Десять маленьких непрошеных гостей. …И еще десятью десять [Иосиф Аронович Халифман] (fb2) читать онлайн

Карл Фриш
Десять маленьких непрошеных гостей

^{Сокращенный перевод с немецкого И. Халифмана.}

^{Рисунки В. Гребенникова}

^{Оформление Е. Савина}

Коротко об авторе очерков «Десять маленьких непрошеных гостей»

О работах выдающегося зоолога Карла Фриша теперь говорят, как о «шедевре человеческого разума». Но громкую славу ученому принесли не общезоологические исследования, посвященные органам чувств животных, а непрерывное, в течение полувека, изучение медоносных пчел. В этой области Фриш показал себя неутомимым и неистощимым мастером эксперимента, проницательным и самокритичным истолкователем полученных данных. Он внес богатый вклад в науку, заложил основы современного биологического учения об информации.

Переведенная на множество языков и уже трижды издававшаяся в СССР популярная книга Фриша «Из жизни пчел» представляет небольшую, но увлекательно написанную повесть о работе ученого с пчелами. «Жизнь пчел похожа на волшебный колодец, — говорит Фриш в предисловии к седьмому немецкому изданию. — Чем обильнее из него черпаешь, тем обильнее он наполняется водой».

Но если повесть о пчелах создана ученым, желающим и других приобщить к пережитой им радости открытий, то предлагаемые вниманию читателей очерки только знакомят с диковинным миром насекомых, показывая, насколько все здесь интересно, содержательно и достойно изучения.

Перу Фриша принадлежит еще одна популярная книга «Ты и жизнь — современная биология для каждого» (1955), а также изданный в ГДР альбом акварельных портретов наиболее распространенных насекомых, о каждом из которых Фриш сообщает самое важное в нескольких строках (1961). Главные научные труды Фриша: двухтомная «Биология» — учебник для высшей школы (1952–1953) и монография «Язык танцев и ориентировка пчел» (1965).

В ноябре 1966 года ученому исполнилось 80 лет. Теперь он почетный доктор наук университетов и высшей технической школы Геттингена и Мюнхена (ФРГ), Граца (Австрия), Берна и Цюриха (Швейцария). Он — член Баварской Академии наук, Академии наук Австрии, Финляндии, Академии наук и литературы, королевского общества в Лондоне (Английская Академия наук), Вашингтонской Академии, Академии в Бостоне (США), Академии в Упсала (Швеция), Немецкой академии исследователей природы в Галле (ГДР), естественно-математического отделения академии в Копенгагене (Дания), математическо-физического отделения академии в Геттингене, Немецкого биологического общества, Американского физиологического общества, почетный член Немецкого общества врачей-отоларингологов (Фриш — единственный немедик в этом обществе), Шведского общества физиологов в Лунде, член-корреспондент Датского общества естествоиспытателей, Венского биологического общества, Венского общества врачей, член Линнеевского общества в Англии, почетный член энтомологических обществ США, Англии, Швейцарии, Баварии, президент Международной ассоциации исследователей пчелы, почетный гражданин города Вены, кавалер многих орденов и медалей за научные заслуги, в том числе медалей Рейнера и Вильгельма Бельше, лауреат научных премий Либена (Австрия), Земмеринга (Австрия), Бальцана (Швейцария), Калинга (Индия, это премия борцам за мир и взаимопонимание между народами), Магеллана (США) и т. д.

«Тем, кто он есть, его сделали исключительно рано проснувшаяся одаренность, железное трудолюбие и почти непревосходимая основательность и тщательность каждой научной работы», — писал один из многочисленных учеников Фриша в связи с его юбилеем. Другой писал: «Он научился из каждой неудачи извлекать пользу для дела познания и даже каждое поражение превращал в ступень к победе». Более подробный рассказ о жизни и работе Карла Фриша читатель найдет во второй части этой книги.

Карл Фриш Десять маленьких непрошеных гостей

Комнатная муха

Миновала жаркая обеденная пора летнего дня. Усталый человек собрался немного соснуть. Все вокруг тихо. И вот уже его мысли начинают где-то витать, переступая грань, отделяющую мир действительности от страны грез. Но тут, как на грех, муха, без толку летавшая по комнате, решительно избирает местом посадки его лоб. Она не кусает, не жалит, но невыносимо щекочет. Достаточно шустрая, чтобы не позволить себя прихлопнуть, муха вместе с тем не столь проницательна, чтобы, сделав несколько неудачных попыток, отказаться от новых и поискать себе местечко поспокойнее.

Человека раздражительного подобная назойливость способна привести в бешенство. Муха подлинно несносна!

Зимой, когда выпадает первый снег, тот же человек, может быть, отнесется к мухе более терпимо.

В конце концов, каждый расположен к живому. А тут мир растений спит глубоким сном; весело щебечущие птицы почти все покинули холодные края; более подвижные, чем мы, они носятся сейчас где-нибудь под синим небом стран, залитых потоками солнечного света; а уж бабочки и прочие крохотные создания, кажется, просто вымерли… В такую пору, если откуда-нибудь и залетит в комнату одинокая муха, испытываешь к ней чуть ли не душевное расположение. Она теперь кажется нам совсем не докучливым, а, скорее, привлекательным созданием природы.

Комнатная муха.

Действительно, муха не лишена своеобразного изящества и может даже показаться на редкость опрятной. Во всяком случае, она так часто и основательно чистит себе голову, крылья, ноги, что ей впору выдать справку о благонадежности. Однако некоторые черты поведения делают муху опасной. Не станем поэтому торопиться возносить хвалу этому шестиногому, но попытаемся поближе присмотреться к его свойствам и особенностям и попробуем определить место, занимаемое мухой в царстве животных.

Какое место занимает муха в царстве животных

Исследователи природы — натуралисты — народ любознательный. Они не довольствуются изучением внешнего вида животного, а хотят знать и строение его внутренних органов. Уже не один век производят ученые анатомические вскрытия животных. Сведениями, добытыми таким образом, заполнены бесчисленные фолианты. Впрочем, все эти сокровища мы предоставим науке, а сами ограничимся тем, что почерпнем из них самую малость.

Если расчленить тело собаки, вороны, ящерицы, саламандры или рыбы, например карпа, то внутри мы обнаружим кости. Именно они придают телу устойчивость, сохраняют его форму. Позвоночный столб — это как бы ось скелета. От него в обе стороны расходятся ребра, образующие грудную клетку; впереди он поддерживает череп, а в плечевом и тазовом поясах сопрягается с конечностями. Как ни различны кости собаки, орла или карпа — все они построены по одинаковому плану и сходство между ними найти совсем не трудно. Это говорит нам о родстве всех позвоночных. Точно так же на общее происхождение позвоночных указывает и строение их органов и различных частей тела.

Зоологи, которые столь привержены к порядку, руководствуясь главными общими признаками в строении живых существ, нашли возможным поделить весь животный мир на отдельные группы — типы. Млекопитающие, включая человека, птицы, пресмыкающиеся, земноводные и рыбы составляют тип позвоночных.

Однако не будем долго задерживаться на этой сухой материи. Запомним только, что, придерживаясь правила, требующего объединять схожее, зоологи, кроме позвоночных, выделили еще и другие типы животных.

К типу простейших относятся наиболее древние формы животных. Многие из них невидимы для невооруженного глаза, и только сильное увеличение микроскопа открывает нашему взору этот мир подчас красивейших форм. Следующий тип — губок, а затем кишечнополостных с коралловыми полипами и морскими медузами. Далее следуют типы червей и тип моллюсков с улитками, слизнями, каракатицами. Потом тип иглокожих с морскими звездами и морскими ежами, о которых почти каждый что-нибудь да слышал. Самый большой и наиболее богатый формами тип — членистоногие — включает раков, многоножек, паукообразных и насекомых. Как раз к последним принадлежит и наша комнатная муха.

В изложенной здесь системе человек на самое высокое место поставил позвоночных, а в себе самом видит некий венец творения. Между тем, по мнению некоторых зоологов, есть основания поспорить насчет того, позвоночные или насекомые являются в действительности наиболее высокоразвитыми. В самом деле: к настоящему времени на Земле известно примерно 70 тысяч различных видов позвоночных, тогда как насекомых зарегистрировано по меньшей мере 750 тысяч. Три четверти всех описанных видов — насекомые!^[1] Бесспорно, творчество природы полнее всего проявилось в многообразии насекомых. А уж если говорить о численности особей каждого биологического вида, то оно у многих насекомых ни с чем не сравнимо. Что значат массы людей, населяющих большие города, что значат необозримые косяки сельди по сравнению с бесконечным множеством каких-нибудь насекомых, живущих в одном-единственном лесу!

Широко известны сооружения рыжих муравьев, купол рядом с куполом, а под каждым — сотни тысяч особей. В кронах деревьев — от основания до вершины — копошатся трудолюбивые создания, другие живут, зарывшись в мох. Внимательный глаз обнаруживает насекомых повсюду. Но большинство людей и понятия не имеют об их существовании.

Там, однако, где насекомые вторгаются в жилище человека, ему нельзя оставаться беззаботным. Владыке мира всеми мерами приходится доказывать, что именно он здесь хозяин, и надо признаться, это не всегда ему удается.

Если гусениц бабочки-монашенки (лимантрия монаха) и других бабочек становится слишком много, человек посылает против них самолеты и распыляет над пораженными лесами ядовитые химические вещества. Целые армии людей стремятся подавить размножение картофельного жука дорифора^[2]. Иногда, чтобы надежнее искоренить вредителя, человек вынужден уничтожать растения, взращенные им на полях. Люди не жалеют никаких затрат, применяют самые губительные средства и все же не в силах стереть с лица земли вредящих им насекомых. Иногда человек довольствуется тем, что сдерживает размножение некоторых видов в каких-то определенных границах, на каком-то уровне численности. Но часто и это неосуществимо.

На огромных земельных просторах Бразилии, как раз там, где почвы наиболее плодородны, не удается выращивать растения из-за муравьев-листорезов. Эти насекомые своими острыми челюстями срезают листья с деревьев, особенно рьяно оголяя культурные растения, и уносят их листву в гнезда. Зачем? В муравейниках из листовой мякоти готовится плодородная почва для возделывания грибов, великолепные грядки, на которых эти муравьи выращивают для себя пропитание. Уж как ни изобретателен человек, но он пока еще немногое может противопоставить хищническим набегам листорезов. Почти ничего еще не изобретено и для борьбы с разрушительной деятельностью термитов в тропических странах. Нет надежной защиты и от полчищ гнуса, невероятно размножающегося летом в бескрайней тундре Северной Азии. Некоторые ее районы из-за этих насекомых почти не обжиты человеком. Маленькие насекомые и до сих пор нередко сильнее человека.

Что же в таком случае затрудняет борьбу с ними? Прежде всего численное превосходство противника. Имеет значение и строение тела, особенности и отличия насекомых, столь же совершенные, а во многом даже более совершенные, чем строение и биология высших животных, в частности позвоночных.

Насекомые, как известно, не имеют позвоночника и вообще лишены костных тканей. Зато их тело как бы запрятано в скелет. Этот покров, словно доспехи рыцаря, сверху, снизу и с боков охватывает тело насекомого. Но только панцирь этот не из металла. Для своего одеяния насекомые располагают лучшим материалом: это хитин.

Он прочен (в чем нетрудно убедиться, ощупав любого жука), и в то же время он мало весит, что для летающих созданий весьма существенно.

Из позвоночных летают только птицы да летучие мыши. Эту способность они обрели благодаря глубоким изменениям всего организма. А насекомым высокое искусство полета дано, можно сказать, само собой. Их крылья движутся с поразительной подчас быстротой. Комнатная муха делает около 200 взмахов крыльями в секунду. У нас вызывает восхищение исключительное мастерство скрипача, исполняющего трель. Но оказывается, его пальцы успевают прикоснуться к струне только семь или восемь раз за секунду. Стоит ли поэтому удивляться, что муха так легко ускользает, когда мы пробуем изловить ее или прихлопнуть! Поразмыслим над этой юркостью. Неужели муха находчивее человека? Может быть, просто чувство времени у этого насекомого отлично от того, что присуще нам, и одна секунда представляет для мухи срок, в течение которого можно, 200 раз взмахнув крыльями, уйти от грозящей опасности?

Крыло комнатной мухи.

Но это не все… Если бы насекомое могло сравнивать и сопоставлять, оно с улыбкой снисходительного сочувствия посматривало бы, к примеру, на наши дыхательные устройства.

Мы вдыхаем воздух в легкие через две ноздри. Но в кислороде, жизненно важной части воздуха, испытывает потребность весь организм. Ни одно мышечное волоконце, ни одна клеточка железы, никакая самая малая частица мозгового вещества не способны выполнять свое назначение, ни даже оставаться живыми без кислорода.

Потому-то наше сердце и должно непрерывно биться, прогоняя кровь по сосудам — 25 биллионов красных кровяных шариков доставляют кислород из легких всем частям тела.

Теперь вернемся к насекомому. У него «ноздри» расположены по обе стороны тела от головы до задней оконечности. Каждая ноздря ведет к трубочке, которая внутри тела разветвляется, образуя тончайшую сеть, наполненную воздухом. Воздушные сосуды пронизывают все органы и подводят к ним кислород. Как просто, не правда ли, решена задача? Сердцу тут, по сути, нечего делать. Оно и представлено у насекомого только тонкой трубочкой, которая медленно сжимается. Но этого достаточно, чтобы приводить в движение наполняющую тело жидкость с растворенными в ней питательными веществами. Здесь нет, следовательно, никаких артерий, предназначенных, как у нас, для транспортировки крови, и, значит, нет никаких сосудистых заболеваний, никаких нарушений кровообращения.

Стрелкой указано дыхальце комнатной мухи. Выше — часть воздухоносного сосуда — трахеи.

А как развиты глаза насекомого! У мухи они занимают почти всю поверхность головы. У других насекомых глаза гораздо меньше, но всегда состоят из большого числа, часто из многих тысяч, отдельных глазных приемников, каждый из которых похож на крошечную подзорную трубочку. Все они тесно прижаты друг к другу, и у каждой из них ось отклонена от соседней. Поэтому-то насекомое смотрит сразу во все стороны. Точечные изображения, воспринимаемые отдельными глазками, складываются, как камушки в мозаике, и воспроизводят целостный образ.

Глаз мухи состоит из 4000 фасеток. Вот как он выглядит при сильном увеличении, если рассматривать глаз снаружи (справа) и в разрезе (слева).

По сравнению с нашим глазом, у которого отражение проходит через хрусталик, насекомое обладает совсем другим, нисколько не менее надежным способом зрительного восприятия мира. В каких-то отношениях оно даже превосходит свойственное нам. Тонкое строение и расположение клеток дает возможность зрительным органам насекомых различать колебания поляризованного света. Что это значит? На разных участках голубого небосвода направление колебаний световых лучей различно в зависимости от положения солнца на небе. Глаза человека, как правило, неспособны воспринимать узор, образуемый поляризованным светом на небе^[3]. А мухи, пчелы, пауки и другие членистоногие очень восприимчивы к степени поляризации света. Даже когда солнца не видно и из-за туч синеют только небольшие клочки неба, насекомым и паукообразным этого вполне достаточно, чтобы сориентироваться в пространстве. Компасом им служит невидимое за тучами солнце, его поляризованный свет.

Что касается обоняния и вкуса, то в этом многие насекомые несравненно превзошли человека. Острота и чуткость их обоняния связаны с многочисленностью «ноздрей». У насекомых обонятельные органы отделены от дыхательных, независимы от них и расположены на усиках-антеннах. Насколько остро обоняние у мух, можно судить по быстроте, с какой они массами слетаются отовсюду на кусочек гнилого мяса или свежеотложенные погадки. Это для мух особенно сильная приманка.

Чувство вкуса у многих насекомых необычайно тонко, но еще удивительнее местоположение воспринимающих его органов. Известны виды, которые ощущают вкус не только частями ротового устройства, но также и последними члениками ножек — лапками.

Комнатная муха, пробегая по столу, когда мы завтракаем, сразу обнаружит, что наступила на капельку варенья. Такая способность весьма полезна для существ, находящих себе пропитание, как правило, на поверхностях, по которым они бегают.

Мы упомянули здесь не все органы насекомых. Но перечислять все и не входило в нашу задачу. Достаточно отметить, что насекомые во многом отличны от нас, а в иных отношениях их органы даже более совершенны.

Но в одном мы несоизмеримо превосходим насекомых — в строении мозга. Этот орган развит у них значительно хуже. Насекомые совершают свои действия, руководствуясь преимущественно врожденными инстинктами, не размышляя и не понимая, что делают. Здесь тоже проявляется природное различие, связанное с местом, которое эта группа занимает в общей системе живого.

С позвоночными у нас могут устанавливаться определенные взаимоотношения. Ваша собака доверчиво смотрит вам в глаза. Если птица давно живет у вас, между вами может возникнуть что-то похожее на дружбу. Даже такое позвоночное, как саламандра, умеет узнавать человека и подбегает к руке, от которой привыкла получать корм. Однако сколько бы мы ни находились в обществе комнатной мухи, нам никогда не добиться, чтобы она узнавала нас или привыкла к нам.

Как опознать муху?

Не все мухи одинаковы. Даже тот, кому не доводилось обращать внимание на различия форм и окраски их тела, знает: мухи бывают крупные и мелкие. Надо полагать, наш наблюдатель не подумал, что маленькие мушки еще молоды, не успели вырасти. Развитие у мух происходит так же, как и у бабочек: из яиц выводятся существа, нисколько не похожие на взрослое насекомое. Только у бабочек они называются гусеницами, а у мух личинками.

Полностью закончив рост, личинки, как и гусеницы, окукливаются.

После некоторого периода покоя из куколки выходит взрослое крылатое насекомое. С этого возраста и до самого конца жизни оно сохраняет размер и форму тела, не изменяясь.

Поэтому на крупных, с синим отливом, мясных мух — они иной раз попадаются среди комнатных — отнюдь не следует смотреть как на чрезмерно выросшие или особо откормленные экземпляры. Просто это мухи другого биологического вида, все равно как, к примеру, птицы — утка и гусь.

Всем известно, что существуют коллекционеры жуков или бабочек. Многие до конца жизни верны своему увлечению. Но есть и такие, кто собирает мух. Не правда ли, малоувлекательное занятие — всю жизнь охотиться на толстых синих или серых мух?

К настоящему времени описано уже свыше 40 тысяч разных видов мух. Выслеживать их, наблюдать, собирать, изучать, классифицировать — все это доставляет натуралисту бездну удовольствия и может стать его подлинной страстью. Как, в самом деле, не прийти в восторг перед лицом такого многообразия форм, при виде пестроты и различий окрасок, величины и строения!

Когда в работе можно пользоваться увеличительным стеклом, тогда из занятий легче извлечь новое.

Среди мух есть подлинные гиганты — крупные создания, они могут показаться, скорее, шмелями. Другие, чье брюшко расцвечено желтыми и черными кольцами, напоминают ос. Есть долгоножки с тонким тельцем и длинными узкими ногами — ногами, которые часто остаются между пальцев того, кто их схватил. Если подобная добыча попадается в клюв птицы, ущемленная нога сразу отрывается, а насекомое улетает. Что ни говорите, лучше жить пятиногому, чем погибнуть в птичьем чреве.

У меня нет возможности описать все богатство мушиных обличий. Но как бы ни были на вид разнообразны мухи, у всех у них есть нечто общее.

Как правило, у насекомых четыре крыла. Каждый ребенок, рисуя бабочку, выводит очертания крупных передних и задних крыльев. У пчел или ос крылья не столь велики и не столь отчетливо разделены. Часто надо внимательно к ним присмотреться, и тогда только можно убедиться, что их четыре. У майского жука, который, находясь в покое, прячет свои прозрачные задние крылья под плотными передними, их тоже четыре. Одни только мухи обходятся двумя крыльями, и вся эта группа насекомых обозначается как «двукрылые». Таким образом, достаточно уметь считать до двух, чтоб предположить, что это муха.

Впрочем, будем справедливы: у мух тоже четыре крыла, но задняя пара их атрофировалась и превратилась в маленькие «балансиры»-жужжальца, которые несут на себе некоторые органы чувств.

Жизненный цикл

Но вернемся к нашей комнатной мухе. Мы знаем, как она вьется вокруг лампы, как благодаря присасывающим подушечкам — ими оснащены концы лапок — быстро и уверенно бегает по гладким стенкам. Муха держит себя за нашим столом как бесцеремонный гость с отличным аппетитом. Однако где ее колыбель и куда прячутся мушиные мамаши, когда приходит время откладывать яйца?

Муха уже так заинтересовала нас, что мне просто неловко сказать правду. В качестве колыбели для откладки яиц мамаша предпочитает — кто бы мог подумать! — свиной навоз. Если его нет, муха довольствуется конским, а то и каким-нибудь другим, лишь бы он был доступен. В непогоду и холод мух привлекают теплые конюшни и скотные дворы, где всегда есть свежий навоз. В крайнем случае их удовлетворит любой заплесневелый или гниющий кусок.

Поскольку в жилых помещениях ни свиного навоза, ни гнили не бывает, то все связанное с воспроизводством мушиного рода, как правило, не попадается нам на глаза, за исключением разве коротких свадеб, отмечаемых усердным жужжанием.

Примерно через день, а если жарко, то и раньше, отложенные яйца созревают, и из них вылупляются бледные личинки. Они-то и впиваются в гниющую массу, на которую предусмотрительно отложила яйца мамаша. Здесь личинки благоденствуют и процветают. Дней через шесть их рост заканчивается, причем вес личинки за это время возрастает примерно в 800 раз!

Представьте себе младенца, который при рождении весит три килограмма, а меньше чем за неделю превращается в чудище весом в 24 центнера!..

Так на примере роста и развития мухи мы еще раз убеждаемся, что эта группа живых форм очень отличается от высших животных.

Подрастающие личинки обычно не видны под коркой гнили или навоза. Если сбросить с них укрытие, они, быстро извиваясь, устремляются вглубь. Так личинки прячутся от глаз жадных птиц, для которых представляют лакомый кусочек, а кроме того, пробираются ближе к теплу и влаге. На свету и открытом воздухе их ждет скорая гибель от высыхания.

Когда личинка выросла, ее внешняя рубашка вздувается и раздается вширь, становясь удлиненным коричневатым бочонком, скрывающим куколку. Казалось, всякая жизнь ушла из нее. Однако под прочным покровом действуют таинственные силы. Они сделали из вялого червячка куколку, а теперь ее превращают в совершенное, крылатое насекомое. На это требуется около недели: перестройка заканчивается, муха вскрывает кокон и выходит на свет.

Снизу вверх: яйца, личинки и коконы с куколками комнатной мухи.

Многие крылатые насекомые живут всего несколько дней, даже часов. На этом последнем жизненном этапе иные лишены даже ротового устройства, совсем неспособны принимать пищу. Где уж тут заниматься добычей пропитания, когда вся жизнь продолжается несколько часов: едва только отложены яйца, насекомые угасают.

Комнатная муха не относится к числу таких эфемерных, короткоживущих созданий. Выйдя из кокона, муха дня через три начинает откладывать яйца и даже спустя два месяца она еще способна продолжать это занятие. Конечно, ей нужен обильный корм, и мы ежедневно убеждаемся, что муха ничуть не склонна к воздержанию в еде. То лакомится соком фруктов, то пьет остатки сладкого чая со дна кружки, то, опустившись на сухой кусок сахара, усердно ощупывает его хоботком, вводя при этом в сахар слюну, а как только сахар растворится, тут же его всасывает. Сплошь и рядом можно видеть муху, лакомящуюся пищей, о которой даже трудно предположить, что она может показаться кому-нибудь привлекательным и вкусным блюдом.

Ротовой аппарат мухи в действии.

Комнатная муха откладывает за один прием около ста яиц, а в течение жизни — свыше тысячи. Если бы из всех этих яиц вылуплялись личинки и, развиваясь, давали новых мух, которые бы, в свою очередь, так же размножались, то одна парочка наших знакомых произвела бы уже во втором поколении 500 тысяч, в третьем 250 миллионов, в четвертом 125 миллиардов мух.

При быстроте, с какой у мух одно поколение следует за другим, потомство исходной парочки уже через несколько месяцев затмило бы собой небосвод. Все вокруг было бы заполнено мухами, мы задохнулись бы среди них. Ничего подобного, конечно, не происходит: большинство мух не успевает развиться полностью и погибает уже в стадии личинки либо становится жертвой одного из бесчисленных врагов, либо дурной погоды, или несчастного случая. Достаточно, однако, представить себе численность потомства в благоприятных условиях, чтоб понять, какой напастью могут стать мухи. Они и превращаются в такую напасть где-нибудь вблизи скотных дворов, когда грязь и тепло способствуют их размножению, особенно в жарких местах и в жаркую пору года.

Куда деваются мухи зимой?

Осень — трудное время для наших комнатных мух. Усиливающиеся холода им вовсе не по нутру. К тому же уже в конце лета мушиное племя истребляется опустошительным мором. На стеклах окон и на стенах дома часто можно видеть высохших мух с изуродованными ногами. Все это — жертвы так называемой «мушиной плесени». Опутанные тонкой сетью грибных нитей, мухи намертво прикреплены к поверхности.

Грибок, от которого погибает муха, поначалу жил незаметно в ее внутренних органах, потом, развиваясь, начисто высосал соки. Из мушиного трупа грибок прорастает и, рассевая вокруг воспроизводительные споры, заражает и губит других мух.

Но известно, что даже самые свирепые эпидемии чумы никогда не истребляли всех людей. И мухи не все погибают от осенней плесени. Те, что выживут, сохранят мушиный род в течение зимы.

Разные животные по-разному приноравливаются к холодной поре года. Многие птицы, избегая встречи с зимою, улетают на юг; другие кое-как перебиваются на том скудном пропитании, которое им удается теперь раздобыть. Только клест, избравший себе в корм семена хвойных, умудряется, если шишек достаточно, высидеть и воспитать зимой птенцов. Козули и олени часто погибают от голода. Сурок поддерживает себя запасами, собранными в течение лета. У насекомых сходным образом ведут себя медоносные пчелы; они благополучно зимуют там, где человек не отнимает у них большую часть запасенного ими летом меда.

Сони, лягушки и ящерицы зимой ничего не едят, впадают в долгую и глубокую зимнюю спячку. В это время процессы обмена веществ у них сведены к минимуму, существование этих животных поддерживается за счет жирового тела, накопленного до начала холодов. Многие насекомые перезимовывают в надежно защищенных, укромных местечках в стадии куколки, которая является периодом покоя.

Думали, что и мухи устраиваются так же. Однако из куколок, какие удавалось собрать под открытым небом, выводились многие виды мухи, но только не комнатная. Эта чрезвычайно чувствительна к холоду, и в странах с суровым климатом, не успеет еще замерзнуть вода и выпасть снег, а комнатная муха уже стягивается к теплым помещениям, особенно к хлевам. Здесь, рядом с животными, в навозе, размножение может происходить и зимой. Правда, теперь оно идет не так скоро, как в летнюю жару.

Следовательно, мухи относятся к тем насекомым, которые проводят холодное время, не впадая в длительную спячку.

В больших городах почти нет условий для зимнего размножения мух. Даже в сельской местности заболевания и непогода губят их массами. Почему же весной, не успеешь оглянуться, а мух повсюду полным-полно?

Загадка объясняется просто: наши мухи хоть я домашние, но не такие уж домоседки, как можно думать, судя по их названию. Они весьма склонны к перемене мест и способны улетать довольно далеко. Наступает подходящая погода, и они быстро снимаются с места зимовки.

Муха в полете.

Два американских натуралиста не поленились нанести краску на спинки двумстам пятидесяти тысячам — четверти миллиона! — комнатных мух. В обширном районе на разных расстояниях от места, где эту тучу крылатых выпустили на волю, были расставлены ловушки, собравшие множество меченых насекомых. Оказалось, что тысячи их улетели на расстояние в один километр, а нашлись и такие, что удалились от исходной точки даже на 20 километров!

Таким образом, для этих легкокрылых созданий не составляет большого труда выбраться весной из хлевов в сельской местности и быстро распространиться по городу, в чем мы каждый год наглядно убеждаемся.

Почему комнатная муха может быть опасной?

Когда комнатных мух много, они становятся неприятны человеку, но почему их считают опасными?

Поверхность предметов, на которые мухи часто опускаются, скоро оказывается испещрена мелкими черными точками — отбросами их пищеварения. Меньше бросаются в глаза — впрочем, они тоже довольно заметны — высохшие капельки пищи, отрыгнутой из мушиного зобика.

Ползая по сахару, хлебу, колбасе или пирогам, на которые они с такой жадностью слетаются, мухи на всем оставляют свои следы. Не очень аппетитно, прямо скажем. Наша брезгливость порождена здоровым инстинктом: дурные повадки мух несут в себе действительную угрозу. Мы уже знаем, что меню мухи на редкость разнообразно. Пососав коровью лепеху или человеческие экскременты, муха перелетает на кружку с парным молоком или ливерную колбасу.

А теперь соберемся с духом и рассмотрим на предметном стекле микроскопа с достаточно сильным увеличением частицу экскрементов. Здесь, среди бесформенных остатков пищи, легко обнаружить множество живых существ. Это низшие растения — шизомицеты, или бактерии, бациллы. Они обитают в кишечном тракте и используют поглощаемые человеком питательные вещества. Их столько, что испражнение удаляет миллиарды этих обитателей кишечника. Но каждый очень мал: надо положить в ряд тысяч пять таких шизомицетов, чтобы получилась прямая длиной с голову комнатной мухи.

Казалось бы, на что узок мушиный хоботок, но шизомицеты так мелки, что муха легко их засасывает, легко отрыгает и извергает, все загрязняя уже известными нам следами. Не трудно догадаться, что засиженные мухами продукты покрыты бактериями, которые могут быть собраны где угодно. Чаще всего употребление подобной пищи сходит благополучно, — чаще, но не всегда.

Бактерии, обитающие в кишечнике человека, обычно неспособны причинять ему вред. Но бактерии могут оказаться и возбудителем опасных заболеваний, к примеру бациллы брюшного тифа. Бациллы эти настолько устойчивы, что не перевариваются в пищевом тракте мухи и, пройдя его, появляются на свет, как и прежде, полные вредоносных сил. Так же обстоит дело и с некоторыми другими бациллами.

Вот и получается, что комнатная муха может распространять смертельные заболевания. На лапках или на внешних частях ротового аппарата прямо с нечистот переносит она на пищу возбудителей опасных болезней. Разумеется, у мухи почти нет для этого возможности там, где строго поддерживается чистота, там, где современные санитарные устройства сразу смывают и уносят все, что способно привлекать мух. Ну, а как же в тех местностях, где нет удобств или в военной обстановке?

Врачи не без основания считают, что в испано-американском столкновении 1898 года американская армия понесла наибольшие потери от мух: тиф погубил в десять раз больше солдат, чем вражеские пули. Причиной массовых заболеваний были главным образом мухи.

Конечно, это дела давно минувших дней. Но и теперь, хоть и в значительно меньшей степени, человеку грозит та же опасность.

Мухи — помощники врачей

Сейчас, судя по заголовку, тем же мухам вслед за обвинениями будет вознесена хвала. И правда, мухи могут быть в какой-то мере полезными. Но это уже не наша комнатная муха, а ее близкие родичи — толстая синяя и крупная серая в крапинку — мясные мухи. Они предпочитают откладывать яйца в трупы животных, в гниющее мясо и т. п.

Многие насекомые приспособлены исключительно к той пище, которой испокон веков кормились их бесчисленные предки. Гусеницы некоторых бабочек вырастают лишь на одном каком-либо растении и скорее погибнут от голода на листьях другого, хотя и родственного вида, чем попробуют его. Мухи не столь разборчивы. Где нет гнилого мяса, там в качестве люльки для младенца вполне сойдет скверно пахнущий кусок сыра или гноящаяся рана.

Синяя мясная муха, а ниже — серая мясоедка.

Еще во времена наполеоновских войн врачи-хирурги подметили, что запущенные открытые раны у солдат значительно быстрее и лучше заживают, когда в них кишат личинки мух. Это объясняется просто: личинки пожирают воспаленные и отмирающие ткани и таким образом очищают раны. Возможно, здесь происходит и другое: выделения личинок способствуют росту ткани, затягивающей пораженные места. Одно время американские врачи отваживались с помощью личинок мух исцелять плохо зарастающие раны. Предварительно личинкам приходилось претерпеть целую серию купаний и прочих санитарных процедур, к которым они от природы не слишком-то расположены. Сегодня, к счастью, выработаны более совершенные и надежные средства лечения ран, так что мушиные личинки уже ни к чему.

«Жалящие» мухи

Кто на собственном опыте не убедился в существовании «жалящих» мух?

В действительности это не какие-нибудь особо злобные выродки из числа комнатных мух, но совершенно другой вид, довольно похожий на них и формой, и размером, и цветом. Комнатная муха на языке ученых именуется муска доместика, что значит «комнатная муха», другой же вид зоологи окрестили стомоксис кальцитранс. «Стомоксис» значит «острый рот». Здесь подчеркнуто главное отличие. Вместо сосущего хоботка комнатной мухи, конец которого отлично приспособлен лишь для того, чтобы подбирать жидкие капли, мы видим выдающееся вперед колючее «жало», по которому легко опознается вид.

Вторая примета этих мух: когда они на что-нибудь опускаются, их крылья остаются раздвинутыми чуть шире, чем у комнатных. В надоедливости и назойливости стомоксис не уступает комнатной мухе. Можно десять раз согнать ее с ноги, она вернется сюда в одиннадцатый раз и ужалит. Причем сделает это вовсе не для того, чтоб вывести вас из себя, но чтоб попить вашей крови, как того требует ее натура. К счастью для нас, жалящие мухи — жигалки — предпочитают человеку скот. Они чуют его на расстоянии и так донимают несчастных коров, что те сбавляют удои. Охотно сосут жигалки кровь и лошадей и других домашних животных, но вместе с тем вполне идиллически лакомятся сочными фруктами. К осени потребность в тепле собирает их в жилых помещениях, где они сразу дают о себе знать. Вот откуда пошло мнение, будто комнатные мухи к осени становятся злее, начинают жалить.

Муха-жигалка; внизу ее голова, как она выглядит сбоку при увеличении.

Образ жизни и развитие у этих двух видов сходны. Но поскольку мы поставили себе задачу лишь реабилитировать комнатную муху и показать, что два вида, о которых идет речь, различны, мы не будем больше заниматься злым двойником нашей знакомой.

ДДТ и защита от мушиной напасти

Вблизи от мест, благоприятных для воспитания мушиной молоди, эти насекомые, как мы уже знаем, способны стать в жилых помещениях подлинным бичом.

Во время войны мухи и насекомые паразиты представляют серьезную угрозу, распространяя опасные эпидемии. Вот почему во время второй мировой войны быстро завоевало признание новое средство борьбы против насекомых — препарат ДДТ. Эти три буквы сокращенно обозначают дихлордифенилтрихлорэтан — яд, полное название которого может что-либо сказать только химику. Яд действует при непосредственном соприкосновении, поражая нервы и приводя насекомое к гибели уже через несколько часов, самое большее через несколько дней.

Благодаря ДДТ всевозможных паразитов стали истреблять массами. Изобретатель этого препарата швейцарский ученый Поль Мюллер в 1948 году был удостоен Нобелевской премии.

Однако при неосторожном употреблении это средство не безвредно и для людей. Кроме того, в странах, где больше всего пользовались этим ядом, начали появляться формы мух, совсем не восприимчивые к ДДТ. Как видим, природа дает возможность своим созданиям ускользать из ловушек, которые расставляет коварный человек.

Комары

Комары тоже «мухи». Правда, поджарое брюшко и длинные тонкие ножки делают их совсем не похожими на толстых синих родственниц. Но пусть отдельные внешние признаки не вводят нас в заблуждение: у этих насекомых тоже только два крыла, как и у всей этой компании. У комаров на месте задней пары крыльев можно рассмотреть маленькие балансиры-жужжальца.

Когда комнатных мух немного и сами мы благодушно настроены, эти насекомые могут возбудить в нас некоторую симпатию. С комарами же, отнесем к их числу и прочую мошкару, мириться трудно. Жало их лежит в открытом спереди футляре, причем нижний, опускающийся на кожу конец футляра служит для проникающей вглубь части хоботка как бы направляющим желобком. Часто совсем беззвучно подлетают комары и вонзают в нашу кожу свое жало, столь тонкое, что его и не чувствуешь, зато зуд вокруг ужаленного места долго не унимается.

Почему комариные укусы вызывают зуд?

Многие люди склонны делить животных на две группы — полезных и вредных, даже несколько удивляясь, для чего вообще существуют вредные. Происхождение этого заблуждения понятно: сам человек убедил себя в том, что все живущее на планете Земля имеет смысл лишь постольку, поскольку оно полезно и служит человеку.

Но те, кто изучает живую природу, наблюдая ее без предвзятости, приходят совсем к другому заключению. Оказывается, самые ничтожные на первый взгляд животные приспособлены к существованию не менее совершенно, чем высшие организмы. Мы уже сравнили органы дыхания насекомого с человеческими и убедились, что первые нисколько не уступают вторым. Что касается летного оснащения комаров, то оно превосходно, это само совершенство! Устройство и действие комариного жала представляют в глазах любого механика поразительные образцы соответствующих приборов. Но для чего же понадобилось природе, чтобы ужаленное место зудело? Не лучше ли было бы для комаров, если бы они не причиняли нам боли? Тогда мы и не имели бы повода бить их, пока они сосут нас. Но оказывается, испытываемый нами зуд вокруг ужаленного места необходим для комариного племени.

Когда мы видим аппетитный корм, наш рот заполняется слюною. Это значит, что слюнные железы всегда готовы произвести нужное количество жидкости, которая, обволакивая проглатываемую пищу, подготовляет ее таким образом к перевариванию. И у комара тоже есть слюнные железы, и у него слюна бежит, когда он опускается на нас, словно усаживается за стол, но только эти железы играют совсем другую роль.

В крохотную точку на месте укуса через тонкий хоботок вводится капелька жидкости — яд. Быстро поражая окружающие клетки, яд вызывает небольшое воспаление, кровеносные сосуды расширяются, и приток крови к ранке усиливается.

Если смотреть со стороны, все сводится к покраснению вокруг ужаленного места. Но действие яда болезненно, и это может оказаться роковым для комара, если мы его прихлопнем. Зато введенная в ранку капелька, вызывающая боль, сразу открывает источник, из которого насекомое пьет. Только благодаря тому, что приток крови усилился, насекомое и может добыть себе необходимый корм своим тоненьким хоботком.

Слюна кровососа обладает еще одним достойным упоминания свойством: препятствует свертыванию крови. Поэтому-то кровь не может закупорить тонкий насос комариного жала.

Животные, в отличие от людей, менее чувствительны к яду комаров. Благодаря этому комарам часто удается благополучно закончить прием пищи.

Размышления по поводу сосания крови

Комары по части добычи пищи узкие специалисты. Их не увидишь, как домашних мух, то на сахаре, то на хлебе, то на мясе или на каких-нибудь малоаппетитных отбросах. Для них единственным кормом служит кровь, и не какая-нибудь вообще, а именно теплокровных животных. Человек, корова или птица — это для комаров безразлично, тут они не выбирают. Но кровь саламандры или ящерицы их совсем не устраивает.

Жажда крови присуща одним лишь самкам комара. В этом смысле комариные самки не составляют исключения. Зоологам известно множество сходных случаев. Кровососущие слепни, часто приводящие в отчаяние купающихся, или толстые оводы,облепляющие крупный рогатый скот и лошадей, становятся подлинным наказанием вблизи от пастбищных участков. Но все это — насекомые исключительно женского пола. Самцы, те летают с цветка на цветок, лакомятся нектаром…

Самка комара.

Почему самки комаров кормятся кровью? Потому, что им предстоит произвести на свет множество яиц, а яйцо по сравнению с мужским зародышем громадно, и, кроме того, в нем содержатся питательные вещества, необходимые зародышу для развития. Хрупкое тело, в частности брюшко комариных самок, не богато питательными запасами, и поэтому насекомым требуется материал, из которого могут строиться клетки-яйца. Таким продуктом и оказывается для них кровь. Жизнетворная жидкость, бегущая по нашим сосудам, несет в себе все необходимое для роста клеток. Что же касается недолговечных комариных самцов, им достаточно и менее насыщенной пищи, которую они добывают легче и совсем из других источников.

«Жало» комариной самки.

Рождающийся из воды бич сельских местностей

Поблизости от водоемов комары становятся настоящей напастью. Объяснить это просто: вода необходима для продления комариного рода. Самки откладывают яйца или непосредственно на поверхность воды, или, как у некоторых видов, на поверхность влажной почвы, откуда дожди смывают их потом в болота или пруды^[4]. Вылупившиеся из яиц личинки опускаются в воду, и они проводят в ней все время, пока развиваются. При благоприятных условиях развитие продолжается всего восемь дней, но, когда питание скудно или долго держится прохладная погода, личинки развиваются значительно медленнее. Молодые личинки, в отличие от матери, ведут вполне безобидный, вегетарианский образ жизни, и лучшее лакомство для них — отмершие растительные вещества. Правда, многие виды предпочитают мясные блюда, которыми в изобилии снабжает их маленький подводный мир.

Вверху — яйца комара. Внизу — личинка и куколка комара, живущие в воде.

Но как же они умудряются дышать под водой? Конец их тела подвернут кверху, как раз к границе, где вода соприкасается с воздухом. Вот и выходит, что даже когда личинки находятся под водой, их дыхательная система бесперебойно снабжается воздухом. Так они поддерживают непосредственный контакт с воздушной средой, в которой живут.

Личинки наших обычных комаров вдыхают воздух через тонкую трубку, на которой они как бы подвешены к самой поверхности воды. Время от времени личинки ныряют и, извиваясь, проникают в глубь вод.

Куколки комаров нисколько не похожи на те прочные бочонки, в которых развиваются комнатные мухи. Комариные куколки крошечные и необычайно подвижные.

В личинку комара кислород, как мы знаем, поступает сверху и сзади, у куколки, наоборот, имеются впереди головы две воздуховодные трубки — ни дать ни взять рожки дьявола. Уже через два-три дня после окукливания на свет выходит крылатое насекомое. Оно не покидает пустой оболочки куколки и, держась на ней, как на плоту, плывет по течению до тех пор, пока крылья не обсохнут и не окрепнут настолько, что на них можно предпринять путешествие в царство суши.

Трепещущие рои мошкары, которые часто, как дым, клубятся в воздухе, состоят исключительно из комариных самцов. Самки ныряют в эту кишащую массу и здесь находят себе жениха.

Речные заводи, пруды и озера, даже самые крохотные болотца и водоемы, в которых собирается влага осадков, — это места, где молодь лучше всего развивается. Каждая стоящая в саду бочка с дождевой водой может оказаться комариным заповедником и должна быть под наблюдением. Из любой, даже незаметной с первого взгляда лужицы поколение за поколением поднимаются в воздух эскадрильи вредоносных существ. Лишь осеннее похолодание кладет этому конец. Теперь комарам требуются защищенные убежища. Их вполне устраивают, между прочим, погреба под строениями. Здесь иногда тысячи комаров зимуют в состоянии спячки. Таким образом, обитателями, а не случайными посетителями наших домов они оказываются только в ту пору, когда нисколько не кровожадны.

Самцы комара в воздухе.

Невообразимое количество мошкары — ужасный бич! — водится в тундре, в сырых равнинах Северной Азии, в Лапландии и Северной Америке. Эти насекомые сделали невозможными для жизни человека обширные области. То же наблюдается и в Южной Америке и Южной Азии, где распространены близкие родичи наших комаров, печально прославленные москиты.

Легко понять, почему так много комаров в тропических краях: здесь им благоприятствуют постоянные сырость и тепло. Нельзя, однако, не удивляться, что они массами водятся также и в областях арктических, где восемь месяцев в году все покрыто снегом, зимние невзгоды очень суровы и нет ничего похожего на укрытые погреба. Кроме того, арктическое лето крайне непродолжительно, а осадков в это время года выпадает совсем мало. К тому же на огромных просторах не видно ни человека, ни зверя, чьей кровью можно было бы питаться. Но мы ведь знаем, что если комариная самка не испила крови, она не способна откладывать яйца. Как же тогда выходят из положения кровопийцы, о которых мы рассказываем?

Недавние исследования дают возможность ответить на этот вопрос. Зимой комары в Лапландии не отсиживаются, как у нас, в укрытиях, зимуют только яйца, отложенные самками на сырую поверхность почвы. Весенние талые воды смывают яйца в бесчисленные болота, образующиеся повсюду, как только сойдет снег. Лужи в этих местах долго не просыхают, хотя здешние почвы-торфяники на редкость влагоемки; кажется, самый обильный, подобный тропическому, ливень неспособен их досыта напоить. Почему?

Попробуйте воткнуть в рыхлую сверху почву обычную жердь, и вы получите исчерпывающий ответ на свой вопрос. Примерно на глубине в полметра палка натыкается на нечто непреодолимое: ваша жердь уперлась в царство вечной стужи, почва здесь настолько промерзла, что воде не просочиться в глубину. Зато над слоем вечной мерзлоты лужи прогреваются довольно сильно: летом на этих широтах солнце светит днем и ночью. Проходит несколько недель, прежде чем лужи начинают просыхать и исчезают. И пусть исчезают, комары уже успели вывестись, и рои их заполнили воздух. Людей или северных оленей, на которых комариные самки могли бы пировать, в этих местах мало, но всюду миллионы мелких грызунов — леммингов и землероек, о которых путешественник по наивности своей и не подумал, ломая голову над тем, откуда добывают себе пищу комары в этих пустынных местах.

Анофелес

Кто, направляясь из Рима в Неаполь по железной дороге, не ленился смотреть в окно, тот, конечно, видел, что поезд пересекает зону Понтийских болот. Всего несколько десятилетий назад это был отравленный лихорадкой малонаселенный край, где бродили нищие пастухи. Понтийские болота существовали еще до того, как здесь установилось римское владычество. Сегодня же это цветущая область. Болота осушены с помощью грандиозных дренажей, на месте пустошей раскинулись плодородные поля, выросли города и промышленные предприятия.

Но не сами топи на протяжении долгих веков препятствовали использованию этой местности. Между болотами была земля, вполне пригодная для сельскохозяйственной обработки. Однако те, кто поселялся здесь, скоро становились жертвой жесточайшей лихорадки. В прошлом считали, что она возникает под воздействием болотных испарений. В действительности причина иная, и о ней следует сказать подробнее.

Малярия, или, как еще ее называют, перемежающаяся лихорадка, была распространена не только в зоне Понтийских болот, она была известна и в других районах Южной и даже Центральной Европы, точно так же, как и в России^[5]. А в тропических странах и сегодня она порождает ужасные эпидемии.

Лихорадку называют перемежающейся потому, что тяжелые приступы болезни обычно чередуются с днями, когда больной чувствует себя неплохо. Многие тяжело страдают от лихорадки, другие погибают.

Причина перемежающейся лихорадки выявлена: ее вызывают поселяющиеся в крови человека микроскопические одноклеточные весьма простого строения.

Однако простоте строения совсем не обязательно сопутствует простота жизненных превращений. Возбудители малярии живут только в красных кровяных шариках. В крови человека красных телец столько, что сама кровь принимает их красный цвет. И хоть каждый кровяной шарик микроскопически мал, он все же во много раз больше, чем паразит — в нем достаточно места, чтоб паразит мог расти и размножаться. Через какое-то время красный кровяной шарик оказывается начисто съеден, и тогда паразиты нападают на новые. Все паразиты с начала заболевания находятся в совершенно одинаковых условиях — при одинаковой температуре тела и пр., — поэтому и развитие их проходит также одинаково, и они одновременно покидают старые обиталища. В этот час и начинается приступ лихорадки. Она представляет собой ответ организма на ядовитые вещества, выделяемые паразитами, когда те выходят из кровяных шариков.

Но вот паразиты внедрились в новое жилье, то есть в новые кровяные шарики, и больной до следующего их переселения чувствует себя неплохо.

Паразиты размножаются быстро, и их скоро удается обнаружить даже в небольшой капле крови.

Возбудитель малярии — плазмодий живет в слюнных железах комара рода анофелес. Плазмодий хорошо виден под микроскопом.

Проникнув в красный кровяной шарик, плазмодий быстро в нем размножается и, полностью его разрушив, вновь попадает в кровь, заражая новые шарики.

В этом случае, как, впрочем, и во многих других, чем дольше непрошеный квартирант благоденствует, тем он опаснее для хозяина-носителя. Однако если паразит убивает хозяина, то лишается кормильца. Потому паразиту время от времени выгодно переселяться на других носителей.

Распространяют возбудителей болезни комары^[6].

Когда насекомое сосет кровь больного, оно поглощает и содержащихся в кровяных тельцах паразитов. Новоселы какое-то время проводят в стенках желудка комара, здесь питаются и размножаются. Потом, послушные своей природе, проникают в слюнные железы комара; во время очередного приема пищи, когда в ранку, сделанную хоботком, вводится слюна, вместе с ней в кровь здорового человека попадают и паразиты, возбуждающие заболевание малярией.

Только так можно заразиться перемежающейся лихорадкой, и распространяют эту болезнь комары рода анофелес.

Никто пока не знает, почему и в наших сельских местностях, и в тропиках никакие другие комары, даже очень похожие на анофелес, неспособны переносить возбудителя малярии.

В Средней Европе анофелес распространен всюду, но здесь он не слишком опасен. Для быстрого размножения паразита нужна определенная температура, а кроме того, среди местного населения должны быть и носители малярийного начала. Там, где их нет, комары лишены возможности заражаться сами и не могут заражать других, поэтому уколы их безвредны.

Обыкновенного комара — кулекс от малярийного — анофелес (внизу) совсем нетрудно отличить, когда они спокойно сидят.

Следует воздать должное труду ученых. Они раскрыли существующие в природе связи между разными организмами и обеспечили успех борьбы против опасной болезни. Теперь мы знаем, что усилия должны быть сосредоточены на истреблении анофелеса. Достаточно уничтожить переносчиков — кончается перемежающаяся лихорадка. Существует много средств достичь этой цели или приблизиться к ней.

