Компания «Гезельшафт» [Норман Льюис] (fb2) читать онлайн

Норман Льюис КОМПАНИЯ «ГЕЗЕЛЬШАФТ» _Роман

1

Стоял тихий воскресный полдень. Джеймз Максвел ехал на машине в аэропорт, чтобы встретиться с человеком из Лимы, у которого рассчитывал купить несколько подержанных грузовиков, и по дороге стал свидетелем последних минут неудавшегося похищения.

Место было выбрано с умом: на окраине города, тут постоянно что-нибудь сносили или строили, — этакое изуродованное, в обломках и пыли пространство, где дорога, поднимаясь на холм, начинала ухабиться, сужаться и петлять, теряя свой прежний асфальтированный облик, отчего машины должны были снижать скорость, ползти почти шагом.

На склоне холма Максвел увидел большой новый «мерседес», застывший вперед носом и слегка боком к дороге; из открытой дверцы высовывался мужчина в мундире, голова и плечи свешивались на дорогу, а ноги оставались в кабине. Неожиданно другая машина, «фольксваген битл», до этого скрытая «мерседесом», выскочила из-за него, резко развернулась и, издав легкий тонкий визг, понеслась вниз по холму. Подпрыгивая и дрожа, она летела в вихрях пыли прямо на «форд» Максвела. От нее будто исходил дух гибели и ужаса; в огромной пробоине, от которой морозным узором по стеклу побежали трещины, виднелось лицо водителя — маленькое, молодое и безгубое от страха.

В этой стране, где преступления были заурядным делом, остерегались что-либо видеть и слышать и старались побыстрее убраться с того места, где совершалось беззаконие.

Любой местный житель, окажись он в этой ситуации, тотчас бы отвел глаза и стал любоваться отдаленным пейзажем, но Максвел прожил в стране еще недостаточно долго, чтобы полностью перенять ее обычаи. С опрометчивостью иностранца он крутанул руль и вылетел наперерез удирающей машине. «Фольксваген» метнулся вбок. Оскалившееся от страха лицо водителя, обрамленное растрескавшимся стеклом, возникло совсем рядом, но тут последовал удар, столкновение, лицо в стекле приподнялось и исчезло, а перед глазами Максвела завертелись полуразрушенные строения пустыря, но через мгновение после пролизывающего сотрясения все встало на место, и снова открылось развороченное безлюдное пространство. Туда, в беспорядочное нагромождение железа, камня и бетона, ринулась, как обезумевшее животное, машина с бандитами и тут же врезалась в высокую гору шлака.

Выходя из «форда», Максвел не отрываясь смотрел, как из разбитого «фольксвагена» выбиралась изуродованная фигура, в усилиях которой было трудно признать что-то человеческое, она тащилась вдоль машины какими-то неловкими конвульсивными рывками, потом Максвел услышал выстрел, и, дернувшись в последний раз, тело неподвижно распласталось на земле. Невдалеке появился какой-то мужчина в кожанке, торопливыми прыжками приближавшийся к машине. В руках у пего был короткоствольный автомат, он направил его на уродливо скрючившееся тело и выстрелил два раза. Затем заглянул в разбитую машину, всунул туда автомат и выпустил еще три короткие очереди. Все это было проделано не спеша. Жизнь обрубили с деловитой неторопливостью хищного насекомого. Подобные экзекуции Максвел наблюдал уже не раз, но зрелище их все еще вызывало в нем дурноту. Оп повернулся и, с трудом передвигая ноги, потащился по битому кирпичу к «мерседесу». На капоте развевался голубой флажок с буквами ФК. Максвел сразу понял, что машина принадлежит одной из самых крупных в этой стране фирм, германской «Форсткультур Гезельшафт», известной больше просто как «Гезельшафт», — представители этой фирмы, не считая мэра и начальника полиции, единственные, кто смело разъезжал с флажками. Около «мерседеса» он увидел двух мужчин, которые возились с шофером; тот лежал, вытянувшись во весь рост, куртка свернута и подложена под голову вместо подушки. Губы шофера, бледные как пергамент, вытягивались, будто у ребенка, сосущего леденец, глаза напряженно бегали, будто выискивая что-то в небе. Маленькая кровавая змейка струилась из- под него, и на ее конце уже образовалась ало-серая кашица.

Мужчина, который платком промокал шоферу лоб, был одет как англичанин, хотя, пожалуй, на самом деле им не был. Другой мужчина, гораздо старше, хрупкий на вид, с сединой, мог быть только немец. Тем временем подошел третий, в кожаной куртке и подкованных техасских ботинках, коротконогий, сильный, с грубыми чертами плоского лица, приплюснутый нос почти вровень со щеками, а рот готов растянуться зловещей ухмылкой. Максвел сразу решил, что это прикончивший бандитов телохранитель, нанятый из местного агентства. Из всех иностранных фирм только «Гезельшафту» было разрешено держать телохранителей.

2

Через несколько дней Максвел получил два письма: одно от генерала, начальника национальной полиции, с выражением благодарности за оказанную помощь; другое от фирмы «Гезельшафт», одним из директоров которой был герр Адлер; это его отец, приехав к сыну в гости, подвергся нападению бандитов.

Полиция сделала официальное заявление, что это была акция политических террористов, которые гоняются за богатыми заложниками, рассчитывая получить большой выкуп. Никто этому не поверил главным образом потому, что уже вошло в привычку не верить ни одному заявлению полиции или другого официального учреждения. Та версия, которая просочилась в газеты, когда око цензора задремало, сводилась в общих чертах к тому, что это была неудавшаяся попытка мести, организованная какой-то группировкой местных предпринимателей, которые чувствовали смертельную угрозу со стороны процветающих молодых германских колоний. В разговорах называли имя Каррансы.

Конечно, все видели, как здорово пошли в гору немцы, большая часть которых приехала вскоре после войны, присоединившись к первым переселенцам в колониях, тихо существовавших до этого лет пятьдесят. Их успехи шли вразрез с интересами местных дельцов, латиноамериканцев, которые вот уже четыре столетия, отобрав когда-то эти земли у индейцев, распоряжались ею со свойственной им беспечностью и бестолковостью. В этом некогда великолепном городе и в этой все еще прекрасной стране те, кто обладал богатством, начинали его терять, и оно переходило в руки людей более энергичной породы. «Пройдет еще лет десять, — говорили новые люди, — и невозможно будет отличить эту страну от Европы». Под Европой они чаще всего имели в виду былую свою Германию.

Спустя два дня после происшествия Максвелу позвонил по телефону Ганс Адлер и пригласил к себе на кофе в ближайшее воскресенье в четыре часа.

Во время этого приема, проходившего весьма официально, Максвел был представлен главам германской колонии, каждый из них с серьезным видом пожал ему руку и похвалил за храбрость. Благодаря этой встрече он установил много ценных контактов с представителями самого энергичного здесь нацменьшинства и завязал дружеские отношения с Адлером.

Эта дружба оказалась полезной для обоих. У Максвела были особые, почти приятельские отношения с заместителем министра транспорта и связи, возникшие благодаря довольно сентиментальному обстоятельству: Гай Перес (заместитель министра предпочел переименоваться из Гвидо в Гая) получил образование в Кембридже, где учился и Максвел, правда, только год, после чего был оттуда исключен. В результате столь счастливого совпадения Максвелу представилась возможность посмотреть секретную карту будущего развития города, после чего он вложил все наличные средства в земельную собственность. По местным понятиям, в этом поступке не было ничего зазорного — обычный деловой маневр.

— Я слышал, Джеймз, вы приобрели Серро, — сказал как-то в разговоре Адлер.

— Да.

— И кажется, довольно дешево.

— Да, недорого.

На щеках Адлера появились продольные ямочки, и, как успел уже заметить Максвел, за этим должна последовать улыбка, которую потом быстро сменит строгое выражение лица, как бы компенсирующее своей суровостью допущенную оплошность.

— А верно, что этот район намечено охватить кольцом повой дороги?

Улыбка, появившись, тотчас сошла. Ямочки исчезли, и лицо приняло свою прежнюю жесткость.

— Никто точно не знает.

— Серро расположено исключительно хорошо, — задумчиво сказал Адлер. — Всегда обдувается легким ветром. Великолепный вид.

— Все это я принял во внимание.

— Там очень много земли. Послушайте, Джеймз, только не обижайтесь, но разве у вас достаточно средств, чтобы дать этому району должное развитие?

— На то существуют банки, — ответил Максвел.

— У меня есть план получше, и надеюсь, он вам поправится, — сказал Адлер. — Дело в том, что сейчас я как раз ищу место, где можно было бы построить три-четыре виллы для руководящих сотрудников нашей компании. Я хочу строить роскошно: виллы, гармонирующие с пейзажем, окруженные живописными, умело разбитыми садами, которые сохранят все лучшее, что создано природой. Джеймз, мне очень нравится это место, и я готов обеспечить вам прекрасный доход. Если вы сами хотите жить в Серро, то у вас не будет никаких препятствий. Вы сможете приобрести собственность на сотню тысяч долларов и не заплатить ни цента.

— Давайте планы, я посмотрю их, — сказал Максвел.

Планы были представлены, одобрены, и в результате поросший лесом холм Серро превратили в жилой район, правда, стараясь пощадить при этом тропические растения там, где только оказывалось возможным. Максвел стал владельцем внушительного дома, построенного по проекту шведского архитектора, питавшего слабость к широким свесам крыш, которые на его родине предназначались для защиты от снегопадов, а здесь оказались не менее полезны, укрывая от палящих лучей солнца. Всего в Серро расположилось пять вилл, четыре из которых принадлежали главам «Гезельшафта». Адлер оказался ближайшим соседом Максвела.

— Простите мое любопытство, — спросил однажды Максвел, — но как вам удалось так хорошо научиться говорить по-английски?

— В нашей семье всегда считалось, что мы должны быть прежде всего европейцами, — сказал Адлер. — После учебы в Гейдельберге я провел два года в аспирантуре Лондонского экономического училища. Больше всего времени я прожил тогда в Уимблдоне.

— Вам повезло. Если б в моей семье были такие же понятия… Но, к сожалению, мы жили очень замкнутым мирком.

— Наверное, ваши работали где-нибудь в промышленности?

— Нет, они фермеры. Две недели каникул были для пас единственной возможностью поехать за границу и хоть что-нибудь увидеть.

Адлер снова наполнил стакан Максвела. Превосходное ячменное виски еще больше подогрело в Максвеле желание обернуться космополитом.

— Я унаследовал участок в тысячу акров, притом в совершеннейшей глуши, — продолжал Максвел. — И мое будущее было полностью предопределено всем устройством тамошней жизни. Ведь и поныне можно попасть в рабство у земли, как в средневековье.

— Что вы имеете в виду под рабством?

— О какой же свободе может идти речь, когда над тобой довлеет неизбежность. А тратить силы на отчаянные попытки одолеть серость жизни нет смысла, потому что ничего, решительно ничего нельзя в ней изменить. Если бы я пошел предназначенным мне путем, то мог бы точно предсказать свою судьбу на пять лет, на десять, до конца жизни. Даже пришлось бы выбирать жену не по своему желанию, а ту, которую подставит сама система жизни; я не хотел этого, не хотел, чтобы и мои сыновья были обречены жить в подобной тюрьме, которая так страшит меня самого.

— Какой же вы нашли выход?

— Я снялся с места и пошел в море. Море было моим Катманду^[1].

— Ну и как, успешно?

— Нет. Оказалось, один замкнутый круг сменился другим. Но ведь должно же быть в жизни то, что предназначено познать и открыть именно тебе.

— Да вы просто купец-авантюрист, — рассмеялся Адлер, — только родились не вовремя. Признаться, и у меня бывают подобные порывы. Но, вероятно, от того, что меня воспитывали в более либеральных традициях, я чувствую не столь сильную потребность в протесте. Однако расскажите мне, как же вы все-таки попали в эту страну.

— Наш корабль стоял тогда в Буэнос-Айресе. Я подхватил какую-то инфекцию и провалялся в госпитале около месяца. Для поправки здоровья мне кто-то предложил съездить сюда на отдых, но я решил здесь остаться.

— Вас очаровала эта страна?

— Скорее привлекла возможность быстро сделать деньги, но мне действительно очень поправился и сам край, а теперь нравится все больше. Здесь все покамест сохранилось почти нетронутым.

— Да, да. Ну а как же вы начали свое дело?

— Наверное, вы не помните, что пять лет назад под мостом Рио-Гранде не было сетки, и грузовики, которые сваливались с него, уносило рекой. Так вот я занимался тем, что покупал затонувшие грузовики по сотне долларов за пару и ремонтировал их.

— И теперь у вас целый автопарк.

— Около сорока штук!

— Дела идут хорошо?

— В общем-то справляюсь, хотя у нас проблемы с рабочей силой.

— Неужели? А какие?

— Мы имеем первоклассное техническое обслуживание. Очень хороших механиков. Но вот шоферы подводят. Совершенно неуправляемый народ. Занимаются, когда и где только могут, контрабандой и к тому же еще пьют. У нас невероятное количество несчастных случаев.

— Вы не должны с этим мириться!

— Да я и не хочу. Но что делать? Пока мы не нашли способа заставить их подчиняться дисциплине. Это наше самое больное место.

— Вам следует поступить так, как мы в свое время. Наймите промышленного психолога. У нас вначале тоже возникали трудности с местной рабочей силой, но теперь никаких проблем.

— А не могли бы вы сказать, к кому мне обратиться? Буду очень вам признателен.

— К сожалению, этот человек приезжал к нам из Германии и уже уехал обратно. А здесь, в Южной Америке, вам не найти таких специалистов. Но если вы посчитаете нужным, я буду рад показать вам свод его заключений и рекомендаций.

— Большое спасибо.

— Давайте поговорим теперь конкретно о деле, — сказал Адлер. — Хотя ваши водители оставляют, конечно, желать лучшего, сама ваша фирма имеет прекрасную репутацию. Было бы хорошо, если мы с вами сможем сотрудничать. Вы, наверное, имеете представление, чем занимается наша компания.

— Кто ж не знает.

— Сахар, хлопок, цитрусовые, овцы и лес. Единственное, куда мы не хотим входить, это перевозки. В настоящее время у нас контракт с Каррансой. Но, как вы можете себе представить, это нас не очень радует.

Максвел был уверен, что «Гезельшафт» вот-вот окончательно обовьет Каррансу своими сетями, сожмет его, как питон добычу, и раздавит. Компания сбивала цены на все товары, которые производил Карранса, она могла себе это позволить, будучи достаточно сильной, чтобы идти на временные убытки.

— Говорят, Карранса катится к полному краху.

— Но еще недостаточно быстро. Кроме того, у меня есть основания подозревать его в саботаже.

— Вполне логичное подозрение. Невозможно рассчитывать, что работать на вас он будет с большим энтузиазмом.

— К тому же он обслуживает грузовиками нашего единственного серьезного конкурента — колонию «Маргаритка».

Колония была кооперативным объединением местных мелких фермеров; это больное, обреченное создание, плод незрелых решений последнего правительства, сейчас стремительно приближалось к банкротству.

— Карранса держится независимо, — сказал Максвел, — это единственное его достоинство. Если можно это считать достоинством.

— Я хочу, чтобы вы заняли его место, — сказал Адлер. — Как вы на это смотрите? У него сто сорок грузовиков. Мы бы передали вам контракт. И даже подумали бы, как финансировать эту сделку.

— Он никогда не уступит, — возразил Максвел. — Это для него вопрос чести. Он скорее умрет, чем пойдет на это.

— Но все равно подумайте о нашем предложении. Можно найти выход. Карранса почти уже загнан в угол. Каждый день наживает себе все новых врагов. Я слышал, что теперь он не в состоянии даже расплачиваться с полицией. А это уже верный признак конца.

— Говорят, у него какие-то сложности с женщинами, — сказал Максвел. — Не думаю, чтобы Карранса мог сейчас с успехом вести войну на два фронта.

— Значит, имейте в виду, — сказал Адлер, — как только вы решитесь, дело перейдет в ваши руки. — Поколебавшись, он добавил: — Можно было бы устроить так, чтобы вы обеспечивали нас грузовиками и техническим обслуживанием, а мы бы на время контракта взяли на себя ваших водителей. Им бы пошел на пользу наш курс подготовки персонала. Действительно, вы не узнаете их, когда они к вам вернутся, это я вам гарантирую.

3

Случай, происшедший уже на следующий день, заставил Максвела призадуматься над предложением Адлера. Может быть, в сотрудничестве с «Гезельшафтом» и есть выход из трудностей с шоферами.

В то время Максвел обслуживал строительство поселка для нефтяников, которое вели американцы в джунглях в сорока пяти километрах от города. Разборные домики подвозили по железной дороге на открытых платформах почти к самому поселку, но американцы решили нанять шестнадцать грузовиков Максвела для перевозки мебели и других вещей первой необходимости: холодильников, стиральных машин, всякой аппаратуры, которую рискованно отправлять транзитом по железной дороге.

Сложность возникла в восьми километрах от лагеря у моста на Рио-Гранде, подъезд к которому так узок, что железнодорожное полотно и автомобильная дорога подходят друг к другу совсем вплотную и буквально протискиваются вместе. Ширина этого длиннейшего в Латинской Америке моста позволяла ехать только в одном направлении. Светофоры, установленные по обоим его концам, редко когда работали, но даже если и случалось такое, па них особенно не обращали внимания, в результате там возникали постоянные заторы, вспыхивали скандалы из-за упрямых отказов уступить дорогу, иногда происходили и настоящие стычки; все это превращало переезд через реку в довольно опасное занятие.

Максвел знал по опыту, что, если предоставить шестнадцати грузовикам самостоятельно пересечь мост, то это займет несколько часов, поэтому он решил послать туда своего управляющего Адамса, чтобы тот организовал переправу, но из-за укуса какого-то насекомого Адамс слег, и Максвелу пришлось отправиться самому. Недалеко от моста находилась железнодорожная станция, и, решив заехать туда, чтобы выпить что-нибудь прохладительное, Максвел был удивлен, заметив состав с разборными домиками, который должен был пересечь мост еще полчаса назад. Станция, обычно заполненная местными жителями, приходившими сюда поглазеть на проезжающие поезда, была неузнаваемо пустынна, не было видно ни одного продавца с напитками. Максвел поехал дальше к мосту, но дорога вскоре оказалась забитой оставленными машинами. Пройдя сотню метров, он увидел один из своих грузовиков, но дверь была заперта, и шофера нигде не было видно. Он обратился к американцу, рабочему-нефтянику, который, невозмутимо жуя резинку, сидел одиноко в своем «джипе», застрявшем среди других машин.

— Из-за чего затор? — спросил его Максвел.

— Два парня затеяли дуэль на мосту.

Это объяснение нисколько не удивило Максвела. Дуэли были неотъемлемой частью местного колорита; тех, кто в них участвовал, казалось, снедало одно желание: как-нибудь пооригинальней и эксцентричней решить между собой спор; так, на прошлой неделе двое сцепились на том, кто же из них прыгнет в глубокий пруд, хотя оба не умели плавать, и в результате оба утонули. Поэтому столь простая причина задержки успокоила Максвела: вопрос чести обычно разрешался здесь довольно быстро, и движение на дороге скоро должно возобновиться.

В то время как он медленно шагал по направлению к мосту, его неожиданно подхватила толпа спешивших на дуэль зрителей из ближайшей деревни Пайлон; все они были в приподнятом, праздничном настроении. Как-никак представился случай пошутить, посмеяться, повстречать знакомых и погладить украдкой кругленькие бока. День стоял замечательный, мягкий, солнечный; свет щедро заливал все вокруг, и прекрасное стальное плетение моста сияло, как кудрявое облако, высоко над рекой. Максвела несло вместе с толпой к въезду па мост: дух веселья, царивший среди окружающих, передался и ему. Из возбужденных разговоров он понял, что причина дуэли вовсе не женщина, а предстоящая национальная велогонка, решался спор, какая из команд будет победительницей. Озадачило Максвела то, что, как только он увидел и подозвал к себе знаком одного из своих шоферов, тот бросился прочь и исчез. Чутье подсказало Максвелу, что его самого каким-то образом затрагивает происходящее на мосту.

Он пробился сквозь толпу вперед, но путь преградила натянутая веревка, которую охранял представитель сельской полиции.

В нескольких сотнях метров на совершенно пустом мосту два грузовика таранили друг друга носами: один из них, новехонький «даф», принадлежал ему, другой был «додж», которого Максвел никогда раньше не видел. «Додж» массивней, чем «даф», но по чихающему звуку его мотора можно было догадаться, что с ним что-то неладно, и подвижный «даф» теснил его, подталкивая к краю, откуда он мог вот-вот сверзиться в реку с тридцатиметровой высоты.

Максвел уже слышал о таких дуэлях на машинах, и ему говорили, что шоферы обычно отключают тормоза, чтобы легче провести турнир. Зрелище не показалось Максвелу ни захватывающим, ни даже устрашающим. Шла медленная работа, и было нудно, как во время неудачного боя быков, конец которого, всем ясный и давно уже предрешенный, никак не наступает. «Даф» спокойно подталкивал «доджа» к краю, а толпа встречала каждый отвоеванный кусочек пространства свистом и криками.

Однако ничего нельзя было поделать. Происходило своего рода жертвоприношение, ритуал, необходимый для удовлетворения какого-то древнего инстинкта, восполнявшего эмоциональную неразвитость здешних жителей; это была своего рода отдушина, которая признавалась далее полицией. То, что происходило сейчас на мосту под ее наблюдением, затем официально будет признано несчастным случаем, и многострадальной страховой компании придется с этим смириться и платить.

У Максвела не было особого желания стать свидетелем надвигающейся развязки, но она наступила совершенно неожиданно. Одно колесо «доджа» зависло над краем, но шофер оставался сидеть совершенно прямо, не делая ни малейшей попытки спастись. Последний толчок, грузовик дрогнул, закачался, под свист и крик толпы опрокинулся и исчез под мостом.

Полицейский отвязал один конец веревки и опустил ее, затем махнул выстроившимся машинам, чтобы ехали. «Так продолжаться не может, — сказал себе Максвел. — Надо что-то делать».

4

Было около полуночи, когда у входной двери Максвела раздался звонок. Слуга, Мануэль, уже лег спать, поэтому Максвел пошел открывать дверь сам. Там оказался заместитель министра Гай Перес, его обычно добродушное лицо выглядело при свете наружного фонаря каким-то зловещим. Ночная мгла за его спиной была мягкой, как плюш, и ее наполняло верещание сверчков и лягушек. Ослепительно белые зубы Переса сверкнули маленьким полумесяцем.

— Джеймз, я хотел бы попросить вас о большом одолжении, — сказал он.

— Пожалуйста, входите.

Перес медленно переступил порог. Он встряхивался, как вылезший из воды пес, будто хотел сбросить с себя тепло, приставшее к нему этой жаркой ночью.

— Там в машине девушка, — сказал он. У него был мягкий густой тембр голоса, присущий англичанам из высших слоев и приобретенный им самим явно не без усилий.

В голове у Максвела промелькнуло игривое предположение, что у заместителя министра какое-то ночное приключение и тот собирается попросить у него комнату.

— Ну так приведите ее сюда.

Перес предостерегающе приложил палец к губам.

— Позвольте мне кое-что объяснить вам. Это довольно щекотливое дело. Я должен помочь в беде одной леди. Это родственница Абеля Каррансы. Она жила у них несколько лет, а теперь ей указали на дверь.

— Наверно, простое недоразумение, — сказал Максвел. — Но простите. Продолжайте.

— Вам, вероятно, трудно понять, что тут у нас происходит, — сказал Перес, — но так случается довольно часто. Богатые семьи берут себе какую-нибудь девушку вроде этой — троюродную или четвероюродную сестру, которая жила до этого почти в нищете. Ее содержат, дают ей образование, а она, в свою очередь, делает большую часть работы по дому. Иногда таких девушек удочеряют, иногда нет. Как в данном случае, не знаю. Но она весьма привлекательная девушка.

— И они ее выставили.

— Да, сегодня вечером. Может, у Каррансы было с ней что-то, а жена прознала. Девушка пришла к нам, так как Луиза когда-то дружила с ней. Но вся трудность в том, что если она с Луизой, значит, ей нельзя быть с Кларой. Ну вы понимаете.

Все знали, что Перес имел несчастье держать под одной крышей и жену и любовницу.

— Я был в страшном затруднении, — сказал Перес. — В отелях свободных номеров нет, и я просто голову сломал, думая, кому можно бы доверить на ночь девушку, пока не вспомнил про вас. Поэтому я и пришел. Могла бы она у вас переночевать?

— Думаю, да.

— Вы абсолютно уверены, что это удобно?

— Конечно. Вы ведь знаете, я живу один, слава богу.

— Не думайте, только на одну ночь. Это я гарантирую. Обещаю, что завтра же найду ей пристанище в городе. Джеймз, я понимаю, что злоупотребляю вашей добротой. Но прошу вас, войдите в мое положение.

— Мне приятно оказаться хоть раз вам полезным, Гай. Не беспокойтесь, она может оставаться здесь сколько угодно.

— Ну еще раз спасибо. Я вам очень благодарен. Пойду приведу ее. — Тут он заколебался. — Знаете, должен предупредить вас. Она немного выпила, но совсем немного.

Перес бесшумно нырнул в темноту. До Максвела донесся щелчок автомобильной дверцы, затем перешептывание, и Перес появился вновь, ведя перед собой молодую девушку.

— Джеймз, это Роза. — Затем, обратившись к девушке, добавил: — Джеймз предоставит вам комнату на ночь. Он англичанин и самый большой мой друг, так что вам будет здесь хорошо.

Свет уличного фонаря, неожиданно выявивший во внешности Переса что-то дьявольское, оказался для Розы более благотворным, подчеркнув чистоту и юность ее лица. Она улыбнулась Максвелу нерешительно, но с какой-то чарующей трогательностью. Они стояли, окруженные таинственным свечением ночных красок, и Максвел вдыхал запах тубероз, нарда^[2] и виски. Оп взял Розу за руку.

— Спасибо, что вы согласились принять меня, — сказала она.

— Так вы говорите по-английски?

— Я ходила в американскую школу в Ла-Пасе.

— Я же говорил вам, — сказал Перес, — вот так поступают в этой стране. Дают среднее образование, но держат в черном теле.

— Ну что же мы тут стоим, — сказал Максвел.

— Вы меня простите, но я лучше пойду, — сказал заместитель министра. — Иначе у меня дома будут большие неприятности.

Перес ушел, а Максвел провел девушку в гостиную.

— Располагайтесь здесь как дома, — сказал оп. — Не хотите чего-нибудь выпить?

Она покачала головой. Среди холодной роскоши, которую создал в этой комнате шведский архитектор, девушка выглядела совсем заброшенной и беззащитной, и Максвела кольнуло чувство вины, когда он вспомнил, что вначале, глядя на приближавшуюся к дому девушку, подумал, что удача посылает ему этой ночью небольшое любовное приключение.

— Тогда простите. Пойду распоряжусь насчет вашей комнаты.

Он разбудил Мануэля, приказал ему постелить в самой светлой из двух свободных спален и вернулся. Роза стояла, склонив голову набок, перед большой абстрактной картиной, которую Максвел уже успел возненавидеть.

— Нравится? — спросил он.

— Не знаю, — сказала Роза.

— Мне нет. Хочу от нее избавиться.

— А меня она никак не трогает, — сказала она, — даже скорее смешит. У вас очень красивый дом. Здесь так прохладно. Вы, должно быть, очень богаты?

— Я отношусь к тем, кто работает сам, — сказал он, — ну и кому еще немного повезло.

Она отошла и села в огромнейшее, бездонное кресло, которое могло бы вместить двоих. Даже несмотря на очаровательную неопределенность шведского освещения было видно, что Роза прелестна, но красота заключалась ire столько в чертах лица, сколько в его выражении. Наверное, ей восемнадцать. Большие, очень яркие глаза, а в изгибе верхней губы чувствуется влияние индейской крови, влившейся в ее родословное древо когда-то очень давно. Маленькие тугие груди. Дешевое платье в цветах. Пластиковые туфли. Она откинула назад волосы, и улыбка осветила ее лицо.

Максвел опустился в глубину кресла напротив. В эту комнату, надо бы ому признаться, приходили девушки в среднем раз в неделю, но сейчас впервые здесь появилась та, которая могла, как он чувствовал, снасти его от давящей безликости этой комнаты, от ее бессмысленных картин и непонятных украшений, от ее ужасающего застойного освещения. В тот момент он сказал себе: я больше не одинок, и сила этого странного ощущения поразила его.

— У вас был тяжелый день?

— Да, очень.

— Все из-за мадам Каррансы?

Она кивнула.

— Неудивительно. Я много про нее слышал.

Все знали, что она женщина ревнивая и озлобленная, но, по-видимому, не без причины. У таких мужчин старой закваски, коим был Карранса, землевладельцев, сохранивших еще феодальные замашки, вошло в обычай заводить себе гарем из домочадцев женского пола, которых всегда в подобных домах немало. Пока глава семейства исполнял роль быка-производителя, неестественно продлевая свою сексуальную жизнь, ею жена ужо лег с тридцати оставалась заброшенной, постепенно превращаясь в злобную и мстительную старуху. Максвел как-то читал в воспоминаниях одного англичанина-плантатора, описывавшего жизнь глубинки в довоенное время, о всяких ужасах, включая отравления и членовредительства, которые творились в огромных уединенных домах покинутыми жопами, чинившими расправу над пассиями своих мужей.

— Вы, кажется, жили у них довольно долго?

— С пяти лет.

— И всегда так было?

— Нет. Только с тех пор, как я вернулась из школы. До этого времени все было хорошо — теперь мадам просто ополчилась на меня. Я даже перестала есть вместе со всеми.

— А сам Карранса не возражал?

— Ему лишь бы все было тихо спокойно.

— Значит, командует у них она?

— Только дома.

— Я занимаюсь тем же, что и Карранса. И до меня дошли слухи, что дела у него сейчас плохи.

— Скажите, вы финансовый гений? спросила она.

— Нет.

— А мистер Карранса да. У него и раньше бывали материальные затруднения, но он всегда из них выходил. Знаете, что он делает?

— Что? Интересно.

— Если у него не оказывается денег, он просто отправляется в поездку, а когда возвращается, то все опять в порядке.

— Просто в поездку. И после этого он снова при деньгах. Да, неплохо быть финансовым гением.

— Не смейтесь, — сказала она. — Он едет, — тут Роза понизила голос и серьезным, значительным тоном продолжила: — в Парагвай.

Она произнесла это так, что соседняя страна вдруг превратилась в далекий и недоступный край. С таким же успехом она могла бы говорить о Луне.

— Я тоже езжу в Парагвай, — сказал Максвел. — И я знаю множество людей, которые делают то же самое.

— Только вот зачем вы туда ездите? Ловить рыбу? Посмотреть на водопад?

— Конечно, я и это делал.

— И я тоже. А мистер Карранса — никогда. Могу я вам сказать? Он ездит вовсе не за этим. У него другие причины. Он ведь очень широкий человек. Он тратит деньги, не считая, а потом едет в Парагвай и добывает еще больше. — Тут она тихонько пискнула, осекшись. — Я, кажется, слишком разболталась. Мистер Перес заставил меня что-то выпить. Кажется, виски. И у меня немного кружится голова.

Максвела совершенно поразило то, что рассказала ему Роза. Сама того не подозревая, она дала ему ключ к загадке, занимавшей и друзей Каррансы, и многочисленных его врагов: как этому некогда самому могущественному человеку города удается избежать, казалось бы, неминуемого финансового краха. И Максвел решился задать еще один вопрос.

— Значит, он скоро снова отправится в путь?

— Как только дорога будет открыта.

Теперь разгадка была в его руках, осталось только решить, как лучше ее использовать.

— А при чем тут дорога? — спросил он.

— Ему не нравится летать самолетом. Он всегда ездит на машине. Неприятности как раз и начались с предстоящей поездки. Он предложил, чтобы я поехала с ним.

Я только что переболела гриппом, и он сказал, что мне нужно отдохнуть.

— Представляю, как это поправилось его жене!

— Это было даже чем-то смешно, — сказала она п легко хихикнула, что-то вспомнив, — А вы знаете ее?

— Нет, никогда не встречал.

— Она маленькая, а он очень большой, но он боится се. Он боится, что она подложит ему что-нибудь в еду. Смешно было смотреть, как эта маленькая женщина гонялась с ножом за своим огромнейшим мужем по всему дому. Если бы она настигла его, то обязательно всадила бы ему нож в спину.

— Вы вернетесь к ним? — спросил Максвел.

— Нет, у меня не хватит духу. Я бы все время боялась, что она со мной что-нибудь сделает. Мне придется пойти работать. Мистер Перес поможет найти что-нибудь подходящее.

— Если у вас будут какие-нибудь затруднении, приходите ко мне. Дело у меня не так чтоб большое, но я, возможно, смогу вас куда-нибудь пристроить или найду, кто бы мог предложить вам место.

— Спасибо, — сказала она. Я, наверное, воспользуюсь вашим предложением. Мне бы хотелось у вас работать. Вы такой славный.

— Как бы там пи было, сказал Максвел, я надеюсь, мы с вами еще встретимся.

— Я тоже надеюсь.

— Наверное, вам лучше пойти сейчас лечь, — сказал Максвел, — пока вы не уснули здесь, в кресле.

— Да, вы правы, — сказала она. — Спасибо, что вы приняли меня.

— Можете оставаться здесь сколько вам надо. В доме полно комнат. А меня нет целый день. Дом будет в вашем распоряжении. Здесь есть еще хороший сад. Возможно, вам будет тут немного одиноко, по ли лучше все же, чем ничего, пока не подыщете себе что-нибудь другое.

Она кивнула и улыбнулась.

— Но я и так доставила вам столько хлопот.

— Ну смотрите, — сказал он. — Оставайтесь, если можете. Я был бы только рад этому.

Но чутье ему подсказывало, что па следующий день она уйдет: ее увезет либо Перес, либо Карранса с особого разрешения супруги, и кончится то мгновение жизни, которое Роза внесла с собой в этот безжизненный дом.

Когда в половине восьмого утра Максвел уходил в свою контору, Роза еще спала. Около одиннадцати позвонил Перес.

— Я думал, вы уже в Ла-Пасе, — сказал Максвел.

— Мне пришлось пережить тяжелую полку. И я предпочел лететь дневным самолетом.

Заместитель министра проводил пять дней в столице, а на выходные возвращался домой.

— Я позвонил, чтобы поблагодарить вас за Розу. Очень было великодушно с вашей стороны.

— Нисколько, — сказал Максвел.

— Милая девушка, верно?

— Пожалуй.

— Ей, наверное, несладко было в доме Каррансы. Они превратили ее в настоящую Золушку.

— Роза мне рассказала, как мадам Карранса бегала с ножом за своим мужем. Только представьте, такой гангстер, как он, боится своей жены!

— В этой стране, — сказал Перес, — женская половина рода человеческого гораздо воинственней, чем мужская.

— Знаете, Роза может у меня оставаться сколько нужно, — сказал Максвел, — хотя я понимаю, что из-за местных предрассудков это, вероятно, исключено. Однако место для нее у меня всегда найдется.

— Спасибо, Джеймз. Я очень ценю вашу любезность, но думаю, что больше нет необходимости вас беспокоить. Дело в том, что Роза сейчас у меня. Луиза позаботится о пей. Она подыщет ей какое-нибудь пристанище и попытается устроить на работу.

— Ну если что, вы знаете…

— Я очень вам признателен. Спасибо.

— Между прочим, вчера вечером из нашего с пей разговора выяснилось кое-что весьма любопытное, — сказал Максвел. — Я был просто поражен. Вы где сегодня будете на ленче?

— В клубе, как обычно.

— Прекрасно. Я зайду туда повидаться с вами. Думаю, вам будет любопытно меня выслушать.

5

Английский клуб был своеобразным сколком колониальных времен города, который в данный момент переживал некоторое головокружение от неожиданно свалившегося богатства и был охвачен манией сносить и строить все наново, так что подобных зданий сохранилось очень немного.

Клуб представлял собой деревянное строение, расшатанное и покоробившееся от непогоды; в нем жили невероятного размера тараканы, мухи в дюйм длиной и лягушки, умевшие взбираться на стены, время от времени дом навещали змеи, заползавшие из разросшегося сада. Вид из одного окна открывался поверх крыш на великолепный, золотистого камня собор, мэрию и дворец главнокомандующего, окружавшие площадь. Другое окно выходило на ту часть города, в которой местные власти отчаялись навести порядок, — это была своего рода пограничная зона для воловьих упряжек и индейцев с разрисованными лицами, здесь полицейский, исполняя свои обязанности с помощью санитаров, осматривал головы и руки всех вновь прибывших, чтобы не пропустить проказу.

В клубе состояли главным образом британцы, которые не могли позволить себе высокие взносы и американский гольф-клуб; кроме них, гуда еще входила небольшая разношерстная группа приехавших из стран Содружества, в которой все больше прибывало выходцев из Родезии, сбежавших или, как они сами говорили, «чудом выскользнувших» из своей беспокойной страны, в клубе числилось и несколько влиятельных политических и государственных деятелей, которые получили am л ноское образованно и оттого чувствовали себя обязанными состоять в этом клубе. Здесь во всем сквозил дух гордой нищеты. На скрипучих верандах по-прежнему собирались по члены для принятия первой порции спиртного, их обслуживали вечные бои лет семидесяти, часто скрученные артритом. Комитет клуба не находил средств для установки кондиционера, и неподвижный воздух в гостиных разгонялся висевшими у потолка вентиляторами, которые, кроме того, еще помогали немного развеять устоявшийся запах карри от древесной трухи. Каждый день за исключением рождества, когда подавали индейку и пудинг, в меню значился жареный барашек с мятным соусом, а также считавшиеся лучшими во всей Южной Америке бифштексы и пирог с почвами — любимое кушанье Максвела, представлявшее для пего одну из привлекательных особенностей клуба.

Не успел Максвел переступить порог, как его тут же подхватил Карлтон Бигс, британский вице-консул.

— Как жизнь на Фриц Хилл, Максвел?

— Прекрасно, как всегда. Живем будто среди девственной природы.

Бигс был одним из тех еще сохранившихся представителей имперской Британии, которых можно было встретить лишь в странах, где низкий процент с капитала, деспотическое правительство и долгий сезон дождей.

— Некоторым из нас трудно все-таки понять, почему вы продали Серро именно этим людям.

— Пожалуйста, я могу вам рассказать. Дело было так, — начал Максвел. — Я купил этот холм по три доллара квадратный метр и то, что оказалось мне ненужным, продал этим людям за шесть. Они не стали торговаться. Все было улажено за пять дней, и деньги полностью выплачены. О лучших соседях можно и не мечтать. Живут своей жизнью, всегда спокойны, предупредительны…

— А вы слышали, до чего дошел мой коллега из Бонна? — Белые щетинистые усы Бигса, кое-где уже пожелтевшие, задергались от возмущения. — Он устраивает вечера, на которых гости слушают записи речей фюрера!

— Не воспринимайте это слишком серьезно, — сказал Максвел. — Мы бы тоже пели марш «Типперэри» и слушали речи Черчилля па тему «Пот, кровь и слезы», если бы проиграли войну. Отнеситесь к этому как к своего рода ностальгии.

Максвел ускользнул от него в бар, где нашел Переса. Они вместе пошли в столовую, выбрали угловой столик и уселись. Оба заказали бифштекс и пирог с почками.

— Так значит, Роза вам понравилась? — спросил Перес.

— Очень.

— Я так и думал. Совершенно прелестная девушка, что в некотором смысле для нее самой не очень хорошо.

— Разжигает корыстные вожделения у мужчин?

— К тому же еще и враждебность у женщин. Во всяком случае, мне так показалось. Девушки ее круга несколько необычны. Они не могут рассчитывать на хорошее замужество, потому что у них нет положения в обществе. Всем известно, что они бедные родственницы. А так как терять им почти нечего, то они держат себя свободно и откровенно.

«Что он хочет этим сказать?» — подумал Максвел. Он внимательно вгляделся в крупные черты Переса, ища отгадку, но мясистая плоть лица была как маска, поглощающая ту тонкую игру мускулов, по которой можно догадаться, ость ли за этими словами какие-то скрытые, по лестные для говорящего обстоятельства. «Интересно, был ли он ее любовником?» — подумал Максвел.

Перес, будто уловив его мысль, тут же поспешил пояснить:

— Я ни в коей мере не хочу сказать, что они неразборчивы или аморальны. Просто у них больше свободы в обращении с противоположным полом.

Он положил вилку и помахал рукой с прекрасно отполированными ногтями, как бы демонстрируя эту свободу.

— Под влиянием вашего виски она стала очень разговорчивой, — сказал Максвел. — Всплыли некоторые удивительные обстоятельства. Удивительные по крайней мере для меня.

— Когда она в ударе, то любит поговорить, — сказал Перес. — И какую же правду помогло вывести на свет виски?

— Некоторые детали деятельности Каррансы.

— И эти факты было бы полезно знать?

— Для некоторых очень!

— Расскажите подробное.

— Прежде всего я хотел бы объяснить нам свое отношение к Каррансы.

— Ну он ваш конкурент. Этим все сказано. Понимающая улыбка пробилась на полном лице заместителя министра.

— Пет, не все, — сказал Максвел. Он имеет право конкурировать. Я же имею в виду другое попки, которые он дает полиции, чтобы она помогла ему расправиться со мной.

— Очень печально, если это правда.

— Конечно же, правда, да вы и сами это знаете, Гай. Когда я только начал, Карранса, самодовольно напыжившись, сказал при свидетелях, что через год разделается со мной.

— Ну, это было пять лет назад.

— Да, почти день в день. И в течение всею этого времени наш общий друг применял любые средства, чтобы избавиться от меня, кроме разве что наемных убийц.

— К сожалению, здесь царит закон джунглей. Очень горько, но приходится это признать.

— Все это я говорю лишь для того, чтобы вы поняли, какое у меня должно быть к нему отношение.

— Не утруждайте себя объяснениями. Вы его не любите,вот и все.

— Но мне важно, чтобы вы поняли почему.

Перес отложил вилку, вытер салфеткой налипшую в уголке рта пищу и, перегнувшись через стол, похлопал Максвела по плечу. Его улыбка, обнажившая полумесяц вставных зубов, немного мелковатых для его рта, была одновременно и примирительной и лукавой.

— В этом совершенно нет необходимости. Знаете, что мне так и не удалось понять, живя долгое время в вашей прекрасной стране? Почему англичане так жаждут самооправдания? Если я решу, что кто-то мой враг, то я не стану все время спрашивать себя почему. По-моему, и вы должны сделать то же самое. Он причинил вам столько вреда. И пусть этого будет для вас достаточно. Так что же вы узнали благодаря нашей юной леди?

— Откуда у него берутся деньги.

— Разве это такой большой секрет? Я и сам могу сказать. Сахар. Хлопок. Перевозки. Займы под жульнические проценты.

— Вы еще кое-что упустили.

— Разве? Что же?

— Какой наиболее ценный продукт в этой стране?

— Олово.

— А после него?

— Наверное, бензин.

— А потом?

— Не знаю. Что же именно?

— Кокаин.

— Да. Пожалуй, так.

— Это сейчас самый распространенный наркотик. Я недавно читал, что в Европе обнаружена партия кокаина весом сорок килограммов, которую оценили в три миллиона долларов. Или вот двое парагвайских летчиков, переправив такой груз в Аргентину, стали за один год богатейшими людьми в Южной Америке.

— Какой великолепный способ нажиться! — сказал Перес. — Разве теперь захочет кто-нибудь из молодежи заниматься чем-то другим?

— Откуда поступает кокаин?

— Отсюда, — сказал Перес. В его тоне чувствовалась гордость, — откуда же еще. Мы выращиваем коку в десять раз больше, чем любая другая страна. Каждый дурак может производить кокаин на собственной кухне, немного ее переоборудован. И имеется предположение, что Карранса участвует в его перевозках?

— Польше, чем предположение. Уверенность.

Перес быстро обвел взглядом комнату. В дальнем углу Карлтон Бигс сидел с антропологом Флиндерсом Пеббом. Они были заняты бифштексом и пирогом с почками.

— Расскажите подробнее.

— Несколько недель назад последняя унция кокаина исчезла с рынка, — сказал Максвел, — Это значит, что кто-то скупил все запасы. Вы наверняка слышали об этом.

— Конечно. Это ведь чудесная страна. Каждый знает про дела другого. А казалось бы, все связанное с наркотиками должно держаться в секрете. Ничуть не бывало! Даже мальчишка, продающий вам газету, может дать немало сведений. Кто-то здорово нагреет себе руки. И все об этом знают.

— Сей «кто-то» будет не кто иной, как Карранса. Ему позарез нужны деньги. У него полно долгов, а в банке и так чрезмерное превышение кредита. Маша юная приятельница сообщила мне вчера вечером, что он отправится в Парагвай, как только прекратятся дожди. Она точно об этом знает, так как Карранса хотел взять ее с собой. Он поедет на своем «рэнджровере», и у пего, когда ворвется, будут большие деньги. Так бывало и раньше.

— Да, из этой информации можно навлечь большую выгоду.

— Я был уверен, что именно так вы это воспримете. Для любого полицейского было бы большой удачей раскрыть такую махинацию. Я слышал, что контрабанда наркотиков доставляет генералу много огорчений. Она ведь создает стране плохую репутацию.

— Безусловно. Я думаю, он будет доволен, услышав то, что вы мне сейчас сообщили, и, думаю, позаботится о вознаграждении.

— Мне ничего не надо, кроме одного. Если окажется, что все так и есть и чувство признательности генерала распространится и па меня, то вы подскажете ему, что в виде платы за эту услугу мне нужно бы получить гарантию, что его молодцы оставят мои дела в покое.

— А разве что-то не так?

— Вы прекрасно о том знаете, Гай. Я бы хотел, чтобы со мной обращались как с обыкновенным гражданином этой страны и чтоб меня не преследовали какие-то там жалкие сержанты полиции, которым мои конкуренты вроде Каррансы дают за это взятки.

— Вам бы следовало принять наше гражданство, жилось бы гораздо легче. Почему вы этого не сделаете?

— Я с готовностью, если это надо, но все в свое время.

— Возможно, завтра я увижусь с генералом, — сказал Перес. — И если представится случай, сообщу ему то, что вы мне сказали. Уверен, его реакция будет благоприятной для вас.

— Я тоже на это очень надеюсь, — сказал Максвел.

6

Около шести часов вечера городская площадь оживала. Богатые молодые люди в «камаро» и «фольксвагенах» бразильского производства начинали свое бесконечное крушение по площади, как когда-то их далекие предки курсировали здесь в запряженных лошадьми экипажах. Сквозь кроны деревьев виднелось ставшее фиолетовым небо, оттуда несся несмолкаемый щебет птиц, высвистывающих самые невероятные коленца. Ленивцы, неподвижно висевшие до той поры на ветках, притворяясь огромными пучками листьев, начинали слегка шевелиться, разминать мускулы, готовясь к ночи; калеки, облепившие ступени собора, принимались собирать свои пожитки, чтобы потащиться на рынок за десятицентовой миской похлебки из требухи. Задул прохладный душистый ветерок, и, как обычно в этот сентиментальный час, на смену поп-музыке из городского репродуктора полились низкие и тягучие звуки старинного танго «Ревность», единственной мелодии, которую различало ухо мэра города, мешавшего все прочие в одну кашу.

Джеймз Максвел, покружив по площади вместе с «камаро», «фольксвагенами» и «мустангами» минут пятнадцать, нашел наконец свободное место, поставил туда свой видавший виды «форд» и пошел пешком вокруг площади, чтобы опять, как и все четыре прошлых вечера, сесть за столик углового кафе, лишь недавно пробудившегося от долгой послеобеденной дремоты. Максвел вытянул поудобней ноги и подставил лицо ласковому прохладному ветерку. Это кафе было самым дорогостоящим заведением, где продавались содовая и пиво, небольшая часть дохода шла па то, чтобы обрядить работавших там девушек, как индианок с Альтиплано, в тугие блузки, блестевшие самыми разнообразными украшениями, и юбки, развевающиеся поверх бесчисленных нижних. Официант, который командовал ими, носил богато вышитые наушники, предназначенные для защиты ушей и щек от опасного воздействия солнечных лучей на высоте четырех тысяч метров, хотя город находился почти на уровне моря.

Максвел наблюдал, как работает Роза. Подносы, нагруженные бутылками кока-колы, она умудрялась носить с какой-то изысканной грацией. Максвел был не один за ее столиками, и прошло несколько минут, прежде чем Роза его увидела. Она подошла, и он поднялся ей навстречу.

— Я все думала, когда же увижу вас снова, — сказала она.

— Я приходил вчера, но вы не работали. Гай Перес сказал, что вы будете сегодня.

— Спасибо за фиалки. Они чудесны.

Максвел оставил ей вчера в кафе букет. Фиалки в этой стране орхидей и лилий считались редкими и дорогими цветами. Дарить их было несомненным признаком хорошего вкуса.

— У меня был день рождения, — сказал Максвел, — и мне захотелось подарить кому-нибудь фиалки.

— Как хорошо вы это придумали!

— Я рад, что вы по обиделись.

— Обиделась? Как и могла?

Костюм ее выглядел несколько нелепо со всеми его вышивками, медальонами, разноцветными стекляшками, но все же в нем было свое очарование На шее висело полдюжины ожерелий. Волосы, разделенные посередине на пробор и убранные со лба, были заплетены в две блестящие косы.

— У вас очень живописный косном, заметил Максвел.

— Работать в нем жарко, — пожаловалась она. — На мне шесть нижних юбок.

— Кажется, вам нельзя сесть со мной, верно?

— Да, — сказала она, — господину Вальдесу это бы не понравилось.

Вальдес, странно выглядевший в шелковых штанах гаучо и шляпе с перышком, занял позицию в глубине кафе, откуда он мог следить за подобными сценами. Па расстоянии пятнадцати метров Максвел мог разглядеть на его лице явное нетерпение. Посетители за соседними столиками тихо посвистывали, чтобы привлечь внимание Розы.

— Извините, — сказала она, — я вернусь.

Машины уже заполнили все стоянки, оставив незанятым только огороженное барьером место перед входом в мэрию, которое предназначалось для мэра и автомобилей «Гезельшафта». Все столики в кафе были заняты. Обслуживали посетителей только три официантки, и прошло не менее получаса, прежде чем Роза появилась снова.

— Где вы сейчас живете? — спросил Максвел.

— С мамой. Мистер Перес подыскал нам жилье и привез ее сюда из Тодос Сантос, чтобы она была со мной.

— Вы рады, что избавились от мадам Каррансы?

— Очень.

— У вас много друзей?

— В этом городе ни одного, кроме Луизы и мистера Переса. Когда я была в школе в Ла-Пасе, то подружилась с несколькими девушками. Но когда стала жить здесь, мне не разрешали никуда ездить.

— Ну теперь вы свободны, — сказал Максвел. — Можно было бы увидеться с вами опять?

— Наверное, — ответила она.

— Когда?

— Не знаю. В какой-нибудь день, когда я свободна.

— Может быть, сегодня вечером?

— Хорошо. Я кончаю в десять.

— В десять я буду здесь, — сказал он.

Роза уже уходила с подносом, когда Максвел ее опять окликнул:

— У вас какой-то очень уж суровый вид, — сказал он. — Может, я обидел вас, сказал что-нибудь не то?

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда улыбнитесь.

Она улыбнулась.

Без десяти десять Максвел был уже на месте, и, как только часы на башне собора начали бить, Роза вышла и села в машину. На пей было все то же платье в цветах и дешевые пластиковые туфли.

— Ну вот и я, — сказала она, устроившись на широком сиденье поближе к Максвелу. И он понял, что за три дня, которые прошли с первой их встречи, между ними сами собой развились какие-то определенные отношения. Они никак эти дни не общались, и все же их что-то сблизило.

Будто в ответ на залп комендантской пушки, жалюзи всех магазинов одновременно с грохотом опустились вниз. Водители начали пробираться к своим теснившимся на стоянках машинам, и не пройдет пяти минут, как вся площадь опустеет.

— Куда мы поедем? — спросила Роза. Даже в этом простом вопросе был приятный оттенок неожиданно установившейся близости.

— А куда бы вы хотели? Может, поедем потанцевать в «Крильон»?

— Я не могу поехать вот так, — сказала ома.

— Почему? А что у вас не так?

— Там слишком элегантно. На меня будут оглядываться.

— Никто не будет. Ну да ладно. А что, если отравиться в «Инн»?

— Еще хуже.

— Я все-таки не понимаю почему. Хорошо, давайте подумаем, что же у нас остается. «Пампас»? Слишком шумно. У них раз в неделю обязательно перестрелка.

— «Биркеллер», — предложила она.

— Там всегда пьяные немецкие песни. Мы даже не сможем расслышать друг друга.

— Но знаю, никогда там не бывала, — сказала она. — Но какая разница, куда мам пойти.

Можно было бы без особой натяжки предположить окончание этой фразы: «поскольку мы вместе».

«Девушки из провинции Ориенте довольно-таки отличаются от остальных, — сказал как-то Перес. — Их откровенность, ну или, если хотите, пристрастие к правде хорошо известно. Они не станут ходить вокруг да около».

Максвел проявил к ней интерес: узнал, где она живет, и послал ей цветы. Наверное, этого оказалось вполне достаточно.

— Может, поедем ко мне домой? — рискнул спросить Максвел.

— Если вы не против, то я с удовольствием.

Максвел тотчас понял, что в их отношениях сделан еще один шаг вперед.

— В таком случае поехали, — сказал он.

Нужно было миновать двадцать три квартала по проспекту до поворота на четвертую кольцевую дорогу, затем по ней еще два километра до Серро; уже сама поездка в такой час — прямо в глаза ослепительный свет фар и лихие маневры встречных машин на полном ходу — вносила некоторое предваряющее волнение. При въезде в Серро произошла небольшая задержка у почти готовой ограды, которую, с согласия Максвела, воздвигали там немцы. Со временем ворота в ней должны будут открываться автоматически, но пока их охранял сторож. Он широко распахнул створки и пропустил машину Максвела. Мануэль, поднятый шумом ворот, уже ждал у двери.

Максвел ввел Розу в холодный бесцветный интерьер шведской гостиной. Приглушенное освещение только подчеркивало холодность современных линий. Максвел нажал какую-то кнопку, и мягкая мелодия полилась по каналу популярной классической музыки; быть бы ей в этот момент какой-нибудь волнующей, романтичной, но передавали что-то пустое.

У Максвела возникло вдруг ощущение, будто он выиграл приз в соревновании, попав туда по ошибке. С легким щелчком закрылась за ними дверь, и после этого самым естественным для Максвела было взять руку Розы и поцеловать ее.

— Красиво у вас дома, — сказала она, — красивее никогда не видела.

— Но здесь бывает еще и очень одиноко.

— Вы хотите сказать, что вы одиноки? Я не могу поверить.

— Бывает. Временами я почти не замечаю этого, но случается, на меня находит. На другой день, когда вы ушли, я как раз вдруг ощутил, что одинок. Вы верите?

— Конечно, верю.

— Мне стало даже стыдно. Я не имел никакого права па это.

— Разве может быть для этого какое-то право?

Он притянул Розу к себе на диван и, обняв, начал гладить рукой ее волосы.

— Мистер Перес не хотел, чтобы я осталась.

— Он ревнует вас?

— У него чувство собственника ко всем женщинам, которые ему встречаются. Вы женаты? — спросила Роза.

— Нет, не женат.

— А были?

— Нет.

— Странно. Вы такой сильный мужчина.

Несмотря на образование в американской школе, она все еще разделяла местные представления о жизни, и для нее сила равнялась добродетели или любому другому достоинству человека.

— Я был на море около десяти лет, — сказал Максвел.

Она понимающе кивнула.

— По жене в каждом порту, — сказала она и, казалось, была убеждена в этом.

— Ну, не совсем в каждом.

Они оба рассмеялись.

— А здесь у вас есть девушки?

— Бывают.

Максвел почувствовал, что от него ожидали именно такое признание и принимают его. Может, и с его стороны нужен подобный же вопрос, по у него не было желания задавать его. Пусть призраки Переса, Каррансы и прочих остаются Непотревоженными. Он быстро попил особенность своего положения.

— Я скитался большую часть своей жизни. Корабль был моим домом, а в воду, как пакостно, корнями не уходят. Один очень проницательный человек, который работает у меня, сказал, что я выбрал этот путь в жизни, чтобы не дать себя ничем связать. ведь куда бы ни заносил тебя корабль, везде ты только случайный гость. По с тех пор как я стал жить здесь, кое-что изменилось. Бели невозможно владеть морем, то тут я все гаки чем-то владею, и эго внесло определенные изменения в мое отношение к жизни. Теперь, когда люди предъявляют на меня свои права, вещи предъявляют свои, то я этому больше не сопротивляюсь. Я понятно говорю?

— Не совсем, сказала она и снова рассмеялась.

Его пальцы изучали ее лицо, очертания ушных раковинок… Приз, который ему выпал, безусловно, красив.

— Когда я оказался здесь, — сказал он, — работа сманила меня с корабля. Попасться па этот крючок не столь уж трудно. Теперь так и пошло: работа, пустота и опять работа. Я, наверное, непонятно выражаюсь.

— Мне правится вас слушать. Продолжайте.

— А сколько у нас времени?

— Чуть больше часа. Я должна быть дома около двенадцати.

Он снял руку с ее шеи.

— Выключите лампы, — сказала она.

