем несколько минут, но, если будем вынуждены взломать дверь, вы умрете все.

– Зеб, надо выбраться отсюда, – крикнул человек, скрытый от глаз Шэнноу.

– Чтобы я побежал от кучки горожанишек! – прошипел Зеб Мэддокс.

– Ну так беги от меня, – сказал Шэнноу, выходя вперед с поднятым пистолетом. Мэддокс медленно обернулся.

– Попробуешь сунуть пистолет мне в рот, Шэнноу, или сойдемся, как мужчина с мужчиной?

– Именно так, – сказал Шэнноу и, стремительно шагнув к нему, прижал пистолет к его животу. – Вынь пистолет и взведи курок.

– Какого дьявола?

– Делай, что сказано. А теперь прижми его к моему животу. – Мэддокс прижал. – Отлично. Вот твой шанс. Считаю до трех, и мы спускаем курки, – холодно прошептал Шэнноу.

– Ты спятил! Мы же оба умрем, это уж точно.

– Раз, – сказал Шэнноу.

– Это безумие, Шэнноу! – Глаза Мэддокса выпучились от ужаса.

– Да.

– Нет! – взвизгнул Мэддокс, отшвырнул пистолет и попятился, прижав ладони к лицу.

Иерусалимёц обвел взглядом пистолетчиков, застывших в ожидании.

– Живите или умрите, – сказал он им. – Выбирайте! Пистолеты со стуком попадали на пол. Шэнноу вышел за дверь и кивнул Пастырю и тем, кто пришел с ним. Брум. И Бризли… и Мейсон… и Стейнер. Рядом с ними стояла Бет Мак-Адам с пистолетом в руке.

– Я никого не убил, – сказал Шэнноу. – Они готовы уехать. Не препятствуйте им. – Он пошел по улице, пистолет покачивался у него на боку.

– Шэнноу! – отчаянно вскрикнула Бет, и Иерусалимёц обернулся в то мгновение, когда Зеб Мэддокс выстрелил с порога. Пуля опрокинула Шэнноу, в глазах у него помутилось, но он успел выстрелить. Мэддокс согнулся пополам, потом выпрямился, но залп из толпы отбросил его внутрь залы.

Шэнноу с трудом поднялся на ноги и зашатался. На его щеку капала кровь. Он нагнулся поднять шляпу…

И тьма поглотила его.

* * *

Всюду пылали яркие краски, режущие глаза. И по его лицу текла кровь. Где-то сбоку замерцало пламя, и он увидел, что к нему идет чудовищный зверь, держа веревку, чтобы задушить его. Рявкнул его пистолет, зверь пошатнулся, но продолжал идти, а из его раны хлестала кровь. Он снова выстрелил еще раз. Но зверь продолжал идти, пока не упал на колени перед ним, повертывая к нему когтистые лапы.

– Почему? – прошептал зверь. Шэнноу опустил взгляд и увидел, что зверь нес не веревку, а бинт.

– Почему ты убил меня, когда я старался тебе помочь?

– Я сожалею, – прошептал Шэнноу. Зверь исчез, а он встал и пошел ко входу в пещеру. В небе, грозный своей колоссальностью, висел Меч Божий, окруженный разноцветными крестами – зелеными, и белыми, и синими. Внизу был город, кипевший жизнью, – огромный круглый город, обнесенный стенами из белого камня, окруженный широким рвом, даже с гаванью, где стояли на якорях деревянные корабли с рядами весел друг над другом.

К Шэнноу приблизилась красавица с огненно-рыжими волосами.

– Я помогу тебе, – сказала она… но в руке у нее был нож, и Шэнноу отступил.

– Уйди, – сказал он ей. Но она шагнула вперед, и нож погрузился ему в грудь. Тьма обволокла его. Потом раздался оглушительный рев, и он очнулся.

Он сидел в маленьком кресле, окруженный хрусталем, вделанным в сталь. На его голове был плотно ее облегающий кожаный шлем. Голоса шептали ему в уши.

– Вызываем контроль, чрезвычайное положение. Мы сбились с курса. Мы не видим суши… Повторяю… Мы не видим суши.

Шэнноу наклонился и посмотрел в хрустальное окно. Далеко внизу колыхался океан. Он поглядел назад. Он сидел внутри металлического креста, подвешенного в воздухе под облаками, которые проносились над ним с головокружительной быстротой.

– Ваше местоположение, командир звена? – донесся второй голос.

– Мы не знаем, контроль, мы не знаем, где находимся… Очевидно, мы сбились с курса…

– Поверните прямо на запад.

– Мы не знаем, где запад. Все не такое… непонятное… мы не можем определить ни одного направления – даже океан выглядит как-то иначе…

Крест отчаянно затрясся, и Шэнноу заскреб по хрусталю окна. Впереди небеса и океан словно слились воедино. Повсюду за хрусталем небо исчезло, и чернота затопила крест. Шэнноу закричал…

– Все хорошо, Шэнноу, успокойся. Лежи тихо.

Его глаза открылись, и он увидел Бет Мак-Адам. Она наклонялась над ним. Он попытался повернуть голову, но адская боль пронзила его висок, и он застонал. Бет положила ему на лоб холодное полотенце.

– Все хорошо, Шэнноу. Вы как раз обернулись, и пуля только задела кость, хотя порядком оглушила. Отдыхайте!

– Мэддокс?

– Убит. Мы его застрелили. Остальных повесили. Теперь избран комитет, и по улицам ходят дозоры. Разбойники убрались восвояси.

– Они вернутся, – прошептал он. – Они всегда возвращаются.

– Довлеет дневи злоба его, – услышал он другой голос.

– Это вы, Пастырь?

– Да, – ответил Пастырь, наклоняясь над ним. – Успокойтесь, Шэнноу. Тут царит мир.

И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.

17

– Вижу, у вас есть две Библии, – сказал Пастырь, садясь у кровати Шэнноу и беря в руки две книги в кожаных переплетах. – Разве одной не достаточно?

Шэнноу, чья голова была забинтована, а левый глаз заплыл, протянул руку и взял верхнюю.

– Эту я возил с собой много лет. Но в прошлом году одна женщина подарила мне вторую – язык в ней проще. Ему не хватает торжественности, но многое становится легче понимать.

– Я понимаю все без малейшего труда, – сказал Пастырь. – С начала и до конца в ней утверждается одно: закон Бога абсолютен. Следуй ему и преуспеешь и здесь, и в загробной жизни. Восстань против него – и погибнешь.

Шэнноу осторожно опустился на подушки. Люди, утверждавшие, что понимают Всемогущего, всегда внушали ему опасения, однако Пастырь был приятным собеседником – и остроумным, и склонным к философии. Он обладал живым умом и искусно вел споры.

Эти посещения скрашивали Шэнноу его вынужденное безделье.

– Как идет постройка церкви?

– Сын мой, – сказал Пастырь с веселой усмешкой, – это поистине чудо! Каждый день десятки братьев работают, не покладая рук. Вам вряд ли доводилось наблюдать такое воодушевление.

– А комитет тут совсем ни при чем, Пастырь? А то Бет говорила мне, что преступникам теперь предлагают выбор между работой на постройке или петлей.

– Вера без дел мертва, – засмеялся Пастырь. – Эти счастливцы… преступники, обретают Бога через свои труды. Да и выбор этот был предложен только троим. Один оказался прекрасным плотником, а двое других уже многому научились, однако главным образом там работают горожане. Когда поправитесь, вам надо будет пойти послушать какую-нибудь мою проповедь. Хотя мне не следовало бы самому говорить это, но в такие минуты меня ведет Святой Дух.

Шэнноу улыбнулся:

– А как же смирение. Пастырь?

– Я безмерно горжусь своим смирением, Шэнноу! – ответил Пастырь. Шэнноу засмеялся:

– Никак я вас в толк не возьму, но я рад вашему обществу.

– Не понимаю вашего недоумения, – сказал Пастырь серьезно. – Я, как вы видите, слуга Всемогущего. И хочу увидеть, как Его план осуществится.

– Его план? Который?

– Как Новый Иерусалим сходит с неба от Бога во всей славе своей. И тайна этого – здесь, в южных землях. Взгляните на видимый нами мир. Он все еще прекрасен, но в нем нет единения. Мы ищем Бога сотнями разных способов в тысячах разных мест. Нам надо собраться вместе, трудиться вместе, строить вместе. Мы должны подчиняться законам, крепким, как железо, от океана до океана. Но сначала нам надо увидеть, как исполнится реченное в Откровении.

Тревога Шэнноу росла.

– Я думал, оно исполнилось. Разве там не говорится, об ужасных катастрофах, катаклизмах, которые уничтожат большую часть человечества?

– Я говорю о Мече Божьем, Шэнноу. Господь послал его, чтобы он выкосил Землю, точно коса, а это не свершилось! Почему? Да потому, что он висит над нечистым краем, где обитают звери Сатаны и Блудница Вавилонская.

– Мне кажется, я смотрю глубже вас, Пастырь, – устало сказал Шэнноу. – Вы стремитесь уничтожить зверей, сокрушить Блудницу?

– А что еще остается богобоязненному человеку, Шэнноу? Неужто вы не хотите увидеть, как исполнится план Господа?

– Я не верю, что бойня поможет его исполнению. Пастырь покачал головой. Его глаза широко раскрылись от удивления.

– Как можете вы – именно вы – говорить подобное? Ваши пистолеты легендарны, вехами вашего жизненного пути служат трупы. Я думал, вы начитаны в Писании, Шэнноу. Разве вы не помните о городах, сокрушенных Иисусом Навином, и как Господь проклял язычников? Из поклонявшихся Молоху в живых не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.

– Я уже слышал этот довод, – сказал Шэнноу. – От царя исчадий Ада, поклонявшегося Сатане. Где же любовь, Пастырь?

– Любовь для избранных, созданных по образу и подобию Бога Всемогущего, Он создал людей и зверей полевых. Только у Люцифера достало бы нечестивой дерзости претворять зверей в людей.

– Вы быстры судить. Быть может, судить неверно. Пастырь встал.

– Не исключено, что вы правы, так как, видимо, я неверно судил о вас. Я полагал, что вы – Божий воин, но в вас есть слабость,Шэнноу, сомнение.

Дверь открылась, и вошла Бет, держа поднос с ломтями черного хлеба, сыром и кувшинчиком воды. Пастырь осторожно обошел ее, дружески улыбнулся, но вышел, не попрощавшись. Бет поставила поднос и села у кровати.

– Попахивает ссорой? – заметила она. Шэнноу пожал плечами.

– Он человек, зачарованный видением, которого я не разделяю. – Протянув руку, он сжал ее пальцы. – Вы были очень добры ко мне, Бет, и я благодарен вам. Насколько я понял, это вы пошли к Пастырю и понудили его создать комитет, который явился мне на выручку.

– Чепуха, Шэнноу. Город давно надо было очистить, а люди вроде Брума убили бы год на рассуждения о позволительности прямых действий.

– Однако Брум, по-моему, был там.

– В храбрости у него недостатка нет – в отличие от здравого смысла. Как ваша голова?

– Лучше. Почти не болит. Вы не окажете мне услугу? Не принесете бритву и мыла?

– Я сделаю кое-что получше, Иерусалимец. Сама вас побрею. Мне не терпится увидеть, какое лицо вы прячете под бородой.

Она вернулась с жесткой кисточкой из барсучьей шерсти и бритвой, позаимствованной у Мейсона, а также куском мыла и тазиком с горячей водой. Шэнноу лежал, откинувшись и закрыв глаза, пока она намыливала его бороду. Потом принялась умело срезать волосы и соскабливать щетину. Прикосновение бритвы к его коже было легким и прохладным. Наконец, она стерла мыльную пену с его щек и вручила ему полотенце. Он улыбнулся ей.

– Ну, что вы видите?

– Некрасивым вас не назовешь, Шэнноу, хотя и красавцем тоже. А теперь ешьте свой хлеб с сыром. Увидимся вечером.

– Не уходите, Бет. Подождите немножко. – Он протянул руку и взял ее за локоть.

– Меня ждет работа, Шэнноу.

– Да… да, конечно. Простите меня.

Она встала, попятилась к двери, заставила себя улыбнуться ему и вышла. В коридоре она остановилась и вновь словно увидела выражение его глаз в ту секунду, когда он попросил ее остаться.

«Не будь дурой, Бет!» – одернула она себя.

«А что? У тебя же еще есть свободный час». Повернувшись на каблуках, она снова открыла дверь и вошла внутрь. Ее пальцы поднялись к пуговицам блузы.

– Не придавай особого значения, Шэнноу, – прошептала она, сбрасывая юбку на пол. И забралась к нему в постель.

* * *

Для Бет Мак-Адам это явилось откровением. Потом она лежала рядом с уснувшим Шэнноу, ощущая теплую истому во всем теле. Однако главной неожиданностью была его стеснительная неопытность, тихая благодарность, с какой он принял ее. Бет знала мужские повадки, и у нее хватало любовников до того, как она познакомилась с Шоном Мак-Адамом и соблазнила его. Она успела убедиться, что поведение одного охваченного животной страстью мужчины мало чем отличается от поведения другого. Лапает, щупает, впадает в ритмичное исступление. С Шэнноу было по-другому…

Он привлек ее к себе, поглаживал ей плечи, спину… Все исходило от нее. Как грозен и молниеносен ни оказывался он в минуты смертельной опасности, в женских объятиях Иерусалимец был безыскусственным и удивительно нежным.

Бет соскользнула с кровати, и Шэнноу мгновенно проснулся.

– Ты уходишь? – спросил он.

– Да. Тебе хорошо спалось?

– Чудесно! Ты придешь вечером?

– Нет, – ответила она твердо. – Мне надо побыть с детьми.

– Спасибо, Бет.

– Не благодари, – отрезала она, быстро оделась и кое-как расчесала волосы пальцами. У двери она остановилась.

– Со сколькими женщинами ты спал, Шэнноу?

– С двумя, – просто, без малейшего смущения ответил он. Она направилась через улицу в «Веселого паломника», где ее поджидал Брум, багровый от злости.

– Вы сказали час, фрей Мак-Адам, а отсутствовали два. Я остался без клиентов… а вы останетесь без денег.

– Как сочтете нужным, менхир, – ответила она и прошла в чулан, где накопилась грязная посуда. В зале сидели два посетителя, и оба доедали обед. Бет унесла посуду на задний двор и вымыла водой из глубокого колодца. Когда она вернулась, зала «Паломника» была пуста.

Брум подошел к ней.

– Мне жаль, что я вспылил, – сказал он. – Я знаю, он ранен и нуждается в уходе. Монеты не возвращайте. Я вот подумал… вы бы не заглянули вечером ко мне домой?

– Зачем, менхир?

– Чтобы побеседовать… перекусить… поближе узнать друг друга. Тем, кто работает вместе, очень важно взаимное понимание.

Она поглядела на его испитое лицо и увидела желание в его глазах.

– Боюсь, я не могу, менхир. Сегодня вечером я иду к менхиру Скейсу обсудить одно дело.

– Аренду земли, я знаю, – сказал он, и ее глаза потемнели. – Поймите меня правильно, фрей Мак-Адам. Менхир Скейс говорил со мной, потому что я вас знаю. Он хочет быть уверен в вашей… надежности. Я сказал ему, что, по-моему, вы честная и трудолюбивая женщина. Но неужели вас и правда влечет одинокая жизнь вдовы на ферме?

– Я хочу иметь свой дом, Менхир.

– Да-да…

Она поняла, что он собирается с духом для объяснения, и уклонилась.

– Меня работа ждет, – сказала она, проскальзывая мимо него в кухню.

Вечером слуга Скейса встретил ее у входа в комнаты, которые Скейс занимал в «Отдыхе путника», и проводил в залу, где в большом очаге жарко пылали поленья. Скейс встал из глубокого мягкого кресла, взял ее руку и поднес к губам.

– Добро пожаловать, сударыня. Могу я предложить вам глоток вина?

Красивый мужчина, он выглядел еще внушительнее в свете огня – зачесанные назад волосы блестят, резкие суровые черты лица дышат яростной силой.

– Нет, благодарю вас, – сказала она. Он подвел ее к другому креслу, подождал, чтобы она села, и вернулся в свое.

– Земля, которую вы хотите арендовать, мне не нужна. Но объясните, фрей Мак-Адам, почему вы обратились ко мне? Вы же знаете, что никаких документов на владение землей не существует. Люди забирают столько, сколько могут удержать. Вам достаточно было бы приехать в вашем фургоне на облюбованное место и построить себе дом.

– Будь я богата, менхир, и имей пятьдесят всадников, те поступила бы именно так. Но я бедна. Земля остается вашей, а если мне начнут угрожать, я обращусь к вам за помощью. Ваши люди объезжают верхние пастбища, и всем известно, что разбойники редко вас тревожат. Надеюсь, гак будет и со мной.

– За свое недолгое пребывание тут вы успели узнать очень много. Несомненно, вы женщина большого ума. А мне редко доводилось видеть, чтобы в одной женщине сочетались красота и ум.

– Как странно! Но же самое я замечала в мужчинах. Он засмеялся:

– Вы не поужинаете со мной?

– Да нет, пожалуй. Мы ведь договорились об арендной плате?

– Я откажусь от платы… в обмен на ужин.

– Пусть все будет ясно, менхир. Это деловое соглашение. – Она развязала небольшой кисет и отсчитала тридцать серебреников. – Вот плата за первый год. А теперь мне пора идти.

– Я разочарован, – сказал он, вставая вместе с ней. – У меня были такие надежды!

– Храните их, менхир. Это ведь все, что у нас есть.

* * *

После ухода Бет Шэнноу сел на постели. Он все еще ощущал благоухание ее тела на простынях, чувствовал теплоту ее присутствия. Никогда он не испытывал ничего подобного. Донна Тейбард была нежной, кроткой, уступчивой, глубоко любящей, источником утешения. Но Бет… в ней была сила, почти первозданный голод, который и утомил его тело, и воспламенил его дух.

Он осторожно спустил ноги с кровати и встал. Покачнулся, комната завертелась вокруг него, но он устоял, глубоко дыша, пока головокружение не прошло. Ему хотелось одеться, выйти на воздух, но он знал, что еще слишком слаб. В таком состоянии его мог бы свалить на землю ребенок с прутиком. Он неохотно снова лег, начал есть хлеб с сыром и с удивлением обнаружил у себя волчий аппетит. Потом проспал несколько часов и проснулся освеженный.

Раздался легкий стук в дверь. С надеждой, что это Бет, он крикнул:

– Войдите!

На пороге появился Клем Стейнер.

– Есть на что полюбоваться! – сказал Стейнер, ухмыляясь. – Иерусалимец слег и побрился. Без этой своей бороды с серебряным клином ты не выглядишь таким уж внушительным, Шэнноу. – Молодой человек повернул стул спинкой вперед и сел на него верхом лицом к кровати. Шэнноу посмотрел ему в глаза.

– Что тебе нужно, Стейнер?

– То, чего ты мне дать не можешь. То, что мне придется отобрать у тебя… как мне ни жаль, потому что ты мне нравишься, Шэнноу.

– Ты поднимаешь больше шума, чем свинья, пускающая ветер. И слишком молод, чтобы понять это. То, что у меня есть – чем бы оно ни было, – не по тебе, малый. И так будет всегда. Получаешь, если не хочешь, – и никогда, если хочешь.

– Тебе легко рассуждать, Шэнноу. Посмотри на себя – самого знаменитого человека из всех, кого мне доводилось видеть. А кто слышал обо мне?

– Хочешь посмотреть цену славы, Стейнер? Загляни в мои седельные сумки. Две старые рубахи, две Библии и четыре пистолета. Ты видишь мою жену, Стейнер? Мою семью? Дом? Ах, слава! Я не искал славы. И я глазом не моргну, если потеряю ее. А я ее потеряю, Стейнер. Потому что буду странствовать и дальше и найду место, где никогда не слышали о Иерусалимце.

– Ты мог бы стать богатым, – сказал Стейнер. – Ты мог бы стать чем-то вроде древнего царя. Но ты все это отшвырнул, Шэнноу. Славу на тебя потратили зря. А я знаю, что с ней делать.

– Ты ничего не знаешь, малый.

– Меня уже давно не называли «малым», и мне не нравится такая кличка.

– Мне не нравится дождь, малый, но что поделать!

Стейнер вскочил:

– Ты умеешь довести человека, верно, Шэнноу? Умеешь его допечь?

– Не терпится убить меня, Стейнер? Твоя слава достигнет небес. Вот человек, который пристрелил Шэнноу в постели.

Стейнер ухмыльнулся и снова сел.

– Я учусь. Я не пристрелю тебя темной ночью, Шэнноу. Не выстрелю тебе в спину; А прямо в лоб. На улице.

– Где все это увидят?

– Вот именно.

– А что ты сделаешь потом?

– Присмотрю, чтобы тебя похоронили с честью. Отвезли к могиле на высоких вороных конях и поставили на нее красивый камень. Потом отправлюсь странствовать и, может, стану царем… Скажи, зачем ты устроил эту штуку с Мэддоксом? Вы могли бы разнести друг друга в куски.

– Но не разнесли, верно?

– Да. Он чуть тебя не убил. Скверный просчет, Шэнноу. Не похоже на то, что я о тебе слышал. Быстрота исчезла? Ты стареешь?

– Да. На оба вопроса, – ответил Шэнноу. Приподнявшись на подушке, он посмотрел в окно, словно забыв о молодом человеке. Но Стейнер засмеялся и похлопал его по плечу:

– Пора на покой, Шэнноу… если только они тебе позволят.

– Эта мысль приходила мне в голову.

– Но, бьюсь об заклад, ненадолго. Что ты будешь делать? Копаться в земле, пока кто-нибудь тебя не узнает? Ожидать пули или ножа? Все время глядеть на дальние горы, думая, не за ними ли Иерусалим? Нет. Ты уйдешь из жизни под перекрестным огнем на улице, на равнине или в долине.

– Как они все? – негромко спросил Шэнноу.

– Как мы все, – согласился Стейнер. – Но имена живут. История помнит.

– Иногда. Ты когда-нибудь слышал про Пендаррика?

– Нет. Он был пистолетчиком?

– Он был одним из величайших царей, каких знала земля. Он изменил мир, Стейнер. Он завоевал его, и он его уничтожил. Он вызвал первое Падение.

– Ну и что?

– Ты никогда о нем не слышал. Вот как хорошо хранит память история. Назови имя, которое ты помнишь.

– Кори Тэйлор.

– Разбойник, который создал себе крохотную империю на севере, – и отвергнутая женщина всадила пулю ему в лоб. Опиши его, Стейнер. Скажи, о чем он мечтал? Расскажи мне, откуда он явился?

– Я его ни разу не видел.

– Так что меняет его имя? Просто звук, нашептанный воздуху. В будущем какой-нибудь другой глупый мальчишка может стать похожим на Клемента Стейнера. И он тоже понятия иметь не будет, был ты высоким или невысоким, толстым или худым, молодым или старым, но будет произносить твое имя, как волшебное заклинание.

Стейнер улыбнулся и встал:

– Может быть, и как. Но я убью тебя, Шэнноу. Я проложу свой след.

18

Нои-Хазизатра увидел, что с караваном произошло что-то неладное, еще задолго до того, как приблизился к стоянке. Солнце давно взошло, но среди двадцати шести фургонов не было заметно ни малейшего движения. Неподалеку лежал труп, и тут же Нои разглядел шагах тридцати в стороне другие трупы, уложенные в ряд.

Он остановился, решил обойти их, но тут из высокой травы у тропы его окликнул чей-то голос. Нои оглянулся и увидел лежащую в ложбинке молодую женщину с ребенком на руках. Слова ее были нечленораздельны – слова какого-то неблагозвучного языка, незнакомого Нои. Черты лица у нее обострились, щеки запали. Лицо и шея были все в багровых язвах. На миг Нои отпрянул, потом посмотрел ей в глаза и увидел в них страх и боль. Он достал Камень, нагнулся над ней и ощутил торчащие кости под серой шерстяной тканью ее платья. Едва он прикоснулся к ней, как мгновенно понял ее шепот:

– Помогите мне. Во имя Божье, помогите мне! Он прикоснулся Камнем к ее лбу, язвы тут же исчезли, как и темные круги под ее большими голубыми глазами.

– Моя маленькая! – прошептала она, протягивая Нои запеленатого младенца.

– Я не могу ей помочь, – сказал он грустно, глядя на посиневший трупик.

У женщины вырвался протяжный стон, и она прижала дочку к груди. Нои выпрямился, помог ей встать и повел к фургонам. Шагов через двадцать они прошли мимо распростертого на земле мужчины, чьи мертвые глаза незряче смотрели в небо. Когда они вошли на стоянку, к Нои подбежала пожилая женщина с подернутыми проседью волосами.

– Назад! – закричала она. – Здесь чума!

– Я знаю, – сказал он ей. – Я… я целитель.

– Ничего уже сделать нельзя, – сказала она и тут заметила девушку. – Элла? Боже Великий, Элла! Ты выздоровела?

– Мою маленькую он не спас, – прошептала Элла. – Он опоздал спасти мою Мэри.

– Как вас зовут, друг? – спросила женщина, прикасаясь к его руке.

– Нои-Хазизатра.

– Так вот, менхир Нои, больных тут больше семидесяти, и только четверо нас, чтобы сражаться с чумой. Благодарение Богу, если вы и правда целитель!

Нои огляделся. Повсюду смерть. Некоторые мертвецы лежали, ничем не укрытые, и все еще гноящиеся язвы были облеплены мухами, на других были кое-как наброшены одеяла. В пяти шагах справа от себя он увидел детскую ручонку, торчащую из-под большого куска мешковины. Из фургонов доносились крики и стоны. Несколько человек, сами чумные, пошатываясь, переходили от одной жертвы к другой, помогая чем могли, давая напиться. Нои сглотнул, и тут женщина снова прикоснулась к его руке.

– Идемте, – сказала она.

Он посмотрел на ее руку и увидел, что она вся по локоть в багровых пятнах. Взяв Камень, он погладил ее по волосам.

– Во имя любви Господней, – сказал он ей. И пятна исчезли.

Она уставилась на свои руки, ощущая прилив силы, будто проснулась после долгого освежающего сна.

– Благодарю вас, – прошептала она. – Бог да благословит вас! Но идите быстрее, многим очень плохо.

Она привела его к фургону, где под одеялами, заскорузлыми от пота, лежали женщина и четверо детей. Нои приложил Камень к ним всем, и жар тотчас спал. Он переходил от фургона к фургону, исцеляя чумных, и смотрел, как ширятся черные прожилки в Камне. К тому времени, когда смерклось, он исцелил более тридцати переселенцев. Пожилая женщина, которую звали Мартой, занялась приготовлением еды для выживших, и Нои был предоставлен самому себе. Он подставил Камень лучам луны. Черноты в нем теперь было больше, чем золота, и под покровом темноты он ускользнул в ночь.

У него нет выбора, сказал он себе. Если он хочет вновь увидеть Пашад и сыновей, он должен оставить в Камне какую-то, энергию. Но с каждым шагом сердце, все больше наливалось свинцом.

В конце концов он опустился на колени в лунном луче и начал молиться:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спросил он. – Кто мне эти люди? Ты податель жизни и податель смерти. Это ты наслал на них чуму. Почему же ты не можешь отозвать ее?

Ответа не было, но ему вспомнились годы отрочества в храме и его великий учитель Риззак.

Он словно увидел глаза старика под тяжелыми веками, его крючковатый нос, белую клочкастую бороду. И в ушах у него зазвучала притча о Небесах и Аде, которую рассказывал Риззак.

«Я молился Владыке Всего Сущего, дабы он позволил мне узреть и Рай, и Муки Велиала. И в видении мне предстала дверь. Я открыл ее и увидел стол, накрытый для великолепного пиршества. Но все гости стенали, ибо ложки были с очень длинными ручками, и хотя они могли зачерпывать яства, длина ручки не позволяла поднести ложку ко рту. И они проклинали Бога, изнывая от голода. Я закрыл дверь и попросил показать мне Рай. Однако передо мной осталась та же дверь. Я открыл ее и увидел такой же стол, и у всех гостей были ложки с такими же длинными ручками. Но они подносили яства к устам друг друга и воздавали хвалу Богу, называя его тысячью имен, известных только ангелам».

Нои посмотрел на луну и подумал о Пашад. Он вздохнул и поднялся с колен.

Вернувшись к фургонам, он начал снова исцелять чумных. Он трудился далеко за полночь, а на рассвете поглядел на Камень в своей руке. Теперь он был весь черный. Золота не осталось ни следа.

Подошла Марта и села рядом с ним. Она подала ему чашку с темным горьким питьем.

– Я слышала про них, – сказала она, – а вот видеть не видела. Это же был Камень Даниила! Он израсходовался?

– Да, – ответил Нои, бросая его на землю у костра.

– Он спас много жизней, менхир Ньи. И я благодарю вас за это.

Нои ничего не сказал. Он думал о Пашад.

* * *

Бет Мак-Адам, погруженная в свои мысли, молча сидела на козлах фургона, который волы тащили по всхолмленной равнине, уходившей к Стене. Дети сидели сзади, свесив ноги и пререкаясь, но она не обращала внимания на шум, который они поднимали. Шэнноу выздоравливал, однако все еще не мог выходить из своей комнаты в «Отдыхе путника», а Пастырь часто заглядывал к ним в шатровый поселок. И теперь появился Эдрик Скейс, высокий, уверенный в себе, обходительный и галантный. Он дважды приглашал ее поужинать с ним в гостинице и развлекал рассказами о своей юности на далеком севере.

«Там теперь построили большие города, а правителей избирают, – сообщил он ей. – Некоторые области заключили договора с соседними, и в прошлом году начали поговаривать о создании конфедерации».

«Никогда они не объединятся, – возразила Бет. – Люди на это не способны. Будут спорить по всякому поводу и драться из-за сущих пустяков».

«Не будьте так уверены, Бет. Человечество не сможет идти вперед, если останется неорганизованным. Возьмите, к примеру, обменные монеты – они теперь имеют хождение повсюду, не важно, в каком селении вы бы ни оказались. Старый Джейкоб Обмине, первый, начавший их чеканить, грезил о единой нации. И теперь, похоже, его мечта может сбыться. Попробуйте вообразить, каким станет мир, если законы будут приниматься столь же охотно, как обменные монеты!»

«Просто войны станут страшнее, – ответила она. – Так уж заведено на свете».

«Нам нужны вожди, Бет. Сильные люди, которые нас сплотят. Прошлое прячет так много нам неизвестного, того, что помогло бы нам для будущего… так много!»

Передние волы споткнулись, вернув Бет в настоящее, и она натянула вожжи, чтобы помочь им. Ей нравился Скейс, привлекала его сила, но что-то в нем внушало смутную тревогу. Как и Пастырь, он таил в себе что-то опасное, зыбкое. У Шэнноу все опасное было снаружи – что вы видели, то и получили…

Насколько проще была бы жизнь, если бы ей нравился Джозия Брум! Но он такой безнадежный дурак!

«Мне страшно подумать, что находятся люди, которые смотрят на Йона Шэнноу с уважением, – сказал он ей однажды утром в ожидании первых посетителей. – Омерзительный человек! Убийца и разбойник наихудшего пошиба. Такие, как он, разрушают общины, уничтожают самое понятие о цивилизованном поведении. Он – губительная язва в нашей среде, и давно пора приказать ему отправиться восвояси!»

«Когда он что-нибудь украл? – возразила она гневно. – Когда был груб? Когда? И хоть раз он убил человека, если ему самому не угрожали смертью?»

«Как вы можете задавать такие вопросы? Разве вы своими глазами не видели того, что произошло вечером, когда погиб бедняга Феннер? Когда он стоял перед толпой, и тот человек спросил, уж не думает ли он справиться с ними со всеми? Шэнноу застрелил его без предупреждения, а у того даже пистолета в руке не было!»

«Никак вы не хотите понять, менхир Брум! Просто удивляюсь, как вы умудрились прожить столько! Упусти Шэнноу эту секунду, они тут же все вместе изрешетили бы его пулями. А так он помешал им, он перехватил инициативу… в отличие от бедного Феннера. Я говорила о нем с Шэнноу. Вы знаете, что Феннер приходил к нему за советом? Иерусалимец предупредил его, чтобы он потребовал от Веббера убраться и ни в какие разговоры не вступал. Он сказал, что стоит вам позволить Вебберу вступить в спор, и вы упустите момент. Феннер это понял, менхир Брум, но вы и все, кто был с вами, предали его. И он погиб».

«Как вы смеете обвинять меня в предательстве?! Я пошел туда с Феннером и выполнил свой долг».

«Ваш долг? – прошипела она. – Вы подставили его под выстрел и уползли, как трусливая змея».

«Мы ничего не могли сделать. И никто не мог бы!»

«Шэнноу сделал. В одиночку. А потому вы поносите его при мне!»

«Убирайся вон! Ты тут больше не работаешь! Вон, я сказал!»

Лишившись работы, Бет пошла к Скейсу, и он позволил ей занять участок без промедления. Он даже предложил ей своих людей для постройки дома, но она отказалась.

Вот она почти и доехала. Волы утомились, втаскивая фургон на склон последнего холма перед ее арендованной землей, и Бет решила дать им передышку на вершине. Однако оттуда она увидела в долине пятерых мужчин. Они обрубали сучья с поваленных деревьев. Неподалеку веревки огораживали площадку утоптанной земли – готовый пол для хижины. Бет задохнулась от ярости. Она вытащила пистолет, спрыгнула с козел и, обогнув фургон, отвязала привязанную сзади лошадь. Приказав детям оставаться на месте, она поскакала в долину. При ее приближении один из мужчин положил топор, сдернул кожаную шляпу и, ухмыляясь, пошел ей навстречу.

– Доброе утречко, фрей. Хороший денек для такой работы! Тут тебе и солнце, и ветерок обдувает… Бет подняла пистолет, и ухмылка исчезла.

– Какого дьявола вы делаете на моей земле? – спросила она, взводя курок.

– Погодите, госпожа! – сказал он, поднимая руки. – Менхир Скейс поручил нам помочь вам для начала, ну, деревья повалить на бревна и всякое такое. Мы уже и воду поразведали, и какой тут наклон.

– Я никакой помощи не просила, – заявила она, продолжая целиться.

– Про это мне ничего не известно. Мы ездим для менхира Скейса. Он скажет: «прыгай!» – и мы вопросов не задаем, а прыгаем.

Бет опустила пистолет и убрала его в кобуру.

– А почему вы выбрали для хижины это место?

– Ну, – ответил он, снова расплываясь в улыбке, – тут и спереди и сзади далеко видать. И вода рядом, а к вечеру солнце будет светить в большую комнату.

– Ты хорошо выбрал. А как тебя называть?

– Называют-то меня Быком, хотя по-настоящему я Ишмаил Ковач.

– Бык так Бык, – сказала она. – Работайте, а я схожу за фургоном.

19

Первая дрожь сотрясла город на рассвете. Всего лишь долгие вибрации, от которых брякала посуда на полках, так что многие даже не проснулись, а другие поднимались с постели, протирая глаза и прикидывая, не начинается ли гроза.

Дрожь повторилась в полдень – Шрина уже работала в лаборатории. Вибрации были значительно сильнее: с полок попадали книги. Выскочив на балкон, она увидела, что улицу заполнили мечущиеся люди. Вблизи главной площади опрокинулась двенадцатифутовая статуя, но никто не пострадал. Земля перестала содрогаться.

В лабораторию, прихрамывая, вошел Ошир.

– Небольшое развлечение, – сказал он еще более невнятно, чем прежде.

– Да, – сказала Шрина. – Такие землетрясения случались и раньше?

– Было одно двенадцать лет назад, – ответил он. – Легкое. Хотя кое у кого из фермеров погиб скот, а потом многие коровы принесли мертвых телят. Как продвигается твоя работа?

– Я добьюсь своего, – ответила она, отводя глаза. Он скорчился на мозаичном полу и поглядел на нее снизу вверх.

– Я все думаю, правильно ли мы подошли к решению задачи, – сказал он.

– Но выбора ведь нет. Если я сумею установить, что именно вызывает регрессирование генетической структуры, это, возможно, подскажет способ остановить его.

– Именно об этом я и говорю, Шрина. Ты сосредоточиваешься на одном условии задачи и не видишь картины в целом. Я проглядел истории тех, кто подвергся Перемене до меня. Только мужчины и только моложе двадцати пяти лет.

– Я знаю. Но чем это может помочь?

– Потерпи. Почти все они собирались вступить в брак. Этого ты ведь не знала?

– Нет, – согласилась она. – Но чем это важно? Он улыбнулся, но она не заметила улыбки на его раздутом львином лице.

– По нашему обычаю жених удаляется со своей избранницей в южные горы, чтобы поклясться ей в любви под Мечом Единого. Так делают все.

– Но ведь туда отправляются и женщины, а с ними не происходит ничего.

– Да, – сказал он. – Над этим-то я и раздумывал. Я не понимаю твоей науки, Шрина, но я знаю, как решать задачи. Сначала установить суть отклонения и потом спросить не о том, в чем заключается проблема, а о том, чего она не затрагивает. Если все Меняющиеся совершают паломничество к Мечу, но на женщин оно не влияет, так что мужчины делают другого? Что делал Шэр-ран, пока вы были там?

– Ничего сверх того, что делала и я, – ответила она. – Мы ели, пили, мы спали, мы занимались любовью. Мы вернулись домой.

– Но разве он не поднялся на Пик Хаоса и не нырнул оттуда в воду с двухсотфутовой высоты?

– Да. Насколько я понимаю, обычай требует, чтобы мужчина омылся в Золотом озере. Перед произнесением клятвы. Но ведь это делают все мужчины, а перемена начинается не у всех.

– Верно, – согласился он. – Однако некоторые мужчины просто совершают омовение в наиболее доступной бухте озера. Другие ныряют с невысоких обрывов. Но только самые отчаянные взбираются на Пик Хаоса, чтобы нырнуть оттуда.

– Я все еще не понимаю. Куда ты клонишь?

– Пятеро из последних шести, подвергнувшихся Перемене, взобрались на Пик. Одиннадцать других, просто искупавшихся в бухте, ей не подверглись. Вот оно – отклонение. Самый большой процент подвергающихся Перемене составляют те, кто взбирался на Пик.

– А как же ты? Ты не влюблен. Ты ни с кем не отправлялся к Мечу.

– Нет, Шрина. Я отправился один. Я поднялся на Пик и нырнул; Ошир взмыл в воздух и принес клятву.

– Кому?

– Любви. Я собирался попросить… одну женщину пойти туда со мной, но не знал, достанет ли у меня мужества нырнуть. И пошел один. А две недели спустя началась Перемена.

Шрина опустилась на стул, не спуская взгляда с человеко-зверя.

– Какой дурой я была! – прошептала она. – Ты можешь еще раз пойти к Мечу со мной?

– Я могу не дотянуть до конца пути человеком, – сказал он. – Громобой, с которым ты пришла к нам, еще у тебя?

– Да, – ответила она и, открыв ящик стола, достала адский пистолет.

– Лучше возьми его с собой, Шрина.

– Я никогда не смогу убить тебя, Ошир. Никогда!

– А я верю, что никогда не причиню тебе вреда. Но ни ты, ни я наверное этого не знаем, ведь правда?

* * *

Шэнноу натянул сапоги и надел пояс с кобурами. Он все еще чувствовал себя слабее, чем ему хотелось бы, но силы к нему почти вернулись. Бет Мак-Адам поглощала все его мысли с того часа, когда она разделила с ним постель. Шэнноу сел у окна и оживил в памяти радость того дня. Он не винил ее за то, что с тех пор она его избегала. Что он мог предложить? Какая женщина захотела бы связать свою судьбу с человеком его славы? Пока он выздоравливал, у него было много времени для раздумий. Его жизнь потрачена зря? Что он сделал такого, что осталось бы жить после него? Да, он убивал убийц и, следовательно мог бы указать, что тем самым спасены жизни их будущих невинных жертв. Но у него не было ни сына, ни дочери, чтобы продолжить его род, и нигде в этом полудиком мире его не принимали надолго.

Иерусалимец. Убийца. Сокрушитель. «Где же любовь, Шэнноу?» – спросил он себя. Медленно спустившись по лестнице, он кивнул в ответ на приветственный жест Мейсона и вышел на солнечный свет. С ясного неба лились яркие лучи, и легкий ветер поднимал пыль с сухой дороги.

Шэнноу перешел через улицу и вошел в мастерскую оружейника. Грувса за прилавком не оказалось, он прошел в заднее помещение и увидел, что оружейник склонился над рабочим столом.

Грувс поднял голову и улыбнулся;

– Ну, задали вы мне задачку, менхир Иерусалимец. Эти патроны ведь не кругового воспламенения!

– Да. Центрального воспламенения.

– Тяжелый заряд! Таким надо стрелять точно в цель, не то случайная пуля пробьет стену дома и убьет старичка, дремлющего в кресле.

– Обычно я попадаю в цель, – сказал Шэнноу. – А мой заказ готов?

– А небо синего цвета? Конечно готов. Еще я сделал пятьсот штук для менхира Скейса по тем же образцам. – Прибыли адские пистолеты, но без патронов.

Шэнноу уплатил, оружейнику и вышел из мастерской. Острый камешек под подошвой напомнил ему, как истерлись его сапоги. В городской лавке напротив он купил новую пару сапог из мягкой кожи, две белые шерстяные рубахи и запас черного пороха.

Пока продавец складывал его покупки, внезапно пол заходил ходуном, и снаружи донеслись крики, Шэнноу ухватился за прилавок, чтобы устоять на ногах, а всюду вокруг него с полок сыпались товары – сковороды, кастрюли, ножи, мешки с мукой.

Столь же внезапно все прекратилось. Шэнноу снова вышел на солнечный свет.

– Нет, вы посмотрите! – завопил прохожий, указывая на небо. Солнце сияло прямо над головой, но ниже к югу на несколько секунд засияло второе солнце и тут же исчезло.

– Ты когда-нибудь видел такое, Шэнноу? – спросил, подходя, Клем Стейнер.

– Никогда.

– А что это было, как по-твоему?

– Может быть, мираж, – пожал плечами Шэнноу. – Я слыхал о таком.

– Просто мурашки по коже забегали! И что-то я не слышал о миражах, которые отбрасывают тени!

Лавочник вышел с покупками Шэнноу. Иерусалимец поблагодарил его, сунул пакет под мышку к пакету, который получил у Грувса.

– Думаешь нас покинуть? – спросил Стейнер.

– Да. Завтра.

– Так, может, нам пора завершить наше дельце? – сказал молодой пистолетчик.

– Стейнер, ты глупый мальчишка. И все-таки ты мне нравишься, и у меня нет желания схоронить тебя. Понимаешь, что я говорю? Держись от меня подальше, малый. Добывай себе славу другим способом.

Прежде чем Стейнер успел что-нибудь сказать, Шэнноу перешел улицу и поднялся по ступенькам «Отдыха путника». В дверях стояла молодая женщина, устремив взгляд на противоположный тротуар. Обходя ее, Шэнноу оглянулся и увидел, что она уставилась на чернобородого мужчину, сидящего на приступке «Веселого паломника». Тот поднял голову, увидел ее, побелел, вскочил и побежал в сторону шатрового поселка. Шэнноу с недоумением посмотрел на женщину внимательнее. Высокая, в удивительно красивой мерцающей золотисто-золотой юбке. Зеленая блуза небрежно заправлена за широкий кожаный пояс, сапоги для верховой езды из мягчайшей кожи лани. Светлые, отливающие золотом волосы, глаза цвета морской зелени.

Она обернулась, перехватила его взгляд, и он чуть не попятился, таким ледяным взглядом она ему ответила. Но он только улыбнулся и поклонился ей. Она вошла в дверь и подошла к Мейсону.

– Скейс здесь? – спросила она тихо, хрипловато, почти шепотом.

Мейсон прокашлялся.

– Еще нет, фрей Шаразад. Не обождете ли его в зале?

– Нет. Скажи ему, что мы встретимся в обычном месте. Сегодня вечером.

Она повернулась на каблуках и вышла из гостиницы.

– Красивая женщина, – заметил Шэнноу.

– У меня от нее волосы дыбом встают, – сказал Мейсон с ухмылкой. – Понять не могу, откуда она. Приехала вчера на жеребце восемнадцати ладоней в холке, не меньше. А одежда… юбка же просто чудо! Как они добиваются такого мерцания?

– Понятия не имею, – сказал Шэнноу. – Я уеду завтра. Сколько я вам должен?

– Я же сказал вам, Шэнноу, никакой платы. И так будет, если вы когда-нибудь вернетесь.

– Не думаю, что я вернусь. Но все равно спасибо.

– А вы слышали про целителя?

– Нет.

– Вроде бы караван поразила чума, а этот человек пришел из Пустоши с Камнем Даниила. И исцелил всех. Жаль, что я этого не видел. Про Камни Даниила я уже слышал, а вот видеть не видел. А вам доводилось?

– Да, я их видел, – ответил Шэнноу. – А как он выглядит, этот целитель?

– Высокий, широк в плечах и с бородой, черней которой и быть не может. Не руки – ручищи. Как у кулачного бойца.

Шэнноу вернулся в свою комнату и снова сел в кресло у окна. Золотоволосая женщина смотрела с неприкрытой ненавистью именно на такого человека. Он покачал головой.

«Тебе-то какое дело, Шэнноу?»

Завтра Долина Паломника останется далеко позади.

20

Шаразад сидела одна на плоском камне, залитом светом луны. День принес нечаянную радость: Нои-Хазизатра здесь, в проклятом краю варваров. Его бегство из Эда служило постоянным источником ярости, и царь остался крайне недоволен. Семь ее Кинжалов были посажены на кол после того, как с них содрали кожу, а она заметно утратила благоволение царя. Но теперь – да славится Велиал! – корабельный мастер вновь почти у нее в руках. Ее мысли обратились к мужчине, который уставился на нее в дверях лачуги, которая тут считается гостиницей. Что-то в нем ее встревожило. Назвать его красивым было нельзя, но и некрасивым тоже. И глаза! Давным-давно у нее был любовник с такими же глазами. Гладиатор, непревзойденно владевший искусством убивать людей. Не в этом ли дело? И варвар опасен?

Из-за деревьев донесся скрип колес, и, поднявшись на гребень холма, она поглядела вниз на двух мужчин на козлах фургона. Один был молод и красив, второй – в годах и лысоватый. Она подождала, чтобы они приблизились, а тогда вышла на тропу.

Лысоватый изо всей мочи натянул вожжи, поставил несуразный тормоз и спустился на тропу.

– Добрый вечер, фрей, – сказал он, разминая затекшую спину. – А вы точно хотите, чтобы мы разгрузились здесь?

– Да, – ответила она. – Именно здесь. А где Скейс?

– Он приехать не смог, – сказал молодой. – Я вместо него. Я Стейнер.

«К чему мне твое имя!» – подумала Шаразад, а вслух распорядилась:

– Разгрузите фургон и откройте первый ящик. Стейнер отвязал оседланную лошадь от заднего бортика фургона и отвел ее на несколько шагов назад. Потом вместе с лысоватым начал стаскивать на землю тяжелые ящики. Лысоватый достал нож и отодрал крышку одного. Шаразад подошла ближе, наклонилась, сдернула промасленную обертку и вытащила короткоствольное ружье.

– Покажи мне, как оно действует! – потребовала она. Лысоватый вскрыл пачку патронов и вложил два в патронное окно.

– Они входят вот сюда. До десяти штук. Их удерживает пружина. Беретесь вот тут, – сказал он, ухватывая выемку ложа под стволом, – и нажимаете разок. Теперь патрон занял свое место, курок взведен, и ружье готово к выстрелу. Нажимаете на спусковой крючок, производите выстрел, пустая гильза выбрасывается, и ее место занимает новый патрон.

– Хитроумно, – признала Шаразад. – Но, как ни грустно, это последняя партия. Больше ружей нам не требуется. Мы будем делать собственные.

– Мне-то что грустить! – сказал лысоватый. – Мне-то какая разница?

– А разница есть, – сказала она с улыбкой и взмахнула рукой. Из кустов вокруг них поднялись двенадцать Кинжалов с пистолетами.

– Господи Иисусе, – прошептал лысоватый. – Дьявол! Что это за твари?

Рептилии двинулись вперед. При виде демонических чудовищ Клем окаменел от ужаса позади фургона, потом попятился к своей лошади.

– Убейте их! – приказала Шаразад. Клем бросился ничком, перекатился и вскочил, уже стреляя. Две рептилии свалились на землю. Снова затрещали выстрелы, вокруг распростертого тела Клема взметывались облачка пыли. Его лошадь в ужасе рванулась с места, но Клем, когда она пробегала мимо, стремительно ухватился за луку седла и, полуповиснув, полуволочась по траве, оказался среди деревьев, а вокруг свистели пули.

– Найдите его! – распорядилась Шаразад, и шестеро рептилий неуклюжей рысью скрылись в темноте. Шаразад обернулась к лысоватому, который все эти минуты стоял точно прикованный к месту. Ее рука нырнула в складки золотистой юбки и извлекла маленький камень, темно-красный в черных прожилках.

– Ты знаешь, что это? – спросила она. Он покачал головой. – Это Кровь-Камень. Он способен творить чудеса, но его надо кормить. Ты накормишь мой Кровь-Камень?

– Бог мой! – прошептал он, пятясь от серебряного пистолета, который достала Шаразад, как зачарованный глядя в черное дуло.

– Меня удивляет, почему величайшие умы Атлантиды не изобрели подобной милой игрушки. Такая чистая, такая смертоносная, такая бесповоротная!

– Прошу вас, фрей. У меня жена… дети. Я же никогда не делал вам ничего плохого…

– Ты оскорбляешь меня, варвар, уже тем, что существуешь. – Пистолет замер, и пуля пробила ему сердце. Он упал на колени, потом вытянулся на земле лицом вниз. Шаразад перевернула его на спину носком сапога и положила Кровь-Камень ему на грудь. Черные прожилки сузились и исчезли.

Она села возле трупа, закрыла глаза и сосредоточилась на своей победе. В ее сознании сложился образ, и она увидела Нои-Хазизатру – безоружного, словно просящего, чтобы его схватили. Но между ней и желанной местью возникла черная тень. Лицо было неясным пятном, но она сосредоточилась еще больше и узнала человека из «Отдыха путника», но только теперь глаза у него были языками пламени, а его руки держали змей с острыми клыками, несущими смерть. Удерживая этот образ, она воззвала к своему повелителю, и у нее в сознании появилось его лицо.

«Что тебя тревожит, Шаразад?»

«Взгляни, Владыка, на этот образ. Что он означает?»

«Огненные глаза показывают, что он беспощадный враг, змеи показывают, что в его руках есть сила. А позади него стоит отступник, посмевший пророчить?»

«Да, Владыка. Он здесь, в этом нелепом мире».

«Захвати его. Я хочу, чтобы он был у меня. Ты поняла, Шаразад?»

«Да, Владыка. Но скажи мне, почему мы не имеем больше дела со Скейсом? Я думала, их ружья будут нам полезны».

«Я открыл врата в другие миры, куда более могущественные. От твоего варварского царства очень мало толка. Если желаешь, возьми десять центурий Кинжалов и науськай их на кровь варваров. Да, Шаразад, сделай так, если это доставит тебе удовольствие».

Его лицо исчезло. Десять центурий Кинжалов! Никогда еще она не командовала таким их числом. О, и будет большим удовольствием составить план битвы, а потом насладиться громом выстрелов, воплями умирающих. Быть может, если она отличится, то получит командование над людьми, а не над этими мерзкими чешуйчатыми тварями из-за врат. Погрузившись в мечты, она не услышала дальние выстрелы.

* * *

Клем Стейнер получил две пули. На груди расплывалось красное пятно, а левая нога горела огнем – по краям рваной раны с кровью смешивался пот. Лошадь под ним убили, однако он сумел попасть по крайней мере в одну из преследовавших его тварей.

«Во имя дьявола, кто они?»

Укрываясь за большим камнем, Клем углубился в лес на Склоне. Он было подумал, что это люди в масках, но теперь его разбирали сомнения. И они так стремительны! Мелькали перед ним с быстротой, на какую люди не способны. Облизнув губы, он затаил дыхание и прислушался. Услышал вздохи ветра в листве над головой, а слева – журчание ручья. Справа возникла черная тень, он перекатился через бок, и выстрелил. Пуля вошла рептилии под нижнюю челюсть, пронизала череп насквозь, и тварь упала рядом с ним. Ее лапы судорожно дергались. Клем в ужасе уставился на серую чешую и панцирь из черной кожи. Рука твари завершалась четырьмя толстыми трехсуставными пальцами.

«Иисусе! Да это же демоны! – подумал он. – На меня охотятся демоны!»

Он с трудом подавил панику и заложил в пистолет последние патроны. Потом забрал оружие рептилии и привалился спиной к камню. Рана на груди была под самой ключицей, и он с надеждой подумал, что пуля, возможно не задела легкого. «Конечно, не задела, дурень! Ты же не харкаешь кровью!»

Однако его одолевала слабость. Глаза у него закрылись, но он тут же открыл их. «Надо идти! Спастись!» И пополз. Но потеря крови совсем лишила его сил, и через несколько шагов он утратил способность двигаться. Позади послышался шорох, он попытался перекатиться, но нога в сапоге пнула его в бок, и поднятый пистолет вылетел из его руки. Потом он почувствовал, что его волокут вниз по склону. Тут боль исчезла, и он потерял сознание.

Боль заставила его очнуться, и он обнаружил, что раздет донага и привязан к дереву. Вокруг мертвой твари, которую он убил на склоне, сидели четыре рептилии. Он увидел, как одна взяла зазубренный нож, рассекла грудь трупа и вытащила сердце. Клема одолевала тошнота, но он не мог отвести глаз от происходящего. Рептилии запели – их свистящее шипение отдавалось эхом в деревьях. Затем первая разрезала сердце на четыре куска, остальные три взяли по куску сердца и съели их.

Потом опустились на колени возле трупа, и каждая прикоснулась к нему лбом. Наконец, они встали и повернулись к своему связанному пленнику. Клем посмотрел в их золотые глаза с узкими вертикальными зрачками, потом на зазубренные ножи в их руках.

Не видать Клему Стейнеру ни блеска славы, ни восхищенных взглядов! Не ждут его ни сокровища, ни влюбленные женщины. Его охватил гнев, и он забился в веревках, которые врезались ему в тело. Рептилии двинулись к нему.

«Вот, – произнес голос, и, поглядев вправо, Клем увидел Йона Шэнноу. Солнце светило Иерусалимцу в спину, и виден был только его силуэт. Голос был низким, властным, и рептилии остановились,уставившись на пришельца. – Вот идет буря Господня с яростью, буря грозная, и падет на главу нечестивых».

Наступила тишина. Шэнноу стоял неподвижно, и утренний ветерок играл полами его длинной куртки.

Одна из рептилий опустила нож, шагнула вперед, и раздался ее шипящий голос:

– Ты призззрак или сссмертный? Шэнноу не ответил, и рептилии сбились в кружок, перешептываясь. Затем вожак направился к Иерусалимцу.

– Я чую зззапах твоей крови, – прошипел Кинжал. – Ты Сссмертный!

– Я смерть, – сказал Шэнноу.

– Твои ссслова иссстинны, – сказал вожак после паузы. – У нассс нет ссстраха, но мы понимаем много такого, чего люди не зззнают. Ты тот, как ты и сссказал, и твоя сссила коссснулась нассс. Этот день твой. Но будут другие дни. Ходи ссс оглядкой, Носсситель Сссмерти.

Вожак сделал знак остальным Кинжалам, потом повернулся на каблуках и удалился размашистым подпрыгивающим шагом.

Время для Клема остановилось, а Шэнноу словно бы превратился в статую.

– Помоги мне! – позвал раненый. Иерусалимец медленно подошел к дереву и присел на корточки. Клем поглядел ему в глаза. – Я обязан тебе жизнью, – прошептал он.

– Ты мне ничем не обязан, – сказал Шэнноу, разрезал веревки и заткнул раны в груди и ноге Клема. Потом помог ему одеться и подвел его к черному жеребцу.

– Их еще много, Шэнноу. И я не знаю, где они.

– Довлеет дневи злоба его, – сказал Взыскующий Иерусалима, подсаживая Клема в седло, потом сел сам позади него и направил жеребца в холмы.

Когда Сзшарк и его три товарища выбежали на лужайку, Шаразад оглянулась, подняла руку и поманила высокого Кинжала к себе. Он подошел и слегка поклонился.

– Вы нашли его?

– Нашшшли.

– И убили?

– Нет. Другой потребовал его сссебе. Шаразад подавила гнев. Сзшарк был вождем этих тварей, первым, кто из рептилий дал клятву верности царю.

– Объясни! – потребовала она.

– Мы взззяли его жжживым, как ты сссказззала. Потом явилась тень. Высссокий воин. Сссолнце сссветило ему в ссспину. Он сссказззал ссслова сссилы.

– Но это был человек, так?

– Человек, да.

– Он вступил в бой? Что произошло? Что?

– Беззз боя. Он Сссмерть, Зззлатовлассска. В нем сссила, мы почувссствовали ее.

– Вы просто ушли и оставили его? Это трусость, Сзшарк!

Его клинообразная голова наклонилась набок, большие золотистые глаза впились в нее.

– Это ссслово для человеков. Мы не зззнаем ссстраха, Златоввлассска. Но умирать просссто так не подобает.

– Откуда вы знали, что умрете? Вы ведь не попытались сразиться с ним. У вас же есть пистолеты, верно?

– Писсстолеты! – брезгливо повторил Сзшарк. – Громкий шшшум. Убивают очень далеко. Где чесссть. Мы Кинжалы. Этот человек. Это сссила. На нем писсстолеты. Но он не берет их в руки. Понимаешшшь?

– Я все понимаю. Собери двадцать воинов и отыщи его. Он мне нужен. Возьми его. Ты понял это?

Сзшарк кивнул и отошел от нее. Она не поняла и никогда не поймет. Носитель Смерти мог бы выстрелить в них в любую минуту, а вместо этого только произнес слова силы. Он дал им выбор: жизнь или смерть. Вот так просто. Какое разумное существо не выбрало бы жизни? Сзшарк обвел взглядом стоянку. Его воины ждали его приказа.

Он отобрал двадцать и следил, как они побежали в лес.

Шаразад снова подозвала его к себе.

– Почему ты не с ними? – спросила она.

– Я дал ему этот день, – сказал он и отошел. Он чувствовал, как его хлещут волны ее гнева, ощущал ее желание всадить пулю ему в спину. И ушел к ручью, сел на землю, опустил голову в воду, наслаждаясь прохладным спокойствием Подповерхности.

Когда в джунгли явился со своими легионами царь Атлантиды, руазши сражались так, что остановили их наступление. Однако Сзшарк увидел неизбежный конец: руазшей было слишком мало, чтобы противостоять мощи Атлантиды. И он отправился один к царю.

«Зачем ты пришел?» – спросил царь, сидевший перед своим походным шатром.

«Убить тебя или ссслужить тебе», – ответил Сзшарк.

«Какой ты сделаешь выбор?» – спросил царь.

«Уже сссделал».

Царь кивнул, лицо у него растянулось, зубы оскалились.

«Так покажи мне», – сказал он.

Сзшарк опустился на колени и протянул царю свой кривой кинжал. Монарх взял его и прижал острие к горлу Сзшарка.

«Теперь как будто и я могу выбрать одно из двух».

«Нет, – сказал Сзшарк, – только одно».

Рот царя открылся, и рептилию ошеломили вырвавшиеся оттуда лающие звуки. В дальнейшем Сзшарку предстояло узнать, что эти звуки были смехом и что у людей они означают хорошее настроение. От Шаразад он их слышал очень редко. Только если кто-нибудь умирал.

Теперь, когда он вынул голову из воды, в его сознании заплескались волны тихой музыки. И он ответил на Зов:

«Говори, мой брат, мой сын», – отозвалось на музыку его сознание.

Из кустов вышел Кинжал и скорчился на земле, избегая взгляда Сзшарка. Музыка в сознании Сзшарка утратила мягкость, и туда проник язык руазшей.

– Златовласка хочет напасть на дома людей, обрабатывающих землю. Ее мысли легко читать. Но там почти нет воинов, Сзшарк! Зачем мы здесь? Или мы оскорбили царя?

– Царь – Великая Сила, мой сын. Но его люди боятся нас. А теперь мы… всего лишь игрушки делящей с ним ложе. Она жаждет крови. Но мы дали клятву царю и обязаны повиноваться. Люди, обрабатывающие землю, должны умереть.

– Это нехорошо, Сзшарк. – Музыка снова изменилась. – Почему Истинноговоривший не убил нас? Мы недостойны его умения?

– Ты прочел его мысли. У него не было нужды убивать нас.

– Мне не нравится этот мир, Сзшарк. Я хотел бы вернуться домой.

– Мы никогда не вернемся домой, мой сын. Но царь обещал никогда больше не открывать врата. И Семя в безопасности, пока мы остаемся заложниками.

– Златовласка нас ненавидит. Она постарается, чтобы мы все погибли. Съесть наши сердца и дать нам жизнь будет некому. И я уже больше не могу чувствовать души моих братьев по ту сторону врат.

– И я не могу. Но они там, и они носят наши души. Мы не можем умереть.

– Идет Златовласка! – Кинжал быстро вскочил и скрылся в кустах.

Сзшарк встал и поглядел на женщину. Ее уродливость вызывала тошноту, но он замкнул свое сознание, сосредоточился на грубой людской речи.

– Чего ты хочешшшь? – спросил он.

– Тут поблизости есть селение. Я хочу, чтобы оно было уничтожено.

– Как прикажешшшь, – сказал он.

21

Шэнноу ехал осторожно, поддерживая раненого, и часто останавливался, оглядывая свой след. Признаков погони пока не было никаких, и Иерусалимец, направив коня выше в холмы, проехал по каменной осыпи, на которой не оставалось никаких отпечатков. Рана в груди Стейнера перестала кровоточить, но левая штанина намокла от крови. Он впал в бредовое полузабытье, прислоняясь головой к плечу Шэнноу.

– Я же нечаянно, пап… – прошептал он. – Я не хотел… Не бей меня, пап! – Стейнер заплакал. Тихо, ритмично, безнадежно всхлипывая.

Шэнноу остановил жеребца в неровном кольце валунов высоко на склоне, выходящем на Великую Стену. Поддерживая Стейнера, он спешился и положил молодого человека на землю. Стейнер был без сознания. Жеребец отошел в сторону и принялся щипать траву, а Шэнноу соорудил постель, накрыл Стейнера одеялом по пояс и, взяв нитку с иглой, зашил раны на ногах пистолетчика. Рваная дыра выходной раны встревожила его: пуля явно срикошетила от кости и разбилась. Шэнноу закрыл рану, как сумел, и оставил Стейнера лежать спокойно, а сам поднялся к гребню и оглядел местность внизу. Вдали он различил темные фигуры, рыскающие в поисках следа. Он знал, что опередил погоню на три часа, однако что толку, если на двоих только один конь, а один из двоих тяжело ранен?

Он прикинул, не повернуть ли назад в Долину Паломника, но отбросил эту мысль. Ему пришлось бы проскользнуть между рептилиями, и надеяться, что ему вновь повезет, было бы глупо.

Шэнноу уехал из городка на рассвете, но, услышав стрельбу, свернул на восток. Он увидел, как рептилии в черных панцирях подтащили бесчувственного Стейнера к дереву и раздели; он наблюдал, как они съели сердце своего мертвого товарища. Он никогда не видел ничего на них похожего и даже не слышал о подобных тварях. Странно, что они вот так внезапно появились в Долине Паломника. Местные легенды повествовали о чудовищных зверях За Стеной, которые ходят, как люди, но он ни разу не слышал упоминаний о чешуе или о том, что человеко-звери владеют оружием – а уж тем более примечательными адскими пистолетами.

Он перестал раздумывать над этой загадкой. Откуда они взялись, значения не имело. Они здесь, и встреча с ними неизбежна.

Стейнер снова заплакал во сне, Шэнноу подошел к нему и взял за руку.

– Все хорошо, малый. Ты в безопасности. Спи без тревог.

Но его слова не были услышаны, и Стейнер продолжал плакать.

– Не надо, пап! Не надо! Ну, прошу тебя! – По лицу Стейнера струился пот, оно стало землистым. Шэнноу накрыл раненого вторым одеялом и пощупал пульс. Пульс был неровным и слабым.

– У тебя две возможности, малый, – сказал Шэнноу, – жить или умереть. Выбор за тобой.

Он вернулся к гребню, тщательно следя, чтобы не показаться на фоне неба. Темные фигуры на востоке заметно приблизились, и Шэнноу насчитал их больше двадцати. Они медленно продвигались вперед врассыпную. Далеко на западе курился дымок – возможно, лагерного костра.

Стейнер не выдержал бы скачки, а остановить двадцать врагов Шэнноу никак не мог. Он почесал щетинистую щеку и попытался обдумать положение. Стейнер смолк, и он подошел к. нему. Раненый спал и пульс, у него стал лучше. Шэнноу вернулся к гребню и начал ждать.

Сколько раз, подумалось ему, он вот так ждал, пока враги подбирались к нему? Разбойники, зачинатели войн, охотники за людьми, зелоты и другие исчадия Ада – все они пытались убить Взыскующего Иерусалима.

Он вспомнил зелотов, фанатичных убийц, которых их Кровь-Камни наделяли особыми способностями, позволявшими духу воспарять к небу, вселяться в тела зверей и подчинять их своей воле. Один раз на Шэнноу напал лев, одержимый зелотом. Он тогда сорвался с обрыва и чуть не утонул в бешеном потоке.

А еще Хранители с их жутким оружием, заимствованным из Межвременья – ружья, которые выпускали в минугу сотню пуль, разрывавших человека в клочья.

Но никто не взял верха над Взыскующим Иерусалима.

Пендаррик, призрачный царь Атлантиды, объяснил Шэнноу, что он ролинд, воин особого склада, которого Бог одарил шестым чувством, предупреждающим об опасности. Но даже с помощью Пендаррика он чуть не погиб, сражаясь с Саренто, вождем Хранителей.

Как долго еще будет сопутствовать ему удача?

«Удача ли, Шэнноу?» Он взглянул на небо, безмолвно испрашивая прощения. Давным-давно, когда он был ребенком, старый учитель рассказал ему притчу.

Некий человек, чьи дни подошли к концу, оглянулся на прожитую жизнь и увидел свой след в ее песках. А рядом тянулся другой след, и он понял, что это был след Бога. А вглядевшись внимательнее, он увидел, что в самые тяжкие для него дни второй след исчезал. Он поглядел на Бога и спросил: «Почему ты покидал меня, когда я нуждался в тебе больше всего?» А Бог ответил: «Я никогда тебя не покидал, сын мой». Когда же человек спросил: «Но почему я вижу только один след?», Бог улыбнулся и ответил: «Потому что это были дни, когда я нес тебя на руках».

Шэнноу широко улыбнулся, вспомнив это время в старой школе, где он учился вместе со своим братом Даниилом. Сколько всяких историй рассказывал мистер Хиллель! И все они возвышали дух.

Фигуры на равнине подошли еще ближе. Шэнноу уже различал черные панцири, серую чешуйчатую кожу их треугольных морд. Он осторожно спустился к жеребцу, привязал его к камню, достал из седельной сумки запасные пистолеты и засунул их за пояс. Поднявшись к гребню, он оглядел склон, оценивая расстояния до возможных укрытий и выбирая наилучшие места для ведения огня.

И пожалел, что с ним нет Бетика. Этот великан, исчадие Ада, был прирожденным воином, бесстрашным и смертоносным. Вместе они ворвались в огромную каменную крепость, чтобы выручить друга. Бетик отправился в Новый Вавилон спасать Донну Тейбард и сразился с самим Дьяволом. Как он был сейчас нужен Шэнноу!

Передний Кинжал учуял след и махнул остальным. Они собрались тесной группой шагах в двухстах от холма и побежали вверх по склону. Шэнноу достал адские пистолеты и взвел курки.

В эту минуту с запада появились четверо всадников. Увидев рептилий, они натянули поводья, больше из любопытства, чем из страха. Одна из рептилий выстрелила, и всадник покачнулся в седле. Остальные трое ответили залпом, и Шэнноу воспользовался случаем, чтобы перекатиться через гребень и добежать до большого валуна на середине склона. Стрельба продолжалась. И он увидел, как упала лошадь, а всадник распластался на земле позади нее и принялся хладнокровно посылать в рептилий пулю за пулей. Четверо их валялось в траве, остальные побежали в поисках укрытия. Шэнноу вышел им навстречу, его пистолеты зарявкали, две рептилии опрокинулись, третья упала, хватаясь за горло. Это внезапное нападение ошеломило уцелевших: не выдержав, они обратились в бегство и помчались назад по равнине с неимоверной быстротой. Шэнноу выждал минуту, не спуская глаз с подстреленных рептилий. Внезапно одна приподнялась, поднимая пистолет… Шэнноу прострелил ей голову. Потом направился к всадникам. Двое были убиты, третий ранен. Четвертый стоял, прижимая ружье к груди. Светло-рыжий, широкое дружелюбное лицо, узкие глаза. Шэнноу узнал в нем одного из всадников, наблюдавших, как он вернул себе коня.

– Большое спасибо за помощь, Шэнноу, – сказал он, протягивая руку. – Друзья называют меня Быком.

– Рад познакомиться, Бык, – сказал Шэнноу, словно не заметив протянутой руки. – Вы подъехали как раз вовремя.

– Это как посмотреть, – заметил всадник, глядя на убитых товарищей. Раненый сидел на земле, прижимая ладонь к плечу и ругаясь.

– На холме еще один раненый, – сказал Шэнноу. – Может, поедешь в Долину Паломника, пришлешь фургон?

– Ладно. Но вроде бы гроза собирается. Так лучше бы ты его отвез в дом фрей Мак-Адам, мы как раз вчера его достроили. Все-таки у него будет крыша над головой и постель.

Бык объяснил Шэнноу, как ехать, а потом вместе с раненым товарищем направился на север. Шэнноу забрал оружие и патроны двух убитых, а потом вернулся к трупам рептилий и нагнулся, чтобы хорошенько их рассмотреть. Большие выпуклые глаза золотистого цвета, вертикальные овальные зрачки, как у кошек. Морды вытянуты, рты безгубые, усажены острыми зубами. Однако Шэнноу очень встревожило то, что на них всех были одинаковые панцири. Он вспомнил исчадий Ада. Нет, эти твари не хищники, убивающие каждый для себя. Они – часть войска, а это ничего хорошего не предвещало. Он забрал их оружие и спрятал за камнем. Вернувшись к гребню, он поднял Стейнера, водрузил его в седло, скатал одеяла, сел позади бесчувственного Стейнера и поехал к дому Бет Мак-Адам.

* * *

Когда Самюэль Мак-Адам вышел из нового дома в увидел, что у стены в тени сидит какой-то человек, он испугался и попятился, не спуская глаз с незнакомца. Очень высокий, широкоплечий. А такой черной бороды Сэмюэль еще никогда не видел! Он сидел и смотрел на стену вдали.

– День очень жаркий, – сказал чернобородый, не повернув головы.

Сэмюэль промолчал.

– Меня не надо бояться, дитя. У меня нет оружия, и я просто отдыхаю здесь в прохладной тени, прежде чем пойти дальше.

Говорил он негромко, красивым басом, внушавшим доверие, однако сыну Бет Мак-Адам было строго-настрого приказано остерегаться незнакомых людей.

«Некоторые, – втолковывала ему Бет, – с виду хорошие, а внутри злые. Другие с виду злые и внутри злые. Держись подальше от них от всех». Но как держаться подальше от человека, который сидит чуть не на пороге их дома? Ну, все-таки внутрь он не вошел, подумал Сэмюэль, и, значит, хотя бы умеет вести себя мирно. Бет с Мэри на лугу запрягали быков в плуг: пора было приступать к долгим и тяжким трудам пахарей. Сэмюэль подумал, не убежать ли ему назад в дом, а оттуда через черный ход – к матери.

– Я был бы очень благодарен, если бы мог напиться, – сказал чернобородый, кивая на колодец, который выкопали Бык и его товарищи. – Это дозволено?

– Пожалуйста, – сказал Сэмюэль, очень довольный, что может что-то разрешить взрослому мужчине, и наслаждаясь ощущением силы, которое возникает, когда делаешь кому-то одолжение.

Чернобородый встал и пошел к колодцу. Сэмюэль заметил, что руки у него длинные, а кулаки просто огромные.

Шел он, покачиваясь, словно не привык ступать по твердой земле, и все время ждал, что она вот-вот уйдет у него из-под ног. Он опустил ведро в колодец, вытащил его без малейших усилий, зачерпнул воду ковшом и напился, а потом медленно вернулся и сел, глядя на Сэмюэля.

– У меня есть сын, твой ровесник, – сказал он. – Зовут его Яфет. У него золотые волосы, и ему тоже не велят разговаривать с незнакомыми людьми. Твой отец дома?

– Он умер и ушел на Небеса, – объяснил Сэмюэль. – Он понадобился Богу.

– Значит, он счастлив. А меня зовут Нои. Твоя мать тут?

– Она работает и не обрадуется, если ей помешают, а тем более незнакомый человек. Она бывает очень сердитой, менхир Нои.

– Могу ее понять. За то короткое время, которое я провел здесь, мне уже пришлось убедиться, что этот мир полон насилия. Однако приятно повстречать много людей, знающих про Бога и его деяния.

– Вы проповедник? – спросил Сэмюэль, садясь на корточки и прислоняясь к стене.

– Да… в своем роде. Я корабельный мастер, но я и старейшина в Законе Единого, и проповедую в Храме. Вернее, проповедовал.

– И вы знаете про Небеса? – осведомился Сэмюэль, широко открыв глаза от удивления.

– Немножко. К счастью, я еще не был призван туда.

– Так откуда вы знаете, что моему папе там хорошо? Может, ему там не нравится? Может, он грустит без нас?

– Он ведь вас видит, – сказал Нои. – И знает, что Великий… что Бог заботится о вас.

– Он всегда хотел жить в хорошем доме, – сказал Сэмюэль. – Там есть хорошие дома?

Нои устроился поудобнее и не заметил светловолосую женщину, которая тихо прошла через дом с большим пистолетом в руке. Она остановилась в тени у порога, слушая его.

– Когда я был маленьким, я тоже думал об этом и пошел к Храмовому Наставнику. Он объяснил мне, что дома на Небесах особые. Он сказал, что когда-то жила богатая женщина, очень благочестивая, но не очень любившая своих ближних. Она много молилась, но никогда не думала о том, чтобы сделать кому-нибудь добро. Она умерла и пошла в Рай, а когда пришла, ее встретил ангел и сказал, что проводит ее в предназначенный ей дом. Они подошли к большим дворцам из мрамора и золота. «Я буду жить здесь?» – спросила она. «Нет», – ответил ангел. Потом они вышли на улицу с прекрасными домами из камня и кедрового дерева. Однако прошли и мимо них. Наконец, они добрались до улицы с маленькими домиками, «Я буду жить здесь?» – спросила она. «Нет», – ответил ангел. Они шли и шли, пока не пришли к безобразному пустырю у реки. Там стояла лачужка – две стены, сколоченные из гнилых досок, с убогой кровлей и изъеденным молью одеялом на земляном полу. «Вот твой дом», – сказал ангел. «Но он никуда не годится! – сказала богатая женщина. – Я не могу в нем жить». Ангел улыбнулся и сказал: «Я очень сожалею, но это все, что мы могли построить из материала, который ты присылала сюда». – Нои улыбнулся недоумевающему мальчику. – Если твой отец был добрым человеком, то у него теперь чудесный дом, – добавил он.

Сэмюэль заулыбался:

– Он был добрый. Очень добрый.

– Ну а теперь тебе следует предупредить свою мать обо мне, – сказал Нои. – Чтобы она не испугалась, когда увидит меня.

– Она вас уже увидела, – сказала Бет Мак-Адам. – И еще не родился мужчина, которого я испугалась бы. Зачем вы здесь?

Нои встал и поклонился.

– Я ищу входа в Стене и остановился здесь, чтобы утолить жажду водой. Я сейчас же уйду.

– Где ваш пистолет?

– Я не ношу оружия.

– Неумно, – сказала Бет, – но дело ваше. Буду рада, если вы пообедаете с нами. Мне понравился ваш рассказ про Небеса. Пусть это и выдумки, но он мне понравился.

По равнине пробежала дрожь, и Бет швырнуло на косяк Она уронила пистолет. Сэмюэль закричал, а Нои еле устоял на ногах. Но тут же все кончилось. Нои нагнулся за пистолетом, и взгляд Бет стал жестким, однако он просто подал ей его.

– Ты погляди, мам! – завопил Сэмюэль. В небе пылали два солнца, и деревья вокруг хижины отбрасывали по две тени. Несколько секунд все вокруг заливал ослепительный свет, затем, второе солнце побледнело и исчезло.

– Замечательно, правда? – спросил Сэмюэль. – Так жарко и так светло!

– Нет, не замечательно, – сказал Нои негромко. – Совсем не замечательно.

Из-за угла хижины выбежала Мэри.

– Вы видели?.. – закричала она и осеклась при виде незнакомца.

– Мы видели, – ответила Бет. – Вы с Сэмюэлем идите-ка накрывать к обеду. Поставьте тарелку для нашего гостя.

– Его зовут менхир Нои, – сообщил Сэмюэль, исчезая в доме.

Бет сделала знак Нои, и они вышли на солнечный свет.

– Что произошло? – спросила она. – Я чувствую, что вам эти жуткие знаки понятнее, чем мне.

– Есть то, чему быть не должно, – ответил Нои. – Есть силы, которыми Человеку не должно пользоваться. Врата, которые не должно открывать. Это время великой опасности и еще более великого безумия.

– Вы ведь тот, у кого был Камень Даниила, верно? Тот, кто исцелил чумных?

– Да.

– Говорят, что Камень полностью истощился.

– Да, это так. Но он послужил благой цели, Господней цели.

– Я слышала про них, но не верила. Как может Камень творить магию?

– Не знаю. Сипстрасси был даром Небес. Он упал с неба сотни лет назад. Однажды я разговаривал с ученым и он сказал, что Камень – всего лишь усилитель, что с его помощью людские мечты могут стать явью. Он утверждал, что магия есть в каждом человеке, но она спрятана в нашем сознании очень глубоко. Сипстрасси высвобождает эту силу. Не берусь судить, так ли это, но я знаю, что магия реальна. Мы только что видели подтверждение этому в небе.

– Какая же это могучая магия, – сказала Бет, – если она способна создать другое солнце!

– Это не другое солнце, – сказал ей Нои. – В том-то и опасность.

22

Ваше оружие поистине ужасно, – сказал Нои, осматривая рану в груди Клема Стейнера. – Меч убивает, но по крайней мере человек встречается с врагом лицом к лицу, рискуя жизнью. А эти громобои – варварство.

– Мы варвары, – ответил Шэнноу, прикладывая ладонь ко лбу Стейнера. Молодой человек спал, но его пульс оставался слабым.

– Вы сказали что-то про рептилий, Шэнноу, – напомнила Бет, когда они втроем вернулись в большую комнату. – Я, ничего не поняла.

– Я никогда не видел ничего на них похожего. Они носят черные панцири и вооружены адскими пистолетами. По словам Стейнера, ими командует женщина. – Он посмотрел на Нои. – По-моему, вы что-то знаете о ней, Целитель.

– Я не целитель. У меня была… магия. Но она истощилась. И да, я многое о ней знаю. Шаразад. Одна из наложниц царя. Она кровожадна, а он исполняет ее желания. Рептилий называют Кинжалами. Они появились в царстве тому четыре года из врат, которые ведут в мир жарких влажных лесов. Они очень быстры и смертоносны. Царь использовал их в нескольких войнах. Во владении мечами и ножами с ними не сравнится никто. Но вот ваше оружие…

– Какой еще царь? – сердито спросила Бет. – Ни о каких царях я тут не слышала. Это что – За Стеной? Нои покачал головой, но тут же улыбнулся.

– В определенном смысле, да. Там За Стеной – город, где я родился и вырос. И все же это не мой город. Мне трудно объяснить, дражайшая госпожа, так как я сам не все понимаю. Город называется… назывался… Эд. Один из семи великих городов Атлантиды. За мной охотились Кинжалы, и я использовал мой… Камень Даниила? Так?.. чтобы спастись. Я должен был перенестись в Балакрис, другой великий город на берегу океана. А вместо этого попал сюда, в будущее.

– То есть как так – в будущее? – переспросила Бет. – Вы говорите какую-то бессмыслицу.

– Я знаю, – ответил Нои. – Однако, когда я покинул Эд, город стоял у моря, и в порту было полно больших трирем. Здесь он со всех сторон окружен сушей, а статуи изъедены временем.

– Это случилось, – негромко сказал Шэнноу, – когда океан поглотил Атлантиду двенадцать тысяч лет назад. Нои кивнул:

– Я так и думал. Единый ниспослал мне видение этой гибели. Но я рад, что память о нашем мире сохранилась. Как вы узнали про него?

– Я видел Балакрис, – сказал Шэнноу. – Это мертвый город, но здания уцелели. И еще я знавал человека, которого звали Сэмюэль Арчер, и он рассказал мне о первом Падении мира. Вы не знаете, много здесь Кинжалов?

– Точно не скажу, но, во всяком случае, несколько легионов. Может быть, пять тысяч, может быть, меньше. Шэнноу отошел к окну и поглядел наружу в ночь.

– Не знаю, сколько их здесь, – сказал он, – но у меня скверное предчувствие. Я проведу ночь снаружи. Мне жаль, Бет, что я навлек беду на ваш дом, но думаю, со мной здесь вам будет безопаснее.

– Вы желанный гость здесь… Йон. Делайте то, что должны делать, а я пригляжу за Стейнером. Если он переживет эту ночь, то, может быть, и выкарабкается.

Шэнноу взял с собой немного вяленого мяса и сушеных фруктов, поднялся на склон позади дома, сел под развесистой сосной и оглядел темный горизонт. Где-то там собирались демоны, и золотоволосая женщина грезила о крови. Он вздрогнул и застегнул куртку.

В полночь к нему пришел Нои, и они сидели рядом под звездами в дружеском молчании.

– Почему они охотятся за вами? – наконец спросил Шэнноу.

– Я проповедовал против царя. Я предостерег людей… пытался предостеречь о близящейся роковой беде. Они не слушали. Завоевания царя безмерно пополнили казну. Никогда еще люди не были так богаты.

– И потому они хотели убить вас? Так всегда бывает с пророками, мой друг. Расскажите мне про вашего бога.

– Он не «мой» бог, Шэнноу. Просто Бог. Владыка Хронос, творец Неба и Земли. Единый Бог. А вы? Во что верите вы?

Более часа они говорили о своих религиях и очень обрадовались, обнаружив, что во многом их веры схожи. Шэнноу был симпатичен могучий корабельный мастер, и он с удовольствием слушал его рассказы про сыновей, милую жену Пашад, про корабли, которые он строил, о плаваниях, которые совершил. Однако когда Нои задавал Иерусалимцу вопросы о его жизни, тот только улыбался и вновь возвращался к Атлантиде и далекому прошлому.

– Мне хотелось бы почитать вашу Библию, – сказал Нои. – Дозволено ли это?

– Конечно. Но меня удивляет, что древний народ Атлантиды говорил на нашем языке. – Не думаю, что это так, Шэнноу. Когда я попал сюда, я не понимал ни слова. Но чуть я приложил Камень ко лбу женщины, нуждавшейся в исцелении, все слова обрели для меня смысл. – Он засмеялся. – Быть может, когда я вернусь, то не смогу говорить на языке моих отцов.

– Вернетесь? Вы же сказали, что ваш мир вот-вот погибнет. Зачем вам возвращаться? – Там Пашад. Я не могу ее покинуть.

– Но вы ведь можете вернуться для того лишь, чтобы умереть с ней!

– Как поступили бы вы, Шэнноу?

– Я бы вернулся, – ответил он, не задумываясь. – Но ведь меня всегда считали немного тронутым. Нои похлопал Шэнноу по плечу:

– Это не безумие, Шэнноу. Любовь – величайший дар Бога. Куда вы отправитесь отсюда?

– На юг за Стену. Там в небе есть знаменья, которые я хочу увидеть.

– Какие знаменья?

– В облаках парит Меч Божий. И, может быть, неподалеку оттуда находится Иерусалим. Нои помолчал.

– Я поеду с вами, – сказал он затем. – Мне тоже надо увидеть эти знаменья.

– Край За Стеной называют гибельным. И чем это вам поможет вернуться домой?

– Не знаю, мой друг. Но Владыка повелел мне найти Меч, и его волю я исполняю без вопросов.

– Могу одолжить вам пистолет или два.

– Не нужно. Если Владыка назначил мне смерть, я умру. Ваши громобои ничего не изменят.

– Для меня это слишком уж фаталистично, Нои, – сказал Иерусалимец. – На Бога уповай, но курок держи взведенным. Я убедился, что Он предпочитает тех, кто всегда наготове.

– Он говорит с вами, Шэнноу? Вы слышите Его глас?

– Нет. Но я вижу Его в степях и на горах. Ощущаю Его присутствие в ночных ветерках. Я вижу Его славу в разгорающейся заре.

– Мы счастливцы – вы и я. Я потратил пятьдесят лет, чтобы выучить тысячу имен Бога, известных человеку, и еще тридцать, познавая девятьсот девяносто девять имен, открытых пророкам. Придет день, и я узнаю тысячное, которое звучит только в пении ангелов. Но все эти знания – ничто в сравнении с ощущением близости, которое вы описали. Немногим даровано испытать его. И я жалею тех, кому оно не дано.

В долине мелькнула тень, и Шэнноу предостерегающе поднял ладонь. Несколько минут он внимательно вглядывался в темноту, но больше ничего не заметил.

– Вам лучше вернуться в дом, Нои. Мне надо побыть одному.

– Я чем-то вам досадил?

– Вовсе нет. Но мне необходимо сосредоточиться… чтобы почувствовать приближение врагов. Мне необходимы все мои силы, Нои. А для этого я должен быть один. Если вы не можете уснуть, достаньте из моей седельной сумки одну из Библий. Увидимся на заре.

* * *

Когда Нои-Хазизатра ушел, Шэнноу встал и бесшумно углубился в деревья. Мелькнувшая тень могла быть волком или собакой, лисицей или барсуком.

Но точно так же она могла быть и Кинжалом. Шэнноу расстегнул кобуры и начал ждать. Шэнноу оставался начеку, пока не приблизился рассвет.

А тогда внутренняя тревога исчезла, его мышцы расслабились, он прислонился спиной к толстому комлю сосны и заснул.

Бет Мак-Адам вышла навстречу свету ранней зари и поглядела на небо. Эти минуты всегда были для нее особыми – когда, небо голубело, но в нем еще сияли звезды. Она посмотрела на лесистый склон и пошла к спящему Шэнноу. Он не услышал ее шагов, и несколько минут она сидела возле него, вглядываясь в его выдубленное ветром и солнцем лицо. Оно уже начинало обрастать бородой, серебрящейся у подбородка, однако во сне его черты выглядели странно молодыми.

Потом он проснулся и увидел ее. Но не вздрогнул, не вскочил, а только лениво улыбнулся.

– Они были там, – сказал он, – но прошли мимо нас. Она кивнула.

– У вас отдохнувший вид. Долго вы спали?

– Меньше часа, – ответил он, взглянул на небо. – Мне больше и не требуется. Меня преследует непонятный сон. Я заключен под хрустальным куполом в огромном кресте, который висит в небе. На мне кожаный шлем, а в ушах раздается голос. Это кто-то по имени Контроль, и он дает мне указания. Но я не могу спастись или хотя бы пошевелиться. – Он глубоко вздохнул и потянулся. – Дети еще спят?

– Да. Крепко обнявшись.

– А Стейнер?

– Пульс стал сильнее, но он еще не проснулся. Вы верите Нои? Что он явился из прошлого?

– Я ему верю. Камни Даниила обладают неимоверной силой. Однажды я стоял на остове корабля высоко на горном склоне, но силой мощного Камня он вновь поплыл по океану. Они могут дать человеку бессмертие, исцелить любую болезнь. Мне довелось съесть медовый пирог, который перед этим был камнем. Камень Даниила изменил его природу. По-моему, располагая такой силой, возможно осуществить, что угодно.

– Расскажите мне обо всем этом!

И Шэнноу рассказал ей об исчадиях Ада и их сумасшедшем вожде Аваддоне. А потом о Хранителях Прошлого и возрождении «Титаника». И под конец о Материнском Камне – гигантском метеорите-Сипстрасси, силу которого извратили кровью и жертвоприношениями.

– Так значит, есть два вида Камней? – сказала она.

– Нет, всего один. Сипстрасси – просто сила в чистом виде, но чем чаще ею пользуются, тем быстрее он истощается. Если его подкормить кровью, сила возвращается, но она уже не способна ни исцелять, ни создавать пищу. И еще: она разъедает разум пользующегося таким Камнем, порождает жажду чужих страданий и насилия. У каждого исчадия Ада был свой Кровь-Камень, но сила их всех истощилась за время войны.

– Как же вы уцелели, Йон Шэнноу? В борьбе с врагами, настолько превосходившими вас? Он улыбнулся и указал рукой на небо.

– Кто знает? Я часто сам задаю себе этот вопрос – и не просто о зелотах, но обо всех смертельных опасностях, выпавших на мою долю. Во многом дело решала сноровка, но куда больше – удача или же Божья воля. Хотя я навидался, как сильные люди гибли от рук врагов, от болезней или несчастных случаев. В юности я носил другое имя. Меня звали Йон Кейд. Я познакомился с Вири Шэнноу, блюстителем города, и он открыл мне глаза на людей, на повадки творящих зло. Он мог один выступить против вооруженной толпы, и она отступала перед его взглядом. Но однажды молодой человек – совсем еще мальчишка – подошел к нему, когда он завтракал. «Рад познакомиться», – сказал он, протягивая руку. Вири пожал ее, и в ту же самую секунду мальчишка левой рукой вытащил пистолет и выстрелил Вири в голову. Когда его потом спросили, зачем он это сделал, он ответил, что хотел, чтобы о нем вспоминали. С Вири можно было ходить по диким горам, он помогал людям укрощать наши дикие земли. Мальчишка? Ну, что же, о нем вспоминали. Его повесили, а на его могиле установили камень с надписью: «Здесь лежит убийца Вири Шэнноу».

– И вы взяли его фамилию. Почему? Шэнноу пожал плечами.

– Мне не хотелось, чтобы она совсем исчезла. К тому же мой брат Даниил стал разбойником и убийцей. Мне было стыдно.

– Но разве Даниил не стал пророком? Разве он не сражался с исчадиями Ада?

– Да. Это меня обрадовало.

– Значит, человек может измениться. Йон Шэнноу? Может начать новую жизнь?

– Пожалуй… если у него достанет на то силы. Но не я. Бет помолчала. Потом наклонилась и прикоснулась к его локтю. Он не отдернул руки.

– Ты знаешь, почему я больше не приходила к тебе?

– Думаю, да.

– Но если бы ты решил изменить свою жизнь, мое сердце открылось бы перед тобой.

Он поглядел на Стену вдали, на холмы за ней.

– Я знаю, – сказал он грустно. – Мне всегда сопутствовало одиночество. Бет. С тех пор, как мои родители были убиты, над моей жизнью тяготеет пустота. И посмотри на Стейнера. До вчерашнего дня мальчик больше всего на свете хотел убить меня – стать человеком, который взял верх над Йоном Шэнноу. Сколько остается до того дня, когда ко мне за завтраком подойдет незнакомый мальчик и скажет: «Рад познакомиться с вами»? Сколько? И как могу я садиться вечером за твой стол и думать, что вот-вот твои дети получат пули, предназначенные мне? Нет у меня для этого сил, Бет.

– Измени имя, обрей голову. Придумай еще что-нибудь. Я поеду с тобой, и мы построим дом, – сказала она. – в каком-нибудь месте, где про тебя никто не слышал. – Он ничего не сказал, но она заглянула ему в глаза и прочла в них ответ. – Мне жаль тебя, Шэнноу, – прошептала она. – Ты не понимаешь, что теряешь. Но, я надеюсь, ты не обманываешь себя. Надеюсь, ты не влюблен в себя нынешнего – в Иерусалимца, гордого и одинокого, грозу злодеев. Это не так? И ты не боишься отказаться от своей славы и своего имени? Не боишься стать никем? – Вы очень проницательная женщина, Бет Мак-Адам. Да, я боюсь этого.

– Значит, ты слабее, чем ты думаешь, – сказала она. – Большинство людей боятся умереть. А ты просто боишься жить.

Она встала и ушла назад в дом.

23

Джозия Брум закрыл входную дверь своего домика и пошел по улице в сторону «Веселого паломника». Солнце весело сияло, но Брум этого не замечал. Он все еще кипел из-за отъезда. Бет Мак-Адам и язвящих несправедливых слов, которые она метала в него, словно ножи.

Ну, как она не видит? Люди вроде Йона Шэнноу не способствуют цивилизации. Убийства и отчаяние следуют за ним, порождая все новые и новые. Изменить мир способны только рассудительные люди. Но как жалили ее слова! Она назвала его дураком и трусом, она обвинила его в смерти Феннера!

Можно ли винить человека за летнюю бурю или зимнее наводнение? Это так несправедливо! Да, Феннер был бы еще жив, если бы они, войдя в заведение Веббера, тут же его застрелили бы. Но что это дало бы? Чему научило бы юное поколение общины? Что в определенных обстоятельствах убийство приемлемо?

Он подумал о человеке, которого Шэнноу застрелил на улице, сразу после того, как казнил Веббера. Звали его Ломаке. Он был грубым, необузданным, но он помогал Пастырю строить церковь и усердно работал на менхира Скейса, чтобы прокормить жену и двух детей. Эти дети теперь сироты и вырастут, помня, как их отца застрелили на улице в назидание всем другим. Кто будет их винить, если они пойдут дурной дорогой? Но Бет Мак-Адам не желает этого видеть!

Брум перешел улицу, и тут с запада донесся треск выстрелов. Новые нарушители спокойствия, подумал он и оглянулся, посмотреть, что происходит. У него отвисла челюсть: в городок ворвались воины в черных панцирях, паля из пистолетов. Люди заметались, отчаянно крича. Над ухом Брума провизжала пуля, он инстинктивно пригнулся и юркнул в проулок между двумя домами. Мимо пробежал человек… его грудь вдруг разорвалась, и он рухнул ничком в пыль.

Брум повернулся и, отчаянно работая локтями, кинулся дальше по проулку, перелез через изгородь и побежал через поля к новой церкви на высоком лугу.

В «Отдыхе паломника» Мейсон выглянул в окно и увидел, что рептилии наступают по главной улице, убивая всех, кто попадался им на глаза. Он выругался, сорвал свое адское ружье с крюка на стене, быстро вложил патроны в окно патронника и дослал один в ствол. Он услышал топот сапог на лестнице и, едва дверь слетела с петель, повернулся и выстрелил. Одна рептилия отлетела на крыльцо, но остальные вбежали внутрь. Ружье Мейсона подпрыгивало в его руках, пока он посылал в них пулю за пулей, но тут что-то ударило его в грудь, отшвырнуло к окну. Еще две пули распороли ему живот, и он свалился через окно на улицу.

Оружейник Грувс у себя в мастерской схватил два пистолета, но был убит прежде, чем успел выстрелить.

Сотни рептилий заполнили городок. Кое-где люди отвечали на их выстрелы, но нападение было столь внезапным, что организованного сопротивления они не встретили.

В церкви Пастырь произносил страстную проповедь против Вавилонской Блудницы и зверей За Стеной. Когда в церкви услышали выстрелы, прихожане хлынули наружу. Пастырь протолкался вперед и с ужасом уставился на языки пламени, уже лизавшие некоторые дома. К ошеломленной толпе, пошатываясь, подошел Джозия Брум.

– Адские звери! – закричал он. – Тысячи и тысячи! Люди бросились бежать, но голос Пастыря заставил их окаменеть на месте.

– Братья! Бежать значит умереть! – Он оглядел толпу. Человек двести, но больше половины – женщины и дети. Мужчины оставили свои пистолеты и ружья на крыльце. – Берите ваше оружие, – приказал он. – Брум и Хендрикс, поведете женщин и детей на юг. Найдите в лесу надежное укрытие, а мы присоединимся к вам позднее. Уходите! – Он обернулся к вооружившимся мужчинам. – За мной! – скомандовал он и стремительно зашагал к городку.

Несколько секунд они колебались, потом один за другим присоединились к нему. Он остановился на краю луга, где была прокопана канава для стока воды.

– В нее! – скомандовал он. – И не стрелять, пока я не подам знак!

Пятьдесят шесть человек попрыгали я канаву, подняли пистолеты и ружья. Пастырь стоял и слушал крики, доносившиеся из городка. Как ему хотелось броситься в нападение, обрушить Божье мщение на убийц! Но он подавил этот порыв и стал ждать.

Из городка выбежала большая группа Кинжалов. При виде Пастыря они вскинули ружья, но не успели спустить курки, как он спрыгнул в канаву, и пули безобидно просвистели у него над головой. Двадцать рептилий побежали через поле.

– Пли! – завопил Пастырь.

Нестройный залп. И только одна рептилия осталась на ногах. Пастырь схватил пистолет и прострелил ей треугольную голову. Из проулков выбежали новые десятки рептилий. Оглянувшись, Пастырь увидел, что Брум и Хендрикс с женщинами и детьми отошли уже довольно далеко – но не настолько, чтобы их защитники могли отступить. Рептилии ринулись в атаку. Они не вопили, не испускали воинственные кличи, а просто бежали вперед с ужасающей быстротой и стреляли на бегу. Но три залпа скосили многих, заставили их остановиться.

– У меня патроны кончились! – крикнул кто-то. И еще кто-то передал ему горсть патронов. Пастырь посмотрел вправо и увидел, что сотня врагов заходит им во фланг.

В эту секунду с востока бешеным галопом появился Эдрик Скейс во главе тридцати всадников. Рептилии открыли огонь, кося людей и лошадей. Скейс ворвался в ряды врагов, хладнокровно расстреливая их из двух пистолетов. Уцелевшие всадники последовали за ним. Началась настоящая бойня, однако Скейс и еще семнадцать человек прорвались к канаве и попрыгали в нее.

– Добро пожаловать! – сказал Пастырь, хлопая Скейса по плечу.

– Откуда они взялись, во имя Дьявола? – крикнул Скейс.

– Из-за Стены… посланы Великой Блудницей, – ответил Пастырь.

– Я думаю, нам следует выбраться отсюда, – сказал Скейс.

– Нет. Мы должны прикрыть женщин и детей. Их больше ста. Мы должны остановить этих тварей хотя бы ненадолго.

– Здесь нам это не удастся, Пастырь, Им ничего не стоит просто обойти нас справа и слева. Предлагаю отступить к церкви и остановить их там.

Рептилии начали новую атаку. Пули изрешетили их ряды, но четыре успели спрыгнуть в канаву. Скейс обрушил пистолет на серую чешуйчатую голову, потом выстрелил в упор. Остальных закололи ножами, но не прежде, чем они убили троих защитников.

– Отступаем двумя шеренгами! – крикнул Пастырь. – Каждый второй отходит на тридцать шагов и прикрывает остальных.

Земля затряслась. Люди валились с ног, а луг разорвала огромная трещина с зазубренными краями и зазмеилась поперек канавы, щерясь, будто челюсти колоссального хищника. В городе рушились дома, и тут землю снова встряхнуло. Кинжалы бежали, забыв о сражении.

– Пора! – сказал Скейс, и по команде Пастыря защитники повыскакивали из канавы и помчались через луг. Их скрыли клубы пыли. Земля снова разверзлась, и двачеловека свалились в глубокий провал. Остальные добрались до церкви, которая проседала в середине. Пастырь стоял и смотрел, как здание медленно разорвалось пополам.

– В лес! – сказал он. – Гнев Божий настиг нас.

Джозия Брум сидел и смотрел, как Пастырь указывает, где именно копать ров вдоль северной опушки леса. Землю ссыпали на внешнюю сторону, сооружая вал. Работали все в угрюмом молчании. Лопат не было, и работающие раскапывали мягкую почву голыми руками, со страхом поглядывая на север в ожидании нападения. Брум, белый как мел, замер в оцепенении среди суетящихся людей.

Все кончено! Городок лежит в развалинах, множество людей погибло, уцелевшие прячутся в лесу без провизии, без крова и почти без патронов для последних ружей. Остается только сидеть и ждать смерти от руки этих чудовищ. Брум смигнул слезы.

Эдрик Скейс поймал трех лошадей и ускакал к себе на ферму, где у него хранились запасные ружья. Двух своих людей он отправил на окрестные фермы предупредить о нападении. Но Брума уже ничто не заботило.

К нему подошла маленькая девочка, остановилась, откинула голову и уставилась на него. Он посмотрел на нее сверху вниз.

– Чего тебе?

– Ты плачешь? – спросила она.

– Да, – сознался он.

– Почему?

Вопрос был таким нелепым, что Брум захихикал. Девочка засмеялась вслед за ним, но когда из его глаз хлынули слезы и его худое тело затряслось от рыданий, она попятилась и побежала за Пастырем. Рыжий проповедник, весь вымазанный в земле, подошел к Бруму.

– Нехорошо, менхир! – сказал он. – Вы пугаете детей. Ну-ка встаньте и беритесь за дело, как мужчина. Возьмите себя в руки.

– Мы все умрем, – прошептал Брум сквозь слезы. – Я не хочу умирать.

– Смерть ждет всех людей, и тогда они предстают перед Всемогущим. Не бойтесь, менхир Брум. Маловероятно, чтобы человек, который кормил людей завтраками, чем-нибудь Его прогневил. – Пастырь обнял Брума за плечи. – Мы еще живы, Джозия. Иди помоги тем, кто копает ров.

Брум покорно пошел с ним к валу и уставился на долину.

– Как вы думаете, когда они опять нападут?

– Когда будут готовы, – мрачно ответил Пастырь. Работа внезапно прекратилась – из леса позади них раздался перестук копыт идущей шагом лошади, а потом послышалось мычание. На поляну вышли три удойные коровы с телятами. К рву на вороном жеребце подъехал Йон Шэнноу и спрыгнул с седла.

– Я подумал, что они придутся кстати, – сказал он. – Если зарезать телят на мясо, детей можно будет поить молоком.

– Где вы их нашли? – спросил Пастырь.

– Утром я услышал выстрелы и следил за вашим боем. А коров отбил от стада на чьей-то ферме. Хозяин убит. И вся его семья тоже.

– Мы благодарны вам, Шэнноу, – сказал Пастырь. – Но если бы вы могли раздобыть тысячу патронов и пару сотен ружей, я целовал бы вам ноги!

Шэнноу усмехнулся и сунул руку в седельную сумку.

– Вот все патроны, которые у меня есть, – сказал он. – Они подходят для адских пистолетов и ружей. И я потом привезу вам кое-какое оружие. Я припрятал его вчера примерно в четырех милях отсюда.

– Пойдемте со мной, – сказал Пастырь и повел его через лагерь. Они дошли до ручья и сели. – Сколько их там? – спросил Пастырь.

– Насколько я мог судить, более тысячи. Ими командует женщина.

– Черная шлюха! – прошипел Пастырь.

– Она не черная. Волосы у нее золотые, и она похожа на ангела, – сообщил ему Шэнноу. – И они не из-за Стены.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, и все. И кстати, о Стене. Последнее землетрясение оставило в ней дыру. Думаю, у нас будет больше шансов уцелеть, если мы сумеем добраться туда и уйти За Стену. Защищать пролом могут несколько человек, пока остальные отыщут безопасное место для лагеря.

– У нас здесь примерно триста человек, Шэнноу. Их лишили всего, что у них было. У нас нет провизии, запасной одежды, холста для шатров, лопат, топоров и молотков. Где мы можем обрести безопасный приют?

– Так каков же ваш план?

– Ждать здесь, нанести им удар потяжелее и молиться, чтобы это удалось.

– О том, чтобы молиться, это вы верно сказали, – заметил Шэнноу. – Послушайте, Пастырь, я мало что знаю о том, как ведутся настоящие войны, но я знаю, что мы не победим этих гадин, сидя сложа руки и ожидая, когда они явятся. Вы говорите, что мы нуждаемся в лопатах, топорах и прочем. Так раздобудем их. А заодно заберем и сколько-нибудь ружей.

– Где?

– Да в городке. Фургоны найдутся, а по лугам бродят волы и лошади. Не все дома разрушены, Пастырь. Я рассматривал город в зрительную трубку. Мастерская Грувса пока цела, а у него там хранились и порох, и свинец для пуль. А еще кузница. Да и весь шатровый поселок цел.

– А рептилии?

– Они разбили лагерь к югу от городка. Думается, опасаются нового землетрясения.

– Сколько людей вам понадобится?

– Скажем, десять-двенадцать. Мы двинемся на запад и ночью доберемся туда.

– И вы рассчитываете нагрузить фургоны и уехать с ними под носом врага?

– Не знаю. Пастырь. Но ведь это все-таки лучше, чем сидеть здесь сложа руки и ждать смерти.

Пастырь помолчал. Потом засмеялся и потряс головой;

– Вы когда-нибудь думаете о своем поражении, Шэнноу?

– Нет, если я еще дышу, – ответил Иерусалимец. – Ведите этих людей к пролому в Стене. Я привезу инструменты, которые вам нужны, и какие-нибудь съестные припасы. Могу я сам отобрать людей?

– Если они согласятся отправиться с вами. Шэнноу вернулся с Пастырем в лагерь и подождал, пока Пастырь собирал мужчин. Когда он изложил план Шэнноу и вызвал добровольцев, вперед шагнули двадцать человек. Шэнноу отвел их на небольшую поляну в стороне от лагеря и сказал:

– Мне нужно только двенадцать. Кто из вас женат? Руки подняли пятнадцать человек.

– У кого есть дети? – спросил он у этих пятнадцати. Поднялись девять рук.

– Так вот, вы, девятеро, вернитесь в лагерь. Остальные подойдите поближе, и я объясню вам, что нам надо будет сделать.

Больше часа Шэнноу перечислял, какие припасы им понадобятся и где их надо искать. Некоторые предлагали дельные советы. Остальные молчали, хорошенько все запоминая. Под конец Шэнноу предостерег их:

– Никакого пустого геройства. Наша задача: вернуться с припасами. Если на вас нападут и вы увидите, что ваши друзья в опасности, ни в коем случае не поворачивайте назад, чтобы помочь. Меня с вами не будет, но я буду близко. Когда услышите шум во вражеском лагере, вот тогда приступайте.

– А что ты намерен сделать, Шэнноу? – спросил Бык;

– Я намерен почитать им Библию, – ответил Взыскующий Иерусалима.

24

Два дня Шрина изучала Озеро Клятв, делала анализы кристально-чистой воды, которая у подножия обрывов питала подземные ручьи и речки. Теперь она сидела в тени Пика Хаоса – высокой, прямой как копье башни из огромных камней и уступов, с которых ныряли самые смелые юноши из деенков.

Шэр-ран поднялся почти под самую вершину. Он взобрался бы и выше, если бы башню не завершал венец из скал – нависающий выступ, делавший вершину неприступной. Его прыжок в воду был безупречным, и Шрина вспомнила, как он вынырнул – мокрые черные волосы блестят, золотистые глаза сияют торжеством победы.

Она прогнала это воспоминание. В озере должно находиться что-то, что воздействовало на генетическую структуру Шэр-рана. Прыгнув с такой высоты, он должен был погрузиться очень глубоко… Может быть, разгадка в этом? Шрина закрыла глаза. Ее дух покинул каменный берег и начал погружаться все ниже, все ближе к темному дну. Она знала, что следует искать – какое-нибудь токсичное наследие Межвременья: канистры с химическими отходами, нервно-паралитическим газом, смертоносными микроорганизмами.

Межвременцы редко задумывались о будущем и топили свои жуткие, доведенные до совершенства, предназначенные для войны яды в глубинах океана. Среди ее бывших коллег бытовала теория, что межвременцы знали, как коротко отведенное им время. Иначе зачем бы им было отравлять свои реки и ручьи, сводить под корень леса, которые творили для них воздух, и загрязнять собственные тела токсическими веществами и канцерогенами? Но эта теория была скорее затравкой для школьных дебатов, чем предметом серьезного исследования.

Шрина очистила сознание от этих мыслей и извлекла из памяти все, что ей было известно о воде, эссенции жизни. В Межвременье вода покрывала 70, 8% всей земной поверхности, а теперь эта цифра равнялась 71, 3%. Вода составляет две трети массы человеческого тела. Человек способен прожить без пищи более месяца, но без воды лишь несколько дней… думай! Думай! Две части водорода на одну часть кислорода. Она усилила сосредоточенность, уточнила фокусировку, все более и более погружаясь в поисковый транс, анализируя микроэлементы на дне Озера. Один за другим она их отбрасывала. Реактивный кремний, магний, натрий, калий, железо, медь, цинк. Следы свинца в количестве, которое могло бы привести к отравлению, если бы человек выпивал ежедневно по шестьдесят галлонов этой воды на протяжении никому не известно скольких лет.

Она вернулась в свое тело и, обессилев, прислонилась к камню. Солнце вышло из-за Пика Хаоса и обжигало её обнаженную кожу. Она отошла на несколько шагов влево и взглядом поискала Ошира. Он спал в тени. В нем не оставалось почти ничего человеческого, и говорил он теперь с неимоверным трудом.

Нет, не вода. Так что же? Она поглядела вверх. На грозный Меч Божий, указующий в небо. И вздрогнула. Только не это!

Ее взгляд скользнул по Пику. Что-нибудь там, наверху? Шрина встала, потянулась, потом торопливо оделась и подошла к его основанию. Выступы камней обросли ракушками, и было за что ухватиться. Она начала медленно взбираться по обрыву. И вспомнила тот последний раз, когда вот так же висела на каменной стене. Почти три года назад, когда «Титаник» разломился, и она унесла своего сына Люка с обреченного корабля-призрака и спустилась по почти отвесной крутизне горного склона над развалинами Балакриса.

Тогда она была Амазига Арчер, вдова Сэма Арчера и учительница детей Хранителей. Хранителей? Они сберегали все знания межвременцев для будущих поколений, но их труд был извращен, погублен одним человеком – Саренто. Он томился мечтой о Возрождении, о точном воссоздании былого мира. Его снедало нетерпение, и с помощью Материнского Камня он начал воздействовать на ход событий. Он снабдил Кровь-Камнями нарождающуюся нацию и сотворил из нее исчадий Ада. Он разжигал их воинственные стремления и открыл им тайну автоматического огнестрельного оружия. «Человек, – говаривал он, – особенно изобретателен, когда речь идет о войне. Все великие исторические сдвиги зачинались на полях сражений».

Энергией Материнского Камня он восстановил «Титаник», разбитый корпус которого покоился на горе над Атлантидой. Он превратил его в Ковчег, базу Хранителей. Но его судьба решилась, когда исчадия захватили Донну Тейбард для кровавого жертвоприношения, потому что только это привело Взыскующего Иерусалима в Балакрис и на «Титаник».

Амазига вспомнила страшную ночь, когда Саренто использовал Материнский Камень, чтобы воссоздать первое – оно же последнее – плавание «Титаника». Хотя корабль оставался на горе, люди на борту среди сияющих огней палуб и в роскошных салонах видели звездное небо над темным мерцающим океаном.

Но Шэнноу вступил в поединок с Саренто в подземной пещере Материнского Камня, убил его и закоротил энергию Камня. «Титаник» вновь наткнулся на айсберг, колдовской океан ворвался внутрь корабля и уничтожил Хранителей, а вместе с ними и знания, накапливавшиеся тысячелетиями.

А Амазига спустилась с крутизны и ушла, не оглянувшись на остов корабля.

Иерусалимец нашел ее.

«Я сожалею, – сказал он. – Не знаю, правильно ли я поступал, но того требовала справедливость. Я провожу вас в безопасное место.

Они расстались в небольшом селении на севере, и Амазига отправилась с сыном в земли За Стеной.

Теперь она вскарабкалась повыше и посмотрела на сверкающее озеро внизу. Пальцы у нее заныли, и она решила передохнуть на широком карнизе. Ничего опасного она вокруг не ощущала. «Стареешь!» – сказала она себе. Прожила она больше столетия – молодость ей обеспечивали Сипстрасси, которые имели при себе все Хранители. Но теперь у нее не было Камня, и в ее курчавых волосах мерцали блестки седины. «Сколько тебе лет, Амазига, в биологическом измерении? – спросила она себя, – Тридцать пять? Сорок?»