Осушили, например, Понтийские болота, и лишили комаров возможности воспроизводить здесь свой род. Но можно было и не трогать водоемы, а уничтожить комариный расплод с помощью выпущенных в водоемы рыб, или водных жуков, или личинок стрекозы — все они прекрасно справляются с делом. Хорошие результаты дает и размножение прожорливых окуньков и мелкой уклейки. В теплых краях для борьбы с комариными личинками используют особых зубастых карпов из Южной Америки. У себя на родине они размножаются так быстро, что их называют «миллионорыбкой».

Когда водоемы поливают нефтью, она тончайшей пленкой растекается по поверхности, нарушая газообмен между водой и воздухом, а это лишает личинок и куколок комара возможности получать кислород, дышать. Но нефть не везде можно применять: она загрязняет воду, а прекращая газообмен с атмосферой, ставит под угрозу существование в водоеме всего живого.

В настоящее время применяют другое средство — синтетический препарат в виде пыли. Плавая на поверхности, он отравляет комариную молодь, для остальных же обитателей водоема, живущих глубже, а также для человека, препарат безвреден. Поэтому его можно использовать и при обработке бассейнов.

К сожалению, возникают формы комара, устойчивые к препарату.

Способ истребления комаров зависит от наличных средств и местных условий. Однако при всех обстоятельствах (в саду или во время купания) лучше не попадаться ни комарам, ни их толстым родичам — слепням и оводам. Защититься от них можно, смазав кожу специальным составом, который в течение нескольких часов отпугивает насекомых^[7].

Блоха

Кто дочитал книгу до этого места, уже приобрел некоторые знания из области энтомологии и зоологии. Он имеет первое представление о насекомых, знает, что мух опознают по двум крыльям и по этому признаку отличают от других, как правило, четырехкрылых представителей того же класса. Теперь, продолжая знакомиться с насекомыми, он возьмет блоху (разумеется, для этого ее надо раздобыть!) и, поместив под лупу, захочет сосчитать у нее количество крыльев. Но она их не имеет. Блоха бескрыла! Вот это да! Кем же ее считать, к какой причислить группе?

Блоха бесспорно относится к насекомым. Но к каким? На этот счет ученые еще не пришли к единому мнению. Вообще крылья с их разнообразно меняющимися в разных группах жилками представляют один из лучших признаков для систематика. Но то вообще, в случае же с нашей блохой признак никуда не годится. Конечно, прапрапращуры блохи обладали крыльями. В качестве напоминания о тех временах у каждой блохи, когда она находится в возрасте куколки, можно рассмотреть крохотные зачатки крыльев, но в дальнейшем они претерпевают обратное развитие, регрессируют. И не удивительно: блоха здорово научилась прыгать, крылья стали ей ни к чему.

Теперь попробуем дознаться, от кого блоха происходит. Одни считают, что, конечно, от жуков, другие ведут ее родословную от полужесткокрылых, к числу которых относятся также кровососущие клопы. Но, по мнению большинства, линия берет начало от мух!

Основываясь на различных подробностях строения тела насекомых, специалисты оказали блошиному роду честь, рассматривая его как особую группу. Считается, что они, подобно бабочкам, жукам, мухам, представляют самостоятельную систематическую единицу.

Итак, повторяем, блоха скорее всего приходится родичем мухам, но это тем не менее не муха, а именно блоха.

Как блоха выглядит и на что способна

Большинство людей знают блоху только как черную точку, которая, пока пытаешься ее изловить, успевает далеко отпрыгнуть. Чтобы изучить подробности строения этого насекомого, требуется сильное увеличительное стекло. Картина, которая в таком случае откроется взору, в общих чертах представлена на рисунке. Рассматривая его, полезно помнить, что для блошиного племени человек не единственный кормилец. В шерстяном покрове собаки, кошки, мыши и всех других млекопитающих, в толще пуха и пера бесчисленных птиц множество блох чувствует себя как дома; о тех совсем немногих, которые питаются на теле человека, пожалуй, и говорить нечего.

Блоха.

Не случайно тело блохи позволяет ей беспрепятственно перемещаться в густой шерсти животного или плотном оперении птицы. Плоские с боков, они легко пробираются в, казалось бы, непроходимых зарослях шерсти, а их ладьевидный лоб раздвигает пух, подобно носу корабля, разрезающему волны. «Жало» блохи направлено косо и назад, а антенны укладываются в особые углубления на голове; нет тонкой шеи, которая отделяла бы голову от груди, нет тонкой талии, которая отграничивала бы грудь от брюшка, как у других насекомых. Наросты или неровности, которые могли бы стать препятствием для продвижения в шерсти, сглажены. Вместе с тем крепкие, направленные назад зазубрины, так же как мощные когти на ногах, служат прочной опорой при движении вперед насекомого, внедряющегося в меховой покров.

На голове блохи имеются специальные углубления, в которые могут быть спрятаны усики-антенны.

У блохи особенно развиты две задние ножки. Это-то и есть прыгательные органы. Блоха способна подскакивать на высоту в 10 сантиметров, а в длину прыгать сантиметров на 30^[8]. Само по себе это не так уж много. Но если бы взрослый человек решил сделать что-либо подобное, то, с учетом существующих пропорций и размеров тела, ему предстояло бы совершать прыжки на 100 метров вверх и примерно на 300 метров в длину. Для такого талантливого прыгуна ничего не стоило бы перемахнуть через большой вестибюль главного вокзала в Мюнхене. Он мог бы даже, ни разу не приземлившись, перенестись с городской площади на одну из башен знаменитой крепости, что на окраине Мюнхена^[9].

Ножка блохи перед прыжком (внизу) и в момент прыжка (вверху), когда она вся распрямляется, словно отпущенная пружина.

Зрение блохи весьма слабо развито, и она неспособна отличить человека от ствола дерева. Возможно, что даже движение воспринимается блохой крайне расплывчато. Для этого насекомого наиболее важными органами восприятия сигналов, поступающих из внешнего мира, служат обонятельные клетки, размещенные на антеннах. Впрочем, об органах чувств блохи известно пока крайне мало. Но кое-что из этой области мы сейчас еще узнаем.

Как протекает жизнь блохи

Мамаши-блохи — создания беспечные. Если комнатная муха проявляет заботу, пристраивая яйца в навоз, если комариха, чтобы обеспечить своему потомству необходимые условия, выискивает лужу, то блоха роняет яйца где попало. Окажутся они в подходящей для них обстановке или нет — дело случая.

Блошиная молодь лучше всего развивается на полу жилых помещений. Примерно дней через пять из оброненных яиц вылупляются личинки, которые, подобно гусеницам, ловко перемещаются. Заполненные пылью щели в полу, ковры и плетенки, маты, непрометенные углы, трещины в старой мебели — во всех этих местах они проводят время до тех пор, пока еще не стали кровопийцами; питаются они разного рода мельчайшими отбросами, какие им попадаются в пыли.

Примерно через четырнадцать дней личинки сплетают себе кокон, совсем как бабочки, вроде шелкопряда. Скрытые этим сооружением, они и погружаются в состояние покоя, окукливаются.

Вверху — личинка; внизу — куколка блохи.

Через одну-две недели из кокона на свет выходит полностью развитая, взрослая блоха.

Это может быть самец или самка. Он мельче и более худой, чем она. Однако оба пола одинаково кровожадны; оба подкарауливают жертву и нападают на нее, подпрыгивая с земли. Как, однако, при своем несовершенном зрении опознают они жертву? Может быть, они видят какую-то тень или ощущают тепло, исходящее от близко стоящего человека, или на них как-то воздействует ток воздуха, вызываемый его движением? Не исключено, что здесь играет роль также и обоняние, иначе трудно понять, почему блохи определенно предпочитают одних людей, на других обращают внимания меньше, а третьих полностью избегают, хотя и тень, и тепловое излучение, и ток воздуха, вызываемые движением у всех трех, должны быть примерно одинаковы.

Много лет назад я со своим другом приехал на несколько недель в Неаполь, чтобы поработать на зоологической станции. Комнату мы сняли на вершине Вомеро и каждое утро любовались величественным видом синего залива и несравненными очертаниями острова Капри. Но ночи оказались не так прекрасны: в комнате обитали полчища блох. Пришлось искать способ сделать ночной отдых более терпимым.

Прежде чем улечься спать, мы какое-то время прогуливались по комнате босые и в одних рубахах. Пользуясь этим, оголодавшие маленькие твари нападали на нас. Тогда мы начинали очищать себя от них. При этом я находил на себе каждый раз 4–5 блох, а мой друг 30–40! Блохи явно оказывали ему предпочтение. Не иначе как он им казался более соблазнительным. Зато неприятностей ему эта напасть причиняла гораздо меньше, чем мне: у меня каждый укус блохи вызывал дикий, невыносимый зуд. Видимо, кожные покровы разных людей по-разному реагируют на блошиный укус. Это справедливо и для укусов других насекомых.

Количество слюны, вводимое блохой в место укуса, настолько ничтожно, что даже трудно себе представить: не больше четырех стотысячных кубического миллиметра! Чтобы собрать массу, равную обычной капельке воды, свыше полутора миллиона блох должны внести свою порцию. Отсюда можно заключить, какова сила этого яда, раз одной его капли довольно, чтоб заставить чесаться всех обитателей, к примеру, такого города, как Гамбург. Надо только поровну распределить между всеми жителями эту каплю и каждому из 1,8 миллиона гамбуржцев впрыснуть причитающуюся ему долю. Но вот беда! У нас, как это ни печально, нет пока микроинструмента, подобного хоботку блохи.

Если крошечному мучителю ничто не мешает сосать добычу, то он и не торопится. Бывает, насекомое, не сдвигаясь с места, насыщается несколько часов подряд. Но чаще его сгоняют, так как укус вызывает раздражение кожи, и блохе приходится менять позицию, чтоб возобновить то же занятие где-нибудь в другом месте.

Итак, пиршество блохи, когда оно проходит для нее благополучно, может быть весьма продолжительным, но она способна, если нет подходящей жертвы, и долго поститься. В необитаемых помещениях блохи живут по нескольку месяцев, хотя никакой пищи здесь для себя не находят. Там же, где пищи достаточно, насекомое может жить и год-полтора, если до того не погибнет преждевременно от какого-нибудь несчастного случая.

Блохи и их свадебные песни

Прежде чем начать откладывать яйца, самка должна встретиться с самцом. Но если вдуматься, не так просто встретиться парочке блох на полу в комнате, или в оперении птицы, или в собачьей шубе. Конечно, здесь играет роль обоняние, но, когда насекомые находятся далеко друг от друга, одного обоняния мало, оно их не выручит. Видимо, блоха дает о себе знать совершенно особым способом. При основании задней пары ножек у нее рядами тянутся гребни маленьких шипов, которые в этом случае и действуют. Двигаясь, конечности задевают лежащие рядом тонкие зазубрины на брюшке и производят при этом звук, словно пальцы, касающиеся струн арфы.

Зоологам известны такие же органы — устройства для стридуляции у сверчков, кузнечиков и других насекомых. Но их звучание вполне отчетливо слышно даже человеку, тогда как у блохи музыкальное приспособление настолько миниатюрно по размеру, а звук, порождаемый им, так тих и, вероятно, так высок, что требуется именно блошиное ухо, чтоб его услышать.

Где же расположены уши этого создания? Наука до сих пор не имеет ответа на этот вопрос. Никому еще не удалось записать и блошиную песню. Однако голос у них есть, на этот счет зоологи не сомневаются. Но вообразите себе органы слуха, способные воспринимать разноголосый концерт блох, льющийся из глубины меховой шкуры собаки или волка, концерт, напоминающий хор сверчков или кобылок, которых мы слышим на лужайке!

Как я получил водительские права

Наступил торжественный день, когда мне предстояло сдать практические испытания, дающие право сесть за руль машины. Я со своим преподавателем без опоздания явился к дому, где проживает инспектор, и тот с карандашом и бумагой в руке занял в машине заднее сиденье, чтобы вести учет всем моим промахам. Нельзя сказать, что это меня воодушевило! Но куда денешься? Пришлось мириться! А тут, как назло, зажигание отказало. А с чего бы ему, собственно, действовать, если я забыл повернуть ключ?

Это и вызвало первое замечание с заднего сиденья…

Затем уже без особых происшествий мы проехали несколько кварталов. И вдруг я снова слышу голос инспектора:

— Господин профессор, а верно ли говорят, что блохи вымирают?

Признаться, я никак не ожидал, что услышу подобный вопрос от моего экзаменатора, хотя ответить на него мне было легче, чем на любой другой, касающийся автомашины. Я поспешил завести беседу о блохах и говорил с таким жаром и увлечением, что у инспектора, если бы он и захотел, не было никакой возможности направить ход беседы, как это полагалось, на оценку моих водительских талантов.

В то время вопрос, заданный мне инспектором, горячо обсуждался, возбуждая разные толки. Ему даже посвящали целые колонки в газетах. Кое-кто полагал, что блох извела какая-то эпидемия. И то сказать, они стали такой редкостью, что мастерские, изготовлявшие для школ наглядные пособия, запрашивали за одну штуку по нескольку марок. Правда, многие решительно отвергли такую цену, рассчитывая легко добыть нужное количество блох подешевле и в любое время.

Однако, когда они понадобились мне для лабораторной работы, оказалось, что их действительно невозможно раздобыть.

Нет никакого сомнения, что численность блох за последние десятилетия сильно сократилась. Причины этого вскрыть не так уж трудно, по крайней мере, отчасти. Новейшие модели пылесосов лишают блошиную молодь средств к существованию, то есть корма, который они находили в пазах и щелях, а мытье полов, регулярно обеспечивавшее их необходимой влагой, все больше заменяется натиркой паркета. Надо сказать, что масла, которыми натираются теперь полы, вредны для блох. Центральное отопление повысило губительную для развития личинок сухость воздуха в помещениях. Короче, чистота в жилищах лишает личинок блох условий, необходимых для жизни. Поэтому численность блох заметно уменьшается.

Достаточно ли перечисленных обстоятельств, чтоб объяснить уменьшение количества блох, или к тому же они стали еще и жертвой свирепствовавшей среди них заразной болезни, мы не знаем. Во всяком случае, болезнь, если она действительно была, распространилась не очень широко.

Тот, кто сегодня предпримет путешествие в те края, где еще сохранились земляные полы, скоро убедится, что блохи отнюдь не везде вывелись.

О разных видах блох

Никого не удивляет коллекционирование бабочек. Но если серьезный человек намеревается послужить науке, собирая со всех частей света блох, то это увлечение может, пожалуй, показаться странным. И все же подобные коллекции чрезвычайно важны.

Кто полагает, что это не так, сейчас убедится в своей ошибке.

Подобно тому как существуют разные виды бабочек или птиц, блохи тоже представлены разными видами. При рассмотрении блох необходимо, как уже говорилось, пользоваться лупой, иначе нельзя разобраться в подробностях их строения. Исследования, которым существенно помогли коллекционеры блох, дали возможность выявить тысячи видов этих насекомых, в том числе примерно полтораста видов в одной только Европе.

Большинство людей безразлично относятся к разнообразию внешности блох, но не к разнообразию их вкусов. Все, что до сих пор рассказывалось, относится главным образом к блохе человека. К счастью, громадное большинство остальных видов нисколько не интересуется человеческой кровью: они живут за счет пернатых и четвероногих млекопитающих.

Блоху ласточки заставили голодать ни много ни мало девять месяцев, а после этого поместили на человека. Насекомое немедленно сделало попытку насытиться его кровью, но сразу же прекратило это занятие. Исследование показало, что кровь даже не успела попасть в пищевод паразита. Видимо, ее вкус оказался для него неприемлемым.

Птицы часто бывают сильно заражены блохами, а в гнездах эти насекомые сплошь и рядом просто кишат.

Крупная блоха живет на маленьком млекопитающем — на землеройке. Ту же блоху находят на кроте, почему ее и именуют «большой кротовьей блохой». Она имеет в длину около полусантиметра. В числе животных, особенно подверженных заражению блохами, надо упомянуть также ежа. Летучие мыши, кролики, голуби, куры и разная прочая живность имеют своих блох.

Но не надо думать, что определенный вид блох обязательно кормится на определенном виде птиц или млекопитающих. Многие проявляют известную степень неразборчивости в пище. Так, к примеру, обстоит с «блохой человека». Ее часто можно обнаружить на собаках, барсуках, лисах, ежах. Собачья блоха в свою очередь охотно переселяется на человека.

В какой мере это ей удается? Ответ можно получить с помощью небольшого исследования. Из двух тысяч блох, собранных без разбора на разных людях, примерно половина оказалась «собачьими».

Реже, но это не исключение, среди собранных обнаружены были блохи «кошачьи», «куриные», «голубиные». Эти тоже могут покидать своего постоянного хозяина-носителя, по имени которого названы, и перебираться на человека. Тот факт, что так же поступает и «крысиная» блоха, в иных случаях оказывается роковым для людей.

И вот мы вновь вернулись к разговору о пользе коллекционирования блох.

Блоха и чума

Без жажды познания форм живого, включая и легко наблюдаемых насекомых, не испытывая радости при виде изменчивых обличий среди самых немногочисленных групп, никогда не удалось бы так навострить глаз, чтобы устанавливать различия между многими сотнями видов блох. И тогда, вероятно, «крысиная» блоха осталась бы неизвестной и не удалось бы понять, какую грозную роль она исполняет в распространении чумы.

Заболевание чумой вызывается особым родом бактерий, еще более вредоносных, чем тифозная. Человек, заболевший чумой, имеет мало шансов выжить. Сотни тысяч людей ежегодно погибают в Индии из-за этой болезни^[10].

Возбудитель заболевания передается от человека к человеку. Давно известно, однако, что чумой болеют не только люди, но и зверьки-грызуны. Это заболевание производит огромные опустошения и среди крыс. Однако лишь сравнительно недавно удалось вскрыть связь между чумой человека и крысиной: возбудитель болезни переносится на человека крысиной блохой.

Когда блоха сосет кровь больного животного, она с кровью поглощает и бациллы чумы. Возбудители болезни продолжают жить в пищевом тракте насекомого и даже размножаются в нем. Кусая крыс, блохи распространяют бациллы чумы и становятся источником заболевания. Живые чумные бациллы выделяются и с испражнениями грызунов. Пока чумой болеют одни крысы, это мало кого тревожит. Но большая смертность зачумленных крыс порождает среди блох голод, и тогда они, в поисках новых источников пищи, нападают на людей. Вот почему массовые заболевания чумой у крыс часто оказываются предвестником опасной эпидемии.

Блошиный цирк

В прежние времена на ярмарках, на стрелковых состязаниях и прочих подобных празднествах часто устраивались представления блошиного цирка. То ли подобные зрелища недостаточно интересны для современных зрителей, или блохи стали у нас совсем редкостью, или, может, промысел захирел из-за недостатка мастеров, или тут сказываются какие-нибудь другие причины, но в наше время о дрессированных блохах редко вспоминают, а уж видеть их совсем мало кому доводится.

Разумеется, блох дрессируют совсем не так, как зверей или птиц. Блошиный цирк требует артистических данных не столько от блохи, сколько от ее владельца. Искусство заключается здесь в том, чтоб, проявив особое мастерство, надеть на грудь крошечного прыгуна хомутик, свитый из самой тонкой серебряной или медной проволоки. И этот хомутик надо одеть на насекомое так, чтоб оно не могло из него освободиться.

Блоха в хомутике из тончайшей проволоки.

Блоха оказывается как бы на цепи. Конечно, ее цепь нисколько не похожа на те, какие надевают на сторожевых собак, которых держат на привязи. В блошином цирке все измерения сведены к уровню наименьшего. Наименьшей должна быть и цепочка, которую надевают на крошечное создание. Отныне единственная вещь, которую блоха должна усвоить, заключается в том, что ей нечего больше стремиться прыгать. Когда она, по истечении нескольких дней или недель, изведет свои силы в бесплодных попытках, то прекращает их и начинает передвигаться только пешим порядком, шагом^[11].

Теперь все зависит от ловкости и изобретательности, с какой показывают насекомых публике.

Парадный вид блох, запряженных в роскошную карету из легкой латуни, наглядно демонстрирует их поразительную силу. Вот они везут крошечную повозку, вот состязаются в скорости. А иной раз в их переднюю ножку вкладывается шпага, так что они сражаются перед зрителями, наблюдающими «дуэль»^[12].

Вот какие невероятные представления можно было когда-то наблюдать в блошином цирке.

Чтобы сделать спектакль еще более живописным и сказочным, на одних надевают латы, другие катаются на карусели в сшитых для них юбочках.

Представление кончается тем, что «дрессировщик», засучив рукав, предоставляет всей труппе возможность пососать его кровь в награду за совершенные ими чудеса.

Что ни говорите, а жаль, что блошиный цирк стал такой редкостью!

Блохи в янтаре

Хотя мы узнали уже о блохах немало любопытного, боюсь, для большинства из нас они были и останутся препротивными созданиями. Но с какой-то точки зрения и они вправе презрительно смотреть на нас.

Сейчас я имею в виду не способность блох прыгать так, как и не снилось ни одному рекордисту. Не имею я также в виду крепость их выделений, которые могли бы явиться предметом зависти для любого составителя ядов, жившего в средние века. Нет, я говорю лишь о древности их происхождения. Будь блохи способны чваниться своей родовитостью, они могли бы свысока поглядывать на род человеческий, по сравнению с ними совсем недавно появившийся на Земле.

Остатки растений и животных, существовавших в давно минувшие эпохи, часто сохраняются в виде окаменелостей. Блохи в этом состоянии не обнаружены. Чему тут дивиться? Кто в наше время станет искать окаменевшие останки блох в граните скал?

И все же несколько десятилетий назад останки блохи удалось обнаружить в породе, относящейся к третичному периоду, то есть к эпохе, отдаленной от нас 40 миллионами лет. По несчастному стечению обстоятельств — кто выяснит, в чем они могли заключаться? — блоха влипла в каплю смолы, вытекшей из хвойного дерева, утонула в ней и здесь, наглухо отделенная от воздуха липкой массой, которая впоследствии отвердела, сохранилась лучше, чем египетские мумии.

Блоха, сохранившаяся в обломке янтаря.

В наше время допотопные натеки смолы представляют драгоценность, именуемую желтым янтарем. Там, где морские волны вымывают их из пластов древних отложений, как, к примеру, на Балтике, прибой, к великой радости собирателей, выбрасывает эти окаменелости.

Зоологи внимательно исследуют янтарь, потому что в желто-золотых каплях смолы из древнего леса насекомые, как в естественных мушиных липучках, нашли свой конец и сохранились превосходно. Рассматривая сегодня эти маленькие создания под лупой, можно пересчитать щетинки на их ножках или в деталях рассмотреть все жилки крыльев, если это летающее насекомое. Так в руки зоолога попалась и блоха из янтаря и он обнаружил, что насекомое принадлежит к виду, который существует и в наши дни, причем внешне почти не изменился.

В течение долгого времени блоха из янтаря оставалась единственным экземпляром, но вскоре посчастливилось обнаружить и второй, примерно того же вида, что и первый. Возможно, это как раз тот вид, который в третичную эру досаждал землеройкам, подобно тому, как он досаждает сегодня всем ее потомкам. Итак, уже 40 миллионов лет назад всюду прыгала крысиная блоха, вполне схожая с нашей современницей. А род человеческий возник, как считают, всего лишь один миллион лет назад…

Может быть, эта справка заставит нас посмотреть на презренную блоху иными глазами?

Клоп

Тому, кто стремится к чистоте и не переносит даже вида вредных насекомых, достаточно заметить блоху, чтобы расстроиться; такое открытие весьма неприятно. Но и только. Зато клоп, обнаруженный в доме, — это катастрофа, бедствие.

Откуда такое разное отношение к двум паразитам? Неужели потому, что клопы крупнее? Или потому, что они на ваших глазах быстро бегут, тогда как блохе достаточно одного прыжка, чтобы скрыться из поля зрения? Или, наконец, потому, что клопиные укусы болезненны? Ведь они уже сызмала, как говорится, с младых зубов, жаждут крови, не то что блошиная молодь, которая незаметно ползает по полу в пыли. Или потому, что клопы скверно пахнут? Или потому, что их труднее уничтожить?

Причин, по которым клопы вызывают особое отвращение, наверно, много. Однако пусть неприятные свойства насекомого не помешают как следует ими заняться.

Слово в защиту клопов

Прежде всего хотелось бы, чтобы меня правильно поняли. Я не думаю возносить хвалу постельному клопу. Нельзя только, чтобы из-за него одного проклятию и осуждению подверглись все 22 тысячи других известных сегодня видов клопов. Многие из них пользуются своим хоботком и стилетом лишь для того, чтобы сосать соки растений, причем и им не причиняют сильного вреда, как и состоящие с клопами в родстве тли и цикады.

Мы часто замечаем на веточках деревьев или на листьях крупных — зеленых, коричневых, черно-красных, полосатых — древесных клопов. Они ничуть не пугливы и не прячутся, так как располагают средством, избавляющим их от преследования жадных хищников. Таким средством оказывается запах. Впрочем, не всем клопам можно поставить в вину, что они отталкивающе пахнут. Многие виды ни в какой степени не раздражают нашего обоняния. Среди безобидных и оживленных насекомых, которые кишат на летних лужайках, часто можно видеть тысячи маленьких клопиков, подчас великолепно расцвеченных и изящных. Жадный глаз биолога, всегда неравнодушного к формам, не пренебрегает ими. Некоторые из этих клопов относятся к числу хищников, они преследуют других насекомых и, убив их ядовитой слюной, принимаются высасывать. Известны и такие, что нападают на птиц и млекопитающих.

Хищник немногим отличается от паразита. Когда превосходящий размер избранной дичи не дает клопу возможности убить ее и высосать, разбойник-бродяга уступает место паразиту — сосальщику крови. Именно из-за таких клопов это насекомое и пользуется в каждом порядочном доме столь нелестной славой.

О внешности и повадках постельного клопа

Большинство клопов, на жизнь которых мы только что бросили беглый взгляд, обладает крыльями и умело ими пользуется. У постельного клопа крыльев нет, они превратились в ни на что не пригодные культи. Эти насекомые разучились летать, и хотя природа в конце концов обуздала их летные повадки, на каждом новом поколении клопов можно проследить, что они и сегодня все еще склонны образовывать крылья. Однако орудия полета развиваются у них не больше, чем до состояния бесполезных зачатков.

Но тем лучше они используют свои ножки. Чтобы утолить голод, этим насекомым в качестве жертвы требуется человек, которого они настойчиво ищут. Едва насытившись, насекомые возвращаются в свои убежища. Проторенная трасса ведет их отсюда, из потайных норок, к месту, где люди спят, а затем обратно. Прячутся они предпочтительно в пазах и щелях кроватей, рамок, в стенной обшивке или на участках стен, скрытых под рваными обоями.

Клопы предпочитают покой и темноту и потому чаще всего нападают на спящих. По этой-то причине они обычно гнездятся где-нибудь вблизи постелей, так что ночные рейсы для них не слишком утомительны. Проголодавшись, они становятся способны совершать и довольно далекие марши. Если дом, зараженный клопами, совсем покинут обитателями, то в конце концов и клопы уходят из него массами, и можно даже видеть, как они движутся по стенам дома в поисках места, которое может стать для них новым плацдармом. В случаях, когда голод особенно силен, они, пренебрегая обычным отвращением к свету, способны доставить наблюдателю редкостное зрелище. И он видит, как клопы, при полном блеске солнечного сияния, вступают в его квартиру через открытое окно.

Чаще, однако, эти маленькие существа не проявляют такой активности и расселяются непроизвольно: сами люди завозят их на новоселье с мебелью, рамами и всякой хозяйственной утварью.

Клопы разных семейств. Нижний — постельный.

Есть и другие возможности обзавестись клопами. Эти насекомые питаются кровью не только человека, но также и кошек, собак, крыс, мышей, летучих мышей, кроликов. Они нападают и на скворцов, воробьев, ласточек. Куры или голуби тоже могут быть сильно заражены этими паразитами. Таким образом, курятник, кроличья нора или опустевшее гнездо ласточек вполне могут заселить дом клопами, причем жильцам и в голову не придет, откуда на них свалилась напасть. Однажды удалось наблюдать, как клопы переселялись из опустевшей голубятни, на которой укреплена была мачта радиоантенны. Подобно опытным канатоходцам, непрошеныегости двигались в дом по тонкому проводу.

Если задуматься над списком жертв клопа, если присмотреться к его меню, то можно подметить, что паразиты кормятся или на животных, обитающих в помещении вместе с людьми, или, в крайнем случае, достаточно близко от них. Похоже, для клопов важен не столько вкус крови, сколько условия, в которых живут жертвы. Здесь обнаруживаются связи и отношения, корни которых уходят, видимо, в весьма далекое прошлое.

Вероятно, прирожденная тяга к сухому и теплому еще в доисторические времена сделала клопа паразитом перечисленных выше животных, нашедших себе постоянное убежище или временный кров в пещерах, где начали селиться люди той эпохи. Став пещерным обитателем, и человек превратился в кормильца паразитов. Весь последовавший прогресс, связанный с переходом человека сначала в хижины, а затем в современные дома, представляется, с клопиной точки зрения, только модернизацией пещер. Что главное для клопов? Сухость и более или менее равномерное тепло.

Этому они и по сей день верны.

Питание, общежитие, семья

Клопы склонны жить совместно, хотя питается каждый в одиночку и ни один при этом не заботится о сотоварищах.

Как и у блох, у клопов кровожадны оба пола. Самцы обычно мельче самок и, видимо, не столь прожорливы. Самка способна за один прием поглотить пищи вдвое больше, чем весит сама; для самца достаточно половинной порции, причем он высасывает не больше, чем весит сам. Такое немалое количество крови может быть поглощено насекомыми всего за каких-нибудь десять минут, что особенно достойно удивления, если знать, как исключительно тонок их хоботок.

На вид он массивен, так как его одевает внешняя оболочка-чехол, который, не входя, не проникая в тело, сгибается при уколе и образует угол. Что же касается стилета, клопиного «жала», то о его диаметре можно получить представление по простому примеру. Впрыскивая больному наркоз или другое лекарство, врачи пользуются шприцем, снабженным тонкой полой иглой.

Чтобы сделать укол наименее болезненным даже для особо чувствительных лиц, следует подобрать возможно более тонкую иглу. Но диаметр ранки, оставляемой в коже такой тончайшей медицинской иглой, превосходит сечение прокола, сделанного колющим ртом постельного клопа, в 500 раз!

Как уже сказано, эти насекомые питаются в одиночку, но в своих тесных убежищах держатся предпочтительно скопом. Самцы и самки копошатся здесь рядом, и в молоди тоже нет недостатка: всюду полно мелюзги любых размеров, малыши уже вполне похожи на своих родителей, разве только лишены зачатков крыльев. Впрочем, и окраска молодых бледновата, если только они еще не успели покормиться кровью, которая просвечивает сквозь их тонкий покров и придает им, пока лишь временно, красный цвет.

Мухи кладут яйца в навоз, комары — в воду, блохи роняют их в пыль, дальше ни один из названных видов не заботится о потомстве. А клопы? Проявляют ли они хоть какую-нибудь заботу о потомстве, налажена ли у них семейная жизнь?

Отнюдь! Ни малейших доказательств в пользу этого предположения не существует. Они живут скученно, но только по той простой причине, что скапливаются в наиболее удобных для них местах. Впрочем, может быть, здесь в какой-то мере сказывается и взаимная тяга к запаху себе подобных.

Избираемые клопами убежища на дереве или на стенах в доме сразу заметны опытному глазу. Они запятнаны извержениями желтоватого, рыже-коричневатого, даже черного цвета. Именно в таких загрязненных местах самки охотнее всего откладывают яйца.

При откладке яиц выделяется клейкое вещество, которое быстро засыхает на воздухе и надежно приклеивает яйца к подстилке. В отапливаемых помещениях размножение возможно круглый год, и даже зимой.

Примерно через неделю после того, как яйца отложены, из них выходит молодь. За каких-нибудь восемь дней она созревает, а взрослые насекомые — имаго — способны в течение нескольких месяцев, иногда даже свыше года, жить и размножаться.

В истории развития клопов есть одна подробность, которую пора отметить. У большинства мух, комаров, блох из отложенного матерью яйца обязательно выводится личинка, совершенно отличная по форме тела и образу жизни от взрослого, закончившего развитие насекомого. Полностью выросшая, созревшая личинка окукливается, и лишь из куколки выходит взрослое, сформировавшееся насекомое.

А у клопов? Здесь из яйца сразу выводится, правда, крошечный, но настоящий по виду клопик.

О том, что влечет за собой это отличие, читатель узнает из следующей главы.

Искусство «выходить из себя»…

Малютка-клопик вылупляется из яйца, не имея никакой колыбели. Его жизненный путь задан ему заранее. Едва вступив в жизнь, он уже вполне подвижен и первые же шаги свои направляет на поиск корма. В случае, если пищи нет, клопик способен подождать, он может поститься даже в течение двух месяцев. Никакой новорожденный у высших животных не перенесет подобного испытания. Клопы, как, впрочем, и другие сосальщики крови, легко переносят период вынужденной голодовки; эти насекомые исключительно выносливы. Конечно, пока они не могут кормиться, они и не становятся больше в размерах, зато одного-единственного приема пищи им достаточно, чтоб заметно подрасти.

А расти клопам совсем не просто. Для клопов, так же как и для прочих членистоногих, этот процесс связан с определенными трудностями. Прочный хитиновый панцирь, в который они одеты, растягивается лишь незначительно. Поэтому, подобно сшитому в обтяжку платью, этот панцирь раньше или позже становится препятствием для дальнейшего увеличения объема тела. Клоп решает задачу тем же способом, какой распространен среди всех членистоногих. Он выходит из себя, сбрасывая свой старый хитиновый мундир, который взрывается изнутри.

Это легко говорится, но далеко не просто делается. Ведь каждая ножка — а они так хрупки! — должна быть невредимой извлечена из своей старой кожи.

Насекомые всегда тяжело переносят период «линьки», и их в эту пору погибает много. Но если все проходит благополучно, то оболочка с шестью маленькими ножками в конце концов сбрасывается, и точная копия тела — только совсем пустая — лежит рядом с закончившим линьку насекомым, которое именно сейчас, на протяжении тех нескольких часов, пока не затвердел новый панцирь, способно расти^[13].

Пять раз в жизни клопа повторяется это событие, прежде чем он достигнет окончательного размера.

В промежутке между каждыми двумя линьками насекомое должно по крайней мере один раз принять пищу, то есть пососать крови.

Поскольку взрослые, даже когда они закончили рост, обладают только крошечными зачатками крыльев, они на первый взгляд мало отличаются от своей молоди.

Другое дело крылатые клопы. Здесь взрослое насекомое сразу опознается по хорошо развитым крыльям, тогда как самое молодое вовсе лишено их, только несколько позже у растущего насекомого появляются культи.

Клоп-щитник в полете. На этих клопов охотятся осы астатус. Они собирают в устраиваемых ими ячейках запасы пищи из щитников.

Вполне понятно, почему органы полета достигают полного развития лишь после завершения линек. Самый опытный и искушенный в съемке шкуры специалист не сумел бы извлечь неповрежденными из хитинового чехла вполне развитые крылья.

Подобно клопам растут и кузнечики, которых мы часто находим весной в степи в виде еще бескрылых существ. То же можно наблюдать и у некоторых других насекомых. Уже с первых дней они ведут себя как взрослые, но, только пройдя последнюю линьку, обретают наконец крылья. Активная жизнь насекомого при этом не прерывается.

По-другому развиваются бабочки, жуки, мухи или блохи. У них и внешний облик, и поведение гусениц или личинок иные, чем у совершенных, полностью развитых насекомых. Здесь превращения форм и внутренних органов каждого создания связаны с его коренной перестройкой, а для нее на какое-то время требуется покой. В этом и состоит особое значение «куколки». Если наблюдать ее извне, она находится в полном покое, тогда как внутри происходит глубокое изменение всей массы тела. В результате из окуклившейся личинки возникает непохожая на нее взрослая форма. После последней линьки созревшее насекомое взрывает оболочку кокона и, появившись на свет, расправляет крылья.

Наш рассказ обо всех этих событиях как будто не противоречит старому взгляду, согласно которому давление растущего тела способствует сбрасыванию оболочки. Линька вроде бы механически обусловлена. Новые исследования показали, что на самом деле процесс куда более сложен. На клопах его вполне удобно изучать.

Давно известно, что у позвоночных имеются железы, которые, в отличие от слюнных, производящих слюну, или печени, выделяющей желчь, не выводят свою продукцию по специальным каналам. Производимые этими железами выделения разносятся по всему организму кровью. Подобно гормонам, они воздействуют на процессы развития организма. Примером такой железы у человека и других млекопитающих может служить щитовидная, совершенно необходимая для регулирования роста. Если эта железа удалена в раннем возрасте или разрушена болезнью, то рост и умственное развитие человека приостанавливаются. Необходимо сложное сочетание воздействий многочисленных и разнородных желез, чтобы организм жил и развивался нормально.

О гормонах насекомых еще недавно ничего не было известно. Никто и не подозревал, что линька, например, регулируется определенными железами внутренней секреции. Теперь в этом легко убедиться с помощью нехитрого опыта. Клопа (это был не постельный клоп) обезглавили. Никакое высшее животное не перенесет, разумеется, такой операции, а клоп выдерживает ее и не гибнет. Он способен безголовым прожить еще много месяцев и даже достичь более почтенного возраста, чем его ровесники, у которых голова на месте.

Но это еще не так поразительно, как то, что выясняется далее. Оказывается, обезглавленный клоп ни разу после операции не линяет. Больше того: тот, кому удастся впрыснуть этому безголовому пациенту кровь нормального, неоперированного клопа, убедится, что и безголовый с безукоризненной аккуратностью сменит рубашку. Механизм этих удивительных явлений становится понятным, если произвести вскрытие: оно показывает, что вблизи от головного нервного узла у насекомого расположена крохотная железа. Ее-то гормоны разносятся с кровью по телу и вызывают линьку. Когда насекомое обезглавлено, оно лишается этой железы и вместе с головой теряет способность линять, разве что здоровый донор снабдит его вместе с кровью недостающим веществом. Действие гормонов не ограничивается периодом линьки, но проявляется также в связанных с линькой изменениях формы тела. Если молодому клопу впрыснуть кровь более взрослых, находящихся накануне последней линьки, то эта операция вызывает досрочное созревание молоди: уже из следующей линьки насекомое выходит совершенным, полностью сформировавшимся. И наоборот: если подсадить взрослым клопам железы молодых, эти клопы еще раз перенесут линьку и после нее обнаружат детские признаки, «впадут в детство».

Но не будем слишком далеко вдаваться в эти сугубо ученые материи. Может быть, и приведенных примеров достаточно, чтобы признать добытые результаты важными для общей биологии, а не только для законов, действующих в мире клопов.

Запомним сведения, которые нам преподал обезглавленный клоп. Они показывают: внимательное исследование любого животного, пусть совсем ничтожного, всегда будет вознаграждено существенными для науки открытиями.

Как клопы добывают себе овощи

Заботливая хозяйка всегда следит за тем, чтобы дома на столе было достаточно овощей и плодов. Теперь выяснено, чем они так полезны: в них много витаминов. Хотя эти вещества необходимы для жизни, их существование долгое время оставалось неизвестным. Оно и неудивительно: в пище этих веществ содержится мало, да и организм использует витамины в самых крошечных дозах. Но в то же время, если слишком ограничить поступление витаминов или совсем исключить их из рациона, это неизбежно приводит к тяжелейшим заболеваниям.

Пусть так, но при чем тут клопы? — спросите вы. И я отвечу, что перед законами жизни все существа равны.

Если постельного клопа рассмотреть под лупой, то с каждой стороны его тела можно обнаружить маленький орган, назначение которого без дальнейшего исследования неясно. Только под микроскопом с сильным увеличением здесь обнаруживается множество живых бактерий.

Мы не забыли об этих низших растительных существах, знакомых нам по прошлой главе, где говорилось, что они являются возбудителями опасных болезней. Бактерии, рассмотренные под микроскопом на постельном клопе, к сожалению, не губят его и даже не вызывают никаких заболеваний. Наоборот, без этих маленьких постояльцев клопы быстро погибают.

Оба органа, о которых мы сообщаем, представляют места скопления не просто полезных, но жизненно необходимых для клопа бактерий: здесь, на спинке насекомого, для них приготовлены и стол и кров. Ни один клоп не появляется на свет без этих бактерий. Для этой цели существует ряд приспособлений: уже в теле матери бактерии проникают в молодые яйцеклетки и, пока идет развитие зародыша, они занимают определенные места, отведенные им в организме насекомого.

Стрелкой указан орган клопа, снабжающий его витаминами.

Подобные отношения называют симбиозом. Этим термином обозначается взаимосвязь двух разных живых созданий, обоюдно приносящих друг другу пользу. Для бактерий выгоды сожительства в данном случае очевидны. Еще бы: им предоставлены условия, в которых они процветают. Потому-то живущие на клопах бактерии из поколения в поколение возникают вновь и вновь на спинке насекомых. И как бы ни была жестока борьба за существование, им нечего опасаться, что они исчезнут с лица Земли, по крайней мере, до тех пор, пока существуют клопы. Да, но в чем выгода, которую извлекают из симбиоза с бактериями клопы? Над этой загадкой долго ломали голову многие. Совершенно очевидно, что хозяева-носители хорошо относятся к своим маленьким квартирантам. Не случайно же они предоставляют им убежище и пропитание, и тем более не случайно матери исправно наделяют бактериями свое потомство.

Различные наблюдения и исследования позволили заключить, что бактерии участвуют в питании клопов: они производят необходимые для успешного роста этих насекомых витамины, сходные с теми, которые мы получаем в плодах и овощах.

Для постельных клопов кровь, которую они сосут, представляет неполноценный рацион: в ней не хватает витаминов. Если сравнить питание постельного клопа и других сосальщиков крови, вскрывается любопытное обстоятельство: когда кровью питаются только взрослые особи, а для молоди существует другой стол, достаточно богатый витаминами, то у таких насекомых нечего искать бактерий-сожителей. Однако если и молодь, подобно взрослым, кормится кровью, то обязательно обнаруживается симбиоз. Постоянная на всех этапах развития нехватка витаминов, видимо, становится роковой.

Места скопления бактерий или грибов выглядят как огородная грядка, на которой насекомые — сосальщики крови — бессознательно культивируют своих маленьких сожителей, поставляющих им богатый витаминами урожай^[14].

В явлениях симбиоза у насекомых скрыто еще много ожидающих разрешения важных загадок.

Сколько времени взрослый клоп может прожить без еды?

Есть люди, которые слабо реагируют на укусы насекомых. И не потому, что они храбры и выносливы. Просто существует неодинаковая степень восприимчивости к разным веществам. Бывает, что кто-нибудь вовсе не чувствует укуса комара, но зато болезненно воспринимает укус клопа. Другие и клопов не замечают.

Но это — исключение. Как правило, спокойнее спится там, где клопов нет.

Окончательно очистить помещение, зараженное этими тварями, не просто. Не зря о докучливом посетителе, от которого не удается отделаться, говорят: пристал, как клоп!

Нет никакой поэтической вольности в картине, нарисованной швейцарским писателем Готфридом Келлером в его повести о «Трех праведных гребенщиках»: Иост глядит с постели на старую, давно знакомую ему стену и вдруг с изумлением и растроганностью видит, как из одного местечка, много месяцев назад закрашенного голубой краской, выползает оживленный весенним теплом клоп, похожий на маленькую горку небесно-голубого цвета.

Сходные факты описаны и в научной литературе.

Освобождать помещение на какое-то время в надежде, что клопы сами перемрут от голода, бесполезно. Взрослый клоп способен прожить без еды год, а то и больше.

Вошь

В начале этой книги черным по белому напечатано, что насекомые, как правило, летают. И вот опять приходится, хоть оно и неприятно, опровергать себя, сообщив, что вошь, подобно блохе или клопу, не летает. На ее теле нет и следа крыловых зачатков. Однако от своего первого утверждения я все же не отказываюсь. Тот факт, что виды, о которых мы сейчас вспоминаем, не подчинены правилу, объясняется их паразитическим образом жизни. Им нет никакой нужды предпринимать далекие путешествия в поисках пропитания или для встречи с себе подобными. Вот почему их средства передвижения крайне просты.

Вошь не состоит в родстве ни с описанными в предыдущих главах насекомыми, сосущими кровь, то есть с комаром, блохой, клопом, ни со своими тезками, известными под названием «листовая вошь» или «тля», которые близки к клопам. Вши занимают в мире насекомых особое место и образуют самостоятельный отряд.

О видах вшей и разнообразии их вкусов

Блоха может переходить с человека на собаку и обратно — с собаки на человека. Ей ровно ничего не стоит покормиться кровью барсука или ежа. Мы уже из прошлой главы знаем, насколько разнообразны источники питания блохи. А вот вши строго придерживаются определенной пищи.

Существует не один какой-нибудь вид вшей. Правда, они не столь многолики, как клопы или блохи, но все же известно, по меньшей мере, 60 различных видов этого насекомого, и все живут исключительно на млекопитающих. Их, как правило, не устраивает даже кровь птиц; о низших животных и говорить нечего. Даже млекопитающих они строго различают. Один вид живет на олене, другой — на домашнем рогатом скоте, третий — на мышах, есть также вошь кроличья, собачья, козья, вошь свиней (эта может кормиться и кровью человека), есть даже вошь слона. Эта поселяется за ушами могучего животного и приспособлена к тому, чтобы прокалывать толстую кожу животного и сосать его кровь. Похоже, чуть ли не на каждом млекопитающем^[15] есть своя вошь, и она проводит всю жизнь так, словно только ее кормилец единственно съедобен.

Три вида вшей.

Итак, вообще млекопитающее обходится одним видом вши, и лишь человек составляет не заслуживающее зависти исключение: его тело может давать приют трем видам паразита — головной, платяной и площицы. Все три вида питаются человеческой кровью, и тем не менее вкусы этих паразитов различны.

Головная вошь предпочитает область волосяного покрова головы, тогда как площица устраивается на прочих волосистых частях тела. В волосах головы может оказаться и платяная вошь, но это лишь потому, что она меньше всех привязана к месту и может кочевать по всему телу, впрочем, всего охотнее обосновывается во внутренних складках одежды.

Головная вошь лишена крыльев, которыми обладает комар, лишена она темперамента и прыткости, свойственных блохам. Но она привольно чувствует себя в волосяном лесу и перемещается в нем, используя ножки, оснащенные приспособлениями, которые возмещают и отсутствие крыльев и неумение прыгать.

Последние членики ножек вши платяной (наверху) и вши моржей заметно различаются.

Что это за приспособления? Прежде всего, мощные мышцы ног и надежные щипцы на лапках. С их помощью насекомое способно пробираться в чащу волос и мертвой хваткой прикрепляться к ним.

В промежутках между двумя приемами пищи насекомое тоже остается на теле носителя. Здесь оно и отдыхает и откладывает яйца. Чаще всего яйца приклеиваются к волосам с помощью быстросхватывающей «замазки», которая накрепко застывает, словно припаивается.

Примерно спустя две недели из яиц (гнид) вылупляется молодая вошь. Она значительно мельче взрослой, но во всем остальном подобна ей и ведет поначалу такой же образ жизни. Здесь, как и у клопа, нет, следовательно, стадии куколки. Проходит еще недели три, пока молодые подрастут и приобретут способность размножаться, ни разу за все время не покинув волосяной покров хозяина. Одно поколение за другим может сменяться на одном и том же месте. Что и говорить, маленькие существа, о которых мы рассказываем, нельзя упрекнуть в отсутствии цепкости.

Зажимы, с помощью которых насекомые прикрепляются к какому-нибудь месту, способны противостоять поразительно большой силе: держась на одних передних ножках, вошь может на протяжении минуты выдержать груз, в 2000 раз превышающий вес ее тела. Никакой самый выдающийся атлет не вынесет ничего подобного, иначе ему пришлось бы держать груз в 150 тонн!^[16]

Замазка, которой яйца приклеиваются к волосам, оберегает насекомое уже на самых молодых стадиях развития и не дает им в этом возрасте оторваться от опоры.

Органы чувств паразита в совершенстве приспособлены к их оседлому образу жизни. Лучше всего они чувствуют себя при температуре 28–30 градусов. Чтобы выяснить, какую именно температуру эти насекомые предпочитают, пришлось подвергнуть их воздействию целой «гаммы» температур. Делается это просто. Представим себе пластину, снабженную специальными ходами, в которые и пускают насекомых. На одном конце пластину нагревают, а на другом охлаждают, так что она превращается в единую температурную шкалу. Как трубы в органе размещены по убывающей — от самых длинных до самых коротких, так и отдельные участки пластины различаются по температуре — от самой высокой до наиболее низкой. Когда насекомых помещают в ходы пластины, они избирают здесь всегда те участки, которые нагреты до 28–30 градусов. Это и есть температура, соответствующая их потребности. И на человеке они ищут именно ее, потому и пробираются поглубже в волосы или предпочитают участки, расположенные ближе к излучающей тепло коже. Здесь им меньше всего грозят разные невзгоды и случайности, кроме того, здесь они ближе всего к источнику пищи. Она у них поблизости, тут же, как говорится, под боком, и им нет нужды непомерно наедаться впрок, как это приходится делать блохам или клопам. Вши предпочитают принимать пищу понемногу, но часто с небольшими перерывами. Они так привыкли к этому образу питания, что при голодовке погибают уже через несколько часов, тогда как блохи и клопы способны поститься без ущерба для себя в течение месяцев.

Несносная и опасная тварь

Каждый из видов сосущих кровь оснащен орудиями, которыми прокалывает кожу своего кормильца. Орудия эти содержатся в футляре. Он отчетливо виден с нижней стороны головы. Маленький «рот» вши кажется совсем беспомощным^[17].

Здесь не рассмотреть ни ножен, ни стилета, втянутых глубоко в голову и обнажаемых лишь тогда, когда насекомое готовится сосать кровь и пока оно кормится. А это продолжается недолго: через несколько минут прием пищи закончен. Мы уже знаем, что вошь — не обжора, пьет кровь понемногу, зато часто.

Укус, произведенный этим паразитом, вызывает зуд не меньший, чем укусы других насекомых. Это несносное племя исключительно привязчиво и способно размножаться до такой степени, что становится небезопасным для здоровья человека. Во время первой мировой войны велась ожесточенная борьба против вшей.