Он потянулся к выключателю и нажал на него, теперь только рассеянный свет из коридора доходил до них сквозь стеклянную дверь. Было совершенно ясно, что они должны сейчас стать любовниками, но сквозь огромную бьющуюся радость, возникшую в предчувствии этого, он испытывал какое-то еще слабое ощущение грусти — напоминание о том, что любовь всегда, рано или поздно, предъявит своя горький счет.

7

Бигс, который уезжал домой в Ист Гринстед, чтобы умереть там, как он выразился, еще будучи на коне, дал прощальный ленч в клубе. Максвел вызвался отвезти его оттуда на своей машине.

— У вас есть немного свободного времени? — спросил его Бигс.

— Мой день в вашем распоряжении. Хотите проехаться?

— Вы знаете старый Променад? Я не хочу, конечно, вам навязывать, но, если бы мы могли туда заехать, я бы вам кое-что показал.

— Не совсем представляю, как туда ехать.

— Пятый поворот налево вверх по Авениде, пересечь кольцевую дорогу и доехать до церкви Сальвадора. У меня есть там для вас сюрприз. Вы хорошо знаете мои взгляды но некоторым вопросам, даже слишком хорошо. Теперь хочу нам предъявить доказательство, что я еще не совсем выжил из ума.

Максвел любезно подчинился. Это будет последний случай, когда и ему доставит беспокойство гвоздь, засевший в голове у Бигса. Он развернул машину и поехал по улицам с односторонним движением, ведущим к Авениде. Променад был когда-то открытой полосой в сотню метров ширины, которая окружала город, чтобы предотвратить неожиданные нападения работорговцев из Бразилии. Максвел не представлял себе, что можно было бы там встретить, кроме скуки. За последнее десятилетие застройщики города добрались и до Променада, теперь от него почти ничего не осталось, кроме случайных полян среди нагромождений новых зданий.

Они проехали через замусоренную улицу Флорида, миновали новый район нефтяников с открытой планировкой наподобие Лонг Айленда, затем баварско-тирольскую деревню, которую построили для себя немцы, и, наконец, достигли зубчатых стен церкви, тут кончался город. Оставив машину, вышли на край луга, где среди колючих кустов паслись коровы и овцы.

— Довольно необычно. Я здесь никогда раньше не был, — сказал Максвел.

— Здесь редко кто бывает. Тут нечем заняться, разве что делать зарисовки, как я, или спокойно наслаждаться загородной прогулкой. Тут все кажется немного меланхоличным, верно?

— Да, пожалуй.

— Нечасто, но регулярно совершаю сюда сентиментальное паломничество. Вон там прячется небольшое кладбище, которое я иногда навещаю. В память о том, что прошло.

Бигс осторожно выбирал дорогу, иди рядом с Максвелом. Он как-то вдруг сразу ослабел и сник, на нем был не раз стиранный костюм, истончившийся и пузырящийся на локтях и коленях. Когда он объявил о своей отставке и немедленном отъезде, то казалось, н тот же самый день его немалый возраст, притаившийся до норы, и один миг завладел им.

— Я читал в «Газетте» вашу статью о здешней дикой природе. Мне она понравилась, с трудом владея дыханием, проговорил он.

— Рад это слышать. Я гак и думал, что она вам может понравиться.

— Вы знаете, Максвел, у нас есть много общего. Никто из наших друзей и клубе не смотрит на эту страну такими же глазами, как мы с вами. Здесь есть все для жизни, но прислушайтесь к моему совету: если вы хотите тут обосноваться, а я думаю, как раз это вы намерены сделать, организуйте свою жизнь лучше, чем я. Я всегда избегал близких отношений с людьми. Эго ошибка. В результате я не обрел здесь никаких настоящих уз, нет у меня их и на родине, и я отправляюсь туда, как в пустоту. — Глаза его подернулись влагой.

В этот момент они проходили заросли кустарника, среди которых виднелись покосившиеся надгробия, и у Максвелла возникло опасение, что сейчас польются сентиментальные излияния. Но Бите сдержался и, оправившись от волнения сказал:

— Тихо, верно? Можно бывать здесь десятки раз и не встретить ни души.

— Однако в данный момент вон там что-то все-таки происходит, — сказал Максвел.

До него доходили далекие звуки радостных приветствий и редкие вскрики отдельных голосов.

— Это что, скачки? Или нелегальный бой быков?

— Вы сейчас сами увидите.

Бигс и Максвел пробрались сквозь густую поросль и вышли снова на солнечный свет. Максвел обвел взглядом ровную площадку величиной с футбольное поле, бурлившую неистовой деятельностью людей. Мужчины в солдатских комбинезонах карабкались, как обезьяны, по высоким дощатым стенкам. Некоторые ползали по-пластунски под натянутыми веревками, а другие крались, готовясь атаковать территорию, усеянную устрашающими препятствиями.

Взвод солдат в черной форме твердо вышагивал по направлению к ним, впереди знаменосец, сбоку офицер с саблей на изготовку. Сейчас они проходили мимо группы зрителей: мужчин и женщин с носовыми платками (от солнца) на головах. Раздался взрыв приветствий. Знамя, розовое, с Железным крестом, орлами и свастиками, приподнялось в салюте, и солнце остро вспыхнуло на железе и серебре оружия и воинских эмблем.

— Это занятия кондоровцев, — сказал Бигс, прикрыв рукой глаза от солнца. — Вот такое происходит два раза в неделю.

— Странное зрелище, верно? — сказал Максвел. — А сколько их в этих краях? Наверно, сотен пять на всю страну.

— Возможно. В прошлом году было только около ста. На будущий может стать и пять тысяч. Рак начинается с одной клетки.

— Я видел нечто подобное и раньше, по не думаю, что стоит из-за этого беспокоиться. Просто группка фанатиков, не более.

Их вторжение на территорию кондоровцев было замечено. Волкодав, пущенный невидимым вожатым, несся по направлению к ним, но раздался свист, и пес побежал обратно. Следом появился молодой человек в черной форме, быстрой трусцой подошел к ним и отдал честь.

Максвел внимательно оглядел его, на секунду взгляд был полностью поглощен видом различных символов военной власти и иллюзий: эполеты, нашейные и нагрудные знаки, нашивки на обшлагах, звездочки на погонах, дубовые листья и аксельбанты. За спиной этого человека уже стихли приветственные крики, но зрители все еще как загипнотизированные провожали марширующих солдат взглядами, полными любви.

— Джентльмены, могу я быть вам чем-нибудь полезен?

— Нет, не думаю, — любезно ответил Инге. Мы просто решили понаблюдать ваши военные игры. Довольно впечатляющее зрелище.

Взгляд, которым он им ответил, был холоди и, но открыт.

— Ну желаю вам приятно провести время Я офицер отдела информации. Если вам потребуются какие нибудь объяснения, я с готовностью их дам. Он снова отдал честь, повернулся и затрусил прочь.

— Что у них за форма? — спросил Максвел. — СС?

— Кажется, всего понемногу. Гвардейским полк. Части «Мертвая голова». Танковые войска. Они нацепляют все, что им понравится. Вы узнали этого парня?

— Да, что-то знакомое.

— Его отец управляет «Киркеллером». Когда парень занят с кружками пива, его и не заметишь. Он там ничто. Зато как обер-лейтенант у кондоровцев он очень большой человек. Даже ростом ом кажется дюйма на два выше, чем когда в штатском разносит пиво. Вот для чего существует военная форма.

— Да, в этом есть доля истины.

— Мы смеемся над разукрашенными мундирами. А эти люди нет. В этом одна из причин, почему они тик хорошо пришлись в Южной Америке. У них и этой стране тридцать или сорок сельскохозяйственных корпораций средней величины, не говоря ужо о «Гезельшафте», и вряд ли найдется хоть одна из них, откуда бы не было двух-трех мальчиков в учебном лагере «Кондона». У меня есть один приятель из немцев, он мне нее объяснил. «Какая разница, — говорил он. — Главное, там хорошая тренировка на открытом воздухе. Полезно для здоровья. Закаляет парией, не дает им свихнуться и учит уважению к старшим». А он далеко не нацист, отнюдь нет, однако, если бы он сам имел сына, он бы не колеблясь послал его к кондоровцам, чтобы они сделали из него мужчину.

— Но на самом деле, Карлтон, что здесь такого. Подумаешь, какая-то горстка подростков играет в солдат в глуши, вдали от посторонних глаз. У них просто желание уйти от этой реальной жизни. Помню, в каком-то номере «Санди Мэгезин» читал про группу французов из средних слоев, которые одевались как техасцы, носили при себе оружие, а выходные дни проводили в пригороде Парижа, который подделали под ранчо. Честно говоря, во всем этом больше смешного, чем зловещего.

— Я боялся, что вы встанете на эту точку зрения, — сказал Бигс. — Как-то еще мальчиком я оказался в Берлине в то время, когда там только зарождался нацизм. В то время Гитлер и его молодчики были всего лишь скрывающимся от полиции сбродом. А немного позже кто-то надел на них форму, и наши газеты начали сообщать, что они хорошие парни… Максвел, даю вам самый разумный совет, который вы вряд ли услышите от кого-нибудь еще: вы становитесь все больше связанным с этими вашими приятелями из «Гезельшафта», а они ничего хорошего вам не принесут.

Бигс и Максвел повернули обратно, прошли по краю заросшей деревьями полосы и зашагали по направлению к древней церкви; когда-то с ее башен местные жители отбивали атаки бразильских захватчиков, пробиравшихся сюда лесом.

— Дорогой мой, — сказал Бигс, — спасибо, что свозили меня сюда. Стыдно признаться, но впечатления от этой прогулки меня взбодрили. Несмотря на нынешние события, я утешаю себя мыслью, что смог увидеть и узнать все лучшее в этой стране и, наверное, уезжаю отсюда в самое время,

8

Рассвет начинался в половине шестого, и Максвел привык в этот час пить утренний кофе, поэтому он мог, никуда не спеша, сидеть перед большим окном, прозрачным только наружу, и наблюдать, как пробуждается жизнь в его саду.

Тропики в том виде, в каком они преподносятся владельцу кондиционированного дома, представляют собой восхитительное зрелище, из которого убрано все неприятное. Максвел мог наслаждаться созерцанием самых разных форм живой природы, и, пожалуй, не было лучшего или более удобного способа делать это, чем в столь непосредственной близости, какую предоставляло ему кресло около огромного окна. Единственным недостатком было то, что наиболее редкие и занимательные экземпляры птиц и животных не доверяли ровно подстриженным и ухоженным газонам, предпочитая заросли джунглей, которые и каких- нибудь двухстах шагах за высокой проволочной оградой вымирали от бесцеремонного вмешательства извне.

Потягивая кофе в четверть шестого, Максвел мог наблюдать за охотящимися гигантскими зелеными ящерицами, которые были, вероятно, самыми забавными созданиями здешней дикой природы. Ящерицы метались то туда, то сюда, хватая зазевавшихся ночных жуков и лягушек. Как только ящерицы исчезали в щелях и расселинах, заступали птицы. Под огромным окном проходил метровой ширины бордюр с мозаичной дорожкой, и первым делом, вставая, Максвел открывал створку окна, доходившую до потолка, и разбрасывал по дорожкам рубленое мясо и накрошенное яйцо.

Птицы слетались па корм десятками, и сквозь стекло он мог наблюдать за ними на расстоянии полуметра. Он держал на столе определитель пернатых, взморий стоил ему немалых денег, так как он выписал его из Англии, но, к своему великому сожалению, смог опознать по нему только нескольких птиц.

А бабочки поджидали, когда взойдёт солнце, и только тогда появлялись: желтушки и огневки взмывали и опадали в воздухе, как маленькие разноцветные корабли; изредка залетала из леса огромная ярко-синяя морфа, по ней сразу было видно, что оказалась не в родной стихии: ищет укромное место в тени, где могла бы, осторожно взмахивая крыльями, излучать фосфоресцирующую голубизну. Мало где теперь осталось пристанище для морфы. Может быть, лишь по привычке боясь некогда грозного леса, люди стремились выжечь почти все его остатки в городской черте. Этот вандализм был постоянным источником душенной муки для Максвела, и, когда в это самой утро он увидел столб дыма, поднимающийся от костра, который кто- то развел всего в нескольких метрах от ограды, он решил сообщить об этом своему соседу и спросить у него совета.

Сады в районе Серро не были отгорожены друг от друга, и выстланные плитами дорожки вели через газоны от одной виллы к другой. В семь Максвел позвонил Адлеру.

— Могу я к вам зайти на минутку до того, как вы уйдете на работу? — спросил он.

— Приходите прямо сейчас, — сказал Адлер.

Адлер окружил свою виллу высокой стеной и, как стало уже привычным в Серро, покрыл ее битым стеклом; теперь проводил еще опыты с прибором, использующим инфракрасный луч, который должен прочесывать территорию в поисках непрошеных гостей и включать сигнал тревоги. Максвел нажал кнопку в стене, стальная дверь отъехала, назад, и он прошел внутрь. Адлер уже поджидал его, и они вместе сели за кофе.

— Кто-то разжег костер в лесу сегодня утром. Ненавижу этих варваров. Как вы думаете, что нам следует предпринять? Обратиться в полицию?

— В принципе никто никогда не обращается с таким вопросом в полицию. Нет, мы просто должны окружить всю местность проволочной оградой и пустить по ней ток. И не только из-за этих хулиганов. Мы становимся приманкой для всякого рода преступников.

— Но ведь это дорогостоящая затея.

— Ну не столь уж. Предоставьте все мне. Ваша доля не будет слишком большой.

Зазвонил телефон. Адлер вышел в соседнюю комнату. Максвел услышал, как он поднял телефонную трубку, и раздался приглушенный расстоянием голос Адлера, заговорившего с кем-то по-немецки. Открылась другая дверь, и в комнату вошел мальчик лет десяти. Он был одет с какой-то чопорной аккуратностью в старомодные бриджи, на шее бант, на ногах — до блеска начищенные ботинки. Он остановился перед Максвелом и начал рассматривать его с серьезностью и любопытством, как если бы разглядывал занятную почтовую марку, затем выбросил внезапно руку в нацистском приветствии. Он опустил ее как раз в тот момент, когда в комнату вошел Адлер.

Мальчишку тихо удалили из комнаты.

— Мне очень неловко из-за этого инцидента, Джеймз, — сказал Адлер, — если не сказать больше.

На его щеках вспыхнули и тотчас пропали розовые пятна размером с монетку.

— Ничего страшного, — сказал Максвел.

— Мой брат с женой остановились у меня на несколько дней. Это мой племянник. Он из немного, я бы сказал, эксцентричной семьи. Да, я думаю, это самое подходящее слово.

— Они из Германии?

— Слава богу, нет. Отсюда, с севера. Из Пени. Вы никогда не встретите немца из Германии, который бы устраивал такие представления. Эти мои родственники ведут очень изолированный образ жизни, что способствует развитию всяких фантазий. Для них время остановилось почти сорок лет назад. Мы стараемся не относиться к ним серьезно, хотя теперь я не очень уверен, что мы правильно поступаем, потому что другие воспринимают их совершенно всерьез.

— К несчастью, эго так.

— Я люблю своего брата, и в каком то смысле я даже восхищаюсь им. Он очень много рабочим, а за по можно уважать. Но его приезды создают для меня определенные сложности.

— Не стоит переживать так. Я уверен, что эти люди вполне безобидны. Думаю, тем, кто живет в такой чертовой дыре, как Бени, небольшое актерство вполне простительно.

— Если бы только не плохое впечатление, которое они о себе этим создают! В действительности же Юрген, как и все романтичные фанатики, чрезвычайно благонравный. Хороший прихожанин, стойкий буржуа, ну и нее такое прочее. Что касается моей невестки, то это ничего, кроме Kirche, Kinder und Küche. Другого ожидать не приходится. Провинциальные немцы, живущие в давно ушедшем прошлом.

— Не стоит так сильно беспокоиться, повторил Максвел.

— Но есть еще одна проблема. Мы оказались и довольно щекотливой ситуации из-за нашего отца, а Юрген ее только усложняет своими выходками. Поскольку мы соседи и друзья, то думаю, что должен нам о ней рассказать. Право, было бы хорошо вам встретиться с моим отцом. Я бы хотел, чтобы он сам рассказал нам о своих злоключениях.

— Я совсем не против, — сказал Максвел.

— Он должен приехать сюда завтра и пробудет у меня пару дней по пути в Бразилию. Если вы свободны, мы могли бы организовать встречу.

— Я обязательно постараюсь быть в эти дни свободным.

— Прекрасно. А теперь я хотел бы ввести вас в предысторию. Во-первых, мне следует, наверное, сообщить вам, что это знаменитое похищение было устроено не простыми бандитами. Возможно, вы и сами об этом догадывались.

— Ходило много слухов. Но ведь этот город — настоящая фабрика лжи, так что я не придавал им значения.

— Но так или иначе сейчас, к сожалению, уже ничего достоверно нельзя установить, потому что все, кто принимал участие в нападении, убиты. За это мы должны благодарить идиота-телохранителя, которого сами же наняли. И теперь многое, что нам необходимо узнать, мы никогда уже не узнаем. Моего отца страшно очернили в прессе соседних стран. Его назвали там военным преступником. Мне следовало бы давно вам это открыть, и я чувствую себя очень неловко. О таких вещах лучше всего говорить прямо. Конечно, с друзьями. Когда вы узнаете факты, вы сможете сами судить, какой глупостью было все это дело, затеянное против моего отца.

Максвел не питал большой любви к разговорам на эту тему. В городе было с полдюжины немцев, о которых поговаривали, что они принимали участие в зверствах, чинимых во время прошлой войны, но им удалось ловко отмести все эти обвинения, обелив себя тем или иным способом. И Максвел ждал, что сейчас ему придется выслушать еще одну укрывательскую версию, делая при этом вид, что верит ей. Но, в то же время, он считал, что правду, скрытую за толщей десятилетий, уже невозможно будет никогда узнать. Он даже слышал, как далеко не глупые люди убежденно говорили, что газовые камеры в Освенциме были устроены вовсе не затем, чтобы уничтожать людей, а для того, чтобы дезинфицировать одежду.

Мой отец — жертва ложного опознания, — сказал Адлер.

Это довольно уже заезженное оправдание… Но кто знает, может, это и правда. Максвел читал о подобных ошибках в пронемецких газетах, всегда громко о них трубивших.

— Это не совсем обычный случай. Мы убеждены, что тут просто ошибка, иначе никак это не объяснишь. У моего отца нет врагов. А его вдруг обвинили в том, что у него вымышленное имя, будто на самом деле он некий Генрих Бауэр, бывший офицер СС, участвовавший в каких-то эксцессах на Украине.

— Разве нельзя доказать, что это не он?

— Да, конечно, вполне можно. Он ведь даже никогда не служил в армии по причине слабого здоровья. И всю жизнь он был пацифистом, даже написал антивоенную пьесу, которая с успехом шла в Берлине. По профессии он агроном. Я лично думаю, что скорей всего между отцом и этим человеком, Бауэром, существует большое внешнее сходство. У моего отца шрам над бровью, который остался после автомобильной аварии. Возможно, у Бауэра тоже был такой шрам, а если они еще приблизительно одного роста, то это может считаться ужо достаточным доказательством. Все мы, немцы, живем и атмосфере постоянных подозрений, и, кроме того, мы ничего не можем поделать с такими дураками, как мой брат Юрген. В Южной Америке к любому немцу, который приехал сюда из Германии и по своим годам мог бы служить к армии в последнюю войну, относятся с недоверием. Ничего не поделаешь, приходится нести этот крест. В жизни моего отца нет ни одной тайной страницы. Он носит с собой все документы, подтверждающие, кто он такой, чем занимается и где находился в военные годы. Но его все равно продолжают преследовать.

Вильгельм Адлер прилетел на следующий день утренним самолетом. Был устроен семейный завтрак, после чего Юрген со своим семейством отправился назад в Бени, а вечером Максвел был приглашен на встречу с отцом Адлера.

Максвел думал, что в свои тридцать лет отец, наверное, был таким же, как его сын сейчас, хотя поразительно, до чего возраст еще по сказался на Гансе, и не верилось, что когда-нибудь скажется. Вильгельм Адлер был одет без всяких скидок на климат: в плотный пиджак, который мог быть куплен только в Баварии, и рубашку с высоким глухим воротником. Он сидел на краешке стула, с вежливой готовностью выслушивая все, что говорилось, и часто поддакивая кивком. Слуга Адлера Грегорио внес блюдо с пирожными из новой немецкой кондитерской, старик взял три подряд и уничтожил их в несколько приемов.

Рассказывать о своих злоключениях, которые он претор- пел, будучи объявлен военным преступником, он начал с явным удовольствием.

— Во-первых, — сказал Вильгельм Адлер, — я жил тогда в Бразилии. — Голос у него был зычный и немного гнусавый. — Уже тридцать лет. В Бразилии шли тогда большие работы по изучению методов выращивания деревьев умеренного климата. Может быть, вы слышали о проекте «Фордландия». Но это был почти полный провал. Около миллиона деревьев погибло из-за южноамериканского заболевания листьев. Правительство обратилось ко мне за советом. Во-первых, я сказал, мне нужно провести эксперименты с двойной прививкой, но это потребует времени. Они сказали: «Пожалуйста, но только помогите нам снасти наши деревья», ну и я занялся этим. Отчего же нет.

— Папа все еще является консультантом бразильского министерства сельского хозяйства! — воскликнул с гордостью Адлер. — Кроме того, он руководит нашими опытами по непрерывному восстановлению леса в лесничествах.

— Итак, я засучил рукава, — продолжил Вильгельм Адлер, — и начал экспериментировать. Спустя неделю приходит какой-то человек из министерства внутренних дел. «Вы Генрих Бауэр?» — спрашивает он меня. «Нет, я Вильгельм Адлер», — отвечаю я ему. «Вы должны поехать со мной в Рио-де-Жанейро, чтобы доказать, что вы не Генрих Бауэр», — говорит он мне. Очень хорошо. Я еду с ним в Рио-де-Жанейро, все мои прививки погибают. В Рио-де- Жанейро две недели я сижу в тюрьме. Встречаюсь с нашим консулом. Встречаюсь с различными представителями министерства. Те шлют телеграммы в Германию. Приходят ответы. Все оказывается ошибкой. Выдавать меня как военного преступника не надо. Извинения, рукопожатия. И назад к работе.

Следующая часть совершенно невероятна, — вставляет Ганс.

— Я снова свободен, — говорит его отец. — Чист, да? Возвращаюсь в Фордландию. Большой прием в честь меня. Все поют и танцуют. О боже, сколько же шнапса мы выпили тогда! На следующий день я засучиваю рукава и принимаюсь за работу. Дела плохи. Деревья умирают тысячами. Мне нужно две сотни человек в помощь. Я делаю десять тысяч новых прививок. Десять тысяч! — С блеском в очах старик Адлер подвел своих слушателей к кульминационному моменту своих неудач. Для большего эффекта он сделал паузу. — Спустя две недели из министерства внутренних дел снова приезжает человек. Уже другой. «Вы Генрих Бауэр?» — «Что, опять? — говорю я ему. — Пожалуйста, сделайте милость, выслушайте меня. Я уже выпил достаточно из этой чаши. Я уже сидел в тюрьме в Рио- де-Жанейро, за это время погибла вся моя работа». — «Очень сожалею, — говорит он. — Но ваше имя в моем списке. Адлер, он же Бауэр. Поэтому вы должны ехать со мной». Итак, я снова в Рио, сижу в тюрьме, и все мои прививки погибают. Л потом опять: «Извините, ошибка». Рукопожатия. «Прошу прощения, — говорю я. — Но мне больше не нужна ваша работа». — «Пожалуйста, останьтесь, — говорят мне. — Вы нам нужны, чтобы спасти наши деревья». — «Достаньте мне письмо от вашего президента, в котором бы говорилось, что я Вильгельм Адлер. Если нет, я еду домой». Они достали мне письмо с подписью президента Варгаса, и я остался.

— И с этого дня вас оставили в покое? — спросил Максвел.

— О нет, — сказал взволнованно старик. Максвелу показалось, что он слегка перевозбудился от пирожных с кремом. — Меня никогда не оставляли в покое. В Перу и Чили, где я помогаю в области лесоводства, меня забирали несколько раз, но я показывал свое письмо от Варгаса, и они меня отпускали.

— А вам что-нибудь известно об этом Генрихе Бауэре? — спросил Максвел.

— Ничего. Хотя уверен, что бы они ни говорили о его прошлых делах, будь он мудрым человеком и останься жить з Германии, у него не было бы никаких подобных неприятностей. Эго только в Южной Америке творятся такие вещи. В Германии многие высокопоставленные лица старой нацистской партии занимают сейчас большие посты. И никто их никогда ничем не тревожит, и, если они сами никуда не вмешиваются, им никто мешать не будет.

Адлер пошел провожать Максвела.

— Как видите, отец не относится серьезно к своим неприятностям. Хотя какой позор, что ему приходится подвергаться подобным преследованиям. Он ведь замечательный старик. И меня больше всего мучит то, что это была не последняя попытка его похитить.

— Неужели после этой неудачи они предпримут что- нибудь опять?

— Уверен. Правительство предпочитает умалчивать о таких происшествиях, но убежден, что они случаются гораздо чаще, чем мы можем себе представить. Мы должны быть всегда к этому готовы, и нам нельзя ослаблять нашей бдительности. В этой стране никто не будет заботиться о вас, если вы сами о себе не позаботитесь. Одна мысль, что с моим отцом может что-нибудь случиться, невыносима. Мы всегда были очень крепкой семьей.

9

Не успел Максвел сесть за свой рабочий стол, как вошел Адамс. У этого человека были гладкие лоснящиеся щеки шотландского горца, на которых все еще горел яблочно-красный румянец, выделявшийся среди желтизны лица, свойственной жителям тропиков; по всему было видно, что этот человек решительно положил есть овсянку каждое утро до конца своей жизни. В работе управляющий был незаменим и знал это, что вынудило Максвела в конце концов смириться с некоторой его тупостью, столь же неисправимой, как и его акцент.

— Мадам Карранса здесь и хочет вас видеть.

По суетливому поведению Адамса и явному нежеланию смотреть в глаза можно было догадаться, что там за дверью на него здорово нажали.

— Наверное, вы уже слышали? — спросил Максвел. — Карранса исчез.

Адамс кивнул.

— Почему ей захотелось вдруг меня сейчас увидеть? Я сам совершенно этого не хочу.

— Она плачет навзрыд.

— Но что она ждет от нас?

— Она хочет, чтобы кто-то взял наш аварийный грузовик и поехал искать его. Она уверена, что он застрял в грязи где-то на дороге в Чако.

— У них есть свой собственный аварийный грузовик, не так ли?

— У них был, но кредитная компания конфисковала его.

— Не понимаю, почему я должен что-то делать ради этого человека. Принесите ей наши извинения и удалите ее. Скажите, что кредитная компания забрала и наш грузовик тоже.

— Она в совершеннейшем отчаянии. Если вы не собираетесь ей помочь, то хотя бы поговорите с ней.

— Не имею пи малейшего желания. Ведь именно меня ее муж все время пытался уничтожить. Ей, как никому другому, это должно быть хорошо известно. Почему она обращается именно ко мне?

— Потому что вы единственный человек, у которого есть аварийный грузовик.

— А где ее гордость?

— О какой гордости может идти речь, когда человек в таком отчаянном положении, как она.

— Карранса нагрузил свою машину кокаином и отправился в Асунсьон, когда дорога была еще официально закрыта и в некоторых местах, должно быть, находилась под глубоким слоем грязи. Если у него возникло желание попытать там свое счастье, топусть выбирается оттуда сам. С ним могло случиться одно из двух: вероятней всего, он где-то застрял, при этом варианте единственное, что ему остается, это ждать, пока не высохнет дорога.

— На это может уйти целая неделя. Я слышал по радио сегодня утром, что там все еще идут дожди. Он может умереть с голоду.

Максвел не отреагировал на это замечание.

— Второй возможный вариант: наши парагвайские друзья схватили его; в этом случае он, вероятно, выйдет из строя на гораздо больший срок.

— Что ж, конечно, этот человек доставил вам много неприятностей, и вы имеете право поступить с ним несколько подло.

— Не забывайте, я плачу вам жалованье, и Гораздо большее, чем вы бы получали где-нибудь еще.

— Я и не забываю, но это не меняет мою точку зрения. Карранса ничего против вас лично не имел. Он боролся с вами только как со своим конкурентом.

— Точно так и я отношусь к нему.

— Говорят, он по-своему не такой уж плохой человек. Случись вам застрять в Чако, он наверняка согласился бы поехать и поискать вас.

Причитания мадам Каррансы доходили теперь и до кабинета Максвела.

— Послушайте, — сказал Адамс, — у меня есть пара свободных дней. Разрешите мне взять «уайт» и сделать все самому. Вам это ничего не будет стоить. Я залью бензин за свой счет.

— Пожалуйста, ради бога! — сказал Максвел, — Когда вы хотите отправиться? Завтра?

— Нет, сегодня, — сказал Адамс. — Если что-то делать, то лучше сейчас, пока этот малый не умер с голоду или ему не отрезали голову индейцы.

— Индейцы никому голову не отрезают. Это им отрезают.

— И, наверное, никто не умирает с голоду, застряв в грязи в трехстах километрах от ближайшей деревни?

— Слушайте, если вы хотите ехать сегодня, поезжайте. Я не держу вас.

Адамс резко повернулся и направился к двери, но Максвел окликнул его:

— Я решил ехать с вами.

— В этом нет абсолютно никакой необходимости, — сказал Адамс. — Зачем тратить ваше драгоценное время па это чисто благотворительное мероприятие?

— Сейчас плохая дорога. И одному ездить запрещено.

— Я знаю, как вести себя.

— Не вы меня беспокоите, а «уайт», — сказал Максвел. — Если я потеряю его, то должен буду заложить свой дом. Так что вам придется мириться с моим обществом.

Оставшееся утро ушло на оформление пограничных документов в полиции. Отправились только после полудня и лишь вечером доехали до Чарагуа. Там переночевали в «каса де уеспедес», девять человек в одной комнате; все спали одетыми, чтобы быть готовыми к тревоге, нередкой в пограничном городе.

С восходом солнца они вновь отправились в путь. Дождь перестал, намыв на дорогу сантиметров пять желто-коричневой грязи. Насколько хватал глаз, везде были видны чахлые пальмы, стоявшие на одинаковом расстоянии друг от друга, каждая в луже желтой дождевой воды. Почти на всех пальмах сидело по нахохлившемуся орлу, а какие-то птицы в переливающемся оперении зависли над потоками, текшими вдоль дороги, высматривая и выхватывая оттуда рыбу. Небо было совершенно необычного оттенка, такою Максвел никогда еще не видел: будто оно окрасилось от земли в желтый цвет. Адамс включил радио и нашел передачу новостей, в которой довольно злорадно сообщали об экономических трудностях у ближайшего ненавистного соседа. Прогноз погоды для района Чако был хорошим.

Они проехали мимо массивной американской машины, увязшей в грязи по бампер. Грязь здесь была цвета запекшейся крови. Капот автомобиля засидели птицы, покрыв его своими белыми засохшими кляксами. При приближении «уайта» в воздух поднялась большая белая цапля. Максвел притормозил, чтобы рассмотреть застрявшую машину.

— Она тут по крайней мере месяц, — сказал он, — надо же пуститься в такую поездку только с двумя ведущими! Вот вам результат!

— А как вы думаете, доедем мы до Меннонитеса? — спросил Адамс.

— Кто его знает. А почему вас это интересует?

— Мы смогли бы тогда захватить оттуда пару шкур ягуара.

— Нет, не смогли бы.

— Почему же?

— Ягуары охраняются. Эти животные под угрозой истребления.

— Но их шкуры можно купить десятками! И никого это не трогает.

— Меня трогает, — сказал Максвел.

— Никак не пойму вас, — сказал Адамс. — Вы так трогательно относитесь к животным и в то же время можете быть абсолютно глухи к человеческим страданиям.

Пограничный пункт оказался пуст, и они поехали дальше до Фортин-Гарай, где Адамс пошел дать парагвайской дорожной охране взятку в двадцать долларов и килограмм листьев коки, чтобы они сняли перекрывавшую дорогу цепь. Несмотря на ослепительное солнце и хороший прогноз погоды, пройдет еще неделя, прежде чем дорога будет официально открыта.

Адамс вышел от охранников с обеспокоенным выражением лица.

— Карранса проезжал здесь три дня назад. Спустя полчаса они пропустили другую машину. У них и у Каррансы вроде бы были специальные пропуска. Карранса ехал один, и он явно подкупил охрану, чтобы ему дали проехать. В другой машине было трое мужчин.

— Разве это имеет какое-то значение?

— Только эти две машины проезжали здесь за последние три недели и причем в один и тот же час. Случайное совпадение?

— А какие у вас предположения? — спросил Максвел.

— Вторая машина, вероятно, следовала все время за Каррансой. И неспроста.

— Что ж, такое могло быть. Когда человек намеревается сорвать большой куш, то очень возможно, что кто-нибудь отправится следом за ним и, как вы выразились, неспроста. Меня все больше начинает удивлять то, как ему удалось до сих пор оставаться в живых. Кроме всяких неприятностей, в которые неизбежно попадает любой контрабандистку него могло быть полно других, и непонятно, почему ни один ревнивый муж или любовник до сих пор с ним не расправился.

— И все же он хороший муж и отец. Послал двух своих детей учиться в Англию.

— Это для него вопрос престижа. Доказательство успеха.

— Знаете, чем больше я думаю о следовавшей за ним машине, тем более зловещим мне все это кажется.

— Ну и что? Мы ведь не ведем расследование.

— Он ехал на «рэнджровере», и дорога была не хуже, чем сейчас, — сказал Адамс. — Он здесь вполне мог пробраться через грязь.

— Согласен.

На самом деле, ведь чем дальше на юг мы едем, тем становится все суше.

— И у меня такое впечатление, — сказал Максвел. — В семидесяти километрах отсюда он мог бы еще застрять, но здесь я просто не понимаю, как это могло случиться.

— Я не думаю, что он вообще застрял, — сказал Адамс.

— Скорей всего.

— Думаете, мы найдем его?

— В общем нет, — сказал Максвел, — не думаю.

— Значит, вы согласны со мной?

— Разве мы о чем-то спорили?

— Да, дело ясное. Эта следовавшая за ним машина… Все было подстроено. Он стал жертвой нападения.

— Или же его поймали и отправили в Асунсьон. Но что бы там ни было, я не собираюсь ехать еще шестьсот километров неизвестно зачем. До Сиракуз осталось всего пятьдесят. Может, там мы что-нибудь узнаем. Если же нет, то оттуда, думаю, стоит повернуть обратно.

— Как далеко от Сиракуз до Меннонитеса?

— Кажется, двести сорок километров. Но вначале будет Эстигаррибья. До нее около ста шестидесяти.

— Если бы у него случилась поломка, он бы мог пойти пешком. В худшем случае ему бы пришлось идти семьдесят или восемьдесят километров.

— Верно.

Лицо Адамса помрачнело.

— Мы, кажется, затеяли бессмысленное дело.

— Вот это я и пытался все время вам внушить, — сказал Максвел. — Давайте включим музыку, а? Попробуйте найти Сан-Паулу.

Адамс включил радио и покрутил рукоятку настройки. Сначала раздался какой-то скрежет, потом послышалось бормотание на португальском и затем тишина.

— Ничего нет.

— Люди бьются и умирают тысячами за этот край, — сказал Максвел. — Поразительно, не правда ли?

— А по мне, пусть забирает его кто хочет, — сказал Адамс и зевнул. — Жарко для этого времени года.

— Да, слишком жарко, и мне уже начинает надоедать этот вид за окном, — сказал Максвел. — От пего меня клонит ко сну.

— Хотите, я сяду за руль?

— На обратном пути. Мы остановимся, разомнем ноги, и тогда вы поведете машину.

За последние два часа ничего не изменилось в окружающем печальном ландшафте: все та же желтая земля со вздымающимися ноздреватыми муравейниками, все те же чахлые, низкорослые пальмы и все та же равнинность. Эта равнинность скрывала истинную необъятность Чако. На двести метров по обе стороны дороги перед глазами были лишь ровные ряды пальм, а дальше, куда взгляд уже не проникал, они превращались в однообразную зеленую и серую дикую массу; однако оба путника знали, что эти похожие друг на друга пальмы в одинаковых высыхающих лужицах продолжают тянуться бесконечными рядами все дальше и дальше, и если их все пересадить в Англию, то они бы заняли полстраны.

Катили по мягкой латеритовой поверхности со скоростью сто километров в час. Дорога начинала местами просыхать; там, где вся вода успела испариться, она приобрела шафрановый цвет, и колеса уже немного пылили; в тех местах, где влага еще задержалась под коркой, дорога была цвета бычьей крови.

— Там что-то впереди на обочине, — сказал Адамс. — Должно быть, машина.

Горбатый силуэт, дрожащий в горячем воздухе, постепенно прояснялся, приобретая четкие очертания.

— Точно, машина, — сказал Максвел. — И по-моему, «рэнджровер». Что-то мне говорит: это и есть конец нашей поездки.

Через пятьдесят метров все их сомнения рассеялись. «Рэнджровер», высвобожденный из грязи, стоял на твердом участке обочины, его черные дверцы были распахнуты, а переднее сиденье выволочено на дорогу. Машина была аккуратно поставлена поближе к краю канавы, будто на оживленной улице. Максвел вместе с Адамсом вышли из «уайта», и нерешительно, с осторожностью они направились к машине взглянуть на творившийся там разгром: взломанные ящики, вспоротые сиденья и повсюду клочья ваты.

Максвел заметил что-то темное, неряшливо бугрившееся на красной земле поперек канавы, оттуда, как только он ступил поближе, бросились врассыпную какие-то грызуны.

— Видите, — сказал он Адамсу.

— Что это?

Максвелу почудилось, что Адамс весь куда-то исчез, хотя тот и не двинулся.

— Вам лучше остаться здесь, а я пойду взгляну, — сказал он.

То, что выглядело пародией на человеческое тело, лежало вниз животом. Оголенная плоть ног, вся исклеванная и изгрызенная, выступала из лохмотьев того, что когда-то было костюмом от фирмы братьев Брукс. Грудная клетка осталась нетронутой, и оттуда торчала огромной длины стрела. Максвел почувствовал спазмы в желудке и отступил назад. Обернувшись, он увидел Адамса, который стоял, открыв рот и переломившись в спине, будто придавленный внезапно обрушившейся на него тяжестью; шотландский румянец сошел со щек, пожелтевших, как от разлития желчи.

— Ну вот мы и нашли его, — сказал Максвел. — Нам здесь делать нечего. Лучше поедем в Сиракузы и сообщим в полицию.

— Делайте что хотите, — сказал Адамс.

— Да что с вами, Адамс? — сказал Максвел. — Вы, конечно, расстроены, но и я тоже.

— Вы не против, если я помолчу? У меня просто нет желания разговаривать, вот и вес.

10

Максвел позвонил Розе в кафе.

— Извини, что не появился раньше. Я был в поездке. Ты свободна сегодня днем, верно? Как насчет того, чтобы пойти посидеть в «Инн»?

— Я должна убрать здесь перед уходом, — сказала она. — Я смогу выбраться не раньше трех. Ты можешь прийти в эго время, если хочешь.

Голос у нее был какой-то тусклый.

— А не пойти ли нам па скачки?

— Я не одета.

— Хорошо, в таком случае сходим в кино. Идет фильм «Острова на реке», может, и неплохой.

Прислушавшись к своему голосу, он понял, что его веселость звучит слишком наигранно.

— Посмотрим, — сказала Роза.

Максвел был уверен, что она уже прочитала все соответствующие газетные сообщения; часть из них была той особой смесью предположений и лжи, которая позволяет выжать всю возможную сенсационность из таких происшествий, как это.

«Джеймз Максвел, англичанин, обнаруживший тело Абеля Каррансы, был задержан в Сиракузах для дачи показаний, длившихся шесть часов; только после этого он был отпущен».

Ложь. Парагвайцы проявили откровенное безразличие к этому делу. Они посыпали тело Каррансы дезинфицирующим порошком, затолкали в пластиковый мешок и бросили в угол двора. После этого Максвел и Адамс выпили пару рюмок с сержантом, который к тому времени был уже немного пьян; сержант подарил им старый выпуск порнографического журнала, провезенного контрабандой из Аргентины, и они уехали.

Но в газетах были и другие заметки, которые не только щекотали нервы, но и сообщали правду.

«Асунсьонское „Охо“ сообщает, что Абель Карранса умер от пулевых ран в голову, кроме того, установлено, что стрела, вынутая из его тела, одна из тех, что импортируют из Бразилии для продажи туристам».

Максвел согласился бы с тем, что большая, искусно разукрашенная стрела могла быть куплена в сувенирном магазине. Решив оставить такую явную подделку на месте преступления, убийца или убийцы доказали нехватку профессионализма.

Накануне вечером Максвел обедал с Пересом в английском клубе. И Перес сказал:

— Шум этот дней на десять. Через месяц они забудут, что такой человек вообще когда-либо существовал.

— Кто убил его? — спросил Максвел.

— Этого мы, вероятно, никогда не узнаем.

Максвел раз пять объехал площадь, дожидаясь Розу. Город недавно захватило поветрие проводить уик-энд по- английски, и оно было настолько сильно, что в субботу к часу дня вся жизнь в городе замирала. На улицах едва ли можно было встретить хоть одного прохожего. Даже продавцы цветов и калеки на ступенях собора куда-то исчезали, а стоянки были заполнены такси с дремавшими на задних сиденьях шоферами. Было десять минут четвертого, когда Роза появилась на террасе кафетерия. Максвел помахал ей рукой. Она пошла к нему, но словно избегая встретиться с ним взглядом. Роза села у самой дверцы так, что между ней и Максвелом осталось большое пространство.

— Улыбнись, — сказал он.

Роза продолжала смотреть прямо перед собой.

— Куда мы поедем? — спросила она.

— Хочешь в кино?

— Не думаю. У меня не то настроение.

— Может, поедем ко мне и послушаем пластинки?

— Мне и этого в общем не хочется.

— Хорошо, давай тогда просто покатаемся.

Этот город плохо подходил для прогулок на машине. Поехать покататься здесь означало медленно проползти под светофорами по какой-нибудь из четырех главных улиц, затем объехать несколько раз площадь, и все. Куда дальше? Возродившись во время бума, город грезил нефтяными вышками и ни во что не ставил свое прошлое. Там были многочисленные банки, возносившиеся кверху кварталы новых домов, заправочные станции с комнатами для отдыха, кегельбан для американцев и «Биркеллер» для немцев, и еще кинотеатр для автомобилистов. Но не было там ни одного места, куда бы стоило заглянуть дважды: даже муниципальные сады, которые усердно пропалывались и поливались муниципальными садовниками, похожими в своих униформах на гусарских офицеров, и большой рынок, где сидели под знаменами своих племен индейцы, навалив па прилавки кучи всякого барахла, и где продавались лилии — за пять центов столько, сколько мог унести разом один человек, — даже эти места не составляли исключения. В окрестностях не было ни парка, ни ухоженного леса, где можно было бы побродить, никаких маленьких загородных ресторанов с видом на какой-нибудь водопад или выставкой изделий местных мастеров.

Они выехали на недостроенную дорогу, где машины, чтобы избежать выбоин и колдобин, выруливали то на одну, то на другую сторону и нередко возникали перед самым носом их «форда». Бетонированное покрытие кончалось у железнодорожной станции, окруженной небольшим леском, где устраивались на ночлег бездомные, если их не прогоняла полиция или не начинался дождь. Отсюда дорога шла совершенно разбитая, и большинство поездок завершалось у этой станции. Вокруг располагались павильоны, в которых подавали закуски и напитки.

Они вошли в один из павильонов, чтобы посидеть минут десять, попить холодной содовой, наблюдая за ленивыми ужимками попугаев в клетках и подкармливая ручного тапира, который окривел на один глаз и явно одурел в неволе. Невдалеке Максвел заметил Адамса, который пил с достоизвестным перекупщиком шкур зверей, охраняемых законом, и, вероятно, о чем-то сговаривался. Адамс поднял глаза, смущенно помахал рукой и отвернулся.

Делать здесь было больше нечего, поехали обратно в город.

— Ты, по-моему, не в себе, — сказал Максвел.

— Конец недели. Я устала.

До этого Максвел всегда видел ее возбужденной, она просто излучала жизнерадостность, была быстра па забавные и дерзкие замечания, втягивая его в постоянные любовные перепалки. Сейчас его вдруг поразила мысль, что он может потерять ее и потеря будет очень горька.

— Неужели тебе совсем ничего не хочется? — спросил Максвел.

— Если ты не против, повези меня на выставку восковых фигур, — сказала она. — Я никогда там не была.

— Я тоже, но, говорят, это очень скучно.

— Но мне все-таки хочется пойти туда.

Выставка восковых фигур была жутким паноптикумом, однако считалась просветительским мероприятием. Эта под названием «Человек и его зарождение» была самым дешевым развлечением в городе — входная плата меньше, чем стоимость бутылки кока-колы; там всегда толпились флегматичные городские индейцы из тех, кто имел хоть немного денег, содержа собственные лавки па рынке; свое богатство они демонстрировали множеством одежд, которые могли враз на себя напялить.

Максвел и Роза оказались единственными белыми в небольшой очереди у входа, они подождали минут двадцать, прежде чем их впустили в зал; оп был заполнен экспонатами, показывающими различные стадии беременности, процесс родов. В табличке на стене зала говорилось, что выставка «одобрена правительством и поддержана самыми блестящими специалистами в области медицины». Индейцы, облаченные в два, а то и в три пиджака, а женщины во множество юбок, глазели в полнейшем молчании и без всякого выражения на лице. Иногда кто-нибудь из них, будь то мужчина или женщина, доставал из одежд бутылочку спиртного и, сделав затяжной глоток, убирал ее обратно.

Роза и Максвел вышли.

— Давай посидим и поговорим в машине, — сказал он.

Они прошли три квартала до площади, где Максвел рискнул оставить машину на стоянке, принадлежавшей «Гезельшафту», самовольно отодвинув огораживающий ее барьер. Единственным человеческим существом на площади был фотограф, сидевший около своего древнего зачехленного ящика на треноге и поджидавший с неистощимым терпением каких-нибудь клиентов. Крохотные розовые голуби были заняты церемонией ухаживания, подергивая головками, подпрыгивая или важно расхаживая по пустынной улице.

— В чем дело? — спросил Максвел.

Она лишь покачала головой.

— Это из-за Каррансы?

— В какой-то степени.

— Ты знаешь, что это я его нашел?

— Да, я читала об этом.

— Ты очень переживала. Это, должно быть, было для тебя большим потрясением.

— Дело не только в этом. Тут еще кое-что.

— Что же?

— Я не хочу говорить об этом.

— Нет, расскажи. Что бы ни было, я, уверен, смогу помочь.

— Не сможешь.

— По крайней мере дай мне возможность попытаться.

— Произошла ужасная вещь. Мне делается плохо, только я начинаю говорить об этом.

— Ты должна рассказать мне. Рано или поздно тебе придется. И лучше это сделать сейчас.

Губы у нее задергались. Ему показалось, что она готова разрыдаться.

— Сегодня мне принесли в кафе посылку. Она была в подарочной обертке и обвязана шелковой лентой. Я подумала, что от тебя. Открыла ее при других девушках и…

— Продолжай, — сказал он, — Что там было?

— Я не могу. Пожалуйста, не заставляй меня говорить. Меня вырвет.

— Это было что-то очень отвратительное?

Она кивнула, две слезы покатились по щекам.

— Тебе будет плохо, если я сам скажу тебе, что это было?

Она затрясла головой.

— Я не знаю. Я не хочу ничего больше говорить, — произнесла она.

— Зародыш гуанако?

— Боже мой, как ты узнал?

— Я знаю, что так делают.

— И ты знаешь, что это значит?

— Значит все что угодно в зависимости от намерения пославшего, или же это бывает обыкновенной глупой шуткой.

— Это означает, что я буду убита.

— Не глупи, — сказал Максвел — Что за чушь? Кому это вздумается тебя убивать? Я знаю об этих зародышах гуанако. Их продают сотнями в Ла-Пасе. У вас всегда так: открывают ли собственный обувной магазин, отправляются ли в Европу, всякий раз покупают его и что-то там с ним делают. Самое распространенное суеверие в этой стране.

— Да, — . сказала она. — Но если пойти к колдунье, взять у нее эту штуку, с которой она проделала что-то вроде убийства, и послать ее какому-нибудь человеку, то это значит, что он умрет.

— Как ты можешь верить таким вещам?

— Если живешь здесь, невозможно не верить. И ты бы верил, если бы родился в этой стране.

— У тебя есть какие-нибудь предположения, кто бы мог это сделать?

— Только один человек. Мадам Карранса. Прошлым летом она ездила к колдуну насчет своего мужа, и он сказал ей, что тот умрет в этом году из-за женщины. Один их слуга приходил ко мне вчера в кафе и предупредил, что она ходила туда опять, и колдун ей сказал, что эта женщина я.

— Сколько же вреда приносят такие люди! — воскликнул Максвел. — Не понимаю, куда смотрит полиция.

— Полиция сама к ним обращается. А этот колдун самый сильный в стране, даже президент к нему ходит. Он может читать мысли и предсказать день смерти.

— Ну в моем случае не смог бы. Эти люди имеют силу только над теми, кто верит им.

— Ты здесь иностранец. Иначе ты был бы такой, как все.

— Что ты сделала с этой штукой?

— Одна наша девушка забрала ее и уничтожила. Сама я упала без сознания, когда увидела ее. А теперь чувствую, что-то творится внутри меня, и я не могу справиться с дрожью.

— Это только самовнушение, вот и все, — сказал Максвел. — Тут тебе мог бы помочь священник. Давай обратись к нему. Я могу тебя отвезти.

— Он наверняка мне посоветует молиться. Но я и так уже молилась. Какой толк от этого?

— Тут нужны не молитвы. Священник совершил бы какой-нибудь подходящий обряд вроде заклинания, — предположил Максвел. — Обрызгали бы тебя святой водой. Позвонили бы в колокола. Не знаю, что они там делают и почему помогает, но это действительно действует. Сам я называю такие обряды подавлением внушения; они же называют изгнанием злого духа. Но какая разница, как называть…

— Это не злой дух, — сказала она. — Это мадам Карранса.

— До чего же ты ее боишься!

— Я знаю ее. Я знаю, на что она способна.

— У меня есть предложение, — сказал Максвел. — Брось свою работу в кафе и переезжай ко мне, пока не пройдет твой страх. Приводи свою маму. У меня ты будешь чувствовать себя в безопасности. Можешь оставаться сколько захочешь.

— Нам надо на что-то жить, — сказала она. — Конечно, это чудесное предложение, но тогда бы я потеряла свою независимость.

— Я одолжу тебе денег, и ты их мне когда-нибудь вернешь, если в этом вся загвоздка.

— Ты очень добр ко мне, — сказала она. — Я подумаю день-другой и тогда решу. Наверное, с мамой будет нетрудно договориться. Во всяком случае, я поговорю с ней, как только вернусь домой. Если она будет согласна и я завтра не почувствую себя лучше, то, возможно, подам заявление об уходе.

— Я приеду и заберу тебя в понедельник вечером.

— Только не приходи в кафе, — сказала она. — Позвони мне во вторник, и мы договоримся, где встретиться.

— Приводи-ка с собой маму. Может, лучше познакомиться с ней сразу?

— Посмотрю, что она скажет. Если я решу бросить работу и мама будет не против переехать к тебе, то, возможно, мы придем вместе, и ты пригласишь ее в свой дом.

— Прекрасная мысль. Так мы и сделаем.

11

После дня, полного всяких деловых неурядиц, Максвел проспал. В восемь его разбудил телефонный звонок. Он поднялся, чувствуя себя немного виноватым, и пошел к телефону.

— Джим, это Стив Уолдмен.

— Привет, Стив.

— Звонил в контору, но там сказали, что вы, наверное, работаете сегодня дома.

— Работаю. Или, вернее, буду. А что, я вам нужен?

— Да. Наш клиент, мадам Карранса, намерена продать дело, которое она унаследовала от своего покойного мужа, и меня попросили обратиться к вам. Может быть, вы заинтересуетесь?

— Возможно. Очень возможно.

— Вы не будете в наших краях сегодня?

— А когда вам удобно?

— В любое время.

— Я заеду примерно в половине второго.

Стив Уолдмен, управляющий банка, в самом начале своей карьеры подпал под обаяние Билли Грэхама^[3], и это отразилось на его пылком, почти благоговейном отношении к финансовым делам. Каким бы расстроенным ни оказывалось состояние дел его клиента, Уолдмен неизменно внушал надежду, что все поправимо. Он был честолюбивым членом общества, и недавнее избрание в председатели гольф-клуба закрепило его негласное лидерство в американской общине.

Уолдмен с живостью и воодушевлением изложил Максвелу суть дела.

— Мадам Карранса хотела бы, чтоб этот вопрос решился в два дня. Перед вами открывается редкая возможность, но действовать нужно быстро.

— Почему такая спешка? Ее муж умер только три дня назад.

— Не удивляйтесь, — сказал Уолдмен, — в этой части света дела подобного рода требуют быстроты. Тому есть и практические и психологические причины. Как вы знаете, закон, вполне резонно учитывая здешний климат, постановил хоронить тело умершего не позднее чем через двадцать четыре часа после кончины. — Тема смерти была для Уолдмена одной из любимых. — Кроме того, тут еще сказываются пережитки примитивного мышления, побуждающие людей как можно быстрее разделаться с собственностью покойного. Нечто подобное можно встретить у цыган; после смерти своего вождя они тут же сжигают все, что он нажил в этом бренном мире, с кибиткой в придачу. Но, как говорится, нет худа без добра. Теперь вопрос в том, сможете ли вы в такой ситуации управиться за двое суток? Ответ, конечно, — нет, вы и не будете пытаться.

Максвел почувствовал, как волна чужого воодушевления и оптимизма мягко подняла и понесла его. Для Уолдмена не было ничего невозможного.

— В данной ситуации вам надо бы прежде всего ознакомиться с тем, что составляет это наследство, и решить, интересует вас оно или нет. Если да, то вы и другая сторона договариваетесь о составлении купчей, которая затем надлежащим образом заверяется. Вы увидите, до чего мало желания торговаться у людей, оказавшихся в таком положении, как она.

— Однако я не очень себе представляю, как это мне удастся договориться с мадам Каррансой.

Уолдмен тотчас отмел и это возражение:

— Она очаровательная и любезная дамочка. В свое время была красавицей. Выступала на сцене в Буэнос- Айресе. Не слыхали? Впрочем, вам решать, банк может действовать от вашего имени, если это вас больше устраивает. Но вы бы сами убедились, какая это чрезвычайно разумная дама. — Уолдмен издал радостный смешок.

— А завещание не надо будет утверждать через суд?

— Нет. Все записано на ее имя. Такое впечатление, будто у ее мужа были какие-то недобрые предчувствия и он заранее сделал все распоряжения.

— На какую сумму она рассчитывает?

— 250 тысяч, — сказал Уолдмен. И передернул плечами, как обычно при упоминании больших денежных сумм. — Очень дешево.

— Понимаю. А не может быть никаких подвохов?

— Неужели вы думаете, что я согласился бы взяться за это дело, если бы не был в нем уверен?

— Конечно, не согласились бы.

— Вы, я думаю, представляете себе, какова истинная цена весьма внушительного парка грузовиков, который собираетесь приобрести, не говоря уже о хорошо оснащенных мастерских. Выгодная сделка. Если учесть еще и землю.

— Какую землю? Впервые об этом слышу.

— Видите ли, потенциально, в сделку входит земельная собственность, причем очень цепная. Но, возможно, ее приобретение не отвечает вашим планам, и я вполне могу понять это. Так что вам нет абсолютно никакой необходимости приобретать то, в чем вы не видите для себя пользы. Грузовики — действительно очень выгодное приобретение, что же касается остального, то можете рассматривать это как своего рода необязательный довесок.

— Что в данный момент надо делать?

— Значит, вы согласны, я так вас должен понимать?

— Я был бы сумасшедшим, если бы отказался.

— Вы приняли совершенно мудрое решение. И сейчас вам остается только попросить у меня заем.

— Что я и делаю.

— Вам, вероятно, потребуется триста тысяч? — предположил Уолдмен и опять передернул плечами.

— Этого недостаточно. Половина грузовиков Каррансы в очень плохом состоянии. Мне придется вложить по крайней мере сто тысяч, чтобы поставить их на колеса.

— Ну тогда четыреста тысяч. И обычные гарантии.

По изменившемуся тону Уолдмена Максвел понял, что эта сумма была для него пределом.

— Желательно, чтобы половина ссуды была выплачена в течение года, — продолжил Уолдмен. — Это не составит для вас большой трудности. Я слышал, «Гезельшафт» с большой охотой арендует все грузовики, которые вы сможете им предоставить. Кроме того, у меня есть основания предполагать, что их заинтересует также и земля. С такими людьми стоит иметь дело.

— Ну, Стив, вы, как всегда, дер лейте ухо востро.

Уолдмен принял комплимент с улыбкой, будто извиняясь за свои человеческие слабости.

— Вы же знаете, Джим, в этой стране нет необходимости прослушивать телефоны, чтобы знать, что происходит. Я уверен, у них проблема с транспортом, которая становится все серьезнее. И они будут рады переговорить с вами, как только вы будете готовы.

— Хорошо. Когда я смогу приступить к делу?