Она перевела дух и полезла выше. Ей понадобился час, чтобы добраться до уступа под вершиной, и, влезая на него, она нажала ладонью на острый камешек, который рассек ей кожу. Она выругалась и села, прислонившись к скале. Сердце у нее отчаянно колотилось. Потратить столько времени, чтобы взобраться сюда – и только для того, чтобы предаться горьким воспоминаниям и поранить руку! Расслабившись перед спуском, она было подумала о том, чтобы нырнуть в озеро, поблескивавшее далеко внизу, но тотчас отказалась от этого намерения – в воде она всегда чувствовала себя неуютно. Солнечные лучи лились на нее, ей было тепло, и почему-то она почувствовала себя освеженной. Посмотрела на пораненную ладонь, прикидывая, как остановить кровь. Но не увидела царапины. Потерла пальцами – кожа везде была одинаково гладкой. Протянув руку, она подобрала камешек с острым краем. Он был в пятнах крови. Она осторожно привстала на колени и повернулась на узком уступе лицом к обрыву. Прямо над ней нависал карниз, опоясывавший вершину. А над ним висел Меч Божий и окружающие его крохотные кресты. Она закрыла глаза, и ее дух вошел в инкрустированный ракушками камень. Она продвигалась все глубже и наконец добралась до полированного мрамора, за которым оказалась сеть из золотой проволоки и прозрачных кристаллов. По сети она поднялась к серебряной чаше шести футов в диаметре. В центре чаши. лежал большой Сипстрасси с золотыми прожилками в дюйм шириной.

Ее глаза широко раскрылись.

– О Господи! – прошептала она. – О Господи!

Пик Хаоса не был создан природой, а просто на дне океана мало-помалу оброс каменной корой. Это была башня, и Сипстрасси все еще пульсировал энергией двенадцать тысяч лет спустя после ее постройки. Амазига посмотрела вниз на спящего Ошира… И все поняла.

Целительная сила Сипстрасси!

Нет, Камень не был нацелен вредить деенкам! Его почти автоматическая магия обволакивала Шэр-рана и других ныряльщиков, возвращая их в исходное состояние, убирая чужеродные гены, тщательнейшее создание генной инженерии. Он вернул им биологическое совершенство.

– Боже мой!

Амазига встала, прижалась спиной к обрыву и посмотрела вниз на Ошира. Обычно необходимо было держать камень в руке, чтобы направлять его энергию… Но когда он такой величины? Она сосредоточилась еще больше, и далеко внизу Ошир заворочался во сне. Его пронизала боль, и он взревел, поворачивая огромную голову к невидимому врагу. По его телу побежали судороги, он вытянулся, а его шерсть редела, руки и ноги выпрямлялись. Амазига представила его себе таким, каким увидела впервые, и удерживала этот образ перед внутренним взглядом. Наконец она расслабилась и посмотрела вниз на спящего под солнцем нагого юношу.

Без малейшего колебания она сделала шаг вперед и прыгнула. Ее гибкое эбонитово-черное тело рассекло воду, точно копье. Она вынырнула, поплыла к берегу и выбралась на скалы рядом с Оширом. Сняв намокшую одежду, она предоставила солнечным лучам сушить ее кожу.

Ошир пошевелился и открыл глаза.

– Это сон? – спросил он.

– Нет. Это явь, из которой творятся сны.

– Ты выглядишь такой… такой юной и красивой.

– Как и ты, – сказала она ему, улыбаясь. Он сел и с изумлением посмотрел на свое бронзовое от загара тело.

– Это правда не сон? Я стал прежним?

– Да.

– Расскажи мне. Расскажи мне все?

– Не сейчас, – прошептала она, поглаживая его по лицу. – Не сейчас, Ошир. Не сразу после того, как я нырнула для тебя!

* * *

Прижимая к груди Кровь-Камень, Шаразад вошла во врата. Ее сознание помутилось, глаза ослепли от невиданно ярких красок. Она заставила себя стоять неподвижно, пока кружение не остановилось. Из звездной ночи она перенеслась под золото ранней зари и несколько секунд не могла понять, где она.

Царь сидел у окна и смотрел на свои войска, проводящие учения на дальних, полях.

– Добро пожаловать, – сказал он вполголоса, не оборачиваясь.

Шаразад опустилась на колени и склонила голову. Золотые волосы упали ей на лицо.

– Не могу выразить, какое чудо вновь находиться возле тебя, государь!

Царь обернулся с широкой улыбкой.

– Твоя лесть очень своевременна, – сказал он. – Я ведь тобой недоволен.

Она поглядела на его красивое лицо, на поблескивающие золотые кольца недавно завитой бороды, увидела ласковое, смешливое… почти нежное выражение в его глазах.

И ее обуял страх. Ни его мягкие слова, ни словно бы веселое настроение ее не обманули.

– Что навлекло на меня твое неудовольствие, Величайший? – прошептала она, отведя глаза и уставив взгляд на хитрый узор ковра у своих колен.

– Твое нападение на варварское селение. Время для него было выбрано самое неудачное, а руководили им хуже некуда. Я считал тебя умной женщиной, Шаразад. А ты атаковала только с одной стороны, оставив врагам возможность отступить. Ты должна была нанести сокрушающий удар, а вместо этого дала им уйти в южные леса, чтобы обдумывать планы обороны и осуществлять их.

– Но они не способны защититься от нас, Величайший. Тупые варвары, необъединенные, почти без оружия, и никакой выучки!

– Возможно, – согласился он. – Но если у тебя так мало сообразительности, умения стратегически мыслить, а также выучки, зачем мне поручать тебе командование?

– Все это у меня есть, Владыка, но это же был мой первый бой. Все полководцы должны учиться. И я научусь. Я сделаю все, чтобы угодить тебе.

Он усмехнулся и встал. Высокий, прекрасно сложенный. Легким изящным движением он поднял ее с ковра.

– Я не сомневаюсь, что ты научишься. Для тебя не впервые постигать новое. Вот почему я разрешаю тебе твои… маленькие удовольствия. Но прежде, чем я возьму тебя, Шаразад, я хочу, чтобы ты кое-что посмотрела. Возможно, это поможет тебе постигать.

Из расшитой золотом сумки на поясе он вынул Камень Сипстрасси и высоко его поднял. Задняя стена исчезла, и Шаразад увидела лагерь Кинжалов – их низкие плоские кожаные шатры теснились на каменистом склоне над ручьем. Всюду вокруг лагеря были расставлены часовые, а вверху на обрыве стояли два дозорных.

– Я не вижу никаких упущений, – сказала она.

– Я знаю. Подожди и послушай.

В деревьях на склоне вздыхал ветер, и можно было уловить шорох летучих мышей. Потом ее слух различил коровье мычание.

– Ты все еще не улавливаешь? – сказал царь, кладя руку ей на плечо и расстегивая ремни ее золотого нагрудника.

– Нет. Обычные ночные звуки, верно?

– Неверно, – сказал он и снял с нее нагрудник, а потом пояс с кинжалом. – Да, обычные, кроме одного.

– Мычание?

– Конечно. Стада редко бродят по ночам, Шаразад. Следовательно, стадо гонят. И гонят в сторону Кинжалов. В подарок, ты думаешь? Умиротворяющее преподношение?

Она уже увидела стадо – колышущуюся темную массу, которая неумолимо приближалась к лагерю. Несколько часовых перестали расхаживать и следили за стадом. Внезапно позади стада раздался громкий крик, за которым, последовали пронзительные душераздирающие вопли. Стадо ринулось вперед под громовой топот ног. Шаразад с возрастающим ужасом следила, как часовые открыли огонь по вожакам. Она увидела, как два-три быка упали, но стадо не замедлило бега. Кинжалы выползали из шатров и пускались наутек, бросались в ручей, мчались вверх по каменной осыпи. Затем взбесившееся стадо пронеслось через лагерь и скрылось. Когда осела пыль, Шаразад уставилась на поваленные шатры, между которыми валялось около тридцати затоптанных, изуродованных тел.

Руки царя скользнули по ее шелковой тунике, развязывая шнуровку, обнажая ее плечи, но она не могла оторвать взгляда от трупов.

– Смотри и учись, Шаразад, – прошептал царь, поглаживая пальцами ее бедра.

Теперь изображение сместилось шагов на триста от лагеря в лощину, где неподвижно стоял высокий черный конь, Всадник откинулся в седле и сдернул шляпу. Лунные лучи упали на его лицо, и она узнала того, кто поклонился ей в дверях «Отдыха путника».

– Один человек, Шаразад. Один необычный человек. Его зовут Шэнноу. Эти варвары уважают и боятся его. Они называют его Иерусалимец – Взыскующий Иерусалима, – потому что он ищет мифический город. Один-единственный человек.

– Лагерь – вздор, – сказала она. – И тридцать Кинжалов – потеря легковозместимая.

– Ты все еще не поняла. Почему он направил испуганный скот на лагерь? Мелкая месть? Он выше подобного.

– Но какая еще может быть причина?

– Ты выслала дозоры?

– Конечно.

– Где они сейчас?

Она оглядела равнину. Три дозора, каждый из тридцати воинов, бежали к разрушенному лагерю. Вновь изображение расплылось, и она уже смотрела на городок.

– Разумеется, ты обыскала город и уничтожила все, что могло бы оказаться полезным для врагов?

– Нет. Я… я не…

– Ты не подумала, Шаразад. В этом твоя величайшая вина.

Она увидела суетящихся людей. Они грузили в фургоны съестные припасы, инструменты, ружья из мастерской оружейника, пистолеты и ружья, все еще валявшиеся рядом с убитыми Кинжалами. Ее кровь закипела от ненависти, как лава.

– Можно мне получить охотников? – спросила она. – Мне нужен этот человек!

– Ты получишь все, что захочешь, – сказал царь, – потому что я тебя люблю.

Его плеть зазмеилась по ее ягодицам. Она вскрикнула, но осталась стоять.

И начался длинный день боли.

Царь посмотрел на спящую Шаразад. Она лежала ничком на белых шелковых простынях, поджав длинные ноги. Совсем младенец, подумал царь, такая чистота и невинность!

Он хлестал ее, пока она не упала без чувств. Ковер у нее под ногами был весь в пятнах крови. Потом он ее исцелил.

– Глупая, глупая женщина! – сказал он. Земля под городом задрожала, но сила Материнского Сипстрасси под Храмом тут же убрала трещины в стенах и избавила горожан от вибраций, сотрясавших окрестности города.

Царь отошел к окну. Внизу, за высокими белыми стенами дворца жители Эда занимались своими обычными делами. Шестьсот тысяч, составивших величайшую нацию, какую когда-либо видела Земля… да и вряд ли когда-либо увидит, – подумал он. Благодаря энергии Небесного Камня царь завоевал весь цивилизованный мир и открыл врата чудес, превосходивших всякое воображение.

Новые завоевания его больше не влекли. Важно было то, что его имя будет оглашать все века истории звоном щита. Он улыбнулся. Почему бы и нет? С Сипстрасси он бессмертен, и потому сможет присутствовать при том, как барды будут воспевать его нескончаемую историю.

Земля вновь задрожала. Это его тревожило. Последнее время землетрясения повторялись все чаще. Сжав Камень, он закрыл глаза. И исчез.

Открыв их, он увидел, что стоит в той же самой комнате и смотрит на ту же панораму. Вот мраморные стены, а за ними город и порт – безмолвный, ждущий. Пожалуй, это его величайшее деяние как художника: он создал точную копию Эда в мире, где нет людей. И нет землетрясений, а только изобилие оленей, лосей и всяческих других прекрасных созданий природы.

Скоро он перенесет сюда всех своих подданных и создаст новую Атлантиду там, где никогда никакие враги не возьмут верха над ними, потому что там не будет других наций.

Он вернулся в свою комнату, подумал, не разбудить ли Шаразад для часа любовных ласк, потом отказался от этой мысли, все еще сердясь на ее глупость. Гибель Кинжалов его не трогала – рептилии ведь были просто орудием, и, как сказала Шаразад, потеря была легковозместимая. Но он не терпел сумбурности в мыслях, не выносил тех, кто был не способен найти или постичь простейшие стратегические ходы. Многие его полководцы приводили его в отчаяние. Они словно не понимали, что цель войны – победа, а не великие дорогостоящие сражения с изобилием героических подвигов с обеих, сторон. Добиться поражения врага изнутри. Сначала внушить ему, что его положение безнадежно, а затем нанести сокрушительный удар, пока он пребывает в растерянности. Однако, победив, будь великодушен с простым народом. Но разве полководцы это понимают?

Теперь для Атлантиды занималась новая заря. Царь увидел мир летающих машин и всяческих великих чудес. Пока связь остается зыбкой, но скоро он распахнет врата и пошлет лазутчиков вызнать все о новых врагах.

Его мысли вернулись к Шаразад. Мир, который открыла она, был недостоин внимания – за исключением оружия, называемого огнестрельным. Но теперь они ознакомились с пистолетами и ружьями, научились сами их изготовлять… и улучшать. Больше ничего интересного там нет. Тем не менее он разрешит Шаразад довести ее игру до конца. Еще остается слабая надежда, что она чему-то научится. А если нет, так остается плеть и ее восхитительно ублаготворяющие струны.

Впрочем, этот человек, Шэнноу, мимолетно его заинтересовал. Разумеется, Охотники убьют Иерусалимца, однако охота будет очень занимательной. Сколько их послать? Пять обеспечат полный успех. Один оставит шанс для Шэнноу… Так пусть их будет трое, решил царь. Но кого выбрать?

Магеллас? Бесспорно. Надменный, самоуверенный, он нуждается в трудном поручении. Линдьян? Он хладнокровен и поражает без промаха. Не тот, кого можно допускать к себе с каким бы то ни было оружием. Ну, и для большей пикантности – Родьол. Они с Магелласом ненавидят друг друга, постоянно стараются доказать свое превосходство. Для них это будет увлекательнейшее поручение. Огнестрельным оружием они научились владеть блистательно.

Вот и проверим, сумеют ли они воспользоваться своим новым умением против искусного врага.

Царь поднял свой Камень и сосредоточился на лице Шэнноу. Воздух перед ним разошелся, как занавес, и он увидел, что Иерусалимец взваливает мешок позади своего седла.

– Тебе угрожает большая опасность, Йон Шэнноу, – сказал царь. – Поберегись!

Шэнноу резко обернулся на призрачный голос, прозвучавший в его мыслях. Он выхватил пистолет, но стрелять было не в кого.

Прозвучал и замер эхом насмешливый смех.

25

Исход начался с рассветом. Пастырь и двадцать мужчин шли по сторонам людского потока, движущегося через долину к зияющему пролому, который землетрясение оставило в древней Стене. Пастырь держал короткоствольное ружье, а из-за, пояса его черного облачения торчали пистолеты. В паре уцелевших фургонов ехали самые маленькие дети, но остальные триста с лишним человек, оставшиеся в живых после нападения и присоединившиеся к ним фермеры и поселенцы из окрестностей, шли пешком в молчании, нервно поглядывая по сторонам. Все ждали новой атаки рептилий, и Пастырю стоило большого труда убедить их в необходимости покинуть ненадежное убежище в лесу.

Эдрик Скейс вернулся ночью с двумя фургонами, нагруженными съестными припасами и запасными ружьями. И предложил с тридцатью другими добровольцами устроить засаду во рву на северной опушке леса.

«Отчасти это моя вина, – сказал он Пастырю, прежде чем беженцы двинулись в путь. – Оружием этих Демонов снабдил я, да простит меня Бог!»

«Он привык прощать людей», – заверил его Пастырь. И теперь Пастырь истово молился на ходу:

«Господи, как ты вырвал избранных своих из когтей египтян, пребудь так с нами, пока идем мы через долину тени. И пребудь с нами, когда войдем мы в царство Великой Блудницы, которую, с твоего соизволения, я поражу и уничтожу вместе со всеми адскими зверями, над которыми она властвует».

Фургоны поднимали клубы пыли, и Пастырь, подбежав к ним, поручил детям брызгать водой на землю под колеса. В отдалении высилась Стена, но если их настигнут здесь, обороняться они не смогут. Он побежал к дозорным по сторонам.

– Что-нибудь заметили? – спросил он у Быка.

– Ничегошеньки, Пастырь. Но у меня такое чувство, будто я сижу на наковальне, а надо мной заносят молот. Понимаете? Если и спасемся от гадин, так укрыться-то нам придется на землях людей-львов.

– Бог пребудет с нами! – сказал Пастырь, старательно придав искренность своему голосу.

– Разве что, – пробормотал Бык. – Помощь нам не помешала бы… Э-эй? Еще уцелевшие!

Пастырь проследил направление его взгляда и увидел подъезжающий фургон. Он узнал Бет Мак-Адам на козлах. Рядом с ней сидел чернобородый мужчина. Помахав, чтобы они присоединились к колонне, он быстро направился к ним.

– Рад видеть, Бет, что у вас все хорошо, – сказал он.

– Лучше некуда, Пастырь! Едва я построила себе дом, как меня из него выгнала кучка ящериц. Хуже того: у меня в фургоне раненый, а тряска ему совсем не полезна.

– Через два часа, даст Бог, мы будем За Стеной. И там сможем обороняться.

– Ну да. От ящериц. А как насчет других зверюг? Пастырь пожал плечами.

– На все воля Божья. Вы не познакомите меня с вашим другом?

– Это Нои, Пастырь. Он исцелил караван и тоже служитель Бога – ну, просто мне от них деваться некуда!

Нои слез с козел и потянулся. Пастырь протянул ему руку, Нои ее потряс, и они отошли вместе.

– Вы недавно в этих местах, менхир? – осведомился Пастырь.

– И да, и нет, – ответил Нои. – Я уже побывал тут… очень давно. И многое изменилось.

– Вы что-нибудь знаете про земли За Стеной?

– Боюсь, очень мало. Там есть город – очень древний город. Прежде он назывался Эд. И славился дворцами и храмами.

– Теперь там обитают адские звери и Дьявол, – сказал Пастырь. – Их зло поймало Меч Божий в ловушку на небе. Мое упование уничтожить их зло и освободить Меч.

Нои промолчал. Когда его дух воспарил из его тела, он осмотрел и город, но не обнаружил никаких следов зверей или демонов.

Они присоединились к вооруженным дозорным сбоку от колонны, и вскоре Пастырь, устав молчать, отошел от Нои, который шагал, погруженный в свои мысли. Как может человек, дивился он, проповедующий веру во Всемогущего Бога, – как он может питать столь неколебимое убеждение, будто такая всепобеждающая сила нуждается в его помощи? Пойман в ловушку на небе? Каким же мелочным существом этот человек считает Бога?

Колонна медленно ползла через долину.

Сзади их галопом нагонял всадник. Пастырь и охрана кинулись ему наперерез. Оказалось, что его послал Скейс.

– Лучше поторопитесь, Пастырь, – сказал он, наклоняясь над взмыленной шеей своей лошади. – Их два отряда. Один наступает на менхира Скейса в лесу, а другой, побольше, движется вам наперехват. И опередил я их ненамного. Пастырь обернулся и прикинул, какое расстояние остается до Степы. Не меньше мили.

– Поезжай к фургонам и скажи, чтобы гнали что есть мочи. А пешие пусть бегут изо всех сил.

Всадник ударил каблуками измученную лошадь и зарысил к головным фургонам. Защелкали кнуты, и быки налегли на постромки.

Пастырь собрал вооруженных мужчин.

– Нам их не удержать, – сказал он. – Но пойдем все вместе сзади. И когда увидим их, сможем хотя бы выиграть немножко времени.

Утреннее солнце лило на них пылающие лучи, но они скрылись в облаке пыли, поднятой громыхающими фургонами и бегущими людьми.

* * *

Когда насмешливый смех затих, Шэнноу вспрыгнул в седло и обвел взглядом безмолвную улицу. У «Отдыха путника» лежал в пыли Мейсон. Его тело было изрешечено пулями. В нескольких шагах слева распростерся Борис Хеймут, которому уже никогда не узнать ответов на свои вопросы. У конюшни окостенел в смерти хромой конюх, сжимая в руках старый дробовик. И повсюду – тела мужчин, женщин и детей, которых прежде Шэнноу никогда не видел. Но ведь все лелеяли свои мечты, строили свои планы. Он, повернул жеребца и выехал из городка в долину.

В оружейной мастерской ему очень повезло. Как он и надеялся, Грувс успел изготовить еще партию адских патронов, видимо рассчитывая на новые заказы Скейса. Теперь в запасе у Шэнноу их было больше сотни. Кроме того, он забрал короткоствольное ружье, три мешка черного пороха и еще много всякой всячины из городской лавки.

Когда городок остался позади, его мысли обратились к шепоту, прошелестевшему у него в голове: «Поберегись!» Но когда за последние два десятилетия он не берегся? Или не был в опасности? Ни голос, ни скрытая, угроза его особенно не встревожили. Человек живет, человек умирает. Что может напугать того, кто понял эту истину?

Некоторое время Шэнноу следовал за фургонами, но никаких признаков погони не было, и, повернув под прямым углом, он направился к холмам на востоке. Если Пастырь послушал его совета и повел людей через долину, именно она станет самым опасным местом.

Шэнноу ехал осторожно, часто меняя направление, чтобы никакой дозорный не мог предсказать его путь. Он направил коня в лабиринт усеянных валунами холмов, спешился и стреножил его. Затем снял с седла мешок и разложил содержимое на земле перед собой. Семь глиняных кувшинов с узкими заткнутыми пробками горлышками, шесть пакетиков с гвоздями и моток огнепроводного шнура. В каждый кувшин он насыпал черного пороха, смешанного с гвоздями, плотно утрамбовав его. Длинным гвоздем продырявил каждую пробку и пропустил сквозь нее кусок шнура. Оставшись доволен своей работой, он сложил кувшины в мешок и сел в ожидании. В зрительную трубку он осматривал долину внизу. И увидел, как далеко-далеко фургоны достигли лесной опушки, а позднее наблюдал, как люди и фургоны начали свой медленный путь к Стене.

Он просидел так около часа, а затем увидел первый ряд Кинжалов, бегущих к лесу. Шэнноу сфокусировал трубку и смотрел, как враги приближаются к наспех сооруженному рву. Тут краем глаза он заметил еще какое-то движение. Несколько сотен рептилий бежали на юг. Дорогу им пересек скачущий карьером всадник и унесся вперед. Шэнноу встал и взвалил мешок поперек седла. Взяв поводья, он сел в седло и направил жеребца между деревьями к восточному склону. Укрытый холмами, он ехал быстрой рысью, не заботясь о ямах и камнях, усеивавших землю. Жеребец умел выбирать дорогу, был силен и любил быстрый бег. Дважды Шэнноу пришлось припасть к его шее, чтобы не удариться о низко нависающий сук, который вышиб бы его из седла, а один раз жеребец могучим прыжком перенесся через дерево, лежавшее на его пути. Когда холмы остались позади, Шэнноу повернул коня на запад в неглубокий овражек, который выводил на равнину. Вокруг него засвистели пули, и, спрыгнув с седла, он увидел стремительно приближающихся рептилий. Он молниеносно достал из мешка горшок. Чиркнул спичкой и поднес ее к шнуру, который зашипел и забрызгал огнем. Шэнноу выбросил его за край овражка и зажег второй шнур. Взрыв был оглушительным, раскаленные гвозди разлетелись во все стороны. Еще три горшка угодили в приближающиеся ряды Кинжалов, а Шэнноу ухватился за луку седла и взлетел на спину жеребца.

Ударом каблуков он перевел его в галоп и поскакал на запад. Оглянувшись, он увидел, что Кинжалы перестраиваются. В высокой траве всюду валялись тела, но оставшихся на ногах было гораздо больше.

Пули продолжали свистеть, но жеребец бешеным галопом вскоре унес Иерусалимца за пределы их досягаемости.

Эдрик Скейс перезарядил ружье. Рептилии было ринулись вверх по склону, но сокрушительный залп скосил многих из них. И теперь они стали осмотрительнее: тихо подкрадывались и выжидали, чтобы обороняющиеся неосторожно показались на фоне неба. Одиннадцать человек были убиты, и Скейс понимал, что их положение безнадежно.

Он злился на себя. Все его планы теперь рухнули – и все из-за золота этой женщины, Шаразад. Появилась она три месяца назад, будто бы приехала откуда-то с востока. Не мог бы он достать для нее оружия? Конечно, если цена будет подходящей. Золото было самое чистое. И вот теперь он окружен в лесу. Его серебряный рудник заброшен, его город уничтожен, люди, которые выбрали бы его своим главой, частью перебиты, частью бежали. Он вскочил, выпустил три пули по кустам ниже по склону, и тут же укрылся за валом.

Человек слева от него закричал и рухнул с зияющей раной в виске.

– Лучше бы нам убраться отсюда, – сказал кто-то рядом с ним.

– Пожалуй, самое время, – согласился Скейс. Шепот обежал ров, и восемнадцать уцелевших, покинув ров, бросились под защиту леса. Засвистели посланные из-за деревьев пули, и с головы Скейса упала простреленная шляпа. Он упал, перекатился в куст и помчался вправо. Вокруг него от древесных стволов рикошетом отлетали пули. Одна угодила в приклад ружья и вышибла его из онемевших пальцев. Скейс вытащил пистолет и побежал дальше. Внезапно перед ним возникла рептилия, блеснул зазубренный кинжал, но он выстрелил в упор, перепрыгнул через упавшее тело и продолжал бежать. Позади него слышались стоны умирающих. Он оглянулся, увидел темные силуэты бросившихся в погоню рептилий, дважды выстрелил в них, но промахнулся. Нырнув за дерево, он вложил патроны в цилиндр своего пистолета и застыл в ожидании.

– Ложись, Скейс! – раздался голос. – И заткни уши.

В воздух взвился глиняный кувшин и взорвался прямо перед охотниками. За ним еще один. Скейс покатился по земле под грохот взрыва, потом вскочил и кинулся бежать.

Его нагнал Шэнноу и протянул руку. Скейс вскочил на спину его коня за седлом, и жеребец размашистой рысью углубился в лес.

Они проехали две мили, прежде чем Шэнноу остановился, чтобы дать жеребцу отдохнуть: конь тяжело дышал, на боках выступила пена. Скейс спрыгнул на землю и похлопал жеребца по шее:

– Хорошая лошадка, Шэнноу. Захочешь продать, так я сразу куплю.

– Купишь? – повторил Шэнноу, сходя с седла. – На что? У тебя ведь осталось только то, что сейчас на тебе.

– Я все верну, Шэнноу! Уж я найду способ поквитаться с этими тварями и с проклятой бабой!

– Тебе следовало бы питать к ней благодарность, – заметил Шэнноу. – Она никудышный полководец. Будь у нас сотня вооруженных всадников, мы за один день разделались бы с ними со всеми. – Он взял жеребца под уздцы и пошел вперед.

– Может, и так, – согласился Скейс. – Но пока, мне кажется, верх за ней. Ты не согласен?

Шэнноу не ответил, и несколько минут они шли рядом в молчании. Потом Шэнноу свернул на узкую тропинку, которая привела их к пещере. Вход был чуть больше четырех футов в ширину, но внутри пещера оказалась просторной и почти круглой. Шэнноу расседлал жеребца и растер его.

– Мы останемся здесь часа на два, а потом надо будет поискать способ, как перебраться через Стену.

– Полегче, Шэнноу. Рептилии наверняка уже облепили ее, как мухи мед. Да, кстати, спасибо за своевременную выручку. Когда-нибудь я с тобой расплачусь.

– Интересная мысль, – сказал Шэнноу, взяв одеяла и расстилая их на полу. – Разбуди меня через час.

– Мы здесь как в ловушке. Не лучше ли отправиться дальше?

– Маловероятно, что они продолжат поиски. Разделавшись с твоим отрядом, они сосредоточатся у Стены.

– А если ты ошибаешься?

– Тогда мы оба уже покойники. Разбуди меня через час.

Землетрясение разбило великую Стену – пролом был двадцати с лишним футов в ширину. По обеим его сторонам торчали массивные каменные плиты, и, казалось, достаточно легкого дуновения ветра, чтобы они сорвались на громыхающие между ними фургоны.

Пастырь следил, как колонна медленно продвигается по усыпанному обломками опасному проходу. Взрывы вдали не возобновились – как и стремительное приближение врагов.

– Шэнноу? – спросил Бык, и Пастырь кивнул. – Никогда не сдается, а?

Когда последний фургон проехал пролом, Пастырь послал несколько человек взобраться на Стену и сбросить вниз еле держащиеся плиты. Они ударялись о землю, поднимая облака пыли.

– Тут их, пожалуй, можно задержать, – заключил Бык. – Хотя, думается, эти твари через что хочешь перелезут.

– Мы двинемся на юг, – сказал Пастырь. – Но надо, чтобы ты с десятком человек удерживал их тут до утра… если ты согласен.

Бык ухмыльнулся и запустил пятерню в длинные рыжие волосы.

– Коли бы выбирать между этим и чтобы мне нарыв проткнули, я бы, Пастырь, сам нарыв под нож подставил. Только сделать-то это надо. Ну и по-соседски будет подождать здесь менхира Скейса и тем, кто с ним.

– Ты хороший человек, Бык.

– Я-то знаю. Пастырь. А вот вы не позабудьте объяснить это Всемогущему.

Бык неторопливо прошелся между мужчинами, отбирая тех, на кого, по его мнению, можно было положиться в трудную минуту. Они взяли запас патронов, налили фляжки дополна из бочонка в фургоне и заняли позиции на Стене и за обломками.

С севера донеслись звуки выстрелов и еще два глухих взрыва.

– Всюду поспевает! – сказал Бык вслух Фэрду.

– Кто?

– Да Иерусалимец же! Уповаю на Бога, он выкарабкается.

– А я уповаю на Бога, что мы выкарабкаемся, – сказал Фэрд с чувством и вдруг охнул: – Дьявол! Опять второе солнце!

Сияние было слепящим, и Бык закрыл глаза ладонью. Он ощутил толчки под ногами.

– Быстрей со Стены! – взревел он.

Люди кинулись бежать, но тут земля содрогнулась, и они попадали с ног. По Стене зазмеились трещины, плиты смещались, рушились. Поперек долины разверзся провал, и из него с ревом вырвался огненный столп.

– У-ух ты! – прошептал Бык, когда в ноздри ему ударил запах серы. Он привстал на колени. Рухнул еще один большой кусок Стены, и из густой тучи пыли вышла высокая рептилия, вытянув вперед правую руку. Фэрд прицелился.

– Погоди! – приказал Бык, встал, пошел навстречу твари и остановился в трех шагах перед ней.

Чешуйчатый выдул пыль из ноздревых щелей и устремил на Быка пристальный взгляд золотистых глаз.

– Скажи, с чем пришел? – потребовал Бык, положив руку на пистолет.

– Ссскажу. Это ссскверная война, человек. Много сссмерти. Нет сссмысссла.

– Ее вы начали.

– Да. Большшшая глупосссть. Мы всссего лишшшь сссолдаты. Понимаешшшь? Ничего не решшшаем. Теперь Зззлатовлаесска велит: говорите. Мы говорим.

– Что еще за Златовласка?

– Шшшаразад. Вождь. Она говорит: отдайте нам человека Нои, и мы оссставим вассс в покое.

– А почему мы должны ей верить?

– Я ей не верю, –отозвалась рептилия. – Коварная женщщщина. Но она говорит: «Говори», и я говорю.

– Ты говоришь, чтобы я не доверял вашей начальнице? – в изумлении переспросил Бык. – Так какого дьявола вы вообще сюда заявились?

– Мы руазззшшш-Па. Воины. Мы сссражаемссся хорошшшо. Мы лжем плохххо. Она говорит, чтобы я шшшел, говорил, говорил вам ссслова. Я говорю вам ссслова. Что ответите вы?

– А что бы ответил ты? Рептилия взмахнула рукой:

– Не мне решшшать. – Она снова фыркнула и закашлялась.

– Воды хочешь? – спросил Бык и подозвал Фэрда.

– Хочу.

Фэрд подошел с фляжкой и опасливо протянул ее рептилии. Тварь запрокинула фляжку и облила холодной влагой свою морду. Сразу же чешуйчатая сухая кожа обрела здоровый цвет. Рептилия вернула фляжку, даже не взглянув на Фэрда.

– Очень сссильно ссскверная эта война, – сказала она Быку. – И эти, – она погладила пистолеты у себя на, боку, – очень ссскверные. Сссражатьссся надо кинжалами и мечами. Иззздали душшши не победишшшь. Я, Сссззэшшшарк, убил двадцать шшшесссть врагов кинжалом: лицо к лицу, коссснулссся их глаззз язззыком. Теперь бах!.. враг падает. Очень сссильно ссскверно.

– Ты вроде приличный парень, – сказал Бык, заметив, что остальные рептилии подходят все ближе. – Я… мы… никогда таких, как вы, не видели. Просто стыд, что мы должны убивать друг друга.

– Убивать не ссстыдно, – прошипела тварь, – но лишшшь сссогласссно ссс обычаем. Какой твой ответ коварной женщщщине?

– Скажи ей, что нам нужно время подумать.

– Зззачем?

– Чтобы посоветоваться друг с другом.

– У вассс нет вождя? А красссноголовый в черном? Всссадник-Сссмерть?

– Трудно объяснить. Нашим вождям нужно время, чтобы все обсудить. А тогда они, может, скажут «да», может, «нет».

– Ссследует сссказать «нет», – заметил Сзшарк. – Будет бесссчессстно. Лучшшше умереть, чем предать друга. Но я передам твои ссслова Зззлатовлассске. Вода была хорошшша. Ззза этот дар я убью тебя, как подобает. Кинжалом.

– Спасибо, – поблагодарил Бык, ухмыляясь. – Очень радостно знать об этом.

Сзшарк слегка поклонился и побежал назад к Стене. Одним прыжком он перелетел через десятифутовую плиту и исчез из вида.

– Дьявол! Как ты все это понимаешь? – спросил Фэрд.

– Будь я проклят, не знаю! – ответил Бык. – А он вроде бы ничего… тварь, верно?

– Очень даже, – согласился Фэрд. – Надо пойти сказать Пастырю про то, что они предлагают.

– Не нравится мне это, как ни кинь, – сказал Бык.

– Мне тоже. Но тут моя жена и ребятишки, и если придется выбирать между ними и чужаком, я знаю, за что проголосую.

– Он спас тебя и твою жену от чумы, Фэрд. Видно, у вас в семье с благодарностью туговато.

– Так то было тогда, – огрызнулся Фэрд, отворачиваясь, – а это теперь.

26

Тела трех жертв унесли с алтаря. Верховный жрец поднял три сверкающих Кровь-Камня и положил их в золотую чашу.

– Властью Духа Велиала, крови невинных, закона царя, – произнес он нараспев, – пусть Сильные приведут вас к победе.

Трое мужчин преклонили колени, и верховный жрец встал перед ними с чашей. С высокого, осыпанного драгоценными камнями трона царь следил за обрядом без всякого интереса. Он взглянул на великана Магелласа и понял, что воин чувствует себя на коленях очень неловко. Царь улыбнулся. На лице худощавого Линьяна справа от Магелласа не было никакого выражения – серые глава полуприкрыты тяжелыми веками, лицо как застывшая маска. Родьюл, крайний справа, ждал с закрытыми глазами, погрузившись в молитву. Все трое были похожи, как братья: одинаковые снежно-белые волосы и бледные лица. Верховный жрец вручил каждому его Камень, потом благословил их Рогами Велиала. Они плавно поднялись с колен и поклонились царю.

Он ответил на их поклон, сделал им знак следовать за собой и быстро направился в свои покои. Там он встал у окна и подождал, пока три воина вошли. Магеллас был огромен. Могучие мышцы плеч и предплечий туго натягивали серебряно-черную тунику. Линдьян рядом с ним выглядел тростинкой. Родьюл держался несколько правее.

– Подойдите, – сказал царь. – Познакомьтесь со своим врагом. – Он поднял Сипстрасси, стена замерцала, исчезла, и они увидели человека, стоящего рядом с высоким черным конем. Поблизости сидел еще один мужчина.

– Вот ваша жертва, – сказал царь. – Его имя Шэнноу.

– Он же старик, государь! – сказал Магеллас. – Зачем понадобились охотники?

– Найдите его и узнаете, – ответил царь. – Но я не желаю, чтобы он был убит из засады или издалека. Вы должны встретиться с ним лицом к лицу.

– Значит, это испытание, отец? – спросил Родьюл.

– Да, испытание, – подтвердил царь. – Он воин, и, подозреваю, что он, как и вы, – ролинд. Его слабость в том, что в утробе матери его не подкармливали силой Сипстрасси и не обучали, как вас, лучшие убийцы Империи. Тем не менее он воин.

– Но почему мы трое, Владыка? – спросил Линдьян. – Разве не достаточно одного?

– Очень вероятно. Но ваш враг – великий мастер в обращении с нашим новым оружием, и, может быть, вы переймете его мастерство. И ради такой цели я назначаю большую награду. Тот Охотник, который его убьет, станет сатрапом Аккадии, Северной провинции, его спутники получат по шесть талантов.

Все трое молчали, но царь видел ход их мыслей. Объединения ради общей цели не будет. Ни общего плана действий. Каждый уже обдумывал, как взять верх не только над Шэнноу, но и над остальными двумя.

– Больше у вас нет вопросов, дети мои?

– Нет, отец, никаких, – ответил Магеллас за всех троих, не дожидаясь их согласия.

– Я буду с интересом следить за вашей охотой. Охотники поклонились и вышли. Царь, запечатав покой своим Камнем, откинулся на шелковом диване. Стена вновь замерцала, и он поглядел вниз, на земли за Стеной. Наконец-то Шаразад начала думать: она посеяла семя раздора между своими противниками и теперь окружает их своими центуриями. Он поглядел дальше в густые леса на холмах к западу от беженцев. И засмеялся:

– Ах, Шаразад, если бы я только пресытился твоей красотой! Вновь ты прилагаешь все силы, чтобы вырвать поражение из пасти победы.

Он прикоснулся к Камню, оглядел земли к югу и резко выпрямился, увидев дальний город. Он вскочил, его светлые глаза широко раскрылись, во рту у него пересохло, и впервые за долгие десятилетия его поразило копье страха.

– Что это за демонская игра? – прошептал он. Оставив изображение мерцать, он приказал позвать астрологов. Их было четверо, и всем на вид можно было дать лет двадцать пять, не больше.

– Поглядите и скажите мне, что вы видите, – приказал царь.

– Это город Эд, – ответил Араксис, их глава. – Приблизь его, великий государь… Да, это Эд. Но статуи изъедены ветрами, мостовые разбиты. Сдвинь южнее, государь. Найди Башню.

Но Башни на месте не было. Только одинокая, облепленная ракушками скала. Некоторое время атланты как зачарованные смотрели на Меч Божий.

– Непонятно, государь, – сказал наконец Араксис. – Разве что кто-то скопировал наш город или…

– Говори! – приказал царь.

– Может быть, мы видим город, каким он когда-нибудь станет.

– Где море? Где корабли?

Астрологи переглянулись.

– Покажи нам ночь в этом мире, государь. Царь прикоснулся к Камню, и астрологи сгрудились в середине покоя, всматриваясь в усыпанное звездами небо.

– Мы вернемся в Башню, государь, – сказал Араксис. – Изучим подробнее и доложим тебе.

– Не позже вечера, Араксис. А пока пришли ко мне Серпьята.

Царь погрузился в размышления, глядя на видение, и не заметил, как вошел полководец Серпьят. Могучего сложения, невысокий, в вызолоченном панцире и черном как ночь плаще.

– Негоже, государь, – сказал он скрипучим, грубым голосом, – позволять вооруженному человеку свободно входить в твои покои!

– Что? А, да-да, ты прав, мой друг. Но мои мысли были заняты вот этим, – сказал царь, указывая на город.

Серпьят снял шлем с черным плюмажем и приблизился к видению. Он почесал в бороде.

– Это так и есть?

– Так и есть. И хуже. Араксис вернется сюда до вечера, но когда он уходил, лицо у него было белым, глаза полнились страха. Страшно и мне. Башенным Камнем мы открыли врата в другие миры – и завоевали их. Но это… Это не другой мир, Серпьят. Что мы натворили?

– Не понимаю, государь. Чего ты страшишься?

– Вот этого! – крикнул царь. – Мой город. Я его построил. Но где океан? И где я?

– Ты? Ты здесь. Ты царь.

– Да-да. Прости меня, Серпьят. Собери десять легионов. Я хочу, чтобы этот город был окружен и взят – со всеми его летописями. Со всеми записями. Захвати жителей. Допроси их.

– Но этот мир должен был стать владением Шаразад, ведь так? Я буду под ее началом?

– Шаразад – прошлое. Играм пришел конец. Сделай то, что я прошу, и приготовь свое войско. Через три дня я широко открою врата.

* * *

Пастырь выслушал своих разведчиков. Южные земли очень обширны, и их легко обозревать. Есть свидетельства о том, что прежде земля тут обрабатывалась, а еще на равнине перед городом они видели множество львиных следов. И в отдалении заметили несколько прайдов. На востоке, узнал он, есть и другие следы, еще больше. С отпечатками огромных когтей.

– А каких-нибудь чудовищных зверей ты видел? – спросил он всадника.

– Нет, менхир. То есть никаких мне незнакомых. Но я видел несколько огромных медведей, каких прежде не встречал. Высоко в холмах, где начинаются леса. Очень-то близко. я к ним не подбирался.

Они разбили лагерь у озера. Пастырь велел повалить и подтащить к озеру деревья, и из их стволов соорудили три стены. Внутри этого простейшего укрепления он разрешил поставить шатры и разжечь костры для стряпни. Беглецы выполняли привычные работы точно во сне. Многие женщины во время нападения на город лишились мужей. А немало мужчин из тех, кто в то роковое утро решил сходить в церковь, знали, что их жен и детей безжалостно умертвили. Все было потеряно. Для кого – дом, шатер, фургон, для кого – близкие и любимые. Уцелевшие душевно оцепенели. Пастырь собрал их вместе и помолился за души усопших. А потом указал, что должны делать живые, распределив обязанности, – собирать топливо для костров, помогать ставить шатры, искать в лесу съедобные коренья, клубни, дикий лук.

Вдали он видел сверкающие башни города Блудницы и прикидывал, сколько у них остается времени до того, как ее сатанинские легионы явятся учинить над ними расправу.

Появление Быка с Фэрдом было приятной неожиданностью, но еще более неожиданным оказался рассказ быка о встрече с Сзшарком.

– Ты говорил с одним из приспешников дьявола? – сказал Пастырь с ужасом. – Уповаю, твою душу не спалил адский огонь.

– Он казался… – Бык пожал плечами, – …во всяком случае, честным, Пастырь. Он предостерег нас против этой женщины.

– Не будь глупцом, Бык. Он исчадие тьмы и не знает, что есть правда. Его пути – пути обмана. Если эта женщина предлагает нам мир, мы должны считать ее предложение честным – хотя бы потому, что демон утверждает обратное.

– Погоди-ка, Пастырь. Ты с ним не говорил. А я так да. И в общем-то доверяю тому, что он сказал.

– Значит, дьявол коснулся тебя, Бык. И больше на тебя полагаться нельзя.

– Строговато, Пастырь. Так что же, ты хочешь выдать Целителя этим тварям?

– Что мы знаем о нем и о его связи с ними? Возможно, он убийца. Возможно, эту погибель навлек на нас он. Я помолюсь, потом люди проголосуют. А ты поезжай назад, следи за врагом.

– А я, значит, не голосую, Пастырь?

– Я подам голос за тебя, Бык. Как я понял, ты против любой… сделки?

– Вернее ты сказать не мог бы, будь я проклят!

– Я слышу тебя. А теперь отправляйся. Пастырь позвал к себе Нои, и они начали прохаживаться по берегу озера.

– Почему эти твари охотятся на вас, менхир? – спросил Пастырь.

– Я говорил против царя в храме. Я предупреждал людей о надвигающихся бедствиях.

– И потому они считают вас изменником? Неудивительно, менхир Нои. Разве Библия не велит нам почитать власть царей, ибо они помазанники Божьи?

– Я не осведомлен в вашей Библии, Пастырь. Я следую Закону Единого. Бог говорил со мной и велел мне пророчествовать.

– Будь Он истинно с вами, менхир, то оградил бы вас от бед. А так вы бежали от закона своего царя. Ни один истинный пророк не страшится гнева царей. Илия противостоял Ахаву, Моисей – фараонам, Иисус – римлянам.

>– Про Иисуса я не знаю, но я читал в Библии Шэнноу про Моисея, и разве он не бежал в пустыню, прежде чем, вернулся спасти свой народ?

– И не стану препираться с вами, менхир. Нынче вечером люди решат вашу судьбу.

– Моя судьба в руках Бога, Пастырь. Не в ваших.

– Неужто? Но какого Бога? Вы ничего не знаете об Иисусе, Сыне Божьем. Вы не знаете Библии. Так как же вы можете быть Божьим человеком? Ваш обман искусен, но меня вы не провели, ибо Господь наделил меня даром проницательности. Вы не покинете пределов лагеря. Я отдам распоряжение заковать вас в цепи, если вы попытаетесь бежать. Вы поняли?

– Понял даже лучше, чем вы полагаете, – ответил Нои. Когда солнце закатилось, Пастырь созвал мужчин и обратился к ним с речью. Но тут в их круг вошла Бет Мак-Адам.

– Что вам тут нужно, Бет? – спросил Пастырь.

– Я хочу выслушать каждый довод, Пастырь. Как и все женщины тут. Или вы не хотите допустить нас на ваше собрание?

– Написано, что женщины должны молчать на собраниях верующих, и вам не подобает подвергать сомнению святой закон.

– Я не подвергаю сомнению святой закон, чем бы, во имя дьявола, он ни был. Но две трети людей в лагере – женщины, и нам есть что сказать. Никто не живет за меня моей жизнью и не принимает решений за меня. А души тех мужчин, которые покусятся на это, я отправлю в ад. Сейчас вы решаете судьбу моего друга, и, клянусь Богом, я приму в этом участие. Мы все его примем.

Женщины толпой вошли в круг, и вперед выступила Марта. В сгущающихся сумерках ее волосы отливали серебром.

– Вас не было в караване, Пастырь, – сказала она, – когда менхир Нои исцелил там всех. У него был Камень Даниила, а кому не известно, какую цену можно за него взять? Менхир Нои мог бы разбогатеть, этот Камень мог бы подарить ему беспечную жизнь. Но он истратил всю его силу на людей, которых никогда прежде не видел. Не по-христиански будет выдать его убийцам.

– Довольно! – загремел Пастырь. – Призываю мужчин проголосовать. Нет сомнений, что Дьявол, Сатана вновь оплел сердце Женщины, как в тот злополучный день, когда Мужчина был изгнан из земного Рая. Голосуйте, говорю вам!

– Нет, Пастырь, – начал Джозия Брум, вставая и откашливаясь. – Не думаю, что нам следует голосовать. Думаю, это принижает нас. Я человек мирный, и я страшусь за всех нас, но дело обстоит просто. Менхир Нои, по вашим словам, не истинно Божий человек. Однако в Библии сказано: «По делам их будете судить их». Ну, и я его сужу по его делам. Он исцелил наших людей, он не носит оружия, он не говорит худого. Эта женщина, Шаразад, которой вы уговариваете нас поверить, покупала оружие у менхира Скейса, а потом натравила демонов на нашу общину. По ее делам сужу я ее. Голосовать о подобной сделке – позор, который я не хочу брать на себя.

– Ты говорил, как трус, каков ты и есть! – закричал Пастырь. – Так не голосуй, Брум. Уходи. Повернись спиной к исполнению долга. Погляди вокруг. Посмотри на детей и женщин, которые умрут. И ради чего? Чтобы один человек – чужой нам – мог избегнуть кары за свою измену?

– Как вы смеете называть его трусом! – вспылила Бет. – Если вы правы, то вот сейчас он предпочел смерть позору. У меня двое детей, и я жизнь отдам, лишь бы они были здоровы и счастливы. Но отдать чужую жизнь? Да будь я проклята – нет и нет!

– Очень хорошо, – сказал Пастырь, стараясь подавить гнев. – Пусть голосуют все. И пусть Господь умудрит ваши сердца. Пусть все, кто за то, чтобы этот человек, Нои, был возвращен соплеменникам, подойдут сюда и станут позади меня.

Медленно некоторые мужчины начали переходить к нему. Встал и Фэрд.

– Пойдешь к нему, Эзра Фэрд, так ко мне не возвращайся! – выкрикнул женский голос. Фэрд неловко потоптался на месте и снова сел. Всего за Пастырем встали двадцать семь мужчин и три женщины.

– Похоже, с этим покончено, – сказала Бет. – А теперь пора разжигать костры и готовить ужин.

Она повернулась, чтобы уйти, но вдруг остановилась и медленно направилась к Джозии Бруму.

– Мы не во всем согласны, менхир, но, как ни мало это стоит, я сожалею о том, что наговорила вам. И слушать вас нынче было честью.

Он ответил ей поклоном и нервной улыбкой:

– Я не человек действия, Бет. Но и я горжусь тем, как повели себя здесь люди. Вероятно, в конечном счете их решение ничему не поможет, но это показывает, на какое величие способен род человеческий.

– Вы не поужинаете со мной и моими детьми?

– Буду очень рад.

27

Шэнноу и Скейс поднялись на гребень последнего холма и увидели внизу озеро темной красоты. Между двумя дальними пиками в небе висела луна, и вода отливала серебром. Лагерь на берегу был освещен кострами, фургоны, точно нанизанные на нить жемчужины, окаймляли изнутри бревенчатую ограду как дополнительное укрепление. С того места, где они стояли, все выглядело спокойно и мирно.

– Красивый край, – сказал Скейс. – Забытый Богом, но красивый.

Шэнноу промолчал. Он оглядывал горизонт, высматривая какие-нибудь признаки присутствия рептилий. Они со Скейсом прошли через пролом в стене и видели множество следов, но ничто не наводило на мысль о близости врагов.

Шэнноу это тревожило. Зная, где находится его противник, он мог обдумать, как взять над ним верх или скрыться от него. Но Кинжалы исчезли, хотя следы словно бы указывали, что они направились в леса к западу от лагеря.

– Ты не слишком разговорчив, Шэнноу, – заметил Скейс.

– Когда мне нечего сказать, Скейс. Там как будто устроили собрание. – Он указал на середину лагеря.

– Так идем туда. Я не хочу, чтобы какие-то решения принимались без меня.

Шэнноу пошел впереди, ведя жеребца на поводу. Их заметил дозорный, узнал Скейса и быстро проводил через проем в ограде. К ним широким шагом поспешил Пастырь, и Шэнноу увидел, что лицо у него багровое, а глаза пылают гневом.

– Какая-нибудь беда, Пастырь? – спросил он.

– Не бывает пророк без чести, разве что в краю своем, – яростно объявил Пастырь. – А где остальные?

– Все убиты, – ответил Скейс. – Но что происходит? Пастырь коротко рассказал им о собрании и, как он выразился, его сатанинском результате.

– Будь тут вы, все могло бы обернуться по-другому, – сказал он Шэнноу, но Иерусалимец не ответил, а повел жеребца к коновязи, расседлал и несколько минут чистил его шерсть. Потом задал ему зерна, позволил напиться из озера, после чего привязал и пошел через лагерь в поисках Бет Мак-Адам. Она сидела у костра возле своего фургона с Джозией Брумом и Нои. Тут же, завернувшись в одеяла, спали ее дети.

– Можно мне посидеть с вами? – спросил Взыскующий Иерусалима.

Бет подвинулась, освобождая ему место рядом с собой, а Брум тут же встал.

– Благодарю вас, Бет, за приятную беседу. Но теперь я вас оставлю.

– Зачем торопиться, Джозия, куда здесь можно пойти?

– Я, пожалуй, попробую уснуть. – Он кивнул Шэнноу и удалился.

– Он меня не терпит, – сказал Шэнноу, принимая из рук Бет кружку баркеровки.

– Что так, то так. Но вы слышали, что произошло?

– Да. Как вы, Нои?

Корабельный мастер пожал плечами:

– Хорошо, Шэнноу. Но ваш Пастырь удручен. Он верит, что я приспешник какого-то дьявола. Мне жаль его. Ему приходится очень тяжело, и все-таки он творит чудеса, объединяя людей. Хороший вождь, но, подобно всем вождям, убежден, что прав всегда он, и только он.

Из западного леса донесся треск выстрелов – более чем в миле от озера. Шэнноу встал и обозрел открытую равнину, но ничего не увидел, а выстрелы оборвались.

Снова сев, он допил кружку.

– Мне кажется, я знаю, как я могу попасть домой, – сказал Нои. – В Храме Эда было внутреннее святилище, где раз в году старейшины исцеляли болящих. У них были Сипстрасси. Если конец наступил внезапно, возможно, хранившиеся там Камни еще целы.

– Отличная мысль, – сказал Шэнноу. – Я как раз направляюсь туда. Поезжайте со мной.

– А что вы намерены делать там? – спросила Бет.

– Говорят – Пастырь и не только он, – что это город, где черная царица властвует над чудовищными зверями. Я пойду к ней, расскажу про рептилий и нападении на город.

– Но ведь она исчадие зла, – возразила Бет. – Вас убьют.

– Кто может это утверждать? – сказал Шэнноу, – Пастырь никогда ее не видел. Никто уже много лет не бывал За Стеной. Я верю только собственным глазам, Бет Мак-Адам.

– Но тот зверь в городе? Этот полулев. Вы же его видели. Ничего страшнее не придумаешь!

– Я встретил такого же полульва, когда был в беде, Бет. Он исцелил мои раны и выходил меня. Он рассказывал мне о Черной Госпоже. Он говорил, что она – наставница и помогает людям Льва, Медведя и Волка. Я не полагаюсь на слухи. Я не выношу суждений.

– Но если вы ошибаетесь…

– Будет то, что будет.

– Я отправлюсь с вами, Шэнноу, – сказал Нои. – Мне необходим Камень. Мне необходимо вернуться домой. Мой мир на краю гибели, и я должен быть там.

Шэнноу кивнул:

– Погуляем у озера. Нам надо многое обсудить.

Они неторопливо направились к озеру и сели у воды.

– Когда мы беседовали на холмах, – сказал Шэнноу, – вы говорили мне о царе и творимом им зле. Но не назвали его имени. Скажите, его зовут Пендаррик?

– Да. Царь царей. Но что за важность в его имени?

– Этому человеку я обязан жизнью. Он дважды меня спасал, Три года назад он явился мне во сне и показал свой меч, объяснив, что если я увижу этот меч наяву и у меня будет в нем нужда, я должен протянуть руку, и он станет моим. Сражаясь с Саренто в пещере Материнского Камня, я увидел изображение этого меча на алтаре. Я протянул руку, и клинок оказался в ней. А позже, когда океан затопил пещеру и я уже умирал, передо мной возникло лицо Пендаррика, и он вывел меня в безопасное место.

– Ничего не понимаю, Шэнноу. Что вы пытаетесь мне втолковать?

– Я у него в долгу. И не могу выступить против него. Нои поднял плоский камешек и пустил его прыгать по воде.

– Прежде Пендаррик был хорошим царем. Даже великим. Но к нему пришли сыны Велиала и показали ему силу Сипстрасси, накормленного кровью. Он изменился, Шэнноу. Зло овладело им. Я видел, как тела детей с перерезанным горлом волокли за ноги с алтарей Молоха-Велиала. Я видел сотни безжалостно зарезанных молодых женщин.

– Вы, но не я. Хотя я знаю, что вы говорите правду. Ведь Пендаррик сказал мне, что был царем, погубившим мир. И мир падет, что бы я ни делал – или не делал.

Нои пустил по воде второй камешек.

– Я строю корабли, Шэнноу. Придаю необходимую форму килям. Я работаю с деревом. Все на своем месте и в положенном порядке. Нельзя начать с палубы и прибавлять к ней борта и днище. То же и с Пендарриком. Вы и я – слуги Творца, а Он тоже верит в порядок. Он сотворил Вселенную, солнца и луны и звезды. Потом мир. Потом морских животных. И, наконец, Он поместил на землю человека. Все по порядку.

– Но при чем тут Пендаррик?

– Очень при чем. Он изменил порядок Вселенной, Атлантида погибла, Шэнноу. Погибла двенадцать тысяч лет назад. И все же она здесь, ее солнце сияет рядом с нынешним. Дух Пендаррика, который спас вас, пока еще не существует. Царь там – еще не он. Вы понимаете? Правитель, служитель зла, который пытается завоевать миры, превосходящие воображение, еще не встречался с вами. Только после гибели Атлантиды он появится в вашей жизни. А потому вы ничем ему не обязаны. И вот что еще, Шэнноу. Вы уже выступали против него, и, быть может, теперь он знает про вас. Быть может, потому он и явился вам три года назад. Он уже знал вас, хотя вы о нем ничего не знали.

– Мой ум – точно котенок, который гоняется за своим хвостом, – сказал Шэнноу с улыбкой, – хотя, мне кажется, я понимаю. Но даже и так, я прямо против него не выступлю.

– Возможно, вы будете вынуждены, – сказал Нои. – Если два корабля связаны друг с другом в бурю и один получает пробоину, что происходит со вторым?

– Не знаю. Оба пойдут ко дну?

– Вот именно. Так подумайте вот о чем, мой друг. Пендаррик связал наши два мира. Есть врата, ведущие в прошлое. Что произойдет, когда океан вздыбится?

Шэнноу вздрогнул и посмотрел на звезды.

– В Балакрисе, – сказал он, – у меня было видение. Я увидел, как огромная волна катилась к городу. Я видел, как она бушевала. Это было страшное зрелище. Вы думаете, что она ворвется через врата?

– А что ее остановит?

Они помолчали. Потом Шэнноу вынул из кармана золотую монету, которую нашел в пещере Шэр-рана. Он вгляделся в изображение на одной ее стороне.

– Что это? – спросил Нои.

– Меч Божий, – прошептал Шэнноу.

* * *

Бык натянул поводья и прислушался к внезапно раздавшимся выстрелам. Он следил за Кинжалами с почтительного расстояния, видел, как они, добравшись до нижней опушки леса, скрылись среди деревьев, и разгадал их намерение обойти лагерь и напасть под покровом темноты. Он как раз думал повернуть назад и предостеречь Пастыря, когда тишину разорвали выстрелы. Он оглянулся на дальний лагерь, на мерцающие костры. Вернуться сейчас? Но ведь сообщить ему почти нечего. Он вытащил пистолет, проверил, как он заряжен, а затем, держа пистолет наготове, направил лошадь в лес.

Он медленно ехал по оленьей тропе, часто останавливаясь, чтобы прислушаться. Под ночным ветром ветки над его головой шуршали и постукивали, но время от времени ветер стихал, и тогда Быку казалось, будто он слышит звериный рев. У него вспотел лоб.

Он стащил шляпу с головы и утер лицо рукавом рубахи. «Никак ты в уме помутился, малый!» – сказал он себе, слегка ударив кобылку каблуками. Она была сложена, как выносливый горный пони, и короткие расстояния пробегала с большой резвостью, но теперь она прижимала уши и шла неохотно, словно запахи, приносимые ночным ветром, ее пугали. Ветер совсем стих, и Бык услышал впереди жуткое рычание. Он натянул поводья и вновь подумал, не повернуть ли назад, однако спешился, обмотал поводьями сук и прокрался вперед.

Он раздвинул ветки большого куста, и перед ним предстало кровавое зрелище. Поляну за кустом усеивали трупы рептилий, и их рвали на куски гигантские медведи. На середине поляны блеснули золотые волосы – и труп женщины Шаразад был утащен в лесной мрак. Он быстро пересчитал медведей. Великанов тут было свыше сорока, и повсюду вокруг него слышалось урчание и рычание. Он попятился, взводя курок. Внезапно рядом с ним вздыбился мохнатый гигант. Бык перекатился через плечо и всадил пулю в нависавшую над ним разинутую пасть, но массивная когтистая лапа опустилась, вбивая его в землю. Он тяжело ударился о камень, но сумел выстрелить еще раз. Из пасти хлынула кровь, и все-таки зверь нагнулся над ним. Из кустов выскочил Сзшарк с зазубренным кинжалом в руке, прыгнул на спину медведя и вонзил ему кинжал в правый глаз. Под треск ломающихся веток зверь рухнул. Бык вскочил и побежал к своей лошадке. Сзшарк бежал рядом. Вспрыгнув в седло, Бык высвободил поводья. Повсюду вокруг хрустели кусты, проламываемые огромными тушами. Сзшарк зашипел и поднял кинжал. Инстинктивно Бык протянул к нему руку.

– Нам лучше поскорее выбраться отсюда, – крикнул он, и Сзшарк, ухватившись за его запястье, вскочил в седло позади него. Лошадка помчалась по оленьей тропе, словно ей подожгли хвост. Они выехали на опушку и галопом помчались все дальше от леса.

– Много хорошшших сссхваток, – сказал Сзшарк. – много душшш.

Бык натянул поводья и оглянулся. Медведи остановились на опушке и смотрели им вслед. Он дал кобылке передохнуть, а потом направил ее шагом к лагерю.

– Уж не знаю, как тебя встретят, Сзшарк, – сказал он. – Как бы Пастырь тебя в масле заживо не сварил! – Сзшарк ничего не ответил. Его треугольная голова легла на плечо Быка. – Ты меня слышишь?

Ни ответа, ни движения. Бык выругался и поехал дальше. Дозорные пропустили его и лишь тогда заметили, кого он везет. Весть облетела лагерь быстрее степного пожара. Бык слез с седла и извернулся, чтобы поймать падающее тело Сзшарка. Он положил рептилию на траву и увидел жуткую рану, которую оставили на чешуйчатом плече грозные когти. Кровь стекала на землю. Золотистые глаза Сзшарка открылись.

– Много душшш, – прошипел он, замигал и посмотрел на склоненные над ним лица. Его глаза затуманились, чешуйчатая рука протянулась и схватила Быка за локоть.

– Вырежи мое сссердце, – сказал Сзшарк. – Ты… – Золотистые глаза закрылись.

– Зачем ты привез сюда этого демона? – спросил Пастырь.

Бык выпрямился.

– Они все убиты, Пастырь, благодарение Богу. А это Сзшарк. Он спас меня в лесу. Там звери – дьявольски большие – десять футов высотой, а то и все двенадцать. Они уничтожили рептилий. Женщина тоже убита.

– Значит, мы можем вернуться в Долину Паломника! – воскликнула Бет Мак-Адам. – Вот это чудо так чудо!

– Нет, – сказал Пастырь. – Как вы не понимаете? Мы приведены сюда, как дети Израиля. Но наш труд еще впереди. Надо уничтожить Великую Блудницу и освободить Меч Божий. Вот тогда Бог истинно благословит нас, волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому. Как вы не видите?

– С меня хватит сражений! – объявила Бет. – Завтра я вернусь домой. – Раздались одобрительные возгласы. – Послушайте, Пастырь, вы нас спасли, что и говорить. Если бы не вы, нас бы всех перебили. Я благодарна вам – и это не пустые слова. Вы всегда будете желанным гостем в моем доме. Но я возвращаюсь туда. Домой! Про эту вашу Блудницу я ничего не знаю, и мне нет дела до какого-то там меча.

– Что же, я отправлюсь один, – сказал Пастырь. – Я не сверну с Божьего пути!

Он направился к коновязи и оседлал лошадь. К нему подошел Шэнноу.

– Сначала удостоверьтесь, что путь – Божий, Пастырь, а уж потом следуйте ему.

– Мне ниспослан Дар, Шэнноу. Ничего плохого со мной не случится. А вы не поедете со мной? Вы ведь Божий человек.

– У меня другие планы, Пастырь. Будьте осторожны.

– Моя судьба неотделима от Меча, Шэнноу. Я это знаю. Он заполняет мои мысли, он укрепляет мое сердце.

– Да будет с вами Бог, Пастырь.

– Да будет воля Его, – ответил Пастырь, садясь в седло.

28

Араксис отодвинул листы с вычислениями и уставился на полуденное солнце. Его томил страх. Когда Пендаррик в первый раз призвал его в зимний дворец в Балакрисе, ему было уже четыреста двадцать семь лет, и болезнь грозила вот-вот унести его в могилу. И Сипстрасси изменил его жизнь. Царь исцелил его, вернул ему давно забытую юность. Однако с тех пор появилось много астрологов, и семнадцать из них были преданы смерти, потому что не угодили царю. Не то чтобы Пендаррик не желал слушать про зловещие предзнаменования, но он требовал от астрологов точности в предсказаниях. Однако, как знают все посвященные, постижение воли Судеб – не наука, а искусство. И теперь Араксис оказался в той же ловушке, в какую попадали многие его предшественники. Он вздохнул и встал, собирая листы пергамента.

В стене возникла дверь, и он вошел в нее, держа голову высоко, расправив худые плечи.

– Ну? – спросил царь. Араксис разложил листы на столе перед Пендарриком.

– Звезды сдвинулись, государь… а вернее, сдвинулся мир… Очень трудно установить, как это произошло. Некоторые из моих собратьев полагают, что мир – который, как Нам известно, обращается вокруг солнца – постепенно сместился. Сам я склонен считать, что какая-то катастрофа изменила наклон земной оси. Мы истощили два Камня, пытаясь найти истину. Но точно нам удалось установить лишь то, что область, которую ты показал нам, прежде находилась под океаном.

– Тебе известны пророчества этого Нои-Хазизатры? – спросил царь.

– Да, государь. И я много думал, прежде чем прийти к тебе с этим выводом.

– Он говорит, что Земля опрокинется из-за творимого мною зла. Ты хочешь сказать, что соглашаешься с его богохульством?

– Величайший, я не сановник и не философ, а лишь изучаю Звездную Магию. И на заданный тобой вопрос я могу ответить одно: согласно всем вычислениям Атлантида тысячи лет покоилась на дне океана. Как это произойдет, я установить не могу. Но если Нои-Хазизатра прав, случится это скоро. Он сказал, что конец года увидит гибель Атлантиды, а до этого срока остается шесть дней.

– Жил ли когда-нибудь царь, более могущественный, чем я, Араксис?

– Нет, государь. На протяжении всей истории такого не было.

– И все-таки эта катастрофа мне неподвластна?

– Кажется, так, государь. Мы видели будущий город Эд и нашу Звездную Башню в коросте морских раковин и окаменелого океанского ила.

– Через три дня Серпьят введет свои легионы в тот мир. И тогда посмотрим, можем ли мы учиться у будущего и изменять настоящее.

– В этом одном вопросе, государь, заключено множество их. Будущее поведает о том, что уже произошло. Но можем ли мы изменить случившееся? В открывшемся нам будущем катастрофа давно произошла. Если мы отвратим ее, то изменим будущее, и, следовательно, то, что мы видели, существовать не может. Но мы же видели это.

– Что ты посоветуешь?

– Закрыть все врата и держать все Материнские Камни города наготове, если земная ось начнет смещаться. Сосредоточить всю энергию Сипстрасси на том, чтобы удерживать мир в равновесии.

– Весь мир? Это полностью истощит имеющуюся у нас энергию. А что мы без Сипстрасси? Всего лишь люди… люди, которые одряхлеют и умрут. Должен быть другой выход. Я подожду доклада Серпьята.

– А Шаразад, государь?

– Мертва… убита собственной глупостью. Будем надеяться, что это не знамение. Что показывают мои звезды?

Араксис откашлялся.

– Я не могу сказать ничего, сверх того, что уже очевидно, государь. Сейчас время великой неустойчивости, чреватой грозной опасностью. Есть указания на путешествие, из которого нет возврата.

– Ты говоришь о моей смерти? – загремел Царь, выхватывая инкрустированный золотом кинжал, и прижал острие к горлу астролога.

– Я не умру, – прошипел он. – Я останусь жить, и мой народ тоже. В мире нет иного закона, кроме моего! Нет иного Бога, кроме Пендаррика!

* * *

Клем Стейнер сел на постели в глубине фургона и надел рубаху. Швы, стягивавшие рану на груди, ныли, а нога словно онемела, однако дело шло на поправку. Медленно одевшись, он взобрался на козлы. Бет запрягла быков, но, увидев его, бросила возиться с постромками и в бешенстве закричала:

– Дьявол! Ты даже дурнее, чем кажешься. Лезь обратно и ложись! Попробуй только сорвать швы! Новых я накладывать не буду!

Сэмюэль захихикал, и Стейнер улыбнулся белобрысому мальчугану.

– Ее легко разозлить, верно? – подмигнул Сэмюэль, стрельнув глазами в сторону матери.

– Ну да, как хочешь, – сказала Бет. – А если уж тебе приспичило встать, так помоги Мэри с завтраком. Мы отправляемся через час.

Когда раненый начал неуклюже и осторожно слезать с козел, подошел Шэнноу. Наконец, добравшись до земли, Клем совсем ослабел и уцепился за тормоз, чтобы отдышаться. Шэнноу взял его под руку и довел до костра.

– Всегда на месте, если надо меня спасать, а, Шэнноу? Ты для меня скоро станешь как мать родная.

– Меня удивляет, что ты еще жив, Стейнер. Выходит, ты покрепче, чем я думал.

Клем сумел улыбнуться, а потом откинулся на спину. Шэнноу сел рядом.

– Надеюсь, ты освободился от желания убить меня?

– Да уж! – ответил Стейнер. – Это же было бы верхом неучтивости. А что за шум был ночью?

– Все рептилии перебиты. Подробности можешь узнать от своего приятеля Быка.

Дозорный испустил предупреждающий крик, и, оставив Стейнера, Шэнноу побежал к ограде. По открытой равнине к лагерю медленно двигалась сотня медведей. Дозорный прицелился, но Шэнноу крикнул «не стрелять!», и он с неохотой опустил ружье. Звери были гигантских размеров. Массивные плечи, безволосые морды. Их руки выглядели непропорционально длинными и свисали почти до самой земли. Почти все время они шли на задних ногах, но время от времени опускались на четвереньки. Шэнноу перелез через ограду и пошел им навстречу.

– Ты свихнулся? – крикнул Скейс ему вслед, но Шэнноу махнул рукой, чтобы он замолчал, и продолжал неторопливо идти вперед. Потом остановился, заложив руки за пояс.

Вблизи звери чем-то напомнили ему Шэр-рана, Хотя туловища были медвежьими и горбатыми, морды еще хранили сходство с человеческими лицами.

– Я Шэнноу, – сказал он.

Звери остановились и сели на землю, не спуская с него глаз. Один, самый крупный среди них, встал на четвереньки и направился к нему. У Шэнноу зачесались руки схватить пистолеты… но он не шевельнулся. Зверь подошел почти вплотную к нему, встал на задние лапы, а когтистые руки взметнулись у самых его глаз и опустились ему на плечи. Оголенная морда почти касалась его лица.

– Шэ-нноу? – сказал он.

– Да. Это мое имя. Вы убили наших врагов, и мы благодарны вам.

Коготь коснулся щеки Шэнноу, огромная голова качнулась.

– Не врагов, Шэ-нноу. Всадник увез одного к вам в лагерь.

– Он мертв, – сказал Шэнноу.

– Что вам надо на землях деенков?

– Нас загнали сюда рептилии. Теперь фургоны вернутся в долину По Ту Сторону Стены. Мы не замышляем ничего против тебя и твоих людей.

– Людей, Шэнноу? Не людей. Животных. Зверей. – Он зарычал, снял когти с плечей Шэнноу и скорчился на земле. Шэнноу сел рядом.

– Мое имя Керрил… и я чую, их страх, – сказал человеко-зверь, мотнув головой в сторону лагеря.

– Да, они боятся. Как и я. Страх – это дар, Керрил. Он сохраняет человеку жизнь.

– Когда-то и я знал страх, – сказал Керрил. – Страх стать зверем. Ужас перед такой судьбой. Теперь я силен и ничего не боюсь… кроме зеркал и неподвижной воды заводей и озер. Но пить я могу, закрыв глаза. А сны я еще вижу, как человек, Шэ-нноу.

– Зачем вы пришли сюда, Керрил?

– Убить вас всех.

– И убьете?

– Я еще не решил. У вас очень сильное оружие. Многие из моих будут сражены, может быть, все. Но ведь тем лучше! Ответ на молитвы!

– Если хочешь умереть, Керрил, скажи только слово. Я тебе услужу.

Зверь перекатился на спину, почесывая плечи о траву. Потом вздыбился, и когти вновь прикоснулись к щекам Шэнноу, но на этот раз он ощутил под челюстью холодный металл пистолета.

Из клыкастой пасти Керрила вырвалось что-то похожее на смех.

– Ты мне нравишься, Шэ-нноу. Забирайте свои фургоны и уезжайте с нашей земли. Нам не нравится, когда на нас смотрят. Нам не нравится копаться в земле в поисках насекомых. Мы хотим остаться одни.

Керрил встал, повернулся и вразвалку направился к дальнему лесу. Его собратья последовали за ним.

* * *

Магеллас, лежа на животе, следил за разговором Шэнноу и Керрила.

Кровь-Камень многократно усиливал его зрение и слух. Линдьян рядом с ним также не спускал холодного взгляда с Взыскующего Иерусалима.

– Он отлично справился, – сказал Магеллас. – А ты заметил, с какой молниеносностью его пистолет вступил в игру?

– Да, – ответил Линдьян. – Но как он мог знать, что зверь его не убьет? Он умеет читать мысли? Он ясновидящий?

Магеллас отполз от гребня и встал.

– Не знаю, но сомневаюсь. Владыка, наш отец, предупредил бы нас.

– Разве? – с иронией спросил Линдьян. – Он же сказал, что это – испытание.

– Узнаем в ближайшие три дня. – Магеллас пожал плечами. – А почему ты остался со мной, Линдьян? Почему не уехал, как Родьюл?

– Может быть, мне нравится твое общество, брат. – Стройный воин улыбнулся и направился к своей лошади, ощущая спиной взгляд Магелласа.

Он с некоторым удивлением понял, что сказал правду: Магеллас ему действительно нравился. Великан много раз помогал ему в дни, когда они вместе росли в военных стойлах и он был мал ростом и слаб. К тому же с Магелласом всегда было легко. Не то что с надменным Родьюлом, слишком уж уверенным в своей непременной победе. Он вспрыгнул в седло и улыбнулся Магелласу.

«Убить тебя не будет радостью», – подумал Линдьян. Но в этом-то и заключалась суть испытания. Линдьян, все еще более слабый, чем другие Охотники, невысокий, развил в себе способности духа. Он наблюдал, изучал и теперь умел отгадывать тайные замыслы людей. Пендаррик не терпел Родьюла и недолюбливал Магелласа. Однако оба они, каждый по-своему, обладали способностями стать преемниками царя Атлантиды. В этом и заключалась их гибель. Ведь с Сипстрасси царь не нуждался в наследниках, и в присутствии Пендаррика отнюдь не следовало показывать свою способность стать харизматическим вождем.

«Нет, – подумал Линдьян, – лучше быть таким, как я. Умелым, осторожным и неоспоримо преданным. Из меня выйдет отличный сатрап Аккадии». Два охотника ездили вместе почти все утро. В отдалении они видели львов и выехали к покинутому селению – скоплению крохотных хижин, – которое вызвало у Магелласа интерес. Он спешился и пригнулся, чтобы пройти в дверь. Несколько секунд спустя он возвратился.

– Наверное, они увидели нас и убежали под деревья.

Поразительно!

Они поехали дальше вверх по крутому склону и остановились на гребне. Перед ними лежал город.

Линдьян скрыл шок, который испытал, но из горла Магелласа вырвался шипящий вздох, перешедший в грязнейшее ругательство. Он оглядывал Стену, очертания порта, дальние шпили Храма.

– Где море? – прошептал он.

Линдьян поворачивался в седле, осматривая горы и долины.

– Все иное… Все!

– Значит, это не Атлантида… а только жуткая копия Эда. Но зачем кому-то понадобилось ее строить? Взгляни на порт. Ну, зачем?

– Понятия не имею, брат, – ответил Линдьян. – Предлагаю завершить порученное нам и вернуться домой. Мы миновали не менее десятка мест, где могли бы подстеречь Шэнноу.

Магеллас не мог оторвать глаз от города.

– Зачем? – спросил он еще раз.

– Я не ясновидящий, – огрызнулся Линдьян. – Может, царь создал его, чтобы сбить нас с толку. Может, тут какая-то темная игра?Мне все равно, Магеллас. Я хочу лишь убить Шэнноу и вернуться домой… то есть если Родьюл не опередит нас.

Услышав имя своего врага, Магеллас отвернулся от города.

– Да-да, ты прав, брат. Однако мне кажется, что на этот раз надменность Родьюла окажет ему плохую услугу. Помнишь наставления Лократиса? Сначала изучи врага, узнай его получше, определи, каковы его силы, и тогда ты узнаешь его слабости. А Родьюл заранее ждет победы.

– Только потому, что он искусен, – указал Линдьян.

– И все-таки он становится неосторожным. А виновато в этом новое оружие. Человек хотя бы может увидеть стрелу в полете или услышать свист воздуха, который она пронизывает. А с ними все по-другому, – добавил он, вытаскивая пистолеты. – Не нравятся они мне.

– А Родьюлу, наоборот, очень нравятся.

– Вот именно. Но когда ему приходилось встречаться с врагом, который владел бы ими так искусно, как этот Шэнноу?

– Ты идешь на очень большой риск, позволяя Родьюлу сделать первый ход. Как ты будешь чувствовать себя, если он явится и убьет Иерусалимца?

Магеллас усмехнулся:

– Любяще попрощаюсь с ним перед его отъездом в Аккадию. Однако, охотясь на льва, разумнее обдумывать, как его убить, а не где повесить его шкуру. Вот там ручей. По-моему, пора найти нашего брата и понаблюдать за ним.

29

Нои-Хазизатра чувствовал себя очень неловко на лошади, которую одолжил ему Скейс. Он никогда не любил ездить верхом и, трясясь в седле на каждом склоне, закрывал глаза и молился, а к горлу ему подступала тошнота.

– Нет, я предпочту корабль в бурю этому… этой твари. Шэнноу засмеялся:

– Я видывал мешки с морковью, у которых посадка была много лучше. Не сжимай ей бока икрами, только коленями, а ниже ноги пусть висят свободно. И, спускаясь с холма, держи ее голову повыше.

– У меня хребет вот-вот рассыплется, – проворчал Нои.

– Расслабься! Сиди в седле свободнее. Клянусь Небом, я еще не видел наездника хуже! Ты внушаешь страх кобыле.

– А она мне, – сказал Нои.

Они ехали по широкой равнине, оставив фургоны далеко позади. Солнце было затянуто тучами, и впереди висели косые полосы дождя.

Перед полуднем Шэнноу увидел одинокого всадника, ехавшего к ним навстречу. Он остановил коня и достал зрительную трубку. Сначала он решил, что это старик – волосы у него были совсем белыми, но когда он навел трубку поточнее, то убедился в своей ошибке. Всадник был молод, Его одежда состояла из серебряно-черной туники, темных гетр и высоких сапог для верховой езды. Шэнноу передал трубку Нои, и корабельный мастер выругался:

– Один из вышколенных убийц Пендаррика. Их называют Охотниками. Он ищет меня, Шэнноу. Лучше уезжай подальше.

– От одного человека, Нои?

– Пусть так, но с такими, как он, не стоит встречаться даже с глазу на глаз. Их растят в военных стойлах. Они дерутся и убивают друг друга с самого нежного возраста. В них развивают силу, быстроту и выносливость, и не существует воинов, равных им. Поверь мне, Шэнноу, и уезжай, пока еще есть время! Прошу тебя! Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Разделяю твое желание, мой друг, – кивнул Шэнноу, не спуская глаз с приближающегося всадника.

Родьюл улыбнулся, разглядев поджидающих его людей. Да, награда его будет велика! Ведь второй всадник – предатель Нои-Хазизатра, пророк Единого Бога, человек, осуждающий насилие. Вот только одно: убить его прямо тут или доставить на суд Пендаррика?

Он остановился шагах в двадцати от них.

– Йон Шэнноу, царь царей отдал повеление о твоей смерти. Я – Родьюл, Охотник. Хочешь ли сказать что-либо, прежде чем умрешь?

– Нет, – сказал Шэнноу, плавным движением достал пистолет и выстрелом вышиб Родьюла из седла. Атлант тяжело ударился о землю. Грудь ему разрывала страшная боль. Он попытался вытащить пистолет, но Шэнноу подъехал ближе, и вторая пуля разнесла его череп.

– Хронос! – воскликнул Нои. – Не могу поверить!

– Вот и он не мог, – сказал Шэнноу. – Едем.

– Но… как же труп?

– Именно для этого Бог и создал стервятников, – ответил Шэнноу, пуская жеребца рысцой.

* * *

В двух милях оттуда Магеллас открыл глаза и испустил басистый смешок.

– О радость! – сказал он. Линдьян убрал свой Камень в кисет и покачал годовой, но Магеллас снова весело рассмеялся. – Чего бы я не отдал, лишь бы увидеть то, что произошло! Титул сатрапа Аккадии? И его, и еще десяток сатрапий. Ты разглядел выражение лица Родьюла, когда Шэнноу выстрелил? Что могло быть чудеснее? Шэнноу, я у тебя в долгу. Я буду зажигать свечи твоей душе в течение тысячи лет. О Велиал! Как я хотел бы увидеть это еще раз!

– Твое горе о погибшем брате очень трогательно, – сказал Линдьян, – но я все-таки не понимаю, как это произошло.

– Потому что ты смотрел на Родьюла. А я его не перевариваю… не переваривал. Поэтому следил за Шэнноу. Он вытащил пистолет, еще не договорив, и так плавно, что Родьюл слишком поздно понял, какая опасность ему угрожает.

– Но ведь Родьюл должен был знать, что Шэнноу будет сопротивляться?

– Разумеется. Но тут всего важнее поймать момент. Он задал Шэнноу вопрос и ждал ответа. Сколько раз и ты и я поступали так же? Это не играло роли, потому что нашим оружием были мечи и кинжалы. Но эти пистолеты… они допускают внезапность. Родьюл ждал переговоров, тревоги, страха… даже просьб о пощаде или попытки бежать. А Шэнноу всего лишь убил его.

Линдьян кивнул:

– Ты это предвидел, верно? Ты именно этого и ожидал?

– Да, но результат превзошел самые радужные мои надежды. Все дело в пистолетах, Линдьян. Мы можем без труда освоиться с их употреблением, но не с теми переменами, которые они вносят один на один. Вот это-то я и пытался сказать раньше. Меч, копье или булава превращают бой в своего рода ритуал. Противники примериваются друг к другу, ищут слабины в защите, рискуют жизнью, прибегая к хитрым приемам. И все это требует времени. А пистолет? Достаточно одного биения сердца, чтобы человек превратился в труп. Шэнноу понимает это. Он всю свою жизнь имел дело с таким оружием. Оно не требует ни ритуалов, ни понятий о чести. Враг существует для того, чтобы застрелить его и забыть. Он не будет зажигать свечей душе Родьюла.

– Так как же мы сразимся с ним? Убивать его из засады нам запрещено. Нам придется сойтись с ним лицом к лицу.

– Он выдаст нам свои слабости, Линдьян. Сегодня ночью мы войдем в его сны, и они Дадут нам ключ к нему.

Шэнноу и Нои устроились на ночлег с подветренной стороны холма. Иерусалимец все время молчал, а потом отошел и сел в стороне от своего спутника, глядя на город, который им предстояло посетить утром. Настроение у него было мрачным и печальным. Давным-давно он сказал Донне Тейбард: «Каждая смерть умаляет меня, госпожа». Но остается ли это правдой и сейчас? Казнь Веббера была первой – невооруженного человека он заставил встать, унизил перед всеми и пристрелил. Ну а человек в толпе ничего не сделал, только возразил – и за это тоже упал мертвым.

Чем ты теперь отличаешься от разбойника, Шэнноу? – Ответа не было. Он старел, стал медлительней и больше полагался на опыт, чем на быстроту. Хуже того: он подогнал себя под славу, которая шла о нем, и допустил, чтобы ужас перед легендой вынуждал более робких людей уступать его воле.

– Ради чего? – прошептал он. – Разве мир стал лучше? Разве Иерусалим стал ближе?

Он подумал о беловолосом голодом человеке, который встретился с ними. Был ли это поединок? Нет, это было убийство. Молодому воину не оставалось ни единого шанса. Можно было бы подождать и встретиться с ним на равных… Но зачем благородство? Честная игра?

«А почему бы и нет? Прежде ты верил в такие добродетели».

Он протер усталые глаза, и тут к нему подошел Нои.

– Вам хочется побыть одному?

– Я буду один, останетесь вы со мной или нет. Но садитесь.

– Говорите, Шэнноу. Пусть слова очистят душу от желчи.

– Желчи во мне нет. Я думал об Охотнике.

– Понимаю. Его звали Родьюл, и он убил очень многих. Меня удивила легкость, с какой вы отправили его в могилу.

– Да, это было легко. С ними со всеми легко.

– И все-таки это вас тревожит?

– Иногда. По ночам. Когда-то я убил ребенка, оборвал его жизнь по ошибке. Он тревожит меня. Он преследует меня в моих снах. Я убил столько людей, и это становится таким легким!

– Бог создал человека не для одиночества. Подумайте над этим, Шэнноу.

– По-вашему, я не думал? Один раз я попытался, но еще до того, как я ее потерял, мне стало ясно, что это не для меня. Я не создан для счастья. Меня терзает неискупимая вина перед этим ребенком, Нои!

– Это не вина, мой друг. А горе. И тут есть разница. Я не хотел бы обладать вашим искусством, но тем не менее оно необходимо. В моем собственном времени у границ моей страны обитали дикие племена. Они устраивали набеги и убивали. Пендаррик их уничтожил, и мы все начали спать спокойнее. До тех пор, пока человек остается охотником-убийцей, будет существовать нужда в воинах вроде вас. Я могу носить свои белые одежды и молиться без тревог. Зло облекается в черное. Но всегда нужны серые всадники, чтобы охранять границу между добром и злом.

– Мы играем словами, Нои. Серый цвет лишь более светлый оттенок черного.

– Или более темный оттенок белого. Вы чужды злу, Шэнноу. Вас томят сомнения в себе. И это вас спасает. Вот в чем опасность для Пастыря. У него нет сомнений – поэтому он способен сотворить страшное зло. Вот что стало причиной падения Пендаррика. Нет, вы в полной безопасности, Серый Всадник.

– В безопасности? Кто может надеяться на безопасность?

– Тот, кто ходит с Богом. Давно ли вы искали Его слово в вашей Библии?

– Слишком давно.

Нои протянул Шэнноу его Библию в кожаном переплете.

– Божьему человеку не может угрожать одиночество. Шэнноу взял Библию.

– Возможно, мне следовало посвятить свою жизнь молитвам.

– Вы пошли по уготованному вам пути. Бог использует и воинов, и священнослужителей. Не нам судить о его помыслах. Почитайте, а потом усните. Я помолюсь о вас, Шэнноу.

– Помолитесь о мертвых, мой друг.

Когда конь взвился на дыбы и был убит, Шэнноу спрыгнул с седла, больно ударился о землю, перекатился и встал на колени с пистолетами в руках. Грохот выстрелов, вопли напавших на него замерли. Шорох сзади! Шэнноу извернулся и спустил курок. Мальчика швырнуло в траву. Затявкал щенок, подбежал к мальчику и облизал его мертвое лицо.

– Какой ты мерзкий человек! – раздался голос. Шэнноу заморгал и обернулся. Совсем рядом стояли два молодых человека, Белые волосы, холодные глаза, – Это была случайность, – сказал Шэнноу. – На меня напали… Я не понял.

– Убийца детей, Линдьян. Как нам с ним поступить?

– Он заслуживает смерти, – ответил боле щуплый из двоих. – Тут и вопроса быть не может.

– Я не хотел убивать этого ребенка, – повторил Шэнноу.

Высокий в серебряно-черной тунике шагнул вперед.

Его рука замерла над рукояткой пистолета.

– Царь царей отдал повеление о твоей смерти. Йон Шэнноу. Хочешь ли сказать что-либо прежде, чем умрешь.

– Нет, – сказал Шэнноу, плавным движением доставая пистолет.

Пуля ударила его в грудь. Немыслимая боль, пистолет выпал из подергивающихся пальцев. Он рухнул на колени.

– Не следует дважды прибегать к одной и той же хитрости, старик, – прошептал его убийца.

Шэнноу умер…

И проснулся рядом с костром на склоне холма. Рядом с ним крепко спал Нои. Дул холодный ночной ветер. Шэнноу подбросил хвороста в костер и снова завернулся в одеяла.

Он стоял в середине арены. А вокруг сидели убитые им люди: Саренто, Веббер, Томас, Ломаке и много-много других, чьи имена он не помнил. На золотом троне сидел, откинувшись, ребенок, по белой тунике на груди расплывалось кровавое пятно.

– Вот твои судьи. Йон Шэнноу, – произнес голос, и вперед выступил высокий беловолосый воин. – Вот души убиенных.

– Они были плохими людьми, – заявил Шэнноу. – Почему им дано право судить меня?

– А что дает тебе право судить их?

– По делам их, – ответил Взыскующий Иерусалима.

– А какое преступление совершил он? – загремел его обвинитель, показывая на залитого кровью ребенка.

– Это была неосторожность! Ошибка!

– И какую цену ты заплатил за свою ошибку. Йон Шэнноу?

– Каждый день я уплачиваю ее огнем, жгущим мне душу.

– А какую цену за этих? – крикнул воин, кивая на детей, идущих по центральному проходу. Их было больше двадцати – черных и белых, ковыляющих карапузов и младенцев, девочек и мальчиков.

– Я их не знаю. Это обман! – сказал Шэнноу.

– Они были детьми Хранителей и утонули, когда ты утопил «Титаник». Какова цена за них, Шэнноу?

– Я не плохой человек! – закричал Взыскующий Иерусалима.

– По твоим делам мы судим тебя. Шэннау увидел, что воин протянул руку к пистолету.

Рявкнул его собственный пистолет, но в тот же миг воин исчез, и пуля пронзила грудь мальчика на троне.

– О Господи, только не во второй раз! – простонал Взыскующий Иерусалима.

Его тело дернулось, и он мгновенно пробудился. По ту сторону костра сидела львица со львятами. Едва он приподнялся и сел, как львица зарычала, встала и направилась в темноту. Львята неуклюже побежали за ней. Шэнноу развел костер поярче. Проснувшийся Нои потянулся и зевнул.

– Вы хорошо поспали? – спросил он.

– Давайте свернем одеяла и поедем дальше, – ответил Шэнноу.

* * *

Как всегда, когда Пастырь хотел помолиться в одиночестве, он пошел на гору, уходящую под облака. Его путь вел через Медвежий лес, но опасности его не устрашали. Когда человек идет говорить со своим Творцом, никто и ничто не может преградить ему дорогу.

На душе у него было тяжело, ибо люди отвергли его. Именно этого и следовало ожидать – ведь такова всегда судьба пророков. Разве не были отвергнуты людьми Илия, Елисей, Самуил? Разве не отреклись они от самого сына Божьего?

Люди слабы и думают только о том, как набить живот, да о своих ничтожных нуждах.

Точь-в-точь как в монастыре, где все время молятся, а дела не делают.

«Мир полон зла, – сказал ему настоятель. – Мы должны отвратить от него наши лица и молитвами славить Господа».

«Но мир создан Богом, настоятель, и сам Иисус просил нас быть для людей тем же, чем закваска для теста».

«Нет, нас Он не просил, – ответил настоятель. – А только Своих учеников. Но сейчас Армагеддон, настали последние времена. Спасать людей поздно. Они сделали свой выбор».

Он покинул монастырь, взял бедный приход в шахтерском поселке и проповедовал в шатре-колоколе. Но там его нашел дьявол, был он взвешен на весах и найден легким. Люцифер привел на его проповедь девицу, Люцифер вложил ей в мысли плотское желание. О, он старался побороть власть плоти. Но как слаб человек!

Прихожане – не понимая ни искушений, каким он подвергался, ни внутренних его борений – изгнали его из поселка. Но он же не был ни в чем виновен! Это была Божья кара ей – то, что девица повесилась.

Пастырь покачал головой и осмотрелся, внезапно осознав, как далеко он углубился в лес. Он заметил растерзанный труп рептилии. Потом еще один. Остановив лошадь, он поглядел по сторонам. Трупы валялись повсюду. Он спешился и увидел возле куста Шаразад – ее тело было втиснуто под торчащие корни старого дуба. Оно было все в оставленных когтями рваных ранах, однако лицо ее чудом осталось нетронутым.

– Шэнноу был прав, – сказал Пастырь. – Ты правда схожа с ангелом.

Рядом с ее рукой лежал камень, весь в алых прожилках. Он поднял его – такой теплый и гладкий на ощупь! Положил в карман своего черного одеяния и сел в седло. Однако его ладони словно не хватало теплоты камня, и он опять взял его в руку.

Он ехал все вверх и вверх, пока не оказался на поляне у вершины кряжа. Там было холодно, но воздух был удивительно свежим и чистым, а небо – нестерпимо голубым. Снова спешившись, он преклонил колени в молитве.

– Отче дражайший, – начал он, – веди меня путями праведности. Возьми мое тело и душу. Покажи мне дорогу, которую мне должно пройти в трудах во имя Твое и по слову Твоему.

Камень в его руке стал горячим, его мысли затуманились.

Перед ним возникло золотое лицо, обрамленное бородой, суровое, с глазами светлыми, дышащее царственностью. Сердце Пастыря отчаянно забилось.

«Кто взывает ко мне?» – прозвучал голос в голове Пастыря.

– Я, Господи, смиреннейший из твоих слуг, – прошептал Пастырь, падая ниц и прижимая лицо к земле. Но – диво дивное! – лицо осталось перед ним, словно его глаза все еще были открыты.

«Открой передо мной свой разум», – произнес голос.

– Я не знаю как?

«Прижми Камень к груди».

Пастырь послушался. Его обволокло блаженное тепло и несколько минут убаюкивал безмятежный покои; затем теплота исчезла, и он вновь почувствовал себя одиноким.

«Ты тяжко грешил, сын мой, – сказал Пендаррик. – Как ты думаешь очиститься?»

– Я сделаю все, Господи!

«Садись на свою лошадь и поезжай на восток. Вскоре ты найдешь уцелевших… рептилий. Ты поднимешь Камень и скажешь им «Пендаррик». Тогда они будут следовать за тобой и исполнять твои приказания».

– Но они творения дьявола, Господи.

«Да, но я дам им случай спасти их души. Отправляйся в город, войди в Храм и вновь призови меня, и я укажу тебе, что делать».

– А как же Великая Блудница? Ее необходимо уничтожить!

«Не пытайся спорить со мной! – загремел Пендаррик. – В свой час я сокрушу ее. Иди в Храм, Никодим. Найди Золотые Свитки, спрятанные под алтарем».

– Но если Блудница попробует воспрепятствовать мне? «Тогда убей ее и всех ее присных».

– Да, Господи. Как повелишь. А Меч?

«Мы поговорим снова, когда ты исполнишь порученное тебе».

Лицо стало прозрачным и исчезло. Пастырь поднялся с колен.

На душе у него было легко.

Наконец-то он обрел своего Бога!

30

Вернувшись в новый дом, Бет, к великой своей радости, не нашла там никаких повреждении, оставленных землетрясением. Поля ниже все еще зияли трещинами и провалами, и упало несколько деревьев, но склон холма, который Бык выбрал для постройки ее дома, остался цел и невредим. Рыжий всадник ухмыльнулся Бет.

– Если ты скажешь: «Я же говорил!» – я проломлю тебе голову, Бык! – пригрозила Бет.

– Да чтоб я? Даже в голову не приходило! – Он привязал лошадь и помог Бет внести в дом раненого Стейнера.

– Я и сам дойду! – пробурчал Стейнер.

– Чтобы швы еще раз лопнули? Нет уж! – отрезала Бет. – А теперь придержи язык!

Бык с детьми переносили вещи с фургона, а Бет затопила железную печку и поставила томиться кастрюлю с бар-керовкой. Когда небо потемнело. Бык встал.

– Пора вернуться к менхиру Скейсу, – сказал он. – Уж конечно, там дела невпроворот. Может, вам что-нибудь привезти завтра?

– Если в городе что-то осталось, я бы не отказалась от мешочка соли.

– Привезу. И вяленого мяса тоже. Припасов, как погляжу, у вас маловато.

– У меня маловато обменной монеты, Бык. Придется взять у тебя в долг.

– Да вы не стесняйтесь, – ответил он. Она смотрела, как он вскочил на лошадь и ускакал. Потом покачала головой и позволила себе улыбнуться. Вот из него вышел бы неплохой муж, подумала она. Он заботливый, сильный и к детям привязался. Но перед улыбающимся лицом Быка возникло лицо Йона Шэнноу.

– Дурак ты, Шэнноу, дьявол тебя возьми, – прошептала Бет.

Мэри с Сэмюэлем сидели у печки. Голова Сэмюэля прижималась к стене. Глаза у него были закрыты. Бет взяла его на руки, он открыл глаза и уронил голову ей на плечо.

– Спать пора, паршивец, – сказала она, отнесла его в заднюю комнату и положила на кровать. Раздевать не стала, а только сняла с него башмаки и укутала одеялом.

Мэри вошла следом за ней.

– Я не хочу спать, мам. Можно я посижу еще немножко?

Бет посмотрела на припухшие глаза девочки.

– Можешь лечь рядом с братом, а если через час еще не уснешь, то приходи посидеть со мной.

Мэри смущенно улыбнулась, забралась под одеяло и тут же уснула крепким сном.

Бет вернулась в большую комнату подложила дров в печку и вышла на крыльцо, где Бык соорудил скамью из обтесанной до гладкости половины расколотого вдоль бревна. Она откинулась на спинку, глядя на залитую лунным светом долину. Стена рухнула почти целиком, хотя отдельные ее куски все еще торчали, точно щербатые зубы. Она вздрогнула.

– Приятная ночка, – сказал Стейнер, подходя, и сел рядом. Лицо у него было бледным, только под глазами чернели круги.

– Дурень ты! – сказала Бет.

– А вы при луне красивы, как картинка, – ответил он.

– Если не считать носа, – отрезала она. – И нечего ко мне подлизываться, Клем Стейнер. Даже позволь я, тебя это наверняка убьет.

– Пожалуй, – согласился он. Бет продолжала всматриваться в далекий горизонт, и Стейнер спросил: – О чем вы думаете?

– О Шэнноу. Хотя тебя это никак не касается.

– Влюбились в него?

– Какой же ты настырный, Стейнер!

– Значит, да. Могли бы сделать выбор и похуже, хотя как-то не верится, что вы будете разъезжать по белу свету, ища неведомый город, которого не существует.

– Ты прав. Может, мне за тебя выйти?

– А что? Неплохая мысль, фрей Мак-Адам, – отозвался он с улыбкой. – Я ведь очень даже хороший.

– Что-то ты всегда прятал этот свет под спудом! – заметила она сердито. Он засмеялся:

– Как посмотрю, нос и вправду великоват! Бет засмеялась и расслабилась. Клем вытянул раненую ногу и начал ее растирать.

– А Шэнноу про ваше чувство знает? – спросил он негромко и очень серьезно.

Бет проглотила злобную отповедь.

– Я ему дала понять. Но он не способен измениться. Вот как ты.

– Я-то изменился, – сказал Клем. – И больше не хочу быть пистолетчиком. На дьявола мне такая слава! У меня был отец, который бил меня чем ни попадя и приговаривал, что из меня ничего путного не получится. Так, наверное, я только и делал, что старался доказать, как он ошибался. А теперь мне все равно.

– Ну, и что ты будешь делать?

– Найду хорошую жену. Буду растить детей и кукурузу.

– Значит, для тебя еще есть надежда, Клем Стейнер.

Он собирался ответить, как вдруг заметил двух всадников, направляющихся к дому.

– Странная парочка! – сказала Бет. – Взгляни-ка, в лунном свете их волосы выглядят совсем белыми.

* * *

Шэнноу не оставляла тревога. Сны расстроили его, но хуже того: с той минуты, как они поехали дальше, его не оставляло ощущение, что за ним следят. Снова и снова он поворачивался в седле и оглядывал горизонт или менял направление, спешиваясь перед гребнем каждого холма.

Теперь город был уже совсем близко, и все-таки тревожное ощущение не исчезало.

– Что вас беспокоит? – спросил Нои. – Ведь мы могли бы добраться до города уже давно.

– Сам не знаю, – признался Шэнноу. – Почему-то мне не по себе.

– Не больше, чем мне на спине этой лошади, – отозвался Нои.

Из куста впереди выскочил кролик, и пистолеты Шэнноу уже нацелились на него. Иерусалимец выругался и ударил жеребца каблуками.

Город был окружен высокой стеной, но недавние землетрясения испещрили трещинами и ее. Ворот не оказалось, но когда они въезжали в проем, Шэнноу заметил в плитах глубокие выемки, в которые некогда были вделаны петли.

– Ворота, – сообщил ему Нои, – были из дерева и бронзы с изображением львиной головы на каждой створке. А за ними начиналась улица Златокузнецов, которая вела в квартал Ваятелей. Мой дом был совсем рядом.

Прохожие на улицах останавливались и смотрели на всадников. Но без враждебности, а только с любопытством. Женщин, заметил Шэнноу, было гораздо больше, чем мужчин. Все высокие и статные. Одежда на них почти вся была из кожи, богато вышитая.

Он остановил коня.

– Я ищу Черную Госпожу, – сказал ой с поклоном, снимая шляпу.

Женщина, стоявшая ближе всех к нему, улыбнулась и указала на восток:

– Она в Высокой башне с Оширом.

– Да пребудет с вами мир Божий, – сказал ей Шэнноу.

– Закон Единого да будет вам покровом, – отозвалась она.

Копыта их лошадей цокали по каменной мостовой.

– В мое время в этот квартал никакие животные не допускались. Запах навоза не очень тешил ноздри живших тут, – сообщил Нои.

Перед ними возникло согбенное искалеченное существо, и в памяти Шэнноу молниеносно возник Шэр-ран. Его жеребец встал на дыбы, но он его успокоил ласковыми словами.

– Бедняга, – сказал Нои, когда они пустили своих лошадей дальше шагом.

Улица расширилась, превратилась в величественную, окаймленную статуями перспективу, которая, прямая как стрела, вела к высокому дворцу из белого мрамора.

– Летний дом Пендаррика, – объяснил Нои. – В него включен и Храм.

Они подъехали к колоссальной лестнице, более чем в сто шагов шириной, полого поднимающейся к гигантской арке.

– Царские ступени, – сказал Нои.

Как и перспективу, лестницу обрамляли статуи, изваянные из мрамора, – каждая с мечом и скипетром в руках. Шэнноу ударил жеребца каблуками и въехал на лестницу. Нои спешился и пошел за ним, ведя кобылу на поводу. Когда Иерусалимец поднялся к арке, из тени навстречу ему вышла стройная темнокожая женщина. И Шэнноу вспомнил минуту, когда увидел ее в первый раз – когда она уносила своего сына с остова воскрешенного и вновь погибшего «Титаника».

– Амазига? Вы – Черная Госпожа? – сказал он, сходя с седла.

– Она самая, Шэнноу. Что вы здесь делаете? – Он заметил напряжение в ее голосе. Отсутствие теплоты в ее взгляде.

– Я такой нежеланный гость?

– Здесь нет носителей зла, чтобы вы могли с ними разделаться, даю вам слово.

– Я здесь не за тем, чтобы убивать. Или вы считаете меня отпетым злодеем?

– Тогда скажите, зачем вы здесь?

Шэнноу заметил в густой тени арки у нее за спиной какое-то движение. Оттуда вышел молодой человек. Когда-то он, видимо, был удивительно красив, но теперь его лицо словно опухло, а плечи горбились. Шэнноу виновато отвел глаза от уродства юноши.

– Я задала вам вопрос, Йон Шэнноу! – сказала Амазига Арчер.

– Я приехал предупредить вас о надвигающейся опасности и еще поглядеть на Меч Божий. Но было бы приятнее поговорить не на улице, а в доме.

К арке приблизился Нои, увидел Амазигу и низко поклонился.

– Это мой спутник Нои-Хазизатра. Он из Атлантиды, Амазига, и, думаю, вам следует его выслушать.

– Идите за мной, – сказала она, повернулась на каблуках и широким шагом исчезла под аркой. Искалеченный юноша молча последовал за ней, Шэнноу и Нои шли сзади. Они оказались в большом квадратном дворе. Амазига пересекла его, обойдя круглый фонтан, и направилась дальше в огромный вестибюль. Шэнноу привязал лошадей во дворе и вошел во дворец. Там стояла мертвая тишина, и их шаги будили жутковатое эхо.

Поднявшись по высокой винтовой лестнице, они очутились в комнате, где Амазига уже сидела за столом из красного дерева, заваленным бумагами, свитками и книгами. Она выглядела моложе, чем помнилось Шэнноу, но ее глаза, казалось, были исполнены невыразимой печали.

– Говорите, Иерусалимец, а затем оставьте нас в том недолгом покое, на какой мы еще можем надеяться.

Шэнноу глубоко вздохнул, подавляя гнев. Не торопясь он рассказал ей про нападение на городок в Долине Паломника, об их бегстве за разрушившуюся стену. Он описал женщину Шаразад, рассказал о Пастыре и о том, что ее со страхом считают злой богиней. И он рассказал ей про Пендаррика. Она слушала не перебивая, но ее интерес пробудился только, когда заговорил Нои. Она задавала ему резкие вопросы, но его кроткие ответы как будто ее удовлетворили. Наконец, когда оба они умолкли, она попросила урода принести вина. Ни Шэнноу, ни Нои не посмотрели в его сторону. Едва он ушел, как Амазига впилась глазами во Взыскующего Иерусалима.

– Вы знаете, что с ним происходит?

– Он превращается во льва, – ответил Шэнноу, глядя ей прямо в глаза.

– Откуда вам это известно?

– Я повстречал человека, которого звали Шэр-ран, и с ним происходило такое же ужасное преображение. Он спас меня, оказал мне помощь, когда я в ней нуждался, исцелил мои раны.

– Что с ним случилось?

– Он умер.

– Я спросила, что с ним случилось? – гневно повторила Амазига.

– Я его убил, – ответил Шэнноу.

Ее глаза стали ледяными, и Нои похолодел от ее улыбки.

– Знакомая история, Шэнноу! В конце-то концов, много ли наберется рассказов о Иерусалимце, в которых он не убивает кого-нибудь? Сколько общин вы уничтожили за последнее время?

– Не я уничтожил вашу общину. Это сделал Саренто, когда отправил «Титаник» в плавание. Я же просто замкнул энергию Материнского Камня. Но я не стану спорить с вами, госпожа, или обсуждать мои поступки. Я продолжу поиски Меча.

– Ни в коем случае, Шэнноу! Вы не должны к нему приближаться! – Она просто шипела. – Вы не понимаете!

– Я понимаю, что врата между прошлым и настоящим должны быть закрыты. Быть может, их закроет Меч Божий. Если нет, в катастрофе, которая постигнет Атлантиду, погибнем и мы.

– Меч Божий – не спасение, которого вы ищете. Поверьте мне!

– Я уверюсь в этом только, когда увижу его, – решительно ответил Шэнноу.

Амазига подняла руку из-под стола. Она держала адский пистолет. И, взведя курок, прицелилась в Шэнноу.

– Обещайте мне не приближаться к Мечу или умрите! – крикнула она.

– Шрина! – донесся голос от двери. – Довольно! Убери пистолет.

– Ты не понимаешь, Ошир. Не вмешивайся!

– Понимаю достаточно, – ответил человеко-зверь, неуклюже подходя к столу и ставя на него серебряный поднос. Его изуродованная рука сомкнулась на пистолете и осторожно вынула оружие из ее пальцев. – Ничто из твоих рассказов об этом человеке не указывает, что он – носитель зла. Почему ты хочешь убить его?

– Куда бы он ни ехал, за ним следует Смерть. Гибель! Я это чувствую, Ошир.

Она вскочила и выбежала из комнаты. Ошир положил пистолет на стол, Шэнноу наклонился и снял затвор со взвода. Ошир с трудом опустился в кресло, в котором только что сидела Амазига. Он не спускал взгляда с Иерусалимца.

– Она измучена, Шэнноу, – сказал он. – Ей казалось, что она нашла способ исцелить меня, но это оказалось лишь временным улучшением. И теперь она должна страдать заново. Она любила моего брата Шэр-рана, а он стал зверем. Теперь… – он пожал плечами, – теперь настал мой черед. Ваш приезд привел ее в полное отчаяние. Но она соберется с силами и обдумает все, что вы ей говорили. Выпейте вина и отдохните. Я пригляжу, чтобы ваших лошадей пустили пастись на ближнем лугу, где хорошая трава. За этой дверью вы найдете кровати и одеяла.

– Времени для отдыха не осталось, – возразил Нои. – Конец близок, я чувствую это.

Шэнноу устало поднялся на ноги.

– Я надеялся на помощь. Я думал, Черная Госпожа сильна.

– Так и есть, Шэнноу, – заверил его Ошир. – Она обладает великими знаниями. Дайте ей время.

– Вы слышали, что сказал Нои? Времени у нас нет. Мы поедем дальше к Мечу, но сначала Нои надо обыскать храмовое святилище.

– Зачем? – спросил Ошир.

– Чтобы найти то, что поможет мне вернуться домой, – ответил Нои.

Вблизи прогремел выстрел, и раздался вопль ужаса.

– Вот видишь! – крикнула Амазига из двери, указывая на Шэнноу. – Где бы он ни ездил, Смерть всегда следует за ним!

31

Пастырь смело выехал на поляну, где собрались двадцать три уцелевших Кинжала. Некоторые были ранены, их чешуйчатые руки и ноги были забинтованы. Остальные держали ружья наготове, на случай, если на них нападут медведи. Высоко подняв Кровь-Камень, Пастырь направил лошадь прямо в толпу врагов и громко произнес единственное слово, открытое ему Богом.

– Пендаррик! – провозгласил он, и ружья, уже прицеленные в него, тотчас опустились. – Следуйте за мной, – приказал Пастырь, выезжая с поляны. Рептилии взяли свое оружие, построились в две колонны и последовали за ним.

Пастырь пришел в экстаз.

– Как таинственны пути Господа, – сообщил он утреннему воздуху. – И сколь дивны Его чудеса!

На равнине перед городом собралось много львов, и они преградили дорогу Пастырю. Он поднял свой Камень и рявкнул:

– Расступитесь!

Черногривый великан вздыбился от боли и побежал влево. Остальные пошли за ним, образовав коридор, в который Пастырь направил свою лошадь.

Он повел рептилий к северным воротам и там обернулся к ним.

– Все противящиеся воле Бога должны умереть! – объявил он и, не сомневаясь, что ему сопутствует необоримая сила Творца, въехал в ворота. За ними он увидел множество людей. Никто не встал у него на пути. Горожане с откровенным любопытством смотрели на строй рептилий, следующих за Пастырем по улицам между белых стен. Да и на самого Пастыря тоже.

Он спросил у женщины, державшей за руку малыша:

– Храм! Как к нему проехать?

Женщина указала на высокое здание с куполом, и он поехал туда. Массивные колонны Храма были расположены совсем близко друг к другу. Он спешился и зашагал вверх по лестнице. Рептилии следовали за ним.

Навстречу ему вышел старец.

– Кто ищет мудрость закона Единого? – спросил он.

– Дорогу воину Господа! – ответил Пастырь.

– Вы не можете войти, – мягко объяснил старец. – Сейчас жрецы творят молитву. Вот когда солнце коснется западной стены, ваше прошение будет услышано.

– Прочь, старик! – приказал Пастырь, доставая пистолет.

– Разве ты не понял? – спросил Верховный Жрец. – Это не дозволено!

По коридорам Храма раскатилось эхо выстрела. Верховный Жрец без стона упал навзничь. Из раны во лбу хлынула кровь. Пастырь вбежал в Храм, рептилии толпой ринулись за ним. Взяв пример со своего нового начальника, они начали стрелять по жрецам, которые заметались, ища, где бы укрыться. Не обращая внимания на начатую им бойню, Пастырь оглядывался в поисках входа в Святая Святых. В конце длинной колоннады он увидел узкую дверь, побежал к ней и распахнул ее ударом ноги. Внутри находился алтарь, и другой старец торопливо собирал свитки золотой фольги. Он поднял голову, попытался подняться, но пистолет в руке Пастыря подпрыгнул, и старец упал. Пастырь встал на колени над свитками и поднял Камень.

– Услышь меня, Господи! Я исполнил твое повеление! Перед ним замерцало лицо Пендаррика.

– Свитки! – сказал он. – Прочти их. Пастырь взял свиток и развернул полосу золотой фольги.

– Я не умею читать эти знаки, – сказал он.

– Но я умею. Отложи этот, возьми другой. Один за другим Пастырь разворачивал свитки, с любопытством вглядываясь в знаки, слагавшиеся из палочек. Наконец, положив последний, он посмотрел в глаза Бога и увидел в них тревогу.

– Что я должен сделать, Господи? – прошептал он.

– Сведи на землю Меч Божий, – ответил Пендаррик. – Сегодня же. На юге увидишь пик. Поднимись на него… но прежде положи свой Камень на грудь жреца возле тебя. Положи его в кровь. Камень наберется силы. Когда поднимешься на пик, подними Камень и призови Меч. Притяни его к себе. Ты понял?

– Да, – ответил Пастырь, – О да! Мои сны сбылись. Благодарю тебя. Господи. А что я должен буду сделать тогда?

– Когда ты выполнишь порученное, мы снова поговорим. – Лицо исчезло.

Пастырь положил Камень на окровавленную грудь жреца и смотрел, как кровь словно втекала в него, расширяя алые прожилки. Потом взял его и встал.