Уже через несколько недель после начала войны из частей действующей армии^[18] с фронта стали приходить сообщения о том, что солдаты в высшей степени страдают от паразитов. Вскоре вспыхнула жестокая эпидемия сыпного тифа, унесшая многочисленные жертвы. В прошлом подобные эпидемии считались неизбежными спутницами войн и для борьбы с ними не было никаких средств. Но теперь, как раз накануне войны, было установлено, что единственно вши распространяют заболевание тифом. Можно находиться в одном помещении, даже спать вместе с десятками сыпнотифозных больных, но если нет вшей, то нет опасности заразиться тифом. Вши распространяют и другие заболевания, такие, как возвратная, или пятидневная, лихорадка. Полное истребление этих насекомых — единственно верное средство, позволяющее прекратить подобные эпидемии.

Газы против насекомых-паразитов

Таким верным средством уничтожения этой нечисти стали удушливые газы. Нет нужды объяснять, что это оружие исключительно сильное. Убийственное действие его проникает в самые укромные карманы и складки платья. Оно безвредно также для предметов, которые не выносят обработки паром или сухим теплом. Из всех испытанных газов наилучшие результаты дала синильная кислота.

Во время первой мировой войны, едва опасность была осознана, удалось быстро создать сеть учреждений для борьбы с паразитами. Каждая хорошо оборудованная для борьбы с паразитами «точка» представляла воздухонепроницаемое помещение, в которое складывали одежду и другие подозрительные предметы, подлежащие обработке. Там, где обработка газом производилась добросовестно, ни одно насекомое не оставалось в живых, убивались даже яйца. Одновременно уничтожались также и клопы, что было, конечно, большой удачей.

В наше время описываемый здесь способ, родившийся в годы первой мировой войны, значительно усовершенствован. Теперь вместо синильной кислоты, которая чрезвычайно ядовита и для человека, так что применять ее можно лишь с очень большой осмотрительностью, для газации используют другие вещества. В каждом отдельном случае только специалисты вправе решать, какой план действий будет наиболее надежным для истребления того или иного вида насекомых в тех или других условиях.

Применение газов для уничтожения паразитов и вредителей получило такое широкое распространение, какого никто и не предвидел. На мельницах часто заводится крайне неприятная крошечная бабочка — мельничная огневка. Малютки-гусеницы этой бабочки-огневки живут в муке, пожирают ее, загрязняют, а сверх того, еще и сваливают в комки, оплетая муку нитями. Эти комочки сильно портят и мукомольные устройства. Потому-то на крупных мельницах все оборудование время от времени обрабатывают газом. Эта операция начисто уничтожает вредителя, а мучные продукты и другое продовольствие не терпят от нее никакого ущерба: ведь ядовитый газ бесследно улетучивается.

Сходным способом уничтожают мышей на продовольственных холодильниках. Еще важнее использование газов против грызунов на пароходах, где когда-то во время заморских плаваний они представляли постоянную угрозу как переносчики чумы. Газация быстро и надежно очищает от крыс и от всякой другой пакости самые крупные суда.

О пользе мытья головы, стирки белья и горячего утюга

Мощно схватывающие волос щипчики ножек не мешают вшам менять местоположение на голове. Короткие прогулки входят в их распорядок дня. Поэтому при непосредственном соприкосновении людей или, например, через головной убор или обивку сиденья насекомые вполне могут перебраться с одного человека на другого.

В обстановке, где соблюдаются все правила гигиены, подобная возможность, конечно, невелика. Но она все же сохраняется до тех пор, пока есть хоть одна грязная голова. Разумеется, несколько обнаруженных паразитов еще не повод для военных действий с применением газов. Давно известны простые и безопасные домашние средства для очистки головы: достаточно регулярно мыть ее, добавляя к воде уксус или керосин. Надежнее этих старинных средств новые химические препараты, которые можно приобрести в любой аптеке.

От платяных вшей можно избавиться с помощью регулярной стирки и чистки одежды, кипячения белья, обработки носильных вещей сухим паром, проглаживания горячим утюгом.

Платяная моль

Когда весеннее солнце изгнало затянувшуюся зиму из ее последних укрытий и когда стало ясно, что теплые вещи в ближайшие месяцы не потребуются, тогда для домовитых хозяек начинается трудная пора войны с маленькой бабочкой. Как иначе назвать действия, предпринимаемые для спасения зимних вещей от всепроникающей порчи?

С первых дней лета моль — именно так называется бабочка — беспорядочно порхает по комнатам. За ней все охотятся, хлопая в ладоши, чаще всего безуспешно, пока в конце концов маленькое создание не улетает. Иногда оно все же оказывается уничтоженным.

С тревогой начинают вспоминать хозяйки, куда они сложили прошлой осенью мешки, предохраняющие от моли, бросаются к старому сундуку, в котором хранятся зимние вещи. Позже будет ясно, пробралась ли, несмотря на все, моль в мешки, выполнили ли свое назначение нафталин или другие противомолевые средства — бумага, газеты, в которые завернуты вещи, или же, преодолев воздвигнутые на ее пути препятствия, зловредная моль выела все же в шерстяных чулках безобразные дыры.

Моль: платяная (слева), меховая (в центре), ковровая (справа).

Скажем сразу: эти дыры выедены не тем крылатым созданием, которое только что летало. Моль — бабочка, а у бабочек длинный и тонкий хоботок пригоден только для того, чтоб сосать нектар из цветов, и никак не для того, чтоб прогрызать дыры в чулках. К тому же крылатая моль вообще ничего не ест. Свою жизнь, длящуюся всего несколько недель, она проводит голодная, и заканчивает существование вконец истощенной.

Хотя и бесспорно, что не бабочки повинны в возникновении дыр, о которых говорилось, полностью оправдать их тоже невозможно. Дело в том, что моль приносит вред в молодом возрасте, пока живет в виде крохотной гусенички. И потомство ее, если ему не помешают появиться на свет, будет вести себя так же.

О бабочках вообще и о моли в частности

Пожалуй, многие, услышав, что платяная моль относится к числу бабочек, только недоверчиво покачают головой. Ведь одно слово «бабочка» вызывает воспоминание о крупных и великолепно расцвеченных созданиях, которые в нашем представлении неразрывно связаны с прелестью летней поры. Мы с детства знаем лимонницу, белую капустницу, адмирала, жемчужницу и многих других бабочек. Известен нам и толстобрюхий, не столь ярко окрашенный сфинкс — «мертвая голова». Как и прочие ночные бабочки, он появляется из мрака и летит на свет лампы. Без устали кружат сфинксы и им подобные большекрылые создания вокруг ламп, бьются об их стекла^[19].

Из отложенных бабочками яиц выводятся гусеницы, которые с редкостным аппетитом поедают листья, быстро растут и затем окукливаются. После периода покоя из куколки развивается бабочка.

Дневные и ночные бабочки — настоящая страсть многих коллекционеров. Они-то знают, что к числу бабочек относится также необозримое множество самых различных видов моли. По главным и наиболее заметным признакам эти моли вполне сходны со своими статными сородичами, а что касается размеров — связаны с ними целой серией переходных ступеней.

До настоящего времени известно и описано свыше 100 тысяч разных бабочек, из них 25 тысяч мелких.

Моль (внизу слева) значительно меньше по размерам, чем бабочки многих других семейств.

Тот факт, что любители не часто собирают экземпляры этих мелких видов, объясняется различными причинами. Во-первых, их бесспорно труднее определять, чем крупных, охота на которых более увлекательна. Многие настолько мелки, что расправлять и готовить их по всем правилам для помещения в коллекционные ящики умеют лишь опытные коллекционеры. Но даже среди наиболее искушенных знатоков бабочек только редкие снисходят до собирания мелких форм. Зато именно эти формы щедро награждают исследователей счастливыми находками, открывая, правда только под лупой, бесконечное богатство расцветок и изящество рисунков на крыльях.

В сущности говоря, моль не так уж неизвестна профану, как тот сам полагает. Кому не доводилось надкусывать червивое яблоко? Рыжеватый «червь» в сочной мякоти — это гусеница очаровательной маленькой бабочки — яблонной плодожорки. Другой вид моли — бабочка сливовой плодожорки. На листьях куста роз да и других растений часто можно видеть бледные извилистые линии червоточин. Это ходы, проложенные совсем крошечными гусеницами. Они настолько малы, что могут выедать внутренние части листа, не повреждая при этом ни верхнюю, ни нижнюю его поверхности. Личинки многих видов моли живут на листьях или на цветах. На плодовых деревьях и кустарниках часто можно видеть стянутые и оплетенные белыми нитями веточки и пучки листьев. Внутри этих пучков скрыты гусенички маленьких бабочек, моли. У них на белых узких и блестящих, как атлас, передних крыльях черным пунктиром выведен очаровательный рисунок.

Так выглядит бабочка моли с нижней стороны.

Так на каждом шагу под открытым небом встречаешься с гусеницами моли, знать бы только, где их искать, когда надо. В большинстве случаев они ускользают от внимания, мы их не замечаем. Ведь эти создания совсем малы и сами не нарушают нашего покоя. Другое дело, когда на плодовых деревьях появляются их гусеницы — яблонная моль, или когда на мельнице заводится зерновая моль, или когда огневка повреждает муку, наносит ущерб продовольственным запасам, или когда, наконец, платяная моль повергает в уныние хозяйку. Тут начинается беспощадное сражение, в котором человек изобретает всё новые средства для истребления врага и иногда действительно с успехом противостоит неистощимой плодовитости противника.

Множество видов моли вредят культурным растениям. Здесь показаны разные моли: капустная, смородинная, яблонная (внизу).

Вещества съедобные и несъедобные

Платяная моль маленькая бабочка. Среди ее ближайших сородичей, определяемых зоологами как моль в строгом смысле этого слова, большинство в возрасте личинок питается листьями, зерном, плодами, а также другими веществами, съедобность которых очевидна. Но гусеница платяной моли поддерживает свое существование, поедая волос, мех и шерсть. Это может показаться странным человеку. Для нас волос, мех, шерсть — вещества несъедобные. Даже самый жестокий голод не заставит нас жевать и глотать волосы, да и проглотив, мы все равно не смогли бы переварить их.

Что это, собственно, значит: «несъедобное вещество»? Ведь гусеница моли питается волосом? Чтобы лучше разобраться в этом, надо понять, что происходит в организме при переваривании пищи.

Различные продукты, которые мы потребляем, поступают в желудок, а отсюда в кишечник. Чтобы вещества продуктов стали в той или иной мере полезными организму, они должны проникнуть сквозь стенки кишечника и достигнуть крови. Это возможно лишь в тех случаях, когда продукты предварительно растворены в жидкости, поступающей в пищеварительный тракт. Многие продукты, которыми мы питаемся, например сахар, прекрасно растворяются в обычной воде, но хлеб и мясо в воде нерастворимы и могут проникнуть в кровь только после того, как подвергнутся определенным химическим воздействиям: слюны, желудочного сока, а затем выделений кишечника. В этом и состоит пищеварение: оно разлагает пищу на более простые и растворимые вещества. Для разной пищи требуются и разные воздействия. Способны мы или не способны переваривать какую-нибудь пищу, зависит от того, содержат ли слюна и желудочный сок вещества, которые могут ее обработать, сделать легко растворимой.

Волосы представляют производное кожной ткани. Они состоят из тех же веществ, что ногти, наружные покровы тела, перья птиц, копыта лошадей, рога скота. Эту ткань называют роговой. Она возникает из живых клеток кожи и проходит превращения, во время которых клетки отмирают. Нам ничуть не больно, когда мы стрижем ногти или волосы. Это мертвые и, значит, уже потерявшие чувствительность ткани тела.

Роговая ткань, подобно живым клеткам тела, из которых она образуется, построена из белковых веществ. Белок вообще весьма ценный продукт, но в нашем организме не производятся вещества, способные воздействовать на белок роговой ткани, и поэтому мы не можем ни разлагать его на более простые соединения, ни тем более растворять. Зато гусеница платяной моли обладает нужными веществами; благодаря им гусеница может кормиться мехом и перьями и при этом чувствовать себя не хуже, чем мы, когда питаемся мясом и другими продуктами, содержащими белок.

Животных, переваривающих роговые ткани, немного. Оттого эта способность и кажется удивительной. Ведь мы воспринимаем самые диковинные явления как нечто само собой разумеющееся только потому, что видим их каждодневно.

Тот, кого занимают оригинальные особенности питания, найдет, что платяная моль с этой точки зрения нисколько не менее интересна, чем любое другое существо. То же можно сказать и о других видах моли.

Например, моль восковая. Это бич пчеловодов, ее личинки безобразно разрушают и портят дорогие восковые соты. Каким образом? Разве воск съедобен? Смотря для кого. В воске содержатся жиры, которые не могут быть усвоены ни одним видом насекомого. Но в пищевом тракте гусениц восковой моли обитают бактерии, которые расщепляют воск на перевариваемые составные части. Гусеницы других видов моли живут в масле, в свином сале, в жировых тканях трупов…

Когда под жарким небом африканской степи белеет скелет антилопы, можно подумать, что все съедобные останки этого животного давным-давно съедены мелкими и крупными хищниками. И неверно! Оказывается, рога еще полны гусеничек моли, сотни куколок покрывают источенный рог, свидетельствуя о том, на каком корме моль выросла.

И вот мы снова вернулись к роговому веществу и его потребителям. В Африке и Азии известны моли, гусеницы которых живут в копытах лошадей, в рогах буйволов и т. п. Да и наша платяная моль в доисторические времена, очевидно, была вынуждена добывать себе корм на воле. Его тут и сейчас сколько угодно: там шкуры падали, здесь перья птицы… Такая деятельность моли, пожалуй, даже полезна. Если бы не она, мех, шкуры, перья так и лежали бы мертвым грузом. А моль вновь возвращает их в круговорот живых веществ.

Как образуются повреждения, сделанные молью

Мамаша-моль не утруждает себя: свои яйца она не прилепляет ни к волосам, ни к шерсти, ни к чему-либо другому. Она даже не производит никаких выделений, с помощью которых могла бы приклеивать яйца, как делают другие насекомые. Поэтому яйца моли легко стряхнуть с ткани. Но если этого не сделать, если ничто не помешало им спокойно созреть, то через одну-две недели из каждого вылупляется гусеничка. На чистой шерстяной материи, которая больше всего подходит для этого насекомого, гусенички ведут себя точь-в-точь, как скотина на плодородном лужке: сразу принимаются пастись!

Все можно делать по-разному, по-разному можно и пасти. Когда пастух перегоняет стадо на огороженный участок и здесь предоставляет коров самим себе, они понемногу щиплют траву всюду, и то там, то здесь остаются отдельные кустики сорняков, которые оказались им не по вкусу. Наши гусенички пасутся на шерстяном газоне неравномерно. Они не слишком подвижны, и если корм им подходит на облюбованном месте материи, за одни только сутки возникает дыра.

Не трудно догадаться, почему гусеницы оседлы: они словно привязаны к шалашику, который сами себе соорудили, и покидают его очень неохотно.

Гусеницы оснащены прядильными железами^[20]. Железы выделяют через рот насекомого нить жидкого шелка, он быстро твердеет на воздухе. Так взрослая гусеница шелкопряда сооружает кокон и в нем окукливается. Сплетенная из шелка прочная сторожка защищает куколку во время покоя. Часто можно видеть, как маленькие гусеницы на тонкой шелковой нити спускаются с ветки. Не один скалолаз позавидует им, когда они, раскачиваясь на нити, которую сами выделили, преодолевают большущие для них пространства с тем, чтоб ускользнуть от опасности или просто сменить место.

Едва вылупившись на свет, гусеница моли принимается прясть из собственного шелка маленькую жилую трубочку. Снаружи это сооружение отделывается шерстинками, которые тут же и выкусываются, так что дом превосходно замаскирован и имеет совершенно тот же цвет, что и материя, с которой шерстинки собраны^[21].

Личинка моли строит свой домик, выставляя голову из трубки, чтобы сорвать волосок и съесть его, а затем приняться за следующий. Если это шкура, то сжевывается иссохший покров. Когда все вокруг выхода из трубки начисто подобрано и ничего съедобного вблизи не осталось, дом чуть-чуть надстраивается, удлиняется. Эта дополнительная работа выполняется лишь в случае необходимости, поэтому пастбищные участки строго ограничены.

Трубка — обиталище гусениц — походит на колчан и служит не только оболочкой для нежного тела гусениц и не только укрытием, предохраняющим от возможных ранений. У нее есть и другая важная роль. Гусеница живет на шерстяной материи, а здесь не бьют, разумеется, никакие родники, не выпадает никакая роса. Сколько бы ни жила гусеница моли, она ниоткуда не получит ни капли влаги. Всю необходимую жидкость гусеница извлекает из пищи. Но когда хлебом насущным служит шерсть, то можно считать, что этот «хлеб» на редкость сухой. Просто удивительно, как эти мягкотелые и сочные гусенички способны добывать влагу из такого черствого корма! Конечно, им приходится весьма экономнорасходовать влагу. На открытом воздухе гусеница слишком подвергалась бы опасности иссушения. Как хлеб хранят в коробке, чтобы он не быстро черствел, так и гусенички прячутся под оболочкой, которую сами себе сплели, спасаясь от чрезмерной потери влаги.

Впрочем, при всем своем домоседском образе жизни, гусеницы моли способны перемещаться. Это весьма кстати, если вспомнить, что при откладке яиц мамаши проявляют подчас довольно очевидную неразборчивость в отношении места, на котором предстоит появиться на свет их потомству.

То ли по причине отсутствия чего-нибудь лучшего, то ли из-за недостаточной способности к выбору, моль нередко откладывает яйца на материи, которая для личинок не вполне подходит. В этих случаях, обнаружив нехватку корма, гусеницы моли покидают свои футляры и отправляются странствовать. От природы они не очень хорошо оснащены для перемещения. Три пары коротких передних ножек с крючками столь же мало приспособлены для совершения маршей, как и зачатки брюшных ножек. Особенно там, где передвигаться приходится по материи или по шкуре животного.

Гусеница моли, покинувшая свой чехлик-футляр, который служит ей кровом.

А вот как она выглядит, пока скрыта в чехлике.

Тут на помощь насекомому снова приходят его ткаческие таланты.

Отправляясь в странствие, гусенички постепенно выпускают нить, надежно прикрепляя ее к подстилке то слева, то справа. Перекрещиваясь, эти нити и оказываются теми ступенями шелковой веревочной лестницы, по которым гусеницы движутся, попеременно впиваясь в них концами ножек. Как ни медленно это идет, все же, перемещаясь, они достигают скорости до 40 сантиметров в час и при этом не высыхают. Так гусенички, разве только им совсем уж не повезет, раньше или позже добираются до более богатого пастбища, где вновь устраивают себе плетеный кров.

Куколка мебельной моли.

Как долго будет развиваться личинка, во многом зависит от качества кормов. Если питания достаточно и оно личинку устраивает, развитие завершается недели через две-три, а при нехватке корма моль не успевает окукливаться, даже по прошествии года. Закончив рост и созрев, гусеничка пробирается ближе к месту, где ничто не помешает бабочке, вышедшей из кокона, отправиться в полет. Поэтому, если гусеница развивалась в глубине шерстяной обивки, она, как только приближается пора окукливания, выползает ближе к поверхности. Конечно, она не знает, почему поступает так. Это один из ее жизненно важных инстинктов, подобный тысячам тех, которыми природа одарила самые незаметные свои создания.

Пробравшись к поверхности, гусеница прядет себе новый футляр, в котором и окукливается^[22]. Недели через две на свет выходит крылатая моль. Холод значительно удлиняет период покоя куколки.

Затворницы

Летающих бабочек моли чаще можно видеть в жаркую пору года. Но там, где помещения отапливаются, моль способна размножаться круглый год. Число отложенных яиц зависит от того, насколько обильно она питалась, пока была гусеницей. В среднем самка моли кладет около ста яиц за две-три недели. Этому занятию и посвящена в основном ее жизнь.

Самцы живут на несколько дней дольше.

Приходится удивляться не короткому жизненному пути маленьких бабочек, а тому, как долго они остаются в живых. У этих нежных созданий и ротовое устройство и даже кишечник недоразвиты; поэтому крылатая моль неспособна принимать корм, даже просто сосать воду. В течение всех недель жизни бабочка только расходует запасы той пищи, что была усвоена гусеницей. И они столь основательно сами себя поедают, что ко времени кончины тело их весит в два и даже в четыре раза меньше, чем весило поначалу. Подобно автомашине, в которой до капли опустошен бак с горючим, маленькие создания исчерпали свои запасы, свои источники энергии.

Ни на какое действие они больше не способны и погибают от истощения.

Известно много видов бабочек, у которых самцы и самки легко распознаются по внешним признакам. У знаменитых бабочек морфо крылья самцов отливают голубым полированным блеском, которым не обладают самки. Самцы платяной моли отнюдь не щеголи и лишены пышных нарядов. Их узкие крылья, подобно крыльям самок, окрашены вполне скромно и имеют желто-коричневый цвет. И все же невесты обращают на них внимание. Возможно, они воспринимают недоступный нашему обонянию аромат. Ведь известны другие бабочки, у которых дело обстоит именно так^[23].

Если самцы моли по внешним признакам и не очень отличны от самок, то своим поведением они резко отличаются от них. Здесь я сообщу факт довольно неожиданный: самцы часто и оживленно летают, тогда как самки находятся в укрытиях, покидают их неохотно и больше склонны прятаться в щелях или в складках.

Ничего удивительного, что самки ленивы на полет. Из-за брюшка, отяжеленного яйцами, у них на одинаковую несущую поверхность крыла приходится удвоенная нагрузка. Потревоженные, они торопливо убегают в поисках места поукромнее. Таким образом, когда все домашние гоняются, преследуя легко летающую по комнате моль, охота, в сущности, бесполезна. Что проку, если даже уничтожить самца? У моли их, как правило, чуть ли не в два раза больше, чем самок. При таком положении практически ничего не значит для продления рода, больше или меньше на одного самца насчитывается в данном месте в данный момент. Самки — те укрыты и не носятся в воздухе, порхая перед нами, а численность потомства зависит именно от них. Вот если уничтожить самку, это уменьшит количество отложенных яиц примерно на сто.

Три вида моли

Прежде чем объявлять войну моли, полезно принять во внимание обстоятельство, которого мы до сих пор еще не касались. Существует не один, а три разных вида моли, и все водятся у нас дома, все угрожают нашему платью, шерстяным изделиям, коврам, обивке мебели, мехам.

Настоящая платяная моль встречается чаще всего. Моль меховая, или шубная, меньше распространена. Она столь же редко ограничивает свое питание мехом, как платяная разной одеждой. Обе формы до того между собой сходны, что даже иным зоологам не удается отличить один вид от другого. Третья моль, ковровая, так же редка, как и меховая. Не знаю, почему ее назвали ковровой. Во всяком случае, гусеницы этой бабочки не прочь полакомиться и шерстяным платьем. Закончив развитие, ковровая моль заметно отличается от двух предыдущих своими крапчатыми крыльями, темно-коричневыми у основания.

Самец ковровой моли.

Кто однажды видел моль трех только что названных видов, не спутает ни одну из них с другими. Но несведущие, они, к великому огорчению любителей бабочек, совсем не так уж редки, готовы без разбора преследовать и уничтожать любого маленького мотылька, что попадается им на глаза. Особенно дома. А спросить бы их, зачем они это делают. Что же касается платяной, меховой, ковровой моли, тут, конечно, дело другое.

Теперь, когда я рассказал вам все, и вы, не хуже опытного зоолога, можете различать три вида моли, свалим-ка их без колебаний в одну кучу! У нас для этого тем больше права и основания, что со всеми тремя видами борются одинаково и все три одинаково надо истреблять.

Война против моли

В войне против моли, которую ведут люди, у них есть один союзник: маленькое перепончатокрылое — наездник. Он выискивает молодых гусениц моли, жалит их своим длинным стилетом, откладывая яйца. Яйцо наездника развивается в теле гусениц; здесь из него вылупляется червеобразное создание, которое постепенно изнутри выедает тело своего хозяина-носителя. Поначалу оно оберегает жизненно важные центры своего кормильца, который на благо паразиту продолжает расти и развиваться. Когда гусеница моли наконец вырастает, личинка наездника почти догоняет ее в размерах, и тут бьет последний час гусеницы! Она, правда, еще успевает сплести себе куколочный кокон, но он уже станет для нее могилой, а для куколки наездника послужит колыбелью.

Многие виды моли становятся жертвой пауков и других пожирателей насекомых. И все равно моли всегда остается достаточно, чтобы у хозяек было основание тревожиться о теплых вещах.

С первого взгляда и не догадаться, что это всего только «поясной портрет» платяной моли.

Старое домашнее средство: чаще чистить, выбивать, сушить на солнце находящиеся под угрозой вещи известно, вероятно, всем. Это всегда полезно: гусенички моли не выносят ни жары, ни света. Достаточно чуть потревожить их, как они покидают свои трубчатые навесы.

Иногда бывает полезно прогладить одежду горячим утюгом.

Но есть и другой способ: платье, материю, шерстяные чулки завертывают в газетную бумагу. Здесь не бумага и не типографская краска вредят моли. Да и не важно, взята ли чистая бумага или с печатным текстом, газета это или другая бумажная обвертка. Были бы только листы целы, без трещин и дыр. Тогда гусеница моли сквозь них не проникнет, ведь она пожирает только волос, ткань, но бумагу никак не способна буравить. Если в вещах, до того как их упаковали в бумагу, не было яиц или гусениц моли, и шерсть, и меха, и ковры прекрасно сохраняются. Вот почему так широко применяются в разных странах противомолевые мешки.

Лучшее новое средство борьбы с молью — материя, неуязвимая для насекомых. Ткань пропитывают специальным препаратом. Если на нее после этого и будут отложены яйца, а из них выведутся гусенички, то, едва начав глодать материю, они погибнут.

Таракан

Для зоолога тараканы — близкие родичи кузнечиков и сверчков, а для домашних хозяек — не меньшее лихо, чем платяная моль, хотя эти насекомые столь же различны между собой, как саранчук и мотылек.

Пратараканы — то есть тараканы далекого прошлого — очень сходны с теми, которых мы видим сегодня. Массами кишели они в тени пышной растительности величественных папоротниковых и хвощевых лесов каменноугольной эпохи.

Эти насекомые относятся к числу самых первобытных из ныне живущих, их считают древнейшими в истории Земли. Они существовали еще в те времена, когда не было ни мух, ни клопов, ни бабочек. Возраст блох из желтого янтаря определяют в 40 миллионов лет. Но по сравнению с тараканом это — сама молодость.

Геологические пласты, в которых обнаружено множество ископаемых тараканов, принадлежат к эпохам, отстоящим от наших дней никак не менее чем на 280–300 миллионов лет.

И этих трехсот миллионов лет оказалось недостаточно, чтобы изменить природные пристрастия тараканов, их тягу к лесному полумраку и влажному теплу. Давно исчезли с лица Земли гигантские хвощи и древовидные папоротники. Жизненные условия, близкие к тем, что существовали при давно вымерших формах, сохраняются теперь, пожалуй, лишь в тропических лесах. Не удивительно, что здесь сейчас встречается больше всего видов тараканов. В умеренной полосе их меньше.

Некоторые виды стали сожителями человека. Они научились проникать и в жилища, где выискивают для себя участки влажные, жаркие и сумрачные. Очевидно, именно тут находят они условия, созвучные своим исконным потребностям, обстановку, близкую той, что царила в древнейших лесах, бывших когда-то их родиной. Кухни, булочные, кладовки с продуктами, оранжереи — рай для тараканов.

Они избегают света и поэтому весь день прячутся под шкафами и прочей мебелью, за рамками и обоями, в трещинах и щелях, вокруг сточных труб и отопительных батарей.

К вечеру, с наступлением сумерек, тараканы выходят из своих укрытий. Они принимаются искать себе пропитание и нападают на все съедобное: это могут быть клубни сырого картофеля, овощи, хлеб, шоколад, сахар, молоко, жир, всевозможные отбросы. Иногда они проявляют вкусы, совершенно несообразные с представлениями человека, — пожирают бумагу, пьют чернила, лакомятся сапожной ваксой…

Черные тараканы. Слева — личинка, справа — взрослое насекомое.

Приманенные клейстером, они пожирают в библиотеках дорогие переплеты, сгрызают золоченые буквы на корешках кожаных фолиантов для того, чтобы добраться до белковой массы, которой буквы прикреплены. Если корма вдоволь, а кров сносен, эти насекомые размножаются в огромных количествах и становятся подлинным бедствием^[24].

В доме, где водятся тараканы, они по всему бегают, все пробуют, все пачкают да еще к тому же и препротивно пахнут. Запах выделяется особой железой. Однако, надо думать, что для обонятельных органов таракана выделения этих желез не лишены приятности^[25].

Если застать таракана врасплох в их укромном обиталище, они с шорохом и скрежетом, нагоняющим страх на пугливых, поспешно разбегаются по углам.

Возможно, что нынешние тараканы — потомки давних прародичей, заселявших когда-то леса, — представляют лишь обломки, руины рухнувших в доисторические времена сообществ. Тем не менее они и сейчас процветают. Человек, переселяясь и перевозя свою утварь, разнес этих насекомых по всему свету.

Благодаря стечению случайных обстоятельств таракан в любое время может быть занесен в самое чистое помещение. Однако тараканов нигде не любят, и об этом нетрудно догадаться по их местным наименованиям. Если судить по ним, обитатели каждой области считают, что тараканы появились и распространились у них, пробравшись от любезного соседушки.

Такое мнение отразилось и в научном названии видов: именно шведский ученый, и не кто-нибудь, а знаменитый Карл Линней присвоил таракану наименование филодроммия германика, хотя это насекомое водится во всех странах, а не только в Германии.

Внешний вид и образ жизни

Взрослый обыкновенный рыжий таракан — прусак имеет в длину не более сантиметра, окраска его светло-коричневая. Восточный (блатта ориенталис) — почти вдвое крупнее рыжего и темней, почти черный. У этого вида самка, даже закончив рост, несет только зачатки надкрыльев, а крыльев у нее практически нет, у самца же они вполне развиты.

Реже встречается у нас таракан американский.

Поначалу его находили только в крупных портовых городах Европы, куда этот вид был занесен со своей родины морским путем. Этот таракан вдвое крупнее нашего рыжего. В глуши Южной Америки встречаются виды длиной в палец. И пусть себе остаются в своих лесах!

Если посмотреть на тараканов без предвзятости, обнаруживаешь, что эти насекомые, в сущности, даже довольно грациозны. Два подвижных длинных нитевидных отростка — усики служат им добрую службу, когда они по ночам на ощупь перемещаются в темноте^[26]. Голова таракана вообще выглядит не так, как у большинства других насекомых. Впору подумать, что она вмещает мощный мозг мыслителя. Но за этим внушительным лбом ничего особенного не скрывается, мозг у таракана крошечный.

Тараканы. Сверху вниз: самка черного таракана, самец черного таракана, прусак, американский, лесной.

Тело насекомого уплощено и позволяет тараканам проникать в самые узкие щели, где они охотнее всего отсиживаются^[27].

Лишь очень редко, и то при перемещении на самую короткую дистанцию, пользуются тараканы своими крыльями. Зато они делают на бегу маленькие прыжки — повадка, в которой их длинноногие сородичи кузнечики представляют непревзойденных мастеров. Скорость, которую способно развить насекомое, доходит до километра в час, но, разумеется, из этого не следует, что таракан способен выдержать подобную скорость в течение часа. Они быстро устают. Да им и нет нужды совершать продолжительные путешествия, так как таракану обычно достаточно нескольких секунд, чтобы добраться до убежища, где можно перевести дух и отдохнуть. Природа не разбрасывает свои дары без толку и не оснащает своих детей способностями, изощренными больше, чем это требуется для сохранения жизни.

Голова черного таракана.

Когда самки таракана кладут яйца, они не бросают их кое-как, но предварительно одевают в плотную и достаточно крепкую оболочку. Делается это, конечно, не сознательно. По мере того как одно яйцо за другим выходит наружу, они обволакиваются выделениями желез; эти выделения вскоре отвердевают и в конце концов образуют объемистое плотное укрытие, словно бы роговое. В нем каждое яйцо занимает свой собственный отсек.

Отложив свою капсулу с яйцами, черные тараканы бросают ее где попало и дальше совершенно не проявляют интереса ни к ней, ни к ее содержимому. У тараканов рыжих мамаши более заботливы. Недели три-четыре они носят свой груз прикрепленным к брюшку, пока зародыши в яйцах не разовьются и не созреют для выхода. Тогда капсула отпадает и, треснув по всей длине, открывает молоди дорогу на волю.

Яйцевая капсула таракана.

Совсем молоденькие тараканы, только что вышедшие из яйца, похожи на своих родителей. Правда, они еще бескрылы и, конечно, очень мелки; щель шириной в миллиметр и высотой в полмиллиметра достаточна для них как вход. Даже в самом чистом помещении найдется укромное местечко, которое может послужить пристанищем для юных гостей из соседней квартиры, если только там водятся тараканы.

О том, как растут тараканы, как претерпевают примерно шесть линек, прежде чем достигнут окончательного размера, нет нужды рассказывать подробно. Судя по всему, о чем сообщалось в предыдущих главах, мы вправе предвидеть, что здесь нет оснований искать стадии куколки. Уже в раннем возрасте тараканья молодь ведет такой же образ жизни, как и ее родители, тело имеет ту же форму, хотя и бескрыло. Никаких особых превращений насекомые не претерпевают. После завершающей развитие линьки быстро вырастают крылья, насекомое обретает полный размер, и все внешние изменения этим исчерпываются.

Иногда случается, что одна из длинных тонких ножек или какая-нибудь другая часть тела не гладко выскальзывает из старой оболочки и острые края растрескавшейся хитиновой брони ранят насекомое. Такие повреждения, хотя сами по себе и безопасные, часто влекут за собой тяжелые последствия для пострадавшего насекомого. Его прожорливые собратья не жеманятся и жадно слизывают проступающую на пораненном месте кровь, а попробовав ее, уже не останавливаются, пока не сожрут покалеченного от рожек до ножек. Нравы, что и говорить, жестокие, но именно этим жестоким способом естественный отбор устраняет из жизни неполноценные и слабые формы. А вот почему тараканы уничтожают иногда и пакеты с яйцами, это пока не выяснено^[28].

Так или иначе хозяин квартиры, которому докучают тараканы, не станет протестовать против их «самопожирания» и пожелает своему неприятелю приятного аппетита. Однако самый лучший аппетит не сказывается, к сожалению, на численности этих насекомых; в отапливаемых помещениях они размножаются круглый год.

О пользе разжевывания пищи

Об американском миллиардере Джоне Д. Рокфеллере рассказывают, что, намереваясь дожить до ста лет, он взял себе за правило с исключительной старательностью разжевывать пищу. И хотя он не достиг цели, а избранное им средство может показаться странным, в основе его лежит вполне здравая идея. Пища, достаточно измельченная, гораздо доступнее для пищеварительных соков, чем крупные куски. Еда, хорошо пережеванная, усваивается полнее и лучше, а это крайне важно: ведь именно из пищи извлекает организм все вещества, необходимые как для физического, так и для умственного труда.

Разумеется, человек, прежде чем проглотить кусок хлеба, должен его прожевать. Посмотрим теперь на весь животный мир в целом. Оказывается, способность жевать не так уж распространена. Рот щуки полон зубов, но все их острия направлены кзади и приспособлены не для того, чтобы разделывать добычу на части, а лишь для того, чтобы не дать ей ускользнуть, раз она уже поймана. Лягушка схватывает мушек не раскусывая, а змея боа способна целиком проглотить даже поросенка. Из всех позвоночных только птицы и млекопитающие механически измельчают и размалывают пищу. Птицы пользуются для этого клювом и жерновами жевательного желудка, млекопитающие — зубами. Не случайно именно птицы и млекопитающие теплокровны и отличаются особенно активным обменом веществ, не случайно также мы находим среди теплокровных наиболее деятельные существа, которые превосходят всех других позвоночных (рыб, пресмыкающихся и прочих) также своими психическими способностями.

Низшие животные в подавляющем большинстве случаев проглатывают добычу, не измельчая ее. Насекомые, которые пережевывают свой корм, превосходят других низших животных и подвижностью и многогранной жизнедеятельностью.

Джон Д. Рокфеллер, о котором мы вспомнили, имел основание завидовать тараканам. Те жуют пищу не только ртом, но продолжают жевать даже и тогда, когда она проглочена и находится в желудке: желудок у них оснащен острыми хитиновыми зубцами и соответственно очень сильными мышцами.

Жующий пищу желудок — подлинная находка изобретательной природы, совершенствующей системы механического раздробления корма. Однако наибольшую изобретательность природа проявила в создании ротовых устройств насекомых. Об этой странице естественной истории стоит сказать несколько слов.

Рты сосущие, кусающие, лижущие, жалящие

Чтобы откусить что-нибудь, мы смыкаем нижнюю челюсть с верхней, прочно скрепленной с черепом. Кусающие приспособления насекомых устроены куда более сложно. Возможно, это говорит о какой-то незавершенности в их строении. В самом деле, попробуем сравнить старый железный мост и мост современной конструкции. Многочисленность стоек и подпорок сразу выдает в первом несовершенство сооружения. Так-то оно так, но именно благодаря разнообразию и многочисленности деталей, ротовое устройство насекомых обнаруживает возможности развития, полностью исключенные для позвоночных.

Мы, как и все наши сородичи в мире животных, чтобы откусить что-либо, прижимаем нижнюю челюсть к верхней, поднимаем ее снизу вверх. Однако откусить можно и по-другому: насекомые, в частности, кусая, смыкают челюсти, сближая их справа и слева. Тараканьи челюсти с прочными хитиновыми краями на редкость мощны. При этом еще до того, как открыть рот, таракан заранее начинает обрабатывать кусок, который будет съеден. Чтобы пища не ускользала, над верхней губой выдается кожная складка, подобная навесу. Кроме первой пары челюстей, существует и вторая. Первая устроена сравнительно проще и слажена крепко, как орган, предназначенный действовать в полную силу; вторая пара способна производить столько разных операций, что по сравнению с нею челюсти позвоночных кажутся грубой топорной работой, сделанной к тому же без выдумки и вдохновения.

Мелкие острые зубцы рядами окаймляют края второй пары челюстей. Они служат для того, чтобы рвать пищу на части и направлять их ко входу в пищевод. Складчатый и опущенный край челюстей несет и дополнительную функцию — это «щетка», устройство для чистки. Если усики или лапки испачканы, таракан с помощью этих щеток приводит их в порядок. Кроме того, эти щетки, как и боковые — челюстные щупики, — все покрыты нервными волосками. Обрабатывая какой-нибудь кусок, таракан беспрерывно ощупывает корм, может быть, проверяет его вкус.

За второй, весьма подвижной парой челюстей следует мощная нижняя губа, она не дает пище крошиться и падать вниз и назад. Нижняя губа тоже оснащена членистыми придатками, которые покрыты чувствительными волосками (губные щупики).

Несмотря на разнообразие составляющих частей, описываемые ротовые устройства рассматриваются специалистами как примитивные и относительно простые. Останки насекомых, оснащенных «кусающими ртами», найдены в пластах каменноугольной эры. Только значительно позже возникли новые группы насекомых, приспособленные к таким способам и приемам питания, при которых кусание стало необязательным.

Кто интересуется путями, которые природа избирает при совершенствовании форм, должен проследить, как появляются ротовые устройства, представляющие орудия весьма ограниченного назначения, но великолепно специализированные. Так, к примеру, у ос верхняя губа и первая пара челюстей сохранили свою первоначальную форму, а вторая пара челюстей и нижняя губа вытянулись и удлинились, уподобившись некоей подвижной кисточке, очень удобной для собирания меда и других питательных жидкостей. У пчел это удлинение стало более значительным, чем у ос; рот превратился в настоящую трубку, в насос для выкачивания жидкости. У кровососущих комаров соответствующие ротовые части еще более удлинились и до крайности утоньшились. Сильно вытянутая верхняя губа с закругленными краями образует тончайшую всасывающую трубочку, а пары челюстей превратились в тонкие зазубренные колющие волоски, способные двигаться вверх и вниз. Нижняя губа не проникает в кожу жертвы, она служит желобком, в котором двигаются другие части.

Эти несколько примеров дают только слабое представление о многообразии существующих у насекомых «ртов». Рассматривая их внимательно, мы приходим к выводу, что, несмотря на все различия, ротовые части ныне живущих насекомых возникли из «кусающих ртов», которые мы находим у их предков. В течение долгого времени они постепенно перестраивались, применительно к меняющимся способам питания и превратились наконец в специальные приспособления.

Разные школы натуралистов придерживаются разного мнения насчет того, какие именно силы действовали в процессе развития живых существ. Жаркие споры по этим вопросам ведутся и сегодня и будут, вероятно, продолжаться до тех пор, пока наконец не удастся выяснить, как происходит совершенствование живых форм.

Сахарная чешуйница

Обычно они появляются неожиданно. Когда мы приподнимаем цветочный горшок, или когда передвигаем с одного места на другое пакет с продуктами в кладовке, или открываем, выдвигая, ящик, нам вдруг бросается в глаза маленькое, длиной в сантиметр, создание. Его блестящая поверхность отливает чистым серебром. Извиваясь, оно испуганно мечется взад и вперед, чтобы скорее и надежнее спрятаться. Иногда такая попытка к бегству легко пресекается верно нацеленным ударом хозяйки, которая во всем, что движется в ее доме, подозревает недоброе. Поэтому редко удается рассмотреть как следует это юркое существо. Прежде чем успеешь к нему приглядеться, оно уже исчезает в ближайшей щелке или, настигнутое ударом, превращается в бесформенное пятнышко, вроде тех, что остаются на месте, где была раздавлена моль.

Пранасекомые

Немцы и французы именуют сахарную чешуйницу маленькой серебряной рыбкой. Тело ее, как и у большинства других насекомых, членистое. Чешуйница имеет шесть ножек, а вот чтобы изучить другие ее особенности, требуется достаточно сильная лупа.

Два щетинистых усика на голове чешуйницы очень похожи на тараканьи. Но на конце тела торчат не две короткие церки, как у таракана, а три подобных антеннам отростка, направленных по одному в стороны и назад. Разглядывая их, невольно отмечаешь, что природа не часто оснащает животных таким приспособлением. Все продолговатое тело сахарной чешуйницы покрыто снаружи мелкими сверкающими блестками, которые, если раздавить одно из этих созданий, прилипают к пальцам, будто тонкая серебряная пыль. Подобные хитиновые чешуйки не так уж редки у насекомых. Все великолепие красок, которыми расцвечены крылья бабочек, обязано своим происхождением тонкому строению и переливам мельчайших, выстилающих крылья чешуек. Они чуть держатся на поверхности крылышек, и потому эта красота совсем недолговечна, особенно когда к ней прикасаются неопытные ребячьи пальцы.

Сахарная чешуйница.

У чешуйницы в сверкающее платье одето лишь тело, крыльев она вовсе не имеет. Сделаем ударение на слове вовсе. Гусеница моли и личинки мухи тоже бескрылы, крылья у этих насекомых образуются позже, на стадии куколки, так что когда насекомое заканчивает развитие, становится взрослым, оно оказывается крылатым. Ни блоха, ни клоп не летают, но нет сомнений в том, что их прапрапредки обладали вполне развитыми летными приспособлениями. Крылья у них исчезли только вследствие паразитического образа жизни, и у взрослых клопов еще можно рассмотреть остатки, культи крыльев, следы, подтверждающие существование у них в прошлом настоящих летательных органов. У маленькой же чешуйницы даже самые отдаленные ее пращуры, видимо, уже не были крылатыми. В данном случае бескрылость представляет изначальный признак. Вместе с небольшой, но весьма разноликой группой сородичей, лишенных всяких летных органов, чешуйница сохранилась до наших дней как живой памятник, как пережиток давным-давно минувших эпох.

Позже, но все еще задолго до появления на Земле человека, наступили времена, которые стали для многих насекомых эрой совершенствования искусства полета, но чешуйницы не пошли почему-то по этому новому пути развития.

Древность строения сказывается и в других особенностях маленьких сахарных чешуйниц. Вот почему зоологи с большим интересом относятся к этим невзрачным «пранасекомым», хотя со времени своего появления на Земле и они определенно изменились.

Небезвредный гость наших жилищ

Латинское название сахарной чешуйницы «лепизма сахарина».

Это название уличает героя в пристрастии к сахару, к сладкому. Обвинение, скажем прямо, не так уж безосновательно. Чешуйницы действительно прирожденные сластены. Но они охотно потребляют также сухой крахмал и разные сухие клеи. Таким образом, если их развелось слишком много, чешуйницы могут появиться и на накрахмаленном белье, занавесках, могут портить переплеты книг, даже шерстяные вещи и кожаные изделия. Хотя чаще всего они без особого разбора довольствуются различными остатками растительной или животной пищи. Впрочем, количество корма, поглощаемого ими как правило, так незначительно, что вред от этих насекомых совершенно неощутим, разве только чешуйница чересчур размножилась, а при особо благоприятных условиях иной раз это случается. В слишком сухих помещениях чешуйницы не водятся: им обязательно требуется влажная среда. Как часто бывает, потребность в сырости совмещается у насекомого со светобоязнью. Эти крошечные серебристые нахлебники никогда не показываются днем, разве только вы вытаскиваете их каким-нибудь образом.

Чешуйница откладывает яйца в трещины и щели, причем мать не проявляет никакой заботы о потомстве, предоставляет его самому себе. Молодь похожа на родителей и ведет такой же образ жизни, но хозяйки могут спать спокойно: требуется почти год, чтобы вылупившаяся из яйца чешуйница выросла во взрослое насекомое. Да и размножаются чешуйницы не столь бурно, как другие вредители.

О дальней родне сахарных чешуйниц

Лишь немногие виды пранасекомых пробрались в наши жилища. Большинство их живет под открытым небом, малоизвестно, и обычно на них не обращают внимания.

Создание, на первый взгляд столь похожее на нашу чешуйницу, что их нетрудно спутать, можно встретить, путешествуя по горам. Оно водится на голых скалах и не прячется от ясного солнечного света. Нравы этого горца и его вечно сумерничающего сородича-домоседа, как мы можем видеть, весьма различны.

Другой сходный вид «серебряной рыбки» живет как нахлебник в муравейниках. Следует признать, что «муравьиные рыбки» выбрали себе неплохое обиталище. Здесь, во всяком случае, им нет нужды заботиться о пропитании. Потому-то их так много в муравьиных гнездах. Гнездо нередко населено сотнями тысяч муравьев, а значит, ежедневно сотни тысяч муравьев здесь и кормятся. С утра до вечера сюда доставляется свежатина, муравьи приволакивают убитых насекомых, есть и сладкая закуска — мед, сладкие выделения тлей, падь и прочие лакомства. И хотя иные обитатели и не званы на этот пир, они исправно пользуются выпадающей на их долю манной.

Когда муравью посчастливилось разыскать мед, он доставляет его в зобике домой и, как водится, отрыгивает каплю, распределяя ее в семейном кругу среди собратьев по гнезду. В это время незваный гость подкрадывается снизу и, стоя под муравьем, собравшимся покормиться, перехватывает появляющуюся между жвал кормильца каплю и, хотя она предназначена для другого муравья, выпивает ее без остатка и моментально исчезает.

Что могут поделать муравьи? Они терпят нахлебников, привыкают к их присутствию. Ведь те или очень малы и почти незаметны, или одеты в столь прочную броню, что законные обитатели муравейника, несмотря на свои острые челюсти, никак с ними не справятся. Есть даже и такие приживалы, в которых хозяева муравейника души не чают, потому что их любимчики выделяют специально для муравьев приятные на запах или на вкус соки. Это обстоятельство и дает им возможность не только безнаказанно пожирать кормовые запасы муравейника, но даже нападать на муравьиный расплод.

Наша чешуйница не так уж мала, чтобы оставаться незамеченной, она не одета в броню и не обладает никакими чарами, способными сводить муравьев с ума. Ловкие, юркие — вот все, что о них можно сказать.

Другая группа родственных чешуйнице пранасекомых неспособна быстро бегать, зато отлично прыгает. В этом им помогает специальная вилка на конце брюшка. В состоянии покоя вилка подогнута под брюшко, но при необходимости может быть с силой отброшена книзу и назад: так насекомое совершает прыжок, который, по совести говоря, сделал бы честь любой блохе. Насекомое неизбежно приземлится, но где? Куда занесет прыгуна судьба? Ведь прыжок не нацелен. Если место удобное — хорошо; нет — прыгун его покинет и, используя снова свою неуклюжую маленькую вилку, попробует устроиться получше; и уж во всяком случае без промедления успешно ускользнет от внезапной опасности.

Все эти «прыгающие хвосты» (официальное их название — коллемболы) невелики, много мельче чешуйниц. Вот почему, хотя они довольно широко распространены, их чаще всего не замечают. Местом обитания коллембол служит сырая почва, их можно видеть не только в садах, но также и в сырых погребах. В жилых комнатах, на цветочных горшках, нередко обнаруживаешь массу белесых насекомых с прыгательной вилкой, атрофированной настолько, что эти крохотные создания, подобно некоторым другим обитателям Земли, способны передвигаться не иначе, как волоча свое тело, ползком.

Прыгательная вилка коллемболы в действии.

Другой вид окрашен в черный цвет и селится по краям стоячих вод. Эти размножаются здесь до такой степени, что кажется, весь берег осыпан порохом. Если одну из черных точек поместить на предметное стекло микроскопа, взору наблюдателя предстанет насекомое забавной формы с вилкой, подогнутой под конец брюшка. Вот эта вилка и помогает им совершать прыжки.

Есть еще один любопытный вид — он обитает на снегу и фирне в краю вечных льдов. Нередко такая «ледяная вошь» — обитатель глетчеров изумляет наблюдательных альпинистов, которые спрашивают себя, чем эти тварюшки могут здесь кормиться? Ведь вокруг снег, лед, и ничего более. Но эти крошки способны поддерживать свое существование совсем ничтожным количеством пищи. Ветер доставляет ее сюда в виде пыльцевых зерен и разной органической пыли, оседающей на поверхности ледников. Так в самых малодоступных и укромных местах встречаются крошечные создания, использующие для своего существования все возможности.