— Это полностью зависит от вас. Как только вы заплатите деньги. Можете завтра. Вы же не из тех, кто ждет у моря погоды?

— А вы займетесь выплатой?

— Если вы хотите, чтобы я уладил такие мелочи, то с готовностью это сделаю.

— Тогда все?

— На данный момент больше, кажется, обсуждать нечего.

— Вы, я погляжу, уже все успели подготовить. Мне, наверное, следует ознакомиться с моим будущим приобретением и заехать в гараж Каррансы, заодно представиться самому.

— Верная мысль. Хотите, чтобы присутствовала мадам Карранса?

— Честно говоря, нет. В данный момент мне было бы немного трудно говорить с ней, прошло всего лишь несколько дней после того, что случилось с ее мужем.

Уолдмен поднялся и чуть ли не до хруста сжал руку Максвела.

— Спасибо вам за все, что вы сделали, — произнес Максвел.

— Не стоит. Приятно участвовать в зарождении такого дела. Я получаю большое удовольствие, помогая подняться на ноги подобным затеям. У вашей фирмы должно быть большое будущее.

Уолдмен пошел проводить его до двери, но вдруг приостановился и, передернув плечами, сказал то, что уже, наверное, давно держал в голове:

— Ах да! Вы, вероятно, заметите в гараже личную машину Каррансы. Она не входит в сделку.

— Я бы сам понял. Вы ведь имеете в виду знаменитый пурпурный «кадиллак». Что же с ним собирается делать мадам? Продать в цирк?

Уолдмен закашлялся.

— Дело в том, что я сам собираюсь его приобрести.

— Вы, Стив? Зачем он вам?

— Я полагаю, этим вопросом вы бы хотели польстить самолюбию владельца?

Уверенность и напористость в голосе Уолдмена несколько ослабли. Максвел с возрастающим изумлением вглядывался в его лицо.

— Но вы ведь не собираетесь в самом деле на нем ездить?

— А почему бы и нот, вы мне можете объяснить?

— Боюсь, что нет. Верно, отчего же не ездить, если хочется. Просто с некоторыми это как-то, я бы сказал, не вязалось бы. Ну а с вами совсем другое дело. Все- таки… вы выделяетесь…

Максвел не нашелся, чем закончить, потерявшись в нагромождении слов, которыми старался хоть как-то подправить ситуацию, вероятно, уже безнадежно испорченную. Уолдмен погрузился в непробиваемое спокойствие.

— Вы наверняка не восприняли мои слова серьезно, — опять невпопад сказал Максвел. — Вы должны бы меня знать. Это чудесная машина, и я был бы только рад, если у меня была возможность купить ее…

Уолдмен протестующим жестом остановил его.

— Не стоит продолжать, и, пожалуйста, Джеймз, поверьте, у меня есть чувство юмора. Я никогда не воспринимал вас серьезно.

С Максвелом распрощались так, будто ничего не произошло, и привычно похлопали по плечу в знак дружеского расположения, но он знал, что никогда не забудет того выражения обиженного до слез ребенка, которое па мгновение исказило лицо Уолдмена. Тот останется его банкиром, как и прежде, его советы будут дельными и своевременными, а процент по займу останется чуть ниже того, какой обычно берут банки. Но что касается личных отношений, то Максвел не был уверен, что они останутся прежними.

12

Гараж и мастерские Каррансы находились в невзрачном пригороде под названием Парадисо-2, построенном для того, чтобы хоть как-то привести в порядок этот изглоданный нищетой восточный район города.

Максвел и Адамс приехали туда без предупреждения, и, хотя приготовились к самому худшему, ожидая увидеть полный беспорядок, то, какой предстала перед ними развалившаяся империя Каррансы, ужаснуло их. Они обнаружили там настоящие трущобы. Хижины из упаковочных ящиков и разбитых канистр были сложены внутри и вокруг гаража, который оказался огромным полуразрушенным строением без единого целого окна и без единой висящей на петлях двери. Стоял невообразимый гомон женских и детских голосов, вой младенцев и собак, воздух был наполнен серой пылью, которую поднимали шаркающие туда-сюда ноги, а в ноздри бил острый запах мочи. Грузовики Каррансы стояли нестройными мертвыми рядами, многие из них на домкратах вместо колес, некоторые без мотора, только одни металлические каркасы. Какие-то мужчины в комбинезонах, коротышки с неестественно широкими туловищами бесцельно бродили по двору или же наблюдали за игрой в карты, происходившей тут же на земле. Несколько человек забрались в затененные уголки и там спали.

— Неужели мы сможем здесь хоть что-то сделать?

С этим отчаянным вопросом Адамс пошел па поиски какого-нибудь начальства.

Он вернулся, угрюмо пиная ногами комки земли, прижав ко рту платок. Адамс боялся трущоб. Кто-то ему сказал, что в Парадисе-2 были обнаружены микробы и вирусы более чем трехсот болезней.

— Я смог найти только мастера, — глухо проговорил Адамс. — Управляющего сейчас здесь нет. Он ушел ловить рыбу.

— А что, эти люди сегодня вообще не работают?

— Сегодня фиеста.

— Первый раз слышу.

— Я тоже. Но мастер сказал, что они чтут святую католическую церковь, и показал мне календарь. Там стоит «Непорочное зачатие». — Адамс скорчил насмешливую гримасу. — Как сообщил он мне, в этом заведении соблюдают двадцать семь фиест.

— И надо думать, что на это время вся работа останавливается напрочь.

— Да, по всей видимости.

Облаченный в комбинезон представитель местной рабочей силы возник, еле переставляя заплетающиеся ноги, из дальнего конца двора, заваленного коробками передач, задними осями и экскрементами. Подойдя ближе, он на мгновение замер, вглядываясь в их лица, а затем поплелся дальше с выражением лица печальным и одновременно дерзким.

— Ничего не соображает, — заметил Максвел, — Напился как свинья. Что это там продает женщина в палатке?

— Спиртное.

— Вы хотите сказать, что сам Карранса разрешал им приходить сюда и продавать спиртное на территории своего гаража?

— Похоже. Он ведь был очень терпимый человек.

— Никогда бы не поверил, что такое бывает, — сказал Максвел. — Как в комиксе ужасов, нелепо и жутко. Неужели все эти люди так и живут здесь? И женщины и дети? Ну и местечко себе выбрал Карранса для гаража.

— В Парадисе-2 не надо платить земельную ренту. Это-то и привлекло. К тому же прямо под рукой сколько угодно рабочей силы.

— Становится совершенно непонятно, как ему удавалось продержаться так долго.

— Он много экономил, удерживая зарплату, — сказал Адамс. — Между прочим, тот самый Пебб, антрополог, приезжал сюда специально, чтобы изучить для своей диссертации здешние порядки. Так вот он рассказывал, что вместо денег Карранса выдавал продукты. За каждого работника, которого брал, он обязывался кормить пять его нахлебников: жен, детей, тетушек, дядюшек, двоюродных братьев и сестер, друзей, всех, кого угодно. Давал им овощи со своей фермы и всякие отходы. А в день своего рождения или на крещение обычно вручал каждому работавшему у него мужчине три доллара. Вот и все деньги, которые они от него видели.

— Я бы не смог так вести дело, — заключил Максвел. — И не буду даже пытаться. Склад характера у меня не тот, чтобы выдержать весь этот бедлам.

— Теперь вам никуда не деться. И что же вы собираетесь предпринять?

— Все изменить.

— Желаю удачи. Не собираетесь кормить всю эту публику?

— Нет.

— Вам придется. — Адамс издал короткий резкий смешок. — Они составляют неотъемлемую часть фирмы, которую вы собираетесь унаследовать. Когда Пебб приезжал сюда, то у Каррансы числилось сто шестьдесят водителей и механиков, а он насчитал больше семисот человек вот в этих хижинах.

— Вас почему-то всегда радует, когда я сталкиваюсь с какими-нибудь трудностями, — еле сдерживаясь, произнес Максвел. — Или мне это только кажется?

— Только кажется.

— Каких же действий вы от меня ожидаете? Или давайте лучше так. Что бы вы сами сделали?

— Я бы поискал какое-нибудь компромиссное решение. Может, выплачивал им обычную зарплату и еще выдавал бы еду.

— Понятно. Ну это как раз то, что я не стану делать.

— Я знал, что не станете.

— И вы тоже. Вам бы только выставить меня в неприглядном свете, а на самом деле вы поступили бы не иначе.

— Максвел остановился, привлеченный шумной дракой, разыгравшейся между двумя игроками в карты. Один из них, корча зверские гримасы и вопя, ринулся на второго, угрожающе замахиваясь разводным ключом, лежавшим до этого на лавке. Два других приятеля набросились на него сзади и оттащили в сторону. Когда отпустили, он тут же упал, как куль, и заснул.

— Здесь нужны крутые меры, — продолжал Максвел. — Это и есть мое решение. Завтра утром, как только появится управляющий, я его вызову к себе в контору и сообщу ему эту неприятную новость. Отныне все эти бездельники будут регулярно получать зарплату, но будут и работать. Они будут работать по двенадцать часов в день шесть раз в неделю и будут получать за день два пятьдесят, как и наши. Правильно?

— Вы здесь хозяин.

— Те, кого застанут пьяным на работе, будут тотчас уволены, и мы привлечем полицию, чтобы справиться с незаконной продажей спиртного. Всем остальным придется отсюда убраться. И весь этот хлам выбросим вон. Для этого я готов дать неделю срока. Завтра пошлем сюда наших механиков из Пайлона, чтобы они сделали все, что возможно, с этими развалюхами и поставили их на колеса.

Кроме игроков в карты и слонявшихся без дела мужчин, там было еще человек пятнадцать детей разного возраста, несколько женщин, две из них кормили младенцев грудью, а другие были заняты стиркой, кое-где темнели фигуры спящих, и с полдюжины подростков играли в бейсбол.

— Куда денутся эти? — спросил Адамс, указывая на них.

— А куда хотят. В Парадисе-2 полно места. Их хибары можно разобрать и собрать где угодно за полдня. Они обретаются здесь только для того, чтобы не упустить раздачу продуктов. Как только увидят, что их больше здесь ничего не ждет, они тотчас уберутся.

— Вы ставите более жесткие условия, чем Карранса.

— Совсем наоборот, стоит только посмотреть на это с денежной стороны. Карранса тратил, наверное, доллар в день на человека. Самое большее полтора. При наших двух с половиной у них в кармане остается еще доллар на расходы. Если кому-то захочется содержать на эти деньги еще и своих родственников, то никто ему мешать не будет, только пусть они сюда не являются. И ничего в этом жестокого нет. Мы все-таки платим па пятьдесят центов больше, чем другие.

Максвелу подумалось, что сейчас самое время подробнее поделиться своими планами.

— Несколько дней назад у меня был разговор с Адлером. Судя по тому, что он мне сказал и что подтвердил вчера Уолдмен, Адлер очень нуждается в этих грузовиках.

— Легко себе это представить.

— Я собираюсь заключить с ним контракт, но на несколько иных условиях. Карранса сдавал внаем только грузовики, шоферы оставались под его ведомом. Давал им распоряжения он, а не «Гезельшафт», что немцам не нравилось, и я их понимаю.

— Значит, вы собираетесь с ними заключить комплексную сделку? Грузовики вместе с шоферами?

— Да, именно. Мое намерение укрепилось еще больше, когда я увидел, что тут творится. Адлер говорил, что, если эти шоферы напиваются и затевают драки, с ними ничего невозможно сделать. Они теряли сотни часов рабочего времени. Теперь, когда шоферы станут работать на «Гезельшафт», то будут под их контролем, а по моим.

— Включая и наших шоферов?

— Включая и наших. Есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— У меня есть мое личное мнение.

— Но вы не собираетесь его высказывать?

— Это бесполезно.

— Ничего подобного, я как раз спрашиваю у вас совета, — произнес Максвел.

— Вы спрашиваете его тогда, когда все уже решено. Я против любой сделки, которая может привести нас к потере независимости. Одно неизбежно повлечет за собой другое. Я же приехал сюда работать для британской фирмы, и мне совершенно не светит проснуться однажды утром служащим германской компании.

— Такого никогда не будет.

— Вы уверены?

— Да, уверен. Я рассматриваю это условие сделки как возможность вышколить наших шоферов за счет «Гезельшафта». У тех научный склад ума, и они досконально изучили проблему трудовых отношений. По сравнению с ними мы просто дилетанты. Три месяца под началом «Гезельшафта» принесут им всем огромную пользу.

Надеюсь, что вы правы.

Это только эксперимент. Мы будем связаны договором лишь три месяца. И если дело не пойдет, можем отступиться, ведь мы ничего при этом не теряем.

— Ваше дело, поступайте как хотите. Но, думаю, мне следует предупредить, чтобы вы подыскали себе другого управляющего, потому что я уеду, как только истечет контракт. Почему вы смеетесь?

— Интересно, помните вы, сколько раз я это слышал за последние два месяца?

13

Максвел захватил с собойнесколько нераспечатанных писем, адресованных Каррансе, но, оказалось, только одно из них содержало такую настоятельную просьбу о содействии, что отправиться по этому письму надо было сразу же. Письмо прислал управляющий колонией «Маргаритка», обреченным, по общему мнению, кооперативным хозяйством, и движимый сочувствием не меньше, чем любопытством, Максвел поехал в ее главную контору, находившуюся в громадном полуразрушенном старинном фермерском доме.

Шли последние дни уборки сахарного тростника, и девять десятых всех хозяйств уже закончили работу, отправив свой тростник на переработку. Глядя на поля колонии, Максвел отметил, что, какие бы причины ни подтачивали ее хозяйство, все же им не следовало так затягивать уборку и пользоваться стародавним неэкономичным способом выжигания стерни, который, несомненно, вредил будущему урожаю.

До фермерского дома оставалось около четырех километров, ржаво-красное солнце скользило за тонким слоем черного дыма, вокруг простиралась присыпанная золой желтая стерня. Особую прелесть колонии «Маргаритка» в дни ее наивысшей силы и славы представляли шпалерные сады, за которыми ухаживала внушительная команда садовников. Увидев, что сады вырубили, а землю отдали под тростник, Максвел был разочарован. Когда он подъезжал к главному зданию усадьбы, рабочие развели огонь на ближайшем поле в трехстах метрах от дома, и это здание предстало перед Максвелом среди взметнувшихся клубов дыма и длинных, как кометы, искр. Крысы начали выбегать из горящего тростника, рубщики с воплями и улюлюканьем гонялись за ними и били мачете.

Максвел подъехал к высокой веранде, и ему навстречу из двери вышел худой моложавый мужчина с седыми волосами; он представился как Рамос, управляющий колонией, и провел его в дом. Максвел оказался в огромной разоренной комнате, где не было никакой мебели, на потолке в нескольких местах обвалилась штукатурка. Двое мужчин с почерневшими, как у шахтеров, лицами, вошли в комнату, неся какие-то два громоздких предмета, завернутых в газету. Когда их развернули, то эго оказались стулья, которые были здесь, видимо, большой ценностью. На один из них предложили сесть Максвелу. На другой сел Рамос.

— Сожалею, что приходится принимать вас в этой комнате, — сказал он. — Но в остальных нет стекол, и там полно дыма.

У него было легко запоминающееся лицо; в нем было то утонченное выражение страдания, которое побуждало церковных скульпторов выбирать подобные лица в качестве моделей для изображения Христа или святых. Максвел никак не мог вспомнить, где он раньше видел Рамоса, но был уверен, что они встречались, и эти встречи были приятными.

— Кажется, мы с вами уже когда-то виделись? — сказал он Рамосу.

— Одно время я был старшим официантом в «Крильоне».

— Да, верно. Теперь я вас вспомнил.

Он был приятным и умелым официантом. Слишком хорошо образован для такой работы, считал тогда Максвел. В голове поэзия и экономика, а перед глазами поглощающие еду посетители. Максвел подозревал, что Рамос происходит из какой-то старинной фамилии, заглушенной порослью новых разбогатевших семейств, и он, последний ее отпрыск, нес на себе печать благородной обреченности.

— Вас уже давно не было видно в «Крильоне», — сказал Максвел. — Надоело там работать?

— Нет, не надоело. Отель перешел в руки других хозяев, и на мое место они взяли сына каких-то своих друзей. Поэтому я оказался здесь.

— Довольно резкая перемена, верно?

— В общем-то у меня есть опыт работы на ферме. Мой отец был когда-то землевладельцем, но он лишился своих земель после реформ предыдущего правительства.

— Страшно не повезло. Тем более что это правительство просуществовало всего три года.

— Но я считаю те реформы правильными. Они были неизбежны.

— Ну если даже вы так считаете, то что уж сетовать мне, — сказал Максвел.

Странный человек, подумал он про Рамоса. От наследника землевладельца дойти до официанта, затем фермера почти разорившейся колонии «Маргаритка» — это был резкий путь вниз, однако он принимал его с такой готовностью, которая граничила с мазохизмом.

Максвел ощутил вдруг неприятный запах, который исходил от человеческих тел, распростертых на одеялах в дальнем конце комнаты.

Рамос пояснил:

— Мы устроили здесь лазарет. У нас несколько случаев гастроэнтерита. К сожалению, в такое время года невозможно уберечь продукты от порчи.

— Давайте выйдем погуляем и обсудим там вашу ситуацию, — предложил Максвел.

Снаружи серые хлопья пепла летали в воздухе, как снег. Но даже дегтярный запах горящего тростника принес Максвелу облегчение после затхлости и вони, стоявших в комнате с больными.

— Мне говорили, что когда-то у вас здесь были прекрасные сады, — сказал Максвел.

— Самые красивые во всей стране. Чтобы заложить их, сюда завезли из долин несколько тысяч тонн земли. Но мы решили, что не можем отдавать столько плодородной почвы под такую роскошь, как сады.

— Сколько часов в день вы работаете?

— Тринадцать-четырнадцать, — ответил Рамос. — Иногда больше.

— Сколько же зарабатывают ваши люди?

— Мы не пользуемся деньгами. Все, что производит колония, распределяется поровну.

— Я совсем забыл, — спохватился Максвел.

По дороге им попался мужчина, скорчившийся над отхожей канавой, постанывая и кряхтя. На нем был нелепо напялен мотоциклетный шлем — новый символ богатства, на приобретение которого крестьяне иногда экономят деньги месяцами.

— Гастроэнтерит? — спросил Максвел.

— Боюсь, что да.

— А чем вы их лечите?

— У нас только аспирин.

— Ходят слухи, что вы уже дошли до точки.

— Не совсем так, мистер Максвел. Нам пришлось туго, это верно, но наступят и лучшие дни.

— Что за идея в основе вашей колонии? Что вас все еще держит?

— Мы руководствуемся тем, что людей можно убедить работать друг для друга и что их можно избавить от привычки ставить личные интересы превыше всего. Мы уверены, что эта привычка обусловлена тем напряженным состоянием, в котором находится человек, живущий в конкурирующем обществе.

Рамос с трудом выговорил слово «конкурирующий», а так он произнес свое кредо без запинки. Максвел решил, что эту речь он держал уже не раз.

— Если не будет этого напряженного состояния, возникнет новый тип людей, — сказал Рамос.

— Но он пока еще не возник? — спросил Максвел.

— Пока нет. Хотя мы делим здесь все поровну, случается, что сильнейшие получают больше.

— Значит, социализм не подходит для нынешних условий?

— Если бы у нас было еды хотя бы на десять процентов больше, чем сейчас, мы бы смогли превратить эту колонию в рай, — сказал Рамос. — Если бы мы смогли избавить людей от голода, они бы стали думать о других. Нам нужен только один хороший урожай, и мы спасены.

— Но будет ли оп когда-нибудь? Я слышал, что у вас не стало воды. Вроде как из реки выбрали всю воду…

— Мы теперь копаем колодцы. И пока нам удалось продержаться.

— А теперь вы столкнулись с проблемой транспорта. Что же у вас случилось?

— Грузовики не приходят, и не на чем доставить тростник па переработку. Если начнутся дожди, урожай погибнет. Я звоню целыми днями в транспортную контору, но никто не может ничего сделать.

— Фирма Каррансы перешла ко мне, и дело будет поставлено по-другому, — сказал Максвел. — Мне бы хотелось помочь вам. Но половина грузовиков на ремонте. Остальные уже обещаны. Я должен подписать сегодня контракт. Что же делать?

— Вам решать. Я в ваших руках.

— Я думаю, вы догадываетесь, кто забирает все грузовики?

— Сделать это может только одна компания.

— Верно. И они там не питают к вам особой симпатии. Верно?

Рамос только развел руками: враждебность «Гезельшафта» воспринималась им как стихийное бедствие вроде наводнения или урагана.

— Вы день ото дня становитесь все уязвимей и бессильнее, — сказал Максвел. — Все Кооперативные объединения обречены па это. Нет денег, нет кредитов, нет техники, нет друзей. Все, что вы сделали, это расчистили и приготовили место для других. А теперь вас отсюда выживают. Неужели вам не приходит в голову, что настало время отступить, пока вы еще можете хоть что-то продать. Несколько строений, немного скота, несколько гектаров огороженной пахотной земли…

— До этого дело еще не дошло, — сказал Рамос. — Мы будем работать еще немного больше. Немного меньше есть. Как-нибудь протянем.

— Вы потеряли большую часть своего хлопка, и похоже, что с урожаем тростника дела обстоят не лучше. Что вы сможете сделать?

— Если ничего не получится с остальным, мы займемся тропической пшеницей. Пятьдесят гектаров уже созревают. Нам нужна только небольшая передышка и еще семена к следующему урожаю.

— Но вам нужны еще и грузовики, причем срочно.

— Да, мы не сможем обойтись без них.

— Сколько вам нужно?

— Хотя бы шесть.

Было невозможно сказать нет. И печальное лицо озарилось надеждой.

— Вы ставите меня в трудное положение. Вы понимаете это? — спросил Максвел.

— Понимаю, вам нелегко.

— Меня восхищает ваша стойкость, и я бы хотел что- нибудь для вас сделать. Но, с другой стороны, я деловой человек. Контракт, который я собираюсь заключить с «Гезельшафтом», принесет мне прибыль, и я не могу их подвести.

— Я все понимаю, мистер Максвел. Действительно. И мне очень неудобно, что я беспокою вас своими проблемами.

— Это будет только между нами. Никому ни слова. Я дам вам шесть грузовиков, но только на неделю. При условии полной конспирации.

— Вы спасли мне жизнь. Не знаю, как вас благодарить.

— Вы заплатите мне за них, когда продадите свою пшеницу.

— Когда я сообщу об этом, в вашу честь устроят праздник. Какое счастливое совпадение! Завтра мы отмечаем день рождения нашей колонии.

И праздник этот будет последним. В этом Максвел был уверен. Через два года на том месте, где они сейчас стоят, будет пастись скот, и самые выносливые из молодежи колонии, если им повезет, станут работать здесь пастухами.

— Праздник — это, согласен, хорошо, — сказал Максвел. — Но может быть, все-таки лучше отложить его дня на два, пока вы не управитесь с тростником. Мне бы хотелось, конечно, на нем присутствовать, но не смогу. Знаете, что я придумал: пошлю вам лучше молодого бычка. И кое- какие лекарства.

Рамос схватил его за руку.

— Мистер Максвел, я не могу поверить этому. Теперь я вижу, удача наконец снова с нами.

— Но предупредите своих, чтобы они вели себя осторожнее. Мясо может оказаться слишком тяжелым для слабых желудков.

Максвел, однако, знал, что, как только прибудет туша, ее тут же свезут на рынок и продадут, оставив себе только требуху для супа.

Они повернули обратно. Невысокое пламя костров уже отгорело, и только голубой дымок вился в воздухе, чуть скрывая здание фермы вдалеке, но небо уже очистилось. Рабочие теперь сгребали стебли тростника, а дети носились взад-вперед, как почерневшие гномы, собирая их в вязанки.

— Скажите им, чтобы все было готово к погрузке на рассвете, — сказал Максвел.

Он вернулся в город и через час оказался в кабинете правления «Форсткультур Гезельшафта», куда его провела почти двухметровая, атлетического сложения девушка с прекрасными косами, от которых шел легкий запах мыла.

Солидность и процветание компании подтверждались всем убранством комнаты: толстые ковры — последнее новшество в кондиционированных тропиках; панели из редких местных пород дерева; голландский морской пейзаж XVII века в специально освещенной нише. Тихая музыка, как показалось Максвелу — Бетховен, смолкла, когда он вошел в комнату. Пять членов правления «Гезельшафта»: Адлер, Ристер, Копф, Фукс и Видлинг — уже ожидали его, стоя чуть ли не навытяжку около своих стульев. Они производили впечатление людей, которые никогда не были молодыми и никогда не будут старыми, а навсегда останутся сорокалетними, верша свое целеустремленное и четкое движение сквозь время. Каждый из них обменялся с Максвелом продолжительным и крепким рукопожатием, улыбаясь при этом ровно пять секунд. Максвел подумал, что немцы в Новом Свете становятся все более рослыми. Ни один из пятерых не был ниже ста восьмидесяти сантиметров. Все они были одеты в английские твидовые костюмы, которые сидели на них как форма. Девушка с чистым лицом и ясным взором, будто из тевтонской легенды, внесла кофе в превосходном дельфтском фаянсе. Теперь они все расселись по своим массивным стульям.

— Как вы знаете, — начал Максвел, — я приобрел все дела Каррансы. Из них непосредственно вас касаются грузовики. Но они оказались из-за неумелого ремесленничества и отсутствия запасных частей в гораздо худшем состоянии, чем я ожидал. Из ста сорока только тридцать способны к нормальной эксплуатации и могут быть использованы прямо сейчас. Остальные должны пройти капитальный ремонт. Возможно, половину из них придется пустить па слом, позаимствовав у них запасные части.

— В настоящий момент нам требуется не менее восьмидесяти грузовиков, — сказал Видлинг, который был председателем. — С нарастанием сезонных работ нам понадобится больше.

— Вместе с грузовиками из моего постоянного парка я могу дать вам шестьдесят, — сказал Максвел. — Остальные двадцать будут в вашем распоряжении через две недели.

— Хорошо. Мы принимаем ваши условия.

— Как мы и договорились, водители переходят к вам вместе с грузовиками. Теперь они будут вашей заботой, — сказал Максвел. — Если вы сможете удержать их от выпивки, то сможете удержать все грузовики в рабочем состоянии. Если нет, то машины будут проводить большую часть времени на дне реки или в кювете. Мне пришлось взять себе людей Каррансы, а они жуткие пропойцы.

— Это нас не очень беспокоит, — сказал Адлер. — В целом мы довольно успешно справляемся с местными рабочими. У нас разработаны особые методы обращения с ними.

Видлинг снова взял слово:

— Насколько мы понимаем, к вам перешла еще какая- то земельная собственность. Вы заинтересованы в ней?

— В общем, нет. Оказывается, Карранса вел самые разнообразные дела. Наряду с перевозками он занимался хлопком и сахаром. Кроме того, я узнал, что он имел три или четыре деревенских магазина и половину доли в кинотеатре. Куча мала какая-то, и полно всяких юридических осложнений. Половину земли он, по-видимому, передал в субаренду друзьям или родственникам, которые не платили ему никакой ренты. Могу твердо сказать, что у меня нет ни малейшего намерения обременять себя каким- нибудь из этих дел.

— Всегда приходишь к такому выводу, — сказал Видлинг, — стоит только взяться за дела этих людей. Понять их склад ума весьма трудно. В деловом отношении они очень хитрые — ненадежные, вы говорите? — и однако они легко позволяют обирать себя всяким паразитам и приживалам. В доме любого богатого человека живет половина всех его родственников, и оп абсолютно доволен таким положением вещей. Они приезжают к нему на неделю и никогда не уезжают.

Он улыбнулся, оглядев других, и все немцы коротко рассмеялись, будто в ответ на приказ.

— У Каррансы была довольно опасная привычка раздавать вещи под влиянием минуты, — сказал Максвел. — Если кому-то из его друзей нравилось что-нибудь, он обычно говорил: «Бери на здоровье». Эти слова стали его прозвищем. Но сложность в том, что в половине случаев он отдавал не свои вещи, а если они и были его, то передача другому владельцу юридически никак не закреплялась. Он оставил после себя изрядно всякой путаницы.

Немцы дружно улыбнулись, выражая свое сочувствие.

— Все в страшном беспорядке, — сказал Максвел. — Я не хочу производить сахар. Не хочу выращивать хлопок. Я не хочу также содержать деревенские магазины и половину кинотеатра. Я был бы рад перепродать вам или кому-нибудь еще эту часть своего приобретения, как только юридическая сторона дела будет улажена. Еще, оказывается, Карранса имел и другую собственность, и это для меня было некоторой, надо сказать, неожиданностью. Он владел большим участком леса вверх по Рио-Негро. В данный момент мы точно не знаем, сколько там, но, возможно, что-то около ста тысяч гектаров. Мне лишь приблизительно показали на карте, где это находится, и сказали, что туда нет дороги.

Максвел знал, что директора «Гезельшафта» ожидали подобного сообщения. Ему было странно, как они при всей своей коммерческой проницательности и хорошо отлаженной системе промышленного шпионажа могли упустить эту огромную территорию девственного леса. Все остальное, входившее в сделку, было вне их интересов, и они посчитали более выгодным не вмешиваться в торг и дать Максвелу возможность заплатить по самой низкой цене. Но лес — нечто другое. И они, должно быть, чуть не зарычали, когда узнали о его покупке.

На их лица вернулось прежнее бесстрастное выражение.

— До нас доходили слухи об этом участке, — сказал Видлинг. — Он представляет для нас особый интерес, так как находится в самой непосредственной близости от нашей территории. Мы уже не раз справлялись о его владельце, но так и не смогли отыскать.

— В этом деле тоже напутано, — сказал Максвел. — Передача не была должным образом зафиксирована, но с юридической стороны все в порядке.

— Вероятно, потребуются большие вложения для разработки тех ресурсов, — сказал Видлинг. — Особенно из-за того, что там нет дорог. Если вы желаете, мы могли бы рассмотреть вопрос о том, чтобы снять с вас эту ношу. Или же поискали бы пути совместной разработки этой территории.

— Я подумаю, когда буду иметь более точное представление об этом участке, — сказал Максвел. — Ну а пока, интересуют вас хлопок и сахар?

— Не очень, — сказал Видлинг. — Но наше сельскохозяйственное отделение, может быть, захочет поговорить с вами, если цены приемлемы. Я пошлю к вам кого-нибудь, чтобы он осмотрел хозяйство.

На этом встреча подошла к концу, и вскоре Максвел вышел из конторы с чеком на десять тысяч долларов в качестве аванса за отданные внаем грузовики. О такой сумме Максвел никогда не мечтал и был страшно поражен. С немцами легко иметь дело.

Сорокавосьмичасовая пассивная забастовка Адамса закончилась двусторонним обсуждением, во время которого Максвел отверг все возражения своего управляющего.

— И все-таки я убежден, что не следовало шоферов передавать «Гезельшафту» так, как вы это сделали, — настаивал Адамс. — Мы не имеем права торговать человеческой свободой.

— Все наши усилия справиться с пьянством и контрабандой кончались ничем, а у немцев получится. За последние два месяца у нас в среднем одна авария в неделю, и скоро ни одна страховая компания не рискнет с нами иметь дело. То же самое происходит с контрабандой и полицией. Когда шоферы вернутся от немцев, с ними работать будет намного легче.

— Вобьют в них дисциплину, это точно.

— Нет, заставят уважать дисциплину! Не забывайте, что они будут получать вознаграждение, один доллар в день, в течение этих трех месяцев. В общей сложности у них будет три пятьдесят в день.

— И этот доллар они будут получать в виде чека, — продолжал Адамс, — который, надо полагать, не имеет законной силы.

— На этот чек можно купить в магазине «Гезельшафта» гораздо больше, чем в обычном на деньги. Их тут не обманут. О чем еще волноваться?

Чтобы переменить тему, Максвел решил посвятить Адамса в то потрясающее открытие, которое он совсем недавно сделал:

— Вчера закончили убирать гараж Каррансы и обнаружили одну очень интересную вещь: большое количество личных бумаг в запертом на замок портфеле, который был запрятан позади ящиков с запасными частями. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову искать там его секретные бумаги. Я просмотрел некоторые из них и теперь думаю, что причина его смерти была другая.

— Значит, вы отбросили вариант с кокаином?

— Он взял кокаин с собой, отправляясь в эту поездку, и полиция убила его, чтобы забрать наркотик. В этом я нисколько не сомневаюсь. Но, прочитав некоторые его письма, я пришел к мысли, что, хотя полиция, возможно, и совершила убийство, оно было санкционировано кем-то еще. Наш приятель был замешан в земельных махинациях, и он был мошенник большой руки. Его должны были убрать.

— Предательство у этих людей в крови, — согласно поддакнул Адамс, однако сохраняя при этом свой независимый вид.

— Теперь абсолютно ясно, что он получил эту землю с лесом почти что даром. Похоже, он был подставным лицом для какой-то группы из правительственных кругов. Мошенничество на высоком уровне, ведь такое случается.

— И почти на каждом шагу, — добавил Адамс.

— Конечно, он получил бы свою долю, но, как я понимаю, решил обойти своих патронов и забрать все себе. Судя по последним письмам, он пытался тайно продать этот участок какому-то бразильскому банку. Людей убивают и не за такие дела.

— Можно только удивляться, как ему удавалось так долго оставаться в живых.

— Там были письма и от «Гезельшафта». Занятно, верно? После всего, что наговорил Видлинг об их безуспешных попытках выяснить владельца! Они уговаривали его чуть ли не на коленях продать им эту землю. А он водил немцев за нос, используя их, чтобы заставить бразильский банк раскошелиться. Он постоянно стравливал их в своих интересах.

— А кто, вы думаете, прикончил его?

— Анонимные патроны, по возможно, что и «Гезельшафт». Им всем нужно было что-то предпринять, прежде чем он договорится с банком. И они ничего лучшего не могли придумать, как убрать его, и дальше иметь дело с тем, кто заступит на его место.

— И это оказались мы.

— Да. Из всего того, что мы узнали, нужно уяснить себе одно: мы только номинально являемся владельцами земли. В действительности мы такие же ее собственники, каким был Карранса. Если я решу продолжать переговоры Каррансы с бразильским банком, то меня ждет примерно такой же конец.

— Да, скорей всего, — живо поддержал его Адамс. — Что же вы будете делать?

— Что я могу? Ничего. Абсолютно ничего. Буду сидеть тихо-смирно и ждать дальнейшего. Ждать едва ли придется долго.

14

Договор с «Гезельшафтом» потребовал от Максвела гораздо больших усилий, чем он рассчитывал, заключая с ними сделку. Немцы, быстрые и щедрые в оплате, спрашивали с необычайной строгостью выполнения всех обязательств относительно ремонта и обеспечения грузовиками. Два дня назад худосочный мужчина в очках, который вскользь упомянул, что когда-то был школьным учителем в Дортмунде, появился в мастерских Максвела с блокнотом в руке, чтобы проверить, как обстоят дела. Проверяя грузовик за грузовиком, он сам садился за руль и носился взад-вперед по дороге, обследуя тормоза, переключение скоростей, фары и общее состояние машины. Пять из двадцати были сразу же отвергнуты, и бывший школьный учитель сурово, с поджатыми губами вручил Максвелу длинный список обнаруженных дефектов, многие из которых были совершеннейшими пустяками.

— Это плохо, это тоже плохо, — указывал инспектор из «Гезельшафта». — Я согласен с вами, что в этой стране фары не приглушают, но тем не менее надо отладить так, чтобы они могли быть притушены. Пожалуйста, исправьте.

Дни стремительно летели то в одних, то в других заботах. Во вторник три часа ушло на то, чтобы облететь джунгли на вертолете, девять следующих были потрачены па распутывание дел Каррансы. Несколько раз Максвел пытался дозвониться Розе на работу, но помер оказался в неисправности. Вечером он все бросил и поехал в кафе, но нашел его закрытым.

В среду после обеда к нему вошел с докладом Адамс.

— Плохой день, — сразу сообщил он.

— Не тяните, давайте выкладывайте, — нетерпеливо произнес Максвел.

— На мосту Рио-Гранде один наш грузовик упал в реку. Ему навстречу шел тяжеловоз, ну и как обычно… Наш шофер проехал задним ходом сотню метров и сверзился в воду. Он утонул. Грузовик теперь в реке на глубине шести метров.

— Значит, никакой надежды вытащить?

— Ни малейшей.

— И этот грузовик еще не был передан «Гезельшафту», выходит, потерю несем мы.

— Да. И кроме того, мы потеряли человека.

Максвел видел по лицу Адамса, что это еще не все.

— Что еще? — спросил Максвел.

— Одного нашего водителя поймали с контрабандой. Кто-то, должно быть, подмазал полицию.

— Его убили?

— Нет, забрали в участок и сломали запястья.

— Нарочно?

— А как же еще. У них есть специальное устройство для этого. У меня такое впечатление, что тут поработал «Гезельшафт». Полиция только с их согласия могла так сделать.

— Это лишь ваша догадка. Мы не можем доказать. Надолго вышел из строя этот шофер?

— По крайней мере на три месяца. Может, и на все шесть.

— Это отучит их заниматься контрабандой, — произнес Максвел как бы в сторону.

— Все, что вы можете сказать?

— Нет, нет. Мне, конечно, жаль, что такие вещи происходят, и я поговорю с Адлером. Это может сказаться на нашей репутации среди местного населения. Мы должны сделать что-нибудь для его семьи.

— Мне уже начинает осточертевать эта страна, — сказал Адамс.

— У нас сейчас трудный период, — постарался успокоить его Максвел. — Вам нужна разрядка. Поезжайте куда- нибудь на несколько дней.

— Но скажите, ради бога, куда тут можно ехать? — воскликнул Адамс.

— Возьмите пару дней и съездите на водопады.

— Вы имеете в виду Игуасу? Я уже был там.

— Поезжайте туда еще раз. Там только что построили первоклассный отель с сауной, прокатом пони и восемнадцатилуночным полем для гольфа. Вам пойдет па пользу. Если надоест вид с парагвайской стороны, то раз-два — через границу, и вид с бразильской.

— Наверное, вы просто шутите.

— Совсем нет. Я вам предлагаю серьезно.

Адамс поднялся.

— Пойду выпью чашку чая. Вы будете еще здесь около семи? Я хотел бы показать вам кое-какие сметы.

— Извините, не могу, — сказал Максвел. — У меня вечер занят. Сегодня ведь среда. Отложим до завтра.

Самый разгар развлечений наступал в среду и субботу. Но в выходные дни большинство стремилось отдохнуть на природе, поэтому вечер в среду проводили в городе.

На среды у Максвела была договоренность, уже давняя, с его секретаршей, хорошенькой умной девушкой, которая с явной неохотой приближалась к тридцатилетнему возрасту; с ней было довольно интересно, потому что она когда-то работала у «Томаса Кука», путешествовала и прочла две-три книги, но ее невозможно было представить женой кого-нибудь из местной состоятельной молодежи, чьи отцы занимаются выращиванием кофе или скота. Непременной частью их вечеров был ужин в «Крильоне». Это был лучший отель города до постройки «Инн». Впервые автоматический лифт появился именно в «Крильоне», и сидевшие в холле нередко могли услышать отдаленные крики тех, кто взывал из золоченых клетей, застрявших в шахте между этажами. В этом отеле, что было, пожалуй, важнее всего, сочеталась комфортабельность и укромность, здесь было множество альковов в старом вкусе, где, если надо, можно было укрыться от посторонних взглядов. Там в затененном углу ресторанного зала Максвел и Глория обычно каждую неделю ели бифштекс с кровью, запивая отличным местным вином. После этого они ехали к Максвелу, где между ними происходил обычный ритуал в примитивнейшей его форме.

От разыгрывания этой неизменной шарады Максвел начал уставать и в последнюю минуту перед тем, как отправиться на это свидание, вдруг почувствовал, что совершенно его не ждет и не хочет. Где-то он запомнил слова, что лучше ездить, чем приезжать, и сейчас, когда эти встречи по средам, казалось, превращаются в какую-то повинность, без радости предвкушения и ожидания, он вдруг осознал верность этих слов. Нужно было срочно изобрести для себя какое-нибудь оправдание. Ведь была еще где-то Роза, и было растущее беспокойство от того, что с воскресенья ему еще никак не удалось ее увидеть.

Глория кончала печатать письмо, когда он вошел в ее комнату. Видно, она только сегодня побывала в парикмахерской: на голове волос к волоску, па ногтях свежий лак, а вокруг смешанный запах лосьона, духов и крема. Начать было довольно трудно.

— Мне страшно неудобно, — сказал Максвел. — Но неожиданно возникло одно дело. Ты не очень против, если?..

В первый момент могло показаться, что Глория его но расслышала, она продолжала выстукивать на машинке последний абзац письма. Кончив, она вынула его из каретки и положила перед ним на стол для подписи, затем подняла на него глаза и улыбнулась. Максвел восхитился ее умением держать себя и был страшно ей благодарен, что она сама облегчает ему задачу и не возникло необходимости придумывать всякие отговорки.

— Это меня вполне устраивает, — сказала она. — Мой дядя только что приехал из Мериды, он хочет устроить сегодня семейный обед.

— Может, тогда в субботу или воскресенье, — начал он малодушно, проклиная себя за это.

Глория улыбнулась и, кивнув, вставила другое письмо в машинку. Она ничего не ответила. «Интересно, — подумал Максвел, — неужели для нее облегчение, что все кончилось».

Максвел вернулся в свой кабинет и попробовал позвонить в кафе еще раз, к его удивлению, трубку подняли.

Ответил женский голос, гнусаво, что среди местных жителей почиталось хорошим американским акцентом.

— Розы нет.

— Она что, сегодня свободна? У нее выходной?

— Нет, Роза ушла.

— Куда ушла?

— Мы не знаем. Ушла.

— Вы, как я понимаю, здешняя управительница?

— Да, сэр.

— Я друг Розы. Мне надо ее срочно увидеть. Не могли бы вы сказать, когда она ушла?

— Ушла она.

— Я понял, что ушла, но когда?

— Когда? В воскресенье. И не вернулась на работу в понедельник.

— Она сказала, что уходит? Она предупредила вас?

— Нет, сэр, она мне ничего не сказала. Она вообще много не говорит.

Максвел решил дозвониться Пересу в Ла-Пас. На это ушло полчаса. Наконец Перес ответил.

— Вам повезло, что поймали меня, — сказал он. — Я буквально был уже на пороге.

— Я насчет Розы, — нетерпеливо проговорил Максвел. — Вы случайно не знаете, где она?

— Вы хотите знать, где она живет? Номер ее дома одиннадцать или двенадцать по улице Флорес. Точно не помню. Попробуйте найти ее в кафе на площади. Она, может быть, сегодня работает до закрытия. Надо полагать, вы с ней встречаетесь, я рад этому. Роза очень милая девушка.

— Она ушла с работы. Поэтому я и звоню вам. Я видел ее в воскресенье, но с тех пор никто о ней в кафе ничего не знает.

— Ничего странного. Было бы удивительней, если бы она или кто-нибудь другой в этой стране потрудился предупреждать о своих поступках. Когда хотят, тогда и уходят. Наверное, ей не нравилась эта работа. Официантки долго не держатся, если им не хочется, чтобы их щипали за бока. Она ведь пошла туда, чтобы переждать время, пока не подыщется что-нибудь получше.

— Она была очень встревожена, когда я видел ее в последний раз. Случилась одна неприятная история.

— Что такое?

— Кто-то послал ей этот чертов зародыш.

— Что поделать, один из неприглядных обычаев в этой стране, — сказал Перес. — Правда, когда такое случается, большинство не обращает внимания.

— Она восприняла это как смертельную угрозу.

— Роза слишком незаметная персона, чтобы убивать ее.

— То же самое и я ей говорил, но она сказала, что есть один человек, который проявляет к ней явную враждебность. Из ее родственников. И она была в совершеннейшей панике.

— Прежде чем впадать в беспокойство по такому поводу, может быть, лучше сходить и посмотреть, нет ли ее дома. Она, возможно, там.

— Да, я так и сделаю, — сказал Максвел.

— Позвоните мне завтра, если возникнут какие-нибудь проблемы. Я буду на работе с восьми.

— Я позвоню, если что-нибудь выясню, — ответил Максвел.

Он поехал на улицу Флорес и нашел дом номер одиннадцать, в котором жила Роза с матерью. Улица Флорес, беря достойное начало в благородном окружении центральной площади, здесь на отдаленной окраине города, впадала в полное разорение среди домов, выпотрошенных нищетой; она была замусорена самым разнообразным хламом, среди которого было полно каркасов старых машин. Железная входная дверь доходного дома номер одиннадцать, распахнутая, на подпорке, открывала зашарпанный коридор с облупившейся штукатуркой и рядом дверей.

Какая-то беззубая растрепа выглянула из окна на первом этаже.

— Сеньорита Касос? — выкрикнул ей Максвел.

— No está. Se fueron los dos el lunes.

Вот так, уехали в понедельник. Но куда? Не оставив никакого адреса? Ничего не передав?

В ответ женщина только водила впалыми щеками и качала головой. Она уже истратила тот крохотный запас энергии и внимания, который бывает у крайних бедняков. Всем своим видом она будто говорила: «Больше ни о чем меня не спрашивайте. Я ничего не знаю. Люди приходят и уходят. Что же я могу вам сказать?»

Максвел поехал домой к Пересу. И там он впервые встретился с его любовницей мулаткой. Луиза оказалась змеистой женщиной с желтым бескровным лицом, огромными глазами, ее волосы были как раскрученная шерсть желтого цвета.

— У вас любовь с Розой? — спросила Луиза.

— Да.

— Очень многие хотят к ней. Она хорошая девушка. — Во время разговора Луиза постоянно оглядывалась, будто прислушиваясь, возможно, к шагам жены Переса, Клары, прятавшейся где-то в глубине дома.

— Вы знаете, у нее было плохо с мадам Каррансой.

— Я слышал об этом.

— Мистеру Каррансе правилось принимать к себе девушек и любить их. — Луиза подмигнула. — Мадам Карранса вела себя дурно с некоторыми из них. Кажется, лет пять назад ее судили за попытку убийства, но не вышло. Да, я думаю, она слегка сумасшедшая.

— Вы не представляете, куда, могли бы уехать Роза с матерью?

— Я не знаю. Простите. Она ничего мне не сказала, и я удивляюсь.

— Если вы что-нибудь о ней услышите, пожалуйста, будьте любезны, дайте мне знать.

— Да, я скажу вам. Я думаю, вы для Розы подходите. Мистер Перес сказал, что вы холодный.

— Он так сказал?

— Сказал, да. Многие хотели бы Розу, по взять ее в постель — эго нехорошо. Если вы холодный и серьезный, то это для нее лучите.

Луиза улыбнулась, обнажив кончик языка, нежный, влажный и удивительно розовый. Внимание Максвела отвлекла па мгновение какая-то тень, промелькнувшая за кружевной занавеской, отделявшей эту комнату от другой.

— Я очень серьезный, — взглянув снова на Луизу, произнес Максвел. — Не понимаю, правда, что значит «холодный», но не будем спорить об этом. Не хотел бы вас разочаровывать.

Он поднялся, чтобы уйти, она подскочила к нему около двери и сжала его пальцы маленькой обезьяньей лапкой.

— Если Роза вернется, я пошлю ее к вам. Хорошо, что вы берете ее к себе в дом. Я думаю, она сделает вас счастливым.

15

Перес пригласил Максвела на чай.

— Есть какие-нибудь новости о Розе? — спросил он.

— Никаких.

— У меня тоже. Не беспокойтесь, она объявится как гром среди ясного неба, может быть, на этой неделе, может быть, на той, а то и через месяц. У них у всех такой склад характера. Никогда не знаешь, что от них ждать.

Максвел медленно жевал сандвич с огурцом, запивая превосходным чаем. Не было ни жены хозяина, ни любовницы. В городе, где все сильнее чувствовалось влияние немцев, стало более принятым пить кофе в четыре, то есть на час раньше, но Перес стойко придерживался старой английской традиции, отдавая, правда, дань и местному давнему обычаю не допускать к столу женщин. Предлогом для приглашения послужило то, что заместитель министра хотел обсудить кое-какие детали и спросить совета относительно своего абсурдного проекта превратить часть города в своеобразную копию Кембриджа — это была его навязчивая идея, на которую, надо думать, он желал истратить немалые деньги, полученные в виде вознаграждения за свои политические услуги. Они бегло просмотрели планы под одобрительное хмыканье Максвела.

— А это что, Гай?

— Это новый мост через реку, которая теперь называется Кем. Ну что скажете об этом?

— О проекте в целом? Это замечательно. Он привлечет тысячи туристов. У меня такое впечатление, что вы очень полюбили Кембридж.

— Это были волшебные дни. После я просто не жил.

Не успел Максвел доесть свой сандвич, как тема разговора резко изменилась, и планы были отложены в сторону.

— Джеймз, простите мой вопрос, — сказал Перес, — по мне бы хотелось знать, насколько хорошо вы себе представляете жизнь в этой стране.

— Я тут только пять лет.

— Здесь очень много подводных течений. Всевозможные закулисные интриги.

— Ну, это-то я знаю.

— Нас высасывают немцы. Они опустошают страну.

— Да, их присутствие чувствительно. Я с вами согласен.

— Многие из нас этим серьезно недовольны, — продолжил Перес.

— Вполне естественно.

— Везде чувствуется возрастающее негодование. Более того, мы обеспокоены нашим будущим, будущим пашей страны. Отец президента был немец, и несколько членов кабинета имеют родственные связи с немцами. Правительство благоволит к ним.

— Там произвел впечатление их вклад в валовой национальный продукт. Благодаря им он возрос за последние два года на пятьдесят процентов. Деньги делают свое дело.

— Но деньги — это еще не все, — произнес заместитель — министра, уйдя куда-то взглядом, будто под влиянием некоего внутреннего видения. Но ему до смешного не удалась попытка изобразить на лице благородное возмущение материальной стороной дела: его черты были мало приспособлены для выражения иного состояния, кроме расчетов.

— Но тем не менее они оказались как раз кстати Для почти развалившейся экономики.

— Эти немцы везде, их триста тысяч, — продолжал Перес. — Они начинают душить нас. Позвольте, я расскажу, что испытал на собственном опыте. Это случилось только вчера. Посмотрите на меня, Джеймз. Всмотритесь повнимательней. Ведь я наверняка могу сойти за англичанина или француза?

Максвел вгляделся в черты Переса. Они были крупные и мясистые; чуть отвислые, с легкой синевой губы; бесцветные глаза. В нем невозможно было узнать того молодого выпускника университета, что смотрел с фотографии тридцатилетней давности, стоявшей среди серебряных кубков на серванте, настолько сильно их исказил слой наросшей с годами плоти. В нем можно даже заподозрить отдаленное влияние негроидной или даже индейской крови, попавшей к его предкам три или четыре поколения назад.

— Вы бывали когда-нибудь в «Биркеллере» на улице Святого Франциска?

— Нет еще.

— Будьте осторожны, когда пойдете, — сказал Перес. — Если там заподозрят, что вы не ариец, то вас не пустят. Я впервые пошел туда вчера и не успел переступить порог, как два огромных громилы схватили меня за шиворот, посадили за длинный стол и приказали петь.

Максвел расхохотался.

— Наверное, «Trink, Brüderlein, Trink»?

— Они сказали, чтобы я либо пел, либо убирался. Я ушел.

— Вы ведь можете выучить какую-нибудь застольную песню и вернуться.

— Ерунда. Не в этом дело. Это просто уловка, чтобы не пускать тех, кто не из их фрицевого племени. Вы находите это смешным, Джеймз, а я нет.

— Простите, Гай, я просто не выдержал, как представил себе вас поддающим вместе с этой немчурой.

— Ни мои друзья, ни я не собираемся образовать низший слой общества в своей собственной стране. Я вам скажу: когда израильтянам не удалась попытка похитить отца Адлера, мы все были просто убиты. Не могу передать вам, как мы надеемся, что у них получится в следующий раз.

— Но посмотрите правде в глаза, Гай, это ведь нисколько не поможет.

— Но это приободрило бы нас. Подняло бы наш дух.

Во время паузы, когда вновь были наполнены чашки, выражение лица Переса немного изменилось, и это было неспроста. Интуиция подсказала Максвелу, что весь предшествующий разговор был лишь предварительной обработкой и сейчас, похоже, начнется сама атака.

— «Гезельшафт» владеет половиной всех богатств этой провинции, — сказал Перес, — что исключает всякую конкуренцию. Десяток или больше независимых фермерских хозяйств разорилось. Колония «Маргаритка» — единственная из оставшихся в живых, но и она еле держится. Когда ее не станет, вы будете в одиночестве. Несомненно, что и вас «Гезельшафт» намерен проглотить.

Перес наклонился к Максвелу, чтобы ободряюще похлопать по плечу.

— Но не проглотит, Джеймз, нет. Это их большая ошибка. Вы станете человеком, который спасет эту провинцию, если не всю страну.

Максвел снова рассмеялся, но на этот раз лишь для того, чтобы скрыть растущую неловкость.

— Премного польщен вашей верой в меня, Гай, но я в действительности не вижу, каким боком подхожу к этому. Я не такой уж большой человек в бизнесе, и у меня нет абсолютно никакой амбиции кого-то от чего-то там спасать.

— Позвольте объяснить вам: вы стали владельцем большого земельного участка. И дело не в его размере и ценности, а в расположении. Именно оно дает вам все преимущества. Этот участок занимает пространство между двух рек, у обеих ширина почти в километр. Вы находитесь в самом узком участке между ними, и вы перекрываете путь дальнейшей экспансии «Гезельшафта» на том направлении. Они прекрасно понимают, что у них единственный выход — выкупить его у вас или по крайней мере заключить сделку, чтобы построить дорогу через ваш участок и соединиться с шоссе № 14. Если вы ответите отказом, они не смогут сдвинуться ни на шаг.

— Почему же они не уцепились за него сами, когда не стало Каррансы? Мадам Карранса предложила мне сделку через американский банк. Цена была подходящей, и я заключил ее сразу же. Почему же она не обратилась с предложениями в «Гезельшафт»?

— Потому что мы не разрешили ей продавать землю немцам. Они в течение нескольких лет старались заполучить ее у Каррансы, а после его смерти подумали, что теперь будут в выигрыше. Но в выигрыше оказались мы. Может быть, вы этого еще не поняли, но у нас здесь действует своя маленькая мафия, правда, несколько вяло.

— Но почему выбрали именно меня для такой чести?

— Это я настоял. Вы англичанин, а я чувствую себя уверенней, когда имею дело с англичанами. К тому же вы как иностранец лучше подготовлены, чтобы противостоять «Гезельшафту». Если бы это был кто-нибудь из моих соотечественников, то он бы позволил либо подкупить себя, либо запугать.

— У меня было подозрение, что должно случиться нечто подобное, Гай. Все шло слишком хорошо.

— Джеймз, извините, что пришлось выбрать вас.

— Жаль, что вы не смогли найти более подходящей кандидатуры.

Чутье подсказывало Максвелу, что лучше потянуть время, чтобы обдумать все вытекающие последствия.

— Это пахнет политикой, — сказал он, — а я как раз стараюсь не вмешиваться в нее.

— Это не политика. Это бизнес. Вы дешево купили хороший участок земли. Вас как иностранцаправительство в этом поддерживает. Вам помогают чем только могут. Вам предоставляют режим наибольшего благоприятствования.

— И что же мне теперь делать со своим приобретением?

— Пока ничего. Просто держитесь за него. Через некоторое время вы, вероятно, сможете извлечь из него большие деньги.

— Но я уже согласился продать сахарные и хлопковые плантации — разрозненные участки земли па этой стороне реки. Я бы не смог вести там дело.

— Это неважно. То, что я имею в виду — это массив леса. Рано или поздно вы, конечно, получите «добро» на его разработку, и это принесет вам целое состояние. Как только «Гезельшафт» уберется с дороги, мы начнем действовать.

— Но «Гезельшафту» это не понравится, верно?

— Да, не обрадуются. Но, может быть, они успокоят себя надеждой, что вы когда-нибудь его все-таки продадите. При условии, что вам предложат достаточную сумму.

— Они никогда не успокоятся. Ведь это они поставили нынешнего президента.

— Да, так многие говорят.

— Что же им помешает обратиться к нему, когда они увидят, что дело не двигается, и попросить его принять какой-нибудь подходящий закон?

— В конце концов это они и сделают. Сейчас мы боремся за то, чтобы оттянуть время. Если мы сможем удержать их на месте хотя бы год, то у нас будет возможность собраться с силами. Возможно, удастся переубедить президента…

— Или же удастся его убрать.

Перес ошеломленно посмотрел на него.

— Такую возможность мы никогда не обсуждали.

— Что же произойдет, если президент не изменит своих взглядов?

— Тогда изменится сама страна. Немецкие компании в союзе с эмигрантами из Родезии, Южной Африки и Голландии станут все более и более сильными и независимыми от контроля правительства. Когда они увидят, что время приспело, то совместными усилиями захватят всю полноту власти. Вас не страшит такая перспектива?

— Страшила бы, если бы я мог поверить в ее реальность, — ответил Максвел. — Но не могу.

— Все же подумайте об этом. Запомните мои слова и понаблюдайте, что будет происходить. У вас самая удобная для этого позиция. Вы теперь близко сошлись с «Гезельшафтом». У вас есть возможность посмотреть, как они действуют, и судить самому, куда они идут.

— Да, дремать я не буду. Обещаю вам.

