На дне морском [Григорий Иванович Кириллов] (fb2) читать онлайн

Григорий Иванович Кириллов
На дне морском

Подводный разведчик

На середине маленькой балаклавской бухты, что затерялась между высоких гор, грозно и молчаливо стоит большой корабль. Из широкой его трубы поднимаются кверху редкие хлопья дыма. С обеих сторон к бортам, словно дети к матери, жмутся черноспинные «Малютки». По каменистым склонам гор бесшумно сползает вечер. Вода бухты наливается теменью. В похолодевшем небе вспыхивают первые звезды.

На носу корабля, помигивая папиросными огоньками, сидят молодые матросы и молча поглядывают на горбоносого усатого моряка. Он сидит в середине, обхватив руками колени, и, покачиваясь квадратным туловищем, не спеша рассказывает:

— Это было в начале войны. Вызывает меня однажды командир бригады подводных лодок и говорит:

«Вот что, товарищ Ползунов, ты человек опытный, смекалистый. В одном месте надо на берег взглянуть, разузнать, что там немцы делают. Есть ли укрепления, стоят ли батареи, где и как размещены посты. Одним словом, надо выяснить, можно ли там десант выкинуть. Мы решили послать с подводной лодки разведчика. Поручаем это тебе».

«Сделаю, — говорю, — все, как скажете».

«Только смотри, при неосторожности можно немцам в руки попасть».

«Не беспокойтесь,- говорю,- товарищ капитан второго ранга. Я здесь, в Крыму, каждый камень знаю».

«Ну, что ж,- говорит,- это хорошо. И еще вот что: сейчас на дне всякой всячины навалено. И немцы топят, и мы топим. Пойдешь по грунту, что увидишь — примечай, какое судно, чье, с чем, как лежит. Немцам здесь не век вековать, сведения эти пригодятся для наших эпроновцев».

«Есть,- говорю,- примечать, только бы увидеть, мимо не пройду».

В тот же вечер проверил я свой аппарат, зарядил баллоны кислородом. А на следующий день «Малютка» вышла в море. Прошла заданным курсом, погрузилась, подобралась поближе к берегу и за полдень легла на грунт.

Когда все было готово, командир лодки осмотрел мое снаряжение, хлопнул по плечу и через специальный люк выпустил меня на волю.

На грунт я упал боком. Ил такой мягкий, как шелковый, возьмешь в горсть, а он так между пальцами весь и разбежится. И светло на грунте, хоть книгу читай. «Видно, думаю, берег не очень далеко».

Встал я на ноги, поправил свинцовый пояс, осмотрелся, наметил по компасу направление и пошел.

Иду не спеша, по сторонам поглядываю» За мной ватага рыбешек тянется. А на грунте чего только нет: и якорные тележки от мин, и железные бочки, и перевернувшиеся кверху колесами полевые пушки, и даже немецкий бомбардировщик Ю-88. Ткнулся тупым рылом в грунт да так и остался лежать с задранным хвостом. Я подошел вплотную, заглянул в кабину пилота: на мягком сиденье дремали два больших рыжих краба. При моем появлении крабы зашевелились и, поднимая пыльцу, сползли с сиденья. Я тронулся дальше и скоро увидел темный силуэт корабля. Стоит, словно огромный дом. Подошел и стал соображать, как мне на него забраться. Борт, как стена, и нет ничего, за что можно было бы ухватиться. Туда прошел, сюда прошел — ничего нет, только надпись возле кормы увидел, но прочитать не смог, не нашим языком писана.

Стою, ломаю голову, как мне на корабль попасть, и вижу: неподалеку от меня медленно спускается лот, похожий на ручную гранату. «Стоп, думаю, стало быть, наверху какая-то посудина есть, раз глубину измеряют». Лот дошел до грунта, полежал маленько и полез кверху. Я проводил его глазами и задумался: «Наши здесь сейчас быть не могут, это, конечно, немцы. Но что они тут делают? И подниматься ли мне на затопленный пароход? Вдруг там фрицы?»

Все же на пароход я решил подняться, а тут и способ нашелся. Я размотал линь, которым был опоясан, отстегнул прикрепленный к нему поясной груз, и воздухом меня сразу кверху потянуло.

Поднимаюсь у самого борта, линь помаленьку потравливаю, а сам все время думаю: «Нет ли на палубе кого? Не поджидают ли меня там немцы?» Линь мой кончился, а до палубы еще больше метра подниматься надо.

Вишу так между небом и землей и не знаю, что мне делать. Бросить линь не могу, воздухом меня тут же на поверхность выкинет. Но и не побывать на пароходе тоже нельзя: что я потом скажу капитану второго ранга? И тут пришла мне в голову мысль: завязать конец линя за ногу, освободить руки, выпрямиться и руками дотянуться до бортовой кромки.

Прилаживаю к ноге линь и чувствую: кто-то берет меня за шиворот и тянет кверху. У меня мороз по телу. «Ну, думаю, конец». Подняла эта невидимая рука меня до леера и отпустила. Я ухватился за стойку и вижу: на палубе стоит водолаз в таком же легком костюме, как и я, и рукой манит меня к себе. Смотрю я на него и думаю: «Стоп, он, кажется, меня за своего принимает». Эта мысль сразу окрылила меня. И первое, что пришло мне в голову, захватить немца и доставить живым на лодку. Только как это сделать? Я быстро перелез через леер, выбрал по линю свой поясной груз, опоясался, замотал линь вокруг себя и спрашиваю немца жестом: «Ну что?» Он махнул рукой, указал на мостик. «Куда, думаю, он меня зовет? Не хочет ли какую ловушку устроить?» Немец стал мне что-то показывать. Да разве его поймешь, он и руками-то машет не по-нашему. Все же я решил с ним идти.

Идем по палубе к мостику. Он первый, я — за ним. Рыбы от нас во все стороны разбегаются. Гляжу я ему в затылок и думаю: «Как бы мне тебя половчее к рукам прибрать?»

Немец подводит меня к открытой каюте и показывает: заходи. «Ишь, думаю, какой вежливый. Нет, погоди». И показываю ему, чтобы он первым заходил.

Как только немец вошел в каюту, я тут же захлопнул дверь, накинул наметку, перерезал ножом идущий от него наверх тонкий сигнальный конец и поднялся по трапу на мостик, чтобы посмотреть, нет ли на пароходе еще немецких водолазов.

