Птица у твоего окна [Александр Тарасович Гребёнкин] (fb2) читать онлайн

- Птица у твоего окна 1.23 Мб, 354с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Александр Тарасович Гребёнкин

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Александр Гребенкин

Птица у твоего окна

(повесть-феерия об одном поколении)


Иллюстрации художника Светланы Письменной


«Мы ни к чему не относимся так безалаберно, как к собственным бессмертным душам»

Рэй Дуглас Брэдбери


Часть 1. «И был вечер»


Глава 1. Таня. «Полет в мире звезд»

Когда мягкие осенние сумерки бережно и нежно окутывают город, он начинает блистать совсем другой, удивительной волшебной жизнью. Сотни разноцветных оконных глаз освещают улицы мерцающим светом, блестят янтарными отблесками в темных таинственных лужах. Легкий морозец пощипывает за щеки, коварным ловким зверьком заползает в рукава пальто.

И как же хорошо ощущать этот легкий приятный холод и смотреть на засыпающий парк, откуда спешат уйти неугомонные мамы с шаловливыми ребятишками, торопятся в теплые дома пенсионеры, еще пару минут назад стучавшие своими шахматами и домино.

Таня любит такие празднично-осенние дни, поэтому, к вечеру привычно приходит в старый парк. Ей нравится шорох ранней осенней листвы, для нее это музыка – тихая и грустная, печальный вальс, который осень поет доверчивой и чуткой душе. Она любит звук метлы дворника, любит неповторимый йодистый и пряный запах листьев, как еще свежих, только что оторвавшихся от ветки, так и уже потемневших, подгнивших, готовых смешаться с землей, чтобы уйти в небытие, закончив свою короткую жизнь, а весной вновь возродиться в виде клейких пахучих нежных треугольничков на тоненьких зябнущих ветках.

Усиливается ветер, носящий косматые тучи по глубокому осеннему небу. Ветер сотрясает молодые звезды, пронизывает холодом фигурку девушки, но Таня не уходит - она любит поддаваться стихии ветра.

Она идет по бетонной дорожке среди пустых скамеек, с которых ветер внезапными порывами поднимает паруса листьев, несущихся неведомо куда в темно-синем вечернем воздухе. Она сама взлетает вместе с ветром, взмывает над дорожкой, поднимаясь над ветвями деревьев все выше и выше…

Вот уже весь парк можно окинуть взглядом с высоты стройных тополей, а ветер гонит ее дальше и дальше. Вот уже ртутной лентой мелькнула река с металлическим мостом, соединяющим своими лапами оба берега, вот уже виден весь город, усеянный огнями, как фонариками. И кажется Тане, что она в сказочной волшебной стране, где в маленьких коробочках-домиках живут беспокойные толстячки – гномики, весь день они трудятся, а вечером все собираются, идут друг к другу, освещая себе путь фонариками – желтыми, красными, зелеными, голубыми. И, кажется, сейчас соберутся, и взявшись за руки, споют осеннюю священную песню. И им совсем не страшно будет этой ночью, маленьким, смешным бородатым существам, ибо они дружны, они вместе….

Таня покидает город, взлетает все выше и выше, и вот ее полет врывается в мир белых ледяных звезд. Она бережно дотрагивается до них руками, и кажется, от прикосновений они нагреваются, каждая вспыхивает своим неповторимым цветом, и все они образуют хрупкий стеклянный хоровод, неистово кружащийся в такт осенней буре. Таня быстро мчится среди вспыхивающих, играющих созвездий, и вдруг стремительно падает вниз… И вот она вновь идет по дорожке, а онемевшие ее ноги, только что ощущавшие полет, плохо слушаются ее.

Конечно, ей помешали – парочка влюбленных, притаились на лавочке, целуются. Таня быстро проходит это место, стараясь не смотреть, но вернуть прежнее впечатление полета уже нельзя. Его легко разрушить, но уже не вернуть. Она присаживается на свободную лавочку и тяжело вздыхает. Пытаясь согреться, дышит на начинающие коченеть руки и вглядывается в темноту. Звезды уже далеко, уже не теплые, а вновь холодные, чужие, равнодушные, блистают из-за бегущих по небу быстрых косматых туч. Рядом в листве слышится шорох – там оказалась кошка, изгибает спину, ласкается под ноги Тане. Она берет ее на руки и гладит пушистый мех. Животное тихо мурлычет и от этих звуков приятно и хорошо. Таня начинает согреваться и погружается в грезы. Вот приходит он – большой, красивый и сильный, садится рядом с ней, говорит нежно и ласково, блестя глазами, и легонько обнимает ее за плечи…. Он восторженно слушает ее. Он ею озарен, он преклоняется перед ней. Такой он еще не встречал, она для него единственная и неповторимая. Но Таня торопится уходить, оставляя его немного страдать и ждать ее возвращения. И Тане приятно, как он с нетерпением ждет новой встречи, как он ценит эти их краткие свидания. И сама она рада, после кратковременной разлуки, взглянуть в эти острые и одновременно нежные глаза, прижаться к его худенькому, но крепкому и надежному плечу, верной защите от всех невзгод…

Слышен чей-то смех, громкие голоса, звон гитары, и Таня спешит уйти из парка.

Она не понимает этих людей. Их быстрые, острые, унижающие достоинство шутки наносят обиды, ранят ножом в сердце. Они бесцеремонно вторгаются в ее хрупкий мир, разрушают его, а так не хочется его терять.

Таня выходит на освещенные улицы. Свет ярко-желтых фонарей золотыми волнами блестит в лужах, в них плавают листочки-кораблики. Начинает накрапывать дождь, и Таня спешит в трамвай, который с лязгом и грохотом летит в вечерней темноте.

Дождик плачется в стекла, и мир сквозь них кажется дрожащим, плывущим серебром, изумрудным. Тане нравится разбрызгивание золотых, красных и зеленых огней, и она переполняется чувством неповторимого и прекрасного.

На одной из остановок в трамвай входит человек с большой лохматой собакой.

Пес тряхнул шерстью, и брызги разлетелись на охнувших пассажиров. С бороды и шляпы незнакомца стекали струйки воды. Собачища уселась у ног своего хозяина и глядела гордо, а незнакомец сидел, подобрав плащ, пристально глядя в темные собачьи глаза, словно что-то читал в них. Поля его шляпы совсем опустились, но он не обращал на это внимания, только время от времени решительным взмахом руки вытирал потеки воды. Трамвай лязгал, трясся и гудел, но пес, видимо привыкший к такой езде, сидел смирно. Какой-то мальчишка запустил в него шариком, который тут же отлетел от могучей лапы пса. Пес важно поднялся, обнюхал шарик и так же неторопливо опустил, расслабил свое сильное лохматое тело. Мужчина в шляпе только успел сказать: «Сидеть, Царь, сидеть». Лицо его почему-то казалось смутно знакомым, как будто бы Таня видела его давно, в раннем детстве, или же он был на кого-то поразительно похож. Во всех движениях его длинного тела чувствовались тяжелая уверенность и сила.

Человек и собака сошли на одной из остановок. Тане нужно было выходить на следующей, но она, будто повинуясь какому-то внутреннему голосу, сошла сейчас и пошла следом.

Дождь ослабевал, вспыхивая серебряными нитями в витринах, в лучах фонарей, преломляясь в зеркальных лужах.

Человек впереди шел медленно и устало, тяжело ступая. Ветер подхватывал полы его плаща. Собака шла ровно и мягко, бережно переступая через лужи. Вскоре они исчезли в длинном переулке. Потеряв их из виду, Таня повернула к своему дому.

Щелкнул замок. Ее окружил полумрак и уют прихожей. Неповторимый запах дома, кухни, кресел – необыкновенного, ни на что не похожего ароматного тепла смешивается с сырым запахом дождя и осенних листьев, который она принесла с собой.

Таня ныряет в комнатный полумрак. Вспыхивает режущий глаза ярко-белый свет. Родители сегодня будут поздно и, поэтому, Таня позволила себе погулять лишнее время в осеннем парке. Она ложится на диван, и какое-то время отдыхает, неподвижно замерев, а потом встает, подходит к книжному шкафу. Здесь ровными рядами стоят ее друзья - книги.

Здесь сосредоточена человеческая мудрость, разлита разнообразнейшая гамма человеческих чувств, поступков, здесь живут прекрасные и смелые герои, трогательные и нежные героини. Здесь столкнулись в неумолимом противоречии любовь и ненависть, доброта и злодейство. С их помощью можно совершать головокружительные путешествия, переживать незабываемые приключения, попадать в иные миры.

Таня ласково прикасается к книгам, гладит их по шершавым корешкам, нежно и заботливо вытирает с них дневную пыль.

С такой же заботливостью она ухаживает за цветами на подоконниках, дает корм рыбкам в маленьком уютном аквариуме. Этот ежедневный ритуал приносит ей успокоение после суетного сложного дня. Она чувствует себя под надежной защитой, она у верных друзей, которые ждут ее и любят.

У Тани мало подруг. Самая лучшая – Роза – тихая и скромная девушка, прячущая свои застенчивые глаза под стеклами очков. Иногда они собираются вместе и сплетничают тихонько. Читают друг другу стихи, вместе готовят уроки. Они никогда не ссорятся, между ними давно уже установились дружеские отношения на взаимном согласии.

Но всегда ли ей доверяет Таня самое сокровенное?

Таня садится за уроки, когда слышится щелчок и скрип дверей – пришел отец.

Он всегда приходит первым и, показавшись в дверях, посылает ей воздушный поцелуй. Таня ему отвечает тем же, широко улыбаясь.

- В школе все в порядке? – звучит ежедневный традиционный вопрос.

- Ну, конечно, как же может быть иначе, - весело отвечает Таня.

У нее действительно всегда все в порядке. Таня учится старательно, без двоек, и родители привыкли к Таниным ответам и уже давно не контролируют учебу – в этом нет необходимости. Но это конечно еще не означает, что Таня не ленится. Далеко не всегда ей хочется учить уроки, но вот уже десять лет она заставляет себя это делать. Без добросовестности и тщательности в учебе Таня просто не может, ей становится стыдно, если на уроке она чего-то не знает. Ее усидчивость выработалась в многолетнюю привычку….

На кухне слышен звон посуды, шипение сковородки – это подогревает ужин отец.

Журчит, смешно булькает кран. Таня слышит этот звук и вспоминает далекое лесное озеро, зеркально ровную гладь, пузырящуюся, булькающую воду у берега, такую синюю вдали и такую черную, бездонную, таинственную вблизи. Они с папой удят рыбу.

Тане нравилось ездить на рыбалку. Ее окружал темно-синий, с багряными отблесками от расплывающегося вечернего солнца лес, берега, поросшие стеной тростника, вода, кишащая серебристой гибкой и жирной рыбой.

Запахи камыша, тины, прибрежной травы, словленной, трепыхающейся на выжженной траве рыбы, кряканье испуганных уток, ломкая тишина озер – все это вошло в Танину суть и осталось в ней навсегда.

Таня особенно запомнила преображение леса вечером. Он вдруг вырастал, становился громадным, темным и шумным великаном, наполнялся таинственными звуками – шорохом, шёпотами и криками. Крадущиеся сумерки проглатывали лес, и маленькая Таня радовалась, что уже уезжает. Она крепче вцеплялась в холодный руль велосипеда, и вот они уже мчатся по черной ленте шоссе, навстречу автомобильным огням, и она слышит тяжелое дыхание отца, крутящего скрипучие педали.

…. Тане становится скучно от мелькания логарифмов, геометрических проекций и формул. Высидев еще с полчаса, Таня с удовольствием плюхается в кресло с толстой книгой Драйзера, взятого на несколько вечеров у Розы, и погружается в любовные перипетии сестры Керри. Для нее чтение – прокручивание цветного увлекательного фильма.

Приходит мама и между родителями завязывается обычный тихий разговор.

Временами Таня, отложив распахнутую книгу, прислушивается к разговору, чувствуя внутри некую досаду за то, что поневоле подслушивает, но любопытство и желание заглянуть в загадочный мир взрослых сильнее ее. Даже обычные бытовые вопросы о ценах, деньгах и работе не остаются вне ее внимания. А когда наскучило – она вновь в плену цветных фантазий книги.

- Танюша, ты как? – спрашивает мама, входя в комнату.

- У меня все хорошо, - отвечает Таня, приветливо взмахнув рукой.

Мама устало садится рядом и гладит ласковой шершавой рукой темные пряди волос дочери. Вздохнув, глядя с надеждой в глаза, говорит:

- Давно мы с тобой не говорили по душам.

- Да что ты, мама, мы ведь каждый день видимся.

- Видимся, да не говорим друг с другом как следует. Ты как будто немножко чужая мне.

Таня морщится, ожидая привычные мамины причитания с наставительно-воспитательными оборотами:

- Мама, ну не надо об этом сейчас….

- Ну вот, - вздыхает мать, откидываясь на скрипучую спинку дивана, - ты опять уходишь от разговора. А ведь, когда ты была маленькая, между были налажены прочные мосты…. А теперь ты взрослая и молчишь, замыкаешься в себе. А я, как опытная женщина, тем более твоя мать, могла бы многим поделиться с тобой, помочь тебе советом.

Таня наклоняется к маме, целует ее в лоб.

- Ну, мамочка, ну право же, у меня действительно все хорошо. Мы ведь всегда понимали друг друга. Ты преувеличиваешь!

Мама смотрит в сторону:

- Ты стала другой. Все время что-то хранишь в тайне, не договариваешь….

- Ну, мама ….

Таня никак не может объяснить маме, что она совсем другая, не та маленькая Танюшка с пунцовыми щеками и бантиком, таскавшая из буфета конфеты. Она уже взрослая, у нее есть свои тайны, есть что скрывать, она не может всем делиться с мамой, как это было раньше. Ей теперь интересней не говорить с мамой, а слушать их взрослые разговоры издалека.

Она прижалась к маминому плечу, а та тихо, ласково, чуть грустно улыбаясь, гладила ее волосы и тихонько говорила:

- Доченька моя. Скрытная такая. Ты уже взрослая, уже девушка…. Я хотела тебе сказать, вернее спросить…

Таня вдруг подхватывается:

- Ах, не надо, мама! Отец идет… Я вспомнила, мне ведь искупаться нужно!

Она скрывается в другой комнате, чуть не столкнувшись в дверях с подошедшим отцом. Он, выронив газету, удивленно смотрит ей вслед.

Потом заговорщически улыбаясь, полушепотом говорит жене:

- Что, скрытничает? Уж не влюблена ли?

- Ты знаешь, кажется, что совсем еще недавно она в люлечке лежала, крошечная такая, розовая. Ох, не успели заметить, как выросла дочь!

Они откинулись на спинку дивана и громко, в унисон, вздохнули.


***

Таня наблюдала, как с шумом и паром наполняется ванная, а затем аккуратно ступила в воду. Горячая масса обволокла тело, и Таня постепенно погрузилась в сладкую полудрему. Почему-то вспомнился жаркий летний день в лагере, когда они, пыльные, уставшие после работы в поле, изо всех ног неслись к синему полотнищу воды. Тогда блаженная бело-зеленая прохлада охватывала тело, остужая его, давая отдых и одновременно взбадривая….

С замиранием сердца смотрела она на Сергея. Его худощавое, но крепкое смуглое тело стремительно разрезало водную гладь и мгновенно погрузилось в ее глубины, вынырнув затем где-то на середине реки, к восторгу девчонок. Она помнила, как он сильными взмахами рук плыл к противоположному берегу, как смеялся над своим дружком Князевым, который топтался на берегу, не решаясь войти в воду. Тогда Таня ощутила его взгляд – цепкий, пронизывающий, зовущий, такой же, как был в тот святой для Тани, необыкновенный майский вечер, когда она была влюблена, когда цвела удушливо весна, и пахло яблоневым цветом, сиренью и кленами, когда пьянила, кружила голову любовь.

В тот вечер она гуляла в парке и встретила его. Он был одинок и скучал. Он был находчив, рассказывал разные забавные истории, от которых Таня, казалось, вот-вот покатится по земле, угощал ее мороженым и залихватски курил. Он казался Тане далеким, недосягаемым, неумолимо красивым, милым и внимательным.

Вихрем кружилась карусель, смеялась Таня, мчащаяся вслед за Сергеем, который, оглядываясь, кричал ей что-то смешное и неуместное здесь…. Развивались его волосы, и его пронзительно синие глаза входили в душу и грели ее. И кружились бриллианты звезд, и шептали свои сказки деревья, рассказывала свои истории старая забытая лавочка, и чувствовала Таня тепло его тела, его руку на своем плече, его волосы, глаза и губы. И любила Таня — это небо, и эти деревья, и, даже, эту старую лавочку – все казалось милым и красивым. Она чувствовала в полной мере крылатое счастье, весенней птицей бьющееся в груди, и хотелось расцеловать этот мир, бесконечно благодарить за то, что он есть.

Ей уже казалось, что она совсем взрослая, молодая и красивая женщина, полюбившая прекрасного мужчину. И это чувство какого-то необыкновенного взрослого счастья слегка напомнило ей те моменты, когда она, в отсутствие дома родителей, совсем еще девочкой, надевала лучшее мамино платье, безумно красивое, но слишком большое по размеру. Она подтягивала его в поясе, чуть приподнимала, обнажая свои еще худенькие ножки…Накрасив губы и глаза, наведя тени, надев шляпку, прохаживалась по комнате с маленькой сумочкой, грациозно останавливаясь, косясь в пол-оборота на зеркало, стараясь в нем разглядеть себя всю, делая завлекательные взгляды. Но то была лишь игра, обман, а сейчас это случилось наяву. Казалось, сказка ожила, стала реальностью.

Это была суббота, волшебная суббота, великолепный теплый душистый, сказочный вечер, когда последние лучи оранжево-желтого солнца весело и ослепительно брызгали из-за ветвей. А потом была беспокойно-счастливая полная надежд и мечтаний ночь, когда Таня почти не спала, перебирая в своем сознании все, что произошло, открывая каждый раз для себя живописные подробности. И сердце переполнялось радостью - какой же тут сон? А затем наступило полное томительного ожидания воскресенье, когда время тянулось как резина нескончаемо долго и сотни раз происходило все надоевшее, и с нетерпением ожидался понедельник, который манил, обещал непредвиденное, что-то счастливое, радостное.

И вот наконец-то наступил этот яркий алый понедельник. Таня, полчаса проведя у зеркала, с мыслью «Понравлюсь ли я ему?», ринулась в школу.

Чем ближе было здание, тем медленнее шла Таня. Ей казалось, что отовсюду на нее смотрят десятки синих Сергеевых глаз. В груди смешалось ожидание радости и какая-то тревога....

Вихрем она взлетела на нужный этаж и буквально ворвалась в класс. Вся пунцовая, запыхавшаяся и взволнованная, быстро стала искать глазами его, своего милого, наконец-то увидела его - он стоял в толпе мальчишек, что-то рассказывал и хохотал, не обращая никакого внимания на Таню. Таня, вздохнув, ватными ногами подошла к своей парте и села рядом с повторяющей урок Розой. А потом, когда начался урок, она все еще косилась в его сторону, ожидая его взгляда - но напрасно, его не было.

Все перерывы, весь учебный день они вели себя так, как будто их друг для друга не существовало, нарочно не замечали друг друга, а когда, наконец – то, этот мрачный, злосчастный день подошел к концу, Таня ушла, сдерживая глубоко затаившееся разочарование, и на глазах у неё застыли слезы.

Они не замечали друг друга всю неделю, а когда в субботу в конце занятий Сергей уже собирался уходить, Таня вдруг, сама для себя неожиданно, подошла к нему и слова потоком хлынули из неё:

- Привет! Что же ты забываешь старых друзей? Сегодня вечером ты свободен?

Сергей вдруг весь съежился, стушевался и ответил извинительно:

- Ну, что ты, Ласточка, как я мог забыть? Но то было тогда. А сейчас я занят... Давай в другой раз.

Бросил это и умчался со своим неизменным Князевым. Но для Тани это был уже крах. Это было совсем не то, о чем она мечтала, о чем переживала все эти дни. Камень неразделенной любви тяжело лег на её душу. Она долго переживала, но потом её воля укрепилась. Она стала взрослей и серьезней. Мир виделся ей уже в не таких радужных красках, как раньше. Он стал более ломким, хрупким, и Таня бережно и осторожно стала относиться к нему. Но в глубине души осталась, осела печаль, которая с годами не проходила. И все же те часы, когда цвело, распускалось свежим бутоном роз чувство, не забылись ею никогда. Она понимала, что в тот вечер была действительно счастлива... Правда потом пришла ревность и зависть - чувства, которые Таня стремилась изгнать, но не смогла.

Следующим летом в лагере труда и отдыха она всюду старалась быть рядом с Сергеем, старалась ему понравиться. Откуда-то у неё, ранее такой застенчивой, появилась смелость: она громко говорила, смеялась, стараясь обратить на себя внимание. Он же относился к ней ровно и как-то полушутливо, снисходительно, и Таня каждый раз для себя делала вывод, что он не ценит их встреч, её внимания. С завистью она смотрела, как красивая Зоя Калинова, тонкая и гибкая, как тростинка (она занималась в балетной студии) укатывала с Сергеем куда-то на велосипеде, взятом у доброго физкультурника, как звонко смеялась Зоя, когда он шутил, как она всем телом прижималась к нему. И Таня ловила себя на том, что не может видеть её ровные алебастровые зубы, огромные голубые глаза.

Таня сердилась на себя, уходила разочарованная куда-то в рощу, на луга. Там, в многоцветье красок, в изобилии густых пахучих трав и цветов, они с Розой тихо читали стихи, погружаясь в мир Бунина и Блока, Есенина и Цветаевой, свободно говорили о чем-то чистом и возвышенном. И душа переполнялась благостью, ожиданием и надеждой, и острые, нанесенные неразделенной любовью раны, затягивались, зарубцовывались...

Таня замерла неподвижно под душем, а затем, выйдя из ванной, начала растирать себя полотенцем. По привычке глянула в зеркале, все больше удивляясь. Она превращалась в красивую, хорошо сложенную девушку: тело приобретало рельефность и округлость, как будто бы искусный скульптор постоянно работал над ним, совершенствуя свое мастерство.

Набросив халат, Таня ушла в спальню. В вечерней тишине гулко стучали часы, шелестел газетой отец. Таня, надев просторную хрустящую пижаму, улеглась и выключила свет. Она радовалась тому впечатлению, которое произвело на неё собственное отражение. Она чувствовала себя прекрасной и сильной. Её переполняла радость и желание нравиться кому-то. Она погрузилась в воображаемый мир, выстраивая удивительные картины встреч, свиданий и разлук, переживая заново прекрасные чувства. Она станет совсем взрослой, красивой женщиной. У неё будет свой просторный дом. И вот, в один из вечеров, когда будет грохотать гроза, и капли дождя будут стучать горохом по крыше, и водосточные трубы будут напевать свои грустные мелодии, послышится стук в дверь. И она откроет и увидит его, мокрого, озябшего, но пытающегося держаться достойно. И он, сняв шляпу, опустит свою красивую голову, как бы моля её о любви, а она будет отвечать ему строго, смотря в сторону, а потом прижмет к себе, как бы прощая. А ветер будет трепать гроздья звезд, поющих звонкую серебряную песню любви.


***

Для молодой души каждый новый день - это всегда путешествие в область нового, непознанного, это всегда ожидание какого-то чуда, счастливого события, нового поворота судьбы, существенно изменяющего жизнь. Что ждет тебя там, за поворотом? Манящее ли счастье или неудачи и огорчения, которые ввергнут тебя в бездну печали и отчаяния? Но надежда никогда не покидает душу и на её хрупких крыльях можно держаться ещё долго.

Сегодняшний день сочетает в себе все цвета ранней осени. Сегодня поездка в колхоз, и возле школы Таня видит веселые стайки ребят в потертых джинсах, стареньких курточках, резиновых сапожках и высоких ботинках, в шапочках, платочках, накинутых на головы башлыках.

Таня вновь окунается в другой мир, постепенно привыкая к нему. Она видит Розу и быстро подходит к ней. Подруга в меховой шапочке, чуть пунцовая от утренней прохлады, в руке авоська со снедью. Они с любопытством вслушиваются в девчоночьи разговоры, часто представляющие собой милые школьные сплетни. Девчонки радуются тому, что не нужно готовить поднадоевшие уроки, смеются над анекдотами, а в центре внимания, конечно же, Валентина Карамзина. Еще бы - вчера она не побоялась сесть на заднее сиденье мотоцикла, на котором с бешеной скоростью любит ездить некий Финн, парень озорной и отчаянный. Они совершили головокружительное путешествие по городу. И Таня, слушая рассказ Валентины, уже представляла себе, как ветер сечет лицо, развевает волосы, как страх покалывает пятки, как прижимается она к плечу воображаемого храброго юноши и с рокотом несется вдаль...

Мальчишки носятся по двору, гогоча прорезавшимися басовитыми молодыми голосами, а затем убегают куда-то за школу. Там в густом кустарнике идет своя тайная и такая увлекательная жизнь: мелькают среди редких листьев и тонких ветвей рубиновые огоньки, в небо убегает сизый дымок сигарет, достаются банки, в которых под видом напитка, взятого в колхоз, содержится домашнее легкое вино, кружащее головы, придающее бодрости, раскованности и уверенности...

Приходит Мадонна, или, правильнее, Мадонова Юлия Сергеевна, их классный руководитель - молодая, стройная, в спортивном костюме, в легкой курточке и в модной вязаной шапочке. Тонким и протяжным голосом зовет: «Десятый класс! Собираемся!». Идет перекличка, веселые голоса хрипловато звонко откликаются: «Я! Здесь! Присутствует!».

Подкатывает старенький, видавший виды ЛАЗ. Шофер дядя Коля, до боли в сердце переживающий за вверенный ему транспорт, суетится в салоне, следя за рассадкой неистово смеющейся, дико гогочущей компании, которая, несмотря на все старания Юлии Сергеевны, беспорядочной толкающейся кучей вваливается в салон. Таня заходит одна из последних, но вошедшая ранее более ловкая Роза успевает занять места, и подруги усаживаются рядышком.

Автобус пахнет пылью, кожей и бензином. Дядя Коля сурово предупреждает насчет сидений и надписей. Но, несмотря на его старания, в автобусе всякий раз появляются надписи, типа «Коля плюс Оля», и кожаные сиденья всегда остаются порезанными, и вечером, зашивая их, дядя Коля будет жаловаться товарищу: «Ну, что поделаешь с ними? Дикая орда!»

Наконец-то, тяжело заурчав двигателем, автобус трогается под радостный возглас толпы, не только сидящей на сиденьях, но и на коленях товарищей, а также стоящих в проходе тесной дружеской стеной, так как в автобус набился еще один класс. Начинает звенеть гитара. Это Князев, сидя рядом с Сергеем в самом хвосте транспорта, развлекает компанию.

Автобус выруливает в золотой, разноликий мир улиц. Черный асфальт блестит серебряными искрами, и радостное чувство переполняет Таню. Хорошо вот так сидеть, смотреть в окно на проснувшийся город и мчаться вперед, в неизвестность, чувствовать его присутствие, ощущать устремленный на себя взгляд, кажется, что он совсем другой, не такой, каким представляется наяву, это лишь его внешняя защитная от суетного и опасного мира оболочка. На самом же деле он чуток и добр и следит за тобой, думает и переживает о тебе.

Но это чувство перебивается другим, которое переплетаясь хитрой змеей, побеждает первое. Оглянувшись, она мельком видит глаза Сергея, устремленные на Зою Калинову. Таня чувствует острую досаду, глухую обиду, отворачивается к стеклу, стараясь не менять спокойного выражения лица, сохраняя невозмутимость, чисто механически слушая рассказы Розы. И теперь ей больно ощущать странный контраст собственной душевной неустроенности, и прекрасного, блещущего радостью и осенним золотом мира, ощущать досаду от того, что эти два чувства не совмещаются, не превращаются в гармонию, в общую симфонию радости жизни. И веселье в автобусе, и звон гитары, и мелодия песни «Рано прощаться» теперь угнетающе действуют на Таню.

Она испытывает желание прорваться сквозь толстое стекло автобуса, бросить все и уйти, бродить целый день в одиночестве, ворошить ногами листья, слышать их шепот и страдать, думать и страдать... И тогда, только тогда придёт облегчение.

Но автобус мчится, рядом смех и веселье, и никому до нее нет дела, даже Розе, и этого всего не изменить, остается лишь покориться судьбе, терпеть, терпеть, терпеть.

Наконец-то автобус, поднимая легкие облачка мелкой пыли, врывается в озаренный желтым цветом мир поселка. Важно переваливаясь, ползет мимо низеньких, крытых железом и черепицей домов, сотрясаясь на выбоинах. Мелькают разноцветные крашеные заборы, возле которых дымятся кучи горящей листвы. Алебастрово-сизый дым ползет от оранжевых язычков пламени, завиваясь тонкой занавесью, растворяется в аквамариновом небе. И весь этот мир приковывает внимание, забирает и топит на дне души старые чувства, приковывает десятки глаз к запыленным окнам, в надежде увидеть новое.

И вот автобус въезжает на огромное колхозное поле. Остановившись возле лесополосы, вытряхивает из своего брюха неугомонный веселый народ. Все сразу начинают ходить, разминая ноги, пробуя на прочность незнакомую, легкую после недавних дождей, но уже успевшую подсохнуть сухой и пылистой коркой, землю. Бросают в одну кучку у деревьев сумки, рюкзаки, слушая команды Мадонны.

Таня выходит на широкий полевой простор, ощущая шум ветра, оглядывая сизо - лимонное небо, окунаясь в запах пыльной, изрытой земли и картофельных клубней. Глубже запахивает красную болоньевую курточку, набрасывает на голову башлычок и потирает руки - в поле прохладно, ветер пощипывает щеки и пальцы.

Подходит председатель - озабоченный, с нахмуренными клочковатыми седыми бровями, с загорелым лицом, в фуфайке, наброшенной поверх потертого, видавшего виды кургузого пиджачка. Морща рот и усы, он что-то рассказывает учителям, указывая на сваленные у поля, частично сломанные ящики.

Ребята разбирают ящики, рассаживаясь на их и без того хрупкие бока у картофельных куч, начинают перебирать, сортировать картошку.

Таня пристраивается к Розе, заранее стараясь сесть так, чтобы все-таки хоть краем глаза видеть Сергея. А тот затеял возню с Князевым, оба бегают, гогочут, пока их не останавливает суровый оклик Мадонны. Олег Девяткин, отличник, фотограф класса, деловито суетится, делая снимки и Таня, на мгновение улыбнувшись, замирает, обняв Розу, чтобы быть запечатленной в истории класса.

Валя Карамзина уже затевает новый рассказ о своих похождениях с Финном. Таня слушает вполуха, косясь на Сергея. И, вдруг, горечь охватывает её душу. Она - Зойка, Зоинька, примостилась на ящичке рядом с ним. Он чуть придерживает её за плечо, как бы легонько обнимая, а она что-то щебечет ему на ухо. Таня отворачивается в сторону и вдруг получает удар картошкой в спину - это Князев, это его шуточки.

Гнев и обида одновременно захлестнули Таню. Князев, узрев ее суровое лицо, начинает повторять: «Не я, Ласточка, не я». Поздно, обиженная Таня уже уходит в себя, смех и разговоры перестают ее интересовать.

Она видит, как в сизом, начинающем чернеть небе летят птицы, как с севера идет огромная надутая зловещая туча, постепенно заполняя горизонт. Подул пронзительный холодный ветер.

Из раздумий Таню вырывает тяжелый скрип и глухой топот - это едет старая, видавшая виды повозка, запряженная серой шелудивой лошадью. На повозке бурлит, переливаясь водой, металлический бак. Рядом с телегой, хромая, идет старик. Таня, как и все ребята, довольная, наконец, перемене, радостная бежит к тележке. Ребята, обходя и осматривая несчастное, обмахивающееся хвостом, грустноглазое существо, пьют из белой эмалированной кружки обжигающе-ледяную воду.

Старик выглядит устало и горестно: изможденное, покрытое седой, давно небритой щетиной лицо, потемневшее от загара и от старости. Его руки, протягивающие Тане кружку с колодезной водой - худые, с вздувшимися темными венами, изломанными черными ногтями. Взгляд из-под бровей в чем-то добрый и мудрый. Вода покалывает в зубы и горло, но кажется необыкновенно вкусной. Таня с благодарностью возвращает кружку, и старик едет дальше, прикрикивая на лошадку, и без того бредущую вперед с покорной готовностью.

Старик постепенно растворяется в сереющем поле, а Таня долго еще видит перед собой его сгорбленную фигуру, в старом засаленном пиджаке с поломанными пуговицами, в заплатанных черных штанах, и ей так становится жаль его, как будто перед ней пронеслась вся его жизнь, такая же горестная, мученическая, как и он сам.

Таня вновь было вернулась к картошке, когда новый порыв пахучего ветра принес с собой первые холодные капли. Дождь, веером взрыхлив осеннюю землю, тут же внезапно закосил острыми иглами под возгласы ребят, накидывающих дождевики, башлыки, открывающих зонтики. В лесопосадке, где они пытались укрыться, дождь уже властно стучал по черным стволам, шелестел в кустах, образовывая прозрачные озерца в чашах листьев, вздрагивающих от прикосновения каждой холодной капли. Все притаились под деревьями, сгрудились под зонтами и дождевиками, радуясь такому приключению, а дождь все хлестал, и казалось, не будет ему конца.

- Все, конец работе на сегодня, - кричал Князев, ныряя куда-то в кустарник вместе с Сергеем. Они пробежали буквально перед носом Тани и Розы, которые спрятались под обширным дождевиком. Таня смотрит, как полосует, шуршит, бурлит непогода и теснее прижимается к Розе.

Через полчаса дождь начал утихать. Слышна была только мелодичная музыка ручьев и звон капели, падающей в черные лужи, где полузатонувшими корабликами плавали черно-бурые листья….

Многие начали сходиться и разворачивать снедь, открывая дымящиеся термосы, доставая бутерброды. У Тани и Розы давно уже разыгрался аппетит.

Роза предложила первой:

- Тань, давай перекусим. Где твой пакет?

- Ой, кажется, я оставила его на поле, возле ящика, - ужаснулась, оглядываясь вокруг, Таня. - Я сбегаю, возьму!

- Беги быстрей, а то там уже и так все намокло! - крикнула уже в спину бегущей Тане Роза.

Бежать было далековато. Таня мчалась через кусты к ящикам, чавкая липкой полевой грязью. Пакет превратился в лужу, но еда, завернутая в целлофан, как будто - бы не пострадала. «Браво заботливой маме», - подумала Таня и побежала назад.

Она ворвалась под ветви, и тут на нее обрушился холодный водопад. Она остановилась, дрожа и отряхиваясь, переводя дух. Вдруг откуда-то неподалеку раздался голос Сергея, спокойный и деловитый, и сердце Тани, сразу вздрогнув, забилось в бешеном темпе.

Голос доносился со стороны – из-за густо желтеющего, буйно разросшегося и еще не опавшего кустарника. Таня, повинуясь скорее какому-то загадочному чувству любопытства и хитрости разведчика, тихо пробралась поближе к кустам и присела. Сквозь ветви было видно небольшую полянку, где на могучем стволе поваленного дерева сидели спиной к ней двое - Сергей Тимченко и Алексей Князев.

- Наташка - девчонка ничего себе, - говорил Князев в обычной своей манере, слегка небрежно. - Притащила нас к себе на хату, когда стариков не было. Мы классно оттянулись, такой кайф словили - позавидуешь. Во-первых, выпили целую бутылку, ты не поверишь, французского ликера. Вещь конечно обалденная…. Витек включил музон, ну ты знаешь, этот концерт "Бони М", где, «Распутин». Все танцевали, как бешенные - еще бы, ведь нажрались здорово! И тут Натаха меня в оборот взяла. Я танцую, а она все липнет ко мне, так и лезет целоваться… Ну и я, того, не растерялся, не мудак. Умыкнул ее в другую комнату, а Витек с Ленкой исчезли куда-то. Ой, что там было, не поверишь!

- Да брось заливать, - мрачно бросил Сергей, презрительно сплюнув, и затянулся сигаретой. Виден был лишь узенький клейкий дымок.

Князев опешил:

- Не веришь! Да ты хотя бы у того же Витьки спроси!

- Ну, ладно, дальше-то что было? Только, давай без подробностей!

- Да ты что, Серый, не в настроении сегодня, что ли? Так вот, проснулся я утром, и в парашу полез. Голова, как медный котел шумит, меня всего качает. Выпил воды, наверное, с целое ведро. А подруга спала весь день! Ну, вот я и подумал - какого я попрусь в школу…

Таню возмутила эта циничная речь Князева. Ей очень захотелось уйти, но она боялась, что её обнаружат. Дождь кончался, накрапывал едва-едва, и слышно было далеко. Её охватил стыд, она не могла двинуться с места. Сидела, сжавшись, вросшись в куст, не шелохнувшись, а какая-то предательски холодная капля уже заползла ей за шиворот... Рядом с ней шла тайная, совсем другая, такая не до конца ясная и приятная, но по - своему любопытная жизнь.

Через несколько минут, когда она все же решилась отползать, и уже приподнялась на корточках, разговор друзей неожиданно принял другой оборот:

- А как насчет «операции»? Ну, той, что ты разрабатывал? - как-то встревоженно спросил Сергей.

- Что? Какой «операции»? А, насчет видака... Ничего, будет тебе аппарат... Нужна только ловкость рук!

- Э, нет, слушай, давай как-то по - другому. Ты же обещал продать свою импортную гитару, пластинки, какие-то книги. Обещал ведь?

- Да, но послушай! Если поработать головой, то можно ведь все получить даром. Вот слушай, классный вариант. На даче у Вальки Карамзиной есть японский видак, сила! Помнишь его? .

- Хорошая вещь!

- Так вот, они, когда приезжают на дачу, то сидят там целый день, а окна открывают настежь для проветривания. Он у них стоит целый день на столе, у окна, возле телика. Остается перемахнуть через забор, подойти к окну со стороны сада. Бери его втихаря и шуруй назад! Ну, как вариант?! Ничего и продавать не надо, тратиться только...

Наступила пауза. Видимо Сергей размышлял.

- Да слушай ты, зачем же так, мы что воры какие-то, что ли?

- Какие воры? Этот Карамзин, богач, куда круче наших стариков вместе всех взятых, деньги гребет лопатой! У него классная тачка, две хаты, дача роскошная с садом! Два раза в Японию ездил! Что для него какой-то видеомагнитофон? Он может таких с десяток оттуда привезти, они там дешевые! Да, и потом, кто же узнает? Подумают, что сельские пацаны потянули! Ну, решайся!

- Да, но, все-таки, хреново получается, как - то. Хотя и маг классный!

- Вот именно! Что там хренового? 0н им триста лет не нужен, у них дома еще один, зачем им столько? Вспомни, Робин Гуд у богатых добро забирал! Мы ведь всего один раз возьмем. Может этот Карамзин, будучи начальником, награбил, забрал у нас с тобой, у стариков наших. Разве это справедливо?

- А Валька?

- Она и не узнает! Откуда ей узнать? Когда у тебя футболку сперли в прошлом году, ты разве кипишь поднимал? А у Девяткина в лагере летом - джинсы. Если что-то пропадает - это обычное дело. А мы это дело организуем так, что никто не узнает. Школу скоро закончим, слава богу, последний год! Ты его никому показывать не будешь. Будешь дома в шкафу прятать. Да и не один такой магнитофон на свете!

Сергей думал, мысли его, видимо, были далеко. Он отбросил сигарету, и Таня вжалась в кусты. Ей было страшно, оттого, что они замышляют, на что идут, и она очень боялась, что ее обнаружат. Что будет тогда?

- Ладно, убедил, хитрюга, - хрипло сказал Сергей.

- Для тебя же стараюсь, - сказал Князев и ударил ногой по пустой консервной банке. Какое-то время они молчали.

- А Зойку ты хорошо подцепил, молодец, - сказал Князев.

- Ты помолчи, это не твое дело, - хмурясь, сказал Сергей.

- Слушай, а что это Ласточка заглядываться на тебя стала, - вдруг глумливо спросил Князев. - Неужто вклепалась?

- Да зачем она мне? - равнодушно сказал Сергей, очищая ножиком ветку, думая очевидно, о чем – то своем. - Раз прокатил её на карусели, вот она и липнет.

- Во всяком случае, этим стоило бы воспользоваться. Она ведь – ничего….

- Заткнись, - оборвал его Сергей.

Горечь обиды захлестнула Таню. Она хотела встать и высказать им что-то, но что - не знала. Только что из уст человека, к которому была неравнодушна, она услышала такое, что все лучшее, что было у них, вдруг разом оборвалось и пропало... Значит все напрасно! Значит, он тогда смотрел на нее и ничего не чувствовал! А она то, глупая, верила, ждала!

Таня совершенно не помнила, как отползла от места своего наблюдения и быстро зашагала между деревьев. Слезы обиды застилали ей глаза, и мир стал серым, скучным, надоедливым, как назойливый щенок. Как он мог такое говорить! Боже мой, они ведь готовят преступление! Князеву простительно, тот может сказать все, что угодно. Но он, Сергей, он, оказывается, совсем равнодушен к ней!

Она давно была уже у Розы, они уже жевали бутерброды с колбасой, разливая чай в пластмассовые чашечки, душистый, парящийся.

И подошел автобус, сердито плюхаясь в грязи, звала и пересчитывала всех Мадонна, пришли уже давно Князев с хмурым Сергеем. И все они уже давно ехали через мокрый, зябнущий поселок по стеклянному асфальту домой. Все дальнейшее происходило для Тани как в тумане. Она ревела, но не наяву, а в душе, зная, что расплачется вовсю лишь тогда, когда никого не будет рядом.

Не смогла она успокоиться и дома, оставшись одна в комнате, рядом с любимыми вещами и книгами. Любовь дала трещину, жизнь отрезвила её, и Таня придумывала без конца способы мести, сразу же отбрасывая их, ибо по человеческим качествам обладала цельной, чистой и доброй душой, а такие люди могут любить и прощать, и никогда не мстят.

_____________________________________________________________________


Глава 2. Сергей. «Чаша с отравой»

Пока отец, начальник крупного автомобильного завода, был на работе, сын его чаще всего был предоставлен самому себе.

Сергей рано привык к самостоятельности. Он сам играл, сам учился, и родители не очень - то много занимались его воспитанием. Отец никогда не рассказывал ему в детстве сказок на ночь, вообще не читал никаких детских книг, но с младенческих лет вел с ним разговоры относительноокружающей жизни, распространяясь о полезности того или иного дела. И Сергей слушал его всегда внимательно, не перебивая, и многое запоминал.

Отец был для него тогда во многом образцом. Он всегда одевался торжественно и хорошо, в добротный костюм, ловко завязывая галстук, всегда был выбрит, причесан, опрятен, тщателен и медлителен в делах. Он редко шутил, больше говорил серьезно и строго, часто приподнимая палец вверх, чтобы подчеркнуть значительность сказанного, говорил всегда по делу, никогда не суетился и этим нравился сыну. Он был хорош в роли отца и сам знал это.

Сергей любил надежность и основательность отца, с ним всегда было спокойно и хорошо. Он как бы противостоял матери - женщине мятущейся, беспокойной, вечно чем-то недовольной и слегка болезненной. Она никогда не существовала для Сергея всерьез, ибо уже сыграла отведенную ей природой роль. Он не воспринимал её "охи" и "ахи", её приставания с просьбами помыть руки или с намерением пожалеть, если ударился. По-своему, он, конечно же, любил мать, но рядом с отцом её поставить ни в коем случае было нельзя. Позже Сергей начинал задумываться, почему отец женился на ней, пытался разгадать, чем она его привлекла, и не мог. Слишком красивой она не была, умной и серьезной тоже. Поэтому, мать всегда существовала для Сергея на периферии, на последнем плане, и он редко обращался к ней со своими душевными переживаниями. Учился Сергей отлично, чем удивлял отца, считавшего его способности довольно средними. Отец всегда старался контролировать учебу сына, скрупулёзно проверять уроки, тщательно просматривая тетради, внимательно и дотошно спрашивая даже задание по географии и рисованию. И Сергей не противился этому, ибо привык к такому контролю. Это его принуждало всегда готовиться и побеждать лень.

Отец взял себе за правило раз в месяц бывать в школе, осведомляясь об учебе и поведении сына, делая надлежащие выводы.

- Математика - корень всего, - говорил отец, подняв палец, поглядывая на тетрадь, лежащую перед ним. - Будешь знать математику, будешь вооружен в жизни, всегда сможешь все посчитать... Остальные предметы не так важны, но могут пригодиться в обществе, чтобы не ударить лицом в грязь, чтобы показать свои знания, свою общую культуру. Поэтому и стихи учить нужно, а потом где-нибудь, когда-нибудь, цитату нужную вставишь, и люди подумают: «Вот какой культурный человек, много знает».

Сергей привык к таким долгим сентенциям отца, слушал его всегда молча и покорно. Отец наказывал сына редко, но очень жестоко – тяжесть его руки Сергей запомнил на всю жизнь! В эти минуты он ненавидел отца, но, потом успокоившись, приходил к мысли, что у отца не было выхода, по-другому его, Сергея, не заставить. Выходит, отец опять прав!

С отцом Сергей никогда не был веселым, скорее серьезным и хмурым, как и сам отец. Гости, изредка бывавшие дома, говорили: «Какой серьезный мальчик!». Отец снисходительно улыбался, но никогда ни перед кем сына не хвалил, и, при чужих всегда держался с ним строго, наедине же - просто, по- дружески, но, никогда не впадая в шутовство или в баловство.

Дома было много книг, собрано было все, что именовалось книжным дефицитом. Были престижные и редкие собрания сочинений писателей разных времен и народов, философская, юридическая, искусствоведческая литература,

Но книги годами стояли нетронутыми, припадая пылью, спрятав свою мудрость.

Отец и мать почти ничего не читали, и только Сергей тревожил увесистые тома, полюбив, в конце концов, чтение. Родители всегда выписывали кипу газет и журналов, только это и читали.

Отец любил, утонув в глубоком кресле, читать медленно и деловито, делая в журнале пометки. Его лицо - крупное, массивное, значительное, в больших, блестящих золотом очках становилось строгим. Сергей, пристроившись рядом на диване, непроизвольно копировал его, воображая себя взрослым, значительным, придумывая себе и груз очков и, иногда, настолько входил в роль, что откликался по зову матери так же громко и сухо, как и отец.

- Он - твоя копия, - вздыхала мать и вновь принималась рассказывать о каких-то своих проблемах. Отец сдержанно слушал её, давал рекомендации, всегда мог дать ей деньги, но когда мать ему надоедала, он просто закрывался газетой и молчал. Мать, тяжело вздыхая, уходила к себе.

Сергей однажды услышал, как мама говорила об отце своей подруге и соседке в минуты откровенности: «С ним, как за каменной стеной. Надежно». И Сергей запомнил эти слова, как лучшую рекомендацию и характеристику отца.


***


Он полюбил ездить с отцом на охоту. Они вставали, когда город еще спал, и в небе мерцали холодные звёзды, выкатывали из гаража машину, садились в ее прохладный, пропахший кожей, бензином и пылью уют, и ехали, освещая непроницаемую ночную мглу. Сергей любил наблюдать за уверенными движениями отца за рулем. Любил, прикрыв глаза, ощущать, как они летят в темноте, едва видимые в этом страшном, проваливающемся пространстве с танцующими огнями, и как замирает сердце от волнения. Любил держать руку в раскрытом окне, ощущая режущий холодный ночной воздух, любил смотреть на мелькающие, тихие, безмолвные дома, где спят люди, не зная, что он, Сергей, сейчас здесь, в автомобиле, летит как астронавт в темной, загадочной Вселенной, где планетами и звездами служили огни редких встречных автомобилей.

Они въезжали в темный и страшный лес, полный шорохов и звуков.

В бирюзово-темном небе над ними нависала желтая коварная луна. Она не светила по-настоящему, а лишь создавала своим молочным, коварным светом лесных чудищ, состоящих из бесчисленных теней. Мигающие звезды были как-то ближе, роднее, понятнее.

Они встречали рассвет где-то у болота, греясь у костра, слушая треск дымящихся сучьев. От едкого дыма слезились глаза. Трепетные языки пламени освещали узкое пространство, выхватывая у темноты окружающие деревья. Было уютно, но несколько жутковато, казалось, в темноте кто-то ходит, по-старчески кряхтит, крадется...

Постепенно начинало белеть, становилось холоднее. Верхушки деревьев вдруг вспыхивали красным, и за озером, цепляясь за высокую стену леса, карабкалось ослепительно-жгучее, красно-золотое солнце, бросая лучи на зеркальную гладь. Черная вода в озере превращалась в белую и седую, потом принимала бирюзовый, рубиновый и, наконец, ослепительно синий оттенок. Вдруг замолкали лягушки, и остро пахло рыбой, тиной и костром.

Отец шагал по болоту, уверенно палил из двустволки в уток, был крепок и силен, и нравился Сергею.

Потом они устраивали пиршество у костра, и отец, медленно жуя, говорил:

- Видишь, лес какой огромный! Сколько гектаров древесины! Но весь лес рубить нельзя! Где охотиться будем, где дичи жить? Ко всему нужен разумный подход!

И это все запоминал Сергей, наблюдая, как отец пьет кофе, и солнце ласкает верхушки сосен, скользя по коричневым смолистым стволам, а в траве трепещет беспощадная, окровавленная, побежденная дичь...

Всего два раза в жизни Сергей видел отца слабым и беспомощным. «Он растерялся», - думал Сергей. – «А теряться нельзя никогда».

В первый раз это было, когда они после удачной охоты, веселые, мчались по шоссе и их остановил автоинспектор, молодой парень, попросил техталон за превышение скорости. Отец, как обычно, слегка улыбнувшись, уверенно протянул ему купюру, но парень строго посмотрел ему в глаза, что-то коротко сказав, отвернулся и ловко пробил дырку в техталоне. Отец как-то согнулся, растерялся, виновато улыбаясь, а потом нахмурился: в первый раз не сработал тот принцип, по которому он жил и благодаря которому вывел формулу, что так живет весь мир.

Иногда, после поездки в лес на охоту или на рыбалку, отец любил заезжать к своей знакомой Зинаиде. Она жила в собственном доме, за высоким металлическим забором. Была с отцом очень приветлива, дружелюбна к Сергею, давала ему конфеты, гладила по голове. Сергей относился к тете Зине равнодушно, не ожидая от нее ничего, кроме подарков. Но коль она была хорошей знакомой отца, то он терпел её, старался слушаться. Тетя Зина была пышной женщиной рубенсовского типа, как позже называл ее Сергей. Вокруг отца она суетилась, как подчиненный вокруг начальника, и кормила их с Сергеем очень вкусно.

После этого обычно оправляли Сергея во двор гулять, а отец всегда долго говорил с тетей Зиной о каких-то делах. Сергей основательно изучил широкий двор, заполненный штабелями дров и кирпичей, кучами полуржавого железа: тетя Зина вечно строила что-то и никак не могла достроить. Сергей играл с дворняжкой Тузиком, который радуясь неожиданному вниманию к нему, носился по двору, как бешенный.

Как-то во время очередной поездки, наигравшись вволю с Тузиком и заскучав, Сергей решил войти в дом, чтобы как-то поторопить отца. Путаясь в полумраке пахнущей обувью прихожей, он нащупал дверь и шагнул в комнату. Сразу же застыл, увидев удивительную сцену. Большая и тяжелая тетя Зина сидела на коленях отца, прижав голову к его плечу, а отец целовал её в щеку. Они тоже замерли, увидев Сергея. Отец, опомнившись, сказал коротко «Выйди!». А тетя Зина, подхватившись, растворилась в другой комнате. Ошеломленный и какой-то пристыженный Сергей вышел, спугнув под ногами кошку. Потом через несколько минут вышел отец, строгий и сердитый, поправляя галстук, и они поехали, всю дорогу не говоря ни слова. Больше об этом случае они никогда не говорили. Эта мгновенная растерянность отца, которую запомнил Сергей, таинство того, что совершалось, дали мальчику дополнительное представление об отце. Ореол отца, как сильного, честного, непогрешимого хозяина жизни начал понемногу улетучиваться.

Оказалось, что отцу в той же мере, как и всем заурядным, обычным людям свойственны отступления от общепринятых норм, и окончательно это понял Сергей тогда, когда они, во время нехватки кирпичей для дачного строительства, тайно ночью стыдливо воровали эти самые кирпичи в соседнем селе, швыряя их в багажник. И отец, рассеяно глянув в глаза сыну, увидев его вопросительный взгляд, заговорщически подмигнув, сказал: «Маленькая хитрость не помешает». Эти слова отца, суетливость и неуверенность его, страх в глазах, эта ложь окончательно дополнили его портрет, как личности.


***

Недалеко от их дома стояли старые, полуразвалившиеся корпуса какого - то завода, то ли перенесенного за недостатком сырья в другой город, то ли вовсе ликвидированного. Внутри старого здания помещения были заброшены, поросли травой и лопухами. Но для мальчишек они были настоящей находкой. Здесь можно было играть в рыцарей, представляя себя в старинной крепости с подвалами и подземными ходами, либо в войну, отстреливаясь от воображаемых врагов из-за углов, устраивая штабы в подвалах.

Вместе с мальчишками любил бродить среди развалин и Сергей. Им было интересно среди груд крохких красно-бурых кирпичей, брошенных ржавых измятых цистерн, выцветших, иссеченных дождями серых стен.

Здесь устраивались те игры, которые можно назвать жестокими, здесь ценились превыше всего безрассудная смелость и честь, здесь давались клятвы и происходили опасные поединки «до первой крови», здесь устраивались штабы, жглись костры, у которых рассказывались страшные рассказы, здесь курились первые сигареты, и особенно вкусно елась испеченная в золе картошка с черным хлебом и купленными в гастрономе консервами. Здесь начинались первые робкие и небрежные разговоры о любви и девочках.

Так старый завод формировал людей, шагнувших затем в трудную, взрослую жизнь...

В этих играх Сергей ничем особенным не отличался. Но его твердость, смелость ценились. Он не был заводилой, чаще стоя в стороне, но никому не позволял унижать себя. Он, увлекаясь, бежал в шумной, пыльной мальчишеской толпе, скользя по сыпучим обрывам, ныряя в серые от пыли, выросшие в рост человека лопухи. Он спускался по выщербленным ступенькам в темные тайны подвалов, бродил, балансируя, по гулким цистернам. Всегда и везде он шел за всеми, презирая трусов и не зная расчета. Он неохотно вступал в драки, но не сдавался, если бывал побежден. Он орал, кричал сквозь слезы о мести. И глядя в его ненавидящие, широко распахнутые от злобы глаза, на сжатые костлявые, острые кулаки иные отступали, робели, проявляя нерешительность - столько в нем ощущалось силы и упорства.

В то время большим подвигом среди мальчишек считалось взобраться на вершину старой, ощетинившейся кривыми поручнями и ржавой лестницей башни, уходящей ввысь на высоту семиэтажного дома.

Редкий смельчак добирался до середины, а потом, цепляясь трясущимися от волнения руками за шатающуюся лестницу, осторожно спускался вниз, радуясь достигнутой высоте, рассказывая, о том, что он увидел сверху. Это считалось пределом смелости и отваги, поступком, достойным героя.

В тот ясный августовский день они играли в заклепки у подножия башни. Сергей проиграл и вынужден был отдать свой замечательный переливающийся значок "Микки-Маус" рыжему верзиле Витьке Козлову. Витька в этот день набрал много добычи и хвастал, рассказывая, как в прошлом году он долез до самого верха башни. Он явно врал, но спорить с ним было рискованно - он был старше и учился уже в седьмом, его побаивались и говорили с ним уважительно и заискивающе. Сергей, рассерженный Витькиным бахвальством заявил, что он и сам запросто может забраться на самый верх. Это пара пустяков! Витька сначала долго и презрительно смеялся, а потом, видя упорство Сергея, сказал:

- Так ты докажи сейчас на деле, герой...

- Запросто, - ответил Сергей, силясь не показать охватившего его волнения.

- Ну и вперед! Посмотрим, на что ты способен! Справишься - значок верну, - пообещал Козлов.

- А не врешь?

- Да я когда-нибудь врал? Спроси у всех, - развел руками Козлов.

Вокруг все одобрительно зашумели, из чего было ясно, что Витькино слово всеми ценилось и не доверять ему нельзя.

Сергей поднялся и быстро пошел к башне. Каждый шаг отдавался внутри стуком сердца. Башня казалась огромной, взметнувшейся в небеса с мощной катастрофической силой. Своим видом она, казалось, раздавливала смельчака, дерзнувшего подняться по непрочной и шаткой лестнице.

Ощущая на себе десятки глаз, Сергей быстро поднялся на несколько ступенек. Дальше подъем показался труднее. Его руки цепко держались за шатающиеся от старости ржавые перила. Перекладины лестницы гнулись и пищали под ногами. Сергей старался не думать о подъеме, сосредотачивая свои мысли на постороннем. Но с ростом высоты мысли не всегда удавалось контролировать. Уже не слышно было мальчишеских голосков внизу, чувство беспомощного одиночества охватывало его. Покалывало ноги, руки плохо слушались, дыхание сперло, в горле застрял сухой комок. А впереди было ещё неисчислимое множество ступенек. Глотая сухую слюну, вперив взор в ржавое тело башни, Сергей поднимался все выше и выше. Все неистовей стучало сердце, откуда- то взявшийся ветер трепал волосы. Он только и слышал вой ветра, скрип лестницы и свое сердце. «Главное-не смотреть вниз», - подумал Сергей и тут же глянул. Он был на немыслимой высоте, осознание этого стрелой пронзило ноги и все тело, заставило его остановиться и вцепиться намертво в поручни. Он почувствовал безысходный липкий страх, но, вспомнив лица товарищей внизу, превозмог себя.

Передохнув, сделав усилие, стал снова медленно подниматься вверх. Каждый шаг давался с боем... И тут, вдруг, его мысли переключились, он вспомнил виденный прошлым летом в кинотеатре фильм "Земля Санникова". Там один из героев тоже взбирался на башню, причем, безо всякой лестницы, да еще с завязанными глазами, цепляясь лишь за уступы кирпичей, углубления в стене и почти достиг цели. Сергей зажмурил глаза и продолжал путь, как вдруг одна из перекладин прогнулась под ногой, и он пошатнулся вместе в ней. Его будто током ударило в сердце, острой болью пронзило руки и ноги, он едва не закричал, но заметил, что цель близка, она совсем рядом, до неё рукой подать!

Осторожно он поднялся на несколько ступенек и вышел на площадку ватными ногами.

Он задыхался от счастья. Ярко светило вечернее желто-оранжевое солнце. В небе еще пели, играли, кувыркаясь, веселые, свободные птицы, ветер дергал поручни лестницы, громыхала ржавым, полусорванным железом крыша. Сергей подошел к перилам, окружавшим площадку. Город сильный, необъятный, величественный рассыпался перед ним улицами, домами, площадями, мостами. Точки автомобилей, автобусов беззвучно бегали по автострадам, далеко на узкой ленте реки, также беззвучно пыхтя, полз пароход, человеческий муравейник беспечно передвигался по улицам, не зная, что он, Сергей, здесь с высоты видит их.

Гораздо сильнее и мощнее города было небо: бело-голубое, с красноватыми оттенками, необъятное, могущественное… Он испытал необыкновенное чувство полета над миром и больше в своей жизни не чувствовал ничего подобного, переживал его заново только во снах... Он махал друзьям, и они казались ему гномами, стоящими у ног великана. Он плохо помнил, как спускался назад, осторожно, трепетно, но с победным чувством внутри. К нему бежали ребята.

Удивленный Витька Козлов кричал:

- Ну, ты даешь! - И протягивал ему значок.

После этого случая Сергей стал другим. Он понял, что может при усилии победить себя, свой страх, задавить его, спрятав вглубь. Он может формировать себя сам как личность.


***

Мир Сергея делился на три различных мира. Мир семьи, то есть мир уюта, и, одновременно какого - то давления со стороны родителей - здесь он не был полностью свободным; мир школы - более ответственный, важный, строгий, и несколько скучный - здесь тоже свободой не пахло, и мир двора - мир свободы, друзей, постоянного общения, увлекательных игр, приключений. Неусыпный, надоедливый контроль родителей дома, учителей в школе, ограничивал его. Особенно подавляла его школа, одновременно дисциплинируя. Здесь необходимо было постоянно подчиняться школьным законам, слушаться учителей. Здесь ставили оценки, и нужно было показывать свое умение, свои способности. А для этого нужна была подготовка, то есть определенные усилия над собой. Проявлять их в большей мере помогал ему отец своим постоянным контролем.

Взяв хороший разбег в младших классах, Сергей уже далее не хотел снижать темпа, не допускал слишком резких срывов и учился ровно.

Уже в младших классах он попал в мир поднятых рук и быстро понял, что сидеть тихо, не быть активным - это не проявлять себя во всей полноте, не показывать, на что ты способен. Поэтому Сергей всегда поднимал руку, стараясь быть замеченным, кричал "Меня спросите, я знаю!" и был замечен учительницей, а после - по заслугам оценен. Вскоре он привык показывать хорошие знания и получать хорошие оценки. Учителя знали его, как самоуверенного, упрямого мальчика, который всегда или почти всегда знал их предмет, кроме того - умел быть требовательным. Сергей не только знал материал, но и умел потребовать от учителя оценить его способности выше: «Вы поставили неправильную оценку. Я знаю лучше, а вы ставите мне четыре!», - сказал он как-то безапелляционным тоном учителю физики. - «Спросите меня еще». Недавно пришедший в школу молодой физик удивленно поднял брови. Он не привык, чтобы ему указывали, так как был уверен в собственной объективности при выставлении отметок, но, подавив нарастающий внутри него протест, сказал: «Да? Ну что же... Прошу!». Долго он гонял Сергея по всем темам. Сергей, с большим трудом, но все-таки смог настоять на своем, доказать свои знания и глядел торжествуя, как учитель, весьма удивленный упорством и знаниями ученика, исправляет ему в журнале оценку. Сергей круто повернулся и ушел, довольный победой. Он уверовал в то, что знает людей. Он полюбил развлекаться, задавая дополнительные вопросы преподавателям. Часто вопросы были такой сложности, что даже опытного педагога ставили в тупик. А Сергей радовался, что он показал большие, чем у учителя знания, смеялся над его растерянностью. Эта плохая привычка исчезла только тогда, когда ему на такой же коварный вопрос ответил пожилой историк:

- А ты и прояви инициативу, поройся в книгах, да сам поищи ответ на свой вопрос. И запомни - все знать невозможно! Да и не нужно! Человек должен знать в подробностях лишь то, что составляет предмет его увлечения, перерастающий в будущую специальность, а также самое необходимое, то, что должно составлять его культурный уровень, эрудицию и дает ему возможность жить в обществе культурных и знающих людей. А все подробности невозможно знать даже специалисту. Для этого и существуют справочники и словари, специальные книги по отдельным наукам, вопросам, популярная, обобщающая литература. "Я знаю, что ничего не знаю"- эти слова Сократа подчеркивают вечное желание человека познать окружающий мир. Это желание не иссякнет до тех пор, пока существует человечество. Я вовсе не против того, чтобы вы задавали мне вопросы. Но и мои знания небезграничные. Я продолжаю познание и сейчас. Я буду стараться, конечно же, всегда отвечать на интересующие вас вопросы. Но здесь важно не впасть в крайность! Как говорили древние, что один невежа может задать такой вопрос, что и сотня мудрецов не ответит. Подумайте над этим!

При этих словах Сергей опустил глаза, несколько пораженный и убежденный логикой старого учителя, и привычка задавать учителям каверзные вопросы исчезла сама собой. Позже он спрашивал лишь то, что его действительно интересовало, и получал пусть не сиюминутный, но обязательный и исчерпывающий ответ.

Мир не раз вводил Сергея в искушение, желание побеждало его внутреннюю честность, делало его слабым. Он рано понял роль денег в мире. В магазинах было много превосходных вещей. Но купить машинку или новых блестящих солдатиков, пистолет или книжку нельзя было без этих проклятых бумажек, из-за которых люди сходили с ума. Отец не баловал Сергея деньгами, считая, что карманные деньги испортят сына. Временами на день рождения или на праздник он вынимал из кармана трешку или пятерку. Это было для Сергея настоящим праздником. Изо всех ног он летел в магазин купить пистоны, солдатиков или книжку. Но, в общем, денег у него никогда не было. Сергей приучился копить. Мама давала сыну мелочь на обеды, которую Сергей втихаря складывал внутрь пластмассового кубика с прорезью, сделанной кухонным ножом. Когда кубик был полон, он разрезал его пополам, подсчитывал деньги и тратил. Но ему этого казалось мало. Он не раз заглядывал в шкаф, где оставались брошенные отцом или матерью рубли, и забирал их себе. Вскоре их накопилось много, и шуршащие бумажки доставляли Сергею необыкновенную тайную радость. Став старше, Сергей приучился сдавать бутылки, тайком уносил книги из отцовской библиотеки, сдавал их в комиссионный магазин. Вырученные деньги шли на те же книги, кино, мороженое, а позже - на походы в кафе с друзьями. С деньгами он себя чувствовал увереннее.

Раньше Сергей девочек не замечал, но со временем начал испытывать к ним некоторый интерес. Для него это были совсем другие существа, непонятные и удивительные.

Как-то летом Сергей был отправлен к дедушке, маминому отцу в село. Там был совсем другой мир: мир земли, растений и животных, леса, где пахнет грибами и хвоей, коров ленивых и вялых, заботливых копающихся кур, важных плавающих по воде уток, бодливых и глупых коз, верных собак и ленивых кошек. Над всем этим существовало большое сельское море зелени, освещаемое ласковым солнцем и орошаемое хрустальным дождем. Речка, рыба, синее чистое небо, жаркая пыль грунтовых дорог... Здесь было широкое поле для игр, здесь была возможность окунуться в природу, воображать себя кем угодно - индейцем, следопытом, путешественником, исследующим мир, неутомимым героем-солдатом. Полупустые колхозные дворы, фермы, коровники были для Сергея североамериканским ранчо или латиноамериканским асьендами, сельские кони превращались в мустангов, поля - в прерии, обрывы, овраги - в каньоны. Начитавшись Купера, Стивенсона, Жюль Верна и Сабатини, посмотрев в сельском клубе несколько раз «Апачей», «Золото Маккенны», или киношный цикл о бесконечных похождении Винниту и Шаттерхэнда, Сергей "седлал" велосипед, заменявший в его играх лошадь, одевал соломенную шляпу с сильно закрученными полями, джинсы, ковбойку, прицепив у пояса игрушечный кольт и пластмассовый кинжал, играл в различные увлекательные игры, часто вовлекая в них наивных, дружелюбных, всем восторгающихся сельских мальчишек.

В толпе сельской шпаны одиноко торчала девичья головка. То была Лена, приехавшая на лето из города к соседям по Сережкиному двору, вечно с исцарапанными коленками, синяками, неутомимо бегающая, стреляющая с мальчишками. Сначала Сергей не воспринимал её всерьез, но когда заметил её глаза, горящие восторгом от его рассказов, то, с какой радостью она соглашается на любое путешествие, он принял её, удивляясь, что в девчоночьем племени тоже есть достойные. Вместе они исследовали местный овраг, ездили на велосипедах в поля, устраивали охоту на бизонов, «нападение индейцев на фургоны белых», поиски сокровищ каньона, «месть Зорро» и, со временем, Сергей уже забывал, что Лена девочка и дружить с ней мальчишке как-то не пристало...

Её девичью суть он ощутил, перейдя в девятый класс. В этот момент в нем уже произошел перелом, которому подвержены все юноши: у него открылись новые взгляды на мир, он взволнованно стал замечать девочек, думать о них с интересом, видеть их красоту. Они менялись: постепенно из угловатых, нескладных, формировались в новые удивительные существа. Комочками у них начинали округляться груди, привлекательно колыхались под платьем тугие бедра. Он стал замечать красоту их глаз и волос, округлость колен - все это вызывало в нем необъяснимое волнение.

В то лето, узнав, что приехала Лена, он ожидал увидеть прежнюю подругу своих детских игр. И был поражен, увидев в калитке совсем другую, необычную Лену. Перед ним стояла невысокая, стройная девушка с аккуратно завитой прической, начинающей полнеть грудью. Старые игры были отброшены, а разговоры на эту тему казались скучными. Гораздо интереснее было теперь просто ходить на прогулки в лес, к реке, или в кино, сидеть на лавочке. Лена по-прежнему была общительной и дружелюбной. Они собирали ягоды и грибы в лесу, купались и загорали на речке, читая книги, и Сергей неустанно открывал в девушке новое. Лена казалась такой таинственной, заманчивой. Сергей начал относиться к ней совсем по-другому, у него, вдруг, возникало желание погладить её по пышным, спускающимся на плечи легкими завитушками волосам, поцеловать её губы, как это красиво делали в кино. Но он, конечно же, на это не осмеливался.

Как-то они собирали цветы на роскошном лугу у леса, шутили, бегали. Уставшая Лена прилегла на траву, сплела венок себе, а потом Сергею. Обоих одолела душная полудрема, и, вскоре он, очнувшись, смотрел на ее, дремавшую, свернувшуюся калачиком. Легкое платье облегало её фигурку. Он увидел совсем рядом её нежную шею, молочный пушок на ушке и, исполненный нежности, тихо поцеловал её сначала в ушко, а потом в краснеющую щеку. Она, безусловно, почувствовала это, но не подавала виду. А когда он осторожно положил руку на нежный комочек её груди, она вдруг со смехом вскочила и, вырвавшись, убежала. Потом долго гонялась, как ни в чем не бывало, с сачком за бабочками, мелькая загоревшими ногами. Сергей на бегу ловил её, и так они играли, пока Лена не рассердилась и не затихла. Необыкновенное волнение, вызванное прелестью и очарованием Лены, долго оставалось с Сергеем. Даже когда она, спустя неделю уехала, осталось чувство чего-то легкого, прекрасного, как облачко.

Вернувшись в школу, он уже другими глазами начал смотреть на девочек своего класса. Он уже замечал их глаза, волосы, особенности фигур, жестов, походок. Эти подробности откладывались в его сознании, постепенно формируя образ идеальной женщины, который формируются в представлении каждого мужчины.

Большую роль в этом играли кино и телепередачи. Сергей стал чаще посещать кинотеатр. Его интересовали экранные истории, где протекала своя особенная жизнь, где в каждом фильме герои любили, страдали, ненавидели, боролись, стояли насмерть герои. Сергей стал примерять на себя роли многих актеров. То отпускал длинные волосы, пышные и мягкие, как у голубоглазого актера-певца Дина Рида. То ходил пружинистой, неспешной походкой, гордый, как «вечный индеец кино» Гойко Митич. Копировал находчивость, налет скептицизма и иронии Жана Поля Бельмондо. Долго тренировал себя, чтобы добиться такого железного спокойствия, как у Штирлица-Тихонова. В тяжелых ситуациях вспоминал о мужестве Овода. Идеалы героев менялись со временем, но Сергей поневоле приобретал какие-то полезные черты характера - это был мозаичный отбор лучших качеств, по его мнению, качеств человека.

В старших классах его надолго оторвало от книг новое увлечение - современная музыка. От обычной эстрадной песни Сергей перешел к увлечению стилем «диско». Завораживающие ритмы Boney M., красивые мелодии АВВА, электроника групп Space и Зодиак, а позже - Жана Мишеля Жарра привели его к другой музыке.

В десятом классе всех их победил неистовый рок-н-ролл. Был пройден труднейший путь от The Beatles и Deep Purple - к Pink Floyd и Led Zeppelin. А потом увлекали будоражащие, нестандартные песни "Машины Времени", "Воскресения", "Аквариума". Как это все не походило на то, что слащавыми голосами с эстрады пели похожие на кукол певцы. Сколько здесь мыслей, новых образов, находок!

По рукам ходило множество пиратских, сотни раз переписанных концертов рок-групп. С помощью мощных колонок Сергей и его друзья не раз вслушивались в головоломные пассажи гитары Ричи Блэкмора, погружались в таинственный, потусторонний мир Pink Floyd, лихо кружились в танце под заводные ритмы зарубежной эстрады.

Все это целый день крутилось у Сергея в голове. Часами он бывал у друзей, прослушивая в сотый раз уже знакомые катушки.

Вскоре появились первые видеомагнитофоны, в основном, привезенные из-за рубежа. Сергей стал часто бывать у Лешки Князева, отец которого втридорога купил где-то японскую вертушку. Теперь друзья погружались в запретный и манящий западный мир, просматривая видео - концерты и художественные фильмы.

Но своего видака у Сергея не было. Отец отнекивался, когда шла речь о покупке, ссылаясь то на отсутствие лишних денег, то на отсутствие в магазинах самих аппаратов. Но Сергей видел, что отца это попросту не интересовало, как, впрочем, и мать. Они предпочитали все деньги тратить на одежду, поездки на отдых в санатории, где бывали ежегодно.

За видео Сергей в те годы готов был отдать все!

Временами ребята ходили в гости к однокласснице Вале Карамзиной, отец которой, состоя, то ли на торговой, то ли на дипломатической службе, бывал за границей, откуда привозил дочери различные подарки, совсем недорогие по меркам тех стран. У них была мощная стереосистема с бобинником, кассетный магнитофон с двумя вмонтированными колоночками, а, также видеомагнитофон. Еще один – японский стоял на даче для просмотра кассет во время воскресного отдыха. Сергей поражался: «Зачем им столько? У меня нет вообще, а у них целых две штуки!» Эти мысли упрямо вертелись в его голове, а тут Лешка поддал жару своим планом. А что, если позаимствовать у них один? Карамзины люди беспечные, невнимательно следят за сохранностью своих вещей, особенно на даче. Так родилась идея похищения видеомагнитофона, и эта идея просто разъедала Сергея изнутри. Его мучила совесть, но он загонял её поглубже, пряча на самое дно, не допуская к сердцу, стараясь мыслить рационально и повторять: «Ну и что тут страшного? Зачем им так много! Никто и не заметит!»


***

Прекрасным был тот осенний день. Солнце разбрызгивало желтые лучи по лимонным листьям, на которых еще светились изумрудами капли печального ночного дождя. В этот день Сергею было как-то не по себе, хотелось отложить то, что задумано, освободиться от подобных замыслов, уйти куда-то далеко в парк, побыть наедине с собой. Но он понимал, что отмахиваться от разработанного, договоренного плана нельзя, получится так, что вроде бы он в последний момент струсил, отступил, а подрывать свой авторитет не хотелось. Сергей был молчалив, хмур и зол. Князев же казалось и вовсе не переживал - был весел, беспечен, уверен в успехе, шутил. На уроках Сергей сидел, как на иголках, был нервным, пренебрежительным, нагрубил соседу, отказался отвечать по химии.

Его поведение не ускользнуло от внимания Тани, которая понимала его состояние лучше других и уже догадывалась, что их обоих может ждать. Её волнение нарастало. Получили ли её записку? Приняли какие-то меры? На перерыве ей вдруг захотелось подойти к Сергею и все рассказать, но она как-то не решалась. Как он отнесется к её поступку? Это конец, это предательство, это окончательно оттолкнет Сергея от неё. Но, по-своему, она ведь хочет спасти его!

Сергей ждал Князева в переулке, наблюдая за бойкой торговлей у прилавка возле магазина. Продавщицы кутались в длинные, раздуваемые ветром халаты. Ветер гнал багряные листья и рваную бумагу. Приближающийся рокот мотоцикла обнаружил появившегося Князева, скрытого шлемом и очками. Он был горд, напыщен, небрежно затормозил и махнул рукой в перчатке. Другая рука нетерпеливо газовала, вызывая клубы тяжелого дыма. Сергей вскочил на заднее сиденье, и они помчались по городу, как вихрь. Алешка ездил лихо, и часто с недопустимой скоростью. Опасаясь ГАИ, они ехали не центральными дорогами, а дворами, узкими переулками, распугивая голубей, детей и пенсионеров.

Наконец вырвались за город. Острый, пронизывающий полевой ветер нес изорванные в клочья косматые обрывки туч. Проносились мимо унылые поля, косяки птиц разрезали узкими клиньями темно-голубой небосвод.

Проехав несколько километров по асфальтированной автостраде, свернули на узкую проселочную дорогу, хорошо укатанную автомобилями. Пыли после дождя почти не было, и только бесчисленные лужи заставляли Сергея высоко поднимать ноги. Дачный поселок появился неожиданно, встретив их бойкой музыкой, скрипом и лязгом колонок и ведер, стуком топоров и молотков, веселыми голосами детей. Кое-где дымились костры, проглатывая сухую картофельную ботву, тонкие стволы подсолнухов, сухую листву. Кто-то жарил шашлык, и аромат сочного мяса, сдобренного обильно уксусом и вином, смешивался с запахом жареного лука. Бегали куры, кричали петухи, сзывая нетерпеливых наседок склевывать рассыпанные после сбора урожая зерна.

Люди копались в погребах, пилили дрова, готовили окна к зиме, пекли пироги - поселок жил своей особенной жизнью. Сергею была неприятна эта возня: заготовка, хранение - люди думали только о себе, о своем обеспечении. Эти бесконечные мешки, ведра, консервация, погреба, дрова... Ему виделось в этом что-то скучное, необязательное и неправильное, ведь людей интересовал лишь мир утробный, телесный, а не духовный, не чувства. И все эти люди были толстыми, некрасивыми, равнодушными крысами с огромными животами, грубыми и себялюбивыми. А ведь когда-то, вероятно, они мечтали о чем - то высоком, прекрасном. Они увлекались, любили, разочаровывались, а затем сдавались, так как не имели сил бороться, падали, постепенно опускаясь, зарывая самих себя. В конце концов, они успокаивались. Их неумолимо засасывала среда. И все их мечты переродились в утробные желания вкусно поесть, полежать, посмотреть телевизор, лениво перелистывая газету, отмахиваясь от надоедливых детей. А потом, зевая, почесывая животы, завалиться спать, чтобы утром пойти на необходимую, но далеко не всегда любимую работу, где только и ждешь с нетерпением получки, чтобы вновь покупать, потреблять, и нет этому конца. И весь этот бег по кругу завершится смертью. И станут возле гроба неблагодарные, но теперь смирившиеся, склонившие головы дети, которые вновь повторят круг своих родителей, предадут свои мечты, опошлят свою любовь. И лишь некоторые из этих людей не сдадутся, не смирятся, а продолжат бороться за хотя бы частичное осуществление своей мечты. Пройдя через мирские соблазны, они не успокоятся, будут пробовать, творить, и, вероятно, жить им будет нелегко. Но, как весом вклад таких людей, как не страшно им потом умирать, зная, что хоть на пару шагов, им удалось приблизить Далекое и Несбыточное.

Такие мысли одолевали Сергея, когда они проносились по поселку, в самый его край.

«А чем я лучше их?» - подумал вдруг Сергей. – «Тоже поддался собственным преступным желаниям. Они, по крайней мере, трудятся, а я? Но ведь многие из них нечестны, грабят государство, берут взятки... И с ними нужно бороться!»

Здесь поселок кончался. Начинались поля и редкие перелески. Спрятали мотоцикл в кустах, присели, покурили молча.

- Ну, что, Серый? Вперед! - сказал, наконец, Князев. Он заметно волновался, руки его слегка дрожали. Они зашуршали травой к даче Карамзина. Улица на окраине была пустынна, ветер затих, было не по-осеннему тепло. Стояла тишина, слышно было даже, как лист падает с дерева. Дача была окружена высоким крашеным забором. Оглянувшись, быстро перемахнули через забор, мягко спрыгнув прямо на густые смородиновые кусты. Притаились.

Сад был пуст и тих, упавшие листья собраны в аккуратные желтеющие кучи. Казалось, было слышно, как дрожит паутина на кустах. Тихо и мягко пошли на полусогнутых ногах, пригибаясь, опасаясь, что их увидят из окна. Подобрались поближе к дому в глубине сада. У яблони, за кустами крыжовника, притаились вновь. Из глубины двора слышен был разговор, легкое пение, звон посуды - возможно у Карамзиных были гости.

Где-то совсем рядом кто-то начал рубить топором - бах, бах. Удары были сильные, каждый глухо отдавался в сердцах. А еще дальше, в соседних дворах, играли на гитаре, плакал ребенок. Сергею вновь захотелось уйти, но он и виду не подал. Казалось, за густыми деревьями, у дома подстерегала опасность.

Сергею надоело ждать, и он подтолкнул Князева - вперед! Пригнувшись, быстро, прорвались через кусты, холодные ветви яблонь к дому! Ударило сердце - окно было открыто. Князев улыбнулся Сергею и подошел к окну.

И в этот момент черное, сильное, мускулистое тело с глухим рычанием откуда-то прыгнуло на него и повалило на землю. Острые зубы рванули кожанку. Превратившись в черный клубок, оба тела покатились по жухлой траве. Возня продолжалась недолго, и в тот момент, когда Сергей, подскочив, вонзил нож в черное тело, вдруг послышался крик «Стой!», и грянул ружейный выстрел. Князев, тяжело поднявшись, исцарапанный, измятый, с порванной на спине кожанкой, бросился бежать, слегка ковыляя.

Оба в несколько шагов преодолели расстояние до забора, перевалившись через него. Бросились бежать что есть духу, слыша сзади свист, крики, хлопанье охотничьего ружья. Вскоре мотоцикл вылетел на дорогу и помчался на полном ходу, оставив за собой облачко тяжелой осенней пыли.

_______________________________________________________


Глава 3. Таня. «Спаситель душ»


Вернувшись из поездки в колхоз, Таня долго не ложилась спать.

Темнота осеннего вечера липла, как смола, создавая сумрачное настроение. Мама, помыв Танины грязные сапожки, заметила свет в ее комнате и вошла.

- Ты почему не ложишься? – спросила она, присаживаясь на кровать. – Разве не устала?

- Я устала, но спать не хочу, - отозвалась Таня.

- Сними свитер и джинсы, не валяйся в них на кровати. И почему ты не вышла ужинать?

- Не хочу, я не голодна.

- Все-таки надо поужинать.

- Мама, оставь, пожалуйста, меня!

- У тебя неприятности? Как съездили?

- Хорошо съездили. Я просто устала.

- Опять перебирали картошку?

- Да, но нам дождь помешал.

Мать, вздохнув, положила ей руку на лоб.

-Ты не больна? Может, поделишься со мной своими проблемами?

- Ну, пожалуйста, мамочка, я сделаю все, что скажешь. Я сейчас приду, поужинаю, только оставь меня!

- Опять ты замыкаешься. Ладно, ты еще обратишься ко мне за советом.

Мать тяжело встала.

- Иди, кушай, там все еще горячее.

Таня поужинала, с удовлетворением отметив, что, наконец - то, осталась наедине с собой.

За окном мерно стучал в стекла дождь. В полутемноте свет фонаря падал на привычную с детства картину, где была изображена девочка с собакой. Маленькая девочка, обнимающая мохнатую шею пса, радостно улыбалась, а пес смешно высунул кончик языка.

«Ты, как всегда, радостная», - подумала Таня, глядя на девочку, - «А я – нет. Потому что, как ни печально, он не любит меня, не любит… Он даже не хочет смотреть в мою сторону. У него в сердце эта … Зоя. Она, в общем-то, симпатична... А я, разве я хуже её? он выбрал не меня, а другую? Господи, помоги мне разобраться в этом!».

Таня рывком вскочила и, включив настольную лампу, сразу разрезавшую мрак призрачным светом, посмотрелась в зеркало. Она не считала себя уродиной, но сейчас её собственный вид, печальные темные глаза, такого же цвета, чуть завитые, волосы и начинающее крепчать тело вызвали у неё отвращение.

«Я, наверное, скучная, грустная и неинтересная, и какая - то одноцветная, все во мне не так. Кроме того, я, кажется, становлюсь коровкой. Хотя я и не толста, но у меня какие - то крупные кости. Точно - плебейская внешность! А Зоя – изящная, хрупкая, легкая, как перышко. Все в ней прекрасно: тонкие кукольные руки и ноги, волосы, как лен, и глаза, голубые, как небо, как морская даль... Но почему я не такая? Такая уродилась. А сейчас в моде высокие, изящные. Недаром Зойка хвалилась, что у неё фигура манекенщицы. А я даже ниже среднего роста. Такая невыразительная, серая... Кроме того, Зойка умеет говорить с мальчиками чуть строго, умно, с вызовом и слегка надменно, они так иклеятся к ней. А я вечно улыбаюсь или молчу как, дура».

