И поныне этот город стоит на берегах подземной реки.
Каждый май цветёт дурманом бузина в холодном овраге у колодца, откуда слышен тоненький плач.
По улицам ездят те же трамваи, что и двадцать лет назад. По утрам так же пахнет кофе и булочками с корицей. Всё так же сияют лимонным светом окна Главпочты, пережившие в целости все войны прошлого столетия.
По-прежнему печально смотрит на горожан усталый темноликий Христос с Богемской часовни.
На часах Фризской башни так же каждый час колокол отбивает на пять минут раньше — хотя вот уже четыреста лет у несуществующих ворот не видно пыли от татарской конницы.
Говорят, ещё плодоносит айва в тайном дворике на Ормянской, и внутренний рисунок ее плодов всё так же напоминает крест.
А в укромном углу на улице, что реже других меняла имя, под лапами сердитого льва истлевает рисованная вручную колода и умирать не хочет, хотя на свете вот уже лет двадцать нету её бесстрашной владелицы.
Недавно местные газеты облетела маленькая заметка о том, что на лапе и на морде льва появились трещины, они угрожают статуе.
Думаю, что из колоды под ней пропала, вырвалась одна карта — девятка черв, Всадник.
Надеюсь, что после прошлой нашей встречи он не слишком хорошо видит.
Надеюсь, что он не станет искать.
По крайней мере не меня.
Я надеюсь…
Io spero…
1984.A.D
В декабре в городе начинают продавать розги. Нет, их не вымачивают в ведре с солёной водой и не сбывают связками. Розги продают тайно, рядом с такими же типично декабрьскими вещами: связками лука, калиной в гроздьях, кроличьими ушанками, валенками. Перед сделкой взрослых спрашивают: «Ризочку?» и за пятак продают прутик. Дома розги полагается обернуть серебряной фольгой, также тайно. И по секрету от нас, детей, подложить к изголовью кровати. Вместе с кульком конфет.
Всё это приносит, по версии старших, святой Николай, вместе с печеньем-«подковцами», фонариками-роратами и календарём Адвента.
— Святой Николай, — не устаёт повторять начиная с шестого декабря бабушка, — безконечне даёт нам знак. Что бы ты сказал, если б ризочка не была серебря́на?
— Что вы жалеете фольги для меня, — бурчу я.
— Что ты был неслух и расстраивал старших весь год, — ведёт своё бабушка. — Но твоя ризочка серебрится. Что то означает?
— Надежда есть! — бодро отвечаю я. — Фольги хватило.
— Верный ответ, — подхватывает бабушка, отметая прочь моё бурчание. — Святой Николай с нами! На кухне в миске, найдёте подковцы от о́леней — то его подарок. Спешите!
Я редко успеваю к бабушке на святого Николая. Я приезжаю позже. Как ни спешу.
— Без острой необходимости, — заявила бабушка, стоило мне войти в квартиру, пропитанную запахами печенья и какао, — не следует носиться по улицам. Сейчас. Тебе. Но здравствуй! Мама уже звонила. Успокоила её. Мы порадовались, что ты отдохнёшь.
— Надеюсь, — вставляю я. — Здравствуйте и вам…
За окнами мутнеет хлипкий рассвет, грозящий так и не стать полуднем. Мои вещи на полу в ванной пахнут поездом.
— Без необходимости, острой необходимости, — глядя как я завтракаю, произносит бабушка, — не ходи на улицу. Жди меня. Купила билеты и в «Коперника», и в Оперу, и на циркус — хоть то и аматорство с позой. Променада будет люкс.
— Вот я представляю, — отвечаю я.
— Кавалеры не жаловались, ранейше, — улыбается бабушка.
— Всё оттого, что рука у вас тяжёлая, — догадливо замечаю я. Бабушка хмыкает.
— Но сам на улицу поменьше! Понял меня? Разве в магазин. И до кофейни. Всё одно мне станет известно.
Днём мы украшаем ватой окна — раскладываем её между рамами и посыпаем бессмертником и резаной цветной бумагой. Бабушка ставит туда синий бокал с солью. Захлопывает створку.