Снаружи вновь донесся треск выстрелов. Он пробежал через колоннаду, вниз по лестнице и вскочил на свою лошадь. Забыв про рептилий, он помчался галопом к главным воротам и дальше – выполнять повеления Бога.

* * *

Шэнноу, едва раздались первые выстрелы, оттолкнул Амазигу, выбежал из комнаты и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Двор был пуст, если не считать привязанных там двух лошадей. Из здания Храма донеслись новые выстрелы, и Шэнноу, выхватив пистолеты, пошел через двор. Из двери выскочила рептилия с ружьем в руках. Шэнноу поднял пистолет, и тут рептилия, заметив его, вскинула ружье. Шэнноу выстрелил, пуля отшвырнула рептилию к стене, и она упала ничком на каменные плиты.

Взыскующий Иерусалима выждал несколько секунд, не спуская глаз с дверей, но ни одна рептилия больше не появилась. Пригнувшись, он обежал фонтан и кинулся через открытое пространство за Храм. Там он увидел деревянную дверь. Она была заперта, и он ударил ногой в филенку у замка. Дверь опрокинулась внутрь. Едва Шэнноу проскочил в проем, в косяк впилась пуля, и он перекатился влево. Вокруг него свистели и визжали пули, рикошетом отлетая от мозаичного пола. Укрывшись за колонной, он поднялся на колени и услышал справа топот бегущих ног. Извернуться, вскинуть пистолеты… И три рептилии упали мертвыми. Он увидел, как Пастырь выбежал в дверь слева, как два Кинжала расступились, давая ему дорогу, и убил их. Пуля прошила воротник его куртки, он выстрелил в ответ, но промахнулся, вскочил и под визг пуль перебежал ко второй колонне. Наперерез ему бросилась рептилия, занося кинжал. Шэнноу всадил ей в грудь две пули и увидел, что повсюду вокруг Кинжалы бегут к главным дверям.

Внутри Храма воцарилась тишина. Шэнноу перезарядил пистолеты и выпрямился. В дверях появилась Амазига с Нои и Оширом. Они бросились к двери, из которой, как вспомнил Шэнноу, появился Пастырь. Иерусалимец убрал пистолеты в кобуры и последовал за ними. Внутри небольшого помещения Нои и Амазига стояли на коленях над умирающим жрецом, очень старым, седобородым. Грудь у него была вся в крови.

– Я есть лист, – прошептал жрец, когда Нои осторожно приподнял его голову.

– Бог есть древо, – тихо ответил Нои.

– Завершается круг, – прошептал жрец. – Сейчас я познаю Закон Единого, Круг Бога.

– Да, ты его познаешь, – ответил Нои. – Ручьи – в реки. Реки – в море, море – в облака, облака – в ручьи. Плодородная почва – в дерево, дерево – в лист, лист – в землю. Вся жизнь слагается в Круг Бога.

Умирающий улыбнулся.

– Ты истинно верующий. Я рад. Твой Круг продолжается.

– Что им было нужно? – спросила Амазига. – Что они забрали?

– Ничего, – ответил жрец. – Он прочитал священные свитки и призвал демона. Демон повелел ему свести. на землю Меч Божий.

– Нет! Только не это! – прошептала Амазига.

– Это не важно, Шрина…

Голос жреца замер, голова тяжело легла на ладони Нои. Корабельный мастер бережно опустил усопшего на пол и встал.

– Это были прекрасные слова, – сказал ему Шэнноу.

– Они из заветов Единого. Совершенство достигается только в круге, Шэнноу, и постижение этого равносильно постижению Бога.

Нои улыбнулся и начал обходить помещения, всматриваясь в резьбу на стенах, ощупывая каждый выступ. Шэнноу спросил:

– Что вы ищете?

– Сам не знаю. Камни могли храниться только тут, но где именно, мне неизвестно. Знал об этом только Верховный Жрец и не открывал тайну никому, кроме своего преемника.

Помещение было квадратным, но алтарь имел форму круга. Известняковые стены украшали чудесные барельефы – грациозные фигуры с подрисованными краской глазами простирали к небу изящные руки с длинными тонкими пальцами. Шэнноу подошел к алтарю и устремил взгляд на его гладкую ошлифованную поверхность. В ней было вырезано и выложено золотой фольгой сказочное дерево с золотыми листьями. Узор был гармоничен и ласкал взгляд. Шэнноу начал легонько обводить пальцами очертания ветвей. По краю алтаря были вырезаны птицы – в полете, в гнезде, кормящие птенцов. Тут тоже провозглашался принцип круга: от яйца – в небо. Его пальцы скользили и скользили по узору, пока не остановились на гнезде с единственным яйцом. От прикосновения оно качнулось. Он покрепче сжал пальцы и извлек его из углубления. Оно было маленьким и белоснежно-белым. Но едва оказалось на его ладони, как потеплело, а белизна приобрела кремовый оттенок, который перешел в желтый и, наконец, стал золотым.

– Я нашел то, что вы ищете, – сказал он.

Нои подошел к нему и взял с его ладони золотое яйцо.

– Да, – согласился он тихо. – Вы его нашли.

– Камень с Небес, – сказал Ошир. – Чудо! Что вы будете делать теперь?

– Он не мой, – ответил Нои, – и я не могу его взять. Иначе я вернулся бы в свою страну и попытался бы спасти жену и детей от неминуемой гибели.

– Так возьмите его, – сказал Ошир.

– Нет! – закричала Амазига. – Он нужен мне! Он нужен тебе. Я не могу смотреть, как ты снова преображаешься!

Ошир отвернулся от нее.

– Я… хочу, чтобы Камень принадлежал вам, Нои-Хазизатра. Я князь деенков. Верховный жрец погиб, и право распоряжаться Камнем перешло ко мне. Возьмите его, Употребите во благо.

– Позволь мне воспользоваться им один раз, – умоляюще воскликнула Амазига. – Дай мне исцелить Ошира!

– Нет! – закричал Ошир. – Сипстрасси не действует против самого себя, ты же видела? Таким меня сделал Сипстрасси. Сила слишком драгоценна, чтобы тратить ее на существо вроде меня. Как ты не понимаешь, Шрина? Я лев, который ходит как человек. Даже магия не может изменить этого… Помешать мне стать, чем я стану. Не важно, Шрина. Ты и я – мы увидим океан, и это все, чего я хочу.

– Ну а то, чего хочу я? – спросила она. – Я люблю тебя, Ошир.

– И я люблю тебя, Черная Госпожа… больше жизни. Но ничто не вечно. Даже любовь. – Он обернулся к Нои – Как вы найдете путь домой?

– За тем, что некогда было царскими садами, есть кольцо стоячих камней. Я пойду туда.

– Я пойду с вами, – сказал Ошир, и вместе с Шэнноу они вышли из комнаты. Амазига осталась сидеть рядом с убитым жрецом, глядя на золотые свитки.

Протекшие столетия почти не тронули кольцо камней. Только один растрескался и упал. Нои вошел в кольцо, остановился на середине и протянул руку Шэнноу.

– Я многое узнал здесь, мой друг, – сказал он. – Однако не нашел Меча Божьего, как мне было повелено.

– Я найду его, Нои… и сделаю то, что нужно сделать.

А вы позаботьтесь о своей семье.

– Прощайте, Шэнноу, да пребудет с вами любовь Божия.

Шэнноу и Ошир вышли из кольца, Нои поднял Камень и крикнул что-то на языке, неизвестном Шэнноу. Не было ни ослепительной вспышки света, ни удара грома. Просто однусекунду он стоял там, а в следующую его уже там не было.

Шэнноу ощутил невосполнимую утрату. Он обернулся к Оширу.

– Вы человек великого мужества.

– Нет, Шэнноу. Если бы! Тем, что я есть, меня сделал Сипстрасси. Шрина прибегла к магии Камней, чтобы вернуть мне человеческий облик, но почти сразу же я вновь начал меняться. Она упряма и израсходовала бы все Камни в мире, чтобы сохранить меня. Но такой дар Бога не следует тратить понапрасну на подобную цель.

Они медленно пошли назад в Храм. Там уже собралась большая толпа, и из дверей выносили убитых жрецов.

– Почему они не защищались? – спросил Шэнноу. – Ведь тех было так мало!

– Мы не воины, Шэнноу. Мы не верим в убийства. В Храме их встретила Амазига, лицо у нее было суровым и непреклонным.

– Нам надо поговорить, Шэнноу. Ошир, извини нас! – И она увела Иерусалимца назад в Святая Святых. Хотя тело старого жреца унесли, его кровь по-прежнему пятнала пол.

Амазига резко обернулась к Шэнноу:

– Вы должны, нагнать убийцу и остановить его. Вопрос жизни и смерти.

– Почему? Какой вред он может причинить?

– Меч надо оставить там, где он находится.

– Все еще не понимаю почему. Если он служит Божьему Промыслу…

– Божьему, Шэнноу? Бог не имеет никакого отношения к Мечу. Мечу? Что я такое говорю! Это не Меч, Шэнноу, это ракета, ядерная ракета. Летающая бомба.

– Ну, в таком случае Пастырь быстренько спровадит Себя в ад. Почему вас это так пугает?

– Он спровадит в ад нас всех. Вы понятия не имеете о мощи этой ракеты, Шэнноу! Она уничтожит все, что вы можете увидеть с Башни. На двести миль земля будет испепелена и станет бесплодной. Вы способны осознать это?

– Объясните мне.

Амазига глубоко вздохнула, подыскивая нужные слова. Ее память Хранителя и наставницы была подкреплена Сипстрасси, и она могла перечислить все данные этой ракеты, но они только еще больше запутали бы Шэнноу. Сказать ему, что это – MX (missile experimental – ракета экспериментальная). Длина – 34, 3 метра. Диаметр – 225 сантиметров первая ступень. Скорость – 18 000 миль в час в момент взрыва. Радиус действия – 14 000 километров. Мощность – 10 Х 350 килотонн. Десять боеголовок, каждая способна полностью уничтожить большой город. Но как объяснить армагеддонскому варвару, что именно стоит за этими словами?

– В Межвременье, Шэнноу, царили великий страх и ненависть. Люди создавали сокрушающее оружие, и одно в дни ужасной войны было применено против большого города. Оно полностью уничтожило город. Этот единственный взрыв убил сотни тысяч людей. Но вскоре были созданы еще более мощные бомбы и сконструированы ракеты, которые могли доставлять их через океаны.

– Так как же нации выжили?

– Они не выжили, Шэнноу, – ответила она просто.

– И эти бомбы опрокинули землю?

– Не совсем. Но это не важно. Этому… как его? Пастырю?.. нельзя позволить как-либо воздействовать на ракету.

– Но почему она висит в небе? Почему окружена крестами, если не ниспослана Богом.

– Вернемся в мои комнаты, и я постараюсь объяснить, как смогу. На все вопросы у меня ответов нет. Но обещайте, Шэнноу, отправиться за ним во весь опор, когда я объясню вам, в чем суть.

– Я решу, как поступить, после того, как вы объясните все.

Он последовал за ней в ее комнату и сел напротив письменного стола.

– Вам известно, – сказала она, – что одно время все эти земли находились на дне океана? Место, где мы находимся сейчас, тогда было частью моря, носившей название «Дьявольский Треугольник». Название это оно получило из-за необъяснимых исчезновений кораблей и самолетов… Про самолеты вам понятно?

– Нет.

– Люди тогда… было установлено, что машины способны взмывать в небо. Эти машины назвали самолетами. У них были широкие крылья и двигатели, которые на больших скоростях удерживали их в воздухе. И то, что вы видите в небе вокруг… э… Меча, это вовсе не распятия и не кресты, а самолеты. Они оказались в поле полной статики. Боже мой, Шэнноу! Это невозможно! – Она наполнила кубок вином из кувшина на столе и выпила больше половины, а затем наклонилась вперед. – Атланты использовали энергию большого Сипстрасси и нацелили ее в небо. Зачем и почему, я не знаю, но они это сделали. Когда Атлантиду поглотил океан, сила Камня сохранилась. Она сковала более ста самолетов и кораблей. И могла бы захватить их еще больше, но поле очень узко, а энергия с годами слабела, и корабли попадали на землю. Их остовы все еще попадаются в пустыне за Пиком Хаоса. Каким образом поле втянуло ракету, я могу только догадываться. Когда Земля опрокинулась вторично, происходили гигантские землетрясения. К тому времени ядерные установки полностью контролировались компьютерами, и очень вероятно, что компьютеры определили необычной силы землетрясения, как ядерные взрывы, и среагировали соответственно. Вот почему почти везде теперь уровень радиации столь высок. Земля опрокинулась, ракеты были выпущены, и всякой надежде на сохранение цивилизации пришел конец. Эта ракета была скорее всего выпущена откуда-то из страны, называвшейся «Америка». Она попала в поле полной статики и остается в нем вот уже триста лет.

– Но ведь в Межвременье должны были видеть – вот, как видим мы, – что самолеты висят в воздухе? Если у них в распоряжении было такое ужасающее оружие, почему они не уничтожили Камень?

– Не думаю, что они могли видеть эти самолеты. Полагаю, Сипстрасси изначально был запрограммирован удерживать предметы в другом измерении, недоступном нашему зрению. И видимыми они стали только, когда его энергия начала истощаться.

Шэнноу покачал головой:

– Я ничего не понял, Амазига. Все это мне недоступно. Самолеты? Поля полной статики? Компьютеры? Тем не менее меня последнее время преследуют странные сны. Я сижу в хрустальном, шаре внутри гигантского креста в небе. В уши мне бормочет голос. Чей-то, кого называют Контроль, и он указывает мне курс прямо на запад. Мой голос – и все-таки не мой – отвечает, что мы не знаем, где запад. Все не такое… непонятное. Даже океан выглядит иначе.

– Хрустальный шар, Шэнноу, это кабина самолета. И голос, который вы слышали, был не голос человека по имени Контроль, а голос диспетчера командно-диспетчерского пункта в месте, называвшемся Форт Лодердейл. Ваш – не ваш голос принадлежал лейтенанту Чарльзу Тейлору, пилотировавшему один из пяти бомбардировщиков-торпедоносцев на учениях. И видите вы их все пять в боевом строю возле ракеты. Поверьте мне, Шэнноу, и помешайте Пастырю!

Шэнноу встал.

– Не знаю, сумею ли. Но попытаюсь, – сказал он ей.

32

Бет Мак-Адам очнулась. Голова гудела, все тело ныло. Она села – и увидела двух мужчин, которые вытащили ее из дома. Схватив камень, она принудила себя встать.

– Стервецы поганые! – прошипела она. Тот, кто был выше, плавным движением поднялся с земли и шагнул к ней. Ее рука взвилась, целясь размозжить ему висок, но он легко помешал ей и повалил на землю.

– Не испытывай моего терпения, – сказал он. Белые как мел волосы, юное, без единой морщинки лицо. Он опустился на колени рядом с ней. – С тобой ничего плохого не случится, слово Магелласа. Нам просто нужна твоя помощь, чтобы выполнить возложенное на нас поручение.

– А мои дети?

– Целы и невредимы. А мужчина, которого ударил Линдьян, просто потерял сознание и очнется таким, каким был.

– А что за поручение? – спросила она, готовясь снова броситься на него.

– Не делай глупостей, – посоветовал он. – Если станешь мне докучать, я сломаю тебе обе руки. – Бет выпустила камень из пальцев. – Ты спросила про данное нам поручение, – продолжал он с улыбкой. – Мы присланы убрать Йона Шэнноу. Ты для него что-то значишь, и он сдастся нам, чтобы спасти тебя.

– Ждите! – отрезала она. – Он убьет вас обоих.

– Не думаю. Я успел узнать Йона Шэнноу очень близко. Он внушает мне уважение и даже нравится. Он сдастся!

– Но если он тебе нравится, так почему ты хочешь убить его?

– Какое отношение чувства имеют к выполнению долга? Царь, мой отец, говорит, что Шэнноу должен умереть, значит, он умрет.

– Но почему вы просто не встретитесь с ним? Как настоящие мужчины? Магеллас рассмеялся.

– Мы палачи, а не бретеры. Получи я приказ встретиться с ним на равных, я повиновался бы. Как и мой брат Линдьян. Но это не диктуется необходимостью, а потому было бы глупым риском. Теперь мы продолжим – с твоей помощью… или без нее. Но мне не хотелось бы сломать тебе руки. Ты поможешь нам? Ты нужна своим детям, Бет Мак-Адам.

– И какого ответа ты от меня ждешь?

– Что ты останешься с нами и оставишь камни в покое.

– Выбор у меня не слишком большой, так?

– Все-таки скажи это вслух. Это меня слегка успокоит.

– Я буду делать то, что вы скажете. Тебе этого достаточно?

– Более или менее. Мы приготовили еду и будем рады, если ты разделишь ее с нами.

– Где мы? – спросила Бет.

– Мы, если не ошибаюсь, сидим в одном из ваших святых мест.

Магеллас указал на усыпанное звездами небо. Высоко над ними, серебрясь в лунном свете, висел Меч Божий.

* * *

Шэнноу ушел, и Амазига Арчер сидела одна. На ее письменном столе теперь лежали Священные Свитки, хранимые деенками. Ее муж, Сэмюэль, четыре года обучал ее знакам клинописи древней Месопотамии. Большую часть золотых полос занимали астрологические заметки и карты созвездий. Но последних три свитка, включая еще одам, который Пастырь не нашел, содержали мысли и рассуждения астролога Араксиса.

Амазига прочла первые два, и ее пробрала холодная дрожь.

Многое осталось ей непонятным, но все согласовывалось с древними легендами о гибели Атлантиды. Атланты обнаружили колоссальный источник энергии, но злоупотребили им, океан вздыбился и затопил сушу. Теперь Амазиге все стало ясно. Отворив Врата Времени, они изменили хрупкое равновесие всемирного тяготения. Вместо того, чтобы спокойно обращаться вокруг Солнца, Земля подверглась воздействию силы притяжения второго солнца, а возможно и нескольких. Землетрясения и извержения вулканов, описанные Араксисом, были лишь симптомами того, что планета во власти двух противоположно направленных сил покачивалась на своей оси. И нынешние землетрясения носили точно тот же характер. Когда в небе появлялись два колоссальных солнца, сила тяготения заставляла планету содрогаться.

Шэнноу был прав: надвигающаяся гибель Атлантиды представляла смертельную угрозу для нового мира. Одна из великих тайн, которую так и не удалось раскрыть Хранителям, касалась рассказа очевидцев Второго Падения, когда десять тысяч лет назад цивилизации были смыты с поверхности планеты. Эти очевидцы сообщали о двух солнцах в цебе. Амазигу учили» что вторым «солнцем» был ядерный взрыв. Теперь она усомнилась в этой теории. В золотых свитках говорилось о вратах в мир летающих машин и страшного оружия. Круг истории? Когда Атлантида погибла, она увлекла с собой и двадцать первый век? А как с двадцать четвертым? Что теперь, Господи? Неужели Земля и правда опрокинется?

Поднявшийся в сумерках ветер холодил ей кожу. Она встала, задернула тяжелые занавески и зажгла фонари по стенам. «Что такое заложено в нашей расе, что всегда увлекает нас на путь разрушения и гибели?»

Вернувшись к столу, Амазига взяла последний список и в смутном золотистом свете фонарей начала разбирать слова. Глаза у нее расширились.

– Господи Иисусе! – прошептала она, схватила пистолет, выскочила из комнаты и сбежала по лестнице во двор. Там все еще стояла кобыла Нои. Амазига забралась в седло и поскакала через город. За главными воротами у трупов рептилий пировали львы. Они словно не заметили ее, и она погнала кобылу галопом.

* * *

Шэнноу поехал вслед за Пастырем, но медленно. Жеребец был измучен и нуждался в отдыхе. Кроме того, сгущались сумерки, а он знал, что наверняка не успеет, если его конь неудачно оступится. Взыскующий Иерусалима покачивался в седле. Он тоже устал, и голова у него шла кругом из-за всего, что он услышал от Амазиги. А ведь так недавно – и так давно! – мир был простым местом с хорошими людьми и плохими людьми И жила надежда на Иерусалим. Теперь все изменилось.

Меч Божий – не более чем оружие, созданное людьми для уничтожения других людей. Венец из крестов – самолеты из прошлого. Так где же Бог? Шэнноу взял фляжку и напился. Вдали он различил очертания Пика Хаоса. Облака разошлись, и в небе серебром засиял Меч Божий.

– Где ты, Господи? – сказал Шэнноу. – Где ты ходишь?

Ответа не было. Шэнноу подумал о Нои: ему хотелось верить, что корабельный мастер благополучно вернулся домой. Жеребец трусил и трусил вперед, и, когда занялась заря, Шэниоу направил его вверх по каменной гряде, примыкающей к Пику и Озеру Клятв. Оглянувшись, он увидел, что к пику направляется какой-то всадник. Взяв зрительную трубку, он навел ее и узнал Амазигу. Кобыла под ней была вся в пене и еле плелась на подгибающихся ногах. Убрав трубку в седельную сумку, Шэнноу въехал на последний гребень. В глазах у него мутилось от утомления. Он направил жеребца вниз к озеру, спешился и огляделся. Пик вздымался к небу, как узловатый палец, и он увидел, что Пастырь уже почти добрался до последнего карниза. Слишком далеко для пистолетного выстрела.

– Добро пожаловать, Шэнноу, – раздался чей-то голос. Иерусалимец стремительно обернулся, уже прицеливаясь. И тут увидел Бет Мак-Адам. Худощавый беловолосый молодой человек обнимал ее одной рукой за шею, другой прижимая пистолет к ее голове. Говоривший – человек из его снов – стоял в нескольких шагах влево.

– Должен сказать, Шэнноу, что я тебе благодарен, – сказал Магеллас. – Ты убил надменного скота Родьюла, чем оказал мне большую услугу. Однако царь царей отдал повеление о твоей смерти.

– Но ее-то это как касается? – спросил Шэнноу.

– Чуть только ты положишь на землю все свое оружие, она будет отпущена.

– И в тот же миг я умру?

– Вот именно. Но произойдет это мгновенно. – Ма-геллас вытащил пистолет. – Обещаю тебе.

Оба пистолета Шэнноу все еще были нацелены на молодого человека. Курки взведены, пальцы на спусковых крючках.

– Не слушай, Шэнноу! Прикончи его! – закричала Бет Мак-Адам.

– Ты ее отпустишь? – спросил Шэнноу.

– Я человек слова, – ответил Магеллас, и Шэнноу кивнул.

– Хорошо, – сказал он.

В эту же секунду Бет Мак-Адам приподняла ногу и со всей тяжестью наступила каблуком на ступню Линдьяна. Удар затылком до его подбородку – и она вырвалась из его рук. Линдьян выругался, вскинул пистолет, и тут из-за большого камня выскочил Клем Стейнер. Линдьян заметил его, обернулся, но опоздал: пистолет Стейнера рявкнул, и худощавый воин опрокинулся навзничь с пулей в сердце.

Одновременно выстрелил Магеллас, и с головы Шэнноу слетела шляпа. Иерусалимец спустил курки своих пистолетов. Магеллас пошатнулся, но устоял на ногах, Шэнноу выстрелил еще раз, и Магеллас упал на колени, все еще пытаясь поднять руку с пистолетом. Но пистолет выпал из его пальцев. Он откинул голову.

– Ты мне нравишься, Шэнноу, – сказал он со слабой улыбкой. Глаза у него закрылись, и он упал лицом вниз.

Шэнноу подбежал к Стейнеру. Рана на груди юноши открылась, лицо его стало землистым. Он прислонялся к камню.

– Уплатил тебе должок, Шэнноу. – прошептал он.

– Ты спятил, Клем! – К нему подбежала Бет. – Но все равно спасибо. Откуда, дьявол тебя возьми, ты здесь взялся?

– Я быстро прочухался, а тут приехал Бык навестить меня. Ну, я и оставил детей на него, да и двинулся по следу… Вроде бы мы теперь в безопасности.

– Пока нет, – ответил Шэнноу. Пастырь выбрался на карниз, где пуля уже не могла его достать, и поднял руку.

Меч Божий задрожал в небе.

Шэнноу кинулся к основанию пика, сбросил черный плащ, подпрыгнул, ухватился за торчащий камень и подтянулся. Прямо перед ним уходил ввысь почти отвесный обрыв. Его пальцы нащупали опоры, и медленный подъем начался.

Бет и Стейнер сели, не спуская с него глаз. Высоко на карнизе Пастырь возглашал обрывки стихов Ветхого Завета.

– Меч, меч обнажен для заклания, вычищен для истребления, чтобы сверкал, как молния… Ибо так говорит Господь Бог: когда Я сделаю тебя городом опустелым… Когда подниму на тебя пучину, и покроют тебя большие воды… Ужасом сделаю тебя, и будут искать тебя, но уже не найдут тебя вовеки, говорит Господь Бог. – Его голос звенел на ветру.

Амазига тяжело взобралась на гребень – кобыла упала бездыханной еще на склоне. Она сбежала к озеру и увидела, что Шэнноу упорно взбирается вверх по обрыву.

– Нет! – закричала она. – Не. трогайте его, Шэнноу! Не трогайте!

Иерусалимец не ответил. Амазига вытащила пистолет и прицелилась в него, но Бет бросилась к ней, перепрыгивая камни, и успела ударить ее в плечо. Грянул выстрел, возле левой руки Шэнноу брызнули каменные осколки. Он вздрогнул от неожиданности и чуть не сорвался. Бет вырвала у Амазиги пистолет и оттолкнула ее от себя.

– Мы должны остановить его! – пробормотала Амазига. – Должны!

С неба донесся громовый рокот: пламя и дым, окутали основание Меча. Минуты летели. Шэнноу совсем устал: когда он подтягивался, его руки дрожали все заметнее. Но цель была уже близка. Он отчаянно напрягал последние силы, вынуждал тело повиноваться. По его лицу катился пот.

Почти над самой головой он слышал голос Пастыря:

– Изолью на тебя негодование Мое, дохну на тебя огнем ярости Моей… Рыдайте! О злосчастный день!.. Година народов наступает…

Когда ракета начала содрогаться, самолеты у края поля полной статики вырвались, и рев их двигателей раскатился над пустыней за Пиком. Шэнноу выбрался на карниз. Несколько секунд он с трудом переводил дух.

Пастырь увидел его:

– Добро пожаловать, брат! Добро пожаловать! Нынче ты услышишь еще небывалую проповедь, ибо Меч Божий возвращается в дом свой!

– Нет, – сказал ему Шэнноу. – Это не меч. Пастырь.

Но тот его словно не услышал.

– Наступил благословенный день. День мне предназначенный.

С ужасающим ревом ракета вырвалась из поля и устремилась вверх.

– НЕТ! – завопил Пастырь. – Нет! Вернись! – Он поднял руку, ракета замедлила подъем и начала поворачиваться. Башня зарокотала. Гигантская молния расколола небо на юге, воздух раздвинулся, точно занавес, и в небе засияло второе солнце. Шэнноу приподнялся на колени. С карниза ему были хорошо видны колоссальные врата, распахнутые Пендарриком, и бесчисленные ряды легионов за ними. Свет нестерпимо слепил глаза. В небе ракете почти завершила поворот. Шэнноу вытащил пистолет. Землетрясение разразилось в тот миг, когда он прицелился в Пастыря. Гигантская трещина зазмеилась поперек пустыни… Озеро исчезло… Пик покачнулся. Срывались каменные пласты, обнажая башенные стены. Шэнноу выронил пистолет и ухватился за торчащий камень. Пастырь, видевший только ракету, потерял равновесие и сорвался с карниза. Его тело распростерлось далеко внизу на камнях, недавно бывших дном озера.

Клем Стейнер, Бет и Амазига побежали от разверзшейся пропасти на склон, Шэнноу выпрямился. Ракета возвращалась пр ямо на него.

Он угрюмо уставился на орудие его гибели, всеми силами души желая, чтобы чудовище влетело в открытые врата. В ответ на его мысли ракета завибрировала и кувыркнулась. Шэнноу, не зная, что под каменным панцирем пульсирует энергия огромного Сипстрасси, не мог понять, почему произошло чудо, но его сердце радостно забилось, едва он понял, что Меч Божий подчиняется его желанию. Он сосредоточился, насколько хватило сил. Ракета пронеслась сквозь Врата Времени, подобно серебряному дротику. Легионы Пендаррика следили за ее полетом… а она все летела, хотя от нее отвалилась часть. На миг Шэнноу испытал чувство горчайшего разочарования – ведь ничего не произошло. Затем вспыхнул свет, словно тысячи солнц, и раздался грохот, словно рушились миры.

Врата исчезли.

33

Нои-Хазизатра открыл глаза и увидел, что стоит в кольце камней за Царскими садами Эда. В двухстах шагах от Храма. В небе сияли звезды, и город спал, Он выскочил из кольца и побежал по обсаженной деревьями Аллее Царей и дальше сквозь Жемчужно-Серебря-ные ворота. Проснувшийся старый нищий протянул руку.

– Помоги мне, высочайший, – сонно пробормотал он. Однако Нои пробежал мимо, и, прошептав ему вслед проклятие, нищий снова закутался в тонкое одеяло.

Когда Нои добрался до улицы Купцов, он еле переводил дух и пошел шагом. Однако тут же пустился бежать, пока не оказался у запертой калитки своего сада. Поглядев по сторонам, он ухватился за прутья железной ограды и начал карабкаться на нее. Добравшись до верха, спрыгнул на землю и зарысил к дому. На него бросился могучий пес. Нои опустился на колени, и пес, сразу остановившись, обнюхал его протянутую руку.

– Ну-ну, Немврод. Не так уж долго меня не было! – Черный хвост завилял, и Нои погладил длинные уши. – А теперь пойдем искать твою хозяйку.

Дверь дома тоже была заперта, и Нои забарабанил кулаками по филенке. В верхнем окне замерцал огонек, на балкон вышел слуга:

– Кто тут?

– Открой дверь. Вернулся хозяин дома! – крикнул в ответ Нои.

– Хронос сладчайший! – воскликнул Пурат, слуга. Еще минута, засовы отодвинулись, и Нои вошел в дом. Пурат, старый доверенный служитель, заморгал при виде странной одежды своего господина, однако Нои не стал тратить времени на расспросы.

– Буди слуг, – приказал он, – пакуйте свои вещи, а также съестные припасы на дорогу.

– Куда мы едем, господин? – спросил Пурат.

– Чтобы найти спасение, если на то будет Божья воля. Нои взбежал по лестнице и распахнул дверь спальни. Пашад спала. Он сел на край широкой кровати, на шелковые простыни, погладил жену по темным волосам, и ее глаза открылись. – Опять сон? – прошептала она.

– Не сон, любимая. Я здесь.

Она привстала и обняла его за шею:

– Я знала, что ты вернешься! Я так горячо молилась…

– У нас нет времени, Пашад. Мир, который мы знаем, вот-вот погибнет, как мне и открыл Владыка Хронос. Нам надо торопиться в порт. Какие из моих кораблей стоят там сейчас?

– К отплытию готов только «Ков-Чегнои». На него грузят скот для восточной колонии.

– Значит, «Ков-Чегнои». Разбуди детей, упакуй теплую одежду. Мы отправимся в порт, найдем кормчего Ко-налиса. Пусть будет готов поднять паруса завтра, едва начнет смеркаться.

– Любимый, но еще не все бумаги готовы. Не позволят нам покинуть порт. Перегородят выход из бухты.

– Не думаю. Не в этот День Дней. А теперь побыстрее оденься и делай, что я тебе сказал.

Пашад откинула шелковое одеяло и спрыгнула с кровати.

– С тех пор, как ты уехал от нас, случилось очень многое, – начала она рассказывать, сбрасывая ночную тунику и доставая из ларя у окна теплое шерстяное платье. – Половина торговцев и ремесленников восточного квартала исчезли. Говорят, царь забрал их в иной мир. В городе большое волнение. Ты ведь знаешь мою троюродную сестру Карию? Она замужем за придворным астрологом Араксисом. Она говорит, что большой Сипстрасси перенесли в Звездную башню для того, чтобы остановить страшное оружие, которое замыслили обрушить на нас наши враги.

– Что?! В Звездной башне?

– Да. Кария говорит, что Араксис очень встревожен. Царь сказал ему, что враги из другого мира попытаются погубить Империю.

– И они установили Камень, чтобы помешать этому? Вот что, Пашад! Возьми детей, найди Коналиса, прикажи приготовиться к отплытию в сумерках. Я присоединюсь к вам в порту. Где стоит «Ков-Чегнои»?

– У двенадцатого причала. Почему ты не пойдешь с нами?

Он шагнул к ней и заключил ее в могучие объятия.

– Не могу. Мне необходимо сделать еще кое-что. Но, верь мне, Пашад. Я люблю тебя.

Он быстро поцеловал ее и выбежал из спальни. Во дворе ждали двое слуг. Рядом стояли наспех упакованные сундуки, а Пурат вел от ворот по мощеной дороге лошадь, запряженную в повозку. В небе уже разгоралась заря.

– Пурат, запряги колесницу. Она мне нужна сейчас же.

– Слушаю, Господин. Но белую пару одолжил Бонанте. Есть только каурая кобыла да мерин, а они не пара…

– Запрягай!

– Уже запрягаю, господин.

Несколько минут спустя Нои-Хазизатра, нахлестывая кобылу с мерином, катил по Аллее Царей назад, к далекой Звездной башне. Мерин был сильнее кобылы, а управлять деревянной колесницей и обычно было нелегко, и все же Нои продолжал гнать лошадей, надеясь, что у него хватит силы справляться с ними. Колесо подпрыгнуло на торчащем булыжнике, однако Нои сумел устоять и продолжал мчаться через обреченный город.

Владыка повелел ему найти Меч Божий… он не сумел. Но Шэнноу обещал найти Меч и сделать все, что будет нужно. А Нои только теперь понял, что тогда произойдет.

Шэнноу отправит Меч во врата, и миру настанет конец. Меч Божий был воссиявшим ослепительным светом его видения, а Араксис использовал силу Сипстрассй, чтобы остановить его.

Небо совсем посветлело, и было уже раннее утро, когда Нои повернул колесницу во двор у подножия Звездной башни. К нему бросились два стражника и схватили взмыленных лошадей под уздцы. Нои спрыгнул на землю – Араксис тут? – спросил он. Стражники посмотрели на его странную одежду и переглянулись.

– Мне необходимо увидеть его по делу величайшей важности, не терпящему отлагательств, – заявил Нои.

– А по-моему, тебе надо пойти с нами, господин. Начальник охраны захочет расспросить тебя.

– Нет времени, – ответил Нои, и его могучий кулак ударил стража в подбородок, и он камнем рухнул на плиты двора. Его товарищ старался вытащить меч из ножен. Нои прыгнул к нему, кулак поднялся, опустился, и второй стражник растянулся рядом с первым.

Дверь в башню была закрыта на засов изнутри. Нои надавил на нее плечом, она прогнулась, но не поддалась, Тогда он попятился и, ударив ногой в замок, сорвал дверь с петель.

Прыгая через две ступеньки, Нои поднялся на Башню. Дверь в круглую комнату не была заперта, и он вошел без стука. Смуглый красивый мужчина с золотым обручем на голове наклонялся над столом, изучая большую звездную карту. На шаги Нои он повернул голову.

– Кто ты? – спросил он сурово.

– Нои-Хазизатра.

Глаза астролога широко раскрылись.

– Ты объявлен еретиком и изменником. Что тебе здесь надо?

– Я пришел остановить тебя, Араксис… во имя Святейшего.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Миру угрожает опасность.

– Мир погиб. Ты знаешь, что я говорю правду, ты ведь заглядывал в будущее, астролог. Зло царя нарушило уравновешенную гармонию миров. Владыка Хронос повелел положить конец его злу.

– Но как же тысячи… сотни тысяч ни в чем не повинных? Нам надо оберечь тысячелетнюю цивилизацию. Нет, ты ошибаешься!

– Ошибаюсь? Я видел падение миров. Я ходил по развалинам Эда, Я видел, как в глубинах океана статую Пендаррика опрокинула на дно большая акула. Я не ошибаюсь.

– Я способен остановить это, Нои. Способен! Ведь Меч Божий всего лишь страшная машина. Я способен удержать ее с помощью Сипстрасси… отправить туда, где она никого не убьет.

– Я не могу допустить, чтобы ты попытался это сделать, – негромко сказал Нои, взглянув на ясное голубое небо.

– Ты не можешь помешать, изменник. Сила перекрывает врата, словно щит. И город тоже. Любой металлический предмет в небе, окружающем Эд, будет пойман. Ничто не проникнет внутрь. Можешь убить меня, Нои-Хазизатра, но это не воспрепятствует магии. И тебе не приблизиться к Камню, его охраняют нерушимые чары!

Нои резко обернулся и посмотрел на гигантский Камень Сипстрасси. В его поверхность были вделаны шесть золотых проволок, которые были подсоединены к шести сферическим кристаллам на ажурной подставке из серебра.

– Уходи, пока еще можешь, – сказал Араксис. – Мы в родстве через наших жен, а потому я даю тебе час, а тогда доложу царю о твоем возвращении.

Нои, словно не слыша, подскочил к столу, смахнул с него пергаментный лист и подсунул руки под дубовую крышку.

Тяжелый стол приподнялся.

– Нет! – завопил Араксис, кидаясь на могучего корабельного мастера. Нои отпустил стол и обернулся в тот самый миг, когда астролог прыгнул на него. Оба свалились на пол, однако Нои успел ударить Араксиса в подбородок. Астролог был оглушен, но рук не разжал. Нои вскочил и швырнул его о стену, потом опять нагнулся над столом, поднял его высоко над головой и, крикнув, швырнул в кристаллы. По комнате заметалась молния, разбила высокое окно и подожгла бархатные занавески. Серебряные подставки расплавились. Один из кристаллов был разбит столом, еще три скатились на пол. Нои схватил табурет и искрошил их.

– Ты не знаешь, что ты натворил! – прошептал Араксис, а из ссадины на его виске сочилась кровь.

Снизу со двора донесся крик. Нои выругался и подбежал к окну. Над распростертыми телами двух стражников наклонились еще трое.

Нои скатился с лестницы. В разбитую дверь как раз входили два стражника, и Нои врезался в них, сбил с ног. Выскочив на солнечный свет, он увернулся от опускающегося меча и опрокинул третьего стражника. Потом прыгнул в колесницу и щелкнул кнутом над головами лошадей. Они налегли на постромки и ринулись к воротам.

В верхней комнате Звездной башни Араксис кое-как поднялся на ноги. Четыре кристалла разбиты, и у него нет времени, чтобы снова все наладить. Однако два остались на месте – достаточно, чтобы послать силовой луч над городом Эд. Если Меч нацелен на Эд, Камень остановит его в небе, сведет в ничто его жуткую мощь. Если же меч минует город, то безобидно взорвется в океанских просторах. Араксис подошел к Великому Камню и начал шептать слова силы.

В мчащейся по городу колеснице Нои утешался мыслью, что, наверное, непоправимо воспрепятствовал планам Араксиса. Если нет, то миру Шэнноу придется испытать всю меру зла Пендаррика.

Лошади устали, и миновало два часа, прежде чем Ной въехал на пристань. Как и сказала Пашад, «Ков-Чегнои» стоял у двенадцатого причала.

Он выпрыгнул из колесницы и взбежал по сходням. Коналис увидел его и, оставив кормило, спустился с ним под палубу.

– Это безумие, Высочайший, – заявил дюжий корабельщик. – Как раз начнется прилив, а мы не выправили бумаг, да и скот еще только грузят.

– Сегодня день безумия. Моя жена здесь?

– Да. И твои сыновья, и твои слуги. Они все в помещениях под палубой. Но ведь еще предстоит досмотр. Что мне сказать начальнику порта?

– Что захочешь. У тебя есть семья, Коналис?

– Жена и две дочери.

– Приведи их корабль.

– Это зачем же?

– Я хочу сделать им великий подарок… и тебе тоже. Говорить больше не о чем. Теперь я сосну часок-другой. Разбуди меня с наступлением сумерек. И скажи всем матросам, у кого есть жены и невесты, чтобы они тоже привели их на борт. У меня есть подарки для них всех.

– Как прикажешь, Высочайший. Но может, лучше сказать, что подарки приготовила госпожа Пашад? Ты же объявлен изменником.

– Разбуди меня с приходом сумерек. А насчет досмотра – пусть отложат его до завтра.

– Слушаю, Высочайший.

Нои растянулся на узких нарах – он так устал, что не мог даже позвать Пашад. Глаза у него закрылись, и он сразу же погрузился в глубокий сон…

И проснулся, как ужаленный. Рядом с ним сидела Пашад. Он еле разлепил веки, и ему почудилось, что уснул он всего лишь минуту назад.

– Смеркается, мой господин, – сказала Пашад, и он спрыгнул с нар.

– Дети тут?

– Да. Все в безопасности. Но корабль переполнён женами и детьми матросов.

– Уведи их всех вниз. Я поговорю с Коналисом. Пошли его к кормилу.

– Что происходит, Нои? Я ничего не понимаю…

– Очень скоро ты все поймешь, любимая. Поверь мне.

Коналис встретил его на корме.

– Я совсем запутался, Высочайший. Ты сказал, что мы отплывем с сумерками, но сейчас тут полно женщин и детей, которых еще надо высадить на берег.

– На берег никто не сойдет, – ответил Нои, всматриваясь в небо.

Коналис вполголоса выругался. С дальнего конца порта к ним направлялся отряд воинов.

– Прознали, что ты вернулся, – буркнул кормчий. – Теперь нам всем конец.

Нои мотнул головой.

– Смотри! – крикнул он, взметывая руку и указывая пальцем туда, где длинная серебряная стрела описывала дугу по небосводу. – Руби канаты! – взревел Нои. – Сейчас же, если хочешь жить!

Коналис сорвал топор с крюка на корме и обрушил его на чалку. Кинулся на нос и обрубил вторую. «Ков-Чегнои» начало относить от пристани, и Нои что было силы повернул кормило влево. Заметив, что корабль плывет, на палубу хлынули женщины и дети. Тем временем воины добежали до причала, но корабль отошел уже настолько, что никто не мог бы прыгнуть на него с пристани. Поперек выхода из порта стояла длинная трирема, и ее бронзовый таран поблескивал в лучах умирающего солнца.

– Они нас потопят! – закричал Коналис.

– Нет, – ответил Нои.

Издали, следом за вспышкой слепяще-белого света донесся грохот взрыва, от которого закачалась земля. Город содрогался, и по кораблю пробежала дрожь.

– Поставить парус? – крикнул Коналис.

– Нет. Парус нас погубит. Отправь всех вниз. Небо потемнело. Затем солнце вновь величественно выплыло в небо, и по городу пронесся ураганный ветер. Нои вытащил из кармана свой Сипстрасси и зашептал слова молитвы. По городу с ревом катилась приливная волна в тысячу с лишним футов высотой, и Нои увидел могучие деревья, увлекаемые потоком. Любое могло разнести «Ков-Чегноя» в вцепки. Нос корабля медленно задирался и теперь указывал прямо на водяную стену. Крепко сжимая Сипстрасси, Нои ощутил удар волны. Словно гигантская рука подхватила корабль и увлекла вверх через бурлящую пену, однако ни единая капля на палубу не упала. Все выше поднимался корабль, пока не достиг гребня и не закачался на нем. Далеко внизу трирема болталась среди валов, точно пробка, но тут же ее швырнуло на каменный обрыв над выходом из бухты. Она разлетелась в куски и исчезла в пенных бурунах. А всесокрушающая волна уносилась дальше на восток.

В наступившей тишине к Нои подошел Коналис. Лицо у него было пепельным.

– Ничего не осталось, – прошептал он. – Мир погиб.

– Нет, – сказал Нои. – Не мир. Только Атлантида. Поднимай парус. Когда воды спадут, мы поищем новый дом.

Губы Нои искривились в горьковатой усмешке: из-под палубы до него донеслось жалобное мычание.

«Во всяком случае, у нас есть коровы. Да и овцы тоже». На палубу поднялась Пашад, а за ней их сыновья – Сим, Хам и Иафет. Нои быстро пошел им навстречу.

– Что мы будем делать теперь? – спросила она. – Куда поплывем?

– Куда бы ни было, мы будем вместе, – ответил он.

34

Шэнноу присел на корточки. Внезапно ему стало как-то удивительно хорошо – так хорошо он себя не чувствовал уже долгие-долгие годы. Непонятное, но чудесное ощущение! Хотя он был совсем измучен, его тело, казалось, налилось силой…

Поперек карниза зазмеилась трещина. Башня покачнулась. Шэнноу молниеносно соскользнул с уступа и начал спускаться. Башня задрожала, верхушка обломилась и рассыпалась. Шэнноу всем телом прижался к обрыву, а вокруг летели большие и мелкие обломки. Потом он медленно продолжил спуск.

Внизу к нему подбежала Бет:

– Господи, Шэнноу! Ты только посмотри на себя! Что за дьявол? Что там произошло?

– Но в чем дело? – спросил он.

– У тебя такой молодой вид! Волосы совсем темные, а кожа… даже не верится!

Слева раздался тихий стон, и они бросились туда, где лежал Пастырь. Его тело было изуродовано, из правого уха текла кровь, левая нога неестественно загибалась под туловище.

– Меч… – прошептал Пастырь. Шэнноу положил его голову себе на колени.

– Он унесся туда, куда указав.

– Я умираю, Шэнноу. А Он не являет мне свой лик. Я не выполнил Его велений.

– Не тревожьтесь, Пастырь. Вы заслужили право на ошибки.

– Я оказался недостоин Его.

– Мы все Его недостойны, – мягко сказал Шэнноу, – но Он как будто не придает этому большого значения. Вы делали все, что было в ваших силах, и трудились без устали. Вы спасли город. Вы творили много добра. Он это видел, Пастырь, Он знает.

– Я хотел… чтобы Он… любил меня… Хотел заслужить… – Голос замер.

– Знаю. Не страшитесь. Вы возвращаетесь домой.

Пастырь. И узрите Славу Господню.

– Нет. Я… был дурным человеком, Шэнноу… Я совершал такие черные поступки… – На глазах Пастыря выступили слезы. – Я иду в ад.

– Не думаю, – успокоил его Шэнноу. – Не поднимись вы на этот Пик, и мир, возможно, снова опрокинулся бы. Никто из нас не совершенен, Пастырь, а вы хотя бы старались идти путем Божьим.

– Помолитесь… обо мне… Шэнноу.

– Я помолюсь.

– Это ведь не был Бог… правда?

– Нет. Не тревожьтесь.

Глаза Пастыря закрылись, последний вздох заклокотал у него в груди и оборвался.

– Ты говорил серьезно? – спросила Бет. – Ты думаешь, он не будет поджариваться в аду? Взыскующий Иерусалима пожал плечами:

– Надеюсь, что так. Он жил в терзаниях, и мне хочется думать, что Бог добр к таким людям. К ним подошла Амазига Арчер.

– Почему вы стреляли в меня? – спросил Шэнноу.

– В попытке изменить прошлое, Шэнноу. Я прочла золотые свитки. – Внезапно она засмеялась. – Замкнутый круг истории, Иерусалимец. Пендаррик овладел сознанием Пастыря – или Боготворящего, как он называется в свитках Араксиса. Через него Пендаррик узнал, что Атлантиду должно поразить мощнейшее оружие и что тогда мир опрокинется. И знаете, что сделал Пендаррик? Он приказал перенести Сипстрасси в эту башню и повелел Араксису сосредоточить энергию так, чтобы остановить меч, когда он появится над Эдом. Вы понимаете, о чем я говорю? Двенадцать тысяч лет тому назад Пендаррик сотворил поле полной статики, чтобы поймать ядерную ракету. И поймал ее – через двенадцать тысяч лет. Вы понимаете?

– Нет, – сказал Шэнноу.

– Логично до омерзения. Не узнай Пендаррик про ракету и не попытайся перехватить ее, она бы тут не зависла. Нельзя изменить прошлое, Шэнноу. Нельзя!

– Но почему вы попытались убить меня?

– Потому что вы только что уничтожили два мира. Не отправь вы эту бомбу в прошлое, наш прежний мир уцелел бы. Видите ли, во Втором Падении тоже был повинен Пендаррик. Я думала, что сумею изменить историю… но нет. – Она поглядела на Шэнноу в упор, и он увидел в ее глазах муку и ненависть. – Вы больше не Взыскующий Иерусалима, Шэнноу. О нет! Вы – Обретший Армагеддон. Сокрушитель миров.

Шэнноу не ответил. Амазига повернулась и быстро направилась к развалинам Башни. Там, где каменная кора осыпалась, поблескивал белый мрамор. Амазига пробралась через обломки и по сорванной с петель двери вошла в зияющий проем. Возле выброшенного из чаши Сипстрасси лежал запорошенный пылью скелет. На фалангах пальцев поблескивали кольца, и золотой обруч все еще опоясывал костяной лоб.

Следом за ней туда вошли Шэнноу, Бет и Стейнер.

Шэнноу подвел Стейнера к Сипстрасси и прижал к нему ладонь пистолетчика. Золотые прожилки были теперь еле различимы, но тем не менее волна энергии прокатилась по телу Стейнера, исцелив его раны.

Снаружи доносился рев двигателей – освобожденные самолеты продолжали кружить в небе, ища место для приземления.

Амазига опустилась на колени и взяла свиток золотой фольги.

– «Меч, – начала она читать, – не опустился на Эд, но послышался грохот, появился столп дыма. А сейчас случилось неслыханное: только что закатившееся солнце снова взошло. И я вижу, как на нас стремительно надвигается чернейшая туча. Темнее, чернее всех былых грозовых туч. Нет, не туча. Изменник был прав. Это море!»

Амазига положила свиток и встала.

– Ракета послужила последней соломинкой, опрокинувшей уже неустойчивую планету. – Она обернулась к скелету. – Полагаю, это Араксис. Даже Сипстрасси не мог спасти его от цунами – приливной волны, которую он увидел. Бог мой, как я тебя ненавижу, Шэнноу!

– Хватит скулить! – гневно крикнула Бет Мак-Адам. – Миры уничтожил не Шэнноу, а Пендаррик. Он открыл врата, он установил это самое… как ты там его назвала? – чтобы поймать Меч Божий. И Меч поразил его самого. Какое у тебя право осуждать человека, который только старался спасти своих друзей?

– Оставь ее в покое – мягко сказал Шэнноу.

– Нет! – отрезала Бет, впиваясь в Амазигу ледяным взглядом голубых глаз. – Она знает правду! Когда пистолет убивает человека, за убийство судят не его, а того человека, который спустил курок. Она знает это!

– Он носитель смерти, – прошипела Амазига. – Он уничтожил моих друзей и коллег. Мой муж погиб из-за него, мой сын умер. А теперь из-за него опрокинулись два мира!

– Скажи мне, Шэнноу, почему ты пришел к мечу?

– Это не имеет значения, – ответил Взыскующий Иерусалима. – Оставь, Бет.

– Нет уж! – опять вспылила она. – Пока Магеллас и Линдьян держали меня заложницей, они через свои Камни Силы наблюдали за тобой и показывали мне. Это ты! – крикнула она, оборачиваясь к Амазиге. – Это ты уговаривала, умоляла Шэнноу кинуться сюда и остановить Пастыря. Это ты заставила его взобраться на Пик, рискуя жизнью. Так чей палец нажал на спусковой крючок, стерва?

– Я не виновата! – вскрикнула Амазига. – Я не знала!

– А он знал? Йон Шэнноу знал, что меч, если он влетит во врата, погубит два мира? Меня тошнит от тебя. Сама неси свою вину, как несем все мы. И не сваливай ее на человека, который только что спас нас всех от смерти.

Амазига попятилась от разгневанной Бет и выбежала наружу. Шэнноу последовал за ней.

– Я сожалею о твоих утратах, – сказал он. – Сэмюэль Арчер был прекраснейшим человеком. Ну что еще могу я сказать?

Амазига тяжело вздохнула.

– Она говорила правду, и ты лишь частица круга истории. Прости меня, Шэнноу. Нои-Хазизатра говорил, что был послан найти Меч Божий. И он его нашел.

– Нет, – грустно возразил Шэнноу. – Ведь Меча не было. А было лишь гнусное оружие для уничтожения сотен тысяч людей.

Амазига положила руку ему на плечо.

– Он нашел Меч, Шэнноу, потому что нашел тебя. Мечом Божьим был ты.

– Надеюсь, Нои все-таки уцелел, – сказал Шэнноу, чтобы изменить тему. – Он мне нравился. Амазига засмеялась.

– Уцелел, уцелел,Йон Шэнноу. Можешь не сомневаться.

– Так в свитках было еще что-то? Она покачала головой:

– Нет. Просто Нои – арабский, а Хазизатра – ассирийский вариант имени Ноя. Помнишь, что он говорил о Круге Бога? Нои-Хазизатра попал в будущее и прочел в твоей Библии, как спасся Ной. Поэтому он вернулся к себе и, полагаю, с помощью Сипстрасси создал непотопляемое судно. Ну, как тебе такой Круг Бога?

Ее смех стал истерическим… потом хлынули слезы.

– Уйдем, – сказала Бет Мак-Адам, беря Шэнноу за локоть и уводя его к лошадям.

Первые два самолета уже приземлились на твердые спекшиеся пески пустыни.

– А что они такое? – спросила Бет.

– Во всяком случае такое, с чем я дела иметь не хочу, – ответил он, когда девятнадцатое звено завершило посадку через четыре века после взлета.

Бок о бок Бет и Шэнноу уехали от сухой чаши Озера Клятв.

– Что ты будешь делать теперь, Шэнноу? – спросила она. – Теперь, когда ты снова стал молодым? Будешь и дальше искать Иерусалим?

– Я потратил полжизни, Бет, в поисках видения. Это было ошибкой. Найти Бога за дальними горами нельзя. Как и ответа в камнях. – Повернувшись в седле, он посмотрел на обрушившийся Пик и на одинокую фигуру Амазиги Арчер. Потом нагнулся, взял руку Бет и поднес к губам. – Если ты меня не прогонишь, я хотел бы вернуться домой.

ЭПИЛОГ

Под началом Эдрика Скейса и комитета во главе с Джозией Брумом Долина Паломника процветала. Церковь отстроили заново, а так как пастыря в общине не было, служил там молодой бородатый фермер Йон Кейд. Если кто-нибудь и замечал сходство между Кейдом и легендарным профессиональным убийцей Шэнноу, вслух об этом не упоминал никто.

Далеко-далеко на юге красивая чернокожая женщина и золотистый черногривый лев вместе поднялись на гребень последнего холма перед океаном. И остановились там, всматриваясь в необъятную синюю даль, ощущая прохладу океанского бриза, глядя на дробящееся в плещущих волнах отражение солнца.

Лев рядом с ней отвернулся и устремил взгляд на стадо оленей, пасущихся у подножия холма в отдалении. Он не понимал, зачем женщина стоит тут, ему хотелось есть, и он мягко затрусил на поиски добычи.

Амазига Арчер смотрела, как он удаляется, и по ее щекам заструились слезы.

– Прощай, Ошир, – сказала она.

Но лев ее не услышал.

КРОВЬ-КАМЕНЬ

ПРОЛОГ

Я видел падение миров и гибель народов. Из облаков я наблюдал, как безмерная приливная волна катилась по берегу, поглощая города, погребая в водяной мгле неисчислимые множества.

День занялся тихим, но я знал, чему суждено быть. Город у моря просыпался, его улицы были забиты машинами, тротуары кишели прохожими, ветвящиеся артерии его подземки еле справлялись с людскими потоками.

Последний день был мучительно тягостным, ибо у нас была паства, которую я научился любить, – богобоязненные, добросердечные, щедрые духом люди. Как тяжко смотреть на мириады таких, как они, и знать, что еще до истечения суток они предстанут перед своим творцом.

И потому меня удручала великая печаль, пока я шел к серебристо-голубому самолету, которому предстояло унести нас в вышину навстречу будущему. Мы ожидали взлета, а солнце клонилось к закату во всем своем блеске. Я застегнул ремни и достал мою Библию в тщетных поисках утешения. Савл сидел рядом со мной и смотрел в окно.

– Красивый вечер, Диакон. – сказал он.

Воистину! Однако ветра перемен уже пробуждались.

Мы плавно взмыли в воздух, и пилот сообщил нам, что погода меняется, но мы достигнем Багам раньше бури. Я знал, что так не будет.

Мы поднимались все выше, выше, и первым знамение заметил Савл.

– Как странно, – сказал он. дергая меня за плечо. – Солнце словно бы снова восходит.

– Сей день – последний, Савл, – сказал я ему.

Взглянув вниз, я увидел, что он расстегнул ремни. Я велел ему снова их застегнуть. Едва он это сделал, как первый из устрашающих ветров ударил в самолет и чуть было его не перевернул. В воздух взвились чашки, книги, сумки, а у наших спутников вырвался вопль ужаса.

Савл крепко зажмурил глаза, вознося молитву, но я хранил спокойствие. Наклонившись вправо, я смотрел в окно. Огромная волна катилась к берегу.

Я подумал о жителях города. Ведь многие даже теперь просто созерцают то, что сочли чудом. – заходящее солнце снова восходит. Быть может, они улыбаются или хлопают в ладоши от изумления. Затем их взгляды обратятся к горизонту. Сначала они подумают, что его заволакивает черная грозовая туча. Но вскоре станет ясной страшная правда! Море поднялось навстречу небу и надвигается на них кипящей стеной, неся смерть.

Я отвел взгляд. Самолет затрясся, поднялся выше, провалился – такой беспомощный перед сокрушительной силой ветра. Все пассажиры поверили в неминуемость смерти. Все, кроме меня. Я знал.

И бросил последний взгляд в окно. Город теперь казался таким маленьким, что его мощные башни выглядели не длиннее детских пальчиков. Окна башен светились, улицы все еще были запружены машинами.

И тут они исчезли. Савл открыл глаза, и ужас его был велик.

– Что это. Диакон?

– Конец мира, Савл.

– И мы умрем?

– Нет. Пока еще нет. Скоро ты узнаешь, что Господь уготовил нам.

Самолет швыряло в небе, как соломинку, подхваченную ураганом.

И тут возникли цвета: удивительно яркие красные и лиловые переливы легли на фюзеляж, захлестнули окна. Будто нас поглотила радуга. Внезапно они исчезли. Длилось это секунды четыре. Но только мне было известно, что за эти четыре секунды миновало несколько сотен лет.

1

От такой боли нельзя было отмахнуться, его одолевало головокружение, но Пастырь усидел в седле и повернул жеребца к Расселине. В ясном небе сияла полная луна, на горизонте бело поблескивали острые вершины дальних гор. Рукав черного одеяния всадника все еще тлел, и под порывом ветра заплясал язычок пламени. Его опалила новая боль, и он ударил по рукаву закопченной ладонью.

Где они теперь? Его светлые глаза обшаривали залитые лунным светом горы и предгорья. Во рту у него пересохло, и он натянул поводья. С седла свисала фляжка. Пастырь отцепил ее, отвинтил медную крышку и поднес к губам. Только в ней была не вода: рот ему обжег жгучий спирт. Он сплюнул и отшвырнул фляжку.

Трусы! Им требовалось темное взбадривание алкоголем, когда они ехали убивать. Гнев на мгновение заставил его забыть о боли. Далеко внизу, на склоне у опушки леса, появилась группа всадников. Его глаза сощурились. Пятеро. В чистом горном воздухе он различил звуки хохота.

Всадник застонал и покачнулся в седле. Виски разламывались от боли. Он прикоснулся к ране над правым. Кровь почти запеклась, но пуля оставила борозду. Рана опухла и жгла, как огнем.

Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но противился всей силой своего гнева.

Работая поводьями, он направил жеребца в Расселину, потом повернул его вправо – вниз по длинному, поросшему лесом склону в сторону дороги. Склон таил немало ловушек, и дважды жеребец, поскользнувшись, припадал на задние ноги. Но всадник вздергивал его голову, и он, удержавшись, в конце концов благополучно спустился на утрамбованную ленту торговой дороги.

Пастырь остановил его, закинул поводья за луку седла и достал пистолеты. Оба были с длинными стволами, барабаны украшала серебряная насечка. Он поежился ОТ озноба и заметил, что руки у него дрожат. Сколько времени прошло с тех пор, как эти орудия смерти в последний раз были в употреблении? Пятнадцать лет? Двадцать? Я поклялся никогда больше не прикасаться к ним. Не уничтожить больше ни единой жизни.

Ты был глупцом.

Любите врагов ваших. Благотворите ненавидящим вас.

И гляди, как убивают любимых тобой.

Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.

И гляди, как сгорают любимые тобой.

Он вновь увидел ревущее пламя, услышал вопли изнемогающих от ужаса и умирающих… Нейша бежит к пылающей двери, а балки крыши обрушиваются на нее. Дова на коленях рядом с трупом мужа. Нолис, ее мех тлеет, но она все-таки открывает горящую дверь – только чтобы ее в клочья разорвали пули регочущих пьяных громил снаружи…

Всадники приблизились и увидели одинокого ожидающего их человека. Они, несомненно, узнали его, но никакого страха он им не внушил. Это его удивило, но затем он сообразил, что пистолеты от них заслоняет высокое седло. И они не знали тайны того, кто готовился их встретить. Они пришпорили лошадей, а он молча ждал их приближения. Дрожь исчезла, и он ощущал только великое спокойствие.

– Ну-ну! – сказал один из всадников, дюжий мужчина в холщовой куртке с накладными плечами. – Дьявол бережет своих, а? Ты зря погнался за нами, Пастырь. Там тебя ждала более легкая смерть. – И вытащил нож с обоюдоострым лезвием. – А теперь я освежую тебя заживо.

Секунду он молчал, потом посмотрел говорившему прямо в глаза.

– «Стыдятся ли они, делая мерзости? – процитировал он. – Нет, они нисколько не стыдятся и не краснеют».

Плавным неторопливым движением он поднял пистолет в правой руке. На мгновение дюжий всадник замер, потом торопливо опустил руку за своим пистолетом. И опоздал. Он не услышал оглушительного рявканья, потому что крупнокалиберная пуля впилась ему в лоб, опередив звук, и вышвырнула его из седла. Грохот выстрела напугал лошадей, и начался хаос. Жеребец Пастыря взвился на дыбы, но он справился с ним и выстрелил дважды. Первая пуля пронизала шею худого бородача, а вторая настигла спину всадника, повернувшего лошадь в тщетной попытке улизнуть подальше от внезапно завязавшегося боя. Четвертый получил пулю в грудь, с криком свалился на землю и пополз к придорожным кустам. Последний всадник сумел совладать с перепуганной лошадью, вытащил длинноствольный пистолет и выстрелил. Пуля разорвала воротник Пастыря. Извернувшись в седле, он дважды выстрелил из пистолета в левой руке, и лицо стрелявшего исчезло: пули размозжили ему голову. Лошади с пустыми седлами унеслись в ночную мглу, а он оглядел тела на земле. Четверо были мертвы, пятый, раненный в грудь, все еще пытался уползти, оставляя за собой кровавый след. Пастырь направил жеребца к ползущему.

– «До конца оберу их, говорит Господь».

Ползущий перекатился на спину.

– Богом прошу, не убивай меня! Я не хотел. Я никого из них не убил, клянусь!

– «И воздам каждому из вас по делам вашим», – сказал Пастырь.

Пистолет опустился дулом вниз. Раненый на земле вскинул руки и закрыл ими лицо. Пуля прошла сквозь его пальцы в мозг.

– Вот и все, – сказал Пастырь. Опустив пистолеты в кобуры на бедрах, он повернул жеребца в сторону дома. Слабость и боль навалились на него, и он поник на шею коня.

Жеребец, которым он больше не управлял, остановился. Всадник повернул его на юг, но дом жеребца был не там. Некоторое время он простоял так, потом зашагал на восток – к равнинам.

Так он брел больше часа, потом учуял волков. Справа возникли тени. Жеребец заржал и вздыбился. Ноша скатилась с его спины… и он умчался галопом.

* * *

Иеремия стоял на коленях рядом со спящим, осматривая рану у него на виске. Он не думал, что кость треснула, но проверить это было невозможно. Кровь уже не текла, но огромный кровоподтек уходил под волосы и тянулся через скулу почти до самого подбородка. Иеремия поглядел на лицо человека. Худое, угловатое, глаза глубоко посажены. Рот тонкогубый, но Иеремии он показался жестоким.

Изучив лицо человека, о нем можно узнать очень многое, подумал Иеремия. Словно прожитая жизнь оставила на нем тайные знаки. Быть может, думал он, каждое проявление слабости или злобы, мужества или доброты оставляет крохотный след, складочку или морщинку там и тут, которые можно прочесть словно буквы. Быть может, так Бог позволяет святости замечать зло в благообразии. Хорошая мысль! Лицо раненого было сильным, но лишенным доброты, решил Иеремия. Однако в нем не было и зла. Он осторожно промыл рану, а затем откинул одеяло. Ожоги на плече и руке подживали хорошо, хотя из нескольких пузырей еще сочился гной.

Теперь Иеремия занялся оружием раненого: револьверы исчадий, однозарядные пистолеты. Взвесив на руке первый, он взвел курок наполовину, щелкнул застежкой и открыл барабан. Две каморы были пусты. Иеремия извлек патрон и осмотрел его. Оружие было не новым. В годы перед Второй сатанинской войной исчадия создали вариант револьвера с более коротким стволом, а еще автоматические пистолеты и винтовки, которые стреляли гораздо точнее этих. Однако и новое оружие не спасло их от полного уничтожения. Иеремия своими глазами видел гибель Вавилона. Диакон приказал сровнять его с землей, разобрать по камушкам, пока не осталась только плоская бесплодная равнина. Старик вздрогнул при этом воспоминании.

Раненый застонал и открыл глаза. Глядя в них, Иеремия ощутил леденящий страх. Глаза были голубовато-серыми, дымчатыми, как зимнее небо, их пронзительный взгляд словно читал в его душе.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, стараясь унять бешеное сердцебиение. – Раненый заморгал и попытался приподняться. – Лежите, лежите, друг мой. Вы были тяжело ранены.

– Как я попал сюда? – Голос был тихим, слова звучали мягко.

– Мои друзья нашли вас на равнине. Вы упали с лошади. Но перед тем побывали в огне, и в вас стреляли. Раненый глубоко вздохнул и закрыл глаза.

– Не помню, – проговорил он наконец.

– Бывает, – сказал Иеремия. – Болевой шок от ран. А кто вы?

– Не помню… – Он заколебался. – Шэнноу. Я Йон Шэнноу.

– Бесславное имя, друг мой. Отдыхайте, а я зайду вечером покормить вас.

Раненый открыл глаза, протянул руку и взял Иеремию за локоть.

– А кто вы, друг?

– Иеремия. Странник. Раненый откинулся на подушку.

– «Иди и возгласи в уши дщери Иерусалима», Иеремия, – прошептал он и снова погрузился в глубокий сон.

Иеремия выбрался из фургона и притворил за собой заднюю деревянную дверь. Исида уже разложила костер. Он увидел, что она собирает травы на речном берегу, и в солнечных лучах ее короткие светлые волосы блестят, как чистое золото. Он почесал в седой бороде и пожалел, что ему не на двадцать лет меньше. Остальные десять фургонов образовали кольцо на берегу, и возле них уже горели три костра для вечерней стряпни. Он увидел, что у первого стоит на коленях Мередит и режет морковь в висящий над огнем котелок.

Иеремия неторопливо прошел по траве и скорчился на земле напротив молодого ученого.

– Жизнь под солнцем и звездами пошла вам на пользу, доктор, – сказал он шутливо.

Мередит смущенно улыбнулся и отбросил с глаз светло-рыжую прядь.

– И очень, менхир Иеремия. С каждым проходящим днем я чувствую себя сильнее. Если бы больше людей из городов могли бы побывать в этих краях, я уверен, жестокостей творилось бы меньше.

Иеремия промолчал и устремил взгляд на огонь. Его опыт говорил ему, что жестокость всегда гнездится в тени человека и где бы ни проходил человек, зло всегда следует за ним. Но Мередит был светел душой, и молодому человеку не вредно лелеять светлые мечты.

– Как раненый? – спросил Мередит.

– По-моему, ему лучше, хотя он и утверждает, что ничего не помнит о стычке, в которой получил свои раны. Сказал, что его зовут Йон Шэнноу.

Глаза Мередита на мгновение вспыхнули гневом.

– Да будет проклято это имя! Иеремия пожал плечами:

– Но это ведь всего лишь имя!

Стоя на коленях над речным обрывом, Исида следила за длинной изящной рыбой у самой мерцающей поверхности воды. Какая красивая рыба, подумала она, потянувшись к ней мыслью. И тотчас ее мысли затуманились, а потом слились с рыбой. Она ощутила прохладу воды по бокам и исполнилась тревожности, потребности двигаться, преодолевать течение, плыть домой.

Оторвавшись, девушка легла на спину… и почувствовала приближение Иеремии. Она села и с улыбкой повернулась к старику.

– Как он? – спросила Исида, когда Иеремия с некоторым трудом опустился на траву рядом с ней.

– Ему получше. Мне бы хотелось, чтобы ты посидела с ним.

Старик встревожен, но старается скрыть это, подумала она. Подавив желание слиться с его сознанием, она подождала, чтобы он снова заговорил.

– Он воин, возможно, даже разбойник. Я не могу понять. Наш долг был помочь ему, но вот вопрос: не станет ли он опасным для нас, когда окрепнет? Не хладнокровный ли он убийца? Не разыскивают ли его Крестоносцы? Не навлечем ли мы на себя беды, дав ему приют? Ты мне поможешь?

– Ах, Иеремия? – ласково сказала Исида. – Конечно, помогу. Или ты сомневался в этом? Он покраснел.

– Я ведь знаю, что ты не любишь применять свой дар к людям. Мне очень жаль, что я вынужден просить тебя об этом.

– Ты прекрасный человек, – сказала она, вставая. У нее закружилась голова, и она едва не упала. Иеремия подхватил ее, и она чуть было не утонула в его заботливости. Мало-помалу к ней вернулись силы, но тут же возникла боль в груди и в животе. Иеремия взял ее на руки и пошел к фургонам. Доктор Мередит бросился им навстречу. Иеремия усадил ее в высокую качалку у костра, а Мередит взял ее руку, щупая пульс.

– Мне уже хорошо, – сказала она. – Нет, правда. Тонкие пальцы Мередита прижались к ее лбу, и ей понадобилась вся ее способность сконцентрироваться, чтобы отгородиться от властности его чувства к ней.

– Мне уже совсем хорошо, – повторила она.

– А боль? – спросил он.

– Полностью прошла, – солгала она. – Просто я слишком быстро вскочила на ноги. Пустяки.

– Принесите соли, – сказал Мередит Иеремии. Когда старик вернулся, Мередит высыпал соль на ее подставленную ладонь. – Съешьте! – скомандовал он.

– Меня от нее тошнит, – воспротивилась девушка, но он промолчал, и она слизнула соль с ладони. Иеремия подал ей кружку с водой, и она сполоснула рот.

– Теперь вам нужно отдохнуть, – сказал Мередит.

– Хорошо, – пообещала она. – Но немножко погодя. – Она не торопясь встала. Ноги не подогнулись, и она поблагодарила старика и доктора.

Торопясь укрыться от их заботливых взглядов, Исида направилась к фургону Иеремии и забралась внутрь, где раненый продолжал спать.

Исида придвинула табурет к постели и села. Ей стало совсем нехорошо – она ощутила близость смерти.

Отогнав эти мысли, она протянула тонкую руку и коснулась пальцев спящего. Закрыв глаза, она позволила себе утонуть в его памяти, опускаясь все ниже и ниже сквозь слои его взрослости и подростковости, ничего не воспринимая, пока не добралась до его детства.

Два мальчика. Братья. Один застенчивый, чувствительный, другой – задиристый буян. Любящие родители, фермеры. Потом явились разбойники. Кровопролитие, убийства, мальчики спаслись. Мучительное горе, трагедия подействовали на них по-разному, и один стал разбойником, а другой…

Исида судорожно вернулась в явь, забыв про свое недомогание, всматриваясь в спящего. «Я гляжу в лицо легенды», – подумала она. И вновь слилась с ним.

Взыскующий Иерусалима, преследуемый прошлым, терзаемый мыслями о будущем, разъезжающий по диким землям в поисках… города? Да, но не только. В поисках ответа, в поисках причины своего бытия. И во время поисков останавливаясь, чтобы сразиться с разбойниками, навести порядок в селениях, сражать богопротивных злодеев. И все время скитаясь, скитаясь, находя гостеприимство только тогда, когда кому-то требовались его пистолеты, и почти изгоняемый, чуть только злодеи бывали убиты и нужда в нем отпадала.

Исида вновь вырвалась в явь, растерянная, угнетенная – и не просто из-за воспоминаний о постоянных смертях и, схватках, но и из-за его душевной муки. Застенчивый чувствительный ребенок стал символом беспощадности, которого страшатся и избегают, и каждое убийство погребало его душу под новым слоем льда. Вновь она слилась с ним.

Она/он подверглась нападению. Из ночной мглы выбегают враги. Треск выстрелов. Шорох позади нее/него. Взведя курок, Исида/Шэнноу стремительно оборачивается, уже стреляя. Ребенок отброшен назад, вместо груди у него рваная рана. О Господи! О Господи! О Господи!

Исида вырвалась из этого воспоминания, но осталась в слиянии, поднимаясь вверх, давая пройти времени, и остановилась, только когда Взыскующий Иерусалима подъехал к ферме Донны Тейбард. Это было совсем другим. Тут была любовь.

Фургоны двигались вперед, и Исида/Шэнноу отправляется на разведку с сердцем, полным радости и надежд на лучшее будущее. Хватит жестокости и смертей. Мечты о своей ферме и тихом супружеском счастье. И тут появились исчадия!

Исида высвободилась и встала.

– Милый несчастливец, – прошептала она, проводя ладонью по лбу спящего. – Я вернусь завтра. У фургона к ней подошел доктор Мередит.

– Что вы нашли? – спросил он.

– Для нас он не опасен, – ответила она.

* * *

Молодой человек был высоким и стройным. Непокорные черные волосы коротко подстрижены над ушами, но на шею падают длинными прядями. Он ехал на старой кобыле с прогнутой спиной через Расселину и с юношеским восторгом смотрел вдаль – туда, где горы вздымались к небесам, бросая им вызов.

Для Нестора Гаррити в его семнадцать лет это было приключение. А только Господу ведомо, как редко выпадают приключения на долю жителей Долины Паломника. Его пальцы обвились вокруг рукоятки пистолета на бедре, и он предался фантазиям. Больше он не был мелким служащим лесопильной компании. Нет, он – Крестоносец и охотится на легендарного Лейтона Дьюка и его разбойничью шайку. И не важно, что Дьюка боятся как самого смертоносного пистолетчика по эту сторону Чумных Земель, ибо охотник-то Нестор Гаррити – неумолимо меткий и стремительный, гроза зачинателей войн повсюду, его обожают женщины, им восхищаются мужчины. Обожают женщины…

Нестор отвлекся от радужных фантазий, задумавшись над тем, как это бывает, когда тебя обожают женщины. Как-то он пригласил на танцы Мэри, дочку Эзры Ферда. А она увела его наружу под лунный свет и давай кокетничать.

Нет, он должен был бы ее поцеловать! Должен был бы хоть что-то сделать, черт побери! Нестор покраснел от этих воспоминаний. Танцы обернулись кошмаром, когда она ушла с Сэмуэлем Клэрсом. Они целовались – Нестор сам видел – целовались у ручья. А теперь они уже женаты, и она как раз родила своего первенца.

Кляча угрожающе споткнулась на каменной россыпи. Очнувшись от неприятных мыслей, Нестор направил ее вниз по склону.

И вновь предался фантазиям. Только теперь он был уже не Нестором Гаррити, бесстрашным Крестоносцем, а Йоном Шэнноу, прославленным Иерусалимцем, который разыскивал сказочный город, и ему было не до женщин, как они его там ни обожали. Нестор сощурил глаза и ухватил шляпу, свисавшую у него со спины. Водрузил ее на голову, воротник куртки поднял и выпрямился в седле.

Йон Шэнноу не стал бы горбиться! Он вообразил, что из-за валунов появились два разбойника, и прямо-таки увидел ужас на их лицах. Они ухватились за пистолеты. Рука Нестора молниеносно опустилась к бедру. Мушка пистолета зацепилась за край кобуры, и оружие, выскользнув из его пальцев, упало на камни россыпи. Нестор осторожно спешился и поднял его.

Кобыла, обрадованная тем, что с ее спины исчезла тяжесть, затрусила дальше.

– Эй, погоди! – закричал Нестор, гонясь за ней, но она взяла да и затрусила еще быстрее, и обескураженный мальчик нагнал ее только у подножия склона, где она остановилась пощипать сухую траву. Тут Нестор наконец взобрался в седло.

«Нет, я стану Крестоносцем, – подумал он. – Буду служить Диакону и Господу!» – и погнал кобылу вперед.

Куда подевался Пастырь? Казалось, отыскать его будет проще простого. Следы до Расселины были четкими. Но куда он направлялся? Да и вообще, почему он вдруг уехал? Пастырь Нестору нравился. Такой тихий, спокойный и, пока Нестор подрастал, всегда относился к нему по-доброму, с пониманием. И особенно когда десять лет назад родители Нестора погибли, утонули во время внезапного разлива. При этом воспоминании Нестора пробрала холодная дрожь. Семь лет – и уже сирота! Фрей Мак-Адам тогда пришла за ним, и Пастырь с ней. Он сел у кровати и взял мальчика за руку.

«Почему они умерли? – спросил ничего не понимающий ребенок. – Почему они меня бросили?»

«Думаю, настал их час. Только они этого не знали». «Я тоже хочу умереть», – заплакал семилетний мальчик. Пастырь сидел рядом с ним и тихо говорил о его родителях, о их доброте, о их жизни. И на время тоска, гнетущее ощущение брошенности исчезли. Нестор уснул.

Накануне вечером Пастырь спасся из церкви, несмотря на пламя и пули. И скрылся, чтобы спрятаться. Нестор найдет его, скажет ему, что теперь все хорошо и можно вернуться домой.

И тут он увидел трупы: над жуткими ранами жужжали мухи. Нестор заставил себя спешиться и подойти к валяющимся телам. На лице у него проступил пот, и ветер равнин словно оледенил кожу. Он не решался посмотреть на них прямо и занялся изучением следов.

Одна лошадь направилась назад к Долине Паломника, но потом повернула в сторону диких земель. Нестор, подавляя тошноту, рискнул все-таки посмотреть на мертвецов. Ни одного знакомого лица. А главное – Пастыря среди них не было.

Взобравшись в седло, он направился по следу одинокого всадника.

* * *

На главной улице Долины Паломника было полно людей, когда туда въехал Нестор, ведя на поводу вороного жеребца. Близился полдень, и ребятишки выбегали из двух Школьных зданий, чтобы на лугу съесть завтраки, которыми их снабдили матери. Лавки и три ресторанчика были открыты. Солнце лило лучи с ясного неба.

Но в полумиле к северу к его голубизне все еще поднимались ленивые струйки дыма. Нестор увидел, что посреди почернелых балок стоит Бет Мак-Адам, а похоронщики ходят по пожарищу, собирая обгорелые тела волчецов. Нестору очень не хотелось сообщать Бет то, что он узнал. Она была директором младшей школы, когда Нестор был мальчишкой, и хуже вызова к ней в кабинет ничего быть не могло. Он ухмыльнулся, вспомнив день, когда они с Чарли Уиллисом подрались. Их разняли и отвели к миссис Мак-Адам. Она стояла у стола, похлопывая по ладони трехфутовой тросточкой из бамбука.

«Сколько положено тебе, Нестор?» – спросила она у него.

«Это не я начал», – ответил он.

«Я тебя спросила не об этом».

Нестор задумался, а потом сказал: «Четыре».

«Почему четыре?»

«За драку во дворе положено четыре удара, – сказал он ей. – Это правило».

«Но ты же замахнулся на мистера Карстейрса, когда он оттаскивал тебя от бедняги Чарли, так?»

«Я нечаянно, – сказал Нестор. – По ошибке».

«Такие ошибки обходятся дорого, мальчик. Шесть тебе и четыре Чарли. Это честно?»

«Когда тебе тринадцать, ничего честного не ждешь», – ответил Нестор, но принял шесть ударов, по три на ладонь, и даже не пикнул.

Он медленно подъехал к обгоревшим развалинам маленькой церкви. Жеребец покорно следовал за его соловой клячей. Бет Мак-Адам стояла, упираясь руками в объемистые бедра, устремив взгляд на обломок стены. Ее светлые волосы были заплетены в косу и заколоты на затылке, но конец косы расплелся, и ветер трепал его возле ее щеки. Она обернулась на стук копыт и обратила на Нестора ничего не выражающий взгляд. Он соскочил с лошади и снял шляпу.

– Я нашел налетчиков, – сказал он. – Они все убиты.

– Другого я и не ждала, – сказала она. – А где Пастырь?

– Никаких следов. Его конь повернул на восток. Я его нашел. На седле была кровь. Я вернулся назад по следу, там были отпечатки волчьих и медвежьих лап, но его я отыскать не сумел.

– Он жив, Нестор, – сказала она. – Будь он мертв, я бы знала, почувствовала бы вот тут! – Она ударила себя по груди стиснутым кулаком.

– Но как он сумел убить пятерых? Они же все были вооружены, то есть убийцы, хочу я сказать. А я ни разу не видел, чтобы Пастырь держал в руках пистолет или ружье.

– Ты говоришь, их было пятеро? – сказала она, словно не услышав его вопроса. – Но по словам тех, кто видел бойню, церковь окружили человек двадцать. Вероятно, тут был и кое-кто из нашей собственной… полной любви… общины.

У Нестора не было никакого желания вступать в спор. Как ни посмотреть, а волчецы в церкви – это же непотребство, и юноша понимал, почему люди могли потерять власть над собой. Тем не менее, если бы Крестоносцам не пришлось уехать на ферму Сима Джексона, которой угрожали разбойники, ничего бы этого не случилось.

– Я еще что-нибудь могу для вас сделать, миссис Мак-Адам?

Она покачала головой.

– Это было бесстыдное убийство, не больше и не меньше.

– Какое же убийство? Это ведь были волчецы, – сказал Нестор, не подумав. – То есть они ведь не люди, а животные.

Глаза Бет вспыхнули гневом, но она только сердито фыркнула и отвернулась.

– Спасибо, Нестор, за твою помощь. Но тебя ведь ждет работа, и я не хочу отрывать тебя от нее.

Он с облегчением отошел к своей лошади и взобрался в седло.

– А что мне делать с жеребцом? – спросил он напоследок.

– Отведи его Крестоносцам. Он не наш и мне не нужен.

Нестор повернул кобылу к каменным казармам на южной окраине городка, спешился там и привязал обеих лошадей к коновязи. Дверь была открыта, и он увидел, что за грубо сколоченным письменным – столом сидит капитан Леон Эванс.

– Доброе утро, сэр, – сказал Нестор, Эванс поднял голову и улыбнулся. Он был высоким, широкоплечим и легко улыбался.

– Все еще хочешь завербоваться, малый?

– Да, сэр.

– Библию читаешь?

– Да, сэр. Каждый день.

– Первого числа следующего месяца проэкзаменую тебя. Если выдержишь, запишу тебя в кадеты.

– Выдержу, сэр. Обещаю.

– Ты хороший паренек, Нестор. Вижу, ты нашел жеребца. А что с Пастырем?

– Не видел его, сэр. Но он убил пятерых налетчиков. Улыбка сползла с губ капитана Эванса.

– Да неужто, черт подери? – Он покачал головой. Как говорится, не суди человека по одежде. – Кого-нибудь из убитых ты узнал?

– Ни единого, сэр. Но у троих лица совсем разворотило пулями. Похоже, он просто спустился со склона, отправил всех в ад и поехал дальше. Пятерых!

– Шестерых, – сказал капитан. – Утром я осматривал церковь, и там валялся труп. Похоже, что, когда огонь совсем разбушевался. Пастырь сумел выбраться, выломав заднюю дверь. Там кто-то сторожил. Пастырь вроде бы поймал его врасплох, они схватились, и Пастырь сумел отобрать у него пистолет. Потом он убил его и забрал его лошадь. Джек Шейл говорит, что видел, как Пастырь выезжал из города: волосы и одежда у него горели.

Нестор вздрогнул.

– Кто бы подумал? – сказал он. – Все его проповеди были про Божью любовь и прощение. А теперь он уложил шестерых налетчиков. Кто бы подумал?

– Да я, малый, – сказал кто-то в дверях, и, обернувшись, Нестор увидел, что внутрь медленно входит старый Пророк. Даниил Кейд, опираясь на две палки, добрался до стены и тяжело опустился на стул. Его грудь под седой бородой тяжело вздымалась.

Капитан Эванс встал, налил воды в кружку И подал ее Пророку. Кейд поблагодарил его.

Нестор стушевался к задней стене, не отрывая взгляда от дряхлой легендарной фигуры. Даниил Кейд, бывший разбойник, который стал Пророком и отразил войско исчадий в Великой войне. Все знали, что Бог говорит со стариком, и родители Нестора спаслись среди многих и многих, когда разбойники Кейда приняли на себя удар исчадий.

– Кто сжег церковь? – спросил Кейд голосом все еще сильным и твердым, не вязавшимся с его ослабевшим телом, скрюченным артритом.

– Налетчики. Чужие в Долине Паломника, – ответил капитан.

– Не они одни, – сказал Кейд. – Среди них были и горожане. Там видели Сима Джексона. Не нравится мне это. Не потому ли Крестоносцы не смогли защитить церковь? Вас ведь вызвали на ферму Джексона?

– Ну да, – сказал капитан. – Разбойники угнали его стадо, и он прискакал предупредить нас.

– И остался посмотреть на убийства. Любопытно.

– Я не одобряю сожжение церкви, сэр, – сказал капитан. – Но ведь нельзя забывать, что Пастыря предупреждали – и не один раз, – что волчецам в Долине Паломника не место. Они ведь не творение Господа, не созданы по его подобию, да и вообще не Божьи твари. Они изделия Дьявола. Им не место быть в церкви, да и вообще там, где живут богобоязненные люди. Пастырь никаких предупреждений не слушал. И неизбежно должна была… произойти… трагедия. Хочу надеяться, что Пастырь жив. Было бы печально… если бы достойный человек – пусть и заблуждающийся – погиб бы.

– Да нет, думается, он жив, – сказал Кейд. – Значит, вы не примете никаких мер против горожан, которые помогали налетчикам?

– Не думаю, чтобы кто-нибудь им помогал. Они просто стояли и смотрели. Кейд кивнул.

– А вам не кажется странным, что совсем посторонние люди, никакого отношения к Долине Паломника не имеющие, прискакали сюда вскрыть наш нарыв?

– Пути Господни часто неисповедимы, – сказал Эванс, – как вам самому хорошо известно, сэр. Но скажите мне, почему вас не удивило, что Пастырь ввязался в бой с шестерыми вооруженными налетчиками и уложил их всех? Он носит одну с вами фамилию, и говорят, что он ваш племянник или был вашим подчиненным в войне с исчадиями? Если последнее верно, так тогда он был еще совсем юнцом.

Кейд не улыбнулся, однако Нестор заметил насмешливые искры в его глазах.

– Он старше, чем выглядит, капитан. И нет, он никогда не был моим подчиненным. И он мне не племянник… несмотря на его фамилию.

Крякнув, Пророк поднялся на ноги. Капитан Эванс поддержал его под локоть, а Нестор бросился подать ему палки.

– Ничего, ничего! Не хлопочите вокруг меня! Медленно и с большим достоинством старик вышел из казармы и взобрался на козлы небольшой тележки. Эванс и Нестор следили, как Кейд дернул вожжи.

– Великий человек, – сказал Эванс. – Легенда!

Он знавал Иерусалимца. Ездил с ним, утверждают некоторые.

– А я слышал, что он и есть Иерусалимец.

– Я тоже это слышал. – Эванс покачал головой. – Но это неправда. Мой отец был знаком с человеком, который сражался рядом с Кейдом. Он был разбойник, убийца, но Бог излил на него великий свет.

* * *

Диакон стоял на широком балконе, и ветер теребил его серебристо-белую бороду. С этой высоты он с нежностью смотрел вдаль на высокие стены и вниз на полные деловой суеты улицы Единства. Вверху через синее небо летел биплан – на восток, доставить в рудничные поселки почту, а возможно, и новые обменные банкноты, которые мало-помалу заменяли большие серебряные монеты, которыми прежде платили рудокопам.

Город процветал. Преступность почти исчезла, и женщины могли ходить, ничего не опасаясь, даже ночью по широким, хорошо освещенным улицам.

– Я сделал все, что мог, – прошептал старик. – Что-что, Диакон? – переспросил худой сутулый человек с жидкими седыми волосами.

– Я говорил сам с собой, Джеффри. Не слишком хороший признак. – Он вернулся с балкона в кабинет. – На чем мы остановились?

Сутулый поднес к глазам лист бумаги и прищурился на него.

– Петиция с просьбой о помиловании Камерона Сайкса. Возможно, вы помните, он застал жену в постели с соседом. И застрелил обоих. Его должны повесить завтра.

Старик покачал головой.

– Я сострадаю ему, Джеффри, но нельзя делать исключения. Те, кто убивает, должны умирать. Что еще?

– Апостол Савл просит принять его перед тем, как он отправится в Долину Паломника.

– На вторую половину дня у меня ничего нет? Джеффри справился ежедневником в черном кожаном переплете.

– С четырех до половины пятого нет ничего. Пригласить его?

– Да. Я до сих пор не знаю, почему он пожелал отправиться туда. Возможно, ему надоел город. Или он надоел городу. Что еще?

Полчаса они занимались частностями распорядка дня, пока наконец Диакон не встал и не прошел в огромную библиотеку за кабинетом. У дверей стояла вооруженная охрана, и Диакон с грустью вспомнил юношу, который спрятался тут два года тому назад. Выстрел громом прозвучал под сводчатым потолком, пуля впилась Диакону в правое бедро и опрокинула его на пол. Убийца завопил и кинулся через необъятную комнату, стреляя на ходу. Пули рикошетом отлетали от каменного пола. Диакон перекатился на другой бок и выхватил из кармана маленький двухзарядный пистолет. Едва юноша приблизился, как старик выстрелил. Пуля попала убийце чуть выше переносицы, на мгновение юнец замер, выронив пистолет. Затем рухнул на колени и повалился ничком.

Диакон вздохнул. Отца мальчика накануне повесили, потому что он застрелил человека в ссоре за карточным столом.

Теперь библиотеку и все муниципальные здания обходили вооруженные патрули.

Диакон сел за длинный дубовый стол и в ожидании женщины оглядывал полки. Шестьдесят восемь тысяч книг или обрывков книг, полностью каталогизированных, – последние остатки истории человечества в романах, учебниках, томах философии, всевозможных руководствах, дневниках и – поэтических сборниках.

«И к чему мы пришли? – думал он. – Погибший мир, изувеченный наукой, запятнанный магией». Его мысли были темными и мрачными – мысли утомленного ума. Никто не бывает прав всякий раз, сказал он себе. Можно только следовать велению сердца.

Охранник ввел ту, кого он ждал. Несмотря на свой возраст, она все еще держала спину прямо, а лицо хранило следы красоты, отличавшей ее в более молодые годы.

– Добро пожаловать, фрей Мастерс, – сказал Диакон, вставая. – Божье благословение на вас и ваших близких.

На ее серебряные волосы переливами золота и алости ложились отсветы цветных стекол в высоких стрельчатых окнах. Глаза у нее были голубыми и поразительно ясными. Она улыбнулась, не разжимая тонких губ, пожала руку, которую он ей протянул, и села.

– Божья благодать на вас, Диакон, – сказала она. – И уповаю, Бог даст вам познать милосердие в ближайшие сроки.

– Будем надеяться, – сказал Диакон. – И каковы новости?

– Сны остаются прежними, но стали сильнее, – сказала она. – Бетси видела человека с багряной кожей и черными жилами. Глаза у него были красные. Тысячи трупов лежали вокруг него, и он купался в крови детей. И Саманте приснился демон из иного мира. Проснувшись, она впала в истерику и кричала, что на нас вот-вот напустят Дьявола. Что это значит. Диакон? Видения эти символичны?

– Нет, – сказал он печально. – Зверь существует. Она вздохнула.

– Последнее время я тоже все чаще вижу сны. Мне пригрезился гигантский волк, ходящий на задних лапах. Его руки завершались полыми когтями, и я смотрела, как он вонзил их в человека, и увидела, как из того высасывается кровь. Зверь и волк каким-то образом связаны, не так ли? – Он кивнул, но ничего не сказал. – И вы знаете гораздо больше, чем говорите мне.

– А кому-нибудь еще волки снились? – спросил он, игнорируя ее заключительные слова.

– Алисе они являются в видениях. Диакон, – сказала фрей Мастерс. – Она говорит, что видела, как багряный свет залил селение волчецов. Эти маленькие создания извивались и кричали, а потом изменились, стали такими, какие снились мне.

– Мне надо знать когда, – сказал Диакон. – И где. – Из кармана он достал золотой камушек и повертел его в пальцах.

– Вам бы следовало использовать его силу для себя, – сурово сказала она. – Вы же знаете, что ваше сердце слабеет.

– Я и так зажился. Нет, я приберегу его силу для Зверя. Он ведь последний из них, как вам известно. Мой крохотный запас. Скоро миру придется забыть магию и вновь сосредоточиться на науке и ее открытиях. – Выражение его лица изменилось. – Если он уцелеет.

– Он уцелеет, Диакон, – сказала она. – Бог ведь должен быть сильнее любого демона.

– Если Он пожелает, чтобы мир уцелел. Мы, люди, не то чтобы превратили землю в цветущий сад, не правда ли? Она покачала головой, устало улыбнувшись.

– И тем не менее все еще есть хорошие люди, хотя нам известно, что пути зла сулят много благ. Не поддавайтесь отчаянию. Диакон. Если Зверь явится, найдутся и те, кто выступит против него. Еще один Взыскующий Иерусалима, быть может. Или новый Даниил Кейд.

– Придет мгновение, придет и человек, – сказал Диакон с сухим смешком.

– Я вернусь к моим сновидцам. – Фрей Мастерс встала. – Что вы хотите, чтобы я сказала им?

– Пусть они запоминают ландшафты, времена года. Когда он явится, мне надо быть там, чтобы сразиться с ним. – Встав, он протянул руку, и она коротко ее Пожала. – Но вы ничего не сказали о ваших собственных снах, фрей.

– Мои способности ослабели с годами. Но да, я видела Зверя. Боюсь, у вас не хватит сил противостоять ему. Он пожал плечами.

– На протяжении моей жизни я сражался много раз, и я все еще здесь.

– Но теперь вы стары. Мы стары. Силы убывают, Диакон. Все исчезает… Даже легенды. Он вздохнул.

– Вы великолепно поработали тут, – сказал он. – Все эти осколки погибшей цивилизации… Мне хотелось бы думать, что после моей смерти сюда будут приходить мужчины и женщины узнавать лучшее из того, что нам оставили древние.

– Не уходите от темы, – попеняла она ему.

– Вы хотите, чтобы я помиловал человека, убившего жену и ее любовника?

– Конечно… И вы все-таки уходите от темы.

– Почему я должен его помиловать?

– Потому что об этом прошу я, Диакон, – сказала она просто.

– Понимаю. Никаких нравственных доводов, никаких ссылок на Священное Писание, никаких взывании к моей лучшей стороне?

Она покачала головой, и он улыбнулся.

– Ну хорошо, он будет жить.

– Вы странный человек, Диакон. И вы все еще уклоняетесь от главного. Когда-то вы могли бы противостоять Зверю. Но не теперь.

Он ухмыльнулся и подмигнул ей.

– Возможно, я еще удивлю вас, – сказал он.

– Не спорю. Вы человек, умеющий удивлять.

* * *

Шэнноу снилось море, почти человеческие стоны корабельных балок,волны, будто рушащиеся горы, бьют в корпус. Он проснулся и увидел, что над его постелью на крюке чуть покачивается фонарь. На миг сон и явь слились. Затем он понял, что лежит внутри переселенческого фургона, и вспомнил человека… Иеремию?.. Дряхлого, белобородого, с единственным длинным зубом в верхней десне. Шэнноу вздохнул – медленно и глубоко, – и боль, стучащая в виски, чуть отпустила. Со стоном он сел на постели. Левая рука и плечо у него были перебинтованы, и он ощущал под повязкой натянутость опаленной кожи.

Пожар? Он напряг память, но ничего не нащупал. «Не важно, – сказал он себе. – Воспоминания вернутся. А важно узнать, кто я».

Йон Шэнноу. Взыскующий Иерусалима. Иерусалимец.

И тем не менее… Едва он припомнил это имя, его охватила тревога, будто оно было… Каким? Не тем? Нет. В изголовье кровати висели его пистолеты. Протянув руку, он взял один. Его ощущение в руке было привычным и в то же время странным. Сдвинув застежку, он открыл барабан. Двух патронов не хватало.

На миг он увидел человека, который падал с лошади, а из шеи у него била алая струя. И тут же воспоминание исчезло.

Стычка с разбойниками? Да, наверное, подумал он. На полке справа от него лежало зеркальце. Он взял его и осмотрел рану на виске. Посинение сменилось выцветающей желтизной, борозду, пропаханную пулей, закрывал толстый струп. Волосы коротко острижены, но видно, где огонь опалил кожу под ними.

Огонь.

Новый проблеск памяти… Пылающие доски, а Шэнноу швыряет и швыряет свое тело на них, пока они не поддались. А за ними – человек с поднятым пистолетом. Выстрел – как удар молотком по голове. И все исчезло.

Он был в церкви. Зачем? Наверное, слушал проповедь.

Осторожно встав с кровати, он увидел, что его вычищенная одежда аккуратно сложена на стуле у оконца. Прогоревшие дыры были заплатаны черным сукном. Одеваясь, он оглядывал эту каморку внутри фургона. Кровать узкая, но из полированной сосны, а у окна столик и два сосновых стула. Стены выкрашены зеленой краской, рама оконца резная, с узором из виноградных листьев. А над дверью очень странная резьба: два наложенных друг на друга треугольника образуют звезду. Над кроватью на двух кронштейнах – книжная полка. Пристегнув кобуры к бедрам, Шэнноу занялся книгами. Ну конечно. Библия. И несколько романов. Но у края стоял высокий тонкий том с сухими пожелтелыми страницами. Солнце заходило, и Шэнноу с трудом прочел название – золотое тиснение букв совсем стерлось – «Хроника западного костюма» Джона Пикока. С великой осторожностью он переворачивал страницы. Греческие одежды, римские, византийские, эпохи Тюдоров, Стюартов, Кромвеля… На каждой странице рисунки мужчин и женщин в меняющейся одежде, и на каждой странице указана эпоха. Поразительно! До появления самолетов очень многие верили, будто со смерти Христа прошло всего триста лет. Но мужчины и женщины, летающие на этих огромных небесных кораблях, безвозвратно изменили подобные предположения, рассыпали все предыдущие теории в исторический прах. Шэнноу вдруг задумался. «Откуда я это знаю?» Он поставил книгу на место, прошел в глубь своего приюта, открыл дверь и на неверных ногах по трем ступенькам спустился на землю.

К нему шла молодая женщина с короткими светлыми волосами. Она несла миску с тушеным мясом.

– Вам не следовало вставать, – сказала она укоризненно. И правда, его одолевала слабость, дышал он с трудом, а потому опустился на ступеньку и взял миску из ее рук.

– Благодарю вас, госпожа.

Она была на редкость хороша собой: сине-зеленые глаза, бледно-золотистая кожа.

– Память возвращается к вам, мистер Шэнноу?

– Нет, – сказал он и начал есть.

– Со временем вы все вспомните, – заверила она его. Снаружи фургон был выкрашен зеленой и алой красками разных оттенков, и с его места Шэнноу были видны еще десять фургонов, выкрашенных точно так же.

– Куда вы все направляетесь? – спросил он. – Да куда захотим, – сказала девушка. – Меня зовут Исида. – Она протянула руку, и Шэнноу взял ее. Пожатие ее пальцев было твердым и сильным.

– Вы отлично готовите, Исида. Мясо чудесное. Пропустив похвалу мимо ушей, она села рядом с ним.

– Доктор Мередит думает, что у вас трещина в черепе. Вы совсем ничего не помните?

– Ничего, о чем мне хотелось бы говорить, – сказал он. – Расскажите лучше о себе.

– Рассказывать особенно нечего, – сказала она. – Мы, как видите, странники. Следуем за солнцем и ветром. Летом пляшем, зимой мерзнем. Это хорошая жизнь. – В ней есть своя прелесть, – согласился Шэнноу. – И так-таки никакой конечной цели?

Она помолчала, но не опустила больших синих глаз под его взглядом.

– Жизнь – это странствования, мистер Шэнноу, с единственным конечным назначением. Или вы считаете иначе?

– Спорить с Исидой безнадежно, – сказал Иеремия, подходя к ним.

Шэнноу обратил взгляд на морщинистое лицо старика.

– Думаю, это верно, – сказал он, поднимаясь со ступеньки. Колени у него подогнулись, на него навалилась слабость, и он ухватился за край фургона. Глубоко вздохнув, Шэнноу сделал шаг вперед. Иеремия взял его под руку и пошел рядом с ним.

– Вы крепкий человек, мистер Шэнноу, но ваши раны были тяжелыми.

– Раны заживают, Иеремия. – Шэнноу смотрел на горы. Ближайшие были в узорах леса, но дальше, уходя в бесконечность, вставали другие вершины в неясной голубой дымке. – Такой красивый край!

Солнце медленно заходило за западный хребет, заливая его склоны расплавленным золотом. Шэнноу сосредоточил взгляд на отроге справа – песчаник будто светился изнутри.

– Он зовется Храмовой горой, – сказал Иеремия. – Говорят, это святое место, где обитают древние боги. Сам же я убежден, что это приют орлов и ничего больше.

– Мне это название не знакомо, – сказал Шэнноу.

– Потеря памяти не может вас не мучить, – заметил Иеремия.

– Но не сейчас, – ответил Шэнноу. – У меня в душе мир. Воспоминания, о которых вы говорите, исчерпываются смертями и страданиями. Они вернутся слишком скоро, я знаю. Но пока я могу любоваться закатом с великой радостью.

Они направились к реке.

– Благодарю за спасение моей жизни, Иеремия. Вы хороший человек. И давно вы живете так?

– Лет двенадцать. Я был портным, но тосковал по свободе под небесным простором. Потом вспыхнули войны Единения, и городская жизнь обрела еще большую уродливость. А потому я сколотил фургон и отправился в глушь.

В реке плавали утки и гуси. Шэнноу заметил следы лисиц.

– Как долго вы меня выхаживали?

– Двенадцать дней. Сначала остальные думали, что вы умрете, но я сказал им: нет. Слишком много шрамов у вас на теле. Вас трижды сражали выстрелами. Один раз в бедро, один раз в грудь и один раз в спину. А еще две ножевые раны – одна на ноге, другая в плече. Как я сказал, вы крепкий человек и не легко сдадитесь смерти.

– Утешительная мысль! – Шэнноу улыбнулся. – А рану на бедре я помню.

Он тогда ездил неподалеку от Стены и увидел, как разбойники тащат из дома двух женщин. Он подскакал и перестрелял их, но один успел выстрелить. Пуля задела кость и вышла у крестца. Он бы погиб, если бы не помощь человеко-зверя Шэр-рана, который нашел его в вихрях метели.

– Вы где-то очень далеко, мистер Шэнноу. О чем вы думаете?

– Я думал о льве, Иеремия.

Они неторопливо поднимались по береговому откосу назад к кострам в кольце фургонов. Шэнноу очень устал и попросил Иеремию одолжить ему одеяла, чтобы он мог проспать ночь под звездами.

– И слышать не хочу. Полежите в постели день-другой, а там посмотрим.

У Шэнноу не было сил спорить, и он кое-как забрался в фургон. Иеремия последовал за ним.

Не раздеваясь, Шэнноу растянулся на узкой кровати. Старик взял несколько книг с полки и повернулся к двери, но Шэнноу его окликнул:

– Почему вы сказали, что я ношу бесславное имя?

Иеремия обернулся.

– То же имя носил Иерусалимец. Он ездил в этих местах лет двадцать назад. Вы, конечно, про него слышали?

Шэнноу закрыл глаза. Двадцать лет?

Он услышал, как закрылась дверь, и некоторое время лежал, глядя в оконце на далекие звезды.

– Как вы себя чувствуете? И, пожалуйста, не лгите мне! – сказал доктор Мередит. Исида улыбнулась и не сказала ничего, но подумала: был бы Мередит таким властным в житейских делах, как со своими пациентами! Протянув руку, она погладила его по щеке. Он залился румянцем и сказал: – Я все еще жду ответа! – но голос у него смягчился.

– Чудесный вечер! И я чувствую такое спокойствие!

– Это не ответ! – рассердился он.

– Придется довольствоваться этим, – сказала она. – Я не хочу сосредоточиваться на моей… слабости. Мы оба знаем, где кончится мой путь. И ничем не можем этому воспрепятствовать.

Мередит вздохнул, его голова поникла, рыжая прядь упала на лоб. Исида отбросила ее.

– Вы такой кроткий, – сказала она.

– Никчемный, – грустно вздохнул он. – Я знаю название вашего недуга, названия лекарств, которые могли бы с ним справиться. Гидрокартизон и флудрокартизон. Даже знаю необходимые дозы. Но я не знаю, как получают эти стероиды и из чего.

– Не важно, – успокоила она его. – Небо прекрасно, и я жива. Поговорим о чем-нибудь другом. Я хотела бы спросить вас о нашем… госте.

Мередит помрачнел.

– Что о нем сказать? Он не фермер, это ясно.

– Я знаю. Но почему ему изменила память? Мередит пожал плечами:

– Скорее всего тут свою роль сыграл удар по голове. Но у амнезии есть много причин, Исида. И для ответа на этот вопрос мне необходимо узнать точный характер повреждения и все то, что к нему привело.

Она кивнула и взвесила, не рассказать ли ему то, что узнала сама.

– Сначала сказала она, – расскажите мне про Иерусалимца.

Он засмеялся – жестким смехом, и лицо его посуровело.

– Благодарю Господа, что мне не довелось с ним повстречаться. Он был кровожадным варваром, обретшим малую толику славы, причем куда большую, чем он заслуживал. И потому лишь, что нами управляет другой кровожадный варвар, который благоговеет перед всеми видами насилия. Йон Шэнноу был убийцей по призванию. Отбрасывая нелепые псевдорелигиозные тексты, которые теперь публикуются, он был бродягой, которого насилие и кровь притягивали, как муху притягивают конские яблоки. Он ничего не воздвиг, ничего не написал, ничего не породил. Он был как ветер, дующий над пустыней.

– Он сражался с исчадиями, – сказала Исида, – и уничтожил силу Хранителей.

– Вот именно, – резко перебил Мередит. – Он сражался и уничтожал. А теперь в нем видят прямо-таки спасителя, темного ангела, посланного Богом. Иногда я спрашиваю себя: избавимся ли мы когда-нибудь от людей вроде Шэнноу?

– Значит, вы видите в нем носителя зла?

Мередит встал и подбросил хворост в угасающий костер, потом вновь сел напротив Исиды.

– На этот вопрос трудно ответить. Насколько мне известно, он не был наемным убийцей и никогда не убивал ради наживы. Он сражался с теми, кого считал преступниками против Бога и людей, и убивал их. Я говорю о том, Исида, что он сам решал, кто преступник, и сам творил то, что считал правосудием. В любом цивилизованном обществе подобное было бы неприемлемым. Видите ли, Исида, это создает прецедент, толкает других людей следовать его ходу рассуждений и убивать всех, кто с ними не согласен. Таких людей, как Диакон, например. Когда исчадия восстали против нас, он уничтожил не только их войско, но и их города обрек на жуткие разрушения. А почему? А потому, что он сам решил, что они плохие люди. Тысячи простых фермеров и ремесленников были убиты. Это был геноцид. Уничтожение всей расы. Вот наследие людей вроде Йона Шэнноу. Но скажи мне, какое отношение это имеет к нашему «гостю», как ты его назвала?

– Не знаю, – солгала она. – Он называет себя Шэнноу, и я подумала, не имеет ли это отношения к его… как вы сказали?

– Амнезия.

– Да, к его амнезии. Вы спросили о том, что предшествовало его ранению. – Исида запнулась, обдумывая, что сказать. – Он видел, как его друзей убивали, убивали жестоко – одних застрелили, другие сгорели заживо. Его… дом… был подожжен. Он спасся и взял оружие, которым не пользовался уже много лет. Когда-то он был воином, но отверг этот путь как дурной. Однако вне себя от горя он выследил убийц, сразился с ними и убил всех. Это что-нибудь проясняет?

Мередит откинулся и тяжело вздохнул.

– Бедняга! – сказал он. – Боюсь, я неверно судил о нем. Увидел пистолеты и решил, что он разбойник или наемник. Да, это многое проясняет, Исида. Сознание бывает очень хрупким. Я доверяю вашему дару, и поскольку дело было так, как вы объяснили, наш гость был вынужден не только сразиться с подлыми врагами, но и пойти против собственных убеждений. Его сознание не выдержало колоссального бремени мук утраты и отгородилось от собственных воспоминаний так называемой защитной амнезией.

– Следует ли мне объяснить ему это? – спросила она.

– Ни в коем случае, – предупредил Мередит. – Тут главное – «защитная». Если сказать ему все прямо, это может вызвать полную потерю рассудка. Пусть память вернется к нему постепенно, в свое время. Но вот что крайне интересно – выбор новой личности, который он сделал. Почему Йон Шэнноу? Кто он по роду занятий?

– Был пастырем, – ответила она.

– Вот и объяснение. Проповедник мира между людьми вынужден поступить прямо против своей натуры. Так что может быть более подходящим, чем личность человека, который претендовал на религиозность, а на самом деле был закаленным в стычках убийцей? Позаботьтесь о нем, Исида. Он нуждается в уходе, который дать ему можете только вы.

* * *

– Все, значит, ошибаются, а ты, значит, одна права, вот что ты хочешь сказать, мам? – Лицо молодого человека побагровело от ярости. Он выскочил из-за обеденного стола, подошел к окну, распахнул его и уставился на вспаханные поля.

Бет Мак-Адам с трудом перевела дух, стараясь взять себя в руки.

– Я права, Сэмюэль. И мне нет дела до того, что говорят все. Сотворено вопиющее зло.

Сэмюэль Мак-Адам свирепо обернулся к ней.

– Ах, так это зло? Зло поступать по велению Бога? Как-то ты странно понимаешь зло. Неужто ты будешь спорить против слова Господня?

Теперь вспылила Бет. Ее светло-голубые глаза сузились.

– Ты называешь убийство велением Бога? Волчецы никогда никому никакого вреда не причиняли. И они не просили стать такими, какими стали. Только Богу известно, что с ними произошло, но у них есть души, Сэмюэль. Они кроткие и добрые.

– Они мерзость! – закричал Сэмюэль. – И как сказано в Книге: «И не вноси мерзости в дом твой, дабы не подпасть заклятию, как она».

– В этом доме есть только одна мерзость, Сэмюэль. И ее родила я. Вон отсюда! Возвращайся к своим дружкам-убийцам. И скажи им: если они вздумают наведаться на мою землю, охотясь на волчецов, я встречу их смертью и огнем.

У него отвисла челюсть.

– Ты совсем рехнулась? Это же наши соседи, а ты собралась убивать их.

Бет отошла к дальней стене и сняла длинноствольное ружье исчадий. Потом посмотрела на сына и увидела не высокого широкоплечего мужчину, каким он стал, а маленького мальчика, который боялся темноты и плакал, когда грохотал гром. Она вздохнула. Вырос он настоящим красавцем: светлые коротко подстриженные волосы, сильный подбородок. Но и теперь, как тогда, он легко подчинялся другим. По природе не ведущий, а ведомый.

– Передай им, Самюэль, все, что я сказала. Слово в слово. А если кто-нибудь засомневается в моем слове, ты ему втолкуй. Первый, кто вздумает охотиться на моих друзей, умрет.

– Тебя соблазнил Дьявол! – сказал он, повернулся и гневно вышел за дверь.

Когда топот его лошади затих в темноте, из кухни выскользнула маленькая фигурка и встала за спиной у Бет. Она обернулась и вынудила себя улыбнуться.

Протянув руку, она потрепала мягкий мех на плече волченки.

– Жаль, что ты его слышала, Пакья, – сказала Бет со вздохом. – Он всегда был мягким, точно глина в руках гончара. Я виню себя. Я была слишком строга с ним. Никогда не позволяла ему поступать по-своему. И теперь он, будто камышинка, сгибается туда, куда подует ветер.

Маленькая волченка наклонила голову набок. Лицо у нее было совсем человеческое, но заросшее шерстью и вытянутое. Глаза – широкие, овальные, коричневато-золотистые с красными крапинками.

– Когда вернется Пастырь? – спросила она, смазывая слова, потому что язык у нее был длиннее человеческого.