Расстроенная Таня зарылась лицом в подушку. «Он никогда не полюбит меня, его сердце уже занято этой худышкой, этой... куклой. А я опять одна...».

Тане захотелось разрыдаться, чтобы стало легче, но слезы застревали у нее где- то внутри. Вспоминались подробности прошедшего дня, вспомнился весь разговор, подслушанный ею. Не спеша Таня перевернулась на спину, удобно легла, привычно положив ноги на спинку кровати.

«Так, так, они хотят украсть видеомагнитофон, вещь достаточно дорогую. Фактически совершить преступление! Бог ты мой! Как они могли решиться на такое! Ведь если их поймают, то исключат из школы - это первейшее дело! Да еще и выгонят из комсомола. И я его больше не увижу. Несчастный, он будет где - то страдать... А вдруг его посадят в тюрьму? Князева не жалко, это законченный тип. И поделом ему теперь, хотя бы за то, что подделывал оценки в журнале, прятал дневник, украл череп из кабинета биологии. Кроме того, он прогуливает, курит, и, кажется, уже пьет... А Сережку жаль! Хотя, впрочем, ну и пусть! Чего его жалеть? Все равно он меня не любит! Получит по заслугам! Может тогда Зоя узнает, какой он человек и отвернется от него!»

Долго еще Таня лежала в темноте, раздумывая и переживая, и в голову приходили самые разные, порою, совершенно полярные мысли. Вздыхая, вслушиваясь в монотонный стук дождя, все же решила окончательно: «Нет, Сергея жалко. Видимо, он не виноват, это его Князев впутал. И зачем он связался с ним? Он же может на любое преступление толкнуть. Все, что есть отвратительного - заключено в этом субъекте! Надо спасти Сергея, остановить его. Но как? Пойти и сказать ему? Но он же посмеётся над ней! Спросит, откуда узнала? Значит подслушивала? Тогда вечный позор, он будет презирать её! Написать ему письмо? Но это почти то же самое! Сказать родителям, учителям или самой Карамзиной - это значит настучать, заложить. Провалиться сквозь землю можно после этого! Нет, нет нужно по-другому. Необходима полная секретность...»

Таня вдруг увлеклась, вспомнив прочитанные ею детективные и авантюрные романы. «А что, если написать письмо-предупреждение, - подумала она. – «Неизвестное лицо предупреждает о грозящем преступлении. Воспримут как нелепую шутку? Как хулиганскую выходку? Просто не поверят и выбросят письмо? Нет, в подобной ситуации каждый здравомыслящий человек все-таки посчитает, что нет дыма без огня и примет какие-то меры! Во всяком случае, можно попытаться».

Мгновенно вскочив, щелкнув настольной лампой, она села к столу, вынула лист бумаги.

Когда Таня закончила писать, то почувствовала, какое - то удовлетворение. Откинулась на спинку стула. «Он еще благодарен мне будет! Со временем, надеюсь, поймет, от чего я спасаю его... Какие только глупости иногда совершает человек! Возможно, с моей стороны — это будет маленькая месть».

Легла, свернувшись калачиком. В такой её позе застала мама, белеющая в полутьме ночной рубашкой.

- Я зашла выключить свет, думала, что ты уже спишь!

Мама присела рядом, и легонько погладила волосы дочери. «Какая же моя Таня непонятная, упрямая, но, в то же время, хорошая», - думала она. – «Не очень ей везет в жизни, вечно одна, возится со своими книжками, людей не замечает. Говорит, что не понимает их, а они не понимают её, а сама такая скрытная, о своих обидах ничего не рассказывает. Сколько раз уже вызывала её на откровенный разговор - все напрасно. А так хочется помочь ей, потолковать о девичьих горестях, посоветовать что-то, ведь и я сама такая была...»

- Ну, скажи, что случилось, поведай мне.

Таня подняла голову:

- Ох, мама, проблемы разные, школьные.

Мать серьезно посмотрела на дочь. В её глазах отражались искорки света лампы. Она сказала назидательно:

-Ты уже сейчас должна подумать о будущем. Закончишь десятый класс, куда будешь поступать, какую профессию изберешь? Это сейчас главное!

- Ах, мама, не спрашивай. Я еще не решила! Может быть учителем, может быть библиотекарем. Мне нравится возиться с книгами, когда слышу шорох страниц - волнение пробирает...

Когда мама погасила свет и ушла, Таня, наконец – то, дала волю своим напряженным чувствам и залилась слезами. Постепенно ей стало легче, и она крепко уснула.


***

Таня всегда ладила со своими родителями и очень их любила. Никогда отец или мать её не били - такие у них были принципы, даже если Таня порою проявляла непослушание. Они жили дружной, крепкой семьей и только в последнее время Таня "в семье родной, казалась девочкой чужой".

С того далекого, сказочного детства, что окутано дымкой времени, Таня запомнила ласковые руки мамы, добрые её глаза, звук воды, льющийся в таз, и поднимающееся оттуда облако пара. Мама доливает холодной воды, долго пробует её струящимся движением руки и, развернув полотенце, в которое была завернута Таня, опускает её в таз. Колючее, холодное пространство черно - белой комнаты обрывается, исчезает, тело обволакивается убаюкивающей горячей массой воды, блаженное тепло разливается по телу, покалывая в пятки.

Таня смеется, когда мама, набрав этой воды в кувшин, тоненькой струйкой поливает её, тело мгновенно остывает в холодной комнате, покрывается пупырышками. Мама бережными движениями рук намыливает Таню, едкое мыло больно щиплет глаза, Таня визжит, а мама быстро вымывает ей глаза горячей струйкой из кувшина. А за окном мороз нарисовал столько сказочных узоров на стеклах! Таня слегка дрожит, завернутая в теплое, мягкое полотенце, а за окном, хрустя сапогами, ходит отец...

Таня помнит двор того дома, где они снимали квартиру: заботливо гребущихся кур, хитрых красноглазых кроликов в клетках, толстого дымчатого кота, дремлющего на солнце... Отец готовит удочки, раскладывая готовые на низкой покатой железной крыше сарая. Мама развешивает на проволоке белье, и оно тяжело полощется на ветру. В углу двора - куча белого песка, из которого Таня строит домики для гномиков, а вместе с соседским мальчиком Ваней - замки с башнями, ров, наполненный водой, с деревьями, растущими вокруг. Рядом - солдаты с флагами, пушечками. Они будут проводить штурм. Таня увлечена, она даже забыла о своих куклах. Потом Ваня катает её на велосипеде, большом, ослепительно красном. Вот Таня едет одна, волнуется, боится упасть. У неё возникает гордость оттого, что у неё получается, что, двигая ногами, она заставляет велосипед мчаться, и радость переполняет ее.

Очень она любила гулять с отцом. Она усаживалась на сильной его шее, обхватив ручонками курчавую его голову, и они шли так далеко за город. Вкрадчиво, осторожно опускался вечер, уставшее солнце алыми отблесками омывало железные крыши домов, скользило вниз, цепляясь за деревья, то и дело выныривая из-за крыш и деревьев, пока, наконец, расплывшись огненным заревом, устало засыпало где-то на краю земли.

Они выходили за город, в поле - сумрачное, необозримое, слушали пение сверчков и шепот ветра. В сумерках жило лишь шоссе, питаемое разрезающим мрак желтым светом редких автомобилей. На небе рождались молодые, свежие, нарядные звезды, перемигиваясь друг с другом, а их предводитель месяц - покачивал рогатой лукавой головой.

Отец пел военные, солдатские песни, мужественные и печальные. И Тане нравилось подпевать уже хорошо знакомые мотивы, одновременно наслаждаясь простором и ночным спокойствием. Тайна и мудрость природы уже тогда затронули её душу и не покидали её никогда. Этот мир дружелюбия и спокойствия, царивший в семье, стал резким диссонансом тому жестокому школьному миру, что встретился Тане.

Придя в школу, она добродушно и смело подходила к одноклассникам, предлагая дружить, уверенная, что они откликнутся на её зов. Действительно, поначалу она подружилась со многими, но потом начались презрительные смешки за её спиной, холодность, мелкие обиды. Некоторые подруги, пользуясь её простодушием, считали своим долгом выманить у нее красивую переливающуюся авторучку, игрушку, открытку, блокнотик или книжечку, ничего не предлагая взамен. Мальчишки часто толкали ее, давали подножки, смеялись. Унижение, грубость, жадность, коварство, жестокость – вот, что было ответом на её дружбу. Все они были как - будто из другого мира - холодного, чужого, нечеловеческого. И все-таки Таня не отчаивалась наладить контакт! Часто в кругу девчонок она увлеченно рассказывала те истории, что поведал ей отец, пересказывала интересные книжки, какие читала ей мама. А они слушали невнимательно, часто презрительно фыркая, смеясь. Казалось, ничто их не интересовало, они ничего не читали, больше играли, собирали, коллекционировали; цель их состояла в том, чтобы собрать больше и выманить у кого-то, обманув его, а не поделиться тем, что есть, не говоря уже о том, чтобы великодушно подарить.

Через какое-то время Таня уже начала понимать, что слишком уж строго судила одноклассников. Были у них и хорошие черты. Но, все же, школьный мир нанес ей такой душевный удар, что она даже не хотела идти в школу, плакала и говорила, что ни с кем там не может подружиться.

Постепенно она привыкла к такому новому и сложному миру, далеко не всегда справедливому, стала держаться в стороне от других, больше молчать, замыкаясь в себе, и лишь только с некоторыми сохранила дружественные отношения. Настоящей её подругой стала Роза Давыдова, маленькая и тихая девочка. В Розе было много того, что было и в самой Тане: созерцательность, простодушная восторженность, мудрое спокойствие и терпимое, почти любовное отношение ко всему окружающему, страсть к книгам. Роза переехала из другого города и пришла в школу, когда Таня была уже в пятом классе. Вместе они ходили в музыкальную школу, играли на фортепиано, часто вдвоем учили уроки либо дома у Розы, либо у Тани. Таня привила своей подруге любовь к стихам, передав ей то, что волновало её саму и радуясь душевному отклику Розы на это.

Училась Таня хорошо, тройки были редко, а двоек она не допускала. Не любила математику, но обожала литературу, языки, историю. На уроках была внимательной, поэтому её всегда ставили в пример.

Стремительно бежали школьные годы. Таня расцветала, превращаясь из долговязого, угловатого подростка в привлекательную девушку. Она стала серьезней, но внутри оставалась такой же романтичной и поэтичной. Как и её сверстниц, Таню стали интересовать проблемы дружбы и любви. Она стала читать серьезную литературу, открыв для себя целый мир зарубежной классики. Благодаря тому, что она была многолетним добросовестным читателем библиотеки, ей доверяли редкие книги, разрешенные лишь в читальном зале. Часто до ночи Таня зачитывалась потрёпанными томиками Гюго и Стендаля, Гете и Гофмана, Диккенса и Войнич, Драйзера и Хемингуэя.

Закончив девятый класс, Таня ощущала себя совсем взрослой. Уже с начала весны она почувствовала какое-то неясное томление в груди, энергию, бьющую внутри неё. Ей кружила голову пьянящая, расцветающая вокруг природа, просыпающаяся ото сна. Тонкие ветви деревьев взорвались почками, открыв путь маленьким клейким листочкам. Запах яблоневого цвета и душистой сирени кружил голову. Сбросив почерневший, умирающий снег, земля родила шелковистую травку, солнце из равнодушного, холодного стало добрее и теплее. Умытая майским дождем природа улыбалась, растопив людские сердца, разбудив птиц, поющих на радость весне. Тане тоже хотелось петь, танцевать, смеяться. Ей снились удивительные, приятные и загадочные сны: приходил Он - нежный и сильный, как капитан Грэй из "Алых парусов", сжимал её в объятиях, и их уста сливались в нежном поцелуе.

Таня стала больше времени проводить у зеркала, рассматривая себя в различных нарядах, создавала воображаемые прически. Надев легкое воздушное платье, подведя ресницы, накрасив губы, надев новые туфельки на высоком каблуке и взяв легкую сумочку, она прогуливалась по городу, наслаждаясь весной, легкостью воздуха, ощущая на себе взгляды юношей, что доставляло ей неописуемую радость. За спиной начинали расти невидимые крылья и, кажется, сейчас взлетишь в небеса. Ласковый ветер обвевает тело под лёгким платьем, и это прикосновение так приятно, что плакать хочется от неведомого счастья... Такой праздник души был нов для Тани, и он украсился тем самым волшебным вечером с Сергеем, принесшим позже грусть и печаль.


***

Несмотря на накрапывающий дождик, Таня в этот вечер пошла к Розе. Вместе они готовились к серьезной контрольной по алгебре. При свете лампы, сгрудившись у конспектов и учебников, они решали некоторые сложные примеры.

- Ну, все. Не могу уже, устала, голова раскалывается на части, - сказала Роза, захлопнув учебник.

- А что ты запоешь завтра? - улыбнулась Таня и подчеркнуто вздохнула.

- Да будь, что будет. Ну не дается мне эта "высшая математика". И кто её выдумал?

- «Алгебра и начала анализа», - грустно прочитала Таня на обложке учебника.

- Раньше это проходили на первом курсе института, а теперь нам вдалбливают это в школе.

Таня посмотрела в окно.

- Уже поздно, мне пора идти.

- Сейчас будут готовы мамины пирожки, подождёшь? - спросила Роза, заботливо искушая.

Таня заколебалась:

- Пожалуй, нет. Дождь начинает усиливаться. Темно и время позднее. Мои старики хоть и не перепуганные, но, если я через час-полтора не появлюсь – будут очень волноваться. А до дома еще добраться надо!

В полутемной прихожей она натянула на свитер курточку и попрощалась. Роза жила далеко от Тани. Необходимо было ехать несколько остановок на автобусе. Летом такое расстояние преодолевалось без трудностей пешком, но в осенние сумерки не каждый решится идти через узенькие улочки, мимо частных домов с их мрачными стенами, глухими заборами, запирающимися калитками, лязгающими цепью, воющими собаками. Хмурые, грязные улицы практически не освещались и были схожи с утробой зверя. Идти было жутко и трудно.

Таня долго топталась на остановке. Автобус часто задерживался, и сейчас, как назло, улица была пустынной. Немногочисленные пассажиры, поругивая автобус и погоду, разошлись, и Таня, отчаявшись, накинула глубже башлычок, храбро перешла дорогу и вступила в таинственную мигающую темноту старого города.

Ветер трепал ветви деревьев. Тьма сгущалась, легкий знобящий дождик тихонько постукивал по башлыку куртки. Во мраке трудно было обходить грязь, и Таня старалась держаться поближе к домам, где немного суше, поминутно опасаясь собак. Так она шла какое - то время, постепенно привыкая к темноте.

Дождь прекратился, идти стало легче. Впереди горел фонарь, а в конце переулка уже виднелась залитая огнями площадь перед возвышающимся зданием театра. Впереди была цивилизация!

Неподалеку послышались голоса, хриплое пение, звон гитары. «Подвыпившие юнцы», - подумала Таня и заторопилась. Она неприязненно относилась к уличным парням, не терпела их приставаний и сальных шуточек.

Они шли вчетвером, что-то орали и смеялись. Таня отошла в сторону и почти вжалась в забор. Они окинули её взглядами.

- Ты посмотри, какая "фемина", - произнес один из них удивленно.

- Кто, кто? - послышались голоски других. Они вглядывались в полумрак. Таня, пройдя мимо, ускорила шаг, но слышала, что парни повернули и пошли за нею. Тане оставалась идти несколько минут, площадь уже была видна достаточно ясно.

- Девушка, а вы не хотите познакомиться с нами? - произнес один деланным елейным голоском. Таня молча шла дальше.

- Ну, это девушка, невежливо, - захихикал другой. – Мы ребята хорошие, веселые, умеем отдыхать, а вы молчите. Вы прямо мороженая рыба какая - то, как будто только из магазина!

Все дружно загоготали, а один из них забежал вперед и преградил Тане дорогу. Это был долговязый, волосатый тип, на круглом упрямом лице мигали маленькие тупые глазки. Он отвратительно осклабился, видимо был откровенно пьян.

- Стойте девушка, - говорил он, едва ворочая языком, - мы хотим с вами пообщаться!

- Послушайте, я спешу, дайте, пожалуйста, пройти, - сказала Таня как можно вежливее, хотя внутри у нее все бурлило.

- Х-ха! Она спешит! Скажи, какая прынцесса, - громко сказал долговязый, и эта его бесцеремонность и наглость вселили больше уверенности в его спутников.

Они обступили Таню.

- А вот мы не спешим, - сказал невысокий парень с елейным голоском. - И хотим, чтобы ты прошлась с нами, прогулялась. Мы тебя не обидим.

И уже совсем другим голосом добавил:

- Братва, да она классная бабенка! - и всмотрелся в её лицо. От него пахло перегаром.

- Щас, мы её погладим, - произнес плотный парень, до сих пор молчавший.

Его прыщавое лицо показалось Тане знакомым. Он протянул к ней руку.

Таня инстинктивно отшатнулась, у нее сжалось сердце. Ах, почему она не дождалась автобуса... Нужно прорваться и бежать, мчаться поскорее к площади и кричать, там часто дежурят таксисты на своих машинах.

- Ребята, я, вас прошу, отпустите меня. Вы выпили, идите домой, отдохните.

Раздался наглый истеричный хохот.

- Слышь, она нас домой отправляет! Если мы и пойдем домой, то только вместе с тобой, - сказал прыщавый, и, схватив её больно за руки, притянул к себе.

Таня вскрикнула, пытаясь вырвать руки, но бесполезно - она была схвачена, словно клещами. Волосатый, гогоча, нагло облапил её. Таня вновь закричала, с надеждой подумав, что, может, кто-нибудь из обитателей этих домов услышит. Но дома молчали, как мертвые, хотя в некоторых окнах горел свет. Люди отсиживались за своими заборами и замками.

- Тихо, не кричи, дура! Из домов никто не выйдет, а до площади далеко - не услышат, - сказал кто-то спокойным и трезвым голосом. Это был четвертый, стоявший сзади с гитарой.

Таня была в отчаянии.

- Отпустите, прошу вас! - закричала она, все еще оглядываясь на притихшие мокрые дома и темные калитки. Кое-где лаяли собаки, да ветер трепал фонарь, который медленно раскачивался, поминутно мигая. Кто-то из них, закурив, ткнул зажженной сигаретой ей в лицо:

- Закурить не желаешь, девочка?

- Пойдешь с нами!

Таня все оглядывалась на площадь. Хоть бы один прохожий прошел!

Парни нагло болтали, хохотали, тянули её за собой, пока вдруг откуда-то из полумрака не раздался спокойный выразительный голос:

- Отпустите её! Ребята, право же, четверо на одного - нехорошо! Тем более, перед вами девушка!

Все мгновенно оглянулись, застыв в оцепенении. Недалеко, в свете фонаря, стоял незнакомец в длинном пальто и шляпе. Он был с виду молод, худощав, черты его лица скрывались тенью от обвисших полей шляпы.

Стоял он гордо и прямо, говорил твердо, почти не повышая тона:

- Нехорошо так! Вас, что же, не учили вежливому и учтивому обращению с дамой? А вы сейчас ведете себя как варвары, как дикари-людоеды. Отпустите девушку, извинитесь и идите по домам, а завтра хорошенько подумайте о том, что вы сделали.

- Слушай, дядя, вали отсюда, пока мы тебе не накостыляли! - хрипло сказал прыщавый.

- Ишь, какой моралист выискался, как бы сам по роже не схлопотал, - добавил елейный голосок.

- Зачем же так? - слегка улыбнулся незнакомец. - Давайте разойдемся мирно. Отпустите девушку!

- Она с нами, - вдруг сказал кто-то. - Это наша девушка. Мы с ней просто выясняем отношения. Так что не вмешивайся!

Таня бурно запротестовала. Появление таинственного прохожего внушило ей какую-то надежду на спасение.

- Нет, нет, они сами ко мне пристали! Я шла домой и совсем с ними не знакома, - поспешно заговорила она.

- Что ты врешь! - заорал один из хулиганов и шлепнул её по щеке. - Сучка ты наша, шалава подзаборная.

Таня вскрикнула.

- Ну, это уже переходит все рамки, - сказал незнакомец. - Отпустите её, она не хочет идти с вами! Я приказываю!

- Да кто ты такой, чтобы приказывать! - закричал невысокий парень.

Вдруг Таня заметила за спиною незнакомца одного из парней, незаметно подкравшегося сзади.

В руках он держал увесистую заборину, вырванную из чьей-то ограды.

Таня испугалась, но ей быстро закрыли рот.

- Слушай, ты мне надоел, - сказал парень и поднял палку.

Незнакомый прохожий ступил шаг в темноту, как - будто что-то шепнул, а потом, вдруг блестяще ударил парня носком ботинка в коленную чашечку. Тот ойкнул, но прохожий не дал ему опомниться, быстрым движением перехватив руку парня за кисть, мгновенно закрутил её за спину. Заборина выпала.

- Ой, больно, - зашипел парень, отскочив в сторону.

Все это происходило на глазах изумленной публики. Руки, державшие Таню, мгновенно разжались - хулиганы готовились к нападению. Маленький с елейным голоском остался с Таней, держа её за руку, а долговязый, подскочивший к незнакомцу с кулаками, тут же получил удар ногой в пах, согнулся и заскулил, прыгая на полусогнутых ногах. В тот же момент прыщавый подскочил сбоку и махнул рукой, блеснув металлическим предметом, и незнакомец как-то поморщился, согнулся.

- Ах, так! - морщась от боли, досадливо сказал он и произнес громко одно слово «Царь!»

Мгновенно появившийся из темноты огромный, с теленка ростом, густой клубок шерсти, беззвучно прыгнул на нападавшего. Тот заорал, как оглашенный. Бешеный ком, схожий больше с медведем, метнулся к другому парню. Щелкнули зубы, послышался звук раздираемой ткани. Глухое урчание огромного пса превратилось в рев.

Насмерть перепуганные, израненные острыми клыками, хулиганы позорно бежали вглубь переулка.

Путь был свободен. Таня вздохнула облегченно. Незнакомец отозвал собаку и погладил её по густой шерсти, успокаивая. Пес гневно лаял в сторону скрывшихся во мраке, одновременно обнюхивая Таню. Она осталась наедине с человеком в пальто. Глядя в темноту, он философски, как бы для себя, произнес:

- Они бежали во мрак, их же породивший!

Таня была переполнена чувством благодарности за свое спасение.

- Вы так помогли мне. Я просто не знала, что и делать! Большое спасибо!

Она решительно протянула руку.

Он смотрел на неё заинтересовано, поглаживая спину пса:

- Какие пустяки. Защищать человека, попавшего в беду - это долг каждого. Я видел, как вам было плохо, и помог.

Он слегка улыбнулся и пожал её протянутую руку. Улыбка его была какой-то болезненной, вымученной.

- Кроме того, это не столько я, сколько Царь, - добавил он. Когда он произнес имя, пес радостно завилял хвостом.

- Ой, а я и забыла поблагодарить вашу огромную собаку. Она не кусается? Можно взять её лапу?

- Как она кусается - вы уже видели, - сказал, незнакомец. - Но к хорошим людям это не относится, правда, Царь? Дай лапу, Царь, это хорошая девушка...

Царь посмотрел своими коричневыми глазами в глаза Тани, а потом не спеша протянул свою толстую, мохнатую и тяжелую лапу.

- А какая это порода?

- Ньюфаундленд.

- Так это же название острова! Он возле Канады!

- Точно. Вы хорошо знаете географию. Собака как раз оттуда, - он лукаво улыбнулся, потянулся к ошейнику и, внезапно сморщившись, схватился за бок.

- Что с вами? - испуганно воскликнула Таня. - Вы ранены?

Незнакомец сунул руку под пальто, а когда вынул - она была вся в крови.

- Да у вас кровь, - заволновалась Таня. Мысль о том, что из-за неё пострадал человек, сжала её сердце. - Необходимо вас перевязать и отвести скорее в больницу.

- Успели пырнуть ножом, сволочи, - стиснув зубы, сказал незнакомец. – Впрочем, ерунда, царапина, обойдемся без больницы!

- Но вы же истечете кровью! Возьмите хотя бы мой платочек, - быстро проговорила Таня.

- Благодарю покорно! - Незнакомец, взяв свой платок и соединив его с Таниным, приложил их к ране.

- Ничего, заживет. Пустяки!

Он подошел ближе к фонарю.

- Да они лишь кожу распороли. Нож в складках одежды застрял. Так что рана пустяковая! Бывает и похуже!

Для Тани все происходило, как во сне. То, что уже поздно, и дома ее наверняка ждут и тревожатся, как-то позабылось.

- А вы далеко живете? Я обязательно провожу вас, вы все-таки ранены.

- Я живу недалеко, но как же вы? Мой долг, прежде всего, довести вас! - сказал незнакомец.

- Куда вы пойдете в таком состоянии, - покачала головой Таня. При свете она видела, как побледнело лицо незнакомца. В голове у неё мелькнула мысль, что она не так давно видела где-то этого человека и эту собаку.

Оказалось, что идти им почти по дороге. Незнакомец жил недалеко от Таниного дома, всего в нескольких кварталах. Он сначала отказывался опираться на её руку, но она настояла.

Так они и шли вместе по улице, украшенной сине-розовым светом фонарей, обходя блестящие золотыми и голубыми искорками лужи. Из-за туч показалась желтая луна. Таню переполняло чувство благодарности, желание проявить участие и заботу.

Договорились, что зайдут сначала к нему перевязать рану, а потом он проводит Таню.

Дождь уже давно закончился, и ветер гнал маленькие волны по черным блестящим лужам. Временами порывы ветра качали черные деревья, и тогда огненно-темный водопад тяжелых от дождя листьев медленно опускался на асфальт. Небо украсилось серебряными звездами.

Незнакомец шел медленно, молчал, изредка бросая необходимые фразы. Видимо, он чувствовал себя не лучшим образом. Пес спокойно и важно шел рядом, его шерсть от дождя слиплась.

«Его помыть надо бы», - подумала Таня. Её нервный стресс, вызванный сильным эмоциональным напряжением, постепенно улетучился, но чувство огромной благодарности к незнакомому человеку, спасшему её честь, а возможно, и жизнь, только усилилось, заставило её преисполниться решимости, преодолеть всегдашнюю застенчивость. Чувство заботы и долга привело её к жилищу незнакомца, по её мнению, благородного и честного человека.

Они вошли в темный подъезд и, почти на ощупь, пробрались по лестнице. Незнакомец вынул из кармана пальто фонарик и попросил Таню подержать его. Острый желтый сноп света помог ему вставить ключ в замок. Вспыхнул свет в прихожей. Здесь было мало вещей, что выдавало одиночество хозяина. Таню вдруг охватило новое волнение, нерешительность, но незнакомец дружелюбно улыбнулся, и его улыбка сразу развеяла все её тревоги:

- Проходите, не стесняйтесь, гостьей будете! - А потом приказал собаке:

- Царь! На место!

Собака улеглась на коврике в прихожей, оставив за собой на полу грязные следы лап. Таня забеспокоилась:

- Давайте быстро, вашу аптечку. Сделаем перевязку.

Как хорошо, что они проходят медицинскую подготовку в школе!

Таня помогла незнакомцу снять пальто. Под свитером было огромное кровавое пятно, платочки пропитались кровью, капающей на пол. Висевшая над холодильником аптечка, содержала в себе минимум лекарств, необходимых человеку. Таня быстро нашла спирт, йод, бинт и пластырь. Рана над бедром была неглубокой и, закончив перевязку, Таня сказала:

- Я думаю, быстро заживет. Вы так пострадали из-за меня, извините меня и большое спасибо вам!

- Ну, за такую красивую девушку стоит пострадать, - полушутя произнес незнакомец, и это смутило Таню. Потом он серьезно добавил:

- В мире столько лжи и насилия, что если люди не будут помогать друг другу, то погибнут. Что вас привело в такой поздний час в эти жуткие края?

Таня рассказала о своем возвращении от подруги.

- Вам следует быть более осторожной. Молодая девушка, да еще в такое позднее время, не должна ходить одна. У нас, к сожалению, можно встретить всяких мерзавцев и подонков. И тут незнакомец спохватился:

-Простите, я так и не представился сам и не узнал имени моего прелестного доктора. Антон Иванович Терехов. Но это слишком длинно и торжественно звучит. Меня все просто зовут Антоном, прошу и вас так меня называть.

-А я — Таня. Таня Ласточкина.

- Очень приятно.

Антон слегка поклонился, пожав немного смущённой Тане её маленькую протянутую руку.

- Да что мы сидим на кухне! Таня, прошу вас в комнату.

Таня неловко встала и прошла вперед. К ней вернулась былая застенчивость, но полностью смущенной она себя не чувствовала. Чем-то хорошим и добрым веяло от этого человека. Чувствовалось, что он не может её обидеть, причинить ей зло, тем более, он был её спасителем.

Войдя в комнату, она остановилась, очарованная. Казалось, стены комнаты растаяли, открыв чудный, удивительный мир! Он был подобен сказочному замку или волшебному музею.

Мягко струился свет, озаряя многочисленные картины, из которых просто било в глаза волшебство и удивительная энергия. Самые разнообразные тона красок – снежно-белый. пронзительно-голубой, бирюзовый, гранатово-красный, мягко-зеленый, лимонно-желтый, ослепительно синий сочетались в гармоничных переливах. Здесь было то, что Таня, казалось, уже давно видела, имела в душе, но никогда не могла выразить - так были верно подмечены художником и переданы на полотнах эти состояния души. Впечатляло также и обилие, разнообразие тем, образов и сюжетов.

Среди молочно-белых, легких облаков летели прекрасные лебеди, и далеко внизу виднелась печальная, забытая земля, покинутая ими, и грустная девушка в белом платье с надеждой и печалью глядела им вслед.

Скачущие по огненно-красной равнине быстроногие лошади, легкие, свободные, сильные и гордые своей свободой, бегущие навстречу огромному, ослепительному солнцу.

Неземной закат с удивительными оттенками красок, брызжущий потоками света из-под нависших низко облаков.

Темный, до черноты, дремучий, бушующий, страдающий от бури лес, где хозяин-ветер гнет мощные деревья. Но картина вселяла надежду, веру в то, что лес устоит перед натиском неистовой стихии.

Ослепительно-нежные, голубые и белые краски гор в сочетании с сиренево-синим небом.

Великолепная картина грозы с белыми и огненными зигзагами молний, бушующей над маленькой темной деревней.

Прекрасные оттенки моря, сурово бьющегося о мрачные древние серые скалы, на которых высится древний замок с единственным огоньком в башне.

Страдающий, изможденный старик над восковым, бледным лицом умирающего сына.

Сидящая у зеркала и смотрящая на свое отражение, полунагая, с алебастровой кожей и водопадом льющихся волос, девушка.

И множество других образов и сюжетов - всех их невозможно было бы перечислить, их нужно рассматривать тщательно и долго, получая истинное наслаждение, испытывая праздник души.

Несмотря на то, что Таня смогла лишь охватить взглядом, вобрать в себя лишь часть всего этого великолепия, оно уже плеснуло в её душу, заставив её запеть, заставило содрогаться её сердце, ликовать каждую клеточку тела. Когда она, наконец, опомнилась, то переполненная трепещущим радостным чувством едва не задохнулась, тихо взялась за сердце и легонько присела на краешек стула. Только тогда она вспомнила об Антоне, застывшем у дверей, чуть улыбающемся, довольным произведенным на девушку эффектом от его работ.

- Так вы художник! - вырвалось у Тани.

- Ну, это может быть громко сказано! Просто занимаюсь живописью в меру сил, - сказал Антон, усаживаясь в скрипучее кресло напротив.

- И все это вы сами нарисовали? - спросила впечатлительная Таня.

- Практически все эти картины написаны мной, за исключением тех, что стоят в углу, их недавно подарил мне мой друг Володя, и я ещё не придумал, куда их повесить. Вам очень понравилось?

- Понравилось - не то слово, - смело сказала Таня. - Я просто очарована ими. Такого искусства я еще никогда не видела.

- Танюша! Давайте перейдем на "ты", так нам будет проще общаться, - вдруг предложил Антон.

Таня кивнула, не придав этому большого значения.

- Таня, разве ты не была в музеях, выставочных залах? – спросил Антон.

- Практически нет. Из города мы только дважды выезжали на экскурсию. Но я люблю живопись, у меня есть репродукции некоторых художников, чьи картины производят на меня впечатление. Кого? Семирадского, Врубеля, Васнецова, Куинджи, Рериха, Глазунова, Шагала, например, ну, еще, иконопись Андрея Рублева. А также, конечно, западных мастеров-классиков. Но, здесь… я отчетливо увидела все наяву, это заставило меня так переживать, что передать трудно…

- Я все и так вижу и, очень рад, что тебе понравилось. Ты немного не похожа на других, раз искусство способно тебя волновать. А ведь это только мое искусство, оно еще не так совершенно, а если бы ты видела работы моих друзей ...

Таня рассматривала картины, прохаживаясь по комнате, что-то говорила, находясь под впечатлением, а Антон не спеша комментировал сюжеты полотен, наблюдая за девушкой, такой трогательно очаровательной, что у него защемило сердце. Он вдруг понял, что видит перед собой чистую, светлую душу. Она открыта для всего – дружбы, любви, творчества.

Рассказывая о своих работах, он уже явственно представлял, как у нее может сложиться судьба в этом мире. Особенно, если такая душа неокрепшая, открытая и чистая - встретится с грязью, грубостью, глупостью, насилием....

А ведь ещё полчаса назад она находилась на грани этого. Что заставило её идти куда-то с незнакомым человеком, оказывать ему помощь, а потом восторгаться здесь картинами так чисто и простодушно. Что это, как не наличие доброй, благородной и сильной души, пока ещё не подвластной тьме. Ах, как хорошо, что он привел ее сюда! Теперь обида, нанесенная ей мерзавцами, была смыта хоть чем-то добрым и прекрасным, проникшим в самое её сердце. И как важно вовремя протянуть ей руку дружбы, укрепить её в этом, уберечь её от возможного падения.

Антон вдруг заволновался и, чтобы успокоиться, стал смотреть в открытое окно. Таня заметила на столе над диваном, множество небольших работ с гномами, принцессами, кораблями и замками.

- Это я начал писать иллюстрации к сказкам по заказу одного издательства. Часть уже сделал. Тут еще много набросков, - пояснил Антон.

Затем Таню привлек портрет красивой светловолосой девушки с тюльпанами в руках. На голове у нее был капюшон, и глаза были печальными.

- Какой трогательный портрет, - сказала Таня. - Это реальная девушка или созданный в воображении образ?

- Эта девушка была моей женой, - просто сказал Антон.

- Удивительно красивая у вас жена, - сказала Таня, чуть смутившись. - Но почему вы говорите "была"? Ой, простите, я, кажется, перехожу грань дозволенного!

- Ничего тайного в этом нет. Она действительно была. Она погибла…

- Боже мой! - волнение Тани было искренним. - Но как же это?

- Произошла трагедия...

Таня видела, как нелегко Антону даются эти слова.

- Вам очень тяжело вспоминать, не нужно...

- Это долгая история, - махнул рукой Антон, вздохнув. - Это давно было…. Как-нибудь в другой раз... Но мы опять на «вы»?

- Мне трудно как-то сразу привыкнуть…

- Понимаю!

Таня вдруг почувствовала время. Чувство реальности вернулось к ней, и она, забеспокоившись, посмотрела на большие часы на стене, сделанные в виде теремка. - Простите, но я засиделась у вас. Мне ведь нужно идти.

- Подождите, - опомнился Антон. – Что же это я? Даже не предложил вам кофе. Через минуту все будет готово!

И он поднялся, направившись на кухню.

- Нет, нет, что вы, уже поздно, мне нужно домой, иначе родители будут искать меня, и перевернут весь город.

В её голосе была решительность, да и время было уже позднее, и Антон сказал:

- Погодите, я вас провожу, только наброшу пальто.

- А как же ваша рана? - забеспокоилась Таня. - Может вам лучше полежать?

- Да, пустяк это, царапина, заживет быстро. А чувствую я себя вполне сносно.

Антон помог Тане одеться, затем вынул из шкафа две большие книги с цветными иллюстрациями и положил в пакет.

- Возьмите, почитайте, если интересуетесь искусством... Здесь хорошие репродукции и немного полезной информации. Но главное – репродукции. Внимательно смотрите их, это многое дает…

- Большое спасибо, - обрадовалась Таня, быстро перелистывая тома.

Вышли вместе в промозглый осенний вечер. Дождя не было, лишь ветер по-прежнему ворочал озябшие листья. В лужах опрокинуто отражались серебряные холодные звезды, спокойная величавая луна, горящие желтые фонари.

Царь аккуратно обходил лужи, важно и неторопливо, с чувством собственного достоинства.

Таня все еще была под впечатлением картин и необычного знакомства, и поэтому думала о своем. Антон кутался в пальто, краешком глаза наблюдая за девушкой.

Когда они дошли до её дома, Таня повернулась лицом к Антону:

- Ну, что, будем прощаться. Вот здесь я живу. Спасибо вам еще раз за все, что вы сегодня для меня сделали. Спасибо тебе, собачурка, - она взлохматила шерсть Царю, вдруг испугавшись сама этой смелости и удивляясь тому, что Царь её не тронул.

Антон улыбнулся, догадавшись о причине ее удивления, и сказал:

- Он хороших людей не трогает. Умный пес.

А потом серьезно, глядя пристально в глаза Тани, сказал:

- Таня, послушай меня внимательно. Я чувствую, что ты не такая девушка, как другие. Ты особенная, душевная… (Таня смущенно махнула рукой). Таких, как ты - удивительно чистых, добрых, очень мало на свете. Я не знаю, увидимся ли мы еще... Но я тебя приглашаю приходить в гости, когда выпадет свободное время. Адрес ты знаешь. Если меня не будет, пиши записку и бросай в почтовый ящик, безо всякого стеснения. Помни, в моем доме никогда не обижают и никогда никого не унижают. У нас можно говорить, можно молчать, читать, петь, в общем - свобода! Я тебе многое покажу, познакомлю с друзьями. Приходи! Хорошо? Я видел, как ты реагировала на искусство, мне не хотелось бы, чтобы мы - люди, у которых общие взгляды и интересы, общие души - жили разъединенно в этом мире.

Антон чувствовал, что говорит отрывочно, бессвязно, не так, как ему хотелось бы, и в душе ругал себя...

А ветер играл нежными, пушистыми волосами Тани, и в темноте горели её глаза. Тане передалось волнение Антона, но она ещё не могла осмыслить важность этой встречи. Ей казалось, что впереди много интересного, увлекательного!

- Я обязательно приду. Вот только освобожусь.

И ее маленькая ручка исчезла в большой руке Антона.

Зайдя в подъезд, она остановилась на лестничной площадке первого этажа, потом, внезапно для себя, пошла вниз и тихонько выглянула из дверей подъезда.

Высокая фигура в пальто и огромный черный пес удалялись, шагая вдоль аллеи, забросанной охапками листьев. Она мгновенно вспомнила тот вечер в парке, когда она летала между звезд, трамвай, забрызганное изумрудными каплями окно и фигуру человека с собакой, насквозь промокших под дождем.

Она улыбнулась, и, освещенная какой-то небывалой радостью, даже не думая о неизбежном оправдании дома перед взволнованными родителями, быстро метнулась наверх.

__________________________________________________________

Глава 4. Сергей. «Грани Алмаза»

Он сидел у костра, вслушиваясь в шорох леса, который мощной серо-зеленой громадой раскинулся перед ним, исчезая далеко за горизонтом. Голубоватый дым костра заставлял слезиться глаза, принося аромат горящих еловых веток. Временами он палкой ворошил тлеющие уголья веток, пробуя пекущуюся в черной золе картошку.

Вспомнился ночной сон, кошмарный, жуткий - воспоминания о нем преследовали его уже несколько дней. Он бежит через сад Карамзиных с магнитофоном. Сзади слышны крики погони и злобный рев ужасного пса. Он бежит, напрягая все мышцы, но топот преследователей все громче, и, кажется, сейчас острые клыки пса вонзятся в его ногу. Сад нескончаемо длинный, бежать то и дело мешают кусты и ветки, больно бьющие в лицо, и Сергей кричит от невозможности спастись, напрягает все силы и взлетает... Погоня остается далеко внизу, он летит к облакам. Но магнитофон в руке становится все тяжелее и тяжелее, он тянет его к земле, и, не выдерживая тяжести, уже у самой земли, Сергей выпускает его, но и сам падает... Он лежит, все тело ноет от боли, а над ним склоняются поочередно неестественно огромные и страшные лица милиционеров, Карамзиных, Мадонны, отца и матери, хитреца Князева, одноклассников, и, конечно же, Зои. Она смотрит на него с укором и грустью…

Он проснулся в липком поту. Побрел на кухню и долго пил воду, а потом лил ее на голову, успокаиваясь, говоря себе, что все это лишь сон.

Целую неделю Сергей ходил мрачный, под воздействием происшедших событий. Попытка похищения, сама по себе противная его природе, кроме того, ещё и не удалась. Но то обстоятельство, что их чуть ли не поймали, что о них знали, их ждали, да и нападение страшного пса, выстрелы - все это ввергло его в беспокойное состояние.

Они долго с Алешкой обсуждали то, что произошло. Было ясно видно - Карамзины каким-то образом узнали о готовящейся краже. Но откуда они узнали - оставалось тайной. Ведь кроме них с Алешкой никто не знал об операции! Оставалось лишь нелепое предположение, что кто-то их выследил, когда они оставили в кустах мотоцикл, лезличерез забор и пробирались к дому. Но все то, что произошло, наложило сильный отпечаток на их души. Валя Карамзина, придя в школу, рассказала о том, как двое вооруженных до зубов бандитов забрались в их сад и пытались ограбить дачу. Но отец принял меры предосторожности. Проклятые бандиты тяжело ранили бедного Туза и в панике бежали, потеряв на месте преступления мотоциклетный шлем. Отец вызвал милицию, так как попытка совершить преступление все же была. Лиц преступников не видели, известно только, что их было двое, оба были в джинсах и куртках и оставили после себя следы кроссовок.

Эта весть в классе вызвала интерес. Лишь два человека равнодушно отнеслись к ней - Сергей Тимченко и Алексей Князев. Они сидели мрачные, равнодушные, о чем-то своем думали, лишь время от времени, с усилием, улыбались.

Высказывались лишь самые нелепые предположения. Валя Карамзина сказала, что это хулиган Финн со своей командой, которые носятся на мотоциклах по улицам. Олег Девяткин предположил, что это случайные налетчики, позарившиеся на чужое добро. Тамара Витрук заявила, что это… пришельцы из космоса, ведь она знает страшную овчарку Туза, и вряд ли обычный земной человек мог бы с ней справиться. Конечно, это предположение было встречено смехом и отвергнуто тут же...

Вскоре волна схлынула. Поговорили-поговорили и забыли об этом, в общем, не очень-то примечательном происшествии. Если бы Сергей был более внимателен, то он бы заметил, какими глазами, и с каким волнением в эти дни смотрела на него Таня Ласточкина. Но Сергею было не до неё. Он был мрачен, зол и подавлен. Он ругал Князева за неосторожность и потерянный шлем. Храбрившийся Алешка говорил:

- Да брось ты, Серый! Не боись! Нас найти они не смогут, не будут же они со всей школы отпечатки пальцев брать.

- Со всей школы не будут, но с нашего класса могут.

- А ты, оказывается, боишься, Серый!

Сергей обозлился:

- Да не боюсь я! Это все твои дурацкие планы! Мне сразу не понравилась твоя «операция». Слишком уж фантастическая по исполнению, и дурак я был, что пошел на неё.

Алешка обиженно отвернулся, и Сергей понял, что перегнул палку.

- Ну, ладно, Лёха, не обижайся, мы вместе в это вляпались, и, слава Богу, что всё обошлось! Могло быть и хуже!

- А если все затихнет, не попытаться ли снова? - вдруг осмелел Алешка.

- Да ты что, очумел! Кто же теперь все на даче открытым держать будет? Теперь у них будет ухо востро! Хватит, надо доставать вертушку честным путем. Лешке не понравилось слово «честным», но возразить он ничего не мог, так как и сам здорово в тот день испугался, да и выхода из ситуации не видел.


***

Но никто из них, ни Сергей Тимченко, ни, тем более, легкомысленный Алешка Князев, не знали ничего о загадочном письме, пришедшем к Карамзиным накануне их «операции». Он было следующего содержания:


Уважаемые!

Мне доподлинно стало известно, что в нынешнюю субботу ваша дача может подвергнуться ограблению. Сведения получены из источника, достоверность которого несомненна. Поэтому прошу поверить мне и принять надлежащие меры.

Доброжелатель.


Письмо было написано старательным ученическим почерком и привело в недоумение Аристарха Павловича Карамзина и его жену. Долго они гадали - шутка это или этому известию стоит поверить всерьез. Да и воровать у них на даче особенно нечего! Но вечером Аристарх Павлович все – таки вывел из гаража свою "Волгу" и отправился на дачу, где собрал все ценные вещи, которые могли бы быть похищены, хорошенько проверил все запоры, двери и ставни. Не очень - то веря сообщению неизвестного Доброжелателя, опасаясь злобной шутки, они не вызвали милицию, но, когда в выходной поехали на дачу, выпустили в сад огромную овчарку Туза. На всякий случай Аристарх Павлович держал заряженным охотничье ружьё.

Они пили чай за столом, врытым под яблоней, вместе с соседями, зашедшими на огонек, как вдруг услышали шум, возню, рев и лай собаки по ту сторону дома. Наверное, пес там кого-то рвал. Аристарх Павлович бросился в дом за ружьем, из которого потом и стрелял вслед неизвестным, посмевшим забраться в его сад.

- Хулиганы! Обнаглели окончательно! И все потому, что нет за ними надлежащего присмотра. То картошку выкопают, то мак срежут, то цветы оборвут, то яблоню обтрясут. А сейчас, что с собакой сделали! Еще и ограбить хотели! Нет, пора их урезонить! - кричал рассерженный Аристарх Павлович.

Были вызваны работники милиции, и, учитывая положение и влияние на городские власти товарища Карамзина, назначили расследование. Был найден мотоциклетный шлем, множество следов, которые привели розыскную собаку к придорожным кустам у оврага, где, как выяснилось, был спрятан мотоцикл злоумышленников. Дальше следы обрывались.

Вскоре расследование было прекращено, но, все же, внимательный и дотошный капитан Никаноров пришел в школу, где училась Валя Карамзина. В кармане у милиционера лежало таинственное письмо неизвестного Доброжелателя. Он познакомился с классным руководителем 10-а класса Мадоновой Юлией Сергеевной, и взял характеристики некоторых учеников класса, чье поведение было неустойчивым. Среди них была и характеристика Алексея Князева. Внимательный капитан просмотрел также дневники ребят и их сочинения по литературе. Из всех сочинений он отложил только одно. Простое сличение записки, присланной Карамзиным, почерка в сочинении и в дневнике безо всякой экспертизы показывало, что писал все это один человек. Это были тетрадь и дневник Тани Ласточкиной.

Обо всем этом Сергей, конечно же, не мог знать. Через неделю затихла в школе суматоха с попыткой ограбления дачи Карамзина, и он постепенно успокоился. Однако совесть его была нечиста, и он время от времени вспоминал происшедшее, как что-то неприятное в его жизни. Этот случай научил его обдуманности, взвешенности в будущем, тому, как важно не поддаваться чужому влиянию и думать лишь своей головой...


***

В лесу раздавался перестук дятла. Он бил мелко и быстро, дополняя своим стуком обилие звуков леса. Среди этой музыки то и дело слышались голоса переговаривающихся ребят, радостные восклицания по поводу найденных грибов. Вскоре на поляну тяжело дыша и смеясь, вышли долговязый Олег Девяткин и фигуристая Валя Карамзина. Валя была в облегающих спортивных брюках и свитере, который то и дело отряхивала, выбирая елочные иголки. Её ведерко было до половины наполнено ароматными коричнево-рыжими грибами. Олег собрал мало, так как то и дело фотографировал Валю в разных ракурсах, и теперь, довольный, поглаживал чехол фотоаппарата.

- Молодец, у тебя просто нюх на грибы,- похвалил Валю Сергей.

- Жалко, грибной сезон скоро кончится, - сказала Валя, собирая волосы и закалывая их. - Вот Зойка молодец, старалась, собрала больше. Да и Олег мне мешал, все время щелкая...

- Да где уж мешал, - улыбался чуть возмущенный Олег. - Ты сама была рада, что тебя снимают, корчила из себя кинозвезду.

- Без тебя я бы больше собрала... Мы вот посмотрим, какие у тебя фотки будут. Опять все расплывчато, нельзя будет разобрать, где лицо, а где ноги…

-Что?! - обиделся Олег. - Да я с девяти лет занимаюсь фотографией, я ас в этом деле!

Удивленно наблюдая, как Валя смеется, он притворно замахнулся на нее:

- Вот я сейчас задам тебе, клеветница!

Оба устало сели у костра. Вскоре из леса выскочил как ужаленный Князев.

- А-а-а-а! - орал Лешка, держась сзади за больное место, - колючкой уколола, сволочь!

И он погрозил кому-то вдаль кулаком.

Из леса, тяжело ступая, вышла уставшая Зоя. Её ведерко было доверху наполнено грибами. Все так и привстали от удивления. Серьезная и строгая Зоя рухнула у костра и сказала:

- Собрала бы больше, если бы этот гад не мешал.

Князев, не растерявшись, нагло отвечал:

- Да это я все грибы собрал, а она всего лишь воспользовалась…

- Что?!

- А того! Без меня ты как без рук. Я тут все грибные места знаю.

- Смотрите, какой чемпион выискался, - язвительно сказала Зоя. - А ну, пошли, посоревнуемся, кто за полчаса больше соберет!

- А у меня... это, спина болит, нога тоже что-то ломит, - ответил Князев, состроив несчастную мину. - Я даже встать не могу!

Все дружно засмеялись.

- Ну, ладно вам, - сказал Сергей, - картошка готова!

Он уже выкатывал из золы дымящиеся, с ароматной коркой, картофелины. - Налетай!

Ребята стали хватать горячую картошку, шипя и охая, перебрасывая картошины с руки на руку, а Князев не выдержав, обжигая рот, уже начал давиться хрустящей коркой. Зоя нашла в рюкзаках крупнозернистую соль, консервы, а Валя нарезала черный, душистый с тмином, хлеб.

Зоя придвинулась ближе к Сергею, словно бы ища у него защиты от порывов ветра на этом холмистом месте, и Сергей накинул на неё свою теплую куртку, уловив благодарность в её голубых глазах.

- Вы знаете, если все это приготовить дома, это будет не так вкусно, - жуя, заметил Олег.

Заметно похолодало. Ветер гладил верхушки черно-зеленых сосен, гордых, строгих, неподдающихся осени, готовых принять суровые ужасы зимы. Все устали, говорили тихо и мало, больше вслушивались в природу. Сумерки подкрадывались незаметно и постепенно окутывали окружающий лес, придавая ему таинственности, наделяя его закоулки призраками первобытного, необъяснимого страха человека перед всем темным, мрачным.

- А завтра контрольная по физике, - тихо сказала Валя.

- Ну и что? - буркнул Олег.

- Ну, тебе то все равно, ты отличник, а я не напишу, не понимаю...

- Да и не готовился сегодня никто, воскресенье ведь, - нарушил, наконец, свое молчание Сергей.

Валя встрепенулась.

- А давайте попросим, чтобы отменили контрольную, или уйдем всем классом.

И она озорно подмигнула.

- Я - за! - быстро ответил лежавший Князев. - Мне эта физика триста лет не нужна! - А мне нужна, я поступать буду. Нужно иметь хороший аттестат, - сказала Зоя.

- А я и так поступлю, без физики, - сказал Алешка. - Старик куда хочешь устроит! - Хорошо, если у тебя такой пробивной отец, - заметила Зоя, - а я буду поступать как все.

- Вот с тебя и выйдет такой специалист, который ничего не будет знать и никому не будет нужен, - сказал Сергей, обращаясь к Князеву, глядя на потухающий костер. - Это почему же? - спросил, недоумевая, Князев. - Я нагоню. Кроме того, у меня будут референты, они будут помогать.

- Ты что же, уже в начальники метишь? - спросила Зоя.

- А то, как же, - ответил Князев, и все засмеялись. – Достигнуть степеней известных цель моя!

- А я не хотела бы быть такой, как отец, - сказала Валя. - Он не знает покоя ни днем, ни ночью. В отпуск поедет, побудет пару дней - отзывают из отпуска, то одно дело без него не ладится, то другое. В лес уедет, на курорт - и там найдут. Он с нами, а вроде как и не с нами. Постоянно рассеянный, думает о делах. Тяжело ему, да и мама недовольна, часто ссорятся.

- Руководителем нужно родиться, - вдруг серьезно, как-то уже совсем по-взрослому сказал Сергей. - Тяжелее всего с людьми работать... Не знаю, смог бы?

- А я бы смогла, - сказала Зоя, глядя ему в лицо. - Только тогда вряд ли замуж стала бы выходить. Сочетать семью и ответственную работу невозможно, когда на твоей совести люди, финансы….

- А как же любовь, Зоя? - смело спросила Валя, чуть улыбнувшись.

- Всю любовь буду вмещать в работу.

- Ну, нет, я не такую любовь имела в виду.

- Ну, если человек попадется хороший, любящий, тогда и выйду. Впрочем, ну его, это начальство!

- Действительно, что - то вы все сегодня такие скучные, - сказал Князев, устраиваясь поудобнее на расстеленной куртке. - Давайте анекдот расскажу...

Но и анекдот не смог рассеять задумчивое настроение, все засмеялись, но как-то деланно, нарочито, повинуясь привычке, а потом быстро смолкли.

То ли устали они, то ли просто пришло время поговорить и подумать о серьезном, о будущем. Ведь каждый из них знал, что через несколько месяцев все это закончится, и они, быть может, больше никогда не встретятся, и какой она будет, новая жизнь?

- Поздно уже, пора ехать. Электричка через тридцать минут. Сворачиваемся! - деловым тоном сказал Сергей.

Затоптав костер, пошли нестройной толпой по лесной дорожке. Сумерки постепенно окутывали лес. Шорохи стали отчетливее, ветер стих.

Все шли, громко разговаривая, чтобы не слышать таинственных ночных звуков.

Ледяные звезды рассыпались по небу веером...

На станции они решили завтра уломать молодого физика перенести контрольную.

В электричке, под перестук колес, Зоя почувствовала, что засыпает и аккуратно положила голову на плечо Сергея. Он ощутил прикосновение её легких, льняных волос и скосил взгляд на ее лицо: нежный овал щек, маленький подбородок, изящный миниатюрный носик, нежные раковинки ушей. Ресницы были светлые, брови тоненькие, чуть пушистые. Почему-то всплыло в памяти сравнение ее лица с нежной лилией. И Сергей, не стесняясь немногочисленных пассажиров, вдруг аккуратно и тихо, опустив голову девушки на руки, одним прикосновением губ поцеловал её. Зоя вздрогнула, пошевелила головой, устроилась поудобнее, но глаз не открыла, казалась спящей. Сергей решил не будить её и стал смотреть в окно на гирлянды огней, пролетающих в ночи.


***

Познакомились они летом в ЛТО. Стояла удушающая жара, поникли деревья, листья казались спящими непробудным, мертвым сном, о существовании ветра забыли все, а немилосердное, раскаленное солнце плавило человеческие тела, как воск. Разгоряченные, потные, в столбах удушающей пыли сильные мальчишеские тела гоняли мяч, глаза шарили по полю, руки вздымались вверх, чтобы стереть со лба струящийся соленый пот, заползающий в глаза, плавно плывущий по щекам. Работали ноги, не знавшие усталости, перемещавшие тела по всей площадке, готовые в любой момент парировать удар. И вот забили гол, который, наконец, сровнял счет, и Сергей устало отошел на край поля, вытирая пот, снимая на ходу мокрую майку и, совершенно случайно, его глаза встретились с глазами нежного василькового цвета. То были глаза новой ученицы, серьезной и недоступной, ее недавно перевели из другой школы. Она пристально, немного восторженно смотрела на него, и Сергей почувствовал удар в сердце, который был сильнее всех ударов, которые он дотоле получал. Играя дальше, он уже не мог забыть этих глаз, постоянно чувствуя её взгляд. Он уже играл для неё, старался принимать такие позы, чтобы выглядеть лучше, мужественнее и, остановившись, он вновь видел её розовую панаму, спадавшие из-под неё кукольные волосы и вновь красоту этих васильковых пронзительных глаз, пробуждающих что-то теплое и радостное в груди. Это придало ему силы, он быстро передал пас, и когда с его подачи был забит последний гол, он стал одним из героев дня. Нарочито небрежно, не обращая внимания на Зою, он шел умываться, и когда его тело внешне остыло, сердце продолжало пылать пламенем, зажженным девушкой с таким круглым именем.

А вечером на дискотеке он уже искал именно её, решив пригласить на быстрый танец. Зоя танцевала уверенно, но сдержанно, была серьезной, и даже немного строгой. Но тогда её некоторая замкнутость импонировала Сергею; Зоя не напоминала тех веселеньких пустышек, которые ему уже успели надоесть. Сперва он начал привычно шутить, но смеялась она так же сдержанно, как и танцевала, и от этого казалась ещё более недоступной и загадочной.

Ночью он долго думал о ней, а на следующий день в поле они уже работали вместе, уходили в лагерь вместе, обедали вместе, и ему нравилось, что она ничего не боялась и никого не стеснялась, не пытаясь скрыть свою дружбу с ним. Как-то в жаркий полдень они гуляли по лугу и ушли довольно далеко. Зоя собирала в цветы, а Сергей веселил её, рассказывая смешные истории, одновременно любуясь движениями её рук — быстрыми, ловкими. Вскоре они углубились в тенистую рощу, пропахшую папоротником и диким вьюном, змеисто овивающим деревья.

Было душно и пыльно. Когда они подошли к реке, Сергей предложил искупаться. Он деликатно отвернулся, а когда вновь повернулся, то увидел улыбающуюся Зою по горло в воде. Зоя совсем не умела плавать и дальше ступать боялась. Тогда Сергей показал свое мастерство, замечательно, в несколько сильных взмахов, переплыв узкую речку. Зоя стояла на том же месте, когда Сергей подплыл, держа в руках прекрасные лилии. Он бережно взял Зою за руки и повёл её по дну реки. Дно было илистое, ноги утопали в вязкой жиже, то и дело натыкаясь на острые раковины улиток...

Накупавшись, Зоя вышла на берег, бросив косой взгляд на Сергея, набросила на мокрое тело платье. Она стояла, словно птица, сложившая крылья, и Сергей ощутил такой прилив нежности, что, тихонько подойдя, обнял её со спины. Зоя повернулась, легко улыбаясь, в её бездонных глазах нежными переливами засияли огоньки. Она легко подалась к нему, и он ощутил ее губы на своих губах. Мир качнулся, чуть не перевернувшись, и поплыл. Внутри тела бурлила затаенная энергия, светлой радостью выплескиваясь наружу. Она выражалась в счастье видеть эти небесного цвета глаза, легонько ласкать эти нежные, как пух, волосы, чуть касаясь беленького ушка, видеть, как жилка пульсирует на белой лебединой шейке, сходить с ума от нежных, гибких рук, похожих на два птичьих крыла, от виднеющихся сквозь платье коричневых точечек ее грудей. Это было настоящее счастье, и как Сергей тогда хотел, чтобы оно не кончалось!

Они пробыли долго у реки и давно высохли; говорили мало - им не нужны были слова, а лишь эти нежные прикосновения, легкие и бережные…. Так открылись Сергею сказочные врата, и эти дни были наиболее счастливыми не только в то лето, а как он позже осознал, и во всей жизни.

Но прошло время, необходимо было ехать в город и неизбежные расставания, разлуки, множество неотложных дел такого разнообразного мира не только откладывали отпечаток на человека, но и переделывали его, заставляли его делать поступки, которые потом им самим могли быть признаны ошибочными.

Зоя летняя и Зоя осенняя были разными. Одна была сдержанно-нежная, другая - временами строго-надменная и холодная. Изменился и Сергей, его чувство любви стало приобретать черты успокоенности, его начали интересовать другие дела. Между ними стала расти холодная, незримая стена, временами исчезавшая, как в этот осенний день, но, потом неумолимо выраставшая вновь. Виною было врожденное мужское самолюбие Сергея, не желающего терять голову, а также присущее Зое собственное самолюбие и сдержанность. Зоя хотела чего - то особенного от Сергея, а Сергей от Зои. И сейчас, в электричке, когда она ощутила его поцелуй на своей нежной шее, она притворилась спящей, так как воспринимала это как своеобразное извинение Сергея за замкнутость и молчание последних дней. Она понимала, что её упорство вызовет у Сергея негативную реакцию, но продолжала молчать.

А электричка летела в ночи, и каждый поворот дороги виделся новым…


***

Это место было в какой-то мере священным, ибо мало кто миновал его, не зайдя туда, не соблазнившись обжигающе сладким вином, не вдохнув ароматного дыма, не посидев в матовой темноте бесчисленных мерцающих ламп.

Это место называлось "Алмаз", и оно нещадно проглатывало людей, приходивших разглядеть все его оттенки и грани. В вечернее время, когда иллюминация заливала потоком витрины магазинов, в "Алмазе" все места были практически забиты. Это был удивительный мир, где собирались для встречи с друзьями, посидеть в шумной кампании, и, конечно, почувствовать, как по твоим жилам горячо забурлит алкоголь. Пространство заполняла ритмичная музыка, сновали ловкие бармены в белых рубашках и бабочках, быстро смахивающие пыль, ловко льющие в сверкающие бокалы легкое игристое вино. В красных, золотисто-зеленых, сине-голубых полосах света, окутанные сигаретным дымком, сидели, раскинувшись свободно и непринужденно, нарядные дамы в коротких юбках в ожидании интересных амурных приключений. Неистово танцевали, распихивая друг друга локтями, слегка подвыпившие люди.

Здесь лица казались краше и лучше, чем были наяву - это был грандиозный и блистательный обманный мир, где можно встряхнуть душу, раскрепоститься, почувствовать себя сильнее и увереннее, чем ты есть.

Впервые попав сюда, Сергей поначалу растерялся. Здесь все было не так, здесь существовали свои законы, но, вскоре, он начал привыкать к "Алмазу", ибо подогрев себя вином, чувствовал раскованнее и современнее. И сейчас, идя вслед за ловким и опытным Князевым, он старался казаться старше, держаться смело и уверенно, гордо и независимо.

Все уютные кабинки, схожие с нишами в стенах, были заняты уже давно. Алешка подвел его к уже знакомой компании, и после обыденного приветствия им разрешено было присесть за полированный общий стол, на котором уже красовались две бутылки вина и легкая закуска. Были заказаны еще коньяк и шашлыки, салаты, горячие бутерброды, конфеты. Из сигаретного тумана блики света выхватывали лица, казавшиеся страшными и одновременно в чем-то заманчивыми в темноте: гогочущие белозубо-красные рты, пряди длинных волос, темно-мутные глаза... Мелькали вялые худые руки, блестевшие часами, браслетами, кольцами, огоньками сигарет. Торчали острые и полные колени, сплетения темных, клетчатых, белесо-мраморных, джинсовых ног. Девушки, лениво сосущие коктейли, томно и независимо смотрели вокруг, у некоторых взгляды становились липкими, движения рассеяно-свободными. Одна из них рыжая, худая, с наглым липким взглядом, руками-сосульками, щелкнув пальцами, усыпанными перстнями, пропела крошечным ртом:

- Новенький мальчик... Ничего…. Как зовут? Ах, Сережа, Серенький... Так ты, Сережа, не стесняйся, расслабься, чувствуй себя как в своей хате.

Князев что-то отвечал ей, и она залилась хрипловато-бессовестным, наглым смехом, закачавшись тонким телом, а потом щелкнула зажигалкой, закурив, забросив ногу за ногу. Но Сергей продолжал чувствовать себя зажатым. Вскоре на столе появилась новая бутылка, светящаяся наподобие драгоценного камня в луче режущего фонаря. Её начали разливать по длинным, блестящим, как хрусталь, бокалам. Сергей выпил и, задохнувшись, закашлялся, в горле неприятно пекло, многие заухмылялись: «Хоррош коньячок!», а рыжая быстро подсунула конфеты, и Сергей взял пару в рот, быстро жуя, стремясь удалить неприятный осадок. Вскоре горячая жидкость заструилась по сосудам, голова затуманилась. "Алмаз" стал казаться не таким уж чужим, ребята - милыми и добрыми друзьями. Рассказывались анекдоты, и хотя языки выговаривали слова не очень отчетливо, стало вдруг очень смешно и мило, все стали разговорчивее, в головах закружились веселые хороводы шальных мыслей...

Через полчаса всех потянуло танцевать. Сергей это не очень умел, но удивился своей, смелости и ловкости в танце, даже стал показывать Князеву, как лучше работать руками, ногами, извиваясь всем телом. После третьего зажигательного танца пошел четвертый, и Сергей уже окончательно вовлекся в общий хоровод неистового и бурного веселья. Скакали потные тела, махая руками, ударяя локтями соседей, наступая на ноги, обнажались зубы в веселом возбуждении - все это буйство казалось частью какого-то вселенского первобытного обряда. И, взирая на танцующих, вместе с ними приплясывали выложенный на стене мозаичный Вакх с чашей вина и спутавшейся бородой и увенчанная ярким венком крутобокая русалка.

Зазвучал медленный танец, и Сергей возвратился на место, с некоторой долей зависти поглядывая, как Князев – солидный, в темных очках, обняв рыжую девицу, наклонялся в такт блюзовой мелодии.

Сергей долго искал глазами, кого бы пригласить. За соседним столиком были привлекательные девушки, но все они казались старше и недоступнее. Одна из них - в обтягивающем тело свитере и джинсах особенно привлекла внимание Сергея. Он уже давно наблюдал, как она танцевала, а сейчас она мирно сидела за столиком. Рядом с ней восседал спортивного вида парень, стриженный под «бокс». Он тихонько поцеживал из бокала. Сергей тяжело вздохнул.

Потом он протанцевал еще два танца и решил сделать перерыв, тем более, что был объявлен «белый танец».

Вдруг он почувствовал мягкое прикосновение руки. Его сердце вздрогнуло, а по руке побежала электрическая теплая волна. Рядом стояла красавица с соседнего столика, запретно манящая, с большими, хорошо посаженными глазами, сияющими зелеными огоньками:

- Разрешите пригласить вас!

Этот мягкий вкрадчивый голос, изысканность манер незнакомки вселили в сердце Сергея одновременно и робость, и желание пойти с ней хоть на край света.

И он пошел танцевать с ней, серьезный и величественный, словно вельможа из исторического фильма, а в душе волнуясь, как бы не наступить своей прекрасной даме на ноги.

Во время танца девушка прижималась к Сергею, и он с волнением чувствовал тепло ее пружинистой груди и полноватых рук, сознавая, как приятно ощущать гладкую и гибкую, чуть дышавшую девичью спину, переходящую от тонкой талии к мерно изгибающимся широким бедрам. И когда, наконец, танец закончился, незнакомка шепнула ему «Спасибо. Было очень приятно», улыбнулась и, покачивая бедрами, направилась к своему столику.

Сергей вернулся на место, еще не придя в себя, а Князев уже зашептал ему на ухо:

- Ну, как тебе Мальвина? Раз она тебя пригласила, значит, глаз положила, радуйся...

- Кто она? - коротко спросил Сергей, вдруг почувствовав, что почти полностью отрезвел.

-Учится в музыкальном училище, играет там, на разных роялях - фортепьянах, - довольный своей осведомленностью затараторил Князев. - С нею сейчас Янис, кажется он её «бойфрэнд», занимается какими-то темными делишками, подпольным бизнесом. Но он ревнивый…. Мальвина - телка свободная и очень недоступная, так что радуйся!

Удар в сердце был силен, и Сергей уже не мог забыть зеленоглазой Мальвины, все прочее перестало существовать.

***

Мадонова Юлия Сергеевна была сегодня такой милой, восхитительной, и это её состояние передалось детям, они ждали от неё радостных вестей.

- Ребята! В связи с отсутствием в школе воды столовая сегодня работать не будет, и занятия отменяются. Запишите, пожалуйста, домашние задания!

Последние её слова потонули в общем шуме бурного ликования. Олег, вскочив на стул, кричал:

- Айда в парк гулять, ребята!

Многие шумно поддержали его, а Сергей шепнул Зое:

- В кино пойдем? Жди меня у кафе «Мороженое».

Зоя кивнула и вышла из класса, не замечая, с какой досадой смотрит ей вслед Таня Ласточкина.

...Осенний день был грустным и хмурым. Плотная пелена свинцовых туч укрыла небо, но все же приятно шуршали листья под ногами, вперемешку с коричневыми, полированными тельцами каштанов.

Придя домой, Зоя быстро направилась в спальню. Мама удивилась ее приходу. Зоя только бросила:

- Воды нет, и нас всех отпустили.

Быстро сбросив надоевшую школьную форму, она надела кофточку и новенькие, упруго хрустящие, недавно подаренные ей джинсы. Затем долго сидела, наводя красоту - накладывая тени, подкрашивая ресницы, губы. Набросила длинный плащ, схватив сумочку, что-то придумав маме насчет коллективного похода в парк, быстро выскочила на улицу.

Ожидая опаздывающего Сергея, Зоя сидела в открытом кафетерии под разноцветными, схожими с грибными шляпками, зонтиками.

Заведение было почти пустым. Маленькие разноцветные металлические стульчики были усыпаны залетевшей жухлой листвой. На некоторых сонно покачивалась темная дождевая вода, и добродушная продавщица долго орудовала тряпкой, приводя в порядок столы и стулья. По улице, унося прилипающие листья, катились редкие автомобили, смешивая запах бензиновой гари с запахом подгнившей листвы. Лужи пахли йодом и мокрыми ветками, от буфета приятно несло теплыми булочками и острым запахом жженого кофе.

Сергей явился в короткой курточке - веселый, уверенный, чуть нагловато улыбался, и Зоя тут же осадила его упреком:

- Опять опаздываешь на свидание, кавалер!

Сказала она это незлобно, скорее, по привычке, но Сергей почему-то сразу нахмурился:

- Если даме было так скучно, то дама могла бы и уйти!

- Тогда кавалер рассердился, схватился бы за стул, и разнес бы здесь всю посуду, - продолжала язвить Зоя. - Не так ли?

- Только в том случае, если бы дама была знаменитой кинозвездой, и её бы соблазнял более ловкий соперник! А у меня такой ситуации не предвидится, да и даме моей куда как далеко до «звезды»!

Зоя, обиженно сжав губы, уже вспыхнула:

- Так может кавалер пойдет искать себе подобную «звезду», а что касается меня, то меня вполне устроит гордое одиночество. Во всяком случае, подобных бедных Пьеро я всегда себе найду, недостатка в таких нет!

Сергей ухмыльнулся:

- Ну, если я Пьеро, то ты уж никак не Мальвина!

Он и сам не понимал, как у него всплыло это имя. Воспоминание о его реальной владелице пламенем обожгло его сердце.

Зоя молчала, глядя куда-то в сторону. Сергей понял, что сказал лишнее. И хотя образ Мальвины не расплывался, он сказал примирительно, взяв Зою за руку: - Ну, хватит дуться... Ну, пошутили, и хватит.

- Я не люблю таких шуток!

- Ну, ты же первая начала с упреков!

-А ты опоздал...

Мороженое было ледяным и не хотело таять во рту. Зоя нехотя давила твердые белые комочки в пластмассовой чашечке, перемешивая их с вареньем. Сергей, пытаясь загладить случившуюся размолвку, начал рассказывать смешные истории, интересные случаи. Зоя легко кивала, но в глаза ему не смотрела и молчала. Она сама не знала почему, но вся радость встречи вдруг улетучилась, и Сергей с его шутками стал неприятен. Что-то происходило вокруг, что-то чужеродное вторгалось между ними, но что, они не понимали.

Наконец, бросив недоеденное мороженое, они отправились в парк, где в глубине находился фешенебельный кинотеатр "Свет". В тот момент Зое очень хотелось уйти, но она не могла все вдруг так бросить, окончательно испортив Сергею настроение.

«Наверное, сегодня я просто не в духе. Придираюсь к нему по мелочам, как будто ревную к кому-то. Какие глупости», - подумала Зоя. И она примирительно взяла Сергея под руку.

Шли они молча, наблюдая, как машет метлой седой дворник, как дымятся белыми струйками кучи чернеющей собранной листвы, как в глубоком парковом пруду, в холодной темно-каменной воде плавают гуси, живущие здесь круглый год...

Фильм был интересен. Это была французская драма о любви, с участием знаменитых актеров, и после просмотра они как-то подобрели друг к другу. Но все же у Сергея было чувство, что он находится далеко не на взлете, его немного огорчил и тот факт, что Зоя не позволила обнять себя в приятной заловой полутьме, и, вообще, вся была увлечена фильмом, вовсе не обращая на него внимания.

Они шли по улице, неохотно говоря о насущных делах, и как-то незаметно оказались возле модернового здания музыкального училища. И здесь Сергея будто пронзило током. Из толпы вышла девушка в модной легкой курточке и короткой юбке, обнажающей красивые крепкие ноги в прозрачных розовых чулках, и, помахивая легкой сумочкой, пошла в их сторону. Когда её глаза случайно встретились с глазами, цвет малахита, краски моря ударили ему в душу. Это была Мальвина!

Она узнала его, улыбнулась, широко обнажив ровные алебастровые зубы, кивнула и пошла, плавно покачиваясь, мимо. Сергей почувствовал себя на седьмом небе, а у Зои невольно вырвалось: «Кто это?»

- Да так, знакомая одна, - ответил быстро Сергей, и Зоя после этого молчала всю дорогу. Когда она, вернувшись, осталась совсем одна, эта встреча почему-то долго не выходила у нее из головы.

__________________________________________________________________


Глава 5. Антон. «Живое волшебство»

Зеркальная гладь лесного озера напоминала собой вогнутую чашу. От блеска багряно-лимонного солнца озеро переливалось, вспыхивало различными цветами - золотым, изумрудным, розовым, аквамариновым. В прибрежной воде, как в зеркале, отражались порыжелые, поросшие тростником берега.

Время от времени озеро менялось, вновь становилось темным, таинственным и глубоким, то вдруг опять отсвечивало медью и бронзой, рождая желание наблюдать бесконечно за сменой чарующих цветов, околдовывающих душу. В сонной холодной воде неподвижно стояли на плаву черные сломанные ветви деревьев и куски коры. Листья на берегах пронзительно пахли, смешиваясь с легким запахом костра и прибрежной ряски.

Тане нравилось подолгу сидеть на берегу, смотреть на черную, живущую интенсивной жизнью воду, вслушиваться в дыхание осеннего леса, чувствуя его аромат и, одновременно, наблюдать за работой Володи, бородатого художника с добрыми глазами, на полотне которого отражалось само озеро со всеми красками осени. Тане хотелось очень о многом спросить Володю, но она не решалась отрывать его. Володя настолько погружался в свою работу, что для него ничего не существовало и лишь, иногда, он вдруг тихо ругался, смешивая краски на палитре, вероятно оттого, что не мог достичь нужного ему цвета; отходил назад, подолгу всматривался в работу, подходил к холсту, яростно сдирал ненужные краски, нанося новые.

Сегодня рано утром они плавали по этой спокойной холодной воде на лодке, почерневшей и прохудившейся от старости, взятой у местного рыбака. Было настолько холодно, что Таня наворачивала на ладони рукава свитера, а Антон набросил на ее плечи клетчатый теплый плед.

Пахло легкой утренней серебристой изморозью, прелой листвой, черной рыбной водой и подгнившим деревом. В предутреннем сумраке Антон ломал и крошил моченый хлеб, нанизывал червяков на крючок и долго удил, подмигивая Тане.

Они меняли место ловли. Володя греб широко, сильно, направляя лодку через гущу камышей на середину озера. Оно еще спало - спокойное, величавое, огромное, богатое многообразиям микроскопической жизни.

Лишь розовело небо на востоке, за темнеющим лесом, превращаясь в коралловый пожар. И вот запрыгало, выбираясь из ветвей деревьев, перебегая по заросшим холмам, косматое, строгое и холодное солнце. Подуло ветром, засеребрилась, а затем заалела вода, и эти природные метаморфозы очаровывали Таню.

Антон ловил, серебристо блестела чешуёй рыба, Володя короткими точными штрихами делал карандашные наброски, и Таня не успевала следить за всеми проявлениями интересного, которое совершалось вокруг неё. Она любовалась всем, душа ее ликовала, сердце трепетало – что может быть лучше?

После той памятной встречи с Антоном, Таня не решалась вновь прийти к нему. Она стеснялась того, что он старше, живет один. Но желание вновь увидеть волшебную комнату искусства, жажда общения, чувство благодарности повлекли её на знакомую улицу, заставили нажать кнопку звонка, с волнением ждать и, приветливо улыбаясь, переступить заветный порог.

В тот день они были так увлечены разговором, что не замечали ничего вокруг. Антон поведал ей об искусстве. Своим интересом к миру Прекрасного он заражал Таню. Девушка узнала много нового. Её глубоко заинтересовали различные направления в живописи, а особенно - жизнь творцов, чьи репродукции демонстрировал Антон. Она же, в свою очередь, немного смущаясь и заплетаясь, но все так же увлеченно, рассказала ему о своей любви к литературе, особенно к поэзии. Антон был одним из немногих людей в ее жизни, который умел слушать не снисходительно - равнодушно, посмеиваясь, или подавляя зевок. Наоборот, он отнесся ко всему настолько серьезно, что она, воспламененная его вниманием, притащила книги любимых поэтов и долго читала свои любимые стихи, радуясь тому, как он слушает.

Время от времени Антон осторожно высказывал свои мысли и взгляды, и даже просил повторить понравившиеся ему места. Он пытался вникнуть в те чувства, которые испытывала она, пытался сопереживать. От этого постепенно рождался их союз, союз людей, общих по духу.

Тане нравилось, что Антон никогда ничего огульно не отрицал, не навязывал своих взглядов. Он ценил точку зрения собеседника, и чувствовал лишь легкую досаду, если сам видел прекрасное, а его собеседница пока увидеть этого не смогла. Но все же, были в жизни вещи, которые он не любил, не терпел. Тогда в его речи сквозила легкая ирония, переходящая в гнев, но никогда не в ненависть. «Чистое зло крайне редко», - любил повторять он, - зачастую это не зло, а несовершенство, идущее от невежества, глупости, тщеславия и эгоизма».

Вскоре Таня познакомилась и с некоторыми друзьями Антона, которых у него было немного. Это были разные по характеру люди: горячие, порывистые, трезво-холодные, рассудительные. Но, в общем, все они были славными, чуткими, добрыми и интеллигентными. Они не были лишены некоторых слабостей, временами казались чудаковатыми, слишком эмоциональными, слегка обидчивыми, иногда - отрешенными от земной суеты, немного смешными в своей преданности делу. Несмотря на разницу в возрасте они сразу приняли её как свою, мягко опекали, говорили с ней, как с обычным взрослым человеком, а если и шутили, то не обидно. Антон наблюдал за этим и был доволен тем, что не ошибся в девушке, приблизив её к своему маленькому союзу. Таня была едина с ними по духу, и если пока не могла назвать всех этих людей друзьями, то, по крайней мере, хорошими знакомыми могла назвать точно.

Но все же встречались они не так часто. У каждого из них была своя жизнь, у некоторых были уже семьи. К Антону они приходили в основном по субботам, на общие вечерние чаепития, где делились творческими замыслами, успехами и неудачами, говорили обо всем, что происходит вокруг, просто смеялись, шутили, отдыхали.

Художниками они были разными: одни писали прекрасно и даже выставлялись, другие были откровенными любителями, но никто никого не смел унизить, оскорбить. Друг к другу относились с уважением, творчество как таковое, почиталось как священнодействие.

Таня не раз замечала, что, делая кому - либо замечание, они начинали издалека, по возможности мягко, со вступлением, например, «ты знаешь, старик, а мне вот кажется так», или «ты знаешь, брат, вот у тебя…»

Да и работали они в разных направлениях. Если Володя тяготел к реалистической тенденции в своих картинах, то Антон вполне допускал сказочный, фантастический элемент, Борис вообще писал сюрреализм, а Валя-Валентин увлекался абстракционизмом. Но все с уважением относились друг к другу, даже если стилистическая манера товарища ему была не близка.

Таня быстро подружилась с частым гостем квартиры - бородатым Володей и его подругой Ириной, вдохновительницей и помощницей во всем. Это была Володина идея выехать на природу в это воскресенье, ибо осень уже клонилась к закату, и Володя хотел закончить картину лесного озера, пока не зарядили дожди. Антон горячо поддержал эту идею. Таня радовалась поездке, но маме не хотела говорить о своей дружбе с художниками, людьми старше её. Тане нравилась эта дружба, окутанная дымкой тайны, и она придумывала различные экскурсии и внезапно появившуюся школьную общественную нагрузку.

Удивительно, но общение с Антоном и его друзьями помогло не только затянуть душевную рану, немного забыть ее вдребезги разбившуюся молодую порывистую любовь, а, также, несколько воспрянуть духом, реализовать свои мечты о дружбе и интересном общении.

Конечно, о Сергее Таня Антону ничего не рассказывала, повествуя о своих сердечных драмах в общих чертах. Антон ей нравился, он понравился ей еще тогда на улице, во время их необычной встречи, но чтобы влюбиться - ей это как-то в голову не приходило. Антон был совсем другим, это был хороший друг, с ним можно было поделиться всем, при нем Таня ничего не боялась, ибо безгранично верила ему, ценя его такт, ум, благородство, одновременно, простоту в общении. Антон мог подолгу молчать вечерам, рисуя какой-нибудь натюрморт или перенося с макета парусника его штрихи на полотно, а Таня просто сидела и смотрела, как он уверенно кладет мазки, мешает краски на палитре, достигая необходимого сочетания цветов, оттенков, как он долго думает, выбирает варианты изображения. Внезапно стирает написанное, начинает вновь…

Стучат тихо в комнате ходики, множество лиц смотрят на Таню со стен, и так в тишине она могла сидеть не один вечер, уютно устроившись на диване, листая огромные сборники репродукций.

Изредка Антон что-нибудь просил принести ему, а затем, устав, в изнеможении падал в кресло, смотрел на Таню, и, подмигнув, говорил:

- Ну что, Танюша, пойдем чай пить.

И они шли на кухню, ставили чай и завязывали разговор полушутливый - полусерьезный. Временами Таня чувствовала своей обязанностью что-то приготовить, несмотря на все протесты Антона, за что он сам же долго ее благодарил.

Сначала Таня удивлялась, почему у Антона нет телевизора, как он может так жить?

- Так он же отвлекает, Таня. Да и когда мне смотреть, если я работаю, моя работа мне в тысячу раз интереснее. А новости я могу и по радиоприемнику узнать. Люди - рабы телевизора, потому что у них самих зачастую ничего нет за душой. А в работе мне больше музыка помогает. Вот,например, записи Вагнера, Баха, Бетховена, Вивальди, Моцарта... Иногда я их долго слушаю, а потом пишу, мне это помогает...

- Антон, а как же современная музыка? - спрашивает Таня.

- Таня, как ты думаешь мне одному жить весело? - сощурив глаз, хитро спрашивает Антон.

- Нет, ни в коем случае, - отвечает Таня, улыбаясь.

- Так вот, чтобы не было скучно, я встаю рано, включаю магнитофон и ставлю что-нибудь современное, ритмичное. Поднимается настроение, весело становится на душе. Люблю всякую музыку, но из современных стилей предпочитаю рок, он дает мне больший заряд энергии!

- Антон, на что ты живешь? - спрашивает Таня.

- Картины пишу, продаю. Только вот покупают мало.

- Людей не интересует искусство?