— До темноты следует быть дома, — произносит она настойчиво. — На месте. Тут стены.
— И окна, и даже дверь, — оскорбляюсь я. — Ну я понял, бабушка. Сколько можно?
— Боюсь долго, — отвечает она, — очень ешче. Но в магазин пойдёшь. Послезавтра. И на рынок. Скажу к кому. Будет нужна твоя помощь…
Серенький свет встречается в наших толстых с зеленцой кухонных стёклах с синим бокалом и цветными кусочками бумаги — набирается сил, теплеет и ложится светлым лоскутом на полосатые кухонные половики.
— Но не будь смутный, — говорит
В декабре в городе начинают продавать розги. Нет, их не вымачивают в ведре с солёной водой и не сбывают связками. Розги продают тайно, рядом с такими же типично декабрьскими вещами: связками лука, калиной в гроздьях, кроличьими ушанками, валенками. Перед сделкой взрослых спрашивают: «Ризочку?» и за пятак продают прутик. Дома розги полагается обернуть серебряной фольгой, также тайно. И по секрету от нас, детей, подложить к изголовью кровати. Вместе с кульком конфет.
Всё это приносит, по версии старших, святой Николай, вместе с печеньем-«подковцами», фонариками-роратами и календарём Адвента.
— Святой Николай, — не устаёт повторять начиная с шестого декабря бабушка, — безконечне даёт нам знак. Что бы ты сказал, если б ризочка не была серебря́на?
— Что вы жалеете фольги для меня, — бурчу я.
— Что ты был неслух и расстраивал старших весь год, — ведёт своё бабушка. — Но твоя ризочка серебрится. Что то означает?
— Надежда есть! — бодро отвечаю я. — Фольги хватило.
— Верный ответ, — подхватывает бабушка, отметая прочь моё бурчание. — Святой Николай с нами! На кухне в миске, найдёте подковцы от о́леней — то его подарок. Спешите!
Я редко успеваю к бабушке на святого Николая. Я приезжаю позже. Как ни спешу.
— Без острой необходимости, — заявила бабушка, стоило мне войти в квартиру, пропитанную запахами печенья и какао, — не следует носиться по улицам. Сейчас. Тебе. Но здравствуй! Мама уже звонила. Успокоила её. Мы порадовались, что ты отдохнёшь.
— Надеюсь, — вставляю я. — Здравствуйте и вам…
За окнами мутнеет хлипкий рассвет, грозящий так и не стать полуднем. Мои вещи на полу в ванной пахнут поездом.
— Без необходимости, острой необходимости, — глядя как я завтракаю, произносит бабушка, — не ходи на улицу. Жди меня. Купила билеты и в «Коперника», и в Оперу, и на циркус — хоть то и аматорство с позой. Променада будет люкс.
— Вот я представляю, — отвечаю я.
— Кавалеры не жаловались, ранейше, — улыбается бабушка.
— Всё оттого, что рука у вас тяжёлая, — догадливо замечаю я. Бабушка хмыкает.
— Но сам на улицу поменьше! Понял меня? Разве в магазин. И до кофейни. Всё одно мне станет известно.
Днём мы украшаем ватой окна — раскладываем её между рамами и посыпаем бессмертником и резаной цветной бумагой. Бабушка ставит туда синий бокал с солью. Захлопывает створку.
— До темноты следует быть дома, — произносит она настойчиво. — На месте. Тут стены.
— И окна, и даже дверь, — оскорбляюсь я. — Ну я понял, бабушка. Сколько можно?
— Боюсь долго, — отвечает она, — очень ешче. Но в магазин пойдёшь. Послезавтра. И на рынок. Скажу к кому. Будет нужна твоя помощь…
Серенький свет встречается в наших толстых с зеленцой кухонных стёклах с синим бокалом и цветными кусочками бумаги — набирается сил, теплеет и ложится светлым лоскутом на полосатые кухонные половики.
— Но не будь смутный, — говорит
Последние комментарии
4 часов 49 минут назад
13 часов 40 минут назад
13 часов 43 минут назад
2 дней 20 часов назад
3 дней 26 минут назад
3 дней 2 часов назад