– Не знаю, Пакья. Возможно, что и никогда. Он так старался быть истинным христианином, терпеливо сносить все насмешки и издевательства. – Бет вернулась к столу и села. Теперь тоненькая Пакья положила длинные пальцы на плечо женщины. Бет подняла руку и накрыла ладонью теплый мягкий мех. – Знаешь, я любила его, когда он был настоящим мужчиной. Но, клянусь Богом, любить святого невозможно! – Она покачала головой. – Двадцать лет его жизни обращены в пепел и прах.

– Но они не были потрачены зря, – сказала Пакья. – И они не пепел и прах. Он дал нам гордость и показал нам истинность Божьей любви. Это не малость, Бет.

– Может быть, и так, – сказала Бет без всякой убежденности. – А теперь ты должна сказать своим, что вам надо уйти глубоко в горы. Боюсь, и месяца не пройдет, как начнутся кровавые бесчинства. Поговаривают о новых охотах.

– Бог защитит нас, – сказала Пакья.

– На Бога уповай, а пистолеты держи заряженными, – негромко сказала Бет.

– У нас пистолетов нет, – возразила Пакья.

– Это присловье, малютка. И означает, что… иногда Бог хочет, чтобы мы сами о себе заботились.

– За что они нас ненавидят? Разве Диакон не сказал, что мы все – Божьи дети?

Такой простой вопрос, но у Бет не было на него ответа. Она посмотрела на волченку. Не выше пяти футов, фигура почти человеческая, только спина согнута, а длинные с тремя суставами пальцы завершаются темными когтями. Серебристо-серый мех покрывал ее с головы до ног.

– Не могу сказать почему, Пакья. И не знаю, почему Диакон переменил свое мнение. Единенцы теперь говорят, что вы мерзость. Я думаю, они просто считают, что вы иные. Однако я по опыту знаю, что людям для ненависти особые предлоги не нужны. Она просто присуща их природе. Теперь тебе лучше уйти, и пока не возвращайся. Я скоро приду в горы, принесу кое-какие припасы, когда они тут чуть поостынут.

– Я бы хотела, чтобы Пастырь был здесь, – сказала Пакья.

– Аминь. Но я предпочла бы того человека, каким он был когда-то.

* * *

Нестор пересчитал последние бумажки, засунул их в конверт, конверт запечатал и положил на уже готовую кипу. Сегодня предстояло заплатить ста сорока шести лесорубам и семи возчикам, а обменные банкноты привезли из Единства только накануне поздно вечером. Нестор поглядел на вооруженного охранника за открытой дверью сараюшки.

– Все готово, – крикнул он ему.

Закрыв расчетную книгу, Нестор встал и распрямил спину. Старший охранник, сутулый Лимис, который прежде был лесорубом, вошел внутрь и прислонил ружье к стене. Нестор смел пакеты в холщовую сумку и отдал ее Лимису.

– Долгая для тебя выдалась ночка, малый, – сказал охранник.

Нестор кивнул. Свет резал ему глаза, невыносимо хотелось спать.

– Деньги должны были доставить вчера утром, – сказал он устало. – Мы опасались, что был налет.

– Они выбрали окольный путь через Расселину, – объяснил Лимис. – Думали, что их выслеживают.

– И выслеживали?

– Кто знает? – пожал плечами Лимис. – Но говорят, в наших краях появился Лейтон Дьюк, и никто себя в безопасности не чувствует. Ну, деньги-то все-таки сюда доставили.

Нестор подошел к двери и надел тяжелый плащ. Снаружи горный воздух был ледяным, ветер задувал все сильнее. Перед сараюшкой стояли три фургона с цепями для трелевки бревен. Возчики сгрудились в кучу и болтали, ожидая, когда им заплатят. Обернувшись к Лимису, Нестор попрощался с ним и пошел к загону, где паслись лошади компании. Он взял уздечку из ящика со сбруей и согрел ее под плащом. Сунь холодный мундштук в теплый лошадиный рот, и лошадь тебе покажет! Выбрав серого мерина, он взнуздал его, сел в седло и затрусил вниз по склону, где разминулся с несколькими фургонами, которые везли лесорубов и трелевщиков к месту их дневных трудов.

Когда Нестор свернул с горной дороги к Долине Паломника, солнце уже сияло вовсю. Далеко на севере виднелось кубическое безобразное здание консервного завода, где обрабатывалось мясо для отправки в растущие города, а чуть восточное за отрогом в небо уже поднимался дым литейного завода – темная спираль, будто дальний смерч пятнавшая небо.

Он проехал мимо столба с доской, которая стершимися буквами приглашала путников в «Д…ли… у Пал…ка, с нас. 877». Теперь в Долине жили больше трех тысяч человек, и потребность в бревнах для новых домов грозила оголить окрестные горы.

Низкий рокот заставил его натянуть поводья, и, поглядев вверх, он увидел двукрылую летающую машину, неуклюже ползущую через небесную синеву. Тяжелый мотор помещался спереди, а под крыльями и хвостом виднелись колеса. Нестора захлестнула ненависть к ней за гнусный звук, который вторгся в его мысли. Машина приближалась, и мерин вскинул задом. Нестор торопливо спешился, крепко ухватил поводья и начал ласково поглаживать пегую голову, легонько дуть в ноздри. Мерин весь дрожал, но тут машина пролетела над ними, и ее противный рокот затих вдали.

Нестор забрался в седло и поехал домой.

Въезжая в город, Нестор старался не смотреть в сторону пожарища, где совсем недавно стояла маленькая церковь. Но его глаза невольно обращались в ту сторону. Трупы все были уже убраны, и рабочие усердно разбирали последние обгорелые балки. Нестор свернул к конюшням компании, сдал мерина конюху и прошел пешком последние сотни ярдов до своей квартиры над лавкой Джозии Брума.

Квартирка была крохотной: квадратная гостиная, а за ней тесная спальня без окон. Нестор стащил с себя одежду и сел у окна гостиной – от усталости ему даже спать не хотелось. Он рассеянно взял книгу, которую штудировал, – на дешевом картонном переплете красные печатные буквы заглавия кричали: «Новый Илия» Эрскина Райта. Проверка для поступления в Крестоносцы будет очень трудной – это он знал хорошо, а времени на чтение оставалось так мало! Он протер глаза, открыл книгу на закладке и начал читать о странствованиях великого святого.

Нестор заснул в кресле и проснулся часа через три. Позевывая, он поднялся на ноги и протер глаза. С улицы внизу доносились крики, и он подошел к окну. Там остановилась группа всадников, и одному из них помогали слезть с седла. Из раны в верхней части его груди текла кровь.

Быстро одевшись, Нестор выбежал на улицу как раз вовремя, чтобы увидеть, как капитан Леон Эванс широким шагом приближается к спешившимся всадникам. В серой рубахе с эмблемой и широкополой черной шляпе капитан Крестоносцев выглядел настоящим героем. За поясом у него торчали два пистолета дулами вниз.

– Стерва подстрелила его, – заорал Сим Джексон. Злоба еще больше обезобразила его физиономию. – Вы возьметесь за нее или нет?

Эванс наклонился над раненым.

– Отнесите его к доктору Шиверсу. И поживее, не то он истечет кровью.

Несколько человек подняли стонущего мужчину и понесли его по тротуару мимо лавки Брума. Оставшиеся заговорили все разом, и Леон Эванс поднял ладонь.

– Пусть говорит один этот, – сказал он, указывая на Джексона. Нестору Джексон очень не нравился: злобно-угрюмый, когда бывал трезв, и зачинщик драк, когда бывал пьян.

Джексон отхаркался и сплюнул.

– Мы высмотрели волчецов на краю моей земли, – сказал он, проводя грязной лапой по узким губам. – Ну, мы с ребятами поехали за ними. Были неподалеку от дома Мак-Адамихи, и тут она выскочила и выстрелила. Джек свалился, и тут пуля прикончила лошадь под Миллером. Так вы за нее возьметесь?

– Вы были на ее земле? – спросил Эванс.

– А это тут при чем? – взъярился Джексон. – Разве ж можно походя палить направо и налево?

– Я поговорю с ней, – обещал Эванс. – Но с этой минуты, ребята, держитесь подальше от Бет Мак-Адам. Понятно?

– Нам разговоров мало, – сказал Джексон. – Ее надо приструнить. Таков закон.

Эаванс улыбнулся, но выражение его лица не смягчилось.

– Ты мне про законы не талдычь, Сим, – сказал он негромко. – Я законы знаю. Бет Мак-Адам честь по чести предупредила, чтобы вооруженные люди на ее земле не появлялись. И объявила, что застрелит всякого, кто явится на ее землю охотиться на волчецов. Вам не следовало ездить туда. Ну, как я уже сказал, я поговорю с ней.

– Ага, поговорите! – прохрипел Джексон. – Но я вам одно скажу: женщина там или не женщина, а я никому не позволю стрелять в меня.

Эванс словно не услышал его.

– Отправляйтесь по домам, – сказал он, и всадники отъехали, но Нестор заметил, что едут они прямо к «Перламутру», ближайшему кабаку. Он шагнул вперед. Капитан увидел его и сощурил темные глаза.

– Надеюсь, ты с ними не ездил?

– Нет, сэр. Я спал у себя в комнате. Ну и услышал шум. Вот уж не думал, что миссис Мак-Адам будет в кого-нибудь стрелять.

– Она дама крутая, Нестор. Была среди первых поселенцев в Долине Паломника, сражалась с разумными ящерами, а потом – два разбойничьих налета на ее ферму лет десять назад. В перестрелке полегли пятеро налетчиков.

Нестор засмеялся.

– Да уж, в школе она была круче некуда. Я это хорошо помню.

– И я, – сказал Эванс. – Как твои занятия?

– Стоит мне начать читать, как я уже сплю, – признался Нестор.

– Это необходимо, Нестор. Человек не может идти путем, указанным Богом, если сначала не изучит Божье слово.

– Я все время запутываюсь, сэр. В Библии полно всяких убийств и мести, так что и не разберешь, что хорошо, а что плохо.

– Вот почему Господь посылает пророков, таких, как Даниил Кейд и Йон Шэнноу. Ты должен изучить их слово, и тогда сокровенные пути станут тебе ясны. И пусть мысли о насилии тебя не смущают, Нестор. Вся жизнь – насилие. Насилие болезней, насилие голода и нищеты. Даже рождение – уже насилие. Человек должен постигнуть все это. Никакое благо не дается нам легко.

Нестор все равно ни в чем не разобрался, но он не хотел, чтобы его идеал героя подумал, будто он тупица.

– Да, сэр, – сказал он.

Эванс улыбнулся и потрепал юношу по плечу.

– Диакон посылает в Долину Паломника одного из своих апостолов. Он прибудет в конце месяца. Приходи и слушай.

– Обязательно, сэр. А как насчет миссис Мак-Адам?

– На нее столько навалилось! И Пастыря нет, и этот пожар. Я просто заеду поговорить с ней.

– Сэмюэль твердит, что в нее вселился Дьявол. Вот что он думает, – сказал Нестор. – Он мне жаловался, что она выгнала его из дома и обозвала мерзостью.

– Он слабовольный человек. Дети сильных родителей часто вырастают такими. Но, надеюсь, он ошибается. Что ж, время покажет.

– А правда, что Лейтон Дьюк и его люди где-то близко? – спросил Нестор.

– Его шайку перестреляли вблизи Пернума, так что, думаю, это просто слухи, – сказал Крестоносец. – Они пытались ограбить повозку, доставляющую обменные деньги на рудники.

– Так он убит? Эванс засмеялся.

– Ты вроде бы жалеешь об этом, малый. Он же просто разбойник. Нестор покраснел.

– Да нет, я не жалею, сэр, – соврал он. – Просто он… ну… понимаете… такой знаменитый. И вроде как благородный.

Эванс покачал головой.

– Ни один вор никогда не казался мне благородным. Это человек, у которого нет ни желания, ни силы воли, чтобы работать, а потому он крадет у других людей, которые лучше него. Выбери себе героя, Нестор, с более высокими целями, чем Лейтон Дьюк.

– Да, сэр, – пообещал мальчик.

2

Часто задают вопрос, как могут права индивида сочетаться с нуждами общества. Подумайте о фермере, братья мои. Когда он сеет зерна своего будущего урожая, он знает, что прилетят грачи и склюют их. Слишком много птиц – и про урожай можно забыть. И фермер берет свое ружье. Это не значит. что он ненавидит грачей или что грачи – исчадия зла.

«Мудрость Диакона», глава IV

Бет взмахнула топором, удар получился неуклюжим, но сила размаха вогнала девятифунтовый топор в чурбак и аккуратно разломила его пополам. Из-под коры высыпали муравьи. Она смахнула их, а потом подобрала чурки и уложила в поленницу на зиму.

По ее лицу градом катился пот. Утираясь рукавом, она прислонила топор к стенке деревянного сарая, потом вскинула на плечо длинное ружье и пошла к колодцу. Оглянувшись назад на топор и комель для колки, Бет представила себе, что там стоит Пастырь, и словно увидела поэзию его плавных и точных движений. Она вздохнула. Пастырь…

Даже она привыкла смотреть на Шэнноу как на служителя Божьего в Долине Паломника и почти забыла его смертоносное прошлое. Но затем он переменился. Бог свидетель, как переменился! Лев стал ягненком. И Бет мучило, что эта перемена ее не обрадовала.

Спину разламывало, и ей нестерпимо хотелось отдохнуть.

– Не бросай работу на половине! – упрекнула она себя вслух. Зачерпнула медным ковшиком прохладную воду из ведра и напилась. Потом вернулась к топору. И выругалась, услышав цокот лошадиных копыт по спекшейся земле. Ружье-то она оставила у колодца! Положив топор, она быстро пошла через двор, даже не оглянувшись на всадника. Схватив ружье, она пригнулась.

– Да зачем оно тебе, Бет, радость моя? – произнес знакомый голос.

Клем Стейнер перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. Бет улыбнулась до ушей и протянула к нему руки.

– Замечательно выглядишь, Клем, – сказала она, крепко его обнимая. Потом положила ладони на его широкие плечи, слегка оттолкнула и уставилась на его словно вытесанное из камня лицо.

Искрящейся голубизны глаза, совсем мальчишеская ухмылка, хотя виски серебрились сединой, от глаз разбегались морщины, а у рта залегли складки. Сюртук из черного сукна словно совсем не запылился в дороге, как и алый парчовый жилет, перехваченный лакированным черным поясом с пистолетами.

Бет снова его потискала.

– Такое утешение для моих старых глаз, – сказала она, ощущая в горле непривычный комок.

– Старых? Черт дери, Бет, ты все еще красавица из красавиц!

– А ты все еще отпетый льстец, – проворчала она, пряча удовольствие.

– Да разве кто-нибудь посмеет врать тебе, Бет? – Его улыбка угасла. – Я приехал сразу, как услышал. Есть новости?

Она покачала головой.

– Займись своей лошадью, Клем, а я соберу тебе что-нибудь поесть.

Захватив ружье, Бет ушла в дом и в первый раз за много дней заметила, как там неприбрано, сколько пыли накопилось на широких половицах. Вдруг рассердившись, она забыла про еду и принесла из кухни ведро со шваброй.

– Тут такой кавардак, – сказала она вошедшему Клему.

Он ухмыльнулся ей.

– Да, и очень даже жилой, – согласился он, снимая пояс и придвигая стул к столу.

Бет засмеялась и прислонила швабру к стене.

– Мужчине не следует вот так заставать женщину врасплох, а уж через столько лет и подавно. Время обошлось с тобой по-доброму, Клем. Пополнел слегка, но это тебе идет.

– У меня была хорошая жизнь, – сказал он ей, но отвел взгляд на окно в глубоком проеме каменной стены. Клем улыбнулся: – Надежное местечко. Бет. Я заметил амбразуры между окнами верхнего этажа и дубовые ставни на нижних. Чертова крепость, да и только. Амбразуры теперь увидишь только в старинных домах. Думается, люди решили, что мир становится все безопасней.

– Так думают только дураки, Клем.

Она рассказала ему о налете на церковь и о кровавом его завершении, когда Пастырь вновь надел пояс с пистолетами. Клем слушал молча. Когда она договорила, он встал, пошел на кухню и налил себе воды в кружку. Там возле массивной наружной двери лежал внушительный засов. Окошко было узкое, ставни окованы железными полосами.

– В Пернуме приходилось нелегко, – сказал он. – Мы все думали: вот война кончилась и можно вернуться на фермы к обычной жизни. Где там! Конечно, было глупо так думать после бойни на севере. И войны, которая уничтожила исчадий. У вас тут Клятвоприимцы еще не побывали?

Она покачала головой, а он остановился у открытой двери – темный силуэт на светлом фоне.

– Скверное дело, Бет. Ты должна поклясться в верности своей вере перед тремя свидетелями. А откажешься… Ну, в лучшем случае лишишься своей земли.

– Как я понимаю, ты поклялся?

Он вернулся к столу и сел напротив нее.

– От меня пока клятвы не требовали. Но, думается, я поклянусь. Слова, и только слова. Скажи, после всего этого он никак не давал о себе знать?

Бет покачала головой.

– Но он жив, Клем. Это я знаю.

– И снова взялся за пистолеты.

– Убил шестерых налетчиков, – кивнула Бет. – Потом исчез.

– Какой будет удар для праведников, если они узнают, кто он. А тебе известно, что в Пернуме ему поставили статую? Не слишком похожа, а уж с медным нимбом на макушке и вовсе.

– Не шути над этим, Клем. Он старался ничего не замечать, и мне кажется – напрасно. Он ведь не говорил и не делал даже десятой доли того, что ему приписывается. Ну а будто он был новым Иоанном Крестителем… По-моему, это богохульство, иначе не скажешь. Ты же был там, Клем, когда Меч Божий спустился. Ты видел машины в небе. Ты-то ведь знаешь!

– Ошибаешься, Бет. Я ничего не знаю. Если Диакон говорит, что явился прямо от Бога, кто я, чтобы возражать ему? И во всяком случае, похоже, что Бог и правда с ним. Выиграл войну за Единение, верно? А когда Бетик умер и исчадия снова вторглись к нам, он позаботился, чтобы и духа их не осталось. Погибли десятки тысяч. Крестоносцы почти извели разбойников и каннов. Я сюда шесть дней ехал, Бет, и ни разу до пистолета даже не дотронулся. Везде школы, больницы, и никто не голодает. Не так уж плохо!

– Здесь очень многие с тобой согласятся, Клем.

– Но только не ты?

– Против школ и прочего такого у меня возражений нет, – сказала она, вышла из-за стола и вернулась с хлебом, сыром и куском копченой свинины. – Но все эти разговоры, что язычники и неверующие подлежат смерти, резня волчецов – это плохо, Клем. Хуже некуда.

– Что я могу сделать?

– Найти его, Клем. Привезти домой. – Ты хочешь самую малость, а? Это же огромный Ли. край, Бет. Пустыни и горы тянутся, тянутся, и нет им конца.

– Ты сделаешь?

– А поесть мне сперва нельзя?

* * *

Иеремия извлекал много удовольствия из общества раненого, но многое в Шэнноу его беспокоило, и он поделился своими тревогами с доктором Мередитом.

– Он очень замкнутый человек, но, по-моему, помнит много меньше, чем делает вид. В его памяти словно возник огромный провал.

– Я старался вспомнить все, что читал о защитной амнезии, – ответил Мередит. – Он перенес такую страшную травму, что его сознание чурается мыслей о ней и затемняет обширные области. Дайте ему время.

– Ну, времени у нас в избытке, друг мой, – улыбнулся Иеремия.

Мередит кивнул и откинулся на спинку кресла, глядя в темнеющее небо. С гор веял легкий ветер, принося запах тополей на речном берегу и ароматы трав на склонах.

– О чем вы думаете? – спросил Иеремия.

– Здесь такая красота! И зло городов кажется далеким и незначимым.

– Зло всегда значимо, доктор, – сказал Иеремия со вздохом.

– Вы же поняли, о чем я говорил, – отозвался Мередит с упреком.

Иеремия кивнул, и несколько минут они сидели в дружеском молчании. День прошел очень удачно. Фургоны покрыли большое расстояние по равнине и остановились на ночлег в тени зубчатого горного хребта. Чуть севернее со скалы срывался водопад, и для стоянки странники – выбрали место у начинавшейся от него речки. Женщины и дети собирали хворост в роще на склоне для вечерних костров, а почти все мужчины отправились поискать дичи. Шэнноу отдыхал в фургоне Иеремии.

Появилась Исида с охапкой хвороста и бросила ее к ногам Иеремии.

– Тебе не вредно немножко поработать, – сказала она, и оба они заметили усталость в ее глазах и легкую лиловатость под ними.

– У старости есть свои привилегии, – сказал Иеремия с вымученной улыбкой.

– Ты, наверное, про лень, – отрезала она и повернулась к рыжему молодому доктору: – А у вас какое извинение?

Мередит покраснел и вскочил на ноги.

– Простите! Я… Как-то не подумал. Что мне надо делать?

– Вы могли бы помочь Кларе собирать хворост. Вы могли бы ободрать и выпотрошить кроличьи тушки. Вы могли бы пойти на охоту с другими мужчинами. Бог мой, Мередит, от вас никакого проку! – Повернувшись на каблуках, она решительным шагом направилась назад в рощу.

– Она слишком много работает, – сказал Иеремия.

– Она – настоящий боец, Иеремия, – грустно ответил Мередит. – Но она права. Я чересчур много времени провожу в размышлениях – в мечтах, если хотите.

– Некоторые люди – прирожденные мечтатели, – сказал Иеремия, – ничего дурного в этом нет. Пойдите помогите Кларе. Она же почти на сносях, и таскать хворост ей ни к чему.

– Да… Да, вы правы.

Оставшись один, Иеремия соорудил кольцо из камней и тщательно сложил в нем хворост так, чтобы он сразу разгорелся. И не услышал, как к нему подошел Шэнноу, обернувшись только на скрип кресла Мередита, в которое тот опустился.

– Вид у вас окрепший, – сказал старик. – Как вы себя чувствуете?

– Идущим на поправку, – ответил Шэнноу.

– А ваша память?

– Тут где-нибудь поблизости есть селение?

– Почему вы спрашиваете?

– Когда мы еще ехали, я увидел вдали дым.

– Я его тоже видел, – сказал Иеремия. – Но если удача нам улыбнется, завтра вечером мы уже будем далеко отсюда.

– Удача?

– В наши беспокойные времена странников не слишком привечают.

– Почему?

– Нелегкий вопрос, мистер Шэнноу. Быть может, люди, привязанные к одному какому-то месту, завидуют нашей свободе. Быть может, они видят в нас угрозу своему обычному укладу. Иными словами, я не знаю причины. С тем же успехом вы могли бы спросить, почему людям нравится убивать друг друга или почему им куда легче ненавидеть, чем любить.

– Вероятно, дело в собственничестве, – сказал Шэнноу. – Когда люди пускают где-нибудь корни, они осматриваются по сторонам и начинают считать, что все вокруг принадлежит им – олени, деревья, самые горы. А тут являетесь вы, убиваете пару оленей, и они видят в этом воровство.

– Конечно, отчасти и так, – согласился Иеремия. – Но вы не разделяете такую точку зрения, мистер Шэнноу?

– Я никогда нигде не пускал корней.

– Вы загадочны, сэр. Вы многознающи, вежливы, и все-таки у вас облик воина. Я это вижу. Мне кажется… вы смертоносный человек, мистер Шэнноу.

Шэнноу медленно кивнул, и взгляд его темно-синих глаз встретился со взглядом Иеремии.

– Вам незачем меня опасаться, старик. Я не зачинатель войн. Я не краду, и я не лгу.

– Вы участвовали в той войне, мистер Шэнноу?

– Насколько помню, нет.

– Большинство мужчин вашего возраста участвовали в войне Единения.

– Расскажите мне о ней.

Но старик не успел ничего сказать. К ним подбежала Исида.

– Всадники! – крикнула она. – И вооруженные.

Иеремия встал и прошел между фургонами. Исида шла рядом с ним. К ним присоединились еще женщины и дети. Доктор Мередит, прижимая к груди охапку хвороста, застыл на месте рядом с беременной женщиной и ее двумя дочками. Иеремия приложил ладонь к глазам, загораживая их от лучей заходящего солнца, и пересчитал всадников. Пятнадцать, и все вооружены. Во главе ехал худощавый молодой человек с совершенно белыми, по плечи, волосами. Отряд легкой рысью приблизился к фургонам и остановил коней. Белобрысый наклонился с седла.

– Кто вы? – спросил он с нотой пренебрежения в голосе.

– Я Иеремия. А это мои друзья. Белобрысый поглядел на раскрашенные фургоны и что-то тихо сказал всаднику справа от себя.

– Вы верные последователи Книги? – спросил он затем, переводя взгляд на Иеремию.

– Конечно, – ответил старик.

– У вас есть документ, подтверждающий Клятву? – Его голос стал мягким и превратился почти в шипение.

– Нам никто не предлагал принести клятву, сэр. Мы странники и редко остаемся возле селений настолько долго, чтобы нас спрашивали о нашей вере.

– Я спрашиваю о ней, – сказал белобрысый. – И мне не нравится твоя дерзость, фургонщик. Я Аарон Крейн, Клятвоприимец селения Чистота. Знаешь, почему мне поручили этот пост? – Иеремия покачал головой. – А потому, что я наделен даром обличения. Я учую язычника с пятидесяти шагов. А в Божьем краю таким места нет. Они пятно на лике земли, зловредная язва в плоти планеты и мерзость в глазах Божьих. Прочти мне сейчас же двадцать второй псалом.

Иеремия тяжело вздохнул.

– Я не книжник, сэр. Моя Библия у меня в фургоне… Я схожу за ней.

– Ты язычник, – завизжал Крейн, – и твой фургон будет сожжен! – Извернувшись в седле, он махнул всадникам. – Пусть головни в их кострах послужат вам факелами. Сожгите фургоны!

Всадники спешились и ринулись следом за Крейном. Иеремия встал перед ними.

– Прошу вас, сэр, не… – Его отшвырнули. Иеремия тяжело ударился о землю, однако кое-как поднялся на ноги в ту секунду, когда Исида подбежала к тому, кто ударил его, занося кулак. Он отшвырнул и ее.

И Иеремия в бессильном отчаянии смотрел, как отряд окружает костер.

Аарон Крейн пребывал наверху блаженства. Он был рожден для этого труда, для очищения земли, ее освящения, дабы сделать ее достойной верных последователей Книги. А фургонщики были закоснелыми изгоями, не внимающими велениям Господним. Мужчины – бездельники и лентяи, бабы все подряд шлюхи. Он посмотрел на белокурую, которая чуть не ударила Лича. Ветхая одежонка, груди так и выпирают из шерстяной рубахи. Хуже шлюхи, решил он, чувствуя, как распаляется его гнев. Он уже видел, как пылают фургоны, а язычники молят о пощаде. Но милосердие не для таких, как они, это он знал твердо. Пусть молят о милосердии перед престолом Всевышнего. Да, они все умрут, решил он. Кроме, конечно, детей – он же не какой-нибудь варвар.

Лич первый изготовил факел и вручил его Аарону Крейну.

– Да прославит это деяние имя Господа! – закричал Крейн.

– Аминь, – ответили его приспешники. Крейн направился кпервому фургону и… остановился. Вперед выступил высокий мужчина. Он ничего не сказал и только стоял и смотрел на Крейна. Белобрысый Клятвоприимец посмотрел на него и мгновенно заметил, что, во-первых, мужчина не отрываясь смотрит ему прямо в глаза и что, во-вторых, он вооружен. Взгляд Крейна скользнул по двум кобурам с пистолетами на его бедрах. Мучительно сознавая, что его люди ждут сигнала, он вдруг растерялся. Высокий не сделал ни одного угрожающего движения, но он стоял прямо перед фургоном. И Крейн должен был пройти мимо него, чтобы запалить фургон.

– Кто ты? – спросил Крейн, оттягивая время, чтобы подумать.

– «Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий», – процитировал тот негромко глубоким басом.

Крейн был ошеломлен. Слова из псалма, который он назвал старому фургонщику, но будто заряжены скрытым смыслом.

– Посторонись, – приказал Крейн, – и не вздумай воспрепятствовать свершениям во имя Господа. – У тебя есть выбор; жить или умереть, – сказал высокий все так же тихо и без всякого гнева.

У Крейна противно защемило в животе от ужаса. Этот его убьет – Крейн с ледяной уверенностью поверил ему.

Если он попытается поджечь фургон, то высокий выхватит один из своих пистолетов и уложит его. У него пересохло в горле. От факела отвалился горящий уголек и обжег ему пальцы, но Крейн не шевельнулся… Не мог шевельнуться. Позади него стояли пятнадцать вооруженных людей, но он знал, что, находись они в сотне миль отсюда, пользы ему от них было бы ровно столько же. Глаза ему залил пот.

– Аарон, что такое? – окликнул его Лич.

Аарон уронил факел, попятился. Руки у него тряслись. Высокий надвигался на него, и Клятвоприимца охватила паника.

Он повернулся, кинулся к своей лошади, вскарабкался в седло и, вцепившись в поводья, почти полмили проскакал галопом, беспощадно колотя лошадь каблуками. Потом натянул поводья и спешился.

Упав на колени, он ощутил во рту вкус желчи, и его начало рвать.

* * *

У Шэнноу стучало в висках, но он шел прямо к охранникам Клятвоприимца. Аарон Крейн уже почти исчез из виду, но его люди в растерянности топтались на месте.

– Ваш вождь уехал, – сказал Шэнноу. – У вас здесь есть еще какие-то дела?

Коренастый парень, который подал Крейну факел, весь напрягся, и Шэнноу видел, как в нем нарастает ярость. Однако тут к ним подошел Иеремия.

– Вы долго ехали, и вас, наверное, томит жажда, – сказал он. – Исида, принеси им воды. Клара, сходи в мой фургон за кружками. Друзья мои, – продолжал он, – в эти беспокойные времена подобные недоразумения неизбежны. Мы все верные последователи Книги, а разве она не повелевает нам любить ближних и благотворить ненавидящим нас?

Исида, красная от гнева, принесла медный кувшин, а беременная Клара подошла к охранникам, раздавая им жестяные кружки.

Коренастый махнул Исиде, чтобы она отошла, и уставился на Шэнноу.

– Что ты сказал Клятвоприимцу? – прорычал он.

– Спроси у него, – ответил Шэниоу.

– И спрошу, черт дери! – Он обернулся к своим товарищам, которые все жадно пили из кружек. – По коням! – крикнул он.

Когда они ускакали, Шэнноу вернулся к костру и тяжело опустился в кресло доктора Мередита. Иеремия и доктор подошли к нему.

– Благодарю вас, друг мой, – сказал Иеремия. – Боюсь, они убили бы нас всех.

– Было бы неразумно остаться тут на ночь, – сказал ему Шэнноу. – Они вернутся.

* * *

– Среди нас есть такие, – сказал апостол Савл, а солнечный свет искрился в его длинных золотистых волосах, – кто льет слезы над тысячами тех, кто пал, сражаясь против нас в Великой войне. И говорю вам, братья, я – один из них. Ибо эти заблудшие души, отдавая жизнь за дело тьмы, веровали, будто они сражаются за свет. Но, как поведал нам благой Господь, узок путь, и немногие находят его. Тем не менее Великая война закончена, братья мои. Она выиграна во славу Бога и сына его, Иисуса Христа. И выиграна она вами, и мной, и множествами верующих, кто твердо противостоял сатанинским деяниям наших врагов, и язычников, и исчадий.

Раздались восторженные возгласы, и Нестор Гаррити всем сердцем пожалел, что не был воином Христовым в Великой войне. Но он же тогда был еще ребенком, ходил в младшую школу и трепетал перед грозной Бет Мак-Адам. Вокруг него теснились жители и жительницы Долины Паломника, сошедшиеся на Длинном Лугу услышать апостольское слово. Кое-кто из присутствующих помнил, как двадцать лет назад над Долиной Паломника проплыла узкая серебристо-белая летающая машина, неся людям Диакона и его апостолов. Как хотелось Нестору увидеть ее в полете! Восемь лет назад отец свозил его в Единство и сводил в великий храм в центре города. Там на пьедестале из сверкающей стали покоилась эта летающая машина. То мгновение навсегда врезалось в память Нестора.

– Да, она закончилась, друзья мои, но нас ожидает новая битва, – сказал апостол, и эти слова вернули Нестора из прошлого в настоящее. – Силы Сатаны сокрушены, но в стране еще таятся зло и погибель, ибо, как сказано в Писании, Дьявол великий обманщик, сын утренней звезды. Не заблуждайтесь, братья и сестры мои. Дьявол не безобразный зверь. Он красив и обходителен, а слова его источают мед. И многие будут обмануты им. Он голос недовольства, нашептывающий вам в уши по ночам. Он мужчина – или женщина, – кто говорит против усилий нашего Диакона и его святых вернуть сей измученный мир Господу. Ибо разве не написано «и судим будет каждый по делам своим»? И я спрашиваю вас, братья: кто принес истину в сей заблудший мир? Ответьте мне!

Вскинув руки, он с возвышения оглядел толпу.

– Диакон! – раздался ответный рев.

– А кто спустился с небес, неся слово Божие?

– ДИАКОН!!!

Подчиняясь гипнотическому восторгу, Нестор вытянулся во весь рост, взмахивая правым кулаком при каждом ответе. Голос толпы гремел раскатами грома, и за лесом взметнувшихся рук Нестор уже почти не видел апостола. Но он слышал его.

– И кого Бог послал через глубины времени?

– ДИАКОНА!!!

Апостол Савл дал реву затихнуть, а потом простер руки, требуя тишины:

– Друзья мои, по делам его вы судили его. Он построил школы и больницы. И великие города. И вновь дети Божьи пользуются знаниями наших предков. У нас есть машины, пашущие землю, плавающие по морям, летающие по воздуху. У нас есть лекарства, образованные врачи и сестры. Этот измученный край вновь набирается сил в гармонии с Господом. И Он пребывает с нами через своего служителя в Единстве. Но повсюду вокруг таится грех, стараясь нанести нам удар. Вот почему по нашим долам и весям разъезжают Клятвоприимцы. Они садовники нового Райского Сада, высматривающие сорняки и растения, которые не цветут. Ни одна богобоязненная семья не должна страшиться Клятвоприимцев. Страх разоблачения должен томить лишь тех, кто соблазнен Сатаной. Точно так же, как только разбойники и нарушители законов должны страшиться наших новых Крестоносцев, наших прекрасных молодых воинов, таких, как ваш собственный капитан Леон Эванс.

Нестор завопил во всю силу своего голоса, но даже сам себя не услышал в общей буре одобрительных криков.

Когда вновь наступила тишина, апостол Савл произнес заключительное слово:

– Друзья мои, Долина Паломника была первым селением, над которым мы пролетели, когда Господь прислал нас с небес. И поэтому роль Клятвоприимца здесь особая. Диакон попросил меня исполнять эту роль, и я буду ее исполнять с вашего благословения. А теперь помолимся…

Когда молитвы завершились и последний духовный гимн был допет, Нестор направился к Главной улице Долины Паломника, медленно двигаясь с толпой. Почти все возвращались к себе домой, однако некоторые избранные – и Нестор в их числе – были приглашены на прием в «Отдых паломника», устраиваемый в честь нового Клятвоприимца. Нестор смаковал выпавшее на его долю счастье, хотя ему предстояло быть лишь официантом. Там творилась истерия, и юноше просто не верилось, что один из Девяти Апостолов будет жить – пусть только месяц-другой – у них в Долине Паломника. Такая великая честь!

Джозия Брум, которому теперь принадлежал «Отдых паломника», стоял у черного хода в гостиницу, когда Нестор добрался туда. Бруму было под семьдесят – щуплый старичок с птичьими костями, облысевший и близорукий. Несмотря на склонность к велеречивости, Брум был добросердечен и нравился Нестору.

– Это ты, юный Гаррити? – спросил Брум, наклоняясь почти к самому его носу.

– Да, сэр.

– Молодец! В задней комнате на втором этаже найдешь чистую белую рубашку и новенький черный галстук. Надень их и помоги Уоллесу накрывать столы.

Нестор сказал, что обязательно, и взбежал по лестнице в помещение прислуги. Нэш Уоллес как раз. надевал белую рубашку.

– Приветик, Нес! Хороший денёк, а? – сказал рыжий мальчишка. Он был на два года моложе Нестора, но на дюйм выше – почти шесть футов три дюйма, и худой как щепка.

– Берегись холодного ветра, Уоллес, он тебя враз опрокинет!

– Не опрокинет, я ж его обгоню, как стоячего! – ухмыльнулся рыжий.

Нестор засмеялся. Нэш Уоллес был бегуном, каких поискать. В прошлый День Воскресения, когда ему было всего пятнадцать, Уоллес три раза состязался со Степным Пожаром, призовым жеребцом Эдрика Скейса, и выиграл обе короткие дистанции, проиграв только на длинной. Чудесный был день. Нестору он особенно запомнился, потому что он в первый раз напился, после чего дал себе зарок никогда больше в рот не брать спиртного. – Хочешь напитки подавать или закусь? – спросил Уоллес.

– Все равно, – ответил Нестор, стягивая вылинявшую красную рубаху и доставая из комода чистую.

– Ну, тогда напитки, – решил Уоллес. – Руки у меня сегодня не слишком твердые. Господи, кто бы подумал, что в наш городишко приедет апостол?

Нестор надел белую рубашку и заправил ее в собственные черные брюки. Чуть ли не минуту мучился с галстуком, а потом подошел к зеркалу проверить узел.

– Как по-твоему, он хоть одно чудо сотворит? – спросил Уоллес.

– Какое еще чудо?

– Ну, думается, он мог бы воскресить Пастыря из мертвых! – Рыжий захохотал.

– Ничего смешного, Уоллес, тут нет. Пастырь был хороший человек.

– А вот и нет, Нес. Он же в одной своей проповеди пошел против Диакона. Можешь ты этому поверить? Прямо в церкви. Чудо, что Бог не сразил его прямо на месте.

– Насколько я помню, он сказал только, что не видит необходимости в Клятвоприимцах. И все.

– Ты что, не видишь необходимости в апостоле Савле? – спросил Уоллес.

Нестор уже хотел отпустить шуточку, но тут заметил особый блеск в глазах рыжего.

– Да ты что, Уоллес? Он же великий человек, – ответил он, тщательно выбирая слова. – А теперь нам пора браться за работу.

Вечер был долгим, и у Нестора совсем разламывалась спина. Он стоял в углу с медным подносом в руках. Почти никто уже не пил, а апостол Савл сидел у очага с капитаном Леоном Эвансом и Даниилом Кейдом. Старый Пророк сильно опоздал. Очень многие участники приема уже успели разойтись по домам, когда старик наконец появился в дверях. Апостол радостно его приветствовал, но Нестору показалось, что Даниилу Кейду как-то не по себе.

– Большая честь познакомиться с вами, – сказал Савл. – Естественно, я читал о ваших подвигах в Первой войне с исчадиями. Страшные времена, требовавшие железных людей, как и нынешние. Прискорбно видеть, как вам теперь трудно передвигаться. Обязательно поезжайте в Единство. В наших больницах благодаря открытиям наших врачей ежедневно творятся истинные чудеса.

– Благодаря Камням Даниила, хотите вы сказать, – заметил Кейд.

– Вы хорошо осведомлены, сэр. Да, их осколки весьма полезны. Но наши поиски Камней покрупнее пока остаются тщетными.

– Кровь и смерть – вот все, что они принесут, – сказал Кейд. – Точно так же, как прежде.

– В руках благочестия предметы чисты, – сказал Савл.

Как ни горел Нестор энтузиазмом в начале вечера, теперь он очень устал и начинал скучать. Вскоре после утренней зари его будут ждать на участке леса, где шла рубка, с заказами на бревна и инструкциями рабочим на лесопильне. Дядя Джозеф был придирчивым нанимателем, и если Нестор хоть разочек зевнет, в конце дня ему придется битый час слушать поучения. – Как я понял, вы знавали Взыскующего Иерусалима? – сказал Савл, и усталость Нестора как рукой сняло.

– Да, я его знал, – проворчал старик. – И ни разу не слышал от него ни единого пророчества. Не думаю, чтобы ему понравилось прочесть, как его теперь расписывают.

– Он был святым. – В голосе Савла не прозвучало даже намека на раздражение. – И все сказанные им слова тщательно собирались из источников повсюду. У людей, которые его знали. У людей, которые его слушали. Для меня большая трагедия, что мне не довелось узнать его лично.

Кейд угрюмо кивнул.

– Ну а я, Савл, его знал. Он был одиноким человеком, с сердцем, полным горечи, ожесточенным, и искал город, которого не существовало, и это было ему известно. Ну а его пророчества… Я же сказал, что ни разу от него ничего такого не слышал. Однако правда, что он забрал тебя и Диакона в наш мир, когда с громом швырнул Меч Божий в порталы времени. Мы все знаем, что так было.

– Пути Господни порой великая тайна, – с насильственной улыбкой сказал Савл. – Мир, который мы покинули, был клоакой под властью Дьявола. Мир, который мы нашли, сулил стать Райским Садом, если бы только люди вернулись к Богу. И по Его милости мы победили. Скажите мне, сэр, почему вы отклоняли все приглашения приехать в Единство и принять почести за ваши труды во имя Господа?

– В почестях я не нуждаюсь, – ответил Кейд. – После войны с исчадиями я почти всю мою оставшуюся жизнь прожил в Ривердейле. Была у меня хорошая жена, и мы вырастили двух высоких сыновей. Оба погибли в ваших войнах. Лизу похоронили прошлой осенью и я перебрался сюда ждать смерти. Почести? Чего они стоят?

Савл пожал плечами.

– Достойный довод достойного человека, мистер Кейд. А теперь скажите: по-вашему. Долина Паломника – богобоязненная община?

– Здесь есть хорошие люди, Савл. Одни лучше других. Не думаю, что о человеке можно судить по тому лишь, что трое его друзей покажут, что он верующий. У нас в окрестностях живут фермеры, недавно тут поселившиеся, так откуда им взять троих, кто знал бы их настолько хорошо? Однако это не делает их язычниками.

– Но у вас была и церковь, где привечали волчецов, – напомнил Савл, – и проповедник, который приобщал их к Слову Божьему. Это было гнусное кощунство, мистер Кейд. И положить ему конец пришлось людям не отсюда. Это не очень хорошо рекомендует здешнюю общину.

– А что вы имеете против волчецов? – спросил Кейд.

– Они не истинное творение Божье, мистер Кейд. – Глаза Савла сощурились. – В том мире, откуда явился я, животным с помощью генной инженерии придавали сходство с людьми. Делалось это в медицинских целях: человеку с больным сердцем или легкими имелась замена для них. Это было мерзостью, мистер Кейд. У животных нет души, то есть в строгом смысле жизни вечной. Эти мутанты – точно чумная зараза, напоминающая нам обо всех опасностях и катастрофах нашего прошлого. Мы не должны повторять ошибки, которые привели к тому, что Бог уничтожил старый мир. Никогда больше. Мы на пути к созданию Райского Сада, мистер Кейд. И ничто не должно нам препятствовать.

– И мы обретем этот новый Райский Сад, изгоняя людей из их домов, убивая волчецов и всякого, кто не согласен с нами?

– Ни Диакон, ни его апостолы не получают никакой радости от убийств. Но вы же знаете Библию, мистер Кейд. Господь Бог не терпит зла в своем народе.

Кейд потянулся за своими палками и медленно, с трудом, поднялся на ноги.

– А следующая война, Савл? Против кого будет она?

– Против нечестивцев, где бы мы их ни находили.

– Час поздний, и я устал, – сказал Кейд. – Позвольте пожелать вам доброй ночи.

– Да пребудет с вами Господь, – сказал Савл, вставая. Кейд уже шел к двери, тяжело опираясь на палки, и ничего не ответил. Нестор подавил зевок и уже собрался спросить, нужен ли он еще, но вдруг Савл сказал капитану Эвансу:

– Опасный человек, капитан. Боюсь, мы должны будем заняться им.

Нестор заморгал от удивления. Тут Леон Эванс поднял голову, увидел его… и улыбнулся.

– Иди-ка домой, Нестор, – сказал он, – пока ты не рухнул, как подрубленное дерево.

Нестор поблагодарил его, поклонился апостолу и вышел в темноту ночи. Старый Пророк прислонился к своей повозке, не в силах взобраться на козлы. Нестор подскочил к нему и взял под руку. Напрягшись, он почти поднял Кейда и водворил на сиденье.

– Спасибо, малый, – буркнул Кейд, побагровев от напряжения.

– Я с радостью, сэр.

– Берегись слов медных и железных, малый, – прошептал Пророк. Он дернул вожжи, и Нестор проводил взглядом погромыхивающую повозку.

* * *

Шэнноу, оставшись один, приготовился ждать между скалами. Его лошадь была привязана в рощице шагах в ста оттуда к северу. Взглянув на восток, он различил последний фургон – странники отправились глубже в горы. Небо светлело, предвещая зарю.

Шэнноу прислонился спиной к валуну, сел поудобнее и устремил взгляд на запад. Может быть, он ошибся. Может быть, белобрысый Клятвоприимец решил воздержаться от карательного налета. Ему хотелось надеяться на это. Ночь была прохладной, и он глубоко вдыхал покусывающий горный воздух. В одиночестве он позволил своим мыслям блуждать.

Прошло двадцать лет с тех пор, как его имя внушало страх нечестивым. «Двадцать лет! Где я был? Как я жил?» Ища ответ, он начал перебирать в уме то, что помнил о своем прошлом – о перестрелках и сражениях, о городах и селениях.

«Да, я помню Ольон», – подумал он и снова увидел день, когда Даниил Кейд ворвался туда со своими разбойниками. В грохоте загремевших пистолетных выстрелов трое разбойников Кейда вылетели из седел, а сам Кейд получил пулю в колено. Даниил Кейд. Брат Даниил. По какой-то причине, так и оставшейся тайной для Шэнноу, Бог избрал Даниила возглавить войну против исчадий.

Но что потом? В сознании у него всплывали смутные обрывочные картины и тут же исчезали, как утренний туман под ветром. Белокурая женщина, высокая и сильная, и молодой забияка, молниеносно выхватывающий пистолет… Крейм? Глен?

– Нет, – сказал Шэнноу вслух. – Клем! Клем Стейнер.

«Вернется все, – обещал он себе. – Надо просто подождать».

Тут до него донеслись приглушенные звуки: лошади неторопливо шагали в темноте, поскрипывали кожаные седла, постукивали копыта по сухой земле равнины. Шэнноу вынул пистолеты и попятился глубже в скалы. Лошади все приближались. Сняв широкополую шляпу, он рискнул взглянуть на запад. Теперь он различил конные фигуры, но не настолько ясно, чтобы пересчитать.

«Я не хочу снова убивать».

Прицелившись выше голов, он выстрелил. Несколько лошадей испуганно вздыбились, а другие помчались куда попало, не подчиняясь всадникам. Шэнноу увидел, как один человек свалился с седла, а другой сам спрыгнул с бьющей задом лошади. Несколько человек выстрелили в его сторону, но пули щелкали о камни или со свистом уносились во мрак.

Шэнноу упал на живот и выглянул из-за камня. Все всадники уже спешились и двигались в его сторону. С востока донесся треск выстрелов.

Фургоны! Он понял, что карательных отрядов было два, и кровопролитие уже началось. В нем поднялась волна гнева.

Он вскочил и вышел из-за скал. Перед ним вырос человек… Шэнноу прострелил ему грудь. Справа заходил другой, и вновь его пистолет рявкнул.

Он шел между ними, непрерывно стреляя. Ошеломленные его внезапной атакой, каратели бросились наутек.

Справа от Иерусалимца раздался стон, а когда он прошел мимо, возле его уха пролетела пуля – так близко, что он ощутил движение воздуха и услышал почти пчелиное жужжание. Повернувшись, он спустил курки обоих пистолетов, и стрелок рухнул на землю.

Впереди стояли две лошади. Шэнноу подошел к ближайшей и вскочил в седло. Из кустов выскочил человек, Шэнноу уложил его двумя выстрелами, ударил лошадь каблуками и повернул ее на восток. Пока она неслась галопом по равнине, он перезарядил пистолеты. Теперь им управлял гнев, в нем кипело бешенство, которое грозило полностью им овладеть, но он и не пытался с этим справиться.

Одно и то же, одно и то же: злая сила сокрушает слабых. Насилие и смерть, низкие страсти и разрушение. Когда же это кончится? Боже милосердный, когда же это кончится?

Полная луна заливала все вокруг серебром, а в отдалении багряное зарево оповестило его, что один фургон уже пылает. Выстрелы раздавались реже, но, во всяком случае, они свидетельствовали, что странники еще обороняются.

Приблизившись, он различил пятерых людей на коленях за валунами. У одного – длинные белесые волосы. Стрелок вскочил на ноги, целясь в фургоны. Шэнноу выстрелил, промахнулся, но пуля срикошетила от камня, и стрелок подскочил. Белобрысый Клятвоприимец оглянулся, увидел Шэнноу и бросился бежать. Шэнноу взял на прицел его приспешников.

– Положите оружие! – приказал он. – Сейчас же, или умрите.

Трое из четверых оставшихся подчинились, положили ружья и подняли руки, но четвертый – коренастый, с которым он обменялся парой слов еще днем, – вскинул ружье к плечу. Шэнноу всадил ему пулю в лоб.

– Иеремия! Это я, Шэнноу, – крикнул Иерусалимец. – Вы меня слышите?

– Он ранен, – донесся ответный крик. – Еще двое тяжело ранены, а двое убиты.

Махнув своим пленникам, Шэнноу погнал их к фургонам. Войдя в кольцо, он огляделся. Убита была беременная Клара. Выстрелом ей снесло полголовы. Рядом с ней лежал дюжий мужчина по фамилии Чолмерс. Возле фургона Иеремии распростерлась маленькая девочка в голубом платьице – одна из двух дочерей Клары. Шэнноу спешился и пошел туда, где доктор Мередит стоял на коленях, наклонясь над раненым Иеремией. В старика попали две пули: под ключицу и в бедро. Его лицо в лунном свете казалось землисто-серым.

– Я выживу, – прошептал старик.

Фургоны были составлены кругом, и в кольце валялись убитые лошади. Исида и двое мужчин пытались потушить огонь, пожиравший последний фургон.

Взяв пистолеты в руки, Шэнноу стремительно подошел к пленным, которые сгрудились в центре круга.

– «Раздувальный мех обгорел, свинец истлел от огня, плавильщик плавил напрасно; ибо злые не отделились». – Он поднял пистолеты и взвел курки.

– Шэнноу, нет!!! – отчаянно закричал Иеремия. – Не трогай их! Господи, хватит убийств! Шэнноу медленно тяжело вздохнул.

– Помогите гасить пожар, – сказал он пленным. Они тотчас послушались, а он, больше ни слова не говоря, подошел к своей лошади и сел в седло.

– Куда вы? – окликнул его доктор Мередит. Шэнноу не ответил.

* * *

Аарон Крейн и остальные оставшиеся в живых каратели галопом влетели в Чистоту и осадили лошадей перед длинным каменным домом собраний. Крейн – пропыленный, взъерошенный – спешился и вбежал внутрь. Зал был полон – шло молитвенное собрание. На возвышении Пэдлок Уилер как раз приближался к середине своей проповеди о путях праведных. При виде Крейна он умолк на полуслове и испустил мысленный стон, но было бы неразумно навлечь на себя гнев Клятвоприимца. Чернобородый священнослужитель еще помолчал, а потом принудил себя улыбнуться.

– Ты чем-то расстроен, брат? – сказал он. Головы обернулись к двери – в том числе принадлежавшие капитану Сифу Уилеру и двенадцати Крестоносцам Чистоты. Крейн выпрямился и провел тонкой рукой по длинным белесым волосам.

– Силы Дьявола обратились против нас, – сказал он. – Всадники Господни были перебиты.

Прихожане дружно охнули, а несколько женщин начали перекрикивать друг друга, спрашивая о судьбе своих мужей, братьев, сыновей.

– Тише! – загремел Пэдлок Уилер. – Пусть говорит Клятвоприимец!

– Как вы все знаете, – сказал Крейн, – мы наткнулись на шайку язычников-странников. С ними пребывала демоническая сила: я тут же учуял мощь Сатаны. Мы тщетно пытались одолеть ее. Многие пали. Горстка нас спаслась по милости Божьей. Нам нужна подмога! Я требую, чтобы Крестоносцы разделались с этими дьяволами!

Пэдлок Уилер взглянул с возвышения на Сифа, своего брата. Капитан поднялся со скамьи – высокий, худощавый, с длинным кислым лицом.

– Пусть женщины идут домой, – сказал он, – а мы обсудим, что нам делать.

– Где мой сын? – закричала одна из женщин, кидаясь к Крейну.

– Боюсь, он погиб, – ответил Крейн, – но он умер, трудясь во имя Божье.

Женщина вскинула руку, но прежде чем дна успела ударить Крейна по щеке, ее схватили две соседки и оттащили от него.

– Прекратите! – загремел Пэдлок Уилер. – Вы в доме Божьем!

Все замерли. Потом женщины медленно потянулись вон из зала, а мужчины столпились вокруг Крейна.

Сиф Уилер выступил вперед.

– Расскажи нам про этого демона! – потребовал он.

– Облик человеческий, но он орудие Сатаны. Убийца! Убийца множеств! – Крейн затрясся. – Он напустил на меня чары, и я лишь с трудом сумел их сбросить.

– Сколько убитых? – спросил капитан Крестоносцев.

– Не знаю. Мы наступали двумя отрядами. Убийца подстерегал на востоке и застрелил четверых: Ласситера, Поупа, Картера и Лоуиса. Потом он поехал на запад и сразил… всех, кроме меня. Я сумел спастись.

– Ты сбежал?

– А что мне еще оставалось? Сиф Уилер бросил взгляд на мужчин, стоявших вокруг. Всего двадцать, включая его Крестоносцев.

– Сколько там было странников?

– Одиннадцать фургонов, – ответил Крейн. – Человек тридцать. Их необходимо уничтожить. Всех до единого.

Пэдлок Уилер, еще не спустившийся с возвышения, увидел, как дверь в конце зала отворилась, и в нее вошел высокий мужчина. Одежда на нем была черная, пропыленная, с заплатой на левом локте. И два длинноствольных пистолета на поясе.

– Где блюстители закона этой общины? – спросил он. Его голос, хотя и негромкий, сразу оборвал разговоры в центре зала.

Взглянув на него, Крейн взвизгнул:

– Это он! Это тот дьявол! – Попятившись, белобрысый Клятвоприимец нырнул за спинку скамьи.

– Ты в доме Господнем, – сказал Пэдлок Уилер. – Что ты здесь ищешь?

– Правосудия, – был ответ. – Вы укрываете убийцу, убивающего женщин и детей.

– Он говорит другое, – возразил Пэдлок, – он утверждает, что ты одержим Дьяволом. Незнакомец покачал головой.

– В двадцати милях отсюда сейчас хоронят женщину по имени Клара. Она была беременна, пуля разнесла ей голову. Вместе с ней в могилу положат ее маленькую дочку. Этот человек, Крейн, вчера подъехал к фургонам и потребовал, чтобы ему прочли двадцать второй псалом. Я показал ему, что знаю этот псалом. А я его действительно знаю. Но он – злой человек, жаждущий убивать. Так что скажите мне, как будете вы судить его?

Пэдлок покосился на скорчившегося за скамьей дрожащего Крейна. Священнослужитель про себя ликовал. Он с самого начала заподозрил, что Крейн опасен, а это был отличный случай отделаться от него. Он поручит Сифу провести расследование, и, конечно же, выяснится, что Клятвоприимец нарушал законы. Он уже собрался заговорить, но тут увидел, что Крейн вытащил из-за пояса пистолет и взвел курок.

В мгновение ока в зале воцарился хаос.

– Ты лжешь! – завопил Крейн, вскакивая из-за скамьи и прицеливаясь. Пуля расщепила панель двери у самой головы незнакомца. Все в зале попадали на пол, но тут незнакомец спокойно достал один из своих пистолетов и выстрелил. Череп Крейна разлетелся вдребезги.

Секунду туловище Клятвоприимца продолжало стоять, забрызганное кровью и мозгом, потом повалилось на пол.

– Я Взыскующий Иерусалима, – сказал незнакомец. – И я не лгу.

Он убрал пистолет в кобуру и вышел.

Один за другим мужчины поднимались с пола и подходили к трупу. Пэдлок Уилер, еле держась на ногах, спустился с возвышения. Его брат Сиф оглядел труп и покачал головой.

– И что теперь? – спросил Пэдлок.

– Пошлем сообщение в Единство, – сказал Сиф. – Им придется отрядить сюда другого Клятвоприимца. Пэдлок взял брата под руку и отвел в сторону.

– Он заявил, будто он – Йон Шэнноу.

– Я слышал, что он сказал. Это кощунство! Я съезжу завтра с ребятами к странникам. Поговорим с ними, узнаем, что там было на самом деле.

– Крейн был мерзавцем. Я не собираюсь его оплакивать. Почему не позволить им просто уехать? Сиф покачал головой.

– Он заявил, что он – Взыскующий Иерусалима. Упомянул имя святого всуе. Его все слышали. И он должен ответить за свои слова.

– Я не хочу, чтобы еще кто-нибудь умер из-за мерзостей, сотворенных Крейном. Даже богохульник.

Сиф улыбнулся, не раздвигая губ.

– Я Крестоносец, Пэд. Что ты хочешь от меня?

– Будь осторожен, брат. Ты видел, как он стреляет. Сам был мишенью, но хладнокровно прицелился и отправил душу Крейна в ад. А если этот паршивец сказал правду, в чем я не сомневаюсь, так он перестрелял еще многих.

– У меня нет выбора, Пэд. Попробую взять его живым.

3

В отдаленном уголке сада крохотный сорнячок воззвал к цветам вокруг. «Почему, – спросил он, – садовник ищет убить меня? Разве я не имею права на жизнь? Разве мои листья не такие же зеленые, как у вас? Я ведь прошу только позволить мне расти и увидеть солнце. Неужели я прошу слишком многого?» Цветы поразмыслили и решили заступиться за сорнячка перед садовником. И он их послушал. День за днем сорнячок рос, становился все сильнее и сильнее, все выше и выше. Его листья затемняли остальные растения, его корни разрастались. И цветы погибали один за другим, пока не осталась одна лишь роза. Она поглядела вверх на гигантский сорняк и спросила:

«Почему ты ищешь убить меня? Разве я не имею права на жизнь? Разве мои листья не такие же зеленые, как у тебя? Я ведь прошу только позволить мне расти и увидеть солнце. Неужели я прошу слишком многого?»

«Да, ты просишь слишком многого», – сказал сорняк.

«Мудрость Диакона», глава VII

К тому времени, когда Шэнноу вернулся, Клару и ее дочку уже похоронили. Иеремия лежал в постели у себя в фургоне. Грудь у него была перебинтована, лицо посерело от скорби и боли. Шэнноу забрался внутрь и сел рядом со стариком.

– Ты его убил? – спросил Иеремия.

– Да. Я предпочел бы другое, но он выстрелил в меня.

– Этим не кончится, мистер Шэнноу, хотя я вас не виню. Не вы навлекли на нас зло, но вы должны уехать.

– Они снова явятся, и я вам понадоблюсь.

– Нет. Я поговорил с вашими пленниками, прежде чем отпустил их. Всему виной Крейн. – Иеремия вздохнул. – Люди, подобные Крейну, были и будут всегда. К счастью, всегда будут люди вроде Мередита и люди вроде вас. Это равновесие, мистер Шэнноу. Божье равновесие, если хотите.

Шэнноу кивнул.

– Зло будет всегда процветать, если люди ему не воспротивятся.

– Зло процветает так или иначе. Алчность, желание, зависть. Мы все прячем в себе семена зла. У некоторых есть сила подавлять их, но такие, как Крейн, лелеют и взращивают их. – Иеремия откинулся на подушку, устремив взгляд на худое лицо Шэнноу. – В тебе нет зла, мальчик мой. Уезжай с Богом.

– Я сожалею, старик, – сказал Шэнноу, вставая. Он выбрался наружу и увидел, что к нему идет Исида с узелком в руках.

– Я собрала патроны с убитых, и тут есть какая-то еда, – сказала она. Он поблагодарил ее и хотел пойти дальше. – Подожди! – Она протянула ему небольшой кисет. – Тут двенадцать обменных монет. Тебе понадобятся деньги.

Иеремия услышал, как скрипнуло седло под Шэнноу, а затем перестук копыт, удаляющийся от фургонов. Боль от ран была очень сильной, и старик словно уплыл с ней. Он чувствовал себя очень скверно. Его одолевала слабость.

Исида напоила его травяным настоем, и ему немного полегчало.

– Мне спокойнее, что он уехал, – сказала она. – Хотя он мне понравился.

Некоторое время они сидели в дружеском молчании, а потом в фургон залез Мередит.

– Подъезжают всадники, – сказал он. – Похожи на Крестоносцев.

– Приветствуйте их, а начальника приведите сюда, – распорядился Иеремия, и несколько минут спустя в фургон забрался высокий сутулый человек с кислым лицом.

– Добро пожаловать в мой дом, – сказал Иеремия. Тот кивнул, снял широкополую шляпу и сел у кровати.

– Я капитан Сиф Уилер. Насколько мне известно, у вас тут есть человек, который назвался Йоном Шэнноу.

– А вы не спросите, сэр, почему тут совсем рядом свежие могилы и почему я лежу с пулей в груди?

– Я знаю почему, – буркнул Уилер, отводя глаза. – Только я тут ни при чем, менхир, и я не одобряю содеянного. Но убитые есть и с той, и с другой стороны, а тот, кто тому причиной, тоже мертв.

– Тогда зачем преследовать Шэнноу?

– Он богохульник и еретик. Взыскующий Иерусалима – блаженной памяти – покинул землю сию двадцать лет назад, вознесенный Богом, как некогда Илия в огненной колеснице, на Небеса.

– Если Бог мог вознести его, как он, разумеется, мог, – сказал Иеремия, тщательно выбирая слова, – то он может и вернуть его на землю.

– Я не оспариваю этого, менхир. А скажу вот что: если бы благой Господь и правда соизволил вернуть нам Взыскующего Иерусалима, не думаю, что он явился бы с опаленными волосами и в заплатанной одежде. Но довольно об этом. В каком направлении он уехал?

– Тут я не могу помочь вам, сэр. Я лежал у себя в фургоне, когда он уехал. Вам придется спросить моих людей.

Уилер встал, направился к двери, потом обернулся.

– Я уже сказал, что не одобряю содеянного здесь, – сказал он негромко. – Но заруби себе на носу, фургонщик, я разделяю мнение Крейна о таких, как вы. Вы – пятно на Господней земле. Как говорил Диакон, «среди нас нет места падальщику. Мы приветствуем только тех, кто строит города Господни». Завтра к вечеру чтобы духа вашего не было на землях Чистоты.

* * *

Шэнноу ехал на север в сторону плато. Под ним был гнедой мерин, молодой и сильный, но он устал за ночь и дышал тяжело. Шэнноу спешился и повел коня в деревья в поисках пещеры или хотя бы поляны, укрытой от ветра. Он замерз, и им овладело уныние.

Потеря памяти тяготила его, но он мог ее терпеть. Однако что-то другое грызло его в замкнутых глубинах его сознания. Этой ночью он убил многих, но для Иерусалимца в этом не было ничего нового. «Я не искал боя, – сказал он себе. – Они рыскали в поисках крови и нашли ее. Свою собственную кровь. Такова цена насилия». И все-таки мысль об убитых им его тяготила. Шэнноу споткнулся, силы оставляли его. Он понимал, что его раны еще слишком свежи для таких блужданий, но заставил себя идти дальше. Деревья стали гуще, и в обрыве слева он увидел расселину. «Сойдет», – подумал он. Но, приблизившись, он заметил на обрыве отблески костра, горящего в расселине.

– Э-эй! – окликнул он. Подходить незваным к костру в такой глуши было бы неразумно. Страх перед разбойниками царил повсюду, и внезапное появление незнакомца могло сделать его мишенью перепуганных путников.

– Входи! – донесся голос, отдавшийся в расселине пугающим эхо. Шэнноу накинул полу плаща на рукоятку правого пистолета и, ведя мерина левой рукой, приблизился к расселине. Узкой она была только у входа, а дальше расширялась в грушевидный грот. У костра, над которым на вертеле жарился кусок мяса, сидел старик с седой бородой по пояс. В глубине грота стоял стреноженный мул. Шэнноу отвел туда мерина и забросил поводья ему на шею. Затем подошел к седобородому.

– Добро пожаловать к моему огню, – сказал старик глубоким басом и протянул руку. – Можете называть меня Джейком.

– Йон Шэнноу.

– Добро пожаловать, мистер Шэнноу. Я все смотрел на это мясо и думал: многовато для тебя, Джейк. А теперь Господь послал мне сотрапезника. Издалека путь держите?

Шэнноу покачал головой. Им овладела неизбывная усталость, и привалившись спиной к каменной стене, он вытянул ноги перед собой.

Джейк наполнил кружку чем-то горчим.

– Ну-ка выпей, малый. Очень бодрит, а сахару в нем тонна!

Шэнноу отхлебнул. Напиток был густой и горько-сладкий.

– Спасибо, Джейк. Отличная штука. Скажите, Джейк, я вас знаю?

– Может быть, сынок, мир ведь тесен. А я много где побывал. Ольон, Ривердейл, Долина Паломника, Чумные Земли. Что ни назови, а я и туда заглядывал.

– Ривердейл… Да, я словно бы помню. – Он увидел красавицу и мальчика. Видение исчезло, будто сон, но сквозь ставни проскользнуло имя. – Донна! – сказал он.

– Тебе нехорошо, малый?

– Вы меня знаете, Джейк?

– Случалось, видел. А ты грозное имя носишь. Уверен, что оно твое?

– Уверен.

– Что-то ты слишком молод, если позволишь мне заметить. Сколько тебе… Тридцать пять… шесть?

– Я, пожалуй, посплю, – сказал Шэнноу, растягиваясь возле костра.

Сны у него были обрывочными и тревожными. Он ранен, и человек-лев Шер-ран ухаживает за ним. Существо с чешуйчатой кожей вбегает в пещеру, зажав в лапе зазубренный кинжал. Грянули пистолеты Шэнноу, существо упало навзничь, превратилось в ребенка с широко открытыми полными ужаса глазами.

– Господи! Нет! Не опять! – вскрикнул Шэнноу. Он открыл глаза и увидел, что рядом с ним на коленях стоит Джейк.

– Проснись, малый, это только сон! Шэнноу застонал, приподнялся и сел. Костер погас. Старик протянул ему тарелку с ломтями холодного мяса.

– Поешь-ка! Сразу полегчает.

Шэнноу взял тарелку и начал есть. Джейк снял горшок с тлеющих углей и наполнил жестяную кружку. Потом положил хвороста на угли. Шэнноу пробрал озноб, но вспыхнувшие языки пламени уже лизали хворост.

– Скоро согреемся. – Джейк встал, направился в глубину грота и вернулся с одеялом, которым закутал плечи Шэнноу.

– Прошлой ночью ты побывал в перестрелке, – сказал он. – От твоего плаща пахнет порохом. Хороший был бой?

– А бывают хорошие бои? – спросил Шэнноу.

– Если гибнет зло, значит, бой хороший, – сказал Джейк.

– Зло обычно не погибает одно, – сказал Шэнноу. – Они убили молодую женщину и ее дочку.

– Печальные времена, – согласился Джейк. Мясо было прекрасное, и Шэнноу почувствовал, как к нему возвращаются силы. Расстегнув пояс с пистолетами, он положил его возле себя и лег, давая отдохнуть утомленным мышцам. Джейк не ошибся: жар костра начинал отражаться от стен.

– Что вы делаете в такой глуши, Джейк?

– Люблю безлюдье – в общем и целом. И это чудесное место, чтобы беседовать с Богом, верно? Чистые просторы, и ветер уносит твои слова к небесам. Как я понял, ты был с фургонщиками?

– Да. Хорошие люди.

– Может, и так, сынок, только они не сеют и не строят, – сказал Джейк.

– Как птицы небесные.

– Отличная евангельская ссылка, мистер Шэнноу, а я очень люблю дискуссии. Но вы ошибаетесь. Птица склевывает много семян, потом улетает. Не все семена перевариваются, и она роняет их в других местах. Все великие леса мира, возможно, начинались с птичьего помета. Шэнноу улыбнулся:

– Быть может, странники подобны птицам. Быть может, они распространяют семена знания.

– Это сделало бы их истинно опасными, – сказал Джейк, и его глаза блеснули в свете костра. – Знание бывает разное, мистер Шэнноу. Я был знаком с человеком, который знал наперечет все ядовитые растения в мире. Хотел написать о них книгу. Опасное знание, согласитесь?

– Читатели книги узнавали бы, какие растения есть нельзя.

– Ну да, а люди, желавшие разбираться в ядах, знали бы, какими растениями угощать врагов.

– Он написал эту книгу?

– Нет. Он погиб в войне Единения. Оставил вдову и пятерых детей. А вы участвовали в той войне?

– Нет. Во всяком случае, думаю, что нет. Джейк внимательно на него посмотрел.

– От вас ускользают воспоминания?

– Некоторые.

– Например?

– Например, то, что происходило последние двадцать лет.

– Я видел, что вы ранены в голову. Бывает. Так что вы будете делать?

– Ждать. Господь покажет мне прошлое, когда настанет срок.

– Не могу ли я помочь?

– Расскажите мне про Диакона и его войну. Старик усмехнулся.

– Нелегкая задачка, малый, для одной ночи у костра. – Откинувшись, он вытянул ноги. – Староват становлюсь для того, чтобы с удовольствием спать на камнях, – сказал он. – Ну-с, с чего же начнем? Диакон… – Он громко потянул носом и задумался. – Если вы тот, кем себя называете, мистер Шэнноу, значит, в этот мир его втолкнули вы.

Он и его братья летели в самолете, поднявшемся ввысь в день Армагеддона и захваченном силой, которая захватила и Меч Божий. Вы освободили самолет, когда метнули Меч в прошлое, чтобы уничтожить Атлантиду.

Шэнноу закрыл глаза. Воспоминание было смутным, но он увидел висящий в небе Меч, отверзающиеся врата времени. И что-то еще… Лицо красивой чернокожей женщины. Имени он не вспомнил, но услышал ее голос:

«Это ракета, Шэнноу. Сокрушающее оружие смерти и разрушения». Но как Шэнноу ни старался, больше ничего ему о своем прошлом вспомнить не удалось.

– Продолжайте, – сказал он Джейку.

– Диакон и его люди приземлились возле Ривердейла. Было это словно Второе Пришествие. Никто в мире не знал ничего об упадке и нравственной развращенности былых городов – убийцы безнаказанно рыщут по улицам, похоть и порок повсюду. Тот мир, сказал он, отринул Бога. Грехи Содома и Гоморры сторицей приумножились в том старом мире. И вскоре Диакон был окружен благоговейным почитанием. Его власть росла. Он сказал, что нельзя допустить, чтобы новый мир повторил ошибки старого, что Библия содержит семена будущего преуспеяния человека. Некоторые возражали ему, утверждали, что его планы оскорбительны для их взглядов на личную и общественную свободу. Это привело к Великой войне и Второй войне с исчадиями. Однако обе завершились победой Диакона. Теперь он управляет Единством, и поговаривают, что он намерен построить Новый Иерусалим. – Джейк умолк и подложил хвороста в костер. – Больше мне тебе нечего сказать, малый.

– А Иерусалимец? – спросил Шэнноу. Джейк ухмыльнулся.

– Ну, вы – если действительно это вы – были возродившимся Иоанном Крестителем, а может быть, Илией, а то и обоими. Вы должны были возвещать новое нисхождение слова Божьего в мир. То есть до того, как Бог в огненной колеснице не отвез вас в еще один новый мир, нуждавшийся в ваших талантах. И вы все еще ничегоне помните?

– Ничего об огненной колеснице, – сказал Шэнноу угрюмо. – Я знаю только одно: кто я. А как я оказался здесь и где я провел последние двадцать лет, для меня тайна. Но мне чудится, что я жил под другим именем и не брал пистолеты в руки. Может быть, я был фермером. Не знаю. Но я узнаю, Джейк. Все время всплывают какие-то обрывки. И придет день, когда они сольются в целое.

– Вы кому-нибудь говорили, кто вы такой? Шэнноу кивнул.

– Я убил человека в селении Чистота. И сказал им там.

– Они начнут охоту на вас. Вы же теперь святой, легенда. Будет сказано, что вы произнесли имя Взыскующего Иерусалима всуе. Сам я думаю, что они поступили бы куда мудрее, оставив вас в покое. Но так не будет. Собственно говоря, во всем этом кроется жестокая ирония.

– В каком смысле?

– У Диакона есть группа приближенных. Один из них – Савл – создал отряды всадников, которые называются Иерусалимскими Конниками. Они разъезжают повсюду, как судьи и блюстители закона. Они искусны в обращении с оружием и отбираются из лучших – или, пожалуй, худших – Крестоносцев. Смертельно опасные люди, мистер Шэнноу. Быть может, их пошлют за вами. – Джейк засмеялся и покачал головой.

– Вы, видимо, находите сложившееся положение забавным, – сказал Шэнноу, – потому что не верите мне?

– Напротив, оно забавно именно потому, что я безоговорочно вам верю.

* * *

Нестор Гаррити тщательно прицелился. Пистолет подпрыгнул у него в руке, и камень, который он положил на валун, чуть качнулся, когда пуля просвистела над ним. Звук выстрела раскатился в тихом горном воздухе, и ястреб, вспугнутый внезапным грохотом, улетел с дерева по левую руку Нестора. Нестор смущенно поглядел по сторонам, но вблизи никого не было, и он снова прицелился. На этот раз он выбил осколки из валуна ниже и правее камня-мишени. Он вполголоса выругался и гневно выстрелил еще четыре раза.

Камень лежал как лежал. Нестор сел, открыл барабан и вложил в каморы новые шесть патронов. Пистолет обошелся ему в восемнадцать обменников – почти месячный его заработок, и мистер Бартоломью заверил его, что это прекрасное огнестрельное оружие, изделие мастерской исчадий под Вавилоном.

«Такой хороший, какие изготовляли исчадия?» – спросил его Нестор. Старик пожал плечами. «Надо думать», – сказал он.

Нестора томило желание вернуться в лавку и потребовать свои деньги обратно.

Сунув пистолет в кобуру, он развернул пакет с бутербродами, которые купил у мистера Брума, и достал Библию. Но тут услышал приближающийся лошадиный топот, обернулся и увидел всадника, спускающегося с холма. Высокий, красивый, черные волосы подернуты серебром, черный сюртук и алый парчовый жилет. С бедра у него свисал никелированный пистолет в кожаной отполированной кобуре.

Всадник остановился, чуть не доехав до юноши, и спешился.

– Ты будешь Нестор Гаррити? – спросил он.

– Да, сэр.

– Клем Стейнер. Миссис Мак-Адам сказала, чтобы я поговорил с тобой.

– О чем, сэр?

– О Пастыре. Она попросила меня найти его.

– Боюсь, его нет в живых, мистер Стейнер. Я долго искал. Видел кровь и волчьи следы. Стейнер ухмыльнулся.

– Ты его знаешь хуже, чем знаю я, Нестор. Такие, как он, так легко не умирают. – Нестор увидел, что Стейнер перевел взгляд на исцарапанный пулями валун. – Практиковался?

– Да, сэр, но боюсь, пистолет мне не по зубам. Самое безопасное место в горах вон тот камушек.

Одно плавное движение – и пистолет словно прыгнул Стейнеру в руку. При первом выстреле камень взлетел на несколько футов вверх, а второй разнес его вдребезги. Стейнер мгновенно отправил пистолет обратно в кобуру.

– Извини меня, Нестор. Никогда не мог удержаться, чтобы не похвастать. Вредный недостаток. Ну а теперь – о Пастыре. Еще следы там были?

Нестор, ошеломленный его сноровкой, еле собрался с мыслями.

– Нет, сэр. Во всяком случае, не человеческие.

– Вообще никаких?

– Нет… Ну да. К востоку были следы колес. Больших. По-моему, как у странников. Следы были свежие, четкие.

– И в какую сторону они вели?

– На восток.

– Там есть городки?

– Новое селение, названное Чистота. Управляет им Пэдлок Уилер. Прежде он был одним из генералов Диакона. Я там не был… не бывал.

Стейнер подошел к валуну, нашел еще один небольшой камень и положил на валун. Неторопливо вернувшись к Нестору, он сказал:

– Ну-ка поглядим, как ты стреляешь.

Нестор глубоко вздохнул и пожалел, что у него не хватает духу отказаться. Вытащив пистолет, он взвел курок и прицелился вдоль ствола.

– Погоди! – сказал Стейнер. – Ты наклоняешь голову и целишься левым глазом.

– Правый послабее, – признался Нестор.

– Убери-ка пистолет. – Нестор вернул затвор в исходное положение и сунул пистолет в кобуру. – Ладно! А теперь укажи пальцем на мое седло.

– Чего-о?

– Укажи пальцем на мое седло и все. Ну! – Нестор покраснел, но поднял правую руку и указал пальцем на седло. – А теперь укажи на дерево справа. Очень хорошо.

– Так указывать я умею, мистер Стейнер. Меня стрельба подводит.

– Нет, Нестор. – Стейнер засмеялся. – Тебя подводит то, что ты не указываешь. А теперь достань пистолет, взведи затвор и укажи им на камень. Не целься. Просто укажи и стреляй.

Нестор знал, что произойдет, и от всего сердца пожалел, что не остался в этот день дома. Однако послушно вытащил длинноствольный пистолет, указал им на камень и почти сразу же выстрелил, лишь бы поскорее покончить с мучительным положением, в котором оказался. Камень разлетелся вдребезги.

– Ух ты! – завопил Нестор. – Черт подери, я попал!

– Да, – согласился Стейнер, – этот камешек уже больше никогда не будет угрожать ни в чем не повинным людям.

Стейнер пошел к своей лошади, и Нестор понял, что он сейчас уедет.

– Погодите! – воскликнул он. – Может, перекусите со мной? У меня есть бутерброды и медовая коврижка. Угощение не ахти какое, но от всего сердца.

Пока они ели, Нестор рассказал о своей мечте стать Крестоносцем, а может, так даже и Иерусалимским Конником. Стейнер слушал вежливо, без тени насмешки. Никогда еще ни с одним человеком Нестор не говорил без умолку так долго. Но в конце концов он запнулся и сказал смущенно:

– Ой, простите, мистер Стейнер, я вам, наверное, до смерти надоел. Просто никто еще не слушал меня так внимательно.

– Я одобряю честолюбивые мечты, сынок. Отличная штука. Человек чего-то хочет по-настоящему и обычно добивается этого, если приложит все усилия, – и ему не повезет.

– Не повезет? – переспросил Нестор. Стейнер кивнул.

– Почти всегда мечта оказывается лучше яви. Человек, осуществивший все свои мечты, заслуживает жалости, Нестор.

– С вами так было?

– Да.

Лицо Стейнера стало очень серьезным, и Нестор переменил тему.

– А вы когда-нибудь были Крестоносцем, мистер Стейнер? Я в жизни не видел такой стрельбы!

– Нет, Крестоносцем я не был.

– Так ведь не… разбойником же?

Стейнер захохотал.

– Мог бы, сынок, да только не был. Мне повезло. А вот честолюбивая мечта у меня была, и очень необычная. Я мечтал стать тем, кто убьет Иерусалимца. Нестор даже рот разинул.

– Такое и выговорить страшно!

– Это теперь. А тогда он просто был человеком с большим, очень большим именем. Я работал у Эдрика Скейса, и он хотел, чтобы я отказался от этой мечты. Я сказал: «Ему со мной не потягаться, мистер Скейс». И знаешь, что он ответил? Он ответил мне: «Он не будет с тобой тягаться, Клем, он тебя убьет». И был прав. Когда Шэнноу отлили, форму разбили. Самый смертоносный человек из всех, кого я знал.

– Вы его знали? Господи, ну и везунчик же вы, мистер Стейнер!

– Везение, бесспорно, сыграло свою роль в моей жизни, – сказал Стейнер. – Ну а теперь мне пора.

– Вы едете искать Пастыря?

– Я найду его, сынок, – сказал Клем, неторопливо поднимаясь на ноги. И внезапно Нестор понял, что он хочет делать, понял с такой бесповоротной уверенностью, какой еще никогда не испытывал.

– Можно мне поехать с вами, мистер Стейнер? То есть если вы не против.

– У тебя здесь есть работа, малый, налаженная жизнь. А это может потребовать много времени.

– Мне все равно. Мои родители умерли, и я с тех пор работаю на моего дядю. Но, по-моему, от вас, мистер Стейнер, я могу научиться куда больше, чем от него. И мне до смерти надоело пересчитывать обменники и делать вычеты за простои. И пересчитывать бревна, и записывать заказы. По горло сыт. Вы позволите мне поехать с вами?

– Я заверну в город купить припасов, Нестор. Тебе понадобятся одеяло и теплый плащ. Ружье тоже не помешает.

– Да, сэр. – Нестор чуть не взвизгнул от радости. – Ружье у меня есть, а все остальное возьму у мистера Брума.

– Сколько тебе лет, сынок?

– Семнадцать, сэр. Клем Стейнер улыбнулся.

– Я еще не совсем забыл, как это бывает, когда тебе семнадцать. Ну, в путь!

* * *

Джозия Брум протянул босые ноги к очагу, стараясь сосредоточиться на тепле, исходящем от огня, и не замечать неиссякаемого потока слов, лившегося из кухни. А это было нелегко: Эльза Брум была не из тех женщин, которых не замечают. Брум уставился на огонь, его мысли были невеселыми. Когда-то он помогал созданию Долины Паломника и был одним из руководителей, когда город отстраивали заново после вторжения из Атлантиды. Джозия Брум уцелел во время нападения чешуйчатых рептилий-воинов, которые звались Кинжалами, и старался по мере сил, чтобы в Долине Паломника царили мир и порядок.

Он не терпел необузданных, готовых на всякое насилие выпивох, которыми прежде изобиловал этот край. И не выносил людей, подобных Йону Шэнноу, чье понятие о правосудии сводилось к тому, чтобы убивать каждого, кто оказывался у них на дороге. В нынешние просвещенные дни Йон Шэнноу слыл святым, посланцем Бога… Голос Эльзы звучал и звучал, но он вдруг уловил в нем вопросительную ноту.

– Прости, дорогая, я не расслышал, – сказал он. В двери кухни появилась дородная фигура Эльзы Брум.

– Я спросила, согласен ли ты, что апостола Савла надо бы пригласить на пикник.

– Да, дорогая, как считаешь лучше.

– Я как раз на днях говорила вдове Скейс… – Она удалилась на кухню, ни на миг не умолкая, и Брум снова перестал ее слышать.

Йон Шэнноу – святой!

Пастырь смеялся над этим. Брум вспомнил их последний вечер в маленькой ризнице за церковью.

– Это не важно, Джозия, – сказал Йон Кейд. – Кем я был, теперь значения не имеет. Важно, чтобы Господне слово не искажалось. Книга говорит не только о карах, но и о любви. И я не верю, что волчецам в этой любви отказано.

– Я не спорю с тобой. Пастырь. Я ведь ни к кому не питаю такого уважения, как к тебе. Ты повернулся спиной к путям насилия и все эти годы являл великое мужество. Ты пример для меня. Но жители Долины Паломника совращены последним учением Диакона. И я боюсь за тебя и за церковь. Не мог бы ты служить для волчецов где-нибудь за городом? Ведь тогда злоба рассеялась бы?

– Думаю, что так. – согласился Кейд. – Но тогда невежественные и предубежденные вообразили бы, будто у них есть право запрещать моим прихожанам молиться в церкви. А этого я допустить не могу. Почему им так трудно понять простую истину: волчецы же не по своей воле такие, какие они есть? Даже Диакон согласен с этим. И зла в них не больше, чем в любой другой расе.

– Не знаю, что думает Диакон. Но я читал слова его апостола Савла, а он утверждает, что они не от Бога и, значит, от Дьявола. Чистая земля, говорит он, нуждается в чистых людях.

Кейд кивнул.

– Против этого я не возражаю, и есть много хорошего в том, что говорил Диакон раньше. Я уважаю его. Он явился из обезумевшего мира, мира развращенности и низких страстей, зачумленности и тела, и духа. И он стремится сделать этот мир лучше. Но я, как никто, знаю, насколько опасно жить по железным правилам.

– Послушай, друг мой, разве ты и теперь не живешь по этим правилам? Церковь – всего лишь здание. Коли Бог – если Бог вообще существует – и правда любит волчецов, он может любить их в горах точно так же. как здесь. Я боюсь, что дело дойдет до насилий.

– Тогда мы подставим другую щеку. Джозия. Кроткий ответ отвращает гнев. Ты давно не видел Бет?

– Она заходила в лавку с Быком Ковачем и двумя своими загонщиками. Выглядит она хорошо, Йон. Такая жалость, что между вами вышел разлад. Вы же с ней так подходили друг другу.

Кейд печально улыбнулся:

– Она была влюблена в Иерусалимца, а не в Пастыря. И ей было тяжело, особенно когда нападали разбойники, а я и не пытался их остановить. Она сказала мне, что я больше не мужчина.

– Такое услышать больно. Кейд кивнул.

– Я знавал боль и похуже, Джозия. Очень давно я убил ребенка. На меня напали. Я был окружен вооруженными людьми. Убил четверых и вдруг услышал шорох за спиной. Обернулся и выстрелил. А это был мальчик, который играл там. Он до сих пор меня преследует. Кем бы он мог стать? Врачом? Служителем Божьим? Любящим отцом и мужем? Но – да, потерять Бет было очень тяжело.

– Наверное, у тебя бывало искушение схватиться за пистолеты против разбойников?

– Ни разу. Иногда мне снится, что я снова езжу с пистолетами на поясе. И просыпаюсь в холодном поту. – Кейд встал, отошел к ларю в дальнем конце комнаты, открыл крышку и вынул пояс с пистолетами. – Оружие Громобоя.

Брум тоже встал и подошел к нему.

– Они выглядят совсем прежними.

– Да, иногда по ночам я сижу здесь и чищу их. Это помогает мне не забыть, кем я когда-то был. И кем по милости Божьей никогда больше не стану.

– Ты же меня не слушаешь! – сказала Эльза Брум, гневно входя в комнатушку.

– Что-что, любовь моя?

– Да что это с тобой? Я спрашивала, станешь ли ты поручителем Клятвы этой Мак-Адам?

– Конечно. Мы с Бет старые друзья.

– Ха! Смутьянка она, и для всех нас было бы куда лучше, если бы ее выгнали из Долины.

– Но почему ты считаешь ее смутьянкой?

– Или ты в уме повредился? – совсем взбесилась Эльза. – Она же стреляла в охотников на волчецов. Поносит Диакона, и даже ее собственный сын говорит, что ее соблазнил Сатана. Эта женщина – позор для нашего города!

– Она добрая христианка, Эльза. Такая же, как ты.

– Ты меня не оскорбляй! – отрезала Эльза Брум, и ее многочисленные подбородки затряслись. – Тебе надо о лавке подумать: вряд ли соседи одобрят, если ты вступишься за такую смутьянку. И начнут покупать у Эзры Ферда, вот увидишь. Не понимаю, почему ты вообще должен быть поручителем ее Клятвы. Пусть поищет кого-то, кто не боится стать посмешищем.

Брум снова уставился на огонь.

– И еще одно… – начала Эльза Брум. Но муж ее не слушал. Он думал о пяти убитых налетчиках на дороге и об истерзанном духе того, кто их убил.

4

Миру не требуется больше людей, обладающих харизмой. Миру не требуется больше людей, обладающих интеллектом. Да и миру больше не требуются люди с сердцем. Он вопиет о том, чтобы стало больше святых людей.

«Мудрость Диакона», глава II

Сиф Уилер натянул одеяло поверх ушей и опустил голову на подложенное под нее седло. Ночной воздух был очень холодный, а он уже два года как не спал под открытым небом. Одеяло было тонким. «А может, просто я начинаю стареть», – подумал он. Нет, все дело в чертовом одеяле! Сиф приподнялся, поплотнее завернулся в одеяло и перекатился поближе к костру. Но костер почти догорел – над раскаленными углями приплясывали лишь крохотные язычки пламени. Рядом лежали всего четыре хворостины, чтобы было чем разжечь его утром. Опасливо оглянувшись на четырех своих спящих спутников, Сиф бросил хворостины на угли. Они сразу же запылали, и он вздрогнул, когда его обдал жар огня. Черт, он совсем забыл, какое это блаженство – согреться.

В ночном небе не было ни единого облачка, и на траве посверкивали серебром блестки огня. Ветер задувал порывами, усыпая сапоги Сифа хлопьями пепла. Он смотрел на палки: ну почему они сгорают так быстро?

Здесь, высоко в горах, хвороста было мало, и его подчиненные собрали весь, валявшийся вокруг. И Сифу оставалось либо вернуться на свое холодное ложе, либо пойти собрать еще хвороста. Он поднялся на ноги, шепотом выругался, перешагнул через спящего и зашагал к чахлой рощице.

Поиски убийцы оказались долгими. Его следы они отыскали скоро и последовали за ним в горы. Но там дважды теряли след, потратив четыре дня на бесплодные Поиски. Затем наткнулись на тот след и нагнали старика на муле. Странный такой старикан, подумал Сиф. Глаза какие-то пронзительные, будто видят тебя насквозь.

«Мы ищем одного человека, – сообщил ему Сиф. – Мы Крестоносцы из Чистоты».

«Знаю, – ответил старый хрыч. – Я переночевал вон там в пещерке с тем, кого вы разыскиваете». «Куда он поехал?» «На север. В дикие земли». «Мы его разыщем», – сказал Сиф. «Уповаю, что нет, сынок. Сдается мне, вы хорошие люди. Горько видеть, когда такие погибают». «Он что, твой друг?» – спросил Сиф. Старик покачал головой.

«Мы в первый раз увидели друг друга вчера ночью. Но должен сказать – он мне понравился. Поостерегись, Крестоносец. Люди вроде него второго шанса не предоставляют»; – Старикан ухмыльнулся им и погнал мула дальше.

Крестоносцы, которые остались почти без припасов и с каждым днем все больше мерзли, в конце концов отыскали след убийцы. Завтра он будет у них в руках.

Сиф набрал охапку хвороста, прихватил толстый обломившийся сук и зашагал назад к костру. Что-то холодное прикоснулось к его шее, и еще более холодный голос произнес:

– Вы совершаете ошибку, которая приведет вас к смерти.

Крестоносец судорожно сглотнул. Ноги еле его держали, дуло пистолета леденило кожу. Но Сиф не был трусом и сумел взять себя в руки.

– Ты богохульник и убийца, – сказал он.

– Забери своих людей назад в Чистоту, – произнес холодный голос. – У меня нет желания убивать вас, но если с рассветом вы продолжите меня выслеживать, никто из вас не свидится со своими близкими. Я ведь мог сегодня ночью прийти на ваш привал и перебить вас всех. А теперь иди!

Холодное прикосновение исчезло. Сиф смигнул пот, заливавший ему глаза. Как ни странно, он сразу согрелся. Сделал шаг, потом второй. Сбросил одеяло, выхватил пистолет и вихрем обернулся.

Никого.

Минуту-другую он простоял там. И вновь промерз до костей. Убрав пистолет в кобуру, он подобрал хворост, вернулся к костру и развел такое пламя, что жар заставил его попятиться. Он вернулся к своему ложу, думая об Элизабет, Джоше и Пэде, их двух сыновьях.

Один из спящих проснулся с воплем:

– Сто чертей, Сиф! Ты что, хочешь нас всех поджарить? – Край его одеяла уже тлел, и он начал бить по нему ладонью.

Его крик разбудил остальных.

– Возвращаемся домой, – сказал Сиф. – Припасы у нас закончились, а за отрогом начинаются дикие земли.

– Ты не заболел, Сиф? – спросил Сэм Дрю, его лейтенант.

– Нет. Но этот человек, ребята, нам не по зубам, уж поверьте мне. Отправим донесение апостолу Савлу в Долину Паломника. Он может отрядить в погоню за ним Иерусалимских Конников. Пусть им займутся они.

– Это на тебя не похоже, Сиф. Почему ты передумал?

– Странная вещь, Сэм. Совсем недавно я мерзнул и очень на это злился. А теперь радуюсь. Это ведь значит, что я жив. И предпочту, чтобы так было и дальше.

* * *

Близилась полночь, и главная улица Долины Паломника почти обезлюдела, когда пятеро всадников подъехали к дому за казармами Крестоносцев. Первый всадник – высокий, широкоплечий, в длинном пальто с накладными плечами – спешился и обернулся к остальным.

– Присмотрите, чтобы коней отвели в конюшню, и отдыхайте, – сказал он.

Сняв широкополую кожаную шляпу, он поднялся по трем ступенькам на крыльцо дома и. постучал в дверь. Ее открыла молодая женщина в длинном белом платье. Она сделала книксен.

– Добро пожаловать с Божьим благословением, брат, – сказала она. – Ты будешь Иаков Мун?

– Да. Где апостол?

– Я вас провожу, сэр. Темноволосая проводница прошла по коридору и открыла дверь справа. Мун шагнул мимо нее в кабинет, где апостол Савл сидел в широком кожаном кресле, читая большую золотообрезную Библию. Отложив ее, он встал и улыбнулся женщине.

– Это все, Руфь. Можешь идти. – Руфь снова сделала книксен и закрыла дверь. – Добро пожаловать с Божьим благословением, Иаков.

– Чума побери религиозную жвачку! – сказал Мун. – На людях, конечно, приходится пороть эту чушь, но будь я проклят, если стану терпеть ее без свидетелей.

Савл усмехнулся:

– Ты слишком нетерпелив, Иаков. Большой недостаток в том, кто хочет властвовать.

– Да не хочу я властвовать, – огрызнулся высокий. – Я просто хочу разбогатеть. Старый дурень убит, как ты приказал.

Улыбка сползла с губ Савла, его глаза опасно блеснули.

– Я избрал тебя, потому что у тебя есть такой дар. Но пойми, Иаков: если ты станешь опасен для меня, я тебя уничтожу. А нет ничего более опасного, чем праздноболтающий язык.

Угроза как будто оставила Муна совершенно равнодушным. Бросив шляпу на пол, он снял пальто, повесил его на спинку стула и расстегнул пояс с пистолетами. Потом сел и вытянул перед собой длинные ноги.

– Выпить у тебя не найдется? От этой скачки в горле совсем пересохло.

Савл налил ему в стакан красного вина и потребовал:

– Теперь рассказывай! Мун пожал плечами.

– Все было как ты сказал. Он ехал один в свою горную хижину, и я двадцать дней выжидал, все время следя за ним. Потом из Единства приехал какой-то человек. Повидал старика и уехал. На следующее утро я прикончил старика выстрелом в затылок. Закопал труп в предгорьях. Его никто не найдет. Ты уверен, что это был он?

– Ну конечно, это мог быть архангел Гавриил, – съязвил Мун. – Он это был, он! Можешь спать спокойно, Савл, Диакон мертв. Вопрос в другом: кого еще тебе требуется увидеть мертвым?

Савл опустился в свое кресло.

– Сегодня никого, Иаков. Но начнутся неурядицы, я убежден. К западу есть земля, в которой почти наверное есть серебро… а возможно, и золото. Ее владельца зовут Ишмаил Ковач. И еще имеется ферма над значительным нефтерождением. Она принадлежит женщине по имени Бет Мак-Адам. И ему, и ей будет отказано в Клятве, и земля станет нашей законно.

– Так чего было вызывать нас сюда? Вроде бы все на мази?

Савл отхлебнул вина, потом сказал:

– Есть одно осложнение, Иаков.

– Само собой.

– Сожжение церкви. Тамошний проповедник выжил. Он выследил пятерых моих людей и убил их. Вчера я долго разговаривал с местным жителем, который хорошо знает проповедника. Уже двадцать лет.

– Переходи к сути, Савл. Упаковочка мне не требуется.

– А я думаю, требуется. Этот их Пастырь приехал в здешние края двадцать лет назад, сразу же после благословенного прибытия нашего святого Диакона. Он был молод, лет примерно двадцати. Но местный старожил поведал мне интересную историю. Он сказал, что Пастырь был много старше, а юность вернул благодаря Камню Даниила в какой-то башне.

– Он что – пьяница или набитый дурак? – осведомился Мун, допил вино и потянулся за бутылкой.

– Ни то и ни другое. И я знаю, что Камень Даниила находился в башне, потому что мы с Диаконом пятнадцать лет назад побывали там. И увидели, что от него осталось после того, как он лишился магической силы. Он был огромным, Иаков, настолько, что удерживал сотни лет ракету и самолеты в поле полной статики. Так вот, остаток его силы забрал Йон Шэнноу, чтобы омолодиться. Мун окаменел.

– Ты шутишь!

– Нисколько, Иаков. Взыскующий Иерусалима. Единственный и неповторимый. Новый Илия.

– И по-твоему, этот проповедник – Йон Шэнноу? Какого черта он оставался в этой дыре, если был Иерусалимцем? Ведь он мог бы сказочно разбогатеть.

– Причин я не знаю, но верю, что это правда. Он последовал за нашими товарищами и перебил их, а теперь он где-то там. – Савл махнул рукой на окно.

Мун насторожился.

– Черт дери, так почему он не запустил лису в курятник? Мог бы разом положить конец мифу про Диакона, разоблачить его как напыщенного старого болтуна и враля вдобавок?

– Не думаю, – ответил Савл. – Взыскующий Иерусалима и сам стал частью мифа. Люди пожелали бы увидеть нимб над его головой. Нет, это только часть проблемы. Во-первых, мы не хотим, чтобы Диакон был дискредитирован, поскольку я его наследник. И мне надо, чтобы страна сплотилась вокруг меня, как сплотилась вокруг него. А во-вторых, Бет Мак-Адам одно время была его любовницей. Вполне вероятно, что между ними сохранились дружеские отношения. Когда она будет согнана со своей земли или убита, я не хочу, чтобы на меня начал охоту такой вот Йон Шэнноу.

– Ну а тот человек, который знает правду?

– Он другое дело. Сейчас он мне полезен, но он обещал Бет Мак-Адам быть поручителем в Клятве через десять дней. Накануне принесения Клятвы ты его убьешь.

– А жена у него смазливенькая? Савл расхохотался.

– Смазливенькая? Эльза Брум! Она смахивает на раскормленную свинью, которую втиснули в женское платье.

– Толстуха, а? Я люблю толстых, – сказал Иаков Мун.

* * *

Неизвестный старик раздражал доктора Мередита сверх всякой меры. Но Иеремия только посмеивался. Впрочем, все знали, что Иеремия любит отвлеченные споры. Даже Исида слушала как завороженная.

– Как вы можете возражать против развития разума и науки? – стоял на своем доктор.

– Без всякого труда, – ответил Джейк. – Много веков тому назад некий человек в Древней Греции создал теорию, что все материальные предметы, как бы ни были они велики – от планеты до камешка, – состоят из крохотных составных частей. Мельчайшую частичку он назвал атомом, что по-гречески значит «неделимый». Поскольку человек таков, каков он есть, он во что бы то ни стало захотел разделить неделимое. И посмотрите, к чему это привело! Человек по натуре охотник, плотоядное животное. Хищник. Любое его продвижение вперед неминуемо сопряжено с разрушением – либо физическим, либо нравственным.

– Ну а медицина? – не отступал доктор Мередит. – Мир до Падения достиг изумительных успехов в победе над болезнями.

– Бесспорно, – согласился Джейк. – А следствием была генная инженерия, позволившая использовать органы животных для пересадки людям. Результатом явились волчецы и другие несчастные мутанты, обитающие на этой планете. Результатом стало накопление химического оружия, бактериологических и вирусных смертоносных культур, которые сбрасывались в тогдашний Атлантический океан, а теперь отравляют большие области нашей суши.

Джейк встал и, направившись к бочонку с питьевой водой, налил себе кружку.

– Все это можно свести к одному примеру, – сказал он. – Христос повелел людям любить друг друга и благотворить ненавидящим их. Он сказал, что все люди братья и что мы должны любить ближних, как самих себя. Не прошло и нескольких сотен лет, как люди уже вступили в ожесточенные споры о том, как это следует понимать. Затем начали воевать, утверждая свою точку зрения, и убивать друг друга, доказывая, что их толкование завета любить ближнего своего самое наилучшее.

Иеремия расхохотался.

– Ну, Джейк, – сказал он, – ты за словом в карман не лезешь. У вас с Диаконом есть много общего.

– Угу, – согласился Джейк. – Он в своей башне из слоновой кости, а я на моем муле. Мы-то знаем пути мира, Диакон и я.

– Диакон – носитель зла, – сказал Мередит. – Тут все ясно и просто. Джейк покачал головой.

– В этом Богом забытом мире, малый, ничто не бывает ясным и простым. Кроме смерти. Единственное, что остается вне сомнений: мы все умрем. Прочее же – моря всяких сложностей. Но относительно Диакона я позволю себе не согласиться с вами. Он просто человек, который предпочитает строгие разграничения. Я жил в Единстве, когда он был старшим магистратом; на мой взгляд, он мог кое-чем похвастать.

– О да, – съязвил Мередит. – Например, публичным убийством. Человека волокли по улицам, чтобы казнить на глазах его семьи.

– Вы чуточку передергиваете, – сказал Джейк. – Вы говорите о злодее, понесшем кару на месте своего преступления. По-моему, ничего дурного в этом нет: пусть люди видят, как вершится правосудие.

– Это не правосудие! – вспылил Мередит. – Это варварство.

– Мы живем в варварские времена, доктор. Но вы можете возразить, что в конечном счете речь идет о нравственных ценностях. Какую ценность в ваших глазах имеет человеческая жизнь? Диакон говорит, что в его время убийца мог свободно разгуливать по улицам уже через два года после суда над ним или даже раньше. Даже массовые убийцы со временем выходили на свободу. В те дни жизнь была до ужаса дешева. А с Диаконом убийца хотя бы знает, что получит то же, что получила его жертва. Не больше и не меньше.

– А что, если суд ошибется? – спросил Мередит. – Если невиновный будет признан виновным?

– И что? – ответил Джейк. – Да, очень прискорбно, но ведь ошибки неизбежны, не так ли? Из этого не следует, что система неверна. Врач сказал одному моему знакомому, что он слишком толст и ему показаны физические упражнения. Он сел на диету и в одночасье умер. Так что нам делать? Плодить толстяков из опасения, что у еще одной жирной туши окажется слабое сердце?

– Такая точка зрения возмутительна! Джейк ухмыльнулся. И тут Иеремия счел нужным вмешаться.

– Ну а прощение, Джейк? Ведь Христос призвал и к нему?

– Ну, можно простить человека и все-таки его повесить.

– Это уж слишком! – прошипел доктор Мередит, вскочил и ушел в фургон.

– Вы правда видите все так просто, Джейк? – спросила Исида. – Для вас существует только черное и белое?

Старик внимательно посмотрел на нее, и улыбка исчезла с его губ.

– Ничто не бывает простым, Исида, как бы мы ни упрощали. Если бы! Юный доктор Мередит прав: жизнь – величайший дар, и каждый мужчина, каждая женщина обладает безграничными возможностями для добра или зла. А иногда для того и для другого. – Ночной ветер усиливался, раздувал пламя костра. Джейк зябко поежился и крепче закутался в старую куртку из овчины. – Но мне кажется, вопрос поставлен неверно. Чтобы общество процветало, оно должно иметь действенные правила, которые защищали бы слабых и поощряли бы сильных. Вы согласны?

– Конечно, – сказала Исида.

– А! Но тут сразу возникают сложности. В природе слабые погибают, сильные выживают. Следовательно, если мы будем защищать слабых, они будут процветать, разрастаться в обществе подобно сорнякам, нуждаясь во все большей и большей защите, так что в конце концов превзойдут численностью сильных и – при демократии – придут к власти и начнут вводить законы, способствующие росту слабости. Такое общество разложится и погибнет, медленно распадаясь по мере того, как оно сеет семена собственной гибели.

– Как ты определишь слабость, Джейк? – спросил Иеремия. – Ты подразумеваешь больных и увечных? Джейк засмеялся:

– Как я и сказал, тут-то и возникают сложности. Есть слабые телом, но сильные разумом и сердцем. Есть обладающие физической силой льва, но трусливые и слабые духом. В конечном счете любое общество судит своих членов по их способности обеспечивать его тем, что ему необходимо для того, чтобы быть сильным и процветающим.

– А-а! – сказал Иеремия. – Но это подводит нас к старым людям, которые уже поработали на общество, но более не могут. Они становятся слабыми и, согласно вашей логике, бесполезными. Ты рубишь сук, на котором сидишь, старик. В сильном обществе тебе не будет места.

– А вот и нет! – возразил Джейк. – Если я достаточно зарабатывал своими трудами и сделал накопления, то буду тратить их на еду и одежду, а значит, помогать обществу и дальше. Платя портному за одежду, я дам ему заработок и тем самым внесу свою лепту.

– Ну а если вы ничего не накопили? – спросила Исида.

– Тогда, по моему определению, я глупец, и значит – бесполезен.

– Ты рисуешь жестокую картину, Джейк, – сказал Иеремия.

– А мир – жестокое место. Но поверьте, друзья мои, он куда менее жесток, чем тот, который Диакон оставил позади себя. Как я сказал, возникают моря сложностей. Однако здесь, под Божьими звездами, еще можно обрести простоту. Вы, странники, понимаете это. Охотитесь на оленей и диких баранов, чтобы утолять голод, и заворачиваете в города заработать обменники для поддержания образа жизни, который избрали. Если не будет оленей, вы умрете с голоду. Так просто! А если кто-то из вас не захочет или не сможет охотиться, вы его изгоните.

– Неправда! – воскликнула Исида. – Мы будем его содержать.

– И как долго? – спросил Джейк. – А что, если речь пойдет не об одном, но о трех, или пяти, или двадцати пяти? Вы можете выжить, только пока работаете все вместе. Как и общество, дитя мое.

– Но ведь в своих уравнениях, Джейк, вы кое-чего не учитываете, верно? – не отступала Исида. – Согласна, человек – охотящееся, убивающее животное. Но он, кроме того, способен на любовь, сострадание, бескорыстие. И общество, конечно же, должно включать и все это.

– Вы мудрая женщина, Исида, – сказал ей Джейк, – но ведь вы, в свою очередь, не коснулись целого ряда человеческих пороков, например, склонности ко злу. Некоторые мужчины – и женщины тоже – попросту злы. Сострадание, бескорыстие недоступны их пониманию. Они убьют вас за любую мелочь или потому лишь, что им так захотелось. В конечном счете общество процветает только до тех пор, пока все его члены готовы трудиться ему на благо. Слово «слабый» многозначно. Пожалуй, точнее будет сказать «паразиты». Но все ответы мне ведь неизвестны. Как и Диакону.

– Объясните мне, Джейк, – сказала Исида, – даже если я приму все приведенные вами аргументы, как понять истребление исчадий? Войска Диакона убивали подряд всех мужчин, женщин, детей. Тысячами тысяч. Они все принадлежали к слабым, Джейк? Младенцы, которых уничтожали, были средоточием зла?

Джейк покачал головой и перестал улыбаться.

– Нет, девочка, зла в них не было. На мой взгляд. Диакон был неправ. В его защиту можно сказать лишь, что произошло это на исходе страшной войны и страсти вырвались из-под контроля. Две армии соединились под Вавилоном… – Он умолк и уставился на огонь.

– Ты был там? – прошептал Иеремия.

– Я был там. Но не в городе, когда пали его стены. Однако я слышал… Крики, вопли! Диакон их тоже слышал. Он выбежал из палатки, перебрался через обломки стены и трупы ее защитников. Остановить бойню было невозможно. С наступлением рассвета Диакон бродил по городу, его глаза покраснели и опухли от слез. И в Божьем войске не нашлось бы человека, который не испытывал бы стыда. Но война закончилась. Там и тогда. И исчадия больше никогда сюда не вторгнутся.

Джеремия наклонился и положил руку на плечо Джейка.

– Мне кажется, ты тоже хранишь рубцы, оставленные тем днем. Джейк кивнул.

– Такие рубцы остаются навсегда, – сказал он печально.

* * *

Шэнноу спустился со склона холма в долину, где вспаханные поля были защищены от ветра рядами лесопосадок. В полумиле справа виднелся двухэтажный бревенчатый дом с черепичной крышей, за ним – огороженный луг-загон, а еще дальше – амбар. Картина была на редкость мирной. Извернувшись в седле, Шэнноу оглянулся. Позади стеной вставали горы. И никаких признаков погони.

Конь устал и еле брел.

– Потерпи, малый, уже немного осталось, – сказал Шэнноу.

Он подъехал к воротам загона и спешился. Дверь дома распахнулась, и во двор решительным шагом вышла пожилая женщина. Высокая, худая, волосы закручены в тугой пучок. Она направилась к незнакомцу, держа длинное ружье со взведенным затвором. Указательный палец правой руки лежал на спусковом крючке.

– Если ты разбойник, то остерегись, – сказала она. – Я тут никаких бесчинств не потерплю. А из этого ружья я с пятидесяти шагов комара охолощу.

Шэнноу улыбнулся:

– Хотя вид у меня совсем не святой, госпожа, но я не зачинатель войн и не разбойник. Но буду очень благодарен, если вы дадите мне напиться и разрешите моему коню попастись на вашем лугу денек. А я нарублю вам дров или выполню любую работу, как скажете.

Глаза у нее были живыми и ясными, множество мелких морщин разбегались по словно выдубленному лицу. Она громко фыркнула и не ответила на его улыбку.

– Я никого не отправлю восвояси, не накормив, – сказала она. – Расседлай свою животину и иди в дом. Только пистолеты оставь на крюке снаружи двери. В комнате они тебе не понадобятся. – С этими словами она повернулась и скрылась за дверью.

Шэнноу расседлал коня и отвел его в загон. Дверь открывалась в длинную прямоугольную комнату, красиво обставленную резными деревянными креслами и стульями, искусно сделанным раздвижным столом и длинным диваном, обтянутым лошадиной шкурой. Даже шкафчики по стенам щеголяли затейливыми резными узорами. Шэнноу повесил пистолеты, как она велела, и направился к креслу у пустого очага. Шея и спина ныли от долгой езды, и в кресло он опустился со вздохом облегчения.

– Вижу, ты умеешь устроиться как дома, – заметила хозяйка, выходя из кухни с подносом, который поставила на столик перед ним. На тонких фарфоровых тарелках лежали краюха хлеба и внушительный кусок сыра.

– У вас очень красивый дом, госпожа.

– Угу. Зеб умел творить чудеса из дерева и всякого такого. И не называй меня госпожой. Меня звать Уилер. Зера Уилер.

– Занимающийся свет, – сказал Шэнноу.

– Что-что?

– Женщину, которая меня вырастила, звали Зера. На одном из древнейших языков, думается, на иврите, это значит «занимающийся свет», – ответил Шэнноу.

Зера села напротив него.

– Мне нравится, – сказала она. – Ты едешь в Доманго?

– Далеко до него? – спросил Шэнноу.

– Дня три пути на запад. Если погода позволит. Ну да она в это время года держится хорошая.

– Может, и поеду, – сказал Шэнноу, откусывая хлеб. Но от усталости даже есть было трудно.

Зера протянула ему кружку с холодной водой.

– Видно, ты долго ехал? – спросила она.

– Да. Всю мою жизнь. – Откинувшись на спинку, он закрыл глаза.

– Смотри не засни тут! – сказала она резко. – Ты же весь в пыли. Отправляйся в амбар. У двери там бочка с дождевой водой. Смой с себя пот и запахи дороги. Если проснешься рано, позавтракаешь яичницей с салом, а проспишь – ничего, кроме черствого хлеба, не получишь.

Утром можешь починить изгородь, если хочешь отработать еду.

Шэнноу заставил себя встать.

– Примите мою благодарность, Зера Уилер. Да благословит Бог ваш дом.

– У тебя имя есть, парень? – спросила она, когда он вышел за дверь и перебросил через плечо пояс с пистолетами.

– Йон, – ответил он и ушел в сгущающиеся сумерки.

В амбаре было тепло, и он устроил себе постель из соломы. Ему снилось много снов, но беспорядочных. Он видел себя в маленькой церковке, а потом на корабле высоко в горах. Перед его глазами плясали лица, в памяти мелькали имена.

Он проснулся на заре и умылся холодной водой. Найдя ящик с инструментами, починил сломанную изгородь, затем закрепил несколько черепиц, соскользнувших с покатой крыши дровяного сарая. Зимний запас дров был невелик, но нашлись и пила, и топор. Он принялся пилить и колоть. Проработал так около часу, и тут Зера позвала его завтракать.

– Мне нравятся люди, которые умеют работать, – сказала она, когда он сел за стол. – У меня было три сына, и ни один не ленился. А где ты поранил голову?

– В меня стреляли, – ответил он, накладывая себе на тарелку яичницу с салом.

– Это кто же?