- Людей интересует искусство, но ведь картина стоит дорого. Давали бы нам, художникам, бесплатно краски, кисти, холсты, рамы - я бы, честное слово, дарил бы картины, Танюша. Кстати, я так иногда и делаю. А самому мне никаких богатств не нужно, лишь бы только не голодать, поддерживать в себе силы и творить, творить... А тут ещё разные преграды. Того не достать, то слишком дорого, того не купишь, этого нельзя, то запрещено. … Вот я, иногда выполняю заказы разных издательств. Бывает, слышу - эта картина не пойдет, она непонятна или слишком смела. Часто так говорят люди, настолько далекие от искусства и совершенно не мыслящие в нем, что, право, очень обидно! Обидно, когда отвергают! Больше всего творчество убивает бюрократизм, черствость, холодность, толстокожие людей, равнодушие и элементарная необразованность. Читается ли у нас хоть где-нибудь в школах предмет искусства и серьезно с диапозитивами, репродукциями, учебниками, характеристиками школ, направлений, биографиями великих художников? Да и в вузах, если и читается, то весьма поверхностно, спустя рукава, фрагментарно, серо и скучно. Все беды от лени и невежества!

- А многие твои друзья разбираются неплохо!

- Они ведь сами до этого дошли. Книги по крупицам собирали, читали по ночам, занимались самообразованием.

- А живут все в основном бедновато, средне.

- Да, но они на это мало обращают внимание. Весь заработок тратят на краски, холсты и тому подобное.

Смотря на огромного ньюфаундленда, стучащего когтистыми лапами по полу, бросающегося приветливо на хозяина, отчего Антон пошатывался, Таня думала о верном друге, делящим с хозяином его одиночество, все горести и беды.

- Для того, чтобы этого теленка прокормить, мне знаешь, сколько надо трудиться, - жаловался Антон. - У него ведь один хвост толщиной с мою руку, а лапы, как бревна... Это мне яичницы хватит, а ему - вагон мяса подавай. Но друга в беде бросать нельзя, да, Царюшка?

Антон ласково поглаживал густую шерсть огромного пса.

Царь сразу привязался к Тане. Вечером, когда она уходила, Антон всегда выгуливал Царя, одновременно провожая и Таню. Они шли втроем: Царь бежал чуть впереди, важно и гордо, за ним шли Антон с Таней, и девушку переполняло радостью это их единство, эта их дружба. На прощение Царь грустно смотрел ей в глаза и лизал шершавым влажным языком руку.

***

Когда солнце заиграло на сухих листьях червонным золотом, Володя стремительными взмахами направил лодку к берегу. Вода мягко, печальной мелодией, струилась за бортом, и легкие холодные серебряные брызги от весел летели в смуглое Танино лицо.

Ирина разожгла на берегу костер, а потом особым способом стала жарить рыбу.

По лесу, среди шутливых и грустных опадающих лесных великанов струился вкусный сизый дымок.

Володя закончил этюд и позвал всех посмотреть.

А потом Таня мыла кисти в воде. Эмалевые, зеленые, оранжевые и синие полосы, переплетаясь, тяжело заворачиваясь, медленно и лениво струились в темную глубину. В синем зеркале воды отражалось горящее золото осеннего леса, голову кружил запах листвы, тины, сонной холодной воды.

Затем Таня и Ирина расставили на клеенке металлические миски, пахнущие осенней водой, разложили оловянные и деревянные ложки, поставили пластмассовые стаканчики и позвали на трапезу.

Свежий воздух рождал особый аппетит. Блюд хватало: жареная особым способом рыба, душистая уха. Очереди ждало вымоченное в уксусе и вине шашлычное мясо. Володя, хрустя зажаренной рыбой, весело спросил Таню:

- Ну как, нравятся наши места?

- Это чудесно, - ответила Таня. – Места эти удивительные и настолько красивые, что я хотела бы поселиться здесь навсегда. Представляю, какие закаты солнца здесь, какие оттенки принимает вода…

- А когда пасмурно, ветер шумит в деревьях, а на озере появляется зыбь - ощущение какой-то вечности происходящего, - задумчиво добавила Ирина, глядя в золотую высь. Антон, разливая кофе из термоса, развернув пакет с бутербродами, с интересом вслушиваясь в разговор, добавил:

- Да, отдалились мы от природы. К сожалению, это так. А ведь здесь, в самом обычном нашем лесу, столько волшебства! Стоит ли искать красоты где-то в океане!

Володя внимательно слушал Антона.

- Часто люди доказывают, что человек, это «царь природы» и всегдашний ее покоритель. Смешно слушать! Потому, что не покорителем он обязан быть, а сотрудником, преобразователем! И природа мстит своим неразумным сыновьям, за их наглость, самоуверенность, - взволнованно говорил Володя - Ибо человек сам существо, вышедшее из природы, ею созданное и живет только благодаря ей, используя наполненные веками богатства, имеет природные инстинкты и дышит благодаря ей.

- То есть, ты хочешь сказать - нельзя разрывать эту цепочку, связь человека с природой. Человек должен сливаться с ней! - сказала Ирина.

- Конечно, природа для человека тот же Бог, который позволяет своему сыну лишь разумно преобразовывать её, разумно трудиться, используя её всходы, - говорил Володя. - К сожалению, это мало кто понимает, а если кто и понимает - ничего не может сделать, не может ничего остановить. Нужно выезжать на природу, вдохновляться её красотою, черпать из неё мудрость, творческое вдохновение, для вознесения духа своего - вот цель человека! Природа в нас, а мы в ней! Хорошо бы это всем понимать и помнить.

Они расположились поудобнее, задумались, сидя в тишине. Лишь ветер медленно шевелил золотую листву. Багряные и желтые дожди, плавно шурша, грациозно оседали на землю. Воздух был прозрачен как стекло. Видно было далеко и также далеко слышно. Тихий шорох упавшего листа, скрип ствола, плеск воды в озере и треск сучьев в костре слагались в неповторимую мелодию.

- Для меня природа, все леса, горы и поля - удивительная загадка, - нарушила общее молчание Таня. - Можно сидеть долго, говорить и думать о Вечном. И мне кажется, что тогда больше познаешь, лучше осмыслишь все вокруг, а главное - излечишься от скуки души, вдохновишься для чего-то нового.

- И ты совершенно права, - сказал Антон. - Вспомните, Бунин готов был часами смотреть на закат солнца, чувствуя какую-то особенную благость и тайну. Многие мудрецы древности уходили в леса, жили там уединенно, питаясь божественной силой леса, приходили в поля, наблюдая за бесконечными просторами, движением солнца, волшебством восхода или заката, слушая шепот трав, часами наблюдая за облаками, разгадывая таинственные знаки неба, слагающиеся в необыкновенные картины. Кое-кто уходил в горы, в вечное царство синего воздуха, голубых снегов, в таинство скал, занимались там философией, искусством. Ибо там ближе всего человек к вечному, божественному царству Неба. Другие любили необозримое море, когда оно величавое, мудрое, грозное катит свои могучие волны к черным береговым утесам, с пеной разбиваясь о прибрежные скалы.

- Ты говоришь красиво, но то, что ты говоришь, я испытал на себе, - сказал Володя. - Как удивительно писал облака Рерих, когда жил в Карелии! Они у него настоящие небесные вестники, шепчущие свои тайны человеку. А как он писал спрятанные в озерах и камнях клады! Я так не пишу, не умею! А его чудесная серия гималайских пейзажей – таких могучих, осмысленных, и даже философских гор, таких красот в живописи не создавал никто! Во всяком случае, мне видеть ничего подобного не приходилось!

Таня слушала внимательно, с восторгом, удивляясь этим людям. Чувства её были обострены и, казалось, не будет более в жизни такого чудесного дня.

- Да, всего не отобразишь, всего не воссоздашь, - вздохнул Антон. – Красота природы неисчерпаема. Как-то еду в поезде. Вечереет, заходит солнце, и вижу такие краски, какие никогда не видел и не увижу, такое удивительное сочетание и именно здесь, в этом месте! Хочется соскочить с поезда, схватить кисти... Загорелся, приезжаю домой и пишу по памяти, но, чувствую, всех оттенков не передашь! На следующий день еду туда, ищу ту станцию, с трудом добираюсь до того места, смотрю - вроде уже не тот колорит. Достигаю по памяти невозможного, а, уходя, вновь вижу чудеса, уже в другом месте. Да, природа, безусловно, очищает человека, вдохновляет его.

Антон вздохнул.

- Друзья, я так рад, что мы все здесь собрались, и очарованы всем этим, и дружим, и любим, и это - счастье! Да простится мне излишний пафос!

Антон обвел всех взглядом счастливого человека.


***

Таня вгляделась в матовую поверхность зеркала.

На фоне зеленых ящичков с узорчатыми яркими цветами и чередой голубых пластмассовых вешалок, с ворохом свисаемой одежды застыл силуэт девушки. Еще год назад она стеснялась своего собственного вида, но, в последнее время, стала чувствовать себя достаточно взрослой, уверенной и даже любовалась собой.

Темные волосы тщательно собраны и скрыты под розовой купальной шапочкой. Полукруг лица с чуть заметными впадинами на щеках был изящен, красивый прямой нос был чуть вздернут на конце, что временами расстраивало Таню, но сейчас, казалось, придавало ей симпатичный и в чем-то оригинальный вид. Густые брови черными изогнутыми стрелками окаймляли впадины темно-карих, с едва заметной грустинкой, чарующих глаз. Купальный костюм тесно охватывал цветущее рельефное тело.

Сегодня удовлетворение собой особенно охватило Таню, появилась даже гордость за собственную красоту. Она мечтала о том, как будет кружить мужчинам головы. Немного смутившись появлением других девушек, Таня вышла из раздевалки.

...Бассейн успокоил Таню. Прозрачная зеленоватая вода давала приглушенные всплески звуков и отраженно плясала светящимися полосами на кафельных стенах. Таня нырнула, чтобы не слышать окриков и свистка тренера Бориса Ильича и, не открывая глаз, сильными взмахами рук пошла на глубину. Привычно сдавило в висках, неприятно закололо в носу. Вспомнился лес, плавание по холодному, усыпанному черными листьями озеру, шум промозглого ветра, удочка, подрагивающая в руках Антона и пейзаж Володи, лукошки душистых, только что собранных грибов. Грудь начало давить камнем и Таня, заработав сильнее ногами, устремила тело вверх. Громада звуков резонансом отражающихся в огромном зале сразу охватила её, в висках били молоточки и звенели колокольчики... Она перевернулась на спину и отдохнув, поплыла брассом. Уступая настойчивости тренера, Таня поплыла к лесенке и вышла из воды, поправляя облепивший тело купальник. Вода струйками сбегала по телу, образовывая теплые лужицы. Она плюхнулась на деревянную лавку, разминая ноги, когда подошел Борис Ильич.

- Иди, тебя ожидают. Вообще – то, детка, если тренер дает сигнал, значит нужно подчиняться.

- Я знаю, Борис Ильич, но ведь я так давно в бассейне не была. Радовалась. А кто ждет?

- Какой - то гражданин неизвестный...

«Может, быть это Антон? Нет, вряд ли, он же не знает о бассейне», - подумала Таня.

-А с техникой у тебя, уже, между прочим, хуже. Забрасываешь учебу и забываешь.

Таня опустила глаза, и хмурая вышла в раздевалку. Накинув халат, прошла в узкий коридорчик. Здесь было обилие светло-оранжевых стульев. На одном из них застыл седоголовый мужчина в темном пальто, из-под которого выбилось кашне.

«Уже к зиме подготовился?» - механически подумала Таня и села напротив.

- Здравствуйте, - сказала она ровно и тускло. - Вы меня искали?

- Здравствуйте, - живо, но, не повышая тона, ответил гражданин. - Ты Таня Ласточкина? Я – капитан Никаноров.

Он небрежно качнул потускневшей красной книжечкой в огромном седовласом кулаке и тут же спрятал ее в карман.

У Тани вздрогнуло сердце, в груди появилось что-то тревожное.

- Что случилось?

- Ничего особенного. Я надолго тебя не задержу. .

Никаноров смотрел на эту хмурую девочку и почему - то подумал: «Да, школьницей ее никак не назовешь. Уже хоть замуж выдавай! Быстро сейчас растут дети, акселерация. Это мы выглядели после школы худыми сосунками, а вынуждены были в войну командовать взводами».

Но, в то же время, несмотря на кажущуюся взрослость, он заметил в ее чуть испуганном лице наивную детскость и сразу успокоился.

- Таня, у меня всего один вопрос. И если ты ответишь на него честно, без всяких фокусов, мы с тобой быстро поладим. Так вот. В вашем классе учится известная тебе Валя Карамзина. Кто был у нее на даче в тот самый день? Ну, ты знаешь, о котором чуть ли не вся школа говорила...

У Тани широко открылись глаза.

- Я ничего об этом не знаю. Почему вы меня об этом спрашиваете?

Никаноров чуть улыбнулся и уверенным жестом вынул из кармана пальто листик бумаги, сложенной вчетверо и развернул. Таня проглотила комок - это была её записка. Никаноров сразу заметил ее реакцию.

- Это ведь писала ты!

Таня быстро и ошеломленно закачала головой, ответив механически:

- Нет.

- Значит, утверждаешь, что в первый раз в жизни видишь.

Уголки губ хорошо бритого лица капитана привычно иронично поджались.

-Таня, давай не будем играть в кошки-мышки, давай будем по-честному. У меня в дипломате лежит твое сочинение по русской литературе. Такое отличное сочинение, кажется, по ранним рассказам Горького. Так? «Макар Чудра»?

Таня кивнула, проглотив слюну.

- Ну вот, видишь, я же с пустыми руками не приду. Но ведь и записка, и сочинение написаны одним почерком! Это же элементарная проверка на идентичность. Или теперь скажешь, что и сочинение писала не ты?

Таня понемногу овладевала собой. Больно ловок был этот капитан, его не проведешь, сразу в капкан ловит...

- Сочинение писала я, но...

- Записка не моя, - закончил за нее Никаноров и улыбнулся, вздохнув.

Его улыбка придала Тане смелости.

-Но я ведь всего лишь хотела предупредить то, что может случиться, - тихо и взволнованно сказала она.

Никаноров положил ей руку на плечо.

- И правильно сделала. Успокойся. Ничего ведь страшного не произошло. И преступление не состоялось, но попытка совершить его была...

- Я хотела предотвратить его.

- Молодец, я тебя не виню... Но понимаешь, мне нужно знать, кто хотя бы потенциально способен на это.

Таня молчала. Никаноров про себя ругался, что неправильно повел себя.

Где-то в глубине души Таня чувствовала что-то нехорошее и слова "доносчица", "предательница" мелькали в ее голове. Ей так хотелось поделиться с кем-то всем этим, выяснить права ли была она, отвести душу, успокоиться...

Никаноров видя ее колебания, догадывался об их причине.

- Я тебе даю слово, что никому ничего не расскажу... В интересах следствия, в твоих интересах, твое имя не будет раскрыто. Ну? Что?

Таня посмотрела в его бледно-голубые, старые, с красноватым оттенком от бессонницы глаза и почувствовала, как этот человек устал, как много видел он и пережил...

«Он не может лгать», - сказала она себе и, тут же, без остановки, захлебываясь, рассказала ему все и даже чуть не расплакалась. Никаноров гладил ее по голове.

-Успокойся. У тебя не было другого выхода... Конечно, в органы ты не решилась прийти, да и выглядело бы для тебя предательством, фискальством каким-то. А по-другому остановить его ты не могла...

- Не могла! Ведь его посадили бы, так, товарищ капитан?

- Ну, это смотря, что взяли бы они.

- Я знаю, что к вам страшно попадать. У вас там разговор короткий. Товарищ капитан, а что ему будет?

- Ничего не будет, успокойся. Скорее всего, ни Тимченко, ни Князев даже ничего не узнают об этом. Но комиссия по делам несовершеннолетних наверняка заинтересуется личностью Князева.

- Я считала, что Тимченко действовал во многом под его влиянием. Сергей, в общем-то, честный, я видела, как он потом волновался, переживал.

Капитан кивнул и поднялся.

- Пойду я, поздновато уже что-то. А ты значит плаваешь? Нужное дело.

Он поправил кашне, застегнул пальто и попрощался.

На улице ветер развевал его седые волосы, нес навстречу жухлую листву. Никаноров шел и думал о том, какая это хорошая девочка, как она заботится о других, как она может любить, и, вообще, есть еще хорошие, честные люди на этом свете. Потом он вспомнил, что нужно купить кефира и батон, свернул к освещенной желто - серебряной витрине.

Таня отпрянула от окна и пошла в душевую. Раздевшись, она вдруг почувствовала необыкновенную душевную легкость. Рядом купались две девочки, по очереди намыливая друг другу спины, хохотали. Бросив взгляд на них, розово мелькающих в клубах белоснежного пара, Таня подумала о том, как они беззаботны и счастливы. Наконец, она замерла под струей, вспоминая события дня.

Вытираясь полотенцем, она видела перед собой глаза этого капитана. Она поняла - именно он облегчил ей душу, придал ей уверенность и энергию...

Одевшись, она вышла на улицу. Уже зажглись фонари, их свет отливал золотом на листве. Идти было легко, приятно и радостно. Она, любя, спасла любимого. Она доказала, пусть для себя, свою любовь, она способна любить!

А теперь она встретила Антона и углубилась в искусство, такое загадочное и прекрасное. Вокруг нее были хорошие, честные люди: Антон, Володя, Ирина, Борис, Роза, и этот капитан Никаноров, Она помогала и сочувствовала им, и они помогали и сочувствовали ей. Она была уже не одна, было о ком заботиться, за кого переживать. А любовь…. Да разве у всех бывает любовь счастливой? И Таня представила себе, что через время встретит Сергея, будет цветущей и красивой, и он совсем по - другому отнесется к ней. Тане было радостно, все казалось ей милым и интересным: и эти старые деревья и домики, и чудесный свет окон и фонарей. Слезы готовы были брызнуть из глаз, как это обычно бывает, когда она переволнуется, но это были приятные, легкие слезы.

______________________________________________________________________


Глава 6. Мальвина. «Яблоко Евы»

Они шли веселые, раскованные, переполненные жаждой нового и неизвестного, ловко прыгая через искрящиеся светом зеркальные лужи, углубляясь в коричневые тени деревьев и выныривая у блестящих витрин. Шли нарядно одетые, в модных джинсах и куртках, весело переговариваясь между собой.

По пути завернули в подвальчик - магазинчик, где в красновато-желтом свете ламп полутемные мятые лица застыли немыми статуями у обилия грязных стаканов, немытых, жирных тарелок, крошек и окурков столов. Грубая полная продавщица за гроши налила дешевого, терпкого, липкого как сироп, обжигающего нутро, вина, то и дело, вытирая полотенцем липнущий прилавок, тщательно отдирая приставшие копейки и бросая их в ящичек с гремящей мелочью. Как по команде они встали все вместе у стойки, почти залпом выпили рубиновое вино, ощущая горячее тепло внутри тела и начинающуюся неуверенность в движениях, звонко хлопнув стаканами о прилавок, выбрались из душного, спертого, сладковатого воздуха наружу. Довольные, закурили, направляясь к трамвайной остановке. Каждый из них был горд тем, что выпил, держался нарочито прямо и мужественно, но уже с чуть заметной развязностью. Увидев ослепительную золотую оконную полосу трамвая - пошли быстрее и вскочили на подножку уже перед самым его отходом, гордо улыбаясь.

Через три остановки они вышли и пошли по улице, усаженной каштанами. Чем ближе подходили к цели, тем больше волновались и радовались, морально готовясь шире и лучше показать себя на предстоящем вечере. Механически протопав через усыпанную листьями песочницу, мимо визжащих в полутемноте детских качелей, пройдя дворик, вошли в ярко освещенный, пахнущий чем-то домашним, кухонным, подъезд.

На третьем этаже Лешка первым надавил кнопку звонка, подмигнув после его мелодичного пения. Дверь как в сказке быстро отворилась, и они вошли в царство Мальвины. Довольный девичий шумок "Мальчики пришли" означал, что их тут давно ждут. Сама виновница предстоящего торжества именинница Мальвина, в голубом платье и с бантом в волосах, приняла роскошный букет цветов, а также скрытый картоном и лазурными лентами подарок, и позволила по очереди поцеловать себя.

Когда Сергей коснулся губами ее пухленькой щечки, у него вновь сильно затрепетало сердце. Он сразу отвлекся, медленно осматривая квартиру, небольшую, но хорошо, со вкусом обставленную, где тигровые занавески образовывали очаровательную интимную темноту, а персидский ковер ласкал ноги. Он вновь пытался найти глазами Мальвину, но та умчалась на кухню. Мальчики, представленные обществу, несколько зажато стали знакомиться. Один из присутствующих был длинный Альфред, студент института, на студента в общем – то похож был мало, ибо в представлении Сергея студент — несколько замученный, ученый человек, старательно выговаривающий правильные фразы, слывущий «умником». Альфред же явно таковым не был, был прост и небрежен в общении, сально шутил, громко рассказывал непристойные анекдоты, от которых дамское общество покатывалась со смеху, зажимая в смущении рты. С неудовлетворением заметил Сергей среди присутствующих и Яниса, с его короткой стрижкой, в дорогом светлом пиджаке. Он был представлен как работник торговли, а сам напоминал скорее сынка богатых родителей - холеный, спортивный, немногословный, с претензиями городского модника.

Сергей все ждал с нетерпением появления Мальвины, но она только мелькала голубым в прозрачных дверях, о чем-то непрерывно хлопоча, не обращая на Сергея никакого внимания, что приводило его в некоторое уныние. Князев же был здесь явно своим человеком, освоился быстро и завоевал всеобщее внимание...

Наконец их пригласили в соседнюю комнату, где сиял накрытый стол. Вдруг исчез свет, в комнату, вполз, разрезая темноту призрачным сиянием свечей, огромный бело - розовый торт. Под аплодисменты Мальвина задула свечу. Стало жарко и темно, а затем, когда свет вновь воссиял, Янис вскрыл шампанское, и искристая жидкость зашумела, брызгая по сверкающим бокалам. Янис звякнул ложечкой по бокалу, дождавшись пока стихнет шум и мелодичный звон стекла, сказал:

- Ровно двадцать лет назад одна сказочная фея оставила бедной женщине резную шкатулочку, приказав вскрыть ее ровно в полночь. Когда наступил долгожданный час, женщина открыла крышечку и увидала золотистую фольгу, в которую был, завернут орех. Недоумевала она, держа орех в руках, когда он вдруг "крак" и раскололся, и, под звуки чудесной музыки, появилась на свет маленькая девочка Мальвина. Мама кормила ее клубникой и цветочным нектаром, поселила ее в маленьком домике, где Мальвина спала на мягкой подушечке, укрываясь лепестками роз. Вскоре Мальвина выросла и стала очаровательной принцессой! Так давайте же поднимем наши бокалы за то, чтобы наша Мальвина превратилась в королеву, и жила долго, и счастливо!

Все радостно захлопали в ладоши, радуясь такому чудесному сказочному вступлению, сделанному в духе Андерсена или Гофмана. Мальвина поцеловала Яниса, и Сергей, к стыду своему почувствовал маленькие нотки ревности в душе, и весь вечер старался не смотреть на Яниса, наблюдать только за Мальвиной. Мальвина также почти не обращала внимания на Сергея, словно здесь его и не было.

После торжественного ужина начались танцы. Напрасно Сергей надеялся пригласить Мальвину. Станцевав один медленный танец с Янисом, она весь вечер вообще не танцевала, разговаривая с подругами и друзьями, весело и громко смеясь. Девушек было много, все они были симпатичными и веселыми, но Сергея они мало интересовали и скоро ему наскучили.

Вечер тянулся медленно. Протанцевав несколько зажигательных танцев, Сергей ушел с Алешкой и Альфредом на балкон покурить.

Город уже спал, в окнах еще мелькали редкие сонные огоньки. Ветер нес запах листвы, костров и лужной воды. Звезды танцевали в такт ритмичному танцу, звучащему из открытой двери. Альфред весело и пьяно рассказывал что-то, Алешка вторил ему, но Сергей слушал их поверхностно, думая о другом. Он почему-то жалел, что пришел сюда. Он ощущал себя жалким мальчишкой, юнцом, не достойным внимания красивой дамы. В голове мелькнула мысль о том, что этот стриженный Янис для Мальвины важнее, а тогдашнее их знакомство в "Алмазе" была просто случайностью...

Очнувшись от вороха мыслей, испытывая болезненное одиночество, он даже не заметил, как куда-то исчезли Альфред и Лешка. Ветер колебал ветки. По улице, шлепая по лужам, шли какие-то люди. Сергей всмотрелся в окно. Танцы были в самом разгаре. Девчонки весело прыгали, а потом, смеясь, упали на диван, среди них прыгал Алешка. Мальвина в глубине комнаты гадала на картах, окруженная несколькими лицами.

Сергей отвернулся, глядя в темно-серую даль, чувствуя, как кто-то подошел к окну и застыл силуэтом у балконной двери. Сергей вздрогнул, обернулся - мгновение на него смотрели желтые глаза Яниса. Их разделяли стекла, еще миг - силуэт пропал, только колыхнулась штора. Чувствуя себя лишним, Сергей, приняв беспечный вид, прошел комнату, шепнув Алешке, что ему плохо, тошнит, оделся в прихожей, под удивленный шепот Князева, и тихо ушел.


***

Но мысли о Мальвине не оставляли его ни на час. Он видел ее во сне, любовался ее малахитовыми глазами, дарил ей цветы. Он ежеминутно ожидал ее появления, когда шел в городской суете, выискивая ее следы на городском асфальте, ловил ее лицо в мелькании прочих лиц, механически рисовал ее лицо на листе бумаги, игнорируя уроки - он просто заболел ею. На какое-то время она заслонила ему Зою, которая улетела неизвестно куда, хотя и была рядом. Они почти не говорили, Сергей стал задумчивым и отстраненным, Зоя платила ему тем же.

Дом изменился, он стал обыденным и скучным, друзья растаяли как воск, а улица превратилась ловчие сети для поимки Ее. Он крайне плохо и неохотно ел, почти не говорил с матерью, а в школе несколько раз отказался отвечать. Учителя удивлялись, назначали ему пересдачи, но он не приходил. Мир этот уже не интересовал его, ибо в нем поселилась она. Мир сузился, и он думал только о ней. Любовь сжигала его, он хотел видеть ее каждую минуту, слышать ее голос, дотрагиваться до ее руки. В то, что она не обращает на него никакого внимания, он верить не хотел. Он не мог не мечтать о ней.

В надежде увидеть ее он выучил все дорожки возле музучилища. Он имел успех видеть ее несколько раз. Она выходила чаще в компании подруг, и он сконфуженно прятался, с бьющимся сердцем наблюдая за нею из-за потрескавшегося угла соседнего дома.

Стояли удивительно теплые для поздней осени дни. Прозрачность и хрупкость воздуха была необыкновенной, деревья издавали нежный стеклянный звон, который давился колесами машин...

Сегодня она заметила его, выглядывающего из-за дерева. Это было близко к входной двери, поэтому он не успел спрятаться.

- Привет! Ты что там притаился? Ждешь кого-нибудь?

Сергей сконфуженно, теряя почву из-под ног, сказал:

- Да нет, просто гуляю. Приятеля жду...

- Ох, догадываюсь, что приятель этот - я сама. Не так ли? Я тебя здесь уже не первый раз вижу. Ты то за киоском стоишь, то за домом…

Сергей набрался смелости и сказал:

- Я очень хотел видеть…тебя.

Мальвина лукаво улыбнулась, блеснув зеленым задорным огоньком глаз, подошла ближе, помахивая сумочкой:

— Ты хочешь назначить мне свидание? Ну, так что же ты стесняешься? Приглашай прямо сейчас, я свободна как ветер!

Её прямота и простота спасли Сергея, он понемногу осмелел. Они пошли гулять в город. В парке ели мороженое, и Мальвина много говорила. Она рассказывала ему о своих занятиях и добавила:

- Если ты хотел со мной встретиться, нужно было смело подойти, а то я такая одинокая.

- А как же твой друг, ну, с которым ты была в "Алмазе"?

- А, это Янис... Ну, он вряд ли друг, просто хороший знакомый. У него, кажется, уже есть кто-то. А у тебя есть девушка?

Сергей хотел с гордостью сказать «есть», но внутренний голос заставил его ответить отрицательно.

- Ну, значит, мы будем дружить...

Сергей покраснел, радуясь, что в полумраке кафе — это не заметно.

На следующий день он пригласил ее в кино. Шла роскошная мексиканская мелодрама о любви белой девушки из богатой семьи и нищего мулата. За время сеанса, окутанного пеленой тайных свиданий и жарких объятий с поцелуями на белом полотне экрана, Сергей то и дело посматривал на Мальвину, но она была увлечена фильмом. Профиль ее лица в призрачной темноте казался сказочным. Сергей осторожно обнял ее и замер, чувствуя, как трепет ее свежего упругого тела потоком энергии передается ему, он почувствовал полет, воспарение над миром и уже не помнил сюжета фильма. Мальвина отнеслась к этой вольности свободно и даже к концу сеанса, к гордости Сергея, склонила голову на его плечо, и тут же его лицо утонуло в волне каштановых роскошных прядей, а белый свет вырывал темную бронзовость её рук, которые искали его руки.

Вышли они гордо в обнимку. Мальвина улыбалась:

- Спасибо, Сереженька. Ты сегодня особо галантен и внимателен.

Сергей был на небесах. Он давно уже осмелел, много и взахлеб говорил, а шутил так, что Мальвина почти плакала от хохота.

- Ой, Сережа! Ну, умора! Вот рассмешил - так рассмешил. Это же надо так уметь отображать, такое найти, отметить…Молодец!

Густая тьма царила, когда они дошли до ее дома.

- Хочешь, я приглашу тебя выпить чашечку кофе? - спросила Мальвина. — Мама сегодня работает допоздна, а по вечерам так одиноко...

Сергей почувствовал волнение. И хотя он обычно предупреждал своих по телефону, что придет поздно, сегодня ему было не до этого. Глаза Мальвины излучали нежность, а губы притягивали, как магнит.

Теперь Сергей более подробно осмотрел уже немного знакомую ему квартиру.

Тигровые шторы плотно закрывали окна. Свет торшера выхватывал ковры и отличные импортные плакаты на стенах: иностранцы-блондины, захлебываясь, пили пепси-колу, дамы в купальниках возлежали на полированных длинных капотах роскошных автомобилей, красавец Дин Рид улыбался у микрофона с гитарой в руках, а четверка "Битлз" шагала через дорогу. Мальвина ушла на кухню готовить кофе, временами появляясь перед Сергеем в клетчатом передничке, стараясь чем - то его занять.

Сергей был уверен в себе. Он постоял у большого зеркала, принял героический вид, надув грудь и расправив плечи. Быстро выхватил расческу и привел свои отросшие волосы в порядок, косясь, на улыбающегося длинноволосого Дина Рида. Затем начал рассматривать данный Мальвиной альбом фотографий. Вот совсем маленькая девочка, полненькая, с ямочками на щечках, в коротком платьице с большим бантом, в сандалиях на босу ногу и с лопаточкой в руке. В ней трудно было узнать сегодняшнюю Мальвину. Вот она уже в школьной форме - большеглазая, худенькая, с пионерским галстуком. Она же - с мамой, похожей на Мальвину, красивой импозантной женщиной. Шла череда лет, мелькали лица родственников, одноклассников, подруг. Сергей еще раз убедился, как время преображает человека: девочка, худенький нелепый подросток, почти девушка... Некоторые фото носили купально-пляжный характер: Мальвина в купальнике, открывающем ее совершенные формы, лежит на стволе огромного дерева, поваленном на песок, Мальвина выходит из воды, поправляя волосы, а сзади, в воде, виднеется ежик Яниса...

Сергей поспешил захлопнуть альбом и бегло перелистал груду журналов мод и рекламных проспектов, лежавших на столике. Он был приятно нервен, возбужден, руки и ноги таили волнующую скрытую, приятную энергию. Он походил пружинистыми шагами по комнате, покачался с носка на пятку у роскошного трюмо и тихо вышел на кухню. Здесь пахло свежемолотым жареным кофе. Мальвина, успевшая переодеться в короткое нарядное платье, колдовала у печки, подогревая бутерброды. Сквозь пряди роскошных волос видна была ее нежная шейка с апельсиновым пушком, а сквозь платье виднелся узкий желоб ее спины. Не отдавая отчета в своих действиях, Сергей шагнул к ней и обнял ее сзади. Она замерла и медленно повернулась. В следующую секунду их губы слились, они не могли оторваться друг от друга, и Сергей долго ощущал мягкость и сладость ее полных губ. Наконец, Мальвина легонько оттолкнула его и шепнула улыбнувшись:

- Тише, Сереженька... У нас впереди еще много приятных минут... Приглашаю к столу!

Сергей пружинисто и легко отошел, глядя невидящими глазами в окно. Все у него бурлило и ликовало внутри.

Мальвина быстро накрыла на стол и сняла маленький фартучек. Разлила по фужерам золотистое вино. Вино вскружило голову, кухня поплыла, а улыбка Мальвины, казалось, проникла внутрь его души. Они хрустели бутербродами и молчали, улыбаясь, не сводя глаз друг с друга. Он не выдержал и положил свою руку на ее теплую кисть.

- Нравится тебе у меня? - спросила она

-У тебя чудесно, - ответил он, чувствуя себя уже совсем взрослым.

- Я тебе нравлюсь? – смело и вкрадчиво спросила Мальвина. И он совсем не удивлялся этой смелости.

- Очень. Еще тогда, вечером, в "Алмазе", когда ты меня пригласила на танец. - Звучал Джо Дассен. Видишь, я помню. Я тебя сразу приметила, думаю, какой стройный, красивый юноша. А теперь пригласи ты меня. Хорошо?

Сергей кивнул и, привстав, поклонился. Мальвина провела его в комнату. Включила мягкий розовый свет, поставила пластинку с тихим и протяжным танцем. Мелодия захватила их, закружила им головы. Они ничего не видели, и, казалось, в мире существовали лишь они одни. Руки его охватили нежные хрупкие плечи. Прикосновение ее грудей, натягивающих платье, приятным жаром опаляло его грудь, раздувая в сердце неистовый костер. Ее бедра медленно и плавно гнулись в такт мелодии, которой, казалось, не будет конца, ибо это была вечная мелодия любви. Они нашли губы друг друга, и он ощутил ее ловкий, нежный язычок у себя во рту…. Но вот она освободилась от ласки его рук, встала, тихо и таинственно сказав "я сейчас", растаяла в призрачной темноте.

Сергей остался один, находясь в сказке, в таинственном полумраке, уже не замечая вечной мелодии - она стала самой живым, неотъемлемым атрибутом существования.

Сердце бешено стучало, как вдруг появилась Мальвина, вынырнув из полумрака, как по мановению волшебной палочки - в коротеньком синем халатике. Мягкой походкой она подошла к центру комнаты и, застыв, одним царственным жестом сбросила одежду. Он был полностью уже в ее власти...

Он входил в сад, краше которого не видел. Он срывал с гибких веток прохладные нежно-медовые янтарные плоды, он пил их сок, и нектар проникал в его вены, звенящие от радости и напряжения. Он слушал, как с медленным звоном падают с веток капли душистой влаги, он вдыхал густой, наполненный пьянящим ароматом цветов воздух и видел ее всюду, воплощенную в плодах, в пружинистых ветвях, разлитую по нежной лазури неба….

Она вела его за собой по саду, вела уверенно и легко, и небо играло голубыми, алыми, малахитовыми отблесками. Райские птицы пели нежные небесные песни, и звери ласкались у ног, и теплый дождь давал влагу - цветам и деревьям...

…Потом она встала и, не стесняясь, пошла к окну. Замерла, опираясь на подоконник, среди темного куста цветов. Звездный свет вырывал у мрака ее белеющую обнаженную фигуру.

-Уже поздно, Сереженька, милый мой, к сожалению, уже поздно...

Сергей бросился к ней, но она, не поворачивая головы, смотрела на засыпающий город... Он навсегда запомнит ее стоящую у окна, в ту первую их близость...

Когда он вышел на улицу, она все так же стояла у окна, набросив на плечи халат, и была едва видима в темноте. Он шагал домой радостный и гордый, ощущая себя настоящим мужчиной, и с таким же настроением, забылся крепкими и приятными сновидениями.

На следующий день он летел к ней, как на крыльях. И вновь они замерли у порога, слившись в продолжительном поцелуе.

Когда они лежали в полутьме, она приникла к нему своим большим телом и сказала:

- Сереженька, наша любовь с тобой отвлекает меня от дел насущных.

Он улыбнулся, глядя в ее усталые, но еще чуть горящие глаза и спросил:

- Что за дела?

- Да, разные...

- Может, я могу тебе чем-нибудь помочь? Ты же знаешь, для тебя я все сделаю...

Он поцеловал ее пухлую, влажную щеку.

- Может быть... Ты знаешь, Сереженька, так много надо дел переделать, что не успеваю. Нужно отвезти тут один чемоданчик...

Она неопределенно махнула рукой куда-то в темень, но Сергей ответил, глядя в ее глаза:

- Для тебя все могу, хоть сейчас!

- Ты мне окажешь очень важную услугу, молодец, спасибо. В общем, пустяк, ничего важного нет, но у меня просто дефицит со временем. Я сейчас напишу тебе адрес.

Ее фигура растаяла в другой комнате.

«Не верю, - думал лежа Сергей. — Мне все кажется сном. Самая чудесная девушка на свете здесь, со мной, она любит меня, и я держу ее счастье в своих руках. Теперь я знаю, что такое это счастье, загадка для многих! Как сейчас мне легко, свободно, лучшего я в жизни не испытывал!».

Вошла Мальвина в синем халатике, держа в руке обычный портфель «дипломат».

Говорила она как-то так вкрадчиво, и нежно, что Сергей наслаждался каждым произнесенным ею словом.

- Миленький, Серенький, вот этот чемоданчик и отвезешь. А внутри там ерунда, бумажки всякие... Закрыто на ключик. А вот и адресочек я тебе написала. Хорошо, Серенький?

Она села рядом и улыбаясь полными губами, протянула ему листочек бумаги. Лицо ее было умилительно-нежным, Сергей потянулся к ней и, обняв, поцеловал, ощутив вишневую мякоть ее губ и запах легкого аромата духов.

-Я люблю тебя, Сережка, - шептала она серьезно. - Я надеюсь на тебя.

- Какие пустяки,- отвечал он, вновь впиваясь в ее губы.


***

Ехать пришлось далековато. Было еще не поздно и желтеющий закат, постепенно превращаясь в багровый, скользил, обливая огнем серые многоэтажки. Поднимая вверх груду листьев, подкатил троллейбус, и Сергей влез внутрь, едва пропихиваясь сквозь сплющенный разгоряченный люд.

Мысли его были далеко, возле нее, возле ее волос, губ, нежных тонов вкрадчивого голоса.

Через полчаса троллейбус, наконец, выкатился на окраину города. Здесь стояли новенькие белые девятиэтажки. Тоненькие молодые деревца печально роняли последнюю, и без того редкую листву, с ветвей. Солнце, затапливая горизонт, расплывалось на пустырях, среди брошенных труб, строительных плит, становясь красно-кровавым. Лучи скользили по холмам разрытой земли, канавам, новеньким каруселям и некрашеным песочницам, недавно привезенным сюда для установки на детских площадках. Мальчишки, бегая ватагами, швырялись каштанами, которыми у них были набиты карманы.

Троллейбус был уже полупуст и дребезжал листами плохо скрепленного, исцарапанного железа. На предпоследней остановке Сергей сошел, чувствуя какой-то прилив сил, ощущая, что сейчас он уже не один, что есть человек, который надеется и ждет его, и он рад услужить этому человеку, сидящему где-то у окна. «Дипломат» оттягивал руку.

Вот она, улица Садовая. Довольно странное название улицы, где садов нет и в помине, разве что в перспективе предвидятся. Далеко за домами, на пустыре, мальчишки гоняли в футбол. Слышны были их веселые, задиристые крики, тонущие в красноватом небе.

Сергей вспомнил летний лагерь, даже почувствовал под ногой мяч, вспомнил глаза Зои. Он попытался выбросить все это из головы, но Зоины глаза упорно смотрели на него. Где-то внутри сидела растревоженная совесть.

Спросив номер дома у всезнающих бабушек, Сергей зашагал увереннее. Возле нужного ему подъезда стояла машина, показавшаяся знакомой. «Недавно подобную "Волгу" я где-то видел», - машинально подумал Сергей. Свернув в подъезд, он поднялся по гулкой запыленной лестнице.

Пахло цементом, побелкой, краской, изоляционной лентой - как обычно пахнут новые, еще не обжитые дома.

На четвертом этаже он позвонил в крайнюю у лестницы квартиру. Ответа не было. Казалось, что кто-то долго изучает его в глазок. Как только Сергей позвонил вторично - за дверью завозились и в проеме двери, открывшейся как темный провал пасти дракона, показался человек.

- Здравствуйте, я к вам от...- начал Сергей, но человек, не дождавшись конца речи, махнул рукой – заходи!

Сергей, не собиравшийся никуда заходить, спешивший быстрее исполнить порученное – «и с плеч долой» - потоптался и зашел неохотно. Человек, оказавшийся мужчиной в сером в клетку, пиджаке, черной водолазке, был уже не молод. Его густыеволосы, скрывавшие уши, а также усы были совсем седыми. Он аккуратно прикрыл дверь и внимательно посмотрел на Сергея:

- Здесь все?

- Это все, что она передала. Она сказала, что очень занята и не может, - с готовностью ответил Сергей.

-Это понятно, - одними уголками губ улыбнулся мужчина и скрылся с «дипломатом» в комнате, закрыв за собой дверь.

Сергей заскучал, не решаясь без приглашения идти за хозяином квартиры, да и не было в этом необходимости. Он осмотрел прихожую, определив достаток живущих здесь людей. Прихожая напоминала собой комнату. Великолепное, в рост человека зеркало, удобное кожаное кресло, блестящий полировкой шкаф для одежды, металлический раздвижной столик, чучело совы над входом в комнату. Мужчина резко вошел, став в снопе света, вынув из кармана брюк руку, что-то и вложил в руку Сергея.

- Благодарю. Заработал. Bceгo доброго.

И открыл дверь.

- До свидания.

Очутившись на свободе, Сергей облегченно вздохнул. Задание было выполнено и теперь можно вновь было думать о Мальвине. Он выбежал из подъезда. Солнце, давно разбившись о дома, исчезло, на город опустились сумерки, озаренные множеством оконных огней.

Сергей вытащил из брюк то, что дал ему седой мужчина и ахнул. Это была пятидесятирублевая бумажка. У него мелькнула мысль, что возможно это передали Мальвине, но об этом ничего не было сказано, скорее всего, это ему за услуги. За какие услуги? Он что их заработал? Впрочем, в любом случае, деньги ему не помешают. Неплохо было бы так зарабатывать деньги, почаще бы попадались такие волшебные чемоданчики и добрые седые дяди.

С еще большим подъемом настроения он ехал домой.

Но дома его ждали неприятности. Взбешенный отец не находил себе места.

-Ты где шляешься так поздно?! Мать волнуется, ты не обедаешь, не ужинаешь. - Я обедал у друга, - сказал Сергей.

-У какого друга?! - кричал отец. - Тебе ли сейчас заниматься друзьями?! А уроками ты думаешь заняться?! Я сегодня был в школе! Там очень, очень недовольны тобой. Ты перестал учиться, получаешь двойки и пропускаешь уроки! Что, гуляния уже на уме?

- Я готовлюсь, - зло сказал Сергей. - И не могу выносить, когда со мной разговаривают таким тоном.

- А каким тоном с тобой разговаривать, Сережа? - подключилась мать. - Я в последнее время не видела, что бы ты сидел за столом и учил уроки.

- А ты вообще когда-нибудь мной интересовалась?! - в волнении спросил Сергей.

- Как ты разговариваешь с матерью! - загремел отец. - Ты думаешь, что десятый класс - это уже все, победный финал! Можно и погулять, аттестат уже в кармане! А о качестве аттестата ты подумал?! А о том, что тебе поступать нужно?!

Но Сергей уже не слушал их – ушел в спальню, хлопнув дверью.

Отец кричал вслед, приоткрыв дверь:

- Вот и подумай хорошенько об этом!

- Да уж и без вас справлюсь! - в сердцах ответил Сергей.

Хорошее настроение его улетучилось, он был взбешен. Позже, лежа в кровати, вспоминая происшедшие события, успокаиваясь, он все же решил, что в чем-то отец, безусловно, прав. Заснул он с мыслями о Мальвине, словно чувствуя ее присутствие где-то здесь, рядом.

_____________________________________________________________________


Глава 7. Антон. «Геометрия лома в хрустальных пространствах»

- Обрати внимание на краски, которыми написаны картины. Видишь, они накладываются на холст отдельными осторожными мазками, такими чуткими, что каждый из них отзывается в сердце... Несмотря на кажущееся нагромождение и небрежность цветов здесь есть своеобразная ювелирность и тонкость работы.

Так говорил Антон, показывая огромный альбом репродукций. Таня впервые серьезно погружалась в мир импрессионистов, о которых знала раньше поверхностно.

- Мне кажется, что они лучше будут восприниматься на расстоянии, - сказала она.

- Совершенно верное утверждение, - сказал Антон. - Вот садись здесь. Видишь, как падает свет. Жаль, что это только репродукции. Художники рассчитывали, что все эти густо накладываемые краски смешаются в глазах зрителя и дадут мимолетный, необычайно точный, и в то же время редкий колорит. Вот, например, Клод Моне. Один из первых вышел на открытый воздух и погрузился в природу. Все они стремились передать подвижный мир, его изменчивость, мимолетное впечатление от него. Эдгар Дега со своим замечательным "Абсентом". Что можно сказать об этих людях на картине? Да здесь можно сочинить целую историю о жизни этих людей, о серости каждодневного бездуховного мира, об утраченном когда-то взаимном счастье, о людях с трудом доживающих свой век в поисках мелких удовольствий. Для импрессионистов характерно вот это тонкое внимание к настроению человека, передача психологических нюансов. А вот интересная работа "Маки". Какие вкрапления красок, какая гармония! Вот это действительно своеобразная красота. Или "Зима"… Такой удивительно пушистый снег, тени от плетня, только одно живое существо – птица. А вот Ренуар и его "Купальщицы". Это его вечная тема, какая здесь свежесть, непосредственность восприятия жизни…

Погружаясь в искусство мастеров, Таня забывала обо всем.

Звонок вырвал их из мира искусства. Пришли Володя и Ира. Володя принес, наконец-то, законченную картину лесного озера, и Антон восторженно поздравлял его.

Зашел разговор о выставке, которую хотели организовать в Центральном парке.

- Официального разрешения нет, - говорил Володя. - Будем опять идти напролом. Я объяснял ему, что художники должны выставляться, иначе будут чувствовать пустоту, бессмысленность своей работы. Только для себя - это мертвая работа.

- Да разве они когда-нибудь что-нибудь разрешали? - спросил Антон. - Они же боятся нас, как огня. Они поддерживают лишь искусство о заводах и трубах, о рабочих у станков и колхозницах с пшеничными снопами! Об этом спора нет! Это можно… - Да, но ведь это так мелко, так узко.

- Согласен, Володя. Придется идти на свой страх и риск.

Таня вмешалась:

- Но ведь есть же заслуженные художники. Почему они не помогут молодым, непризнанным?

- Танюша, я бы с удовольствием спросил бы об этом у самих художников. Да у них, в общем-то, реальной власти нет. А те, кто может что-то сделать, чаще всего смотрит на нас, как на дилетантов, которые им мешают.

- А что произойдет плохого, если вы выйдете в парк, и покажите свои картины?

- Официальные власти считают, что мы спекулируем картинами, кроме того, сорим, мешаем отдыхать людям.

- Неужели все они такие жестокосердные, нечуткие?! - возмутилась Таня.

Ира ответила, оглядывая двух понурых художников:

- Да есть там и сочувствующие. Но их мало, да и что они могут сделать?

Антон поднял голову:

- В общем, решение такое. Позвони Васильеву, скажи, что согласны, будем собираться. Уже почти год «работали в стол»! Собираемся на прежнем месте.

- Значит, в воскресенье я к тебе подъезжаю, часиков в семь, чтобы все подготовить.

Таня встрепенулась:

-А можно и мне?

Художники переглянулись, улыбаясь.

-Я помогу с картинами… Ну, пожалуйста, Антон.

- Хорошо, - сказал Антон. – Конечно можно.

Они еще долго обсуждали свои проблемы, пока Володя не взял гитару и не стал перебирать струны. Заструилась песня, высокая, как солнце в зените, гордая, как птица, вдохновенная...


***

В это тревожное воскресенье было особенно холодно, серо и хмуро. Мерзли руки, и Таня жалела, что не взяла перчаток. Временами она дышала на руки, и тогда острые иглы холода, пронзавшие пальцы, понемногу таяли.

Тучи серой непроглядной пеленой гордо нависали над городом, цепляясь за острые штили старинных башен, а лужи собрались нежным, хрупким, темным ледком. Иногда снопы острых, редких лучей прорывались сквозь завесу туч, блистали золотыми брызгами в зеркалах ледовых луж и тут же исчезали.

Таня спешила к Антону. Она переживала о том, что не сказала маме правды, сочинив историю о каком-то коллективном школьном мероприятии. Само чувство этой мелкой, ненужной лжи неприятно жгло ее сердце.

Старенький, горбатый "Запорожец", принадлежавший Володе, уже стоял подъезда. Картины аккуратно складывали на заднее сидение, где их могла бы придерживать Таня. Более мелкие работы, аккуратно запаковав, клали в багажник.

Когда все необходимое было уложено, Володя завел мотор и аккуратно двинулся с места.

Антон подмигнул Тане:

- Как настроение, Танюша?

Таня улыбалась в ответ, хотя внутри ее было неспокойно.

Они долго петляли по сумрачным воскресным улицам. Парк был весь заполнен народом. Деревья стояли облетевшие, полуголые, черные, озябшие. Между деревьями у скамеек, возле паркового пруда, с напуганными, хлопающими крыльями дикими гусями, располагались художники и сотни их картин. Таня помогла расставить работы Антона и Володи и побежала смотреть другие. Здесь были полотна самых разных направлений: реалистические, фантастические, абстрактные, копии классических картин известных художников. Насладившись созерцанием картин, от которых разбегались глаза, и рассеивался разум - так их было много, Таня вернулась к Володе и Антону.

- Чего здесь только нет! - сказала она. - Столько всего и все разное! И все ужасно интересно!

- У каждого мастера свой мир, свои вкусы, - серьезно сказал Антон. - Каждый из них неповторим, ибо это его взгляд на мир, на жизнь. Мир он пропускает через себя, через свои идеалы, знания, чувства, отображая все это в своих произведениях. Поэтому творчество художника, писателя особенно ценно. Он зорче других видит, и то, что создает он - уже никто не создаст! Не будет другого такого Левитана, другого такого Пушкина или, допустим, Моцарта, ибо они оригинальны и их творения - это их мир.

- А, допустим, ученые, их вклад тоже ценен? - спросила Таня.

- Безусловно, наука двигает общество вперед, она движет разум, а художник, больше - чувства. Ученые двигают общество вперед технически, а писатели, художники, артисты, музыканты, скульпторы - духовно. И то, и другое, безусловно, важно. Но, заметь, что сейчас в обществе, довольно-таки развитом в техническом отношении, так не хватает духовности. Люди озлоблены, опустились до уровня одного только потребления и живут, довольствуясь малым, только для себя. А надо жить, еще думая и о других, любить окружающее и окружающих. И идеалы Любви, Добра и Красоты воспитываются только искусством. Открытие в науке рано или поздно произойдет, если его не сделает один, так сделает другой. А книгу написать может только один человек, никто такую же уже не напишет, ибо у другого, и книга будет совсем другой.

Таня задумалась. Ветерок играл ее волосами, она, то и дело, убирала их с лица.

- Вот все говорят - нужно воспитывать искусством. Но ведь далеко не все люди могут воспринимать искусство, - сказала она, глядя куда-то вдаль. – Я знаю многих людей, которых, кажется, ничем не проймешь, не взволнуешь, не заденешь. Они как в глухой броне, только смеются над всем этим.

- Это люди немного другого склада ума и души. Их ум слишком конкретен, они не могут открыть свое сердце... Возможно, у таких еще с детских лет не воспитали чувство прекрасного. А кто-то еще и не умеет мыслить абстрактно…

- А у нас в школе преподается эстетика, изобразительное искусство, но все равно есть ухмыляющиеся и циничные, и они своими насмешками часто мешают другим воспринимать искусство.

- Ну, из них совсем не обязательно вырастут циники и скептики. У некоторых это просто мальчишеская бравада. Она с возрастом обычно проходит. Но все же ты затронула серьезную тему. Цинизм и скепсис могут глубоко войти в человека, и он, даже при больших умственных задатках, может «заболеть» ими на всю жизнь. Хорошо, если ума хватит на удержание равновесия и такой человек просто относиться будет ко всему с сомнением. Это нормально, бывает и такой склад ума у человека, но, при условии, что его сердце и его душа будут при этом работать... Но может получиться и умный, холодный, ухмыляющийся мерзавец, идущий к цели, переступая через других, делая карьеру. Такие мне неприятны, хотя это уже человеческая трагедия. А начало всему, конечно же, неправильное воспитание дома, плохое окружение, засасывающее человека….

Разговор давно принял серьезный и интересный оборот, ибо Таня уже начала задумываться над подобными вопросами. Откуда берется плохое в людях? Читая книги, наблюдая жизнь, она замечала, как, иногда, сама жизнь выхолащивала хорошее в человеке, когда он погружался в эту пучину.

- А можно противостоять окружению? - спросила она Антона, который задумчиво присел на каменный барьер, окружавший парковый пруд.

- Да, если у человека есть нравственный и духовный стержень. А он формируется, конечно же, воспитанием, а также литературой и искусством, чаще всего путем самообразования. Ибо в школе, в общем-то, и нет эстетики, как таковой, как предмета. В школах почти никак не преподается ни творчество писателей мирового значения, ни творчество мастеров искусств, например, живописцев, скульпторов, кинематографистов… Предметы ИЗО, музыки – на нижайшем уровне. Часто нет необходимой техники. … Да и вид школы снаружи и внутри бывает антиэстетичным. А это большой урон в деле воспитания личности.

- Но все же, среди людей, есть и приятная противоположность тем, о ком говорится, - решила подсказать упрямая Таня.

- Да, есть. И их много. И это не только духовная основа общества - писатели, художники, ученые. И среди простых людей есть, только не проявили себя до конца. … Бывая на рыбалке, я беседовал с некоторыми рыбаками. Это люди разных профессий: водители, колхозники, инженеры, учителя, рабочие заводов. Ты не поверишь, Таня, как многие из них тонко чувствуют природу! И этому их почти никто не учил! Это в их душах! И это восторженное отношение людей к окружающему миру нужно подмечать, развивать! А у других – интерес к книгам, к хорошему серьезному кинематографу. Это дает многое, очень многое. Многое формирует, сдвигает горы, переворачивает сознание. Особенно если это закладывается в детстве. Вот большинство таких людей и ходят на выставки. Смотри, как подолгу они простаивают у картин…

- А вот меня, например, почти ничему никто не учил.

- Ты молодец, - похвалил, улыбнувшись, Антон. – Ты почти все сама, да мы, вот, вовремя подвернулись. Есть ведь и такие, кто утончал свои чувства, воспитывал себя духовно, а потом под ударами тяжелых жизненных обстоятельств падал. У этих людей надломлена воля, распадается духовный стержень. Таким людям надо помогать.

- Но как? Протянуть им руку помощи? Любить их, объяснять им, показывать картины, фильмы?

- Конечно. Иногда одна прекрасная картина или даже один взгляд в толпе разбудят человека, сердце его встрепенется, потянется зеленый росток, но тяжелые обстоятельства вновь сломают его. Для этого и существуют люди, которые пишут картины, книги, пробуждают чувство прекрасного, лечат, спасают души… Ох, что-то мы увлеклись серьезными разговорами, Таня.

- Нет, Антон, мне это безумно интересно, - сказала Таня. – А вот вы пишите картины, разве вы лично не получаете от этого удовлетворение?

- Конечно, получаю, иначе не писал бы.

- А не думаете, что другим людям может это не понравится?

- Знаешь, что… Конечно, я во многом тружусь для себя, но при этом так заразительно хочется поделиться с кем-то другим тем прекрасным, что я вижу. Но если бы я работал только для того, чтобы работать, то есть - не вкладывая душу, как-бы по заказу, или на публику, и не испытывал бы при этом никакого удовлетворения, то не написал бы и одной картины. Наверное, это такой разумный эгоизм. Мне это нравится и нравится другому, и то, что это нравится другому, зажигает меня на дальнейший труд. А работа только ради денег, положения, дешевого эпатажа, когда наплевать на людей. … Это страшно. … Вообще эгоизм – спорная тема, непочатый край размышлений.

Таня заметила, что у Володи купили два офорта.

- Повезло, - сказал он. И добавил для Тани: - А вообще-то покупают немного, потому, что дорого.

Какая-то пожилая женщина долго смотрела «Лебедей», написанных Антоном, а затем, не торгуясь, купила и поблагодарила. Немного рассеянно, но довольно, она пошла дальше по парку, бережно сжимая в руках драгоценную покупку.

- Ну вот, дело идет, - говорил весело Володя.

Так в разговорах, размышлениях пролетал день.


***

К середине дня в отдаленной части парка, среди художников стал возникать неясный глухой шум, волнами долетавший до Антона, Володи и Тани. Слышались споры, с отдельными громкими возгласами, чей-то хрипловатый голос что-то доказывал.

- Видимо пожаловало какое-то начальство, - сказал Володя. – Сейчас будут придираться насчет цен, тематики и прочего…

Антон ушел в толпу, узнать, в чем дело. Вернулся он скоро, был хмур, махал рукой, что-то шепнул Володе на ухо. Лицо последнего стало сосредоточенным и замкнутым.

- Могут и разогнать, - сказал Антон Тане.

Таня хотела спросить его о сути дела, но не успела.

Толпа разошлась, и вот уже полотна соседних художников разглядывала группа представительных мужчин. Пожилой, достаточно крепкий человек, в дорогом сером пальто и шляпе, что-то громко говорил, указывая рукою в перчатке. Его спутник – длинный и худой, что-то отмечал в блокноте. Третий – молодой, маленький, временами щелкал фотоаппаратом, то отходя, то приседая, выбирая нужный ракурс. За ними шел милиционер.

Тане стал слышен отрывок их разговора:

- … Но отражения жизни народа, как не было, так и нет. … Где трудовые подвиги рабочих? Или колхозников? Где все это? Что это за полосы и круги? А тут просто краской наляпано. Мазня какая-то! Ничего непонятно, неудобно смотреть! А вам самим не стыдно? А сколько стоит эта…? С ума сошли!

Пожилой покачал головой, поправив шляпу и весь преисполненный достоинства, двинулся дальше, одновременно махая перчаткой, что-то выговаривая длинному. Тот кивал, вздыхая и разводя руками.

Они остановились у картин Володи и Антона. Цепкий, скептический взгляд пожилого мужчины, быстро скользил по полотнам.

Длинный, опережая своего начальника, сразу набросился:

- А где трудовые будни? Где то, что понятно и близко народу?

- Откуда вы знаете, что именно понятно и близко народу? Вы сами дома у себя картины вешаете? Неужели передовиков-комбайнеров? – сказал Володя.

Длинный махнул рукой, переглянувшись с начальником ухмылками.

- Это народу тоже понятно, - сказал Антон. – Вы спросите об этом у людей. Мы воспитываем чувство красоты, стремление к идеалу. А что касается стилей, тем, то они разные…

Длинный перебил, процедив сквозь зубы:

- В колхоз, на поле надо выезжать и видеть, как там трудятся люди.

- Но об этом уже сотни раз писали. Я предпочитаю писать о вечном…

Молчавший пожилой мужчина подал голос:

- Ну, тут, в общем-то, красиво написано. Но это же декадентство, Виктор Петрович. Буржуазный дух, упадок культуры. В работах нет реализма! Зато секс и порнография имеются, это, пожалуйста.

И он указал на портрет женщины у зеркала, сидящей полуобнаженной.

- Нет, это не пройдет. В таком виде не пройдет, ни в коем случае, - покачал головой длинный Виктор Петрович.

Антон вмешался.

- Простите, но перед вами отнюдь не порнография. Обнаженное тело писали все художники всех времен и народов, стараясь при этом передать красоту человека. Вы вспомните статуи древних греков. Вам известен Пракситель? А «Венера с зеркалом» Веласкеса? А «Маха» Гойи? Красота вдохновляет людей, их нужно воспитывать на красоте! Тогда меньше вокруг будет некрасивого и уродливого.

- Что вы мне здесь лекции о красоте читаете? – возмутился, тот, кого называли Виктором Петровичем. – Я сам все знаю. Но у вас слишком уж откровенно все изображено. В общем – то все это - буржуазные штучки!

- Не могли одетой эту барышню нарисовать? – подхватил, ухмыляясь, человек с фотоаппаратом.

- Может быть, в робе или в комбинезоне? – также иронично и едко сказал Антон. – Это была бы, по-вашему, норма приличия.

Начальник, сощурившись, сказал:

- Ничего не хочу слышать! Никаких оправданий! Голых тел не должно быть. Это развращает молодежь, падает нравственность!

Вмешался Володя:

- Да чем больше будет запретов, тем больше и будет разврата. Будут покупать непристойные, действительно антиэстетические порножурналы, начнутся всяческие отклонения. А на красоте истинной люди воспитываются, она вечна. Ведь в человеческом теле нет ничего дурного…

- Бросьте вы, - сказал начальник, явно не желая вступать в дискуссию. – Все вы мастера болтать языком. Всех вас пора уже за решетку за растление.

И повернувшись, добавил:

- Виктор Петрович, чтобы я этого больше не видел. Как хотите!

- Так что же тогда можно? – спросил Антон, с таким отчаянием в голосе, что Володя дернул его за рукав.

Таня с горечью наблюдала всю эту сцену. Преодолевая неизбежное колебание, она всей своей душой чувствовала: «Быть этого не может. Не может быть, чтобы все было плохо. Нет, наоборот, это прекрасно, удивительно! Нет, эти люди жестоко ошибаются».

В это время Володя лихорадочно доказывал главному начальнику допустимость в советском искусстве обнаженной натуры, вспоминал скульптуру Шадра, и то, что в советских изданиях, и в музеях подобное имеется, но тот, слабо отвечая, все махал пренебрежительно рукой. Собравшись было идти дальше, он остановился у последней Володиной картины, изображавшей огромное заходящее солнце, спроси цену и тут же преувеличенно громко удивился:

- За такую мазню! Тут же ничего разобрать нельзя! Почему так дорого?

Володя развел руками:

- Краски, работа…

- Безобразие, - ругался пожилой начальник. – Развели тут спекулянтов. Работать надо, а они, понимаете, мазюкают! Тунеядцы! Пора с этим кончать.

Последние слова он сказал немного тише и адресовал их длинному, затем двинулся дальше, а за ним покатилась его немногочисленная, согласная и кивающая свита.

Милиционер пристально посмотрел на Володю, улыбающегося и по привычке дергающего себя за кончик бородки, окинул взглядом молчащего, склонившего голову Антона и пошел дальше.

- Как у него глаза не выскочили, - пошутил Володя.

- Невежественные люди, - печально вздохнул Антон.

Тут же их внимание привлек мужчина в очках, который держал за руку мальчика.

- Боже, какое чудо, - говорил он, рассматривая «Бурю на море». – Посмотри, какие волны, корабль… И сколько? А.… Эх мало денег, не хватает…

- Много не хватает? – спросил участливо Антон.

- Увы! – махнул рукой мужчина, собираясь уходить, но все еще не могущий оторвать глаз от картины. – Аванс небольшой получил.

- Берите, уступаю полцены, - сказал Антон.

Мужчина, с блеснувшей радостью в глазах, засуетился, доставая деньги, благодарно глядя то на Антона, то на картину.

Он удалялся вместе с мальчиком за руку и запакованной картиной, а Таня, глядя им вслед, испытывала неподдельную радость и облегчение.

За последующие полтора часа они продали еще две небольших картины, что было довольно удачно для сегодняшнего дня.

Внезапно тихий шумок выставки прорезал громкий звук голоса в мегафоне.

- Граждане спекулянты! Просьба немедленно очистить территорию парка. Выставка закрывается и запрещается!

- Это почему же? За что? – спросила Таня.

- Вот из-за этого начальства, - сказал Антон.

Послышались голоса.

- Я бы не ушел, принципиально.

- Ребята, художники, останемся здесь!

- Хуже будет!

- Чего уж может быть хуже! Они нас отсюда прогонят, а потом уже нигде собираться не дадут.

- Правильно, правильно, - зашумели голоса.

Никто почти не тронулся с места, все были взволнованы и напряжены.

Мегафон еще раз повторил объявление.

Но мастера не умолкали.

- Они издеваются над нами! Мы что же, не люди, нам и творить нельзя, и общаться нельзя!

- Они скоро и воздухом запретят нам дышать! За людей не считают! - громко кричал кто-то.

Прокатились и замерли волны возмущения. В груди у Тани постепенно нарастал гнев.

Через двадцать минут в парк ворвался огромный МАЗ с фургоном защитного цвета. Он распугивал прохожих, неистово сигналя, опрокинул несколько картин, остановился, а затем стал пятиться назад.

- Ты смотри, куда едешь!

- Что вы делаете!? – раздавались возмущенные голоса.

Все были поражены грубостью и бесцеремонностью неизвестного водителя. Тяжело зачмыхав, автомобиль остановился. Из кабины спрыгнул здоровенный детина, с круглым, заросшим щетиной лицом, в военно-полевой форме без погон. В руках у него угрожающе покачивалась резиновая дубинка.

- Что, не ждали! – заорал он и грязно выругался. – А ну, убирайтесь отсюда! Я буду считать до десяти – и парк очищен. Раз, два…

Изумленные люди наблюдали, как с фургона выныривают гогочущие верзилы в военно-полевой форме с дубинками.

Командир подгонял их:

- А ну, братва, вышвыривай это быдло отсюда! Интеллигенты – тунеядцы! Собирайтесь живее, а то мы сейчас из ваших картинок макулатуру сделаем!

«Братва» орала, сыпала угрозами, кое-что опрокинула, завязалась драка. Падали картины, по чистым ликам мадонн затопали грубые сапоги.

Тане казалось, что она видит плохой сон. Кое-кто уже спешил уйти, схватив свои работы, кто-то в панике терял их, кого-то, избив, волочили к фургону.

- Кто это? Что они делают? – ошеломленно спрашивала Таня.

- Я уверен, что все это происходит не без ведома того самого начальства.

Первым опомнился Володя:

- Антон, здесь ничем уже не помочь. Смотри, уже подъехала милиция. Надо спасать работы.

Антон сказал:

- Володя и Таня! Берите, сколько можете, картин и идите к машине, а я за этими присмотрю. И прихватите Царя. Если он вмешается – быть беде!

Огромный ньюфаундленд, бывший с Антоном, уже громко полаивал в сторону суматохи, происходившей неподалеку. Антон велел ему идти с Таней, и пес неохотно поплелся за ними. Володя и Таня, через осыпавшиеся парковые кусты, мимо скамеек, несли картины к стоящему за сквером «Запорожцу».

Сделав две ходки, Володя сказал:

- Я закрою багажник и заведу мотор, а ты беги к Антону, помоги донести остальное. Там мелочь осталась.

Таня метнулась в парк. То, что она увидела, потрясло ее.

Антон сцепился с каким-то здоровяком, который пихал ногой картину.

- Не тронь! – крикнул Антон, схватив его за руку.

- Что?! – заорал здоровяк и ударил дубинкой Антона. Тот пригнулся, и удар пришелся по верхней части спины. Антон согнулся, но, потом, сильным толчком опрокинул детину навзничь. К Антону подскочило несколько нападающих и начали наносить ему удары.

- Что вы делаете? – закричала Таня. – Вы звери, а не люди! Оставьте его!

Но ее никто не слушал. Антона, сковав наручниками, поволокли к машине.

Девушка бросилась вслед за ним, но кто-то из бежавших налетел на нее, и она упала, больно ударившись об асфальт.

Очнулась она, когда кто-то поднял ее, ощупывая ее голову. Над ней склонилось лицо Володи.

- Володя, там Антона забрали…- сказала вяло она.

- Знаю.

- Идите, спасите его…

- Нет, теперь уж ничего не поделаешь.

- Как ничего?!

- Успокойся, Таня – шептал Володя. – У тебя просто шок. Он в милиции, его оттуда так быстро не освободишь. Пойдем, нам лучше быстрее уйти отсюда.

- Но как же это? Что же это делается?

- Быстрее! Нам нельзя здесь больше оставаться!

Таня шла с трудом. Голова гудела, все тело кололо невидимыми иглами.

Небо все чернело, казалось сейчас пойдет дождь. Парк опустел, остались лишь разбитые, раздавленные картины, печальные умирающие, как подстреленные лебеди.

Володя завел машину, и они рванули с места. Царь жалобно поскуливал, беспокойно вертясь, тыкаясь головой о стекло.

Таня вдруг начала горько плакать.


***

В понедельник Таня с нетерпением ждала окончания уроков. Шок постепенно проходил, взамен появилось четкое осмысление происшедшего. Не оставшись на комсомольское собрание, случившееся так некстати, Таня ринулась к Антону.

Умственно она подгоняла троллейбус, неторопливо двигавшийся по подмерзшим после вчерашнего вечернего дождя улицам.

Он еще не вернулся. Немая квартира способствовала нарастанию тревоги.

«Его не отпустили? Но за что его вообще, забрали? Должна же быть справедливость?!» - с волнением думала Таня.

К счастью, у Тани был записан телефон квартирной хозяйки (Антон снимал квартиру). С нетерпением дождавшись своей очереди у телефона – автомата, согрев дыханием зябнущие пальцы, Таня стала вращать телефонный диск. Хозяйка оказалась дома, но она ничего не слышала об Антоне.

Таня сидела в задумчивости на скамейке, когда услышала знакомый звук мотора. Подкатил Володин «Запорожец». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что от Антона нет вестей. На заднем сидении бил хвостом лохматый Царь.

Таня села к Володе в машину.

- Володя, надо что-то делать. Мы должны узнать хотя бы за что его забрали.

- Его вполне могли взять за хулиганство, но, я думаю, подержат и выпустят…

- А если нет?

- Если нет – тогда дело осложнится, - хмуро сказал Володя, глядя на Таню добрыми тусклыми глазами. Потом ударив по рулю, скомандовал:

- Поехали!

Они тронулись. Под колесами трещал молодой лед, покрывший лужи. Он рассыпался белым стеклянным порошком.

Небо хмурилось. Ветер гнул острые верхушки деревьев.

Они въехали в поток машин, долго петляли, кружили, то и дело, тормозя у мигающих светофоров.

Володя успокаивал Таню:

- Не волнуйся. Что-нибудь придумаем. Жизнь – не гладкая дорога, бывают на ней всякие рытвины и ухабы… И нужно мужество все эти неприятности выдерживать. Человека не хватит, чтобы выдержать. А нужно, чтобы хватило!

- Ну скажи, Володя, ведь если по справедливости, ему ничего не должны сделать? В чем Антон виноват?

- Ох, сейчас такое время, все может быть!

Царь поскуливал, бил хвостом по дверце, и Таня успокаивала его, гладя густую черную шерсть.

Здание третьего отделения было желтым, стены, облупливались, как бы счищая с себя чешую.

- Наверное, еще при Сталине строилось, - сказал Володя.

Дверь на входе имела более современный вид, но была такой огромной и тяжелой, что пришлось прикладывать усилия, чтобы ее открыть. Володя, заперев пса в машине, приказав сторожить, догнал Таню.

В отделении было полупусто. Какая-то женщина уговаривала дежурного, сидящего за стеклянной перегородкой, выпустить ее сына.

Тот нервничал:

- Мамаша, я вам говорю, что за эти дела не отвечаю. Я только на дежурстве. … Да, знаю я вашего несравненного! Следить нужно было за сыном, воспитывать, как следует…

- Но он же совсем ребенок, - плакала женщина. – Его другие толкнули на это, а он по неразумности и пошел.

- Свою голову должен на плечах иметь. Ладно, гражданочка, разберемся. Идите, идите и думайте…

Глаза дежурного выпучились на Володю и Таню. На Тане он задержал внимание.

- А вы чего хотели, девушка?

За нее ответил Володя, нервно теребя бороду:

- Мы хотели узнать о нашем товарище. Его вчера забрали в парке Кирова.

- Пьяным? – равнодушно спросил дежурный и начал листать книгу. – Как фамилия?

- Нет, он был среди художников, он был совершенно трезв и попал к вам по чистой случайности.

- К нам по случайности не попадают, - небрежно вставил дежурный, продолжая листать книгу.

- Но он ни в чем не виноват, - сказала Таня, с надеждой глядя на дежурного.

- Разберемся, - повторил привычную фразу дежурный и взял трубку. – Так значит Терехов? Есть такой… Алло… Что у нас там по Терехову А.И.? Да, Те-ре-хо-ву… А.И. Вчера…

Какое-то время он слушал, кивая.

- Немного погуляйте, - сказал дежурный.

Таня и Володя вышли в беседку в небольшом, запущенном скверике. Небо хмурилось, сквозь угрюмые тучи поблескивало холодное солнце и тут же скрывалось за плотным темным одеялом мрака. Было морозно и холодно. Лавочка в беседке была старой, изрезанной ножом.

Володя, легонько обняв Таню, успокаивал:

- Вот такая жизнь, Таня… Бывают радости, но они перемежаются с горем….

У Тани на душе было тускло как никогда. Она молчала.

Володя сходил к машине и привел Царя. Верный пес лизнул Тане руку шершавым теплым языком.

Коричневые листья летели под ветром и мягко стучали о стенд «Их разыскивает милиция».

Володя ушел узнать новости, его долго не было. Наконец-то он вышел – прямой, с непроницаемым лицом. Пришел и, вздохнув, сел.

- Ну что? – тревожно спросила Таня.

- Дело неважное. Его обвиняют в сопротивлении работникам милиции. Он там ударил кого-то.

- Но ведь его самого били.

- Сейчас этого не докажешь. У нас же работники милиции – чистые и гуманные люди.

- Я сама видела, могу быть свидетелем.

- Тебя никто и слушать не станет. А могут еще и в спекуляции обвинить.

Таня вздохнула, и они замолчали, уставившись в пасмурный серый мир.

К отделению подходил человек в пальто. По ветру развевались его поседевшие волосы. Таня сначала равнодушного взирала на него, а потом вдруг поймала себя на мысли, что где-то уже видела его. Вспомнился разговор в бассейне. Это он разгадал тайну записки Карамзиным, расспрашивал ее подробнее об этом. Тогда они вроде бы нашли общий язык. Какой-то капитан… Как же его? Никандров или Никаноров…. Кажется, Никаноров. А что если…

Таня вдруг сорвалась с места.

- Подождите, сказала она удивленному Володе. – Я, кажется, знаю этого человека. Он может помочь нам…

Никаноров уже собирался входить, но задержался, пропуская кого-то. Здесь его и нагнала Таня, взяв за рукав.

- Здравствуйте, товарищ Никаноров. Это я, Таня. Вы помните меня?

Никаноров ошеломленно оглянулся. Он был весь в делах, мысли его были далеко. Какая-то кареглазая девушка… И он мгновенно вспомнил ее.

- Да, припоминаю. Ласточкина? У тебя ко мне дело?

- Да, да и очень важное, - обрадовалась Таня.

- Что, опять эти друзья хулиганят?

- Да нет, на этот раз серьезнее.

В ее глазах читалась такая мольба, что Никаноров сразу встревожился.

- Если у вас есть пять минут, давайте пройдем в беседку.

Никаноров поддался ее настойчивому горячему порыву. Володя удивленно встретил капитана. Таня представила их, и они машинально пожали руки друг другу.

Она храбро начала:

- Товарищ капитан. Нам не к кому больше обратиться. Вы один можете понять нас и помочь нам. Я надеюсь на вас.

Она быстро и точно рассказала о том, что случилось в воскресенье в парке.

Никаноров закурил и склонился задумавшись. Тоненькая сеточка морщин прорезала глаза, непослушная седая прядь спадала на лоб.

- Я слышал об этой бойне. Конечно, ничего хорошего сказать нельзя. Это все дело рук городских властей, а может областных, а милиция, лишь орудие в их руках.

- Вы знаете, кто были эти люди?

- Точно не знаю, но догадываюсь.

Капитан задумчиво помолчал.

Володя высказал версию:

- Наверное, юнцы из школы милиции, или менты, где-то залетевшие и желающие реабилитироваться. Не так ли?

- Все возможно.

- У меня, в общем-то, о них было мнение, как о хулиганах, - сказала Таня.

- Да могли сагитировать на это дело и мелких правонарушителей и даже уголовников, всякую пьянь, шушеру, мелкую сошку. Спасайте нравственность отечества… Я никогда не оправдывал подобные методы. Циклопы! Настоящие циклопы! Я слышал о подобном в Ленинграде.

- Но, все - таки, как можно помочь Антону Терехову? – напомнила Таня. Никаноров посмотрел на нее и увидел чистый, полный надежды взгляд.

«Хорошая девочка», - вновь подумалось ему. – «Есть в ней что-то чистое, стремление к справедливости, честность и огромная доброта. Таким нелегко в жизни, очень нелегко…».

- С ним все может быть. «Пришить» могут все, что угодно. Ну, впрочем, попытаюсь вмешаться, что-то разузнать. Кое - какие знакомства у меня здесь есть. Хотя особо не надейтесь… После благодарить будете. Ждите!

И Никаноров зашагал к зданию.

Володя и Таня из-за волнения не могли усидеть на месте и прохаживались по дорожке.

Никаноров вскоре вышел.

- Идите за здание. С обратной стороны есть такая железная дверь. Возле нее и ждите.

И исчез.

Прихватив Царя за поводок, они почти бегом бросились за здание. Внутренний двор, огороженный высоким забором, буйно зарос кустарником и бурьяном. Валялся битый кирпич.

В небе все темнело. Ждать пришлось долго.

Царь поскуливал, рвался с поводка, что-то его беспокоило. Володя еле сдерживал его. Таня молча меряла шагами двор. Она представляла Никанорова, который где-то в кабинетах борется за Антона с упрямым начальством.

Володя посмотрел на часы.

- Прошло около часа. Нам бы покормить пса.

Они посмотрели на облизывающегося Царя.

- Я сбегаю в магазин, если через пятнадцать минут никого не будет, - сказала Таня.

…Местный магазин был небогат на выбор продуктов. На Володины деньги Таня купила кусок колбасы и булку.

Пес с жадностью проглотил все, облизываясь розовым языком.

Вновь потянулось время, ожидание казалось бесконечным.

Они уже собирались вновь идти в отделение и искать Никанорова, как дверь, лязгнув, открылась. Милиционер в дверях отступил в сторону и, щурясь, вышел Антон. Голова его было перевязана. Дверь с грохотом закрылась, и Антон остался стоять, оглядываясь. Через секунду он уже был в объятиях друзей.

- Ура, выпустили, - кричала Таня. Но только они с Володей отпрянули, как тут Антона сбило с ног тяжелое, радостно визжащее лохматое тело.

Антон буквально сел, но спастись не мог – его лицо было вылизано широким влажным языком.

Вскоре они зашагали к машине. В это время заструился, медленно падая, кружась, первый робкий мягкий снег. Он стелился им под ноги, тут же тая; одинокие снежинки кружили в воздухе.

Они остановились у машины.

- Смотрите, снег, - сказала Таня и засмеялась от счастья.

Снежинка тихонько села на ее ладонь, тут же превратившись в холодную капельку. Антон, сощурившись, смотрел в небо.

- Здорово, первый снег. Говорят, это к чему-то хорошему…

Снег таял на его лице.

В машине Таня и Володя, перебивая друг друга, рассказывали Антону о своих поисках. Антон улыбался и молчал. Снег кружил все сильнее, осыпая стекло машины.

- Устал, Антоша? – спросил Володя. – По глазам вижу, что устал. Переволновался!

- Да, в том здании не заснешь, - сказал Антон.

- Сейчас приедем, ляжешь отдыхать.

- Да что вы, ребята. Я так благодарен вам!

- Нет, нет, мы тебя оставим, а ты отдохни.

- Ребята, приходите ко мне завтра после обеда, хорошо? Я передохну, приберусь малость. И, пожалуйста, принесите что-нибудь Царю.

Володя обещал.

Таня сказала:

- Я ему гору костей принесу.

Антон пристально посмотрел на нее.

- А тебе особое спасибо, Танюша. Если бы не ты…

Машина подрулила к Таниному дому.

Снег летел, укрывая белоснежными накидками тротуары и крыши домов.

Вся улица была озарена белым цветом, мир изменился, казался светлым и чистым. Было что-то радостное и трепетное в этом.

Только когда Танина голова коснулась подушки, она почувствовала страшную свинцовую усталость.


***

Утром снег сморщился, почернел, но во второй половине дня начал вновь лететь тихо и мягко на мерзнущие уличные фонари, металлические крыши автомобилей, на шляпы прохожих. Снег щекотал лицо, оставляя холодные жемчужные капли.

У Антона собрались близкие ему люди. Пили мятный чай, закусывая душистыми пряниками.

Антон рассказывал:

- Допрашивал меня некий Коваленко, большая сволочь. Явно хотел навесить на меня незаконную торговлю, обвинял в сопротивлении работникам милиции. Я говорю, если я торгаш, должны быть доказательства. На чем я наживаюсь? На картинах? А вы думаете на них многозаработать можно? Если в год их парочку купят и то хорошо! А вы знаете цену холстам и краскам? Если я торгаш, где результаты моей наживы – машины, дача? Я живу на те гроши, что получаю в издательстве, а с картин имею мало. Он, говорит, работать надо! А это что, не работа? Это моя жизнь! А что касается сопротивления работникам милиции. Простите, говорю я, эти пьяные грубияны, выродки, избивающие людей – это есть наша славная доблестная милиция, о которой пишут книги и снимают кино?

Коваленко ругался, кричал, что привлечет меня за оскорбление и наконец, в запале, дал мне пощечину. Это он так выразил убогость своей души и ума, ну и бог с ним! Меня отвели в камеру. А часа через полтора, примерно, приходят, говорят, выходи с вещами. … Так я вернулся на белый свет. А Никанорова я не видел. Но, во всяком случае, я ему очень благодарен, наверняка это благородный и честный человек. Но все же, как сложится судьба у остальных задержанных?

Таня никак не могла понять, что же произошло. Она говорила Антону:

- Как же так, мы одно из самых гуманных и справедливых государств в мире, строящее новое, отличное от других, более справедливое общество, где по идее должны развиваться все таланты человеческие, где должен быть открыт доступ науке, искусству, и вдруг, такое! С дубинами на кого – на творческих людей! Нет, Антон, это у меня в голове не укладывается! Это возмущает до глубины души! Расскажи мне кто-нибудь – никогда бы не поверила, если бы сама не увидела. Или я что-то по молодости не понимаю.

Антон, поставив стакан в серебряном подстаканнике, вздохнув глубоко, сказал:

- Друзья мои, Таня задала закономерный вопрос, который мы уже давно задаем сами себе. Да, Танюша, ты еще немного видела и не все понимаешь. Ты только начинаешь прозревать.

- Все, что произошло – вполне закономерно, что уж тут говорить. В нашем тоталитарном государстве с таким авторитарным методом руководства, извините меня все за такие заумные слова, можно и не такое увидеть, - сказала Ирина.

Она встала, чтобы подлить еще чаю.

- Как же так? Ведь создавалось государство гуманное, свободное. Какие идеи великие были, какие цели!

- Идеи то действительно были великие, - сказал Антон, осторожно беря щипцами кусочек сахара. – Социалистическая идея вечна, это идея справедливости. Но мы говорим о воплощении этой идеи.

- Да, все, что произошло, это следствие той системы, которая у нас сложилась, - тихо сказал Володя. – Если у власти – малообразованные личности, пробравшиеся туда по головам, то, как они могут разбираться в искусстве?

- Ты знаешь, там ведь есть люди, закончившие по два вуза, – заметил Антон. – Но образование еще не значит духовность!

- Так консультировались бы со специалистами, прежде чем устраивать разгром, - горячо сказала Таня.

- А многие специалисты сами же им и прислуживают – ответил Антон. – Выгодно и удобно, чтобы писали, рисовали и пели только о том, что разрешено. Безобразно просто и неопасно! Некоторых выслужившихся деятелей искусства награждают, дают им титулы, они признаны официально. А остальные – сидите тихо, как мыши и не пищите. Творите, но только то, что сверху спустили. Иначе вас же по шапке и ударят. Работайте тихо на заводах и в колхозах, получайте свои трудовые. На хлеб, на водку хватит вполне, это главное. Живите в серости! Конечно, не все выдерживают, уезжают из страны. Но на Западе пробиться может не каждый. Вот так!