Если случай занесет их на наши цветочные горшки, предоставим им без раздражения и недовольства местечко, где они так вольготно себя чувствуют!

Пауки

Одни преследуют пауков с ненавистью и отвращением, другие относятся к ним равнодушно. Между тем нет оснований относиться к паукам ни с отвращением или враждебно, ни даже безразлично. Они не только не причиняют людям никакого вреда, а, наоборот, полезны, так как истребляют множество разных насекомых, в том числе докучливых и вредных.

Из числа существ, живущих рядом с нами, пауки, без сомнения, наиболее интересные.

Спору нет, помещение, в котором углы обвешаны паутиной, производит впечатление запущенного. Кто станет винить хозяйку за то, что она, убирая, снимает паутину? Но обязательно ли всюду уничтожать гнезда пауков: перед окнами, на веранде, в кронах садовых деревьев? И всех ли прядильщиков паутины следует истреблять?

Говорят, это жестокие создания. Как, должно быть, ужасно для мухи чувствовать себя заживо пожираемой! Но я не знаю, что мучительнее — смерть в паутине, гибель в желудке ласточки или агония в липких тенетах мушиного грибка «эмпуза муске». Пожалуй, позволительно вообще усомниться — присуще ли насекомым чувство, сравнимое с нашим страданием.

Рыжий таракан, поранив ножку при линьке, охотно сам сосет вытекающую из раны кровь и часто, не ограничиваясь слизанной каплей, вгрызается в собственную плоть. Если тело пчелы, пока она сосет подсахаренную воду, аккуратно и быстро разрезать острыми ножницами надвое, она и не прервет свою трапезу. Больше того, в этом случае удовольствие от приема пищи, если только насекомому дано испытывать удовольствие, намного продлится: пчеле теперь никак не удается заполнить свой зобик кормом. Все, что она всасывает хоботком, тут же тонкой сахаристой струйкой истекает сзади из разреза. Вскоре пчела оказывается посреди целой лужицы сладкого сока. Наконец, измученная беспрерывным сосанием, она валится с ног. Выходит, рассеченный пополам сказочный конь, выдуманный бароном Мюнхаузеном, может существовать в мире насекомых как нечто реальное.

Вряд ли это было бы возможно, если бы насекомые испытывали боль. Совсем иное — попавший в когтистые лапки кошки птенец. Мучения его очевидны, и наши соболезнование и помощь вполне оправданны и обоснованны. Но жалеть муху, попавшую в тенета паука, значит проявлять чрезмерную чувствительность.

Предоставим же паукам в той мере, в какой это не нарушает домашнего порядка, делать то, что им положено природой, а сами присмотримся к ним поближе.

О пауках вообще

Прежде всего предупредим: паук — не насекомое. Паукообразные и насекомые связаны между собой родством, но представляют разные группы животных. Вместе с многоножками и ракообразными они образуют тип членистоногих. Из их числа лишь насекомые — счастливые обладатели крыльев. Впрочем, встречаются, как мы знаем, и бескрылые насекомые — блоха, клоп, чешуйница. Но отсутствие крыльев еще не может служить достоверным признаком для окончательного определения систематической группы, к какой относится животное. Зато по числу ножек сразу можно разобраться, с кем именно имеешь дело: у насекомых ножек шесть, у паукообразных — восемь.

Правда, нет нужды считать ножки, чтобы отличить, например, паука-крестовика от навозных жуков… Но ведь существуют пауки самых различных форм: их описано много тысяч. Конечно, насекомых известно куда больше — уже зарегистрированы несколько сот тысяч видов^[29]. Но и пауков отнюдь не мало, иной раз даже очень опытному специалисту приходится подсчитывать, сколько у животного ножек, прежде чем вынести свое суждение.

Сеть паука-крестовика.

Все это верно и в отношении крошечных, как правило, клещей, которых тоже можно считать паукообразными.

Весьма подходят под общепринятое представление о пауках так называемые сенокосцы; немцы их называют портными или сапожниками. Их округлое тело упруго поддерживается восемью непомерно длинными угловатыми ножками. Выбегая, как на ходулях, на стол или появляясь на полу, они часто расплачиваются жизнью за свою устрашающую внешность. Между тем эти животные вполне безобидны. Они питаются только мертвыми насекомыми и гниющими остатками растений.

Сенокосец.

Настоящие, истинные пауки несут в своем брюшке крупные железы. Выделяемая ими тонкая шелковая нить быстро застывает на воздухе и всем знакома как паутина. Шелковыделительными железами обладают гусеницы и личинки многих насекомых. У них нить всегда выходит из ротового отверстия. Это знают все, кому доводилось наблюдать гусеницу, занятую сооружением своего куколочного домика. У пауков же паутинные железы открываются на вершинах бородавок, а бородавки сосредоточены на самом конце брюшка.

Паутинные бородавки на конце брюшка домового паука тегенария.

Пауки используют свою нить разнообразными способами. Далеко не все сооружают ловчие гнезда.

Маленькие пауки-скакуны промышляют беспорядочным разбоем. Их случается видеть в траве, на бревнах или вдоль стен, где они, поджидая жертву, делают шаг-другой то в одну, то в другую сторону и восемью махонькими, но зоркими глазами выслеживают мух. Когда она замечена, скакун обрушивается на нее, совершая смелый, хорошо рассчитанный прыжок. Ядовитым укусом он убивает добычу и тотчас же принимается поедать ее. Кое-как сотканное гнездо служит этим паукам убежищем на ночь, позже здесь будут отложены яйца, и мать не поленится их охранять.

Крупные пауки-волки тоже рыщут по своей охотничьей территории. Их множество на каменистых берегах озер и рек. Для своих яиц они сплетают кокон, который носят под брюшком и, если обстоятельства этого требуют, защищают его. Как только молодь покидает скрытую под брюшком шелковую колыбель, дети все, сколько их есть, вскарабкиваютсяна спину матери и в течение какого-то срока не покидают ее, оставаясь под родительской защитой.

Пауки-крабы устраиваются удобнее. Неподвижные, таятся они с оружием наготове в венчиках цветков. Стоит опуститься на цветок насекомому, которое собралось подкрепиться нектаром, паук из засады молниеносно набрасывается на добычу, и искатель сладкого, вместо того чтобы окунуть хоботок в медовый источник, получает в спину порцию паучьего яда. Эти пауки осмеливаются нападать и на медоносных пчел, и на бабочек, которые по размеру тела в несколько раз превосходят их. Многие, используя свои прядильные способности, сооружают шелковую крышу, убежище на случай дождя. Часто они вплетают в навес листья, и кров становится довольно прочным. Взрослые пауки-крабы оседлы, проявляют склонность к постоянному месту жительства, зато в ранней молодости они завзятые бродяги. Но эти и во время своих путешествий ничуть не изматывают себя. Едва только ясный осенний день обещает спокойную прогулку, молодой паучишка взбирается на возвышенное место, скажем, жердь в заборе или стебель травинки.

Паук-краб, поджидающий в венчике цветка очередную жертву.

Тут он изо всех сил вздергивает кверху конец брюшка и выпускает из него шелковую нить, затем одновременно отрывает от опоры все свои восемь ножек и повисает на только что поднятом шелковом парусе. Малейшее дуновение ветра переносит крошку-воздухоплавателя иной раз на довольно значительное расстояние.

Обычно к концу лета подрастает уйма паучьей молоди. Кроме того, этим дешевым способом перемены места пользуются многие виды. Не удивительно, что всевозможные паучьи парусники, летающие в это время по воле ветра, частенько попадаются на глаза. Проницательный наблюдатель безошибочно приходит к выводу, что наступила пора, именуемая почему-то «бабьим летом».

Но изобретательнее всего применяют шелк паучьей нити паук-крестовик и домовый паук — два вида, которые чаще всего встречаются в человеческом жилье и которые строят совершенно различные гнезда — ловушки для дичи.

Паук в своем гнезде

У крестовика паутина служит одновременно и обиталищем и ловушкой для дичи. Нам его жилище может казаться роскошным: ведь оно сооружено из чистого шелка. Для паука же, который сам этот шелк выделяет, он не представляет ценной материи. Кому доводилось хоть раз видеть объем шелковыделительных желез в задней части брюшка пауков, тот легко сообразит, что недостатка в шелке они не испытывают. И это очень важно — без шелка паутины нет жизни для паука.

Паутина должна быть липкой для мошкары, которая в нее попадает. Но для паука паутина отнюдь не липкая. Мы это видим, когда какой-нибудь полный жизни крестовик энергично пробирается вдоль канатов и петель своего дома. Вообразите себе только: пол в нашей квартире выложен липучкой для ловли мух, а нам это нисколько не мешает передвигаться!

Дело в том, что гнездо сооружается из двух сортов нити. Середина сетки — собственно обиталище паука — сплетается из сухих нитей. Здесь паук проводит, как правило, все время. От этой сторожевой вышки к внешней рамке гнезда лучами, радиусами расходятся другие, тоже сухие нити. На них, между срединной частью и внешней рамкой, натянута ловчая спираль. Она-то и сплетается из клейкой нити, выделяемой специальными железами^[30].

Когда паук перемещается в паутине, он цепляется ножками только за сухие нити и ловко избегает соприкосновения с клейкими. Этому способствуют два обстоятельства. Во-первых, окончания ножек паука оснащены высокочувствительным аппаратом из маленьких зубчатых коготков и жестких волосков, с помощью которых он надежно опирается о тонкие нити паутины. Во-вторых, это можно заметить, присмотревшись внимательнее, — плоскость паутины расположена в пространстве не строго отвесно, но всегда чуть наискосок, с небольшим уклоном. Паук же находится на нижней поверхности плетения и перемещается на весу, благодаря чему и избегает прикосновений, которые приклеили бы его или запутали в сетке, предназначенной для ловли добычи.

Почти вся полость паучьего брюшка заполнена паутинными железами.

Иногда паук-крестовик ведет наблюдение не из средней части паутины, а с края, где в таком случае выстроен как бы шалаш из листьев, оплетенных шелком. Но и отсюда паук постоянно поддерживает связь со всеми частями паутины. Связь действует безотказно. Паук не упустит мгновения, когда в сеть попалась дичь. Даже находясь в укрытии сбоку, крестовик всегда держит одну из ножек на сигнальной нити, специально для того сплетенной. И пока паутина неподвижна, паук может спокойно дремать.

Как паук схватывает добычу

Может показаться странным, что пауку-крестовику приходится пользоваться еще и осязанием, без которого все его восемь глаз ничего не сообщат ему о мухе, попавшей в сеть. И тем не менее это так! Органы зрения развиты у крестовика гораздо слабее, чем у пауков-скакунов. Крестовик отчетливо воспринимает только направление, откуда падает свет. Глаза служат ему лишь для общей ориентировки в его маленьком жизненном пространстве. Даже вконец изголодавшийся паук не замечает мухи, если та барахтается совсем рядом, но не касается паутины: он не знает муху «в лицо».

Конец ноги паука с коготками.

Рассказывая о предметах, мы говорим прежде всего о том, как они выглядят. Для нас главным, ведущим чувством восприятия служит зрение. У слепых осязание развивается сильнее. До поразительного совершенства доводят свое осязание редкие несчастливцы, которые одновременно и слепы, и глухи, и немы, как знаменитая Елена Келлер^[31].

Пауки, ткущие сеть, пользуются именно осязанием. Обладай они даром речи, они говорили бы не о том, как выглядит то или другое насекомое, но, наверное, о том, какие оно вызывает колебания, как оно бьется в паутине, каково на ощупь.

Нужна некоторая доля фантазии, чтобы поставить себя на место существа, воспринимающего сведения из внешнего мира через осязание. О том, что в ловушку попалась добыча, пауку сообщает дрожь паутинной оснастки. О том, сколько весит дичь, пауку скажет натяжение нитей. Место, где висит добыча, паук тоже определяет на ощупь; но бывает, дичь притаилась, неподвижна, тогда паук, оставаясь на своем наблюдательном посту в центре паутины, последовательно, один за другим, перебирает все радиусы сети, пока не обнаружит нагруженный участок. Чуткость и редкостное мастерство, с какими паук «концами пальцев» способен воспринимать информацию извне, позволяют ему с поразительной быстротой находить заслуживающее внимания место.

Если в сети запуталась беспокойная муха, паук первым делом устремляется к ней, словно хочет удостовериться, действительно ли это стоящая добыча. Откладывать такую проверку паук не будет. Хотя клейкие ловчие нити сильно затрудняют побег, вполне возможно, что бьющееся в западне насекомое вырвется на свободу прежде, чем паук его обнаружит. Если же строитель паутины не опоздал к месту происшествия, он сразу изливает на жертву поток свежих шелковых нитей. Ловко движутся восемь ножек, пеленая добычу так быстро, что через самое короткое время она становится совершенно беспомощной и беззащитной. Между тем паук успевает несколько раз укусить муху острой верхней челюстью, в которую открывается проток ядовитой железы. Проходит всего несколько минут, и яд убивает муху. Теперь хищник не спеша разрывает паутину, убирает дичь из сетей и переносит добычу поближе к наблюдательному посту. Здесь он подвешивает ее на короткой нити, а сам принимается чистить свои челюсти и лапки на случай, если в паутину попадется новая муха. Ну, а пока ее нет, он принимается завтракать.

Пауки едят несколько необычно.

Представляете себе: вместо того чтобы надбить скорлупу сваренного яйца, затем частично облупить его и, наконец, ложечкой вычерпать содержимое, мы бы стали вдруг надкусывать яйцо, впрыскивать в него желудочный сок, затем ждать, пока белок и желток под действием соков растворятся и станут настолько жидкими, что их можно выпить. Однако именно так действует паук. Он изливает в жертву растворяющие ее соки и, после того как добыча станет жидкой, выпивает вместе с собственным желудочным соком все, что недавно еще было мухой. Чередуя разжижение и всасывание, паук за несколько часов переваривает мышцы и потроха мухи. Остаются лишь не поддающиеся желудочным сокам сухие остатки хитиновой оболочки. Паук в конце концов выбрасывает их.

Кладовая с запасами пищи на паутине.

Бывает удачный день, когда паук поймал мух больше, чем способен съесть. В таком случае упакованные в паутинный шелк пакеты остаются подвешенными, как в кладовке с продуктами. Редко случается, чтобы сытый паук из милости вдруг отпустил своего пленника. Только если в сеть попался слишком крупный шмель или другое чересчур сильное насекомое, забота о сохранности паутины может взять верх даже над голодом и прожорливостью. Тогда быстрыми рывками рассечены нити, удерживающие дичь, и счастливцу предоставляется свобода, а паук принимается чинить поврежденное место. Конечно, это дело трудное, но все же небольшая починка проще, чем восстановление всего гнезда. А ведь тот же шмель мог полностью разрушить паутину!

Обманутый паук

За 400 лет до нашего летосчисления жил в Греции художник по имени Зеуксис. Сохранилось предание, будто он так мастерски владел кистью, что нарисованные им гроздья винограда приманивали к себе птиц, и те слетались клевать изображения ягод. Но пауков не обманут никакие картины, даже Зеуксиса. Мы знаем: внешний вид мухи ничего не говорит ему. Зато стоит потрясти паутину так, будто это бьется попавшее в западню насекомое, и паук сразу устремляется к потревоженному участку.

А что будет, если, начав трясти паутину хотя бы зубцом вилки, дождаться, когда паук кинется к месту, откуда исходит сотрясение, а потом вилку убрать и на то же место бросить комочек бумаги? Тут мы станем свидетелями того, как паук набрасывается на бумажный шарик. На этом, однако, его ошибка и кончается: паук не делает попыток сожрать бумажку. Наоборот, быстро ее обследовав, он перерезает нити, на которых висит груз, и затем выбрасывает это несъедобное блюдо вон.

Как только удалось пауку — ведь он почти слеп — распознать, что это был обман?

Малый вес ложной приманки не мог ему ничего сказать. Это становится ясно, как только мы заменим комочек бумаги сухим клеевым шариком, который весит ровно столько же, сколько и муха. Крестовик, подбежав к клеевому шарику, не тронет его. Зато если бросить в паутину шарик хоть и бумажный, но пропитанный разведенным водой настоем из раздавленных мух, паук примет такое угощение так, будто это самая настоящая муха. Он бросится на шарик, начнет его кусать, впуская яд, обмотает шелком, отнесет в зону наблюдательного поста и здесь на протяжении часов не прекратит попыток сосать свою странную добычу. Все это выглядит как «тупость». Но правильно ли упрекать за ненужные действия того, кто поступает в полном соответствии с показаниями присущих ему органов чувств? Разве он поступает не естественно?

Этот опыт показывает, что, кроме осязания, в жизни паука важную роль играют также и вкусовые ощущения. За ними, видимо, остается последнее, решающее слово.

Если нельзя говорить об уме паука-крестовика, то, во всяком случае, бесспорно, что он не лишен памяти. В этом можно убедиться с помощью простого и весьма наглядного опыта.

Паук отсиживается в своем убежище на краю паутины. В петли ловушки попалась муха, паук спешит к ней, хватает ее, кусает и, запеленав, уносит в зону наблюдательного поста и здесь подвешивает. За тот короткий промежуток времени, пока паук пристраивается поудобнее, чтобы спокойно заняться приемом пищи, вы — коварность исследователя-экспериментатора неистощима! — осторожно перерезаете нить, на конце которой висит завернутая в пакет добыча.

Муха, конечно, падает на землю.

Будь паук совсем бестолков, ему достаточно было бы удостовериться, что никакой мухи в паутине почему-то нет, и он успокоился бы. Паук же приходит в возбуждение и, проявляя редкостное упорство, методически обследует всю паутину в поисках исчезнувшего корма. Сначала он один за другим потягивает и теребит расходящиеся от центрального поста радиусы ловчей сети. Но радиусы свободны, нигде нет никакой тяжести. Паук возвращается в свою засаду: не оставил ли он добычу там? Подвесил и забыл принести?.. Однако и здесь поиски безуспешны. Что такое? Паук возвращается на наблюдательный пост и снова теребит отсюда все радиусы, потом убегает к внешнему участку, к тому месту, куда попалась дичь. И все, разумеется, безрезультатно.

Только после всего, когда никакие поиски и проверки ничего не дали, паук перестает суетиться. Что поделаешь! Он принимается поджидать очередную жертву, он, сам оказавшийся на этот раз жертвой науки, лишившей его законной добычи, которую изловил по всем правилам врожденного искусства.

Как сооружается паутина

Наиболее выдающееся произведение паучьего мастерства — его паутина. Если бы даже он прошел курс в ткацкой школе или выучился ткацкому искусству у родителей, то и тогда было бы чему дивиться. Но совершенное мастерство паука рождается готовым, и приходится наше восхищение переносить на саму природу, породившую это существо со всеми его сноровками.

Возьмем для примера паутину крестовика, которого сравнительно легко наблюдать во время строительной работы. Предупреждаем: наблюдение это не для любителя поспать. Паук приступает к работе, как правило, очень рано по утрам. Ежедневно, иногда через день, он сооружает новую сеть на старом месте или подновляет старую, в тех местах, где пыль, мелкие остатки насекомых, запутавшиеся в шелковых нитях листья, а то и какие-нибудь повреждения сделали ее непригодной.

Наиболее крепкие нити паутины образуют внешнее обрамление гнезда, когда оно уже готово, — его наружную опорную кайму. Но допустим, требуется еще только начать сооружение паутины. Как же протягивает крестовик первую нить на избранном месте?

Мы уже кое-что знаем о бутылеобразных паутинных бородавках, с конца которых сбегают шелковые нити, словно извлекаемые из тонких футляров. Эти бородавки представляют остатки, культи атрофированных ножек. Они даже сохранили свою подвижность.

Возьмем случай, когда паук находится на стволе дерева и готов обосноваться в его кроне. Он повыше поднимает конец брюшка и выпускает какое-то количество шелковой нити. Верхушки бородавок растопырены, разведены как можно дальше одна от другой. В результате выделяемые нити образуют как бы кисточку легчайших волоконец, послушных самому слабому дуновению ветерка. После этого паук изменяет положение бородавок, сближая их, и теперь выделяемые нити сливаются в одну.

Прядильщик удлиняет эту нить, отпуская ее все дальше и дальше так, что в конце концов она может стать даже двухметровой.

Нить отпущена свободно, наудачу, и как бы плавает в воздухе. Если конец парящего таким образом каната ни к чему не прикоснулся, паук сматывает нить, поедает ее и затем сызнова повторяет всю операцию.

Но допустим, конец шелковинки коснулся какого-нибудь прочного предмета, хотя бы ветки. Тут нить сразу приклеивается к опоре, и это уже начало: переброшен первый висячий мост! Строитель немедля опробует его и одновременно предпринимает замечательный маневр, который делает висячий мост более надежным. Вот что для этого совершается.

В каком-то месте, не доходя до середины, паук перекусывает нить, но при этом не выпускает оба образовавшихся конца, а крепко держит их передними и задними ножками. В результате только собственное его тело связывает разрозненные концы нити. Теперь паук начинает понемногу передвигаться вперед, оставляя за собою свежую шелковую нить, тогда как часть, лежащая впереди, сматывается передними ножками.

Как делается паутина. Сверху вниз: закрепив нить в точке C, паук возвращается к A, сматывая при этом старую нить CA в комочек, который хорошо виден на рисунке. Дальше строитель опускается из середины CA вниз до самой земли. Так возникают три основных радиуса сети с центром в M. Поднявшись по радиусу DM к центру, паук возвращается в точку А и отсюда снова направляется в точку M, прокладывая уже новую нить 3. Первые две помечены цифрами 1 и 2.

Тут есть одна подробность, о которой надо сказать: при этом маневре паук выделяет паутинной нити больше, чем ее здесь было и чем сейчас сматывается. Таким образом и выходит, что воздушный мост увеличивается в длину, начинает прогибаться книзу. Теперь, добравшись до середины нити, паук склеивает оба ее конца и от этого места спускается вниз до самой земли. Приземлившись, он делает — существенная деталь! — два шага в сторону, после чего нить прикрепляется к поверхности почвы. Так возникают три первых радиуса сети, три луча-спицы будущего «колеса».

Что же, спросите вы, дает то небольшое отступление от вертикали — два шага в сторону, о которых только что говорилось? Благодаря ему как раз и возникает частичный легкий наклон всей сети, необходимый для удобного перемещения паука в его владениях.

Последующие действия ведут к образованию первой части рамки, окружающей сеть. Не так-то просто следить за тем, как она возникает. Но если иметь достаточный запас терпения и внимания, можно видеть, как паук, снова поднявшись к центру будущей паутины M, возвращается отсюда к А. Во время этих перемещений он не прекращает выделять новую нить, и потому спица MA получается сдвоенная. Затем, опускаясь по этой сдвоенной нити, паук делает ее тройной. Дальше, на некотором отдалении от А, к примеру в точке В, строитель совершает нечто удивительное, смысл чего, однако, вскоре становится ясен: здесь, в точке В, он приклеивает ко второй новую — третью — нить.

Теперь, миновав точку M и продолжая свой курс в направлении к C, паук сокращает расход нити, натягивает ее, вследствие чего вторая нить отделяется от первой, а третью крестовик закрепляет, приклеивая в точке C.

Так вырисовывается еще один радиус BM, часть будущей оснастки. Однако часть эта пока еще недостаточно красива, она чрезмерно натянута и в то же время неровна. Вскоре паук устраняет этот порок: он возвращается к В и удлиняет радиальную нить BM, делая это тем же хитрым способом, который мы только что проследили: нить прокусывается, а строитель паутины, во время своих рейсов от B и M, выделяет сзади паутины больше, чем сматывает впереди. В результате нить заменяется более длинной, и оттянутая поначалу линия АБС выпрямляется, а сгиб в B исчезает.

Подобным же образом возникают и все другие линии, соответственно связанные с новыми радиусами, например, CD с радиусом EM или AD с радиусом FM.

Постепенно основные контуры будущей паутины начинают проступать. Но требуется соорудить еще множество радиальных нитей. Для этого паук, направляясь из центра по лучу ME, например, выделяет новую нить. Она поддерживается на некотором расстоянии от уже существовавшей следующим образом: нить бежит через гребень на конце задней ножки, словно через ролик. Когда достигнута внешняя линия обрамления, паук крепит конец нового луча чуть ниже, чем в E (в G). В этом случае новый радиус слабоват, потому что G ближе к M, чем E. Однако паук еще не кончил дела! Гладко натянутая нить разрубается и снова натягивается способом, который описан выше: сам паук опять становится звеном живой связи между концами прокушенной нити. Плетельщик торопится к M, спаивая концы нитей, сматывая перед собой старую, временную и извлекая из себя окончательную.

Как делается паутина. От точки M паук-строитель натягивает нить 3 от ее места прикрепления к нити 2 в точке B. Затем, двигаясь уже от C, добирается к B и отсюда поворачивает к центру M, попутно снимая нить 2 и заменяя ее новой. После ряда таких операций вырисовывается общий контур — рама будущего гнезда — паутины.

Потом еще и еще…

После этого все радиусы сплетаются между собой поперечными нитями. Таким образом и возникает будущий центр паутины — сторожевой пост.

Но все это пока только основа. Еще не хватает главного: нет клейкой нити, на которую будут ловиться насекомые, а прежде чем соорудить ее, пауку надо построить «вспомогательную спираль». Она делается из сухой нити. Примерно четыре или пять раз совершая круговые рейсы, паук, вытягивая вперед заднюю часть брюшка, переползает с радиуса на радиус и прикрепляет к ним спиральную нить паутины. От края радиуса крестовик поворачивает обратно и постепенно возвращается в среднюю зону, связывая лучи, построенные из сухой нити, более плотной спиралью, на этот раз из клейкой нити.

Как делается паутина. Рама делается из сравнительно толстых сухих нитей, выделяемых ампуловидными железами, из них же паук-строитель натягивает радиусы будущей сети. Дальше они становятся опорой всей спирали из липкой ловчей паутины, выделяемой дольковидными железами и покрываемой выделениями древовидных желез.

Вспомогательной спиралью паук пользуется как опорой, как мостками, по которым он переходит от одного радиуса к другому. Но это для него и ориентир, помогающий в прокладке клейкой ловчей нити. Так садовник натягивает шнуры, прежде чем высадить растения на клумбе. Если паук этого не сделает, он сам запутается и в кропотливой работе упустит основные линии общего плана.

Но по мере того как сооружается липкая спираль, вспомогательная становится уже бесполезной, и паук отрезок за отрезком выкусывает ее, сматывает в клубочки и выбрасывает.

Теперь все: паутина наконец готова.

И, скажем откровенно, вовремя, а то, пожалуй, наше терпение истощилось бы!

Вообще говоря, натуралистам терпения не занимать. Они не устают снова и снова наблюдать и прослеживать, как сооружается паутина. Мы ограничились здесь коротким рассказом об одних лишь выводах и сообщили далеко не все, что об этом предмете известно. В самом деле, ведь здесь описана только типичная история возникновения паутины паука-крестовика. А сколько отклонений от этого плана! Остается лишь дивиться тому, как мало подчинено застывшей схеме врожденное мастерство плетельщика паутинных сетей. Ведь в каждом случае отдельные действия очень существенно различаются в зависимости не только от местных обстоятельств, но даже и от особенностей того или иного строителя.

Если же начать описывать строительные повадки разных видов, мы никогда не закончим своего рассказа.

Однако втайне я надеюсь, что и этот единственный приведенный здесь краткий протокол действий крестовика — строителя паутины — побудит противника пауков проверить точность сделанного мною описания. И тогда читатель превратится в наблюдателя, а ненавистник пауков станет их покровителем и другом.

Песня паука-жениха

Весной и в первые месяцы лета самцы паука-крестовика не обращают внимания на самок. Они строят для себя паутину и ведут самостоятельный образ жизни, растут, но не слишком увеличиваются в размерах. Даже полностью закончив рост, самцы все-таки гораздо мельче внушительных самок. У многих видов пауки-женихи кажутся рядом со своими невестами просто крошками. В этом уголке животного мира женский пол никак не назовешь слабым.

Когда лето близится к концу, самец-крестовик дожидается наступления красных дней и, бросив свое обиталище, отправляется бродяжничать в поисках невесты.

В этой роли все существа стремятся показать себя с наиболее выгодной стороны и, всячески демонстрируя свои таланты и достоинства, пробуют очаровать избранницу. Павлин распускает ослепительный хвост, жаворонок высвистывает песенки, женихи некоторых бабочек распространяют выделяемый железами аромат, который привлекает невест. А паукам что делать? Их невесты глухи, плохо видят, обоняние у них не слишком острое. Потому-то жених и обращается к тому чувству, которое играет у пауков главную роль — к осязанию!

Обнаружив во время своих странствий паутину невесты, жених прикрепляет к ее паутине прочную нить и, выбрав по соседству надежную опору, пристраивается сбоку и принимается сотрясать нить. И в этом сотрясении нити, должно быть, звучит музыка, взывающая к особо чутким концам ножек. Так до избранницы доходит звонок, раздающийся у двери в ее жилье, и если она готова к венцу, то направляется к зовущей ее нити. Встреча с женихом происходит на «брачном мосту».

Пауки-крестовики. Слева — самец, справа — самка.

Вообще-то быть самцом у пауков не вполне безопасно. Когда жених приходит не вовремя, то невеста, более крупная и сильная, может схватить его и в два счета сожрать. Но если даже время визита выбрано счастливо и самка не возражает против знакомства, пауку все равно может не поздоровиться; драма будет отличаться от предыдущей разве только тем, что избранника съест не невеста, а супруга. У пауков-крестовиков такое поедание не редкость. У некоторых пауков оно даже обязательно. Известны и такие виды, у которых женихи соблюдают редкий обычай: приближаясь к невесте, они подносят ей муху. Этот свадебный подарок и дает возможность жениху ускользнуть от опасности, не быть съеденным на послесвадебном ужине^[32].

Примерно в сентябре паучиха крестовика откладывает яйца, укутанные в ворсистую желтую ткань. Мать прячет пакет с потомством в укромное место. Первые ночные заморозки кладут конец существованию паучихи, а из яиц весной развиваются молодые паучки. Едва вылупившись, они уже ничем не отличаются от взрослых, кроме, разумеется, размера. Какое-то время паучья молодь еще растет за счет запасов питательного жирового тела (желтка), скрытого в их брюшке. Но едва паучки подросли, они переходят к тому же разбойному образу жизни, какой вели их родители, и целиком посвящают себя ему до конца лета, когда наступает пора продолжения рода и когда женихи отправляются бродить в поисках невесты, которой и вызванивают свою свадебную песню.

Домовые пауки

Паук-крестовик не чурается человеческого жилья, но вообще-то он — дитя вольной природы.

Домовые пауки^[33] обитают только в помещениях и могут жить, конечно, лишь там, где их терпят. В углах комнат, в чуланах, в амбаре, в садовой беседке встречаются сети с углублением посредине. Они ни в какое сравнение не идут с изящной колесовидной паутиной крестовиков. И тем не менее сети домовых пауков выполняют свое назначение не хуже, чем колесовидные. Правда, другим способом.

Муха или комар, коснувшись ножками плетения, застревает в нем. Паук, немедленно выскакивая из засады, сплетенной, как трубка, у основания ловчей сети, набрасывается на дичь. В этой засаде паук обычно проводит все время и сюда же, когда что-нибудь попадается в его тенета, уносит добычу, чтобы спокойно с нею расправиться.

Вот это и есть домашний паук, затягивающий своей паутиной темные углы.

В отличие от других видов, которые живут не дольше года, домовые могут дотянуть до вполне почтенного для паука возраста 5–7 лет, если, конечно, их не погубит веник уборщицы. Кому не известно, что хозяйки терпеть не могут, когда по углам с потолка свисают паутинные гирлянды, и в каждой — мухи, пыль, грязь. Да и самих пауков в жилых помещениях — в столовых, спальнях — не терпят потому, что побаиваются, считая ядовитыми.

Что можно об этом сказать? Действительно ли опасны эти существа?

Ядовиты ли пауки?

Да, пауки бесспорно ядовиты. У всех рядом с острым зубцом верхних челюстей открывается выводной проток ядовитой железы. При укусе жертвы выделения этой железы изливаются в ранку, и схваченное насекомое погибает. Другое дело, способны ли пауки таким же образом причинять вред нам. В большинстве случаев нет.

Челюсти паука-крестовика, или домового паука, слишком слабы, ими не прокусить человеческую кожу. Если на каком-нибудь участке кожа тонка, последствия паучиного укуса оказываются не более тяжелыми, чем комариного. Нам нечего тревожиться: ни один из наших пауков не обладает ядом, который способен причинить нам серьезный вред. Не из-за чего, значит, и преследовать их как опасных животных.

А это бродячий паук ликоза, именуемый еще тарантулом. Художник, иллюстрировавший эту книгу, срисовал ликозу из собственной коллекции.

Но только что вынесенный оправдательный приговор никак нельзя распространять на всех представителей рода. Укус одного из водящихся у нас водяных пауков вызывает довольно неприятное жжение. Итальянский тарантул (он относится к группе пауков-волков) тоже способен укусить человека, впрочем, последствия не бывают слишком серьезными. Пугающие сообщения средневековых летописцев о том, что люди, «ужаленные» тарантулом, приходят в крайнее возбуждение и скачут, и пляшут, пока не выбьются из сил и не упадут в изнеможении, — чистейший вымысел^[34]. Но укус бразильского паука-волка действительно опасен: на большой площади вокруг укушенного места ткани мертвеют^[35].

Есть повод бояться также пауков другого рода, чьи виды во множестве распространены по всему свету. На юге Франции и Италии живет охотник за кузнечиками — мальминьята, в Азии обитает близкий родич этого паука — «черный волк», а в тропической Америке — «черная вдова», чей укус вызывает у человека не только острую боль, но и лихорадку, потерю сознания и другие осложнения, в иных случаях даже смертельные. Однако ни одно из перечисленных созданий не нападает на человека как на добычу. Во время жатвы или срывая листок с куста, кто-нибудь ненароком прижмет такого паука, а тот, почувствовав себя под угрозой, пустит в ход свое оружие.

Ядовитый паук каракурт со своими яйцевыми коконами. Этот каракурт сродни «черной вдове», о которой рассказывает К. Фриш.

В зоологических садах Англии несколько раз заводили для показа публике пауков «черная вдова». Разумеется, их содержали со всеми необходимыми предосторожностями. Одно из правил содержания требует: в случае войны, когда сброшенная с воздуха бомба может смести все предосторожности и выпустить на свободу восьминогих, всех «черных вдов» следует заблаговременно уничтожать, не считаясь с тем, сколько стоила доставка из-за тридевяти земель этих опасных экспонатов.

Паутинный шелк

Уже свыше двухсот лет назад Французской Академии наук были предъявлены пара перчаток и пара чулок, связанные из чистого паутинного шелка^[36]. К еще более давним временам относится практиковавшееся в некоторых китайских провинциях изготовление платья из паутинного шелка^[37].

Когда возникла мысль использовать для производства шелка железы паука, наиболее пригодными для задуманной цели были признаны крупные тропические пауки, в частности обитающий в Мадагаскаре и в восточных областях Африки так называемый «шелковый» паук. Его гнездо имеет в диаметре около двух метров, а расстояние между концами ножек взрослой паучихи достигает двенадцати сантиметров. Но этот великан паук выделяет шелковую нить сечением всего в семь тысячных миллиметра. Нет более тонкого натурального шелка, который находил бы применение в технических целях. Нить настолько тонка и легка, что если бы проложить ее по экватору вокруг Земли, то на это потребовалось бы всего два килограмма паутины!

Тот же паук обладает железами, которые производят и более грубые нити, тем не менее вполне пригодные для использования в пряже.

Шелк пауков нисколько не уступает в крепости шелку, который мы получаем от гусениц шелкопряда. По гибкости он даже превосходит его. Ткани из паутинного шелка красивы и прочны. Конечно, если бы не их головокружительная дороговизна, они давным-давно вытеснили бы обычные шелковые ткани^[38].

Выкормка гусениц тутового шелкопряда широко распространена во многих странах. В помещения, где содержат гусениц, так называемые червоводни, ежедневно с плантаций тутового дерева доставляют необходимое количество свежих листьев. Здесь поддерживают нужную температуру и влажность. Гусениц шелкопряда эти скромные заботы вполне устраивают.

Чтобы содержать пауков, надо устраивать пауководни и ловить каждый день корм.

Охота на мух отнимала бы слишком много времени, кроме этого, пришлось бы еще собирать готовую паутину или коконы с яйцами, а также вылавливать взрослых самок и затем выматывать из них нить.

Возможно ли это? Оказывается, возможно и даже не представляет особых трудностей: собрав примерно две дюжины паучих, их прикрепляют в несколько рядов одну подле другой к рамке. Каждую привязывают за тонкую талию к краям дощечки, а сверху плотно прикрывают деревянной задвижечкой. Беспомощные, они вынуждены спокойно переносить даже прикосновение грубых пальцев к их паутинным бородавкам. При этом нить приклеивается к пальцам. Так ее и извлекают. Дальше все нити свиваются в одну и наматываются на медленно вращаемую катушку. Операция продолжается до тех пор, пока запасы шелка в паучихах не исчерпаны.

Прядильный станочек для получения паутинного шелка.

За один прием удается получать метров 300 нити. После этого подопытным созданиям предоставляют отдых, их выпускают на волю, но не навсегда. Спустя какое-то время их можно снова взять в работу и получить новые порции шелка. В конце концов после нескольких повторений из одной взрослой паучихи выматывают до двух километров нити. Продуктивность, что и говорить, изрядная. Но, к сожалению, на нее влияет слишком много причин. Поэтому платья из паутинного шелка останутся пока малодостижимой мечтой даже для самых капризных франтих.

Клещи

Кто не является закоренелым горожанином, кто готов целые дни напролет проводить в поле, на лоне природы, кто не устает часами предаваться мечтам где-нибудь на лесной опушке, тот обязательно сведет знакомство с иксодес. В странах Европы клещи этого семейства распространены больше других и встречаются чаще.

Этот непрошеный гость способен предстать перед нами в двух совершенно различных обликах: с пустым и с полным брюшком. Когда, вернувшись с лесной прогулки, вы иной раз обнаруживаете на коже крошечный диск, медленно и вразвалку перемещающийся на своих восьми ножках, знайте — это иксодовый клещ! Проголодавшись, он ищет подходящего местечка, чтобы пообедать, причем обед будет тянуться невообразимо долго.

Если предоставить это создание самому себе, то после нескольких часов поисков он бросит якорь на облюбованном участке кожи и, вонзив здесь свой хоботок, примется сосать кровь. Несколько дней длится такая заправка кормом. Не удивительно, что крошечный диск становится неузнаваемым, он раздувается в мешочек с добрую горошину величиной.

Пауки, не ткущие паутину

Клещи принуждены обходиться без той роскоши, которую могут позволить себе истинные пауки, производящие шелк. Клещи не сооружают паутинных сетей для ловли добычи, не готовят шелковую постель для потомства, их женихи не умеют привязывать свадебную нить к паутине невест, а молодь неспособна выпускать на воздух парусный канат, держась за который паучок, не расходуя сил, совершает путешествия. У клещей вообще нет каких бы то ни было шелковыделительных желез. И все же клещи тоже относятся к паукообразным: у тех и у других одинаковое число ног (восемь), а также ряд других признаков, позволяющих говорить о родстве.

Среди всех прочих паукообразных клещи особо богаты видами. Их жизненные повадки и свойства весьма различны. Чесоточные клещи вызывают на коже человека и других теплокровных различные воспаления. Сырные клещи проявляют, как о том говорит само их название, совсем иные интересы. Мучные клещи, размножаясь в чрезмерном количестве, придают продуктам неприятный вкус. Многие виды паразитируют на кузнечиках, бабочках и прочих шестиногих, причем эти клещи кажутся на теле насекомых крошечными светящимися красными жемчужинами. Пчелиные клещи живут в трахеях медоносных пчел и, вызывая их заболевание, оказываются причиной гибели целых пасек. Можно перечислить еще немало других клещей, которые, несмотря на точечные размеры, могут попасться на глаза внимательному наблюдателю и, по причине их «злонравия», становятся известны даже невнимательному человеку.

Наибольшее число клещей обитает в водах или в почве, их жизненный путь обычно не пересекается с нашим, и мы их не замечаем.

В этом, как правило, карликовом племени иксодовые клещи — самые крупные. Их нерасчлененное тело несет подвижную голову. Игла и хоботок угрожающе выдвинуты вперед; шея как будто в воротнике. У самок, в отличие от самцов, тело сильно морщинистое, сплошь в складках. Но это отнюдь не украшение и объясняется весьма прозаически: самки прожорливее. Именно они высасывают столько крови, что раздуваются в мешок, подобный горошине. За несколько дней вес самки может возрасти в двести раз! Подавляющее большинство животных, если бы с ними происходило нечто подобное, неизбежно лопнули бы задолго до того, как им удалось бы достичь соответствующих размеров.

Самка клеща иксодес. Сверху — до приема пищи, внизу — после (увеличено).

Объем самки клеща потому так и велик, что кожа предусмотрительно сложена в складки. Животное может, ничем не рискуя, наедаться в полном смысле слова до отвала.

Невольные гости

Нет оснований возмущаться кровожадностью женского пола. Она в данном случае вполне оправданна и обоснованна. Когда в теле должны созреть несколько тысяч яиц, приходится усиленно питаться.

Едва только самка насосалась крови досыта, она извлекает хоботок из кожи и действительно отваливается, падает. Когда это происходит в жилом помещении, клещ погиб! Конечно, нам мало радости от того, что легкий зуд помогает обнаружить клеща на коже. Но клещам еще меньше радости от того, что с человеком они попадают обычно в обстановку, роковую для их потомства.

Разные виды обитающих в почве клещей. Здесь они показаны увеличенными. Справа внизу — мучной клещ.

Планами природы не предусмотрено, чтоб клещи были квартирантами человека, его соседями по дому. Когда они оказываются на коже человека или, что бывает чаще, пробрались в собачью шерсть и на собаке проникли в жилье человека, это они заблудились, сбились с естественного пути.

Конечно, пока клещ, сидя на коже, сосет кровь, он благоденствует. Зато, свалившись, он, как правило, высыхает, не успев подготовить будущее для своего потомства, как поступает всякая добрая мать семейства, независимо от того, сознательны ее действия или бессознательны.

Клещи не слишком разборчивы. На лис, белок, ежей и прочих млекопитающих они нападают столь же охотно, как и на человека. Но в природных условиях они все же присасываются к диким животным чаще, чем к собаке или человеку, и это способствует продлению рода паразитов. Падая со своих невольных носителей-хозяев, самки, упившиеся кровью, остаются в степи или на моховой подстилке в лесу, где до конца жизни находят все необходимое для себя и где будущее их потомства обеспечено.

Жизненный цикл клеща

Примерно через 14 суток после того, как самка упала на землю, она начинает откладывать яйца и носит их на собственной голове и на спине. Так проходят несколько недель. Мать многочисленного потомства постепенно сморщивается и, покрытая тысячами яиц, испускает последнее дыхание.

Только что вылупившийся из яйца клещ имеет поначалу всего шесть ножек, что вообще паукообразным не присуще. Последняя, четвертая, пара ножек появится у него позже. Это не имеет, однако, никакого значения для змей и ящериц, в которых впиваются молодые клещи, впервые утоляя жажду крови. Несколько дней пируют они на своих носителях, после чего покидают их и линяют. Вот из этой линьки они выходят уже восьминожками и несколько увеличившись в размерах, однако вновь возвращаются на тех же ящериц и на змей. Наконец приходит время повторной линьки, и после нее клещи в третий, и в последний, раз получают свою порцию крови — теперь обычно на млекопитающем.

В рассказе все это звучит очень просто. Но вообразите себя крошечным клещом, затерявшимся где-нибудь в траве или в листовой подстилке под деревом. Учтите, что вам не добыть никакой пищи, пока вы не дождетесь ящерицы или позже, чуть подросши, лисицы или другого млекопитающего. Боюсь, в подобных условиях легко утратить охоту к дальнейшей жизни.

Как умудряется молодой клещ находить своих ящериц, я, право, не знаю. Возможно, он ничего для этого не делает, просто ждет, пока какая-нибудь случайно над ним проскользнет. Скажем прямо: многие ждут напрасно и, не дождавшись, погибают от голода. Есть, впрочем, два обстоятельства, благодаря которым клещи все же не вымирают начисто.

Во-первых, не так уж быстро они погибают от голода. Даже самые молодые способны чуть не год прождать приема первой пищи. Один исследователь срезал подопытным клещам часть головы, полностью лишив их возможности хотя бы тайком принимать какую бы то ни было пищу. Но его безголовые клещи прожили по четыре года да и после того погибли не естественной смертью.

Эта способность клеща позволяет по-иному смотреть на его судьбу. Конечно, для существа, которое в виде крохотной точкизатерялось в траве, мало шансов, что сегодня-завтра над ним пробежит ящерица. Но вполне возможно, что это случится один раз в течение месяцев, даже все равно, в текущем году или в будущем… Впрочем, пусть тот или другой клещ в каком-нибудь месте прождет зря и, не дождавшись, погибнет. Судьба отдельной особи здесь мало что значит для будущего рода. Роду же ничего не грозит, когда молоди достаточно. Это общий закон природы: животные, у которых мало шансов выжить, производят потомство особенно многочисленное. Пусть из тысяч зародышей клеща сохранится один и его после долгого ожидания и голодовки в конце концов заденет, пробегая, ящерица — этого достаточно!

С возрастом клещи становятся более предприимчивы: всползают на травинку, на стебелек. Нередко караулят, ждут на какой-нибудь высокой точке, пока вблизи появится подходящее существо. Иногда взбираются еще выше и в нужный момент бросаются вниз на жертву. Такой жертвой теперь может стать и человек.

Однажды на берегу озера Вольфгангзее мы устроили привал под низкой тесовой кровлей возле древнего и вызывающего торжественное настроение памятника. Надолго запомнился всем нам этот отдых; мы оказались в полном смысле слова усеяны клещами. Но как могли они узнать о нашем появлении?

Животные, лишенные вкуса

Клещи не имеют глаз и неспособны видеть. Но они и не слышат. Внимательный натуралист может догадаться, каким чувством руководствуются и пользуются клещи. Вскарабкавшись на свой высокий наблюдательный пост, они «вынюхивают обстановку». Воспринимающие запах органы расположены у клещей в углублениях на концах первой пары ножек. Поэтому они и сидят с поднятыми вверх передними ножками, медленно поводя ими в воздухе.

Кроме того, клещам присуще обостренное восприятие тепла, оно тоже помогает им обнаружить возможного хозяина-носителя. Положите на лист бумаги нескольких клещей и затем на расстояние в несколько сантиметров поднесите к листу нагретый предмет. Клещи начинают стягиваться к нему. Попробуйте перемещать источник тепла над бумагой: таким способом клещей можно водить куда угодно — в стороны, вперед, назад.

Если же направить их движение к месту, где до них будет доходить привлекательный запах, например от кусочка хорошо замаскированной свежей шкуры, клещи, приблизившись, начинают водить в воздухе передними ножками, которые при движении у них всегда растопырены, как приемники радаров. Вскоре, однако, они замирают.

То же происходит, должно быть, и в природных условиях. Клещи направляются к своим будущим носителям-кормильцам, руководясь обонянием и восприятием тепла, излучаемого животными, когда те проходят вблизи их засады.

Молодой иксодовый клещ, ожидающий приближения будущей жертвы. На самом деле он во много раз меньше, и заметить его невозможно.

А теперь расскажем об опытах, которые помогли узнать, как клещи питаются. Для опытов потребовались бутылочки, наполненные кровью. На мембраны, которыми обтянуты горлышки этих бутылок, поместили клещей. Пока кровь была холодная, она не привлекала клещей, но, едва содержимое бутылок нагрели, клещи стали тянуться к мембране, хотя и не делали попыток прокалывать ее хоботком. Возможно, их останавливал и отталкивал запах самой мембраны. Действительно, стоит отрезать у клещей концы ножек с их обонятельными углублениями — и сразу полный успех: теперь запах ничего уже им не сообщает и обольщающее тепло побуждает клещей буравить хоботками мембрану и наполнять желудок кормом, высасывая его из бутылки.

И тут уже им все равно: кровь ли налита в бутылки или любознательный экспериментатор заполнил их супом, уксусной кислотой или огуречным рассолом. Клещи, похоже, полностью лишены вкусовых восприятий. С незапамятных времен им достаточно было тепла и обоняния, чтобы добираться до источников пищи, дающей силу жизни. Природа не предусмотрела, что ученые станут изощряться в хитроумных выдумках, имеющих одну цель: обмануть клеща.

Клещи птиц

Не одни млекопитающие, но и птицы часто подвергаются нападению клещей. Иксод — единственный клещ, о котором до сих пор шла речь, — встречается в молодом возрасте чаще всего на ящерицах и змеях, но иногда и на птицах. Другие клещи предпочитают птиц или даже исключительно их атакуют. Назовем для примера клеща голубей. Он может случайно попасть в человеческое жилье и стать для людей причиной весьма неприятных переживаний. Относится этот клещ к числу тех, что, подобно клопам, нападают на жертву ночью, в темноте, какое-то время пьют кровь, затем возвращаются в свое убежище. Если голубятни запущены и содержатся неряшливо, клещи способны размножиться здесь необычайно.

Птичий клещ.

В древних храмах и соборах, например в Вене или Венеции, да и в других давно обжитых голубями сооружениях среди расселин камня могут водиться массы клещей. Если они заселили жилые дома, то серьезно докучают обитателям. Из истории известен такой случай: в одном старинном доме в городе Майнце бедствие от клещей стало просто невыносимым, и местные власти потребовали выселить из дома всех жильцов. Хозяева так и сделали, а спустя десять месяцев решили, что клещи в нежилом доме, конечно, уже вымерли от голода. И в дом въехали новые постояльцы, не имевшие представления о том, как великолепно владеют клещи искусством воздержания от пищи.

Оголодавшие орды паразитов так отделали новоселов, что те поплатились за свою неопытность продолжительным и тяжелым заболеванием.

В более жарких странах и особенно в восточном Средиземноморье один из птичьих клещей одинаково поражает кур, уток, голубей, гусей и, разнося массовые заболевания, причиняет птицеводству серьезный вред. К сожалению, эти твари не упускают случая напасть и на человека. Между прочим, их иногда называют «персидскими клопами», хотя это все же не клопы, а клещи. Но, судя по кличке, эти паразиты представляют достойную пару для клопов.