Оглядывая палубу к носу и к корме, я убедился, что немцев на пароходе больше нет, и тут же, видя, как уходит кверху обрезанный сигнальный конец, понял, что сделал ошибку. Конец бросать было нельзя. Немцы, выбрав его, встревожатся и сейчас же пошлют второго водолаза, а с двумя мне будет труднее.

Что же, думаю, делать? Стою и нервничаю. А запертый мною в каюте немец, должно быть, догадался, что я не свой, и отчаянно бьет в дверь чем-то тяжелым. «Наметка отскочит»,- подумал я, видя, как от каждого удара дергается дверь. Решил спуститься с мостика и зажать наметку покрепче. Но только взялся за поручень, чтобы сойти на палубу, дверь с грохотом открылась, и немец, вырвавшись из каюты, заметался по палубе от борта к борту, размахивая кулаками как сумасшедший.

Гляжу я на него и думаю: «Меня ищет. Ох и злой же он сейчас!» Я выбрал поудобнее местечко, чтобы встретить его как следует, если он на мостик кинется. Вдруг вижу — от носа второй идет.

Заметив его, первый метнулся к каюте, встал за дверь и ждет. «Ишь, думаю, гадюка, исподтишка норовит. Интересно, как это он вместо меня своего дубасить начнет?»

Как только второй прошел каюту, первый, крадучись, вылез из-за двери, настиг его и со всего размаху вогнал в спину нож. Тот замертво повалился на палубу.

Вот это да! Признаться, я и сам такого не ожидал. Стою, молчу. «Что же, думаю, он дальше будет делать?» А он тем же ножом распорол комбинезон убитого, сорвал шлем и, точно ударенный кем-то по голове, отшатнулся и застыл. Из правой его руки выпал нож и, блеснув лезвием, лег на палубу. Немец долго стоял над трупом, словно каменный. Потом не спеша отвязал от убитого сигнальный конец, дернул за него несколько раз и стал подниматься кверху. Я проводил его глазами, помахал на прощание рукой. До свиданья, мол, спасибо за подмогу.

«Ну, думаю, теперь надо тикать. Немцы могут догадаться, что на затонувшем пароходе советский подводный разведчик».

Я огляделся кругом. От лебедки шел кверху туго натянутый пеньковый конец, на котором, по всей вероятности, стоял катер или буксир.

Чтобы сбить немцев с толку, я перерезал этот конец, спустился на грунт и пошел своей дорогой. Скоро ил кончился, грунт стал тверже и светлее, начали попадаться камни.

Когда до поверхности осталось меньше пяти метров, я припал к большому камню и стал обдумывать, как мне высунуться из воды, все разглядеть и чтобы немцы меня не заметили.

Неподалеку шла в берег большая гряда камней. Я быстро направился туда. Зная, что у берега верхушки камней выходят из воды, я решил воспользоваться этим.

Пробираясь между камнями, вполз на самый берег, высунулся из-за большого горбатого валуна и гляжу. На отлогий берег спокойно набегают сизые волны, шумно рассыпаются и, шурша галькой, снова сползают в море. Почти к самой воде подступает скалистая гора. На верху горы торчат черные рыла орудий. В стороне, на отлогом бугре, немцы закапывают в землю мины. Запомнив все, что надо, я снова спустился в воду.

На лодку вернулся засветло. Командир лодки выслушал мой рассказ, усмехнулся и говорит:

«Ну что ж, за храбрость бачок компоту, остальное поднесет капитан второго ранга».

И верно. Вернулись на базу. Я доложил капитану второго ранга все по порядку. Он пожал мне руку, поблагодарил за службу. Вскоре меня наградили медалью «За отвагу».

Полтора часа под кораблем

Как-то вскоре после войны мне, работавшему тогда корреспондентом севастопольской газеты, пришлось идти в Балаклаву пешком. Трамвайная линия еще не была восстановлена, автобусы не ходили, и люди либо добирались на попутных, либо шли пешком. Ходьбы до Балаклавы часа два с половиной, и в хорошую погоду это просто приятная прогулка, особенно если попадется попутчик. Именно так и случилось со мной на этот раз. Мне попался попутчик. День выдался прохладный, хотя еще стоял август. Выйдя из города, я увидел сидевших у дороги женщин, поджидавших машину, и чуть подальше — моряка с газетой в руках. Фуражка у него с козырьком. На погончиках по две золотые нашивки. А фланелька и синий воротничок новенькие, с иголочки. «Интендантская служба»,- подумал я и, подойдя, спросил:

— Давно ждете, старшина?

— Да уж порядочно,- ответил он глуховатым голосом. Лицо у него было красное. Нос большой, выгнутый. Глаза спокойные. Я вынул папиросы, закурил и угостил матроса. Узнав, что я тоже направляюсь в Балаклаву, он предложил: — Пошли пешком, чего тут стоять.

Я согласился. Дорога, поднимаясь на холм отбеленной холстиной, виляла меж темных воронок, жалась к грудам развалин, к тому, что раньше называлось дзотами. В канавах и на побуревшей придорожной траве еще лежали ржавые рамы от грузовиков и продырявленные черепа танков. Попутчик мой оказался необыкновенно спокойным человеком. Говорил он неторопливо, но охотно. Мы познакомились, и я узнал, что фамилия его Сергеев, что служит он в дивизионе подводных лодок и уходить с флота не собирается.

— В переделках не приходилось бывать? — спросил я, видя, что на груди у него нет наград.

— Всякое было,- неопределенно ответил он.- Наше дело такое: в воду, так в воду, на дно, так на дно.

— Как на дно?

Сергеев усмехнулся.

— Страшного ничего нет. У меня профессия такая. Водолаз я.

— А-а. Тогда понятно.

— Но один разок думал, что придется отдать концы…

Мы поднялись на холм и поравнялись с небольшим домиком, одиноко стоявшим с правой стороны дороги. Я спросил Сергеева:

— Виноград тут нельзя купить?

— Сейчас справимся.- Он шагнул к калитке и через несколько минут вернулся: -Будет виноград!

Мы сели возле заборчика, закурили.

— Так, значит, один раз думали, что придется концы отдать? — сказал я.