- Обидно и горько, - сказала Таня.

- Обидно…

- Ребята, давайте о чем-нибудь повеселее, - сказала Ирина, собирая чашки, блюдца. – Танюша, давай быстренько приберем, а потом Володя нам споет, а мы подхватим. Да, Володя?

Володя задумчиво кивнул. Вскоре он так задумчиво перебирал струны, настраивая ее. Потом резко ударил по струнам, и как колокольный звон тишину резко всколыхнула песня «Я не люблю» Высоцкого. Все слушали ее затаив дыхание – так много боли вкладывал Володя в исполнение. Оживившись, Володя исполнил «Поля влюбленных», «Кто виноват».

Звонок в прихожей заставил Володю затихнуть. Он вопросительно посмотрел на Антона. Тот пожал плечами:

- Я никого не жду.

- Может, кто из наших, - предположила Ирина. Она пошла открывать.

В прихожую вошли какие-то люди. Сквозь дверь в комнату долетали голоса.

Таня заметила, как нахмурился Антон. Его тревога передалась и Тане.

- Я спрашиваю о Терехове. Он ведь дома?

- Дома.

- Где он?

- Проходите, он в комнате.

На пороге стояло двое мужчин. Их одежду покрывал легкий снег, сбегавший с ботинок на пол в черные лужицы.

- Добрый вечер. Извините, что помешали вашему отдыху. Кто из вас Терехов Антон Иванович?

- Это я – ответил Антон, чуть привстав.

- Мы из милиции, – незнакомец показал удостоверение. – А вот ордер на ваш арест. Собирайтесь. Документы на стол.

Он показывал Антону лист бумаги. Тот, вздрогнув, взял его и, не веря, механически пробежал его глазами.

- Простите, но в чем моя вина?

- Вашу виновность докажет суд. Не беспокойтесь, во всем разберемся. Вы лучше соберите необходимые вещи и поторопитесь, пожалуйста. И еще – уберите собаку.

- Да что же это такое? – изумленно спросил Володя. – Так просто, ни за что брать под стражу человека!

- Мы ни за что людей не арестовываем. Только если есть веская причина. Следовательно, она есть, - ответил второй пришедший, цепким взглядом охватывая комнату, разминая пальцы в черных перчатках.

Таня встала с окаменелым сердцем. Царь рычал глухо, пока Антон собирал в сумку вещи. Испуганная Ирина метнулась на кухню, механически собирая какие-то пряники, оставшееся печенье, конфеты, нарезала ветчины, сделала бутерброды.

- А вас товарищи, мы не задерживаем. Вам лучше всего сейчас же покинуть квартиру, - сказал главный, быстро перебирая в шкафу какие-то рулоны бумаги, газеты, пока его напарник осматривал картины.

Таня ватными ногами, все еще не верившая в происходящее, поплелась в прихожую. Антон одевался медленно и спокойно, не обращая ни на кого внимания.

- Вот и все, - сказал он у порога друзьям и улыбнулся. – Володя, возьми Царя к себе, он тебе верит. Пока, дружище мой.

Он потрепал загривок пса, тот, как бы предчувствуя разлуку, заскулил.

Антон обнял Володю и Иру.

- Я надеюсь, что это ненадолго. Все выяснится.

- Ох, не с добра все это, - сказала Ирина.

- Ты, Антоша, держись, не унывай. А мы поможем, - пытался подбодрить друга Володя.

Таня подошла к Антону, их глаза встретились.

- Антон, как же это так? - только и спросила она.

- А вот так. То, о чем мы говорили. Не отчаивайся, не унывай, не закапывай себя заживо. Я думаю, слишком страшного ничего не будет. Береги себя. Ты очень хороший человек, а это главное. И как хорошо, что мы вовремя встретились.

- И как недолго это встреча продолжалась, - сказала Таня, а он поцеловал ее крепко.

У Тани покатились слезы из глаз.

В коридоре стоял милиционер. Вместе сошли вниз. Снег почти перестал, лишь одиночные блестящие при свете фонарей снежинки падали на лицо.

Милицейский «Рафик» взревел, затем, легко тронулся, увозя Антона в неизвестность.

Царь рвался, повизгивая, Володя ласково успокаивал его.

Ирина, окинув взглядом спутников, сказала:

- Да не переживайте вы так. Помучают и отпустят.

- Если бы так, - ответил Володя, - кто туда попадает, так просто не возвращается.

- Нам нужно завтра узнать о нем, - сказала Таня, вытирая лицо.

- Не переживая Танюша, все узнаем. Может твой знакомый вновь поможет.

Таня и сама думала о Никанорове. Она вздохнула облегченно.

Дома она никак не могла уснуть. Она чувствовала какой-то огромный поворот в своей жизни. Фонарь за окном мигал тревожно и сердито, страдая от разыгравшегося ветра, несущего мокрый снег.

____________________________________________________________________


Глава 8. Сергей. «Снежное утро»

Это была волшебная ночь. За окном ровно падали кристаллики снега. Улица медленно разгоралась ослепительно белым цветом, озаряя темные комнаты. Вечная мелодия любви переполняла душу чувством радости, делала отношения тонкими, легкими, бережными, почти воздушными. Любовь парила в воздухе комнаты, который, напитанный паром мощных батарей, был густым, тугим, оживлявшийся лишь прохладой начавшейся зимы, которая просачивалась через отворенное окно. Запах снега, удивительно свежий и чистый, дополнял аромат комнаты, колебал шторы. Предметы окутывались бело-лиловым светом и казались загадочными, как сфинксы.

Она, королева этой ночи, была воздушна и легка, как снег. Она была дерзкой, словно тигрица, спелой и медоточивой, как южный плод. Ее волосы были шатром, под которым путнику можно было укрыться от зноя, как грозди винограда спелыми тугими пучками колыхались ароматные груди, а губы были лепестками нежных роз. Ее стан – мраморная колоннада храма, ее чресла – арфы, которые перебирает музыкант, рискнувший состязаться с Аполлоном.

Было ли это сном, или происходило наяву, но он видел эту ночь, эти белые окна. Он чувствовал блаженство уставшего тела, сознавая с радостью в душе, что рядом спит любовь, тихо пульсирует такая драгоценная и желанная близкая ему жизнь, и ему казалось, что они одни во всей Вселенной, они – ее центр, сердце, бьющееся неистовым бурным ритмом. Временами пробуждавшийся взор охватывал серебро светящегося зеркала, белизну за окном, разметавшийся по подушке веер ее волос, равномерное ее дыхание и такая нежность вдруг просыпалась в нем, что она захлестывала все на свете, кажущееся теперь второстепенным и ненужным.

Мальвина проснулась первой на рассвете. Неслышно выбралась из постели.

Стояло тихое и ласковое снежное утро. Молочная пелена за окном постепенно окутывалась хмурой дымкой. Снег застыл неподвижной белой массой, одев в пушистые меха дома и деревья. Бегала радостная собачонка. Скреблась и постукивала лопата дворника, где-то далеко играла скрипка такую знакомую мелодию.

Он спал крепко и чисто, ворочая временами головой. Какие-то всадники мчащихся снов летели сквозь его мир, летела его душа, чуткая, готовая спешить к пробуждению. Она вспомнила бурную симфонию их любви и улыбнулась.

Да, он храбр, мил и … наивен. Еще мальчик. Но – хороший, добрый, мужественный, временами несколько напорист, а иногда стеснителен, как девчонка. Кому-то будет хорошим мужем.

Последняя мысль вызвала у Мальвины горечь.

Она вспомнила Яниса, его хитрые глаза, просьбы, граничащие с угрозой, слезы матери. Она вспомнила, как нарастает ломота в теле и зуд, как она берет шприц, готовит смесь…

Ей стало страшно за Сергея. К чему все - то ложное, что происходит с ней, если она может иметь счастье, вот оно лежит, рядом, его поцелуи горят на ее теле….

К чему этот грязный, пошлый мир, к которому она начала уже привыкать. К чему эти шмотки заграничные? Эта роскошь – хрусталь, мебель, кафельная плитка? Эти пластинки, журналы, конфеты и вина, серьги и помады, если она не будет иметь главного – простого человеческого счастья, чистой любви?

Но ведь она не может уже без этого! Она привыкла к кайфу, и это самое страшное. Зачем она обманывает этого юного мальчика, затаскивает в грязь?

Мальвина готова была разреветься, но сдерживала себя.

Она ушла в ванную, там мылась долго и обильно, стараясь не думать ни о чем плохом. Затем вышла, стала перед зеркалом, растирая себя полотенцем. Собственный вид сейчас ее раздражал. Натянула белье и вновь почувствовала, что сейчас разрыдается. Пошла на кухню, привычно бросила таблетку в стакан, растерла до белого вязкого порошка и выпила залпом.

Поставила кофе, вынула из холодильника колбасу и, нарезав ее тонкими ломтиками, добавив также голландский сыр – подогрела бутерброды. Руки волновались, не слушались, спичку зажечь было трудно, вспыхнувший белый огонь гас, наконец, после третьей попытки, плита была зажжена. На кухне плавали клубки серного спичечного дыма….

Сергей долго лежал в полусне. Образ Мальвины, волшебный и загадочный, плавал вокруг него, желто-зеленым ониксом горели огоньки глаз, ласковые руки бережно и нежно гладили спину, ее груди прижимались к его груди…. Она волшебная, она золотая. Как хорошо, что она есть, и она его любит…

Он открыл глаза, и образ Мальвины стал уплывать, он взмыл к облакам, становясь призраком, и Сергей ловил его, стараясь удержать.

Постепенно возвращалась реальность. Белое утро. От кухни пахло.

Он рывком поднялся, чувствуя новый прилив сил.

Мальвина в трусиках и лифчике, закрывшись спереди фартучком, колдовала на кухне. Сергей тихонько обнял ее. Она вздрогнула:

- Ой, испугал меня, Серенький. Проснулся? Все хорошо?

Сергей поцеловал ее.

- Прекрасно. Я во сне все время видел тебя.

- А я любовалась тобой, пока ты спал. Я даже сравнивала тебя с Ромео…

- Очень лестно. Он крепче обнял ее. – Я так тебя люблю.

- Извини, я не одета. Сейчас бутерброды будем кушать. Я наброшу на себя что-нибудь. Я мигом!

И она понеслась в комнату – энергичная, быстроногая, веселая.

Сергей смотрел ей вслед и улыбался.

Потом она накрывала на стол, пританцовывая, поглядывая задорно на него, постоянно шутя.

Сергей поддерживал ее шутки, и когда они выпили кофе, она упала в его объятия.

-Тебе хорошо со мною? – спросила, положив голову на его колени, играя глазами.

- Очень. Ты лучше всех, – шептал он в ответ.

Он целовал ее подбородок, губы, лоб волосы, она жмурилась, довольно смеялась, болтая ногами.

- А как же твоя девушка? – спросила тихо.

- Какая девушка?

- Но ведь я знаю, что у тебя есть девушка.

- Да, в общем-то, должна быть.

- И она, все - таки, есть?

Сергей прищурился.

- Она просто товарищ по учебе, не более. Просто вместе учимся и дружим. Но между нами ничего серьезного нет.

- Она красивая?

- Ты лучше.

Мальвина радостно вздрогнула и потянулась к нему губами.


***

Сергей вошел в пыльный салон трамвая, плюхнулся на свободное место. Долго глядел в окно, не замечая окружающего мира, погрузившись в собственные воспоминания.

После той чудесной ночи, они с Мальвиной не встречались. Сергей звонил, но либо ее не было дома, либо она не брала трубку. Он сходил к ней домой и долго стоял, уставившись на молчаливую дверь квартиры. Все это вызывало досаду и какую-то внутреннюю боль. Затем он ждал ее во дворе, скрипя детскими качелями.

Хрустя тонким ледком подъехал автомобиль. Он выпустил наружу Мальвину и Яниса. У Сергея гулко заколотилось сердце. Не заметив его, приехавшие скрылись в подъезде. Сергей поспешил уйти.

Что нужно этому стриженому от Мальвины? Кто он ей? Она не любила о нем говорить. Просто хороший знакомый, работает в шикарном магазине.

Янис ему казался аферистом. Сергей подумал, что Мальвина дружила с Янисом потому, что тот может доставать дефицитные вещи.

«А вдруг она любит его? Нет, это невозможно. Скорее всего, у них чисто деловые отношения».

Но ревность переполняла Сергея, и он стал ненавидеть Яниса.

К Мальвине какое-то время принципиально не звонил и не ходил, хотя и мучился от этого страшно. Ему каждую минуту хотелось видеть ее, слышать ее голос, чувствовать взгляд ее зеленых глаз…

Дома Сергей решил было взяться за уроки, тем более на этом постоянно настаивал отец. С трудом, напрягая волю, он сосредоточился на занятиях, вошел в колею, уже на следующий день упрямо поднимал руки и за неделю получил несколько пятерок, чем несказанно удивил всех.

О Мальвине всегда подсознательно помнил, ее образ жил рядом с ним, все свои слова и поступки он как-бы соизмерял с нею, как бы она это сделала бы, одобрила или осудила бы…

Зои в школе не было, она, говорят, болела, но это мало интересовало Сергея. По неизвестной причине не было и Тани Ласточкиной. Зато вышел на занятия неумолимый Князев, который за час успел надоесть Сергею. Он догадывался о романе с Мальвиной, все расспрашивал подробности, но Сергею это было противно, поэтому отвечал он кратко и в общем, чаще всего отмахиваясь от надоедливого приятеля.

Как-то, уходя домой, он сам, помимо своей воли, повернул в тот район, где жила Мальвина. Улицы были припорошены пушистым снегом. Всюду шла обычная будничная жизнь – женщины стояли в очереди за молоком у большой бочки на колесах, носились неугомонные мальчишки. А он брел среди прохожих со своими чувствами и мыслями.

Дома он вновь сел за уроки, когда вошла мама.

- Тебе письмо от кого-то, - сказала она. – Местное, неподписанное.

Сергей с удивлением рассмотрел конверт и вскрыл его. Ровный, слегка округлый почерк вызвал у него прилив радости.


Сереженька, милый!

Извини, что так долго скрываюсь от тебя. Но, поверь, у меня масса неотложных дел. Я чувствую, я знаю, что ты не раз звонил и приходил ко мне. Спасибо тебе!

У меня был нелегкий период. Тебе всего знать не нужно. Кроме того, честно признаюсь – мы оба немножко потеряли голову. Нужно беречь наши чувства, иначе мы пресытимся друг другом. Поэтому я сделала перерыв. Не обижайся!

Учись, тебе нужно хорошо окончить школу, я прошу тебя! А через недельку приходи. Я буду ждать тебя!

Целую тысячу раз. Па-па!

Твоя М.


Письмо пахло духами Мальвины. Сергей перечитывал его несколько раз, пока не выучил наизусть. Ему хотелось кричать на весь мир что-то радостное.

Он вскочил, включил проигрыватель и запрыгал от удовольствия.


***

У Зои болело горло. Она сама не понимала, когда успела простудиться, ведь зима еще только начиналась, и еще не было холодно. Мама закутала ей горло шарфом, заставила одеть теплый свитер.

Целый день Зоя сидела с книжкой у окна, прислонившись к теплой батарее. Читала невнимательно, больше смотрела на снежный ковер, медленно покрываемый свинцовой дымкой тумана. Думала также и о Сергее, об их отношениях. Как он изменился в последнее время и к ней, и к окружающим. А ведь прошлым летом в лагере он был совсем другим – добрым, смелым, внимательным. Он был влюблен, он глаз не мог от нее отвести! А сейчас стал дерзким, наглым и каким-то скучным, как будто чем – то постоянно озабоченным.

Внутренне чутье подсказывало Зое, что у него кто-то есть, это подтверждалось слухами, которые разносили девчонки.

Сначала она страдала, обдумывала способы, как вернуть Сергея, но после их редких встреч она устала от холодного равнодушия и снисходительного шутовства, и чувство внутри нее стало затухать. Он, безусловно, хотел, чтобы она бегала за ним, плакала, просила вернуться. Нет, она, Зоя, не из таких! Она горда и никогда не унизится, чтобы просить… Она вполне свободна и обойдется без него!

Но, удивительно, чем больше Зоя так думала, тем горше ей становилось. Ею пренебрегали – как это больно… Ее разъедало чувство неприязни к неизвестной сопернице. Узнать бы кто она такая, эта разлучница… Чем она могла увлечь Сергея? Нет, нет, как все это мелко, низко, недостойно! Забыть, забыть, забыть…

Последние слова Зоя прошептала и закашлялась, отодвинула книгу, и та упала с подоконника. Зоя ушла, а книга так и осталась лежать.

Легла в постель, взяла, словно маленькая, свою любимую куклу и долго лежала, глядя в потолок. Она даже пробовала влюбиться в другого, назло ему. Но, не получалось, да и подходящих кандидатур не было. Конечно, она замечала, как некоторые мальчики посматривали на нее с интересом, в том числе и этот наглец Князев, но они ее совершенно не интересовали. Как она не старалась, сердце ее оставалось пустым….

После обеда мама дала Зое градусник. Температура спала, и мама разрешила ей сходить в магазин за хлебом.

«Только недолго», - предупредила она. – «Полчасика и назад! Свежий воздух тоже лечит».

Зоя шла медленно, мужественно преодолевая вялость в ногах. Шла меж домами, избегая больших дорог. Ей не хотелось, чтобы знакомые увидели ее такую вот закутанную.

В магазине было полутемно, приятно пахло свежим хлебом. Полненькая продавщица коротенькими пухлыми пальчиками ловко выбивала чек, к копейкам прилипали крошки. Взяв сдачу, Зоя собиралась идти и вдруг замерла, а затем быстро повернулась спиной, делая вид, что разглядывает товары. Искоса посмотрела назад. Так и есть, это был Сергей, а рядом с ним – модно одетая, в курточке и полусапожках, в джинсах, облегавших крепкую фигуру, стояла и смеялась девушка. Сергей что-то говорил, они набрали булочек, и, заплатив, вышли. Зоя быстро посмотрела в широкое окно. Они шли не спеша, чего-то смеялись. Сергей на ходу одел перчатки и взял у девушки сумку. Зоя заметила, что девушка, несмотря на холод, была без головного убора.

«Это она. Ишь, какая смелая, одета хорошо. Какая - то фифочка. А я одета как бабка Матрена, - с досадой думала Зоя. – Она, конечно, постарше его будет. Жаль только лица не разглядела как следует».

Выйдя из магазина, Зоя долго смотрела им вслед, а потом пошла за ними, прячась за деревьями, за киосками. Она и сама не могла объяснить, зачем ей это было нужно, она просто шла и все, ее одолевало любопытство.

Ей было неприятно и больно наблюдать, как на остановке он обнял ее, и они вместе вошли в трамвай. Совсем забыв о болезни и о времени, Зоя бросилась за ними. Она успела прыгнуть на заднюю подножку и ее почти втянули в трамвай.

- Осторожнее нужно, девушка, - сказал какой-то пожилой мужчина, но Зою это не беспокоило. Она старалась быть не замеченной, но с другой стороны, хотела все же разглядеть лицо незнакомки. Они сидели впереди и болтали, Зоя видела лишь спины.

Ее одолевала злость, на душе кипело презрение. Но вот они собрались выходить, приготовилась и Зоя. Девушка полуобернулась, и Зоя увидела обыкновенное лицо, самое обыкновенное, пухленькую, румяную щеку. Это ее почему-то порадовало, вздохнув и выйдя из трамвая, она сделала вид, что читает наклеенные на столбе объявления.

Когда парочка двинулась дальше, Зоя упрямо последовала за ними. На душе уже было легче, чувство собственного достоинства укрепилось.

«Что это – мимолетное его увлечение? Вероятно, что скоро он ее бросит, в ней же ничего особенного нет. Обыкновенная девчонка, ну симпатичная, понятно, по возрасту явно старше ее, Зои».

Они подошли к белокирпичной пятиэтажке. На углу дома стоял журнальный киоск, за ним и притаилась Зоя, испытывая восторг детектива. Обычный дворик – карусель, качели, песочница.

Сергей и незнакомая девушка подошли к среднему подъезду. Здесь они почему-то расстались. Девушка, вручив ему что-то, видимо, ключ, повернула обратно.

Зоя немного испугалась, забыв, что девушка ее не знает и сделала вид, что рассматривает висящие журналы.

Незнакомка подошла к киоску – вся такая ладная, модная и красивая, волосы развевались по ветру. Только теперь, сквозь стекло, вблизи, Зоя рассмотрела ее хорошо и поняла, что она красивая, все - таки красивая. Нежным голосом девушка попросила какой-то журнал и, заплатив, на мгновение посмотрела в сторону Зои. Их глаза встретились. Зоины – фиалковые, храбрые, открытые и девушки - зеленые, лукавые, слегка удивленные.

Мальвина отошла, взглянув еще раз в глаза неизвестной девушки, внимательно смотрящей на нее из-за стекла. Какая-то интуитивная догадка забрезжила в ней и тут же пропала. Плавной походкой она пошла обратно.

Зое хотелось догнать ее, высказать накопившееся на душе, но сдержала себя. Ей не хотелось показывать свою вырывающуюся наружу обидчивость, кроме того, она понимала, что девушка ни в чем не виновата. И все же, если бы не красота этой девушки, она бы сделала это. А сейчас Зоя превратилась в маленькую, неловкую, плачущую внутри себя. Она повернулась, чтобы уйти.

Из глубины двора, медленно шурша шинами, катилась автомашина. Зоя инстинктивно махнула рукой, и «Волга» плавно застыла неподалеку от киоска.

- На Кировскую подбросите? - спросила она у седого, вальяжного водителя.

Тот молчал, а потом почему-то обернулся к коротко подстриженному спортивному парню в кожанке, сидевшему сзади. Парень кивнул, и седой открыл ей дверь.

Быстро тронулись и всю дорогу молчали. Седой ловко вращал руль, выбираясь из лабиринтов дворов, а Зоя равнодушно отметила, наблюдая в зеркальце, что спортивный парень закурил, смотря в окно. Впрочем, они мало ее интересовали.

Она сейчас переживала бурю в себе, а в голову лезли мысли:

«А что если они сейчас там, в квартире, одни? Что они там делают?»

Она покраснела и начала тереть ладошкой лицо, как бы разминая его…

Вышла она раздраженная, бросив трешку на сидение. Машина рванула, и она осталась одна, как ей казалось – одинокая, беззащитная и никому не нужная.


***

Мальвина сидела на кровати и трясла ручные часы.

- Вот черт, - ругалась она. – А ведь ходили! Что же делать?

Сергей отложил купленный Мальвиной журнал.

- Дай мне, - протянул он руку и начал прикладывать часы к уху, трясти, а затем – сильно ударил о ладонь.

Часы застучали мелко, дробно, забегала тоненькая секундная стрелка.

- Ура! – закричала Мальвина. – Пошли! Это тебе, Серенький, подарок, дарю.

Она поцеловала его. Он все еще не верил.

- Неужели? Мне? Какая роскошь! У меня ведь до сих пор часов нет, отец подарил старые, да они еле идут.

- Это тебе за любовь и за труды. Нравятся?

- Конечно, - он крепко поцеловал ее. - Теперь я буду на свидания к тебе прибегать вовремя.

- Надеюсь.

Мальвина встала и, потянувшись руками, закинула их за голову, дав простор груди.

- Серенький, сегодня чемоданчик.

- Я помню.

- Так неохота работу отвозить.

- Да что там за работа? – спросил Сергей, все еще любуясь часами, застегивая ременную пряжку.

- Да что-то мамино. Ты же знаешь, я не интересуюсь, а ей некогда.

Мальвина ждала вопросов, но Сергей любовался часами на руке. Они имели великолепный зеленый циферблат, золотые, сверкающие искрами римские цифры, серебряные стрелочки и одна – тоненькая красная, секундная. В окошечке стояло число. Это было здорово!

Он быстро оделся и взял привычно оттягивающий руку «дипломат».

Мальвина провела его до двери и долго целовала. На этот раз ехать надо было далеко. Сергей вышел на заснеженный двор. Ехать вовсе не хотелось, но воспоминание о вознаграждении укрепили его, и он зашагал к трамвайной остановке.

____________________________________________________________________


Глава 9. Таня. «Распахнутое окно»

Как безумный вихрь летели дни, приносящие лишь грустные вести. Таня, загруженная до предела в школе, беспокоилась и о судьбе Антона, еженедельно расспрашивая об этом у Володи. Володя был печален и опустошен.

При обыске на квартире Антона были найдены какие-то запрещенные журналы и книги, а также его собственные статьи, которые квалифицировались, как антисоветские. Нелепые обвинения в незаконной торговле и наживе, в сопротивлении органам правопорядка при исполнении служебных обязанностей, довершали дело.

Капитан Никаноров, через которого ребята узнавали многое, в отчаянии разводил руками и как-то с горечью сказал:

- Пора уходить… Честно работать и не протестовать против беспредела уже невозможно. Уйду, буду внучку воспитывать. … А что касается вашего товарища, то ему могут навесить все что угодно! Если попал в эту мельницу, то не выберешься. Но, как мне кажется, слишком далеко его не упрячут, а будет работать хорошо – может быть освободят досрочно.

Тане с Антоном так и не довелось больше увидеться. Володя рассказывал, что ни смотря, ни на что, Антон не терял присутствия духа.

Вскоре его уже не стало в городе. Позже Володя получит от него первое письмо. Антон будет работать на заводе какого-то неизвестного профиля. Обстановка тяжелая, но он постепенно обвыкся. Работа как работа, человек ко всему привыкает. Друзьям категорически запретил приезжать. Тане желал получше закончить школу, поступить в вуз, побольше читать, расширять кругозор, пополнять интеллектуальный запас.

Это немного суровое письмо чуть отрезвит Таню. Она сохранит его между страницами одной из книг.

Но все это произойдет гораздо позже.

После погрома выставки многие художники ушли в «подполье», стали работать, как говорится – «в стол». Таня временами приходила к Володе, приносила еду для Царя. Пес горячо тосковал за хозяином, скулил, положив морду на передние лапы, отказывался есть. Только лаской, добрыми словами, чутким отношением, Володя, Таня и Ира вывели его из глубокой печали и грусти.

Совместные переживания и интересы сблизили Иру и Володю. Они решили пожениться. Но сначала решили уехать из города.

Володя говорил Тане:

- После Антона меня уже ничего не связывает с этим городом, а после известных событий мне даже неприятно здесь оставаться. Я ведь родом из Ленинграда. Мать давно зовет меня к себе. Обещала переехать к сестре, а нам оставить свою квартиру. Машину я надеюсь продать, и уедем, там все же лучше, чем здесь снимать углы. Да и с творчеством в Питере все же посвободнее. Есть благодатная почва - старинные здания, набережные Невы, белые ночи. … Потом хочу съездить в Карелию, где где-то творил свои первые картины Рерих… Чудесные закаты, озябшие поля, мшаники, голые камни, изобилие ярких звезд, голубые печальные озера, в общем, суровая северная природа. Эх, да что там говорить, красота! Посмотреть надо!


***

Таня помогала нести на вокзал вещи. На перроне было морозно. Медный колокол, сохранившийся с незапамятных времен, был начищен каким-то любителем старины и блистал на холодном солнце. Люди в перчатках и длинных пальто заносили вещи. Кричали, предлагая свои услуги подозрительные, убого одетые носильщики. Из многочисленных ртов клубился пар, звонким эхом проносились, разрушая прозрачный ломкий воздух, удаляясь об углы зданий, объявления по радио. Мерно стучали вагоны приезжающих и отъезжающих поездов, шипели и свистели тепловозы, слышны были возгласы провожающих или встречающих людей.

Когда в этой вокзальной суете в нужный вагон вещи были занесены, они стали прощаться.

Володя потирал мерзнущие руки, а Ирина поправляла намордник Царю, который смирно и грустно сидел рядом, и только струйка пара вырывалась у него изо рта.

Володя пожал Танину руку:

- Прощай, Танюшка. Не отчаивайся, никогда не бери в голову ничего дурного и не держи эту гадость в себе. Это все лишнее! Больше радуйся, лечи свой собственный дух! Я жалею, что из-за нас ты, оказалась, втянута в эту кутерьму.

- Да что вы, - отвечала Таня. – Какой жизнью я жила раньше! А вы, с Антоном, разворошили мою жизнь, дали какой-то толчок. … Этого я не забуду!

- Большое спасибо и тебе за сочувствие и помощь. Я буду писать Антону, а если он пришлет письмо, то я потом тебе перешлю или напишу сам.

- Удачи тебе в жизни, Танюша, - сказала Ирина и поцеловала ее.

- Не забывайте про Царя, заботьтесь о нем, - кричала Таня уже вслед медленно уходящему поезду.

Володя и Ира усиленно махали ей руками за окном.

Таня сначала шла за поездом, а потом остановилась. Мимо проносились другие вагоны, и, вскоре, поезд скрылся за поворотом, оставляя за собой легкое облачко.

Провожающие разошлись, и Таня осталась на перроне одна. Под огромными часами человек в оранжевой униформе подметал тротуар.

Тане было грустно и холодно. Натянув перчатки, она прошлась по перрону. Лужи блестели плотным льдом, одиноко лежали брошенные растоптанные цветы.

Таня пошла в здание вокзала.

Она здесь была крайне редко, быть может даже второй раз в жизни. Внутри здание было заполнено людьми. В желтоватых высоких сводах, среди огромных узорчатых окон, стеной стоял густой смрадный воздух. Обилие коричневых кресел не спасало, многие из них были сломаны, изрезаны ножами, вытерты локтями. Жухлые стены отшлифованы спинами людей, пол загрязнен тысячами ног.

Зал представлял собой страшное человеческое царство хаоса. Здесь жило и постоянно ждало множество людей, располагавшееся чаще всего на стульях и рядом с ними, а в углах – просто на полу, окруженные многочисленными вещами. Пирамиды чемоданов, узлов, мешков, перевязанных сумок, сеток, пакетов, колясок, загромождали проходы. Люди жались к вещам, недоверчиво, с томительной обреченностью и ожиданием, глядя друг на друга. Кое-кто дремал или читал, иные непрестанно ели, собирая в газеты кости, яичную скорлупу, обрезки хлеба, огрызки яблок, оставляя под сиденьями бутылки, тут же подбираемые подозрительными, страшными с виду, оборванными личностями. Более всего Таню поразили калеки-нищие. Протягивая сморщенные, скрюченные руки, они просили милостыню, кое – как передвигаясь на тележках, где виднелись обрубки ног…

Никогда еще Таня не видела такого сосредоточения человеческой грусти. И непонятно было, почему эти люди были вынуждены мучиться, почему должны были выносить такое унижение?

Миновав группу цыганок у входа, Таня поспешила уйти.

На автовокзале уже собирался отъезжать автобус. В нем было немного пассажиров, приятно и тепло. Автобус выкатился на яркие белые улицы и понесся за город. На одной из остановок, посреди необозримых полей, Таня сошла.

Миновав нагие и печальные деревья у обочины, с выглядывающей из редкого снега озябшей травой, Таня вышла к полю. Она сама не могла объяснить, зачем приехала сюда. Просто захотелось побыть одной, вдали от города.

Дул ветер и слегка морозил щеки. На деревьях кричали галки. Видно было далеко: торжественно плывущие, меняющие окраску облака, блистающие серебром островки снега.

Таня присела на полусломанный ящик, брошенный под деревом. Спутанные мысли постепенно приходили в порядок, чувства утихали, вспыхивая лишь в унисон печальным думам.

Таня только теперь осознала, как последние события многое изменили в ней самой, перевернули и встряхнули ее. Пережив два жизненных удара (несчастную любовь и встречу с необычным человеком), она, тем не менее, приобрела что-то ценное, высокое, что укрепляло ее внутри. Она старалась не расплескать, сохранить в себе это.

Да жизнь прозаична и тяжела. Но если она разучится находить прекрасное, поэтичное даже в этой убогой жизни, если не сохранить своих маленьких праздников, если огрубеет, очерствеет душой, то скатится на самое дно и погибнет. А значит надо укреплять себя и жить.

Уходя с поля к автобусной остановке, она чувствовала себя уже совсем взрослой.


***

С неумолимой скоростью бежало время. Антон прислал короткое сдержанное письмо, в котором мало писал о себе, но советовал не унывать, учиться и поступать в вуз. Таня написала ему достаточно обстоятельный ответ, в котором делилась радостями и горестями жизни.

Она понемногу отходила от происшедшего. Стала очень много читать, причем больше книг по искусству, философии, литературоведению, чем именно художественной литературы. И хотя не все было понятно, все же она постепенно приоткрывала дверь в сторону понимания жизни, познания окружающего мира.

С первыми яркими запахами весны ее угрюмость постепенно исчезла, она стала возрождаться духом и телом. Мир стал больше радовать, по ее собственным словам - она «воспрянула ввысь».

Яркая, праздничная атмосфера весны втягивала Таню в свой водоворот. Все чаще Таня и Роза, с наступлением теплых майских зеленых деньков, стали выходить на прогулку. Нарядные, легкие, пахнущие духами, они шли в парк, или в кино.

Вокруг танцплощадки, задолго до начала, собиралось много щебечущих девушек и гогочущих парней. Настроившись, музыканты начинали играть программу, составленной из собственной интерпретации песен «Иглз», «Аббы», «Бони М.», А.Челентано. Д.Дассена, «Веселых ребят», «Цветов» и «Машины Времени». Также в почете тогда были модные, заводные «Чингиз-хан» и «Оттован».

Таня любила танцы. Стоило ударнику начать отбивать ритм – ноги сами просились в пляс. Таня гордилась, что танцевала лучше и разнообразнее некоторых девчонок, но, немного огорчалась, что на медленный танец ее почти никто не приглашал. Вокруг было море девушек, многие были вполне красивы и одеты гораздо лучше, моднее. Менее симпатичные девушки густо красились, вели себя более вызывающе и, потому, выглядели более броско, затмевая более скромных Таню и Розу. К стенам жалось множество простовато одетых парней, многие из них были совсем еще мальчишками, неловкими и нерешительными.

В один из теплых вечеров, когда Таня и Роза стояли у скамейки, вслушиваясь в звуки начинающегося рок-н-ролла, к ним подошел симпатичный рыжий парень, невысокий, в мешковатом пиджаке, свисавшем с худых плеч. Он был совершенно очарователен в своих ловких движениях, чем неизменно вызывал улыбку. Остановившись напротив Тани и Розы, он оглядел их пристально и внезапно улыбнулся до ушей заразительной улыбкой, весело подмигнул, чуть пританцовывая на месте, спросил:

- Девочки, танцуете?

Таня смутилась, решив ответить отрицательно, но удивилась вдруг смелости Розы:

- Конечно! А зачем же сюда пришли?

Парень обрадовался:

- Превосходно! Тогда полный вперед!

И он, подхватив их под руки, вывел на площадку и, улыбаясь, начал извиваться всем телом, ловко шаркая ногами в такт заводной музыке.

Девушки сначала неловко переступали с ноги на ногу, а парень подбадривал их:

- Смелее, красавицы! Опля! Энергичнее в движениях! Представьте, что вы в лучших заведениях Монте-Карло!

- А вы знаете, что такое Монте-Карло? – иронично спросила Роза, пританцовывая и поправляя очки.

- Конечно, - ответил, не моргнув глазом, рыжий паренек. – Я там проиграл в рулетку миллион. И лишь поэтому, страдаю здесь, в этой дыре. Но, как говорил Дюма-отец Дюма-сыну – если тело прозябает, то дух всегда бурлит!

- Так вы, оказывается, были миллионером?

- Конечно, – ответил парень, делая изящные движения ногами.

- По внешнему виду этого не скажешь.

- А по внешнему виду, красавицы, и не судят, - не потерялся парень. – Принимай не по одежке, а по уму ложке.

- Вы себя считаете таким умным, а так и не догадались представиться дамам, - сказала Роза.

Парень обрадовался.

- Вот это замечательно, что вы решились перейти к более близкому знакомству.

Он галантно поклонился.

- Николас, француз. Из старинной знатной семьи, чьи корни уходят во времена Карла Великого. Можно называть Николя или просто Коля. Получил приличное образование. Подчеркнуто одинок! Участвовал в Столетней войне, был ранен.

- Бог, ты мой, как же долго он живет, - сказала Роза улыбающейся Тане, ведь эта война была столетий пять назад, еще в средневековье!

- Совершенно точно. Я принял эликсир жизни, приготовленный для меня знаменитым медиком Нострадамусом, настоянный на ароматах, безнадежно влюбленных в меня дам. Поэтому, живу долго, как черепаха.

- Или, как попугай, - сказала Роза, и девушки дружно рассмеялись. Николя смеялся вместе с ними и вовсе не обиделся. Они отошли к ограде, пережидая танец.

- Позвольте все же узнать и ваши имена, дорогие дамы.

Таня и Роза назвали себя.

- О, пушкинская героиня. О дикий цветок любви, - откликался парень на каждое произнесенное имя.

- И за что же ты мучил этих несчастных влюбленных дам? – спросила Таня.

- Я их не мучил, они сами умирали от любви ко мне. Ведь жениться – то я мог только на одной из них.

- А, так ты уже и женатым был?

- Увы. Был. А сейчас я одинок, - сделал печальное лицо Николя. – Моя жена принесена в жертву дикарями острова Мумба-Юмба во время нашего свадебного путешествия.

- Несчастная!

- В знак траура и скорби я дал обет безбрачия на много лет!

- А сам ухаживаешь за другими! – сказала Роза.

- Срок истекает, - заявил Николя, подняв палец вверх.

В это время начался медленный танец, и Николя взяв Таню за руку, пригласил ее танцевать.

Таня не ожидая этого, чуть смутилась, но все же пошла. Ей давно хотелось покружиться с парнем на глазах у всех. Роза уселась на свободной скамейке и принялась усиленно протирать платочком очки.

Николя уверенно ввел Таню в водоворот музыки.

- Какой чудесный блюз, - говорил он. – Я знал одного негра, превосходно играющего блюз на саксофоне. Так выдувал такие чарующие звуки, что за каждый я бросал ему золотой.

Таня смеялась.

- И много же у тебя было золотых – так по пустякам разбрасываться.

- Это не пустяки, это искусство, – притворно обиделся Николя и, слегка прижав Таню к себе, прошептал:

- Ничего, я тебя разбираться научу.

- Буду очень рада, занятный мой учитель, - улыбалась Таня. – Только почему ты все время шутишь?

- Так жить интереснее.

Таня чувствовала себя уверенно и легко. Майский вечер пах дождем и сиренью. Ночное небо было усыпано звездной россыпью бриллиантов. Мигая, переливались огни дискотеки, покачивались в танце сплетенные пары, люди были веселы, раскованы и свободны. Таня будто была в другом мире. Она сливалась с музыкой, послушная ее волнам.

Эти счастливые минуты, мгновения успокоенности, перекрылись грустными воспоминаниями. … Такой же майский вечер, музыка, звезды, Сергей… Счастье и горечь. … Про себя думала: «Не слишком ли я весела?».

Грустинка на лице Тани не укрылась от зорких глаз Николя. Он стал рассказывать анекдоты. Таня смеялась деланно, натужно, уносясь мыслями вглубь чего серьезного.

Танец кончился, и Николя галантно поблагодарил ее, целуя ручку.

Следующий танец был быстрым, но Таня отказалась танцевать, сославшись на усталость. Роза, подхваченная Николя, умчалась в веселый танцующий круг. Это был знаменитый «Поворот» группы «Машина Времени». Но Таня думала о том, почему мир, добрый сейчас, может быть, одновременно, коварным, думала о человеческой несправедливости, о разрушенных судьбах. Где-то далеко страдает Антон, живут и трудятся Володя и Ира, а она веселится здесь… И уже через минуту ругала себя за меланхолию, несоответствующую вечеру и постаралась улыбнуться…

Роза вернулась радостная, смеющаяся. Николя ловко шутил, и Роза покачивалась от смеха, поправляя очки.

«Все - таки, как она красива, когда смеется», - думала Таня, глядя на Розу. – «Она тоже так хочет быть счастливой. А ведь не всегда бывают такие хорошие дни, когда ее так переполняет радость. Как я хочу, чтобы она была счастлива, она достойна этого, она так хороша!»

Но глянув на часы, она поняла, что уже пора.

- Роза, наши родители в обморок попадают, - сказала Таня, подходя к ним, указывая на часы.

- А мы их нашатырем окатим, - пошутил Николя.

- А они как вскочат, да как зададут тебе! - все смеялась Роза.

- А я им Розу-мимозу подарю, они и успокоятся. Скажу – вот ваш цветок драгоценный…

Николя вызвался их провожать. Они шли веселые, возбужденные, радуясь мягкому, теплому вечеру. Дороги были чисты, воздух свеж и ароматен, как никогда, огни плясали, освещая погруженные в полумрак деревья.

Простившись с Розой у ее дома, Николя проводил Таню. Девушка показалась Николя слишком серьезной, поэтому и он вел себя с нею сдержаннее, шутил мало. У подъезда они остановились.

- Спасибо тебе, Николай.

- Очень тронут. Премного благодарен за приятный вечер.

- Так ты собираешься учить меня искусству музыки?

- Безусловно. В сочетании с искусством любви!

Таня засмеялась.

- Ты дерзок, сын французского дворянина!

- Как и положено настоящему гасконцу!

- Так ты сошел со страниц романа Дюма, или обычный земной человек?

- Считай меня героем Дюма, если тебе так нравится.

Николя храбро смотрел Тане прямо в глаза, но Таня чувствовала, что это стоит ему усилий, что его шутки деланные, это возможность держать постоянно себя в определенном настроении.

- Таня, можно увидеть тебя в ближайшее время? – Коля подошел ближе.

Таня слегка удивилась.

- Не знаю. Вряд ли. Очень много дел, конец года, экзамены на носу. Поэтому, когда я освобожусь – не знаю.

Николя вздохнул и развел руками.

- Ну, прощай, – сказала Таня.

- Лучше, до свидания, - сказал Николя. – Я надеюсь на встречу.

Он пошел, но затем оглянулся:

- А зовут меня Коля Некрасов. Учусь в медицинском, первый курс. Если буду нужен – найдешь…. Удачи!

Таня зашла в подъезд. Ей было приятно, что она кому-то понравилась, так как собой она не была удовлетворена.

«Я слишком серьезная, грустная какая-то», - думала она, входя в квартиру.

Мама еще читала, дожидаясь Таню.

- Ну как, натанцевались?

- Ага.

- Что так долго?

- Задержались немного… Пока дошли…

- Парни были?

- Ой, навалом. Мама, ты знаешь, что-то это меня не слишком интересует, - сказала Таня, и, сняв обувь, припала к маминой груди. – Вот сейчас экзамены, выпускной.

- Это верно, - вздохнула мама, немного удивившись, поглаживая Танины волосы.

И вот Таня в своей комнате. Как всегда, светит неразлучный фонарь, поблескивает портрет на стене, и тихо идут часы.


***

Когда в твоей жизни начинается определенный этап, когда шедшее до сих пор с постоянной неизбежностью наконец-то заканчивается – чувствуешь какое-то облегчение, и, одновременно, легкую грусть оттого, что более это никогда не повторится.

Уходила в прошлое школа, но все более родными становились учителя, близкими становились стены, парты, милая, исцарапанная, тщательно вымытая доска; раздевалка и столовая смотрели грустно и укоризной, ибо не войдут уже сюда знакомые им много лет лица, а грядет, подхватит эстафету, что-то новое, более молодое и задорное…

А сейчас ты ходишь по опустевшей школе и вспоминаешь. Вот здесь впервые мы сели за парту и учились писать, а здесь нам дали возможность впервые заглянуть в микроскоп, здесь мы познали глобус, а тут пели в хоре…

Да, никогда, никогда это уже не повторится. Никогда не побегаешь на переменке, не потолкаешься в буфете, не попрыгаешь в классы на широком школьном дворе со старыми кленами, не услышишь переливчатого голоса звонка, не помчишься, сбиваясь с ног, на урок. Никогда не испытаешь волнения, при ответе у доски, радости, от написанных красиво в тетрадке строк, не будешь чувствовать острого удовольствия при решении сложной задачи или от похвалы любимого учителя…

Уходят в прошлое дежурства, субботники, сборы макулатуры, турпоходы, пионерские линейки, … тихая школьная любовь.

И грусть переполняет твое существо, и выступают на глазах слезы, когда стоишь ты в последний раз в школьном дворе, рядом с учителями, ставшими такими старенькими и маленькими.

Сегодня Таня прощалась со школьным двором, с деревьями, когда-то посаженными ею, и поэтому, кажущимися такими необыкновенно красивыми.

В последний раз прошлись они с Розой по школьным кабинетам. Вот кабинет литературы - величественный, опрятный, с портретами писателей на белых стенах. А вот уютно полутемный и глубокий, поражающий музейной древностью исторический кабинет – со шкафами, за стеклами которых страшные гипсовые черепа первобытных людей и грубые орудия их труда, со стендами, где сражаются крепости, герои и корабли, шумят восстания, с портретами историков, которых возглавляет мудрец Геродот. Вот страшный физический – с электрическими машинами и лампочками, а вот приятно пахнущий растениями кабинет биологии … Прощайте колбы и реактивы, мировые карты и хитрые карточки, химические и математические таблицы. Теперь вы будете в других руках. Прощайте, я ухожу, ухожу… В неизвестность!

Документы вручали в огромнейшем зале дворца культуры. Чинные, нарядные, неловко-красивые выпускники получали на сцене пахнущие свежим картоном аттестаты.

Таня волновалась, наблюдая за торжественной церемонией, а когда и ей вручили заветный аттестат - сошла со сцены вся пунцовая и счастливая, тут же попав в тесные объятия папы и мамы.

Чудесен был выпускной бал. В белом платье Таня была восхитительной и ловила на себе заинтересованные взгляды. Они с Розой долго вертелись перед огромным зеркалом в фойе, поправляя прически и наряды.

Пришел ансамбль из волосатых бородатых парней. Произошла магия установки и настройки аппаратуры, а затем грянул школьный вальс. Легкими лепестками и бабочками вспорхнули девичьи платья, закружились в парах строгие костюмы юношей. Постепенно осуществился переход к быстрым современным танцам. Врезали забойный рок-н-ролл и затем окунулись в завораживающие ритмы стиля «диско».

Наплясавшись, Таня поискала глазами Сергея, и, к удивлению, своему, не нашла его, хотя Князев был здесь, веселился и прыгал пуще других. На вручение аттестатов Сергей приходил один, без родителей. Был он хмур и печален, будто чем-то озабочен, а затем, очевидно, скрылся.

Потанцевав еще в общем кругу, Таня немного устала и отошла в сторонку. Около полуночи за Розой приехал отец и увез ее. Таня осталась одна. Ее почти не приглашали танцевать, видимо считая слишком уж серьезной и неприступной, и облачко грусти охватило девушку.

…Несколько дней тому назад их класс собирался на прощальный ужин на даче у Карамзиных. Была приглашена и Таня. Вечер получился замечательным. Родителей и учителей не было, чувствовалась полная свобода. Не было также Сергея Тимченко и Зои Калиновой.

Было по - летнему жарко. Столы вынесли под деревья в сад. Валя угощала разнообразными салатами, молодой душистой картошкой с отбивными, румяной клубникой в сахаре со сливками, свежеиспеченными сладкими пирожками. Пока девчонки накрывали на стол, ребята подключили бобинник к колонкам и врубили «Бони М.» на полную мощность.

В бирюзовом небе парили белоснежные облака. Постепенно темнело, стали робко рисоваться янтарные молодые звезды. Было разлито пахучее вино и все смело приобщились к чему-то тайному и ранее запретному…

Когда все устали от танцев - собрались за столом попеть под гитару. Это хоровое пение Таня запомнит на всю жизнь. Вспомнили многие старые песни – «Король – олень», «Мне нравится, что вы больны не мной», «Будет день горести» …И тогда Таня почувствовала, как крепкими корнями сроднилась с этими ребятами.

Сейчас, на выпускном балу, она вновь остро ощутила свое одиночество, вновь почувствовала себя отделенной от всех. Как назло, лезли мысли о том, что все вокруг считают ее слишком «правильной» и несколько «занудной» девушкой, с которой не слишком интересно дружить.

Таня всегда сильно переживала от этого, чувствовала какую-то ущербность.

Она долго пыталась наладить контакты, стать ближе к ним, усиленно пытаясь разделять их интересы. Она принимала участие в общих разговорах, поддакивала, если было нужно, усиленно смеялась, когда смеялись все, но потом ужасно уставала от невозможности быть самой собой. Ей, в конце концов, надоело играть и притворяться. Тем более что интересы окружающих девушек зачастую были мелкими, иногда – не выходящими за рамки школьных сплетен, обсуждения актрис и мод. Сами по себе эти темы были тоже любопытными, но этого было так мало и это становилось таким скучным, что Таня предпочитала уходить в свой собственный мир. … И только встреча с Антоном создала в душе у Тани уверенность, что она не одна, что есть люди, живущие по-другому, и их трогает и волнует то, что трогает и волнует ее. Но Таня была молодой девушкой, ей хотелось нравиться, чувствовать к себе внимание, а для этого нужна была контактность, популярность. Это вынуждало Таню к компромиссам, заставляло изгибаться, подстраиваться. Но сейчас она уже чувствовала какую-то усталость, опустошенность и такая грусть закралась к ней в сердце, что она покинула блещущий огнями и гремящий музыкой зал.

Черные улицы, скверы, дома были погружены в сон. Постепенно глаза привыкали к темноте и стали различать цвета ночи. Обсидиановое, темное небо приобрело зеленовато-синие оттенки. Изредка вспыхивали серебристо-кремовые, аквамариновые жемчужные звезды. Таня зашагала быстрее, ощущая на своем лице густую листву низко склонившихся веток. Вот ее любимый парк, ноги сами завели ее на пустынную дорожку. В ночной тишине гулко звучали ее каблучки, но постепенно звук затихал…

Она уже взлетала над спящими скамейками, над прикорнувшими во тьме одинокими каменными беседками. Тело приобрело удивительную легкость, стало легче перышка; ноги медленно покачивались, развевалось, кружилось белое платье, рельефно выделяясь на темно-синем бархате неба. Она улетала от треволнений этого суетного мира, поднимаясь над нежной листвой темных деревьев. И вот остался далеко внизу спящий город, она перебирает звезды, как драгоценные камни, отбирая розовые, желтые и синие сапфиры, травянисто-зеленые изумруды, золотисто-желтые бериллы, прозрачные, как вода, топазы, темно-красные гранаты, блещущие морской волной нефриты…

Шорох за спиной заставил ее мгновенно вернуться обратно. Вскочила озябшая, разминая окаменевшие плечи и поправляя платье. Она на скамейке в парке, а рядом – старик с метлой в руке.

- Ох - ты, разбудил… Да ты спи, спи.… Эх, этакую красоту разбудил. Думал укрыть, утомилась, вижу, дочка….

Но Таня ответила испуганно:

- Нет, нет, спасибо…

И помчалась непослушными, онемевшими ногами прочь из парка.

_________________________________________________________________


Глава 10. Сергей. «Битое стекло»

Он выскользнул на длинный твердый перрон. Остро пахло мокрым железом, мазутом и пылью. Послеполуденное солнце сверкало в темно-желтых зеркалах луж, ослепительно било золотом с огромных стекольных пространств вокзальных окон. Легкие кремовые тучки плавно прогуливались по небу, оставляя за собой пушистые длинные хвосты. Задумчиво и совершенно беззвучно рассекал небо долгой серебристой лентой маленький, словно игрушечный лайнер. Хрипловатый репродуктор разрывался мелодиями, доказывая изо всех сил, что рановато ему на покой.

Людская масса лилась потоком в одном направлении. Сергей шел в густоте плащей и свитеров, чемоданов и баулов, шел навстречу ослепительному солнцу, лучи которого плавно омывали прозрачный ломкий воздух, серые стены здания, остро блестели в глазах прохожих.

Пространство привокзального буфета было наполнено янтарным цветом, золотом кипели начищенные бока громадного самовара, поставленного на возвышении ради красоты. Он нащупал в заднем кармане деньги и заказал полноватой девушке кружку густого имбирного пива и ароматный дымящийся шашлык. Затем жадно кусал жирное мясо, вытирая замасленные руки о салфетку, время от времени похлебывая желтый напиток в грубом бокале, тяжелом, как гиря. Удовлетворив первые позывы голода, стал не спеша оглядывать здешних посетителей и тут же столкнулся глазами с девушкой, притаившейся за соседним столиком за чашкой дымящегося кофе. Он вдруг подумал, что девушка наблюдала за ним, видела, как он ест. Ему стало неловко, и он перевел глаза на старичка, который похлебывал чай с лимоном, а затем на заботливую маму, которая разливала молоко из бутылки в стаканы двум малышам-близнецам, одинаково одетым, жующим пирожки и в унисон болтающим ногами.

Уничтожив пищу, он не спеша вышел через центральный вход вокзала, спустившись по выщербленным ступенькам, закурил. Солнце било в глаза, и он вынул из нагрудного кармана темные очки. Мир сразу погрузился в таинственный темно-синий мрак, солнце побледнело, остыло, а сапфировое небо затянулось фиолетово-серой дымкой.

Прошел мимо ленивых дремлющих таксистов через дорогу к парку. Глаза стали болеть от непривычки, и он снял очки. Сел на удобной деревянно-чугунной скамейке, затянулся острым дымком. На газоне крепкий мужчина в куртке выгуливал собаку. Он бросал палку, и коричневое мускулистое тело боксера изгибалось в прыжке. Маленькая девочка в розовом платьице и беленькой кофточке рылась пластмассовой лопаткой под деревом, выкапывая гнилые каштаны, камешки.

Сергей бросил окурок и положил «дипломат» на колени. Он был новенький, пахнущий кожей, с блестящими замками и колесиками шифра, и, как обычно, был заперт. Тайна чемоданчика тяготила его. Что хранилось под его кожей? В голове выстраивались версии, мелькали какие-то таинственные чертежи, толстые пачки денег, любовные послания, контрабанда…

Сергей усмехнулся. Да какое ему до всего этого дело?

Это был уже второй его рейс в другой город с «дипломатом». И всякий раз это щедро оплачивалось. Он привык к таинственности и потому о содержимом не спрашивал, считая это бесполезным. Да и не это главное, успокаивал он себя. Это было удобно! Его обеспечивали справками для школы и хорошей оправдательной отмазкой для родителей. А самое главное - у него была Она. Она просила – он выполнял. Ее заботы были для него превыше всего! Мальвина говорила о родственниках, которым нужно послать весточку, о делах, которые срочно нужно сделать, и он старался помочь ей изо всех сил!

О Мальвине он думал постоянно. Он мечтал о том времени, когда будет рядом с ней ежедневно, когда будет представлять ее в качестве жены. Он представлял их медовый месяц – бесконечное голубое море, белый песок, пальмы. Она лежит в гамаке, бронзовая, манящая, а он дарит ей причудливые подводные цветы.

… Маленькая девочка, бросив лопатку, с удивлением наблюдала за собакой. У пса был добродушный вид, он подошел ближе, внимательно обнюхал девочку и лизнул розовым языком. Мускулистый дядька, так похожий на свою собаку, и мама девочки бросились к своим чадам. Сергею наскучило сидеть, и он пошел по асфальтированной дорожке вглубь.

Чужой город лежал как на ладони – огромный, загадочный, и Сергей был путешественником, исследующим его.

Он прошел рыночную площадь. Женщины предлагали купить цветы, но Сергей лишь улыбался в ответ.

Железные ворота порыжели от дождей. Далее разбегались в разные стороны улицы, уютные, тихие, пахнущие листвой.

Тихо катились автомобили. Море молодой зелени плескалось над головой. Откуда-то шли веселые, нарядные люди. Оказалось, рядом кинотеатр. Сергей постоял у афиши, глядя на рекламу американского боевика. Люди стояли в очереди за билетами. Рядом в павильоне продавали мороженое. Посидев недолго за чашечкой, Сергей рассеянно походил по магазинам, а потом вышел к маленькой речушке. С маленького деревянного мостика он глянул вниз. Цвет воды менялся – сине-оловянно-зеленый. Двое мальчишек катались на лодке. Сергей вспомнил, как он катался вот так на лодке в детстве и зажмурился, глядя на солнце. Побродив еще, он с грустью глянул на часы и, выбрав нужное направление, медленно пошел по дороге.

Пыльный автобус долго тряс его до окраины города. Здесь, среди черепичных и железных крыш частных домов, за металлическо-деревянной лентой заборов медленно протекала патриархальная жизнь. Скрипели колодезные колеса, визжали пилы, возились в траве цыплята, лаяли собаки, по пыльным переулкам носились на велосипедах мальчишки.

Сергей нашел нужный ему дом с темно-синими воротами. Такой же синий забор и густые ветви деревьев скрывали и дом, и двор, казалось, что оранжевая крыша дома растет прямо из-под земли.

Сверившись еще раз с адресом, Сергей тронул синюю калитку. Она оказалась запертой. Внимательно оглядевшись, он увидел чуть повыше, на столбе медную кнопку.

На звонок ответили не сразу, и Сергею пришлось еще какое-то время изучать унылую синеву металла. Но вот раздались легкие шаги, дверь открыла серьезная хмурая девица в розовом халате. Окинув мрачным взглядом Сергея, заметив дипломат, она молча отошла в сторону, жестом приглашая его войти.

Развесистые густые яблони скрывали глубину двора. Две титанические дикие груши вознесли свои кроны, раскинув их шатром, создавая полумрак, тайну и уют. Заросли кустов скрывали узенькие, посыпанные гравием дорожки, одна из которых, изгибаясь, вела к крыльцу дома.

У крыльца их встретил человек лет сорока в белом свитере. Он приветливо улыбнулся и подал руку:

- Все в порядке? Как доехал?

- Нормально, - ответил Сергей и подал «дипломат». – Здесь все, что она хотела передать.

- Хорошо, - бодро сказал мужчина, подержав «дипломат» на весу.

Затем сказал:

- Вот что. Сейчас уже поздно. Останешься здесь. Завтра утром получишь все необходимое и уедешь.

И крикнул в глубину двора:

- Алена, накорми парня, будь добра.

А потом вновь обратился к Сергею:

- Ты не стесняйся, поужинай, отдохни. Алена покажет тебе твою комнату. Ну, а мы здесь все народ занятой, компанию составить тебе не сможем. Так что поскучай один и старайся никого особенно не отвлекать. Если что нужно, обращайся.

Белый свитер потрепал его по плечу и исчез в проеме двери.

Сергей огляделся. Отсюда лучше открывался двор. Грузный мужчина в майке накачивал под яблоней шину, то и дело, проверяя ее крепость нажатием толстых пальцев. Деревья от все еще заходящего солнца казались коралловыми, огненно-красными.

Он прошелся по дорожке, осваиваясь.

Появившаяся на крыльце Алена – высокая, худая, прямая, как палка, позвала Сергея к столу.

Ужинал в сенях. Здесь возилась, хлопотала сгорбленная, услужливая и ловкая старуха. На стенах висели покрытые копотью и паутиной старые копии с кораблями, нарядными дамами, сценами охоты, натюрмортами.

Сидя на шатком скрипучем стуле, Сергей с удовольствием проглотил яичницу с жареной ветчиной, заедая салатом. Старуха вышла, а рядом с Сергеем уселась Алена. В руке у нее была бутылка.

- Выпьешь?

- Наливай, - нарочито небрежно сказал Сергей, глядя, как красновато-коричневая жидкость льется в тусклую рюмку.

Вино на вкус оказалось кисловато-сладким, терпким, жгучим и липким, как сироп. Внутри живота стало тепло, и Сергей стал быстро закусывать редиской с луком.

- Ну как? – спросила она.

- Кислятина какая-то, - ответил он, все еще морщась.

- Напрасно. А мне нравится, - так же хмуро и бесстрастно ответила Алена и тут же унесла бутылку.

Какое-то время Сергей сидел в одиночестве, думая, не обиделась ли она.

Встал и вышел во двор к сгущавшимся сумеркам и стрекоту цикад.

Было еще тепло. Сергей закурил и прошелся по дорожке. Она вела к сараю. Здесь два человека возились с подвесным лодочным мотором, собирая его. Над их головами покачивалась желтая лампа, вокруг порхали ночные мотыльки.

Толстяк у яблони видимо давно разобрался с шиной и занимался какими-то сетями и удочками.

Сергей дружелюбно спросил:

- На рыбалку собираетесь?

- Угу.

- Далеко?

- Ну да. К морю, - неопределенно махнул рукой толстяк, продолжая заниматься своим делом. Видимо он не был расположен к разговору.

Сергей вернулся к крыльцу.

«Отсюда до моря далеко», - думал он. – «Наверное, на несколько дней едут, с ночевкой, с палатками, рыбку будут ловить».

Из дома вышел белый свитер и, не обращая внимания на Сергея, пошел к сараю.

- Вы закончили? Ну что, бегать будет?

- Бегать-то будет, но долго ли? – ответили ему, а один из работающих тихо выругался. Они вполголоса заговорили о своем. Один из рабочих подошел к вкопанному под яблоней рукомойнику и начал мылить промасленные руки.

Старуха и Алена стали носить тарелки с едой на стол, врытый тут же, под яблоней. Стало совсем темно, когда все уселись ужинать. Выпили по рюмке водки, говорили мало, скупо, как будто ни о чем.

Сергей смутился и пошел по дорожке в сад, где белела маленькая беседка.

Блестели голубые и зеленые звезды. Сергей нашел красноватый Марс.

Он сидел в беседке и размышлял.

«Кто эти люди? Они похожи на инженеров на отдыхе. А эта Алена, несомненно, дочь одного из них».

Через какое-то время он услышал шорох шагов. Кто-то, не спеша, медленно, ступал по гравию дорожки, а затем зашуршал травой. Свет крупной, желтой, как дыня, луны выхватил из темноты контуры лица Алены. На ней была теплая шерстяная накидка в клетку, башлычок скрывал длинные вьющиеся волосы, глаза в темноте казались пепельными. Она села рядом.

- Закурим? – сказала она усталым голосом.

Сергей открыл пачку. Огонек спички выхватил из мрака гладкое, блестящее лицо девушки.

- Я хотела попросить у тебя сигарету еще во дворе. Но этот Сидор все время крутился рядом, мог увидеть. А отец не велел мне курить.

- А Сидор это кто? – спокойно спросил Сергей.

Она хмыкнула, затянулась, выставила тонкую руку с острым локотком.

- Ты что, не знаешь Сидора?

Дым она выпускала с наслаждением, но говорила вяло, неохотно.

- Это тот, кто тебя сегодня встречал.

- В белом свитере?

- Ну, да.

- А кто же твой отец?

- А его здесь нет. Он укатил куда-то договариваться про товар.

- Про какой?

Она усмехнулась, глядя в небо и ловко сбила пепел с сигареты длинным пальцем.

Помолчав, добавила:

- Скучно здесь. Сидор в город ездить не велит. Сидишь здесь, как в клетке. Ну, ничего, завтра укачу, наконец, отсюда.

- А куда вы собираетесь? – спросил Сергей.

- Вниз, к морю. А потом, через море, куда-то под Батум. Там есть одно местечко…. Поплывем на катере. Ты представляешь, какое будет путешествие? Можно будет загорать и купаться. Класс! А деньги у меня есть. Я заработала деньги…

- Много?

- Кто ж тебе скажет, - скептично сказала Алена. – Ну, наверное, тысяч десять будет.

Сергей присвистнул. В траве неистово трещали цикады. Ночь была жаркой, кусты и деревья стояли не шелохнувшись.

Сергей не верил Алене, но подробно расспрашивать не решался. Ее тон разговор был несколько развязанным, резким.

«Товар… Что за товар? Может контрабандисты какие-то. Хорошо зарабатывают. И я уже вплелся в это», - думал Сергей.

Какой-то жуткий липкий страх вкрался в его сердце.

Они говорили о каких-то пустяках, о марках сигарет и вин, об их особенностях, о том, кто, что предпочитает, но не говорили о главном – Алена старательно обходила эти темы.

С крыльца послышался хрипловатый голос. Это старуха звала Алену. Та неохотно поднялась, потянулась, и пошла, шелестя травой. Но, потом, остановившись в темноте, сказала:

- Да, я приходила сказать, что твоя комната уже готова. Так что можешь идти спать.

Сергей поднялся и медленно пошел за ней. Перспектива спать в чужом доме его не радовала. Но, в то же время, сон приблизил бы его к завтрашнему дню, когда, наконец-то можно будет уехать.

Вверху крыльца горела лампочка. Скопления мошки танцевали в золотистом свете. К удивлению Сергея, рабочие еще возились в сарае, убирая в полутьме инструмент. Старуха, звеня, мыла посуду. Где-то рядом во дворах заливались лаем собаки, и далеко слышался гудок парохода на реке.

Сергей пошел за Аленой в полумрак дома.

Они вошли в маленькую отдельную комнатку, по другую сторону сеней. Она была захаращена узлами, связками книг, раскладушкой, сломанными стульями. Все это Алена небрежно отпихивала ногой под стену. Комната была без окон и видимо служила чуланом.

Лимонный свет лампочки, болтающейся на проводе под давно не беленым потолком, тускло выхватывал шаткий, потрескавшийся стол, железную кровать с матрацем. На нем лежали подушка и одеяло.

Алена ушла, и Сергей, чувствуя усталость, с усилием закрыл тугую дверь и, раздевшись, сложив вещи прямо на стол, растянулся на старом матраце.

Но заснуть не удавалось. Дом был таинственным и зловещим. За стеной слышалось движение, шорохи, обрывки тихого разговора. Пружины кровати давили в спину.

«Комната, из которой никто не выходит», - пронеслось в голове.

Он вдруг вскочил и попробовал открыть дверь. Она подалась, и он, успокоившись, вернулся на свое место. На всякий случай сунул под подушку деньги и складной нож – единственное оружие, которое имел.

Провозившись в темноте около часа, устроившись поудобнее, Сергей погрузился в нелегкий мелькающий сон. Снился ему Сидор. Он стоял, зловеще улыбаясь, а затем руки потянулись к его горлу… Сергей почувствовал прикосновение пальцев и дернулся, схватившись за его руки, оттолкнул их от себя. Руки были тонкими, худыми, послышался легкий вскрик. Сергей мгновенно слетел с кровати, что-то опрокинув во тьме, нашарил на стене выключатель. Вспыхнувший свет озарил Алену – растерянную, ослепшую, со вскинутой рукой.

- Ты чего дерешься? – зло зашептала она. – Ненормальный какой-то. Чуть руку мне не сломал!

- А ты чего здесь? – жмурясь от света, недоумевая, пробормотал Сергей.

- Я это… Дай еще сигарет, ужасно курить охота.

Она была в халате, измятая, волосы спутались, только глаза блестели.

- Обязательно подкрадываться, как привидение! - сказал Сергей.

- Тише, Сидор услышит, - зашептала она. – Пойдем со мной на свежий воздух.

Сергей был разозлен.

- Не хочу. Я спать буду. Бери пачку и не мешай мне…

Она внимательно посмотрела ему в лицо.

- Ну, как хочешь.

Сказала и ушла, тихо прикрыв дверь.

Спать теперь не хотелось совсем.

«И чего она по ночам шастает», - с досадой думал Сергей, лежа на неудобном матраце, закинув руки за голову. – «Скорее бы кончалась эта ночь, да уехать отсюда».

Постепенно успокоился. Потянулась цепочка воспоминаний, он вновь предался грезам и не заметил, как заснул. Но сон был непрочным. Чередой тянулись какие-то путаные фрагменты, время от времени он просыпался и вновь нырял в тревожный, тяжелый сон.

Проснулся он ближе к рассвету, почувствовав потребность выйти. Идти по темному, чужому дому, греметь замками ему не хотелось, но он все же заставил себя встать.

Вспыхнула лампа – было без четверти четыре.

«Сейчас самый крепкий сон, а мне идти надо», - подумал он.

Погасив свет, выскользнул в сени. Здесь царила кромешная темнота. Сергей вспомнил, как старуха закрывала вечером ставни, и выругался про себя. Не найдя выключатель, побрел наощупь, выставив руки, осторожно ступая, стараясь не наткнуться на ведро или на стул. Он совершенно потерял ориентацию и не помнил, в какой стороне входная дверь.

Дом спал, вздыхая, храпя и ворочаясь. Наконец-то нащупав дверь, Сергей приоткрыл ее и двинулся дальше. Но эта дверь оказалась не входной, она вела в другую часть дома. Здесь было светлее. Сквозь открытое окно сочилась утренняя прохлада. Выход отыскать не удавалось, он сообразил, что зашел не туда.

Сергей завертелся на месте. Глаза привыкли к темноте, и он разглядел просторную комнату со шторами и диваном, силуэты спящих людей. Белели простыни. Жидкий свет из окна слабо струился на крытый скатертью стол, на котором блестели часы, портсигар, зеркало, электробритва. Одежда темными сугробами висела на стульях. Кто-то из спящих сопел, ворочался, бормотал во сне. Сергей повернулся, решив покинуть комнату, и натолкнулся на низкий темный стул. Он сразу узнал дипломат Мальвины, лежавший на стуле.

Он хотел было шагать дальше, но вдруг заметил, что таинственный чемоданчик на этот раз приоткрыт. Не понимая до конца, откуда у него эта смелость, повинуясь какому-то внутреннему чутью, он спокойно и осторожно, одним пальцем приподнял крышку. Под смятой темной накидкой что-то белело, тщательно и аккуратно уложенное. Он пошарил пальцем, взял снежно-белый пакетик, чувствуя целлофан.

Внезапно один из спящих зашевелился, кашлянул, колыхнув воздух. Тайна исчезла, появился страх. Вздрогнув, Сергей закрыл крышку и шагнул за порог комнаты. Различив наконец-то дверь в сенях, он шагнул на крыльцо, споткнувшись, побрел по тропинке в сереющий, просыпающийся сад.

Свежий воздух слегка вскружил ему голову. Только теперь Сергей осознал, что сжимает в руке пакетик.

В уборной он рассмотрел его. Он был совсем маленьким, тонким, внутри был белый порошок. Сергей надорвал пакетик.

«Наркотики» - мысль острой болью вонзилась в сердце. Он предчувствовал это. Руки вдруг сделались ватными, затряслись. Он рассеянно понюхал порошок и швырнул пакетик вместе с содержимым в темную глубину отверстия.

Вышел, скрипнув дверью. Он еще не успел все осмыслить. Да, он раньше думал об этом, но старался не верить своим собственным мыслям, а теперь истина ударила его запрещенным приемом.

Мир серел, становился свинцовым, затем синим. Солнце просыпалось далеко на востоке. Теперь оно поднималось до ужаса быстро и неотвратимо, жгло глаза, обволакивало мир огненной пленой.

Но он давно уже лежал на своей койке, хотя, конечно, заснуть не мог. Мысли вертелись, никак не складываясь в цельную мозаику, в логическую цепь…

«Они преступники. Они торгуют наркотиками…. Белая, ужасная смерть…. А я - дурак дураком! Помогаю убийцам! Не мог понять и бросить все это раньше! Думал - дефицит, лекарства… Идиот!»

Ненависть поднималась в нем глухой стеной.

Утром старуха кормила Сергея, а он с трудом пережевывал пищу. Все ему в доме казалось гадким, отвратительным – Сидор с полотенцем в руках, фальшивый, подмигивающий Сергею, его спутники, казавшиеся интеллигентными и добрыми людьми.

«Не хватятся ли они пакетика?», - думал Сергей. – «Хотя, кто их сейчас пересчитывать будет».

После завтрака, Сидор, уже свежий, выбритый, прощался с ним:

- Скажешь, что больше передач не надо. Запомнил? Вот тебе деньги.

Сергей молча сунул пачку в карман.

- Алена, проведи гостя, - сказал Сидор сонной девушке, появившейся на крыльце.

Они шли с Аленой по ярким утренним улочкам. Роса блестела изумрудными аквамариновыми капельками на траве и цветах. В небе плясало соломенное солнце.

Шли молча, казалось, Алена еще спала. Когда подошел к остановке автобус, она сухо попрощалась, и он, стоя на задней площадке, еще долго мог видеть ее длинную фигуру, уходящую вдаль.


***

Утренний вокзал был чистым, умытым, в мелких лужицах танцевали янтарные блестки солнца. Но Сергей не замечал этого – на душе у него было скверно. Совершенно автоматически он взял билет, влез в вагон, сел за столиком у окна. Равнодушно наблюдал, как входят пассажиры, как трогается поезд – медленно с железным стуком, постепенно набирая ход. За окном замелькали окраины города, сверкающие зеленым блеском поля, светящиеся ленты рек, кудрявое редколесье….

Сергей равнодушно смотрел на все это. При отсутствии любви и веры, ненужность всего остального была ему очевидной. Жгучий камень давил его душу. Он осознавал, что в нем произошел переворот, причиной которого было не внезапный шок от того, что произошло этим утром, а постепенное накопление догадок и подозрений, от которых он отмахивался. Как ловко играла Мальвина на его чувствах, притворяясь, что любит его, используя его влюбленность в своих целях.

Теперь разрозненные осколки догадок сложились вместе. Он вспоминал то, чему раньше не придавал большого значения: и хитрую ухмылку Яниса, чья машина часто торчала во дворе, и внезапные перемены настроения Мальвины, и следы инъекций по ходу вен на руке.

Тогда он еще не пытался все объяснить, его слепила любовь, его зажигала она – своими глазами, телом, потоком мягких, ласковых, и, увы, ничего не значащих слов. Его использовали! А если их раскроют? Что дальше, тюрьма, колония? И под это его подвела любимая девушка!

Сергей чувствовал, как закипают в горле слезы, и отвернулся к окну. Даль за окном была синяя, со стороны леса шли темные тучи.

Сердце противно ныло.


***

Сразу с вокзала он ринулся к ней. Ехал в троллейбусе злой, взъерошенный. Ему теперь было все равно – за время дороги он многое передумал. Он потребует объяснений.

Он долго звонил в знакомую дверь – никто не откликался. Тогда он застучал кулаком.

За дверью послышались слабые шаркающие шаги.

- Кто?

Сергей молчал.

- Сереженька, ты?

Дверь приоткрылась.

-Ты чего так внезапно? Не позвонил, не предупредил, - послышался раздраженный голос Мальвины.

- Мне уже и войти нельзя? – ровно и твердо спросил Сергей.

Она открыла неохотно. Сергей увидел совсем другую, непривычную Мальвину – волосы спутаны, глаза раздраженно блестят, поверх комбинации накинут мятый пеньюар.

- Я сейчас не готова принять тебя. Нельзя… - говорила Мальвина, все же отступая вглубь прихожей.

Он втиснулся и захлопнул дверь. Они вошли в комнату.

- Задание ваше выполнено. Товар доставлен по назначению, так называемому Сидору. Такой беленький порошочек в пакетиках, - рапортовал он. – Ах, бедный Сереженька, не догадывался ведь, с чем посылает его любимая!

Последние слова он произнес с издевкой.

- Ты что? – удивленно широко раскрыв глаза, спросила Мальвина. – Что ты несешь?

- Ну, давай, выкладывай, когда вы решили меня использовать? Кем там я у вас числюсь? Дурачок – посыльный?

- Да ты пьян, - сурово сказала Мальвина. – Пойди, поспи.

- Вот как. Ты даже говорить со мною не хочешь!

- В таком тоне и состоянии – не хочу! Я тебя еще таким не видела!

- Это вы меня таким сделали! А я ведь тебе верил. И еще осмелился полюбить тебя….

Мальвина смягчилась.

- Сергей, я конечно должна с тобой поговорить, но лучше в другой раз. Я тебе все-все объясню. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Сейчас мы оба не готовы.

- Нет, как раз сейчас я готов принять любую правду. Только не ложь. Я устал ото лжи…. Мальвина, за что, ты меня так?

Сергей почувствовал, что перешел какую-то грань, но не мог остановиться.

- Деньги на мне зарабатывала! Вместе со своим любовником Янисом.

- Нет! – вскричала Мальвина. – Не смей, мальчишка, щенок!

- А я тебе так верил, так тебя любил. Ты для меня была самой лучшей на свете! И ты меня предала! Ну что ж, кажется, я тебе все сказал.

Сергей повернулся и пошел в прихожую.

Мальвина схватила его за рукав.

- Сережа, не уходи… Я должна тебе все рассказать. И ты поймешь, что это не я виновата в том, что произошло. Это они, они, Сережа! Они меня вынудили, заставили. Они умеют заставить… Будь оно все проклято!

Охваченный ее внезапным порывом, Сергей вернулся. Полутьма комнаты не скрывала ее жалкого вида, слез на лице.

- Ты жесток со мной, ты ничего не знаешь! Думаешь, жизнь проста, легка и радостна. Она может так скрутить человека, что поневоле ты пойдешь на недостойные поступки, а потом за свои ранние, мелкие ошибки расплачиваться будешь. Она может затянуть человека в омут, в грязь, в болото, откуда не выбраться….

Мальвина тяжело вздохнула и села на диван с неубранной постелью.

- Я должна тебе все рассказать. … Надеюсь, ты поймешь, что я не виновата!

Кем я была раньше? Да, господи, представь себе маленькую девочку – пышечку, круглощекую, румяную. На головке бантик. Каждый норовил меня погладить по этой щечке, хорошо, когда еще и конфетку давал. Я верила в хороших дядь и теть, веселилась, стишки там всякие рассказывала. Танцевала при гостях, а они так весело хлопали в ладоши и хвалили меня. Маме было приятно, она любила меня демонстрировать. … Да, именно демонстрировать, но реальная жизнь вокруг была не так уже добра, в ней было больше жестокости. Сначала нас бросил отец, мне тогда шесть годиков было. При нем мы жили хорошо и даже, как я сейчас понимаю, шикарно. А уходя, отец забрал машину, часть мебели, какие-то вещи…. Часть вещей мама продала – она привыкла жить шикарно, как раньше, она привыкла к комфорту. Но потом стало хуже. Деньги закончились, мать пошла на работу, хоть она и не привыкла трудиться. Мною почти не занимались, хорошо хоть на музыку отдали… Потом стали появляться у мамы мужчины, ведь не старая она еще была. «Товарищи по работе» иногда оставались на ночь. Помогали доставать разные вещи, дефицит. Что-то продавалось втридорога. Появились деньги. Чужие «дяди» устроили мать на работу в ресторан. Она приносила оттуда пожрать… Потом мать стала работать секретаршей у какого-то крупного начальника. Ну и пошло-поехало! Шмотки заграничные, бусы, колье… Помню немецкий плащ, шикарное французское пальто. И мне, конечно же, перепадало… Девчонки завидовали, когда я в школу приходила, учителям видимо тоже завидно было – они все форму школьную требовали. Но я назло им ходила в импортном, потом - даже в брюках-клеш. Маму все равно в школу не дозовешься, а на собрания она не ходила. Требовала только, чтобы я уроков не пропускала и двоек не имела. А мне так нравилось сбегать с уроков! Мы потом с подружками красились у меня дома, чего там - ведь вся парфюмерия была французская! А потом шли в парк, или в кино. Школу я закончила не очень, потому что последний год училась спустя рукава. Но музыка оставалась моей страстью, ей я и посвятила себя.

И тут пришла беда. Сняли маминого начальника, полетела и мама. Уже к тому времени красота ее стала блекнуть. Где-то мама все - таки работала, и мы как-то жили. И тут вдруг познакомили ее с Седым. Импозантный мужчина, богатый, только и того, что староват. Мать к нему и приклеилась. Седой увидел меня – «какая красивая у вас дочечка» - стал брать с собой в рестораны и бары, хорошо одел. В общем, приучил меня к шикарной и запретной жизни, к вещам красивым. Расширился круг моих знакомств. Как-то познакомил меня с Янисом. Парень – как парень, вроде симпатичный, умный. Но очень скользкий, хитрый. Жаль только поняла я это поздно. Ведь это он меня на иглу и посадил. Стал голову забивать всякими восточными философиями. Говорил о «другом мире», «астрале», «обновлении»…Сначала чуть-чуть попробовать дал. У него и ритуал красивый был. А потом еще – и потянулась цепочка. Он овладел мною полностью. Говорил, хочешь кайфу, гони бабки! Я давала, пока были, но сейчас ни у меня, ни у матери денег нет! Просила я его в долг, умоляла. Он соглашался, но за все надо платить… И он решил меня использовать в своих целях. Они где-то доставали товар и реализовывали. Им нужен был курьер. Пару раз я отвезла «чемоданчик», но потом это им не понравилось, все - таки баба, все может случиться…А главное, они заподозрили слежку. Я ведь по кабакам да по хатам – примелькалась! В «Алмазе» приметили тебя. Он говорит: «Окрути этого мальчика – будет нам новый курьер». Я сначала не хотела, но он уверял, что это будет пару раз, пока они не найдут другого, более подходящего… Ну а я возьми, да и влюбись в тебя…

- Неправда! Если бы ты любила меня по-настоящему, ты бы не подсунула мне наркотики!

- Честное слово, Сереженька, влюбилась в тебя, милый мой мальчик! Но вот уберечь от невзгод, наверное, не смогла…. Сначала они испытывали тебя на городе. Потом доверили длительную поездку. Кстати, ты возил не только марафет, но и деньги за проданный товар. Как в последний раз…. Я не соглашалась, но они уверяли, что опасности никакой нет. Хотя, изначально было договорено, что это будет пару раз. Видишь, я жалела тебя, я пыталась тебя выгородить…. Но совсем порвать с тобой я не могу, потому что…, потому что я люблю тебя!

Она кинулась к нему, прижавшись мокрыми от слез щеками.

Чувство негодования и досады стали таять. Перед Сергеем развернулась во всей полноте горькая драма запутавшейся, отчаявшейся девушки, которая попала в жизненный переплет. Чувство теплоты и нежности вытеснило эгоистическую злость, сострадание выплеснулось наружу.

- Как же это так все получилось, - зашептал он, гладя ее по слипшимся мягким волосам, чувствуя ее слезы через рубашку.

Они долго сидели, обнявшись. Через время он спросил глухо?

- А что там за наркота?

Мальвина, всхлипывая, вытирала глаза.

- Ох, не знаю, не разбираюсь я в этом хорошо. У них где-то есть лаборатория. И марихуану они возят откуда-то из Средней Азии. Где-то есть какие-то плантации…. Ну не знаю. … Этими поставками Сидор занимается. Янис пока еще так – мелкая сошка. Ему выгодно сделать человека рабом, посадить на иглу, а потом, пока еще можно, использовать в своих целях. Он требовал от меня, чтобы я тебя потихоньку вовлекала, но я сказала «нет», ничего делать не буду. Он издевался надо мной, насмеялся, напоминал о долгах…

Сергей сейчас как никогда ясно почувствовал свою взрослость. Он понял, что от его твердости и решительности сейчас зависит многое.

- Сколько же тебе нужно вернуть? – спросил он.

Когда Мальвина назвала сумму, он присвистнул.

- В конце недели Янис должен заехать, а у меня и половины нет… Ох, совсем я запуталась!

Она все же успокоилась, взяв себя в руки, освободилась от объятий и сидела одиноко, похожая на нахохлившуюся птицу.

За открытым окном взвизгнули тормоза шин.

Мальвина бросилась к окну, приоткрыв занавеску.

- Ой, мама возвращается. Серенький, она тебя не должна видеть. Быстренько иди в коридор, поднимайся этажом выше, а потом уходи.

- Как же я тебя брошу?

- А чем ты мне поможешь? Нам, увы, нужно расстаться… Совсем! Мне больно об этом говорить, но я и так перед тобой виновата, больше втягивать тебя в омут не хочу. Перед Янисом я как-то оправдаюсь. А ты не приходи ко мне и не звони.

Мальвина говорила быстро, нервно, явно еще хорошо не сознавая смысла своих слов.

- Ну, как же, Мальвина! Я ведь люблю тебя и не хочу так вдруг внезапно терять!

Она обернулась.

- Миленький мой, я тоже, но нельзя нам, нельзя… Из-за меня погибнешь ты! Ну, хоть на время забудь меня! Прощай, милый! Быстро на лестницу и уходи.

Ощущая на своих губах ее поцелуй, Сергей, взбудораженный и ошеломленный, стоял на площадке следующего этажа.

Щелкнула дверь, затихли шаги. Наступила мрачная тишина. В этой тишине он медленно спустился по лестнице, сознавая, что остался один.