— Я знаю. И спасибо вам за то, что вы для нас делаете. Я был уверен, что вы не откажетесь помочь своему старому другу.

Максвел хотел возразить: «За что благодарить меня? Кто это по своему желанию даст себя втянуть в подобные дела?» Но ничего не сказал, так как в этот момент ему напомнили о той привилегии, которую он получил, просмотрев карту будущего развития города. Услуга за услугу. «Следовало догадаться, что рано или поздно мне придется расплачиваться, — подумал Максвел, — и деться некуда».

16

— Вы когда-нибудь до этого летали над джунглями? — спросил Максвела пилот самолета топографической службы.

— Несколько раз на высоте десятка километров, — ответил тот.

Пилот, по всей видимости техасец, снял ковбойскую шляпу и отложил в сторону. Затем протянул Максвелу какой-то пакет.

— Жевательный табак «Ред мен», — сказал он. — Это сейчас для вас лучше, чем сигареты. Вы увидите, наш полет совсем иное дело. На высоте в десять километров можно даже подремать за приборами. А у нас пятьсот метров. Тут в любую минуту можешь провалиться в яму метров на сто — сто пятьдесят.

Летчик, нахмурившись, вглядывался в горизонт, на котором лиловыми пятнами вспухали грозовые участки и становились все ближе. Той половиной лица, что была повернута к Максвелу, он походил на повидавшего виды наемника, готового с легким сердцем встретить любые опасности па своем пути. Другая половина, которую Максвел сейчас не видел, вся в морщинах, с ушедшим под веко глазом и проломанной челюстью, могла бы сойти за физиономию его дедушки. Он за свою жизнь слишком много летал на старых самолетах по всяким горячим точкам, дважды терпел крушение и оказался жертвой неудачной пластической операции. «Если не против, давайте назначим па четверг, — сказал он несколько дней назад, договариваясь с Максвелом. — Я никогда не делаю вылеты по пятницам».

Крохотная мумия животного, жутко выглядевшая в младенческой одежде, болталась в полуметре от лица Максвела.

— И вы тоже держите эту штуку?

Пилот обернулся к нему с мрачной ухмылкой, растянувшей лишь только половину его рта.

— Вы это о Детеныше? — спросил он. — Я никогда не вылетаю без него.

— Зачем он вам?

— Отвлекает от мрачных мыслей, когда погода лютует или же нет никакой видимости.

— Он ведь отвратителен.

— О нет! Детеныш что надо. Вы привыкнете к нему.

Самолет продолжал пробиваться сквозь воздушные потоки, раскачивавшие его во все стороны; он то внезапно падал вниз так, что верхушки самых высоких деревьев оказывались совсем близко и Максвел мог видеть птиц, усеявших белыми точками верхние ветки крон, то карабкался вверх по воздушному бугру, чтобы затем с неожиданным и надрывным воем мотора устремиться вниз, пронесясь совсем низко над болотом, которое вначале казалось посверкивающей дырой в плотной ткани леса, а теперь, расширяясь, приобретало вид четко и неровно очерченных пятен с мелкими ребристыми полосами соли.

— Я всегда думал, что эти штуки приносят несчастье, — сказал Максвел.

— Счастье пли несчастье, — ответил летчик, — зависит от того, каким образом они погибли. Если они вышли уже мертвыми, то все в порядке, если же их задушили, то это плохо. Таких используют, чтобы сглазить кого-нибудь.

— Понятно.

Они ловко обогнули пухлое облако, из которого, как из мокрого мешка, сочился дождь. Болото ускользнуло назад, и самолет поднялся над цепью кучевых облаков, которые медленно меняли свои пушистые очертания и переливались радужными полосами. Сквозь облака повсюду проглядывали реки: сверкающие лассо, накинутые на темно-зеленые массивы джунглей.

— Вы, значит, намерены купить эту землю? — спросил Максвела летчик.

— Уже купил.

— Судя по карте, мы уже над целью. Она там, прямо под нами.

Максвел посмотрел вниз и увидел две реки, которые, выгнувшись огромными блестящими дугами, сближались, чтобы тут же отклониться, неся свои воды в противоположные стороны: одна на север, другая на юг. Изгибы рек с поразительной точностью повторяли друг друга. В том месте, где они расходились, расстояние между ними было около пяти километров. Если провести там воображаемую линию, то она бы обозначила нижнюю границу участка Максвела, который, расширяясь дальше на восток, приобретал форму амфоры, очерченную с боков руслами рек, край ее терялся в темноте и дымке, а за ним мокло под дождем Ранчо Гранде, принадлежавшее «Гезельшафту». В западной стороне средь темного покрова леса мелькнуло перед глазами Максвела резкой белой прорезью юго-западное шоссе № 14.

— Здесь хорошие твердые породы деревьев.

— Как вы можете это определить?

— По опыту. А где большие деревья, там толстый слой почвы. Думаете заняться расчисткой?

— Я решу, когда ознакомлюсь с результатами съемки.

— Сейчас каждый занимается расчисткой. Вкладывают все средства в фермы. Вот откуда качают деньги. Мясо. Освободи участок от леса и занимайся разведением скота. Но дам вам один совет. Не пытайтесь сплавлять лес по реке, потому что его не понесет течение. У вас будут все время заторы. Это ведь вам не Канада. Вывозите лес по дорогам.

Он нажал кнопку, и осветилась приборная панель. Зажженная надпись гласила: «Съемка».

— Мы сейчас будем фотографировать? — спросил Максвел.

— Включим камеры всего на несколько минут. Это, конечно, ничего толком не даст. Просто прикидка. Предварительные данные будут дня через два, и тогда мы будем готовы приступить к подробной съемке. Хотите поехать со мной, когда я буду заниматься этим?

— Пет. Все, что мне надо, я уже увидел. Мне просто хотелось получить представление о том, что за участок мне достался.

— Ну вот вы и посмотрели. По-моему, участок что надо. Вы можете расчистить его и начать использовать для скота или же заняться выращиванием ценных пород деревьев, как это делается в Бразилии. Срубаете подчистую твердые породы и сажаете быстрорастущие, прибыльные, ну и присматриваете за ними. Это верное дело. Здесь тоже деньги. Но я слышал, что мясо дает их больше.

— Я решу, когда будет готова съемка.

Самолет внезапно нырнул в сторону, чтобы не попасть в грозовой участок. Капли дождя ударились о стекло и растеклись по нему, а когда выглянет солнце, они вспыхнут, как ослепительный коллаж.

— Я так понял, что здесь ничего никогда еще не картографировали, — сказал летчик. — Кроме птиц, тут никто не пролетал. Знаете что? Я просто помешан на ручных птицах, которые не боясь выходят, когда разбиваешь лагерь в каком-нибудь месте вроде этого. Попугаи слетают к вам прямо с деревьев и кормятся из рук.

— Вы когда-нибудь видели туканов?

— Конечно. Там их полно. Попугаи и туканы, и до чего же ручные! Однако у вас могут возникнуть трудности из- за индейцев. Вот в таких нетронутых местах всегда можно на них наткнуться.

— Меня не беспокоят индейцы.

— Естественно, лично вас не беспокоят, но знаете, что случается, если вы начнете расчищать здесь от леса и кто- нибудь из ваших случайно увидит индейца? Я вам скажу! Все ваши рабочие разбегутся. На прошлой неделе около Куйабы работала поисковая группа нефтяников, и среди них прошел слух, что в этом районе индейцы, так они тут же все убрались. А их было пятьдесят.

— У нас тоже был недавно случай, кстати, недалеко отсюда, — сказал Максвел. — Один местный делец ехал через Чако. Его нашли с почти двухметровой стрелой в груди. Говорят, такие стрелы закупаются для туристов из ваших краев. Вероятно, у него были враги, но среди белых. Ото их почерк. Они, видимо, летели с полицейской охраной, у которой было задание убивать любого встречного индейца. Вот только попался им вовсе не индеец.

— Все равно они могут доставить вам немало хлопот, — сказал летчик. — Уж я-то знаю, потому что для одной фирмы, «Хункейрас», какое-то время летал в Мато Гроссо. Мы возили усмирительные бригады. Правда, я слышал, что они сейчас уже не действуют.

Теперь они пролетали над Ранчо Гранде. Дождь внезапно стих. И прямо под ними виднелись ровные квадраты методически вырубленного леса. Набрали высоту, по розоватые полосы очищенной огнем, бульдозерами и пилами земли продолжали оставаться в поле зрения, отмечая границы будущих вырубок. Нетронутый лес еще стоял, крепкий и монолитный, но по нему уже были прочерчены едва заметные линии просек, по которым поволокут или повезут поваленный лес. Кое-где просматривались врезавшиеся в девственный зеленый массив клинья вырубок, и там виднелись казавшиеся крохотными люди и машины за работой.

— Когда я связался с «Хункейрас», то единственной трудностью было обнаружить местоположение деревни, — сказал летчик. — Бывало, летаешь целый день, пока высмотришь какое-нибудь селение. Но даже тогда еще не все: оно могло оказаться заброшенным. Этот народ не сидит на месте. Найдя деревню, нужно опуститься над ней и полетать, спугивая жителей. У нас на самолетах были установлены громкоговорители, через которые мы орали и улюлюкали на них. Если не помогало, то сбрасывали пару динамитных шашек. Это обычно срабатывало. Если, конечно, там вообще кто-нибудь был.

— Они все еще пользуются динамитом? — спросил Максвел.

— «Хункейрас» нет, — ответил летчик. — Это уж я знаю па все сто, ведь я был в их последнем самолете, когда упал в болото Арипуана. Другие, может быть, и пользуются. Да наверняка! Но не думайте, эти динамитные штучки действуют не так уж сильно. Больше шума. Вы бы попробовали как-нибудь сами кинуть динамитную шашку в окно какому-нибудь фермеру. Зато в Мато Гроссо был отряд, который сбрасывал. головки сахара с мышьяком. А может, так только говорят. Но вот еще был один, так они спускали па парашютах собак, специально обученных ловить и сжирать индейцев. Я читал об этом в газетах. Может, и было, а может, нет.

— Я тоже читал.

— Меня там не было, поэтому не могу сказать, — добавил летчик. Он повернулся к Максвелу лицом, одна половина которого говорила о невинности, а другую, казалось, мучили какие-то воспоминания.

— Есть вещи, которые я могу делать, а есть такие, что нет, — сказал он. — Знаешь, приятель, как тут говорят? Единственный дикий зверь здесь — это люди. В Мато Гроссо среди летчиков, летающих в джунгли, есть настоящее отродье. Ну а с моей совестью все в порядке.

Крыло самолета со стороны Максвела накренилось вниз, и снова под ним возникла река, вившаяся среди леса, — великолепная яркая лента красной воды, тянущаяся до самого горизонта.

— Ни фига себе! — воскликнул летчик. — Только посмотри па реку. Я говорю, на цвет ее погляди.

Самолет стремительно пошел на снижение, и река почти километровой ширины, с зарослями кудрявых деревьев по берегам оказалась совсем близко. В открывшемся пейзаже была та сила цельности и чистоты, что свойственна примитивной живописи, ничего не изображающей, кроме самого факта существования деревьев и воды. На этой картине плавучий остров, выглядевший легким пауком, который выпростал ноги — стволы деревьев, был выписан с особой тщательностью, будто последний возникший у художника образ.

— Здесь ловят сетями зубаток величиной с акулу, — сообщил Максвелу летчик.

Они начали делать вираж, чтобы повернуть назад, как вдруг летчик ткнул Максвела в бок и кивнул вниз; там на воде Максвел увидел яркую щепочку, которая отделилась от берега и плыла на середину реки.

— Каноэ, — сказал он. — Что я говорил!

Волнение охватило Максвела, неожиданное и острое. Каменный век с людоедами-великанами и волшебницами вдруг оказался всего в шестистах метрах от него. Самолет тряхнуло вниз, и перед глазами вновь появилась лодка с группой крошечных фигурок, отливающих медью кожи, а немного поодаль тень самолета, как огромная серая рыба.

Что могли испытывать эти первобытные люди, столкнувшиеся с рокочущим небесным явлением? Испугались, поразились они? Или в этом краю, где миф и реальность неразделимы, удивление, которое мог у них вызвать впервые показавшийся самолет, было не сильнее того, что они испытывали в своей каждодневной жизни, веря в движущиеся камни, говорящие деревья или в ягуаров в человеческом обличье.

— Может, спустимся, наведем шороху? — спросил летчик.

— Нет, оставим их в покое. У них и без того переживаний хватает.

Они еще раз спикировали над лодкой на высоте ста пятидесяти метров. Три индейца стояли к ней, вскинув руки.

— Один выстрелил в нас из лука, — сказал пилот. — Ну и ну!

17

— Впечатление отнюдь не из приятных, — сказал Адамс.

Максвел посылал его по повестке из полиции в маленький городок Сан-Франсиско, находившийся от них в пятидесяти километрах. Адамс должен был опознать одного человека, который, судя по документам, мог быть их шофером. Его «обнаружили мертвым» при обстоятельствах, которые наводили на мысль о предумышленном преступлении.

— В чем-то это было даже хуже, чем с Каррансой, — сказал Адамс, сжав руками колени, чтобы унять дрожь. Максвел заметил, что румянец почти сошел с его щек.

— Извините, что отправил вас туда, — сказал Максвел, — следующий раз поеду сам. Теперь, вероятно, уж нет сомнений, кто этот человек.

— Нет. Но пришлось напрячь воображение, чтобы опознать его. С ним проделали то, что обычно творят полицейские каратели. Это была тошнотворная картина. Сержант сказал, что убитый — известный подстрекатель, а сам был готов пуститься в пляс, пока вел меня к трупу.

— Они пытались убедить вас, что это дело рук кого угодно, но только не полиции?

— Да, но надо быть совершеннейшим глупцом, чтобы клюнуть на это. Все его вещи пропали, включая кольцо с пальцем, на который оно было надето. Сержант сказал, что так кончают все подстрекатели. Их грабят и убивают. Можно было подумать, что оп говорит с ребенком.

— Я знал этого человека, — сказал Максвел. — Оп был слишком умен и образовал для шофера. Я как раз думал о его повышении. Единственный наш шофер, который не напивался.

— Так что, это и есть часть программы обучения в «Гезельшафте»?

— Будьте разумны. Даже вы не можете найти здесь вину «Гезельшафта». У него есть семья?

— Жена и двое детей. Что будем делать с ними?

— Наверное, нам надо заплатить за похороны и выдать две сотни долларов, — предложил Максвел.

По местным стандартам это было очень щедро, ведь из-за болезней и несчастных случаев большая редкость для мужчин прожить здесь больше сорока лет, этот город был полон вдов и сирот. «Но ничто, — подумал Максвел, — не может восполнить семье такую сокрушительную потерю».

— А вы верите, что он был революционером?

— Нет, это был просто человек, который не напивался, читал больше, чем ему бы надо, и задавал слишком много вопросов.

На какой-то момент возникла заминка. Руки Адамса вышли из повиновения и начали выбивать дробь на коленях, но Адамс их тотчас унял.

— Должен вам сказать еще кое-что, — сказал он. — У них там выставлены жуткие фотографии на стенах. Я просматривал их и заметил па одной из них девушку, которую доставили мертвой в участок. Что-то в ее лице напомнило мне ту, о которой вы мне говорили, будто она исчезла. Помните, я видел вас с ней на станции. Имейте в виду, я не могу судить наверняка. Фотография довольно плохая. По все же я решил сказать вам.

— Вот что меня больше всего страшило, — прошептал Максвел. — Вы их там расспросили?

— Да. Но они не могли мне ничего сказать. Это была одна из тех фотографий, которые рассылаются для опознания. Эта неизвестная была найдена на обочине дороги, видимо, ее выкинули из машины. Предварительно избили и задушили. Обычное явление.

— Я, пожалуй, сейчас же туда съезжу.

Через час он уже был в полицейском участке Сан- Франсиско и разговаривал с сержантом полиции; более зверского лица, чем у него, Максвел никогда еще не видел. Порочная ли натура привела его к выбору такой профессии, или же постоянная возможность проявлять жестокость в конце концов преобразила его черты, сделав из лица дьявольскую маску? Галерея фотографий находилась в соседней комнате, по прежде чем дать Максвелу взглянуть на них, он заставил его выпить тамариндовой настойки, а Максвел, глядя на пятно, оставшееся на краю плохо вымытого стакана, с содроганием подумал, что его оставили там губы этого полицейского.

Наконец его повели смотреть фотографии; некоторые изображали тех, кого разыскивает полиция, но большинство составляли изуродованные тела. Девушка, которая могла быть Розой, глядела на Максвела в закостеневшем изумлении. Но Роза ли это? Лица тех, кто умирает насильственной смертью, часто искажаются до неузнаваемости. Возможно, это была какая-то другая девушка, которую старуха с косой превратила в подобие Розы. Опознание, которое могло принести либо облегчение, либо боль, осложнялось еще тем, что труп был грубо обработан косметикой, отчего лицо стало таким же выбеленным, как стена комнаты. Данные о весе, росте, цвете глаз и волос в общем то подходили. Роза была типичной местной девушкой, а в участке находился труп такой же типичной девушки. Но вот эта черная родинка, была ли она у Розы? Наверное, он бы заметил. Вот что еще внушало некоторую надежду.

Сержант настоял на том, чтобы Максвел пошел с ним в соседний салун, в дальней части которого располагалась покойницкая. В первой похожей на погреб комнате сквозь дымную мглу проглядывали изможденные лица, ввалившиеся глаза, потрепанная одежда — здесь собирались местные алкоголики, им подавали спиртное, которое тут же делалось; какая-то старушенция разливала его из оцинкованной лохани, в которой оно варилось. Живые человеческие фигуры, наполнявшие эту комнату, могли быть созданиями Хогарта, но то, что находилось в дальней части салуна, было похоже на произведение Гойи. Там на каменном полу лежал человек, шофер Максвела. Он был голый по пояс. Один глаз вылез из орбиты, другого вообще не было. Веко прикрыло пустую глазницу, и казалось, будто он непристойно подмигивает. Сержант насмешливо снял перед покойником фуражку. Брусок льда лежал на груди мертвеца, он уже наполовину растаял, и под тело натекла розоватая лужа. Брюки были расстегнуты, открывая глазам красное месиво внизу живота. Максвел кивнул: «Да, он».

Зловещий дух этого места, казалось, выскользнул оттуда вместе с Максвелом и продолжал преследовать его на улице, как и страшный запах: смесь еще не перебродившего сусла и задохшегося мяса. Плотный ливень, под которым он приехал, стих, и сильное солнце поднимало над тротуаром и дорогой тонкую пелену испарений. Максвел оставил машину и оцепенело зашагал прочь. Привлеченный ярким видом цветов, он направился в сад на площади, видневшейся в конце улицы. Там он снова встретил жизнь: малыши стреляли пластмассовыми ракетами; никуда не спеша, разгуливали священники; тявкали собаки; были там и голуби, и кошки, и лотерейные билеты, и пирожки с курятиной, и чистильщики, и слепой с барабаном и ручным медведем. Добрая площадь, куда стекалась вся веселость и жизнерадостность города.

Максвел сел на скамейку и, обхватив голову руками, стал наблюдать за ясным течением жизни, которая постепенно воскрешала и его. Что теперь этот человек, который был слишком хорош для своей работы и задавал слишком много вопросов? Что теперь Роза? Первым его побуждением было пойти поговорить с теми, кто ее нашел, но он передумал, решив, что лучше неопределенность. Ему не хотелось услышать то, чего он боялся.

К тому времени, когда Максвел вернулся в контору, Адамс уже ушел, поэтому пришлось поехать под шквальным дождем в мотель за шесть километров от города, где жил его управляющий.

Он застал Адамса за работой в большой голой комнате, пахнущей свежеструганым деревом. В углу около электрической плиты стоял стол, уставленный различными банками и коробками, красноречиво свидетельствовавшими о его пристрастиях в еде: там было несколько видов консервированных супов, кетчуп в отвратительной пластмассовой упаковке и пакет хлопьев.

Максвел указал на рыжеватый пушистый мех на стене.

— Что это, викунья? — спросил он.

— Если меня не обманули.

— Они же охраняются законом даже здесь.

— Меня воспитывали в убеждении, что животные посланы в этот мир служить человеку, — сказал Адамс.

— Вам бы следовало уже давно перерасти это убеждение. Необходимо заявить о тех, кто занимается подобным.

— Да десятки людей. Вы можете купить такие шкуры где угодно.

— Эго не оправдание.

Адамс кончил перебирать огромную пачку писем и складывал их теперь в шкафчик, который только что смастерил.

— Не проходит и дня, чтобы моя подруга не написала мне, — объяснил Адамс.

— Вы тоже пишете ей каждый день?

— Да. Если мне случается застрять в таком месте, как Пайлон, откуда нельзя послать письмо, я все равно пишу и отсылаю, когда возвращаюсь. Ее письма иногда приходят по три-четыре за раз в зависимости от того, когда бывают самолеты из Европы. Иногда не получаю писем целых три дня. То же самое и с моими письмами.

— Я вам завидую, — сказал Максвел. — Мне никто больше не пишет.

— Вы ездили в Сан-Франсиско?

— Только что оттуда. Удручающее впечатление. Надеюсь, вы не сердитесь, что я потревожил вас в такой час, но я вспомнил, что вы едете завтра в Прадос, и мне не хотелось упустить возможность поговорить с вами. Вы навестили вдову?

— Да.

— Как она это восприняла?

— А как вы думаете?

— Деньги не помогли?

— Она сказала, что мы можем их оставить себе.

— Значит, она винит нас в том, что полицейские убили его?

— Возможно, она думает, что это мы просили полицию расправиться с ним. Она темная женщина. Такие, как она, прошли жестокую школу жизни, которая научила их не говорить то, что они думают. Но похоже, что именно такая мысль пришла ей в голову. Они знают, что полиция здесь работает на хозяев, а мы как раз и являемся ими.

— Я еще хотел поговорить с вами о той девушке, чью фотографию вы видели. Почему вы решили, что это та, с которой вы меня встречали?

— Может быть, это и не она. Я просто подумал, что есть сходство. А вы так не считаете?

— Я не знаю, — сказал Максвел. — При первом взгляде мне показалось, что она, а потом я засомневался. Овал лица такой же, но насчет остального я не уверен. Ее задушили, от этого всегда меняется внешность.

— Вам еще нравится эта страна? — спросил Адамс.

— Бывают моменты, когда я прихожу в уныние.

— Хотите знать, что я думаю?

— Вы мне говорили уже столько раз!

— Я никогда, никогда не освоюсь во владениях Каррансы. У меня там портится здоровье. Болит горло, и на груди появилась сыпь, которую никак не вылечу. А теперь этот случай с шофером.

— Это все ненадолго. Дела скоро пойдут лучше.

— Вы обманываете сами себя. Знаете, почему я живу в мотеле? Потому что, когда смотрю на эту комнату, я знаю, что никогда здесь не обоснуюсь. Я здесь на месяцы, но не на годы. Я в любую минуту могу запихать вещи в чемодан и тут же сняться с места. Все, что имею, я могу взять с собой. Я все время старался не дать себе пустить здесь корни. Помните, когда я только приехал, вы уговаривали меня купить в рассрочку виллу. Бог мой, не могу передать вам, как я рад, что не сделал этого.

— А вам приходил когда-нибудь в голову вопрос: в чем основная причина тех неприятных вещей, которые здесь происходят?

— Как раз об этом я спрашиваю себя беспрестанно.

— Бедность. Бедность государства. Никому достаточно не платят, даже полиции, — отсюда воровство. Не хватает денег, не хватает еды на всех, а значит, слабейшие должны уступать. Люди наверху вроде Гая Переса чувствуют себя так же неуверенно, как и все остальные. Они могут класть себе в карман из общего мешка до тех пор, пока у них есть должность, но они знают, что, как только уйдет это правительство, их выставят. Эта страна алкоголиков. Три четверти населения живет лишь на спиртном да хлебе. Может, по ним это и не видно, но они голодают. Почему Карранса должен был умереть? Потому что к нему ходило слишком много людей кормиться, и ему приходилось заниматься нечестными делами, чтобы иметь возможность прокормить их. То же самое относится ко всем другим убийствам и преступлениям. За ними стоят бедность и голод.

— Но вы все еще думаете, что дела здесь поправятся?

— Да.

— Может, объясните, почему?

— Потому что поступает иностранный капитал и происходит техническая революция.

— Известно, кто это совершает!

— Да. Правительство ждет результатов эксперимента, который они проводят на Ранчо Гранде. Если он будет успешным, то страна пойдет этим путем. Валовой продукт страны может учетвериться за пять лет.

— И тогда нас больше не будут вызывать для опознания тела какого-нибудь нашего рабочего?

— Мне кажется, что они развиваются бок о бок: высокий уровень жизни и правопорядок. Людям не надо будет так жестоко драться за все то, что должно делиться между членами общества. Они больше не будут убивать друг друга, как это делают сейчас.

— Я рад, что вы так думаете, — сказал Адамс. — Но я еще больше радуюсь при мысли, что не увижу того, что произойдет: к тому времени меня уже здесь не будет.

18

Адлер подошел к Максвелу сзади в тот момент, когда тот устанавливал телеобъектив на свой «Пентакс», готовясь к съемке.

— Что это?

— Райские птицы.

— Красивые, не правда ли? Я, надеюсь, не помешал вашему занятию?

— Совершенно нет. Они ручные.

Птицы, вспыхивая пурпурным и ярко-синим оперением, прервали свое занятие и подняли крик на людей, заливаясь взволнованным щебетом. Но. вот они успокоились и снова принялись суетливо и бестолкова вить свои гнезда. В это время Максвел сделал несколько снимков.

— Некоторые из здешних птиц очень занятные, — сказал Адлер. — В лесу, где сейчас работает моя компания, много таких, с очень большими клювами.

— Это туканы, — сказал Максвел. — Летчик, с которым я на днях летал, рассказывал о них. Но мне еще ни разу не посчастливилось их встретить.

— Я могу вас отвезти в одно место, не больше пятидесяти километров отсюда, где вы можете увидеть сколько угодно туканов. Я все пытался уговорить вас съездить туда и посмотреть, чем мы занимаемся на Ранчо Гранде. Почему бы нам не совместить одно с другим? Освободитесь на полдня, мы быстро осмотрим, что у вас там на Ранчо Гранде, а потом пойдете к своим туканам. Вам подходит это?

— Я бы получил огромное удовольствие.

Рассвет проникал сквозь стволы деревьев как серый дым. Адлер сидел за рулем своего нового «субару»; первая сотня этих автомобилей с кондиционером и четырьмя ведущими только сошла с конвейерной ленты. «У нас есть свой человек в „Мицубиси“, он помог нам взять без очереди». Они проехали шестнадцать километров но шоссе № 14, вдоль которого на обочинах валялись разбитые машины, торчали огромные щиты с рекламами пива, духов я банков, виднелись палаточные стоянки бездомных, попадались трупы задавленных машинами мулов и коз. Печальный пейзаж, как отметил Адлер. Земля, давно жаждущая обновления. Адлер был, как всегда, подтянут, свеж и энергичен; он, как казалось Максвелу, относился к тем людям, которые пи на минуту не перестают наблюдать и оценивать.

На шестнадцатом километре свернули на грязную дорогу, по которой, изрядно поколесив, добрались до территории Ранчо Гранде.

— Надеюсь, вы не забыли взять фотоаппарат? — спросил Адлер.

— Он всегда со мной.

— Прекрасно. Я взял свой тоже, может быть, это последняя возможность сфотографировать туканов.

Когда машина начала буксовать на недавно покрытой щебенкой дороге, он включил передние ведущие. Неожиданно появившееся солнце полыхнуло на них жаром, пропустив сквозь стволы деревьев длинные, четко очерченные лучи.

— Есть какие-нибудь новости о девушке? — спросил Адлер.

— Никаких, — ответил Максвел.

— Плохо. Мой друг из особого отдела сказал, что для полиции она не представляет никакого интереса. Значит, в ее исчезновении нет никакой политической подоплеки.

— Я все-таки не теряю надежды, — произнес Максвел.

— Он обещал еще узнавать, — добавил Адлер. — Если что-нибудь выяснится, я вам сообщу.

— Буду вам очень признателен.

Они то и дело с грохотом наскакивали на выбоины, пробирались по глубоким размытым колеям; один раз пришлось даже переезжать вброд через речку, так как низкий дощатый мост почти полностью смыло.

— Это была, — сказал Адлер, — когда-то главная дорога в Бразилию, по которой поколениями ходили контрабандисты. На бычьей упряжке добирались туда за три недели. А мы полмесяца спустя будем ломать голову, как добраться нам до лагеря и как оттуда выбраться. Дорога может оказаться под полуметровым слоем воды с плавающими в ней пираньями. Она доставляет нам больше всего хлопот.

На склоне холма дорога совсем сузилась, став вроде дощечки, переброшенной через жидкую желтую грязь, потом она совсем потерялась, превратившись в песчаную отмель посередине неглубокой реки.

— Нам нужна другая дорога, — сказал Адлер. — Наверное, не следовало бы говорить, по вы все равно узнаете, так что буду сразу с вами откровенен. Дело в том, что нам нужна еще и земля. Очень нужна. И мы готовы заплатить любую цену, конечно, в разумных пределах. Но построить новую дорогу без этой земли невозможно. Все наши работы в этом районе скоро прекратятся, если ее не будет.

— Неужели нельзя расширить и укрепить старую?

— На строительство уйдет два года и два миллиона долларов, и даже тогда она останется иод угрозой затопления. Проблема усугубляется с каждым годом. Что-то, должно быть, произошло с климатом.

— Да, он становится все более влажным, — сказал Максвел. — Делается дождливее в дождливые сезоны и суше в сухие.

— Только месяца через два у нас будет возможность вывезти отсюда хотя бы одно бревно. Здесь скопилось столько древесины, что потребуются годы, чтобы вывезти, даже если мы сейчас перестанем валить лес. Положение становится отчаянным.

Оно уже отчаянное. В этом нет сомнения. Максвел знал, что те бревна, о которых говорил Адлер, достигают каждое двадцати тонн веса, и часто лесовоз может их перевозить только по одному. В этот момент они как раз проезжали мимо такой груженой машины; съехав с дороги в грязь, она так в ней увязла, что только четыре колеса из восьми были видны на поверхности. Какой же катастрофой, подумал Максвел, должна для них обернуться потеря того земельного участка. В государственном масштабе подобная ситуация могла бы привести к войне.

Адлер продолжал, он уговаривал, почти умолял…

— Может быть, у вас возникнет намерение слиться с нашей компанией… пакет акций в главном отделении… или же предпочтете сохранить самостоятельность. Выдвигайте свои условия. Послезавтра у нас заседание правления. Было бы чудесно, если бы я смог сообщить, что хоть какой-то сдвиг уже достигнут…

Как же из этого выкрутиться? Адлер напоминал ему как бы между делом, что в подобных случаях нередко прибегают к национализации, и хотя намек был сделан не впрямую и не мог непосредственно задеть Максвела, в нем чувствовалось скрытое предупреждение. Попытка спасти свое положение, оттягивая время, получилась у Максвела довольно неудачной:

— Мне нужен какой-то срок, чтобы разобраться в делах. До сих пор остается не совсем понятным, как эта земля попала к Каррансе. Сейчас мои поверенные выясняют этот вопрос. Пока я не буду на сто процентов уверен в своем праве владеть этой землей, я не могу спокойно делать какие-либо распоряжения в отношении интересующего вас участка.

— Я надеюсь, что, как только все выяснится, вы будете готовы переговорить с нами, — сказал Адлер.

Они перевалили еще через один невысокий холм. За ним джунгли неожиданно раздвинулись, как театральный занавес, и открыли вид на широкую гладь полноводной реки в полтора километра шириной. Река была окрашена взвесью руды в красный цвет. Движение воды было медленным, спокойным и могучим, с бесконечно меняющимися завихрениями у берегов. Величественное дерево, тридцати метров длины, плыло по воде, которая будто бы играла с ним, то затягивая, то выталкивая; на ветках сидели цапли, застыв, как белые лепные украшения. Максвел вспомнил, что недавно уже видел эту реку с воздуха.

— На днях, когда я летал на самолете топографической службы, я видел на этой реке индейцев в каноэ.

— Они будут вам встречаться здесь все чаще. Рыболовецкие компании гонят их дальше вверх по реке. В нескольких сотнях метров от нашего лагеря их тоже можно увидеть.

— Мне показалось, что пилот немного испугался этих индейцев.

— Напрасно. Они безобидны да и живописны па вид.

— Одно время он работал летчиком для какой-то компании в Бразилии, они сгоняли индейцев с их территории, чтобы потом ее использовать. Он рассказал несколько жутких историй о том, как сбрасывали на деревни динамит.

— Он отстал от жизни. Теперь нет в том нужды: индейцев осталось немного, и они даже могут приносить доход. Горько признать, но через год вы их вряд ли здесь увидите. Печально, но ничего не поделаешь. Можно понять положение тех, кто занимается тут добычей рыбы. Вы, вероятно, знаете, как ловят рыбу индейцы?

— Луком и стрелами, по-моему?

— И при помощи яда. На каждую пойманную рыбу у них приходится пятьдесят бессмысленно отравленных. Вы сами смирились бы с этим, вложив уйму денег в дорогостоящую оснастку рыболовных судов?

— Думаю, что нет.

— И я бы нет. Мы все в первую голову ставим собственные интересы. Рыболовецкие команды стреляют в индейцев, как только их увидят. Они относятся к ним как к вредителям. Нас с вами, может быть, это возмутит, но в то же время, окажись мы на их месте, мы бы поступали гак же.

— Где же выход?

— Поселить их на одном из островов, и пусть они там танцуют для туристов. Пусть разрисовывают себе лица, делают корзины, плетут набедренные повязки, продают свои луки и стрелы. Они бы привлекли большой интерес. В наши дни люди с готовностью отправятся в путешествие для того, чтобы посмотреть на индейцев. Вид дикарей дает приятное ощущение собственной цивилизованности. В прошлом месяце я был в Манаосе, там у них есть индейцы, которые каждый день ездят на работу в джунгли. Они живут в городе, ничем не отличаясь от других, одеваются в обычную одежду, а каждое утро автобус отвозит их в джунгли, и там они переодеваются и танцуют для туристов. Компания, которая придумала это, берет по пятьдесят долларов с каждого за поездку к индейцам, включая порцию жаркого на вертеле и еще десять долларов дополнительно за фотографии.

— Неплохо придумано, — сказал Максвел.

— Туризму в этой стране уделяют очень мало внимания, — продолжил Адлер. — Поэтому идея Гая Переса насчет лодочных прогулок по реке Кем не кажется мне такой уж нелепой, как обычно ее воспринимают другие. Это может привлечь туристов. И, я думаю, мы бы с вами и Гаем Пересом смогли бы найти тут возможность сотрудничества.

Они свернули на боковую дорогу, ведущую в сторону от реки, и, проехав километра три, уперлись в ворота высокой проволочной ограды. Им открыл мужчина в серой форме и фуражке, с автоматом через плечо. Они въехали в центр большой утрамбованной площадки, которую окружали деревянные бараки. Маленького роста мужчины в солдатской рабочей одежде сновали туда-сюда, и в их движениях была та смесь поспешности и бездумности, которую можно наблюдать во всех военных лагерях. Максвел и Адлер вышли из машины.

— Добро пожаловать в Ранчо Гранде, — произнес Адлер. Выпятив грудь, он глубоко вдохнул и улыбнулся от удовольствия. — Мы как раз успели к завтраку, после него я вам все здесь покажу.

Они направились к одному из бараков.

— Я уверен, вы еще много услышите всяких рассказов о наших здешних порядках, — сказал Адлер, — и наверняка из недоброжелательных источников. Некоторые считают, что если мы ввели здесь военизированный образ жизни, то в этом есть какой-то скрытый зловещий смысл.

В действительности же мы приняли его только потому, что на разработку какой-то другой, более подходящей системы ушло бы много времени и сил. Конечно, это не совсем то, что- надо, но действует безотказно. Мы переняли все армейские атрибуты: чины, гауптвахту, строгий распорядок и даже немного строевой подготовки. Есть у нас еще одна вещь, которая больше всего вызывает осуждение у здешних ханжей-католиков, — собственная полиция. О нас плохо пишут в прессе, что очень огорчает. Соответственно мы перестали поощрять приезды сюда посторонних во избежание превратных толкований.

Затрубил горн. Маленькие серые фигурки людей хлынули к площадке с беспорядочностью потревоженных муравьев. Максвел и Адлер приостановились на минуту, чтобы понаблюдать за построением, последний проявлял при этом явное восхищение. До них доходили отрывистые обезьяньи команды, затем шеренги повернули направо и зашагали прочь. Для Максвела, в свою бытность тяжело пережившего службу в армии, вся эта атмосфера была несколько тягостной.

Когда двинулись дальше, Адлер продолжил свои объяснения:

— Они наслаждаются каждым моментом здешней жизни. Все южноамериканцы обожают военную форму и любят отдавать и получать приказания. Если кто-нибудь из них дослуживается до капрала, то обязательно фотографируется в своей новой форме с лычками и рассылает снимок всем своим друзьям. Он возвращается домой большим человеком.

— Разве они живут здесь без семей?

— Да, мы ввели такое правило. Они живут в бараках, а домой ездят на двухнедельный отпуск раз в год. К нам завербовываются на год, после чего могут записаться еще на три. Девять из десяти так и делают, вот вам доказательство, что ничего плохого в наших порядках нет. А эти ханжи заявляют, что мы здесь завели новый способ обращать людей в рабство. Почему же никто из них никогда не напишет о другом виде рабства, который практиковал наш друг Карранса?

— Потому что до сих пор вся экономика была построена на нем, — ответил Максвел.

— А ведь у нас нет ни долговой кабалы, ни надсмотрщиков, — сказал Адлер. — Наши рабочие трудятся по десять часов в день, полвоскресенья они свободны. За это мы платим чеками вдвое больше, чем средняя заработная плата в стране за такую же работу. Так что это вполне довольные люди.

Столовая была большой и прохладной, в ней чувствовался аромат аэрозоля, но он не мог перекрыть другой, сладковатый конюшенный запах, который обычно появляется при большом скоплении солдат. Максвел и Адлер встали в очередь за кофе и свежевыпеченными булочками, потом сели за свободный столик. На раздаче стояла большая миска с витаминными пилюлями, а над ней надпись, что не принять одну за едой — проступок. Здесь царил дух дисциплины, и на маленьких серых людей, молча склонившихся над своими кружками с кофе и булочками, со всех стен неслись предупреждения, что «строго запрещается» делать очень многое. Единственная ничего не запрещавшая надпись на испанском и немецком, висевшая над входной дверью, гласила: «Рабочий день начинается с улыбки».

— Здоровье прежде всего, — продолжал пояснять Адлер. — Поэтому витамины. Два раза в день подается продуманно составленное меню. Раз в месяц каждый проходит медицинский осмотр. В результате у нас не было ни одного случая желтой лихорадки, и мы почти уже победили туберкулез. В государственном масштабе средняя продолжительность жизни сельскохозяйственного рабочего тридцать девять лет. На Ранчо Гранде мы уже достигли сорока семи. — Энтузиазм, с которым говорил Адлер, придавал его голосу визгливую монотонность. — Мы ввели систему очков и поощрений, по которой можно получить какие-то дополнительные привилегии. На выходные сюда привозят из города проституток, и тем, кто набрал достаточно очков, разрешается пойти к ним. Медицинский осмотр обеспечивает безопасность для здоровья.

«Очень похоже на немцев, — подумал Максвел, — но при всем при том здесь не к чему особенно придраться». Они допили кофе и отправились на небольшую прогулку по лагерю, зашли в жилую комнату одного из бараков с ровными рядами безукоризненно заправленных кроватей, посмотрели смену караула, задержались ненадолго у карцера, где в это время находилось только двое заключенных, оба по обвинению в контрабанде — самом распространенном нарушении в лагере.

— Рабочим все тут правится, — говорил Адлер. — Они наслаждаются здесь каждой минутой своей жизни. Эти люди не улыбаются, но пусть это вас не вводит в заблуждение.

Снова сели в «субару». Теперь они ехали на передний край действующей армии лесорубов компании «Гезельшафт», охватившейтерриторию в двести тысяч акров.

— Не повезло нам с погодой, — сказал Адлер. — Но в такое время года трудно было бы ожидать что-то получше. Но все равно фотоаппарат с вами, а это главное. Если дождь перестанет, обещаю вам несколько хороших снимков.

Выехав из лагеря, они тотчас погрузились в сумрак высоких прямоствольных деревьев тропического леса. Этот мир сельвы всегда впечатлял Максвела своей загадочностью, тишиной и меланхоличным порядком. Каждое дерево владело равновеликим пространством земли, и стволы их вздымались на совершенно одинаковом расстоянии друг от друга. По просьбе Максвела они остановились на минуту; ему почудилось, будто за огромным и темным пологом листвы, на вершинах деревьев находится иной, шумный и оживленный мир, но они так и не смогли ничего там различить. Несколько громадных листьев слетели, крутясь и покачиваясь, вниз. Максвел вдохнул густой парниковый воздух, пахнущий вечным превращением растительности в перегной.

— Это не наша территория, — сказал Адлер. — Она принадлежит колонии «Маргаритка». Но этот участок совершенно им бесполезен. Попусту пропадающая земля. Они не могут вывозить отсюда лес, потому что дорогой владеем мы.

— Может, стоит прийти к какому-то соглашению?

— Зачем затягивать агонию? Мы бы принесли им только вред.

— Удивляюсь, как до сих пор они еще держатся.

— Это усилия обреченного. Они потеряли хлопок и большую часть сахарного тростника.

— Я дал им несколько грузовиков примерно неделю назад. — Максвел почувствовал, что тактически лучше признаться в этом самому. В любом случае Адлер все узнает.

— А деньги вы получили?

— Получу.

— Желаю удачи. У них очень много долгов.

— Как я слышал, они еще надеялись на тропическую пшеницу.

— Они и ее потеряли.

— Неужели? Что же случилось?

На щеках Адлера возникли ямочки, за ними должна была бы последовать его обычная натянутая улыбка, но вместо нее на лице вновь появилось выражение суровости.

— Отсутствие опыта, — сказал Адлер. — Отсутствие правильной ирригации. Падение дисциплины и моральной стойкости. Многое повлияло.

— Я когда-то знал их управляющего, он был старшим официантом в «Крильоне». Довольно приятный человечек.

— Нам жаль их, но неудачники должны проигрывать. Закон природы. Эти фанатики все еще живут с мыслью; что все люди братья. Вы знаете местную пословицу: «Овцу, принадлежащую общине, съедают волки»? Вполне подходит к данному случаю. Они все делят между собой, и каждый получает вдвое меньше того, что он бы заработал, если, к примеру, работал у нас. Недавно распространили сплетню, что мы лишили их воды. Совершенно ясно, опять происки иезуитской прессы.

— Действительно, прошел слух, что вы забрали у них из реки всю воду.

— Прекрасный пример того, как можно исказить правду. В прошлом году осадков в этом районе было меньше обычного, поэтому всем не хватало воды. Хозяйство, расположенное от нас вверх по течению, взяло долю воды больше, чем обычно, и оставило меньше для нас. Нам тоже пришлось использовать много воды, и из-за этого не хватало колонии.

— Значит, Рамос все-таки потерял свою пшеницу? — переспросил Максвел.

— Мы снова сделали им предложение о продаже, — пояснил Адлер. — Денег мы бы дали им, конечно, меньше, чем в прошлом году, потому что уменьшилось то, что они могли бы предложить. Мы ничего не имеем против колонии, но она всегда была для нас досадной помехой. Ее владения разбросаны в этом районе повсюду, где проходят паши коммуникации. Работа идет менее эффективно из-за того, что они все время у нас под ногами.

Дождь то прекращался, то снова лил, накидывая на лес тончайшую паутину, которая при первых же проблесках солнца вспыхивала разноцветными нитями. Внезапно деревья кончились, и они въехали в район страшных разрушений. Но гибли здесь не люди, то была Хиросима для леса, Сталинград для деревьев. Здесь находилось поле боевых действий ударных частей компании «Гезельшафт», которые вступили в схватку с природой: чудовищные бульдозеры и огромные механизмы на гусеничном ходу, которых Максвел никогда раньше не видел, шли атакой на молодую поросль леса, рубя ее своими железными руками. Маленькие серые солдаты «Гезельшафта» сновали позади машин, поливая подлесок воспламеняющейся жидкостью и поджигая ее. Завыли пилы, и клин высоких стройных деревьев весь целиком плавно пошел вниз, издавая тонкий визг ломающейся древесины; лианы струились с них, как волосы.

— Что тут творится! — воскликнул Максвел. Он совершенно не ожидал увидеть здесь в столь огромном масштабе то, что считал вандализмом.

— К сожалению, такие вещи невозможно делать аккуратно. Я бы сам с радостью навел здесь порядок, потому что для меня неаккуратность всегда ассоциируется с неэффективностью. Мы экспериментируем с новыми механизмами, учимся на собственных ошибках. Вот эти лесоповалочные устройства испытываются нами впервые. Они были сконструированы специально для нас, но эффективны только на небольших деревьях, и поэтому не очень производительны. Мы ведем борьбу за время, нам всегда приходится соизмерять потери с прибылью.

Визг пилы отдавался в голове Максвела болью. Он вдруг почувствовал, что ему жаль высокого дерева, которое в этот момент охватили извивающиеся вихри дыма, расцвеченного языками пламени. Казалось, дерево все сжалось, когда в одно мгновение сморщился миллион его листьев и веточек. Большая белая птица поднялась с верхушки и тотчас упала на землю. Через просеку медленно проползли клубы дыма. Максвел закашлялся.

— Никогда не видел такие большие деревья, — сказал он скорее себе, чем Адлеру.

— Каждое из них распиливают на десять или даже больше бревен, — откликнулся Адлер. — И каждое бревно тащит один самый мощный лесовоз.

— Вы ничего здесь не испытываете? — спросил Максвел.

— Что не испытываю? — переспросил Адлер.

— Я имею в виду, вас не трогает это? Неужели совсем никак не трогает?

— Почему же. Я испытываю волнение. Это захватывающее зрелище. Можно было бы даже снять документальный фильм.

— Ведь это как поле боя.

— Да, чем-то похоже. Тоже потрясает.

— А меня скорее подавляет. Когда я вижу, как падают эти высокие деревья, у меня внутри все обрывается.

Адлер рассмеялся.

— Подобные ощущения скоро проходят. Вы скажите себе, что такие вещи неизбежны, вот и все. Это часть неотвратимого процесса. Я перестаю думать о деревьях как о таковых. Они для меня теперь природные ресурсы. Вы бы тоже так думали, если бы занимались нашим делом.

— Да, наверное.

— Расчистка леса — необходимая прелюдия к увеличению мировых запасов продовольствия. В этой стране выживает только один ребенок из четырех. Всем жалко видеть, как гибнет лес, но если выбор стоит между девственным лесом и недоедающими детьми, то мы должны предпочесть детей.

От этой проповеднической болтовни уважение Максвела к Адлеру резко пошатнулось. Ему хотелось сказать: «Ганс, мы же деловые люди и реалисты, ради бога, не будем пытаться дурачить друг друга». Неужели он сам верит тому, о чем лицемерно вещает? В таком случае это еще хуже.

У Максвела создавалось впечатление, что Адлера не проймешь иронией, и, возможно, поэтому он не относится к тем, кто легко обижается. Поэтому Максвел решил задать провокационный вопрос:

— Кажется, вы мне говорили, что собираетесь отдать под говядину двести тысяч акров земли?

— Да, это наше намерение и паша надежда, — ответил Адлер.

Его слова прозвучали как заявление миссионера, сделанное с высоты проповеднической кафедры.

— А что насчет тех тридцати тысяч акров, на которых вы уже сейчас выращиваете говядину? Вы продаете это мясо местным?

— Немного.

— Очень немного. Все лучшее идет на ваш новый мясокомбинат, и вы продаете его продукцию в Японию.

Адлер был ласково вежлив и неуязвим, готовый согласиться с этим неприглядным, но незначительным фактом.

— В данный момент это так. Но мы изучаем возможности расширения внутренней торговли.

— И все же вы не будете ее расширять, — сказал Максвел. — Зачем вам? Вы занимаетесь бизнесом, вам нужна прибыль. И все мы так, в этом нет ничего зазорного. Сколько приходится платить японской домохозяйке за килограмм первосортного мяса? Кажется, двадцать пять долларов? Зачем же вам лишать себя прибыли, поставляя продукты на местный рынок, если можете получить в пять раз больше в Западной Германии или Японии. Там намерены есть это мясо, Ганс. Говядина, которую вы производите, поможет японцам нарастить те два с половиной сантиметра, которые они, как говорят, прибавляют каждые десять лет. Наши же местные будут кормиться рисом и бобами. И останутся такими же маленькими, как были.

На лице Адлера изобразилось легкое замешательство, какое возникает иногда у мужчин, когда в присутствии женщины его собеседник ввернет какое-нибудь слишком цветистое ругательство.

— Вы только притворяетесь циником, Джеймз.

— Поймите, Адлер, я не нападаю на вас. Я сам точно такой же, — сказал Максвел и подумал при этом: «К ним вместе с нашей мощью перешло и наше лицемерие». — Они всегда ели рис и бобы, и если будут продолжать это делать, то что здесь такого. Может, иногда они будут еще варить суп из копыт и хвостов, Меня не особенно волнует, если так будет и впредь, но думаю, что каждому из нас не следует лукавить с самим собой.

«Лучше не спорить дальше, — подумал Максвел. — Не имеет смысла оскорблять его». Но Адлер оставался все таким же благодушно настроенным и непробиваемым.

— Ранчо Гранде — лучшее свидетельство наших намерений и нашей заботы об обществе, в котором развивается современный прогрессивный капитализм. Я уверен, что и у вас такие же взгляды, только вам что-то мешает признать это.

«Он жертва своей же пропаганды», — вынужден был заключить Максвел. Ни тени напряжения между ними не чувствовалось. Любое критическое замечание, которое позволял себе Максвел, легко отметалось.

— Давайте поедем сделаем несколько снимков, — предложил Адлер.

Они сели в машину и проехали еще пять-шесть километров по территории, опустошенной бульдозерами, огнем и пилами. Наконец они увидели одинокую группу деревьев, выстроившихся как пленники перед казнью на краю братской могилы. Они ехали среди этих деревьев около минуты.

— Заметили что-нибудь необычное? — спросил Адлер.

— У деревьев? Да, кажется, большинство из них мертвы.

— Точно. Таких несколько тысяч, — сказал Адлер. — Сначала мы не понимали, в чем дело. Потом топографы нам сказали, что некоторое время назад один из притоков Рио-Негро изменил свое русло, и уже лет десять-пятнадцать корни этих деревьев не доходят до воды. Заметили что-нибудь еще?

— Вы имеете в виду дупла? Туканы?

— Понаблюдайте немного. Увидите сами.

Почти одновременно со словами Адлера большой желтый клюв показался в одном дупле. За ним возникла голова и полтуловища. Не верилось, что это была живая птица, а не самодельная игрушка, вырезанная из дерева и смело раскрашенная самыми сильными цветами: желтым, голубым и красным. Тотчас и другие птицы принялись высовывать свои головы из дупел, поворачивая огромные блестящие клювы то в одну, то в другую сторону и забавно подергиваясь, что еще больше усиливало впечатление игрушечности, будто ими водили как марионетками. Некоторые коротко взмахивали крыльями, но, так и не поднявшись, прятались снова в дупла.

— Через минуту они к нам привыкнут, — сказал Адлер.

— Кажется, их здесь тысячи! — удивился Максвел. — Никогда бы не поверил, что такое бывает. Как они выносят такой шум и не улетают отсюда?

Он достал свой аппарат и начал наводить.

— А это двухцветный аракари, — сказал Адлер. — Мне пришлось потрудиться, чтобы определить его. У нас есть один орнитолог, он пришел в восторг, когда увидел их.

Впервые в этой стране они были зарегистрированы именно здесь.

Максвел сделал несколько снимков при различных диафрагмах, а в это время Адлер изготовился со своим «гасельбладом».

— Они гнездятся в дуплах, по мнению нашего орнитолога, здесь нашли прибежище и туканы с вырубленных участков. Сегодня их стало заметно больше, чем несколько дней назад.

Максвел перестал фотографировать.

— А что теперь с ними будет?

— Печально, конечно, но как только не станет деревьев, их тоже не станет.

— Да, понятно. И, наверное, нет никакой возможности оставить для них эти несколько деревьев?

— Не имеет смысла. Они питаются лесными плодами. Где им тогда доставать себе нишу?

— Действительно где? Вы правы. Но все же грустно, верно?

— Очень, — сказал Адлер. — Птицы, однако, меня не столь беспокоят. Они могут улететь. Что меня сильней печалит, так это судьба животных, которые не умеют летать. Все эти медлительные создания: тысячи муравьедов, броненосцев, ленивцев, множество мартышек. Даже олени. Они совсем теряются, впадают в панику и бросаются прямо в огонь. Сюда приезжают скупщики, чтобы приобрести спасшихся больших змей. Они выползают сотнями. У нас на Ранчо Гранде специально живет один человек, который собирает их для зоопарков. Он платит до пятнадцати долларов за метр анаконды или большого питона. Довольно неожиданный источник дохода. К несчастью, очень многие из них подпаливают шкуру, и спасти их невозможно.

— Значит, змеи идут по метражу? — сказал Максвел. — Как-то не представлял, что можно этак определять цену змеи. Но, пожалуй, вполне логично.

— Лучшие достигают десяти метров. Их ценят выше как редкие экземпляры. Не меньше двадцати пяти долларов за метр. Но особый интерес сейчас проявляют к кошачьим.

— Как же их оценивают?

— По уникальности. У нас в этом лесу пятнадцать или даже двадцать подвидов ягуара и столько же пум. Большинство из них еще никогда не отлавливалось. Темная пума может стоить двадцать пять тысяч долларов. На днях нам звонил один частный коллекционер из Миссури. Он сказал, что, как только объявится такая, он тотчас вылетает.

— Разве нет закона, запрещающего торговать этими животными? — спросил Максвел.

— Существует. И правильно, что он есть, но власти нашли вполне разумное объяснение нашим действиям. То, чем мы занимаемся, можно назвать спасательными работами. Во время расчисток, которые здесь проводились раньше, все животные погибали. У нас же работают два ветеринара, которые стараются их спасти. Несколько раз они делали пересадку кожи у наиболее ценных животных, которые получили ожог. Поразительно, как ловко им удается залатать их.

— Выходит, когда лес исчезнет, то животной жизни здесь придет конец.

— Боюсь, что так. И нам остается лишь смириться с этим печальным фактом.

— Кажется, вы говорили, что собираетесь засадить определенный процент площади эвкалиптами? А нельзя ли будет вернуть туда каких-нибудь птиц или животных?

— Только в том случае, если их привезти из Австралии, — сказал Адлер. — Сумчатым медведям и кенгуру- валлаби, может, придется по нраву жизнь в таком изобильном растительном мире. — Он рассмеялся. — Может быть, попробуем.

Максвел снял с аппарата телеобъектив и сунул его в карман.

— Больше не будете фотографировать? — спросил Адлер.

— Не хочется.

— Посмотрите на тех птиц, — показал Адлер. — Они уже свыклись с нашим присутствием.

Действительно, туканы перестали проявлять нервозность и, собравшись небольшими оживленными группками на голых ветвях, принялись громко болтать и щелкать своими клювами. Два или три самых смелых поднимались несколько раз в воздух, быстро проводили разведывательные полеты совсем низко над головами приезжих и возвращались к своим, видимо, с докладом, так как их прилет сопровождался повышенным волнением и шумом среди сородичей.

— Поразительно, — сказал Адлер, — до Чего они ручные. Только подумать, мы ведь первые человеческие существа, которых они видят. Они явно решили, что мы безобидны.

— Мало же они знают, — сказал Максвел.

19

Заместитель министра Гай Перес устроил утренний прием в английском клубе в честь открытия реки Кем в ее преобразованном виде. Большинство членов клуба решили, что необходимо на нем присутствовать, и освободились от дел. Некоторым пришлось проделать немалый путь. Событие давало повод продемонстрировать британское происхождение и связи. Пять шотландцев — чайных плантаторов, приехавшие в килтах^[4], собрали возбужденную группу любопытных, когда, стоя у подъезда клуба, торговались с водителем такси. Группа родезийцев, все еще предпочитавших не афишировать свое присутствие в этой стране, стояли отдельной кучкой. Два индейца, Рони и Джимми, занятые импортом-экспортом (про них говорили, что по ночам они накладывают на лицо маски с лимонным соком, чтобы осветлить кожу), восхищались новым портретом королевы и ее супруга. Адлер, безукоризненно одетый в твидовый костюм, был тоже где-то здесь, но держался в тени, как и вице-консул Бите в своем помятом светлом костюме. Пришли и антрополог Пебб, и американский миссионер с вкрадчивым голосом Дуайт Морфи, и, конечно, сам Гай в блейзере с форменным галстуком кембриджского колледжа «Эмманьюэл». Жены па такое собрание не допускались.

В дверях показался Адамс. Максвел подозвал его знаком, и они отошли вместе в сторону.

— Чем вы занимались в выходные? — спросил Максвел. Адамс выглядел отдохнувшим и повеселевшим.

— Ловил рыбу.

— Где?

— На Гранде около Пайлона.

— Это наша часть реки, — сказал Максвел. — По крайней мере теоретически.

— Красивая река. Чудесный вид.

— Поймали что-нибудь?