— Было такое дело,- мягко улыбнулся Сергеев.- Интересуетесь, значит. Ну ладно, расскажу. По приказу командования наш дивизион подводных лодок менял базу, переселялся из одного порта в другой. Ну вместе с лодками шла и наша «Матка». Так мы свой корабль называем… Он у нас вроде плавучего общежития. Ну вот. Когда опасная зона кончилась, лодки ушли на задание, а мы — своим ходом, без охраны. Чтобы не напороться на фрицев, пробирались мелями, ближе к берегу. А туман ладно укрывал нас от «юнкерсов». Все было нормально, но тут нанесли нас черти на рыбацкие сети. Намотало на винт, и — стоп! Вызывает меня командир корабля и говорит: «Надо очищать винт. И побыстрее. Положение наше, сами знаете… Туман век держаться не будет».- «Понимаю,- говорю,- товарищ капитан второго ранга». Спустили баркас, погрузили снаряжение и подплыли к корме. Оделся я и полез. Под корму парохода подвели пеньковый конец, и я, перебираясь по нему руками, добрался до кронштейна. Вижу, винт так обмотался сетями, что стал похож на огромную куклу. Я отпустился от подкильного конца и перебрался к винту.

— А на чем же вы стояли? — спросил я.

— Стоять там не на чем. Висеть пришлось.

— А как же работать?

— Так… Одной рукой держись, а другой работай.

— Сколько же так продержаться можно? Ведь вы же, водолазы, груз на ноги надеваете, и он вас книзу тянет.

— Верно. Груза мы надеваем пять пудов. Но тут, видите, какое дело,- с подкупающим добродушием сказал Сергеев, видя мою неосведомленность в этом вопросе.- У нас в воде помощник есть, и весь этот груз он берет на себя.

— Какой помощник?

— Воздух! Только пользоваться, конечно, им надо умеючи. Держать в костюме столько, чтобы тебя и вниз сильно не тянуло, и кверху не поднимало. И чтобы вентиляция, понятно, была хорошая, иначе много не наработаешь: закружится голова, и все…

Тут к нам вышла хозяйка дома с полным лукошком винограда. Гроздья были тяжелые, душистые, ягоды крупные, с кислинкой и такие сочные, что можно было захлебнуться соком. Покончив с виноградом, мы отправились дальше. Дорога теперь уже катилась с холма, и перед нами открылась широкая долина с белеющими постройками, зелеными квадратами садов и виноградников. А за всей этой красотой у самого моря стояли синие горы.

— Ну, так, значит, как же дальше-то? Вы добрались до винта? — спросил я.

— Да… Одной рукой держусь, а другой режу. И дело у меня пошло хорошо. А наверху у телефона мой дружок Иноземцев сидел. Слышу, спрашивает: «Ну что там?» — «Кромсаю,- говорю.- Работки здесь хватит». А у самого уже лоб и шея мокрые. Сети, видно, старые были, так темными шмотьями и отваливаются, а веревки — не перережешь. Крепкие! Режу, кромсаю, в шлеме над головой воздух посвистывает, и вдруг пароход вздрогнул, словно кто его толкнул. «Видно, лодка подошла»,- думаю и чувствую новый толчок. «Что там, водяные черти, что ли, пароход подталкивают?» — спрашиваю. Иноземцев отвечает:

«Понимаешь, катер фашистский из тумана вынырнул, да получил по зубам и скрылся. Давай очищай быстрее».

— Откуда же он взялся? — спросил я.

— А черт его знает. Пронюхал.

— Ну и что же вы?

— Да мне-то что? Я под пароходом, до меня ни пуля, ни снаряд не достанет… Работаю ножом вовсю, но спокойствия на душе уже нету. Ведь корабль наш без движения. И фашист может зайти с любой стороны. Думаю, а сам кромсаю и кромсаю, и уже не только лоб и шея, а и спина вся мокрая. А пароход снова начал вздрагивать, и я понял, что на нем опять заработали пушки. Обрезаю последние веревки и слышу — кричит Иноземцев: «Алло, Иван, давай быстрее! Снова появился! Слышишь!» И тут что-то рядом так грохнуло, что у меня зазвенело в ушах. «Поднимай наверх!»- крикнул я Иноземцеву и отпустился от винта. Отпустился и сразу начал проваливаться в темную глубину. Падаю и ничего не могу понять, только темень все гуще, да от быстро увеличивающегося давления боль в ушах такая, хоть караул кричи. Стукнулся я ногами о грунт и повалился на бок.

— На дно упал?

— Ну да. Лежу, глотаю слюну, чтобы ослабить боль в ушах, а наверху грохает удар за ударом, будто рыбу глушат. Потом вдруг сразу все стихло. На дне сумрачно, как в глубоком колодце. Прислушался к тишине и сам себе не поверил. В шлеме — ни звука. Воздух не поступает. Страшная догадка бросила меня на ноги. «Неужели, думаю, шланг перебит?» Хватаюсь за него руками, подбираю… Так и есть. Как топором перерублен. Берусь за сигнальный конец. И он перебит. «Вот это да. Что же теперь?» И вот стою на морском дне, а воздуху только что в шлеме. Долго не надышишь. «Если, думаю, наши ушли, то мне капут». И почему-то сразу вспомнилась вся моя жизнь. И как мальчишкой, расстегнув пальто и сделав из него парус, катался по звонкому льду, и как влетел в полынью, и как, уже парнем, стоял перед нравившейся мне девушкой с опущенными глазами, боясь на нее взглянуть… Вспомнилась мне и та далекая, затерявшаяся в сосновых смоленских лесах станция, Ьде отец, провожая меня в армию, смахнул рукавом с бороды слезу, сказал: «Ну держись, вояка!» Понимаете, все сразу вспомнилось. И я, хватая остатки воздуха, обливаясь потом, крикнул: «Держусь, батя, держусь!» Уже задыхаясь, нашел брошенный нож и перерезал стропы грузов. Они свалились с плеч, но не освободили меня, а падая на грунт, дернули за шланг и повалили в холодный ил. В глазах у меня потемнело, голова наполнилась звоном. Но все же я понял, что забыл обрезать шланговую подвязку, и готов был зубами перегрызть ее. Не знаю, сколько я возился еще на дне, но грузы наконец отпустили меня, и я, оторвавшись от грунта, полетел кверху. Соображал я уже плохо. Помню только, что вода йз темной стала светло-зеленой, потом в иллюминаторы ударил яркий свет… Больше я ничего не помню.

Очнулся уже в корабельном лазарете. Открыл глаза, а надо мной склонилось широкое рябоватое лицо Иноземцева и смуглое, с черными усиками, личико лекпома. «Братцы!» — вырвалось у меня. И я заплакал.

Растроганный собственным рассказом, мой попутчик замолк. Молчал и я. Мне было стыдно, что я, не зная о человеке ничего, уже готов был зачислить его в разряд тыловиков только потому, что на груди у него не было ни одной награды. А дорога, огибая стоявшую справа гору, спускалась все ниже и ниже. Слева тоже приближалась гора. Долина суживалась клином, и там, впереди, между гор уже показывались первые домики, первые развалины маленького приморского городка Балаклавы.