***

Несколько вяло тянущихся скучных и серых дней были для Сергея невыносимы. Сначала он клялся оставить в покое Мальвину и никогда не приходить к ней. Но уже на следующий день он понял, что никогда не сможет забыть ее. Она являлась ему во снах, грезилась наяву, и даже то, что он узнал о ней, не могло поколебать его чувства.

«Жизнь ее заставила быть такой. Но я должен спасти ее. Я вырву ее из этого ада… Ее ведь могут вылечить, и она избавиться от этой зависимости. Мы поженимся, и я больше никому и никогда не дам ее в обиду».

Роль благородного спасителя переполнила его душу возвышенными замыслами. Он мечтал об их совместной жизни, счастливой и долгой.

Как в тумане, задумчивый и мрачный, он сдавал экзамены. Первый экзамен сдал неважно. Отец требовал лучших результатов, но Сергей отмахивался, ссылаясь на усталость по окончании учебного года. Преподаватели заметили его странное состояние и, памятуя о его былых успехах, чуть завышали ему отметки.

Получив аттестат, Сергей не остался на выпускной вечер. Напрасно его уговаривал Князев. Все окружающее казалось ему нелепой мишурой. Ему было не до веселья, а хотелось лишь видеть Ее.

Он звонил ей несколько раз, но квартира молчала.

«Почему она не берет трубку? Что-то случилось? Может просто никого не хочет видеть?»

Сергей переживал, уходил за город, смотрел в блекло-синее небо, на белые новостройки окраин, на желтые пески, расстилавшиеся до горизонта, где темнел островерхими пиками еловый лес.

Через несколько дней он все же поехал к ее дому. У подъезда стояла машина Яниса. Сергей присел на скамейку и волнующимися руками достал сигарету.

Ярко светило летнее, песочного цвета солнце, сверкавшее в свежевымытых окнах и на молодой листве. Он наблюдал за ее окном, пытаясь затушевать в себе нарастающее чувство тревоги. Затем, не выдержав, бросил сигарету, и с непонятной ему самому яростью ринулся в подъезд.

Не успел нажать на кнопку звонка, как дверь тут же распахнулась, словно Сергея поджидали, глядя в глазок. Он решительно шагнул в темную прихожую. Длинноволосый ухмыляющийся парень казался на две головы выше его.

- А кто заглянул к нам в гости! Милости просим!

Парень довольно бесцеремонно подтолкнул его к двери комнаты и распахнул ее. В следующее мгновение Сергей подумал, что попал в другую квартиру. Увиденное ошарашило его, он не узнал знакомой комнаты.

Казалось, неуклюжий великан прошелся по этим хрустальным пространствам. Стекла шкафов торчали острыми осколками. На полу поблескивало, хрустело под ногами стеклянное крошево. Разорванные истоптанные вещи, разодранные цветные журналы, перевернутые кресла со вспоротыми брюхами и выпущенными на свободу пружинами, клочья ваты и поролона, разбитый наполовину рояль дополняли общую картину разрушения.

На диване, на изрезанном на полоски платье и подушке, лежала Мальвина. Она была в одной комбинации, связана тонкими ремнями, беспомощно дергалась и мычала, так как рот ее был заткнут полотенцем. Ее тело было в синяках и ссадинах. Рядом, жестоко улыбаясь, в легком свитере-водолазке, стоял Янис. В его руке серебром играл нож.

- А вот и твой дружок пожаловал, - сказал, ухмыляясь, Янис. – Ну, что же, пусть видит свою принцессу не при параде.

Потом, обращаясь к Сергею, добавил:

- Вот ведь упрямая…. Я ведь сказал, что никакой свободы, никакого марафету она сегодня не получит, а она…

- Что вы хотите от нее? – глухо спросил Сергей, не узнавая собственного голоса.

- Да ничего особенного. Пусть вернет должок. Пусть скажет, где ее мать прячет ценности. Есть там колье, золотой крестик с изумрудом, ну и прочее. … Скажет – и мы ее отпустим. А она только кричит, соседей пугает. Пусть даст знать, что не будет кричать и скажет, мы откроем ей рот, возьмем, что нам причитается и все… Правда, Фредди?

Длинноволосый, затянувшись сигаретой, заугукал, ухмыляясь, похаживая по комнате, хрустя стеклом.

- Может, ты ее уговоришь? – спросил Янис.

- Вы сволочи, мерзавцы, подонки! – вырвалось у Сергея. – Нет у нее ничего. Вы и так ее уже обобрали, жизнь искалечили, разбили, что вы еще хотите?!

- А то, что пришло время платить по счетам, - отрезал Янис. – Ты не думай, что сам чистенький. Вы давно уже одной веревочкой повязаны.

Мальвина замычала, задергалась, и Янис вынул ей кляп изо рта.

- Ну, что, будешь говорить?

- Подлец! Что ты творишь, сволочь! Отпусти мальчишку, зачем его впутывать, он не виноват!

Янис ударил ее наотмашь по лицу.

Мальвина закричала, дергаясь, пытаясь подняться, но Фред вновь столкнул ее на диван.

- Слушай, че мы ждать-то будем? Давай попользуемся телкой по очереди, а? - улыбнулся лошадиной улыбкой Фред.

Сильной рукой он сжал ее лицо:

- Заткнись, сучка!

Двумя взмахами ножа он срезал бретельки лифчика.

- Гады, не троньте ее! – не своим голосом заорал Сергей и, оттолкнув Яниса, подскочив к Фреду, изо всей силы ударил его ногой в живот. Тот, не ожидая от Сергея такой прыти, не успел защититься, скорчился от боли, присел. И в этот же момент Сергей почувствовал сильный удар чем-то тяжелым по голове….

Он очнулся, почувствовав острый, удушающий запах гари. Страшная боль раскалывала голову, глаза залепила слипшаяся кровь. Тело ломило. Руки и ноги были крепко связаны.

Сергей корчился, пытаясь освободиться от пут, слабо крикнул, но ответа не было. Комнату застилал едкий дым. Сергей с ужасом наблюдал, как языки пламени постепенно побежали вверх по шторам, затанцевали на полках шкафов, среди съежившихся изуродованных книг.

Он завыл, задергался на крошеве мелкого стекла, зажав руками осколок, пытался перерезать ремни, но напрасно. Из кухни валил черный дым, значит, до ножа добраться было нельзя. Тогда он попытался подкатиться к тумбочке с зеркалом, думая найти ножницы. Осколки битого стекла вонзались в тело, но он не чувствовал боли. Кое-как приподнявшись, он стал валить тумбочку на пол. Дым ел глаза, и он, кашляя, торопил себя. Звонко лопнули лампочки в люстре. Наконец-то он опрокинул тумбочку, почувствовав страшную боль – языки пламени уже играли вокруг него. Он пытался найти что-то острое. Он с трудом нашел миниатюрные ножницы, зажав их пальцами, стал резать ремни, но ничего не выходило! Рядом с ним факелом занялся стул. Бросив ножницы, он подкатился к нему и свалился прямо в обжигающее нутро пламени. Стиснув зубы, воя, подержал руки в огне и вскоре смог разжать их свободно. Быстро освободив ноги, встал, кашляя, шатаясь на онемевших ногах. Пожар медленно разгорался. Дым ел глаза. Сергей чувствовал, что задыхается.

Он бросился к дивану, размахивая руками. Мальвина была там, в дыму и уже не шевелилась. Схватив ножницы, он быстро освободил ее от пут, приподнял. Но куда бежать? Пол прихожей был в огненных цветках – горел коврик, дымилась обувь. Оставив ее у стены, он рванул занавеску, чудом уцелевшую, висевшую перед входом в прихожую, схватил обгоревшее одеяло. Потом бросился в темную ванную, куда еще не дошло пламя. Быстро набрав ведро воды, он половину вылил на себя, а другой половиной окатил девушку. Вновь набрав воды, он намочил полотенце, занавеску и одеяло. Полотенце обмотал себе вокруг рта, закрыв нос, занавеску накинул на Мальвину. Схватив одеяло, пригнувшись как можно ниже к полу, он стал неистово бить им пламя в прихожей. Затем все бросил, подхватив тело девушки, ринулся к двери….

Подъезд уже гудел возбужденными голосами. Он не помнил, как спустился вниз, к подлетевшим красным пожарным машинам, как, почти падая, отдал завернутое в грязную с подпалинами штору тело девушки протянутым рукам, а сам добрел до песочницы и тяжело упал на деревянную скамейку.

Пожарные раскручивали шланг. Вверху, пробившись сквозь лопнувшие стекла, вовсю полыхало пламя, выпуская багрово-черные клубы дыма.

Он тускло смотрел на веселое небо, на мирный песок, чувствуя себя опустошенным. Горели руки, лопнувшие от ожогов, все еще кровоточила голова.

И в тот момент, когда он увидел подбегавших людей в белых халатах, он провалился в бездну.

_____________________________________________________________________________


Часть 2. «И было утро»


Глава 11. Таня. «Чистилище»


Громадное здание взметнулось, разрывая облака, поражая циклопичностью, ослепляя ярким блеском необъятных окон. Здание давило на человека, позволяя ему чувствовать себя песчинкой рядом с исполином, но, одновременно, вызывая у человека какой-то трепет восхищения.

Внутри разбегались таинственные коридоры, чередовались кабинеты, ждущие исследователя.

Все эти чувства испытывала Таня, подходя робкими шагами к зданию. Ноги казались пронзенными сотнями игл и не гнулись, в душе накапливалось волнение плотным, закрывающим горло комком. За серыми стенами шла совсем иная, удивительная жизнь. Здесь учились и работали люди, погруженные в таинственные дебри науки. И такие же, как и она, девушки и парни, входили и выходили из необъятных стеклянных дверей - казались такими особенными, со светлыми, мудрыми, одухотворенными лицами.

Большие пирамидальные тополя скрывали своей листвой часть здания, таили в своей тени объявление о приеме студентов. В который раз, прочтя его, Таня не без волнения, поднялась на крыльцо, и робко толкнув дверь, тихими шагами прошла в полутемный громадный вестибюль. Сначала растерявшись во мраке, она, походив и подождав пока привыкнут глаза, огляделась, рассмотрев внутри вестибюля портреты ученых, чуть далее – белеющий в полумраке бюст основателя государства, у светло - зеленых стен с другой стороны – тихие прилавки университетского киоска книгопродажи. Таня, подойдя неуверенно к еще одной стеклянной, с легким скрипом вращающейся двери, заметила сидевшего вахтера и, стараясь выговаривать как можно четче и выразительнее, хорошо поставленным голосом сказала:

- Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Вы не подскажите, где принимают документы?

Вахтер, устало посмотрев на нее, сухо ответил в сторону:

- Вверх по лестнице. Третий этаж.

- Спасибо.

Таня толкнула вращающуюся дверь и взошла на лестничную площадку. Она не пошла к уютным дверям лифта, где в ожидании весело шумела стайка ребят, а предпочла подняться по лестнице. Лестница казалась парящей в воздухе – стеклянные стены по бокам открывали внутренность дворика.

Когда нашла нужный этаж – пошла по темному коридору вдаль, оглядываясь на скрытые в полутьме таблички дверей. Стеклянная стена в конце коридора открывала весь яркий свет солнечного дня и позволила различить одну из металлических табличек - «ПРИЕМНАЯ КОМИССИЯ». Толкнув осторожно дверь, она спросила разрешения войти. Две молодые девушки, скучавшие за чтением журналов и хрустевшие яблоками, сразу озаботили Таню:

- Садись. Заполни эту анкету, вот здесь условия заполнения, затем заполнишь эти бланки. Таня с готовностью кивнула, взяв ручку, попыталась сосредоточиться в нелегких для понимания условиях заполнения.

Через полчаса, написав еще и биографию, она проскользнула обратно в коридор и пошла уже смелее, не боясь звонкими шагами нарушить покой университетских стен, чуть не подпрыгнув у самой лестницы, сдерживая в горле вырывающийся поток радости:

- Ура! У меня документы приняли!

Но это было только начало. Главное было сдать вступительные экзамены.

На несколько дней Таня погрузилась в учебники, не откликаясь ни на чьи зовы, скрываясь в тиши квартиры. Она мерила шагами узенькое пространство своей комнаты, повторяя предмет вслух и про себя, а устав, валилась на кровать, озорно подняв вверх ноги, а повалявшись, заставляла себя перелистывать страницу и шептать вновь. Маленький нагловатый лучик света, пробившись сквозь плотный заслон штор, блистал на портрете Грина, и писатель печальными глазами смотрел на склонившуюся над столом напряженную пышноволосую фигуру девушки.

Ночь перед экзаменом – бессонная ночь. Таня спала лишь перед рассветом часа два. В тяжелой ее голове проносились добытые знания. Проснулась с ломотой в теле. Бегло пробежав глазами свои записи, она поспешила выйти заблаговременно. Шла, волнуясь, не видя ничего вокруг.

В аудиториях застыли суровые лица неумолимых экзаменаторов, а по длинным коридорам бродили, сидели на стульях и подоконниках, смеялись, плакали, читали, обсуждали, зубрили, писали, вздыхали несчастные абитуриенты. Каждого входящего в заветную дверь провожали, как на тяжелый и неравный бой, каждого выходящего встречали возгласами сочувствия или радости. Таня пугалась, смотря на неудачников – плачущих и печальных, радовалась и чуточку завидовала, когда выходили с победным ликующим видом. Но все же ее иногда охватывало желание подбежать и послушать, что говорят сдавшие. Победители или счастливо отделавшиеся редко спокойно и гордо уходили. Чаще всего любили подробно и с подробностями рассказать, как им удалось обойти все ловушки экзаменаторов и сдать. Таня заметила, что особой популярностью пользовались не те, кто сдал благодаря уму и знаниям, а те, кто сумел списать или как-то хитростью, с помощью длинного языка, выкрутиться.

Многие придумывали немыслимые средства, чтобы успешно сдать экзамен.

Многие вооружались традиционными шпаргалками.

Рядом с Таней у подоконника примостилась хорошо одетая, густо накрашенная девица, которая попросив Таню прикрыть ее, спрятала под платье пачку исписанных листков – «бомб».

Неподалеку стоял парень в костюме. Пиджак он ни за что не хотел снимать, несмотря на духоту. Все карманы и рукава пиджака были наполнены шпаргалками.

У одной девушки были исписаны колени.

Она щебетала своим подругам:

- А что? Тихонько приподниму юбку и прочту, что надо… Уверена, профессор не засечет!

Всеобщее внимание вызвал парень с большими круглыми часами на руке. Они были необычными: под толстым круглым циферблатом располагался довольно внушительный для часов металлический цилиндр. Владелец часов вращал колесико заводки, и в окошечке цилиндра возникали отдельные квадратики бумажной ленты, исписанной настолько мелко, что разобраться, вероятно, мог только хозяин.

Таня удивлялась и вздыхала. Временами ее охватывала мелкая дрожь.

Она примостилась на широком подоконнике. Ее отвлекал высокий парень в светло-голубой рубашке-безрукавке, все поглядывающий в ее сторону. Он ловил ее взгляд, но Таня упрямо отводила глаза в сторону.

Зачитавшись, Таня не заметила, как он подошел и, дружелюбно улыбаясь, спросил:

- Наверное, вы целую библиотеку выучили? Есть шанс отхватить пять баллов?

Таня, смутившись, махнула рукой:

- Какое там. … Мечтаю о четверке, как об огромной награде.

- Да бросьте скромничать. Я давно наблюдаю за вами - все учите, учите…

- А что же вы не повторяете? – в свою очередь спросила Таня. – У вас, наверное, все уже в голове?

- Да нет, практически ничего не читал.

- Да что вы!

-Да, да. Вот так, сразу после армии и решил рискнуть, попытаться поступить.

Только теперь Таня обратила внимание на военную выправку этого стройного парня и коротко стриженные темные волосы. Подбородок у него был тяжелый с ямочкой, взгляд карих глаз внушителен. И отдельные фразы он произносил четко и кратко.

- Вы уже и в армии успели отслужить.

-Так точно. Служил в Венгрии. Недавно демобилизовался, несколько недель назад.

- Ну и как там, в Венгрии? – с любопытством спросила Таня.

- Лучше, чем у нас. Люди более свободны и живут благополучно. Интереснее. Товаров в магазинах больше, комфорт лучше. Совсем иное телевидение, иная музыка, литература – в общем, Запад. Хоть и социалистический, но Запад. Это вам не славянский народ.

- А чем плох славянский народ? – недоумевая, спросила Таня.

- А тем, что «ваньки» все. Мечтатели! Много мечтают, но, конкретно, в жизнь, почти ничего не воплощают. А там люди деловые, практичные.

- Интересные у вас наблюдения, - сказала Таня несколько скептичным тоном. – Но как вспомнишь об экзамене – мороз по коже…

- Да чего уж тут особенно волноваться. Ну не поступишь, подумаешь, велика важность!

- Для вас может и невелика, а мне поступить очень надо.

- А вы не сейчас идите. Мой вам совет – идите в конце. Легче отвечать будет. Преподаватели устанут и не будут долго вас мучить, и внимание их будет рассеиваться. Психологическое наблюдение!

- Спасибо за совет, я подумаю. А вы конечно и шпаргалок не писали?

- Не хватало еще время тратить на эти бумажки.

- Писать не любите, а филологом стать решили.

- Нет, я не сюда поступаю, - задумчиво глядя вдаль, ответил парень. – Я на исторический, этажом выше. Жду, когда позовут, прогуливаюсь.

- Понятно, - сказала Таня. – Ну, что же, историк из вас получится, наблюдательность есть.

Парень чуть поморщился, склонив голову, и Тане тихо сказал:

- Я как посмотрю на всю эту суету – смешно становится. Смотрите, никто своей головой думать не хочет. Каждый норовит списать, на шару пролететь!

- Просто страшно, - тихо ответила Таня. – А страх почти не победим.

- Презираю страх, - холодно заметил парень. – Ну, я пойду. Удачи Вам!

- Уже уходите?

- Гляну, как там дело. А вот имя ваше забыл спросить.

- Таня.

- А я Валерий! Удачи.

Таня провела его взглядом и вскоре забыла о нем. Экзамен подходил к концу. Пора заходить, тянуть билет. В конце, так в конце!

Так в волнениях, в успехах и мелких неудачах прошла горячая экзаменационная пора. Горячей она была не только потому, что было трудно, но еще и потому, что стоял необыкновенный летний зной. Сгущался воздух, слипались глаза, липли руки к подмышкам, тополя застыли без движения, ни одно дуновение ветерка не тревожило их величавых крон.

Хлопоты и суета заставляли забывать о зное. И вот результаты…

В этот день Таня проснулась очень рано с чувством тревоги. Одела модное голубое платье с белым бантом, она поспешила в потоке прохожих к зданию университета. Все ближе и ближе заветные стеклянные двери, сильнее бьется сердце, гулким молоточком отражается в кистях рук, щиколотках ног. На лбу появляется испарина.

Так и есть. Тани нет в списке! Она еще и еще раз проглядывает мелькающую цепочку фамилий – не проглядела ли она себя в горячей спешке? Нет!

Таня чуть не плача, деланно улыбаясь, отходит от стенда. Она сейчас никого не хочет видеть, но как назло попадаются знакомые… Поступил тот парень, с огромными часами! Та девица, у которой бомбы в трусах! Тот, у которого пиджак был полон шпаргалок! И еще другие! А она – нет!

Может просто ошиблись? Может машинистка по рассеянности забыла вписать ее.

Таня спешит в комнату экзаменационной комиссии. Ей сухо и вежливо объясняют, что она не прошла по конкурсу, советуют поступать на будущий год.

Она уходит из здания, сразу ставшим отвратительным, с горестным чувством, что она никогда учиться здесь не будет. Идет медленно, почти плетется, мимо равнодушных, углубленных в собственные суетливые дела прохожих, машинально заходит в магазины, ничего не видя и не слыша. Сердце стучит молоточком «тук», «тук» и готово выскочить из груди, а слезы запекаются на горле, щеках, тихонько струясь из глаз, и уже весь платочек становится мокрым и немного черным, от расплывшейся туши. Ее толкают в толпе, а она бредет медленно, не желая возвращаться домой. Она идет к мосту, долго смотрит на плавно текущую воду. Стоит зной, река кажется желтой и кипит в солнечных лучах, отблески неприятно бьют в глаза. И весь мир кажется коварным, жестким и беспощадным.


***

Очнувшись от тяжелых воспоминаний, Таня вглядывается в темный провал бадьи. Руки и промасленные перчатки неприятно пахнут, но Таня замечает, что начинает уже привыкать к этому запаху, как к необходимому атрибуту завода.

Заготовки выгружаются в кабину доброго сварщика дяди Толи, который, весело подмигнув Тане, прячет лукавое небритое лицо под щитком и зажигает огненную дугу. Цех сверкает, шипит. Глухо грохочут и двигаются машины и механизмы, плотной стеной к окнам поднимается дым, дышится нелегко. Таня цепляет крюками бадью, нажимает на нужную кнопку кран-балки – «вверх», а теперь «вперед» …

Она попала сюда разнорабочей, а потом окончила краткие курсы стропальщиков.

Работа была, в общем-то, интересной и не такой уж тяжелой. Вот только пожилой мастер Иваныч не хотел, чтобы Таня лишний раз сидела, и давал ей дополнительно трудные задания по уборке, чем загружал девушку до предела.

Мир завода притупил и упростил ее чувства, Таня поневоле стала делить жизнь на простые ясные прямоугольные куски, как все здесь – либо «хорошо», либо «плохо».

С замиранием сердца Таня впервые вошла в полутемный громадный зал с его гудящими станками, со вспыхивающими белыми взрывами электросварки, с белыми щупальцами кранов, таскающими бадьи с грозящими вывалиться деталями. По маленьким и узким, скользким от пролитых масел и мазутов дорожкам, тихо и ловко бегали электрокары, перевозя день-деньской различные грузы. Пронзительно пахло газом, краской, мастилами и железом. Все это окутывалось в клубы темно-серого дыма, струившегося к потолку, кольцами завивавшегося вокруг мощных фонарей. И лишь там, вверху, через закопченные стекла, слабо просачивался блеклый солнечный свет.

И в этом мрачном аду (так казалось тогда Тане) долгие годы работало огромное количество людей. Они были вынуждены проводить здесь большую часть светового дня. Здесь они дышали, возились, что-то делая, рискуя на каждом шагу упасть, покалечиться, попав под колеса автомобиля и случайно сунув руку, куда не нужно… Пробыв здесь уже какое-то время, Таня была поражена ловкостью и живучестью этих людей, их суровой сосредоточенностью в работе и, одновременно, наивной добротой, ибо ей казалось, что находясь в этом темном и чадном аду, человек может ожесточиться, и к тому же, долго не проживет.

Робко, практически наощупь, боясь поскользнуться и упасть, Таня прошла в подвальное помещение, где остро пахло хозяйственным мылом и веревкой, и где полная женщина, мурлыкая себе под нос песенку Пугачевой о лете, небрежно бросила Тане спецодежду.

Таня смущенно ждала, стиснув в руках жесткий ком робы, а потом, не выдержав, спросила:

- А где же мне переодеться?

- Ну не здесь же, - грубо отрезала женщина. – Иди к мастеру, пусть покажет тебе раздевалку. Там тебе выделят шкафчик.

… Раздевалка была тесной, пахла промасленной одеждой, мылом, людским потом и духами. Тане выделили шкафчик и просили купить навесной замок, иначе робу или личные вещи могут украсть.

- Ты, дорогуша, на работу в хорошем - то не ходи и ничего ценного с собой не бери. А то не успеешь обернуться, как всего лишишься, ничего не буде, - советовала пожилая женщина-кастелянша. Таня хотела спросить о том, зачем же она здесь находится, но промолчала.

Пока Таня бегала за замочком в ближайший магазин – закончилась смена. Таню поразило обилие женщин, толпившихся в раздевалке в ужасной тесноте. Никто на нее не обращал внимания, никто не спросил, кто она такая, откуда, как ее зовут.

Работницы шумно переодевались, весело переговаривались, что-то обсуждая, используя временами такие крепкие словечки, которые до сих пор Таня читала лишь на заборах. Рядом с Таней переодевалась какая-то рыжая девица. Она, нисколько не смущаясь, обнажилась полностью и, покачивая жирными ягодицами, поплелась в душевую. Туда же хлынуло еще два десятка голых женщин разных возрастов, оттуда полз пар, слышался плеск воды, сильно пахло потом, грязью и ржавчиной. Таня смутилась и, повесив замок, поспешила уйти.

Дома расплакалась, ибо ей казалось, что в этом мире она никогда не сможет жить и работать, зарабатывая себе стаж для поступления. Но постепенно привыкла. Конечно романтические иллюзии, представления плакатных рабочих в светлых комбинезонах, растаяли как дым, но мир оказался не так уж страшен, все в нем было размерено и запланировано. Познакомилась Таня и с рабочими. В основном, это были веселые и дружелюбные люди, только трудная жизнь и работа огрубили их души. Даже соседка по раздевалке оказалась приятной девицей.

Работа на заводе расширила круг ее представлений о мире, укрепив ее волю и закалив чувства.

С работы Таня приходила смертельно уставшая, без задних ног валилась на кровать, не хотелось даже читать. Думала о том, что она будет делать, если не поступит и на будущий год. Неужели - завод, цех, дым и пыль – это на всю жизнь?

Ее успокаивала мама, уверяя, что все проходят в жизни через трудности, они неизбежны, и их нужно мужественно преодолевать.

Перед сном Таня все же открывала книгу и окуналась в заманчиво прекрасный мир, казавшийся таким близким – только протяни руку!

В воскресенье садилась за учебники, работала упорно по несколько часов, преодолевая скуку и лень, неизбежные при неоднократном повторении одного и того же.

Вечерами выходила на прогулку. В парке, стоя у реки, она наблюдала, как по темно-синей воде пробегает рябь, и плывут островками желтые листья. Гуляли мамы с детьми и собачками, мирно беседовали на скамейках пенсионеры, обнимались влюбленные. …


***

Была ранняя осень, и темнота подкрадывалась быстро. Ветер приносил в город еще теплые запахи с окраинных полей, они смешивались с запахами реки, увядающих цветов. К Тане несколько раз приходила Роза, но вместе на прогулку они выходили редко. Роза поступила, у нее появились новые друзья, и Таня держалась в стороне.

Как-то прогуливаясь вечером, Таня невольно очутилась возле здания университета. Огромный корпус был уже полупустым, редкие студенты выходили из стеклянных дверей. В небольшом скверике у здания на клумбах лежали горки листвы, золотом и багрянцем поблескивающие на вечернем солнце. Было свежо, по-осеннему пронзительно остро пахло листьями и ветками. Группки студентов носились друг за другом в облаках листвы, и, казалось, больше развлекаясь, чем занимаясь уборкой. Одни что-то гребли, другие корзинами носили листья, весело перекликаясь. Таня постаралась быстрее пройти мимо, как из облака листвы вынырнул юноша, стройный, в тесно облагающем тело свитере и воскликнул:

- Здравствуйте! Вы узнаете меня?

Таня сразу узнала парня, который сразу после армии поступал на исторический факультет.

- Здравствуйте!

- Ну вот, значит помните меня. И я вас помню. Вы – Таня.

- А вы Валерий. Значит, вы поступили?

- Так точно.

- Я вас поздравляю. – Таня чувствовала себя несколько обескураженной и растерянной, но улыбалась, быстро обдумывая, как вести себя в данной ситуации.

- Да, мне удалось. А вам нет? Только не печальтесь, вы не так уж много потеряли.

- В самом деле?

- Да, я вот и разочароваться успел…

Таня, слегка удивившись, сделала полшага, намереваясь продолжать путь, и это заметил Валерий.

- Вы торопитесь? Я вас проведу. Устраивает?

- Пожалуйста, - Таня робко улыбнулась.

Валерий вернулся к группе и что-то сказал товарищам. Таня ощутила на себе заинтересованные взгляды.

Пошли вместе по еще не убранной аллее, вороша листву каштанов. Валерий подбирал гладенькие коричневые плоды, давал их Тане и рассказывал:

- Я чувствую, что университет пока мне ничего не дает. На лекциях скучно. То, о чем там читают мне давно известно, а историю КПСС я вообще терпеть не могу! Полный маразм!

- Значит, напрасно поступали на исторический?

- Ну, не знаю. Может быть, появится что-нибудь интересное, это ведь только начало. Но я лично не предвижу ничего. Преподы скучные, читают все серо, тускло. … Займусь самообразованием, буду читать то, что интересно, что наталкивает на какие-то размышления, развивает…. А как это вам не повезло?

Таня рассказала, как она очутилась на заводе.

- Буду поступать на следующий год, - грустно улыбнувшись, сказала она.

- Не печальтесь, - Валерий легонько взял ее за руку. – Теперь я уверен - вам повезет. Вы только не сдавайте позиций.

Несмотря на то, что листопад еще только начинался, стальное небо дышало холодом, и у Тани замерзли руки.

- Вы заметили, что эта осень ранняя и холодная?

- Зайдемте в кафетерий, погреемся, - предложил Валерий.

В кафетерии было полутемно и уютно. Острый аромат жженых кофейных зерен, смешивался с запахами крема и сливок. Валерий взял две узорчатые чашки пенистого пышущего кофе. Таня пила мелкими глотками, грея руки о чашку, блуждая веселым взглядом по окрестным столам, по лицам, полускрытым мраком.

Валерий почти не пил, говорил мало, заинтересованно поглядывая на нее. Таня избегала смотреть ему в глаза, а когда сталкивалась с его упрямым, пожирающим взором, смущалась.

Они еще прогулялись по центру города, запруженном машинами, заходили зачем-то в магазины. Валерий что-то рассказывал, делая энергичные жесты, и они уходили.

В сумерках он проводил Таню домой. Желтый свет фонарей падал на опавшую листву, окутывая мир золотыми оттенками.

- Таня, вы я думаю, не откажете мне, если я приглашу вас в ресторан.

Таня задохнулась. В ресторане она ни разу в жизни не была, видела только в кино.

- Вы серьезно? Но у меня и денег-то нет.

Валерий улыбнулся ее простоте.

- Таня, ведь я вас веду…

Таня опустила глаза.

- Я подумаю. Вообще-то я занята.

- Да бросьте, - уверенно сказал Валерий и взял ее за руку. – Я же вижу, как вам хочется пойти, Таня. Мне кажется, вы ужасно одиноки.

Таня подчинилась его воле.

- Наверное, вы правы. Давайте послезавтра. Ну, например, в шесть, у клуба строителей.

- Согласен. Но вы точно придёте?

- Я приду, - пообещала Таня.

Подходя к дому, она ловила себя на мысли, что ей не очень-то хочется идти с Валерием и ничего страшного не произойдет, если она не придет.

В комнате было прохладно – топить еще не начали. Желтый луч настольной лампы разрезал синеватую тьму. Надев теплую рубашку, Таня укуталась одеялом и пледом. Уставшее за день тело постепенно отдыхало, чуть покручивало утомленные ноги.

Таня погрузилась в роман Диккенса, но через время отложила. В памяти всплыл день, вспомнился Валерий. Она вспоминала его глаза, волосы, руки, немного ироничную речь. Теперь он показался Тане довольно привлекательным.

«Может ему не хватает романтичности, он слишком большой реалист. Но, по-своему, он симпатичен».

Почитав еще несколько страниц, Таня погасила свет.

Удивительные грезы пришли к ней этой ночью.

Она была на прекрасном лугу, среди великолепных цветов и трав.

Какой-то юноша, увенчанный цветочным венком, шел к ней, улыбаясь, протягивая руки, и она пошла навстречу ему. Он закружил ее в танце, и только сейчас, она заметила, что одета, как балерина, и он тоже, соответственно, и этот танец сопровождает прекрасная плавная музыка.

Вот музыка становится все быстрее, энергичней, сильные руки юноши подхватывают ее, и они взлетают. Луг удаляется, они, подобно птицам, поднимаются к облакам и летят, расставив руки, как, как крылья.

Вдали показалась белоснежная вершина, на которой стоит прекрасный дворец. Комнаты дворца разноцветно сверкают, как снег при ярком зимнем солнце. Узкие переходы мраморных лестниц украшены вазами с цветами. Они садятся на мягкий ворс восточного ковра в одной из комнат. Журчит фонтан, стол полон яств, янтарем сверкают сочные плоды. Юноша шепчет какие-то трогательные, искренние слова, прижимает к себе ее голову, играет ее волосами. Его лицо полно нежности и любви, Таня, окунаясь в это чувство, целует его уста, ласкает его кудри, чувствуя его руки на своем теле. Но вот юноша встав, покидает ее, поклонившись, он уходит в белую дверь, а она остается одна, радостная ждет его, ликуя от чувства любви. Но проходит время, а его все нет. Но Таня, знает, что он вернется, сидит и ждет его, переполняясь жаром любви…

Утром, проснувшись от звонка будильника, она долго еще не могла отойти ото сна, ворочаясь несколько минут, вспоминая прекрасные и одновременно тревожные подробности. Встала, в который раз удивляясь массивности своего тела. Ноги и руки сразу окатил холод. Побежала в ванную, представляя заранее, как согреется под теплым душем. Ежась от холода, ступила на эмалированную поверхность ванны, чувствуя, как зябнет тело, покрываясь пупырышками, подставила руки, а затем, всю себя под горячую воду, а из головы все не выходил юноша из сна, казалось, рядом плыло его лицо, гордое, пламенное, прекрасное…

Улицы были серыми, свет фонарей прорезал туман, стелившийся молоком по стволам деревьев и по черному шоссе. Постепенно тихие улицы оживали – их наполнил глухой топот идущих на работу людей. Дворники подметали черную листву. Красные цветки пламени охватывали лиственные кучи…

Работая в своем цеху, Таня радовалась, что завтра пойдет вместе с Валерием и это внесет хоть какое-то разнообразие в ее скучную жизнь. Вспоминала его лицо и удивлялась, почему раньше не находила его симпатичным. Старый мастер Иваныч поторапливает ее, удивляясь ее медлительности и задумчивости, а Таня улыбается лукаво, тут же вновь впадает в грезы.


***

Валерий думал о том, прилично ли покупать цветы девушке вот так сразу, в первое свидание, или они будут ни к чему, ведь они намеревались идти в ресторан, но, недолго поколебавшись, он все же купил букет роз. Он узнал, где будет свободно, походил по знакомым местам, спрашивая совета у швейцаров, но они только улыбались настойчивому молодому человеку. Правда, несколько советов он все же получил.

На место свидания он пришел заранее, минут за двадцать, долго ходил у афиш, механически читая названия, думая, как он будет ухаживать за ней, вспоминая ее лицо, волосы, стройную фигуру. С нетерпением поглядывал, как стрелка часов медленно ползет вперед.

Вечер был приятным. Красное солнце, брызгая лучами из-за алебастровых домов, мягко озаряло улицу. В темно-синем небе, словно вырезанном из огромного куска ляпис-лазури, проносились стаи беспокойных птиц.

Он уже опасался, что она не придет, как вдруг она появилась внезапно, как фея из сказки, и когда она появилась, с него начисто слетела вся самоуверенность. Такой он еще Таню не видел. В аквамариновом плаще, в темных, аккуратно блестящих туфельках, в легкой шляпке, из-под которой стреляли карие с искорками глаза, с легким газовым платочком вокруг шеи, с нежными лепестками улыбающихся розовых губ, с маленькой сумочкой в руке она производила потрясающее впечатление.

- Привет, - улыбнулась Таня, царственно подняв нежную руку (это она репетировала целый час). – Я немного задержалась? Простите.

- Что вы, все в порядке, - тихо отвечал слегка шокированный Валерий, про себя думая «хороша штучка!». Он вручил девушке цветы.

Таня раскраснелась, поблагодарила, и они, смущенно молча, медленно пошли по аллее. Валерий слушал стук ее каблучков. Таня, довольная произведенным эффектом, шла гордо, с чувством человека, осознающего свою красоту.

Наконец Валерий пришел в себя, сознавая, что молчать далее неприлично, сказал:

- Вы сегодня обворожительно красивы.

- Спасибо, - просияла Таня, прижимая к груди букет цветов.


***

Ресторан, в который Валерий привел Таню, был на первом этаже огромного каменно-стеклянного здания, стоявшего на каменной круче, за которой темной лентой текла спокойная и величавая река. На противоположном берегу раскинулся великолепный парк, к которому гостеприимно приглашал большой металлический мост, сцепивший воедино оба берега. Последние лучи заходящего солнца выскользнули на мгновение из - под темно-багровых деревьев, запутались в волосах девушки, и, ускользнув, погасли насовсем. Тут же за рекой запрыгали яркие электрические огни.

Огромные окна ресторана, как большие золотые глаза, светили нежно и тихо.

В зеркальном, отражающем блестящий пол, фойе, при свете желтых, голубых и зеленых ламп, полный гардеробщик принял у Тани плащ, взял куртку Валерия и легонько поклонившись, подал номерки. Пока Таня у зеркала приводила себя в порядок, Валерий тайком проверил свои финансы.

Столик им достался у окна, в которое виднелась река с плясавшими на воде огнями. Таня заинтересованно оглядывала зал. Людей было довольно много, все они были заняты собой и друг другом, о чем-то беседовали, смеялись, сверкая белозубыми и золотыми ртами, поглощали с серебряных сверкающих вилок аккуратную изысканную пищу, легко звякая бокалами, пили блестящее огоньками вино. Женщины сверкали блестками, колье, перстнями, пары кружились под мелодичную саксофонную музыку, тесно прижавшись друг к другу. Седой администратор следил за порядком, выпроваживаяшумных подвыпивших клиентов с помощью милиционера.

Таня, не привыкшая к обстановке, поначалу чувствовала себя зажато, сидела напряженно на краешке мягкого стула. Валерий улыбнулся, ободрив ее и подав принесенное меню, попросил выбирать. Таня растерялась среди обилия незнакомых названий и обрадовалась, встретив, наконец, «жареный картофель». Показала Валерию, добавив:

- И лимонаду - запить…

Валерий удивленно поднял брови:

- И все?

И тут же начал заказывать салат, пепси, мороженое и что-то еще.

- А у вас хватит денег? По средствам ли вам? – тихо спросила Таня.

Валерий снисходительно улыбнулся:

- Пусть это вас не волнует.

Когда белоснежный официант принес заказ, Валерий разлил вино и предложил выпить за знакомство.

Таня, опустив глаза в тарелку, согласилась.

Вино показалось ей невкусным, кислым. Быстро заев его салатом. Голова закружилась, и Таня, стараясь владеть собой, быстро закусывала, напихивая рот хрустящим картофелем. Старалась жевать медленно, царственно, как все, но все же у нее не получалось, нож и вилка не слушались ее, лишь звенели о тарелку, бифштекс прыгал, совершенно неуловимый, она беспомощно озиралась, наблюдая, как это ловко делают соседи, быстро поглощающие мгновенно исчезающие во рту маленькие кусочки, успевая сопровождать еду легкой беседой. Официант принес мороженое, пирожное и пепси.

- Вам нравится здесь? – спросил, наконец, Валерий.

- Очаровательно, - улыбнулась в ответ Таня. – Очень уютно. А вы здесь часто бываете?

- Увы. В последнее время довольно редко, - ответил Валерий. – С финансами сейчас проблема. Старики говорят – доколе кормить тебя будем, обеспечивай себя сам. А стипендия – сами знаете.

- Знаю, знаю, особенно не разгонишься, - заметила Таня. – Но я все-таки уже хоть немного обеспечиваю себя.

- Большая зарплата на заводе?

- Ну, у меня, так скажем – не очень, но мне хватает. Конечно, многое бы хотелось, да не достать…

-А чего бы вам хотелось? – поинтересовался Валерий.

- Ну, например, американские джинсы – вельвет, то, что сейчас все носят! Дефицит!

- Хотите, я достану вам хорошие джинсы – вельвет.

- Да что вы, у меня и денег-то сейчас нет. А у вас есть возможность?

- Знакомые есть во Львове. Там на рынке что угодно можно достать.

- Ну, если это дорого…

Валерий положил свою руку на руку Тани.

- Недорого. Все! Заметано! Займусь этим вопросом.

- Да не надо, - взмолилась Таня, но Валерий уже наполнял бокалы красным вином. Его лицо казалось Тане волевым, сосредоточенным, но временами где-то по детски наивным, упрямым. Наверное – в уголках губ.

Чтобы лучше его видеть, Таня отодвинула вазу с теми цветами, что он ей подарил.

- Это много, Таня смотрела на бокал и улыбалась. – Вы меня споите.

- Ну, сегодня особый вечер, немного можно, - упрямо сказал Валерий. – Вино хорошее, грузинское.

Закусывая, Таня почти уничтожила салат, а Валерий, наклонившись, рассказывал какую-то смешную историю из студенческой жизни.

Таня слушала невнимательно, разбирая только половину из сказанного. В голове все шумело и путалось. Она вела себя смелее и свободнее, смеялась подчеркнуто громко. Ее отвлекали разряженные фигуры, напомаженные лица, переливающийся всеми цветами блеск огней в зале.

«Боже, я пьяна, - думала она. – Вот набралась, дура».

Обратила внимание на смешного толстяка, лихо танцующего твист, трясущего своим упитанным телом. Ловила на себе заинтересованные взгляды усатого мужчины за соседним столиком.

Она даже не заметила, как он очутился рядом. Галантно поклонившись, спросил:

- Прошу прощения. Ваша дама танцует?

Его глаза вращались между Таней и Валерием.

Таня слегка растерялась, умоляюще глянув на Валерия, а тот немного удивленно, вскинув брови, ответил:

- Пока нет. Она мне обещала танец.

И в упор посмотрел на усатого.

Усатый исчез так же быстро, как и появился.

- Вы ведь пойдете со мною танцевать? – спросил Валерий, и Таня с готовностью согласилась.

Они танцевали медленный танец под завывание саксофона. Горячие ладони Валерия чувствовались сквозь платье.

- Почему мы все время на «вы»? Давайте перейдем на «ты».

- Давайте.

Таню все волновало вокруг: обилие людей, строгий и подтянутый Валерий, еще армейской закалки, блеск огней, музыка. Кружилась голова, плыл зал, Таня прижималась к Валерию, чувствуя его руки.

Когда затихла музыка, она, извинившись, вышла, больше для того, чтобы побыть одной, собраться, прийти в себя.

В чистом зеркальном умывальнике худосочная девица, зажав в одной руке сигарету, другой красила губы. Другая натягивала черный чулок, обнажив почти до бедра, тонкую ногу.

Дождавшись пока они уйдут, Таня подошла к зеркалу. Так и есть, прическа сбилась, тушь осыпалась с ресниц маленькими черными крапинками.

Она быстро привела себя в порядок, подкрасила губы и вздохнула. Она немного устала. Все так необычно, интересно. Но в тоже время какая-то легкая грусть окутывала ее. … Не многовато ли она выпила? Она взглянула на часы – батюшки, уже поздно!

Она вернулась в зал. Они с Валерием станцевали еще несколько танцев, собрались и вышли на блестевшую холодными огнями улицу. Облака, подсвеченные луной, россыпь звезд были все же роднее ей и привычнее.

Валерий, разгоряченный вином, много говорил. Таня поначалу старалась внимательно его слушать, но потом стала ловить себя на мысли, что постоянно отвлекается и улавливает лишь обрывки рассказа, поэтому механически кивала.

- Знаешь, что я хочу? Закончить получше университет и доказать всем, что я тоже что-то могу. Ведь сейчас же проявиться никому не дают! Потому каждый должен показать свою силу. А сила и в знаниях, и в умении пробиться. … Посмотри на всю историю эволюции…С древности до наших дней – всюду извечный жестокий бой клетки с клеткой, животного с животным, человека с человеком. … Поэтому, сама природа велит утверждать себя, как личность… Главный закон – сила! Природа сама отбирает самых сильных, умелых, лучших – от этого никуда не деться! Это можно назвать эгоистическим стремлением, ну, и пусть. Конечно же, в обществе должны главенствовать элитные прослойки – то есть самые умные, сильные. И тогда такое общество выживет. А остальные должны трудиться. А что, пусть пашут, если им не хватает мозгов…. А я должен пробиться, доказать, что я не глупее этих партийных бюрократов в кабинетах. … Ну, разве не так?

Валерий разгорячился, громко говорил и размахивал руками. Он был великолепен в своей речи. Но Таня слушала его все меньше, отвлекаясь.

Они шли через парк, и она видела лишь этот парк, глухой и таинственный, сиротливые качели, бездомную собаку, пробегавшую в лучах фонарного света.

«Куда бежит эта собака, где она ночевать будет? – крутилось в ее голове. – «Где-то в острых холодных кустах, в грудах листьев. Или пригреется у доброго ресторанного сторожа».

Валерий, видимо устав говорить, удивленно смотрел на свою почти безмолвную подругу.

- Таня, ты что задумалась, очнись. … Уже почти пришли. Или пойдемте еще погуляем.

- Нет спасибо. Такой чудесный вечер!

Она только теперь рассмотрела Валерия, увидев его по-новому – в дорогом красивом плаще, с хорошо уложенной прической, прямого, как стрела. Плечи развернуты, глаз цепкий, строгий. Такой не может не манить, не волновать…

Он взял ее за руки, чувствуя холодные пальцы.

- Уже холодно. Ты забыла одеть перчатки. У тебя руки такие прекрасные, нежные…, говорил он, подбирая слова.

Таня посмотрела ему в глаза и в это мгновение, приблизив свое лицо, он внезапно поцеловал ее быстро, со страстью, охватив ее рот губами.

Она не сопротивлялась, в глубине души, почему-то приняв это за должное, а в голове ее по - прежнему вертелась собака.

____________________________________________________________________


Глава 12. Сергей. «Возвращение»


Раскаленный рыжий песок усыпан кое-где рыжими кустиками. Он так нестерпимо жжет, что чувствуется даже сквозь обувь…

Глаза, засыпанные песчинками и залитые потом, теряют способность видеть. Губы потрескались, острое, сухое горло просит глотка воды, а впереди безжалостное солнце…

И песок, песок везде – хрустит на зубах, катается по телу, мягко пружинит в ногах. Он заполонил собою весь мир...

Впереди качается сутулая спина капитана. Он оборачивается и что-то через силу хрипит.

Привал … Все падают на песок, жадно раскручивают фляги. Вода - затхлая, невкусная, теплым потоком заливает горло. Капитан снимает черные очки. Глаза его беловатые, чуть выпученные, оглядывают юных бойцов:

- Почему боевое оружие в песке? Автоматы не бросать!

И глянув на часы, командует:

- Вперед!

И снова шесть теней бредут по раскаленному аду. Страшная духота подступает к горлу, теряются силы, кажется – вот-вот упадешь…

… Внезапно духота расплывается и укатывается вдаль. Все чувства заглушает неистовый перестук колес. На повороте тряхнуло, инстинктивно хватаешься за что-то одной рукой, а другая шарит в темноте. Отдышавшись, вновь погружаешься в сон и последнее, что застывает перед взором – оконный перепляс ночных огней – елочное гирляндное искусство…

На смену духоте приходит холодная дрожь: видимо кто-то открыл в ночном спящем вагоне окно. Вновь поползли видения. Полусон-полубред…

…Сквозь туман виден кишлак. Такая себе мирная деревенька, умываемая прорывающимся сквозь клочья тумана солнцем. Хмурые сады над торчащим минаретом. Усыпанная моджахедами площадь. Недоверчивые лица, хмурые, местами злые. Временами – просящие лица. Лицо муллы – замкнутое, затаенное… Мальчик, черный, как галчонок, оборванный, цепляется за БТР, хочет прокатиться…

Скалы. Обветренные, серые, неприветливые… Как пчелы с острыми жалами летят из-за них пули, щелкают по бортам бронемашины. Под треск автоматов падает Витек, скрученный от боли. Твое горло издает уже не крик, а надсадный вопль, звериный и страшный:

- Гады! Суки! Убью!!!

После боя был жалкий, юлящий пленник… Майор бьет его долго и методично и пленный сильно кричит и замирает, окровавленный, с багровой пеной у рта.

Кто-то пытается остановить майора:

- Не надо! Брось эту обкуренную сволочь!

Офицера хватают за руки…

Внутри твоего тела – огненный, раздражающе катающийся ком…

Подхватился, жмурясь от утреннего солнца, захлебываясь от потока солнечных лучей.

- Намаялся, бедолага, - слышен голос внизу. – У тебя не сон, а сплошное мучение. Сон отдыхом должен быть…

Сергей протер глаза. Поезд мчался сквозь утренний мигающий лес. Пассажиры уже проснулись и сновали с полотенцами, шуршали газетами, хрустели бутербродами. Движение поезда и мирная суета успокоили Сергея.

Он вышел в тамбур. Здесь пахло мазутом и дымом. Сергей попил невкусной теплой воды и щелкнул дверью.

В тамбуре стоял юноша с птичьим лицом, едва покрытым нежным пухом. Он постоянно оглядывался, видимо прятался от назойливой мамы и хотел курить.

Сергей усмехнулся.

- Ну, что, закурим?

Юнец с готовностью вынул из кармана примятую пачку:

- Классные, болгарские.

Сергей небрежно кивнул и затянулся дымом, выпростав плечи, сразу заполонив собою все пространство. Юноша курил неловко, временами покашливая.

В тамбуре показалось круглое озабоченное, заспанное лицо. Юноша тут же смял сигарету ногой. Но мать успела заметить.

- Покуриваешь, значит! Я все отцу скажу. Вот какой есть, такой и останешься, не вырастишь больше…

- Да вырос уже, – раздраженно ответил юноша и торопливо вышел вслед за мамашей.

Сергей рассмеялся, вспомнив себя, и глянул в окно. Проносились перелески, редкие темные ельники, синела озерная гладь. Краски были нежными, ласковыми, временами почти однотонными, нет пестроты, яркости…

«Родина, - подумал он. Раньше об этом не думал, относился к этому скептически, с ухмылкой. А теперь сердцем все это чувствуешь. Какое счастье вернуться сюда, жить здесь, любить и радоваться!

…Тамбур шатало, стучали колеса…

Сергей вернулся в купе.

Сосед завтракал. Обрадовался, увидев его.

- Садись служивый, ешь, смотри тут всего столько! Сам не управлюсь! Небось, голодный? А в ресторан-то не пойдешь, с деньжатами туговато, знаю, сам был солдатом. Садись!

Сергея долго упрашивать не пришлось. Слюнки текли, в животе тянуло, а тут такая роскошь – жареная курица, яйца вкрутую, сметана, свежие огурцы, лук, розовое румяное пахнущее сало…

А говорливый симпатичный пассажир, вытирая начинающие седеть усы, продолжал:

- Вот выпить хочу, а не с кем.

И добавил тихонько:

- Ну что, сержант, не составишь мне компанию?

Сергей угрюмо и небрежно кивнул и уже через секунду сосредоточенно захрустел огурцом.

В последнее время он ощущал себя хмурым, неразговорчивым и был недоверчив к людям. Но сосед располагал его чем-то неуловимо родным, братским, видимо сам был из простых, честных трудяг.

- Из Афгана?

- Оттуда.

- Сразу видно. Пострадал?

- Был ранен. А, в общем-то, обошлось. Бывает и похуже.

Сосед разлил по пластмассовым стаканчикам водку.

Через полчаса Сергей уже уверенно рассказывал.

- Сразу попал в учебку под Ташкентом. Там начался весь этот дурдом. Из нас делали советских воинов – героев, заставляли по много часов по плацу шагать, ногу держать, а то и ползком… Марш-броски, стрельба, полоса препятствий. Все бы ничего, так унижали нас страшно! Оскорбляли, били постоянно, сволочи… Помню в первый же день, когда пришивал погоны, ниток у меня не хватило. Я видел у сержанта целый моток и залез, значит, в его тумбочку и давай там шуровать! А тут он возвращается… Здоровый такой, рыжий детина. Налетел! Один удар, второй… Я ударился головой о кровать, пошла кровь. А ему плевать, он меня под зад – очко драить! Вечером – на кухню, картошку чистить. Чистили до трех ночи. Издевались над нами, гады. Били «в душу». Это так у них бить в металлические пуговицы. Тот не солдат, у кого пуговицы целы. Отжимались в туалете. По часу в противогазах бегали – всякое было! Но стрелять и водить научили! Был у нас один хороший человек – майор Мудров, специалист по дзюдо и боевому самбо. Он и каратэ неплохо знает… Он кое-чему научил, на всю жизнь пригодится. А главное – терпеть научил. Все переносить, все тяжести, беды, на лучшее надеяться. … Ну, а потом бросили нас под Кандагар. А там такое. … Зачем воевали – никому не известно. Все это сказки – про интернациональный долг и прочее… Кому-то нужна была эта бессмысленная война…

Сергей задумался, глядя в окно, потом разлил по стаканам водку.

- Давай помянем…

А вскоре захмелевший сосед изливал душу.

- Окончил институт, стал прорабом на стройке работать. И вот появилась у меня секретарша. Красивая такая, ладная, статная, все при ней... Все в брючках ходила, глазками голубенькими стреляла да бедрами вертела. В общем – приворожила она меня! Втюрился я – по самые по уши! Поженились, значит, все как положено, дети пошли. Двое их у меня – дочка и сын. Вроде начали жить хорошо – дружно и весело. Я счастливый ходил, прямо на седьмом небе, ее на руках носил. Деньги все на нее тратил. Путевки там разные доставал. А она, оказывается, не только на работе крутилась, но и еще кое-где. … Все после работы к подруге захаживала. Так мы прожили вместе восемь лет, и вот я застаю ее дома с каким-то паршивым худосочным студентиком. Оба – голые… Крик, ругань, развелся. Так она и живет с ним и дети с нею. Любит она его, значит. Да как же так, а? Я же для нее столько… Вроде ж хорошо жили… Быть может я чего-то не понимаю! И вот я один теперь, выходит… Живу на квартире, работаю, скучно. Уже пятый десяток. Жены другой так и не нашел. Так, есть разные знакомства, делишки амурные, для разнообразия. … Все строю, строю… Дети ко мне ходят, особенно старшая, Настюша, помнит она еще наши счастливые времена. Теперь думаешь – зачем жил, мечтал, надеялся, любил? Все ведь прахом пошло. Так и умру один. А кажется, живи себе – ни хочу. Жрать кругом – навалом. Денег – хватает. Народ сытый, ленивый, ни черта не делает. Все кругом бухают и жрут! Думаешь, неужели это все, край, конец жизни. И больше счастья нет. Грустно…

Он склонил голову, тяжело вздыхая.

За окном потемнело. Заблистали далекие зарницы.

… Ночью Сергей стал прощаться.

- Мне выходить.

- Ну, ты заезжай, Серега. И крепись, жизнь еще и не так помнет!

- Держись и ты, дядя Ваня.

Сергей вышел в полумрак, залитый огнями.


***

Первые шаги по родному городу, гулкие и быстрые, после долгих лет скитаний запоминаются надолго, приносят ни с чем, ни сравнимую радость. Сергей легко ориентировался в слабо освещенном пространстве, узнавал старые места – скверы, площади, длинные улицы, освещенные тусклым золотом фонарей, блистающие витрины магазинов, кинотеатры, школа…

На востоке уже серело, город постепенно становился пепельным, затем свинцовым. Зазвенели двери, зашуршали метлы дворников, проехала голубая моечная машина, поливая тротуары, задвигались троллейбусы, тяжело громыхая прошли самосвалы. Солнце выглянуло из-за высотных домов, пронзило прохладный воздух острыми стрелами лучей, сияюще заиграло в стеклах домов и магазинов. Свобода пахла весной. Жизнь обещала впереди что-то чудесное, радостное, хорошее. Вверху в небе, отточенном из ляпис-лазури, парили птицы.

Казалось, что может быть лучше этого мира, этих домов, улиц, этих птиц, таких же, как он – легких и свободных.

Сергей вошел в распустившийся молодой зеленью парк и присел на влажную скамейку. Смотрел на солнце, на тихие просыпающиеся дома, оживающие улицы, заполняемые мирными полусонными людьми. Люди торопятся по своим делам, а вечером придут к своим близким, к родному, тщательно созданному за эти годы очагу, где можно тихо отдохнуть и отдать себя всего любимым людям. А еще в этих домах спят тихие, наивные и счастливые люди, обнимая своих любимых, и никто из них по - настоящему не знает, что такое страх и смерть. Ибо читая об этом в книгах или смотря в кино, они этого не чувствуют, они глядят на это со спокойствием дерева, а ведь нет ничего страшнее смерти, страха погибнуть, видеть своими глазами смерть близкого друга. … Быть может это, и есть высшее счастье – эта мирная жизнь, где можно любить, творить, растить, смотреть на эту вот машину, поливающую утренний асфальт, видеть крошечные радуги, вспыхивающие под струями воды, чувствовать запах утренних пробуждающихся свежеумытых цветов и деревьев, наблюдать за игрой листочков под струями ветерка, за серой кошкой, моющей лапой мордочку, глядеть на далекие причудливые облака, плывущие в ослепительно синем небе, любоваться развевающимися по ветру волосами девушки, слушать мирные песни…

Двое подвыпивших мужчин, обнявшись и пошатываясь, зашли в парк, напевая разудалую песню. Сергей поспешил уйти. Что-то недоброе кольнуло его при виде этих двух друзей. Да, и здесь в этом мире существует зло, оно искусственно создается, выращивается людьми, не хотящими этого мира и нужно победить это зло.

Девушка на остановке блеснула на Сергея зелеными глазами и в груди у него защемило. Вспомнилась Мальвина. Ее тогда не спасли… Еще не обладают искусством вырывать из черных лап смерти. Сергей явственно увидел тот маленький холмик земли на кладбище, который спрятал ее навсегда. Вспомнил ее мать, шептавшей ему в коридоре милицейского участка: «Обо всех ее делах – молчи! Никому не слова, а то сам сядешь! И он испугался! Испугался второй раз в жизни, не смог взобраться на новую, более высокую башню, чем та, далекая, окутанная туманом его детства. Он говорил, что оказался у Мальвины случайно. Что друзья ее занимались темными делишками, а какими – он не ведает!

Все те дни он прожил в каком-то подавленном состоянии, потом его переполняла ненависть к Янису, но тот исчез, растворился во мраке, откуда был родом...

Мать Мальвины куда-то уехала. Сергей в вуз поступать не стал, а пошел в автошколу, позже сев за руль старенького заводского Газа.

Он прекрасно помнил тот день, когда пришла повестка, будто протрубила труба. Он как раз шел с просмотра американского боевика с погонями, трюками и длинноногими красотками. Держа в руках маленький листик с предложением явиться на сборный пункт, он еще не знал, что попадет в Афганистан, а сердца спала тяжесть, стало легче на душе, появилась какая-то цель в жизни.

Через две недели поезд увозил его куда-то далеко, в неведомое. Прощаясь с городом и вспоминая былое, Сергей чувствовал острую щемящую грусть.


***

Отца он будто не узнал – тот как-то округлился, снизился, разжирел. «Постарел отец, - думал Сергей. – А ведь он когда-то гордился своей внешностью. Где же его начальственный лоск, гордая постава головы, взгляд свысока? Все куда-то ушло, кануло … Разве что чуть надменности осталось в этих плотно сжатых губах…»

Отец обнял его и заплакал, и Сергей чувствовал его полное, обрюзгшее, теплое, пахнущее мылом и свежестиранной майкой тело.

- Маша! - хрипел отец. – Быстро сюда! Радость, то какая у нас сегодня! Сын из армии вернулся. Из самого пекла, слышь, целый… Накрывай на стол!

Колыхнулось мощное рубенсовское тело в ярком халате, полное, сонное, улыбающееся лицо, бигуди в волосах.

Он не целовал ее, только кивнул. Для него она была никто. Развод отца Сергей пережил сравнительно легко, но мать часто видел во снах. Присутствие в доме чужой женщины тяготило его. При ней он чувствовал себя неловко, стесненно, хотелось куда-то уйти, спокойно поговорить с отцом.

Квартира после долгого отсутствия показалась ему маленькой и печальной.

Вот стол, за которым он занимался, вот книги, которые он любил, вот модель корабля, им собранная – и все это переставлено, изменено, чувствовалась чужая хозяйская рука, и это вызывало печаль.

Собрались на кухне. Отец после поверхностных вопросов и дружеских похлопываний по плечу, сразу как-то вырос, напустил строгость, слушая рассказ Сергея, а Маша глуповато улыбалась полной улыбкой, поддакивала и подкладывала тушеную картошку с мясом.

- Кушай, кушай, Сереженька, вон какой худой… Одни кости…

Выпили, закусили.

Потом долго стояли на балконе, вдыхая утреннюю прохладу, наблюдая колыхающиеся верхушки деревьев. Отец сказал:

- Отдохнешь немного, а потом я тебя в таксопарк пристрою. Как, пойдет? ... Есть там у меня верные люди. На «Волге» - то сумеешь?

- Да ты, отец, не бегай, не суетись, не проси. Я могу и снова на грузовичок пойти, в армии ко всему привыкаешь.

- И охота тебе зимой под машиной валяться! Дадут ведь какую-нибудь развалину. А здесь дело верное и заработать прилично можно. А там. глядишь, и в партию, и по служебной лестнице продвинуться можно.

Сергею не хотелось разочаровывать старика.

- Посмотрим.

День входил в свои права. Ван-гоговское солнце, ослепив, уползло на небо. По тротуару бежали школьники, спеша на зов звонка. Из окна доносилась веселая музыка, знаменующая собой приход свободы.


***

Днем Сергей прошелся по городу, ощущая на себе непривычную, не дисциплинирующую гражданскую одежду.

Город был наполнен гулом, сутолокой прохожих, равнодушными машинами и комфортом. От последнего Сергей уже успел отвыкнуть.

Витрины блистали на солнце. Он шел, бесцельно рассматривая какие-то вещи, задумчиво листая книги у лотков, что-то покупал, складывая в большой пакет. В парке на скамейке он рассматривал купленные книги и журналы.

Ходили голуби, сидела пожилая пара, а он вспоминал измученное лицо Мальвины. В голове бежали страшные мысли: «Найти бы этих мерзавцев, торгующих смертью, распоряжающихся, как игрушками, судьбами людей, достать всех этих сволочей и казнить, казнить всех лютой казнью… Месть, месть и только месть!»

Он выпил на углу в пивном автомате пива и подошел к остановке.

В автобусе его поразила сцена. Здоровый, наглый молодой детина в футболке и спортивной куртке, растолкав пассажиров, плюхнулся на сиденье, тут же раскинув крепкие ноги в спортивных брюках, пожевывая жвачку.

Толпа напирала. Какая-то женщина нависла над сидящим здоровяком. Тот заорал:

- Куда прешь на ноги, сука, повылазило?

Зажатая женщина, едва державшаяся на ногах, извинительным тоном ответила:

- Простите, но меня ведь тоже толкают.

- Толкают! А мне что за дело до того, что тебя толкают! Корова!

Сергея больно укололо внутри. Он дотронулся до плеча парня:

- Вы бы лучше место уступили!

- Что? Ротик свой прикрой, адвокат. Я сюда первый сел!

- Встаньте, - только сумел выдавить из себя мрачный Сергей.

- Да ладно, козел, варежку закрой! Едешь, ну и едь! Тоже мне нашелся, учитель.

Кровь ударила Сергею в голову, рука сжалась в кулак на здоровом плече мужчины. Затрещала куртка.

- Сейчас ты встанешь, сволочь, - прошипел он.

- Не нужно, не связывайтесь – встревоженно сказала женщина.

- Исчезни! – заорал мужчина, ударив Сергея по руке и дернув плечом. Этого было достаточно.

- А ну - ка в сторонку, - вне себя от злости и возмущения сказал Сергей.

В это время была остановка и толпа двинулась. Дрожащими худыми, но цепкими руками, Сергей схватил мерзавца и потащил к выходу. Тот упирался орал, но никто не мог отлепить от него Сергея, он его волок, как куль с мукой.

- Вон отсюда!

Изо всех сил он вышвырнул наглого мужчину на тротуар. Тот сразу же подхватился и, крича благим матом, бросился к автобусу.

Одним ударом четко в подбородок Сергей остановил его движение. Щелкнули зубы, и мужчина мешком упал на асфальт.

В этот момент водитель, видимо не желая быть свидетелем опасной драки, захлопнул дверь, и автобус тронулся, оставив на остановке отряхивающегося перепуганного пассажира.

Сергей, весь мокрый, поблагодарил за переданный пакет с книгами, привалился к закрытой двери, уйдя в себя, не обращая внимания на пристальные взгляды пассажиров.

Потом прошелся по городу, успокоившись, найдя телефонную будку, вынул блокнот и начал звонить друзьям.

Многих не было. Кто-то был еще в армии, кое-кто уехал в другой город учиться, кто-то работал… Нашел лишь одного Девяткина. Олег радостно приветствовал Сергея и просил немедленно приехать.

Договорившись о встрече, полный радостного предчувствия, Сергей поспешил к остановке. Происшествие постепенно забывалось. Веселилось майское солнце, пахло свежей зеленью.


***

Утренний пляж после зимы был ослепительно белым, сахарным. Вода еще пронзала холодом, купались только смельчаки, но Сергей, в отличие от длинного неловкого Олега, застывшего каменной статуей на берегу и боязливо пробовавшего пальцами ног воду, с удовольствием нырнул, энергично работая руками, превозмогая холод. Когда он вышел на берег, на ходу растираясь полотенцем, рядом с Олегом, бывшем в темных очках и сидевшим по-турецки, были две девушки.

- Знакомься, - сказал Олег. – Хорошие девушки.

Одна маленькая, миловидная, с соломенными волосами, щеголявшая в модном ярко-синем купальнике, представилась Ларисой, другая, более высокая, выглядевшая значительно старше, оказалась Майей. Она была брюнеткой с круглым спокойным лицом, в светлом купальном костюме и простодушно улыбалась.

После игры в карты, в которой Лариса неизменно проигрывала, Майя сказала:

- Ну что ты обижаешься, глупый цыпленок, это всего лишь игра.

«Глупый цыпленок» обиженно поджимал губы и опускал продолговатый носик.

Майя спросила Сергея:

- Ну как вода?

- Отличная.

- Цыпленок, пойдем, ополоснемся?

- Брр, я не моржиха, околею от холода.

- Куда ей, посинеет, как магазинная курочка – улыбаясь, сказал Олег.

- А мне хочется окунуться. Не проведешь меня?

Последний вопрос был обращен к Сергею. Ему показалось это знаком. Следовало оставить «цыпленка» наедине с Олегом.

Они спустились к блестевшей серебром воде. Песок ласкал пятки, река струилась с шепотом и музыкальным плеском.

- Ты всегда такой молчаливый и грустный? – спросила Майя.

- Я грустный? - удивился Сергей. – Ну, это, просто, ты не видела меня веселым… Поражен всем этим, потому и такой.

- Чем этим? – Майя некрасиво сощурила лицо, солнце било ей в глаза.

- Ну, всем, что свалилось… Небо, река, тихая и спокойная жизнь.

- А, я помню. Олег говорил, что ты с Афгана вернулся. Это правда? Ну и как там, страшно?

- Ну, а ты как думаешь? – спросил Сергей. – Как в аду … Но лучше давай не будем об этом. Вспоминать не хочется.

- Согласна. О неприятном лучше не говорить…. Давай пройдемся….

Они пошли по узкой кромке берега. У воды возились легко одетые дети, которых мамы, сидевшие здесь же, еще не решались пускать в воду. Мальчик запускал в изумрудной воде маленький белый кораблик, а две девочки лопатками копали в песке колодец и носили в него ведерком воду.

Майя шла впереди, и Сергей, глядя на колышущиеся на ветерке ее пушистые волосы, вдруг пронзительно в глубине души понял, чем был обделен все это время. Ему так захотелось опустить лицо в это море волос, ощутить их запах, почувствовать ее дыхание…. После Мальвины Сергею долгое время не хотелось думать о девушках, казалось, он забыл об их существовании на свете. О своих возлюбленных не раз говорили ему армейские друзья, показывали их фото, он же молчал о своей любви, слишком трагичный она имела финал.

Но сейчас, наблюдая, как мягко и упруго ступает Майя, какие гладкие и нежные у нее руки, Сергей думал о том, как хорошо, что эти руки никогда не будут держать оружия. Они будут носить ребенка, купать его и пеленать… Она – будущая мать.

Сергей думал об этом с нежностью.

«Почему я думаю об этом? Во мне пробуждается что-то поэтическое? И это после стольких лет жестокости и крови, грубости, грязи и смертей. Нет, это не просто инстинкт, это что-то высшее. Как хотелось бы, чтобы она была ХОРОШИМ человеком. Мне кажется, что женщина, мать не имеет права быть ПЛОХИМ человеком…. Боже, как я примитивно разделяю на плохих и хороших. Люди такие разные. И во мне самом столько намешано! И все же есть в ней что-то такое, что цепляет, что нравится, заставляет надеяться…. Но что?»

- Ну что ты опять молчишь? Скупаемся за поворотом?

Сергей ухмыльнулся.

- А там ведь камни. Не боишься?

- Глубины? Или камней? Нет, что ты. Камни нагреваются, на них и позагорать можно. А плаваю я не хуже рыбы.

Майя действительно плавала прилично и составляла опасную конкуренцию Сергею. Сначала он плыл спокойно, медленно, плавными гребками, но, заметив, что она не отстает, заработал бурно, широко разгребая воду. Устав, перевернулся на спину отдохнуть. Она все - таки догнала его, хотя и запыхалась, глаза вылезали из орбит.

- Ах, чертяка, классно ты гоняешь, - сказала она.

Течение, медленно заворачиваясь, несло их тела.

«Как бы ей не стало плохо…. Они ведь все бабы такие, вдруг ни с того, ни с сего, расклеятся. Да и водовороты…», - думал Сергей.

И сказал:

- Ладно, Давай к берегу!

К берегу плыли не спеша, рядом, почти не разговаривая.

На камнях она, отдышавшись, сказала:

- А ты здорово плаваешь.

- И ты. Для девушки совсем неплохо. И ты – смелая.

- Я всегда была смелая, - ответила она, вытирая глаза и лоб, поправляя купальник. Глаза ее были сейчас неопределенного цвета.

- Откуда ты Олега знаешь? – спросил Сергей.

- Вместе учимся в институте. И Лариса тоже.

- Они давно с Олегом…вместе?

- Нет, недавно.

- Интересно учиться в институте?

- Не очень.

Она села, вытянув ноги, опираясь на руку, и бросила в воду камешек. Он подпрыгнул и с фонтанчиком брызг затонул.

- А почему же учишься? – Сергей тоже взял камень и забросил его далеко.

- А куда пойти? Так хоть архитектором каким-то буду. Будет дело.

- Но все - таки это не самое твое любимое дело?

- Не мое. Я сама знаю, что не мое. Я еще не нашла свое и не знаю, найду ли.

- Почему такое разочарование?

- Да мне кажется, будь у меня все условия и удобства, все равно скучала бы…. Тосковала бы по чему-то… неизвестному. Чего – то нет в мире, того, что мне хочется…. А ты чем занимаешься?

- Да вот, я так же ответил бы на твой вопрос.

Они переглянулись, и вновь он не мог определить цвет ее глаз. Какой-то зеленовато-синий.

- А к нам, почему, не идешь учиться?

- А зачем? Впрочем, не знаю. Буду думать.

- Но ты же о чем-то мечтал? О чем?

- Мечтал. На кораблях плавать мечтал. И непременно на парусниках. Ну, это детские мечты… Ну, а так…Разве еще автогонщиком. Люблю скорость!

Она посмотрела на него внимательно, даже с некоторой долей восхищения.

- Это здорово. Хорошо водишь?

- Да вот думаю в таксопарк устроиться.

- Туда трудно…. Хорошо, если знакомый кто будет. Да и работа не из простых.

Она едва заметно улыбнулась, и он смутился:

- Пойдем….

- Хорошо здесь загорать, - сказала она, не обращая внимания на его просьбу, удобно устраиваясь, поворачиваясь спиной к солнцу.

- Давай вернемся. Они заждались нас.

Она вдруг сказала:

- Туда нельзя. Я уверена, что они там целуются.

Сергей удивился:

- Где?

- Под прибрежной ивой. Там их место. Они всегда там целуются, что в этом странного? – сказала она, перебирая камешки.

- А нас, значит, специально отправили…. Ах, Олег, вот хитрец, - улыбнулся Сергей.

- Ну, да. Чтобы и мы были парой…. Понимаешь?

Сергей вздохнул.

- А что же здесь непонятного. Что же и нам тоже целоваться?

Она обернулась и, взглянув ему в глаза, подняла брови.

- А зачем же дело стало? – сказала еле слышно. – Или я тебе не нравлюсь?

Сергей смутившись, ответил незнакомым для себя самого голосом:

- Ты … совсем даже ничего, симпатичная, но чтобы вот так вот сразу. Я ведь тебя так мало знаю.

- Так тебе, что и паспорт показать?

Сергей посмотрел пристально на нее:

- Значит, поцеловать можно? – спросил иронично.

Она все так же лежала на спине, чуть согнув ноги и легко улыбнувшись, сказала:

- Можно.

Он осторожно придвинулся, аккуратно взял ее за подбородок и, ощущая ее волосы, тихо поцеловал в мокрые прохладные губы.

Она с готовностью подставила губы еще раз, и обняла его, приподнявшись. Поцелуй получился длинным, как в кино.

Сергей нежно прикоснулся к волосам Майи, перебирая их в руках, рассыпав по плечам.

Она вырвалась, изогнувшись, не спеша пошла к воде и нырнула, с шумом разрезав воду. Он наблюдал, как она плавала, и в воде белой рыбой струилось ее гибкое продолговатое тело.

Затем она вышла, как Венера из морских волн. Купальник телесного цвета тесно облепил ее развитую фигуру. Она казалась будто выточенной из слоновой кости. Она ушла за большой камень и, когда он приблизился к ней, сказала:

- Ну, вот, ты же хотел меня всю узнать. Увидел? Может еще и купальник снять?

- Нет, ну зачем же, увидят. Зачем ты так?

- Я знаю, о чем ты думаешь. Нет, я не из этих…. У меня был один парень, но только один. А с тобою целоваться я решила только сейчас. Захотелось.

- Ты всегда следуешь своим желаниям?

- Бывает. Иногда что-то сотворить хочется.

- Что?

- Ну, что-то экстраординарное. У меня часто такие идеи появляются. Например, вчера до смерти хотелось угнать машину и покататься. Именно в похищенной. А сегодня захотелось с тобой целоваться. Тебе это, наверное, непонятно?

Сергей хмыкнул.

- Не знаю. Чужая душа – потемки. А вообще-то ты кажешься странной.

- А я вообще вся рисковая. … Как говорит бабушка – бедовая.

Майя повернулась, оглядывая местность.

- А давай пойдем туда, к деревьям.

Сергей, повернулся, чтобы забрать одежду.

- Не надо, – остановила она его. – Оставь всю одежду здесь. Или боишься? Почувствуй себя свободным.

Сергей повиновался.

Они долго шли по песку молча, держась за руки, улыбаясь, подобные Адаму и Еве.

Пляж упирался в большой пустырь - белоснежный песок, утыканный кустиками и деревьями, качающимися под ветром. Песок был мягким, приятным, теплым.

Майя шла вся возвышенная, вдохновленная:

- Чувствуешь свободу? Мы ничем не скованы, наши тела свободны, наши души легки! Красота!

Сергей действительно ощутил прилив сил и необыкновенную легкость. Куда-то исчезла, забылась цивилизация. Они шли к древним деревьям, ветер усиливался, колебля на солнце блестящие ветви.

Майя подбежала к дереву.

- Давай влезем!

- А ты сможешь?

- Знаешь, как это здорово! Попробуем!

Она схватилась за нижние ветки, но не могла подтянуться, и Сергей помог ей, про себя отмечая, как он быстро привык и вовсе не удивляется тому странному способу отдыха, что предложила она.

Они вскарабкались на дерево, качая ветки.

- Как мы об этом забыли, утратили все навыки, а, Сергей? – говорила Майя, и в лице ее было что-то восторженное. – И как умели ловко делать это наши предки. Моя дальняя родственница из первобытного племени запросто махнула бы сюда.

Она полезла выше, и Сергей на мгновение подумал, что они, наверное, сошли с ума – голые, босые, жалкие и почему-то на дереве.

Но тут же забыл об этой мысли.

Она смотрела вдаль, крепко держась за ветви, упершись в ствол красивыми белыми ногами.

- Смотри, там дальше – какие-то брошенные сломанные машины. Пойдем туда….

Она тащила Сергея к машинам.

Это было апокалиптическое видение. Стояла тишина, нарушаемая лишь шумом ветра. Казалось, что на всей Земле больше никого не было.

На горячем от солнца песке были разбросаны заросшие бурьяном, исцарапанные мальчишками обломки грузовых и легковых автомашин. Некоторые из них представляли собой лишь одни кабины с повисшими дверями, разбитыми стеклами, в которых свистел ветер. Сергей и Майя ходили вокруг, заглядывали в застывшие мертвые осколки цивилизации, а затем сели на песок.

- Какая мертвая тишина. Я уже и забыл обо всем остальном, - сказал Сергей.

- Вот видишь, тебе хорошо. Мы должны слиться с природой. Мы, мужчина и женщина, начнем здесь новую жизнь.

Она встала, ослепительно улыбаясь.

- Я рядом с тобой, не забывай…

Засмеялась, запела какой-то простой мотивчик и помчалась, мелькая гибкой спиной, к одной из машин, прилегла на капот.

- Как тепло. Чувствуешь жар каждой клеточкой тела.

Он подошел, наклонился и стал покрывать ее поцелуями. Она охватила руками его спину, а взгляд ее растворился в безбрежном, далеком, манящем небе….

Вернулись они ближе к полудню. Олег и Лариса давно уже встревоженно их ждали.

- Ну, вы и загуляли, друзья. А мы вас ждем, волнуемся, не утонули ли вы. За мороженым сходили. Ваше уже почти растаяло в пакете.

Майя и Сергей, довольные, улыбающиеся, устремились к пище.


***

После такого необычного знакомства Сергей и Майя встречались довольно часто. Они не надоедали друг другу. Если с Мальвиной Сергей не мог быть долго – мешали различные обстоятельства, разница в жизненном опыте, интересах - через час они, как правило, исчерпывали друг друга. Майя же только дополняла самого Сергея, понимала его с полуслова. Было у них что-то общее, что - Сергей и сам не мог объяснить. Возможно, какая-то тоска, грусть по тому, что ожидалось, но не сбылось. Возможно – общая устремленность в поисках того неизведанного, что позволит раскрепостить и реализовать себя. Майя была совершенно не похожа на Зою, красавицу, которую нужно было оберегать, ревновать, острого языка которой нужно было поминутно опасаться.

Какой была Майя – трудно объяснить. Живая, непосредственная, безумная во многих своих идеях и поступках, она вдруг, в один момент, могла стать задумчивой и грустной, но с ней Сергей чувствовал себя легко и свободно, мог позволить себе любую шалость, сказать, что приходило в голову – она его понимала и принимала все на «ура».

Она могла несколько дней отсутствовать дома,а потом, вдруг явиться, как снег на голову и неделю никуда не выходить. Она могла вовсе забросить учебники и вдруг начинала настойчиво грызть гранит науки …

Но это вовсе не означало того, что у нее не было обязательств. Более честного человека, держащего свое слово, Сергей не знал. В любви они растворялись друг в друге, но задай им вопрос, любят ли они друг друга – это поставило бы их в тупик. Им просто хорошо было вместе – этого было достаточно. С Майей Сергей отдыхал, хотя иногда спрашивал себя: «А что же дальше?». И тут же старался выбросить все вопросы из головы.

Отец выполнил свое обещание. Сергей пошел работать в таксомоторный парк и после сдачи испытательного экзамена, ему доверили «Волгу».

Он быстро привык к новой работе и полюбил ее. В ней была своя романтика. Особенно нравилось Сергею работать в вечернее время, когда город был залит огнями, прохладен и пустынен, но еще полон жизни. Ему нравился мигающий, полутемный уют улиц, площадей и вокзалов. Он знал теперь город, как собственную ладонь, так как день-деньской мотался по нему, подвозя пассажиров, и даже представлял себя автором романа о таксистах в духе Хейли.

Домой он приходил поздно, уставший, заваливался спать, ему снились страшные, нервные сны, как правило, из прошлой жизни.

Как часто Сергей, возя деловых молодчиков, фраеров, плативших ему втридорога и никогда не бравших сдачу, сжимал руль от ненависти. Он ненавидел таких. Они напоминали ему о Янисе, о мерзавцах, вероятно преспокойно гулявших на свободе, и снова вспоминалась его клятва мести. «Я достану их, обязательно достану» - шептали губы. - «Они искалечили не только мою жизнь, а еще и тысячи жизней!».

Он начал осуществлять свой план. Мотался по ресторанам, барам, дежурил возле них в автомобиле, подвозя подвыпивших посетителей, вглядываясь в лица.

Как-то он решил навестить Седого.

Поехал на окраину города, нашел тот самый дом. Все вокруг изменилось: пустырь исчез, костром больше не пахло, и только вновь багряный закат блестел в стеклах домов кровавыми отблесками.

Поднялся по знакомой лестнице, вдыхая запах свежей краски. Дверь открыла женщина. Сергей попросил позвать мужа. Та удивилась:

- Но у меня нет мужа. Вы от кого, что вам нужно?

Сергей слегка растерялся:

- Три года назад здесь жил такой седой импозантный мужчина.

- Так они давно уже выехали, - вздохнула с облегчением женщина.

- Куда?

- А откуда мне знать…

Сергей вернулся разочарованный, уткнул голову в руль. Затем снова достал список ресторанов, баров и кафе. Где искать? Так можно всю жизнь ездить…. Как иголку в стоге сена. Поехать к Сидору. Для этого предприятия нужны осторожность и время. Сергей включил зажигание и рванул в центр.

… Вскоре появилась маленькая ниточка, зацепка. Она не могла, не появиться, так как он занимался таким делом, которое позволяет видеть множество разных людей.

Это случилось поздним вечером. Скоро надо было возвращаться в парк. Сергей мчался по городу, блиставшему желтыми огнями. После дождя в окно врывался свежий ветер. Пахло зеленью, лужами и корой деревьев.

Проголосовали и сели в кабину две девушки. Обе были достаточно легко и вызывающе одеты, в обтягивающих бедра узких и коротких юбках. Назвали адрес. Одна сразу склонилась над вынутым из сумочки зеркальцем, приводя себя в порядок, наводила помадой губы, а другая, причесавшись, строила глазки, улыбалась, закинув ногу за ногу в легких клетчатых чулках, косясь на Сергея в зеркало заднего обозрения.

«Ночные бабочки», - подумал Сергей. – «В «Интурист» едут… Говорят, там им перепадает хорошая валюта».

Они вышли, посмеиваясь, сказав «чао, красавчик», а затем разболтано и нелепо заковыляли на длинных тонких каблуках-шпильках к гостинице. Сергей понаблюдал за гостиницей, слышал, как они ругались со швейцаром.

Затем поехал в парк. Его смена кончалась. Сдав кассу, он поговорил с механиком о машине и вместе с ним вышел из парка.

Шли в наползавшей липкой темноте. Остановились у фонаря, подслеповато мигавшего желтым глазом. Закурив, механик сказал:

- Опять тучи, месяц скрылся. Будет дождь. Эх, не помешал бы завтрашней рыбалке.

- У тебя завтра отгул?

- Да. Хочу порыбачить вволю. Даже если дождь пойдет, поеду. У меня плащ-палатка есть…. Ну, бывай!

Пожав друг другу руки, они разошлись.

Сергею предстояло идти через старый парк. Он привычно ступил в густую сень деревьев, кустов. Редкие фонарные лучи выхватывали из зыбкой темноты скамейки и цветочные головки. Пахло свежей листвой и лужами.

Сергей чувствовал усталость, поэтому шел не спеша, задумавшись о своем, и не сразу различил сзади быстрый топот. Кто-то догонял его. Сергей не успел обернуться на чужие шаги, как тут же получил сильный удар по голове. В глазах блеснули искры, за воротник потекла горячая струйка. Кто схватил его сзади за шею. Сергей заученно упал на колени и швырнул через себя нападавшего. Но еще один удар в спину окончательно свалил его с ног. Чьи-то наглые, быстрые руки шарили по куртке, залезли в карман, нашли бумажник. Сергей открыл глаза, чувствуя спиной лужицу крови под рубашкой, прилипшей к телу, увидел невзрачное заросшее темное лицо, узловатые руки.