— Пару корифен. По десять фунтов. Я видел ваших индейцев. На двух каноэ.

— Что-то они часто стали попадаться на глаза. Чем они занимались?

— Били рыбу стрелами. Удивительно красивое зрелище. Вот бы вам сфотографировать их. Они выглядели довольно дружелюбно. Помахали нам. Но были совершенно голые. Даже без набедренных повязок. Мой лодочник немного встревожился и захотел поскорей убраться. Но более спокойных созданий трудно себе представить.

— Они поймали что-нибудь?

— Больше нас. Мы плавали около них примерно час и наблюдали. Кажется, это нисколько их не беспокоило.

— А я был вчера на Ранчо Гранде с Адлером, — сказал Максвел.

— Ну и как?

Максвел скорчил гримасу.

— Довольно угнетающе.

— В каком смысле?

— Они расчистили там огромный участок. Живого места не оставили. На такое жестокое и зверское зрелище было больно смотреть. Одновременно работали десятки мощнейших пил. Валили и сжигали молодые деревья. Все будет уничтожено.

— Они продают на рынке оленей с полуобгоревшими шкурами, — сказал Адамс. — Там можно купить оленину по двадцать центов за фунт.

— Они бы сделали то же самое и с нашим лесом, если бы заполучили его.

— Несомненно, — согласился Адамс. — Какое у вас впечатление от Ранчо Гранде?

— Было интересно.

— Это все, что вы можете сказать?

— Да.

— Я поражен.

— Чем?

— Отсутствием энтузиазма. Помнится, неделю назад вы говорили, что «Гезельшафт» приносит всем нам только добро. Вы их восхваляли как могли.

— Вы, как всегда, преувеличиваете.

— Теперь вы изменили свое мнение?

— В какой-то степени. Но все же надо отдать должное энергии, с которой они берутся за дело.

— Однако теперь вы бы хотели держать их подальше от своего леса.

— Да, приходится прийти к такому выводу.

— Джеймз, дорогой, вот вы где! — раздался сзади них голос заместителя министра. — Я хочу вам кое-что показать. Адамс, старина, извини нас, пожалуйста.

Они прошли вместе в дальний конец здания.

— Я вижу, что вы так ничего и не узнали о Розе? — спросил Перес.

— Абсолютно ничего.

— Я тоже. Однако отсутствие новостей уже хорошая новость. Роза появится, когда мы меньше всего ожидаем.

Они подошли к окну, выходящему на реку Кем.

— Ну вот наконец сбылось, — сказал он. Его обычно обаятельная улыбка показалась Максвелу несколько напряженной.

Максвел взглянул вниз на тщательно выскребленный пустырь, где выделялись участки обнаженной земли на месте снесенных бараков. Голые и полуодетые дети играли там в пыли; один из них, присев в этот момент на корточки, тужился под наблюдением шелудивого пса, поджидавшего, когда мальчишка закончит свое дело. Среди этого окружения текла река Переса, покрытая множеством плавающих растений в цвету.

— Ну как вам? — спросил помощник министра.

— Очень впечатляет, — ответил Максвел.

— Все русло забетонировано и затем покрыто специально привезенными подводными растениями, чтобы было во что упираться шестами с наших маленьких шаланд. Воду мы вынуждены брать из колодцев, перекачивать ее, профильтровав, в цистерну на четыре миллиона литров, а потом возвращать ее через каскад, чтобы она постоянно циркулировала и оставалась чистой.

— Вы все делаете с размахом, Гай.

— Это привлечет в наш город туристов. Лучшая награда моим усилиям.

— Вам нужен ресторан на берегу с волшебными фонариками и официантками в национальных костюмах, — сказал Максвел.

— Вы действительно так думаете? Полагаете, наши гости оценили бы это?

— Уверен.

— Я обязательно подумаю о вашем предложении. А почему бы и вам не принять в этом участие?

В двухстах метрах вверх по реке группа заключенных, прикованных за щиколотку к цепи, под наблюдением охранника с автоматом бросали лопатами в грузовик грязь и мусор, вычищенные из старого русла реки. Но тут вдруг какое-то красивое движение в воде прямо под их окном привлекло внимание Максвела. Это была блестящая водяная змея, плывшая, извиваясь, среди листьев лилий.

— Вы проделали замечательную работу, — произнес Максвел. Тут он подумал, хватит ли у него духа пошутить над заместителем министра. — Вы никогда не думали достать записи поющих соловьев и проигрывать их здесь по ночам? — спросил он с серьезным видом.

Перес посмотрел на него в восторге.

— Великолепная идея! Но можно ли достать такие записи?

— Думаю, что да. Если хотите, я узнаю.

— Это было бы так любезно с вашей стороны, Джеймз. Совершенно замечательная идея!

— А в окрестностях вы будете наводить порядок?

— Бог мой, конечно же! Мы ведь только начали. По берегам на сто метров все будет вычищено и превращено в газоны. Я обещаю вам, что через шесть месяцев, когда мы будем стоять у этого окна, вид отсюда напомнит вам пейзаж с моста Кинг. Вон тот будет как раз так зваться. И еще мы собираемся построить точную копию моста Клэр, уже ведутся работы.

— Это звучит очень грандиозно и заманчиво, — сказал Максвел. — Мне не терпится увидеть весь замысел уже в полном воплощении.

— Нам пришлось во многом рассчитывать на щедрость наших друзей, — сказал заместитель министра. — Но их отклик превзошел все ожидания. Поразительно, сколько людей знают и любят Кембридж.

Заместитель министра оглянулся.

— Я слышал, что вы были с Адлером вчера.

— Да. Он взял меня посмотреть Ранчо Гранде.

— Зашла речь о том земельном участке?

— Да.

— Он давил на вас, чтобы вы его продали?

— Очень сильно. Он предлагал продать либо весь лес, либо его часть, необходимую для строительства дороги.

— Вы не поддались?

— Я сопротивлялся как мог, но они страшно торопятся. Адлер дал понять, что рассчитывает получить от меня окончательный ответ в самом ближайшем будущем.

— Плохо. Как вы думаете, сможете потянуть с ответом три месяца?

— Уверен, что нет. Даже и месяц.

— Нам придется что-то срочно придумать.

— У меня складывается впечатление, что, как только «Гезельшафт» убедится, что от меня нечего ждать, со мной разделаются.

— Не беспокойтесь, — сказал Перес, — Я поговорю с моими друзьями, и тогда решим, что надо делать. После этого мы с вами еще раз встретимся.

В дверях Максвел натолкнулся на антрополога Пебба, который, по-видимому, уже давно его там дожидался. Он был одет в длинные, до коленей шорты, которые можно купить только в Британии, и если их встретишь где-нибудь в тропиках, то это верный признак того, что владелец англичанин. Своими шортами с рубашкой цвета хаки и длинными армейскими носками Пебб будто нарочно хотел подтвердить тот образ предводителя бойскаутов, который Максвел создал о нем в своем воображении.

— Могу я поговорить с вами?

— Я страшно спешу, — ответил Максвел. — Будьте добры, позвоните мне в контору.

— Всего несколько минут!

— Если это касается планов помощи неимущим рабочим-переселенцам, то разговор исключен.

— Не беспокойтесь, я не собираюсь ни о чем вас просить, — сказал Пебб.

В нем был налет той подростковой наглости, которая во взрослом мужчине раздражала так же, как взъерошенные волосы, веснушки и детская голубизна глаз.

— Хорошо, — сказал Максвел. — Тогда давайте.

— Мне с вами по дороге, — сказал Пебб. — Если вы не против, то высадите меня у своей конторы, а по пути мы можем с вами поговорить.

Они сели к Максвелу в машину. Пебб пристегнулся ремнем. «Наверное, единственный человек в городе, который утруждает себя этим», — подумал Максвел.

— Что за глупую затею мы должны были сейчас приветствовать? — начал Пебб. — Вы понимаете, кто проделал всю эту работу?

— Конечно. Заключенные, — ответил Максвел.

— На следующей неделе они все будут помилованы.

— Как так?

— Национальный праздник. Выпустят всех, кто уже отсидел три года.

— В этом смысле попасть в тюрьму здесь не так уж страшно. Если удастся выжить в самом начале, то можно быть уверенным, что не задержишься там слишком долго. Я бы предпочел быть осужденным на долгий срок здесь, а не в своей стране, хотя тут и заковывают в цепи.

Они выехали на дорогу с двусторонним движением. Максвел увернулся от «лендровера», который с грохотом мчался на них; за рулем его сидел улыбающийся неизвестно чему шофер, одна рука на баранке, другая с бутылкой. Пебб встревоженно замычал.

— Послушайте, нельзя ли потише! — воскликнул он.

— Все в порядке. Это происходит по десять раз на дню. Они так развлекаются. Вы что-то говорили насчет заключенных?..

— Их собирается взять к себе «Гезельшафт». Им теперь требуется больше охранников, как они их у себя называют. За каждого заключенного Перес и начальник тюрьмы получат немалую сумму. Вас это не беспокоит?

— Почему меня это должно беспокоить, тем более что я ничего не могу поделать? — сказал Максвел.

— Вы, кажется, сотрудничаете с ними.

— Мое дело теперь во многом зависит от их.

Они свернули с шоссе и снова поехали по относительно спокойной и безопасной улице. Теперь Пебб мог расслабиться.

— Вы видели свежий выпуск «Тарде»? — спросил он. — Передовая статья была вырезана цензором.

— Да, я заметил. Уже второй раз на этой неделе. Если это случится опять, их всех там отстранят от работы.

— Я читал то, что было вырезано, — сообщил Пебб.

— Как вам это удалось?

— Договорился с одним наборщиком.

— Вы, кажется, антрополог. Зачем вам вмешиваться в подобные дела? Добьетесь того, что вас выставят из страны.

— Вы бы хотели посмотреть эту статью?

— Только в том случае, если она имеет ко мне какое- то отношение.

— Имеет.

— Тогда покажите.

Они подъехали к конторе Максвела. Он дал один короткий гудок, полицейский не спеша вышел из тени и отодвинул барьер у автостоянки. Они вышли из машины. Максвел достал из кармана пачку сигарет, которую всегда держал при себе для подобных случаев. Он протянул полицейскому одну из них, плотно завернутую в пять песо.

— Давайте пойдем поскорее, — поторопил Пебба Максвел.

Они застали Глорию в приемной, хотя было время перерыва. Она вдруг стала работать с подозрительным усердием и проявляла усиленное внимание к его просьбам, из чего он заключил, что роман, о существовании которого он начал подозревать, а с ним и перспектива скорого замужества расстроились. «Надо купить ей цветы, — подумал он, — Все-таки будет где притулиться в непогоду».

Он провел Пебба в кабинет.

— Садитесь и рассказывайте, — сказал Максвел. Ненадолго хватило Пеббу его напористости и ершистости, теперь он вдруг весь сник, ссутулился, руки сцепил на коленях, переплетя костлявые пальцы.

— У меня с собой текст статьи, — сказал он Максвелу. — Я сам ее перевел. Хотите взглянуть?

— Покажите.

Пебб вынул из нагрудного кармана рубашки сложенный лист и протянул Максвелу. Тот развернул и прочел:

«Незваный гость

Сегодня мы узнали о новом визите в наш город Вильгельма Адлера, бывшего полковника СС. Читатели, наверное, помнят, что в прошлый свой приезд Вильгельм Адлер, считающийся в Европе военным преступником, подвергся нападению. Этот акт отнесли к разряду обыкновенных похищений, совершаемых только ради выкупа. Теперь стало известно, что нападение было делом специальной вооруженной группы, тайно прибывшей из-за океана, все ее члены погибли. Сообщают, что Вильгельм Адлер за последнее время поменял местожительство в нескольких соседних странах и благодаря этому избежал высылки, которой требует боннское правительство. Мы считаем, что наша страна обязана пресечь его уловки, с помощью которых ему удается уйти от справедливого возмездия. Говорят, что в настоящее время Адлер живет у своего родственника на вилле в Серро».

Максвел кончил читать, сложил листок и отдал его Пеббу.

— Ну? — спросил тот. Он был весь в ожидании, как пес, который, проделав какой-то свой трюк, ждет, что его хотя бы одобрительно погладят по голове.

— Вот это, вы считаете, должно на меня подействовать? — спросил Максвел.

— Конечно, а разве нет?

— Не понимаю, почему вы в этом так уверены.

— Вы же не можете остаться спокойным при мысли, что известный военный преступник прячется на соседней с вами вилле.

— До меня доходят слухи, как и до вас, но слухи есть слухи, а факт есть факт. Это же лишь только слух.

— Зачем тогда электрифицированная ограда и радарная защита, которые установили в Серро?

«Радарная защита! — подумал Максвел. — Это же секретная установка. Забавно, что Пебб знает о ней».

— Не говоря уже о стальном заграждении, которое они поставили на подъездной дороге. Говорят, что сквозь него может пройти только танк.

— У германцев в крови забота о своей безопасности. Этот город кишит бандитами и ворами, которые наносят много ущерба.

— Неужели вы не понимаете, что тут кое-что поважнее, или же вы так и собираетесь все время закрывать глаза на то, что происходит?

— Я считаю себя таким же любопытным и подозрительным, каким бывает всякий сосед. Никто ни в чем не может быть уверен в этом мире, но то, что я сам видел и знаю о Вильгельме Адлере, не дает мне права заподозрить в нем военного преступника. Даже если так оно и есть и если за ним охотятся, то, я думаю, они напрасно теряют время.

— Но они не отступятся. Можете быть уверены. Адлер и его шайка никогда не смогут спать спокойно.

— Вы, наверное, знаете обо всех этих вещах гораздо больше, чем я, — сказал Максвел. — Извините, если я не прореагировал на ваше сообщение так горячо, как вы того явно ожидали. Но безотносительно к моим собственным взглядам на все это хочу сказать, что вы играете с огнем.

Пебб, чей почти благоговейный пыл неожиданно сменился подавленным состоянием, сидел теперь молча, покусывая нижнюю губу.

— Основное правило жизни в этой стране — держаться подальше от того, что непосредственно вас не касается, это я и делаю. Немцы в общем очень терпимые люди, но им не нравится, когда суют нос в их дела, а вы, простите мою резкость, как раз этим и занимаетесь.

— Я сам знаю, что делаю, — отрезал Пебб.

— Будем надеяться. Теперь насчет этой статьи. Прежде всего поскольку газета контролируется иезуитами, то статья наверняка была написана одним из них. Они повели свою тайную войну против немцев, которые, как им кажется, угрожают их влиянию в стране. Поэтому они готовы сражаться.

— И я на сто процентов с ними согласен.

— Любого видного немца, который участвовал в прошлой войне, чаще всего обвиняют в том, что он военный преступник. Двадцать или тридцать таких дел было расследовано национальной полицией, и все обвиняемые, как один, смогли оправдаться.

— Нацистская клика и правительство сейчас заодно, — сказал Пебб.

— К германцам благоволят, потому что они самая богатая и высокопроизводительная колония. И я бы сказал, что неевропейцам вся эта древняя вендетта со времен прошлой войны кажется совершенно бессмысленной. Такой она кажется и мне. Вокруг живут и действуют тысячи немцев, которые командовали карательными отрядами или совершали зверства в концентрационных лагерях. Зачем тратить столько усилий и времени на то, чтобы поймать одного или двух из них, причем выбранных, по всей видимости, случайно?

Что касается Максвела, то это было, пожалуй, все, что он мог сказать. Но одна неожиданно пришедшая в голову мысль встревожила его.

— Могло так случиться, что какие-то экземпляры этого выпуска попали в продажу до того, как цензор посмотрел и выкинул статью?

— Исключено, — сказал Пебб. — Этого не могло случиться.

— Сколько людей из штата газеты могли ее прочитать? Эго очень важно для меня.

— Во-первых, редактор, конечно. Наборщик. Возможно, корректор. Дело в том, что это очень маленькая газета. Весь штат составляют только семь или восемь человек. Ну еще плюс автор статьи.

— Это упоминание о Серро может принести большой вред, — сказал Максвел. — Что вы знаете о «Тарде»? Какой у газеты тираж? Где она распространяется?

— Тираж мизерный, — сказал Пебб. — Три или четыре тысячи, самое большее. Свыше тысячи продается в столице. В политике она придерживается либерального направления. Покупают ее государственные служащие и священники, особенно популярен научный раздел. Это все, что я знаю.

— Может, мне следует поговорить с редактором? — подумал Максвел вслух.

— О чем? О статье, которая не появилась в газете? А откуда, вы им скажете, у вас появилась информация? Что будет со мной?

— Конечно. Что будет с вами! Это вопрос. Вам придется нести ответственность, верно? Но ведь это ваше занятие весьма беспокойное, вы сами знали. Почему же они все-таки приплели туда Серро? Вот что я предлагаю: сожгите этот листок и попытайтесь забыть все это дело. Статья, по-видимому, кого-то задела, иначе цензор так бы не поступил. Забудьте о ней, вот вам мой совет. Просто забудьте.

20

Сезонные дожди, разыгравшись вовсю, мешали Максвелу действовать дальше, и он был вынужден приспосабливаться к тем чрезвычайным условиям жизни, которые возникали в эго время года. Вода лила с неба плотным потоком, отгораживая окружающий пейзаж дымчатой серебристой стеной. Совершенно неожиданно дождь прекращался, и тогда ослепительный и свободный свет разливался на очистившемся небе. Затем следовала сверкающая интермедия, исполняемая радужно тонкой пеленой испарений и каплями влаги, в которых лучи разбивались на разноцветные искры. А в это время на горизонте с фатальной неотвратимостью собирались громадные, набухшие тучи. Теперь, затевая какое-нибудь дело, необходимо было, помимо всего прочего, принимать во внимание еще и погодные условия.

С приходом дождей жизнь в саду Максвела вступила в новую фазу. Бабочки скрывались от глаз под сенью огромных листьев. Появились новые жертвы и новые хищники, приспособленные к повышенной влажности. Болотные птицы с крупными длинными лапами и нелепо маленькими крыльями носились по сочащимся водой газонам, преследуя вертких лягушек.

Этим утром последний ливень был на рассвете, и Максвел, выйдя в сад, спрятался в укрытие, которое 'сам для себя построил, стараясь незаметно сфотографировать своих новых гостей, но его приводили в отчаяние их быстрые мечущиеся движения. Рано утром к нему подходил садовник и показал маленькую обезьянку, пытавшуюся перелезть через электрифицированную ограду, где ее убило током, и она упала в сад Максвела. Он никогда раньше не видел таких обезьянок; казалось, что это маленькое человеческое создание совершенного сложения, прекрасно приспособленное для жизни на деревьях. «Редкостный экземпляр, — предположил Максвел. — Единственный выживший представитель местного вида, обреченный на вымирание все расширяющимся городским строительством». Ее маленькое сморщенное удивленное личико было опушено мягчайшим и чистейшим белым мехом. Максвел сменил объектив и сфотографировал ее. Этот случай омрачил все его утро.

Первую половину дня Максвел решил поработать дома. Рядом с его конторой заканчивали сносить здание, и оглушительный стук отбойных молотков мешал сосредоточиться. Поэтому после утреннего кофе он уселся за свои бумаги.

Около одиннадцати позвонил привратник.

— Мистер Максвел, вас хочет видеть какой-то мистер Бенсон.

— Мистер Бенсон? У меня ничего не назначено с мистером Бенсоном. Узнайте, что он хочет.

— Что-то связанное с аэрофотосъемкой, мистер Максвел. Насчет фотографирования вашего участка с воздуха.

— Скажите ему, что я занят, — сказал Максвел. — Хотя подождите… Хорошо, пропустите его.

Немного спустя раздался дверной звонок. Вошел Бенсон. Это оказался молодой человек, рано полысевший, что удлиняло его лоб, а это порой обманчиво свидетельствует о повышенных интеллектуальных способностях.

— Проходите, — сказал Максвел. — Вы приехали несколько раньше, чем я ожидал, и я не готов для разговора с вами. Мне удалось, правда, прочесть ваш предварительный отчет, который, откровенно говоря, мало что мне дал. Я оставил его в своей конторе. Вы случайно не захватили его копию?

У пего было широкое лицо, живые глаза и густые черные пучки вьющихся волос над ушами, по его манере держать себя, типичной для непрошеных торговых агентов, чувствовалось, что он надеется на удачу, хотя не очень в ней уверен. Свой чемоданчик он держал, прижав к груди как щит.

По лицу Бенсона стало видно, что неуверенность взяла в нем верх.

— Я боюсь, мистер Максвел, что возникло какое-то недоразумение. Я представляю фирму «Интернэшнл скайвьюс». Мы занимаемся фотографированием с воздуха для частных лиц и учреждений. Насколько я знаю, мы пока еще не имели удовольствия что-либо для вас делать.

— А я думал, что вы из «Кемпбелл Кин», они делают аэрофотосъемку местности.

— Нет, мистер Максвел, наша фирма не занимается такой съемкой. Мы специализируемся на фотографировании различных объектов частной собственности наших клиентов, а так как мы сейчас делаем снимки в этом районе, я решил зайти к вам, чтобы узнать, не окажете ли вы нам честь сфотографировать с воздуха эту прелестную виллу. — Бенсон открыл чемоданчик и вынул пачку цветных фотографии в виде почтовых открыток. — Разрешите показать вам некоторые из наших работ.

Максвел просмотрел их, цвет был лучше и само изображение четче, чем обычно на подобных фотографиях. Он не узнал на них ни одного здания, большинство были вычурные виллы с бассейнами.

— Где вы это фотографировали? — спросил он.

— Перед вами фотографии наиболее примечательных частных владений в столице. Я думаю, что могу смело сказать: все наши клиенты были от них в восторге. Если желаете, могу показать вам несколько писем с крайне похвальными отзывами.

— Не стоит, — сказал Максвел.

Первым его побуждением было сказать, что он не интересуется такими фотографиями, и отправить Бенсона восвояси. Но тут ему пришло в голову, что можно послать фотографии его дома вместо открыток на рождество. Два племянника и племянница нечасто, но исправно присылали ему письма. Было бы мило показать им таким способом, где и как он живет.

— Вы увидите, цены вполне умеренные, — продолжал Бенсон. — Почтовые открытки идут по десять долларов, минимальное количество заказываемых экземпляров — шесть. Большинство, правда, предпочитают увеличенные снимки 20 на 15. Они стоят по двадцать долларов каждая, и в этом случае минимум — три фотографии.

Ловким движением фокусника он снова завладел фотографиями.

— До того как принять заказ, вам будут показаны пробные снимки, — сказал Бенсон. — С вашей стороны не требуется абсолютно никаких обязательств.

— Вы, наверное, не летчик? — спросил Максвел.

— Нет. Я немного фотографирую время от времени. Ведь съемка с воздуха — это своего рода искусство.

— Несомненно, — согласился Максвел.

Он снова взял одну из фотографий и внимательно на нее посмотрел.

— «Эктахром», верно?

— Да, да, «эктахром».

— Скоростная? — спросил Максвел.

На лице Бенсона выразилось недоумение.

— Я говорю, «эктахром» для скоростной съемки? — пояснил Максвел. — Наверняка эта пленка самая подходящая для вашего вида работы.

— Конечно, — сказал Бенсон. — Мы всегда берем ее.

— Какой экспозицией вы пользуетесь?

— Ну разной, но довольно большой. Примерно сотая доля секунды.

— И ее достаточно, чтобы снимок не смазался при движении?

— О да, сотая доля вполне подходит.

— И ваш самолет делает по крайней мере восемьдесят километров в час?

— Мы пользуемся вертолетом. Он во многих отношениях надежнее.

— Ну да, конечно, это меняет дело. А я подумал, снимки уж очень отчетливые. Удивляет меня и качество цвета. Гораздо лучше, чем получается у меня.

— Нам тоже кажется, что хорошо, — сказал Бенсон. — У нас большой опыт.

— Каким аппаратом, говорите, вы пользуетесь?

— Аппаратом? A-а… «Никон» большей частью. Он нам больше других нравится.

— А эти снимки увеличены с тридцатипятимиллиметровки?

Возникла некоторая заминка, прежде чем последовал ответ:

— С тридцатипятимпллиметровки результаты в делом получаются лучше.

— Я, возможно, приму ваше предложение, — сказал Максвел, — но при условии, что вы сделаете так же хорошо, как и эти.

— Конечно. Уверен, вы останетесь довольны.

— Когда вы будете здесь фотографировать? Мне надо знать, чтобы навести в саду порядок. Я решил послать несколько снимков родне.

— Я думаю, мы будем здесь под вечер, около шести часов, — ответил Бенсон. — Погода всегда проясняется к этому времени, и фотографии обычно получаются лучше, если снимать рано утром или к вечеру. Длинные тени придают живописность.

— Совершенно верно, — откликнулся Максвел. — Теперь, если разрешите, я хотел бы вернуться к своей работе.

Бенсон подхватил свой чемоданчик, пожал руку Максвелу, склонив голову в полупоклоне, это движение навело на мысль, что род его может происходить из Центральной Европы или, всего вероятней, из Леванта. Бенсон был уже на пороге, когда вдруг вспомнил:

— У ваших соседей, по-видимому, никого нет дома. — Он быстро вытащил блокнот из кармана и сверился по нему, — Мистер Адлер и мистер Штраус, кажется. Как вы думаете, захотели бы онииметь фотографии своих вилл, которые, кстати говоря, очень привлекательны?

— Ничего не могу сказать, но вы можете снять их на всякий случай.

Бенсон вышел, и резиновые подошвы ботинок бесшумно понесли его по дорожке садовой террасы. Через несколько секунд после его ухода Максвел распахнул дверь опять, но Бенсона уже не было видно за кустами, которые скрывали ворота и дорогу. Максвел вернулся к себе и позвонил по трем номерам телефонов, каждый раз разговор длился довольно долго, четвертый звонок был к Адлеру в контору. Б это время уже пробило половину одиннадцатого.

— Ганс, вы будете сегодня дома на ленче?

— Да.

— Хорошо. Я звоню из Серро. Мне бы хотелось с вами поговорить. Вы можете заглянуть ко мне ненадолго?

Через пятнадцать минут Адлер был уже у двери Максвела. За его обычной, отработанной веселостью чувствовалось беспокойство. Он торопливо вошел внутрь, ему в спину бил неожиданно сильный и яркий солнечный свет, его замшевые ботинки были мокрые, он, вероятно, попал в какую-то лужу в центре города. Они уселись в неудобные кресла, и Мануэль внес кофе.

— Вы видели выпуск «Тарде» за вторник? — спросил Максвел.

— Безусловно. Я читаю эту газету каждый ведер.

— Передовая статья была вырезана цензором.

— Опять? Я уже перестал замечать эти пропуски.

«Он чувствует, куда я клоню, — подумал Максвел. — Слишком нарочито небрежен».

— А вы знаете, почему это произошло?

— Абсолютно не представляю себе.

— Там говорилось о вашем отце.

— Ах так. — Адлер понимающе кивнул, внезапно расслабившись. Он не проявил ни малейшего признака удивления, казалось, был заранее готов услышать эту новость. — Опять эти друзья-приятели иезуиты.

— Одному моему другу удалось прочитать статью, — сказал Максвел. — Там снова выдвигались обвинения против вашего отца — будто бы замешан в преступлениях прошлой войны.

Адлер снова кивнул. Он был совершенно спокоен, только глаза отводил немного в сторону.

— Там утверждается, что ваш отец в городе и что он остановился у вас на вилле.

— Это правда. Он приехал в понедельник вечером. Вы не видели его, потому что он очень устал и не выходил все это время. Удивительно, как это узнал о нем тот, кто писал статью.

— Может быть, ему кто-то сообщил из иммиграционной службы?

— Странно. Они все там наши хорошие друзья. Трудно понять, кому нужно поднимать весь этот шум. Мой отец с матерью решили пожить у меня неделю, пока заканчивается отделка их нового дома в Игуасу. Я надеялся, что это не будет широко известно.

— В статье опять вспомнили ту попытку похищения. И утверждают, что она была совершена не бандитами ради выкупа, а специальной вооруженной группой из-за океана.

— Вполне возможно, — сказал Адлер. — Но сейчас уже ничего нельзя узнать наверняка, хотя действительно в полиции мне сообщили, что в нападении участвовали иностранцы. Кажется, эти преследования никогда не кончатся. С тех пор как вы видели моего отца, ему удалось получить письмо от боннского правительства, подписанное министром юстиции, в котором говорится, что никакого судебного разбирательства по поводу его прошлого никогда не проводилось.

— А даст ли что-нибудь это письмо?

— Абсолютно ничего, — ответил Адлер. — Но он был счастлив, когда получил его. Приятно будет показать своим друзьям, но оно не принесет никаких реальных результатов. Для отца было бы действительно лучше вернуться в Германию и жить себе спокойно среди всех этих бывших партийных деятелей, которых обвиняли в настоящих преступлениях, а теперь освободили и оставили в покое.

— Вероятно, вас тревожит возможность повторения того, что случилось во время последнего визита вашего отца.

— О, это меня постоянно тревожит. Мы приняли все меры предосторожности, какие только могли, но нельзя пи на минуту ослаблять свою бдительность. Я очень привязан к родителям, и мне бы хотелось, чтобы они приезжали ко мне почаще.

— Меня заботит вот что: сколько людей могли видеть статью. Вряд ли мой друг был единственным посторонним лицом, кто о ней прослышал.

— Я тоже так думаю. Сам факт, что какое-то сообщение запрещено цензурой, должен вызвать у людей любопытство.

— Я захотел вас повидать, потому что сегодня утром здесь произошел несколько странный случай. Меня посетил некий молодой человек, представившийся агентом фирмы «Интернэшнл скайвьюс». Я так понял, он обошел и другие виллы Серро, но только фрау Копф оказалась дома.

— Каким самолетом они пользуются?

— У них вертолет.

— Ах вертолет, понятно.

— Он же лучше подходит для их работы. Больше времени выбрать кадр, и снимки выходят отчетливее.

— Это верно.

— Я выяснил, что этот парень посетил еще несколько домов в округе, но большинство не проявило никакого интереса. Два года назад было то же самое. Наверное, действовала та же фирма. Только у двух людей, с которыми я говорил, оказались такие фотографии.

— Вы взяли на себя столько хлопот!

— Потому что, чем больше я думал об этом визите, тем больше мне казалось, что одно не вяжется с другим. Было что-то странное в том человеке. Он держал себя очень нервозно. Почти на взводе. Я начал говорить с ним о фотоделе. Он сказал, что немного им занимается для своей фирмы, но скоро у меня сложилось впечатление, что он не знает то, о чем говорит. Какую выдержку вы бы использовали, фотографируя с вертолета?

— Из-за вибрации, — сказал Адлер, — я бы попробовал пятисотую.

— А он решил, что сотой достаточно. Мне показалось, он плавает в этом вопросе. Он даже не очень ясно себе представлял, какой пленкой они пользуются, и решил, что с «эктахрома» можно получать негатив для печати. По- моему, оп старался втереть мне очки.

— Втереть очки, — повторил Адлер.

Максвел понял, что это выражение было ему незнакомо. Раньше, когда такое случалось, Адлер всегда прерывал разговор и записывал его для себя. Впервые он этого не сделал.

— Рассказывать, собственно говоря, больше нечего, — сказал Максвел. — Возможно, это был просто разъездной агент фирмы, которому захотелось возвысить в моих глазах свою персону, выдав себя за фотографа. Он мне сказал, что их основная контора расположена в столице, я нашел ее телефонный номер в справочнике и попытался дозвониться в Ла-Пас. По линия не срабатывала.

— Как большинство линий большую часть времени, — сказал Адлер. Он провел пальцем за воротом рубашки и ослабил его на горле.

— По другому номеру, который я пытался набрать, мне удалось дозвониться. Это один мой деловой знакомый, у которого контора находится всего лишь в трех кварталах от «Интернэшнл скайвьюс» на улице Комерсио. Он пошел туда поговорить с ними, но там было закрыто. В соседнем учреждении ему сказали, что у них никого не было видно уже два дня. Он говорит, что фирма небольшая, но довольно известная и считается вполне порядочной. Они довольно много фотографировали в столице. У них старый американский вертолет военного образца. Узнав об этом, я позвонил на аэродром и узнал, что этот вертолет улетел оттуда вчера. По журналу полетов он направился на Вилла Гранде, которая находится в противоположном отсюда направлении. Человек, который расписался в журнале, не был их постоянным пилотом.

— Это все довольно загадочно и несколько тревожит.

— Я звонил в Вилла Гранде, но там о вертолете ничего не знают. У них испортилась погода, и аэродром закрыт. Еще больше меня встревожило то, что погода плохая по всей стране. На высоте сильные ветры. Грозы. Плохая видимость. Я думаю, что в «Интернэшнл скайвьюс» полет сюда или куда-либо еще отменили бы и подождали, пока погода не прояснится. Но с другой стороны, могло получиться так, что летчик, попав в такую непогоду на пути в Вилла Гранде, решил сменить курс и опустился здесь. В нашем аэропорту о нем ничего не знают, но ведь он мог сесть где угодно.

— В связи с этим я вспомнил страшную вещь, которая произошла сегодня утром, — сказал Адлер. — На ограде убило током обезьяну, и садовник повел моего Грегорио взглянуть на нее. Когда они там были, Грегорио заметил какого-то человека на холме, который смотрел в бинокль на наш дом. Зачем? Конечно, это мог быть просто любопытный. С того места на холме, где он стоял, ему был виден мой дом поверх стены. Тогда я выкинул это из головы, но сейчас, после того что вы мне рассказали о статье в «Тарде» и об этом вертолете, я несколько встревожился. Надеюсь, вы не решите, что я страдаю паранойей.

— Конечно, нет.

— Вы считаете, я должен отнестись к этому серьезно?

— На вашем месте я бы разузнал все получше.

Адлер вдруг сгорбился, как бы это сделал легкоранимый человек.

— Но с другой стороны, — сказал Адлер, — не очень хочется выглядеть смешным, поднимая шум вокруг неизвестно чего.

— Почему бы не поговорить об этом с полицией? Вы ведь ничего не теряете.

— Вы бы это сделали?

— Да. Пару месяцев назад какой-то вертолет выкрал одного заключенного из американской тюрьмы. Из Даннемары, кажется. Может быть, кто-то прочел об этом и решил перенять идею. Все ведь знают об электрифицированной ограде. А вертолет дает возможность ее одолеть.

— Да, во всем этом, должно быть, что-то есть. Наверное, мне следует позвонить Кампосу и поставить его в известность. Посмотрю, что он скажет.

— Пожалуй.

— Ведь если кто-нибудь замышляет нападение, это прекрасный способ сфотографировать дом со всех сторон, не вызывая подозрений у хозяина. Поставьте себя на их место. Вы бы придумали то же самое, согласны?

— Да.

— Ну вот, я поговорю с Кампосом и узнаю, есть ли у него какие-нибудь соображения. Может быть, он захочет с вами поговорить. Вы не против?

— Конечно, нет. Я буду либо здесь, либо у себя в конторе.

Адамс явился в контору с новыми неотложными проблемами: резко ухудшились отношения между шоферами и «Гезельшафтом».

— Что, заставляют слишком много работать?

— Нет, это из-за таблеток. Тех таблеток, которые они должны принимать якобы для укрепления здоровья.

— Что же им в них не понравилось?

— Прошел слух, что таблетки предназначены для снижения мужской потенции.

— Потому-то они и ополчились против них, понятно.

— Это превратилось у них в противоборство: кто кого. Всех, кто отказывается принимать таблетки, штрафуют. А они угрожают забастовкой.

— Которую никогда не начнут. Их обвинят в мятеже.

— Пока они только снизили темп работы, но им не дождаться уступки.

— Можете быть в этом уверены, — сказал Максвел. — Это не то место, где будут долго церемониться, если кто-то откажется работать. Нужен только предлог, чтобы пустить в дело костедробилку. — Максвел вздохнул. — Иногда «Гезелыпафт» может поступать очень жестоко.

Адамс уже направился к себе, когда Максвел вдруг остановил его:

— Да, между прочим, вы случайно не знаете такое заведение — «Интернэшнл скайвьюс»? Они специализируются на фотографировании строений с воздуха.

— Название кажется знакомым. По-моему, это та фирма, с которой владелец мотеля собирался договориться насчет фотографий для рекламного проспекта. Но ничего не вышло, потому что они не смогли получить официальное разрешение на съемку. Считается, что наш район имеет важное стратегическое значение.

— Кто бы мог подумать!

— Мы ведь находимся в полуторастах километрах от границы.

— Как вы считаете, кто может выдавать такие разрешения?

— Конечно, министр внутренних дел.

— Сколько сейчас ждать разговора с Ла-Пасом?

— В лучшем случае два часа.

Максвел посмотрел на часы. Было без двадцати четыре. Государственные учреждения закрываются в пять. «Бесполезно и пытаться, — подумал Максвел, — никогда не дозвонюсь».

Около пяти Максвел отправился на машине обратно в Серро и тут же заметил, что в городе, обычно замиравшем в этот полуденный час, царит необыкновенное возбуждение. В газетах это именовалось бы каким-нибудь «взрывом», который чаще всего происходит либо во время визита в их город кого-то из семьи президента, либо когда какому-то впавшему в немилость местному деятелю угрожает нападение, и он, спасаясь, уносится прочь из города. В эти критические моменты все районы моментально заполняются мелкими потенциальными пли настоящими убийцами, важно расхаживающими в полицейской форме, и даже наиболее уважаемые жители города, встречаясь с их свирепыми взглядами, испытывают не только страх, но и необъяснимое чувство вины. Максвел заметил, что усиленное присутствие полицейских повлияло па поведение шоферов, и он сам, в обычной ситуации поехав бы по одной из улиц, чтобы сократить путь домой, против установленного движения, поддаваясь местным привычкам, на сей раз не решился это сделать. Около заграждения у въезда в Серро он обнаружил трех бездельничающих полицейских с бульдожьими физиономиями, и это еще раз убедило его, что Кампос воспринял их подозрения насчет вертолета серьезно.

Максвел переоделся в легкий серый костюм, — так как светлые тона выходят на цветной фотографии лучше, чем темные, и вышел в сад. Стоял прекрасный день, тихий и безмятежный. Все очертания парка в промытом дождями воздухе приобрели особую ясность и чистоту. Деревья, почувствовав корнями обилие влаги, расцвели неожиданно пышно и дружно. Летавшие по саду длиннохвостые попугаи воспринимались не как стая птиц, а как волшебное ярко-переливчатое сверкание в сизо-голубом небе.

Максвел выбрал себе место около великолепного куста дурмана, усеянного огромными колокольчиками восковой белизны. Правда, большинство колокольчиков, распустившись несколько дней назад, уже немного увяли и пожелтели, по Максвел был уверен, что такие тонкости вряд ли могут быть видны даже на самой отчетливой фотографии. Он заметил, что и фрау Копф, одевшись пастушкой, тоже вышла в сад. Герр Вагнер расположился на газоне со своей женой, двумя детьми и собакой, весело носившейся между ними. Герр Растер сидел на краю бассейна, держа за руку свою новую подружку, гигантскую блондинку. Слуга Адлера Грегорио стоял выжидающе вместе с садовником, на обоих были большие шляпы-панамы, какие обычно надевают на свадьбах. На вилле Адлера не было видно никаких признаков жизни.

Через полчаса ожидания Максвел услышал слабый шум вертолета, спустя минуту появился и он сам со стороны виллы Копфа, сделал медленный круг над его владениями, опустился навстречу подброшенному вверх букету лилий, который кинула сияющая фрау Копф, и затем полетел дальше. Максвел зачарованно следил за его мягким и умелым облетом предстоящего места съемок, во время которого он то мощно взмывал вверх, то проворно и быстро спускался вниз до высоты ста пятидесяти метров, принося с собой порывы ветра, наполненного запахом цветов.

Вдруг внимание Максвела привлек другой раздавшийся в воздухе звук, интенсивность и тон которого были отличны от слабого рокота и постукивания вертолета; повернув голову, Максвел увидел небольшой самолет, летевший к ним с противоположной стороны. Он то появлялся, то исчезал, и наконец Максвел увидел его совсем рядом в разрывах густой листвы деревьев. Накренившись, его крылья поймали лучи солнца, скрытого за кронами деревьев, и стало ясно, что это устаревший реактивный тренировочный самолет Т-33 с военного аэродрома, ставшего местом высылки деквалифицированных летчиков и отслуживших свое самолетов. Максвел уже видел этот Т-33, когда проезжал мимо аэродрома, он стоял там, ржавея под дождем и солнцем; про такие самолеты говорили, что если они еще и держатся в воздухе, то только потому, что летают на самодельных запчастях и на честном слове. Войдя резко в вираж, самолет сверкнул своей нелепой, подражавшей люфтваффе в Сахаре маскировочной окраской: желтое с шоколадным. Эта расцветка делала самолеты национальных военно-воздушных сил поразительно заметными на фоне зелени тропического ландшафта.

Самолет выправился и, угрожающе раскачивая крыльями, пронесся над головой Максвела, направляясь прямо на вертолет. Максвел подумал, что летчик, должно быть, пьян или же нанюхался кокаина. Летать с угрозой для своей или чужой жизни, как и безрассудно носиться на машине, было здесь делом мужского самоутверждения. С тем же безумным азартом, с каким водители машин мчатся не по своей проезжей части, летчики не могут, завидя мост, не спланировать под ним, или же, встретившись с другим самолетом, не пролететь так, чтобы не быть на волосок от катастрофы. Глядя, как Т-33 со скоростью пятьсот километров в час пошел тараном на вертолет и лишь в последний миг увернулся от столкновения, Максвел испытывал ужас, но отнюдь не удивление.

Вертолет с поразительной быстротой набрал высоту и стремглав полетел на лесистую вершину холма Серро, в это время Т-33, чуть не задев кроны тополей, сделал резкий разворот и устремился следом. Через десять секунд он уже настиг вертолет, на мгновение их силуэты сомкнулись и затем разошлись без всяких видимых последствий столкновения. «Должно быть, им надоело жить», — подумал Максвел. Он взобрался на высокий бордюр цветника, чтобы лучше видеть все подробности этого творимого в воздухе безумия.

С расстояния в три километра вертолет стал походить на легкое, парящее насекомое, которое становилось все менее различимо в дымке и воздушных потоках. Т-33 тоже исчез, но затем вдруг снова сверкнули его стальные крылья.

И опять два силуэта медленно сошлись, будто оса напала на легкотелую, прозрачнокрылую стрекозу, парализовав ее своим жалом. «Это плохо кончится», — сказал себе Максвел. То, что происходило сейчас между ними, было едва различимо за кромкой леса на горизонте. Неожиданно Максвел увидел огненную вспышку, которая могла быть и просто отраженными лучами солнца, но через несколько секунд все сомнения рассеялись: возник черный столб дыма, который медленно поднимался и расширялся на фоне ярко-синего неба. Спектакль закончился, и, несомненно, трагически.

На следующее утро Максвел ждал у телефона до десяти, пока наконец не позвонил Адлер.

— Я только что вернулся.

— Как он? Встревожен? Расстроен?

— Кто? Кампос? Он не такой человек.

Голос Адлера был беззаботен и даже шутлив. Так мог говорить человек, который только что одержал какую-нибудь маленькую победу, скажем, в игре в крикет или в любовных делах.

— Кампос говорит, что это все была ошибка, и я думаю, мы можем ему верить.

— Как ошибка?

— Да, просто ошибка. Газетам сказали, что заметки об этом неприятном происшествии не должны превышать четырех строк. Ведь в этом пет никакой особенной сенсационности.

— Да, конечно, в этом вообще ничего нет, — сказал Максвел.

Адлер внезапно рассмеялся, трубка была так близко к его рту, что в ухо Максвелу ударили искаженные звуки, походившие более на яростный лай, чем на смех.

— Что же все-таки произошло на самом деле?

— На самом деле не было никакого заговора, никакой попытки похищения. Только вполне законное фотографирование с воздуха, которое проводили два молодых человека, но им не повезло.

— Почему их сбили?

— Вы же знаете, в этой стране сначала бьют, а потом задают вопросы. Поступают так для большей верности. Согласитесь, ведь все выглядело очень подозрительно, но, надо честно признаться, никто ничего надлежащим образом не проверил.

— Вы хотите сказать, что полиция ничего не проверила?

— Насколько я мог понять, нет. Они действовали, основываясь только на наших словах. Оказывается, вертолет позапрошлую ночь провел на маленьком аэродроме в Рио Се ко, это в шестидесяти километрах отсюда. Предположить такое было бы вполне логично. Полиция должна была бы связаться с этим аэродромом, но не стала. Никто не побеспокоился.

— Но у тех было разрешение на фотографирование?

— Да, они обращались за ним и получили официальное разрешение от правительственных органов. Эти органы должны были бы сообщить военным. Те говорят, что сообщали, а военные отвечают, что нет. Самолет же послали, чтобы вынудить вертолет опуститься на землю.

— А как вы думаете, почему они этого не сделали?

— Возможно, на вертолете их не поняли, впали в панику, попытались улететь, но их сбили.

— Невероятно.

— Ну а что же может быть еще? — По голосу Адлера чувствовалось, что он пожал плечами. — Собираются проводить полное расследование, и пилот получит суровое наказание.

— Мне очень не по себе от всего этого.

— Мне тоже, — сказал Адлер. — Однако, как говорится, после драки кулаками не машут. Они погибли. И мы не можем вернуть их к жизни. Похороны будут сегодня после обеда. Проведут их очень тихо. Я думаю, произвело бы хорошее впечатление, если бы мы тоже там присутствовали.

21

Максвел получил вызов в министерство национального развития к доктору Фаусто Рибере. Не понимая, в чем дело, и несколько встревожась, он полетел в столицу на следующий же день утренним самолетом, и до назначенного времени у него оставалось еще два часа свободных.

Он любил свои нечастые приезды в столицу; он наслаждался ее кристально ясным светом, странным ощущением пространства в высокогорной атмосфере и особой размеренностью движений тамошних жителей, будто работа легких в разреженной атмосфере полностью поглощала их силы. Город был построен по краю и на дне гигантского кратера.

В аэропорту он сел в такси без капота, с проволочным заграждением вместо задней дверцы. Максвел доехал на нем до площади Святого Франциска, где намеревался провести оставшееся свободное время. Он выпил кофе, осторожно прошелся, чувствуя легкое головокружение, до рынка, где торгуют серебром, и снова сел, восхищаясь живописным видом города: коричневые, без малейших следов пыли стены зданий; ледяные вершины, судя по карте, километрах в шестнадцати, казалось, возвышаются в конце соседней улицы; оживленные, но сосредоточенные и размеренные в своих движениях крестьяне. До министерства Максвел поехал на такси.

Министерство выглядело так, как это бывает в очень бедной стране. Оно располагалось в огромном одноэтажном деревянном доме на сваях, внутри все казалось временным и дурно сколоченным, кругом стояла пыль, и звуки раздавались резко и грубо, как в аукционном зале, когда торги уже закончены. Приземистые крестьяне с багровым цветом лица и большой от кислородного голодания грудной клеткой забили все коридоры и приемные, наполняя и без того тяжелый, затхлый воздух запахом дешевого алкоголя. Казалось, жизнь улицы перенесена как есть в стены государственного учреждения, может быть, немного приструненная немалым числом полицейских. Один из них со стальными зубами, с татуировкой в виде черепа на обеих руках и с автоматом на коленях сидел за справочным столом, но от него невозможно было ничего добиться, и Максвел сам отправился разыскивать кабинет доктора Риберы. На двери в его кабинет была приколота написанная от руки записка. С тяжеловесным юмором она гласила: «Просите у меня поддержки, и вы выбьетесь из грязи». Пунктуально дождавшись назначенного часа, Максвел постучал в дверь, и его пригласили войти.

Доктор Рибера оказался молодым человеком, похожим па школьного учителя, чуть заискивающе приветливым, одетым бедно, но прилично. Говорили, что его родители истратили последние средства из своего скудеющего состояния на то, чтобы он учился в английской закрытой школе. Кабинет Риберы хоть и немного, по все же отличался от той нищеты и убогости, которая его окружала.

— У нас есть общий друг, — сказал доктор Рибера. — Ваш сосед, Адлер. Он рассказывал, как вы прекрасно застроили Серро. Последний раз, когда я видел это место, Серро был всего лишь холмом, покрытым джунглями. Как я вам обоим завидую, живя здесь, в этой запрятанной среди гор столице. — Он вынул безукоризненно чистый платок и бесшумно сморкнулся. — Извините, — сказал он. — Пыль.

Максвел тоже почувствовал внезапное желание чихнуть, нажал большим пальцем под носом, и оно прошло.

— Я слышал, что на днях у вас в Серро поднялось небольшое волнение.

— Да, мне до сих пор не по себе. Боюсь, всему виной была неправильная трактовка ситуации. И я не могу простить себе это.

— Вы верите тому объяснению, которое дала полиция?

— Я иностранец, сеньор Рибера. Я всегда верю тому, что говорит полиция.

— Лично у меня есть сомнения. То, что это происшествие пытались выдать за несчастный случай, сразу же вызвало у меня подозрение. Ходят слухи о попытке похищения. Вот это вполне возможно. А полиция предпочитает умалчивать о подобных происшествиях.

— Боюсь, что ничего не могу сказать по этому поводу. Все эти загадки мне не по силам.

— И мне тоже, — согласился доктор Рибера. — Но так же, как и любой член общества, я не могу не задумываться.

Он вздохнул и нажал кнопку звонка. Вошла его секретарша, блондинка; половицы живо поскрипывали под ее ногами. Она несла толстую папку, которую положила на грубо сколоченный стол Риберы. Ее одежда и надменные манеры развеяли те неверные представления о статусе доктора Риберы, которые могли быть вызваны убогостью окружающей обстановки.

Рибера открыл папку и быстро просмотрел.

— Мистер Максвел, вы, оказывается, стали владельцем участка земли между реками Гранде и Негро.

— Да, — сказал Максвел, — так получилось. Я купил одну фирму, а ей принадлежал этот участок.

— Это была для вас приятная неожиданность. Девственный лес! Я ездил туда однажды поохотиться на тапира. Или мы еще называем — горная корова. Мясо у него превосходное.

— Да, мне говорили. Когда-нибудь обязательно попробую.

— А вы знаете, что он в некоторой степени родственник слону? — спросил доктор.

— Нет.

— Это видно по его носу: выглядит как хобот.

— Да, когда вы сказали, я вспомнил — похоже.

— Но мне никогда не удавалось подстрелить его, — сказал доктор. — Я плохой стрелок.

Максвел заметил, что это признание в собственном недостатке только усиливает обаяние этого человека.

— Я тоже плохой стрелок. Поэтому я никогда не хожу на охоту.

— Научиться стрелять не такая уж большая проблема. Что бы там ни утверждали, все дело в практике. Еще мне говорили, у вас много оленей. И диких свиней. Рассказывают, что они охотятся стадами, как волки стаями, и даже были случаи, когда они нападали на людей. Но мне не очень верится.

— И мне тоже, — рассмеялся Максвел.

— На приобретенной вами территории есть несколько очагов желтой лихорадки, — вдруг сказал Рибера, — Но их не станет, как только там вырубят лес. То же самое и с индейцами, которые, к сожалению, могут причинять всякие неприятности. — Он улыбнулся, будто извиняясь. — С ними вступят в переговоры и выселят в миссионерские поселения, как только предоставится возможность. Вы знаете мистера Морфи, главу организации «Новый рубеж»?

— Я встречал его.

— Возможно, мы ему предоставим заняться этим вопросом. Некоторые его идеи, связанные с религией, могут показаться несколько своеобразными, но никто ему в подметки не годится в таком деле, как это. Я бы хотел, чтобы вы непременно с ним встретились, когда вернетесь. Следует еще добавить, что у него сильная поддержка в правительстве, но это не стоит афишировать.

— Я далеко не одобряю миссионерскую деятельность, доктор Рибера.

— Однако вы убедитесь сами, что без нее невозможно обойтись. Как только начнете расчищать территорию от леса, у вас непременно возникнут проблемы с индейцами.

— Но я не собираюсь расчищать ее от леса, доктор. Во всяком случае на данном этапе.

На лице Риберы выразилось изумление. Казалось, его глаза сошлись к переносице, и от прежней заискивающей любезности не осталось и следа.

— Могу ли я узнать, какие же у вас планы насчет использования этой земли?

— В настоящий момент никаких.

Доктор сделал над собой явное усилие, чтобы сдержаться.

— Мистер Максвел, прошу вас, взгляните на ту карту.

Треть стены справа от Максвела занимала карта страны, и по ней было видно, как мало имелось информации о глубинных районах. Несколько синих жилок, обозначающих грунтовые дороги, проходили через пустынное пространство гор. Красная линия железной дороги соединяла рассыпанные точки городков, разделенных неосвоенными землями. Огромные притоки тянулись к Амазонке из лесных массивов в тысячи квадратных километров, там значилось всего лишь полдюжины деревень, около каждой стоял условный знак: самолет, указывающий, что добраться туда можно только по воздуху. Короткими штрихами были нанесены районы размерами с Уэльс, обозначающие непроходимые болота. В дальней северной части страны находилось белое, как Гренландия, пятно без каких-либо топографических обозначений. Про эту область было известно только то, что она покрыта лесами, большего никто не знал.

— Затушеванные участки обозначают районы, принадлежащие иностранным компаниям, которые вложили свои капиталы в развитие нашей страны, — пояснил Рибера, — В них заключается наше спасение.

Некоторые подробности на этой карте, которые Максвел смог разглядеть, давали ему ключ к разгадке того, что творилось в стране. И он с интересом в них вглядывался. Правительство всегда выказывало некоторую застенчивость и не выносило на свет точные данные о размерах земельных владений иностранцев. Пять больших кусков территории были отданы, как показывала карта, немцам. Все они находились вблизи границ.

— Но есть определенный круг людей, доктор, которые придерживаются иного взгляда. Всего несколько лет назад я беседовал на эту тему с одним человеком из правительства, и вот его очень тревожит то, что в конце концов немцы могут взять здесь власть.

— У него, должно быть, голова не на месте.

— Вы, вероятно, уже слышали о такой организации, как «Кондор»? А как насчет другой, «Камераденверк»? Я сужу только по тому, что читал в газетах. Предполагают, что у них насчитывается до пяти тысяч членов, и они располагают большими средствами, чем нацистская партия за три года до того, как пришла к власти.

— Эти россказни распространяют те, кто по каким- либо причинам хочет дискредитировать их в глазах правительства.

— Я тоже так думал, — сказал Максвел, — Но мое мнение теперь изменилось. Несколько месяцев назад кондоровцы устроили парад со старыми нацистскими знаменами на поле в двух километрах от моего дома. Я сказал об этом мэру по телефону, а он ответил, что это плод моего воображения. В свое время я считал такие явления просто дурной забавой, но теперь они мне не кажутся столь уж безобидными.

— Конечно, есть среди них горячие головы, согласен, но таких немного. И мы без труда можем их держать под контролем. Ни одно национальное меньшинство в стране никогда не возьмет власть в свои руки. Произойдет совсем наоборот. В следующем поколении все нацменьшинства потеряют свои отличительные черты и растворятся в местном населении.

— Хотел бы я увидеть, как это произойдет.

— Мы уже сейчас принимаем меры против какой-либо национальной изолированности.

— Надеюсь, что не будет слишком поздно.

— Судьба страны находится полностью под нашим контролем, — сказал Рибера. В его словах сквозило хвастовство уличного трибуна, и оно не только не убеждало, но и наводило на мысль о подспудных сомнениях самого ораторствующего. — С другой стороны, если нам предлагают помощь, мы должны принять ее, откуда бы она ни исходила. Страна встала на путь преобразований, дороги назад нет и быть не может.

— В некотором смысле мне грустно слышать это, доктор, — сказал Максвел.

— Почему?

— Потому что мне нравится то, как есть сейчас.

— Скажите на милость, что же вам нравится.

В тоне доктора можно было прочесть: как вы, европеец, который повидал мир, можете говорить такие абсурдные вещи?

— Поскольку вы здесь родились и прожили большую часть жизни, вам трудно заметить то, что видно чужому глазу. Ваша страна обладает огромным своеобразием и очарованием. Одним словом, она еще не испорчена.

— Вы, оказывается, романтик, мистер Максвел. Однако все то, что, как я понимаю, вас здесь привлекает, изживает себя. Времена пляшущих негров и разрисованных индейцев прошли. Мы можем теперь распрощаться и с маскарадными военными мундирами, с духовыми оркестрами и политикой, смахивающей на комическую оперу.

— Но это не совсем то, что я имел в виду. Это прекрасная, интереснейшая страна. И мне бы страшно не хотелось, чтобы она превратилась в самую заурядную.

— Вы вдобавок еще и консерватор. — Доктор произнес это с пониманием и сожалением.

— Я им сделался с тех пор, как стал жить здесь.

— Эту точку зрения я могу уважать. Но только, следует добавить, у отдельной личности. В государственном масштабе не беру ее даже в расчет. Из самой слабой страны Южной Америки у нас есть шанс превратиться в сильнейшую. И мы не можем позволить, чтобы сомнения отдельных личностей помешали этому. Мистер Максвел, я не хочу, чтобы это прозвучало как ультиматум, но, надеюсь, вы меня поняли.

— Абсолютно. Невозможно говорить яснее. Что же я, по-вашему, должен делать?

— Очень просто: вложить свою долю в развитие страны.

— Но в данный момент у меня на это нет средств.

— Понятно. Поэтому вы должны поискать партнеров, которые могут вас финансировать, или же продайте землю. Насколько я понимаю, вы бы извлекли для себя большую выгоду. Вероятно, ваши соседи из «Гезельшафта» заинтересовались бы этим.