– Не знаю. Я ничего не помню.

– Думается, ты стрелял в ответ, – сказала она. – Ты не похож на человека, который позволит напасть на себя и не воздаст сторицей.

– А где ваши сыновья? – ответил Шэнноу вопросом на подразумевавшийся вопрос.

– Один погиб в войне за Единство. Сиф и Пэдлок живут в Чистоте. Сиф теперь Крестоносец. Это ему подходит, он во всем любит порядок. Ты проезжал там?

– Да.

– А знаешь, странная вещь! По-моему, я тебя где-то уже видела. Вот только никак не вспомню где.

– Если вспомните, рад буду узнать, – сказал Шэнноу. Закончив есть, он помог ей убрать посуду, а потом вернулся в дровяной сарай. Работа была утомительной, но разминала мышцы, а горный воздух освежал легкие. После полудня пришла Зера с кружкой горячего сладкого травяного настоя.

– Я вот думала и думала, – сказала она, – и это все-таки не ты. В Ольоне, где я росла, побывал один человек. Истребитель разбойников по имени Шэнноу. Так ты немножко на него похож. Не такой высокий и не такой широкий в плечах. Но в чертах лица есть что-то общее. Думаешь отрастить бороду?

– Да нет. Но у меня нет бритвы.

– Когда закончишь, иди в дом. Я сохранила бритву Зеба. Можешь ею воспользоваться.

5

Жил да был волк, который резал ягнят, ко з и гусей. Однажды к волку пришел святой и сказал ему: «Сын мой. ты нехороший зверь и далек от Господа». Волк поразмыслил и понял, что святой прав. Он спросил, как он может приблизиться к небесам. Святой велел ему изменить привычки и молиться. Волк послушался и прославился своей чистотой и благочестием своих молитв. Как-то в летний день волк прогуливался по берегу реки, и какой-то гусь начал смеяться над ним. Волк повернулся, прыгнул и одним движением своих страшных челюстей перекусил ему шею. Стоявшая поблизости овца спросила: «Почему ты убил его?»

«Чтобы гусям неповадно было гоготать над святым волком», – ответил волк.

Мудрость Диакона, глава XI

Шэнноу, глядя в овальное зеркало, стер последний клочок пены с подбородка. Без подернутой проседью бороды он выглядел моложе, но взгляд на бритое лицо не принес новых воспоминаний. С огорчением он отошел от зеркала, вымыл бритву и убрал ее в деревянный резной футляр.

Он устал. Путь верхом по горам был долгим и тяжелым, потому что местность была ему незнакома. Убедившись, что погони за ним больше нет, он все равно должен был искатьдорогу в скалистом лабиринте. Он испробовал много троп. Но некоторые заводили в глухие каньоны или на узкие коварные уступы, ходить по которым без опаски могли только толстороги или горные мулы. Горожане понятия не имели о необъятности диких земель – нескончаемые горы, хребты, отроги уходили в бесконечность и дальше. По дороге сюда Шэнноу наткнулся на сгнившие остатки фургона, все еще нагруженного мебелью и всем тем, что нужно для создания домашнего очага. Они валялись в глухом каньоне у подножия крутого склона. А рядом он увидел череп и обломок бедренной кости. Эти люди тоже пытались пробраться через горы, а нашли только одинокую, ничем не помеченную могилу под куполом небес.

В большой комнате Зера Уилер внимательно вгляделась в него.

– Ну, красавчиком тебя не назовешь, – сказала она, – но молоко от такого лица тоже не скиснет. Садись за стол, и я соберу тебе поесть. Холодная ветчина с зеленым луком.

В ожидании Шэнноу оглядывал комнату. Вся мебель была покрыта искусной резьбой, выполненной с истинной любовью и придававшей комнате ощущение тихого уюта. В углу стояла треугольная горка – за зеркальным стеклом ее дверец виднелись крохотные чашечки и блюдечки, прекрасно расписанные и покрытые глазурью. Шэнноу подошел к горке. Зера, вернувшаяся с подносом, увидела его там.

– Зеб нашел их в пустыне на корабле. Красивые, верно?

– Чудесные, – согласился Шэнноу.

– Он любил красивые вещи. Зеб то есть.

– Когда он умер?

– Да больше десяти лет назад. Мы сидели на диване и смотрели на закат. Было лето, и мы вытаскивали диван на крыльцо. Он откинулся, обнял меня одной рукой и положил голову мне на плечо. «Красивый вечер», – сказал он. И умер. – Зера прокашлялась. – Налегай на ветчину, Йон. Не хочу разнюниваться. Расскажи мне про себя.

– Да рассказывать-то нечего, – ответил он. – Я был ранен. Меня подобрали странники. Свое имя я знаю, а больше почти ничего. Я умею ездить верхом, и умею стрелять, и знаю Библию. Ну а сверх того… – Он пожал плечами и принялся за ветчину.

– Так, может, у тебя есть где-нибудь жена и дети? – спросила она. – Ты об этом думал?

– Навряд ли, Зера. – Однако при ее словах он словно увидел женщину со светлыми волосами и двух детей – мальчика и девочку… Сэмюэль? Мэри? Но они не были его детьми. Он это знал.

– Ну а про рану что ты помнишь? – спросила Зера.

– Горело. Я был… в ловушке. Но я выбрался. – Он покачал головой. – Выстрелы. Я помню, как ехал в горы. По-моему, я нашел тех, кто поджег…

Стыдились ли они, делая мерзость?

– Ты убил их?

– Кажется, да. – Он кончил есть и приподнялся.

– Сиди, сиди! – сказала она. – У меня в духовке пирожки. Я давно ничего не пекла. И, может, они не задались. Ну, увидим.

В пыли его памяти поблескивало множество кратких воспоминаний, будто рассыпавшиеся жемчужинки, когда лопнула соединявшая их нить. Зера вернулась с пирожками – мягкими, пышными, с фруктовой начинкой. Шэнноу засмеялся.

– Ошиблись, Зера. Они превкусные!

Она улыбнулась, но тут же лицо ее стало серьезным.

– Если хочешь остаться на время, я буду рада, – сказала она. – Богу известно, помощь мне требуется.

– Ты очень добра. – Он ощутил всю меру ее одиночества. – Но мне необходимо узнать, откуда я. Не думаю, что память вернется ко мне здесь. Но если можно, я бы остался на несколько дней.

– Ручей, из которого я поливаю огород, совсем затянуло илом. Надо бы его почистить, – сказала она, вставая и собирая посуду.

– С превеликим удовольствием, – ответил он.

* * *

Когда восходящее солнце выглянуло из-за гор, апостол Савл неторопливо поднялся с широкой кровати. Одна из сестер пошевелилась, другая продолжала крепко спать. Савл накинул халат. На тумбочке лежал золотой камешек. Взяв его, он быстро вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, Савл остановился перед большим овальным зеркалом, разглядывая красивое лицо с квадратным подбородком и пышные золотые волосы, ниспадающие на широкие плечи. Куда там лысеющему, щуплому, сутулому Савлу Уилкинсу, который приземлился с Диаконом в этом мире двадцать лет назад. Ну да Савл почти забыл того замухрышку. Теперь он внимательно разглядывал крохотные морщинки у глаз, почти незаметную паутину старения на щеках и шее. Поглядев на камешек величиной не более монеты, он увидел в его черноте лишь четыре тоненькие золотые линии. Накануне их было пять.

Сестры того не стоили, подумал он. Под воздействием Камня Даниила они исполняли все его желания, даже такие, при воспоминании о которых сгорели бы со стыда, если бы тут же не забыли о них. Распаление их сладострастия, а затем стирание этой ночи из их памяти обошлись ему в одну пятую оставшейся силы. Теперь, в свете зари, это выглядело бессмысленной тратой.

– Будь ты проклят, Диакон! – прошипел он. Его охватила ярость. Старый дурень знал, где скрыты Камни Даниила. Да в его дворце в Единстве он припрятал их десятки. И пользовался ими для себя? Как бы не так! Только последний идиот мог владеть подобной силой и не сохранять свое тело юным, полным жизненной энергии. Нечестно и несправедливо! «Где он был бы без меня? – подумал Савл. – Кто создал Иерусалимских Конников и возглавил завершающий штурм Фэрфакс-Хилла? Я! Кто создал книги и законы? Я! Кто создал чудесную легенду о Диаконе и претворил его мечты в явь? Я! Всегда и только я. И что он дает мне? Один крохотный камушек!»

Он посмотрел из окна на черное пятно пожарища там, где стояла церковка, и ему стало легче.

«Привези ко мне Пастыря из Долины Паломника», – сказал Диакон тогда.

«Зачем?»

«Это особенный человек, Савл. Волчецы чтут его».

«Так они же тупые животные. Мутанты».

«В них есть человеческие гены. И они безобидны. Я долго и усердно молился о них, Савл, и всякий раз, когда молюсь, я вижу Огненные Столпы. Я верю, что волчецы могли бы спокойно жить в краях за Столпами. Я верю, Бог предназначил им обитать там».

«И вы облечете этого проповедника властью отвести их туда?»

«Да. Теперь, Савл, остались только мы с тобой. Мне кажется, у этого молодого человека есть дар вождя».

«Что это означает, Диакон? Ваш наследник я, вы же знаете это».

Диакон покачал головой. «Я люблю тебя, Савл, как сына, но ты не из тех, кто способен повести людей за собой. Ты следуешь желаниям и причудам собственного сердца. Погляди на себя! Где Савл Уилкинс? Где скромный человечек, возлюбивший Господа? Ты использовал камешек для себя».

«Ну и что? С помощью камешков мы можем быть бессмертными. Диакон. Почему бы нам не жить вечно и не властвовать вечно?»

«Мы не боги, Савл. И я устал. Привези ко мне Пастыря».

Савл снова посмотрел на обуглившиеся балки и черную землю. Знал ли Диакон, что безвестный жеватель Библии на самом деле Иерусалимец? Навряд ли. Единственный человек на этой новой земле, который мог бы разоблачить миф о Диаконе.

«Что ж, теперь этот миф расцветет пышным цветом – теперь, когда ты издох, сволочь дряхлая!»

Савл пожалел, что своими глазами не видел убийства – тот миг, когда пуля достигла цели. «Интересно бы знать, – подумал он, – какая мысль последней пронеслась у тебя в голове, Диакон. Молитва? Если так, то аминем стала твоя жизнь». Сколько времени пройдет, прикинул он, прежде чем Церковь поймет, что ее блаженный Диакон не вернется? Еще десять дней? Двадцать?

«И тогда они пришлют за мной, потому что я последний из тех, кто прибыл сюда через портал времени».

Первые три апостола умерли задолго до войны за Единство, убитые радиацией и губительными химикалиями, отравлявшими воздух этого нового мира. Затем Диакон нашел камешки и дал по одному каждому из восьми выживших, чтобы защитить их организм от ядовитой атмосферы. По одному на каждого! Савл снова ощутил прилив ярости, но поборол ее. Свой он израсходовал быстро, сделав себя не только здоровым, но и красивым. А что? Он сорок три года жил с уродливым лицом и щуплым кривобоким телом. Разве он не заслужил новой жизни? Разве он не один из избранных?

Потом началась война. Ему и Алану была поручена команда над двумя отрядами Иерусалимских Конников. Фэрфакс-Хилл явился поворотным пунктом. Но Алан погиб, разорванный пулями почти в клочья уже почти у самой вершины. Савл первым добрался до умирающего.

«Помоги мне!» – прошептал Алан. Две пули раздробили позвоночник, разорвали пояс, который валялся в стороне. Камешек был в кожаном кисете. Почти весь золотой, лишь с тонюсенькой черной полоской. Исцеление Алана почти наверное забрало бы всю его силу. Да и вообще такие раны вряд ли позволили бы спасти ему жизнь! Савл сунул камешек в карман и ушел. Когда он вернулся через час, Алан уже умер.

Месяц спустя Савлу повстречался Иаков Мун, старый дряхлый бывший разбойник. Убийца по призванию. Савл сразу понял, каким полезным может оказаться подобный человек. Вернув ему юность, он заручится союзником, который поможет ему достичь высшей власти.

Одного за другим Иаков поубивал остальных. А Савл забрал их Камни Силы. Но магия большинства уже почти совсем истощилась.

И вот остался только Диакон…

Савл оделся и спустился на первый этаж. Мун сидел за столом, доедая яичницу с ветчиной.

– Ты провел недурную ночку, брат Савл, – сказал Мун с сальной усмешкой. – Шуму-то, шуму!

– Какие новости о Пастыре, Иаков? Мун пожал плечами:

– Наберись терпения. Я послал людей разведать в диких землях. И отправил Уитчела в Доманго. Мы его отыщем.

– Он опасный человек.

– Так он даже не знает, что за ним идет охота. Ну и расслабится.

Савл налил себе кружку парного молока и как раз отхлебнул его, когда со двора донесся перестук копыт лошади, идущей шагом. Подойдя к окну, он увидел высокого широкоплечего человека с квадратной бородой, в длинном черном плаще, который, спешившись, уже шел к дому. Савл направился к двери и открыл ее.

– Божья благодать на тебе, брат, – сказал он.

– И на тебе, брат, и Божье благословение на этом прекрасном доме. Я Пэдлок Уилер из Чистоты. Не ты ли будешь апостол Савл?

– Войди, брат, – сказал Савл, отступая в сторону. Он помнил Уилера как любимого генерала Диакона, сурового блюстителя дисциплины, который доводил своих подчиненных до изнеможения. Но они следовали за ним, потому что он не требовал с них больше того, чем делал сам. После войны, припомнил Савл, Уилер вернулся в свои края и стал проповедником. Он выглядел постаревшим, и две белые пряди сходились клином в. его бороде. Уилер снял шляпу с плоской тульей и вошел в столовую.

– Вы изменились с тех пор, как я видел вас в последний раз, сэр, – сказал Пэдлок Уилер. – Помнится, вы были похудощавей, и волос у вас было поменьше. Даже ваше лицо словно бы теперь выглядит… поблагообразнее.

Савл рассердился. Он не любил, когда ему напоминали, каким он был прежде и каким станет снова, если лишится магии камешков.

– Что привело вас сюда из такой дали? – спросил он, с трудом сохраняя вежливый тон.

– Нашего Клятвоприимца застрелили, – сказал Уилер. – Он был гнусным негодяем и по всем отзывам заслужил свою судьбу. Но застрелил его богохульник и еретик. Простите меня, сэр, что я говорю без обиняков, но он объявил себя Взыскующим Иерусалима!

Мун вскочил.

– Вы его схватили?

Уилер оценивающе посмотрел на него и промолчал.

– Это Иерусалимский Конник Иаков Мун, – сказал Савл.

Уилер кивнул, но его темные глаза еще несколько секунд были прикованы к Муну. Потом он сказал:

– Нет, мы его не схватили; Наши Крестоносцы преследовали его, но потеряли след среди гор. Он как будто направлялся в дикие земли вблизи от Доманго.

Савл скорбно покачал головой.

– Ты прибыл с ужасными вестями, брат Уилер. Но не сомневаюсь, брат Мун знает, что следует предпринять.

– Да уж знаю, – сказал Иаков Мун.

* * *

Нашлось бы много такого, чего двенадцатилетний Освальд Хонкин не знал. Но в одном он был абсолютно уверен: никакого Бога нет.

– Есть хочу, Ос, – пожаловалась его сестричка Эстер. – Когда мы пойдем домой?

Освальд обнял шестилетнюю девочку за плечи. – Ш-ш-ш! Я думаю.

Что он мог ей сказать? Она же видела, как их отца застрелили – пули попали ему в голову и в грудь. Хлынула кровь. Ос зажмурил глаза, прячась от воспоминания, но картина эта продолжала стоять у него перед глазами. Жестокая, исполненная безнадежности, зверская.

Они с Эстер играли в высокой траве, когда к дому подъехали семь всадников. Ничто не указывало на близкое убийство. Ясное небо, сияющее солнце, а утром папа читал им из старинной книги с позолоченными краями сказание о Ланселоте и Гвинерве.

Сам не зная почему, Ос решил остаться в высокой траве, хотя Эстер порывалась подбежать к всадникам и посмотреть на них поближе. Их отец вышел из дома поздороваться с приезжими. На нем была белая рубашка. Длинные белокурые волосы отливали золотом в солнечных лучах.

– Мы тебя уже предупреждали, – сказал вожак всадников, лысый, с расчесанной натрое бородой. – Мы не потерпим язычников в окрестностях Доманго.

– На каком основании вы называете меня язычником? – сказал в ответ их отец. – Я не признаю вашего права судить меня. Я приехал издалека, чтобы купить эту землю, а в моих родных местах все знают, что я принадлежу Церкви. Так почему меня чернят тут?

– Тебя предупредили, чтобы ты отправлялся восвояси, – сказал вожак. – И пусть последствия падут на твою голову, язычник.

– Убирайтесь с моей земли! Это были последние слова их отца. Вожак выхватил пистолет и выстрелил безоружному человеку в грудь. Отец отлетел назад. И тут принялись палить остальные шестеро.

– Найдите его щенят! – заорал трехбородый. От неожиданности Эстер онемела, но Освальду пришлось силой оттащить ее назад в длинную траву. Сначала они ползли, потом выбрались в сосняк и побежали по горным тропкам к старой пещере. Там было холодно, и они прижимались друг к другу, чтобы согреться.

«Что мне делать? – думал Освальд. – Куда нам бежать?»

– Есть хочу, Ос, – повторила Эстер и заплакала. Он обнял ее, поцеловал в затылок. – Где папа?

– Он умер, Эстер. Они его убили.

– А когда он придет за нами?

– Он умер, – безнадежно повторил Освальд. – Пошли. Ты от ходьбы согреешься и перестанешь думать о том, как тебе хочется есть.

Взяв Эстер за руку, он направился к устью пещеры и выглянул наружу. На горных тропках не было заметно никакого движения. Он прислушался, не донесется ли лошадиный топот. Ничего. Ничего – только ветер шепчется в деревьях.

Держа Эстер за руку, он зашагал с ней на восток, в противоположную сторону от их дома.

Их мать умерла еще в Единстве, когда Эстер исполнился всего год. Ос почти ее не помнил – только рыжие волосы и широкую счастливую улыбку. В его памяти более или менее ясно жил лишь пикник у озера, когда он свалился с берега и наглотался воды. Мать прыгнула следом за ним и вытащила его на откос. Он помнил, как с ее намокших рыжих волос стекала вода, помнил ее зеленые глаза, полные любви и тревоги.

Когда она умерла, он долго плакал и спросил отца, за что Бог ее убил.

«Бог ее не убивал, сынок. Это сделал рак».

«Но ведь считается, что Он творит чудеса», – заспорил семилетний Освальд.

«И Он их творит. Ос. Но это Его чудеса. Он делает выбор. Умирают все. Придет день, умру и я. Не подобает винить Бога за смерть. Может, нам следует благодарить Его за дар той жизни, какая нам дана».

Освальд обожал отца и перестал задумываться о своем безверии. Но теперь истина открылась ему. Бога нет, а его отец мертв. Убит.

Эстер споткнулась о торчащий корень, но Ос все еще держал ее за руку и не дал ей упасть. Она снова заплакала и отказалась идти дальше. Ос усадил ее на ствол поваленного дерева. Никогда еще он не заходил по тропе так далеко и понятия не имел, куда она ведет. Но ведь идти им все равно было некуда. А позади рыскали убийцы.

Немного погодя Эстер успокоилась, они пошли дальше и наткнулись на тропинку, которая по крутому склону уводила в долину. В отдалении Ос разглядел дом и амбар. Он остановился, вглядываясь в дом.

Что, если в нем живет трехбородый? Или еще кто-то из них?

– Нет, я правда очень есть хочу. Ос, – сказала Эстер.

Ос глубоко вздохнул.

– Тогда идем вниз, – сказал он.

Зера Уилер сидела в кресле у очага и вспоминала своих сыновей – не как взрослых мужчин, но как маленьких мальчиков, какими они когда-то были. Ос Хонкин и Эстер теперь крепко спали на широкой кровати, которую Зеб смастерил более сорока лет назад, и в безмятежности сна забыли о своем горе, своей утрате. Зера вздохнула, вспомнив Захарию. Для нее он навеки остался смеющимся ребенком, шалуном, без устали придумывавшим всяческие проказы, от которых его не могли отучить никакие нравоучения. Сиф и Пэдлок всегда были такими серьезными! «Прямо как я», – подумала она. Всегда взирающие на мир скептическими подозрительными глазами, всегда начеку и настороже.

Но только не Зак. Он наслаждался солнечным светом и снегом и смотрел вокруг себя широко открытыми глазами, дивясь окружающей красоте. Зера шмыгнула носом и прокашлялась.

– Ты им веришь? – спросила она своего таинственного гостя.

Он убежденно кивнул.

– Дети способны лгать, – сказал он. – Но эти не лгут. Они видели то, что видели.

– Согласна, – сказала Зера. – Они были свидетелями убийства. Тебе придется поехать в Доманго и сообщить Крестоносцам. Это произошло в их местах. А я пока оставлю детей у себя.

Йон промолчал.

– Вы хорошая женщина, фрей Уилер. Но что, если они явятся сюда, пока меня не будет?

Серые глаза Зеры блеснули, как зимний иней.

– Сынок, я женщина известная. Были такие, которые пытались взять надо мной верх. Я закопала их на заднем дворе. Не тревожься за старушку!

Она объяснила ему, как добраться до Доманго, по каким приметам находить дорогу.

– Ну так я поеду, – сказал он, вставая. – Благодарю вас за обед.

– Йон, тебе вовсе не нужно быть таким уж вежливым, – сказала она ему. – И я буду рада, если ты будешь называть меня не «фрей», а просто по имени.

Тут он улыбнулся – чудесной улыбкой, потому что его глаза стали чуть менее холодными.

– Как хотите… Зера. Доброй ночи.

Она встала, подошла к двери и смотрела, как он снял с крюка свои пистолеты и неторопливо пошел к загону. И не в первый раз спросила себя, кто он такой. Вернувшись в комнату, она погасила одну лампу. Керосина оставалось немного, и скоро придется поехать в Доманго пополнить запасы. Было время, когда на ферме трудились три работника, когда на лугах к востоку бродили стада. Но этим дням пришел конец, как и стадам. Теперь Зера Уилер содержала себя, выращивая овощи в огороде позади дома, выкармливая нескольких поросят и держа много кур.

Дважды в год ее навещал Пэдлок с фургоном, нагруженным ящиками с консервированными персиками из Единства, мешками муки, сахара, соли и – что было дороже всего – книгами. Большую их часть составляли комментарии к Библии, печатавшиеся типографией Диакона, но порой среди них оказывались жемчужины из старого мира. Одну такую она читала и перечитывала десятки раз, смакуя каждую фразу снова и снова. Это была первая часть трилогии. Пэд не понял этого: он просто купил старинный том, надеясь доставить удовольствие матери. И доставил. Сначала ее злило, что про остальные тома ничего известно не было. Но последние семь лет она только размышляла над сюжетом и придумывала собственные окончания, извлекая из этого истинное наслаждение в долгие одинокие вечера.

Из спальни до нее донеслись тихие всхлипывания, и она, поспешив туда, села на краю кровати рядом с маленькой девочкой. Эстер плакала во сне.

– Ш-ш-ш, деточка! Все хорошо. Все спокойно, – ласково зашептала она, поглаживая каштановые кудряшки. – Все хорошо. Все спокойно.

Эстер что-то пробормотала и принялась сосать большой палец. Зера сосание пальцев не одобряла, но для выговоров и назиданий сейчас было не время.

– Я всегда хотела доченьку, – шептала Зера, все еще поглаживая головку девочки. И тут она заметила, что Освальд не спит. В его широко раскрытых глазах застыл испуг. – Пойдем, выпьешь со мной стаканчик молока, – сказала она. – Я всегда пью молоко на ночь. Только потихоньку вставай, не разбуди сестричку.

Освальд пошел на цыпочках следом за ней. Он напомнил ей Сифа – крепкий мальчик с серьезными глазами и сильным подбородком. Налив из каменного кувшина молоко в два стакана, она протянула один Освальду, который скорчился у угасающего очага.

– Не спится, малый? Он кивнул.

– Мне папа приснился. Он ходил по дому и звал нас. Только он был весь в крови и без лица.

– С тобой случилось большое, очень большое несчастье, Ос, но здесь ты в безопасности.

– Они найдут нас. Вам им не помешать. Зера вымученно засмеялась.

– Мы с Бетти их остановим. Ос. Не сомневайся. – Она подошла к очагу и вынула из стойки длинное ружье. – Бетти выстреливает четыре пули, и каждая потолще твоего большого пальца. И я открою тебе маленький секрет: из этого ружья я еще ни разу не промазала за целых семнадцать лет.

– Их было не четыре, а больше, – сказал Ос.

– Очень хорошо. Ос, что ты упомянул про это, – сказала она, откладывая ружье и направляясь к красивому резному комоду. Она достала из ящика небольшой никелированный пистолет и коробку с патронами. – Это был пистолет моего сына Зака. Маленький, но бьет сильно. Сделан исчадиями тридцать лет назад. – Она взвела курок на предохранительный взвод, раскрыла револьвер, вложила в каморы пять патронов, потом повернула барабан так, что пустая камора оказалась перед ударником. – Я даю его тебе, Ос. Но это не игрушка, это оружие, которое убивает людей. Если начнешь баловаться с ним, оно может убить тебя или твою сестричку. Ты уже настолько мужчина, что я могу доверить его тебе?

– Да, фрей Уилер. Я уже мужчина.

– Верю. Так вот, Ос, мы с тобой будем оберегать малютку Эстер. И добьемся, чтобы свершилось правосудие. Мой работник Йон сейчас едет в Доманго, чтобы сообщить о… – Она замялась, заметив муку в его глазах. – Сообщить об этом преступлении Крестоносцам.

Лицо Освальда исказилось, глаза блеснули.

– Тот, кто первым выстрелил в папу, был Крестоносец, – сказал он.

У Зеры оборвалось сердце, но она сдержалась.

– Мы во всем разберемся, Ос, вот увидишь. А теперь отправляйся-ка назад в постель. Утром ты мне нужен свежим, с ясными глазами. А револьвер положи рядом с собой у кровати.

Мальчик послушно ушел, а Зера вернулась к комоду. Из третьего ящика она вынула кобуру, пояс и короткоствольный пистолет. Некоторое время она его чистила, потом зарядила.

* * *

Вопреки опасностям Шэнноу любил ездить по ночам. Воздух был свежим и чистым, а мир спал. В лунном свете деревья словно мерцали, и каждый камень отливал серебром. Он ехал неторопливо, предоставив лошади осторожно шагать по тропе.

Утрата памяти больше его не раздражала. Память вернется или не вернется. Заботили его трудности, на которые такая потеря могла обречь Взыскующего Иерусалима. Если перед ним на тропу выедет худший враг из всех, какими он мог обзавестись за последние двадцать лет, то, опасался Шэнноу, он не распознает опасности.

И еще – вопрос старения. По словам Иеремии, Взыскующий Иерусалима ездил по Чумным Землям больше двадцати лет назад, и ему было под сорок, а то и за сорок. То есть сейчас ему шел бы седьмой десяток. А у него волосы все еще темные, и морщин почти нет.

Он ехал так почти три часа, потом устроился на ночлег в ложбине. Воды поблизости не оказалось, и Шэнноу не стал разводить костер, а прислонился спиной к дереву, закутав плечи одеялом. Рана на голове больше не болела, но струп чесался.

Сидя так в лучах луны, он в уме прослеживал свою жизнь, собирая воедино мозаичные кусочки по мере того, как они возникали из беспамятства. Я Йон Шэнноу.

Внезапно в его памяти возникло лицо – худое, с резкими чертами и глубоко посаженными мрачными глазами. И имя: Варей. Варей Шэнноу. Будто ключ без малейших помех вошел в скважину. Он снова увидел истребителя разбойников, который взял под крыло юного паренька. Явзял его имя, когда его убили. И ему вспомнилось его собственное имя: Кейд, Йон Кейд. Оно освежило его память, словно вода пересохший от жажды язык.

Мир тогда сошел с ума, проповедники повсюду толковали об Армагеддоне. Но если Армагеддон – правда, то где-то должен существовать и Новый Иерусалим. Новоявленный Йон Шэнноу отправился на его поиски. Путь его был долгим, окруженным опасностями. Варей Шэнноу никогда не отступал перед злом.

«Противься ему, где бы оно тебе ни встретилось, Йон. Ибо оно расцветет пышным цветом, едва только люди перестанут сражаться с ним».

Шэнноу закрыл глаза, вспоминая разговоры у бесчисленных ночных костров.

«Ты сильный человек, Йон, и обладаешь редчайшей согласованностью глаз и рук. Ты быстр и все же хладнокровен под огнем. Используй свои таланты. Йон. Этот край кишит разбойниками, людьми, которые лгут, крадут, убивают ради наживы. С ними надо бороться, ибо они – зло. —Шэнноу улыбнулся при этом воспоминании. – Когда-то говорили, будто невозможно остановить человека, который продолжает идти вперед, зная, что он прав. Это не так. Йон. Пуля остановит любого человека. Но дело не в том. Дело не в победе. Если бы человек вступал в бой, только когда верил, что есть шанс победить, тогда зло брало бы над ним верх всякий раз. Разбойник, когда он едет со своими товарищами и все они вооружены до зубов, полагается на то, что жертва – поняв, что шансов на победу нет, – сдастся без боя. Поверь. Йон, это та минута, когда надо выйти им навстречу, паля из пистолетов».

Перед самым роковым днем, когда они въехали в маленький городок, Варей обернулся к юнцу рядом с ним.

«Когда меня не станет, обо мне будут говорить разное. Могут сказать, что я слишком неуемно впадал во гнев. Могут сказать, что я не хватал звезд с неба. И уж во всяком случае, скажут, что был я рожа рожей. Но ни единый человек не сможет сказать, что я обидел женщину, крал или лгал, или пошел на попятный перед лицом зла. Не такая уж плохая эпитафия, а, Йон?»

Варей Шэнноу был сражен в расцвете сил пулей в спину мерзавцами, которые решили, что он охотится на них.

Йон Шэнноу открыл глаза и поглядел на звезды.

– Ты был хорошим человеком, Варей, – сказал он.

– Утверждают, что беседы с самим собой – верный симптом безумия, – сказал Джейк. – И надеюсь, вы не выстрелите из этого пистолета.

Шэнноу спустил затвор и убрал пистолет в кобуру. При первом же шорохе он плавным движением выхватил пистолет и взвел затвор. Несмотря на молниеносность своей реакции, бесшумное приближение старика его рассердило.

– Подходить вот так к ночлегу – значит напрашиваться на пулю.

– Верно, малый, но я расчел, что ты не из тех, кто стреляет, не поглядев. – Джейк остановился напротив Шэнноу и сел. – Холодный ночлег. Ждешь неприятностей?

– Неприятности обычно случаются, когда их не ждут, – сказал Шэнноу.

– Вот уж правда! – Борода старика блестела серебром в лунном свете. Сбросив овчинную куртку, он негромко свистнул, и мул рысцой подбежал к нему. Джейк быстро снял с него седло и одеяло-скатку, а потом похлопал его по крупу. Мул направился к коню Шэнноу и встал рядом с ним. – Такая послушная девочка, – сказал Джейк с нежностью.

– Как вы меня нашли?

– А я и не искал. Она, наверное, почуяла твоего жеребца. В Доманго путь держишь? Шэнноу молча кивнул.

– Последние дни там большое шевеление. Всадники съезжаются со всех сторон. Крутые ребята, судя по виду. Ты слыхал про Иакова Муна?

– Нет.

– Иерусалимский Конник. Убил четырнадцать человек, как я слышал. Догадайся, о ком он расспрашивает?

– Кто вы, Джейк? – ответил Шэнноу вопросом на вопрос.

– Просто старая развалина, сынок. Ничего особенного. А Мун, значит, тебя не интересует?

– Сейчас меня больше интересуете вы. Откуда вы? Джейк засмеялся:

– И оттуда, и отсюда. Больше оттуда. Побывал за горами, и не раз. А ты думаешь, я на тебя охочусь?

– Может быть. – Шэнноу покачал головой. – А может быть, и нет. Но охотиться вы охотитесь, Джейк.

– Пусть тебя это не тревожит, сынок. – Развернув одеяло, Джейк закутался в него и растянулся на земле. – Да, кстати. Странники, которым ты помог… Так они в До-манго направились. Вот ты с ними и свидишься.

– Да, старче, на месте вы не сидите, – сказал Шэнноу.

* * *

Шэнноу проснулся с рассветом и увидел, что старик и его мул исчезли. Он сел и потянулся. Ему еще не встречался никто, способный двигаться так бесшумно, как Джейк. Оседлав коня, он выехал на широкую равнину. Слева виднелись развалины – огромные каменные столпы, разбитые, поваленные, – и копыта коня застучали по остаткам широкой мощеной дороги. Город тут был, наверное, очень большой, решил Шэнноу, и тянулся к западу на несколько миль.

В своих скитаниях он видел много таких холодных каменных эпитафий славе того, что некогда было Атлантидой.

И его посетило еще одно воспоминание: человек с золотистой бородой и глазами цвета ясного летнего неба.

Пендаррик. Царь…

И он с удивительной четкостью вспомнил день, когда Меч Божий прорвал завесу времени. Остановив коня, он обвел развалины совсем другим взглядом.

– Я тебя уничтожил, – сказал он вслух.

Пендаррик, правитель Атлантиды, открыл порталы времени, а Шэнноу закрыл их, послав ядерную ракету сквозь Врата. Мир опрокинулся, по континенту прокатились ревущие валы неимоверной высоты. Из скрытых глубин до него донеслись слова Амазиги Арчер:

«Вы больше не Взыскующий Иерусалима, Шэнноу. Вы – Обретший Армагеддон!»

Шэнноу повернулся спиной к древнему городу и направил коня на юго-запад. Вскоре он увидел дом Хонкина. Труп перед ним не валялся, но в пыли двора виднелись пятна свежей крови. Когда он подъехал ближе, на крыльцо вышел высокий мужчина с рыжей бородой. В руках он держал ружье.

– Чего тебе тут надо? – спросил он.

– Да ничего, друг. Я еду в Доманго и подумал, что заверну сюда лошадь напоить, если вас это не обеспокоит, – ответил Шэнноу. Второго человека у окна он не видел, но у края занавески поблескивал ружейный ствол.

– Ладно, но побыстрее. Мы тут бродяг не жалуем.

– Вот как? Когда я в последний раз заезжал сюда, тут жил мужчина с двумя детьми. Он что – переехал? Рыжий сощурил глаза.

– Угу, – сказал он наконец, – он переехал.

– Так дом теперь ваш?

– Нет. Я тут просто сторож. А теперь кончай свое дело и проваливай.

Шэнноу спешился и повел коня к колоде у колодца. Распустив подпругу, он неторопливо вернулся туда, где стоял рыжий.

– Чудесное место! – сказал он. – Тут человек может вырастить детей, так и не устав любоваться горами.

Рыжий стрелок отхаркнулся и сплюнул.

– Место как место. Все они на один лад.

– Так куда же он переехал… мой друг с детьми? – спросил Шэнноу.

– А я почем знаю? – ответил стрелок, все больше настораживаясь.

Шэнноу поглядел на землю и испещрявшие ее пятна.

– Свинью кололи, – быстро сказал рыжий. Из дома вышел его товарищ, могучий детина с бычьей шеей и массивными плечами.

– Кто он, черт дери, Бен? – спросил детина, чья рука покоилась на рукоятке пистолета в кобуре. – Да едет в Доманго. Лошадь напоить остановился.

– А она уже напилась, – сказал детина, глядя на Шэнноу. – Так что езжай дальше.

Шэнноу помолчал, сдерживая гнев. В доме было тихо: видимо, охранять ферму оставили только этих двоих. Всю свою жизнь он постоянно встречал таких людей – безжалостных, жестоких убийц, вообще не знающих любви и сострадания.

– Вы участвовали в убийстве оба или один из вас? – спросил он негромко.

– Чего? – буркнул стрелок, и глаза у него полезли на лоб. Детина попятился и попытался выхватить пистолет. Шэнноу выстрелил ему в голову. Секунду он стоял, раскрыв глаза от изумления, потом пошатнулся и рухнул на землю, усеянную пятнами крови. Пистолет Иерусалимца описал дугу, замерев перед лицом рыжего стрелка.

– Господи! – охнул тот, выронил ружье и поднял руки.

– Отвечай! – сказал Шэнноу. – Ты участвовал в убийстве менхира Хонкина?

– Нет… Я в него не стрелял. Богом клянусь! Это они!

– Кто был главный?

– Джек Диллон. Только Хонкин… У него же не было бумаги о Клятве, и никто не выступил его поручителем. А это закон. Его ведь предупредили, чтобы он уехал. Послушай он, так ничего бы этого не было. Понимаете?

– А этот Диллон теперь предъявил права на ферму?

– Нет. Ее охраняют для Иакова Муна. Богом прошу, не убивайте меня, а? – Он рухнул на колени и зарыдал.

– Менхир Хонкин плакал и просил пощады? – спросил Шэнноу. Он знал, что должен убить этого человека. Более того, он знал, что прежний Йон ни на секунду не задумался бы. Убрав пистолет в кобуру, он направился к своему коню.

– Сволочь поганая! – завизжал рыжий, и, обернувшись, Шэнноу увидел, что тот схватил ружье и уже целится в него. – Сука! Думаешь, ты такой крутой? Думаешь, можно заявиться сюда и делать что хочешь? Посмотрим, каким крутым ты будешь с пулей в кишках!

Шэнноу плавно отступил вправо, одновременно выхватывая пистолет. Ружейная пуля просвистела слева, продырявив его плащ. Шэнноу выстрелил, и рыжий опрокинулся навзничь. Ружье отлетело в сторону. Ударившись о землю, он застонал, затем его нога дернулась, и он затих.

– Ты поглупел, Шэнноу, – сказал Иерусалимец.

На восток простирался необъятный пустой простор сухой равнины с побуревшей травой. Он видел, что там когда-то струились речки и ручьи, но они давно исчезли, выпитые палящим солнцем. Час спустя он увидел разбитый корпус проржавевшего корабля, который торчал над уходящими к горизонту песками пустыни, служа мрачным доказательством того, что некогда она была океанским дном.

Шэнноу поехал вдоль ее края и спустя еще один час начал длинный подъем на плато. Там зеленели деревья и трава, а хорошо укатанная широкая дорога вела к вырисовывавшемуся вдали городу Доманго.

* * *

Солнце стояло высоко в небе, и Клем наслаждался ощущением полной свободы. Мег, конечно, милая женщина и прекрасная жена, но на ранчо в Пернуме он чувствовал себя в ловушке. При этой мысли его уколола совесть. Жизнь на ранчо принесла ему все, чего он только мог пожелать, как ему прежде казалось: надежность, уважение, любовь. Так почему этого оказалось мало? Когда пять лет назад саранча сожрала урожай на его полях, он мог бы трудиться и дальше, работать с зари до зари. Торговцы в городе ему доверяли и, конечно, продлили его кредит. А он сбежал и занялся разбоем.

Первый грабеж прошел гладко: двое охранников везли в Пернум ящик бумажных обменников. Клем захватил их врасплох на горной дороге, одному прострелил плечо, второй сам бросил свой пистолет на землю. В тот день он заработал двенадцать тысяч.

А затем все пошло наперекосяк. Половину наличных он отправил банкиру в Пернуме, державшему закладную на его ферму. Остальное получила Мег.

Но с той минуты одна трудность сменялась другой.

– А какой он был? – спросил Нестор, перебивая мысли Клема. До Чистоты оставалось меньше часа езды, и Клем уже различал дымы фабрик, лениво ввинчивающиеся в синее небо.

– Что-что, малый? Ты что-то сказал?

– Иерусалимец. Какой он был? Клем задумался.

– Он был суровым, Нестор. Очень суровым и угрюмым. Непредсказуемым и смертоносным. Долина Паломника была тогда совсем новым поселением. Еще не было ни Диакона, ни провозглашенного им единого правительства. Поселенцы просто отправлялись в дикие земли и заводили фермы. За ними следовали торговцы, и возникали городки. Мы остановились в Долине Паломника совсем неподалеку от Великой Стены. Вот на нее стоило поглядеть!

– Я ее видел, – сказал Нестор. – Расскажите про Йона Шэнноу.

Клем расхохотался.

– Черт, малый! До чего я люблю молодежь! Построили ее двенадцать тысяч лет назад, и позади нее был город, где мужчины превращались в львов. А в небе сиял Меч Божий. Чертова штука, Нестор. Ну, словом, тогда на волю из ада вырвались демоны – люди-змеи, разгуливавшие на двух ногах.

– Я одного такого тоже видел, – сказал Нестор. – В Единстве есть чучело. И скелеты.

– Я их тоже видел, – передразнил Клем, начинавший сердиться, что его все время перебивают. – А вот одного ты не знаешь. Царь этих демонов подослал троих особых людей убить Шэнноу. Замечательные бойцы, бесстрашные, выхватывавшие пистолеты быстрее молнии. Шэнноу убил одного, но другие двое похитили фрей Мак-Адам и спрятали там, где в небе висел Меч.

– А зачем они забрали училку?

– Кровь Христова, сынок, ты будешь слушать?

– Простите, сэр.

– Похитили они Бет потому, что она была дорога Шэнноу. Хотели заманить его к себе. И заманили. Да только, наверное, скоро пожалели, что это им удалось. Я был ранен, но все равно отправился за ними следом. И добрался туда как раз, когда Шэнноу сдался. И тут пошла пальба. Одного уложил я, но самый лучший из них уже целился в Иерусалимца. А Шэнноу стоит себе, будто у него в мире никаких забот нет, – спокойный, сильный. И тут все было кончено. Я тебе одно скажу, малый: не хотелось бы мне столкнуться с ним на узкой дорожке.

– Он был таким быстрым?

– Дело не в быстроте. Я быстрее, чем он был в лучшие годы. Все дело в уверенности. Странный он человек – держит себя в железных оковах. – Он посмотрел на Нестора. – Знаешь, почему он ненавидит разбойников и наемных убийц? – Юноша мотнул головой. – Да потому что, если копнуть поглубже, он сам такой. От природы. Видишь ли, когда надо убить, большинство людей колеблются. И в целом, на мой взгляд, оно и хорошо. Жизнь ведь драгоценность, и рука не поднимается ее отнимать по недоразумению. То есть я про то, что даже разбойник может измениться. Погляди на Даниила Кейда. Такого кровожадного головореза поискать бы, но Бог его просветил, малый. И он сразился с исчадиями. Как я уже сказал, жизнь драгоценна. Но Шэнноу? Пойди поперек ему – и ты умрешь. Так-то. Вот почему разбойники его боятся. Он разделывается с ними точно так же, как они разделываются с другими.

– Вы говорите о нем так, будто он жив. Но это же неправда. Он был взят на небо много лет назад.

Клем заколебался. Ему нестерпимо хотелось поделиться секретом, который он свято хранил двадцать лет.

– Для меня он жив, – ответил бывший пистолетчик. – Я же не видел, как он умер. И никакой огненной колесницы тоже не видел. Но на моих глазах он водворил порядок в городке, где царило беззаконие.

– Я вам завидую, – сказал Нестор. – Мне бы так хотелось посмотреть на него хоть разочек! Клем снова рассмеялся.

– Были б рыбками наши желания, не просили б нищие подаяния. А давно ты знаешь Пастыря?

– Да всю жизнь. Тихий человек. Прежде жил с фрей Мак-Адам, но она его выгнала. И он поселился в домике за церковью. Он хорошо проповедовал… Никто не засыпал, и даже не хотелось. То есть пока он не начал пускать в церковь волчецов. И люди перестали туда ходить. Будь он человеком посильнее, так повышвыривал бы этих волчецов вон. И церковь бы цела осталась.

– При чем тут сила?

– Ну, всем в городе это до чертиков обрыдло, и они ему так прямо и сказали. Но думается мне, у него просто духу не хватило приказать волчецам, чтобы они убрались. Некоторые люди боятся любой стычки.

– Пожалуй, – сказал Клем. – А он тебе нравился? Нестор пожал плечами.

– Не то чтобы нравился и не то чтобы не нравился. Мне его просто жалко было. Как-то раз Сим Джексон ударил его, сшиб с ног прямо в грязь. А Пастырь просто встал и пошел дальше. Мне за него стыдно стало. Я все еще в толк не возьму, как это он перестрелял всех налетчиков. Просто не верится. Думается, он здорово их удивил. Такой сюрприз!

– Да, он человек, полный сюрпризов, – согласился Клем.

6

Зло всегда всплывает на поверхность подобно грязной пене, ибо человек, несущий в себе зло, всегда ищет подчинять себе других. Во всех правительствах, известных истории, носители зла добивались преобладания. Так как же нам обеспечить невозможность того, чтобы владычество зла вовеки утвердилось на этой новой земле? Это вне наших сил. Единственное, что мы можем. – это стремиться к святости и – каждый по отдельности – открывать для себя волю Божью. И еще мы можем молитьсяо том, чтобы нашлись мужчины – женщины тоже, – которые противостояли бы злу, когда оно явится.

Мудрость Диакона, глава XXII

Исида стояла перед широким письменным столом и не отрываясь смотрела на Крестоносца, стараясь сдержать гаев. У него были маленькие блестящие глазки, а лицо, как казалось ей, выражало жестокость и высокомерие.

– У вас нет причин арестовывать нашего доктора, – сказала она.

– Когда сюда прибудет Клятвоприимец, мы увидим, есть ли причина или нет, – ответил он. – Мы тут фургонщиков не жалуем. Нам в Доманго не нужны воры и крамольники.

– Мы не воры, сэр. Мы заехали в город поискать работы. Я швея. Иеремия, наш глава, – портной, а доктор Мередит – врач.

– А теперь арестант.

– В чем его обвиняют?

– В попрошайничестве. А теперь иди-ка отсюда, пока я не подобрал для тебя уютной камеры. – Его глаза шарили по ее телу. – А может, ты только того и хочешь? – сально ухмыльнулся он.

– Сомневаюсь, – произнес холодный бас, и, обернувшись, Исида увидела в дверях Йона Шэнноу. Он прошел мимо нее внутрь, не сказав ей ни слова, и остановился перед широким столом. – Я здесь, чтобы сообщить об убийстве, – сказал он.

Крестоносец откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову.

– Убийство, говоришь? Где и когда?

– Часах в трех езды на северо-восток отсюда. Убит Хонкин. Застрелен шайкой всадников.

Он заметил, как изменилось лицо Крестоносца, который сразу сел прямо.

– Откуда ты знаешь, что произошло убийство? – спросил он. – Сам видел?

– Видели его дети, – ответил Шэнноу. – И где они теперь?

– В безопасном месте, – ответил Шэнноу.

– Ты видел труп?

– Нет. Но я верю детям.

Крестоносец промолчал, только его пальцы нервно забарабанили по крышке стола.

– Ну ладно, – сказал он наконец. – С этим придется подождать, пока капитан не вернется ближе к вечеру. Почему бы тебе не перекусить где-нибудь и не вернутьсяпопозже?

– Хорошо, – сказал Шэнноу, круто повернулся и вышел. Исида вышла следом за ним.

– Погодите! – крикнула она, когда он сошел с тротуара. – Они заперли тут доктора Мередита!

– Вам лучше держаться от меня подальше, – сказал Шэнноу. – Здесь бродит зло, и оно потянется ко мне.

Исида не успела ничего добавить – он уже переходил через широкую улицу, направляясь к харчевне на той стороне.

– Ты знаешь этого человека? – спросил Крестоносец, подходя к ней.

– Нет, – ответила она, – несколько дней назад он недолго ехал с нашими фургонами, и все.

– Ну, держись от него подальше. С ним недалеко до беды.

– Да. Обязательно, – сказала Исида.

* * *

В маленькой харчевне Шэнноу сел спиной к стене. Кроме него, там было трое посетителей. Худой лысеющий мужчина, который закончил есть и читал книгу; коренастый молодой рудокоп с левой рукой в лубке и еще худощавый чернокожий, державший обеими руками кружку с горячей баркеровкой. Мысленно отмахнувшись от первых двух, Шэнноу сосредоточил внимание на чернокожем юноше. На нем была темно-серая шерстяная куртка поверх белой рубашки, и Шэнноу заметил эмалевую рукоятку револьвера в наплечной кобуре у его левого бока.

К столику Шэнноу подошла высокая чернокожая женщина.

– У нас есть хорошие бифштексы, яйца от собственных кур и свежий хлеб утренней выпечки, – сказала она. – А остальное написано вон на той доске.

Шэнноу посмотрел на черную доску, прочел написанное мелом меню.

– Мне, пожалуйста, хлеба с сыром и теплого молока.

– Молока с медом? – спросила она.

– Это было бы хорошо.

Она отошла, а его мысли вернулись к недавнему разговору. Крестоносец держался совсем не так, как следовало ожидать. Никакого удивления, когда Шэнноу заговорил об убийстве, и озабоченность только тем, где теперь дети и видел ли Шэнноу труп. Когда официантка вернулась с кружкой подслащенного молока, Шэнноу поблагодарил ее, а потом спросил вполголоса:

– Тут где-то живет некий Джек Диллон. Как мне его узнать?

– Лучше вам с ним не встречаться, – ответила женщина, отходя от него. У столика чернокожего юноши она, заметил Шэнноу, наклонила голову и что-то прошептала тому на ухо. Он кивнул, встал, направился к столику Шэнноу, отодвинул стул и сел напротив Иерусалимца.

– Диллон дюжий, лысый, с густой бородой, – сказал он. – Вам это нужно?

– Где я его найду?

– Если вы начнете его искать, друг, он сам вас найдет. Собираетесь пойти к нему в подручные?

– Почему вы так подумали?

– Я же знаю людей вашего пошиба, – Сказал чернокожий. – Хищники.

– Если так, – заметил Шэнноу с мимолетной улыбкой, – разве вы не вступаете на гибельный путь, оскорбляя меня?

Юноша засмеялся:

– Жизнь – это сплошной риск, друг. Но сдается мне, в данном случае он очень невелик. Видите ли, я вооружен и сижу прямо против вас. – Его темные глаза блеснули, и было очевидно, что он презирает Шэнноу. – Что вы скажете на это?

– «Глупый свой гнев изливает, а мудрый сдерживает его», – ответил Шэнноу. – Поберегись, малый: поспешные выводы оборачиваются бедой.

– Ты назвал меня глупым? – Рука чернокожего юноши задрожала над эмалированной рукояткой пистолета под курткой.

– Я констатирую факт, – ответил Шэнноу. – И если вы прислушаетесь, то услышите щелчок взводимого курка. – Из-под стола донесся двойной щелчок. – Вам словно бы не терпится завязать ссору, молодой человек. Или вас подослали убить меня?

– Никто меня не подсылал. Просто я презираю таких, как вы!

– Юность всегда торопится с приговорами. Ты знал фермера Хонкина?

– Я его знаю. Люди вроде вас согнали его с его земли. Не сумел найти трех поручителей для принесения Клятвы.

– Он убит, – сказал Шэнноу. – Застрелен. На его детей охотились, как на диких зверенышей. Я жду, когда вернется капитан Крестоносцев, а тогда подам жалобу на Джека Диллона.

Юноша наклонился вперед, растопырив локти на столе.

– Вы что, правда ничего про Диллона не знаете?

– Я знаю, что он… и его товарищи хладнокровно расстреляли безоружного человека. И я позабочусь, чтобы он предстал перед судом.

Чернокожий юноша вздохнул:

– Кажется, насчет тебя я ошибся, друг. Но глупый тут не я один. Думаю, тебе надо ускакать отсюда, и побыстрее.

– С какой стати?

Юноша наклонился почти к самому его лицу:

– Джек Диллон и есть капитан Крестоносцев. Назначен месяц назад самим апостолом Савлом.

– Что это за город? – спросил Шэнноу, – Тут совсем нет честных людей?

Чернокожий юноша рассмеялся:

– Да где ты жил, друг? Кто решится поднять голос против помазанного Крестоносца? Их тут сорок, да еще Иаков Мун с его Конниками. Против них никто не пойдет.

Шэнноу ничего не сказал, но юноша с облегчением услышал, как затвор был снят с боевого взвода.

– Меня зовут Арчер, Гарет Арчер. – Он протянул руку.

– Оставь меня, малый. Мне надо о многом подумать.

Арчер отошел, а официантка принесла еще одну кружку подслащенного молока. На этот раз она улыбнулась. Шэнноу смотрел в окно на главную улицу городка. На западных склонах за домами виднелись рудники, а за ними поднимались дымы плавилен и фабрик. Столько грязи и черной копоти от дыма.

В его памяти непрошено возникло лицо. Худой пожилой мужчина, лысеющий, с острыми чертами лица и кроткими карими глазами.

«Это прогресс. Пастырь. С той поры, как самолеты приземлились и мы узнали, кем мы были когда-то, все изменилось. В самолетах летели инженеры и врачи и еще всякого рода специалисты. Большинство умерли до истечения года, но они успели передать свои знания. Мы вновь созидаем. Скоро у нас будут хорошие больницы, прекрасные школы и заводы, которые снабдят нас машинами для того, чтобы было легче сеять и собирать урожай. Появятся большие города и дороги, ведущие к этим городам. Будет подлинный рай».

«Рай, опирающийся на изрыгаемый дым и вонючую копоть? Я вижу, что вокруг консервного завода погибли все деревья, а в Малой речке больше нет рыбы».

Шэнноу прихлебывал подслащенное молоко и старался подобрать имя к этому лицу. Браун? Брим? И вдруг он вспомнил: Брум, Джозия Брум. И это имя воскресило еще одно лицо – сильное женское лицо в ореоле пшенично-золотых волос.

Бет.

Воспоминание пронзило его сердце будто нож.

«Господи Боже! Ты же прежде был мужчиной. Теперь ты позволяешь такой мрази, как Сим Джексон, бить тебя на глазах толпы. Свалить тебя в грязь! Во имя Божьей бороды, Йон, чем ты стал?»

«Этот удар унизил его больше, чем меня. Я навсегда отказался убивать. Бет. Я покончил с путями насилия, неужели ты не можешь понять, что есть более достойный образ жизни?»

«Я понимаю только, что не хочу, чтобы ты и дальше жил здесь. Ты мне просто не нужен».

Приближающийся топот копыт вернул Шэнноу в настоящее. Четыре всадника остановили лошадей перед штатом Крестоносцев. Шэнноу встал, положил на стол серебряный полтинник и пошел к двери.

Его нагнал Гарет Арчер.

– Не глупите! Диллон меткий стрелок, а те, кто с ним, совсем не ангелы.

– «Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя», –сказал Шэнноу. Выйдя наружу, он по трем ступенькам спустился с деревянного тротуара на пыльную улицу.

– Джек Диллон! – окликнул он. Четверо спешились, и самый высокий из них – чернобородый, могучего сложения – резко обернулся к нему.

– Кому я потребовался? – отозвался он. Прохожие на тротуарах остановились и уставились на них.

– Я Йон Шэнноу, и я обличаю тебя как убийцу и разбойника! – Шэнноу услышал судорожный вздох толпы и увидел, что бородач побагровел.

Диллон заморгал. Облизнул губы, но тут же к нему вернулась его самоуверенность.

– Чего? Это чушь!

Шэнноу неторопливо направился к нему, и его голос был слышен всем на улице.

– Ты застрелил фермера Хонкина, хладнокровно убил его. Потом охотился на его детей. Как ты ответишь на эти обвинения, злодей?

– Я тебе отвечать не собираюсь! Рука силача опустилась на пистолет, и толпа бросилась врассыпную. Диллон выстрелил первым, и пуля просвистела у самой щеки Шэнноу. В ответ прогремели оба пистолета Шэнноу, и Диллон с пулями в груди и животе, шатаясь, попятился, уронил пистолет в пыль. Его подручный выстрелил в Шэнноу и промахнулся. Шэнноу выстрелил ему в грудь, он упал на коновязь и больше не шевелился. Оставшиеся два Крестоносца стояли, окаменев. Диллон упал на колени, и кровь заливала его одежду.

Шэнноу широким шагом приблизился к умирающему.

– «Кто роет яму, тот упадет в нее; и кто покатит вверх камень, к тому он воротится».

– Кто… ты… такой? – Диллон повалился набок, но его агонизирующие глаза все еще были устремлены вверх на его убийцу.

– Я – воздаяние, – ответил Шэнноу, отшвыривая ногой его пистолет, и обратился к толпе: – Вы позволили злу расцвести здесь, – сказал он, – и этот позор лежит на вас всех. – Он увидел, что слева подходит Гарет Арчер, ведя на поводу его коня. Не спуская глаз с двух оставшихся Крестоносцев, Шэнноу сел в седло.

– Поезжай на северо-восток, – прошептал Арчер, – а через час сверни на запад, где речка разделяется на два рукава.

– Она будет ждать там? Арчер растерялся, но кивнул.

– Ты знал?

– Я вижу ее в тебе, – ответил Шэнноу, повернул коня и медленно выехал из городка.

* * *

Амазига Арчер ждала его у речки. Чернокожая женщина почти не изменилась с тех пор, как Шэнноу видел ее в последний раз. Ушедшие в прошлое десятилетия словно не оставили на ней следа – как и на нем. Ее волосы по-прежнему были иссиня-черными. Ни единой морщины на лице, а миндалевидные глаза хранили свое темное сияние. Одета она была в серую защитную рубаху и кожаную юбку для верховой езды. Она сидела на сером мерине ладоней шестнадцати в холке.

– Следуй за мной, – велела она и поехала по каменистому руслу. Копыта мерина разбрызгивали воду мелкого ручья. Они ехали так почти полчаса, а тогда она повернула мерина вправо и заставила его взобраться на крутой берег. Шэнноу следовал за ней. Копыта его коня соскальзывали с мокрых камней.

– Они увидят, где мы свернули из русла, – сказал Шэнноу. – Опытный следопыт не будет обманут. Течение не быстрое, и метины, оставленные копытами на дне, сохранятся несколько дней.

– Я это знаю, Шэнноу, – сказала она. – Признай за мной хотя бы каплю здравого смысла. Последний час до твоего появления я ездила по воде взад и вперед, причем выбиралась на берег в семи местах. К тому же туда, куда мы едем, за нами не может последовать ни один человек – за одним исключением.

Дальше она ехала молча, направляясь к высокому каменному обрыву. Взглянув вниз, Шэнноу увидел, что теперь их лошади трусят по древней дороге, мощенной грубыми гранитными плитами.

– Когда-то эта дорога вела в Пизекурис, – сказала Амазига Арчер, – главный город аккадцев. Они произошли от народов на окраине Атлантидской империи и достигли наивысшего расцвета тысячи и тысячи лет тому назад.

Впереди показались ряды развалин, а за ними – кольцо из огромных камней. Амазига Арчер проехала через развалины и спешилась в центре кольца. Шэнноу спрыгнул с седла.

– Что теперь? – спросил он.

– Теперь мы пойдем домой, – ответила она, доставая золотистый камешек.

Воздух озарился фиолетовым светом, и конь Шэнноу было взвился на дыбы, но он его тотчас успокоил. Теперь за кольцом виднелся двухэтажный дом из красного кирпича и выкрашенных бревен с крутой крышей из черной черепицы. Перед крыльцом стояла ярко выкрашенная и хитро построенная повозка с окошками по всей длине и четырьмя пухлыми черными колесами.

– Вот мой дом, – сказала она холодно, пока он рассматривал экипаж. – Хотела бы сказать, что ты в нем желанный гость, только это не так. За домом есть загон. Отведи туда лошадей, а я приготовлю что-нибудь поесть.

Бросив ему поводья серого мерина, она ушла в дом. Шэнноу увел лошадей за угол, расседлал и впустил в загон. Потом вернулся к парадной двери и легонько постучал по филенке.

– Бога ради! – сказала Амазига. – Подобная деликатность тут совсем не обязательна!

Войдя, он увидел необыкновенную комнату. Толстый серый палас от стены до стены, четыре мягких кресла и диван, обтянутый черной кожей. С потолка свисала странная стеклянная лампа, не больше винного кубка, но она излучала свет такой яркости, что на нее было больно смотреть. От каменного очага веяло жаром, но угли в нем, хотя и были раскалены, не горели. На письменном столе у дальней стены он увидел непонятное приспособление: ящик с тремя серыми сторонами и одной черной, повернутой к креслу. Сзади от него тянулись провода, скрепленные с небольшой коробочкой в стене.

– Что это за место? – спросил Шэнноу.

– Мой кабинет, – ответила Амазига. – Тебе должно польстить, Шэнноу, – ты третий, кто его видел. Первым был мой второй муж, а вторым мой сын Гарет.

– Ты снова вышла замуж. Это хорошо.

– Да что ты знаешь! – почти крикнула она. – Мой первый муж погиб из-за тебя. А он был моей единственной любовью, Шэнноу. Только тебе этого не понять, верно? И из-за тебя и твоей полоумной веры мой дом был разрушен, и я потеряла моего первого сына. И я не думала, что ты способен причинить мне боль сильнее. И вот, пожалуйста, ты здесь собственной персоной. Новый Илия, не больше и не меньше, и твои извращенные понятия вдохновили законы твоего идиотского нового мира.

– Так для чего вы привели меня сюда, госпожа? – спросил он негромко. – Чтобы возложить на меня вину за все зло человеческое? Вашего мужа убил злой человек. Но ваши друзья погибли потому, что следовали за Саренто, а война с исчадиями была делом его рук. Он, а не я напитал Камни Даниила кровью и погубил Хранителей. Ну, да вы и сами все это знаете. Так если вы не намерены обвинить меня во всех бурях и засухах, в любом моровом поветрии, то для чего вы поручили своему сыну указать мне дорогу к вам?

Амазига закрыла прекрасные глаза и испустила медленный вздох.

– Садитесь, Шэнноу, – сказала она наконец – чуть более мягко. – Я сварю кофе, и мы поговорим. – Она отошла к шкафчику на дальней стене и достала яркий пакет. Шэнноу следил, как она высыпала его содержимое – мелкие черные камешки – в стеклянный сосуд. Затем она нажала на кнопку, и сосуд зажужжал, перемалывая камни в черный порошок. Его она ссыпала в бумажную коробочку сверху другого сосуда побольше. Заметив его взгляд, она в первый раз улыбнулась:

– Напиток, популярный в этом мире, – объяснила она. – Возможно, вы предпочтете пить его с молоком и сахаром. Потребуется еще несколько минут.

– Где мы? – спросил он.

– В Аризоне, – ответила она, предоставив ему недоумевать.

Пройдя через комнату, она села напротив него.

– Я сожалею, – сказала она, – о моих сердитых словах. И я сама знаю, что вы не в ответе… за все целиком. Но, с другой стороны, если бы вы не вторглись в мою жизнь, мой первый муж был бы все еще жив, как и Люк. И я не могу забыть, как вы уничтожили мир – или два мира. Миллионы и миллионы людей. Но Бет была права, вы не намеревались взорвать Меч Божий, вы даже как следует не понимали, что он такое. – Вода в сосуде забурлила, Амазига встала и подошла к нему. – Я не религиозна, Шэнноу. Если Бог есть, то он капризный самодур, и я не хочу иметь с ним ничего общего. И значит, поводов у меня, чтобы не терпеть вас, слишком много.

Бульканье в сосуде сразу оборвалось, и Амазига налила темную жидкость в две узорчатые кружки. Одну она протянула Шэнноу, и он опасливо понюхал пар. Потом отхлебнул. Вкус оказался едко-горьким, похожим на баркеровку, но крепче.

– Вот сахар, – сказала Амазига.

С сахаром напиток стал почти сносным.

– Скажите, чего вы хотите от меня, госпожа? – сказал он, отставляя кружку.

– Вы так уверены, что мне что-то нужно от вас? Он кивнул.

– Я не ищу новых сердитых препирательств, но я хорошо знаю, что вы меня презираете. Вы ясно давали это понять уже много раз. И раз я здесь, значит, вы нуждаетесь во мне. Вопрос только в одном: для чего?

– Ну, может, просто я хотела спасти вам жизнь. Он покачал головой:

– Нет, госпожа. Вы презираете меня и все, что, по-вашему, я знаменую. Так зачем бы вам меня спасать?

– Ну ладно! – отрезала она. – Мне нужна услуга.

– Скажите какая, и я попытаюсь, если это осуществимо.

Она потерла лоб и отвела глаза.

– Вы так легко сыплете обещаниями! – сказали она почти вполголоса.

– И сдерживаю их, госпожа, если даю. Я не лгу.

– Да знаю я это! – сказала она, повышая голос. – Вы же Взыскующий Иерусалима, Господи Боже ты мой!

– Просто скажите, что вам нужно, – не отступал он.

– Да, я скажу, что мне нужно от вас, Шэнноу. Вы сочтете меня сумасшедшей, но все равно дослушайте до конца. Обещаете? – Он кивнул, а она помолчала, а потом посмотрела ему прямо в глаза. – Ну хорошо. Я хочу, чтобы вы вернули Сэма из мертвых.

Он молча смотрел на нее.

– Это вовсе не безумие, как может показаться на первый взгляд, – продолжала Амазига, – поверьте мне, Шэнноу. Прошлое, настоящее, будущее сосуществуют, и мы можем бывать в них. Вы же уже знаете это – ведь легионы Пендаррика, чтобы вторгнуться в наши земли, перешли бездну времени. Они перешли через двенадцать тысяч лет. Это возможно.

– Но Сэм же мертв! Как вы не понимаете?

– Неужели вы способны мыслить только прямолинейно? – вспылила она. – Предположим, вы вернулись в прошлое и помешали им убить его.

– Но я же этого не сделал! Мне непонятны принципы, стоящие за подобными путешествиями, но я знаю, что Сэм Арчер умер, потому что это произошло. Если я вернулся бы туда и спас его, мы бы не вели сейчас этот разговор!

Внезапно она засмеялась и захлопала в ладоши.

– Браво, Шэнноу, наконец-то взлет воображения! Отлично. А теперь подумайте вот о чем: если бы я отправилась в прошлое и застрелила вашего отца до того, как он познакомился с вашей матерью, а затем вернулась сюда, была бы я сейчас тут одна? Вы перестали бы существовать?

– Полагаю, что так, – ответил он.

– Нет! – торжествующе воскликнула она. – Таково величайшее открытие.

– Но как я мог бы оказаться здесь, не имея отца?

– Параллельно нашей вселенной существует еще бесконечное их множество, возможно, в том же пространстве. Бесконечное. Иными словами, без числа. Существуют тысячи Йонов Шэнноу, возможно, миллионы. Когда мы проходим через древние порталы, мы попадаем в параллельные вселенные. Некоторые идентичны нашей, другие отличаются самую чуточку. Бесконечное их число означает, что любое, о чем мы способны помыслить, обязательно должно где-нибудь существовать. И где-то Сэм Арчер не умер в Замке-на-Руднике. Вы понимаете?

– Слова я слышу, госпожа. Но понять их – это совсем другое.

– Представьте себе песчинки в пустыне. Двух абсолютно одинаковых среди них практически нет. Шанс найти две идентичные песчинки равен примерно одному к ста миллионам. Но, с другой стороны, число песчинок конечно, хотя оно может равняться и тридцати триллионам. Однако предположим, что числу песчинок предела нет. Тогда соотношение ста миллионов к одному станет не таким уж большим. А в бесконечности должно быть бесконечное количество идентичных песчинок. Таков факт жизни внутри мультивселенной. Я знаю. Я видела.

Шэнноу допил кофе.

– Вы хотите сказать, что в каком-то мире Сэма Арчера еще не увели в Замок-на-Руднике?

– Вот именно.

– Так почему вы не отправитесь туда и не найдете его сами? Зачем посылать кого-то?

Амазига отошла к сосуду и наполнила кружки. Теперь Шэнноу прихлебывал черный напиток с удовольствием. Она села и откинулась на спинку кожаного кресла.

– Я побывала в прошлом, – сказала она, – и нашла Сэма. И вернулась с ним домой. Мы прожили с ним здесь почти год.

– Он умер?

Она покачала головой.

– Я совершила ошибку. Рассказала ему всю правду, и однажды утром он исчез, отправился на поиски того, что назвал своей собственной жизнью. Но он не знал, что я уже была беременна Гаретом. Возможно, это толкнуло бы его изменить решение. Не знаю. Но на этот раз, Шэнноу, я все сделаю правильно. С вашей помощью.

– Вашему сыну около двадцати. Почему вы ждали так долго?

Амазига вздохнула.

– Ему восемнадцать. У меня ушло два года, чтобы снова найти Сэма. Да и то мне повезло. Последние десять лет я потратила на исследования, изучала ясновидение и мистицизм. И поняла, что ясновидящие не могут видеть будущее, так как оно еще не существует. Они лишь способны заглядывать в другие идентичные миры, чем и объясняется нелепейшая ошибочность некоторых их предсказаний. Они видят будущее другого мира и предсказывают, что оно произойдет здесь. Но самые разные события могут изменить вероятные будущие. Наконец, я сумела найти человека с невероятнейшими способностями. Он жил в Сидоне – я редко видела более красивые края: красные крутые холмы среди великолепной пустыни. Некоторое время я жила с ним и с помощью моих Сипстрасси запечатлевала его способности в машине. – Она встала и подошла к ящику с черной стенкой на письменном столе. – Вот в этой. Она похожа на компьютер, но совершенно особый. – Амазига нажала кнопку, экран замерцал, и его заняло красивое мужское лицо с огненно-рыжими, отливающими золотом волосами и глазами удивительной синевы.

– Добро пожаловать домой, Амазига, – раздался негромкий, гармоничный и бесконечно человечный голос. – Я вижу, ты нашла, кого искала.

– Да, Люкас. Это Йон Шэнноу.

Шэнноу вскочил и подошел к ящику.

– Ты заперла там человека? – спросил он в ужасе.

– Нет, не человека. Он умер. Я уехала, продолжая исследования, а с ним случился инфаркт. Люкас хранит все его воспоминания. Но он одновременно и нечто иное. Он осознает себя по собственному праву. Действует он как своего рода хроноскоп, используя и силу Сипстрасси, и магию древних порталов. Благодаря его способностям мы можем наблюдать альтернативные миры. Покажи ему, Люкас.

– Что вам хотелось бы увидеть, мистер Шэнноу? – спросил Люкас.

Он чуть было не сказал «Иерусалим», но не смог и, поколебавшись, ответил:

– Выберите сами.

Лицо исчезло, и Шэнноу увидел перед собой город на холме с огромным храмом в центре. Небо над городом было глубокой синевы. Перед храмом, вскинув руки, стоял мужчина, которого слушала огромная толпа. Он был одет в вызолоченные доспехи и бронзовый шлем. Из машины доносились звуки языка, которого Шэнноу не знал, и голос человека в доспехах был мелодичным и сильным. В его речь ворвался голос Люкаса:

– Это Соломон, и он освящает великий иерусалимский храм.

Картина растаяла и тотчас сменилась другой. Теперь город лежал в развалинах. Темнобородый человек угрюмо смотрел на разбитые камни. И вновь Люкас пояснил:

– Это ассирийский царь. Он уничтожил город. Соломон пал в великой битве. Как видишь, храма тут нет. В этом мире Соломон потерпел неудачу. Хочешь увидеть другие варианты?

– Нет, – сказал Шэнноу. – Покажите мне Сэма Арчера – того, которого вы хотите, чтобы я нашел.

Экран замерцал, и Шэнноу увидел горный склон со скоплением палаток. Несколько человек собирали хворост. Одним был высокий широкоплечий мужчина, которого он так хорошо помнил: Сэм Арчер, археолог и Хранитель. За его плечом торчало ружье. Он стоял на уступе и оглядывал равнину. По равнине двигалось войско.

– На следующий день, – сказал Люкас, – армия проникнет в горы, убивая всех.

– Какая это война?

– С исчадиями. Они победили, а теперь истребляют последних, кто уцелел.

Экран снова замерцал, и на нем возникло красивое лицо с ясными синими глазами.

– А я в этом мире существую? – спросил Шэнноу.

– Существовали. Были фермером. Вас убили во время первого вторжения. Сэм Арчер не был с вами знаком.

– А кто управляет исчадиями? Саренто? Уэлби?

– Ни тот и ни другой, а Кровь-Камень.

– Но ведь кто-то же должен его контролировать?

– Нет, Шэнноу, – сказала Амазига. – В этом мире Кровь-Камень живой. Саренто втянул его в себя и таким образом сотворил демона ужасающей мощи. С тех пор умерли тысячи и тысячи, чтобы насыщать Кровь-Камень.

– А убить его можно?

– Нет, – сказал Люкас. – Он неуязвим для пуль и снарядов и способен окружить себя силовым полем гигантской мощности. Его мог бы уничтожить Меч Божий, но в этом мире не было подстерегающей ядерной ракеты.

– Кровь-Камень тебя не касается, Шэнноу, – вмешалась Амазига. – Я хочу только, чтобы ты спас Сэма и доставил его сюда. Так ты согласен?

– У меня есть затруднения, – сказал он.

– Ну да. С твоей памятью. Тут я могу тебе помочь. Но только после твоего возвращения.

– Но зачем ждать?

Она заколебалась, а потом ответила:

– Я скажу тебе правду и прошу тебя принять ее. Если я верну тебе память, ты уже не будешь таким, как сейчас. А человек, которым ты станешь – хотя и более для меня приемлемый, – будет иметь меньше шансов на успех. Поверишь мне на слово?

Шэнноу помолчал, не отводя светлых глаз от ее темных.

– Тебе нужен Шэнноу-убийца.

– Да, – прошептала она. Он кивнул.

– Это принижает нас обоих.

– Знаю, – ответила она, опустив глаза.

* * *

Когда Нестор и Клем въехали в Чистоту, главная улица городка кишела людьми. Рудокопы, чьи карманы жгла недельная получка, спешили в питейные заведения и игорные дома, а горожане направлялись в рестораны и харчевни. Лавки и магазины были все еще открыты, хотя уже давно смерклось, и трое фонарщиков с лестницами и свечами шли по улице, а позади них двойной ряд больших фонарей лил желтоватый свет, и в его лучах грязь на мостовой сверкала, точно золотые самородки.

Нестор никогда прежде в Чистоте не бывал, хотя и слышал, что серебряные рудники очень способствовали процветанию общины. В воздухе воняло дымом и серой, а на улице повсюду звучала музыка, режущая слух дисгармоничностью и громкостью – слишком уж много мелодий соперничали между собой.

– Выпьем! – крикнул Клем. – У меня горло пересохло так, будто в нем застряла половина пустынь!

Нестор кивнул, и они остановили лошадей перед большим трактиром с затейливыми окнами из цветных стекол. У коновязи лошадей стояло не меньше двадцати, и Нестор не без труда нашел место еще для двух. Клем поднырнул под жердь и вошел в трактир. Внутри были расставлены игорные столы, а за ними виднелась стойка, обслуживавшаяся пятью барменами. Играл духовой оркестр под аккомпанемент рояля. Игорный зал опоясывала галерея, и Нестор увидел на ней броско одетых женщин, направляющихся куда-то под руку с рудокопами и горожанами. Он нахмурился. Подобное поведение было безнравственным, и его поразило, что город под рукой Диакона закрывает глаза на подобное возмутительное зрелище.

Клем пробрался к стойке и заказал два пива. Нестору вкус пива не нравился, но он промолчал, когда бармен придвинул к нему кружку.

Шум вокруг стоял оглушительный, и Нестор пил в растерянном молчании. Какое удовольствие могут люди извлекать из подобных мест? Он подошел к карточному. столу, в середине которого громоздилась куча бумажных обменников, и покачал головой. Зачем работать всю неделю, а потом спустить весь заработок за один вечер? Нет, этого ему не понять!

Нестор повернулся и нечаянно толкнул дюжего детину с пинтовой кружкой в руке. Пиво выплеснулось мужчине на рубашку, он выронил кружку, и она разлетелась осколками по усыпанному опилками полу.

– Стервец безмозглый! – взревел детина.

– Простите! Разрешите я куплю вам… В лицо Нестора врезался кулак и отшвырнул его на карточный стол. Стол опрокинулся, рассыпая обменники по полу. Нестор перекатился набок и попытался встать, но у него так закружилась голова, что он упал на колени. В его бок врезался тяжелый сапог, и он откатился к ножке стола. Детина нагнулся и поднял его за лацканы куртки.

– Ну хватит; – услышал Нестор голос Клема Стейнера.

Детина оглянулся.

– Я сам скажу, когда хватит. И не раньше, – парировал он.

– Отпусти его, не то я тебя убью, – сказал Клем. Музыка оборвалась, едва Нестор получил первый удар, но теперь тишина стала нестерпимой. Детина медленно разжал руки, отпихнул юношу и повернулся к Клему, поводя рукой над кобурой с пистолетом.

– Ты меня убьешь, тварь навозная? Да ты знаешь, кто я?

– Я знаю, что ты жирная туша и быстр, как параличная черепаха, – ответил Клем с небрежной улыбкой. – На твоем месте я бы подождал пистолет вытаскивать, а собрал бы вокруг тех друзей, какие у тебя имеются. Детина выругался и ухватил пистолет, но прежде, чем его пальцы успели сомкнуться на рукоятке, он увидел перед собой дуло никелированного пистолета. Клем шагнул вперед, и дуло уперлось в переносицу детины.

– И как только такой копуша дожил до того, чтобы обзавестись такой безобразной мордой? – спросил Клем. При последних словах он сделал еще шаг и ударил детину коленом в пах. Тот со стоном согнулся, и Клем с силой опустил рукоятку пистолета на его затылок. Детина упал ничком и замер.

– Приветливое местечко, – сказал Клем, убирая пистолет в кобуру. – Нестор, ты тут все оглядел? – Юноша угрюмо кивнул. – Так пойдем поищем, где бы перекусить. – И Клем похлопал его по плечу.

Нестор шагнул, пошатнулся, и Клем поддержал его.

– Черт, малый, с тобой хлопот не оберешься. К ним подошел пожилой мужчина.

– Сынок, послушай доброго совета и уезжай из Чистоты. Сахс не забудет, как ты его уложил. Он постарается тебя отыскать.

– Какая в городе самая лучшая обжорка? – спросил Клем.

– «Малютка Мари». В двух кварталах к югу. На правой стороне.

– Ну так когда он прочухается, скажите ему, куда я пошел. И скажите, чтобы он прихватил свой заступ. Я его похороню там, где он свалится.

Клем вывел Нестора из трактира и подсадил в седло.

– Держись, малый, – сказал он. – Боль скоро пройдет.

– Да, сэр, – промямлил Нестор, а когда Клем вскочил на лошадь и повернул на север, ведя лошадь Нестора, за повод, юноша недоуменно спросил: – Так вы же не туда едете?

Клем только весело усмехнулся. Через несколько кварталов они увидели вывеску, гласившую «Ресторан Единство», над довольно непритязательным заведением.

– Сойдет! – сказал Клем. – Как ты себя чувствуешь?

– По мне будто лошадь прогулялась.

– Ничего, выживешь! Давай-ка перекусим. В ресторанчике стояло всего пять столиков, а занят был только один. За ним сидел высокий мужчина в серой защитной рубашке Крестоносца. Клем повесил шляпу на вешалку у двери и направился к свободному столику. К ним подошла тоненькая официантка – блондинка с волосами цвета меда.

– У нас есть бифштексы. У нас есть куры. У нас есть ветчина. Что выберете?

– Теперь я понял, почему ваш ресторан так популярен, – сказал Клем. – Надеюсь, еда будет теплее вашего гостеприимства.

– Пока не выберете, не узнаете, – парировала она, и глазом не моргнув. – У нас есть бифштексы. У нас есть куры. У нас есть ветчина. Что выберете?

– Мне бифштекс с яйцом. Ему тоже. С кровью.

– Э-э… Мне бы хорошенько прожаренный, – сказал Нестор.

– Он молод, но скоро поумнеет, – перебил Клем. – Два бифштекса с кровью.

– У нас есть местное вино. У нас есть пиво. У нас есть баркеровка. Что выберете?

– А вино приличное? – Она подняла бровь. – Забудьте! Два пива.

Когда она ушла, Нестор наклонился к Клему.

– Что это за город? – спросил он. – Вы видели, чем они занимались в трактире? Играли на деньги, якшались с… с… – Он смущенно замолчал.

– Ты про женщин? – Клем засмеялся. – Эх, Нестор, тебе учиться и учиться, малый!

– Но это же против законов Диакона!

– Есть вещи, против которых никакие законы не помогут, – сказал Клем, переставая улыбаться. – Большинству мужчин время от времени требуется общество женщины. А в рудничных городках, где число мужчин превосходит число женщин раз, может, в двадцать, их на всех никак не хватит, а это приводит к беспорядкам, Нестор. Хорошая шлюха содействует поддержанию мира.

– Твой друг – мудрый человек, – сказал Крестоносец, поднявшись со стула и подходя к ним. Он был. высокий, сутуловатый, с висячими усами. – Добро пожаловать в Чистоту, ребята, – сказал он. – Я Сиф Уилер, местный капитан Крестоносцев.

– Первые слова привета, которые мы тут услышали, – сказал Клем, протягивая руку. Уилер пожал ее и сел рядом. – В гости приехали? – спросил он.

– Завернули переночевать, – ответил Клем, не дав Нестору рта открыть.

Уилер кивнул и повернулся к Нестору.

– Не суди нас строго, малый, – сказал он. – Твой друг прав. Как только тут нашли серебро, сюда вдобавок к четырем тысячам рудокопов нахлынули всякие мерзавцы. Крутые ребята. Сначала мы пытались требовать соблюдения законов об азартных играх и прочем, но не было толку никакого. Мошенники и шулера обирали трудяг. Начались убийства. Вот мы и открыли игорные дома и приглядываем, чтобы игра там велась честно. Конечно, тут есть к чему придраться, но мы стараемся поддерживать порядок. А это непросто.

– Но как же законы? – спросил Нестор. Уилер устало вздохнул.

– Ну, издам я закон, что дышать разрешается только по воскресеньям. Думаешь, его будут соблюдать? Люди соблюдают только те законы, с которыми согласны, или те, соблюдать которые их способны принудить такие, как я. Я могу заставить рудокопов и преступный сброд держаться подальше от порядочных горожан. Это я могу. Но Единству требуется серебро, а здешние рудники самые богатые. Вот мы и получили от апостола Савла разрешение на наши… заведения. – Было ясно, что Уилеру такое положение вещей не очень по вкусу, и Клему он показался порядочным человеком. – Так куда вы едете? – спросил Крестоносец Нестора.

– Ищем одного человека, – ответил юноша.

– Кого же?

– Пастыря Долины Паломника, сэр.

– Йона Кейда? Я слышал, его убили, когда его церковь сгорела.

– А вы его знали? – спросил Клем.

– В глаза не видел. Но пошли слухи, что он привечает волчецов – даже в свою церковь их пускает. Неудивительно, что она запылала. Так он жив, вы считаете?

– Да, сэр, – сказал Нестор. – Он убил налетчиков, но был ранен. Тяжело.

– Что ж, здесь его нет, сынок. Могу тебя в этом заверить. Но все-таки опиши его, а я присмотрю, чтобы это описание распространили.

– Рост около шести футов двух дюймов, на висках легкая седина. На нем был черный плащ, белая рубашка, черные брюки и башмаки. Лицо очень худое, глаза глубоко посажены и почти не улыбается. Лет ему тридцать пять, а может, и больше.

– А куда он был ранен? – негромко спросил Уилер. – В висок? Вот сюда? – добавил он, постукав себя по голове справа.

– Да, сэр. Вроде бы. Один человек видел его, когда он уезжал, и сказал, что у него из головы текла кровь.

– Но вы откуда знаете, если не видели его? – вмешался Клем.

– Я видел человека, отвечающего этому описанию. Что еще можете вы сказать мне про него?

– Он тихий человек, – ответил Нестор. – И не терпит никакого насилия.

– Да неужто? Ну, для человека, который не одобряет насилия, он немножечко часто прибегает к нему. Застрелил нашего Клятвоприимца. Прямо в церкви. Должен признать, что Крейн – убитый – был редким мерзавцем, но дело-то не в том. А перед тем он ввязался в перестрелку, когда Крейн и еще некоторые напали на странников. Убиты были несколько мужчин… и женщин. Думаю, от раны у вашего Пастыря помутилось в голове, сынок. Ты не поверишь, кем он назвался.

– Кем же? – спросил Нестор.

– Взыскующим Иерусалима!

У Нестора отвисла челюсть, и он покосился на Клема, но лицо того хранило равнодушие. Уилер откинулся на спинку стула.

– Вас это вроде бы не удивило, друг. Клем пожал плечами:

– С раной в голове чего не скажешь! Так, значит, вы его не поймали?

– Да нет. И сказать честно, я надеюсь, что так и дальше будет. Он же очень больной человек. И его как никак толкнули на это. Но одно я вам скажу: стрелять он умеет. Удивительный талант для проповедника, который не любит насилия.

– Такой уж он человек, полный сюрпризов, – сказал Клем.

* * *

Иаков Мун думал о другом, о куда более важном, чем смертельно раненный человек, который с трудом полз через двор к упавшему пистолету. Он взвешивал свои дальнейшие действия. Апостол Савл обходился с ним по-честному: вернул ему молодость, а потом обеспечивал немалое богатство и женщин хоть отбавляй. Но день Савла клонился к закату.

Конечно, Савл воображает, будто способен занять место Диакона. Однако Мун знал, что так не будет. Как он ни пыжился, с какой легкостью ни убирал людей ради власти, в Савле все равно была слабина. Никто, кроме него, Муна, ее словно бы не замечал. Ну да их ослеплял блеск Диакона, и они не видели недостатков его ближайшего помощника. «Посмотрим правде в глаза, – сказал себе Мун, – тень Савл отбрасывает самую жиденькую».

Раненый застонал. Он уже почти дополз до пистолета. Мун выждал, пока дрожащие пальцы не сомкнулись на рукоятке, а тогда послал ему две пули в спину. Вторая перебила позвоночник в крестце, и у раненого отнялись ноги. Сжимая пистолет, он пытался перекатиться набок, чтобы прицелиться в своего убийцу, но ничего не получалось: ноги стали непосильным бременем. Мун перешел вправо.

– Сюда, Ковач, – сказал он. – Попробуй, не получится ли так?

Умирающий Бык Ковач упрямо уперся в землю, и мощные руки наконец помогли ему повернуться настолько, что он увидел высокого головореза. Трясущимися пальцами Бык взвел курок пистолета. Мун вынул свой и прострелил ему голову. Пуля вошла в лоб над самой переносицей.

– А, черт, храбрости ему хватало! – сказал один из Иерусалимских Конников, сопровождавших Муна.

– Храбростью много не возьмешь, – сказал Мун. – Вы, ребята, возвращайтесь в Долину Паломника и доложите о нападении разбойников на ферму Ковача. Про меня скажите, что я их выслеживаю. Если я вам понадоблюсь, я буду в Доманго. И, Джед! – крикнул он им вслед, когда они пошли к лошадям.

– Что, сэр Иаков?

– У меня нет времени на лавочника. Займись им ты.

– Когда?

– Через два дня, – ответил Мун. – Вечером накануне принесения Клятвы.

Когда Конники уехали, Мун перешагнул через труп и неторопливо вошел в дом. Бревна стен были отлично обтесаны и пригнаны друг к другу, земляной пол плотно утрамбован и чисто выметен. Для уютности Бык Ковач покрыл его узорами. Картин на стенах не было, а вся мебель была самодельной. Мун подтянул стул и сел. На старой чугунной печурке стоял кувшин с баркеровкой, над которым курился душистый пар. Протянув руку, он налил себе кружку и снова задумался о Савле.

Апостол был прав. Земля – вот ключ к богатству. Но к чему ею делиться? Почти вся, какую они себе обеспечили, записана на Муна. «Когда Савл перекинется, я буду вдвое богаче».

Из темного угла выскользнула черно-белая кошечка и потерлась о ноги Муна. Потом вспрыгнула к нему на колени и замурлыкала. Мун начал поглаживать ее по голове, и она благодарно свернулась клубочком, мурлыча все громче.

Когда его убить – вот в чем заключался вопрос теперь.

Поглаживая кошечку, Мун почувствовал, как расслабляется, и ему припомнился стих из Ветхого Завета – что-то про то, что всему есть свое время: время сеять и время убирать посеянное, время жить и время умирать. Что так, то так.

Пока еще время Савла не пришло… Сперва Иерусалимец. Потом баба, Бет Мак-Адам. Мун допил баркеровку и встал, кошечка ударилась об пол всеми четырьмя лапами. Он широким шагом вышел во двор, кошечка побежала за ним, остановилась в дверях и замяукала.

Мун одним плавным движением обернулся и выстрелил. Потом перезарядил пистолет, вскочил на лошадь и поехал в Доманго.

7

Люди говорят, что мы более не живем в веке чудес. Это не так. Утрачена наша способность видеть их.

Мудрость Диакона, предисловие

Джозия Брум отложил Библию. Он никогда не был верующим, то есть в полном смысле слова, но он высоко ставил те стихи Нового Завета, которые говорят о любви и прощении. Его всегда поражало, что люди способны возненавидеть так быстро и так медлят с любовью. Но, рассудил он, первое ведь много легче.

Эльза ушла на весь вечер в кружок изучения Библии, собиравшийся по пятницам у фрей Бейли на окраине города сразу за домом собраний, и Брум смаковал непривычную тишину. Вечер пятницы был оазисом покоя в его прибранном доме. Поставив Библию на полку, он пошел в кухню и налил чайник. Кружечка баркеровки перед сном, обильно подслащенной медом, – единственное, чем он баловал себя по пятничным вечерам. Выйдет с ней на крыльцо и будет ее прихлебывать, любуясь звездами.

Завтра он даст Клятву за Бет Мак-Адам, и Эльза будет пилить его до ночи. Но сегодня он сполна насладится тишиной. Крышка чайника запрыгала. Сдернув полотенце с колышка, он набросил его на ручку и снял чайник с плиты. Налил в кружку кипятку, насыпал в нее баркеровского порошка и размешал вместе с тремя полными ложками меда. Размешивая, он услышал стук во входную дверь. Раздраженный внезапной помехой предвкушаемому удовольствию, Брум прошел с кружкой из кухни в парадную комнату и крикнул: «Входите!», потому что дверь никогда не запиралась.

В нее вошел Даниил Кейд, тяжело опираясь на палки, весь побагровев от усилий. Джозия Брум бросился к нему, взял Пророка под локоть и подвел к мягкому креслу. Кейд с благодарностью опустился в кресло, а палки положил на пол.

Откинув голову. Пророк несколько раз глубоко вздохнул. Брум поставил кружку с баркеровкой на стол справа от своего гостя.

– Испейте, сэр, – сказал он. – Она вас подкрепит. Потом поспешил на кухню, налил себе вторую кружку, добавил порошка с медом и вернулся в комнату. Кейд дышал уже спокойно, но выглядел усталым, изнуренным. Под глазами у него темнели круги, а багровая краснота щек сменилась нездоровой бледностью.

– Совсем я плох стал, сынок, – прохрипел он.

– Что привело вас в мой дом, сэр… Только не поймите меня неправильно: вы в нем всегда самый желанный гость.

Кейд улыбнулся, дрожащей рукой поднес баркеровку к губам и отхлебнул.

– Да уж сладка, ничего не скажешь!

– Давайте я вам другую кружку налью, – предложил Брум.

Кейд покачал головой.

– Спасибо, сынок. Но я пришел не пить, а поговорить. Ты заметил, кто к нам понаехал?

Брум кивнул. За последнюю неделю в Долину Паломника приехали более двадцати всадников, все налитые силой и вооруженные до зубов.

– Иерусалимские Конники, – сказал он. – Они служат Диакону. Кейд хмыкнул:

– Савлу, сказал бы я. Не нравится мне это, Брум. Я знаю, какой они масти. Кровь Божья! Я ведь сам той же масти. Разбойники, помяни мое слово. Не знаю, какую игру ведет Савл, но не нравится мне это, Брум.

– Как я понял, их призвал Иаков Мун после убийства бедняги Ковача… ну, Быка, – сказал Брум. Бледные глаза Кейда сузились.

– Да, – сказал он. – Тот, за кого вы с Бет должны были стать поручителями в Клятве. А теперь двое из этих самых Иерусалимских Конников поселились в доме Быка. Что-то тут очень не так. Но никто ничего не замечает.

– О чем это вы?

– Все началось с сожжения церкви. Почему там не было Крестоносцев? И откуда налетчики знали, что их там не будет? Вокруг церкви их в масках было не меньше двадцати, а из города уехали всего пятеро. Если не считать убитого в церкви, остается четырнадцать неопознанных налетчиков. И, как ни странно, именно столько Крестоносцев отправилось разобраться с предполагаемым нападением на ферму Сима Джексона.

– Не хотите же вы сказать…

– Я хочу сказать, что в Долине Паломника что-то пахнет очень скверно.

– Я думаю… извините мою прямоту… что вы слишком близко принимаете это к сердцу. Я говорил с апостолом Савлом, и он заверил меня, что Иаков Мун и его всадники скоро изловят разбойников, убивших беднягу Быка. Этих людей тщательно отбирали по их способностям и преданности своему долгу. Впрочем, как и Крестоносцев. Я знаю Леона Эванса еще с тех пор, когда он пешком под стол ходил. Никогда не поверю, что он мог участвовать в такой… в таком ужасном деле.

– В тебе больше веры, чем во мне, – устало сказал Кейд. – Что-то происходит, а я не знаю что. И мне не нравится этот Савл. Не понимаю, что в нем находит Диакон. Ну, разве что он последний апостол, который еще жив.

– Уверен, что он прекраснейший человек. Я с ним много раз беседовал, и он всегда был любезен и внимателен, – сказал Брум, которому становилось все больше не по себе. – Писание он знает наизусть и все дни проводит в молитвах и общении с Господом.

Кейд усмехнулся:

– Брум, Брум, да не старайся ты одурачить старика. Ты же не христианин, хотя, черт дери, куда больше похож на него, чем многие и многие. Но это так, в сторону. Йон сказал мне, что ты один из немногих, кому известно его прошлое. Он доверял тебе… И я доверюсь. Завтра я поеду в Единство. Попробую увидеть Диакона и выяснить, что тут творится, черт дери.

– Но я-то туг при чем?

– По-моему, Савл знает мои мысли и, возможно, попробует помешать мне добраться до столицы. Если я туда не доберусь, Брум, прошу, расскажи Йонни то, что я тебе сказал. Ты понял?

– Но… Но он же умер. Пропал в пустыне.

– Не умер. Или ты не слышал, о чем все говорят? Человек, назвавшийся Взыскующим Иерусалима, пристрелил Клятвоприимца из Чистоты. Он не умер, Брум. Черт дери, он снова ожил! И он вернется.

В дверях раздался шорох, и Брум, взглянув туда, увидел на пороге высокого широкоплечего человека с пистолетом в руке.

– Что вам надо? – спросил он, вставая.

– Велено тебя прикончить, – ответил тот весело, – а вот про старого пердуна ни черта сказано не было. Но приказ есть приказ. – Убийца улыбнулся, его пистолет рявкнул, и Брума отшвырнуло к стене. Грудь обожгла нестерпимая боль. Он мешком повалился на пол и ударился о столик, стоявший возле его кресла. Столик накренился, он почувствовал, как кружка с баркеровкой ударилась ему в спину, и горячая жидкость впиталась в рубашку. Несмотря на боль, сознания он не потерял и уставился с пола на человека, который его застрелил.

– Почему? – спросил он ясным голосом. Убийца пожал плечами.

– Я вопросов не задаю, – сказал он.

– И я, – сказал Даниил Кейд.

Глаза Брума скосились на Пророка, чей голос прозвучал совсем по-другому и был холодным, как могила. Убийца повернул свой пистолет, но опоздал – Кейд всадил ему две пули в грудь. Он упал навзничь на порог и попытался поднять пистолет, но пуля впилась в косяк. Убийца обмяк, его пальцы выпустили пистолет.

– Так ты же… вроде… богом взысканный, – прохрипел он и закашлялся кровью.

– Аминь, – сказал Кейд, его пистолет вздрогнул, и третья пуля пронизала голову лежащего. – Гори в аду, – добавил Пророк.

Брум с трудом поднялся на колени, по рубашке расползлось кровавое пятно, левая рука бессильно свисала вдоль бока.

– Эй, Джед! – донесся голос снаружи. – Какого черта ты там прохлаждаешься?

– Если ты в состоянии держаться на ногах, Брум, – зашептал Кейд, – выберись через заднюю дверь. Там стоит моя тележка. Поезжай к Бет Мак-Адам.

– А как же вы?

– Иди, не теряй времени, сынок. Сейчас не до разговоров.

Кейд открыл пистолет и вкладывал патроны в барабан. Брум, пошатываясь, встал и, пятясь, прошел через кухню. Окно комнаты рассыпалось осколками, и в него, откинув занавеску, заглянул человек. Кейд его застрелил. Еще один убийца впрыгнул в дверь. Брум увидел, как он дважды выстрелил, и обе пули попали в Пророка. Загремел пистолет Кейда, и его противник опрокинулся, забрызгивая стену кровью.

Брум на подгибающихся ногах вышел в темноту и кое-как забрался в тележку Кейда. Ухватил вожжи здоровой рукой, ногой вышиб тормоз и хлестнул лошадь вожжами по спине. Она налегла на постромки, и тележка покатила вперед все быстрее.

Где-то позади раздался выстрел. Потом второй. Он услышал, как пуля ударила в доску козел, и пригнулся. Затем тележка еще стремительнее покатила во тьму, оставив стрелявших далеко позади.

* * *

– Я хотел бы понять, что происходит, – сказал Клему Нестор Гаррити, как только они остались вдвоем. Клем отвел глаза и вонзил нож в бифштекс. – Кто он? Кто он на самом деле? – не отступал Нестор.

Клем отодвинул тарелку и утер рот салфеткой.

– Он тот, кем себя называет.

– Взыскующий Иерусалима? Не может быть! Я же его знаю. Бога ради, он же Пастырь!

– Времена меняются, Нестор. И люди меняются. Он сражался с Кинжалами и понял, что с него достаточно. Ты подумай, малый. Он был печальным ожесточенным человеком и искал город, которого нет. Потом он послал Меч Божий сквозь время и уничтожил мир. А может быть, и два. Он был влюблен в Бет. И хотел иной жизни. Последняя капелька силы в Камне Даниила вернула ему молодость. Это было новое начало. Насколько я знаю, когда он вернулся из-за Стены, его узнали только двое – Джозия Брум и Эдрик Скейс. Скейс унес эту тайну в могилу. Ну а Брум? Он мирный мечтатель, и ему нравился человек, которым старался быть Шэнноу. Вот и все, Нестор.

– А как же книги? Вознесение на небо в колеснице? Одно вранье?

– По большей части, – сказал Клем с сухой усмешкой. – Ну да все легенды на том стоят, сынок. Мы помним не так и не то. И чаще всего без умысла. Возьми для примера меня. Когда я был мальчишкой, мой учитель сказал, что из меня выйдет разбойник или зачинатель войн. Выгнал меня из школы, а моим сказал, что я ни на что не гожусь. Теперь у меня три тысячи акров земли, и я богатый влиятельный человек. В прошлом году я свиделся с этим учителем. Он приезжал в Пернум. Знаешь, что он сказал? «Клем, я всегда знал, что в вас есть семена великих свершений». И он не лгал, понимаешь?

Нестор замотал головой.

– Ничего я не понимаю! Все построено на вранье – Диакон, ну все! Одно вранье. Вся эта библейская жвачка. Все, чему нас учат. Вранье!

– Тпру-у, сынок! Не смешивай все в одну кучу, – предостерег Клем. – Нам всем требуются герои, и Шэнноу был… Он хороший человек. Не важно, что о нем понаписали другие, он всегда делал только то, что считал правильным, и никогда не проходил мимо, когда творилось зло. И некоторые его деяния неоспоримы. Он сражался с исчадиями и он покончил с Хранителями, которые стояли за этой войной. Нестор, он хороший человек, и не его вина, если другие – политического склада ума – употребляли его имя всуе.

– Я хочу вернуться домой, – сказал Нестор. – Не хочу больше его искать!

– Само собой, сынок, – сказал Клем. – Я понимаю. Он заплатил за еду и встал. Встал и Нестор, сгорбившись, глядя в никуда. Клем пожалел мальчишку: чугунные копыта реальности растоптали его мечту в прах.

– Пошли, – сказал он, и они вышли на улицу. Раздался выстрел, и из косяка рядом с головой Клема брызнули щепки. Он пригнулся, выхватил пистолет и прыгнул вперед. Навстречу шагнул стрелок. Клем выстрелил, пуля ударила стрелка в плечо, повернула, и он выронил ружье. Нестор окаменел и вдруг увидел буяна из трактира.

Сахс целился из пистолета в спину Клема. Не думая, Нестор выхватил свой пистолет, спустил курок, и пуля пронзила грудь Сахса. Внезапно весь гнев Нестора вырвался наружу: подойдя к раненому, он опять выстрелил. И опять. Оба выстрела попали в цель, и Сахс отлетел к стене дома.

– Сволочь! – вопил Нестор, продолжая нажимать на спусковой крючок даже после того, как в пистолете не осталось ни одного патрона, а несостоявшийся убийца валялся мертвый у его ног. Клем подошел к мальчику и бережно забрал у него пистолет. Нестор плакал, сотрясаясь от судорожных рыданий.

– Все вранье, – всхлипнул он.

– Знаю, – сказал Клем.

К ним подошел Сиф Уилер с длинным пистолетом в руке.

– Что, во имя Ада, тут происходит? – спросил он Клема.

– Раньше мы немного повздорили с… с этим, – сказал Клем, кивая на труп. – Когда мы вышли отсюда, они принялись в нас палить. Там у угла типчик с раздробленным плечом, думаю, он расскажет вам побольше.

– Ну, – сказал Уилер, – Сахс, во всяком случае, нам ничего не скажет, черт дери. А вы, ребята, пройдитесь-ка со мной до штаба. Мне нужно составить рапорт для городских старейшин.

– Дурак чертов, – с горечью сказал Клем. – Полез под пулю из-за пролитого пива.

– Он, думается, убивал других по причинам куда незначительнее, – буркнул Уилер. – Только доказательств ни разу найти не удалось.

Позднее, когда Сиф Уилер закончил свой рапорт, давшийся ему нелегко, он отложил перо и посмотрел на Нестора. Юноша был белее мела, глаза смотрели куда-то вдаль.

– Тебе нехорошо, сынок? – спросил Крестоносец. Нестор мотнул головой, но ничего не сказал. Уилер всмотрелся в него. – Думается, ты еще никогда не бывал в таких кровавых переделках. – Нестор упрямо глядел в пол, и Уилер повернулся к Клему. – По-моему, вам лучше убраться из города. Сахса здесь не слишком любили, но у него были дружки-собутыльники. Крутые ребята. И они могут решить, что им надо бы… Ну… сами понимаете.

Клем кивнул.

– Мы, собственно, собирались уехать утром. Но почему бы и не сейчас? Уилер кивнул.

– Полагаю, поедете в Доманго. Последний раз вашего друга видели там.

– Пожалуй, – согласился Клем.

– Ну, так я был бы вам очень признателен, если бы вы по дороге заглянули к моей матери узнать, все ли у нее хорошо. У нее ферма сразу за хребтом. Если ехать по дороге на Доманго, вы легко ее найдете. Старый дом в долинке на восток от дороги. Она вас накормит до отвала и устроит на ночлег.

– Что-нибудь передать ей?

Уилер пожал плечами и ухмыльнулся совсем по-мальчишески:

– Скажите просто, что у Сифа и Пэда все в порядке, и мы к ней нагрянем в конце лета.

Уилер взвесил на ладони пустой пистолет Нестора, выдвинул нижний ящик стола и достал коробку с патронами. Молниеносно зарядив пистолет, он протянул его Нестору.

– От незаряженного пистолета никому нет никакой пользы, – сказал он. – Да заберите и эти, не помешают, – добавил он, подталкивая коробку к Клему.

– Может, было бы лучше, если бы все пистолеты оставались незаряженными, – ответил Клем, пожимая руку Крестоносца.

– Аминь, – сказал Сиф Уилер.

* * *

Лежа без сна в спальне для гостей, Шэнноу смотрел в окно на яркие звезды. Они с Амазигой говорили до глухой ночи, а потом она проводила его в эту ни на что не похожую комнату. Металлическая кровать с пухлым матрасом, а вместо шерстяных одеял одно, набитое пухом. У кровати – столик со странной лампой, горящей ярко без всякой заправки. Ее можно было зажигать и гасить, нажимая на что-то вроде пуговицы, вделанной в основание. Рядом стояла коробочка, на которой горели цифры 03:14. Но когда Шэнноу снова посмотрел на нее, цифры изменились – 03:21. Он начал наблюдать и обнаружил, что последние цифры меняются через равные промежутки. Приспособление для отсчета времени!

Он встал с постели, подошел нагой к окну и открыл его. Ночной воздух был свежим, но не холодным. Собственно говоря, снаружи было заметно теплее, чем внутри. Внезапно послышалось жужжание, исходившее из стены у кровати. Там он заметил металлическую решетку и подошел к ней. Оттуда бил холодный воздух.

Шэнноу прошел через спальню во вторую комнату, которую ему показала Амазига. Шагнув в высокий стеклянный ящик, он повернул металлическое колесико, как она ему объяснила. Из миски над ним потекли струйки холодной воды. Взяв брусок мыла, он начал соскребать с себя пыль скитаний. Однако вода становилась все горячей, и ему пришлось выскочить из ящика. Встав на колени, он рассмотрел колесико: две нарисованные стрелки указывали на два цветных кружка, один голубой, другой красный. Такие же кружки были на кранах над раковиной рядом со стеклянным ящиком. Шэнноу нажал на каждый: один горячий, а другой холодный.

Вернувшись к душу, он повернул колесико в голубую сторону. Постепенно пар исчез, и вода стала прохладнее.

Тогда он снова шагнул в ящик и смыл мыло с тела.

Освеженный, он вытерся полотенцем и вернулся к кровати. Вверху все еще жужжало, и его охватило раздражение – словно он устроился ночевать рядом с пчелиным ульем. Он встал на кровати и заглянул в зарешеченное окошечко, ища способа закрыть его. Увидел рычажок и уже поднял руку, чтобы нажать на него, как вдруг услышал голос Люкаса:

– …слишком опасно, Амазига. Это ведь уже чуть было не привело к гибели мира. Зачем так страшно рисковать?

Ее ответа Шэнноу не расслышал, но Люкас быстро ее перебил:

– Как ты знаешь, ничто не бывает гарантированным стопроцентно. Но вероятность слишком уж велика. Разреши, я покажу тебе данные.

Спрыгнув с кровати, Шэнноу направился к двери, осторожно открыл ее и шагнул в устланный ковром коридор. Тут голоса зазвучали громче, и он услышал Амазигу.

– …вероятность очень велика, но иначе и быть не может. И она останется такой, какие бы действия я ни предприняла. Саренто воплотился в Кровь-Камень, а располагая силой Камня вдобавок к собственному высочайшему интеллекту, он почти наверное обнаружит порталы. Разве не так?

– Речь не о том, – раздался рассудительный голос машиночеловека. – Твои действия увеличивают вероятность.

– На ничтожную долю, – сказала Амазига.

– Ну а Шэнноу? Риск для него очень велик. Он может погибнуть во время поисков, на которые ты его посылаешь.

– Не такая уж большая потеря для культуры планеты, – съязвила Амазига. – Он убийца, человек, исповедующий насилие. А спасение Сэма значило бы так много! Он был… То есть он – ученый и гуманист. Вместе мы, возможно, даже сумеем предотвратить падение этого мира. Ты понимаешь? Хотя бы на этом варианте Земли мы могли бы помешать апокалиптическим ужасам. Ради одного этого стоит рискнуть жизнью Шэнноу.

Иерусалимец вернулся в свою комнату и лег.

В жестоких словах, которые он услышал, была правда. Откуда-то из глубин его памяти всплыли слова Джозии Брума; «Мне страшно подумать, что находятся люди, которые смотрят на Йона Шэнноу с уважением. Что такие дают миру? Ровным счетом ничего, вот что я тебе скажу!» Со спинки стула свисали его пистолеты. Оружие Громобоя.

«Кому они принесли мир? – подумал он с тоской. – Что хорошего ты хоть когда-нибудь сделал?»

На этот вопрос у него не было ответа, и он погрузился в тревожный сон.

* * *

– Лежите спокойно, – сказал чей-то голос, но Джозия Брум не мог послушаться. Плечо нестерпимо болело, пальцы левой руки мучительно подергивало. На него волнами накатывала тошнота, сквозь плотно закрытые веки сочились слезы, стекали по исхудалым щекам. Открыв глаза, он увидел старика с длинной седой бородой.

– В меня стреляли, – сказал Джозия Брум. – Они в меня стреляли.

И тут же понял, как глупо это звучит. Конечно, старик уже знает, что в него стреляли, – ведь грудь – и плечо у него перевязаны.

– Извините меня, – сказал Брум, плача и не понимая, в чем и почему он извиняется. Рану ожгла боль, и он застонал.

– Пуля отскочила вверх от ребра, сломала вам ключицу и засела под лопаткой. Скверная рана, но не смертельная. – Брум почувствовал на лбу теплую ладонь старика. – А теперь лежите спокойно, как я уже сказал. Поговорим утром.

Брум судорожно вздохнул.

– Зачем они? – спросил он. – У меня нет врагов.

– Если это правда, – сухо сказал старик, – значит, вы не слишком нравитесь кому-то из своих друзей.

Джозия Брум не заметил иронии и вскоре забылся в беспокойной дремоте, перемежавшейся жуткими кошмарами. За ним гнались по раскаленной пустыне всадники с огненными глазами и непрерывно стреляли в него, и каждая пуля впивалась в его хрупкое тело. Но он все не умирал, и боль была нестерпимой. Он привскочил, проснулся, и боль от раны достигла апогея. Брум вскрикнул, и тотчас с ним рядом оказался старик.

– Лучше сядь-ка, сынок, – сказал он. – Дай-ка я помогу.

Старик оказался сильнее, чем выглядел, и усадил Брума спиной к стене пещеры. Рядом горел костерок, в чугунке на нем варилось мясо.

– Как я сюда попал? – спросил Брум.

– Упал с тележки, сынок. Тебе повезло: чуть левее, и ты угодил бы под колесо.

– А вы кто?

– Называй меня Джейком.

Брум уставился на старика. В нем чудилось что-то знакомое… Но вот что?

– Я Джозия Брум. Скажите мне, мы знакомы, Джейк?

– Теперь да, Джозия Брум. – Джейк отошел к костерку и помешал в чугунке длинной деревянной ложкой. – Навар будет крепкий, – сказал он.

Брум слабо улыбнулся.

– Вы похожи на одного из пророков, – сказал он. – На Моисея. У меня была книга с картинкой, как Моисей разделил Чермное море. Вы – ну вылитый он.

– Только я никакой не Моисей, – отозвался Джейк, снимая куртку. Брум увидел у него на бедрах кобуры с пистолетами. Джейк оглянулся на него. – Ты кого-нибудь из них узнал?

– Кажется… Да только я предпочел бы ошибиться.

– Иерусалимские Конники?

– Откуда вы знаете? – удивленно спросил Брум.

– Они гнались за тобой и нашли тележку. Потом повернули назад. Я слышал, как они разговаривали. Чуть не лопались от ярости, можешь мне поверить.

– Они… вас не видели?

– Меня никто не видит, пока я этого не захочу, – сообщил ему Джейк. – Такой уж у меня талант. Кроме того, могу тебя обрадовать: я немножко умею лечить. А куда ты направлялся?

– Направлялся?

– Вчера вечером в тележке?

– А! Это тележка Даниила Кейда. Он… О Господи!..

– В чем дело?

Брум горестно вздохнул.

– Его вчера вечером убили. Он спас меня, застрелив этого… убийцу. Но тот был не один. Его сообщники ворвались в дом и убили Кейда. Джейк кивнул.

– Ну, Даниил наверняка забрал с собой по-крайней мере двоих. Крепкий был человек. – Джейк усмехнулся. —Никто с этой жизнью расставаться не хочет, сынок, но старина Даниил, если бы мог выбирать, выбрал бы бой со служителями зла.

– Вы его знали?

– В былые дни, – сказал Джейк. – Никому не спускал.

– Он был разбойником и убийцей, – сурово сказал Брум. – Последним из последних. Но Господь просветил его.

Джейк засмеялся басистым веселым смехом:

– Да уж, менхир Брум! Второе чудо на пути в Дамаск.

– Вы над ним смеетесь? – спросил Брум, когда Джейк налил мясной отвар в деревянную чашку и вложил ее ему в руки.

– Не смеюсь, сынок. Но и не сужу. Во всяком случае, теперь. Это дело молодых. А теперь ешь-ка! Надо восполнять потерю крови.

– Мне бы сообщить Эльзе… – сказал Брум. – Она же будет беспокоиться.

– И еще как! – согласился Джейк. – Судя по разговору всадников, она теперь думает, что ты убил Пророка.

– Что-о-о?

– Такой идет разговор, сынок. Его нашли мертвым у тебя в доме, а когда Иерусалимские Конники прискакали на выстрелы, ты уложил двоих. Ты преопаснейший человек!