Ребром ладони Сергей ударил по шарящей руке, а правой ногой – пониже пояса, в пах. Удар получился несильным, но все же незнакомец на мгновение согнулся от боли, поморщившись, его лицо теперь хорошо освещала выплывшая из-за тучи полная луна. Превозмогая боль, собрав все силы, Сергей вскочил. Встал, пошатываясь, но уже успел заметить действия второго. Длинноволосый парень метнулся к нему с ножом. Сергей мгновенно перехватил его руку, рванул себя, а сам быстро ударил нападавшего головой в лицо. Нож упал, длинноволосый завыл, скорчившись – лицо его заливалось кровью, медленно оседал на асфальт.

Сергей обернулся к первому, заросшему, и врезал ему двойным ударом: правой – в солнечное сплетение, а левой – снизу в подбородок.

Затем ощупал окровавленную липкую голову, достал из кармана платок, стал вытирать лицо и шею. Склонившись над скрюченными телами, ругающимися матом, он еще раз врезал тому, кто был с ножом. Затем быстро обшарил их карманы, нашел свой бумажник, забрал какие-то кольцо, брошь, несколько купюр, ножи, кастеты, авторучку.

Поднял первого нападавшего – тот казался старше и опытнее.

- Что, сука, вести в ментовку?

- Не, не надо, ой, болит…- мычал тот, свисая на руках, как мешок.

Схватив каждого за шиворот, он дал по очереди каждому под зад, и они повалились в кусты.

Сергей пошел, шатаясь. Голова гудела, тело ныло. Перед площадью он хорошо вытер лицо и куртку. Мрачно переждав мелькающие огни автомобилей, он перешел на противоположную сторону к телефонным будкам. Набрал номер Майи. Трубку долго не брали. Наконец послышался сонный голос Майи.

- Слушаю.

- Майя, это я, Сергей.

- Ты с ума сошел, я уже спала… Но все равно, привет.

- Со мной тут приключилось…

- Что?

- Да напали какие-то скоты. Еле отбился. А домой идти неохота, там мачеха, подумает бог весть что… А мне завтра с утра выходить, с шести на смену.

- У меня же отец дома. Правда он давно третий сон видит.

- А мать?

- В ночной. Ладно, лезь через балкон. Второй этаж, сможешь?

- Попытаюсь. Опыт небольшой…

- Давай, побыстрее.


***

Он долго мыл голову в ванной, вся раковина была в крови. Потом шипел, когда Майя обрабатывала раны перекисью водорода.

- Здорово тебя отделали, как в кино.

- Сам не понимаю, как влип.

- Давай я тебя забинтую. И сразу – в мою комнату. И сиди там тихо, не шуми, а то папочка проснется. Поесть я туда принесу.

Когда они пили чай в ее спальне, послышалось шлепанье тапочек.

- Маюшка, кто звонил? – раздался голос за дверью.

- Это ко мне звонили. Все нормально.

- А чего ты не спишь?

- Чай пью, есть захотелось. Иди, ложись.

Ноги зашлепали и все стихло.

Чтобы не тревожить отца, Сергей и Майя, погасив свет, вышли на балкон, и пили чай, наблюдая, как ветер нежно играет листвой, и мигают янтарные звезды, выглядывая из-за суровых туч. Сергей шепотом рассказывал о случившемся.

- Хорошо ты им врезал. Молодец! – сказала Майя и поцеловала его. Глаза ее пылали огоньком восторга.

Потом долго лежали в темноте.

Она прижалась к нему, положив голову на грудь. Река ее волос почему-то пахла сиренью….

Около четырех она его разбудила. Скоро должна была прийти мама, и Сергею необходимо было уходить. Майя стояла перед ним в полупрозрачной сорочке, красивая, как богиня. Как жаль, что он не может быть с нею всегда рядом, ощущать нежное, теплое прикосновение ее тела каждую ночь. Некому стеречь его сон, некому оберегать его покой…

Он встал, обжег ее поцелуем, и едва смог оторваться от ее губ. Одевшись, он вышел в утренний холод балкона. Набросив халат, она вышла вслед за ним.

Крапал едва заметный легкий дождь. С красноватых сосен, посаженных у тротуара, падали со звоном острые капли. Неподалеку с шумом пролетел поезд. Пахло хвоей и дождем.

С замиранием сердца она проследила, как он ловко спускается с балкона и исчезает в сером переплетении улиц.

К шести он пришел в парк. Как и все шоферы, Сергей работал через день, а сегодня вышел на полдня, чтобы подзаработать. В диспетчерской ему заполнили путевой лист.

Вскоре Сергей выехал к стоянке такси. Вокруг было пустынно и влажно.

Сергей выключил мотор, быстро протер стекла, поставив щетки, затем вытер пыль в салоне. Когда он вытряхивал резиновый коврик, бывший под задним сиденьем, его внимание привлекло маленькое кожаное портмоне. Оно завалилось за сиденье шофера. Очевидно, его потерял кто-то из вчерашних пассажиров. Сергей бегло осмотрел содержимое: приличная сумма денег, какие-то любительские фотографии небольшого размера. Наверняка будут искать. Сергей бросил портмоне в бардачок.

Находка портмоне заставила его вспомнить о тех деньгах, которые он отобрал у преступников, грабивших его. Он быстро пересчитал деньги. Получалось около пятисот рублей. Кольцо и брошь казались не слишком дорогими. Кастеты и нож Сергей выбросил.

После смены Сергей задержался в гараже, помогая товарищу осматривать забарахливший мотор. Но усталость давала о себе знать.

Уходя, он вспомнил о портмоне. Никто не искал его. Положив его в карман куртки, он захлопнул дверцу машины.

Дома от нечего делать он вновь рассмотрел содержимое. Деньги, бланки каких-то квитанций… Одна из фотографий упала на пол. Сергей поднял ее, и сердце его вздрогнуло – с фотографии, обнимая девушку, нагловато улыбался Янис.


***

Он тщательно перебирал в памяти всех, кто вчера вечером садился к нему в машину, ибо был уверен, что ранее произойти это не могло. Пассажиров было не так много, а память у Сергея была хорошая. Иногда он не помнил человека отчетливо, но запоминал присущую ему особенность или деталь. Он пришел к выводу, что фото, равно как и все портмоне, принадлежит одной из «ночных бабочек», которых он подвозил к «Интуристу».

Глядя на фото, он вспомнил одну из девушек. Она была невысокой брюнеткой. Это она строила ему глазки, бросая зазывающие взгляды, когда ее более высокая подруга красилась. Бумажник мог, конечно, принадлежать и подруге, а фото могло быть подарено на память. Но в любом случае Сергея интересовал Янис, а это была зацепка, которую нельзя проигнорировать. Сергей решил искать именно брюнетку, так как она запомнилась ему больше и именно она была с Янисом.

Следующим вечером, положив в задний карман джинсов толстую пачку денег, Сергей пошел в гостиничный коктейль-бар. Придав себе внушительный вид, заснув руки в карман джинсовой куртки, он проник за стеклянные двери.

Каменное лицо, маленькие тупые глазки удивленно и нагло уставились на него:

- Куда?!

Быстро сунув цементной морде купюру, Сергей беспрепятственно прошел в заведение.

«На иностранца я конечно мало похож. Что же приложу все усилия, чтобы убедились в обратном», - думал Сергей.

Под блистающим светом разноцветных ламп сидели немногие иностранцы. Заходили сюда и отечественные тузы, чаще всего те, у кого карманы были отнюдь не пустые, ибо цены здесь были сумасшедшие.

Сергей встал у стойки, заказал коктейль, оглядывая сидящих. Прежде всего, тех, кто сидел на высоких круглых стульчиках у стойки. Здесь было довольно много девушек, но мало кто из них походил на ту, которую он искал.

Он выбрал себе незаметное место в углу, в полумраке, оглядывал всех заходящих, стоящих и сидящих, заказывал себе то коктейль, то кофе. Ему подмигнула девушка, и он ответил ей ослепительной улыбкой. На небольшой эстраде сменяли друг друга какие-то певцы, раскрывавшие рот под фонограмму, акробаты, блюзмены, великолепно владевшие саксофоном или гитарой.

Время постепенно текло, прошло более двух часов. Сергею наскучило сидеть, он решил было уже уходить, зачислив сегодняшний вечер к числу неудачных, как вдруг двери закрыли и более никого не пускали. Начиналась ночная программа, о которой Сергей знал только понаслышке. Сначала вышла певица в прозрачном платье, которая довольно смело танцевала, звонко пела и вызвала бурю аплодисментов. Затем появилась группа, игравшая забойный тяжелый рок-ролл, сыграла две композиции, немного завела публику, но все же казалась не к месту. Гораздо лучше выступала группа в стиле «брейк-данс». Гибкие мускулистые парни совершали немыслимые пируэты, вертелись волчком на стеклянно-прозрачном полу. Сергей раньше знал об этом танце только понаслышке. Для того чтобы так танцевать нужны были сила, ловкость и длительная тренировка.

После выступления фокусника, угадывающего, что у кого в карманах, седой конферансье на ломаном английском пообещал стриптиз. Раздевавшаяся рыжая тонкая девица не вызвала большого интереса.

Сергей обратил внимание на количество «ночных бабочек», незаметно появившихся в зале.

Тем временем на эстраду выбежали девушки в узеньеих стрингах. Начали танцевать что-то огненное, ритмичное.

Все это вызывало у Сергея скуку. И стриптиз, и проститутки не вызывали у него приятных эмоций.

Сергей подозвал официанта и расплатился. Он устал и хотел уйти. Именно в этот момент одна из девушек на сцене, чернявая, крепко сбитая, привлекла его внимание. Она взобралась на плечи своей партнерши. Обруч над ее округлыми бедрами превратился в серебряный вихрь.

В ее лице Сергей уловил что-то знакомое. Девушка спрыгнула, прошлась, пружинисто покачиваясь, расставив руки, вызвав шквал оваций. Еще мгновение – она повернулась, свет прожектора упал на ее лицо, и Сергей почти привстал – она! Он механически бурно зааплодировал, подходя к сцене.

Девушки, закончив номер, скрылись. Сергей быстро прошел за кулисы.

Запутавшись в какой-то шторе, он все же смог выбраться в длинный коридор, по которому ходили люди в костюмах и какие-то полуодетые личности.

Толстяк-конферансье подошел к нему и спросил по-английски:

- Что вам угодно?

Сергей молча показал ему на уходящую вдаль по коридору чернавку.

- Я хотел бы поговорить с этой дамой, - сказал он, тщательно подбирая английские слова. Уроки Мадонны не прошли даром!

Толстяк посмотрел в его глаза с некоторым подозрением. Сергей всучил ему несколько купюр. Толстяк расплылся в улыбке:

- Я поговорю с дамой, господин. Думаю, все можно устроить… Вы подниметесь в свой номер?

- Нет, - отрывисто бросил Сергей. Он старался произносить как можно меньше слов.

Конферансье скрылся.

Когда он позвал его в комнату, девушка была там одна, одетая в шелковый халат, немного уставшая, но улыбающаяся. Она, конечно же, не узнала его.

- Очень приятно. Прошу вас, - она протянула руку для поцелуя.

Комната, куда привел его толстяк, состояла из кровати, небольшого шкафа, столика и роскошного трюмо. На столике блестели фрукты, бутылка вина, бокалы.

Сергей молчал, многозначительно улыбаясь. Она, приняв это за нерешительность, сказала на ломаном английском:

- Выпьешь со мной за знакомство? Как твое имя?

- Serge (Серж).

Она налила два бокала. Вино блестело янтарем и головокружительно пахло.

- А я Kate или даже лучше Катрин. Как тебе больше нравится.

«Как подойти к самому главному? Сразу с разгону, в лоб, не стоит - вышвырнут! Нужно, заручиться ее доверием, а затем попробовать осторожно расспросить о Янисе», - думал Сергей.

От выпитого вина слегка закружилась голова, и засосало под ложечкой.

Сиял слабый свет. За окном тихо дремал город.

Катрин улыбалась и тоже молчала. Запасы английского у нее видимо подходили к концу.

Сергей собравшись, старательно сказал:

- Какая чудесная ночь. Вы очень красивы. От вас кружится голова. Вы сегодня великолепно танцевали.

Он говорил по-английски и чувствовал, что она почти ничего не понимает, отвечая рассеянно «well», «yes», не сводя с него глаз. Глаза у нее были бархатные, нежные.

«Очаровывает», - подумал Сергей. – «Профессионально работает».

Чтобы как-то заполнить затянувшуюся паузу, он открыл коробку шоколадных конфет и, улыбнувшись, предложил ей, сам съел два финика в сахаре.

Она съела конфету, затем встала и легким движением сбросила с себя тонкий халат, оставшись в комбидресе. Подошла к кровати, уселась и плавным движением начала снимать чулки. Сергей закурил, делая вид, что наблюдает за ней, а сам нащупал в кармане портмоне.

«Что делать? Просто сказать, что я нашел ей принадлежащую вещь? А вдруг она откажется от нее. Спросить, кто с тобой на фотографии? А не пошлет ли она меня куда подальше? Ждать удобного момента? А когда он наступит? … Значит – играть до конца».

Она манила его к себе пальцем, соблазнительно улыбаясь.

Сергей положил портмоне на стол и шагнул к ней.

______________________________________________________________________


Глава 13. Таня. «Где же после этого надежда моя?»


Деревья застыли в ослепительно-белом снегу, словно оделись в торжественные бальные платья. Кроны спрятались под тяжестью хрупких белоснежных шапок, а ветви – нежные, плавные, певучие, словно в рукава оделись, принакрылись снегом бережно, трогательно застыв в прекрасных позах. Свои роскошные наряды имели елки, замерзший, сгорбившийся кустарник.

Тане нравилось трогать заснувшие ветки – они сразу оживали, и тысячи нежных искорок холодным игольчатым белым порошком осыпали лицо и шею, заставляя вздрогнуть, пережить приятную волну. Какая это ласковая пушистая радость – снег! И парк, застывший в снежном наряде – живая сказка! Белые сугробы, состоящие из мельчайших узоров, тихие и нежные, как сказочные ундины, искрят, переливаются на свету. Даже жаль ходить по снегу, боишься порушить эту сказочную волшебную красоту…. Ах, как хочется взлететь к этим молочно-белым верхушкам! Но, увы, нет полета, есть реальный старый низкий мир, хотя и кажущийся временами милым, и не вернуть уже былых чувств, огрубела, очерствела душа, крепкими цепями надежно прикована она к земле. И не разорвать цепи, не расправить более крыльев, не испытать чувства радостного свободного полета…. Нет…. Правда, есть зимний очаровывающий парк, есть скамейки, покрытые серебристыми коврами, есть начинающие во второй половине дня гореть изумрудные фонари. Есть она, Таня, радующаяся белым чудесам, гладящие холодные рукава томных елей, подсознательно, с горечью ждущая возвращения из этого мира.

Она отпросилась у Валерия в парк на десять минут, а сама уже почитай полчаса гуляет, не решаясь расстаться с красотой, а он ждет…. Его не уговорить пойти с нею, он не понимает белого ослепительного чуда зимы. Он суров и реален, как, видимо, большинство мужчин. Таня вспоминает Антона - вот бы кто порадовался зиме, развернул бы свои полотна, достал кисти…. Но он – это далекое, легендарное прошлое. Зыбкая и туманная сказка. Сейчас с ней рядом Валерий. Он внимателен к ней, но как-то холоден. Что с его душой? С его сердцем? Как будто в него попал осколок зловещего зеркала тролля из андерсеновской сказки, и сердце превратилось в кусок льда. Но, быть может она слишком строго судит его? Быть может мир ее изменился, жизнь повернулась другой стороной, показала иные свои плоскости, случился новый поворот. Все, кончилось детство, уходит юность. Черными копытами топчет мраморный снег, оставляя алый след… Ее молодость скачет вдаль белой кобылицей. Теперь она, Таня, принадлежит ему. С одиночеством покончено, есть о ком заботиться, быть кому-то нужной. Она сама так хотела этого…

Пошел снег. Таня ловит снежинки рукой, бродя по аллеям. Снег медленно падает серебряными звездами, и вот уже легкая метель вьется танцем бесчисленных белых птиц, порхающих медленно, легко и свободно….

… Она вышла замуж всего три месяца назад. До этого у них был бурный год любви, во время которого Таня так страстно хотела, чтобы Валерий всегда был рядом, чтобы она полюбила его, этого гордого красавца и могла торжественно идти с ним под руку по улице, а Сергей пожалел об упущенном. Валерий был импозантен, красив, умен и надежен.

Он долго и настойчиво помогал ей готовиться в университет. Во многом, благодаря ему, Таня поступила. Она поражалась его необыкновенной памяти и острому уму. И все это время Валерий трогательно внимательно ухаживал за Таней и, наконец, она сама решила положить конец всем неясностям положения. Она приняла предложение Валерия и ушла вся праздничная, гордая, оттого, что она, как и ее подруги по классу будет теперь замужней женщиной.

Таня всю ночь не спала, обдумывая их будущую жизнь, радовалась и плакала, доказывала родителям необходимость и необратимость всего происходящего, а они только склонили головы и засуетились с подготовкой. Отцу Валерий понравился, мама восприняла его появление без восторга.

- Уж слишком горд, - говорила она.

- Ничего, мамочка, - шептала ей радостная Таня. – Вот увидишь, тебе он понравится.

Таня готовилась к свадьбе с радостным чувством подъема и обновления. Она испытывала радость, когда ставила свою подпись в загсе, но когда делали свадебные снимки, ей вдруг стало страшно. Она глянула на Валерия, на его сосредоточенное, замкнутое, как будто лишенное эмоций лицо и, вдруг, только теперь явственно ощутила, что ей придется жить рядом с этим человеком всю оставшуюся жизнь, что отныне она будет лишена одиноких, свойственных только ей радостей, и свобода ее теперь будет весьма ограниченной. Удивительно то, что она думала об этом давно, но поняла только лишь сейчас… Почему?

За пиршественным столом она сидела грустная и внутри тревожная, хотя внешне расточала улыбки, радостно приветствовала гостей, хлопала в ладоши и танцевала. Она пила, не пьянея, и черной птицей билась в душе тревога: «Что же я делаю? Люблю ли я его по - настоящему?»

Валерий был бодрым и энергичным. Он много говорил с друзьями, пил, рассказывал Тане что-то интересное, а Таня думала о том, что ведь он будет отцом ее детей! Боже, как она была глупа! Она ведь не уверена в своей любви!

Влюбленность – это ведь еще не любовь – как она много читала об этом!

Под конец этого тревожного и разноликого дня, она, поговорив с подругами и родными несколько успокоилась. Такова судьба всех. Все идут под венец и плачут! Раньше об этом надо было думать, а теперь принимать то, что дает ей судьба! Что будет, то будет…

Предстоящая первая брачная ночь чудилась Тане венцом всех отношений женщины и мужчины. Это ночь близости, ласки, любви и доверия. Ночь, когда снимаются все покровы и обнажается правда, но правда у Тани всегда соседствовала с поэзией. Она еще не говорила Валерию, что она нетронутый, несорванный никем, не обласканный цветок. Отношения с мужчиной ей представлялись нежными, ласковыми, с поцелуями, от которых горячеет тело, неистово вскипает кровь, охватывает истома – то, что она переживала, о чем думала, будучи девушкой. Она помнила объятия Сергея, его поцелуи, огонь, просыпающийся в ней… Она надеялась на радость!

Действительность несколько отрезвила ее. Резкость действий Валерия, одним махом завладевшего ее телом, убила всю поэзию близости. Его руки, забыв о такте и нежности, швырнули ее тело вниз, в кроватные перины, жадно срывали молодые побеги, плоды с ее урожайного, щедрого тела. От этой ночи Таня запомнила лишь мокрое лицо мужа и острую боль. Исчезли приятные, покалывающие искорки, остались досада и скука, покорность с мыслью «через это проходят все». И получились как бы две картины жизни: первая – дневная, спокойная, с нормальными человеческими взаимоотношениями, вторая – ночная, неприятная, связанная с чем-то насильственным и плачевным.

Позади был медовый месяц, машина, подарок его родителей, гордость Валерия, умевшего водить, и радость Тани, подставляющей руку свежему ветру, знакомство с родственниками и друзьями Валерия, поступление на заочное отделение филологического факультета. Но вместе с радостями в новую Танину жизнь вошли и неизбежные огорчения, обиды, неприятности. Пожалуй, всего этого было больше, жизнь повернулась новой стороной, более прозаической.

Таня, как могла, старалась с самого начала быть хорошей женой, заботиться о доме, вовремя выполнять все домашние дела. Но ее отталкивала некоторая излишняя рационалистичность и эмоциональная сухость Валерия: он был оказывается совсем другим. со своими идеалами и интересами, так не совпадавшими с Таниными и необходимо было притираться, привыкать друг к другу, а это возможно только на взаимном уважении, чего порою не хватало…

Таня взяла со скамейки горсть снега. Он обжег руку, лежал неподвижной шапкой и тихо умирал, тая сквозь пальцы. Капли бледными пятнами мелькали в воздухе и падали в белоснежный наст. Деревья скрипели от снега и временами сбрасывали свой тяжкий груз. Снег опадал тяжелыми волнами, или сыпался в остро-холодном, прозрачном воздухе рассыпчатой нежной пыльцой.

Таня вновь думает о нем. Каков он? Она никак не может привыкнуть к нему и к своей жизни. Он вызывает у нее разноречивые чувства.

Таня обращалась к своим давним друзьям – книгам. Они утешали, выдвигая десятки версий любовных историй, но о счастливой семейной жизни не могли поведать.

Таня идет по аллее и слышит автомобильный сигнал. Они едут в гости к знакомым, и она так не хочет туда ехать, ибо чувствует, что там ей будет скучно. Вновь какие-то серые люди, выпив, будут пошло острить, неуемно сыпать анекдотами, в лучшем случае – вести очередные длинные и скучные разговоры о ценах, машинах, дачах, шмотках, деньгах. Вновь будут сплетни, а потом карты, а после недовольный Валерий будет выговаривать ей в машине, почему она такая грустная. И вновь она наденет маску, будет улыбаться, скажет, что она просто устала, а так в общем – все в порядке. Она не сможет объяснить, что ей хорошо только с теми людьми, которые кажутся ей интересными… Нет, он все - таки совсем другой. Очень далекий…

- Таня! Ну, долго ты там?

- Уже иду, Валера, иду.

- Да что там можно смотреть? Вот поедем к Вите видик смотреть. Вот это класс! Отличное американское кино!

- Ой, меня это как-то не очень интересует… Ну ладно, иду…

Таня аккуратно села и захлопнула дверь машины, отчего взлетели и закружились легкие снежные пушинки. Заурчал мотор, заработали «дворники», медленно стал удаляться парк. Парк ее детства, ее юности…

- Что снова такая грустная?

- Не знаю. Хотя, в общем-то, мне хорошо. Погода хорошая.

- Ну, уж совсем, хорошая! Снегу навалило – не выедешь, колеса буксуют. Надо будет цепи на шины поставить. Ну, что опять голову опустила? Вот в музей пойдем скоро, ты просила…

- Спасибо, с удовольствием!

- Маман тебя не терроризирует этой кухней?

- Вчера учила делать тосты. Очень легко, тостер есть.

- Не строговато к тебе относится?

- Да нет, что ты. Это тебе так кажется. Все нормально. Смотри, как летят звездочки снега!

- Что? А снег… «Дворники» плохо работают. Курить не хочешь?

- Что ты, ты же знаешь, я никогда… Валера, ты уговариваешь меня вот уже какой день. То пить меня учил…

- Я хотел бы, чтобы моя жена все умела и все знала. Многие женщины из нормальных семей курят. Это считается модным.

- Значит те, кто не курит – из ненормальных семей? Под ненормальностью ты понимаешь скромность существования? Раз нет должности, человек рабочий, живет скромно, степеней и должностей не имеет то он уже низкий человек?

- Ну что ты сразу сердишься?

- Я работала на заводе и знала многих хороших, порядочных людей. Многие из них лучше и честнее, чем те, кто из семей аристократов.

- Я хочу, чтобы ты наконец-то забыла о том, что ты работала на заводе. И никогда не вспоминала об этом. Особенно при людях.

- Почему?

- Потому, что там работают люди, чей интеллектуальный уровень гораздо ниже нашего. Работяги, елки - палки! Пьяницы и лентяи!

- Ты не прав! Я тоже из не самой богатой семьи и знаю круг таких людей. Многие из них хорошие, достойные. Конечно, согласна, есть и пьющие, но это… общее горе. Не считаю, что работа на заводе как-то испортила меня, я даже горжусь этим.

Валерий примирительно рассмеялся:

- Вот ты, какая у меня, рабочая косточка… Ну ладно!

Он положил руку на ее плечо.

- Валера, а помнишь, когда у нас медовый месяц был, мы в Ялте видели, как женщина сразу две сигареты курила… Пожилая такая.

- Помню. Давай завернем сюда, я хотел бутылку купить. Не с пустыми же руками в гости.

Перед ними остановилась застывшая в цветных огнях витрина. Валерий вышел, хлопнув дверью, оставив за собой табачный запах, растворявшийся в нарядно-кожаном пространстве. Таня думала о том, как все ей это чуждо… Бардачок для мелких вещей, пепельница, кнопочка для зажигания света, блестящие приборы, хрустящие ремни, застывший драгоценным янтарем рычаг скоростей, модный журнал с кинодивой на обложке, оскаленное лицо лилипута, прикрепленное к стеклу, демонстрирующие разинутую пасть с колбасным языком всем, кто отстал… Она вдруг подумала, что он не вернется – так долго его нет, и как она будет искать его.

«Что за чушь?» - подумала она. – «Просто я никак не привыкну к этой новой жизни… Лезет же всякое в голову».

А за темными провалами окон все сыпал снег, наряжая белизной тротуары, деревья, дома, одевая в белое прохожих, становясь у витрин, под лучами электрических ламп красновато-желто-серебряным.

Валерия не было. Мимо проходили люди, косясь на машину. Тане стало жутко, она потрогала упругий руль, поджав губы.

Наконец-то появилась знакомая решительная тень, с продолговатым пакетом.

- А вот и я! Соскучилась? Взял почти - что по блату. Смотри «Фрамбойс» - малиновый ликер. Франция! Вот это цивилизация, смотри какая этикетка! А у нас вечно налепят какую-то ерунду. И бутылка из тонкого, нежного стекла!

- Хорошо. Еще не пила такого! Вкусное?

- А вот попробуешь! Двинули?


***


Вечером Таня склоняется над дневником. Она никому никогда его не показывает. Это ее мысли, ее душа. Таня нервно машет ручкой, припоминая события.


Из дневника Тани


16 января

Сегодня выпал снег. Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном метет неистовая пурга. В такой вечер приятно выбежать на улицу – снег бьёт в лицо, липнет к щекам. Улицы и дома в белых одеждах.

Была сегодня в своем парке. Очарована хрустальными деревьями. … Жаль, что нужно уходить. Муж задумал идти в гости. Не хотелось, но пришлось поехать…

…Стол был неплох: дорогая сухая колбаса, салат, шпроты, сыр голландский, хорошее вино. Гоша и Тина кажутся добрыми, радушными хозяевами. Тина прекрасно выглядит в темно-вишневом, с блестками, вечернем платье, оставляющим плечи открытыми. Она часто поглядывает на Валеру, и вообще, говорит с ним, как с очень близким и старым знакомым.

Я больше наблюдала и слушала, редко вставляя отдельные фразы. Гоша поглядывал на меня, а затем пригласил танцевать. Я улыбалась, что-то говорила ему, а сама попутно разглядывала комнату. Валерий танцевал с Тиной, а потом они долго о чем-то говорили, сидя на диване. О чем? Вспоминали, наверное, то, чему оба были свидетелями. Смеялись, даже забыли о нас. Вскоре к ним присоединился Георгий, подошла и я. Тина была в центре внимания, вела себя раскованно, видно много выпила…

Вообще в гостях было неплохо, но отсутствовала какая-то теплота и сердечность. Приехали домой поздно. Валера сразу же уснул, а я и рада. Завтра рано надо быть на занятиях. В голове полный сумбур.


20 января

Дни идут за днями, складываясь в месяцы и года. Года бегут все быстрее, пролетают, подобно птице за окном. Люди живут, любят, ненавидят, плачут и смеются, работают и отдыхают, а потом уходят в небытие, давая жизнь другим. … Мечтают, творят. … Воплощают мечту в жизнь. Если удастся сделать это наполовину – жизнь прожита недаром! Если удастся сделать большой вклад – помнить будут долго, твоя душа, мысли будут бессмертно лежать в книгах, изобретениях, в общем – во всех творениях твоих рук и ума. Кости твои сгниют в земле, а душа будет существовать еще долго. … Во имя чего я живу? Все последние дни много думала об этом. Во имя того, чтобы растить детей? Да, это важная миссия матери! Но для этого должен быть любимый человек. Страшно признаться, но его нет!!!! Как найти свою любовь, как воплотить мечты в жизнь?


19 февраля

По – видимому, я потихоньку осваиваюсь с новой жизнью. Раньше была измучена и обилием семинаров, и необходимостью тщательно к ним готовиться, а также большим количеством домашних дел: стирка, уборка, покупки в магазинах, готовка завтраков, обедов и ужинов. Теперь начала успевать – сама удивляюсь! Привыкла к поздним приходам Валерия, к его заходам к друзьям – между нами уже нет той напряженности, которая готова обернуться в скандал. Валера, приходя вечером, обычно внимателен и весел. Но он ужасно несамостоятелен, безынициативен, часто забывает купить хлеба или другую какую-либо мелочь, которую я попрошу.

Приходится мне идти самой, но побродить по пустынным вечерним синим улицам для меня приятно и важно. Я наедине с собой, со своими мыслями, планирую, обдумываю дела, иногда даю волю эмоциям и иду, либо со слезинками на глазах, либо с тихой радостью в сердце. Вечером магазин особенен, освещен желтоватым или призрачно голубым светом, мирно возятся уставшие продавщицы, пахнет конфетами, хлебом, деревянными ящиками и слегка рыбой.

Возвращаешься домой уже с иным настроением, с растущей готовностью ко всем сложностям жизни…

Валерий ленив и добродушен. Он не знает, как хорошо побродить по вечернему городу, пугает меня преступниками и пьяницами, молодыми сорвиголовами, потенциальными ухажерами. Ох, если бы я боялась этих бандитов, разве бы я осталась у Розы в тот вечер. когда в мою жизнь вошел Антон, разве бы я поехала на ту выставку, которую так нещадно разгромили. разве я бы пошла с Володей в милицию, пытаясь спасти его?

Я часто думаю об Антоне, жаль, что ни о нем, ни о Володе ничего не известно. Письма мои к Антону возвращаются. Значит вышел, живет где-то.

Так и разошлись наши пути – дорожки, у каждого своя судьба. А так хотелось бы иметь надежного друга, который всегда успокоит и поможет советом. Остается лишь мама, да изредка, папа. Они еще понимают меня, хотя и не до конца. А Розе не хочется говорить всей правды. Для них – я живу хорошо, у меня все в порядке….

У каждого своя жизнь, свои заботы и некому излить душу.


23 февраля

Сегодня так ждала Валерия, чтобы пораньше поздравить его, но он пришел поздно и еле держался на ногах. Где-то в гостях «отмечал». На мои поздравления и подарки он мало обратил внимания, сразу же набросился на меня, как лев.

Я пыталась шутить с ним, упрекала себя, что я эгоистка и не хочу доставить ему радость. Неужели он мне противен? Но он ведь насилует, да, просто насилует меня, не думая, о том, что чувствую я, превращаясь в бесконтрольное животное. Видимо он не может с собою совладать, в нем происходит какая-то остановка сознания, открываются врата страсти, он себя не контролирует…

После всего я лежу опустошенная, раздавленная, униженная, а он либо ест, либо спит. Унизительная обязанность женщины – терпеть такие муки! Я ему этого не говорю – боюсь обидеть.

Утром он всегда другой – вежливый, добрый. Но иногда по вечерам он приходит уставший: смотрит телевизор, читает. Глядишь – задремал, газета упала на лицо. Я радуюсь таким вечерам, как-то тихо и спокойно на душе…


3 марта

И все - таки Валерий сам по себе, а я сама по себе. Нет у меня с ним духовного родства. Да, он красив, временами я любуюсь им, он мне по - прежнему нравится. Но есть нечто, что отталкивает нас, разгораживая крепкой стеной. С ним интересно беседовать, но меня, как собеседника, он не ценит, слушает невнимательно…

А может я все это выдумываю. Может это и есть счастье? Ведь все сбылось: живешь тихо и мирно, квартира есть, его родители относятся неплохо, да что там неплохо, если даже машину на свадьбу подарили! И главное есть он – красивый и надежный. Так вот оно, счастье?

Господи, как же я могу познать его душу, коли в собственной разобраться не могу!


10 марта

На праздник он мне подарил полушубок, маленький, легкий, норковый. Я была так рада, целовала его, а потом долго смотрелась в зеркало…

Теперь и я буду не хуже других. Он пригласил много гостей. Пили и ели целый день, пришлось повозиться на кухне…

Он ушел провожать, а потом, вернувшись, пришел ко мне на кухню, легко хлопнул сзади: «Хватит, крошка, я жду тебя». Мне все это показалось таким грубым, что я чуть не расплакалась: «Валера, ты пьян, пойди, ляг, поспи».

«Ну, ты жена мне, или кто» - говорил он, едва ворочая языком.

Все мои мольбы об усталости ни к чему не привели. Мобилизовала все свое мужество, приняла душ, но внутри меня горело: «Ой, неладно что-то в наших отношениях. Насилие – страшная вещь!» …

Потом долго лежала, смотря на блестящий в буфете хрусталь.

На кухне громко капала вода из крана. На полу лежали брошенные вещи. Душа была опустошена!


15 марта

В последнее время много читаю о любви. Брала интересные книги у подруг, например, Франсуазу Саган. Удалось достать Петрарку, Элюара. Перечитываю Заболоцкого. Цветаеву, Тарковского, Бунина. … Очень понравилась «Твоя поэма» Семена Кирсанова. Какая любовь, великая, жертвенная! Как все в этих стихах восторженно, великолепно. … Где же ныне эта восторженность и поэтичность? Куда она девается после брака?

Взяла сегодня в библиотеке на пару дней под залог «Темные аллеи» Ивана Бунина. Сюда включены и некоторые ранние его рассказы. Углубляюсь в «Грамматику любви». Чудесный бунинский слог, музыкальность филигранно отделанных фраз. Его рассказам чаще всего присуща трагичность. Над рассказом «Солнечный удар» плакала. Главное для писателя не сюжет, а чувства и портреты героев. Чаще всего это женские портреты. Какой только не бывает любовь в его рассказах – и возвышенно поэтическая и рациональная, сухая и противоречивая, странная и вполне заурядная интрижка. Как же во всем этом разобраться? Рассказы смелые, чувственные, правдивые, эти и привлекают. Для Бунина любовь — это сеть, в которой есть и божеское, одухотворенное и грешное, земное.

***

озыРозы в тот вечер, Розы


Таня сидела на маленькой видавшей виды лавочке дачного поселка у домика Валериных родителей и наблюдала угасание молодого весеннего дня.

Во всей окружающей природе разлита свежесть, прозрачность, благоуханность. Природа пробуждалась ото сна, созревала, как древесный плод. В вечернем небе звонко заливались птицы, а солнце постепенно уходило, скрываясь за соломенной крышей старой хаты, посылая последние лучи черным свежевспаханным полям. Далеко за огородами, за горизонтом - небо, затянутое бело-серыми, слегка пушистыми облаками. Из некоторых хат вертикально вверх поднимается дым. Это заботливые хозяйки топят на ночь печь. Кошка, свернувшись калачиком, дремлет на пороге.

Между тем становится прохладно. Таня ненадолго идет в дом, чтобы одеть теплую куртку. В доме продолжается неистовое карточное сражение с соседями, которого Тане удалось избежать, проиграв первую партию.

Одевшись, Таня вновь ныряет в вечернюю тишину. Постепенно наплываютсумерки.

Раздаются голоса, смех – уходят соседи. В темноте слышны шаги – подходит Валерий.

- Выиграли! Таня, надули их, как молодых! Все - таки в карточной игре есть свой кайф, азарт, риск! Острота ощущений! Нервы щекочет, ум более изворотливым становится! Зря ты ушла!

Таня улыбнулась.

- Я рада. Молодцы!

- А тебе тут как? Опять посетила грусть?

- Мне хорошо.

- Как может быть хорошо, когда на душе грустно, черная меланхолия, скука. Не понимаю тебя. Я это состояние, близкое к ревам не люблю…

- Да нет, это не такая грусть, когда хочется плакать. Это хорошая, благодарная грусть, светлая печаль.

- Как там у Пушкина? «И скучно, и грустно, и некому руку подать».

- Не уверена, что это Пушкин. Скорее, Лермонтов…

- Да какая разница. Для меня они, Таня, все одинаковы. Люблю мужественную, сильную литературу, а стихов никогда не читал… Ты, знаешь, не понимаю я их. Может это и недостаток, но, этих сусальностей я не люблю. Ну, разве что Маяковский. … Вот это был мужик! И в универе я с трудом читаю, то, что из литературы дают.

- Из литературы сейчас под мое настроение больше подходит: «Печаль моя светла…»

- А! Вообще мне кажется, что эта филология на нашем факультете на фиг не нужна! Кстати, меня избирают секретарем комсомольской организации факультета.

- Поздравляю.

- Это очень выгодно, понимаешь? Это уже шаг по пути туда. … Наверх. … Ну что ты молчишь?

- Валера, я рада.

- А почему лицо опустила? Таня, я давно хотел тебе сказать… Ты глубокий и неисправимый меланхолик. Твои разочарования, печали и грусти к хорошему тебя не приведут. Пойми это и запомни.

- Глупости. Не могу же я все время беспрестанно радоваться. Я такая, какая есть. И вообще сейчас у меня хорошее настроение.

- Что-то не очень видно! Ну ладно, не сердись. Просто ты еще не привыкла ко мне.

- Может быть.

- Любой брак с этого начинается. Притирка. Совместная жизнь в браке сложна.

- Ты, Валера, мне иногда кажешься каким-то чужим.

- Почему?

- Говоришь ты хорошо, вроде бы все умно и логично, а на душу не ложится, сердцем не воспринимается… Это трудно передать…

Воцарилось молчание. Звезды постепенно исчезали на небе, заволакиваясь тучами.

Валерий сел рядом, тяжело вздохнул, а потом спросил немного раздраженно:

- Может, ты скажешь, что уже и не любишь меня?

- Не знаю. Любовь это другое, более возвышенное.

- Вообще, прекрати эти вздорные разговоры о любви! Это твои поэты выдумали! А люди просто друг другу нравятся и все. Уважают друг друга. На этом уважении и строится брак… будь он трижды неладен!

Таня посмотрела ему прямо в лицо и тихо спросила:

- А как ты считаешь, меня ты уважаешь?

- Я о тебе забочусь. Делаю подарки. Ты хорошо живешь, у тебя, Таня, есть и машина, и квартира, и деньжата кое-какие водятся…

- Но ведь уважение, это когда считаешься с другим человеком, уважаешь его мнение, желания, устремления.

- Значит, я должен прислушиваться к малейшим твоим желаниям и исполнять их!

- Нет, но видеть во мне человека. Мне тоже что-то нравится, что-то вызывает отторжение. У меня есть свое мнение. А ты видишь только себя.

Валерий встал. Какое время Таня смотрела в его широкую спину. Затем полуобернувшись, он сказал:

- Странные твои речи, Таня. И ты вся такая острая и колючая. Ты много думаешь о себе, много из себя строишь…

Он зашагал к дому.

Вечером Таня лежала в холодной постели, и слезинки танцевали в ее глазах. Валерий еще полтора часа назад ушел, не сказав ни слова.

«Ну почему я была так остра с ним? Ведь он по - своему не такой уж плохой человек. У него есть своя цель, свои ценности. Просто мы разные. Но, почему? А может это так и нужно…».

За окном гудел ветер, швыряя голые ветки в окно, и где-то далеко заливались собаки.


***

Валерий открыл ключом дверцу и сел за руль. Ехать домой не хотелось, а к Тине ехать уже было поздно. Он медленно тронулся, бесцельно петляя по улицам, размышляя.

Валерий давно сознавал, что кризис в отношениях с Таней приведет рано или поздно к катастрофе. Сознавал, но ничего поделать не мог, ибо стена непонимания росла с каждым днем, и сломать ее не было никакой возможности. Активный, живой от природы, общительный, он не понимал эту тихую, углубленную в себя и очень содержательную девушку.

Куда-то делось то чувство, которое он испытывал, ухаживая за нею. Он вспоминал их первую встречу в коридоре университета. Вспоминал, как испытал к ней сначала вроде симпатии, а потом и всепоглощающую страсть. В этой темноволосой девушке он почувствовал душу, но осознать и понять ее не смог. О богатстве ее души он думать не хотел. Его всегда покоряла ее внешность. Он был очарован красотой ее карих, доверчивых глаз, роскошью ее волос, гибкостью и правильностью рисунка ее фигуры. Охваченный страстью, он порою забывал обо всем, пытаясь добиться своей цели, но добиться этого смог лишь после свадьбы. Пустив в ход все свое очарование, переступая порою через самого себя, Валерий завладел ею. В ту первую ночь, он действовал со страстью неопытного юнца, хотя до этого уже знал женщин. Ему импонировал ее страх перед ним, ее покорность. Он помнил, как она стояла, чистая и открытая, а он быстро, не помня себя, овладел ее телом и причинив ей боль… С тех пор он регулярно срывал свежие плоды с юных и гибких веток, и сейчас, думая об этом, он чувствовал запах ее волос, аромат ее прекрасного тела.

Но затем его раздражала ее молчаливость или, наоборот, наивная восторженность. Она была совсем далека от жизни, «витала в облаках», и уж совсем не умела «поддержать компанию» в гостях, не разделяла его увлечений. Забьется в какой-либо уголок с книжкой, и вытянуть ее было невозможно. Промучившись два года, Валерий понял, что ошибся. Для него счастьем стали дни, проведенные вне дома.

В это третье лето их совместной жизни они уже не поехали отдыхать вместе, что было ранее их традицией.

Но начало этого, третьего совместного их года для Валерия ознаменовалось еще одной страстью – он познакомился с Тиной.

Тина была старше Тани, давно и тайно была влюблена в Валерия. Он знал об этом. Тина казалась ему умнее и практичнее Тани. Трезвая и рассудительная, Тина умела поддержать разговор, показывая недюжинную эрудицию … В отношениях интимного характера она оказалась достаточно опытной и страстной. Он был без ума от ее легкого, спортивного, упругого, как пружина тела. Они встречались, когда Георгий уезжал в командировки. Тина как магнитом притягивала Валерия, и он в ней души не чаял…

Валерий выехал на набережную и остановился. Вышел из машины, вдыхая свежесть. Гладкая вода блистала золотом. Он стоял у парапета, наблюдая, как рыбаки ловили рыбу, тянули бечеву, звенели крючками и блеснами. Внизу о камни билась пустая бутылка.

В последнее время, после принятия в партию, жизнь обретала смысл, и Тина добавила в нее новые краски. Он теперь много уже не требовал от Тани, как это было раньше, в дом пришло видимое спокойствие. Но после очередной порции любви с Тиной на стареньком кожаном диване, внутри стояла какая-то горечь, не дававшая ему покоя…

В центре он остановил машину и в телефоне – автомате набрал номер Тины.


***

За эти два с половиной года семейная жизнь для Тани не была сплошной и страшной обузой, цепью сплошных неприятностей. Таня постепенно привыкла, несколько притупилась боль в груди, жизнь стала ровной, размеренной. Мягкая и уступчивая от природы, Таня быстро научилась выполнять обязанности по дому, даже преодолевая нежелание, подчиняя свою натуру собственной волей к дисциплине, вырабатывая в своем сознании святое чувство долга. Конечно, все было – и подгоревшие пироги, расползавшиеся сырники, и плохо выстиранное, пожженное в некоторых местах неумелой глажкой белье, и паутина в углах, и пыльная работа с сапкой на огороде, и тяжеленные сумки с продуктами, когда казалось, что отвалятся руки… Но все это было преодолимо.

Трудно было преодолеть растущие, входящие в привычку холодность и равнодушие в отношениях с мужем. Он больше не терзал Таню бесконечными гостями, не требовал от нее составить ему компанию в поездках, не надоедал выполнениями супружеских обязанностей. Он просто оставил ее в покое.

Он стал редко бывать дома, и поначалу Таня даже радовалась, но постепенно подобное их совместное существование начало ее тревожить. Она ждала неизбежной летней поездки к морю, где будет время поговорить и одновременно боялась ее.

Известие Валерия, что он достал только одну путевку и поедет отдыхать один, даже обрадовало ее. Она вздохнула облегченно, представив, что поедет к бабушке, на тихую Русалочью речку, где обжигающе прекрасна и таинственна природа.

Оставшись одна, Таня привела в порядок квартиру и уселась на балконе с книгой, наблюдая за проплывающими розовыми облаками, танцующим тополиным пухом, приводя в порядок свои мысли. В последние дни перед отпуском Валерий стал с нею удивительно вежливым и внимательным, делал подарки. Вечером приходил довольно рано и быстро засыпал, временами помогал ей по хозяйству. Таня улыбалась, наслаждаясь покоем и блаженством.

Телефонный звонок различила не сразу, ей казалось, что звонят внизу, в чужой квартире. Прошла в глубину полутемной комнаты и взяла трубку.

- Простите, это вы будете Таня? – зазвучал женский голос.

- Да, это я.

- Извините, быть может я вмешиваюсь в вашу семейную жизнь, но я должна передать вам некоторые сведения о вашем муже…

- Да? А что с ним? Какие сведения…

- О его тайной, скрытой от вас жизни. Извините, милочка, но ваш муж давно уже изменяет вам.

У Тани перехватило горло.

- Да, да. И сейчас он едет на курорт, с другой женщиной. Для вас это новость? - Что…, что вы говорите? Что за чепуха … Откуда вы знаете?

- Знаю. Крепитесь, не вы первая, не вы последняя…

- Это безумие… Вы ошиблись!

- Нет, ошибки никакой нет. Не верите – убедитесь сами. Через … тридцать девять минут с вокзала уходит поезд на Евпаторию, и вы можете лицезреть своего дорогого муженька, и эту змею, которая уводит его от вас. Он в четвертом вагоне.

- Да что вы чушь несете! – рассердилась Таня, про себя отмечая все же, как ее ладони становятся влажными. – Он уехал уже давно, в два часа дня и не в Евпаторию, а в Сочи.

- Вы мне не верите, - ухмыльнулся голос в трубке, - так поезжайте и убедитесь сами. У меня сведения надежные!

У Тани заныло сердце. Она отрешенно смотрела в окно на раздувающуюся под ветром желтую штору, на прыгавших по веткам воробьев и никак не могла прийти в себя.

- А кто вы такая? – спросила она вдруг молчавшую трубку. – Откуда вы его знаете?

После паузы и вздоха голос ответил:

- Ах, милочка, какая вам разница кто я… Ну, скажем, приятельница, товарищ по работе… Просто такие типы как ваш муж воображают себя высокоморальными, интеллигентными людьми. Они лезут в партию, делают карьеру, заслоняя путь другим…, впрочем, если вам все равно… пусть развлекается с другой. Но я бы на вашем месте это так не оставила. Не будьте дурой, хватайте такси – и на вокзал, поймайте их на горячем. Да поищите дома хорошенько, может записочку найдете или письмецо, не может быть, чтобы не было компромата. Желаю удачи!

Трубка вывалилась из рук Тани и повисла на шнуре, качаясь и гудя.

Таня тяжело села на диван и оглядела потемневшую квартиру. Она поверила этой незнакомой женщине. Мир перевернулся, пошли воспоминания, случаи, вызывавшие подозрения.

… Пожилой, суховатый водитель такси с удивлением смотрел на растрепанную, взволнованную девушку, умоляющую побыстрее отвезти ее на вокзал.


***

Белые пушинки медленно танцевали в воздухе…

Таня стояла у телефонной кабины на перроне и видела их в окне. Они беззвучно улыбались, о чем-то говоря, пили лимонад, а потом он поцеловал ей руку.

Таня швырнула в окно камень, который жалко скользнув по толстому стеклу, свалился вниз. В эту секунду поезд тронулся, и их глаза встретились.

Таня, с трудом сдерживая слезы, пошла прочь.

Поезд уносил растерянного Валерия в зеленую даль, окутанную сизым дымом, под звуки марша, доносившегося с репродуктора.

_____________________________________________________________________


Глава 14. Сергей. «Мне отмщение, и аз воздам»


Через неделю после происшедших событий трое «гостей» сели в его машину.

Был тихий и беззвучный вечер. Он уже устал и собирался в парк, но когда они бесцеремонно щелкая дверцами, расселись по сидениям, он, не глядя в их лица, привычно хлопнув по рулю, спросил, куда их нужно везти.

- За город, – небрежно бросил один из «гостей».

Когда они выехали к желтеющим в вечерней полумгле новостройкам, один из них сказал:

- Ты ведь хотел заработать?

- Вы от Катрин?

- Так нам верно передали? – уклончиво спросил тот же голос. – Ну что же, сейчас опробуем тебя на деле. Давай, жми к бару «Звезда».

Показались золотые окна бара. «Гости» попросили подождать за углом. Машина должна быть «на газу». Предупредили – ты уже наш, в деле, подведешь – пожалеешь!

Он сделал все, что просили. Ждал недолго, и когда они выскочили, сели в машину, он погнал, мчался предельно быстро, петляя по улицам. В конце концов, они вырвались за город и через двадцать минут въехали в дачный поселок.

Здесь у крайнего домика «гости» рассчитались с ним, бросив ему на сидение столько, сколько он мог заработать за полгода. Уходя, приказали держать язык за зубами, предупредив, чтобы их не искал – сами найдут, если будет нужен.

Ровно через десять дней проделали то же, но в другом месте.

Затем Сергею пришлось поучаствовать в ограблении кассира.

Один из членов банды долгое время работал в одной из строительных организаций, знал все входы и выходы, узнал примерную сумму денег, выплачиваемую в десятых числах ежемесячно.

Ровно в одиннадцать часов кассир и бухгалтер с двумя сумками и чемоданчиком – «дипломат» вошли в подъезд.

Навстречу спускались молодые спортивные парни приятной наружности. Мощный удар одного из «спортсменов» свалил бухгалтера на ступеньки. Лицо его залилось кровью. Сумка и «дипломат» перекочевали из одних рук в другие. Ошеломленная происходящим, пожилая кассирша закричала страшным голосом. Новый удар приковал ее к стене. От боли она потеряла сознание. Пальцы женщины намертво сомкнулись на ручке сумки, и вырвать ее не удалось.

Сверху по лестнице уже спешила помощь. Медлить более нельзя было, и, нырнув в цветную радугу выхода, грабители сшибли по дороге милиционера и скрылись на автомобиле.

Сергей высадил их у ближайшей станции метро. Вечером собрались в условленном месте, и Сергей получил свою долю.

Так постепенно он начал считаться «своим» в их кругу. Им нужны были такие ловкие и проворные парни, не трусливого десятка, падкие на деньги и готовые ради них на все. А Сергей изо всех сил, используя свои актерские способности, старался заслужить именно такую репутацию. Кроме того, он был неболтлив и в опасных ситуациях надежен.

Как-то они собирали дань с кооперативов, и кто-то вызвал милицию. «Рафик» служителей порядка засек их и устроил погоню. Хорошее знание Сергеем города, его ловкость, как водителя помогли оторваться от преследования во время кружения по боковым улочкам. Хорошо, что они предусматривали замену номера машины или заляпывали его грязью, иначе дождался бы Сергей гостей к себе в таксопарк.

Так началась для Сергея новая опасная и рискованная жизнь, где он занимал выжидательную позицию мстителя, внедряясь все больше в преступный мир. Но о Янисе он так ничего и не смог узнать. Узнал лишь о существовании двух криминальных группировок, одна из которых занималась рэкетом, другая – грабежами. Слышал еще и о существовании киллерской группы, но о торговцах наркотиками ничего не было известно. И все же тщательная спланированность проводимых операций говорила о существовании единого координационного центра. Видимо где-то далеко существовали могущественный шеф и его подручные, державшие в руках все нити. Они руководили группами, сбывали товар, снабжали людей оружием и фальшивыми документами. Но даже водка не могла развязать языки новых знакомых Сергея. Возможно, они вообще мало что знали.

Как-то Сергею довелось услышать о некоем таинственном Бородаче, занимавшемся рэкетом и заказными убийствами. Знала о Бородаче и Катрин, валютная проститутка, с которой Сергей познакомился при столь необычных обстоятельствах. По словам Кати, Бородач был связан с теми, кто наверху. Несколько раз он брал Катю с собою на вечеринки, где она должна была развлекать иностранцев, также имеющих связи с могущественным шефом, завязанных на наркотиках, вывозах ценностей за границу, а также русских девушек в бордели различных государств. В основном, это были люди из Румынии, Болгарии, Венгрии, Польши и даже Турции. На этих совместных банкетах бывал и тот, кто был с Катей на фото, и кого Сергей называл Янисом.

Но конкретно о нем Катя знала крайне мало и дел с ним не имела.

Итак, Бородач. Встретиться с ним было не очень сложно. Труднее заслужить доверие. Здесь нужно было приложить немало старания.

Сергей ни с кем, кроме Майи, не делился своими планами. Ей он доверял. Но сама Майя понимала его не до конца. Ей казалось опасными и ненужными все его дела и планы мести.

***

Как-то Сергей предложил Майе на несколько дней съездить к морю.

Выправив себе недельный отпуск на работе, он в гулком поезде умчался в синюю даль. Деньги у него были, и он щедро тратил их на девушку.

Они бродили по крымским горам и ущельям, купались в холодных ручьях, нежились на пляжах, ныряли в лазурных водах пенистого могучего моря.

Когда им надоели общественные пляжи, они уединились в лесу в палатке у горных скал.

Майя фотографировала Сергея, но тот был хмур, улыбался деланно, натужно. На душе у него был камень. Майя понимала, что все это – следствие происходящих в его жизни событий и вновь отговаривала его мстить.

Но он вдруг превращался в хмурого и злобного человека и говорил правильные и высокие слова:

- Пойми, это не только личная месть, не только месть за Мальвину. Это акт справедливого возмездия за все их грязные дела. Они ведь губят сотни людей.

- Ну и пусть. Тебе - то, какое дело до всего этого? Это дело милиции! А тебе, зачем совать голову в петлю? Мало тебе Афганистана!

- Понимаешь, пока они живут и ходят по земле, нет мне покоя на этом свете. Я бы всех их словил и с наслаждением расстрелял, как это делали в Афгане.

- Но, Сережа, это ведь жестоко!

- А они по отношению к другим разве не поступают жестоко?

- Да нет, ты меня не понял. Не для них жестоко. Они бы понесли заслуженную кару. Для тебя самого это слишком жестоко! Ты бы убил в себе что-то… гуманное, человеческое…

- Красивые слова.

- Но зачем ты так? – взволнованно сказала Майя. – Разве ты никогда не мучился от того, что убиваешь?

- Ха, еще как мучился. А сейчас все равно! Привык!

- Ну, все - таки расстреливать страшно…

- Поначалу страшно. Ножом убивать страшно, душить страшно. А когда у тебя в руках автомат Калашникова вырабатывается новая психология: убиваешь не ты. Убивает оружие, а ты просто нажимаешь на спусковой крючок.

- А кровь?

- До сих пор не могу переносить кровь, хотя уже немного привык…. Та ведь как было. Не убьешь ты, убьют тебя. Попался к нам как-то важный душман, заместитель какого-то их начальника. Ну, допросили его. А потом мне говорят, давай, Серега, в расход его, очередь твоя. Это приказ. А я тогда молодой был, «череп» назывался… Мне его жалко было. Глянул на него, а он ведь старик, седой весь и дырка у него в ноге – ранен, ходить не может. Долго я не решался… Подходит ко мне майор и говорит: «Слушай, если ты сейчас его не…, то завтра он тебя.… Понял? Завтра придут освобождать его и убьют тебя, и много наших». И я нажал на гашетку…. Потом мучился. Вот так впервые…

- Боже, какой ужас! Слушай, Серега, а вообще вам этих афганцев жалко было? По телику все твердили о гуманитарной и военной помощи…

- Ха, видел я это по телевизору. Какие мы благородные, какая у нас доблестная армия – освободительница. Интернациональный долг! Бедным дехканам помогаем обрабатывать землю, мешки с мукой раздаем. Не скрою, было, но не всегда, да и не это главное. Я помню, что и сам поначалу во все это верил. По своей наивности и неопытности дарил галеты и сгущенку, консервы… Но однажды нас обстреляли. Погиб мой лучший друг. Тогда я призадумался – ведь и меня могли убить, так же, как и его. И мать моя могла получить мой холодный труп в цинковом гробу. А когда я узнал, что мать пережинала инфаркт – у меня к ним отношение изменилось. Я стал бороться за свою жизнь. Стал думать о том, что зачем все это? Чем мы им помогли? Они там друг друга режут и убивают, а нам то до этого какое дело?

- Сережа, я тебя понимаю. Но боюсь, что ты уже испытываешь наслаждение, когда направляешь оружие на человека и видишь, что держишь в руках его судьбу.

- Это неправда. Я бы не смог этого. И, наверное, это во мне сказывается наше советское гуманное воспитание, которое, во многом, правильное. Но по отношению ко всяким мерзавцам и скотам – да!

- А отличаешь ли ты хорошее от плохого, заблудшего, от продавшегося дьяволу?

- Майя, хороший вопрос…. Я считаю, что, да, ибо перевидал их много. И еще… Я видел, как ребята, чтобы уйти от этого мрака действительности пристрастились к этим чертовым наркотикам, стали их рабами. Так вот, я найду это логово, чего бы мне это не стоило и уничтожу его, даже ценою своей жизни.

- Сплюнь и прикуси язык, безумец! Такие речи говоришь! Я вижу, тебя не переубедить. Ты просто болен этим!

- Называй это как хочешь, - Сергей взял палку и поворошил ветки костра, на котором варилась в котелке уха. Ветер усилился, раздувая рубиновые угли.

- Не забудь перец, лавровый лист и соль, - сказал Сергей, заглядывая в котелок.

- Ох, знаю, - вздохнула Майя и поднялась. Она казалась тяжелой, бронзовой от загара. Шорты обнажали ее стройные, длинные ноги.

- Слушай, комары кусаются, - она хлопала себя по ногам.

Покончив с пахучей и жирной ухой, они решили искупаться в озере. Зной усиливался. Сочная, густая тропическая зелень дышала жаром.

Ручей, звонко петляя меж базальтовых скал, серебрился на солнце, пеной бушевал по камням. Озерко было холодным, солнце бросало золотые отблески в голубую воду.

Когда они искупались в острой освежающей воде, Майя, вытираясь полотенцем, спросила:

- А что ты думаешь делать дальше?

Сергей не отворачиваясь, стоя спиной к ней ответил, глядя куда-то в скалы:

- Постараюсь выйти на Бородача… А то чувствую, что топчусь на месте. Надоело помогать грабителям.

- Да нет, я говорю о дальнем будущем. Ну, когда вся эта кутерьма закончится.

- Об этом не думаю. В общем-то, постараюсь избежать тюрьмы…. Да и жить здесь мне совсем не хочется. Поднакоплю деньжат и уеду…. Ведь будь я поумней – ушел бы к духам и давно преспокойно жил бы на Западе. Там простому дворнику живется лучше, чем у нас инженеру.

Майя промолчала. Сергей ничего не сказал о ней. Она не входит в его планы. Неужели все это временно?!

Ночью эти беспокойные мысли вернулись. Майя лежала на спине, слыша рядом его посапывание. В густой темноте слышны были крики ночных птиц.

«Дурак, сломит себе голову», - думала она. – «А жаль. Только сейчас мне становится понятно, что не смогу жить без него, так как просто… люблю его. Да, да, люблю его такого, каков он есть. Злой, безумный… Рыцарь, борец со Злом! Дон Кихот! Или лучше – Ланселот! Ричард Львиное Сердце. А судьба у них видимо одна. Поэтому это и моя судьба, и я разделю ее с ним!»

Майя тихо вышла из палатки.

Горел восход. Миллиарды алмазных звезд тускнели и таяли.

Ее сердце охватила необъяснимая тревожная грусть.


***

Бородачу Сергей понравился. С ним он вел себя ласково, но начальственно. Предложил работать с ним постоянно, платить будут «зелеными». Сергей для вида размышлял неделю. Он уже все взвесил. Добраться до нежной шейки Яниса, а потом уйти. Опасения, что его убьют или поймают и подвергнут суду, его не пугали. Он сознательно шел на риск, зная, что бороться с ними можно лишь изнутри. И все это постепенно, не сразу. Нужен был уход в глубину, а скольжение по поверхности ни к чему не приведет. Он может выдать ментам или еще как-то обезвредить лишь маленькую ячейку, что после приведет к регенерации. Это все равно, что у ящерицы оттяпать хвост – он вновь отрастет.

Сергей быстро понял, что Бородач лишь мелкий босс, пешка в этой игре, а наверху другие люди, дергающие за веревочки. Они не любят слишком «крутых», ценят простоту и послушание. Тем, кто зарывается, пробует соскочить или провернуть свое дельце посылают предупреждение, а то и вовсе могут «убрать» неугодного.

- Поэтому, если не хочешь, чтобы твой труп нашли в реке в мешке – будь проще, - советовал Бородач.

Как-то Сергей спросил Бородача, не опасается ли он уголовного кодекса, тот улыбнулся его наивности и ответил:

- Запомни, дружок. На нашей работе не сажают. Убивают – это да, «отпускают» - тоже верно, а сажать – никогда. Это исключено. Садят молокососов, которых подставили «старики», садят тех, кто «зарывается», садятся круглые идиоты, бедолаги какие-нибудь… Кстати, не вздумай без разрешения «свалить». Этого мы тоже не любим. Ты наш или ничей! Убрать мы можем всегда, руки у нас длинные. Есть у нас способы различные: от обычной драки в кабаке, до ножа в спину в темном переулке. А то еще бывает, люди внезапно попадают под машину, либо вообще бесследно исчезают. Заруби себе это на носу.

Бородач стал не только шефом-боссом для Сергея, но и своеобразным наставником. Он обучал его маленьким хитростям игры с людьми, умению перевоплощаться, быть осмотрительным и острожным в делах, умению быстро уйти от погони или слежки, владеть оружием.

- Это тебе всегда может пригодиться, - говорил он, закладывая обойму в вороненый пистолет. – Но еще главнее то, что у тебя на плечах – твоя голова. Всех этих Фантомасов, Зорро и Бондов не спасло бы лишь умение драться и стрелять. А они еще и головой думали! И пистолет не всегда может оказаться рядом, да и кулаки не всегда могут помочь…

И он, стоя в глубине необозримого и пахучего соснового леса, выделяясь грузноватой фигурой на фоне блестящего БМВ, ловко стрелял в сосну на противоположном конце поляны.

«Ишь, философ выискался. И пострелял я гораздо больше тебя», - думал Сергей.

Но вслух ничего не сказал.

Когда они, петляя по узкой грунтовой дороге, выруливали из леса, Сергей спросил:

- А вам приходилось убирать?

- Всякое бывает, - неопределенно ответил Бородач, увлеченно крутя рулевое колесо. – Вообще-то мордобой, убийства – дело недоносков. Такие дела нельзя делать своими руками, для этого есть охрана.

- И как вы набираете охрану?

- В семи случаях из десяти это малолетки. Их набирают в разных секциях, клубах, на тусовках, дискотеках. Ценим культуристов – каратистов, просто - лихих и хулиганистых парней, бывших армейцев. Чаще всего это люди низкого пошиба, невысокого интеллекта, с куриными мозгами, у которых чешутся кулаки. Иногда - просто отчаявшиеся люди. Ты ведь с подобными общался, наверное, надоело?

- Конечно. Хочется какого-то настоящего дела, серьезного….

- Будет. Не все сразу…Так вот. Мы их вербуем. Ты сам искал нас через подружку, мы испытали тебя, проверили твои качества. Тебе можно поручать кое-что посерьезнее.

А других рядовых берем так. Подходит кент на «пятачке» просит закурить, предлагает заработать. Вот и все. Отказываются далеко не все. Проверяем, если подходит – допускаем на более высокий уровень, даем работку посложнее. Если нет – можем отпустить. Убираем лишь в крайнем случае, в зависимости от того, что он выполнял.

Бородач внимательно объезжал темные лужи, временами давил кусты.

Сергей подумал немного и спросил:

- А может ли уйти человек, заработавший для себя, но знающий ваши секреты?

- «Спрыгнуть» у нас нелегко. Надо откупиться. Сумма большая. Или еще одно важное дело сделать и отпускаем. Но тем, кто глубоко влез в наши дела, а потом решил тихонько смотать удочки – одна дорога.

И Бородач многозначительно свистнул.

Сергею стало жутко. Бородач наконец-то выехал на трассу и, наслаждаясь мощью двигателя, разгонял автомобиль. Мимо проносились скучные поля, вдалеке темно-зеленой стеной стоял лес. Мелкий дождь начал моросить в стекло.


***

Своего шефа Бородача Сергей видел нечасто. Ходили слухи, что кроме рэкета их шеф заведует еще какой-то охраной, выполняет важные поручения верхушки, которая руководит Сообществом.

Со временем Сергей понял, что это была хорошо организованная сеть, проникающая в различные слои общества. Эту систему обслуживали коррумпированные сотрудники правоохранительных органов, отдельные представители советской и партийной власти. Грабежи, наркобизнес, заказные убийства, игорный бизнес (организующий катраны – игорные дома), проституция, торговля оружием – традиционные занятия Сообщества. Некоторые группы даже действовали легально, занимались кооперативной деятельностью.

«Проработав» год с рэкетирами Сергей кое-что узнал.

В ядро группировок редко входили люди с уголовным прошлым. Нет, это были преступники иного уровня. «Рядовые» исполняли «грязные дела», им тут же платили, о верхах они ничего не знали. В группировках были люди с высшим образованием, было много бывших военных, спортсменов, афганцев. Они следят за своим здоровьям, пьют очень умеренно, посещают сауну, ездят на отдых в Прибалтику или за границу. Конечно, Сергей реально оценивал свои возможности и прекрасно понимал, что всего «спрута» ему не одолеть. Но подорвать одну группировку ударом изнутри, то есть обрубить одно щупальце чудовища – это его долг. Это значит избавить десятки, а может и сотни людей от искалечения и смерти. Но дальше Сергей продвинуться не мог. Была какая-то стена, в эту стену Сергей уперся. Заниматься дальше криминальными делами у него желания не было.

Сергей находился на грани отчаяния, когда на помощь пришел его величество Случай.

Все началось с внезапного вызова Бородача.

Он, поглядывая на Сергея маленькими лукавыми, маслянисто блестевшими на тыквенном лице глазками, поручил Сергею встретить и привезти крупную партию «сухого молока». О том, что понимается под «сухим молоком» Бородач не распространялся, но Сергей, имея некоторый багаж знаний, примерно догадывался. Действительно, это было серьезное поручение. Товар был на крупную сумму. Эта, с точки зрения «верхов» не очень значительная операция, для уровня Сергея была допуском в иной слой, и он насторожился. Появился хоть какой-то шанс узнать, вывезти, проследить.

Партия шла не в очень удачное время. «Органы» внимательно проверяли все главные въезды в город, под наблюдением были речпорт, автовокзал, железная дорога и аэродром.

Товар везли в автомобиле, под видом обычного торгового груза. Это было безопаснее, так как бывалый, хорошо знавший все пути водитель, мог проскользнуть в город по второстепенной дороге.

Сергей должен был выехать к ближайшему селу Грибки. Там, в 15 километрах от города, он должен был встретить машину, принять товар, доставить его в город и сдать людям Бородача.

На всякий случай Сергей изменил внешность: приклеил усы, подстриг пышную шевелюру, превратив ее в короткую, спортивного типа прическу, одел большие, скрывающие пол - лица очки. Такого барахла – маскарада у Бородача хватало. Взяв у шефа пистолет Макарова и запасную обойму, Сергей почувствовал себя увереннее. Бородач был против оружия, ибо его обнаружение, даже случайное, могло привести к провалу всей операции, но Сергей его оставил.


***

Впрочем, все прошло успешно.

К Грибкам он выехал утренним рейсом. Старенький автобус высадил его и двух старушек у огромного колхозного поля. До самого села нужно ковылять по грунтовке несколько километров.

Сергей ушел в лесопосадку, отделявшую одно поле от другого. Пирамиды взметнувшихся вверх веток создавали надежную тень. Пахло придорожной пылью, полевыми цветами и сеном. Густо разросшийся кустарник оказался черной смородиной. Сергей пососал черные ягодки, вспоминая забытый вкус детства. Он слушал шепот листьев под легким дуновением пахучего полевого ветерка и вспоминал прошлое, хотя собирался строить план. Голова работала плохо. Почему-то вспомнился Князев, которого все - таки загребли в армию, который служил где-то на Балтике, вспомнил неудачное «похищение» ими видеомагнитофона. Все это выглядело сейчас дико, наивно и смешно.

Вспомнилась Зоя. Где она сейчас? Какой она стала? Хотелось бы ее увидеть!

Пытался он думать также о смысле сегодняшней жизни, о будущем. Он представлялось ему зыбким и неясным. Работа, семья, дети – начнется бег по кругу…Нет, все это не для него. Вот сейчас, пока он не нашел мерзавцев, его жизнь имеет смысл. А что будет далее? Всплыло лицо Майи. Она добрая, нежная и одновременно имеет авантюрную жилку. Она также вряд ли приспособлена для семьи. Как развернутся их отношения? Сможет ли он назвать ее своей женой? Женой? Это слово кажется таким скучным! Почему не подругой, верной спутницей жизни? Как сковывает, унижает, ограничивает людей брак! Человек всю свою жизнь стоит перед проблемой выбора. В детстве, юности и зрелости. И каждый раз может выбрать по-разному. Так почему же его заставляют выбирать раз и навсегда!

Сигнал электронных часов отвлек его от размышлений.

Размахивая пыль и паутину, Сергей выбрался к обочине дороги, надел очки.

Солнце блистало на черном зеркале асфальта, вспыхивая игривыми миражами. Пекло августовское солнце. Запах горячего асфальта переплетался с душным и пыльным запахом придорожной травы.

Скромный фургон «Москвича» подъехал через двадцать минут. Машину вел веселый парень в фуражке с козырьком, а рядом сидел еще один, припевавший под музыку приемника.

Они угостили Сергея дорогими сигаретами, вручили ему товарную накладную и вышли, пожелав удачи.

Несмотря на потрепанный внешний вид «Москвич» шел неплохо. Сергей мчался по почти пустынной трассе. Свернув на боковую дорогу, колеса автомобиля застучали по сухой грунтовке. Среди деревьев блеснула серебряным зигзагом речка.

На берегу, местами заросшем густым кустарником, Сергей остановился. Вокруг было тихо и безлюдно. Он открыл багажник, отбросив в сторону тряпки. Здесь стояли ящики. Сергей аккуратно поддел крышку одного из них и осмотрел содержимое. Догадаться о том, что он вез, было делом нетрудным.

Это было партия маковой соломки. Тридцать килограмм ядовитого зелья были закатаны в большие жестяные банки под видом сухого молока. «Товар» был привезен из Нежинского района Черниговской области, где мак выращивали на колхозных полях и были «свои» люди.

Сергей подивился изобретательности перевозчиков. Доставка была продумана до мелочей: герметично закатанные в банки маковые головки вряд ли бы учуяла служебная собака. Еще одним отводом для глаз была товарная накладная. Но - осторожность, прежде всего!

Сергей почувствовал удачу. Он сел в кабину, посмотрел на часы и устало склонил голову на руль. Перед глазами стояли одурманенные, несчастные люди, которые жизни не мыслили без «кайфа». Выплыло из небытия лицо Мальвины и заставило больно сжаться сердце…

Он видел людей, у которых был абстинентный синдром – вынужденное воздержание от приема наркотиков. Такие люди всегда были напряжены, злы, готовы убить кого угодно, лишь бы получить свою дозу. Бессонница, тревога, беспричинные страхи не давали покоя. Лишь только после очередной лозы у них восстанавливалось самочувствие. Такие люди деградировали, как личности, обеспечивали себе раннюю и мучительную смерть. Сергей слышал о детях, которые бывают у наркоманов. Ему рассказывали о ребенке – калеке, родившемуся у одной матери, принимавшей героин. То, что лежало сейчас в безобидных банках из-под «сухого молока», было медленной смертью…

Банки полетели в воду…

Набив ящики камнями, Сергей накрыл их двойным слоем бумаги и заколотил.

Забросав тряпками, он хлопнул багажником и выехал на шоссе.


***

В город он попал без приключений. Ему, таксисту, это было нетрудно. Возле универмага к нему должны были сесть два человека, которых он знал лишь по фото, а они не знали его вовсе, ибо ориентировались лишь по номеру машины.

Это был некий Валик, коренастый, хорошо сложенный, спортивного вида парень и его подручный, которого Сергей знал по кличке Шпинт, бывший «вор в законе».

Им он должен был отдать руль. Не доезжая до места встречи, Сергей свернул на автостоянку и пробил колесо гвоздем. Оно потихоньку спускало.

Когда они сели в его машину, Сергей доложил, что все обошлось без приключений, за исключением одной неприятности, произошедшей, видимо из-за дальности пути, пройденного машиной – спустило колесо.

Ехать далее было невозможно. Это не входило в планы Валика, и он недовольно бурчал. Вообще он был замкнутой личностью. Сергей знал о нем понаслышке. Валик занимался наркотиками и приезжал с какого-то острова. Что за «остров», Сергей не знал. Он не сомневался, что это название условное. Шпинт сказал, что у них в городе есть «точка» - неплохо оборудованный гараж, но вот кто будет всем этим заниматься? Оба признали себя несведущими в автомобильном деле.

Сергей сказал, что для него, водителя с опытом, сменить колесо — это пара пустяков.

- Ладно, давай, только быстрее, - проворчал хмурый Валик.

Кое-как они дотянули до гаража. Он был действительно хорошо оборудован и пуст – автомобиль был на руках. Рядом располагались закрытые на замки гаражные боксы. Безлюдность была на руку Сергею. Он не сомневался, что Валик непосредственно связан с Янисом и надеялся у него кое-что выведать.

Работая домкратом и ключом, Сергей исподтишка наблюдал за этой парой.

Шпинт, поведав пару грязных анекдотов, нашел в ящичке полбутылки вина и был доволен, похлебывая, расхаживая взад-вперед.

Валик уселся на раскладном стульчике у входа, сославшись на то, что не переносит запаха бензина. От вина он отказался, достав из сумки банку немецкого пива, сквозь дырочку похлебывал его, затягиваясь сигаретой.

Обстановка казалась безмятежной.

Сергея, создавая видимость работы, прилег на коврик под машину. Когда Шпинт проходил мимо он, сделав узлом ноги, свалил его. Один удар ребром ладони – и Шпинт остался недвижим. Воцарилась тишина.

Валик лениво цедил пиво у входа, поглядывая на часы. Он сидел спиной к Сергею.

Пошарив в куртке Шпинта, Сергей обнаружил пистолет с глушителем. Подойдя, он ткнул им в спину Валика. Тот вздрогнул, медленно обернулся, сигарета выпала изо рта.

Сергей поманил его внутрь гаража и там прижал к стене.

- Я не понял, ты что, мент? – спросил Валик. Он еще не верил в реальность происходящего.

- Куда нужно отправить товар? – процедил Сергей.

- На кого работаешь? – недоуменно спросил Валик.

- Я тебе задал вопрос.

- Да иди ты…со своими вопросами.

Сергей прижал ствол к животу бандита.

- Я тебе вышибу все твои гнилые внутренности, если не скажешь!

И он взвел курок.

Валик сглотнул слюну и презрительно глянул на него.

- Ну!

- Ладно, черт с тобой! Что ты мне гарантируешь?

- Компанию со Шпинтом в темном подвале. До утра. Рядом с бензинчиком. Понятно?

Валик состроил презрительную мину.

- Так куда нужно отправить товар? – резко спросил Сергей.

- На остров.

- Что за остров?

- В нижнем течении реки, где … это самое… водохранилище расширяется. Там несколько островов. Этот называется Солнечный.

- Как его найти?

- Ну как? Плыть вниз по течению. Несколько километров. … Любая карта области укажет его.

- А что там на острове?

- Небольшая вилла. В ней какая-то лаборатория химическая. Подробности не знаю. Знаю только, что все это оборудовано под эту, как ее, метеорологическую площадку. Кажется, так.

- Как она охраняется?

- Ребятами Бородача.

- Где Янис?

- Какой Янис? Ян?

- Ну да, Ян.

- Там он. Рядом с лабораторией в подвальном помещении есть небольшой бункер. Стены звуконепроницаемые. Там можно прятаться неделю, и никто не найдет.

- Что собою представляет обслуга, охрана?

class="book">- Один неотлучно живет на катере у причала. Один слуга и одновременно повар. И пять человек охраны.

- Не врешь?

- А на хрена мне врать? Не веришь, стреляй… В разное время на острове бывает разное количество людей. Так что, сколько там их будет определить точно трудно.

- Сидор там?

- Не знаю такого.

- Как вы доберетесь туда?

- Слушай, ну ты даешь! Ты что собрался… Сколько тебе заплатили?

- Говори!

- Ну, через полтора часа у городского причала будет прогулочный катер. Он должен забрать нас с товаром. Если машина задержится или нас не будет, по какой иной причине, катер будет в шесть утра. Если машина придет в этот … промежуток времени – ставим ее в гараж под охраной и ночуем.

- Почему такие предосторожности?

- А ты думал! Менты проводят свои операции… Шеф велел быть предельно осторожными.

Сергей убрал руку с пистолетом.

- Ладно, давай, открывай люк и спускайся в подвал.

- Слушай, странный ты… Тебя найдут и голову оторвут!

- Это мы посмотрим.

Сергей немного отвлекся, и Валик не упустил этот момент: он внезапно ударил по руке так, что пистолет выпал.

Сергей не успел сориентироваться, как последовал новый удар в скулу. Он отлетел назад, но тут же вскочил, готовый к обороне. С лица закапала кровь.

Они стояли друг против друга, приняв боевые позиции. Пистолет улетел куда-то под багажник автомобиля, виднелся лишь кончик его рукоятки.

Валик ловкими движениями ног аккуратно снял туфли. Он бесшумно ходил по резиновому коврику гаража и улыбался.

- Тебе крышка, птенчик! Понял? Перышки еще не отросли!

Сергея охватила злость, он еле сдерживал себя. Он понимал, что перед ним опытный каратист, который вероятно тренируется почти ежедневно и шансов у него крайне мало. Он уже более года не тренировался, хотя и помнил уроки майора Мудрова. Он согнул ноги в коленях, выставил левое плечо вперед, немного нагнувшись, сжав кулаки, защищая правой рукой грудь. Страха он не чувствовал, была лишь ненависть и даже какой-то азарт.

Противник вскрикнул и ударил Сергея левой рукой в лицо. Сергей резко отклонился вправо, но Валику только это было и нужно – он, повернувшись на пальцах левой ноги, с полуоборота ударил Сергея правой ногой в склоненную голову. Но то ли он был меньше ростом, то ли брюки его были слишком для него тесны, то ли Сергея спасла мгновенная реакция, но попал он всего лишь в плечо.

Силой удара Сергей был отброшен к стене, где густым ворохом висели промасленные комбинезоны – они смягчили удар.

Сергей вскочил почти мгновенно, не обращая внимания на ноющую боль в плече, и тем самым избежал дополнительного удара ребром ладони своего противника.

Он понимал, что попади каратист в голову – его череп был бы уже разбит, и он бы валялся на полу побежденным. Сергей знал, как многое в бою зависит от психического состояния, и сконцентрировал всю свою волю на уничтожение противника.

Оба были поглощены этим, для них ничего более не существовало, глаза глядели в глаза, замечая каждое движение.

Валик немного досадовал, что потерял хороший удар. Он понял, что перед ним тренированный соперник, хотя и не профессионал. Он успокоился, надеясь, что все еще впереди. Последовало еще два удара ногой, но Сергей парировал их, защищаясь, не переходя в контратаку. Краешком глаза он видел рукоятку пистолета, видневшуюся из - под борта машины. Понимая, что это единственное его спасение, он стал ближе к нему. Это был шанс.

Сергей метнулся в сторону оружия и тут же присел, так как противник вскрикнул. И присел он не напрасно – Валик, пытаясь ударить его ногами, в прыжке перелетел через его пригнувшуюся голову и растянулся за ним. Сергей избежал еще одного опасного удара и теперь все решал вопрос времени.

Для того, чтобы подняться, противнику нужны были секунды, и он, резко взмахнув ногами, поднялся, но еще меньше секунд понадобилось Сергею, чтобы схватить пистолет. Последовал новый страшный прыжок, но он уже был последним. Сергей нажал на спуск прямо во время удара в лицо и тут же отлетел.

Пришел в себя не сразу. Лицо его было разбито, глаза заливала кровь, челюсть ломило. Отерев лицо платком, он взглянул на противника. Тот лежал неподвижно, на груди его белой рубахи росла кровавая ленточка.


***

Пылающий день клонился к закату. Речная гладь отливала сталью и алела вдали. Остро пахло черемухой, яблонями, рыбой и гнилыми ветками.

Сергей длинным черным ключом отпер замок. Тяжело грохнула и упала змеей в песок железная цепь. Лодка тихо плясала в темнеющей прибрежной воде.

Заходящее солнце, вынырнув из серой массы противоположного берега, залило воду желто-оранжевым цветом. Сергей тронул воду веслом, тихо сморщив ее поверхность, и разбудил лодку. Короткими сильными взмахами он направил лодку к середине реки, вытирая вспотевший лоб.

К путешествию он подготовился тщательно. Одел легкие, обтягивающие тренировочные брюки, мягкие кроссовки, безрукавку. К поясу были приторочены нож и пистолет. В специальном резиновом мешочке находились две дополнительные обоймы и металлическая коробка, перевязанная крест - накрест – взрывчатое устройство. На дне лодки лежала веревка. С собой Сергей захватил компас и планкарту района. Судя по ней, до острова необходимо было плыть часа два с небольшим.

Он выплыл к середине реки и пошел не спеша, экономя силы.

Мягкие руки Майи еще скользили плавными взмахами перед его взором, а прощальные ее поцелуи пламенели на лице. На мгновение, бросив весла, он сжал в кулаке и поцеловал маленький образок на цепочке, данный девушкой на прощание.

Майя произнесла на прощание строки:


Месяц плывет

И тих, и спокоен;

А юноша-воин

На битву идет.

Ружье заряжает джигит,

И дева ему говорит:


«Всегда награжден,

Кто любит до гроба,

Ни зависть, ни злоба

Ему не закон;

Пускай его смерть и погубит;

Один не погибнет, кто любит!


Любви изменивший

Изменой кровавой,

Врага не сразивши,

Погибнет без славы;

Дожди его ран не обмоют,

И звери костей не зароют!»


Месяц плывет

И тих, и спокоен;

А юноша-воин

На битву идет!


Девушка просила взять ее с собою, но Сергей не поддался на уговоры. Его дело – мужское дело. Ему был бы нужен помощник, но лучше бы парень!

Сергей поклялся, что вернется, хотя сам до конца не верил этому. Дело, затеянное им, казалось ему невозможным для исполнения, как невозможна битва с бушующим во время бури океаном. Он шел на смерть, не боясь ее, зная, что умрет не напрасно. Он приложит все силы, чтобы победить Зло.

Выглянул блистающий, переливающийся месяц. Сгущавшаяся сталь воды заблистала серебром. Река, казалось, застыла, только под килем бурлила вода, да плескались в серебряных струях весла. Сергей слился с серым, продолговатым телом лодки. Стучали часы, неумолимо мчалось время, проплывали рядом загадочные темные ночные острова, полные тайной жизни.

Сергей временами включал фонарик, поглядывая на план. Он миновал уже два острова – необходим третий. Рядом с ним на карте был помечен крохотный островок – там Сергей рассчитывал спрятать лодку.