Теперь, как видим, нам можно, пожалуй, быть довольными своими иксодами.

Как уберечься от клеща?

Вид клещей, от которого чаще всего приходится защищаться, сравнительно безобиден. Никто, конечно, не собирается добровольно предоставлять им сосать свою кровь. Но как же им в этом помешать?

Хорошо, если клещ обнаружен на вас случайно, прежде чем он успел обосноваться и еще бродит в поисках нежного участка кожи. В таком случае задача ясна: его следует уничтожить. Но как? Раздавить его совсем не легко. Клеща не убьешь, хлопнув ладонью, как комара. Его и не расплющишь, даже если сильно нажмешь: маленькие тела клещей на редкость прочны и тверды.

Искушенные люди зажигают спичку, прикасаются еще раскаленным концом к клещу и таким образом предают его казни.

Сложнее, когда клещ уже впился хоботком в тело. Нечего и думать о том, чтоб вырвать его: ротовые устройства этих созданий так крепко внедряются в кожу крючками, расположенными далеко один от другого, что даже когда тело извлечено, голова остается на месте. А ее оставшиеся в коже части нередко становятся причиной воспалений.

Счастье наше, что мы обнаруживаем непрошеного гостя, едва он успел по-хозяйски пристроиться: это место начинает чесаться. Пока клещ еще не слишком раздулся, можно избавиться от него, положив сверху кусочек клейкого пластыря. На следующие сутки наклейку снимают, а с ней извлекают и остатки иксода: клещ сам убрал свои прицепки, то ли потому, что ему не по вкусу химические свойства клея, то ли потому, что отрезанный пластырем от воздуха, он задохнулся и сдался в плен.

Когда же клещ уже глубоко впился, на место укуса кладется компресс из ваты, пропитанный скипидаром или бензином. Через какое-то время клещ сам извлекает хоботок, а если почему-либо не делает этого, его легко сковырнуть.

Тем, кто найдет все эти приемы слишком хлопотными и кто предпочтет, вооружась терпением, ждать, настоящие строки могут послужить утешительным заверением: через несколько дней живой привесок отвалится сам собой. Ведь ему надо только наполнить брюшко, а когда это сделано, он достиг своей цели.

Заключение

Редко бываешь по-настоящему удовлетворен полученным или сделанным. Как правило, человека сильнее занимает то, чего он еще лишен, нежели то, чем он уже обладает. Это верно и для молодых, и для старых и несколько меня огорчает. Ведь в этой книге не хватает рассказа о многих других обитателях человеческого жилья. И разумеется, это те именно, о которых читателю больше всего хотелось бы знать.

Одного донимают слизни в погребе, и он ищет способа от них избавиться. У другого появились мокрицы, и ему срочно надо выяснить: не кровососущие ли это насекомые, или они и крови не сосут и к насекомым не относятся? У третьего жилье заполонили печально прославленные жуки-точильщики. Четвертого тревожит сырный клещ. Пятый хотел бы поближе познакомиться с образом жизни муравьев, которые пробрались в его столовую. Не один пожалеет о том, что в книге не говорится о мышах и крысах. И наконец, кое-кому покажется неправильным, что здесь ничего не сказано о собаках и кошках или о золотых рыбках и канарейках. Пожеланий может быть бесконечно много.

Да будет мне позволено сказать хоть словечко в свое оправдание.

Эта книжка — не справочник, не руководство. Мои очерки написаны только для того, чтоб сообщить некоторые сведения о маленьких домашних тварях, как правило, редко упоминаемых или малоизвестных. И главное: хотелось показать, что и существа наименее привлекательные, часто даже презираемые, тоже могут обладать удивительными свойствами.

Вот как выглядит под достаточно сильным увеличением голова обыкновенной комнатной мухи.

Самка комара…

…и в еще большем увеличении ее голова с длинным колющим хоботком

Комар-самец.

Его голова с длинными, густо опушенными усиками.

Этот длинноногий родич комара — долгоножка, знаком всем,

но не каждому доводилось рассматривать насекомое под лупой.

Снимки американского натуралиста Реттенмейера (он сделал их в зоне Панамского канала) доказали, что щетинохвостые разных видов живут и среди кочевых муравьев.

Все без исключения клопы — и хищные, и растительноядные, — уже выходя из яйца, оснащены колюще-сосущим ротовым аппаратом. На снимках растительноядные клопы-щитники.

Усы домовых вредителей-дровосеков часто не уступают в размерах и массивности тем, которые мы видим у жука, показанного на снимках.

Крестовики искусно плетут паутину.

Ее липкие сети покрыты унизывающими нить наподобие бусинок капельками клея.

Среди родственников паука-сенокосца встречаются и такие, чье тело в 17–15 раз короче его ходильных ног.

Глаза сенокосцев расположены в особом выступе и образуют на спине нечто вроде смотровой башенки.

Ни один из относящихся к паукам-сканунам видов не строит ловчей сети, все охотятся, прыгая на добычу.

Здесь показаны два жука из четверти миллиона описанных видов. Жучки-долгоносики вооружены длинным хоботком — «клювом».

У этого тропического жука (он водится на Мадагаскаре) голова длиннее всего остального тела.

У некоторых бабочек-веерниц передние и задние крылья расщеплены, каждое на несколько перовидных лопастей.

Сравните пчелу, только что вылетевшую из улья,

с той, которая успела посетить цветок и уже вся осыпана пыльцевыми зернами. Профессор К. Фриш свыше 60 лет посвятил изучению ориентировки пчел в полетах, во время которых они, собирая для семьи корм, опыляют цветки.

И. Халифман …И еще десятью десять

О героях очерков К. Фриша и их ближайших сородичах

Гости, соседи или постояльцы?

Название сборника очерков Карла Фриша можно было бы перевести и так: «Десять маленьких квартирантов». Или точнее: «Десять маленьких созданий, живущих с нами в одном доме». Напомню, что Фриш рассказывает отнюдь не обо всех наших «соседях» по дому, а лишь о части тех, кто по природе своей тяготеет к человеческому жилью, прямо или косвенно связан с жизненными условиями, окружающими нас. Свиту человека образуют создания, далеко не всегда, как выясняется, званые, верноподданные, приятные, полезные для дома и его жильцов.

Правда, паука, например, с первого взгляда вроде бы и нет оснований включать в эту свиту. Ведь их такая масса в лесу, в степи, на воле, а человек сам по себе ничем питательным неспособен поддержать это восьминогое существо. Но комнатная муха, получая от человека и стол, и дом, по праву поставлена Фришем на первое место среди героев его рассказов. С очерка о мухе начинается книга. А уже вслед за мухой к жилью человека потянулся и паук. Стол его состоит главным образом из двукрылых, но кров предоставляется человеком.

Перечисляя животных, обойденных вниманием в очерках и упомянутых лишь в «Заключении», Фриш называет в числе других золотую рыбку и канарейку. Это странно! Здесь автору определенно изменяет точность его, как правило, не знающего промахов пера. Конечно, ни гибкая и юркая золотая рыбка, ни тритоны комнатных аквариумов, ни бронированные черепахи и зеленые лягушки, ни обтянутые тисненой кожей изящные ящерицы или землистые змеи домашних террариумов, ни канарейки и прочие комнатные певчие птицы, посвистывающие и чирикающие, ни попугай и всякие другие декоративные пернатые, блещущие в глубине обширных вольеров своим многоцветным одеянием, а также неутомимая рыжая белка в колесе или ежиха с ежатами — все они никак не наши спутники, даже не случайные, мимолетно наведавшиеся или засидевшиеся гости, а пленники, невольники, заключенные. Они вполне подобны тем, которых мы видим сквозь массивные чугунные прутья или тонкую стальную сетку ограды в зоологических садах и музеях живой природы.

Тем, кто еще не видит, в чем тут разница, можно посоветовать отложить на какое-то время заботу и попечение о диковинных приемышах. Позже или раньше, а иногда тотчас же, все эти звери, птицы, тварюшки погибнут, если не расползутся, разбегутся, разлетятся, чтобы самим устроить свою жизнь. Может даже случиться, что, смолоду избалованные вниманием и уходом человека, они не смогут жить на воле и до срока погибнут, однако сами, «по доброй воле» под кров человека, как правило, не возвратятся. А вот героям очерков Фриша — всяким нахлебникам, паразитам и непрошеным гостям — только и требуется, чтобы их предоставили себе.

Тут-то они себя и покажут.

Именно по этой линии и проходит отличие, граница, рубеж.

Если строго следовать принципу, положенному Фришем в основу отбора героев, о которых он так интересно рассказал, то к числу сожителей человека с гораздо большим правом, чем канарейку, следовало бы причислить воробья или городскую ласточку. Не имеет значения, что эти птицы селятся вне наших квартир. Важнее, что они сами устраиваются сплошь и рядом под одним кровом с нами.

Гости ласточкиного гнезда

Недавно соотечественник Фриша доктор Курт Гунтер опубликовал отчеты о своих многолетних переписях членистоногого населения гнезд городских ласточек. Собранные им данные заслуживают того, чтобы их хотя бы вкратце пересказать.

Что обнаружил доктор Гунтер?

Фриш пишет о клещах, и Гунтер зарегистрировал у ласточек мелких, неустановленного вида желтых клещей, питающихся чешуйками кожи. Но вот наступает осенняя пора, когда ласточки улетают из северных стран на юг. Многие делают последний привал на морском побережье и набираются сил: ведь им предстоит перелететь море. Те стаи, что собираются в Провансе, на юге Франции, пересекают по своей воздушной трассе Средиземное море. Здесь собираются птицы разных видов, совершающих совместно свой трудный и опасный рейс за море. Согласно некоторым данным, когда во время перелетов мелкие птицы выбьются из сил, они пристраиваются на спину летящих с ними крупных и более сильных птиц.

Так ли, иначе ли многие ласточки добираются наконец до берегов Африки.

Что ожидает их здесь?

На первом всеафриканском совещании ученых-натуралистов доктор А. де Бон из Леопольдвильского университета (Конго) прочитал доклад, в котором доказывал, что именно в те месяцы, когда в Европе держатся холода, самым многочисленным видом птиц в Конго становятся ласточки.

Конго — страна, которую энтомологи назвали «термитным полюсом мира». Здесь шагу невозможно ступить, чтоб не наткнуться на термитное гнездо; достаточно ткнуть лопату в землю, и открывается ход в термитник. Этих насекомых тут всюду пропасть.

А для измученных перелетом ласточек термиты — первосортная пища, особенно когда наступает время роения и массы крылатых термитов вылетают из гнезд: крылатые формы очень питательны.

По поводу сообщения де Бона высказалось несколько человек. Один энтомолог заметил, что ему доводилось видеть летающих над землей во время роения крылатых термитов вида псевдоакантотермес, между прочим, того самого вида, который на африканских базарах продается жареным и считается не менее съедобным, чем подсолнечные семечки, которые многие с аппетитом лузгают. Однако ни один вид птиц этих крылатых никогда не тревожил.

Лет крылатых термитов.

— Вполне правдоподобно, — подтвердил де Бон. — Есть немало и других доказательств того, что вкус у птиц и у людей неодинаков, и то, что может казаться для людей лакомством, птиц не привлекает.

Другой энтомолог сообщил, что он не раз наблюдал в саванне Берега Слоновой Кости роившихся термитов аллогнатотермес. Тьма-тьмущая крылатых этого вида спокойно и никем не тревожимая летала над вершинами деревьев, а роившихся в ту же пору амитермес и кубитермес птицы без устали склевывали на лету, набивая себе зобы жирными тельцами крылатых. Крылья они сбрасывали, словно шелуху.

Таким-то образом ласточки и нагуливают жир, набираются сил для обратного полета домой.

А что же в это время происходит дома?

В щелях опустевшего гнезда, дожидаясь весны, спят, замерли молодые клещи. Их разбудят солнечное тепло и прилет ласточек с далекого юга.

Как птицы выбирают оказавшийся им по вкусу вид термитов, так избирают себе кормильцев и виды клещей. Среди них в гнезде ласточек Гунтер зарегистрировал и кровососущих клещей дерманисус.

Фриш, рассказывая о насекомых, докучающих человеку, упоминает блоху, а Гунтер говорит о блохе цератофиллус, кормящейся только на городской ласточке.

Гнездовая моль. Ее личинки питаются перьями птиц.

Фриш пишет о клопах, вшах и мухах, точно так же и Гунтер сообщает о кишащих в гнездовой подстилке клопах, о вшах, о мухе, чьи личинки растут, впиваясь в самых молодых неоперившихся птенцов, тогда как подрастающие и уже покрывающиеся пухом становятся мушиной личинке не по зубам.

Фриш пишет о моли, и Гунтер отмечает в числе обитателей ласточкиного гнезда белую личинку моли, которая кормится опавшими перьями.

Вкусы разных насекомых неодинаковы. Потому то в птичьем гнезде обитают не те виды, что в жилье человека, а только их сородичи.

Некоторые дополнения к списку К. Фриша

В русской научной литературе существует сочинение — и опубликовано оно уже свыше 60 лет назад, — посвященное той же теме, о которой повествуют очерки Фриша. Но русское сочинение написано предельно сухо, а кроме того, опубликовано в малоизвестном издании. О нем если и помнят, то лишь немногие специалисты и любители старой научной литературы. В самом деле, кто заглядывает теперь в «Труды русского энтомологического общества» за 1907 год? А ведь как раз здесь и была напечатана работа — плод многолетних трудов М. В. Новорусского, оформленная как «Список насекомых, собранных в Шлиссельбургской крепости в 1901–1904 годах».

Много есть и в нашей стране, и в других государствах богатейших и диковинных, редкостных и замечательных коллекций насекомых, но эта, без сомнения, остается самой необычайной. Очень уж чрезвычайны обстоятельства, при которых она возникла. Конечно, эта коллекция далеко не так ослепительна, как добытая когда-то в тропиках Уоллесом, и не укомплектована, как Сериньянская, собранная Жаном-Анри Фабром в Провансе, о котором сам Фабр писал: «Эта страна — рай для насекомых!»

В списке насекомых, собранных в Шлиссельбурге, нет упоминаний ни о каких экзотах, а место сбора не представляло ни в какой степени рай для насекомых, зато было адом для людей.

Легко себе представить, что упоминаемые Новорусским в «Списке» его гости и соседи по Шлиссельбургу казались ему иной раз ничуть не непрошеными, а, наоборот, доставляли истинную радость.

Здесь мы на время отклонимся от темы своего рассказа и обратимся к истории, о географической же стороне дела говорить почти нечего, разве только напомнить: Шлиссельбургская крепость находилась на острове в Ладожском озере, недалеко от места истока Невы. Каких уж тут ждать энтомологических находок и экзотов! Да, но вот об истории Шлиссельбурга так коротко не расскажешь.

В 1917 году крепость, которую вся мыслящая Россия считала царской Бастилией, была по приговору рабочих местных заводов сожжена и сровнена с землей, чтобы и следа не осталось.

Не удивительно, что о сочинении Новорусского теперь мало кто помнит, а многие, возможно, не слышали и о самом месте, где составлялся «Список».

…Темной летней ночью 1884 года к безлюдной пристани островка причалили баржи, и жандармы при свете фонарей стали поднимать из глубоких трюмов крепко сколоченные дощатые ящики, только что не гробы, стоявшие стоймя. Под усиленным конвоем доставляли их в крепость, над воротами которой значилось одно только слово «Государева».

Здесь сбивали крышку с ящика и из него выводили закованного по рукам и ногам узника.

Звеня кандалами, вступали они один за другим в крепость. То были заключенные, переведенные сюда из ужасного Алексеевского равелина, из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости.

Следя за тем, чтоб по дороге никто ни с кем не мог встретиться, чтоб никто никого не мог увидеть, жандармы с саблями наголо уводили своих пленников по коридору и останавливались перед камерой, отведенной для заключенного.

Скрежеща, опускался засов, и арестант, оставшись один, осматривал свою келью.

В каменном мешке с густо зарешеченным окном, за которым тускнели маленькие квадраты матовых стекол, можно было сделать четыре шага в длину и пять в ширину. Вдоль правой стены — откидная койка. Днем на нее никому не дозволено было ложиться. С противоположной стороны к стене прикованы две железные плиты: одна — повыше и побольше — служила столом, вторая — пониже и поменьше — была стулом. Под самым потолком камеры висела керосиновая лампа. Ее с наступлением темноты зажигал смотритель, чтоб легче было следить за заключенным.

Долгие месяцы прошли, пока узники, тайком от тюремщиков перестукиваясь, узнали друг друга и выяснили, что они находятся в Шлиссельбургской крепости. В той самой крепости, что построена была еще в XIV веке и где в давным-давно минувшие времена на плацу преданы были казни четвертованием Долгорукие. Это была та самая крепость, в которой когда-то, заживо замурованный, одетый камнем, много лет провел раскольник Круглов. Его схватили в тайных скитах на берегу Ладоги и привезли в Шлиссельбург… Это была та самая крепость, в которую заточены были девять участников заговора декабристов, в том числе братья Бестужевы, Кюхельбекер, Пущин, Поджио…

В крепости преданы были казни брат В. И. Ленина — Александр Ильич Ульянов, Генералов, Шевырев, курсистка Зинаида Коноплянникова.

За двадцать лет с 1884 по 1904 год через камеры крепости прошли 68 мучеников революции. Из них одни были повешены, другие расстреляны, 20 умерли от чахотки, цинги или сошли с ума, 4 покончили с собой.

Когда грянул 1905 год в одиночках Шлиссельбурга оставалось в живых 14 человек.

Одним из этих четырнадцати и был М. В. Новорусский.

Так непреодолимо было его горячее стремление изучать живой мир природы, и так тверда была уверенность в победе народа, что даже в этих, в буквальном смысле слова каторжных условиях Новорусский внимательно изучал собираемых им насекомых и составлял их «Список». Только список. Самих насекомых тюремная администрация отсылала в Зоологический музей, где определения Новорусского проверял и уточнял виднейший петербургский специалист Г. Г. Якобсон.

Если теперь заглянуть в «Список» Новорусского и сличить его с перечнем насекомых, упомянутых в очерках Фриша, можно увидеть, сколько разных созданий живет в одном доме с человеком, даже когда этот дом — каторжная крепость.

Вот, например, Фриш ничего не сказал об упоминаемых Новорусским многоножках и уховертках, представляющих в современном мире членистоногих живые памятники — реликты древнейших форм. Фриш не упомянул и о сверчке, который по-научному даже именуется гриллус доместикус, что значит «домашний», а в поговорках и песнях зовется, подобно таракану, запечным. «Все сверчки по своим запечьям сидят», «Сверчки напред хозяйки перебираются в новый дом», «Знай сверчок свой шесток» — свидетельствуют пословицы. «И православных изб жилец, известный на Руси певец, сверчок стрекочет одиноко под печью», — писал поэт И. Никитин. «Сверчок на печи» увековечен в литературе как символ домашнего уюта и мирной жизни. Но этот сверчок ведет себя мирно, только когда он один. Этим и воспользовались любители, приспособив сверчка для забавы, весьма распространенной в некоторых странах: бои сверчков — излюбленное зрелище, вызывающее не меньше страстей и волнений, чем петушиные бои.

Ничего не сказал Фриш об упоминаемых Новорусским сеноедах, питающихся плесневыми грибами. Многие из них часто встречаются в жилье, в бумагах, коврах. Среди этих насекомых есть виды, именуемые в общежитии «книжными вшами», хотя они не вши и не обязательно книжные.

А пухоеды?

Разумеется, пуховых подушек в крепости не было, а пухоеды все же были.

У Фриша только одним-единственным словом в «Заключении» упомянуты жуки-притворяшки. Между тем существует столько видов этих жесткокрылых, разными путями проникающих в жилье людей, что для рассказа обо всех не хватило бы книги, значительно более объемистой, чем весь томик Фриша.

Прежде всего в ней следовало бы упомянуть о заслужившем мрачную известность жуке анобиум из рода точильщиков. Как утверждают суеверия и лжепредания прошлого, этот жук обладает даром ясновидения. Не зря он носит название «часы смерти», «смертельные часы». Тиканье анобиум считалось предвещающим неотвратимую гибель человека, услышавшего свой «похоронный звон».

В протоколах заседаний Королевского общества (Английская Академия наук) сохранился отчет об изучении этого жука и его повадок. Доклад о «часах смерти» был сделан натуралистом и философом из Эссекса В. Дергэмом.

«Я теперь, — сообщал Дергэм, — столь наловчился в наблюдениях, что могу почти всякий раз по своему желанию и найти насекомое, и вызвать его постукивание. Мне достаточно поместить несколько жуков в бумажку и легкими ударами о нее подражать им, причем они охотно мне отвечают».

Анобиум доместикум, то есть «домашний», встречается почти повсеместно. Он может тикать в деревянных частях строения, в мебели. С ним связано немало мрачных и веселых анекдотов.

Но разве не так же богаты происшествиями истории, вызванные двоюродным братом «часов смерти» — жучком анобиум паницеум, то есть «хлебным»? Взрослый жучок, свертываясь, совершенно похож на округлое твердое семечко, на нем ни щели, ни неровности. Заметить его не просто. А вот личинки этого жучка часто упоминаются в повестях, где рассказывается о том, как в прошлом из-за «червивых сухарей» вспыхивали бунты на кораблях.

Десятки видов жучков пожирают муку, крупы, крахмалы. Нам с женой довелось однажды обнаружить целый выводок крошечных шестиногих в сплошных хитиновых мундирах. Они гнездились в мягкой картонной упаковке расфасованных автоматами пакетов с поваренной солью. Чем могли здесь питаться жуки? Картоном? Хлористым натрием? Или типографской краской? Нет, для анобиума все это продукты несъедобные. Жуки выросли на сухих остатках приготовленного из муки клейстера, которым автоматы заклеивали пакеты с солью.

Не меньше, чем видов анобиум, известно родственных им дерместид — кожеедов. Этих тоже можно отнести к числу непрошеных гостей наших жилищ. Именно они повреждают текстильные изделия, причем нередко сильнее и заметней, чем моль, и не только в жилых помещениях и книгохранилищах, но и в музеях, хранилищах антикварных изделий.

На пару с кожеедами портят текстиль и перепончатокрылые сирициды — рогохвосты. Как и анобиум доместикум, они вредят обычно древесине. Вредители древесины — это чуть ли не целый мир со своими грибками, простейшими, червями. Но мы будем говорить об одних лишь насекомых — о златках, усачах, чьи личинки, скрытые в древесине, питаются содержимым ее клеток, а также углеводами клеточных оболочек. Попадая в дома, построенные из сырых балок, досок, бревен, эти жуки иной раз заканчивают развитие спустя много лет после того, как в древесину были отложены яйца. В опытах с древесиной пихты личинки развивались иногда пятнадцать-шестнадцать лет вместо положенных природой двух-трех. Недавно канадский энтомолог из Ванкувера Г. Спенсер известил своих коллег о неслыханном событии, происшедшем в одном из домов в Британской Колумбии. Здесь жук вида бупрестис аурулента (златка) вывелся из деревянной балки в постройке, законченной 63 года назад! В доме жили уже правнуки его строителей, когда личинка превратилась в совершенного жука. По крайней мере, три десятка поколений бупрестис сменилось в лесах после того, как в древесину были отложены яйца, из которых наконец вывелся жук, побивший все мировые рекорды долголетия насекомых.

Вот какой запас жизненных сил, оказывается, несет в себе зародыш живого! И открывается это богатство совсем не при изобилии и излишестве, а, наоборот, в самых крайних для существования условиях, при воспитании спартанском и даже еще более суровом.

Странно, но есть над чем поразмыслить натуралисту!

Древесиной жилых домов, так же как деревянной мебелью и утварью, иногда даже деревянными безделушками могут питаться и древогрызы, и слоники-трухлячки, точильщик мебельный и другой, именуемый западным, хотя он водится главным образом на юге. Надо еще сказать о точильщиках гребнеусом — пестром, крымском, домовом.

Кормиться деревом способны, кроме того, и термиты, которые водятся не только в далекой Африке или Индии, Австралии…

Дереву сооружений и домашней утвари вредят еще короеды-древесинники, известные, между прочим, тем, что они живут в симбиозе с грибом, носящим пышное название «амброзия». Так в мифах Древней Греции называлась пища богов. Еще чаще повреждается дерево усачами, которых именуют и дровосеками.

А ведь есть еще и сверлильщики — родичи описанного Карлом Линнеем сверлильщика корабельного, а также жуки-долгоносики: слоники, гусеницы бабочки древесницы въедливой (одно название чего стоит!), и сколько еще других насекомых, которые зарятся на древесину и портят ее.

Специалист по лесной энтомологии профессор А. И. Воронцов в предисловии к своей книжке «Скрытые враги нашего дома» рассказывает: «Пожилой токарь из Казани жалуется, что „шашель источил все подоконники“. Дом мастера машиностроительного завода в городе Горьком „одолевает усач“. Гражданин из г. Фрунзе спрашивает: „Что сделать для борьбы со страшным врагом дерева — древоточцем?“ У актрисы мебель съедают какие-то „противные червячки с ножками“, медсестра из Ивановской области просит „уничтожить жучка в пианино“.»

А теперь приведем названия статей, напечатанных В. Я. Парфентьевым в журнале «Энтомологическое обозрение», который выходит вместо известного журнала «Труды Русского энтомологического общества»:

«Мебельный точильщик и возможности борьбы с ним при помощи низких температур». «Домовый точильщик». «Новые данные о крымском домовом точильщике». «Жуки-точильщики рода олигомерус в Крыму». «Долгоносики — вредители древесины жилых домов».

Сверху вниз показаны: сверчок обыкновенный, сеноед, жучок-точильщик анобиум, кожеед, притворяшка-вор, уховертка, домовый усач, мокрица, лжескорпион, многоножка-мухоловка. На рисунке все изображены примерно одинаковыми по размеру, тогда как на самом деле одни показаны с гораздо большим увеличением, чем другие.

Можно ли после этого сомневаться в том, что все упомянутые насекомые вполне заслужили право именоваться нашими непрошеными гостями?

Впрочем, Фриш и сам не скрывал, что в его книге «не хватает рассказа о многих других обитателях человеческого жилья». Сделав такое признание, автор добавил: «На этот счет пожеланий может быть сделано бесконечно много».

Пора, следовательно, и нам подвести черту под начатым списком насекомых, чьими портретами с полным правом можно было бы дополнить галерею, представленную в очерках Фриша. Но, оборвав перечисление не названных в книге непрошеных гостей, попробуем перебрать в памяти те восьминогие и шестиногие создания, о которых Фриш пишет, и посмотрим, нельзя ли чем-нибудь дополнить информацию, касающуюся каждого из них.

Еще о клещах иксодовых и прочих

Я не случайно написал сначала о восьми-, а затем о шестиногих. Раз уж разговор начат по поводу заключительной страницы в связи с концом книги Фриша, то и беседы об отдельных героях его очерков начнем с последнего, возвращаясь постепенно к первому.

История, о которой сейчас предстоит рассказать, произошла примерно лет сорок назад. В одном небольшом восточносибирском городке тяжело заболела девочка, и врачи с удивлением находили у нее признаки опасного недуга, который в тех местах никак не мог считаться редким, но поражал только тех, кто недавно работал в тайге или хотя бы гулял по лесу. А заболевшая девочка ни разу не ходила в тайгу. Потому-то врачи и ломали голову над этим необъяснимым случаем.

Загадка, однако, прояснилась, когда стало известно, что в лес ходили подруги девочки и — больше того! — принесли ей из леса зеленых веточек…

Правда, как гласит старая мудрость, «после того» не всегда значит «вследствие этого». Но тут зеленые веточки, словно путеводные вехи, помогли ученым выбраться из, казалось бы, безвыходного лабиринта головоломок, связанных с энцефалитом (так называется болезнь, которая из года в год вспыхивала по городам и селам всей таежной Сибири и которой заболела девочка).

Значит, человек может и шагу не сделать в лесу, а тайные посланцы леса незваными, перешагнув порог дома, принесут с собой беду?

В 1937 году советский ученый Л. А. Зильбер обнаружил возбудителя энцефалита в крови бурундука, полевки, ежа, крота, рябчика, дрозда.

Это был ряд следующих вех, расставленных участниками облавы на возбудителя болезни. Наконец, бригада ученых (ее возглавлял один из опытнейших советских зоологов — академик Е. Н. Павловский) заключила, что болезнь передается через слюнные железы клеща из числа иксодовых. Принимаясь сосать кровь жертвы, клещ вводит в тело зверя или птицы вместе со своей слюной вирус болезни. Вирус сохраняется все время, пока продолжается развитие клеща, а оно может длиться и четыре, и пять лет, и больше.

Начались энергичные поиски средств борьбы против клещевого энцефалита. Поиски трудные. Погибли, заразившись, участники исследований — И. В. Коган, Б. И. Померанцев, Н. Я. Уткин. Но А. А. Смородинцеву все же удалось прорваться через все препятствия и опасности: он создал вакцину, которая, обезвредив смертоносный вирус, распространявшийся иксодовым клещом, позволила приступить к систематической ликвидации очагов заболевания, еще недавно считавшегося неизлечимым.

Мы рассказали только об одном клеще и одном клещевом заболевании, а как выяснилось, сходные заболевания могут вызывать еще по крайней мере четыре других вида. Кроме того, множество разных клещей переносят возбудителей других болезней. Клещи аргасовые участвуют в распространении возвратного тифа, гамазоидные передают осповидный риккетсиоз, клещи повинны в возникновении различных лихорадок, известных врачам под названием омской, среднеазиатской, крымской, североазиатской, скалистых гор, марсельской, японской речной, цуцугамуши (есть и такая!).

Клещ аргас — переносчик возбудителя клещевого возвратного тифа.

Итак, мы начали с клещей и можем напомнить, что они во взрослом состоянии, как правило, восьминоги, но в фазе личинки имеют только три пары ног. Впрочем, встречаются и взрослые, у которых задние пары ног отсутствуют. Чтобы далеко не ходить за примерами, упомянем одно из последних сообщений латышского акаролога — так называются специалисты по клещам — А. А. Упейса. Обследовав в парках (не в лесах!) Латвии всего около трех десятков видов растений, он нашел на них десятки таких клещей, серьезно повреждающих плодовые и ягодные породы.

Словно из страшной ребячьей сказки заимствовано название болезни бобового растения люцерны — «ведьмина метла».

Болезнь вызывается повреждениями, которые наносит люцерновый клещ. Другой клещик образует «ведьмины метлы» на березе.

Когда речь идет даже о микроскопических созданиях, которые удается рассмотреть только на предметном столике микроскопа с достаточно сильным увеличением, не количество ножек труднее всего поддается изучению. О множестве даже уже открытых видов клещей мы еще очень многого не знаем.

Во «Введении в акарологию» — это один из наиболее полных и новых трудов о клещах — авторы ее Э. В. Бекер и Г. В. Уартон сокрушенно признают:

«Акарология находится пока в таком же положении, как энтомология 50–100 лет тому назад…»

Так ли это?

Если вспомнить, сколько полнейших сводок о насекомых существовало на разных языках в начале нынешнего века, можно убедиться, что мир клещей изучен пока несравненно хуже, чем насекомые 50–100 лет назад. Бекер и Уартон были бы, пожалуй, ближе к истине, признав что акарология находится сейчас примерно в таком положении, как энтомология 150–200 лет назад!

В самом деле, многие и многие клещи — обитатели почвы, пресных и соленых вод, горячих источников, растительности, шерсти животных и перьев птиц, — клещи, проникающие на разных этапах развития во внутренние органы зверей, птиц, насекомых, на продукты: мясо, хлеб, сухие фрукты (пока описано примерно 10 000 видов), — все еще ждут и своих первооткрывателей, и своих переисследователей, умеющих соединить наблюдение с опытом. Здесь потребуется терпение и выдержка, настойчивость и упорство, а главное, представляющее высшую доблесть истинных ученых умение неустанно проверять и перепроверять свои собственные догадки, предварительные выводы, заключения. Здесь найдут возможность проявить свои таланты трудолюбия и мужества тысячи натуралистов, агрономы разных профилей, специалисты по защите растений и ветеринары, врачи и микробиологи… Их совместная работа поможет не только точнее описать, но и, это здесь самое главное, выследить путь развития, лишь в некоторых случаях, как говорят исследователи, «однохозяйный». Ведь для окончания роста и созревания многим клещам приходится менять своих носителей даже не дважды, а трижды.

Чудеса в паутинном колесе

Расстанемся на этом с клещами, в которых ученые видят лишь один из отрядов подкласса сидячебрюхих класса паукообразных.

Другие сидячебрюхие обитают под корой деревьев, в лесной подстилке, во мху, но встречаются также и в жилище человека, например крошки лжескорпионы, которые, по крайней мере, вдвое богаче формами и втрое крупнее по размерам, чем тонконогие и долговязые опильоны-сенокосцы, не говоря о других.

Дальше речь пойдет об одном-единственном отряде настоящих пауков, подлинно пауков.

В этом отряде видов больше, чем в шести остальных, вместе взятых. Сами по себе настоящие пауки представляют среди всех паукообразных нечто вроде Млечного Пути, в котором глаз специалиста-арапеолога лишь после многолетней тренировкиразличает как бы отдельные созвездия: птицеядов, тенетников, кругопрядов, пауков-волков, пауков-крабов, пауков-скакунов.

Человек даже с пылким воображением не в силах себе представить всего разнообразия видов, относящихся к этому отряду. Чтобы получить представление о формах их тела и пестроте окраски, надо хотя бы раз посмотреть самому несколько хороших альбомов, а еще вернее — коллекций.

Однако из всего этого фейерверка разнообразнейших пауков нас сейчас занимают не самые любопытные и редкие. Приходится поэтому пройти мимо таких ни на кого больше не похожих, капризных и требовательных к условиям видов, какие встречаются, например, только на живой ели, или только на сосновых стволах, или на одних лишь хвойных породах, или на одном дубе… Мы не остановимся и на почти фантастическом поведении аргиронета акватика — паука, который всю жизнь проводит, даже зимует, под водой, а летом, лишь изредка выныривая, заправляется запасом воздуха, которым окутывается с головы до кончиков ног, чтобы на себе унести его под воду. Он обитает в каком-то подобии воздушного колокола, этакого естественного батискафа; время от времени паук покидает его, уплывая на охоту. Оставим в стороне также земноводные формы пауков, обитающих вдоль рек, вокруг озер, прудов, болот, легко бегающих по воде и на редкость ловко передвигающихся и под водой, где они могут оставаться по 40–45 минут, как если бы все восемь ног у них были снабжены ластами, а каждое дыхальце прикрыто кислородной маской.

Водяной паук-серебрянка у входа в свое воздушное убежище под водой.

Отметим только, что среди земноводных существует две группы: одна — земнопресноводная, другая вроде бы земноморская. Виды этой второй группы живут по берегам морей и в местах, которые затопляются приливами. Среди них есть и такие, что на время приливов уходят в подводные убежища.

Конечно, хотелось бы рассказать поподробнее о пауках Арктики или высокогорных, что живут по соседству с глетчерами, на границе вечных снегов; или о паучьей фауне избыточно влажных тропических лесов и раскаленных пустынь, вечно сырых мхов и сухих степей; или о плоскотелых, ютящихся под корой деревьев и в трещинах скал; или о видах, не сооружающих себе гнезд, но заселяющих брошенные норки грызунов или насекомых в почве; или о баловнях судьбы, которые не знают никаких других мест обитания, кроме очаровательных цветочных венчиков, где они роскошествуют посреди атласных лепестков, золота пыльцы на тычиночных нитях, в душной душистой атмосфере цветковых ароматов; окутанные ими, замаскированные и закамуфлированные окраской тела — жемчужно-белые, желтые, светло-розовые, розово-красные, зеленоватые и даже способные, применительно к обстоятельствам, менять свой цвет, они подстерегают здесь добычу или дожидаются пары, с которой продлят род. А сколько есть еще любопытнейших форм, чьи строение тела и расцветка подражают разным, хорошо защищенным насекомым: божьим коровкам, осам, муравьям, в том числе знаменитым зелено-красным муравьям экофилла смарагдина, сшивающим с помощью личинок — личинки выделяют шелковую нить — гнезда из листьев дерева…

Нет, из всех чудес паучьего мира мы выделим здесь только пауков — обитателей пещер и гротов. Соответственно своим вкусам они предпочитают затемненные или укрытые места с более или менее постоянной температурой. Тут и случайные обитатели наружной части домов, кто приспосабливает себе под кров углубления стен, кто прячется под карнизами, балконами, стрехами, а также ликозовидные, которые часто обитают в темных углах жилых домов, подвалах, погребах и, наконец, разные виды пауков-кругопрядов.

Теперь воспользуемся данными «Каталога русских пауков», составленного виднейшим нашим аранеологом Д. Е. Харитоновым и, проверяя себя по сочинениям старых и современных специалистов по паукам В. А. Фаусека, С. А. Спасского, П. И. Мариковского, попробуем установить, в какой степени родства находятся виды, чаще всего встречаемые в жилищах людей.

И тут выясняется, что пауки, которых мы знаем как непрошеных гостей, именно в наших домах находят все, что им необходимо: укрытое и теплое убежище с постоянной температурой. При этом пауки, где бы они не были, широко используют свободу маневра.

Что это значит?

Приведем в качестве пояснения любопытную справку английского ученого А. Кестлера, который в своем вышедшем в 1965 году сочинении, на примере поведения паука, поясняет такие новые научные понятия, как матрица, код, стратегия.

«Обыкновенный паук, — пишет А. Кестлер, — развешивая паутину на дереве, выбирает в зависимости от положения земли три, четыре, а иногда до двенадцати мест креплений, но при всем том радиальные нити всегда будут пересекать широтные под равными углами в соответствии с фиксированным кодом правил, который встроен в нервную систему паука. Центр паутины всегда будет совпадать с центром ее тяжести. Матрица — навык сооружения паутины — гибка, она допускает приспособления к условиям среды, но при этом должны соблюдаться правила кода, которые ставят предел ее гибкости. Выбор пауком мест крепления паутины — задача стратегии, которая зависит от условий среды, но форма паутины всегда будет многоугольником, который определен кодом. Навыки проявляются всегда под двойным контролем: их контролируют, во-первых, фиксированные правила кода, которые могут быть врожденными или приобретенными в процессе обучения, и во-вторых, их контролирует гибкая стратегия, обусловленная обстановкой, окружением, положением строителя относительно земли…»

Эти выводы подготовлены и обоснованы итогами большого числа кропотливых наблюдений и тщательных исследований, дающих повод говорить не только о памяти пауков, но и об их сметке.

Известный русский зоолог, основатель зоопсихологии В. А. Вагнер (в его трудах большое место уделено пауку) рассказывает о гибкости поведения этого животного, о том, как паук движется по заданному от рождения пути, обходя непривычные препятствия и помехи.

Если закончившего рост и развитие молодого крестовика, о строительной стратегии которого как раз и рассказывает Фриш, перенести на отвесно висящую квадратную проволочную рамку, то паук тотчас принимается за дело и управляется с ним минут за двадцать, после чего, как правило, занимает позицию в центре паутины головой вниз. Процесс плетения паутины хорошо изучен старым польским зоопсихологом профессором Яном Дембовским. Он нашел, что всю цепь действий паука можно считать строго связанной, «сквозной», как он писал.

Молодая литовская исследовательница Е. Петрусевич провела интересные опыты. Запасшись молодыми самками паука-крестовика и соответствующим комплектом проволочных рам, исследовательница через каждые две минуты сажала паучиху на новую раму. В результате уже через 20 минут в опыте Петрусевич оказалось десять рам с паутиной. Но если в раме № 10 паутина была едва начата, то в раме № 1 круговая сеть была почти полностью сплетена. Остальные восемь рам представляли восемь ступеней перехода между этими паутинными сетями.

В бутылку с песком втыкается отрезок проволоки. На втором конце она согнута так, что образует рамку. Бутылку устанавливают в ванночке с водой, чтобы взятый для опыта паук не мог сбежать. Этого самодельного устройства достаточно, чтобы иметь возможность наблюдать, как сооружают свою ловчую сеть пауки-кругопряды.

Это было только подготовкой. Опыт начался, когда Петрусевич принялась пересаживать пауков с одной рамы на другую. Сняв паука с сети в раме № 1, где только что была натянута последняя нить и закончена вся работа, Петрусевич поместила на эту почти готовую сеть паука из рамы № 10, где он едва успел приступить к строительству. В то же время на раму № 10 с первыми нитями будущей паутины экспериментатор перенесла паука с рамы № 1, то есть паука, имевшего заслуженное право на отдых; ведь он только что успешно завершил плетение своей сети.

И что же?

Паук в раме № 10 принялся за работу, будто и не заканчивал ее. Он продолжил плетение сети с того места, на каком этот процесс был здесь прерван, и через какое-то время довел работу самым добросовестным образом до благополучного конца. А паук на раме № 10, нежданно-негаданно получив вполне готовую паутину, для сооружения которой он ни одним гребешком на ножке, ни одной паутинной бородавкой на конце брюшка не шевельнул, как должное принял дар судьбы и, обследовав состояние паутинного колеса и не найдя в нем изъянов, сразу занял позицию в центре, повиснув головой вниз…

Е. Петрусевич заключила, что паук «как бы принимает сеть, построенную другим, в одних случаях, словно перепрыгивая через несколько ступенек, в других, повторяя уже однажды проделанную работу».

Описанные опыты бесспорно любопытны, но, если вдуматься, еще не говорят о степени находчивости крестовиков: ведь им и в естественных условиях, в природе, часто доводится чинить паутину. То ее разрушила непогода, то порвала птица, догонявшая насекомое, или уничтожил зверь, который случайно прыгнул на ветку и пригнул ее к земле, отчего радиусы колеса лопнули и все еще недавно такое строгое плетение повисло бесформенными клочьями. Способность ремонтировать и даже полностью восстанавливать паутину присуща паукам многих видов.

…Тут эстафету исследования принял снова польский ученый Р. Шлеп.

Он воспользовался приемом, который до него изобрел и применил, правда с другой целью, французский исследователь Этьен Рабо, отстригавший у паука, сидящего на паутине, одну или две ноги с одной стороны тела. Давая оперированному перевести дух после совершенного над ним насилия, Рабо прикасался к паутине концом звучащего камертона. Таким образом воспроизводились движения насекомого, запутавшегося в паутине.

Рабо был уверен, что если приложить ножку камертона в зоне паутины, расположенной на линии продольной оси тела, то паук не сможет двигаться прямо.

— Ведь сигналы, — рассуждал Рабо, — будут доходить до моего паука с одинаковой силой и справа, и слева, а укороченные конечности не смогут воспринимать эти раздражения так же точно, как нормальные. Паука обязательно поведет куда-нибудь в сторону от зовущей его точки…

Рассуждение было вполне логичным, но на деле паук как ни в чем не бывало направлялся из наблюдательной зоны прямо к дрожащему на паутине концу камертона. Ошибка Рабо заключалась в том, что он не предусмотрел одной возможности: укороченные конечности паука действительно воспринимают всякие раздражения не так, как нормальные, но не менее точно, а, наоборот, более чутко.

Раздражение, поступающее на культи ампутированных ножек, действовало сильнее, чем на сохранившиеся ножки!

Доктор Р. Шлеп использовал идею Рабо и, частично видоизменив операцию, повторил ее с тем, чтобы поставить перед пауками задачу, для решения которой у них не может быть никаких наследственных, от рождения данных или даже приобретенных в течение жизни талантов. Р. Шлеп стал работать с пауками без одной, двух или трех ног — он сам отстригал их в разных комбинациях — и, давая оперированному пауку возможность отдохнуть и освоиться с произведенной ампутацией, принимался наблюдать: как теперь поведет себя на проволочной рамке паук?

Ответ не заставлял себя долго ждать: семиногие, шестиногие, пятиногие крестовики приступали к строительству. Но действовали они по-разному.

У здорового восьминогого крестовика передние ноги в начале работы проверяют угол между соседними радиальными нитями, а завершая сооружение колеса, проверяют расстояние между соседними отрезками ловчей спирали. Лишенный же передней пары ног, паук проделывает оба измерения второй парой. Когда у паука нет первой ноги справа, он проверяет угол второй ногой с правой стороны тела. Если удалены первая и вторая ноги справа, то паук меняет положение тела, смещает его ось на 45 градусов и производит все измерения ногой левой стороны.

Паук-крестовик за прокладкой ловчей спирали в паутине.

В этих опытах наглядно проявились способности самоуправления, быстрота перестройки повадок, свойственные живому существу. Широта кода правил поведения, гибкость навыков, составляющих матрицу, отсутствие раз навсегда заданного шаблона в строительной стратегии особенно отчетливо обнаруживаются в действиях паука, когда он неожиданно подвешивает к сплетаемой сети мелкие камешки. Вес одного такого грузила может доходить до грамма, а подвешиваются они нередко на нитях длиной до трех метров!

В одном опыте пауку предоставили возможность воспользоваться в качестве груза бисеринками, и он все их пустил в дело и за неделю управился с ними, подтянув на высоту до метра десятки крупинок бисера, оттягивавшего к земле нижние концы паутинной сети.

И несмотря на то, что пауки так великолепно приспосабливаются к новым для них условиям, их — пауков — в домах несравненно меньше, чем насекомых. Но чему тут особенно удивляться? Видов пауков на Земле во много раз меньше, чем насекомых.

Сколько на земле насекомых?

Теперь, раз уж мы вернулись в сферу энтомологии, вспомним, что обозначает само слово «насекомое», откуда оно происходит.

«Я называю насекомыми (энтома), — писал автор одного из древнейших известных науке сочинений по естественной истории — Аристотель, — всех тех, кто имеет насечки на теле, на брюшной стороне или же и на брюшной, и на спинной…»

Каково же количество видов животных «с насечками на теле»? В начале нашего века считалось, что зарегистрированы и получили научное название 250 тысяч видов, но при этом оговаривалось: «Есть серьезные основания полагать, что названное число составляет, вероятно, всего одну лишь десятую часть всех видов, существующих в действительности. В. Рейли доводит эту цифру даже до десяти миллионов!» К середине века число зарегистрированных видов насекомых превысило 600 тысяч, но предположение о том, что их существует около 10 миллионов, повторяется во многих руководствах. В наши дни, когда мы приближаемся к последней четверти столетия, наиболее сведущие и заслуживающие доверия специалисты сходятся на том, что число зарегистрированных видов насекомых приближается к миллиону. Но по-прежнему раздаются старые утверждения: «Количество исследованных видов составляет лишь некоторую часть всех существующих насекомых».

Итак, миллион — астрономическая величина! — это только какая-то часть существующих…

Известно, что на протяжении последних десятилетий ученые ежегодно описывали около десяти тысяч новых видов. Однако открытия новых видов не только не стали более редкими, но, наоборот, учащаются. Десять непрошеных гостей, о которых рассказал Фриш, — только песчинка в горах, только капля в океане.

Так обстоит дело с числом видов. Но ученые не боятся теперь ставить и более сложные вопросы. Например, они пробуют определить количество всех насекомых, населяющих нашу планету.

Не станем повторять ход их рассуждений и перебирать одно за другим звенья длинной цепи сложных расчетов, обратимся сразу к итогу.

Для средней полосы Западной Европы на один квадратный сантиметр суши приходится 5–10 насекомых. В субтропиках и тропиках, как известно, насекомых во много раз больше! Но будем придерживаться показаний, установленных для средней полосы. В этом случае общая численность насекомых на Земле приближается к миллиарду миллиардов.

Попробуем теперь сопоставить полученную величину с данными о количестве людей на Земле. Как полагают, число их скоро составит четыре миллиарда. В таком случае на одного человека приходится в среднем 250 миллионов всевозможных насекомых.

Впрочем, мнения ученых насчет количества видов насекомых и их численности все-таки расходятся, зато, пожалуй, все согласны, что подробнее и полнее других шестиногих изучен вид медоносных пчел — апис меллифера. Теперь они распространены на всех меридианах, почти на всех широтах, их содержат уже и за Полярным кругом, а кроме того, и на разных высотах над уровнем моря — в глубоких долинах и на высокогорных альпийских лугах всех пяти континентов.

Не удивительно, что этому виду собирателей меда, производителей воска, опылителей цветов посвящено непревзойденное количество работ. Когда-то древнегреческий философ и натуралист Аристотель написал о пчелах несколько страниц, а недавно Французская Академия наук издала о них огромное, составленное большим коллективом ученых разных стран, сочинение в пять толстенных томов. И, конечно, здесь тоже сообщается не все, а только самое важное из того, что разведали ученые о медоносной пчеле. Пчелам посвящены тысячи книг, сотни тысяч статей; свыше ста издаваемых в разных странах пчеловодных журналов ежегодно продолжают публиковать все новые и новые сообщения, наблюдения, соображения об естественной истории этого вида.

Впору думать, что о пчелах давно уже выяснено все, что возможно было узнать. Однако если не полениться составить хронологию самых важных открытий, проливающих свет на жизнь и нравы обитателей улья, то обнаружится, что частота, с какой совершаются открытия в этой области, не только не сокращается, но, наоборот, с каждым десятилетием возрастает.

Огромная литература исстари существует также о почти вездесущих мухах и зловредных комарах, о гнусе, который так сильно докучает людям, о почти всепожирающей саранче, которая столько забот доставляет обитателям многих стран, о разных вредителях леса… Здесь тоже, чем больше и лучше изучено насекомое, тем с каждым годом быстрее нарастает число новых вопросов, требующих разрешения.

Наездник эфиальтес поражает своим длинным яйцекладом личинку жука-дровосека, скрытую под корой дерева.

Предмет исследования всегда неисчерпаем, как тот волшебный колодец, о котором писал Фриш.

Правда, люди изучали до сих пор главным образом заведомо полезных для них насекомых — пчелу, шелкопряда, лакового червеца, наездников-паразитов (врагов наших врагов, вроде тех, которые упоминаются в очерке Фриша о моли). Но вся эта группа даже вместе взятых видов пока еще крайне немногочисленна. Значительно больше известно насекомых-вредителей, которых люди поневоле тоже изучают. Кроме них, энтомологи держат в поле зрения большинство наиболее заметных, самых броских форм, вроде великолепно расцвеченных бабочек орнитоптера, или, к примеру, обращающих на себя внимание необычным контуром крыла махаонов, или самых массивных жуков, на которых хитиновые мундиры сверкают как вороненая сталь… А уж насекомые, не входящие ни в одну из трех перечисленных групп, нередко только описаны. Эти, по сути дела, лишь зарегистрированы, их изучение еще не начато.