– Так никто же этому не поверит. Я всю жизнь был против насильственных действий!

– Просто поразительно, чему способны поверить люди. А теперь доедай.

– Я вернусь, – внезапно сказал Брум. – Обращусь к апостолу Савлу. Он меня знает. Он одарен необыкновенной проницательностью. Он меня выслушает. Джейк покачал головой:

– Ну никак нельзя сказать, Брум, что ты все на лету схватываешь.

Человек, назвавшийся Джейком, сидел неподвижно у входа в пещеру, слушая, как раненый постанывает во сне. Он устал, но было не время предаться блаженному темному сну без сновидений. Убийцы все еще бродили там, и куда большее зло выжидало случая просочиться в этот измученный мир. Джейк чувствовал, как его охватывает неизбывная печаль. Он протер глаза, встал и потянулся. Чуть левее на поляне мул поднял голову и поглядел на него. Вверху пролетела сова, описывая петли в поисках мышей. Джейк глубоко вдохнул горный воздух и снова сел, вытянув длинные усталые ноги.

Его мысли обратились к прошлым годам, но глаза бдительно вглядывались в деревья, хотя убийцы вряд ли сейчас подбираются к ним. Они где-то устроились на ночлег, чтобы с утра вновь двинуться по следу. Джейк вытащил правый пистолет и прокрутил барабан. «Как давно ты не стрелял из него? Тридцать восемь лет? Сорок?»

Убрав пистолет в кобуру, он сунул руку в широкий карман своей овчинной куртки и вытащил золотой камешек. С помощью его силы можно было вернуть себе юность. Он согнул колено, и его пронзила ревматическая боль. «Используй Камень, старый дурень», – сказал он себе.

И не использовал. Близилось время, когда эта сила понадобится – и понадобится для чего-то неизмеримо большего, чем исцеление сустава, изъеденного возрастом.

«Мог бы я остановить зло? –думал он. – Возможно, если бы знал как. Но я не знал и не знаю. Единственное, что я могу, – это сразиться с ним, когда оно явится».

«Если у тебя будет на это время!»

Прошли недели после последнего приступа парализующей боли в груди, тупой ноющей боли в правом бицепсе, онемения кончиков пальцев. Ему следовало бы использовать камешек тогда, но он не сделал этого. Против надвигающейся силы даже этот чистый, безупречный осколок Сипстрасси может оказаться недостаточным.

Ночь была прохладной. Когда Джейк бесшумно вернулся в пещеру, Джозия Брум спал более спокойно. Джейк подбросил хвороста в угасающий костер. Мокрое от пота лицо Брума посерело от боли и шока.

«Ты хороший человек, Брум, – думал Джейк. – Мир заслуживает того, чтобы в нем было побольше таких, как ты. С твоей ненавистью к насилию и твоей верой в исконное благородство человеческой натуры». Вернувшись на свой сторожевой пост, Джейк ощутил еще большую тоску. Взглянув на бархатное небо, он грустно улыбнулся.

– Что ты видишь в нас, Господи? – спросил он вслух. – Мы ничего не созидаем и все душим. Мы убиваем и пытаем. На каждого человека вроде Брума найдутся сотни Иаковов Мунов, десятки Савлов. – Он покачал головой. – Бедный Савл, – прошептал он. – Обойдись с ним милостиво, когда увидишь его. Господи, ведь когда-то он был предан молитве и добродетели.

Но был ли?

Джейк вспомнил лысеющего сутулого замухрышку, который распоряжался церковными финансами, организовывал праздники и собрания, сбор средств и пикники. Даже тогда в его плоти прятались занозы, но он справлялся с ними. В этом ему поспособствовала мать-природа, создав его невысоким и очень некрасивым. Не то что теперь! «Мне следовало бы понять это, – думал Джейк, – когда он использовал камешек, чтобы сделать себя юным красавцем. Мне следовало тогда же положить этому конец». Но он не принял никаких мер. Наоборот, он порадовался, что Савл Уилкинс наконец обрел тело, которое сделало его счастливым.

Но радость оказалась мимолетной, и Савл предался телесным наслаждениям, в которых его прежняя жизнь, его некрасивость и его вера ему отказывали.

– Я не могу возненавидеть его, Господи, – сказал Джейк. – Во мне просто этого нет. И я виновен в том, что дал ему в руки такую силу. Я пытался создать мир святости и потерпел неудачу.

Джейк оборвал беседу с самим собой и прислушался. Легкий ночной ветер перешептывался с листьями близких деревьев. Закрыв глаза, он медленно вдохнул воздух через ноздри. Запах трав и чего-то еще.

– Выходи, малютка Пакья, – сказал он. – Я ведь знаю, что ты там.

– Откуда ты меня знаешь? –донесся тихий голосок из кустов.

– Я стар и знаю очень много всего. Выходи, посиди со мной.

Маленькая волченка робко вышла из кустов и села на землю шагах в пяти от старика. Ее мех серебрился в лунных лучах, а темные глаза вглядывались в выдубленное ветрами лицо, обрамленное седой бородой.

– В лесу люди с пистолетами, они нашли след твоего мула. Они будут тут с рассветом.

– Я знаю, – ответил он негромко. – И благодарю тебя, что ты пришла предупредить меня. Это добрый поступок.

– Бет попросила меня найти менхира Брума. Я чую кровь.

– Он внутри… Спит. Я отвезу его к Бет. Пойди скажи ей.

– Я знаю твой запах, – сказала она, – но тебя не знаю.

– Однако знаешь, что можешь мне доверять, маленькая. Ведь так?

Волченка кивнула.

– Я читаю твое сердце. Оно не кроткое, но ты не лжешь.

– Как ни грустно, но ты права. – Джейк улыбнулся. – Кротким меня назвать нельзя. После того, как ты увидишь Бет, пойди к своим. Скажи, чтобы они ушли отсюда, и поскорее. Надвигается зло, которое пронесется по этим краям, как пожар. Волчецам следует быть как можно дальше отсюда.

– Наш святой сказал нам вот что, – ответила Пакья. – Из-за Стены грядет Зверь. Проливатель крови, пожиратель душ. Но мы не можем покинуть Бет, нашего друга.

– Иногда, – печально сказал Джейк, – самое лучшее, что мы можем сделать для наших друзей, это покинуть их. Зверь очень силен, Пакья, но худшее состоит в его способности менять доброе на злое. Скажи своему святому, что Зверь может погрузить сердце во тьму и заставить друга перервать горло своему брату. Он может это. И он скоро явится.

– Как мне сказать, кто посылает эти слова? – спросила Пакья.

– Скажи ему, что это слова Диакона.

* * *

Клем тревожился за паренька. С того времени, как они выехали из Чистоты, Нестор почти не открывал рта и, казалось, утратил всякий интерес к их поискам. Дважды Клем сворачивал с дороги и оглядывал залитые луной окрестности, но никаких признаков погони не заметил. Нестор ехал, понурив голову, погруженный в свои мысли, и Клем не рисковал нарушить молчание, пока они не устроились на ночлег в маленьком овражке и не разожгли костер. Нестор сидел, прислонясь к толстому комлю сосны и подтянув колени к подбородку.

– Ты ведь ни в чем не виноват, малый, – утешил его Клем, не разобрав, из-за чего юноша так мучается. – Он же нас выслеживал! – Нестор только кивнул и ничего не сказал. Клем испустил вздох. – Да поговори же со мной, сынок. От мрачных размышлений толку же нет никакого.

Нестор поднял голову:

– Неужели вы никогда ни во что не верили, менхир Стейнер?

– Я верю в неизбежность смерти.

– Угу, – сказал Нестор, отводя глаза. Клем про себя выругался.

– Просто скажи мне, Нестор. Я плохой разгадчик.

– А что говорить? Все – конский навоз, и только. – Нестор засмеялся. – Знаете, я же во все это верил. Черт, ну и дурень! Диакона прислал Бог; Иерусалимец – пророк, как в Книге. Мы – избранный Богом народ! Всю свою жизнь я провел в погоне за ложью. Просто обхохочешься! – Нестор взял одеяло и разостлал его на земле.

Клем помолчал, собираясь с мыслями, прежде чем заговорить.

– Если тебе нужны умные поучения, Нестор, ты ночуешь тут не с тем человеком. Я стар и уже не помню, как был молодым. В твоем возрасте я мечтал только об одном: заслужить славу самого меткого стрелка в известном мире. И чихать хотел на Бога или историю. И вообще ни о чем не думал – разве что о том, как стать еще быстрее. Так что дать тебе совет я не могу. Но это не значит, будто я не знаю, что ты не прав. Мир изменить невозможно, сынок. Змеи есть, были и всегда будут. А ты можешь только одно: прожить свою жизнь так, как ты считаешь верным.

– Ну а как насчет правды? – спросил Нестор. Его глаза пылали гневом.

– Правды? А что такое правда, черт дери? Мы рождаемся, мы живем, мы умираем. А все остальное – только мелкие различия во мнениях.

Нестор покачал головой:

– Вы же не понимаете, верно? Думается, люди вашего пошиба никогда не поймут.

Его слова уязвили Клема, но он попытался проглотить гнев.

– Может, ты согласишься объяснить мне, какого такого пошиба?

– Угу. Объясню. Все ваши мечты всегда были только о себе. Стрелять быстрее всех; прославиться, убив Взыскующего Иерусалима. Владеть землей и разбогатеть. Так, конечно, вам плевать, если Диакон оказался пустобрехом, а сотням ребят вроде меня все время врали. Для вас все это ничего не значит, верно? Вы и сам как другие. Врали мне. Не сказали, что Пастырь был Шэнноу… пока не пришлось.

– Не надейся на князей, Нестор, – сказал Клем, сознавая всю горькую правду слов мальчика.

– И как же это понимать? Клем вздохнул:

– У Эдрика Скейса работал один старик. Он все время читал старые книги, от некоторых только листки остались. Вот он и сказал мне это. И это сущая правда, да только мы все время надеемся и надеемся на кого-то. Появляется какой-нибудь вождь, и мы уже клянемся Богом, что он лучший из лучших с тех пор, как Христос ходил по водам. А это не так. Он ведь человек, совершает ошибки, и этого мы простить не можем. Диакона я не знаю, но он сделал много хорошего. И, может, он правда верил, что Шэнноу был Иоанном Крестителем. Сдается мне, что очень многие люди, претендующие на святость, сбиваются с пути истинного. Это ведь нелегко. Смотришь в небо и спрашиваешь: «Господи, пойти мне налево или пойти направо?» И видишь, что птица полетела влево, и принимаешь это за знамение. Диакон и его люди застряли во времени на три сотни лет. Иерусалимец освободил их. Так, может, Бог и правда его послал… Я не знаю. Но, Нестор, ведь всего, чего я не знаю, хватит завалить эти горы по самые вершины. А про меня ты верно сказал, не стану оспаривать. Но вот что я скажу тебе: правда, какой бы она там ни была, не существует вне человека. Она существует у него в сердце. Йон Шэнноу никогда не лгал. Он никогда не утверждал, что он не то, чем был. Всю жизнь он сражался, защищая свет. Он никогда не пятился перед лицом зла. И не важно, что говорили о нем люди. Нет на земле человека, который мог бы отрицать в нем веру. Потому что он не навязывал эту веру людям. Она принадлежала ему, ему одному. Понимаешь? А что до правды, ну… Как-то раз я спросил его об этом. Я сказал:

«Предположим, что все, во что вы веруете, это пыль на ветру. Предположим, это неправда. Как вы себя почувствовали бы?» Он только пожал плечами и улыбнулся. Знаешь, что он сказал? «Это ни черта не значило бы, потому что должно было быть так».

– И я, значит, обязан что-то тут понять? – вспылил Нестор. – Я знаю только, что всю мою жизнь меня учили верить в то, что было просто напридумано людьми. И я не позволю, чтобы меня опять надули. Ни Диакону, ни вам. Завтра я поеду домой. А вы можете отправляться к черту на рога!

Нестор лег и повернулся спиной к костру. Клем чувствовал себя старым и измученным и решил не продолжать. Утром они еще поговорят.

Люди вашего пошиба никогда не поймут!

Мальчик остер, тут не поспоришь. Мало-помалу Клем собрал шайку разбойников, и их налеты были дерзкими и блестящими. Такое волнующее время! Однако люди бывали убиты или покалечены. Клем все еще помнил первого – молодого охранника, сопровождавшего фургон с деньгами для уплаты на рудниках. Он, вопреки всем расчетам, отказался положить ружье. И выстрелил. Пуля, задев плечо Клема, убила человека позади него. Охранник упал под градом пуль. Одна была из пистолета Клема. И вот теперь этот молодой человек преследовал его – он ведь только исполнял свой долг, честно отрабатывал жалованье.

Люди вашего пошиба никогда не поймут!

Клем вздохнул. «Хочешь знать, малый, каков мой пошиб? Слабые духом люди, игрушки своих желаний, не обладающие силой воли, чтобы трудиться ради их исполнения».

Когда они попали в засаду и пули начали косить его товарищей, Клем пришпорил коня и слетел с ним со стофутового обрыва в бушующий поток. Он остался жив, а все его товарищи погибли. Ему некуда было ехать, и он вернулся в Долину Паломника, где те, кто его еще помнил, помнили отважного молодого человека по имени Клем Стейнер, а не разбойника, который ездил под именем Лейтона Дьюка. «По какому праву ты читаешь проповеди этому мальчику? – спросил он себя. – Как можешь ты говорить, чтобы он жил так, как считает верным? Сам-то ты жил так, Клем?»

И что ему принесли краденые деньги? Красивый красный жилет и никелированный пистолет, несколько сотен безликих шлюх в десятках безымянных городков. «О да, Клем, ты достойный учитель!»

Набрав горсть прутиков, он наклонился к огню. Земля задрожала, из костра взметнулись искры. Стреноженные лошади испуганно заржали. Со склона над ними сорвался огромный камень и, подпрыгивая, покатился в долину. Нестор приподнялся на колени и попытался встать, но земля ходуном заходила у него под ногами, и он потерял равновесие. Яркий свет залил овражек. Клем взглянул вверх. В небе висели две луны: одна полная, а другая – узкий серп. Нестор их тоже увидел.

Поперек узкого склона зигзагами пробежала трещина, проглатывая деревья. Потом полная луна исчезла, и воцарилась жуткая тишина.

– Что происходит? – спросил Нестор. Клем откинулся, забыв про костер. Он был способен думать только о том, что один раз уже видел подобное и чувствовал содрогание земли под ногами – когда в их мир началось страшное вторжение воинов-ящеров… Нестор прыгнул к нему, ухватил за локоть.

– Что происходит? – повторил он.

– Кто-то только что отворил дверь, – негромко сказал Клем.

8

Два мудреца и дурак шли по лесу, и вдруг перед ними из кустов появился голодный лев. Первый мудрец определил длину атакующего льва примерно в восемь футов от носа до кончика хвоста. Второй мудрец заметил, что лев больше опирается на левую ногу, – значит, он хромает и, следовательно, людоедом его сделал голод. Когда зверь взвился в прыжке, дурак застрелил его. Ну да что взять с дурака?

Мудрость Диакона, глава XIV

Шэнноу проснулся рано и протянул руку за своей одеждой, но вместо нее обнаружил черные брюки из плотной материи и шерстяную кремовую рубашку. На полу рядом стояли его собственные сапоги. Быстро одевшись, он застегнул на бедрах пояс с пистолетами и вышел в большую комнату. Амазиги там не было, но экран включенной машины заполняло спокойное красивое лицо рыжеволосого Люкаса.

– Доброе утро, – сказало лицо. – Амазига поехала в город за покупками. Вернется не позже чем через час. Если желаете, есть кофе и овсянка.

Шэнноу подозрительно покосился на кофемолку и решил подождать.

– Не хотите ли послушать музыку? – спросил Люкас. – В моем распоряжении около четырех тысяч мелодий.

– Нет, благодарю, – сказал Шэнноу, садясь в широкое кожаное кресло. – Тут холодно, – заметил он.

– Сейчас настрою кондиционер, – сказал Люкас. Мягкое жужжание стихло, и через несколько минут в комнате заметно потеплело. – Я вас не стесняю? – спросил Люкас. – Если предпочитаете, я могу убрать изображение и оставить экран пустым. Мне это безразлично. Лицо создала Амазига и находит в нем утешение, однако я могу понять, как ошеломляюще это может подействовать на человека из иного времени.

– Да, – согласился Шэнноу, – немного ошеломляет. Вы призрак?

– Интересный вопрос. Человек, с которого скопированы мои воспоминания и умственные процессы, уже довольно давно умер. Поэтому я, если хотите, копия его внутренней сущности, причем меня можно видеть, но не прикасаться ко мне. Так что основания считать меня призраком достаточно весомы. Но поскольку мы сосуществовали при его жизни, то я скорее сиамский церебральный близнец.

Шэнноу улыбнулся.

– Люкас, если вы хотите, чтобы я вас понимал, вам придется говорить помедленнее. Скажите, вы довольны? – Я могу дать определение слову «доволен», но из этого не следует, что я его понимаю. Я не знаю ощущения недовольства. Воспоминания Люкаса-человека содержат много примеров того, как он бывал недоволен, но когда я их вызываю, они не производят на меня никакого воздействия. Полагаю, Амазига более компетентна для ответов на такие вопросы. Ведь меня создала она. Видимо, она предпочла ограничить загрузку, исключив ненужные эмоциональные понятия. Любовь, ненависть, гормональные импульсы, страхи, ревность, зависть, гордость, гнев – все это машине не нужно и не полезно. Вы поняли?

– Кажется, – ответил Шэнноу. – Расскажите мне о Кровь-Камне и мире, в который мы должны проникнуть.

– Что вы хотите узнать?

– Начните сначала. По-моему, я так лучше понимаю то, о чем мне рассказывают.

– С начала? Прекрасно. В вашем собственном мире много лет назад вы сражались с лидером Хранителей Саренто и сразили его в катакомбах под горой, на которой лежал разбитый корабль. В мире, куда вас направит Амазига, Йона Шэнноу не существовало. Саренто правил им, но затем его поразила разрушительная смертельная болезнь. Загрязнив глыбу Сипстрасси созданием гигантского Кровь-Камня, он уже не мог полагаться на ее целительную силу. Он повсюду искал чистый камень, который мог бы избавить его от рака, но время работало против него, и в отчаянии он прибег к Кровь-Камню, который не мог исцелить, но мог создать новый организм. Саренто втянул его силу в себя, так сказать, слился с камнем воедино. Ему в жилы хлынула энергия, преображая его. Кожа стала алой, испещренной черными прожилками. Его мощь росла. Рак ослабел и исчез. Но возвращения к прежнему не было, перемена оказалась необратимой. Он больше не мог ни есть, ни пить, и насыщали его только питательные вещества крови – жизненная энергия живых существ. Он жаждал ее всем своим существом. Хранители увидели, чем он стал, и обратились против него, но он их уничтожил, так как был теперь Кровь-Камнем во плоти и обладал колоссальной мощью.

Когда Хранители были уничтожены или бежали, он начал испытывать голод и отправился в земли исчадий. Вам известны их верования, мистер Шэнноу. Они поклоняются Дьяволу. Так где они могли сыскать лучшего Дьявола? Он явился в Вавилон, отобрал престол у Аваддона и начал насыщаться. Как он насыщался! Вы изучали древнюю историю, мистер Шэнноу? – Нет.

– Но Библию вы знаете хорошо?

– И очень.

– Тогда вы помните историю о Молохе, боге, питавшемся душами сжигаемых жертв. Жители городов, поклонявшихся Молоху, сами приносили своих первенцев к печам и бросали их живыми в раскаленные жерла. Все для Молоха. Исчадия делают это для Саренто, хотя младенцев не сжигают, а выпускают из них всю кровь. И вначале Саренто купался в крови жертв. Каждый его подданный снабжен маленьким Кровь-Камнем – семенем демона. Это преображенные Камни Сипстрасси, чья чистая сила была полностью израсходована. Их напитывают кровью, и они вновь обретают силу, но иную. Они уже не исцеляют раны, не сотворяют пищу. Зато придают тем, кто их носит, большую силу и быстроту, одновременно подпитывая низменные человеческие инстинкты. Вспыльчивый человек, обладая Кровь-Камнем, становится свирепым психопатом. Честное желание превращается в неуемную похоть. Губительные орудия. Но с их помощью Саренто может контролировать людей, распаляя их низменные потребности и желания, уменьшая их способность к состраданию и любви. Он правит нацией, созданной на ненависти и эгоизме. «Делай что пожелаешь, вот и весь закон»! Но его собственная потребность в крови постоянно растет. И он развязывает войны, в которых; его легионы не щадят никого и ничего. А впереди них движутся Пожиратели. Он создал волчецов-мутантов, сделал их большими свирепыми зверями, которые двигаются с необыкновенной быстротой и убивают без пощады. Ему уже не нужно купаться в крови, мистер Шэнноу. Всякий раз, когда Пожиратель пожирает, он питает вделанный в его череп Кровь-Камень, который передает энергию Саренто, живому воплощению Кровь-Камня. Сэмюэль Арчер (в тот момент, когда там появитесь вы) – один из немногих уцелевших противников Саренто. Но он и его сподвижники окружены на плато, и скоро Пожиратели начнут на них охоту.

Шэнноу встал и потянулся.

– Вчера вы с Амазигой говорили о вероятности. Не могли бы вы объяснить мне суть так, чтобы я понял?

– Не думаю, но попробую. Это область математики. Существуют двери, через которые мы переступаем пороги времени, как считалось раньше. Но на самом деле мы переступаем не через время. Существуют миллионы миров. Бесконечное их число. В мире Кровь-Камня еще никто не знает про эти двери. Поэтому, открыв одну, мы увеличиваем вероятность того, что тем самым укажем Кровь-Камню на их существование. Вам понятно?

– Пока да.

– Следовательно, спасая Сэма Арчера, мы рискуем, что Кровь-Камень обнаружит существование других миров. А это будет неизмеримой катастрофой. Вы знаете что-нибудь о колибри?

– Это такие маленькие птички, – ответил Иерусалимец.

– Да, – согласилась машина. – Они маленькие, и обмен веществ происходит у них с умопомрачительной скоростью. Самые маленькие весят менее одной десятой унции. Затраты энергии на массу тела у них самые высокие из всех теплокровных существ: чтобы выжить, они должны ежедневно выпивать нектара в половину веса своего тела. Шестьдесят обедов в день, мистер Шэнноу, только чтобы выжить. Необходимость в большом количестве пищи делает их крайне агрессивными в защите территорий. То же и с Кровь-Камнем. Он должен питаться, он живет для того, чтобы питаться. Каждый миг своего существования он испытывает страшные муки голода. И это неутолимый голод, мистер Шэнноу, неутолимый и в конечном счете безудержный. Любой мир, в котором он окажется, будетопустошен.

– И вы не считаете, что спасение Сэма Арчера – оправданный риск, – высказал предположение Шэнноу.

– Да, не считаю. Как и вы. Амазига сама подчеркивает, что интеллектуальный потенциал Саренто очень высок, а теперь он вдобавок соединен с мощью нечистого Сипстрасси. Она утверждает, и, возможно, с полным на то основанием, что он так или иначе обнаружит Врата, независимо от наших действий. Поэтому она твердо намерена следовать своему плану. Но, боюсь, она руководствуется эмоциями, а не здравым смыслом. Почему вы ей помогаете?

– Она отправится и без меня. Возможно, во мне говорит самомнение, но я верю, что с моей помощью ей будет легче преуспеть. Когда мы отправимся?

– Как только Амазига вернется. Ваши пистолеты полностью заряжены?

– Да.

– Превосходно. Боюсь, они вам понадобятся. Снаружи донесся рев разъяренных львов, и Шэнноу вскочил с кресла, уже целясь в дверь.

– Это только Амазига, – сказал Люкас, но Иерусалимец уже вышел на крыльцо. И увидел, как ярко-красная повозка на четырех толстых колесах свернула с проселка и в клубах пыли с ревом остановилась перед домом. Рев стих, потом смолк совсем.

Амазига распахнула дверцу сбоку и выпрыгнула на землю.

– Помоги мне с коробками, Шэнноу! – крикнула она, обходя повозку, и открыла вторую дверцу. Эта открывалась и туда, и сюда. Шэнноу смотрел, как она наклонилась внутрь. Убрав пистолет в кобуру, он пошел к ней. От повозки исходил незнакомый неприятный запах – едкий и ядовитый. У него защемило в ноздрях.

Амазига тащила на себя большую коробку, и Шэнноу поспешил помочь ей.

– Осторожнее! Она тяжелая, – предупредила Амазига.

Шэнноу взял коробку и зашагал к дому, радуясь, что больше не вдыхает пары повозки. Войдя в дом, он поставил коробку на стол в ожидании Амазиги. И услышал голос Люкаса:

– Возможно, вам будет интересно узнать, мистер Шэнноу, что ваши рефлексы на пять целых семь десятых процента выше нормальных.

– Что-что?

– Быстрота, с какой вы извлекли пистолет, показывает, что вы способны двигаться быстрее среднего мужчины.

Вошла Амазига и взгромоздила вторую коробку рядом с первой.

– Осталась еще одна, – сказала она, и он с неохотой вышел. Эта оказалась легче первой, и он поставил ее у стола, так как на столе места уже не было.

– Ты хорошо спал? – спросила его Амазига. Он кивнул. На ней была мягкая рубашка с длинными рукавами и без воротника. Темно-синяя с портретом чернокожего мужчины в прыжке на груди.

– Это Сэм? – спросил он.

Амазига засмеялась. Весело.

– Нет. Это баскетболист. Спортсмен в этом мире. – Она снова засмеялась. – Объясню попозже. А теперь надо распаковать покупки. – Взглянув на циферблат у себя на запястье, она обернулась к Люкасу. – Шесть с половиной часов, так?

– Достаточное приближение, – отозвалась машина. Амазига достала из кармана маленький складной нож и открыла лезвие. Она быстро провела им по верху первой коробки и положила его на стол. Откинув половинки крышки, она вынула черное, будто обрубленное оружие в форме, как, во всяком случае, показалось Шэнноу, буквы «Т». Потом на свет появились два автоматических пистолета и двенадцать обойм. Сбросив пустую картонку на пол, Амазига вскрыла вторую и вынула короткоствольное ружье с захватом, как у пистолета, и двумя стволами.

– Для тебя, Шэнноу, – сказала она. – Думаю, тебе понравится.

Шэнноу с ней не согласился, но молчал, пока она вынимала коробки с патронами. Она взялась за третью коробку, а он отошел к двери и посмотрел наружу. Солнце стояло уже высоко, и становилось очень жарко. Над передком повозки колебалось марево. Левее он заметил какое-то движение внутри гигантского кактуса. Прищурившись, он разглядел дырку в центральном стебле. Из нее вылезла крохотная песочной окраски сова, взлетела, облетела кактус и снова скрылась в дырке. Шэнноу определил рост птицы в шесть дюймов, с размахом крыльев – в четырнадцать. Таких маленьких сов видеть ему еще не приходилось.

Подошла Амазига и сунула ему в руки уродливое ружье с пистолетным захватом.

– Это помповое ружье, – сказала она. – Берет шесть патронов. Испробуй его вон на том кактусе.

– Там гнездо, – сказал Шэнноу.

– Я никакого гнезда не вижу.

– За тем отверстием. Там живет маленькая сова. Отойдем подальше. – И Шэнноу направился в противоположную сторону. Солнце палило нещадно. Правее он заметил озерко, но решил, что это, наверное, мираж. Он указал на озерко Амазиге.

– Там ничего нет, – сказала она. – В прошлом веке тут погибали десятки переселенцев, направлявших своих истомленных волов в долину в надежде найти там воду. Это суровый край.

– Это одна из самых зеленых пустынь, какие мне доводилось видеть, – заметил Шэнноу.

– Большинство растений тут способны прожить до пяти лет без единого дождя. Ну а как начет вон того сангуаро? Гнезд на нем не видишь?

Шэнноу пропустил сарказм мимо ушей и поднял ружье, прицеливаясь с бедра в небольшой бочкообразный кактус неподалеку. Он нажал на собачку, и кактус будто взорвался. Грохот выстрела висел в воздухе несколько секунд.

– Жутковатая штука, – сказал Взыскующий Иерусалима. – Такой выстрел оторвет человеку руку.

– По-моему, тебя это должно восхищать, – съязвила Амазига.

– Ты меня никогда не понимала и не поймешь.

Слова эти были произнесены без малейшей злобы, не Амазигу словно хлестнули по лицу.

– Я тебя отлично понимаю! – крикнула она. – И не намерена обсуждать мои мысли с тебе подобными! – Резко повернувшись, она навела свое оружие-обрубок на сангуаро и спустила курок. Стена громового звука обрушилась на Шэнноу, по нему захлестали блестящие латунные гильзы. Сангуаро пьяно пошатнулся, накренился – у в толстом стебле на половине его высоты зазияли черные дыры. Потом он рухнул на песок.

Шэнноу повернулся и пошел к дому. Он услышал, как Амазига вставила новую обойму и снова раздался гром выстрелов. В комнате он бросил ружье на стол.

– Во что она стреляла? – спросила машина.

– В высокий кактус.

– Сангуаро, – сообщила ему машина. – Сколько у него было боковых стеблей?

– Два.

– Требуется около восьмидесяти лет, чтобы сангуаро дал второй стебель, и менее секунды, чтобы его уничтожить.

– Это сожаление? – спросил Шэнноу.

– Справка, – ответила машина. – Птица, которую вы видели, носит название сова-эльф; они тут очень распространены. Пустыня – место обитания многих интересных птиц. Люкас-человек проводил много часов за их изучением. И всем предпочитал золотого дятла. Возможно, именно этот дятел продолбил небольшое дупло, в котором теперь поселилась сова-эльф.

Шэнноу ничего не сказал, но его взгляд скользнул по ружью. Грязное оружие!

– Оно вам понадобится, – сказал Люкас.

– Вы читаете мысли?

– Разумеется. Амазига создала меня именно из-за моих телепатических возможностей. Пожиратели очень сильные существа. Их способен остановить только выстрел в сердце из мощного ружья или пистолета. Черепа у них на редкость толстые, и ваши пистолеты их не пробьют. Какой калибр? Тридцать восьмой?

– Да.

– Амазига купила пару сорок четвертого. «Смит-вессон», самовзводящийся. Они в коробке на полу. – Шэнноу встал на колени и открыл коробку. Пистолеты были длинноствольные, вороненые, рукоятки белые и гладкие. Он достал их и положил на ладони, определяя вес и сбалансированность.

– Каждый весит чуть меньше двух с половиной фунтов, – сообщил Люкас. – Стволы длиной в семь дюймов. На столе три коробки патронов для них.

Шэнноу зарядил пистолет, вышел под солнечный свет и увидел, что Амазига идет к дому. На изгороди футах в тридцати от Иерусалимца висел небольшой мешок. Она подошла к мешку, вытащила четыре металлические банки и расставила их на поперечной жерди с промежутками в два фута. Отойдя в сторону, она крикнула Шэнноу, чтобы он испробовал пистолеты.

Его правая рука вздернулась, пистолет рявкнул, и одна жестянка исчезла. Поднялась левая рука, но на этот раз он промахнулся.

– Поставьте их поближе, – приказал он Амавиге, она выполнила его распоряжение, и он снова выстрелил. Левая банка слетела с жерди. – Поставьте еще банки, – распорядился он, перезарядил пистолеты и подождал, пока она не расставила на жерди новые шесть банок.

На этот раз он стрелял стремительно – и левой и правой. Все мишени слетели с жерди.

– Ну как они тебе? – спросила Амазига, подходя к нему.

– Прекрасное оружие. Этот бьет чуть левее. Но они подойдут.

– Продавец заверил меня, что они остановят атакующего носорога… очень большое толстокожее животное, – пояснила она, заметив его недоумение.

Он попытался засунуть пистолеты в свои кобуры, но они в них не уместились.

– Не беспокойся, – сказала Амазига. – Я купила для тебя кобуры.

Когда они вошли в дом, она развернула большой пакет и протянула Шэнноу черный пистолетный пояс ручной работы с двумя кобурами. Кожа была толстая, отличного качества, медная пряжка сверкала. По всему поясу располагались кармашки с патронами.

– Очень красивый, – сказал Шэнноу, застегивая его на бедрах. – Примите мою благодарность, госпожа. Она кивнула.

– Он тебе очень идет, Шэнноу. А теперь я должна опять тебя покинуть. Мы вернемся в сумерках, Люкас тебя проинструктирует.

– Мы? – переспросил Шэнноу.

– Да. Я еду встретить Гарета. Он отправится с нами. И она вышла из дома. Шэнноу следил, как она направилась к кольцу разбитых камней. Яркой вспышки не было: Амазига словно растаяла в воздухе.

Вернувшись в дом, Шэнноу посмотрел на спокойное безмятежное лицо, заполнявшее экран.

– Она сказала: проинструктировать. Как это?

– Я покажу вам ваш путь и ориентиры, которые вам следует запомнить. Садитесь, мистер Шэнноу, и смотрите.

Экран замерцал, и Шэнноу обнаружил, что смотрит на горный отрог, густо поросший соснами.

* * *

Иаков Мун следил, как раскрашенные фургоны вереницей медленно исчезали из виду. В последнем, он знал, едет высокая, стройная белокурая девушка.

Он харкнул и сплюнул. В другой раз он бы получил свою цену за освобождение рыжего юнца… Мередита, что ли? И ценой была бы эта девка, Исида. Вообще-то Иаков Мун предпочитал пухлых бабенок, но что-то в этой девке его возбуждало. И он знал что. Невинность, нежная хрупкость. Может, чахоточная? Кожа неестественно бледная, и, заметил он, в фургон она залезла вроде бы с трудом. Он отвернулся, сосредоточиваясь на более важных делах.

Трупом Диллона занимался гробовщик, а Иерусалимец разъезжал на воле где-то в горах. Следопыты потеряли его след в пустыне. Шэнноу и еще кто-то въехали в круг камней и исчезли. Мун вздрогнул.

А что, если он ангел? Что, если вся жалкая библейская сказочка – чистая правда? Ну уж нет! Этому он ни за что не поверит! «Если Бог есть, то почему он не разразил меня громом? Черт подери, я же людей поубивал с избытком! А вот Дженни он сразил быстро, хотя она-то никому зла не сделала».

Все это случайности, думал он. Игра случая.

Сильные выживают, слабые погибают.

Чушь собачья! Мы все когда-нибудь умрем.

Городок неестественно затих. Перестрелка накануне всех озадачила. Конечно, Диллона боялись, но, главное, от него прямо-таки разило жизнью. Громогласный, не человек, а бык, излучающий силу и уверенность в себе. И во мгновение ока его сразил неизвестный, который встал поперек улицы и перечислил все его грехи.

Иаков Мун въехал в Доманго через три часа после убийства, как раз когда вернулись охотники. А тут прискакал человек с фермы Хонкина: еще двое убитых. Взыскующий Иерусалима? Очень даже может быть, подумал Мун.

Тем не менее рано или поздно он возьмет Шэнноу на прицел – и конец всем трудностям.

Мун улыбнулся и снова вспомнил про девушку. Кровь Диллона на мостовой еще не просохла, а она вошла в штаб Крестоносцев и встала перед ним. «Я не ошибаюсь, сэр, вы Иерусалимский Конник? – Мун кивнул, его глаза под набрякшими веками шарили по ее стройной фигуре. – Мое имя Исида. Я обращаюсь к вам в поисках справедливости, сэр. Нашего доктора Мередита арестовали без всяких оснований. Вы его не выпустите?»

Мун откинулся на спинку кресла и покосился на кряжистого Крестоносца, который стоял у стойки с ружьями. Тот прокашлялся.

«Они же фургонщики, – сказал он. – И попрошайничали».

«Неправда! – сказала Исида. – Доктор Мередит просто повесил вывеску о том, что он врач, и пригласил больных обращаться к нему».

«У нас свой доктор имеется», – рявкнул Крестоносец.

«Отпусти его», – сказал Мун.

Крестоносец постоял, помолчал, потом снял с гвоздя у стойки кольцо с ключами и прошел в глубину дома.

«Благодарю вас, сэр», – сказала Исида.

Тут Мун улыбнулся, но ничего не сказал. Он повернул голову, когда Крестоносец привел Мередита, высокого молодого человека с песочно-рыжими волосами и слабохарактерным лицом. Мун прикинул, не любовник ли он девушки, и от нечего делать вообразил, как они совокупляются.

«Они знают убийцу Диллона, – сказал Крестоносец. – Это точно».

Мун перевел взгляд на девушку.

«Он был ранен, – сказала она. – Мы нашли его при смерти и выходили. Потом позже, когда на нас напали, он нас защитил. – Мун кивнул, но ничего не сказал. –Потом он убил Клятвоприимца из Чистоты. И уехал. Куда, мне неизвестно».

«Свое имя он назвал?» – спросил Мун.

«Да. Сказал, что он Йон Шэнноу. Наш главный, Иеремия, думает, что рана в голову немного помрачила его рассудок. Он лишился памяти, понимаете? Не помнит, кто стрелял в него и почему. Иеремия полагает, что он, так сказать, укрылся за личностью Йона Шэнноу».

Рыжий доктор встал рядом с Исидой и положил руку ей на плечо. Мун почувствовал раздражение, но промолчал.

«Человеческое сознание крайне сложно, – сказал Мередит. – Очень вероятно, что в детстве он наслушался много рассказов про Йона Шэнноу. Теперь из-за амнезии его сознание склеивает кусочки таких воспоминаний. И он уверовал, что он легендарный Иерусалимец».

«Так, значит, – спросил Мун почти шепотом, – он не помнит, откуда он?»

«Да, – сказала Исида. – Мне он показался очень одиноким человеком. Вы обойдетесь с ним бережно, когда разыщете его?»

«Всенепременно», – обещал Мун.

* * *

Шэнноу смотрел на экран, запоминал ориентиры и слушал, как Люкас описывал земли Кровь-Камня. По большей части ландшафты были Шэнноу незнакомы, но время от времени он видел вдали вершины, будившие неясные отзвуки в его памяти.

– Вам следует помнить, мистер Шэнноу, что это мир, сошедший с ума. Ученики, следующие за Кровь-Камнем, получают драгоценные подарки, но у подавляющего большинства только одно будущее: умереть для утоления его голода. Времени, чтобы найти Сэмюэля Арчера, у нас будет мало. Джип доставит нас в самую ближнюю точку, после чего в нашем распоряжении будут примерно сутки, чтобы спасти его.

– Джип? – переспросил Шэнноу.

– Средство передвижения, стоящее снаружи. Оно способно двигаться со скоростью шестьдесят миль в час по пересеченной местности. И никакой Пожиратель или всадник его не догонит.

Некоторое время Шэнноу молчал. А потом сказал:

– Вы можете видеть много разных мест и людей?

– Да, у меня очень подробные файлы, – согласился Люкас.

– Тогда покажите мне Йона Шэнноу.

– Амазига не хочет, чтобы вы видели ваше прошлое, мистер Шэнноу.

– Ее желания тут ни при чем. Я прошу вас показать мне его.

– Так что вы хотели бы увидеть?

– Я знаю, кем я был двадцать лет назад, когда сражался с людьми-ящерами и послал Меч Божий сквозь Врата уничтожить Атлантиду. Но что произошло потом?

Как я провел эти двадцать лет? И почему я относительно молод?

– Погодите немного, – сказал Люкас. – Я подберу информацию.

Шэнноу тут же охватило ощущение, которое он давно забыл, и это его ошеломило. У него свело желудок, сердце отчаянно заколотилось. Из глубин его сознания поднялись неясные страхи, и он с мучительной уверенностью понял, что не хочет ничего узнать. Во рту у него пересохло, он дышал так часто и неглубоко, что у него закружилась голова. Его охватило желание остановить машину, приказать, чтобы она молчала. «Я не буду трусом!» – прошептал он. И сидел неподвижно, вцепившись в подлокотники. Экран замерцал, и он увидел себя на вершине скалы-башни, а в небе ослепительно сиял Меч Божий. Человек на скале поник, серебро в его черной бороде потемнело.

– Это, – зазвучал голос Люкаса, – тот момент, когда вы вновь обрели молодость. Последние остатки силы Сипстрасси просачиваются сквозь каменную оболочку башни и омолаживают стареющие ткани.

Затем на экране появилась Долина Паломника, и Шэнноу увидел, как Йон Кейд читает свою первую проповедь, услышал слова надежды и мира. Бет Мак-Адам сидела в первом ряду, и ее устремленные на проповедника глаза сияли любовью.

Взыскующий Иерусалима ощутил томительную печаль… Печаль любви, горе утраты. Любовь к Бет вырвалась из его подсознания и разорвала ему сердце. Заставляя себя смотреть на экран, он наблюдал, как проходили годы, увидел, как его сбил с ног Сим Джексон, и вновь ощутил парализующий стыд от того, что у него хватило силы просто уйти. Вновь он услышал за спиной насмешливый хохот Джексона.

И потом он увидел сожжение церкви и убийство волчецов.

– Довольно, – сказал он тихо. – Больше я ничего видеть не хочу.

– Вы помните это? – спросила машина. – Я это помню.

– Вы человек крайностей, мистер Шэнноу, и огромной внутренней силы. Вы не способны следовать средним путем и так никогда и не научились идти на компромисс. Вы стали проповедником и проповедовали любовь и понимание – доктрину кротости в самом незамутненном ее виде. Вы не могли быть человеком, творящим насилие, и проповедовать такую доктрину. Поэтому вы спрятали свои пистолеты и стали для себя воплощать ее в жизнь, используя тот же железный контроль над собой, какой помогал вам расправляться с разбойниками.

– Но это был обман, – сказал Шэнноу. – Я вел притворную жизнь.

– Сомневаюсь. Вы пожертвовали всем, чем могли, даже смирились с потерей любимой женщины. На такую преданность идее способны немногие. Однако и железо можно разорвать. Когда налетчики сожгли церковь, железо не выдержало. Вы бросились за ними в погоню и уничтожили их. Сознание очень хрупко и уязвимо, мистер Шэнноу. Вышло так, что вы практически предали все, что отстаивали двадцать лет. И потому сознание, защищая себя, бросило все воспоминания об этих годах в ящик и спрятало его от вас. Вопрос теперь, когда ящик открылся, таков: кто вы? Йон Кейд, проповедник и богобоязненный человек, или вы Йон Шэнноу, бесстрашный убийца?

Шэнноу ничего не ответил и встал.

– Благодарю вас, Люкас. Вы оказали мне неоценимую услугу.

– С величайшей охотой, мистер Шэнноу.

Снаружи свет начинал меркнуть, жар пустыни слабел. Шэнноу прошел к загону и перелез через изгородь, за которой щипали траву четыре лошади. Они стояли двумя парами носом к хвосту, защищая морды друг друга от кружащих над ним мух.

Шэнноу вытащил один из длинных вороненых пистолетов.

Вопрос теперь, когда ящик открылся, таков: кто вы? Йон Кейд проповедник и богобоязненный человек, или вы – Йон Шэнноу, бесстрашный убийца?

* * *

В те минуты, когда Нестор Гаррити и Клем Стейнер ехали в сторону Чистоты, а Йон Шэнноу стоял в одиночестве на улице Доманго, апостол Савл гнал свою усталую лошадь к развалинам древнего города.

Савл весь кипел яростью. Он получил известие, что Диакон остался цел, а Мун убил Джеффри, секретаря Диакона. Совет в Единстве был в смятении. Диакон исчез.

Исчез!

«Бог мой! – думал Савл. – А если он знает, что это был я?»

Комар впился в правую ногу Савла, и он свирепо его прихлопнул. От громкого звука лошадь прянула в сторону, и он выругался. Жара стояла невыносимая, вонючий конский пот впитывался ему в брюки. Спина после четырехчасового пребывания в седле отчаянно ныла, а древний город словно не приближался. Он снова выругался.

Диакон жив! Джозия Брум жив! Йон Шэнноу жив! Все идет прахом, все годы тщательного планирования расползаются по швам на его глазах.

«Я всегда был проклят», – думал он, вспоминая свое чикагское детство: измывательства одноклассников, потому что он был коротышкой с остреньким лицом; насмешки девочек, которые лучше бы умерли, чем пошли в кино с «замухрышкой вроде тебя». И на его работе успех всегда доставался другим, обгонявшим его на лестнице повышений, хотя они – и мужчины, и женщины – были куда менее способными, чем он. Однако Савл Уилкин всегда оказывался обойденным. Коротышка Савл.

И ведь он соблюдал правила игры. Подхалимничал перед своими начальниками, смеялся их анекдотам, поддерживал все их начинания и прилагал все усилия, чтобы быть не хуже других. И тем не менее он никогда не получал признания, которого жаждал.

И теперь это повторялось – на этот раз с высоким, красивым, золотоволосым апостолом Савлом. Обойденный Диаконом, он впервые в жизни рискнул поставить на карту все. И уже терпел неудачу. Как он всегда ее терпел…

Нет, не всегда, подумал он. Было золотое время, когда он впервые обрел Бога. Уволенный на севере, Савл перебрался во Флориду. Как-то под вечер во вторник на исходе февраля он ехал по Западному шоссе 14 и остановился выпить кофе в закусочной при автостоянке. Там был припаркован трейлер, и какие-то молодые ребята и девушки раздавали листовки. Девушка протянула одну Савлу приглашение на библейский пикник под Киссими в следующее воскресенье. Девушка осияла его улыбкой и назвала «братом».

В воскресенье Савл отправился на пикник в числе еще трех сотен человек. Он чудесно провел время, а проповедь толстого пастыря задела какую-то струну в его сердце – особенно то, что было сказано о кротких и последних: именно их Господь возлюбил особо.

Без друзей, живя на последние деньги, Савл вступил в маленькую церковную общину. Это были самые счастливые годы его жизни, особенно после того, как общину возглавил Диакон и назначил его на оплачиваемую должность церковного казначея. На нее зарился Джейсон, высокий и красивый. Савл не сомневался, что будет вновь обойден. Но нет. Диакон пригласил его к себе и спокойно предложил ему эту должность. Джейсон, озлобившись, полный мстительного духа, вышел из общины.

Хорошие дни. Замечательные дни, вдруг понял Савл.

Затем судьбоносный полет и конец того мира, который он знал. Но и тогда впереди его ждали радости – дары Сипстрасси: красивое тело, бесчисленные женщины.

«Все это у меня было», – думал Савл. Но сила Сипстрасси иссякала, Диакон старел, и скоро всему этому должен был прийти конец. «Без Сипстрасси я снова буду коротышкой Савлом Уилкинсом, лысым, сутулым, щурящимся на мир слезящимися глазами. Кто будет относиться ко мне серьезно? Что я буду делать?»

Ответ был прост. В новом мире надо стать богатым. Взять его в свои руки, как делали жестокие беспощадные люди в старом мире. Взять в свои руки землю и полезные ископаемые – нефть, серебро, золото. И искать, искать Сипстрасси.

Диакон нашел свой клад вскоре после их прибытия сюда. Уехал в дикие земли и вернулся с полной сумкой камешков.

«О Господи, – подумал Савл, – их же было никак не меньше тридцати!» И он спросил Диакона, где тот их нашел.

«Во время моих путешествий», – ответил Диакон с улыбкой.

А год назад в Единстве появился человек, который утверждал, что знаком с Диаконом. Его проводили к Савлу. Старик старатель объяснил, что встретился с Диаконом, когда тот ездил по землям за Стеной. «А где точнее?» – спросил Савл.

«Да неподалеку от Долины Паломника… ну, вызнаете, – был ответ. – Где Господь посадил вашу летающую машину».

И значит, где-то там Диакон нашел Камни Силы.

Пусть там будут еще Камни! Снятый Боже, пусть там будут еще Камни!

С запасом Сипстрасси он все еще сможет взять власть. Всего пять камешков! Три. «Господи, Господи, пошли мне найти их!»

Ему уже были видны высокие каменные столпы – остатки южных ворот атлантидского города. Один был выше другого и достигал в высоту почти шестидесяти футов. Некогда их соединяла поперечная каменная плита, но она упала, усыпав дорогу множеством обломков.

Оглядывая мили и мили того, что в незапамятные времена было великолепным городом, Савл даже забыл на время о своей цели. Повсюду валялись мраморные статуи, чаще всего разбившиеся, однако кое-где они удержались на постаментах, уставив каменные глаза на этого – самого последнего – созерцателя их безмолвного горя. Многие здания все еще стояли, и тысячи лет на океанском дне словно бы не оставили на них никакого следа. Савл ехал и ехал вперед, копыта его лошади стучали по плитам мостовой, будя тревожное эхо.

Диакон рассказывал ему про древнего царя Атлантиды, Пендаррика. Это он стал погубителем своего народа – из-за него Земля опрокинулась, и колоссальная волна погребла под собой его империю.

Савл направил усталую лошадь вверх по длинному склону к многобашенному дворцу. Она тяжело дышала, с боков срывались хлопья пены. На вершине он спешился и привязал бедную животину на солнцепеке. Лошадь стояла, понурив голову, но Савл, забыв про нее, торопливо вошел во дворец. Пол покрывал плотный слой густой пыли, которая когда-то была илом.

Возле окон, где ветер сдул пыль, Савл различил изысканный мозаичный узор из синих и красных камешков. Никаких следов мебели или еще чего-либо деревянного. Дерево давно было уничтожено, возможно, смешавшись с бывшим илом. Но у стен по-прежнему стояли статуи воинов в панцирях и шлемах, напомнив Савлу греческих воинов на картинках, изображавших осаду Трои.

Он миновал много дверных проемов и наконец очутился в огромном круглом зале, середину которого занимало кольцо из поставленных вертикально искусно обработанных прямоугольных камней. И пыль повсюду. Под его ногами она клубами поднималась в воздух, иссушала его горло, вызывала кашель.

Он неторопливо обыскал зал, но нашел только золотую рукоятку церемониального кинжала, которую спрятал в карман. Вернувшись к лошади, он напился из фляжки. С этого места древний город выглядел даже еще обширнее. Во всех направлениях, куда хватало глаз, тянулись руины.

Его охватило отчаяние. Даже если Камни здесь есть, как их найти?

И тут его осенила мысль. Блистательная в своей простоте: Савл Уилкинс, хотя он этого не знал, нашел решение, ускользавшее в прошлом от тысяч и тысяч блестящих умов. Он облизнул губы, стараясь справиться с нарастающим волнением.

Сила Сипстрасси может все! Так почему бы не использовать камешек как магнит, чтобы он притянул другие камешки или хотя бы направил его к ним.

Савл сунул руку в карман и вытащил камешек. Всего три золотые прожилки! Хватит ли их? И где проверить свое предположение?

Камни обеспечивали такое могущество, что вряд ли в городе ими владело много людей. Только самые богатые.

А владелец дворца должен был быть богатейшим из богатейших.

Круглый зал занимал середину здания. Значит, там и следует начать, решил Савл. Торопливо пройдя пустую анфиладу, Савл встал в самом центре кольца камней. И задумался. Как именно употребить силу камешка? Соображай! Соображай!

Крепко сжав камешек в кулаке, он представил себе чисто золотой осколок и мысленно притянул его к себе. Ничего не произошло. Камешек у него в кулаке не потеплел, как бывало, когда из него источалась сила. Савл не знал, что в древних развалинах не осталось ни единого Сипстрасси. Он сжал кулак еще крепче, острый край вонзился в его ладонь. Савл выругался и разжал кулак. На ладони вздулась бусинка крови и коснулась камешка. Блестящие желтые прожилки потемнели, стали багряно-золотыми в тусклом свете зала.

Однако теперь камень потеплел. И Савл попробовал еще раз. Подняв кулак, он пожелал, чтобы камень притянул себе подобных. И новорожденный Кровь-Камень повиновался, послав свою силу сквозь Врата, очерченные вертикальными камнями.

Вокруг разлилось фиолетовое сияние. Савл возликовал. Сработало! Он был почти ослеплен, а когда сияние угасло, увидел то, чего никак не ожидал увидеть. Ярдах в тридцати от него на массивном золотом троне восседал мужчина могучего сложения и смотрел прямо на него. Кожа мужчины была багрово-красной и как бы украшена узором из черных линий. Савл оглянулся. Позади него все осталось прежним: вертикальные камни, устланный пылью пол. Но впереди он опять увидел непонятного человека.

– Кто ты? – спросил татуированный мужчина звучным басом.

– Савл Уилкинс.

– Савл… Уилкинс, – повторил мужчина. – Дай-ка я прочитаю твое сознание, Савл Уилкинс. – Савл ощутил странную теплоту, заползающую к нему в голову. Когда она исчезла, он почувствовал себя одиноким и потерянным. – Ты мне не нужен, Савл Уилкинс, – сказал татуированный. – Мне нужен Иаков Мун.

Перед Савлом, заслоняя от него все, вздыбилась непонятная фигура. У него оставалась доля секунды, чтобы увидеть гладкий серый мех, налитые кровью глаза и желтые клыки в разинутой пасти. Но времени вскрикнуть у него не было. В его грудь впились когти, а жуткие клыки сомкнулись на его голове…

9

Мудрец, и дурак заблудились в пустыне. Один ничего про жизнь в пустыне не знал и вскоре, измученный жаждой, совсем отчаялся. Второй вырос в пустыне и знал, что там часто можно найти воду, если копать в выгибе луки пересохшего речного русла. Так он и сделал, и они оба напились.

Нашедший воду сказал своему спутнику:

– Ну, кто из нас мудрец?

– Я, – ответил второй. – Потому что я привел тебя с собой в пустыню, тогда как ты взял в спутники дурака.

Мудрость Диакона, глава VI

Амазига встретилась с сыном на перекрестке дорог за Доманго. Она улыбнулась, когда он подъехал, и помахала ему. Он был красив, более худощав, чем его отец, но его отличали природная грация и уверенность в себе. Сердце Амазиги преисполнилось гордости.

– С ним все сошло благополучно? – спросил Гарет, наклонясь с седла и целуя Амазигу в щеку.

– Да. И он согласен.

– Видела бы ты, мама, как он вышел на улицу и вызвал Диллона. Потрясающе!

– Он убийца. Кровожадный варвар! – оборвала Амазига, раздраженная восхищением в его тоне. Гарет пожал плечами:

– Кровожадным варваром был Диллон. Теперь он мертв. Не жди, что я стану его оплакивать.

– И не жду. Но я никак не думала, что мой сын возведет в герои человека вроде Йона Шэнноу. Ну да ты странный мальчик, Гарет. Почему, получив образование в современном мире, ты пожелал жить в подобном месте?

– Здесь не соскучишься.

Она с бессильной досадой покачала головой и повернула лошадь.

– Времени мало, – сказала она. – Надо поторопиться.

Они галопом въехали в каменный круг. Амазига подняла камешек, и вокруг них вспыхнуло фиолетовое сияние.

Впереди возник дом, и они направили лошадей к загону. На изгороди сидел Шэнноу. Он поднял голову и кивнул в знак приветствия.

Амазига спрыгнула с седла и открыла ворота загона.

– Расседлай лошадей, – велела она Гарету. – Я нагружу джип.

– Никакого джипа, – сказал Шэнноу, слезая с изгороди.

– Что?

– Мы поедем на лошадях.

– Джип способен двигаться втрое быстрее лошадей. В мире Кровь-Камня ничто не сможет его догнать.

– И все-таки мы его не возьмем, – сказал Иерусалимец.

Ярость Амазиги вырвалась наружу.

– Да кем ты себя вообразил, черт побери? Здесь командую я, и ты будешь делать то, что скажу я! Шэнноу покачал головой.

– Нет, – сказал он мягко, – вы здесь не командуете. Если вы хотите, чтобы я вас сопровождал, седлайте свежих лошадей. Или будьте любезны вернуть меня в мир, который я знаю.

Амазига проглотила гневную отповедь. Меньше все-то ее можно было обвинить в глупости, и, услышав сталь в его голосе, она сразу переменила тактику.

– Послушайте, Шэнноу, я знаю, вы не понимаете, как движется… этот экипаж, но доверьтесь мне. С ним мы будем в гораздо большей безопасности, чем разъезжая верхом. А наша цель слишком важна, чтобы допускать ненужный риск.

Шэнноу шагнул к ней и пристально посмотрел в ее темно-карие глаза.

– Вся эта затея – ненужный риск, – холодно сказал он, – и не будь я связан словом, то без всяких колебаний предоставил бы вам действовать в одиночку. Но пойми одно, женщина, руководить буду я, а ты и твой сын будете следовать за мной. Будете подчиняться безоговорочно… и с этой минуты. Выберите лошадей.

Прежде чем Амазига успела ответить, заговорил Гарет:

– Если можно, я бы хотел оставить себе эту кобылу, она очень вынослива и еще не успела устать. Шэнноу оглядел ее и кивнул.

– Как хотите, – сказал он, повернулся и зашагал в сторону пустыни.

Амазига набросилась на сына:

– Как ты мог встать на его сторону?

– Зачем держать собаку, если ты будешь лаять сама? – ответил Гарет, спрыгивая на землю. – Ты говоришь, он убийца и кровожадный варвар. Все, что мне известно об Иерусалимце, свидетельствует, что он умеет выходить живым из тяжелейших переделок. Да, он суров и беспощаден, но там, куда мы отправляемся, нам нужен как раз такой человек. Не обижайся, мама. Ты замечательный ученый и несравненная собеседница за столом. Но в данных обстоятельствах я, пожалуй, предпочту подчиняться ему. Амазига подавила гнев и выдавила из себя улыбку.

– Как бы то ни было, а насчет джипа он ошибается.

– Я в любом случае предпочитаю ездить верхом. Амазига сердито ушла в дом и поднялась к себе в комнату. Из стенного шкафа напротив двери она вынула наплечные ремни с прикрепленными к ним серебряной и черной коробочками. Затем подсоединила два проводка к первой коробочке, угнездившейся на ее талии слева. Подсоединив другие концы проводков ко второй коробочке, она пристегнула ее к поясу на спине рядом с кожаным футляром, вместившим четыре обоймы к девятизарядной «беретте» у нее на бедре. Вернувшись в переднюю комнату, она достала еще пару проводков из ящика под компьютером и соединила их сначала с задней стенкой машины, а потом с коробочкой у себя на поясе.

– Ты сердита, – сказал Люкас.

– Батареек хватит дней на пять. По-моему, этого достаточно, – сказала она, пропустив его слова мимо ушей. – Ты готов для перекачки?

– Да. Ты, конечно, понимаешь, что я не могу загрузить все мои файлы в твою портативку? Так что мои возможности будут ограничены.

– Мне нравится твое общество, – ответила она с широкой улыбкой. – Ну, так ты готов?

– Конечно. А ты не подключила микрофон.

– Прямо-таки жизнь с девствующей тетушкой! – сказала Амазига, вешая на шею обруч с наушниками. На перекачку файлов ушло чуть меньше двух минут. Надев наушники, она выщелкнула изогнутый серп микрофона. – Ты меня слышишь?

– Мне не нравится, что я не могу видеть! – Голос Люкаса доносился словно издалека. Амазига добавила громкости.

– Не все сразу, мой хороший, – сказала она. Оптоволоконная камера была встроена в обруч наушников, а ее проводки соединялись с набором миниатюрных батареек на наплечном ремне. Расположив все по своим местам, она включила батарейки.

– Так-то лучше, – сказал Люкас. – Поверни голову вправо и влево. – Амазига повертела головой. – Прекрасно. А теперь скажи мне, почему ты сердишься?

– Зачем мне говорить тебе то, что ты уже знаешь сам?

– Гарет прав, – сказал Люкас. – Шэнноу из тех, кто выживает. Он натренированный ясновидящий. Его дар – осознавать опасность до того, как она материализуется.

– Я знаю о его дарованиях, Люкас. Потому-то я и заручилась его услугами.

– Посмотри вниз, – сказал Люкас.

– Зачем?

– Я хочу посмотреть на твои ноги. Амазига засмеялась и наклонила голову.

– Ага! – сказал Люкас, – Я так, и знал. Кеды! Надень-ка лучше сапоги.

– Я и так уже по бедра в проводах и батареях. Кеды удобны. Ну, еще какие-нибудь пожелания?

– Было бы очень мило, если бы ты дошла до сангуаро, в котором гнездится сова-эльф. С такого расстояния камера на крыше не дает четкого изображения.

– Когда мы вернемся, – пообещала она. – А теперь я хотела бы, чтобы ты сосредоточился на землях Кровь-Камня… если тебя это не слишком затруднит. Тебе следует еще раз продумать путь, место и время переброски. Без джипа все пройдет чертовски медленно.

– Мне джипы никогда не нравились, – объявил Люкас.

* * *

Джозия Брум проснулся и увидел, что старик чистит два длинноствольных пистолета. Грудь ему прожгла боль, и он застонал. Джейк обернулся к нему.

– Как бы ты сейчас себя ни чувствовал, ты будешь жить, Джозия, – сказал он.

– Так мне не приснилось? – прошептал Брум.

– Нет. Иерусалимские Конники пытались убить тебя и во время этой попытки застрелили Даниила Кейда. Теперь ты – беглый преступник. Им велено стрелять в тебя без предупреждения. – Брум попытался сесть, но у него отчаянно закружилась голова. – Не напрягайся, Джозия, – предупредил Джейк, – Ты потерял много крови. Ну и не торопись – потихоньку да полегоньку будет куда лучше. Ну-ка! – Джейк отложил пистолеты и снял дымящийся кувшин с раскаленных углей. Налив оловянную кружку до краев, он протянул ее Бруму, который ухватил ее левой рукой, а сам вернулся на свое место, взял пистолет, вынул барабан и зарядил его.

– Что мне делать? – спросил Брум. – Кто мне поверит?

– Не придавай важности, сынок, – откликнулся Джейк. – Вот что я тебе скажу.

– Как вы можете говорить такое? – охнул Брум. Джейк вернул пистолеты в глубокие кобуры под мышками и взял короткоствольное ружье, которое тоже начал заряжать, вставляя патрон за патроном в овальное окошко магазина. Закончив, он пощелкал затвором и отложил ружье.

– Очень скоро, – сказал он негромко, – люди забудут про эту стрельбу, а будут думать только о том, как бы уцелеть. А это будет очень нелегко, когда явится то, что явится. Ты же был тут во время вторжения Кинжалов. Но то были дисциплинированные воины. Они выполняли приказы. А подстерегающий теперь ужас превосходит всякое понимание. Вот почему я здесь, Джозия. Чтобы противостоять ему.

Джозия Брум ничего не понял. Он был способен думать только о страшных событиях, разразившихся накануне, – об убийстве Даниила Кейда, о мучительной тряске в тележке среди ночной тьмы. Может, старик не в своем уме? Но говорит как будто бы разумно. Боль в груди утратила остроту, стала тупой, ноющей; поднявшийся к рассвету ветер пронизывал его холодом. Его сотряс озноб. Повязка на его щуплой грудной клетке была вся в запекшейся крови, и каждое движение правой руки вызывало тошноту.

– Кто вы? – спросил он старика.

– Диакон, – ответил Джейк, убирая пустой кувшин в большой заплечный мешок.

На мгновение Брум забыл о боли и в изумлении уставился на старика.

– Да нет! – еле выговорил он, оглядывая поношенные брюки, стоптанные сапоги, видавшую виды куртку из овчины, спутанные седые волосы, нерасчесанную бороду.

Джейк улыбнулся:

– Не суди по внешности, сынок. Я тот, кем себя назвал. А теперь нам с тобой пора отправиться к Бет Мак-Адам. Мне надо поговорить с ней. – Джейк всунул руки в ремни мешка, взял ружье, подошел к Бруму и помог ему встать. Закутав раненого в одеяло, Джейк вывел его из пещеры и подошел с ним к стреноженному мулу.

– Ты поедешь, а я поведу, – сказал старик. Брум с большим трудом взгромоздился на мула. Из-за деревьев донесся жуткий вой, и Джейк остановился как вкопанный. Затем донесся ответный вой… с востока.

Брум услышал вой, однако боль в груди и стук в висках мешали ему замечать окружающее. Тут в отдалении прогремели два выстрела, и сразу же раздался вопль ужаса. Брум пошатнулся в седле.

– Что это было? – спросил он.

Джейк не ответил. Сняв путы с передних ног мула, он взял поводья в левую руку и начал долгий спуск в лесистую долину.

Шагал Диакон очень осторожно, часто оглядываясь на раненого. Брум был в полубреду, и старику пришлось привязать его кисти к луке седла. День занялся ясный, солнечный, почти безветренный. Диакона это обрадовало. Мешок был тяжелым, как и ружье, и он смертельно устал. Спуск в долину был очень медленным, к тому же он часто останавливался, прислушивался, вглядывался в деревья.

Теперь в горах рыскала Смерть: он знал, как стремительно Пожиратели разделываются со своими жертвами. У него не будет времени вскинуть ружье к плечу. Иногда Диакон посматривал на мула – тот ведь учуял бы их много раньше, чем он. Но пока мул шагал спокойно, опустив голову, уши поставив торчком и охотно повинуясь поводьям.

Если им повезет, они доберутся до фермы Бет Мак-Адам к закату. Но что тогда?

Как можно сразить бога крови?

Этого Диакон не знал. А знал он, что грудь у него очень болит и его старое усталое тело напрягает последние силы. Впервые за долгие годы у него возник соблазн использовать камешек для себя: омолодить одряхлевшие мышцы, исцелить изъеденное временем сердце.

Было бы так хорошо вновь почувствовать себя молодым, полным энергии, целеустремленным, вернуть себе страстность и веру юности. И быстроту, подумал он. Это могло бы стать решающим.

Внезапно мул встал как вкопанный, дернув Диакона на себя. Он резко обернулся, и увидел, что мул вздернул голову, а глаза у него расширены от страха. Сняв мешок с плеч, старик вскинул ружье и вернулся к мулу.

– Все в порядке, девочка, – сказал он ласково. – Стой смирно.

Оставив мешок валяться на земле, Диакон взобрался на мула позади Брума и пятками ударил так, что мул припустил во всю мочь. Ему не требовалось других понуканий, и он помчался стрелой вниз по склону. Брум накренился влево, и Диакон поддержал его левой рукой.

Мул несся почти галопом. Когда справа от тропы взметнулся серый зверь, Диакон поднял ружье, точно пистолет и выстрелил. Пуля ударила зверя в плечо и опрокинула. Мул проскочил мимо и вскоре уже бежал по ровному дну долины.

* * *

Они миновали Врата около полуночи, вдыхая прохладный воздух в блеске звезд над головой, а миг спустя оказались в ярких утренних лучах осеннего солнца. Каменное кольцо, в которое они прибыли, густо заросло кустами, так что им пришлось спешиться и продираться сквозь них на открытое место ярдах в тридцати слева.

Амазига что-то тихо сказала в микрофон. Слов Шэнноу не расслышал, но онувидел, как она поднесла к глазам запястье со счетчиком времени и передвинула стрелки. Она перехватила его взгляд.

– Люкас говорит, что сейчас тут восемь часов сорок пять минут утра, и в нашем распоряжении двое суток, чтобы добраться до гор Мардих, где укрылись Сэм и его товарищи. До них примерно сорок две мили, но дорога в основном проходит по ровной местности.

Шэнноу кивнул и сел в седло. Гарет поехал с ним рядом.

– Я глубоко вам благодарен, мистер Шэнноу, – сказал он. – Человеку не так уж часто представляется возможность вернуть к жизни мертвого отца.

– Насколько я понял, – сказал Шэнноу, –он вам не отец, а всего лишь обладатель такой же внешности и имени.

– И идентичной генетической структуры. Почему вы согласились?

Шэнноу не ответил и повернул коня на север, Амазига и Гарет поехали за ним. Они ехали весь день, ненадолго остановившись, чтобы съесть холодный обед. Широкие просторы вокруг были пустынны и безлюдны, а горы, голубевшие вдали, почти не приближались. Дважды они проезжали мимо брошенных домов, а ближе к сумеркам Шэнноу различил в отдалении скопление зданий, видимо, небольшого городка на восточном склоне долины. И там тоже – никаких признаков жизни: фонари не зажглись, и нигде ни малейшего движения.

Свет дня начал угасать, и Шэнноу свернул с тропы в сосняк, подыскивая место для ночлега. Земля тут круто пошла вверх, и впереди показались высокие обрывы, протянувшиеся с севера на юг. С базальтовой скалы низвергался узкий водопад, над которым в лучах заходящего солнца играли маленькие радуги. Там брал начало ручей, бежавший по камням к равнине.

Шэнноу спешился и расслабил подпругу.

– Мы могли бы проехать по крайней мере еще пять миль, – сказала Амазига. Но он ее не слушал. Его зоркий глаз остановился на красном пятне в кустах, примерно в шестидесяти ярдах за водопадом. Бросив поводья, он перешел мелкий ручей и взобрался на крутой противоположный берег. Гарет последовал за ним.

– Господи Боже! – прошептал Гарет, глядя на исковерканные остатки красного джипа.

– Не поминай Его имени всуе, – сказал Шэнноу. – Не люблю богохульства.

Джип валялся колесами вверх на прогнутой искореженной крыше. Одна дверца была вырвана, и Шэнноу заметил следы когтей, оставивших глубокие борозды в красной краске и в стали под ней. Он взглянул вверх. Поломанные, вырванные с корнем кусты по обрыву над джипом свидетельствовали, что он свалился сверху и, падая, несколько раз ударялся о торчащие камни. Пригнувшись, он раздвинул перья папоротника и заглянул внутрь. Гарет встал на колени рядом с ним.

Внутри лежало искалеченное, смятое тело. Разглядели они только вытянутую руку, наполовину оторванную от туловища. Кожа была черной, заскорузлый от крови рукав – оливково-зеленым с узкими серыми полосками. Как рукав рубашки на Гарете.

– Это я… – сказал Гарет. – Это я! Шэнноу выпрямился и обошел искореженный джип. Он увидел отпечатки огромных лап в мягкой земле и пятна засохшей крови, тянущиеся к кустам. Вытащив пистолет и взведя курок, он пошел по следу и ярдах в двадцати дальше обнаружил остатки омерзительного пира. Левее валялась расплющенная коробочка с обрывками проводков. Спустив затвор, он убрал пистолет в кобуру, подобрал, обрызганную кровью коробочку и вернулся к Гарету, все еще глядящему на труп в джипе.

– Идем, – сказал Иерусалимец.

– Мы должны похоронить его.

– Нет.

– Я не могу бросить его тут! Уловив муку в голосе юноши, Шэнноу шагнул к нему и положил ладонь ему на плечо.

– Тут вокруг, кроме следов Пожирателей, есть отпечатки копыт. Если кто-нибудь из всадников вернется и увидит, что трупы похоронили, они поймут, что здесь побывали другие люди. Понимаешь? Мы не должны к ним прикасаться.

Гарет кивнул и внезапно вздрогнул.

– Трупы? Но здесь же всего один, ведь так? Шэнноу покачал головой и показал юноше окровавленную коробочку.

– Не понимаю… – прошептал Гарет.

– Твоя мать поймет, – сказал Шэнноу, глядя на идущую к ним Амазигу. Он не спускал с нее взгляда, пока она осматривала джип. Ее лицо оставалось непроницаемым. Потом она увидела коробочку, точно такую же, какую пристегнула к своему поясу, и ее темные глаза посмотрели в глаза Шэнноу.

– Где ее тело?

– От тела почти ничего не сохранилось. Пожиратели оправдали свое прозвище. Только часть головы. Для опознания достаточно.

– Безопасно ли остаться тут?

– В этих краях безопасных мест нет, госпожа. Но тут хотя бы есть укрытие на ночь.

– Полагаю, трупа вашего двойника тут нет, мистер Шэнноу?

– Да, – сказал он. Амазига кивнула.

– Значит, она решила отправиться сюда без вас. Ошибка, за которую ей, очевидно, пришлось дорого заплатить.

Амазига повернулась и пошла назад к лошадям. Гарет сказал Шэнноу:

– Иного признания, что вы были правы в отношении джипа, вам от нее не услышать. – Он попытался улыбнуться. – Вы мудрый человек, Шэнноу.

Взыскующий Иерусалима покачал головой:

– Мудрым был тот Йон Шэнноу, который отказался сопутствовать им.

Гарет вызвался первым нести дозор. Закутавшись от холодного ночного ветра в толстое одеяло, он уселся на могучем суку, видимо, обломанном недавней бурей. Никогда еще за свою юную жизнь он не испытывал потрясения, равного тому, которое вызвало у него зрелище трупа в джипе. Он же знал убитого, как никого другого, понимал его былые надежды, мечты, страхи. И он не мог не думать о том, что испытывал его двойник, пока джип летел с обрыва. Отчаяние? Ужас? Гнев? Оставался ли он жив после падения? Вломились ли Пожиратели внутрь и начали рвать его беззащитное тело?

Черный юноша задрожал и посмотрел туда, где под могучим вязом мирно спал Шэнноу. Совсем недавно юному Гарету Арчеру их поиски представлялись увлекательным приключением, еще одним волнующим эпизодом в его богатой впечатлениями интереснейшей жизни. Предстоящие опасности скорее манили, чем пугали. Но увидеть свой собственный труп! Смерть была чем-то, что постигало других людей… Только не его! Он нервно взглянул в сторону разбитого джипа.

Ночь выдалась холодная, и Гарет заметил, что у него дрожат руки. Он взглянул на часы: еще два часа ждать, пока мать его не сменит. Ее словно не затронула трагедия, постигшая их двойников, и он невольно позавидовал ее хладнокровию. Амазига расстелила одеяло, сняла коробочки, наушники и отдала их сыну. «Камера Люкаса воспринимает инфракрасные изображения, – сказала она. – Но надолго не включай. Необходимо экономить батарейки. По две минуты каждый час будет достаточно». А теперь и она как будто спала.

Гарет выдвинул микрофон.

– Что ты видишь? – спросил он, медленно поворачивая голову, чтобы миниатюрная камера на обруче наушников могла обозреть равнину внизу.

– Поверни голову вправо примерно на дюйм, – приказал Люкас.

– Что там? – Сердце Гарета заколотилось, и он вытащил из подмышечной кобуры своего Орла Пустыни.

– Очаровательная неясыть, – ответил Люкас. – Как раз схватила ящерицу. – Гарет выругался. – Для тебя на равнине ничего интересного нет, – наставительно сказала машина. – Успокойся.

– Тебе легко говорить, Люкас! Ты не видел собственного трупа.

– Почему же? Видел. Я видел, как исходный Люкас упал, когда его сердце отказало. Но это к делу не относится. Частота ударов твоего сердца сейчас равна ста тридцати трем в минуту. Это очень близко к панике, Гарет. Подыши-ка медленно и глубоко.

– Оно колотится на сто тридцать три удара чаще, чем у бедняги в джипе, – огрызнулся юноша. – И это не паника. Я в жизни не паниковал. И сейчас не собираюсь.

На его плечо легла ладонь, и Гарет вскочил.

– Сто шестьдесят пять ударов, – услышал он шепот Люкаса и, обернувшись, увидел, что позади него невозмутимо стоит Амазига.

– Я сказала, чтобы ты пользовался машиной, а не вступал с ней в споры. – Она протянула руку. – Отдай мне Люкаса и ложись спать.

– Но мне еще два часа дежурить.

– Я не устала. А теперь делай, что тебе говорят. Он смущенно улыбнулся и, осторожно сняв наушники, отдал их ей вместе с коробочками. Амазига отложила «узи» и прикрепила машину к наплечным ремням. Гарет забрал свое одеяло и лег в стороне. Орел Пустыни впился ему в бок, и, бережно вытащив его, он положил пистолет рядом с собой.

Амазига отключила машину, вышла на опушку и оглядела залитую лунным светом равнину. Нигде ни движения, ни звука – если не считать шелеста в ветвях деревьев над ее головой. Она подождала, пока Гарет уснул, а тогда перешла ручей и мимо джипа направилась к месту кровавого пира. Труп – вернее то, что от него осталось, – был разорван на три части. Голова с шеей привалилась к камню – к счастью, лицо было повернуто к нему. Амазига включила машину.

– Что мы разыскиваем? – спросил Люкас.

– Со мной Сипстрасси. В нем почти не осталось силы. У нее должен быть идентичный камешек. Сканируй землю. – Она медленно повернула голову. – Ты что-нибудь видишь?

– Нет. Ничего интересного. Повернись влево… Помедленнее. Он был в кармане брюк или рубашки?

– Брюк.

– От ног мало что осталось. Может быть, кто-то из зверей проглотил камешек.

– Продолжай искать, – сказала Амазига.

– Хорошо. Шагни вправо… Амазига!!! – От его тона у нее похолодела кровь.

– Да?

– Надеюсь, оружие у тебя в руках заряжено и взведено. Зверь в пятнадцати метрах справа от тебя. Высотой около восьми футов…

Амазига вскинула «узи» и повернулась. Когда серое массивное тело прыгнуло на нее, «узи» дал очередь. Громовой грохот разбил тишину ночи. Пули пронизали серую грудь, из ран хлынула кровь, но зверь не упал. Палец Ама-зиги жал на спуск, пока обойма не опустела. Пожиратель с развороченной грудью отлетел назад.

– Амазига!!! – закричал Люкас. – Их еще два! «Узи» был разряжен, Амазига лихорадочно нащупала «беретту» на бедре. Но звери уже атаковали.

И она поняла, что не успеет…

– Ложись, женщина! – крикнул Шэнноу.

Амазига нырнула вправо. Гром пистолетов Шэнноу – и пронзительный визг первого Пожирателя, который опрокинулся, лишившись половины черепа. Второй отвернулся от Амазиги и ринулся на высокого человека у опушки. Шэнноу выстрелил, зверь споткнулся. Второй выстрел разнес ему череп, и Амазигу обдало брызгами крови и ошметками мозга.

Шэнноу шагнул вперед, не выпуская пистолетов.

Амазига повернула голову..

– Есть еще? – шепнула она Люкасу. Ответа не последовало, и она обнаружила, что один проводок выскочил из правой коробочки. Тихо выругавшись, она вставила его на место.

– Ты не пострадала? – спросил Люкас.

– Нет. Что ты видишь? – спросила Амазига, медленно поворачиваясь на триста шестьдесят градусов.

– Всадники километрах в четырех к северу, они едут от нас. Зверей не вижу. Но обрыв очень высок, и наверху, возможно, есть еще. Могу ли я посоветовать тебе перезарядить твое оружие?

Выключив машину, Амазига неуверенно поднялась на ноги. Шэнноу протянул ей «узи», и тут подбежал Гарет, сжимая в руке своего автоматического Орла Пустыни.

– Спасибо, Шэнноу, – сказала Амазига. – Ты оказался тут очень быстро.

– Я все время был здесь, – сказал он. – Перешел ручей следом за вами.

– Зачем?

Он пожал плечами.

– Мне было не по себе. А теперь, если вы меня извините, я оставлю вас сторожить и дальше.

– Ух, черт! – воскликнул Гарет, глядя на трех убитых зверей. – Просто великаны!

– Причем мертвые, – отозвался Шэнноу, проходя мимо.

Гарет подошел к Амазиге, которая вставляла в «узи» новую обойму.

– Черт! Ну, вылитый снежный человек… – Он оборвал фразу, и Амазига увидела, что он глядит на голову другой Амазиги. – О Господи! Господи!

Мать взяла его под руку и повела к ручью.

– Я жива, Гарет. И ты жив. Думай только об этом. Слышишь?

– Слышу. – Он кивнул. – Но, черт…

– Никаких «но», сын! Они мертвы, мы живы. Они хотели спасти Сэма. Они не сумели. Мы сумеем. Ты понял?

Он судорожно вздохнул.

– Я тебя не подведу, мама. Можешь положиться на меня.

– Я знаю. А теперь пойди поспи. Я буду дежурить.

* * *

Сэмюэль Арчер не был религиозен. Он уже давно решил, что Бог, если он существует, либо самодур, либо бездарность. А возможно – и то, и другое. Однако теперь Сэм стоял на краю плато и молился. Не о себе (хотя остаться в живых было бы более чем приятно), но о последних оставшихся в живых из тех, кто вместе с ним выступил против Кровь-Камня. Позади него были оставшиеся инсургенты – всего двадцать два, включая женщин. Перед ним и внизу на равнине были отборные исчадия. Двести воинов, чьи боевые качества были усилены семенами демона в их лбах. Все до единого – беспощадные убийцы. Сэм поглядел по сторонам. Инсургенты выбрали отличное место для последнего боя – высоко над равниной, а деревья с густым подлеском создавали что-то вроде естественного форта. Исчадиям придется взбираться по крутому склону под шквальным огнем. «Будь у нас достаточно боеприпасов, мы могли бы долго продержаться», – подумал Сэм и скосил глаза на две патронные ленты, перекрещенные на его широкой груди. Пустых кармашков было больше, чем патронов. Он пересчитал их. Из кармана разорванной серой рубашки он вынул полосу вяленого мяса – все, что осталось от его доли съестных припасов.

Сэм знал, что отступать им некуда. В двухстах ярдах за его спиной склон отвесно тянулся вниз до самого дна ущелья, которое выводило в пустыню Мардих. Даже если бы им удалось спуститься с обрыва, без лошадей им никогда не добраться до далекой реки. В пустыне их ждет смерть от жажды.

Сэм вздохнул и протер усталые глаза. Четыре года он противостоял Кровь-Камню, собирал бойцов, сражался с исчадиями и Пожирателями. И все впустую. Свой небольшой запас Сипстрасси он израсходовал целиком, а без них нет надежды остановить убийц. У него по руке полз муравей. Он смахнул его.

«Вот кто мы, – подумал он. – Муравьи, гордо не отступающие перед лавиной».

Отчаяние – мощная сила, и почти все эти четыре года Сэм противился ему. Вначале это было не так уж трудно. Оставшиеся в живых Хранители сплотились против Саренто и выиграли три сражения с исчадиями. Но ни одно не оказалось решающим. Затем Кровь-Камень создал волчецов-мутантов, и у человечества появились новые страшные враги; Целые общины перебирались в горы, ища спасения от свирепых зверей. В результате армия Хранителей, всегда немногочисленная, лишилась продовольствия, которым ее снабжали фермеры, теперь бежавшие от Пожирателей. Не хватало боеприпасов, и многие бойцы вернулись к себе домой в тщетной надежде защитить свои семьи.

И вот их осталось двадцать два. А завтра не останется никого.

К Сэму подошла красивая высокая смуглая женщина с двумя пистолетами на наплечных ремнях, надетых поверх вылинявшей красной рубашки. Иссиня-черные волосы были закручены в тугой пучок на затылке. Сэм улыбнулся ей.

– Думается, Шэмми, мы подошли к концу длинного печального пути. Я сожалею, что вовлек тебя во все это. Шэмшед Синг пожала плечами:

– Здесь или дома… Какая разница? Либо сражаться, либо умереть.

– Либо и то, и другое, – устало сказал Сэм. Она села рядом с ним на камень, положив короткоствольное ружье поперек стройных ног.

– Расскажи мне про счастливые времена, – внезапно попросила она.

– О чем-нибудь конкретном? – сказал он. – Я ведь прожил триста пятьдесят лет, так что есть из чего выбирать.

– Расскажи мне про Амазигу.

Он поглядел на нее с нежностью. Она была влюблена в него и не скрывала этого все два года, которые провела с инсургентами. Однако Сэм держал ее на расстоянии. За всю его долгую жизнь только одна женщина нашла доступ к его душе, а она была мертва, убита исчадием в первые дни войны.

– Ты замечательная женщина, Шэмми. И я жалею, что не воздал тебе должного.

– Чепуха, – сказала она с широкой улыбкой. – А теперь расскажи мне про Амазигу.

– Почему?

– Потому что это тебя всегда подбодряет. А тебе ободриться не помешает. Он покачал головой.

– Мне всегда казалось особенно печальным, что в жизни всякого человека наступает момент непоправимости. Когда Наполеон увидел разгром своей армии при Ватерлоо, он понял, что уже никогда в жизни ему не начать победной военной кампании. Все было позади. И мне всегда казалось, что смириться с этим очень тяжко. Теперь я знаю, каково это. Мы сражались с великим злом и не смогли победить его. А завтра мы умрем. Сейчас не время для счастливых воспоминаний, Шэмми.

– Ты не прав, – сказала она. – В эту минуту я еще вижу небо, ощущаю горный ветер, вдыхаю запах сосен. Я жива! И наслаждаюсь этим. Завтра будет другой день, Сэм. Мы сразимся с ними. Кто знает? Может быть, мы победим. Может быть, Бог разверзнет небо и обрушит громы на наших врагов.

Он засмеялся:

– Скорее всего он промахнется и попадет громами в нас.

– Не иронизируй, Сэм, – попеняла она. – Не нам судить о замыслах Бога.

– Меня ставит в тупик, как, увидев все, что ты видела, ты еще способна сохранять веру в Него.

– А меня ставит в тупик, что ты не способен, – ответила она. Солнце склонялось к горизонту, обливая горы золотом и багрянцем.

Внизу в долине исчадия зажигали лагерные костры, и эхо откликалось на хриплое пение.

– Джерет осмотрел ущелье, – сказала Шэмшед. – Обрыв тянется примерно на четыре мили. Он считает, что некоторые из нас могли бы спуститься.

– Внизу пустыня. Мы не выживем, – сказал Сэм.

– Согласна. Но у нас все-таки есть выбор.

– Ну, хотя бы Пожиратели исчезли, – сказал он, вновь глядя на лагерь исчадий.

– Да, странно, – согласилась она. – Они все ушли вчера. Но вот куда?

– Какая разница, лишь бы здесь их не было, – ответил он с чувством. – Сколько у тебя патронов?

– Около тридцати. И еще двадцать пистолетных.

– Думаю, этого хватит, – сказал Сэм.

– Должно хватить, – согласилась она.

* * *

Амазига смотрела, как Гарет снимает с седла две свернутые кольцами веревки: Обрыв был практически вертикальным и высотой около шестисот футов, но состоял из трех уступов. Первый тянулся над ними примерно в восьмидесяти футах. В лунном свете его край переливался серебром.

– Что ты думаешь? – спросила Амазига.

– Проще простого, мама. – Гарет улыбнулся. – Опор, чтобы хвататься и ставить ноги, вполне достаточно. Единственная трудность – навес над верхним уступом, но не сомневаюсь, что смогу подняться и на него. Я в одиночку одолевал подъемы куда труднее этого. – Он обернулся к Шэнноу: – Когда я взберусь на первый уступ, я сброшу вам веревку, мистер Шэнноу Подъем будет поэтапным. Как вы переносите высоту, мистер Шэнноу?

– Боязнью высоты я не страдаю, – ответил Иерусалимец.

Гарет набросил свернутую веревку через шею и плечо, потом подошел к обрыву. Да, подъем оказался относительно нетрудным, но почти под самым уступом скала была отполирована стекающей с него водой. Он подумал перебраться правее, но тут же заметил узкую вертикальную щель в шести футах левее. Осторожно добравшись до нее, Гарет засунул правую руку внутрь, сжал ее в кулак и подтянулся вверх на пару футов. Слева оказался удобный выступ, и он поднялся выше. Разжав кулак, он закинул руку на уступ, подтянулся и сел, спустив ноги, глядя на маленькие фигурки внизу. Потом помахал им.

Скалолазание всегда было его увлечением. Впервые он его освоил в Европе, в Триффинских горах Уэльса. Его всему обучила Лайза: показала, как опираться на выступы, как якорно сжимать кулак в щели. Его поражало, с какой легкостью она взбиралась по отвесным скалам, казавшимся гладкими, как отполированный мрамор. Он вспоминал о ней с большой нежностью и порой недоумевал, почему променял ее на Еву.

«Лайза думала о браке, Ева думала о наслаждении». Нелепая мысль! «Неужели ты так пуст?» – спросил он себя. Лайза была бы прекрасной женой, сильной, верной подругой. Но ее любовь к нему была чрезмерной и, хуже того, собственнической. А он видел, к чему приводит подобная любовь, так как знал свою мать и всю жизнь страдал от ее целеустремленной решимости. «Такой любви я не хочу, – подумал он. – Ни за что!»

Выбросив из головы эти мысли, Гарет встал и пошел по краю обрыва. Нигде не было удобного камня, за который он мог бы зацепить веревку, чтобы надежнее помогать Шэнноу лезть наверх. Однако он нашел небольшую вертикальную трещину и отцепил от пояса что-то вроде клешни из сверкающей стали. Засунув ее в щель, он потянул за кнопку в центре. Клешня раскрылась, надежно закрепившись в стенках трещины. Размотав одну веревку, он пропустил ее конец сквозь стальное кольцо в клешне и спустил его ожидающему внизу Шэнноу. Когда Иерусалимец начал подъем, Гарет перекинул веревку через левое плечо, выбирая слабину.

Шэнноу поднялся на уступ без каких-либо происшествий.

– Ну и как? – шепнул Гарет. Шэнноу пожал плечами.

– Не нравятся мне эти тучи, – сказал он вполголоса.

Гарет обвязал его веревкой вокруг пояса. Шэнноу был прав. Небо темнело, а им предстоял долгий подъем.

Еще раз спустив веревку, он помог матери подняться на уступ. К тому времени, когда Амазига присоединилась к ним, она с трудом переводила дух.

Час спустя все трое выбрались на верхний уступ. До верха обрыва оставалось сорок футов. Но вокруг них сомкнулась мгла, и заморосил дождь, словно смазывая каменную поверхность салом. Гарета грызла тревога. Навес вверху совершенно исчез из виду. Одолеть его было бы нелегко при любых обстоятельствах, но в темноте, под усиливающимся дождем?

Гарет в третий раз прошелся по уступу, глядя вверх, пытаясь определить наивыгоднейший путь. И не увидел ничего ободряющего. Дождь слегка затих. Он поглядел вниз, еле различая их стреноженных лошадей, крохотных, словно букашки. Добраться сюда – и не довершить дела? Господи, Амазига никогда ему не простит. Он давно знал, что мать его не любит, но она им гордилась, и гордость эта служила терпимой заменой любви. Она не могла… была не в силах полюбить кого-нибудь, кроме своего мужа. Та любовь была всеохватывающей, всепоглощающей. В детстве это больно ранило Гарета, но, взрослея, он научился понимать сложность натуры родившей его женщины, ошеломляющий блеск ее талантливости. Если на его долю досталась только ее гордость, приходилось довольствоваться этим. Он повернулся к уходящему вверх обрыву, нащупал небольшое углубление в камне, нашел опору для ноги и подтянулся. Надежность захвата была особенно важной для преодоления навеса, но его пальцы устали, каменная поверхность теперь была скользкой. Пока Гарет преодолевал следующие пятнадцать футов, во рту у него совсем пересохло. Его нога соскользнула. Он судорожно сомкнул пальцы на маленьком выступе и повис над шестисотфутовым провалом. Его охватила паника. Он висел на одной руке, а другой ему не за что было ухватиться. Хуже того: он уже был на срезе навеса и, сорвавшись, пролетит мимо первого выступа, а до второго более восьмидесяти футов… Он разобьется в лепешку. Его сердце колотилось так сильно, что в висках стучало. Извернув шею, он посмотрел вверх. Примерно в восемнадцати дюймах над крохотным выступом, за который он держался, виднелся примерно такой же. Глубоко вдохнув воздух, он приготовился сделать усилие, необходимое, чтобы ухватиться за него.

«Если промахнешься, то сорвешься! Черт! Не смей так думать!» Но это от него не зависело. Ему представился другой Гарет – его труп в разбитом джипе.

«Господи! – подумал он. – Сейчас я умру!»

Внезапно что-то уперлось в его подошву, давая опору. Гарет взглянул вниз и увидел, что Шэнноу тоже выбрался на срез навеса. Теперь, сорвавшись, Гарет обречет на смерть и Взыскующего Иерусалима.

Он услышал голос Шэнноу – спокойный и ровный:

– До утра я тебя поддерживать не смогу, малый. Так что лезь!

Гарет вскинул тело, ухватился за верхний выступ и уперся носком в небольшую выемку. Дальше находить опоры оказалось гораздо легче, и с невыразимым облегчением он выбрался на верх обрыва.

Несколько секунд он пролежал на спине с закрытыми глазами, ощущая капли дождя на лице. Потом встал, обмотал плечо веревкой и дважды дернул, сигналя Шэнноу начинать подъем. Веревка натянулась, Гарет откинулся…

Что-то холодное коснулось его виска.

Дуло пистолета…

Он увидел руку. С острым, как бритва ножом, который рассек веревку.

* * *

Сим Джексон сидел в большой комнате своего дома, закинув ноги в сапогах на стол. Его брат Михей лениво тасовал засаленную карточную колоду.

– Сыграем, Сим?

– А на что? – осведомился старший брат, беря кувшин с самогоном и делая большой глоток. – Ты же просадил все, что у тебя было.

– А ты дай мне взаймы, – сказал Михей с упреком. Сим со стуком поставил кувшин на стол.

– Какого черта? В карты садятся играть, когда есть деньги, – вот так! Не можешь вбить это себе в башку?

– Ну так делать-то все равно нечего! – заскулил Михей.

– А кто виноват? – отрезал Сим, запуская грязную лапу В сальные волосы. – Конечно, она была рожа рожей, так это еще не причина, чтобы взять и измордовать ее.

– Сама напросилась, – уперся Михей. – Обзывала меня по-всякому.

– Ну, вот она и сбежала. И уж теперь не вернется, об заклад побьюсь. Знаешь, в чем твоя беда, Михей? Ты не понимаешь, когда тебе везет.

Сим встал и потянулся. Вроде бы собирался дождь – у него заныла спина. Подойдя к окну, он посмотрел на двор, на облитый луной амбар в его глубине. Там вроде бы что-то мелькнуло. Нагнувшись, он протер грязное стекло. Но только размазал грязь. И выругался.

– Что там? – спросил Михей. Сим пожал плечами.

– Мне показалось, у амбара кто-то прячется. Почудилось, наверное…

Он прищурился. В лунном луче блеснул серебристо-серый мех.

– Волчецы! – сказал он. – Чертовы волчецы! Сим быстро прошел через комнату, снял со стены длинноствольное ружье и с ухмылкой обернулся к Михею.

– Куда интереснее, чем дуться в карты с бестолочью вроде тебя, – сказал он, вкладывая патрон на место. – Пошли! Бери свое ружье, братец. Поохотимся!

К нему вернулось прекрасное расположение духа. Попались, сучьи дети, подумал он. Теперь им не уйти! Теперь никакая Бет Мак-Адам их не спасет!

Он распахнул дверь и вышел наружу в лунный свет.

– Эй вы, поганцы! Покажитесь! – крикнул он. Ночная тишина осталась нерушимой, полная луна сияла слепящим блеском. Луна – покровительница охотников. Сим тихо двинулся вперед, держа ружье наготове. Он услышал, как споткнулся Михей, выйдя следом за ним на крыльцо. Пентюх задрипанный!

Сим свернул вправо, в сторону огорода и загона.

– Покажитесь! – заорал он. – Старый дядюшка Сим припас для вас подарочек!

У него за спиной Михей странно булькнул, и Сим услышал, как что-то стукнулось о землю. Ружье уронил, подумал Сим, оборачиваясь.

Но упало не ружье. По твердой земле, подпрыгивая, катилась голова Михея, полностью отделенная от шеи свирепым ударом длинных когтей. Туловище Михея упало ничком. Но Сим не смотрел на него. Парализованный ужасом, он уставился на вздыбившееся перед ним чудище с мерцающим серебряным мехом, золотистыми глазами и ярко-красным камнем во лбу.

Ружье Сима Джексона взметнулось к плечу, он спустил курок. Пуля ударила чудищу в грудь, но оно не упало, а, взвыв, прыгнуло вперед. Сверкнув, опустились когти. Симу удар пришелся по плечу, он пошатнулся, попятился, ружье полетело на землю. Сим заморгал и почувствовал, как из его плеча хлынула кровь. Боли не было – даже когда его рука отделилась от тела и, хлопнувшись об землю, легла поперек его сапога.

Пожиратель нанес второй удар…

От лица Сима Джексона не осталось ничего.

Из темноты появились еще десятки зверей. Некоторые остановились подзакусить.

Остальные широкими скачками понеслись к спящему городку Долина Паломника.

10

Великая глупость считать, будто зло можно победить доводами рассудка. Зло подобно притяжению – силе, действующей вне пределов логики.

Мудрость Диакона, глава XXVII

Иаков Мун не имел обыкновения слышать голоса. В этом преуспевали другие люди. Ни видений, ни прорицаний, ни мистических снов, ни откровений. У Иакова Муна был только один дар, если это можно назвать так: он убивал с холодным безразличием. И когда голос зазвучал, Мун крайне удивился. Он сидел у своего костра с подветренной стороны Великой Стены милях в двадцати от Долины Паломника. Не получив никаких вестей от апостола Савла, Мун покинул Доманго и долго кружил по горам. Сель заставил его свернуть с пути и задержал, но теперь до городка оставалось менее трех часов езды. Однако его лошадь совсем измучилась, и Мун решил переночевать у Стены.

Голос окликнул его около полуночи, когда он уже укладывался спать. Сначала это был шепот, будто дуновение ночного ветра. «Иаков Мун! Иаков Мун!»

Мун сел, сжимая пистолет.

– Кто тут?

– Позади тебя, – последовал ответ, и Мун стремительно обернулся.

В стене словно бы исчез один из огромных прямоугольных камней, и Мун увидел перед собой краснокожего мужчину. Его лицо и верхняя половина торса были словно исчерчены черными линиями. Он сидел на эбеновом троне. Мун взвел курок.

– Это лишнее, – сказал незнакомец на троне. Видение приблизилось, и проем в стене теперь заполняло только лицо с рубиново-красными глазами, белки которых были налиты кровью. – Ты мне нужен, Мун.

– Да ты-то мне не нужен, – ответил Мун, пистолет подпрыгнул у него в руке, и пуля пронизала багряное лицо, не оставив никакого следа, а лицо расплылось в широкой улыбке.

– Не трать патроны зря, Мун, и выслушай, что я тебе предлагаю. Богатства превыше всех твоих грез и вечную жизнь. Я могу сделать тебя бессмертным, Мун. Могу исполнить самые несбыточные твои желания.

Мун расслабился и убрал пистолет в кобуру.

– Это сон, так ведь? Разрази меня Бог, я же сплю!

– Нет, не спишь, Мун, – сказал ему багряный мужчина. – Хочешь жить вечно?

– Я слушаю.

– Мой мир умирает. Мне нужен другой. Человек, которого ты знал как Савла, открыл мне Врата, и я теперь оглядел твой мир. Он мне по вкусу. Но мне нужен здесь помощник, чтобы руководить моими… войсками. Мысли, которые я успел извлечь из умирающего Савла, подсказали мне, что этот человек – ты. Это так?

– Объясни мне про вечную жизнь, – сказал Мун, не отвечая на вопрос.

– Она может начаться прямо сейчас, Мун. Значит, ты желаешь ее?

– Ага!

Мун чуть не опрокинулся – его лоб невыносимо обожгло. Он вскрикнул, поднес руку ко лбу, но боль исчезла столь же внезапно, как вспыхнула. На середине лба пальцы Муна нащупали маленький камешек.

– Пока ты будешь служить мне, Мун, ты будешь бессмертным. Ощущаешь новую силу в своем теле, энергию… жизнь?

Иаков Мун ощущал не только это. Наружу вырвалось его долго подавляемое ожесточение, его первозданная злоба. Как сказало видение, он ощущал в себе новые силы, усталость от долгого пути исчезла, спина больше не ныла от долгих часов в седле.

– Ощущаю, – сказал он решительно. – Что тебе от меня нужно?

– Поезжай к развалинам древнего города к северу от Долины Паломника. Там я встречу тебя.

– Я спросил, что тебе от меня нужно? – сказал Мун.

– Крови, – ответило видение. – Реки крови. Насилие и смерть, ненависть и войны.

– Ты Дьявол? – спросил Мун.

– Я лучше Дьявола, Мун. Ведь я победил.

* * *

Гарет не знал, что его мать решила взбираться следом за ним, оставив Шэнноу на уступе последним. Когда веревка внезапно утратила натяжение, Амазига потеряла опору. В такое мгновение большинство людей поддались бы панике и с воплем полетели бы вниз навстречу смерти. Но она была другой.

Она жила ради одной заветной цели – найти Сэма.

А потому, когда веревка перестала ее поддерживать и она сорвалась, ее пальцы уже шарили по мокрому камню. Первый выступ, за который она было ухватилась, был слишком мал, и она снова заскользила. Пальцы впивались в камень, один ноготь был сорван, но тут ее рука ухватила надежный выступ, и скольжение прекратилось. Она повисла на одной руке почти у нижнего края навеса, ее ноги болтались над пустотой, а рука быстро уставала, и сжимать пальцы становилось все труднее.

– Шэнноу! – крикнула Амазига. – Помоги мне! Ее пальцы почти разжались, но тут сильная рука ухватила ее за пояс, и Шэнноу втащил ее на уступ. Поникнув на коленях, она прижалась затылком к обрыву и закрыла глаза. Боль в поврежденной кисти ее почти обрадовала: значит, она жива!

Шэнноу поднял веревку и осмотрел ее конец.

– Кто-то ее перерезал, – сказал он. Ее охватил страх.

– Гарет! – прошептала она.

– Возможно, они взяли его живым, – сказал Шэнноу шепотом. – Вопрос в том, что сейчас делать нам? Вверху враги, наши лошади внизу.

– Если они поглядят с обрыва, то не увидят нас, – ответила она. – И решат, что мы сорвались. Думаю, нам следует лезть вверх.

Она увидела, как Шэнноу улыбнулся.

– Не знаю, сумею ли я, госпожа, но знаю, что с поврежденной рукой вы никак не сумеете.

– Не можем же мы бросить Гарета! – Она посмотрела на часы. – А до того, как они убьют Сэма, остается всего час. Времени спуститься и найти кружной путь у нас нет.

Шэнноу встал и обследовал уступ. Нигде ничего. Амазига присоединилась к нему, и они осмотрели уступ уже вместе. Тянулись томительные минуты, затем сверху донесся треск выстрелов – оглушительный, непрерывный.

– Ты прав, – сказала она наконец усталым от отчаяния голосом. – Мы ничего сделать не можем.

– Погодите, – перебил Шэнноу. Отцепив от пояса пистолет, он протащил конец веревки сквозь предохранительную скобу спускового крючка и туго его завязал. Отступив к краю уступа, он взялся за веревку ближе к другому концу и начал раскручивать ее над головой. Амазига посмотрела вверх. Примерно в двадцати пяти футах над ними, там, где навес был поуже, торчал каменный палец. Шэнноу взял веревку за самый конец, снова раскрутил пистолет и наконец запустил его вверх. Пистолет застучал по навесу и упал, таща за собой вниз веревку, захлестнувшую камень. Шэнноу поймал его, отвязал и убрал в кобуру.

– Ты думаешь, он выдержит твой вес? – спросила Амазига.

Шэнноу трижды подергал сдвоенную веревку и натянул ее.

– Будем надеяться, – ответил он. И полез наверх.

* * *

Гарет изнемогал от гнева. Смуглая женщина перерезала веревку, потом велела ему заложить руки за голову встать.

– Да послушайте же, – сказал он. – Я здесь, чтобы…

– Заткнись! – прикрикнула она, и он услышал щелчок взводимого курка. – Иди и помни, что я позади тебя и что мне уже приходилось убивать.

Она не отобрала у него оружие, что указывало либо на уверенность в себе, либо на глупость. Гарет выбрал уверенность. Он послушно пошел в сторону поляны, где десятка два мужчин с ружьями в руках укрывались за валунами и упавшими деревьями. На их шаги обернулся высокий чернокожий мужчина.

– Я нашла этого… эту тварь, – яростно сказала смуглая женщина, – когда он влез по веревке на обрыв позади нас. Там были и другие, но я перерезала веревку.

– Да, перерезала, – сказал Гарет, – и, наверное, убила одного из немногих твоих друзей в этом мифе, Сэм. Глаза чернокожего удивленно расширились.

– Я тебя знаю, малый?

– В определенном смысле. – Небо утренне светлело, дождь кончился. – Погляди на меня повнимательней, Сэм, кого я тебе напоминаю?

– Кто ты? – спросил Сэмюэль Арчер. – Отвечай без загадок.

По изумлению на его лице Гарет заключил, что он хотя бы отчасти догадался о правде.

– Мою мать зовут Амазига, – сказал он.

– Лжешь! – закричал Сэм. – Я знал Амазигу всю мою жизнь. Других детей у нее не было.

– Моя мать на уступе под обрывом. Она перешла из мира в мир, Сэм, чтобы найти тебя. Спроси ее сам.

В эту же секунду справа от Гарета прогремел залп. Несколько человек – и мужчин, и женщин – с криком упали. А к лагерю ринулись исчадия, стреляя на бегу. Дюжие, в туниках из черной кожи и рогатых шлемах. Сэм обернулся, хватаясь за пистолет. Гарет поднял «узи», и поляну огласили раскаты грома. Исчадия в первом ряду повалились как скошенные. Гарет бросился навстречу остальным, автомат сотрясался в его руках. Вокруг него загремели другие выстрелы – инсургенты открыли огонь. Он сменил пустую обойму на новую. Но первая атака уже захлебнулась. Исчадия укрылись среди деревьев и стреляли оттуда. Пуля просвистела мимо виска Гарета, а вторая взметнула облачко пыли у его ног. Пригнувшись, он бросился за валун и скорчился позади него. Слева лежала убитая молодая женщина. Из круглой ранки на виске текла кровь. От камня над головой Гарета срикошетила пуля. Он рискнул выглянуть и увидел стрелка в листве дерева неподалеку. Подняв «узи», он дал короткую очередь. Снайпер сорвался с сука, и кусты внизу затрещали под тяжестью его тела. По ту сторону поляны за поваленным стволом лежал Сэм. Он клял себя за то, что не сообразил, насколько вероятной была атака исчадий под покровом утреннего тумана. Появление юноши с многострельным ружьем спасло их. Он посмотрел на Гарета. На его профиль. И заметил даже еще большее сходство с Амазигой: в тонком очертании скул, в безмятежности гладкого лба. Гарет перехватил его взгляд и улыбнулся. Иных доказательств ему не требовалось. Сэм не понимал, каким образом, – но это было правдой!

Слева раздался залп, около тридцати исчадий выскочили из подлеска, стреляя на бегу. Сэм увидел, как падают инсургенты. Загрохотал «узи», но атака продолжалась. Подняв пистолет, Сэм выстрелил в приближающихся врагов. Вокруг него в воздухе свистели пули, одна задела его скальп, и он упал. Перекатившись на другой бок, ом увидел, что навстречу исчадиям бежит Шэмми с двумя пистолетами. Ее жизнь казалась заколдованной, пока пуля не попала ей в бедро и не сбила ее с ног. Джерет бросился к ней на помощь, продолжая стрелять. В то мгновение, когда он нагнулся над ней, его лицо исчезло в фонтане багровых брызг.

Сэм приподнялся на колени и разрядил свой пистолет в последнего из исчадий. Снова загрохотал «узи» Гарета, и поляну окутала тишина. Шэмми подползла к Сэму. По ее обмоткам расползлось алое пятно.

– Я сейчас наложу жгут, – сказал Сэм.

– Не имеет смысла, – ответила она.

Сэм огляделся. Убито около сорока исчадий, в живых их осталось не меньше ста пятидесяти. А из инсургентов уцелели пока только он и Шэмми, ну и неизвестный юноша.

Гарет добрался до них по-пластунски.

– Моя веревка еще там, – сказал он. – Если мы спустимся, у нас хотя бы будет шанс.

– Нет времени, – ответила Шэмми, поднимая перезаряженные пистолеты: исчадия снова бросились в атаку. Гарет привстал на колени и расстрелял свою последнюю обойму. По меньшей мере десять атакующих упали, но остальные не остановились.

И тут раздался грохот еще одной очереди, скосившей многих из них, и Гарет увидел бегущую к ним Амазигу с «узи». Позади нее Шэнноу хладнокровно вел прицельный огонь из своих длинноствольных пистолетов.. Исчадия дрогнули и побежали назад в густые кусты.

– Надо скорее уходить! – сказал Гарет. Они с Сэмом подняли истекающую кровью Шэмми и, пошатываясь, пересекли поляну. Мимо жужжали пули, но они вскоре оказались под защитой деревьев. Гарет торопливо привязал веревку к тонкому древесному стволу.

– Ты первым, Сэм, – сказал он. – Ниже уступ, и ты увидишь еще веревку. У подножия ждут лошади. – Но Сэм словно не слышал. Он во все глаза смотрел на Амазигу. – Вопросы потом, договорились? – Гарет ухватил его за локоть. – А пока… вниз! Когда окажешься на уступе, дерни веревку дважды. И спустится следующий.

Сэм ухватился за веревку и исчез за краем обрыва, а Гарет обернулся к матери:

– У тебя остались обоймы для «узи»?

– Последняя. – И она протянула ее ему. На поляне показался исчадие, целясь из ружья. Шэнноу дважды прострелил ему грудь. Гарет оглянулся на веревку.

– Давай же! – прошептал он, и, словно услышав его, невидимый Сэм дважды дернул за веревку.

– Теперь ты, мама, – распорядился Гарет. – Отдай «узи» Шэнноу.

Бросив автомат Иерусалимцу, она подошла к веревке и скрылась из виду.

Опять вокруг них засвистели пули. Шэнноу дал очередь из «узи», и внезапно все стихло. Веревка задергалась.

– Теперь вы, Шэнноу.

– Нет, ты, – ответил Иерусалимец. – Я спущусь последним.

Гарет отдал свой «узи» Шэмми и исчез за краем обрыва.

Некоторое время царила тишина, а затем Шэнноу увидел, как веревка дернулась два раза.

– Теперь ваша очередь, – сказал он молодой женщине.

Она улыбнулась и пожала плечами:

– Слишком много потеряла крови, друг. Сил у меня больше нет. Спускайся ты, а я их на время задержу.

– Я вас понесу, – сказал он.

– Нет! Перебита артерия. Возможно, мне осталось жить несколько минут. Спасайтесь и спасите Сэма. Увезите Сэма отсюда.

Появились два исчадия. Пуля отлетела рикошетом от дерева над головой Шэнноу. Извернувшись, он израсходовал обойму «узи» и отбросил его. Шэмми теперь лежала навзничь. В груди у нее зияла вторая рана. – Ну, эта хотя бы сняла боль, – прошептала она.

– Вы храбрая женщина и заслуживали лучшей судьбы.

– Поторопитесь, – сказала она, – только сначала посадите меня. Может быть, я сумею еще пострелять.

Шэнноу усадил ее, прислонив спиной к дереву, и вложил ей в руки «узи». Потом прополз к обрыву и начал спускаться.

Когда он достиг уступа, вверху раздалась очередь.

А дальше – тишина.

Сэм сидел на склоне над покинутой деревушкой, все еще не в состоянии опомниться от потрясений этого дня. Шэмми убита. Они все убиты: Джерет, Марсия, Кейлеб… А Амазига жива! Его томило ощущение нереальности, душевное онемение, исключавшее любые чувства. Они спустились к подножию обрыва, а исчадия стреляли в них сверху. Пули поднимали облачка пыли, но все в отдалении. Он ехал впереди на одной лошади с Амазигой, черный юноша и угрюмый воин следовали за ними. Ехали они много часов и наконец остановились в этом обезлюдевшем селеньице, жители которого давным-давно были перебиты воинами Кровь-Камня, и только опустелые дома с запорошенными пылью комнатами напоминали о навсегда исчезнувшей тихой общине.

Амазига привела его в один из домов, усадила, а сама встала перед ним на колени. И объяснила ему все. Но ее слова скользили мимоего сознания, были лишены смысла. Он протянул руку и прикоснулся к ее лицу, она нагнулась и поцеловала его пальцы – как делала всегда. И тут у него хлынули слезы. Он встал, шатаясь, вышел за дверь, почти столкнувшись с юношей, а потом побежал и продолжал бежать, пока не оказался высоко на холме.

Шэмми убита. Верная надежная Шэмми, которая ни о чем не просила, кроме как сражаться с ним рядом.

Но где же горе? Амазига, которую он любил больше жизни, вернулась к нему. Не его Амазига, сказала она, но другая женщина из другого мира. Это казалось бессмыслицей и ничего не меняло. На лошади, сидя позади нее, он вдыхал запах ее волос, ощущал прикосновение ее тела.

Сэмюэль Арчер попытался привести свои мысли в порядок. Когда-то в Центре Хранителей он изучал принцип множественности миров, даже теоретически постулировал существование других Сэмюэлей Арчеров. Затем Саренто преобразился в Кровавого Зверя, и Сэм забыл о науке в ожесточенных войнах.

Амазига погибла под градом пуль, ее красивое лицо превратилось в кровавое месиво…

Амазига жива!

О Господи!

Всему есть предел! Сэм уставился в небо. Нигде ни единой птицы, ни единого живого существа на земле, куда хватал глаз – Кровь-Камень высосал мир досуха. Сияло солнце, в белесо-голубом небе плыли облачка. Сэм растянулся на траве. В его мозгу теснились хаотичные мысли. Он увидел, что к нему идет Амазига. Он впивал взглядом каждое ее гармоничное движение, покачивание, неосознаваемую их притягательность, легкость походки. Господи, она же самая красивая женщина из всех, каких ему доводилось видеть!