Уже подходя к бухте, я спросил у Сергеева:

— Значит, «Матка» ваша уцелела?

— А вот она,- показал он на большой военный корабль, стоявший поперек бухты.

— Винт я успел очистить, и она, развернувшись, так дала фашисту прикурить, что он пошел на дно.

— А кто же вас подобрал?

— Иноземцев. Он уже сам спускался ко мне на помощь, а тут и я вынырнул.

Спрут

Море дышало спокойно, исподволь выкатывая на берег шумные волны. Небольшой, военного образца, катер, откланиваясь каждой волне, стоял на якоре. Июньское солнце висело над головами, и от его палящих лучей прятались в расщелины скал даже чайки. На катере отдыхали. Это был водолазный катер. Курсантам после обеда положен был отдых, и они прохлаждались под тентом, весело посмеиваясь над Пчелинцевым — рослым добродушным пареньком, встретившим во время очередного спуска морскую черепаху и принявшим ее за морское чудище. Он так испугался, что забыл о головном золотнике, не стравил вовремя лишний воздух и вылетел на поверхность, как пробка.

— Ну и дал стружку!

— Мамку не кричал?..- смеялись курсанты.

— Да будет вам, ребята, что навалились на человека? — сказал инструктор Золотов.- На морском дне и черта с рогами можно встретить… В нашем деле главное — спокойствие и выдержка. Начнешь под водой икру метать, пиши — пропал. Хотите, расскажу, как я однажды струхнул?

Курсанты зашумели. Еще бы! Кто откажется послушать бывалого водолаза!

— Хотим!

Золотов пересел поудобнее, обтер рукавом пухлые губы, посмотрел на притихших юнцов в матросских робах и начал со своей обычной неторопливостью.

— Во время войны я служил в отряде тральщиков. Работы хватало всем — и тральщикам и нам, водолазам. Фашисты мин не жалели, бросали с подводных и надводных кораблей, с самолетов. Мины были все больше магнитные, тралом их не зацепишь. Трудно, потому что лежат они на дне и всплывают только тогда, когда над ними проходит судно. Приходилось просто спускаться на грунт, разыскивать мины, как грибы в лесу.

Так вот, разыскивали мы однажды мину, которую по донесению нашей дозорной слунбы фашистский самолет сбросил в опасном для кораблей месте. Спустился я. Иду по грунту и всматриваюсь. А мимо меня то рыбина проскочит, то морской кот проплывет.

Долго ходил, потом вижу: лежит большой черный шар. Мина!

Подхожу, и вдруг из-за мины показались два круглых зеленых глаза. Горят, как фары автомобиля. Я остановился. Всматриваюсь и вижу в сумраке смутное очертание какого-то большого пузатого мешка с огромной головой. От головы во все стороны расползаются толстые змеевидные отростки метра по два длиной.

— Спрут! — выкрикнул Пчелинцев.

— Точно. Он! А ты знаешь, что такое спрут? — спросил вдруг Золотов и, не дожидаясь ответа, продолжал рассказ несколько изменившимся голосом.- Я вот когда-то читал: один спрут вышел ночью на берег, где стояли бочки с рыбой, ухватил бочонок своей щупальцей. Треск, и раздавил. Сторож испугался и кинулся звать народ, собака подбежала, но и пискнуть не успела. А то вот еще случай. Капитан парусного судна, застигнутый в пути безветрием, решил от нечего делать почистить снаружи свой корабль. Сделали из досок беседки, спустили на веревках за борт, и матросы принялись скребками наводить чистоту. Вдруг со дна моря поднялся огромный спрут и смахнул этих матросов в воду. По дороге третьего прихватил, стоявшего у борта. Но захватил вместе с вантами и стащить в море не смог. На крик сбежались матросы и топорами отрубили спруту щупальцу. Хищник скрылся в воде, но двоих матросов все же утащил. Вот, браток, что такое спрут,- сказал Золотов Пчелинцеву и вернулся к основному рассказу.- Так вот, значит, стою я около своего спрута и не знаю, что мне делать. А он неотрывно глядит на меня холодными зелеными глазищами и, чувствую, приковывает меня к себе, как удав кролика. Рука моя потянулась к ножу, но, как на грех, ножа на этот раз не оказалось.

— И как же вы?

— «Золотов, нашел или нет?» — спрашивают по телефону.- «Нашел,- говорю,- да не знаю, что делать».- «А что такое?» — «На спрута напоролся. Лапы метра по два. Сидит рядом с миной и так на меня глядит, что мороз по коже подирает». Наверху помолчали, потом слышу голос командира: «Золотов, стой, не шевелись. Слышишь? И на всякий случай держи побольше воздуха в костюме. Иду на помощь! Слышишь?» — «Ладно»,- говорю, а сам стою как прикованный. Вижу — спрут тронулся прямо на меня. Ползет, как танк, а я гляжу на него и холодею. Верное слово. Да и сами понимаете, что я мог сделать голыми руками? А этот огромный паук медленно переставляет свои извивающиеся, как змеи, щупальца, подползает ко мне все ближе, ближе. А глазищами так насквозь и пронизывает. Вот до него уже рукой подать. Вижу, туловище у него горбатое, покрытое слизью, как прибрежный камень-валун. Голова — перевернутый котел, и впереди торчит кривой, как у орла, клюв. Восемь ног, как восемь серо-зеленых удавов, вытягиваются, отсвечивают снизу белыми присосками.

Подобрался он ко мне так, что я и дышать перестал, остановился, ощупал меня глазами и приподнимается, чтобы схватить. Что мне делать? Уйти все равно не уйдешь, а выбрасываться наверх — глубина большая, да и поздно. И двинулся я на него.

— Ну? — упавшим голосом сказал Пчелинцев.

— Сам не знаю зачем, а двинулся. Шагнул и вижу — он испуганно замер. Я еще шагнул. Он качнулся, покраснел, как рак. Потом вдруг шарахнулся в сторону, выпустил какую-то чернильную жидкость и, часто работая щупальцами, уполз в темноту. Смотрю и глазам не верю. А вокруг меня становится все светлее и светлее. Справа подходит ко мне водолаз с ярким электрическим фонарем в руке.

— Так, может быть, он огня испугался? — спросил Пчелинцев.

— Кто его знает,- улыбнулся Золотов,- может, и огня…- И, глянув на часы, подал команду продолжать занятия.