Отдыхая, Сергей «сушил» весла и отдавал лодку на волю течения, чуть корректируя движение отдельными взмахами. Он ложился на дно лодки и тщательно, в который раз, обдумывал свои действия. Многое зависело от обстановки. Где-то далеко в городе, сияющем огнями, в гараже сидел запертый в подвальчике несчастный Шпинт, которого утром, с помощью Майи, должны были обнаружить. То, что когда-то было Валиком – зарыто в лесу. Здесь у него проколов не было. Сергею не жаль было этих людей. Собственно, за людей он их не считал. Они пожали то, что посеяли…

Над ним было только одно звездное небо, огромное, таинственное и глубокое, щедро усыпанное звездной пылью. На мгновение ему показалось, что он летит меж звезд и более ничего не существует – ни земли, ни людей, ни смерти. Только он и громадная, необъятная Вселенная.

Он заставил себя поднять и заметил, что отклонился от курса. Сильными взмахами весел он направил путь лодки и пошел, методично работая мышцами.

Темная громада острова показалась вдали. Она наплывала постепенно, будто затягивая в свою черную пасть. Здесь река делалась шире и опаснее.

С берега тянуло тиной и сыростью. Чуть шелестел ветерок в прибрежном кустарнике. Месяц слегка заливал своим светом верхушки темных деревьев и металлическую вышку.

Сергей знал, что подходы к острову время от времени просматриваются, но надеялся, что в ночное время это происходит не так тщательно. Но в любом случае нужно было соблюдать осторожность.

Сергей подошел к небольшому островку и, прыгнув в воду, вытащил лодку на низкий скользкий берег. Отмахиваясь от надоедливых комаров, тучей зудевшими в прибрежном ивняке, Сергей надежно привязал лодку к дереву и быстро перешел на противоположную сторону островка. Сел, наблюдая за большим островом. Вынул из пакета термос с кофе, добавив туда коньяку, выпил, закусив кусочком шоколада.

Густое звездное небо купалось в воде. Шумели под ветром деревья, распугивая тишину. От острова веяло обманчивым покоем, лишь кое-где за деревьями тревожно мигал свет.

Отдохнув, Сергей вошел в теплую маслянистую от лунного света воду и, оттолкнувшись от песчаного дна, поплыл.

Плыл не спеша, отдыхая, переворачиваясь на спину, старясь не плескаться и не шуметь.

Берег острова порос густым тростником. Пряная духота, смешанная с сыростью и веющий с реки ночной прохладой охватила его. Земляная жижа чавкала под ногами. В полную силу концертировали лягушки. Сергей нарочито выбрал такой труднодоступный берег, но тростник предательски шуршал и резал пальцы. Наконец он, отряхиваясь от воды и насекомых, вышел на твердый, точно орех берег, прислонился к дереву, ожидая, вслушиваясь, набираясь сил. Казалось, кудрявые стволы густых деревьев поглотят его усталое тело.

Потом, пригнувшись, пошел берегом навстречу волнам слабо доносившейся музыки.

Здесь был небольшой причал. Сергей взобрался на дерево, с высоты которого мог рассмотреть в звездном сиянии всю бухточку.

У причала покачивался небольшой катер. Свет горел в кабине, оттуда слышалась музыка. Моторных лодок не было. Это был хороший знак: большая часть обитателей острова безмятежно отдыхала на берегу.

Сергей, путаясь в тине, вошел в теплую воду и нырнул. Через какое-то время голова его показалась у борта катера.

На палубе сидел на раскладном стуле и жрал консерву здоровенный детина.

Брюхо его колыхалось от удовольствия. Цепляясь за поручни, Сергей взобрался на корму и мягко подошел к открытому люку. Он громко хлопнул крышкой и затаился.

Детина, насторожившись, вскочил. Взяв в руки ружье, он быстро подошел к люку и загнул внутрь. В это время Сергей ударил его под зад. Тяжелым мешком здоровяк ляпнулся в трюм, а Сергей закрыл за ним люк, задраив его.

- Отдохни!

Сделав поломку в двигателе катера, Сергей вернулся на берег.

Оглядевшись, пошел к тому месту, где подобно затерявшимся в лесу звездам светились окна дома. Самое опасное было еще впереди.

Мысли его, перемешавшись в голове, бурлили и кипели, глаза, давно привыкнув к темноте, внимательно бегали по местности.

Двор был окружен сравнительно невысоким забором. Над забором шел ряд колючей проволоки, лунный свет блестел на полированной поверхности железной калитки и обширных ворот. Переходя от куста к кусту, Сергей наблюдал за домом, освещенными окнами.

Чьи-то осторожные шаги заставили его распластаться в кустарнике.

На освещенном месте показался силуэт человека в шляпе с закрученными полями. В руках наперевес он держал ружье. Он шел тихо, и только шелест травы выдавал его движение, глаза вглядывались в темноту. Он остановился неподалеку от Сергея, а затем медленно пошел вглубь рощицы.

Серей повернулся, задев ветку, ощутив боком острый камень.

Человек в шляпе насторожился. Где-то ухала ночная птица. Все вокруг казалось, спало, кроме дома и этого человека.

- Кто здесь? – громко спросил стоящий. – Выходи, а то стреляю без предупреждения.

Сергей замер. Человек, вглядываясь, подошел ближе, но тучи скрыли месяц, погрузив мир во мрак.

Зажав в руке камень, Сергей легонько бросил его в ближайшие кусты. Тишина лопнула выстрелом, разлетелась в пух толстая листва, посыпался порошок древесной коры.

Выстрел оживил дом. Скрипнула калитка, вышли люди.

- Петрович, ты стрелял? Что, все же есть кто-то? – раздались голоса.

Петрович ответил хрипловатым голосом пожилого человека:

- Кто-то тростником шуршал на берегу и дорожку протоптал. А теперь слышу шаги, шорохи.

Люди топтались на месте, оглядываясь.

-Это у тебя галлюцинации. Ветер шумит…

- Стар ты больно стал, да и шпионских фильмов по видику насмотрелся.

- Надо выпускать Султана, - сказал Петрович.

- Думаешь?

«Собака. Это плохо» - мелькнуло в голове у Сергея.

Хлопнула калитка. В глубине двора заскулила собака, загремела цепь.

Сергей, подобравшись, гибкой кошкой прыгнул на спину человека с ружьем.

…Ружье оказалось карабином, что, в общем-то, видно было по выстрелу. Оптический прицел позволял вести меткий огонь. Захватив оружие, Сергей с разгону прыгнул на забор, и, едва не сорвавшись, повис, затаившись, услыхав, как отпирается калитка. Затем, вновь подтянувшись, вылез на забор и, перешагнув осторожно через проволоку, прыгнул на рядом растущее ветвистое дерево. Под тяжестью тела ветка сломалась, и Сергей, исцарапавшись, упал в какие-то кусты. К счастью отделался лишь царапинами.

За воротами слышны были голоса. Лаяла собака. Видимо в темноте еще не успели четко определить, откуда шум. Но рано или поздно собака выйдет на него. Значит надо действовать.

Сергей замер за кустом. Это было удобное место. Кусты смородины и густые ветви яблони надежно скрывали его. Отсюда были видны калитка и дом.

Сергей, сняв оружие с предохранителя, взял под прицел железную калитку.

Вскоре послышались голоса и злобное урчание собаки. И когда ее силуэт, освещенный желтым дождем фонарного света, появился в зоне прицела, Сергей мягко нажал на спуск. Раздался визг, двое сразу же прыгнули в траву. Один тут же поднялся, подбежал к дереву. Пуля Сергея ударила в ствол рядом с его головой. Бежавший тут же упал ничком.

Второй едва заметно полз к кусту. Сергей выстрелил, но пуля, лишь вспахав темноту, ушла в землю.

Из-за куста застрекотал автомат, и пули горохом рассыпались по местности. Сергей узнал это автомат по звуку, он его видел в Афганистане. Это был израильский автомат «узи», один из лучших в мире, завезенный в Союз то ли с Афгана, то ли после землетрясения в Армении, кода прибывшие с гуманитарной помощью иностранные самолеты почти не подвергались таможенному досмотру.

Пули щелкали по стволу дерева, сбивали ветки, шуршали в кустах. Сергей вжался в землю.

Из – за дерева послышался вперемешку со стрекотанием «узи», тяжелый бой пистолета «ТТ». «Откуда у них такое оружие?», – механически подумал Сергей. И сам себе ответил: «Воруют с военных складов и продают потом на «черном рынке» по тысяче за ствол… Сволочи, высунуться не дают».

Действительно, видимо сильно напугавшись неизвестного стрелка, охранники били в темноту почти беспрерывно.

«Сейчас должен замолкнуть «ТТ», - подумал Сергей. – «Если, конечно, у него нет запасной обоймы. А ведь стрелять не умеют, гады. Особенно тот, что с «узи». Стреляет длинными, в белый свет, как в копейку. Разве так воюют! Только в кино!»

Из всего этого Сергей заключил, что охрана состоит из неопытных молодых людей, вероятно еще не служивших, или давно позабывших службу.

Вскоре «ТТ» действительно замолк. Сергей подобрал грудку земли покрупнее и бросил к забору, чтобы создать впечатление ухода неизвестного нарушителя. И действительно, «узи» забил в ту сторону. Тот, кто был с «ТТ» вышел в полосу лунного света и оголил себя, тут же получив пулю. Заорав, схватившись за шею, он привлек внимание своего товарища.

Вспыхнувший яркий свет фонаря, озарившего сад, и суета в доме свидетельствовали о подходе помощи. На какое-то время стала видна полная фигура стрелка с автоматом. Сергей тут же поймал его в прицел и выстрелил. Тот ойкнул по – поросячьи, и, выронив из полных маленьких рук автомат, повалился в траву.

«Это только трое. А сколько их еще в доме?» - подумал Сергей.

В это время из дома выбежало еще два человека.

Один был лохмат и вооружен, видимо обрезом, стрелявшим картечью. Другой был высокий, спортивный, держал в руке пистолет Макарова. Он выпали два раза наугад в темноту.

Сергей, быстро перекатываясь по траве, скрываясь за кустами и деревьями, спрятался за небольшой кирпичной постройкой, стена которой надежно защищала от пуль. Он наблюдал за происходящим.

Люди метались в панике. Выйдя в ночную мглу из дома, где видимо было застолье с играми, они ничего не могли разобрать, метались по дорожкам, стреляя наугад.

-Что такое?

- Кто здесь?!

- Фред! Где ты, Фред!

Сергей вспомнил Фреда и улыбнулся. Ну, вот еще один голубчик готов. Вендетта, черт возьми!

- Что здесь происходит? – это раздался твердый голос Бородача. Он спускался в струйке света по ступенькам, держа автомат стволом вниз.

Кто-то в темноте сказал:

- А может здесь менты?

- Ерунда! Менты так не действуют! – послышался ответ.

- Обычные воры?

- Хватит болтать, - грозно сказал Бородач. – Немедленно обыщите сад. Если кого-то найдете – постарайтесь взять живым. Хотя бы одного. Если невозможно – ликвидируйте! Где собака?

- Убита.

- Черт с ней! Что там с Пампушкой?

- Ранен в живот.

- Внесите в дом, олухи, не бросайте здесь. Аккуратно! А Фред?

- Наповал…

Один из охранников крикнул в темноту:

- Кузьма Петрович! Ты где? Что-то его не видно…

- Может он на территории. Леха, давай сгоняй на территорию.

Сергей понял, что он держал в руках карабин этот самого Кузьмы Петровича.

- Возьми мою машину. Объедешь остров. Побывай на причале. Узнай хорошенько, что произошло. Найдешь Петровича – ко мне! И будь внимателен и осторожен! – распорядился Бородач.

В освещенном прямоугольнике двери появилась сумеречная фигура. И тут же нырнула в темноту крыльца.

С волнением и замиранием сердца Сергей слышал знакомый голос.

- Что значит вся эта суета? У нас здесь ранчо или салун времен освоения Дикого Запада? Полигон для стрельб? Выхожу за бутылкой бренди и слышу пальбу, как в вестерне!

Бородач заговорил виновато:

- Было проникновение на территорию сада. Один или двое. Но, видимо, не больше двух. Сейчас все обшарим и выясним…

- Странно. А чем у нас занимается охрана? Если напились – подписали себе смертный приговор! В общем, так. Делайте, что хотите, но тишину мне обеспечьте! Обыщите сад, остров, не знаю. … Вызовите людей из города. Но через полчаса, максимум – минут через сорок должна быть полная тишина! Я сейчас в бункере с этим румыном, хорошо, хоть он еще ничего не слышал, а то подумал бы, что у нас здесь Чикаго! Через сорок минут мы поднимается в кабинет подписывать контракт. К этому времени все должно быть кончено. Все понятно?

- Ясно, шеф. Все будет спокойно!

- Если это разборки, то Малыш у меня хорошенько попляшет. Под пулями! Если надо, вызываете ментов, но только наших.

- Ну, это понятно!

Сергей не сводил прицела с освещенной двери, но Янис как в воздухе растворился! Как он мог его упустить! Столько ждал этого часа!

Сергей опустил карабин. Поплыли картинки прошлого: день рождения, нарядная Мальвина, румяный Янис… Избитая Мальвина на кровати… Огонь и дым, пылающая квартира…

Сергей поднял карабин и поймал в прицел Бородача.

Раздался глухой щелчок – магазин был пуст.

Сергей имел еще два патрона и зарядил оружие.

К сараю осторожно приближался блуждающий свет фонарика. Сергей притаился за углом. Когда неизвестный приблизился, Сергей ударил его прикладом под ноги, а потом по голове. Тот более не шевелился. Сергей подобрал двустволку, затаился и стал ждать.

Итак, охрана – пятеро. Петрович выведен из строя. Фред убит. Пампушка - ранен, значит, серьезной опасности не представляет. Лохматый Леха с обрезом выехал на территорию. Остался значит один. Это тот, который высокий, спортивный, с пистолетом Макарова. Он где-то шастает по саду. Этот с ружьем очевидно просто прислуживает в доме. Он будет в отключке еще долго. Значит, остался Бородач, который тоже представляет собой опасность. Остался Янис и еще какой-то румын, но они глубоко в бункере, ничего не слышат. Есть ли кто еще в доме? Неизвестно.

Нужно спешить. Иначе может быть еще хуже! Леха может найти того толстяка на катере. Неизвестно, в каком он состоянии, но все - таки. Возможно, Бородач уже вызвал по телефону людей из города. Они соберутся, хотя и не скоро. И все - таки нужно спешить.

Сергей осторожно вышел из темноты постройки на лунную дорожку и тут же грохнул выстрел. Все - таки его обнаружили! Сергей мгновенно спрятался за стену, что-то течет за воротник. Кровь?

Рана оказалась простой царапиной, пуля лишь зацепила мочку уха. Еще немного в сторону – и он бы разговаривал бы с духами. Новая пуля взрыхлила кирпич, посыпался порошок. Кто-то неплохо стрелял. Скрипнула дверь – на пороге появился Бородач

- Кисленко, ты где?

Сергей быстро выстрелил, но Бородач мгновенно пригнулся, и пуля разбила окно.

- Здесь я! – откликнулся невидимый Кисленко. – Я его нашел. Он за складом. Заходи, с другой стороны.

Сергей по голосу определил местонахождение противника. Тот находился за каким-то сооружением, расположенным слева. Вероятно, это была трансформаторная будка. Морщась от боли, Сергей вытер платком окровавленное ухо, залепил его ватой и пластырем. Он научился обрабатывать раны быстро.

Затем нырнул в густую траву. Грохнули сразу два выстрела. Пули, пропахав ночь, взвизгнули совсем рядом. Сергей определил, что справа подбирался к нему Бородач, стрелявший из «узи» одиночными. С этой стороны слышались тихие шаги. Бородач белел в темноте рубашкой. Он перебегал от дерева к дереву, производя редкие выстрелы.

Нужно было уходить. Но если он поднимется, то немедленно будет сражен, ибо уже обнаружен. Сноп яркого света ударил в глаза, осветил темные крючковатые ветви, разлапистый кустарник, окаймлённый густой травой. Сергей вжался в траву. Луч скользил, и новые пули спрятались в траву. Быстро подняв карабин, Сергей навскидку выпустил последнюю пулю. Фонарь задрожав, упал в траву. Видимо Бородач был ранен.

Сергей вынул пистолет с глушителем и послал еще пару пуль в ту сторону, где упавшей звездой затерялся в траве фонарь.

Ответа не было. Но зато запели пули из-за будки.

«Сейчас вернется тот, с территории и будет хуже. Пора проявлять активность».

Сергей кубарем перекатился в сторону. Пули засвистели за ним.

Налетев на очередной куст, Сергей подхватился и выстрелил, но это было бесполезно. У противника была безупречная позиция, будка находилась на пригорке. После одного из выстрелов, Сергей, громко вскрикнув, упал. Через несколько секунд послышался новый выстрел из «Макарова».

«Кончает вторую обойму», - думал Сергей. – «Сейчас пойдет, и, не доходя до меня, выстрелит».

Он резко поднялся, и едва различив фигурку в полумраке, нажал на спуск несколько раз. Выманенный из засады противник был в нескольких шагах. Закричав от боли, он упал навзничь в траву.

Сергей осторожно пошел к тому месту, где был Бородач. Тот белой глыбой лежал на спине, раскинув руки. Рядом валялся автомат. Фонарь ярким золотым пятном горел в фосфорически святящейся траве.


***

Разбуженный, встревоженный сад засыпал медленно, скрывая во мрак тайны только что происходивших событий. Тишина ночи нарушалась лишь гулом идущего по реке судна, шепотом деревьев и одинокими резкими криками ночных птиц.

Окна второго этажа вспыхнули сиренево-голубым светом. В комнату вошли двое. Один, выделяясь белой рубашкой и галстуком с брошью, был постаревшим Янисом. Седина тронула его виски, мешки под глазами делали лицо несколько обрюзгшим. Прищур глаз оставался знакомым, коварным, тонкие губы сложились в презрительную улыбку. Рядом с ним стоял темноволосый курчавый мужчина в аккуратном дорогом костюме. Янис жестом пригласил гостя сесть, открыл маленький бар, разлил вино по бокалам. Затем, долго о чем-то говоря, встал, открыл сейф.

Черноволосый забеспокоился, поднялся, открыл дипломат. Какие-то бумаги и свертки перекочевали из сейфа в чемоданчик незнакомца.

Сергей, раскачав веревку, размахнулся и, разбив ногами окно, влетел в комнату.

Янис схватил пистолет, но тут же бросил его на стол, ибо на него смотрело дуло автомата.

В разбитом окне стоял незнакомый ему человек. Вряд ли он признал бы в этом полуобнаженном, исцарапанном, окровавленном юноше с глазами безумца того самого нескладного паренька, когда-то давно имевшего наглость ухаживать за Мальвиной.

- Я не понимаю причин этого вторжения. Кто вы? Здесь территория метеорологической станции. Здесь проводятся научные изыскания … Во всяком случае, могли бы войти через дверь.

- Оружие на стол!

Это приказание, произнесенное уже успевшим слегка отдышаться Сергеем, адресовалось незнакомцу в костюме, который стал испуганно пятиться и шарить в кармане. Тот, заговорив в извинительном тоне на непонятном языке, вынул из кармана небольшой браунинг, небрежно бросив его на столик, поднял руки кверху.

- Я не понимаю! – повысив голос, повторил Янис. – Придется вызывать милицию.

-Такую же продажную, как и вы сами! Научные изыскания… Хороша исследовательская станция, где полно вооруженных до зубов убийц, а главный убийца прячется здесь!

Янис изменился в лице. Он как будто что-то припомнил.

- Кто ты? – резко спросил он.

- Я? – ухмыльнулся Сергей. – Твоя смерть. Ты меня не узнал? А я тебя искал долго, ой, как долго.

- Мы знакомы? Где-то встречались? Подожди, давай поговорим, как джентльмены.

- Нет, - Сергей покачал головой. – С тобой говорить я не буду. Ты лучше меня вспомни. Чемоданчики, юный посыльный, Мальвина. Ну, что, вспомнил? По глазам вижу, что вспомнил.

- Ладно. Сколько тебе нужно?

Янис явно затягивал время.

И тут же раздался голос.

- Брось, автомат на пол … Ну!

В раскрытой двери с обрезом в руках застыл длинноволосый Леха.

Сергей небрежно бросил автомат и посмотрел на часы.

Янис и гость тут же завладели своим оружием.

- Ну, вот и конец всей истории, юный Робин Гуд. Или может лучше – граф Монте-Кристо? – саркастически заговорил Янис. – Только вот не вышло! Нашел с кем тягаться, играть в благородство! Кишка тонка! Отсюда ты уже не выйдешь живым, это ты понимаешь?

- Значит, мы вместе взлетим на воздух, - спокойно сказал Сергей.

- То есть?

- Под здание подложена мощная мина с часовым механизмом. Через пятнадцать минут будет взрыв.

Янис побледнев, подскочил к Сергею.

- Где мина? Говори, быстро!

Сергей внезапно схватил его за шею и приставил к горлу нож.

- Ни одного движения! Бросьте оружие, или ему конец!

Леха и гость замешкались.

- Выполняйте, что он говорит! – закричал Янис, чувствуя, как кровь от пореза бежит за воротник.

Гость первым бросил пистолет, и Сергей мгновенно метнул в Леху нож. Тот, падая, механически нажал на спуск. Заряд картечи разбил люстру, и она, подобно цветку, разлетелась лепестками.

Янис ударил Сергея, отскочив в сторону.

Сергей быстро включил фонарь и схватил автомат. Под столом сидел гость и трясся от страха. Яниса не было, и только в стене виднелась открытая запасная дверь.


***

Сергей сидел на островке и курил, когда тишина вдруг взорвалась страшным пламенем, ослепив окружающий массив леса. Сергею почудился в этом грохоте звон колоколов. Молочно - алый и зеленый блеск затанцевал на речной глади, вдруг вздыбившейся, словно волчья шерсть. Взлетевшая в небо башенка с грохотом пронзила деревья, свалившись в лес. С неистовой силой бушевало пламя, пожирая дом. Трещали стекла, деревья вспыхивали, как свечи.

Сергей потирал заложенные уши.

Надо было уходить. Он вывел лодку в теплую воду, оттолкнулся веслом и пошел через пролив. У большого острова метались моторки, слышались крики. Но он уже не обращал на это внимания. Он ощущал смертельную усталость, а главное – какую-то пустоту и безнадежность. Более всего он сейчас жалел, что не может пустить себе пулю в лоб.

____________________________________________________________________


Глава 15. Зоя. «Время любить»


Буйство природы за окном поражало великолепием красок. Но Зоя, казалось, этого не замечала. Она мило беседовала с подругами, подсознательно, с волнением, ожидая прихода преподавателя Павла Павловича. Обычно он появлялся за двадцать минут до начала лекции, разложив свои конспекты и повесив карту, долго ходил от окна к кафедре, не замечая никого, углубленный в собственные мысли. О чем он так серьезно думал и переживал, смотря иногда подолгу в окно, можно было только догадываться. Переживал ли за то, что на мертвом якоре стоит диссертация и, неизвестно, когда и как, можно было всерьез за нее взяться. Или тревожила ухудшившаяся учеба студентов. Или декан не давал ему житья, ежедневно пеняя ему на запущенную работу на кафедре. Иль может волновали дела житейские, неустроенный быт, повседневные заботы…

Одиноко лежит на шатком стульчике его видавший виды портфельчик, а на столе – красная папка.

В аудитории была обычная суета – сновали туда-сюда неугомонные студенты, кто-то переписывал задания, кто-то просто смеялся и болтал, а Зоя просто чисто механически поддерживала разговор подруг, а сама вся была в ожидании: вот-вот откроется дверь. Она ждала лекции, как ждут важного события, тетрадь и ручка давно уже были приготовлены.

И вот, наконец, он появился, слегка ссутулившийся, с легкой сединой, с оттягивающим руку неизменным портфелем и картой под мышкой, уронив неизвестно кому «добрый день», ни на кого не глядя сразу отправился к столу. Мало кто обратил внимание на его появление. За весь год оно стало явлением обычным. А он, расстегнув знакомую красную папку, извлек оттуда исписанные листы, что-то подчеркивал, нацепив на нос очки, а потом, заполнив журнал, наконец, встал и подошел к окну, щурясь от весеннего солнца, глядя на бегущие машины, прохожих, а чаще всего просто в небо. И Зоя, в который раз глядя долго и серьезно думала: «Кто он? Мне кажется, что он очень умный, а главное, очень одинокий и, видимо, не очень счастливый человек». Об этом говорила не только его видавшая виды одежда. Об этом говорили его рассказы: медленные, обстоятельные, умные, временами предельно научные, заставлявшие напрягать мозги, временами – такие магически интересные, что курс замирал, и стояла такая тишина, что слышна была вся улица, с ее звуками, шумами и шорохами.

Никто из студентов никогда не говорил о нем плохо, за глаза его называли просто «Палыч», относились к нему по-доброму, иногда, с чуть легкой иронией, но, в общем, с уважением: предмет он свой знал, читал хорошо и интересно.

И никто из курса даже не подозревал, что суровая и неприступная Зоя, уважаемая в коллективе староста всего курса, так интересуется доцентом Афанасьевым.

Звенит звонок. Афанасьев, сняв очки и поправив одним взмахом волосы, окинул усталым и тусклым взором шумливую аудиторию, ожидая, когда наконец-то затихнут последние возгласы, глухим голосом говорит:

- Сегодня я прошу вас записать в ваши тетради название следующей темы…

И погружается в средневековье.

И вновь студентов охватывает медленный поток событий, имен и дат. И проходят мимо, шурша платьями, важные все эти Каролинги, Бурбоны, Валуа, Ланкастеры и Тюдоры. Вновь слышен звон мечей рыцарей в крестовых походах, вновь неистово бичует папу Савонарола и пылают костры злобного догматика Торквемады, а мужественная Жанна, под градом стрел, со знаменем в руках, взбирается на крепостную стену. Снова мучается в застенках мечтатель Кампанелла, а Генрих Наваррский торжественно отрекается от протестантизма. Снова пылает на костре Ян Гус, а Лютер сжигает папскую грамоту, зоркие глаза Леонардо вглядываются в чертеж новой машины, а Колумб плывет навстречу неизвестному…

Все они, казалось, оживали в его интересном и одновременно утомительно длительном рассказе, все они, подобно призракам, заполняли комнату, и души студентов наполнялись неизъяснимой благостью приобщения к вечности человеческой истории, что есть часть истории космической, где воедино слились радость и горе, добро и зло, мерзость и благородство. И Зоя почти все, в отличие от других, записывала вслед за Павлом Павловичем. Иногда она теряла нить его рассказа и просто смотрела в эти светлые, какие-то мягкие и добрые глаза. А он, временами ловя на себе взгляд этой строгой девушки, старосты курса, медленно вытягивал платок и зачем-то вытирал эти глаза, не забывая манипулировать другой рукой, где в цепких пальцах была зажата ручка, блуждающая в дебрях карты. Движения ручки напоминали взмахи дирижерской палочки, он как бы дирижировал студентами, создавая тот огромный и волшебный ученический хор с обменом энергией, от которого получается взаимное удовлетворение.

И вот лекция прочитана, и он, уставший, вздыхает, вытирает лоб платочком, усаживается на стул, окруженный стайкой студентов, чтобы неторопливо, обстоятельно ответить на вопросы. Зоя ждет, пока разойдется толпа. Она останется с ним один на один, и как добросовестный староста курса подойдет к нему, чтобы отметить отсутствующих, и как обычно, будет говорить сдержанно, коротко и сухо, не глядя ему в глаза, сама себя внутри, себя ругая за эту сухость…

И дома она вновь будет думать об этом человеке, о том, что же такое происходит с нею, какое волшебство, почему он так ее интересует. Будет думать, и одновременно, будет стараться не давать самой себе окончательного ответа, ибо чувствует, что признание будет страшным для нее. Она будет вновь, до позднего вечера сидеть в библиотеке, готовясь к семинарам, внутренне сердясь, что он так редко спрашивает ее, а ей так хочется порадовать его своими знаниями, доказать, какой громадный труд она проделала…

И будут еще вечера с подругами, и дискотеки, и вечная студенческая игра, шутливая и серьезная одновременно, переходящая во флирт. И она - суровая и активная, умная и неприступная, будет играть в них едва ли не первую скрипку, будет разбивать о себя юношеские сердца, которые уже начинают проникаться сознанием несокрушимости ее крепости, неприступности ее сердца. И все же судьбе будет угодно улыбнуться и одарить ее совсем иным…

***

Последний экзамен летней сессии – историю средних веков Зоя сдавала последней. В открытое окно веяло пряностью горячего липкого дня, постукивала в стекло жужжащая беспокойная муха, а Зоя, давно написавшая ответ на вопросы билета, сидела и перечитывала его, корректируя, ожидая, когда Павел Павлович допросит упрямого студента…

Он слушал Зою, казалось, рассеянно, отводя взор куда-то в сторону, вероятно думая о своем. Внезапно он прервал ее, сказав «спасибо, достаточно», и Зоя не выдержала и выпалила ему по всегдашней своей несдержанности:

- Ну почему вы так не любите, когда я вам рассказываю?

Он удивился, подняв свои красивые глаза от зачетки, в которой рука уже выводила «отлично» и даже поправил сползшие на нос очки:

- Почему вы так решили?

- Вы никогда не дослушиваете меня до конца, - сказала Зоя решительно. – Даже на семинарах вы меня вызываете крайне редко.

Он опешил и засуетился:

- Да помилуйте, я просто уверен, что вы все хорошо знаете.

Он еще больше удивился, когда заметил в ее глазах слезинку досады.

А Зоя говорила:

- А может я хочу вам рассказывать больше и больше, мне нравится вам рассказывать, а может я обожаю вас и ваш предмет. А вы – сухарь!

И Зоя, сама удивившись своей смелости, схватила свою зачетку, и сердито бросив «до свидания», понеслась на улицу.

Здесь, среди тополей, шелеста листвы и нарядных, улыбчивых людей, Зоин отчаянный гнев начал стихать. Осознав произошедшее, она покраснела, как пион.

«Что я наговорила Афанасьеву», - думала она, быстро шагая по тротуару, распугивая голубей. – «Как я могла?»

Она летела, забывшись, так быстро, что не замечала друзей и подруг, проходивших мимо и удивленно глядящих ей вслед, а ветерок подхватывал и кружил ее платьице, обнажая точеные загорелые ноги.

Придя в пустую квартиру (мама была на работе) Зоя долго не могла забыть происшедшее.

«Получается, что я нагрубила ему. Нужно пойти и обязательно извиниться», - думала она, и сама себя, ругая себя за тот страх, который стал появляться в ней и который отговаривал ее от этого шага. Но Зоя была упрямой и бесстрашной девушкой, всю жизнь стремившейся к преодолению чего-либо. И поэтому она решилась.


***

На работе Афанасьева не оказалось, была пятница, он взял отгул. Но Зоя не могла ждать до понедельника, это было выше ее сил.

Узнав адрес Афанасьева в деканате, куда Зоя имела вхождение как староста курса, она решила идти прямо к нему домой. Она и только она, со своей безрассудной смелостью и некоторой долей упрямства могла решиться на такой поступок, ибо никто не решился бы идти к преподавателю домой по такому, казалось бы, ничтожному поводу. Но Зое повод не казался пустяковым, она уважала Афанасьева и готова была держать ответ за свою резкость.

Шла она напряженная, взволнованная и единственное, что придавало ей уверенность, и было приятным, это то, что она надела новое платье, в котором чувствовала себя легкой и красивой.

В том дворе приятно пахло липами, густые кроны деревьев почти не пропускали света, лишь отдельные его полоски цеплялись за ветви, как струны о пальцы музыканта. Чирикая возились в луже воробьи. Мальчишки, построившие из песка крепость и расставив солдатиков, расстреливали их из маленькой пушечки, стрелявшей, видимо, сухим горохом.

На лавочках сидели бабуси, и Зоя смело спросила у них нужный подъезд. Поднявшись на этаж, вздохнула, и без колебаний нажала желтую кнопку звонка.

- Входите, открыто, - донесся из глубины квартиры голос, и Зоя, толкнув дверь, решительно вступила в полумрак, сразу обо что-то споткнувшись.

- Подождите, я зажгу свет, - и в прихожую метнулось светлое пятно рубашки. Вспыхнул мягкий свет, и Зоя, наконец, увидела Павла Павловича. Прежде чем он успел как-то отреагировать на ее приход, она выпалила:

- Ну и захаращено тут у вас!

- Это вы?!… Это так неожиданно! Я делал небольшую уборку и поставил сюда раскладушку, а это всего лишь маленький шкафчик для обуви. Так что извините. А вы проходите, пожалуйста, не стесняйтесь.

Зоя прошла в комнату, села на диван, положив рядом сумочку, оглядываясь вокруг. Потом вспомнив основную цель своего визита, сказала чеканным громким голосом:

- Пал Палыч! Я прошу вас прощения за резкие слова в ваш адрес, сказанные мною вчера. Я хочу сказать, что я уважаю вас, как знающего преподавателя, ученого, мастера своего дела и очень люблю ваши лекции. Я обидела вас несправедливо, это вырвалось у меня случайно и больше не повторится.

Афанасьев стоял как вкопанный, удивленный произошедшим. Лишенный солидного костюма и галстука, он в домашней обстановке сразу как-то похудел, помолодел, выглядел растерянно. Но тут же обрел себя и заговорил:

- Ну что вы, Калинова. Ну как можно? Какая обида? Я уже и забыл об этом вовсе. Вообще-то сейчас напряженная обстановка. Конец экзаменов, все уставшие, нервные… Обидных слов говорят много, конечно, да я не прислушиваюсь. Ко всему прислушиваться – жизни не хватит.

Зою немного огорчило что он забыл о том, что было вчера, но тут же, не сдержавшись, она спросила:

- Раз вас все ругают, значит, видимо, есть за что.

Итут же прикусила язык. Воистину: язык мой – враг мой!

- Выходит есть за что, - совсем не обиделся Афанасьев. – А бывает всякое… И по такому пустяковому поводу вы зашли ко мне, потратили драгоценное время…

- Ну, если вы считаете, что я забираю у вас время, то я, пожалуй, пойду, - вздохнув, сказала Зоя.

Но Павел Павлович тут же подскочил к ней:

- Ни в коем случае! Коль уж пришли – вы моя гостья. Никуда я вас не отпущу.

- То есть, как не отпустите? – поднялась со своего места Зоя.

- Сидите, сидите, я сейчас вам сварю вкуснейший кофе.

- Но я не хочу кофе, спасибо, - сказала Зоя. – Жара такая, а вы еще кофе напоить меня хотите! Видите, на мне новое платье, знаете, во что оно превратится, пока я доберусь домой. Хоть выжимай!

- Но должен же я вас чем-то угостить, - взмолился Афанасьев, пребывая в полной растерянности от такой непосредственной гостьи. – И все - таки, подождите. Вот можете посмотреть мои книги, я знаю, вы любите средневековье, а я сейчас.

И он исчез. А Зоя, действительно уже собиравшаяся уходить, после его слов передумала. Ей было приятно, что он помнит о ее любви к средневековью. Она полистала несколько книг. Издания были действительно интересные, а главное – редкие.

Зоя обратила внимание на обстановку вокруг. Женской руки здесь не было давно. Груды книг были навалены как попало, и все были в пыли. В общем, жилище было уютным, но захаращенное различными посторонними вещами: кипы журналов, разбросанная по стульям одежда, полусобранный велосипед…

На подоконнике на пыли легко можно было рисовать. Шторы жалко висели на покосившихся карнизах. Стены были украшены историческими полотнами, казавшимися Зое зловещими: всякие охоты первобытных людей на мамонтов, бои гладиаторов в римском цирке, морские сражения и штурмы крепостей, турниры рыцарей… В углах можно было заметить паутину, а старенький, но симпатичный половичок видимо уже с месяц не выбивался.

Зоя смотрела на все это строгим и практичным взглядом, и когда они принялись за кофе, она, отхлебнув душистого напитка и откусив твердого магазинного печенья, сказала:

- Пал, Палыч, как же вы живете в этой берлоге, простите за сравнение, тут жить нельзя…

- Отчего? – спросил Пал Палыч, в который раз изумляясь смелости девушки, властно вторгающейся в его жизнь.

- Это же вредно для здоровья. И эстетически - просто позорно! Вы же ученый человек!

- А, вы о порядке. Да просто времени нет взяться за всю эту суету. Лекции, семинары, конференции, заседания кафедры, партком, научные симпозиумы… Вечный бег по давно протоптанной дорожке. Мотаюсь, нет минуты даже книгу на полку поставить. А вот сегодня решил немного разобрать этот бардак, насколько позволят силы и время.

Он говорил и любовался ее движениями, как она ест, оглядывая все цепким неравнодушным взглядом.

Зоя уже очевидно приняла какое-то решение. Она встала и громко сказала:

- Пал Палыч. вы как хотите, обижайтесь или нет, но я вся в негодовании от такого беспорядка и антисанитарии, я понимаю, вы одиноки, но все же запускать квартиру до такой степени нельзя. Я помогу в уборке. Боюсь самостоятельно вам не справиться.

- Что вы говорите, Калинова. Я вполне в состоянии справиться … Зачем же вам тратить на меня время? – начал робко возражать Афанасьев.

- Вы сейчас не спешите? – спросила она прямо.

- У меня в общем-то сегодня свободный день.

- Прекрасно. Полтора часа, я думаю, вы уделите мне из вашего драгоценного времени. И не отказывайтесь! Иначе из грязи не выберетесь! Считайте, что это мой долг, как старосты курса, помочь вам.

- Зоя, да что же вы это…

- Это что за халат?

- Мамин, в прошлом году приезжала, оставила.

- Можно мне переодеться в него? Где у вас ванная? Вы не идите за мной, просто скажите и все…. Ага, поняла…

Она скрылась в ванной. Афанасьев был в состоянии легкого опьянения. Он суетился, не зная, что предпринять. И все же, ее справедливые упреки, и хлещущая через край энергия, сделали свое дело. Афанасьев побежал готовить веники, ведро, тряпки…

Зоя так решительно взялась за дело, что он не смог даже протестовать. Вместе развесили и разложили в шкафу вещи. Вытерли и расставили книги, оставшиеся сложили на шкафу и в кладовке. С журналами Зоя поступила безжалостно: связав их бечевками, она запихнула их в старый чемодан. Затем в ванной забурлила вода, в комнате зашуршал веник. Зоины руки работали четко и быстро, Афанасьев не успевал удивляться. Зоя отправила его выбивать половички, а сама занялась борьбой с пылью. Протерев подоконники и полки в шкафах, она вымыла пол и заставила Павла Павловича вынести из кухни мусорное ведро, убрала его рабочий стол, связав нестиранное белье, велела отнести в прачечную. Она подшила и повесила заново шторы, и – квартира засияла – проветренная, вымытая, чистая, словно новенькая шкатулка, где будут храниться драгоценности.

Афанасьев наблюдал за ее тонкими гибкими и быстрыми руками, решительным лицом с чуть прикушенной тоненькой губкой и думал: «Откуда взялось это чудо? Как я не замечал ее раньше? Временами он ловил на себе ее взгляд, и ему становилось неудобно за свой вид. Уйдя в другую комнату, он привел в порядок прическу, надел чистую рубашку и долго благодарил Зою.

- Зоя, вы чудо! Огромное – преогромное спасибо! Просто не знаю, что и делал бы без вас. Вы прямо преобразили мою жизнь, будто из бездны вытащили…

И он пожал ее маленькую, узкую и честную ладошку.

Когда она ушла, взяв у него почитать пару книг, он еще долго помнил ее, брал те вещи, которых касалась она, и, казалось, вся комната была озарена теперь какой-то радостью. Вещи, к которым прикасалась она, излучали волшебство, и жизнь казалась краше, обретала новый смысл.

Он проснулся, по-новому посмотрел на себя в зеркало, побрился, погладил вещи, сходил в парикмахерскую, с получки купил себе джинсы и как будто помолодел, вспомнил, что ему лишь тридцать пять, и вся жизнь еще впереди, а мысли о чудесной девушке, его студентке, не выходили из его головы.


***

Афанасьев сознавал, что до этого поворота в своей жизни он жил равнодушным эгоистом. Он не видел людей, забросил самого себя, забросил жилье, жил исключительно наукой. Он по - быстрому и нехотя питался, жил только идеей написания собственного учебника, работал до изнеможения.

Зоя что-то сдвинула в его жизни с мертвой точки. Он начал понимать, что жизнь — это не только наука, стал замечать себя и других. Он вдруг увидел синее и бездонное небо, темные массивы деревьев, огни цветов на клумбах.

Он искал с ней встречи, но без успеха. Стояло лето, студенты разъехались. Он так хотел, чтобы она увидела, как он изменился.

И все - таки ему удалось ее встретить! Это произошло в центре города. Зоя гордо и легко шла в светлом платье, темных очках, размахивая сумочкой. Она увидела его раньше, но не подала и виду. Афанасьев приветливо, чуть волнуясь, махнул ей рукой. Она слабо улыбнулась и сухо поздоровалась с ним, осаждая его этой сухостью. Внутри она была несколько смущена. Афанасьев действительно стал другим: сбрил усы, коротко постригся, снял очки и сильно помолодел, лишь легкая седина напоминала о возрасте.

Он робко пригласил ее в маленькое летнее кафе-ресторан. В это время заведение было полупустым. Молчаливый официант по их заказу принес лимонад и мороженое, но Афанасьев даже не заметил этого, любуясь Зоей во все глаза. Она была очень красива в своем белом платье - легкая, как перышко. Васильковые глаза поглядывали строго и одновременно нежно. Сквозь легкую ткань платья виднелась маленькая грудь крошечной точкой. Ему нравилось, что Зоя не кокетничала, вела себя спокойно и ровно. Но внутри ее все бурлило, просто она не хотела показывать своего волнения. Серьезно и строго она рассказала ему о прочитанных книгах, будто бы сдавала экзамен, выслушала его мнение.

Он пригласил ее вечером сходить в кино, и она согласилась.

За весь вечер они говорили не так уж много. Зоя казалась серьезной, замкнутой и Афанасьев быстро привык к этому. Вечером он проводил ее, пригласив провести вместе и следующий вечер.

Они пошли к реке, долго гуляли, пока огни и звезды не заплясали в темно-синей воде. Когда они стояли на мосту и глядели на блеск огней в реке, Зоя сказала:

- Ну, вот и все. Спасибо за вашу прогулку Пал Палыч, мне пора домой.

Она сказала таким безапелляционным тоном, что он растерялся, почувствовал какую-то горечь и холод одиночества. Он сказал:

- Зоинька, вы извините, но я хочу сказать о том, что происходит у меня внутри. За последние дни вы переворошили мою жизнь, встряхнули меня. Я многое увидел другими глазами… И я осмелюсь предложить вам поехать совместно отдыхать на море. Ну, например, в Евпаторию. Я понимаю, вам нужно подумать, да и трудно вам, студентке, молодой девушке, ехать со мной вот так вот сразу, неизвестно куда… Это может показаться неудобным, но я со своей стороны обещаю полнейшую неприкосновенность вашей особы, безопасность и покровительство. Извините за казенные слова, но я сделаю все, чтобы вам было хорошо, чтобы вы ни в чем не нуждались.

Зоя молчала, глядя куда-то вдаль.

- Я не требую от вас немедленного ответа, – мягко сказал Афанасьев. – Подумайте.

- Вы хотите положить к моим ногам вашу жизнь и сердце, - вдруг сказала Зоя. Затем, волнуясь, добавила:

- Это сложно Павел Павлович.

Афанасьев хотел что-то сказать, но мог, грудь сжало, слова застряли в горле.

- Это сложно, учитывая тот факт, что вы уже были женаты, - сказала Зоя. Это как плетью ударило Афанасьева, он поморщился и опустил глаза, бессмысленно глядя на серебристо-золотые сполохи в вечерней воде.

- Да, был, - кивнул он. – Жена ушла от меня. Прямо скажу – она разочаровалась во мне.

- Ну, вот видите, - с укором сказала Зоя. – А вы уже решились взять на себя ответственность за новую жизнь и судьбу.

Афанасьев нахмурился, а Зоя еще больше волновалась, думая, не обидела ли она его, не сказала ли лишнего, упрекая саму себя за строгость и сухость. Все - таки решалась ее судьба, и Афанасьев не был ей безразличен.

Она взяла его за руку:

- Ну ладно, не волнуйтесь, Павел Павлович. Все - таки я уже самостоятельный человек и могу принимать решения. Я принимаю ваше предложение. Но прошу вас учесть и помнить всегда, что эта поездка ровно ничего не значит.

Они распрощались. Афанасьев ушел, ликуя в душе, а Зоя, вернувшись, долго не могла уснуть. Вспоминала подробности встречи, мельчайшие детали, оттенки разговора. Но почему он так сковывает ее, почему она не может быть с ним романтичнее, лиричнее, проще? За два года учебы она встречалась только лишь с одним парнем и то лишь затем, чтобы зарубцевать рану после разлуки с Сергеем. Но в душе он был для нее никто, простой «пацан». С его помощью она распрощалась с девственностью, не почувствовав никакого удовольствия, и вскоре рассталась с ним, почувствовав в душе освобождение от какого-то тяготившего ее бремени. Недостатка в парнях она не испытывала, чувствовала, что ей симпатизируют, но близкую дружбу ни с кем не заводила, обламывая всех «охотников». Ее просто никто не интересовал, и она заслужила славу неприступной и гордой. И когда на втором курсе у них начал читать «средние века» Павел Павлович Афанасьев, она почувствовала, что могла бы влюбиться в этого человека. Ей импонировала его скромность, тактичность ум и мужественность в облике. Он был старше, опытнее, чем сидящие рядом «маменькины сыночки». За его плечами уже стояла сложная жизнь. Когда он говорил, Зоя замирала, и мороз пробегал по коже. Как он умел рассказывать!

Чувствовалось, что такой человек будет верен своей избраннице. Одно только останавливало ее – его прошлое… Но он нравился ей и все тут! Остальному она старалась не придавать значения! И поэтому предложение совместной поездки обрадовало и насторожило ее одновременно. Она совершенно его не боялась, но все - таки положение ее было несколько щекотливым. Ведь они будут вместе какое-то количество дней, будут ехать в поезде, вероятно, жить в каком-либо санатории или отеле. Он будет видеть ее не всегда нарядно и изысканно одетой. И кроме всего прочего это будет испытание характеров. Вдруг он обидится на нее или разочаруется в ней. А вдруг он все - таки совершит что-то такое, чего она не будет хотеть… Все- таки он мужчина! Да, положение сложное, но такой шанс упускать нельзя. Жить в этом душном и пыльном городе и все каникулы провести с мамой на кухне ей никак не хотелось.

И она решилась, несмотря ни на что, бросилась в этот вихрь жизни с храбростью и безрассудством чайки, парящей над неистово бушующим океаном. Утонет она в этих волнах или воспарит над ними? Все – таки, во многом молодость безрассудна, и другой она быть просто не может!


***

Когда они пустились в путь, Зоя как будто преобразилась. То ли Павел Павлович способствовал росту ее настроения, потому что казался теперь помолодевшим лет на десять – ловким и удачным, но сама Зоя стала оживленной, немного лукавой, кокетливой. Глаза ее блестели, а настроение било ослепительной энергией бодрости и веселья. Никакой робости и зажатости не было и в помине.

Зоя немного понукала Афанасьевым, как бы чуть подсмеивалась над ним, но когда наступал вечер, и она, глядя в окно на проносившиеся темные леса и поля, на мелькание огней, вслушиваясь в его рассказ – она была в его власти.

Они долго оттягивали время отхода ко сну, просто сидели, говорили и не могли наговориться. В открытое окно доносились свежие запахи полей и лесов, теплого летнего дождя. Свежие струи воздуха вызвали дрожь в ее теле, и он накрыл ее плечи своим свитером и обнял. Когда он сделал и завладел ее рукой, она сама прижалась к его щеке, и они так ехали очень долго и молчали. И одного Афанасьев сейчас хотел, чтобы никто не потревожил их это состояние, и чтобы сидеть так долго, ибо такое не повторится…

Но через время в дверь постучали. Афанасьев не хотел открывать, ожидая, что стучавший уйдет, подумав, что в купе давно спят, но Зоя сама попросила открыть. Сосед просил спичек. Идиллия была нарушена, но все - таки происшедшее не слишком их огорчило. Они улеглись и неизвестно спали ли, прислушиваясь, друг к другу и думая, друг о друге. Утром оба встали свежие и отдохнувшие.

… Маленький городок с запутанной сеткой извилистых улиц, укрытых от безжалостного неба плотной шапкой лип, тополей и акаций. Море – величественное и изменчивое – то лазурное, нефритовое, ослепительно синее, то бирюзовое – небесно-зеленое с оттенками малахита… А когда над ним сгущаются вечерние тучи, сквозь облака видно тонущее в южных водах, брызжущее последними лучами оранжевое солнце, море меняется, становясь то фиолетовым, то красноватым, то в него вплетаются оттенки ляпис-лазури, сапфира или обсидиана. Хорошо тогда сидеть в беседке с мраморными старинными колоннами, на старенькой скамейке и сквозь сень темнеющих пальм наблюдать за красками могущественно дремлющего моря. Вот меркнет морская даль, тонет солнце и выходит бледный месяц, оживает, протягивая длинный золотой столб через темнеющие воды… А утреннее море – это уже совсем другое полотно художника – природы! Поначалу темно-коричневое оно становится желто-зеленым, а с восходом солнца омывается золотом с розовыми оттенками…. И все это многообразие красок: сине-голубое море, алебастровость столбов беседок, коричневость пыльных улиц, желтизна дынь, разноцветье уборов, бронзовость загаров людских тел очаровывает сильно. Забываешь обо всем на свете, погружаясь в эту бездну, радуешься свободному выходу той энергии, что сидела в тебе взаперти. Так Зоя радовалась морю, ведь она была на нем до этого всего один раз.

Они поселились в удобном пансионате, имели хороший номер. Афанасьев, которого Зоя теперь называла просто Павлом, преображался на глазах, молодел, поражал откуда-то возникшей удалью и ловкостью.

Дни текли, как вода в горном ручье и были похожи на сказку. В ту ночь, когда они были близки, над городом нависла грозовая туча. Они, уставшие, обгоревшие на солнце, только что вернулись в свой номер, когда вдруг ветер заполоскал занавески. Полутемная комната озарилась вспышками молний. Он прижал к своей могучей груди это хрупкое удивительное существо с васильковыми глазами, тогда их тела показались им огромными непознанными еще вселенными, и набежавшая волна нежности и любви подхватила их, закружила и унесла далеко прочь, накрыв с головой.


***

Из первых волн чувственной близости, первых, чутких бережных, ласковых, как руки русалки, их подхватил вихрь духовного единения. Их совместные прогулки временами превращались в длительные содержательные беседы различной тематики, и они с удовлетворением отмечали друг и друга схожесть жизненных позиций и взглядов, даже при разности характеров.

Однако необыкновенность их встречи и близости, быстрота происшедшего сближения временами рождали у них опасливое ожидание скоротечности всего происходящего, поэтому они берегли свою зарождавшуюся любовь. Чувство близкого конца больше посещало Афанасьева, он опытен, немного помят и опустошен жизнью. Переполнение души любовью он воспринимал, как дар свыше.

Зоя же в любви была проста и доверчива, что и порождало ее необыкновенную смелость. Разрыв с Сергеем не смог до конца опустошить ее души и все, что у нее было лучшего, поднялось на поверхность и передалось любимому. Это был танец любви как по лезвию ножа. Они любил, как будто находились у глубокой пропасти, но любовь проложила хрустальный мост через эту пропасть, и он выдержит, если не возникнут трещины и проломы.

Они жили, как в раю, веселясь как дети, и апельсиновое солнце, и нефритовое море, и кудрявые пальмы радовали их. Они загорали, став коричневыми, словно африканцы, играли в мяч и бадминтон, со смаком ели шашлыки и мороженое, посетили чешские цирковые аттракционы, непременно участвовали во всех массовых мероприятиях, ежедневно ходили в кино и на танцплощадку, где отдыхали допоздна, пока на черном бархате неба не высыпали бриллиантовые звезды.

Конечно, характер Зои был не из простых, и Афанасьев отметил это, но он прощал ей ее мелкие закидоны, пряча все педагогическое, начальственное поглубже в себя, Зоя же старалась сдерживаться и умерять свои капризы, следя за собою. Но все же человек остается человеком, и путь к совершенству нелегок, чуточку подняться над своим «я» не всегда получалось, и, временами, Зоя допускала капризы, нелепо желая «проверить любовь», порою не осознавая, что делает глупости. Но и эти маленькие трещинки в мостике их лучезарной любви старательно заделывались опытным Павлом, который, как только мог, обходил острые углы, понимая, что неправильность и ненужность этих маленьких каверз и причуд будет видны позже, по прошествии времени.

Они любили гулять по набережной и как-то во время прогулки, подставив лицо свежему ветру с моря, Зоя спросила о той, первой, почему она ушла от него.

- Увы, это была женщина, от которой я в свое время ожидал многого, а не получил ничего…

- Потому и не получил, что ждал, - сказала Зоя. – Нужно было самому давать.

- Возможно. Но ты ее не знаешь! Она ничего никому не хотела дарить, ни радости, ни любви, ни просто улыбки, а жила лишь для себя, бесконечно требуя от других пристального внимания к своей особе. Ее раздражала моя работа, она решила, что основное предназначение мужа приносить деньги и доставлять наслаждение вечером. Когда этого не было, она устраивала скандалы, требовала, чтобы я, например, сменил работу. Поначалу я смалодушничал, решил ей поддаться, пошел на шабашку, на стройку, но потом решил отстаивать свое право на любимую профессию. … И тут же она завела роман с другим, почти не скрывала, что бывала с ним в гостях и ресторанах, а затем и вовсе покинула мой дом. Мне, конечно же, стало легче. Она забрала у меня пять лет жизни, ничего фактически мне не дав – ни любви, ни детей, обобрав квартиру полностью, оставив мне лишь голые стены, и то, если бы могла, унесла бы и стены, и пол, и потолок… Так я остался один и сильно разочаровался в жизни.

- А как же вы встретились? Тогда ведь было все хорошо? Ведь были же вы влюблены друг в друга?

- Так тогда казалось. Ну, что, мы молоды были. Я тогда еще глуп был и по - мальчишески больше по внешности подругу выбирал, лишь бы покрасивее была и лицом, и фигурой. А это у нее было, этого не отнять! Когда мы шли по улице все на нее заглядывались. Я был влюблен в ее внешность, ценил красоту, а на все остальное закрывал глаза. Сейчас понимаю, что куда важнее душа человека! В первую брачную ночь я кое-что уже понял. Когда был сорван цветок, я насладился его красотой, теперь он больше был ни что не пригоден. Потом я пытался полюбить ее как человека, делал, казалось, все возможное. но не смог… Не смогла, и она, видимо потупившая также. А я ведь тогда был довольно красив, и девушки за мной бегали.

- Ну да, прямо так и бегали, - иронично произнесла Зоя.

- Да, да…было….

- Слушай, а как же я? Я тебя со временем не разочарую? Может, ты тоже видишь во мне только женщину, а не человека?

- Ты – чудо! Ты ворвалась в мою жизнь как вихрь, преобразив ее, ты заставила меня заново поверить в себя, поверить в то, что на свете есть любовь, и она может посетить человека внезапно. Ты прекрасна и как женщина, и замечательна, как человек и друг… Но все же я боюсь…

- Чего?

- Да вот спрашиваю себя. Навсегда ли это? Надолго ли? Бог может дать, а может забрать.

- Чушь все это, - Зоя, подняв голову, сказала уверенно. – Все это мнительность и слабость, я этого не терплю. Что может с нами случиться? Если мы верим в любовь и любим друг друга – я уверена, мы сохраним свою любовь!

Он поцеловал ее пушистые, легкие, как лебединый пух волосы, а она склонила голову к нему на грудь, нежно прижавшись…

В отличие от Павла, Зоя верила в свое счастье. Он еще не делал ей предложения, она ждала этого, чуть волнуясь, но была почти уверена в том, что он это сделает. Когда он станет ее мужем, ку них будет почти одинаковая работа, оба историки, она родит ему мальчика, непременно это будет сын. И они будут счастливы. А богатство, роскошь… Зоя относилась ко всему этому достаточно пренебрежительно, главным для нее были человеческие взаимоотношения. Одного она боялась – своего языка, уж слишком многих отталкивал своей остротой, поэтому, как могла – она сдерживала себя.

Карусель отдыха кружилась вихрем и оказалась быстрой и короткой. При мысли о возможном расставании их охватила неудержимая грусть, но они переживали все это внутри, не подавая и виду.


***

До отхода поезда еще оставалось время. Они решили сходить в буфет, так как хлопоты со сборами не позволили им пообедать.

- Ты побудь возле дверей у чемоданов, чтобы их не стащили, - сказала Зоя. – А я пойду стану в очередь возьму и тебе, и себе.

Павел согласился.

Обычная вокзальная сутолока раздражала Зою. Она долго стояла в длиннющей очереди, глядя на полную буфетчицу в замасленном халате, которая долго отсчитывала сдачу. Зоя нетерпеливо притоптывала ногой. Маленькая и хрупкая, она почти утопала среди широких спин мужчин и толстых женщин. Ее возмущало то, что многие люди лезли без очереди, и никто им замечаний не делал.

Так можно было стоять вечность, и она не выдержала:

- Молодые люди, как не стыдно… А ну-ка станьте в очередь. Здесь, меду прочим, женщины и пенсионеры стоят, их уважать надо!

В очереди одобрительно зашумели.

Но длинноволосый бич не испугался:

- Ты что, особенная, - грубо сказал он. – Закрой свой гроб и не греми костями, а то ноги протянешь…

- Смотри, чтобы сам чего-нибудь не потерял, если я тобой займусь! – звонко воскликнула Зоя.

Она выступила вперед – маленькая, взъерошенная, решительная и такая непреклонная суровость была в ее взгляде, что бродяга нерешительно затоптался на месте и быстро юркнул в толпу с бутылкой пива. Но, стоявший рядом с ним высокий, бородатый, с ранней сединой на висках, в темных очках, осмотрев ее, ухмыльнулся:

- Браво! У нас появилась Жанна Д’Арк. Бис! Аплодисменты народной заступнице!

- Мы с вами незнакомы, как вам не стыдно так говорить, - процедила Зоя. – А еще выглядите джентльменом!

Быстро взяв вино и шашлыки, еще раз презрительно ухмыльнувшись, высокий удалился, мелькая меж столиков прямой спортивной спиной, а Зоя отметила про себя, что где-то уже видела этого человека, правда, в несколько другом облике. Память зрительная у нее была хорошая, но сколько Зоя не напрягала себя – не могла вспомнить.

Ели они на лавочке у перевернутого мусорного бака. Это было единственное незанятое никем место. Ветер нес пустые обертки, окурки и серую пыль, звенел пустыми консервными банками.

Павел пошел поискать свежих газет, чтобы почитать в дорогу. Зоя лениво оглядывала снующих вокруг людей. Несмотря на ветер, было душно. В стальном раскаленном небе – ни облачка! Стояли очереди за газированной водой и квасом.

И тут, среди этих вытирающих пот, вздыхающих людей, Зоя увидела Сергея.

Она узнала его сразу, мгновенно, несмотря на то, что он изменился, стал как будто выше, мужественнее, шире в плечах. Сердце у Зои застучало, но окликнуть Сергея или подойти ближе было выше ее сил. У них все уже кончено. Но она с любопытством продолжала наблюдать за ним.

Что он здесь делает, как здесь оказался? Приехал отдыхать? Но как-то налегке – с ним была лишь небольшая спортивная сумка через плечо. Шел он как-то обреченно, с какой-то нервной, отчаянной внимательностью, как будто кого-то искал, оглядывая проходящих людей, вглядываясь в лица, заглядывая в толпы.

На мгновение он скользнул взглядом в сторону Зои и пошел дальше, видно не узнав ее. Вскоре он затерялся в толпе. Вблизи Зоя была поражена его видом. Лицо Сергея было измученным, в ссадинах, залепленных пластырем…. С ним что-то случилось. Что? Зоя слышала, что он работал водителем такси, попал в какую-то компанию. Видимо, жилось ему несладко. Может быть он попал в аварию? ...

Пришел Павел, зашуршал газетами, и на какое-то время Зоя забыла о Сергее. Время ползло неумолимо медленно, состав еще не подавали. Зоя просматривала газету: информация о рекордном урожае, о юбилее какого-то завода, о конфликтах на израильской границе не вызвали у нее особого интереса. Но ее внимание привлекла республиканская милицейская хроника. Ее взгляд выхватил из множества фраз название родного города. Что там еще произошло? В заметке повествовалось о взрыве и пожаре на каком-то острове, на метеостанции. Была перестрелка… Нашли обгорелые трупы… Сводят счеты преступные группировки? Рассказы немногих очевидцев…. Лаборатория для переработки наркотиков располагалась в тщательно замаскированном подвале… Исчезновение руководителя станции, некоего К.Я…. Найденный на яхте живой свидетель происходившего ничего толкового не может рассказать, так как сам, будучи оглушенным, просидел в трюме….

Ага, вот еще…

«… Кажется, только сейчас начинает проясняться страшное происшествие на Пушкинской улице, связанное с изнасилованием и убийством Мальвины С. и поджогом квартиры, где она проживала. В милицию поступили интересные анонимные материалы, которые связывают это преступление с Янисом К., ныне разыскиваемом ОВД за переработку и торговлю наркотических средств. Все данные указывают, что некий Янис К. и руководитель станции на острове – одно и то же лицо, ныне исчезнувшее бесследно… Ниже дается портрет и приметы разыскиваемого. В ОВД поступили также интересные данные о связях некоторых работников милиции с преступными организациями…»

Посмотрев на портрет, Зоя вспомнила ту зиму, когда она была на этой узенькой Пушкинской улице, вспомнила свою наивную слежку за Сергеем и Мальвиной…. Ведь тогда ее подвозил на «Волге» тот самый – высокий, круглолицый, стриженый под полубокс. И он же был сегодня в буфете, назвал ее Жанной Д’Арк, он, это точно, только с бородкой и усами. Она его узнала. Хм, милиция его ищет, а он здесь отирается.

Зоя свернула газету. Читать больше не хотелось. Неприятная история и связана она как-то с Сергеем, какими-то неуловимыми нитями, она это чувствовала. Она видела этого Яниса и должна была пойти в милицию, но делать ей этого не хотелось. Не хотелось портить отдых…

- Что случилось? Что-то вычитала интересное? – спросил Афанасьев.

- Да так, ничего особенного. Это криминальная хроника. Вечно она тоску наводит, - сказала Зоя и устало прислонилась к его плечу.


***

Вечером они сидели в купе, и пили чай, с грустью глядя на уносящиеся вдаль тополя и липы. Он держал ее руки в своих. Казалось, все кончается, все уходит навсегда и скоро придет час расставания. Вечернее солнце злотым огоньком плясало на металлическом подстаканнике.

Когда стемнело, он спросил ее:

- Зоя, почему ты грустна? Устала?

Зоя кивнула головой, по - прежнему глядя в окно. Он догадывался о ее состоянии.

- Тебе грустно от близкой разлуки?

- Да.

- А давай никогда не расставаться.

Даже в темноте ощущалось внезапно нахлынувшее от нее тепло, и она сказала шепотом, но решительно:

- Давай.

- Выйдешь за меня замуж?

Она пронзила его взглядом и уклончиво, но с явно иронической интонацией сказала:

- Подумаю.

Он обнял ее, припав головой к ее ногам, как будто она дала уже согласие. В такт их сердцам застучали колеса.

Стук в дверь заставил их вздрогнуть. В проеме двери мелькнуло что-то знакомое, но фигуру стоявшего, закрыл своей широкой спиной Павел. Он что-то достал из пиджака и протянул в проем двери.

- Кто это был?

- Да, ерунда, спички просил, - махнул рукой Павел.

- С бородкой и усами, высокий?

- Да, а что такое? Ты его знаешь? – удивленно спросил Павел.

- Да так. Видела в буфете. Не нравится мне этот тип. Без очереди лез.

- Да, бог с ним, Зоинька, - сказал Павел. - Главное, что мы теперь вместе.


***

Поезд тревожно стучал на перекрестках реек.

Зоя пошла в умывальник. Часть пассажиров уже спала. Молодая парочка стояла, обнявшись, у окна, оглядывая проносящиеся лунные пейзажи. Прошел проводник с фонариком, с ним человек в фуражке. Шли, время от времени, заглядывая в сонные купе.

«Билеты проверяют, что ли?» - подумала Зоя. – «Сейчас к Паше заглянут». Вытираясь полотенцем перед зеркалом, она услышала настойчивый стук, а потом кто-то стал теребить дверь.

- Подождите, - громко сказала Зоя, - не на пожар. Потерпите минуту.

Но за дверью кому-то не терпелось.

Она открыла дверь и тут же, словно сметенная вихрем, была зажата наглым и сильным телом. Сначала она с ужасом увидела нож у своего горла, а потом перекошенное лицо высокого человека с бородкой, но теперь бородка у него частично сползла и повисла, ибо была фальшивой. Теперь она сразу узнала того человека, которого видела тогда в магазине, на Пушкинской.

- Янис, - прошептала она имя, вычитанное в газете.

Он удивился.

- Тише. Откуда меня знаешь?

Но тут же вспомнил:

- А, Жанна Д’Арк, народная заступница. Язык проглоти, иначе нежное горлышко петушком пропоет! А теперь слушай внимательно. Сейчас мы выходим в обнимку, как влюбленные, чтобы лица моего не было видно! Ясно?

- Нет!!!

Он наотмашь ударил ее.

- Та сделаешь все, что я скажу, иначе расстанешься со своей драгоценной жизнью. Поняла? Быстро выходи!

Они вышли в тамбур, совершенно пустой. Янис, не выпуская ее, подошел к двери, распахнул ее настежь. Одной рукой удерживая хрупкую Зою и нож у ее горла, он другой быстро выбросил в ночную тьму пакет, грим и очки. Он пытался закрыть дверь, но она хлопала, то ли от ветра, то ли от движения поезда и сделать это было сложно.

Зоя сказала:

- Отпусти, Иуда. Нет ведь милиции! Но тебя все - таки поймают, верь моему слову!

- Ах, какая ты смелая, - зашептал он, затыкая ей рот. – Сейчас пройдем по вагонам, веди себя смирненько, иначе…

Дверь в тамбур открылась, и она увидела Сергея, идущего в тамбур. В руке у Яниса мелькнул пистолет.

Собравшись с силами, Зоя всем своим маленьким телом навалилась на высокого и жилистого Яниса, и, поскользнувшись, упала, увлекая его за собой, в разверзнувшуюся открытую страшную ночную бездну.

___________________________________________________________________


Глава 16. Таня. «Человек рождается на страдание, чтобы сгорев, подобно искрам устремиться вверх»


Те долгие годы, наступившие после краха семейной жизни и тянувшиеся с медлительностью улитки, были для Тани черно-белого цвета. Развод с его неизменными дрязгами, связанными с имуществом, помещением, выяснениями отношений, вызвал бездну разочарования в ее душе, превратил в сплошную кровоточащую рану, источавшую боль.

Вторая неудача в любви привела ее к новому разочарованию в людях, что подтолкнуло к еще большей замкнутости и уединению.

И без того тихая, она ни с кем теперь практически не общалась, забыв даже о Розе. ибо не хотела впускать ее в свой израненный горестный мир. Кроме того, ее сжигал и мучил стыд. Оно много плакала, ходила унылая и равнодушная, похудела и вытянулась.

Но время, как известно, лучший доктор. Улеглись все споры, высохли и забылись слезы. Таня как-то быстро повзрослела, стала серьезной и практичной.

Через два месяца после развода Валерий прислал ей два письма, но Таня прочла лишь одно и, не поверив ни одному его оправданию, потоку лживо-льстивых слов, порвала письмо, оставив без ответа. Все его попытки подойти на улице и заговорить наталкивались на ее каменное молчание. Назад возврата не было. В своем горе Таня была вынуждена стать жестокой.

Затем последовало еще одно несчастье, настолько глубокое, что едва не сорвало Таню в бездну отчаяния. Не выдержав всех последних дрязг и ссор, внезапно скончался от инфаркта отец, у которого и так было больное сердце.

Мать и дочь неистово плакали белугами на могиле отца и возвратились в мир настолько жестокий и равнодушный, что только приезд бабушки из деревни, ее временное переселение в опустевшую квартиру, вывел их из состояния тяжелого стресса.

С трудом пережив горе, Таня пошла в школу, несколько лет работала вожатой, одновременно продолжая учиться заочно на филологическом. Работа хоть и не очень интересовала ее, но немного отвлекла и изменила ее; также помогли книги, которые Таня читала теперь по долгу учебы и по зову души во множестве. Перечитав почти всю классическую литературу и то, что можно было достать из современной, Таня почувствовала большое облегчение и духовно-моральную поддержку. Мир философии и мировой религиозной мысли способствовал объективному и мудрому взгляду на мир, на жизнь. Монтень и Бердяев, Вивекананда и Рерих, Соловьев и Лосев, и многие произведения художественной литературы спасли ее душу, ее совесть…

На пятом курсе ей доверили полставки учителя в школе. Вести уроки Таня стала уверенно и легко, как будто это делала всегда. Она привыкла к детям, обнаружила строгость, требовательность и даже, порою, чрезмерную жесткость. И это у нее, когда-то ласковой и доброй! Но умение делать самоанализ, взглянуть на себя со стороны, помогли ей преодолеть эти недостатки. Со временем Таня стала мягче и внимательнее, научилась прощать. Она уже привыкла к одиночеству и даже чувствовала некую радость от того, что рассталась с Валерием. Ну, какая ее могла ожидать с ним дальнейшая жизнь? Ведь, если разобраться, она его никогда по - настоящему не любила. Одно время он ей был симпатичен – вот и все. Это можно назвать увлечением….

Защитив диплом по творчеству поэта Арсения Тарковского, Таня осталась преподавать в своей школе. Жила по - прежнему одиноко, ни с кем не знакомилась, думала только о работе. Помогала маме трудиться на маленьком огородике, а мужчин, бросавших на нее глаз, старалась обходить стороной. Почему-то ей думалось, что будет она всегда несчастлива в любви.

Подруги и коллеги по работе приглашали ее на вечеринки, дни рождения, юбилеи. Таня ходила редко, когда уже неудобно было отказаться. Но держала себя замкнуто, с мужчинами – особенно, даже если чувствовала, что кто-то из них может заинтересовать ее. Попытки подруг познакомить ее с кем-то решительно отметала и потому вскоре прослыла «недотрогой» и «холодной женщиной».

Как-то она заметила, что немного пополнела. Чтобы поддерживать себя в форме и давать разрядку телу она вновь занялась плаванием, а затем стала посещать кружок ритмической гимнастики.


***

Но тут грянула гроза. Случился в стране поворот, приведший к грандиозному обвалу. Неумелые «перестройщики» довели страну до той черты за которой начинается экономический развал и нищета народа. Отдельные хитрые политики, следуя личным амбициям, вместо того, чтобы восстанавливать и созидать, раскололи страну, превратив удельные княжества в новые государственные образования. Хорошие слова «независимость», «демократия» стали горькими для народа, на своих плечах испытавшего тяжесть таких неожиданных, резких, неподготовленных экспериментов. Нищие, тяжело больные, не могущие купить себе дорогие лекарства, спекулянты и преступники стали обыденным явлением. как и стрельба на улицах и грабежи.

В дневнике Тани появились горькие записи:

«Ох и нелегко теперь. Поневоле запутаешься. То, чем жил народ до сих пор, во что верили отцы и деды, за что проливали кровь объявлено ложью… Вновь все разрушено (как и было уже в нашей истории), уничтожен даже последний кирпичик фундамента, и теперь принялись лихорадочно сооружать что-то новое, беря, как всегда пример с других стран, вкривь да вкось… Это обедняет духовно и растлевает народ… В разваленную, разодранную на куски страну хлынуло все то худшее, помойное, что есть на Западе. И пришел новый Кумир – его величество доллар… Золотой телец, которому теперь поклоняются все, ради которого готовы теперь на все – продать, предать, который теперь многим людям заменил и Бога, и правду, и совесть. Все стало покупаться и продаваться, даже честь, а блещущий, сияющий Кумир, улыбаясь, довольно созерцает, как к нему тянутся жадные окровавленные руки. И кто же знал, что так будет! Я так любила свою Родину, а во что ее превратили неразумные дети? В ней стало трудно дышать! Идеалы любви, верности и долга спрятались под денежный мешок…».


«… Едешь в трамвае, электричке – как много страшно убогих обездоленных, доведенных до отчаяния и нищеты людей. Доведенных ценами, холодом в квартирах, всеобщим духовным упадком. Ни одного радостного улыбающегося лица! В людях проснулось эгоистическое, звериное…. Никто никому помогать не хочет!

А кто теперь думает об интеллигенции: об учителях, врачах, ученых, художниках… Они стали голодать и считать копейки, а государство обдирать их, как липку, толкая в омут нищеты, безработицы, бродяжничества и преступности. Грабежи, насилие, убийства, национальная рознь и войны стали обыденным явлением, хлынули по стране, затмевая солнце.

Победила категория «шкурника», который думает лишь о себе, блюдет свои звериные интересы, переступая через других, как об этом предупреждал Николай Бердяев.

Мир сейчас так печален, что даже природа не радует. Была недавно в парке, водила своих учеников. Все печально, заброшено, загажено. Оттого, очень грустно и как-то страшно. Что ждет этих маленьких? Что мы им оставляем? Как мы можем научить их хорошему, когда вокруг процветает плохое…

Сегодня открыла Откровение Святого Иоанна. Вчитывалась в строчки с ужасом. Неужели грядет Апокалипсис! Неужели торжествует Зверь? Что за страшная трагикомедия происходит с миром? Кто ее режиссер?

А ведь потом стыдно будет!

«И говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто сможет устоять?»


***

Часов на язык и литературу теперь отводилось мало, и Таня еле сводила концы с концами. Бабушка вновь перебралась в село, ибо с огородом легче было прожить. Но не всегда ей хватало купленного еще летом топлива, и тогда она вновь приезжала в город, и они вместе коротали долгие зимние вечера за беседой. Мама вязала зябнущими руками, бабушка готовила и гладила, а Таня писала конспекты и читала. Временами вспоминала Антона, Сергея, Зою, Володю, Розу…. Как им там? Почти никаких известий не было. Только Роза как-то прислала письмо. Она замужем за Николя и стала матерью. В конверт была вложена фотография повзрослевшей Розы с милой девчушкой – ее дочерью. Писала о том же – самоотверженно борется за выживание.

… После летнего отдыха в селе у бабушки Таня вернулась в город и окунулась в работу. Чтобы увеличить свою поредевшую нагрузку Таня взяла классное руководство, вела кружки, подрабатывала на продленке и заменах…

Осень выдалась на удивление ласковой, теплой, пахучей, как лимон. Сахарная дыня солнца ласкала глаза и волосы. Чтобы насладиться максимально теплыми денечками перед периодом затяжных дождей, Таня уводила детей влес. Собирали гербарии, грибы…

Постепенно стали исчезать птицы, опустел и сморщился лес, сбросив свой пышный наряд, роняя золотые и багряные слезы. В поле загудел острый пронизывающий ветер. Непрошенным, но требовательным гостем он врывался в лес, качал, баюкал перед зимним сном плачущие золотыми и багряными слезами деревья, выдувая из-под пней и коряг грибной дух. Солнце стало нырять в серо - молочный туман, временами выглядывая, блестя желтизной на белокорых березках, алым блеском – на литых зеркалах озер, чаши которых морщились, рябили под ветром, покачивая плавный узорчатый хоровод плавающих листьев. Играя падающей листвой и тонкими зябнущими ветками, ветер смешал деревья и вскоре зашуршал, застучал игольчатый холодный дождь, один из первых в эту осень. Таня, бывшая с классом в лесу, поспешила увести детей к автобусной остановке, но солнце вновь вышло, асфальт заблестел, сияя золотыми лужицами, и стало весело. Лишь вдали тихо лес ронял тяжелую мокрую листву, оплакивая конец теплых дней…

После работы Таня вновь стала заходить в свой любимый старый парк и долго бродить одна, шурша листвой. Последние лучи солнца играли трепещущими осенними красками. Стояла мертвая тишина, слышны были звуки падающих бронзовых и золотых листьев, да переливы улетающего средь облаков косяка журавлей.

Таня помахала птицам рукой и пробралась меж ветвей, смахивая серебряную паутину, к беседке. Долго сидела, вдыхая йодистый запах черной листвы.

Вечерело, окружающие предметы постепенно заливала тьма. В лицо дохнул ветерок, принесший запах тонкого ледка, сковывающего лужи.

Внезапно блеснув, вынырнули из волнистого вечернего тумана острые холодные звезды. Таня не думала о них, мешали воспоминания и мысли о насущном. И лишь, когда парк оцепенел, словно тихие молоточки застучали по стволам, зашуршали, пронзая листву, холодные капли дождя.

Таня посидела еще немного, а потом собралась уходить.

Город озарился огнями витрин, ощетинился округлыми зонтами. Она вошла в полупустой, сухой трамвай и обрадовалась – это было такой редкостью, обычно в них нельзя было пройти. А сейчас она довольно уселась на пустое место, и трамвай загромыхал в вечерней мгле, сияющей огнями, капли струились по стеклу. Поползли печальные думы.

«Вот минули годы. Столько людей прошло через мою жизнь, сыграв в ней свою определенную роль, кто большую, кто меньшую…. А теперь ушли, канули в Лету. … У каждого теперь своя, далекая жизнь… Вот сейчас будет остановка, где я впервые увидела Антона. Он вошел тогда мокрый, в обвисшей от дождя шляпе, с огромной собачищей – Царем. Где он сейчас?».

Трамвай остановился, открылись двери, ожидая запоздавших пассажиров, и наконец, сквозь пелену усилившегося дождя вынырнула фигура, вошла отряхиваясь. Длинный плащ, шляпа… Господи, до чего же на Антона похож… Нет, этого не может быть…

Лязгнули двери, трамвай качнулся, погнал дальше, набирая скорость. Человек схватился за поручни, а потом подошел и тяжело сел в кресло напротив Тани.

У нее замерло сердце. Она не сводила с него глаз. Сидящий напротив был неопределенного возраста, худой, заросший обрамляющей лицо бородой. Он глядел куда-то в окно, мелькающие огни. Его взгляд устало перемещался, равнодушно скользнул по Тане, окинул салон. Но вдруг вернулся. Его глаза, до боли знакомые, пристально глянули в Танины. Знакомые черты лица вдруг ожили, остановились, сложились в четкую картину.

Они сидели и молчали, глядя друг на друга, как бы узнавая после долгих лет.

- Таня… Татьяна… Это… вы? – первым произнес он.

- Антон?!

- Да, это я. Значит все - таки узнали меня?

- Узнала. Здравствуйте!

- Привет! И я вас узнал. Правда, не сразу.

Антон исхудавший, покашливающий, по-доброму, весело улыбающийся, подсел к Тане.

Вулкан клокотал в ее душе. Она все еще никак не могла поверить, что это действительно тот самый Антон из ее далекой юности. Она растерялась, не зная, что сказать улыбающемуся изменившемуся Антону.

- Вы давно вернулись? – выдавила из себя.

- Да вот уж две недели, как здесь, - отвечал он, все также улыбаясь и глядя ей в лицо. – Бог ты мой, что делает с нами время!

- Я так изменилась?

- Вы стали еще краше, Таня, время вам пошло на пользу. Стали такой импозантной дамой, совсем взрослой. Я - то помнил вас совсем другой.

- Да?

- Вы знаете, я очень рад, что вас встретил. Вы напомнили мне что-то приятное, всколыхнули душу. Вспомнились былые годы… Эх, какими мы были тогда! ... Можно пожать вам руку?

Таня дала ему руку, все еще с некоторым изумлением глядя на него, открывая для себя его нового.

Он изменился. Лицо заострилось, щеки впали. Левую щеку от уровня глаз до рта просекал едва заметный рубец. Появились морщинки, седина… Одет просто – видимо жизнь его и сейчас хорошенько треплет.

- Антон, вы изменились. Откуда у вас этот шрам? – спросила Таня с болью в голосе.

- Оттуда Таня, оттуда. Если бы вы знали, что мне довелось пережить… Но это длинная, не очень приятная история, лучше не вспоминать. … Но, главное, вы, вы - то, как живете?

- Я живу…обыкновенно … Но, Антон… Вы уже две недели в городе и не зашли… Мой адрес ведь не изменился.

- Ах, Таня, как сказал один замечательный писатель: «Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено». Я, конечно, помнил о вас и хотел зайти, но… не решился. Зачем мне вторгаться в вашу уже сложившуюся жизнь… Сейчас такое время – друзей забывают. У вас, вероятно, семья, муж, дети… Вон сколько лет прошло!

- Да никакого мужа, я одинока! – почти воскликнула Таня. – А время сейчас как раз такое, когда нужно держаться вместе, помогать друг другу…

- Неужели вы одна? Откуда такое монашество? Вы молоды, красивы…

- Не нашла человека, способного подарить мне свое сердце… Ну, в общем, это тоже длинная и не совсем приятная история. Хотя, конечно, мои трудности ни в какое сравнение не идут с вашими… Я вижу, вы измучены…

Она все еще держала его руку в своей руке и только сейчас об этом вспомнила, ощутив мозолистую, изрезанную ладонь, и смутившись, убрала руку. А он внезапно закашлялся, отвернулся к окну, распахнул свой мокрый плащ, под которым был потертый костюм, вынул платочек, вытер влажное лицо и рот.

- Простите…

- Вы себя неважно чувствуете?

- Да вот, приболел, немного…

- Да что вы…. Как жаль!

- Да ну ее, эту болезнь!

- А чем вы сейчас заняты? Работаете? Пишите?

- Да, конечно пишу, Таня, но мало, медленно… Душа какая-то опустошенная, голова пустая… Идей нет, образов нет, красоты нет! Веры нет, Таня, веры в жизнь и счастье! Все, во что верил – истоптано, изгажено. Впрочем, что это я разжалобился да расклеился… Не хочется выливать на вас все горести сразу.

Он вновь широко улыбнулся:

- Давайте лучше вспомним старые добрые времена.

- Антон, вы сейчас повторили то, что и у меня на душе.

- Значит и вас успела потрепать жизнь?

- Увы.

- Но вы так молоды и красивы. А вот я… что-то начал сдавать позиции.

- Но и вам до старости тоже далеко. Надо держаться. Как вам живется сейчас, тяжело?

- Подрабатываю, где придется… Сегодня на овощной базе был, ящики сбивал, таскал… Но разве это работа?

- А живете по-прежнему там же?

- Какое там! Квартиру давно отобрали. Неделю жил у приятеля, но вижу, что мешаю там, у него семья, самим негде жить. Он предложил переселиться в подвальчик, там у него мастерская. Но, холодно там, простудился вот… Начал искать и нашел себе квартиру. Снял у одной пожилой женщины флигелёк, совсем маленький. Там вот и живу! … А вы, значит, не замужем? Не нашли достойного спутника жизни?

- Не нашла – вздохнула Таня. – Признаюсь, была замужем, разведена… Ой, давайте выйдем у какого-то кафе, попьем чего - нибудь горячего.

- Это идея! – живо согласился он.


***

Они грелись в кафетерии, то молча улыбались друг другу, подмигивая, то взглядами задумчиво блуждали по сторонам. Пахло жареным кофе и вкуснейшими кремовыми пирожными. Ел он аккуратно, вытирая усы платочком. Ей было интересно смотреть, как бережно он ест, словно в кино. Иногда он отворачивался и кашлял.

- Вы не ходили в больницу?

- Нет. Впрочем, был один раз, когда температура поднялась. А что толку! Эти эскулапы заподозрили что-то неладное, агитировали сдавать анализы. А я, если честно, недолюбливаю больницы, особенно нынешние. Да и денег на лечение нет.

- Бог ты мой, в какое время мы живем! Всем так тяжело. В стране такое творится!

- Вы работаете?

- Учителем.

- Закончили университет?

- Да. Филологический факультет.

- Поздравляю. Это очень, очень хорошо, Таня, вы молодец!

- Хорошо – то хорошо, а с зарплатой туговато. Быть может придется подыскивать что-нибудь другое…

- Таня, где бы вы в будущем не работали, тот запас знаний, культуры, полученный вами в университете, пригодится на всю жизнь. Главное – пополнять его, не запускать, не погружаться в эту серую бездну жизни… А вот я, похоже, в нее рискую погрузиться.