«Я не знаю ее!»

– Нам надо поговорить, Сэм, – сказала она мягко, садясь рядом с ним.

– Поговорим о наших общих воспоминаниях, – сказал он более резко, чем намеревался. – Помнишь лето в Пропавшем Соколе у озера?

Она грустно покачала головой.

– Мы с тобой не разделяли ни единого лета, хоти не сомневаюсь, что некоторые наши воспоминания окажутся общими. Не в том суть, Сэм. Я прошла через вселенную, чтобы найти тебя и спасти от смерти. Я так же не смогла спасти моего Сэма, как ты не сумел защитить Амазигу, которую знал. Но мы абсолютно точные копии оригиналов. Все, что я любила в моем Сэме, присуще тебе, и вот почему я могу сказать, не боясь впасть в противоречие, что люблю тебя, Сэм, я люблю тебя, и ты мне необходим.

– Кто этот мальчик? – спросил Сэм, зная ответ, но ища подтверждение.

– Твой сын. Сын, которого ты мог бы зачать.

– Он смел и надежен. Я мог бы гордиться таким сыном.

– Ну так гордись, Сэм, – горячо сказала она. – Отправляйся с нами. Вместе мы можем попытаться предотвратить гибель мира. Не нашего, но почти такого же, как тот, который почти погиб. Мы можем спасти его, Сэм. Можем осуществить мечты Хранителей.

– Ну а Кровь-Камень? Она взмахнула рукой.

– Он, Сэм? Он убил один мир. Ему будет нечем питаться. С ним покончено. Так или иначе. Сэм покачал головой.

– Саренто был далеко не глуп. Что помешает ему найти доступ в другие миры? Нет. Я поклялся уничтожить его и обязан этого добиться.

– Это же глупо, Сэм, – сказала Амазига после некоторого молчания, – и мы оба это знаем. Нам нечего противопоставить его силе. У тебя есть план? Или просто донкихотское упрямство не позволяет тебе признать, что ты проиграл?

– Моя Амазига никогда не задала бы такого вопроса!

– Нет, задала бы, Сэм, и ты это знаешь. Ты романтик и идеалист. А она такой не была. Ведь верно?

Он вздохнул, отвернулся от нее и посмотрел на деревушку и двоих, которые там ждали.

– Кто этот холодный убийца? – спросил он, уклоняясь от ответа.

– Его зовут Шэнноу. В его собственном мире он был известен как Иерусалимец… как Взыскующий Иерусалима. Вот и у него была несбыточная мечта, но он осознал безумность таких фантазий.

– На мечтателя он не похож. И не выглядит человеком, потерявшим надежду. – Резко обернувшись к ней, он улыбнулся: – Ты была права: моя Зига задала бы мне такой же вопрос. Меня интересует, как ты отнесешься к тому, что я собираюсь сказать. Или ты уже, заранее это знаешь?

– Знаю, Сэм, – ответила она. – Ты скажешь, что бегство тебя уничтожит, так как оно равносильно отречению от всего, во что ты веришь. Или что-нибудь схожее. Ты скажешь мне, что будешь продолжать сражаться с Кровь-Камнем, даже если я пригрожу, что мы отправимся в свой мир без тебя. Я права?

– Не стану отрицать.

– А ты не прав, Сэм. Нет, я восхищаюсь твоим мужеством, но ты не прав. Прежде чем отправиться сюда, мы изучили Кровь-Камень. Саренто неуязвим для оружия, которым мы располагаем. К нему нет подступа. Мы не можем застрелить его, уморить голодом или сжечь. Погреби мы его под тысячами тонн льда, это его не остановило бы. Так скажи мне, Сэм, как ты будешь сражаться с таким чудовищем?

Сэм отвел глаза.

– Должен же существовать какой-то способ. Должен, Богом клянусь!

– Если он существует, любовь моя, здесь мы его не найдем. Возможно, что-то удастся отыскать в мире до Падения… А тогда вернуться сюда.

Сэм обдумал ее слова, потом медленно кивнул.

– Ты, как всегда, права. Как мы попадем в твой мир?

– Ну, зачем такое унылое лицо? – Амазига засмеялась. – Мы вместе сможем сделать так много для блага всего человечества. Ты жив, Сэм. И мы вместе!

– А Кровь-Камень торжествует победу, – прошептал он.

– Временную, – заверила она его.

Шэнноу взглянул на склон, увидел, как они обнялись. К нему подошел Гарет.

– Что ж, мистер Шэнноу, мы сделали это. Мы воссоединили любящих.

Шэнноу кивнул, но ничего не сказал, а перевел взгляд на дальние горы и полосу пустыни на севере.

– Вы полагаете, они отправились в погоню за нами?

– Можешь не сомневаться, – заверил его Шэнноу. – По расчетам Люкаса, им потребуются почти сутки, чтобы отыскать спуск с плато для своих лошадей. Но все равно мне не нравится, что мы сидим здесь и ждем. Четверо людей и три усталые лошади. Нам от них не уйти, это очевидно.

Он встал и направился к кирпичной шахте колодца за первым домом. Он опустил ведро, утопил его и вытащил. Вода была прохладная, чистая, и он долго пил ее. Смерть смуглой девушки странно его тронула: такая юная, и столько перед ней открывалось дорог! А теперь она не пройдет ни по одной из них, ее жизнь оборвала банда жестоких убийц, служащих мерзости.

Не в первый раз он удивился тому, что люди способны пасть до такого варварства. Ему припомнились слова Варея Шэнноу: «Йон, человек способен на величие, любовь, благородство, сострадание. Но ни на секунду не забывай, что его способность творить зло бесконечна. Печальная истина, малый, заключается в том, что, вообрази ты сейчас самые страшные пытки, каким только один человек способен подвергнуть другого, можешь не сомневаться: где-то они уже применялись. Если победный марш человечества сопровождается музыкой – то это вопли, вопли, вопли».

Гарет подвел лошадей к колодцу и наполнил второе ведро.

– Вы глядите в неизмеримую даль, мистер Шэнноу. О чем вы думаете?

Шэнноу не ответил. Оглянувшись, он увидел, что Амазига и Сэм идут к ним рука об руку. – Мы готовы ехать дальше, – сказала она.

– Лошади нуждаются в отдыхе, – сказал Шэнноу. – Они совсем измучены. Переночуем в одном из этих домов и отправимся дальше с рассветом. Первым нести дозор буду я.

К его удивлению, Амазига не возразила. Сняв обруч с наушниками и коробочки, содержащие Люкаса, она отдала их ему, объяснила, как включать машину, и предупредила о необходимости экономить энергию.

Сэм и Амазига вошли в ближайший дом. Гарет задержался рядом с Шэнноу.

– Я, пожалуй, устроюсь в соседнем доме, – сказал он с улыбкой. – Сменю вас через четыре часа.

Шэнноу снял шляпу, надел наушники, а потом нажал кнопку первой коробочки. Несколько секунд спустя он услышал мягкий голос Люкаса:

– Все целы и невредимы?

– Да, – ответил Шэнноу.

– Я вас не слышу, мистер Шэнноу. Выдвиньте микрофон. Он соединен с наушниками и после выдвижения включится автоматически.

Шэнноу выдвинул микрофон.

– Да, мы все целы. Амазига нашла Сэма.

– У вас печаль в голосе. Как понимаю, произошла какая-то трагедия?

– Много людей погибло, Люкас.

– А, да… Сейчас я ее вижу. Молодая, красивая. Вы не хотели оставлять ее. Ах, мистер Шэнноу, мир бывает таким свирепо-беспощадным. – Люкас помолчал. – Какое пустынное место, – сказал он наконец. – Ни птиц, ни зверюшек. Ничего. Вы не повернете голову, мистер Шэнноу? В обруч вделана камера. Я хочу сканировать местность. – Шэнноу повертел головой. – Ничего, – объявил Люкас. – Даже ни единого насекомого. Поистине мертвое место… Погодите… Я что-то улавливаю.

– Что? Верховые?

– Ш-ш-ш! Пожалуйста, погодите. – Шэнноу уставился на дальние горы, но в уже меркнущем свете не уловил никакого движения. Наконец голос Люкаса зазвучал снова: – Скажите Амазиге, что назад мы отправимся через каменное кольцо в Вавилоне. До него ближе.

– Ты хочешь, чтобы мы поехали к городу исчадий? – удивленно спросил Шэнноу.

– Это сэкономит полсуток.

– Не учитывая встреч в краю врагов, – заметил Шэнноу.

– Доверьтесь мне, – сказал Люкас. – Утром поезжайте на северо-восток. А теперь, мистер Шэнноу, пожалуйста, выключите энергию. Я видел все, что мне требовалось.

Шэнноу нажал на кнопку и снял наушники.

* * *

Эльза Брум не могла уснуть. Ее грузное тело ворочалось на узкой кровати, пружины постанывали под ее весом. Она задыхалась от злобы. Ее муженек спятил и застрелил Пророка, в один миг покончив со всеми ее мечтами о солидном положении, о всеобщем уважении. Он всегда был слабой и бесхребетной никчемностью, думала она. «И не надо было мне за него выходить!» Да и не вышла бы, если бы Эдрик Скейс не отвергнул ее. Мужчины! Скейс был бы редкостной добычей. Богатый, красивый, всеми уважаемый. А кроме того, он умер молодым, и, значит, Эльза осталась бы горюющей вдовой, наследницей всего его имущества, которого хватило бы, чтобы жить-поживать среди роскоши, возможно, даже в Единстве. Вдова Скейса! Какая пленительная мысль! Однако, несмотря на все ее уловки, Скейс оставался равнодушен к ее заигрываниям, и она вынуждена была довольствоваться не первым, а вторым… Вторым? Она чуть не расхохоталась. Да Джозия Брум был последним фитюлькой! Однако благодаря удаче и помощи умницы-жены он занял в Долине Паломника видное место.

Но теперь об этой малости следовало забыть. Сегодня на главной улице у всех на глазах женщины одна за другой переходили на другую сторону, лишь бы не встречаться с Эльзой Брум. Когда она проходила мимо, все отводили глаза. Все – только не Эзра Ферд, главный конкурент Джозии. Он улыбался до ушей, а его тощая ведьма-жена выскочила из дома и стояла рядом с ним, упиваясь унижением Эльзы.

А ведь будет еще хуже! Иерусалимские Конники привезут ее мужа – то-то он нюни распустит! – и запрут в тюрьме при штабе Крестоносцев до суда, который кончится тем, что его повесят. Какой срам!

Крепко зажмурившись, она помолилась вслух:

– Господи, тебе ведомы все муки, каких я натерпелась от этого человека. Говорят, его подстрелили, когда он убегал. Так пусть он умрет в горах, а его тело пусть сожрут звери, не оставив никаких следов!

Может быть, через год-другой ее полоумный муж мало-помалу исчезнет из памяти горожан. Или она найдет нового мужа…

Внезапный шум внизу заставил ее открыть глаза. Кто-то ходил по дому.

«Господи Боже! Только бы не Джозия! Кто угодно, только не он!» – прошептала она.

В ящике тумбочки лежал маленький пистолет. Эльза села на постели. Если она тихонько спустится и убьет его, то станет героиней! Будет снова окружена общим уважением! Выдвинув ящик, она достала пистолет. В ее массивном кулаке он казался совсем крохотным. Она убедилась, что пистолет полностью заряжен, потом приподняла свое грузное тело, опустила ноги, встала и вышла на лестницу. Пояс ее огромной ночной рубашки из белой фланели зацепился за дверную ручку. Высвободив его, она шагнула на первую ступеньку, которая громко заскрипела.

– Это ты, Джозия? – крикнула она, продолжая спускаться во мрак. И тут заметила какое-то движение слева. Взведя курок, она сошла с последней ступеньки. Из-за облаков выглянула луна, в окно и открытую входную дверь хлынул серебряный свет. Прямо перед ней вздыбилось огромное тело.

У Эльзы Брум достало времени только на один пронзительный вопль.

Его услышал Леон Эванс, капитан Крестоносцев, отправившийся в ночной дозор. От этого крика кровь похолодела у него в жилах. Из тени вышел кто-то, и Леон стремительно обернулся, уже держа в руке пистолет.

– Это только я, сэр, – сказал Сэмюэль Мак-Адам, подходя к нему. – Вы слышали?

– Еще бы, черт дери! Где-то на Западной улице.

– Мне пойти с вами?

Леон улыбнулся и хлопнул юношу по плечу.

– Ты пока еще не Крестоносец, Сэм. Погоди, пока тебе не начнут платить за это! – Держа пистолет в вытянутой руке, он зашагал по улице. Из тени метнулась серебристая фигура, но Эванс уже миновал проулок и не увидел ее. Сэмюэль заморгал. Он не верил своим глазам. Волчецы не бывают такими огромными.

– Капитан! – закричал он, хватаясь за свой пистолет. Он выстрелил и промахнулся. Однако Леон Эванс обернулся и на одном движении выстрелил. Сэмюэль увидел, как зверь пошатнулся, его голова откинулась, и из борозды в скальпе хлынула кровь. Он выстрелил еще раз. Из шкуры зверя над бедром взметнулось облачко пыли и захлестала кровь. Леон Эванс шагнул ближе и всадил две пули в грудь Пожирателя, который с жутким воем осел на задние лапы. В конце улицы заметались тени, из нескольких домов справа от Сэмюэля донеслись крики. Окно верхнего этажа разлетелось вдребезги, и на крышу навеса над тротуаром, проломив его, рухнуло тело мужчины. Он ударился о землю головой. Леон подбежал к нему, Сэмюэль последовал за ним. Эзра Ферд лежал с развороченной грудью.

Из домов выбегали люди, сбиваясь в кучки на середине улицы. Из окна Эзры Ферда вылез огромный зверь и спрыгнул между ними. Сэмюэль увидел, как он опрокинул наземь кричащую женщину. К ней на помощь бросился мужчина, но в его грудь вцепились когти. Толпа в панике бросилась бежать. В конце улицы появились еще десятка два зверей, их завывания заглушали отчаянные крики толпы.

– Бегите в штаб Крестоносцев! – завопил Леон Эванс, пытаясь перекричать крики ужаса, оглашавшие ночную тьму. Сквозь толпу с пистолетом в руке пробивался Сэмюэль, стараясь добраться до капитана. Крестоносец стоял, вытянув руку, и с холодным спокойствием стрелял в атакующих зверей. Раздался сухой щелчок разряженного пистолета. Леон Эванс открыл его, начал перезаряжать, но тут на него прыгнул зверь. Сэмюэль был в нескольких шагах позади. Он выстрелил и промахнулся. Когти впились в щеку Леона Эванса, сдирая его лицо. Крестоносец попятился, выронив пистолет. Когда зверь прыгнул снова, смертельно раненный человек вытащил охотничий нож и нанес удар. Но лезвие сломалось о шкуру. Когти впились в его тело, и он упал, весь залитый кровью. Сэмюэль начал пятиться, весь дрожа, потом повернулся и бросился бежать, спасая жизнь.

В каменное здание штаба Крестоносцев устремился людской поток, а по главной улице все бежали и бежали те, кто еще остался в живых. Из переулка галопом вылетела лошадь. Сэм прыгнул к ней, хватаясь за гриву в надежде вскочить к ней на спину, но не сумел, и она протащила его шагов тридцать, пока он не свалился в уличную пыль. Кое-как вскочив на ноги, он осмотрелся. Прямо к нему устремился огромный волчец. Рука Сэмюэля рванулась к кобуре. Кобура была пуста.

Справа над ним рявкнуло ружье. Получив полный заряд в грудь, зверь попятился со стоном. Сэмюэль посмотрел вверх и увидел в окне над собой юного Уоллеса Нэша с двустволкой.

– Скорее сюда, Сэм! – крикнул Уоллес. Сэмюэль молниеносно взбежал по ступенькам крыльца и проскочил в дверь. Раненый зверь прыгнул на дверь, которая сломалась от удара и открылась. Сэмюэль кинулся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, а зверь преследовал его по пятам. На верхней площадке появился Уоллес Нэш.

– Ложись, Сэм! – крикнул юноша.

Сэмюэль растянулся на ступеньке в тот момент, когда загрохотал выстрел, и он услышал, как туша зверя катится вниз позади него. Он выбрался на верхнюю площадку к рыжему юнцу. С Уоллесом он знаком не был, но помнил, что тот славился как бегун на короткие дистанции, и однажды от него отстал Степной Пожар, призовой жеребец Эдрика Скейса.

– Спасибо, Уоллес, – сказал он, когда тот перезарядил оба ствола.

– Надо выбираться отсюда, – сказал Уоллес. – Моей старушкой для охоты на птиц их не остановить. И думать нечего. Где твой пистолет? – спросил он, заметив пустую кобуру.

– Уронил на улице, – смущенно признался Сэмюэль.. – Немножко спаниковал.

Уоллес кивнул, потом сунул руку за пояс и вытащил однозарядный старого образца пистолет исчадий.

С улицы донеслись новые крики. Они бросились в комнату к окну. В дверь штаба Крестоносцев отчаянно стучала молодая женщина с младенцем на руках, но внутри все были настолько перепуганы, что ее не впускали.

А к ней уже бежал зверь.

– Сюда! – завопил Сэм. Она повернулась, и он увидел, как она оценивает расстояние и быстроту волчеца. Нет, ей не успеть…

Но она попыталась.

Уоллес прицелился и выстрелил из обоих стволов. Пули попали зверю в плечо и повернули его. Но он удержался на ногах и снова ринулся к женщине. Сэмюэль открыл окно и взобрался на подоконник. К большому разочарованию его матери. Бет Мак-Адам, он не был наделен ни особой храбростью, ни стойкостью. Сэмюэль считал, что он обманул все ее ожидания. Глубоко вздохнув, он прыгнул и приземлился неудачно, вывихнув лодыжку. Женщина почти добежала до крыльца, но зверь настигал ее, и тут Сэмюэль, отпрыгнув влево, выстрелил. Его первая пуля попала в разинутую пасть. Вторая пробила зверю шею, из выходной раны хлынула кровь, но он не остановился.

И в этот миг Сэмюэль Мак-Адам понял, что сейчас умрет, и ощутил ледяное спокойствие.

Женщина с вопящим младенцем пробежала мимо, даже не взглянув на него. Подбегали другие звери. Первый замаячил над Сэмюэлем, и он выстрелил еще два раза прямо в сердце. Волчец упал… и ударил когтистой лапой.

– Вернись, Сэм! – услышал он голос Уоллеса. Зверь лежал мертвый. Что-то горячее и липкое заливало рубашку Сэма. Кровь из рваной раны на его горле.

Самюэль упал на колени, силы стремительно покидали его. Он повалился набок, и его лицо ударилось об утоптанную землю улицы. Но боли не было. «Я умираю, – подумал он бесстрастно. – Все». На него навалилась огромная слабость, ему вспомнилась его детская молитва. Он попытался произнести ее, но времени у него не осталось.

* * *

Наступил день, которого доктор Мередит страшился уже так давно. Исида лежала в фургоне без сознания, ее пульс еле прощупывался и был прерывистым, веки посинели, щеки запали. Задним числом он отдавал себе отчет, что день этот неумолимо приближался уже несколько недель. Она совсем обессилела и даже говорила с трудом.

Мередит сидел рядом с ней, а Иеремия управлял лошадьми. «Долго ли еще остается до конца?» – думал молодой доктор. Наклонившись, он поцеловал ее холодный лоб. Слезы затуманили ему глаза, и одна упала на бледную щеку Исиды. Когда фургон, заскрипев, остановился, Мередит встал, открыл заднюю дверь и спрыгнул на землю. Иеремия, накинув вожжи на ручку тормоза, подошел к нему.

– Ей не получшало? – спросил старик. Мередит покачал головой.

– Думаю… этой ночью…

– Господи! – прошептал Иеремия. – Такая чудесная девушка! Справедливости нет, верно, доктор?

– Во всяком случае, когда мы имеем дело с такими болезнями, как у нее.

Иеремия разжег костер и принес из фургона два стула.

– Я так и не понял, что ее убивает, – сказал он. – Рак там или плохое сердце… Но это?

– Болезнь очень редкая, – объяснил Мередит. – В старом мире она называлась болезнью Аддисона. У нас у всех организмы обладают внутренней защитой, которая изолирует микроорганизмы и убивает их. А у Исиды эта система вышла из строя и обратилась против себя, в частности, губя надпочечники.

– То есть она убивает себя сама? – переспросил Иеремия.

– Да. Старая раса нашла кортикотропные заменители, которые сохраняли жизнь таким больным. А мы не знаем, как их вырабатывать.

Иеремия вздрогнул и обвел взглядом бескрайнюю безлюдную степь. Когда Исиде стало совсем худо, они оставили остальные фургоны на стоянке под Доманго и теперь направлялись в Долину Паломника, надеясь на чудо. Апостол Савл был последним из учеников Диакона и, по слухам, прежде творил чудеса исцеления в Единстве. Они узнали, что он в Долине Паломника, и Иеремия покинул остальных странников и направил свой фургон в степь. До Долины оставалось теперь только два дня пути, но эти два дня с таким же успехом могли быть двумя веками: Исида умирала у них на глазах.

Иеремия задумался и молча подбрасывал хворост в костер. Мередит вернулся в фургон. Исида лежала так неподвижно, что он было счел ее мертвой, однако, когда он поднес к ее ноздрям зеркало, оно чуть затуманилось. Он взял ее руку в свои и заговорил, дав волю словам, которые так давно жаждал произнести вслух:

– Я люблю тебя, Исида. Чуть ли не с первого дня, как увидел тебя. Ты шла с корзиной цветов по главной улице, продавая их. Солнце сияло, и твои волосы были как золотая чаша. Я купил три букетика. По-моему, желтых нарциссов. – Он замолчал и нежно сжал ее пальцы, они остались неподвижными. Мередит вздохнул. – А теперь ты меня покидаешь, уходишь туда, куда я не могу последовать за тобой. – Голос у него надломился, из глаз хлынули слезы. – Не могу смириться с этим. Не могу!

Когда Мередит снова вышел из фургона, Иеремия помешивал деревянной ложкой в котелке с мясной похлебкой.

– По-моему, я видел волчеца вон в тех деревьях, – сказал старик.

Мередит посмотрел туда, но ничего не увидел. Только ветер гнул высокие травы, превращая степь в волнующийся океан.

Издали донесся жуткий вой.

– У вас есть пистолет? – спросил Мередит.

– Нету. Одолжил Малькольму. Сказал, пусть вернет, когда мы встретимся в следующий раз.

Мередит сел и протянул ладони над костром. Но в открытой степи ветер почти не давал почувствовать жар огня. Вообще-то они обычно устраивались на ночлег под защитой большого камня или хотя бы толстого комля упавшего дерева, но волы совсем измучились, а трава тут была сочная.

– Не думаю, чтобы нам понадобилось оружие, – сказал Мередит. – Не знаю ни единого случая, чтобы волчецы нападали на людей.

– А что вы будете делать, доктор, когда… – Иеремия умолк, не в силах договорить.

– Когда она умрет? – Мередит провел рукой по лицу. Веки у него набрякли, на сердце лежала свинцовая тяжесть. – Расстанусь со странниками, Иеремия. Найду городок, где нет врача, и поселюсь там. Я ведь присоединился к вам только из-за Исиды. Ну а вы?

– Буду странствовать и дальше. Люблю посещать неизвестные края, видеть новые пейзажи. Люблю купаться в забытых речках и смотреть, как восходит солнце над горами, у которых нет названия.

Из травы поднялось серебристо-серое существо и остановилось незамеченное шагах в пятнадцати от фургона. Первым волчеца увидел Мередит и тронул Иеремию за плечо. Старик оглянулся:

– Иди-ка сюда, посиди с нами, дружочек. Волчец поколебался, потом подбежал и скорчился у костра.

– Я Пакья, – сказал он, наклонив голову и высунув длинный язык.

– Добро пожаловать, Пакья, – ответил Иеремия. – Хочешь есть? Похлебка почти готова.

– Голода нет. Очень большой страх. Иеремия засмеялся:

– Нас не надо бояться. Я Иеремия, а это мой друг, доктор Мередит. Мы не охотимся на ваше племя.

– Я вас боюсь нет, – сказала волченка. – Куда вы едете?

– В Долину Паломника, – ответил старик.

Волченка замотала головой:

– Не надо туда. Много зла. Много смерти. Все мертвые..!

– Мор? – спросил Мередит. Пакья наклонила голову, недоуменно глядя на него. – Большая болезнь?

– Не болезнь. Кровавые Звери пришли убивать всех. Я чую их, – добавила она, поводя длинным носом в воздухе. – Очень далеко, но подходят ближе. У вас есть ружья?

– Нет, – ответил Мередит.

– Тогда вы умрете, – сказала Пакья. – И моя Бет умрет.

– Бет? Кто это? – спросил Иеремия.

– Хороший друг. На ферме к югу. Вам надо к ней. У нее есть ружья. Может, тогда вы будете жить. Она будет жить.

Пакья встала и убежала, не сказав больше ни слова.

– Интересное существо, – сказал Мередит. – Самец или самка?

– Самка, – ответил Иеремия. – И очень напугана. Я навещал эти края в течение многих лет, но никаких Кровавых Зверей не знаю. Возможно, она подразумевала львов или медведей. Не следовало мне одалживать ружье Малькольму.

– Как по-вашему, что нам делать? Иеремия пожал плечами.

– Съедим похлебку и поедем на эту ферму. – Вновь раздался вой, и Иеремия вздрогнул. – Бог с ней, с похлебкой! – сказал он.

* * *

Когда в дверь легонько постучал Тоуб Харрис, Бет Мак-Адам дремала. Она сразу проснулась и протерла глаза.

– День выдался долгий, Тоуб, – сказала она. Работник сдернул шапку и ухмыльнулся.

– Старые быки никак из чащобы не выходят! С ними возни и возни!

Бет потянулась и встала. Тоуб Харрис приехал на ферму две недели назад на измученной лошаденке, которая все-таки выглядела лучше, чем он. Жилистый сутулый коротышка, он побывал рудокопом в Чистоте, объезжал лошадей на ранчо под Единством, а до этого четыре года плавал матросом. И вот ему вздумалось поехать в дикие земли и разбогатеть, как он выразился. На ферме он появился без крошки припасов, без единого обменника и перестав надеяться на свою удачу. Бет он сразу понравился: у него была веселая ухмылка, очень молодившая его выдубленное ветрами лицо, и ясные голубые глаза, искрившиеся юмором.

Тоуб провел пятерней по редеющим черным волосам.

– Сюда вроде направляется фургон, – сказал он. – Надо думать, странники. Наверное, устроят тут стоянку, попросят съестного.

– Сколько их? – спросила Бет.

– Один фургон, очень ярко покрашенный. Запряжен волами. Управляют им двое мужчин.

– Ну, авось один из них медник. Мне надо бы починить пару кастрюль, да и ножи наточить давно не мешало бы. Скажешь им, что они могут остановиться на южном лугу. Там бьет родник.

Тоуб кивнул и, пятясь, исчез за дверью. Бет глубоко вздохнула. Приближалась зима, и ей нужен был надежный работник. Ее небольшое стадо ушло далеко в горы, разбрелось по чащобам и редколесью… Для того чтобы выгнать их всех оттуда, требовалось не меньше четырех мужчин, однако Тоуб в одиночку справлялся с работой, для которой она прежде нанимала троих работников покрепче него. Раньше ей помогал Сэмюэль, но теперь он все время проводил в городке, готовясь в Крестоносцы. Бет вздохнула. Теперь каждая их встреча кончалась перепалкой.

– Слишком уж я сурово его воспитывала, – произнесла она вслух.

– Прошу прощения, фрей Мак-Адам, – сказал вновь возникший Тоуб. – Но приближается всадник. А точнее сказать, двое их на одном старом муле. Сдается, один болен… или пьян.

Бет кивнула, а потом отошла к стене и сняла старое ружье. Зарядив его, она вышла на меркнущий дневной, свет. Всадники приближались со стороны гор, и даже с такого расстояния она увидела, как взмылены бока мула. В наступающих сумерках ей удалось различить только белоснежно-седую бороду одного из них, но во втором ей почудилось что-то знакомое, однако его голова и грудь склонялись к самой шее мула, а старик сзади поддерживал его за пояс. Мул остановился перед крыльцом, старик соскользнул с его спины и подхватил своего спутника. Тут Бет узнала во втором Джозию Брума и, положив ружье, кинулась помочь.

– В него стреляли, – сказал белобородый.

– Тоуб! – закричала Бет. Жилистый работник мгновенно явился на ее зов, и вместе они сняли раненого с мула. Брум был без сознания, лицо побелело, а на лбу поблескивала испарина, свидетельствуя о начинающейся лихорадке.

– Отнесите его в мою спальню, – распорядилась Бет, и мужчины подняли Брума на руки.

– Подберите ружье, фрей Мак-Адам, – сказал белобородый. – Убийцы близко.

Они уложили Брума на широкую кровать Бет и; укрыли толстым одеялом.

Белобородый вышел на крыльцо.

– Какие убийцы? – спросила Бет. –Таких жутких зверей вы еще не видели, – ответил он. – Огромные волчецы. Примерно сейчас они должны ворваться в Долину Паломника. Надеюсь, на тамошних Крестоносцев можно положиться.

– Волчецы никогда ни на кого не нападают, – ответила Бет недоверчиво.

– Совершенно верно. Но это не те волчецы. Ружье у вас заряжено полностью?

– А как же иначе? – огрызнулась она. Старик был высоким, внушительным, но Бет Мак-Адам почувствовала в нем бессознательное высокомерие и вышла из себя. Если такие звери и правда существуют, она ни разу не видела ни единого, а живет поблизости от Долины Паломника уже двадцать лет.

– Как Джозия был ранен? – спросила она, меняя тему.

– У себя дома. Они убили и Даниила Кейда.

– Пророка? Господи, почему?

– По той же причине, по какой был убит Бык Кивач. Брум вызвался быть вашим поручителем в принесении Клятвы.

– Глупость какая-то! – сказала она. – Что это изменило бы?

– Земли здесь богатые, фрей Мак-Адам. Савл начал прибирать такие земли к рукам с помощью Иакова Муна и его приспешников. Мне следовало бы заметить, что происходит. Но я был занят более важными проблемами. С Савлом я разберусь, если мы уцелеем.

– Вы, значит, разберетесь с Савлом! По какому праву? Белобородый повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

– Его создал я, Бет. Ответственность за его деяния лежит на мне. Я Диакон.

– Бред какой-то! – вспылила Бет. – Мало вам волчецов-великанов и хладнокровных убийств! Вы помешанный, вот и все!

– Прошу прощения, фрей Мак-Адам, – вмешался Тоуб. – Но он и вправду Диакон. Я в прошлом году видел его в Единстве в соборе. Это точно он.

Диакон улыбнулся Тоубу.

– Я тебя помню, – сказал он. – Ты объезжал лошадей и привез юношу со сломанной спиной. Он исцелился, если не ошибаюсь.

– Да, сэр. Диакон. Только потом он в половодье утонул.

Гнев Бет вырвался наружу.

– Если вы Диакон, то в моем доме вы нежеланный гость! – сказала она ледяным тоном. – Из-за вас на глазах хорошего человека сожгли его церковь, жестоко убивали его прихожан. И теперь он где-то там, раненный, бесприютный. Черт дери! Да как вам не стыдно!

– Мне очень стыдно, госпожа, – сказал он негромко. – Я отдал распоряжение, чтобы волчецов переселили подальше от человеческих селений. Почему – станет ясно очень скоро. Приближается враг, могущество которого не поддается никакому воображению, и он преобразил волчецов в свирепых зверей необыкновенной силы. Но да, мне стыдно. Не важно, что я поступал, как мне казалось, правильно. Какое бы зло ни творили от моего имени, ответственность моя, и мне придется жить с этой мыслью. Ну а что я – нежеланный гость, – он развел руками, – мне остается лишь просить вас стерпеть мое присутствие. Только я могу противостоять тому, что приближается.

– А почему я должна этому верить? – отрезала Бет. – Все, что у вас есть, строилось на лжи. Взыскующий Иерусалима не предсказывал вашего появления. Сказать вам, откуда я это знаю?

– Я сам вам скажу, – ответил он кротко. – Потому что Йон Шэнноу, послав Меч Божий сквозь Врата уничтожить Атлантиду, вернулся сюда, чтобы вести жизнь Йона Кейда, проповедника. Он прожил с вами много лет, но вас начало раздражать его благочестие, и вы выгнали его. А теперь постарайтесь понять: ничто не строилось на лжи. Шэнноу свел меня с неба, но более того: он причина моего существования! Я здесь из-за него – чтобы бороться с этим врагом. Вам вовсе не надо верить мне, Бет. Вам только надо пока забыть о своем недоверии.

– Один мой друг его ищет, – ответила она с той же холодностью. – Он вернется. И тогда вы сможете объяснить все это ему.

По долине прокатился эхом дальний вой. Ему ответил второй… третий…

– Я видел к северу отсюда фургон, – сказал Диакон. – Быть может, вы пригласите сюда тех, кто в нем. Если вы этого не сделаете, они вряд ли доживут до утра.

11

Когда фермер засевает свое поле кукурузой, он знает, что на нем вырастут и сорняки. И они будут расти быстрее того, что посеял он, будут запускать свои корни глубже, высасывая питательность из почвы. Посему, если он разумен, фермер постоянно обходит свое поле, выпалывая сорняки. Каждое человеческое сердце подобно такому полю. В нем прячется зло, и разумный человек выискивает семена зла. Берегитесь того, кто говорит: «Мое сердце чисто!», ибо зло разрастается в нем беспрепятственно.

Мудрость Диакона, глава XIV

Город был огромным, окутанным тишиной; ставни на открытых окнах хлопали под утренним бризом, распахнутые двери скрипели, зияли проемами. Кроме этого скрипа, тишину нарушал еще только цокот лошадиных копыт. Шэнноу ехал впереди, Амазига и Сэм вдвоем на одной лошади за ним, а Гарет – позади них.

Огромные южные ворота Вавилона стояли открытые, но никакой стражи не было, по стенам не прохаживались дозорные. Тишина была тревожной, почти угрожающей.

Широкие улицы были отлично вымощены, дома построены из белого камня, а многие еще и украшены разноцветной мозаикой. По сторонам стояли статуи героев в атлантидских доспехах. Хотя Вавилон был относительно молодым городом, многие статуи и другие украшения улиц были перевезены из атлантидских развалин, как и камни для строительства домов. Всадники проехали через обширную рыночную площадь, где на прилавках догнивали побуревшие сморщенные яблоки и апельсины, обросшие голубовато-серой плесенью. Потом они проехали мимо таверны. Вынесенные наружу столы на козлах были уставлены кубками и блюдами с заплесневелым хлебом и сыром.

В мертвом безлюдии не мелькнуло ни единой собаки, ни единой кошки, а над гнильем не жужжала ни единая муха. В ясном небе над ними не летали птицы.

Гарет поравнялся с лошадью, на которой ехали его мать и Сэм.

– Не понимаю, – сказал он.

– Скоро поймешь, – ответила Амазига. Они ехали по узким улицам, сворачивали на широкие проспекты, и стук копыт разносился по городу. Шэнноу расстегнул кобуры, его глаза шарили по брошенным домам. Впереди показался большой пятиярусный цирк, окруженный колоссальными изваяниями демонов – рогатых, покрытых чешуей. Шэнноу натянул поводья.

– Куда теперь? – спросил он Амазигу.

– Люкас говорит, что за ареной цирка находится широкий туннель, ведущий во дворец. А в садах за дворцом есть остатки каменного кольца.

Шэнноу посмотрел на гигантский цирк.

– Он должен вмещать тысячи и тысячи зрителей, – сказал он.

– Сорок две тысячи, – уточнила Амазига. – Едем. Центральная аллея вела прямо к бронзовым воротам. Они были открыты, и Шэнноу въехал под длинную арку. Слева и справа за открытыми дверями виднелись ведущие наверх ступени, но они продолжали ехать вперед, пока не оказались перед тем, что прежде было усыпанной песком ареной.

Теперь ее устилал иной ковер. Всюду лежали трупы – высохшие скорлупы, которые когда-то были людьми. Мерин Шэнноу было уперся, но Иерусалимец не позволил ему остановиться. Мерин осторожно шагнул вперед и задел копытом ногу трупа у колена. Нога переломилась и отвалилась.

Пока мерин медленно пробирался через середину арены, Шэнноу оглядывался по сторонам. Арену опоясывали ряды сидений, уходившие вверх пятью ярусами. И каждое сидение занимал труп.

– Мой Бог! – прошептал Гарет Арчер.

– Нет, – сказал Шэнноу. – Их бог.

– Почему он убил их всех? Всех своих подданных?

– Они были ему больше не нужны, – сказала Амазига холодным бесцветным голосом. – Он нашел Врата в край изобилия. А здесь ты видишь остатки его последней вечери.

– Господи!

С величайшей осторожностью они пересекли арену смерти. Гарет не отрываясь смотрел на арку впереди и вздрагивал всякий раз, когда под копытами его лошади хрустели кости. Наконец арена осталась позади, и Гарет, повернувшись в седле, оглянулся на цирк и ряды безмолвных зрителей.

Сорок две тысячи людей – трупы без единой капли влаги. Он содрогнулся и следом за остальными въехал под арку туннеля.

* * *

Дворцовые сады заросли бурьяном, и только три древних камня еще стояли. Один покосился вправо – по его боку струилась трещина. Шэнноу спешился и прошел через бурьян.

– Кольцо все-таки… сработает? – спросил он.

– Камни сами по себе никакого значения не имеют, – ответила Амазига. – Древние просто отмечали ими места природной энергии. – Она выдвинула микрофон и включила компьютер. Шэнноу отошел, шаря взглядом по ограде, Окружающей сад, и балконам над тем, что когда-то было розарием. Он чувствовал себя здесь незащищенным, уязвимым со всех сторон.

К нему подошел Сэмюэль Арчер.

– У меня не было времени поблагодарить вас как следует, мистер Шэнноу. Вашему мужеству я обязан жизнью.

Шэнноу улыбнулся ему.

– Когда-то я был знаком с другим Сэмюэлем Арчером, – сказал он. – И не сумел его спасти. Это всегда меня угнетало. – Он взглянул влево, туда, где в глубокой задумчивости сидел Гарет Арчер; его лицо было маской скорби. – Мне кажется, вам следует поговорить с ним, – сказал Взыскующий Иерусалима, и Арчер кивнул.

Когда Сэмюэль опустился на мраморную скамью рядом с Гаретом, юноша поднял голову.

– Скоро вернемся домой, – сказал он. – Аризона тебе понравится. Во всяком случае, Кровь-Камня там нет.

– Смотреть на плоды зла всегда тяжко, – тихо сказал Сэм.

Гарет кивнул.

– Сорок две тысячи человек! Сволочь!

– Ты изучал историю, Гарет?

– Битва при Гастингсе – тысяча шестьдесят шестой год. Вторая мировая война – тысяча девятьсот тридцать девятый год. Война за Освобождение – две тысячи шестнадцатый год. Да, я изучал историю, – ответил Гарет.

– Я имел в виду не даты, сын. Ты только что видел сонмы мертвецов, но Чингисхан уничтожил людей вдесятеро больше, а Сталин – в сто раз больше. История человечества по пояс полна Кровь-Камней. Но мертвецы, которых ты видел, поклонялись Саренто по доброй воле. Они кормили его собственными детьми и детьми других народов. И наконец, накормили его собой. Я скорблю об их глупости, но вождь, ведущий свой народ к гибели… Тут нет ничего нового.

– Такая бодрящая мысль, – вздохнул Гарет. К ним подошла Амазига.

– Люкас говорит, что окна домой нам придётся ждать четыре часа. Все уже почти позади, Сэм.

Сэмюэль Арчер внимательно посмотрел на нее и уловил муку в чертах ее красивого лица.

– Что-то еще? – спросил он. Она кивнула, оглянулась, ища взглядом Шэнноу, но Иерусалимец куда-то исчез.

– Кровь-Камень проник в мир Шэнноу, – сказала она.

Гарет выругался.

– И Врата ему открыли мы? – спросил он с горечью»

– Люкас говорит, что не мы. Но как бы то ни было, теперь перед чудовищем открылась возможность предать еще один мир смерти и праху.

– Ты как-то рассказывала мне про Саренто! – гневно воскликнул Гарет. – Говорила, что он мечтает вернуться в старый мир больниц и школ, ответственности, любви и мира. Как ты позволила такому чудовищу обмануть себя?

– Он правда хотел возвращения ко всему этому, – вмешался Сэм. – Он был просто влюблен в прошлое. Преклонялся перед всеми достижениями двадцатого и, двадцать первого веков. И был искренен. Тридцать лет назад возникла страшная эпидемия. Хранители пришли на помощь простым людям. Мы надеялись с помощью лекарств и вакцин совладать с болезнью. Но просчитались. Многие из нас погибли. Но Саренто продолжал лечить больных, пока сам не заболел. Он чуть не умер, Гарет, стремясь помочь другим. Его преобразил Кровь-Камень. Он больше не тот человек, не тот Саренто, которого знали мы.

– Не верю! – крикнул Гарет. – В нем с самого начала пряталось зло. А вы этого просто не замечали.

– Бесспорно, – сказала Амазига. – Как оно прячется во всех нас – в нашем высокомерии, в нашей уверенности, что уж мы-то знаем, как надо. Но Кровь-Камень усиливает такие чувства и заглушает порывы к добру. Ты понятия не имеешь о воздействии этих камней. Даже крохотное семя демона толкает его носителя на неописуемые преступления, высвобождая всю силу зверя, скрытую в человеке. А Саренто принял в себя всю мощь материнской глыбы!

Гарет вскочил, отрицательно мотнув головой.

– Он знал, что Кровь-Камень несет зло, и все равно воспользовался им. Я не хочу слушать никаких оправданий ему. Я хочу узнать, как мы можем его убить!

– Этого мы не можем, – сказал Сэм, – пока его сила при нем. Прежде я верил, что мы сумеем ослабить его, лишая крови, и тогда получим шанс покончить с ним. Но как могло бы это осуществиться? Всякий, кто приблизился бы к нему, послужил бы для него источником пищи. Понимаешь? Он неуязвим. Возможно, он погиб бы на этой планете, окончательно лишив ее всякой жизни. Но теперь он обрел возможность странствовать по вселенной, становясь все сильнее.

– Но должен же быть способ! – не отступал Гарет. – Если такой способ есть, Гарет, – сказала Амазига, – мы его найдем. Обещаю.

* * *

Йон Шэнноу проходил по пустым залам дворца мимо колонн, сложенных из человеческих костей, и мозаичных панно, изображавших сцены пыток, изнасилований и убийств, пока наконец не отыскал балкон над садом. Отсюда была видна первоначальная планировка садов: аллеи в форме сплетающихся змей образовывали Число Зверя. Природа потрудилась скрыть под бурьяном большую часть аллей, а плющ задрапировывал гнусные статуи, окружавшие шесть небольших прудов. Даже они загнили, и фонтаны вокруг них бездействовали.

Шэнноу угнетало это развернутое перед ним свидетельство исконной человеческой глупости. Почему, думал он, людей гораздо быстрее и легче вдохновить на служение злу, чем добру?

На сердце у него стало еще тяжелее. «Посмотри на себя, Йон Шэнноу, прежде чем задавать такие вопросы. Разве не ты спрятал пистолеты, дав обет посвятить себя миротворчеству и вере? Разве не ты стал проповедником и устремил свои помыслы к небесному царю?

И что произошло, когда служители зла принесли в твой уголок огонь и смерть?»

– Я перестрелял их, – сказал онвслух. Дважды он пытался снять с себя мантию Взыскующего Иерусалима: однажды с молодой вдовой Донной Тейбард, а потом с Бет Мак-Адам. Считая его погибшим, Донна вышла замуж за другого. Бет приелась святость Йона Шэнноу.

«Ты из соломы. Йон Шэнноу», – сказал он себе с осуждением. Год назад, когда Даниил Кейд только-только переехал в Долину Паломника, он навестил Пастыря в маленькой ризнице за церковью.

– Доброе утро, брат Йон, – сказал он. – Выглядишь ты неплохо для человека твоих лет.

– Меня здесь не знают, Даниил. Все изменилось. Даниил покачал головой.

– Люди не меняются, брат. Они только выучиваются, как лучше всего маскировать отсутствие изменений. Я ведь сам в сердце по-прежнему разбойник, но принуждаем к добродетелям грузом всеобщего уважения и нарастающей слабостью стареющего тела.

– Я изменился, – сказал Пастырь. – Насилие мне омерзительно, и больше я никогда никого не убью.

– Ой ли, Йонни? В таком случае ответь мне: где твои пистолеты? Ржавеют, зарытые в какой-нибудь яме? Проданы? – Его глаза заискрились, и он ухмыльнулся. – Или они тут? Где-то припрятаны, вычищенные и смазанные?

– Они тут, – признался Пастырь. – Храню их как напоминание о том, чем я был когда-то.

– Поглядим, – сказал Кейд. – Надеюсь, ты прав, Йон. Такая жизнь как раз для тебя.

Из облаков над Вавилоном вынырнуло солнце, и Йон Шэнноу ощутил тяжесть пистолетов на поясе.

– Ты был прав, Даниил, – прошептал он. – Люди не меняются.

Взглянув вниз на сады, он увидел сидящих рядом Амазигу, Гарета и Сэма. Первый Сэмюэль Арчер был человеком мира, думавшим только об исследованиях атлантидских развалин. Его забили насмерть в подземельях под Замком на Руднике. В этом мире он был бойцом. Ни в том, ни в этом он не победил.

Амазига сказала, что число вселенных бесконечно. Быть может, в одной из них Сэмюэль Арчер все еще оставался археологом, который неторопливо и с достоинством встретит старость в кругу семьи. Быть может, в том же мире – или в каком-то другом – Йон Шэнноу не видел, как разбойники застрелили его близких. Он, может быть, фермер, а может быть, учитель; вокруг него, радуясь солнцу, играют его сыновья, а рядом сидит любящая жена.

Сзади донесся легкий шорох, и Шэнноу швырнул свое тело в сторону. Пуля с визгом срикошетила о балюстраду. Развернувшись в падении, Шэнноу выхватил правый пистолет и выстрелил. Воин-исчадие пошатнулся и свалился за балюстраду. Выхватывая левый пистолет, Шэнноу вскочил и побежал к выходу из зала.

За колоннами притаились два исчадия. Первый, растерявшись при его внезапном появлении, выстрелил слишком поспешно, и пуля просвистела у щеки Шэнноу. Рявкнул его левый пистолет, и исчадие отлетел к стене. Второй воин подскочил к нему с ножом в руке. Пистолет Шэнноу стремительно опустился, хрустнула скула, и воин рухнул на пол.

Из сада донеслись выстрелы. Шэнноу побежал через зал. С хоров над его головой наклонился стрелок. Шэнноу выстрелил, но промахнулся – пуля вырвала из перил большую щепку. Он нырнул в коридор, свернул влево на лестницу, а с нее направо в другой коридор. Там он выжидающе остановился, прислушиваясь.

По лестнице простучали шаги. По ней сбегали два воина. Отступив, Шэнноу застрелил обоих и бросился к выходу в сад. Остановившись в тени дверной арки, он перезарядил пистолеты. Из сада не доносилось ни звука.

Сжимая рукоятки пистолетов, он быстро шагнул на солнце и оглядел балконы. Никого.

Бесшумно продираясь сквозь бурьян, он приблизился к кольцу из камней. И тут до него донеслись звуки голосов.

– Владыка покинул нас, – говорил глубокий бас. – И виноваты вы. Нам было повелено убить вас, но мы потерпели неудачу. Теперь вы у нас в руках, и он вернется к нам.

– Он не вернется, – услышал Шэнноу голос Амазиги. – Разве вы не понимаете, что произошло? Он не бог, он – человек, растленный, погибший человек, который питается чужими жизнями. Вы же видели цирк! Он убил всех!

– Умолкни, женщина! Что ты понимаешь? Владыка вернулся в свою обитель среди долин Ада, и туда он взял с собой их всех насладиться наградой за служение ему. Вот что он обещал. Вот что он сделал. Но я и мои товарищи были оставлены здесь, потому что мы не исполнили его повеления. Когда ваши тела зальют кровью высокий алтарь, он вернется за нами, и мы познаем радость нескончаемой жизни в смерти.

Его прервал звучный убедительный голос Сэма:

– Я понимаю, что вам необходимо верить. Но я вижу, что семена демона в ваших лбах теперь черны, их сила истощена, и вы снова люди со свободной волей и разумом. И в глубине души вы уже ставите под сомнение свои верования. Ведь так?

Шэнноу услышал хлопок злобной пощечины.

– Черная мразь! Да, это так – и часть испытания, которому мы подверглись из-за вас. Мы не позволим, чтобы нас сманили с истинного пути!

Шэнноу скользнул направо к просвету в бурьяне и вышел на аллею шагах в пятнадцати от исчадий. Их было пятеро, и каждый держал на прицеле трех его спутников. Вожак исчадий продолжал говорить:

– Вечером в Аду, окруженные слугами и женщинами, мы будем пировать за уставленным яствами столом. Ваши души отнесут нас туда.

– Зачем ждать до вечера? – спросил Шэнноу. Исчадия обернулись к нему, и его пистолеты загремели. Вожак упал навзничь с размозженной головой, второй завертелся волчком, из раздробленного плеча хлынула кровь. Шэнноу отпрыгнул вправо, не переставая стрелять. Ответом был только один выстрел в его сторону: пуля просвистела чуть левее и разбила рог на голове статуи-демона.

Отголоски замерли. Шэнноу взвел курки пистолетов и подошел к трем своим спутникам. Амазига стояла на коленях рядом с Гаретом. На оливково-зеленой рубашке юноши расплывалось красное пятно. Шэнноу нагнулся к нему.

– Господи Боже, Шэнноу, – прошептал Гарет. – Вы и правда смерть на колесах! – У него на губах запузырилась кровавая пена, он захрипел. Амазига вытащив свой Сипстрасси, но голова Гарета бессильно откинулась.

– Нет! – крикнула Амазига. – Прошу тебя, Боже! Нет!

– Он умер, – сказал Шэнноу.

Амазига погладила лоб мертвого юноши, потом устремила гневный взгляд на Взыскующего Иерусалима.

– Где ты был, когда мы в тебе нуждались?

– Близко, – ответил он скорбно, – но недостаточно близко.

– Да проклянет тебя Бог, Шэнноу! – крикнула она, хлестнув его рукой по лицу.

– Довольно! – загремел Сэм, оттаскивая ее от Иеру-салимца. – Это не его вина! Откуда? Если бы не он, убиты были бы все мы. – Он взглянул на Шэнноу. – Вы думаете, тут есть еще?

– Внутри остались двое, которых я не убил. – Он пожал плечами. – Там могут быть и другие. Сэм схватил Амазигу за плечи.

– Послушай, Зига, нам надо выбраться отсюда. Что случится, если мы активируем Врата преждевременно?

– Ничего. Только энергия Сипстрасси будет израсходована зря. А ее осталось мало.

– Но хватит для нашего возвращения? Она кивнула. Пуля ударила в бордюр аллеи, и Сэм упал на землю, увлекая с собой Амазигу. Шэнноу ответил на выстрел, его пули отбили осколки от балюстрады балкона.

– Пора отправляться, – сказал Шэнноу. Амазига протянула руку, чтобы погладить лицо сына в последний раз. Потом встала и побежала к кольцу камней. Сэм последовал за ней. Шэнноу пятился к кольцу, шаря взглядом по балконам. На одном приподнялся стрелок. Шэнноу выстрелил, и он нырнул за балюстраду. В кольце Амазига встала на колени за одним из камней и включила компьютер. Пули рыхлили землю вокруг них.

– Они нас окружают, – сказал Шэнноу.

Вокруг них замерцал фиолетовый свет… Шэнноу вложил пистолеты в кобуры и вышел на склон холма над аризонским домом Амазиги.

* * *

Шэнноу более часа просидел на изгороди у загона, не замечая слепящего солнечного света. Здешняя пустыня дышала миром и спокойствием. Гигантские сангуаро словно были поставлены в ней искусным ваятелем. Он снова думал о спасении Сэмюэля Арчера. Столько смертей! Девушка Шэмми и все другие безымянные герои, которые сражались вместе с Сэмом. И Гарет. Шэнноу чернокожий юноша очень нравился. У него был вкус к жизни, и он обладал мужеством принимать ее во всей полноте. Даже труп двойника не заставил его свернуть с избранного пути – пути, приведшего его под пулю воина-исчадия, который стал свидетелем гибели своей расы, но не понял причин этой гибели.

Терпеть несправедливый гнев Амазиги было трудно, но Шэнноу понимал ее. Ведь при каждой их встрече погибал кто-то, кого она любила.

К нему подошел Сэм.

– Пойдемте в дом, мой друг. Вам надо отдохнуть.

– Мне надо вернуться домой, – категорично ответил Шэнноу.

– Пойдемте поговорим, – сказал Сэм, отводя глаза. Взыскующий Иерусалима спрыгнул с изгороди и последовал за ним в дом. Внутри было прохладно, экран. занимало лицо Люкаса. Амазиги в комнате не было.

– Садитесь, мистер Шэнноу. Амазига скоро присоединится к нам.

Шэнноу расстегнул пояс и дал пистолетам соскользнуть на пол. Он смертельно устал – даже думать было трудно.

– Может быть, вам сначала вымыться? – сказал Сэм. – Привести себя в порядок?

Шэнноу кивнул, прошел по коридору в свою комнату и разделся. Повернув краны, он встал под душ и подставил лицо каскадам воды. Несколько минут спустя он вышел из ванной и сел на кровати, чтобы собраться с мыслями, но сразу же уснул.

Когда Сэм разбудил его, было уже темно. Из-за бегущих облаков выглядывал лунный диск. Шэнноу сел на постели.

– Я не отдавал себе отчета, насколько я устал, – сказал он.

Сэм сел рядом с ним.

– Я поговорил с Зигой. Она в полном отчаянии, Шэнноу, но тем не менее понимает, что в смерти Гарета вашей вины нет. Она, вы знаете, замечательная женщина, но упрямая. Никогда не умеет признать себя неправой. Думаю, вы убедились в этом на собственном опыте. Но в ней нет злопамятности.

– Зачем вы говорите мне все это?

– Просто чтобы вы знали, – неопределенно ответил Сэм.

– Но есть ведь и еще что-то, Сэм?

– Это вам скажет она. Я принес чистую одежду. Амазига будет ждать вас в гостиной. – Сэм встал и вышел из комнаты.

Шэнноу, чувствуя себя отдохнувшим и освеженным, подошел к креслу, на которое Сэм положил чистую одежду – голубую клетчатую рубашку, брюки из плотной хлопчатобумажной ткани и черные носки. В груди рубашка оказалась широковата, а рукава коротковатыми, зато брюки сидели на нем как влитые. Натянув сапоги, он вышел в большую комнату, где Амазига сидела за компьютером, разговаривая с Люкасом. Сэма в комнате не было.

– Он пошел размять ноги, – объяснила Амазига, вставая и медленно подходя к нему. – Я прошу прощения, – сказала она, и ее глаза наполнились слезами. Шэнноу инстинктивно раскрыл объятия, и она прильнула к его плечу. – Я пожертвовала Гаретом ради спасения Сэма, – сказала она. – Вина моя.

– Он был мужественным пареньком, – растерянно пробормотал Шэнноу.

Амазига кивнула, отступила от него и провела рукавом по глазам.

– Да, он был мужественным. Он был таким, каким я только могла пожелать. Вы голодны?

– Немножко.

– Я приготовлю вам что-нибудь поесть.

– С вашего позволения, госпожа, я бы хотел отправиться домой.

– Сначала ужин, – сказала она. – Оставляю вас на время с Люкасом.

Когда она вышла, Шэнноу сел перед машиной.

– Что происходит? Сэм отправился размять ноги, Амазига разыгрывает радушную хозяйку. Что-то не так.

– Вы вошли в окно раньше, чем предполагалось. Это истощило ее камень.

– Но у нее же есть и другие?!

– Нет. Сейчас нет.

– Так как же она отправит меня обратно?

– Этого она не может, мистер Шэнноу. Я обладаю способностью хаке… Способностью проникать в другие компьютеры. Я это сделал, и в ближайшие дни начнут прибывать документы, которые обеспечат вам новую личность в этом мире. Кроме того, я проинструктирую вас в нравах, обычаях и законах Соединенных Штатов. Они многочисленны и разнообразны.

– Я не могу остаться здесь!

– Так ли плохо это будет, мистер Шэнноу? Благодаря моим… контактам, если хотите… я обеспечил Амазигу большим богатством. У вас будет к нему доступ. А что вы оставили там? У вас нет семьи и мало друзей. Вы могли бы счастливо жить в Америке.

– Счастливо? – Шэнноу сощурился. – Все, что я люблю, для меня потеряно, а вы говорите о счастье? Будьте вы прокляты, Люкас!

– Боюсь, я уже проклят, – сказала машина. – Как, возможно, мы все прокляты за то, что мы сделали.

– Что именно? – спросил Шэнноу жестко. – Что еще недосказано?

В эту минуту вернулась Амазига с двумя чашками кофе.

– Я поставила кое-что в духовку. Скоро будет готово, – сообщила она. – Люкас с вами поговорил?

– Да. А теперь скажите мне вы.

– Что я должна сказать?

– Довольно недомолвок, госпожа. Только правду.

– Не понимаю, о чем вы? Сила истощилась. До тех пор, пока я не отыщу новые Сипстрасси, вы пойманы в этом варианте старого мира.

– Скажи ему, – потребовал Сэм, входя. – Ты в долгу перед ним. – Я ему ничего не должна! – вспылила Амазига. – Как ты не понимаешь?

– Да, не понимаю, но я знаю, что ты чувствуешь.

– Зига. Скажи ему.

Амазига опустилась в кресло, не глядя ни на Шэнноу, ни на Сэма, и уставилась в пол.

– Кровь-Камень нашел Врата в ваш мир, Шэнноу. И он сейчас там. Но не по нашей вине. Нет! Кто-то еще открыл Врата. Люкас это подтвердит.

– Я подтверждаю, – сказала машина. – Амазига ввела файлы с портативки. Я знаю все, что произошло в Вавилоне. Саренто прошел сквозь Врата, пока мы были в горах, когда ночевали в покинутом селении. И я могу сказать вам лишь одно: Кровь-Камень находится во времени Диакона. Вашем времени.

Шэнноу поник в кресле.

– И я не могу вернуться туда? К Бет?

– Пока нет, – ответил Люкас.

Взыскующий Иерусалима посмотрел на Амазигу:

– А что я буду делать пока, госпожа, в этом мире машин? Как буду жить? Амазига вздохнула:

– Мы думали об этом, Шэнноу. Люкас сделал для вас документы на ваше новое имя. А пока вы останетесь тут, с нашей помощью осваивая обычаи этого мира. В нем много чудес, которые вы сможете посмотреть. Иерусалим – ведь до Падения этому миру остается еще двадцать один год!

– Двадцать лет, четыре месяца и одиннадцать дней, – уточнил Люкас.

– Вот сколько времени в нашем распоряжении, чтобы попытаться предотвратить это, – сказала Амазига. – Мы с Сэмом будем искать Сипстрасси. А вы будете заниматься тем же, чем в Долине Паломника, – станете проповедником. Во Флориде есть церковь, маленькая церковь. У меня там друзья, которые обеспечат вам теплый прием.

Шэнноу уставился на нее.

– Церковь во Флориде? Откуда Диакон?

Амазига кивнула.

– А мое новое имя? – спросил он резко.

– Джон Диакон, – ответила она почти шепотом.

– Боже великий! – воскликнул Шэнноу, вскакивая.

– Мы не знали, Шэнноу, – сказала Амазига. – И прежнее не повторится. Мы с Сэмом найдем Сипстрасси, и вы сможете вернуться.

– А если не найдете?

Амазига помолчала, потом посмотрела прямо в его гневные глаза.

– Тогда вам придется взять ваших учеников в тот самолет утром того дня, когда земля опрокинется.

* * *

Диакон стоял перед домом и смотрел, как Бет Мак-Адам и Тоуб Харрис уводили лошадей из загона в сарай. «Ты все еще красива, Бет, – думал он. – И ты не узнала меня». Это было больно. Но ведь как могла она его узнать? Всего несколько недель назад она видела еще молодого проповедника. Теперь в ее доме появился длинноволосый старец с седой бородой, скрывавшей половину его лица. Но логическое объяснение не утишило боли.

В эту минуту Шэнноу ощущал себя совсем одиноким и бесконечно слабым.

Амазига и Сэм поддерживали с ним связь, держали его в курсе своих путешествий и поисков камней. Иногда им казалось, что вот-вот… Но следовало горькое разочарование. За одиннадцать дней до Падения они позвонили ему.

«Вы приобрели билеты?» – спросил Сэм.

«Да. А почему вы не полетите?»

«Зига нашла свидетельство существования каменного кольца в Бразилии. Архитектура окружающих развалин отличается от других ацтекских памятников. Мы отправляемся туда и попробуем что-нибудь найти».

«Да сопутствует вам Бог, Сэмюэль».

«И вам, Диакон».

Шэнноу вспомнился день, когда самолет вырвался из темницы времени над руинами башни Пендаррика. Он тогда поглядел вниз, стараясь различить крохотные фигурки внизу, надеясь увидеть себя, и Бет, и Клема Стейнера, но самолет летел слишком высоко, прежде чем приземлился неподалеку от Долины Паломника.

В те первые годы его мучило искушение отправиться к Бет. Но тень Кровь-Камня тяготела над ним, он собирал вокруг себя ясновидящих и прорицателей в попытке проникнуть за завесу времени.

В течение лет, проведенных в Киссими, Шэнноу привык руководить, вести людей за собой, но необходимость создавать правила и законы для целого мира требовала от него слишком многого. Каждое решение словно бы вело к разногласиям и дисгармонии. Все было непросто. Запрещение носить оружие в Единстве вызвало яростные протесты. Каждая община создавала свои законы, и объединение людей оказалось долгим и кровавым делом. Войны Единения начались с того, что три общины на западе отказались платить новые налоги. Хуже того: сборщики налогов были там убиты. Диакон послал отряд Крестоносцев арестовать зачинщиков. Другие общины присоединились к восставшим, и заполыхала война, с каждым месяцем становясь все кровавее. Затем, когда после двух чернейших лет война почти завершилась, началось вторжение исчадий. Шэнноу с глубоким раскаянием вспомнил, как это подействовало на него. В трех ожесточенных битвах он и Пэдлок Уилер разгромили врага, потом их войско ворвалось в край исчадий, сжигая селения и убивая мирных жителей. Вавилон был сровнен с землей. В плен не брали, капитуляций не принимали. Враги были истреблены все до последнего – причем не только мужчины. Это Шэнноу хорошо помнил.

Диакон победил. И, обретая победу, стал массовым убийцей.

По оценкам, число погибших в двух войнах превышало восемьдесят тысяч. Шэнноу вздохнул. Как когда-то назвала его Амазига? «Обретшим Армагеддон»?

После войн законы Диакона стали более суровыми – правление Шэнноу опиралось более на страх, чем на любовь. Он все больше ощущал себя одиноким. Все люди, которые пролетели с ним через время, были мертвы – все, кроме одного. И только он один знал, какое страшное зло должно обрушиться на этот мир. Нестерпимая ноша! И только она владела его умом, ослепляла его, не дала увидеть, как Савл осуществлял свое предательство. Все было бы иначе, останься жив Алан.

Алан был лучшим из его учеников – спокойным, надежным, незыблемо твердым в вере. Он погиб на Фэрфакс-Хилле в одной из самых свирепых битв войн Единения. С ним был Савл. Камня Алана они так и не нашли. Один за другим они погибали – трое от лучевой болезни, следствия Падения, а остальные в сражениях или в случайных стычках.

Пока не остался один Савл. Столько лет гаданий, где именно нанесет свой удар Кровь-Камень, а ответом все время был Савл. Если бы знать!

Кто еще здесь мог прибегнуть к Сипстрасси? Кто еще мог открыть Врата?

«Ты был глупцом, Шэнноу», – сказал он себе.

Движение за изгородью! Ружье Диакона взметнулось к плечу, и он увидел, что целится в кролика, выскочившего из норы. Он неторопливо оглядел долину и дальние склоны. Луна ярко сияла, и он не заметил ни малейшего движения.

«Но они, конечно, явятся», – сказал он себе. К нему подошел Тоуб Харрис.

– Вся скотина заперта, Диакон. Кроме моей лошади, как вы приказали. Так что теперь?

– Я хочу, чтобы ты отправился в Чистоту, – сказал ему Шэнноу. – Найди Пэдлока Уилера. Передашь ему, что он нужен Диакону – вместе со всеми вооруженными мужчинами, каких он сумеет собрать. Рудокопов, фермеров, Крестоносцев. Скажешь ему, чтобы в город он не сворачивал, а встретился с нами тут.

– Слушаюсь, сэр.

– Поезжай теперь же, Тоуб. Бет Мак-Адам с ружьем на сгибе локтя подошла как раз вовремя, чтобы услышать его распоряжения.

– Мы пока еще ничего не видели, – заметила она, – Почему вы так уверены, что они явятся сюда?

Во время разговора с Тоубом Диакон опирался о верхнюю жердь изгороди. Теперь он выпрямился – и пошатнулся от навалившейся на него усталости. Бет ухватила его за плечо и помогла удержаться на ногах.

– Вы совсем вымотались, – сказала она. – Идите-ка отдохните. Я посторожу.

– Отдыхать сейчас не время, – ответил он. Тоуб галопом унесся в темноту. Диакон глубоко вздохнул, потом взобрался на изгородь и сел, прислонив ружье к столбу.

– Кто-то идет, – сказала Бет. Диакон посмотрел, куда указывал ее палец, но его старые глаза ничего не разглядели.

– Серебристо-серый? – спросил он.

– Нет. Молодой человек с женщиной. Он ее поддерживает. Она несет младенца.

Они замолчали в ожидании. Потом Бет воскликнула:

– Это Уоллес Наш и дочка Эзры Ферда! Какого черта они разгуливают тут ночью?

Диакон сказал, не отвечая на ее вопрос:

– Поглядите дальше. За ними никто не гонится?

– Нет… Да! Черт! Какое-то чудовище! Уоллес, бегите! – закричала она.

Шэнноу ощутил себя беспомощным, но он увидел, как Бет подняла к плечу длинное ружье. Она прицелилась и выстрелила.

– Попали? – спросил он.

Бет снова прицелилась, и прогремел второй выстрел.

– Черт его побери! Я в него дважды попала, а оно не падает!

Диакон спрыгнул с изгороди и, спотыкаясь, направился навстречу бегущей паре, стараясь рассмотреть зверя позади них. Ему стиснуло грудь, левую руку пронзила боль, сердце бешено колотилось, но он продолжал бежать. Он увидел, как молодой человек, отпустив локоть своей спутницы, обернулся навстречу тому, что настигало их. Шэнноу увидел зверя одновременно с Уоллесом Нашем. Он был огромен – более семи футов в высоту. Из двух ран в груди хлестала кровь. Нэш выстрелил из своего дробовика. Зверь упал, из темноты выскочил второй, и Шэнноу тремя выстрелами сбил его с ног.

– Назад! – завопила Бет. – Их много! Ноги Шэнноу налились свинцом, у него не осталось никаких сил. Уоллес ухватил его за локоть.

– Давай, старче! Не сдавайся! С помощью молодого человека он добрался до изгороди, и тут грянуло ружье Бет.

– В дом, – прохрипел он. – В дом! Что-то жесткое ударило его в бок. Его тело навалилось на жердь, переломило ее. Больно ушибшись о землю, он выронил ружье, но инстинктивно выхватил пистолет и перекатился на другой бок. К нему метнулась массивная фигура, он ощутил на лице жаркое вонючее дыхание. Из последних сил он сунул ствол в хищную пасть и нажал на спусковой крючок. Голова откинулась: пуля прошила череп. Бет ухватила его за руку и выволокла из-под убитого зверя.

Наступила полная тишина.

Диакон подобрал ружье, и они, пятясь, вернулись в дом. В кресле, поникнув, сидела женщина с младенцем. Шэнноу захлопнул дверь и задвинул толстый засов.

– Проверь окна на втором этаже, – велел он рыжему юноше. – Убедись, что все ставни закрыты.

– Будет сделано, сэр, – ответил тот. Шэнноу посмотрел по сторонам.

– А где люди из фургона?

– О Господи! Я совсем про них забыла!

Фургон Иеремии был примерно в двухстах ярдах от дома и служб, когда загремели выстрелы. Старик пригнулся, решив было, что стреляют в них. Мередит встал на козлах.

– По-моему, они стреляют кроликов, – сказал он. – Белокурая женщина и старик… Черт, да это же непутевый Джейк!

– Мне он нравится, – возразил Иеремия. – Отличный собеседник.

Мередит промолчал. Четыре вола были измучены. Они брели, понурив головы. Земля под колесами размокла от ночного дождя, и продвигались они еле-еле. Исида все еще цеплялась за жизнь, но он знал, что долго это не продлится, и с ужасом думал о минуте, когда ее настигнет смерть.

Он увидел, как Джейк спрыгнул с изгороди и скрылся за углом каменного дома, который заслонял от него большую часть двора. Снова послышались выстрелы. Фургон въехал во двор, и тут колесо застряло в рытвине, полной размокшей глины. Иеремия выругался.

– Ну да мы почти доехали, – сказал он затем.

Откуда-то выбежала молодая женщина с младенцем, поднырнула под жерди изгороди и скрылась в направлении входа в дом. Затем появился рыжий юноша, поддерживая Джейка. А затем Мередит увидел то, что навеки врезалось ему в память. Над Джейком взвился огромный зверь, гигантская лапа отшвырнула старика на изгородь, которая сломалась от удара. Падая, Джейк вытащил пистолет, но зверь прыгнул на него. Раздался выстрел, и в слабом свете Мередит увидел, как над головой зверя взметнулся грибообразный фонтан крови. Женщина вытащила Джейка из-под трупа, и они побежали к дому. Стукнула захлопнувшаяся дверь.

Из сумрака выбежали новые звери.

И только тут Мередит осознал всю серьезность их положения. До сих пор он словно созерцал живые картины, театральное представление.

– Лезьте внутрь! –прошипел Иеремия, изворачиваясь на сиденье и открывая дверцу за козлами. Он проскользнул в нее, Мередит последовал за ним. Запиралась дверца на небольшой медный крюк.

– Она их не остановит, – прошептал Мередит.

– Молчите! – приказал Иеремия.

Раздалось агонизирующее мычание волов, фургон закачался под аккомпанемент воя и рычания. Мередит рискнул выглянуть в узкую прорезь в дверце… и пожалел об этом. Все еще сопротивляющиеся волы тонули в колышущейся массе обагренного кровью серебристо-серого меха.

Фургон раскачивался несколько минут. Иеремия и доктор замерли, слушая, как насыщаются звери. Мередита пробрала дрожь, он подскакивал при каждом хрусте костей. Иеремия положил ладонь ему на плечо.

– Успокойтесь! – прошептал он.

В широкие окошки фургона лились лунные лучи. Мередит и Иеремия скорчились на полу под левым окошком, прислушиваясь к собственному дыханию. Мередит поднял глаза. Лунный луч падал прямо на бледное неподвижное лицо Исиды на подушке, на руку, лежащую поверх одеяла.

В окошке над ней возникла гротескная морда. Стекло запотело, но Мередит разглядел длинные клыки, овальные глаза и что-то вроде красного камня во лбу зверя. Нос прижался к стеклу, и они услышали сопение – зверь втягивал ноздрями воздух, почуяв добычу.

Фургон снова покачнулся – другой зверь ударился справа о деревянную стенку.

У Мередита пересохло во рту, а его руки теперь тряслись так, что скрыть это было невозможно.

Внезапно стекло в окошке разлетелось вдребезги, осколки засыпали пол. Когтистая лапа ухватила раму, и зверь просунулся в нее над Исидой. Морда опустилась, нос обнюхивал лицо ничего не сознающей женщины. С глухим рычанием зверь соскочил назад во двор.

Треск выстрела заставил их вздрогнуть. Звери снаружи взвыли, и Мередит услышал топот их лап, удаляющийся от фургона.

– Что нам делать? – прошептал Мередит.

– Тише, малый. Надо ждать.

– Они вернутся. Они разорвут нас на куски. Иеремия тихонько встал на колени и выглянул в щель дверцы. Очень осторожно он подобрался к охваченному паникой доктору.

– Они обожрались волами, доктор. Я думаю, поэтому он и не набросился на Исиду. – Перешагнув через Мередита, Иеремия рискнул выглянуть в правое окошко. Мередит поднялся и встал рядом с ним. Двор был пуст.

– Надо попытаться добежать до дома, – сказал Иеремия.

– Нет! – Мередит похолодел от мысли, что окажется на открытом месте.

– Послушай меня, сынок. Я знаю, ты боишься. И я боюсь. Но ты сам сказал: остаться здесь – значит умереть. Дом каменный, на вид прочный, а внутри вооруженные люди. Надо рискнуть.

Мередит посмотрел на неподвижную Исиду.

– Мы не можем бросить ее тут!

– Но нам не донести ее, Мередит. А она уже покинула этот мир. Идем, малый. Следуй за мной, ладно?

Иеремия бесшумно прошел в глубину фургона и отпер дверь. Она, как всегда, громко заскрипела. Он осторожно спустился на землю. Мередит выбрался следом за ним.

– Не шуми! – предупредил Иеремия. – Пойдем через двор и будем надеяться, что люди в доме ждут нас. Понял?

Мередит кивнул.

Кругом царило ночное безмолвие, чудовищных зверей нигде не было видно. Иеремия перевел дух и вышел на открытое пространство двора. От дома его отделяло тридцать ярдов. Мередит шел за ним. Но затем молодой доктор побежал, и Иеремия оказался позади него.

– Откройте дверь! – завопил Мередит.

Из-за сарая выскочил зверь, завыл и погнался за ними с немыслимой быстротой. Мередит успел добежать до крыльца, но на ступеньках споткнулся и упал. Иеремия ухватил его за руку, пытаясь поднять на ноги.

Зверь был совсем рядом, но Иеремия не оглянулся.

Дверь распахнулась.

Из нее выглянул Джейк с двумя пистолетами в руках. Мередит рванулся вперед, столкнулся с Джейком, отбросив старика в сторону. Иеремия следовал за ним по пятам. Тут что-то ударило его по спине, его пронзила жуткая боль.

Джейк удержался на ногах и выстрелил дважды. Зверь слетел с крыльца. Джейк втащил Иеремию внутрь, и какая-то женщина захлопнула за ними дверь. Мередит стремительно обернулся и увидел, что Иеремия лежит на полу ничком, а из его страшно израненной спины струится кровь.

– Какого дьявола ты заорал, щенок? – рявкнул Джейк, хватая Мередита за рубашку.

– Я не хотел! Не хотел! – Мередит вырвался и упал на колени рядом с Иеремией, пытаясь стянуть края зияющей раны.

Иеремия вздохнул и повернулся на бок. Потянувшись, он взял окровавлендую руку доктора.

– Не… вини… себя. Ты хороший… человек. И он умер.

– Слизняк бесхребетный! – сказал Джейк.

12

Ничто не живет без страха. Это дар против беззаботности, слуга против самомнения перед лицом опасности. Но, подобно всем слугам, господин он плохой. Страх – это маленький костер в животе, согревающий человека в холоде столкновений. Но. вырвавшись на волю, он превращается во всепожирающее пламя внутри стен, перед которым не устоит ни одна крепость.

Мудрость Диакона, глава XXI

Эстер уснула, и Ос мужественно старался удерживать ее в седле. Зера Уилер посмотрела через плечо и улыбнулась мальчику.

– Скоро можно будет и отдохнуть, – обещала она, ведя лошадь в холмы все дальше на запад. В окрестностях было много пещер, укрытых кустами, и только очень опытный следопыт отыскал бы тропу, с которой она свернула. Ружье оттягивало ей руки, а кобура с пистолетом натирала ногу. «Как давно я тут не была! – подумала Зера. – Одно слово: никому не нужная старуха».

Впереди показалось манящее устье пещеры, но оно было узким, обращенным на юг. В него с посвистом врывался ветер, взметывая пыль. И Зера прошла мимо и повела старую пегую лошадь по узкому карнизу, который привел в глубокую пещеру грушевидной формы. Испугавшись темноты впереди, лошадь было заартачилась, но Зера сладила с ней, не пожалев ласковых слов, под которые продолжала тянуть ее за узду. Пещера оказалась большой, такой же, как самая просторная комната в ее покинутом доме, а вверху созданная самой природой щель-труба вела к звездному небу. Зера набросила поводья на шею лошади, прислонила ружье к каменной стене и повернулась, чтобы снять Эстер. Девочка всхлипнула во сне и обняла Эстер за шею.

– А ты и сам слезешь, малый. Только прежде отвяжи одеяло.

Ос развязал сыромятные ремни, стягивавшие скатку, перекинул ногу через седло и спрыгнул наземь.

– Они нас найдут, как вы думаете?

– Если и найдут, так пожалеют об этом, – ответила она. – Пистолет не потерял?

– Нет, фрей, – ответил Ос, похлопав по карману широкой суконной куртки.

Зера взъерошила его светлые волосы.

– Ты хороший мальчик, Ос. Твой отец гордился бы тобой. А теперь побудь с Эстер, пока я соберу хвороста для костра.

Ос расстелил одеяла, и Зера, опустившись на колени, положила Эстер поудобнее. Шестилетняя девочка перевернулась на другой бок, посасывая палец. Она так и не проснулась.

– Мне пойти с вами, фрей?

– Нет, сынок. Оставайся тут. Присмотри за сестренкой. – Взяв ружье, она протянула его мальчику. – Оно для тебя длинновато, Ос, но если ты к нему попривыкнешь, беды не будет.

Зера вышла из пещеры и пошла назад по карнизу. Отсюда с высоты почти в тысячу футов ей была видна значительная часть равнин. Никаких признаков погони она не заметила. Но, решила она, они же могут быть укрыты деревьями, которые зеленым ковром уходили на восток.

Зера потянулась, расправляя мышцы спины. Они чертовски ныли, но она перевела дух и вернулась под тень деревьев. Стремительно наступала ночь, и скоро должно было похолодать. Зера набрала охапку хвороста, отнесла ее в пещеру и успела принести еще пять, прежде чем усталость свалила ее с ног. Из кармана старой овчинной куртки она достала кисет с огнивом и аккуратно развела небольшой костер. Ос подошел к ней поближе.

– Они ведь нас не найдут, правда, фрей?

– Не знаю, – ответила она, обнимая худой рукой его плечи и притягивая мальчика к себе.

Один из мужчин, убивших отца Оса, подъехал к дому и остановился у колодца набрать воды. Он увидел Оса и Эстер, которые играли у заднего забора. Зера, не зная, кто он, вышла из дома поздороваться с проезжим.

«Такие милые детки, – сказал он. – Ваши внуки?»

«Самые-рассамые, – отрезала она. – А вы издалека едете?»

«Угу. Спасибо за воду, фрей», – сказал он, протягивая руку к седлу.

Эстер обернулась, увидела его и вскочила на ноги с Отчаянным криком: «Он застрелил моего папу!» Тот бросился на землю, но в ту же секунду Зера выхватила пистолет и спустила курок. Пуля впилась ему в бедро. Его лошадь вздыбилась и кинулась прочь, но он ухватился за седло, и она поволокла его по земле. Зера выстрелила еще два раза и промахнулась. Он вскарабкался в седло и ускакал.

Зная, что он вернется, Зера упаковала кое-какие припасы и самые необходимые вещи, забрала детей и отправилась с ними через горы в Чистоту. Однако за последним подъемом преследователи перерезали им путь. К счастью, Зера перед гребнем оставила лошадь на Оса, а сама ползком поднялась к вершине холма, чтобы осмотреть дорогу впереди.

Теперь они забрались в самое сердце гор, и Зера не сомневалась, что их преследователи отказались от погони.

Когда костерок разгорелся, Зера встала и вышла из пещеры проверить, не падают ли отблески огня наружу. Беззаботно разожженный костер виден издалека. Однако ее тревога оказалась напрасной: нигде ни проблеска, а струйки дыма рассеивались среди кустов наверху обрыва.

Успокоившись, Зера вернулась в пещеру. Ос свернулся рядом с Эстер и тоже уже спал.

– Снова ты себя молодой почувствовала, подруга, – сказала Зера вслух, укутывая детей одеялом. Ей было чем гордиться: она спасла их от убийц. – Не такая уж бесполезная, – прошептала она.

Завтра они доберутся до города, и Крестоносцы начнут поиски убийц.

Она столько лет не заглядывала в Долину Паломника. Наверное, там многое изменилось.

Вдали завыл волк. Зера легла рядом с детьми и уснула.

* * *

Саренто неторопливо прогуливался по лесистому холму над атлантидскими руинами, любуясь безоблачно голубым небом, слушая утренние трели птиц. Ветерок приятно охлаждал его багряную кожу, и впервые за долгие годы он не испытывал голода. С острым наслаждением он вспомнил полные людьми ярусы цирка, предвкушение и в конце – приток жизни. Богатой, насыщающей и бесконечно согревающей…

Внизу был лагерь его отборных пятисот воинов-исчадий, которых он отправил сюда раньше. Опираясь на них и на людей вроде Иакова Муна, он будет насыщаться в этом мире и предаваться грезам.

Врата явились как спасительный дар. Его голод в том мире был мучительной пыткой, он грыз его внутренности, заполняя собой все его дни. Но здесь он снова мог ощутить красоту голубого неба. Взгляд его золотых глаз сосредоточился на руинах. Нет, такое место недостойно служить приютом богу, подумал он, посмотрев на обветшалый дворец. Перед входом валялись две колонны и обломки разбитой арки.

– Встать! – скомандовал он.

Каменные столпы со стоном поднялись, осколки воссоединились в отшлифованные камни, обломки арки сложились в единое целое, и, воспарив в воздухе, арка опустилась на свое место. Остатки красок на ней ширились, образовывали узоры – огненно-красные, сочно-синие, паляще-желтые оттенки и переливы. Кровля дворца засверкала золоченой черепицей, отражая солнечный свет.

В дворцовых садах зацвели деревья, выросли осыпанные розами кусты. Растрескавшиеся, выщербленные плиты дорожек стали как новые, а повалившиеся статуи взобрались на свои пьедесталы – их каменные тела обрели гибкость и упругость воинов, которые в былые века вдохновили ваятеля. Золото украсило окна дворца, а давным-давно пересохшие фонтаны в садах выбросили вверх искрящиеся на солнце струи.

Саренто посмотрел на город и улыбнулся… Улыбка исчезла с его губ.

Вернулся голод. Пока еще не сильный, но уже грызущий. Взглянув на свой обнаженный торс, он увидел, что черные линии на его коже расширились, багрянец чуть потускнел. Вскинув руки он раскинул мысленную сеть.

Вокруг него закружились лесные пташки, из нор выбежали проснувшиеся лисицы, а белки повыскакивали из дупел. Могучий медведь с громовым рычанием вышел из пещеры. Саренто был совсем заслонен порхающими птицами и пушистыми зверьками, кишащими у его ног.

Затем сразу наступила тишина. Птицы попадали на землю, как сухие листья, медведь провалился внутрь себя, а потом рассыпался, будто древний папирус.

Саренто прошел через трупы, сухим хворостом трещавшие под его подошвами.

Голод почти исчез.

Но продолжал чуть шевелиться в нем.

Его Пожиратели охотились по всему краю, и он ощущал, как вливаются в него питательные соки. Для полного насыщения их было недостаточно, но можно обходиться и ими. Вновь раскинув мысленную сеть, он попытался найти здешних волчецов, чтобы притянуть их к себе для Перемены. Но в радиусе достижения его силы их не нашлось ни одного. Странно, подумал он. Ему было известно, что они существуют в этом мире: он уловил их образы в угасающей памяти Савла Уилкинса и снова нашел их в садистском сознании Иакова Муна. Он чуть встревожился. Без новых Пожирателей ему будет труднее овладеть этим миром. Но тут он вспомнил про Врата: раз нашлись одни, значит, существуют и другие.

Он представил себе многолюдные города старого мира:

Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Лондон, Париж… Вот в таком мире он забыл бы про голод.

* * *

Бет укрыла одеялом умершего старика и сжала плечи плачущего Мередита.

– Пойдем, – сказала она ласково. – Пойдем со мной.

– Это моя вина, – простонал он. – Не понимаю, почему я закричал. Просто… поддался панике. – Верно, черт бы вас побрал, – сказал Шэнноу.

– Помолчите, – перебила его Бет ледяным голосом. – Не все похожи на вас, благодарение Богу. Да, он поддался панике. Он испугался. Но даже его друг сказал, чтобы он не винил себя. – Она погладила Мередита по плечу и шагнула к Диакону. – Кровь и смерть – вот все, что вы знаете, Диакон. Убийства и страдания. Так что замолчите!

Раздался треск ломающегося дерева, и прогрохотал выстрел.

– Уоллес, как ты там? – закричала Бет. Юноша вышел на верхнюю ступеньку лестницы.

– Один допрыгнул до окна. С ним покончено. Но через луга бегут новые, фрей Мак-Адам. Не меньше пятидесяти.

– Ставни для них не препятствие, – сказал Диакон, вытащил пистолет, пошатнулся и привалился к стене. Бет посмотрела на него. Он весь посерел от усталости и боли. Она подхватила его и подвела к креслу. Когда он сел, она увидела, что ее ладонь вся в крови.

– Вы ранены, – сказала она.

– Не в первый раз.

– Дайте-ка я посмотрю.

Он повернулся, не вставая. Сзади его старая овчинная куртка была разорвана. На спине под ней зияла рваная рана, окруженная ссадинами. Она вспомнила, как переломились жерди изгороди, когда о них ударилось его щуплое тело.

– Возможно, у вас ребра сломаны.

– Жить я буду. Я должен жить. Мередит нагнулся через ее плечо.

– Дайте я посмотрю, – сказал он. – Я врач. Они с Бет помогли Диакону встать, сняли с него куртку и разорванную рубашку. Мередит бережно ощупал рану.

Старик ни разу не застонал.

– Не меньше двух ребер, – определил Мередит. В глубине комнаты заплакал младенец.

– Его надо покормить, – сказала Бет, но молодая женщина, съежившаяся в кресле, не шелохнулась. Бет подошла к ней и увидела, что ее глаза смотрят в пустоту. Бет расстегнула пропитанную потом кофту и приложила младенца к набухшей материнской груди. Он начал сосать, женщина застонала и расплакалась.

– Будет, будет! – сказала Бет. – Все теперь хорошо. Погляди-ка, как она сосет! Совсем изголодалась.

– Он мальчик, – прошептала его мать.

– Ну конечно. Я что-то совсем поглупела! – пожаловалась Бет. – Такой красивый! И настоящий силач.

– Мой Джош был силачом, – сказала молодая женщина. – Они оторвали ему голову.

Ее глаза снова наполнились слезами, ее начал бить озноб.

– Думай только о маленьком, – быстро сказала Бет. – Важнее его ничего нет, понимаешь?

Женщина кивнула, но Бет поняла, что она снова впадает в забытье, и со вздохом вернулась к Мередиту и Диакону. Молодой врач разрезал скатерть на бинты. Когда Мередит закончил перевязку, старик потрогал его за рукав.

– Я сожалею, сынок, – сказал он. – Надеюсь, ты простишь мои злые слова. Мередит устало кивнул.

– Простить вас мне легче, чем себя самого. Никогда еще я не испытывал подобного страха и невыразимо стыжусь себя.

– Дело прошлое, малый. Ты был на самом краю и заглянул в ад. Теперь ты станешь либо сильнее, либо слабее. Выбор за тобой. Чтобы жить, человек должен научиться быть сильным там, где он слаб.

– Они бегут к сараю! – крикнул Уоллес.

– Потише! – приказала Бет.

Со двора донесся треск ломаемых досок, раздалось испуганное лошадиное ржание. В кресле у очага молодая мать заплакала.

Бет зажгла еще два фонаря и повесила их на крючья в стене.

– Ночь будет долгой, – сказала она.

Полное ужаса ржание длилось еще несколько минут, затем наступила тишина. Бет отправила Мередита в заднюю комнату посмотреть, как там Джозия Брум. Молодая мать заснула, и Бет, забрав у неемладенца, села с ним в старую качалку.

По лестнице спустился Уоллес Наш и остановился перед ней.

– Ты что-то хочешь сказать, Уоллес?

Рыжий юноша с трудом заставил себя заговорить.

– Простите меня, фрей Мак-Адам. Только я должен сказать вам… Сэмюэль… он погиб, спасая вон ее и младенца. Выпрыгнул из окна, когда зверюга совсем уже ее настигал. И так спокойно! И убил его, но и он его достал. Я так сожалею, фрей…

– Иди-ка наверх, Уоллес, – сказала она, прижимая младенца к груди. – И смотри в оба.

– Конечно, – ответил он негромко. –Можете положиться на меня, фрей.

Бет закрыла глаза. Она вдыхала запах горящих фонарей, сухих кедровых поленьев в очаге и молочный новорожденный запах младенца у себя на руках.

Снаружи завыл зверь.

* * *

Шэнноу опустил руку в карман, и его скрюченные артритом пальцы сомкнулись на золотом камушке. «Я не хочу жить вечно, – подумал он. – Я не хочу снова стать молодым». Боль в груди нарастала, сливаясь с мучительным нытьем сломанных ребер. «У тебя нет выбора», – сказал он себе. Крепко сжав камушек, он пожелал, чтобы боль в его сердце исчезла, и ощутил прилив новых сил, жизненной энергии. Злоупотребил он возможностями камешка, чтобы срастить ребра.

Разжав пальцы, Шэнноу посмотрел на золотой кругляшок. Только тончайшая черная прожилка свидетельствовала о том, что его использовали. Поднявшись на ноги, он подошел к окну. Привычная ноющая боль в плечах и коленях исчезла, его походка обрела упругость. Поглядев в щель ставень, он увидел, что Пожиратели сгрудились у фургона Иеремии, взбираются на него. Вокруг сарая не было заметно никакого движения, но он различил серые тени, припавшие к утрамбованной земле двора, скорчившиеся возле изгороди.

Попятившись, он осмотрел ставни. Толщина менее дюйма… Нет, они не выдержат удара когтистых лап Пожирателей. Из кармана куртки он вытащил коробку с патронами и высыпал их на стол. Двадцать три да еще двенадцать в пистолетах.

– Раненый спит, – сказал вернувшийся Мередит. – Цвет лица хороший и пульс ровный. – Он крепче, чем сам думал, – сказал Шэнноу.

– Откуда взялись эти твари? – спросил Мередит. – Я ни о чем подобном никогда не слышал. – Это волчецы, – ответил Шэнноу, – но их изменили с помощью… Ну, если хотите, колдовства. – Он оборвал фразу, заметив, что молодой человек смотрит на него, словно не в силах поверить. – Я знаю, это трудно понять, – сказал он. – Просто положись на мое слово, сынок. Существует чудовище…

– Бет назвала вас Диаконом, – перебил Мередит, и Шэнноу понял, что молодой человек пропустил его объяснение мимо ушей.

– Да, – сказал он усталым голосом. – Я Диакон.

– Я вас всегда ненавидел, – отрезал Мередит. – Вы были источником великих зол. Шэнноу кивнул:

– Не стану отрицать, сынок. Бойня в землях исчадий не имеет оправдания.

– В таком случае почему вы ее допустили?

– Потому что он убийца и варвар, – сказала Бет глухим от гнева голосом. – Некоторые родятся такими, доктор. Он захватил власть обманом и сохранял ее страхом. Все противившиеся ему убивались. Ни о чем другом он не думал.

– Так оно и было? – Мередит пристально посмотрел на Шэнноу.

Шэнноу не ответил. Он вышел из комнаты и направился в каморку, где лежал Джозия Брум.

Так оно и было?

Брум зашевелился и открыл глаза.

– А, Джейк! – сказал он сонно. Шэнноу сел на край кровати.

– Как ты себя чувствуешь?

– Получше.

– Вот и хорошо. А теперь поспи еще.

Брум закрыл глаза.

Шэнноу продолжал сидеть рядом с ним, вспоминая, как два войска двинулись на земли исчадий, вспоминая, в какую ярость его привело предательство исчадий, какой страх он испытывал перед грядущим появлением Кровь-Камня. Многие из его воинов лишились семьи, друзей, перебитых исчадиями, и в их душах бушевала ненависть. «Как и в моей», – скорбно подумал он.

Пэдлок Уилер и другие военачальники пришли к нему в то роковое утро у стен Вавилона, когда вожди исчадий молили принять их капитуляцию.

«Какие будут приказания, Диакон?»

В ту минуту он мог бы сказать многое о природе зла и мудрости прощения. Но глядя на них, он был способен думать только о надвигающемся ужасе и о том, как в его, прежнем мире Кровь-Камень использовал исчадий, чтобы обречь этот мир на разрушение и смерть. И между двумя биениями сердца он вынес приговор, который все еще свинцовой тяжестью тяготел над ним. «Так что же, Диакон?»

«Перебейте их всех».

* * *

Зера проснулась перед рассветом и застонала. Ей в бедро впивался острый камешек, а плечи нестерпимо ныли. Она попыталась встать, снова застонала и сердито выругалась.

– Такие слова плохие, – сказала Эстер.

– Как и ревматизм, – буркнула Зера. – Ты давно не спишь, деточка?

– Как только они завыли, – ответила Эстер, садясь на одеяле и протирая глаза. – Тут очень много волков.

Но Зера никакого воя не слышала. Заставив себя подняться на ноги, она потянулась, потом подошла к пегашке и отцепила от седла флягу с водой. Напившись, она вернулась к детям и погасшему костру.

– Волки на нас не нападут, – сказала она. – А теперь попробуй отыскать в золе тлеющий уголек, и я состряпаю нам завтрак.

Позевывая, она вышла из пещеры. Воздух был свежим, прохладным. Ее ноздри защекотало дыхание росы на листьях, пряное благоухание леса. Небо на востоке светлело, и когда она вошла под сень деревьев, ее приветствовали первые птичьи трели. Вопреки ревматическим болям в спине и плечах, она чувствовала себя прекрасно и радовалась тому, что жива.

Все ребятишки, подумалось ей. Они придают новизну и интерес всему. Зера не сознавала, насколько она истосковалась от одиночества, пока в ее двор не въехал тот незнакомец. Ей было жаль, что он не вернулся. Йон оказался хорошим человеком и приятным собеседником. Но ребятишки стали неиссякаемым источником радости, даже когда ссорились. Ей вспоминались ее собственные дети, когда она сама была еще молодой, и небо было голубее, и будущее представлялось золотой тайной, которую еще предстояло открыть.

Зеб был красив, не лез за словом в карман и завоевывал все сердца. А еще он был добрым и любящим. Зеб нравился всем, потому что Зебу нравились все.

– Никогда не встречала человека, который видел бы в людях столько хорошего! – сказала она вслух.

Когда он умер, вспомнилось ей, на ферму приехал Пэдлок. Он крепко ее обнял и сказал: «Знаешь, мам, в мире нет такого человека, у которого ему надо попросить прощения».

Такая хорошая эпитафия для доброго человека.

На похороны люди съехались отовсюду, и Зере это было приятно. Но после его смерти гости больше на ферме не появлялись. «Я-то никогда общей любимицей не была, – подумала она. – Старуха Зера – на язык ей лучше не попадайся, а уж под руку и тем более».

Она посмотрела на небо.

– Иногда я не могу понять, что ты увидел во мне, Зеб, – сказала она.

Повернувшись к пещере, она увидела в рыхлой земле отпечаток лапы, опустилась на колени и растопырила пальцы, измеряя его. Такой огромный след! Но не медвежий, хотя по размеру и подошел бы. И не львиный. Она выпрямилась. Во рту у нее пересохло. След был волчий, но куда больше, чем самого крупного волка.

Зера побежала к пещере.

– А что на завтрак? – спросил Ос. – Эстер развела костер.

– Лучше подождем, пока не доберемся до города, – ответила Зера. – По-моему, нам лучше тут не задерживаться.

– Но я хочу есть! – возразила Эстер. – Прямо в животе больно.

Зера усмехнулась. «Господи, старая, ну чего ты перепугалась? Костер горит, у тебя есть пистолет…»

– Ну хорошо, – согласилась она. – Сначала поедим, а потом в путь.

Зера прошла в глубину пещеры к пегашке и увидела, что лошадь вся дрожит, прижимая уши.

– Это только я, девочка, – сказала Зера. – Успокойся.

У нее за спиной отчаянно закричала Эстер, и она стремительно обернулась.

В устье пещеры стояло чудовище. Высота – восемь футов, массивные плечи, длинные руки с пальцами-когтями, серебристо-серый мех. Золотистые глаза впивались в детей, скорчившихся у костерка. Пронзительное ржание взвившейся на дыбы лошади отвлекло внимание чудовища.

Зера Уилер выхватила свой старый пистолет, прикидывая, сумеет ли одной пулей свалить гигантского волчеца.

– Тише, ребятки, – сказала она спокойным голосом, взводя курок, и шагнула вперед. – Не знаю, понимаешь ли ты меня, – сказала она, устремив взгляд на зверя, – но в этом пистолете шесть зарядов. И я попадаю в цель без промаха. Так что убирайся, и нам всем будет хорошо.

Зверь зарычал, и эхо громом разнеслось по пещере. Зера покосилась на костерок. Рядом лежал толстый сук в фестонах давно засохших листьев. Продолжая целиться, она нагнулась, левой рукой ухватила сук, сунув бахрому листьев в слабые язычки огня. Листья сразу вспыхнули, и сук заполыхал, как факел.

Зера выпрямилась и двинулась на зверя.

– А ну убирайся, сукин сын! – крикнула она. Зверь чуть-чуть попятился и сразу же прыгнул. Зера не дрогнула. Сунув горящий сук в оскаленную морду, она всадила пулю ему в шею. Гигантский волчец упал и откатился. Зера бросилась ко входу и снова выстрелила в него, когда он попытался встать.

– Господи Боже ты мой! – прошептала она, увидев снаружи его сородичей. – Ребятки! – крикнула она. – Лезьте в трещину, которая ведет наверх. Сейчас же!

Размахивая суком, она начала пятиться. Новый зверь метнулся к ней, но она хладнокровно выстрелила ему в грудь. Справа выскочил другой, в глубине пещеры грянул выстрел, разнеся ему череп. Зера оглянулась и увидела, что Ос держит в руках ее ружье, готовясь выстрелить еще раз.

Ее сердце исполнилось гордости за него, но она крикнула властно и резко:

– Лезь в чертову трещину!

Звери шагнули вперед, но с опаской. Нет, тремя оставшимися патронами ей всех не остановить, и времени повернуться и забраться в трещину у нее тоже не будет.

– Лезете? – крикнула она, не рискуя взглянуть через плечо.

– Да, фрей, – донесся голос Оса словно из трубы. Внезапно мимо нее пронеслась пегашка, раскидав зверей в стремлении вырваться под защиту леса. В тот же миг Зера повернулась и ринулась к трещине. Сунув пистолет в кобуру, она ухватилась за выступ и подтянулась, царапая сапогами по каменной стенке. Карабкалась она быстро и прямо над собой увидела Оса, подсаживавшего Эстер. Трещина тут была совсем узкой, но дети протиснулись на каменную площадку почти у самого верха обрыва.

Ногу пронзила боль. Зера вскрикнула и почувствовала, что ее тянут вниз. Ос просунул ствол ружья в просвет дулом вниз и выстрелил. Зера сумела вытащить пистолет и послала две пули в волчеца под ней. Он свалился, но его когти сдернули с нее сапог. Ос вцепился ей в плечи, и с его помощью она протиснула свое тощее тело сквозь щель. Из раны в лодыжке сочилась кровь, а в икре засел шестидюймовый коготь. Зера тут же его выдернула.

– Вы храбрые ребятки, – сказала она. – Я вами горжусь, черт дери. – Из кармана куртки она достала складной нож и открыла лезвие. – Если ты будешь так любезен, Ос, и отдашь мне свою рубашку, я нарежу бинты и попробую остановить кровь.

– Сейчас, фрей, – ответил Ос, стаскивая куртку и рубашку. Потом, пока она разрезала рубашку, он пересчитал по ее указанию патроны, оставшиеся в ружье. Много времени это не заняло. Их осталось два.

– У меня есть пистолетик, который вы мне дали, – напомнил Ос.

Она покачала головой.

– Из него такую тварь не уложить. Хотя выстрел может их и отпугнуть, э?

Мальчик заставил себя улыбнуться и кивнул. Зера перебинтовала лодыжку, порылась в кармане и вытащила полоску вяленого мяса.

– Завтрак, конечно, не ахти какой, – сказала она. – Но придется обойтись им.

– Мне не хочется есть, – сказала Эстер. – Мы умрем, да?

– Послушай меня, детонька, – сказала Зера. – Мы живы, и я намерена жить и дальше. Вместе с вами. А теперь вылезем отсюда.

– А это разумно, фрей? – спросил Ос. – Тут им до нас не добраться.

– Верно, малый. Но не думаю, что этого мяса нам хватит на всю оставшуюся жизнь, а? До Долины Паломника осталось шесть, ну, много – семь миль. А там мы будем в безопасности. Я полезу первая, а вы за мной.

Зера заставила себя встать и начала карабкаться к голубому клочку неба футах в двадцати над ее головой.

* * *

Шэнноу поднялся на второй этаж. Рыжий юнец стоял на коленях у окна и смотрел во двор.

– Что они делают теперь? – спросил его Шэнноу. Уоллес положил ружье и встал.

– Просто сидят. Я ничего не понимаю, менхир. То они разрывают на части все, что попадается им на глаза, а минуту спустя лежат, будто собаки под луной.

– Наелись, – объяснил Шэнноу. – Вопрос в том, как скоро они снова проголодаются и нападут на нас. Так что будь готов.

– Дом построен прочно, менхир, но окна и двери они разнесут, уж поверьте. В городе они рвали доски, как бумагу. А как прыгают, черт их дери! Я видел, как один прыгнул футов на пятнадцать вверх на крышу навеса.

– Да, прыгать они могут, – согласился Шэнноу. – Но и умирать тоже.

– Да уж! – Уоллес ухмыльнулся. Шэнноу повернулся к двери, но юноша взял его за локоть. – Вы спасли мне жизнь. Я и не знал, что эта тварь совсем меня нагнала. И я этого никогда не забуду.

Шэнноу улыбнулся:

– Ты сполна уплатил свой долг, когда доволок меня до дома. У меня больше не оставалось сил. Ты настоящий человек, Уоллес, и я горжусь, что знаком с тобой.

Они обменялись рукопожатием, и Шэнноу пошел назад по узкому коридору, в который выходили двери ещё двух комнат. Обе были спальнями. Шэнноу по очереди заглянул в обе. Одну украшали кружевные занавески, пожелтевшие от времени. К стенам все еще были пришпилены детские рисунки – человечки-палочки перед домами-коробочками с трубами, над которыми клубился дым. В углу у закрытого окна стояла игрушечная собака с обвислыми ушами. Шэнноу вспомнил, как маленькая Мэри всюду носила ее с собой. Вторая комната была комнатой Сэмюэля. По стенам тянулись полки, уставленные книгами, включая подарочное золотообрезное издание «Нового Илии». Шэнноу вздохнул. Еще одна честолюбивая выдумка Савла. Когда книга вышла, Шэнноу прочел первую главу о том, как Бог открыл свою волю Взыскующему Иерусалима, и сразу послал за Савлом.

«Что это за… мусор?»

«Вовсе не мусор, Диакон. В этой книге одни факты. Почти все их мы получили непосредственно от людей, которые знавали Взыскующего Иерусалима, слышали его поучения. Я думал, вы будете довольны. Он предсказывал ваше явление здесь».

«Ничего подобного, Савл. И половина из тех, кто упомянут в первой главе, в глаза Шэнноу не видели. А многие из остальных дали волю своей фантазии».

«Но… Но откуда вы знаете. Диакон?»

«Знаю. Но тебя это не касается. Сколько экземпляров напечатано?

Савл заулыбался.

«Сорок тысяч. Диакон. И они расходятся так быстро, что мы готовим второе издание».

«Нет, мы его не готовим! Прекрати это. Савл!»

Шэнноу снял книгу с полки и раскрыл ее на черно-белой гравюре, изображавшей красавца всадника на вздыбившемся вороном коне, с серебряными пистолетами в руках и в глянцевой черной шляпе на голове. Вокруг него валялись трупы исчадий.

– Ну хотя бы они не утверждали, что я сразил десять тысяч ослиной челюстью, – прошептал Шэнноу, швыряя книгу на сосновую кровать.

Он осторожно приоткрыл ставень и высунулся наружу. Внизу стоял фургон Иеремии с проломленной крышей. Внутри спали три-четыре волчеца, остальные разлеглись у разрушенного сарая.

«Что ты намерен делать, Шэнноу? – спросил он себя. – Каким способом остановишь Зверя?»

В нем пробудился страх, но он подавил его.

– Что вы тут делаете? – спросила Бет. – Это комната моего сына.

Шэнноу сел на кровать, вспоминая, как сидел тут, читая мальчику.

– Мне тяжела твоя ненависть, Бет, – сказал он негромко.

– Я не питаю к вам ненависти, Диакон. Я презираю вас. Это не одно и то же.

Он устало поднялся на ноги.

– Тебе следовало бы выбрать что-нибудь одно. Ты презираешь меня, потому что я не отступил ни на йоту и сразил моих врагов; ты презирала своего любовника Йона за то, что он отказался сражать своих врагов. Чего, собственно, ты требуешь от мужчин?

– Я не собираюсь вступать с вами в споры, – глухо сказала она.

– Да неужели? Тогда почему ты последовала за мной сюда?

– Не знаю. И зря пошла. – Однако она не повернулась, чтобы уйти, а прошла к окну и села в старую качалку. – А откуда вы знаете про меня и Йона? У вас и здесь соглядатаи?

– Нет, никого… А знаю я потому, что сам был здесь, Бет. Я был здесь.

– Я вас не видела!

– Ты все еще меня не видишь, – сказал он грустно, проходя мимо нее. Сосновые ступеньки заскрипели под его тяжестью, и доктор Мередит оглянулся.

– Какая мертвая стоит тишина!

– Долго она продолжаться не будет, доктор. Вы бы, спросили фрей Мак-Адам, не найдется ли у нее для вас запасного пистолета.

– Я плохой стрелок, Диакон. Пистолеты не для меня.

– Это очень хорошо, доктор, пока есть, кому охотиться для вас. Но вам особой меткости и не понадобится. Мишени будут на расстоянии вытянутой лапы от вашего лица. Попросите пистолет.

– Что делает человека таким, как вы, Диакон? – спросил Мередит, краснея.

– Боль, малый. Страдание, печаль и утраты. – Шэнноу кивнул на укрытый одеялом труп Иеремии. – Сегодня ты чуточку узнал их вкус. К утру узнаешь его получше. Я не против, чтобы ты осуждал меня, мальчик. Все равно я сам осуждаю себя еще строже. Однако предлагаю совместно стараться выжить.

Мередит кивнул.

– Тут вы правы, – сказал он. – Но вы собирались рассказать мне про Врата. Кто их создал и зачем?

Шэнноу подошел к креслу и посмотрел на спящую молодую женщину. Бет поставила рядом с креслом красивую резную колыбельку и уложила в нее младенца.

– Этого никто не знает, – ответил он, старательно понижая голос. – Очень давно мне встретился человек, который уверял, что они были созданы в Атлантиде за двенадцать тысяч лет до Второго Падения. Однако они вполне могут быть гораздо древнее. В старом мире было полно сказаний о Вратах, и старых прямых путях, и драконьих тропах, и магнитных линиях. Фактов практически нет, но гипотез десятки и десятки.

– Как они отворяются?

Шэнноу бесшумно отошел от спящей матери и младенца к двери.

– Этого я объяснить не могу. Одна моя знакомая женщина была знатоком всего этого. Но в день Падения она осталась в старом мире и, полагаю, погибла с ним. Когда-то она провела меня через Врата в свой дом в краю, называвшемся Аризона. Красивый край. Но как она устраивала это… – Он пожал плечами. – У нее был осколок Сипстрасси, камня Даниила. Вспыхнул фиолетовый свет, и мы оказались там.

– А, да! – сказал Мередит. – Камни! Я про них слышал, но ни одного не видел. В Единстве в одной больнице с их помощью вылечивали рак и подобные заболевания. Поразительно!

– Вот именно, – сказал Шэнноу. – Они способны вернуть юность старику, исцелить больного или создать пищу из молекул воздуха. Я верю, что с их помощью Моисей разделил воды Черного моря, хотя доказательств у меня нет.

– Так, значит, Бог к этому руку не прилагал? – спросил Мередит с улыбкой.

– Я не стал бы умалять Бога, молодой человек. Если Он сотворил Сипстрасси, то и чудеса, им творимые, принадлежат Ему. Если Он даровал один Моисею, то можно по-прежнему утверждать, что воды разделила Божья сила. Однако сейчас не время обсуждать Библию. Эти Камни творят реальность из воображения. Вот все, что мне известно.

– Было бы неплохо, если бы в нашем распоряжении имелись два-три камешка, – сказал Мередит. – Мы бы поубивали всех волков.

– Сипстрасси не способны убивать, – возразил Шэнноу.

Мередит рассмеялся:

– В этом-то ваша беда, Диакон. Вам не хватает воображения, которого, по вашим же словам, требуют эти камни.

– О чем вы? Мередит встал.

– Поглядите на этот стул. Он деревянный. Несомненно, камень может превратить его в лук и стрелы. А вы пустите стрелу в зверя и убьете его. То есть его убьет Сипстрасси через ваше посредство. Ну а Врата, про которые вы говорили. Может быть, они не требуют ничего специального. Может, ваша знакомая женщина не обладала никакими особыми средствами, кроме воображения.

– По-вашему, – сказал Шэнноу, обдумав его слова, – она всего лишь пожелала оказаться дома?

– Вполне вероятно. Однако теперь это лишь отвлеченные предположения.

– Да, – рассеянно согласился Шэнноу. – Благодарю вас, доктор.

– Не за что, Диакон. – Мередит отошел к окну и поглядел в щель между ставнями. – О Господи! – внезапно вскрикнул он. – О Господи!

* * *

Исида вплыла в сознание на теплой волне снов, воспоминаний о детстве на ферме в окрестностях Единства. Ее пес Миша без толку гоняется по лугу за кроликами, заливаясь от азарта яростным лаем. Наслаждение его было настолько всеобъемлющим, что из глаз Исиды полились слезы радости, едва она осторожно слилась с его чувствами. Мише было доступно счастье, разделять которое не было дано никому из людей, кроме Исиды. Он был дворнягой, и его наследие давало о себе знать в разных частях его массивного тела. Волчья голова с широкими золотисто-карими глазами. Длинные обвислые уши по контрасту с мордой и широкая грудь. По словам отца Исиды, сторожевого пса хуже Миши не сыскалось бы на всем белом свете. Завидев чужих людей, он кидался к ним, виляя хвостом и напрашиваясь, чтобы его приласкали. Исида его любила.

Она была почти уже взрослой девушкой, когда он погиб.

Исида шла вдоль речки, и вдруг из чащи выскочил медведь. Исида не обратилась в бегство, а молниеносно проникла в зверя, изо всех сил стараясь утишить его ярость. Но потерпела неудачу, потому что его терзала невыносимая боль. Пока медведь подбегал к ней, у нее хватило времени обнаружить раковую опухоль, которая жгла его нутро огнем.

Миша атаковал медведя и, прыгнув, сомкнул мощные челюсти на мохнатом горле. Бешенство этого нападения ошарашило медведя, но он тут же опомнился и ударил пса когтистой лапой.

Прогремел выстрел, и еще один, и еще. Медведь зашатался, попятился к чаще, но четвертый выстрел уложил его. К Исиде подбежал отец, бросил ружье, крепко обнял дочь. «Господи, я думал, он тебя убьет», – говорил он, – прижимая ее к груди.

Тут Миша взвизгнул. Исида вырвалась из отцовских объятий, бросилась на землю рядом с издыхающим псом, гладя его, пытаясь снять боль. Миша слабо повиливал хвостом, пока не перестал дышать.

Исида зарыдала, но отец поднял ее с земли. «Он выполнил свою обязанность, девочка, – сказал он, – и выполнил ее хорошо».

«Знаю, – ответила Исида. – И Миша знал. Он умер счастливым».

Эта печаль все еще сжимала ей сердце, когда она открыла глаза в фургоне. Исида замигала и обнаружила, что смотрит на звезды. Половина крыши куда-то пропала, а в оставшейся половине она заметила вырванные куски. Ее правому боку было тепло, она протянула руку и нащупала мех.

– Миша, – сказала она укоризненно, – зачем ты залез на постель? Папа будет меня бранить.

Ответом было басистое рычание, но Исида уже снова уснула. Страшная сила ее болезни отнимала у нее последнюю энергию. Ей на грудь навалилась какая-то тяжесть, она открыла глаза и увидела над собой огромную морду, длинный вывалившийся из пасти язык, острые клыки. Ее рука все еще касалась меха, и она ощущала телесное тепло под ним.