Бабочки махаоны.

Однако и наиподробнейше изученные и впервые зарегистрированные, только-только получившие научное название, составляют всего незначительную часть существующего мира насекомых. Это как бы надводная часть айсберга, а главная его масса еще скрыта от нашего взора.

И кто возьмется предсказать, что таят в себе эти легионы совершенно неизвестных форм, о существовании которых мы пока не столько знаем, сколько все еще лишь догадываемся?

Все это я говорю для того, чтоб рассеять широко распространенное заблуждение. Принято думать, будто в старых, давно определившихся областях знания труднее найти что-нибудь новое. А в действительности? Поговорите со специалистами, и вы услышите, что самые молодые, только еще оформляющиеся области знания, например учения о биологической информации, о самоуправляющихся и самосовершенствующихся системах, бионика и т. п., все непрерывно питаются фактами, наблюдениями, теориями, которыми их обильно снабжает вместе с другими биологическими науками также и почтенная по возрасту энтомология.

Несколько слов о щетинохвостых

Мы только что рассказали, как из массы существующих на нашей планете насекомых отобрались виды, знание которых составило фундамент современной энтомологии. Действительно, в первую очередь изучены виды, от которых люди получают пользу, изучены виды, вредящие людям — разносчики болезней человека и животных, разнообразнейшие вредители растений в посевах и садах, домашних животных, продовольственных запасов на складах, древесины, или, наконец, такие вредители, у которых личинки живут в нефти, разлагая ее, или такие, у которых личинки буравят свинцовую оболочку кабеля, — не курьезные ли вкусы? Изучены самые крупные красавицы и уроды мира насекомых — гигантские бабочки и жуки, ярко расцвеченные мухи, богомолы-эмпузы…

Но вот сахарная чешуйница, о которой упоминает и Фриш.

Около 700 видов бескрылых — аптера, к числу которых относится и чешуйница, сгруппированы в четыре отряда: щетинохвостых, бессяжковых, ногохвостых и, наконец, двухвостых. Ни у кого из них нет полного превращения — метаморфоза, — и все поразительно похожи на личинок других, более сложных и совершенных групп насекомых. У этих других видов личинки, дозрев, окукливаются, а из куколки выходит, как правило, крылатая форма — имаго, вполне образованное, как говорили в прошлом, то есть закончившее развитие, насекомое. Бескрылые же будто застыли на личиночной ступени. Зато, даже став вполне взрослыми и закончив рост, они продолжают «менять рубашки» — претерпевают линьки, чего никогда не бывает с насекомыми более высокоразвитых видов, которые всю жизнь, до конца своих дней, проводят в том облачении, в каком появились на свет.

Современный немецкий исследователь сахарной чешуйницы Вальтер Фабер установил: личинка развивается в яйце сравнительно долго — от 30 до 40 дней, увеличиваясь в размерах и мало меняясь в строении; она растет около ста дней, а выросши окончательно, через каждые 30–40 дней линяет, причем не раз, не два, а 20–30 раз. Поэтому взрослая чешуйница может прожить — никогда этого не подумаешь, глядя на нее, — тысячу дней.

Еще об одном отличии аптера стоит сказать. У многих из них, кроме обычных для насекомого трех пар ножек, которые приводятся в движение скрытым в груди мышечным аппаратом, имеются еще и дополнительные «ложные ножки». На них опирается брюшко, и они облегчают передвижение всего тела.

Описывая виды, живущие на скалах и с поразительной легкостью бегающие по отвесным поверхностям (о таких «горцах» упоминает и Фриш), энтомологи отметили характерные красивые орнаменты из блестящих чешуек, покрывающих хрупкие тела этих насекомых. Однако, собирая бескрылых, сохранить орнамент невозможно — чешуйки, едва до них дотронутся, бесследно стираются, после чего энтомологу-систематику стократ труднее опознать трофей. Камподеа хрупкая называется один из видов, хотя все они чрезвычайно хрупки и, конечно, были бы подробнее изучены, не будь такими недотрогами. Ведь этих насекомых почти невозможно не повредить, даже если брать самой мягкой кисточкой из верблюжьего волоса. Видимо, надо придумать какой-то новый способ сбора и хранения, чтобы накопить достаточно особей из разных частей света и разных мест обитания. Тогда, может, обнаружатся среди бескрылых новые редкостные формы, вроде обладающих сложными глазами махилид — единственных пока среди аптера — или вроде япикс солифугус, которая, в отличие от своих сородичей, обитает в обществе уховерток и необъяснимым образом походит на них.

Кличку «бегущие от солнца» вполне можно присвоить многим щетинохвостым, но все они, однако, крайне чувствительны к холоду. Не случайно и сахарная чешуйница — лепизма сахарина — тяготеет к человеческому жилью. Не случайно также многие другие виды щетинохвостых проводят жизнь в муравейниках (о чем пишет и Фриш), в термитниках (о чем Фриш не упомянул). Но доктор Карл Реттенмейер с опытной станции Канзасского университета (США), работая в зоне Панамского канала, недавно обнаружил еще три вида щетинохвостых не в муравейниках, не в муравьиных гнездах, а в походных колоннах муравьев дорилин и эцитонов. Щетинохвостые кочевали с этими муравьями и во время смены стоянок и даже во время фуражировочных маршей.

Фотографические снимки, сделанные Реттенмейером в природе, привлекли внимание и мирмекологов — специалистов по муравьям, и специалистов по мирмекофилам, так именуют прошеных и непрошеных сожителей муравьев в их поселениях. И не удивительно: ведь до сих пор было неизвестно, что щетинохвостые приживалы могут также участвовать в муравьиных походах.

Однако, как ни плохо исследованы из-за хрупкости их строения сородичи чешуйницы, энтомологи занимались ими все же больше, чем прыгунами-ногохвостами. Почему? Известный английский знаток насекомых Давид Шарп заметил на этот счет: «Почему щетинохвостые привлекают столько внимания, а ногохвостые остаются в пренебрежении — так же непонятно, как необъяснимы и другие модные увлечения…»

Выходит, и в науке существуют модные увлечения, заразительные прихоти. Об этом не следует забывать.

Однако не капризы моды, а другие, более веские обстоятельства изменили отношение ученого мира к ногохвостым — коллембола. Не одних только мирмекологов и любителей, коллекционирующих мирмекофилов, но всех людей доброй воли поразили и встревожили во время войны в Корее слухи о «снеговых блохах», разбрасываемых с воздуха диверсантами. Многое в тех слухах неясно и сегодня, но не подлежит сомнению, что речь шла о коллембола. В отличие от щетинохвостых, они исключительно холодостойки (переносят температуру до 70 градусов ниже нуля) и не теряют жизнеспособности ни вблизи ледников в горах, ни на снежном насте в долинах, хотя среди ногохвосток есть также и исключительно теплолюбивые тропические виды.

Фриш описывает прыгательное устройство коллембола, их упругую, подогнутую под брюшко вилку. Добавим, что она подогнута только у живых ногохвосток, у мертвых же вытянута назад в виде расщепленного хвоста: прыгательную вилку удерживает под нижней стороной брюшка сильная зацепка. У живого насекомого зацепка постоянно напряжена и, едва механизм срабатывает, вилка, выпрямляясь, с силой отбрасывает насекомое вверх и назад, и оно совершает таким образом прыжок, похожий на полет.

Из числа сходных форм следует отметить крошечную ануриду маритиму. Во-первых, потому что она маритима, то есть морская, что, в общем, не совсем обычно для насекомого. Во-вторых, она способна подолгу находиться под водой. Это как бы еще один вариант водяного паука: подобно ему, анурида, погружаясь в воду, окутывается водонепроницаемой воздушной оболочкой.

Анурида маритима, погружаясь в воду, со всех сторон окутывается воздухом.

Поразительны эти сходные приспособления и устройства у животных, не связанных между собой родством. И сколько известно таких примеров! До чего похоже организована семья у многих видов перепончатокрылых муравьев и равнокрылых термитов; а разве не одинаково происхождение домиков, сооружаемых в кроне дерева, так называемой гамаковой бабочкой из разряда молевидных и термитников, возводимых под землей или на земле? Только домики не недвижимые, а переносные, как у личинок ручейников. Или, скажем, существующее сожительство с простейшими, которые снабжают витаминами своих хозяев-носителей, к примеру, у постельного клопа (симбиоз внешний, так сказать, «нательный») и у таракана (симбиоз внутренний: простейшие обитают в его пищеварительном тракте). В микробиологической лаборатории Лудвига Даниеля в США эти простейшие симбионты таракана, выделенные в чистую культуру, продолжали вырабатывать витамины, которыми можно было подкармливать насекомых-носителей.

Зачем таракану голова и действительно ли он бестолков?

Иностранец Таннер, живший при посольстве Польского государства в Москве около 400 лет назад, в своих воспоминаниях сообщает об обнаруженном им «в России ужасном животном по названию каракан, которое не тревожит хозяев, но живьем заедает гостей…».

Считается, что таракан занесен в Западную Европу из Азии, и приведенная выше цитата вроде бы подтверждает обоснованность этого давнего мнения. Но известно, что именно шведский натуралист Карл Линней присвоил таракану официальное название филодромия германика, теперь их называют блатта германика, то есть таракан немецкий, а вернее — рыжий. О чем-то говорит и тот факт, что самые древние ископаемые тараканы обнаружены в немецких краях.

В России таракан был очень распространен. А. Н. Шингарев в книге «Вымирающая деревня», описывая жизнь и быт крестьян двух селений — Новоживотинное и Моховатка — в бывшей Воронежской губернии, пришел к заключению, что постельный клоп (тот самый, что с XVI века распространился в Англии под названием «ночного кошмара») был в дореволюционной русской деревне «до известной степени аристократ», так как это насекомое требует «для себя больше комфорта», чем может получить в домах деревенских бедняков. Зато тараканы — рыжий и черный — встречались в обеих деревнях чуть не во всех строениях, «не гнушаясь даже самыми бедными…».

Фриш говорит о таракане вполне благожелательно, может быть, даже еще снисходительнее, чем Ж. А. Фабр, который ни об одном творении природы не отзывался пренебрежительно, а тем более плохо. По Фришу, тараканы «в сущности, довольно грациозны». Однако для сведения тех, кто знаком лишь с черным и рыжим тараканами, стоит добавить, что среди пяти с лишним тысяч видов тараканообразных открыты и щеголеватые и подлинно великолепные формы. Одни ярко расцвечены в оранжево-желтый с бархатисто-черными крыльями, несущими семь симметрично расположенных пятен, другие обладают длиннейшими черно-бело-красными усами, наподобие какого-то трехцветного праздничного флага.

Подавляющее большинство видов — в том числе и оба только что описанных — приурочено к южной зоне, к областям тропических и субтропических лесов, некоторые ютятся в гротах, пещерах (не отсюда ли и перебрались в человеческое жилье эти представители, в основном, лесного племени?).

Фриш добродушно подшучивает над относительно крупной головой таракана («впору подумать, что она вмещает мощный мозг мыслителя. Но за этим внушительным лбом решительно ничего особенного не скрывается»). Между тем «особенное» в данном случае как раз в том и заключается, что за мощным лбом насекомого действительно нет ничего особенного.

«Головной мозг таракана носит черты примитивного строения», — дает справку известный французский исследователь нервной организации насекомых А. Виаллан. Но наблюдения и эксперименты открывают в примитивном таракане черты подлинно незаурядной гибкости поведения, такой гибкости, которая у паука показалась нам похожей на проявление находчивости и сметки. Конечно, вполне допустимо, что вместилищем и носителем тараканьих талантов служит вовсе не голова. Насекомым сплошь и рядом нисколько не обязательно сохранять «на плечах» голову, чтобы жить.

Тараканы разных видов. Все они, кроме тропического таракана гигантского, изображены без передних крыльев, усиков и ножек, чтоб лучше можно было рассмотреть форму тела.

У них достаточно развиты грудные и брюшные нервные узлы, а голова несет только часть той службы, что у высших животных.

Вспоминается крошечная, заставленная разной рухлядью (кажется, здесь невозможно повернуться, не задев чего-нибудь) комнатушка, служившая лабораторией энтузиасту-натуралисту Б. С. Щербакову. Борис Сергеевич организовал в Московском зоопарке кружок юных энтомологов. Здесь работа с тараканом была чем-то вроде первой ступени, а вместе с тем и оселком, на котором проверялся интерес кружковца к делу и его преданность науке.

Внимательно следят ребята, как в умелых руках Бориса Сергеевича наточенные препаровальные иглы вскрывают под водой таракана, приколотого ко дну булавками, как блестящие концы иголок рассекают хитиновые кольца…

Сколько поколений студентов-зоологов во всем мире начинали курс беспозвоночных с изучения анатомии и физиологии таракана! Я нисколько не удивлюсь, если когда-нибудь зоологи воздвигнут этому насекомому памятник, подобно тому, как американские зоотехники увековечили в бронзе корову по кличке «Мелба XV» (ее удоями был поставлен в начале века мировой рекорд), подобно тому, как японские пасечники соорудили в Гифу первое в мире изваяние в честь медоносной пчелы, подобно тому, как русские физиологи вознесли на пьедестал перед зданием института имени И. П. Павлова скульптуру собаки.

— Положение подогнутой головы и рта, открывающегося вниз и назад, — говорит Борис Сергеевич, в то время как его руки легко движутся, продолжая операцию, — самый надежный признак для определения таракана. Но рот служит этому насекомому, как и большинству других, главным образом для приема пищи. Дышит оно не ртом, а всем телом, и мы сейчас убедимся в этом…

Тут из стола извлекаются пустые пробирки. Ловкие пальцы подбирают для них пробки, с помощью стальной трубочки проделывают в каждой пробке круглый сквозной канал, затем прикрывают отверстие аккуратно вырезанным и чуть расщепленным кусочком старой киноленты.

Когда таким образом подготовлен десяток пробирок, из сетчатой клетки отбираются тараканы. Каждый закрепляется перепончатой шейкой между расщепленных язычков целлулоида: один — телом в канале пробки, а головой наружу, другой — головой в канале пробки, телом наружу, третий — подобно первому, четвертый — подобно второму, и так до тех пор, пока все десять пробок не подготовлены к началу опыта.

Теперь осталось немного: бросить на дно пробирок по комочку ваты, смоченной эфиром, и тотчас заткнуть каждую пробкой. Пять тараканов оказываются головой вниз в пробирке, а телом — кверху (оно на чистом воздухе); пять головой вверх — на чистом воздухе, а в пробирке, отравленной парами эфира, только тело насекомого. Включается хронометр. Добровольные помощники Бориса Сергеевича ведут протокол наблюдений за каждой пробиркой отдельно. Вскоре живыми остаются только те тараканы, у которых брюшко и грудь были на чистом воздухе. Они никакого ущерба не понесли от того, что голова их была погружена в атмосферу эфирных паров. Те же, что находились в пробирке, выставив на чистый воздух голову, погибли!

— Как вы видите, тараканам голова для дыхания не требуется, — заключает Борис Сергеевич и приглашает всех подойти к препарированному насекомому, на котором он концом иглы показывает дыхальца.

Щербаков был неистощимо изобретателен, когда требовалось придумать план опыта. Он умел нацело остричь или только укоротить один или оба усика, чтобы проверить, сохраняется ли способность различать запахи, измерить чуткость усиков как органов обоняния, умел показать, для чего служат хвостовые нити — церки (в этом опыте используются обезглавленные насекомые, а такая операция удается не сразу), выяснить роль глаз, рассмотреть под лупой трахеи, усики, нервную цепочку…

Опыты частенько заканчиваются чтением. Борис Сергеевич извлекает из тяжелого портфеля томик Бельта «Натуралист в Никарагуа» с заложенной в него закладкой, раскрывает его и читает:

— «…Тараканы, населяющие дома в тропических странах, очень боязливы и осторожны. У них много врагов — крысы, скорпионы, пауки, разумеется, птицы. Длинные дрожащие усики таракана всегда настороже, они как бы чувствуют малейшее движение воздуха вокруг. Быстрые длинные ноги тотчас уносят их от места опасности. Иногда я пробовал загнать таракана в тот угол, где неподвижно сидел жирный, охотящийся за ним паук и следил за своей жертвой. Таракан бросался от меня в величайшем страхе по направлению к пауку, но, как только расстояние от смертельного врага оставалось не более фута, никакая сила не могла принудить его подвинуться дальше. Он предпочитал, несмотря на всю представляемую мною опасность, возвратиться, чем приблизиться еще немного к своему естественному неприятелю…» Ну, что, глуп таракан, а? — посмеивался Борис Сергеевич.

С тех пор как Б. С. Щербаков демонстрировал в кружке юных энтомологов свои опыты с тараканами, во всем мире добыто немало новых сведений об этом древнем насекомом, которое хоть и давно исследуется в разных планах, все еще недостаточно изучено. Сделанные за последние годы открытия касаются строения, физиологии, поведения таракана.

Недавно стало известно, что, кроме зарегистрированных видов «барабанщиков» из Вест-Индии, звучащим, стридулирующим устройством обладают также гигантские, почти восьмисантиметровые, тараканы с Мадагаскара, которые оглушительно стрекочут, защищая свою территорию. Только недавно удалось изучить, как именно восстанавливаются ампутированные крылья у молоди тараканов, что облегчает отделение ножек, напоминающее уже известное отделение ножек у сенокосцев. Здесь неожиданно выявились видовые различия: у американского таракана конечность, защемленная или тронутая накаленной иглой, отбрасывается быстрее, чем у прусака. Только недавно прослежено, как вылупляется молодь у гигантского таракана блатерус краниифера. Какой фильм можно бы смонтировать из этих кадров, если бы удалось показать все на экране в цвете!

У этого вида яйцевой кокон — оотека, так его называют зоологи, — прозрачный мягкий желтоватый мешок. Содержимое кокона не полностью закрыто: плотно лежащие в нем жемчужно поблескивающие яйца вполне можно рассмотреть. Не надо только тревожить самок, иначе они выбрасывают весь кокон, и тогда молодь уже не вылупится из содержащихся в нем яиц. Если же все проходит благополучно, то яйцевой кокон медленно появляется из выводкового мешка, и вскоре из него начинают рождаться личинки. Они быстро набирают в себя воздух, который пузырьками проходит в зоб. Это смотрится как чудо, трудно оторвать взор от растущего у вас на глазах зоба. Он раздувается еще и еще, наконец через две-три минуты оболочка лопается, и окончательно высвободившаяся личинка (длина ее около сантиметра) приобретает форму цилиндра. Но тут он внезапно выпускает из себя воздух и становится плоским крошкой тараканом… Мать остается со своим выводком, пока он поедает остатки кокона. Теперь молодь готова для самостоятельной жизни.

Часть этого зрелища надо бы заснять методом замедленной съемки, часть — ускоренной, часть — обычной, и тогда демонстрация этих чудес приводила бы зрителей то в восторг, то в ужас, но ни на миг не оставляла бы равнодушными к развертывающейся перед их взором микрокиноэпопее.

А если добавить еще и кадры микросъемки и мультипликации, то разве не с таким же увлечением смотрелся бы фильм, показывающий, как в глаз таракана вживляется электрод, включенный в цепь с усилителем и осциллографом? После этого становится ясно, что глаза таракана — они воспринимают инфракрасные тепловые лучи, которые для нашего глаза как бы совершенно не существуют, — способны различать температуру с точностью до сотых долей градуса.

Однако для того чтобы совершать открытия, необязательно вооружаться таким оборудованием, как электроды, осциллографы, термопары… Французский профессор Реми Шовен поручил своему ученику, тогда еще начинающему натуралисту Роже Даршену, заняться работой с тараканами. Никаких приборов у Даршена не было, да они ему поначалу совсем и не требовались.

В глуши нищей провинции Бос, таясь от односельчан, которые вряд ли одобрили бы его странные занятия, Даршен на протяжении трех лет наблюдал за тараканами. Что наблюдал? Пустяковину!

…На поставленный вертикально прутик таракан быстро взбегает, а добравшись до верха, помедлит на самом кончике, затем, повернув вниз, спускается. Тут Даршен, выждав, пока его таракан вернется к исходному пункту, снова поворачивал прутик, и таракан опять бежал вверх. Получалось что-то вроде белки в колесе. Но это только сначала. В конце концов Даршен выяснил, что примерно минут через 10–12 после того, как таракан стал осваивать прутик, быстрота его бега — иначе говоря, количество сантиметров, проходимое насекомым за единицу времени, — начинает уменьшаться. А примерно через 20–25 минут таракан останавливался на каком-нибудь месте. Может быть, он просто устал от беготни?

Таракан, бегущий по прутику, как в опытах Роже Даршена.

Даршен сократил длину прутика, используемого как гаревая дорожка ристалища, однако и расстояние, которое таракан успевал пробежать до первой остановки, тоже сократилось. Оно сокращалось тем быстрее, чем короче был подготовленный Даршеном для опыта прутик. Таракан своим поведением ясно говорил:

— Я останавливаюсь отнюдь не потому, что устал!

Даршен провел еще несколько серий разных вариантов испытания, а затем сравнил протоколы поведения тараканов на прутиках, поставленных вертикально, и на таких же прутиках, закрепленных горизонтально. Казалось, тараканы, бегущие вверх, должны быстрее уставать, а выходило, что они ведут себя одинаково в обоих вариантах пробегов — и вертикальном, и горизонтальном.

Поведение тараканов, взбирающихся вверх по прутику и бегущих по прутику, закрепленному горизонтально, как бы втолковывало все еще не верящему Даршену:

— Неужели ты не видишь, что мы, хоть и медленно, извлекаем урок из накапливаемого опыта?

Но Даршен продолжал наблюдения. Вот еще прутик, но уже не такой, как в первых опытах, а составной — из двух частей, безупречно подогнанных одна к другой. Таракан, почти добравшись до места, на котором он обычно останавливается, замер и только поводит усиками прежде чем еще чуть-чуть подняться. Но тут Даршен тихонько снимал верхнюю половину прутика и ставил на ее место новую. Заметит ли таракан замену? Посмотрим! Он еще немного пробежал и, дойдя до основания новой части прутика, неожиданно принимался изо всех сил ползти вверх, причем скорость бега повышалась. Выходит, заметил! Ведь когда сняв на несколько секунд верхний конец прутика, Даршен вновь возвращал его на старое место, насекомое, не обнаружив никаких достойных внимания перемен, продолжало замедлять бег и затем вовсе останавливалось.

Дальше Даршен установил, что воспоминание о длине прутика таракан сохраняет в течение 24часов.

Во всеоружии новых знаний Даршен принялся проверять действие разных раздражителей — формы прутика и его диаметра, освещения или фона, а также множество других измененных обстоятельств, которые могут влиять на поведение таракана.

Рассказывая впоследствии о работе своего ученика, профессор Шовен писал: «Любое создание, в данном случае таракан, в изобилии получающий в своей норке пищу и питье, время от времени оставляет норку как бы в поисках чего-то, как бы исследуя окружающий участок. В подавляющем большинстве случаев можно доказать, что в процессе этого, с виду бесцельного, исследования насекомое знакомится с пространственными данными, обогащается „знанием“ определенных мест, а такое „знание“ может ему впоследствии пригодиться…»

Предоставим и дальше слово Шовену, пусть он расскажет об исследованиях, которые проводил уже сам.

«Я разводил в большом количестве мелких прусаков — блатта германика — вид, который благодаря своей выносливости быстро размножается и легко разводится. Это ничуть не менее совершенный объект для лабораторных опытов, чем плодовая мушка. Я быстро составил элементы лабиринта из гнутых и окрашенных в белый цвет листов цинка, освещенных мощной лампой, и поместил все сооружение в комнате, где поддерживалась температура не ниже 25 градусов. В конце лабиринта находилась „награда“, то есть трубка из покрытого черной краской стекла, где таракан обычно жил и где мог укрыться от неприятного для него яркого света.

Поместив подопытного таракана у входа в лабиринт, я с бьющимся сердцем стал ждать дальнейших событий.

Увы! И через три месяца, после того как я довел число опытов уже до 3000, все-таки не обнаружилось ничего интересного. Но зато я начинал понимать причину этого: прусак — необыкновенно живуч и в высшей степени легко возбуждается. Малейшая ошибка в обращении с ним со стороны экспериментатора влечет за собой дикие реакции. Таракан неистово бросается в лабиринт, попадает в окружающую лабиринт водную преграду (рама заполнена водой, чтобы предотвратить бегство насекомого), хотя вода здесь ледяная! После трех-четырех таких бросков таракан выбивается из сил. Остается предоставить ему отдых продолжительностью не менее суток… Прошло больше пяти месяцев ежедневных дрессировок, которые длились по полтораста минут каждая; я зарегистрировал десятитысячный опыт, когда наконец насекомое проявило скрытую сложность своего поведения».

Шовен десять тысяч раз повторил опыт, прежде чем получил удовлетворивший его ответ. А прекрати он эксперимент раньше, у него было бы веское основание присоединиться к мнению Фриша о том, что за мощным лбом таракана ничего не скрывается.

Итак, в опыте выявлена, доказана и подтверждена способность таракана отвечать на вопросы экспериментатора, способность насекомого выбирать, извлекать выводы, научаться, усваивать уроки, преподанные ему обстоятельствами. И это свойство живого можно на разных особях измерять и выражать в сравнительных показателях, их можно познавать, убеждаясь, что если и не за мощным лбом, то под невзрачным хитиновым мундиром таракана, внушающего многим непреодолимое отвращение, все же скрывается в конце концов обнаруживающий себя зародыш разума.

От тараканов Даршена к дрессированным блохам Фриша

Теперь, следуя намеченному плану, полагалось бы приступить к рассказу еще об одном герое очерков — о маленьких, скромных на вид, сереньких бабочках моли и о том интересном и поучительном, содержательном и важном, что можно сообщить о них. Правда, крылья у них только окаймлены длинными волосками, тогда как есть мотыльки, у которых оба крыла расщеплены на тонкие перьевидные лопасти — по дюжине с каждой стороны. Эти крылья как летное оснащение до сих пор никак не исследовались, хотя для теории аэронавигации воплощенный в них опыт природы не может быть безразличен. Стоило бы задержать внимание читателя также на факте, о котором пишет и Фриш, отмечая, что «на белых узких, блестящих, как атлас, передних крыльях моли черным пунктиром выведен красивый рисунок…». В самом деле, откуда берутся, чему служат рисунки на крыльях бабочек? Это явление настолько привычно, что его просто не замечают и редко кто над ним задумывался. Однако в свое время Фриш опубликовал работу, в которой, упоминая о старых, прерванных еще первой мировой войной исследованиях Ф. А. Гергардта из города Галле, призывал продолжить начатый им анализ.

Конечно, со всех точек зрения полезно знать, какими законами физики и химии вызывается появление разных рисунков и расцветок на крыльях бабочек, на надкрыльях жуков, на хитине перепончатокрылых. Впрочем, даже располагая самыми точными ответами на эти вопросы, биологи еще не решают главной задачи, которая перед ними стоит. Ведь биологам следует знать не только почему, но и зачем возникают расцветки и узоры одеяния животного.

А с загадками окраски насекомых и назначением различных рисунков связаны, как известно, явления мимикрии, уподобления устрашающему или защитному «платью», и только ли эти явления? Вопрос вовсе не такой отвлеченный, как может показаться. Во всем мире принята система маскировки и камуфляжа кораблей, наземных зданий, форм одежды военных, основанная как раз на анализе природной окраски зверей и птиц.

Наверху — часть узора на крыльях бабочки мелянаргии из семейства нимфалид. Внизу — узоры на надкрыльях жука-бронзовки.

Но это, конечно, только первый «выход в практику» полученных данных, которые еще помогут ученым познать общие законы развития живой природы.

Однако не станем отвлекаться от затронутой выше темы, касающейся возможности расшифровки поведения насекомых. Опыты Даршена и Шовена показали, что таракан обучается, что насекомое способно извлекать уроки из обстоятельств. Потомок древнейших обитателей нашей планеты наглядно продемонстрировал в своем поведении черты приспособительной изменчивости.

Но разве не об этом рассказывает и Фриш в очерке о блохе в цирке дрессировщика: здесь «единственная вещь, которую блоха должна усвоить, заключается в том, что ей нечего больше стремиться прыгать. Когда она по истечении какого-то числа дней или недель изведет свои силы в бесплодных попытках, то прекращает их и начинает двигаться только пешим порядком, шагом».

То же обнаружили у таракана Даршен на деревянном прутике, а Шовен в цинковом лабиринте. После скольких-то дней бега вверх и вниз, после скольких-то безудержных рывков и метания в ходах лабиринта, после купаний в ледяной воде, окружающей лабиринт рамы, таракан, изведя силы в бесплодных попытках достичь цели, прекращает их и начинает в одном случае сворачивать с полдороги, в другом перестает ошибаться, запоминает дорогу.

Признаюсь: как раз в подобных фактах я нахожу самое увлекательное, с чем вообще может столкнуться исследователь живого. Академик И. П. Павлов, создатель основ учения о высшей нервной деятельности, заметил как-то, что именно в поведении живых существ можно наблюдать «жизнь в ее крайнем пределе».

Какой богатый урожай новых идей для биологии, для технических наук обещают принести наблюдения жизни в ее крайнем пределе…

Урок, преподанный человеку мухой

Но раз уж мы заговорили о перестройке поведения в связи с меняющимися обстоятельствами, то надо напомнить не только о немедленных, очевидных и непосредственных переменах, но и о тех, которые не сразу обнаруживаются, которые скрыты, запрятаны так глубоко, что они становятся известны лишь впоследствии. Здесь, пожалуй, наиболее важный урок преподали людям мухи — самые известные из современных двукрылых.

Еще на школьной скамье довелось мне из уст преподавателя естествознания услышать знаменитую и, правду говоря, поначалу огорошившую меня фразу Карла Линнея о трех мухах, способных сожрать труп лошади скорее, чем лев. Позже я прочитал небольшую книжечку о мухе, написанную в начале нынешнего века Лесли Оссианом Говардом, — крупнейшим авторитетом, теоретиком, практиком и пропагандистом службы защиты сельскохозяйственных культур и лесов от насекомых-вредителей. В ней содержится, между прочим, примерный расчет нарастания численности мух. И Фриш тоже пишет о том, сколько миллионов может — теоретически — составить потомство одной мушиной пары. В этих расчетах по сути дела и содержится объяснение смысла слов Линнея о мухах, пожирающих лошадь быстрее, чем лев.

Как раз плодовитость мух и помогла ученым сделать одно из самых важных последних открытий в биологии.

Почти через полвека после того, как я прочитал брошюру Говарда, мне в руки попались первые отчеты об опытах, в которых мух на протяжении ряда поколений истребляли с помощью одного и того же препарата ДДТ. Об этом средстве знал уже и Говард, но последствий его применения он не предвидел. Между тем использование ДДТ, и как раз против мух, способных размножаться с ужасающей быстротой, показало, что не всякое сильнодействующее средство можно применять, даже если оно вполне соответствует назначению — уничтожает тех насекомых, против которых используется.

Здесь показаны мухи шести разных семейств, а их известно множество. В отряде насчитывают по меньшей мере 85 тысяч видов!

Одними из первых это установили советские биологи. Теперь в разных странах опубликованы тысячи отчетов о том, как опасно применять многие препараты.

Американская натуралистка Рейчел Карсон рассказала о вредном действии препаратов в своей, ставшей знаменитой, книге. Яды, неумело применяемые против вредителей, раньше или позже теряют свою силу, но зато, накопляясь в телах отравленных насекомых, превращаются в отраву насекомоядных птиц и зверей, а потом оказываются причиной гибели других хищников, питающихся этими насекомоядными, в конце концов разными путями превращаясь в серьезную угрозу и для самого человека.

Жители одного из островов в Тихом океане и их домашний скот очень страдали от размножившихся здесь и весьма докучавших людям и животным мух и других двукрылых. Решено было уничтожить их с помощью ДДТ. Сказано — сделано! Мух и их родню уничтожили в два счета. Двукрылые жертвы ядовитого препарата всюду лежали на земле, так что ящерицы несколько дней пировали, объедаясь отравленными мухами. А ящерицы на этом острове издавна были самым распространенным кормом и самой привлекательной добычей для местных кошек. Так что отравленные мушиным ядом ящерицы оказались причиной гибели кошек. Но едва только поредело кошачье население на острове, здесь стали благоденствовать в отсутствии своих исконных врагов мыши и крысы. И их скоро стало здесь столько, что возникла опасность эпидемии, угрожавшей уже и людям…

Немало подобных примеров собрала в своей книге Р. Карсон. Представляя будущее, которое обязательно наступит, если люди и дальше станут так же неосмотрительно пользоваться ядами, Карсон нарисовала картину «Безмолвной весны» (так названа ее книга) — весны, когда больше не будут щебетать птицы, возвещая приход теплых дней.

Книга Карсон прозвучала как сигнал тревоги.

Но с каким ожесточением набросились на автора «Безмолвной весны» английские, западногерманские, американские журналы, издаваемые владельцами предприятий, производящих яды против насекомых (инсектициды), грибков (фунгициды), клещей (окарициды), против сорных трав (гербициды) и прочие химические средства.

На протяжении многих десятилетий истребительная химия считалась самым надежным оружием в руках тех, кто защищает от посягательств разных вредителей здоровье человека и плоды его трудов. Теперь выясняется, что оружие это, едва его пробуют применять по необходимости в широких масштабах, с неожиданной быстротой начинает притупляться, вовсе отказывает, больше того: меняет направление удара! Оно становится убийственным не для того врага, против которого предназначалось, а оборачивается против человека. И оборачивается не как бумеранг, который, метко поразив цель, послушно возвращается и смиренно падает у ног охотника, но как пуля, не попавшая в цель и рикошетом поражающая стрелка.

Оса церцерис находит долгоносика-клеона в момент, когда насекомое после линьки еще совсем беспомощно и неспособно сопротивляться нападению паразита. Но вот Ж.-А. Фабру потребовались для опытов клеоны, и он несколько дней с утра до вечера шарил по округе, а добыл всего два-три и то искалеченных экземпляра, тогда как осы церцерисы, за которыми он вел наблюдение у входа в их гнездо, возвращались через каждые несколько минут со свежей добычей. Видимо, существуют у осы некие способности, благодаря которым она так быстро находит дичь; видимо, церцерис способна на расстоянии безошибочно определять места, откуда исходят манящие ее пеленги. Так же точно должны действовать и истребительные мероприятия человека. Разумно ли рубить под корень и сжигать все дерево, в ствол которого отложены яйца вредителя? Ведь вот перед нами насекомое — наездник эфиальтес, он находит невидимых личинок под корой и, определив с помощью антенн нужное место, вслепую проникает длинным своим яйцекладом в древесину и без промаха поражает одну за другой личинок, вводя в их тела зародыши, несущие гибель вредителю.

Природа преподает человеку много таких уроков, советов, миллионолетиями отшлифованных примеров.

Люди не могут прекратить борьбу против мух. Известный американский энтомолог и микробиолог Э. Штейнхауз насчитал на поверхности тела одной-единственной мухи свыше 3,5 миллиона бактерий, а в ее органах еще в 8–10 раз больше… В книге Э. Кашинга «История энтомологии за время второй мировой войны» есть такая справка. 10 июля 1943 года союзники высадили на берегу Сицилии десант, захватив полосу шириной около 100 миль. В операции участвовали 80 тысяч человек. Однако не прошло и месяца, как тысячи участников десанта вывела из строя загадочная болезнь. В госпитальных картах появились таинственные диагнозы. «ЛНП» — Лихорадка Неизвестного Происхождения. Болезнетворный вирус лихорадки распространяли сицилийские мухи. В истории мировых эпидемий (включая холерные и брюшнотифозные), а также массовых заболеваний скота, эпизоотий слишком часто повинными в несчастье оказывались мухи. В 1948 году швейцарский химик Пауль Мюллер был награжден Нобелевской премией за открытие свойства ДДТ безотказно убивать насекомых. Но сейчас — двадцать лет спустя — все более очевидным становится факт, что из года в год повторяемое истребление мух с помощью ДДТ начинает порождать мух, на которых этот яд не действует.

И не только мух! Известно уже свыше полутораста видов вредных насекомых, ставших невосприимчивыми к препарату, от которого они на первых порах погибали.

Теперь наиболее сведущие специалисты сходятся на том, что надежного успеха можно добиться, лишь комбинируя средства физики и химии с биологическими. Уже применяются химические препараты или физические воздействия, точно нацеленные на самые уязвимые звенья процесса развития насекомого. Разведкой, выявлением этих звеньев заняты энтомологи.

Не случайно в первых изданиях книги Фриш широко рекомендовал применять ДДТ и подобные ему препараты для борьбы с насекомыми, а в последнем издании уже редко вспоминает о них. Эта перемена отражает перемены в умах натуралистов: муха чему-то все же их научила!

Очерком о мухе и других непрошеных гостях нашего дома Фриш, который посвятил жизнь изучению одного-единственного вида насекомых (кстати сказать, вида, о котором только вскользь упоминает в этой книге), засвидетельствовал, что ничто энтомологическое ему не чуждо. Что же привело Фриша в зоологию, а впоследствии сделало исследователем насекомых?

О великих натуралистах прошлого и об Алеше, который весь в будущем

Что такое призвание?

На вопрос, которым закончена предыдущая глава, есть только один ответ: верность призванию.

А призвание — внутренняя склонность к какой-нибудь профессии — может проснуться в человеке иной раз задолго до того, как он способен задуматься над своим будущим.

Когда я впервые увидел Алешу, ему было года три, не больше. Стоял один из ранних весенних дней. С высокого, досиня промытого неба вовсю светило солнце. Асфальт дороги совсем просох, только в кюветах и по северным склонам кое-где белели пятна снега. Мальчик в резиновых сапогах до колен торжественно вышагивал рядом с бабушкой, держа в руке веточку ивы-бредины. На ее темно-коричневой, будто отлакированной коре светились пушистые барашки. Алеша с любовью поглядывал на веточку и будто прислушивался к беззвучному для других голосу цветков «козьей ивы».

Не раз после того встречал я мальчика, и всегда он нес какой-нибудь зеленый трофей: то мохнатые, сплошь в ворсе, листья и цветки подснежника, то увешанный белыми колокольчиками стебелек ландыша, то почти расплюснутый, на короткой ножке цветок фиалки, то глянцевитый лютик или вспушенные колосья тимофеевки, веточки ели с красными свечками цветочных почек среди зеленой хвои или гладко обточенный желудь в морщинистой мисочке, листик осины, усыпанный пунцовыми бородавками галлов… И всегда на лице Алеши было написано безотчетное счастье.

Однажды у него в руках оказался цветок одуванчика, но не обычная, золотистая корзинка, а два сросшихся под тупым углом соцветия на толстой, слившейся по всей длине стебленожке.

— О, да у тебя сегодня не простая находка, — заметил я. — Цветки-близнецы!

Алешина бабушка руками всплеснула:

— Как он его разглядел на поляне? Ведь она сплошь покрыта цветами. Я еще удивилась, зачем он так далеко за одуванчиком ушел, когда их кругом полно…

— Ботаники называют такие сросшиеся побеги, цветки, плоды фасциацией, — серьезно пояснил я.

Незнакомое слово понравилось Алеше, и он, пожалуй, впервые за все годы знакомства с интересом посмотрел на меня. И тут я вспомнил своего старого друга, который был убежден, что настоящим натуралистом надо родиться, точно так же, как рождаются музыкантами, поэтами, художниками, певцами, изобретателями…

— Конечно, — доказывал он, — самые блестящие способности погаснут, если их не шлифовать… Как бы богаты ни были данные, как бы глубоко ни было влечение, сами по себе они никого ни к чему не приведут… Это только фундамент, а что на нем будет возведено, зависит от самого человека и обстоятельств, и все-таки от человека больше!

Этого старого педагога-биолога я вспомнил, оказавшись случайно свидетелем не совсем обычной сцены. В кабинет декана биологического факультета, прервав заседание какой-то комиссии, вошел молодой человек в черном кителе без погон, но еще с форменными пуговицами. Он мгновение потоптался у порога, оглядывая собравшихся и приглаживая рукой хохолок на темени, потом, решившись, двинулся вперед к столу председательствовавшего.

— Разрешите обратиться, — волнуясь, начал он. — Демобилизованный старший лейтенант. — Он назвал себя по фамилии. — Служил на флоте с 1943 года. Ушел добровольцем из девятого класса. Сейчас прошу допустить к продолжению образования. Мне бы на кафедру низших растений… Я по водорослям… — Две последние фразы он произнес совсем тихо.

Декан, хмурясь, спросил:

— Вы разве не видите, идет совещание? Кроме того, учебный год начался, прием давно окончен, а вы сами говорите, даже среднюю школу еще не кончили.

— Да, да, — крикнул в отчаянии молодой человек, — но мне бы пока при кафедре, десятый класс я пройду заочно! Вы не сомневайтесь! Я по водорослям, — повторил он опять уже совсем невпопад.

На счастье, в кабинете был и заведующий кафедрой низших растений. Он шепнул что-то декану и вышел, позвав за собой нежданного посетителя. А через час с лишним, когда заседание уже кончилось, профессор вбежал к декану, светясь стеклами очков и удивленной улыбкой.

— Ну, доложу я вам, тридцать лет на кафедре, а такого не встречал! Уникум! Перечитал все руководства и в систематике чувствует себя как рыба в воде. Знает кучу старых английских и немецких справочников! Но это еще что! У него чемодан на вокзале сдан на хранение, а там полторы с лишним тысячи гербарных листов. С Баренцева моря, с Балтики. Прибрежная флора и водоросли. А посмотрели бы, как он с бинокуляром работает, с микротомом, как манипулирует с рисовальным аппаратом… Готовый ассистент! Благословите, мы его пока в лаборанты пристроим, только надо с общежитием помочь… Ведь он прямо с вокзала… Весь день тут под дверью промаялся, ждал, потом не выдержал, ворвался…

Бывший старший лейтенант «Я по водорослям» — его долго так называли на факультете — теперь уже профессорствует, он стал одним из самых заслуженных и известных не только в нашей стране водорослеведов-альгологов, как их именуют.

Об альгологе напомнило мне письмо, которое я бережно храню. Написал его Самуил Яковлевич Маршак. Особенно дорого мне удивительное признание:

«Недавно, перечитывая Метерлинка (о растениях), — писал Маршак, — я пожалел о том, что всю свою жизнь занимался филологией, а не биологией».

Неожиданные строки! Старейший детский писатель, заслуживший всемирное признание поэт, переводчик и драматург на склоне лет сожалел, что не стал биологом… Но письмо, вот оно, лежит передо мною.

И что особенно дорого для меня: Самуил Яковлевич упоминает очерки Метерлинка о растениях. Но ведь это «Разум цветов» — поэтические зарисовки одного из самых поэтических явлений природы, рассказы об опылении растений, о повадках насекомых, что, посещая венчики, переносят на себе пыльцу с одного цветка на другой. Здесь жизнь растительного мира соприкасается с жизнью насекомых.

Впрочем, трудно быть в этом вопросе достаточно беспристрастным. Боюсь, альголог не согласился бы с моей точкой зрения. Наверное, самыми поэтичными и интересными разделами биологии каждому кажутся те, которыми он сам занимается, те, что составляют его призвание.

Но как же узнать, в чем оно, это призвание, заключается?

Хорошо тем, для кого путь в будущее ясен и обдуманно избран на школьной скамье, в ком решение возникает свободно, как нечто само собой разумеющееся. Чаще, однако, даже в последний раз переступая порог школы и навсегда с ней прощаясь, все еще не представляешь себе, куда идти, чему себя посвятить. Долго и мучительно сомневаешься, ищешь, колеблешься, мечешься, строишь разные планы, нередко до тех пор, пока сами обстоятельства не разрубят узел…

Каждый ли может стать натуралистом?

Изучение живой природы — занятие не новое, но никогда не станет старомодным. И сегодня, когда трудновообразимые вчера победы науки и техники стали буднями, люди по-прежнему продолжают изучать насекомых, как делали это, к примеру, в прошлом столетии, когда жил и работал автор «Энтомологических воспоминаний» — скромнейший и знаменитейший исследователь мира шестиногих Жан-Анри Фабр.

В бытность свою учителем в Авиньоне, он преподавал в классах физику, химию и черчение, а свободное от занятий время проводил за городом, окруженный школьниками. Они и были первыми его добровольными помощниками в охоте за насекомыми.

Возвращаясь в город после одной из очередных экскурсий, Фабр рассказал спутникам, как узнать, получится ли из тебя натуралист.

— Вот ты идешь с такой прогулки, как наша, — говорил он, а позже изложил эту беседу в одном из мемуаров, вошедших в «Энтомологические воспоминания». — На плече у тебя тяжелая лопата. Поясницу ломит. Что удивительного: полдня просидел на корточках. Солнце напекло голову, глаза воспалены, мучает жажда. А впереди еще несколько километров пути по пыльной дороге. И все же внутри тебя что-то поет. Почему? Потому что в одной из коробочек, которая лежит в заплечном мешке, ты несешь жалкие обрывки оболочки какой-то облинявшей личинки. Да! Внутри тебя что-то поет. Ты и сам пел бы от радости во всю глотку, если бы только она не так пересохла, да если бы не боялся, что случайный встречный примет тебя за подвыпившего, а то и за дурачка… И когда это так, — заканчивает Фабр, — не сомневайся, продолжай начатое, тебе кое-что удастся выяснить для науки. Но предупреждаю: не думай таким образом сделать карьеру, нажить богатство, приобрести славу… Наука — это далеко не самый легкий путь и совсем не наиболее верный способ преуспеть в жизни.

Может быть, самое важное в словах Фабра — это предупреждение тем, кто, думая о будущем, видит себя сразу великим и знаменитым, кому кружит голову пьянящая перспектива неизменных удач, многоцветная радуга из великих открытий, громких побед, признания, почета, любви, богатства, власти над умами и сердцами.

Фабр предостерегает: само ничто не идет в руки, само ничто не дается. Следует быть готовым к тяжелому и далеко не всегда благодарному труду: к высоким целям ведут чаще всего трудные дороги.

Кому не доводилось видеть летом на деревьях листья, свернутые в трубочку? Многие из них сооружены жучком-трубковертом аподером. Каждая трубочка представляет кров для потомства жучка. На рисунке (его следует рассматривать сверху вниз) показано, как аподер разрезает облюбованный им лист, как сгибает его вдоль длинной оси и как затем свертывает листовую пластинку в трубочку.

Но, несмотря на это, и у Фабра и у любого другого выдающегося естествоиспытателя вы обязательно прочитаете о неизъяснимом восторге, который охватывает натуралиста при виде чудес живой природы.

— Какие труды утомительнее, — восклицал великий ботаник Карл Линней, — какие исследования более трудоемки, чем ботанические! И кто бы решился посвятить себя им, если б не могучее очарование, притягивающее нас в эту область с такой силой, что любовь к растениям, оказывается, превосходит любовь к самому себе! Думая о судьбах ботаников, я, честное слово, колеблюсь, к кому отнести их: к ученым мудрецам или к безумцам, которые восторгаются растением.

Оса аммофила, подробно изученная Ж-А. Фабром, несет в гнездо парализованную ею гусеницу.

До конца дней был предан Линней своей страсти.

Смертельно больной, услышал он от навестившего его друга ошеломляющую весть.

— Не может быть! — приподнялся с подушки старый ботаник. — Это точно? Живое чайное дерево у нас?.. Хоть я совсем слаб, но, если действительно так, право же, у меня найдутся силы пешком отправиться в Готтембург, чтобы своими руками вырыть куст и принести его сюда, в Упсалу! Живое чайное дерево в Швеции!..

А прочитайте Дарвинов дневник плавания на корабле «Бигль» или его журнальные статьи. Исследователи стиля Дарвина, а их было немало, все отмечают, что автор теории естественного отбора, рассказывая о животных или растениях, сплошь и рядом применяет такие слова, как «поразительный», «очаровательный», «сверкающий», «невероятный»… А письма? Как рассказывает Дарвин в одном из них о цветке орхис! Это настоящая ода красоте и изяществу.

Письмо заканчивается признанием:

«Никогда в жизни не видал ничего, что могло бы сравниться с живой прелестью орхидеи!»

В другом письме Дарвин рассказывает об орхидее, которая росла в его маленькой садовой тепличке в Дауне.

«Право, я почти потерял голову от нее, — пишет ученый. — Ни с чем не сравнимо счастье наблюдать за тем, как начинает увеличиваться в размерах ее молодой цветок, еще ни разу не посещенный ни одним насекомым. Это чудесные создания, и я, краснея от удовольствия, мечтаю об открытиях, которые мне, может быть, удастся здесь сделать…»

Сын Чарлза — Френсис Дарвин — вспоминал:

«Я бесконечно любил слушать рассказы отца о растениях, о красоте цветов. Казалось, он благодарен цветам за наслаждение, которое они ему доставляли своей формой, окраской. Мне кажется, я до сих пор вижу, как нежно он обращается со своими любимыми растениями. В его восхищенности было что-то почти детское».

А почитайте, что писал о своих переживаниях Уоллес, когда ему наконец-то удалось поймать редкую бабочку орнитоптера:

«Вынув бабочку из сетки и расправив ее блестящие крылья, я был близок к тому, чтоб потерять сознание. Еще ни разу за всю мою жизнь мне не приходилось переживать такой восторг, такое волнение. Сердце билось, словно готово было разорваться. Вся кровь ударила в голову. Я до самого вечера страдал в тот день от жестокой мигрени».

Как видим, Фабр нисколько не преувеличивал, говоря: «внутри тебя что-то поет».

Бабочка орнитоптера, о которой писал знаменитый натуралист Уоллес.

Впрочем, в исповеди Фабра перед школьниками есть неточность. Она и дала повод французскому ученому, академику Жану Ростану, утверждать, будто подлинные натуралисты отличаются от других людей науки. Они так же любознательны, их так же обуревает жажда открытий, им знакомо торжество постижения, но, кроме всего этого, они на редкость чувствительны, склонны восхищаться, умиляться. Природа для них не только поле исследований, не просто собрание предметов, чьи механизмы надо раскрыть. Нет, они находят в ней источник душевной радости, которую даже им самим трудно понять и объяснить.