- Почему, Антон? Как – же это? Ведь я всегда знала вас таким умным, энергичным и сильным!

- Да, возможно когда-то я и был таким… Но потом сама жизнь подорвала это во мне. Признаюсь, Таня, были даже приступы отчаяния, желание покончить счеты с жизнью… Да вовремя спохватился, вырвался из этой пропасти. (Он тяжело вздохнул). Все это глупости! Жизнь есть борьба. В лучший мир я всегда успею прийти, я еще в этом грешном мире ничего не сделал.

- Ой, Антон, все вы точно говорите…. И у меня тоже было море подобных мыслей, да Бог избавил…

- Таня, я чувствую, что и у вас какая-то горечь…У вас что-то сломалось в личной жизни?

- Да, все сложно… Сразу так и не расскажешь.

- Я понимаю.

- Просто встретила одного человека, поверила ему. А он обманул меня, жестоко посмеялся надо мною.

- Вот как…

- Да и не сложилось у нас, не лежала у меня к нему душа…. Вот и осталась я одна. Детей у нас не было. Живу вот так, по-старинке, маме помогаю. Только работа и спасает. Отец умер – еще одна травма… А на душе (она улыбнулась) сплошные потемки.… Вот так! Да, что мы все о грустном, о печальном!

- И правда, не стоит поддаваться грустному настроению. Это я никак не могу выбраться на твердую тропу. Все рискую сорваться в пропасть, цепляюсь за скалу, да только пальцы скользят, сдирается кожа… Никак не выберусь. Мало сил осталось для сопротивления.

- А ведь нужно сопротивляться, Антон. Вы бледны, кашляете. Прежде всего, вам нужно восстановить здоровье, ведь впереди – длинная зима. Поэтому я прошу вас – лечитесь!

- Ой, Таня, да не беспокойтесь вы так обо мне. У вас сейчас своя жизнь, своих забот хватает.

- Антон, ну нельзя так. Неужели мы так вот расстанемся с вами, разойдемся в разные стороны и больше никогда не увидимся. Нас и так мало в этой жизни, нам нужно держаться друг за друга.

- Спасибо, Таня. Но я постараюсь сам решить свои проблемы – выкарабкаться или сгинуть… А то боюсь, что сам упаду в пропасть и вас за собой потяну.

Таня сказала горько:

- И оттолкнете протянутую руку помощи…

Антон улыбнулся, ласково взял ее руку и погладил:

- Слишком мала, слаба и узка, да и к тому же очень красива эта рука. А мне уже, в случае неудачи – терять нечего!


***

В тот вечер они разошлись грустные и молчаливые, несмотря на то, что в оставшееся время Антон пробовал шутить. Грустным было и расставание. Дождь уже кончился, сквозь мрачные волнистые облака просачивался серебряный холодный свет. Он четко вырезал шрам на лице Антона и делал его еще бледнее. Его немного шатало.

- Вы уходите навсегда? Неужели мы с вами так вот расстанемся? – спросила Таня.

- Пока не вижу смысла встречаться. У меня слишком много горестей, чтобы делить их с вами.

- Опять вы об этом. Как вы равнодушны! Значит старая дружба по боку?

Антон не нашелся, что сказать, и взял ее руку в свою.

- Таня, вы очень хорошая. Вы добрый и чуткий друг. Но, я, как вам сказать… Ну, в общем, я предпочитаю идти по своему пути, который избрал… И этот путь тяжелый, неподходящий для вас…. А у вас впереди вся жизнь. Зачем вам связывать ее со мной?

- Так значит, вы уходите, вот так, в неизвестность… Послушайте, вы же больны! Назовите ваш адрес, где живете? Может, я чем-нибудь помогу?

Но он уже уходил.

- Нет, нет, это вам не нужно…

- Значит, мы никогда не увидимся? – повторила взволнованно Таня.

- Не знаю. Впрочем, если вам нужна будет какая-то помощь, звоните 68-11-06. Это мой друг, он поможет, чем сможет. Счастья вам и удачи в жизни!

Он нагнулся, поцеловал ее руку и, пожав ее обеими руками, исчез в темном переулке.

Дома Таня долго обдумывала эту встречу с Антоном. Она очень взволновала ее.

«Впрочем, кто он мне? – внезапно подумала она. – Просто старый знакомый. Ну, чему-то научил меня, чем-то поделился когда-то со мной. Но это было очень давно. Теперь я выросла, у меня все по-другому, и он стал старше, совсем другой. У него своя нелегкая жизнь, у меня своя».

После ужина она легла с книжкой в постель, но ей не читалось. За окном вновь равномерно сыпался и гудел дождь. В который раз она перебирала подробности встречи.

«Сколько же ему сейчас лет... Когда мы встретились, мне было шестнадцать, а ему, кажется, двадцать четыре, ведь он уже успел побывать женатым, закончить институт… Значит, он был примерно лет на восемь старше меня. Если мне сейчас двадцать пять, то ему должно быть тридцать три… А выглядит он старше, несчастный, эта тюрьма совсем измучила его... Чего только ему не довелось пережить…».

Она отложила книгу и выключила свет. Долго лежала в темноте, глядя на мелькающие из-за штор огни.

«Ну почему я так переживаю о нем?» - думала она.

И вдруг сама себе ответила, ответ буквально хлынул из нее:

«Да потому, что я давно люблю его, люблю давно, я полюбила его еще тогда, когда приходила в его дом и наблюдала за его работой… И это чувство во мне было, он было спрятано где-то в глубине души… В сердце… Я теперь только осознала и поняла это!»

Она разволновалась, подняла голову с подушки и уселась на кровати. Сердце играло от прилива чувств.

«Как же это хорошо! Он мой единственный, только ему принадлежит мое сердце. Я так люблю его! Но любит ли он меня? Я нравлюсь ему, я это чувствую. Он говорил, что я красивая… Но, нужна ли я ему? Он говорил, что не хочет впутывать меня в свою жизнь. Но почему впутывать… Его жизнь – это теперь моя жизнь. Но меня он все - таки, наверное, не любит. Ох, не везет мне в любви! Но, по крайней мере, я ему нравлюсь…. А теперь он один, совсем один, он болен… Нет, я должна разыскать его и помочь ему. Хоть как-то его поддержать… Сам он не придет, он гордый. Я должна ему помочь, сделать шаг навстречу!»

Полная решимости Таня подхватилась, включив настольную лампу, записала для памяти телефон 68-11-06.

В ту ночь она долго смотрела, как дождь махал своими мокрыми рукавами в стекло, и заснула довольно поздно.


***

Неделю Таня ждала, что Антон все же передумает и объявится; может ему будет нужна ее помощь? Она специально ходила по тем местам, где он бывал, была возле старой его квартиры, на той остановке, где обычно он садился в трамвай, в кафетерии, даже сходила к овощной базе, надеясь встретить его идущего с работы. Но Антон исчез.

В середине второй недели после их знаменательной встречи, Таня решилась робко набрать номер телефона. Ей пришлось обстоятельно объяснять, кто она и зачем.

- Но он давно уже не живет здесь, дорогая мадемуазель, - говорил чей-то несколько выспренный, подчеркнуто вежливый голос. – Но он изволил предупредить, что могут позвонить. Вам нужна помощь?

- Нет…, - Таня растерялась. – Мне нужно только увидеть его. Вы не знаете его нового адреса?

- Но он просил его не тревожить и вообще – никого не хотел видеть…

- Но мне очень нужно…

- Адрес его мне неизвестен…

Таня извинилась и положила трубку.

Но день спустя она вновь набрала 68-11-06. Теперь она решила быть понастойчивее.

- И все - таки, где его квартира? Вы должны мне сказать, мне это очень нужно.

- Мадемуазель, я вам ничего не должен.

- Пожалуйста, я вас очень прошу.

На том конце провода вздохнули.

- Да не знаю я, честное слово.

- Ну, хоть примерно, пожалуйста!

- Ох, вы меня утомили. Сейчас, подумаю. Ну, когда мы последний раз виделись с ним, то он говорил что-то о комнате где-то на Овражьей улице. Это возле Первомайской, знаете? Он живет у какой-то старушки. А конкретно, что, где, милая и настойчивая мадемуазель, хоть убейте, не знаю!

- Ну и на том спасибо.

- Если что нужно, звоните…

- Нет, нет, спасибо.

Это было уже хоть что-то.

Ближайшее воскресенье выдалось свободным, и Таня отправилась бродить по городу. С трудом отыскала Овражью улицу. Она действительно располагалась на склоне оврага, а сам овраг, глубокий, как брюхо сказочного чудовища, был усыпан домиками с заборами и собаками. Ходить по нему было нелегко. Дул пронизывающий ветер, под ногами хрустел ледок, морозец покусывал щеки и щипал руки…

Таня ходила от дома к дому (часто, в сопровождении лая собак) и спрашивала, кто сдавал или сдает квартиру. Дважды пришлось идти по ложному адресу. И вот, когда уже зажглись ранние желтые огни, она, наконец, нашла дом, примыкающий к оврагу, почти у самого обрыва. Постучала, подергала калитку, вошла. У будки бесновалась, неистово лая, рыжая дворняжка.

На лай вышла ветхая старуха.

- Не боись, проходи, - сказала она равнодушно и глухо. – Да замолкни ты, оглашенная, кость тебе в горло, - крикнула она на собаку.

- У вас не проживает Антон Иванович Терехов?

- Кто, кто?

- Да такой бледный, худой, с бородой…

- А, квартирант? Ну, есть такой житель.

У Тани отлегло от сердца.

- А где он?

- А он во флигельке у меня живет…Живет и денег никак не плотит. Может, ты уговоришь его, милая, - затараторила старуха. – Ступай вон по дорожке.

И старуха махнула рукой вглубь двора, где темнело какое-то строение.

Это был совсем маленький домик с черепичной слегка развалившейся крышей. Таня с волнением постучала в слабо горевшее окошко.

В голове роились мысли: «Как он встретит? Ведь он не хотел меня видеть, запрещал искать его».

Ответа не было. Таня долго стучала в окно и в дверь, думая, не ошиблась ли старая, направляя ее сюда. Она уже хотела было идти к ней за советом, но толкнула тяжелую дверь, и та медленно отворилась. В маленькой темной прихожей Таня натолкнулась на табуретку, на которой стояло ведро с водой, наступила на какую-то обувь. Она постучала в следующую дверь и тут же робко открыла ее. В комнате пахло электричеством, свечой, сыростью, глиной и мышами. Грызуны видимо водились в маленьком, покосившемся от времени шкафчике, дверца которого была открыта. На столике стояла горкой посуда, в кастрюле без крышки плавала какая-то еда. Тут же была высыпана картошка, в банке стояли ложка и вилка, раскладной карманный ножик, градусник. На краешке стола виднелись пузырьки с лекарствами и разорванные пачки таблеток, груда пыльных книг. Все это мгновенно охваченное взором Тани пространство тускло освещала настольная лампа, рядом с которой на подставке стоял знакомый Тане портрет женщины. Комната казалась сырой и холодной. Из щелей окна дул ветер, печки не было, только маленький электрокамин едва обогревал это пространство.

Сначала Таня подумала, что в комнате никого нет, и, лишь приглядевшись, заметила в коричневом сумраке кровать.

На кровати лежал завернутый во что-то темное человек. Он не двигался. Таня подошла ближе, узнав Антона, стала звать его, говорить с ним, но он лишь только посмотрел на нее невидящими глазами и что-то прошептал.

Она подвинула лампу. Лицо Антона было в липком поту, лоб был горяч, как печка. Он что-то говорил, но она не разобрала слов. Ясно было только, что он не узнавал ее и принимал за доктора. Видимо болезнь одолевала его, он был в горячке…

«Он так может умереть, - тревожно подумала Таня. – «Разве можно жить в такой обстановке! Не за горами зима, он просто здесь околеет, замерзнет».

Таня заметалась, нашла вафельное полотенце, отерла его лоб, стала перебирать лекарства, путаясь в сложных названиях…

«Стоп!» – сказала она себе. – «Надо принимать серьезное решение!».

Таня бросилась вон из дома, долго стучала в бабкину дверь, не обращая внимания на неистовый лай собаки.

- Что же вы тут сидите, а у вас там человек помирает! – огорошила она бабку.

- Да ты что, милая! – перекрестилась бабка. – Господь с тобой, разве ж я знала.

- Живете тут, только о себе думаете! Сколько он должен вам за квартиру?

И вынув кошелек, отдала все деньги, которые у нее были.

- Это вам как задаток! Остальное привезу позже! Ждите сегодня, обязательно сегодня!

И метнулась со двора.

Она быстро шла по переулкам, забыв о холоде, темноте и собаках. В груди била крыльями, рвалась наружу невидимая тревога. Такси в эту пору и в этих местах найти было сложно. Поехала на трамвае, но ей казалось, что он, как назло, переполненный, ползет очень медленно, время уплывает безвозвратно, а она так ничего и не сделала.

Как вихрь ворвалась Таня в свой дом.

Мирная мама, сидевшая в халате с вязанием в руках, воскликнула:

- Где ты ходишь? Уже так поздно. Я ужин два раза грела. Господи, растрепанная вся… На тебе же лица нет.

Но Таня смотрела на нее каким-то полубезумным, остановившимся взглядом.

Присела рядом и вдруг заговорила нервным и изломанным голосом:

- Мама, ради бога, выслушай меня внимательно.

Мама привстала в удивлении:

- Что с тобой, Танюша? Что-то случилось?

- Случилось… Мама, ты любишь меня?! Ты хочешь, чтобы я была счастлива?! Я тебя прошу, сделай для меня одно важное дело, оно всей жизни стоит…

- Да что случилось, говори скорее.

- Мама, не волнуйся, я в своем уме…. Мама, там, в холодном ужасном грязном доме, где полно крыс и тараканов, умирает человек… Человек, который мне очень дорог. Мама, он тяжело болен. Денег у него нет на лечение, ни на что нет… Есть нечего. Он нуждается в помощи, мама. Мама, я, конечно, понимаю, что я сейчас странно выгляжу…. Но я заявляю решительно: когда-то, много лет назад, этот человек спас мою честь, а может даже и жизнь! И вот теперь он сам нуждается в помощи, как никогда, и я ничем не могу ему помочь… Только не отказывай, мама!

- Таня, что ты говоришь, какой человек? Какую честь, когда он тебя спас?!

- Мама, сейчас не время объяснений, а время решительных действий. Я обещаю, что все объясню потом.

- Что я должна делать?

- Нужно ехать, мама, пожалуйста. Возьми все деньги, какие есть. Нужно взять такси и привезти его к нам домой, иначе он может погибнуть.

- Таня, - сказала багровеющая изумленная мама – ты меня в гроб вгонишь…

- Мама, нужно спешить…


***

Антон лежал в самой теплой комнате. Таня уже приучила себя долгими ночами время от времени просыпаться, чтобы давать лекарство, изучила его бледную, худую, но красивую голову с рубцом на щеке. Ту сумасшедшую ночь, когда они с мамой звонили другу Антона, ловили такси, везли Антона домой, вызывали врача, Таня не забудет никогда. Теперь ему уже лучше. Через пару дней он уже узнавал Таню, и, к ее большой радости, улыбался. Из того, что случилось, как он здесь оказался, он ничего не помнил.

Температура держалась по - прежнему, он был еще слишком слаб, почти не вставал. В наиболее сложные ночные часы, когда совсем было плохо, Таня дежурила у его постели, клала ему компрессы на лоб, кормила порошками, микстурами, таблетками и шептала: «Выздоравливай, выздоравливай, милый». Потом, полусонная, бежала на уроки, а ее сменяла мама, взявшая отгулы и несколько дней за свой счет. Поведение дочери, ее энергия, смелость оказали на нее неизгладимое впечатление, а к Антону она пока еще чувствовала лишь сочувствие, как к больному, не зная его еще как человека.

Таня приходила с работы без задних ног, нагруженная продуктами, лекарствами, спала пару часов и вновь шла к Антону. И вновь проходила ночь, с беспокойным сном, с бессловесными разговорами душой. Таня была неустанна, ибо любовь двигала ею.

Антон, придя в себя, категорически запрещал подолгу сидеть с ним. Он не раз говорил, что не хочет обременять их семью и скоро уйдет, а потом как-то отплатит за их доброту, но Таня и слышать не хотела – он будет свободен лишь тогда, когда полностью будет здоров.

Как-то ночью он спросил Таню:

- Зачем ты это сделала?

- Потому, что мне было жаль тебя. Потому, что я очень ценю тебя, - говорила Таня, и хрустальным горшком сыпались слезы из глаз ее.

Он брал ее руки, гладил их и смотрел на нее льдистыми глазами.

- Господи, за что ты меня наградил такой любовью. Благодарю тебя, господи.

И он целовал нательный крестик.

Он гладил ее руки, целуя их, и говорил:

- Милые, неутомимые труженицы, сколько добра они сделали. Богом созданы эти пальчики, которые я так люблю…. Господи, до чего же ты хороша, Таня. Ты – ангел, спустившийся с небес!

После таких слов, Таня, окрыленная, с утроенными силами, шла на занятия. Она верила и одновременно не верила в свое счастье! Все под ее руками расцветало, все становилось волшебным. Любая работа спорилась. Она вновь стала летать – высоко, над зимними парками, над городом, над блестящими на солнце белоснежными крышами. Во сне она летала вместе с ним, пламенная и счастливая.

***


Как-то ночью, уже сидя на кровати, Антон поведал Тане о своих горестях и бедах. Рассказал о позорном судилище, которое устроили над ним, художником, обвинив его в нелепых преступлениях. Как приписывали и тунеядство, и спекуляцию и даже растление молодежи… Как он пытался сопротивляться, доказывая свою правоту, но его не слушали, над ним издевались… Как его, уже зэка, везли в тюрьму в вагоне, рассчитанном на семь человек, но куда вогнали тринадцать. Как он не мог заснуть двое суток из-за истеричных воплей блатных, требующих чая и от холода, так как в вагоне не было стекол. Как они летели в неизвестность на поезде, припав к решеткам, и орали как звери, а люди шарахались от этого поезда….

Вскоре показались полукруглые, серые вершины уральских гор, а затем голые равнины, кое-где покрытые перелесками. Вот пересыльный пункт. Холод, голод. Здесь почему-то в вагон забрались люди в бронежилетах, раздели и разули всех новоприбывших и зверски, до потери сознания, избили. Он пытался сопротивляться, но где ему, одному… Заковали в наручники и бросили под дождь в грязную канаву. Все дорогие сердцу вещи, фотографии родных, продукты остались здесь. До следующей станции ковыляли босиком, по страшному холоду. Здесь он простудился и заболел, но на его болезнь никто серьезного внимания не обратил, считая ее обычными «соплями». Когда поезд прибыл в Соликамск, здесь их уже ждали «воронки». Загрузили, как скот, и куда-то повезли, никто им ничего не объявлял, не объяснял, а спрашивать было рискованно. Оказывается, привезли их в «Лебедь» («ну и подходящее же название для тюрьмы!»). Солдаты подгоняли их матерными криками.

«Только упадешь случайно, или от усталости, тут же орут и бьют прикладами и дубинками. Еле успеваешь уворачиваться от ударов. Прямо фашисты какие-то! Забегаем в здание, а тут прапорщик – руки за спину и ногой в живот… И все это – под звуки музыки из репродуктора. Переоделись в ихнее, тюремное и повели кормить. Обычная каша, после долгой голодовки казалась очень вкусной. Но ложек, почему-то, не дали. Как звери, честное слово! Так и ели - руками. Выходит начальник – в отглаженной форме, с толстым животом:

- Приветствую вас, орлы! Хорошо полетали? Жизнь медом не показалась? А сколько в больнице? Что, только шестеро? Маловато!

А дальше? Дальше – много работали. Положено по восемь часов, но фактически пахали по десять – двенадцать. Личного времени было мало. Если случался выходной в воскресенье - то это было счастьем!»

Антон в свободное время предпочитал книги, хотя, для общей разминки, мог, и мяч на поле погонять. Спасало еще и то, что рисовать умел. А оформлять наглядной агитации надо было много. Вспоминал агитационное искусство «Окон Роста» и Маяковского. Пригодилось. Все на работе, а он буквы пишет – срочно плакат нужен! Все же отдых!

Среди зэков не уронил своего достоинства. Все видел - и издевательства исподтишка, и обман, и воровство, и наглость… Дрался, если нужно было отстоять свою честь, но не сломался, не попал в число «опущенных». Как-то все терпение иссякло, и он решился на побег с сообщником. Был пойман, дали еще срок.

«Всего не расскажешь, да и вспоминать тяжело. Но, знаешь, что интересно. Осмысляешь и начинаешь лучше ценить жизнь, это да! Дружбу ценишь, не обращаешь внимания на мелочные дрязги».

За хорошую работу и в целом примерное поведение был досрочно освобожден, какое-то время жил у родственников, но, почувствовав, что его нахождение там в тягость, вернулся сюда. Нравятся ему эти места, здесь прошли лучшие годы, здесь был творческий подъем. Но приехал, а друзья растерялись… Кроме того, старая, запущенная болезнь дала о себе знать…

Закончил он свою речь такими словами:

- Одного я не понимал – откуда столько жестокости и зла, первобытного и страшного зла появляется у человека к человеку. И это становится будничным, обычным. Кругом одна звериная злость! Да неужели и вправду мы – бездумные животные и в нас погасла искра божья? Ведь с жестокостью мы сталкиваемся не только в тюрьме, но и везде – на улицах, в столпотворении у магазинов, в темных подворотнях и даже нашем разлюбезном парламенте. Ведь даже самый страшный, закоренелый грешник, который, безусловно, должен быть наказан по заслугам, достоин, конечно, сурового, но, все – таки, не скотского к себе отношения. Ведь жестокость больше свойственна зверю, а человек все же должен отличаться от зверя свои умом, милосердием, любовью к ближнему. Вспомни, что проповедовали все религии мира. Гуманистические идеи пронизывают творчество многих писателей, художников, музыкантов. А жестокость, особенно чрезмерная жестокость – она может породить только жестокость. Но, не нужно путать жестокость с жесткостью. Никто не ратует быть добренькими к злодею. Жесткими, строгими, но, при этом, человечными!

За этими разговорами застала их холодная утренняя заря.


***

Болезнь понемногу уходила. Антон уже вставал и ходил по комнате, но был еще слаб. Теперь он мог беседовать и с мамой, и Таня заметила, что уважение мамы к Антону увеличилось.

Пришли знакомые Антона, принесли его мольберт, краски (все это хранилось в их мастерских). Тане было немного обидно за Антона, ведь в несчастье все они его забыли, и только она, Таня, пришла к нему на помощь. Недаром Антон говорил, что друзей своих он растерял.

Временами Антон делал кое-какие наброски, «тренировал руку», рисуя очертания комнаты, предметы. Таня помогала ему, как могла, носилась с ним, как с маленьким, предупреждала любое его желание. Он совсем не был похож на Валерия – холодного, язвительного, жесткого. С Антоном было интересно, он озарял ее жизнь необыкновенным светом, ибо мог видеть мир по – своему, замечать то, что не видели другие.

Но общая эйфория от выздоровления Антона продолжалась недолго. Вскоре ему вновь стало хуже. Он жаловался на головокружение, тошноту, жгучие, порою сверлящие боли в желудке. Он признался, что эти боли посещали его еще в лагере, где питание было никудышным, а главное – хватало нервных потрясений.

Таня запретила визиты знакомых, свела круг общения Антона до минимума, мотивируя это необходимостью создания спокойной обстановки. Вычитала где-то про особую диету: пюре из овощей, каши, кисели, не давала ничего мясного, тяжелого, острого.

Но остановить болезнь оказалось уже не под силу. Антон исхудал, лицо пожелтело, щеки ввалились, как-то ночью он встал и пошел на кухню. Потом послышался звук падения большого тела. Мама вызвала «скорую». Врачи диагностировали язву двенадцатиперстной кишки, но уже в крайней степени. Нужна была срочная операция, иначе больной мог умереть…

Эти сутки, проведенные в больнице, стоили Тане многих лет жизни… Антона удалось спасти. Больше месяца он провел в больнице, куда она носила передачи.

После выписки она его не узнала. Он вошел в комнату – высокий, худой. Сбрив бороду, он помолодел лет на десять. Держался он хорошо, стойко сопротивляясь темным силам, пытавшимся его забрать. Он будто прошел круги ада, только Вергилия, в качестве проводника, с ним не было.

____________________________________________________________________


Глава 17. Антон и Таня. «Обретение крыльев»


В те напряженные для нее месяцы Таня словно бы родилась заново. Она чувствовала, что нужна Антону, ощущала волны его ответного чувства.

Она словно обрела крылья, которые когда-то утеряла.

К весне Антон уже прочно встал на ноги. И упоительно бурный, сияющий, промытый дождем, пропахший молодой листвой и белой сиренью, май распахнул его чувства. Он начал понимать, какое значение для него имеет это сокровище, которое так трогательно заботилось о нем. Для него она еще оставалась девушкой чудной и необыкновенной, в своей хорошей наивности, в которой жила прежняя первозданная чистота, увиденная им еще в первые дни знакомства и не утраченная в последующие годы. Он видел ее возрождение и всячески поддерживал его, старался быть для нее приятным и благодарным.

В светлые майские дни они чаще стали уходить из дома и бродили по дорожкам парка, белым, от усыпавшего их цвета с кудрявых яблонь. Птицы звенели серебристыми голосами, в ослепительно синем небе плыли румяные розовые облака. Над распустившимся цветом гудели бархатные шмели.

В одно из воскресений они попали под звонкую, как салют, ядреную молодую грозу. Гром кувыркался в небе, острые спицы молний пронзали внезапно опустившийся зеленый мрак. Под веселый звон стеклянного дождя они бежали к беседке. Дождь барабанил по крыше и там, в беседке, он обнял ее, и они смотрели на полосатую стену дождя. Вышло солнце, и косые струи дождя заполыхали золотом, падая в дышавший свежестью парк, над которым изогнулась блестящая радуга. Гуляя по свежевымытому городу они замечали лишь прекрасное и доброе и изумлялись злому и невежественному. Они никак не могли понять, почему люди так же не чувствуют счастья, как и они.

Вечером, когда они сидели на балконе, тесно прижавшись друг к другу и просто беседовали, Таня спросила об этом Антона.

Он сказал:

Где-то я прочитал одно высказывание Дюма. Кажется, в «Графе Монте-Кристо». Он писал, что только тот поймет истинное счастье, если до этого испытал подлинное несчастье. Я думаю, часто люди не знают, что они по - своему счастливы, не замечают этого. … У них не с чем сравнивать.

- Видимо так, - сказала Таня. – Я тоже раньше об этом не задумывалась. Ведь счастье рядом! Стоит протянуть руку, сделать человеку что-то приятное, сказать хотя бы слово, и лицо его озарится счастливой улыбкой. Грин хорошо говорил о том, что чудеса надо делать своими руками.

- Но еще не все люди понимают, что когда они встречают счастье – вечно оно длится не может. Невозможно прожить жизнь в одном только восторженном состоянии.

- Ты так думаешь?

- Увы, это так. Если ты где-то читаешь, что человек всю жизнь жил радостно, не верь, так не бывает, были и в его жизни горести, просто он не так остро их воспринимал. Не акцентировал на них внимание. Счастье нужно самому создавать и поддерживать. Ведь жизнь сложна, в ней все может быть – неудачи, расстройства, горе. Нужно уметь в таких условиях не сорваться, сохранить любовь и уважение друг к другу. Но, конечно, всякое бывает. Иной раз погорячишься, сорвешься. Нужно иметь смелость признать свою вину…

- А если в жизни будет много страданий?

- Нужно уметь утешать других, поддерживать в их страдании. Страдание, как говорил Рерих, утончает наши чувства, «научает великому состраданию». Будешь сочувствовать другим, когда - нибудь посочувствуют тебе…

Таня взмахнула рукой:

- Увы, не всегда так бывает! Редко встречаешь истинную помощь, поддержку и сочувствие.

- Да, но то, что ты совершила по отношению ко мне, разве это не поддержка, помощь и сочувствие! Ты просто спасла меня! Возвращаясь к радости и страданию, я еще вот что забыл сказать. Рядом с радостью всегда идет и страдание. Заметь, это закон! Страшно только, если это очень большое горе, тогда страдание безгранично, и оно переходит в отчаяние. А это может закончиться плохо.

Таня, тяжело вздохнув, прижалась к Антону, он сильнее охватил ее рукой.

- Не хотелось бы этого!

- Дай бог этого избежать. Ладно, не будем о горестном. Смотри, небо уже украсилось звездами!

Таня встрепенулась.

- А ты знаешь, если вглядеться, каждая из них светит своим цветом, есть сиреневые, зеленоватые, есть холодные, белые, есть алые, есть желтые.

Антон улыбнулся и провел рукой по ее гладким, мягким волосам.

- Ты у меня дальнозоркая!

Она заулыбалась.

- А мы будем с тобою вместе жить?

Он внимательно вгляделся в ее темные бархатные глаза:

- Я тебя не брошу. Мне будет не хватать тебя.

- И я тебя. А то я сойду с ума. Только, Антон…. Мы ведь уже опытные люди, пережившие некоторые жизненные трудности. Я хочу серьезно спросить тебя. Не потеряется ли наша любовь в каждодневном рутинном беге по кругу, когда будет работа, работа, и мы будем забывать об общих радостях в жизни, а то и надоедать друг другу. Где-то у Чехова есть слова о том, как среда разъедает человека, теряется все лучшее.

- Я думаю, что без волевых усилий, какого-то самовнушения здесь не обойтись. Чтобы снести нагромождение трудностей, нужно каждое утро утверждать себя в радости и готовности ко всему трудному, нужно делать установку – какие-бы трудности ни были – быть сдержанным, умным, объективным, логичным, добрым и сердечным… Да, иного выхода я не вижу! Именно вся красота – в выдержке, в самоотверженности, в наблюдательности, созерцательности, к примеру, за природой, в умении видеть прекрасное… Это настоящее геройство – выстоять в буре дней….

- Это прекрасно, но возможно ли это?

- Конечно, сначала будет трудно, несколько раз будет трудно, а потом станет легче. когда научишься не боятся трудностей, то приблизимся к настоящему жизненному подвигу, станем на ступеньку выше в своем духовном росте… А что касается того, что будем надоедать друг другу. А надоедают ли любимые? Не знаю, кажется, нет. Впрочем, если это произойдет – научимся отдыхать друг от друга!

- Мне кажется, ты мне никогда не надоешь!

- И мне кажется. Ты необыкновенная. Хотя жизнь сложна… Поживем – увидим! И будем надеяться!

***

Интерес к работе, к искусству постепенно возвращался к Антону.

Он вновь развернул холсты и стал писать, становясь при этом замкнутым и даже нелюдимым. Одно поддерживало его равновесие и утверждало в доброте – это присутствие Тани. И все же у него не получалось…. Он сворачивал и бросал в угол холсты, начинал заново, но, потом, откладывал кисть…

- Нет, что-то нужно менять. Нужна какая-то новая закалка, что-то свежее, крепкое, дерзкое… Нужно влить в себя новые силы, окрепнуть… Может уехать? В этом городе я задыхаюсь! – говорил он.

С приближением лета Таня предложила уехать куда-либо отдохнуть, подкрепить здоровье, сменить обстановку. Но путевки были ужасно дорогими, а с деньгами была вечная проблема. Выручил один из немногих оставшихся хороших знакомых Антона. На берегу моря у него стояла хорошая дача – настоящий дом с мансардой. Этим летом он собирался на отдых за границу и предложил Антону поехать:

- Я дам тебе ключи. Отдохнешь, поправишься. Море тебя окончательно излечит, ты выйдешь из творческого кризиса. Сами нахлынут темы, образы, поверь мне. Там тихо, спокойно, никого нет, недалеко – маленький поселок. … Слушай, ты же когда-то плавал с аквалангом. У меня есть лодка, акваланг… Если хочешь – плавай! Заодно, и за дачей присмотр будет! Езжай, Антоша, это твой шанс!

Антона долго уговаривать не пришлось. Предложение было принято.

В июле Антон и Таня отправились к морю, даже не подозревая какие счастливые минуты, испытания и невзгоды их ожидают.

Поездом добрались до города, сделали необходимые закупки продуктов. Но до самого поселка добраться оказалось непросто. Ехали на автобусе, ходившем раз в сутки. Поселок представлял собой несколько сгрудившихся домов с единственным магазином, где можно было купить все – и продукты, и одежду, икниги.

За поселком на пригорке виднелась роща. Сосны шумели под ласковым морским ветром. За рощей, внизу, на берегу, находился светлый красивый дом. Он был неплохо оборудован, видно было, что здесь отдыхали достаточно зажиточные люди. Под высоким солнцем лениво колыхалось великолепное пространство моря. Его волны были сиреневыми и лазурными, временами горели магнием, а потом отливали синью. Песчаный пляж замер у берега узкой полосой. Вблизи берега вода была кристально прозрачной. Чуть подальше в море замерла каменная глыба острова.

«Словно медведь, забредший купаться по брюхо в воду и застывший там», - сказала Таня.

Побежала череда прекрасных дней. Экскурсия в рощицу помогла им обнаружить быстрый ледяной ручей, скользивший змеей по розово-зеленым камням. Вода сводила челюсти, но была удивительно вкусной, живительной, поднимавшей настроение. Совершив поход и выкупавшись в ласковом море, они уснули мертвецким сном.

На следующий день занялись благоустройством. Дом имел два этажа. Второй этаж Антон отдал Тане в полное ее распоряжение. Она же командовала на маленькой кухне. На первом этаже Антон разместился сам. Здесь же устроили небольшую студию.

Затем Таня взялась за уборку. Антон занялся лодкой и аквалангом. Приведя все в порядок, они отправились в море.

Вода серебрилась, на глубине отливала перламутром. Морская даль была ослепительно синей. Казалось, там, вдалеке, кто-то разлил краску и, она, лениво змеится по волнам.

Остров был огромной каменной скалой. Коричневые склоны были покрыты зеленой морской слизью, в воде тихо плескалась молочная пена, и струились водоросли. Антон пробовал нырнуть с аквалангом. Потом учил Таню им пользоваться, но она все же не решалась долго быть под водой.

На третий день началась работа. Антон просыпался рано, еще до восхода солнца, готовил холст, краски и шел в рощу, на скалу и оттуда рисовал кипящий червонным золотом восход, писал озаренное ослепительным светом море и громаду острова в нем. В роще было уютно и тихо под насвистывающую флейту ручья и шепот листвы.

Антон был так упоен работой, что Таня, которая сквозь сон слышала удаляющиеся шаги, вставала, начинала готовить завтрак, и не могла оторвать его от кисти.

Но когда горячее солнце превращалось в печку, неумолимо зависая над миром, работать становилось невозможно, они шли на берег, постоянно первобытно-пустынный, белый и желтый одновременно, купались и загорали, погружались в голубой мир рыб и водорослей.

После обеда (чаще всего жареной рыбой) - отдыхали в роще под тентом или в уютных стенах прохладного дома. Оживали лишь, когда спадал жар. К вечеру море из ласкового, фиалково-синего, превращалось в более бурное, темное. Антон дожидался заката, писал его, а потом они сидели, обнявшись, глядя на закат, на пылающие алым цветом облака, на величие огромного существа, зовущегося морем, тихо беседовали, и, казалось, не будет конца и края этому райскому благолепию. Во время теплой ночи звезды сияли так, что пропустить этот бриллианто-коралловый карнавал было невозможно. В это время море загадочно дышало в дреме, мерцало и горело отблесками. Под легким ветром шумели сосны, где-то далеко пели лягушки, жужжали проносящиеся светлыми точками насекомые…. В сон проваливались, как бездну, очень поздно, но сновидения зачастую были легки и приятны.

Более всего радости испытывала Таня. Если Антон еще временами был задумчив и не удовлетворен работой, исправлял, искал верное решение, то Таню все радовало, все восхищало, все казалось несравненным и чудесным.

Она не могла налюбоваться морем и подводным миром, но особенно радовалась тому, что рядом был он, близкий, родной, добрый. Он ей трогательно помогал, ловил рыбу, ходил за продуктами, много рассказывал из того казалось бы необъятного запаса знаний, что были у него. Иногда они читали друг другу стихи и даже пели… Более всего Таня любила наблюдать за его работой, за полетом его души, фантазии, за мастерством, за движениями рук, взмахами кисти.

Их отношения оставались чистыми, тонкими и целомудренными, и это несколько печалило Таню. Ей иногда казалось, что он любит ее как человека, личность, но, как на женщину - не обращает внимания. Поздно ночью он целовал ее, они расходились по разным комнатам и в этом он видел какую-то святость. Таня это объясняла тем, что она лишь подруга ему, а не жена. О женитьбе он всерьез не говорил, считая это чем-то второстепенным, ненужным, придуманным цивилизацией. Для него важнее было духовное единство. Но Тане в их сложившихся отношениях не хватало гармонии… Она желала близости, она хотела родить ребенка от него, считая, что такой умный и высокоинтеллектуальный отец может научить сына или дочь многому хорошему. Для нее это желание не было новым, но оно было затоптано и унижено Валерием. Поэтому она слегка волновалась, как у нее будет с Антоном. Она долго чувствовала его поцелуи, но просыпалась одинокая, грустная, и плакала…

Она спускалась вниз в короткой и тоненькой, словно паутинка, ночнушке, смотрела на него спящего, ожидая пробуждения, но он спал крепко, откинув кудрявую голову, раскинув руки, а утром, ласковый и добрый, погружался в работу.

Как-то вновь зашел разговор о Танином портрете, и она решила воспользоваться ситуацией, применить чисто женские чары и хитрость. Когда был выбран день, Таня, набравшись смелости, спросила лукаво, какой он хочет писать ее одетой или обнаженной? Антон удивленно посмотрел на нее, тут же смутился, залившись румянцем и сказал, что не смеет даже и мечтать, о чем - либо подобном. Таня, заверив его, что ничего постыдного и зазорного в этом не видит, ибо многие художники были поэтами телесной красоты, ушла к себе наверх. И вот, наконец, подготовленная она зашуршала шагами по лестнице вниз. Она шла плавной походкой завернутая в длинную тальму без рукавов, ее обнаженные плечи блестели, а тело струилось и изгибалось при каждом шаге. И каждый ее шаг отдавался ему в сердце. Когда из-под покровов тальмы вырезалось ослепительно рельефное тело, оно показалось Антону чудом природы.

Опытный взгляд художника охватил все ее совершенство. Она стояла во всей красоте двадцатипятилетней женщины. Черные, как смоль, очень густые волосы колыхались шатром. Она прошлась по комнате, освещая ее всю неземным светом, изгибая тонкий тополиный торс и покачивая округлыми бедрами.

Он стал легкими мазками набрасывать это совершенство на холст. Работали до полной усталости несколько часов, а потом пошли в вечернее, мирно дышащее море.

На берегу она обняла его и прошептала:

- Смотри, какая тихая, первобытная ночь. Нет никого, только море и звезды… Мы одни на всей земле… Давай же отдадим наши тела морю и друг другу.

Они ринулись в воду, долго плескались и кувыркались в теплой горящей воде, он ловил ее пружинистое, податливое тело. Она вдруг вся затрепетала, вспыхнула, как только что распустившийся цветок. Она вновь испытывала полет, летела все быстрее и быстрее, словно ее подхватил огненный вихрь!

Они встречали рассвет на берегу, утомленные бурной волшебной ночью, одни в мире. Пробудившись, он бросился сильным телом в темные кипящие воды. Искупавшись, видел, как встает она, смешно мотая головой, вытряхивая песок из волос, счищая ракушки, прилипшие к телу. А потом, тихая и счастливая, медленно и мягко ступая, пошла в воду, поплыла, плавно гребя руками перед собой и за нею струилось, тянулось, преломляясь в воде, ее тело. Искупавшись, она встала в воде, выжимая, как русалка, воду из волос. Вместе они вышли на берег и пошли к дому…

Вновь день бешеной работы, а за ним ночь любви и страсти – у нее, наверху, в ее комнате. Окно открыто, в него врывается соленый свежий ветер, охлаждая истомленные тела.


***

Их долгие разговоры по вечерам принимали временами характер легких философских диспутов, а точнее, это была всегда равноправная спокойная беседа. Антон понимал, что даже если он не согласен с точкой зрения Тани, то нельзя сразу энергично доказывать ей это. Он старался делать это бережно, осторожно, боясь, чтобы собеседница его не замкнулась в себе… Но, к счастью, Таня оказалась не такой, ее огромное уважение к Антону заставило ее ценить его мнение, а он не зачеркивал ее индивидуальность, неповторимость, а лишь мягко поворачивал к себе, соглашаясь с ее склонностями и привычками.

Так проходила долгая взаимная притирка, без которой невозможна никакая совместная жизнь…

…Как-то они говорили о духовной стороне жизни человека, и Таня, глянув, на бриллиантовое ночное небо, спросила о Боге. Почему он, создатель этого мира, видя зло и насилие в мире, так мало и редко приходит на помощь?

Антон ответил, что у него есть своя точка зрения на этот счет, с которой можно спорить.

Он сказал:

- Люди ждут пришествия Бога. Но, наверное, его пришествие нельзя понимать, как явление его физического облика среди земных условий. Бог – субстанция духовная. Он находится в особом мире. Кроме того, боги никогда сами ни к кому не приходят. Уже был нам дан шанс спастись через Христа, но мы не пожелали…. Теперь мы сами должны идти к Богу. Идти через добро, творчество, талант, используя то, что он нам дарит… Бог – это высший мир, духовная часть Космоса. Человек не должен отделять себя от высшего мира, от Космоса. На Земле мы должны сделать одно важное дело – усовершенствовать себя, найти себя, принести максимум добра, пользы, чтобы достичь Божественного, чтобы достойно войти в Космос, в Великое Космическое Братство Разума… Если даже человек прожил свою жизнь средне, имел какие-то добрые заслуги, хоть и немало и грехов, вовремя совершенное раскаяние, последние светлые мысли и дела, мощное устремление к Высшему будут иметь свое значение. Даже любое малое, но благородное деяние, совершенное нами, будет иметь свое вознаграждение…. А ждать Бога с небес… Не знаю…. Мне кажется, ключ ко всему лежит в самом человеке, и никто, кроме него, не может достичь чего-то лучшего…

- То есть нельзя ждать милостей от Бога? Антон, как-то я смотрела ретроспективу фильмов Тарковского. Знаешь, известный кинорежиссер. У него все фильмы – как единая симфония. Так вот, из его фильмов, кажется, из «Соляриса», я почерпнула такую мысль: к Богу нужно приблизиться, к нему нужно дорасти духовно, а божественная суть есть в каждом человеке, ее нужно только развить.

- Согласен, Таня. И вообще, тот, кто интересуется, соприкасается с искусством – тот уже очищается во многом… Этот человек уже ближе к Богу. Своим творчеством, умом, деяниями и поступками творческие люди могут помочь открыть в человеке что-то хорошее, распахнуть ему сердце, показать, к чему нужно тянуться, а что отвергать. Дух человека постоянно стремится только к высшему, идеальному, даже показывая обычное земное. Конечно, и среди талантливых людей встречаются опустившиеся, зарывшие свой талант.

- Это гибель?

- Это деградация, ее допускать нельзя. Иначе тебя среда сожрет… Во так!

- Смотри, море светится…

- С востока идут тучи…. Будет гроза.

- Может даже и шторм. Ветер усиливается.

- Возможно. Нужно хорошо привязать лодку. Пойдем…

На востоке сгущался мрак, закрывая звезды.


***

Ночью глухо рокотало море, омывая берег. Где-то вдали, за пляжем, вспененные волны разбивались о камни. Дул неистовый ветер, несущий с собою капли дождя, которые настойчиво стучали в стекла окон, будто стихия пыталась ворваться в дом. Со страшным шумом волны заливали каменный остров, оставляя белую пену.

Взрывы грома и молнии, бьющие в громаду моря, пугали Таню. Она почти не спала, время от времени подходя к окну, наблюдая за разбушевавшейся стихией. Ее силуэт у окна казался Антону неведомой картиной. Заснули лишь под утро… День был серым и хмурым. Холодные волны были черными, с белыми гребнями. Временами вода казалась темно-изумрудной…

Они бродили в плащах по берегу, подбирая на мокром песке бьющуюся рыбу, осматривая выброшенных на берег медуз, водоросли, ракушки.

Следующий день робко озарился прячущимся за мохнатыми темно-серыми тучами солнцем. Оставалась лишь неделя их пребывания на море, и Таня волновалась, думая о приближении обыденных дней.

___________________________________________________________________


Глава 18. Антон. «Золото и война»


В понедельник вновь вернулось солнце. Море ласково играло золотом его лучей, плясавшим на волнах.

Часть дня Антон провел за работой. Писал медленно, долго рассматривая полотно со стороны, добавляя нужные мазки. Картина представляла собою обобщенный портрет женщины, цветущей и счастливой, одаренной любовью. От полотна шла мощная энергия умиротворения, покоя, простого человеческого счастья: счастья обретения, счастья духа и торжества любви. Но Антон еще не был удовлетворен работой, ему казалось, что он не смог достойно передать красоту Тани. Но Тане работа очень нравилась. Вместе они обсуждали детали, добавляя нужные мазки.

После напряженной работы решено было в послеобеденное время пойти понырять в море с аквалангами, освежить тела.

Направили лодку к каменному острову. Ныряли, временами отдыхая на горячих от солнца камнях, вдыхая полной грудью свежий запах моря и водорослей.

Звук работающего мотора заставил их осмотреться.

К острову с западной стороны подходил большой катер. Вблизи он показался неухоженной, уже старой посудиной, имевшей достаточно традиционное название – «Нептун». На носу судна восседала блондинка в ярком купальнике. На катере возилось еще несколько человек, один из которых одевал снаряжение, готовясь нырнуть в воду. Антон и Таня замечали этот катер и раньше. В прошлую пятницу он почти полдня крейсировал вблизи острова.

Катер приблизился к берегу, и мужчина лет сорока, крепкий, загорелый. весело блестевший на солнце ровными белыми зубами, крикнул:

- Эй, на острове! Привет! Как отдыхается?

- Привет! Отлично! – крикнул в ответ Антон. – А вы, наверное, заняты чем-то другим?

- Мы спелеологи, - ответил мужчина. – Нас интересуют древние пещеры. Смотрим, изучаем…

- Интересное у вас хобби…

- Работа….

- Тем более!

-Ну, это когда как…Хотя, в общем-то, да, романтичная, как говорится.…Послушайте, я вижу, вы тоже часто ныряете. Так вот, внутри этого острова тоже должна быть пещера. Где-то с южной или с северной стороны, точно не известно. Вам не приходилось наблюдать под водой ничего похожего?

- Нет. Мы специально этим не занимались.

- Понятно. А вот мы обследовали южную сторону, нашли только узкую щель и все! Так вот, мы хотим вас предупредить. Если найдете пещеру, ни в коем случае не заплывайте слишком далеко вглубь ее!

- А что такое?

Человек оглянулся, кивнув двум мрачным бородатым людям и сказал:

- Тут с нами спец - подрывник… Нам известно, что в этой пещере немцы спрятали в ящиках оружие, возможно, гранаты и бомбы. А вода поднялась… От колебания воды или неосторожного движения возможен взрыв. Пещера может обвалиться, ну а вы, понятно, погибнуть. Так что заплывать туда опасно!

- Спасибо за предупреждение! - сказал Антон. – А как же вы?

- Ну, наша задача и состоит в том, чтобы найти все это и обезвредить.

- Ясно! ...

- Если что-то найдете – сообщите нам. Это очень важно. Наша база чуть дальше по берегу… Мы еще будем плавать, наведываться сюда…Окей?

- Идет! Приглашаем к нам в гости, в дом.

Мужчина с блестящими зубами закивал головой:

- Не. … Нет времени. Работы много. Мы тут еще обследуем прибрежные скалы… Так что, спасибо и пока!

Катер зачмыхав, подняв белые буруны, отошел в сторону, и человек в снаряжении погрузился в воду.

***

Антон просыпается первым. Солнечный свет струями бьет сквозь шторы.

Таня еще спит – волосы разметались по подушке. Антон поцеловал ее, сразу почуствовав удивительный запах ее волос, и вышел на балкон.

Водная гладь светилась лазурью, а облака были размазаны по синему фону, будто кистью неведомого мастера. Антон облокотился о перила, любуясь великолепными картинами. Вспомнился прошедший день. Вспомнив о катере «Нептун», вынес бинокль и посмотрел вдоль берега. Далеко за нагромождением скал он заметил апельсиновый бок палатки.

Антон оделся и вышел на лодке в море. Свежий ветер чуть рябил воду, развевал волосы.

Антон приближался к острову, его гнали интерес и азарт. Подсознательно он чувствовал какую-то тайну, связанную со вчерашним визитом неизвестных ученых. Ему казалось, что они что-то скрывали, недоговаривали.

Не спеша одел снаряжение и нырнул в изумрудную глубь. Греб сильными взмахами рук, распугивая утренних сонных рыб, пока не достиг предельной глубины. Море было небогато растительностью, но подводные склоны каменной стены были сплошь покрыты темно-зелеными наростами. Он медленно плыл вдоль стены, время от времени ощупывая ее руками, осматривая трещины и щели, опускаясь ко дну. Здесь в песке лежали различные предметы – какие-то металлические рейки, якорь со сломанным зубцом, обломок корабельной пилы… Все это было покрыто слизью и тиной. Исследуя так около получаса, он был вынужден вернуться на берег, проверить баллоны, вооружиться веревкой и фонарем. Таня уже проснулась, она приветливо помахала ему рукой из кухни – готовила завтрак.

Антон вернулся и вновь погрузился в воду. Долго плыл вдоль стены, меняя места исследования, распугивая любопытных рыб. Вооруженный мощным электрическим фонарем, он заметил какую-то черную дыру, приваленную камнями. С трудом отворачивая камни, он заплыл внутрь дыры…

Свет фонаря во мраке казался чем-то единственным родным и живым в этой непроглядной тьме. Антон плыл осторожно, тихо работая ластами, освещая различные стороны, стараясь придерживаться черной стены. Луч фонаря вырывал из мрака каких-то диковинных рыб. Пещера сужалась, уходя куда-то вглубь скалы, мрак еще больше сгущался, но это только подстегивало интерес.

Антон внимательно осматривал древние, нетронутые человеком каменные стены подводного грота. Проплыв еще немного, Антон уперся в стену. Пещера оказалась сравнительно небольшой. Ничего интересного не обнаружив, Антон повернул к выходу, но тут его заинтересовал темный, обросший мхом предмет, выделяющийся из стены. Он подплыл ближе, ощупал его, вынул нож, чтобы счистить водоросли…. Это был металлический крюк, неизвестно кем вбитый здесь и странно изогнутый книзу. Осматривая его, Антон вдруг сообразил, что крюк указывает на что-то. От конца крюка вниз вела едва заметная линия, огромная царапина в каменной стене, непонятно как сделанная. Следя за полосой, Антон, разогнав хвостатых любителей тьмы, расчистил стену от наростов, чтобы лучше видеть ее.

«Указательная стрелка», - мелькнуло у него в голове. - «Совсем в духе пиратов… Интересно!». Вспомнив о предупреждении спелеологов, он начал волноваться. Стрела уперлась в груду камней на дне. Освещая это место, Антон заметил, что камни сложены искусственно, человеческой рукой. Чувство близкой разгадки тайны охватило его. Он начал осторожно двигать камни. Для этого требовались усилия, ибо со временем камни словно срослись друг с другом.

Камни опадали на дно медленно, с глухим стуком, сотни пузырьков, серебристо блестя, поднимались кверху. Фонарь пришлось повесить на крюк, он светил слабее, зато руки были свободны. Под камнем обнаружился завернутый прямоугольный предмет. После его очистки, Антон распознал ящик, размером с небольшой чемодан. Антон аккуратно, как ювелир, поддел его. Даже в воде он казался тяжелым. Пришлось опутать его веревкой и осторожно поднимать за собой. После определенных усилий он достиг выхода из пещеры.

Поверхность моря казалась большим вогнутым зеркалом, в котором отражалось дно. Когда он появился из воды, Таня уже сидела в лодке, облаченная в купальник, и махала ему рукой.

- Я уже позавтракала, все тебя не дождусь. А ты все ныряешь, ныряешь… Что это ты тащишь?

- А ну ка, помоги. Здесь что-то интересное. Только осторожно.

Вдвоем с трудом затащили тяжелый ящик в лодку.

- Что это? Снаряды? – изумленно спросила Таня.

- Не думаю. Для снарядов он слишком невелик. Впрочем, сейчас узнаем.

Издалека доносился рокот катера.

Антон, оглянувшись, сказал, тяжело дыша:

- Это «Нептун» … Плывем к берегу!


***

Ящик был взломан не без труда. Крепкий, но ржавый замок был вынужден отступить под напором мускульной силы и тяжести тела. Крышка отворилась и под плотным слоем парусины и целлофана, запечатанного сургучом, они увидели бархатную накидку. Откинув ее, они онемели. Ящик был заполнен драгоценностями. Антон кое-как разбирался в драгоценных камнях. Здесь были бриллианты в золотых и серебряных оправах различной формы.

Словно глаза фантастических птиц сверкали желтые, зеленые, черные алмазы и красные рубины. Переливались голубым, фиолетовым, желтым и розовым цветами сапфиры. Радовали глаз травянистого оттенка изумруды. Блестели небесным цветом аквамарины. Золотые шестигранные бериллы казались хрупкими и нежными на Таниных ладонях. Здесь было множество других камней, вделанных в кольца, объединенных в бусы, блестевших в золотых и серебряных серьгах, колье, брошках… И все это пылало волшебными лучами в драгоценной горке, все это захватывало дух, вызывало оцепенение!

Первой опомнилась Таня.

- Боже, какая красота, - говорила она, перебирая драгоценности и не решаясь ничего на себя надеть. – Смотри, а эта… а вот это…, до чего же прекрасно!

Она неустанно показывала все, что попадалось ошарашенному Антону.

- Кто-то же собрал такие сокровища, - сказал он удивленно.

- А ты их нашел! Какая великолепная находка! Какая удача!

Таня решилась одеть роскошные бусы.

- Смотри, а мне идет, - воскликнула она, крутнувшись перед зеркалом. – Я теперь красивая? Тебе нравится?

Антон заметил на дне резную шкатулку, покрытую роскошной инструктацией. Открыл – там лежали искусно обработанные алмазы.

- Бог ты мой, какое богатство!

- Красота!

- О, это особенная красота. Слушай, я вот что думаю. Не это ли искали эти странные спелеологи?

- Они говорили о какой-то взрывчатке, снарядах.

- Может, не знали… А может говорили просто так, скрывая истинные намерения. Может кто-то из них проведал о кладе.

Весь этот день они провели в каком-то смятении, в котором перемешались сжатая радость и нарастающее беспокойство. Спелеологи плавали на своем «Нептуне» вокруг острова, ныряли, временами поглядывая в сторону коттеджа. Антон заметил, как на солнце блестели стекла бинокля. Он осторожно опустил на окна тяжелые шторы.


***

Вечером «Нептун» исчез. Видимо исследователи вернулись на свою базу, разочаровавшись в поисках. Антон и Таня сидели, обсуждая находку.

Таня говорила восторженно:

- Что ты волнуешься, Антон, ты представляешь, как мы теперь богаты. Можно воплотить в жизнь все наши мечты… Ну что ты молчишь? Разве ты не рад?

- Как-то неуверенно себя чувствую.

- Неужели думаешь отдать государству? Антон, извини, но я уже так устала от бедности, а тут такое богатство, как в сказке! Зачем нам их жалкие проценты!

- Я, Таня, боюсь этих сокровищ. Конечно, они мне нравятся и внутри души где-то я рад. Но одновременно чувствую и опасность.

- Какую опасность? Ну, брось их опять в море или отдай этим… лже - спелеологам. Согласись, это глупо… Не они, а мы первыми нашли клад! И он по праву принадлежит нам!

Антон не узнавал сияющую, блещущую глазами Таню. Но он прекрасно понимал ее.

- Конечно, они не спелеологи. Скорее всего, искатели кладов, а быть может даже преступники. Я уверен, они догадаются, и будут идти за нами по пятам. И, кроме того, не так легко и реализовать эти сокровища, превратить их в деньги.

- Но, наверное, что-то можно придумать, какой-то выход можно найти всегда.

- Главное, Таня, чтобы эти сокровища не заслонили нас друг от друга. В тебе сейчас говорили эмоции, в тебе говорил человек, уставший от серой, тусклой жизни. В тебе говорила женщина, жаждущая украшений, комфорта… А я все это пережил и пробую рассуждать трезво.

- Да не нужны мне украшения, приемы, виллы и автомобили – если это ты имеешь в виду, - горячо и серьезно сказала Таня. – Ведь если умно всем этим распорядиться, можно принести пользу не только себе, но и другим.

- Хорошо. Но как в нашей стране можно ими распорядиться?

- Во-первых, теперь уже как-то можно. Уже не то время, что было раньше. – Во-вторых, почему только в нашей стране? С такими средствами можно смело ехать куда угодно. Ты ведь так мечтал поездить по миру!

- Мысль хорошая… Здесь миллионы, хватит на десять жизней.

- Но откуда такие сокровища взялись в подводном гроте?

Антон задумался.

- Может немцы спрятали. В апреле-мае 1944 года, когда наши освободили Крым, кто-то не успел или не смог вывезти награбленное и спрятал в потайном месте, надеясь в будущем вернуться и воспользоваться… Но, видимо, так и не смог.

- А план остался…

- Или план или письмо какое-нибудь. Эти, которые на катере, проведали об этом, вот и ищут… Кто его знает, не сокровища ли это со знаменитой Янтарной комнаты?

- А еще, Антон, в ноябре двадцатого отсюда бежали белогвардейцы, - вспомнила Таня, выдвинув свою версию. – Вспомни Перекоп, Врангеля! Я когда-то фильм об этом видела. Может тогда кто-то спрятал.

- Может быть, хотя я больше склоняюсь к версии последней войны. Ящик неплохо сохранился, да и выглядит он современнее…

Антон, сев поближе, погрузил руки в сокровища. Они их сразу поглотили, хищно поблескивая кровавыми глазами….

- Кто его знает, сколько на них крови, преступлений, страданий.

- И вот теперь, кажется, они должны приносить добро. Ведь смотри, можно обеспечить не только себя, нам много не надо. Можно часть средств переводить в больницы, школы, какие-либо фонды! Ты, представляешь, у тебя своя студия. А я бы создала собственную школу…

Антон улыбнулся, обнял ее:

- Фантазерка ты моя!

- А я, хочу, чтобы фантазия стала былью!


***

Какие-бы разговоры не вызывали сокровища, но расставаться с ними не хотелось. Их блещущая красота манила и завораживала, обещая что-то грандиозное впереди, казалось, что с их помощью можно перевернуть весь мир. Антон ворочался и не спал ночью, в голову лезли разные мысли, варианты дальнейших поступков, взвешивая и, обдумывая их, Антон отбрасывал одни и тут же находил другие. Утром забылся тяжким сном, так и не найдя чего-либо оптимального. Чувство опасности все еще сидело внутри его и жгло медленным огнем.

Тане снился бал, роскошное платье, драгоценности. Сверкали колье, серьги, перстни… Легкая плавная музыка кружила ее, блистал трубами оркестр… Она улыбалась во сне. Так и проснулась с улыбкой.

После завтрака их вновь потянуло к сокровищам. Решили сделать опись найденного. Но только Таня открыла заветный ящичек, как Антон, бывший еще в кухне, быстрыми шагами поднялся наверх.

- Таня, ящик в шкаф! К нам гости пожаловали. Недавние знакомые!

Таня смахнула со стола ворох драгоценностей, которые звонким дождем упали в ящик. Затащив ящик, она заметила шкатулку с алмазами и несколько драгоценностей, упавших на пол. Сунув все это наугад в чемодан, под ворох одежды, Таня спустилась вниз.

Антон уже принимал гостей. Недавний знакомый с катера, улыбаясь ровными белыми зубами, был в сопровождении хмурого бородача, облаченного в плащ, несмотря на теплую погоду.

Антон пригласил их в комнату и предложил кофе.

- Нет, мы ненадолго… В общем, все зависит от того, как пойдет разговор.

Антон подмигнул Тане, и та ушла на кухню готовить кофе, открыл бар, достал дорогие сигары.

Гости не отказались, сразу прикурили, с наслаждением окутываясь дымком.

Начали говорить на разные темы. Гость пожаловался на проблемы с горючим. Антон спросил об успехах в поисках.

Гости переглянулись.

- Послушайте. Мы видели, вчера утром вы ныряли у северного конца острова. Там же вчера мы обнаружили пещеру. В ней явно кто-то побывал, разворочены камни.

- Мы ныряли, но никакой пещеры не нашли, - ответил Антон, чувствуя какой-то дискомфорт.

- Э нет, так дело не пойдет, - сказал белозубый. - Зачем говорите неправду? Давайте начистоту. Да, мы соврали вам насчет взрывоопасных предметов. Отдайте нам то, что вы нашли. Поверьте, мы заплатим вам и уйдем с миром.

Он развел руками, и глаза его жадно блестели.

- Я, повторяю, ничего мы не находили, - упрямо сказал Антон. Да, мы поныряли немного, но эти все и ограничилось.

Вошла Таня с горячим кофейником и чашками и на время разговор замер.

- Все-таки вы намерены поссориться с нами, - хмурясь, сказал белозубый. – Мы же видели, как вы что-то перевозили в лодке.

- Ну и что? Вам - то, какое до этого дело? – внезапно сказала Таня.

И тут молчаливый бородач наконец-то разразился громовым басом:

- Слушай, Красавчик, да сколько же можно трепаться с ними? Не понимают по – хорошему - будет по-плохому! Сейчас я из них все вытрясу! Я ж тебе говорил, все равно их убирать придется!

Он резко поднялся, рванув руки из-под плаща. На Антона темным холодком смотрело дуло автомата.

Тип в плаще мерным шагом пошел на Антона и прижал его к стене. Антон почувствовал, как ствол оружия вонзился ему в ребра. В это время тот, кого назвали Красавчиком, стал быстро осматривать комнату, не обращая никакого внимания на Таню.

- Где рыжье? Ну, раскалывайся, гад, – настоятельно требовал бородач в плаще.

Следующее мгновение Таня впоследствии не могла вспоминать без изумления и содрогания. Чувство опасности переполнило ее всю и продиктовало дальнейшие действия.

Взмах рук - и горячий кофейник выплеснул свое содержимое на физиономию бандита. Антон мгновенно среагировал, подняв ствол автомата вверх, и иначе бы получил свинцовый гостинец внутрь своего тела. Очередь прощелкала над головой. Абажур светильника серебряными осколками осыпался на пол.

Ошеломленный Красавчик, никак не ожидавший такого поворота дела, был тут же сбит с ног ударом Антона. Бородатый тип в плаще выл, вытирая обожжённое лицо. Не давая опомнится, Антон цепкой кошкой прыгнул на него, вырывая из рук автомат. Бородатый оказался сильнее, а боль только добавила ему силы. Он яростно пытался сбросить с себя Антона, но не мог расцепить его хватки и потому только прижал к дивану.

Красавчик опомнился от удара. Потрогав челюсть, он тут же полез в карман. Испуганная Таня, наблюдавшая за всем происходящим, увидела в его руке маленький пистолет. Она всей тяжестью своего тела навалилась на бандита, не давая возможности ему выстрелить. Наконец, оттолкнув ее, Красавчик наугад нажал на спуск, но, в суматохе, попал в спину своего подельника. Тот медленно осел на пол. Второй выстрел ему помешала сделать Таня, бандит промахнулся и отшвырнул девушку к стеклянной дверце шкафа.

Антон бросился на помощь Тане. Хорошо памятным приемом он выкрутил руку Красавчика, и тут же ударил его коленом в пах. Красавчик корчился от боли, когда тяжелое пресс-папье, стоявшее на шкафу, опустилось на его голову…

Отдышавшись, Антон медленно подобрал автомат.

Таня смотрела на него широко открытыми глазами.

Но Антон сказал:

- Это, возможно, только начало. Быстро наверх и спрячься.

- Боже, какой кошмар! Что же это такое, Антон? А может отдать им эти сокровища и пусть они катятся подальше!

- Можно и отдать… Но, мне кажется, сейчас это уже бесполезно. Они все равно ликвидируют нас. Мы для них почему-то опасные свидетели…

Таню всю трясло. Она не ожидала от себя подобных поступков. Но сейчас нужно было спасать их жизни. Поэтому она беспрекословно бросилась наверх.

Проследив за ней взглядом, Антон огляделся и затем осторожно подошел к окну.

У берега он заметил двоих в лодке. Видимо они приплыли на выстрелы. Невдалеке от берега замер катер.

Когда лодка ткнулась носом в песок, один из них выпрыгнул на берег, а второй остался в лодке, наблюдая за окнами дома.

Антон запер дверь и стал осторожно закрывать окно. Человек в лодке, заметив его, выстрелил из пистолета. Антон прижался к стене. Пуля, пронзив стекло, свистнула совсем рядом.

Надо было как-то остановить их. Необходимость защищать Таню, так доверившуюся ему, заставила Антона действовать решительно.

Он, резко выдвинувшись в окне, дал несколько коротких очередей по лодке. Фигура в лодке замерла.

Антон начал всматриваться в поисках второго и тут же упал на пол, прикрыв голову руками. Летящий предмет разбил окно. Это была ручная граната. Грохнул взрыв, казалось, потрясший дом до основания. Разметало шкаф, стол и диван. Антон едва поднялся из свалившихся на него обломков, вытер окровавленное лицо. В ушах звенело. Комната плавала в клубах серого дыма.

Антон на миг закрыл глаза. Ему казалось, что он видит дурной сон и сейчас проснется. Пещера, сокровища, банда убийц, один из которых бродит где-то вокруг дома…. Нет, это не сон, увы, это страшная реальность! А там наверху Таня! Нужно сделать, все, чтобы с нею ничего не случилось! Там же его работы! Неужели эти мерзавцы хотят разрушить дом?

Внутри закипала ненависть. Антон прислонился к стене, ожидая. Стояла тишина, но в ушах еще звенело. В разрушенной комнате ветер рвал полуистлевшую занавеску, звенел стеклами….

В окне показался силуэт человека. Две пули, выпущенные из пистолета вошли в угол двери, расковыряв дерево. В следующую минуту Антон разрядил рожок автомата, паля наугад по окну.

Наступила тишина. Отбросив автомата, Антон подошел к окну, переступая через обломки, осмотрел замершее под ним тело с повисшими руками, подобрал валяющийся пистолет. Его шатало.

Он резко развернулся, услышав на лестнице шаги. Это шла насмерть перепуганная Таня.

- Боже мой, Антон, ты жив!

Она припала к его груди.

- Что тут происходило?

- Эти гады разворотили всю комнату, - сказал Антон, прижимая ее к себе.

- Они ушли?

- Не знаю.

- Ты ранен? У тебя лицо в крови!

- Ерунда, стеклом брызнуло, посекло... Пройдет.

Таня забеспокоилась, помчалась за аптечкой. И вдруг послышался крик! Антон буквально скатился по лестнице. В кухне грохнул выстрел.

Таня бежала назад.

- Там кто-то лезет в окно!

- Беги наверх и не высовывайся!

В кухне зашуршало. Антон тихо подошел к двери. Человек осторожно выглянул из кухни и тут же получил рукояткой по голове. Но удар видимо только рассек кожу. Взвыв, незнакомец бросился назад. Вскоре Антон увидел его бегущим вдаль от дома. Прицелившись тщательно, он выстрелил раз, второй, третий…. Бегущий упал на песок, но тут же поднявшись, заковылял к лодке. Видимо, он был ранен.

- Так будет лучше. Теперь ты не сунешься, - прошептал Антон.

Он вышел из дома и сел на порог без сил, наблюдая за плывущей лодкой.

Через пять минут катер удалился от берега в неизвестном направлении.


***

Выпив успокоительное и снотворное, Таня, наконец-то, смогла забыться тяжелым сном. А недавно она была в шоке, и Антону стоило огромных трудов успокоить ее.

Милицию решено было не вызывать, не было смысла. Старательно прибрали в комнате, окно забили большим куском фанеры.

С наступлением сумерек Антон перетащил тела мертвецов в лес и там захоронил их.

Укрыв спящую Таню пледом, он вытащил ящик с сокровищами и посмотрел на них. Они вновь засияли заманчивой красотой. Но теперь Антон смотрел на них другими глазами. Они не принесли ничего доброго, только разрушения и смерть!

Стараясь не скрипеть половицами, Антон, подхватив ящик, направился к выходу…

Утром Таня спросила о сокровищах. Антон ответил, что зарыл ящик в роще у ручья. Пусть эти сокровища там лежат себе до поры до времени. Таня даже не удивилась.

Они собрали вещи, а потом вышли и сели на огромном сером валуне, глядя в хмурую морскую даль.

______________________________________________________________________


Глава 19. Сергей. «Смысл жизни»


В этом небольшом западном городке были удивительные старинные красные и коричневые крыши. На некоторых из них с незапамятных времен сохранились флюгера, обласканные, видимо, всеми ветрами, существующими на белом свете. Когда ветер посещал город, флюгера радостно вращались и скрипели.

В маленьком храме шло утреннее богослужение, слышались звуки мощного хорала.

Улочки тоже были старинными, узенькими, с гладко отполированными, тесно пригнанными друг к другу камнями. Немногочисленные автомобили почти не появлялись. Дороги были влажными, туман веретеном клубился меж серых камней. Некоторые переулочки были так узки, что соседи могли подать друг другу руки через окно.

Походив по таким улицам, трудно было воспринимать дома, оборудованные под современные магазины. До сих пор у входа в некоторые из них покачивался то железный сапог, то старинный меч.

А над всем городом царствовали горные вершины. В котловинах клубился осенний туман, а когда поднимался ветер – на крутых склонах шумели леса, таинственные и глубокие.

Сергей постепенно стал понимать эту кажущуюся таинственность. Стоило пойти в лес, поднявшись по узкой горной тропке, то куда бы ты ни повернул, пройдя совсем немного – обязательно наткнешься на следы человека. И бесполезно было преследовать штрафами неугомонных туристов за надписи на камнях и стволах деревьев. Каждый хотел оставить о себе память….

Сергей любил заходить дальше, вглубь леса. Здесь действительно было безлюдно, таинственно и прекрасно. Острые вершины сосен плакали от тумана, иглы роняли капли мутных слез. Рыжая хвоя под ногами была мягкой, как ковер.

Как-то Сергей зашел слишком далеко, заблудился и немного испугался. Он вышел к незнакомому ущелью. В нем будто великан разбросал черные камни, плескалась невидимая под покрывалом тумана мягкая речка, спускались вниз по склонам сосны.

Сергей удивился, как он сюда забрался. Дороги назад он не знал, так как шел наугад. Сергей сел на камень, не обращая внимания, что будет мокрым плащ, закурив, долго смотрел вниз, оглядывая развернувшуюся во всей своей красоте картину. Оплетая полукруглые вершины гор со щетиной лесов, в серо-голубом небе, как свинцовые дирижабли, плыли тучи. За деревьями, в глубине ущелья что-то блистало, как будто бы в воду кто-то бросил зеркало. Рукава тумана нависли на стволах и ветках деревьев, оплетая их.

Была такая тишина и мир, что хотелось плакать от радости. Сознавать, что все уже прошло и все позади, казалось, пройдена целая жизнь. Теперь здесь, в этой гостеприимной, хотя и чужой стране, среди гор, лесов и ущелий можно было умереть. Зачем жить? Все уже было совершено, что должно было быть совершено и смысла в жизни больше не было. Сейчас Сергей видел лишь один смысл – сидеть и смотреть вдаль, с этой высоты, любуясь всем этим, этой картиной мира, а потом умереть.

Но как прочны нити, связывающие его с цивилизацией. Он не мог все бросить! Он не имел права теперь жить для себя, даже здесь, на чужбине! Почему он не погиб там, на острове, под пулями бандитов? Почему не погиб от рук Яниса? Зачем его спасала тогда Зоя?

…Казалось, что это было вчера…. Если бы не она – нашел бы он Яниса? Выжил бы в этом кровавом поединке? Кто победил бы в том марафоне, который начался тогда, когда Сергей бросился в погоню за ним, проверяя все адреса и явки. Он или Янис?

Тело последнего сейчас покоилось где-то на городском кладбище. Зоя в прыжке увлекала его за собой, Янис упал грузно, неудачно, угодив под страшную бритву колес, а она, маленькая, щуплая, легкая, перелетев через него, упала в кустарник, на камни. Павел тогда рванул стоп-кран и остановил поезд. Положение обеих было тяжелым. Янис, лишившийся ног, истек кровью и умер, прежде чем они добрались до сельской больницы. Зою удалось спасти, но положение ее было критическим.

Удивительно, Янис умер, но Сергей не чувствовал радости. Им овладело одно желание – спасти Зою.

И он рад, что смог это сделать. У него было много денег, доллары, отложенные, спрятанные на потом. Он все мечтал об экскурсии в Италию. Ему удалось отправить Зою самолетом в одну хорошую польскую клинику, где была суперсовременная аппаратура и отличные профессионалы. Он ее спас, но смысл в жизни тогда потерял.

Оставаться дома было опасно. Нужно было выждать, когда затихнет все это, связанное с Янисом. Потянется ниточка, а попасть под следствие ему тогда не хотелось. Большей неволи, чем тюрьма, он не представлял.

В туристической фирме он купил путевку в Италию.


***

Путешествие оказалось интересным. Они с Майей бродили по веселым солнечным городам, много фотографировали. Сергей немного забылся, появилась какая-торадость в душе. Старинная итальянская архитектура барокко, роскошные дворцы знати в Венеции, католические соборы Милана, Флоренции, архитектурные ансамбли Рима поразили его воображение, как и полотна Джорджоне, Тициана, Веронезе, Рафаэля. Он увидел в них вечность и непреходящую ценность. Скорбь, страдание, боль за мир и жажда жизни, любви и творчества. Желание поднять, одухотворить, возвысить Человека. Только теперь он стал что-то понимать в вечных поисках смысла жизни.

Майю больше увлекала древность. Роскошные цирки, Колизей. Храмы, посвященные богам. Стеллы и арки, сохранившиеся скульптуры, бюсты императоров и полководцев… Холодные и слепые, казалось бы лишенные душ.

Вспоминая их сейчас, Сергей только теперь, спустя время, понял, какое значение имело средневековое возрождение, по сравнению с этой пустой мощью и мнимым величием. Но Майю императорский Рим интересовал больше. Вообще она интересовалась эпохой власти, личности, диктата, стремления удовлетворить даже самые пустые запросы.

В своих походах они иногда заходили далеко. Сергей хорошо помнил тот день, когда они пошли смотреть какой-то храм, полуразрушенный уже, посвященный то ли Юпитеру, то ли Сатурну. Он был расположен на окраине маленького итальянского городка. Майя почувствовала себя плохо, ее одолевали головокружение и слабость, но жажда древностей была сильней.

Стояла удушающая жара. Они остановились у придорожного кафе, подождать автобуса, едущего в город. Здесь под белыми зонтами располагались уютные деревянные столики. Рядом находилась мастерская, где могли задать ремонт автомобилям. Пока Майя, устало опустившись на плетеный стул, жалуясь на дурноту, пыталась прикончить свое спагетти с острым соусом, Сергей, быстро уничтожив свою порцию, отошел покурить и поговорить (на ломаном итальянском смешанном с английским) с сеньором Салимбени, хозяином кофейни и автомастерской. Это был пожилой разговорчивый толстяк, которого работники называли «папой».

Синьор Салимбени ничем не мог утешить Сергея. Автобус будет нескоро. Придется подождать. В это время он не переставал отчитывать механика Марчелло, кудрявого брюнета, слегка заторможенного, который накануне хватил лишку и не мог справиться с какой-то поломкой в подъехавшем «Фиате». Хозяин сломавшегося автомобиля сидел тут же, на стуле, и проклинал все на свете. Из-за нерасторопности механика он торчал здесь уже второй час.

Сергей, быстро заглянув под капот, обнаружил поломку. Через десять минут мотор завелся. Пригодилась практика и опыт вождения советских машин, ломающихся очень часто. Салимбени был очень рад, получил несколько хрустящих ассигнаций и с благодарностью пожал руку русскому туристу.

«Нелегко у вас на родине, сеньор Серж, не завидую», - пытался даже сочувствовать он. Знал ли тогда Сергей, что встреча с этим пузатым, усатым, хитрым, но, в сущности, добрым сеньором – новый, неожиданный поворот в его жизни…

Дальнейшие события разворачивались с невероятной быстротой. Майя почувствовала себя совсем плохо. Головные боли усилились, к ним добавились тошнота и высокая температура. Девушку бил озноб. Сергей был взволнован. Нужно было срочно ехать в клинику. Вот здесь особая благодарность сеньору Салимбени. Он дал машину и послал вместе с Сергеем и Майей своего помощника и дальнего родственника Паоло.

Положение Майи оказалось сложным. У нее обнаружили малярию. И вновь помог сеньор Салимбени. Через широкую ветвь своих знакомых и родственников удалось устроить Майю в недорогую, хорошую больницу. Но денег у Сергея не было, а сеньор Салимбени отнюдь не был добрым Монте-Кристо…

…Сеньор Салимбени повел Сергея в гараж, сдернул покрывало. Перед ним стоял старый, воронового цвета «BMW». Судя по длинным, малопонятным для Сергея выражениям – автомобиль был безнадежен, но чем-то очень дорог хозяину.

Внимательно осмотрев машину, Сергей попросил три дня и помощника.

Это был адский труд. Весь день Сергей трудился в гараже, а вечером ездил в город к Майе. Когда «безнадежный» автомобиль заработал, сеньор Салимбени понял, что в его в руках курица, несущая золотые яйца. Он предложил Сергею контракт на год и обещал уладить все формальности с визой и документами. Когда Сергей засомневался в этом, сеньор Салимбени обиделся. Он может все, разве русский сеньор до сих пор этого не понял?

Позже Сергей воочию убедился в фантастических способностях сеньора Салимбени, так же, как и в его хитрости. Сергею платили ничтожно мало, при том, что приток сломанных машин в его мастерскую увеличился, и ни одна из них не выходила из гаража неисправной. Сергей, а также два его помощника Паоло и Марио, трудились не покладая рук. Но Сергею сейчас было не до борьбы за свои права. Он и так был благодарен сеньору Салимбени за многое.

В начале зимы, когда город заполнили косые струи мутного дождя, Майе удалось покинуть клинику. Она была еще слабой, очень исхудавшей.

С жильем было туго. На первых порах Сергей ютился в пристройке к автомастерской сеньора Салимбени, но потом, с помощью новых знакомых Паоло и Марио, удалось снять комнату. Эти полтора года в чужой стране, без знания обычаев и языка, жизнь за гроши в грязной комнате старого дома, были для Сергея испытанием. Он хотел вернуться на родину, если бы не Майя. Она была очарована Италией и верила в их лучшее будущее. Она настойчиво учила язык и принуждала к этому Сергея.

В конце концов, Сергей поставил перед сеньором Салимбени ультиматум: или он повышает ему плату, или он больше его не увидит – он перейдет работать в другой гараж. Салимбени обиделся, раскричался, плюнул и ушел, но уже на следующий день нашел его, пожал ему руку и заявил о своем согласии. Сумма была приличная. Спустя время Сергей и Майя сняли в городе квартиру получше, взяли небольшой отпуск, чтобы отдохнуть где-нибудь в недорогом санатории в Европе. Тем более, что ожидались еще важные события в их жизни….

Но Сергею не давало покоя прошлое. Взгляды его изменились. Он постоянно ощущал какой-то комплекс вины за то, что произошло.

Он не спал, работал из рук вон плохо, на него нашла апатия, и, в конце концов, Майя нашла у него Библию, в русском синодальном переводе. Она пыталась его успокоить, видя, что его мучает одно – правомерность кровавой мести. Он считал это диким, страшным кощунством! Изменил ли он что-нибудь? Нет! На свете сотни, а может и тысячи таких Янисов! Какое право он имел судить! Какое право он имел проливать кровь! Подобные мысли не давали ему покоя. И в этой чужой стране он узнал, что такое покой, смирился и захотел умереть. Он даже планировал заработать больше денег, чтобы обеспечить Майю на долгие годы. И застрелиться где-нибудь в отеле, на берегу моря….

***

Но сейчас, сидя у этой пропасти, среди этих чудесных гор и лесов, он, наконец, понял, как смешны и наивны его мысли и намерения. Да, он был и остается безнадежным эгоистом! Ведь Майя беременна! Как он мог так не думать о близком ему человеке! Уйти, и никогда не видеть родившегося ребенка, его пухлых ручонок и ясных глазок! Не видеть, как он научится ходить, говорить, будет учиться! Кто посоветует ему, кто спасет в случае горя, ведь жизнь так длинна и так опасна, даже среди этих гор и скал… Не видеть и не знать продолжения себя! Разве ради сына, или дочери не стоит жить?!

А прошлое… Он лишь один из тех одиноких рыцарей, кто пытался в одиночку справиться со злом…. Убил одного дракона, а сколько их еще! И вот теперь появился еще один, поселился в нем самом, пытается свести его со света! Нет, не получится, он все же должен жить! Зачеркнуть прошлое, ужасное прошлое, оставить лишь детство и юность… И начать все сначала!

А здесь в санатории ему очень нравилось. Здесь были скалы, камни, сосны, быстрые речушки с холодной прозрачной водой, туманы и песок. Этот уютный город, будто перенесенный сюда из средневековья….

Сергей пошел наугад, пока не наткнулся на едва заметную тропинку. Путаясь в лесу, он вышел к домику. Залаял пес, гремя цепью. На лай вышел лесник, заговорил непонятно, но дорогу указал.

***

В комнате было тихо, только стучали настенные часы. Они висели в каждой комнате и их могли снять, лишь по просьбе клиентов.

На широком балконе четверо грузин забивали «козла», стуча костяшками домино. Только они, Сергей с Майей, да еще старый профессор искусствовед были здесь из милой старой его Родины.

Вернулась из города Майя с подругой, румяная, веселая и свежая, как цветок. Они вертелись перед зеркалом, примеряя покупки. Вскоре подруга ушла, а Майя села рядом с Сергеем. Он молча стал перед нею на колени, приложил голову к ее животу и долго слушал, чувствуя волшебное живое тепло. Она гладила его шелковистые волосы, с проблесками серебра.

По телевизору показывали венгерскую оперетту.

__________________________________________________________________


Глава 20. Вместо эпилога


«Скорая помощь» привезла Майю в небольшую клинику маленького городка в тяжелом состоянии. Врачи около полутора часов бились за здоровье мамы и ребенка.

Сергей неотступно дежурил у входа, а когда сообщили, что родилась девочка, заказал корзину цветов и уснул на скамейке утомленный.

И приснился ему весенний парк, весь в цветах сирени, звонкая карусель, кареглазая девушка в светлом платье, и он, совсем юный, не спускающий с нее глаз, и что-то ей говорящий. Проснулся он с каким - то светлым и добрым чувством, как будто изменился мир, и в жизни его произошло что-то очень хорошее и значительное. «У меня есть дочь!»

В палате лежала обессилевшая, бледная, но счастливая Майя, а рядом с нею копошилось крошечное существо.

- Мы назовем ее Таней, - сказал Сергей. – Замечательное имя.


***

Таня лежала в светлом и уютном роддоме, заботливо укрытом под сенью могучих платанов. Рядом с ее кроватью в вазе стоял букет роз и играл огоньками на белой скатерти.

Ей принесли малыша на кормление.

- Вот какой у вас богатырь, - сказала врач. – И серьезный. А молчун, каких еще поискать!

Пришла милая мама и сразу добавилось забот.

- Ну, ты придумала имя для сына? Нет? Я предлагаю назвать его в честь нашего деда – Сергеем.

Таня на минутку задумалась.

- Что, не нравится?

Таня молчала, смотря куда-то в сторону, а потом улыбнулась.

- Нет, очень хорошее имя!

В окне легко порхали ласточки и стрижи.


КОНЕЦ


1987-1993 – 1 вариант

1993-1995 - 2 вариант

Днепропетровск-Днепродзержинск


С благодарностью посвящается памяти Константина Паустовского, Ивана Ефремова, Александра Грина, Вениамина Каверина, Ивана Бунина - великим писателям, чье творчество вдохновило меня на этот труд.


Иллюстрации художника Светланы Письменной.