Шрам на руке

Еще вчера по морю ходили большие гривастые волны и дачный пароходик бросало из стороны в сторону, как щепку. А сегодня такая тишина. Море уснуло.

Но это только кажется.

Вот дельфины, выбрасывая в воздух снопы серебристых брызг, один за другим вылетают из воды и, блеснув на солнце черной лакированной спиной, снова плюхаются в воду.

Вот нефтеналивное судно, длинное и низкое, с высокой трубой на корме, медленно проплывает вдали, оставляя за собой на горизонте легкую полоску дыма.

А вот недалеко от берега с флажком на корме ходит на веслах военная шлюпка. Это старшина первой статьи нахимовского училища Семен Нехлебов тренирует на «шестерке» своих воспитанников, готовит их к соревнованиям по гребле. Невысокий, кряжистый, в наглаженной белоснежной форменке, в черных брюках и белой фуражке, он сидит у руля, широко расставив ноги, раскачивается всем корпусом в такт движениям гребцов, взмахивает правой рукой и, краснея от натуги, хрипло командует:

— Раз!.. И-и-и-раз!.. И-и-и-раз!..

Шесть загорелых мальчиков без рубашек, в белых бескозырках сидят на банках по трое с каждой стороны. Они дружно заносят весла к носу «шестерки», погружают их в воду, отваливаются на спину и по команде «раз» делают рывок изо всех сил. «Шестерка» с каждым рывком приседает, вспенивает грудью воду, и белые пузыри стремительно проносятся мимо бортов, пропадая где-то далеко за кормой.

На носу «шестерки» белым грибком сидит крючковой — самый маленький воспитанник училища Саша Орлов.

Порядком поднатомив гребцов, старшина направляет «шестерку» к берегу и, разогнав ее, командует:

— Шабаш!

Ребята дружно кладут весла вдоль бортов и вынимают уключины. «Шестерка» с ходу клюет носом в берег, и крючковой, как подброшенный, прыгает с концом в руке на влажный песок.

— Можно выходить,- басит старшина.

Ребята один за другим выходят на берег и с удовольствием раскидываются на горячем песке. Последним из «шестерки» выбирается Не-хлебов. Он снимает форменку, брюки и тоже ложится на песок. Мускулистое тело его покрыто густым загаром, и только резко белеет на левой руке выше локтя большой узловатый шрам.

— Товарищ старшина, а больно, когда ранят? — спрашивает Саша.

— Не знаю, не приходилось,- разомлевшим басом отвечает Не-хлебов.

— Как, не приходилось? — удивляется мальчик.- А почему же у вас рука такая?

— Это меня собака укусила,- все так же сонно отвечает старшина.

— Ну да-а! — недоверчиво тянет Саша.

Старшина поднимает голову, улыбающимися глазами смотрит на курносого веснушчатого мальчика.

— Что ну да?

— Вы неправду говорите,- смущенно отвечает Саша.- Это вас на войне ранили.

— Нет, Саша,- задумчиво говорит Нехлебов.- Это память от подводной разведки.

Разговор старшины с Сашей заинтересовывает всех ребят. Они садятся вокруг Нехлебова и, заглядывая ему в глаза, просят:

— Расскажите, товарищ старшина!

— Жарко, ребята, да и длинная история.

— Ничего. Расскажите. Интересно же. Про это вы нам еще не рассказывали.

Нехлебов медленно поднимается на локоть, потом садится и долго стряхивает рукой прилипший к животу песок.

— Во время войны я служил в дивизионе подводных лодок,- начинает свой рассказ старшина.

Говорит он не спеша, словно проверяет каждую фразу. Голос его звучит мягко, задумчиво.

— Как-то раз после обеда вызывает меня к себе командир дивизиона. Прихожу. Стоит он посередине каюты, головой в потолок уперся. Докладываю, как положено. Он выслушал и говорит:

«Хорошо, садитесь».

С виду он был суровый, но душа-человек. Садимся.

«Есть небольшое дело, товарищ Нехлебов,- говорит он, глядя на меня из-под тяжелых нависших бровей добрыми серыми глазами.- Самочувствие как?»

«В порядке,- говорю,- товарищ капитан второго ранга».

Он одобрительно крякнул и говорит:

«Вы Синюю бухту хорошо знаете?»

«Как же,- говорю,- до последнего камушка».

«Ну так вот что. В бухте готовится к отплытию вражеский транспорт. Лодке туда в погруженном состоянии не войти, устье мелко. Ждать, когда он выйдет в море, тоже бабушка надвое гадала — либо удастся торпедировать, либо нет. Груз ответственный, и охрана будет сильная. А транспорт должен быть потоплен любой ценой, таков приказ командования.- Он вынул портсигар, закурил и только потом закончил:- Так вот, транспорт надо подорвать у пристани. Ясно?»

Я поднялся со стула, стал, как положено стоять бойцу перед командиром, и ответил:

«Ясно, товарищ капитан второго ранга!»

Он подошел ко мне, спокойно добавил:

«Капитан-лейтенант Волгин выпустит вас у самой бухты и будет ждать, пока вернетесь. Действуйте, глядя по обстановке, посмотрите, что они на берегу делают, только будьте осторожны».

— А транспорт большой? — спросил один из мальчиков.

— Большой — с трехэтажный дом… Вернувшись от командира дивизиона, я стал готовиться к вылазке. Трудные задания мне приходилось выполнять и раньше, но такого еще не было. Тут опасность на каждом шагу. Во-первых, выдыхаемый воздух вылетает на поверхность большими пузырями. В тихой бухте часовые легко могут их заметить. Значит, дышать надо умно. Во-вторых, у входа в бухту могут быть стальные противолодочные сети, и мне придется обходить их у самого берега, а там мелко, и сверху все видно. Я тщательно проверил свой комбинезон, зарядил баллоны кислородом, прицепил к поясному грузу двадцатиметровый линь на случай, если придется всплыть, приготовил сумку для запалов и попросил, чтобы запалы подобрали с длинными шнурами, а толовый заряд оплели концом веревки — удобнее будет нести, да и прикреплять чем-то надо.

В назначенное время лодка вышла в море, погрузилась, подошла к Синей бухте и легла на грунт.

Матросы помогли мне одеться. Командир лодки проверил снаряжение, выбросил в люк пудовый толовый заряд, а за ним выпустил и меня. Я встал на грунт, огляделся, наметил, куда идти, взял заряд, который стал в воде вдвое легче, и пошел. На дне было светло, как в пасмурный день. Иду, а сам все время думаю: «Стоят сети или нет? Неужели стоят?» Справа обозначилась большая тень отвесного скалистого берега. Это вход в бухту. Стало быть, сетей нет. И вдруг вижу, стоят…

— Да ну? — воскликнуло несколько голосов.