— Наверняка. Но я оказался между двух огней. Некоторые ваши соотечественники настроены против продажи этой земли упомянутой компании.

— Я бы не стал обращать на это внимание в ваших же собственных интересах. Кто бы ни владел землей, она должна быть преобразована. Уже готов закон, обязывающий это делать.

— Сколько времени вы готовы мне предоставить?

— Мне бы не очень хотелось связывать вас какой-то определенной датой, но я был бы рад услышать, что там уже проводятся какие-то преобразования, скажем, через месяц.

— Что-то слишком быстро, доктор. Люди, желающие вложить большие суммы, не растут на деревьях.

— Далеко искать не надо. Мы знаем, что вам их уже предлагали. Вы получите быструю и изрядную прибыль и переложите ответственность за разработку этого земельного участка на чужие плечи. Вы решили жить в этой стране, так прислушайтесь к моему совету и постарайтесь представить ощутимое доказательство вашей заинтересованности в ее судьбе.

Доктор Рибера поднялся и протянул руку.

— Несколько дней разницы в ту или другую сторону не будет, конечно, поводом для неприятного разговора, мистер Максвел, но запомните, мы спешим в своем развитии, и я сам лично буду следить за тем, что у вас там происходит.

22

Беседа закончилась около одиннадцати. Максвел вспомнил, что была суббота и все магазины и учреждения закрываются ровно в половине первого. Большинство автобусов перестанут ходить, такси исчезнут с улиц, и город станет тих и безлюден подобно тому, каким он был в период кризиса, когда прошла золотая лихорадка, оставившая несколько красивых улиц с деревянными домами и тринадцать высоких церквей, заполненных никому не нужными сокровищами.

Максвел позвонил в аэропорт, и ему сказали, что дневной самолет отменен ив-за плохой погоды.

Тогда он позвонил Адамсу.

— Как у вас там?

— Льет дождь.

— Есть надежда, что прояснится?

— Не думаю. Река Кем вышла из берегов и затопляет клуб.

— Я лучше вернусь автобусом, — сказал Максвел.

Такси уже нигде не было. Он начал медленно, с усилием преодолевать подъем по Авениде, минуя памятники освободителям, идя среди все редеющей толпы людей, которые спешили хоть где-нибудь укрыться от того ужасающего одиночества, которое приходит вместе с выходным!?. На автобусной станции оказалось, что экспресс-люкс с кондиционером и нумерованными местами уже весь заполнен и отправляется. Можно было купить билет на обыкновенный автобус, но он идет тринадцать часов, в то время как экспресс-люкс только десять. Следующий экспресс отправлялся через два часа. Максвел заказал себе место и пошел посидеть на солнышке в открытом кафе, взял рюмку рому.

Совсем неплохо провести так пару часов. Тем, кто переезжает жить в столицу, нужно, говорят, недели две-три, чтобы приспособиться к пронзительному солнечному свету, разреженному воздуху и тяжелому сну по ночам, но именно то, что он испытывал здесь — какое-то необычное состояние, и нравилось Максвелу во время его кратковременных приездов в столицу. Дома имели четкие, как у кристаллов, очертания. Звуки отдавались с колокольным звенящим эхом. Повсюду бродили голуби, они так же, как и самолеты на высокогорье, с трудом поднимались в воздух, неистово махая крыльями, прежде чем взлететь. Даже «фольксваген бигл», проезжая на полном газу по Авениде, мог развивать скорость только девяносто километров в час, а новичок в гольфе был способен послать мяч на целых двести метров; защитникам, играющим на местных футбольных полях, часто удавалось забить гол, и не считалось таким уж большим достижением перебросить мяч от ворот до ворот.

К остановке подкатил пустой автобус, и его немедленно осадила толпа пассажиров, с которыми смешались продавцы мороженого и пирожков. Несколько мужчин, возвращавшихся со свадьбы, все вместе тащили пластмассовый ящик с фигурой святого, которую, вероятно, одалживали на время церемонии. На плечах и в волосах у них еще оставалось конфетти, все они были навеселе. Максвел наблюдал с террасы кафе, как они тянули и подталкивали ДРУ^Г друга и, наконец, взобрались в автобус, водрузив ящик поперек двух сидений. Пока они все это проделывали, около двери автобуса образовалась небольшая очередь, и тут вдруг Максвелу показалось, что он увидел знакомый профиль.

Этот город полон видений. Максвел справился с первым бездумным приступом надежды и поднялся, не веря глазам. Он сделал два-три шага и вдруг пустился бегом, если можно назвать бегом тяжелую трусцу, на которую только и были способны ноги на такой высоте.

— Роза! — звал он. — Роза! — Он все еще чувствовал некоторую неловкость от того, что, возможно, окликает незнакомого человека, ведь половину лица закрывали темные очки, а волосы были коротко острижены, как у здешних молодых людей.

Она повернула голову, увидела его и, выйдя из толпы у автобуса, ждала, пока он подойдет.

Максвел обнял ее, но, заметив, что па них смотрят, вспомнил, что такие жесты на публике запрещены местной моралью. Он сиял руку.

— Куда ты едешь? Я уж думал, тебя нет на свете.

Сказалось то ощущение легкого опьянения, нереальности происходящего, то состояние эмоциональной неуравновешенности, которое Максвел испытывал в первые часы своего пребывания в столице. Его глаза увлажнились, в нем одновременно возникли и радость, и какая-то пьяная жалость к себе.

— Роза, — сказал он, — Роза, что произошло? Почему ты вдруг скрылась?

— Я боялась, — сказала она. — Безумно. Я не могла этого больше выдержать.

— Но почему ты не сказала мне? Или хотя бы написала, чтобы я знал.

— Я собиралась написать тебе, но потом испугалась, что кто-нибудь распечатает письмо и сможет найти меня.

— Ты могла бы позвонить по телефону.

— Единственным желанием у меня было — исчезнуть. Куда-нибудь забраться подальше и спрятаться. Я была вне себя от страха. Даже здесь я боюсь, что они найдут меня. Мне все время кажется, что за мной следят.

— Куда ты сейчас едешь?

Она заколебалась и молча покусывала губу.

— Неужели ты мне не доверяешь? — сказал он.

Они стояли посередине потока людей, направлявшихся к автобусам. Она посмотрела назад через его плечо, будто боялась кого-то там увидеть.

— Кто-нибудь, может, следит за тобой, чтобы найти меня, — сказала она.

— Ну подумай об этом спокойно. Как же они могли бы это сделать? Я прилетел сегодня утром и был все время в министерстве.

— Да, — согласилась она. — Глупо. Это просто мое воображение. Я еду в Тапачулу. Моя мама вернулась туда, и по выходным я езжу навещать ее.

— Где находится Тапачула?

— На берегу озера у подножия гор. Это маленький поселок. Рыбацкая деревушка. Сонное царство. Моя мама там родилась.

— И ты чувствуешь себя там в безопасности?

— Как нигде.

— Ты должна ехать в Тапачулу сегодня?

— Да. Мама будет ждать меня. Там нет телефона.

— Когда следующий автобус?

— Через час.

— Могу я поехать с тобой?

— Хорошо, поедем. Прости, я, наверное, глупо себя вела.

В автобусе она устроилась совсем близко к нему и прижалась щекой к его плечу.

— Семье Каррансы стало известно, что я была с тобой, и мадам дала одному человеку деньги, чтобы он убил меня, во он оставил деньги себе, а меня просто предупредил. Поэтому мы с мамой поехали в Тапачулу, и я сменила имя. Тот человек показал им фотографию мертвой девушки и сказал, что это была я.

— Ну теперь все позади, ведь так?

— Я уверена, они не поверили тому, что он сказал. Они только притворились, чтобы я перестала быть осторожной. Я уверена, они все еще ищут меня.

— Твое воображение все преувеличивает. Нужно слишком много сил и средств, чтобы вести постоянную слежку. Какую бы глубокую ненависть они к тебе ни испытывали, в конце концов она должна выдохнуться. Скоро они успокоятся.

— Ты их не знаешь. Тут дело касается чести или того, что они называют честью. Они считают, что их предали в своей же семье. Ты когда-нибудь слышал, что делает иногда отец или брат с девушкой, которая потеряла невинность? Раскаленной докрасна кочергой?

— Я читал о таких случаях.

— Иногда это кочерга, а иногда они обливают ее бензином и поджигают.

— Откуда такие нравы! Но ведь не всегда так поступают, верно?

— Всегда. Я для них принадлежу к другому классу. Я была приемышем, а приемные дочери не выходят замуж, поэтому им необязательно быть девственницами. Но если в семье решат, что я как-то по-другому предала их, то, мстя за свою честь, сделают все возможное, чтобы убить меня.

— Я мог бы добиться полицейской охраны для тебя, если тебе будет от этого легче.

— Какой толк? Что же, полицейскому придется все время следовать за мной, куда бы я ни пошла. Ему ведь нельзя будет оставить меня ни не минуту. Никто не выдержит такой жизни. А потом они всегда могут найти возможность подкупить полицейского.

— Что за упадническое настроение! Не думаю, что тебе на самом деле угрожает опасность, но все же твои слова на меня подействовали. Поэтому я считаю, что надо хорошенько подумать, как защититься.

— Я, как могла, изменила свою внешность, остригла волосы и все время ношу темные очки, я стала работать в столице, потому что тут везде людно. В толпе чувствуешь себя безопаснее. Я работаю на компьютере в дальней комнате банка и живу в двух кварталах от работы. Я почти не выхожу никуда. В выходные еду прямо в Тапачулу до понедельника. Мне там спокойно,потому что никто туда не приезжает за исключением праздников, которые устраиваются на озере. Если там увидят незнакомого человека, все об этом тотчас узнают. Там живут почти одни родственники. Большинство молодежи — мои двоюродные братья и сестры.

До Тапачулы было два часа езды, дорога все время шла вниз. Склоны гор, покрытые буйной растительностью, среди которой выделялись крупные листья пальм, скрывали от глаз заснеженные вершины, пейзаж постепенно менялся, становилось теплее. Сделали остановку в какой-то веселенькой захолустной деревушке, полной движения, цвета, запахов, — жизнь тут бурлила. Презрительности и отчужденности, чувствовавшейся на высокогорье, здесь не осталось и следа.

Тапачула возникла словно инкрустация из врезанных в край озера деревянных хижин на сваях. Время праздников, когда закидываются сети на многочисленных туристов и на их деньги, давно прошло. Поселение впало в глубокую спячку. Выйдя из автобуса на крошечной площади, Максвел и Роза оказались среди коров и свиней, которые лениво копошились в земле под сенью ласковой и глупой ухмылки парня, пьющего пепси-колу на плакате, покрывавшем половину церковной стены. Несколько безработных рыбаков бродили в округе, будто ногами их двигала сама скука. Около трех ветхих гостиниц, одна из которых была окрашена в зеленый цвет, другая в серый, а третья в розовато-лиловый, были выставлены щиты, оповещавшие об их закрытии до последующего уведомления. Позади этой чарующей неподвижности и тишины простирало свои воды знаменитое озеро. Оно было сверхъестественно зеленое и той ясности, которая бывает скорей у прозрачного камня или хрусталя; в какие-то особо благоприятные моменты его вода испускала острые лучи и внезапные вспышки света, похожие на зеленое глубокое сверкание превосходного изумруда.

— Куда мы можем пойти? — спросил Максвел.

На берегу озера царило полное безлюдье и недвижность, однако у него возникло ощущение, что он вызывает здесь подозрение и за ним наблюдают.

— Никуда, — ответила Роза. — Только пройтись вдоль берега.

Озеро образовалось в кратере древнего вулкана, и окружающие его склоны были лишены всякой растительности. Прошли к воде. Крашеные лодки, вытащенные на сушу, тянулись вдоль всего берега, в некоторых из них была вода, и они начинали гнить. Вокруг никакого движения.

— Автобус уходит в шесть. Ты должен успеть на него, — сказала Роза.

— Почему?

— Потому что здесь негде переночевать.

— А не мог бы я остановиться у вас в доме?

— Тогда бы нас выгнали с позором из деревни.

— Может быть, здесь кто-нибудь сдает комнаты?

— Таких нет. А владельцы гостиниц не живут здесь. Никто тут никогда не пустит незнакомца в дом.

— Я мог бы переночевать на пляже.

— Это вызвало бы слишком много толков. Нам здесь жить, а в этом поселке можно жить, только если соблюдаешь его законы. Здесь видели, как ты со мной приехал, и будут ждать, когда ты уедешь, и накинутся с расспросами на мою маму. Захотят узнать о тебе все в подробностях. За каждым из этих окон сейчас кто-нибудь стоит и наблюдает.

Максвел внимательно оглядел дома, которые, взгромоздясь на длинные и высокие жерди, тянулись по берегу озера. Когда-то они были окрашены в зеленый и голубой цвета, остатки которых были еще видны, но почти вся краска облезла, обнажив растрескавшееся и посеревшее дерево. У каждого дома была уборная, вынесенная над озеро, веранда, окруженная поломанными резными перилами, и два окна, обычно просто вырезанные в стене проемы, но кое-где виднелись занавески. От этих домов веяло тишиной и одиночеством.

— Давай возьмем лодку, — сказал Максвел. Он заметил остров в полутора километрах от берега.

Они разбудили лодочника, спавшего за ящиками с пустыми бутылками из-под пива. Он нашел для них лодку, облюбованную колонией пауков, прогнал их и вычерпал со дна лужу. Максвел оттолкнул лодку от берега. Легкий ветер трепал прибрежный тростник, но через несколько секунд они уже были среди тихой глади озера. Широкий полукруг серых домов, все никак не отпускавший их, начал постепенно уходить назад. Ни одного лица не было видно за окнами. Прекрасное кружевное облако висело над горизонтом, и к нему, как белые хлопья от костра, летели с противоположного берега журавли. Каким-то образом окружающая красота усиливала ощущение бездушия и замкнутости, которое вызывало у Максвела это место.

— Когда я был мальчиком, меня однажды повезли на лето под Неаполь, — сказал он. — Никто никогда не говорил мне о вилле Нерона, которая была на том побережье, но я сам просто чувствовал, что когда-то там творились жуткие вещи. То же самое ощущение у меня возникает здесь.

— Значит, ты ничего никогда не слышал об этом озере?

— Нет.

— У него плохая слава. Если, например, поедешь с лодочником и свалишься в воду, он тебя не станет спасать. Так рассказывают. А если никого нет вокруг, то он еще и затолкает тебя под воду.

— То же самое говорят о Титикаке. Мораль — никогда не езди с лодочником.

Максвел повернул голову, чтобы проверить направление. Из-за острова появилась рыбачья лодка. Один человек греб, а другие забрасывали в воду восьмигранную рыболовную сеть.

— Рыбаки везде очень суеверны, — сказал Максвел. — Лучше им не встречаться, когда у них неудачный лов.

— Никто из них не выходи в туман, — сказала она. — Потому что их должно быть видно с берега.

Максвел снова повернул голову, чтобы посмотреть на лодку. Она направлялась к берегу.

— Куда мы плывем? — спросила Роза.

— В укромное место. Зачем же, думаешь, мы взяли лодку?

— Ты говоришь про остров?

— Про него.

— Нас увидят.

— Только через сильный бинокль.

— Там привидения.

— Не пытайся отговорить меня. Здесь везде привидения. Если я не могу остаться у тебя на ночь, то пусть это будет тогда на острове.

— Он слишком далеко. Ты будешь без сил, когда мы доберемся туда.

— Не буду. Это я тебе обещаю.

— Но ведь они увидят нас.

— Даше они не могут увидеть другую сторону острова. Их взгляд не может проникнуть сквозь камень. Роза, ох Роза, ты ведь не хочешь сказать мне нет, верно?

— Я и не говорю нет. Только я не хочу неприятностей.

— Никаких неприятностей не будет.

— Мы должны будем поехать сразу же обратно, чтобы успеть на автобус.

— Да, мы поедем сразу же обратно, чтобы успеть на автобус. Есть еще какие-нибудь возражения?

Она покачала головой.

— Больше не могу придумать.

— Но ты ведь хочешь быть со мной, верно?

— Да.

— А я было подумал, что уже потерял тебя. Я хочу доказать, что для меня ты значишь.

— У тебя на это будет всего несколько минут. А тут нужны часы и часы.

— Ну вот мы и добрались, — сказал он. — Теперь наш час.

Она все еще немного нервничала, глядя на рыбачью лодку, скользившую по неподвижной глади воды уже совсем близко к Тапачуле. С расстояния вид домов упростился до цепочки правильных геометрических фигур.

— Отсюда нас не видно, — сказал Максвел, — Мы здесь скрыты с тобой ото всех, как ночью за стенами спальни.

Остров оказался выступающей из воды частью горного кряжа, на скалистой поверхности которого сохранились руины какой-то забытой цивилизации, развалины окружены были плотным кольцом колючих кустарников. С противоположной стороны тянулась черная полоса ровного берега не шире ладони; не было ни просвета в зарослях кустарника, ни пятачка земли, чтобы прилечь.

Они снова сели в лодку и поплыли обратно в Тапачулу, которая начинала постепенно вырастать перед ними из озера. Желтый бумажный змей вился и нырял над поселком, а над озером раздавался колокольный звон.

— Возвращайся со мной, — сказал Максвел.

— Как я могу?

— Давай возьму тебе билет на самолет на понедельник.

Она покачала головой.

— Я могу снять для тебя и твоей мамы дом где-нибудь в пригороде. Никто бы и не узнал, что вы там.

— Все бы узнали. Я бы не смогла спать по ночам.

— Мы поговорим еще раз в следующий выходной. А ты пока выясни, как мама на это смотрит.

— Мне кажется, тебе было бы лучше больше здесь не появляться, — сказала Роза. — Давай встретимся в столице. Мне спокойней, когда вокруг люди. Ты можешь найти меня в Промышленном банке. Но запомни, я теперь Роза Медина.

— Роза Медина, — повторил Максвел. — Промышленный банк. На углу улиц Кортеса и Комерсио.

— Правильно. Я там с восьми до четырех. Лучше звони утром, пока телефон не очень занят. А живу я вниз по этой же улице, у меня, правда, нет телефона. Сколько сейчас времени?

— Осталось десять минут, — сказал он. — Не беспокойся, я успею. Я могу забрать тебя в субботу, — сказал Максвел, — и мы бы вместе поехали куда-нибудь, например, в Потоси или в Главный заказник.

Роза кивнула, но он заметил, что она его почти не слушает.

— Ты бы хотела поехать?

— Это было бы чудесно, — сказала она.

— Значит, мы едем?

— Посмотрим. Позвони мне.

Они были уже в пятидесяти метрах от берега, когда несколько рыбаков, которые были заняты своими сетями, выпрямились и пристально на них посмотрели.

23

Контора Дуайта Морфи находилась в ста шагах от английского клуба в напоминавшем его расшатанном деревянном строении. Рента за эти дома была самая низкая в городе, и это привлекало благотворительные организации, которые были готовы закрыть глаза на облупившуюся краску, голые половицы, перебои в электроснабжении и плохо действующий водопровод.

Максвел обошел две глубокие, желтого цвета лужи и, миновав три пролета лестницы, оказался в комнате Морфи, где тот сидел среди беспорядочного нагромождения всякого конторского хлама, двух старых пишущих машинок и картотечных ящиков. На крышке его стола под слоем морилки проступало выведенное трафаретом имя фабриканта, производящего тракторы. Максвел слышал, что Морфи сам делает для себя мебель. Этот Морфи оказался человеком с такой умиротворяющей манерой держать себя, какую Максвел никогда ни у кого не встречал; он был по-американски высок и сухощав, рукопожатие сильное и добросердечное, голос мягкий и ровный. Но к тому же в нем чувствовался и деятельный характер. Максвел застал его за починкой настольной лампы. Он быстро с ней покончил, проверил и с удовлетворенным кивком отставил в сторону. В течение первых десяти минут пребывания Максвела в его кабинете телефон звонил трижды, и он отвечал неторопливо, голосом бесконечно терпеливым и смиренным. Служащие беспрестанно входили и выходили без всяких церемоний, оставляя или забирая какие-то бумаги, пакеты, или просто здоровались, идя мимо его комнаты. Каждого он приветствовал ласково, как брата или сестру, и обязательно за что-нибудь благодарил.

— Доктор Рибера сказал мне, чтобы я зашел к вам, — сказал Максвел.

— Очень рад. Как поживает доктор Рибера?

— Кажется, прекрасно.

— Очень отзывчивый человек. Я испытываю к нему огромное уважение. Он относится к наиболее привлекательному типу молодых государственных деятелей. Я рад, что он попросил вас заглянуть сюда.

— Это был скорее наказ, чем просьба. У меня возникла одна проблема, которую, как он сказал, только вы сумеете разрешить.

— Буду рад вам помочь.

Снова зазвонил телефон. Морфи успокаивающе проговорил что-то в трубку, потом доверительно объяснил Максвелу:

— Звонила моя жена, чтобы я не забыл сделать для нее покупки.

У Максвела возникло ощущение, будто Морфи пустили его за порог своего дома.

— Она занята сейчас переводами, — продолжал миссионер, — а мне не составит труда зайти по дороге в магазин… Ну так расскажите, что у вас за проблема.

— Я стал владельцем участка земли между Рио-Негро и Рио-Гранде, — сказал Максвел. — В данный момент там ничего пока не делается. Так вот, по-видимому, туда переселилось много живущих по реке индейцев. Ведь теперь их гонят со всех остальных мест.

Морфи кивнул.

— Племя макас, — сказал он. — Великолепные рыбаки. И к тому же очень привлекательны собой. Результат разумного питания.

— На них постоянно нападают команды рыболовецких судов, которые промышляют на этой реке. До меня дошли слухи, что они бросают в каноэ ручные гранаты и используют пулеметы.

— К несчастью, это не только слухи, — сказал Морфи, — это происходит уже довольно давно.

В комнату вошла маленькая девочка с корзинкой фруктов. Морфи выбрал апельсин. Погладив девочку по голове, он протянул ей монету, сняв ее сверху небольшого столбика, выложенного на столе. У Максвела создалось впечатление, что отсюда никого никогда не прогоняют.

— Положение макас отражает судьбу любого примитивного народа, — сказал Морфи. — Никому не дано задержать прогресс, но процесс изменений может принимать довольно жестокие формы.

— А вы можете предложить какой-то более безболезненный путь?

— Возможно. Вы знаете Адлера из «Форсткультур Гезельшафта»? У меня был с ним разговор. Он спрашивал совета по тому же самому поводу. Мы обсуждали всевозможные варианты. У меня возникло ощущение, что ему было больше сказать, чем мне. — Мягкий смешок Морфи походил скорее на вздох. — Он очень гуманный человек, вы не находите?

Максвел хмыкнул, что можно было бы принять за знак согласия.

— Тысячи квадратных километров земли расчищены от леса. Это правильно и неизбежно, но это лишило туземное население естественных источников питания. Что же в результате произошло? Чтобы жить, они были вынуждены убивать скот поселенцев, и, совершенно естественно, последовали ответные меры. В индейцев стреляли, их отравляли, бомбили с воздуха, заражали микробами смертоносных болезней, в общем, уничтожали всеми способами.

Морфи был преисполнен беспристрастного понимания противоречивых и трудных положений, в которых оказываются различные представители рода человеческого. Индейцы — божьи создания, таковы же их убийцы. Он делал попытку понять и тех и других в поисках путей миротворения.

— Пока мы не смогли найти решения, которое бы полностью нас удовлетворяло, — сказал Морфи, — Доктор Рибера, видимо, сказал вам, что с помощью нескольких великодушных друзей мне удалось устроить приют для этих бедных людей, и там они могут привыкнуть к условиям нашего общества. Однако масштабы расчисток леса столь велики, что мы не в силах справиться с их последствиями для индейцев, и Адлер пришел нам на помощь, подав, как мне кажется, великолепную идею. Она касается тех индейцев, живущих вдоль реки, о которых мы с вами говорили. Он предлагает их использовать для привлечения туристов.

— А разве тут водятся туристы?

— В данный момент их нет, верно, но Адлер полагает, они бы стали приезжать, будь у нас что им предложить. И я с ним согласен.

— Ну и каким же образом будут привлекаться туристы?

— Знаете, получилось очень удачное совпадение: вы пришли сегодня с тем вопросом, который мы как раз обсуждали с Адлером. Так вот, на реке Гранде есть полуторакилометровой длины остров. Вы должны знать его, потому что он принадлежит вам.

— Да, я заметил этот остров, когда мы делали облет моего участка на самолете, — сказал Максвел. — Должен сказать, я даже и не знал, что он мой.

— Он как раз на границе вашей территории, — объяснил Морфи. — Поскольку вы видели его только с воздуха, я думаю, вы не очень себе представляете, что это за остров, но могу вас уверить, это привлекательнейшее место, расположенное среди живописных джунглей. Адлер все вам расскажет, когда вы с ним увидитесь, но уверен, он не возражал бы, если я сообщу вам заранее о его желании заключить с вами соглашение о том, чтобы поселить на острове какое-то количество индейцев. Его план заключается в том, чтобы устроить там индейскую деревню для туристов, научить индейцев изготавливать всякие поделки на продажу. У них есть прирожденные художественные способности, и они бы быстро научились делать простую керамику, фигурки. Если все пойдет успешно, он, возможно, даже захочет поговорить с вами о постройке отеля.

— Неужели отеля?

— Самого высокого класса, как я понял. На несколько сотен мест.

— Впервые об этом слышу, — сказал Максвел.

В этот момент сквозь открытую дверь донесся с лестничной клетки страшный гвалт женских голосов.

— Надо же, опять они ссорятся, — сказал Морфи. — Извините, пойду наведу порядок.

Он поднялся и, обогнув Максвела, ринулся на лестничную клетку. Крики тотчас поутихли.

На столе лежала распечатанная пачка книг. Максвел взял одну из них и пролистал. Текст был напечатан на английском с переводами на испанский и какой-то из индейских языков, он сопровождался маленькими неуклюжими рисунками, изображавшими индейского мальчика в различных опасных ситуациях: то он выпал из каноэ, которое перевернуло быстрое течение, то на него напал ягуар, то аллигатор. Книга называлась «Как бог отвечает на наши молитвы».

«Филиппе хороший мальчик. Он послушный. Он выполняет все, что ему поручают, Однажды, возвращаясь с поля, где он работал, он увидел, что большой ягуар преследует его. У Филиппе не было ружья. Но ничего! Он встал на колени и начал молиться Богу. Потом он вынул свой мачете и бросил его в ягуара. Мачете ударил ягуара по голове. Зверь повернулся и убежал. Бог направлял руку Филиппе». Морфи вернулся.

— Мы раздаем в конце утра хлеб нуждающимся, и при этом иногда возникают споры. Как вам понравилась эта маленькая книжечка?

— Очень увлекательна, — ответил Максвел. — Во всяком случае то, что я успел прочесть.

— Она сделана общими усилиями нашей семьи. Я пишу рассказы, моя жена переводит, а дочь рисует иллюстрации. «Гезельшафт» предоставил нам деньги для публикации нескольких таких выпусков. Я думаю, они таким образом выразили свою благодарность за помощь, которую мы смогли оказать.

— Им это прекрасно удалось.

— Компания проявила большую щедрость, — сказал Морфи. — Теперь они собираются доверить нашей организации задачу убедить индейцев, живущих; по реке, изменить свой образ жизни. Это будет нелегко. Рыбаки не очень охотно переходят на сельское хозяйство. Нашей миссии предоставили тысячу акров превосходной земли для этой цели.

— А я думал, их собираются поселить на том острове.

— Только небольшую часть. Примерно пять молодых семей. Адлер считает, что для задуманного им проекта старые люди не подходят.

— Надо думать!

— В старости они становятся довольно непривлекательны или, как теперь говорят, нефотогеничны.

— Значит, на острове будут жить только молодые девушки, прекрасные молодцы в перьях и матери с младенцами у груди?

Морфи кивнул. В его улыбке было снисхождение к людской глупости.

— Боюсь, что так оно и будет.

— А сейчас?

— Ну все зависит от вашего согласия, если же за этим дело не станет, то я готов поехать к макас. Пробуду у них столько, сколько потребуется, чтобы убедить это племя в безнадежности их положения. К счастью, я немного умею говорить на их языке.

— А после этого что?

— Следующим шагом будет организация их переезда па наше поселение в Прадос Рикос.

— И только несколько семей будут устроены на острове. Фотогеничных семей.

— Да, вот так.

И опять терпеливая, всепонимающая улыбка.

— В Прадос Рикос находится земля, которую вам дала компания «Гезельшафт», верно?

— Верно.

— Что будет с теми, кто поедет туда?

— В двух словах: мы их там цивилизуем.

— То есть наденете на них одежду.

— Не только это. Мы постараемся привить им как можно безболезненнее понятия того общества, в котором им придется жить и которое для них пока сплошная загадка. Я страшно не люблю употреблять слово «варвар» из-за тех ассоциаций, которые в данном случае неуместны, но я не могу подобрать другого слова для индейцев, которых мы хотим призвать к иной жизни, чем та, которую они ведут в джунглях. У них очень слабое представление о грехе. О частной собственности они вообще не имеют понятия, хотя, должен признать, это в каком-то смысле их преимущество, так как у них нет воров. Нравственности, как мы ее понимаем, у них не существует. Сексуальным актом занимаются прямо на глазах у других и без всякого стыда.

Максвел расхохотался.

— Простите, я представил себе поселение Адлера, где живут не обработанные вами индейцы.

— Это совершенно немыслимо.

В голосе Морфи прозвучал па самой мягчайшей ноте укор неуместной веселости Максвела.

— Индейцы будут открыто приставать к туристкам. И что, может быть, менее важно, но так же довольно неприятно, макас имеют привычку облегчаться прилюдно.

— Потому вы должны их приучить еще и к туалету.

— Мы учим их пользоваться отхожим местом. Это не представляет трудности, потому что они разумны и полны желания угодить. Самая трудная задача — внушить им, что они должны работать ради денег. У них нет никакого понятия о деньгах или торговле, и они слабо себе представляют, как это человек обязан работать. Рыболовство у них не работа. Это захватывающее и приятное занятие, которому они предаются время от времени. Выпалывать сорняки — это совсем иное дело. Такая работа им скучна.

— Мне была бы тоже, думаю, и вам. Только представишь себе это занятие, уже становится очень тоскливо.

— В каком-то смысле, конечно. Но несомненно, что эти временные затруднения ничто по сравнению с тем, что человек получает.

— Извините мою тупость, — сказал Максвел, — но объясните, что же он получает.

— Я думаю, это можно было бы свести к двум словам: духовное спасение.

— Боюсь, мы, к сожалению, говорим с вами на разных языках. Но мог бы я вам задать один вопрос? Я часто слышал, что эти люди были вполне счастливы без чьего- либо вмешательства. Вы не согласны?

— Это трудный вопрос. Все зависит от того, с какой точки зрения посмотреть, а вы только что дали мне понять, что они у нас не совпадают.

Максвел понял: Морфи решил, что спорить бесполезно, и потому не хотел напрасно тратить свой проповеднический пыл.

— Вы не должны забывать, — сказал Морфи, — что я миссионер, проповедующий евангелие, и то, что я несу этим людям, по моему убеждению, бесценный дар. И только он может принести человеку истинное и прочное счастье. В сравнении с ним ничто не имеет значения.

Максвел был совершенно уверен, что Морфи так думает на самом деле.

24

— Морфи там уже три дня, — сказал Максвелу Адлер. — Но о нем ничего не слышно. Надеюсь, с ним все в порядке.

Они стояли в рулевой рубке катера. С мачты, где устроился один из охранников, наблюдавший за рекой, раздался предупреждающий окрик. Адлер повернул руль, чтобы не попасть в небольшой плавучий ковер водорослей. Потом он сдал назад и обошел его.

— Я думаю, он сумеет постоять за себя, — сказал Максвел.

— В общем-то я с вами согласен. Но команды на этих рыболовных суднах народ жестокий. Им ничего не стоит убрать его с дороги, если он чем-то будет мешать.

— Если и существует твердокаменный христианин, так это Морфи. Он и сам может чуток поубивать.

Второй охранник время от времени прохаживался по небольшому пространству палубы от носа до кормы, где находилась рубка; посмотрев на часы, он подошел к ним и отдал честь Адлеру, тот ответил ему с самым серьезным видом. По недавней договоренности с полицией охранники носили теперь автоматы. Честь отдавалась приблизительно через каждые пятнадцать минут.

— Им нравится эта церемония, — пояснил Адлер. — Знаете, странный человек этот Морфи. Однажды он мне сказал, что главное место в его вере занимает убеждение, что бог создал мир за шесть дней. Шесть тысяч лет назад.

— Это характерно для всех миссионеров-евангелистов.

— Он говорил мне еще, что его приучили мочиться по воскресеньям как можно реже. И что он разговаривает со всевышним, и что беседы их проходят как обыкновенный разговор. Год назад я был приглашен к нему в дом на обед, и он буквально представил меня господу богу. Мы все встали вокруг стола, Морфи, его жена и двое прелестных детей, и он сказал: «Господь, это господин Адлер из компании „Форсткультур Гезельшафт“, который пришел сюда, чтобы разделить с нами нашу скромную трапезу». Он вкратце рассказал господу о моем происхождении, о моей должности в фирме и о том, чем занимается фирма, и попросил его уделить мне особое внимание. После этого мы сели за еду и больше не говорили о религии ни слова. У нас шла речь об агрономии, микроэлектронике, индейских языках.

Адлер спросил что-то у охранника на наблюдательном посту и в ответ получил заверительный возглас. Адлер дал полный ход, и катер понесся вперед, рассекая воду. Река в этом месте, выйдя из берегов, разлилась, образовав озеро в несколько километров шириной, и повсюду деревья стояли в воде шафранового цвета. Вихрящийся поток среди неподвижно-тяжелых, заливших берега вод указывал само течение реки. Оно несло множество всякого мусора. Приближался конец дождливого сезона, теперь ливни шли легкие и светлые; вода в реке скоро начнет спадать.

Достигли места, где надо было искать или, может быть, даже спасать Морфи: он ушел один вверх по реке на небольшой моторной лодке, он хотел первый войти в контакт с макас.

— Я думаю, мы найдем его на острове, — сказал Адлер. — У макас там что-то вроде временного поселения. Туда он и направился. Одна надежда, что он не стал вступать ни в какой конфликт… В свое время оп нам очень помог. Когда мы начали устраивать Ранчо Гранде, у нас возникли трудности с индейцами. Даже армейские подразделения не могли справиться, а он сумел. Никто лучше Морфи не может приручить индейцев.

— Как же он эго делает?

— Он возбуждает в них желание иметь вещи. Появится в деревне, как Дед Мороз, с мешком, полным ножей и зеркалец, со всякими блестящими вещицами, которые могут им понравиться. И говорит им, что у них будет таких штучек еще больше, если они с ним пойдут, и в конце концов они идут.

— Что же происходит, когда кончается запас ножей и зеркал? Они не пытаются уйти?

— Уже не могут. Они знают тропинки только в своей части леса. Уведите их оттуда, и они потеряются. Кроме того, лес обычно расчищают, как только их оттуда уводят. Им некуда возвращаться.

— Интересно, как Морфи согласует эти свои уловки г собственной совестью?

— Разве ему есть в том необходимость?

— Обман во имя бога?

— Я думаю, он искренне верит, что поступает так ради их блага. Он спасает их — вот что имеет значение. Он верит, что богу неважно, какими методами он пользуется.

Они приблизились к высокому незатопленному берегу, на котором росли великолепные деревья. С их веток свисали роскошные орхидеи. Яркие птицы, зимородки и пчелоеды, скользили низко над водой, чуть не касаясь ее поверхности своими сверкающими крыльями.

Адлер кивнул в сторону берега.

— Колония «Маргаритка». Вернее, бывшая колония «Маргаритка». Вы знаете, что она уже не существует?

— Да, я слышал.

— Когда погиб урожай пшеницы, это был для них конец. Их владения перешли к нам недели две назад, и мы думаем начать расчистку в течение этого месяца. Надеюсь, это было последнее из наших маленьких сражений, они ведь отнимали у нас столько времени.

— В руках вашей компании сейчас уже почти все, чем стоит владеть в этой провинции, верно?

Адлер задумался, суммируя в уме квадратные километры расчищенной от леса земли, молодых посадок цитрусовых, огороженных пастбищ, на которых пасется скот, скрещенный с зебу, превращая траву в мясо для японцев, обширные пространства плантаций сахарного тростника, бананов, ананасов, огромные запасы самых разнообразных полезных ископаемых, добыча которых еще не началась. Из этого огромного богатства, уже используемого или еще не тронутого, он вычел то, что осталось.

— Да, все, за вычетом ваших владений, — сказал он.

Впереди возвышался яркий, сверкающий зеленью берег, верхушки деревьев четко очерчивали границу лесного массива. Песчаная отмель вдавалась в реку, и на ее конце волны разделялись и закручивались, как у всплывающей подводной лодки.

— Вот и ваш остров, — сказал Адлер. — Красив, верно? Словно из южных морей. Он будет смотреться еще лучше, когда спадет паводок и вода станет голубой.

Вдоль реки тянулись величественные деревья с мощными ветвями и густым безмятежным покровом листвы.

— Прекрасные деревья.

— Их, естественно, не тронут, если мы с вами договоримся и начнем осуществлять наш план, — отвечал Адлер. — Мы должны постараться, чтобы вид джунглей не потерял здесь своей волнующей дикости. Наши туристы, может быть, захотят самостоятельно побродить и разведать окружающий лес. «Приключения в джунглях и походы по неизведанным местам!» Как звучит?

— Это их обязательно сюда привлечет.

В мрачном будущем возник крохотный проблеск надежды. Не все обречено на уничтожение. Что-то, возможно, и спасется. Там, где туристов ждут приключения, животные и деревья еще могут рассчитывать на безопасность. Для компании «Гезельшафт» главное — прибыльно это или нет.

— Ваша земля начинается в полутора километрах отсюда вниз по реке, верно?

— Да, примерно так.

— Вы собирались расчистить всю территорию?

— Это был наш первоначальный план.

— Но если будет развиваться туризм, вы ведь не ста- нас здесь ничего трогать?

Совершенно ясно, они оставят все как есть, потому что нужен соответствующий вид из окон отеля, который здесь собираются построить, и этот вид должен охватывать лишь лес. да реку. Ну, вдобавок еще индейскую деревню. Адлер обмолвился и о втором отеле, который, вероятно, расположится над рекой, туда будут вести тропинки из джунглей, веревочные мосты, и гостям будет предоставлена возможность пересечь болото в сотню метров шириной на плоскодонных лодках. «Приключения пионеров» — такое название лучше всего подходит, по мысли Адлера, к подобному комплексному гуру.

— Какую-то часть леса придется оставить, — сказал Адлер, — полосами по обе стороны реки.

— А какой ширины она будет?

— Километра два. Вполне достаточно для этой цели. По принципу, о котором я вам говорил в Манаосе. Надо подавать окружающую природу в том виде, какой мог бы создать у туристов впечатление ее нетронутости. Им не захочется идти в джунгли дальше чем на два километра. Они промокнут, и москиты их оттуда погонят…

— Значит, останется только то, что необходимо для видимости джунглей.

Адлер сдал назад, чтобы они могли еще раз восхититься всеми подробностями острова: его маленькими заливами и бухточками, ярко окрашенным песком, миниатюрными утесами, подточенными рекой, гнездовьями на скалах, в которых черные нырки хлопотали около своих разлапистых жилищ.

— Никаких признаков макас, — сказал Адлер. — Но Морфи говорил, у него точные сведения, что они здесь.

Дозорный крикнул что-то сверху, и на прибрежной кромке песка выросла фигура человека, в которой можно было с трудом узнать Морфи; он стоял странно вялый, что было непохоже на него, всегда, как понял Максвел, энергичного и деятельного. Издали, голый по пояс, в разодранных хлопчатобумажных штанах, он выглядел как потерпевший кораблекрушение. Одна нога у него увязла в песке глубже, чем другая, отчего оп весь скособочился. В ответ на приветственный жест Максвела он приподнял руку и тут же ее опустил. Вертикальный поток солнечного света сплющил фигуру Морфи, исказив ее размеры, и когда он с трудом сделал два шага по направлению к катеру, то выглядел как человек на ходулях.

— Рыболовецкое судно приплыло сюда прошлой ночью, — сказал он.

Его голова раскачивалась взад-вперед, как будто на пружине, бледно-голубые глаза стали совсем бесцветными в глубокой тени, падавшей на лицо.

— Жестокое и бессмысленное нападение, — продолжал говорить Морфи.

Мягкое, ритмичное звучание его голоса поразило Максвела. Рассказывая о происшедшем бедствии, он будто читал пасторальное стихотворение.

— Есть убитые? — спросил Адлер с потрясающей деловитостью.

— Двоих застрелили насмерть. Они были слишком немощны, чтобы бежать. Еще одного изрубили мачете. Похитили девушку.

Адлер слушал это выжидающе, как собака, почуявшая запах мяса.

— Мне удалось увести остальных в джунгли.

— Сколько там было рыбаков? — спросил Адлер.

— Пять или шесть.

Морфи вытянул руки, показывая ранки на коже, ободранной о колючие кусты.

— Они затопили лодку и выбросили в омут мотор, — сообщил он.

— Вы запомнили их? — спросил Адлер.

— У меня в таких случаях хорошая память.

— Прекрасно. Когда-нибудь мы их обязательно поймаем. Они еще поплатятся.

Адлер повернулся к Максвелу.

— Когда допускаются такие вещи, не стоит удивляться, что нам иногда приходится брать закон в свои руки. — И, уже обращаясь к Морфи, спросил: — Где те, кому удалось спастись?

Морфи повел их за деревья. Там в конце короткой тропинки они увидели около тридцати индейцев, которые лежали иди сидели на корточках в кустах. Это были первые первобытные индейцы, которые встретились Максвелу в такой непосредственной близости. Две женщины кормили грудью младенцев, и Максвел насчитал еще четырех детей, которые, не издав ни звука, попрятались в кустарнике; только их большие темные глаза остались видны сквозь листву, они наблюдали за пришедшими серьезно и грустно. Максвела поразило, как прекрасно были сложены индейцы: атлетические тела мужчин, твердые женские груди, великолепные зубы и сверкающая безупречная кожа. Индейцы были голые, только у мужчин набедренные повязки.

— Они руками рыли ямы, пытаясь спрятаться в землю, — сообщил Морфи. — Они не знают, что такое насилие. Никто из этих людей не видел раньше, как люди проливают кровь друг друга.

Из кустов высовывались две ноги.

— Тот, кого изрубили мачете, — сказал Морфи. — Я перевязал его, но он сорвал бинт. Он умирает от страха.

Морфи на корточках пополз в заросли к больному, но тот, услышав его приближение, начал зарываться еще глубже в кусты.

— Вы взяли с собой фотоаппарат?

— Нет.

— Жаль. Вот бы вам заснять это.

— Можно и потом.

— У вас больше не будет такой возможности. Было бы интересно запечатлеть их на фотографии такими, как сейчас. Через месяц вы их не узнаете.

— Почему?

— Вместе с одеждой у них появится и все остальное, что ей соответствует. Вы тогда не поверите, что это те же самые люди. Морфи проявит о них заботу так, как он это понимает…

Адлер сделал при этом выразительное лицо.

Морфи выполз обратно из кустов и поднялся на ноги. Он сделал усталый, безнадежный жест.

— Они не признают никаких лекарств, — сказал он. — И что еще больше меня огорчает, я не могу их заставить понять, что хочу помочь им. Они, по-видимому, не могут мысленно отделить нас от тех, кто напал на них. Убийцы были белокожие, и мы тоже белокожие.

— Как вы думаете, может это рыболовное судно вернуться? — спросил Максвел.

— Я бы очень надеялся на это, — сказал Адлер. — Была бы хорошая практика для моей охраны.

— Необходимо вывезти отсюда этих бедных людей, пока не произошло никаких новых кровопролитий, — сказал им Морфи.

— Мы готовы когда вам угодно, — сказал Адлер. — За этим мы сюда и приехали.

— К несчастью, тут есть кое-какие сложности. Вождь отказывается ехать, если не будут выполнены определенные условия. Я не уверен, что мы можем их принять. Но остальные не двинутся без него.

— Что за условия? — спросил Адлер.

— Я смог уловить только в общих чертах, что он хочет. Его требования связаны с телами убитых. Наверное, мне лучше поговорить с ним еще раз.

Вождь сидел на корточках в стороне от других, повернувшись спиной. Морфи подошел к нему, остальные за ним. Это был человек, совершенно отличный от своего племени, он походил на борца-тяжеловеса с мощными мускулами, покрытыми тонким жировым слоем, с огромной толстой шеей; сросшиеся будто от ярости брови нависли над мрачными глазками.

Морфи присел с ним рядом, и они обменялись какими-то гортанными звуками, потом вождь качнул своим тучным телом и оказался спиной к Морфи. Тот поднялся.

— Он в таком состоянии, что неподвластен разуму, — сказал Морфи.

— Но вы узнали, в чем дело? — спросил его Максвел.

— Да, и это оказалось то, чего я боялся. Вчера ночью они похоронили тех двоих, убитых. Он согласится уйти отсюда только в том случае, если их снова выкопают и возьмут с собой.

— Ну что ж, пускай, — сказал Адлер. — Я думаю, они еще не в том состоянии, чтобы слишком плохо пахнуть.

— Мне немного трудно объяснить вам, — сказал Морфи, — но речь не о том, в каком состоянии их тела. Тут имеет значение один принципиальный момент. Я обязан воспротивиться подобной эксгумации.

— Но почему? — спросил Максвел.

— У индейцев чрезвычайно сильное ощущение реальности загробной жизни.

Адлер рассмеялся.

— У меня лично его нет. Но у многих моих друзей есть.

— Мы говорим с вами о разных вещах. Христианское понятие о вечной жизни и озабоченность язычников судьбой их мертвых — две совершенно разные вещи. В таких случаях, как этот, их верования часто лишь предлог для бесконечных церемоний погребения. Они могут длиться несколько дней.

Морфи остановил себя жестом, как бы говоря, что сказано уже достаточно и лучше оставить этот предмет разговора.

Индейский ребенок вышел из зарослей и тихо, как кошка, приблизился к ним. Морфи улыбнулся и кивнул ему.

— Но разве так уж важно, будут ли они проводить эти церемонии или нет? — спросил Максвел.

— Важно, — ответил Морфи. — И даже очень важно.

Максвел понял по изменившемуся тону его голоса, что тут начинается заветная область религиозных убеждений, где уже невозможно спорить.

— Обряды, на проведении которых настаивает вождь либо здесь, либо, если мы их возьмем с собой, то в миссии, являются частью их прошлого, от которого они должны избавляться, поскольку попали под нашу опеку. Мы даем этим людям не только нашу любовь и нашу защиту, но и нашу веру взамен их суеверий. И я должен предупредить вас, Максвел, что нет такой миссии, которая бы стала терпеть у себя проведение языческих церемоний.

Индейский ребенок, поддавшись улыбке Морфи, встал совсем близко к нему, рука Морфи легла на голову мальчика и нежно ее погладила. Теперь из-под покрова листвы к ним вышли и другие дети.

— Мистер Морфи, мне понятна ваша точка зрения, — сказал Адлер. — Я поддержал ваше начинание, и даю вам право поступать с вашими новообращенными, как вы считаете целесообразным, и управлять своей миссией на основе своих принципов так же, как и я управляю своим ранчо на основе своих. Но все же я думаю, сейчас не время спорить. Мы все согласились: существует вероятность, что это рыболовное судно вернется, и если это случится, пока мы здесь, то возможно вооруженное столкновение. Вы готовы к такому ходу событий?

— Я уже сказал, что менее всего хочу насилия. Оно мне отвратительно.

— В таком случае не отложить ли нам этот спор на день-два? Если мы не можем уехать отсюда без этих тел, давайте возьмем их. Что вы скажете, Джеймз?

— Я думаю, другого выхода нет.

— Ну все тогда, — сказал Адлер. — Я предлагаю сказать вождю, чтобы он начинал. У меня есть на катере немного парусины, он может завернуть в нее тела.

25

Максвел любил ездить к себе в контору мимо рынка, пород которым на довольно обширной площадке находилось свалка брошенных автомобилей. Это место служило для шоферов своего рода клубом па открытом воздухе, где можно было добыть запасные части, сняв их с разбитых машин. На этот раз Максвел с удивлением там заметил один из своих грузовиков; по-видимому, с ним что-то случилось, потому что шофер весь ушел под капот, остались видны только ноги, а в кабине, тяжело развалясь, спал неизменный теперь охранник. Максвел поставил свою машину позади грузовика и, выйдя из нее, направился выяснить, в чем дело. В это время шофер уже выпрямился, и Максвел смог его разглядеть. Было в нем что-то знакомое, хотя Максвел не мог сразу его вспомнить; он был другого склада, выше и худее, чем остальные шоферы, в полных приземистых фигурах которых, в рыхлой их плоти сказывалась переходящая из поколения в поколение нищета. Родители и прародители этого человека, должно быть, хорошо питались по здешним меркам и передали ему ладное сложение и энергичность. Он был одет в комбинезон парашютиста, который носили теперь все шоферы Максвела.

Максвел подошел к нему сзади.

— Qué pasa?^[5] — спросил он шофера.

Тот повернулся к нему с улыбкой.

— Доброе утро, мистер Максвел, — сказал он.

— Рамос! — воскликнул Максвел. — Что это вы здесь делаете? «Седые волосы, — подумал он. — Надо было бы г разу догадаться: седые волосы».

— Работаю на вас, — ответил Рамос.

— Давайте с самого начала уговоримся. Не на меня. Мы работаете на «Гезельшафт». Я бы не хотел, чтобы туг вкралась ошибка.

— Извините, мистер Максвел. — Рамос улыбнулся опять. — Я судил только по тому, что указано в удостоверении.

— Ну хорошо. Но что вам пришло в голову? Разве это ваше дело? Или же просто пережидаете, пока не подвернется что-нибудь еще?

— Сейчас трудно с работой, берешься за то, что можешь найти. Мне нравится водить машину. Правда, деньги небольшие и времени на семью остается мало. Но как же иначе?

Этой фразой он со всегдашним смирением попытался дать хоть какое-то оправдание своему теперешнему положению, и Максвел подумал, что это смирение — самое ценное или же самое губительное в его характере. Теперь дерево его рода начнет хиреть. Второе поколение его потомков будет выглядеть подобно другим, широколицым, с толстыми конечностями карликам, которые, переваливаясь на коротких ногах, бродят сейчас среди разбитых машин с гаечным ключом или уже заняты отвинчиванием какой- нибудь детали.

— Я слышал, ваша колония окончательно разорилась, и мне хочется выразить свои самые глубокие сожаления. Три плохих урожая подряд, и в сезон дождей неожиданная засуха… Вы не могли выиграть! Ведь даже ваша тропическая пшеница требовала полива.

— Мы потеряли этот урожай не из-за нехватки воды. Нас выжили распылителями, так же как это сделали с другими мелкими фермами.

— Что значит: «выжили распылителями»?

— Они дождались подходящего ветра и распылили вдоль наших границ гербициды. Это был конец.

— Почему же вы ничего не сделали? Разве вы не могли опротестовать это в судебном порядке? Неужели нельзя было обратиться к алькальду или пойти в полицию?

— Нет закона, запрещающего распыление, мистер Максвел. Кто угодно может это сделать в любое время. Но если заниматься этим при ветре, дующем в сторону соседней фермы, у которой поле в двадцать километров шириной, то самое большее, что произойдет, это погибнут посевы на полосе в один километр. Если же распылять около моей фермы, то гибнет весь урожай, потому что мои посевы как разимеют километровую ширину. Вот что произошло.

— И теперь вы вынуждены на них работать?

Теперь я работаю па них, потому что другой работы ист.

Как они обращаются с вами? Надеюсь, никак не притесняют?

— Они меня притесняют не больше, чем других. Вы ведь знаете, как у них там, на Ранчо Гранде.

Максвел взял его за руку.

— Скажите ребятам, чтобы они не падали духом. Скоро псе изменится к лучшему. Еще недолго.

Он вернулся к себе в машину и поехал в контору, впервые ощущая себя виновным в предательстве. «Ведь ми удостоверениях мое имя. Меня шоферы и ругают».

Не могло успокоить и то, что сообщил ему Адамс:

— Говорят, готовится забастовка. Всеобщая забастовка.

— Кто говорит?

— Все, кого ни спроси.

— Никогда ее не будет. С забастовками покопчено. Их по было уже пять лет. Никто, наверное, еще не забыл, что произошло в последний раз. Со всякими забастовками в:>той стране уже распрощались.

— Я так не думаю, — сказал твердо Адамс.

Как всегда в моменты, предвещающие что-либо дурное, на лице Адамса выразилось некоторое удовлетворение.

— А вы когда-нибудь задавали себе вопрос: там ли мы, где нам следует быть? — спросил он.

— Мы занимаем твердую стороннюю позицию. У нас (пои взгляды, и мы будим продолжать заниматься только шипим делом.

— Но что, если действительно произойдет забастовка и наши шоферы будут в ней замешаны?

— Почему они вдруг будут замешаны? Они три дня нарочно медленно работали, проявляя недовольство из-за витаминных таблеток, но никаких разговоров насчет забастовки не было. Кроме того, они получают на доллар больше.

— В обмен на потерянную свободу. Если они хоть как- то нарушат порядок на Ранчо Гранде, их отправляют в карцер на неделю. А вы слышали последнюю новость? Они должны отдавать честь ихнему гезельшафтскому СС.

— Неужели? Довольно странно. Сегодня утром я раз- говаривал с одним из шоферов, Рамосом. Вы помните Рамоса из колонии? Он теперь работает на нас. Я хочу сказать, на них. Не очень рад этому, как я понял, хотя о том, что они отдают честь, ничего не говорил.

— Нас уже и так приравнивают к нацистам. На наших грузовиках появились надписи «Fuera Los Nazistas»^[6]. А сегодня утром кто-то вывел на стене нашей конторы «Muera Hitler»^[7].

— Вы хотите сказать, что нас начинают недолюбливать.

— Нас уже недолюбливают. Мы потеряли то уважение, каким пользовались раньше.

— Сколько еще будет в силе наш контракт?

— Три недели.

— Только три. Я думал, больше.

— Что вы собираетесь с ним делать дальше?

— Что-то я обязан сделать. Так продолжаться не может.

— А есть какая-нибудь надежда нам от них освободиться?

— Не знаю, но я сделаю все, что в моих силах.

— Надо надеяться, что правительство еще пока продержится, потому что иначе падет и «Гезельшафт», и мы вместе с ними. Люди злопамятны.

— Почему это правительство должно пасть?

— Из-за этой забастовки.

Максвел рассмеялся.

— Никакой забастовки не будет, но даже если и будет, правительство удержится. Компания «Гезельшафт» поставила его у власти, и она позаботится, чтобы правительство это осталось.

— Оно все равно падет, рано или поздно, — сказал Адамс, — и я бы не хотел быть все еще здесь, когда это случится.

Максвел неохотно согласился встретиться с Пеббом за ленчем в английском клубе.

— Бифштекс и почки? — спросил Пебб.

Максвел согласно кивнул. «Dos Steaks у Kidneys», — заказал Пебб. Официант Джордж зашаркал прочь по скрипящим половицам. Дверь на кухню распахнулась, выпустив на секунду запах вареной капусты. Дождь стучал но рифленому железу крыши.

— Я слышал новость, что вы заняты проектом устройся та индейцев на острове Сукре, — сказал Пебб.

— На них напали с рыболовецкого судна, — пояснил Максвел. — И мне кажется, это наилучший способ их снасти.

— Значит, вы считаете, что поступаете правильно? — спросил Пебб.

— Я не вижу другого выхода, — сказал Максвел. — Разрешите объяснить вам. Помимо непосредственной опасности со стороны рыболовецкой компании, этому месту угрожает полное уничтожение леса. Все живое там погибнет. Может быть, откроется возможность развить на острове туризм в широком масштабе. Если так, то «Гезельшафт» будет заинтересован принять в этом участие, что автоматически приведет к созданию там заповедника для всех видов растительного и животного мира. Включая индейцев. Разве это не имеет смысла?

— Вы создаете зоопарк из людей, своего рода Уинспейд^[8] для индейцев, так. что ли?

— Можно и так назвать. Но главное, что в результате сохранятся нетронутыми берега реки на двести или триста километров. Многие животные могли бы найти себе там прибежище. По крайней мере хоть что-нибудь да спаслось бы.

— Я разговаривал со своими друзьями, — сказал Пебб. — Все сошлись во мнении, что к вам обращаться бесполезно. Вы были отвергнуты как типичный капиталист, заботящийся только о своих доходах. Но я не согласен с ними.

— Спасибо, — сказал Максвел.

— Человеческие существа не ценятся вами высоко, но вы всегда казались мне озабоченным судьбой животных, а это уже кое-что.

— Значит, вы не совсем поставили на мне крест?

— Нет, не совсем.

Вдруг Максвел понял, кого ему напоминает Пебб. Морфи! Только Морфи представлял собой более жесткий, хладнокровный вариант Пебба. Пебб был злее, истеричнее и не таким волевым. Они оба были борцами за правое дело.

Они оба занимались спасением, но их верования часто имели мало общего с реальностью, какой ее представлял себе Максвел. Между ними существовало даже физическое сходство. Миссионер мог быть старшим, более представительным братом Пебба.

— Что вы хотите от меня? — спросил Максвел.