Но если вдуматься, то все, что сто лет назад говорил своим ученикам в Авиньоне Фабр и что сравнительно недавно повторил в своей лекции в Париже Ростан, вполне может быть отнесено и к натуралистам, занятым изучением не всей живой природы, не целых ее систем, даже не самостоятельных организмов, а его отдельных органов, тканей, клеток, наконец, точно так же и к ученым других специальностей.

Разве минералог, к примеру, чужд энтузиазма и поэзии? Ведь в знаменитой книге академика А. Е. Ферсмана «Воспоминания о камне» горячая влюбленность в предмет своей науки звучит нисколько не глуше, чем в «Энтомологических воспоминаниях» Фабра. А, скажем, исследователь чудес микромира, тайн строения материи, химик или физик разве не так же задыхается от счастья и волнения, уловив неизвестную ему до того, а может быть, и ускользавшую от внимания других закономерность, как Уоллес, когда в его сачок попалась наконец бабочка орнитоптера? Разве не физик Максвелл признался, что, открыв закон распределения скоростей молекул в газе, он пережил «чувство восхитительного возбуждения»? Или, может быть, математику не дано испытывать настоящее счастье при виде изящного, красиво составленного уравнения?

Пчела-листорез мегахила с исключительной быстротой вырезает из листовой пластинки кружок, свертывает его в трубочку и, держа ножками, уносит в гнездо, которое в несколько слоев выстилает листовыми обрезками. Потом, сложив в готовую ячейку корм, кладет на него яйцо и запечатывает. Под крышкой из яйца выводится гусеница, поедает припасенный для нее матерью корм, наконец, окукливается и затем превращается в совершенную пчелу-листореза.

Нет, это отнюдь не привилегия натуралистов-биологов восхищаться и торжествовать, встречаясь с предметом своего исследования.

Огорчаются, радуются, падают духом и торжествуют все влюбленные в свое дело мастера. Но ими становятся по-разному.

Выступая на Втором международном конгрессе по вопросам биологического образования — такие конгрессы время от времени созываются, — уже знакомый нам академик Ростан напомнил слова одного из крупнейших мыслителей XVIII века Дидро, писавшего, что нет науки, более созданной для детей, чем естественная история: «Это непрерывное упражнение зрения, обоняния, вкуса и памяти… Однако даже в наши дни, — продолжал Ростан, — достижения школьника определяются главным образом успехами в овладении математическими дисциплинами или гладкостью речи… Я не думаю опекать лодырей, но должен сказать, что среди многих из тех, кто в шестнадцать лет неспособен решить алгебраическую задачу или не слишком складно рассуждает о Вольтере или Корнеле, вполне могут встретиться отличные головы… Молодые люди, не испытывающие тяготения к цифрам или словам, прекрасно могут под наблюдением опытных руководителей стать хорошими натуралистами или биологами. Неужели можно пренебрегать этим?..

Так ли мы богаты творческими талантами, — восклицал Ростан, — чтоб нам заранее добровольно отказываться от Дарвинов или Уоллесов, которые, как известно, были не слишком сильны в математике?» И дальше, предупреждая возражения критиков, продолжал: «Не думайте только, что я противопоставляю друг другу математика и натуралиста. Бюффон, Мендель, Фабр и очень многие другие были исключительно способными, даже отличными математиками. Однако известны натуралисты, и не самые бесталанные, которые мало одарены как математики».

Когда интерес просыпается смолоду

Счастливы те, в ком призвание говорит в полный голос и когда оно просыпается смолоду, как у Алеши.

«С детства, сколько я себя помню, — вспоминал Фабр, — жуки, пчелы, бабочки были моей радостью. Меня всегда в подлинный восторг приводили элитры жука или крылья бабочки махаона. Я шел к насекомому, как капустница к кочну капусты, как крапивница к чертополоху».

«Интерес к диким животным, к лесам и чащам, где они обитают, сжигал все мои другие страсти, словно огонь при сильном ветре, пожирающий саванну, — клянется Джордж Майкл, которого мы знаем по книге „Семья Майклов в Африке“ и по фильму „Барабаны судьбы“. — Я уже с детства смутно чувствовал, что моя жизнь как-то непостижимо связана с клыками, зубами, когтями зверей Черного континента. Много лет лелеял я эту мечту в тайниках своей души…»

А вспомнить, к примеру, таких одержимых птицеведов-орнитологов, как Оскар Хейнрот в Германии или А. Н. Промптов у нас в Колтушах, где он с таким терпением изучал жизнь и природные нравы пернатых.

«Почему, — спрашивает английский натуралист Филипп Госс, — одни приходят в крайнее возбуждение, поймав какую-то бабочку или услышав трель какой-нибудь пичуги, тогда как их ничуть не занимают ни слоны, ни львы? Почему один испытывает редкостное волнение, увидев папоротник, другой, взяв в руки прядь мха, и в то же время оба совершенно равнодушны перед зрелищем, какое являют великолепные листья пальмы?»

Жук-бронзовка. Его личинок часто удается находить в муравейниках.

Неуловимые подчас различия привязывают естествоиспытателя к предмету его исследований, определяют, чем он будет заниматься: грибами или членистоногими, кактусами или арктическими птицами, реликтовыми растительными породами вроде деревьев гингко или пицундских сосен, а то и новыми, доселе не существовавшими формами, выведению которых посвятили свою жизнь Лютер Бербанк в США и Иван Владимирович Мичурин в СССР. Одному сызмала по душе растение, другому камушки, одному животное, другому «сосульки на небе», как он еще в раннем детстве назвал в морозную ночь звезды, первому мило крупное, второму малое, третьему крохотное, а вот Алешу, о котором я здесь рассказал, с первых лет жизни привлекают к себе почему-то ростки, семядоли, почки, листья, галлы, цветки…

Впрочем, не станем гадать о будущем Алеши. Вместо этого проследим, как складывалось, укреплялось и росло призвание одного из выдающихся натуралистов нашего времени Карла Фриша, разберем, что и как повлияло на сделанный им выбор профессии и специальности, присмотримся к тем дням и часам его жизни, когда ему приходилось принимать решения, проследим за его верными шагами и промахами, изучим причины его неудач и слагаемые его побед.

О том, как Фриш стал тем, кем он стал

В очерке, посвященном естественной истории клопа, Фриш выделил присущее этому насекомому искусство «выходить из себя». Это, разумеется, не больше, чем забавный оборот речи, скрытая улыбка. Да дозволено будет и мне пошутить, заметив, что человеку обычно не дано от природы, казалось бы, куда менее сложное искусство «находить себя». Но такое искусство можно постичь, и это, конечно, полезнее всего делать на примере тех, кто в нем больше других преуспел.

Как рос и развивался дар Фриша — одного из новаторов современной биологии, одного из выдающихся натуралистов нашего времени? Как приходилось Фришу-подростку, юноше, молодому человеку искать свое призвание, пробираться к нему, уточнять и отстаивать сделанный выбор, утверждаться в нем самому и убеждать других?

Лучше всего начать как можно раньше

Младший в семье фон Фришей — Карлхен родился 20 ноября 1886 года. Старшие братья Карла позднее стали один юристом, второй врачом, третий историком. А Карла с раннего детства манило живое, манило уже задолго до того, как значение слова «биология» стало ему известно. Правда, в своей автобиографии — она озаглавлена «Воспоминания биолога» — Фриш ничего не пишет о том, что его радовали цветущие кусты сирени, которой так много росло в саду вокруг родительского дома в предместье Вены; ничего не пишет будущий зоолог и о том, как в золотой сердцевине пунцовых венчиков шиповника копошатся этакие полированные с медно-зеленым отливом жуки, один вид которых делал счастливыми Фабра и Ростана. Чего нет в его воспоминаниях, того нет! Никуда тут не денешься.

Если судить по первым детским впечатлениям Фриша, то впору подумать, что ему предстоит стать орнитологом — исследователем биологии птиц. Не случайно же рассказывает он прежде всего о синичках: их каждую осень покупала мать в зоологическом магазине. Из клетки птицы могли свободно выходить и летать по всей квартире. Фриш кормил и поил синиц, зимующих в доме, и радовался, когда весной мать выпускала птиц на волю. Однажды семилетнего Карла ранним утром разбудил настойчивый стук в окно, выходившее в сад. Он поднимает штору и не верит своим глазам, но все же тихонько, чтоб не спугнуть видение, открывает окно. И тогда дятел, это он стучал клювом о раму, не только не исчезает, но — разве не чудо! — влетает в комнату.

Оказалось, жившие по соседству ребята еще птенцом взяли его из гнезда и приручили. А дятел заблудился, возвращаясь домой, и подлетел не к своему окну… С соседями поладили, дятел остался жить у Фришей, и Карл очень с ним подружился.

Потом мальчику подарили попугая, настоящего зеленого бразильского попугая. Его назвали «Чоки». Много лет спустя уже у сына Карла — Отто — все попугаи получали это, ставшее в семье традиционным, имя.

Чоки был неразлучен со своим владельцем. Сидел у него на плече или дремал на коленях, расхаживал по тетрадям на столе, пока Карл готовил уроки, а ночь проводил в клетке возле Карловой кровати. Утром попугая выпускали, и едва только он получал свободу, как перебирался в столовую к завтраку. К другим Чоки не слишком благоволил, но Карлу был верен все пятнадцать лет до последнего своего дыхания.

И подумать только: в последующем Фриш как зоолог никакого внимания не уделял пернатым!..

Впрочем, будем справедливы: мальчика интересовали не одни только птицы.

Было лето, когда семейство уехало к друзьям отца в венгерскую деревню. Вокруг оказалось много болот, и Карл наловил здесь тритонов, саламандр, лягушек и увез эти живые трофеи в Вену. Тут ему подарили аквариум, и он, заселив его, часами стал просиживать, наблюдая подводную жизнь. Для этого бедняге приходилось почти прижиматься лицом к стеклу: мальчик был очень близорук.

Даже игрушки у Карла, может быть, потому, что другие меньше его занимали, подобрались сплошь зоологические.

— Ты даже не представляешь, до чего тебе повезло, что ты знаешь, кем хочешь стать, — с завистью сказал как-то один из друзей старшего брата Ганса, глядя на Карла: ему было в то время лет десять, когда он сооружал на столе из игрушек подобие зверинца.

Карл запомнил это восклицание, хотя и не совсем понимал, о чем речь.

Став школьником, Фриш собрал уже настоящий комнатный зоопарк, тщательно вел дневник, регистрировал самые важные наблюдения над 123 содержавшимися у него видами. Здесь были 9 млекопитающих, 16 птиц, 26 пресмыкающихся и земноводных, 27 рыб, 45 беспозвоночных.

Если пернатые питомцы Фриша не стали предвестниками его дальнейших интересов, то по составу комнатного зоопарка все же в какой-то мере можно судить о том, какие объекты исследования он выберет в будущем: как раз рыб и беспозвоночных у Фриша было больше всего. Впрочем, конечно, возможны и другие объяснения для состава зоопарка. Не все питомцы одинаково приятны в роли обитателей дома, хотя родители, в особенности мать, проявляли неисчерпаемую снисходительность к увлечению меньшего сына.

Карл много читал сам и любил слушать чтение других. При этом он особенно запоминал то, что так или иначе касалось животных и их повадок.

В этот вечер все собрались вокруг стола: старый друг семьи — смелый борец против мракобесия церковников Готтфрид Келлер — швейцарский писатель, поэт и художник, автор «Зеленого Генриха», «Мартина Ниландера» и других сочинений, прислал свою новую повесть.

Примостившись в уголке, Карл слушал сказание о «Трех праведных гребенщиках». Мать читает главу, в которой описаны переживания Иоста.

Бедняга лежит в своей каморке… Хозяин его прогоняет… Что делать? Куда деться?

Иост «…перевел глаза на участок стены подле самого его лица и стал рассматривать мелочи, которые рассматривал уже тысячи раз, когда поутру или вечером, но еще засветло нежился в постели, наслаждаясь сознанием, что это удовольствие бесплатное. Там в штукатурке было попорченное место, напоминавшее ландшафт с городами и озерами, а кучка крупных песчинок казалась группой блаженных островков. Дальше торчала длинная щетинка, выпавшая из кисти и застрявшая в голубой клеевой краске. Прошлой осенью Иост нашел остаточек этой краски и, чтоб добро не пропало даром, покрасил ею участок стены, то самое место, возле которого он лежал в кровати, на большее не хватило материала. По ту сторону щетины виднелось возвышеньице — подобие крохотной горки, от которой на блаженные острова через щетинку падала нежная тень. Над этой горкой Иост размышлял уже целую зиму. Ему казалось, что прежде ее здесь не было. Когда же он сейчас стал искать ее своим сонным, грустным взглядом, он вместо нее нашел незакрашенное пятнышко. Но как же он изумился, увидя, что горка не только переместилась подальше, а шевелится, как бы собираясь продолжить путь. Иостподскочил, словно увидел некое чудо, и убедился, что перед ним не что иное, как клоп, которого он минувшей осенью нечаянно замазал краской, когда тот сидел на стене в полном оцепенении. Теперь же, согретый весенним теплом, клоп ожил и в эту минуту хлопотливо полз вверх по стене, показывая голубую спинку.

Иост растроганно и изумленно следил за ним. Пока клоп полз по голубому участку стены, его почти нельзя было отличить от нее, но когда он выбрался из окрашенного места и последние засохшие брызги краски остались позади, славная небесно-голубая букашка стала ясно выделяться на более темном фоне…».

Каждый запомнил из истории о «Трех праведных гребенщиках» разное, Карлу врезалось в память место об оживленном весенним теплом клопе.

Вскоре отец, он был видным врачом в Вене, купил в глухом тирольском местечке Бруннвинкль, на берегу озера Вольфгангзее, старый дом. Здесь семья стала проводить каждое лето. В Бруннвинкль переселились и дятел, и попугай, и прочая живность Фриша. Дятлу предоставлялась возможность вылетать утром из дому, и он целые дни был на воле, но, увидев Карла или его мать, подлетал к ним и фамильярно садился на плечо, приводя в изумление гостей.

Когда Фриш в очерке о мухе пишет, что между человеком и птицей может возникнуть что-то похожее на дружеские чувства, он подводит некий итог собственному опыту. Вечером дятел исправно возвращался домой и, если окно оказывалось закрытым, нетерпеливо стучал о стекло клювом, напоминая, что ему еще причитается порция мучных червей.

Неожиданно заболела мать, и врачи предложили ей полечиться на южном побережье. Она уехала, взяв с собой меньшего сына. Море и красоты приморской природы околдовали Карла. Часами лежал он на прибрежных скалах, вглядываясь в глубь вод, где шевелились приросшие к камням темные водоросли и немая жизнь текла в глубине вод.

— Не здесь ли, — заметил Фриш впоследствии, — впервые дошло до меня, что терпеливому взору настоящие чудеса могут открываться там, где рассеянный взгляд, ничего не замечая, скользит по поверхности.

Карлу потребовался второй аквариум: сверх пресноводного еще и морской. И оба он продолжал заселять все новыми и новыми жильцами — особенно рьяно с тех пор, как отец познакомил его с одним из самых страстных в Вене любителей, обладателем редкостной коллекции рыб, в том числе и декоративных.

— Никакого обдуманного плана работы с животными у меня не было, — признается Фриш. — Просто мне доставляло неописуемое удовольствие наблюдать их.

И он не отказывал себе в этом удовольствии.

Фриш научился внимательнее читать книги о жизни природы, а когда находил в них упоминание о своих питомцах или просто знакомых животных, книги казались ему еще более увлекательными.

Однажды ему попался номер журнала «Аквариум и террариум» со статьей о световосприимчивости актиний. Фриш из собственных наблюдений уже знал кое-что на этот счет: в аквариуме с морской водой у него жили привезенные с юга актинии — «морские розы». Они слепы от природы, однако странная вещь: стоило зажечь вечером свет, слепые создания принимались шевелить короткими руками-щупальцами.

Фриш решил проверить свое наблюдение, и это исследование стало первым его опытом, ответившим на два поставленных вопроса. Только на два, тогда он еще не умел задавать их столько, сколько научился ставить позже, извлекая для себя из каждого полученного ответа все новые и новые темы для разработки, обнаруживая новые и новые загадки там, где еще недавно нельзя было и догадаться об их существовании.

Так, в 1899 году или немного позже Фриш выяснил, что актинии реагируют на разную силу света, и установил, чтó именно на них воздействует: тепло или свет.

Исследователю шел шестнадцатый год.

Итоги наблюдений он коротко изложил в письменном виде и как-то вечером показал свое небольшое сочинение дядюшке — известному венскому физиологу. Дядюшка Зигмунд Экснер внимательно прочитал отчет, сделал несколько деловых замечаний и весьма одобрительно отозвался о работе племянника.

Карл почувствовал себя на седьмом небе.

Но тут одна из присутствовавших за столом теток тоже заинтересовалась статьей Карла и, прочитав ее, высказала искреннее удивление.

— Не понимаю, Зигмунд, за что ты расхвалил эту сухомятину? — спросила она профессора.

— В отчете сообщено все существенное и нет ничего лишнего, — возразил Экснер. — А это — главное! Облеплять суть дела разными финтифлюшками из общих мест и так слишком легко научаются…

Отзыв дядюшки был особенно дорог Фришу — в школе его хвалили не часто, да, по правде сказать, особенно и не за что было. Он сильно хромал в языках, в истории, в математике. Из года в год родителям приходилось нанимать репетиторов, которые занимались с Карлом греческим и латынью. Оставаясь в школе, чтоб готовиться к приближающимся экзаменам, он никак не успевал справиться с письменными заданиями, и не удивительно: слишком часто и надолго отвлекали его от дела мухи, бившиеся о стекла в классной комнате.

«Почему они так жужжат при этом?..» — размышлял школьник, забыв о лежащей перед ним письменной.

Так в поле зрения Фриша появился герой, которому он впоследствии посвятит первый очерк в книге о насекомых, составляющих свиту человека.

Позже, заинтересовавшись и другими насекомыми, он организовал в Бруннвинкле целый «музей», ловил бабочек и жуков, — чего-чего, а их здесь было много! — умело расправляя трофеи для хранения в коллекционных ящиках. Собирали экспонаты и другие члены семейства, и гости, приезжавшие в Бруннвинкль, но когда они отдавали добычу Карлу, тот, поднеся ее поближе к глазам, чаще всего с гордостью объявлял:

— Это уже есть!

За дубликатами Карл не гонялся. Он поставил себе задачу собрать всех представителей местной фауны, — по одному экземпляру от каждого вида. Несмотря на такое жесткое ограничение, в музее вскоре набралось 5000 номеров. А тут еще одна из теток привезла в Бруннвинкль богатый и прекрасно подобранный гербарий.

Уголок коллекции жуков-жужелиц. Крупные формы наколоты на булавки, мелкие наклеены на листы белого картона.

Было что продемонстрировать Готфриду Келлеру, когда он посетил старый дом на берегу Вольфгангзее!

Карл целыми днями выслеживал новые объекты, а вечера проводил, разбирая свои музейные богатства. Одна мысль тревожила молодого хранителя: какая судьба ожидает все эти великолепные чучела, банки, коробки и папки, когда он, Карл, покинет Бруннвинкль?..

Он еще не знал, что музей фауны столь ограниченного участка сам по себе особой ценности не представляет, хотя весьма важен для составителя: собранные коллекции расширяют кругозор будущего натуралиста, открывают перед ним сокровища, приучая находить их там, где глаза, безразлично взирающие на живую природу, попросту ничего не замечают.

От зоологических занятий Фриша отвлекала только скрипка. Братья вчетвером вечерами разыгрывали целые концерты.

— Из нас вышел бы приличный бродячий квартет, — шутили Фриши.

Наконец минул последний год в школе, и хоть Карл одолел курс с грехом пополам, родители предоставили ему отпуск абитуриента. Так уж повелось в семье с того времени, как старший брат Ганс получил свой аттестат зрелости.

Как раз тогда на окраине Рима две взрослые двоюродные сестры Карла снимали крошечный домик, и Карл получил возможность познакомиться с новой страной, новым народом, новой флорой и фауной. Энтомологические знания, правда, пригодились ему лишь однажды: он определил присутствие в идиллическом домике полужесткокрылого — гетероптера под названием «цимекс», которое никак не ожидал здесь встретить.

Римские каникулы промелькнули быстро, пришла пора возвращаться домой и решать вопрос о дальнейшей судьбе. Теперь, когда уже незачем забивать голову грамматическими правилами, зубрежкой греческих слов и хронологических дат, он полностью займется зоологией.

Карл и не предполагал, что отец воспротивится этому. И как решительно!

— Ты и семью не сумеешь прокормить, и сам не проживешь! Сознательно исковеркать себе жизнь! Что тебя ожидает? Одумайся! Если уж тебя так сильно влечет биология, ничего лучше, чем медицина, нельзя и придумать. Какое благородное занятие — исцелять страждущих… А сколько интересных путешествий сможешь ты совершить, пока будешь специализироваться, — уговаривал он сына.

Отцу казалось, что в этих советах и рассуждениях все верно и безошибочно. И в самом деле: род Фришей, идущий по отцовской линии от простых богемских крестьян из деревни Пюрк близ Карловых Вар, завоевал признание тем, что уже прадед и дед Карла были выдающимися врачами. Впрочем, профессором медицины в Венском университете был и отец Карла. Врачом-хирургом стал и брат Отто. А многие родственники матери и чуть ли не все ее братья тоже были профессорами медицины. Семья была насквозь пропитана духом врачебной традиции.

Семейный совет застал юношу не подготовленным к сопротивлению. До сих пор никто никогда и никак не мешал ему заниматься зоологией. И мог ли он сомневаться, что родители желают ему только добра?

В общем, хоть и не без колебаний, сын сдался.

Не будем торопиться с осуждением. Впоследствии он все же стал зоологом, совершил крупнейшие открытия.

Но то впоследствии, а осенью 1905 года Карл впервые переступил порог аудитории медицинского факультета, добросовестно слушал и конспектировал лекции, посещал практикумы, работал в анатомическом театре, в лабораториях…

Всякий ветер становится попутным для того, кто знает, куда держать курс

Это продолжалось около двух лет — пока в программе были биологические дисциплины. Однако чем больше появлялось в курсе предметов медицинских, тем яснее становилось студенту, что врачебные перспективы не для него. Зато с каким интересом занимался он на кафедре сравнительной физиологии у дядюшки Зигмунда Экснера! Здесь он вновь встретился со своими старыми любимцами — наземной, водной и летающей живностью, здесь были милые его сердцу млекопитающие, птицы, рыбы, насекомые.

И Карл решил объясниться с отцом. Нельзя сказать, чтобы это был приятный и легкий разговор. Впрочем, тут, возможно, помог дядя Зигмунд, рассказавший отцу о блестяще проведенной Карлом курсовой работе по изучению сложного глаза бабочек, жуков, креветок.

На этот раз сдался отец, и Карл, с согласия родителей, подал просьбу об отчислении его с медицинского факультета.

Но как посмотрел инспектор на чудака студента, когда тот пришел взять свои бумаги! Он просто отказывался верить, что это всерьез.

— Бросить медицину ради зоологии?! Сознательно закрыть себе путь к карьере врача?! Да будет вам!

Но решение Фриша было твердо.

В ту пору в Вене преподаванием зоологии руководили ученые, считавшие главным в этой науке систематику и изучение строения животных, поэтому Карл собрался в Мюнхен, в институт профессора Рихарда Гертвига — одного из самых крупных зоологов-натуралистов.

Еще в 1879 году братья Гертвиги — Рихард и Оскар — опубликовали совместно написанную монографию «Актинии». Вы помните, что первая работа Карла тоже была посвящена «морским розам». Карл читал труд Гертвигов и на каждой новой странице с радостным ужасом открывал для себя бездну нового в области анатомии и гистологии этих, казалось, уже так хорошо ему известных созданий.

То был полезный урок, вновь напомнивший ему давнюю, еще в детстве сверкнувшую в его сознании мысль о могучей силе терпеливого изучения предмета.

Карл стал прилежнейшим студентом зоологического института. Когда Гертвиг приступил к чтению курса сравнительной анатомии позвоночных, молодой зоолог, в отличие от многих коллег по семестру, не только не пропустил ни одной лекции, но и не опоздал ни на одну. А это было не просто: Гертвиг жил при институте и начинал лекции в семь утра. Тем, кто квартировал далеко от «старой» академии, приходилось выходить из дому на заре.

На занятиях во время большого зоологического практикума Карл познакомился с Рихардом Гольдшмидтом, первым ассистентом, правой рукой профессора, тем самым, кто впоследствии тоже стал мировой знаменитостью.

И профессор, и его ассистенты, и особенно руководитель Мюнхенского зоологического музея Франц Дофляйн — он же возглавлял курс систематики и биологии животных, — как и новый приехавший из Вены студент, интересовались не только чучелами и препаратами в банках со спиртом, да и не только скрупулезными описаниями подробностей строения разных видов… Всех тянул к себе живой организм. Дофляйн, заказывая экспонаты для музея, требовал, чтобы мастера делали чучела в позах и группах, которые знакомили бы зрителя с типичными повадками созданий, выставляемых на обозрение. Регулярно совершались небольшие экскурсии для обследования окрестностей города, причем участники походов выполняли возложенную на них часть общего плана, а кроме того, каждый имел личное задание.

Фришу было поручено исследовать гнездостроительные таланты одиночных пчел: среди них на одном полюсе виды, так сказать, дикарей, еще не умеющих ничего толком соорудить для потомства, а на другом — довольно искусные архитекторы, с разной степенью совершенства решающие свою задачу.

В 1908 году, 60 лет тому назад, Фриш приступил к выполнению задания. Берясь за эту работу, студент не подозревал, что совершает шаг, приближающий его к объекту будущих исследований, которым суждено его прославить. Впрочем, то был действительно только первый шаг к объекту. До проблем, ставших его призванием, лежал еще долгий путь. А путь этот, который и начался-то не прямо, и в дальнейшем ничуть не походил на линию, представляющую кратчайшее расстояние между двумя точками. Тем не менее все предшествующее окончательному уточнению круга интересов Фриша не превратилось для него в излишний груз, в отягощение, отвлечение или пустую докуку. Мы в этом еще не раз убедимся далее, а пока скажем, что даже о двух годах — немалый отрезок времени для человека в возрасте 24 лет, — о двух годах занятий на медицинском факультете Фриш никогда не жалел, считая, что они сослужили ему полезную службу, стали школой теоретической подготовки для зоолога.

Если бы Фриш читал Маркса, то, найдя у него замечание о том, что анатомия обезьяны становится понятна с точки зрения анатомии человека, он, наверное, не только признал бы эту мысль справедливой, но и с полным правом мог бы подтвердить ее, ссылаясь на собственный опыт.

Болезнь отца заставила Карла вернуться в Вену. Теперь здесь зоологическую школу возглавлял Ганс Пшибрам.

Я спокойно выписываю все эти имена: Ганс Пшибрам, Франц Дофляйн, Рихард и Освальд Гертвиги, Рихард Гольдшмидт… А ведь каждый из них оставил в науке о живом глубокий след, все были в начале века звездами первой величины. Конечно, общение с этими мастерами биологии не прошло для молодого студента бесследно.

Итак, он попал в школу Пшибрама, и это было прекрасно: в Венском институте «…не пахло гвоздичным маслом и формалином, а наиболее почетное место отведено было живому организму». Так написал впоследствии Фриш и сам подчеркнул два последних слова.

В качестве дипломной работы Пшибрам предложил Фришу описать развитие богомола — насекомого, которое в изобилии водится в окрестностях Вены.

Не откладывая дела в долгий ящик, дипломант отправился за исходным материалом и, насобирав достаточное количество кладок яиц насекомого, стал дожидаться, пока вылупится молодь. Разгуливая в вынужденном безделье по институту, он случайно познакомился с опытами одного из сотрудников.

Тот изучал окраску рыб, в частности перемену расцветки покровов гольяна на светлом и темном фонах.

Четкость картины была великолепной, и, хотя с самим явлением Фришу уже доводилось сталкиваться при собственных наблюдениях за рыбами в аквариумах, он решил вернуться, пока есть время, к его изучению.

Пшибрам не возражал — он вообще был сторонником свободы в выборе тем для студенческих работ, — и Фриш, не теряя времени, занялся гольянами.

Давно было известно, что если перерезать у гольяна симпатический нерв, то тело рыбы от места, где перерезан нерв, к хвосту темнеет. Но Фриш в дополнение к этому открыл и нечто новое: гольяны минут через двадцать после наступления смерти бледнеют, а если перерезать нерв даже у мертвого гольяна, то это вызывает те же последствия, что и операция на живом.

Фриш стал переносить место перерезки нерва все ближе и ближе к голове. И вдруг результаты полностью изменились — рыба стала чернеть не к хвосту, а, наоборот, к голове.

Тут Фриш выбросил из ума всех своих богомолов и занялся изучением нервной системы рыб, пытаясь выискать центр, управляющий изменением окраски тела. Этой теме и посвящена его диссертация. Она опубликована в трехтомном сборнике работ учеников и друзей профессора Рихарда Гертвига. Сборник был издан в ознаменование 60-летия профессора.

В те годы в Австрии опубликование работы, подобной отчету Фриша об исследовании гольянов, было только заявкой на получение степени доктора наук. Диссертанту полагалось, кроме того, сдать два экзамена, один из них по философии. Времени для подготовки было совсем мало, и Фриш если не с тревогой, то не слишком уверенно шел на встречу с профессором.

Принимал экзамен Л. Мюллер, а все венские студенты знали, что он решительный антиэволюционист и ни во что не ставит учение Дарвина.

Легко себе вообразить самочувствие экзаменующегося, когда он услышал первый вопрос:

— Может быть, начнем с беседы о естественном отборе?

Фриш понял, что погибает, но не отступил, а, переведя дыхание, ринулся навстречу опасности. Он произнес горячую речь в защиту Дарвинова учения и с критикой его критиков, то есть с критикой взглядов самого Мюллера.

Старый профессор тоже не стал отмалчиваться. Он начал подавать язвительные реплики, задавал новые вопросы и, наконец, сам вступил в спор с молодым человеком. Оппонент наотрез отказался сдать позиции и, отстаивая свою точку зрения, смело наступал на экзаменатора. Дискуссия затянулась. Ее робко прервал университетский служитель, спрашивая, не требуется ли зажечь свет.

Тогда только Мюллер поднялся, заканчивая беседу.

— Что поделаешь, — грустно вздохнул профессор. — Давайте зачетный лист, подпишу. Но имейте в виду: я не разделяю ваших убеждений.

Фриш откланялся и вышел чуточку даже растроганный.

— Упрям старик, заблуждается, но человек славный…

Насчет главного экзамена — по зоологии — Фриш нисколько не тревожился. А чего, в самом деле? Здесь он чувствовал себя в седле. Но как получилось? Еле избежал провала. Экзаменатор заговорил совсем не о том, чем занимались у Гертвига в Мюнхене, и стал допекать соискателя — так назывались сдающие экзамен — мелкими и, казалось, настолько малозначащими и неинтересными вопросами, что судьба экзамена определенно повисла на волоске. Фриш сам себе не поверил, когда профессор отпустил его все-таки с миром.

Итак, он стал доктором зоологии. Чем заниматься дальше? Новый доктор решил продолжать исследование гольяна. Тем для исследования было хоть отбавляй!

Многие рыбы меняют окраску тела, как бы подделываясь под окружающий фон. У камбалы, к примеру, рисунок и окраска покровов становятся поразительно похожи на грунт, вблизи которого рыба держится. Но такое подражание возникает только в тех случаях, когда рыба видит цвет и рисунок грунта. Если, скажем (первым такой опыт провел виднейший русский ихтиолог Н. М. Книпович), закрепить камбалу на специально окрашенной доске, причем так, чтобы рыба оказывалась головой на белой части, а телом на черной и ей видна была бы только белая часть, то в этом случае камбала ведет себя так, будто вся лежит на белой доске, то есть остается светлой. Стоит изменить условия опыта, положив камбалу головой на черную, а телом на белую доску, и рыба темнеет.

Здесь важны также сопутствующие условия — прозрачность воды, освещенность ее на разной глубине. В воде мутной, где света немного, иные рыбы, например окунь, теряют красную расцветку. Проведя некоторое время в темноте, ярко окрашенные рыбы заметно тускнеют. Все это были факты старые. Фриш же показал другое: он наносил на глаза рыбы слой светонепроницаемого лака, и тем не менее покровы ослепленной рыбы, смотря по условиям опыта, то темнели, то светлели, то есть продолжали реагировать на свет. Но ведь рыбы не видели, они полностью были слепы!

Глаза рыбы покрываются светонепроницаемым лаком. С этого начинается опыт.

Да, было над чем поломать голову.

Фриш стал доискиваться, выяснять, какое именно место на теле рыбы может воспринимать воздействие света.

Поместив в сосуд с проточной водой ослепленного гольяна, экспериментатор медленно перемещал по его телу пучок ярких лучей. Несчетное число раз прошелся по рыбе взад и вперед луч, проверив каждое перышко плавников, каждую чешуйку. Безуспешно!

Но кто ищет, тот находит. Когда светлая точка коснулась маленького участка на средней линии головы, чуть позади ослепленных глаз, светлая поверхность тела начала резко темнеть.

Вот это находка!

Проверив себя несколько раз самым придирчивым образом, Фриш помчался к Зигмунду Экснеру. Кто еще способен оценить эту ошеломляющую новость, такое открытие? Но дядя Зигмунд не стал торопиться с выводами. В отчете племянника все было чересчур гладко и ясно, а профессор Экснер любил повторять, что наиболее поразительные новинки в науке слишком часто оказывались неверными.

Однако он не поленился поехать к Карлу в институт и, несколько раз проследив весь ход опыта от начала до конца, сдался:

— Верно, так и есть! Очень изящно получается. Но тебе придется еще разобраться, что именно здесь действует на рыб: свет или тепло.

Фриш и сам уже об этом думал, так что план соответствующего эксперимента был у него давно подготовлен… Собственно, все оставалось в опыте по-старому, без перемен, только дополнительно вводилась отделявшая подопытную рыбу от источника света прозрачная ширма. Таким образом, с пучка лучей снималась его тепловая нагрузка. И охлажденный свет, едва коснувшись маленького участка на голове позади линии глаз, продолжал менять окраску слепых гольянов.

Значит, тепло здесь было ни при чем…

Дальше Фриш поставил опыты с рыбами, глаза которых покрывал светонепроницаемым лаком сверху, снизу, с боков. Вторая серия посвящена была рыбам, ослепленным только с одной стороны: с правой или с левой. Исследователь на все лады видоизменял вопрос, задаваемый гольяну. И каждая серия опытов прибавляла крупицу знания к накопленным прежде.

Самые кропотливые анатомические исследования показали, что под светочувствительной точкой на лбу ослепленного гольяна нет ничего похожего на остаточный третий глаз, который давно обнаружен зоологами, например, у ящериц. Тут было совсем другое: у гольяна позади линии глаз к поверхности головы приближается, выдаваясь изнутри, удлиненный вырост шишковидной железы мозга-эпифиза. Все говорило о том, что клетки этого выроста и воспринимают свет.

Фриш решил для порядка провести еще один, казалось, решающий опыт: он ослепил рыбу и удалил у нее эпифиз.

— Ну, теперь-то гольян, конечно, перестанет темнеть на свету, — рассуждал ученый.

Но получилось иное: лишенная эпифиза рыба по-прежнему продолжала реагировать на свет. Потребовалось еще несколько серий опытов, которые в конце концов позволили заключить, что не один только эпифиз, но вся область средней зоны мозговых полушарий рыбы в какой-то мере светочувствительна.

Вот теперь наконец все приходило в ясность, и Фришу осталось только размышлять на тему о том, как надежна и устойчива живая система, как действенны самой природой заложенные в ней параллельные, вторые и третьи, запасные устройства, способные включаться в работу, когда выходит из строя, перестает действовать главное приспособление.

Урок, преподанный гольяном, Фриш крепко усвоил: открыв в живом какой-нибудь орган, выясни, чем и как подстраховано его действие!

Гольян и его световоспринимающая точка на лбу, позади линии глаз, стали темой многих исследований уже не одного сотрудника института. И сколько же еще открытий было сделано в этой области!

В одном из опытов ослепленного гольяна приучили брать корм при свете, и достаточно было скользнуть лучом по его лбу, как слепая рыба принималась искать обещанный светом корм.

Может показаться, что исследования все дальше и дальше уводили Фриша от прославившей его пчелиной темы. Но названные явления — это воздействие светом, кормовая дрессировка… Еще не скоро, но именно эти темы станут ступеньками на главном пути его научного поиска.

А сейчас Фриш снова расстается с Веной и возвращается в Мюнхен, он становится ассистентом у Рихарда Гертвига. Здесь Фриш считает себя вынужденным — впрочем, никто его к тому не обязывал! — начать полемику с виднейшим мюнхенским врачом, директором глазной клиники профессором Карлом фон Гессом.

Сказать по правде, вступать в спор с фон Гессом было не менее рискованно, чем на экзамене по философии с профессором Мюллером. Но отмалчиваться Фриш не имел желания. В самом деле: Гесс, ссылаясь на свои опыты с рыбами и беспозвоночными, утверждал, будто все эти животные полностью лишены цветового зрения, неспособны различать краски.

Но как же это возможно? — спрашивал себя Фриш. Почему в таком случае появляются разноцветные и яркие брачные наряды многих рыб? И потом, в опытах на разноцветных фонах рыбы вели себя так, что можно было не сомневаться в ошибочности выводов фон Гесса, во всяком случае в отношении рыб. Все-таки Фриш решил еще раз проверить и поставил целую серию опытов по дрессировке рыб с помощью корма на шафраново-желтом фоне. Все опыты показали, что рыбы разбираются в окрасках.

Об этом Фриш и сообщил, опубликовав в «Трудах Немецкого зоологического общества» за 1911 год статью «О цветовом зрении у рыб».

Что поднялось!

— Безусый ассистентишка, недоучившийся медик, осмеливается публично выступать против тайного советника, руководителя крупнейшей клиники офтальмологии!

Фриш почтительно пригласил фон Гесса присутствовать на опытах.

— Какое самомнение! — продолжал кипеть тайный советник. — Приглашать меня! Будто мне и делать нечего, как смотреть его опыты!

По-своему перетолковав данные Фриша, фон Гесс подогнал их к своей теории и в пух и прах разнес и высмеял своего противника.

Нельзя сказать, чтобы это было приятно. Угрюмый ходил Фриш, размышляя, как поступить, раз фон Гесс не хочет смотреть опыты и не намерен повторить их сам.

— Знаете что, — посоветовал ассистенту профессор Гертвиг. — Бросьте вы эту дискуссию! Гесс человек в годах… Да и не в них дело. Какой прок в споре? Потеря времени, и только! Проведите опыты при мне, я заверю протоколы, и мы их опубликуем. Но, пожалуйста, никаких полемических отступлений: факты, факты и выводы. Согласны?

Отчет с протоколами, заверенными Гертвигом, был отправлен в печать, и Фриш уехал на лето в Неаполь. Здесь, на зоологической станции, были для опытов великолепные морские аквариумы.

Вместе с товарищем Фриш снял комнату на склоне Вомеро. Отсюда открывался превосходный вид на знаменитый залив, и здесь, между прочим, произошло то знакомство с блошиной напастью, о котором Фриш рассказывает в очерке «Блоха». Состоявшееся знакомство дало Фришу повод заключить, что одни люди служат, видимо, для блох привлекательным пастбищем, тогда как другие определенно отвращают от себя этих насекомых. Но с тем же правом можно было предположить, что дело не только в привлекательности пастбища, а и в разной степени чуткости насекомых. Вполне вероятной казалась мысль, что особи одного вида отчетливо различаются по своим избирательным свойствам. Впоследствии Фришу еще не раз придется встретиться с таким явлением.

Вернувшись в Мюнхен, успешно пройдя положенные испытания и опубликовав в «Зоологическом ежегоднике» за 1912 год отчет о новых исследованиях изменения окраски у рыб, Фриш поднялся на следующую ступень ученой иерархии.

Он стал приват-доцентом.

Из миллиона вариантов избирается один

На лето Фриш всегда уезжал в Бруннвинкль. Там у него была крошечная пасека. По правде говоря, она редко баловала владельца медом и содержалась больше для наблюдений над пчелами.

Прибыв на берег Вольфгангзее летом 1912 года и подойдя к павильону с ульями, новый приват-доцент неожиданно вспомнил, казалось, уже исчерпанный спор с фон Гессом.

— Он утверждает, будто не только рыбы, но также и все беспозвоночные лишены цветового зрения. Насчет рыб доводы уже выложены на стол… Остались беспозвоночные. Ну что ж? Всех не проверить, ведь одних насекомых чуть не миллион видов. Но если хотя бы на одном виде доказать, что он не лишен цветового зрения, то вопрос о «всех» отпадет, а там, гляди, и насчет других станет яснее. Значит, по Гессу, и пчелы не различают красок? Можно ли допустить такое? Вряд ли… С какой тогда стати цветы окрашены, а не зелены! Или это специально для удовольствия ботаников, собирающих гербарии? Чуть не все деревья, кустарники и травы каждый год производят мириады цветов с венчиками разных форм и колеров. Не вернее ли думать, что все это для насекомых, которые посещают венчики для сбора нектара и пыльцы да еще и переносят пыльцу с цветка на цветок (пользу перекрестного опыления — переноса оплодотворяющей пыльцы с цветов одного растения на цветки другого Дарвин доказал неопровержимо). Конечно, насекомые-опылители во всяком случае, а медоносные пчелы в первую очередь, скорее всего должны отличать белое, синее, красное, желтое от зеленого, от окраски лиственного одеяния растений…

Уголок пасеки.

Таков был, в общем, ход мыслей и соображений, занимавших Фриша, когда он вновь оказался на своей маленькой пасеке. И ведь не раз уже он приходил сюда, не раз видел вереницы пчел, вылетающих из ульев на промысел, но никогда до сих пор не задумывался над тем, что видит. Должно быть, теперь он сам стал несколько другим: спор научил его смотреть в корень вещей. Столкновение мнений и противопоставление точек зрения столько раз заставляло его искать и находить новые аргументы и доводы, что он вновь занялся старым поиском, оказавшись лицом к лицу перед явлением открытым, примелькавшимся, обычным, но именно поэтому обещавшим стать тем более веским.

Впрочем, это пока еще только рабочая догадка, предположение. А в науке самые правдоподобные догадки немного стоят, пока они не проверены. Для того чтобы быть доводом, аргументом, они должны стать доказанным фактом.

Итак, Фриш начал с медоносных пчел, выбрав для своих работ один этот вид насекомых из миллиона существующих. Если вдуматься, действительно нет лучшего объекта для решения этого вопроса. Во-первых, пчелы посещают разноокрашенные цветы. Во-вторых, они живут семьями, каждая из которых насчитывает десятки тысяч особей, так что в подопытном материале нужды не будет. В-третьих, они под руками, мы знаем, как их содержать, умеем с ними работать. В-четвертых, насекомые этого вида давно одомашнены, и есть тысячи людей, знающих пчел, так что всегда можно, в случае нужды, привлечь к делу опытных пасечников, хотя бы того же Гвидо Бамбергера, мастера пчеловодства, который не раз помогал Фришу советами.

Если удалось кормом дрессировать рыб на шафраново-желтый цвет, почему не попробовать добиться того же с пчелами?

Удастся ли, однако, с такой же наглядностью дрессировать их на цвет, связанный с кормом?

Удалось!

Пчелы очень быстро научились отличать не только белое от черного, но и другие цвета, хотя красного совершенно «не понимали», зато к синему настолько крепко привязались, что синюю подставку для плошки со сладким сиропом посещали даже после того, как корм убирали: они все садились на пустой синий квадрат, один-единственный среди полутора десятков таких же по размеру серых квадратов разного тона.

Фриш ликовал.

Сообщение о первых опытах с пчелами содержали только факты, факты и выводы из них. Фриш не забыл наставлений Гертвига: никакой полемики!

В одном, однако, не смог он отказать себе: статья была сдана в Мюнхенский медицинский еженедельник.

«Надо полагать, в клинике офтальмологии этот журнал выписывают», — думал, посмеиваясь, Фриш.

Скоро он убедился в том, что в клинике журнал не только выписывают, но и читают… В журнале появился ответ фон Гесса, озаглавленный «Экспериментальные исследования якобы существующего у пчел цветового зрения».

Фриш поднял брошенную ему в слове «якобы» перчатку и поехал во Фрайбург на годичную встречу зоологического общества. Он собрался прочитать здесь лекцию с «Демонстрацией опытов, доказывающих существование цветового зрения у животных, якобы не различающих красок».

Однако программа намеченных к показу опытов — надо же себе представить такое несчастье — срывалась. И Фриш точно знал, что именно ему мешало.

Прежде всего, доставленные из Мюнхена дрессированные на цвет рыбы крайне плохо перенесли перевозку, а от фрайбургской воды настолько разболелись, что невозможно было и думать использовать их для опытов. Оставались пчелы. Но пчелы, которые в безвзяточные летние месяцы в Бруннвинкле так быстро находили выставляемые в саду приманки со сладким кормом и тотчас высылали к ним из ульев вереницы новых сборщиц корма — фуражиров, здесь, в весеннем Фрайбурге, где все цвело и где отовсюду источались зовущие ароматы — взяток был в разгаре! — никакого внимания на плошки с сиропом не обращали.

Накануне лекции с «демонстрацией» никакой надежды на благополучный исход ее уже не оставалось.

Вконец расстроенный, бродил Фриш перед домом и вдруг, несмотря на свою близорукость, заметил в только что политом огородике, принадлежавшем одному из институтских служителей, пчел. Они прилетали на листья салата и жадно собирали с них капли воды.

Пчелы собирают воду и доставляют ее в улей. Атмосфера в гнезде не должна быть сухой: от этого страдают личинки!

Фриш тотчас же вынес в огород свои плошки с сиропом, дождался, пока на них соберется побольше сборщиц, переместил плошки с пчелами на пустовавший дрессировочный столик, и вскоре к столику стали слетаться пчелы.

Фриш облегченно вздохнул: угроза провала миновала. Теперь можно было объяснить слушателям и то, почему пришлось отменить демонстрацию опыта с рыбами.

Пчелы выручили докладчика. Они помогли окончательно выиграть сражение, когда один из самых завзятых сторонников фон Гесса обнаружил на своем синем галстуке нескольких четырехкрылых сборщиц, привлеченных цветом. Почтенный доктор яростно отмахивался от жужжавших вокруг него насекомых. Студенты, собравшиеся на лекцию, были в восторге. Никогда еще такой дружный хохот не сотрясал сводов аудитории.

Из пережитых волнений был извлечен полезный урок. Договорившись с кинооператором, Фриш заснял фильм о поведении пчел на сотах улья, на кормовом столике, на цветах. Без него он больше никуда не ездил с докладом.

Раздумывая над тем, как усовершенствовать технику эксперимента, Фриш полагал, что потребуется самое большее три года, чтоб закончить работу с пчелами. Но три года прошли… Каждую весну, подходя к ульям, Фриш говорил себе:

— Все! Этот опыт будет окончательным и последним. На нем я разделаюсь с пчелами.

Однако появлялись новые вопросы, а каждый решенный рождал планы новых опытов. Годы шли, а главное по-прежнему оставалось впереди. И становилось ясно, что, имея в десять раз больше сотрудников и работая еще в десять раз дольше, всего не решить, бесконечно многое ждет исследователя впереди.

Трудный и петлистый путь ведет к завершающему эксперименту, вбирающему в себя итоги множества проверок, уроки неоправдавшихся надежд, преодоленных заблуждений. Не всякий способен, закончив одно исследование, сразу же приниматься за следующее. Но такова судьба ученого.

Свою жизнь Фриш делил между пчелами и рыбами. Весна и лето — на пасеке; осенью и зимой, когда пчелы замирают в своем бессонном зимнем клубе, Фриш продолжал исследования у аквариумов с рыбами. Он каждый год делал открытия и в одной области, и в другой, когда события 1914 года оторвали его от работы.

Началась война… Фришу было 30 лет. Он подлежал призыву. Только сильная близорукость избавила его от солдатской шинели и окопов. Но Мюнхенский институт опустел и замер, пришлось Фришу вернуться в Бруннвинкль. Впрочем, то было совсем неподходящее время для мирной работы на пасеке.

Голова молодой пчелы густо покрыта волосками.

Брат Отто руководил в Вене больницей, превращенной в резервный военный госпиталь. Люди были здесь позарез нужны. Отто вызвал Карла, и все четыре года, пока продолжалась война, зоолог проработал у брата-хирурга санитаром. Он научился делать рентгеновские снимки, давал наркоз оперируемым, принимал прибывших с фронта раненых и не раз сам снимал с них грязные бинты, белье, одежду. Тогда-то он и познакомился с биологией бескрылого насекомого, которое столько забот доставляло санитарным службам всех армий. В госпиталь попадали больные холерой, сыпным и брюшным тифом, и Фриш занялся медицинской энтомологией, стал изучать литературу о бактериях, микробах. Он организовал при лазарете бактериологическую лабораторию, прочитал курс лекций по микробиологии для медицинских сестер госпиталя. Впоследствии лекции вышли отдельным изданием. Теперь в списке книг Фриша оно значится первым.

Иллюстрации к книге были сделаны одной из слушательниц лекций, которая позже стала женой Карла Фриша.

— Облегчать людям страдания — что может быть выше этого! Пожалуй, отец был прав, и не зря ли покинул я медицинский факультет? — корил себя Фриш.

Но вот после двух лет, точнее, после семисот дней бессменной работы санитар Карл Фриш получил двухнедельный отпуск. Он едет в Бруннвинкль, и здесь первая же после длительного перерыва встреча с пчелами — Фриш продолжил прерванные в 1914 году опыты по исследованию обоняния пчел — показала, что от зоологии ему не уйти!

Когда окончилась война и вновь открылся Зоологический институт, Фриш — теперь уже профессор по курсу сравнительной физиологии — опять обзавелся аквариумами и гольянами для работы зимой и извлек из письменного стола записную книжку с планами дальнейших опытов на пасеке.

Тут как раз ему подарили плоский — в одну рамку — стеклянный улеек, и Фриш попробовал метить краской спинки пчел, прилетавших из улья к кормушке. И что он увидел в своем улейке? Трудно было поверить, что это не снится. Меченые пчелы, возвращаясь домой, начинали кружиться: кружение было отчетливым и совсем не похожим на другие движения пчел на сотах.