– Я не могу тебя погладить, – прошептала она. – Я так устала!

Она вздохнула и попробовала лечь на бок. «Ну, хотя бы боль исчезла, – подумала она. – Так, может быть, смерть в конечном счете не так уж страшна?» Исиде хотелось приподняться и сесть, но сил не было. Снова открыв глаза, она увидела, что и стенка фургона частично исчезла. Что-то случилось! Какая-то непоправимая беда!

– Мне надо встать, – сказала она, приподняла руку, обвила ее вокруг шеи Миши и потянулась. Он заворчал, но ей удалось приподняться. На нее навалилось головокружение, она опрокинулась головой на плечо Миши.

Из-под кровати донеслось рычание, и с пола поднялось какое-то чудовище. Исида поглядела на него и зевнула. Голова у нее кружилась, мысли мешались. Миша был таким теплым! Она напряглась и коснулась его сознания. Там была злоба, ядовитая ярость, сдерживаемая только… Только чем? Воспоминаниями об овражке над озером, о маленьких волчецах, играющих у его ног. О… жене?

– Ты не мой Миша, – сказала Исида. – И тебе очень больно. – Она ласково погладила его мех.

Второй зверь ринулся на нее. Но первый мощным ударом внешней стороны лапы отбросил его так, что он ударился о сломанную стенку фургона.

– Прекратите! Прекратите! – сказала Исида слабым голосом. – Вы не должны драться. – Она припала к зверю, защитившему ее. – Я хочу пить, – сказала она. – Помоги мне встать.

Снова опираясь на него, она встала на подгибающиеся ноги, проковыляла мимо Пожирателя в конец фургона, где, едва не упав, спустилась во двор.

Высоко в небе сияла луна, но силы Исиды были совсем на исходе. Она нигде не увидела ни Иеремии, ни Мередита, ни других. И не было фургонов, расставленных кольцом. Не горело ни единого костра. Все поплыло перед ее глазами, она пошатнулась и уцепилась за левое заднее колесо.

Двор был полон псов. Огромных псов. Она увидела дом, полоски золотого света, пробивающиеся сквозь ставни. «Наверное, все там, – подумала она. – Но мне не дойти. Нет, я должна дойти! Я не хочу умереть тут в одиночестве».

Глубоко вздохнув, она отпустила колесо, сделала два неуверенных шажка… И упала.

Диакон увидел, как Мередит отшатнулся от окна. Шэнноу подошел к ставне и посмотрел в щель. Он увидел молодую женщину в вылинявшем синем платье, распростертую на земле. Ее светлые волосы в лунном свете казались совсем белыми. Он не успел открыть рта, как услышал, что дверь открывается. – Нет! – прошипел он, но Мередит был уже во дворе.

Выругавшись себе под нос, Шэнноу последовал за ним, вытаскивая пистолеты. Звери были повсюду. Многие тихо дремали под звездами, наевшись досыта, но около десятка бродили у сарая, грызя окровавленные кости лошадей, молочных коров и волов. Шэнноу взвел курки пистолетов и остановился на пороге, глядя, как молодой врач идет по двору к упавшей девушке. Мередит двигался неторопливо, и звери пока не обращали на него внимания.

Из фургона вылез Пожиратель и увидел идущего человека. Раздалось басистое рычание, и он вперевалку двинулся на идущего. Другие подняли головы. Один потянулся и завыл. От этого воя вся кровь стыла в жилах. Мередит было остановился, но тут же пошел дальше, опустился на колени рядом с Исидой и взял ее руку за запястье. Пульс был слабым и неровным. Подсунув ладони ей под плечи, он приподнял ее, а потом изогнулся и подхватил под колени. Ее голова упала ему на плечо.

Над ним взвился Пожиратель. С его клыков капала пена. Мередит шарахнулся в сторону, зверь не отставал от него.

В дверях дома Шэнноу прицелился, но теперь другие звери уже смыкались вокруг доктора. Мередит повернулся к ним спиной и зашагал к дому. У Шэнноу пересохло во рту, ладони стали скользкими от пота. Доктор споткнулся, но удержался на ногах и продолжал идти. Когда он начал подниматься на крыльцо, Шэнноу отступил в сторону, пропуская его в дом, потом стремительно последовал за ним, захлопнул дверь и заложил тяжелый засов.

Снаружи раздался оглушительный вой. Ставни окна проломились внутрь, и зверь просунул в раму голову и плечи. Шэнноу прострелил ему лоб. По его трупу вскарабкался второй. Шэнноу дважды прострелил ему грудь, и он повис в окне, заливая кровью земляной пол.

Молодая мать вскочила на ноги с воплем:

– Не пускайте их ко мне!

Дверь царапали могучие когти, вырывая щепки. Уоллес Нэш сбежал на несколько ступенек вниз и приложил дробовик к плечу. Филенка поддалась, внутрь всунулась когтистая лапа. Уоллес выстрелил из обоих стволов. Лапа дернулась, обагрилась кровью. Шэнноу выстрелил сквозь дверь.

Раскаты выстрелов замерли. Шэнноу подошел к окну и убедился, что звери отступили.

– В жизни не видел, ничего подобного! – воскликнул Уоллес Нэш. – Черт-те что! Это сколько же нервов требуется!

Мередит не слышал. Он стоял на коленях над лишившейся чувств Исидой, и его слезы капали ей на лицо.

Шэнноу закрыл ставни. Засов сломался пополам. Он прижал их, вогнав нож в подоконник. Для Пожирателя – не препятствие, но это хотя бы давало иллюзию безопасности.

Он все еще не мог поверить в то, что видел своими глазами. Мередит, чья паника погубила Иеремию, только что совершил немыслимый подвиг.

По лестнице спустилась Бет. Младенец заплакал, и она взяла его на руки. Мать выхватила его у нее из рук и убежала наверх. Бет подошла к Мередиту. Белокурая девушка, над которой он склонялся, ранена как будто не была.

– Что с ней, доктор? – спросила Бет.

– Она страдает болезнью, которая разрушила ее иммунную систему. Очень редкая болезнь. Даже в старом мире она поражала горстку на миллион. – Он поднял голову и увидел, что Бет ничего не поняла. – Наши организмы обладают… э… защитным механизмом. Когда мы заболеваем, у нас вырабатываются антитела против каждой данной болезни. Взять для примера корь. Как правило, ребенок, перенесший ее, больше не заболевает, потому что организм уже знаком с возбудителем болезни и надежно себя защищает. Понимаете? Ну а у Исиды ее защитный механизм избрал целью ее же внутренние органы и медленно их разрушает. Болезнь Аддисона, так она называется.

– И ничего нельзя сделать? – спросил Уоллес.

– Ничего. В старом мире использовали так называемые стероиды, но мы не знаем, как их вырабатывают.

– Но откуда она? – спросил Уоллес. – Как она добралась сюда? Прошла мимо всех этих зверюг?

– Ее привезли мы, – ответил Мередит. – Она была в фургоне. Мы решили, что она вот-вот умрет, и, к моему вечному стыду, я оставил ее там.

– Че-ерт! – сказал Уоллес. – Но почему они не тронули ее? Они ведь прямо-таки набились в фургон. Мередит пожал плечами.

– На это у меня ответа нет.

– Но у нее есть, – сказал Диакон вполголоса. Опустившись на колени рядом с ней, он положил руку ей на лоб.

– Вернись к нам, Исида! – прошептал он. Мередит с изумлением наблюдал, как мертвенно-бледное лицо порозовело. Пульс под его пальцами стал более ровным и сильным. Исида открыла глаза и улыбнулась.

– Рада вас видеть, Джейк.

– Как вы себя чувствуете?

– Чудесно! Отдохнувшей, освеженной. – Она села и поглядела по сторонам. – Что это за место?

– Ферма неподалеку от Долины Паломника, – ответил Шэнноу.

– А где Иеремия? Шэнноу помог ей встать.

– Вы помните зверей в фургоне? – спросил он, будто не услышав ее вопроса.

– Да. Такие большие! Они ваши, Джейк?

– Нет. Они дикие и свирепые. Они убили Иеремию и еще многих. Вопрос в том, почему они не убили вас?

– Иеремия погиб? – Тут она заметила завернутое в одеяло тело. – Ах нет, Джейк!

Исида нагнулась, откинула край одеяла и замерла, глядя на лицо старика.

Мередит подошел к Шэнноу.

– Она… исцелилась?

– Полностью. – Шэнноу кивнул. – Но мне необходимо разобраться со зверями.

– Отложите! – вмешалась Бет. – Она столько натерпелась!

– Откладывать нельзя, – ответил Шэнноу. – Когда эти звери нападут всем скопом, нам не уцелеть. Если Исида знает способ усмирять их или успокаивать, мне необходимо выяснить, как и почему. Вы слышите меня, дитя? – спросил он у плачущей Исиды.

Она кивнула и укрыла лицо Иеремии краем одеяла. Затем встала и обернулась к Диакону.

– Я не знаю, почему они меня не тронули, – сказала она, – и не могу вам помочь.

– Мне кажется, можете, любовь моя, – возразил Мередит. – Животные ведь никогда на вас не нападают? Потому что, как вы мне когда-то объяснили, вы их всех любите. Но дело ведь не только в этом, верно? Вы… можете… вступать с ними в общение. Помните тот случай, когда вы объяснили Иеремии, что его передние волы застудили легкие?

– Я… не могу с ними разговаривать, обмениваться мыслями, – сказала Исида. – Я просто… сливаюсь с их сознанием.

– И что вы обнаружили в их сознании? – спросил Диакон, указывая на окно.

– Все очень неясно. Словно их мысли – это рассерженные осы, которые все время их жалят.

– Они бегут к дому! – завопил Уоллес.

* * *

Когда они перевалили через гребень и начали длинный спуск в Долину Паломника, Ос Хонкин от усталости почти забыл про страх. Весь день они шли и шли, но нигде не замечали никаких признаков чудовищных волков. Почти все время ветер дул им в спину, и уже начинало казаться, что от зверей они спаслись. Фрей Уилер несла Эстер, и Ос про себя злился. Сопливым девчонкам всегда достается все самое лучшее! Вот и на ферме с папой было так – если комната у них была в беспорядке или какая-нибудь домашняя работа оставалась недоделанной, влетало Осу – всегда Осу, и только ему.

И вот теперь Эстер несут на руках! Про то, что он на десять фунтов тяжелее Эстер и на три дюйма выше, двенадцатилетний мальчик попросту не думал. Жизнь несправедлива – и точка.

И у него живот подводило от голода. Ему все время мерещился вкус яблочного пирога, и сахарной пудры, и сладких медовых лепешек, которые испек их отец, когда они нашли в лесу дупло диких пчел.

Фрей Уилер остановилась и опустила Эстер на землю.

– Мне надо чуточку передохнуть, детка, – сказала она. Опушка была совсем близко, и Ос заметил, что Зера вглядывается в лес. Она понюхала воздух, потом сплюнула. Ос удивился: дамам не полагается плеваться. Эстер немедленно последовала ее примеру, и Зера рассмеялась.

– Не обезьянничай, Эстер! – предостерегла она. – То, что люди прощают старикам, у молодых они не потерпят.

– Почему? – спросила Эстер.

– Не полагается, деточка, и все. – Она обернулась к Осу. – У тебя глаза молодые, острые, Ос. Что ты видишь там, между деревьями?

– Ничего, фрей. Все как будто чисто.

– Ну, тогда рискнем, – сказала она, вскидывая ружье на плечо, и они пошли к опушке, оставляя открытое пространство позади. Справа открылся крутой откос, и они увидели дорогу, ведущую на запад через горы.

– По ней бревна возили, – сказала Зера, когда они почти скатились с откоса. У его подножия Зера снова остановилась. Под глазами на ее морщинистом лице легли лиловые круги, полиловели и губы. Она тяжело дышала, и Ос испугался за нее.

– Вам нехорошо, фрей? – спросил он. На лбу старухи выступил пот, глаза словно еще больше провалились, утратили обычный живой блеск. Она улыбнулась, но Ос заметил, какого усилия это ей стоило.

– Я просто устала, малый. Сил у меня хватит. Дай только дух перевести.

Ос сел на камень, а Эстер убежала в кусты у дороги. Ос услышал стук лошадиных копыт и хотел было Предупредить Эстер, но всадники уже выехали из-за поворота дороги. Ос сначала обрадовался. Ведь если они из Долины Паломника, значит, конец пути они проделают на лошадях в относительной безопасности. Но радость тут же угасла: в переднем всаднике он узнал того, кто застрелил их отца. А всадники уже увидели их и пришпорили лошадей. Их было семеро, но когда они остановились возле Зеры, Ос никого больше не узнал.

– Ну-ну-ну! И кого же мы видим? – сказал вожак – тощий, с длинными бачками и глубоко посаженными темными глазами.

А ружье Зеры было прислонено к камню! Схватить его и выстрелить времени у нее нет. Да и все равно у нее же осталось всего два патрона!

– Не трогайте детей, – устало сказала старуха.

– А где девчонка? – спросил вожак. Ос сунул руку в карман, сжал пальцы на рукоятке пистолетика. Пистолет держал только вожак. Остальные шестеро следили за происходящим.

– Поезжайте-ка дальше, – сказала Зера. – Убивать детей настоящим мужчинам вроде бы не к лицу.

– Ты мне морали не читай, ведьма старая! Нам приказано найти их и покончить с ними. А теперь говори, где девчонка, и я тебя убью по-хорошему. Одним выстрелом. А не то разобью тебе коленные чашечки и брошу вопить на часок.

– Ты всегда был низкой тварью, Белл, – произнес чей-то голос. – Но, клянусь Богом, теперь ты под дверью пройдешь, головы не пригнув.

Ос взглянул вправо на двух незаметно подъехавших всадников. Говоривший был широкоплечим, в запыленном черном плаще и алом парчовом жилете. Волосы темные, хотя и серебрятся на висках. Его спутник был совсем молодым.

– Ох черт! – воскликнул Белл. – Далеко ты забрался от дома, Лейтон, а? Слышал, слышал, как твою шайку перебили, а ты сбежал, поджав хвост. Я всегда знал, что не такой уж ты просоленный! Езжай-ка своей дорогой. Мы делом заняты.

– Женщин запугивать? – съязвил всадник в алом жилете. – Ну да ни на что другое ты ведь не годишься, Белл.

Белл хохотнул и покачал головой:

– Чего-чего, а слов у тебя всегда хватало, Лейтон. Ос увидел, как убийца внезапно направил на всадника вороненый пистолет. Лейтон наклонился вбок, никелированный пистолет словно впрыгнул в его руку. Пуля Белла пролетела мимо. Лейтон ответил на его выстрел, и Белл слетел с седла. Ос не упустил случая, выхватил пистолетик и выстрелил в ближайшего всадника. Он увидел, как пуля выбила облачко пыли из куртки всадника, и он поник в седле. Лошади взвились на дыбы, вокруг мальчика затрещали выстрелы. Ос было прицелился, но Зера прыгнула на него, повалила на землю и прикрыла своим телом.

Он услышал гром копыт, увидел, как оставшиеся трое охотников помчались галопом прочь. На лесной дороге лежала подстреленная лошадь и валялись четыре человека. Остальные лошади отбежали, но остановились шагах в пятидесяти.

– Все хорошо, фрей, – сказал Ос. – Они удрали. Человек в парчовом жилете опустился на колени рядом с ними и приподнял Зеру.

– Вас ранили, госпожа? – спросил он.

– Только мою гордость, –ответила она, позволив Лейтону помочь ей встать на ноги. – Не понимаю, как я могла подпустить их так близко!

Лейтон ухмыльнулся. Слева донесся стон – Белл кое-как поднялся на колени, прижимая ладонь к животу. Сквозь его пальцы текли струи крови. Ос смотрел, как их спаситель направился к раненому.

– Черт, Белл, тебя прикончить нелегко, – сказал он, и в руке у него появился пистолет. Белл опрокинулся на спину и затих.

– Кого-кого, а уж его убить следовало, – сказала Зера, с трудом поднимаясь на ноги. Ос помог ей, а потом подобрал с дороги свой пистолет.

– Мне бы следовало это сделать давным-давно, – сказал Лейтон и, обернувшись, окликнул своего спутника: – Эй, Нестор, излови-ка тех лошадей, так нам будет легче сопровождать эту компанию.

Эстер выглянула из-за кустов. Зера позвала ее, девочка подбежала к старухе и крепко обняла ее ногу. Зера нагнулась и чмокнула ее в макушку.

Молодой человек поехал к сбежавшим лошадям, а старший обернулся к Осу:

– Ты хорошо показал себя, сынок, люблю ребят, которые не теряются.

– А вы – Лейтон Дьюк, сэр? – спросил Ос. Тот ухмыльнулся и протянул руку.

– Меня зовут Клем, – сказал он. – Клем Стейнер.

– Но он назвал вас…

– Обознался. Никогда прежде его не видел, – ответил Клем, подмигнув.

Ос пожал протянутую руку. Зера забрала свое ружье.

– А мне все равно, кто ты, – сказала она. – Да я бы самого Дьявола встретила с распростертыми объятиями, лишь бы увидеть, как эта мразь отправляется в ад.

– Твоя бабушка крепкая старушка, – заметил Клем.

– Да, сэр, – ответил Ос. – И еще какая!

* * *

Штурм продолжался недолго – в дом попытались вломиться всего четыре зверя. Уоллес двойным выстрелом уложил одного еще во дворе. Шэнноу застрелил двух других, когда они сорвали ставни с окон. Последний вспрыгнул на навес над крыльцом, целясь забраться в окно второго этажа. Бет вбежала в комнату и всадила в него три пули. Он свалился во двор, и Уоллес добил его, когда он попытался подняться на ноги.

Комната внизу воняла кордитом, в воздухе висел голубой туман. Доктор Мередит подошел к Диакону.

– У вас же есть Камень? – сказал он, глядя, как Диакон перезаряжает пистолеты.

– Да. Очень маленький.

– Но с его помощью вы можете заблокировать все окна и двери, ведь так?

– Мог бы, – согласился Диакон. – Но мне неизвестно, на много ли достанет этой силы, а Камень мне необходим, доктор, для преодоления подлинного зла.

– Подлинного зла? – Глаза Мередита полезли на лоб. – Так это зверье еще не подлинное зло?

Шэнноу вполголоса рассказал ему про Кровь-Камень, про то, как он уничтожил собственный мир. Рассказал ему про цирк, про сорок тысяч мертвецов там, про исчезновение зверей, птиц и насекомых.

– О Господи… Вы правда видели все это?

– Да, видел, доктор. Поверьте мне, хотя я был бы рад, если бы это мне только приснилось.

– Но что же способно остановить его? Диакон горько улыбнулся:

– Двадцать лет я ломал голову над этой задачей. И все еще не нашел ответа.

К ним присоединилась Исида, поцеловала Диакона в щеку, и старик улыбнулся ей.

– Поцелуй красивой девушки полезней всякого лекарства.

– Видимо, оно действует, Джейк, – сказала Исида. – Во всяком случае, ваша борода заметно потемнела с тех пор, как я видела вас в последний раз.

– И правда, – сказал Мередит. – Как ваша рана?

– Я ее исцелил, – сказал Шэнноу.

– И не только, – вмешался Мередит. – Исида права: ваша кожа уже не такая морщинистая и пергаментная, как прежде. Вы молодеете. – Он вздохнул. – Боже Великий, чего только мы не сумели бы достичь, будь этих Камней побольше!

Диакон покачал головой:

– У Хранителей их было в достатке, но в Камнях таилась гибель – как и во всем, чего касается человек. Сипстрасси имеют свою темную сторону, доктор. Когда их напитывают кровью, начинаются ужасы. Взгляните на этих тварей во дворе с Кровь-Камнями во лбах. Когда-то они были волчецами, кроткими и робкими. А теперь поглядите на них! Да и сам Кровь-Камень. Когда-то он был человеком, лелеявшим мечту превратить Землю снова в Райский Сад. А теперь он разрушитель всего и вся. Нет, я думаю, нам всем было бы лучше обходиться без Камней Силы.

Бет позвала Мередита помочь ей приготовить еду. Мередит ушел, но рядом с Шэнноу села Исида.

– Вы печальны, – сказала она.

– Вы видите слишком уж много, – отозвался он с улыбкой.

– Я вижу больше, чем выдумаете, – сказала она тихо. – Я знаю, кто вы.

– Лучше не говорите ничего, дитя мое.

– Мне казалось, будто я плаваю в темном море. И тут за мной пришли вы. Мы слились, когда вы возвращались в мир. Как слиты и сейчас. – Она сжала его руку, и он ощутил внезапную теплоту в мыслях, отъединение от одиночества и тоски. И услышал ее голос в своем мозгу:

«Мне известны все ваши мысли и заботы. Ваши воспоминания теперь и мои. Вот почему я могу сказать, что вы неплохой человек, Джейк».

– Я ответственен за смерть тысяч и тысяч, Исида. По плодам их судите их. Женщин, детей – всего народа. Все они погибли по моему приказу.

На него навалились тягостные воспоминания, но Исида закрыла им доступ к нему.

– Этого не изменить… Диакон. Но плохой человек не терзался бы из-за своей вины. Он не считал бы себя виноватым. И пока довольно об этом. Я разделяю и ваши страхи из-за Кровь-Камня. Вы не знаете, что делать. Но в вашей памяти есть тот, кто может помочь. Человек с великой силой воображения и даром провидца.

– Кто?

С той же внезапностью, с какой она слилась с ним, Исида его покинула, и Шэнноу ощутил боль потери, возвращение в темницу своего собственного «я».

– Люкас, – сказала она вслух.

Он посмотрел на ее прекрасное лицо и вздохнул.

– Он погиб в Падении мира сотни лет назад.

– Вы не подумали, – сказала она. – Что такое Врата, как не проход через время? Амазига вернула вас назад в Аризону. Не могли бы вы проделать тот же путь? Вам необходим Люкас.

– Мне не на чем ехать. Но и верхом до Доманго три дня пути. Такого времени у меня нет.

– Но зачем ехать в Доманго? Разве Амазига не говорила вам, что кольца камней устанавливались там, где земная кора особенно сильна? Конечно же, должны существовать места, где камней не поставили, но где энергия сильна.

– Но как я найду такое место?

– Ах, Диакон, вам не хватает именно того качества, которого требуют Камни. Воображения.

– Мередит уже указал на это, – ответил он сухо.

– Дайте мне Камень, – потребовала Исида. Он выудил камешек из кармана и положил ей на ладонь. – Идемте со мной, – сказала она, повела его наверх в бывшую комнату Мэри и открыла ставень. – Поглядите наружу и скажите мне, что вы видите, – попросила она.

– Холмы, склон в долину, леса, ночное небо. А что вы хотите, чтобы я увидел?

Прижав камешек к его лбу, она сказала:

– Я хочу, чтобы вы обозрели землю здесь и ее силу. Где древние построили бы кольцо камней? Подумайте, Диакон. Те, кто устанавливал камни, должны были уметь определять силовые точки. Прибегните к Сипстрасси. Смотрите!

У него все поплыло перед глазами, темная серость ночного пейзажа сменилась цветными спиралями: темно-красными и фиолетовыми, желтыми и зелеными. Они смещались, перетекали одна в другую, смешивались. Реки цвета, ручьи, озера в непрерывном движении, вибрирующие, переливающиеся.

– Какого цвета энергия? – услышал он ее вопрос, словно из неизмеримой дали.

– Энергия повсюду, – ответил он. – Целительная, восстанавливающая, растущая.

– Закройте глаза, вообразите каменное кольцо в До-манго.

Он послушался и вновь увидел склон и аризонский дом Амазиги и дальние вершины Сан-Франциско.

– Я вижу его, – сказал он Исиде.

– А теперь взгляните глазами Сипстрасси. Воспринимайте цвета.

Пустыня была голубовато-зеленой, горы – розовыми и серыми. Реки силы там еле текли, иссякали. Шэнноу посмотрел на древнее кольцо камней. Склон был залит мягким золотистым цветом, мерцающим и пульсирующим. Открыв глаза, он обернулся к Исиде:

– Он золотисто-желтый.

– Вам отсюда видна подобная точка, Джейк? – спросила она, указывая в окно.

13

Когда же мы обретем мир? Это вопль множеств. Я слышу его. Я его понимаю. Ответ нелегко произнести и еще тяжелее услышать. Мир не наступит, когда разбойники будут уничтожены. Он не родится с концом нынешней войны. Он не придет с весенней красотой. Мир – это дар могилы, и обрести его можно только в безмолвии гробницы.

Из последнего письма Диакона Церкви Единства

Исида вышла во двор, с наслаждением вдыхая свежий предрассветный воздух. Во дворе там и сям спали волкообразные звери, но она ощущала присутствие еще и других в разрушенном сарае. Теперь она воспринимала их боль, их муку. Когда она пересекала силовые линии, которые тянулись от них к Кровь-Камню, ноги ей словно покалывали иголки.

Сосредоточившись, она сощурила глаза. И увидела эти линии – красные, тоненькие, точно натянутые проволочки, передающие энергию от слуг хозяину, они пронизывали дом, уходили в склоны. Ее тело было напоено силой Сипстрасси, и она вглядывалась в линии, разрывала их, смотрела, как они падают и гаснут. Еще мгновение – и они исчезли, будто задутое пламя свечи.

Спокойным шагом Исида приблизилась к ближайшему спящему зверю, протянула руку, прикоснулась к его лбу и сжала большим и указательным пальцами кругляш Кровь-Камня, вдавленный в кость. Зло, заключенное в кругляше, хлынуло в нее, и она ощутила прилив ненависти. Никогда прежде она не испытывала этого чувства и пошатнулась. Кругляш почернел и скатился на землю.

– Я не испытываю ненависти! Я не буду ненавидеть! – Ощущение исчезло, и Исида поняла, что стала сильнее.

– Придите ко мне! – позвала она. – Придите!

Звери, порыкивая, поднялись с земли. Другие выбежали из сарая. Теперь она ощущала, как ненависть накатывается на нее будто приливная волна. Исида поглотила ее всю, лишила энергии и цели.

Зверь прыгнул к ней, взвился на задние лапы, но Исида быстрым движением прикоснулась к его массивной груди. И тут же слилась с ним. Его воспоминания о том времени, когда он был волчецом, были погребены очень глубоко, но она сумела найти их и вернуть в сознание зверя. Со стоном он отскочил от нее.

Исида почувствовала, как растет ее сила, обволакивает зверей-мутантов целительным туманом и уносится через холмы и горы. Один за другим звери падали на землю, и она смотрела, как они словно сжимаются, а черные кругляши выпадают из их лбов.

Затем сила покинула ее, исчезла. Над восточными горами занялась заря, и Исида устало опустилась на землю. Маленький волчец подковылял к ней и взял ее за руку.

Через двор шел Диакон, убирая пистолеты в кобуры. Волчецы прыснули от него во все стороны и пустились наутек к дальним холмам.

– Я почувствовала его, Диакон, – прошептала Исида. – Почувствовала Кровь-Камень. Диакон помог ей встать.

– Где он?

– Восстановил разрушенный город в одном дне пути от Долины Паломника. С ним воины в черных доспехах и в рогатых шлемах. И Иерусалимский Конник Иаков Мун.

– Зло всегда собирает вокруг себя зло, – сказал Диакон.

– Звери были соединены с ним, питали его. Теперь связь прервана.

– Значит, ему придется голодать. Она покачала головой.

– Им на смену придут рогатые всадники. Война еще только начинается.

* * *

Йон Шэнноу стоял на взлобье холма, сжимая в руке Сипстрасси. Кольца камней там не было, как и никаких его следов. Тем не менее он знал, что тут скрывается точка силы, таинственно соединенная во времени с другими. Однако он не знал, как подчинить эту силу, как попасть в намеченное место.

Достаточно ли одного воображения, или тем, кто использует эту силу, необходима какая-то система координат?

В Вавилоне он узнал, что во времени существуют окна, дающие возможность приходить Врата, почти не расходуя энергию Сипстрасси. Но как узнать, когда открывается такое окно?

Стиснув камешек в кулаке, он мысленно нарисовал дом в Аризоне, загон и красный джип, солнце над пустыней. Камень потеплел.

– Отправь меня в мир до Падения, – сказал он. Вокруг него вспыхнул фиолетовый свет и сразу потускнел. Перед ним был дом. Но рядом не стоял красный джип. Загон исчез, его место заняли асфальтовая площадка и два теннисных корта. За домом виднелся бассейн. Шэнноу вышел из кольца и направился к дому.

Дверь оказалась запертой. Он отступил и с силой ударил ногой в филенку. Она треснула, но не поддалась. Еще дважды он обрушил сапог на замок, и тут дверь открылась внутрь.

Он быстро прошел через комнату. Там было невыносимо жарко и душно. Машинально он направился в гостиную и включил кондиционер. Он усмехнулся. Его не было тут так долго, но стоило ему вернуться, как он сразу вспомнил о замечательных удобствах этого старого обреченного мира.

Вернувшись в гостиную, он включил компьютер и смотрел, как замерцал экран. Возникло лицо Люкаса.

– Добрый день, мистер Шэнноу, – сказал Люкас.

– Вы нужны мне, мой друг, – сказал Диакон.

– Амазига с вами?

– Нет. Я не видел ее двадцать с лишним лет. – Шэнноу подтянул к себе вращающееся кресло и сел перед экраном.

– Она некоторое время назад отправилась в Бразилию. В моих датах какая-то путаница. Видимо, была сильнейшая гроза. Какое сегодня число?

– Не знаю. Послушайте, Люкас, Кровь-Камень проник в мой мир. Мне нужна ваша помощь, чтобы уничтожить его.

– Ничто в нашем мире не способно его уничтожить, мистер Шэнноу. Пока он будет жить, он будет питаться. Если вы лишите его крови, он впадет в анабиоз… В спячку, если хотите, и будет выжидать. Но не существует оружия, которое могло бы причинить ему вред.

– Меч Божий мог бы покончить с ним, – возразил Шэнноу.

– Да, но Меч Божий был ядерной ракетой, мистер Шэнноу. Неужели вы хотите, чтобы подобное оружие обрушилось на вашу землю? Оно уничтожит неисчислимые тысячи жизней и на столетия отравит там все.

– Конечно, нет. Я просто говорю, что оружие, способное его уничтожить, существует.

– Как я могу помочь вам? Все мои файлы открыты для вас, но лишь очень немногие прямо касаются того, что интересует вас, исключая сведения, полученные Амазигой.

– Я хочу узнать о Саренто все. Все!

– Вопрос, собственно, о каком Саренто? О том, который стал Кровь-Камнем, я знаю очень мало.

– В таком случае расскажите мне про Саренто, которого знаете, – про его мечты, слабости, честолюбивые замыслы.

– Хорошо, мистер Шэнноу. Я подберу файлы. Холодильник работает, и вы найдете в нем прохладительные напитки. Когда вы вернетесь, мы изучим информацию.

Шэнноу пошел на кухню, взял пакет с флоридским апельсиновым соком и стакан. Сев перед машиной, он слушал, как Люкас излагает сведения о жизни Саренто. Он не принадлежал к пережившим Падение, хотя иногда и утверждал это, однако родился 112 лет спустя. Гениальный математик, он был среди тех, кто нашел осколки Сипстрасси и научился использовать их в помощь группе людей, которые стали известны как Хранители. Слушая, Шэнноу вспоминал схватку на борту восстановленного «Титаника» и катастрофу в пещере материнского Кровь-Камня. Саренто умер там, а Шэнноу чуть было не погиб. И теперь он не узнал почти ничего нового. Саренто носился с маниакальной идеей вернуть мир к достижениям и образу жизни XX и XXI веков. Вот в чем была цель его жизни.

– Это помогло вам, мистер Шэнноу? Шэнноу вздохнул.

– Быть может. Теперь расскажите мне о Вратах и точках силы, на которых они воздвигались.

– Вы задали мне трудную задачу, мистер Шэнноу. Атланты пользовались Вратами до времен Пендаррика и Первого Падения мира. Но они ли их создали, это другой вопрос. О большинстве древних рас нам ничего не известно. Возможно даже, что мир падал много раз, губя великие цивилизации. Что до точек силы, их множество. Совсем близко отсюда есть три, причем одна из них мощностью не уступает тем, которые древние окружали кольцами монолитов. Планета усеяна ими. В Европе на большинстве их воздвигнуты церкви. Здесь, в Соединенных Штатах, над некоторыми сооружались насыпи, а другие находятся под древними развалинами. Народ, называвшийся анасази, строил города вокруг центров энергии.

– В ваших файлах есть карты? – спросил Шэнноу.

– Конечно. Что вам хотелось бы посмотреть?

– Покажите мне пустыни Аризоны, Нью-Мексико, Невады.

– Что-нибудь конкретное?

– Я хочу посмотреть все центры энергии, как вы их назвали.

Более часа Шэнноу изучал карты, на которых Люкас выделял точки силы.

– Вот эту поподробнее, – сказал Шэнноу. – С увеличением. Люкас дал увеличение.

– Понимаю, что именно вас интересует, мистер Шэнноу. Я подберу еще данные, которые могут понадобиться для изысканий в этом направлении. Вы не против, если тем временем я включу телевизор? Меня раздражает, что у меня отключилась индикация дат и времени.

– Ну конечно, – ответил Шэнноу. Висевший на стене экран замерцал, по нему пополз текст новостей, а в правом верхнем углу зажелтели цифры даты и часа.

– Мистер Шэнноу?

– Что?

– Вы избрали странное время для прохода через Врата.

Мы всего лишь в двенадцати минутах до Падения.

Шэнноу мгновенно понял, каким образом это произошло. Его последней мыслью, когда вокруг него заполыхал фиолетовый цвет, было оказаться в Аризоне перед Падением. И он вспомнил жуткое утро, когда самолет взлетел – и как в этот момент он взлетел на дальнем Восточном побережье.

– Люкас, мне необходимо иметь вас с собой, – сказал он. – Где портативка, которой пользовалась Амазига?

– Забрала с собой, мистер Шэнноу. Но в запасной спальне есть еще одна – в тумбочке под телевизором и видеоаппаратурой.

Шэнноу бросился туда. Этот портативный компьютер был еще меньше того, который Амазига взяла с собой в мир Кровь-Камня. Шэнноу даже принял его сперва за стереонаушники.

– Восемь минут, мистер Шэнноу, – раздался спокойный голос Люкаса, когда Взыскующий Иерусалима вернулся в большую комнату.

– Куда подсоединять эти проволоки? – спросил он. Люкас объяснил и добавил:

– Голубой проводок наденьте на штырек с задней стороны машины прямо над центральным вводом. – Шэнноу надел. – Передаю файлы, – сказал Люкас. – В нашем распоряжении пять минут сорок секунд.

– Сколько времени займет передача?

– Три минуты.

Шэнноу отошел к двери и посмотрел на застывшую в неподвижности дышащую жаром пустыню, на жгуче-синее небо. В вышине на запад пролетел большой реактивный лайнер, направляясь к посадочным полосам аэропорта Лос-Анджелеса – аэропорта, который окажется под миллиардами тонн ревущей океанской воды задолго до того, как самолет пойдет на посадку.

Земля под ногами Шэнноу задрожала, и он ухватился за косяк.

– Почти готово, мистер Шэнноу, – сказал Люкас. – Я сумел сэкономить сорок две секунды. Отцепите меня и наденьте наушники.

Шэнноу отсоединил провод и пристегнул портативку к поясу. Включателя-выключателя не было, и в наушниках жестяно задребезжал голос Люкаса.

– Думаю, вам следует бежать отсюда, мистер Шэнноу, – произнес он с жутковатым спокойствием.

Иерусалимец мгновенно выскочил из дома, спрыгнул с крыльца, минуя ступеньки, и помчался к кольцу древних камней.

– Одна минута двенадцать секунд, – сказал Люкас. Земля содрогнулась, и Шэнноу споткнулся, но удержался на ногах и взбежал по склону внутрь кольца.

– Верни нас, – приказал он.

– Какие координаты? – спросил Люкас.

– Координаты? О чем вы?

– Направление. Дата и место. Мы должны знать, куда отправляемся.

– Ферма Бет Мак-Адам… Но я точно не знаю когда.

Ветер усиливался, по небу стремительно неслись клубящиеся тучи.

– Двадцать восемь секунд, – сказал Люкас. – Держите камень покрепче, мистер Шэнноу.

Вокруг них разлился фиолетовый свет под завывания ветра.

– Куда мы направляемся? – во всю мочь закричал Шэнноу.

– Положитесь на меня, – мягко сказал Люкас.

* * *

Клем Стейнер отполз от гребня холма и, пригибаясь, скатился вниз к остальным. Зера и дети спешились. Нестор все еще оставался в седле.

– Что вы видели? – спросила Зера.

– Ребятки, держитесь лошадей, – сказал Клем, улыбнувшись Осу.

– Я хочу посмотреть! – взвизгнула Эстер.

Клем прижал палец к губам.

– Ни гу-гу, девочка, тут неподалеку плохие люди.

– Больше не буду! – шепнула Эстер, зажимая рот ладошкой.

Нестор спрыгнул с лошади и вместе с Клемом и Зерой поднялся почти до самого гребня, прежде чем упасть на живот и сдернуть шляпу. Остальные двое поползли рядом с ним. Внизу на равнине в каких-то двухстах ярдах от них Нестор увидел десяток всадников в рогатых шлемах и черных панцирях. Держа в руках ружья, они медленно ехали по сторонам толпы мужчин, женщин и детей – всего около семидесяти человек, определил Нестор на глаз.

– Чего это они? – спросил Нестор. – Кто они такие?

– Исчадия.

– Никаких исчадий нет! – огрызнулся юноша. – Их всех истребили.

– Так, стало быть, нам это кажется, – ласково ответил Клем.

– Да нет, они настоящие исчадия, – сказала Зера. – Зеб и я были с Даниилом Кейдом во время Первой войны с исчадиями. И они гонят пленных.

Нестор понял, что она права: исчадия – если это были они – держали бредущих людей под прицелом.

– Они направляются в Долину Паломника, – сказал Нестор, вспоминая капитана Леона Эванса и его Крестоносцев, их спокойную силу. Уж они разберутся!

Клем шепнул, словно читая его мысли:

– Им должны быть видны дома вдалеке, но их это вроде не настораживает.

– Ну и что?

– А то, – перебила старуха, – что город уже взят либо покинут.

Нестор, чье зрение было острее, чем у его спутников, первым заметил вдалеке всадника, который галопом несся со стороны городка. Когда всадник приблизился, Нестор прищурился, чтобы лучше его разглядеть, но не узнал.

Клем Стейнер негромко выругался.

– Вот те на! – сказал он. – Провалиться мне, если это не Иаков Мун.

Нестор был наслышан о грозном Иерусалимском Коннике.

– Мы должны ему помочь! – ахнул он. – В одиночку ему с ними не справиться! – И он приподнялся, но Клем прижал его к земле.

– Давай-ка понаблюдаем, малый. Сдается мне, Мун не сражаться прискакал.

Нестор обернул к нему искаженное гневом лицо:

– Да, конечно, тебе неохота встретиться с Иаковом Муном! Он мигом разделается с разбойником и грабителем по имени Лейтон Дьюк.

Всадник подъехал к исчадиям и приветственно поднял руку. Из толпы пленных выбежала женщина в широкой голубой юбке и обняла колено Муна. Иерусалимский Конник ударом ноги отшвырнул ее в пыль. На него, крича, бросился пленный юноша. По равнине раскатилось эхо выстрела. Юноша со стоном упал, прижимая ладонь к раненому плечу.

– Господи! – ахнул Нестор. – Мун заодно с ними!

– Точнее не скажешь! – буркнула Зера. – Только я не понимаю, почему исчадия берут пленных. В старину они устраивали общую кровавую баню. Бессмыслица какая-то! Их же не так много, зачем же тратить время и людей на охрану пленных? Вы что-нибудь понимаете, менхир Стейнер?

– Нет. Но раз Мун к этому причастен, значит, тут замешана выгода. Он вор и убийца и, возможно, самый быстрый пистолетчик в мире.

– Такой быстрый, как вы? – съязвил Нестор. Стейнер словно не заметил сарказма.

– Я бы сказал, что он быстрее. Будем надеяться, что до проверки, кто из нас быстрее, дело не дойдет.

– Струсили, а?

– Бога ради, да повзрослей же! – отрезал Клем. – По-твоему, ты первый желторотый мальчишка, который вдруг узнал, что мир не состоит из благородных героев и прекрасных девиц. Да, я был… Я Лейтон Дьюк. И нет, я этим не горжусь. Я был слаб, когда мне следовало быть сильным, и чертовски сильным, когда мне следовало быть слабым. Но я тебе ничего не должен, сынок, и нечего срывать на мне свою обиду. Я пока терпел, потому что ты славный паренек и для тебя было тяжким ударом узнать про ложь Диакона. Но возьмись за ум, сынок, потому что мы в ловушке, и, боюсь, нам потребуется большая удача, чтобы выбраться из нее живыми.

– Заруби это себе на носу, малый, – сказала Зера. – Со мной двое детей, а силы зла сейчас вроде бы совсем разгулялись в наших местах. Нам только и не хватает, чтобы между собой собачиться. – Обернувшись к Клему, она улыбнулась ему: – А теперь куда, менхир разбойничек?

– Тут поблизости живет одна моя знакомая… если она еще жива. Поедем на ее ферму. Ты согласен, Нестор, или ты намерен отправиться своей дорогой?

Нестор проглотил уничтожающий ответ и перевел дух.

– Пока я поеду с вами, – сказал он.

* * *

Амазига Арчер сохраняла невозмутимое спокойствие, а ветер завывал над ацтекским храмом, выламывал камни из древних стен и взметал их в воздух, точно картонные. Вырванные с корнем деревья ломались о стены, и над подземным помещением, где скорчились они с Сэмом, все ревело и грохотало. А сила урагана продолжала возрастать, скорость ветра приближалась к шестистам милям в час, как она в свое время узнала, изучая Падение мира. Когда Земля опрокинулась на своей оси, заходящее солнце взошло на западе, и за воющими ветрами последовало цунами. Никто в мире еще не видел такое и остался жив.

«Какие мы странные создания, – думала Амазига в своем убежище, куда ветер не достигал. – Почему мы прячемся, когда цунами все равно покончит с нами? Почему не выйти наружу и не позволить демоническим ветрам унести нас на небеса?» Ответ она знала: инстинкт выживания, цепляющийся и за последние бесценные секунды жизни.

Ветер стих с такой же внезапностью, с какой налетел.

Амазига, спотыкаясь, выбралась наружу. Сэм последовал за ней, и они побежали вверх по склону, перебираясь через поваленные деревья, а потом вверх по ступеням пирамиды, все выше, выше, ни на миг не отводя взгляда от запада, где должна была возникнуть колоссальная волна смерти, несущая гибель им обоим. Что предсказывал пророк Исайя? «Изольются моря из чаш их, и не останется камня на камне».

Мудрый старик, подумала она, преодолевая последние ступени.

– Смотри! – закричал Сэм. Амазига обернулась к западу. Зрелище было невероятным, немыслимым, и на секунду она почувствовала себя избранной, раз ей было дано его увидеть. Надвигающаяся волна была черной и закрывала небо. В тысячу футов высотой. Нет, больше.

Много больше! Ведь здесь, в этом девственном тропическом лесу, они уже находились на две тысячи футов выше уровня моря.

– О Господи! – прошептал Сэм. – Боже мой! Они крепко обнялись, глядя на стремительно приближающуюся водяную стену.

– Я люблю тебя, Сэм. Всегда любила и всегда буду любить.

Взглянув на ее лицо, он улыбнулся и нежно поцеловал в губы.

Вокруг них заплясал фиолетовый свет, уши оглохли от страшного грохота…

Когда свет померк, они увидели, что стоят на островке ярдов шестидесяти в диаметре, насколько хватал глаз окруженном океаном. Шагах в пяти стоял Йон Шэнноу, но он выглядел очень постаревшим с тех пор, как они распрощались с ним в последний раз. Его длинная борода была совсем белой, и лишь кое-где в ней проглядывали чуть более темные пряди. При нем был портативный компьютер. Амазига улыбнулась ему до ушей.

– Не знаю, как вы это сделали, но я вас благодарю.

– Я тут ни при чем, госпожа, – сказал он, снимая компьютер и передавая ей наушники. Амазига надела их и услышала мягкий мелодичный голос Люкаса.

– Электронная кавалерия на выручку, моя дорогая, – сказал Люкас.

– Что ты сделал?

– Перекинул нас на шесть дней вперед. Цунами уже прокатилось, и вода идет на убыль.

– Как ты нашел меня?

– Амазига! Я навсегда связан с тобой. Мне не нужны координаты. Люкас, человек, любил тебя до последней минуты своей жизни. А возможно, и после, не знаю. Поэтому и я тебя люблю. Так ли уж это странно?

– Нет, – ответила она пристыженно. – Куда мы отправимся?

– При нормальных обстоятельствах решала бы ты, но камень принадлежит мистеру Шэнноу, а он сражается с Кровь-Камнем. Мне нужны координаты, чтобы вернуть его домой, и дата возвращения туда.

Амазига окликнула Шэнноу, он подошел и сел рядом с ней. Некоторое время она расспрашивала его о событиях, которые завершились его проходом сквозь Врата, но это ей почти ничего не дало. Сэм, в свою очередь, начал задавать вопросы о звездах, лунных фазах, временах года.

Наконец Амазига сдалась.

– Надо придумать что-то другое, – сказала она. Шэнноу устало поник, борясь с отчаянием.

– У вас-старика вид более человеческий, – сказала Амазига. – Не такой страхолюдный. Шэнноу улыбнулся:

– Знаю. Я встретил… самого себя. Нерадостная встреча. Увидеть такую молодость, зная, что ожидает его впереди, – и не иметь возможности сказать, предупредить. Странно, когда-то молодым человеком, раненным, потерявшим память, я увидел дряхлого старика на пороге смерти. Он сказал, что я могу называть его Джейком. Я не узнал в нем ничего своего. А потом – встретился с ним снова, уже став Джейком, увидел лицо без складок и морщин и тело, наделенное силой и гибкостью, о которых я давно забыл. Он показался мне совсем мальчиком.

Амазига наклонилась вперед:

– Вы встретились с ним в горах? До того, как он отправился в Доманго?

– На день раньше, – ответил Шэнноу.

– А когда после этой встречи вы прошли Врата?

– Через восемь… или девять дней. А что?

– Я встретила вас на окраине Доманго, и эта дата Люкасу известна.

– Если мы отправимся дальше вперед дней, например, на десять, мы вернем вас в ту же линию времени. Как ты думаешь, Люкас?

– Да, это я могу, – ответил Люкас. – Вопрос в том – куда? У меня нет сведений о том, какую силовую точку использовал Шэнноу. Придется пройти в каком-то другом месте. Ты знаешь те края. Так куда именно?

– Неподалеку от Долины Паломника есть очень сильная точка. Я дважды ею пользовалась.

– Значит, это и будет пунктом нашего назначения, – сказал Люкас. – Но я не могу гарантировать, что мы прибудем точно в то же время или в тот же день. Не исключено, что даже неделю спустя.

* * *

Миновало четыре дня. Уоллес Нэш и Бет починили разломанные оконные ставни как сумели, а Исида и доктор Мередит срезали оставшиеся лохмы мяса с костей животных. На третий день во двор прибрел мул Диакона. Увидев его, Бет захлопала в ладоши.

– Молодчага! – сказала она, улыбаясь, подошла к мулу и погладила ему морду. – Сумел-таки сбежать!

Обвязав взятыми в сарае веревками трупы волчецов и останки волов, они уволокли их подальше от дома. Бет собрала все овощи с огорода за сараем и сложила их на кухне. Кроме того, она наполнила несколько ведер водой из колодца и поставила их в доме. На четвертый день она и доктор Мередит отнесли завернутое в одеяло тело Иеремии в угол двора за разрушенным сараем. Уоллес и доктор вырыли глубокую могилу. Пока покойника засыпали землей, Исида стояла рядом с Бет.

– Он был хорошим человеком, – сказала она Бет.

– Даже хорошие люди умирают, – вздохнула Бет. – Мы все умрем. Будем хотя бы надеяться, что ужасы на этом кончились.

– Нет, – ответила Исида. – Сюда скоро придут воины в рогатых шлемах и черных панцирях. Кровь-Камень нельзя остановить, Бет. Я ощутила его – всю его силу, всю жажду крови и ужасающую решимость. А теперь и Диакона нет. Я думаю, мы все погибнем. Бет вскинула ружье на плечо и ничего не сказала. Мередит наклонился над могилой и положил свою лопату. Его тонкое лицо было залито потом, глаза опущены, и все в нем говорило о глубоком горе.

– Простите меня, Иеремия, – сказал он. – Вы были так добры ко мне, а я вас убил.

– Перестаньте себя терзать, – сказала Бет. – Вы совершили ошибку. Мы все ошибаемся. Вам просто надо научиться жить с этим. – Она обернулась к рыжему юноше: – Насколько помню, у тебя красивый голос, Уоллес. Так спой какой-нибудь псалом.

– Подъезжают всадники, – сказал Уоллес. Бет обернулась, взводя курок.

Во двор въехал Клем Стейнер и спешился. Нестор Гаррити остался на лошади, упираясь ладонями в луку седла. Мальчик теперь выглядит много старше своего возраста, подумала Бет. Его лицо осунулось, в глазах была бесконечная усталость. Следом во дворе остановились еще две лошади. На одной сидела худая как щепка старуха с выдубленным ветрами лицом и живыми голубыми глазами, а на второй – двое детей.

– Мы его не нашли, Бет, – сказал Клем. – Но он жив. Она рассеянно кивнула и подошла к слезавшей с лошади старухе.

– Добро пожаловать в мой дом, – сказала Бет и назвалась.

Старуха улыбнулась усталой улыбкой.

– Рада принять твое приглашение, деточка. Я Зера Уилер, и добраться сюда было не так-то просто. Вижу, вы кого-то хороните. Не стану мешать последнему прощанию.

– В доме есть еда, – сказала ей Бет. Они вместе сняли детей с седла, и Зера увела их в дом. Бет обернулась к Нашу:

– Так спой псалом, Уоллес.

И он запел неожиданно звучным баритоном. Клем, Бет и Нестор присоединились к нему, и слова старинного псалма отдавались эхом от склонов холмов. Исида заплакала, вспоминая, как добр и заботлив был с ней Иеремия.

Наконец голоса смолкли, и Бет отошла от могилы, взяв Клема под руку. Он рассказал ей об их странствованиях и о том, как Нестор был вынужден убить человека. Бет сочувственно кивнула.

– Бедный Нестор, – сказала она. – Всегда такой идеалист. Но у него сильный характер, Клем. И он справится. Жаль, что Йона с вами нет. Впереди нас ничего хорошего не ждет.

– Знаю, – ответил он и рассказал ей про рогатых всадников, гнавших пленных к городу. В свою очередь она сообщила ему про Диакона, про Кровь-Камень и о преображении, которому тот подверг волчецов.

– Может, нам лучше убраться отсюда, – сказал Клем. – Побыстрей и подальше.

– Не думаю, Клем. Во-первых, у нас всего четыре лошади, а нас десятеро и один тяжело ранен. Помнишь Джозию Брума?

– А как же! Безобидный миротворец, ненавидящий всякое насилие.

– Он его и сейчас ненавидит. Его подстрелили, Клем. Иерусалимский Конник.

Клем кивнул.

– Никогда не доверял этой шайке. А уж когда во главе их встал Иаков Мун, так и подавно. Он насквозь гнилой. Я видел, как он якшался с исчадиями. – Клем ухмыльнулся ей. – Значит, остаемся здесь?

– Это мой дом, Клем. И ты сам говорил, что он – настоящая крепость. До сих пор еще никому не удалось выгнать меня отсюда.

Клем громко выругался.

– Похоже, это мы скоро проверим. Бет, радость моя! Бет обернулась. На склоне к северу она увидела ряды всадников, которые с седел смотрели вниз на ферму.

– Думается, нам пора вернуться в дом, – сказала она. Рука об руку они медленно пошли к дому. От всадников их отделяло примерно двести ярдов. Бет на ходу пересчитала их. Около пятидесяти, все в рогатых шлемах и с ружьями.

Войдя в дом, она отправила Уоллеса и Нестора наверх сторожить у окон спальни, а Зера с ружьем в руках встала у нижнего окна. Доктор Мередит сидел на полу у очага рядом с Исидой, молодой матерью и младенцем. Клем посмотрел на врача.

– Одолжить вам пистолет, менхир? – спросил он. Мередит покачал головой.

– Я не могу убивать, – ответил он.

В комнату вошел Джозия Брум. Повязка вокруг его тощей груди багровела разводами крови.

– Что происходит? – Его глаза лихорадочно блестели, а лоб покрывала холодная испарина. Но, увидев Клема, он улыбнулся. – Ну-ну, да никак это юный Стейнер! Рад тебя видеть, малый. – Внезапно он привалился к косяку. – Черт, – прошептал он. – Вот не думал, что я так слаб!

Клем подхватил его под руку и увел назад в спальню.

– Оставайтесь-ка тут, менхир. Вы не в том состоянии, чтобы сражаться.

– А с кем мы сражаемся, Клем?

– Со скверными людьми, Джозия. Но вы не тревожьтесь. Я все еще неплохо палю из пистолетов.

– Даже слишком хорошо, – печально вздохнул Джозия и закрыл глаза.

Клем вернулся к остальным. Исчадия уже спустились с холма и неторопливо направлялись к дому. Бет вышла на крыльцо. Клем ухватил ее за плечо.

– Какого черта?

– Послушаем, что они скажут, – ответила она.

– Чего ради? – спросил Клем. – По-твоему, они завернули выпить бакеровки с печеньем?

Бет пропустила его слова мимо ушей и остановилась у верхней ступеньки, держа ружье наготове. Клем сбросил куртку и встал рядом с ней, положив руку на пистолет.

Бет стояла неподвижно, вглядываясь во всадников. Угрюмые люди. Мрачные настороженные глаза, рубленые лица, суровые и безжалостные. «Фанатики, – подумала она, – несгибаемые, непреклонные». На них были черные кирасы с серебряной насечкой в виде спиралей и черные рогатые шлемы, застегнутые под подбородком. В руках они держали короткоствольные ружья, а на бедрах висели пистолеты. Однако самым грозным Бет сочла то, что во лбу каждого, в самом центре, багровел Кровь-Камень. Как у гигантских волков, подумала она. Исчадия въехали во двор и развернулись в полукруг перед крыльцом. Из рядов выехал воин с худым лицом и остановился перед ней. Глаза серые, как зимнее небо, ледяной взгляд. На нем тоже был рогатый шлем, но кончики рогов казались золотыми.

– Я Шорак, – сказал он, – первый лейтенант Второго Корпуса. Эти земли теперь принадлежат владыке Ада. – Бет промолчала, а Шорак обшарил взглядом фасад дома, задержав его на дулах ружей в щелях окон второго этажа.

– Я здесь, – продолжал он, переводя взгляд на Бет, – чтобы сопроводить вас к владыке Саренто, чтобы вы преклонились перед ним и перед его величием. Оружие вам не понадобится, но можете взять съестные припасы в дорогу.

Бет посмотрела на него, а затем на безмолвных всадников.

– Я ни про какого владыку Саренто не слышала, – сказала она начальнику.

Он наклонился с седла, и солнце заиграло на золоте его рогов.

– Тебе же хуже, женщина, ибо он – живой Бог, владыка всего сущего. Те, кто достойно служит ему, обретают вечную жизнь и блаженство, превосходящее всякое воображение.

– Это мой дом, – ответила Бет. – Я сражалась за него и убивала тех, кто пытался лишить меня его. Я вырастила в нем моих детей и, думается, в нем и умру. Если владыка Саренто хочет, чтобы я преклонилась перед ним, ему придется самому приехать сюда. Я испеку для него пирог. Ну, если это все, что ты хотел мне сказать, так уезжай со всеми своими. У меня дел по горло.

Шорак как будто остался равнодушен к ее отказу. Он спокойно помолчал, а потом снова заговорил:

– Ты меня не поняла, женщина. Скажу попроще. Собери припасы в дорогу, и мы проводим тебя к владыке. Откажись – и мы убьем вас всех. И смерть ваша будет нелегкой. В доме есть другие люди, так что поговори с ними. Не все они захотят умереть. У вас есть время на размышления до полудня. Мы вернемся в полдень.

Повернув коня, Шорак вернулся со своими всадниками на склон.

– До чего же вежлив, а? – заметил Клем. Бет не отозвалась на его шутку и решительным шагом вернулась в дом.

Первой заговорила Руфь, молодая мать.

– Я поеду с ними, фрей Мак-Адам, – заявила она. – Не хочу больше бояться, не хочу снова слышать свист пуль.

– Это как будто единственный выход, – согласился доктор Мередит. – Мы не сможем им сопротивляться.

Сверху сбежали Уоллес и Нестор. Бет налила себе воды в кружку и молча ее прихлебывала.

– Сколько у нас патронов? – спросил Уоллес. Бет улыбнулась.

– Сто обойм для ружей. Двадцать для моего пистолета.

– У меня тридцать, – сказал Клем.

– Мы не должны противиться им! – крикнула Руфь. – Не должны! Мне надо думать о моем маленьком. Ну, изъявим покорность, что тут такого? Это же просто слова!

– Да, кстати, – вмешалась Зера Уилер, – это же только слова, их слова, будто им от нас не надо ничего, кроме изъявления покорности. Как только мы выйдем из дома без оружия, мы окажемся в полной их власти.

– Но с какой стати им причинять нам вред? – спросил доктор Мередит. – Это же не имело бы никакого смысла.

– Они исчадия, – возразила Исида. – И волков на нас наслал их господин.

– Мне все равно! – закричала Руфь. – Я не хочу умирать, и все тут.

– Умирать не хочет никто! – оборвала ее Бет. – Уоллес, иди наверх, следи за ними. Нельзя допустить, чтобы они напали на нас врасплох.

– Хорошо, фрей, – ответил он и вернулся на свой пост.

Молчание нарушил Нестор:

– Когда мы их видели, они направлялись к городу, ведя толпу людей. И никого не убивали. Может, он сказал правду: они требуют только изъявления покорности их господину?

Бет обернулась к Клему.

– Что ты молчишь? – сказала она.

– А что тут говорить? – Он пожал плечами. – Не знаю, откуда взялись эти исчадия, но если они хоть в чем-то схожи с воинами Первой войны, то они – кровожадные варвары: они будут насиловать и пытать женщин, уродовать мужчин. И я не отдам мое оружие таким, как они.

– Ты сумасшедший! – взвизгнула Руфь. – Обрекаешь нас всех на смерть!

– Закрой рот! – прикрикнула Бет. – Я этого не потерплю! Сейчас не время для истерик! А что думаете вы, Зера?

Зера обняла Эстер за худенькие плечи. Ос подошел поближе, и она взъерошила ему волосы.

– Мне терять меньше, чем вам всем. Ведь я стара и совсем измучена. Но я стараюсь, чтобы эти дети остались жить, и не знаю, на что решиться. Фрей Мак-Адам, по-моему, вам пришлось многое повидать. Так что думаете вы?

– Я не люблю угроз, – сказала Бет, – и мне не нравятся те, кто прибегает к угрозам. Мы им требуемся живыми. Не знаю почему. Ну да мне все равно.

– Я могу объяснить вам почему, – негромко сказала Исида. – Когда я вышла к волкам, я ощутила силу Кровь-Камня. Он голоден, а питается он душами. Отправиться к нему значит обречь себя смерти.

– То есть как это питается душами? – съязвила Руфь. – Глупость какая-то! Ты все придумываешь! Исида покачала головой.

– Он был связан с волками. Всякий раз, когда они убивали, часть жизни поглощалась камнями в их лбах. Он воплощение крови и смерти. Для него мы все – лишь средство насыщения. Диакон знал это.

– А куда он девался? – прошипела Руфь. – Бросил нас и сбежал! Ну, я здесь умирать не намерена, что бы вы тут ни сочиняли.

– Думаю, нам следует проголосовать, – сказал Клем. – До полудня времени остается совсем немного.

Бет позвала Уоллеса, и он вышел на верхнюю площадку с ружьем в руке.

– Ты потребовал голосования, Клем. Так что предлагаешь ты? – спросила она.

– Сражаться, – ответил Клем.

– Уоллес?

– Я с ними не пойду, – ответил рыжеголовый.

– Нестор?

– Сражаться, – ответил юноша после некоторого колебания.

– Исида?

– Я с ними не пойду.

– Доктор? Мередит пожал плечами.

– Я соглашусь с большинством.

– Зера?

Старуха поцеловала Эстер в щеку.

– Сражаться, – сказала она.

– Я думаю, вопрос решен, – объявила Бет.

– Вы что, все с ума посходили? – закричала Руфь, обводя их взглядом.

– Они возвращаются, – предупредил Уоллес сверху. Бет подошла к комоду и вытащила три коробки с патронами.

– Берите сколько требуется, – сказала она. – Вы, малыши, ложитесь на пол.

Эстер и Ос юркнули под стол. Зера встала и взяла свое ружье, потому что Бет направилась к двери.

– Неужели ты опять к ним выйдешь? – спросил Клем.

Бет открыла дверь, прислонилась к косяку, держа наготове ружье с взведенными курками. Исчадия въехали во двор, как и раньше, развернулись полукругом.

Руфь пробежала через комнату, проскочила мимо Бет и бросилась во двор.

– Я изъявлю покорность! – закричала она. – Возьмите меня с собой!

Шорак даже не взглянул на нее.

– Что вы решили, женщина? – спросил он.

– Мы остаемся здесь, – ответила она.

– Либо вы все, либо никто, – сказал Шорак и, плавным движением вытащив пистолет, выстрелил Руфь в голову. Молодая женщина рухнула на землю. Бет вскинула ружье и выстрелила. Пуля просвистела мимо Шорака, ударила в грудь всадника позади него и выбила его из седла. Клем ухватил Бет и втащил ее в комнату, а пули уже впивались в косяк, с визгом влетали в дом. Нестор ударом ноги захлопнул дверь, и Клем задвинул засов.

Зера трижды выстрелила в окно, тут пуля задела ее плечо, и, пошатнувшись, она упала. К окну подскочил воин-исчадие. Клем пустил пулю ему в лицо. Дверь задрожала под натиском тяжелых тел.

Бет кое-как поднялась с пола. В окне появились еще несколько исчадий, стреляя в комнату. Зера, вся залитая кровью, перекатилась к стене под подоконник. Бет выстрелила исчадию в грудь. Он упал ничком. Еще один воин ударил плечом в окно, вышиб раму и влетел в комнату. Нестор дважды выстрелил в него. Исчадие ударился лицом об пол, дернулся и затих.

Клем перебежал через комнату, опрокинув сосновый стол. Пули впивались в стены дома. Дверь затрещала. Бет трижды выстрелила в нее и услышала крик и стук упавшего тела.

Нестор взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вокруг него жужжали пули, но он благополучно скрылся в спальне, чтобы помочь Уоллесу. Мередит лежал на полу, крепко обнимая Исиду, стараясь прикрыть ее от пуль своим телом. Дети скорчились за лежащим на боку столом. В задней комнате тоненько и пронзительно заплакал младенец.

– Они заходят сзади дома! – крикнул Уоллес сверху. Бет взглянула на Клема и указала на комнату Джозии Брума.

– Заднее окно!

Клем упал и пополз по полу. Он как раз добрался до порога задней комнаты, когда ставни слетели с окна внутрь. Вскочив, он прострелил горло первому из нападавших, и тот свалился на своих товарищей. Брум был в забытьи и лежал на самой линии огня. Клем прыгнул к кровати и сдернул раненого на пол. Мимо них просвистели пули, пронизывая пуховое одеяло, и в воздухе закружились перышки. Пуля жгуче чиркнула по шее Клема. Он выстрелил, и его пуля ударила врага в подбородок, прошила мозг.

Растянувшись у кровати, Клем перезарядил пистолет. Пуля пробила матрас, вошла ему в бедро, задела кость и разорвала мышцы. Клем откинулся и пустил три пули в фигуры за окном. Исчадия пригнулись ниже подоконника. Клем покосился на свою ногу, увидел хлещущую из раны кровь и негромко выругался.

В окно влезал человек. Клем застрелил его, и он неподвижно перевесился в комнату. Его пистолет со стуком упал на пол. Перекатившись на живот, Клем подполз к пистолету и подобрал его.

Наступила мертвая тишина.

* * *

Джозия Брум очнулся от бредовых видений и осознал, что лежит на полу спальни, а молодой Клем Стейнер сидит в двух шагах от него с двумя пистолетами в руках, а нога у него вся в крови.

– Что происходит, Клем? – прошептал он.

– Исчадия, – ответил пистолетчик.

«Я все еще брежу», – подумал Брум. Исчадия ведь были все уничтожены Диаконом в самой кровавой бойне, какую тольковидел этот новый мир. Пуля отбила щепку от оконной рамы и прорвала вышивку, висевшую в рамке на дальней стене. Джозия Брум засмеялся. Вот уж бред так бред! Рамка повисла криво, в середине зияла дыра. Но Брум успел разобрать слова: «Труды человеческие преходящи, но Господь пребывает вечно».

Он попытался встать.

– Лежи! – приказал Клем.

– Так это же сон, Клем, – сказал Джозия, приподнимаясь на колени. Стейнер оттолкнулся от пола, скользнул вперед и плечом подшиб ноги уже вставшего Джозии. Пули впились в заднюю стену, и вышивка свалилась на пол, сосновая рамка разлетелась на планки.

– Это не сон. Понимаете? Не сон! Джозия задохнулся, рана в груди ожгла его нестерпимой болью.

– Но… Но это же не могут быть исчадия!

– Ладно, не могут, – согласился Клем. – Но поверьте, Джозия, если они и не подлинные, так очень ловко выдают себя за настоящих. – Он извернулся, сел, застонав от боли, и взвел курки обоих пистолетов. – Если у вас найдутся силы, так, может, вы попробуете перетянуть мою рану? Неохота истечь кровью в самый разгар веселья.

За окном мелькнула тень. Пистолеты Клема рявкнули, и Джозия увидел падающую человеческую фигуру.

– Зачем это они? – спросил Джозия.

– Мне недосуг их расспрашивать, – сообщил ему Клем. – Разорвите простыню на бинты.

Джозия посмотрел на рану в бедре Клема. Кровь все текла, пропитывая штанину из черного сукна. Его собственная одежда висела на спинке стула. Джозия подполз к нему, вытащил ремень из брюк и вернулся к Клему. Потом отломил кусок от сосновой планки. Клем затянул ремень на ноге выше раны так, что он впился в кожу. Потом он попытался с помощью обломка планки закрутить ремень еще туже. Планка сломалась. Кровотечение заметно уменьшилось, но не прекратилось.

– Возьми-ка один из этих пистолетов, Джозия, – сказал Клем. – Я того и гляди вырублюсь.

Брум помотал головой.

– Я не могу убить даже для спасения собственной жизни. Я не верю в насилие.

– До чего же приятно встретить в такие времена человека с убеждениями, – устало пробормотал Клем. Наверху раздались выстрелы, и снаружи кто-то закричал.

Клем подполз к двери и заглянул в большую комнату. Бет пряталась за опрокинутым столом с ружьем в руках. Старуха – Зера – притаилась под подоконником с пистолетом в кулаке. Доктор Мередит лежал у западной стены, рядом с ним Исида и дети.

– Никто не ранен? – окликнул их Клем.

– Сукины дети перебили мне плечо, – ответила Зера. – Болит донельзя.

Мередит оставил детей, прополз через комнату к Зере и быстро осмотрел ее рану.

– Пуля сломала ключицу и вышла почти у шеи. Рана сильно кровоточит, однако никакие жизненные органы не задеты. Сейчас я найду что-нибудь для перевязки.

– Эй, наверху! Что там? – крикнула Бет.

Сверху донесся голос Нестора Гаррити:

– Они попрятались в сарае и за колодой. Мы уложили четырнадцать. Несколько раненых отползли в укрытие, но десять валяются без движения. И, по-моему, Клем прикончил еще двоих, но отсюда не видно.

– Смотрите в оба! – крикнула Бет. – И предупредите нас, когда они опять зашевелятся.

– Хорошо, фрей.

Заплакал младенец – тоненький жалобный писк. Бет обернулась к Исиде:

– На кухне осталось еще немного молока, девочка. Только будь осторожнее.

Исида, пригибаясь, прошла через комнату в кухню. Все засовы на задней двери были заложены, ставни на окнах крепко заперты. Высокий кувшин с молоком стоял на верхней полке. Исида выпрямилась, сняла его, подошла к колыбели и села рядом.

– А как мне его кормить?

Бет ругнулась, отошла от стола к комоду, прислонила к нему ружье и достала из второго ящика пару красивых перчаток из тонкой кожи. Единственные перчатки в ее жизни. Их подарил ей перед свадьбой Шон, ее первый муж. «Так я ни разу их и не надела!» – подумала Бет. Из рабочей корзинки на комоде она взяла иглу и проткнула три крохотные дырочки в кончике самого длинного пальца перчатки. Захватив ружье, она подошла к колыбели. Младенец исходил плачем, и она велела Исиде взять малютку-мальчика на руки, прижать к груди. Потом налила молоко в перчатку и подождала, пока оно не начало сочиться из дырочек. Младенец не сразу приспособился к перчатке и захлебнулся. Исида поддержала его затылок, и он начал сосать.

– Они подкрадываются сзади! – завопил Нестор. – Отсюда мне в них не попасть!

Клем отполз назад в комнату Джозии и притаился у окна. Увидел тени на утоптанной земле и различил очертания рогатого шлема. Определить, сколько там исчадии, он не мог, но остановить их был только один способ: появиться в окне и открыть огонь. У Клема пересохло во рту.

– Давай! – скомандовал он себе громко. – Теперь же, не то духа не хватит.

Он молниеносно повернулся, паля в развороченное окно. Двое упали, но третий успел выстрелить. Клем ощутил удар в грудь и все же хладнокровно послал пулю в голову исчадия. Потом пошатнулся и упал возле кровати.

Джозия Брум подполз к нему.

– Очень плохо? – спросил он.

– Видывал я дни и получше, – ответил Клем, пытаясь перезарядить пистолеты. Калибр пистолета исчадия, который он подобрал, был больше, чем калибр его собственного, а патронов к нему у него не было, и он с ругательством отшвырнул разряженное оружие.

– Черт дери, – сказал он с горечью, – эти стервецы скоро меня разозлят по-настоящему!

Зарядив свой пистолет, он привалился к стене, избегая смотреть на рану в груди. Брум проковылял в большую комнату позвать Мередита. Врач подошел к Клему, и пистолетчик почувствовал, как его пальцы начали ощупывать рану.

Мередит ничего не сказал, и Клем открыл глаза.

– Хотите сообщить мне хорошую новость? – спросил он.

– Не такую уж хорошую, – негромко ответил врач.

– Даже не верится! – У Клема кружилась голова, его одолевала слабость, но он держался. Защитников дома было слишком мало, и он не собирался вот так взять да умереть. И закашлялся. В рот ему хлынула кровь, забрызгивая светлую рубашку Мередита. Клем осел. Солнце заходило, небо было цвета очищенной меди. Клем поднялся с пола, пошатнулся, но ухватился за оконную раму и удержался на ногах.

– Что ты делаешь? – крикнул Джозия Брум, протягивая руку, чтобы ухватить Клема за локоть. Мередит взял Брума за плечи и отвел от Клема.

– Он умирает, – прошептал молодой врач. – Жить ему остается несколько минут.

Клем лег животом на подоконник выбитого окна, потом перетащил через него ногу. Воздух снаружи был Прохладным и свежим, в нем не стоял едкий запах порохового дыма. И вечер был чудесным, ни единого облачка в небе. Клем полуспрыгнул-полуупал на землю. Горло наполнилось кровью, и он подумал, что вот-вот захлебнется, однако сумел ее проглотить и добрести до трупов, забрать их пистолеты и побросать в окно. Один из мертвецов был перепоясан патронной лентой. Клем снял ее и отдал Бруму.

– Вернись в дом! – настойчиво сказал Брум.

– Мне… тут… нравится, – прошептал Клем и закашлялся.

Он добрел до угла здания и увидел лошадиную колоду и двух прячущихся за ней исчадий. Они тоже его увидели и повернули ружья в его сторону. Клем застрелил обоих. Из-за изгороди загона поднялся третий, пуля ударила в тело Клема, почти закрутила его. Клем выстрелил в ответ и промахнулся.

Упав на колени, он сунул руку в карман куртки, чтобы вытащить свои последние патроны. В него ударила еще одна пуля. Земля у него под щекой была жесткой, но вот боль расплылась и исчезла. Из укрытия выбежали три исчадия. Клем услышал стук их сапог по земле.

Из последних сил Клем перекатился. В пистолете оставалось два заряда, и он их выпустил оба. Первая пуля попала переднему исчадию в живот и опрокинула, вторая пронизала незащищенное горло.

Погремел ружейный выстрел, и Клем увидел, как последний из исчадий остановился. Его голова кончалась над глазами. Безжизненное тело рухнуло на землю.

Клем лежал на спине и смотрел в небо. На мгновение оно стало нестерпимо ярким, затем со всех сторон наползла тьма, и он уже видел только маленький кружок света в конце длинного темного туннеля.

А потом – ничего.

Нестор и Уоллес смотрели, как он умирал.

– Да уж, его голыми руками было не взять! – вздохнул Уоллес.

– Он был Лейтон Дьюк, – негромко сказал Нестор.

– Да ну? Это надо же! – Уоллес вскинул ружье к плечу и прицелился в человека, пробиравшегося под защитой изгороди. Он выстрелил, пуля расщепила жердь над головой исчадия, и тот поспешил укрыться. – Черт! Промазал! Ты сказал, Лейтон Дьюк? Ну, с пистолетами он чудеса творил.

– Да, это он умел, – грустно согласился Нестор. Поглядев на рыжеголового юношу, он спросил: – Тебе страшно, Уол?

– Угу.

– А по виду не догадаться. Рыжеголовый пожал плечами:

– У нас в семье, знаешь ли, было не принято выставлять напоказ чувства там и все такое прочее. Я как-то сломал руку, ну и разревелся. Папаша наложил лубки, а потом отвесил мне подзатыльник, чтобы не распускал нюни. – Он шмыгнул носом и рассмеялся. – Очень я любил старого козла! – Уоллес снова выстрелил. – Попал, черт подери!

Нестор посмотрел туда, где в сгущающихся сумерках неподвижно вытянулся на земле воин-исчадие.

– По-твоему, они нападут, когда совсем стемнеет?

– Поспорю на что хочешь, – ответил Уоллес. – Будем надеяться на чистое небо и яркую луну. Нестор заметил какое-то движение на дальнем склоне.

– О нет! – прошептал он.

Но и Уоллес увидел их: десятки исчадий съезжали с холма.

А во главе ехал Иаков Мун.

Когда они приблизились на расстояние выстрела, Уоллес прицелился в Иерусалимского Конника, но промахнулся: его пуля пробила плечо всадника слева от Муна. Исчадия попрыгали на землю и побежали за развалины сарая. Уоллес сплюнул в щель между ставнями, но ничего не сказал.

Нестор, пятясь, вышел из комнаты и крикнул Бет Мак-Адам о появлении новых врагов.

– Мы видели! – закричала она в ответ. – Клем добыл несколько пистолетов. Спустись, сынок, возьми что вам требуется.

Нестор кинулся вниз. Исида и Мередит теперь взяли пистолеты, но Джозия Брум с вызывающим видом сидел на полу, положив руки на колени.

– Вы, значит, трус? – спросил Нестор. – Даже собственную жизнь защищать трусите?

– Хватит! – оборвала Бет. – Иногда отстаивать то, во что веришь, требует куда больше подлинного мужества. А теперь марш наверх к Уоллесу!

– Хорошо, фрей, – ответил он кротко. Бет опустилась на колени рядом с Джозией и положила руку ему на плечо.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Тоскливо, Бет, – ответил он, поглаживая ее руку. – Мы никогда ничему не научимся, верно? Непрерывно убиваем и причиняем боль.

– Не все мы. Некоторые вступают в бой, просто чтобы остаться в живых. Когда начнется, лежи и не вставай.

– Мне стыдно признаться, но я хотел бы, чтобы сейчас тут с нами был он, – сказал Джозия.

Бет кивнула, вспомнив Шэнноу в расцвете сил. В нем была такая сила, такая мощь, что он казался непобедимым, неодолимым.

– И я тоже, Джозия, и я тоже. – Бет подозвала детей и велела им сесть рядом с Джозией. Эстер прижалась к старику и спрятала лицо у него на плече. Брум обнял ее.

Ос вытащил пистолетик.

– Я буду драться, – сказал он. Бет кивнула.

– Только подожди, пока они не ворвутся внутрь.

– Атакуют! – завопил Нестор.

Бет бросилась к окну. Зера (из ее плеча сочилась и сочилась кровь) стала слева от нее, держа пистолет наготове. Бет рискнула выглянуть наружу. Исчадия бежали через двор плотным клинообразным строем.

Горсть защитников дома остановить их никак не могла.

Целиться не требовалось. Бет и Зера разрядили пистолеты в атакующий клин. Через комнату зажужжали пули, отлетая рикошетом от стен.

Наверху Нестор закладывал патроны в ружье и стрелял, стрелял, стрелял в приближающихся исчадий.

Они уже были на середине двора, и тут Уоллес испустил отчаянный вопль:

– Че-е-е-рт!

Вниз по склону карьером летели еще всадники. Но не исчадия. На большинстве были серые защитные рубашки Крестоносцев. Они уже открыли огонь: залп за залпом косили ряды атакующих. Исчадия остановились и повернули коней навстречу нежданным врагам. Нестор увидел, как несколько лошадей упали, однако Крестоносцы ворвались во двор.

– Че-е-е-рт! – снова завопил Нестор.

Исчадия бросились врассыпную, но пули продолжали настигать их.

Уоллес и Нестор стреляли, пока у них не осталось ни одного патрона. Тогда они побежали вниз.

Бет, пошатываясь, добралась до кресла и рухнула в него. Пистолет тянул ее усталую руку к полу точно гиря, В окне возникло лицо. Тоуб Харрис!

– Рада тебя видеть, Тоуб, – сказала Бет. – Богом клянусь, в жизни не видела лица красивее!

Нестор подобрал пистолет Бет и выбежал во двор, где повсюду валялись трупы. Крестоносцы из Чистоты гнались по лугам за уцелевшими исчадиями. Нестор никак не мог поверить. Он будет жить! А еще минуту назад смерть казалась такой неизбежной и неотвратимой! Солнце скрывалось за горами… Глаза Нестора обжигали слезы. Он ощущал запах порохового дыма, но сквозь него пробивался аромат росистой травы, такой чистый и благоуханный.

– Господи! Господи! – шептал Нестор.

Всадники возвращались. Впереди ехал высокий широкоплечий мужчина в черном плаще. Он снял с головы шляпу с плоской тульей, достал из кармана носовой платок и утер лоб и бороду.

– Клянусь Богом, вы тут хорошо дрались, малый, – сказал он. – Я Пэдлок Уилер. За мной послал Диакон.

– Я Нестор Гаррити, сэр.

– Ты совсем вымотался, сынок, – сказал Уилер, спешиваясь и привязывая лошадь к жерди изгороди. По двору среди мертвецов расхаживали Крестоносцы. Иногда раздавался выстрел, приканчивавший раненого. Нестор отвел глаза. Слишком уж это было хладнокровно и безжалостно. Пэдлок Уилер подошел к нему и похлопал его по плечу.

– Мне надо разобраться в том, что тут произошло, сынок. Тоуб говорил нам о гигантских волчецах, а мы дважды вступали в бой с исчадиями. Откуда они взялись?

На крыльцо вышла Исида, и Пэдлок Уилер поклонился ей. Белокурая девушка слабо улыбнулась.

– Из Врат времени, менхир. Так мне сказал Диакон. А их вождь – похититель душ, жнец жизней. Уилер кивнул.

– Мы с ним разделаемся, госпожа. Но где Диакон?

– Он исчез через Врата. Отправился искать помощи. Нестор молча слушал их. Мысли у него мешались. Диакон был лжецом, и обманщиком, и самозванцем. Нет ничего, кроме лжи, смерти, убийств. В горле у него поднялась желчь, он почувствовал озноб, его затошнило.

Кто-то из Крестоносцев окликнул Уилера и указал на восток. С холма спускались три всадника. Нестор прислонился к перилам крыльца и смотрел, как они приближаются. Впереди ехал белобородый старик, а за ним черная женщина с забинтованной головой. Рядом с ней ехал черный мужчина в белой, забрызганной кровью рубашке.

– Диакон! – восторженно произнес Пэдлок Уилер. Он спрыгнул с крыльца и приветственно поднял руку.

В ту же секунду труп у его ног вскочил, вскидывая пистолет. Рука обхватила шею Уилера, к его подбородку прижалось дуло. Все оцепенели.

Держал пистолет Иаков Мун.

– Не шевелитесь, сукины дети! – заорал Иерусалимский Конник. И никто не шелохнулся, только лошадь Диакона продолжала неторопливо шагать вперед. Взгляд Нестора метался между приближающимся всадником и Иерусалимским Конником с его жертвой. На Диаконе был длинный черный плащ и светлая рубашка. В лунном свете его борода отливала серебром, а глубоко посаженные глаза неотрывно смотрели на Муна. Он медленно спешился. Черная женщина и ее спутник неподвижно сидели на своих лошадях там, где остановились.

– Отпусти его, – сказал Диакон ровным звучным голосом.

– Мне нужна лошадь и возможность свободно уехать отсюда, – заявил Мун.

– Нет, – коротко ответил Диакон. – Я предлагаю тебе возможность жить. Отпусти Пэдлока и встань против меня один на один. Если победишь ты, никто здесь не помешает тебе уехать.

– Нашел дурака! – отрезал Мун. – Чуть я его отпущу, как меня изрешетят.

– Я Диакон, и я не лгу. Мун оттащил Пэдлока дальше к стене.

– Никакой ты не Диакон! – взвизгнул он. – Я покончил с ним в его летней хижине.

– Ты убил старика, который был моим верным помощником. Ты сейчас держишь Пэдлока Уилера, одного из моих генералов в войнах Единения. Он меня знает, как и некоторые из этих всадников. Так хватит у тебя духу встать лицом к лицу со мной?

– Духу? – насмешливо повторил Мун. – По-твоему, нужно присутствие духа, чтобы пристрелить старого козла?

Нестор заморгал. Старик не знает, кому он угрожает. Безумие!

– Это же Иаков Мун! – закричал он. – Не делайте этого!

Сомкнулась темнота, и в небе засияла луна. Диакон словно бы не услышал юношу.

– Ну? – сказал он, снимая плащ. Нестор увидел у него на поясе два пистолета.

– И я беспрепятственно уеду? – спросил Мун. – Даешь слово? Клянешься?

– Пусть каждый тут запомнит, – сказал Диакон. – Если я умру, этот человек уедет беспрепятственно.

Мун оттолкнул Пэдлока Уилера и на мгновение замер с пистолетом в руке. Потом засмеялся и вышел на открытое пространство. Люди позади него разошлись в разные стороны, чтобы не оказаться на линии огня.

– Не знаю, почему ты хочешь умереть, старик, но я окажу тебе эту любезность. Тебе не следовало бы отмахиваться от мальчишки. Я Иаков Мун, Иерусалимский Конник, и еще никто никогда не брал надо мной верх. – Он сунул пистолет в кобуру.

– А я, – сказал Диакон, – Йон Шэнноу, Взыскующий Иерусалима.

Еще не договорив, Диакон плавным движением зажал пистолет в руке. Не было никакого судорожного рывка, никакого намека на напряжение или позу. Мун был на мгновение парализован, затем его рука молниеносно выхватила пистолет. Он был несравненно быстрее старика, но слова Диакона затормозили его реакцию. В живот ему ударила пуля, и он, пошатываясь, отступил на шаг. Загрохотал его собственный пистолет, и тут же его пронизали три пули и опрокинули на землю.

Мун кое-как поднялся на колени, но мир продолжал кружить перед его глазами. Он попытался поднять пистолет, но пистолета у него в руке уже не было. Смигивая пот с глаз, он поднял их на старика, неотвратимо приближавшегося к нему.

– Возмездие за грех, Мун, – смерть. Это были последние слова, которые он услышал. Пэдлок Уилер бросился к Диакону. Старик упал в его объятия. На его светлой рубашке Нестор увидел кровь. К ним подбежали еще двое Крестоносцев, и вместе они почти внесли Диакона в дом. Нестор вбежал в комнату.

Первой он увидел Бет. Ее лицо казалось неестественно белым, глаза были широко раскрыты. Прижимая руку ко рту, она смотрела, как они укладывают Диакона на кровать.

– Господи! – шептала она. – Господи Боже ты мой! – Упав на колени рядом с кроватью, она провела рукой по его седым волосам. – Но, Йон, ты… Ты такой старый!

Старик слабо улыбнулся. Его голова лежала на коленях Пэдлока Уилера.

– Долгая история, – сказал он отчужденным голосом.

В комнату вошла черная женщина и нагнулась над Шэнноу.

– Используй камень! – приказала она.

– Силы недостанет.

– Вполне достанет.

– Но не на меня… и Кровь-Камень. Не беспокойтесь, госпожа, я проживу достаточно долго, чтобы сделать то, что нужно сделать. Где Мередит?

– Я здесь, сэр, – сказал молодой врач.

– Отведите меня в заднюю комнату. Осмотрите рану. Перевяжите. Словом, сделайте все, что требуется.

Уилер и Мередит подняли его на руки и унесли. Бет встала и повернулась к черной женщине:

– Давно не виделись, Амазига.

– Более трехсот лет, – сказала Амазига. – Это Сэм, мой муж.

Черный мужчина улыбнулся и протянул ей левую руку – правая была в лубке.

Бет обменялась с ним рукопожатием.

– Вижу, что и вам пришлось сражаться. Амазига кивнула.

– Мы прошли Врата к северу отсюда. Некоторое время ехали, а потом на нас напали исчадия. Их было четверо. Сэму прострелили плечо. А меня царапнуло вот тут. – Она чуть прикоснулась к перевязанному лбу. – Шэнноу перестрелял их. Вот в этом он хорош.

– Он хорош и во многом другом, – сказала Бет, сердито покраснев. – Ну да этого ты никогда понять не могла.

Повернувшись на каблуках, она пошла следом за остальными в заднюю комнату. Шэнноу лежал на кровати, Мередит осматривал рану, а Джозия Брум, сидя слева, держал Шэнноу за руку. Уилер стоял в ногах кровати. Бет подошла к врачу. Пуля пробила мышцы бедра и вышла через бок, оставив рваную дыру. Из нее струилась кровь. Лицо Шэнноу посерело, глаза были закрыты.

– Необходимо остановить кровотечение, – сказал Мередит. – Принесите иглу с ниткой.

В большой комнате Нестор представился Амазиге Арчер, думая, как поразительно она красива, несмотря на белые нити в волосах.

– Он правда Взыскующий Иерусалима? – спрсил Нестор.

– Правда, – ответила Амазига и ушла на кухню. Сэм улыбнулся юноше:

– Живая легенда, Нестор.

– Не могу поверить, что он взял верх над Муном. Не могу! Он же такой старый!

– Полагаю, Муну поверить в это было еще труднее. А теперь извини меня, сынок, но я очень устал и мне необходимо отдохнуть. Тут где-нибудь найдется свободная постель?

– Да, сэр. Наверху. Я покажу вам.

– Не трудись, сынок. Хотя я и ранен, думаю, у меня хватит сил самому отыскать постель.

Когда Сэм отошел, Нестор увидел, что у окна сидят Уоллес и Зера. Рыжий болтал с детьми. Эстер смеялась, а Ос смотрел на Уоллеса с нескрываемым восхищением.

Нестор вышел из дома.

Во дворе Крестоносцы убирали трупы, выволакивали их на луг за изгородью позади дома. С подветренной стороны сарая горели костры, у которых сидели люди, тихо переговариваясь.

Исида у изгороди загона смотрела на горы, облитые лунным светом. Когда Нестор подошел к ней, она взглянула на него и улыбнулась.

– Чудесная ночь, – сказала она.

Нестор посмотрел на мерцающие звезды.

– Да, – согласился он. – Хорошо быть живым.

Бет сидела у постели Шэнноу. Рядом с ней стоял Пэдлок Уилер.

– Ей-богу, Диакон, – сказал он, – вот уж не думал, что услышу, как вы солжете. Но оно того стоило: его как оглушило.

Шэнноу слабо улыбнулся:

– Это не было ложью, Пэд. – Медленно, с трудом он рассказал историю своих странствий, начав с нападения на его церковь. Рассказал про его спасение странниками, стычку с Аароном Крейном и его подручными и, наконец, про свою встречу с Амазигой под Доманго.

– Так тогда в моей церкви это были вы! – воскликнул Уилер. – Клянусь Небом, Диакон, вы не перестаете меня изумлять!

– Это еще не все, Пэд, – сказал Шэнноу. Он закрыл глаза и заговорил о Кровь-Камне, о погубленном мире, из которого тот явился.

– Как же нам справиться с таким зверем? – спросил Пэдлок Уилер.

– У меня есть план, – ответил Шэнноу. – Не очень надежный, правду сказать, но, с Божьего соизволения, он даст нам хотя бы шанс.

В комнату вошла Зера Уилер. Плечо у нее было перевязано, рука прибинтована к груди.

– Дай покой раненому человеку, – сказала она. – И поздоровайся с матерью.

Пэдлок стремительно обернулся, разинув рот.

– Господи, мама! Я и не знал, что ты здесь. И ты ранена! – Он обвил рукой ее плечи.

– Ох-х-х! Медведь! Сорвешь повязку! – Она отбросила его руку. – А теперь пойдем отсюда, дадим ему отдохнуть. И вы тоже, Бет!

– Я сейчас, – негромко сказала Бет, и Зера увела сына из спальни. Джозия Брум встал и погладил Шэнноу по плечу.

– Я очень рад снова увидеться с вами, друг мой, – сказал он и вышел, оставив раненого наедине с Бет. Она взяла руку Шэнноу и вздохнула.

– Почему ты не сказал мне, кто ты? – спросила она.

– Почему ты меня не узнала? – ответил он вопросом на вопрос.

Она пожала плечами:

– Конечно, я должна была тебя узнать. Я столько еще должна была сделать, Йон! А теперь все пропало напрасно и безвозвратно. Видишь ли, я была неспособна принять это. Из человека действия ты превратился в проповедника. Такая невообразимая перемена! Почему так бесповоротно? Так абсолютно?

Он грустно улыбнулся:

– Этого я объяснить не могу, Бет. Только ведь я никогда не шел на компромиссы. Для меня – либо все, либо ничего. И тем не менее, как я ни тщился, я потерпел неудачу во всем. Я не нашел Иерусалима, а как проповедник не сумел остаться миротворцем. – Он вздохнул. – Когда моя церковь горела, я ощутил неистовую ярость. И она поглотила меня. А потом как Диакон… Я думал, что сумею что-то изменить. Принести в мир Бога, установить порядок. И в этом я тоже потерпел неудачу.

– Только история выносит приговор удачам и неудачам, Шэнноу, – произнесла Амазига, входя в комнату.

Бет подняла голову, собираясь сказать ей, чтобы она ушла, но пальцы Шэнноу сжали ее руку, и она увидела, как он качнул головой. Амазига села с внешней стороны кровати.

– Люкас сказал, что у вас есть план, но не объяснил какой.

– Дайте я поговорю с ним.

Амазига протянула ему наушники и портативку. Шэнноу попытался поднять руку и весь сморщился. Амазига наклонилась и надела на него наушники, а потом выдвинула микрофон.

– Оставьте меня одного, – сказал он.

Первой встала Бет. Амазига, казалось, предпочла бы остаться, но все-таки последовала за Бет.

В большой комнате Пэдлок, его брат Сиф и Уоллес сидели с Зерой и детьми. Бет вышла на озаренное луной крыльцо. Там, глядя на звезды, сидел Сэмюэль Арчер. Амазига села рядом с ним, а Бет спустилась во двор, вдыхая ночной воздух. Мимо, улыбнувшись ей, прошли Нестор и Исида.

У изгороди загона стоял доктор Мередит и смотрел на холмы.

– Совсем один, доктор? – сказала Бет, останавливаясь рядом с ним.

Он ответил с юношеской ухмылкой:

– О стольком надо подумать, фрей Мак-Адам. Столько всего произошло за последние дни! Я любил старика, Иеремия был добр ко мне. И так больно, что я стал причиной его смерти. Я бы отдал все, лишь бы этого не произошло.

– Прошлого мы изменить не можем, – сказала Бет негромко. – Как бы нам ни хотелось. Жизнь продолжается. Вот то, что отличает сильных от слабых. Сильные продолжают жить дальше.

– По-вашему, это когда-нибудь изменится? – внезапно спросил он.

– Что изменится?

– Мир. Люди. Наступит ли когда-нибудь день, когда не будет войн, бессмысленных убийств? – Нет, – ответила она просто. – По-моему, нет.

– И по-моему. Но ведь к этому надо стремиться, верно?

– Да, верно.

* * *

Голод Саренто был ужасающим – внутри него зияла бездна, заполненная бушующим огнем. Он вышел из обновленного дворца в широкий двор. У арки сидели четверо воинов-исчадий. Увидев его, они встали и поклонились. Без единой мысли он выкачал их жизненные силы, глядя, как они попадали на плиты.

Его голод не смягчился ни на йоту.

Им начинала овладевать паника. Под вечер некоторое время он ощущал приток крови от воинов, которых послал на ферму. И с тех пор – ничего.

Он вышел в еще не восстановленную аллею. До него донеслось пение. И на берегу некогда декоративного пруда он увидел своих воинов у пылающих костров, а также десятки пленных.

Голод сжигал его…

Он бесшумно направился туда. При его приближении воины начали падать один за другим. Пленные, увидев, что происходит, закричали, попытались бежать Никто не спасся. Голод Саренто был ненадолго утолен. Он прошел между высохшими трупами к коновязи и вскочил на высокого жеребца. Остальные дремавшие там тридцать лошадей погибли одна за другой.

Все, кроме жеребца.

Саренто глубоко вздохнул, потом раскинул мысленную сеть.

«Пища, – думал он. – Мне необходима пища!» Голод уже пробуждался, и ему потребовалась вся сила воли, чтобы пощадить жеребца, на котором он ехал. Закрыв глаза, он еще шире раскинул мысленную сеть над залитым лунным светом краем, выискивая запах душ в живой плоти.

Учуяв его, он ударом каблуков погнал своего коня в сторону Долины Паломника.

* * *

Шэнноу сидел у высокого изрешеченного пулями стола. Бок у него был туго забинтован, но кровь продолжала сочиться, пятная повязку. Рядом с ним стоял Пэдлок Уилер. За столом сидели Амазига Арчер и ее муж, а за Сэмом – Сиф Уилер и Бет Мак-Адам. Амазига рассказывала им о Кровь-Камне и устрашающей силе, которой он обладал.

– Так что же мы можем сделать? – спросил Сиф. – Раз он настолько неуязвим? Сэм покачал головой:

– Не вполне. Голод – вот его Ахиллесова пята. Этот голод возрастает в геометрической прогрессии. Без крови – или жизни, если хотите, – он ослабнет и в буквальном смысле слова погибнет голодной смертью.

– Значит, нам просто следует держаться от него подальше? Так? – спросил Пэдлок.

– Не совсем, – неохотно возразила Амазига. – Никто из нас не знает, как долго он способен оставаться в живых. От активного состояния он может перейти в пассивное, чтобы выйти из него при приближении чьей-то жизненной силы. Но мы надеемся, что в фазе истощения его тело станет более уязвимым для пуль. Каждая ударившая в него пуля будет вызывать расход частицы энергии для защиты. Не исключено, что, поставив его в безвыходное положение, мы сумеем его уничтожить.

Сиф Уилер внимательно посмотрел на чернокожую женщину.

– Но вы в этом вовсе не уверены, – сказал он проницательно.

– Нет, не уверена.

– Ты сказал, что у тебя есть план. – Бет посмотрела на Шэнноу.

Лицо у него было серым от боли и утомления, но он кивнул. Его голос, когда он заговорил, был немногим громче шепота:

– Не знаю, хватит ли у меня сил для его исполнения, и я был бы рад… если бы… теория Амазиги… оказалась верной. Но что бы ни случилось, мы должны помешать Саренто добраться до Единства или любого другого большого селения. Я видел меру его силы. – Они в растерянном молчании выслушали его рассказ о цирке в другом мире, о ярусах, заполненных высохшими трупами. – Его сила, во всяком случае, достигает дальше ста ярдов, но ее предел мне не известен. Я знаю только, что при встрече с ним мы должны осыпать его пулями, но так, чтобы стрелки находились от него как можно дальше.

В комнату вбежал Нестор.

– Приближается всадник, – объявил он. – Такой жуткий!

– В каком смысле? – спросил Шэнноу.

– Он будто весь разрисован красными и черными полосками.

– Это он! – закричала Амазига, вскакивая. Пэдлок Уилер схватил ружье и выбежал наружу, крича своим Крестоносцам собраться у изгороди загона. Всадник находился примерно в двухстах ярдах от них. Во рту Уилера пересохло. Вложив патрон, он прицелился и выстрелил. Пуля пролетела мимо, и всадник пустил своего коня в галоп.

– Остановите его! – закричал Уилер. И тотчас повсюду вокруг него загремели выстрелы. Конь упал, сбросив всадника в траву, но он встал и твердым шагом направился к ферме. Три пули ударили ему в грудь, чуть задержав его. Еще одна пуля попала ему в лоб, и его голова откинулась. Тут же удар пули в колено сбил его с ног. Но он сразу поднялся и продолжал идти вперед.

В него стреляли из шестидесяти ружей, пуля за пулей ударяли в него, отскакивали от кожи, расплющивались о кости и падали в траву. Очень медленно он продвигался вперед сквозь стену пуль, все ближе и ближе к стрелкам за изгородью загона.

Сто пятьдесят ярдов. Сто сорок ярдов…

К всепоглощающему обессиливающему голоду, терзавшему Саренто, начала примешиваться боль. Сначала пули казались всего лишь насекомыми, чьи крылья слегка задевали его кожу, но вскоре они уже били, как градины, а затем начали вонзаться в кожу, как тыкающие пальцы. Теперь он охал, когда они попадали в места ушибов. Пуля ударила ему в глаз, и он попятился, ощущая кровь под веком.

Прикрыв глаза ладонью, он, спотыкаясь, упрямо побрел вперед, подгоняемый сладкой надеждой на насыщение.

Уже совсем близко! Запах был настолько силен, что у него потекли слюни.

Нет! Им его не остановить!

– Саренто! – Сквозь треск выстрелов он услышал, как кто-то называет его по имени. И, обернувшись, увидел, что слева к нему идет старик, которого поддерживает чернокожая женщина. Они медленно приближались в стороне от линии огня. От удивления он остановился. Женщина была ему знакома. Амазига Арчер! Но она же давно умерла! Он заморгал. Поврежденный глаз мешал сфокусировать взгляд.

– Не стрелять! – крикнул старик, и ружейный гром стих. Саренто выпрямился и уставился на старика, пустив в ход свою силу, чтобы проникнуть в его мысли. Но они были закрыты от него.

– Саренто! – снова крикнул старик.

– Говори! – приказал Кровь-Камень. Он увидел, что старик ранен. Его голод достиг такой степени, что ему пришлось напрячь всю свою волю, чтобы не выпить кровь из этих двоих. Но он был заинтригован. И это помогло.

– Что вам надо?

Старик почти повис на женщине. Амазига поддержала его, не сводя глаз с Кровь-Камня. Он ощутил вкус ее ненависти и засмеялся.

– Я мог бы дать тебе бессмертие, Амазига, – сказал он вкрадчиво. – Почему бы тебе не присоединиться ко мне?

– Ты массовый убийца, Саренто, – прошипела она. – Как я тебя презираю!

– Убийца? Но я же никого не убивал, – сказал он с искренним удивлением. – Они все живы здесь! – Он хлопнул себя по груди. – Все до единого. Каждая душа. Я знаю их мысли, их мечты, их желания. Со мной они обрели вечную жизнь. Мы все время беседуем. И, пребывая в своем Боге, Амазига, они счастливы. Это рай.

– Ты лжешь!

– Боги не лгут, – отрезал он. – И я докажу тебе. – Он закрыл глаза, и зазвучал голос. Не голос Саренто!

– Боже мой! – прошептала Амазига.

– Отойди от него, мама, – донесся голос ее сына Гарета. – Отойди от него!

– Гарет! – закричала она.

– Он Дьявол! – вскрикнул такой знакомый голос. – Не верь… – Глаза Саренто открылись, и раздался его глубокий бас:

– Он еще не оценил счастья своей участи. Но, думаю, я доказал свои слова. Никто не мертв. Они просто сменили место обитания. А теперь – что вам нужно? Я голоден.

Старик с трудом выпрямился.

– Я здесь, чтобы предложить тебе… исполнение твоего заветнейшего желания, – сказал он прерывающимся голосом.

– Желание у меня одно: насытиться, а эта болтовня оттягивает время.

– Я могу открыть Врата в другие миры, – сказал старик.

– Если так, – заметил Саренто, – мне достаточно втянуть тебя в себя, и я обрету твое умение.

– Нет! – Голос старика стал более звучным. – Ты прежде имел дело с компьютерами, Саренто, но подобного тебе видеть не приходилось! – Он погладил коробочку у себя на поясе. – Это портативный компьютер, обладающий личностью. С помощью этой машины я могу открывать Врата. Если же я умру, он запрограммировав самоуничтожиться. Хочешь насытиться? Посмотри вокруг. Сколько здесь людей?

Саренто обвел взглядом двор фермы. Пятьдесят – шестьдесят стрелков…

– Слишком мало, а? – продолжал старик. – А я могу перенести тебя в мир, где миллионы и миллионы.

– Зачем тебе это?

– Чтобы спасти моих друзей.

– Ты пожертвуешь целым миром ради этой горстки? – Я перенесу тебя туда, куда ты пожелаешь.

– И мне поверить твоим словам?

– Я Йон Шэнноу, и я не лгу.

– Шэнноу, как ты можешь! – вскричала Амазига, бросаясь к портативке. Шэнноу отбросил ее, хлестнув рукой по лицу так, что она не удержалась на ногах. От усилия он пошатнулся и прижал ладонь к окровавленной повязке. Амазига посмотрела на него с земли.

– Как ты можешь, Шэнноу? Что ты за человек? Саренто сосредоточился и проник в сознание Амазиги. Она ощутила это и содрогнулась.

– Так! – сказал Саренто. – Ты не лжешь. И перенесешь меня туда, куда я пожелаю?

– Да.

– В двадцатый век на Землю?

– А куда в двадцатом веке? – уточнил старик.

– Соединенные Штаты. Лос-Анджелес был бы в самый раз.

– Обещать, что доставлю тебя прямо в город, не могу. Точки силы, как правило, расположены далеко от таких многолюдных мест.

– Это не важно. Йон Шэнноу. Ты, естественно, отправишься вместе со мной.

– Как хочешь. Нам надо подняться вон на тот холм, – сказал Шэнноу.

Саренто взглянул туда, куда указывал его палец, и тут же уставился на Крестоносцев у изгороди.

– Убей хотя бы одного из них, и двадцатого века тебе не видать! – предостерег Шэнноу.

– Сколько времени это займет? Я изнываю от голода!

– Столько, сколько нам нужно, чтобы подняться на холм.

Старик повернулся и медленно зашагал к холму. Саренто нагнал его, подхватил под мышки и побежал вверх по склону без особых усилий – старик был легким, как перышко, а Саренто чувствовал, как его жизненная энергия идет на убыль.

– Не умирай, старик! – приказал он, добравшись до вершины, и опустил Шэнноу на землю. – А теперь сдержи свое слово!

Шэнноу выдвинул микрофон.

– Сделай! – прошептал он.

Вспышка фиолетового света – и они исчезли.

Амазига с трудом поднялась на ноги. У нее за спиной радостно вопили и обнимались Крестоносцы, но ее жег невыносимый стыд. Отвернувшись от холма, она зашагала к дому. Как он мог решиться на это? Как он мог?!

Бет пошла ей навстречу.

– Так, значит, победа осталась за ним! – сказала она.

– Если ты можешь считать это победой.

– Мы живы, Амазига. По-моему, это можно считать победой.

– Стоила ли она своей цены? Зачем, зачем я ему помогала! Он обрек на гибель целый мир!

Когда Кровь-Камень появился вдали, Шэнноу подозвал ее к себе.

«Я должен подойти к нему поближе, – сказал он. – Мне нужна твоя помощь».

«Я твоего веса не выдержу. Пусть тебя поведет Сэм!»

«Нет, это должна быть ты».

Из дома к ним вышел Сэм. Он положил руку на плечо Амазиги, наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Что я натворила, Сэм? – пробормотала она.

– Ты сделала то, что должна была сделать, – ответил он с убеждением.

* * *

Рука об руку они направились в луга. Бет осталась стоять, глядя на вершину холма. Вскоре к ней из дома вышла Зера Уилер с детьми.

– В жизни ничего похожего не видела! – сказала Зера. – Раз! И нет их.

– И нет их, – повторила Бет, борясь с безысходной тоской. Она вспомнила Шэнноу таким, каким впервые его увидела более двух десятилетий назад. Суровый одинокий человек, упорно ищущий город, зная, что город этот не существует и не может существовать. «Я любила тебя тогда, – подумала она. – Так сильно, как уже никогда потом не могла тебя любить».

– Плохой человек ушел? – внезапно спросила Эстер.

– Да, деточка, – ответила Зера.

– А он вернется?

– Навряд ли.

– А что будет с нами? Со мной и Осом? Зера засмеялась.

– Останетесь у старой Зеры. Страшное наказание, а? Придется делать всякую домашнюю работу, мыть, убирать. Думается, вы быстро сбежите с такой каторги.

– Я от тебя не убегу, Зера, – обещала Эстер, и ее лицо вдруг стало очень серьезным. – Никогда-никогда!

– И я тоже, – сказал Ос, достал из кармана пистолетик и протянул его Зере. – Пусть он лучше хранится у вас, фрей, – объяснил он. – Я больше не хочу ни в кого стрелять.

Зера взяла пистолет и улыбнулась.

– Пойдемте-ка перекусим, – сказала она.

Бет осталась одна. Ее сын погиб. Клем погиб. Шэнноу исчез. Зачем все это? Ради чего?

Слева Пэдлок Уилер разговаривал со своими людьми и с Нестором Гаррити среди них. Возле стояла Исида. Бет увидела, как Мередит взял ее руку и поднес к губам.

Юная любовь…

Господи, зачем все это?

К ней подошел Тоуб Харрис.

– Простите, что беспокою вас, фрей, – сказал он, – но младенчик плачет, а остатки молока прокисли. Не говоря уже о том, что он всю комнату засмердел, попросту выражаясь.

– А ты никогда младенцев не перепеленывал, Тоуб?

– Не-а. Хотите, чтобы я научился? Она встретилась с ним взглядом и улыбнулась в ответ на его заразительную ухмылку.

– Может, мне следует тебя обучить.

– Буду рад, Бет.

Он впервые назвал ее по имени, и Бет поняла, что ей это приятно. Повернувшись, чтобы войти в дом, она увидела, что Амазига и Сэм спускаются с холма. Чернокожая женщина стремительно подошла к ней.

– Я была несправедлива к Шэнноу, – сказала она виноватым голосом. – Перед тем, как попросить меня вывести его из дома, он дал Сэму вот это.

Она достала из кармана клочок бумаги и протянула его Бет. На нем было нацарапано одно-единственное слово:

«Троица».

– Что это значит? – спросила Бет.

И Амазига объяснила.

ТРОИЦА

Нью-Мексико, 16 июля, 5 час. 20 мин. утра

Гроза уносилась за горы, зигзаги молний пронизывали небо над дальними вершинами. Ливень прекратился, но от пустыни веяло сыростью и прохладой. Едва угас фиолетовый свет, Шэнноу упал ничком, Саренто ухватил его и притянул к себе.

– Если ты меня надул… – начал он, но тут же чуть не потерял сознание от сокрушающе сильного запаха. Миллионы их! Сотни миллионов! Саренто отпустил Шэнноу и начал вращаться на каблуках. Пьянящий аромат всех этих душ был настолько благоуханным, что почти утолил его голод.

– Где мы? – спросил он.

Шэнноу привалился к камню и оглядел озаряемую зарницами пустыню. Небо на востоке светлело.

– В Нью-Мексико, – ответил он.

Саренто оставил старика, поднялся на пологий пригорок и обвел пустыню внимательным взглядом. Слева он увидел ажурную металлическую башню вроде нефтяной вышки, а под ней небольшую палатку. Полотнища незашнурованной двери хлопали на ветру.

Двадцатый век! Его мечта. Тут он сможет питаться всю вечность.

Саренто захохотал и тут увидел Шэнноу. Старик доковылял до него и стоял, уставившись на башню.

– Мы далековато от ближайшего населенного пункта, – сказал Саренто, – но у меня сколько угодно времени, чтобы отыскать его. Ну, Шэнноу, каково ощущать, что ты обрек моей власти целую планету?

– Сегодня я стал смертью, – сказал старик, устало повернулся и начал спускаться с пригорка.

Саренто впивал его отчаяние, но оно только усилило ощущение радости. Небо прояснялось, занималась заря.

Он снова посмотрел на ажурную башню и прикинул, что высотой она около ста футов. У ее подножия было что-то нагромождено, но Саренто не удалось рассмотреть, что именно. «Да какая разница?» – подумал он. Наибольшее скопление людей находилось к северу.

«Пойду туда», – решил он. И тут ему вспомнились слова Шэнноу, словно будившие что-то в его памяти.

«Сегодня я стал смертью».

Цитата из какой-то древнейкниги. Он нащупывал нужное воспоминание. А, да… «Бхагават-гита». «Я стал смертью, сокрушителем миров». Как уместно!

И еще что-то, но он не вспомнил и опустился на камень в ожидании рассвета, упиваясь своей новообретенной свободой. Верх ажурной башни был занят металлическим цилиндром величиной в сарай. Цилиндр заблестел в лучах восходящего солнца, и свет озарил всю башню. Теперь Саренто разглядел, что громоздилось внизу.

Матрасы! Десятки матрасов! Он улыбнулся и покачал головой. Кто-то уложил матрасы в двадцать пять слоев под башней. Что за нелепость!

Но цитата неотвязно преследовала его.

Сегодня я стал смертью.

И тут в его памяти словно вспыхнула молния: он все понял. А с пониманием на него нахлынула парализующая паника. Теперь он точно знал, где находится. И когда.

Ракетный испытательный полигон Аламагордо в Нью-Мексико, в 180 милях от Лос-Аламоса. Теперь, когда он вспомнил это, в его память хлынули и остальные факты. Матрасы были подстелены, когда атомную бомбу поднимали на канатах на место из опасения, что она сорвется и взрыв произойдет преждевременно.

Резко обернувшись, он поискал взглядом старика. Старик бесследно исчез. Саренто побежал, а в его памяти возникали все новые и новые факты.

Плутониевая бомба обеспечила взрыв, по мощности равный двадцати тысячам тонн тринитротолуола. Взрыв атомной бомбы высвобождает гигантское количество тепловой энергии, в самой бомбе температура достигает нескольких миллионов градусов, и возникает огненный шар.

Саренто мчался на крыльях ужаса.

Порожденные взрывом конвекционные потоки всасывают пыль и тому подобное в огненный шар, и образуется типичное грибовидное облако. Взрыв, кроме того, вызывает ударную волну, которая распространяется концентрически на несколько миль, обрушивая на своем пути все строения. Происходит испускание огромного количества нейтронов и гамма-лучей, и проникающая радиация поражает в радиусе воздействия взрыва все живое.

«Я не могу умереть! Я не могу умереть!»

Он находился в 127 ярдах от башни в 5 час. 30 мин. утра 16 июля 1945 года. Секунду спустя башня испарилась. На сотни ярдов вокруг нулевой точки, которой Оппенгеймер дал название «Троица», песок пустыни оплавился в стекло. Порожденный взрывом шар раскаленного воздуха быстро поднялся на высоту в 35 тысяч футов.

В нескольких милях оттуда Дж. Роберт Оппенгеймер наблюдал, как образуется грибообразное облако. Вокруг все ликовали.

– Сегодня я стал смертью, – сказал он.

1

Подразумевается первый христианский мученик в Британии.

(обратно)

2

Камо грядеши (лат.).

(обратно)

Оглавление

ЦАРЬ ПРИЗРАКОВ

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  ЭПИЛОГ

ПОСЛЕДНИЙ МЕЧ СИЛЫ

  ПРОЛОГ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  ЭПИЛОГ

ВОЛК СРЕДИ ТЕНЕЙ

  Пролог

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  Эпилог

ПОСЛЕДНИЙ ХРАНИТЕЛЬ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  ЭПИЛОГ

КРОВЬ-КАМЕНЬ

  ПРОЛОГ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  ТРОИЦА

*** Примечания ***