— Чтобы вы перестали сотрудничать с фашистами и объединили свои силы с теми, кто готов оказать им сопротивление.

— Я человек реалистичный, — сказал Максвел. — Надо избежать открытой борьбы, потому что вы наверняка проиграете. «Гезельшафт» — это как стихийное бедствие, как нечто сверхъестественное. Вы не можете мериться силами с таким явлением.

— Можем, если нас много.

— Число играет роль только при демократии. На этом континенте таковой не имеется.

— Но вы понимаете, какое зло «Гезельшафт»?

— Стремление к полной монополии и безжалостность в природе любого зверя. Я думаю, лучше позабыть это слово — зло. Большинство из пас имеет благие намерения. И вы, и я, и, думаю, бедняга Карранса тоже, и, мне кажется, даже Адлер и «Гезельшафт» не исключение. Только готовим мы миру это добро по разным рецептам, вот и все. Невозможно говорить о каком-то зле.

— Я приравниваю зло к цинизму, — сказал Пебб. — «Гезельшафт» действует совершенно цинично.

— Сомневаюсь даже в этом.

— Хотите, я вам назову рыболовецкую компанию, которая напала на макас. Это «Пескера де Леванте».

— Ну и что?

— Знаете, кто ею владеет?

— Кто? Не имею ни малейшего представления.

Но Максвел уже догадывался. Пебб широко раскрыл неистовые голубые глаза, готовый насладиться его изумлением.

— «Гезельшафт». Он владеет этой компанией через подставную организацию — Сельскохозяйственный байк.

Его маленький аккуратный рот был плотно сжат, и лицо выражало что-то вроде удовольствия. Максвел поверил ему.

— Удивлены? — спросил Пебб.

— Да, — ответил Максвел.

— Один из немцев сделал заявление репортеру, что, по их мнению, это нападение рыбаков было пиратским налетом. Их рыбаков! Трудно тягаться с ними в цинизме.

— Да, сам Геббельс не мог бы придумать лучше.

— Скажите, вы верите, что старик Адлер военный преступник?

— В общем, да. Верю.

Максвел почувствовал внезапное желание поделиться с Роббом и раскрыть ему секрет, который уже не в силах был хранить.

— Я всегда считал, что этого не может быть, но несколько недель назад со мной произошел случай, который заставил меня думать по-другому. Я как-то сказал Гансу Адлеру, что у меня не осталось что почитать, он ответил мне, что у него сотни старых изданий «Пенгуин» на английском и я могу прийти и выбрать себе что-нибудь сам. Я обнаружил па его полке книгу с инициалами «Г. Б.». Это был роман Ивлина Во, я запомнил. «Г. Б.», а? Заставит задуматься, верно? Теперь я склонен считать, что старик Адлер и есть Бауэр.

— Но как же вы могли выдержать его присутствие в одной комнате с собой и даже пожимать ему руку?

— Я считал, что не должен всему сразу верить, и потом я всегда без особого восторга относился к этой широко рекламируемой охоте за военными преступниками в Южной Америке. Зачем приезжать сюда в поисках каких- то бауэров, когда они как ни в чем не бывало разгуливают по улицам Бонна или Мюнхена? Может быть, опасность нам как раз оттого грозит, что таким образом паше внимание отвлекают от реальной проблемы, которая заключается не в том, что нацисты делали, а в том, что они, а также им подобные могут совершить, если у них будет хоть какая-то возможность. Ведь никто лучше вас не знает, что правители этой страны у немцев под каблуком.

Максвел подождал, пока Пебб что-то вытаскивал из нагрудного кармана помятой рубашки. Он вынул мелко сложенную вырезку из газеты и протянул ее через стол. Максвел прочел:

«Рио-де-Жанейро. 25 апреля. Стало известно, что около 10 000 человек присутствовало на нацистском сборище, проводившемся на прошлой неделе в ознаменование дня рождения Адольфа Гитлера. Среди участвовавших были высокопоставленные армейские офицеры из соседней страны, переодетые в штатское, которые вместе со всеми пели песни Хорста Веселя».

— Ну как? — спросил Пебб.

— Это как раз то, о чем я говорю. Страна с богатыми ресурсами. Рано или поздно может стать очень сильной в военном отношении. И у них здесь чешутся кулаки. Хочется вернуть старые территории. Вы знаете знаменитую клятву, которую дает каждый офицер, когда ему присваивают звание? Насчет возвращения утраченных земель? Рано или поздно они могут соблазниться возможностью прибегнуть к помощи нацистских колонистов. И допустят роковую ошибку. Гай Перес уверен, что тогда в Южной Америке будет своя нацистская Германия. Я обычно считал такие предположения слишком нелепыми, чтобы обсуждать их, но теперь я не так уж в этом уверен.

— А вы сами прилагаете хоть какие-то усилия, чтобы не допустить такое?

— Никаких, должен признаться. Я всегда придерживаюсь двух правил. Первое: платить, когда полицейский предъявляет счет. Другое: никогда, никогда не вмешиваться в политику. А тут большая политика. У меня ощущение, что вот вы водитесь с опасными людьми.

— И все же вы в худшем положении, чем я. У меня есть друзья. Мы можем поддержать друг друга и повести борьбу. Или по крайней мере сделать хоть что-то, чтобы предотвратить фашистский переворот. Вы же сами по себе.

— Однако я менее подвержен опасности, потому что я не создаю никому никаких проблем. Во всяком случае пока.

— Нет, создаете, и сами об этом знаете. Все говорят о вашей проблеме с землей и о том давлении, которое на вас оказывают. Как, собираетесь сдаться и передать землю?

— На данном этапе, боюсь, ничего не могу сказать определенно.

— А знаете, что будет на следующем этапе?

— Скажите.

— Они сфабрикуют против вас обвинение в нарушении законов государственной безопасности, и вас выкинут из страны как нежелательного иностранца. Затем правительство экспроприирует вашу землю и продаст ее немцам.

Максвел рассмеялся так громко, что старик Джордж, проходивший в это время мимо с подносом, автоматически присел, как он это всегда делал при неожиданном и резком шуме.

— Они не сделают этого, — сказал Максвел, — как бы пи хотели. Они могут выслать вас без всяких проблем. Они могли бы даже выслать этого знаменитого Адлера, если бы вдруг захотели, по они не могут выслать меня. Вернее, они не смогут это сделать ровно через неделю.

— Как так?

— У меня есть новость, которая вас, наверное, очень удивит. Я собираюсь жениться на местной девушке. Это автоматически дает мне все права гражданства. А потому я не могу быть депортирован^[9].

— А ей не надо быть для этого беременной?

— Нет. Чтобы воспрепятствовать экстрадиции — надо, но не депортации. С этим брачным свидетельством в кармане я становлюсь постоянным жителем страны.

— Вы меня сразили, — сказал Пебб. — И вы делаете это па трезвую голову?

— На трезвую голову? Не понимаю.

— Я хочу сказать, как стратегический шаг, не имеющий никакого отношения к тем причинам, которые обычно побуждают людей совершать такие поступки.

— Должен признаться, — сказал Максвел, — что первым мне подал эту идею юрист год или два назад, когда Карранса объявил мне войну и я боялся, что он попытается выставить меня из страны. Но теперь, когда наступило время воспользоваться именно этой козырной картой, мной руководит отнюдь не только жестокая необходимость. Прежде я относился к этому как к последнему решительному средству, но оказалось, что мне по душе этот шаг помимо всяких там особых юридических причин.

— А когда это произойдет?

— Я позвонил молодой леди вчера в столицу, сделал предложение, и оно было принято. Я беру сегодня специальное удостоверение, и мы обвенчаемся в церкви Святого Франциска в воскресенье.

— Поздравляю, — сказал Пебб мрачно. — Значит, вы выработали свой собственный план спасения.

— Да. Мне нравится эта страна, и я уже нахожусь в том состоянии, когда в любом другом месте мне будет неприютно. Я хочу остаться здесь, и то, что я предпринял, самый приятный способ это сделать.

— Мы бы хотели, чтобы вы присоединились к нам и были готовы бороться в открытую.

— Я это знаю, но вы ведь совершенно беззащитны. Неважно, десять вас, пятьдесят или сто, все, что нужно сделать президенту, это снять телефонную трубку и отдать приказ, вот вам и конец борьбы. У меня есть основания думать, что большинство ваших друзей — испанские или канадские священники. Их может отозвать Ватикан. Если вы окажетесь замешаны в чем-то, что может быть расценено как угроза государственной безопасности — а это включает и конфликт с немцами — вас выставят.

— Вот почему Гитлеру удалось прийти к власти в Германии, — сказал Пебб. — Слишком многие, как и вы, не были готовы действовать. Они предпочитали оставаться в стороне.

26

В церкви Святого Франциска бракосочетания совершались по воскресеньям, с часу дня. Приехав несколькими минутами раньше, Максвел стоял с Розой на ступенях собора, ожидая, когда позовет церковный служка.

Все больше брачных пар подъезжало к церкви на такси или автобусах: невесты, разукрашенные драгоценностями, в шуршащих шелках, женихи в черных костюмах и с изображениями святых в руке, которых, вероятно, позаимствовали из своих местных церквушек. Максвел, прижав к себе за локоть Розу, ободренную его твердостью и уверенностью, жмурился от сильного солнца. Он не находил что сказать. Встретив Розу у банка, Максвел испытывал невыразимую нежную смятенность чувств. Счастье, которое должно было бы вызвать прилив красноречия, делало его способным произносить одни лишь банальности, поражавшие его самого своей неуместностью. По пути от банка к церкви Максвел с изумлением заметил, что бормочет какие-то фразы насчет заторов на Авениде. В какой-то момент они оба рассмеялись, крепко обняв друг друга, и Максвел смирился с тем, что голове не хватает кислорода, а глаза слегка заволокло влагой.

Дверь собора распахнулась, выпустив поток солдат, пуговицы и рукоятки сабель сверкнули на солнце, раздался удар колокола на башне, и новобрачные потянулись в собор. Максвел и Роза тоже вступили в насыщенный ладаном полумрак. Бракосочетания совершались быстро и деловито в трех приделах, каждая церемония занимала примерно минут семь. Максвел и Роза ждали у входа в одну из часовен, пока оказавшаяся впереди них пара не будет соединена священными узами брака. Жених с невестой и их друзья, опустившиеся вместе с ними на колени, были коренастые, безликие на вид крестьяне из Альтиплано, за исключением одного мужчины, чья голова и плечи возвышались над остальными. Благословение закончилось, орган на хорах просипел несколько тактов из «Свадебного марша», и группа с новобрачными вышла из придела: высокий человек прошел совсем близко от Розы и Максвела, и тот заметил па его щеке шрам, который даже при тусклом свете блеснул, как медальон.

Они зашли в опустевший придел и встали на колени; появился, прихрамывая, священник, и служба началась. Максвелу сунули в руки розовощекую фигурку святой в кукольной одежде; священник встал под разукрашенную серебряными финтифлюшками глыбу алтаря и забормотал свой текст на латыни. Максвел и Роза обменялись кольцами и были объявлены мужем и женой. Прислужник брызнул им в лицо святой водой и взял, как было принято, поддельную золотую монету, завернутую в десятидолларовую бумажку. Поднятая в благословении рука священника качнулась, как зачарованная кобра. Они расписались в метрической книге и пошли к двери, около нее мальчишка, взгромоздившийся на высокий табурет, бросил им на головы конфетти. На улице их встретил острый, режущий воздух и смешки собравшихся зевак. Все было немного нелепо. И все же несмотря на всю эту ритуальную мишуру, а может быть, именно благодаря ей он был неожиданно для самого себя растроган.

Номер в отеле «Прогресс» они сияли до четырех часов. Б четыре Розе надо было отправляться, чтобы успеть на последний автобус в Тапачулу. Всю дорогу на такси до автобусной станции Максвел уговаривал ее передумать.

— Ты должен был бы дать мне больше времени. Как я могу не помочь маме собраться?

— Но ты уже не боишься возвращаться? Ты уверена?

— Да. Я рассудила с собой, и теперь я больше не боюсь. Ты ведь будешь за мной смотреть?

— Ты уверена, что твоя мама будет готова к переезду п следующий выходной?

— Конечно.

— А что будет, если она передумает?

— Если она передумает, я ей скажу, что все равно уеду. Но она не передумает.

Они въехали на автостанцию. Экспресс-люкс на Тапачулу уже стоял там с включенным мотором, Роза заняла свое место. Максвел стоял под окном, держа ее руку.

— Наверное, я передумаю и приеду, — сказал он шутя.

Но Роза вдруг поверила.

— Не надо, ты только все испортишь, — сказала она. — Неделя ведь не так уж много.

— Это смотря какая неделя. Некоторые недели тянутся, как целый год.

— Позвони мне с утра в понедельник.

— Я позвоню около десяти. Если не дозвонюсь, значит, линия не работает. Не забудь сказать маме о ее комнате. Она ей понравится. Расскажи о кухне с кладовой и обо всем, что я там оборудую по последнему слову техники.

— Не забуду.

Водитель погудел, и пассажиры, стоявшие у дверей, начали обниматься с друзьями; вскоре все сидели уже в автобусе.

— Странно, — сказала Роза. — Здесь сидит человек, который был с нами в церкви. Я запомнила его лицо.

— Где он?

— Вон тот в белой шляпе. Рядом с толстой женщиной в черном.

Лицо этого мужчины было обращено к ним, но, встретившись глазами с Максвелом, он отвернулся, однако Максвел успел заметить небольшой блестящий кружок на темной коже его щеки.

— Я узнал его, — сказал Максвел. — Он был с той свадебной группой, которая шла перед нами. Странное совпадение.

27

Максвел-поднял телефонную трубку.

— С вами говорит отец Альберт Смит, — раздался оттуда голос. Звучал он молодо и энергично, почти как у торговца, воодушевленного надеждой на хорошую сделку.

— Здравствуйте, святой отец. Я много о вас слышал.

— Ваш соотечественник, мистер Пебб, посоветовал мне поговорить с вами. Оп сказал, что вам, возможно, будет интересно узнать, что случилось с теми индейцами, которых вы с герром Адлером забрали с острова Сукре несколько дней назад.

— Я сам знаю, что с ними. Доктор Дуайт Морфи забрал их, и теперь они живут в поселении на Прадос Рикос.

— Я говорю о том, что с ними стало после того, как они туда лопали.

— Но еще недели нет, как они там.

— В Прадос Рикос может многое случиться за неделю. Вы можете выделить полдня?

— Наверное.

— Я спрашиваю потому, что Пебб и я считаем, что вам просто необходимо съездить и посмотреть, что там творится, своими собственными глазами.

— Туда сложно добраться?

— Только из-за того, что трудно найти дорогу. Она проходит в джунглях, и там можно потеряться. Вы должны взять кого-нибудь с собой, если поедете. Я был там пару раз, добраться туда довольно мудрено.

— А у вас есть возможность поехать со мной?

— Я постараюсь выбраться. Когда бы вы хотели?

— Завтра, если это вам подходит.

— Хорошо. Давайте завтра. Я живу в квартире над редакцией «Тарде». Вы можете заехать за мной в шесть?

Манеры и облик святого отца соответствовали его голосу: это был стремительный, подвижный молодой человек с жесткой черной бородкой, одетый в цветастую рубашку и парусиновые брюки. Он был из тех, кто преисполнен убежденности в своей правоте и любит говорит безапелляционно, но каждое его высказывание сопровождается вызывающим взглядом острых голубых глаз, будто побуждая к возражению.

— Как вы думаете, у нас могут возникнуть сложности, когда мы попытаемся туда попасть? — спросил Максвел.

— Со стороны евангелистов? Нет. С чего бы? Правда, они бы с радостью огородили свою территорию, но не могут. Однако дороги к ним все время содержатся в плохом состоянии, чтобы отпугнуть посетителей, но на этой машине мы проедем.

— А что им надо скрывать? — спросил Максвел.

— Вы увидите сами.

— У Дуайта Морфи добрые намерения. Я уверен в этом. Но он находится в трудном положении.

— Он находится в немыслимом положении.

— Как вы относитесь к идее создать на острове индейскую деревню?

— Я согласен с Пеббом, это грубый произвол.

— Вы считаете, что все наши усилия сведутся только к тому, что возникнет зоопарк из людей?

— Да, таков и мой взгляд на ваше предприятие. — Бородка святого отца задрожала от гнева. — Меня тошнит от этой вашей идеи.

— Что бы вы сделали?

— Что бы я сделал? Я бы вернул их обратно на остров, который им принадлежит. И река принадлежит им, а не вам.

— Пебб и я обсуждали это, — сказал Максвел, — Они не проживут там и недели.

— Проживут, если вы окажете им помощь. Вы богатый капиталист. Вы можете сделать все, что захотите.

— Помимо меня, в моей компании еще есть управляющий-европеец, четыре служащих, пять механиков и старший мастер. У меня нет телохранителей, и я знаю только одного политического деятеля, да и то не очень влиятельного. Как я могу кому-то оказывать помощь?

— Вы бы были не один, — сказал отец Альберт. — Многие бы вас поддержали.

Открытая обвинительная интонация в его голосе смягчилась. В нем даже появился налет приторной ласковости, как у торгового агента.

— Под этим вы подразумеваете, что меня ожидает личная симпатия некоторых и одобрительный кивок со стороны «Тарде»?

— Пресса бы мобилизовала общественное мнение.

— Не получилось бы. Редактор, возможно, и написал бы статью о том, какой я хороший, а цензор ее бы выкинул. После этого «Пескера де Леванте» двинулась бы на остров с автоматами и гранатами и всех бы там уничтожила подчистую.

— Простите, — сказал отец Альберт, — но вы занимаете трусливую и капитулянтскую позицию.

Они свернули с шоссе № 14 на грязную дорогу, петлявшую среди низких холмов. Этот район был когда-то вырублен, и теперь его покрывала жалкая поросль, вылезшая среди гигантских валунов, разбросанных повсюду во время какого-то доисторического катаклизма. Крестьяне, изворачивающиеся на самом дне нищеты, пришли сюда, чтобы расчистить по крохотному участку земли с полакра, а то и меньше и засадить его кукурузой. Максвел сбавил скорость, чтобы посмотреть, как один такой бедняга работает на своей делянке. Он налегал на примитивный плуг, в который был запряжен вол; огромные валуны вынуждали его постоянно менять направление борозды, крутиться на своем пятачке до невозможности. Оба, и человек и животное, походили скорее на двигающиеся трупы. Максвела удивило, что его пассажир никак не реагирует па это зрелище.

— Видите? — спросил Максвел.

— Да, вижу.

— Ну и что вы думаете об этом?

— Что я думаю? В каком смысле?

— Эти люди как раз находятся вне какой-либо экономической системы.

— Так что ж в том плохого?

— Средняя продолжительность их жизни сорок лет.

— В некоторых районах даже меньше, — сказал отец Альберт.

Максвел почувствовал, что какое-то завихрение в голове довело его до крайности, когда уже невозможно будет отстаивать свое суждение, но продолжал:

— Их сыновья скорей всего будут работать на одну из германских компаний.

— Вполне вероятно.

Максвел был уже готов развивать свои доводы дальше, как бы это сделал Адлер, доказывая преимущества, которые дают улучшенное питание и медицинское обслуживание, удлиняющие человеческую жизнь… Но для чего? Разве не правда, что сила, сопротивляемость, долговечность человеческого организма, о которых пекутся диетологи и доктора «Гезельшафта», нужны лишь для одной цели — увеличить производительность труда при той системе, которую газета «Тарде» взяла на себя смелость назвать замаскированным рабством.

Они выехали на широкий вытоптанный и выветренный участок земли, по его краям виднелись крытые пальмовыми листьями хижины.

— Ну вот мы и приехали, — сказал отец Альберт.

— Не может быть! — произнес Максвел.

— Вон надпись. — И он кивнул на треснутую дощечку, которая была прибита к дереву. «Bienvenidos a Prados Ricos^[10]» гласила надпись. В дерево, по-видимому, попала молния. Большая расщепленная ветка свисала с его ствола. Малюсенькие свиньи, длинношерстные и страшно замызганные, трусливо бегали по площадке, с легкостью увиливая от атак какой-то хромой дворняжки с мордой гиены. Два индейских ребенка восьми-девяти лет пробежали мимо. У них были раздутые животы с пупочной грыжей; оба были вымазаны красной глиной. Они начали выхватывать пищу из чего-то, похожего на закопченный чан, но когда Максвел подошел поближе, то увидел, что это панцирь зажаренной черепахи. Один из мальчиков запихнул в рот лапу с когтями и начал жевать. Максвел почувствовал дурноту и отвернулся. Тут он заметил у ближайшей хижины троих мужчин, они, казалось, были подвешены за руки на свесе крыши. Максвел снова завел машину и, проехав через площадку, остановился около них.

Оказалось, что эти трое не были подвешены, просто они, обхватив руками балку, сцепили пальцы и таким образом удерживали свои бессильно висящие тела. Они были голые по пояс, и кожа, будто чужая, высушенная и безжизненная, где-то натянулась, а где-то обвисла и сморщилась. У двоих глаза были закрыты. Третий мужчина смотрел прямо перед собой.

— Вы понимаете, что перед вами? — спросил отец Альберт.

— Эти люди больны? — спросил Максвел.

— Очень. В лагере эпидемия. Вот почему я привел вас сюда. Чтобы вы сами убедились, что здесь происходит. Одна треть индейцев, которых вывозят из джунглей и помещают в лагерь, умирает от заразных болезней, которые они здесь подхватывают.

Согнувшись почти пополам, они вошли через низкий проход в хижину. Она была построена из грубых досок, щели между ними пропускали тусклый, рассеянный свет. Такие же доски лежали на земле, поверх них распростерлось несколько неподвижных фигур; Максвел видел ввалившиеся рты и глаза, руки с длинными ногтями, кожа да кости на ногах — скукоженность и расслабленность тел, уже схваченных смертью или в приближении ее. На полу были разбросаны всякие «цепные» вещи: жестянка с какао, банка варенья, свернутый квадратик фольги. Среди них валялись сухие, обглоданные и обсосанные кости, как в собачьей конуре. Вдохнув, Максвел почувствовал какое-то зловоние и тотчас прикрыл платком нос и рот. Из угла раздалось хриплое дыхание, там еще теплилась жизнь.

Они вышли. Отец Альберт положил руку Максвелу на плечо. В просвете среди зарослей были видны двое мужчин по пояс в земле. Они копали.

— Могилы, — сказал отец Альберт.

Здание миссии находилось в конце дороги, оно представляло собой двухэтажный фермерский дом в американском стиле, столь непохожий на все окружающее, что казался совершенно одиноким и заброшенным. Розы и цветной горошек, заполнявшие огороженный частоколом сад, выгорели под тропическим солнцем и стали почти одинакового тускло-розового цвета. На облупленной веранде стояло кресло-качалка, внутренние покои дома были защищены москитными сетками. У Максвела возникло ощущение, что за ним и отцом Альбертом наблюдают с опаской и, может быть, даже со злобным негодованием.

Отец Альберт нажал на дверной звонок, к ним тотчас вышла средних лет женщина с мягким и приятным лицом. Па ней был какой-то балахон, который, казалось, выцвел вместе с цветами сада; волосы были причесаны как у молоденькой девушки.

— Мы ищем мистера Морфи, — сказал Максвел.

— Мистера Морфи сейчас здесь пет. Если вам угодно, можете поговорить с мистером Джонсоном, который заведует этим поселением. Я миссис Джонсон. Проходите, пожалуйста.

Ее голос был тоже, как у девочки, со звенящими нотками, а улыбка гордо заявляла о непоколебимости бодрого расположения ее духа.

— Спасибо. Если только мистер Джонсон может уделить нам несколько минут… — сказал Максвел.

Миссис Джонсон провела их в комнату, которая занимала почти весь первый этаж дома. В глубине ее какой-то мужчина и пять детей сидели за столом и ели. Мужчина был совершенно лыс, с огромным высоким лбом. Он сидел будто проглотив палку и жевал медленно и методично. Мять детей самых разных возрастов работали своими вилками в одном с ним ритме. Глаза у всех были сосредоточены на тарелках. Никто не произносил ни слова. Миссис Джонсон усадила гостей прямо у самой двери, эта часть комнаты была устроена как своего рода приемная с неизменным столиком, заваленным старыми журналами «Нэшнл Джиогрэфик». Поблизости валялись игрушки: пластмассовая ракетница, пустой кукольный домик, разрозненные части игрушечной фермы. Миссис Джонсон вышла и через некоторое время вернулась, неся поднос со стаканами прохладительного, в которых плавали кубики льда.

— Мы сами готовим освежающие напитки, — сказала она с извиняющейся улыбкой. — Вода в колодце очень хорошая, но, думаю, мы все-таки не можем соперничать со вкусом кока-колы. Хорошо, что наконец перестал лить дождь. Он доставил нам столько хлопот. В данный момент мистер Джонсон занят, но он освободится буквально через несколько минут.

Она пошла к столу и заняла пустующее место напротив лысого мужчины, который, очевидно, и был мистер Джонсон, но он все еще никак не реагировал на присутствие посторонних. Медлительное и почти благоговейное поглощение пищи длилось еще минут пять, затем все вилки одновременно легли на стол, стаканы с водой были осушены, и сидевшие за столом разом поднялись и под предводительством мистера Джонсона зашли за угол стены и пропали из виду. Раздался звук текущей воды и всплески, затем снова появился Джонсон. Он медленно шел по направлению к гостям, локти слегка раскачивающихся рук оттопырены, кисти у бедер, как будто готовы выхватить невидимые пистолеты. Он откинул голову назад и посмотрел на каждого из них, направив взгляд вдоль своего носа, и, кажется, был удивлен, обнаружив гостей у своей двери.

— Итак? — сказал он.

Максвел представил себя и отца Альберта.

— Кто-нибудь из вас пишет в газеты? — спросил Джонсон.

— Отец Альберт сотрудничает в «Тарде», — ответил Максвел.

Джонсон повернулся к отцу Альберту и подозрительно посмотрел на него. Он втянул щеки, как будто сосал кислую конфету.

— А я думал, вы священник.

— Я и есть священник.

— Как же вы тогда пишете в газеты?

— Многие священники это делают.

— «Тарде» — это та газета, которая нападала на «Гезельшафт», не так ли?

— «Тарде» много раз критиковала эту компанию.

— «Гезельшафт» — наш лучший друг.

— Мне грустно это слышать.

— Я не знаю, как бы мы существовали без их поддержки.

— Думаю, тут все же обоюдная помощь. Я уверен, что они тоже рады иметь вас под рукой.

— Наверное, нам не следует вас больше задерживать, мистер Джонсон, — вступил Максвел. — Мы приехали повидать мистера Морфи. Вы не знаете, где мы можем его найти?

— Мистер Морфи сейчас занят с представителем «Гезельшафта». Он находится в только что созданном отделении нашей миссии. Это примерно в трех километрах отсюда.

— Вы не могли бы указать нам туда дорогу?

— Нет, не могу. Доступ в это новое отделение разрешается только по предварительной договоренности.

— Почему такой порядок? — спросил отец Альберт.

— Мы были вынуждены ввести его. Мы считаем нашей обязанностью ограждать вновь прибывших в миссию от всяких вторжений посторонних, пока они еще не привыкнут к новым условиям. Им не нравится, когда их разглядывают приезжие и щелкают у них перед носом своими аппаратами. Так что мы делаем это в их интересах.

— Иными словами, вы берете на себя смелость запретить нам туда ехать, — сказал отец Альберт.

— Ну что же, мне придется разъяснить, — сказал Джонсон. — Территория этой миссии — частная собственность. Мы имеем право не допускать сюда. И прежде всего мы не очень рады видеть у нас джентльменов из прессы. Публика читает, что они пишут, и часто складываются неверные представления о нашей деятельности.

— Я приехал сюда, чтобы написать об эпидемии, которая здесь вспыхнула, — сказал отец Альберт. — О ней уже всем известно. Я хочу получить достоверные факты, и для этого я должен повидать мистера Морфи.

Джонсон вдруг резко повернулся, отошел шагов на десять от них, локти оттопырены, кисти у бедер. Но вот он подошел к ним опять. В нем произошла разительная перемена. Будто внутри него что-то надломилось, глаза его заблестели.

— Вы, ребята, конечно, выбрали плохое время для приезда, — сказал он.

— По пути сюда мы видели нескольких индейцев в хижине, они, кажется, уже умерли или умирают, — сказал Максвел. — Могилы для них уже готовятся.

Тут вдруг неожиданно возникла миссис Джонсон. Она бросилась в сторону Максвела и отца Альберта, размахивая руками, будто отгоняя пару беспокойных собак, но неожиданно остановилась.

— Скажи им, Ларри, — умоляюще обратилась она к мужу. — Скажи им, что это грипп. У индейцев всегда так, они легко подхватывают грипп и мрут как мухи.

— Да, с ними так: только все было хорошо, как вдруг все померли, — сказал Джонсон. — Мы ничего с этим не можем поделать.

— Это из-за дождей, — сказала жена миссионера. — Когда идут дожди, они все время ходят вымокшими. Они никогда не сушатся. Они могут умереть даже от насморка, верно, мистер Джонсон?

— Безусловно, — сказал Джонсон. — У этого народа очень низкая сопротивляемость организма. Мы делаем что можем, но я думаю, что это то же самое, что гасить лесной пожар собственной мочой.

— Знаете, что я вам скажу, — вступила снова миссис Джонсон. — Когда наши дети приезжают сюда на каникулы, им стоит только войти в какую-нибудь из этих хижин и чихнуть там, как все индейцы заболевают… Интересно, понимают ли эти джентльмены, в каком положении мы находимся? — обратилась она к мужу.

Она схватила в волнении игрушечных коров и свинью и снова унеслась из комнаты.

— Мы не видели никаких признаков того, что за больными ухаживают, — сказал отец Альберт.

— Они предпочитают, чтобы их не трогали, — сказал Джонсон. — Я же говорил, у них особый нрав. Большую часть времени они любят оставаться одни.

— Это все дожди! — возопила миссис Джонсон откуда-то из глубины дома. — Они никогда не прекращаются. Знаете что? Когда здесь идут дожди, то все время, все время льет.

— Мы нигде не заметили еды, — сказал Максвел. — Только двое ребятишек ели черепаху, вот и все.

— Вы не понимаете здешней специфики. Если индейцы не будут охотиться или добывать себе какое-то пропитание сами, они не будут есть. Они не принимают нашу пищу. Они едят лягушек, змей, мокриц… Черепаха — это для них лакомство.

— Есть ли в лагере доктор? — спросил отец Альберт.

— В наших поселениях докторов нет. У нас очень ограниченная программа медицинского обслуживания. Больным мы приносим облегчение нашим присутствием. Мы молимся за них. Вы как священник не станете отрицать действенность молитв?

— Молитвы могут возыметь действие, но и пенициллин тоже.

— Но не в случае гриппа, — сказал Джонсон. — Мы считаем грипп преднамеренно посланным богом. Грипп принадлежит к тем болезням, которые он ниспослал, чтоб поразить египтян. Кроме как просить его спасти тех, на кого это было ниспослано, мы ничего не можем.

— Значит, вы верите, что милосердный бог желает смерти этим бедным людям?

Лицо Джонсона будто опало и приняло загнанное выражение, глаза снова увлажнились.

— Я не хочу с вами спорить, святой отец. Понапрасну вы пытаетесь загнать меня в угол. Пути господни неисповедимы. Может быть, этот грипп — проявление его милосердия. Может быть, таким образом он спасает души, которые иначе были бы для него потеряны. Мы сами твердо верим, что это именно так. В это верит мистер Морфи, и его убеждения разделяет вся наша организация. Поэтому мы мало надеемся на лечебные средства, изобретенные человеком. Как проповедник слова божьего вы должны понять нас.

Отец Альберт хотел было отпарировать, но их прервал шум взволнованных детских голосов и гудки машины.

— Вероятно, это Морфи, — сказал Джонсон и направился к двери. Остальные последовали за ним.

Позади «рэнджровера» Максвела стояла машина «субару». Морфи и Адлер только что вышли из нее, и Адлер стряхивал пыль со своих брюк. Он был одет так, как будто собрался на заседание правления. Все встретились на садовой дорожке. Морфи приветствовал Максвела железным рукопожатием.

— У меня очень печальная новость, — сказал он. — Джонсон расскажет вам, что у нас случилось.

— Мы уже видели сами, — сказал Максвел. — Но нам ничего не сказали о макас.

— Горсточка, самое большое, может еще поправиться. Болезнь без разбора уносит и молодых и старых. Все, что можно было сделать, сделали, но мы оказались бессильны с самого начала.

— Я предложил самолеты от компании, чтобы перевезти больных в госпиталь, — сказал Адлер, — но мистер Морфи объяснил, что это было бы бесполезно. Практически никто из заболевших не поддается лечению. — Понизив голос, он добавил, как будто обращаясь только к Максвелу, но достаточно слышно для всех остальных: — Им по хватает воли к жизни.

— Увы, знакомая история! — сказал Морфи. — Вы помните вождя? Нам следовало найти какой-нибудь способ изолировать его от других, но мы не могли. Его влияние на соплеменников было губительным. Он заболел и тут же совершенно поддался своей болезни, он желал себе смерти, и остальные тоже начали сдаваться.

— С ним случилось то, — сказал отец Альберт, — что обычно с ними случается: он был травмирован переменой в своем существовании и, кроме того, подцепил здесь, в лагере, какую-то заразу.

Морфи пристально на него посмотрел, оценивая с высоты своей твердой, как скала, веры то ослабление позиции, к которому неизменно ведут умствования и самокопание. Он не нашел для себя в отце Альберте подходящего противника.

— Святой отец, — сказал он, — вынужден согласиться с вами. Мне кажется, вы совершенно правы.

Джонсон, как-то бочком притиравшийся к своим, теперь, почувствовав уверенность, встал вровень с Адлером и своим начальником: эта троица крупных мужчин, стоивших вместе плечом к плечу, казалось Максвелу, окружила себя каким-то защитным слоем, который был способен отвратить любую угрозу. Он видел в них прототип будущих латиноамериканцев: высоких, крепких мужчин, мускулы и скелет которых выращены на протеине, выработанном из мяса их скота; разум этих людей покоится в безмятежной уверенности; они заселят преобразованные пространства страны, превращенные в луга и плантации. Своей волей они создадут себе ту окружающую среду, для которой они считают себя самыми подходящими обитателями. Они ненавидят джунгли и все, что в них; они ищут себе оправдания в понятиях «прибыль» и «вера», чтобы разрушить то, что они ненавидят. Максвел уловил в лице Морфи даже оттенок некоторой удовлетворенности случившимся.

— Поскольку мы ничем помочь не можем, — обратился Максвел к отцу Альберту, — мы вполне можем ехать.

Адлер проводил их до машины.

— Плохие новости, да? — сказал он.

28

Создание опекунского совета было идеей заместителя министра.

— Джеймз, я не вижу другого выхода, — сказал он. — Вы совершенно одиноки. И слишком уязвимы. Как только вы сообщите компании «Гезельшафт», что сделка не состоится, вам конец.

— Я не совсем в этом уверен. Пока дела складываются так, что доктор Рибера им не сможет больше помочь: меня не выставить из страны, — сказал Максвел.

— Но помните, что убить вас они могут за пять тысяч.

— Так дорого?

— Вы иностранец. А иностранцы стоят дорого. Консульства задают много вопросов. Могут возникнуть всякие осложнения.

— Я не думаю, что «Гезельшафт» пойдет на это.

— Вы считаете, они не способны на такие дела?

— Ну нет, вряд ли, но такое убийство было бы не в их духе. Оно может повредить их репутации. Они ведь понимают: все решат, что меня убрали из-за неудавшейся сделки.

— Значит, вам не нравится идея опеки?

— Нет, она как раз решит проблему. И, думаю, избавит наших друзей от искушения убрать меня с дороги. Надо быть реалистом, поэтому я с вами согласен: мне одному против них не выстоять.

Но что же на самом деле стоит за этим предложением заместителя министра — вот что Максвел хотел бы для себя уяснить. Перес не из тех людей, кто упустит благоприятную возможность. Как бы хотелось сказать: «Гай, дружище, мы же прекрасно друг друга знаем, давай выкладывай, что там за всем этим кроется»?

— Вы предлагаете отдать землю? — спросил он. — Полное право собственности передать в руки опекунского совета, в котором вы да я — два опекуна. Так, что ли?

— Кажется, вы меня не поняли, — сказал Перес. — Земля будет отдана в аренду, а не передана во владение, и на предварительно оговоренный срок — скажем, пять лет. В течение этого времени поверенные будут получать с нее доход.

— Какой доход? — удивился Максвел. — Ведь пока еще ничего не говорилось о каких-либо разработках этого района, которые могли бы приносить деньги.

— Имеется в виду определенное рациональное ее использование, — сказал Перес.

Это была типичная фраза из рекламного проспекта какой-нибудь компании,с обычным современным ханжеством ею прикрывали факты разрушительных набегов на природу.

Максвел мрачновато улыбнулся.

— Что это значит на простом английском языке? — спросил он.

— Я имею в виду добычу некоторых ценных лесных продуктов, которые можно добывать без рубки деревьев. Млечный сок растений, например, или же масло красного дерева. У вас там несколько тысяч таких деревьев. Каждое может дать по крайней мере пятьдесят долларов прибыли.

— Сколько же будет составлять годовой доход? Сотни тысяч, что ли?

— Десятки тысяч, — поправил Перес.

— Не очень-то разживутся на этом опекуны.

— Это же деньги ни за что ни про что. Никто не станет проявлять недовольство.

— А кто же будут бенефицариями^[11]?

— Во-первых, церковь или какой-нибудь религиозный орден.

Максвел кивнул, неохотно выразив этим свое одобрение:

— По крайней мере это заставит «Гезельшафт» еще хорошенько подумать, прежде чем принять крутые меры. Тут как раз нам подойдет отец Альберт.

Заместителя министра, по-видимому, охватило сомнение. Временами он напоминал Максвелу старого борца уже на пределе своих сил, медлительного, но все еще увертливого и знающего массу всяких защитных приемов.

— Те, кто ведет дела церкви, вероятно, захотят назначить опекуна по своему усмотрению, — сказал он.

— Я могу пойти и поговорить с ними, если надо, — сказал Максвел. — Мне бы хотелось в такой ситуации, как эта, иметь рядом отца Альберта. В том, что не касается религии, он придерживается трезвых и разумных взглядов.

Перес выбросил вперед руку, будто парируя попытку противника сделать захват.

— А вы не находите его слишком упрямым? И неуступчивым.

— Нахожу. Но это как раз хороший недостаток, особенно когда в недалеком будущем предстоит борьба.

— Очень хорошо. Тогда пусть будет отец Альберт. Нам следует также включить кого-нибудь из университета. Если получится, то ректора Касальса. Просто ради имени. Другая кандидатура — донья Эльвира, сестра президента. Если она будет с нами, мы избавлены от всех проблем.

— Вы считаете, что нам удастся ее заполучить?

— Она обожает благотворительные предприятия. Участвует в сотнях таких.

— Гай?

— Надо думать, не только по доброте душевной, а…

— Донья Эльвира вполне умеренна в своих запросах. Конечно, ожидается какой-то материальный стимул, но в разумных пределах и как проявление учтивости. Это не составит большой суммы.

— А как Касальс? Он тоже рассчитывает на свои пять процентов?

— О нет. Касальсу нравится быть бедным.

— Понятно. Уважаемый академик, который витает в облаках.

— Точнее не скажешь.

— Что ж, если нет другого выхода, я думаю, нам лучше поскорее начать и постараться сделать все возможное.

— Мне кажется, мы ничего не придумаем лучше этого, Джеймз.

— Сегодня же поговорю с отцом Альбертом, — сказал Максвел.

На этот раз Максвелу казалось, все идет на удивление так, как задумано. Заместитель министра сообщил, что первые переговоры в университете и с доньей Эльвирой прошли успешно. Отец Альберт, реагировавший более холодно и медлительно, сдался наконец на уговоры и провел два дня в шушуканье с различными представителями заинтересованных организаций, после чего стал проявлять умеренный энтузиазм.

Но до того, как Максвелу и отцу Альберту удалось встретиться для дальнейшего разговора, Перес созвал срочное совещание у себя на вилле; даже во время чайной церемонии, обычно предваряющей собрания у Переса, хозяин не мог скрыть своего тревожного возбуждения. Он с явным нетерпением выслушивал отца Альберта, задававшего вопросы с блокнотом в руке относительно каких- то второстепенных финансовых дел. Перес, не выпуская чашку из рук, пересек комнату, чтобы закрыть окно, из которого шел гнилой запах от стоячих вод реки Кем, там теперь не работали водонапорные насосы, и на их починку не было средств.

Заместитель министра, немного сутулясь, будто плечи ему придавила какая-то тяжесть, пошел от окна обратно к гостям.

— Нам сейчас следует беспокоиться не столько о том, как распределить доход, а о том, будет ли он вообще.

— Что случилось? — спросил Максвел.

— Новость отнюдь не радостная. Касальс подвел нас.

— Подвел? Каким образом? — обратился отец Альберт.

— Он раздумал.

— А мне казалось, что он уже подписал, — произнес Максвел.

— Он должен был сегодня утром, но отказался.

— Да, это крайне неприятно. Он как-нибудь объяснил свой отказ?

— Нет. Был очень вежлив, но тверд. Сказал, что просит прощения, но участвовать не может.

— Ну и что нам теперь делать?

— Искать другого члена опекунского совета, который бы мог представлять интересы университета. Страшно жаль, конечно, нам был нужен именно ректор. Он очень влиятельный человек.

— И к тому же не вор, что большая редкость для государственных служащих, — вставил отец Альберт.

— По крайней мере у нас есть хоть донья Эльвира, — сказал Максвел.

— И с этой стороны новости далеко не блестящие, — сказал Перес. — Сегодня утром ее забрали в больницу для срочной операции.

— Но она ведь уже поставила свою подпись, так что какое это теперь имеет значение?

— Все бумаги не годятся. Она подписала, но документы не были даже надлежащим образом заверены. Я только что говорил с ее секретарем.

— Это страшный удар.

— Не такой уж, — сказал отец Альберт. — У этой женщины дурная слава. И меня беспокоило то, что я как-то могу оказаться с ней связанным. Если ее больше нет, то, может быть, Касальс согласится пересмотреть свою позицию?

Перес взволнованно замахал рукой как будто в защиту репутации доньи Эльвиры.

— На нее слишком много клевещут. Вы бы знали ее в старые времена… Прелестная миниатюрная девушка, которую все обожали. Она только делает вид, что ее чрезвычайно занимают деньги, но когда вы ее узнаете поближе, то убедитесь, что это далеко не так.

— Так это или не так, она все равно нужна нам, — сказал Максвел. — Если донья Эльвира будет в опекунском совете, то мы в полном порядке. Вопрос теперь в том, как с ней связаться. В какой она больнице?

— В немецком госпитале. Вот так!

— Операция уже была?

— Как раз сейчас идет.

— Это значит, что до нее нельзя будет добраться еще пару дней.

— Или больше. Вполне возможно, что больше. Там все решают врачи.

— Значит, я не могу ей прикрыться, когда завтра пойду в «Гезельшафт», — сказал Максвел. — Очень жаль.

— Самое большее, что вы можете, если найдете нужным, это упомянуть о ее заинтересованности участвовать в опеке.

— А не приходит вам в голову, что за всем этим кроется гораздо больше, чем кажется на первый взгляд? — спросил отец Альберт.

— Боюсь, что так оно и есть, — сказал Перес. — Мы должны быть готовы ко всему.

— Донья Эльвира весьма ненадежная дама. Может быть, она решила, что ничего для нее хорошего нет в том, чтобы участвовать в опеке, и нашла хороший способ увильнуть.

— Но чем она рисковала? — спросил Максвел.

— Возможно, президент решил наконец поставить ее на место, — сказал отец Альберт. — Она стала не в меру жадной. Последняя история, о которой сейчас говорят, это как она выудила у него концессию «Ниссен», и теперь президент держит на нее страшную обиду.

— Но у нас нет времени сидеть и ждать, пока они поцелуются и помирятся.

— Да, время не на нашей стороне, — согласился Перес.

— Вы считаете, наше положение непрочно?

— Мы не столь сильны, как я надеялся.

— По крайней мере законность опеки не может быть подвергнута сомнению, — сказал отец Альберт.

— Я не об опеке беспокоюсь, а о нас, — сказал Перес. — Вы, Джеймз, иностранец и чрезвычайно разумно и удачно женились на красивой местной девушке. Я полагаю, ваше положение самое безопасное. Что касается вас, святой отец, вы по крайней мере можете рассчитывать на поддержку церкви, если все пойдет прахом. А вот я совершенно один и самый уязвимый из всех вас. За мной, может быть, даже уже установлена слежка.

— Не может быть, Гай, — сказал Максвел. — Вы ведь в этом году были на фотографии президентской ложи во время велосипедных гонок. Разве это не показатель того, кто вхож к президенту, а кто нет.

— Вопрос, буду ли я там в следующем году. Я был бы счастлив, если бы знал это наверняка. Мне не очень бы хотелось говорить об этом, но несколько дней назад меня навестил один человек из службы безопасности. Все прошло чрезвычайно непринужденно. Чрезвычайно по-дружески. Это был один из тех клоунов, что носят галстук-бабочку и ботинки из кожи ящерицы, таких обычно выгоняют из американских полицейский школ. Мы долго болтали о том о сем, о его новой машине, об отпуске, который он провел в Акапулько, и о новом ресторане на улице Померено, где подают бифштексы. Обычная тактика: полчаса пройдет, прежде чем доберутся до сути, а у меня уже мурашки по коже.

— Ну и что же было, когда он дошел до главного?

— Как всегда. Одобряю ли я политику поощрения белых поселенцев? Согласен ли я, что католическая церковь попадает под влияние коммунистов? На все я, как подобает, отвечал: да. Ну и так далее и тому подобное. Может показаться, что все шло хорошо. Мы называли друг друга «tú»^[12], прощаясь, пожали руки, похлопали друг друга по плечу. — Заместитель министра взволнованно покачал головой, и щеки его задрожали. — Но все время у меня было отвратительное ощущение, будто меня осматривают, как телка, которого собираются свести на рынок. Мне даже казалось, будто он был не прочь потыкать меня в бока и посмотреть в зубы. — Перес вздохнул. — С тех пор я стал неважно спать.

— Но теперь осталось ждать недолго, — сказал Максвел. — Завтра в это время мы уже будем знать, как восприняла новость компания «Гезельшафт» и каково теперь паше положение.

29

Девушка с богатыми косами и лицом рейнской красавицы провела Максвела в кабинет правления компании «Гезельшафт». Опять под ногами зашуршал глубокий ворс ковра, и приглушенное звучание оркестровой музыки стихло, как только за ним закрылась дверь. Перед Максвелом стояли, приветствуя его, пятеро руководителей компании: Видлинг, Адлер, Ристер, Копф и Фукс; на всех английские костюмы, галстуки спокойных тонов, роза в петлице, каблуки сомкнуты. «Даниил в клетке у львов»^[13],— подумал Максвел. Как-то они воспримут новость? А вдруг они уже знают? Вот в чем вопрос. Если да, то их лица ничем это не выдавали. Улыбки были даже более открытыми, чем три месяца назад. Разве он не доказал свою ценность в качестве настоящего и будущего союзника? И что еще важнее — союзника надежного. Надежность ценилась ими превыше всех достоинств, и на ее счет Максвел не давал пока никаких поводов для сомнений. Он пожал руку каждому из них. Все уселись. Снова появилась та красивая, пахнущая мылом девушка, но уже с подносом, уставленным чашками с кофе, рюмками спиртного и пирожными. Она поставила поднос, улыбнулась и ушла.

Председатель Видлинг приступил к делу:

— Вы, вероятно, помните, мистер Максвел, что какое- то время назад, когда вы были настолько любезны, что пришли сюда, наша компания выразила заинтересованность в приобретении принадлежащего вам земельного участка с лесом, расположенного между реками Негре и Гранде и имеющего приблизительную площадь в сто тысяч гектар.

— Да, конечно, помню.

— В то время были еще некоторые неясности в части ценности данного участка, особенно принимая во внимание его относительную недоступность. Было тогда решено провести аэросъемку, которая бы позволила установить, какие естественные ресурсы там имеются, и рассмотреть возможность строительства дороги.

— Да, все так.

— Итак, аэросъемка уже закончена, и, я думаю, у нас у всех было достаточно времени изучить и обсудить ее результаты. Мы рассмотрели также проблемы, связанные со строительством дороги. Они довольно сложные, но вполне разрешимы.

Пока Видлинг выражался точным юридическим языком. Это, как подозревал Максвел, было вступление, которое ему написали заранее, и он выучил его наизусть. Теперь он подошел к той части своей речи, которая требовала поздравительной улыбки, предназначенной для Максвела:

— Мы понимаем, что какие-то неофициальные обсуждения уже имели место между вами и господином Адлером. Вам было сделано предварительное предложение о продаже земли по цене, в два с половиной раза превышающей ее рыночную стоимость, или полмиллиона долларов за право построить дорогу, которая бы соединилась с шоссе № 14.

— Мне бы хотелось здесь добавить, — сказал Адлер, — что господину Максвелу были предложены акции компании в качестве замены денежной выплаты. С другой стороны, он, может быть, захочет сохранить самостоятельность своей фирмы, извлекая при этом для себя пользу из тесного с нами сотрудничества, в этом случае мы с готовностью беремся финансировать предпринятые им планы развития этого района, Заключаемая сделка может иметь самые различные формы.

— Господин Адлер говорил мне, что в беседах им неоднократно подчеркивалась необходимость быстрейшего ответа, — сказал Видлинг, — и мы с удовлетворением узнали, что с вашей стороны было обещано дать его на пашем внеочередном собрании правления.

Если все это было не более чем игра, то надо отдать должное актерскому мастерству и отличному знанию ролей ее участников. Но Максвел все сильнее склонялся к тому, что до них не дошли сведения о его новых планах. Вероятно, впервые в этом городе, где секреты продаются и покупаются задешево, тайна была все еще сохранена. Несгибаемый доктор Рибера передал их ультиматум, и теперь они считали, что победа за ними. Выжидательная улыбка застыла на лицах членов правления, и в комнате явственно, как запах лилий на фальшивом камине, стоял дух самодовольства и уверенности.

— Если весь вопрос упирается в оценку стоимости, то вы можете сами назначить оценщика, — сказал Видлинг. — Мы думаем, что наше предложение должно импонировать вам как весьма справедливое и привлекательное.

Настало время выложить свои карты.

— Если бы оно мне подходило, джентльмены, — сказал Максвел, — то я бы считал его не только справедливым, но и чрезвычайно великодушным.

Он остановился и перевел дыхание. Перед ним с каменным выражением застыл, подобно резной церковной скульптуре, полукруг нордических лиц.

— Ваше предложение, несомненно, подошло бы мне, если бы оно соответствовало моим планам, — повторил Максвел.

— А разве это не так? — От удивления голос Адлера слегка задрожал.

— Вы, вероятно, помните, во время нашего последнего разговора я сказал, что мне необходим какой-то срок на обдумывание. За это время мой земельный участок был передан в руки благотворительного опекунского совета, в котором я лишь один из его членов. Этот шаг мне показался наиболее разумным. Когда иностранец ведет в одиночку такое большое дело, он находится в весьма уязвимом положении. Кроме того, в числе членов нашего опекунского совета есть один с гражданством этой страны. Все опекуны выступают против продажи.

— Вы, наверное, понимаете, какой это для нас удар, — сказал Адлер.

— Очень сожалею, Ганс, — сказал Максвел.

— Но раньше, до того как вы связали себя этим обязательством, у нас создавалось впечатление, что какая-то определенная договоренность насчет земельного участка могла быть все же достигнута.

— С тех пор мое отношение к этому делу изменилось. Вы сами дали мне возможность убедиться, что повлечет за собой передача земли вам во владение.

— Мы рассчитывали, что вам станет понятно, что, кто бы ни владел землей, конечный результат будет один и тот же.

— Я бы не хотел, чтобы он наступил так скоро.

— Все это очень досадно, — сказал Видлинг. — Значит, теперь мы должны решить, что делать с дорогой.

Максвел заметил, что его английское произношение ухудшилось.

— Сейчас наступает сухое время года, и мы должны действовать без промедления. Иначе строительство туристического комплекса на острове Сукре придется отложить па год.

— Я, вероятно, не совсем ясно выразил свою позицию. Остров Сукре не подлежит продаже, опекуны также выступают против строительства дороги.

— Мистер Максвел, вы принуждаете нас согласиться даже на грабительские условия. Дорога совершенно необходима для завершения нашего эксперимента на Ранчо Гранде. Без нее мы не сдвинемся с места. Ставьте ваши условия.

— У меня нет никаких условий, герр Видлинг. Дороги не будет, вот и все.

— Нам говорили, что вы из тех, кого волнует судьба индейцев. У вас появится возможность что-то для них сделать.

— Разве можно теперь для них что-нибудь сделать? Они же все вымерли от эпидемии. Я думаю, это не стоит сейчас обсуждать.

— Но есть другие индейцы. В Бразилии, — сказал Адлер. — Мы могли бы оттуда их доставить. Их можно получить сотнями. В этом нет никакой проблемы.

— Меня не касаются индейцы Бразилии, Меня касаются индейцы, живущие по реке, которая протекает на моем участке. Вернее сказать, жившие.

— Вы не против сообщить нам имена других ваших опекунов, Джеймз? — спросил Адлер.

— Отнюдь нет. Они все равно будут опубликованы через несколько дней. Один из них Гай Перес, другой отец Альберт Смит.

— Значит, вас трое. Только трое, — проговорил Адлер.

Максвела насторожил новый, хищный тон его голоса.

Он поспешно выложил сильную карту.

— Донья Эльвира также проявила большой интерес. Вероятней всего, она согласится стать опекуншей.

— Донья Эльвира? Ах вот как! Ну это другое дело. Она очень влиятельная женщина. Ваша тяжелая артиллерия, да, Джеймз? Извините меня, это, конечно, не мое дело, но все же, на мой взгляд, другие опекуны не имеют большого веса.

— На ваш взгляд? Может быть, вы скажете, почему?

У Максвела было ощущение, что его загоняют в угол.

И сейчас необходимо выяснить все, что только возможно.

— Я повторяю, это не мое дело, но что касается Гая Переса, то тут мы говорим о нашем общем друге, поэтому я могу сказать. Его имя не произвело на меня впечатления потому, что в политической жизни он уже вчерашний день.

— Политика не имеет к этому никакого отношения.

— Политика в этой стране имеет ко всему отношение. Что же касается святого отца, то достаточно сказать, что время бунтарей-священников уже прошло.

Оп обвел взглядом других членов правления, на лицах которых в знак поддержки изобразилась горькая усмешка. Возобновив атаку, Адлер опять изменил тон своего голоса, будто теперь шел откровенный разговор с глазу на глаз:

— Ваш опекунский совет не сработает, Джеймз. Что- то могло бы получиться, будь там только вы с доньей Эльвирой. А так вас потопят двое остальных членов.

— Я не согласен с вами, но в любом случае достоинства и недостатки опекунов не являются предметом обсуждения. Вы попросили меня прийти и сообщить вам о своем решении насчет земли, что я и сделал. Теперь говорить, пожалуй, больше не о чем.

— Надеюсь, что это не так, — сказал Адлер. — Вы реалист, Джеймз. Вы бы не смогли держаться так долго, если бы им не были. Взгляните на ситуацию реалистично. Нельзя ли ее как-то еще спасти?

Максвел покачал головой.

— С вашей точки зрения — нет.

— Почему вы так упорно идете на конфликт?

— Никакого конфликта быть не может. Я просто решил, что у нас с вами разные дороги. Одно время я полностью был за то, что делает ваша компания в этой стране и для нее. Теперь нет, поэтому у меня пропало желание сотрудничать. Вы собираетесь превратить эту страну в одно гигантское ранчо, которое бы работало эффективно и рационально. Вы будете производить горы мяса высотой с Эверест. Прежняя нелепая и карнавальная Южная Америка ушла в прошлое. Уж во всяком случае здесь. Вам, возможно, даже удастся убедить местное население, что лучше вместо революций выигрывать настоящие войны. Но дело в том, что меня все это совершенно не привлекает.

Максвел уловил, что теперь, несмотря на внешнюю невозмутимость, его собеседники впали в замешательство, подобное тому, что испытывают воздержанные люди в присутствии говорливого пьянчуги.

— Меня не привлекает такое будущее, потому что мне правится то, как здесь есть. Когда я только сюда приехал, то думал, что это лет на десять. В мои планы входило извлечь как можно больше в возможно кратчайший срок, а затем уехать. Теперь я передумал: я остаюсь. Я собираюсь здесь обосноваться, пустить корни. Завести семью. По этой причине я и смотрю на все другими глазами.

— Но вы понимаете, что ваши планы противоречат государственной политике. Рибера наверняка захочет узнать о результатах нашей встречи, а он тот человек, к которому прислушивается сам президент.

— Мое положение упрочилось с тех пор, как я виделся с доктором Риберой. Даже правительство не может не испытывать определенного неудобства при вмешательстве в разногласия между иностранной фирмой и гражданами страны, то есть нами.

— Мы знаем, что вам был дан месяц на то, чтобы начать разработку вашего участка земли, — сказал Видлинг. — Этот месяц скоро истечет.