— Но волнение мое оказалось напрасным: сети были рыбацкие и к тому же дырявые, в любую дырку иди,- успокоил старшина.

И ребята весело засмеялись.

— Вошел я в бухту, прошел несколько минут серединой и остановился. Прислушался. Глухие стуки раздавались совсем недалеко: видимо, еще шла погрузка. Я направился к берегу и скоро увидел висевшее над грунтом темное пузо транспорта. Прошел к корме, вижу: транспорт двухвинтовой. Решил прицепить заряд к одному на кронштейнов под самое днище, а провода от запалов завязать за лопасть винта. Как только винты начнут вращаться, шнуры намотаются, запалы от излома взорвутся, и корма транспорта взлетит на воздух. Так я и сделал. Забрался на кронштейн, прикрепил заряд, вставил два запала-сверху и сбоку — и только хотел завязать шнуры за лопасть, как винт вдруг повернулся, сделал один оборот, второй, третий. Я так и застыл. Хорошо, что не успел завязать шнуры: взлетел бы на воздух вместе с пароходом…

— А почему он повернулся? — снова спросил один из мальчиков.

— Да машинист, наверное, машины проверял… «Что же, думаю, делать? Завяжу, а немец опять начнет винты проворачивать?» Я подождал немного. Но время-то у меня ограниченное, и решил: будь что будет, взорвусь, так недаром.

Завязал за лопасть шнуры и, опасливо поглядывая на винт, слез с кронштейна. «Ну, думаю, одно дело сделано, теперь надо поглядеть, чем тут они занимаются». Для этого я решил использовать пристань: подойти под нее, отстегнуть поясной груз и осторожно всплыть. Настил там дощатый, и сквозь щели все видно.

Всплываю под самую середину пристани. По доскам над моей головой туда и сюда снуют люди, перекатывают что-то тяжелое, должно быть бочки. Доски под ними скрипят и гнутся. Я наметил пошире щель и только подплыл к ней, чтобы взглянуть на берег, как над моей головой зарычала собака. По доскам густо затопали ноги, и сразу два или три немца начали что-то кричать. Я тут же опустился на дно. «Ну, думаю, начнут глушить». Но все обошлось. Видимо потому, что скорее всего стоял транспорт и взрывать нельзя было. Да и приняли они меня скорее всего за дельфина. Они часто заходят в бухту.

Вспомнив, что недалеко от пристани торчит из воды огромный камень, я подался туда. Камень оказался целой скалой. Подплыл я к ней вплотную, высунул из воды голову и смотрю. Весь берег завален приготовленным к отправке грузом: ящиками, пушками, танками. Взглянул на транспорт, вижу — погрузка закончилась. «Ну, думаю, надо торопиться, а то как бы взрыв не застал меня в бухте, оглушит, как рыбу».

— А разве на берегу часовых не было? — спросил один из мальчиков.

— Ишь, какой торопыга!-с усмешкой отвечал Нехлебов.- Ты не торопись, а слушай… Поднимался ветер, и вода в бухте начинала вскипать. Это было мне на руку. Можно дышать свободно, никто не увидит пузырей.

Только я собрался уходить, слышу — справа что-то зашуршало, и не успел я повернуть голову, как из-за камня на меня упала огромная овчарка и зубами вцепилась мне в руку выше локтя. От боли у меня потемнело в глазах. Я рванулся изо всех сил и уже в воде услышал запоздалую очередь автомата.

— Не попал? — снова не удержался один из мальчиков.

— Обошлось. Отбежав на глубину, я остановился, отмотал конец линя и перетянул руку выше раны. «Теперь, думаю, надо тикать». Но куда? Из бухты выйти не успею. Фашисты сейчас поднимут тревогу. Вспомнил я, что поблизости есть маленький мостик, на котором женщины белье полощут. Не раздумывая, направился туда. Прошел немного вдоль берега и вижу: точно, мостик цел. Возле него на поверхности воды то показывалось, то исчезало белое полотнище. Должно быть, на мостике кто-то полоскал белье. Чтобы не напугать, я осторожно подошел под мостик и сел под досками, высунув голову из воды. Отсюда мне хорошо видна вся бухта. Я ждал, что немцы сейчас начнут бомбить бухту. Но все было тихо. Должно быть, часовой не успел меня разглядеть, а палил в белый свет. На мостике заговорили женщины.

«Опять отправляют»,- сказала одна.

«Тот, который в субботу ушел, говорят, наши потопили»,- ответила вторая.

«И этому не миновать».

От пристани донесся лязг цепей. Не отрываясь, я стал следить за транспортом. На его носу заработали паровые лебедки. Транспорт стал медленно отваливаться на середину бухты. Сердце у меня гулко забилось. Из глубины бухты показался катер, за ним второй, потом третий…

«Охрана выходит»,- сказала наверху женщина.

«Боятся, ироды, да все равно не укараулят»,- ответила вторая.

У носа транспорта из воды показался якорь.

Стоявший на носу офицер махнул рукой. На мостике зазвенело, и тут раздался такой взрыв, что вода в бухте всколыхнулась, а в воздух вместе с обломками кормы полетели ящики и чьи-то сапоги. Транспорт сразу пошел кормой ко дну. И фашисты в панике начали прыгать в воду.

«Батюшки!» — взвизгнула на мостике одна из женщин.

«Хорошо! Ах как хорошо! — с удовольствием отозвалась вторая.- Ну, нам, Фрося, надо отсюда убираться, теперь они со злости начнут бить кого попало».

Женщины торопливо ушли. А в бухту с моря влетели катера и начали забрасывать ее глубинными бомбами. Белые огромные шапки воды поднимались в воздух и с шумом оседали.

— А вы как же? — спросил Саша.

— Я — ничего,- улыбаясь, отвечал Нехлебов.- Выбрался из-под мостика, когда все успокоилось, и вернулся на «Малютку». Через месяц рана зажила, но шрам, видишь, остался.- И, подморгнув, добавил: — А ты не верил.

Гармошка

На берегу Синички расположились мальчишки-рыболовы. Кто в рубашке, кто в трусиках. У одного на голове кепка, у другого — бумажный колпак… И вместе с мальчишками усатый мужчина в украинской вышитой рубахе, в соломенной шляпе. Глаза у мужчины серые, а усы, как у Чапаева, закрученные. Это Даниил Глазов. Жил он в Киеве, а на Синичку приезжал отдыхать к старикам.