— Я думаю, это самое содержательное, наиболее плодотворное открытие, какое мне удалось сделать, — говорил впоследствии Фриш.

Однако явление, обнаруженное Фришем на сотах стеклянного улья и названное им «танцем пчел», было давно известно пчеловодам. Танцы довольно точно описал еще в 1788 году один из пчеловодов.

Но увидеть и описать какой-нибудь факт еще не значит открыть его. Открытие рождается, когда факт осмыслен, становится звеном в цепи, вырисовывается как следствие одних и причина других явлений.

Так получилось и с танцами пчел. Фриш установил, что танцуют пчелы-сборщицы, прилетев в улей со взятком и этим вызывая к месту взятка новых сборщиц. Исследования продолжались и приносили все новые и новые открытия — одно интереснее другого. Однако работы пришлось прервать: Фриша назначили директором Зоологического института в Ростоке, а там исследовали главным образом физиологию слуха рыб.

Круговой — так назвал его Фриш — танец пчел-сборщиц служит сигналом, что поблизости от гнезда имеется взяток нектара или пыльцы.

В науке в то время господствовало убеждение, что рыбы не только немы, но и глухи. Сейчас известно, что такое мнение неверно. Но тогда вопрос о языке рыб еще не вставал, зато слух у них Фриш обнаружил.

И опять повторилась мюнхенская история, почти такая же, как с фон Гессом. В Ростоке во главе университетской клиники болезней уха, горла, носа стоял уважаемый старый профессор-отоларинголог О. Кернер, абсолютно убежденный в том, что рыбы неспособны слышать.

Фриш методически готовился к новому спору, отрабатывая технику опытов, накапливая факты, факты, факты…

В его лаборатории появился аквариум с ослепленным крошкой сомом. Ослепить рыбу было необходимо: иначе как разобрать, не влияют ли на ее поведение зрительные раздражители? Фриш и себе и другим не разрешал без нужды терзать подопытных животных. Но на этот раз он успокаивал себя тем, что сомик («Ксаверл» была его кличка) полуслеп от природы, так что операция лишила его немногого. Часами лежал сомик в открытой с двух сторон стеклянной трубке, положенной на дно аквариума, и дремал, а когда, проголодавшись, выплывал, его подкармливали мясом под обязательный аккомпанемент свистка. В те дни по всему институту висели объявления: «Просьба не свистеть!», «Идет опыт — свистеть воспрещается!», «Никаких свистков!», «Пожалуйста, даже без музыкального свиста…».

Ксаверл быстро освоился с сигналом, сопровождающим кормление. Фриш вызывал рыбу свистком и после того, как сом выплывал, награждал его мясной подкормкой.

Так в опытах с рыбами было вызвано явление, которое академик И. П. Павлов открыл, изучая на собаках условные рефлексы.

Теперь Фриш мог пригласить к себе Кернера, и тот (не то что фон Гесс!) приехал, хотя и полный нескрываемого недоверия. Гость направился в лабораторию, где его ждал аквариум с дремавшим сомом.

Фриш, отойдя в дальний угол комнаты, свистнул; Ксаверл вздрогнул, шевельнул плавниками и всплыл.

О. Кернер долго молчал, потом развел руками:

— Никаких сомнений быть не может. Он вышел на ваш свисток! Сдаюсь!

Это было большим праздником — переубедить такого авторитетного противника. Подобных побед совершено было в Ростокском институте много.

Известный английский профессор Нико Тинберген, один из создателей новой науки — она занята исследованием поведения различных живых существ, — подчеркивает в своейнедавно вышедшей книге значение работ Фриша и его учеников в области изучения органов слуха рыб.

«Одна из первых статей Фриша, — пишет Тинберген, — называлась просто: „Рыба, которая приплывает на свист“. Но приучить рыбу приплывать на свист было лишь началом исследования. Фриш хотел знать и почему рыба приплывает, когда он свистит. Последовательность его рассуждений дает прекрасный образец того, как следует изучать органы чувств животных.

Что побуждает рыбу всплывать, когда раздается свист? Поскольку мы сами слышим, можно предположить, что рыба тоже слышит и, следовательно, реагирует на звук. Но ведь она может и не обладать слухом, а видеть движения человека со свистком и на них реагировать. Как узнать, что в действительности происходит? Можно, например, проделать те же движения, но не свистеть при этом. Если рыба не всплывает, ясно, что не только эти движения являются раздражителями. Можно, наоборот, свистеть не двигаясь. Можно блокировать или совсем удалить орган, который предполагается ответственным за поведение рыбы (в данном случае внутреннее ухо). Если после этого она перестанет всплывать, значит, до операции она обладала слухом.

Как только это установлено и нет сомнений, что рыба слышит, следует переходить к систематическим исследованиям возможностей органа слуха: сколь тонкие различия высоты звука способно воспринимать ухо и сколь слабым должен стать звук, прежде чем животное перестанет реагировать на него?

Любая естественная реакция животного, например стремление к пище, может быть использована, чтоб изучать поведение. Однако естественные реакции не всегда удобны в исследовательской работе. В таких случаях можно приучить животное к специфическому раздражителю, многократно применяя его одновременно с естественным. Именно это и делал Фриш, свистя каждый раз, когда давал рыбе еду».

Исследования продолжались… Фриш обнаружил местоположение органа слуха у рыб, определил значение разных частей органа слуха… В конце концов все эти работы сделали его почетным членом Немецкого общества врачей по специальности ухо, горло, нос. Он был единственным немедиком в этом медицинском обществе.

За праздником признания, как всегда, следовали долгие будни исследовательского поиска, который по-прежнему требовал сил, внимания, времени, жизни.

Впрочем, ни сомик, ни его собратья со всеми своими загадочными способностями, повадками, чувствами, в том числе и шестым чувством, с его органом равновесия, ни открытие у рыб первичных элементов химического языка — сигналов тревоги, выделяемых в водную среду поврежденной рыбьей кожей и с молниеносной быстротой разгоняющих целые стаи, ни множество других увлекательных работ, которые манили Фриша, ни полностью оправдавшиеся опасения отца насчет ожидающей зоолога суровой нужды и невозможности сводить концы с концами (к тому же то были трудные для послевоенной Германии годы) — ничто не могло изменить заведенного порядка исследований: зимой — рыбы, с весны — пчелы.

Возможно, что дальнейшее изучение физиологии слуха и зрения рыб, уже завоевавшее Фришу известность в научном мире, и избавило бы профессора и его семью от материальных забот. Но он не мог не возвращаться летом к своим пчелам, к своим ульям, далеко не всегда полным меда.

Больше того, Фриша все серьезнее начинал занимать именно его летний объект, он все чаще восторгался богатством урожая идей и новых планов, который приносит изучение обитателей улья. Он продолжал работать с пчелами всюду, куда его перебрасывала судьба. И всюду к институтам, которыми он руководил, стягивалась молодежь: влюбленные в зоологию студенты, лаборанты, приват-доценты. Для каждого в записной книжке Фриша всегда наготове был запас тем для интересных исследований. Хватило бы только сил, а в вопросах, ожидающих решения, недостатка не будет. Фриш разослал своих помощников в соседние страны — во Францию, в Англию, Данию, Швецию, Швейцарию — знакомиться с работами зоологов. Они привезли много полезной информации. В Советскую Россию поехал один из самых талантливых ассистентов Фриша — молодой доктор Г. Рэш.

Он вернулся из Москвы с кучей новостей…

Но тут старый Рихард Гертвиг решил уйти на покой и призвал себе на смену в Мюнхен своего давнего ученика. Так Фриш, 15 лет назад впервые вступив в институт, чтоб изучать здесь милую его сердцу зоологию, теперь вернулся сюда директором.

И вновь потянулись, побежали годы работы: зимой с гольянами и сомами в аквариумах, летом с пчелами в поле, в степи, на опушках.

А он и не думал складывать оружие

Теперь прерву повесть о работах Фриша и расскажу, как мне довелось увидеть и услышать его и даже узнать, что ему известны мои наблюдения, сделанные на подмосковной пасеке в Горках Ленинских. Короткое отступление, которое я здесь допускаю, проливает, по-моему, свет на некоторые черты личности Фриша как ученого, на стиль его исследований. Потому-то эта история и приводится здесь.

Уже в том возрасте, когда Фриш был почтенным профессором, попал я на пасеку Звенигородской биостанции Московского университета. Здесь вблизи от крошечной избушки, превращенной Александром Федоровичем Губиным в пасечный домик и лабораторию, стояло десятка полтора ульев. На площадке перед лабораторией обращал на себя внимание плоский, вертикально укрепленный короб. Александр Федорович снял с него утепляющие ставни, и за стеклянными стенками замелькали в пчелиной сутолоке маленькие цветные пятнышки — метки на спинках насекомых. Ни на пасеке коммуны имени Щорса на Волыни, где я проходил первую студенческую практику, и где моим учителем был старейший в области знаток пчеловодства, ни у других пчеловодов, с которыми я позднее работал, — нигде не было плоских стеклянных ульев, никогда не приходилось мне до того видеть и меченых разноцветными точками пчел.

Теперь всякий, увидев одиночек, выделенных из общей массы обитателей улья красочным тавро, без труда сообразит, в чем их назначение.

— Последите за любой меченой пчелой, ну хоть бы за этой, — говорил Александр Федорович. — Видите, как быстро они совершают свои круги, бегая по сотам. Это и есть сигнал, каким вербуются новые сборщицы корма и одновременно даются наводящие указания о том, где ожидает фуражиров взяток.

Через несколько дней я покинул Звенигород, прочитав на прощание А. Ф. Губину блоковское стихотворение со знаменитыми строчками: «…Погружался в море клевера, окруженный сказками пчел…» Уезжал я не с пустыми руками. Александр Федорович снабдил меня на дорогу русским изданием сразу очаровавшей меня книги Фриша «Из жизни пчел» и целой стопкой своих собственных статей. Все они были посвящены одному: как скармливать пчелам ароматизированный сахарный сироп, чтоб вернее направлять их на цветущие посевы нужных культур. Известные опыты академика И. П. Павлова, его методы выработки условных рефлексов у собак, дрессируемых с помощью корма, были здесь положены в основу работы с беспозвоночными, у которых головной мозг представляет только небольшой нервный узел, несколько больше, чем остальные, развитый. Опыты Александра Федоровича сразу же привлекли к себе внимание и биологов, и пчеловодов в СССР и за рубежом. Г. Рэш, приехав в Советскую Россию, также познакомился с этими исследованиями: они были далеко нацелены в теории и весьма важны для практики.

Колхозы и совхозы в нашей стране переходили на новые севообороты, всюду вводились посевы кормовых трав, в том числе красного клевера, и каждый год требовалось огромное количество семян этой бобовой культуры. А семян было недостаточно. Дрессировка пчел на посещение и опыление клеверных головок удваивала и утраивала количество оплодотворенных цветков и урожай семян.

«Сказки пчел», которые услышал Александр Блок в море клевера, обещали стать реальным агрономическим делом. Разум человеческий, приложенный к тому «Разуму цветов», который так восхитил С. Я. Маршака, оказался способен совершать подлинные чудеса.

…Двадцать лет спустя, вместе с другими советскими пчеловодами приехал я в Австрию на международный конгресс и каждый день отправлялся слушать доклады, читавшиеся с трибуны величественного зала Венской ратуши. Вдоль высоких стен спускались праздничные разноцветные флаги государств, приславших сюда своих представителей.

Сколько здесь собралось пчеловодных знаменитостей, известных нам до этого только по статьям и книгам!

Вот лидер американских пчеловодов — доктор Гембльтон из департамента земледелия США. Вот доктор Ева Крейн — неутомимая путешественница, руководитель Международной ассоциации исследователей медоносной пчелы, редактор международного пчеловодного обозрения «Би Уорд». Вот другой путешественник, объездивший десятки стран Восточного полушария в поисках лучшей естественной породы пчел, Адам Керле, селекционер, создатель породы, выведенной на пасеке Бакфестовского монастыря в Англии. Вот работники самого крупного в мире пчеловодного предприятия «Миель-Карлотта» из Куерневако, Мексика. Вот доктор Анна Маурицио из Либефельдской станции в Швейцарии, где она трудится свыше тридцати лет. Вот руководитель опытной станции в Монфаве Жорж Альфандери. А это английская художница, Дороти Ходжес, написавшая отличную книгу о пчелиной обножке и составившая превосходные красочные таблицы для определения по цвету обножки тех растений, с которых пчелы собирают пыльцевой взяток… Как жаль, что нет здесь славы и гордости советского пчеловодства Александра Федоровича Губина — командарма пчелиных эскадрилий, которые теперь по путевкам агрономов опыляют посевы, цветущие сады, виноградники. Многие спрашивают: почему нет с вами профессора Губина? И мы с горечью объясняем, что он тяжело болен.

Звенит звонок председательствующего, и снова все вливаются в зал, рассаживаются, поглядывают на Фриша. Он сидит постоянно на одном и том же месте, поближе к трибуне, и, чтоб лучше слышать, лодочкой приставил ладонь к уху. Легкий венчик седых волос обрамляет высокий лоб. Глаза под сильными стеклами очков прищурены. Губы поджаты…

Через три месяца Фришу исполняется 70 лет, и все передают друг другу неизвестно откуда взявшийся слух, что профессор в последний раз на пчеловодном конгрессе. Старейшина пчеловедения отчитывается перед теми, для кого всю жизнь работал, и прощается с ними… Может быть, поэтому его доклада ждут с особым нетерпением.

Что касается меня, теперь уже можно в этом признаться, я не на шутку нервничаю. Так, наверно, чувствовал бы себя какой-нибудь первоклассник Авиньонского лицея, отправившись с Фабром на экскурсию в Иссартский лес или на плато Англь и здесь в присутствии товарищей намереваясь задать ему каверзный вопрос… Потому что и я твердо решил воспользоваться встречей и спросить профессора, как можно понять факты, с которыми мы у себя на пасеке столкнулись.

По Фришу, пчелы танцуют на сотах, вернувшись с богатым взятком, и этот «восьмерочный» танец — кружения и короткие прямые пробеги с частым вилянием брюшка — представляет информационный код, сигнал, передающий другим сборщицам улья координаты местонахождения источника корма. Так теперь понимают значение танца большинство специалистов. Да и у себя под стеклом наблюдательного улья (этот неуклюжий термин, который не нами придуман, обозначает односотовый улей с прозрачными стеклянными стенками, такой, какой я впервые увидел на пасеке Губина под Звенигородом) мы бессчетное число раз наблюдали танцы пчел, вернувшихся с кормушек, где на их спинки наносили разными цветными точками метки. Но вот однажды, уже поздней осенью, когда все полеты пчел за нектаром и пыльцой давно прекратились, а пчелы под стеклом успели даже сгрудиться в сплошную массу зимующего клуба, мы сняли как-то с улья утепляющее укрытие и направили на стеклянную стенку свет сильной лампы, чтоб получше рассмотреть пчел под стеклом, и вдруг в разных местах клуба несколько пчел неожиданно начали танцевать. Мало того: удалось убедиться в том, что танцевать — кружиться, совершать короткие прямые пробеги, часто виляя брюшком, — могут и пчелы осеннего выплода, то есть недавно вылупившиеся из ячеек и, значит, еще не вылетавшие за фуражом для семьи. Приходилось, таким образом, допустить, что возможны и танцы, иносказательно говоря, бессодержательные, не имеющие сигнального значения. Мы проверяли это явление много раз и на разных семьях. Губин поручил нескольким студентам, работавшим на пасеке кафедры Тимирязевской академии, самостоятельно провести осмотры семей в ноябре — декабре, и все подтвердили: да, свет лампы может выводить некоторых пчел клуба из их дремотного состояния и побуждать к танцу…

Ни в статьях Фриша, ни в статьях его учеников о таких танцах никогда ничего не говорилось…

Но как же тогда эти танцы понимать, как их согласовать с учением Фриша о «языке пчел»?

Сам себе я мог еще с грехом пополам как-то изложить весь этот монолог, но ведь мне предстояло другое: надо было во время перерыва пробиться через обычно окружавшую Фриша толпу и высказать ему свои соображения при этой аудитории, причем не шепотом, а в полный голос, так как он плоховато слышит, да к тому же и по-немецки…

Как я корил себя, что не догадался привезти с собой на конгресс номер московского журнала «Пчеловодство», в котором была напечатана статья о танцах пчел в зимующем клубе. Отдал бы статью и попросил прочитать. Вот и все!

Короче, я праздновал труса.

Но мне не пришлось ни расталкивать толпу окружающих Фриша собеседников, ни задавать ему свой каверзный вопрос…

В начале перерыва, когда я направился на поиски Фриша, меня окликнул незнакомый участник конгресса. На его нагрудном значке читаю: «Гетце, Бундесрепублик».

— Профессор Гетце, кафедра пчеловодства университета в Бонне, — представляется он. — Я вас ищу третий день. Не так-то просто найти кого надо в этой массе народа. Не правда ли? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, переходит к делу: — Доктор Фриш просил меня узнать, нет ли у вас новостей относительно танцев молодых пчел, только что вышедших из ячеек. Ваше первое сообщение мы проверили и убедились: оно точно. Недавно в Париже проходил международный симпозиум об инстинкте и поведении животных. Доктор Фриш читал там доклад о языке пчел и отметил работы по управляемому полету сборщиц, я имею в виду исследования под руководством профессора Губина. Что касается ваших наблюдений, доктор вполне согласен: танцы пчел, которые еще не вылетали из улья, ждут объяснения, иначе существующая теория ставится под вопрос. Эта тема как раз и поручена мне. Руководить ею будет сам Фриш.

Потом доктор Гетце рассказывает о том, как Фриш объясняет, почему в опытах на нашей пасеке пчелы могли выписывать на сотах танец, отражающий путь к улью от места взятка, а не наоборот — из улья к дрессировочным кормушкам, как обычно бывает.

— Он, в общем, принял ваше объяснение для случаев, когда наводящие указания танца приводят к ошибкам сборщиц, и в следующем издании своей книги напишет об этом. Ну, а в ответ на ваши данные о конкурентной роли наземных ориентиров в полетах пчел, для которых компасом служит небесное светило, вы уже, конечно, читали? Нет? Серьезно, нет? Почему же? Для вас небезынтересно будет ознакомиться. У меня с собой есть экземпляр, могу его отдать. Это в журнале «Натурвиссеншафтен». Статья так и называется: «Небо и земля в конкуренции. О сравнительном значении ориентиров в полете пчел». Как же это вы еще не читали, я вам обязательно дам оттиск первого сообщения. Исследования будут продолжены. В них участвует и Линдауер…

«Эге, — подумал я, — старик и не думает складывать оружия. У него голова по-прежнему полна замыслов, вокруг него по-прежнему бурлит поиск…»

Волшебный колодец, или

О преимуществах постоянства и его коэффициенте полезного действия

«Доктор, а ведь проявляемое вами упорство может хоть кому показаться странным. Что ж это, в самом деле? Непрерывно, на протяжении десятилетий, работать с одними и теми же объектами? — писал Фриш сам о себе. — А почему бы вам не заняться, скажем, слоном, или если требуется объект не столь громоздкий, то вот к вашим услугам любопытнейшее создание — слоновая вошь; а если вы отказываетесь приносить себя в жертву экзотике, то чем, скажите на милость, вас не устраивает, к примеру, кротовая блоха?

— Зачем же так зло шутить? — отвечал Фриш воображаемому оппоненту. — Давайте всерьез! В институте всегда есть группа сотрудников, которая изучает позвоночных. И всегда есть сотрудники, занимающиеся разными беспозвоночными: осами, муравьями, пауками, креветками…

— Так-то оно так, но тем не менее вы, и особенно в последнее время, все больше погрязаете в изучении своих избранных и излюбленных пчел. Дались они вам! Вот и сейчас: Рэш исследует распределение обязанностей среди рабочих особей в пчелиной семье, Фогель занят чувством вкуса у пчел и питательностью для них разных сахаров, Баумгартнер — строением сложного глаза, Германн — способностью к восприятию освещенности, Лотмар — восприятием ультрафиолетовой части спектра…

— И очень хорошо! — подтверждает Фриш свои же слова. — Не без основания же мы больше доверяем старому домашнему врачу, которому знакомы наша походка, выражение лица, цвет белков глаз, каждый хрип в легком, каждый тон в биении сердца, ритм пульса… Когда долго занимаешься одним и тем же объектом да еще научаешься постоянно о нем думать, быстрее подмечаешь в его поведении любую новую мелочь, глубже все видишь, яснее слышишь, открываешь стороны, которые ускользают от тех, кто видит объект впервые. Я догадался об этом еще мальчиком, когда, лежа на берегу моря, смотрел в глубь зеленой воды, плескавшейся о прибрежные камни и игравшей прядями водорослей… К тому ж разве не все загадки жизни сосредоточены в каждом живом?»

…Прошло еще несколько лет.

Неожиданно в институт к Фришу заглянул его старый друг Рихард Гольдшмидт, тот, кто когда-то руководил большим зоологическим практикумом у Гертвига. Фриш принял гостя в новом здании института, построенном на средства американского фонда. Но оба профессора не стали задерживаться в кабинете директора, они спустились в подвал, а оттуда еще глубже — в подземный грот, предназначенный для изучения пещерной фауны.

Только здесь они смогли побеседовать, не боясь чужих ушей и подслушивающих аппаратов: фашизм уже поднял голову в Германии, шпионы и доносчики кишмя кишели всюду.

— Я ясно вижу, к чему идет дело, — хмуро говорил Гольдшмидт. — Оставаться мне здесь дальше невозможно. Приходится ехать за границу, не дожидаясь, пока я окажусь в мышеловке.

Фриш не отговаривал друга, тревожился за него, многого не понимал и не представлял себе. Грустным и горьким было расставание. Но, оставшись в Мюнхене, Фриш в конце концов убедился, что Гольдшмидт оказался и более проницательным и более дальновидным. Директору института зоологии не дали заниматься наукой, как он хотел. Гитлеровцы ждали и требовали другого. Но Фриш твердо решил оставаться независимым. И вот его вызвали в министерство для объяснений: как он смеет разрешать студентам вскрывать дождевых червей без применения обезболивающих средств?

В другое время это показалось бы неумной шуткой, но сейчас… Вскоре последовало и второе предупреждение: профессора уведомили, что его бабушка по материнской линии признана расово неполноценной. Вдогонку прибыл приказ, отстраняющий директора от работы в институте. Это случилось в начале 1941 года. Уехать, как Гольдшмидт, было уже невозможно.

Дождавшись весны, Фриш перебрался в Бруннвинкль и продолжил работу с пчелами. Итоги исследований, сделанных им в годы войны, он опубликовал только после падения фашистского рейха. Книга вышла в 1947 году в Вене и была озаглавлена: «Ароматическая дрессировка пчел на службе сельского хозяйства». Фриш подтвердил теоретические выводы и практические рекомендации Александра Федоровича Губина и дополнил их. Он показал, что не только можно, но и очень выгодно дрессировать пчел на посещение таких скупых медоносов, как красный клевер, из трубчатых цветков которого сборщицам весьма трудно извлекать нектар. Дрессировка увеличивает число пчел, летающих на головки красного клевера и в конечном счете существенно повышает урожаи ценных семян этой бобовой травы. Оказалось даже, что есть расчет дрессировать пчел также и на посещение самых щедрых медоносов. После дрессировки пчелы еще усерднее посещают их.

Начиная с 1945 года (через 33 года после того, как был сделан первый шаг на этом пути) Фриш особенно много внимания уделяет пчелам и в институте, и в Бруннвинкле.

Пчела-сборщица возвращается в улей с пыльцевой обножкой.

Со своими учениками он выясняет, как воспринимаются пчелами разные части спектра, геометрические фигуры, форма цветков, измеряет остроту обоняния пчел, уточняет, где расположены и как действуют пчелиные обонятельные поры.

Отчеты об опытах, как и первая прочитанная когда-то дяде Экснеру статья, содержали только самое главное и ничего лишнего. А написаны они были так, что и в читателе будили радость открытия.

Это чувство Фриш особенно старался передать студентам. Аудитория во время его лекций всегда была полна. И не удивительно: читал он превосходно. То профессор говорил об опыте, законченном только вчера вечером, сопровождая рассказ демонстрациями экспериментов, то показывал новый отрывок фильма, заснятого какой-нибудь ускоренной киносъемкой в инфракрасном свете… Слушать его собирались студенты с разных кафедр, из других институтов, нередко приезжие и из других городов Германии, бывали на лекциях и иностранцы.

Но успех не кружил голову профессору. Он по-прежнему каждый день вставал с рассветом и трудился допоздна, всюду поспевая. Правда, ему частенько приходилось являться в институт с полевых опытов в старых кожаных тирольских шортах, сверкая голыми коленками. Но он был лишен чопорности.

Как-то из СССР в институт пришло письмо на имя помощников Фриша — требовалась простая справка. Фриш ответил сам и приписал: «Но с чего это вы решили, будто меня не надо тревожить? Не такая уж я важная шишка!»

Однажды в Мюнхен прибыл на гастроли цирк Саррасани. Укротитель зверей попросил Фриша разрешения побеседовать со студентами о жизни животных в неволе.

Фриш, не задумываясь, согласился:

— Очень хорошо! Вы сделаете доклад на эту тему вместо моей заключительной лекции.

В тот день профессор, уступив кафедру гостю, сидел на парте рядом со своими студентами.

— Мы приучали одного из слонов, — рассказывал докладчик, — становиться на голову. Такой номер слону дается нелегко. Но как же я обрадовался, подсмотрев, что в клетке, куда слона уводили на отдых, он сам повторяет упражнения, хотя не видит тех, кто его поощряет за усердие… Если работать с животным так, чтоб ему это было приятно, дело идет успешнее. Само животное помогает нам…

Фриш знал это по своим опытам с рыбами. И все же после этой лекции он стал еще внимательнее присматриваться к работе профессиональных укротителей — дрессировщиков. Приехав в США, куда его пригласили прочитать лекции в ряде университетов, он сразу отправился в Нью-Йоркский зоопарк, во Флориде посетил обезьянник зоопсихолога К. Л. Эшли, «Океанариум» с его грандиозными бетонными водоемами и прирученными дельфинами. Колокол служителя вызывал из морской пучины дельфинов, и те, подплыв, во весь рост выпрыгивали из воды, чтоб получить корм из рук дрессировщика.

— Чего стоят рядом с этим великолепным зрелищем мои жалкие опыты с сомиками! — восхищался Фриш.

В «Океанариум» он приехал после доклада, прочитанного в Принстонском университете. Там среди слушателей Фриш увидел седую голову Альберта Эйнштейна. На следующий день автор теории относительности пригласил к себе автора учения о «языке пчел» и весь день провел с ним — в лаборатории и дома.

Фриш уехал восхищенный блестящим остроумием и замечательным радушием хозяина, его умением знакомить неучей со своими работами и интересоваться чужими, в которых он сам профан.

Фриш побывал также и на ферме «Ротолактор», которая считалась тогда самым механизированным в Соединенных Штатах Америки предприятием для получения молока. Полторы тысячи дойных коров по пять раз в день самостоятельно направлялись, покидая свои стойла, в доильный зал. Это был настоящий живой конвейер. Из доильных аппаратов молоко по трубам уходило в холодильные цистерны. Но что особенно заслуживало внимания — это подготовительная дрессировка животных, выработка рефлексов, которые включались в процесс сверхмеханизированного производства молока. Привитые животным навыки помогали персоналу: облегчали уборку помещений, кормление животных, равномерную загрузку доильной установки…

В Калифорнии Фриш встретился с Гольдшмидтом. И Гольдшмидт, который начал свой путь в науке с изучения одноклеточных, срок жизни которых исчисляется часами, повез гостя в заповедник многовековых деревьев секвойя. В этом одном из самых удивительных уголков растительного мира, у подножия вечнозеленых стометровых гигантов, оба биолога продолжили беседу, прерванную двадцать лет назад в подземном гроте мюнхенского института. Но говорили они не столько о пережитом, сколько о новых работах, о будущем науки.

Когда читаешь воспоминания об этой беседе, о посещении скотных дворов «Ротолактора», о поездке на дельфинодром «Океанариума», о беседах со знаменитыми исследователями африканских термитов А. Е. Эмерсоном и американских кочевых муравьев К. Т. Шнейрла, о встрече с Альбертом Эйнштейном и при всем том знаешь, с каким деловым вниманием продолжал все эти годы Фриш следить за изучением пчел всюду, включая маленькую подмосковную пасеку, то портрет человека и ученого дополняется новыми живыми штрихами.

Тем временем в разных странах десятки специалистов-энтомологов, подхватив исследовательскую эстафету, продолжали изучать информационное содержание разных фигур пчелиных танцев. Открытия сыпались как из рога изобилия. И все они вели свою родословную от того наблюдения, которое было сделано на пасеке в Бруннвинкле летом 1918 года, когда Фриш впервые увидел на сотах маленького односотового улья танец помеченной им краской пчелы.

Стрелками на рисунке показано направление пробега пчелы в виляющем («восьмерочном») танце. Он служит сигналом, указывающим направление полета к месту взятка, расположенному за 50 метров от улья и дальше.

Для свободных, «незавербованных», как их называют, пчел-сборщиц — это что-то вроде лётного резерва семьи — танец полон содержательных подробностей. Он оповещает, во-первых, близко или далеко от улья находится корм, указывает направление, куда следует лететь за взятком, кроме того, он отображает примерное расстояние до места, где находится корм, сообщает, много ли его, богат ли он сахаром. Сигнал информирует ульевых сборщиц и об условиях полета: встречный или попутный ветер ждет их в рейсе. При разных условиях в танец вносится соответствующая поправка на помехи, смещение или ускорение, какое оказывает ветер. Когда сборщице предстоит лететь к месту, скрытому по другую сторону скалы, то в танце отражено все расстояние, которое пчеле предстоит покрыть, то есть погонная длина ломаной кривой в обход скалы, но направление кратчайшее: прямиком к месту, где установлена кормушка. Однако если кормушку, предлагаемую пчелам, поместить ниже уровня улья (улей на краю обрыва, а кормушка на дне глубокого ущелья) или, наоборот, выше его (улей у подножия радиомачты, а кормушка на самой ее вершине), то для оповещения о таких казусах в пчелином языке сигналов не обнаружено.

— Они, видимо, не привыкли рассчитывать на то, что корм может находиться в облаках, — заметил по поводу второго варианта Фриш.

Главным ориентиром и путеводным светилом для пчел в полете — будь это полет отдельных сборщиц к месту, где находится источник нектара или спелой пыльцы, или полет массы пчел во время роения, при перемене гнезда — служит солнце, его положение на небе в момент, когда совершается танец, положение относительно места, куда надлежит лететь. Фуражиры или разведчики, вернувшиеся в улей в одно и то же время из разных мест, танцуют каждый по-своему; возвращающиеся с одного места в разное время исполняют фигуры танца по-разному, соответственно часу, а значит, и положению солнца на небе.

Пчелы способны ориентироваться в полете и в такое время, когда небо плотно закрыто облаками и солнца не видно. В эту пору они находят правильный путь, воспринимая колебания поляризованного света, а также руководствуясь пробивающими толщу облаков лучами, невидимыми для человеческого глаза.

Это сообщение физики поначалу встретили в штыки, но опыты их убедили.

Так были открыты запасные приспособления, гарантирующие надежность системы ориентировки.

Но и это оказалось все еще только началом…

Вот он, волшебный колодец, из которого чем больше черпаешь, тем он богаче водой!

Применяя дрессировку пчел, удалось открыть у них так называемое «чувство времени», способность прилетать к месту взятка не когда попало, а к моменту раскрытия цветков. Больше того: полеты пчел заканчиваются, когда цветки перестают выделять нектар и пыльцу. Запоминая интервалы не короче 5–6 часов, пчелы оказались совершенно неспособны запоминать продолжительность перерывов, превышающую сутки.

И это тоже было только началом…

Все эксперименты Фриша, начиная с первого, были не только строгими, но и изящными, не просто убедительными и наглядными, но вместе с тем и красивыми. Ульи с дрессированными пчелами опускали в штольни глубокой заброшенной соляной шахты, и сборщицы летали на кормушки под искрящимися куполами каменной соли, послушные чувству времени и здесь, под землей, где на них никак не действуют ни видимые, ни невидимые лучи солнца.

При ясном небе солнце служит для пчел, впервые вылетающих из улья на сбор корма, главным указателем пути.

Ульи с пчелами, дрессированными в закрытой камере под Парижем и приученными посещать кормушки в определенный час, перевозили на самолете в Нью-Йорк. Там они в такой же камере прилетали на кормушку точно по парижскому времени. Так же вели себя и нью-йоркские пчелы, перевезенные в Париж, где они в камере сохраняли верность нью-йоркскому времени. Дрессированных подобным образом пчел перевозили из Южного полушария в Северное (с Цейлона на Север Индии) и из Северного в Южное.

Те же опыты повторены с пчелами, дрессированными на время не в наглухо закрытых камерах, а под открытым небом. Тогда, перевезенные на дальнее расстояние, они довольно быстро научаются приноравливаться к новой небесной и земной обстановке.

Так начатое на крошечной пасеке в Бруннвинкле изучение летных повадок пчел приобрело подлинно планетарный масштаб.

Вот оно: «от букашки и до планет…»

Параллельно изучались разные «диалекты пчелиного языка» — особенности танцев разных пород медоносных пчел; изучались танцы разных видов рода — большой и малой индийской пчел, тропических тригон, мелипон. В этих исследованиях получены данные, проливающие свет на историю пчелиного языка, на его возникновение и развитие в процессе эволюции, позволяющие заглянуть из сегодняшнего дня как в безмерно далекое прошлое, так и в будущее…

Когда на международном симпозиуме об инстинкте и поведении животных в Париже зашла речь о том, что практически могут дать исследования этой области жизнедеятельности живого, председательствующий напомнил о самолетах, совершающих регулярные рейсы на трассе Европа — Америка. Трасса проходит через Северный полюс, в зоне, где все магнитные компасы отказывают, а сплошная облачность делает невозможной ориентировку по звездам. Но летчики прекрасно ориентируются и здесь: они включают в этой зоне так называемую «кисточку Гейдигера» — прибор, который сконструирован с использованием данных Фриша о восприятии пчелами колебаний поляризованного света.

На другом научном съезде — это был съезд астрономов США — один из отцов современной кибернетики Клод Шеннон заметил, что работы Фриша и открытые им способы расшифровки сигнального кода пчел подготовляют путь к созданию межпланетного языка, который может понадобиться людям даже скорее, чем можно думать.

Говорят, когда Фриш прочитал отчет об этом заявлении, он заметил, что уж лучше бы начать с создания языка, который объединит науку на Земле и сделает ее, как она и должна быть, всечеловеческой.

Не подумайте только, читая рассказ о том, как Фриш стал тем, кем он стал, будто всем надо изучать одних лишь пчел или только инстинкты и повадки животных. Во-первых, в одной биологии есть еще по крайней мере десятью десять областей, ожидающих тех, кто готов посвятить себя им. Но ведь и биология совсем не единственная наука среди созданных человечеством. Этим наукам числа нет, как нет числа и другим областям деятельности, в которых требуются молодые умы и силы.

И всюду любую — даже самую маленькую — работу нетрудно превратить в великую. Требуется для этого немного. Надо с головой уйти в дело, полностью отдаться ему.

Только тот по-настоящему находит себя, для кого дело становится судьбой, личным счастьем.

Чтоб показать все это на живом примере, и изложена была здесь биография Карла Фриша.

Оглавление

Коротко об авторе очерков «Десять маленьких непрошеных гостей» … 5

Карл Фриш

Десять маленьких непрошеных гостей

Комнатная муха … 9

Какое место занимает муха в царстве животных … 10

Как опознать муху? … 17

Жизненный цикл … 13

Куда деваются мухи зимой? … 21

Почему комнатная муха может быть опасной? … 23

Мухи — помощники врачей … 24

«Жалящие» мухи … 25

ДДТ и защита от мушиной напасти … 27

Комары … 28

Почему комариные укусы вызывают зуд? … —

Размышления по поводу сосания крови … 30

Рождающийся из воды бич сельских местностей … 31

Анофелес … 34

Блоха … 39

Как блоха выглядит и на что способна … 40

Как протекает жизнь блохи … 42

Блохи и их свадебные песни … 44

Как я получил водительские права … 45

О разных видах блох … 47

Блоха и чума … 43

Блошиный цирк … 49

Блохи в янтаре … 51

Клоп … 53

Слово в защиту клопов … —

О внешности и повадках постельного клопа … 54

Питание, общежитие, семья … 56

Искусство «выходить из себя»… … 58

Как клопы добывают себе овощи … 62

Сколько времени взрослый клоп может прожить без еды? … 64

Вошь … 65

О видах вшей и разнообразии их вкусов … —

Несносная и опасная тварь … 68

Газы против насекомых-паразитов … 69

О пользе мытья головы, стирки белья и горячего утюга … 71

Платяная моль … 72

О бабочках вообще и о моли в частности … 73

Вещества съедобные и несъедобные … 76

Как образуются повреждения, сделанные молью … 78

Затворницы … 82

Три вида моли … 83

Война против моли … 84

Таракан … 86

Внешний вид и образ жизни … 88

О пользе разжевывания пищи … 92

Рты сосущие, кусающие, лижущие, жалящие … 93

Сахарная чешуйница … 96

Пранасекомые … —

Небезвредный гость наших жилищ … 98

О дальней родне сахарных чешуйниц … 99

Пауки … 102

О пауках вообще … 103

Паук в своем гнезде … 107

Как паук схватывает добычу … 108

Обманутый паук … 111

Как сооружается паутина … 113

Песня паука-жениха … 119

Домовые пауки … 120

Ядовиты ли пауки? … 121

Паутинный шелк … 123

Клещи … 126

Пауки, не ткущие паутину … —

Невольные гости … 128

Жизненный цикл клеща … 129

Животные, лишенные вкуса … 131

Клещи птиц … 132

Как уберечься от клеща? … 134

Заключение … 135

И. Халифман

…И еще десятью десять

О героях очерков К. Фриша и их ближайших сородичах … 139

Гости, соседи или постояльцы? … —

Гости ласточкиного гнезда … 140

Некоторые дополнения к списку К. Фриша … 143

Еще о клещах иксодовых и прочих … 150

Чудеса в паутинном колесе … 153

Сколько на Земле насекомых? … 160

Несколько слов о щетинохвостых … 164

Зачем таракану голова и действительно ли он бестолков? … 168

От тараканов Даршена к дрессированным блохам Фриша … 176

Урок, преподанный человеку мухой … 178

О великих натуралистах прошлого и об Алеше, который весь в будущем … 183

Что такое призвание? … —

Каждый ли может стать натуралистом? … 186

Когда интерес просыпается смолоду … 192

О том, как Фриш стал тем, кем он стал … 194

Лучше всего начать как можно раньше … —

Всякий ветер становится попутным для того, кто знает, куда держать курс … 202

Из миллиона вариантов избирается один … 211

А он и не думал складывать оружие … 221

Волшебный колодец, или О преимуществах постоянства и его коэффициенте полезного действия … 226

Примечания

1

По другим данным, количество видов насекомых значительно превышает это число. Примечание переводчика. Дальше примечания переводчика даются в скобках или сносках и заключаются звездочкой.

(обратно)

2

К числу дорифора принадлежит и колорадский жук — лептинотарза децемлинеата.

(обратно)

3

Имеются данные, что многие жители пустынных местностей в Африке, там, где конца и края не видно голым и однообразным барханам, способны, в отличие от европейцев, различать направления колебаний поляризованного света на небе.

(обратно)

4

В Англии на одной из опытных станций, чтоб изучить состав развивающихся в воде насекомых, на поверхности небольшого пруда в разных местах установили пять ловушек. Подсчет показал, что 97 процентов собранных насекомых оказались двукрылыми, из них свыше 35 процентов — кровососущими комарами. Наибольшее число насекомых было выловлено у берега пруда в зарослях водных растений. В среднем за время наблюдений с одного квадратного метра водной поверхности выводилось около шести тысяч крылатых насекомых!

(обратно)

5

Это сообщение вполне верно в отношении многих местностей царской России; в СССР малярия ликвидирована даже в наиболее упорных ее очагах

(обратно)

6

Это важное открытие сделал английский врач Рональд Росс в 1902 году. За свои исследования он был награжден Нобелевской премией.

(обратно)

7

Особенно досаждают людям и изводят домашних животных мелкие мошки, а также мокрецы. Множество видов всех этих крылатых кровососов называют выразительным словом «гнус». В местах массового распространения гнус создает тяжелые, порой невыносимые условия: нельзя ни работать в полную силу, ни спокойно отдыхать. Энтомологи и врачи, действуя совместно, ведут энергичные поиски мер борьбы против этих, пока еще непокоренных вредителей.

(обратно)

8

По другим данным, блоха прыгает в длину больше чем на 30 сантиметров, а в высоту и до 20 сантиметров.

(обратно)

9

Если воспользоваться московским примером, то пришлось бы представить себе прыгуна, который без особых затруднений может перемахнуть через здание гостиницы «Россия»! Чисто Карлсон, который живет на крыше, из книги шведской писательницы Линдгрен. Но у Карлсона была техника, помогавшая ему летать, а блоха пользуется для прыжков только мышцами ног.

По данным некоторых исследователей, блоха прыгает головой вперед, а во время прыжка переворачивается в воздухе. Объясняется это только одним: центр тяжести тела блохи находится в задней его половине. Для успешного прыжка насекомому надо, видимо, не менее 2,5 сантиметров свободного пространства. Натыкаясь при прыжке на препятствия, блоха падает.

(обратно)

10

Так было в те времена, когда Индия была колонией. После освобождения от империалистического господства органы здравоохранения Индийской Республики проделали огромную работу и ликвидировали источники чумных вспышек. Теперь эпидемии не принимают здесь таких ужасных размеров, как прежде.

(обратно)

11

В старинных книгах можно найти описания гораздо более простого способа дрессировки блох: в стеклянный пузырек помещают коконы, а по мере того как насекомые выходят на свет, их кормят. Секрет заключается в том, чтобы пузырек был достаточно маленьким и блоха не могла бы в нем кувыркаться. Следовательно, как мы уже знаем, он должен быть меньше 2,5 сантиметра. В таком прозрачном жилище насекомое смолоду отучается прыгать.

(обратно)

12

Керби и Спенс, авторы знаменитой в прошлом веке книги о насекомых, сообщают, что шведская королева Христина забавлялась, глядя, как блохи стреляют из лилипутского орудия. Эта пушечка, как писал еще Линней, демонстрировалась в Стокгольмском арсенале. В «Парижских воспоминаниях» Коцебу (1864) рассказывается об одном матросе, который за плату показывал через увеличительное стекло блоху: она везла на повозке крошечного слона на колесиках. А в 1834 году в одном из блошиных цирков Парижа показывали — об этом сообщает Альфред де Нор — блох в парадной военной форме, которые маршировали строем.

(обратно)

13

Сброшенная рубашка представляет собой как бы слепок не только наружной формы, но и наиболее крупных, одетых в хитин, внутренних органов насекомого, например трахейных трубок и пр.

(обратно)

14

Для тех, кому вся эта история с подобием огородной грядки, существующей на спине клопа и снабжающей его витаминами, покажетсянадуманной, сообщим, что сходные явления в мире насекомых нередки. Только у других видов «огородные грядки» находятся в других местах, скажем, в специальных отростках кишечника. Так, в частности, обстоит дело у червецов, жуков-точильщиков, термитов, муравьев. Чаще всего подобные «огороды» засеяны одним видом бактерий или дрожжей. Но известны и иные случаи. В теле одной цикадки обнаружено несколько «грядок», и каждая занята другим видом!

(обратно)

15

Даже на тех, что обитают в морях.

(обратно)

16

Существуют формы и с еще более мощными прицепными ногами. Они паразитируют на ластоногих. Ластоногие, как известно, плавают, и паразиты вынуждены в это время держаться на хозяине. У этих паразитов коготки зубчатые и вся конечность напоминает скорее ногу краба, чем ногу насекомого.

(обратно)

17

Известный русский энтомолог профессор Н. А. Холодковский установил, что «жало», или игла ротового аппарата, состоит из четырех щетинок. Это колющая часть рта, сосательную же составляет передняя часть пищевода.

(обратно)

18

Автор пишет об австрийской и германской кайзеровской армиях в первой мировой войне.

(обратно)

19

Почему так привлекает бабочек искусственный свет? Он богат фиолетовыми лучами и в этом похож на свет звезд, проникающий сквозь толщу атмосферы. Но свет звезд и Луны воспринимается лишь небольшим количеством фасеток сложного глаза бабочек и помогает им ориентироваться в полете; когда же насекомое приближается к лампе, ее свет воздействует сразу на все фасетки, и бабочка, «сбитая с толку», теряет ориентировку.

(обратно)

20

Они представляют видоизмененные слюнные железы и встречаются не только у гусениц, но и у личинок ручейников и перепончатокрылых, например пчел, муравьев и др.

(обратно)

21

Способность маскировать кокон, камуфлировать его под фон, на котором гусеница окукливается, широко распространена. Гусеница моли, живущей на острове Цейлон, строит себе чехлик из кусочков мха, песчинок и лишаев. В ярко-синей картонной коробке я держал гусеницу бабочки-бражника, которую выкармливал до тех пор, пока она не окуклилась. Снаружи весь кокон оказался словно вывалян в ярко-синие картонные стружки, а на картоне можно было рассмотреть места, с которых гусеница соскребала укрытие для кокона.

(обратно)

22

Разумеется, кокон моли — не чета кокону тутового шелкопряда. У гусеницы шелкопряда длина шелковыделительной железы в пять раз больше длины тела, и она равна почти четвертой части веса гусеницы. Да и волокно нити тутового шелкопряда исключительно прочно: на один квадратный миллиметр сечения нити может приходиться нагрузка до 46 килограммов, и она ее выдерживает. Это крепость стальной нити! Шерсть, которой питается моль, выдерживает предельную нагрузку всего 0,11 килограмма. Но кокон, скрывающий куколку моли, в общем, довольно прочен.

(обратно)

23

Знаменитый французский энтомолог Жан-Анри Фабр доказал, что ночные бабочки павлиний глаз находят друг друга в темноте, прилетая иногда за много километров, и ориентируются при этом только по запаху.

(обратно)

24

Кому доводилось читать книги о морских путешествиях в давние времена, тот, может быть, уже знает, каким бедствием на кораблях был таракан. Тараканы нередко размножались в трюмах в невероятных количествах и пожирали все, до чего могли добраться. Случалось, матрос, получив ключ к ящику с сухарями, открыв его, вместо продуктов обнаруживал лишь кишащую массу живых насекомых.

(обратно)

25

Хотя тараканы, как только что говорилось, всё пачкают, сами они настоящие чистюли и при первой возможности принимаются наводить на себе чистоту. Они так усердны в этом смысле, что если им помешать чистить усики, то начинается чистка ног.

(обратно)

26

Впрочем, таракан не слеп. У черного таракана глаза не видны потому, что поверхность их снаружи плоская и не выступает над покровами.

(обратно)

27

Стоит отметить две короткие хвостовые нити на конце тела таракана. Эти хвостовые нити — на языке ученых «церки» — служат как бы ушами насекомого. Через них воспринимаются звуковые колебания определенной частоты.

(обратно)

28

Впрочем эти повадки и могут служить подтверждением высказанного выше мнения о современных тараканах как подобии руин, древних, давно разрушившихся сообществ. Ведь у всех так называемых общественных насекомых подобные явления встречаются часто. Пчелы, когда им становится трудно добывать корм, уничтожают часть расплода, выпивая содержимое тела личинок. Муравьиные царицы сами съедают часть откладываемых ими яиц, это особенно заметно, когда гнездо только закладывается. Термиты поедают мягкие части тела погибших членов колонии, от которых остаются только сильно хитинизированные головы. Общественные осы — те поедают и личинок, и яйца.

(обратно)

29

По мнению многих сведущих специалистов число видов насекомых превышает миллион, а некоторые насчитывают и много больше.

(обратно)

30

Клейкая шелковая нить производится тремя парами удлиненных дольчатых паутинных желез. Нити сухой оснастки гнезда обязаны своим происхождением двум парам сильно развитых бутылеобразных желез. Передняя пара достигает груди паука. К веткам или другим предметам паутинные нити приклеиваются выделениями маленьких дополнительных желез, которые расположены возле паутинных бородавок. Три пары извилистых трубчатых желез выделяют крепкую нить для коконов. Выводные отверстия этих желез находятся в стороне от дольчатых желез. (Примечание автора)

(обратно)

31

Американская писательница и исследователь, много лет возглавлявшая институт слепоглухонемых.

(обратно)

32

Обряд свадебного подношения наблюдается также и у хищных мух-толкунцов, которых пауки часто находят в своих ловчих сетях и поедают. Этот факт зарегистрирован многими натуралистами. Но как такая повадка возникает, никто пока не объяснил.

(обратно)

33

Все они относятся к видам рода тегенария.

(обратно)

34

Некоторые авторы считают, что «тарантизм», о котором сообщают старые книги, был просто эпидемическим заболеванием.

(обратно)

35

Имеются сообщения о том, что укус индийского паука атракс робустус, что значит сильный, также может привести человека к смерти. В Африке некоторые охотники смешивают яд паука пэсилотерия барроу с соком определенных луковичных растений и затем применяют для отравления стрел.

(обратно)

36

Они демонстрировались как приложение к диссертации Бон де Сент Илера «О пользе паучьего шелка», представленной в 1709 г.

(обратно)

37

В дневнике исследователя Южной Америки Феликса Газера есть сообщение о том, что искусством ткать пряжу из паутинного шелка владели также некоторые племена обитателей Парагвая.

(обратно)

38

Паутинный шелк обходится в 10–15 раз дороже натурального.

(обратно)

Оглавление

Карл Фриш Десять маленьких непрошеных гостей

  Комнатная муха

  Комары

  Блоха

  Клоп

  Вошь

  Платяная моль

  Таракан

  Сахарная чешуйница

  Пауки

  Клещи

  Заключение

И. Халифман …И еще десятью десять

  О героях очерков К. Фриша и их ближайших сородичах

  О великих натуралистах прошлого и об Алеше, который весь в будущем

  О том, как Фриш стал тем, кем он стал

*** Примечания ***