— Мы будем разрабатывать эту землю, но своими методами, — сказал Максвел. — У нас уже составлен план. Вы все читали отчет службы аэросъемки. Повторю сказанное там: земля в срезе содержит необыкновенное разнообразие ценных минералов. Эти минералы можно легко добывать и вывозить по воздуху. Все, что нам нужно, — это несколько посадочных полос, и самое большое разрушение, которое мы нанесем земле, будет несколько небольших рудников. Конечно, такое использование земли не принесет столько денег, как лес или мясо, но университет получит возможность открыть там свой филиал, а отец Альберт сможет сделать то, что он хочет, для своих рабочих-переселенцев. У правительства возникнут свои статьи дохода, и мы будем давать иностранную валюту, в которой оно нуждается. Не должно возникнуть никакого недовольства. Не вижу к тому причин. Что касается вас, джентльмены, — Максвел развел руками, — я только сожалею, что заставил вас ждать. Мне следовало принять это решение раньше.

Они все поднялись. Что бы там немцы ни чувствовали, они сохраняли полную невозмутимость, никаких признаков удивления или возмущения; Максвелу даже показалось, что первоначальное напряжение, царившее в комнате, несколько ослабло, как будто они почувствовали облегчение от того, что сомнения, наконец, рассеялись и теперь можно вести войну в открытую. Когда Максвел выходил из комнаты, Адлер отвернулся, чтобы не встретиться с ним взглядом.

30

Предполагавшаяся забастовка, которая действительно началась через день после возвращения Максвела из столицы, имела необычную и на первых порах действенную форму.

В то утро, спустившись к завтраку, Максвел с удивлением обнаружил, что нет фруктов, которые неизменно подавались к его столу. Он позвал Мануэля.

— Что случилось сегодня с грейпфрутами?

— Нет грейпфрут, нет манго, нет папайя, — сказал Мануэль. — No hay^[14].

Он радостно улыбнулся, и Максвел заметил в нем праздничное воодушевление, будто это был день национальных велогонок.

— Как так?

— Huelga^[15], — сказал Мануэль. — Все забастовка. На рынке нет покупать.

Неожиданное решение крестьян прекратить поставки продовольствия в город было следствием политики замораживания цен, которую проводило правительство уже третий год. Принуждая крестьян продавать продукты по неизменным ценам, правительство добилось — к большому удовольствию иностранных банков — самого низкого уровня инфляции на континенте, но за три года такие потребительские товары, пользующиеся большим спросом, как японские часы и транзисторы, подорожали в несколько раз. Теперь наступил неизбежный взрыв, и горожане, которые пришли на рынок рано утром, надеясь выбрать самое лучшее из обычного здесь разнообразия фруктов и овощей, обнаружили пустые прилавки, а их владельцы спокойно сидели, потягивая травяной чай или играя в карты. Деловую суету на рыночной площади создавали только потрошители брошенных машин, которые, как обычно, занимались в этот день своим делом.

Несколько сот жителей вернулись домой с пустыми сумками. А так как никто не знал, чего можно ожидать дальше, то народ ринулся в продуктовые магазины, которые начали продавать свои товары по удвоенным, а затем и утроенным ценам, но вскоре все было распродано. На следующее утро история повторилась, но на этот раз среди первых покупателей оказалось несколько полицейских, которые выместили свое недовольство на попавших под руку крестьянам, поколотив их и разгромив прилавки.

Днем полиция появилась на рынке в усиленном составе, ей было приказано положить конец безобразию и разогнать забастовку, но на их пути оказалась баррикада из упаковочных ящиков и разбитых машин, которую пришлось брать штурмом. Было сделано несколько выстрелов, одного полицейского ранили, забастовщики быстро рассеялись, а полиция, получившая в подкрепление взвод пехоты, начала палить по любой открывшейся цели.

Для основной части жителей это была долгожданная возможность как-то разнообразить скуку провинциальной жизни — зрелище наподобие фейерверка, которое можно наблюдать с крыши дома или — более осторожно — из-за угла улицы. В результате большинством жертв оказались любопытные или ни в чем не повинные прохожие. Среди них попались директор коммерческого банка, преспокойно разгуливавший под градом пуль, убежденный, что никто с таким богатством и положением, как у пего, не может погибнуть во время каких-то гражданских беспорядков, и женщина, подверженная видениям, которую привлек необычный шум, и она вышла на балкон, чтобы увидеть, как ей подумалось, второе пришествие, а получила в грудь пулю снайпера.

К вечеру начались налеты па магазины, а банды подростков принялись громить и поджигать машины. Старый танк «грант» после долгих и настойчивых усилий все-таки удалось завести, и он дополз до площади, но там окончательно сломался, предварительно разрушив неприцельным огнем из пушки несколько фасадов красивых зданий колониального периода. Когда командующий гарнизоном позвонил в столицу, испрашивая поддержку, ему сказали, что помощь может прибыть самолетом не раньше следующего утра. Тогда не кто иной, как Ганс Адлер, предложил услуги охранников своей компании, которые временно могли бы перейти на положение национальной милиции с тем, чтобы навести в городе порядок. Но этот жест остался без последствий, потому что шоферы грузовиков, которые должны были доставить охранников в город, успели снять важные части со своих машин.

На следующее утро из столицы прибыли военные подразделения, и с их появлением забастовка кончилась. Через день прилавки рынка были уже завалены, как прежде, высоченными грудами всевозможных продуктов. Но среди их владельцев нескольких недоставало, на кладбище появилось семнадцать свежих могил, в госпиталь поступило тридцать четыре пациента с пулевым ранением, а в тюрьме население столь возросло, что в одной камере теперь сидело не пять, как обычно, а семь человек. Все сошлись во мнении, что отныне забастовки можно списать как устаревшее оружие.

В четверг город, вымотанный всеми этими волнениями, начал рано готовиться ко сну. Максвел тоже, поддавшись общему состоянию усталости и нервного спада, поехал с наступлением темноты домой, предоставив Адамсу самому расправиться с наплывом проблем, которые скопились за два предыдущих дня всеобщего хаоса. Несмотря на усталость, покой к нему не шел. Помимо бесчисленных мелких неурядиц, связанных с самой забастовкой, включая и саботаж его водителей, Максвела мучило то, что от Розы не было никаких известий. Он уже второй раз за этот день звонил в промышленный банк в столицу, и опять управляющий, с вежливой озабоченностью отвечая на его беспокойство, уверил его, что все в порядке.

— Действительно, я убежден, что нет никаких причин терзать себя. Мисс Медина звонила нам и сказала, что возникли какие-то трудности с переездом, и она сможет вернуться не раньше конца недели. Я думаю, она появится здесь завтра. Пожалуйста, позвоните завтра и всего вам доброго.

Максвел еще раз пошел осмотреть комнаты, которые столь тщательно готовил для матери Розы. Что она за женщина? Что может ей доставить радость? Он старался, как мог, придавая уют той части дома, которая теперь предназначалась для нее. Два изображения швейцарских Альп корейского изготовления, которые были в большой моде у здешних жителей, немного оживляли сверкающую пустоту стен в гостиной. Он разыскал часы с кукушкой — предмет особого уважения у местных женщин, а также целую коллекцию фарфоровых безделушек: пингвинов, собак, кошек и уток — дорогостоящее, но приятное глазу сборище из Дрездена или Баварии, которое он разместил на всевозможных выступах и полочках, пытаясь хоть как- то смягчить холодность шведского интерьера. Аляповатые, по веселые вазы были заранее приготовлены для цветов, которые принесет с рынка Мануэль в воскресенье утром.

В кабинете зазвонил телефон. Максвел прошел туда и, подняв трубку, услышал голос Адамса:

— Я звоню вам из конторы. У нас тут гость.

— Боже, в такой час?

— Наверное, вам лучше приехать, — сказал Адамс.

— Что за таинственность? — спросил Максвел.

Но тут вспомнил, что недели две назад они пришли к выводу, что их телефонные разговоры подслушиваются. В особенности, он заметил, это касалось междугородных разговоров, которые он вел из конторы или из дома: раздавалось легкое электрическое жужжание, которое сопровождалось потерей громкости, чего раньше не было. Это говорило о необходимости быть осторожным, но отнюдь не пугало. Не только полиция занималась подслушиванием телефонов. Всем было известно, что и частные компании используют этот метод, чтобы быть в курсе секретов своих конкурентов.

— Я сейчас буду, — сказал Максвел.

Стояла безлунная ночь, в которой черные силуэты домов четко проступали на фоне усеянного звездами неба, а прожекторы полицейских и военных патрулей па улицах высвечивали подъезды домов. Адамс встретил Максвела в дверях их конторы.

— Рамос здесь.

— Рамос? Что он здесь делает? У него неприятности?

— С избытком. Поступил ордер на его арест с обвинением в подстрекательстве.

— Что мы можем сделать для него?

— Укрыть на ночь. Оп говорит, что завтра сможет пробраться отсюда на рудники.

— Почему на рудники?

— Это как иностранный легион, берут кого угодно и не задают никаких вопросов. Его единственная надежда.

— Он может остаться в конторе?

— Нет, потому что сторож должен прийти с минуты на минуту.

— И что же, он его выдаст?

— Ему полиция все кости переломает, если узнает, что он это не сделал.

— В таком случае я лучше возьму Рамоса к себе. Скажите ему, чтобы он спустился.

Через несколько минут темные фигуры Адамса и Рамоса появились в дверях конторы. Рамос склонился к окну машины и сказал Максвелу:

— Мне очень неловко, мистер Максвел. Вы столько для меня делаете!

— Садитесь вперед, — сказал Максвел.

Он достал сигару и дал ее Рамосу.

— Закурите, — сказал он. — Если нас остановят, говорите по-английски.

Затем он тихо позвал Адамса, стоявшего в глубокой тени подъезда:

— Водительские права! У вас с собой права?

Адамс подошел к переднему окну машины и вынул их из кармана рубашки. Максвел передал их Рамосу.

— Вас зовут Эндрю Адамс, — сказал он. — Осторожно, в правах десятидолларовая бумажка.

Он включил радио, нашел станцию, передающую рок- музыку, поставил на большую громкость, и они двинулись.

Максвел выбрал самый длинный путь в Серро по залитой светом Авениде и далее через площадь, где все еще разъезжали дорогие автомобили и работали такси, поэтому полицейских там было гораздо меньше. Спокойно достигли кольцевого шоссе, и, когда до въездной дороги в Серро оставалось метров двести, а фары ближайшей машины виднелись в километре от них, Максвел сбавил скорость.

— Перебирайтесь на заднее сиденье и ложитесь между сиденьями, — сказал он Рамосу.

У заграждения в Серро охранник осветил фонариком лицо Максвела и поднял шлагбаум. Максвел увидел, что не выключил наружный свет у дома. Он вышел из машины, потушил его и затем открыл Рамосу дверцу.

Мануэль возился на кухне.

— Мне звонили по телефону? — спросил его Максвел.

— Нет, сэр. Никаких звонков.

— Когда вы кончите свою работу, можете идти спать. Вы мне больше не понадобитесь.

— О’кэй, мистер Максвел.

Максвел вернулся в гостиную с бутылкой виски в руке.

— Выпьете?

— Спасибо, с удовольствием.

Максвел разлил виски и сел в кресло.

— Я очень обрадовался, когда получил вашу записку.

— Мою записку?

— Ту, которую вы оставили для меня в кафетерии. Она была для меня как луч надежды.

— Тут какая-то путаница. Я не посылал никакой записки.

— Мой друг, который помог мне выбраться с Ранчо, послал меня в кафетерий, что у моста. Там мне дали записку, где вы написали, чтобы я пришел к вам в контору.

— Вы давно знаете этого вашего друга?

— С тех пор как стал работать шофером. Он один из тех, кто возглавлял наш протест.

— Это становится все более подозрительным, — сказал Максвел. — Однако, что бы там ни было, вы теперь здесь. Нам остается только надеяться на лучшее.

— Вы думаете, мой друг — провокатор?

— Я был бы только рад, если бы нашлось какое-то другое объяснение.

— Если хотите, я могу сейчас уйти. Наверное, так будет даже лучше.

— Это ничего не изменит. Что сделано, то сделано. Выпьете еще?

— Спасибо.

— Но как же все произошло? — спросил Максвел. — Это вам пришла мысль вывести из строя грузовики?

Рамос покачал головой.

— Она как-то возникла у всех разом. Одни развели бензин водой, другие сняли головки с распределителей зажигания. Мой друг, о котором я вам говорил, порезал покрышки.

— По крайней мере это лишило «Гезельшафт» возможности вмешаться…

— Мне очень неприятно, что вы потерпели ущерб. Но может быть, вам выплатит страховая компания?

— Они ничего не выплачивают, если ущерб нанесен в результате гражданских беспорядков. Но все-таки почему именно вас они сделали козлом отпущения?

— Иначе и быть не могло. Им доставило большое удовольствие то, что я был вынужден работать на них. Они сказали: «Приходите работать на нас». Им хотелось держать меня напоказ. Как медведя па цепи. Вот, дескать, что случается с теми, кто идет против нас. Вздумаете мешать «Гезельшафту», плохо кончите.

Эти слова он сопроводил легкой усмешкой и сделал глоток из вновь наполненного стакана. Рамос был, как всегда, свеж и аккуратен, его одежда тщательно вычищена, руки были по-прежнему красивы, не изуродованы работой, как у тех, кто давно трудится на грузовиках. Только со времени их последней встречи темные круги под глазами стали как будто больше, а в остальном он был все таким же, каким его раньше знал Максвел. Человеком, который выдерживает любые трудности, принимая, как наркотик, смирение.

— Что вы теперь намерены делать?

— Как я уже говорил мистеру Адамсу: буду пробираться на какую-нибудь частную шахту. Они берут людей без всяких расспросов.

— Вы думаете, вам это удастся?

— О да. Думаю, удастся. Если идти ночью, то обязательно остановит полиция, но утром везде много народу, улицы переполнены, не могут же каждого останавливать. Я поеду на автобусную станцию, и если там не окажется полиции, то сяду на любой автобус в Альтиплано. А уж в Альтиплано не будет никаких проблем. Там везде есть шахты, но многие бездействуют, потому что не могут найти рабочих.

— Но у вас достаточно сил, чтобы там работать?

— О да. Конечно. Я очень сильный.

Он согнул руку в локте, показывая едва приметные мускулы, пользоваться которыми ему не предназначалось ни происхождением, пи воспитанием.

— Говорят, что там, наверху, холод.

— В шахтах всегда тепло.

Максвелу показалось, что Рамос уже полон решимости защищать эту Сибирь тропических широт, куда теперь лежал его путь. Максвел был поражен, с каким спокойствием менял Рамос вектор своих надежд. Когда-то мальчиком он, вероятно, надеялся поехать учиться во Францию, как и его отец, потом в отеле надеялся на щедрые чаевые, позднее — на единственный хороший урожай, несущий спасение. Теперь его надежда сводилась к тому, чтобы добраться до холодного, с разреженным воздухом Альтиплано, где он спрячется от своих преследователей в норе под землей, куда будет в одиночестве вползать и пробиваться, как крот, в полутьме к олову.

— А что будет с семьей?

— Тут у меня нет никаких проблем. К несчастью. Об этом грустно говорить. У нас было только двое детей. Один умер при рождении. А в прошлом году у нас не стало и другого сына.

— Извините, я совершенно об этом не знал.

— Он всегда был болезненным мальчиком. Я не мог для него ничего сделать. Бог забрал его. Может быть, это даже лучше. Если верить в другой, лучший мир, то с этим можно примириться.

— А как ваша жена?

— У нее меньше терпения. Ей было намного труднее. Когда я стал работать в «Гезельшафте», то не мог больше содержать для нее дом, поэтому ей пришлось вернуться к родителям. Но я надеюсь, что настанет день, когда мы снова соединимся.

— Не отчаивайтесь, Рамос.

— Не буду, мистер Максвел. Я могу работать в шахтах столько, сколько потребуется. У меня сильные легкие. Однажды я обязательно вернусь. Вот только трудно жену убедить в этом.

— Как бы я мог с вами связаться?

По-видимому, этот вопрос показался Рамосу несколько нелепым.

— Связаться со мной? — Он мягко рассмеялся.

— У меня есть свои соображения. Я бы хотел знать, где бы я мог найти вас, если дела пойдут так, как я рассчитываю.

— Мистер Максвел, дело в том, что там сотни шахт, больших и маленьких, они разбросаны в горах повсюду. Я не могу сказать, как со мной связаться, потому что не знаю, где буду. Я могу оказаться где угодно.

— Но вам ведь ничто не может помешать написать мне, верно? Просто дать мне знать, где вы. Скажем, через месяц. Как только все успокоится.

— Я смогу это сделать, если вам нужно. Конечно, я напишу.

— Письмо или просто записку. Пошлите через кого- нибудь, кому сможете довериться. Без имени. Я пойму. Просто адрес, по которому я мог бы связаться с вами. Дело в том, Рамос, что такое положение в стране, я думаю, протянется недолго. По-моему, должны наступить какие-то большие перемены. Когда это случится, у вас обязательно должна быть возможность вернуться.

Максвел заметил, что воодушевление снова возникло на лице Рамоса. Он не способен быть долго без надежды.

— С этой мыслью мне было бы легче уйти, — сказал он.

— Я открою вам один секрет. Я порвал с «Гезельшафтом». Через неделю или две я забираю обратно свои грузовики и буду вести дело самостоятельно, как прежде. У меня есть такое подозрение, что звезда здешних немцев может скоро закатиться.

— Как бы я хотел, чтоб вы оказались правы!

— Они нажили себе врагов. В особенности это касается церкви. Церковь — все еще сила, с которой надо считаться. Верно?

— Да, церковь еще сильна. К счастью для бедноты.

— Я думаю, что смогу найти в полиции с кем поговорить о вашем деле. Того, кому, как и нам, был бы не по душе «Гезельшафт». В конце концов ведь это я пострадал от забастовки водителей, и я не требую никакого возмещения. Но сейчас не тот момент, чтобы защищать вас. Надо сидеть тихо и ждать, но я уверен, что недолго ждать того времени, когда можно будет что-то предпринять. Что- то наверняка можно будет сделать. Поэтому сообщите о себе, как только представится возможность. Не надо даже письма. Просто записку, где будет сказано, как мне вас найти.

— Обязательно, мистер Максвел.

— Как было бы хорошо, если бы вы со мной работали! У меня такое ощущение, что за последние месяцы наше дело пошатнулось. Мы могли бы с вами сработаться и снова навести порядок.

— Будем надеяться, что это скоро станет возможным.

— Берегите себя там, в шахтах. Я слышал, что надо быть очень крепким, чтобы все это выдержать.

— Я очень крепкий.

«По крайней мере духом, — подумал Максвел. — И в мире нет более стойкого человека. Если, чтобы выжить в шахтах, нужна стойкость духа, то Рамос выживет».

— Давайте ложиться спать, — сказал Максвел. — Завтра вам предстоит трудный день.

31

В пять часов утра Максвел отвез Рамоса на автобусную станцию. Рассвет все еще медлил за горизонтом города, над которым возвышалась колоссальная фигура Христа и недавно возведенная, тридцатиметровой ширины эмблема фирмы «Дацун», выведенная зелеными флюоресцирующими трубками. Утренний ветерок разогнал ночной застоявшийся воздух, и автобусы уже двинулись в разные стороны от города, направляясь к побитым ветрами деревушкам па краю вечных снегов, к поселкам нефтяников, к оцепенелым, кишащим блохами селениям.

На площади у автостанции уже собрались возбужденные пассажиры, чистильщики обуви, продавцы пирожков и воды со льдом, но, кроме двух мужчин в форме, постоянно дежуривших па станции, никого из полиции видно не было. Рамос купил последний билет в Аполло, мрачное место в центре горного плато, разрушаемое добычей ископаемых уже по крайней мере пять сотен лет. Максвел попытался всунуть ему в руку десять десятидолларовых бумажек, но Рамос принял с достоинством только одну, остальные вернул. Они обнялись. Рамос занял свое место, и автобус покатил прочь.

Ведя машину домой, Максвел наблюдал, как над городом, все еще не потерявшим своего своеобразия, восходит солнце. Светофор предупреждающе замигал на перекрестке с Авенидой, и Максвел остановился на этом опасном скрещении дорог, где асфальт был усыпан сверкающими осколками стекол разбитых в авариях машин. То, что его сейчас окружало, по-своему говорило о прошлом, настоящем и будущем. На противоположной стороне Авениды недавно обрушился высотный многоквартирный дом, унеся несколько жизней, и в утренних лучах солнца открывался теперь вид на редкой красоты церковь в колониальном стиле, которая раньше оставалась спрятанной от глаз (но легенде, в ее известковый раствор подмешана кровь индейцев). В поле его зрения было несколько статуй генералов на конях — одна из них находилась всего лишь в нескольких метрах; с обнаженными саблями генералы застыли, повелевая сражениями, которые всегда проигрывали; в отдалении виднелся тракторный завод, который, как поговаривали, можно в двадцать четыре часа перевести на производство танков. Откуда-то возник с гитарой за спиной профессиональный исполнитель серенад, направлявшийся па свое обычное место, где принимал заказы напредстоящую ночь, потом прошел какой-то крестьянин, совершенно Максвелу незнакомый, приподнял шляпу и пожелал с улыбкой доброго утра. Это была страна, где еще сохранился вкус к музыке и хорошим манерам.

Начало работы для Максвела не предвещало ничего хорошего. В надушенной записке, посланной доньей Эльвирой из больницы, она извинялась, что не может его увидеть до своего отъезда в Рио-де-Жанейро, куда направляется для поправки здоровья. Максвел понял, что тем самым она отказала им в поддержке. С отцом Альбертом они договорились встретиться в конторе, чтобы подписать один документ, связанный с опекой. Встреча была назначена на восемь, дело было весьма срочным, но отец Альберт не приехал. Около девяти дали междугородный телефонный разговор с промышленным банком, и снова Максвел услышал голос управляющего, который на этот раз, казалось, сам был встревожен:

— Мы не можем понять. Мы ждали ее вчера и ждали сегодня. Я думаю, если она так запаздывает, то вообще уже не придет. Я очень удивлен, потому что тут остались ее вещи, которые она должна забрать.

Это уже ставило Максвела в затруднительное положение. Он планировал лететь в столицу завтра утром. Там он должен был встретиться с Розой и ее матерью и отвезти их к себе домой. Он заказал три места на самолет, возвращающийся из столицы после обеда, но вполне могли возникнуть какие-то затруднения из-за короткого промежутка — всего два часа — между прибытием самолета и отлетом. За это время он должен будет добраться из аэропорта в город, встретить их, как они уговорились, и успеть с ними обратно в аэропорт. Кроме того, нужно принять в расчет и частые нарушения расписания. Он подумал, что было бы предусмотрительней полететь в столицу этим вечером, но, позвонив в кассу, узнал, что все билеты уже проданы.

Все это время в нем росло глубокое и ноющее беспокойство. Может быть, что-то нарушило планы Розы? Но, что бы там ни произошло, почему она не нашла возможности сообщить ему? Возник порыв отправиться тотчас в Тапачулу, но пришлось его подавить. Туда можно добраться только через столицу. На это уйдет двадцать четыре часа.

Что же делать в такой острой ситуации, как эта? Он решил позвонить Гаю Пересу в министерство и спросить его совета. Разговор дали только через час, но он смог поговорить лишь с его секретаршей, американкой. Мэри Лу Парсонс приехала когда-то в столицу как хиппи, но вскоре какое-то заболевание кожи, которое возникло от недоедания, заставило ее вновь принять буржуазный образ жизни. Максвел знал эту девушку только по ее сладкозвучному голосу южанки. Сейчас он звучал очень взволнованно.

— Гая вызвали около десяти, и с тех пор он не появлялся.

— Есть причины, вызывающие у вас в связи с этим беспокойство? Я не хочу ничего больше говорить. Но вы понимаете, что я имею в виду.

— Да, это меня беспокоит. Его ожидают здесь три важных лица. А он всегда очень пунктуален.

Пунктуальность высоко ценилась Мэри Лу среди тех качеств, которые она вновь для себя открыла.

— Меня тоже кое-что беспокоит, Мэри. Я хотел поговорить об этом с Гаем. Не могли бы вы мне сделать одно одолжение?

— Конечно. Говорите. Все, что я могу…

— Гай, может быть, не говорил вам, но я женился на его давней знакомой. Девушку зовут Роза Медина. Она жила с матерью в далеком захолустье. И отправилась домой, чтобы уложить вещи, но с тех пор я ничего от нее не слышал. Мне надо срочно с ней связаться, но у них нет телефона. Что бы вы сделали на моем месте?

— А нет ли алькальда там, где она живет?

— Должен быть.

— Ну так все, что вам надо сделать, это позвонить ему и уговорить послать кого-нибудь к ней и позвать ее к телефону. Он для этого там и поставлен.

— Прекрасная идея. Я тотчас это сделаю. Как это не пришло мне в голову раньше?

— Мы почти каждый день пользуемся услугами алькальдов, чтобы связаться с какими-то людьми. Желаю вам удачи.

— Спасибо, Мэри. Передайте сердечный привет Гаю. Я, возможно, позвоню ему попозже узнать, какие новости.

К этому времени был уже почти полдень, и, пока Глория пыталась дозвониться до алькальда в Тапачуле, прошло два часа. Максвел бесцельно бродил по конторе, не в силах заняться делом. Когда вскоре после двух зазвонил телефон, он тотчас подскочил к столу секретарши.

— Тапачула, — сказала Глория и, спросив затем алькальда, покачала Максвелу головой. — Его нет на месте.

— Когда будет?

Глория справилась.

— Не раньше четырех. Обычное явление.

— С кем вы говорите, с его секретарем?

— Нет, просто какая-то девушка, которую посадили отвечать на телефон. Она ничего не знает.

— Тогда давайте лучше подождем, — сказал. Максвел. — Попытайтесь заказать разговор на четыре.

Четыре часа пополудни было то время, когда вновь оживлялись магазины, на улицах возобновлялось движение, и после долгой послеобеденной тишины телефоны опять поднимали свой трезвон. Максвел сел за стол, ожидая связи с Тапачулой, но в этот час «пик» все линии были забиты, и в пять, когда он все еще ждал телефонного звонка, к нему вошли двое очень вежливых молодых агентов полиции, одетые, несмотря на совершенно ясный день, в нейлоновые голубые дождевики, и арестовали его.

Никакой неожиданности это событие не принесло. Чутье уже раньше подсказало Максвелу, что так должно случиться, раз все подряд не ладится.

Сначала они поехали к Максвелу домой, там ему спокойно и любезно сказали, что дается полчаса на сборы и что он может взять с собой только два чемодана. После этого его отвезли в управление государственной безопасности, которое теперь располагалось на втором этаже здания, принадлежавшего межамериканскому банку. В ознаменование перемены адреса и внешнего облика управления его начальником вместо взяточника и извращенца Кампоса стал вдумчивый молодой юрист Карлос Монтес, только что покинувший стены Международной полицейской академии в Вашингтоне. Все головорезы, бряцавшие оружием в старом управлении, тоже куда-то исчезли, теперь не было ни слышно, ни видно ужасных сцен, что творились тут во времена Кампоса. Управление в новом исполнении весьма походило на любое гражданское учреждение, и молодая опрятная женщина, печатавшая на машинке личные данные Максвела перед его допросом, могла бы быть регистратором в приемной зубного врача.

Комиссар Монтес был человеком учтивым, даже с налетом застенчивости, на гладком лице голубые глаза, неизменный атрибут высокопоставленных чиновников в этой стране; светло-каштановые волосы подстрижены на американский манер. Обстановка в его комнате отличалась той особой комфортабельностью, в которой сочетались уют и отчужденность — точно как в кабинете управляющего межамериканским банком, находившимся как раз под ней. И манеры Монтеса тоже напоминали важного банковского администратора: настороженно-любезные с намеком на возможную, если надо, суровость и твердость.

— Мистер Максвел, я уверен, вы понимаете, почему были вызваны сюда.

Это, должно быть, лишь вступление с целью ослабить напряженность разговора.

— Прекрасно понимаю.

— Вы ведь не станете отрицать, что некий Висенте Рамос провел у вас прошлую ночь.

— Как я могу, если это ваши люди организовали его приход ко мне.

Монтес резко двинул тонкой золотой, ручкой, будто отмахиваясь от назойливой мухи. Максвел воспринял этот жест как признак некоторого замешательства.

— А вы знаете, что этого человека разыскивают по обвинению в неблагонадежности?

— Я знал, что у него какие-то неприятности.

— Вы хотите оправдать свой поступок?

— Есть ли смысл это делать? Меня только удивляет, почему вы так долго ждали и не забирали меня.

— На то были свои организационные причины. Мне нужно было получить указания из столицы.

— Рамоса, вероятно, забрали сразу же? Как только автобус отошел?

— Вы должны понять, что на такие вопросы я ответить не могу.

— Бедняга Рамос. Он может упрекнуть себя только в том, что родился под несчастливой звездой. Я полагаю, ему дадут лет десять?

— Никаких разъяснений о дальнейшей судьбе Висенте Рамоса я вам не могу дать. А вот вашей мы сейчас займемся. До сих пор отзывы о вас были удовлетворительными. Очень многих, кого сюда приводят, мы обязаны рассматривать как врагов государства, но вас мы к этому числу не относим. Вы считаетесь просто введенным в заблуждение упрямым человеком.

— Почему же упрямым?

— Я обсуждал ваше дело с доктором Риберой, который не так давно вызывал вас к себе, чтобы понять вашу позицию. Вам была предоставлена возможность сотрудничества в развитии этой страны.

— Мне бы как раз очень хотелось этим заняться.

— Но по мнению доктора, это не так. Вы стали владельцем ценных природных ресурсов, которые вы, по его отзыву, не имеете желания разрабатывать.

— Дело в том, что я не считаю взгляды доктора Риберы на то, что следует предпринимать на этом участке, правильными.

— Поэтому вы решили вообще ничего там не делать?

— Отнюдь нет. Я организовал опеку, которая бы обеспечила использование этой земли таким образом, чтобы национальному богатству не был нанесен тот ущерб, какой наносят ему разработки, предпринимаемые некоторыми иностранными компаниями. В особенности той, которой, кажется, симпатизирует доктор Рибера.

— Вы неразборчивы в своих деловых связях. Двое членов вашей опеки задержаны за нарушение законов о государственной безопасности.

— Значит, Гай Перес и отец Смит тоже в тюрьме?

— По-видимому, да.

— Этого следовало ожидать. Они мешали «Гезельшафту».

Небольшая морщина на гладком лбу Монтеса, вдобавок еще и сжатые губы должны были выразить непоколебимость его позиции. Теперь Максвел понял, кого же ему. напоминал комиссар полиции — генерала, отдающего приказания на своем каменном коне, его лицо Максвел рассматривал несколько секунд сегодня утром, пока ждал на перекрестке у светофора. Генерал наверняка погиб в сражении в возрасте лет тридцати. Максвел подумал, что Монтес менее уязвим и проживет еще столько же, какие бы приказы ему ни пришлось отдавать.

— Трудно понять, почему вы оставили в таком пренебрежении свои личные интересы, — сказал Монтес. — Почему вас так сильно должно волновать, будут или нет владеть этой землей немцы? Они предлагали вам заплатить. Почему же не взять деньги и не успокоиться? Что вы при этом теряли?

Максвел взвесил этот вопрос, прежде чем ответить.

— Полгода назад все было бы, безусловно, по-другому. Но с тех пор я много думал о своей жизни в этой стране. Мне также довелось в непосредственной близости наблюдать за действиями «Гезельшафта». Если я стану, как предполагаю, гражданином этой страны, то буду заинтересован в ее будущем, и меньше всего я бы хотел тогда увидеть, как она попадет под власть иностранцев такого толка, как члены этой компании.

— Это никогда не случится, — сказал Монтес. — Такое предположение слишком нелепо даже для того, чтобы обсуждать его.

— Тут я позволю себе не согласиться. Болельщик часто видит игру лучше.

— Но так или иначе, теперь судьба этой страны больше не будет вас касаться. Мои коллеги и я считаем, что в основе вы имели благие намерения. А потому никакого обвинения в преступлении вам предъявлено не будет.

Монтес, сделал паузу. И снова отмахнулся от невидимой мухи.

— Вместо этого вы будете депортированы.

Этого приговора Максвел как раз и ждал. Их намерение стало уже совершенно ясно, когда ему сказали упаковать чемоданы. Допрос оказался тоже более или менее таким, каким предполагал Максвел, и довольно бессмысленным. Рамос дал полиции необходимый предлог для осуществления того, что было уже заранее задумано. Максвел был только поражен, как быстро последовал удар, к которому он едва успел приготовиться. Теперь, когда безрезультатный спарринг с Монтесом закончился, Максвел испытывал резкий спад напряжения вместе с опьяняющим чувством уверенности. Он устроился поудобнее в кресле.

— Я всегда старался держаться подальше от политики, — сказал он. — И думаю, мне нечего бояться. Вот почему я с легким сердцем встречу любое обвинение, которое вы потрудитесь для меня соорудить. Мы оба прекрасно знаем, что Рамос тут ни при чем. Просто я стал поперек дороги «Гезельшафту», но ведь это же не преступление.

— Решение по вашему делу было принято на самом высоком уровне, — сказал Монтес, — и не подлежит обсуждению.

— В таком случае я хочу вам предъявить документ, который у меня с собой. Он подтверждает, что я женат на местной девушке. Вы не имеете права меня депортировать.

Для Максвела это был драматический момент. Он старался уловить, как изменится выражение на лице Монтеса, еще достаточно молодого, чтобы на нем не могли не отразиться переживаемые им чувства: неверие, разочарование или хотя бы удивление. Максвел сжимал в кармане сложенный лист свидетельства и был уже готов его вынуть и помахать им перед Монтесом, но не нашел на лице Монтеса никакого изменения, разве что легкую нерешительность. Затем Монтес, не отводя устремленного на Максвела взгляда, опустил руку вниз и достал из ящика газету. Он протянул ее через стол.

Максвел взял газету. Это был грубо оформленный и плохо отпечатанный еженедельник «Сусесос», его можно было встретить почти в каждом киоске, но Максвел лишь иногда его мельком просматривал. Название означало «случаи» или «события», но все там описываемое было исключительно трагического содержания. Газета сопровождала свои кровавые сообщения самыми устрашающими фотографиями, изображавшими различные виды насильственной смерти. «Сусесос» сообщала об убийствах и самоубийствах со всеми жуткими подробностями, но, помимо этого, газета вела еще хронику вендетты, ее читал почти каждый житель забытых богом, глухих поселков, в которых люди убивали друг друга не только из-за денег или страсти, по просто из чистейшей скуки, и где бедная на события жизнь не излечивала старые раны и не могла изгнать из сердца когда-то затаившуюся там злобу.

Пальцы Максвела, державшие это зловещее издание, начали дрожать.

— Откройте третью страницу.

Максвел перевернул страницу. Перед его глазами оказалось что-то вроде колонки сплетен, под которой стояла жутковатая подпись «El Enterrador» — «Могильщик»; по бокам этого столбца шли тусклые фотографии. В этом выпуске первый заголовок гласил «Attracción fatal del Aqua» — «Роковая прелесть озера». «Обнаружена утопленница» — значилось в подзаголовке; статья была обведена красным карандашом. Максвел прочел несколько слов и остановился. Закрыл газету и положил ее обратно на стол.

— О Роза, — прошептал он.

Голос Монтеса прорвался в его мысли.

— Все подготовлено к тому, чтобы вы улетели в столицу сегодня вечером, — сказал он. — Там вам сообщат, какие меры приняты к вашей депортации из страны.

Тон комиссара был тверд, но не лишен некоторого сочувствия. Он нажал на кнопку, скрытую в столе, дверь позади Максвела открылась, и в комнату вошли двое вежливых агентов.

«КОМПАНИЯ „ГЕЗЕЛЬШАФТ“»: ДАВНИЕ ВРАГИ НА НОВЫХ ПЕРЕКРЕСТКАХ

Напряженная интрига, смертельная борьба различных политических и социальных сил, места, где мало кто бывал, события, как будто всем известные, но в то же время таинственные, со скрытыми от глаз людских пружинами и связями, — в такой обстановке обычно действуют герои Нормана Льюиса. Читатель найдет все это и в его новом романе.

География книг Н. Льюиса обширна. Но отправляется вдаль и забирается в глушь автор не из туристической любознательности. Его география определена историей, историей последних десятилетий. Он ведет читателя туда, где человечество, и без того живущее не слишком благополучно, переживает очередной кризис, где зло в наиболее опасных проявлениях ведет натиск и не встречает достаточного сопротивления. Не однажды Н. Льюис переносил действие своих книг на почву Латинской Америки. Вторжение американских наемников в Гватемалу в 1954 году составило сюжетный стержень его романа «Вулканы над нами» (1957 г.). Подрывная деятельность против Кубы, организуемая ЦРУ, дала материал для другой книги — «Малая война по заказу» (1966 г.). Кубинские мотивы занимают большое место и в известном советскому читателю произведении — «Сицилийский специалист». На этот раз автор проникает в южноамериканские лесные дебри.

Освоение Амазонии — так называют латиноамериканцы территорию, охваченную бассейном великой реки, — вот, пожалуй, основное, о чем рассказывает роман «Компания „Гезельшафт“». Обычные для Н. Льюиса колоритные фигуры демонстрируют странные обычаи и к тому же окружены тропической экзотикой. Однако пусть у читателя не создастся впечатление, что автор «накрутил», как говорится, разных страстей, чтобы возбудить интерес широкой публики. Роман, конечно, есть роман, но к вымыслу художника относятся лишь детали биографии главного героя — английского предпринимателя Максвела, — некоторые имена собственные и прочие частности. В целом же теми, кто знаком с амазонской реальностью, роман воспринимается как репортаж с места событий. И не случайно. Начав свою литературную работу журналистом, Н. Льюис сохранил публицистическое стремление, во-первых, донести до людей мысли и переживания, вызванные конкретными конфликтами наших дней, а во-вторых, сделать это с максимальной точностью и близостью к фактам.

Обилие интересной, познавательной информации само по себе немалое достоинство книги. Но далеко не главное. Прежде всего нужно подчеркнуть высокое мастерство писателя. О нем советский читатель может составить достаточно основательное суждение. В переводе на русский язык издано уже четыре романа Н. Льюиса^[16]. И хотя многие его герои неординарны, не из тех, кто попадается на каждом шагу, нарисованы они настолько достоверно, с таким глубоким психологическим проникновением, что и наемный убийца из мафии, и тайный агент ЦРУ, и скрывающийся от возмездия нацист обретают жутковатую реальность живой плоти. Мастерски использует Н. Льюис и любопытные этнографические детали, экзотический антураж. Они не пышное и яркое украшательство, а инструментарий художника. Все эти детали работают на сюжет. И воздействие книг Н. Льюиса на общественное мнение тем сильнее, что перед нами большой писатель, а отнюдь не только добросовестный репортер.

Автор, без сомнения, собственными глазами видел все то, о чем пишет. Однако он мог почерпнуть и в периодической печати, особенно латиноамериканской, многочисленные свидетельства разного рода преступлений, творимых против человека и природы и отраженных в романе, или подобных им. Причем действительность выглядит нередко еще и пострашнее, чем в книге, потому что в жизни орудует не одна компания «Гезельшафт». Амазония поделена между десятью государствами Южной Америки. Большая часть амазонского бассейна принадлежит Бразилии, но и у ее соседей владения, покрытые девственным тропическим лесом — сельвой, весьма велики. Судя по географическим названиям в романе, его действие происходит в Боливии, хотя сама эта страна не упоминается. С одной стороны, Н. Льюис придерживался принятых норм литературной этики, коль скоро есть расхождения с боливийскими реалиями и события затрагивают лиц, занимающих совершенно определенное место в истории, например президента страны. А с другой — раскрытые художником проблемы свойственны отнюдь не одной лишь боливийской части Амазонии. Примерно ту же самую картину можно наблюдать повсюду: от Кордильер, где река берет начало, и до ее впадения в Атлантический океан.

Мне приходилось бывать в сельве, во владениях транснациональных монополий, родственных «Гезельшафту». Они действительно обеспечивают свой младший персонал из местных жителей медицинской помощью и платят на 50 центов больше, чем отечественные компании. Однако все это ничуть не оправдывает произвол, насилие, эксплуатацию, грабеж национальных богатств и варварское уничтожение лесов и их обитателей. Возможно, одни компании действуют более беспардонно, другие сохраняют остатки совести, но это мало что меняет. Попасть во владения иностранцев нелегко. Н. Льюис па примере «Гезельшафта» показывает, насколько надежно монополии охраняют свои границы от вмешательства посторонних, особенно прессы и местных властей. В нижнем течении Амазонки некогда обосновался известный американский миллиардер Кейт Ладвиг. Он практически даром получил поместье величиной с половину Голландии, где творил что ему вздумается. Бразильские журналисты неоднократно жаловались на негостеприимство американца — крупнейшего в стране помещика. Только в ходе визита одного из президентов Бразилии в государство Ладвига удалось кое-что вызнать о заведенных им порядках, напоминающих порядки в имении «Гезельшафта».

Та монополия, которая пригласила в числе других корреспондентов и меня, считала, видимо, свое хозяйство образцовым. Действительно, оно велось так, как планировал осваивать сельву Максвел — извлекать полезные ископаемые с минимальным ущербом для лесов. Ископаемое — бокситы — лежало почти на поверхности, недалеко от берега притока Амазонки, куда свободно могли входить океанские корабли. Они и вывозили руду прямиком за границу, оставляя бразильцам лишь огромные ямы в земле. Что касается лесов, то благие намерения отдельных максвелов преходящи, а жажда прибыли вечна, и последствия для сельвы деятельности иностранного капитала еще драматичнее, чем следует из романа.

Вероятно, в силу пресловутой немецкой аккуратности директора «Гезельшафта» старательно вырубают деловую древесину, прежде чем поджигать сельву. Многие их собратья — не книжные, а подлинные — не утруждают себя и этим. Лишь бы поскорее свести лес, чтобы па гари выросла трава, поскорее пустить по пей быков, мясо которых обещает на мировом рынке огромные прибыли. И беда тут не только в том, что местное население не увидит этого мяса. Почва в тропиках требует бережного обращения. Лишенная защитного покрова сельвы, она в несколько лет вымывается дождями, а быки, вытаптывая траву, ускоряют процесс эрозии. «Гезельшафт» в романе планирует отлаженный мясной конвейер из Амазонии в Японию, создает агропромышленный комплекс на основе современной техники. Но прототипы компании в жизни не увлекаются техникой. Чем примитивнее, тем дешевле, а значит, доходнее. Лесов на их долю хватает, и они оставляют за собой в буквальном смысле слова пустыню — латеритовый песок высокой кислотности, на котором не растет ничего. Латиноамериканские правительства пытаются принимать меры, чтобы частично уберечь сельву. Отнюдь не всегда существует такая прямая зависимость местных властей от иностранного капитала, как это показано в романе. И все же итог остается равно печальным. Известны, например, законы, по которым землевладельцы в Амазонии обязаны оставлять половину своих лесов нетронутыми. Но в сельве действует, что называется, закон сельвы. Пожар, устроенный западногерманской автомобильной компанией «Фольксваген», тоже погнавшейся за природными богатствами Амазонии, был раздут так основательно, что американские специалисты, расшифровывая фотоснимки своих спутников, подумали, что это стихийное бедствие невиданных масштабов, какой-то огненный катаклизм.

Впрочем, справедливости ради нужно признать, что разоряют сельву не одни западногерманские концерны. Лидируют тут пока американцы, не так уж много уступают им англичане — пусть гуманистические наклонности Максвела никого не введут в заблуждение.

Международный капитал, транснациональные синдикаты преступников, секретные службы империалистических держав, фашистские организации — вот средоточие и источник зла в современном мире, по Н. Льюису. Исследуя, как всякий художник, прежде всего человеческий характер, писатель анализирует параллельно эти явления нынешней действительности. Насколько многокрасочны и многогранны его персонажи, настолько же объемны и диалектичны представленные этими персонажами политико-социально-экономические образования. Между ними пет границ, они взаимодействуют, накладываются друг на друга, сливаются в нечто демоническое. В одних книгах, где на первом плане фашизм, мы видим, как его питают другие темные силы. В других вперед вылезает мафия; по сроднившаяся с законным бизнесом и с тайной полицией капиталистических стран.

«Компания „Гезельшафт“», очевидно, роман о монополиях, по снова со сложной структурой. Ее руководители — наследники нацизма, его идей, его методов, его капиталов. Насколько можно понять, «Гезельшафт» — колония укрывшихся от возмездия гитлеровцев. Опять-таки справедливости ради следует заметить, что латиноамериканская реакция пополняет свои ряды за счет не одних лишь немецких беженцев. Крах фашистского режима в Португалии и распад португальской колониальной империи тоже вызвали волну ультраправой иммиграции в Латинскую Америку. Такой же эффект имело и освобождение колоний других держав. И все же именно германский фашизм издавна проявлял к латиноамериканским странам свой особенный и самый пристальный интерес.

Еще до второй мировой войны нацисты пытались создать опору в западном полушарии, используя в первую очередь немецкие колонии в Бразилии, Парагвае, Аргентине, Чили и, конечно, тамошних единомышленников. Есть доказательства подготовки даже государственных переворотов с тем, чтобы нанизать на фашистскую «ось» и некоторые латиноамериканские государства. Эго не удалось, но, когда советские войска штурмовали Берлин, у активных деятелей рейха был готовый адрес на случай бегства. История поисков в Латинской Америке Бормана, врача-изувера Менгеле, других нацистских палачей широко известна. Но масса менее заметных фигур благополучно укрылась в латиноамериканской глуши. И как считает, очевидно, не без основания, Н. Льюис, идея захвата власти и установления где-то в Латинской Америке нового фашистского режима по образцу бывшего немецкого не только имеет многочисленных сторонников, но и ставится па практическую основу. «Гезельшафт», во всяком случае, приближается к ее осуществлению быстро и как будто успешно. Ну что ж, фашистские режимы — это горькая латиноамериканская действительность. У них несколько иной характер, чем у «третьего рейха», но совпадений больше, чем различий. И хотя такую прямую связь, какую проводит в книге Н. Льюис, проследить в действительности трудно, нет сомнения, что палачи Стресснера и Пиночета в своей практике сочетают опыт наставников из ЦРУ с приемами, отработанными в гитлеровских застенках. И бывших нацистов диктаторские режимы не только не беспокоят, но укрывают от возмездия и нередко приближают к верхним ступеням власти.

Те приемы, которыми «Гезельшафт» наводит порядок среди своих рабочих, теперь уж и не знаешь, как определить: то ли они гитлеровские, то ли пиночетовские. Ее методы политической борьбы тоже представляют собой некий гибрид. В книге у компании остается единственный крупный противник — крестьянский кооператив «Маргаритка». Чтобы добить его, монополия уничтожает посевы кооператива, распыляя с наветренной стороны гербициды. Такое в практике борьбы за землю в Латинской Америке случается. Бывают и перестрелки, и налеты наемных банд на жилища нежелательных соседей, и подкуй полиции, и многое другое. Хотя надо сказать, что при столкновении компании и кооператива надобности в откровенной уголовщине не было. Просто компания, видимо, очень торопилась прибрать земли крестьян к рукам, а иначе она вполне могла подождать результатов естественного хода вещей. Дело в том, что в Амазонии проводились опыты решения аграрных проблем и распределялись участки среди безземельных крестьян. Для властей это предпочтительнее конфискации поместий в более обжитых местах. Однако оказалось, что хозяйствовать в такой глуши нельзя без хорошего первоначального капитала. Трудности возникают по любому поводу: дороги если и есть, то плохи, транспортные расходы непомерны, а, следовательно, невозможно наладить снабжение и сбыт. И, кроме того, агротехника. Оскудения почвы позволяют избежать лишь специальные методы, недоступные беднякам. И когда урожай начинает падать, а это происходит на второй-третий год, крестьяне разоряются. К тому времени подходит и срок выплаты долгов, так что переселенцу остается единственный путь — продать участок. Объединение в кооперативы, конечно, увеличивает возможности амазонских новоселов. Но без эффективной помощи государства: кредитной, технической, агрономической и так далее — и кооператорам не выстоять ни в борьбе с сельвой, ни в столкновениях с могущественным иностранным капиталом. В судьбе «Маргаритки» верно отразилась история крестьянской колонизации Амазонии.

Много места в романе уделено представителям церкви. Святые отцы, как оно бывает и на самом деле, выступают в двух ипостасях: священники-гуманисты (и даже революционеры) и миссионеры-мракобесы. Слуги дьявола в сутанах у Льюиса получились, пожалуй, ярче. Большее впечатление они производят вполне заслуженно, именно они составляют правило, а не исключение. В Амазонии действуют десятки церковных миссий всех возможных течений католицизма и протестантства. Если и можно говорить о положительной стороне их деятельности, то она ограничивается разоблачениями преступлений крупных помещиков и монополий — не все миссионеры похожи на Морфи — против индейцев, крестьян и окружающей среды. Но эти скромные заслуги некоторых пастырей с лихвой перекрываются злом, которое их сословие в целом причиняет своей пастве. При самых хороших побуждениях, даже если миссионеры в отличие от Морфи не спешат отправить новообращенных в христианство индейцев, пока они не набрались грехов, к престолу всевышнего, они не могут по природе своих трудов принести ничего, кроме вреда. Миссионеры вырывают индейцев из привычной среды, прививают им чуждые, в лучшем случае бесполезные навыки. Сломанный уклад жизни резко снижает сопротивляемость аборигенов Амазонии, и физическую, и психическую. До прихода белых они не знали множества болезней. Факт, что индейцы умирают от простого насморка. Эпидемии кори уничтожают в считанные дни целые племена. А скопления людей, создаваемые в миссиях, оказываются более чем благоприятной средой для молниеносного распространения болезней. Латиноамериканская печать сообщила как-то, что католический миссионер Кобальчини заразил туберкулезом 800 человек из племени бороро. Для них для всех это означало смерть без какой-либо надежды на спасение. А ведь надо учитывать и сдвиги в психологии индейцев.

В романе есть несколько строк, посвященных нравам индейцев. Их описание автор вкладывает в уста одного из персонажей, так и не позволяя читателям уяснить: правда это или выдумка. Вот почему следует сделать к ним комментарий. Действительно, аборигенам, как нетрудно понять, свойственна некоторая непринужденность в поведении: ходят они обнаженными, в основном без набедренных повязок, живут в больших многосемейных хижинах, похожих снаружи на огромные скирды. Однако вместе с тем исследователи отмечают у них естественное целомудрие и, я бы сказал, джентльменство. Когда взаимная приязнь юноши и девушки влечет их к последнему шагу, они не совершают этот шаг публично, как сказано в книге. Инициатором всегда выступает девушка, увлекая возлюбленного под полог леса. Правда, менее интимные выражения нежности допускаются и на глазах у людей, что, однако, современным моралистам довольно трудно будет осудить. Весьма свойственна индейцам и чистоплотность: купаются они ежедневно и не по одному разу. Такое замечание не должно умалить способности И. Льюиса живо и точно рисовать разнообразные этнические группы. У него не только немец и латиноамериканец ведут себя и говорят по-своему, но различаются легко по манерам и стилю речи англичане и американцы. И это предъявило особые требования к переводчику, чтобы донести до русского читателя изобразительное и языковое мастерство писателя.

Все же надо сказать, что местным жителям в романах Н. Льюиса не очень везет. Главными героями в них чаще выступают иностранцы, как это происходит и в книге об Амазонии. Аборигены остаются на втором плане, и потому возникает ощущение пессимистичности, безвыходности описанного в книге положения. Не потому, конечно, что Максвела высылают обратно за границу в результате происков «Гезельшафта». Думается, автор и сам не принимает всерьез план спасения страны, разработанный помощником министра Пересом, в котором ставка делается на англичанина. Кстати, Перес написан живо, возможно, с натуры. Закончившие Кембридж англоманы, патриотически настроенные, но безалаберные и корыстные, решающие проблемы своей родины путем стрижки ее природы под английский парк, попадаются в Латинской Америке, в том числе и в верхних эшелонах власти. Но есть ведь и демократическая общественность, не говоря уже о коммунистических партиях, зрелых и развитых, выстоявших десятилетия диктатур, подполья, пыток, преодолевающих отсталость и разобщенность менее сознательной части населения.

В романе силы сопротивления олицетворяет Рамос, потомок разорившегося семейства, чьим едва ли не самым заметным свойством характера является терпение и неистребимая вера в будущее. Этот тип тоже схвачен верно, в нем есть большая художественная правда. И все же нужно иметь в виду, что классовое самосознание и боевитость латиноамериканских трудящихся нашли в книге лишь слабое отражение.

Примером того, насколько они высоки, может служить Боливия. В ее истории было немало мрачных периодов. Количество государственных переворотов, совершенных за время независимого существования страны, приближается к 200, то есть больше чем по одному перевороту в год. Преступлений военных диктатур не счесть, так же как и жертв среди рабочих и крестьян. Но никогда диктаторам не удавалось преодолеть сопротивление народа, им но раз приходилось удаляться с политической сцены, уступая место представителям демократических кругов, добившихся победы на выборах. Таким событием ознаменовался и 1982 год.

С тех пор дела там идут совсем иначе, чем можно было бы предположить, исходя из описаний Н. Льюиса. Реакция еще сильна, но вынуждена перейти к обороне. Национальные богатства оказались под рачительным присмотром, а наиболее известный из разоблаченных нацистов, «лионский мясник» Барбье, друг и советник диктаторов, выдан французским властям. Более того, во всей Латинской Америке повеяло свежим ветром демократии. В одних странах вооруженные отряды патриотов идут в наступление на цитадели правых военных режимов. В других ширятся массовые выступления трудящихся, вынуждая власти постепенно перестраивать политические структуры па более либеральной основе. Последствия общественного подъема не миновали и Амазонию. Кейт Ладвиг счел за благо продать свое царство в сельве национальным компаниям. Так же поступили и некоторые другие империалистические хищники, например «Юнайтед стейтс стил».

Значит ли это, что Норман Льюис не прав? Нет, конечно. Даже печальная судьба Барбье еще раз подтвердила обоснованность одного из утверждений писателя — о взаимодействии главных реакционных сил современности. В связи с арестом нациста открылись новые подробности его карьеры, обнаружилось, что Центральное разведывательное управление США не только укрывало гитлеровских убийц, но и использовало их для подрывной деятельности в Латинской Америке. Рано еще переводить книгу Н. Льюиса в разряд исторических романов. Хотя в реальном Ла-Пасе из президентского дворца изгнаны марионетки западных монополий, можно еще найти на карте континента прототипы льюисовского Ла-Паса, где преступники всех мастей и рангов собираются вместе и плетут заговоры против будущего Латинской Америки и всего мира. Главный и самый опасный среди них — американский империализм — отбросил маскировку, открыто выдвигает «программы демократии и публичной дипломатии», в нарушение элементарных норм и дипломатии и демократии отправляет к югу от своих границ все больше денег, оружия и персонала с той целью, чтобы реакция могла перейти в контрнаступление. Так что тревога Н. Льюиса не напрасна и предупреждение его звучит по-прежнему актуально.

Говоря о чувстве трагической безысходности, которое оставляет книга, хотелось бы поставить в скобках знак вопроса. Верно ли это чувство? Свои книги Н. Льюис пишет, безусловно, не для деятелей из «Гезельшафта» и, к сожалению, пока не для боливийских крестьян, в массе неграмотных, да и не имеющих денег, чтобы покупать художественную литературу, к тому же импортную. Романист обращается ко всем людям Земли, и в книге его читаешь призыв — не забыть о бедствиях и злодеяниях, происходящих в отдаленном уголке планеты. Не забыть о том, что зародыши зла могут чудовищно вырасти в этом инкубаторе и стать угрозой для целой планеты. И если едва ли не все поле зрения у писателя в книге занимает именно зло, думается, это не от отчаяния и неверия в человечество, а, наоборот, от веры в его способность одолеть сговор Демонических сил. Надо лишь, чтобы каждый осознал свою ответственность, свою личную причастность происходящему. Думал ли так Н. Льюис? Во всяком случае трагическая развязка романа не разоружает читателя, а мобилизует, оставляет то драгоценное чувство духовного очищения, ради которого, как считали древние, и создается трагедия.

В. СОБОЛЕВ

Примечания

1

Столица Непала, куда устремлялись хиппи в поисках «духовного освобождения».

(обратно)

2

Ароматическое вещество, получаемое из растения spica hardi (латин.).

(обратно)

3

Известный проповедник-евангелист, родился в 1918 году.

(обратно)

4

Национальный шотландский костюм с юбкой.

(обратно)

5

В чем дело?

(обратно)

6

Долой нацистов.

(обратно)

7

Смерть Гитлеру.

(обратно)

8

Зоопарк в графстве Бедфордшир (Великобритания); животные содержатся там полувольно.

(обратно)

9

Выдача иностранному государству лица, нарушившего законы этого государства.

(обратно)

10

Добро пожаловать в Прадос Рикос (исп).

(обратно)

11

Лица, получающие доходы с доверительной собственности.

(обратно)

12

Ты (исп.).

(обратно)

13

Даниил — герой средневековой поэтической легенды, согласно которой царь Дарий бросил его в клетку ко львам, но ангел, посланный богом, сковал им пасти, и они не могли его съесть.

(обратно)

14

Нету (исп.)

(обратно)

15

Забастовка (исп.)

(обратно)

16

«Вулканы над нами», «Зримая тьма», «От руки брата его», «Сицилийский специалист».

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

«КОМПАНИЯ „ГЕЗЕЛЬШАФТ“»: ДАВНИЕ ВРАГИ НА НОВЫХ ПЕРЕКРЕСТКАХ

*** Примечания ***