И всякий раз, как только он появлялся с удочками, его неизменно сопровождали ребятишки. Они любили дядю Даню за его необыкновенную профессию. Он был водолаз. Рассказывал интересные истории. Вот и сейчас, побросав свои удочки, ребята окружили «подводного человека».

— Дядя Даня, а Днепр широкий?

— Редкая птица до середины долетит, говорил Гоголь. Широкий! Особенно весной. Разольется, что твое море,- ответил дядя Даня.- Вода кипит, пенится, завивается кольцами, срывает с приколов плоты, кидает на мостовые ледорезы и разбивает на куски! Несется эта вода с такой быстротой, что идущий вверх пароход плетется, как черепаха, а вниз летит птицей! И тут капитан не зевай!.. Особенно у мостов. Чуть не рассчитал, и капут. Так стукнет об мостовой бык, что на ногах не устоишь!

— И разбить может?

— Конечно! Вот нынче весной так приложился один буксир, что раков кормить пошел.

— А где же капитан был?

— Капитан ничего поделать не мог. Перед самым мостом заклинило рулевое управление.

— И теперь этот буксир на дне лежит?

— Подняли! На том буксире и мне досталось на орехи.

— А что, дядя Даня?

— Расскажите!

— Расскажите, дядя Даня…

— Хоть не все… Немножко…

— Немножко? — улыбнулся дядя Даня.- Словом, так было. Команда с того парохода успела выскочить и на шлюпке выбралась на берег. На берегу разбили палатку и стали ждать нас, водолазов. Был в той команде один парнишка, сын поварихи. Сережкой звали. И была у того Сережки гармошка, обыкновенная, губная. Его больше из-за этой гармошки и на пароходе держали. Больно играл ловко.

Ну, ладно. Приехали мы на катере к месту аварии, вышли на берег. Нас тут же окружили.

«Сынки,- сказала повариха,- посмотрите, как полезете, кастрюлю на кухне. Большая была, суп в чем варить. Да, может, нож кухонный увидите, без него я как без рук…»

Сережка подошел, тронул меня за руку и печально так пропел:

«Дяденька, там во второй каюте гармошка губная осталась, может, достанете?»

«Твоя?» — спрашиваю.

«Моя! Боюсь, что она размокнет и играть не будет».

А сам чуть не плачет.

«Там размокать нечему,- говорю.- Ладно, вот полезу обследование делать, попробую твою гармошку достать».

«Ой, дяденька, я вам все время играть буду, только достаньте!»

«Достану,- говорю,- не печалься. Раз сказал, значит, сделаю».

Парнишка повеселел, голубые глазенки загорелись, щеки зарумянились… Расспросили мы, где лежит пароход, установили выше него катер, и я стал собираться. Помогали мне старый водолаз Матвеич и молодой парень Иван Коляда. Матвеичу было уже за пятьдесят. Он хаживал и по дну Северного моря, и по дну матушки Волги. Работал на Иртыше, на Неве-реке. Седая стриженая голова его все время клонилась на правую сторону — привык под водой головой на клапан нажимать. Коляда был хоть и не так опытен, но малый смелый.

Закрепляет Матвеич на моей ноге тридцатифунтовый ботинок и говорит:

«Главное, не отпускайся от парохода. Течение сумасшедшее, отпустишься, пиши — пропал. Воздуха старайся держать как можно меньше Да к палубе поплотнее припадай. Хоронись за каждую малость, а то плохо будет. С такой силой можно бороться только хитростью».

«Хорошо б,- говорю,- Матвеич, учту».

Закрепили мне ботинки, пояс с ножом опоясали, надели сигнальный конец, медную манишку и повесили на плечи трехпудовые грузы.

— Ой, ты! — дружно отзываются ребята.- Такие тяжелые?

— Вот то-то и хорошо, плотнее к палубе прижимать будет. Без этого нельзя. А тяжесть их только наверху держать приходится, в воде все как рукой снимет. Ну, ладно… Повесили, закрепили. Коляда надел мне на голову медный пудовый шлем и ключом зажал на болтах гайки. Чувствую, жарко становится. «Скорее бы, думаю, в воду, там полегче будет». Выбрался я на висевший за кормой трап. Коляда смочил иллюминатор, чтобы в воде не потел, дал команду, и матросы начали качать на помпе. У меня в шлеме задышал воздух.

«Можно?» — спрашивает Коляда.

«Давай»,- говорю.

Завернул он мне иллюминатор, стукнул ладонью по медной голове, что означало «готово», и я стал спускаться по ступенькам трапа. Вода вокруг зашумела, забурлила и с каждой ступенькой все сильнее отрывала меня от трапа. Спустился я по грудь, вытравил почти весь воздух, взялся за спусковой конец, обвился вокруг него ногами и быстро, как мог, пошел вниз. Давление так резко увеличивалось, что у меня сильно заболели барабанные перепонки, словно кто на них пальцами надавил. По правилам надо остановить спуск и подождать, пока выравняется давление, но куда ж тут останавливаться? Течение начнет трепать, оторвет от конца и хорошо еще на поверхность выкинет, а то зацепишься где-нибудь шлангом или сигналом, и будет тебя мотать, пока душу не вымотает. Спускаюсь, а сам кричу, глотаю слюну, чтобы ослабить давление на перепонки, и вот уж вижу — нос парохода показался. Преодолел последние метры и упал на палубу за фальшборт. Здесь течение слабое, и мне сразу стало легче.

«Ну что там?» — спрашивает по телефону Матвеич.

«Подожди,- говорю,- дай дух перевести».

Оттого, что я мало держал в костюме воздуха, у меня закружилась голова и на лице выступил пот. Провентилировав скафандр, отдохнул немного, стал осматриваться. Вижу, пароход лежит носом против течения. Цепь и якорь целы, труба на месте, только вентиляторов не видно, должно быть, течение повалило и унесло. Мачта покривилась, но держится. «Здесь, думаю, все ясно, теперь надо как-то за борт спуститься и посмотреть, глубоко ли нос парохода в грунт зарылся». Заметил, что пароход стоит не прямо против течения, а чуть наискосок. И течение бьет в его правую скулу. «С какой же, думаю, стороны мне лучше спускаться?»

— Ясно, с левой,- сказал один из мальчиков, Рыжик, который сидел поближе.

— Ясно, да не совсем.

— Почему? Ведь с левой стороны течение меньше?

— Может быть, и меньше, но оно идет вдоль обшивки, и удержаться очень трудно. А с правой стороны будет прижимать к обшивке, и удержаться легче. Вот оно какое дело! Перевалился я через фальшборт, ноги по течению пустил, а руками за нос ухватился. Течение прижало меня к обшивке,и я в горизонтальном положении, перебираясь руками, стал двигаться вниз. Добираюсь до грунта и вижу, что нос парохода не занесло, а, наоборот, весь песок из-под носа вымыло.

«Ну, что там?» — кричит Матвеич.

«Все в порядке,- говорю,-можно хоть сейчас спустить трос и начать подрезку».

«А якорная цепь не будет мешать?»

«Цепь вся на палубе, и якорь на месте».

«Ну, раз все в порядке, тогда выходи наверх».

«Подожди,- говорю,- Матвеич, выходить, так с музыкой».

Поднялся я снова на пароход, лег на палубу головой против течения и, придерживаясь за леерные стойки, стал спускаться к подкрылку.

Вторая каюта, где осталась Сережкина гармошка, находилась в правом подкрылке под мостиком. Спускаюсь. Вижу, тонкий конец веревки зацепился за леерную стойку и лентами стелется по палубе. «Это, думаю, мне пригодится». Прихватил. Добрался до подкрылка и остановился. Надо было отпускаться от леера и ползти под мостик, а там и течение сильнее, и держаться не за что: палуба гладкая и обшивка подкрылка тоже гладкая. Вот тут-то мне веревка и пригодилась. Привязал я конец к леерной стойке и, придерживаясь за него, пополз под мостик. Чувствую, вода тут идет, как в трубу. Оставаясь почти совсем без воздуха, чтобы плотнее прижиматься к палубе, я с помощью веревки добрался до открытой двери каюты и вполз в нее. И снова чувствую, что от недостатка воздуха голова кругом пошла. «Нет, думаю, так дальше нельзя: надо воздуха держать побольше, а то можно вовсе сознание потерять». Попросил прибавить воздуха, отдышался, встал на ноги. В каюте сумрачно и тихо, никакого течения нет, только песку на пол сантиметров на пять нанесло. Ну ладно. Осмотрелся, подхожу к столу, пошарил рукой — нет Сережкиной гармошки. Наклонился, а она на полу лежит, должно быть, упала, как пароход ударился. Выбрался я из каюты и только начал подтягиваться, конец возьми и лопни. Я и опомниться не успел, как меня подхватило течение, оторвало от палубы и выбросило из-под мостика с другой стороны. Шланг и сигнал натянулись, и меня, как запущенного змея при сильном ветре, начало мотать высоко над палубой из стороны в сторону. А я в одной руке гармошку зажал, второй за сигнальный конец придерживаюсь, чтобы меня не ставило поперек течения. Вижу, дело плохо. Тут бы лишний воздух вытравить, да шлем подняло, золотник головой достать не могу. Хочу подтянуться по сигнальному концу к мостику — сил не хватает. Просто беда.

«Меньше воздуху! — кричу.- Выбирайте меня наверх!»

А мне отвечают:

«Где-то зацепились сигнал и шланг, отцепляй быстрее, а то плот несет».

«Ну, думаю, капут!» Раз плот несет, катер должен немедленно уходить к берегу, иначе потопит, а тут я застрял, и застрял так, что ни взад, ни вперед. Водолазная рубаха на мне пузырем надулась, пот градом льет, а меня мотает, как щепку, ну просто душу выматывает.

«Выходи быстрее»,- кричат по телефону.

Что делать? Гармошку бросить — все равно не поможет, да и жалко. «Парнишка, думаю, там ждет не дождется». Единственное спасение — это освободиться от воздуха, который раздувал уже штанины и угрожал поставить меня кверху ногами. «Если, думаю, ноги поднимет, тогда конец». И тут я вспомнил, что у меня на поясе висит нож. Бросил сигнальный конец, выхватил из чехла нож и распорол рубаху под мышкой слева. Воздух сразу вырвался наружу, и я упал на палубу. А тут новая беда: в разрез хлынула холодная, как лед, вода и стала заливать шлем.

«Воздуху, воздуху! Скорей больше воздуху!» — закричал я, чувствуя, как вода заливает мне шею, подбородок и вот-вот зальет меня совсем. Но в шлеме часто и шумно задышал подоспевший воздух, и вода остановилась.

«Что случилось? — спрашивают по телефону.- Алло, что случилось?»

«Давай больше воздуху, тебе говорят!» — кричу я в ответ, а сам с тревогой гляжу на заполнившую полшлема воду, от которой веяло пугающим холодком.

Воздух задышал сильнее, и вода под его напором стала уходить. Я облегченно вздохнул. «Ну, думаю, теперь буду жив», хотя, чувствую, все тело, как железными обручами, сковала ледяная вода. Но это уж не так страшно. Пополз под мостик. Скоро увидел оборвавшийся конец веревки и по нему добрался до леерной стойки. Теперь нужно было посмотреть, где зацепились шланг и сигнал. Скорее всего они могли зацепиться на мостике. Я поднял голову и вижу: на мостике второй водолаз освобождает мне шланг и сигнал. Это был Коляда. «Вот, думаю, товарищ так товарищ! Там плот угрожает утопить всех, а он ко мне на помощь лезет». И так мне радостно стало на душе, что я сразу забыл все со мной случившееся. Увидел он меня, помахал рукой и показывает: давай выходи наверх. Я взялся за сигнальный конец и слышу голос Матвеича:

«Алло, Даниил, ты жив?»

«Жив,- говорю,- Матвеич, давай поднимай наверх, да пускай качают сильнее, рубаху распорол».

Сверху потянули, и я полетел, крепко сжимая в руке Сережкину гармошку. Когда меня подтянули к катеру, матросы взяли гармошку и помогли мне подняться. Матвеич отвернул иллюминатор и говорит:

«Здорово ты распорол! Как же это?»

«Потом,- говорю,- расскажу. Помогай выйти, а то у меня полна рубаха воды».

Промерз я тогда, ребята, до костей. Да ничего. Доктор выписал мне огненной водички согреться.

Выпил я, переоделся в сухое платье, и всю усталость как рукой сняло. А вечером на берегу Сережка играл нам на гармошке камаринскую, да так ловко, что девушки запели и пошли в пляс.

Оглавление

Подводный разведчик

Полтора часа под кораблем

Спрут

Шрам на руке

Гармошка